Психоаналитическое лечение с помощью куклы-цветка1

ПЕРВОЕ НАБЛЮДЕНИЕ

Ко мне приводят Бернадетт, пяти с половиной лет, которая представляет очень

сильное умственное отставание: она постоянно рассказывает небылицы и ее
словесные ассоциации заставляют думать о шизофрении; в то же время она
представляет эмоциональный контакт агрессивного типа (всегда негативный),
особенно в отношении матери.
Длинная и худая, она держит голову наклоненной (врожденная кривошея (?)); у
нее двустороннее внутреннее косоглазие - последствия так называемой
акушерской гемиплегии (?), левая рука согнута, левая кисть находится на
предплечье, левую ногу немного тянет за собой. Она говорит монотонным
голосом (без модуляции), при этом кричит, как будто она глухая, рот сжат в
стереотипной улыбке, и комментарии, которые она делает этим кричащим тоном,
показывают полное отсутствие критического мышления и приспособленности к
жизни в обществе. Ребенок страдает так называемой психической анорексией,
отказываясь от еды; когда ее заставляют или она сама заставляет себя проглотить
пищу, обычно потом она это частично вырывает, либо сразу, либо через четверть
или полчаса.
Родившаяся в срок, Бернадетт с рождения отказывалась сосать или пить из
ложки; когда в пять дней попытались победить этот отказ, у ребенка началась
рвота кровью: «Она также кровила через задний проход», - сказала мать. Рвота
кровью сохранялась в течение десяти дней, и ребенка кормили только
ректальным капельным введением сыворотки глюкозы и подкожной инъекцией
сыворотки Куинтона. Ее лечили ртутными втираниями. По истечении десяти
дней, она смогла удерживать несколько ложек молока, разбавленного водой, -
доза, которую постепенно увеличивали, хотя она по-прежнему ела плохо.
В два с половиной месяца ребенок стал хорошо расти, но все еще не достигая
своего веса при рождении; с трех до семи месяцев она казалась достаточно
здоровой, послушной и развитой. Затем, в семь месяцев заметили, что она не
пользовалась ни левой кистью, ни левой ногой. Хотя до этого родителям
казалось, что ребенок двигал обеими руками и ногами. Также констатировали
внутреннее двустороннее косоглазие. Ей назначили сульфарсенол. Не
обнаружили никаких лабораторных признаков в крови ни у родителей, ни у

Французский журнал психоанализа, № 1, 1949.

1
ребенка. У нее прорезались первые зубы в шесть месяцев. В семь месяцев ей
дали кашу; тогда у нее начались пилороспазмы и она вырывала все, что было
похоже на густую кашу (яблочное пюре и т. п.). Трудности с питанием
возобновились.
В десять месяцев она начала говорить. В год начала ходить, но шатаясь и ходьба
устанавливалась чрезвычайно сложно. У ребенка были приступы рвоты,
приписываемые врачами то пилороспазмам, то острым ацетонемическим
приступам. От одного года до восемнадцати месяцев питание и развитие были
относительно удовлетворительными с учетом этих сложностей, а потом в
возрасте восемнадцати месяцев ребенок две недели отказывался от еды и питья.
Эти две недели были очень мучительны для семьи и для ребенка, который хотел
есть и плакал из-за невозможности сделать это. По истечении двух недель, в
тревожном состоянии недоедания, ребенок вырывает пробку из сырого теста,
которую она, вероятно, проглотила без того, чтобы это кто-то заметил на кухне.
Примерно в это же время у нее случился нервный срыв при посещении врача,
который приехал к ней на мотоцикле, приступ со спазмом гортани и угрозой
удушья. В течение долгого времени сохранялся настоящий ужас перед шумом
мотоцикла и когда она его слышала, даже находясь в постели, с ней случались
панически атаки. Так как у нее было очень плохое зрение из-за косоглазия,
именно этому недостатку зрения приписывали ее многочисленные страхи
(например, страх подниматься по лестнице, спать в темноте, отпустить свою
мать, которую она, тем не менее, упрекала в том, что она злая).
В своих играх сейчас она представляется ребенком параноидного типа, всегда
наказывающая своих кукол. Кроме матери, в доме живет ее няня, с которой она
ведет себя невыносимо и двадцатилетняя сестра, которую она говорит, что
«ненавидит» и к которой ревнует. Как мне говорят, она любит отца, относясь к
нему как к другу, а также очень любит общество мальчика своего возраста,
Бертрана, живущего с ней в одном доме, которого называет братом,
идентифицируя с отцом. Эти два персонажа для нее смешаны в качестве
объектов одинаковой собственнической и садистской любви.
Оказываясь перед этой картиной, в которой я вижу преобладание органики с
самого рождения, мне не приходит в голову (имея тогда лишь скромный опыт
психоанализа детей), что психоаналитическое лечение может оказаться
полезным; но мать, которая проходила психоанализ более десяти лет назад, и
слышала, что в Соединенных Штатах некоторые отсталые дети проходят
психоаналитическое лечение, настаивает на том, чтобы я поработала с ребенком
хотя бы несколько сеансов.
Я впервые вижу Бернадетт 18 ноября 1946 года. Она находится с матерью и в
этот раз я не оставаюсь наедине с ней одной. В это время мои дети заболели
коклюшем, и поскольку Бернадетт не болела им, мы вынуждены отложить
лечение. В тот момент, когда я могу возобновить лечение, ребенка как обычно
зимой увозят на Юг. Мать сообщает мне: «Состояние здоровья Бернадетт
стабильно, была предпринята попытка поместить ее в школу, ребенка там почти
не переносят, она не принимает участия ни в каких упражнениях или
коллективных играх, она не способна интегрироваться ни с точки зрения
моторики, ни из-за своего характера».

28 марта 1947 года происходит наш второй сеанс, и первый, на котором я вижу
ее одну. Она, кажется, не придает значения моему присутствию, а ведет монолог
сама с собой визгливым тоном, который я описала выше. Она рисует
абстрактную ель (она говорит «елить2» вместо рисовать): красно-желтый
треугольник, который имеет только зеленые контуры; она рисует фигуры,
которые называет домами, среди которых она раскладывает «шары», которые
взрывают дома. Она рассказывает о «своих трех дочерях, двух своих младенцах,
которые всегда лежат во рту, ломают рот или живот». Мать должна уйти и я
говорю об этом Бернадетт; она, кажется, восхищена тем, что мать уйдет, очень
счастлива перспективой осуществления такого желания: «папа одна сама».
Какой смысл придать этой фразе? Здесь мы видим выражение ее желания быть
девочкой со своим отцом только для нее. Свое тело девочки она проживает как
место расположения эрогенной оральной зоны и пищеварительного тракта,
спутанного с телом матери, которая ушла и делает тем самым отсутствующим ее
потребность и ее желание есть, подвергая опасности, можно сказать, ее
соматическое существование; генитальное половое женское желание связано с
мужчиной под именем отца и с его половым органом; согласно ее представлению
о собственной личности благодаря присутствию отца без матери, она обладает
обеими полами. Потом она создает себе легкий коклюш с коклюшным кашлем,
без характерного отхаркивания, что вынуждает ее оставаться дома и, таким
образом, приостановить наши сеансы. Как только мать уезжает, у Бернадетт
случается приступ тревоги, так что она не может ничего есть, при этом не
вырвав. У отца возникает идея дать ей написать так называемое «письмо» для

2
Это одна из форм так называемого шизофренического языка: существительные
представлены как глаголы, что показывает, что для ребенка каждое существительное
включает в себя динамику.
матери, и ребенок сразу же может есть. Как только у ребенка появляет ся страх
еды, она сама «пишет» матери, и тревога отступает, делая возможным питание.
Однажды мать позвонила из-за границы, куда ей пришлось отправиться;
Бернадетт немедленно начинает компульсивно отхаркивать.

Третий сеанс, 11 мая. Бернадетт больше не кашляет и возобновляет сеансы. В

тот день я отмечаю ее хорошее состояние, она опасается возвращения матери:
«Когда мамы нет, я ем лучше».

Четвертый сеанс 20 мая. Произошел небольшой инцидент; мама ее друга, из-

за истории между нянями, ругается с родителями Бернадетт и выступает против
того, чтобы ее сын и она виделись. Мы опасаемся сильной травматизации, но
Бернадетт приходит ко мне. В школе, куда ее согласились опять взять, она не
завела друзей, не следовала учебному ритму, но ей нравилось ходить туда, и она
стала гораздо более приятной по отношению к отцу.

2 июня, пятый сеанс. Кажется, она в хорошем состоянии. Мать вернулась.

Бернадетт выражает много негативных чувств по отношению к ней: «Мама не
хочет, чтобы я ела, она хочет смотреть мое кардио, она злая, она всегда хочет
копаться в моем сердце, это не я говорю, это мартышка говорит. Она должно быть
слышала о кардио в разговорах о ее спазмах пищеварительной системы, и она
создает словесные ассоциации между кардио, сердцем, желудком и домом:
«опасные шары разрушают дома». Показывая свою грудную клетку, она говорит:
«Все это разорвут, чтобы увидеть мое сердце, чтобы вылечить. Она придумывает
целую историю о половом размножении листьев сосны, которые садят в землю и
они растут. Среди других шизоидных рассказов, которые я не смогу тут
воспроизвести, она говорит: «Если я умру, я буду жить в моей дочери.» В конце
сеанса она высказывает много негативных замечаний о своей няне: «Злая, нужно
ее убить».
Прекращение лечения на время летних каникул.

Шестой сеанс, 14 октября. Девочка возвращается, она провела лучшее лето,

говорит мама, с ней менее сложно в обществе. У нее по-прежнему такой же очень
ненормальный вид; ее громкий, монотонный голос и ее выдумки со мной и
окружением остаются неизменными. Она упрекает своего отца в том, что он не
слушает ее, в таких выражениях: «Не капризничай!3» Она вернулась в школу, где

«Ne te lune pas!»

3
ее готовы принять, при условии, что она проводит там только часть времени,
когда не принимает участие в коллективных играх или уроках ручной работы
(школа активного типа). Со мной она постоянно фантазирует и производит все
более шизофреническое впечатление. Она ревнива, но приспособлена:
единственные слова, которые она выражает с понятным синтаксисом - это
мстительные заявления, в частности, в отношении одного из моих детей, плач
которого она слышит, а также в отношении детей, играющих на детской
площадке, которую можно видеть из моих окон.
Я выбираю частоту встреч раз в две недели - единственный ритм, который
возможен для семьи.

Седьмой сеанс, 20 октября. Однажды она говорила о «мартышке», которая так

много говорила плохого о ее матери. На этот раз, она говорит о мартышке,
которая является девочкой и кажется, существует в галлюцинациях. Эта девочка-
мартышка очень злая, и она так жестока к ребенку только потому, что так сильно
ее любит; она так любит Бернадетт, что хочет войти в нее. Она хочет
воспользоваться моментом, когда Бернадетт ест, чтобы быть съеденной
одновременно с другими вещами, и, если Бернадетт съест мартышку, она станет
мартышкой. Бернадетт встретила меня на входе в мой дом, и она в ярости, что я
существую "по-настоящему". «Доктор существует потому что мартышка
существует»; потому что, когда Бернадетт возвращается домой, я занимаю в ее
выдумках столько же места, сколько и мартышка. Когда она закончила есть, ее
мать видит, как она бьет кулаком по животу: она бьет мартышку, чтобы заставить
ее выйти. Она теперь занята только своими выдумками; куклы и животные
больше ее не интересуют. (Когда она пришла ко мне, она ненавидела свои куклы
и игрушки, но спала с плюшевыми медведем и котом). Все рисунки, которые она
рисует у меня, представляют собой абстрактные фигуры, украшенные
эротизированными буквами и цифрами: некоторые злые или некрасивые, после
ели в первый день, растения больше не появляются в ее рисунках, ни
изображения животных, ни изображения конструкций. В школе, когда начинают
учить буквы, она становится злой и менее адаптивной, чем в прошлом году.
Столкнувшись с этим полностью нарциссическим поведением, в котором
аффективность окрашена только негативно, я поражена тем параноидным,
аутистическим и тревожным направлением, которое приобретает характер
ребенка. Здесь у меня появляется идея дать ребенку куклу-цветок. Вот как это
приходит ко мне.
Во время моего аналитического опыта, как со взрослыми, так и с детьми, я смогла
заметить в отношении свободного рисунка, который на сеансе является опорой
клинической работы, что интерес к цветам и идентификация с цветком, особенно
с маргариткой, всегда сопровождает клиническую картину нарциссизма.
Я могла констатировать в отношении анорексичных детей (и я могла бы сделать
то же самое замечание о сновидениях двух взрослых), которые все в своих
свободных рисунках изображают цветы или растения, стебли которых на каком-
то уровне представляют соединение с почвой или питательным контейнером, и
когда я спрашиваю субъекта, в каком месте он находился бы на рисунке, если бы
там себя изобразил, он проецирует себя в цветок с обрезанным стеблем. У
больших девочек или нарциссичных женщин срезанные цветы, украшенные
сучками, преобладают над любой другой проекцией, в свободном рисунке или на
картинах, которые они предпочитают.
Когда мама говорит мне в присутствии Бернадетт, что она больше не любит своих
животных ни своих кукол, у меня возникает идея ответить: но, может быть,
Бернадетт хотела бы куклу-цветок? В этот момент Бернадетт прыгает от радости
и на пике счастливого волнения говорит: «Да, да, кукла-цветок, да, да ...» «Что
это?» - спрашивает мать; а я отвечаю: «Я не знаю, но, похоже, это то, что она
хотела бы.»
Нарциссизм детей с мужским типом либидо (мальчика или девочки с комплексом
мужественности) предпочитает проецировать себя на фаллические цветы (лилия,
нарцисс, ландыш). Розы и анемоны подходят для проекции себя в случае
женского нарциссического либидо; Что касается маргариток4 - они являются
первыми представлениями цветка у всех детей, девочек или мальчиков. По-
видимому, они символизируют либидо субъекта, который еще не осознал свой
тип генитальности (или который вытесняет его осознание). Поэтому я
предложила матери изготовить куклу, которая вместо того, чтобы иметь лицо,
руки и ноги телесного цвета, была бы целиком покрыта зеленой тканью вплоть
до головы без лица, которая была бы увенчана искусственной маргариткой; эта
кукла будет одета в одежду, которая подошла бы как мальчику, так и девочке,
например: голубая и розовая ткань, юбка и брюки одновременно из той же ткани.

Восьмой сеанс, 4 ноября. Бернадетт приходит ко мне со своей куклой-цветком,

которую она называет Розин, феминизируя ее таким образом. В этот раз она
обращается уже ко мне, а не к толпе, но по-прежнему своим кричащим голосом,
без модуляции, что эта кукла ужасная, злая, и рассказывает мне, что с тех пор,

или ромашек (прим. переводчика)

4
как она попала к ней домой - это ад. Розин, продолжает она, развлекается избивая
человеческих кукол и кукол животных. Кукла, которую она больше всего
ненавидит, - это Мари-Кристин, ее козел отпущения (у самой девочки есть
составное имя, первое из которых - Мари, а Бернадетт - только лишь имя, которое
я даю ей для публикации ее случая). Итак, Бернадетт спроецировала весь свой
отрицательный темперамент на эту куклу-цветок, и с тех пор она может говорить.
Я спрашиваю:
- Ты знаешь, почему она злая?
- Это из-за человека, у которого палка и который дал ей плохие идеи: забавного
человека, похожего на луну.
(Луна и палка: зад и пенис, попа мальчика? или хрупкая сфера, такая как
архаичная материнская грудь, и опасный пенис, символы матери и отца, оба
фаллические?).
Мы вспоминаем, что она говорила своему отцу: «Не капризничай (Ne te lune
pas)». Этот человек является, следовательно, отцом. Вкладывая свои фантазии в
куклу, чьи слова она мне передает, она может дать волю скатологическим,
агрессивным и грубым замечаниям.
Мы говорим об этой кукле-цветке:
- Только этот человек дал ей плохие идеи?
Тогда Бернадетт наклоняется ко мне и тихим голосом на ухо - я впервые слышу,
как она разговаривает шепотом, - она шепчет мне:
- Для нее быть злой - это называется быть доброй, потому что у нее есть рука и
нога, которые не работают.
Я продолжаю говорить с ней нормальным голосом:
- Как происходит, что это делает ее злой ?
Бернадетт шепчет мне на ухо:
- Я говорю тебе, это ее способ быть доброй, причиняя боль другим. Она не злая,
она больна, ты ее вылечишь.
Бернадетт уходит счастливой, оставив свою куклу доктору, которая ее вылечит.

Девятый сеанс, 16 ноября. Она приходит с плюшевым медведем, которого она

переодела в куклу человека. Она много заботится о своем «ребенке», снимает
пальто, чтобы ему было не слишком жарко, располагает его на углу дивана. Мать
успела мне сказать на пороге (ребенок бросился в сторону моего кабинета), что
за две недели Бернадетт преобразилась с точки зрения характера и, добавляет
она, «преображение произошло после того, как Бернадетт получила куклу-
цветок, и, главным образом, с момента, когда она оставила ее у вас на лечении.
На этот раз, вернувшись, Бернадетт привела в порядок все свои игрушки и,
пренебрегая немного (но без агрессии) куклами людьми, направила свое
внимание на плюшевых зверей».
В начале сеанса Бернадетт садится за стол, и на этот раз она рисует зеленым
цветом (и впервые говорит мне, что ей очень нравится этот цвет), три маргаритки,
которые она называет Папа, Мама и Бернадетт, и о которых она говорит, что «они
любят друг друга втроем».
- Как моя кукла-цветок? - спрашивает она внезапно.
- Знаешь, я лечила ее каждый день, но только мама знает своего ребенка. Ты
скажешь мне, как ты ее находишь.
И я достаю ей из шкафа ее Розин. Я тогда наблюдаю целую сцену. Ребенок тихо
говорит с куклой, подносит ее к уху, чтобы услышать, что она отвечает, а затем
заставляет ее танцевать на столе, и вдруг, с интонацией, чего я раньше от нее не
слышала, говорит мне:
- Она выздоровела, ее рука и нога работают очень хорошо, ты ее очень хорошо
полечила.
Она располагает свою куклу-цветок рядом с медведем на диван, и возвращается,
чтобы поговорить со мной. Она показывает мне свою паретическую руку, всегда
немного похожую на коготь, и добавляет:
- Это девочка-волк, поэтому, чтобы любить, ей нужно царапать, и, потому что
девочка-волк очень любит тебя - она собирается показать тебе как сильно.
И она начинает вводить свои ногти в кожу моей руки, говоря:
- Не бойся, она должна видеть кровь, потому что она тебя любит.
Голос остается модулированным и останется таким окончательно.
Когда Бернадетт видит следы своих ногтей на моей коже, она удовлетворена, и
для того, чтобы была кровь, она продолжает:
- Тебе больно?
- Да, немного, но я знаю, что она любит меня.
Затем правой рукой Бернадетт гладит мою руку со следами ее ногтей,
оставленными левой рукой. «А это девочка-человек, - сказала она, обращаясь ко
мне от правой руки, - она любит никогда не делая больно.

Десятый сеанс 10 декабря. Очень хорошие результаты в школе, очень заметное

улучшение с точки зрения моторики. Ребенок может принимать участие в
двигательных и коллективных занятиях, не мешая классу и без того, чтобы над
ней смеялись. Она самостоятельно постоянно делает упражнения левой рукой и
ногой. Она очень негативно относится к моему младшему ребенку (она знает от
своих родителей, что у меня есть дети, она никогда их не видела, но слышит, как
они бегают и кричат, как играют в доме и слышит голос самой младшей девочки
восемнадцати месяцев).
- Мой кролик мне нравится больше, чем твой грязный карапуз! Тебе не кажется,
что он безобразен?
- Мать никогда не видит недостатков своего ребенка; но теперь, когда ты мне
сказала, возможно, ты права.
Затем она:
- Вот мой ребенок, которого я люблю.
И она рисует кролика. И из этого кролика, который является символом
нейтральной боязливой чувствительности, она создает тело с кошачьей головой
- символ женской чувственности.

Одиннадцатый сеанс, 8 января. Она рисует фигуру, о которой она говорит:

- Это ангел-волк, это человек оборотень, это красивое дерево, это ангел ангелов.
Я пытаюсь подтолкнуть ее к фантазированию, которое бы последовало за этим
волком-ангел. Не получается. Я говорю ей:
- Тогда, возможно, представь, что идешь в воду», - тема фантазии,
предназначенная для изучения аффектов оральной стадии, и, которая может
запустить катарсис.
Бернадетт немедленно поддерживает этот способ работы:
- Да, да, да ! Вот! Я нахожусь в воде, и тут большая рыба, проглотившая свой
хвост.
Она встречает еще одну огромную рыбу, которая сменяет первую, потому что эта
первая слишком несчастна. Рыба-благотедель дарит Бернадетт, в ее воображении,
коробку с красивой куклой. Она заканчивает, говоря тоном сожаления:
- К сожалению, это рыба, поэтому это неправда, и у меня никогда не будет той
куклы, которую она мне подарила.
Мы впервые видим, как Бернадетт проводит различие между фантазией и
реальностью.

Двенадцатый сеанс. Она делает много агрессивных замечаний против своей

сестры, высокой молодой девушки лет двадцати. В то же время ребенок вырезает
фигры угловатой формы и имитирует уколы и раздавливания, продолжая
разговаривать. Животные, которых она вырезает, как она говорит, - это иногда
дикие звери, иногда ее сестра. Она хочет, чтобы "это жило", и она пытается
поставить их. И если «это живет, мы можем убить эти живые картинки». «Это
сделано для того, чтобы быть разрезанным», поскольку, действительно, это
бумага. Затем с помощью лепки из глины она делает шарики, которые она
называет «пипи». Я спрашиваю:
- Ах, сколько у тебя шариков?"
Она:
- Одна возле пипи, две возле сердца (показывает мне два соска под одеждой). Я
очень их люблю, мои пипи, и они тоже меня любят.
И она добавляет по три точки каждому из вырезанных или нарисованных
животных.

Тринадцатый сеанс, 28 февраля. Затем начинается серия сеансов, которые я

могла бы назвать чисто шизофреническими. Ребенок ни в один момент не
произносит логически связанных замечаний. Кажется, она чувствует себя
непринужденно, без ущерба для доверия, без кривляний. Я привожу лишь
несколько примеров из содержания, чрезвычайно богатого словами и жестами,
которые их сопровождают. Я ограничиваюсь тем, что слушаю и смотрю, не
говоря ни слова.
Она рисует:
- Ну, это синий стул, его не нужно есть, потому что если есть, то все треснет.
Она рисует коричневое солнце. Это мальчик, который приходит на сеанс после
нее и к которому она ревнует.
- Этого грязного урода ты не должна никогда больше видеть!
Она говорит о чем-то, что она называет «мышеловкой». В это время она касается
своего живота. Я думаю, что она разговаривает с желудком, и я ничего не говорю.
Она рисует 8 горизонтальных линий на всю страницу - рисунки, которые всегда
сопровождают навязчивые состояния. Потом нарисовала линии, которые
пересекаются, так что нельзя видеть, где начало и конец. Со всей этой не
иллюстративной графикой она сочетает агрессивные замечания о пожирании,
убийстве. Сегодня она не сказала мне ни здравствуйте, ни до свидания, и
единственное предложение, которое было адресовано мне, касается «грязного
уродца» - маленького пациента, который приходил после нее. Мы с ней в
отличных молчаливых отношениях.

Четырнадцатый сеанс, 13 марта. Бернадетт приходит веселой, и начинает

сочинять о мартышке, которая в ней живет.
- Это мартышка хочет плеваться, а не я. Это она меня заставляет. У меня в голове
ролик.
Она начинает петь с милыми улыбающимися выражением лица, подобно
Офелии. Она так напевает, и вот несколько ее фраз: «Закончилось противное
заклинание ...», очень красиво модулируя при этом, со многими вариациями. Она
поет: «Дерево исправлено, солнце возвращается ...», все еще продолжая
модулировать, потом говорит мне нормальным голосом: «Я тебе его нарисую».
Она рисует дерево, чей ствол починен: «Видишь, это маленькая девочка,
спасенная отцом, это маленькая девочка-волк. Помнишь девочку-волка? Ее папа
пришел, чтобы спасти ее.» Она рисует большой желтый цветок. Она говорит:
«Это я, желтый цветок». И перед уходом она начинает расчесывать волосы (она
имитирует расчесывание волос) на цветке, много смеясь.
(На этом сеансе, как и на предыдущем, я не говорю ни слова; я присутствую в
молчаливом согласии).
Отец и мать, которые приходят за ней, просят меня делать большую паузу между
сеансами. Бернадетт согласна. Я назначаю сеанс через месяц.

Пятнадцатый сеанс, 16 апреля. Между четырнадцатым и пятнадцатым

сеансами дома произошло большое событие, одновременно бредовое и
катарсическое. Родители рассказывают мне о нем в отсутствие ребенка.
Бернадетт хотела, чтобы ее родители и няня присутствовали на церемонии,
которую она полностью подготовила. Она была очень взволнована, и, видя это
состояние и ее странное выражение, родители подчинились. Бернадетт
выставила всех своих кукол и животных полукругом, как зрителей, у ног
взрослых, для которых она принесла стулья. В центре на суд она выставила
мартышку, маленькую фигурку из Ноевого ковчега, бывшую предметом ее
ненависти, козла отпущения, которая была ответственна за то, что мешала ей
есть и жить. Потом по словам родителей, Бернадетт пустилась в довольно
впечатляющий танец скальпа, обнаруживая жесты первобытных людей в их
магических церемониях, танцуя вокруг мартышки плавными движениями, делая
вид, что расплавляет ее, до тех пор, пока она не начала уничтожать фигурку,
пиная ее ногами, при этом, как сказала мать, она использовала как свою больную
ногу, так и здоровую. Тем не менее, ей не удавалось ее уничтожить полностью.
Взволнованная этой неудачей, она погрузилась в нервное состояние и умоляла
отца помочь ей. Отец после небольшого колебания несколькими ударами
молотка разбил маленький предмет, состоящий из смеси свинца и гипса. Эта
«церемония» состоялась около 10 часов вечера. Совершив уничтожение
мартышки, Бернадетт преобразилась, сразу же успокоилась, в ней произошла
полная нервная перемена. Из взволнованной и дрожащей от напряжения,
особенно когда она боялась, что отцу не удастся полностью уничтожить
статуэтку, она стала совершенно спокойной и улыбающейся. Она спала
замечательно, после того, как посадила свою обезьяну, другую фигурку из
зоопарка, под двумя деревьями (на самом деле этот зоопарк был Ноевым
ковчегом, состоящим из пар животных). Затем она сказала, что обезьяна теперь
может, наконец, отдохнуть в окружении других мирных животных ковчега, пока
ее отец не купит белую мартышку, которая будет хорошей самкой (линчёванная
мартышка, как обезьяна, была коричневого цвета со светлыми сосками).
Сеанс в тот день все еще носил шизофренический характер. Отрывки рассказа о
линчевании, которые я бы не поняла, если бы родители не рассказали мне
историю психодрамы. Ее слова прерывались песнопениями, агрессивными
жестами с ножницами, бумагой, карандашами и триумфальными криками
ликования, за которыми последовало расслабление и спокойствие.
- До свидания, госпожа Дольто.
- До свидания, Бернадетт.
- Увидимся в следующий раз!
- Да, увидимся в следующий раз.

Шестнадцатый сеанс, 24 апреля. Прошел месяц. Вне сеансов психотерапии,

клиническое состояние Бернадетт, по мнению родителей, замечательное. Она
совершает такие успехи в социальной адаптации, что в школе больше не
проводят различий между ней и другими детьми. Она ходит одна по улице,
учитель даже поручил ей сопровождать маленьких детей по оживленной улице
по дороге домой, и жизнь дома, по-видимому также течет без каких-либо
конфликтов. После линчевания мартышки анорексия полностью исчезла.
Этот шестнадцатый сеанс посвящен изготовлению множества глиняных
предметов, все в форме удлиненного фаллического цилиндра. Бернадетт говорит
мне, что никто не должен трогать это. Если кто-то это сделает, тот немедленно
умрет. Она использовала весь запас пластилина, «чтобы никто другой не мог
ничего сделать после нее», и она явно убеждена в разрушительной силе этих
предметов для всех, кроме нее. Она ищет место в шкафу, куда сама их
расставляет, чтобы я, раскладывая их туда, не рисковала быть убитой, потому что,
если я прикоснусь к ним, я тоже умру.

Семнадцатый сеанс, 20 мая. Бернадетт входит и направляется напрямую к

шкафу, ища свои предметы, которых больше там нет. Пластилин находится в
обычной коробке5. Когда она ее находит, она не задает никаких вопросов и в
очевидном противоречии с реальностью заявляет:
- Очень хорошо, что никто не трогал все, что я сделала.
В тот день она заполнила стол разными формами, которые называла «сумками».
Это было около двадцати вогнутых объектов, более или менее полых и более или
менее полусферических, наподобие чаш, корзин, мисок и т.п. Она использует
весь пластилин и говорит мне, что эти сделанные ею предметы могут убить меня
и других женщин. Она говорит мне:
- Осторожнее со всем, что я делаю, потому что все, что я делаю, - волшебно,
кроме последней вещи, но я тебе о ней не скажу. Это вещь настоящая.
Каждый из предметов она окружает небольшим кругом с помощью нитки в
форме петли, которую она попросила у меня, и которую я ей дала. Последняя
вещь, которую она делает для меня, - это, очевидно, могила, надгробный камень,
увенчанный крестом, и под этим надгробным камнем находится небольшая
фаллическая форма, которую она называет мечом. Она не говорит мне ни слова
и перед уходом рисует зелено-синий револьвер и говорит мне:
- Это не опасно для тебя, и потом, это картинка, это не настоящее!

Восемнадцатый и последний сеанс, 20 июня. Бернадетт приходит в

сопровождении пожилой женщины, которая просит поговорить со мной. Считая,
что эта женщина, которая часто сопровождает ребенка, имеет поручение ко мне
от родителей, я с ней разговариваю в приемной. В это время Бернадетт
просачивается в мой кабинет. Женщина говорит мне, извиняясь за то, что
осмелилась попросить со мной поговорить, и плачет от волнения, что Бернадетт
для нее чудо, что она видела, как родилась эта девочка, что все считали, что эта
бедная девочка останется ненормальной на всю жизнь, и что теперь она самая
очаровательная, самая сердечная и самая умная из девочек.
Действительно, у Бернадетт все очень хорошо. Ее привязанность ко мне не
очевидна, она никогда больше не говорит обо мне. Это я узнала от ее матери по
телефону. Она же пришла охотно на ежемесячный сеанс, потому что встреча
была назначена. Пришла сказать мне спасибо, и рассказать, как девочка, которая
никогда не была больной, небольшие истории из школьной жизни: «и, потом, ты
знаешь, сейчас у меня все хорошо ».
В настоящее время, четыре года спустя, исцеление поддерживается, и, как
говорят, ребенок развивается вполне нормально, ходит в класс своего возраста и

5
Я не храню те предметы, которые сделаны детьми. Когда они спрашивают меня о них, я отвечаю:
«Мы находимся сегодня, то, что ты сделал в прошлый раз, - это не то, что ты сделаешь сегодня.
Посмотрим, ты сам еще не знаешь».
посещает даже гимнастику. Остается небольшое отставание ноги, когда она
бегает, которое едва видно, когда она ходит. Левую руку она по-прежнему
прижимает к себе, но она выкручивается что-то держа в ней, что она никогда не
делала раньше, так как ее вещи несли люди, которые были с ней.

Случай, который я только что изложила, заставил меня много размышлять.

Очевидно, и это, кроме того, подтверждается окружением ребенка, что
поворотный момент в ее поведении произошел на той неделе, когда она получила
куклу-цветок. Из описания сеансов видно, что кукла-цветок стала поддержкой
раненых нарциссических аффектов орального возраста. Оральная, а затем
анальная агрессивность обращенная против себя у этого ребенка-инвалида,
страдающего большими соматическими расстройствами желудочно-кишечного
тракта, была спроецирована в этой форме, как человеческой, так и вегетативной.
Его необычные слова, ее собственный способ быть доброй, а значит злой по
отношению к куклам животных и человеческим) были откровением для меня.
Видя результаты, полученные с этим ребенком, которого я лечила в рамках
частной консультации дома, у меня появилась идея использовать куклу-цветок в
больнице для другого случая, симптомы которого были выражены в области
оральных влечений.
Я сейчас расскажу об этом случае.

ВТОРОЕ НАБЛЮДЕНИЕ

10 октября 1947 года Николь привели ко мне на консультацию к больницу Труссо.

Ее направили к нам из больницы Анри-Русселя из-за умственной отсталости и
мутизма. Николь пять лет и десять месяцев. Она была удочерена в возрасте
четырех лет вместе со своим братом, на восемнадцать месяцев ее младше,
бесплодной парой очень смелых людей, небольших служащих. Ее
происхождение совершенно неизвестно. На момент усыновления было известно
только, что двое детей были оставлены восемнадцать месяцев до того, когда
Николь было всего три года. У брата и сестры есть еще младшая сестра, которую
никто из них не знал, потому что они оба были отданы кормилице задолго до
полного отказа от них. Этот третий ребенок, которому исполнилось полтора года
на дату первой консультации в Труссо, носит ту же фамилию, что и брат и сестра;
приемные родители Николь и ее брата были также готовы удочерить и ее, но
после ее рождения, за которым сразу последовал отказ, не было известно о
старших брате и сестре.
Николь и ее брат были поручены задолго до их усыновления недостойным
приемным родителям в деревне. Мне сказали, что они также заботились о
десятке других детей без родителей. Жалобы жителей деревни обратили на них
внимание, сначала безрезультатно, но затем, когда погибло много младенцев,
последовало расследование, но с обычной медлительностью ... до тех пор, пока
пара не была заключена в тюрьму, а дети перешли в службу государственной
помощи.
Николь была найдена в состоянии серьезного недоедания, вся покрыта
паразитами, едва одета. Что касается ее младшего брата, он ел свои экскременты
и был привязан веревкой к будке собаки, с которой он соперничал за ее корм.
Недостойные приемные родители продавали карточки на питание детей,
находящихся на их попечении, пили и плохо обращались с малышами. После
нескольких недель поспешного лечения в больнице Николь наконец доверили
(как и ее брата) приемным родителям, которые и привели ее ко мне.
Зная это недавнее прошлое, родители при усыновлении не были удивлены (не
больше, чем врач, который лечил их в сельской местности) молчанию детей, их
тревожному взгляду, псевдо-перверсивным привычкам - есть только с земли
руками или ртом прямо с земли; пить без чашки, лакая, как животные. Двое детей
теперь усыновлены на протяжении восемнадцати месяцев. Их лечащий доктор,
направил их в Анри-Руссель, а оттуда кто-то, кто знал консультацию Труссо,
перенаправил их ко мне.
Ситуация следующая: девочка произносит только один слог в слове, когда хочет
выразиться (мальчик вообще не говорит). Он очень тихая и играет без звуков,
характерных для детей. Она скрытная и, кажется, у нее перверсия жажды (она
прячется, чтобы пить, лакая, масло из маминой швейной машины, которое
проливается на пол, мочу, воду со средством для мытья посуды, воду из стирки,
струи воды). Она отказывается пить чистую воду, из стакана или из миски.
Хорошо ладит со своим приемным отцом, которого любит обнимать, и со своим
младшим братом. Она пассивно выступает против всего, что исходит от
приемной матери, отказываясь подражать ей, помогать ей по дому, мочась и
испражняясь в трусики в течение дня; в течение последних шести месяцев
ночной энурез прекращался время от времени. Абсолютно невозможно ввести ее
в контакт с другими детьми. Она бывает очень злой и, возможно, неосознанно,
обидела и нанесла ущерб многим.
Вот несколько примеров странного поведения пациентки при столкновении со
страданием:
Однажды она повредила локоть, играя машиной для гребли. Будучи вся в крови,
с очень глубокой раной, ребенок не жаловался. Мать ее нашла в таком состоянии.
Во время последующей медицинской помощи рану потребовалось зашить,
ребенок продолжал находиться с тем же выражением, которое я вижу у нее еще
сегодня на консультациях: стереотипная улыбка на лице, которое ничего не
выражает, кроме, возможно, тревоги.
В другой раз она засунула ногу в ванну с только налитой кипящей водой, прежде
чем мама добавила холодную воду. Получив ожог второй степени, который
заметила мать, ребенок не выразил никакого признака боли и на своем языке
отрицала, что ступила в воду. Когда ее отвели к врачу, она не жаловалась во время
болезненных перевязок и не делала этого в последующие дни. Наконец,
однажды, она вынесла такое суждение, говоря очень четко: «Болит лучше, чем
рука».
В день консультации проведение теста не возможно, ни с психологом, ни со мной,
так как поведение ребенка стереотипно, жеманно и тупо.
Я предполагаю большое слабоумие. Когда я прошу ее что-то свободно
нарисовать, она начерчивает небольшие зигзаги и вытянутые фаллические или
четырехугольные фигуры. Но вдруг, к моему удивлению, она, похоже, что-то
ищет ... Это ластик, который она увидела на моем столе и который едва заметен.
Я даю его ей; с помощью ластика она стирает середину своих графических
рисунков, оставляя только верх и низ страницы. Столкнувшись с таким
поведением, я думаю, что в случае этого травмированного ребенка речь скорее
всего идет о тревоге, чем о настоящем слабоумии, и я начинаю говорить с ней
так, как будто она совершенно нормальна. С этого момента у Николь проявляется
очень живая мимика лица. Я предлагаю матери, оставшись наедине с ней,
больше ничего не требовать от девочки, ни доказательств привязанности, ни
попыток приспособится, которые требуются от ребенка ее возраста, больше не
просить ее говорить, больше не стремиться поцеловать ее, а просто считать ее
очень маленьким ребенком, который может только ходить; всегда быть
довольной ею, независимо от проявлений негативизма.
Я говорю матери, что хочу встретиться с приемным отца и что абсолютно
необходимо будет открыто поговорить с детьми об усыновлении (по словам
Николь, она считает их обоих своими настоящими родителями, что касается их,
они хотели бы больше всего на свете, чтобы дети не знали об усыновлении, чтобы
они считали себя их детьми). Я немного разговариваю с матерью, она плачет из-
за того, что моя концепция отличается от ее, и она боится, что муж не захочет
прийти, если это условие, которое я ставлю, чтобы работать с ребенком. Я
говорю: «Это не условие, я хотела бы поговорить с ним, мы будем говорить
вместе, думаю, что это будет необходимо будет сделать, рано или поздно, мы
посмотрим. Приводите ребенка, я не скажу ей, пока вы оба не согласитесь. Мы
говорим о возможности приезжать. Мать думала, что мы выпишем лекарство. Я
говорю, что речь идет о психотерапии и немного объясняю, что это такое. Они
живут очень далеко от Парижа и не могут часто приезжать, но она постарается.
Она немного успокоилась.

25 октября Спустя пятнадцать дней уже возможно повести тест, на котором

присутствует мама, чтобы переводить язык ребенка, не предназначенный для
других, кроме близких, и который напоминает язык малыша примерно
восемнадцати месяцев. Все слова коверкаются, все согласные произносятся
сквозь зубы. Тест Бине-Симона, с переводом ответов, показывает уровень
развития на шесть лет.
Мать рассказывает мне, что, когда она рассказала мужу о консультации, он понял
ситуацию, и не дожидаясь встречи со мной, родители в присутствии детей
разговаривали о том несчастном времени, когда они думали, что у них никогда не
будет детей, до дня, когда они радостно узнали, что в больнице было двое детей
без родителей, которые будут отданы им, если они их возьмут. Пока родители
разговаривали, дети, казалось, не обращали внимания на то, что они говорили.
Через несколько дней Николь подошла к матери, открыла ее лиф, что мать
позволила, удивленная, и начала сосать, что ужасно тронуло женщину. В то
время как девочка сидела, прижавшись к ней, она говорила с ней о том, о чем они
с мужем рассказали им на днях. Она также сказала ей о предыдущей матери, о
медсестрах в больнице, милых дамах, короче говоря, Николь оживила всю эту
часть своего прошлого до ее помещения к плохим приемным родителям, о
которых «мы не говорим, - говорит мама, - потому что я на самом деле не знаю,
что им сказать », а также о периоде лечения в больнице, который предшествовал
усыновлению.
Со мной на консультации Николь много ломается, с одинаковой застывшей
улыбкой на губах, с тревожным взглядом в сторону двери6. Мать возвращается в
конце консультации ребенка, как это было заведено, и я говорю несколько слов:
«Николь уже лучше, и, возможно, она хотела бы пойти в детский сад, как другие
маленькие девочки.» И я говорю матери: «Продолжайте быть терпеливой,
видите, это хорошо для нее».

6
В то время я принимала ребенка всегда саму часть сеанса, даже если до этого
принимала мать. Я думаю, что была неправа, и я бы не стала делать это сейчас.
Третий сеанс, 9 декабря. Шесть недель прошло. Полная стагнация. Родители
действуют с добрыми намерениями, но не очень понимающие. Дошкольное
учреждение отказывается брать ребенка, потому что она слишком социально
неадаптированная. Николь однажды сказала, что ее предыдущая мать была
плохой, и родители используют это как шантаж: «Если ты не приучишься к
чистоте и не будешь послушной, вернешься к ней».
Младший брат хорошо развит физически для четырех лет. Он хорошо
приспособился к новым условиям и к своим родителям, и его постоянно приводят
в пример старшей сестре. Он начинает говорить без изъянов в произношении.
Двое детей очень хорошо ладят.
Сейчас 9 декабря, и я смогла в случае Бернадетт констатировать результаты,
полученные с использованием куклы-цветка. Мне кажется, что Николь по-
прежнему страдает из-за ее отношений с кормилицей на оральном этапе, и я
предлагаю в ее присутствии, чтобы мама сделала ей куклу-цветок, набросок
которой я даю.
Услышав об этом означающем кукла-цветок, Николь, как и Бернадетт, прыгает от
радости на месте.

Четвертый сеанс, 3 января. Примерно через три недели. Совершенное

преображение после появления куклы-цветка. Однако поведение ребенка
смущает и серьезно беспокоит мать.
Действительно, Николь иногда обнимает свою цветочную куклу, компульсивно
прижимая ее к сердцу. В другое время она бросает ее на улице или в туалете.
Она пыталась бросить его в огонь. Она долго молчаливо проводит время или
шепчет этой кукле, которая является объектом амбивалентных и агрессивных
эмоций. Когда мать обнаруживает шалости, Николь отказывается от прошлой
клеветнической лжи, чтобы предъявить обвинение кукле-цветку, которая отныне
единолично ответственна за все, в чем ее обвиняет мать. В ответ матери, которая
рассказывает мне все это в присутствии ребенка, я повторяю слова, услышанные
из уст Бернадетт:
- Конечно, мадам, вы понимаете, быть послушной для куклы-цветка - это
означает делать шалости для людей. Мы злимся, а для нее это не является злом.
Именно потому, что она хочет быть милой, она делает злые вещи.
Николь в восторге от того, что я только что сказала. Она кивает. Она
поворачивается к своей матери, жестами подтверждая то, что я только что
сказала, и добавляет, почти отчетливо:
- Да, это так, я не могла тебе объяснить.
Мать удивлена, но, поскольку она настроена позитивно, она немного готова ко
всему, хотя перегружена этой ситуацией.
Она также уточняет, что пятнадцать дней назад исчезла кукла-цветок, что ее
расстроило, потому что она ее сделала сама. Все - и, очевидно, сама Николь -
думали, что она потерялась.
Поскольку приемные отец и мать купили все, что могли, чтобы порадовать детей,
Николь заинтересовалась плюшевыми животными и куклами-людьми, что
является новым. И ее также начали привлекать домашние дела, она хотела делать
то же, что и мать.
Когда они собирались выезжать ко мне, она попросила маму поставить лестницу
к шкафу, чтобы залезть туда и взять куклу-цветок, которая была сверху, "потому
что госпожа Дольто будет рада ее видеть и полностью вылечить. Я не хочу
больше такую!».
Она даже сказала матери, когда выходила из дома, что отдаст ее мне, что она
оставит ее у меня; но по окончании консультации, она забрала куклу-цветок и
попрощалась за нее со мной. Во время этой сессии рисунки Николь
демонстрируют значительный прогресс. Это сконструированные картины, дома,
хорошо нанесенные цвета.

Пятый сеанс 20 апреля. Прошли четыре месяца. Мать не могла приехать:

поездка была очень дорогой, и с Николь, по ее мнению, все было в порядке, это
могло подождать. Значительный прогресс, - сообщает мать. Она приносит
маленький чемоданчик, полный пластилиновых скульптур, которые Николь
сделала дома. На предыдущем занятии я посоветовала маме купить пластилин.
Эти скульптуры можно отнести к возрасту десяти-двенадцати лет. Все они
представляют животных, и особенно диких животных, которых можно увидеть в
зоопарке. Николь говорит очень хорошо. Например, она сказала медсестре: «У
меня все очень хорошо. А как вы поживаете, мадам?» с идеальной дикцией.
Но произошла небольшая драма. В то же время, когда Николь обнаружила
радости лепки, она начала лепить из своих экскрементов и разрисовывать ими
стены детской комнаты, а также подножку, стойку и спинку кровати и кровать ее
брата. Разъяренная обиженная мать сначала наказала ее, оставив ее в постели на
час. Затем, так как она продолжала это делать - на несколько часов. Так как это
по-прежнему ни к чему не привело - ребенок продолжал в следующие дни делать
то же самое, - мать исключила ее из семейных обедов под предлогом того, что
она приболела. Казалось, что для Николь то, что говорила или делала ее мать, не
имело никакого отношения к ощущаемой ею необходимости мазать детскую
своими экскрементами. Не зная, что делать дальше, и не имея возможности
приехать в Труссо, мать решила оставить ее в пижаме в своей комнате на десять
дней подряд. В то же время она признает, что каждый раз, когда она заходила в
комнату, Николь чем-то занималась, а она, ошеломленная событиями, не злилась,
а скорее расстраивалась.
Рассказывая об этом, мать не выглядит агрессивной, и она, должно быть, не вела
себя слишком зло, видно хорошее взаимопонимание между ней и Николь, пока
она рассказывает факты. Но Николь не может отказаться от своих игр с
экскрементами и мать не знает, как выйти из этого тупика. Как только она
надевает ей одежду, ребенок пачкает ее экскрементами.
Мне кажется, что Николь проходит ту же фазу, что характеризовалась для
Бернадетт идентификацией с животными, а козел отпущения был поддержкой
для Бернадетты негативных аффектов. Поэтому я советую матери Николь
сделать ей куклу животного, состоящую из человеческого тела из коричневой или
серой ткани, одетую в костюм ни мальчика, ни девочки, юбку и шортики,
например, из той же ткани с головой животного по выбору ребенка вместо
головы человека. Идея приходит мне потому что на консультацию Николь
приносит на руках медведя, одетого, но без головы, и мать сказала мне, что, когда
дома она хотела пришить голову, Николь немедленно оторвала ее, отдав
предпочтение животному без головы. Это заставило меня подумать, что тело
животного без головы соответствовует инстинктам анальной стадии, не
контролируемым, и что тело человека, но с головой животного, может позволить
катарсическую проекцию фрустраций анальной стадии, перенесенных этим
ребенком.

С июня по ноябрь. Фактически, в июне я узнаю из письма матери, что, как только
кукла животного с человеческим телом и с головой «крольчихи»- выбор был
сделан после того, как она колебалась между кроликом и котом (см. Бернадетт),
- игры с экскрементами исчезли. Я также узнаю, что ребенок, который
продолжал лепить из пластилина, особенно начинает увлекаться домашними
делами и делает большой прогресс в школе, что испытательный период в школе
в промежуточном классе между детским садом и подготовительным классом (в
деревне нет настоящего детского сада) также был успешен: директор, после
пробы в течение нескольких дней, сказала матери, что ребенок теперь прекрасно
адаптирован и даже обладает особенно живым умом, что она очень ловко делает
все руками, по сравнению с другими детьми, что учительница находит ее
забавной и милой, и другие дети ее вполне принимают.
Один инцидент - я узнаю об этом в том же июньском письме - все же произошел,
который на мгновение обеспокоил родителей и учительницу: Николь однажды
отказалась от еды. Мать, после тщетных попыток настоять, вспомнила обо мне
и предыдущих эпизодах и решила позволить Николь действовать так, как ей
хотелось. Это происходило в начале недели. День прошел без того, чтобы
Николь захотела есть или пить, но она оставалась веселой, доброй, послушной и
пошла в школу. Вечером мать сказала ей :
- Ты бы попила молока или воды.
Николь ответила:
- Пока нет.
На следующий день та же история. Николь в школе выглядела уставшей, не
хотела играть на переменах. Она сказала своей учительнице:
- Мама лишила меня еды до субботы.
Учительница, которая знала о трудностях Николь, о днях, когда она оставалась в
постели в качестве наказания, об эпизоде исключительных игр, была наполовину
удивлена. В следующие дни Николь продолжала быть очень послушной, все еще
отказываясь есть, требуя присутствовать за столом, но без еды. Мать через три
дня начала беспокоиться. Николь сидела за столом, наблюдая волчьим взглядом
особенно, как ест ее отец, а также мать и брат, и, по словам матери, с огромной
интенсивностью и очарованием во взгляде. Она следила за вилкой, переходящей
от тарелки ко рту, наблюдая, как они жуют и как пропадала еда. Мать, не зная о
том, что Николь разговаривала с учительницей, много раз предлагала ей немного
поесть или попить:
- Ты будешь слишком уставшей, ты больше не сможешь ходить в школу.
Она по-прежнему сталкивалась с отказом ребенка.
Итак Николь отказывалась от еды, но ходила в школу. Когда она возвращалась,
мать обнаруживала, что она сидит или лежит. В четверг, уставшая, она
согласилась, наконец, наедине со своей матерью, которая помогла ей выпить его,
потому что она не хотела делать это сама, миску кофе с молоком утром и в четыре
часа; и, прежде чем лечь спать, она выпила два больших стакана воды и сказала
своей матери:
- В субботу я поем, все будет кончено.
Я бы хотела ее привезти в Труссо, но это было невозможно», - писала мать. Сама
Николь ей объявила: «Не стоит говорить госпоже доктор, мне не нужно есть».
В пятницу вечером, уходя из школы очень утомленная, она объявила
учительнице, которая задавалась вопросом, что происходит:
- Мама мне сказала, что завтра я смогу поесть.
В субботу голодная Николь все же вернулась к еде, не говоря больше об
инциденте.
Через некоторое время мама встретила учительницу, которая рассказала ей об
этом «мама не хочет, чтобы я ела до субботы ». Она сделала это, чтобы осудили
ее приемную мать? - спросила мать Николь. «Я не думаю, - ответила я, - я думаю,
что мама, которая не хотела, чтобы она ела, - это не вы, это представление о
матери голодного периода у приемных родителей.»
Во всяком случае, в субботу, когда она снова начала есть, она сказала
учительнице: «Вот и все, теперь я могу есть», и она добавила слова, которые
учительница повторила матери, не понимая, что она имела в виду: «Вот так,
надоедливая, она мертва, и мне больше не надоедает».
Именно с этого эпизода исцеление было завершено. У меня не было никаких
новостей до ноября 1948 года, когда по нашему запросу ответили: «У ребенка все
очень хорошо, она почти умеет читать, дома и в социуме все хорошо, и младший
брат следует тем же путем.»

ОБСУЖДЕНИЕ ЭТИХ ПЕРВЫХ ДВУХ НАБЛЮДЕНИЙ, КАСАЮЩИХСЯ

ИСПОЛЬЗОВАНИЯ КУКЛЫ-ЦВЕТКА В ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ
ПСИХОТЕРАПИИ7

Я подробно изложила протокол первых двух лечений, во время которых я

использовала куклу-цветок в качестве специально введенного элемента в
психоаналитическое лечение для опоры переноса.
Я рассказала, как первая идея использовать этот объект пришла ко мне в связи с
частным случаем Бернадетт. Последовательность событий показалась мне
настолько замечательной, что касается скорости эволюции лечения, что я хотела
во второй раз поэкспериментировать с тем же процессом в случае с Николь,
которую я принимала в больнице Труссо, хотя ее поведение, очевидно, было
диаметрально противоположно поведению Бернадетт; но этот случай, как мне
показалось, соответствует идентичной психоаналитической диагностике:
истерическое поведение, происходящее из нарциссической травмы на оральной
стадии, препятствующее интеграции правил, общих для людей нашего общества:

Французский журнал психоанализа, № 1, 1950 (пересмотренный и дополненный).

7
правила, которые предполагают сублимацию эмоций, характерных для этой
стадии, что является фундаментальным для структурирования психики.
Попытка вновь привела к успеху в этом случае. Сравнительное изучение этих
двух наблюдений показалось мне достойным того, чтобы его провести очень
подробно

Случай Бернадетт. Мы можем выделить две фазы.

На первом этапе все происходит на сеансах; на втором этапе работа проходит как
дома, так и на сеансах.

Первое замечание: мы присутствовали в пространстве одномоментности (эта

одномоментность была подготовлена довольно большой работой до того, как был
осуществлен перенос на куклу-цветок - опору, которая в этом случае играла роль
вспомогательного объекта доктора) исчезновения монотонной фонации,
исчезновения застывшего выражения в стереотипной улыбке, осанки и
положения головы в кривошее - позиции, которую ребенок представлял с тех пор,
как научился стоять и пошел. Все эти исчезновения стали окончательными. Что
касается голоса, то появление модуляции и интонаций также в конечном счете
последовало за преобразованием.
Как произошел этот поворот?
Давайте вернемся к наблюдению. На восьмом сеансе был эпизод с шепотом
Бернадетт мне на ухо. Этому шепоту, который был адресован мне, и был началом
ее вокальной трансформации с остальными людьми, предшествовало другое
поведение, которое показывает, что ребенок прошел расстояние, которое
отделяло его от свободного доступа к разговорной речи. Прежде чем говорить со
мной, не о себе, а об этой невыносимой плохой девочке, Бернадетт сначала по-
настоящему скотомизировала мое присутствие: с кем она начала выражать то, что
она действительно чувствовала, так это с ее «плохой» куклой-цветком, или,
точнее, как будет ясно потом, с самой собой, спроецированной на куклу-цветок,
во время безмолвной и имитированной сцены «разговора» от рта к венчику и от
венчика к уху. Ребенок выражал инстинктивные агрессивные эмоции,
освободившиеся благодаря проекции на куклу чувства вины. Таким образом, в
этом разговоре с самой собой (вспомогательное Я, отсылающее ее к Я-идеалу,
которым является мать, говорящее с Я на стороне Оно, или, скорее, с
фрустрированным до-Я), она в некотором роде простила себе то, что была
сценой плохо адаптированных эмоций. Затем она выразила мне, еще не придав
звука своему голосу, причинно-следственные связи, которые существовали
между ее телесной инвалидностью (спутанной для нее с архаичной тревогой,
вместе с первичной тревогой кастрации, которая свойствена любой девочке), и
ее расстройствами адаптации к обществу в ее особых условиях. Она также
смогла выразить свое чувство фрустрации по отношению к другим девочкам, как
с точки зрения вегетативной жизни, так и с точки зрения двигательной и
эмоциональной жизни: чувство, которое вызвало тревогу ранней неуверенности
в жизненной коммуникации во всех ее аспектах, а также ее ранние
нарциссические раны, если не для нее самой, по крайней мере для ее родителей
и тревожных врачей.

Второе замечание: после этой трансформации, которая произошла в оральной

сфере, мы стали свидетелями исчезновения habitus infirme - впечатляющей
неловкости движений, их несогласованности, всех этих двигательных
симптомов, которые делали ребенка неспособным к социальной жизни, и
создавали зрелище для других, которые не могли не заметить это повсюду, где
она появлялась.
Однако сохранялись врожденная слабость органически поврежденной левой
стороны, парез, легкая атрофия, вазомоторные нарушения. Только
эмоциональное психическое отношение ребенка к своему телу изменилось и его
было достаточно, чтобы преобразовать вид ее немощи, не только со статической
точки зрения, но и с точки зрения динамических функций; чтобы ребенок мог
впредь интегрироваться в социальное сообщество и компенсировать перед
другими детьми с помощью интеллекта недостаток, вызванный этой
анатомической немощью, которая обременяла ее существование в глазах других
детей.

Третье замечание: поведение Бернадетт с ее окружением изменилось с того

момента, как она спроецировала на козла отпущения все, что заставляло ее
страдать в прожитом опыте. Она заинтересовалась другими существами
(сначала ее плюшевым мишкой) материнским способом. Она перестала
ненавидеть всех, как она говорила и делала.

Четвертое замечание: тип и эволюция переноса, который ребенок проживал в

отношении куклы-цветка, очень специфичны. Я считаю, что растительный
объект вменяет субъекту особое отношение, которое составляет оригинальность
и целебную эффективность процесса. Но следует также отметить, что на голове
куклы нет ни глаз, ни носа, ни рта, ни коммуникационных выходов, и что у нее
нет ни ног, ни рук, ни переда, ни зада. Я думаю, что это чрезвычайно важно,
если мы вспомним, что очень маленький ребенок не знает, что у него есть лицо:
лицо, которое он ощущает - это лицо его матери. Здесь тоже нет лица. Ребенок,
который уже видел себя в зеркале, не проецирует свою сегодняшнюю личность в
куклу-цветок: он может проецировать в нее свои полностью архаичные
ощущения.
Бернадетт через проекцию заставила куклу-цветок вынести груз чувства вины за
плохие поступки, жертвами которых становилось ее окружение. Она была так
сделана. Она была местом мучительных ощущений, происходящих, с одной
стороны, из ее висцерального и двигательного состояния, с другой стороны, из
ее нынешнего тяжелого испытания: кастрационная тревога, связанная с
Эдиповым комплексом. На все это кукла-цветок «отреагировала» вместо
Бернадетт, но таким образом, что она была лишена намеренности, не имела цели
оппозиции или отрицания. «Ее способ быть доброй для других это означает быть
злой.» Похоже, что именно из-за этой невозможности спроецировать на этот
объект намеренно хорошие или плохие поступки, следовательно, намерения,
этику, данную матерью орального возраста, когда она говорила с ребенком,
делает такую проекцию себя на очеловеченную фигуру растения эффективной.
Я полагаю, что мы можем назвать первым этапом фазу нейтрализации Сверх-Я,
которое до этого времени блокировало как мимическое, так и вокальное
выражение ребенка.

Пятое замечание: Затем, благодаря стиранию Сверх-Я, мы наблюдаем

завоевание свободного выражения тех двигательных намерений, которые были
оценены Я как плохие (в связи с Я Идеалом, интроекцией родителей). Прежде
чем найти решение в одиночку в проецировании себя на вредное животное,
Бернадетт осознает свою амбивалентность, я считаю, что более правильно
сказать: о существующей в ней двойственности.
В то время как рука с немощной стороны выражает свою любовь ко мне
садистским способом (царапает, кусает до крови, «это ее способ любить»),
набросок каннибального и разрушительного желания, со здоровой стороны
правая рука выражает любовь нежностью и ласками.
В зависимости от стороны тела, паретической или другой, схватывание
сознанием субъекта (Бернадетт) одного и того же положительного импульса по
отношению к другому (мне как объекту, целому человеку), одной и той же
эмоции, находит противоречивое выражение, результат слияния двух
противоречивых процессов идентификации с любимым объектом. Отсюда
следует, что Бернадетт воспринимает собственное Я, и любимый объект через
двойственность этики, что, в свою очередь, вызывает конфликт ощущений и
восприятий. Ребенок знал обо всем этом и сталкивался с вызовами последствий
как плохих, так и хороших (иногда скорее плохих, чем хороших). Она
предпочитала игнорировать реальность, слишком болезненную, слишком
опасную для ощущения ее внутреннего единства. Она чувствовала ее как
поврежденную ее гемиплегией. Бернадетт, таким образом, воспроизвела со мной
повторяющуюся травму первых дней своей жизни. Опыт показывает, что это
перепроживание позволило ей освободить либидо, которое оставалось
фиксированным на данном этапе. Не только травма рождения была сильной, но
и первые жизненные влечения, сосание, питье (проживаемые с тревогой
родителей) спровоцировали расстройства пищеварения и рвоту кровью.
Понятно, что в Бернадетт любые позывы к лучшей жизни, любое «хотение»
запускало тревогу, связанную с ощущением угрозы, страдания, опасности,
потери целостности. Для младенца Бернадетт жить означало страдать.
Оставалось только ощущение, что все, что есть в жизни, находится под угрозой,
что все, что хорошо, стабильно - отравлено вплоть до самой матери: «Когда она
здесь, я не здорова, и когда ее нет, я все еще не здорова».
Для Бернадетт избавиться от матери, от ее присутствия, связанного с
происхождением ее болезненных переживаний орального возраста, - это связано
с попыткой вернуть себе право жить в мире и избавиться от страданий. Мы
видим здесь источник параноидального отношения Бернадетт к своей матери,
тупикового отношения: поскольку среди взрослых, которые окружали Бернадетт,
только мать и отец были единственными людьми, кто стремился ее понять и
помочь ей, несмотря на большие трудности, которые представлял ребенок. Сама
Бернадетт, любила их личности, как субъектов, но их телесное присутствие было
связано с ее страдающим телом. Бернадетт стала субъектом, который чувствовал
себя связным только в перверсивном желании (без кастрации) Я,
спроецированном на мартышку.

Шестое замечание: кукла-цветок, становясь опорой этой перверсии, в

значительной степени избавила Бернадетт от негативного измерения ее
амбивалентности в отношении настоящей матери и от контр-эффекта тревоги
виновности. Ребенок освобождается от своего параноидального характера,
проецируя его на животных: девочку-волка - проекцию частичного объекта
левой руки немощной стороны ее тела (девятый сеанс) и мартышку -
фантазийный персонаж, представляющий Я, фрустрированное тем, что не
похожа на других людей.
Клиническая картина ненавидящего, деспотичного, хаотичного,
отвратительного, преследующего и преследуемого ребенка, который никогда не
расслабляется, после потери интереса к кукле-цветку - козлу отпущения,
сменяется стадией умиротворения.
Второй этап лечения был установлен после декатексиса куклы-цветка путем
положительного катексиса кукол животных, за исключением одного
преследующего образа, который на самом деле был воображаемым персонажем,
образ которого она нашла в маленькой фигурке своего зоопарка - Ноевого
ковчега, - маленькая коричневая миниатюрная обезьяна с заметными грудными
железами, в то время как другая миниатюрная обезьяна – муж мартышки, не имел
их.
Это был этап, абсолютно независимый от какого-либо вмешательства с моей
стороны. Я поняла этот шаг как необходимый, так как он предоставил поддержку
проекции эмоций анальной стадии. Мартышка была козлом отпущения для
чувства мучительной вины, связанной с сексуальными влечениями Бернадетт,
которая смутно осознавала исходную точку этих влечений в анально-уретрально-
генитальной области8. Ведь эта область также была местом неполноценности
формы, «немощи», по сравнению с мужчиной (ее отец, «лунный человек с
палкой», и Бертран) ее маленький друг, оба были постоянно ассимилированы
друг с другом в словах ребенка и, похоже, связаны одним способом
эмоционального восприятия в качестве мальчиков – обладателей пениса.
Мартышка для Бернадетт – это прежде всего опора ее агрессивных эмоций по
отношению к матери. Эта агрессивность, приписываемая внешнему существу,
подобна той, которая приписывается левой руке собственного тела (девятый
сеанс). Она -садист с благими намерениями. Именно из-за любви к Бернадетт,
мартышка хочет войти в нее через рот и своим присутствием превратить ее в
животное женского пола, тем самым лишив ее любого человеческого женского
будущего (которое строится у девочек гармоничной близостью с матерью и
интроекцией и идентификацией с ней).

Седьмое замечание: после появления фантазии о мартышке (четырнадцатый

сеанс), которая последовала за материнским поведением в отношении кролика, и
(тринадцатый сеанс), разговора о трех шариках, клиторе и сосках, ребенок,

8
С самого детства Бернадетт наблюдение за задним местом ребенка тревожило родителей (из-за выделение
крови анусом).
кажется, выражает свой страх, чтобы мартышка - символ враждебного женского
отношения социальных правил – не попала в нее одновременно с едой, из-за
эмоционального поглощения (интроекции мучительных эмоций) матери с
первых дней жизни Бернадетт. Мартышка используется как объект проекции
дискомфорта жизни, от которого необходимо бежать, дискомфорта, который
сопровождал любой уход за телом, сферой рта (лица) и анальной сферы (в
пеленках). Фактически, ребенок питается эмоциями, которые сопровождают
заботу матери о его теле. И в том, что он чувствует, все телесные удовольствия
или страдания, которые он испытывает наедине с самим собой, в своей колыбели,
в отсутствие матери, имеют лицо - видимый аспект матери. Когда все хорошо
для новорожденного, мать, которая утоляет его голод и жажду и которая
удовлетворена прекрасным стулом своего ребенка, ассоциируется с
удовольствием жить в пассивной вегетативной стадии для всего тела, в одно
время с удовольствием от функционирования оральной и анальной зон.
Невозможная, болезненная и опасная еда, кровь в пеленках, превратили мать и
людей, которые ухаживали за Бернадетт во время ее пищеварительных
испытаний (включая доктора на мотоцикле), в существ, провоцирующих
тревогу, неуверенность и, следовательно, негативные эмоции, связанные с их
присутствием в реальности. Наоборот, звонить матери, писать ей, было
успокоительно. Мать оральной стадии была возрождена первой фазой
положительного переноса на воображаемый растительный объект, когда я
сказала: «возможно, она хочет куклу-цветок» и она запрыгала от радости: «да,
да, да, кукла-цветок! » (Точно так же, кстати, как и Николь позже).
Материализация этого воображаемого объекта позволила разрядить на него
тревогу диады матери и ребенка, а затем прекратить инвестировать его, когда вся
агрессивность выражена. Я понимаю, что в этапе, спроецированном на
мартышку, речи дет о том же процессе, но на этот раз с архаичной матерью
анальной эпохи.
В случае Николь, это «мама, которая не хочет, чтобы я ела». На самом деле, для
Бернадетт «мама» не является мамой из реальности, потому что, если эта мама
отсутствует, ребенок ест даже меньше, чем когда мама дома, и находит
возможность утолить ее великий голод только сделав ее присутствующей в
фантазиях, думая о ней (письмо во время отсутствия). В этом утешительном
возвращении к отношениям любви с говорящим объектом - реальной матерью
(участвуя в успокаювающей силе его реальной матери, воображаемой и с которой
она разговаривает, следовательно, которая присутствует в мысли, но не в
пространстве из-за остаточной тревоги, которую принесло его присутствие),
ребенок может субъективно сильнее противостоять реальной опасности, которая
скрывается в пище, связанной с жизнью вегетативной опасностью (материнской
опасностью) раннего детства, воспоминание о которой сохранило его тело.
С тех пор как фигурка с грудью гипсовой обезьяны по прозвищу мартышка,
реальный объект, поддерживала виновную ответственность за негативное
вложение анального либидо в отношении матери, ребенок смог почувствовать
себя вправе (следовательно, ответственным, но не виновным) бороться против
эдипальных эмоций с садистской анальной агрессивностью и против
воспоминания о тревожной матери ее ануса, а затем ее двигательных отклонений.
Бернадетт делала это от имени своего Я, уже обогащенного оральной
агрессивностью, переданной в ее распоряжение с эпохи куклы-цветка, и
поддерживаемой ее идентификацией со взрослыми и с ее окружением, которое
ее любило, без оглядки на ее инвалидность.
Таким образом, она смогла вернуть нежную любовь к своей матери и
способность свободно питаться, что, физиологически, было проблемой с первых
дней жизни, вероятно, связанной с неонатальной травмой (или с
неврологическим заболеванием к концу жизни плода). Почти сразу же Бернадетт
показала себя как сотрудничающая девочка дома и как женщина, помогая детям
в школе.

Восьмое замечание: необходимость магической церемонии зрелищного

линчевания мартышки, по-видимому, заключалась в том, чтобы отреагировать
все анальное либидо, вложенное в обсессивный симптом (анорексию), связанное
с трудностью нарциссических социальных обменов из-за невозможности
двигательной деятельности в возрасте начала ходьбы.
Во время этой церемонии все, что представляло для ребенка общество, реальный
мир (родители, няня) и мир фантазий (ее игрушки, животные, куклы)
участвовали то есть разделяли как зрители в психодраматической сцене
Бернадетт, ответственность за вынесение приговора - и за радикальную печально
известную казнь. Эти пассивные зрители были силой помощи, свидетелями в
согласии с Бернадетт. Отец, решившись действовать и разрушив фетиш зла,
позволил ей совершить убийство негативной анальной части, которая была в ней
и которая сделала ее, против воли другой части, параноиком. Из этой сцены
возникло объединяющее, хрупкое, но здоровое Сверх-Я, то есть
приспособленное к требованиям Я, а также к требованиям доэдипального Идеала
Я, но уже генитального и женского, гарант возможности постэдипального Идеала
Я, адаптированного к обществу. Окончательное разрушение злой коричневой
мартышки в пользу ее хорошего мужа обезьяны (коричневого цвета также, но
хорошего, как мы знаем, Бернадетт нарисовала коричневое солнце) было
садистским актом, совершенным в активном сотрудничестве с отцом. Эта
необходимая помощь отца была чем-то вроде полового акта в плане сексуальных
фантазмов анального возраста, благодаря которому стал бессильным вредный
образ архаичной самки доброй обезьяны, то есть, я полагаю, мать
интроецирована, спроецирована, фантазирована как источник чувства эдиповой
вины. Однако мать, которая в реальности соглашалась, поскольку она
присутствовала при сцене, сострадала и была внимательна к Бернадетт, оказалась
такой, которую нельзя спутать с фантазийной матерью.
Несомненным фактом является то, что после этой катектированной сцены
линчевания мартышки, Бернадетт выходит окончательно преобразованной и
принимает социальные реалии. Ее социальная адаптация - вторая стадия
лечения, первой была реадаптация ребенка к самой себе, очевидно, связана с
этим разрушением маленькой коричневой мартышки, на которой она
сфокусировала свою фантазию о мартышке, которая хочет проникнуть в нее
через рот; также как и изменения в способе существования и самовыражения
(позы, выражения лица, жесты, голос) были связаны с эпизодом любимой и затем
отвергнутой куклой-цветком, которая была расценена как безответственная.
Наконец могло последовать за этой проекцией этики и раненого орального
нарциссизма, полное «излечение докторшей».
Я привела слова женщины, которая сопровождала Бернадетт, поскольку они
выражают быстроту радикальной трансформации ребенка для его знакомого
окружения.
Некоторые из тех, кто читал это наблюдение, спрашивали меня : «А что стало с
косоглазием?»
Вот факты: когда Бернадетт пришла ко мне, она в течение шести месяцев
проходила реабилитационное лечение английского методом глазной гимнастики,
и ее внутреннее косоглазие, хотя и очень для меня очевидное, по словам матери
очень улучшились по сравнению с тем, что было. Увы, по окончании первого
визита ко мне все приобретенное за эти месяцы переобучения было потеряно. С
прописанными упражнениями, возобновленными матерью, она вновь прошла
«коррекцию», но она не задержалась. После эпизода с куклой-цветком
косоглазие значительно уменьшилось, и, в конце 1948 года, возможно, с
помощью упражнений, у ребенка было только небольшое монокулярное
косоглазие, едва заметное и лишь временами большая усталость.
 СРАВНЕНИЕ МЕЖДУ ДВУМЯ НАБЛЮДЕНИЯМИ

Если теперь мы сравним два наблюдения, мы поражены аналогией процесса

психосенсорного исцеления у Николь и Бернадетт. У нас нет настолько же
детального наблюдения Николь, как Бернадетт, так как у меня было только пять
сеансов с Николь, распределенные в течение семи месяцев. Я хотела бы
напомнить вам, что в больнице эти сеансы в моей консультации проводятся перед
аудиторией, состоящей исключительно из смотрительницы и нескольких
психоаналитиков. Ребенок сидит за тем же квадратным столом, что и я, не
напротив, а слева от меня, на стороне стола, перпендикулярной моему. За моей
спиной стена. За ребенком никто. Напротив ребенка окно. Под окном, справа от
меня и лицом к ней, следовательно, четыре или пять человек в белых халатах, как
я. Медсестра ходит по комнате.
Родители, сопровождающие ребенка, находятся рядом с ребенком на стульях,
справа от него и слева от меня, во время первой части каждого визита. Во второй
части ребенок остается наедине со мной и помощниками, которые выполняют
роль молчаливого присутствия. Часто дети, приходя и уходя, здороваются и
прощаются со всеми. В целом, кроме исключений, эта помощь смешивается со
мной в одной и той же переносной окраске. Только медсестре, которая ходит
туда-сюда очень осторожно, между кабинетом и приемной, присваивается
немного другое значение. В конкретном случае с Николь совет матери о
необходимости рассказать детям об их усыновлении был дан вне присутствия
ребенка в конце первой консультации, когда я сначала беседовала с ребенком в
присутствии матери.
В этих двух случаях меня поразило сходное отношение двух детей к кукле-
цветку: сначала очень позитивное, затем амбивалентное, и, наконец, негативное,
когда кукла принимается за козла отпущения, ответственного, но не виновного в
неадаптированных влечениях ребенка. Восстановления подвижности мимики
отражает исчезновение тревоги; затем это освобождение орального
ларингофарингического выражения: шум, затем слово, и наконец, идеальное
словесное выражение, без какой-либо речевого переобучения. То же самое
отношение в отвержении куклы-цветка, которая отброшена далеко от глаз, но
которую приносит к госпоже Дольто, чтобы вылечить ее и сделать ее, таким
образом, снова приемлемой для ребенка, который любит ее, несмотря на ее
"перверсию »- обосновывает ребенок в своих высказываниях.
У Николь это исчезновение перверсии вкуса, дипсомании, перверсии ощущений
(см. «Болит лучше»: она мазохисически ощущала физическую боль как
приятную). Построение личности, подобной личностям других детей, затем
проецируется в графику, выражение оральноо-уретральноо-анальной
сублимации. Все эти преобразования допускаются переносом на куклу-цветок
перверсивных агрессивных эмоций, которые были ей навязаны в качестве
примера в оральном возрасте. Наконец, в течение четырех месяцев, между
четвертым и пятым сеансом, психоаналитическая работа продолжалась сама, не
требуя посещения Труссо. Следовательно, для Николь были те же этапы, что и
для Бернадетт.
Давайте внимательнее посмотрим на сравнение:
1. Садистские, социально плохие двигательные импульсы Бернадетт
проецируются на две фантазии: мартышка, воображаемое животное женского
пола, которого представляет миниатюрная фигурка зоопарка, и воображаемая
девочка-волк, представленная немощной рукой.
Николь изготавливает многочисленные и мелкие предметы, представляющие
весьма успешно с пластической точки зрения нейтральных диких животных,
увиденных в реальности в зоопарке. Это соответствует сублимации или
интеграции части садистского анального либидо (ловкость рук), в то время как
Николь вкладывает еще одну заметную часть этого же анального либидо,
обнаруживая интерес к своим экскрементам и играм с экскрементами, до этого
связанный с тревожными симптомами, не интегрированными в Я, которые не
могли пройти через полезную стадию.
Можем ли мы здесь говорить о либидо Я и объектном либидо - терминах,
введенный Фрейдом для различения двух способов катексиса либидо, в
зависимости от того, принимает ли он в качестве своего объекта собственную
персону или внешний объект? Пока не думаю, потому что ни у одной, ни у
другой нет еще ни Я, ни объекта. Еще точнее, если у Бернадетт есть объектнаое
отношение, этому препятствует отношение с объектом, паразитирующим ее Я из-
за его слабости, архаичным материнским объектом, смешанным с ее Я; для
Николь еще нет Я, так как ребенок не говорит.
У Бернадетт инвалидность проходит, если можно так выразиться, по средине
тела: одна сторона тела не была на том же уровне до-Я, что и другая сторона.
Одна сторона тела - парализованная, не имея речи, была представлена этим
животным, которое не говорило. Напротив,у Николь ни одна из двух сторон ее
тела, которые были здоровы, не говорила.
Похоже, что Николь, со своей стороны, не имела злого умысла и не хотела
выражать агрессивную оппозицию по отношению к своей приемной матери в
своих играх с экскрементами; но ее любовь к матери и ее желание
интегрироваться в общую жизнь семьи были слишком незначительными. У
Николь еще не было Я Идеала, или он был слишком слаб по сравнению с грубым
анальным эротическим удовольствием ее игр. Давайте не будем забывать, что
этот ребенок был оставлен родительницей во время рождения брата и что вскоре
он последовал за ней, а затем ими стали пренебрегать и подвергать жестокому
обращению недостойные приемные родители. Кормящая мать не катектировала
в языке эротическое анально-садистическое функционирование.
В случае Николь, как и в случае Бернадетт, решение было найдено спонтанно;
аффективный перенос на куклу животного в человеческом облике изменил
поведение и позволил ребенку адаптироваться к правилам общества. Николь
спорецировала себя на кролика, после колебаний в отношении кота. Я
специально не предложил идею о мартышке, возможно, неправильно, но я всегда
предпочитаю, чтобы ребенок привносил свои собственные фантазмы. Бернадетт
привнесла два представления, - кролика и кота, объединив то и другое в одном
желании во время десятого сеанса. До лечения у нее уже были среди личных
игрушек Ноев ковчег со многими парами животных. Но это было не так в случае
с Николь, и мы можем видеть, как она использовала визит в зоопарк Винсенн,
чтобы найти объекты дляпроекции, которые она сделала сама.
Похоже, что в этих двух случаях процесс лечения с помощью «куклы-цветка»
заключался в следующем:
- освобождение нежно-садистских эмоций, характерных для каннибальной
этики орального возраста.
- возвращение нарциссизма без тревоги, который сменяет фобический
тревожный нарциссизм.

2. Для Бернадетт тревога пыталось быть отреагирована через агрессию в

отношении других, активно перверсивное (садистское) отношение к окружению
и пассивно перверсивное (мазохистское) отношение к самой себе.
Для Николь тревога была ограничена отказом разговаривать со взрослыми,
которые воспринимались как опасные; она не нападала на них, но уклонялась,
не проявляя агрессии; по отношению к себе самой - она, казалось, избегала
слышать о своем существовании, но не ненавидела себя; напротив, его
дипсомания выражала регрессивный способом ее стремление идентификации с
животным, но также и ее стремление компенсировать свои прошлые фрустрации,
возвращаясь к первой матери той эпохи, когда у нее не было рук в ее
распоряжении из-за отсутствия моторных навыков у младенца. Жест сосания в
отношении приемной матери ясно указывает на то, что Николь была здоровым
младенцем до ее первого помещения к кормилицу, но не было процесса
отлучения (оральная кастрация, сублимацией которой являются оральное
отношение к матери помимо и после устранения контакта рта и соска).

3. Как только оральный нарциссизм восстановлен ребенок может свободно

выражаться без чувства вины, до-Я чувствует себя подкрепленным энергией,
которую можно использовать благодаря влечениям, ранее зафиксированным на
оральной стадии развития либидо, которые теперь кастрированны и
символизированы. Общение теперь происходит без тревоги, и каждая из девочек
может развиваться в направлении выражения эмоций анальной стадии.
У Бернадетт экстериоризация ее влечений приняла словесную форму (см.
Восьмой сеанс), грубое, скатологическое выражение преступных, бредовых и
навязчивых фантазмов.
У Николь это было выражено путем компульсивной безудержной ручной
копрофилии.
Но для обеих это была действительно нарциссическая экстериоризация влечений
анальной стадии.

4. У них обеих адаптация к обществу осуществляется путем разделения

инстинктивных волнений на две группы: то, которое неприемлемо для Сверх-Я
проецируются на до сих пор любимую фигуру животного; ребенок участвует в
выборе этой фигуры, но, будучи пассивно соблазненным, гомосексуально
пассивно, можно сказать: фигура животного в основном играет роль архаичного
вспомогательного Я для женских и пассивных прегенитальных влечений; затем,
на втором этапе, фигуру животного приносят в жертву в качестве козла
отпущения, наделенного всей виной ребенка относительно «его существа».
Для Бернадетт присутствие мартышки портит жизнь всем остальным существам.
Что касается ее искалеченной руки, известной как девочка-волк (представление
нейтральной канибальной оральности), ее способ любви подкреплен своего рода
кровожадной этикой (возможно, этика плода, вампира и этика новорожденного,
каннибала, но также и этика того времени, когда мать в пеленках собирала ее
кровь). Мартышка представляет бессильное желание межпсихической
коммуникации субъекта с субъектом, когтистая девочка-волчица представляет
частичное желание частичного объекта.
Я думаю, что две пожертвованные фигурки - это козлы отпущения как анальной
двигательной вины и вины генитальных Эдипальных влечений, которые
бесильны в своем высказывании, эта вина возникает из-за соперничества с
нынешней матерью.
У Бернадетт эта проекция заряжена чрезвычайным напряжением. Мартышка
полностью неприемлима.
У Николь это медведь. Он неприемлем, если у него есть голова, но становится
приемлемым путем обезглавливания, увечья, которое символизирует подавление
сознания его ответственности и даже вины анально-вагинальных влечений.
Как не соотнести эти факты с образом, который эти дети слышали о себе во
внешнем мире, а также с тем, как они относились к обществу до лечения? У
Бернадетт были фантазии о магической силе, о магическом превосходстве,
отрицающем существование реальности, она хотела для себя весь пластилин,
хотела быть сильной, терроризирующей. Напротив, Николь, казалось, была
очень слабой, патологически пассивной, наслаждалась тем, что ее отвергли,
больно ранили, она не признана, беспомощна (она даже оставалась в постели в
течение десяти дней), слабая, маленькая. Бернадетт была перверсивно-
паранойяльной, Николь перверсивно-мазохистической.

5. Выздоровление у них обеих последовало за нежным позитивным катексисом

боязливого и милого млекопитающего, приятного для ласки, беззащитного и
полного очарования, кролика, более или менее аффективно близкого, согласно
им обеим, коту: обычно повсеместно признаный символ женской сексуальности,
эрогенной зоны вульвы, стремящийся провоцировать ласки и оживленный
пассивными эротическими частичными влечениями: кот и кролик, очень нежные
животные, кролик более фобический, чем кот, который, когда ему что-то не
нравится, уклоняется и убегает.
Я знаю, что это критическое исследование и все эти комментарии вызовут
дискуссии. Именно для этого я их формулирую. Для меня важны только
процессы выздоровления. Но о фактах, наблюдениях, которые сопровождают их,
я размышляю по-своему, как каждый из нас сталкиваясь со своим опытом.
Когда я получила опыт этих двух клинических выздоровлений, я еще не знала,
каковы будут отдаленные последствия, ни что выздоровление будет
окончательным для двух девочек. Я задаюсь вопросом, а что бы было без
введения этого передносного объекта, без использования магическим способом
одной из моих собственных проекций.
Были бы факты такими же, если бы кукла-цветок была запущена в аффективный
кругооборот субъекта кем-то другим, а не мной? Вегетативная кукла для ребенка
означала опору идеи, исходящей от меня, то есть объектом, представляющим
меня, частично, и который, следовательно, будет лишь одним аспектом частного
переноса? Будет ли кукла-цветок играть роль сама по себе? Надо было провести
больше наблюдений. Я сама приступила и поручила некоторым ассистентам,
которые на моей консультации были свидетелями эволюции случая Николь,
принести мне свои наблюдения. Мне кажется, что ответ на этот вопрос был дан
наблюдением Жанны.

ЧАСТИЧНЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ ИЛИ РЕЗЮМЕ, КАСАЮЩИЕСЯ

ИСПОЛЬЗОВАНИЯ КУКЛЫ-ЦВЕТКА В ДРУГИХ СЛУЧАЯХ

Наблюдение 1: Моника, семь лет.

Наблюдаемая в нашей консультации в Труссо, она представляет в течение двух
лет постоянное недержание мочи, а в начале лечения - временное недержание
кала, которое не сохранилось. Это недомогание ребенка школьного возраста и
отличного умственного уровня развития, привело к посещению урологических
отделений, болезненным процедурам катетеризации, отделению мочи,
промыванию мочевого пузыря. В начале диагностировали кишечную палочку.
Она быстро исчезла. Но недержание мочи осталось неизменным. После неудачи
физиологического лечения, из-за подозрений симуляции или пифиатизма
последовала так назывемая вооруженная психотерапия с болезненными уколами
и запугиванием. Там тоже был полный провал. Короче говоря, после этих двух
лет, ребенка направили в нашу консультацию, как по поводу недержания мочи,
так и по поводу его поведения.
У Моники чрезвычайно застывшее лицо и осанка. Полное мимическое
торможение. Голос не слышен. Как в школе, так и дома. Она страдает
бессонницей до двух - трех часов ночи. Она медлительна, апатична, всегда
грустна, в то же время никогда не плачет. Ее пассивность такова, что ребенок -
умственного возраста, который на два года старше ее реального возраста по тесту
Бине-Симона - не может посещать школу, как из-за ее поведения по отношению
к другим, так и из-за ее темпа работы. Однако она никогда не говорит ни со
взрослыми, ни с детьми. Если ее спрашивают, она иногда говорит «да» на
придыхании или не отвечает, но никогда "нет" или что-либо еще. Она полностью
лижена экспрессивности в жестах, мимике и звуках.
Она часами остается одна, неподвижна, молчит, возится с предметами, не глядя
на них. Тем не менее, она делает свою домашнюю работу правильно, но очень
медленно, при условии, что они навязаны ей. Она не играет в куклы, у нее нет
любимых предметов. Она ест регулярно, всегда мало и не показывает никакого
предпочтения. Она никогда не выступает против. Она любит свою семью, отца,
мать, брата старшего на два года и в этой семье, как они говорит, у нее нет ни с
кем конфликтов.
Она регулярно приходит на консультацию, ухожена, чопорна. Его мать
добросовестна, без мягкости, без милосердия, без потворства, беспокойная,
активная и визгливая, всегда готова взглядом дать знак дочери держаться прямо,
или убрать локти со стола. Это мать, которая явно одержима чистотой и
хорошими манерами и говорит: «Мы не знаем, как ее наказать, ее ничто не
интересует» и: «Если мы злимся? Чем больше мы злимся, чем глупее она днем,
тем меньше она спит ночью. Но эта женщина любит своего ребенка и страдает
от того, что видит ее «всегда грустной и не такой, как другие.» Сеансы проходят
в тишине. Моника садится, смотрит на меня, рисует по моей просьбе.
Перенос несколько улучшает ситуацию: дневное недержание мочи немедленно
исчезает, затем очень быстро - ночное недержание мочи; но до сих пор нет
социального, мимического или словесного контакта ни с кем, даже со мной
(кроме «здравствуйте, мадам, до свидания, мадам»), всегда на придыхании, в
присутствии матери, и только при входе и выходе). Правда, как я объяснила
раньше, в больнице я не одна с ребенком. Рисунки Моники безжизненны, как и
она. Это стереотипное представление обыденных предметов, линии жесткие,
никогда не говорит, что она нарисовала. Иногда она пишет: кастрюля, стол.
Никогда не меняя, никогда не делая образные рисунки, придуманные темы или
фантазии, никогда не рисует цветом.
После нескольких сессий Моника явно позитивно настроена ко мне. Мать
говорит, что она при походе на консультацию демонстрирует «наименьшую
медлительность». Я даю куклу-цветок. Она сразу демонстрирует большую
положительную фиксацию на этом объекте. Она никогда не расстается с ней,
спит с ней, идет с ней на консультацию на следующую сессию.
Мать говорит, что, с момента как ей дали эту куклу, ребенок стал веселее; она ее
заставала поющей в одиночестве несколько раз. Мать уходит, я остаюсь с
Моникой, я предлагаю ей рассказать придуманную историю. Как всегда это
невозможно, она молчит.
Я:
- Давай тебя будет вести твоя кукла-цветок. Может быть, она поведет тебя, а ты
расскажешь, куда она тебя ведет.
Сразу же барьер преодолен. Ребенок становится очень разговорчивым и быстро
рассказывает о своих фантазиях. Она рассказывает мне все, что делает ее кукла-
цветок, и что она ей говорит. Она делает длинные, осторожные остановки, в
которые она наблюдает свои фантазии.
Я:
- Итак, что происходит?
И она сразу продолжает. Ей удается фантазировать историю с богатым
анализируемым содержанием, и, в течение нескольких сеансов через слова и
действия, приписываемые кукле-цветку, выражаются агрессивные эмоции
ребенка.
Запущены социальное улучшение и автономия ребенка. Оживилось ее жестовое
выражение, ритм жизни. Тревога отступает. Увы для мамы! Придя на
консультацию, мать в присутствии дочери рассказывает обо всех успехах,
которые она видит, затем:
- Но теперь мадемуазель позволяет себе отвечать мне, обсуждать мои приказы;
мадмуазель улыбается, когда я предупреждаю, начинает лгать, она ссорится со
своим братом и, если вы мне поверите, но вашу куклу-цветок, которую она
притворяется, что любит, когда приходит сюда, мы находим ее повсюду, даже
в шкафах и под моими вещами. Моими вещами. И теперь она больше не
пачкает трусики, но теперь она загрязняет свою одежду, становится грубой, у
нее беспорядок; она была так воспитана, а теперь приобретает дурные манеры.
Ах, какой милой она была раньше!

Наблюдение 2: Анна, пять с половиной лет.

Ее привела на консультацию медсестра из детского сада, где она находилась с
утра до вечера в течение двух месяцев. У нее психопатические расстройства.
Нестабильна, отстает в развитии, почти нет контроля сфинктеров, нет
эмоционального контакта со взрослым окружением. По отношению к одному
ребенку, мальчику меньше ее, она внимательна, но захватывающая, деспотичная
и ревниво агрессивна. Иногда она опасна для окружающих из-за ее
неосознаваемых резких движений. Никогда не улыбается, голос без модуляций,
язык понятен только для нее, состоит из трудных для понимания слогов. Нельзя
было добиться от нее ни малейшего подчинения коллективным предписаниям:
сидеть, ложиться спать, играть в игры, одеваться. Кроме того, она отказывается
от любой пищи и с ней происходят сильные и импульсивные нервные приступы,
если пытаются заставить ее есть. Она, однако, здорова, не слишком худая,
кажется, она ест ночью с мамой.
Ребенок родился во время войны в израильской семье достаточно взрослых
меховщиков, в разгар преследований. Изгнанные из Парижа, родители бежали
по всей Франции. Когда родилась Анна, у них было уже два мальчика,
пятнадцати и семнадцати лет. Последний уехал в Палестину, где был убит в бою,
когда маленькой Анне было три года. Родители не выходят из патологической
скорби, смешанной с агрессивными претензиями к этому убитому ребенку,
который уехал вопреки их воле, никогда не хотел их слушать и ничего не боялся.
Он единственный, из-за любви, которую испытывала к нему Анна и он к ней,
кого она слушалась. В настоящее время двадцатилетний брат по-прежнему
единственный в семье, которого «она боится», - говорит мать, - но он жесток с
ней и причиняет ей боль, когда бьет ее »,« она, похоже, стремится к этому».
Когда ребенок родился, мать не могла ее кормить. У нее были трудности с тем,
чтобы достать молоко: так как она была еврейка, у нее не было
продовольственных карточек. У Анны были серьезные и постоянные проблемы
с пищеварением вплоть до пяти месяцев после выхода из роддома, сильная
нервозность. В пять месяцев, когда она находилась в отчаянном состоянии, мать
доверила ее социальной работнице, которая пообещала отвезти ее в отделение
Красного Креста в Швейцарии. Анна оставалась там до восемнадцати месяцев,
не видя свою мать снова и та тоже не имела от нее новостей. Она там стала
спокойной, великолепной и веселой, и не было с ней никаких проблем, как
сказали ей, когда после войны ребенок был возвращен матери.
Итак, через восемь дней она меняется, больше не спит, отказывается от еды,
беспокоит семью своими расстройствами характера пассивной агрессии,
постоянным препятствием для деятельности матери из-за беспокойства и из-за
бессонницы, которую это вызывает у всех (все живут в одной комнате), включая
клиентов отеля, в котором они живут: некоторые из них просят выселить семью.
С тех пор возраст умственного развития и развития личности остался
неизменным. Вновь восстановилась, как в первые месяцы, болезненная,
встревоженная пара мать-дочь. Мать не смогла вернуться ни к какой работе из-
за ребенка, которого ни с кем нельзя оставить. Школа отказывается от нее. Мать
оставляет ее в течение дня в детский сад Красного Креста, в память о
Швейцарском Красном Кресте и в надежде, что ее ребенок восстановится тут, как
в первый раз. Но она забирает это каждый вечер.
Речь не идет о психоаналитическом лечении Анны из-за материального
положения семьи. Социальный работник Красного Креста обращается к нам за
педагогическим советом и психиатрической помощью. Я советую руководителю
детского сада, где ребенок находится с утра до ночи, как я это делаю в случаях
нервной анорексии, сделать цветочную куклу и отмечать ее реакцию.
Сначала она очень ревностно любит куклу. Ребенок не покидает ее. Затем она
проявляет большую агрессию по отношению к ней. Во время еды после
агрессивной сцены, Анна впервые сама съедает суп и просит вторую тарелку.
С этого дня кукла становится центром аффективных волнений ребенка. Анна
положительно к ней настроена и внимательна, сидит одевая ее на протяжении
получаса подряд, разговаривая с ней вполне подходящими словами, которые она
никогда не использует. Затем она очень агрессивна, бьет куклу, топчет ее,
бросает ее, затем идет, чтобы забрать ее и успокоить ее. По мере разрядки этих
амбивалентных проявлений анорексия полностью исчезает, язык становился
понятным, реакции - более здоровыми. Ребенок стабилизируется. Однажды она
«укореняет», как говорит она, куклу в песчаный бак, и в этот день она настроена
позитивно по отношению ко всему окружению и начинает интересоваться
плюшевыми животными в саду и групповыми играми. Лингвистическое
примечание: после поиска куклы-цветка, которую она «укоренила» «enracinée»
(race - раса, расизм), она попросила у удивленного стажера сада хорошую ткань,
чтобы одеть на «грудную клетку» куклы-маргаритки.

Наблюдение 3: некоторых детей разного возраста, хорошо приспособленных

психически.
До трех лет преимущественно привлекает кукла-цветок, по сравнению с другими
куклами. Дети реагируют на них так же, как они реагируют на кукол или
плюшевых животных, которые их интересуют. Разница заключается в том, как
они тянутся к этим куклам, в то время как они всегда делают паузу, наблюдают,
нерешительны перед новыми куклами животных или людей.
После трех лет куклы-цветок особо не привлекают здоровых детей и не особенно
вызывают их любопытство. Они пассивно положительно настроены,
позабавлены, с несколько снисходительным видом: «О, у нее нет рта! «О, у нее
нет глаз! "Как она может есть?" « О, у нее нет рук! "Смотри, у нее нет зада!"
Затем, перевернув ее с ног на голову, они раздвигают ноги и говорят: «Здесь у нее
ничего нет!» Иногда они даже ломают промежность и вынимают капок, который
находится внутри: «у нее ничего нет!» Тогда они теряют к ней интерес и
занимаются чем-то другим.

Наблюдение 4: Жорж, шесть лет.

Задержка в целом на два года, как с психомоторной точки зрения, так и с точки
зрения веса и телосложения. Никаких нарушений характера. Очень позитивен и
ласков с родителями, которые его очень любят, и тремя братьями, которые
младше него и которые «нормальны» (то есть, у них все хорошо и у них нет
проблем).
Мать приводит его ко мне для получения педагогической консультации.
В моем кабинете пока мать говорит он забавляется строя пирамиду,
прислоненную к стене, из всего, что он находит в моем шкафу с аксессуарами
(которые я не использую в психотерапии, но которые я часто использую для
диагностики маллышей). Тряпичные куклы помещены вниз пирамиды, затем
куклы-люди, затем куклы животных, медведя, кролика, волка, овцы, затем,
венчая пирамиду - три куклы-цветка: василек и роза по обе стороны от
маргаритки, которая возвышается над строением. Все это он сделал молча, пока
мать разговаривала со мной. Затем он перебивает нас и говорит матери, указывая
на куклы-цветки:
- Это королевы, а маргаритка - самая красивая. Я бы тоже хотел такую.

Наблюдение 5: Жанна, шесть лет.

Наблюдение, которым я обязана госпоже С., директора новой школы. Это
наблюдение произошло без ведома Жанны.
Это умная, хорошо учащаяся в начальной школе, но торможение любого
свободного словесного, мимического, двигательного выражения. Единственный
ребенок, тихий, чувствительный. Родители очень заняты, каждый отдельно, вне
дома. Когда они уходят, Жанна, если это не школьный день, идет к бабушке или
остается одна, и ест у бабушки. Когда родители возвращаются, она готова
вернуться с ними и лечь спать.
В школе активного типа, где ей очень нравится, несколько недель назад
появилась кукла-цветок для класса детского сада. Пошел слух среди других
малышей, и у всех были разные реакции на эту куклу. Жанна была очарована.
"Как она прекрасна!" - воскликнула она. Она взяла ее и обняла на мгновение,
затем оставила ее и ушла со своим классом. В этой школе в полдень есть
столовая, в которой очень мало детей возраста Жанны остаются на обед.
Однажды директор беспокоится, что не видит ее на перемене после столовой.
Она ищет ее и, увидев приоткрытую дверь класса детского сада, заглядывает
туда. Жанна проскользнула туда сама и находится рядом с игрушечным шкафом.
Она достала куклу-цветок и говорила с ней громко, ругая ее, закатывая ей
настоящую сцену, с ненавистью, криком, совершенно неожиданную для этого
милого ребенка, от которого никогда не видели ни протеста, ни агрессии.
Директор не выдав себя, ушла, некоторое время все еще слышала неистовые
слова ребенка, затем девочка вышла и вернулась на перемену, начав играть с
другими детьми очень активно. С тех пор, примерно каждые три или четыре
недели, ребенок возвращается после столовой в класс детского сада. Она берет
куклу-цветок и закатывает ей сцену. Эта кукла служит ей объектом проекции для
освобождающей агрессивности, претензий. Она обвиняет ее в эгоизме, в том,
что он не заботится о ней, забывает о ней, оставляет ее одну. В промежутках
между сценами, которые она закатывает кукле-цветку, Жанна абсолютно не
заботится о ней, кажется, не видит ее, и к тому же она никогда никому о ней не
говорит. Что примечательно, так это то, что от сцены к сцене ребенок становится
более жизнерадостным, более общительным с окружением, более оживленным в
движении глаз и гораздо более выразительным в словах со всеми, тогда как
раньше она была такой застенчивой.

Наблюдение 6: Франсуа, девять с половиной лет.

Наблюдение, которым я обязана доктору Б.
Ребенок вялый, заторможеный, с детским поведением, отсталый социально и в
учебе; возраст по невербальному тесту - одиннадцать лет; возраст по Бине -
Симон - семь лет. Он научился читать в шесть лет с учительницей и матерью.
Он читал со своей учительницей намного быстрее, чем с матерью ( кстати, что
очень распространено в этом возрасте среди мальчиков в ходе Эдипова
комплекса). В апреле 1946 года, в возрасте семи лет, после инфекционной
болезни Франсуа больше не умел ни читать, ни писать. В течение двух с
половиной лет он, кажется, умственно не развивался. Доктор Б. регулярно
принимает его для психотерапии на консультации в больнице. Ребенок не очент
привязан к этому лечению: «Он не возражает против того, чтобы приходить», -
сказала мать.
9 мая 1949 года доктор Б. дает Франсуа куклу - цветок.
Между 9 и 13 - датой следующего сеанса, появление почти полной анорексии,
которая очень беспокоит мать. Она бурно реагирует на этот новый симптом.
13 мая доктор Б. дает совет матери терпеливо отнестись к этому временному
симптому который, несомненно, был необходим для развития ребенка.
16 мая анорексия исчезла. Доктор Б. впервые имеет настоящий контакт с
Франсуа, чье воображение и словесное выражение полностью разблокированы.
Мать замечает его новую веселость. Лечение развивалось очень быстро с
восстановлением оральной, а затем и анальной агрессивности, как мы наблюдали
в других случаях.

Наблюдение 7: Мари-Клер, шесть лет.

Наблюдение, которым я обязана госпоже Ж.
Ребенка привели в психотерапию из-за невроза тревоги (фобия, одержимость).
Основными источниками беспокойства Мари-Клер являются: страх, что ее мать
упадет в воду, страх отравления сосанием пальцев, страх перед мальчиками, она
не может ни приблизиться к ним, ни поговорить с ними. Боязнь поцеловать отца
или дедушку, ненасытная булимия, навязчивая потребность получить еду в
первую очередь, иметь запасы в карманах и в руках из-за страха нехватки еды;
бессонница до более чем полуночи: с безутешным плачем и без объяснений, что
ей приснился кошмар.
Ребенок родился в восемь месяцев, искусственное вскармливание. В раннем
детстве она кричала после каждой бутылки, чтобы получить больше. Но доктор,
который следил за ребенком, запретил матери увееличивать дозу молока.
Ребенок засыпал от усталости, слишом много наплакав.
В восемь месяцев, тяжелая диарея в течение лета. Затем, по-видимому,
нормально развивалась, хотя была нервной и ажитированной. Все инциденты со
здоровьем с тех пор дают пищеварительные симптомы (печеночного характера,
так сказал доктор).
В психотерапии за два с половиной месяца огромное улучшение. Сеансы заняты
мизансценой следующих фантазмов: кража еды младшей сестры, питье молока,
поедание фруктов, каши.
Жить в горном шале, подвал которого полон магазинов или там много еды и
игрушек.
Запастись провизией.
Кукла-цветок дается Мари-Клэр после этих двух с половиной месяцев лечения,
то есть в ходе улучшения.
Сразу же Мари-Клер хочет ее уничтожить.
- Во-первых, она не красивая. Мама сделала ее не так, как я хотела. Я хотела
один лепесток, а она сделала семь.
Она агрессивно откладывает ее в угол и больше не хочет ее видеть (она все же не
оторвала от нее шесть лепестков, как многие дети делают с настоящими
лепестками маргаритки).
Через неделю Мари-Клер спонтанно рассказывает о своей кукле-цветке.
- Я ее больше не вижу и очень рада. Она уродливая и плохая, она бьет других
кукол, она их бьет, мы больше не можем жить с ней.
Через две недели Мари-Клэр снова говорит на сессии, всегда спонтанно, о кукле-
цветке (которую она по-прежнему не хочет видеть).
- Она плохая. Во-первых, у нее четыре желудка. Я увидела это, заглянув в ее
горло. А потом она делает молоко, а также мочу, а затем она делает масло, а
также какашки.
Госпожа Ж .:
- Что она ест?
Мари Клэр: - Она ест только траву и только один росток в день.
Она идет брать куклу, чтобы ударить ее, затем бросает ее в соседнюю комнату,
чтобы она не мешала игре.
И Мари-Клер очень быстро выздоравливает от всех фобических расстройств.

НАБЛЮДЕНИЕ У ВЗРОСЛЫХ ПОВЕДЕНИЯ, ВЫЗВАННОГО КУКЛОЙ-

ЦВЕТКОМ

Наблюдение 1: Мадмуазель С.
Я прошу учителя рисования в государственных школах, которая также является
мастером по куклам по призванию, сделать мне несколько копий куклы-цветка.
Она демонстрирует определенное сопротивление, которое рационализирует,
рассуждая об уродстве предмета, его непродаваимости и т. п. Я объясняю, что
это для "ненормальных" детей, чьи матери недостаточно ловки, чтобы их сделать
самостоятельно. Тогда я добиваюсь от нее согласия сделать мне несколько кукол.
Когда она приносит мне модели, она рассказывает мне, смеясь, следующюю
историю:
- Сначала я подумала, что это глупо, могу вам сказать. Но так как это было для
сумасшедших, это не имело значения, что они были чудовищны. Я разозлилась
из-за этого притом, что я никогда не злюсь на детей. Кстати, я часто злюсь на
кукол, которые я делаю, и я всегда передаю им свой гнев, как будто они могут
понять меня. Ах, они иногда такое слышат в конце дня! Но я никогда не
злилась так, как на эту. Однажды вечером я была на пределе. У меня все нервы
связали живот, голова горела как в огне. Я ничего не мог делать, не хотела
останавливаться, не чувствовала голода, у меня болела голова, я не могла ясно
видеть и ходила по комнате с куклой в руке тряся ее, не имея возможности
говорить. (Она показывает мне жест, который мы делаем, встряхивая влажный
салат в корзине, чтобы отжать его.) Внезапно я чувствую, как гнев усиливается.
Я хочу сказать ее плохую вещь. Я ее ставлю перед лицом, как когда я делаю
их, и внезапно я смеюсь, совсем одна, смеюсь, смеюсь, но какой это смех! Мой
гнев полностью исчез. «Девочка моя, тебе лучше поужинать и пойти погулять,
 это то, что тебе нужно». Я стала очень голодна, и сразу же, напевая,
приготовила ужин.
Она заключает:
- Если это действует так на людей, которые в ярости и не сумасшедшие, это
может принести пользу больным детям. Я бы не поверила в это до того, как
прошел этот гнев. Обычные куклы, когда я с ними спорю, не заставляют меня
так быстро нервничать. Надо также сказать, что я никогда не чувствовал на
них такой злости, как на эту. И, видите, теперь меня больше не беспокоит их
изготовление, я предпочитаю делать их, чем других, я даже нахожу их
красивыми.

Наблюдение 2: Господин Б., тридцать пять лет.

Наблюдение г-жи М., психоаналитика.
Очень большая депрессия. Шок со смерти отца, когда ему было шестнадцать лет.
Проходил безуспешно электрошок, наркоанализ. При появлении куклы-цветка,
он говорит:
- Я не могу вступать в контакт с существами без головы, у них нет сознания, я
не вижу их глаз. Меня раздражает этот цветок. Я хочу срезать его. Но я не
могу этого хотеть, я не могу причинить им боль. Это вызывает у меня
значительный дискомфорт. Если я представляю, как мужской и женский
цветок объединяются вместе, это кажется неполным. Неполным - потому что
есть только слепая сила, которая направляет их. Голова - это то, что мешает
слепой силе. То, что невозможно контролировать, делает это смешным.
Этот сеанс, кажется, произвела разблокировку. Он явно испытал что-то, что
очень его тронуло, очень смутило. На следующих сеансах ему удается рассказать
все, что он проживал как кастрации в детстве. Все больше и больше он
освобождается и ему удается говорить. Предыдущее психоаналитическое
лечение не принесло никакого прогресса, он не мог говорить. Теперь огромный
прогресс за два месяца; это приносит сновидения и ассоциирует. Классический
анализ стал возможен.

Наблюдение 3: Мадмуазель Ф.
Наблюдение госпожи М.
Тридцать лет. Агорафобия. Боится убить свою мать. Четыре года психоанализа
до прихода к госпоже М. Однажды, на следующий день после садистского
сновидения, пациентка спонтанно лепит цветок с ребенком в нем. На следующем
сеансе она видит куклу-цветок у своего психоаналитика.
 - Это ни на что не похоже. Что я нахожу самым ужасным, так эту попытку быть
похожим на человеческое существо. Абсурдно хотеть жить, когда ты не умен.
Это то, что вызывает кошмары, тошноту. Люди могут сражаться против других
людей, но не против этих существ. Это напоминает мне обо всех этих
искалеченных и ужасных людях. Это плохая копия того, что должно быть
нормальным.
Затем она рассказывает о своем предыдущем анализе.
Психоанализ с X. стал для меня пыткой. Я была полностью ошеломлена. Доктор
говорил, что у меня должно быть мнение о нем и что я должна о нем сказать ему.
Жестоко! Я пыталась представить его как чистый дух. Мне было жарко с головы
до пят, это не выходило, у меня была пустота в голове, он сказал мне, что это
неправда, я должна выставить себя на мучительный показ перед мужчиной. Я
пыталась снять снего личность. То, что было ужасно, это молчание. Я была в
положении ребенка, который должен получить пару шлепков.

Наблюдение 4.
Наблюдение, направленное психиатром больницы в США. Это наблюдение
сопровождалось некоторыми фотографиями молодого человека и его первой
реакцией на куклу-цветок.
Молодой шизофреник; поглощенный в себя; не говорит ни с кем. Он не может
выходить. Перед дверью своей спальни он колеблется более получаса, чтобы
преодолеть порог. Передвигается с загадочным видом, застывает в движении,
останавливается. Бессонница. Ест мало, безразличен к еде. Кажется, хочет
заговорить, приближаясь к медсестрам, меняет решение и уходит. В течение
шести месяцев ничего не говорит. Его врач приехал на Конгресс Психоанализа в
Лондон, где я представила первое сообщение о куклах-цветках.
Он попросил сделать такую куклу медсестру, и подарил ее молодому человеку,
который хихикает от радости, прижимает куклу-цветок к сердцу, ластится к ней,
целует, кладет ее на макушку и ходит с ней, затем садится, заставляет ее
танцевать на коленях, ложится на землю, заставляет ее ходить по телу, никогда
теперь не расстается с ней, и выходит в город с другими пациентами, показывая
своей кукле-цветку все, что может ее заинтересовать. Время от времени он
рассказывает ей истории, кладет ее в карман пиджака, и тогда она становится
компаньоном, благодаря которому он может вступать в контакт со всеми. Он
рассказывает остальным, что о них думает кукла, и благодаря этому вступает в
разговор. Он начал играть в карты и играет очень хорошо, о чем мы не знали три
года, которые он провел в этой больнице; когда возникает затруднение, он
советуется с куклой-цветком, чтобы узнать, какой картой играть.

Наблюдение 5.
Получено благодаря доктору приюта для сумасшедших в сельской местности.
Молодой женщине, которая поступила в приют в семнадцать лет, сегодня
тридцать два года. Никто не приходит к ней больше. Мой корреспондент знает
ее два года. По словам сотрудников, она была в том же состоянии с момента ее
поступления: анорексичка, заторможена до крайности, заморожена, безразлична.
Ее голос не слышали пять лет. Ее поднмают утром, она садится, подвоят к столу,
она щиплет хлеб хлеб, равнодушная к любому предписанию. Иногда она
принимает еду от своей медсестры, которая заставляет ее есть. Иногда нет. Ее
подводят обратно к ее стулу; ее укладывают. Главный врач прочитал наблюдение
о кукле-цветке, которое я опубликовала. У него возникла идея попробовать с
этой пациенткой. Делая обход, он сказал ей:
- У меня есть кое-что для вас, мадмуазель.
и кладет куклу-цветок ей на колени. Она не двигается в течение дня, кукла
остается на коленях. Когда хотят отделить ее от куклы, чтобы повезти на обед,
она плачет. Медсестра возвращает куклу, она успокаивается. Вечером ложиться
спать, - тоже самое. Если куклу забирают, она плачет. На третий день она прячет
куклу на коленях и ложится с ней в постель. Примерно через неделю, когда
доктор делает обход, пациентка говорит куклой:
- Здравствуйте, доктор.
Он отвечает куклой:
- Здравствуйте.
Пациентка улыбается. Днем она встает и идет, чтобы поставить куклу у окна,
шепчет ей слова, смеясь, затем идет, чтобы попросить в бельевой нитки, иголку
и ткань, она хочет сделать платье для своей куклы. Она говорит с медсестрами о
том, что думает и хочет кукла. Кукла высказывает свои фрустрации; что она
больна, что все забыли ее, куклу. К счастью, она утешит ее и т. п. Спустя три
месяца произошел эпизод классического гнева и ссоры с куклой-цветком. Она
решает оставить его в своем шкафу и идет на ателье, потом играть в мяч.
Анорексия ушла. Она становится соглашающейся и напевает во время уборки,
набрала восемь килограммов. Теперь есть хорошая надежда.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ И РАБОЧИЕ ГИПОТЕЗЫ

После критического изучения моих первых двух наблюдений и после многих
других случаев, когда использовалась кукла-цветок (я ривела здесь лишь
некоторые), я подумала, что можно вывести следующую гипотезу относительно
ее терапевтического воздействия.
Образное пластическое представление растительного существа, имеющее
человеческую форму тела и цветочную форму головы, без лица, кистей или
ступней, позволиляет ребенку и в общем, любому человеку, проекцию
инстинктивных эмоций, фиксированных на оральной стадии эволюции либидо,
в силу того, что история проживаемая субъектом заблокировала эволюцию
именно на этой стадии или привела к регрессу к ней.
Эта проекция и вызванные ею реакции в отношении куклы приводят субъекта к
отреагированию орального либидо, которое оставалось активным патогенным
образом, тормозящее, несублимируемое и не интегрированное в Я.
Казалось бы, опыт показывает, что так освобожденное оральное либидо имеет
свой источник, в зависимости от случая, либо в эмоциях, исторически пережитых
во время орального периода эмоционального развития индивида, стадии, которая
сопровождалась большими фрустрпциями; либо на более поздней стадии
развития, после вытеснения либидо, что выражается регрессией орального или
анального, пассивного или активного типа, которая могла принимать различные
формы: психосоматическое, висцеральное включение, торможение моторики или
хличности, препятствие выражению фантазмов и эмоций, связанных с таковыми
на оральной и анально-уретральной стадии, фантазии и эмоции в любом случае
доэдипальные.
Поведение субъекта по отношению к фигурке, наделенной по его
предположению мыслями и чувствами, позволяет ему на первом этапе осознать
свои инстинктивные эмоции, проявив их; и отныне он может отреагировать это
событие, ответственность которого, таким образом, была бы с него искусственно
снята. Короче говоря, он может выразить обесценивающее порицание, поскольку
его эмоции пробуждают в нем чувство беспокойства, а затем стремится найти
решение, не будучи, как прежде, театром инстинктивного волнения и
одновременно ответственным за дискомфорт, который сопровождает его.
Действительно, субъект, который выразил через другой объект эмоции, за
которые он не признает себя сознательно ответственным, может извлечь выгоду
из этого отстранения и «отражения». Этот термин отражения должен пониматься
в переопределенном смысле образа, отраженного в зеркале, и мысли, которая
возвращается, чтобы вновь отразить себя к своему источнику - субъекту.
Думающий и чувствующий источник - Я, после экстериоризации, которая
разрядила тревогу, с точки зрения энергетического напряжения, отныне не
похоже на то, какое было до экстериоризации, раздавленное под действием
напряжения, вызванного вытесненным либидо или неспособностью ни выразить
себя, ни сублимировать.
Эта гипотеза, возможно, не так важна. Она помогла мне дать интерпретацию
фактов, которые я наблюдала и изложила. Мне кажется, она подтверждается
наблюдениями, которые я смогла сделать после этого, и которые другие делают
ежедневно; будь то спонтанные ассоциации из области растений, создаваемые
взрослыми, которые случайно вступили в контакт с куклой-цветком, или ее
преднамеренное использование с детьми, либо в семейной или школьной среде,
либо во время психотерапии. Моя гипотеза также, как мне кажется,
подтверждается случаями взрослых невротиков в ходе психотерапии или для
которых психоаналитическое лечение переживает застой до введения куклы-
цветка. Это особенно поразительно в случаях тяжелых тревожных расстройств,
для которых классическое психоаналитическое лечение потерпело неудачу,
потому что они не могли говорить.
Можно констатировать в общем: кукла-цветок вызывает экстериоризацию
преимущественно оральных влечений, и, конечно, также анальных, через
механизм идентификации-проекции в сочетании с скотомизацией нынешнего
Сверх-Я, или, скорее, с уменьшением его принудительной силы, которого
достаточно, чтобы позволить выражение либидо, которое оно удерживало
вытесненым.
Несомненно, даже когда реакции с виду незначительны, возникают более или
менее сознательные фантазии. В случае, который я наблюдала, сновидения с
ночи, последующей за днем, когда взрослый увидел куклу-цветок, были
обогащены прегенитальной агрессивностью по своему содержанию, и
ассоциации пациента вернули эмоции оральной стадии и воспоминания об этом
странном существе, напоминающем цветок, увиденный на днях, которому она
или я не дали никакого означающего. Эта пациентка в анализе заметила объект
на корзине для игрушек и только сказала:
- Что это?
- Это игрушка, вы знаете, я работаю и с детьми.
- Как это любопытно!
Это было все, что она сказала.
Нервная анорексия и расстройства речи из-за тревоги, тревожные состояния,
преимущественно с психосоматическими симптомами, влияющими на
пищеварительный тракт, улучшаются очень быстро и быстро уходят, при
условии, что поведение окружающих остается максимально нейтральным к
неожиданным реакциям субъекта.
В случаях, описанных здесь, скорость психотерапии примечательна. Тем не
менее, процесс выздоровления является таким же, как любое
психоаналитическое лечение.
Когда после первого опыта я использовала куклу-цветок во второй раз, я
подумала, что сокращение времени, необходимого для лечения, а точнее
количества сеансов, которые казались мне, несомненно, связанными с куклой-
цветком, были весьма интересны в аналитической психотерапии.
В психоаналитическом лечении в классическом стиле перенос,
проанализированный так, как он направлен выборочно на личность
психоаналитика, позволяет субъекту со временем переживать эмоции всех
исторических этапов его либидинальной эволюции. Эта ситуация переноса
позволяет субъекту отреагировать свои вытесненные влечения, понимать себя
через это отреагирование и отказываться от своего невротического модуса
вивенди, чтобы принять другой способ, более соотносящийся с реальностями
текущего внешнего мира и с его текущей ситуацией, действующей изо дня в день,
а не такой, какую он воспринимает через фантазии, восходящие к раннему
детству.
Тем не менее, со многими субъектами, которые мы называем нарциссическими,
мы часто сталкиваемся с сопротивлением из-за тревоги, напряжение которой
психоанализ не смог снять; либо что субъект не может объяснить их достаточно;
либо что он не находит в психоаналитика, который имеет для него слишком
нагруженную социальную реальность, опору догенитальных инстинктивных
эмоций; либо потому, что язык (слова, образы и жесты), который транслирует
догенитальные эмоции, слишком далек от языка эго сознательной
постпубертатной личности, которая в настоящее время занимает важную роль в
либидо субъекта. Также возможно, что эмоции догенитальных стадий (особенно
в отношении оральной стадии и анальной стадии в ее начале), поскольку они
являются эмоциями с участием объекта, чтобы выразить себя в переносе
нуждаются во взаимности поведения, что вредно в других отношениях для
прогресса психоаналитического лечения.
Я вспоминаю молчаливых взрослых в анализе, которые также очень
заторможены в жизни, которые начинают говорить и выражать себя совершенно
неожиданно, когда я задаю вопрос: «Что вы об этом думаете? представляя им
куклу-цветок, которую я вкладываю им в руки. Они выражают себя сначала
мимикой лица, а потом внезапно начинают говорить, иногда взрываться
агрессивными или нежными словами, перед этим конкретным воображаемым
существом, которое, если бы оно существовало, было бы по своей природе такое,
как они сами стали из-за тревоги, лишенные слов и свободы действий. Мало-
помалу все, что у них было негативное или позитивное, нелогично
эмоциональное, агрессивное или нежное, но невыразимое, и которое не могло
найти другого выражения, кроме страдания, находит выход в анализируемом
содержании, богатом аффективными, эмоциональными, сенсорными,
кинестетическими ассоциациями, играми физиогномики. В таком случае кукла-
цветок оказывается объектом-посредником, который открывает путь для
выражения дологических эмоций такого рода.

Наконец, использование куклы-цветка может оказать большую помощь в

аналитической психотерапии, как и в начале классического психоанализа, чтобы
ухватить за живое субъекта, через собственный непосредственно проживаемый
опыт, что такое феномены проекции, идентификации и переноса. Я вспоминаю
пациентов, которые в отчаянии ходят по консультациям бесчисленных врачей-
органиков с психосоматическими заболеваниями. Один из них (язва желудка)
однажды сказал мне, и он был прав:
- Я не сумасшедший, у меня голова на плечах, я не позволяю быть одураченым,
и я не мнимый больной, у меня слишком много дел, чтобы слушать себя!
Заметив на углу стола в моем кабинете куклу-цветок и увидев, как мой взгляд
наблюдает за его взглядом, привлеченным объектом, он продолжил, полусмеясь,
полусерьезно:
- Это игрушка? или это для тестирования? (Он был подозрительным.)
Я не ответила ему и вложила предмет в его руку. Он взял его, посмотрел на него,
ошеломленный, буквально «ошеломленный», затем, через мгновение, затаив
дыхание:
- Ах, это! ... Ах, это! Ах, хорошо! Это совершенно глупо ... Прошу прощения, я
говорю вам, что это делает со мной, ах! Но эта вещь для сумасшедших, эта
вещь! Ах, нет, не смейтесь надо мной! Это не для меня вещи такого рода! Но
это правда, вы лечите настоящих сумасшедших? Ах, хорошо, тогда, что они
хотят, эти доктора для сумасшедших!
А потом:
- Ах! ах! ах! ах! позвольте мне смеяться!
Он полностью вступил в мир своих фантазмов. Мы говорили о его жизни, начале
его расстройств и т. д. Он вернулся на следующей неделе. Кушетка.
- Вы знаете, ваша штуковина, там, кукла, я не знаю, что это, ваша штуковина
похожа на женщину, у которой нет головы ... эта зеленая штука как цветок,
маргаритка, я думаю, она сработала. Мне никогда ничего не снится, моя язва
всегда будит меня, ну, когда я пришел на прошлой неделе, она оставила меня в
покое. А потом у меня было много снов. Вам интересно?
И так он вступил в анализ.