Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Отношения в контексте
современного невроза
Анастасия Долганова
Анастасия Долганова
Мир нарциссической жертвы:
отношения в контексте
современного невроза
Введение
Нарциссизм, нарциссическое расстройство личности —
расстройство личности, характеризующееся убежденностью в собственной
уникальности, особом положении, превосходстве над остальными людьми;
завышенным мнением о своих талантах и достижениях; поглощенностью фантазиями
о своих успехах; ожиданием безусловно хорошего отношения и беспрекословного
подчинения окружающих; поиском восхищения окружающих для подтверждения
своей уникальности и значимости.
Нарциссическая травма —
специфический след в личности у тех, кто воспитывался нарциссическими людьми
или просто имел слишком много травматического опыта взаимодействия с ними.
Представляет собой повышенную уязвимость к стыду, а также трудность в
поддержании границ между собой и окружающими людьми. Большинство людей с
нарциссической травмой либо так же, как нарциссические личности, вкладывают
много сил в поддержание ощущения своей сверхзначимости, либо склонны
безропотно выполнять прихоти окружающих, боясь сталкиваться с их гневом.
Между тем, в отличие от личностей с патологическим нарциссизмом, нарциссически
травмированные люди сохраняют достаточный уровень рефлексии, чтобы иметь
возможность осознавать собственные зависть, стыд и вину.
Нарциссическая жертва —
человек, находящийся в отношениях с личностью с выраженными
нарциссическими чертами (нарциссических отношениях).
Эпоха нарциссизма
Существует такое понятие, как «современный невроз». Это значит, что в каждом
времени, в каждом веке история и культура человеческой цивилизации складываются
таким образом, что родившиеся в это время дети будут обладать общими чертами,
закономерностями в поведении, которые появились в связи с особым стилем
воспитания и условиями развития. Наш век считается веком нарциссизма, когда
проявление нарциссических черт встречается у большинства. Говорят даже об
«эпидемии нарциссизма».
Мы, современные взрослые люди, которые ищут отношений и вступают в них, –
дети одной и той же эпохи, одной и той же культуры. Думаю, что это справедливо
только для детей европеизированных стран. Культура Азии или Африки, культура
малых, оторванных от общих тенденций, народностей обладает своими
специфическим чертами. У них наверняка есть свои, особые неврозы.
Эпидемия нарциссизма – это про цивилизованное общество, которое может
пользоваться всеми современными достижениями науки и техники, с размытыми
границами, большой свободой, доступностью самых разнообразных знаний.
Огромное информационное поле, которое доступно каждому современному человеку,
оказывает на него влияние, хочет он того или нет. В этом информационном поле есть
цели, к которым нужно стремиться, ценности, на которые нужно опираться, шаблоны
поведения, которым нужно следовать. Их сообщают нам родители, учителя,
сверстники. Мы занимаем место в социуме согласно тому, насколько соответствуем
этим шаблонам, и можем претендовать в мире лишь на то, чего заслуживаем, исходя
из нашей «правильности» или «неправильности».
Яркий пример нарциссических требований мира – «американская мечта».
Американец может считать себя успешным тогда, когда он достиг определенного
уровня богатства. США, что интересно, отходят от этого стереотипа: сказываются
десятилетия привычки к психотерапии. Но сам посыл очень живуч: нужно пройти
путь от обычного человека до того, кто решает судьбы мира, потому что у него очень
много денег. Ни Стив Джобс, ни Генри Форд не были бы так популярны, если убрать из
их историй материальную составляющую. Они остались бы гениальными, яркими
личностями, но не были бы так интересны. Современные идолы – это богачи.
Есть довольно простой шаблон, который предлагает схему действий для
обогащения: рискуй, много работай, делай все идеально, будь лидером. В общем, эти
четыре совета даются в большинстве книг по саморазвитию, дальше частности. Этот
шаблон невыполним, потому что описывает плоскую реальность, предполагая, что
человеку нужно лишь приложить усилия – и он изменится. Миллионы и миллиарды
людей обвиняют себя в лени, считая ее единственной причиной своего
несоответствия требованиям.
Этот шаблон сплошь состоит из дыр. Что делать с усталостью? С негативными
чувствами? С недостатком ресурсов? С ошибками и поражениями? Вообще со всей
психической реальностью, которая не вписывается и никогда не будет вписываться в
слишком маленький для нее шаблон?
Нарциссическая семья
Отец Лизы по мере ее взросления пил все больше и все больше отдалялся от семьи,
становясь неадекватным и в опьянении, и в трезвые минуты. Мать мирилась,
боролась, жалела, героически спасала, рожала новых детей. Отец со временем
становился все тяжелее, мать – все слабее, и естественным образом часть функций по
уходу и спасению легла на старшую дочь. Лиза помнит, как мать со слезами
благодарила ее за помощь по доведению невменяемого отца до дома, как она говорила
дочери «как бы я без тебя». Лиза этим гордилась. При этом ей запрещалось в своей
жизни иметь хоть какие-то трудности, поскольку у матери и так было достаточно
проблем. У Лизы медаль, красные дипломы, спортивные кубки. Игнорируя свои
настоящие чувства, в своих взрослых отношениях она мазохистически молчит о
потребностях и нарциссически считает, что для отношений она всегда делает
больше партнера. Психически стабильные мужчины с ней не уживаются. Это как бы
беспокоит Лизу, но не очень: главная ее функция по-прежнему «мамина гордость» и
«укор отцу, потому что дочь без его помощи вышла такой замечательной».
У Вовы все проще – ему просто ничего нельзя. Нельзя болеть, злиться, увлекаться чем-
либо, нельзя с кем-то ссориться и к кому-то привязываться тоже нельзя. Он –
наследник семейного бизнеса, он должен хорошо учиться и оправдывать ожидания. Но
какие именно ожидания нужно оправдывать – не совсем ясно. Если он учится на одни
пятерки – он ботаник, если у него сложности с учебой – дебил. Если он много работает
– то он себя гробит, если отдыхает за сериалом – бездарь. Вова привык, что любой его
контакт с собственной семьей приносит боль, и «отрастил» броню, которая делает
его невосприимчивым не только к словам родителей, но и вообще ко всему. Он выглядит
неживым и чувствует себя так же. Он не может радоваться, грустить, сопереживать
кому-то. Остались только аффекты: зависть, ярость, ревность. Другие люди ему
неинтересны потому, что у него нет внутренней жизни, которая наполняла бы
отношения. Он эгоистичный и манипулятивный руководитель, равнодушный и
требовательный партнер. Основное содержание его жизни – это напряжение,
связанное с попытками сделать хоть что-то, чтобы внутренний критикующий голос
замолчал. Иногда, если случайно он воспроизводит нужное поведение, его хвалят, и на
несколько часов он может расслабиться. Потом все начинается по новой (обычно с
присловьем «стоило только тебя похвалить»).
Бабушка Иры – свидетель битвы на Курской дуге. Это страшный опыт, опыт
массовых смертей, опыт выживания на грани. Она больше не может быть нормальной:
сломанная психика не дает ей возможности испытывать чувства, для которых нужна
безопасность, – привязанность, нежность, любовь. Мир для нее – военные действия.
Свою дочь, мать Иры, она так и воспитывает. Так она воспитывает и внучку Иру,
когда та появляется на свет. Маленькая девочка каждый день наблюдает войну между
матерью и бабушкой, войну не на жизнь, а на смерть, в которой ей нет места. Ира
мечется между желанием привлечь все же к себе так необходимое ей внимание и
потребностью замереть, чтобы не убила шальная пуля. По мере взросления паттерны
не меняются: Ира так же либо замирает в страхе, либо привлекает внимание своей
яркостью, эксцентричностью, талантом. У нее много страхов, маскирующихся за
внешней уверенностью. Она фанат контроля, тиран и деспот в собственной семье.
Если что-то идет не так, как Ира хотела и планировала, то изнутри у нее
поднимается волна гнева, в глубине которой всегда находится страх смерти. Детей у
Иры нет.
А Соня – дочь насильника. Татарская семья ее матери выгнала юную девушку за позор,
нанеся двойную травму: жертва изнасилования, она не встретила поддержки и
помощи, ее наказали и изгнали. Несколько раз она пыталась избавиться от
беременности, потом – от ребенка. Не получилось. Мать смирилась с Соней, но
чувствовать к ней что-то, кроме злости, так и не научилась. К облегчению их обеих,
мать и дочь больше не общаются. Но Соня по-прежнему не выносит ни малейшего
недовольства: она до сих пор словно чувствует, что ее в любой момент могут убить.
Главная цель Сони – защититься и сохранить себе жизнь.
Колин отец ушел из семьи, когда сын был еще маленький, и больше с Колей не общался.
Мать осталась в сильной обиде на бывшего мужа, но он был недосягаем, а Коля –
досягаем. Потребность матери в том, чтобы перед ней раскаялись и извинились,
привела прямо-таки к культивации стыда в этой семье: малейший промах сына
воспринимался его матерью как возможность осуществить воспитательные меры,
заставить Колю стыдиться и тем самым вырастить из него лучшего человека, чем
был его отец. Меры, конечно, возымели противоположный эффект, и теперь Коля от
стыда (и ответственности) бегает. Мать разочарована, отец так и не объявился, а у
Коли нет возможности стать счастливее – слишком много сил уходит на поддержание
иллюзии того, что все и так хорошо и стыдиться ему нечего.
Маша, например, должна быть в папу влюблена. Из семьи ушла мама, когда дочери
было уже тринадцать. Вернее, родители развелись, и подростку предложили выбрать,
с кем жить. Маша выбрала отца – то ли из жалости, то ли потому, что между ними
уже в то время существовали особые отношения, в которых матери места не было.
Долгие годы они жили вдвоем, да и теперь, когда у Маши своя семья и две дочери, она
покупает ему квартиру рядом, чтобы папа мог ей помогать с детьми. Своей жизни у
папы нет. У Маши, в общем, тоже. Она не имеет права даже подумать об этом, даже
допустить мысль о том, что хочет проводить время наедине со своей семьей. По этой
причине от мужа и детей Маша отдалена, но понимать это – значит ставить под
угрозу отношения с отцом, поэтому Маша обвиняет мужа в холодности и других
семейных проблемах. Эта запутавшаяся женщина мучается от необходимости
выбирать отца, хочет близости с мужем и детьми, но выбор уже сделан. Ей остается
только обесценивать своего реального партнера и считать папу главным источником
счастья, чтобы хотя бы так этот выбор был оправдан.
Саша – человек мира, он живет в Индии, Непале, Вьетнаме, Лаосе. Строгий веган,
йога-практик, он на протяжении последних двадцати лет поддерживает целибат. Для
его учеников и последователей это часть практики по очищению. На самом деле у Саши
есть намерение зачать божественное существо, для чего ему необходимо еще десять
лет жить в строгости. Мать для своего божественного сына он подбирает уже
сейчас, создавая вокруг себя окружение из молодых и красивых женщин, которые его
обеспечивают и обслуживают. Он не занимается с ними сексом, но эксплуатирует по
полной программе. Они живут все вместе и вместе занимаются практиками, быть с
другими партнерами этим женщинам запрещено. Если кто-то из женщин покидает
этот табор – то дело в ней: конечно, она не выдержала соблазна мирского и теперь
недостойна даже называть вслух имя Учителя (он, кстати, обещает им всем, что
даже за плохие мысли о нем они будут кармически наказаны). Саша живет по
одностороннему принципу «око за око»: то есть он никому ничего не должен, потому
что свят, а за зло в его сторону обидчик должен заплатить. Например, человеку,
случайно выбившему Саше зуб, Саша выбивает зуб (на самом деле зубы, потому что
справедливость у Саши какая-то такая) уже намеренно.
Саша из небольшого рабочего городка, сын рано умершей матери и отца-алкоголика.
У него стальная конструкция в позвоночнике и несколько штифтов в костях от
постоянных избиений. Он считает, что это карма, конечно, что такое детство его
очистило, что это аналог страданий Христа. На самом деле он изувеченный,
озлобленный и мстительный социопат.
Правильные декорации
Мама Иры – психопатка, которая выбрала для любви одного из своих троих детей, а
остальных отвергала. Ира в любимчики не попала и достаточно наслушалась про то,
что она некрасива, что могла бы поменьше есть, что растет слишком быстро и
вообще мать позорит. Сейчас Ира замужем за человеком из другого социального круга,
который Иру воспринимает как не самую удачную елочную игрушку, которая висит на
самом видном месте. Ей нужно ходить с ним на приемы и деловые обеды, нужно красиво
одеваться, нужно вести себя с достоинством, которое выигрышно дополнит образ
мужа. У нее не получается, конечно, так он ей говорит. Вкус у нее плохой, фигура
некрасивая, манеры провинциалки, и вообще она его все время перебивает и позорит
перед людьми.
А у Лены отвергающий папа, который много лет живет на две семьи. Он вроде и
любит дочь, но никогда не находит для нее времени – во всяком случае, столько
времени, сколько бы ей хотелось. В детстве она считает, что все дело в ней и
старается его привлечь и удержать, горько рыдая, когда у нее это не получается. К
подростковому возрасту она решает, что отец сам во всем виноват, и перестает с
ним общаться, считая свои чувства к нему угасшими и не имеющими значения. У нее
нет постоянных отношений, но те отношения, что были, – с командировочным, с
вахтовиком, с трудоголиком, с отцом-одиночкой. У всех ее партнеров тоже всегда не
хватает на нее времени, их она тоже ненавидит и вычеркивает из своей жизни, как
отца.
У Дениса все не так очевидно: семья хорошая, родители любят друг друга и детей,
ресурсов много. Папа – хирург, обожающий свою работу, профессионал с известным
именем. Денис, кстати, тоже хирург, и хороший (но не такой, как отец, конечно,
говорит он). У Дениса отношения с яркой, интересной девушкой, поэтессой и
писательницей, успешной и увлеченной своим делом. Денис чувствует, что он ей не
подходит, что он до ее уровня не дотягивает. Неуверенность в себе – его постоянный
фон в отношениях, которые в остальных смыслах могли бы быть вполне хорошими. А
так он изводит возлюбленную приступами неуверенности. Денис подозревает ее в
изменах, остро реагирует на любые ее оплошности, сложно переносит ее успехи. Она
старается меньше с ним делиться, чтобы меньше его ранить, и тогда он обвиняет ее
в скрытности и в том, что она ему не доверяет. Измучившись, она уходит, оставляя
Дениса в уверенности, что он был ее недостоин и сам все испортил.
Такие отношения – это идеальные декорации для старых травм. Поэтому они
становятся сверхценными, сверхзначимыми: психика бросает все ресурсы на
возможность снова стать здоровой. На поверхности это выглядит как большая
любовь, сильная привязанность, любовная зависимость. В глубине эта всегда
попытки – снова и снова доказать отвергающему человеку, что я все же достоин
любви, что со мной все в порядке, а ты не прав. Поэтому идея о том, что партнер –
безнадежно больной человек и с ним ничего не получится просто потому, что он на
это не способен, так легко находит отклик у нарциссических жертв.
Невиновности не существует
Тут дело в том, что психика в поиске подходящих декораций подгоняет реальность
под то, что ей необходимо. Способов для этого много: от простой демонизации
партнера до неосознанных провокаций на нарциссическое поведение. Это очень
сложная тема. Думать об этом – значит отказываться от спасительного
перекладывания ответственности на другого человека. Слово «спасительный» здесь
не ирония, а внутренняя реальность: допустить, что на мне лежит часть
ответственности за происходящее со мной, – значит вернуться в детское
переживание «если со мной это происходит – значит, со мной что-то не так».
Испытать стыд, которого вы так старательно избегали, и обнаружить, что не так уж вы
и невинны. Учитывая, что психика ищет именно невинности, адекватной и
обоснованной тогда, когда мы были детьми, избегание ответственности спасительно.
Нужно много, очень много ресурсов и поддержки, для того чтобы перестать во всем
винить партнера (как фигуру травмирующего родителя) и опереться на собственную
взрослость, для того чтобы действительно покончить со старыми переживаниями.
Яна рассказывает о муже, долго, все первые встречи, практически не давая мне
вставить слово. Я понимаю, что ей важно высказываться, важно чувствовать себя
услышанной и понятой. Мне не сложно ее понимать: она говорит о том, что муж не
обращает на нее внимания, увлеченный тем, что происходит с ним, и я рядом с ней
чувствую то же самое. Она говорит о его холодности и равнодушии, о том, что ему
неинтересна она сама, – и я чувствую то же. Она жалуется на категоричность его
суждений, на то, что он ставит ей оценки, называя его «выраженным нарциссом» и
«человеком без чувств». Рядом с ее жалобами на обесценивание мне сложно
почувствовать себя ценной: не давая мне что-то для нее сделать, через несколько
встреч Яна начинает говорить о том, что терапия идет как-то не так. А когда я
обращаю внимание на то, что здесь у нее есть пространство для всех ее переживаний,
что таким образом они находят себе место и выражаются, – говорит, что и так
постоянно делится этим с подругами и от психолога ждала чего-то посерьезнее.
Для Юли важен страх: она живет в постоянном напряжении из-за того, что ее
партнер постоянно сравнивает ее с бывшей девушкой, и это сравнение она
проигрывает. Говоря об этом, она произносит фразу: «Мой прошлый мужчина носил
меня на руках, с ним я понимала, что такое любовь».
Андрей женат на нарциссичной девушке, которая обвиняет его в любых трудностях,
которые возникают у них в воспитании дочери. «Ты плохой отец», «если бы ты больше
времени проводил дома», «ты ее балуешь», «ты мне не помогаешь в воспитании», «для
тебя это все непрекращающийся праздник» – все эти упреки сыпятся на Андрея
постоянно. Он же чувствует, что если бы жена справлялась со своими материнскими
обязанностями, то никаких проблем у дочери бы не было. В этой семье идет
необъявленная война за то, кто лучший родитель: открытая с одной стороны и
тайная – с другой. При этом оба искренне радуются, когда второй допускает ошибку
или не справляется. Все живут в постоянном напряжении и стрессе: война есть война.
Дочь плохо спит ночами, закатывает истерики и никак не может научиться
пользоваться горшком.
Травмы сошлись
Динамика отношений
Такие отношения часто содержат похожие друг на друга сценарии, так как
начинаются и развиваются между людьми, имеющими похожие травмы. Эти травмы
диктуют особые формы адаптации к миру и проявляются в нарциссических и
мазохистических чертах.
Вместо того чтобы получить так нужное ей понимание и сочувствие, жертва снова
травмируется. Ей становится еще хуже, и в этом она снова винит партнера. Он,
защищаясь от нового чувства вины, снова дает ей понять, что он за ее состояние
ответственности не несет, что она сама во всем виновата и принимать ее он не
собирается, поскольку это уже предполагает игру на неравных условиях. Здесь речь
уже не идет о равных отношениях: речь идет о том, кто в них заслужит или докажет
свое право на то, чтобы быть правым и не испытывать стыда.
Начинается война, которая и будет потом содержанием этих отношений на долгие
годы вперед. На войне много тревоги, которая слышна как возбуждение и большая
любовь. Силы, вложенные в эту войну, не позволяют капитулировать, требуя
справедливости и возмездия. Один из партнеров все глубже погружается в боль,
психоз, болезнь. Второй становится все более равнодушным и агрессивным. Оба все
больше ранятся об эти отношения и все больше застывают в уверенности в своей
правоте. Все меньше между ними возможна близость, искренняя забота, честность.
Отношения превращаются в союз двух врагов, каждому из которых нужно
перехитрить другого.
Поводом для разрыва может стать не только поступок партнера, но и книга, совет
подруги, ролик в интернете. Часто именно так впервые в отношениях появляется
слово «нарциссизм». Это всегда приносит жертве облегчение – информированность
снижает тревогу, а доступная по нарциссизму информация легализует потребность
жертвы считать себя невинной. Здесь роли вообще могут поменяться: бывший
нарцисс, подавленный обесценивающей и агрессивной информацией о себе самом,
сам может стать жертвой своего партера, у которого теперь есть универсальный
аргумент.
В той же паре Иван – Женя нарциссом был изначально Иван, он обесценивал занятия
жены, упрекая ее в своих неудачах, проецируя на нее свою неспособность быть в близких
отношениях. Женя идет к психологу, который рассказывает ей о нарциссизме. Так как
этот психолог – друг семьи, то вокруг Ивана формируется среда, которая постоянно
замечает его нарциссические черты и обвиняет его в том, что он нездоров. Иван
сначала агрессивно защищается, а потом думает, что они, возможно, правы, и
пытается научиться действовать по-другому. Он пробует делать жене комплименты,
интересоваться ее работой, проводить с ней больше времени, но Женя говорит, что
уже не готова на встречные шаги, что он слишком часто делал ей больно и что его
нарциссизм все разрушил. После развода обвинения не прекращаются – Женя винит
Ивана в потерянном на декрет времени, говорит, что он не дал ей возможности
реализоваться, потому что полностью ее обеспечивал и у нее не было необходимости
работать, и поэтому она считает, что он должен забрать сына к себе и тем самым
искупить нанесенный вред. Роли меняются – Иван молчит и терпит, Женя искажает
реальность и травмирует.
Рина приходит после того, как ее партнерша посмотрела лекции о нарциссизме и
теперь настаивает на том, что Рина – нарцисс. Это в целом правда, у Рины есть
серьезная травматика и нарциссические черты личности. Она начинает учиться быть
внимательнее и бережнее, брать ответственность на себя, вкладываться в
отношения. К сожалению, Лена, партнерша, эти попытки не поддерживает, и
отношения все равно остаются деструктивными. Лене становится все хуже, она
больше не может опираться на тот факт, что Рина плохая, а она сама хорошая, так
постепенно Лена впадает в психотическое состояние. Отношения заканчиваются
ссорой из-за того, можно ли Рине сходить выпить с подругами. Лена избивает
партнершу и похищает ее маленькую дочь, пишет терапевту Рины о том, что
собирается совершить самоубийство и что ее все предали. Трагедии удается избежать
– дочь находится, отношения заканчиваются, но Лена продолжает саморазрушение,
обвиняя в этом Рину и ее терапевта. Она говорит: «Я думала, ей помогут, она же
психически больна, а стало только хуже». Рина теперь живет в глубоком чувстве вины.
Бывает, конечно, что уходит нарцисс. Для жертвы это выглядит как последний
разрушительный акт агрессии. Человек с нарциссическими чертами уходит по-
особому: резко, внезапно, часто без внешнего повода или с недостаточным поводом.
Часто в этом расставании он обесценивает, обвиняет, искажает реальность, не
оставляет возможности поговорить. Часто расставание – это его единоличный выбор,
который не обсуждается.
Агрессивные паттерны нарциссизма защищают прежде всего от вины и стыда.
Нарцисс уходит тогда, когда жертва уже разрушилась. У психопатов это простой
расчет: раз мне нечего с нее больше взять, я ухожу. У человека с нарциссической
травмой это вина: я не могу и не хочу быть с человеком, который разрушается из-за
того, что я делаю, или из-за того, какой я. В личной истории нарциссов часто есть
такое же расставание с родителями: однозначное, одностороннее, основанное на
невозможности сделать страдающую маму хоть немножко более счастливой.
Антон заканчивает отношения с Таней на улице, после того как они вместе делали
покупки в супермаркете. Он кричит на нее на парковке, что она его достала, что она
вынесла ему весь мозг, что если бы она была нормальной бабой, то ему не было бы за
нее стыдно. Он садится в машину и уезжает, оставив рыдающую Таню без денег и
телефона на другом конце города. Когда она добирается до дома, он смотрит
телевизор и игнорирует все попытки поговорить. Таня собирает вещи и уходит к
подруге. Следующие три месяца Антон продолжает молчать, игнорирует ее звонки, не
открывает ей дверь. Эта невозможность сказать свое слово, стать активной в этом
разрыве причиняет Тане сильную боль и усиливает одновременно и злость на Антона –
за то, что он так ее ранил и оскорбил, и потребность быть с ним.
Очень редко такие отношения заканчиваются по обоюдному согласию. Для
согласованных решений нужны навыки, которых у пары обычно нет. Нужно не
умение воевать, а прежде всего – умение сдаваться, выдерживать неудачу,
отказываться от надежды, сознавая и свою часть ответственности. Нужно умение
желать лучшей жизни для себя и партнера. Если у пары остаются общие
обязательства и нерешенные вопросы, финансовые, например, или связанные с
детьми, то нужно умение договариваться, соблюдать свои границы и границы
партнера. Все это возможно тогда, когда вопрос вины в отношениях решен поровну.
В нарциссических же отношениях вина – это «горячая картошка», которой партнеры
яростно перебрасываются. Между взрослыми людьми такая игра всегда построена на
иллюзиях: в реальности ответственность разделена 50/50. Если у кого-то есть
потребность избегать ответственности, то в таких отношениях всегда будет энергия,
поскольку баланс так и не будет восстановлен. У кого-то всегда найдутся силы на то,
чтобы бросить «горячую картошку» обратно.
Посылы, предполагающие перекладывание и разделение ответственности, сильно
различаются.
«Ты мне изменила, предала, я не могу быть с тобой и ухожу» – в этой ситуации тот, кто
уходит, перекладывает всю ответственность на другого, которому бессознательно
хочется избежать такого груза, а значит, исправиться, заслужить доверие, доказать
партнеру, что и он не безгрешен.
«Ты мне изменила и мне очень больно. Настолько, что я не готов эту боль
переносить. Я не могу научиться жить в отношениях с тобой, я не справляюсь с тем,
чтобы решить эту проблему, я могу только злиться и обвинять. Возможно, что у меня
так и не получится с этим справиться. Давай подумаем о том, стоит ли нам быть
вместе» – в этом случае тот, кто хочет уйти, признает свою ответственность за свое
решение и тем самым снижает напряжение. Бороться тут не с чем. Такие отношения
могут закончиться, и через некоторое время каждый из партнеров будет готов к
новым отношениям с другими людьми.
«Ты не уделяешь мне внимания, не помогаешь по дому, мало зарабатываешь, я
достойна лучшего» – это обвинение.
«У меня есть потребности, которые важны для меня: потребность в том, чтобы обо
мне заботились, опекали, чтобы я могла чувствовать свою значимость. У тебя другие
потребности и другое видение отношений. Мне кажется, мы оба несчастны» – это
предложение согласованного решения.
«Я ухожу от тебя, а почему – мог бы давно уже догадаться» – это обвинение. «Мне
трудно говорить о своих потребностях с тобой. Думаю, что в такой ситуации
отношения не станут лучше» – это предложение.
Когда пара становится способна принимать согласованные решения, случается, что
и отношения получают второй шанс.
У Ульяны дома итальянские страсти: муж может разбить бытовую технику в
процессе выяснения отношений, а она может выбросить все его вещи с балкона. Эти
ссоры – отчаянная попытка Ульяны соблюсти свои границы, остаться в безопасности,
когда муж упрекает в чем-то ее родителей, требует секса без учета ее желаний или
заставляет ее участвовать в философских разговорах, в которых она чувствует свою
невежественность. Ее отказы грубы и агрессивны, потому что ей страшно, что она не
будет услышана, и реакция на них ее мужа тоже груба и агрессивна. Не имея
возможности получить что-то от другого мирным путем, пара разъезжается после
затяжного скандала, и оба остаются истощенными и травмированными.
После отъезда мужа Ульяна начинает по нему скучать. Боится она его не меньше
прежнего, но он далеко, и контактируют они только по телефону. В этих телефонных
разговорах Ульяна понемногу решается говорить о своих потребностях и чувствах –
не по факту нарушения границ, а когда между ними все в порядке. Однажды этот
разговор длится три часа, и Ульяна рассказывает о своей обиде на критику, о
неудовлетворенности в сексе, о том, что его философия ей чужда и пугает. Она просто
рассказывает – не обвиняет, не упрекает, не обесценивает партнера, и муж при
следующем разговоре говорит ей, что много думал о ее словах и о том, почему она
раньше обо всем не сказала. Отношения постепенно становится лучше. Ульяна учится
не воевать с мужем, он учится не быть воинственным в своих желаниях. Оба получают
новые возможности для того, чтобы им в отношениях было хорошо. Пара снова
начинает жить вместе. Им предстоит решить еще много трудностей, но сейчас у них
есть надежная база для того, чтобы двигаться дальше.
Психотерапевтическая динамика
Алиса во время первых встреч принимает решение: лучшим выходом для нее будет
переезд в другой город, новые возможности, новые отношения. Она договаривается о
продолжении терапии по скайпу, но звонит только один раз, примерно через месяц
после переезда, подавленная неуспехом и навязчивыми мыслями. Больше встреч не
назначает.
Аля после пятой встречи пишет в социальной сети о том, что хочет сделать
перерыв, обстоятельства изменились, много работы и денежные проблемы. Обещает
написать через пару месяцев. Не пишет.
Диана более откровенна, хоть и тоже в переписке. Она пишет о том, что пришла на
терапию прорабатывать травмы, но никакой проработки травм не получает, а
только рассказывает о себе, что ей жаль потерянного времени и денег. Это сообщение
она сравнивает с отзывом в книге жалоб и предложений, сделанным для того, чтобы
терапевт мог улучшить свою работу. Больше на контакт не идет.
Идеализация – обесценивание
Нина много говорит о том, как ей повезло с терапевтом, что ей никто другой не смог
бы помочь. Потом постепенно и тайно начинает изучать блоги других психологов,
ходить на их тренинги или расстановки. Проблема не в том, что она интересуется
другими: у терапевта нет таких требований, она свободна в поисках дополнительных
источников помощи. Проблема в том, что она делает это тайно, чувствуя вину и
перенося эту вину на терапевта: если бы он был идеальным, работал бы быстрее, знал
бы еще и этот метод – тогда бы у нее не было необходимости искать ресурсы в других
местах. Все рассказать она решается, только собираясь на интенсив, – в уверенности,
что терапевт этого не переживет, она надеется, что такая новость приведет к
окончанию отношений. Поддержка терапевта и его интерес к исследовательской и
терапевтической работе, которую она проделала не на его глазах, заставляют Нину
обратить внимание на то, что ее трактовки ошибочны, а поведение – нездорово.
Страх близости
Нарциссический опыт – это такой опыт, когда тот, кем я являюсь на самом деле, не
заслуживает признания и любви. Страх близости возникает как уверенность в том,
что, если другие люди узнают меня настоящего, они от меня отвернутся. Люди с
нарциссическими чертами сами склонны отворачиваться от людей с недостатками,
не перенося их неидеальности и бессознательно завидуя их жизни.
Роза никогда не напоминает мужу о своем дне рождения или годовщине свадьбы,
ожидая, что он забудет о важной дате и у нее будет причина на него обижаться.
Причин у нее на самом деле достаточно, но все они эмоциональные, неконкретные,
предъявлять их она боится. Настоящая обида – на то, что он долго не делал ей
предложение и ее семья подшучивала над ней из-за этого (мужу она говорила, что брак
ей не особо и нужен), за его роман (она его даже не упоминает, сказав мужу, что давно
его простила и сама несет часть вины), за то, что он ушел со стабильной работы в
поисках своего дела (на словах она его поддерживает и гордится им). Обида и ощущение
несправедливости ищут выхода, ищут проступка, на который они могли бы легально
выплеснуться. Кроме важных дат, есть еще платежи по кредиту или обещания ее или
его родителям, о которых она тоже не напоминает. Муж чувствует это как подставу,
но аргументировать не может. Роза при внешней роли идеальной прощающей жены
пассивно-агрессивна, и это создает в семье много недоверия и напряжения.
А Тоня очень быстро мирится с мужем, но всегда жалуется на него маме. Мама
относится к нему холодно и осуждающе. Тоня как бы отдает маме все свое
раздражение и остается легкой и отходчивой, но пассивно наказывает мужа
ухудшением его отношений с тещей.
Трудности с границами
Тот, кто не чувствует свои границы и не умеет о них заботиться, не может соблюдать
и чужие границы. Нарциссическое нарушение границ – это претензия на то, что
нарциссу можно это делать, несмотря на неудобства другого. В этом всегда есть
ощущение вседозволенности, часто нарушения границ «оправданы» тяжелым
состоянием, мнимой разницей в статусе или благородством мотивов.
Ваня рассчитывает, что он сможет звонить своему терапевту в любое время дня и
ночи, если ему будет очень плохо. Так поступали психоаналитики в зарубежных фильмах
о психотерапии, и он ожидает, что эти правила разделяет каждый профессионал.
Границы для него существуют как одолжение терапевту и до тех пор, пока у Вани не
возникнет потребность в звонке.
Юля требует, чтобы терапевт и все участники ее терапевтической группы
смотрели фильмы, которые ей нравятся, чтобы лучше ее понимать. Еще она требует
удалить из группового чата картинки, которыми обмениваются другие участники и
которые не нравятся ей по содержанию. Она даже удаляется из чата, когда эти
требования оказываются невыполненными.
А Галя в общем чате своей группы размещает просьбу о пожертвовании денег на
лечение и очень удивляется и обижается, когда не находит отклика и, более того,
получает агрессивную обратную связь. Для Гали это кризис в отношениях с группой –
не получив удовлетворения своей претензии на поддержку любой потребности, она
группу обесценивает. Только поняв нарциссичность своей просьбы, Галя переживает
стыд и через него вновь налаживает отношения с дорогими для нее людьми.
У Маргариты странный запрос: она считает, что помочь ей может только этот
конкретный терапевт, но при этом хочет, чтобы он работал в другом стиле. При
отказе притворяется, что соглашается, но периодически возвращается к разговору,
подчеркивая особенность этих отношений и манипулируя своим состоянием и
чувством вины. Иные отношения ей не нужны – нормальную работу она саботирует.
Но переходить к другому терапевту с другими границами тоже отказывается.
А Вера приносит на встречи печенье домашней выпечки, пару яблок, нарисованную ею
открытку. Это приятно, и так делают почти все клиенты, но Вера делает это
каждую встречу. Ей кажется, что если она не будет заслуживать любви терапевта
больше, чем все остальные, то ее бросят. Просто чувствовать стабильное и ровное
отношение к ней другого недостаточно, ей нужно быть лучше всех и привлекательнее
всех, чтобы хоть как-то успокоиться и поверить в то, что ее не отвергнут.
Эксплуатация
Магическое мышление
Полина – дизайнер. У нее достаточно таланта для того, чтобы делать свою работу
хорошо, но самой Полине этого недостаточно. Она гордится тем, что ее коллекции
идут в производство, гордится фотосессиями своих моделей, комплиментами ее
собственным детям. Но эта гордость неустойчива – замечание или критику Полина
воспринимает с большим трудом. Ей кажется, что коллеги по работе ей завидуют и
потому не ценят, что начальница слишком груба и примитивна, чтобы понять ее
идеи, что муж слишком далек от мира моды, чтобы оценить изящество ее задумок. С
претензией на идеальную поддержку она остается без поддержки вообще, потому что
реальную обратную связь она обесценивает и от людей отстраняется. Без ресурсов
работа превращается в «горки» – с пиками энергии и интереса и затяжными глубокими
провалами, когда Полина не может рисовать и не может думать.
Оля, отработав несколько лет в компании своего знакомого, решила уйти в развитие
собственного дела. По факту – уже два года она не занимается ничем. Требования,
которые она предъявляет к работе и к себе, так велики, что она может только
смотреть на экран монитора. Каждый день она встает рано с мыслью, что вот
сегодня-то она напишет статью, займется холодными звонками, доработает
продукт, который продает. Через несколько часов мук она сдается и смотрит сериалы.
Оля себя ненавидит, каждый день внутренне уничтожая себя за неспособность
заработать деньги, и часть этой ненависти переносит на современный бизнес, на
бывших и настоящих партнеров, на мужа, который в нее не верит и не вдохновляет ее.
Разозлившись на что-то внешнее, она чувствует, что ей становится немножко легче,
и несколько дней работа идет. Потом снова приходит время сериалов.
Для Карины мукой становится докторская диссертация. Ее собственное напряжение и
ощущение себя самозванкой в науке заставляет ее ожидать критики и провала. Это
так страшно, что она не может даже обратиться за помощью, поскольку это
разоблачает ее некомпетентность. Научный руководитель усиливает ее напряжение,
так как не знает о ее неуверенности, помочь не может и вместо этого ставит перед
ней новые задачи тогда, когда она еще не разобралась со старыми. Время идет,
напряжение только усиливается. Карина перестает работать с информацией, теряет
исследовательские навыки, не может развить свои оригинальные идеи. Она считает,
что ей нужна длинная пауза. На самом деле она хочет сдаться, потому что не
чувствует себя вправе быть доктором наук.
Для Юли обе ее дочери – живое напоминание о том, что в своей семье у нее нет места.
У девочек прекрасные отношения с отцом. Они любят дядю и тетю и тянутся к ним.
Оставаясь наедине с Юлей, девочки ведут себя капризно и высокомерно, требуя от нее
бытового обслуживания и манипулируя ею. Юля любит детей, но мучается с ними. Не
понимая, что идет не так, она обвиняет мужа в коалиции с детьми против нее,
требует поддерживать ее решения и публично относиться к ней уважительно. Это
тоже не помогает. На самом деле Юля все попытки детей сблизиться отвергает:
например, недавнее обращение младшей дочери с разговором о том, что ее обижают в
детском саду, Юля превратила в обвинение типа: «Я же тебе говорила, что если
будешь так себя вести, то с тобой никто не будет дружить». Она не знает, что
делать с детьми, поскольку не чувствует, что может дать им что-то ценное. Именно
поэтому Юлины отношения с дочерями – это обслуживание. С одной стороны, Юля
бунтует против этого и обижается, но с другой стороны – глубоко внутри себя
чувствует, что ей больше нечего им предложить.
А Соня с трудом выдерживает сына-подростка с его бурей чувств и откровенным
нарциссизмом (норма для этого возрастного периода). Соне сложно с его приступами
гнева или апатии, но труднее всего выносить его боль. Ей кажется, что если бы она
была хорошей матерью, то у нее получилось бы воспитать его так, чтобы он был
защищенным и не чувствовал боли. Ее стыд и жалость так сильны, что сына,
которому больно, она избегает. Он пытается обратить на себя ее внимание любыми
способами и начинает пить и пропадать на несколько дней. Соня чувствует полный
крах своего родительства и готова отказаться от сына вообще, лишь бы не
сталкиваться с его чувствами и потребностями. Только соприкоснувшись с
собственными болью и виной, Соня становится способной на утешение молодого
парня, которому очень плохо без матери.
Аня поссорилась со старой подругой меньше чем за полчаса и при этом так, что
восстановление отношений теперь почти невозможно. Все произошло в переписке:
подруга спросила у Ани о чем-то, Аня ответила и задала уточняющий вопрос, на
который подруга не написала ничего. Так как все происходило в одном из мессенджеров,
Аня видела, что ее сообщения прочитаны. Она спросила еще раз, подруга снова
прочитала и не ответила. Аню буквально начало трясти от гнева. Для нее такое
поведение означало только одно: что ею пренебрегают, что ее опять использовали,
что она никому не нужна. После еще нескольких минут молчания Аня написала:
«Некрасиво молчать, когда сама первая попросила совета» – и заблокировала контакт.
Марина считает, что подруги ее используют, она нужна им только тогда, когда что-
то идет не так и нужны помощь или совет. У Марины много раздражения на подруг, у
которых, как ей кажется, вечные трудности – то с мужьями, то с детьми, то с
работами. Когда у них что-то случается, Марина не выдерживает напряжения, не
способна разделить их непростые чувства. Она предлагает план действий:
развестись, поменять работу, быть с ребенком строже. Подруги этим советам не
следуют, и Марина обижается: она же говорила, а теперь все опять по-старому, и она
снова должна это выслушивать. Понятно, что близости в этом немного.
Олесе кажется, что она заболеет раком. Психологически начитанная, она трактует
свой страх как ненависть к себе и осуждает за это мужа: их брак из-за него настолько
плох, что она себя ненавидит и умрет от онкологии. На самом деле ее страх –
отражение сильной внутренней тревоги, которая плохо переносима и нуждается в
том, чтобы иметь понятное лицо, например онкофобию. На самом деле тревога у
Олеси вполне нарциссическая. Глубокое чувство собственной ничтожности формирует
невозможность иметь недостатки или кому-то не нравиться. Страх заболеть раком
усиливается и превращается в навязчивость с обследованиями у разных специалистов
в периоды, когда Олеся чувствует себя плохой. Например, после ссоры с мужем, когда он
сказал ей о своей неудовлетворенности в сексе, Олеся на несколько месяцев ушла в
паранойю. С сексуальной жизнью работать в такие периоды у нее нет сил, как и
заниматься вообще чем-то еще.
Мазохизм
А вот меня бы кто бы так полюбил:
Ранки бы мне от пуль языком зализывал,
Чай приносил, маскировал залысины,
Склеил сердечный шов, обработал спил.
Я бы его не любила, а только жалилась:
Не горевала б вечером, не эсэмэсила,
Я бы была бой-баба – скальный могучий лось
С выжженными глазами, душою в месиво.
Я бы его убила и вознеслась
К обледенелой выси обабенелой…
Стой. И не двигайся. Видишь – висит омела.
Трогай меня. Целуй. Прижимайся.
Всласть.
Чтобы жить хорошо, нужно знать, что такое хорошо и что такое плохо. Чтобы
размещать в отношениях прямые и ясные послания, необходимо слышать свои
эмоции. Для того чтобы заботиться о себе в достаточной степени, стоит быть
внимательными к своему телесному и психическому состоянию. Для того чтобы не
пользоваться манипуляциями, полезно знать о своих потребностях.
И ничего из этого человеку с нарциссической травмой недоступно. Его внутренний
мир оказывается закрыт травматическим опытом, потребности и чувства не имеют
голоса, навыки поведения по удовлетворению потребностей не развиты. Желания
подменены долженствованием, эмоции слышны лишь тогда, когда становятся
аффектами, а телесные состояния принимают вид болезней. Особая жизнь, основным
содержанием которой являются страдание и терпение, называется мазохизмом.
Терпеть и страдать
Мазохизм в психологии – это такая форма поведения, при которой человек не может
о себе прямо позаботиться и вынужден жить в страдании, которое постепенно
становится не только нормой, но и желаемым состоянием. Желаемым – потому что в
мазохистических паттернах скрыты косвенные психические выгоды, которые пусть не
намного, но облегчают существование мазохиста. Это не удовольствие от боли в
прямом смысле. Выгода мазохизма в том, что он предполагает сложные, тайные,
многоходовые способы удовлетворения потребностей, в которых мазохист не
встретит отказа просто потому, что никто так и не поймет, чего же он хотел, или не
будет в состоянии отказаться из-за чувства вины или долга.
Дело в травматической природе мазохизма: в раннем (и позднем тоже) детстве
ребенок оказывается в такой ситуации, когда его потребности не удовлетворяются, а
чувства не имеют значения.
Особое мышление
Жизнь Оли – это иллюстрация идеи «а вот потом заживем». Она всю жизнь копит
деньги, чтобы на старости лет оказаться обеспеченной и ни в чем себе не
отказывать. Она мало спит, много работает, практически не отдыхает, а если и
берет отпуск, то использует его на то, чтобы сделать своими силами ремонт или
поработать на даче. Почти не лечится, потому что лечение дорогое, планирует
лечиться в старости, а пока надо работать. Почти не имеет социальных связей. Ей
кажется, что всего этого будет достаточно потом: друзей, свободного времени,
путешествий, заботы о себе. На самом деле она медленно ведет себя к одинокой
старости, наполненной болезнями, и довольно короткой продолжительности жизни.
А Любовь ждет награды в браке. Она хорошая жена в том смысле, что все терпит,
молчит и жертвует собой ради счастья мужа. Бросает карьеру актрисы, чтобы
родить ему сына. Бросает родной город, чтобы ездить с ним в деловые поездки. Не
просит для себя дорогих вещей, чтобы муж хорошо одевался и презентабельно
выглядел на своей статусной работе. Готовит ему обеды. Заботится о том, чтобы он
вовремя принимал прописанные лекарства. Не имеет ни подруг, ни увлечений, чтобы не
отвлекаться от своей семьи, члены которой задушены ее заботой и молчаливым
ожиданием благодарности за ее тяжелый труд. Она терпит любовниц мужа, терпит
болезни сына, терпит собственное одиночество. Она уверена, что когда-нибудь муж и
сын поймут, как много она для них сделала, и вот тогда сами захотят справедливо
вознаградить ее. Женщина фантазирует о всплеске романтической любви, о том, как
муж смотрит ей в глаза и говорит: «Все, что у меня есть, есть благодаря тебе». Она
мечтает о том, как сын на собственной свадьбе заплачет и обнимет ее, поняв, что ни
одна женщина с ней не сравнится. Эти фантазии – все, что у нее есть, и все, что у нее
будет.
Идеи, оправдывающие страдание как неизбежность в любой сфере жизни
В этих идеях страдание воспринимается как добродетель, как то, чем можно
гордиться и что достойно уважения. Социальная оценка страданий довольно высока:
в современном обществе страдающих жалеют, им подражают. Страдание – это даже
более выгодная валюта, чем успех (если он не явился результатом долгих страданий).
Сравнение удовлетворенного жизнью с тем, кто мучается, всегда оказывается в
пользу последнего:
• что ты жалуешься на бессонницу, тетя Аня вообще всю жизнь спит по три часа;
• я в школу ходила в морозы пешком и за восемь километров, а вы прогуливаете;
• нужно нести свой крест;
• в Ленинграде дети голодали, а ты не ешь;
• у вас жизнь слишком легкая, люди от этого портятся;
• тяжелый труд делает из человека человека;
• она же мученица, троих детей тянет и мужа-алкоголика;
• не устал – значит, не работал.
Еще живы истории о подвигах героев войны, которые в нечеловеческих условиях
сохранили человеческое лицо, истории о пытках и муках тех, кто попал в плен, о
невозможном напряжении защитников Ленинграда или Сталинграда. Это великие
люди, но в мирное время подвиги не оправданны. Превращение своей жизни в
череду препятствий не ведет ни к чему, кроме социально одобряемых страданий.
У Люды, как она сама говорит, не жизнь, а излом да вывих. «Ничто в жизни не далось
мне легко», – говорит она. Отец попал в тюрьму и умер там от туберкулеза. Мать
снова вышла замуж, и отношения нового мужа с падчерицей не сложились, было
физическое и сексуальное насилие, которое мать Люды игнорировала. Люда ушла из
дома в семнадцать лет, жила с одним мужчиной, потом с другим, старалась
зарабатывать деньги на жизнь в ресторанном бизнесе. К двадцати пяти оказалось,
что ее сверстники с профессией и образованием могут зарабатывать больше, чем она
со своим огромным опытом. Люда устроилась работать риелтором в одной из столиц,
вела самые тяжелые сделки, переутомилась за два года так, что переехала в Индию и
занялась ручным творчеством. Белые пляжи и яркие закаты не помогли – она
продолжает работать на износ, покупает на последние деньги самые дорогие
материалы, создает прекрасные вещи и продает их за копейки, потому что ей просто
нечего есть и потому что она не уверена в высокой стоимости своего труда. При этом
своему мужчине, обеспеченному европейцу, Люда о своих трудностях с деньгами не
рассказывает, потому что ей стыдно. Помощи она у него не просит, но дико
раздражается, когда он романтично спрашивает, что сегодня она ела вкусненькое. «Я
вообще не ела, – плачет Люда, – как он не понимает? Неужели трудно догадаться?»
Своей тяжелой жизнью Люда и вымотана, и гордится: та стойкость, с которой она
переносит напряжение и беды, осталась для нее единственной опорой. Если она начнет
о себе заботиться – этой опоры она лишится.
Марина, которая не считает себя ни красивой, ни умной, тоже часто говорит о том,
что ничего в жизни не далось ей легко и до сих пор не дается. Мама и сестра в другом
городе, друзей нет, есть красивая машина в кредит, обслуживание которой Марина не
тянет, и съемная комната. А еще есть многолетние отношения с мужчиной, который
появляется в ее жизни на пару недель раз в несколько месяцев. У Марины вся жизнь –
ожидание этих встреч: она к ним худеет, загорает, учится готовить новые блюда,
содержит маленькую комнату в уюте и чистоте. Ее жизнь опустошена. У нее нет сил
на работу, на создание ресурсной социальной среды, на изменения, которые привели бы
к большей удовлетворенности и уверенности. В глубине души Марина избегает таких
изменений, поскольку уверена, что с хорошей работой не справится, что людям она
неинтересна и самое лучшее время уже упустила. У нее остается один шанс на
счастье: добиться этого мужчины. Ее терпимость, нежность и забота – это то, чем
она может гордиться и на что она делает ставку. Без этого она останется в полной
пустоте.
Пассивно-агрессивное поведение
Пассивное ожидание
Мама Иры по каким-то причинам решила, что Ира – это венец ее жизни, и
пожертвовала для дочери всем. Эти огромные жертвы стали впоследствии семейным
мифом. Ира живет и чувствует, что если бы не она, то мама была бы здоровее,
красивее, успешнее. Мама ничего не просит, но ей и не нужно: Ира удовлетворяет ее
желания и нужды еще до того, как мама об этом подумает. Она выходит замуж за
человека с достатком, чтобы как можно раньше начать обеспечивать маму всем
необходимым и чтобы у той не было необходимости работать на ненавистной
работе (что примечательно, мама начинает ходить по дорогим клиникам и ездить в
санатории, но с работы не уходит). Она звонит дважды в день в любой ситуации, где
бы ни находилась и чем бы ни занималась. Не рожает, чтобы не утруждать маму
внуками. Не рассказывает о том, что счастлива, и не становится счастливой. Мама
ожидает от Иры жертвы, но какой именно – не говорит, и поэтому Ира вынуждена
действовать превентивно, жертвуя ради мамы вообще всем.
Для Дениса каждый день с Аней – тяжелое испытание. Ему вроде и здорово с ней, она
многое для него делает, заботится о нем, печет ему кексы, гладит рубашки. Но он не
может сделать ее счастливой и все время чувствует себя виноватым. Он не помнит о
дне их знакомства, а она готовит целую программу. Он покупает ей на день рождения
обычный телефон, а она рисует картину своими руками, целый год ходит на курсы по
рисованию, готовя ему сюрприз. Он всегда проигрывает в игре «кто из нас больше
заботится об отношениях». Она всегда говорит, что все в порядке, но всегда усталая,
всегда немножко в нем разочарованная. Денис не чувствует себя вправе просить о чем-
то еще и тем самым копит свою неудовлетворенность, которая со временем
превращается в раздражение на Аню, из-за чего он чувствует себя еще более
виноватым.
Пассивное обвинение
Так как злость вместе со многими другими чувствами у мазохиста под запретом, то и
агрессивные проявления не могут быть прямыми. Пассивное обвинение – это вздохи,
интонации, выражение лица. Часто в ответ на прямые вопросы о том, что произошло,
мазохист отвечает, что все в порядке, ничего не произошло. Этот отказ от прямых
посланий не дает партнеру возможности исправить ситуацию и снова вызывает у
него чувство вины.
Мазохиста сложно упрекнуть в пассивном обвинении, потому что оно неочевидно.
Трудно найти убедительные аргументы о намеках, трудно назвать своими словами
тонкую игру, цель которой – создать у других людей ощущение собственной
виновности в несчастье мазохиста. Эта игра часто остается неразоблаченной.
Пассивное наказание
Провокация агрессии
Претензия на благодарность
Так как мазохист жертвует собой, посвящает свою жизнь обслуживанию другого и
терпит страдания, он ожидает награды, которая в отношениях выглядит как глубокая
благодарность. Простого «спасибо», даже повторенного несколько раз, недостаточно.
Мазохисту нужна особая благодарность, благодарность делом, послушанием, заботой,
тем, что ему будут доставаться лучшие куски от достижений партнера. Мазохист хочет
публичного признания своих жертв и раскаяния.
Эти довольно агрессивные и необоснованные претензии мазохист размещает в
отношениях как справедливые: я тебя родила, я ради тебя всем пожертвовала, я
ночами не сплю, а ты меня не жалеешь и ходишь где попало. Это мощный посыл на
чувство вины, потому что первая часть утверждения верная. Мазохист действительно
делает то, за что потом ожидает благодарности. Но это его одностороннее решение, в
котором другой человек не участвовал, а если и участвовал, то на такие условия
благодарности не соглашался. Для мазохиста сделать что-то для другого без его
просьбы – привычный и рабочий инструмент манипуляций.
Аля предпочитает маме ни о чем не рассказывать, потому что иначе мама берется
решать все ее проблемы в обход дочери, так, как считает нужным. Например, когда во
время студенчества Аля рассказала в телефонном разговоре о том, что плохо
высыпается на жесткой кровати, мама рванула в другой город с матрасом. Аля уже
привыкла к тому, что иногда ей звонят совершенно незнакомые люди и начинают
давать советы о здоровье и об отношениях: мама, тревожась за дочь, просит их
«поговорить с ней» и научить ее жизни. Предел наступает тогда, когда Аля жалуется
на мужа. Мама звонит родителям мужа, самому мужу, друзьям мужа, ругает их всех и
пытается убедить все Алино окружение, что Але в этом городе плохо и она должна
вернуться к матери, а все остальные – этому поспособствовать. Она прямым текстом
просит у мужа развестись с ее дочерью. Когда Аля об этом узнает, она рвет
отношения с матерью, но ненадолго, так как чувствует себя виноватой. Самая
большая претензия Али к себе заключается в том, что она никак не может научиться
жить такой жизнью, чтобы мама за нее не тревожилась.
Родители Алены и Саши ожидают от своих детей благодарности в виде
материальной помощи. Брат и сестра давно работают и довольно успешны. Оба
чувствуют вину и необходимость заботиться о родителях, прежде чем о себе: копят
деньги на санатории, шубы, новый автомобиль, каждое лето отправляют родителей
на заграничные курорты на месяц-полтора. Каждый из них живет в съемной квартире,
оба много работают. Мама не устает им повторять, что сейчас хорошее время для
работы, что Алене и Саше повезло, а вот когда они росли, родителям приходилось
голодать, чтобы ни в чем не отказывать детям. Дети теперь ни в чем не
отказывают им: Саша копит на новые зубы для отца, Алена в прошлом месяце
оплатила маме профилактическую операцию. Оба тоже утешают себя тем, что им не
приходится голодать, но с родителями не близки – в их частых встречах нет теплоты
или искреннего интереса друг к другу, отношения строятся на выполнении
обязательств. Как-то брат и сестра с ужасом говорят о том, что родители будут
стареть и становиться немощными и кому-то из них придется отказаться от
работы, чтобы за ними ухаживать, а кому-то из-за этого придется работать еще
больше. И Саша, и Алена любви к родителям не испытывают: все место занимает
стыд, страх, подавленная злость и огромное чувство вины.
Мазохист часто говорит о том, что все бы изменил, если бы его жизнь
сложилась иначе, но избегает реальных изменений.
Новая работа не ищется, новые отношения не находятся, изменения стиля жизни
приводят к заболеваниям, которых мазохист пугается и возвращается в старое русло.
Олег делает попытку изменить свою жизнь тогда, когда ему тридцать пять. До
этого он как-то все время оказывался под крылом у сильной и энергичной женщины –
сначала матери, потом жены. После тридцати он начинает чувствовать себя
неполноценным, и ему хочется самостоятельности, успеха и развития. Он разводится
и открывает собственное дело, которым не может заниматься. Его трудности
буквальны: Олег физически не может усидеть за компьютером, для того чтобы
продумать рекламу, не может ездить на переговоры, не может перезванивать тогда,
когда базовые договоренности уже есть. Он просто сидит дома, не отвечая на звонки,
или с большим облегчением погружается в дела своей новой девушки, работая для нее
водителем. На собственные дела у него нет сил. Олег погружается в философию и
психологию, отдавая энергию абстрактным размышлениям, вместо того чтобы
тратить ее на работу. Портит отношения с детьми до такой степени, что они
отказываются общаться с отцом, и лишает себя этого ресурса. Портит отношения с
девушкой, ненавидя ее за то, что рядом с ней он превращается в безвольного мальчика.
Копит долги. В конце концов начинает искать новую сильную и энергичную женщину,
для того чтобы она решила все его трудности, и считает развод и уход в собственный
бизнес большой ошибкой.
Для Зины желание изменить жизнь заканчивается эмиграцией в другую страну и
кардинальной сменой сферы деятельности. Россию и руководящую должность она
меняет на тропики и йогу. Перемены связаны с усталостью, даже истощением. Зина
рассчитывает, что в новом климате и с новой работой она больше не будет так себя
нагружать и сможет просто наслаждаться жизнью. Но уже через несколько месяцев
она превращает новую работу в такую же утомительную, какой была прежняя: берет
слишком много часов, мало спит, поскольку ведет занятия с раннего утра и до
полуночи, мало ест, потому что требует от себя идеальной физической формы. Она
снова чувствует себя утомленной и снова мечтает о переменах, думая на этот раз
о Европе и о работе «простого продавца или официанта».
Психосоматические заболевания
Так как собственное тело для мазохиста не имеет большого значения, он довольно
легко переносит не вызывающие больших затруднений симптомы и даже использует
их для сохранения такой системы, в которой он чувствует себя хорошо. Так, аритмия
или повышенное давление может быть хорошим основанием для пассивного
наказания или чувства вины, головная боль – легальной причиной для отказа в чем-
то, больной желудок может обосновывать строгую диету и изможденный вид.
Симптом в таких случаях выполняет функцию косвенного послания: ты виноват, я
устала, я нуждаюсь в заботе, пожалей меня. Таким образом, подавленные
потребности находят себе место. Усилия по облегчению состояния часто оказываются
саботированными: таблетки мазохист не пьет, за помощью врача не обращается,
рекомендации по образу жизни не соблюдает. Иметь симптом оказывается выгоднее,
чем быть здоровым.
Эта система бонусов от симптомов и функциональности (полезности) болезней в
жизни мазохиста поддерживает соматизирование эмоций. Невыраженные чувства и в
норме склонны находить выражение в теле, это один из способов функционирования
психики, но у мазохиста первичный процесс подкреплен вторичными выгодами.
Отсутствие границ
Для того, кто не умеет заботиться о себе и подавляет необходимые для этого
процесса импульсы, понятие границ абстрактно. В норме ощущение границ
обозначает то, что для нас хорошо, а что плохо. Границы помогают устанавливать
правила в отношении своих вещей, своего времени, своего тела, своей личности.
Нарушения границ причиняют боль.
Для мазохиста границ не существует: к нему можно придти в любое время, взять
любую вещь, обратиться с любой просьбой. Для мазохиста также не существует и
границ других людей: выбирая для себя пассивный способ во взаимодействиях с
миром, он ожидает ответной услуги от всех остальных. Не ориентируясь в вопросах
неуместности или права на отказ, мазохист, пассивно предъявляющий свои
потребности, не ожидает столкнуться с границами других людей и может реагировать
на них сильным гневом. Так как этот гнев вызван нежеланием «эгоистичных»
партнеров «платить добром за добро», то это переживание вполне легально и может
размещаться в отношениях в виде претензий, скандалов, упреков и обид.
Саморазрушение
Чем несчастнее мазохист – тем больше возможностей для удовлетворения видит его
исковерканная травмой психика. Саморазрушение в таких сценариях приобретает
важное место. Ухудшение собственной жизни может быть способом пассивного
наказания, может быть способом манипуляций и вызывать вину, может оправдывать
агрессивные и эгоистические выплески.
Яна два года находится в отношениях с мужчиной, который относится к ней плохо.
Он обвиняет ее в изменах и следит за ней, может при вспышке гнева протащить ее по
улице за волосы, угрожает и запугивает тем, что причинит серьезный вред ее жизни и
здоровью. Этот мужчина – сотрудник полиции, поэтому Яна верит ему и живет в
огромном напряжении. Вместе они не живут, да и отношения вроде как закончились, но
когда он приходит, Яна не может его не впустить. Он предлагает ей лететь на отдых
вместе – она летит, предлагает сходить в кино – она идет. Так как они расстались,
Яна пробует встречаться с другими мужчинами, что дает ему новые поводы для
ревности и насилия. За помощью Яна не обращается, потому что думает, что в
полиции все повязаны и ей остается только решить эту проблему самостоятельно.
Проблема не решается, все становится только хуже, Яна начинает много работать,
чтобы хоть как-то отвлечься от своего подавленного состояния и суицидальных
мыслей. Работа тоже превращается в муку – ее слишком много, а денег недостаточно:
Яна работает на себя и устанавливает неадекватно низкие цены на свои услуги. В
разбитом и полуразрушенном состоянии она живет так, чтобы разрушаться и
дальше.
У Кристины есть взрослая дочь, которую она воспитывала одна. Это было тяжело:
в одиночестве, в далеком от родителей городе, со слабым здоровьем. С годами дела
вроде как налаживаются – дочь не причиняет проблем, Кристина работает, даже
ездит пару раз на отдых. Отъезд дочери в столичный университет вроде бы
окончательно дает Кристине возможность позаботиться о себе и жить счастливо.
Но в последний школьный год дочери Кристина сближается с женатым мужчиной,
начинает много болеть от тревог, обращается к каким-то экстрасенсам, которые
подсаживают ее на БАДы. Денег снова нет, здоровья тоже, счастьем и не пахнет.
Ближе к отъезду дочери Кристина понимает, что беременна. Аборт делать не
собирается. История повторяется: она снова будет рожать и воспитывать ребенка в
одиночестве, на пределе сил и возможностей. Старшая дочь свою мать не понимает и
злится на нее – такое материнское решение портит жизнь и ей, поскольку дочь не
может оставить мать в таком состоянии. Она остается в родном маленьком городе.
Поступает в местный университет на проходную специальность. Устраивается на
работу, чтобы помогать матери финансово. Кристина бичует себя еще и за то, что
испортила дочери жизнь.
Создание садиста
Остановка в развитии
Рамиль сталкивается с кризисом смысла жизни в свои сорок два. У него хорошая
работа, семья, дети, дом. Все стабильно и безопасно, если не случится никаких форс-
мажоров, то Рамиль сохранит то, что имеет, на годы и десятилетия вперед. И Рамиль
не знает, чем заниматься дальше: задачи, выполнения которых он от себя требовал,
выполнены, а жизнь все еще продолжается. В сказочных сценариях это хорошая
новость: сделав то, что было необходимо, можно заняться собой и тем, что приносит
удовольствие, но в реальности такая ситуация чревата депрессией. У человека,
который сорок лет не задумывался о том, чего он хочет, нет шансов просто взять и
понять, чем же он будет заниматься теперь. Более того, любая работа, связанная с
познанием себя, чревата разочарованиями, поскольку неизбежно окажется, что жизнь,
которая выглядит такой долгой в отсутствие желаний, выглядит преступно
короткой для начала собственного пути во второй ее половине. Рамилю, который
остановится в развитии, предстоит понять самого себя и найти для себя место в
своей организованной по всем правилам жизни.
Веру дочь давным-давно зовет в гости, если уж та не соглашается на переезд
поближе к дочери. Живет дочь при этом на одном из райских островов и вполне готова
взять маму к себе и обеспечивать всем необходимым. Это предложение выглядит
хорошим, поскольку терять Вере в России особенно нечего: скоро пенсионный возраст,
работа не радует и не позволяет жить в достатке, других детей или внуков у нее нет.
Воздух другой страны мог бы стать целебным для Вериных творческих способностей,
но она не едет. Причины, которые она озвучивает дочери, банальны: нет денег на
билет (хотя на то, чтобы одолжить коллеге сумму, соразмерную полноценному
отпуску у дочери, они находятся), нет времени из-за аврала на работе (перманентного
последние десять лет), не сезон или слишком далеко. Дочь Веры упрекает ее в том, что
та не хочет ее видеть и даже тогда, когда она еще жила в России, но в другом городе,
ни разу не выбралась ее повидать. Вера же чувствует, что больше всего на свете
хочет быть снова рядом с дочерью, но – только в своей квартире провинциального
города Н., которая досталась ей ценой тяжких трудов. На другие варианты у нее
просто не хватает энергии.
Безденежье и специфические отношения с деньгами
Марина, например, несколько месяцев назад начала целую программу для улучшения
своей жизни: стала меньше работать, ходить на массаж и фитобочку, запланировала
семейный отпуск, нашла подходящих для себя парикмахера и мастера по маникюру.
Изменения не заставили себя ждать – уровень энергии подрос, самооценка тоже,
здоровье и настроение улучшились. Жизнь получила шанс быть другой, но Марина,
затеявшая весь этот процесс с целью «уесть» мужа, не обращающего на нее внимание,
обнаружила, что мужа эти изменения не касаются и цели ее действия не достигают.
Муж не остается равнодушным, но реагирует не так, как Марине хотелось бы: не
валится ей в ноги с повинной за все годы ее страданий и воспринимает ее не как
святую, к которой он был так неблагодарен, а как очень даже аппетитную женщину. К
этому Марина совершенно не готова: она хотела отстраненного обожания, а не
плотского возбуждения. Поэтому постепенно все заканчивается: и на работе опять
нужно проводить больше времени, да и денег нет на все эти фитобочки, надо вон маме
телевизор купить.
Катя не едет в отпуск, Ваня не лечит зубы, Аня сохраняет нездоровое состояние
кожи, Вера ест невкусную еду – на все это есть причина: «нет денег». Иногда каждый из
них решает, что дальше так жить нельзя, и делает для улучшений что-то странное.
Катя берет кредит и проводит неделю в шикарном отеле, после чего еще два года
работает не только без отпусков, но и без выходных, чтобы этот кредит погасить.
Ваня идет в дорогую стоматологическую клинику, смотрит на оценку работ и
убеждается в том, что красивые и здоровые зубы ему не по карману. Аня игнорирует
советы косметолога и покупает набор средств на порядок дешевле, но все равно на
серьезную для себя сумму, и выбрасывает их, разочарованная, когда они не помогают.
Вера раз в месяц устраивает себе «праздник живота» с продуктами класса красной
икры и королевских креветок, тратит на это треть доходов и снова плохо питается,
потому что денег не осталось. У каждого из них есть «рациональные» доводы для
такого поведения – и у каждого настоящей целью являются не изменения, а сохранение
ситуации неизменной.
Мазохист несчастен вне зависимости от того, есть у него деньги или нет. Если денег
нет, то он несчастен по поводу своей несостоятельности, или страдает от внешней
несправедливости, или испытывает муки зависимости. Если деньги есть, то страдание
может быть связано с необходимостью ими управлять или оберегать, с тем, что
высокий уровень доходов как будто отдаляет от мазохиста его старых приятелей, или
с тем, что уровень ответственности на хорошо оплачиваемой работе приводит к
стрессам и болезням. Деньги никогда не становятся прямым ресурсом. Но вполне
становятся ресурсом косвенным.
Моральное превосходство бедных – это часто встречающийся феномен, имеющий
отношение к гиперкомпенсации, когда недостаток превращается в достоинство и
преподносится как основание для гордости или особого положения. Это идеи о
порочности богатых и духовности бедных, о том, что деньги могут появиться только
нечестным путем, о том, что у хороших людей денег быть не может. Бедные, но
честные ведут разговоры о продажности бизнеса, власти или начальства, скрывая от
самих себя свою зависть и рационализируя безденежье.
У современного поколения такого рода гиперкомпенсация может идти по другому
пути – по пути философских идей о быстротечности материальных ценностей и
свободе души от приземленного. Потребность в деньгах в таких идеях может
выглядеть признаком духовной примитивности того, кто такую потребность имеет.
Равнодушие и пренебрежение к финансовому миру становятся чертой высшей касты
тех, кто руководствуется ценностями другого порядка.
Для Нины, кришнаитки, вопрос денег противоречив. Вся ее живая и бурлящая энергией
натура хочет денег, красивой одежды, хорошего дома. Но она считает, что хотеть
всего этого ей нельзя: это разоблачает ее как более мирского человека, чем она хотела
бы быть. Так как на жизнь Нина зарабатывает именно в кришнаитском сообществе,
это сложная задача: заработать много денег, притворяясь, что деньги ей не нужны и
делает она это исключительно по альтруистическим соображениям. Внутренний
конфликт раздирает ее на части и заставляет сомневаться в себе, все больше и
больше подавляя «низкие» потребности в пользу «высоких». Через какое-то время Нина
начинает воспринимать свою бедность как награду, как то, что позволяет ей быть
лучше. К людям, имеющим достаток, она начинает относиться довольно враждебно.
Рома, предприниматель, чувствует вину за свой уровень жизни и занимается
благотворительностью, выбирая для этого популярные в социальных сетях
сообщества помощи детям-инвалидам или бездомным животным. Он делает это не
анонимно: чувство вины требует публичного признания его хорошим, и поэтому он
идет к организаторам сборов и приютов лично и предлагает им деньги. Обычно при
его первом визите Рому действительно воспринимают как спасителя и деньги берут с
благодарностью, но потом начинает происходить что-то странное: Рома все
отчетливее начинает чувствовать по отношению к себе не симпатию, а
враждебность. В сообществе помощи животным его обвиняют в том, что он
откупается от проблемы, хотя мог бы делать реальные дела – брать животных на
передержку или помогать в повседневных делах. В организации, помогающей больным
детям, от него категорично требуют все больше и больше денег с аргументом «кому
много дано, с того много и спросится». В конце концов Рома «завязывает»
с благотворительностью и вынужден справляться со своими внутренними
конфликтами самостоятельно.
Юля, рассказывая о себе, часто делает ремарки типа: «Ну я же раздолбайка», «Я, как
обычно, торможу», «Ну мне же непонятно с первого раза». Этот поток речи утомляет:
я отношусь к Юле хорошо, мне нравится ее внутренняя энергия, и я сочувствую той
ситуации, в которой она оказалась, но она как будто сама запрещает мне испытывать
к ней симпатию. Мне было бы проще присоединиться к ее обесцениванию и
воспринимать ее как ребенка-неумеху. Юля плохо говорит о себе, о своих интересах, о
своей жизни. Мне стоит больших трудов сохранить собственное уважение к ней и
научить ее высказываться о себе в более уважительном тоне. Для этого ей приходится
осознать внутренний процесс постоянного обесценивания, который и находит место в
ее речи. Юля, кстати, очень удивляется, что меня такая манера общения раздражает:
вообще-то она делает это как раз для того, чтобы не раздражать другого и не
конкурировать с ним, изначально занимая позицию ниже. Так было безопаснее
общаться с ее мамой. Взрослого же человека это скорее злит и лишает возможности
опереться на другого: как можно быть слабым или ошибаться рядом с человеком,
который сам настолько слаб?
А Нюра, с разницей в год, рассказывает две истории, которые начинаются одинаково,
но заканчиваются по-разному. Год назад ей сделали предложение о работе, которое
было по всем статьям лучше, чем ее должность на тот момент. Нюра тогда
посоветовала на это место подругу, сославшись на что-то незначительное.
Настоящей причиной была неуверенность: Нюра сомневалась в том, что справится,
более того – даже не представляла себя на месте такого уровня и отказалась скорее
импульсивно, даже не задумываясь. Через год предложение повторилось. Нюра
рассказывает, что впервые в жизни вдруг позволила себе задуматься о том, какие
перемены может нести в себе эта работа, и захотеть этих перемен. Согласие на это
предложение венчало собой долгую Нюрину работу над тем, чтобы научиться хотеть
большего и относиться к себе лучше, не обрекая себя довольствоваться самым малым
из того, что называется успешностью и реализованностью.
Вера, уехав на несколько месяцев в другую страну, оставляет свою любимицу кошку
родителям. Вернувшись, Вера узнает, что несколько недель назад кошка упала и
сломала обе передние лапы. Кошка на лапы не опирается и в туалет ходит под себя,
испортив кусок ковра и вообще утомив переживаниями тех, кто о ней заботится. Вере
о произошедшем не сказали, чтобы не волновать, в больницу не повезли, потому что
думали, что «само срастется». Визит в больницу прояснил, что переломы с таким
смещением, что срастаться, в общем-то, нечему. На следующий же день после
операции кошка начинает немного двигаться, через неделю бодро доходит до еды и
лотка. Зачем нужно было целый месяц мучиться самим и мучить животное, Вера
искренне не понимает.
Оля уже несколько лет хочет подарить маме автоматическую стиральную машину.
Не то чтобы мама стирает руками – у нее есть машина, даже две: одна для
повседневной стирки, другая, с отдельным баком для отжима, – для стирки сезонных
вещей. Даже при таких условиях стирка вещей за неделю занимает полдня
неотлучного присутствия и ручного полоскания. Отговорки у мамы стандартные:
некуда поставить, много места занимает, мне не нужно. Оля в конце концов убеждает
отца, и вдвоем они все же уговаривают маму на покупку, которой та не нарадуется,
хотя автоматическая стиральная машина действительно облегчает жизнь. Но при
новых предложениях мама снова сопротивляется: телевизор и так нормальный, новым
ноутбуком она все равно будет пользоваться только для скайпа, а смартфон вовсе не
освоит. Оля знает, что это еще не самый тяжелый случай: многие родители ее подруг
просто не пользуются дорогими подарками, оставляя их стоять в коробках до тех пор,
пока дети не заберут их обратно.
Тревога и контроль
Тревога в своей сути не имеет объекта: напряжение уже есть, а чего бояться –
пока непонятно.
В таких случаях психика выбирает привычные каналы, по которым и начинает течь
энергия тревоги. Кто-то привычно беспокоится о детях, кто-то – о делах или деньгах,
кто-то переживает о своем здоровье. Это не мимолетные мысли, а навязчивости, от
которых трудно отделаться: у человека с привычным каналом тревоги «здоровье»
любое недомогание превращается в мысли об онкологии и смерти, у того, кто
тревожится о деньгах, малейшее изменение или плохие новости вызывают приступы
паники о банкротстве и крахе всего материального состояния. Чем сильнее
изначальная энергия, тем сильнее привычный страх, который тем не менее
выполняет лишь функцию понятного содержания для непонятного процесса.
На самом деле процесс, вызывающий тревогу, – это подавление возбуждения
разного рода. По большому счету возбуждение – это любой процесс, вызывающий
прилив энергии: интересный фильм или книга, приступ злости, встреча, на которую
давно хотелось попасть. Реализованное возбуждение, реализованная энергия
превращаются в поступок, слово, решение. Нереализованная энергия превращается в
тревогу.
У Гали много лет один и тот же парикмахер, и стрижет он плохо. Раз за разом Галя
возвращается от него разочарованная: и длина не та, и цвет не тот, и вообще
выглядит она теперь как малолетка, а хотела взрослую и статусную стрижку.
Мастера Галя не меняет, объясняя это тем, что он близко к ее работе, что уже знает
особенности ее волос, и так далее. Мастер с годами лучше не становится, Галина
прическа – тоже. Когда этот парикмахер меняет салон и начинает работать на
другом конце города, Галя продолжает ездить к нему за плохими стрижками с
мотивацией вроде: «Ну, мы столько лет вместе, я уже привыкла, а еще он мне позвонил,
когда сменил место, позаботился обо мне, я теперь не могу его бросить». Похожие
истории на протяжении жизни случались с маникюршами, строительными бригадами,
плохими врачами. Галя настойчиво строит отношения с теми, кого она уже знает и
контролирует (или испытывает иллюзию контроля). Парикмахер, например,
безропотно слушает Галины жалобы на мать и не торопит ее с уходом до тех пор,
пока Галя сама не соберется: стрижка и окраска занимают у них часа три. Мастер, для
которого эти отношения сложились в самом начале работы, не может изменить один
раз установившиеся правила, и Галя получает свое (вместе с плохой стрижкой).
А для Юли стала проблемой мебель в квартире: Юля бьется об углы пальцами на
ногах, коленями, бедрами. Раньше этого не происходило, потому что Юля в
пространстве занимала меньше места. За последние пять лет ее вес увеличился
практически в два раза, и проходы между предметами интерьера, которых раньше
было вполне достаточно, теперь для нее узки. Мебель Юля не двигает и ни от чего не
отказывается, не принимая перемен в своем теле и собираясь похудеть. Адаптировать
свою квартиру для большего удобства на то время, пока она худеет, Юля тоже не
собирается. Она продолжает ходить с гематомами на теле и рационализировать
отсутствие перемен: ведь для того, чтобы передвинуть кровать, нужно куда-то деть
прикроватную тумбочку, а это нарушит все освещение, поскольку на тумбе стоит
прикроватная лампа и нужно будет вешать ее на стену, а это трудно, потому что
стены обиты декоративными объемными панелями, и так далее. Юле действительно
больно, и она действительно злится на эту же кровать или тумбочку, но перемен
избегает.
За этим стоит большой психический процесс: адаптация к жизни была для человека
с мазохизмом настолько непростой, что у него не хватает энергии на новые
адаптации, поскольку ему кажется, что они будут настолько же трудными, как и та,
первая. В результате он тратит энергию на то, чтобы сохранять неизменным
привычное, и на новые события энергии действительно не остается. Таким образом,
мазохист избегает жизни, которой боится и в которой чувствует себя растерянным и
неконкурентоспособным.
Дине кажется, что она знает рецепт от всех болезней и несчастий: это
путешествия. Сама она ездит часто, остается в других странах подолгу, осваивая их
быт и ближе знакомясь с особенностями местной жизни. Для нее это действительно
хороший рецепт – открытая новому опыту, она обогащается от своих поездок,
становится спокойнее и постепенно учится жить в мире с самой собой. То плохое и
хорошее, что происходит с ней в поездках, не ломает ее, а закаляет.
Поэтому Дина путешествия, можно сказать, проповедует. Она ведет блог, в
котором рассказывает о своей жизни, и всегда готова вложить энергию в то, чтобы
кто-то еще решился жить, как она. В особенности это касается тех близких, кто
остался на ее родине. Она зовет подругу в Европу, старого приятеля – в Австралию,
маму – в Таиланд. Периодически кто-нибудь из них даже решается и приезжает: кто-то
– на отдых, а кто-то – с настоящим намерением изменить свою жизнь и задержаться
подольше.
И вот здесь происходит самое странное для Дины: девять из десяти людей,
решивших попробовать, терпят поражение. У нее возникает ощущение, что люди
сами мешают себе жить. Например, Лена, уставшая от вечных неудовлетворительных
отношений и приехавшая на тропический остров строить новую жизнь, умудряется
за первые две недели потерять две работы и влюбиться в женатого мужчину. Дина
искренне хочет показать ей что-то новое: научить наслаждаться красотой, строить
свою жизнь более свободно, выбирать других людей. Но Лена и на острове наполняет
свою жизнь трудной работой и плохими отношениями. Через полгода она вернется
домой, уверенная, что жизнь везде одинаково трудная.
Для Ромы переезд тоже ничего не меняет, конечно: зажатый и напряженный дома, он
и в европейской стране остается зажатым, у него такие же трудности с
зарабатыванием денег и такие же приступы тревоги и паранойи. Дина недоумевает:
Рома, который всегда винил свою страну в собственных неудачах и мечтал о Европе,
никак не меняется. Более того, Дина видит, как Рома выбирает старые варианты
поведения, принимает знакомые решения, например, не пытается устроиться на
высокооплачиваемую работу или выбирает плохую квартиру для жилья. Поменялись
только рационализации: раньше Рома говорил, что все куплено. А теперь – что он
эмигрант и такие, как он, никому здесь не нужны.
Только для Насти советы Дины оказываются подходящими, но тоже не сразу.
Потратив первые несколько месяцев на то, чтобы сделать жизнь в другой стране как
две капли воды похожей на ту, что осталась позади, Настя вдруг понимает про себя,
что ей так жить необязательно и она может тратить энергию на то, чтобы жить
так, как ей хочется. В этом месте пути Насти и Дины все равно расходятся: Настя
понимает, что жизнь Дины тоже ей не подходит. Она останавливается на одной из
стран и начинает строить там карьеру. Дина рада за подругу, которая, так же как и
сама Дина, смогла не держаться за привычные стереотипы и более внимательно
отнестись к собственным желаниям.
Для Оли каждое предложение об изменениях – довольно сильный стресс. Она много
лет работает на одном и том же месте, и естественно, что периодически ей
предлагают повышение. Ее мастерство могло бы пригодиться на других должностях
или других местах. Но Оля не хочет перемен: каждый раз она берет себе время для
размышлений и каждый раз в результате отказывается. Когда она думает об
очередном предложении, она пытается уговорить себя на перемены, пытается
представить себе жизнь в новом качестве или на новом месте, но всегда
отказывается. Даже новая дорога на работу кажется ей менее удобной, чем старая,
даже повышение доходов как будто обещает новые трудности. Оле не очень
комфортно на старом месте – скучно и грызут мысли о необходимости развиваться
дальше, но перемены как будто сделают еще хуже.
После того как у жертвы вырастает уровень энергии, эту энергию можно тратить на
развитие осознанного поведения и обучение новым навыкам общения. В основном
эта работа концентрируется на появлении простых и ясных посланий. Жертвы учатся
сообщать о своих потребностях и чувствах таким образом, чтобы быть понятыми и не
тратить слишком много энергии. Часто в терапии это место страха и уверенности в
том, что если жертва будет прямо и ясно говорить о том, что ее волнует, или будет
обозначать свои границы, то ее отвергнут или накажут. Пробуя размещать свои
потребности в отношениях с терапевтом, постепенно жертва знакомится с
собственной пассивной агрессивностью и манипулятивными способами общения.
Это тоже трудный момент: весь детский опыт заставляет ее бояться своих чувств и
желаний, и психика защищается от них примитивными способами – вытеснением,
соматизацией и инфантилизацией.
Инне становится физически плохо до, во время и после встречи. У нее кружится и
болит голова, плывет сознание. Так же она чувствует себя и вне терапии, когда
сталкивается с сильными для себя переживаниями – гневом, любовью, тоской или
стыдом. Например, если она откроет в социальной сети страницу бывшего
возлюбленного, то через несколько минут у нее разболится голова.
Соматизированные чувства не дают Инне продвигаться в терапии, замедляют и
даже делают невозможным продолжение роста осознанности и ощущения свободного
выбора. Жалуясь на свои болезни, Инна размещает свои потребности в заботе,
бережности и внимании, но так как она этих потребностей не осознает, то
удовлетворенной она быть тоже не может. Также в ее больной голове есть гнев на
меня и на терапию за то, что она не чувствует улучшений, и призыв работать по-
другому или быстрее, и границы, которые останавливают меня от несвоевременных
или неприятных для Инны интервенций. В таком количестве смыслов симптом просто
необходим: говорить обо всем этом прямо Инна не умеет, ей страшно, что она
оттолкнет меня или что я ее отвергну. Симптом позволяет ей получать то, что ей
нужно, избегая прямой конфронтации, а с ней и риска, что ей могут отказать. При том
что симптом делает для Инны очень много полезного, он одновременно приносит в
наши отношения много напряжения и недовольства: я недовольна тем, что мне
приходится угадывать, Инна – тем, что у меня не получается. Невозможность Инны
проживать и размещать собственные чувства проявляется также и в отношениях с
мамой, и в отношениях с мужем, которыми она так же недовольна и в которых так же
нуждается.
Простые и ясные послания отличаются от косвенных тем, что предполагают отказ
или частичное удовлетворение. Например, при просьбе о внимании от мужа у него
может не быть на это энергии, он может быть на что-то обижен и отказать или
перенести взаимодействие на более удобный для себя момент. Болезнь или упрек
снижают вероятность отказа. Непрямая конкуренция увеличивает возможность
выигрыша, пассивная агрессивность снижает вероятность ответной агрессии.
Неясные послания мазохиста – это его стратегия избегания реакций других людей,
которые своими чувствами и потребностями могут осложнить получение желаемого.
Коля, последовательно работая над тем, чтобы слушать и слышать свои чувства,
обнаруживает, что не все то, что по привычке причиняло ему боль, действительно
болезненно. Например, он замечает, что успешность его жены рождает в нем не
только зависть и страх того, что она выберет другого мужчину, но и гордость за нее,
и уважение, и теплоту, поскольку она, не жадничая, делится с ним духовными и
материальными достижениями. Одновременно с этим он чувствует гнев на
собственную пустую жизнь и на мать, которая не способствовала его развитию и
свободному самовыражению. Злость на жену, раньше выражаемая пассивно, теперь
помогает его развитию – ясно ощущая неудовлетворенность собой, он наконец может
прикладывать осознанные усилия по изменению собственной жизни, а не требовать
от жены чего-то невнятного. Он много думает о своей работе и действует, для того
чтобы она стала более комфортной и прибыльной. Он размышляет о своей
потребности в людях и рискует заводить новые знакомства, которые могут
перерасти в партнерство по работе или дружбу. Он пробует взаимодействовать со
своей матерью по-новому, выстраивая с ней гибкие границы после долгого периода
взаимного избегания. На фоне всех происходящих с ним процессов его жена наконец
перестает выглядеть для него источником боли – этот источник оказывается в нем
самом, и на него можно влиять.
Наташа склонна замирать и терпеть, когда на нее повышают голос или когда
происходит что-то, что рождает в ней страх. Пока она этот страх не осознает, все,
что ей в таких ситуациях остается, – это ждать, когда настроение другого человека
изменится. Она может развивать симптом на это время (головные или мышечные
боли прекрасно помогают ей уходить от контакта, запираться в спальне или брать
отгулы на работе) или просто быть очень отстраненной, пристально наблюдая в то
же время за состоянием своего обидчика. Потом на короткое время эти периоды
замирания сменяются аффектами гнева – это тоже нормально, когда давно
подавляемый гнев в первое время выливается лавинообразно, это уже лучше, чем
подавление, но все еще разрушительно. Потом устанавливается баланс – она
становится способна не только выбирать способ выражения злости и оставаться при
этом восприимчивой к реакциям партнера, но и слышать другие свои эмоции.
В один из дней у Наташи случается очень непростая ситуация на работе: она
выясняет, что доверенные люди воруют, и по-крупному. Сначала она замирает и
полностью теряет возможность реагировать на происходящее. Ей кажется, что это
полный провал: она ошибалась в людях, да и вообще как будто сильно ошибается в
своем восприятии жизни. Реагировать на происходящее она не может, но с бывшими
коллегами становится пассивно-агрессивна. Ситуация усугубляется тем, что проблема
не может быть решена немедленно в связи с рядом особых деталей, и ее руководитель
требует, чтобы она делала вид, что все по-прежнему. Ей, нарциссической жертве в
своих отношениях с матерью и с первым мужем, кажется, что теперь и работа
обманывает ее ожидания, не давая ей быть собой и причиняя сильную боль.
Восстановление более полноценной эмоциональной картины происходящего
позволяет ей ощутить стабильность. Она испытывает страх, поскольку
предательство близких людей нарушает ее чувство безопасности. Она чувствует
гнев, поскольку ее система ценностей протестует против такого положения дел в ее
жизни. Она чувствует печаль о потере друзей и желание защитить компанию,
которую искренне любит. Она испытывает уважение к собственнику бизнеса, который
делит с ней тяготы сложившейся ситуации и не оставляет ее решать проблемы в
одиночестве.
Проживая свои чувства во всей их полноте и не замирая, Наташа внутренне
становится более цельной и более сильной. Теперь она способна согласиться с планом
разрешения проблемы, который займет какое-то время, и не чувствовать себя при
этом использованной или страдающей. Наташа больше узнает о себе, о мире и о
других людях, и это знание наполняет ее жизнь и дает ей возможности для новых
решений – например, для изменения отношений со своим возлюбленным, который
также вызывает у нее много противоречивых чувств.
Нарциссизм
Издалека я выгляжу, как скала.
Шпильки, помады, платья, слова, дела,
Так, словно мне не снятся плохие сны,
Так, словно туфли Золушке не тесны.
Ну а на деле я – просто трусливый пес,
Тот, что бы в речку сунулся, да замерз,
Тот, что всегда подставит под ласку лоб,
Будь то бродяга, барин или холоп.
Все эти буковки, лекции, что еще —
Это же, знаете, просто середнячок.
Это же – слышите? – шумный
пчелиный рой,
Он защищает дерево, что с дырой.
Даже те шрамы, выжженные в боях,
Тонкими стали, белыми, не болят.
В баре, когда разливают четвертый круг,
Их не покажешь картой былых заслуг.
Я фантазирую, что есть другие Мы —
Сильные, очень смелые, все верны,
Только бы не лениться – и выйдет толк,
Словно у жизни есть перед нами долг.
Словно пока мы бегаем, муравьи,
Что-то растет красивое изнутри,
И вот когда наконец оно выйдет в цвет —
Время придет для жизни, которой нет.
Есть ипотеки, вещи и платежи,
Люди, что не желают со мной дружить.
Тот, кто не очарован мною всерьез,
Смотрит в меня и видит: трусливый пес.
Я так устала прятать и покрывать.
Я бы хотела спрятаться под кровать.
Пить через трубочку теплое молоко
Или уйти надолго и далеко.
Я тут сижу, тут море и облака —
Синие, серые, розовые слегка,
Я обязательно встану, как выбьет час,
Только, пожалуйста, мамочка,
Не сейчас.
Разные нарциссы
У Игоря солидный бизнес в столице, семья, красивая одежда, две дорогие машины. Он
мечется между раздутой гордостью за все, что имеет, и глубоким чувством
неполноценности: вокруг него множество (как ему кажется) людей, которые богаче,
красивее, физически и психически здоровее него. С такими людьми ему хочется
сближаться и дружить, потому что ему кажется, что тогда их качества станут и его
качествами. Он завидует своему менеджеру и его юмору, своему бухгалтеру и ее стилю,
другу, у которого меньше финансовой стабильности, но который при этом легко и
свободно чувствует себя в любых ситуациях. Эту зависть он скрывает от себя,
маскируя восхищением. Из-за этой зависти-восхищения он начинает их обслуживать,
неосознанно завоевывая их расположение с помощью комплиментов, особого
отношения и потакания. Когда это расположение будет завоевано, Игорь обнаружит,
что на самом деле эти люди не так идеальны, как бы ему хотелось, и начнет им
мстить. Историями таких отношений полна жизнь Игоря, он и сам устал ходить по
кругу «обслуживание – отвержение», но ничего не сможет с собой поделать до тех пор,
пока не начнет уважать себя за свои реальные заслуги и не позволит другим людям
быть такими, какие они есть.
У Артура нет бизнеса. У него вообще мало что есть: в юности он много сил и времени
вложил в чужое дело, которое оказалось неприятным и невыгодным, и к середине жизни
остался без опыта и без понимания того, чем же он хочет заниматься и куда ему
двигаться дальше. Он тяжело переживает эту ситуацию, считая себя хорошим
руководителем, дальновидным стратегом и просто очень умным человеком. Когда он
осознает реальное положение дел, то испытывает тяжелые, затяжные приступы
гнева и отчаяния. При этом слышать себя и свои потребности он не может, мысль о
том, чтобы начать исследовать мир в поиске того, что же его заинтересует, для
Артура непереносима, потому что будет означать окончательное поражение. Он
держится за старое дело, вливая в него все больше и больше ресурсов, истощаясь из-за
этого и истощая тех, с кем он близок. Например, все накопления его родителей, его
жены и ее родителей давно съела идея Артура о том, что нужно только пережить
кризис и вот тогда все наладится. Артуру кажется, что это абсолютно нормально –
использовать чужие средства, ведь это его семья, она должна ему помогать, других
вариантов он не рассматривает, границ не признает. Если его жена уйдет (а она об
этом подумывает – не из-за денег, а потому что свой гнев он изливает на нее) – он
расценит это как предательство.
А Вера любит и ненавидит свою профессию, связанную с публичностью и обучением.
Любит за то, что, когда у нее все получается, она напитывается нарциссическими
ресурсами – обожанием и восхищением других людей, их благодарностью, их
идеализацией. Эта эйфория длится недолго: на поддержание такого образа требуется
очень много сил, так много, что у Веры не получается ничего, кроме работы. Она не
может заниматься спортом, не может читать, даже не может полноценно
содержать дом в чистоте. Приходя домой, она лежит в кровати и смотрит ролики в
интернете. При этом у нее есть руководитель, который не относится к ней как к гуру,
проверяет и оценивает ее, и это самое мучительное в этой работе. Она хотела бы
работать на себя, быть вдохновляющим оратором, мотивационным тренером, за
которым идет множество людей, но у нее нет сил на то, чтобы выдерживать
напряжение рутины и неизбежно терпеть поражения. Чтобы стать публичной
персоной, у нее не хватает навыков обычной работы, не связанной с восхищением и
обожанием других. Вера думает, что ей просто нужен менеджер, продюсер, который ее
раскрутит. Но пока она такого не нашла – как ей кажется, вокруг одни
посредственности.
Идеальные опоры
Для Даши такой идеальной опорой становится астрология. Гороскопы объясняют все,
что с ней происходит: и плохие отношения, и трудности с деньгами, и проблемы со
здоровьем. «Моя жизненная задача, – говорит Даша, – это духовное развитие, которое
будет проходить через испытания, поскольку они закаляют». У ее партнера другая
астрологическая задача: он должен научиться зарабатывать деньги и заботиться о
других материально. Это очень удобная схема, которая оправдывает ее материальные
претензии и снимает с нее ответственность за благосостояние семьи. Ее
астрологическая карта избавляет Дашу от необходимости выбирать свой жизненный
путь или прикладывать осознанные усилия к изменению своей жизни: у ее неудач есть
объяснение, которое обещает ей светлое будущее и подпитывает внутренний
грандиозный образ духовного человека. Поведение Дашиного партнера тоже
укладывается в схемы, вернее, Даша довольно агрессивно пытается его туда уложить.
Усталость партнера объясняется Луной, злость – Марсом, нежелание идти на
компромисс – Юпитером. Даша игнорирует его желания и чувства, если они не
вписываются в обожествляемую ею схему, и точно так же подгоняет под эту схему
себя. У нее мало возможности измениться: как можно работать над тем, чего нет?
Для Маши такой схемой становится книга о нарциссизме, написанная в привычном
для таких книг тоне обвинения. Она находит себе консультанта, разделяющего идеи и
ценности этой книги, и пытается постепенно донести до мужа, что он – нарцисс, а
все беды в семье – результат его нарциссизма. Ее жесткость и категоричность в этой
позиции сводят на нет ту пользу, которую ей могли бы принести более глубокие
знания. Используя книгу и авторитет автора в качестве карающего меча, она не хочет
и не может слышать о чем-то другом и склонна видеть насилие во всем, что не
содержит прямой поддержки ее правоты. С одной стороны, ей, конечно, становится
легче, поскольку она избавляется наконец от своей растерянности и чувства стыда,
спроецированного на нее партнером. С другой стороны, она попадает в другую
крайность, и теперь весь стыд (и его, и свой) и всю ответственность проецирует на
него. При видимом облегчении это тупиковый путь.
Другой человек в виде идеальной опоры может быть знакомым или незнакомым,
близким или далеким, реально существующим или выдуманным. Нарциссическая
жертва может опираться на судьбу литературного героя или собственного дальнего
предка, на автора книги или своего психолога, на ребенка, мать, близкую подругу или
просто соседку по подъезду. Если человек, выбранный в качестве идеальной опоры,
недоступен или не существует, то его судьба и размышления могут начать выполнять
роль идеальной системы ориентиров. Если это реально существующий и доступный
человек, то процесс будет развиваться в сторону идеализации, которая неизбежно
закончится обесцениванием.
Другой человек, на которого возлагается необходимость быть идеальной опорой,
должен стать стабильным, непротиворечивым, испытывающим только нужные
чувства и проявляющим только нужное поведение. Он должен быть бесперебойным
источником поддержки и мудрости, маяком в океане странной и мучительной жизни
жертвы. На него возлагается ответственность за настроение и состояние, за
происходящие события, за то, есть ли у жертвы силы. За такую передачу
ответственности жертва готова платить послушанием и идеализированной любовью,
в которой она склонна раздувать объект своей идеализации до тех пор, пока он
слишком явно не проявит свои человеческие качества и идеальная картинка не
разрушится.
По большому счету со своей идеальной опорой жертва строит те же самые
нарциссические отношения – с обслуживанием, раздуванием и передачей
ответственности, – что и со своим нарциссическим партнером, разница лишь в
количестве идеализаций. Для здорового человека такая роль связана с большим
напряжением и невозможностью быть собой. Для нарцисса идеализация ожидаема и
желаема. Часто именно потребность жертвы, которая приобрела свою структуру
личности задолго до настоящего момента, в идеальной опоре и служит основанием
для начала нарциссических отношений.
Это неочевидный, но значимый момент. Не все люди хотят попасть под определение
«идеальный», не каждый принимает ощущение грандиозности, за которое нужно будет
платить ответственностью за чужую жизнь. Для личности ненарциссического склада
это тяжелая и неблагодарная ноша. Для нарцисса это привычный, понятный и
искомый процесс.
Например, отношения Нади начались с того, что в клубе к ней подошел парень,
который отобрал у нее какой-то коктейль и сказал: «Ты не будешь пить, тебе еще
детей рожать». Это грубое нарушение границ и хамство, и Надя внешне так и
отреагировала, но ее психика получила сигнал о том, что во внешнем мире есть
человек, готовый взять за нее ответственность и говорить ей, что делать и как
жить.
У Коли отношения начинались совсем иначе, но внутреннее содержание у них такое
же: он полностью поменял свою жизнь ради встреченной им девушки, потому что она
была травмирована предыдущими отношениями и требовала много внимания и
осторожности. Рядом с ней Коле нельзя было пить, поскольку «бывший» имел проблемы
с алкоголем. Нельзя было проявлять агрессию. Нужно было интересоваться и
поддерживать ее в любимом хобби (танцах) и позволить ей не работать, чтобы она
могла сосредоточиться на исполнении своей мечты. Возбуждение проявлять тоже
было нельзя. Жизнь Коли приобрела вполне ясные рамки, которые избавили его от
проблемы выбора. При том что со стороны это выглядит большой жертвой, а сам
Коля кажется идеальным мужчиной, такое положение дел позволяет ему избегать
ответственности и превращает эти отношения в нарциссические.
Этот же поиск идеальной опоры и готовность пожертвовать ради нее своей
свободой и ответственностью приводит людей в кабинеты нарциссичных
терапевтов, коучей, консультантов, учителей, гуру. Мессианские потребности
последних созвучны инфантильным потребностям первых. На первый взгляд такая
помощь приносит много удовлетворения, поскольку предоставляет ощущение
готового позаботиться о жертве взрослого. Нарциссичный гуру точно говорит, что
не так, кто виноват и что делать. Это прямое попадание в потребности невинности
и контроля, и жертва может ощущать настоящее облегчение и улучшения в жизни,
которые происходят, если она точно следует рекомендациям. Но без роста
ответственности и взрослости жертва так и не приобретает самых нужных
качеств: осознанности и гибкости в поведении, способности переносить тревогу и
фрустрацию, умения принять неизбежное. Инструкции рано или поздно работать
перестают, а отношения с учителем превращаются в те же нарциссические
отношения, из которых жертве хочется выбраться.
Нарциссические ресурсы
Отвергающий мир
Марине нравится проводить время одной, поскольку каждый раз, когда она проводит
время с мужем, они ссорятся, и Марина убегает – гулять, в другую комнату, к подругам.
Это происходит потому, что она чувствует боль, которую перенести не может, а
остаться при этом в контакте – тем более. Муж не выгоняет ее, как она всегда
понимает чуть позже, прогулявшись или с кем-то поговорив. Более того, обычно он
пытается ее удержать, поскольку ему не нравится такой финал разговора. Но в
момент самого контакта Марина ранится. Причиной для ее бегства может быть
повышенный голос, грубое слово, но чаще всего – то, что ее муж ведет себя не так, как
Марине хотелось бы. Например, он может сказать ей о том, что жареное мясо на ужин
– это не то, чего он хотел бы при своей диете, или сделать замечание о чистоте пола.
Это обычные вещи, через которые можно и нужно проходить, но Марина слышать
этого не может и сначала начинает плакать, а потом, если муж не бросается ей на
помощь и не «отменяет» с помощью извинений все сказанное, убегает. Марина и сама
понимает, что ведет себя неадекватно, и муж несколько раз заводил разговор о том,
что ей невозможно что-то сказать, но от таких разговоров она точно так же
сбежала. Она буквально физически не удерживается рядом с кем-то, кто
демонстрирует ей что-то, кроме полного принятия. Это ее внутренняя ситуация, не
внешняя: девочкой Марина росла с отвергающей бабушкой, поскольку ее не менее
отвергающая мать не была готова к заботам о ребенке и сама была слишком
травмирована, чтобы слышать чьи-то еще потребности, кроме своих, так что к
отвержению Марина привыкла еще в детстве. Она при этом хорошая жена –
незлобивая, любящая, она чудесно чувствует себя на своем месте тогда, когда все
хорошо. Но внутреннее отвержение требует внешнего отыгрывания, и Марина бежит
от боли, от которой на самом деле не убежать.
Кроме боли, отвержение рождает гнев – особенно у того, у кого способность
переносить боль снижена за счет более серьезной травмации. Чем больше
нарциссических черт – тем меньше боли и больше гнева, как, например, у Олега,
который находится в нарциссичных отношениях со своей девушкой. При том что
большую часть времени Олег обслуживает ее потребности и сливается с ней для того,
чтобы защититься от собственной пустоты, иногда он испытывает приступы
токсичного гнева, которые разрушают их обоих. Эти приступы гнева возникают на
этапе его «обрушений» – когда он отвергает себя за неудачи и проецирует это
отвержение на девушку. Например, после неудачной стрижки он может обратиться к
ней за поддержкой и разозлиться на нее за любое ее слово. Если она скажет, что все
хорошо и ему идет, – он обвинит ее во вранье. Если скажет, что все ужасно, – то он
впадет в бешенство по поводу ее черствости. Если она попытается как-то разрулить
ситуацию и сказать что-то вроде «ну теперь ты точно знаешь, что именно тебе не
идет» – то Олег накричит на нее за то, что она говорит какую-то чушь тогда, когда
ему нужна помощь. Он не понимает в эти моменты, что трактует мир по-своему,
находясь в полной уверенности в своей правоте. Такое отвержение, идущее изнутри,
дает ему иллюзорную возможность сопротивляться: воевать с чем-то внешним
проще, чем с чем-то внутренним. Девушка Олега в такие моменты старается не
попадаться ему на глаза: с ее собственными нарциссическими чертами его агрессия и
отвержение разрушают ее, и им обоим несколько дней или недель потом приходится
восстанавливаться на каком-то расстоянии друг от друга.
Такие эпизоды похожи на испытания: жертва словно проверяет, примут ее такую или
не примут. В здоровых отношениях такие процессы тоже присутствуют, но они нужны
для прояснения границ, когда люди совместно выясняют, как далеко они могут зайти.
Безусловное принятие в здоровых отношениях – это миф, поскольку между двумя
взрослыми и ответственными людьми есть и принятие, и границы. Безграничное
принятие и претензия на него возможны в отношениях, в которых один из
участников – ребенок. В нарциссических отношениях это именно нарциссическая
жертва: страдающая от внутреннего отвержения, она настаивает на условиях, в
которых сможет почувствовать себя безусловно – или снова построить враждебный
контакт, в котором от нее отказываются.
Нужно отметить, что точно такие же трудности жертва испытывает со своими
собственными границами. Она соблюдает их тогда, когда это нетрудно. Складывается
ощущение, что она все время находится в нарушенных границах, своих или чужих.
Часто это сменяющие друг друга периоды, когда сначала жертва поступается своими
потребностями и желаниями ради того, чтобы другому было хорошо, а затем точно
так же делает с потребностями и желаниями другого.
Особые отношения
Гульнара очень устает от встреч с дружеской компанией мужа. Ей важно быть своей
в этой компании, важно, чтобы мужу не было за нее стыдно, но больше всего ее
утомляет необходимость с каждым построить особые, исключительные отношения.
Это в принципе требует много сил, а когда этих людей много – она истощается. Это
происходит как бы не специально, но в течение вечера она обнаруживает себя то
восторженно выслушивающей политические высказывания, то утирающей слезы, то
прислуживающей на кухне. Во всех этих контактах она теряет свою личность,
становясь тем, кем ее хотят видеть. Муж, кстати, этим недоволен и удивлен, говоря,
что на этих встречах она совсем другая. Конечно, другая – наедине с мужем она
подстраивается под него, и ему не нравится, что он теряет собственное отражение.
Сама Гульнара чувствует тяжесть и отчаяние: быть «собой» (то есть привычной
мужу маской), как того хочет муж, у нее в присутствии других людей не получается, а
сохранять свою устойчивую идентичность она не может, потому что ее не
существует. Сами же друзья мужа относятся к ней хорошо, но держатся несколько
вдалеке, испытывая странное ощущение неестественности и обмана.
Претензия на особые отношения также проявляется в особых ритуалах
взаимодействия, особой роли, особом ресурсе, который может дать нарциссическая
жертва. С помощью нарушения своих и чужих границ она может создавать основания
для благодарности, которая привязывает к ней другого человека и позволяет ей
чувствовать себя на особом положении. Противостоять этому трудно. Все, что жертва
делает, выглядит жестом доброй воли и проявлением искреннего интереса, от
которого совсем не хочется отказываться.
Освобождающее горе
Сила других
Юля ждет принятия от мамы, которая умерла. Это уже прогресс: раньше она ждала
принятия от мужа, требуя от него безоговорочной поддержки и не-отвержения,
которого ждут и требуют большинство нарциссических жертв. Но получить
принятие умершего человека невозможно. Даже если бы мама была жива, это все равно
было бы невозможно, потому что Юле требуется принятие ребенка взрослым тогда,
когда она сама уже взрослая. Юля с этой потребностью обращается к магии –
всевозможные медитации, тренинги принятия, околомагические практики, нацеленные
на внутренний разговор с умершим человеком. Это приносит облегчение, но не решает
проблему, поскольку магии не существует, детство прошло, а мамы нет. Выход для
Юли не в том, чтобы придумывать принятие там, где его не было, а в том, чтобы
научиться принимать его там, где оно существует, и в тех объемах, которые ей
могут дать реальные люди. Когда Юля начинает подозревать, что самое большое ее
желание никогда не исполнится, она может постепенно начинать об этом горевать и
одновременно учиться удовлетворяться тем, что есть. Она начинает замечать
принятие терапевта и радоваться ему, пусть в нем и существуют ограничения. Точно
так же она видит принятие мужа, то, как он выдерживает ее срывы, то, что он не
требует от нее заниматься домом, то, как он поддерживает Юлю в профессиональном
развитии. Эти процессы меньше, чем тот, желаемый, но они реальны – и Юля
постепенно начинает чувствовать себя лучше.
У Алексея родители живы, но недоступны эмоционально. Для него сверхзначимой
фигурой становится жена. Он чувствует себя уверенным, когда она в него верит,
может быть свободным, когда она его отпускает и поддерживает. Без ее позитивной
обратной связи он не может опираться на себя и ищет (или агрессивно требует) от
жены нужного поведения. Такие требования утомляют и ограничивают его
партнершу, которая хотела бы (и имеет право) на то, чтобы жить не только ради
него. Когда Алексей приходит в терапевтическую группу, больше всего он хочет
научиться сделать так, чтобы жена давала ему больше. Вместо этого группа
предлагает ему свою поддержку, и это на первых порах трудно для него – говорить с
другими людьми и слушать других, он чувствует это как предательство по
отношению к жене. Когда у него появляются новые возможности размешать свои
желания не только в отношениях с женой – всем становится легче: Леше, который
понимает богатство и наполненность мира, его жене, которая чувствует облегчение
и свободу, и группе, которую Леша теперь не обесценивает и не вызывает этим
раздражения.
Процесс поиска других людей и объектов для удовлетворения потребности обычно
связан и со снижением требовательности. Ресурсы, которые могут дать другие,
неидеальны. Муж писательницы может и не быть ее главным поклонником, но
вполне может уважать ее труд и гордиться успехами. Женщине может нравиться ее
мужчина вне зависимости от того, что он набрал несколько килограммов, и она может
дать ему это принятие вместо мотивации на то, чтобы он был на диете или занимался
спортом. Дети могут искренне любить свою мать, но не быть готовыми к
обслуживанию всех ее желаний.
У реальных людей и реальных отношений есть ограничения. Это и уровень энергии
другого человека, и его собственные потребности и интересы, и его способности к
тому, чего от него ждут. Принимая эти ограничения, жертва получает возможность
освобождаться от нарциссических требований к другим и получать больше
меньшими ресурсами.
Алина хочет восхищения и тратит на это столько сил, что часто чувствует себя
разбитой и ни на что не способной. Эта потребность обращена к ее семье: маме,
бабушке и сыну. Она решает их проблемы, ходит разбираться с одноклассниками,
организует сложный переезд бабушки из другой страны, является опорой и поддержкой
мамы. Когда ее семья говорит, что Алина замечательная и что без нее они бы не
справились, она чувствует мимолетную гордость, которая быстро сменяется
усталостью. На деле семья ее уважает и без этих подвигов. Они советуются с ней по
важным вопросам (а Алине хочется, чтобы по всем), часто находят для нее место и
время, по большому счету держат в курсе происходящего. Увидеть это Алине трудно,
поскольку этот ресурс не выпуклый, не грандиозный. Снизив свои требования и
научившись его принимать, она будет способна реализовывать свою энергию в чем-то
еще, кроме завоевания и так завоеванных людей.
Контейнирование чувств
«Когда все вместе, то и сердце на месте», – говорила мама Любы, которая выросла с
отцом-алкоголиком и теперь живет с алкоголиком-мужем. У самой Любы такое же
требование к своей семье: все должны быть дома и по возможности ничего не делать,
то есть делать только то, что Люба может переносить без тревоги. Сын учится,
дочь играет, муж работает или смотрит телевизор. В этой семье ощутимая
атмосфера скуки и безрадостности – не потому, что происходит что-то плохое, а
потому, что в ней вообще ничего не происходит. Люба говорит, что вот у нее теперь
есть наконец свой дом, семья, работа и можно расслабиться. Ее муж говорит, что вот
у них есть дом, семья, работа – и что дальше? Любу эти вопросы тревожат до паники,
она ожидает перемен, которые угрожают разрушить ее спокойный мир. То, что эти
перемены могут принести в ее жизнь намного больше развития и радости, чем у нее
есть сейчас, для нее не аргумент.
Юля часто злится на своего инфантильного отца: с ним невозможно поговорить без
того, чтобы он не ушел в детское поведение. Поговорить с ним Юля хочет о многом:
о своем прошлом, за которое она его винит, о своем настоящем, в котором она
продолжает тратить много времени на то, чтобы помогать матери вытаскивать
его из болезней или неприятностей. Юля хочет извинений, благодарности, ждет
облегчения, но то, чего она от него требует, сталкивается с его полной
неспособностью выдерживать даже намек на стыд. Когда она обвиняет его в том, что
в ее детстве он о ней не заботился, он говорит, что во всем виновата Юлина мать,
которая все время требовала от него денег, и потому он либо работал, либо пил. Когда
она упрекает его в том, что он так и не стал самостоятельным и усложняет жизнь
всем вокруг – он может плакать (обычно это разговор с пьяным отцом, трезвый он
просто не отвечает на ее вопросы и на контакт не идет) и вспоминать собственное
тяжелое детство. Когда она требует у него объяснений или извинений за конкретные
недавние проступки, например за пьяный ор у нее под окнами среди ночи («Юлька, сука,
отца родного не пускаешь!»), – он заявляет, что такого не было. Юля продолжает
раниться о его неуязвимость в ощущении своей невиновности, но попыток пока не
оставляет.
Для Яши, мать которого всю жизнь запрещала ему злиться, теперь право проявлять
гнев – базовая свобода в отношениях. Когда кто-то делает ему замечания, он
воспринимает их как ограничения и считает безосновательными. Когда его девушка
просит не кричать на нее или не грубить – тоже. Яша злится инфантильно:
разбрасывает и ломает вещи, не выбирает выражений, может неадекватно и
внезапно отомстить за что-то, что ему не понравилось. Говорит он при этом что-то
вроде «моя мать меня ограничивала, и поэтому теперь я никому себя ограничивать не
дам». Его девушка, которую он выставляет подавляющей доминанткой, боится
предъявлять ему самые маленькие претензии, поскольку тогда Яша ее разрушает.
После таких ссор им обоим приходится долго восстанавливать близость, в которой
все равно остаются страх и невозможность проявляться полноценно.
Яну качает от полного сдерживания к полной несдержанности. Большую часть
времени она не злится, понимает и прощает своего партнера, но когда ресурсы для
сдерживания заканчиваются – начинается ад. Обычный сценарий для Яны – это
напиться, высказать партнеру все, что она успела о нем передумать за месяцы
соглашательства, попробовать подраться, уйти из дома и осуществить какую-либо
месть типа порчи машины. Она как будто становится другим человеком в эти
минуты, она чувствует себя бесстрашной и неуязвимой. Потом воздействие алкоголя и
злость заканчиваются, и Яна возвращается к разрушенным отношениям и
разрушенному партнеру – снова тихая и услужливая в попытке извиниться и вернуть
отношения в мирное русло. Партнер, кстати, требует от нее избегать алкоголя, и
она, внешне с ним соглашаясь, снова начинает накопление гнева и подготовку к
будущему взрыву.
Ира рассказывает, что в моменты близости и совместной радости, которых она как
будто горячо ждет, всегда происходит что-то странное. Когда они вместе сидят на
кухне и пьют вино – все заканчивается ссорой. Когда они целуются в парадной – она
ничего не чувствует. Когда он решает покатать ее на мотоцикле – она падает на
повороте и ранит ногу, после того как он, проигнорировав ее просьбу, не снижает
скорость до достаточного для нее уровня. Ира вполне понимает, что упала она по
собственной вине: могла бы приложить силы для того, чтобы удержаться, а
приложила их к тому, чтобы упасть. Отношения между Ирой и ее мужем большую
часть времени наполнены ее обидой и его виной, и при всей тяжести постоянных ссор
Ира начинает понимать, что большую их часть провоцирует сама. Она чувствует
сильную боль и страх, когда муж к ней приближается. Эти боль и сложные переживания
всплывают из детства, в котором замешаны и требовательная мама, и
отсутствующий папа, и тяжелые для семьи времена в те годы, когда Ира была
ребенком. Ее приспособление к миру – быть независимой и ни в чем по большому счету
не нуждаться – оказывается под угрозой в отношениях, которые ей становятся
нужны. Допустить близость – значит признать свою потребность в другом и
научиться ею наслаждаться. Муж Ире нужен, она, как и любая жертва, чувствует, что
не живет без него, но это такая игра: ей нужно, чтобы он просто был, а не угрожал ей
близостью.
Есть определенный набор чувств и ситуаций, которые жертва выдерживает без того,
чтобы в ней не откликалась ее собственная глубоко спрятанная боль. В него обычно
не входят близость, искренность, понимание себя, эмпатия – все, что ведет к
полноценному контакту. Появление контакта похоже на резонирующие друг с другом
колокола, когда что-то в другом человеке вызывает у нас отклик. Контакт – это не
слияние, когда я чувствую то же, что и ты, и не отвержение, когда я избегаю тебя,
чтобы не чувствовать чего-то своего. Реальность другого человека пробуждает нашу
собственную реальность, когда чужой гнев может вызвать у нас страх или грустные
воспоминания о беззащитности в детстве, а чужая радость вдруг заставляет
чувствовать собственную безрадостность.
Набор нарциссических паттернов в отношениях работает как прикрытие: жертва
чувствует боль, но не ту боль, гнев, но не тот гнев, страх, но не тот страх, который
находился в ней задолго до встречи. Яркость и насыщенность эмоций внутри таких
отношений заслоняют собой истинные переживания. То же самое происходит и с
миром, с которым жертва строит нарциссические отношения: неудачи или
мучительность внутри этих взаимодействий позволяют ей приписывать чувства чему-
то вовне и не замечать их существования внутри.
Через такой цикл проходит Полина с несколькими своими партнерами, до того как
обращается к психологу. Нарциссическая жертва своей матери, она выбирает
партнеров, рядом с которыми у нее есть возможность полноценно разворачивать свой
невроз и проигрывать привычные ситуации. Сначала это парень, который любит
другую, и Полина несколько лет пытается это изменить, но в конце концов приходит к
мысли о том, что он не способен на любовь вообще. Потом это студент-трудоголик,
пытающийся заработать на трех работах и не уделяющий Полине внимания, всегда
выбирающий работу, а не ее. От него она тоже уходит разочарованная. Потом
случаются и алкоголик, и жадина, и тиран, и рядом с каждым из них Полина чувствует
что-то непреодолимое, что обязательно нужно сломать, как холодность ее матери, и
все попытки заканчиваются неудачей, потому что все эти люди не способны строить
нормальные отношения, они больные (по мнению Полины). Затем наконец она
встречает явного нарцисса – и остается в этих отношениях уже надолго, так как они
более точно повторяют ее детские ситуации и у Полины на них много энергии и
трудная, зависимая любовь. Когда она встречается с информацией по нарциссизму –
это выглядит спасением, она начинает понимать, что и с таким партнером она
может быть уверенной в собственной правоте и не сталкиваться с ограниченностью
возможностей. Она, конечно, пытается все изменить. Старается довольно долго,
предлагает этому мужчине статьи о нарциссизме, смотрит или слушает лекции в его
присутствии. Она даже приводит его в кабинет психолога, который занимает
сторону Полины и поддерживает ее в том, что этот мужчина нарцисс и ему нужно
меняться. На настоящую терапию Полину приводит то, что ее жизнь от всех этих
попыток не меняется. Даже когда партнер слышит ее и старается измениться, ее
реакции на него остаются прежними, она склонна винить его в депрессии или в том,
что он потерял для нее всю свою привлекательность, поскольку начал ее слушаться.
Признание того, что человек рядом с ней должен жить своей полноценной жизнью, а
не подавлять себя в угоду ее требованиям (в которых она все равно остается
неудовлетворенной), помогает ей наконец задать вопросы самой себе.
Когда у Раисы умирает кот – это ужасно. В этой потере тяжело все: его долгая
болезнь, смерть на руках хозяйки, похороны, которые ей необходимо устроить, для чего
ей, почти не выходящей из дома, требуется найти подходящее место и попросить
лопату у соседей, с которыми она почти не общается. Потом все становится еще
хуже: когда Раиса приходит проведать место захоронения, она обнаруживает, что
тело выкопали собаки, ищет его по всему лесу, находит, хоронит, потом история
повторяется. Она даже не может найти слов для описания своих чувств и повторяет,
что это ужасно. Опереться ей в этой потере не на что, ресурсов у нее нет, брать их
извне она не умеет. Она буквально разрушается на глазах. Алкоголичка в ремиссии, она
снова начинает пить. Начав восстанавливать социальные контакты – снова их
обрывает. Ее горе неадекватно, ее переживание нездорово, но оно вполне
соответствует всему ее непростому опыту – потеря кота как будто объединяет и
другие личные трагедии: потерю семьи, здоровья, времени. Невозможность найти
утешение и испытать покой после смерти кота вполне описывает ее разрушенную
жизнь и личность, над которой жестоко надругались.
В реальности у каждого из нас есть серьезные потери. Даже если нам повезло и все
члены семьи живы и друзья остаются рядом или уходят безболезненно, с
собственным взрослением мы теряем ощущение безопасности, которое дает нам
магическое мышление детства, теряем свои мечты о том, кем бы мы должны были
стать, какой должна была бы быть наша жизнь. Эти внутренние потери имеют ту же
эмоциональную динамику, что и внешние, только чуть сглаженную и растянутую во
времени. Внешняя потеря обычно внезапна, внутренняя – постепенна. С течением
жизни мы можем терять свою красоту и уверенность, сталкиваться с крушением
планов о большой семье, понимать, что времени и сил для того, чтобы кардинально
изменить профессию или страну, остается не так много. Мы прощаемся с детскими
мечтами быть суперменами, а позже с юношескими фантазиями быть в списке Forbes
(или нарциссически возглавлять его).
Это как раз та реальность, которая все равно случается вне зависимости от нашего
на то желания. Смириться с внутренними потерями куда сложнее, чем с внешними,
поскольку у нас могут оставаться иллюзии и надежды. Мы можем верить, что все еще
случится, что мы восстановим собственную невинность и найдем партнера, который
обеспечит нам белое платье и вечное счастье. Вместо того чтобы знакомиться с
жизнью в том виде, в котором она случается, мы тратим силы на то, чтобы ее
избегать.
Внутренние потери и их динамика не так очевидны, как внешние. Сначала они могут
выглядеть совсем другим процессом. Агнесса, например, приходит на терапию с
запросом о своих страхах в отношении мужчин, которые возникают тогда, когда
мужчины проявляют к ней симпатию. Это давняя тревога, которая к моменту
терапии уже стала вагинизмом. С одной стороны, Агнесса рассказывает о важности
мужчин в своей жизни и о желании отношений и секса, но, с другой стороны, есть
тревога и вагинизм, которые серьезно мешают тому, чтобы эти контакты стали для
нее приятными и ресурсными. Постепенно она понимает, что для нее желание
общения с мужчинами (не только сексуального) означает обязательства. На терапии
она осознает детские травмы, полученные в отношениях с отцом, который не совсем
адекватно восхищался своей дочерью и дотрагивался до нее тогда и так, когда ей того
не хотелось, вспоминает и первого партнера, нарциссично считающего ее тело своей
собственностью, заново оценивает отношения с мужчинами, с которыми она была в
юности и которым позволяла себя использовать. У Агнессы как будто нет контакта с
собственной сексуальностью, со своими взрослыми желаниями секса. Непрожитая
потеря своей невинности сохраняет внутри нее маленькую девочку, которая хочет
ласки и внимания, но секса не хочет. Возвращаясь в свою непростую юность и прощаясь
с наивностью и ожиданием бережной родительской заботы, она получает
возможность вырастить в себе новые, более взрослые потребности.
Другая взрослая женщина, Настя, тоже не может отказаться от детских желаний. У
нее это желание стать доктором и помогать людям. Дочь врачей, конечно, она
чувствует, что в этой профессии сможет быть ближе к родителям и рассчитывать
на их поддержку. Они и правда ее поддерживают, вот только медицина Насте не
дается. В университете ей скучно и сложно. В ординатуре она всегда на вторых ролях.
Полноценной практики не складывается. Настя сначала уходит в декрет, потом во
второй, а потом начинает с ужасом думать о том, что третьего ребенка она не
хочет так же сильно, как и возвращаться на работу. Ей жалко потраченного времени,
страшно столкнуться с непониманием родителей, но особенно страшно начинать
что-то еще. Вместо исследования себя ее силы уходят на удержание надежд – может
быть, теперь все получится, помогут курсы повышения квалификации или за время
декрета в отделении все изменилось… Признав и прожив свою неудачу с медициной,
Настя могла бы двинуться дальше, но пока этого не происходит.
Одно из самых неприятных открытий – то, что нам нужны другие люди с их
ограниченными возможностями.
Нарцисс считает, что он все должен сделать сам и у него на это достаточно сил и
талантов; жертва считает, что другие люди ей должны и они обязаны постараться,
чтобы дать ей необходимое. Ощущение разоблачения может быть связано с тем, что
и тот и другой могут чувствовать себя настолько слабыми и стыдящимися, что даже
обычные неидеальные окружающие с их обычной неидеальной поддержкой могут
быть нужны.
Человек с нарциссизмом боится разоблачения, потому что для него оно однозначно
означает отвержение. Один из лучших способов не сталкиваться с этими страхами и
всегда иметь поддержку – это создание демонов.
Живой партнер
Яна рассказывает такую историю: после долгого перерыва в отношениях, когда она
уже начала осваиваться внутри собственной жизни и учиться быть счастливой и
полноценной, когда запланировала переезд в новую квартиру и стала систематически
заниматься спортом, она познакомилась на работе с мужчиной, ради которого все эти
планы нарушила. Одной части Яны он нравится: он добрый, порядочный, отзывчивый.
Другая часть Яны считает его слабым мужиком, поскольку он совсем не делает того,
чего она от него ждет. Теперь Яна говорит о своем разочаровании и о том, что эти
отношения перестали быть сказкой и, наверное, это не тот партнер, которого бы
она хотела.
В реальности происходит примерно следующее: Яна многое делает для того, чтобы у
него тоже возникли потребности что-то для нее делать. Для нее это рационально: не
говорить о том, чего она хочет, а угадывать его желания, для того чтобы он угадывал
ее. Это и мазохизм, и нарциссизм, когда она не столько узнает своего возлюбленного и
открывается сама, сколько пытается его переделать до своих грандиозных
требований с помощью самопожертвования и впадает в обиду и гнев, когда ее планы
не оправдываются. Например, ожидая от него подарка на 8 Марта, она устраивает
ему сюрприз на 23 Февраля, покупая часы, о которых он мечтал. Правда, покупает не
те: желанные немного дороже, и Яна вообще считает, что дорог не подарок, а
внимание (хотя на самом деле она не может себе объяснить, почему купила не то, хотя
точно знала, чего он хотел). Ее мужчина на этот подарок реагирует неоднозначно: он
и рад, что она услышала его желание, но и растерян, поскольку она его извратила. Ее
сюрприз закрывает для него возможность получить часы своей мечты: если он купит
их сам – она обидится, если предложит поменять – она тоже обидится. От него
требуются только благодарность и ответная забота, которая оценит жертву Яны и
оправдает ее вклад.
В конце концов он все же говорит о том, что хотел бы поменять часы. Они куплены в
том же магазине, что и часы его мечты, и Яна дает свое согласие, но снова делает
что-то странное – обиженная и считающая его неправым, она предлагает ему
оплатить разницу со своей карты, поскольку это все же ее подарок. Он отказывается,
она уговаривает. Он соглашается и уезжает в магазин, а Яна чувствует презрение и
равнодушие: он не должен был брать ее карту, как бы она ни настаивала. Она готовит
ужин, пассивно выражая агрессию и пересаливая еду, ожидая упрека, на который она
сможет разразиться скандалом. Потом настаивает на своей активной позиции в
сексе, потому что это его праздник, и чувствует себя использованной и обессиленной.
Думает, что все ее жертвы оправдаются, но на самом деле уверена, что этого не
случится, и испытывает от этого сложно объяснимое удовольствие, о котором
неуверенно говорит на терапии. Со всеми бывшими партнерами она вела себя так же,
и все они рано или поздно из презираемых ею фигур превращались для нее в угрожающих
нарциссов. Яна знает, что если этот процесс не начнется, она уйдет, презирая
партнера, а если начнется – останется в зависимости и страхе в ярких, но
болезненных отношениях. Она уже чувствует, что все дело в этом странном
удовольствии, которое она испытывает, но еще не понимает, что оно связано с
властью и контролем: с помощью своей обиды она готовится манипулировать
партнером и избегать своей и чужой реальности.
Марианна очень хотела новые туфли. Это был сложный процесс – найти туфли ее
мечты: она считает, что у нее исключительная, нестандартная нога и
нестандартный вкус, и потому поиск каждой новой пары обуви – многомесячное
утомительное испытание. На этот раз она все же нашла именно то, что хотела, да
еще и к сезону. На следующий день она попросила мужа отвезти ее в торговый центр,
но по приезде оказалось, что пару ее размера продали сегодня утром. Марианна
вернулась к мужу в машину и отчаянно разревелась, крича и колотя по обивке сиденья и
дверям. Муж сделал ей замечание, испугавшись ее эмоционально неадекватной реакции:
он сказал, что туфли – это не конец света и что ее манера выбирать обувь так, как
будто она решает жизненно важный вопрос, его раздражает и утомляет. Марианна
обрушилась на него и сообщила, что все случилось из-за него, потому что он не
заставил ее поехать пораньше и не разбудил ее, что он бессознательно саботирует ее
счастье и что она не может даже позволить себе приличную пару туфель и вообще он
подавляет ее развитие. Муж отвез ее домой и молча уехал, Марианна стала звонить
подругам и жаловаться. Те из них, которые испытали что-то, кроме сочувствия к
Марианне и гнева на ее равнодушного мужа, ей больше не подруги.
Для жертвы это слишком тонко, слишком непонятно, и она склонна претендовать на
то, что испытывает только те чувства, которые должны служить ее принятию. В ином
случае она испытывает стыд и страх разоблачения, которые заставляют ее отвергать
очевидное и замыкаться в праведной обиде.
Например, острый и неоднозначный вопрос о дружбе мужчин и женщин. Олеся его
решила: конечно, говорит она, такая дружба существует, и у меня есть друзья-
мужчины, от которых я ничего большего не хочу и все между нами невинно. При этом
когда ее парень уходит на дружескую встречу, на которой будут девушки, Олеся
чувствует сильную тревогу и ревность. Он ловит ее на этом противоречии: почему
ты ревнуешь, спрашивает он, если сама дружишь с мужчинами и говоришь, что это
ничего не значит? Олеся не знает, что ему ответить. Правда в том, что она, конечно,
чувствует к своим друзьям не только дружеский интерес. С кем-то ей нравится
проводить время, потому что он галантен и немножко в нее влюблен, кого-то она
держит в качестве запасного аэродрома, а кто-то интересен ей своей харизмой, и
подсознательно она считает, что роман с ним порадовал бы ее и никак не повредил бы
ее текущим отношениям. Сказать так Олеся не может, но если она чувствует не
только дружбу, это означает, что и ее парень тоже чувствует не только дружеские
чувства, общаясь с другими девушками. Олеся в тупике: ей нужно или отказаться от
своих чувств, или разрешить чувства партнера. По факту Олеся выбирает ложь –
настаивая, что уж она-то дружит с парнями совершенно невинно, она приплетает
несколько двусмысленных ситуаций, чтобы получать право на усиленный контроль
(например, вспоминает, как какая-то девушка спросила у него телефон, а он дал). Это
хрупкая конструкция, построенная на отрицании своих чувств и прямой лжи, и из нее
никогда не получится гибкого адаптивного механизма, который помог бы этой паре
стать счастливее.
Например, Валера подавляет в себе агрессию, поскольку считает, что сила должна
быть доброй и что злиться – это слабость. Когда он запрещает себе злиться, он
становится сдержанным и неинтересным и потому не вызывает влечения у своей
жены Иры. Ира, выросшая со сдержанной матерью, в моменты сдерживания Валеры
замирает и начинает мониторить окружение: ей непонятно, что последует за этим
сдерживанием, и мир мгновенно становится небезопасным. Валера, который подавил в
себе злость и пожертвовал своей энергией ради того, чтобы Иру не обидеть, не
получает ожидаемого отклика благодарности, снова злится и снова останавливает
эту злость. Неоплаченные долги Иры перед ним растут вместе с ее напряжением и
усталостью. Она постоянно в тревоге и постоянно виновата. Ей было бы легче и
понятнее, если бы он не сдерживал свою злость, а выражал ее, даже если, как того
боится Валера, «однажды он ей всечет». Я полагаю, что если это когда-нибудь
произойдет, то темпераментная и чувствительная к нарушениям границ Ира в обиде
не останется и даст сдачи, и это будет первый наполненный страстью эпизод со дня
их свадьбы.
«Живи и дай жить мне» – такое послание хотела бы дать своему мужу Лера, если бы
осмелилась. В их отношениях много напряжения, но его причины тонкие, неуловимые.
Например, путешествия: случается, что они путешествуют не вместе, и Лера должна
выходить на связь из каждого аэропорта, сообщать обо всех своих передвижениях и
изменениях маршрута, так как Иван волнуется. С одной стороны, тревога Ивана – это
знак его заботы, но, с другой стороны, Лера чувствует, что когда она вернется к
уставшему от волнений мужу, то они поссорятся. Иван неосознанно будет ждать
награды за то, что во время Лериной дороги он не жил, а беспокоился. Он, правда, не
совсем живет в такие моменты: хуже работает, не включается в дружеские беседы,
плохо и тревожно спит. В ответ на такую не-жизнь он хочет того же от Леры,
которой, напротив, не хочется находиться рядом с немой мольбой мужа и
чувствовать себя виноватой ни за что. Она хочет встречаться с подругами или идти
в кино – то есть хочет туда, где есть жизнь, и к тем людям, рядом с которыми она и
сама сможет жить. Объяснить это мужу невероятно трудно. Лера чувствует, что
если бы он сам больше ценил свою жизнь и не останавливал бы ее даже ради жены, то и
она смогла бы жить лучше. А пока Лера становится все более агрессивной и
отстраненной в попытках отвоевать свое право на жизнь и не быть поглощенной
мягким, обволакивающим и убийственным слиянием.
Терапия нарциссизма
Для Веры этот процесс – не эпизод, не одна встреча, а какое-то время в терапии,
когда она начинает подозревать, что чуда не будет. Она молча присматривается к
терапевту, разочаровывается в нем, злится, но никак не может поверить в то, что
чуда действительно не произойдет. Поговорить прямо ей очень сложно: кажется, что
в этом разговоре нет никакого смысла, поскольку если чуда не будет – то и смысла в
разговоре нет, а если чудо возможно – то терапевт в ответ на ее претензии может
обидеться и отказать ей в нем. Наверное, причина того, что Вера оттягивает этот
разговор, еще и в том, что она уже немножко готова принимать реальность и не
хочет отказываться от терапии из-за того, что ее грандиозные ожидания не
оправдались. Однажды она спрашивает своего терапевта о чем-то из жизни, задает
вопрос типа: «А как ты сама справляешься с тревогой?» – и получает простой и
человечный ответ, что-то вроде: «Когда как». Обнаружив в терапевте слабость, она
не отшатывается – наоборот, чувствует, что если терапевт может позволить себе
быть слабым, то и она может попробовать. Это ее первый опыт принятия, который
потом разрастется и создаст новое ощущение, в котором Вера сможет чувствовать
себя имеющей право на принятие даже тогда, когда неидеальна.
Жертва, которую уже нельзя назвать жертвой, при терапии нарциссизма получает
возможность выхода из слияния и начала собственной полноценной и свободной
жизни. У нее достаточно ресурсов и взрослости, чтобы снимать проекции с партнера
и не поддерживать отношения, в которых ей снова не будет дела до самой себя. В
этих условиях уже возможна и полноценная терапия первопричины всего
происходящего – разрушительной психической травмы.
Травма
Дело всегда было в моем отце.
В звуке его шагов, в золотом лице.
Мало воспоминаний, счастливых сцен,
Много молитв о том, чтоб остался цел.
Я бы и не представила никогда,
Что повседневна рук его благодать,
Что мне не нужно ждать от него суда,
Редких улыбок или особых дат.
Я заковала дитя у себя внутри,
В месте, где пусто, холодно и болит.
Так не хотела видеть и говорить,
Что сотворила каменный лабиринт.
Ну и пускай, проклятье уже не снять,
Не подойдут утешить, не объяснят.
Даже не слышно, как плачет и просит дня.
Может, у папы.
А может, и у меня.
Диссоциация
Отвергнутые части
У Сони так происходит с болью. У нее самая частая для нарциссической жертвы
травма отвержения, когда в своих отношениях с родителями она чувствовала себя
ненужной и не удовлетворяющей их требованиям. В детстве Соня тяжело болела, а
мама была слишком юна для того, чтобы переносить это устойчиво. Маме казалось,
что Сонина болезнь – это наказание для нее за какие-то грехи юности, а Соне казалось,
что мама ее отвергает из-за болезни и не любит, как любила бы здоровую. Соня не
может регулировать свой детский симптом, не может самостоятельно стать
здоровой и чувствует ошеломляющую боль от маминого дистанцирования и своего
бессилия. Эту боль она диссоциирует: выросшая Соня внешне нормальной частью
личности считает, что у них с мамой чудесные отношения и что мама чуть ли не
собой пожертвовала для того, чтобы Соню вылечить. Отвергнутые эмоции
возвращаются к ней тогда, когда от нее дистанцируется муж. Само дистанцирование
она часто придумывает: ей кажется, что его задержка на работе – отвержение,
согласие на командировку – вообще предательство. В такие моменты она испытывает
боль, от которой не может дышать. Она рыдает навзрыд, забивается в угол, хочет
умереть, потому что он все равно уходит. Эти приступы боли не просто
неадекватны, они разрушительны и для Сони, и для мужа, и для их отношений. Муж,
который не может (и не должен) отвечать за такие Сонины чувства, уже не утешает
ее, поскольку это не помогает, а отстраняется. Соня остается со своей болью наедине
и проецирует причину такой боли на его уход и на то, что он ей не помог.
Невозможность Сони испытывать боль в переносимом виде делает из него нарцисса, а
из нее – нарциссическую жертву. Только когда Соня сможет найти источник этой боли
и прожить ее там, где она действительно родилась, она сможет регулировать свои
взрослые отношения и решать возникающие между ней и мужем трудности, не
проваливаясь в свой детский мучительный аффект.
Вторая травма
Трагедия в том, что для успешной опоры на себя нам сначала нужен опыт
успешной опоры на других людей.
От этих значимых других мы учимся доверять своим глазам, своему уму и своим
чувствам, когда нам дают подходящую для этого обратную связь. Если умозаключения
ребенка поддерживаются – то он учится на них опираться, равно как учится
опираться на свой здравый смысл, если поддерживаются его чувства и его
восприятие мира.
Изначально мы себе доверяем: маленький ребенок, который злится на мать за то,
что она отобрала у него игрушку, не сомневается в том, что он делает правильно. Его
чувства дают ему достаточно надежную опору до тех пор, пока не начинают
искажаться значимыми взрослыми. То, что могло служить ориентиром и помогало
чувствовать себя хорошо и вести себя адекватно, в родительском искажении может
оказаться тем, чего нужно стыдиться. Ребенком это ощущается как несправедливость
– но вера во взрослых сильна, и каким бы сильным ни был внутренний протест,
постепенно ребенок соглашается с искажениями и отказывается от тех своих частей и
переживаний, которые оказались непринятыми.
Искажение реальности вызывает ошеломляющее чувство растерянности и
несправедливости, которому нечего противопоставить. Этот процесс разрушает еще
и потому, что вызывает к жизни травму – ужасное чувство потери опоры и желание
срочно снова ее обрести, пусть и основываясь на чужих идеях. Искажение рождает
экзистенциальный ужас: а вдруг я воспринимаю мир неверно и под моими ногами
пустота?
Маша росла с мамой и с бабушкой, которые давали девочке разные послания. Мама
говорила, что все в Маше прекрасно, она умна и красива, что она может себе доверять
и должна жить так, как сама считает нужным. Бабушка сомневалась и в Машином уме,
и в Машиной красоте, и в том, что Маша воспринимает мир правильно. С мамой это
было не страшно: Маша воспринимала бабушку как немножко странную, но все равно
любимую старушку. А потом мама умерла.
Смерть – серьезное испытание для идей того, кто умер, поскольку каждый из нас
считает смерть аргументом, подтверждающим, что умерший воспринимал мир
неправильно, а иначе он был бы жив. Другой вариант – мысли умершего становятся для
переживающего потерю чуть ли не заповедями и не подвергаются критике, но Маша
идет по первому пути, тем более что она остается с бабушкой, которая в
отсутствие мамы приобретает бóльшую значимость. Когда Маша что-то делает или
говорит, исходя из того, что она может опираться на свои чувства, бабушка ее
останавливает и настаивает, что это неверно. Например, когда Маша приводит в
гости новую подругу и потом делится с бабушкой своей радостью от того, что эта
добрая и умная девушка хочет с ней общаться, бабушка советует присмотреться к ней
повнимательнее: «Ты же наивная, всем веришь, кто знает, зачем она сюда ходит».
Когда Маша покупает себе новую одежду в уверенности, что та ей идет, бабушка
отмечает Машину полноту. Когда Маша вдруг увлекается театром, бабушка
вспоминает, что внучка всегда боялась публичных выступлений, и удивляется ее
новому увлечению.
Таких мелочей тысячи: про еду, которую Маша любит, про выбор профессии, про то,
как Маша разговаривает или выглядит. Маша постепенно учится сомневаться в себе и
советоваться с бабушкой если не по каждому, то по большинству вопросов. Когда ей
исполняется семнадцать, она встречает Пашу, который бабушке нравится, и
начинает планировать с ним семью – даже когда, спустя год, Маша думает, что не
любит его, планов на свадьбу это не меняет. Пара начинает жить вместе.
А еще через год появляется Сергей: вернувшийся то ли из Индии, то ли из Непала гуру,
который пропагандирует свои идеи Паше, а через него и Маше. Паша, также
нуждающийся в ориентире, приглашает Сергея жить с ними, Маша не возражает.
Начинается жизнь по новым правилам: более взрослый и авторитетный
(нарциссичный) Сергей говорит молодым людям о том, как им жить, что им думать,
что им делать. Маша получает новую порцию сомнений в своей адекватности,
поскольку Сергей – это концентрированная бабушка. Когда Маша хочет спать, а не
разговаривать о духовном до семи утра (а потом ей на работу), Сергей говорит, что
это сопротивление. Когда Маша жалуется на недосып, он спрашивает, почему она
раньше не сказала. Когда девушка замечает плывущую реальность, свою растущую
тревогу и ухудшающееся психическое состояние, она снова идет с этим к Сергею и
получает ответ, что таким образом она очищается от темноты, которая просто
так не уйдет.
Средством исцелить Машу Сергей выбирает секс. Ко всему насилию, в котором Маша
живет, добавляется еще и сексуальное. Маша чувствует физическую боль, стыд перед
Пашей, страх, что все раскроется, надежду на то, что Сергей все же окажется прав и
«вылечит» ее. Этого не происходит, конечно, Маше все хуже. В конце концов Сергей
говорит, что нужно жить в правде и рассказывает Паше об их сексуальной связи.
Следующие полгода – худшие в жизни девушки. Она чувствует себя аморальной,
грязной, предательницей, глупой, неспособной понять Бога и жить праведно. Ей
кажется, что ее все отвергли – и Паша, и Сергей, и Бог, и бабушка, которой не
нравится Сергей, и даже умершая мама, которая хотела для дочери самого лучшего и
которая, по ощущениям Маши, разочарована в том, какую жизнь она себе выбирает.
Маша чувствует себя висящей в пустоте: она не может опираться на себя, но и на
других не может, поскольку их не достойна. Эта история будет продолжаться еще
десять лет, после того как Маша эту нездоровую ситуацию покинет и попробует
строить свою жизнь и свои отношения заново.
Травматические симптомы
Диссоциативные симптомы
Так как чувства все это время были заперты, они не проживались и сохранили
свою первозданную силу.
Если при вторжении чувств воспоминания диссоциированы – то человек может не
понимать, что не находится в сегодняшнем дне, и плохо контролировать собственные
реакции во время вторжения. Травматику часто плохо доступна дифференциация
миров: то, что сейчас я нахожусь с мужем, а не с папой, то, что я сама уже взрослая и
могу о себе позаботиться. Такая путаница крайне энергозатратна, пугающа и ведет к
неадекватности.
У Наташи вторжения случаются тогда, когда муж за что-то на нее обижается. Это
непрямая ассоциативная цепочка, травма старая и успела обрасти множеством
сходных стимулов, на которые можно реагировать. Ассоциация такая: он
демонстрирует обиду – я чувствую вину – я совершила что-то ужасное – я виновата в
разводе родителей, и папа ушел из-за меня. В Наташином детстве родители и правда
решили по какой-то причине сказать девочке, что если бы она вела себя хорошо, то все
между ними сложилось бы по-другому. Мама использовала это как манипуляцию,
контролируя поведение дочери и делая ее удобным во всех отношениях ребенком, а папа
(умерший через несколько лет от употребления наркотиков) просто скинул всю свою
вину на женщин и ушел со словами: «В доме мужчину должны любить и поддерживать,
там должно быть тихо и тепло, а не как у вас».
Наташа чувствует себя виноватой и за его смерть, и за не сложившуюся жизнь
матери, которая после развода больше не вышла замуж и «посвятила себя дочери». С
таким грузом вины Наташа очень ранима и не выносит никакой дополнительной вины.
Если со взрослой мамой и собственной жизнью она еще как-то справляется,
выстраивая границы и настаивая на своей независимости, то обиды мужа вызывают к
жизни детский аффект беспомощности и отчаяния. Когда он не согласен с ней или
упрекает ее в чем-то – Наташа становится неадекватной. Она либо умоляет его
простить ее и снять с нее этот груз, либо нападает, обвиняя и упрекая. Чаще всего
она делает и то и то, плохо себя контролируя и пугая мужа силой и своего стыда, и
своей ярости.
Однажды она берет его автомобиль и забывает его заправить: Наташа видит, что
бензин заканчивается, но проезжает ближайшую к дому заправку и думает, что нужно
сказать об этом мужу. Дома она забывает его предупредить: у них хороший вечер
вдвоем, и у Наташи вылетают из головы всякие мелочи. Наутро муж не может
завести автомобиль и упрекает Наташу в том, что она оставила его без бензина. Он
уезжает на работу на такси, а Наташа переживает полноценное вторжение.
Сначала она начинает писать ему сообщения с извинениями и признаниями в любви.
Муж реагирует холодно, он опаздывает на работу и действительно на нее обижен.
Наташе, чтобы успокоиться, нужно слияние: он должен тоже написать ей что-то
романтическое и легко ее простить, что-то вроде: «Милая, ты не виновата, у всех
бывает, давай вечером посмеемся над этим и выпьем бутылочку вина, ты заслужила за
свои тревоги». Так в принципе редко кто разговаривает, а в особенности – обиженные
мужья. Наташа едет на другом такси на заправку, покупает бензин в канистре,
заправляет автомобиль (впервые в жизни, с помощью интернета), снова едет на
заправку, заливает полный бак. Так как муж на СМС отвечал ей холодно, ничего ему об
этом не говорит – то ли для того, чтобы его порадовать, то ли для того, чтобы его
этим потом упрекнуть. Муж приезжает с работы на машине коллеги и тоже с
канистрой бензина. Он снова раздражается и обижается, теперь на то, что всякую
чушь она ему целое утро писала, а про важное сказать забыла, собственно, как и вчера.
Наташа своего прощения не получает, на юмор или гибкость в таком состоянии она
вообще не способна, поэтому она переходит к стадии гнева.
Муж узнает от Наташи, что она вообще не должна была этим заниматься, что если
бы он был настоящий мужик, то он сам следил бы за уровнем бензина в машине, на
которой ездит его любимая женщина! Узнает, что он равнодушный и агрессивный
тип, с которым невозможно разговаривать, что он психопат, не способный к эмпатии,
и что он совершил насилие, оставив ее утром в таких чувствах и не позаботившись о
ее душевном состоянии. Муж уходит из дома, хлопнув дверью. Наташа мгновенно
переходит из гнева в экстремальную, разрушительную вину и ненависть к себе.
Таких историй в этом браке масса: Наташа, не способная переносить напряжение
взрослой вины перед другим взрослым человеком, стремится скинуть ее любыми
способами, и это не дает ей быть в этом браке адекватной. Ее муж, который
представляет собой живое человеческое существо, не может идеально о ней
заботиться тогда, когда его жена находится во власти сильных эмоций, которые на
самом деле имеют к нему весьма далекое отношение. Наташа раз за разом остается в
своих переживаниях одна и все больше наполняется уверенностью в том, что кто-то
из них психически нездоров. В периоды гнева она считает, что это муж. В более
длительные периоды вины или внешне нормального существования она подозревает в
неадекватности себя.
Когда Наташа сможет разместить эти чувства там, где они возникли, – в ситуации
развода ее родителей – тогда она сможет поступить с ними более адекватным
образом, разделив ответственность между всеми участниками происходящего. Когда
этот груз перестанет быть невыносимым, Наташа сможет быть адекватнее в своем
замужестве и перестанет мучиться от вторжений, которые на сегодняшний день
серьезно осложняют ее повседневную жизнь.
Это все истории, которые по содержанию звучат ужасно, но жертва говорит, что
«она ничего не чувствует по этому поводу». У Олеси, например, такая история: мама
ушла из семьи, когда девочке было девять, оставив трех детей на попечение отца.
Семья несколько лет переезжала с места на место, сменив несколько городов, в то
время как мама устраивала свою карьеру в Москве, и осела в провинции, а затем папа
привел в дом новую беременную жену на год старше самой Олеси. С мамой Олеся
контакта не теряла, но каждый раз при их встречах мама начинала дочь
критиковать: и друзей у нее нет, и выглядит она как оборванка, и учится плохо.
Взрослая Олеся даже не знает, как она относится к уходу мамы и к тем нескольким
годам, которые последовали за этим: она вроде и рассказывает об этом, но без эмоций,
так, словно это неважно.
Зато она со страстью и болью рассказывает о своих отношениях с мужчиной,
который, как Олеся думает, ее не любит и потому все время делает ей больно. Она все
время живет в этой боли, постепенно теряя способность работать и вообще думать
о чем-то еще, кроме этих отношений. Олеся и сама как бы ничего к нему не чувствует,
но уйти не может, поскольку тот обеспечивает ее и поскольку она сейчас не может
найти работу из-за отсутствия энергии и потери квалификации за годы безработицы.
Чувства, которые Олеся должна была бы испытывать к маме и папе – обида, гнев,
растерянность, чувство брошенности и преданности, потребность в том, чтобы ее
заметили и приняли, ощущение, что она потеряла возможность жить полноценной
жизнью, – проявляются по отношению к мужчине, в то время как к родителям она
ничего особенного не ощущает. «Я люблю их, – говорит Олеся, – но мы давно живем
каждый своей жизнью».
Вот два рассказа Вероники, в начале и в конце терапии. В первом из них множество
лакун и признаков травмации, хотя Вероника приходит на встречу с запросом, не
имеющим к травме отношения: ей нужен совет о том, какую работу выбрать из двух
похожих. Во втором рассказе (спустя почти три года) возникают последовательность,
непрерывное восприятие своей жизни, интеграция произошедшего и возможность
жить с этим дальше.
В октябре 2013 года Вероника рассказывает о себе так: «Ну, мои родители развелись,
когда мне было три года. Папу я больше не видела, он недавно написал мне, но я не
ответила. Жили с мамой, отношения были нормальные. Она работала санитаркой и
была строгая, била меня иногда за плохие оценки, я плохо училась. Потом мы
познакомились с мужем, поженились, я родила от него ребенка. Что еще рассказать?
Подруг у меня никогда особо не было. С одноклассниками как-то не сложилось, потом
тоже не появилось подруг. Сейчас не знаю, куда идти, в университете оставаться или
идти в практику. Я не уверена, что закончу кандидатскую. И не знаю, смогу ли
работать. Может, мне вообще стоит сменить профессию».
В августе 2016 это другой рассказ. Я специально прошу рассказать о себе, чтобы мы
вместе смогли услышать историю ее жизни и то, как эта история изменилась.
Вероника рассказывает: «Мои родители создали семью не потому, что любили друг
друга, а потому, что мама забеременела и обнаружила это слишком поздно. Ни один из
них не был готов ни к отношениям, ни к заботе о детях, но так часто происходило в
то время. Окончательно они друг другу надоели тогда, когда появился мой младший
брат. Мне было три года, я любила отца, тосковала по нему, обижалась на его уход и
долгое время не хотела потом иметь с ним ничего общего – не искала его сама, не
пошла с ним на контакт, когда он сам мне предложил. Я понимаю, почему я так сделала.
Потом выяснилось, что он тяжело болел и через какое-то время умер. Мне жаль, что я
была лишена отца всю свою жизнь и теперь уже его не обрету. Но я не знаю, что он
мог бы мне дать.
Когда родители развелись – жизнь стала тяжелее, но понятнее. Мама работала, я
помогала ей по дому и с братом. Это была большая нагрузка, как я теперь понимаю,
слишком большая для маленькой девочки, но протестовать у меня мысли не возникало.
Жаль, что страдала учеба: я плохо спала и часто болела, мне было сложно
сосредоточиться на том, что говорили в школе, я очень боялась плохих оценок, потому
что мама злилась на меня. Эти ее побои сильно подпортили мне жизнь, долгие годы я
жила в страхе совершить ошибку, этот страх не давал мне возможности выбирать
для себя что-то хорошее. У брата почти то же самое – его мать била тоже, и он тоже
плохо учился и хулиганил. Сейчас он пьет, а мама за ним ухаживает. Ну и ладно, это уже
их жизнь, а не моя. Пусть будут вместе так, как хотят.
Я поступила в университет из разряда „куда проще попасть“, на дефектолога.
Университет оказался в другом городе, далеко от мамы и брата, и мне стало легче
учиться. Я думала, это потому, что университет плохой и там маленькая учебная
нагрузка, и только намного позже начала понимать, что с нагрузкой все было в
порядке, просто я смогла наконец начать нормально учиться. В этом своем страхе,
что у меня не получится, я все свое время занималась учебой и закончила с красным
дипломом. Домой возвращаться не стала: мне предложили место в аспирантуре с
общежитием, я согласилась. Там же познакомилась с мужем. Мне было очень одиноко,
подруг не было, потому что я всегда была в учебе. Я сейчас понимаю, что эта семья
стала для меня спасением от одиночества. Он всегда был хорошим человеком, мой муж,
и всегда поддерживал меня в меру своих способностей. Дочь у нас тоже замечательная.
Мы переехали из общежития в собственную квартиру, и жизнь стала налаживаться,
но вот тут я столкнулась со своей неуверенностью в полной мере. Я не понимала, что
мне не нравится ни моя профессия, ни наука в целом. Я пыталась выбрать, чем мне
заниматься, наукой или практикой, при том что в целом не имела интереса ни к
дефектологии, ни к педагогике. Моя неуверенность не давала мне понять, чем же я хочу
заниматься на самом деле. Бросить педагогику было очень страшно. Уйти в никуда –
тем более.
Я попросила у мужа, чтобы он дал мне немножко работы в своем бизнесе. Он из
аспирантуры ушел сразу, когда появилась возможность зарабатывать деньги. Он
занимается мебельным производством, и я понемногу начала ездить с ним на встречи,
участвовать в решениях, что-то предлагать. Оказалось, что у меня бывают неплохие
идеи, особенно в том, что касается дизайна. Сейчас я получаю второе высшее, это
сложно, потому что я никогда в жизни не занималась рисованием, а учусь на дизайнера,
но это самое интересное из всего, чем я занималась. Я чувствую себя намного более
счастливой».
Нарушения адаптации
Игорь, который работает слесарем, много раз задумывался о смене профессии. Ему
хочется больше зарабатывать, общаться с людьми с более высокими
интеллектуальными и духовными потребностями, в конце концов, хочется заниматься
творчеством. Игорь для себя пишет фантастику и монтирует видео, вырезает по
дереву, учится рисовать. К работе он эти потребности приложить не может.
Игорь – травматик с историей изнасилования. В детстве и юношестве его основной
защитой стала идея о том, что он должен быть человеком, лишенным недостатков, и
все происходящее его просто не должно задевать. Так как он сосредоточился на своем
внутреннем мире, то с внешним миром не особенно контактировал. Чтобы выжить и
сохранить рассудок в том ужасе, который с ним случился (и продолжался какое-то
время), он жестко ограничил свой интерес к взаимодействию с другими людьми. На
сегодняшний день он их так же боится и не выносит, как и в детстве.
Для профессиональной реализации его творческих способностей нужны контакты с
людьми – профильное образование, взаимодействие с «живыми» или виртуальными
заказчиками. У Игоря нет на это ни навыков, ни энергии. Он совсем не переносит
агрессии и критики, с большим трудом заботится о своих интересах, склонен к
паранойе и застреванию. Любое действие, которое он планирует для улучшения своего
достатка и повышения профессионального качества жизни, сталкивается со
множеством внутренних реакций, имеющих отношение к его травме.
Например, когда ему предлагают перейти на работу в другую компанию, с более
высоким доходом, Игорь сначала думает несколько месяцев, а потом отказывается.
Эти несколько месяцев он проводит в аду сомнений. С одной стороны, думает он, это
деньги, но с другой стороны, это снова начинать свой путь в компании, а в старой, в
которой он работает уже несколько лет, ему могут предложить более высокую
должность, если его начальник вдруг решит уйти. С третьей стороны, он же всегда
хотел заниматься творчеством, и согласиться на эту новую работу внутренне
означает потерпеть поражение в его планах и как бы смириться с тем, что он всю
жизнь будет слесарем. С четвертой стороны, есть какая-то темная история, в
которой на него могут повесить ответственность за поломку на работе, которая
может быть чревата штрафом или даже уголовной ответственностью, и Игорь
боится, что если он уйдет и перестанет этот процесс контролировать, то все
повесят именно на него как на отступника и предателя. Есть и пятая сторона, и
шестая, и Игорь тянет время до тех пор, пока его категорично не ставят перед
выбором, – и тогда, среагировав на чужой агрессивный посыл, он отказывается.
Это не исключительная ситуация, Игорь так и живет. В терапии он то
идеализирует терапевта, чтобы избежать связанных со мной сложных чувств, то
проецирует на меня отвергающие фигуры и впадает в токсический стыд. Он избегает
ясных посланий, истории рассказывает путано, намеками, редко отпускает контроль и
позволяет произойти чему-то новому. Он скорее ориентируется на книги, статьи,
лекции, в которых он может использовать свой интеллектуальный потенциал, не
связываясь с эмоциональным риском. Однажды я спрашиваю, что бы он почувствовал,
если бы мы оказались в одном пространстве (мы работаем в скайпе). Он порывисто
обнимает монитор.
Это прорыв, прогресс, который можно разворачивать дальше, – и мы начинаем
говорить о его простых потребностях в улыбке, в поддержке, в том, чтобы не быть
таким одиноким. Постепенно он учится навыкам, которые позволяют эти
потребности удовлетворить. Его идея сверхчеловека корректируется, он постепенно
принимает свои ограничения и учится заботиться о себе как об обычном живом
существе. Эти навыки помогают ему и в повседневной работе: он лучше воспринимает
реальность, меньше проецирует, способен проявлять больше спонтанности и лучше
заботиться о своих границах. Паранойя ослабевает. Он еще не способен дать себе
право заниматься тем, чем он на самом деле хочет, но уже может справляться со
многими вещами, которые ему в этой деятельности потребуются. Свой долгий путь
он начинает с маленьких шагов.
Причина того, почему люди осуждают попавшего в беду, – это личный страх
того, что с ними такое тоже может произойти.
Если с человеком случилась беда, потому что он сам вел себя неверно, то я могу не
бояться того же самого, потому что уж я-то так себя не веду. Не признавать
случайность, несправедливость и непредсказуемость мира и тьму своей личности –
значит избегать собственных экзистенциальных страхов или стыда, если в данном
случае насильником выступаю я.
Обычно это и говорят жертвам насилия: ты сама виновата, это ты меня довела, ты
была плохой девочкой. Жертвы побоев, сексуального насилия, те, кто жил в
постоянных унижениях и моральном давлении, вырастают с ощущением того, что все
это случилось с ними заслуженно и что они не могут рассчитывать на понимание и
поддержку. Это сильно влияет на самооценку: тот, кто так стыдится себя, не может
свободно познавать все стороны своей личности и избегает тьмы, которой и так
достаточно.
Тревоги и болезни
Исцеление травмы
Здесь становится все более заметным то, что при всей растущей адекватности и
устойчивости у жертвы присутствуют ситуации и моменты, когда она как будто
полностью теряет все свои новые навыки и снова становится такой же, какой впервые
пришла на терапию. Это вторжения, которые тем очевиднее, чем более здоров фон,
на котором они происходят. Вторжения перестают быть субъективно привязанными к
партнеру и начинают быть осознанными как отдельный феномен, имеющий
отношение не к сегодняшним событиям, а к чему-то более раннему. Становится
заметной диссоциация.
На самом деле она заметна и раньше, а вот работа над ней возможна не сразу.
Интеграция обратно диссоциированных частей предполагает обращение к
травматическому опыту и проживание его заново, с возвращением ранее отвергнутых
чувств. Эти два этапа работы – осознание диссоциированных частей и осознание и
проживание травмирующего опыта – неотделимы друг от друга и возможны лишь
тогда, когда у человека достаточно внутренних и внешних ресурсов.
Уже сейчас Полина чувствует ослабление силы этих частей. Она понимает, что ее
гнев и страх относятся к ее отцу и матери, а не к ее сегодняшнему партнеру,
понимает, что она больше не маленькая девочка и способна о себе позаботиться. Ее
болевые симптомы проходят тогда, когда мы вместе возвращаемся в воспоминания о
больнице и Полина может проговорить то, что тогда чувствовала, и разместить эти
переживания вовне – боль, растерянность, чудовищное одиночество, поскольку
родители к ней почти не приходили. Когда девочка вернулась домой, то обнаружила,
что атмосфера в семье стала мягче – видимо, сработала вина. От облегчения Полина
предпочла забыть все окончательно.
Но мы туда возвращаемся, и рука и голова болят, и Полина плачет от этой боли и
отчаяния, нуждаясь во внимании и нежности, а еще в объяснениях. Взрослая Полина
обладает многими навыками – она может и быть нежной к себе самой, и попросить об
этой нежности меня или других. Теперь дело за объяснениями.
Ранее раздробленная история постепенно превращается в слитный рассказ, после
многочисленных встреч. «Я жила в страхе, – говорит Полина, – поскольку мои родители
не могли позаботиться ни о себе, ни обо мне. Моя мать – женщина с расшатанной
психикой, не способная быть адекватной. Мой отец – алкоголик и садист. Я ненавидела
и любила их одновременно и продолжаю ненавидеть их и любить, хотя сейчас они чуть
больше достойны любви. Я – женщина, которая выросла с опытом отвержения и
насилия, меня избивали, мой отец однажды избил меня так сильно, что сломал мне руку
и ударил головой об стену. И мне очень, очень грустно, но это действительно
произошло».
Полина горюет о себе, горюет о своем несчастном детстве, и в этом горевании
освобождается от него. Она не забывает, нет, не диссоциируется, но включает в себе
эти знания о себе, так же как включает знания о своем цвете волос или о том, какое
образование она получила. Ее детство становится частью ее опыта. Во взрослой
жизни освобождается место для нового опыта.
Интегрированная и контейнированная злость открывает в ней амбиции, и Полина
начинает развиваться в карьере. Интегрированный и отнесенный к родителям страх
помогает ей выстраивать большую безопасность и обращает ее к лучшей организации
своей жизни, в которой она может полноценно положиться на себя, при том что
может положиться и на других людей. Девочка в больнице, которую Полина признала и
приняла, приносит в ее жизнь нежность и уязвимость – и в этой любви к себе Полина
ухаживает за собой, заботится о своем теле, читает интересные книги, позволяет
себе заниматься тем, что ей действительно нравится, например, читать не
Достоевского, а Кинга. Качество ее жизни возрастает, и уже не потому, что она
осознанно себя контролирует, – забота о себе теперь получается у нее легко и
естественно.
Она, наконец, может отделить собственного мужчину от отца, позволив своему
партнеру его личные отношения с алкоголем и позволив ему злость, которую теперь
может выдержать. Пелена спадает, мужчина перестает быть для нее насильником и
нарциссом. Она много говорит о своем распавшемся браке, находя в нем уже не столько
патологичность партнера, сколько свою травму. Когда она случайно встречает своего
бывшего мужа в супермаркете – она чувствует к нему жалость и грустит о том, что
все закончилось именно так. Думает о том, чтобы подойти к нему, и не подходит.
Мы завершаем наши отношения. Для Полины это тоже новое: закончить отношения
плавно, прожив грусть расставания, не прервав контакт для того, чтобы не было
больно. Она чувствует, что готова жить дальше. И у нее обязательно получится.