Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
…
Итак, Италия победила – Эфиопия была стерта с политической
карты мира, а ее император напрасно обращался из Женевы к
международному сообществу. Лига Наций и декларируемые ею
идеалы потерпели явное крушение. Муссолини рискнул – и выиграл.
Его пропагандисты постарались сделать так, чтобы личные заслуги
дуче не были скрыты блеском орденов итальянских военачальников.
Монарх торжественно наградил своего премьера высшей наградой
королевства, а де Боно, Грациани, Бадольо и другим генералам
оставалось лишь славить гений дуче, указавшего им дорогу к победе.
Отвечая недоброжелателям, маршал де Боно отметил военные таланты
диктатора в своей книге «Год XIV. Завоевание империи, подготовка и
главные операции», а сменивший его на посту командующего маршал
Бадольо не замедлил опубликовать свою «Войну в Эфиопии», также
высоко оценив руководство Муссолини. Наконец, в 1938 г. вышел
«Южный фронт» Грациани, книга, в которой дуче было посвящено
немало строк.
Муссолини и сам охотно поверил в свои военно-стратегические
способности – разве не он обеспечил де Боно всем необходимым для
успеха, разве не он заменил его Бадольо, когда настала пора быстрых
действий? Генералы полезны, но только дуче знает, как добиваться
успеха. Диктатор вообразил в то, что победа над отсталой в
техническом отношении африканской армией – это целый рубеж в
военной истории. На самом деле так оно и было, но только не со
знаком плюс – этот поход уже тогда называли странной, необычной
войной: «сверхсовременная итальянская армия» против феодального
воинства эфиопского императора. Но было ли это столь удивительным
событием? В конце концов, все колониальные войны базировались на
технологическом превосходстве, будь это рыцарская кольчуга, аркебуза
или пулемет. «Необычность» заключалась в другом.
Вторая итало-эфиопская война была войной не практической, а
романтической. Итальянцам не досталось колониального пирога в
прошлом, не было за ними и значимых побед, которые остались бы в
памяти «поколения эры фашизма». Кампания в Эфиопии принесла все
это сразу: воссоздание империи и блеск достигнутых малой кровью
военных успехов. Оба приобретения носили очевидно эмоциональный,
а не материальный характер.
Фактически же, любая цена, заплаченная за эту победу, была
слишком высокой. Муссолини, уже имевший опыт антиколониальной
партизанской войны в Ливии, обязан был хотя бы примерно
представлять себе грядущие трудности. Как государственный деятель,
он должен был соотнести значимость цели с затраченными на ее
достижения усилиями. Наконец, как дипломату, ему необходимо было
по возможности избежать репутационных потерь для страны. Он
провалился по всем пунктам.
Даже в финальной стадии войны существовал небольшой шанс на
минимизацию рисков: вместо дешевого военного триумфа было бы
намного мудрее принять капитуляцию эфиопского императора,
позволив англо-французам сохранить лицо, а Эфиопии – свое
существование в качестве доминиона или сателлита Рима. В этом
случае Италия не получила бы негативных последствий оккупации, но
сохранила бы за собой все плоды победы.
Но подобного рода «тонкая политика» оказалась недоступна
Муссолини. Так же как когда-то Бонапарт в Испании, дуче предпочел
более «простой» путь, оказавшийся в итоге тупиком. О полном
контроле над завоеванной страной итальянцы и думать не могли. В то
время как в Ливии (с ее грандиозными запасами нефти, о которых
тогда еще никто не подозревал) Итало Бальбо сумел наконец-то найти
компромисс в отношениях с «туземцами» и проводил пользовавшуюся
достаточной популярностью колониальную политику, в Эфиопии был
установлен жестокий военный режим маршала Грациани,
заявившего, – «Дуче нужна Эфиопия, и он ее получит. А с эфиопами
или без них – это уже вопрос второстепенный». Сменивший его
генерал-губернатор принц Амадей Савойский был намного более
способным администратором, но вялотекущая война с местными
повстанцами все равно продолжалась вплоть до 1941 года, пока войска
Британской империи окончательно не закрыли «эфиопский вопрос».
Однако мало кто мог предположить такое развитие событий в 1936
году, и Муссолини вполне наслаждался своей победой. Его воля, его
гений, его армии доказали, что для фашистской Италии нет ничего
невозможного! Ей лишь надо найти таких же сильных, динамичных и
близких по духу союзников, а не этих выродившихся потомков Дрейка
и Бонапарта, с которыми ему давно уже не по пути. Итальянская
пресса, захлебываясь от восторга, предсказывала, что в случае войны
Лондон подвергнется воздушным ударам, которые будут в сто или
даже в тысячу раз мощнее, нежели те, что наносились по Аддис-Абебе.
Никто не смеет грозить Риму!
Но кое-кто уже попытался сделать это. Впервые за всю свою
карьеру политика международного уровня, дуче пришлось столкнуться
с характером, не уступавшим ему ни в наглости, ни в готовности
использовать любые средства. Муссолини предстояло познакомиться с
новым рейхсканцлером Германии – Адольфом Гитлером.
Глава восьмая
Новая дипломатия (1934–1938)
«Австрийский вопрос» и итало-германские отношения. Первая
встреча Муссолини и Гитлера. Чиано – новый министр иностранных
дел. Италия и гражданская война в Испании. Изменение
политического климата Европы. Муссолини едет в Германию:
создание «Оси».
Муссолини никогда не любил германцев – любых, в том числе и
древних. Ему не нравилось то, что их короли-варвары разрушили его
любимый Рим, а затем создали на его руинах свою империю, тысячу
лет удерживая бессильные итальянские государства под властью
германских императоров. Не слишком отличая кайзеров Второго рейха
от «извечных врагов» – австрийских Габсбургов, с которыми Италия
провоевала весь XIX век, Муссолини не делал скидок и для такого
наполовину германского государства, как Швейцария, с ее
республиканским устройством. Впечатления голодного итальянского
разнорабочего от сытых и довольных собой швейцарских бюргеров
накрепко впечатались в его память.
События Мировой войны только укрепили антипатии Муссолини –
Италия сражалась с «тевтонами», в число которых входили и правящие
династии, и социал-демократические партии Германии и Австро-
Венгрии. Все они были врагами Италии, и в 20-е годы германский
реваншизм беспокоил Муссолини немногим меньше, нежели его
французских союзников. В качестве премьер-министра диктатор мог
сколько угодно декларировать собственную отстраненность от
«германской проблемы», но его нервная реакция на любые
упоминания о положении тирольцев, ставших после Мировой войны
подданными итальянского короля, выдавали обеспокоенность о
будущем. В любом случае дуче был принципиальным противником
любых сильных соседей, в Европе он желал видеть лишь одно крепкое
государство – Италию.
Если Австрия постепенно оказывалась под все большим влиянием
дипломатии Рима, то с Германией все обстояло намного сложнее:
перефразируя Бисмарка, можно сказать, что итальянский парусник
никак не мог взять на буксир германский пароход. Слишком
несоразмерной была мощь этих стран, даже несмотря на то, что
Италия считалась одной из победивших в Мировой войне держав, а
немецкие генералы еще в начале 30-х уверенно предсказывали
поражение Германии в оборонительной войне с Польшей.
Трудно сказать, осознавал ли Муссолини, что Германия недолго
будет пребывать в нынешнем плачевном состоянии, но в 20-е годы он
не предпринимал никаких шагов для сближения с демократическим
республиканским рейхом. Да и нельзя было ожидать, чтобы дуче
нашел общий язык с президентом фон Гинденбургом – великим
полководцем Мировой войны и тогдашним олицетворением
вселенского зла для журналиста Муссолини. Итальянцы закрывали
глаза на осторожное военное строительство Веймарской республики,
даже принимая в этом процессе небольшое участие (в пику Франции),
но никаких дипломатических последствий от этих контактов не
последовало. Политические изменения, произошедшие в Германии
между 1932–1934 гг., также не вызвали в итальянском диктаторе
беспокойства. Он словно старался не замечать перемен, высокомерно
отвергая претензии национал-социалистической партии Адольфа
Гитлера на идеологическое родство с фашистским движением.
Немецкие национал-социалисты, по мнению Муссолини, были всего
лишь жалкие плагиаторы, к тому же порочащие фашистскую идею
своей жестокостью и примитивной расовой доктриной. Само слово
«социализм» тогда могло лишь оскорбить его. Дуче насмехался над
коричневорубашечниками в те времена, когда они еще были только
политическим движением, – ничего не изменилось и в первый год
нахождения нацистов у власти.
Дипломатическая отстраненность Италии, вкупе с жесткой, если не
сказать жестокой политикой ассимиляции в итальянской части Тироля
(надо заметить, что эта межнациональная проблема не вполне
разрешена и поныне), казалось бы, обрекала Рим и Берлин на
противостояние, но новый рейхсканцлер Германии словно не замечал
этого. Это было тем более удивительно, что сам Гитлер был
австрийцем, а следовательно, как полагали очень многие, человеком,
априори настроенным к Италии враждебно. Однако, считать так было
заблуждением (по иронии судьбы, в то время польские дипломаты
столь же ошибочно думали, что австриец на посту главы германского
правительства будет для Варшавы намного более удобным партнером,
нежели какой-нибудь твердолобый пруссак) – подобно многим
немцам, фюрер Италию любил и восхищался если не ее настоящим, то
хотя бы великим прошлым.
«Артистизму» австрийца импонировали красочные и громогласные
пропагандистские шоу, к которым были так склонны фашисты. Не мог
ефрейтор Гитлер не замечать и параллелей в биографиях – своей и
капрала Муссолини. На самом деле два эти человека были совсем
разными, но когда факты мешали рождаться образам? Еще в 20-е годы,
когда большинство немцев считали итальянскую политику такой же
безусловно враждебной Германии, как французская или польская,
лидер нацистов отмечал, что в отличие от Франции, всегдашнего врага
немцев, Италия уже завтра вполне может стать союзником.
Он не только закрыл глаза на обидный отлуп, когда Муссолини,
через итальянское посольство, довольно грубо отказал стремительно
набирающему сторонников Гитлеру в простом дружеском жесте –
собственном портрете с автографом, но и не отвечал на резкие выпады
своего кумира против германской истории. В общем-то, фюрер был
согласен с дуче. Если такие «романтики» национал-социализма, как
Генрих Гиммлер, действительно увлекались германской стариной, то
Гитлер лишь выхватывал из нее интересные ему фрагменты, трактуя
их в нужном русле с легкостью дилетанта. Фюрер был в не меньшем,
чем дуче, восторге от Древнего Рима и искал не конфликтов, а личной
встречи с Муссолини. Он полагался на «дипломатию вождей»,
стоящих выше рутинной государственной мудрости старой Европы. В
конечном счете, утверждал фюрер, все решает соотношение сил: если
немцы хотят вернуть себе Тироль, то рейх должен вновь стать
господствующей силой в Европе, как это было во времена Карла
Великого, Гогенштауфенов, Габсбургов и Гогенцоллернов. И если в
процессе этого становления Италия может помочь в качестве
союзника, то так тому и быть – не стоит жертвовать этим ради
эфемерных попыток облегчить положение немецкого меньшинства в
этой стране: «Угнетенные земли будут возвращены не с помощью
пламенных протестов стоящего на коленях рейха, но силой меча».
Но если итальянский Тироль и не являлся самой острой проблемой
для нацистской внешнеполитической программы, то в 1933– 34 гг. на
итало-германских отношениях все равно лежала тень «австрийского
вопроса». В 1925 году Муссолини публично заявил, что его
правительство «никогда не сможет допустить такого открытого
нарушения мирного договора, как аннексия Австрии». Это вызвало
шквал негодования в обеих германских державах – шквал, который не
мог изменить твердого намерения союзников по Антанте не допустить
нового объединения Берлина и Вены. Постепенно в Лондоне и Париже
пришли к молчаливому признанию Австрии вотчиной Муссолини. В
первые годы после окончания войны австро-итальянские отношения
трудно было назвать дружескими, но к началу 30-х годов разрушенная
волею победивших союзников Австро-Венгерская империя стала на
какое-то время сферой практически монопольного влияния Рима. Вена
и Будапешт вместе будут последовательно отстаивать итальянские
интересы в Лиге Наций во время войны с Эфиопией, вместе они
выступят и против санкций. Если для оказавшейся в изоляции
Венгрии, окруженной странами профранцузской Малой Антанты,
добрые отношения с Италией были вопросом дипломатической
целесообразности, то для Австрии дело обстояло намного серьезнее.
Перед австрийским правительством нависал вопрос политического
выживания: значительная часть населения страны желала
объединиться с Германией, и только «диктат Версаля» стоял на пути у
этого объединения. Вместе с союзниками дуче гарантировал
«независимость Австрии» (то есть обособленность от Германии), а
географическое положение обеих стран делало его ключевым игроком
в этой части Европы. Фактически, к 1934 году Вена превратилась чуть
ли не в сателлит Рима – настолько сильным было влияние Италии на
австрийские дела. Значительно большим, нежели у французов на
Польшу или Румынию.
Во многом, это стало возможным благодаря тому, что в 1932 году у
дуче в руководстве Австрии появился «свой человек». Им стал
канцлер Энгельберт Дольфус, популист правого толка, тоже не
желавший иметь ничего общего с любым германским рейхом – ни
демократическим, ни с национал-социалистским. Муссолини быстро
нашел общий язык с этим австрийским политиком, который был не
только примерным католиком, но и почитателем итальянского
фашизма. После консультаций с дуче Дольфус не стал медлить, а
решительно разрубил затянувшийся узел внутренних проблем: он без
особых трудностей подтолкнул недальновидных австрийских левых к
мятежу, легко подавил его, после чего нанес удар по парламенту и
принялся создавать что-то вроде «австрийского фашизма».
Какая ирония – Вена, веками руководившая внешней и внутренней
политикой многочисленных итальянских государств, следовала отныне
в фарватере римской политики. Военные обеих стран проводили
«технические консультации» с единственной целью – не допустить
захвата Австрии германскими войсками. По распоряжению Муссолини
итальянцы начали снабжать оружием австрийские вооруженные силы,
нисколько не озабочиваясь положениями Сен-Жерменского договора,
ограничивающего военную мощь Австрии. Военные маневры и
парады австрийской армии отныне не обходились без итальянских
танкеток.
Гитлер, в это время только осваивающий роль государственного
деятеля, отреагировал на все эти события в «партийном стиле».
Негласно поддерживаемые Германией австрийские нацисты устроили
в своей стране что-то вроде «ползучего восстания», нападая на
чиновников и разрушая инфраструктуру. К лету 1934 года ситуация в
Австрии находилась в центре европейского внимания. Позиции
Италии оказались под угрозой.
Между тем немецкие консерваторы и правые, пока еще
остававшиеся у власти в Третьем рейхе, продолжали надеяться найти в
Гитлере «своего дуче». Они разделяли стремление фюрера поскорее
отправиться с визитом в Италию, но совсем по другим причинам. Если
Гитлер рассчитывал наладить личные контакты с «самым великим из
итальянцев», то немецкие дипломаты хотели отрезвить своего
канцлера.
Встреча с Муссолини, считали они, будет подобна ушату холодной
воды. Слишком много опасных «инициатив» предпринял Гитлер в
1933–34 гг., его необходимо было урезонить. Фюрер должен одернуть
своих штурмовиков из СА, шумно требовавших «второй революции».
И кто в Европе лучше справится с этой задачей, кроме итальянского
диктатора? Пускай он спустит «австрийского мечтателя» на грешную
землю, а национал-социалистский фюрер убедится, что «народный
режим» вполне может совмещаться с аристократией в высших
эшелонах власти и – быть может? – монархией. Корни этой
убежденности части немецких правых и консервативных центристов
уходили в 20-е годы, когда в Германии многие мечтали о своем,
немецком, «дуче» – человеке, сплотившем нацию без излишних
потрясений. Реальный Муссолини был еще раз подменен образом –
наивные германские монархисты и не подозревали, с каким
презрением относился итальянский диктатор к их мировоззрению.
Тем временем безуспешно летавшего в Рим ради попытки
организовать встречу вождей Германа Геринга сменил человек
рейхспрезидента, вице-канцлер Франц фон Папен – он-то и сумел
убедить дуче пригласить фюрера посетить Италию с визитом. В
середине июня 1934 года долгожданная встреча наконец состоялась.
Если Муссолини уже считался да и был настоящим диктатором, чья
воля, по сути, была ограничена лишь общественным мнением, то
Гитлер все еще оставался скован рудиментами правовой системы
республиканского государства, президенством фон Гинденбурга и
партийной оппозицией в лице штурмовиков Эрнста Рема. В том же
1934 году фюрер освободится от всех этих сдерживающих факторов,
но в момент встречи с дуче его позиции, равно как и политическое
будущее, были не вполне ясны. Муссолини явно не ожидал от этой
встречи слишком многого, но все же постарался продемонстрировать
своему «нелюбимому ученику» достижения фашистского режима.
14 июня 1934 года немецкий «юнкерс», чей полет над территорией
Италии сопровождала эскадрилья итальянских истребителей,
приземлился неподалеку от Венеции. Канцлер Германии вышел из
самолета в бежевом плаще – Муссолини ожидал его в военной форме.
Партикулярное платье не шло обоим диктаторам, но Гитлеру –
особенно, так что дуче легко заработал несколько очков на этой
ярмарке тщеславия. На фоне роскошно одетого Муссолини Гитлер в
своем мешковатом костюме и помятом плаще казался провинциальным
журналистом или коммивояжером – достаточно тщедушная фигура
австрийца не скрадывала досадной ошибки в выборе гардероба.
Корреспонденты, собравшиеся на аэродроме для того, чтобы
запечатлеть «исторический визит», нашли немецкого вождя довольно
невзрачным, совершенно потерявшимся на фоне бравого итальянского
лидера. Что ж, дуче действительно был шире фюрера в плечах и груди
– сказывались регулярные физические нагрузки, – но уж точно не
выше своего гостя, ибо при росте в 1,69 метра «не дотягивал» до
австрийца целых 6 сантиметров. Тем не менее, благодаря сапогам,
высоким головным уборам и многолетнему соседству с
полутораметровым итальянским королем, Муссолини всегда казался
несколько выше, чем был на самом деле. Пожалуй, то же самое можно
было бы отнести и к его успехам в международной политике.
Так или иначе, но Гитлеру оставалось лишь кусать локти –
партийную униформу, хоть немного способную конкурировать с
итальянскими мундирами, он все равно оставил дома.
Первый день визита немецкая делегация, страдавшая от жары и
комаров, провела на вилле неподалеку от Венеции. Переговоры шли не
то, чтобы трудно, а скорее вяло. Фюрер критиковал неуступчивость и
враждебность Франции, а дуче, самонадеянно пытавшийся
разговаривать на немецком, осторожно кивал тирадам своего гостя, не
выказывая, впрочем, особого интереса. Гитлер говорил об
идеологическом противостоянии с большевиками, Муссолини
равнодушно соглашался – для него это был уже пройденный этап.
Далекие северные коммунисты волновали его меньше всего на свете,
особенно в период, предшествовавший войне с Эфиопией.
Наконец стороны приступили к обсуждению австрийских дел.
Широким жестом, опережая дуче, Гитлер сразу отказался от любых
попыток инкорпорировать свое бывшее отечество в рейх и даже
согласился поддержать новый режим Дольфуса, особенно если тот
включит в правительство нескольких нацистов. Это была классическая
дипломатия фюрера: общие заверения о далеком будущем в обмен на
практические уступки прямо сейчас, сегодня. Муссолини
одобрительно воспринял слова Гитлера, но уклонился от шитого
белыми нитками предложения немца не присоединяться к англо-
французским гарантиям независимости Австрии. Фактически, на этом
настоящие переговоры и закончились – второй день встречи был
посвящен не «реальной политике», а массовым общественным
мероприятиям, столь любимых обоими политиками.
Дуче повез своего гостя в Венецию. Гитлер с неподдельным
интересом смотрел на небольшие суда итальянских ВМС, был
совершенно очарован итальянской оперой, а вот парад,
организованный итальянскими балиллами, вызывал у немецких
визитеров иронические улыбки: южная экспрессия и обычная для
итальянцев неорганизованность ничуть не впечатлили их. Итальянцы
все еще оставались итальянцами, несмотря на двенадцатый год
фашистского режима.
Некоторые наблюдатели говорили о завуалированной пощечине со
стороны хозяев – венецианцы-де бурно приветствовали дуче, почти
полностью игнорируя Гитлера. В условиях тоталитарной державы это
не могло быть ничем иным, кроме как сознательным намерением
унизить – уж овации фюреру Муссолини мог при желании обеспечить
безо всякого труда. Другие, напротив, отмечали радостный энтузиазм
горожан и тот факт, что на знаменитой площади Святого Марка
собралось больше полумиллиона человек, бурно приветствовавших
обоих вождей. На самом деле никакого намерения унизить гостя у
Муссолини не было, равно как и не было никакого смысла в
организации столь примитивного жеста.
Тем не менее тогдашние переговоры с германским канцлером еще
не вызывали у дуче того прилива энтузиазма и бодрости, которые
неизменно отмечались его окружением начиная с 1937 года и до
самого конца. Мешал языковой барьер – несмотря на свои претензии
на знание немецкого, Муссолини владел им весьма слабо, по крайней
мере, недостаточно для того, чтобы полностью понимать фюрера,
частенько использовавшего словечки и обороты из баварского
диалекта. Да и общих тем, помимо Австрии, у них тогда почти не было
– дуче готовился к войне в Африке, ревниво следил за политикой
Югославии на Балканах, а политические проблемы все еще
разоруженной Германии его интересовали мало, не говоря уже о
«еврейском вопросе». Поэтому в Венеции он рассказывал своему
гостю о пользе спорта, на что тот отвечал пространными
рассуждениями, в характерном для Гитлера сочетании практических и
абстрактных высказываний. Муссолини слушал эти тирады с
непроницаемым лицом, что для одних было свидетельством
неодобрения, но на деле скорее означало непонимание. «Чистая
идеология» никогда не была для него особенно интересной темой, а
потому, убедившись, что Гитлер предпочитает «философствовать»,
дуче в значительной мере утратил интерес к общению.
Вечером того же дня Гитлер улетел, оставив у Муссолини о себе
неприятное впечатление. Характерно, однако, то, что дуче, при всем
своем нарочито демонстрируемом впоследствии скептицизме, так ни
разу и не сумел переговорить фюрера, навязать ему свою тему для
разговора. Даже когда он представлял великую державу –
победительницу в Мировой войне, а Гитлер отчаянно боролся за
равные права в международных делах. Все это противоречит
тогдашним, да и сегодняшним представлениям о доминировании
Муссолини над Гитлером на этой встрече.
И с чисто практической точки зрения трудно назвать состоявшуюся
встречу однозначно успешной для итальянцев. Не имевший реальных
козырей Гитлер фактически добился обещания включить нацистов в
австрийское правительство, не поступившись ничем, кроме
констатации факта существования этого самого правительства. Уже
начавшая было становиться привычной итальянская монополия в
австрийских делах была поставлена немцами под вопрос.
Любопытны и впечатления, вынесенные из встречи обоими
вождями. Фюрер перед своими приближенными отзывался о визите в
положительных тонах, но был ли он искренен? Вряд ли. Не
почувствовать напряженности в отношениях с итальянцами было
нельзя, но Гитлер не мог признаться в разочаровывающем отсутствии
энтузиазма со стороны дуче. Это значило бы унизиться перед
собственными консерваторами и разрушить всю его
внешнеполитическую концепцию. Гитлер верил в будущий итало-
германский союз, и был абсолютно прав. Противоречия обеих стран
относительно Австрии и судьбы южных немцев, оказавшихся после
войны под итальянским подданством, не шли ни в какое сравнение, ни
с франко-итальянскими территориальными спорами (в Европе,
Средиземноморье и Африке), ни с многовековым франко-германским
антагонизмом. Наконец, фюрер был очарован собственно Италией, что
в немалой степени скрадывало любые негативные впечатления от
общения с дуче.
Муссолини же определенно переживал состояние, которое можно
было охарактеризовать как «размахивание кулаками после драки» –
несвойственная обычно позиция для морального победителя. Он
отпустил в кругу ближайших помощников несколько язвительных
замечаний в адрес Гитлера, наиболее известным из которых стало
определение «болтливый монах». Возможно, что подмечено это было
достаточно метко, но даже в этом случае ничем иным, как остроумием
на лестничной клетке, назвать это было нельзя. В любом случае, ни к
какому повороту во внешней политике Италии эта встреча не привела
и представления Муссолини о немецком фюрере не поколебала.
С момента встречи вождей прошло чуть больше месяца, когда
немцы предприняли попытку разрешить «австрийский вопрос» одним
ударом. В Вене местные нацисты попытались устроить переворот,
немедленно подавленный армией. Тем не менее ситуация продолжала
оставаться тревожной – путчисты смертельно ранили канцлера
Дольфуса, а в Риме ожидали, что случившееся всего лишь прелюдия к
началу вторжения со стороны Германии пусть и не регулярных, но
вооруженных отрядов. Эти опасения красноречиво свидетельствовали
о том, что ни о какой психологической победе Муссолини над
Гитлером говорить не приходилось. Дуче нервничал, не зная, как
именно ему следовало действовать в сложившейся обстановке:
впервые столкнувшись со столь агрессивной тактикой, он растерялся.
Муссолини и сам любил использовать такие методы, но еще никогда
не становился их жертвой.
Между тем новый австрийский канцлер – Курт Шушниг,
политический преемник покойного Дольфуса, спешно вылетел в
Италию, рассчитывая заручиться политической и даже военной
поддержкой Рима. Продолжавший колебаться Муссолини все же
решил не уступать и по инициативе своего заместителя в министерстве
иностранных дел Фульвио Сувича отправил на австрийскую границу
несколько дивизий. Итальянцы постарались выступить как можно
более демонстративно – и Гитлеру оставалось лишь отступить. Фюрер
обвинил в случившемся расстрелянного недавно Эрнста Рема и
преданных ему штурмовиков СА – они-де попытались вести
собственную внешнюю политику в нарушение достигнутых на встрече
в июне соглашений. Дуче такой ответ принял, и положение несколько
разрядилось.
К сожалению для Италии, Муссолини не вполне уяснил себе
причины собственной дипломатической победы: австрийский режим
продемонстрировал неспособность защититься самостоятельно,
выступление итальянских дивизий было эффектным шагом, но вот
вопрос – насколько эффективным? Удовлетворившись дешево
доставшимся триумфом, дуче не слишком ответственно подошел к его
закреплению – как уже упоминалось, на последовавшей в 1935 году
конференции в Стрезе его намного более интересовала англо-
французская политика в отношении готовящегося завоевания
Эфиопии. Муссолини не оценил важность укрепления союзнических
отношений в ключевом для Рима австрийском вопросе, а Лондон и
Париж были только рады тому, что Рим в одиночку брался защищать
Вену от нацистов – это, по их мнению, наилучшим образом
гарантировало сохранение итало-германского антагонизма. Однако,
последовавшие затем события в Африке окончательно подорвали
единый дипломатический фронт между Лондоном, Парижем и Римом
– подорвали они и возможности Италии, которая в 1935–1936 годах с
чисто военной точки зрения уже не смогла бы защитить Австрию. В
конечном счете успех Муссолини стал возможен только из-за неловкой
торопливости Гитлера, очертя голову бросившегося реализовывать
образовавшуюся возможность – дуче победил, но использовать свою
победу не сумел. Австрийские ворота в Италию оказались открытыми.
Осенью 1934 г. произошло еще одно нашумевшие событие,
обнаружившее разобщенность в лагере «победителей 1918 года». Во
Франции был застрелен король Югославии Александр I, от пуль
нападавшего умер французский министр иностранных дел Луи Барту,
погибли и несколько человек из толпы. Террорист, как это не раз
оказывалось в прошлом, оказался выходцем с Балкан – он был членом
радикальной македонской группировки Болгарского королевства.
Уроженцы потерпевшей в Мировой войне поражение Болгарии
объединились в тайную организацию, главной мишенью которой стала
Югославия – главный бенефициар послевоенного территориального
передела на Балканах.
Европейская пресса не скрывала подозрений – не стоит ли
Муссолини за этим убийством в Марселе? И действительно, картина
вырисовывалась зловещая – как оказалось, болгарские террористы
поддерживали самые тесные контакты с хорватскими усташами, еще
одними радикалами на многострадальных Балканах. Хорваты, некогда
верно служившие австрийским императорам, не желали жить в
«сербской Югославии», и Белград немало волновало положение в
самой западной провинции королевства. Масла в огонь подливало то,
что все противники Югославии находили теплый прием и поддержку в
Венгрии и Италии. Для заинтересованных лиц и раньше не являлось
секретом, что итальянский диктатор всячески вредит сербам, действуя
в тесном контакте с венгерским режимом адмирала Хорти, но еще
никогда противникам Белграда не удавалось добиваться такого
«успеха». По Европе поползли слухи о том, что в деле замешаны не
только венгерское и итальянское правительства, но и германские
национал-социалисты. Некоторые время в воздухе витало слово
«война» – отношения между Белградом, Римом и Будапештом упали
до нижайшей точки.
Однако к началу 1935 года кризис затух, так и не вспыхнув:
несмотря на все подозрения, доказать действительную связь между
террористами и официальным Римом и Будапештом было невозможно.
Муссолини и в самом деле поддерживал сепаратизм в Югославии, но
нет ни малейших доказательств его причастности к убийству сербского
короля и французского министра. Его вина, что называется, не была
конкретной: только как главы государства, укрывавшего террористов
на своей территории и поддерживавшего их материально. Дуче не
отдавал приказов хорватским или болгарским радикалам, он «всего
лишь» поддерживал эти движения, желая ослабить своего главного
балканского противника. Венгры в своей поддержке террористов
зашли намного дальше, что же до «германского следа», то он так и
остался журналистской «уткой».
Разумеется, Париж или Белград имели полное право использовать
эти события как пресловутый «казус белли» – но если сербам напасть
на Венгрию мешала Италия, решительно поддержавшая Будапешт, то у
французов все обстояло еще сложнее. Дипломатия покойного
министра не нравилась многим французским политикам, а
ответственные государственные мужи считали безмерной глупостью
нарываться на войну с Италией, имея под боком национал-
социалистический рейх. И ради чего? Ради Югославии? Еще меньше
энтузиазма проявили англичане, справедливо указавшие на то, что
французы проявили всегдашнюю безалаберность в организации визита
балканского монарха: меры безопасности, предпринятые хозяевами, не
выдерживали ни малейшей критики.
В результате единственными пострадавшими (не считая, конечно,
погибших в Марселе) оказались югославские венгры, которых
белградское правительство принялось массово выдворять из страны.
Будапешт скрепя сердце неофициально признал за собой часть
ответственности за случившееся, пообещав строже относиться к
«политическим эмигрантам» из Югославии. Официальный Рим не
счел нужным предпринимать даже таких шагов навстречу Белграду –
Муссолини считал подобные поступки проявлением слабости.
Эфиопская война привела к постепенному потеплению в итало-
германских отношениях. Поддержка нацистами Италии во время
«санкционной кампании» не была забыта Римом – в 1935 году
делегация фашистов впервые посетила национал-социалистический
съезд в Нюрнберге. В свою очередь фашистская пресса «не заметила»
серии статей в германских газетах, достаточно критичных по
отношению к итальянской внешней политике, а дуче сделал несколько
публичных высказываний явно прогерманского характера. О защите
Италии на Дунае уже не упоминалось, хотя порой Муссолини и
продолжал выступать перед англо-французскими дипломатами в
амплуа единственного европейского лидера, способного остановить
Гитлера.
Но время шло, и к лету 1936 года многое в европейской политике
изменилось. Германия уже открыто восстанавливала армию и свой
суверенитет на Рейне, переживала медовый месяц в отношениях с
Англией. Французы искали утешения в контактах с СССР и
занимались укреплением межсоюзных отношений в рамках Малой
Антанты.
Из Рима за этими процессами наблюдали со смесью ревнивого
недовольства и опаски. Разрыв с англо-французами означал, что
Италия может оказаться одинокой в попытках сохранить свое
господствующее положение в Австрии. Если в 1934 году Муссолини
готов был защищать Вену от Берлина, а Будапешт от Парижа, то к 1936
году возможности итальянской дипломатии в этом направлении были
практически исчерпаны.
Несмотря на победу в Эфиопии (а на деле – благодаря ей),
вдумчивый наблюдатель мог бы отметить уменьшение реального
влияния Италии в Европе. Слишком дорого стоила эта война, слишком
много ресурсов требовало удержание завоеванного. Несмотря на
официальное завершение военной кампании в мае, еще осенью 1936
года итальянским войскам приходилось отражать атаки не сложивших
оружия эфиопов прямо на улицах Аддис-Абебы. Партизанская война в
Восточной Африке отвлекала десятки тысяч солдат, и военные
возможности Италии оказались подорванными. Теперь уже бряцание
оружием на австрийской границе не выглядело таким уж безопасным
делом – особенно на фоне масштабной военной программы Германии.
Возрождающаяся мощь Германии и сепаратный (от англо-
французов) курс Италии делали очевидным изменившийся баланс сил:
и Австрия, и Венгрия постепенно переставали ориентироваться
исключительно на Рим. У дуче явно не выходило выигрывать на всех
досках одновременно: он хотел слишком многого сразу – и
пропагандистской победы над бывшими союзниками, и сохранения
Германии в прежнем веймарском военном бессилии, и господства
Италии на Балканах и в Средиземном море.
Столкнувшись с возросшими трудностями, преисполненный
презрения к демократическим правительствам Англии и Франции,
Муссолини начинает коренной пересмотр всей внешней политики
Италии. Зачем Риму таскать каштаны из огня для англо-французской
буржуазии и рисковать войной с Германией из-за Австрии? Это
бессмысленно, подлинные интересы империи лежат в бассейне
Средиземного моря, Африке, на Балканах. И на всех этих
направлениях Италии противостоит вовсе не Берлин, а Париж.
Муссолини приходит к мысли о необходимости новой войны, но
уже не в Африке, а с Францией. Победа над такой страной не только
вознесла бы престиж Италии на неслыханную высоту, но и полностью
изменила бы положение сил в Европе и мире. Дуче мечтает о войне с
французами, с последующим урегулированием старых
территориальных споров в пользу Рима. Шаг за шагом Италия
начинает подготавливаться к грядущему противостоянию – как
обычно, сперва разворачивая пропагандистскую кампанию, а затем
уже и военно-стратегическую. Тот факт, что подготовка эта велась «по-
фашистски», то есть кое-как, не отменял главного – с 1936 года
внешняя политика Рима исходила из того, что в будущем Италии
неизбежно предстоит воевать с Францией. И конечно же, такая война
была немыслима без надежных союзников – Муссолини, пусть и
уверенный в несравненной военной мощи Италии, все же не
предполагал сражаться с французами один на один. Требовался новый
дипломатический курс.
Проводить в жизнь новую имперскую линию была призвана
родственная кровь – муж старшей дочери Эдды граф Галеаццо Чиано.
Прославившись в качестве пилота-добровольца на эфиопской войне,
Чиано в июне 1936 года получил высокую должность министра
иностранных дел. Муссолини и раньше стремился направлять
внешнюю политику самостоятельно, но до этого назначения его
экспрессия отчасти умерялась голосом разума со стороны когорты
профессиональных дипломатов. Теперь же это ограничение было
снято.
Сам факт, что Муссолини поставил на ключевой пост своего зятя,
уже говорил о многом. Дуче явно устал от возражений со стороны
профессиональных дипломатов – назначение Чиано, давнего
противника Сувича, фактически исполнявшего обязанности министра
иностранных дел, оставляло их в прошлом. Чиано был не из тех, кто
готов подвергнуться немилости ради отстаивания своей позиции, – с
приходом зятя Муссолини в министерство иностранных дел всякое
оппонирование внезапным «озарениям дуче» закончилось.
Худшего выбора нельзя было и сделать. Несмотря на достаточно
хорошую дипломатическую школу в Азии, где Чиано прошел путь от
шанхайского консула до посла в Китае, в качестве министра
иностранных дел он оказался абсолютно бездарен. Подчиненные
вскоре убедились, что их руководитель не любит длинных докладных
записок и предпочитает блистать не в рабочем кабинете, среди
скучной рутины и бумаг, а на роскошных вечеринках, устраиваемых
итальянской аристократией.
На своем посту министр самым поразительным для карьерного
дипломата образом умудрялся производить на окружающих неизменно
негативное впечатление. Наружно почти рабски преданный дуче, что
проявлялось в доходившей до смешного манере поведения, он
одинаково отталкивал своим чванством и британских лордов, и
представителей национал-социалистического рейха. Англичан
коробило его топорное чувство юмора, а немцев – привычка графа
«незаметно» дотрагиваться до своих гениталий прямо на
дипломатических приемах (на удачу, как считалось в Италии). Все, и
не без оснований, считали его до крайности лживым человеком –
таковым он и являлся.
Доброжелательно настроенные к графу современники говорили о
его пристрастии к радостям жизни, но эта черта характера, к
сожалению, никак не сказывалась на практической политике, зато
нашла свое воплощение в не слишком законных методах, при помощи
которых зять дуче сколачивал свое состояние. Он быстро обрел
репутацию человека, готового небезвозмездно пролоббировать любой
вопрос на высшем уровне.
Не надеясь на объективность потомков, Чиано вел дневники, в
которых поначалу превозносил Муссолини, а после начала войны
исправил свои заметки, превратив себя из неумного слуги в скептика,
предугадавшего все несчастья, свалившиеся на Италию с 1940 года.
На самом же деле он никоим образом не противостоял
внешнеполитическому развороту фашизма в 30-х годах. Напротив,
граф проводил новую внешнеполитическую линию дуче с немалым
энтузиазмом, вызванным не только стремлением угодить дуче, но и
тщеславным желанием вписать свое имя в историю. Такой человек
попросту не способен был дать хороших советов – он их и не давал.
Муссолини знал о его недостатках, но доверял зятю, полагая, что
после женитьбы на его дочери, Чиано стал членом семьи, клана. Тем
временем «семейная дипломатия» фашизма стояла накануне больших
событий. Летом 1936 года давно уже «бродившая» Испания наконец-то
взорвалась гражданской войной.
Победившая на парламентских выборах коалиция левых не имела
ни желания, ни возможности для конструктивного использования
своего успеха. Вскоре испанские социалисты, коммунисты и
анархисты предоставили достаточное количество поводов для того,
чтобы их столь же радикальные в своей нетерпимости политические
противники могли сослаться на то, что у них не остается иного выхода,
кроме вооруженной борьбы. Так оно и было в действительности:
левые попросту не оставляли Испании ни единого шанса избежать
кровопролитного противостояния. Безмерно обостряя и без того
стремительно ухудшавшееся положение страны, испанские
социалисты и коммунисты развязали настоящую кампанию террора
против своих противников и «эксплуататорских классов», открыто
обещая уничтожать врагов «как в России». И без того бурная
политическая история Испании XIX-ХХ вв. вот-вот должна была
«обогатиться» одной из самых известных гражданских войн в истории.
Дуче, давно уже называвший Средиземное море «нашим морем»,
увидел в разгорающемся на Иберийском полуострове конфликте
хорошие возможности для того, чтобы увенчать себя новым триумфом.
С некоторых пор считавший себя выразителем интересов ведущей
католической страны в мире, Муссолини давно уже интересовался
испанскими делами, но все же не придавал им особого значения.
Конечно, он поддерживал монархистов и правых, но дальше общих
выражений симпатий и небольшой материальной поддержки не
заходил. Сравнительно небольшие суммы выделялись крайне правым
испанским монархистам, в Италии проходили обучение многие из
будущих участников гражданской войны, но до лета 1936 года
Испания находилась на периферии внимания итальянской внешней
политики. Испанские заговорщики все же сумели добиться от дуче
достаточно туманных обещаний при необходимости снабжать их
оружием и обеспечивать финансово – Муссолини сказал, что сделает
это, но только в случае начала открытой борьбы, то есть восстания.
Такая линия всецело отвечала его дипломатическому стилю:
разжигать недовольство внутри «недружественных» Италии стран, при
этом не связывая себя особыми обязательствами. Если армия, как это
часто бывало в истории Испании, приведет к власти новые лица, то
они, несомненно, оценят оказываемую Италией поддержку. В таком
случае у Франции появится новая боль в виде не слишком
дружественной Испании – это сделает Париж намного сговорчивее в
отношении Италии. Если же испанские военные потерпят неудачу, то
он, Муссолини, никак не будет связан с этими событиями, а нынешнее
враждебное фашистской Италии мадридское правительство еще раз
продемонстрирует миру, насколько шатко его положение в
собственной стране. Как бы там ни было, благодушно считали в Риме,
любой исход будет Италии на пользу.
Такой оппортунистический подход привел к тому, что в тот момент,
когда радикализм испанских левых привел к восстанию армии, у дуче
не было четкой программы действий. Между тем события на
Иберийском полуострове пошли по неожиданному для Муссолини
пути: быстрый военный переворот в Испании провалился, но генералы
оружия не сложили. Тем не менее их положение оставалось очень
тяжелым – мятежники или «националисты», с самого начала
столкнувшиеся с рядом неудач, отчаянно нуждались в помощи.
Несмотря на имеющийся богатый опыт, испанская армия оказалась
крайне неподходящим средством для взятия власти. Ей не удалось
взять под контроль всю страну одним ударом, напротив – своими
неловкими действиями военные сумели скрепить противостоящий им
рыхлый блок левых, объединившихся теперь в виде «республиканцев».
Какое-то время казалось, что испанские генералы потерпят скорый и
бесславный крах, но дни превращались в недели – а конфликт никак не
разрешался, как надеялись и поддерживающие испанских правых, и
сторонники «законного правительства в Мадриде». Дуче оказался
перед серьезным выбором – поддержать не слишком удачливых
испанских военных или умыть руки, предоставив их своей участи?
Вначале могло показаться, что Муссолини остановится на
последнем варианте. Представители возглавившего испанских
«националистов» генерала Франсиско Франко умоляли его о помощи,
но дуче не спешил. Он хотел немного выждать, посмотреть на
реакцию остальных стран, на дальнейшие успехи испанских военных,
а уже потом вступать в игру. Эта осторожность, столь далекая от
созданного пропагандой образа предвидящего все вождя, «творца
истории», была одной из положительных характеристик Муссолини-
дипломата в прошлом, но именно теперь, после «великой победы»
в Эфиопии, после провозглашения империи и окончательного
становления культа дуче, она отказала итальянскому диктатору.
И в самом деле, решил он, а что, если Италия окажет военную
поддержку возглавившему «националистов» генералу Франко?
Это было бы уже не просто снабжение оружием и деньгами
разнообразных тайных организаций, а решительный политический
шаг – смелый ход, вполне естественный для «новой Италии», не
боящейся проводить на Средиземноморье свою политику. В свою
очередь новый министр иностранных дел Чиано тоже спешил в бой,
желая не только угадать мнение своего тестя, но и искренне стремясь
проявить себя во внешней политике. Маленькая Португалия уже
поддерживала испанских правых, тем более фашистская Италия
обязана была сказать свое веское слово! Окончательно уходя в область
мечтаний, Муссолини и Чиано надеялись даже навязать испанцам
Виктора Эммануила в качестве нового монарха. Стал же он
императором, почему бы ему не занять и испанский трон? Впрочем,
подойдет и любой видный представитель Савойского дома, например
герцог Аоста… Рим охватила лихорадочная активность: опасения
сменялись самыми смелыми ожиданиями – от прежней осторожности
не осталось и следа.
Итальянцев подстегивало и то, что после неудачи в Риме
представители Франко отправились в Германию, где они нашли
поддержку. Немцы посчитали испанскую войну хорошей
возможностью отвлечь французов от перевооружения Германии.
Гитлера не особо беспокоила гипотетическая победа «красных» на
полуострове – он не боялся ее, равно как и не придавал большого
значения Испании вообще. В любом случае, с точки зрения Берлина,
игра была беспроигрышной: так или иначе, но внимание западных
демократий будет отвлечено от Рейна и постверсальских государств
Центральной и Восточной Европы, а если франкисты еще и победят,
то престиж рейха только возрастет. Успех же левых лишь укрепит
страхи европейцев перед мировым коммунизмом, позволив германской
дипломатии и дальше играть на этом. Кроме того, справедливо решил
фюрер, в конечном счете Муссолини не устоит перед соблазном
поучаствовать в разгорающемся конфликте, а это еще больше отдалит
Италию от Франции… и от Австрии.
Немецкие самолеты и флот позволили генералу Франко
перебросить жизненно необходимые ему войска из Африки на
Иберийский полуостров. Националисты, не сумевшие овладеть
Мадридом в начале своего выступления, теперь прочно закрепились на
юге страны. Решительность фюрера вызывала у дуче одновременно
одобрение и зависть. Не хватало еще, решил Муссолини, чтобы
Германия лишила Италию ее позиций на Средиземном море.
Если для Берлина поддержка Франко объяснялась исключительно
практическими, а не идеологическими мотивами, то Рим вступил в эту
войну не только из-за «кабинетного интереса». Помимо того, что
Муссолини надеялся усложнить стратегическое положение Франции,
дать своим «легионам» возможность приобрести опыт войны в Европе
и распространить итальянское влияние на Иберийский полуостров, он
верил, что скорая победа в Испании поднимет престиж фашистского
режима на новую высоту. Дуче все больше увлекался не реальной
политикой, а фантомами.
Действуя в полном согласии со своим зятем-министром,
настроенным не менее англофобски и антифранцузски, чем сам дуче,
Муссолини постарался быстро перехватить у немцев инициативу. Уже
через несколько дней после того, как первые «юнкерсы» начали
курсировать между испанским Марокко и иберийской метрополией, к
ним присоединились «савойи» – транспортные самолеты итальянского
воздушного флота. Их полет прикрывали истребители. В августе 1936
года фашистские пилоты вступили в первые воздушные схватки с
летчиками республиканской авиации. Несмотря на то, что первые
итальянские и немецкие «добровольцы» были одеты в испанскую
военную форму, не было никаких сомнений в том, что Рим и Берлин
решили поддержать «националистов». В конце того же месяца
итальянский флот и отряды фашистской милиции захватили Мальорку
– над Балеарскими островами взвились итальянские флаги. Но что
скажут Париж и Лондон?
Испанские дела почти рассорили западных союзников. Если Париж
был готов продавать оружие законному правительству в Мадриде и
уже начал поставлять республиканцам самолеты, то Лондон относился
к испанским левым с плохо сдержанным отвращением. Англичанам
«товарищи» были глубоко неприятны – как и их революционная
риторика, и повседневная практика с убийствами без суда и следствия
на радость толпе. Меньше всего на свете британское правительство
хотело бы потратить хоть один фунт на поддержку такого режима. О
том же, чтобы вступить из-за него в войну, и речи не шло.
Для Лондона жизненно важно было избежать вовлечения в любой
конфликт в Европе – сейчас, когда финансовое положение не
позволяло выделять достаточно средств на модернизацию
вооруженных сил империи, ввязываться в чреватый большой
общеевропейской войной испанский вопрос у британского
правительства не было ни малейшего желания. Куда больше
британских государственных мужей беспокоили дела в империи,
японские притязания в Индокитае и династические проблемы в
собственном правящем доме. Какая уж там новая большая войне в
Европе! Англичане прямо заявили французам, что если те «из-за
Испании» окажутся в состоянии войны с Германией и/или Италией, то
им придется вести ее в одиночку. Некоторая истеричность этого
заявления говорила сама за себя – Лондон отбросил все
дипломатические условности и говорил предельно откровенно.
Французское правительство буквально агонизировало. С одной
стороны, оно совсем недавно пришло к власти при помощи широкой
левоцентристской коалиции «Народного фронта», и мало какая
внешнеполитическая акция могла быть более популярной, нежели
выражение симпатий к испанским республиканцам. В то же время
Франция рисковала остаться один на один с набирающей все большие
обороты военной мощью Германии, территориальными претензиями
Италии и потенциально враждебной Испанией. По сути, англичане
поставили перед Парижем выбор – Лондон или Мадрид. Даже полная
победа испанских республиканцев не перевешивала в глазах
французских политиков опасности возможного английского
нейтралитета в случае новой войны – выбор был очевиден, но от этого
не менее мучителен.
Спасая лицо, Париж первым озвучил концепцию невмешательства
в гражданскую войну испанцев. Это была дипломатическая
капитуляция, но, тем не менее, вплоть до падения французского
правительства «Народного фронта» республиканские ВВС могли
рассчитывать на самолеты и техническую помощь на аэродромах
Франции. Кроме того, граница на Пиренеях оставалась достаточно
прозрачной до самого конца войны – французы предоставили
испанцам «невоенную» помощь: автомобили и горючее,
продовольствие и медикаменты, одежду и т. п. Конечно, все это не
заменяло утраченных для Мадрида возможностей, но все же позволяло
питать надежду на изменения к лучшему в будущем.
Хотя первоначально к политике невмешательства присоединилось
большинство стран мира, фактически это означало лишь то, что Париж
и Лондон умывали руки, демонстрируя самоустранение от испанских
дел. У республиканцев уже появились первые пленные немцы и
итальянцы, что не мешало Берлину и Риму гневно отрицать всякое
участие в конфликте на полуострове. Постепенно гражданская война в
Испании превратилась в идеологическое противостояние фашизма и
левых всего мира – от коммунистов и анархистов до
интернационалистов Троцкого.
В каком-то смысле это противостояние устраивало всех. Англичане
потирали руки – их осторожность оправдала себя. Пусть теперь
Москва и Мадрид открыто сражаются против Берлина и Рима.
Французское общество сочувствовало республиканцам (кроме правых,
которых одинаково отвращали и свои, и испанские левые), восторгаясь
подвигами в войне, принимать участие в которой им было не нужно.
Добровольцы со всего мира съезжались в Испанию, чтобы на деле
проверить крепость своих убеждений. СССР за испанское золото
поставлял оружие и военных советников, одновременно избавляясь на
полуострове от ненавистных Сталину троцкистов, немцы проверяли на
испанских холмах и в небе свои танки и самолеты. А что же Италия?
Как и предполагалось, дуче не поскупился. Если верить цифрам,
итальянское участие в испанском гражданском конфликте оставляло
позади себя все остальные международные силы вместе взятые. Речь
шла о десятках тысяч солдат, объединенных в специально созданный
добровольческий корпус. «Добровольцы», в число которых входили
как солдаты, так и фашистские милицейские части, были настоящей
армией, с бронетехникой, артиллерией и авиацией. Правда,
итальянские танкетки и прочее сухопутное вооружение не особенно
вдохновляли союзников или пугали врагов – сказывалось не слишком
высокое их качество, да и выучка солдат оставляла желать лучшего.
Бахвальство Муссолини о решающей роли его войск в последующей
победе испанских националистов было обычным для фашистов
преувеличением: в действительности итальянская помощь, громкая по
форме, но не слишком эффективная на практике, ничуть не
гарантировала обязательную победу Франко. «Националисты» вполне
могли победить и без нее, тогда как поддержка, оказываемая
Германией, действительно сыграла ключевую роль в процессе,
конечной точкой которого было создание франкистской Испании.
В то же время Италия была единственной великой державой,
которая искренне стремилась поскорее закончить гражданскую войну
победой поддерживаемой ею стороны. О немцах или советских
коммунистах этого сказать было нельзя. Гитлер приветствовал
затягивание войны в Испании, подозревая, что, как только
непосредственная необходимость в немецкой помощи отпадет, Франко
тут же превратится из идеологического союзника в малонадежного
нейтрала. Поэтому немцы оказывали помощь исключительно на
деловой основе и, приближая победу франкистов, думали в первую
очередь о выгодах для Германии. Для дуче же победа Франко стала
вопросом собственного престижа – как и всегда, убедившись, что он
может действовать сравнительно безнаказанно, Муссолини потерял
первоначальную осторожность и увяз в испанских делах по уши. Если
Гитлер помогал военным снаряжением и ресурсами, держа при этом
Франко на коротком поводке, то Муссолини, погнавшийся за
иллюзорными видениями об «итальянской Испании», вынужден был
сражаться за победу испанских правых как за свою собственную.
В декабре 1936 года четыре итальянские дивизии высадились на
испанскую землю. Командовавший ими бывший руководитель
итальянской разведки генерал Марио Роатта был жестким человеком,
достаточно хорошо ориентирующимся в хитросплетениях фашистской
иерархии, но при этом показавшим себя весьма слабым полководцем.
Итальянцы воевали в Испании «как в Эфиопии», но со значительно
меньшим успехом. Впрочем, вина за то, что итальянские войска не
стяжали лавров в Испанской кампании, лежала не только на генерале,
но и на Муссолини, который после победы в Африке возомнил себя
лучшим стратегом Италии. Дуче вновь вознамерился оставить
львиную долю славы для своих чернорубашечников из фашистской
милиции, в результате чего из четырех дивизий экспедиционного
корпуса лишь одна была кадровой.
Остальные дивизии, кроме громких названий вроде «Божья воля»
или «Черное пламя», другими достоинствами не обладали.
Муссолини легкомысленно полагал, что боевого духа будет вполне
достаточно для победы над испанцами, которых он от души презирал.
Разве могли сравниться эти потомки мавров с его сквадристами?
Рассуждая о неполноценности испанцев вследствие длительного
существования на Иберийском полуострове мусульманских эмиратов,
дуче как будто позабыл и о завоевании арабами Сицилии, и о том, что
испанцы не только самостоятельно изгнали мавров, но и столетиями
контролировали значительную часть Италии. Из Рима в штаб
итальянских войск в Испании неслись подстегивающие приказы,
требовавшие всемерного ускорения операций: диктатор уже видел
свои легионы победоносно вступающими в Мадрид.
Напрасные мечты! Несмотря на техническую бедность
республиканских войск, они все же обладали несравненно большими
возможностями, нежели покоренные годом ранее африканцы. Миф о
резко возросшей боеспособности итальянской армии был быстро
развеян – несмотря на все достижения «фашистской эпохи», солдаты
все еще оставались плохо обученными и вооруженными. Вскоре это
было наглядно продемонстрировано всему миру.
После первых успехов, когда итальянцы при поддержке войск и
флота Франко без особого труда добивались успехов в боях с
разрозненными отрядами республиканцев, фашистское командование
поставило перед своими солдатами амбициозную задачу взятия
испанской столицы. Предлагалось повторить финальный бросок
маршала Бадольо на Аддис-Абебу и показать еще один «марш
железной воли» – теперь уже на испанских равнинах. Предназначенная
для прорыва группировка превосходила войска, взявшие годом ранее
эфиопскую столицу, да только на этот раз итальянцам пришлось иметь
дело не с остатками разбитой армии негуса. Но весной 1937 года мало
кто в штабе Роатты задумывался о возможном поражении; беспокоясь
лишь о том, чтобы приданная итальянцам франкистская дивизия не
присвоила себе лишних лавров, ей заранее отвели второстепенную
роль в грядущей операции. В приказе своим войскам итальянский
генерал оптимистично заявил: «Сегодня – в Гвадалахаре, завтра – в
Алькала-де-Энарес, послезавтра – в Мадриде!» Дуче тоже обратился к
солдатам, отправив им телеграмму: «С борта крейсера “Пола”, на
котором я следую в Ливию, я шлю приветствия моим легионерам.
Пусть знают легионеры, что я пристально слежу за их действиями,
которые несомненно увенчаются победой».
В начале сражения, вошедшего в историю как битва под
Гвадалахарой, казалось, что именно так оно и будет – итальянцы
довольно легко прорвали линию фронта и непрерывно продвигались
вперед. Тем не менее уже в первые дни боев стало ясно, что
республиканцы не собираются разбегаться, а напротив – яростно
сопротивляются. Итальянцы начали нести тяжелые потери, к которым
они не привыкли. Обескураживало и то, что у «красных»
обнаружились и сильная артиллерия, и достаточно многочисленные
танковые подразделения, и даже авиация. Ухудшившаяся погода
довершила дело – без поддержки авиации замерзшие итальянцы (а
многие легионеры все еще были в летней форме) остановились, не в
силах дальше наступать. Теперь уже в штабе экспедиционного корпуса
негодовали на «своих испанцев», якобы действовавших слишком
медленно. Но худшее было впереди.
Подтянув к месту прорыва резервы, республиканское командование
нанесло контрудар, обернувшийся для итальянских войск настоящей
катастрофой – фашистские дивизии не выдержали атак и сломались,
обратившись в паническое бегство. Только армейская дивизия
отступала с боем, но это уже ничего не могло изменить.
Моторизованные колонны итальянского корпуса превратились в
мишень для советских самолетов республиканских ВВС – теперь уже
итальянским солдатам пришлось испытать на себе мощь воздушных
атак, столь прославляемых фашистской пропагандой во время
кампании в Эфиопии. Бросая технику и оружие, итальянцы удирали,
совершенно позабыв о лозунге «Солдаты, вы должны быть такими же
храбрыми, как Муссолини, и такими же доблестными, как король».
Впрочем, далеко не все бросили фронт – сражавшиеся на стороне
республиканцев итальянские добровольцы из батальона имени
Гарибальди показали себя хорошими бойцами.
Для дуче это, конечно же, было слабым утешением – разгром под
Гвадалахарой произвел в Риме эффект разорвавшейся бомбы. Таких
поражений фашистская Италия еще не переживала: помимо потери 10
тысяч солдат и половины материальной части корпуса торжествующие
республиканцы захватили и ту самую приветственную телеграмму. Это
было особенно унизительным ля Муссолини.
Горькую чашу пришлось испить до дна: чтобы остановить
«красных», итальянскому командованию пришлось просить о помощи
Франко, который направил на поддержку незадачливых римских
легионов свои марокканские части. Именно это и спасло легионеров от
окончательного разгрома. Испанцы же торжествовали независимо от
своих политических взглядов – генералы и солдаты Франко радовались
поражению войск Муссолини не меньше республиканцев. Стены
испанских домов были разрисованы насмешливыми высказываниями,
среди которых было и «Испания – не Эфиопия». Издеваясь, испанцы
даже перепели знаменитую «Faccetta nera», положив в основу своего
текста все тот же лейтмотив о разнице между войной с африканцами и
гордыми сынами Испании. Франко дал понять, что не будет слишком
огорчен, если все фашистские добровольцы отправятся домой.
Итальянский военный престиж упал до нижайшей точки с 1917 года.
Французы вздохнули спокойнее – итальянские легионы оказались явно
неготовыми повторить галльские походы Цезаря.
Муссолини, всегда приходивший в крайнюю степень раздражения
от известий о поражениях его войск (в дальнейшем это состояние
станет для него хроническим), – был в ярости. За поражение и
испорченную поездку дуче в Ливию итальянские командиры
расплатились своими должностями – командиры всех легионерских
дивизий и командующий корпусом были отозваны домой, хотя Роатта
позднее, уже накануне Второй мировой войны, будет возвращен на
фашистский военный Олимп. Вслед за генералами в Италию
вернулась половина уцелевших легионеров – две наиболее бесславно
показавшие себя в боях дивизии были полностью расформированы.
Мстительный Муссолини отправил в отставку многих офицеров из
этих частей, другие были понижены в званиях.
Дуче не хотел признаваться в том, что бросать в бой плохо
подготовленные отряды фашистской милиции и надеяться на то, что
они выдержат удар советских танков, само по себе было плохой идеей.
Немцы поступили намного грамотнее – их офицеры обучали испанцев,
а непосредственное участие в боях принимали летчики из «Легиона
Кондор», небольшое количество артиллерии и танков.
Муссолини же сделал ставку на масштабное использование – и
проиграл. Фактически, разгром под Гвадалахарой поставил точку в
самостоятельной политической линии Рима – с этого момента
Муссолини уже не мог надеяться заполучить «свою Испанию».
На планах о возведении на испанский престол представителя
Савойского дома пришлось поставить крест – теперь итальянцам
приходилось участвовать в войне только для того, чтобы расплатиться
за предыдущие неудачи. Численность итальянской военной
группировки в Испании постепенно возрастала, достигнув к 1938 году
80 тысяч человек. Управляемые более способными генералами
итальянские войска уже не терпели столь сокрушительных поражений,
но и особенной славы в войне не обрели.
А вот итальянская авиация сумела нагнать ужаса на европейского
обывателя: при самом активном ее участии испанские города
постепенно превращались в развалины. «Воздушный террор» быстро
стал визитной карточкой той войны. Впрочем, внимательные
наблюдатели могли бы отметить, что французы и англичане
испугались намного больше, нежели непосредственно находящиеся
под воздействием авиаударов испанцы, а чисто военное влияние этих
налетов (совершенно не впечатляющих на фоне последовавших
событий Второй мировой войны) было невелико. Кроме того,
итальянские пилоты, среди которых некоторое время летал на
бомбардировщике Бруно Муссолини, отличились в основном только
авианалетами на населенные пункты республиканской Испании и не
особенно впечатляли в воздушных боях. Тем не менее действия
фашистской авиации разительно отличались от успехов сухопутных
войск, что позволило хотя бы немного восстановить престиж
итальянских вооруженных сил.
Гражданская война в Испании стала одним из самых трагических и
кровавых вооруженных конфликтов накануне Второй мировой войны.
Испанцы, задолго до 1936 года привыкшие жестоко расправляться со
своими противниками, теперь охотно проливали кровь – и свою, и
чужую. Еще до начала открытого противостояния уровень насилия в
испанском обществе зашкаливал – он далеко обогнал худший период
борьбы итальянских фашистов и левых, предшествовавший маршу на
Рим. Но Муссолини это мало волновало, куда больше его беспокоило
то, что поход на Иберийский полуостров стоил Италии не только
подмоченной военной репутации, но и огромных расходов. В конечном
счете на войну, которая не принесла империи ни одного квадратного
метра новых территорий, дуче израсходовал не менее 14 млрд лир –
четверть от суммы, потраченной на завоевание Эфиопии. Было ли это
оправданным?
И тогда, и особенно после окончания Второй мировой войны,
превалировали критические оценки: Муссолини ввязался в войну,
надеясь быстро добиться успеха и выиграть столь многое, не потеряв
практически ничего. Франкистский Мадрид так и не стал настоящим
союзником Рима и Берлина – так стоило ли воевать? С точки зрения
дуче – несомненно.
Ошибкой Муссолини стала не поддержка генерала Франко – в
конце концов, альтернативой могла бы стать победа радикальных
испанских левых и возникновение «красной Испании» со всеми
вытекающими из этого последствиями. Ошибкой была новая
внешнеполитическая концепция, неявные контуры которой начали
проявляться еще с середины 1936 года. Как уже говорилось,
Муссолини начал всерьез подумывать о войне с Францией и
установлении итальянского контроля над Средиземноморьем –
абсолютно несостоятельная цель! Италия попросту была не готова к
той роли, которую ей с таким упорством принялся навязывать дуче –
роли мировой державы, способной в одиночку контролировать
Средиземное море.
Муссолини надеялся привлечь под свои знамена Испанию, но если
даже генерал Франко и выступил бы на стороне Италии, то это все
равно не обеспечивало бы победу итальянцев и испанцев над
Францией и Англией. Помимо этого, средства, которые дуче избрал
для достижения своих целей, никуда не годились – итальянское
оружие не покрыло себя славой в Испании, совсем наоборот.
Отсутствие быстрых результатов и «красивых побед», как в
Африке, огромные расходы на новую войну и перспектива долгого
противостояния в Испании, вынуждали к внешнеполитическому
маневрированию. Итальянская дипломатия попыталась вбить клин
между англо-французами, проявляя явные знаки расположения к
Лондону. Но намного большее значение имело начавшееся с осени
1936 года сближение с Германией. В Риме уже поняли, что масштаб
испанской войны и выдвигаемые в связи с ней вызовы потребовали от
Италии слишком больших усилий.
К этому времени дипломатия дуче находила пространство для
внешнеполитических маневров все более и более ограниченным.
Вовсе не случайно то, что этому способствовала не только постоянно
ощущавшаяся Муссолини потребность в видимых успехах своей
политики, но и постепенный отход от подчеркнуто не догматичного
отношения фашизма к вопросам идеологии. Режим постепенно
окостеневал, становясь все менее гибким – в том числе и на
международной арене. Франция из союзника превратилась в почти что
врага, англичане, как и всегда, не демонстрировали особого желания
сближаться с Италией «на равных» (в переводе с языка дуче это
означало потакание его амбициям) – и Муссолини начал посматривать
в сторону Германии, единственной великой державы, чье национал-
социалистическое руководство неизменно и демонстративно
поддерживало Италию.
Между тем, в 1936 году Гитлер ощущал себя намного увереннее,
чем двумя годами ранее. Германская экономика была на подъеме, речь
фактически шла о настоящем «экономическом чуде» – тем более
поразительном, что в 1933–1934 гг. никто, в том числе и сами нацисты,
не ожидал столь быстрых результатов. Вооруженные силы рейха,
сбросившие с себя ограничения Версаля, выглядели уже достаточно
грозно для того, чтобы англо-французы считали для себя опасным
вступать с ними в противоборство без поддержки других стран.
Теперь о Гитлере уже нельзя было говорить как о «младшем
партнере» Муссолини. В то же время фюрер продолжал надеяться
заключить с Италией настоящий союз, смутно рассчитывая привлечь
затем к нему и Британскую империю. Но в отличие от своего
отношения к последней (смеси восхищения ее историей и
потенциальной мощью) к Италии немецкий канцлер испытывал еще и
личные чувства: ему нравилась эта страна и ее диктатор, «настоящий
римлянин» Бенито Муссолини. Гитлер признавался своему окружению
в том, что не верит итальянцам (слишком часто они предавали немцев
в прошлом), но при этом безусловно доверяет дуче как человеку слова.
Колебания Муссолини, уже успевшего разругаться со старыми
союзниками, но еще не обретшего новых, не остались для Берлина
незамеченными. Гитлер верил в то, что гражданская война в Испании
нанесет итальянским отношениям с англо-французами еще больший
удар, нежели завоевание Эфиопии, – и оказался прав. Антагонизм с
французами и скептицизм англичан, не желавших принимать во
внимание возросшее могущество Италии, – поведение, которого
Муссолини терпеть не желал.
Поэтому к немецкой инициативе относительно признания
«мирового статуса» итальянской империи в Риме отнеслись очень
серьезно. Осенью 1936 года, после того как в Испании «естественным
образом» установилась локтевая связь между немецкими и
итальянскими солдатами, в Рим отправился представитель фюрера
Ганс Франк, министр юстиции и типичный деятель новой Германии.
Хотя будущий генерал-губернатор Польши был фигурой не столь уж
значительной, среди не слишком рафинированных нацистов он
выделялся благодаря высшему юридическому образованию и знанию
итальянского языка. В свое время Франк укрывался в Италии после
провала «пивного путча», поэтому и считался знатоком Апеннин.
Юрист из среднего класса легко сошелся с аристократом Чиано. Их
сближали не только характерные для обоих министров истеричность,
слабоволие и довольно скептическое отношение к товарищам по
партии, но и «живость натур». Нацистский министр из Баварии
больше отвечал итальянским представлениям о «народной
дипломатии», нежели немецкий посол в Италии Ульрих фон Хассель,
одинаково отрицательно относившийся к фашистам и национал-
социалистам.
Муссолини принял немца и был польщен переданными ему
уверениями фюрера – неизменно теплые слова со стороны
«болтливого монаха» постепенно начинали оказывать на диктатора
свое воздействие. В личном письме к дуче Гитлер был весьма
прямолинеен – это тоже импонировало Муссолини, уставшему от
«дипломатических уверток» англо-французских политиков. Фюрер не
стал ходить вокруг да около, но ясно указал на то, что Италию и
Германию связывают и историческое прошлое, и идеологическая
близость режимов, и проистекавшее из этой близости намерение
бороться с «азиатским большевизмом». В Испании итальянские и
немецкие солдаты уже плечом к плечу сражаются с «красными»,
причем им приходится противостоять не только коммунистам, но и
вырождающимся капиталистическим демократиям, опустившимся
морально и готовым уже капитулировать перед Коминтерном. Именно
поэтому Италия и Германия, продолжал фюрер, могут полагаться
только друг на друга – если падет один режим, следом рухнет и
другой.
Все это, написанное присущим Гитлеру пафосным слогом, не
могло не понравиться Муссолини, который, в общем-то,
придерживался аналогичных взглядов, одинаково презирая и
«буржуазные демократии», и капиталистов, и марксистов. Оценил
итальянский диктатор и то, что национал-социалистическая Германия
с готовностью признавала не только «особые интересы»
и главенствующую роль Италии в Средиземном море и на Балканах, но
и справедливость итальянских притязаний последних лет. Льстя
тщеславию дуче, Гитлер в своем послании задавался риторическим
вопросом: чем же покорение Эфиопии отличается от завоевания в свое
время англичанами Индии?
Муссолини был тронут и тепло поблагодарил представителя
фюрера, сказав, что никогда не забудет слов поддержки, сказанных в
такое непростое для Италии время. Наконец Франк озвучил главную
цель своего визита: ничто не доставило бы фюреру такую радость, как
принять дуче на земле Германии. Его встретят в рейхе с
распростертыми объятиями в любое удобное для Муссолини время.
Итальянский вождь дал принципиальное согласие, но о конкретных
сроках говорить не спешил: ему хотелось дождаться более
определенных известий из Испании. Если уж ехать – так
триумфатором. А пока – что ж, пусть Чиано слетает к немцам,
прощупает почву, проследит за англо-германским флиртом.
Зять послушно отправился в Германию, где был встречен со
вниманием, значительно превышающим его, и без того немалый,
статус итальянского министра. И хотя Гитлер вскоре начал испытывать
к напыщенному графу глубокую антипатию, в те октябрьские дни 1936
года немцы сделали все, чтобы Чиано прочувствовал дружественность
рейха в отношении новой империи. Им это удалось благодаря
хорошему вину, красивым девушкам и личному обаянию фюрера,
ставшему на время внимательным слушателем англофобских тирад
Чиано.
Польщенный таким обращением граф был настроен благодушно –
скептиком в отношении союза с Германией он станет значительно
позже, и в основном на страницах своего дневника, написанного
задним числом в период, предшествовавший падению фашистского
режима. А осенью 1936 года Чиано был очень рад вписать свое имя в
историю, и, пожалуй, впервые за всю историю своих
взаимоотношений с тестем, выступил с собственной инициативой,
активно убеждая дуче пойти навстречу немцам. В конце концов,
Гитлер прав как минимум в том, что в Испании итальянцы и немцы
уже сражаются бок о бок – так почему бы не оформить действительное
положение договором? К этому времени обе державы окончательно
определились в своем отношении к испанскому вопросу: они признали
правительство Франко и достигли взаимопонимания относительно
будущего Испании. Разумеется, немцы ничуть не мешали дуче
выставлять себя испанским союзником (покровителем) номер один. И
заручившись согласием Муссолини, Чиано подписал в Берлине
соглашение о сотрудничестве с рейхом. Официально речь шла об
испанских делах, но на деле, как и в случае с печально знаменитым
«пактом Молотова-Риббентропа», рамки договора значительно
выходили за пределы Иберийского полуострова. С той же легкостью,
что и в личном послании Муссолини, Гитлер признавал
Средиземноморье зоной интересов Италии, императорский статус
Виктора-Эммануила и прочие абсолютно ничего не значащие для него
вещи. Фюрер, удивительным образом сочетавший в себе
идеалистический фанатизм и практицизм, действовал наверняка:
Германия, не имевшая не единого опорного пункта на Средиземном
море или в Африке, отдавала дуче то, чего сама не имела и не
надеялась приобрести – получая взамен почти гарантированный
итало-французский антагонизм и союзника с мощным флотом, что, по
мнению фюрера, увеличивало шансы Берлина на заключение
джентльменского соглашения с Англией. Стоило ли в этом случае
торговаться из-за императорского титула итальянского короля?
Вернувшийся из поездки граф придал итало-германскому
сближению новый импульс. Дуче, как это с ним частенько случалось,
преисполнился уверенности – прежние колебания были позабыты. В
ноябре 1936 года Муссолини публично озвучил наличие особых
отношений между Римом и Берлином. Выступая перед миланцами, он
говорил о вертикали Рим – Берлин, вертикали, превратившейся в ось,
вокруг которой теперь будет вращаться европейская политика. Перед
приближенными он заходил еще дальше – почему бы итальянцам не
атаковать английский флот? Италия должна господствовать на
Средиземном море, тогда как сегодня она заперта между Гибралтаром
и Суэцким проливом, Корсикой и Бизертой. Легкомысленно причисляя
к будущим противникам еще и Лондон, Муссолини разворачивал перед
слушателями картины разгрома Британской империи – англичане-де
неспособны удержать свои колонии в Африке, тогда как Италия
обладает целой армией свирепых туземных солдат из ливийских,
эритрейских и эфиопских племен. Подхватывая новые настроения на
политическом Олимпе, итальянская пресса обстоятельно живописала
подробности гипотетического конфликта с любым, кто посмеет
выступить против Рима: флоты таких государств, недвусмысленно
говорилось во всевозможных статьях, будут пущены на дно в
считанные дни. Муссолини был доволен агрессивным тоном своей
печати, считая, что расплачивается за насмешливый тон английских
газет, по-прежнему «снисходительно» относившихся к Италии.
Дино Гранди, всегда хорошо чувствовавший настроение дуче, из
Лондона поздравил Чиано с его первыми внешнеполитическими
достижениями. Представлявший фашистский режим в
Великобритании, Гранди не поскупился на похвалу, —
«Ваш недавний визит в Берлин явился международным событием,
за ходом которого британцы смотрели пристально. Тесный германо-
итальянский союз, короновавший дуче на пятнадцатом году его
дипломатических усилий, обеспокоил Англию… если Италия и
Германия станут укреплять этот союз, Британия будет вынуждена
пойти на соглашение с Римом и Берлином одновременно… а это
является основой нашей политики, что вы столь эффективно
продемонстрировали фюреру…
Чем более Италия и Германия будут демонстрировать свое
единство, тем более Англия будет вынуждена вести переговоры с
народами обоих великих фашистских государств… Документы о
создании союза, подписанные вами и Гитлером, должны
рассматриваться по своей эффективности как новый рычаг, который
дуче подвел под старую и скрипучую Европу».
Состоявшаяся весной 1937 года и широко разрекламированная
поездка дуче в Ливию, начавшаяся с телеграммы, столь неудачно
отправленной в штаб экспедиционного корпуса в Испании, тоже
носила достаточно антибританский и антифранцузский характер.
Муссолини торжественно открыл новую автостраду, но в остальном
визит был подчеркнуто политическим. Италия давно уже заигрывала с
арабским национализмом (что не мешало ей в свое время раздавить
ливийских повстанцев), рассчитывая ударить таким образом по
колониальным позициям Лондона и Парижа. Арабские вожди Ливии
преподнесли Муссолини богато украшенный меч и назвали
«защитником ислама». В газеты улетел снимок, на котором дуче гордо
восседал на коне, воздев к небу зажатый в правой руке меч. По его
приказу на ливийско-египетской границе начали приготовления к
возможному броску на Суэц. И все же «историческая поездка»
оказалась не слишком приятной для Муссолини – во-первых, она
совпала с первыми известиями о разгроме итальянского корпуса под
Гвадалахарой, а во-вторых, дуче немало раздражал генерал-губернатор
маршал Итало Бальбо, старый соратник и всегдашний «партийный
скептик». Муссолини знал, что популярный в Италии маршал был
настроен против «новой дипломатии», не особо скрывая своего
критического отношения к министру Чиано и самому диктатору. Тот
факт, что в качестве ливийского наместника Бальбо преуспел, сумев
превратить бунтующую область в образцовую итальянскую колонию,
ничуть не смягчал дуче. На редких кадрах кинохроники,
запечатлевших этот визит, отчетливо заметно недовольство
итальянского вождя. Пройдет совсем немного времени, и дуче навяжет
Бальбо новые законы, сурово отделявшие местное население от
итальянских колонистов.
Между тем, раздосадованный дурными вестями из Испании, где
даже дети позволяли себе смеяться над итальянскими легионерами,
Муссолини приветствовал участие своей авиации в бомбардировке
Герники – небольшого баскского города в Испании. Авиаудар, который
повлек за собой многочисленные жертвы среди мирного населения, не
имел практически никакого военного значения, но оказал огромное
влияние на политику. Во-первых, впервые с начала гражданской войны
в Испании мадридское правительство сумело получить преимущество
в ожесточенной пропагандистской войне с франкистами. Во-вторых,
«ужасы Герники», растиражированные европейской прессой (и
многократно преувеличенные), стали весомым фактором в проведении
«политики умиротворения», позволившей Гитлеру добиться столь
многого от Лондона и Парижа в 1937–1938 гг. Страхи европейцев
перед воздушными налетами играли на руку обоим диктаторам. Для
Муссолини, часто повторявшего известное латинское выражение
oderint, dum metuant («Пусть ненавидят, лишь бы боялись»), это стало
своеобразной расплатой за Гвадалахару. Демонстрируя своим
испанским союзникам свою решимость бороться с «красными» до
конца, он санкционировал расстрел захваченных франкистами
итальянских добровольцев-антифашистов, сражавшихся на стороне
республиканцев.
Тем временем из Германии прибыл новый высокопоставленный
нацист – генерал Герман Геринг, командующий люфтваффе и, по
мнению фюрера, мастер кулуарной дипломатии. На этот раз Гитлер
серьезно просчитался – Муссолини откровенно невзлюбил Геринга, и
эта антипатия вскоре стала взаимной. Дуче раздражало в этом тучном
герое прошлой войны буквально все, да и сам бывший ас не проявил
тех способностей к переговорам, которые ранее приносили ему успех в
германской политике. Генерал оказался настолько бестактным, что
затронул болезненную для дуче австрийскую тему, уверенно заявив о
неизбежном присоединении родины фюрера к рейху. Муссолини,
обычно довольно деликатного в личном общении с иностранным
визитерами, такая амбициозность лишь раздражила. Тем не менее,
несмотря на отрицательное впечатление, вынесенное дуче из встречи с
Герингом, он подтвердил свое намерение посетить Германию в
ближайшее время.
Весной 1937 года диктатор направил в рейх новых эмиссаров –
министра полиции Артуро Боккини и руководителя балилл Ренато
Риччи, которые нашли Германию не только красивой, но и очень
мощной в военном отношении державой. Это благоприятное
впечатление не омрачила даже встреча с нацистским министром
пропаганды Йозефом Геббельсом (согласно итальянской примете
встретить хромого – к несчастью). Рейхсминистр без обиняков связал
последние политические перемены в Европе и мире с необходимостью
установления дружеских связей между Берлином и Римом, ведь «когда
дуче итальянского народа завоевывает Абиссинию, это дает нам
возможность вновь занять Рейнскую область, а когда мы вновь
занимаем Рейнскую область, то совершаем отвлекающий маневр,
который помогает Италии завоевать Абиссинию», – откровенно заявил
Геббельс. Такая безыскусная прямота покоробила итальянцев.
Куда более благоприятное впечатление на визитеров произвел глава
национал-социалистической молодежи Бальдур фон Ширах,
продемонстрировавший Риччи вымуштрованные отряды
гитлерюгенда. Лидер балилл был настолько впечатлен увиденным, что
немедленно организовал обмен опытом, положив начало
многочисленным визитам партийных и государственных деятелей с
обеих сторон. Более рассудительный Боккини остался равнодушным к
партийным шоу нацистов, но и он не мог отрицать отличной военной
подготовки личной гвардии фюрера «Лейбштандарта СС Адольф
Гитлер». На этот раз организатором демонстрации был Генрих
Гиммлер, зловещий руководитель германской полиции и партийных
отрядов СС. Несмотря на свою мрачную репутацию, Гиммлер не
произвел большого впечатления на Боккини и Риччи – слишком
прозаичным и обыденным показался им этот человек в пенсне,
«добрый шеф», неизменно пекущийся о состоянии здоровья
подчиненных.
Итальянских гостей принял и Гитлер. Проницательный шеф
итальянской полиции отметил фанатизм фюрера, посчитав это
потенциально опасной чертой, а вот германского министра
иностранных дел барона фон Нейрата он счел куда более солидной
персоной, чем остальных представителей национал-социалистической
верхушки рейха. Вожак же фашистской молодежи был в восторге и от
фюрера, и от образцового германского порядка, и от высоких
социальных стандартов. Оценка визитерами рейха как первоклассного
индустриального государства развеяла остававшиеся у Муссолини
сомнения. Он решился посетить Германию с визитом.
Заранее оговорив, что он будет в форме (цивильная одежда
становилась ему все более «тесной»), Муссолини собирался как
следует «прочувствовать» Германию и немцев. Трудно сказать,
насколько ему это удалось, но поездка стала для дуче знаковым
событием.
Никаких официальных соглашений в ходе этого визита заключено
не было, но впечатления, вынесенные итальянским вождем из
путешествия по рейху, разом свели на нет остававшиеся еще контакты
с англо-французами.
Если экономический кризис 1929 года, завоевание Эфиопии и
война в Испании разделили фашистский режим и «буржуазных
плутократов» из английского и французского правительств, то
германская поездка буквально бросила дуче в объятия Третьего рейха.
В дальнейшем Муссолини будет терзаться сомнениями, опасениями,
предпринимать различные маневры, но уже не свернет с выбранного
пути. Внутренне, эмоционально, союз фашистов с нацистами был
заключен именно тогда, осенью 1937 года. Что же так впечатлило
Муссолини?
Безусловно, красота пейзажей Германии, великолепная архитектура
старинных городов, богатая история и культура, ее трудолюбивый,
творческий народ не могли не произвести огромного впечатления на
дуче, тяготеющего ко всему масштабному и величественному. Но ведь
дело было не только в этом. Муссолини нашел в рейхе именно то, чего
он тщетно искал и в своей, и в других странах: сочетание
индустриальной и военной мощи, дисциплины, блестящей
организации с пропагандистскими возможностями нового времени.
Немцы показались ему воплощением порядка и силы – двух черт,
которых, как был убежден Муссолини, итальянцам остро не хватало.
Итальянский поезд пересек германскую границу 24 сентября 1937
года – в Мюнхене фашистского вождя ожидал Гитлер,
запланировавший для дуче целый комплекс торжественных
мероприятий. С первых же мгновений в Баварии Муссолини должен
был заметить и мощь «новой Германии», и радушие, с которым в рейхе
еще не встречали ни одного итальянца.
Проезжая мимо небольших городков и украшенных итальянскими
флагами станций, дуче провел время в компании с уже знакомым ему
Гансом Франком и «совестью партии», заместителем фюрера
Рудольфом Гессом – ограниченным партийным функционером,
неизменно нагоняющим на окружающих тоску. К счастью для
Муссолини, после въезда в Баварию его поезд прибыл в Мюнхен
довольно быстро.
Гитлер использовал все свое обаяние, остальное довершила
тщательная подготовка – дуче увидел Мюнхен, ревущую от восторга
толпу и безупречно ровные шеренги солдат, вид которых отвечал его
представлению о настоящей армии. Даже случавшиеся накладки не
испортили ему настроения. Спустя годы Ракеле Муссолини в мемуарах
передавала тогдашний настрой своего мужа:
«Во время военного парада тамбурмажор в какой-то момент сделал
неловкое движение, и его палочка полетела в голову следующего за
ним всадника – солдата. Его лошадь закусила удила и побежала вскачь
прямо перед правительственной трибуной. Гитлер засмеялся, я – тоже.
После он доверительно сказал мне: «Кто знает, как это обернется дан
бедняги солдата? Теперь вся отличная немецкая организация придет в
движение. Генерал накажет полковника, полковник накажет майора,
майор – капитана, капитан – лейтенанта, лейтенант – адъютанта,
адъютант – сержанта, сержант – капрала и наконец… бедный солдат!
Он получит сполна!»
Не обошлось и без других курьезов – в Мюнхене дуче произвел
фюрера в «почетные капралы» фашистской милиции, что дало
немалую пищу для злословия острякам. Впрочем, вряд ли капрал
Муссолини собирался оскорбить ефрейтора Гитлера – сам он с
гордостью носил форму чернорубашечников, да и на дворе стояла
новая эпоха, и награждать друг друга званиями фельдмаршалов, как
это частенько бывало до Мировой войны, «народным вождям» было не
к лицу. В то же время итальянский вождь оценил жест Гитлера,
поселившего своего гостя в мюнхенском «Принц-Карл-Паласе» –
некогда резиденции баварских королей, а после 1918 года – премьер-
министров.
Вместе с Гитлером дуче посетил место упокоения «мучеников
национал-социалистического движения! – шестнадцати членов партии,
погибших во время «пивного путча» 1923 года. В свое время
Муссолини иронизировал по поводу неудачи «баварского политика»,
мало кому известного за пределами Германии, теперь же со строгим и
торжественным выражением лица он возлагал венки на саркофаги,
расположенные в двух помпезных «Храмах Почета».
Затем дуче побывал в индустриальном сердце рейха, в Рурской
области – где творческий и организационный гений нашел свое
воплощение в металле и камне. После состоялись военные маневры в
Северной Германии, и наконец – поездка в Берлин. Нацисты без
малейших проблем добились нужного им эффекта: дуче был потрясен
видом ухоженных и уютных городов, по нарядным улицам которым
маршировали, печатая шаг, вышколенные солдаты вермахта. Мало что
в жизни радовало Муссолини так, как военные парады, – и немцы
сполна позволили ему насладиться этим зрелищем.
К тому времени, когда дуче оказался в Берлине, он уже полностью
проникся величием рейха. Сопровождавший его фюрер избегал любых
неприятных гостю тем, предпочитая распространяться лишь о том,
какого несгибаемого защитника от мирового коммунизма нашла себе
Европа в лице Муссолини, столь блистательно выступившего на поле
боя в Испании. Дуче слушал эти комплименты рассеянно – больше
всего во время этой поездки он походил на ребенка из бедной семьи,
внезапно оказавшегося в магазине игрушек, среди любимых
солдатиков. Как же он наслаждался этим визитом!
Даже Герингу не удалось навредить крепнущей итало-германской
дружбе, хотя руководитель люфтваффе все-таки сумел нагнать на
Муссолини немалую тоску во время демонстрации своего берлинского
дворца. Столичные заводы рейха поразили дуче слаженностью хорошо
устроенного механизма, а потсдамский дворец прусского короля
Фридриха II удивил величественной простотой. Но более всего
впечатлила и растрогала дуче реакция берлинцев и съехавшихся по
такому случаю в столицу сотен тысяч жителей рейха на его речь,
произнесенную на немецком.
Овациям не помешало ни волнение оратора, ни плохое знание им
языка, ни отвратительная погода (ливень и гроза заглушали голос
дуче). Мало кто из почти миллиона (если верить нацистской печати)
присутствующих и десятков миллионов радиослушателей понял хоть
что-то из выступления Муссолини, но это не помешало толпе
приветствовать итальянского гостя бурными овациями. Промокший,
но довольный дуче рассказывал потом своим близким и соратникам,
как легко сумел он достучаться до немецких сердец. Впрочем, нет
сомнений в том, что реакция присутствующих была такой же, даже
если бы он говорил на китайском или просто размахивал бы руками.
Выступая на олимпийском стадионе в Берлине, Муссолини сказал,
что фашизм обрел теперь друга, а фашистская этика подразумевает,
что «если у меня есть друг, то я пойду с ним до конца». Италия и
Германия отныне не победитель и побежденный, но два
дружественных режима, идеологически противостоящие
«прогнившим» западным демократиям. И прежде всего – англо-
французским, попытавшимся своими санкциями уничтожить фашизм
в 1935 году. Дуче был абсолютно искренен, когда заявил Гитлеру, что
их страны связаны отныне союзом, разрушить который невозможно –
он выше, чем любые бумажки, подписываемые дипломатами. Так оно
и было.
С насмешками в адрес «заальпийских варваров» было тут же
покончено – с 1937 года на кадрах новостной кинохроники
итальянские военные парады или маневры все чаще
демонстрировались в сопровождении австрийского марша «Принц
Евгений», а газеты получили указание избегать тем итало-германских
конфликтов прошлого – что времен Гогенштауфенов, что
Гогенцоллернов. Муссолини лично позаботился о том, что прошлое не
помешало созданию нового союза двух тоталитарных режимов.
И – конечно же! – едва вернувшись из Германии дуче немедленно
приказал чтобы итальянские пехотинцы переняли у немцев их
знаменитый «гусиный шаг», находчиво переименовав его в римский. В
конце концов, заявил он, гуси Рим спасли, а нацисты-де и так обязаны
ему своим партийным приветствием.
Находчивый Гранди и тут не упустил возможности одобрительно
отозваться об очередном решении дуче: описывая в личном послании к
Муссолини собственные впечатления от изменений в итальянской
шагистике, граф Мордано поднялся до подлинных литературных
вершин, —_
«Тряслась земля под глухим грохотом, или, точнее, под ударами
молота, под ногами легионеров. Я видел чернорубашечников совсем
близко; когда они шли по-римски, их глаза сверкали, их губы были
плотно сжаты, на лицах появилось новое выражение – не просто
воинственное, а выражение удовлетворенной гордости, с которой
молотобоец опускает свой молот и разбивает голову врага.
Действительно, после первых десяти или двенадцати шагов рокот
начал нарастать, как эхо ударов молота в ушах молотобойца удваивает
свою силу.
То, что я раньше видел в Берлине, и то, что я довольно часто вижу
в Лондоне сейчас, не может сравниться с этим. Тесные порядки,
которым вы обучили своих солдат, превосходны и уникальны. Этим
утром Ваши солдаты в своих униформах стального цвета
воодушевленно маршировали, демонстрируя стальные мускулы. Это
не было похоже ни на англосаксонский «балет», ни на тевтонские
«катапульты». Это была монолитная сталь, мощная масса, как у
немцев, но не из чугуна, а из вибрирующего металла. Это наиболее
сильный инструмент народной педагогики, который Вы когда-либо
создавали».
Но далеко не все были столь же комплиментарны: демонстрируя
недовольство военных, маршал де Боно язвительно высмеял «парады
карликов с одеревенелыми шеями» – по его мнению, то, что годилось
для немецких солдат, не подходило итальянским. Дуче не простил
этого пожилому маршалу и заочно ответил ему грубостью о стариках,
уже непригодных к плацу. Но итальянские солдаты были солидарны с
де Боно, а не с дуче – в армии и фашистской милиции «римский шаг»
был сразу же принят в штыки.
Однако, возвратившись домой убежденным германофилом,
Муссолини привез с собой не только утомительную для итальянской
армии немецкую муштру, но и «расовые законы». Расизм стал частью
фашистской доктрины еще в 1935 году, но теперь к чернокожим и
арабам добавились евреи, которых в Италии насчитывалось около
сотни тысяч. Раньше их жизнь на полуострове протекала без особых
проблем, но постепенно все поменяется самым радикальным образом,
хотя мало кто в те осенние дни 1937 года мог предвидеть эшелоны с
итальянскими евреями, которых увозили в нацистские «лагеря
смерти». Пока же о полноценном «государственном антисемитизме»
речь еще не шла, хотя наиболее проницательные или пессимистично
настроенные наблюдатели уже могли предвидеть, что начавшийся
между фашистами и нацистами медовый месяц не принесет
итальянским евреям ничего хорошего.
Державы Оси неуклонно сближались. С 1937 года взаимные
визиты фашистских и нацистских иерархов стали обыденностью.
Военные, партийные и общественные деятели запросто ездили друг к
другу, при этом организуя встречи с неизменной помпой, столь
присущей обеим странам. Впоследствии к мужчинам присоединились
дамы – жены представителей партийной элиты тоже вносили свою
лепту в итало-германские отношения. Ничего похожего с англо-
французскими союзниками у фашистов никогда не было – дружба
между Римом и Берлином крепла день ото дня.
Вскоре фюрер отправил в Италию своего «верного Генриха» –
Гиммлера. Но в то время как нацистский «идеалист» Гиммлер с
удовольствием предавался собиранию древностей, его заместитель
Рейнхард Гейдрих не отказал себе в удовольствии посетить «девочек».
Впрочем, даже развлекаясь с проститутками, он оставался самим
собой (то есть нацистским полицейским) и сумел оценить
потенциальную ценность борделя в качестве источника информации.
Были и другие высокопоставленные визитеры, укреплявшие
взаимоотношения между немецким национал-социализмом и
итальянским фашизмом.
Впрочем, не все выносили из своих поездок благоприятные
впечатления – начальник итальянского Генерального штаба маршал
Бадольо заявил дуче, что немецкие военные маневры не сравнятся с
аналогичными в Италии, а министр обороны рейха фельдмаршал фон
Бломберг нашел фашистскую армию сбродом из дурно обученных
солдат и милиционеров. Разумеется, это высказывание не
предназначалось для печати. Еще один немецкий офицер, Эрих фон
Манштейн, будущий фельдмаршал, в своих мемуарах передает
впечатления, полученные им в 1936 году при посещении Италии в
составе немецкой военной делегации:
«Пригласив нас сопровождать его, Муссолини обошел парадный
строй. Затем мы стали свидетелями доселе невиданного зрелища.
Муссолини занял место внутри образованного войсками
четырехугольника, неподалеку от небольшого дирижерского пульта, на
который по очереди взбирались полковые дирижеры для того, чтобы
управлять исполнением песен всей дивизией. Солдаты действительно
пели очень хорошо, и у Муссолини было довольное выражение лица. В
нескольких шагах от него стоял командир дивизии, уже немолодой и
слегка располневший мужчина, ужасно страдавший от невыносимой
жары. Однако под взглядом диктатора и он пел вместе со своими
солдатами. Было такое впечатление, что пел он исключительно ради
своей военной карьеры.
В военном отношении маневры не представляли собой ничего
особенного. Нам так и не удалось познакомиться с формами и
методами работы штабов итальянской армии. Мы также не поняли,
был ли весь ход маневров расписан заранее, или же в действиях
участников все-таки были элементы импровизации. Зато мы убедились
в том, что итальянские солдаты в большинстве своем испытывают
неприязнь к «чернорубашечникам», которые в ходе маневров
продемонстрировали полное отсутствие каких-либо военных знаний и
навыков, а составленные из них батальоны действовали из рук вон
плохо. Если бы не блестящие действия берсальеров, лишний раз
подтвердивших свое право именоваться элитой армии, то нам
пришлось бы считать время, проведенное на маневрах, потерянным
зря».
Несмотря на взаимный скептицизм со стороны военных,
политическое руководство обеих стран твердо придерживалось нового
курса. Поздней осенью 1937 года Италия вступила в
«Антикоминтерновский пакт» – идеологический блок против
«мировой революции», созданный годом ранее Германией и Японией.
Ради этого, в общем-то, бессмысленного для Италии союза Муссолини
легко пожертвовал давними и дружественными отношениями с
Китаем, а десятилетиями враждебная к Японии итальянская пресса
переменилась, как по мановению волшебной палочки, развернувшись
на 180 градусов. Зато к антифранцузской пропагандистской кампании
добавилась теперь и антибританская – она велась с меньшим азартом,
но фактически не прекращалась вплоть до 1940 года.
В то же время, Берлин и Рим, признавшие режим генерала Франко
законной испанской властью, сделали все, чтобы инициированная
Англией политика «невмешательства» в гражданскую войну
выродилась в пародию на саму себя: в конечном свете в войну на
полуострове вмешались все. Итальянцы действовали уже открыто –
помимо военных операций экспедиционного корпуса и налетов
итальянской авиации Муссолини приказал своим подлодкам
активизироваться в районе республиканских портов Испании и без
разбора топить все «подозрительные суда». Англичане, быстро
установившие, кто стоит за этими нападениями на корабли
«нейтралов», пригрозили ответить на необъявленную морскую
блокаду, но Муссолини не уступил, заодно вернувшись к планам
внезапной атаки на британскую военно-морскую базу на Мальте.
Теперь дуче не боялся нападения англичан – он-де сам будет
определять момент для начала войны.
Под конец уходящего года Италия покинула Лицу Наций, несмотря
на то что она являлась одной из стран-основательниц и постоянным
членом Совета Лиги. Муссолини преподнес это как месть за санкции
1935 года, но всем было очевидно, что он пошел на этот шаг из
солидарности с Германией и Японией, вышедших из Лиги еще в 1933
году.
Контуры грядущего проступали все отчетливее.
Глава девятая
Тоталитаризм (1934–1938)
«Фашизация Италии» и тоталитарное государство: идеология и
практика диктатуры. Массовые организации режима и поиск
«фашистского стиля». «Расовая доктрина».
После победы над Эфиопией фашистский режим (в первую очередь
речь идет о партийной и государственной бюрократии) преисполнился
уверенности в собственных возможностях – военная кампания
легитимизировала государство Муссолини в не меньшей степени,
нежели неофициальный союз партии и монархии, заключение
конкордата, парламентские выборы 1929 года или создание
«корпоративного государства». Доказанная на деле (то есть в Африке)
эффективность вооруженных сил страны и ее административного
аппарата, а также продемонстрированный нацией «боевой дух» дали
фашистам основания утверждать, что Италия движется в правильном
направлении – к созданию такого общественного устройства, при
котором, говоря словами Муссолини, все будет происходить «в рамках
государства» и «ничего вне государства, ничего против государства».
Тоталитаризм – политический режим «новой Италии» – термин,
возникший в 1923 году благодаря Джованни Амендоле, одному из
первых решительных противников фашизма. Умный, жесткий и
несколько отстраненный Амендола был малоизвестным политиком,
представителем достаточно малочисленной на Юге когорты
итальянских либералов. Он оказался провидцем: сумев подняться над
партийной суетой начала 20-х годов, он предсказал финал пути,
вступить на который призывал Муссолини.
Открыто презиравший дуче и фашистскую практику, отличавшийся
острым как бритва языком, Амендола быстро заслужил ненависть у
чернорубашечников – однако запугать храброго депутата было не так
легко. Почувствовав в этом упрямом южанине настоящего, готового к
борьбе врага, фашисты решили просто ликвидировать его, но
Амендоле удалось пережить первое покушение в 1923 году и стать
одним из лидеров Авентинского блока, возникшего после убийства
Маттеотти. Отрицавшего как фашистскую, так и коммунистическую
идеологию оппозиционера чернорубашечники жестоко избили летом
1925 года – нападавшими командовал Карло Скорца, еще один
журналист в фашистском движении. Не сломавшийся и не
отказавшийся от своих взглядов Амендола скончается в следующем
году, не сумев оправиться от последствий избиения, а Скорца сделает
прекрасную карьеру в фашистской политике. По мнению Муссолини,
именно такие люди были необходимы и его партии, и Италии.
Хотя дуче и его соратники охотно приняли на службу термин
«тоталитаризм», попросту переиначив первоначальный смысл,
вложенный в него Амендолой (который не видел во всеобъемлющем
диктате государства или правящей партии над общественной жизнью
Италии ничего хорошего), – степень достигнутой «тотальности»
всегда казалась им недостаточной. Партийная идеология прямо
указывала на это, говоря, что государство «невозможно ограничить
задачами порядка и охраны, как этого хотел либерализм… государство
есть внутренняя форма и норма, дисциплинирующая всю личность и
охватывающая как волю ее, так и разум». Фашизм не должен
ограничиваться исключительно политической ролью, он «не только
законодатель и создатель учреждений», но и «воспитатель и двигатель
духовной жизни». В конечном счете задачей нового государства было
«переделать не форму человеческой жизни, но ее содержание, самого
человека, характер, веру». Таких грандиозных целей, конечно же,
нельзя было добиться без тотального контроля над обществом.
Не говоря уже о партии, значительная часть которой по-прежнему
считала «фашистскую революцию» незавершенной, не слишком
доволен был и Муссолини, продолжавший видеть в итальянцах
слишком «плохой материал» для рук такого великолепного скульптора,
каким он себя считал.
Его мнение о все еще «недостаточной мужественности», нехватке
решимости к борьбе и неготовности к трудностям будущей войны у
итальянцев еще более укрепилось после того впечатления, какое
произвел на дуче намного более организованный германский
тоталитаризм с его национал-социалистической партией и
«фюрерским государством». Немцы, с прискорбием заявлял
Муссолини, организованны сами по себе, по своей природе, вся их
история – это пример верного служения государству и своим князьям,
даже никуда не годным, тогда как итальянцы избалованны,
развращены полутора тысячелетиями безвластия, когда их небольшие
государства были игрушками в руках мощных соседей. Из-за этого
жители Апеннин утратили и воинский дух, и уважение к власти
вообще. Они приучились подсмеиваться над собственными
правителями, не верить им и бунтовать при каждом удобном случае –
эту нацию болтунов надо взять в оборот, вновь и вновь повторял
Муссолини. «Итальянец должен воспитать в себе закаленного,
безжалостного, полного ненависти гражданина, и чем менее
привлекательным он будет, тем лучше» – таким было требование
«новой эпохи».
Люди – вот главная задача, вот главная проблема для режима, и
решать эту проблему нужно начиная «с корней» – то есть готовить
будущих фашистов «с младых ногтей». Нынешнее поколение уже не
удастся перевоспитать до конца, но молодежь – это будущее, и дуче
был преисполнен решимости утвердить это будущее за фашизмом. В
20-х годах фашисты унифицировали политическую и общественную
жизнь страны, теперь пришло время заняться детьми.
Муссолини не был оригинален в этом желании. О принципах
нового воспитания первым еще в 1919 году заговорил футурист
Филиппо Маринетти, рано отошедший от партийных дел «сан-
сеполькрист», но вплоть до начала второй половины 20-х годов всерьез
заняться подрастающим поколением попросту было некогда.
Благополучное разрешение «кризиса Маттеотти» вполне наглядно
продемонстрировало устойчивость фашизма и то направление, в
котором отныне предстояло развиваться Италии, и дуче теперь обрел
возможность обратить свой взор на самых маленьких итальянцев.
«Молодежь будет нашей», – заявлял он еще в середине 20-х. Взяв в
качестве примера английское движение скаутов, которое, по мнению
Муссолини, готовило будущих колониальных администраторов и
авантюристов для Британской империи, диктатор поручает
организацию национального фашистского молодежного движения
Ренато Риччи. Ему было приказано «подготовить новое поколение,
крепкое физически, чистое духовно, которому можно было бы вполне
доверить священное наследие величия родины».
В те годы Риччи занимал видное место в фашистской иерархии, не
только являясь представителем высшей партийной администрации, но
и обладая при этом «красивой биографией», в которую входило и
добровольное участие в Мировой войне, и поход на Фиуме вместе с
Д’Аннунцио. Молодой, энергичный и фанатично преданный вождю,
Риччи был признан отличной кандидатурой для роли партийного
вожака молодежи. И действительно, он проявил себя если не
блестящим, то весьма предприимчивым руководителем.
Ему досталось трудное хозяйство. До 1926 года у фашистов уже
имелись отряды из симпатизирующих движению студентов и
подростков 10–14 лет, но эти структуры нельзя было назвать ни
массовыми, ни хорошо организованными. Они во всем уступали и
итальянским скаутам, и католическим юношеским организациям.
Риччи удалось изменить это.
В апреле 1926 года в Италии появилась организация балилл,
получившая свое название в честь одного генуэзского мальчика
(«балилла» на генуэзском диалекте и означает – «маленький
мальчик») – в 1746 году с его метания камней в австрийских солдат
начался городской бунт. Храбрый поступок маленького генуэзца
(скорей всего являвшийся типичной «городской легендой») был
признан наглядным примером того, как должны при необходимость
поступать все юные итальянцы.
Новая структура стремилась охватить каждого ребенка, подростка
и юношу – членство в ней начиналось с 6 лет и заканчивалось в 21 год.
Вначале самые маленькие итальянцы становились «сыновьями» или
«дочерьми волчицы» – той самой, что когда-то спасла от смерти
Ромула и Рема, основателей Рима. По достижении восьмилетнего
возраста мальчики переходили в отряды балилл, а годом позже девочки
оказывались среди «маленьких итальянок». В то время как девочкам
отводилась роль помощниц по хозяйству и их учили всему тому, что
пригодится будущей жене и матери, мальчикам вручали маленькие
деревянные винтовки, черные рубашечки и фески, как у
прославленных фашистских милиционеров. И теперь детвора гордо
парадировали в них по улицам в качестве «мушкетеров Балиллы».
Четырнадцатилетних юношей зачисляли в «авангард», а девушек –
в «молодые итальянки», в 21 год они уже имели право вступать в
партию.
Будущие фашисты и фашистки клялись защищать режим и
королевство – в пылу усердия Риччи даже включил в процесс
инициации специальную молитву, где говорилось о вере «в дуче,
создателя чернорубашечников, и в Иисуса Христа». Но поскольку
предложенный текст был явной аллюзией на Апостольский символ,
эта практика не прижилась. Зато никто не спорил с тем, что
Муссолини – величайший человек в мире и один из самых
выдающихся правителей в истории.
Требование властей «одухотворить идеалами фашизма» новые
молодежные структуры внедрялось в жизнь неукоснительно и с
примерным тщанием. Уже с шести лет от роду «фашисты завтрашнего
дня» учились грамоте, выводя на бумаге лозунги вроде «Да
здравствует наш ДУЧЕ Бенито Муссолини!». Детям внушали, что в
1922 году Италия находилась на краю пропасти, в которую ее толкали
внешние и внутренние враги, но, к счастью, нашелся человек, спасший
страну в последний момент, а затем вновь сделавший ее великой, как
во времена Римской империи. И теперь обязанность детей – стать
достойными помощниками в борьбе, которую дуче ведет ради счастья
всех итальянцев и величия новой империи. А посему они должны
были не только научиться читать и писать, но и развивать мышцы –
настоящий фашист одинаково хорошо умеет владеть винтовкой и
грамотой! Под руководством наставников не менее часа в неделю
отводили для специальной военно-спортивной подготовки будущих
солдат, столь же «храбрых, как Муссолини, и доблестных, как король».
Орацио Бочча в своей «Истории беспризорника» передает атмосферу
тех субботних дней, когда маленькие балиллы демонстрировали свои
успехи в строевой подготовке, участвуя в торжественных
мероприятиях наравне со взрослыми:
«Суббота посвящалась чествованиям дисциплины и режима в
параде, к вящей славе империи. Учителя отвечали за присутствие всех
учеников, начальники контролировали явку подчиненных. Отсутствие
было возможно только по уважительной причине.
Мне было семь лет, я был «сыном волчицы» и не успел в
дальнейшем перейти на следующие уровни детской фашистской
организации: мушкетер, авангардист, фашист. Сбор на парад был во
дворе школы, напротив городских скверов, рядом с набережной.
Маршировали школьники, маршировали рабочие, все – под звуки
барабана. Мы, мальчишки, строго порознь от «маленьких итальянок».
Маршрут от школы проходил до префектуры, сегодня там
администрация провинции.
Мне полагалось играть на трубе при поднятии флага. Позади меня
всегда топал мальчонка, у которого никак не получалось попадать в
шаг или хотя бы не пинать меня при этом. Однажды он пнул меня до
крови, и я, разозлившись от боли, повернулся и дал ему по голове
своей трубой, да так, что та сплющилась».
К счастью, не все шествия заканчивались столь печально – в
подавляющем большинстве случаев такие мероприятия проходили с
неизменным успехом и пользовались большой популярностью у
горожан вплоть до начала Второй мировой войны.
Сегодня, после пережитого человечеством страшного опыта
тоталитарных режимов, их методы всеобщего контроля над сознанием,
в том числе путем создания массовых детско-юношеских организаций,
хорошо известны. К структурам вроде итальянской балиллы,
немецкого гитлерюгенда или советской пионерской организации
сегодня принято относиться с известной долей иронии и
пренебрежением. При этом обычно подразумевается, что такое же
отношение было присуще и тем, кто состоял в этих молодежных
объединениях. Это в корне неверно. В фашистской Италии и Третьем
рейхе вышеупомянутые организации пользовались огромной
популярностью у молодежи. Более того – членством в них гордились.
И достичь подобного эффекта или объяснить его одними лишь
методами государственного вмешательства никак нельзя.
Практика создания подобного рода массовых молодежных
организаций была практически неизвестна поколениям, жившим до
ХХ века. Детей строго отделяли друг от друга как по гендерному, так и
по классовому принципу – теперь же эти барьеры были сломаны. Мало
кто из современных исследователей согласится непредвзято признать,
какую значимую роль сыграли фашистские, нацистские или
коммунистические молодежные структуры в эмансипации женщин или
формировании «общенационального пространства».
Парады или идеологическая муштра не казались тогда слишком
высокой платой за освобождение от давно изживших себя школьных
правил и появление новых возможностей для самореализации на
политическом и общественном поприще. Разумеется, фашистское или
национал-социалистское воспитание было до примитивности
ограниченным по замыслу: в конечном счете все сводилось к
подготовке бойцов и будущих жен и матерей солдат. Но эта
ограниченность системы обманчива – в своем практическом
воплощении она была намного шире.
Для мальчишек из миланских трущоб, получивших возможность на
месяц выбраться на солнечные пляжи Южной Италии и познакомиться
там со своими сверстниками со всех концов страны, такая поездка
значила больше, нежели бормотание учителей о том, что Италии
необходимы новые колонии. Для покинувших мрачные стены
монастырской школы сицилийских девочек, чьи предки веками не
ездили дальше соседней деревни или небольшого городка, увидеть
Рим или Венецию было новым и волнительным опытом, значение
которого трудно переоценить. Этим маленьким католичкам,
воспитанным в суровых семейных традициях, организация балилл
предоставляла много новых возможностей, о которых девочки раньше
и мечтать не могли. Аристократы могли сколько угодно подсмеиваться
над «забавами бедняков», но сами они ничего не могли предложить
взамен – фашисты же давали не только стипендии на учебу,
возможность заняться спортом или отдохнуть за государственный счет,
но и шанс вырваться из узкого мирка, ограниченного бедностью и
социальным статусом. Фашизм открывал молодежи дорогу в новый
мир, даже несмотря на накладываемые режимом шоры.
Особенно наглядно этот дуализм проявлялся в спортивных
остижениях «новой Италии». В полном соответствии с
идеологическими требованиями («Больше участников, меньше
болельщиков!»)
занятия спортом должны были стать и массовыми, и популярными,
без этого невозможно было достичь конечной цели – превосходных
физических качеств жителей восстанавливаемой Римской империи.
Декларируя милитаристскую, по сути, задачу, на практике режим
инициировал весьма полезный для всей нации процесс
общегосударственной популяризации физической культуры. Были
построены десятки новых стадионов и бассейнов, организованы
соревнования по популярным в Италии и мире видам спорта. И то, что
еще недавно было дорогим хобби для круга избранных, стало
доступно миллионам обычных людей. Следует ли теперь считать
«идеологическую плату» за все это такой уж высокой? Иначе говоря,
пропагандистская безвкусица ура-патриотических лозунгов, в
бесчисленном количестве сопровождавших такого рода спортивные
состязания, не должна затенять тот безусловный успех, которого
фашистам удалось достичь в этом направлении.
Тем не менее долгое время Риччи не удавалось добиться
абсолютной монополии фашистского режима на воспитание
подрастающих поколений – хотя с середины 20-х годов все
неправительственные молодежные структуры были постепенно
распущены (кроме католической), итальянский фашизм еще не не был
готов к тому, чтобы поголовно и принудительно записать всех детишек
в сыновья и дочери волчицы. Не был реализован главный для
тоталитарного режима принцип – система еще не была
всеобъемлющей. Родители могли пока выбирать – отдавать сразу своих
чад на «воспитание в фашистском духе» или подождать, пока они
будут автоматически зачислены в балиллы в возрасте 14–15 лет.
Несмотря на эту относительную, столь нехарактерную для диктатур
свободу выбора, метод кнута и пряника позволил балилле стать одной
из самых массовых организаций Италии – между 1926–1927 гг., еще до
запрета остальных молодежных движений, ее численность
увеличилась в двенадцать раз, перешагнув миллионный рубеж, а в
1930 году в структурах балиллы насчитывалось уже больше трех
миллионов детей.
И все же до столь желаемой фашистами «тотальности» было пока
еще далеко. Приходилось агитировать молодежь вступать в ряды
балилл при помощи культмассовых мероприятий, заманивать
бесплатными путевками в летние санатории, красивой формой и тому
подобными стимулами. Проще было убедить родителей, в первую
очередь работников государственных учреждений либо членов
фашистской партии, но и это охватывало далеко не всех. Поэтому
осторожная фронда в виде нежелания записывать детей в фашистскую
организацию была достаточно распространенной вплоть до второй
половины 30-х гг. Продолжали функционировать и закрытые
структуры для детей элиты, распущенные, но не прекратившие своей
деятельности скауты, католическая организация молодежи и другие
осколки унифицированной фашистским катком общественной жизни
Италии. Это предоставляло известную свободу для тех, кто не желал,
чтобы его ребенок воспитывался в духе «нового времени».
Однако вплоть до 1937 года у диктатора не было особых претензий
к возглавляемому Риччи движению: Италия шла от успеха к успеху,
поэтому о «проблемах воспитания» Муссолини пока не задумывался.
О балиллах заговорили после того, как в марте 1937 года дивизии
итальянского экспедиционного корпуса, укомплектованные молодыми
легионерами-чернорубашечниками, были наголову разбиты в Испании.
Вчерашние «волчата», старательно выводившие в своих тетрадках
лозунг «Итальянская армия – самая храбрая в мире», оказались никуда
не годными солдатами. Муссолини, для которого это поражение стало
новым и весьма неприятным опытом, отреагировал характерным для
него образом – объяснил случившееся прискорбной нехваткой боевого
духа у своих солдат, виной чему была слабая идеологическая
подготовка и дурно поставленная работа с молодежью.
Звезда Ренато Риччи закатилась – он потерял свой пост,
отправившись на почетную, но безвластную должность министра
корпораций. Дуче поручил важнейшую задачу воспитания новых
поколений главному партийному администратору, первому секретарю
Акилле Стараче. Прежнюю организацию упразднили, а ее структуры
влились в «Итальянскую ликторскую молодежь», получившую свое
название от древнеримской должности ликтора (чиновника для особых
поручений, выполнявшего преимущественно церемониальные
функции). Членство в этой организации отныне было обязательным
для всех итальянских детей начиная с шестилетнего возраста. Но в
остальном на практике мало что изменилось. Маленькие «мушкетеры
Балиллы» продолжали с важностью маршировать по площадям и
улицам своих городов, торжественно провозглашая: «Во имя Бога и
Италии клянусь выполнять приказы дуче и отдавать все силы и, если
понадобится, кровь во имя фашистской революции» – так звучал текст
присяги ликторской молодежи.
И в хорошем, и в плохом новая организация походила на старую:
увеличилась лишь военная компонента. Детям частенько показывали
грозные танкетки или водили с экскурсией на военные суда, но ничего
удивительного в этом не было. На дворе стояла вторая половина 30-х
годов – фашистский режим становился все более крикливо-
милитаристским, что отражалось не только на учебном процессе, но и
на всей школьной атрибутике. Все чаще на обложках тетрадок или
дневников итальянских школьников появлялись изображения военной
техники, фото победоносных полководцев (и прежде всего, конечно
же, дуче!) и всё прочее на военно-историческую тематику, ей же все
чаще были пронизаны сюжеты детских книг или настольных игр.
Схожие процессы милитаризации сознания подростков происходили и
в СССР, и в нацистской Германии. Заявляя о том, что «фашистское
образование должно быть образованием для битвы», исполнительный
Стараче действовал в духе времени и пожеланий своего шефа,
бесконечно повторявшего на все лады о необходимости превратить
итальянцев из нации музыкантов, философов и поэтов в нацию
пехотинцев, танкистов и летчиков. Школьные учителя, почти
поголовно состоявшие в партии, и университетские профессора,
разделявшие бремя преподавания с представителями партии, обязаны
были способствовать этому под угрозой увольнения. Занятия в школах
начинались с торжественного исполнения партийного гимна и
«римского приветствия» национальному флагу, но и в собственно
учебном процессе значительное место занимала идеологическая
подготовка будущих фашистов. Если самые маленькие школьники по
слогам читали напечатанные в их учебниках бесхитростные
предложения вроде «Бенито Муссолини очень любит детей – дети
Италии очень любят своего дуче», то, начиная со старших классов и
заканчивая учебой в университете, в дальнейшем воспитанием
молодежи занимались представители партии, разъяснявшие
школьникам и студентам идеологически постулаты фашизма,
внешнюю и внутреннюю политику режима, а также, разумеется, всю
гениальность дуче, сумевшего добиться нынешнего величия Италии.
Помимо учебных структур, около сотни тысяч итальянцев состояли
членами специально созданного Национального фашистского
института культуры, главной задачей которого являлась популяризация
партийной идеологии среди «образованных слоев» населения.
В ретроспективе решение Муссолини назначить вместо Риччи
своего партийного паладина оказалось ошибочным – Риччи подходил
для такой роли намного лучше, нежели прямолинейный и
нехаризматичный Стараче, редко осмеливавшийся проявлять какую-
либо инициативу. Под его руководством «Итальянская ликторская
молодежь» постепенно утратила присущий прежним фашистским
молодежным структурам динамизм, выродившись в пропагандистское
продолжение партийной идеологии. Прежде в печатных изданиях
балилл еще велись осторожные дискуссии о путях развития «молодого
фашизма»; пусть они и не выходили из рамок господствующей
идеологии, но все же создавали иллюзию свободного обсуждения,
привлекая в партию студенческую молодежь и хоть немного разбавляя
утомительную пропагандистскую риторику фашистской печати.
Теперь же с любой, даже крайне осторожной, полемикой было
покончено – время разговоров прошло, считали Муссолини и его
партийный вожак. Закончились и разглагольствования о «молодой
Италии», о переменах, которые принесет с собой «власть молодых», –
отныне речь шла исключительно о долге и повиновении фашистскому
режиму и монархии, символом которых были изрядно постаревший
Муссолини и король, никогда не пользовавшийся в Италии большой
симпатией. «Я предпочитаю тех, кто трудится упорно, глухо, слепо, в
полном повиновении и, по возможности, в молчании», – сказал дуче.
Чернорубашечники вроде Итало Бальбо, способные еще вызывать
прилив энтузиазма, были оттеснены в сторону самим Муссолини,
который требовал от своих помощников не увлекать молодежь за
фашистским движением, как это было когда-то, а воспитывать ее и
надзирать за ней. Не слишком заманчивая перспектива для балилл и
авангардистов!
Неудивительно, что основная масса критических воспоминаний о
фашистских молодежных организациях относится именно к периоду
1937–1943 годов. Для многих молодых людей перемены в руководстве
были связаны со временем утраченных иллюзий – режим больше не
боролся за сердца и умы, он попросту заставлял беспрекословно
служить ему. Муссолини собственноручно выхолостил «молодую
энергию фашизма», обрубив любую инициативу снизу, и тем самым
обрек партию на скорое увядание.
Еще большие усилия, по мнению фашистов, требовались, чтобы
расшевелить взрослых – и сделать из них «настоящих итальянцев эры
Муссолини». «Прирожденные колонизаторы», как называли фашисты
итальянскую нацию, приучались к занятиям по военно-спортивной
подготовке по «фашистским субботам». Если дети демонстрировали
свой патриотизм написанием лозунгов на стенах домов, то их отцам и
матерям приходилось намного труднее.
Свободным временем родителей ликторской молодежи все больше
распоряжалась фашистская организация «После работы», созданная
еще в 1925 году как фашистский аналог социалистических
общественных структур такого рода. Она была призвана улучшить
социальное положение работников всех сфер труда (в основном речь
все же шла о рабочих) путем организации туристических и
спортивных мероприятий, сети кружков по интересам и т. п.
Появление в Италии массового внутреннего туризма было напрямую
связано с деятельностью «После работы». Помимо всего организация
поддерживала сеть небольших торговых точек, осуществлявших
продажу товаров первой необходимости (по твердым ценам) для своих
членов.
Первоначально режим не ставил перед этой структурой сугубо
пропагандистских задач, указывая, что цель «После работы» –
«развертывать и объединять учреждения, повышающие
благосостояние рабочих и поощряющие полезное употребление
свободного времени; организовывать централизованную помощь всем
этим учреждениям посредством технических секций культуры, спорта,
музыки, театра, кино, радио для более высокого развития рабочих в
физическом, духовном и моральном отношении; заботиться о
материальных средствах оборудования различных спортивных
площадок, плавательных бассейнов, приобретения инвентаря;
обеспечивать отдельным лицам и коллективам льготы для посещения
театров и концертов, а также для путешествий и экскурсий».
Однако с конца 20-х годов, когда руководство организации
последовательно начали возглавлять партийные секретари, роль
идеологии неуклонно возрастала. Это немедленно сказалось на
деятельности «После работы» – возможное стало обязательным. Так,
занятия физкультурой из удовольствия превратились в унылые
пропагандистские мероприятия, обязательные для посещений по
выходным дням. В этом стремлении вдохнуть жизнь в глубоко зарытые
доблести древнеримских времен можно наблюдать проявления того же
примитивного фетишизма, что и в копировании германского парадного
строевого искусства или нацистской расовой доктрины. Государство,
то есть партийная иерархия с вождем наверху, – произвольно
подавляло, унижало, принуждая миллионы людей регулярно
исполнять ряд бессмысленных вещей, тем самым лишая народ
свободы и права распоряжаться собой. С этой точки зрения
физические меры по воспитанию нации и «репрессивные
политические» законы являлись предметами одного порядка: все они
были направлены на воспитание единомыслия, приучая итальянцев
послушно следовать распоряжениям фашистского руководства.
В то же время некогда гибкая и относительно свободная структура
«После работы» с середины 30-х годов начала «окостеневать» так же,
как это произошло и с «Балиллой» – под влиянием партийного
руководства. Эти процессы, нараставшие в некогда почти аполитичной
организации, нравились далеко не всем, да и возможности фашистской
партии материально стимулировать участие в «После работы»
постепенно снижались. С конца 30-х годов экономическая ситуация в
Италии неуклонно ухудшалась, что ничуть не мешало фашистской
пропаганде брать все новые и новые высоты в восхвалении режима и
вождя. Во многом поэтому организация, насчитывавшая к началу
Второй мировой войны четыре миллиона итальянцев, оказалась
неважным подспорьем для Муссолини.
Последний же с годами становился все более придирчивым и
требовательным – помимо недостаточных «бойцовских качеств»
у итальянцев его беспокоило снижение рождаемости. Какой смысл
иметь лучшую в мире (у фашистов все итальянское было «лучшим»
или хотя бы «первым») организацию молодежи, если ее ряды не будут
пополняться «свежей кровью»? А с этим, по мнению дуче, имелись
большие проблемы.
Хотя традиционно для были Италии характерны большие семьи со
множеством детишек, рост населения в Средние века и Новое время
сдерживался извечными проблемами: эпидемиями, голодом и
опустошительными войнами. К 1922 году эти проблемы были в
основном разрешены – даже несмотря на тяжелую для Италии
Мировую войну, население страны увеличилось с 1914 по 1922 год на
два миллиона человек. Премьер-министр Муссолини принял страну с
почти 38 миллионами жителей. Это число он считал совершенно
недостаточным для удержания прежних, а тем более завоевания новых
позиций на мировой арене. Дуче мечтал иметь возможность выставить
на поле боя миллионы солдат.
Между тем, несмотря на то что чума или голод стали преданием
прошлого, на демографическую ситуацию в Италии повлияли другие
факторы. В то время как на юге страны или сельской местности
продолжали оставаться нормой семьи с более чем четырьмя-пятью
детьми, на севере и в растущих городах эти цифры снизились до
одного-двух детей на семью. Во многом именно поэтому урбанизация
долгое время рассматривалась Муссолини как зло, с которым фашизм
вынужден будет вступить в борьбу, – и только после увиденного в
Германии он переменит свою позицию, бросившись в другую
крайность и начав планировать возведение итальянских мегаполисов.
И все-таки курс на повышение рождаемости всегда оставался
краеугольным камнем государственной политики и даже идеологии,
ведь настоящий фашист был обязан отдать отечеству не только себя,
но и многочисленное потомство.
«Битва за рождаемость», по словам дуче, стала проверкой силы
фашистской революции, демонстрацией возможностей ее «молодой
энергии». Усилия властей по стимуляции роста населения
действительно были масштабными и включали в себя целый набор
методик воздействия: от поощрительных до репрессивных. Идеалом
Муссолини были матери, родившие десять-двенадцать детей, но даже
высокое положение в партийном или бюрократическом аппарате, так
сказать, на виду у дуче, не гарантировало выполнения этой нормы –
количество детей в семьях фашистской элиты редко превышало
средние показатели по стране. Да и сам дуче, как известно, не сумел
добиться желаемой цифры, став отцом «всего лишь» шести детей,
одного из которых он так официально и не признал. Как оказалось,
победить в «битве за урожай» было намного проще, нежели в «битве
за рождаемость».
Тем не менее Муссолини не собирался отступать в этом ключевом
для Италии вопросе. Пресса запугивала итальянцев примерами
«демографически вырождающихся» Франции, Англии и даже США.
«Англосаксонская раса» скоро вымрет, утверждал дуче, ставя в пример
храбрых итальянок, не испугавшихся родовых мук ради будущего
«латинской расы». Чернорубашечники получили указание
приветствовать фашистским салютом каждую беременную женщину.
Разумеется, аборты попали под запрет, а развод стал практически
невозможным, но для исполнивших свой долг перед Италией семей
правительство предлагало многочисленные поощрения вроде льгот на
проезд в общественном транспорте, бесплатного медицинского
обслуживания, поездок на курорты и приоритет в трудоустройстве.
Многодетным матерям выплачивалось специальное пособие, а сотня
самых «активных» (по одной от каждой провинции) ежегодно
собирались в Риме, чтобы получить из рук Муссолини почетную
серебряную медаль (вручавшуюся каждой итальянке, родившей
седьмого ребенка) и другие подарки. Газеты и радио широко освещали
эти награждения, не забывая упомянуть о милых подробностях вроде
того, что в присутствии дуче плачущие младенцы немедленно
успокаивались.
Тех же, кто «уклонялся» от деторождения и даже брака, подрывая
тем самым будущее страны, ожидали штрафы и специальный
«холостяцкий налог». В «битве за рождаемость» дуче был
безжалостен, решительно закрывая кантины и другие питейные
заведения по всей стране – источники, как утверждали фашистские
пропагандисты, бессмысленного времяпрепровождения,
разрушающего крепкие итальянские семьи. Другим «бичом Италии»
считалась женская эмансипация, которую правительство неизменно
порицало, хотя фактически ей способствовало. Число работающих
женщин неуклонно росло, несмотря на то что от фашистской
программы 1919 года, где говорилось о равноправии женщин, почти
ничего не осталось, а главный идеолог режима Джованни Джентиле
теперь утверждал, что «женщины не наделены и никогда не будут
наделены оригинальностью мысли». Сражаясь за семейные устои и
сохранение присущей итальянкам роли матери и домохозяйки, вкупе с
препятствованием в полной мере участвовать в общественной и
политической жизни страны, дуче запретил женщинам носить брюки,
увязав вместе и вырождение Древнего Рима из-за падения нравов, и
неприятие буржуазной моды англосаксонских демократий. Не
приветствовалась также езда женщин на велосипедах (газеты
получили указание не печатать подобные фотографии) – это-де может
навредить деторождению, хотя пример соседней Германии, скорее,
говорил об обратном. Продолжая свой «крестовый поход» за
традиционные семейные итальянские ценности, Муссолини подверг
беспощадной критике даже любовь к домашним животным – в Англии
и США, утверждал он, коты и собаки заменили людям детей, все это,
по мнению дуче, тоже свидетельствовало о вырождении.
И все же властям так и не удалось преодолеть тенденцию к
снижению рождаемости, наметившуюся во всех странах Западной
Европы еще со второй половины XIX века. Несмотря на все усилия,
между первым годом «фашистской эры» и вступлением Италии во
Вторую мировую войну население страны увеличилось лишь на шесть
миллионов человек. Столь желаемой Муссолини численности в
шестьдесят миллионов Италия достигнет лишь в первое десятилетие
XXI века.
Борьба за сердца и умы молодежи и взрослых, окончательно
приобретшая со второй половины 30-х готов все признаки
пропагандистской кампании в тоталитарном государстве, происходила
параллельно с переменами в фашистской партии. В 1926 году
Муссолини снял с поста генерального секретаря одиозного и уже
выполнившего свою задачу Роберто Фариначчи, назначив вместо него
Аугусто Турати – еще одного журналиста и командира
чернорубашечников. Турати, в отличие от неумного интригана
Фариначчи, считался человеком порядочным и умеренным: он сумел
продержаться на должности дольше любого из своих
предшественников – целых четыре года. Секретаря погубили конфликт
с набирающим силу кланом Чиано и, как это ни парадоксально,
искренняя вера в «идеалы фашизма», за которые он готов был спорить
даже с дуче. При Турати численность «Национальной фашистской
партии» достигла двух с половиной миллионов человек, но это не
спасло его от падения с политического Олимпа. Симптоматично, что
персоны вроде Фариначчи, Скорца или Маринелли – люди жестокие,
радикальные и погрязшие в коррупции, частенько осмеливавшиеся
выступать против Муссолини, в конечном счете всегда оставались на
плаву, тогда как по-настоящему преданные «движению» члены партии
постепенно оттеснялись на обочину политической жизни – с прямой
подачи самого дуче.
Преемника Турати – юриста Джованни Джуриати ждала такая же
судьба. Еще один идеалист, он занял свой пост в 1930 году,
заручившись поддержкой Муссолини в своем намерении очистить
партию от постоянных обвинений в нечистоплотности ее деятелей.
Этой поддержки хватило всего на полтора года – уставший от
«чрезмерной» активности своего секретаря, Муссолини смещает
Джуриати с должности и назначает на нее в декабре 1931 года уже
упомянутого Акилле Стараче. До этого Стараче проделал достаточно
типичную для фашиста карьеру: выходец из семьи апулийских
виноделов, он смолоду отличался хорошей физической формой,
отчасти компенсировавшей его невысокий интеллект. С большим
трудом получив бухгалтерское образование, Стараче впервые заявил о
себе в августе 1914 года, когда, сидя в миланском кафе, бросился с
кулаками на митинговавших противников войны, крича, что не
позволит предателям «превратить Италию в Швейцарию, страну
отельеров и официантов». Дюжему молодцу удалось обратить
пацифистов в бегство, о чем с пафосом раструбила вся патриотическая
пресса. Забавно то, что в те дни Муссолини еще вовсю призывал к
неучастию Италии в войне и к социалистическому
интернационализму. Как и большинство фашистских иерархов,
Стараче добровольцем отправился на Мировую войну, где, как и
Муссолини, служил в берсальерах. В 1920 году он вступает в
фашистский союз, создав на территории Трентино собственный отряд
чернорубашечников. Не желавшие жить по новым итальянским
порядкам немцы стали объектом нападений фашистских головорезов –
весной 1921 года в одной из таких схваток был убит учитель местной
школы и пострадало не меньше полусотни человек. За эти и другие
«успехи в итальянизации» новых территорий Стараче был приглашен
в Милан, где вскоре занял место заместителя первого секретаря.
Муссолини выделял исполнительного южанина среди других
фашистов – это был именно тот типаж соратника, которому дуче
всегда благоволил: неумный, но исполнительный. Карьера
старательного Стараче быстро пошла в гору, несмотря на тянущийся за
ним шлейф обвинений в масонстве, присвоении чужих подвигов на
войне, корыстолюбии, пристрастии к наркотикам и даже
гомосексуализме. Муссолини знал, что его новый первый секретарь не
станет обдумывать приказы дуче, а пойдет до конца в стремлении их
выполнить. Стараче действительно не отличался сообразительностью,
почти не читал книг, но был педантичен, усерден и настойчив. Этот
человек будет осуществлять административное руководство партией,
постепенно подчинявшей себе все сферы общественной жизни, вплоть
до начала Второй мировой войны. Именно ему предстояло помочь
дуче превратить итальянцев в истинных наследников Древнего Рима.
И Стараче с неослабевающей энергией принялся исполнять
пожелания своего шефа. Будучи поклонником милитократии в не
меньшей степени, нежели сам Муссолини, первый секретарь
постарался одеть всех итальянцев в полувоенную униформу,
пропитать общественную атмосферу духом милитаризма и усилить
роль партии в стране.
Разворачивалась кампания «культурной мелиорации», нашедшая
свое отражение в официальном объединении всех пропагандистских
структур под крылом новоиспеченного Министерства народной
культуры, начавшего свою работу летом 1937 г. Партийная этика все
более бесцеремонно вторгалась во внутреннюю жизнь обычных
людей. Стараче делал всё, чтобы «пролетарские» итальянцы
отказались от «буржуазных привычек». Так, в начале 1938 года под
запрет попало местоимение Lei – вежливая форма обращения (в
третьем лице) на итальянском языке. Отныне фашисты обязаны были
использовать в разговорах с соратниками по партии «более
товарищеское» tu (ты). При этом обращаться к вышестоящему по
партийной иерархии все же следовало при помощи более вежливого
voi (вы) – это же требование касалось и женщин-фашисток, не
имевших права слишком фамильярно общаться с мужчинами.
Рукопожатия тоже упразднялись, вместе с гольфом, чаепитием и
французской кухней, – настоящие фашисты должны были отныне
приветствовать друг друга по-римски – вскидыванием руки. Для
Муссолини, ненавидевшего пожимать руки, это стало настоящим
избавлением, но большинство итальянцев, привыкших к
традиционным объятиям и поцелуям при встрече, старались эти
нововведения игнорировать. Не большим успехом пользовался и
призыв пересесть ради экономии из автомобилей на велосипеды – в
первую очередь потому, что сами партийные руководители и члены их
семей не слишком-то спешили отказываться от личных автомашин или
«роскошной» одежды, порицаемой ими с трибун. Декларируемая
партией этика все больше вступала в противоречие с реальной
жизнью.
Однако, в распоряжении партии имелся не только кнут, но и
пряник. С середины 30-х годов рядовые члены партии ощутили
преимущество перед своими аполитичными (оппортунистическими,
как сказали бы тогда) согражданами, получив приоритет при приеме
на работу: из нескольких кандидатур, при прочих равных условиях,
работодатели обязаны были выбрать фашиста. Численность
«Национального фашистского союза» неуклонно росла – в 1930 году в
партии состояло два миллиона итальянцев, накануне вступления
страны во Вторую мировую войну их было уже более шести
миллионов. Элитой движения, как и прежде, считались вступившие в
него еще до победы «фашистской революции» – сан-сеполькристы,
члены первых сквадр и «участники марша на Рим». Благодаря
положенным «авангарду нации» преференциям безостановочно росла
численность тех, кто якобы в марте 1919 года аплодировал Муссолини-
в Милане, а в сентябре захватывал Фиуме, тех, кто сражался с
социалистами и анархистами на улицах городов и деревень в 1920–
21 гг. И маршировал на Рим в октябре 1922 года. Вплоть до 1943 года
находились итальянцы, вступившие, по их словам, в фашистское
движение в 1917–1918 годах, то есть раньше, чем Муссолини.
Чиновники быстро поняли, что теперь без членства в партии
карьерных высот не достичь – об этом позаботились на
законодательном уровне, сделав принадлежность к «Национальному
фашистскому союзу» обязательным условием работы в
государственных структурах. Бюрократы с радостью обрядились в
полувоенную форму, а партийным руководителям нижнего и среднего
звена приходилось сдавать спортивные нормы – слабаки фашизму
были не нужны. Доставалось и высшему руководству – покуда сам
Муссолини был в хорошей форме, он любил устраивать внезапные
проверки физическому состоянию своих ближайших подчиненных.
Ничего не могло больше польстить его самолюбию, нежели
возможность взбежать по лестнице, легко оставляя позади толстых
партийных секретарей и ревматических генералов.
Расцвела парадомания. По малейшему поводу, а частенько и без
него, режим устраивал смотры военной и общественной подготовки:
при этом маршировать должны были все. Обливаясь потом, неловко
тянули ноги в «римском шаге» солдаты и офицеры, не слишком
отличались от них отряды фашистской милиции, и совсем уже
нестройной толпой шли маленькие балиллы и «волчицы» вместе со
своими родителями. Муссолини, способный долгими часами
наблюдать за своей армией, просто обожал военную показуху –
постепенно итальянская армия и флот совсем разучились проводить
настоящие военные маневры, превратившиеся теперь в часть
общенационального милитаристского шоу. Генералы и адмиралы
охотно пошли навстречу диктатору, организовывая всевозможные
учения, на которых неизменно присутствовал Муссолини.
Кинохроника запечатлела, с каким самодовольным видом дуче
окидывает взором собранные по такому случаю десятки тысяч солдат
и сотни танкеток – в такие моменты он, по всей видимости, воображал
себя могущественным правителем, настоящей грозой «европейских
плутократий». Увы! Годы, проведенные им во главе военного
министерства, так и не научили дуче отличать действительность от
парада. Найдя в Стараче и подобных ему послушных исполнителей
своей воли, диктатор все больше отдалялся от реальности,
предпочитая оперировать не фактами, но фашистскими мифами.
Для него все было предельно ясно – итальянцам нужно готовиться
к войне, в то время как «римский шаг» пугает растолстевших
геморроидальных стариков, средний класс мечтает жить как
французские рантье, а аристократия привычно пресмыкается перед
англичанами – так отвечал он на осторожную критику своих
нововведений второй половины 30-х годов. Конечно, дело было вовсе
не в новых правилах шагистики, но ни диктатор, ни его неизвестные
широкой общественности оппоненты давно уже отвыкли обсуждать
ситуацию в стране открыто и по существу. Муссолини не мог и не
желал признавать, что фашистский режим в определенном смысле
зашел в тупик, растеряв за прошедшее десятилетие скорость и
динамизм, присущие любой удачливой автократии. Однако
оппонировать дуче было некому. Противники нового курса, с его
нарочитой милитаризацией общественной жизни, были бессильны и
лишены голоса, их скептицизм не завоевывал сторонников ни среди
широких масс, ни среди «сильных личностей». Недовольные в
фашистской среде тоже не могли представлять собой принципиальной
оппозиции – это противоречило бы всем принципам фашистской
идеологии с ее упором на иерархичность и полувоенный дух. С другой
стороны, начавшееся в 1937 году наступление партии на бюрократию
давало выход энергии партийцев, криика которых в основном
сводилась не к внешней, а к внутренней политике дуче. Как известно,
покуда на головы граждан не начинают сыпаться бомбы, они мало
интересуется внешней политикой своей страны – и это утверждение
справедливо не только в отношении итальянцев «фашистской эры».
Для большинства скептически настроенных по отношению к
диктатору фашистов, считавших, что тот подменил собой идеологию
движения, процесс «окончательной фашизации Италии» означал
возвращение на прежние рельсы, к идеалам первых лет. Осуждая
чрезмерно раздутую пропагандой, по их мнению, роль дуче, скептики
при этом не имели ничего против партийной диктатуры как таковой.
Завершая процесс окостенения режима, Муссолини избавился от
последних условностей, призванных хоть как-то замаскировать
откровенную диктатуру. До сих пор существовавший парламент был
наконец-то упразднен. К этому времени он стал для дуче местом, где
можно было высказываться о внешней политике немного более
сложным языком, нежели перед уличными толпами, – и не более того.
Тем не менее само существование органа, принципом которого была
выборность, к концу 30-х годов воспринималось как глубоко чуждое
фашистскому режиму явление.
Джакомо Ачербо, чье имя связано с известным законом о выборах
1923 года, вновь «выступил с инициативой», предложив на заседании
Большого фашистского совета упразднить и выборы, и прежнюю
структуру Палаты депутатов. Ее заменила Палата фасций и
корпораций – отныне избираемых депутатов сменили назначенцы
Муссолини и партии.
«Новая система» подразумевала давно уже анонсированный
симбиоз корпораций и «народного представительства» – именно в
этом уникальном образовании, по мнению фашистских идеологов,
заключалось важнейшее отличие режима от «буржуазных
плутократий» и «социалистических утопий». На практике же реформа
означала окончательное отмирание законодательной власти –
фактически, Муссолини заменил Палату неким собранием,
предоставлявшим шесть сотен почетных синекур для сторонников
режима. При этом «представители нации» не обладали статусом
прежних депутатов – место в новом законодательном собрании они
теряли вместе с партийным значком. Право формирования Палаты
фасций и корпораций получили Большой совет, партия и
правительственная структура «Национальный совет корпораций».
Таким образом, Муссолини контролировал реформированный
парламент и как лидер партии, и как глава правительства.
Сформированную в 1938 году Палату возглавил адмирал
Констанцо Чиано, отец зятя дуче – затем его сменил Дино Гранди. Все
это свидетельствовало о том, что Муссолини невысоко оценивал
значимость созданного им института: назначение пожилого Чиано
президентом было не более чем способом подчеркнуть высокое
положение родственного клана, а для Гранди это и вовсе стало формой
опалы. Дуче никогда не любил «слишком хитрого» графа,
благоразумно стараясь держать его подальше от рычагов власти;
очевидно, что перевод Гранди из итальянского посольства в
Великобритании в римский дворец Монтечиторио не рассматривался
Муссолини как повышение.
С устранением нижней палаты итальянского парламента еще не до
конца контролируемыми режимом остались лишь назначаемые
королем сенаторы. Дуче это не слишком беспокоило – итальянский
Сенат еще ни разу не вставал у него на пути. Партийно-монархический
дуализм все еще продолжал оставаться характерной чертой
тоталитаризма в королевстве, где вслед за государственным гимном по
протоколу немедленно исполнялся партийный.
В том же 1938 году в своем поместье на озере Гарда скончался
Габриеле Д’Аннунцио, человек, столь много сделавший для
утверждения идей фашизма в Италии. В свое время Муссолини
опасался неуправляемого поэта-футуриста, но потом обнаружил, что
поладить с создателем фашистской республики в Фиуме не так уж
трудно. Регулярные (и щедрые) выплаты и подарки, титул князя и
видное место в системе государственной пропаганды сделали свое
дело – Д’Аннунцио, когда-то не побоявшийся обвинить Муссолини в
трусости, стал своего рода «итальянским Максимом Горьким» –
официально утвержденным «литератором номер один» фашистского
режима. Поэт прославил и диктатуру, и завоевание Эфиопии, а потому
удостоился помпезных похорон по высшему разряду. Достойной
замены ему в пропагандистском пантеоне фашистской культуры так и
не найдется.
Зато в Италии попытаются создать «фашистский стиль» –
сумбурное и эклектичное собрание «эталонов», якобы необходимых
Италии во всем, от музыки и кулинарии до архитектурного стиля и
литературы. Тоталитарный режим стремился «упорядочить» все сферы
национальной жизни – Муссолини требовал от партии достижения
«духовной гегемонии». Но итальянцы снова не оправдали надежд
диктатора: ничего подобного арийскому «триумфу воли» или
искусству социалистического реализма в стране так и не было создано.
Этого не произошло отчасти и потому, что Италия все еще
продолжала оставаться относительно бедной страной и не имела
возможности позволить себе присущую той эпохе (и не только среди
тоталитарных держав) мегаломанию. Но только ли в этом было дело?
Даже Муссолини, с его презрением к прошлому, не мог отрицать, что
итальянцы столетиями играли ключевую роль в европейской культуре.
Фашисты могли растоптать политическое наследие либерального XIX
века, но им было сложно предложить что-то принципиально новое на
таком уровне, который впечатлил бы искушенных в музыке,
изобразительном искусстве или литературе соотечественников.
Долгое время отсутствие «фашистского стиля» маскировалось
борьбой с «иностранным влиянием», но и эта кампания в итоге свелась
к поискам «национального приоритета». «Настоящее фашистское
искусство» продолжало оставаться чем-то неопределенным, из области
далекого будущего. Разумеется, дуче такое положение не устраивало –
он и сам не очень отчетливо понимал, чего именно хотел от
итальянской культуры, но зато хорошо знал, что ему не нравится.
В первую очередь, Муссолини «не устраивала» живопись –
слишком много в ней было роскошных женщин, пейзажей и прочих
«мирных тем» – всего того, что, по его мнению, превратило
итальянцев в «нацию трусов». Посмотрите на французские музеи,
горько восклицал он, – они-де говорят о военной славе, которой
Италии так не хватает, а не о любви: в итальянских музеях «должно
быть поменьше картин и статуй, зато побольше флагов, захваченных у
врага».
Впрочем, французы тоже не устраивали его своим излишним
индивидуализмом – фашистская этика требовала «товарищества», а
потому партийные идеологи на все лады повторяли, что «фашизм
призван к созданию больших монументальных памятников и великих
художественных творений… творчество должно быть реалистическим,
коллективным и принадлежать коллективу… выделять следует только
тех художественных индивидуумов, которые нужны коллективу». Но
как это осуществить на практике, никто не знал. В Третьем рейхе такие
вопросы разрешались мнением фюрера, считавшего себя большим
специалистом в архитектуре, музыке и, конечно же, живописи, и
отрицанием «дегенеративного искусства», имевшего известные всем
достаточно четкие границы. В Италии с этим было значительно
сложнее.
Разумеется, деятели культуры обязаны были откликаться на
важные общественные события – государство предлагало отображать
их в музыке, камне, на холсте и бумаге и было готово щедро за это
платить. Но лучшие мастера слова или кисти крайне редко обращались
к темам вроде «битвы за урожай» или «прослушивание выступления
дуче по радио». Все это мало помогало «творческим поискам»
фашизма – даже на службе у режима итальянские художники
продолжали придерживаться собственных предпочтений в методиках
рисования, не обращая внимания на призывы пропагандистов.
Официальным «фашистским стилем» вполне мог бы стать
футуризм – в конце концов, это движение появилось на итальянской
почве, и значительная часть первых фашистов принадлежала к его
поклонникам. Футуристом был и Д’Аннунцио, «первый поэт» режима.
Почему бы и нет? Но, к сожалению для европейского авангардизма,
футуризм не нравился дуче – во-первых, как стиль, во-вторых,
несмотря на то что это направление возникло сравнительно недавно,
все же футуристы появились до фашистов, а потому не могли
считаться детищем режима, подлинным искусством «новой Италии».
Не все гладко обстояло и в архитектуре. Как уже говорилось,
долгое время Муссолини считал, что города – это настоящее бедствие,
причина пауперизации и вырождения населения, и только поездка в
Германию изменила его позицию. Теперь дуче желал воздвигнуть в
Италии огромные мегаполисы в некоем «неоримском» духе (огромные
площади, стадионы и дворцы) – все это должно было сменить «эпоху
упадка» XVI–XIX веков. Увы, поиски «фашистского стиля»
в архитектуре удались диктатору не лучше, чем в живописи или
музыке: представления Муссолини не шли дальше примитивной
гигантомании. Профессиональные архитекторы, перед которыми дуче
поставил задачу преобразования Рима в столицу мира (в самые,
конечно же, кратчайшие сроки), так и не сумели договориться о том,
как именно должен выглядеть город «эпохи Муссолини».
Теоретические споры еще продолжались, когда начавшаяся Вторая
мировая война и вступление в нее Италии сняли этот вопрос с
повестки дня.
Построенный в 1928–1938 гг. «форум Муссолини» (ныне
«Итальянский форум») дает достаточно красноречивое представление
о вкусах диктатора, которому нравился этот огромный спортивный
комплекс, возведенный для Олимпийских игр 1940 года и «Балиллы».
В основу замысла создателей был положен все тот же древнеримский
имперский стиль, помноженный на технические возможности ХХ
века, – помимо античных статуй и колонн в честь дуче здесь был
установлен 17-метровый мраморный обелиск. И форум, и обелиск
пережили и режим, и войну – и даже ХХ век. Муссолини очень
гордился этим спортивным объектом, представляя его в качестве
эталона, к которому должны стремиться итальянские архитекторы.
Тем не менее проблема оставалась – «форум Муссолини» никоим
образом нельзя было отнести к «новому фашистскому стилю».
Другие архитектурные опыты были намного менее удачны. У
диктатора возникла идея гигантской статуи Геркулеса (она должна
была возвышаться над «форумом Муссолини» да и над всем Римом) –
своего рода итальянской «Статуи Свободы», при этом бронзовый
античный герой должен был приветствовать римлян фашистским
салютом и обладать некоторым сходством с дуче. К счастью, цена
создания этого «шедевра» оказалась настолько велика, что вождя
удалось уговорить отложить на время проект фашистского Геркулеса.
Такая же судьба ожидала и планировавшийся «дворец фашизма»
в Риме – по замыслу дуче, самое большое здание в мире.
В результате, нестройная система «фашистского стиля»
в известной степени вынуждена была формироваться по методу «от
противного» (и буквально, и метафорически) – в качестве
противопоставления «вкусам выродившейся англо-французской и
американской буржуазии». Идеологи движения и сам Муссолини с
легкостью определяли то, что «не подходило» итальянцам и,
соответственно, не подпадало под определение «фашистская
художественная политика». Джаз и дадаизм, фокстрот и сюрреализм,
бифштекс и абстракционизм – все это было признано вредным или
«политически бесполезным». В конечном счете, устав от безуспешных
поисков, Муссолини заявил, что фашизму еще предстоит создать нечто
уникальное в области искусства, а пока что будет достаточно и того,
чтобы художники и литераторы прославляли «новую Италию» так, как
они это умеют. Фактически, это означало отход на прежние позиции, к
представлениям середины 20-х годов – партия так и не сумела
определиться с идеологически верным направлением в искусстве. Это
стало возможным не только благодаря неудавшимся «поискам», но и
потому, что в отличие от СССР государство в Италии не было
единственным источником дохода для творцов всех мастей –
существовал немалый частный рынок для архитекторов или
«аполитичных» писателей, которые могли годами игнорировать
«вызовы времени» и при этом спокойно публиковаться. Конечно,
существовала цензура, и Муссолини подчас лично исправлял
некоторые места в популярных художественных произведениях – так,
он не терпел шуток в отношении Наполеона и безжалостно
вычеркивал их везде, где встречал, – но все же до желаемой
«тотальности» в области культуры фашистской Италии было
бесконечно далеко.
Зато режиму удалось оставить заметный след в вопросе
возрождения и поддержки итальянской киноиндустрии и
радиовещания. В 1937 году в Риме была открыта огромная киностудия
«Чинечитта» («Город кино»), вскоре ставшая одним из центров
европейского киноискусства. Руководствуясь лозунгом «Кино – самое
мощное оружие» (чем не ленинское «…из всех искусств важнейшим
для нас является кино»?), Муссолини вкладывал в развитие
итальянского кинематографа немалые средства – и преуспел. Уже к
концу 30-х годов итальянское кино пользовалось заслуженным
признанием во всем мире, а «Кубок Муссолини», вручаемый на
Венецианском кинофестивале, по престижности не уступал
американскому «Оскару». Такие режиссеры, как Аугусто Дженино,
своими масштабными постановками на историческую и военную
тематику могли потрафить не только вкусам дуче, но и ценителям
превосходного кино.
Итальянским кинематографом фактически управлял Витторио
Муссолини, оказавшийся неплохим сценаристом и руководителем – он
сумел привлечь к работе многих режиссеров и актеров, впоследствии
ставших всемирно известными.
Для пропаганды огромную роль играли не только художественные
фильмы, но и выпуски кинохроники – новостные или тематические.
Их главным героем всегда был Муссолини – вплоть до 1944 года, когда
дуче фактически ушел в добровольную изоляцию от собственных
пропагандистов. Километры пленки запечатлели для истории то, как
Муссолини гарцует на любимом жеребце, как записывает обращение к
жителям США, фехтует с офицерами армии и флота, летает на
самолете, участвует в молотьбе, принимает парады и, конечно же,
выступает с речами. Режим быстро осознал значение этого
сравнительно нового еще вида искусства – итальянские кинотеатры
стали надежнейшим средством для трансляции фашистской идеологии
и прославления вождя.
Как и кинематограф, итальянское радио находилось под полным
контролем государства, ревниво отстаивавшего свою монополию на
вещание. Удивительно, но Муссолини почти не выступал по радио.
Голос диктатора постоянно присутствовал на волнах эфира, но дуче
всего лишь несколько раз в жизни побывал на радиостанции – обычно
его выступления записывались или транслировались во время
обращений «вживую» с балкона дворца «Венеция» или поездок по
стране. От радио дуче требовал поменьше «пустых песен» и побольше
бодрых маршей – эта установка оставалась неизменной до 1943 года.
Между тем перед фашистской пропагандой встала новая задача.
Вместе с безобидным «гусиным шагом», волею дуче ставшим
«римским», Муссолини привез из национал-социалистической
Германии и кое-что намного более зловещее – государственный
антисемитизм. Это было тем более удивительным и неожиданным, что
небольшая еврейская община в Италии, насчитывавшая в 1938 году
менее 50 тысяч человек, всегда демонстрировала лояльность по
отношению к Итальянскому королевству.
В 1870 году, когда итальянские войска после короткого боя с
швейцарскими гвардейцами Папы заняли Рим, евреи Вечного города
отправили итальянскому королю приветственный адрес, в котором
говорилось: «Под скипетром Вашего Величества мы, евреи, впредь вне
нашего храма будем именовать себя только итальянцами и
римлянами». Их радость по поводу вступления в Рим итальянской
армии была искренней – на протяжении многих веков евреи Папского
государства были практически бесправными, так что оплакивать его
крах они не имели ни малейшего основания. Надо добавить, что такую
же позицию разделяла и значительная часть итальянского общества –
государство римской курии еще в XVIII веке заслужило себе
репутацию наиболее дурно управляемого в Европе.
У многих знаменитых итальянцев имелись еврейские корни –
например, психиатр Чезаре Ломброзо, математик Вито Вольтерра или
писатель Итало Свево. Соратник Гарибальди и земляк дуче
Алессандро Фортис, стал в 1905 г. первым итальянским премьер-
министром еврейского происхождения, а в следующем году его
преемником стал барон Сидней Константино Соннино, также имевший
еврейские корни. На этом посту Сонино сменил другой итальянец с
«еврейской кровью» – Луиджи Луццати, выдающийся экономист, в
течении двадцати лет успешно исполнявший обязанности
королевского министра финансов.
Армия Пьемонта, объединившего Италию под властью Савойского
дома, в свое время одной из первых в Европе открыла евреям
свободный доступ в ряды офицерства. В годы Мировой войны мундир
итальянской армии надели на себя около 8 тысяч евреев – немалое
число для сравнительно небольшой общины. Наконец, итальянцы
могли бы напомнить и о том, что знаменитый римский Колизей в свое
время строился руками евреев, привезенных из покоренной Иудеи
императором Веспасианом.
Но что говорить о далеких правителях прошлого? История самого
фашистского движения свидетельствовала о немалой поддержке,
оказанной ему итальянским еврейством. В 1915–1917 гг. часть средств,
поступавших на счета Il Popolo d’Italia, принадлежала итальянским
банкирам еврейского происхождения, в 1919 году помещение для
первого собрания «фашистского союза» предоставил президент
Промышленного альянса Чезаре Гольдман. Туринский банкир Этторе
Овацца не только спонсировал фашистскую партию, но и лично
участвовал в «походе на Рим». Он не был одинок в своей поддержке
Муссолини: в начале 20-х годов многие итальянские евреи сделали
ставку на фашистского вождя, рассматривая его партию как заслон на
пути «мировой революции» и надвигавшейся-социальной анархии.
Только по официальным данным, в «марше на Рим» участвовало
больше двух сотен итальянских евреев.
Сам Муссолини вплоть до середины 30-х не давал серьезных
поводов считать себя антисемитом. В 1917–1919 гг. он порой
заговаривал о «красных евреях», но тогда же и «исправился», написав
несколько статей о «советской Венгрии», где достаточно разумно
объяснил, почему следует разделять широкую представленность
евреев в социалистических и коммунистических организациях
Центральной и Восточной Европы и настроения еврейства в целом. В
последующие годы этот вопрос интересовал его меньше всего –
прирожденный популист, он не мог не понимать, что антисемитизм
традиционно не занимал в итальянском обществе значимого места,
особенно в сравнении с Францией или рухнувшей Российской
империей, где враждебность по отношению к «инородцам» подчас
принимала форму государственной политики.
Муссолини и в самом деле не был тогда антисемитом – среди его
любовниц и министров было немало евреев, что ничуть не смущало
дуче. Острие его ненависти было обращено на социалистов и
недружественных соседей Италии – евреи попросту выпадали из
сферы его внимания. Поднимать же расовый вопрос в Италии
Муссолини и вовсе считал опасным: слишком много завоевателей
оставили свой след на полуострове. Дуче предпочитал говорить о
великой культуре, объединившей всех жителей Апеннин, – именно
она, а вовсе не мифическая чистота крови делала их всех итальянцами.
Все изменилось после 1937 года. Из относительно умеренной
автократии, пускай и жестко преследовавшей своих политических
противников, режим превращался в расистское государство. Первые
ростки этого появились еще в годы Эфиопской кампании, когда по
приказу дуче пропагандисты изменили интерпретацию продвижения
итальянской армии – теперь это был не освободительный, а
завоевательный поход. Тогда же в Италии появились расистские
законы, запрещавшие браки и половые отношения между жителями
метрополии и африканскими туземцами. Итальянские командиры
неофициально внесли в этот закон некоторые послабления – они
закрывали глаза на мимолетные связи своих солдат, награждая их
таким образом за тяготы походной жизни. Тем не менее все это еще не
предрешало будущего самой Италии – настоящей вехой в истории
фашизма стал именно антисемитизм. И дело было даже не столько в
самих евреях, сколько в самом факте того, что режим дошел до
ранжирования своих подданных по «принципу крови».
Если запреты на смешанные браки «белых» и «черных» еще можно
было объяснить огромной популярностью (и не только в автократиях)
такой противоречивой науки, как евгеника и огромной разницей в
образе жизни европейцев и жителей Африки, то искусственно
раздуваемый итальянский антисемитизм, направленный против тысяч
веками живущих в Италии евреев, был каким-то нелепым
возрождением «древних зверств». Фактически, дуче переносил
колониальную практику, в доведенном до абсурда и худших ее
проявлений виде, на людей одной с итальянцами цивилизации и
культуры. ХХ век пережил всплеск многих забытых уже, казалось бы,
массовых явлений вроде «переселений народов» или грандиозных
строек с использованием труда тысяч современных рабов, но
итальянский случай поражал особой бессмысленностью и
искусственностью. Это было практически единоличным решением
Муссолини, которого в этом искренне поддержала лишь
немногочисленная группа убежденных сторонников национал-
социализма в фашистском руководстве.
Достаточно распространенное в наши дни мнение о том, что
итальянский диктатор якобы подыграл фюреру и устроил
«антиеврейский маскарад» на радость новому союзнику, не
выдерживает никакой проверки фактами. В действительности, вплоть
до 1943 года, нацисты не пытались навязывать Италии собственные
представления о том, как следует решить «еврейский вопрос». В
Берлине, несомненно, приветствовали этот поворот во внутренней
политике фашистов, но при этом не увязывали налаживающиеся
союзнические отношения с Римом с необходимостью поражения в
правах итальянских евреев. Лишь однажды Гитлер попытался
сагитировать Муссолини, пространно заговорив о еврейском
вопросе, – это случилось во время их первой, не слишком удачной,
встречи в 1934 году. Впоследствии фюрер не спешил возвращаться к
этой теме, и этому есть объяснение. Для Гитлера, с его черно-белым
восприятием мира и не знающей полутонов логикой фанатика,
устранение евреев из общественной жизни рейха было неким
«сверхметодом»; этот метод давал его режиму неоспоримые
преимущества перед другими странами, а потому в 30-е годы он не
слишком-то спешил делиться своим «секретом успеха», не желая
усиливать соседние страны и народы. Только значительно позднее,
когда Вторая мировая война приобретет апокалиптический характер,
фюрер начнет распространять свою «систему» на оставшихся
союзников и оккупированные страны, сначала пытаясь реализовать
европейскую программу «очищения от еврейства», а после – желая
отомстить и нанести торжествующему «мировому еврейству»
непоправимый ущерб. Почему же Муссолини, в свое время
переживший похожую эволюцию взглядов на международные
перспективы собственной идеологии (сперва он указывал на
исключительно итальянскую природу фашизма, но позже признал
пригодность его идей для многих европейских народов), сначала счел
антисемитские выпады нацистов бредом сумасшедших, а затем
бесповоротно связал с этим «бредом» свое имя?
Дуче ввел антисемитизм в государственную политику по тем же
причинам, что и «римский шаг» – в армию. На протяжении всей своей
жизни он привык полагаться на силу, рассчитывать на нее и выступать
на стороне сильных. Германофоб и социалист в прошлом, он
буквально влюбился в Третий рейх после «исторического» визита 1937
года. Муссолини оказался неспособен отделить подлинные причины
мощи Германии от уродливых расистских представлений ее национал-
социалистических правителей. Реакция итальянского диктатора на
увиденное в рейхе оказалась до смешного примитивной – в ней
проявился своеобразный фашистский карго-культ, вобравший в себя
столь многое из практики нацистов. Какое падение для Муссолини,
которого еще в начале 30-х коробили явные заимствования со стороны
Гитлера и его «коричневорубашечников»! Теперь уже «учитель»
перенимал методы «ученика».
Разумеется, дуче не хотел это признавать. В характерном для него
стремлении казаться цельной, никогда не изменяющей своим взглядам
личностью, он принялся убеждать всех, что расизм и антисемитизм
всегда были неотъемлемой частью фашизма и его личных убеждений.
«Как оказалось», он был расистом и антисемитом еще с 1915 года, а то
и раньше, при этом в частном разговоре Муссолини мог равнодушно
отказаться от этих заявлений, прибегнув к классическому оправданию
тиранов: это необходимо для всеобщего блага. Это еще раз
подтверждает, что Муссолини не был, да так и не стал антисемитом по
убеждениям – он «всего лишь» копировал гитлеровскую идеологию,
наивно надеясь, что это сделает итальянский народ таким же сильным,
как немецкий. Таким образом, для дуче итальянские евреи были
просто жертвами, которые приносились в расчете на то, что это
благоприятным образом повлияет на национальный характер.
Меньше всего Муссолини разделял питаемую Гитлером
патологическую ненависть к евреям, но интеллектуальная, а главное –
морально-нравственная слабость дуче подтолкнули его к опасной
черте. Как всегда, он постарался произвести впечатление своим
радикализмом: «Все эти меры, – сказал он, имея в виду новые расовые
законы, – вызовут ненависть иностранцев к Италии. Это прекрасно!» В
этом Муссолини не лукавил: ему действительно хотелось, чтобы
итальянцев наконец-то начали ненавидеть – и бояться во всем мире.
Однако, несмотря на весь энтузиазм дуче, некоторыми
участниками Большого фашистского совета новый антисемитский
курс был встречен откровенно скептически. Неудачливый полководец
де Боно проявил смелость духа, откровенно высказавшись против
новой политики. Бальбо, всегда критически воспринимавший
распоряжения дуче, был солидарен с пожилым маршалом: будучи
генерал-губернатором Ливии, он и прежде вступал в споры с
Муссолини из-за разногласий в подходах к местному населению –
романтик-фашист и прославленный авиатор считал антисемитизм
несусветной глупостью, делавшей из фашизма посмешище. Никто не
припоминал дуче его социалистическую молодость, но все же такой
резкий и бессмысленный поворот не мог не встретить сопротивления.
Выражение «еврейское засилье» было для итальянцев пустым звуком,
о чем Бальбо прямо сказал Муссолини. В ответ дуче разразился
потоком оскорблений и угроз в адрес «утративших энергию»
соратников.
В итоге Большой совет не стал препятствием для Муссолини. К
ворчанию оттесненных на орбиту итальянской политики квадрумвиров
все привыкли, а всерьез противостоять дуче уже давно никто не
пытался – ни в стране, ни в партии. Новая политика в отношении
евреев была принята, оставалось лишь убедить в ее необходимости
итальянский народ.
Пропагандистская кампания началась сразу же после возвращения
дуче из Германии – за дело взялась «независимая» итальянская пресса,
к которой затем подключилась и партийная печать, возглавляемая
главной газетой режима – Il Popolo d›Italia. После того как
принадлежащее Муссолини издание решительно поддержало нападки
на евреев, стало очевидным, что происходящее не обычная «шумиха»,
а начало новой идеологической кампании, инициированной партией.
Так оно и было.
Летом 1938 года в газетах появился «Расовый манифест». Из его
текста итальянцы узнали, что они – арийская раса, в чьей крови нет ни
следа от арабов, готов или евреев, но осталась лишь малая примесь
племени лангобардов (что в свете союза с Германией было крайне
положительным явлением). Итальянцы, утверждал манифест, это
прямые потомки древних римлян, представители Средиземноморской
цивилизации, а весь вопрос национальности отныне сводится
исключительно к «биологии». Демонстративно опубликованный в день
падения Бастилии и празднования годовщины начала ненавистной
дуче Великой французской революции, манифест отдельно выделял
евреев (из десяти пунктов им был посвящен один), сообщая всем, что
они не только не сыграли никакой положительной роли в итальянской
истории, но и оказались единственной этнической группой,
отказавшейся ассимилироваться. Евреи представляют опасность для
будущего итальянцев, недвусмысленно предупреждали авторы
перепечатанного вскоре большинством итальянских газет документа.
Среди десяти итальянских ученых и врачей, поставивших свои
подписи под опубликованным текстом, было несколько биологов,
зоологов и один психиатр. Подлинное авторство приписывается
известному антропологу Гуидо Ландро, но если верить Чиано, то
первоначальная идея и конечная редакция текста были делом
Муссолини. Очевидно, так оно и было – невозможно представить,
чтобы диктатор, скрупулезно вычитывавший передовицы итальянских
газет и опекавший редакторов по всей Италии мелочными указаниями,
не принял бы никакого участия в подготовке ставшего программным
документа.
Газеты тут же принялись рассуждать об опасности еврейского
влияния, поднимая вопросы вроде того, почему «чуждая итальянцам
раса», составляющая ничтожную долю населения страны, занимает
почти 10 % вакансий преподавателей высших учебных заведений? Но
поиск «пробравшихся на теплые местечки» евреев не ограничивался
только лишь академической средой, он охватил все сферы итальянской
жизни. Почву для официального преследования подготовили в
короткие сроки.
Закон «о защите итальянской расы» был опубликован в ноябре
1938 года – он стал важнейшим в той череде законов, постепенно
отнявших большую часть прав у итальянских граждан еврейского
происхождения. Под это определение попадали как дети родившиеся
от двух родителей-евреев, так и евреи лишь по отцу. Дети родившиеся
в смешанных браках считались евреями лишь в том случае, если они
принимали иудаизм или отказывались от католической религии в
пользу любого другого вероучения. Избежать своей бесправной участи
удалось лишь ветеранам Мировой войны, Эфиопского похода и других
колониальных кампаний Италии, а также партийцам с большим
стажем (ставшими фашистами до «марша на Рим») и тем, кто
счастливо успел жениться на итальянках (или же выйти замуж за
итальянца) до опубликования новых законов. Другим средством была
перемена веры – почти десятая часть евреев-«полукровок» Италии
выбрала этот путь в 1938–1939 гг., став католиками. Остальным
приходилось жить, постоянно находясь под дамокловым мечом, –
трагическое положение итальянского еврейства отчасти облегчали
лишь итальянское благодушие и повсеместная коррупция, но как долго
они могли смягчать посуровевший режим?
Отныне евреям-мужчинам запрещалось вступать в брак с
итальянками, служить государству в армии, чиновничестве или
фашистской партии, преподавать в школах и университетах, владеть
землей или частными предприятиями свыше определенных размеров,
а также – разумеется! – избираться в парламент. Последнее, пожалуй,
было наименее тягостным – с парламентаризмом в Италии должны
были покончить со дня на день. Но были и другие запреты, мелочные и
унизительные – они обрекали тысячи людей на разорение, поражение
в обычных правах и вынужденную бездеятельность.
Итальянские литераторы еврейского происхождения потеряли
возможность публиковаться даже под псевдонимами – хотя бы они и
воспевали красоты итальянской природы или победное шествие
итальянской армии. Избравших стезю кадровых солдат или моряков
безжалостно увольняли – не выдержав позора, один из таких офицеров
застрелился прямо перед строем своих солдат. Даже на флоте нашлось
несколько адмиралов «сомнительного происхождения». Ближайшее
будущее показало, насколько эта «чистка» помогла обеспечить
высокую боевую эффективность итальянских ВМС.
Университеты тоже были прочищены – и сотня профессоров
осталась без работы. Такая же судьба ожидала и их школьных коллег-
преподавателей – они не только были уволены, но и их дети теперь
должны были посещать специальные школы для евреев.
Принадлежащий «еврейскому капиталу» бизнес был конфискован в
пользу государства, чтобы затем частично перейти в руки
«чистокровных» предпринимателей: отдельные фашисты немало
заработали на этом – в отличие от итальянской экономики. Но для дуче
возможные потери были не слишком большой платой за
«долговременный успех» – завернувшись в столь любимую им тогу
политического деятеля, заглядывающего на века вперед, Муссолини
легко извинял и оправдывал творившиеся по его приказу
несправедливости. Итальянцам надо приучаться мыслить по-
имперски. Иными словами, как со злобной насмешливостью заявил
дуче, следует «привить буржуазии – вялой по природе,
пессимистичной и обожающей иностранцев – империалистический
образ мышления».
Вершиной этой печальной кампании стало аннулирование
итальянского гражданства всех евреев, получивших его с января
1919 г. – их ожидало изгнание. Для большинства итальянских евреев (в
том числе и жителей колоний Рима), попадавших под действие этого
закона (кроме статуса ветерана войны или членства в партии от
депортации освобождал преклонный возраст), такая жестокая мера
означала потерю всех жизненных ориентиров, настоящую катастрофу.
Какова же была реакция народа? Против антисемитской кампании
выступили многие итальянцы. Язвил король Виктор-Эммануил III,
считавший антисемитизм явлением, искусственно пересаживаемым
Муссолини на итальянскую почву из рабского желания угодить
немцам. Эта трактовка впоследствии стала очень распространенной,
хотя итальянский монарх попросту давал выход своей германофобии.
Намного более основательной (и последовательной) была позиция
Ватикана, возглавляемого Пием XI. Уже не раз вызывавший ненависть
фашистов и национал-социалистов Папа заявил, что «антисемитизм
несовместим с высокими идеалами христианства… невозможно и
недопустимо для христианина участвовать в антисемитизме».
Мужественная позиция Папы, заключившего в свое время конкордат с
правительством Муссолини, вызвала у диктатора очередной приступ
антиклерикальных настроений, подобных которым он не испытывал со
времен своей социалистической молодости.
Давно уже отвыкший от публичных возражений, дуче был просто
взбешен такой «нелояльностью» римской курии – он даже пообещал
вырезать когда-нибудь «злокачественную опухоль» из тела Италии и
на одном из заседаний кабинета министров рассыпался в
комплиментах в адрес мусульманской религии. Любопытно, что в те
же годы подобные мысли высказывал и Гитлер, посетовавший как-то
на то, что франки остановили арабов при Пуатье. Обращенные в ислам
германцы стали бы еще сильнее, утверждал он. Другой
малосимпатичной параллелью между диктаторами стал проект
«переселения в Африку» – если нацисты говорили о Мадагаскаре, то
Муссолини полушутя-полусерьезно предложил отправить итальянских
евреев в Сомали, где они могли бы заняться… ловлей акул.
«Величайшее преимущество этого занятия состоит прежде всего в том,
что многих из них при этом съедят», – сострил дуче в беседе со своим
зятем.
Прояснить реакцию «простых итальянцев» намного сложнее.
Очевидно, что антисемитская кампания не вызвала в обществе
поддержки, но стало ли это следствием симпатий к преследуемым или
попросту отражало «усталость нации» от фашистского режима и
обеспокоенность ухудшением социально-экономического положения в
стране? Возможно, если бы Муссолини изначально связал свое имя с
ненавистью к евреям, как это сделал в 20-е годы Гитлер, то
первоначальные успехи его правительства закрепили бы в
национальном сознании связь между антисемитскими законами и
преимуществами фашистского режима. Но дуче, что бы он задним
числом ни утверждал, все-таки «пришел к расизму» достаточно
поздно, а потому для значительной части итальянцев «ариизация
нации» совпала с падением уровня жизни, не слишком удачным (и
крайне дорогостоящим) участием в испанской гражданской войне и
милитаризацией фашизма, и без того, по мнению многих жителей
страны, ставшего излишне воинственным. Если преследования евреев
и не вызвали открытого взрыва возмущения, то все же радикальных
антисемитов в Италии обнаружилось крайне мало.
В 1938 г. под удар властей попали и итальянские гомосексуалисты.
До этого времени в своем отношении к нетрадиционной ориентации
собственных граждан, фашистское государство не слишком
отличалось от других, современных ему держав – в те годы
гомосексуализм преследовался по закону в подавляющем большинстве
стран мира, хотя в тоталитарных режимах формы этого преследования
отличались особенной жестокостью. Но Италии, где «однополая
любовь» во все времена находила достаточное число приверженцев,
гонения на гомосексуалистов никогда не приобретали характера
полномасштабной кампании, сравнимой по размаху с усилиями,
предпринимаемыми режимом для решения других задач.
Разумеется, Муссолини и партийная идеология не желали
признавать существования в Италии «сексуального меньшинства», а
вплоть до середины 30-х годов, когда отношение диктатора к нацистам
все еще оставалось прохладно-отстраненным, дуче не раз язвительно
прохаживался по поводу большого количества «извращенцев» среди
руководства национал-социалистического движения. Несмотря на это,
в течение многих лет власти не слишком усердствовали в борьбе с
итальянскими гомосексуалистами обоих полов, и хотя уличенные в
«сексуальных извращениях» могли поплатиться за свою
неосторожность несколькими годами ссылки или тюрьмы, основой
политики фашистской политики в этом щекотливом вопросе было
скорее замалчивание проблемы, нежели ее «разрешение».
Однако, в 1938 г. на острове Сан-Домино возник специальный
лагерь, предназначенный для итальянских гомосексуалистов – его
заключенными стали пять десятков сицилийцев, отправленных в
ссылку по обвинению в «непристойном поведении». Ссыльные не
могли общаться с остальными жителями острова и на ночь запирались
в бараках, но в остальном условия в новом лагере не слишком
отличались от принятых в аналогичных итальянских учреждениях
порядков.
Начатый было «эксперимент» закончился уже в следующем году,
когда лагерь был распущен, а его заключенные освобождены – в
последующие годы власти еще подчас будут арестовывать итальянских
гомосексуалистов, но большинство из них отделается проживанием
под полицейским надзором и лишь немногие окажутся в тюрьмах или
лагерях. а опыт создания специальных лагерей для них уже никогда не
будет повторен.
Тем временем режим продолжал суроветь. По-настоящему мы
разберемся с евреями позже, заявил дуче, пока достаточно и того, что
они приколоты булавкой к бумаге, как жук в альбоме
естествоиспытателя. Куда больше его беспокоила все чаще
обнаруживавшая себя оппозиция со стороны двора, буржуазии и
среднего класса. Муссолини, к этому времени почти утративший
способность к самокритике, все же продолжал оставаться популистом
и не мог не ощущать нараставшего недовольства внутри страны. Он не
считал его опасным – да оно еще и не было таковым, – но для
диктатора было довольно и самого факта попыток противодействия,
даже в форме осторожной критики. Толстокожестью, позволяющей
публичным людям хладнокровно воспринимать гомон толпы за
спиной, Муссолини никогда не обладал, а с годами и вовсе стал
чрезвычайно болезненно относиться к любым сомнениям в
собственной гениальности. «Только один человек в Италии не
ошибается», – без тени иронии сказал он о себе. Именно поэтому дуче
так задевало явно обнаружившее себя недовольство короля – Виктору-
Эммануилу не нравились и новый внешнеполитический курс страны, и
продолжающаяся «фашизация Италии», и новоприобретенный его
премьером антисемитизм.
Торжественная публикация «Протоколов сионских мудрецов» –
явной фальшивки, состряпанной в начале XIX века по заказу тайной
полиции Российской империи, – вызвала у монарха не меньше
язвительных замечаний, нежели появившееся в 1938 году звание
«Первого маршала империи» – звание, которое Виктор-Эммаунил и
Муссолини получили одновременно. Какой взлет для капрала
берсальеров, насмешничали аристократы. Такие остроты больно
ранили дуче, не отличавшегося самообладанием. «Предательство» со
стороны монархии оскорбляло его еще больше. Никогда еще
недовольные реплики дуче в адрес своего короля не носили столь
скандального характера – разумеется, полемика велась заочно, но в
Италии такие вещи распространяются очень быстро.
Впервые с начала 20-х годов Муссолини начал поговаривать об
упразднении монархии как таковой. Зачем она Италии? Выродившиеся
аристократы со своим престарелым «королем-недомерком» – они
никогда не понимали его. Сначала благодарили за социальный мир,
сохранение своих титулов, а теперь упражняются в остроумии в
великосветских салонах. Как же – посмел рассориться с их любимой
Англией! Такого они ему не простят. С ними солидаризуются и
трусливые буржуа, инстинктивно тянущиеся к своему французскому
соседу, вместо того чтобы бороться с ним за Средиземное море!
«Клерикалы» (то есть римская курия) всегда были врагами Италии,
ее национального единства, их «неблагодарность» не удивила его,
заявлял Муссолини в доверительных разговорах, но монархия,
монархия, для которой фашизм сделал так многое – не получив ничего
взамен, – она предала его, предала Италию! Король, эта «маленькая
жалкая развалина», скоро умрет, и тогда страна наконец-то
освободится от «бесполезной государственной надстройки».
Налицо был подспудный кризис режима, впервые столкнувшегося
с незначительным, но все же сопротивлением монархии. Пока еще этот
конфликт не имел критического или необратимого характера, не
угрожал он ни положению дуче, ни его партии, но само наличие
противоречий между королевским дворцом и дворцом «Венеция»
носило потенциально опасный характер. Муссолини мог сколько
угодно насмехаться над «реликтом прошлого», но он хорошо помнил,
что именно союз с монархией позволил фашистам утвердить свою
власть в стране. Практика Эфиопской и Испанской войн показала, что
фашистская милиция пока еще неспособна заменить офицерский
корпус армии и флота, продолжавший хранить верность в первую
очередь королю. На монарха устремляли свои взоры и те, кто опасался
дальнейших шагов «закусившего удила» Муссолини, – в конце концов,
Виктор-Эммануил был единственным в Италии человеком, способным
отправить дуче в отставку. Разумеется, в конце 30-х годов никто в
стране всерьез не помышлял о реальности такого развития событий, но
все же монархия продолжала оставаться последним сдерживающим
фактором на пути у фашистской партии, одновременно являясь при
этом опорой режима, опорой, позволявшей Муссолини править
страной без настоящего парламента. Будущее покажет, насколько
катастрофическим станет для дуче этот конфликт, первые семена
которого были посеяны в 1938 году.
Еще одним источником беспокойства стало постепенное
ухудшение финансового и экономического положения Италии.
Правительству Муссолини не удалось повторить «экономическое
чудо» германской экономики 30-х годов – изобретенная фашистскими
идеологами «корпоративная система» оказалась нежизнеспособной.
Корпорации стали хорошим подспорьем для «политической
унификации» Италии, служа диктатуре источником легитимации
(вместо прежних представительских институтов), но они не могли
разрешить реальных проблем Италии. Министерство корпораций было
лишь инструментом, позволяющим правительству вмешиваться в
частный сектор, но не более того. «Новая социально-экономическая
модель» на поверку оказалась таким же мифом, что и «уникальная
фашистская политическая система» – эти столь превозносимые
пропагандистами альтернативы капитализму и демократии.
Финансы страны были сначала расстроены дорогостоящей
Эфиопской войной (и кратковременными, но весьма чувствительно
отразившимися на Италии международными санкциями), а затем
совершенно подорваны масштабным итальянским участием в
событиях на Иберийском полуострове и непродуманной (но также
требующей расходов) подготовкой к войне против Франции в Европе и
Англии в Африке. Все это требовало денег: резко (с 1935 года – втрое)
увеличившиеся ассигнования на вооружения привели к хроническому
дефициту бюджета, но при этом почти не оказали на итальянскую
экономику того положительного эффекта, который наблюдался в США
или Третьем рейхе. В так или иначе связанных с военными заказами
предприятиях было занято всего около 800 тысяч человек – цифра
немалая, но все же совершенно недостаточная для того, чтобы оказать
влияние на социально-экономическое положение страны в целом.
Цены неуклонно росли, подрывая у итальянцев веру в экономические
способности дуче.
В ответ Муссолини в характерном для него стиле обвинил
собственную буржуазию и средний класс в упаднических настроениях,
подрывающих-де решимость всей нации: итальянские
промышленники, заявил он, всячески препятствуют подлинному
развитию корпоративной экономики и слишком дорожат связями с
иностранным капиталом, тогда как фашистская Италия должна
стремиться к самостоятельности во всех сферах экономики. Тот факт,
что «битва за автаркию» в итоге укрепляла положение вовсе не
фашистских корпораций, а становившихся монополистами
производителей, его, по всей видимости, не смущал.
Экономические представления Муссолини носили еще более
отрывочный и случайный характер, нежели его политические
воззрения – лично он, очевидно, тяготел к плановой социалистической
экономике, но в 20-е годы он позволял своим министрам вести
либеральную экономическую политику. Затем, восприняв начавшуюся
в 1929 году «Великую депрессию» как «банкротство капитализма»,
дуче попытался внедрить в Италии корпоративную систему, но
потерпел неудачу. К 1939 году доля участия (в первую очередь
финансового) государства в экономической жизни возросла по
сравнению с 1919-м, но далеко не в той степени, на которую
рассчитывали искренние приверженцы корпораций. Только треть
итальянских рабочих была занята на предприятиях, целиком или
частично принадлежащих государству. Создаваемые при поддержке
правительства крупные монополии в конечном счете оказались не
подконтрольны государству – несмотря на все ограничения,
итальянские предприниматели отстояли свои позиции, сведя роль
чиновников к формальному представительству. Муссолини, который в
те годы ставил перед собой цель контролировать, а не вовсе
ликвидировать частный капитал и производство, счел достигнутые
результаты вполне приемлемыми. Куда больше его волновало участие
иностранного (прежде всего англо-французского) бизнеса в
итальянской экономике, и вмешательство государства было направлено
главным образом на устранение этого участия, что немало обременяло
государственный бюджет, но вполне отвечало представлениям дуче о
«фашистской экономике».
В то же время диктатор постарался удержать рост цен на
сельскохозяйственную продукцию, обоснованно опасаясь
недовольства самых широких слоев населения. Этот рост удалось
несколько затормозить благодаря созданию очередной монополии,
осуществлявшей плановое руководство итальянскими аграриями (к
большому их неудовольствию), но после вступления Италии во
Вторую мировую войну стало ясно: административные меры не
уберегли страну от подорожания основных продуктов питания.
Таким образом, ситуацию в итальянской экономике второй
половины 30-х годов можно описать в следующих словах –
стимулируя отдельные отрасли производства (главным образом
связанные с военными заказами или производством продуктов
питания), правительство стремилось регулировать экономическую
жизнь страны при помощи корпораций и монополий (с большим
долевым участием государственного капитала), но не преуспело в
этом. Частный капитал не утратил своих господствующих позиций –
проигравшими в этой борьбе оказались лишь крупные аграрии (здесь
контроль правительства был значительно более жестким, нежели в
промышленном производстве) и фашисты, придерживавшиеся
радикальных экономических взглядов. Тем, кто надеялся, что
партийный чиновник и правительственный бюрократ наконец-то
заменят капиталиста, пришлось горько разочароваться.
В то же время непомерные военные расходы подрывали
итальянскую экономику не меньше, чем борьба с иностранным
капиталом, а столь поддерживаемые правительством Муссолини
монополии привели к застою – с 1933 года в Италии практически не
было создано новых предприятий или крупных производств.
Социально-экономическое положение страны абсолютно не
соответствовало ни все более громко звучащим фанфарам
государственной пропаганды, ни возросшим внешнеполитическим
аппетитам Муссолини, не желавшего замечать разительный контраст
между собственными грезами о величии Италии и реально
занимаемым ею в мире местом. Дуче, некогда столь решительно
взявшийся за разрешение экономических проблем, ко второй половине
30-х годов явно устал от них. Не имея собственных рецептов
оздоровления экономики, он грозился то закрыть торги на бирже (по
его мнению – главной виновнице падения стоимости итальянских
ценных бумаг), то запретить торговлю с буржуазной Францией, чье
«искусство упадка» и экспортируемые предметы роскоши якобы
истощали итальянские кошельки и разлагали общество. Вторя вождю,
верный Стараче и его пропагандисты неустанно напоминали
итальянцам, что они не только арийская, но и пролетарская нация,
бесконечно далекая от изнеженных привычек буржуазии и
плутократов.
Фашистский режим становился все более воинственным и
хрупким.
Глава десятая
К войне (1938–1940)
Завоевательные планы Муссолини. Аншлюс, визит Гитлера в
Италию и Мюнхенская конференция. «Стальной пакт». Начало
Второй мировой войны и колебания дуче. Военные успехи немцев и
вступление Италии в войну.
У фашистской пропаганды, каждый успех итальянской внешней
политики приписывающей Муссолини, оказалась и очень неприятная
для дуче обратная сторона медали: на него возлагалась
ответственность и за неудачи фашистской дипломатии. Дуче, и без
того сделавший дипломатию «семейным делом», постепенно привык
ставить знак равенства между собственными симпатиями и
антипатиями к отдельным странам и подлинными интересами Италии,
теряя хватку «реального политика». В этих условиях любое
противодействие устремлениям Италии становилось для Муссолини
личным вызовом, если не оскорблением. Эта «политическая
эмоциональность», ставшая со второй половины 30-х годов очевидной
для многих, лишила Италию столь любимой ею роли колеблющегося
сторонника каждой европейской коалиции, не позволяя маневрировать
между англо-французским блоком и набирающим силу Третьим
рейхом.
В свое время, ловко маневрируя на европейской арене, министр-
президент Отто фон Бисмарк круто развернул руль прусской
дипломатии, заключив нечто вроде джентльменского соглашения со
Второй империей Наполеона III. Это позволило Бисмарку сыграть на
противоречиях великих держав и утвердить за Берлином главенство в
германских делах. Затем, разрешив давний спор с Веной, Бисмарк
направил дула германских орудий на Париж и покончил с
бонапартистскими претензиями на доминирование в Европе. В
политике прусского канцлера не было сантиментов, один лишь
здравый расчет – немцу и в голову не пришло бы клясться в вечной
дружбе между королевской Пруссией и императорской Францией, а уж
тем более связывать себя обещаниями идти с Наполеоном «до конца».
Однако именно такой подход в отношениях с национал-
социалистическим рейхом избрал для себя Муссолини. Он в своем
стремлении подчеркнуть созданный в 1937 году идеологический союз
фашистов и национал-социалистов фактически подчинял итальянскую
внешнюю политику интересам Берлина. Увлекаемый примером
нацистов, сумевших за считанные годы вернуть Германии прежнюю
мощь и влияние в Европе, дуче без колебаний развернул итальянский
корабль на новый курс. И если раньше Муссолини не любил немцев и
тяготился сравнениями с Гитлером, теперь он был захвачен идеей
общего внешнеполитического курса с нацистским государством.
В принципе, ничего плохого в итало-германской дружбе не было –
в конце концов, она основывалась на давно сложившихся
исторических предпосылках. Не говоря уже об общей средневековой
истории в рамках Священной Римской империи, разве не союз с
бисмарковской Пруссией позволил итальянцам получить Венецию в
1866 году? Что действительно оказалось фатальным и для Муссолини
лично, и для его режима, так это упорное и достойное сожаления
нежелание дуче разглядеть истинную природу национал-
социалистической идеологии. Ведь, несмотря на схожие черты двух
тоталитарных режимов, итальянский фашизм никогда не принимал
людоедской практики нацизма, с его «лагерями смерти» и газовыми
камерами. Направив Италию следовать в кильватере нацистской
внешней политики, дуче совершил одну из самых тяжелых ошибок за
все время своего правления.
Но не была ли эта ошибка неизбежной? Могло ли что-нибудь
остановить, отвратить Муссолини от союза с Гитлером, раз уж дуче не
погнушался позаимствовать расовое законодательство Третьего рейха?
Весь вопрос в том, существовала ли альтернатива у той эволюции,
какую претерпел фашизм в период между началом 20-х и концом 30-х
годов? Ответ очевиден. Это, вкупе с впечатлениями очарованного
Германией политика, сделало сближение двух режимов неизбежным.
Стратегические цели, идеологическая близость, наконец, взаимная
симпатия обоих диктаторов – казалось, все доводы были «за» и ни
одного «против».
К 1938 году внешнеполитические цели Муссолини уже
определились: территориальные претензии Италии в Европе оказались
направленными против Франции, а в колониях – против Англии.
Фашизм был официально объявлен идеологией воинствующего
империализма, что вместе с декларируемой «пролетаризацией
Италии» и антикоммунистической риторикой придавало
чернорубашечникам неповторимый пропагандистский колорит.
В известном смысле, первоначально фашизм не привнес в
итальянскую внешнюю политику чего-то принципиально нового:
Корсика, за долги отданная французам генуэзским правительством, и
Ницца, которой савойский премьер-министр Кавур расплатился за
поддержку Парижа во время войны 1859 года, равно как и
колониальный спор вокруг Туниса или желание Рима утвердиться на
Балканах, были источниками итало-французских разногласий задолго
до рождения Муссолини. Унаследовал дуче и недовольство итальянцев
англо-французскими союзниками, столь многое обещавшими Италии
накануне ее вступления в Мировую войну, но в 1919 году
отказавшимися поддержать ее «справедливые требования» в Версале.
Неудивительно, что Муссолини, прежде с насмешкой и презрением
отзывавшийся о нацистском руководстве, теперь приветствовал
стремление Берлина уничтожить «Версальскую систему». Дуче
справедливо утверждал, что подобную цель преследовало бы любое
германское правительство, тогда как Гитлер пошел Италии навстречу –
признал произошедшие в 1919 году на австро-итальянской границе
изменения и был готов поддержать фашистские территориальные
претензии в Западной Европе, на Балканах и в Африке.
Логика диктатора вполне понятна – в 1937–1939 гг. дуче надеялся
воспользоваться плодами германских внешнеполитических побед, не
вполне отдавая себе отчета в том, что у Гитлера имелись куда более
глобальные планы, нежели уничтожение «Версальского диктата» или
германское господство в Центральной Европе. Муссолини,
претендовавший на роль первого политика своей эпохи, не сумел
предугадать, чем в итоге обернутся для мира идеологические
концепции нацистского лидера, не особенно скрывавшего свои планы.
И все же нет оснований полагать, что фашистский режим оказался
лишь жертвой авантюризма гитлеровской идеологии, – увы, но
Муссолини определил свою судьбу когда, руководствуясь идеологией,
поставил перед страной задачи, выполнимые только при условии
полного разгрома Англии и Франции.
Если Гитлер с самого начала использовал Версальский мир в
качестве ширмы для своих планов, конечной целью которых должно
было стать создание гигантской нацистской империи от французской
границы до горных хребтов Урала, то со временем «политический
аппетит» разыгрался и у Муссолини. Он постепенно перешел от
старых территориальных распрей к глобальной перспективе
итальянского господства во всем Средиземноморье, на Балканах, в
Северной Африке и на Ближнем Востоке – амбициозная задача, вполне
достойная нацистской концепции «завоевания жизненного
пространства на Востоке». И хотя в отличие от гитлеровских идей
масштабной территориальной экспансии, обрекавшей на смерть
десятки миллионов человек, фашистские планы не несли в себе ничего
подобного, все же их реализация была невозможна без большой
войны, выиграть которую Италия в одиночку была неспособна, что
еще раз, в глазах Муссолини, подчеркивало всю важностью
союзнических отношений с Германией.
В свое время Бисмарк назвал Королевство Италию страной с
хорошим аппетитом, но плохими зубами. Муссолини наверняка знал
об этой обидной характеристике и тщился доказать всему миру, что со
времен Лиссы утекло много воды. Но вряд ли ему было известно еще
одно высказывание великого германского политика, в котором тот
предупреждал, что держава, искусственно вырывающаяся за пределы
собственных жизненных интересов и действительных возможностей;
держава, решающая вести политику без реальных к тому
предпосылок, – такая держава обречена на гибель.
Характерно, что после 1940 года Муссолини никогда не критиковал
Гитлера за мегаломанию во внешней политике, а лишь выискивал
отдельные недочеты, будто бы мешавшие обоим режимам добиться
желаемых целей. Если он и упрекал фюрера в том, что тот «увяз в
СССР», то лишь потому, что из-за событий на Востоке Гитлер не мог
оказать итальянцам достаточной поддержки, необходимой для
реализации масштабных целей самого Муссолини.
В те годы провал фашистской дипломатии, приведшей Италию к
безнадежной войне с Британской империей, СССР и США, был
очевиден уже всем, но в действительности лавры Муссолини как
сильнейшего в Европе политика увяли значительно раньше, еще со
второй половины 30-х годов.
В то время как Гитлер добивался одного успеха за другим,
итальянцы в значительной степени утратили свое влияние в Румынии,
Венгрии, и Австрии, уступив последнюю нацистам, одновременно
увязнув в гражданской войне на Иберийском полуострове и анти-
партизанских операциях в Эфиопии. Но дуче продолжал
переоценивать реальные возможности собственного режима и
вооруженных сил. Не оставил он и попыток создания некоего
«фашистского интернационала». Показательна в этом плане эволюция
взглядов диктатора на возможность распространения фашистских
идей. Противореча самому себе, он то утверждал, что «фашизм – не
товар на экспорт», то писал о «бедных, пролетарских,
революционных» нациях, выступающих единым фронтом против
богатых и вырождающихся плутократий. В итоге, так и не
определившись с тем, можно ли экспортировать фашизм в качестве
политического товара, все закончилось очень характерной для
Муссолини формулировкой: фашизм, будучи «чисто итальянским
явлением», в то же время универсален и «разрешает проблемы общие
для всех наций». Это дуалистическое кредо позволяло осуществлять
колониальное завоевание Эфиопии и в то же время приветствовать
индусов, желавших покончить с двухсотлетним господством Англии.
Но после 1936 года Муссолини уже не являлся главной надеждой
для европейских радикалов или туземных революционеров – это
амплуа прочно закрепилось за фюрером. Египетские офицеры-
националисты или бельгийские правые, продолжавшие получать от
Рима материальную поддержку, отныне связывали свои упования с
Германией – одни видели в ней самую сильную державу Европы,
другим импонировало равнодушие Берлина к колониальным захватам
в Африке или на Ближнем Востоке. Гитлер действительно не
интересовался бывшими заморскими владениями Второго рейха, в то
время как неприкрытые империалистические намерения Италии в
значительной степени отталкивали от нее потенциальных балканских
или африканских союзников. Даже испанцы генерала Франко и те
предпочитали все более дистанцироваться от политики Рима,
справедливо замечая, что фашистские утверждения на тему общей
идеологии маскируют собой простые захватнические устремления
Муссолини. Дуче так и не удалось создать ничего подобного
Коминтерну, более того, к концу 30-х он в значительной степени
утратил симпатии тех сил в Европе и мире, которые прежде видели в
фашистской Италии пример для подражания.
Таким был во второй половине 30-х годов итальянский диктатор –
внутренне неуверенный в военной эффективности собственного
оружия, но все при этом не осознающий всей уязвимости фашистского
режима, дуче всерьез вознамерился в ближайшем будущем утвердить
господство Италии в Средиземноморье, что подталкивало его к
тесному сближению с Третьим рейхом, служившим теперь для
Муссолини эталоном тоталитарного режима. На смену политику,
когда-то умевшему играть на европейских противоречиях, пришел
примитивный истерик-милитарист, оперирующий абстрактными
понятиями и живущий в мире иллюзий.
Дуче никогда не смог бы разделить тезиса «железного канцлера»
о бессмысленности всякого «творчества в истории», которая – по
Бисмарку – не дом и не дерево, а бурная река. Презрение немца к
стремлению многих политиков «опередить свое время» было глубоко
чуждо Муссолини – он-то как раз считал себя именно таким
удачливым и способным человеком, за волосы вытаскивающим
Италию из болота лени и слабости.
…
В начале 1938 года Муссолини и Чиано избавились от германского
посла Ульриха фон Хасселя, по их мнению слишком холодно
относившегося к перспективам итало-германского сближения.
Аристократ Хассель и в самом деле одинаково презирал фашистов и
нацистов, а потом оказался не ко двору и в Италии, и в Германии, где
на министерском посту «слишком самостоятельного» барона
Константина фон Нейрата сменил твердолобый Иоахим фон
Риббентроп, готовый исполнять любые приказания фюрера. Очевидно,
что Хассель так или иначе потерял бы свой пост, но в данном случае
первую скрипку сыграли именно итальянцы. Чиано доверил свои
мысли дневнику, записав в феврале 1938 года: «Я не чувствую ни
малейших укоров совести из-за того, что добился отзыва этого типа,
который сослужил своей стране и всему делу немецко-итальянской
дружбы такую плохую службу… он принадлежит к юнкерскому миру,
который никак не может забыть 1914 год и, будучи убежденным
противником нацизма, не испытывает к режиму никакой симпатии». В
1944 году антинациста Хасселя, как заговорщика, повесят после
неудавшегося военного переворота, но еще раньше расстреляют
Чиано, обвинив его в предательстве дуче и фашизма.
Между тем весной 1938 года итало-германской Оси предстояло
пройти первое испытание на прочность. В 1934 году итальянские
дивизии показали готовность Рима оказать военную помощь
австрийскому правительству – и нацисты отступили. В 1938-м
ситуация, казалось бы, повторялась, но только лишь на первый взгляд.
Гитлер многому научился с той поры, а во главе итальянского
министерства иностранных дел стоял не Сувич, а Чиано. В 1934 году
главный советник Муссолини по международной политике сумел
убедить своего шефа в необходимости продемонстрировать решимость
Италии защитить независимость Австрии, но в 1938-м Рим и Берлин
уже были связаны дружественными отношениями. В Европе гадали –
решится ли дуче рискнуть сближением с Третьим рейхом ради
австрийцев?
Перед тем как приступить к решительным действиям, немцы
заручились негласной поддержкой английского правительства. Лондон
с легким сердцем пообещал не чинить препятствий аншлюсу
(объединению Германии и Австрии), не без удовольствия ожидая
реакции Италии. Получив согласие англичан, германская дипломатия
принялась зондировать Рим. В Италию прибыл Риббентроп и услышал
от дуче, что ему надоело в одиночку охранять австрийскую
независимость. После этого Гитлер приступил к реализации
достигнутых еще на первой встрече с Муссолини договоренности о
включении нацистов в австрийское правительство.
С февраля 1938 года немцы подвергли Вену жесткому давлению,
угрозами вынуждая австрийцев согласиться с требованиями Берлина.
Возможно, ситуация неопределенности в австро-германских
отношениях какое-то время могла бы еще сохраняться, но австрийский
канцлер Курт Шушниг сам ускорил развязку, неожиданно для фюрера
и дуче объявив 9 марта 1938 года о проведении плебисцита по вопросу
сохранения независимости. Строго говоря, его продиктованная
отчаянием акция нарушала австрийскую конституцию, да и вообще не
слишком соответствовала принятым сегодня представлениям о
референдуме, но иного выхода Шушниг не видел.
Однако его надежды на то, что Гитлер спасует перед столь
излюбленной им самим формой народного волеизъявления, а
Муссолини, поставленный перед фактом разворачивающегося вокруг
Австрии кризиса, в последний момент все-таки окажет Вене
поддержку, были разбиты самым жесточайшим образом. Вместо
поддержки дуче попенял Шушнигу за его опрометчивость и прямо
заявил, что никакой помощи на этот раз не будет. Он уже испытал все
средства, на которые был готов пойти ради Австрии, – они не помогли.
Что ж, раз так, Муссолини умывает руки.
Реакция же Гитлера была предельно жесткой – часто водя других за
нос, он никогда не прощал того же в отношении себя. Маневр его
австрийского коллеги был вполне в стиле «фюрерской дипломатии», а
это было особенно неприятно. Никто не любит, когда его собственные
трюки используют против него же. Гитлер счел себя обманутым, и
тишину на австро-германской границе разорвал рев моторов.
Расстреляв без толку все свои патроны, австрийский канцлер
признал поражение и отменил плебисцит. Но было слишком поздно –
11 марта 1938 года германские войска пересекли австрийскую границу,
повсюду с ликованием встречаемые населением. Жители Вены
устроили Гитлеру настолько теплый прием, что фюрер отбросил
всякие мысли о протекторатном статусе Австрии и попросту включил
ее в Третий рейх на общих правах. Благодарные венцы устроили по
этому поводу еврейский погром, проявив при этом такой энтузиазм,
какой никогда не демонстрировали коренные жители рейха. В апреле
австрийцы все-таки отправились на референдум, который выгодно
отличался от намечавшегося Шушнигом голосования наличием двух
вариантов выбора вместо одного, и подавляющим большинством
голосов поддержали объединение с Германией. Давняя мечта о
«великогерманском пути» объединения всех немцев становилась явью.
Гитлер уведомил Муссолини о начавшемся вторжении личным
письмом, переданным через зятя итальянского короля, немецкого князя
Филиппа Гессенского. Дуче воспринял эти новости достаточно
равнодушно – еще за несколько лет до этих событий он уже «списал»
Австрию и рассчитывал лишь затормозить процесс ее поглощения
немцами, надеясь при этом добиться определенных преференций для
своей страны, получив благодарность Берлина за итальянское согласие
на аншлюс. Вопрос, таким образом, упирался лишь в цену, хотя
Муссолини понимал, что она не может быть слишком высокой.
Так и случилось. В конечном счете фюрер расплатился
заверениями в неизменной личной преданности и германских
гарантиях на Южный Тироль, доставшийся Италии после Первой
мировой войны. Гитлер до конца сдержал первое обещание, но в
дальнейшем, после краха фашистского режима в 1943 году,
пересмотрел свои взгляды на итало-германскую границу.
Оправданием для дуче может служить тот факт, что пространство
дипломатического маневрирования в австрийском вопросе было
довольно узким – ключи от Вены уже давно не лежали в Риме. В чисто
военном отношении Италия никак не могла помешать парадному
шествию вермахта по Австрии, даже если бы у Муссолини и возникло
такое желание. На дворе был не 1934 год: единого фронта версальских
союзников-победителей давно не существовало, испанская война
поглощала итальянские ресурсы, к тому же было очевидно, что
итальянская и немецкая армии уже несоизмеримы по своей мощи. В
сложившейся ситуации дуче можно было бы, пожалуй, упрекнуть
лишь в том, что он психологически оказался неспособен вести с
фюрером рискованный торг – недопустимая слабость для волевого
политика, каковым Муссолини себя искренне считал. Вместо этого он
предпочел застыть в надменной позе равнодушного наблюдателя,
удовлетворившись гитлеровскими гарантиями неизменности новых
итало-германских границ.
Намного больше дуче беспокоило, что его репутации как
выдающегося государственного деятеля был нанесен изрядный ущерб.
Общественность Италии, привыкшую за два десятка лет «фашистской
эры» к безостановочно подаваемой пропагандой череде
внешнеполитических успехов, откровенно разочаровали события в
Австрии. Внезапно рухнул казавшийся когда-то таким перспективным
проитальянский блок из Австрии и Венгрии. Влияние Рима на
Балканах резко упало. А что Италия получила за согласие на аншлюс?
Фактически ничего – признание ее границ, и только. По мнению
многих, дружба с Берлином приобретала несколько односторонний
характер. Такая оценка, не вполне справедливая и основанная скорее
на эмоциях, нежели на здравых размышлениях, была достаточно
популярна среди итальянцев, насмехавшихся теперь над собственной
дипломатией.
Муссолини, приучивший нацию переоценивать ее собственные
возможности, теперь расплачивался за это. И хотя дуче в своих
выступлениях неизменно подчеркивал всю грандиозность «оси Рим-
Берлин», на фоне которой «австрийская мелочь» не стоила и
выеденного яйца, трудно было не заметить все большего изменения
баланса сил между двумя режимами. Дуче оставалось лишь
маскировать это бахвальством о многомиллионной итальянской армии,
самом большом подводном флоте в мире и сверхсовременной авиации.
Восхищенные депутаты, перед которыми Муссолини весной 1938 года
развернул это впечатляющее полотно итальянской военной мощи,
наградили его специально введенным званием Первого маршала
империи.
И все же глухое недовольство итальянского общества
австрийскими событиями подтолкнуло Муссолини заключить с
англичанами в апреле 1938 года ни к чему не обязывающее соглашение
о «добрососедских отношениях» – дуче явно желал
продемонстрировать немцам «свободу рук», но в Берлине не приняли
англо-итальянские переговоры всерьез, и оказались правы. Активное
участие Рима в испанских делах, углубляющаяся пропасть в
отношениях с Парижем и средиземноморские притязания Италии
делали любое сближение с Лондоном иллюзорным. Итальянские
обещания сократить свои вооруженные формирования в Ливии так и
остались невыполненными.
В мае 1938 года в Италию с визитом прибыл Гитлер, пожелавший
лично поблагодарить своего итальянского друга за «понимание»
в австрийском вопросе. Муссолини пригласил фюрера еще после
своего путешествия по Германии в прошлом году, и подготовка к
встрече германской делегации началась едва только дуче вернулся из
Берлина. На этот раз, в отличие от не слишком удавшегося визита
Гитлера в 1934 году, гости должны были пробыть целую неделю,
планировалось посещение не только Рима, но и ряда других городов.
Диктатору хотелось, чтобы немцы получили достойное впечатление о
мощи «новой Италии», а потому к организации намеченных
торжественных мероприятий итальянцы подошли со всей
ответственностью.
Не слишком доверяя бодрым рапортам своих подчиненных,
Муссолини вникал в каждую деталь подготовки визита. Он даже
проехал по дороге от железнодорожного вокзала до Квиринальского
дворца, придирчиво оглядывая римские улицы. Волнение дуче
разделял и итальянский король, но совсем по другой причине: Виктор
Эммануил не любил ни немцев, ни нацистов, ни австрийца Гитлера, а
потому заранее не ожидал от приезда «германских варваров» ничего
хорошего. Муссолини считал занятую монархом позицию «жалкой»,
но, в свою очередь, закрывал глаза на то, что, стремясь поразить
немцев «современной» итальянской военной техникой, его генералы
отправили на римский парад бронеавтомобили с деревянными
пулеметами. Закаленный суровыми африканскими условиями маршал
Грациани удивлялся такому подходу, но для Муссолини и начальника
Генерального штаба Бадольо это было в порядке вещей. Грандиозное
военное шоу должно было убедить немцев, что Италия обладает не
только великой культурой, но и первоклассными вооруженными
силами.
Муссолини и король встретили Гитлера в Риме 3 мая 1938 года.
Германская делегация оказалась необычайно многочисленной (около
пятисот человек) и шумной, но сам фюрер вел себя почти безупречно.
Капризный по натуре, он, тем не менее, был очень доволен переменой
в отношении к нему со стороны дуче и сумел выдержать даже
утомительный королевский этикет. Это была настоящая жертва со
стороны Гитлера, поскольку он вообще с трудом сохранял терпение,
даже если это имело крайне важное для Германии значение. Однако,
даже несмотря на то что королевское гостеприимство оставляло
желать лучшего, Гитлер все же не скрывал своего удовольствия от
визита на Апеннины. Шесть дней в Италии стали для него
счастливейшим временем, к воспоминаниям о котором он будет
возвращаться и годы спустя.
В свою очередь итальянцы постарались показать достижения своей
страны в максимально выгодном свете. Переняв у нацистов игру с
прожекторами, организаторы устроили второй, после устроенного
Нероном, пожар Рима, восхитив Гитлера мастерским сочетанием
светотехники и фейерверков на фоне Колизея. Собранные для парада
30 тысяч солдат, карабинеров и милиционеров старательно
демонстрировали «римский шаг», а проехавшие перед Гитлером 400
танкеток и такое же количество грузовиков неопровержимо
свидетельствовали о высоком уровне моторизации итальянской армии.
Жители Вечного города с южной горячностью приветствовали
немецких гостей, хотя немало нашлось и тех, кто, как и король,
скептически и надменно смотрел на «северян». Характерным
отличием итальянского фашизма было то, что владельцы римских
магазинов, не пожелавшие выставлять в витринах портреты
германского фюрера, – могли ограничиться цветами и флагами. В
Третьем рейхе или СССР такое своеволие было попросту невозможно.
Переночевав в королевском дворце, Гитлер осмотрел Рим вместе с
Муссолини, в то время как придворные с показным ужасом
злословили о «низменных» нравах нацистов. Первым распространять
слухи начал сам Виктор Эммануил, со злорадством заявивший, что
Гитлер потребовал себе на ночь проститутку, а кроме того, оказался
наркоманом. Все это злословие не имело ни малейшего отношения к
реальности, но в глазах итальянской аристократии бонзы нацистского
режима действительно выглядели грубо и комично. Они слишком
громко разговаривали, слишком много пили и казались Виктору
Эммануилу и его придворным неотесанными бюргерами. Гости не
остались в долгу. Если Гитлеру и приходилось смирять нрав перед
требованиями протокола, то Геббельс или даже Риббентроп открыто
позволяли себе презрительные насмешки в адрес итальянского короля
и монархии в целом. Опасения Виктора Эммануила полностью
подтвердились – для немцев он все еще оставался «королем-
щелкунчиком», предавшим Австро-Венгрию и Германию в Мировой
войне. К счастью для итало-германской дружбы, Муссолини
постарался свести общение короля и фюрера к допустимому
протоколом минимуму.
Вечером, на следующий день после приезда в Рим, немцы
отправились в Неаполь, где дуче устроил для не очень сведущего в
таких делах Гитлера настоящий военно-морской спектакль.
Итальянские линкоры и крейсеры были красочно расцвечены флагами,
сотня подлодок одновременно ушла под воду и тут же синхронно
всплыла обратно. Неопытному взгляду действительно могло
показаться, что Италия обладает самым сильным флотом на
Средиземном море – и одним из сильнейших в мире. Муссолини,
разумеется, был в этом убежден. С гордостью приветствовал он
фюрера на борту новейшего линкора «Конте ди Кавур» – через два с
половиной года грозный боевой корабль будет торпедирован
английской авиацией, но в мае 1938 года итальянский флот
действительно впечатлял. Гитлер был восхищен, настроение ему не
испортило даже присутствие на морском параде Виктора Эммануила.
Муссолини все-таки удалось произвести на фюрера сильное
впечатление – вплоть до начала 1941 года Гитлер пребывал в
уверенности, что ключи от господства на Средиземном море лежат в
Риме.
Несколько испортили впечатление от парада события вечера, когда
германскому гостю пришлось слушать «Аиду» из королевской ложи, в
окружении враждебно настроенных по отношению к фюреру
итальянских аристократов. В довершение всего в разгар исполнения
прекрасной оперы Джузеппе Верди на сцену обрушилась балка.
Никто, к счастью, не пострадал, но настроение Гитлера это не
улучшило. Муссолини, с трудом выдержавший полтора часа оперы,
был и вовсе взбешен таким конфузом: в фашистской Италии все
обязано быть идеальным! Когда же на следующий день из-за плохой
погоды пришлось отменять воздушный парад, дуче был уже вне себя
от переживаний.
Все эти шероховатости сгладил последний день визита, наиболее
удачный с точки зрения перспектив Оси. Гитлеру показали
Флоренцию, в которую он сразу буквально влюбился; даже на исходе
1943 года фюрер, беспокоясь о состоянии ПВО этого города, прикажет
окружить его кольцом зенитных батарей. В то время как немецкий
вождь наслаждался шедеврами итальянской живописи, дуче со
скучающим видом стоял поодаль – в знаменитой флорентийской
галерее Уффици он был впервые в жизни. Муссолини совершенно не
разделял любви своего союзника к живописному искусству, но был рад
узнать, что Гитлер все-таки не монах – в те же дни Италию посетила
Ева Браун, ставшая с начала 30-х годов «подругой жизни» германского
диктатора. Не имея возможности принять ее на должном уровне из-за
неофициального статуса любовницы, Муссолини постарался сделать
пребывание Евы в Италии максимально приятным. Это оказалось не
так уж и сложно: в отличие от диктаторов молодую баварку гораздо
больше интересовали не военные парады, а роскошные магазины. Она
вернулась домой с охапкой новых вещей, а дуче, довольный
обнаружившимися у Гитлера вполне понятными каждому мужчине
«слабостями», позднее отправил ей несколько шуб из ценного меха.
Между тем на прощальном банкете растроганный пышным
приемом фюрер расточал комплименты фашизму и Муссолини лично,
перемежая уверения в незыблемости личной дружбы и итало-
германского союза с туманными планами насчет Чехословакии.
Помимо этого, во время этого визита Гитлера серьезные политические
вопросы не поднимались, равно как и тема «мирового еврейства».
Муссолини, легко согласившийся с оценкой Чехословакии как
нежизнеспособного государства, тоже придерживался аполитичного
тона встречи.
В конечном итоге визит Гитлера благоприятно повлиял на
общественное мнение Италии: немцы всем (кроме короля и его
придворных) понравились, равно как и торжественные мероприятия в
их честь. Союз с Германией стал пользоваться определенной
популярностью в массах. Даже скептики признавали, что Гитлер
добился неожиданно большого успеха в завоевании симпатий
итальянской толпы.
Муссолини и Чиано также остались довольны завершившимися
мероприятиями, хотя как всегда бестактный Риббентроп сумел немало
подпортить им настроение. В то же время они были рады, что Виктор
Эммануил все же удержался от громкого скандала, ограничившись
ворчанием. Не могло не порадовать дуче и демонстративное
игнорирование немцами Ватикана, посетить который Гитлер не счел
нужным. Муссолини, враждебно настроенный в то время по
отношению к Пию ХI, не стал предпринимать в этом направлении
каких-либо шагов. Дуче испытывал злорадное удовольствие от того,
что Римского Папу «щелкнули по носу» и что это не могли не
отметить все иностранные наблюдатели.
Успешно завершившийся визит заставил Муссолини испытать
очередной прилив самоуверенности – по мнению дуче, его союз с
Гитлером выглядел мощным волнорезом среди бушующего моря
мировой политики. В то время как внимание Великобритании и США
было занято начавшейся в 1937 году японо-китайской войной, попытка
нового прокоммунистического правительства республиканской
Испании организовать широкомасштабное наступление против войск
генерала Франко провалилась, а в Тунисе вспыхнули беспорядки,
подрывающие власть французской метрополии. Муссолини, имевший
свои виды на французские колонии в Северной Африке, приказал еще
больше активизировать пропагандистскую антифранцузскую
кампанию.
В то же время итальянский диктатор без всякой приязни наблюдал
за неуклюжими попытками нового премьер-министра Великобритании
Невилла Чемберлена вернуть отношениям Лондона и Рима прежнюю
теплоту. Итальянские адмиралы получили указание рассматривать
британский Королевский флот как главного противника в неизбежной
морской войне на Средиземном море, а маршал Бальбо – готовиться к
походу на Египет.
Летом 1938 года генерал-губернатор Ливии отправился с
торжественным государственным визитом в Германию, продолжая
демонстрировать миру единство стран Оси. Он уже успел
познакомиться с Генрихом Гиммлером, прилетавшим в конце
прошлого года в Ливию, теперь же его встречали на самом высоком
уровне. Самолет Бальбо приземлился неподалеку от Бергхофа,
любимой резиденции Гитлера. Фюрер, пустив в ход свое знаменитое
обаяние, вскоре сумел растопить лед – Бальбо был очарован и Третьим
рейхом, и его руководителями. Ему удалось найти общий язык даже с
фельдмаршалом Герингом, и только прощальная вечеринка,
организованная женой шефа германской тайной полиции, несколько
подпортила общее впечатление итальянского маршала авиации от
визита в рейх. Муссолини, обычно встречавший в Бальбо язвительного
критика, был немало доволен тем, что его давний соратник вернулся
почти что германофилом. Чиано, который очень ревниво относился к
своему положению всесильного зятя диктатора, записал в дневнике:
«Ему (Бальбо. – Авт.) понравилось само путешествие, немцы,
люфтваффе – словом, все… он рассуждает как самый преданный
сторонник Оси… основная мысль его отчета: исключительно мощные
немецкие военно-воздушные силы, гораздо более совершенные в
техническом отношении, чем наши». Бальбо потребовал увеличить
группировку итальянских войск в Ливии до двадцати дивизий,
включая танковые и мотопехотные.
Несмотря на настойчивость своего соратника, Муссолини не
слишком внимательно отнесся к его просьбам, беспечно полагая
темпы усиления ливийской группировки итальянцев вполне
достаточными. Дуче считал, что время начала будущей войны
придется определять только ему, и никому более. Между тем, после
относительно спокойного лета, политическая ситуация в Европе вновь
обострилась – Гитлер открыто выступил против Чехословакии.
…
Осенью 1938 года Чехословацкая Республика, опиравшаяся на союз
с Францией, находилась в крайне трудном положении: у одного из
наиболее стабильных постверсальских государств Европы не
оказалось ни одного дружественного соседа. Помимо Германии,
поднимавшей проблему трех миллионов немцев Судетской области,
территориальные претензии к Чехословакии предъявляли и Венгрия, и
Польша, в то время как в Словакии набирали силу сторонники
обретения независимости.
Все эти трудности, вкупе со все более явственным нежеланием
Франции защищать своих европейских союзников, заставляли Прагу
делать шаги навстречу Москве. Со второй половины 30-х годов
Чехословакия приобрела репутацию наиболее дружественной к СССР
европейской страны, что позволяло немцам и полякам говорить о
появлении «аэродрома красных» – очага советского влияния в Европе.
И без того тяжелое внешнеполитическое положение чехословаков
стало совсем невыносимым после присоединения Австрии к Третьему
рейху.
Вернувшись из Италии, Гитлер принялся оказывать на Прагу
всевозрастающее давление, используя привычный набор средств –
беспорядки, устраиваемые судетскими немцами, и угрожающие
маневры вермахта вдоль чехословацких границ. Одновременно с этим
фюрер попытался заручиться поддержкой Великобритании,
справедливо полагая, что без поддержки Лондона французы никогда не
решатся выступить на защиту Чехословакии. У него имелись
основания рассчитывать на успех – для сохранения мира в Европе
британский премьер-министр Чемберлен был готов пойти на многое.
По его мнению, участие в конфликте, сравнимом по масштабам с
событиями 1914–1918 гг., разорило бы страну и подорвало британские
позиции по всему миру.
Чемберлен считал французов слишком пристрастно настроенными
в отношении немцев и совершенно не доверял европейским
союзникам Франции – англичане боялись оказаться втянутыми в войну
с немцами и итальянцами из-за чехов или югославов. Руководство
Британской империи крайне тревожило распространение японского
влияния на Тихом океане и в Индокитае: опасаясь новой мировой
войны, Лондон закрыл глаза даже на итало-германскую интервенцию в
Испании – еще меньше англичан интересовала территориальная
целостность Чехословакии.
Британский премьер полагал, что Германию следовало
«умиротворить», связав при этом определенными обязательствами –
пусть Гитлер получит своих судетских немцев, но Чехословакия
продолжит существование в качестве независимого государства, а
территориальным претензиям Третьего рейха будет поставлен предел.
Но Гитлер, вопреки всем этим иллюзиям, не собирался
останавливаться даже после полного поглощения Чехословакии,
рассматривая уничтожение этого центральноевропейского государства
лишь как очередной шаг по пути на Восток. Однако, в то время как
далеко идущие планы Гитлера заставляли его спешить с разрешением
проблемы Судет, англичане предпочитали не торопиться, и это
укрепило убежденность подозрительного фюрера в том, что его водят
за нос.
Далекий от понимания мотивов своего британского коллеги, Гитлер
счел дипломатическую тактику англичан простым затягиванием
времени, отдалявшим решение главной задачи всей его жизни –
обеспечения для Германии «жизненного пространства». Это
принципиальное различие в подходе к чехословацкому вопросу со
стороны Лондона и Берлина стало главным источником
напряженности во время осеннего кризиса 1938 года.
В сентябре потерявший терпение Гитлер плеснул бензина в костер:
воспользовавшись очередным витком напряженности между
чехословацкими военными и судетскими немцами, он выступил на
партийном съезде в Нюрнберге с набором ультимативных требований,
невыполнение которых чехословацким правительством означало
войну. Вслед за этим выступлением в Судетах начались новые акции
гражданского неповиновения, встретившие жесткий отпор
чехословацкой армии, действовавшей в режиме объявленного военного
положения. Немецкие газеты тут же завопили о «чешских зверствах»
и дивизиях вермахта, вставших на границе в полной боевой
готовности. Казалось, что повторяется ситуация 1914 года – поначалу
достаточно вялотекущий кризис, затем внезапное обострение – и
всеобщая война.
Чемберлен, неприятно пораженный такой «истеричностью»
германского рейхсканцлера, обратился к Муссолини с просьбой
повлиять на фюрера. В Англии все еще считали, что дуче является
старшим партнером в союзе двух диктатур – если и не благодаря мощи
Италии, то в силу того уважения, которое питает к нему Гитлер.
Муссолини никогда не испытывал теплых чувств к Чехословакии,
выступившей в 1935 году в первых рядах «санкционистов» из Лиги
Наций, да и республика относилась к тем самым «буржуазным
демократиям», которые дуче от души презирал. Тем более он был
равнодушен к ее нынешней судьбе – по его мнению, не имеющей
ничего общего с итальянским будущим. С его точки зрения, эта
далекая от Италии страна являлась для немцев тем же, чем была для
итальянцев Швейцария. Оба этих государства, утратившие
способность к управлению своими многочисленными народами,
ожидал распад, говорил дуче. Распад – и поглощение соседями.
Такая позиция была не слишком последовательной – ранее Италия
выказывала «дипломатическую обеспокоенность» стремлением
судетских немцев объединиться с рейхом, но теперь политика Рима
поменялась коренным образом. В 1938 году и Муссолини, и Чиано
действительно совершенно не волновала судьба этой, как язвительно
сказал дуче, – «Чехо-немецко-польско-венгерско-карпато-украино-
Словакии». У Муссолини даже не возникло желания половить рыбку в
мутной воде и извлечь из нового кризиса хоть какую-нибудь выгоду.
Поглощенный борьбой с собственной буржуазией, евреями, Ватиканом
и испанскими республиканцами, он желал лишь заранее получать
полную информацию о немецких планах – ради того, чтобы блистать
прозорливостью перед журналистами и собственными подчиненными,
а также – чтобы случайно не зайти слишком далеко в какой-нибудь
публичной речи.
Накануне выступления Гитлера в Нюрнберге Муссолини был
убежден, что фюрер добьется своего мирным путем, заставив
«трусливые демократии» уступить без боя, а потому никакой войны,
тем более мировой, в ближайшее время не будет. Самое большее, что
может потребоваться сейчас от Италии, – это газетные статьи и
массовые митинги в поддержку «справедливых требований Третьего
рейха». Поэтому выдвинутый Гитлером ультиматум оказался для
Муссолини таким же неприятным сюрпризом, что и для Чемберлена.
Итальянский диктатор растерялся, он не понимал логику своего
немецкого коллеги: фюрер настойчиво продолжал двигаться там, где
дуче счел бы нужным остановиться.
Тем не менее надлежало продемонстрировать единство с немцами,
и Муссолини предупреждает англичан о том, что Италия полностью
поддерживает Германию в ее стремлении обеспечить безопасность
жителей Судет, поэтому если Лондон не желает войны, ему следует
убедить Прагу пойти навстречу немецким предложениям.
Разочарованный таким ответом Чемберлен решает обратиться
напрямую к Гитлеру.
15 сентября 1938 года немолодой британский премьер впервые в
жизни сел в самолет, чтобы после долгого перелета встретиться с
германским рейхсканцлером в Берхтесгадене. Попытка найти точки
соприкосновения с Гитлером стала для Чемберлена крайне трудным
делом – англичанин нашел фюрера крайне неприятным человеком,
словам которого, тем не менее, можно было доверять. Фюрер повторил
свои прежние требования, заверив британского премьера в том, что
войны можно избежать лишь передав рейху Судеты.
Но если для немцев итальянская поддержка была важным, но все
же не решающим фактором, то англичане во многом зависели от своих
французских союзников – в конце концов, те обладали сильнейшей
армией в Европе и были непосредственно заинтересованы в
сохранении Чехословакии как сильного и независимого государства.
Вернувшись из Германии, Чемберлен принялся убеждать французское
правительство, желавшее избежать войны с немцами не меньше
английского, поддержать его политику. Проходившие в Лондоне англо-
французские консультации не стали препятствием для британского
премьер-министра – после недолгих колебаний французы во главе с
премьером Эдуардом Даладье согласились с неизбежностью
выполнения требований Гитлера. Но, опасаясь создания прецедента
для Эльзаса, отвергли предложенную англичанами идею проведения
референдума среди чехословацких немцев, предпочитая отдать Судеты
безо всякого голосования.
Пока англо-французская дипломатия уговаривала чехословаков
согласиться на выдвинутые Германией условия в обмен на обещание-
безусловных гарантий новых границ, Муссолини совершал поездку по
Северной Италии, где в каждой своей публичной речи
солидаризировался с выдвинутым в Нюрнберге ультиматумом. Он
спрашивал своих слушателей – стоит ли сохранение территориальной
целостности очередной лоскутной державы новой мировой бойни?
«Было бы глупо и преступно дать погибнуть миллионам европейцев,
дабы синьор Бенеш сохранил свое господство над восемью
различными нациями», – заявил дуче в разгар кризиса. Возникшие
было у Муссолини страхи по поводу скорого начала войны, к которой
Италия, по его мнению, еще не подготовилась, немного рассеялись –
видя растерянность англо-французов, он вновь преисполнился
уверенности в том, что западные демократии не станут сражаться из-за
Судет, а потому вновь и вновь повторял, что итальянцы – на стороне
Германии. К этому моменту дуче был убежден, что в будущем вместе с
Третьим рейхом выступит против Франции и Англии, но считал
необходимым отложить начало войны на несколько лет, завершив за
это время подготовку итальянских вооруженных сил к предстоящим
сражениям.
Давление англичан и французов, продолжающих убеждать Прагу
принять гитлеровский ультиматум, привело к тяжелому политическому
кризису в Чехословакии: один за другим пали несколько кабинетов.
Попытка чехословаков опереться на поддержку СССР не встретила
понимания ни в Лондоне, ни в Париже, поляки же и вовсе заявили, что
никогда не позволят войскам Красной армии пройти по территории
Польши для оказания помощи Праге. К этому времени Варшава уже
готовилась предъявить Чехословакии собственный ультиматум, дабы
разрешить территориальный спор вокруг Тешинской области в свою
пользу. А в Судетах противостояние между чехословацкими войсками
и местными немцами постепенно приобретало характер настоящей
войны – в течение сентября обе стороны потеряли в стычках десятки
человек убитыми и ранеными.
Чемберлен, прилетевший 22 сентября в Германию, сообщил
Гитлеру, что британское и французское правительства не будут
препятствовать передаче Судет Германии. Но немецкий рейхсканцлер
пребывал в еще более воинственном настроении, чем прежде. На
встрече в Бад-Хосберге фюрер принялся перечислять «преступления»,
совершенные чехословацкой армией за последнюю неделю, а потом
заявил обескураженному англичанину, что не верит Праге и не
позволит больше проливать немецкую кровь – Чехословакия будет
разгромлена в самые ближайшие дни. Вспышки гнева, которые Гитлер
демонстрировал своему британскому гостю, являлись тщательно
подготовленной инсценировкой. Фюрер действительно собирался
вторгнуться в Чехословакию, если бы его требования были
отвергнуты, но убедившись в том, что западные демократии
согласились на передачу Судет, Гитлер попытался поднять ставки и
поставить вопрос о полном уничтожении Чехословакии.
На это британский премьер-министр согласиться никак не мог, и
тогда разочарованный фюрер отыграл назад, вновь вернувшись к
судетской проблеме: чехословаки должны без проволочек очистить
спорную область в течение нескольких дней. Иначе – война.
Для Чемберлена все это стало абсолютной неожиданностью, никак
не объяснимой с точки зрения здравого смысла: неужели немцы
всерьез ведут дело к войне? Он летел в Германию с надеждой на
разрешение чехословацкого кризиса, а теперь возвращается домой в
крайне удрученном состоянии – вместо твердых гарантий мира ему
удалось добиться лишь небольшой отсрочки немецкого вторжения.
Положение англо-французской дипломатии осложняло и то, что к
этому моменту руководители Чехословакии все еще не дали своего
согласия на урегулирование конфликта мирным путем – напротив, 23
сентября была объявлена мобилизация в чехословацкую армию.
Привезенные Чемберленом известия о переговорах подтверждали
худшие опасения: в воздухе ощутимо запахло порохом.
Великобритания начала готовиться к воздушным налетам – ее военные
эксперты утверждали, что в первые же недели войны от германских
бомб погибнут сотни тысяч британцев, а Лондон будет буквально
стерт с лица земли. Во Франции тоже царила не лучшая общественная
атмосфера – от немецкого вторжения французов не защищал
спасительный Ла-Манш. Однако и в Германию охватило уныние – если
простые немцы не желали войны, то германские генералы,
встревоженные упрямством Гитлера, собирались осуществить
военный переворот и предотвратить сползание рейха в
самоубийственный конфликт. Немецких военных беспокоило не
столько сохранение мира в Европе, сколько грозившая Германии
стратегическая ситуация, в которой вермахту пришлось бы
противостоять французской и, возможно, Красной армиям,
одновременно сражаясь с миллионной группировкой чехословаков,
располагавшейся на неудобной для наступательных операций
местности.
Заговорщики были уверены, что на этот раз западные державы не
уступят, но они ошибались – англо-французы предпринимали все
усилия для того, чтобы убедить чехословаков согласиться с
гитлеровским ультиматумом. 25 сентября им удалось этого добиться,
но Гитлер, почувствовав слабость в рядах своих оппонентов, вновь
поднял ставки, потребовав удовлетворить заодно и «справедливые
претензии» Польши, а также Венгрии, тоже имевшей с Прагой
неразрешенный территориальный спор. Выступая в Берлине, фюрер
назвал 28 сентября предельным сроком, по истечении которого
немецкая армия начнет боевые действия против чехословаков. Этой
речью Гитлер сжег за собой все мосты – теперь отступить он уже не
мог.
Утром 28 сентября, когда до начала немецкого вторжения
оставались буквально считанные часы, английский посол в Италии
вручил Чиано личное послание Чемберлена для Муссолини. В нем
британский премьер-министр просил дуче убедить Гитлера отложить
начало боевых действий еще на сутки, дав шанс европейской
дипломатии урегулировать конфликт мирным путем.
Для итальянского диктатора это стало моментом наивысшего
торжества: англичане умоляют его спасти Европу от войны! Дуче
наслаждался унижением западных демократий и, спеша использовать
выпавшую возможность оказаться в центре внимания мировой
общественности, лично, по телефону, проинструктировал
итальянского посла в Берлине в нужном духе.
Гитлер колебался. Несмотря на всю уступчивость англо-французов,
фюрер был захвачен перспективой провести вдохновляющую военную
операцию против Чехословакии, что позволило бы не только
продемонстрировать мощь германских вооруженных сил, но и
полностью уничтожить это государство. В то же время Гитлер полагал,
что необходимая для быстрого успеха локализация конфликта
возможна только при полной политической поддержке Италии, а
потому не хотел оскорбить Муссолини отказом. В конце концов,
согласно немецким военным планам, непосредственное вторжение в
Чехословакию должно было начаться только 1 октября, а потому
фюрер не слишком рисковал, соглашаясь на итальянское
посредничество.
Гитлер предложил организовать на следующий день конференцию
во Франкфурте-на-Майне или в Мюнхене – на усмотрение Муссолини,
участие которого фюрер назвал необходимым условием проведения
переговоров. Чиано, не менее тщеславный, чем его тесть, гордо
сообщил британскому послу в Италии, что немцы согласились
отложить начало боевых действий лишь потому, что об этом их
попросил Муссолини, но если дело все же дойдет до новой мировой
войны, повторил он прежние угрозы, то итальянцы хорошо знают, на
чьей стороне они выступят.
Чемберлен и Даладье охотно ухватились за возможность избежать
войны. Утром 29 сентября руководители Великобритании и Франции
прилетели в Мюнхен – Муссолини и Чиано предпочли поезд. Вместе с
итальянцами в столицу Баварии приехал и Гитлер – он встретил дуче
еще на границе рейха, и в Мюнхен они прибыли вместе. Фюрер был
настроен мрачно и несколько фаталистично – казалось, он не
испытывал к грядущей дипломатической игре азарта, столь
свойственного ему ранее.
Мюнхенскую конференцию трудно было назвать выдающейся,
даже несмотря на участие в ней представителей большинства великих
держав Европы. Фактически, в ее работе принимали участие всего
десять человек: Гитлер и Риббентроп, Муссолини и Чиано, Чемберлен
и Даладье со своими помощниками, а также личный переводчик
фюрера и высокопоставленный чиновник германского МИДа.
Атмосфера в мюнхенском «Доме фюрера» оказалось весьма
гнетущей: Гитлер был подчеркнуто безучастен, Даладье не находил
себе места, пытаясь справиться с унижением, которому подвергалась
его страна, Чемберлен с вымученной улыбкой старался сделать
хорошую мину при плохой игре, и только Муссолини казался
абсолютно довольным происходящим.
Если Гитлер словно исчерпал всю свою энергию на
эмоциональную вспышку во время обращения к собравшимся, в
котором он подтвердил свое намерение так или иначе разрешить
затянувшийся кризис в самое ближайшее время, то дуче взял на себя
всю практическую часть конференции. Переходя то на французский, то
на немецкий язык, Муссолини предложил англо-французам свой
меморандум, по сути являвшийся итальянским изложением
требований Берлина. Этот документ и был принят за основу
«Мюнхенского соглашения» – спустя уже несколько часов стало
очевидно, что обсуждение приобретает сугубо технический характер,
поскольку речь шла лишь о передаче Судет Германии.
У французской делегации сложилось мнение, что дуче играет в
Мюнхене первую скрипку, но более проницательные англичане
отметили другое: Муссолини явно опасался срыва встречи, очень
нервничал и вел себя с Гитлером почти подобострастно.
К часу ночи 30 сентября после уточнения деталей соглашение было
подписано. Чемберлену и Даладье предстояла трудная задача –
сообщить присутствующим в Мюнхене, но не допущенным на
конференцию, представителям Чехословакии об итогах переговоров
между великими державами. Выбор у чехословаков был невелик –
противостоять немцам или согласиться в десятидневный срок передать
Германии спорную Судетскую область. В первом случае Чехословакии
придется воевать без поддержки Англии и Франции, но если Прага
выполнит решение Мюнхенской конференции, то Лондон и Париж
гарантируют ее новые границы. После недолгих колебаний
чехословацкое правительство решило принять эти условия.
Все было кончено. Хотя Чемберлена и встречали в Англии как
человека, спасшего Европу от войны, в действительности англо-
французский альянс потерпел унизительное дипломатическое
поражение, а Чехословакия определенно шла ко дну. Обсудить
венгерские и польские территориальные претензии решили на
следующей конференции, но отчаявшееся чехословацкое
правительство предпочло уступить спорные области немедленно, без
каких-либо переговоров согласившись на требования Варшавы и
Будапешта. Будущее Чехословакии представлялось весьма
удручающим – словаки почти открыто взяли курс на отделение, да и
положение в самой Чехии оставалось крайне нестабильным.
Гитлер, вполне оценивший нежелание Лондона и Парижа
прибегать к помощи Советского Союза, скрепя сердце подарил
Чехословакии еще полгода существования. Несмотря на несомненный
успех германской дипломатии, фюрер испытывал досаду из-за
упущенной возможности разрешить все одним ударом – наблюдая за
поведением руководителей ведущих западноевропейских стран, он
пришел к выводу, что англичане и французы не станут воевать ни за
одного из своих европейских союзников. Спустя годы Гитлер
переосмыслит итоги Мюнхена: в 1945 году он назовет свое согласие на
проведение переговоров величайшей ошибкой, помешавшей Германии
начать войну уже в 1938-м и разгромить всех своих противников в
Европе до того момента, когда США решились бы бросить свою мощь
на весы войны. Трудно согласиться с подобными умозаключениями,
скорее Гитлер, уже стоя на пороге смерти, попросту пытался
оправдаться за проигранную войну, возлагая вину на Муссолини,
якобы сорвавшего своим посредничеством планы фюрера.
А в 1938-м дуче был чрезвычайно доволен успехом «своей»
конференции – по его словам, никогда еще Италия не играла такой
выдающейся роли в мировой политике. Мюнхенцы горячо
приветствовали Муссолини, не менее восторженный прием ожидал его
в Италии, да и во всей Европе царила приподнятая атмосфера – за
исключением Франции и Чехословакии. Французы, конечно,
радовались тому, что войны удалось избежать, но в отличие от своих
островных соседей не обманывались насчет чемберленовского мира
«нашему поколению».
…
В Риме Виктор Эммануил сообщил Муссолини, что весьма доволен
ролью, которую тот сыграл на конференции. Но к этому моменту дуче
начал уставать от охвативших страну «пацифистских настроений» –
диктатор был разочарован слишком уж явственно обозначившейся у
итальянцев радостью в мирном исходе кризиса. А Корсика? А Ницца?
Разве они уже возвращены Италии? В то время как Лондон и Париж
наконец-то признали императорский статус итальянского короля,
надеясь тем улучшить свои отношения с Италией, фашисты снова
затрубили в рог войны.
Перегруженные агрессивной риторикой статьи были поддержаны
массовыми демонстрациями, получившими широкое освещение в
прессе, на радио и в кинохронике. Десятки тысяч итальянцев вышли
на улицы, требуя от французов вернуть не только Корсику и Ниццу, но
и передать Италии Тунис. По приказу дуче во французское и
английское посольства регулярно отправляли анонимные письма с
угрозами и оскорблениями. В разгар этой тщательно
срежиссированной кампании французский посол получил
приглашение явиться в Палату фасций и корпораций, чтобы послушать
выступление Чиано, но в действительности его ожидало «спонтанное
проявление чувств» итальянских законодателей. Неоднократно
прерывая выступление министра, депутаты выкрикивали те же самые
требования, что и демонстранты на улицах.
Все это должно было свидетельствовать о боевом настрое нации, к
которому, по словам Муссолини, итальянское правительство не имеет
ни малейшего отношения. Дуче явно находился под впечатлением от
внешнеполитических маневров Гитлера, но в последний момент все же
не стал официально предъявлять французам территориальные
претензии – время, решил дуче, еще не настало. Планы в отношении
швейцарского кантона Тичино тоже были отложены.
Однако стране следовало привыкать к мысли о неизбежности
войны. «В Италии все должно быть милитаризировано», – потребовал
Муссолини, пообещавший после окончательной победы в Испании
подыскать своим вооруженным силам новое применение.
В январе 1939-го Италию посетил Чемберлен, все еще
надеявшийся на возрождение англо-итальянских отношений, столь
дружественных в прошлые годы. Муссолини, пригласивший
британского премьер-министра, в свою очередь рассчитывал бросить
пробный шар, надеясь добиться от Лондона «понимания» итальянских
претензий на Корсику и Ниццу.
В результате столь противоречивых намерений сторон визит
островных гостей не вызвал у дуче ничего, кроме презрения.
Чемберлен разглагольствовал о мире в Европе, абсолютно не желая
поддерживать Италию в ее разногласиях с французами, а его чопорные
манеры и напыщенные фразы ужасно раздражали Муссолини. В свою
очередь, очередное милитаристское шоу, устроенное хозяевами
встречи, не вызвало у британской делегации ни малейших симпатий к
фашистам: вид марширующих с деревянными ружьями детишек был
для них не менее жалок, нежели итальянская пародия на немецкий
«гусиный шаг». Встреча закончилась ничем – премьер-министр увез
домой лишь добрые пожелания «синьора Муссолини», а дуче вновь
поднял тему вырождения английской нации, руководимой ныне
такими людьми, как Чемберлен.
К этому времени итальянские дипломатические маневры в
отношениях с Лондоном носили уже исключительно тактический
характер – намерение Муссолини уничтожить «двухсотлетнее
английское господство на Средиземноморье» неизбежно приводило к
прямому противостоянию с Великобританией. Дуче собирался не
только захватить Мальту и Гибралтар, но и «освободить» Египет, а в
1939 году заговорил уже о необходимости распространения
итальянской колониальной империи на Индийский океан. При этом
Муссолини понимал, что реализация его грандиозных планов
немыслима без войны, которую он собирался начать вместе с немцами
в наиболее удобный для держав Оси момент.
Итальянский диктатор «планировал историю», совершенно не
учитывая возможных действий своих противников – проявленная в
1936–1938 гг. «слабость воли» англо-французов была воспринята им
как постоянный и неизменный фактор международной политики.
Демократии, насмешливо сказал он, неспособны защищать себя, они
могут лишь «плакать и платить».
Поэтому, когда в марте 1939-го Гитлер молниеносно захватил
Чехию (воспользовавшись отделением Словакии в качестве предлога
для оккупации «развалившегося государства») и заставил Литву
передать город Мемель, до 1918 года принадлежавший Германии,
Муссолини не заметил того, что Рубикон, отделявший вынужденную
уступчивость англичан от осознания неизбежности противостояния
нацистам, был перейден. Его раздосадовало лишь то, что фюрер не
удосужился заранее поставить итальянцев в известность о своих
планах, но грубая решительность, с которой действовал Гитлер, очень
импонировала дуче. Так и надо поступать, так всегда будет поступать
и он. Диктатора ничуть не смутил тот факт, что своими действиями
фюрер нарушил Мюнхенское соглашение, подписанное не только
Даладье и Чемберленом, но и самим Муссолини.
Весной 1939 года фашистская Италия отпраздновала победу
националистов в Испании. «Добровольцы» Муссолини понесли на
Иберийском полуострове немалые потери, но дуче мог гордиться тем,
что его легионы участвовали в разгроме испанских «красных».
Муссолини считал победу Франко своим личным успехом –
гражданская война в Испании стала ареной противостояния между
фашистами и коммунистами, противостояния, закончившегося полным
поражением последних. Его не слишком волновали и высокая цена,
уплаченная Италией за этот триумф, и отсутствие видимых
политических результатов. Республиканское правительство испанских
коммунистов прекратило свое существование, но Италия не сумела ни
закрепить свое влияние в Испании, ни даже заручиться безусловной
поддержкой осторожного каудильо Франко в грядущей войне с
европейскими демократиями. Тысячи грузовиков, отправленных на
помощь националистам, намного больше пригодились бы итальянской
армии, истратившей на эту кампанию значительную часть имевшихся
запасов военного снаряжения.
Победа франкистов не стала единственным достижением
итальянской политики – спустя несколько недель после вступления
немецких войск в Прагу Муссолини предпринял собственную акцию:
после того как ультимативное требование Чиано признать протекторат
Рима было отклонено королем Зогу I, итальянские вооруженные силы
начали масштабное вторжение в Албанию.
Несмотря на то, что албано-итальянские отношения почти
полностью расстроились в начале 30-х годов, с 1936 года Зогу был
вынужден идти на все большие уступки Риму, вследствие чего
Албания постепенно превращалась в сателлит Италии. Муссолини
решил, что этот процесс развивается слишком медленно – он не
доверял албанскому монарху и к тому же хотел продемонстрировать
военную мощь Италии. Вид итальянских танкеток, самолетов и
пехотных колонн в Албании стал прекрасным пропагандистским
ответом на успехи германской внешней политики.
Дуче отправил на Балканы сто тысяч солдат, поддержанных
большим количеством самолетов и танков, но сражаться им было не с
кем – немногочисленная албанская армия, обученная итальянскими
офицерами, осталась в казармах. Сопротивление оказали только части
жандармерии и плохо вооруженные ополченцы. Через несколько часов
после начала вторжения король бежал в Грецию, и к 7 апреля Албания
оказалась под контролем итальянской армии.
Виктор Эммануил получил титул албанского короля, а Муссолини
был доволен достигнутым результатом – теперь весь мир увидел, что
не только Гитлер может захватывать целые страны. Чиано,
руководивший политической частью операции и бывший главным ее
инициатором, стал героем дня. В честь его супруги и старшей дочери
Муссолини с июня 1939 года один из албанских городов получил
новое название «Порто Эдда».
Ни министра иностранных дел, ни его тестя не смутил тот факт,
что захват Албании был по сути бессмысленной и очень плохо
подготовленной (с военной точки зрения) акцией, по некоторым
данным стоившей жизней нескольких сотен итальянских солдат. Для
Муссолини и Чиано намного важнее было другое: укрепив свои
позиции в регионе, еще раз подтвердить свои претензии
господствовать на Балканах, а также расплатиться за «унижение»,
которому Италию подвергли англо-французы в 1920 году, настояв на
выводе итальянских войск из занятого в Мировую войну порта Валона
и других албанских территорий.
Гранди, еще занимавший пост итальянского посла в Англии, в
послании к дуче как всегда высокопарно восхвалял новое достижение
итальянской дипломатии: «Сегодняшние события меня необычайно
воодушевили. Наши войска в Валоне! Через несколько часов вся
Албания станет нашей, она станет «провинцией» Империи! После
отмщения за Адуа – отмщение за Валону. Вы, дуче, заставляете
революцию находиться в движении – неизбежном и безжалостном
движении трактора, гусеницы которого захватывают, сокрушают и
ослабляют хватку лишь тогда, когда начинают крушить следующее».
Гранди предсказал, что «завоевание Албании означает не только
безопасность в Адриатике; это клещи, которые окончательно
сковывают Белград; это отправная точка для похода через Балканы на
Восток… оно автоматически означает новое военное поражение
Англии в Средиземноморье, поскольку отдает Грецию на нашу
милость».
Но далеко не все одобряли столь динамичную внешнюю политику.
Реакцию югославов и греков на завоевание Албании предсказать было
нетрудно, но даже в далекой Северной Америке столь быстрое
распространение влияния Оси вызвало сильную обеспокоенность.
Сразу же после падения Тираны Франклин Рузвельт отправил Гитлеру
и Муссолини личное послание. В нем президент США перечислял
изменения, произошедшие в мире с 1934 года – и завоевание
итальянцами Эфиопии, и оккупацию значительной части Китая
японцами, и аншлюс, и исчезновение Чехословакии с политической
карты Европы, и захват Албании. Рузвельт призывал диктаторов сесть
за стол переговоров и вместе с европейскими державами и США
добиться мира на ближайшие 10 или даже 25 лет. Послание президента
было составлено в очень умеренных тонах – оно представляло собой
еще одну попытку связать фюрера и дуче определенными
обязательствами. Реакцией Гитлера стала насмешливая речь в
рейхстаге, в которой он, не дав ответа по существу, поднял вопрос о
польско-германских территориальных спорах.
Муссолини письмо из США застало во время очередного визита
Геринга – и дуче, и нацистский министр единодушно оценили
обращение президента как «абсурдное». Муссолини ничуть не тронули
«забавные призывы и мессианские послания Рузвельта» – для
итальянского диктатора американский президент был жалким калекой,
марионеткой в руках евреев и англичан. Меньше всего на свете дуче
собирался прислушиваться к предложениям американцев, захвативших
в свое время значительную часть Мексики и до сих пор продолжавших
контролировать Филиппины.
Из Берлина передали свое восхищение решительностью фашистов:
Гитлер, недавно превративший остатки чехословацкого государства в
полностью контролируемый рейхом протекторат Богемия и Моравия,
приветствовал завоевание Албании – плацдарма, с которого Италия
будет доминировать над Балканами. Немцы спрашивали: не пора ли
оформить итало-германскую дружбу в настоящий военно-
политический союз? Муссолини счел это своевременным шагом –
помимо прочего, его оскорбила реакция англичан и французов на
захват Албании. Лондон и Париж дали гарантии безопасности грекам
и туркам, прямо пообещав военную поддержку в случае итальянской
агрессии. Для дуче это стало однозначно недружественным актом – и
он решился официально заручиться военной поддержкой рейха,
заключив с ними новое соглашение.
Риббентроп и Чиано быстро подготовили все необходимое – в мае
1939 года министры иностранных дел Италии и Германии поставили
свои подписи под заключенным в Берлине «Стальным пактом».
Соглашение о союзе и дружбе между двумя режимами
предусматривало не только тесное военное и экономическое
сотрудничество, но и обязательства вступить в войну с любой
державой, выступившей против стран – участниц «Стального пакта».
Громкое название договору дал Муссолини, уже подаривший итало-
германскому сотрудничеству имя «Оси». Поначалу дуче хотел назвать
союз «Пакт общей крови», но потом все же остановился на менее
экстравагантном варианте.
Как и прежде, он полагал, что сможет самостоятельно определять
удобное время для новых агрессий: в Берлине Чиано передал
немецкому руководству слова своего тестя, что хотя война с
буржуазными плутократиями и неизбежна, но Италии нужно еще хотя
бы три года на подготовку. На самом деле дуче говорил даже о шести
годах, но предложить Гитлеру столь долгую «отсрочку» не решился,
опасаясь прослыть слабаком. Муссолини и не подозревал, что не
получит ни шести, ни даже трех лет.
Мир стремительно катился к войне. На Дальнем Востоке между
советскими и японскими войсками происходили все более крупные
стычки, перешедшие к лету 1939 года в настоящие сражения, а в
Европе англо-французские союзники готовились противостоять
Гитлеру и Муссолини. В то время как к странам Оси присоединилась
Венгрия (как и Япония, она вступила в так называемый
Антикоминтерновский пакт), французы начали переговоры с СССР.
Париж, столкнувшийся с перспективой почти полной утраты своих
позиций в Восточной Европе, намеревался заручиться поддержкой
Москвы в вопросе защиты Польши и Румынии от возможной агрессии
со стороны Германии. Эти попытки не увенчались успехом – поляки
совершенно не желали каких-либо гарантий со стороны враждебного
им советского государства, в то время как англичане без всякой
симпатии наблюдали за франко-советским сближением.
В Лондоне вообще не верили, что СССР обладает мощными
вооруженными силами – после Мировой войны и, особенно,
сталинских чисток среди высшего командного состава англичане
невысоко оценивали боеспособность войск Москвы. Поразительно, но
военные эксперты Великобритании считали польскую армию намного
более серьезным противником для немцев, информируя
соответствующим образом свое правительство. Сказывалось и
глубокое недоверие, питаемое западными политиками к советским
вождям.
Таким образом, в глазах британских министров Москва не являлась
ни мощным, ни надежным партнером. Такое мнение не было
всеобщим, но оно господствовало в правительственных кругах. В свою
очередь в Кремле тоже царило глубокое недоверие к представителям
«империалистических держав» – Сталин вовсе не собирался таскать
каштаны из огня для англичан или французов, намереваясь стать
«третьим радующимся» и увеличивать свои силы, наблюдая за
схваткой двух коалиций. Поэтому неудивительно, что начавшиеся в
1939 г. «консультации» между англо-французскими и советскими
представителями в итоге ни к чему не привели.
В то же время в Лондоне не собирались идти на дальнейшие
уступки Берлину или Риму. Аннексией Чехии Гитлер показал, что
ревизией Версальского договора его планы не исчерпываются – теперь
это было очевидным даже записным оптимистам и сторонникам
«политики умиротворения».
Муссолини, как и Гитлер, недооценил решимость,
демонстрируемую в эти месяцы Чемберленом. Глубоко оскорбленный
и считающий себя обманутым, британский премьер не побоялся
публично признаться в собственных ошибках – его надежда
договориться с нацистским диктатором была разбита самым
жесточайшим образом. Пойдя навстречу Германии в вопросе с
Судетами, Великобритания обрекла Чехословакию на уничтожение и
не добилась ни малейших гарантий сохранения мира в Европе.
Поэтому, когда Гитлер обозначил немецкие территориальные
претензии к Польше, Чемберлен счел это хорошей возможностью
остановить Гитлера и, вместе с французами, дал Варшаве
обязательство защищать Польшу в случае германского нападения. Это
был удивительно смелый, почти безрассудный шаг – объяснить его
можно лишь крайним разочарованием, охватившим британские
правительственные круги после вступления немецких войск в Прагу.
Горькая ирония заключалась еще и в том, что Лондон и Париж,
допустившие раздел и захват союзной им Чехословакии, готовы были
сражаться за Польшу, вместе с нацистами участвовавшую в разделе
чехословацкого государства. В Варшаве политическое руководство,
служившее гражданской ширмой для заправлявших всеми делами
военных, переживало нечто вроде эйфории, всерьез ощущая себя
центром европейской политики.
На фюрера, который летом 1939 года планировал разрешить
«польский вопрос» либо путем мирного исправления границ и
включения Польши в число союзников Германии, либо военным
походом на Варшаву, англо-французские гарантии подействовали, как
красная тряпка на быка. Гитлера, готового к войне еще в 1938-м,
запоздалые англо-французские декларации остановить уже не могли.
Напротив, будучи истериком, фюрер вновь вознамерился
продемонстрировать свою волю любой ценой, сужая и без того не
особенно большое пространство для урегулирования польско-
германских территориальных споров. Позиция, занятая в этом вопросе
польским правительством, также была далека от конструктивной –
поляки откровенно провоцировали немцев, даже не представляя, в
какую пропасть они толкают собственную страну.
В Риме Муссолини уже предвкушал «новый Мюнхен» – в конечном
счете, был убежден он, Чемберлен отступит, а вслед за Англией – и
французы, и поляки. Германия без единого выстрела получит
утраченные в 1919 году территории, а англо-французы потерпят
очередное дипломатическое унижение. В этой ситуации, решил дуче,
нужно лишь поддержать Гитлера и продолжать проводить политику
давления на «плутократии Запада». Теперь итальянская пропаганда
бичевала англичан и поляков с не меньшим усердием, нежели
французов, а сам Муссолини довольно грубо заявил английскому
послу, что Италия останется верна союзу с немцами, даже если
придется пойти на полный разрыв с Великобританией.
Как и годом ранее, Гитлер рассчитывал на то, что война с Польшей
будет локальной, – он уверял свое окружение, что англичане и
французы не станут «воевать за Данциг», особенно если Италия
продемонстрирует всецелую поддержку политики рейха. Однако в
1939 году в Риме не слишком хорошо понимали, что именно они
поддерживают. Несмотря на то, что условия «Стального пакта»
подразумевали постоянные консультации между Германией и Италией
по вопросам внешней политики, Гитлер не посвящал дуче в свои
ближайшие планы, ограничиваясь утверждениями, что немцы полны
решимости покончить с польской проблемой в самое ближайшее
время. В Берлине попросту не доверяли «слишком болтливым»
итальянцам, особенно королевскому двору: в конечном счете, полагал
Гитлер, вся информация попадает из Рима в Лондон и Париж.
Между тем воинственную риторику фашистского режима в
Германии приняли за чистую монету. Дуче несколько
переусердствовал в своей «войне нервов», и теперь немцы были
уверены, что Италия немедленно выступит против англо-французов,
если те и в самом деле решатся выступить на защиту Польши.
Муссолини вел себя как идеальный союзник, но в действительности он
был далек от демонстрируемой всему миру уверенности. Летом 1939
года Чиано то и дело приходил в отчаяние от частых перемен в
настроении своего тестя: тот либо проявлял активность в попытках
избежать участия Италии в большой войне, то, охваченный
ощущением фатальности происходящего, безучастно плелся в обозе
германской политики. Итальянцы, апатично заявил он своему
министру иностранных дел, уже являются германскими союзниками и
не могут теперь уклониться от борьбы – это-де несовместимо с
фашистской этикой.
Но перспектива большой войны пугала дуче куда больше, чем он
готов был признать. В то время как итальянский посол в Берлине
докладывал о все более агрессивных высказываниях в гитлеровском
окружении, Муссолини провел два летних месяца в колебаниях между
опасением быть втянутым в войну слишком рано и страхом «упустить
свое» да еще при этом потерять лицо в глазах союзников и
противников.
В начале августа 1939 года дуче все-таки решился «отыграть
назад» и поставить фюрера перед фактом неготовности Италии к
назревающей войне. Приехав в Зальцбург, Чиано безуспешно
попытался убедить Риббентропа в том, что война с поляками не станет
тем локальным военным походом, на который рассчитывают немцы, а
приобретет общеевропейский масштаб. Гитлер не собирался
отступать, но неожиданное известие о том, что ближайший союзник
нацистского рейха «виляет хвостом», на некоторое время выбило
нацистского лидера из равновесия. В личном послании к дуче фюрер
объяснял необходимость военного разгрома Польши – это и стало
поводом для очередного визита Чиано в Германию.
Муссолини хотел снова напомнить фюреру, что Италии требуется
не менее трех лет для подготовки своих вооруженных сил, о чем в
Берлине знали еще во время подписания «Стального пакта». Чиано
передал Гитлеру специальный меморандум, подготовленный
итальянскими военными, в котором скрупулезно перечислялось все
необходимое для немедленного вступления Италию в большую войну.
Предоставить вооружение и сырье в таком объеме Германия была не в
силах, о чем Муссолини прекрасно знал. Фюрер оценил этот маневр
дуче, осознав и то, что Италия не собирается сейчас вступать в
большую войну, и то, что это не станет большим секретом для
англичан и французов. Казалось, все расчеты Гитлера на то, что
дипломатическая поддержка со стороны Муссолини поможет
ограничить предстоящую войну территорией Польши, потерпели крах.
Но к этому моменту фюреру удалось заручиться поддержкой куда
более сильной державы, чем Италия.
Заключенный 23 августа в Москве «Договор о ненападении»,
подписанный Риббентропом и Вячеславом Молотовым,
возглавлявшим советский комиссариат иностранных дел, фактически
означал раздел Восточной Европы между Германией и СССР. После
некоторых колебаний Гитлер решил, что достигнутые в Кремле
договоренности делают положение Польши безвыходным, а
политическую и, тем более, военную поддержку Италии – не
обязательной. Немцы поставили Муссолини перед фактом своей
дружбы со Сталиным, и дуче почувствовал себя задетым – его
союзник по Антикоминтерновскому пакту заключил соглашение с
«красными». Официально в Риме приветствовали советско-германский
пакт, но на самом деле Муссолини возмутило и то, что немцы заранее
не известили его о ведущихся переговорах, и то, что его союзники
пошли на «сделку с большевиками».
Хотя в последний момент Италии удалось избежать участия в
грядущей войне, казалось, будто диктатору была невыносима сама
мысль о том, что Гитлер все же собирается начать ее без него; и дуче
вновь и вновь пытался уговорить фюрера собрать еще одну
конференцию, способную разрешить польско-германский спор, как это
случилось годом ранее в Мюнхене. Разумеется, Муссолини делал это
«не ради соображений пацифистского характера», но «в интересах
наших двух народов и наших двух режимов». Однако сейчас от Италии
Гитлеру нужно было лишь как можно более громкое бряцание
оружием на итало-французской границе, в то время как в Варшаве
никто не собирался уступать требованиям Берлина.
На рассвете 1 сентября 1939 года немецкие войска открыли боевые
действия против поляков. Спустя еще два дня Великобритания и
Франция объявили, что находятся в состоянии войны с Третьим
рейхом. Вторая мировая война стала реальностью.
…
Вооруженные силы Польши не слишком уступали немецким в
численности, но с первых же дней войны стало ясно, что польская
армия безнадежно проигрывает вермахту и в техническом оснащении,
и в организации. Предвоенные расчеты английских и французских
военных стратегов, полагавших, что немцам потребуется не менее
полугода, чтобы добиться победы в войне с Польшей, оказались
несостоятельными. Немецкая авиация быстро завоевала господство в
небе, а на земле поляки ничего не могли противопоставить танковым
дивизиям Гитлера. Польские солдаты храбро сражались, но в
современной войне этого оказалось недостаточно – уже через неделю
после начала войны немцы стояли под Варшавой.
Великобритания и Франция не спешили облегчить давление на
своего незадачливого союзника: британцы еще только высаживали
свои экспедиционные силы во Франции, а французы, прямо
обещавшие полякам начать большое наступление в самое ближайшее
время, без труда захватили несколько приграничных деревень – на чем
их продвижение и закончилось. Французский командующий Морис
Гамелен без тени смущения назвал эти бои, стоившие немцам около
сотни солдат убитыми, решительной и масштабной операцией, а
союзная пропаганда трубила о великих победах французского оружия.
Фактически же дело обстояло таким образом, что два десятка
немецких дивизий удерживали весь Западный фронт, в то время как
большая часть германских вооруженных сил воевала в Польше. К
середине сентября, когда разгром польской армии был уже очевиден,
бои на Западе окончательно прекратились – англо-французское
командование не видело смысла в том, чтобы нести напрасные потери
ради облегчения положения уже проигравшей Польши. Союзникам
требовалось время на развертывание своих сил – мысленно они
уносились в будущее, рассчитывая начать масштабные наступательные
операции не раньше, чем через два-три года. Между тем к началу
октября война на Востоке была окончена – Гитлер, следовавший за
своими войсками на штабном бронепоезде «Америка», принял
победный парад в Варшаве.
Разгром немцами католической Польши, осуществленный не без
помощи «безбожных большевиков», не вызвал в Италии ни малейшего
энтузиазма; но чем больших военных успехов добивался Гитлер, тем
сильнее беспокоило дуче решение повременить со вступлением в
войну. Раздраженный тем, что вместо желания сражаться итальянцы
радуются неучастию собственной страны в разгорающемся мировом
конфликте. Муссолини принимался разъяснять, что Италия не
«нейтральная», а «невоюющая» держава со «своей собственной
особой позицией, позицией безоговорочно здравого смысла и четкой
линии поведения». На деле же, с последней дело обстояло не слишком
хорошо.
Хотя объявление немцам войны Англией и Францией
подтверждало правоту дуче, и в первые дни сентября Муссолини
отзывался о действиях Гитлера с изрядным презрением, однако
поражение Польши и бездействие союзников заставили его
усомниться в правильности собственного выбора. Всю осень и зиму
1939 года Муссолини продолжал колебаться. Он то опасался, что
выиграв войну без Италии, Гитлер не станет считаться с фашистскими
претензиями на господство в Средиземноморье и на Балканах, то,
охваченный дурными предчувствиями, предсказывал победу
союзников и упрекал немцев в том, что, заключив пакт с СССР, они
изменили собственной идеологии.
Недовольство Муссолини «особыми отношениями» между
Берлином и Москвой проявилось после начала советско-финской
войны: по распоряжению дуче печать развернула пропагандистскую
кампанию против СССР, а итальянские вооруженные силы передали
финнам три десятка самолетов и сотню тысяч винтовок. Около пяти
тысяч итальянцев объявили о желании отправиться в Финляндию для
участия в войне против «красных», но фактически до окончания войны
на фронт успело прибыть не больше сотни добровольцев.
На столь недружественное поведение Италии Москва ответила
статьей в «Правде», живописующей «преступления
чернорубашечников» в самых черных красках. Но не меньшее
недовольство проявили и в Берлине. После настоятельных просьб
немцев не задевать Сталина Муссолини все же свернул
пропагандистскую кампанию, однако демонстрировать Гитлеру свое
недовольство не перестал: в декабре Чиано произнес публичную речь,
наполненную упреками в отношении всех стран, участвующих в
разворачивающейся борьбе. Англию и Францию обвинили в срыве
итальянского посредничества в последние дни накануне войны, а
Германию – в нарушении буквы и духа Антикоминтерновского пакта.
Отношения между двумя режимами опустились до нижайшей точки.
В январе 1940 года Муссолини отправил Гитлеру личное послание,
в котором, повторяя уже сказанное Чиано, открыто упрекал нацистов в
отходе от собственных принципов и «противоестественном» союзе с
коммунистами. «Понимаю Ваше стремление избежать войны на два
фронта, особенно после того, как не оправдалось предсказание
Риббентропа о невмешательстве Великобритании и Франции, – писал
Муссолини, – но чтобы избежать его, Вам пришлось заплатить
дорогую цену, позволив России без единого выстрела извлечь
наибольшую выгоду при разделе Польши и захватить балтийские
страны». Муссолини предупреждал, что дальнейшее сближение
немцев с коммунистами «будет иметь катастрофические последствия
для Италии, в которой единство антибольшевистских настроений
является абсолютным и несокрушимым». Фактически, дуче прямо
угрожал фюреру развалом Оси. В то же время Чиано по распоряжению
Муссолини неофициально предупредил бельгийцев и голландцев о
неизбежности германского вторжения.
В феврале в Европу прибыл Самнер Уэллс, помощник
государственного секретаря США, попытавшийся найти основу для
начала переговоров между западными союзниками и немцами.
Муссолини, принявший в Риме американского визитера, сказал ему,
что без изменения целей Лондона и Парижа в текущей войне никакое
мирное соглашение невозможно: желание союзников восстановить
Польшу и Чехословакию в прежних границах, а также вернуть
австрийцам независимость осуществимо только после полного
военного разгрома Германии.
В начале марта дуче получил изрядно запоздавший ответ Гитлера
на свое послание: сталинский Союз, как всегда очень вежливо писал
фюрер, в значительной степени отошел от «еврейского
интернационализма» прежних лет, а потому не может считаться
идеологическим противником фашизма и национал-социализма в той
же мере, что и безусловно враждебные западные демократии.
Утверждая это, фюрер был не слишком искренен со своим
итальянским другом, однако он не сомневался, что в конечном счете
Италия все равно вступит в войну на стороне рейха – о чем он прямо
заявил в своем письме к Муссолини.
Гитлер не сомневался в том, что дуче не откажется от реализации
своих планов на Балканах, в Северной Африке и на Средиземном море,
а потому не опасался потерять Италию. Его убежденность в этом лишь
укрепилась после очередного визита Риббентропа в Рим. Нацистский
министр иностранных дел нашел итальянского диктатора
пребывающим в совершенно ином состоянии духа: дуче был резко
настроен против западных союзников и вновь заговорил о
неизменности своего решения поддержать Германию в войне.
К весне 1940 года Муссолини уже смирился с советско-германским
пактом – прагматизм Гитлера казался ему очевидно разумным. В
действительности пессимизм дуче в отношении будущего Оси никогда
не носил устойчивого характера, и теперь Муссолини вновь
преисполнился уверенности в победе Третьего рейха. Если в Первую
мировую войну Германия была сломлена только благодаря
продовольственной блокаде и миллионам американских солдат,
сделавших любые наступления кайзеровских войск на Западном
фронте бессмысленными, то на что могли надеяться англо-французы
теперь, когда дружественные отношения с СССР и американский
нейтралитет обеспечивали рейху прочное стратегическое
положение? – задавался вопросом Муссолини.
Просматривая в личном кинозале немецкую военную кинохронику,
дуче вновь и вновь повторял, что Германия не может потерпеть
поражения. Его уверенность в этом укрепилась еще сильнее после
того, как 18 марта он встретился с Гитлером на границе двух держав,
неподалеку от австрийского Бреннера. Демонстрируемые фюрером
решительность и убежденность в собственных силах передались и
дуче, который снова заверил немцев в неизбежности выступления
Италии на стороне Германии. Гитлер, ни единым словом не
обмолвившийся грядущих операциях германских вооруженных сил в
Скандинавии и Западной Европе, отвечал, что он никогда не
сомневался в итальянской поддержке.
Вернувшись в Рим, Муссолини определил стратегические цели
Италии в секретном меморандуме, предназначенном для короля,
начальников штабов вооруженных сил и министра иностранных дел.
Фашистский режим, писал дуче, обязан поддержать национал-
социалистическую Германию в ее борьбе с западными демократиями и
вступить в войну, победа в которой позволит Италии «вырваться из
Средиземноморской тюрьмы», вернуть себе Корсику, Ниццу, Тунис и
занять на Балканах подобающее великой державе положение.
Муссолини совершенно справедливо утверждал, что добиться этих
целей можно только силой оружия, но все еще не называл конкретной
даты вступления Италии во Вторую мировую войну. Исходя из
принципиальной неспособности союзников и немцев прорвать линию
укреплений вдоль франко-германской границы, дуче собирался
отмерить себе достаточное количество времени для того, чтобы
итальянские вооруженные силы смогли подготовиться к боевым
действиям. В своем военном планировании Муссолини был весьма
осторожен – итальянской армии предстояло обороняться против
французов в Альпах, а флоту – вести борьбу с англо-французскими
эскадрами, не рискуя понапрасну кораблями. Дуче собирался
наступать в африканских колониях и на Балканах – против Югославии
и Греции. Следовало также увеличить запасы угля и других ресурсов и
заблаговременно усилить итальянскую группировку в Восточной
Африке, рискующую оказаться с началом войны отрезанной от
метрополии.
После того как в апреле немцы добились новых военных успехов,
оккупировав Данию и заняв почти всю Норвегию, итальянская
пропаганда резко усилила свои нападки на англо-французов, но сам
Муссолини все еще медлил, хотя и был вдохновлен неудачами
союзных войск в Скандинавии.
Все изменилось после 10 мая 1940 года, когда начатое немцами
наступление в считанные недели привело к разгрому бельгийской,
голландской и доброй трети французской армий. Благодаря эвакуации
из Дюнкерка британцам удалось спасти большую часть своих
экспедиционных сил, но почти все тяжелое вооружение и другие
военные припасы достались врагу. Потрясенные военными успехами
Германии, пали правительства союзников: Чемберлен, заявивший
накануне поражения в Норвегии, что «Гитлер опоздал на автобус»,
покинул свой пост, передав бремя власти Уинстону Черчиллю, а во
Франции к руководству призвали «свежую кровь» – 80-летнего
маршала Анри Петена.
Муссолини наблюдал за германским блицкригом со смесью
неподдельного удивления и зависти: Гитлер выигрывал войну безо
всякого участия Италии! Именно тогда дуче решил, что наступил
поворотный момент, событие, которое «случается раз в тысячу лет», –
если он хочет добиться своих целей, то откладывать больше нельзя.
В конце мая, после капитуляции Бельгии, Муссолини объявил
своим маршалам, что итальянские вооруженные силы должны быть
готовы атаковать союзников в течение десяти дней. Для начальника
Генерального штаба Бадольо это стало неприятной неожиданностью –
армия не успеет развернуть наступательную операцию против
Франции к указанному сроку, заявил он, упомянув и о прискорбной
нехватке обмундирования. Еще в 1939 г. во время частичной
мобилизации обнаружилось, что войскам не хватает амуниции, в том
числе и брюк. Привыкший к бравурным рапортам своих подчиненных
диктатор был неприятно удивлен обнаружившимися недостатками. В
1940 г. положение с военными запасами обстояло не многим лучше
прежнего, но теперь уверенный в скором завершении боевых действий
Муссолини не слишком переживал о степени готовности своих войск:
«кальсонами войны не выигрываются», сказал он маршалам, объявляя
о своих намерениях. И все же, поддержанный маршалом Бальбо,
начальник Генштаба сумел отсрочить вступление Италии в войну еще
на пять дней, вызвав этим у нетерпеливого дуче приступ гнева.
В Италии энтузиазм диктатора разделяли далеко не все:
наблюдавший за военными маневрами Виктор Эммануил язвительно
спросил у собственного окружения: и с этими неуклюжими солдатами
Муссолини собирается побеждать? Но впервые за последнее время
объявление войны союзникам стало пользоваться определенной
популярностью. Если в Германии непрерывные военные успехи
воспринимались населением достаточно спокойно, то итальянцы, не
слишком избалованные собственной военной историей, впали в
эйфорию. В те дни очень многие поддались соблазну приобрести столь
многое за столь малое, вступив в борьбу уже на завершающем этапе.
Даже аполитичная Эдда, наслушавшись разговоров в светских
гостиных, и та заявила отцу, что «вся Италия» желает объявления
войны англо-французам. Чиано, как всегда точно уловивший момент
для того, чтобы сказать вслух то, что его тесть хотел услышать,
согласился с мнением своей супруги. Уговаривать Муссолини не
пришлось – обращаясь к Бальбо на военном совещании, он сказал, что
потребуется всего несколько тысяч убитых для того, «чтобы я мог
восседать на мирной конференции как человек, который сражался». По
мнению дуче, господство на Средиземном море стоило небольших
потерь на войне, которая должна была завершиться не позднее
сентября.
Гитлер приветствовал решение Муссолини, но военными планами
своего союзника не впечатлился. Итальянские войска во Франции ему
были не нужны, а вот наступление в Африке против англичан могло бы
значительно ускорить конец войны, считал фюрер. Но переубедить
итальянца ему не удалось – дуче горел желанием сразиться с
французами. 10 июня 1940 года он выступил перед ревущей от
восторга римской толпой. Эта была, пожалуй, самая важная речь в
жизни Муссолини – она хорошо передает и ораторский стиль
диктатора, и питаемые им надежды в тот момент, когда он отправлял
итальянскую нацию на войну:
«Бойцы на земле, на море и в воздухе! Черные рубашки революции
и легионов! Мужчины и женщины Италии, империи и королевства
Албания! Слушайте!
Назначенный судьбой час пробил в небесах нашей родины. Это
время бесповоротных решений.
Объявление войны уже передано послам Великобритании и
Франции.
Мы начинаем борьбу против реакционных и плутократических
демократий Запада, которые постоянно вставали у нас на пути, нередко
угрожая самому существованию итальянского народа.
Недавние исторические события можно выразить словами:
обещания, угрозы, шантаж и наконец вершина всего – позорная осада
нас пятьюдесятью двумя государствами Лиги Наций. Наша совесть
абсолютно спокойна. Вы показали всему миру: фашистская Италия
сделала все возможное, чтобы избегнуть бури, опрокинувшей Европу.
Но это не помогло. Можно было пересмотреть договоры, приспособив
их к изменившимся условиям жизни народов, а не считать их вечно
незыблемыми. Можно было отказаться от бессмысленной политики
гарантий, пагубной в первую очередь для тех, кто с ней согласился.
Можно было не отвергать предложение фюрера, сделанное 6 октября
прошлого года по окончании польской кампании. Все это теперь уже в
прошлом.
Нам хватит решимости встретить лицом к лицу опасности и
лишения войны, которой требуют наша честь, наши интересы и наше
будущее, потому что великий народ чтит свой священный долг и не
боится серьезных испытаний, определяющих ход истории.
Мы вступаем в бой, чтобы разобраться с нашими границами на
суше и на море. Мы хотим разрушить оковы территориального и
военного порядка, которые душат нас в море, потому что сорока-
пятимиллионный народ не может быть по-настоящему свободен, не
имея свободного выхода к океану.
Эта суровая борьба – лишь логический этап на пути нашей
революции. Это борьба многих трудящихся бедных народов против
звериной жадности угнетателей, монополизировавших все богатства и
все золото земли. Это борьба плодоносных молодых народов против
народов бесплодных и угасающих. Это борьба двух веков и двух идей.
Теперь, когда нашей волей жребий брошен и корабли сожжены, я
торжественно обещаю, что Италия не собирается вовлекать в конфликт
другие народы, граничащие с ней по суше и морю. Пусть Швейцария,
Югославия, Греция, Турция, Египет услышат эти слова: только от них
самих зависит, будет ли это обещание в точности сдержано.
Итальянцы!
На памятной встрече в Берлине я сказал, что по законам
фашистской морали с другом нужно идти до конца. Именно так мы
должны поступить с Германией, с ее народом, с ее победоносными
вооруженными силами.
Сейчас, накануне одного из важных событий века, мы обращаемся
мыслями к Его Величеству королю и императору, в котором, как
всегда, воплотилась душа родины. И приветствуем овациями фюрера,
вождя великой союзной Германии.
Пролетарская и фашистская Италия встает уже третий раз, сильная,
отважная и сплоченная как никогда.
Приказ сегодня один, категорический и обязательный для всех. Он
уже раздается и зажигает сердца от Альп до Индийского океана:
победить!
И мы победим, чтобы наконец надолго принести мир и
справедливость Италии, Европе и миру.
Народ Италии! К оружию! Прояви свою стойкость, свое мужество,
свою отвагу!»
Чиано известил английского и французского послов о вступлении
Италии в войну несколькими часами ранее. «Это удар кинжалом по
уже упавшему человеку, – с горечью прокомментировал слова
итальянского министра французский посол, – тем не менее благодарю
Вас хотя бы за то, что нанесли удар, предварительно надев бархатную
перчатку». Представитель Великобритании был подчеркнуто сдержан.
Для союзных дипломатов слова Чиано не стали неожиданностью:
после предпринятой в мае безуспешной французской попытки
заинтересовать Рим территориальными уступками стало очевидно, что
итальянцы не будут тянуть с объявлением войны. В Лондоне тоже
понимали, что Муссолини уже принял решение – об этом
недвусмысленно свидетельствовал ответ дуче на личное послание
Черчилля. Новый британский премьер-министр просил итальянцев
воздержаться от участия в войне, но Муссолини был неумолим.
Напомнив англичанину о введенных из-за войны в Эфиопии санкциях,
дуче написал о «реальном состоянии зависимости, в котором оказалась
Италия, запертая в своем собственном море». Несложно было
догадаться, что последует далее.
В эти дни Муссолини наконец-то обрел внутреннее спокойствие –
всякая неопределенность и двусмысленность отныне исчезли.
Несколькими годами ранее он сказал: «Когда случается роковое
событие – лучше пусть оно совершается с вашим участием, нежели
помимо вас или, того хуже, против вас!» Теперь, когда такое событие
наконец-то «случилось», Муссолини был полон решимости «сделать
народ великим», для чего, по его словам, следовало «заставить его
сражаться, даже с помощью пинков». Жребий был брошен.
Глава одиннадцатая
«Параллельная война» (1940–1943)
Вооруженные силы Италии. Война с французами и англичанами.
Неудачи в боях с греками, разгром в Ливии и поражения на море.
Итальянское участие в «Восточном походе» Гитлера. «Последние
усилия» на пути к Каиру. Разгром в Египте, на Дону и в Тунисе.
В изданном в 1921 году романе «Стальной альков» Маринетти
предсказывал: в следующей войне «не понадобится мобилизовывать
миллионы человек», вместо них в бой пойдут небольшие армии,
которые «будут состоять из быстроходных войск, и в особенности из
штурмовой артиллерии, то есть наземных танков и танков-амфибий на
гусеничном ходу». Автор первого манифеста футуризма и один из
основателей фашизма писал, что на вооружении у итальянцев появятся
«беспилотные аэропланы-призраки, нагруженные бомбами» и
«воздушные торпеды»: «Настанет время электрической войны».
Однако Муссолини нравилось грозить Европе восемью миллионами
штыков, ожидающих лишь приказа, чтобы ударить по врагам Италии.
Небольшой профессиональной армии дуче явно предпочел создание
гигантских вооруженных сил, казалось бы, способных одной только
численностью повергнуть его врагов в ужас. В действительности же,
несмотря на беспрерывные, с конца 20-х годов, пропагандистские
осанны милитаристским идеалам фашизма, несмотря на пост военного
министра, который Муссолини занимал в течение многих лет, в 1940
году вооруженные силы Италии оказались не готовы к требованиям
современной войны.
Не был к ним готов и диктатор, обладавший лишь достаточно
ограниченным опытом участия в Мировой войне в качестве простого
пехотинца. Тем не менее, после завоевания Эфиопии в 1936 году,
военно-стратегические таланты Муссолини стали неотъемлемой
частью фашистского мифа, хотя на самом деле бывшему капралу
берсальеров роль верховного главнокомандующего была явно не по
плечу.
Восхищенный победами Гитлера дуче счел успехи немцев
убедительным доказательством того, что руководить армиями можно и
без профессионального военного образования – важнее были интуиция
и воля. При этом, в отличие от фюрера, в те годы еще достаточно
умело использовавшего способности своих генералов и
администраторов, Муссолини взялся разрешать все задачи
самостоятельно. В результате «сверхцентрализованный» механизм
управления итальянскими вооруженными силами постепенно пришел
в негодность. Дуче физически не успевал разобраться в стремительно
нараставшем потоке проблем, а подчиненные уже давно отвыкли
проявлять инициативу. Приняв на себя в 1940 году должность
главнокомандующего, Муссолини считал, что вступает на дорогу
славы, но, к несчастью для фашистского режима, невежественность и
дилетантизм дуче в вопросах военной стратегии привели к тому, что
поставленные им перед итальянской армией и флотом задачи
оказались неразрешимыми.
Что представляли собой в 1940 году вооруженные силы Италии?
Армия, на которую уходила половина военного бюджета, насчитывала
67 дивизий. При этом большая часть из двух с половиной миллионов
человек личного состава армии состояла из плохо обученных и крайне
скудно оснащённых пехотных дивизий, практически бесполезных в
начавшейся «войне моторов». Желание диктатора иметь как можно
больше соединений, игнорируя их реальную боеспособность, привело
к тому, что в обычной пехотной дивизии наблюдался дефицит всего: от
офицерского и унтер-офицерского состава до артиллерии и
транспорта. В отличие от других стран – участниц Второй мировой
войны с 1940 года итальянские пехотные дивизии состояли не из трех,
а из двух полков – в свою очередь, количество приданных дивизии
артиллерийских полков также было сокращено с трех до одного. В
результате такого подхода увеличилось лишь количество генеральских
должностей, а не боевая эффективность войск.
Помимо 43 пехотных итальянская армия насчитывала 24
моторизованные, горнострелковые и танковые дивизии, из них лишь
половина были полностью оснащены и экипированы. При этом
моторизованными фактически могли считаться лишь две дивизии,
остальные получили определение «подвижных», то есть обладавших
небольшим количеством транспортных средств, состоящих в основном
из реквизированных гражданских автомобилей. Горнострелковые
дивизии традиционно считались элитой армии и славились своей
подготовкой, но изменить общую картину состояния итальянских
вооруженных сил, конечно, не могли.
На вооружении у трех танковых дивизий итальянской армии
практически не было танков – основу «Бронетанкового корпуса»
составляли танкетки, морально устаревшие уже к середине 30-х.
Запущенный к началу Второй мировой войны в серийное производство
М11/39 во всем уступал своим европейским аналогам, но даже и таких
танков не хватало – к лету 1940 года итальянская промышленность
сумела построить меньше сотни боевых машин. В том же году
танковые дивизии начали оснащать более удачной моделью M13/40, но
и новый танк не мог противостоять английской бронетехнике.
Не отвечала требованиям времени и тактика итальянских
бронетанковых войск – на предвоенных маневрах дуче любил
продемонстрировать представителям иностранных армий сотни
боевых машин, но от взгляда военных атташе не укрывалось то, что
танковые экипажи крайне плохо обучены и не умеют проводить
сложные маневры, необходимые в условиях современного боя.
Положение усугублялось еще и тем, что Муссолини предпочел
распределить тысячи танкеток по полковым группам, приданным
пехоте, из-за чего эти разбросанные между Италией, Балканами и
Африкой соединения не сыграли в кампаниях 1940–1941 гг. даже той
роли, на которую были вполне способны.
Помимо обычных армейских подразделений дуче мог располагать
легионами фашистской милиции и колониальными африканскими
войсками. Последние насчитывали шесть дивизий, две из которых
находились в Ливии, а четыре – в Итальянской Восточной Африке. В
свое время Муссолини не позволил Бальбо создать более
многочисленные формирования из ливийцев, хотя в Эфиопии они
проявили себя наилучшим образом. Несмотря на рассуждения дуче о
том, как сотни тысяч туземных солдат под командованием итальянских
офицеров захватят британские колонии на Черном континенте, он все
же опасался вооружать покоренные народы.
Особенные надежды главнокомандующий возлагал на
чернорубашечников – отряды партии, насчитывавшие в 1940 году
более трехсот тысяч человек. Имея успешный опыт подавления
повстанческого движения в Ливии и покорения Эфиопии, в Испании
легионеры опозорили свои знамена бегством, но, вопреки всему,
Муссолини продолжал высоко ценить боевую эффективность «черных
рубашек». Будущее показало, что дуче ошибался – его милиция
оказалась слабейшей частью сухопутных войск Италии. «Элита
нации» – чернорубашечники не проявили ни воинского умения
кадровых армейских частей, ни боевого духа, свойственного всем
прочим «политическим войскам» ХХ века.
Подготовка войск также оставляла желать лучшего. Настоящие
общевойсковые учения практически не проводились – в стране
процветали парадомания и всякого рода «военные шоу». Итальянских
солдат учили «римскому шагу» и готовили не к боям, а к маршам. А
поскольку предвоенные маневры и игры на картах редко поднимались
выше уровня батальонного и полкового уровня, то офицеры
дивизионных штабов не имели возможности приобрести практические
навыки управления войсками. Полученный в Эфиопии опыт оказался,
по сути, бесполезен для применения в современной войне на
Европейском континенте, а уроки, приобретенные в Испании, не были
учтены в полной мере итальянским генеральным штабом.
Другой проблемой стало то, что в армии крайне медленно
вводились новые образцы вооружений. Так, артиллерийский парк,
насчитывавший в 1940 году около 12 тысяч стволов, в значительной
степени состоял из пушек австро-венгерской армии, доставшихся
итальянцам после 1918 года, производство же новых орудий шло
недостаточно быстро. Аналогичная картина наблюдалась и в других
видах вооружений.
Муссолини сделал большую ошибку, отказавшись поддержать идеи
Бальбо и других военных, в 30-е годы предлагавших сократить
количество дивизий до двух десятков – вместо сравнительно
небольшой, но боеспособной армии Италия получила громоздкую и
малоэффективную военную машину. Едва только начались настоящие
бои, мало напоминавшие «маневры с боевыми патронами», как
обнаружилось, что итальянские солдаты не испытывают ни малейшего
желания сражаться за создание новой Римской империи. Парадный
«римский шаг» не сделал из них римскую армию, как на то надеялся
дуче.
Накануне Второй мировой войны военный флот Италии
представлялся ее соседям большей угрозой, нежели итальянская
армия. Весной 1940 года и в Берлине, и в Лондоне полагали, что после
окончательного разгрома Франции Муссолини будет располагать
самыми мощными ВМС на Средиземноморье. И в самом деле, к 10
июня 1940 года итальянский флот представлял собой грозную силу:
шесть линкоров, восемь тяжелых и четырнадцать легких крейсеров,
128 эсминцев и миноносцев составляли основу его мощи… В
распоряжении Рима был крупнейший в мире подводный флот из 110
субмарин – для сравнения, у немцев в начале войны было всего 57
подлодок. Кроме того, вот-вот на воду должны были спустить еще два
линкора и дюжину крейсеров. Правда, у итальянских ВМС не было
авианосцев, но Муссолини и его военные советники полагали, что
географическое положение Италии легко позволяет обойтись без них.
Зато у моряков имелось секретное оружие – взрывающиеся катера-
брандеры и подводные пловцы, вооруженные «тихоходными
торпедами», предназначенными для потопления крупных судов
противника. Давние морские традиции Италии и привычное к морю
население обеспечивали флот достаточным количеством хорошо
подготовленного личного состава. Пускай современная история
итальянского флота и не могла похвастать громкими победами,
Муссолини был полон решимости бросить вызов ВМС Франции и
Великобритании.
С начала 30-х военно-морская стратегия итальянских ВМС
основывалась на предстоящем противостоянии французскому флоту, а
после создания Оси и заключения «Стального пакта» к числу
противников добавились и средиземноморские эскадры британцев.
Вместе с тем на впечатляющей картине итальянской военно-морской
мощи имелось немало белых пятен. Несмотря на бурный рост в 30-е
годы, флот во многом испытывал те же трудности, что и армия:
морякам катастрофически не хватало средств, чтобы совершенствовать
свою подготовку. Прежде всего сказывался недостаток топлива – на
момент вступления Италии в войну его, даже по крайне
оптимистическим подсчетам, должно было хватить только на девять
месяцев. Положение обострилось еще больше после того, как дуче,
рассчитывавший на непродолжительную кампанию, распорядился
передать значительную часть накопленных моряками запасов на
нужды авиации и промышленности. В предвоенное же время
строжайшая экономия топлива привела к тому, что итальянский флот
редко проводил дневные и никогда не выходил на ночные учения, что
самым катастрофическим образом скажется на его боевой
эффективности в годы Второй мировой войны.
Помимо этого, отсутствие радаров и опыта взаимодействия с
авиацией, устаревшее ПВО и слабое бронирование судов (которым
кораблестроители пожертвовали ради скорости и огневой мощи)
сделали итальянские ВМС крайне уязвимыми для врага. Огромная
подводная флотилия, так восхитившая Гитлера на маневрах 1938 года,
в условиях реальной войны оказалась весьма неэффективным оружием
– громоздкие и неповоротливые итальянские субмарины погружались
в воду слишком медленно и были хорошо заметны в прозрачных водах
Средиземного моря, что делало их легкой мишенью для самолетов
противника.
Хотя Муссолини, считавший флот вотчиной монархистов и
аристократов, и оставлял своим морякам достаточную свободу в
принятии решений – при всем своем самомнении он все же никогда не
пытался присвоить себе лавры выдающегося флотоводца, –
стратегические цели, поставленные дуче перед итальянскими ВМС,
были трудновыполнимы.
Необходимость постоянного сопровождения военных грузов в
Ливию мимо британской военно-морской базы на Мальте неизбежно
ставила итальянские корабли под удары вражеской авиации и флота.
Это не стало бы большой проблемой, будь война и в самом деле
быстрой, но в случае ее затягивания приобретало крайне опасный
характер. Королевский флот, имеющий на Средиземноморье немалое
количество судов, был опасным противником даже без своего
французского союзника и мог атаковать протяженные береговые линии
Италии как со своих баз в Египте, так и из Гибралтара.
Противостояние этим угрозам вынуждало итальянский флот
распылять свои силы, при этом адмиралы дуче справедливо опасались,
что любые понесенные ими в текущей войне потери окажутся
невосполнимыми, что ограничивало их активность не меньше, чем
нехватка топлива.
Не лучшим образом дела обстояли и в военной авиации. Со времен
появления теорий генерала Джулио Дуэ, предрекавшего решающую
роль воздушного террора в войнах будущего, Муссолини уделял
особое внимание итальянским ВВС. Дуче и сам был опытным
пилотом, с удовольствием садился за штурвал самолета – как и маршал
авиации Бальбо, приложивший немало усилий для того, чтобы Италия
получила сильнейшие военно-воздушные силы в Европе.
Однако хотя военная авиация (особенно бомбардировщики) и
считалась визитной карточкой фашистского режима и Муссолини не
жалел на ее развитие средств, нехватка финансирования и слабость
промышленности привели к тому, что к началу Второй мировой войны
итальянцы отставали не только от немецких и английских, но и от
французских ВВС. Фашистская авиация неплохо проявила себя в
Эфиопии, но уже после первых боев в Испании выяснилось, что
итальянцы значительно уступают в боеспособности союзникам и
противникам. Несмотря на то, что некоторые модели самолетов
считались удачными, в Италии так и не удалось создать аналога
немецкого пикирующего бомбардировщика «штука», английского
истребителя «спитфайр» или американской «летающей крепости».
Остро не хватало хороших авиационных моторов – итальянцы
умели производить достойные образцы мощных авиадвигателей, но в
серийное производство они запущены не были, оставшись средством
достижения воздушных рекордов. Огневая мощь итальянских
самолетов тоже была совершенно недостаточной – имевшиеся на
большинстве истребителей пулеметы не отличались
скорострельностью и поражающей способностью. В то время как
Бальбо и специальная команда опытных летчиков удивляли всех своим
искусством пилотирования во время различных международных
мероприятий, итальянские ВВС страдали от нехватки хорошо
подготовленных пилотов.
Муссолини, к началу войны возглавявший министерство авиации,
находился под влиянием теорий Дуэ; наслаждаясь пропагандистским
эффектом от воздушных налетов на города Испании, дуче сделал
ставку на тяжелые бомбардировщики, что привело к опасному
перекосу в развитии этого вида вооруженных сил. К 1940 году
тактические установки итальянской авиации уже не отвечали
современным требованиям воздушной войны, тогда как стратегия
устрашения врага воздушным террором массированных
бомбардировок не соответствовала ни техническому состоянию ВВС
Италии, ни их численности.
Еще весной 1939 года выяснилось, что итальянская военная
авиация, номинально насчитывавшая три тысячи самолетов, может
поднять в воздух менее тысячи – оказалось, что штаб ВВС долгое
время вводил дуче в заблуждение относительно реальной воздушной
мощи страны. Разразился громкий скандал, но и к лету 1940 года
ситуация не улучшилась – итальянские вооруженные увеличились
всего лишь на двести самолетов. И все же, несмотря на вскрывшиеся
накануне войны недостатки, ошибки и промахи, Муссолини очень
рассчитывал на собственные ВВС.
Безусловно, вместе с дуче ответственность за плохую подготовку
вооруженных сил должна разделить и военная элита страны,
десятилетиями мирившаяся с дилетантским руководством диктатора.
Завоеватель Эфиопии маршал Пьетро Бадольо, в 20–30-е годы
начальник генерального штаба, обещал Муссолини создать достойную
армию, но занят был главным образом собственной карьерой. Адмирал
Доменико Каваньяри, заслуживший у подчиненных уважение за
благородную сдержанность манер, считался хорошим военно-морским
теоретиком, что, однако, не мешало ему быть ограниченным
рутинером, не сумевшим оценить ни потенциал радара, ни новое
торпедное оружие. Генерал Франческо Приколо, фактически
исполнявший обязанности руководителя ВВС накануне войны, не
сумел наладить взаимодействие итальянской авиации ни с армией, ни
с флотом.
Можно утверждать, что фашистский режим, годами утверждавший
свое милитаристское превосходство, провалился в решающем для себя
пункте: Муссолини, называвший войну самодостаточной ценностью и
экзаменом для государств и наций, оказался неспособен подготовить
итальянские вооруженные силы к испытаниям и вызовам начавшегося
в 1939 году мирового конфликта. Даже в области пропаганды,
эффективное использование которой фашистами трудно было отрицать
даже врагам режима, удалось добиться немногого – итальянские
солдаты и моряки вступали во Вторую мировую войну безо всякого
воодушевления, не обнаружив и тени боевого настроя 1915–1917 гг.
Тем не менее в июне 1940 года ни дуче, ни его сограждан еще не
терзали опасения в отношении неподготовленности собственных
вооруженных сил, ведь начавшаяся в прошлом году война должна
была вот-вот закончиться: французская армия уже потерпела
очевидное поражение, а без Франции британцам останется лишь
заключить мир на условиях Гитлера. Впрочем, так думали не только в
Италии – подобное мнение разделяли тогда большинство жителей
Европы.
Между тем ожидавшаяся в ближайшие недели капитуляция
Франции заставляла Муссолини торопиться. До того момента, как
Париж запросит мира, итальянская армия должна была успеть нанести
французам ряд ударов, которое позволили бы Италии оккупировать
как можно большее пространство на юге Франции, а дуче – занять
достойное место за столом победителей во время мирных переговоров.
Муссолини, впечатленный военными успехами немцев, считал, что
добиться победы над деморализованной французской армией будет
нетрудно. Однако маршал Грациани, командующий итальянскими
войсками в Альпах, был настроен куда более скептически. Старый
солдат, имевший практический опыт колониальных операций, еще до
войны безуспешно пытался втолковать дуче, что итальянская армия не
может соперничать с германской хотя бы потому, что не обладает столь
же высоким уровнем моторизации. Поэтому, в то время как Муссолини
из Рима приказывал «с дерзостью бросаться на врага», Грациани
избрал оборонительную стратегию. Первые десять дней после
объявления войны французам прошли на Альпийском фронте без
особых событий, не считая нескольких воздушных налетов и
уничтожения небольшого итальянского аванпоста во время внезапной
вражеской вылазки.
Опасения Муссолини не успеть к дележке «французского пирога»
подтвердились 18 июня 1940 года, во время новой встречи с Гитлером
в Мюнхене. Несмотря на то что фюрер сделал все, чтобы избежать
какой-либо внешней неловкости в отношениях со своим итальянским
другом, на кадрах кинохроники дуче выглядит заметно смущенным –
ему вежливо, но твердо дали понять, что границы фашистской
оккупационной зоны во Франции будут прямо зависеть от военных
успехов итальянской армии. Не менее разочаровывающим для
Муссолини было и то, что Гитлер заявил о нежелании навязывать
французам слишком тяжелые условия перемирия, опасаясь
подтолкнуть тем самым британцев к продолжению борьбы и после
падения Франции. Это означало, что вопрос об итальянских
территориальных претензиях к французам остается повисшим в
воздухе, что Муссолини, разумеется, ничуть не устраивало.
Вернувшись в Рим, диктатор заявил Бадольо, что такого позора,
«чтобы немцы заняли Ниццу и потом милостиво подарили ее нам», он
не допустит, и отдал Грациани категорический приказ атаковать во что
бы то ни стало – конечной точкой наступления должен был стать
Марсель. 20 июня трехсоттысячная группировка двинулась вперед,
чтобы опередить продвижение немцев к Средиземному морю.
Несмотря на дурные предчувствия уБадольо и Грациани,
большинство солдат рассчитывали, что до настоящих боев дело не
дойдет – в войсках ходили упорные слухи о том, что между Италией и
Францией уже подписано перемирие и все, что предстоит сделать
итальянской армии – это победно промаршировать по улицам Ниццы и
Марселя.
Действительность оказалась куда более разочаровывающей: пять
французских дивизий Альпийской армии сумели дать достойный
отпор двадцати дивизиям маршала Грациани. Пытаясь наступать,
итальянцы то и дело натыкались на укрепления и засады противника,
подвергаясь ударам вражеской артиллерии на хорошо пристрелянной
местности. Уже через сутки после начала операции стало понятно, что
надеяться на торжественный парад в Марселе не приходится. Неся
большие потери, за четыре дня наступления войска Грациани сумели
продвинуться в глубь Франции всего лишь на несколько километров, а
единственным захваченным городом оказалась приграничная Ментона,
оставленная французами после упорного боя.
24 июня 1940 года франко-итальянское перемирие вступило в силу.
Занятие нескольких деревень и небольшого городка стоило
итальянцам почти четырех тысяч раненых и убитых, тогда как
французы не потеряли и двух сотен солдат.
Под конец закончившейся столь бесславно кампании Муссолини
прибыл на фронт, где для него была подготовлена инсценировка –
новостную кинохронику Италии украсили кадры, на которых
«случайно оказавшийся в нужном месте» дуче торжественно скреплял
собственной подписью соглашение о прекращении огня. В Ментоне он
выразил свое восхищение успехами итальянского оружия, но в душе
диктатор хорошо понимал, что реальная роль итальянской армии в
поражении Франции была очевидна всему миру.
Неудачи сухопутных сил нисколько не компенсировались ударами
итальянской авиации по городам Южной Франции – хотя
бомбардировка Марселя и привела к гибели более чем сотни горожан,
ее военное значение было невелико. Первые налеты на Мальту и
Александрию закончились неудачей, а в Альпах итальянская авиация
не сумела организовать эффективной воздушной поддержки своим
войскам, зато разбомбила собственную артиллерию во время боев под
Ментоной.
В то же время не слишком массированные налеты англо-
французской авиации выявили слабость итальянской ПВО: союзники
безнаказанно летали над Италией, сбрасывая пропагандистские
листовки и бомбы. Удар английских бомбардировщиков по Турину
привел к многочисленным жертвам среди гражданского населения и
вызвал панику в Северной Италии – в отместку итальянцы начали
масштабное воздушное наступление на Мальту, без разбора атакуя
военные и гражданские объекты, но так и не сумев причинить
противнику значительного ущерба. Среди участвовавших в этой
операции пилотов был и Бруно Муссолини.
И только на море итальянцам наконец улыбнулась удача: береговые
батареи достаточно успешно отразили удар французского флота по
Генуе. И хотя союзники предприняли еще несколько атак по
итальянскому побережью, действия англо-французских эскадр не
причиняли больших потерь. До капитуляции Франции ВМС Италии
потеряли всего лишь одну подводную лодку, потопленную
французским тральщиком, зато британский флот лишился легкого
крейсера, отправленного на дно торпедной атакой итальянской
субмарины.
Но все же этих успехов было совершенно недостаточно: заключив с
французами перемирие, итальянцы приобретали лишь Ментону и
небольшой участок приграничных территорий с населением менее
тридцати тысяч человек. И Ницца, и Корсика, и североафриканские
колонии оставались у французов – по крайней мере, до окончательного
завершения войны.
Однако дни сменялись неделями, а британцы не спешили
выбрасывать белый флаг. В Берлине устроили торжественную встречу
возвращавшимся из Франции войскам, но планы проведения
грандиозного победного парада пришлось отложить – правительство
Черчилля заявило, что не собирается вести переговоры с Гитлером.
Для Муссолини это стало настоящим подарком небес – «он рад, что
война не закончится этим месяцем, а возможно, даже и этой зимой,
потому что это даст Италии время принести большие жертвы», сказал
дуче. Немедленное окончание войны оставило бы Италию «ни с чем»,
теперь же неудачи во Франции можно было наверстать в Африке и на
Балканах, рассуждал Муссолини.
Не слишком опасаясь британских войск в Северной Африке и на
Ближнем Востоке, а также невысоко оценивая военный потенциал
Греции и Югославии, дуче рассчитывал на то, что его вооруженные
силы сумеют справиться с любым противником на Средиземном море
и Балканах, а потому решительно отказался от предложения Гитлера
усилить итальянскую армию несколькими германскими танковыми
дивизиями.
По мнению диктатора, такая помощь была для фашистского
режима не только унизительной, она означала бы вторжение немцев в
сферу итальянских интересов, чего дуче допускать никак не хотел:
Италия должна вести и выиграть войну в Средиземноморье
самостоятельно. Напротив, Муссолини попытался убедить Гитлера
позволить своим войскам принять участие в предстоящем немецком
вторжении в Англию, но в конечном счете вынужден был смириться с
советом фюрера сосредоточить итальянские усилия на вражеских
позициях в Северной Африке.
К несчастью для режима, именно теперь, когда необходимость
воевать с крупнейшей в Европе французской армией отпала, а
британцы были заняты подготовкой к отражению немецкого десанта,
дуче никак не мог определиться с собственными приоритетами. Он то
обещал немцам еще до конца августа захватить Египет, то приказывал
сосредоточить все усилия на подготовке разгрома Югославии и
Греции. В результате такого военного планирования в решающие
летние месяцы 1940 года бронетанковые и моторизованные дивизии
бесцельно стояли на югославской границе, в то время как в Африке
итальянским войскам крайне не хватало мобильных соединений.
У маршала Бальбо в Ливии было около 250 тысяч солдат, но из-за
царивших в штабе преувеличенных представлений о размерах
британской группировки в Египте итальянские войска оставались на
месте. Активность проявляла только авиация, регулярно совершая
налеты на Египет – в конце концов это вызвали ответные действия
противника, приведшие к неожиданному результату. 28 июня
итальянские зенитчики сбили пилотируемый Бальбо самолет на
подлете к Тобруку – один из ведущих деятелей фашистской партии,
генерал-губернатор Ливии и маршал авиации погиб вместе со своими
штабными офицерами. По всей видимости, ошибка стала следствием
нервозности, охватившей бойцов ПВО после воздушного налета
противника незадолго до возвращения Бальбо, – плохо
подготовленные расчеты армейских и морских зенитных орудий
приняли собственные самолеты за вражеские.
Италия облачилась в траур, но Муссолини потеря старого
соратника не особо опечалила – он никогда по-настоящему не доверял
этому человеку. Тем не менее пропаганда постаралась превратить
конфуз итальянских зенитчиков в героическое событие – было
заявлено, что маршал погиб в воздушном бою с врагом. О том, что
английские самолеты сбросили над итальянскими позициями
лавровый венок и записку с сожалением о гибели «смелого летчика,
чья судьба так неблагоприятно обернулась», умолчали, дабы не
расхолаживать боевой дух нации. Этот обман, а также то, что
расследование обстоятельств инцидента велось спустя рукава, дали
пищу для распространения нелепых слухов о причастности
Муссолини к смерти Бальбо.
Преемником покойного стал Грациани, считавшийся среди
высшего военного руководства знатоком Северной Африки. Полагая,
что не слишком успешные действия маршала на Альпийском фронте
обусловлены объективными трудностями, Муссолини назначил
Грациани на пост командующего итальянскими войсками в Ливии,
приказав как можно быстрее подготовить наступление на Египет. При
этом, по расчетам дуче, имевшихся у маршала войск вполне должно
было хватить для выполнения грандиозной задачи выхода к Нилу –
боевые действия в африканской пустыне представлялись Муссолини
куда более легкой задачей, нежели операции в Альпах или на
Балканах.
Но Грациани по прибытии в Ливию принялся отправлять из
полевой ставки донесения о бесчисленных трудностях со снабжением,
прискорбной нехватке грузовиков и слабой воздушной поддержке. Все
это было правдой, однако даже к началу осени британская группировка
в Египте численно уступала итальянцам в десять раз. Неспособность
итальянской разведки обнаружить уязвимость вражеских позиций и
частые рейды легких британских войск стали причиной того, что
армия Грациани, имевшая подавляющее превосходство на земле и
примерно равные с врагом силы в воздухе, бездействовала весь июль и
август.
Муссолини был разочарован. Диктатора, со дня на день
ожидавшего высадки немецких войск где-то под Дувром, жалобы
маршала только раздражали – пять лет назад, во время войны с
Эфиопией, Муссолини уже сталкивался с подобной ситуацией, когда
де Боно отказался переходить в наступление, заявляя о неготовности
войск, и только принятые дуче решительные меры обеспечили Италии
победу.
Разве сам Грациани не жаловался в 1935 году на слишком
медлительное и неэффективное руководство де Боно? А теперь он сам
топчется на месте, вместо того чтобы начать наступление и выбросить
врага из Египта! Решительный настрой Муссолини подогревали и
известия об успехах в Восточной Африке, где итальянским войскам
удалось занять Британское Сомали. Пропаганда громко трубила об
этой победе, полностью проигнорировав тот факт, что итальянцы
вновь понесли тяжелые потери и не смогли помешать эвакуации
немногочисленных войск противника.
Зато дуче убедился в верности собственных представлений – для
разгрома британцев в Африке особых усилий не требуется, решил он,
и в Ливию продолжали отправлять второсортные пехотные
подразделения, в то время как лучшие дивизии итальянской армии
оставались в Европе. Вместо подкреплений Грациани получил
категорический приказ приступить к завоеванию Египта – не
желавший более слышать об отсрочках Муссолини поставил своего
подчиненного перед выбором: наступление или отставка.
Честолюбивый маршал решил рискнуть своими солдатами, а не
должностью, и в начале сентября 1940 года его армия перешла
египетскую границу.
Вскоре после начала операции маршал в значительной степени
утратил управление армейскими колоннами, продолжавшими
продвигаться вперед, практически не встречая на своем пути
сопротивления. Британцы, давно уже подготовившиеся к активизации
итальянцев, организованно отходили, избегая затяжных боев. Из Рима
Муссолини приветствовал столь успешно развивающееся наступление,
но всего через три дня после начала операции итальянские войска
вынуждены были остановиться – нехватка питьевой воды и другие
проблемы снабжения делали дальнейшее продвижение к Нилу
невозможным. Потеряв в стычках больше сотни человек, Грациани
захватил лишь небольшой город Сиди-Баррани, в 80 километрах от
ливийско-египетской границы. Расположив войска в некоем подобии
древнеримских военных лагерей, маршал принялся налаживать
коммуникации своей огромной армии.
Это был совсем не тот результат, на который рассчитывал дуче, –
фактически же наступление закончилось провалом, наглядно
продемонстрировав степень боевой эффективности итальянских
вооруженных сил, неспособных нанести поражение небольшой
британской группировке. «Завоевав» десятки километров пустыни,
итальянцы только ухудшили свое положение, предельно растянув
линии снабжения.
Пока армия Грациани безуспешно пыталась завоевать Египет,
итальянский флот продолжал придерживаться оборонительной
стратегии, несмотря на то что выход Франции из войны изменил
соотношение сил на море. Эта пассивность резко контрастировала с
энергичной деятельностью Королевского флота Великобритании:
в июле англичане сумели захватить или потопить значительную часть
французского Средиземноморского флота. Принятое Черчиллем
жесткое решение привело к гибели сотен французских моряков и
вызвало во Франции всплеск антибританских настроений, но избавило
Лондон от опасений, что корабли бывшего союзника окажутся в руках
держав Оси.
Такую же решительность британцы проявили и в отношении
своего итальянского противника – летом 1940 года Королевский флот
трижды встречался в бою с эскадрами врага, каждый раз одерживая
победу над адмиралами дуче, потерявшими в этих сражениях
несколько крейсеров и эсминцев. У моряков Италии появился своего
рода комплекс неполноценности: британцы не только лучше стреляли,
но и умело пользовались поддержкой авиации, прекрасно
ориентируясь в водах Средиземного моря, в то время как итальянские
самолеты либо не появлялись вовсе, либо по ошибке атаковали
собственные суда.
Объявленная Муссолини блокада Мальты обернулась фикцией – на
остров продолжали прибывать морские конвои, а вот направлявшиеся
в Ливию транспортные суда итальянцев постоянно рисковали быть
потопленными атакой базирующейся неподалеку авиации противника
или огнем корабельных орудий вражеского флота. Но в целом вплоть
до осени 1940 года потери итальянских ВМС оставались сравнительно
невелики – куда больший удар противник нанес торговому и грузовому
флоту страны. Накануне вступления в войну Муссолини самым
поразительным образом не позаботился отозвать домой разбросанные
по всему миру корабли, в результате чего уже в первые дни в руки
англичан попала треть тоннажа гражданского флота Италии.
И все же сентябрь 1940 года можно считать пиком военных успехов
фашизма: итальянские войска стояли во Франции, Египте и Сомали, а
бомбардировщики атаковали британские базы на Ближнем Востоке и
Аравийском полуострове. Пропаганда не уставала ежедневно трубить
об ударах, наносимых «гордыми сынами Рима» по «коварному
Альбиону». В итальянских кинотеатрах показывали выпуски
новостной кинохроники, где кадры с наступающими по пустыне
солдатами сменялись эпизодами воздушных налетов на вражеские
позиции. Армия на марше, самолеты в небе! – патетически восклицал
диктор. По распоряжению дуче в центре Рима была сооружена
огромная карта Средиземного моря и африканских колоний Италии:
фигурки солдат, кораблей и самолетов наглядно изображали победное
продвижение армий, рейды морских армад и сокрушительные налеты
авиации. По радио беспрерывно гремела военно-патриотическая
музыка, и разумеется, вся Италия знала, кого следует благодарить за
каскад неслыханных побед – фотографии дуче в маршальском мундире
или форме почетного капрала фашистской милиции украшали каждый
выпуск любой итальянской газеты.
Между тем Муссолини, стремившемуся сделать фашистский вклад
в грядущую победу Оси как можно более весомым, удалось уговорить
Гитлера позволить итальянцам участвовать в разворачивающейся над
Англией воздушной битве, и в оккупированную Бельгию отправился
специальный корпус ВВС Италии. Двести истребителей и
бомбардировщиков намного больше пригодились бы для ударов по
вражеским позициям на Мальте или в Египте, но дуче распирало от
гордости из-за того, что итальянские самолеты летают теперь над
ненавистным Альбионом. Для немцев же плохо подготовленные
эскадрильи союзника стали настоящей головной болью – как и
ожидалось, итальянская авиация не добилась ни малейшего успеха,
понеся при этом тяжелые потери. Спустя несколько месяцев
авиационный корпус вернется домой, так и не покрыв себя славой, но
осенью 1940-го стены итальянских улиц пестрели плакатами с
пылающим в огне Лондоном – и это при том, что ни один самолет ВВС
Италии ни разу не атаковал английскую столицу.
Неуступчивость британского правительства и очевидный провал
попытки установить воздушное господство над Британскими
островами вновь оживили в Берлине интерес к средиземноморской
стратегии. Разочарованный итальянцами и «примитивной» стратегией
дуче, Гитлер попытался привлечь к войне с англичанами Испанию и
Францию, а в начале октября, во время очередной встречи с
Муссолини на перевале Бреннер, достаточно откровенно
продемонстрировал свое недовольство военными успехами Италии.
Но и у дуче накопились свои претензии к Гитлеру: немцы не только не
извещали его о своих военных планах, но и продолжали держать в
неведении относительно дальнейшей судьбы французских территорий,
которые Муссолини считал итальянскими. Беспокоила его и
перспектива присоединения к итало-германскому союзу испанцев и
французов. Вступление последних в войну против англичан делало
перспективы приобретения Корсики или Ниццы совсем призрачными,
а в то же время дуче не без оснований предполагал, что за участие
Испании в разворачивающейся схватке каудильо Франко мог запросить
не только часть британских, но и французских колоний в Северной
Африке.
Наконец, Муссолини задевала сама мысль о том, что его могут
поставить на одну доску с новыми союзниками Гитлера –
генералиссимусом Франко и маршалом Петеном. Дуче, в глубине душе
понимая, что Италия занимает положение младшего партнера
Германии, все же не хотел утратить это «привилегированное»
положение. Все эти противоречивые чувства можно было бы
охарактеризовать как ревность, но за тщеславным желанием удержать
статус главного союзника Третьего рейха скрывалось и вполне
обоснованное опасение, что уменьшение удельного веса Италии в Оси
неизбежно приведет к потере значительной части тех приобретений и
выгод, которые дуче надеялся получить, вступая во Вторую мировую
войну.
Подозрения Муссолини на этот счет лишь возросли после того, как
в середине октября немецкие войска промаршировали по Румынии.
Союз Берлина и Бухареста стал для дуче еще одним свидетельством
падения итальянского престижа. Разве Румыния не «младшая
латинская сестра» Италии? Если Гитлер надеялся удержать под своим
контролем румынскую нефть, опасаясь, что СССР после отторжения
Молдавии предъявит Румынии новые требования, то Муссолини видел
лишь, что немцы бесцеремонно вторглись в зону итальянских
интересов. Во время последней встречи с Гитлером тот и словом не
обмолвился о грядущем вводе немецких войск в Румынию, что делало
случившееся, по мнению дуче, еще более унизительным. И Муссолини
решает преподать Гитлеру урок: утереть немцам нос молниеносным
захватом Греции. Это стало бы достойным ответом на германский
блицкриг в Европе.
К войне с греками дуче настойчиво подталкивал его зять. Чиано
полагал, что новая военная кампания на Балканах пройдет по образцу
оккупации Албании: небольшая перестрелка на границе, воздушный
налет на Афины – и греки капитулируют. Увы, Муссолини и его
министр иностранных дел совершили большую ошибку, недооценив
греков.
Несмотря на то, что итало-греческие отношения со времен
обстрела Корфу не отличались теплотой, особую остроту они
приобрели летом 1940 года, когда дуче, уверенный, что после падения
Франции война фактически закончилась, решил разгромить Грецию до
заключения общего мира. В августе лучшие дивизии итальянской
армии готовились к покорению Балкан, в то время как фашистская
пропаганда развернула против Греции целую кампанию, обвиняя
Афины в сговоре с англичанами и интригах в Албании. На границе
произошло несколько вооруженных провокаций, а в Эгейском море
«неизвестная подводная лодка» торпедировала греческий крейсер.
Казалось, что в ближайшие недели начнется война, но к концу месяца
ситуация неожиданно изменилась: пресса как по команде прекратила
поносить Афины, а итальянские войска отошли от греческих границ.
Одновременно с этим была свернута и подготовка к разгрому
Югославии.
Эта разительная перемена от войны к миру стала следствием
очередного «озарения» Муссолини, пообещавшего немцам
сосредоточить все усилия на войне с Британской империей и отложить
захват Афин и Белграда. Более того, полагая, что Грациани будет
достаточно имевшихся у него сил, и стремясь облегчить итальянцам
тяготы военного времени, дуче решил провести частичную
демобилизацию, разом лишившую армию полумиллиона солдат, а
также многих автомобилей и повозок, которые возвратили их
владельцам. Созданную для разгрома греков и югославов группировку
распустили, а планы наступательных операций спрятали в сейф.
В августе Муссолини отказался от своего намерения развязать
войну на Балканах, а в октябре вновь вернулся к этой идее, однако в
более скромном виде: вместо операции, предусматривавшей
оккупацию не только Греции, но и Югославии, в Риме решили
организовать нечто вроде колониального похода. Предполагалось, что
греческое правительство падет еще до вступления итальянских войск в
Афины. Вся кампания закончится не более чем за две недели,
убежденно повторял дуче.
Не сомневался в быстрой победе и Чиано. 15 октября на совещании
во дворце «Венеция» министр иностранных дел заверил собравшихся
в том, что «существует явное расхождение в настроениях народа и
плутократического правящего класса… который как раз и
поддерживает проанглийскую направленность, в то время как
основные массы настроены безразлично по отношению к
происходящему, в том числе и нашему вторжению». Не менее
оптимистично был настроен и генерал Висконти Праска,
командовавший итальянскими войсками в Албании: «Дух войск
превосходен, энтузиазм – на пике… единственный пример
недисциплинированности, с которым я сталкивался, – это чрезмерное
желание офицеров и солдат наступать и сражаться». Вражеские
военно-воздушные силы были оценены как «несуществующие», а
потому эффект от авиаударов по греческим городам обещал быть еще
более сокрушительным.
Осторожные возражения Бадольо, опасавшегося, что имевшихся в
Албании сил не хватит для разгрома греческой армии, были с
негодованием отвергнуты дуче. Муссолини отмахнулся и от
предупреждений собственной разведки, и от того факта, что осенняя
распутица затруднит итальянские операции, если не остановит их
вовсе. Презиравший «левантийцев» дуче заявил, что «если хоть кто-
нибудь вздумает жаловаться на трудности, связанные с разгромом
греков, я отказываюсь называться итальянцем». Завершая совещание,
он утвердил план вторжения и приказал организовать провокации,
которые дали бы основания предъявить грекам невыполнимый
ультиматум. До начала войны оставалось меньше двух недель – поход
на Афины планировали начать в годовщину «марша на Рим».
В эти дни Муссолини куда больше волновала не предстоящая
военная кампания, а возможная реакция Гитлера. Сначала дуче вообще
не собирался предупреждать немцев о грядущих событиях: «А нас
проинформировали об операции в Норвегии? Нас спросили перед тем,
как начали наступление на Западе? Действовали так, как будто мы и не
существуем. Теперь я плачу той же монетой», – раздраженно говорил
Муссолини своему начальнику Генерального штаба. Он опасался, что
вмешательство Гитлера вновь заставит итальянцев ограничиться
войной в Северной Африке, а это его теперь никак не устраивало.
Войска Грациани завязли на полпути к египетским пирамидам, и дуче
жаждал военного успеха, сделавшего бы итальянское господство на
Балканах очевидным для всех.
И все же, поразмыслив, спустя неделю после принятых во дворце
«Венеция» решений Муссолини отправил Гитлеру личное послание, в
котором он изложил мотивы, вынудившие его объявить грекам войну:
Италия, писал дуче, предпринимает операцию, аналогичную
германскому вторжению в Норвегию. Муссолини утверждал, что
британские вооруженные силы собираются использовать Грецию в
качестве плацдарма для своих операций, и намекал на то, что в свое
время немцы не сообщили итальянцам о своих планах в Скандинавии.
Впрочем, дуче был не слишком искренен: сообщая в своем письме о
подготовке к оккупации Греции, он не назвал конкретную дату начала
операции, нарочито туманно формулируя свои соображения. У
Гитлера, получившего послание Муссолини сразу после не слишком
удачных для Германии переговоров с Петеном и Франко, сложилось
впечатление, что итальянское вторжение еще можно предотвратить.
Встревоженный полученной информацией, фюрер надеялся во
время личной встречи во Флоренции, назначенной на 28 октября,
уговорить итальянского диктатора отложить эти планы. Но его
иллюзии исчезли в тот момент, когда Муссолини, приветствовавший
своего союзника на железнодорожном вокзале, гордо закричал:
«Фюрер, мы – на марше! Победоносные итальянские войска пересекли
сегодня на рассвете греко-албанскую границу!» В тот момент дуче был
абсолютно уверен, что уже через несколько недель итальянские
знамена будут развеваться в Афинах – в преддверии предстоящей
победы он даже перенес свою ставку на юг Италии, собираясь принять
командование на завершающем этапе наступления. Гитлеру оставалось
лишь поддержать инициативу Муссолини – кривя душой, фюрер
одобрил смелые действия итальянцев, выразив уверенность, что
кампания не продлится слишком долго. Он вовсе не был в этом
убежден, но действительность вскоре опровергла самые мрачные
прогнозы.
Еще за два дня до этого итальянский посол в Греции Эмануэлле
Грацци получил подготовленный Чиано ультиматум. По иронии
судьбы, телеграммы стали поступать во время торжественного приема,
организованного посольством для афинского общества. К этому
времени в Греции уже знали, что итальянская пресса опубликовала
сообщение о нескольких перестрелках на албанской границе и
нападении на начальника порта в Порто Эдде, причем в качестве
подозреваемых указывались британские и греческие диверсанты.
Тем не менее в Афинах полагали, что все это не более чем часть
привычной для Муссолини тактики запугивания: не станет же Италия
нападать на Грецию именно сейчас, после того как решимость Англии
продолжать войну стала очевидной для всех.
Все эти надежды были разбиты в три часа пополуночи 28 октября
1940 года, когда Грацци вручил греческому премьер-министру
Иоаннису Метаксасу ультиматум. Упрекая Афины в многочисленных
нарушениях нейтралитета и провокациях, итальянцы потребовали
«права занять своими вооруженными силами на период данного
конфликта с Великобританией ряд стратегических пунктов на
территории Греции», предоставив грекам всего два часа для принятия
решения. Но Метаксасу, фактически бывшему диктатором Греции, и
не требовалось много времени. Итальянский посол так впоследствии
вспоминал свою короткую встречу с греческим премьер-министром:
«Я наблюдал за волнением по его глазам и рукам. Твердым
голосом, глядя мне в глаза, Метаксас сказал мне: «Это война». Я
ответил, что этого можно было бы избежать. Он ответил: «Да». Я
добавил: «если генерал Папагос…», но Метаксас прервал меня и
сказал: «Нет». Я ушел, преисполненный глубочайшего восхищения
перед этим старцем, который предпочел жертвы подчинению».
Но Муссолини и не рассчитывал на согласие Афин. Требования
итальянского ультиматума означали фактическую оккупацию, и дуче
сознательно вел дело к войне, однако для греков короткое «нет»
Метаксаса стало частью национального мифа: толпы людей заполнили
улицы городов, скандируя «нет!». Страну охватил взрыв
патриотических чувств – явление, совершенно не предусмотренное
итальянскими стратегами.
Если в прошлом правительство Метаксаса действительно вело себя
не вполне безупречно с точки зрения соблюдения нейтралитета, и
британские корабли чувствовали себя в греческих территориальных
водах, как дома, а итальянцы обоснованно утверждали, что
недовольные правлением Рима албанцы находят укрытие в Греции, то
теперь все это не имело никакого значения. Фашистская агрессия стала
свершившимся фактом – спустя несколько часов после истечения
срока, предоставленного Муссолини, итальянская авиация нанесла
удар по Афинам и другим греческим городам, а из Албании начали
свое наступление дивизии генерала Праска.
Убежденность Муссолини и его генералов в том, что греки станут
легким противником для итальянских вооруженных сил, самым
плачевным образом сказалась на подготовке вторжения. Хотя войскам
предстояло воевать в гористой местности, в Албании находилась всего
одна горнострелковая дивизия, а остальным пехотным соединениям не
хватало транспортных средств и артиллерии. Имевшаяся у Праска
танковая дивизия была ограничена в своих действиях условиями
местности и слабыми тактико-техническими данными боевых машин,
а испортившаяся вскоре погода сделала поддержку авиации
практически невозможной, что в значительной степени обесценивало
итальянское превосходство в воздухе. Однако Муссолини, уверенный,
что после первых же выстрелов вражеская армия обратится в бегство,
не сомневался, что девять итальянских дивизий справятся с
поставленной перед ними задачей. Дуче не предусмотрел, что плохо
вооруженные, но готовые сражаться греки встретят фашистскую
агрессию с патриотическим воодушевлением, совершенно
отсутствующим в итальянских войсках.
И все же в самые первые дни после начала операции казалось, что
оптимизм Муссолини вполне подтверждается событиями на фронте –
итальянцы продвигались вперед, сумев потеснить передовые части
греческой армии и войти в Эпир. Но к началу ноября наступление явно
забуксовало, а затем и вовсе остановилось.
Итальянцы столкнулись с ожесточенным сопротивлением
противника и начали терпеть неудачу за неудачей. Элита итальянской
армии – альпийская дивизия «Юлия» была сначала остановлена, а
затем и наголову разбита в сражении при Пинде. Греческим солдатам
помогали даже женщины, под обстрелом приносившие пищу на
позиции в горах, а находившиеся в рядах итальянской армии албанцы
подняли мятеж, не желая воевать за Италию. Тысячами они
дезертировали или уходили с оружием в руках к врагу: в результате
итальянцам пришлось снимать с фронта армейские части и разоружать
взбунтовавшихся албанцев. Провалилась и попытка устроить
массированную танковую атаку – несмотря на поддержку двух
пехотных дивизий и авиации, сотня танкеток и танков так и не смогла
прорвать оборону одной греческой дивизии. Не прошло и двух недель,
заявленных Муссолини в качестве максимального срока
продолжительности войны, а итальянская армия оказалось
вынужденной перейти к обороне. Генерал Праска был с позором
отправлен в отставку, вслед за ним отправился и маршал Бадольо, но
военную ситуацию это не облегчило.
Мобилизация позволила грекам быстро увеличить свои силы на
фронте, и к середине ноября они были готовы развернуть
контрнаступление. Для итальянцев, и без того надломленных
тяжелыми и неудачными боями, внезапная атака греков стала
последней каплей – они начали отступать, и война переместилась в
Албанию. Количество отправлявшихся туда итальянских войск
постоянно возрастало (к январю 1940 года на Балканах находилось 25
дивизий), но греки продолжали атаковать, и вновь прибывшим
итальянским соединениям оставалось лишь подкреплять с трудом
удерживаемую линию фронта. Боеспособность прибывающих
резервов оставляла желать лучшего – в то время как склады на юге
Италии были забиты военными припасами, в Албании разгружались
транспорты с наскоро сколоченными дивизиями, состоящими из
призывников, без тяжелого вооружения и теплой одежды. Итальянское
командование, столкнувшись с необходимостью перебрасывать войска
через Адриатическое море, обнаружило, что порты и инфраструктура
Албании не могут обеспечить нормальное снабжение действующей
армии.
К середине зимы положение на фронте приняло трагический для
итальянской армии характер – ежедневно она теряла сотни солдат
убитыми, ранеными или из-за обморожений. Десятки тысяч
итальянцев попали в плен к грекам. Такого разгрома не ожидал никто –
с начала Второй мировой войны державы Оси не знали поражений, а
теперь Греция стала объектом всеобщих симпатий. Даже в Германии
настроения склонялись в пользу греков, что уж говорить о
противниках Гитлера и Муссолини. Обращаясь из Туниса к греческому
народу, французский писатель Андре Жид сказал: «Вы представляете
для нас пример мужественной добродетели и достоинства… и какую
благодарность и восхищение вы вызываете, поскольку вы, в очередной
раз, дали всему человечеству веру, любовь и надежду». Неизвестные
острословы вывесили в приграничном с Италией французском городке
большой плакат, в котором просили греков не наступать дальше,
сообщая, что тут начинается территория Франции. Не отставали и
злоязычные англичане – в песнях и карикатурах они неизменно
изображали дуче в виде Пизанской башни, падающей под ударами
греческих штыков. Насмешки над «военными доблестями» фашизма
стали популярной темой для мировой прессы.
Муссолини, разумеется, испытывал совершенно иные чувства.
Дуче переживал один из наихудших периодов в своей жизни – в эти
недели диктатор буквально агонизировал в приступах гнева и
отвращения к итальянским офицерам и солдатам. Он осунулся,
похудел и, по словам очевидцев, выглядел предельно удрученным. Но,
несмотря на пережитое, он, как и прежде, обвинял во всех неудачах
кого угодно, только не себя. Вскоре после начала греческого
контрнаступления Муссолини обратился к нации с пространной
речью, в которой попытался объяснить и причины, заставившие его
напасть на Грецию, и то, почему итальянская армия терпит в Албании
неудачу за неудачей:
«После длительного и терпеливого ожидания мы сорвали маску со
страны, которую защищает Великобритания, нашего вероломного
врага – Греции… Греки ненавидят Италию той ненавистью, которая на
первый взгляд кажется необъяснимой; но эта ненависть всеобща,
глубока и неизлечима – она живет среди представителей всех классов,
во всех городах, в деревнях, повсюду. Причина этой ненависти
остается загадкой. Тем не менее факт остается фактом. Под эту
ненависть, которую можно описать как абсолютно гротескную,
греческая политика подстраивалась в течение последних лет. Это была
политика полного сотрудничества с Великобританией… Это
сотрудничество, проявляющееся различным образом, что будет
неоспоримо доказано в свое время, представляло собой акт
враждебности по отношению к Италии. По картам, обнаруженным
офицерами германского генерального штаба во Франции, было
установлено, что еще в мае Греция предложила англичанам и
французам все свои военно-морские и воздушные базы. Была
настоятельная необходимость положить конец этой ситуации; и это
было сделано 28 октября, когда наши войска пересекли границу между
Грецией и Албанией».
Дуче довольно неловко открещивался от обвинений в
«авантюристической стратегии»:
«Гористая местность Эпира и даже его долины непригодны для
молниеносной войны, которую предлагали кабинетные стратеги. Ни на
словах, ни на деле ни я, ни правительство, ни какой-либо
официальный орган не вели речи о молниеносной войне… мы сломаем
хребет грекам, и не имеет значения, произойдет ли это через два или
через двенадцать месяцев».
Помимо греков и географии виноват был «негодный человеческий
материал» – итальянская нация, так и не сумевшая выработать в себе
качества настоящих воинов. В телеграмме, отправленной Муссолини
на фронт после очередного поражения итальянцев, чувствуется гнев
диктатора: «…разгром, повторяю, разгром «Сиены» (название одной
из итальянский дивизий. – Авт.) был вызван проникновением
небольших греческих авангардов» – дуче потребовал от своих
генералов «переломить ситуацию, которая с этого момента принимает
характер почти исключительно психологический». Узнав, что войска,
набранные из уроженцев Южной Италии, сражаются не слишком
хорошо, Муссолини в сердцах пообещал после войны создать новую
армию, служить в которой будут только жители Центральной и
Северной Италии, тогда как южанам предстоит отдавать свой долг
стране лишь в поле и у станка. Они-де показали свою «расовую
неполноценность» – последствия нескольких веков арабского
господства на Сицилии и в Южной Италии.
Итальянцы и в самом деле воевали без воодушевления, но причины
поражения крылись не только в этом. В первую очередь вина лежала
на самом дуче, военная стратегия которого привела к тому, что армия
начала вторжение в Грецию, располагая в полтора раза меньшими
силами, нежели противник. Но Муссолини, разумеется, умалчивал о
подобных фактах, вновь и вновь пускаясь в рассуждения о том, что
солдаты сражаются без должного упорства и стремления к победе.
По его словам, виноваты были и албанцы, «предавшие Италию»
в решающий момент, и болгары, которые отвели свои дивизии от
греческой границы и позволили Афинам сосредоточить все силы на
Албанском фронте. Наконец, виновата была и погода, так некстати
испортившаяся во время итальянского наступления. Все это дуче
перечислил Гитлеру в личном послании, объясняющем причины
«временных трудностей» в Албании.
Фюрера эти неуклюжие объяснения нисколько не удовлетворили –
в конце ноября 1940 года дуче получил письмо, полное горьких
упреков нацистского диктатора. Из-за итальянской авантюры в Греции,
писал Гитлер, ситуация в мире начала меняться в худшую для Оси
сторону. Великобритания, изгнанная из Европы летом 1940 года,
теперь размещает свои самолеты и корабли на греческих аэродромах и
в портах. Британский флаг развевается на Крите. Неудачи итальянской
армии и флота привели к тому, что Испания, прежде готовая вступить в
войну на стороне держав Оси, теперь уклоняется от этого. Подобная
перемена произошла и в политике Франции, Болгарии, Турции.
Обеспокоены и в Белграде, и в Москве. Итальянцам следовало бы
завоевать Египет и изгнать наконец английский флот из Средиземного
моря, но теперь эта возможность утрачена как минимум до
следующего года. Послание Гитлера отличалось не характерной для
германского вождя сухостью и полным отсутствием оптимизма.
Муссолини нашел содержание письма унизительным, но что было
поделать? Дуче отвечал почти заискивающе, сожалел о том, что в
октябре его письмо не успели доставить вовремя: тогда бы он,
Муссолини, обязательно воспользовался советами фюрера, и
большинства неприятностей удалось бы избежать. Итальянский
диктатор, конечно, и не подумал признаваться в том, что предпринял
определенные меры для того, чтобы Гитлер не получал отправленное
ему 22 октября послание как можно дольше. Да и какое это теперь
имело значение? Репутация итальянской армии пострадала не меньше,
чем престиж самого дуче, и изменить этого уже ничего не могло. «Он
здорово щелкнул меня по носу», – прокомментировал Муссолини
послание фюрера.
Дуче отправил в Албанию нового начальника генерального штаба
Уго Кавальеро, но положения это не поправило – греки продолжали
наносить итальянцам поражение за поражением, а у Муссолини
приступы гнева сменялись растерянностью. В такие моменты он даже
заговаривал с Чиано о необходимости начать переговоры с греками –
хотя бы ради спасения армии. В другие дни диктатор разражался
угрозами стереть Грецию с лица земли – в ответ на продвижение врага
итальянская авиация, заявлял он, будет уничтожать каждый мало-
мальски крупный греческий город. И все же, несмотря на эти угрозы,
греческое наступление в Албании окончательно остановится только в
конце января 1941 года, однако к этому времени фронт на Балканах
перестанет являться для Италии главной угрозой.
12 ноября 1940 года англичане, о которых итальянцы из-за
последних событий несколько подзабыли, напомнили о себе смелым и
сокрушительным ударом. Покинувший Александрию Королевский
флот сумел внезапно атаковать своего врага прямо на его военно-
морской базе в Таранто. Два десятка карикатурно старомодно
выглядящих британских бипланов-торпедоносцев поднялись в воздух
с палубы авианосца, и двумя часами позже флот Муссолини лишился
половины своих линкоров. Итальянцы оказались совершенно не
готовыми к такому нападению – многочисленным зенитным батареям
удалось сбить лишь два вражеских самолета, тогда как жертвами
налета двух десятков английских торпедоносцев стали три линкора.
Впоследствии итальянцам удастся поднять со дна затонувшие суда, но
гордость флота «Конте ди Кавур» – корабль, на котором Муссолини
приветствовал фюрера в мае 1938 года, – уже никогда не вернется в
строй.
Японские моряки, посетившие Таранто вскоре после английского
налета, сделали свои выводы из случившегося, но это вряд ли могло
хоть сколько-нибудь утешить Муссолини. Флот, которым он так
гордился, начинал терять и репутацию, и корабли с пугающей
быстротой.
Последовавшие затем события затмили и неудачи в войне с
греками, и потерю линкоров – 9 декабря 1940 года войска Британской
империи атаковали армию Грациани. Казалось, итальянцы должны
были чувствовать себя достаточно уверенно: шесть их дивизий по
меньшей мере пятикратно превосходили неприятеля в численности, а
кроме того, британцы имели в Египте всего лишь около 300 танков и
меньше 150 самолетов, вдвое уступая своему противнику. Еще
значительнее было преимущество Грациани в артиллерии – полторы
тысячи пушек против 120 вражеских орудий. Несмотря на это, очень
скоро ситуация в Египте приняла для итальянцев по-настоящему
катастрофический оборот – и снова ответственность за подобное
развитие событий во многом лежала на Муссолини. Дуче мог усилить
и укрепить свои войска в Африке, но вместо этого предпочел ввязаться
в греческую авантюру, в то время как Черчилль и его генералы
планировали нанести по итальянцам сильный удар. Их намерения
только укрепились после того, как стало понятно, что дуче крепко увяз
в Албании.
К декабрю 1940 года все было готово. Главной ударной силой
армии «Нил» Ричарда О’Коннора, состоящей из войск, собранных со
всех концов Британской империи, была танковая дивизия, имевшая на
вооружении хорошо бронированные танки «Матильда», неуязвимые
для огня итальянской противотанковой артиллерии. В то время как
англичане тщательно готовили свою операцию, итальянские войска
строили дороги в Ливию, ничуть не опасаясь вражеской атаки.
Вопросы снабжения занимали Грациани куда больше, нежели
перспектива столкнуться с британским наступлением, поэтому к
началу сражения единственным оборудованным укреплением
итальянцев стал штабной бункер командующего.
Неудивительно, что внезапная атака противника очень быстро
сломила и без того невысокий боевой дух итальянской армии.
Английская авиация уничтожила значительную часть вражеских
самолетов прямо на аэродромах, а единственная имевшаяся у
Грациани танковая группа была полностью разгромлена в первые же
часы сражения. Командовавший группой генерал был застигнут
врасплох – он встретил атаку врага в пижаме и храбро стрелял по
английским танкам из пистолета, но вскоре был убит. «Матильды»,
получившие свое название в честь популярного персонажа
мультфильма – утки с характерной переваливающейся походкой,
позволяли британской пехоте планомерно уничтожать один
итальянский лагерь за другим. Вскоре сражение превратилось в
настоящее побоище – уже к 12 декабря генерал О’Коннор мог
похвастаться тем, что взял в плен больше солдат, чем насчитывала вся
его армия. Англичане шли в атаку, пиная футбольный мяч, а
австралийские солдаты шутили, что встретили большее сопротивление
в барах Кейптауна и Каира, чем на фронте. Итальянская армия и в
самом деле стремительно разваливалась – порой британцам
достаточно было сделать всего несколько выстрелов, и над
укреплением взвивался белый флаг.
Часть итальянских войск попыталась укрыться в ливийской
крепости Бардия. Ее комендант, генерал Аннибале Бергонцоли, гневно
отверг предложение врага капитулировать: «Мои солдаты будут
сражаться до конца», – заявил герой Испанской кампании,
считавшийся одним из лучших командиров Италии. Но военным
способностям Бергонцоли было далеко до его решимости и Бардия не
стала вторым Циндао. Финал не заставил себя долго ждать – спустя
два дня после начала осады английские танки, преодолев без какого-
либо сопротивления линию укреплений, въехали в город, приняв
капитуляцию почти 40 тысяч итальянских солдат.
Бергонцоли среди них не было – генерал, прозванный
собственными солдатами за рыжий цвет волос и энергичность
«электрической бородой», сумел сбежать из города и, пройдя больше
сотни километров, добрался до итальянских позиций. Но и это не
спасло решительного вояку – в феврале 1941 года, ровно через месяц
после падения Бардии, он все же попался австралийцам, пополнив
ряды более чем 130 тысяч итальянских солдат, оказавшихся к этому
моменту в британском плену.
В то время как Бергонцоли убегал от наступающего врага,
Грациани слал дуче отчаянные донесения и писал жене полные горечи
письма. В надежде остановить врага маршал даже отправил
телеграмму святой Барбаре, покровительнице артиллерии, но и это не
помогло его армии. Вслед за Бардией итальянцы потеряли Тобрук и
Бенгази – еще два крупных ливийских портовых города. Муссолини,
который прежде достаточно высоко оценивал военные способности
маршала, теперь был предельно разочарован его провалом. Он
отказался принять оправдания с уволенного в отставку полководца,
заявив, что слишком презирает «этого человека», чтобы его
ненавидеть. Тем не менее это не помешало дуче создать специальную
комиссию, занявшуюся расследованием «преступных ошибок»
Грациани в Египте.
Таким образом, к весне 1941 года Муссолини остался без маршалов
на действительной службе – Бальбо погиб, Бадольо и Грациани
потеряли свои посты, а де Боно и маршал Энрико Кавилья, в силу
преклонного возраста, давно уже были не у дел. Оставались, впрочем,
два Первых маршала империи – звание, которое носили король Виктор
Эммануил III и сам дуче.
Но ни первому, ни второму не под силу было остановить вражеские
танки на пути к Триполи. В феврале 1941 года Муссолини еще не знал,
что британцы, разгромившие армию Грациани ценой пяти сотен
убитых, свернут свое наступление в Ливии, вознамерившись вместо
того помочь Греции. Размышляя над стратегией войны, Черчилль
пришел к выводу, что Италия уже не представляет большой опасности,
а вот Германию вполне можно втянуть в противостояние на Балканах:
премьер-министр высоко оценивал военные успехи греков и надеялся
заручиться поддержкой Югославии, обладавшей более чем
миллионной армией. По мнению Лондона, югославы и греки вполне
могли бы выдержать натиск немецких армий, но только если
Великобритания примет активное участие в создании нового фронта.
И так как быстро отправить на Балканы войска можно было только из
Северной Африки, то это означало, что захват Триполи откладывался.
Помимо этого, у британцев были и другие причины приостановить
дальнейшее продвижение к столице Ливии: на их коммуникации уже
легла значительная нагрузка, а новый бросок растянул бы
транспортные линии еще на сотни километров, сделав задачу
снабжения войск практически невыполнимой. Тем не менее решение
Черчилля поддержать греков привело к тому, что наиболее
боеспособные британские войска отправились в Грецию в то время,
когда итальянцы наконец-то стали перебрасывать в Ливию лучшие
свои дивизии.
И не только свои – в начале февраля 1941 года в Ливии высадились
первые части «Немецкого Африканского корпуса», специально
созданной группировки из нескольких танковых и моторизированных
пехотных дивизий под командованием генерала Эрвина Роммеля.
Скрепя сердце, Муссолини все-таки вынужден был принять немецкую
помощь. Он дал свое согласие на это во время очередной встречи с
Гитлером, состоявшейся в январе. Исхудавший от волнений дуче был с
подчеркнутым радушием встречен фюрером на подъезде к его
резиденции в Бергхофе, но начало встречи было мало
обнадеживающим. В то время как Гитлер делился с Муссолини
планами военной поддержки Италии, буквально со слезами на глазах
уверяя, как он сочувствует неудачам фашистов, дуче вымученно
улыбался, изредка вставляя в монологи фюрера несколько фраз,
произнесенных по-немецки. Итальянцы терпели поражения на всех
фронтах, и похвастаться Муссолини было решительно нечем, напротив
– никогда еще он не чувствовал себя столь униженным. «Кровь
застыла в моих жилах, – мрачно сказал он Чиано на пути в Бергхоф, –
и ему (Гитлеру. – Авт.) не дождаться краски стыда на моем лице, когда
мы увидимся».
Но спустя какое-то время общение с немцами вновь оказало на
дуче обычное тонизирующее воздействие. Стремясь ободрить
итальянского вождя, Гитлер не только пообещал удержать Триполи, но
и сообщил о своем решении отправить в Грецию немецкие войска. В
конце концов, растаявший Муссолини горячо поддержал военные
планы фюрера и даже согласился предпринять личную попытку
уговорить каудильо Франко все-таки выступить против
Великобритании. Прощание двух диктаторов было очень теплым и
вернувшись домой, дуче вновь принялся строить планы
восстановления военной репутации Италии. Средством для этого
должна была послужить давно задумывавшаяся наступательная
операция в Албании: Муссолини все еще надеялся одержать
«решающую победу» до начала германского вторжения в Грецию.
К этому времени итальянцы развернули на Балканах
полумиллионную группировку, добившись почти тройного
превосходства в силах над греками, однако их положение в Албании
продолжало оставаться весьма тяжелым. Италия уже заплатила за эту
войну слишком высокую цену – в плену находилось пятьдесят тысяч
солдат, еще больше было раненых и обмороженных, а количество
убитых превысило тридцать тысяч человек. Семья Муссолини тоже
чуть было не понесла утрату – английские самолеты потопили
итальянское госпитальное судно, на котором находилась Эдда. Она
осталась жива, но до прибытия помощи ей и десяткам других
уцелевших пришлось провести в холодной воде Адриатического моря
пять долгих ночных часов. Оказалось, что воздушную войну могли
вести не только итальянцы: после того как английская авиация
расположилась на греческих аэродромах, на города Италии вновь
посыпались бомбы.
Между тем, выполняя просьбу фюрера, 12 февраля Муссолини
встретился с Франко в Бордигере, небольшом курортном городке на
побережье Лигурийского моря. Ослабление итальянских позиций на
международной арене было столь очевидным, что дуче прямо спросил
у своего испанского гостя – не из-за поражений ли на Балканах и в
Африке Испания не спешит вступить в войну на стороне Оси? Хитрый
каудильо заверил Муссолини, что это не так, но его действия
свидетельствовали об ином. Франко оказался намного более
последовательным оппортунистом, нежели дуче: еще недавно испанец
был готов поддержать итало-германский союз, а теперь, ссылаясь на
экономические трудности и угрозу британского флота, мягко, но
решительно отказался ввергать свою страну в войну.
Разочарованный Муссолини сообщил в Берлин о неблагодарности
каудильо, быстро позабывшего, кому он обязан победой в гражданской
войне. Прежде дуче опасался присоединения испанцев к итало-
германскому союзу, но теперь изменил свою позицию. Ему оставалось
надеяться лишь на то, что победа над греками восстановит престиж
Италии и Оси. К началу марта 1941 года подготовка к началу нового
наступления в Албании была завершена. Положившись на уверения
своего нового начальника генштаба о том, что греки выдохлись и не
смогут противостоять свежим итальянским дивизиям, Муссолини
прибыл в Тирану, чтобы лично «руководить» операцией, а на деле –
восстановить не только репутацию итальянской армии, но и свои
притязания на полководческое искусство. Вместе с дуче на фронте
находились многочисленные фашистские деятели, вплоть до
министров – надеясь придать войне «общенациональное значение»,
Муссолини отправил на фронт значительную часть собственного
правительства и многих партийных вожаков. По его мнению, их
присутствие должно было стимулировать усилия итальянской армии.
Но на деле все эти высокопоставленные «военные туристы» лишь
вносили еще большую неразбериху в управление войсками. О самом
же дуче в армии все чаще говорили как о журналисте,
притворяющемся главнокомандующим.
Наступление началось 9 марта 1941 года; оно длилось всего
неделю, но, несмотря на тяжелые потери, итальянцам так и не удалось
прорвать греческие позиции. Дуче до последнего дня надеялся, что
сопротивление врага будет вот-вот сломлено, но ему оставалось лишь
развести руками: с такими командирами побеждать невозможно,
заявил он и спустя несколько недель после провала подчинил своих
генералов германскому фельдмаршалу Вильгельму фон Листу.
Под его командованием в апреле немцы за считанные дни
сокрушили югославскую армию и прорвали оборону греков, заставив
британские войска поспешно эвакуироваться с Балкан. Белград и
Афины пали, но заслуги итальянских войск в этом не было. Под конец
военной кампании повторилась история годичной давности – разбитые
немцами греки, как и французы в 1940 году, отказались сдаваться
итальянцам, и только категорическое требование Берлина вынудило их
согласиться на включение Италии в соглашение о капитуляции.
Невзирая на все ухищрения пропагандистов Муссолини, «победа»
в Греции нисколько не подняла боевой дух нации: во-первых, ни для
кого не было секретом, что итальянские войска не снискали себе
лавров в этой войне, а во-вторых, весной 1941 года страна потеряла
главное приобретение фашистской эры – Итальянскую Восточную
Африку. Эта катастрофа произошла несмотря на то, что итальянские и
колониальные войска, размещенные в Эфиопии и Сомали, в несколько
раз превосходили по численности разношерстную армию, собранную
англичанами со всех концов Британской империи. Помимо
британских, индийских и африканских частей в состав 50-тысячной
группировки входили контингенты из французов, бельгийцев и
эфиопов.
Хотя с июня 1940 года Итальянская Восточная Африка оказалась
полностью отрезанной от метрополии, разгром итальянцев
представлялся весьма трудной задачей. В Риме Муссолини и его
маршалы оптимистично считали, что противник никак не сумеет
быстро преуспеть там, где итальянцам пришлось сражаться семь
месяцев, даже без учета времени, потраченного на подготовку к войне.
Капитуляция Франции избавила Рим от угрозы со стороны
близлежащих французских колоний, и дуче рассчитывал, что генерал-
губернатор Амадей Савойский, в распоряжении которого имелось
более 300 тысяч солдат, сумеет продержаться до окончательного
поражения Великобритании в войне. Начало боев в Восточной
Африке, казалось бы, подтверждало правоту дуче: итальянские войска
заняли Британское Сомали – территорию, как не без удовольствия
заметил Муссолини, равную по размерам Британским островам.
Итальянцы получили доступ к французскому Джибути, хотя
британская морская блокада и не позволяла использовать возможности
порта в полной мере.
Тем не менее, неудачи итальянской армии в Греции показали
Лондону, что позиции Италии в Восточной Африке могут оказаться не
такими уж неприступными и, возможно, небольшая, но хорошо
вооруженная армия вполне способна добиться крупных результатов. В
то же время поражение армии Грациани в Египте разрушило все
надежды Аддис-Абебы на восстановление связи с метрополией.
Продолжавшаяся блокада означала, что войскам Амадея Савойского
придется рассчитывать лишь на самих себя: тревожимые
усиливающимися атаками эфиопских партизан, итальянцы пассивно
ожидали действий противника. Ввергая Италию во Вторую мировую
войну, Муссолини рассчитывал, что время станет работать на него и с
помощью «параллельной войны» можно будет легко завоевать новые
территории для «Второй Римской империи», однако в
действительности вышло так, что это именно итальянские колонии
оказались под ударом.
Выдвинувшиеся было в Судан (навстречу армии Грациани)
итальянские войска были разбиты в январе 1941 года и начали
поспешный отход к эфиопской границе. В следующем месяце
сражение при Кэрэне покончило с итальянским присутствием в
Эритрее – старейшая африканская колония Италии оказалась в руках у
британцев, а немногочисленные итальянские ВМС в Восточной
Африке были уничтожены. После этого дорога в Эфиопию для
союзников была открыта: итальянцы укрылись в ряде крепостей,
бессильные противостоять врагу в открытом бою. В апреле британские
знамена поднялись над эфиопской столицей – после пятилетнего
периода изгнания император Хайле Селассие с триумфом въехал в
Аддис-Абебу. Капитуляция войск Амадея Савойского в мае 1941 года
означала фактическое окончание кампании, хотя небольшие отряды
чернорубашечников еще несколько лет продолжали вести упорную
борьбу в труднодоступных районах Эфиопии.
Размещенная в центре Рима огромная карта боевых действий была
демонтирована после потери Восточной Африки – даже фашистским
пропагандистам стало понятно, что агитация такого рода становится
крайне невыгодной для режима. Еще недавно Италия претендовала на
все Средиземноморье, но всего лишь несколько месяцев спустя вместо
блестящих перспектив перед нацией во весь рост встает задача
удержать хотя бы то, что было немалыми трудами завоевано еще до
Второй мировой войны.
Муссолини прокомментировал потерю значительной части
итальянской колониальной империи с присущей ему акцентировкой на
личных моментах: англичане-де так стремились насолить лично ему,
что предприняли это бессмысленное с военной точки зрения
вторжение. Дуче вновь предпочел встать в позу непогрешимого
государственного деятеля, чье сознание не подвержено влиянию
незначительных текущих событий. Как ни крути, заявил он, а
Великобритания уже проиграла войну, и потому временная утрата
Эфиопии или Эритреи имеет не большее значение, чем захваченные
британцами суда итальянского торгового флота – и первое, и второе
будет возвращено Италии после окончательной победы.
Публично Муссолини демонстрировал самообладание, но его
ближайшее окружение видело совсем другого дуче. Диктатор не мог
смириться с тем, что его солдаты опять проиграли какому-то
«сброду» – армии из индийских и южноафриканских солдат. Более
того, возмущался дуче, подавляющую часть потерь составляют
пленные – даже бельгийцам удалось захватить итальянского генерала!
Комментируя утверждения английского радио о том, что наиболее
упорным противником союзников в Восточноафриканской кампании
стали не итальянские солдаты и чернорубашечники, а колониальные
отряды из сомалийцев и эритрейцев, дуче вновь и вновь возвращался к
излюбленной теме об упущениях в «фашистском воспитании» нации.
Его зять, изрядно обеспокоенный нежеланием итальянцев сражаться,
посоветовал Муссолини сменить риторику и убедить всех в том, что
«речь идет не о судьбе фашистской партии, а о Родине, вечной, общей
для всех, стоящей над людьми, временем и фракциями». Но как
именно следовало этого добиться, хитроумный Чиано не знал.
Витторио Муссолини, фактически руководивший в те годы
итальянской киноиндустрией, предложил поднять боевой дух при
помощи «фашистской кинотрилогии». Для этого старший сын
диктатора привлек к работе молодого Роберто Росселини. Он поставил
три военных фильма, в которых поочередно демонстрировались
сюжеты из жизни итальянских моряков, летчиков и танкистов. Снятые
по частично написанным Витторио сценариям, работы Росселини
пришлись по душе итальянскому зрителю – непривычность жанра
военного неореализма, так отличавшегося от слащавых
пропагандистских агиток, обеспечила им успех. И все же следует
признать, что художественная ценность таких лент, как «Белый
корабль» или «Пилот возвращается», стала единственным
положительным эффектом от вложенных режимом средств. Итальянцы
охотно шли в кинотеатры, но своего отношения к продолжающейся
войне не меняли. К началу лета 1941 года от прошлогоднего
энтузиазма почти ничего не осталось.
Самому Муссолини фильмы Росселини не понравились – видимо,
как раз из-за излишней «реалистичности». Так или иначе, но все эти
попытки искусственной стимуляции энтузиазма нации и вооруженных
сил были обречены на неудачу, потому что Италия продолжала терпеть
новые поражения.
Еще на январской встрече с Гитлером дуче пообещал придать
войне на Средиземном море большую энергичность, заверив фюрера в
том, что итальянский флот помешает британцам перебрасывать свои
войска на Балканы. Долгое время это обещание оставалось
невыполненным, но весной 1941 года Муссолини наконец-то удалось
заставить своих адмиралов сделать вылазку в Восточное
Средиземноморье. Дуче очень хотелось верить, что итальянские ВМС
сумеют одержать над британским флотом хотя бы незначительную
победу – победу, которую фашистские пропагандисты тут же
превратили бы в новое Лепанто или Трафальгар.
Заручившись обещанием немецкой поддержки с воздуха,
итальянское командование сформировало грозную эскадру под
командованием адмирала Анджело Иакино, поднявшего свой флаг на
новейшем линкоре «Витторио Венето». Вслед за флагманом в поход
вышли тринадцать эсминцев, шесть тяжелых и два легких крейсера. 26
марта 1941 года итальянские корабли покинули порты, направившись в
сторону Эгейского моря.
Адмирал Иакино, возглавивший после налета на Таранто
надводные силы фашистских ВМС, с самого начала операции был
полон дурных предчувствий: он не слишком рассчитывал на немецкую
авиацию, но еще меньше – на помощь итальянских летчиков. Выход
итальянского флота в море не остался незамеченным для англичан,
самолеты которых почти сразу обнаружили итальянцев.
На следующий день после начала операции Иакино представился
шанс уничтожить встреченные им легкие крейсера противника, но он
упустил эту возможность, отбиваясь от налетов вражеской авиации:
британские летчики сумели сильно повредить флагманский линкор и
один из тяжелых крейсеров. Итальянских машин в небе не было, а
немецких самолетов было слишком мало, чтобы организовать
надежное прикрытие эскадры. Между тем стало очевидно, что
первоначальный замысел – незаметно подобраться к морским
коммуникациям британских войск в Греции – уже провалился, и
командующий приказал своим судам ложиться на обратный курс. Но
сражение еще только начиналось.
В лице британского адмирала Эндрю Каннингема флотоводцы
Италии нашли самого опасного из всех возможных противников.
Английский моряк будто сошел со страниц истории наполеоновских
войн – он был энергичен, агрессивен и не боялся рискнуть своими
кораблями в бою. Зная о выходе в море крупной итальянской эскадры
и предполагая цели противника, Каннингем заранее вывел свой флот
для перехвата врага. В то время как итальянцы уже считали операцию
закончившейся, за ними пустились главные силы вражеского флота –
британский авианосец, сопровождаемый тремя линкорами,
несколькими крейсерами и десятком эсминцев.
Иакино не ожидал ничего подобного – он считал, что корабли врага
все еще находятся от него на достаточно большом расстоянии, и
беспокоился лишь о возможной угрозе с воздуха. Полагая, что
находится в полной безопасности, итальянский адмирал разделил свои
силы – часть его эскадры направилась в Таранто, а на помощь
наиболее пострадавшему крейсеру Иакино отправил два корабля того
же класса, сопровождаемые несколькими эсминцами. В ночь на 28–29
марта эти крейсера были настигнуты Каннингемом у мыса Матапан.
Начался разгром. Беспечные итальянцы, совершенно не
подозревавшие о присутствии вражеских кораблей, неожиданно для
себя подверглись сокрушительному обстрелу орудий трех британских
линкоров. Итальянские суда расстреливались практически в упор: два
тяжелых крейсера и эсминца быстро ушли под воду, а уже
поврежденный английской авиацией крейсер «Пола», ставший
причиной задержки эскадры Иакино, был взят на абордаж.
Участник сражения британский капитан Уолтер Скотт оставил
красочное описание захвата итальянского судна:
«Расчет орудия «А» вооружился абордажными саблями, которые на
сей случай хранились в рундуке на полубаке, и приготовился к
абордажу. Подход был выполнен безукоризненно. С полубака полетели
линь и дикий вопль: «Принимайте, подонки!» Итальянцы подхватили
конец, наши быстро завели швартовы, и корабли были крепко
сцеплены друг с другом. С кровожадными криками расчет орудия «А»
прыгнул на борт «Полы». На борту крейсера осталось всего 257
моряков из более чем 1000 человек команды. Они собрались дрожащей
толпой на полубаке. Остальные попрыгали за борт после того, как
крейсер получил попадание в котельное отделение от нашего
самолета-торпедоносца.
Все 257 итальянских моряков были в полном порядке сняты нами,
за ними последовали капитан и старпом крейсера. Тем временем
артиллеристы «Джервиса» примчались за инструментами, чтобы
свинтить несколько 20-мм зениток «Бреда», так как нам не хватало
подобного оружия. К сожалению, они не успевали это сделать, но зато
рассказали о состоянии полного хаоса, царившего на борту итальянца.
Офицерские каюты были разграблены матросами, повсюду валялись
пустые бутылки кьянти. Эти рассказы подтверждались тем, что
изрядная часть пленных оказалась пьяна».
Захваченный итальянский крейсер все же пришлось потопить –
опасения из-за возможных налетов немецкой и итальянской авиации
не позволили Каннингему побороться за поврежденный корабль.
Итальянские пилоты действительно дали о себе знать – уцелевшие
корабли Иакино были по ошибке атакованы собственной авиацией, но,
к счастью для многострадальной эскадры, – безуспешно. Однако
Матапанское сражение и без того закончилось убедительной победой
Королевского флота. «Что за сюрприз для дуче!» – ликовал английский
диктор в специальном выпуске новостей, посвященных
знаменательной морской битве. К насмешкам над итальянской армией
отныне добавились и остроты над ВМС Италии.
Несмотря на всеобщее возмущение, Муссолини не стал наказывать
своего неудачливого адмирала. Слишком много таких увольнений
было в предыдущие месяцы – диктатор не решился на еще одну
громкую отставку. Но сохранив за Иакино его пост, дуче не в
состоянии был вернуть почти две с половиной тысячи итальянских
моряков, погибших из-за прискорбных ошибок военного и
политического руководства Италии.
Тем не менее у итальянских ВМС были и свои козыри. В тот же
день, когда Каннингем настиг крейсера Иакино, катера-торпеды,
экспериментальное оружие итальянского флота, внезапной атакой
сумели повредить английский крейсер, стоящий в критском порту
Суда. Это было несомненным успехом, но из-за того, что
участвовавшие в операции итальянские моряки не сумели избежать
вражеского плена, англичане узнали о «секретном оружии» Муссолини
и усилили охрану своих военно-морских баз.
Месяц спустя итальянцы атаковали Мальту. На этот раз помимо
специальных катеров в операции участвовали управляемые торпеды и
подразделение подводных диверсантов. В случае успеха главный
мальтийский порт Ла-Валетта оказался бы надолго выведен из строя.
Не менее важным было поднять безнадежно упавший дух нации.
Командовавший операцией майор Тезео Тезеи, один из основателей
экспериментальной флотилии торпедных катеров, убежденно
обосновывал моральную необходимость атаковать хорошо
защищенный вражеский порт:
«Нужно, чтобы весь мир узнал, что есть итальянцы, которые с
величайшей отвагой бросаются на Мальту; потопим ли мы какие-
нибудь корабли или нет, не имеет большого значения; важно то, чтобы
мы сами были полны решимости взлететь на воздух вместе с торпедой
на глазах у противника. Этим мы покажем нашим детям и будущим
поколениям, какие жертвы приносятся во имя настоящего идеала и
каким путем достигается успех».
Эта решимость стоила ему жизни. На этот раз противник был
настороже, и операция полностью провалилась, не принеся ничего,
кроме тяжелых потерь. Итальянские моряки возлагали всю вину на
собственную авиацию – слишком рано начавшаяся атака не отвлекла
врага, а, напротив, лишь усилила его бдительность. В
действительности же главной причиной неудачи стало техническое
превосходство противника – благодаря своим радиолокаторам
британцы смогли заблаговременно обнаружить и потопить
итальянские катера. Слишком сложный план операции оказался
невыполнимым для итальянских вооруженных сил, да и «секретное
оружие» еще переживало ряд «детских болезней». Остается лишь
предполагать, с какой эффективностью могли бы действовать
итальянские ВМС, окажись дуче и его адмиралы способными в свое
время разглядеть потенциал катеров-торпед и другого
экспериментального вооружения.
Муссолини постарался извлечь максимум из действий своих
торпедных катеров: если сражение при Матапане скромно назвали
успехом итальянцев, а налет на Таранто фашистская пропаганда и
вовсе проигнорировала, то повреждение английского крейсера на
Крите и удар по Ла-Валетте стали предметом самого безудержного
прославления в прессе и на радио. Можно было подумать, что морская
война на Средиземноморье уже выиграна, однако после недавнего
сокрушительного поражения дуче запретил своим линкорам и
крейсерам удаляться от побережья больше чем на 150 километров.
Муссолини объяснял свое решение стремительно уменьшавшимися
запасами топлива, но его подлинные мотивы были очевидными для
всех: диктатор опасался новых потерь. В апреле Королевский флот
обстрелял столицу Ливии, продемонстрировав всем сомневающимся,
что Британия все еще правит морями.
Однако с весны 1941 года военная ситуация в Средиземноморье
начала меняться. Разместившиеся на Сицилии эскадрильи
фельдмаршала люфтваффе Альберта Кессельринга лишили
британскую авиацию господства в небе и в значительной степени
сковали операции Королевского флота. Немецкая армия разгромила
югославов и греков, парашютисты Гитлера добились впечатляющего
успеха, захватив Крит в великолепной, хотя и кровопролитной атаке с
воздуха, а в Триполи высадился «Немецкий Африканский корпус»
Роммеля.
На Муссолини, которому Роммель представился в Риме, немецкий
генерал произвел хорошее впечатление, но некоторых итальянских
военных оскорбило то, что Гитлер отправил им на помощь человека,
получившего высшую награду кайзеровского рейха за участие в
сражении при Капоретто, как известно, ставшего величайшим
поражением Италии в Первой мировой войне. Роммель в свою очередь
поражался порядкам, царившим в итальянской армии. Он считал ее
командиров сборищем тщеславных и некомпетентных болтунов, не
желающих разделять со своими солдатами тяготы войны. Отношения
со своими итальянскими коллегами у немецкого генерала сразу не
заладились, но, пока дела войск Оси шли в гору, разногласия
заглушались победными фанфарами.
Прибыв в Ливию, Роммель быстро изменил ход
Североафриканской кампании – теперь уже войскам Британской
империи приходилось стремительно отступать. Немецкие танки
оказались очень опасным противником, но не меньшую роль сыграли
и то, что германский полководец проигнорировал осторожные
указания своего номинального итальянского руководства. Вместо того,
чтобы придерживаться оборонительной тактики, он перешел в
наступление. К июню 1941 года итало-германские дивизии вновь
стояли на египетской границе, осадив ливийский порт Тобрук, где
укрылась часть отступающих британских войск. Поражение в Ливии
стало следствием попыток Лондона одновременно выиграть на двух
досках – разгромить колониальную империю Италии и поддержать
военные усилия греков и югославов.
Триполи был спасен, но радость Муссолини омрачало осознание
того, что в глазах мирового сообщества успехи войск Оси в Африке
стали заслугой исключительно немцев и их вскоре ставшего всемирно
известным командира. Такая оценка действительно была не вполне
справедливой: после поражения Грациани в Ливию было переброшено
несколько танковых и моторизованных итальянских дивизий, без
помощи которых Роммель вряд ли сумел бы осадить Тобрук. Тем не
менее к этому моменту репутация вооруженных сил Италии оказалась
уже столь основательно подорванной предыдущими неудачами, что
теперь над итальянцами лишь потешались, вызывая этим у Муссолини
все новые приступы гнева и горечи.
В то же время дуче всерьез опасался, что после окончательной
победы немцы проигнорируют итальянские претензии на господство в
Средиземноморье. Муссолини напрасно беспокоился на этот счет –
замыслы Гитлера не уходили дальше желания спасти своего
фашистского союзника от поражения. Для фюрера отправка немецких
войск на Балканы и в Африку стала лишь вынужденным решением –
истинные цели германского диктатора находились на Востоке.
Подозрения Муссолини в отношении немецких намерений
означали что несмотря на ряд военных неудач, которые итальянцы
потерпели за последние месяцы, дуче был уверен в скором и победном
завершении войны. К началу лета 1941 года он не сомневался, что дни
Британской империи сочтены, ведь у Лондона не осталось настоящих
союзников. Утверждая это, Муссолини был не так уж далек от истины.
Невзирая на все победы Королевского флота, на успех в «воздушной
битве» над Англией и активную поддержку, оказываемую Лондону
администрацией президента Рузвельта, Великобритания, несомненно,
терпела поражение в войне.
Развернувшаяся «битва за Атлантику» сжимала кольцо блокады
вокруг островного государства. Немецкие подводные лодки охотились
за каждым транспортным судном, направляющимся в британские
порты, – с каждым месяцем «волчьи стаи» адмирала Карла Деница
добивались все больших успехов. Казалось, повторялись события
Первой мировой войны, но теперь голод угрожал уже не немцам, а
британцам.
Итальянцы тоже приняли участие в этой кампании: еще в конце
лета 1940 года в оккупированном немцами Бордо появилась база ВМС
Италии, а всего в «битве за Атлантику» приняло участие около трех
десятков фашистских субмарин. В целом подводники Муссолини не
добились значительных результатов – не только из-за худшей, по
сравнению с Кригсмарине, подготовки личного состава, но и по
причине уже упоминавшегося несовершенства конструкции
итальянских подлодок. Однако даже обычно скептически настроенные
немцы признавали, что итальянские моряки достойно несли свою
службу.
Убежденность дуче в неминуемой победе Оси сохранилась и после
того, как 22 июня 1941 года Германия объявила войну СССР.
Муссолини знал, что советско-германские отношения продолжали
ухудшаться еще с осени прошлого года, но ему и в голову не могло
прийти, что Гитлер собирается добиться победы над Великобританией
посредством разгрома Советского Союза – именно такое объяснение
привел фюрер в своем письме к дуче. Муссолини, которого немецкий
посол разбудил в ночь на 22 июня, чтобы вручить послание
нацистского диктатора, был огорчен лишь тем, что Гитлер в который
раз не удосужился заранее известить его о своих намерениях.
Вопреки позднейшим измышлениям, дуче был настроен вполне
оптимистически, ожидая еще одну быструю и победоносную военную
кампанию.
Распорядившись немедленно объявить войну СССР, Муссолини тут
же принялся строить новые военные планы. В своих довольно
наивных попытках скрыть второстепенную роль Италии в ведущейся
войне дуче неизменно стремился навязать немцам контингенты из
собственных вооруженных сил – авиационный корпус в Бельгии,
подводные флотилии в Бордо, а теперь он задумал подготовить для
«Восточного похода» целый армейский корпус. Идея отправить в
СССР «итальянского Роммеля» чрезвычайно привлекала Муссолини –
по мнению дуче, это означало идеологическую преемственность с
итальянской политикой 30-х годов, когда фашисты сражались с
коммунистами среди холмов Испании. «Теперь, когда наше старое
знамя антибольшевизма опять развевается во главе батальонов,
духовная, идеологическая, политическая и военная перспективы стали
ясными и очевидными», – послушно откликнулась пресса на замыслы
диктатора.
Намного труднее было подыскать аргументы для обоснования
практического значения итальянского участия в операции
«Барбаросса». Если для Финляндии или Румынии победа в войне с
СССР означала возвращение утраченных в 1940 году территорий, то
намного более насущной задачей Италии являлась концентрация сил
против Британской империи, нежели перенесение «борьбы идеологий»
на просторы СССР. Но Муссолини предпочитал не замечать
прохладного отношения немцев к его инициативе –
романтизированные представления дуче об итальянских легионах,
уходящих в «далекий поход против варваров», были сильнее любых
доводов здравого смысла. Объясняя в послании Гитлеру свое
парадоксальное желание отправить на Восточный фронт целый
корпус, в то время как в Африке немецкие войска защищали
итальянскую Ливию, дуче прибегнул к достаточно забавной
аргументации: итальянцы, писал он, будут особенно хорошо сражаться
с советскими коммунистами, потому что испытывают к
идеологическому врагу ненависть, а это лучшая мотивация для солдат.
Вопроса о том, почему итальянцы не испытывали столь же сильных
чувств по отношению к «плутократическим» Франции и Англии,
Муссолини поднимать не стал.
Уговорив фюрера принять помощь Италии, дуче занялся важным
делом: и союзника, и врага надо было поразить грозным видом
итальянских солдат. По мнению Муссолини, мелочей в таком вопросе
быть не могло. В переписке с начальником генерального штаба
Кавальеро дуче особо подчеркнул значимость того, что одно из
«гренадерских» подразделений корпуса укомплектовано специально
отобранными солдатами высокого роста. Диктатор был поглощен
деталями формирования экспедиционного корпуса: «На этот раз я не
потерплю никаких «приблизительно». Нужно отдать всё!» –
прокомментировал Муссолини доклад начальника итальянского
генштаба. Кавальеро столкнулся с неразрешимой задачей – быстро
создать мобильную группировку для боевых действий в условиях
современной войны. От идеи включить в состав экспедиционных сил
танковую дивизию пришлось отказаться – нехватка боевых машин для
«войны моторов» в Африке была слишком вопиющей, а посылать
против войск Красной армии танкетки не решился даже дуче. Вместо
этого на Восток отправились кавалерийская дивизия и легион
фашистской милиции, всего – 62 тысячи солдат и офицеров,
усиленные небольшой авиационной группой.
Одну из уходивших в поход дивизий дуче проинспектировал лично
– помимо прочего он хотел показать военному атташе Германии элиту
итальянской армии. Но от взгляда немецкого офицера не укрылось то
обстоятельство, что «моторизированная дивизия» была таковой лишь
по названию – количество реквизированных гражданских автомобилей
явно уступало числу мулов и лошадей. Но дуче, уже предвкушавший
подвиги итальянцев в Советской России, на такие «мелочи» никогда не
обращал внимания. Командир корпуса может «просить у меня для
своих людей только ордена и медали», – писал в те дни Муссолини.
Поражают несообразность и непоследовательность диктатора,
который вникал в такие несущественные детали, как рост своих
солдат, но игнорировал важнейшие проблемы вроде нехватки
грузовиков или недостаточной артиллерийской поддержки. Объяснить
это можно только тем, что для всех итальянцев, не исключая и высшее
руководство, «поход на Москву» представлялся не более чем
«военным приключением». Приветствуя своих солдат на
торжественной встрече в Берлине, посол Италии наивно
поинтересовался у стоявшего неподалеку немецкого генерала: «Эти
солдаты успеют прибыть вовремя, чтобы принять участие в каком-
либо крупном сражении?»
Неудивительно поэтому, что итальянские войска в результате
оказались абсолютно не готовы к жестокой войне на Востоке – не
технически, ни психологически. После того как назначенный
командующим CSIR (Corpo di Spedizione Italiano in Russia –
«Экспедиционный итальянский корпус в России»), заболев, покинул
своей пост еще до появления первых итальянских солдат на
территории СССР, его место занял генерал Джованни Мессе,
считавшийся убежденным фашистом и сумевший неплохо
зарекомендовать себя во время войны с греками.
Летом 1941 года известия о все новых и новых германских успехах
на Восточном фронте вызывали у дуче приподнятое настроение. Еще
больше оно улучшилось после того, как итальянские войска начали
боевые действия на Украине. 4 августа в дневнике Ракеле появилась
запись:
«Бенито вернулся домой довольный. Он показал мне телеграмму
генерала Мессе. «Наши продолжают наступать, – кричал он. – Мы
разбиваем сопротивление русских. Ты понимаешь, что именно там
следует сейчас быть. Необходимо показать всему миру, что не только
немцы умеют побеждать!»
Тремя днями позже от охватившей дуче эйфории не осталось и
следа. Семья Муссолини понесла тяжелую утрату: неподалеку от Пизы
в авиационной катастрофе погиб Бруно, средний сын диктатора. Во
время испытательного полета у нового бомбардировщика отказал
двигатель, Бруно Муссолини не сумел посадить заглохший самолет, и
он врезался в дом. По Италии немедленно поползли слухи о диверсии,
но расследование ничего не обнаружило: в те годы военные самолеты
разбивались при неудачном пилотировании не реже, чем в воздушных
боях.
Муссолини был безутешен. Его потрясение особенно заметно в
книге «Я разговариваю с Бруно», вышедшей вскоре после гибели
сына, – очень личная, почти сокровенная, она была написана в
нехарактерной для диктатора манере. Но происходящие в мире
события не позволяли дуче предаваться личной скорби слишком долго
– всего через две недели после трагедии Муссолини отправился на
Восток, чтобы непосредственно наблюдать за победоносным походом
своего германского союзника.
Кинокамеры запечатлели первое и последнее появление Муссолини
на территории СССР. 23 августа штабной поезд дуче выехал в ставку
фюрера в Восточной Пруссии. Гитлер, чьи войска уже стояли под
Ленинградом и вот-вот должны были окружить советские армии под
Киевом, приветствовал итальянскую делегацию с видом утомленного,
но торжествующего победителя. Как он и предполагал – Советский
Союз оказался «колоссом на глиняных ногах»!
Для Муссолини, еще не вполне оправившегося от своей потери, все
эти успехи, о которых немецкие генералы и фельдмаршалы
рассказывали с утомительной обстоятельностью, были сродни
фантастическим историям, не имевшим к реальности никакого
отношения. На кадрах кинохроники заметно, каких усилий стоит дуче
сохранять на лице видимость заинтересованности, пока фюрер
пространно излагает свои стратегические идеи. Он несколько
оживился во время посещения Брестской крепости, развалины которой
свидетельствовали о недавних жестоких боях. К явному
неудовольствию Гитлера, Муссолини попросил перевести для него
несколько найденных писем красноармейцев к своим родным – писем,
так никогда и не дошедших до адресатов. Для фюрера такой интерес
был сродни сумасбродству – он не признавал подобной
«чувствительности» в отношении «низшей расы».
А дуче как будто вознамерился снова и снова испытывать терпение
своего немецкого друга. Отправляясь на личном самолете фюрера в
штаб немецкой группы армий «Юг», действовавшей на Украине,
Муссолини, к ужасу Гитлера и его пилота, попросил передать ему
штурвал – он-де опытный летчик и отлично справится с
пилотированием. Перспектива разбиться где-то в Карпатах накануне
величайшего триумфа Германии фюрера абсолютно не прельщала, но
после безуспешных попыток отговорить дуче от его намерения Гитлер
вынужден был уступить заметно оживившемуся итальянцу.
Окруженный встревоженными немцами, готовыми в любой момент
принять управление, Муссолини вел самолет над украинской землей, в
то время как Гитлер с мрачным видом слушал его рассказы о победах
императора Траяна.
Но на земле радость дуче быстро померкла. Вокруг него были
немецкие солдаты, восторженно приветствовавшие своего фюрера, –
об императоре Траяне, когда-то победившем даков, никто не
вспоминал. Позже, во время автомобильной поездки в штаб
фельдмаршала Герда фон Рундштедта, Гитлер «отомстил» Муссолини
тем, что принялся на свой лад разбирать недостатки русской
литературы, особенно нападая на «Войну и мир» Льва Толстого.
Муссолини рассеянно слушал фюрера – в эти дни Гитлер его
раздражал. Обращаясь к сопровождавшим его итальянцам, дуче
насмешливо отозвался о совсем «невоенном» облике нацистского
диктатора и его неумении общаться с собственными солдатами.
Муссолини вскоре представилась возможность продемонстрировать,
как нужно встречать победоносные армии – близ Умани итальянским
войскам был назначен смотр.
Вместе с начальником генерального штаба Кавальеро и генералом
Мессе дуче приветствовал своих солдат, радостно кричавших «Дуче!
Дуче!». Энтузиазм еще не побывавших в бою итальянцев был
неоспорим, но в остальном вид «легионеров» оказался не таким
внушительным, как надеялся Муссолини. На бортах итальянских
грузовиков виднелась неумело замазанная реклама продуктов или
алкогольных напитков, а немцы смотрели на нестройно
продвигающиеся автоколонны с плохо скрытой насмешкой. Это не
укрылось от Муссолини, уязвленного недооценкой собственных войск.
Возможно, именно поэтому дуче не удержался от колкости. Когда
фюрер, в свойственной ему манере, принялся подсчитывать уже
пройденное немецкими войсками расстояние и время, которое им
потребуется для того, чтобы завершить «поход против большевизма и
английской плутократии», Муссолини прервал его рассуждения
вопросом: «Ну и что? Мы что, тоже, как Александр Великий, будем
жалобно выть на Луну?» Гитлер растерялся еще больше, когда в ответ
на просьбу объяснить, что имел в виду Муссолини, услышал стихи.
Положение спас немецкий переводчик, объяснивший фюреру, что дуче
цитирует поэму Джованни Пасколо, описавшего неуемную страсть
великого македонца ко все новым завоеваниям.
Скандал удалось вовремя погасить, но замечание Муссолини било
точно в цель – стратегические планы Гитлера были грандиозными и
несбыточными, хотя вряд ли в тот момент дуче осознавал, что в этом
он не слишком отличается от фюрера.
Попозировав вместе со своими генералами для фотографов, дуче
вернулся в восточнопрусскую ставку Гитлера, а затем отправился на
поезде домой. Проезжая по территории Польши, он еще раз отметил
жестокость установленного нацистами оккупационного режима, но,
как и прежде, не желал ничего предпринимать, чтобы хоть как-то
облегчить положение католиков-поляков. Демонстрируя уверенность в
скором завершении «восточного похода», Муссолини разрешил своей
дочери Эдде отправиться в СССР – до конца года она в качестве
медсестры работала в итальянском госпитале в Сталино (ныне –
Донецк).
Между тем с конца октября над горизонтом показались первые
тучи. Столь удачно начавшееся немецкое наступление на Москву
сперва забуксовало в грязи, а потом и вовсе замерзло посреди снежных
полей необычайно суровой зимы. Последовавшее затем масштабное
советское контрнаступление поставило крест на надеждах Гитлера
закончить кампанию 1941 года взятием советской столицы – напротив,
какое-то время казалось, что немцев ожидает судьба «Великой армии»
Наполеона. В те дни Муссолини испытал нечто вроде злорадства –
оказывается, не одним лишь итальянцам приходится терпеть неудачи в
этой войне. Но отступали не только немецкие войска в России:
очередное британское наступление в Ливии привело к тому, что
полугодовая осада Тобрука немцами и итальянцами была снята –
танки и мотопехота Роммеля сумели отойти на безопасные позиции,
однако в руках врага вновь оказались тысячи итальянских пехотинцев
и важный порт Бенгази.
Неутешительные для Германии и Италии итоги 1941 года не
слишком поправило вступление в войну Японии. Хотя британские
позиции на Тихом океане оказались под ударом японцев, это более чем
компенсировалось тем фактом, что отныне гигантский военный,
промышленный и научный потенциал США открыто противостоял
державам Оси. Американцы и прежде поддерживали военные усилия
противников Гитлера, но после того, как 11 декабря 1941 года фюрер в
своем выступлении в рейхстаге объявил состояние войны между
Берлином и Вашингтоном, нейтралитет США окончательно стал
достоянием истории. На этот раз Муссолини заранее был извещен о
намерениях Гитлера и обрадовался возможности объявить войну
американцам одновременно с немцами. Парадоксально, но дуче,
вполне способный оценить угрозу со стороны США намного лучше
фюрера, всегда с презрением отзывавшегося о «расовой пестроте»
американцев, не придал этому событию особого значения. По мнению
диктатора, нейтралитет США давно уже был фикцией, теперь же у
Вашингтона появился мощный противник на Тихом океане, а в
Атлантике немецкие и итальянские субмарины смогут отныне
спокойно отправлять на дно американские суда.
Последовавшая затем череда японских побед на Тихом океане и в
Юго-Восточной Азии, казалось бы, оправдывала оптимистические
прогнозы дуче. Действуя с ошеломительной быстротой,
императорские ВМС наносили морским силам союзников поражение
за поражением, а на суше солдаты микадо захватывали один город за
другим. Вслед за Гонконгом в феврале 1942 года пал Сингапур,
безуспешно обороняемый стотысячной группировкой войск
Британской империи, а в марте японцы закончили завоевание
Филиппин, захватив в плен еще сотню тысяч человек. К весне 1942
года союзники с тревогой ожидали японского вторжения в Индию,
Австралию или даже на тихоокеанское побережье США.
Успехи «непобедимой Японии» стали для фашистских
пропагандистов прекрасным подспорьем – за неимением собственных
побед итальянцы радовались японским. К январю 1942 года фронт в
Ливии замер почти на тех же позициях, с которых Роммель начинал
свое контрнаступление в марте прошлого года, а в СССР солдаты
итальянского экспедиционного корпуса вели тяжелые зимние бои с
наступающей Красной армией. Итальянцам вновь пришлось просить о
помощи – положение на их участке Восточного фронта удалось
стабилизировать только благодаря немецким подкреплениям.
Настроение солдат экспедиционного корпуса было весьма далеким от
демонстрируемого газетами энтузиазма, о чем свидетельствовали
слова оказавшегося в советском плену солдата дивизии «Торино»:
«Я ничего не понимаю в политике, но я решительно против войны,
ничего она нам не принесла и не принесет. Пусть воюют немцы. Меня
заставили пойти на войну, но ничего хорошего я в ней не вижу. Я не за
Муссолини и не против него. Если без его падения война не может
кончиться, пусть он падет, лишь бы прекратилась война. Разговоров о
победе у нас почти не слышно. Раз мы нигде не побеждаем, как мы
победим здесь?»
В СССР солдаты и фашистские милиционеры жаловались на
непривычно холодный климат, отсутствие союзнической лояльности
со стороны немецких «товарищей» и равнодушие собственных
командиров, редко появлявшихся на передовой. Летнее
обмундирование и скудное снабжение продовольствием довершали
безрадостную картину боевого упадка в частях корпуса. Однако это не
помешало Муссолини отправить в конце декабря генералу Мессе
приветственную телеграмму, в которой диктатор выражал
«удовлетворение по поводу последнего тяжелого удара, который
великолепные войска CSIR нанесли большевикам». «Пусть всем будет
известно, что нация гордится вами», – заявил дуче. Но в
действительности к этому времени итальянцы были сыты по горло и
войной, и связанными с ней трудностями. В стране получила
распространение мрачноватая шутка, прекрасно иллюстрирующая
отношение жителей Италии к происходящему: эту войну нужно
заканчивать как можно быстрее, если потребуется – даже выиграв ее,
говорили итальянцы. Однако число в «несколько тысяч убитых», столь
опрометчиво заявленное дуче весной 1940 года, уже давно во много
раз было превышено, а война и не думала заканчиваться. Новости из
далекой России или бравурные сводки о японских победах
воспринимались населением как события на Луне, с апатичным
безразличием – итальянцев куда больше тревожили цены на черном
рынке, инфляция и ставшая хронической нехватка продовольствия.
Фашистский режим, уже показавший свою неэффективность в
подготовке боеспособных вооруженных сил, оказался бессилен
разрешить экономические и социальные проблемы военного времени.
Несмотря на десятилетия разглагольствований об автаркии, дуче
вступил во Вторую мировую войну в полной убежденности, что она
закончится за считанные месяцы, если не недели. Теперь же
расплачиваться за столь фатальную ошибку в прогнозах приходилось
не только итальянским военным, но и всей стране. В первую очередь
недовольство вызывало плохое снабжение основными видами
продовольственных товаров: фактически, итальянцы питались
ненамного лучше оккупированных поляков.
В 1941 году Муссолини попытался разрешить продовольственный
кризис, введя хлебные карточки и установив твердые цены на
сельскохозяйственную продукцию. Но эти меры ситуацию коренным
образом не исправили, напротив – привели к отрицательным
последствиям. Крестьяне и крупные землевладельцы, обозленные тем,
что их вынуждают продавать зерно за бесценок, ответили на действия
правительства привычным для Италии способом – саботажем. В
результате государственные закупки проваливались, в то время как в
стране образовался гигантский черный рынок, в свою очередь
стимулировавший инфляцию. Образовался замкнутый круг, еще
больше ухудшавший положение. Попытка бороться с черным рынком
при помощи устрашающих нормативных актов вроде закона о
«Преступлениях против дисциплины потребления» провалилась. В то
время как полиция арестовывала мелких «спекулянтов», в незаконных
«торговых операциях» оказались замешаны многие
высокопоставленные партийные чиновники, ничуть не
беспокоившиеся о несовместимости «черной коммерции» с
«фашистской этикой». Италию наводнили миллионы поддельных
продуктовых карточек, что окончательно хоронило все надежды на
эффективное государственное вмешательство в продовольственную
проблему.
Еще большее недовольство вызывала инфляция – Муссолини
напрасно надеялся поправить финансовое положение Италии за счет
запасов французского и английского золота, с лета 1940 года лира
обесценивалась с огромной скоростью, что влекло за собой
неуклонный рост цен. Крайне скудный рацион питания,
установленный правительством, довершал картину: улицы
итальянских городов заполнились очередями из недовольных женщин.
Популярности режиму и дуче это не добавляло.
К 1942 году лояльные прежде крестьяне и землевладельцы в
значительной степени разочаровались в фашизме – дуче не только
забирал на войну их сыновей, но и засунул руку в их карман. Особенно
ярко недовольство проявлялось в южной части страны, все еще
остававшейся по большей части аграрной, – там диктатор получил
обидное прозвище «дыра Муссолини». Но и в городах дела обстояли
не лучше. С самого начала войны Италия столкнулась с нехваткой угля
– немецкая помощь была очень существенной, но все же
недостаточной, а кроме того, не слишком распорядительная
фашистская бюрократия не сумела использовать поставки из Германии
наилучшим образом.
Постепенно Северную Италию начало охватывать забастовочное
движение – рабочие, недовольные несоответствием между заработной
платой и фактически установившимися ценами, отказывались
подходить к станкам. Вместе с нехваткой сырья и топлива это
приводило к снижению объемов промышленного производства как для
военных, так и для гражданских нужд.
Растерянные власти постарались удовлетворить требования
рабочих при помощи печатного станка, что спровоцировало еще
больший рост инфляции и цен. Тем не менее особого выбора у
правительства не было: первые же попытки использовать полицию или
армию против забастовщиков показали, что на этот раз ситуация куда
серьезнее, чем прежде. Часто озвучиваемые дуче надежды на то, что
суровые военные испытания «закалят нацию», оправдались не более,
чем остальные его «гениальные озарения» – спустя два года после
вступления режима в войну даже сервильная итальянская печать не
могла скрывать охватившего страну кризиса. Это «война
Муссолини» – так говорили на улицах и в светских салонах.
Дуче казалось, что решение большинства возникших во время
войны проблем лежит в плоскости морального, а не материального
порядка. Разве в 1935 году нация не сплотилась в ответ на
международные санкции? Муссолини никак не желал признавать, что
фашистский режим еще никогда не оказывался в столь критическом
положении, а потому реакция дуче была крайне неуклюжей. Вопреки
здравому смыслу он заявлял, что карточная система будет
существовать и после окончания войны – якобы ради того, чтобы
богачи питались не лучше простых рабочих, а холодные ночи в
неотапливаемых домах должны были, по мнению Муссолини,
приучить горожан к трудностям военного времени – равно как и
воздушные налеты вражеской авиации. Проблема с падением
промышленного производства и забастовками тоже разрешалась
«очень просто» – следовало положиться на поставки из Германии, а
Италия в свою очередь могла бы поделиться с немцами «излишками
рабочей силы». К 1942 году сотни тысяч итальянцев были
«мобилизованы» и отправлены на заводы и фабрики Третьего рейха.
Подобная практика обостряла недовольство режимом не меньше, чем
война или тяжелая социально-экономическая ситуация.
Надежды Муссолини не оправдались: положение в стране ничуть
не напоминало период санкций, когда миллионы итальянцев со смехом
отказывались от английской или французской кухни, подпитывая свои
патриотические настроения отечественной гастрономией, в то время
как из Африки приходили лишь победные известия. А ведь настоящие
трудности только начинались – война все еще велась далеко от Италии,
а периодические налеты британской авиации на порты, снабжающие
войска Оси в Африке, не шли ни в какое сравнение с германским
«блицем» над Англией в 1940– 41 гг. или развернувшимся с 1942 года
над Третьим рейхом «воздушным террором» англо-американских
бомбардировщиков.
…
В январе 1942 года Роммель неожиданно перешел в новое
наступление и вновь отбросил британскую армию к Тобруку. Этот
успех стал возможен благодаря не только военным талантам
командира «Немецкого Африканского корпуса», но и итальянским
ВМС, которым удалось взять реванш над своими британскими
противниками. 19 декабря 1941 года итальянская субмарина сумела
подобраться к судам Королевского флота, находившимся в бухте
Александрии. Использовав «человеко-торпеды», подводные
диверсанты установили магнитные мины: два британских линкора
вышли из строя на долгие месяцы, а норвежский танкер затонул на
месте, сильно повредив стоявший рядом эсминец. Хотя итальянские
моряки оказались в плену, а англичанам удалось скрыть масштаб
причиненных им повреждений, случившееся стало тяжелым ударом
для адмирала Каннингема.
Вскоре британским ВМС был нанесен новый удар – немецкие
подлодки отправили на дно линкор и авианосец Королевского флота.
Все это в значительной степени ослабило угрозу снабжению итало-
германских войск в Ливии и позволило Роммелю собрать достаточные
силы для контратаки. Военные возможности Лондона в Северной
Африке оказались сильно ослабленными также из-за необходимости
противостоять японской угрозе на Тихом океане и в Индокитае.
Британцам с трудом удалось закрепиться на позициях западнее
Тобрука, и война в пустыне на время приобрела позиционный
характер.
Между тем советское наступление весной 1942 года закончилось
серией тяжелых поражений Красной армии. Теперь уже немецкие
войска готовились к летней кампании, которая, по мнению фюрера,
должна была закончиться крахом СССР. Однако понесенные немцами
потери и протяженность Восточного фронта диктовали свои условия, и
весной 1942 года Гитлер впервые был вынужден обратиться к своим
союзникам за военной помощью. Германские войска уже не могли
наступать на всех участках огромного фронта, но даже
запланированное фюрером наступление на южном участке требовало
увеличения контингентов союзных армий. Главные надежды в Берлине
возлагались на Румынию, Венгрию и Италию, которая, по убеждению
немцев, могла бы вносить намного больший вклад в военные усилия
Оси.
29 апреля 1942 года Муссолини отправился в Тироль на встречу с
фюрером. Дуче нашел Гитлера сильно постаревшим – тяготы
поражений в России заметно сказались на состоянии здоровья
нацистского лидера. Фюрер испытывал в отношении Муссолини
схожие чувства и всячески стремился ободрить своего друга, вновь и
вновь заверяя его, что зимнее отступление – это временное явление,
вызванное катастрофически низкой температурой. Присутствовавший
на встрече Чиано саркастически отметил в дневнике молчаливость
своего тестя и бесконечные монологи Гитлера, буквально вгонявшие
его окружение в сон. Кинокамеры операторов, снимавших для
новостной кинохроники, встречу двух диктаторов в замке Класхейм,
запечатлели, как сильно исхудавший Муссолини с подчеркнутым
интересом следит за ладонью фюрера, разрубающего на карте
вражеские армии.
Тем не менее нацистский лидер все же сумел донести до своего
гостя необходимость усиления итальянских войск на Восточном
фронте. «Гитлер признался мне, что прошедшая зима была ужасной
для Германии, и она чудом избежала катастрофы, – рассказывал
своему окружению дуче. – Официально немцы сообщают о 260
тысячах убитых… в действительности их вдвое больше, кроме того,
более миллиона раненых и обмороженных». На итальянца эти цифры
произвели большое впечатление – прежде Муссолини не вполне
отдавал себе отчет о масштабе боев, развернувшихся на Востоке. Дуче
проявил примерную лояльность и, воодушевившись обещанием
Гитлера поставить перед итальянскими войсками цели, «которые
привлекут внимание всего мира», согласился развернуть
экспедиционный корпус в настоящую армию. На Восточный фронт
решено было отправить еще шесть дивизий, а всего в летней кампании
1942 года должны были участвовать более 300 тысяч итальянских
солдат.
Решение Муссолини натолкнулось на глухое сопротивление
генералов, включая и командира экспедиционного корпуса Мессе.
Итальянские войска не готовы к войне на Востоке, утверждали
военные, да к тому же стратегически ошибочно усиливать
группировку в далекой России в то время, как британцы все еще
удерживают часть Ливии. Но дуче был неумолим, и в мае Кавальеро
отправился в Германию, чтобы добиться у немцев дополнительных
поставок оружия и амуниции для отправлявшихся в СССР войск –
итальянская военная промышленность с этой задачей справиться уже
не могла. С немецким вооружением у начальника генерального штаба
ничего не вышло, но Муссолини «усилил» ARMIR (Armata Italiana in
Russia – «Итальянская армия в России») кадровыми перестановками –
вместо «утратившего веру» Мессе на Восток отправился генерал
Итало Гарибольди, так и не сумевший сработаться с немцами в
Африке. Это назначение оказалось крайне неудачным – германские
военные оценивали пожилого итальянского командира как не слишком
подготовленного унтер-офицера и грубияна, а в Италии многие
подсмеивались над крашеными усами генерала. Чиано, которого
Гарибольди навестил накануне отъезда, возмущался тем, что дуче не
нашел более подходящей кандидатуры – по мнению зятя диктатора,
посылать такого человека представлять итальянскую армию, особенно
на фоне Роммеля, было просто унизительным.
Недостаточную военную подготовку и нехватку современного
вооружения должен был компенсировать высокий боевой дух – для
этого в состав формируемой армии включили многочисленные
батальоны чернорубашечников. Однако к 1942 году качество этой
«идеологически мотивированной» пехоты упало до прискорбно
низкого уровня – один из офицеров итальянского генерального штаба
назвал фашистские легионы «отбросами армии».
Гитлер и его генералы, разумеется, знали о невысокой
боеспособности войск своего союзника, но рассчитывали на то, что
итальянские войска сумеют заменить немецкие дивизии на
второстепенных участках фронта, хотя это имело мало общего с
данным Муссолини обещанием предоставить его армии достойную
цель. Находящиеся же на Востоке итальянцы регулярно жаловались в
Рим на «равнодушие» или презрительное отношение со стороны
гитлеровских солдат и офицеров. Некоторую обоснованность таких
обвинений подтверждал изданный летом 1942 года приказ генерала
Ганса фон Обстфельдера. Обращаясь к солдатам своего корпуса, он
призывал учитывать особенности психологии итальянских товарищей
по оружию:
«Климат и природные условия сделали итальянцев не такими
солдатами, каким является немец. Их темперамент более подвержен
различным воздействиям, чем у закаленного немца. Следствием этого
является восторженность, с одной стороны, и быстрая утомляемость –
с другой. Несдержанность и зазнайство по отношению к нашим
итальянским друзьям недопустимы. Надо сделать всем офицерам,
унтер-офицерам и солдатам указания о необходимости поддерживать
дружеский тон. Необоснованные требования и претензии следует
отклонять без всякой резкости. Применение кличек, а также дерзкое и
вызывающее поведение строго воспрещаются».
И все же, несмотря на трения между итальянскими и немецкими
солдатами, в развернувшихся летом сражениях войскам Оси
сопутствовал повсеместный успех. Начавшееся в июне наступление на
отбросило советские войска на Восток, и немецкие танки устремились
к Волге и кавказской нефти. Армии Муссолини, выдвинувшейся из
Донбасса вслед за немецкими дивизиями, не пришлось принимать
участия в этих боях, и главным противником итальянцев стали
палящее солнце и плохое снабжение продовольствием.
А в Северной Африке началось новое наступление Роммеля. Хотя
британские войска и обладали значительным превосходством в танках
и артиллерии по сравнению с итало-германской группировкой,
немецкому генералу удалось прорваться через минные поля и разбить
бронетанковые дивизии противника в серии блестящих тактических
побед. После того как итальянцы сумели занять храбро обороняемый
французами оазис Бир-Хакейм, снабжение танковой армады Роммеля
было восстановлено, а лишившиеся поддержки авиации союзники
были близки к поражению. Как и в прошлом году, британцы
разместили в Тобруке крупный гарнизон, но на этот раз войска
Роммеля быстро прорвали вражескую оборону, и в плену оказалось
почти 25 тысяч солдат Британской империи и ее союзников. Англичане
стремительно отступали, и казалось, что путь на Суэцкий канал
открыт.
Но ключевым вопросом войны в Северной Африке продолжала
оставаться проблема снабжения: оправившиеся после потерь начала
года британские ВМС вновь стали представлять серьезную угрозу, а
базировавшаяся на Мальте авиация была усилена. Между штабом
новоиспеченного фельдмаршала Роммеля и Римом разгорелся спор:
согласно плану кампании, после падения Тобрука должен был
наступить черед Мальты. Остров предстояло захватить при помощи
комбинированной операции военно-воздушных и морских сил немцев
и итальянцев, но теперь, после победы под Тобруком, Роммель не
хотел терять время и предлагал продолжить наступление, закончив его
в столице Египта.
Муссолини и его стратеги, хорошо знавшие, какую нагрузку
испытывают итальянские ВМС из-за Мальты, проявили здравомыслие,
настаивая на последовательном выполнении прежнего плана.
Фельдмаршал Кессельринг был согласен с дуче, но вскоре в спор
вмешался Гитлер. Фюрер восхищался Роммелем и после одержанных
на Восточном фронте успехов пребывал в состоянии эйфории. Никогда
глубоко не вникавший в проблемы войны в Африке, он решительно
поддержал своего полководца. Не стоит упускать возможности
ворваться в Египет и разом разрешить все стратегические проблемы
Италии в Северной Африке, писал Гитлер дуче, – фортуна благоволит
смелым. Помимо этих соображений фюрер опасался, что если дело
дойдет до высадки на Мальте, то, вместо того чтобы оказывать десанту
поддержку, итальянский флот вернется в свои порты, оставив
немецких парашютистов на растерзание врагу.
В те дни фюреру и Роммелю, ставшему благодаря усилиям
пропагандистов Третьего рейха «народным маршалом», проблемы
снабжения казались чем-то не слишком важным, и Муссолини
вынужден был уступить. Это стало едва ли не единственным случаем,
когда дуче выступил с позиции ортодоксальной стратегии,
требовавшей сперва обеспечить коммуникации, а уже потом начинать
наступление. И все же, несмотря на недовольство навязанным
немцами решением, в течение нескольких следующих недель
настроение Муссолини было превосходным – военная обстановка на
Средиземноморье складывалась в пользу держав Оси.
Вопреки всем опасениям Мальта оказалась почти парализована
воздушными налетами, в то время как наступление итало-германских
войск в Египте почти не встречало сопротивления. В штабе Роммеля
надеялись в скором времени разместиться в роскошных отелях Каира и
Александрии, а в Италии началась подготовка к наведению мостов
через Нил и поиск кандидатуры на должность генерал-губернатора
Египта. Кавальеро было приказано заранее сообщить о наступлении
момента, предвещающего окончательную победу войск Оси в
Северной Африке – Муссолини желал лично разделить успех своей
армии накануне триумфа и въехать в египетскую столицу на одном из
своих арабских жеребцов. Победное настроение дуче выразилось и в
его приказе разработать план оккупации Туниса, что, по мнению
диктатора, вполне можно было совместить с захватом Египта.
В конце июня Муссолини решил, что долгожданный час настал: по
информации, предоставленной генштабом, итало-германские войска
должны были со дня на день увидеть египетские пирамиды. 29 июня
самолет дуче приземлился в Ливии, а следом, но уже на корабле, в
Африку доставили белого коня, без участия которого торжества по
случаю завоевания Египта были бы невозможны. Вместе с Муссолини
на фронт отправились журналисты и кинооператоры – дабы
запечатлеть для истории каждую деталь, связанную с визитом
диктатора.
В первые дни после прилета бравурное настроение не покидало
дуче. Кинокамеры запечатлели посещение Муссолини немецкого
госпиталя, где он запросто общался с врачами и ранеными солдатами.
Новозеландским военнопленным, в чьем лагере дуче побывал в июле,
Муссолини не показался «кровожадным диктатором» или
злорадствующим победителем. Сопровождаемый Кавальеро, дуче
посетил места недавних боев – повсюду его с энтузиазмом
приветствовали итальянские солдаты. Под руководством Роммеля
итальянцы сражались если не блестяще, то вполне достойно – плохо
вооруженные и обученные, но верившие в своего немецкого
командующего, они доказали, что могут противостоять даже такому
сильному противнику, как войска Британской империи. Отдавая
должное своей армии, дуче произвел Кавальеро в маршалы – прежде
всего, в ответ на повышение Роммеля, но кроме того, чтобы показать –
взятие Тобрука произошло не только за счет немецких танков.
Дни сменялись неделями, а окончательная победа в песках все
никак не наступала. Муссолини провел в Африке двадцать дней, но так
и не дождался вступления итало-германских войск в Египет:
наступление Роммеля застопорилось под маленьким египетским
городком Эль-Аламейн. Измотанные тяжелыми боями и плохим
снабжением немецкие войска перешли к позиционной войне – теперь
уже им приходилось отражать контрудары британцев. Несмотря на
нехватку топлива, Роммель сумел отбить все атаки, а подоспевшая к
Эль-Аламейну итальянская пехота помогла немцам закрепиться на
новых позициях, однако было понятным, что никакого триумфального
въезда в Александрию в ближайшие месяцы не предвидится. В этих
условиях значительно удлинившаяся протяженность линий снабжения
войск ставила войска Оси в Северной Африке в крайне невыгодное
положение по сравнению с противником.
Разочарованный и опустошенный, дуче вернулся в Италию: ему не
понадобились ни белый жеребец, ни мундир первого маршала, ни
«исламский меч войны», подаренный когда-то ливийцами. Будущий
итальянский генерал-губернатор Египта также напрасно прилетел в
Африку – Каир был все так же недостижим, как и в 1940 году.
Диктатор сорвал свой гнев на маршале Кавальеро, не сумевшем
предусмотреть, что победоносное продвижение Роммеля будет
остановлено самым разочаровывающим образом. Дуче счел себя
обманутым, и немецкий фельдмаршал тоже оказался в немилости.
Намеченная встреча в Египте так и не состоялась – Муссолини не
хотелось выслушивать жалобы Роммеля на плохое снабжение и
недостаточную устойчивость итальянских войск в бою. Разве дуче не
настаивал на важности захвата Мальты?
По возвращении из Ливии у Муссолини начались сильные боли в
желудке. Это обострилась язва, сильный приступ которой свалил его
еще в 1925 году, после разрешения кризиса вокруг «дела Маттеотти».
Нервное напряжение привело к рецидиву – болезненный вид дуче
поразил его окружение и близких, а сам Муссолини был настолько
ослаблен и удручен неудачей в Африке, что на несколько месяцев
пропал из поля общественного внимания. Многие итальянцы не
верили официальному сообщению о том, что он восстанавливается
после подхваченной на фронте инфекционной дизентерии. По стране
распространились слухи, что дуче умирает или уже умер. Муссолини и
в самом деле был очень плох – в эти месяцы он похудел на 20
килограммов, а видевшие его в те дни в один голос утверждали, что
диктатор состарился на несколько десятков лет. В этих словах было
много от итальянской манеры преувеличивать, но и лечащие врачи
определяли состояние Муссолини как критическое. Ему был поставлен
неутешительный диагноз – хроническая язва двенадцатиперстной
кишки. Под надзором медиков, посадивших его на специальную диету,
дуче надолго уединился на своей вилле Торлония.
Болезнь Муссолини имела явно выраженный психосоматический
характер. Диктатор переживал крушение своих надежд и желал
одиночества. Им овладела апатия – он не занимался насущными
делами, никого не принимал и почти никому не звонил. Уходили в
прошлое те времена, когда итальянские руководители с ужасом
ожидали утренних трелей правительственных телефонов. Дуче
потерял интерес к войне, участия в которой он так жаждал прежде. По
свидетельству Витторио, в то время его отец мало спал и пребывал в
постоянной тревоге.
Для этого у дуче имелись все основания. Со второй половины 1942
года для держав Оси наступило «время отлива». На Тихоокеанском
театре военных действий, в битве у атолла Мидуэй, американцы
отправили на дно четыре вражеских авианосца, нанеся японским ВМС
сокрушительное поражение. Войска Британской империи сумели
остановить императорских солдат на подступах к Индии, а
продвижение японцев к Австралии замерло в тяжелых сражениях на
острове Гуадалканал. Победные сводки об успехах азиатского
союзника сменились печально знакомыми итальянцам сообщениями
об «упорных оборонительных боях». Отчаянная попытка Роммеля
прорвать в начале сентября британские позиции под Эль-Аламейном
захлебнулась после недели упорных боев, стоивших итало-германским
войскам тяжелых потерь.
Но итальянцы не так волновали события на фронтах Второй
мировой войны, как возобновившиеся с новой силой воздушные
налеты. В октябре союзники нанесли удары по нескольким крупным
городам – особенно пострадала Генуя. ПВО все еще недоставало
зенитных орудий, способных поражать вражеские бомбардировщики, а
ВВС к этому времени понесли настолько большие потери, что
оказались неспособны защитить небо Италии. К этому времени
значительная часть жителей страны надеялась уже не на победу, а на
поражение – лишь бы поскорее закончилась война.
Муссолини, долгое время пытавшийся игнорировать явное
нежелание своих сограждан переносить тяготы военного времени,
теперь признавался в том, что режим не сумел воспитать из фашистов
«бойцов 1915 года», которые вновь и вновь поднимались бы в атаку на
вражеские позиции. Итальянская армия еще стояла в Египте и на Дону,
но больной, уставший и флегматичный дуче уже не ждал от нее
никаких подвигов. Его последней надеждой были немцы, однако к
осени 1942 года Муссолини уже изрядно разочаровался в стратегии
Гитлера: летнее наступление немецких войск на Восточном фронте так
и не привело к решающим результатам. Не был завоеван Кавказ, и вот
уже несколько недель подряд продолжались ожесточенные уличные
бои в Сталинграде.
23 октября из Египта начали приходить дурные вести: новый
британский командующий Бернард Монтгомери начал атаку на
позиции войск Роммеля, который в это время находился на лечении в
Германии. Замещавший его немецкий генерал погиб в первый же день
боев, которые с самого начала складывались для итало-германской
армии крайне неудачно. Войска Британской империи действовали
методично, но наверняка. Имея полное превосходство во всех видах
вооружений, в запасах амуниции, численности, а также господствуя в
небе, британские командиры могли позволить себе не спешить. В то
время как в Лондоне и Риме политическое руководство не находило
себе места, с тревогой ожидая новостей из Египта, Монтгомери
использовал тактику, уже опробованную им в сентябрьских боях:
наносить удары по итальянцам и отражать немецкие контратаки. К
тому времени, когда срочно отозванный из отпуска Роммель прибыл в
Африку, сражение уже можно было считать проигранным. Располагая
крайне незначительными запасами топлива, немецкие и итальянские
танковые части в значительной степени утратили мобильность.
Столкнувшись с перспективой полного разгрома, Роммель запросил
разрешения на отступление.
Маршал Кавальеро поддержал это решение, а Муссолини, как
всегда, колебался. В Риме разрывались между желанием удержать
линию обороны в Египте и опасением, что итало-германские войска
повторят судьбу армии Грациани. Ситуацию на время разрешил
категорический приказ из ставки Гитлера, предписывавший вести
упорную оборону, не отступая ни на шаг. Роммель, привыкший
доверять и подчиняться «гению фюрера», сумел продержаться еще
несколько дней, после чего все-таки решился начать отход, поставив
Гитлера перед свершившимся фактом. Благодаря тяжелым потерям
британцев и умелой организации, немецкому фельдмаршалу удалось
спасти большую часть собственных войск, не дав Монтгомери собрать
плоды своего успеха. И все же это было несомненным поражением
итало-германской армии, оставившей Тобрук и быстро отступавшей к
ливийской столице.
Муссолини объяснил события в Египте очень просто – это была
месть англичан, приурочивших начало наступления к годовщине
фашистской революции. Выступая в разгар сражения перед
собравшимися во дворце «Венеция» партийцами, прибывшими
поздравить дуче с годовщиной «марша на Рим», диктатор свел вместе
«империалистические устремления» Лондона, «еврейский заговор»
и козни «большевистских плутократов», одинаково враждебные его
режиму.
В дни, предшествующие началу отступления Роммеля, внимание
немцев и итальянцев было приковано к огромному транспортному
флоту союзников, вставшему на якорь у Гибралтара. Разведывательные
службы держав Оси не сумели вскрыть планов врага, и оставалось
лишь гадать – с какой целью англичане и американцы собрали такую
армаду? Замысел союзников открылся, когда 8 ноября англо-
американские войска приступили к высадке в Алжире – французской
колонии, все еще сохранявшей верность правительству маршала
Петена. Муссолини мог поздравить себя – его предположения
оправдались, тогда как Гитлер ожидал вражеского десанта на Корсике,
Сардинии или даже в Ливии. В остальном, в сложившемся положении
было мало утешительного.
Начавшееся в конце ноября советское контрнаступление под
Сталинградом сковало немецкие резервы, в то время как французские
войска в Алжире капитулировали после ожесточенного, но недолгого
сопротивления. Это отчасти стало следствием недальновидного
решения Муссолини отправить своих солдат в Тунис. Дуче объяснял
свои действия желанием поддержать уже высадившихся там немцев,
но на деле он совершенно некстати вознамерился одним ударом
разрешить старую колониальную распрю с французами. По его
приказу подготовка к переброске войск в Тунис была проведена в
обстановке максимальной секретности, что не помешало немцам в
последний момент все же узнать о намечавшейся операции. Они
попытались остановить итальянцев, но им ответили, что транспортные
самолеты уже находятся в воздухе и ничего изменить нельзя. Немцев
обманули – войска еще находились на аэродромах, однако блеф
сработал.
Вмешательство Муссолини стало последней каплей, сломившей
желание французов оказывать сопротивление десанту западных
союзников. Если кое-кто из французских военных и готов был принять
немецкую помощь в борьбе с ненавистной Англией, то желающих
воевать бок о бок с итальянцами не нашлось. Мотивы Муссолини
были слишком очевидны – дуче всегда выступал за более жесткое
обращение с побежденной Францией. Сам же итальянский диктатор
утверждал, что, сложив оружие в Алжире, французы показали свое
истинное лицо и если бы в 1940 году фюрер прислушался к его
мнению и поступил с побежденной Францией пожестче, то
теперешней катастрофической ситуации можно было бы избежать. В
серии публицистических статей, написанных годом позднее,
Муссолини описывал тяжелое впечатление, произведенное на страну
столь радикально изменившейся военной обстановкой:
«В Италии моральные последствия американской высадки в
Алжире были немедленными и глубокими. Все враги фашизма тут же
подняли голову; первые предатели, мелкие фигуры… вышли из тени.
В стране начало ощущаться напряжение. Пока в районе Средиземного
моря находились лишь силы англичан, Италия с помощью Германии
могла держаться и оказывать сопротивление, хотя и ценой еще
больших усилий, но появление американцев смутило нестойких и
увеличило на много миллионов и без того уже значительное
количество слушающих вражеское радио; а вот англо-американская
высадка в Алжире предоставила предателям, которые еще не
осмеливались проявить себя таковыми, основания для оправдания
своего последующего поведения».
Французские войска в Северной Африке открыто перешли на
сторону англо-американцев и вступили в противостояние с итало-
германской группировкой в Тунисе. Ответом Гитлера стала оккупация
остававшейся еще нейтральной части Франции в ноябре 1942 года. В
этой операции приняли участие и итальянские войска, благодаря чему
Муссолини все-таки сумел получить столь желаемую им Ниццу и
Корсику, но только лишь в статусе итальянской оккупационной зоны.
Даже привыкшим любое поражение представлять как победу
пропагандистам было трудно подать это «завоевание» в качестве
нового успеха итальянской политики, однако фашистская пресса все
же оставалась верна себе. Так, комментируя успешную операцию по
высадке союзного десанта в Алжире, официозное информационное
агентство «Стефани» успокоило своих читателей сообщением, что
итальянские ВМС и ВВС «нанесли удар противнику в жизненно
важном секторе передвижения морского транспорта, препятствуя
получению морским путем поставок, необходимых для продолжения
операций». Спустя неделю после этого громкого заявления британская
эскадра отправила на дно огромный итальянский конвой, следовавший
в Африку.
Тем не менее в Тунисе Гитлер и Муссолини смогли достичь
определенного успеха: невзирая на ряд трудностей, наспех созданная
итало-германская группировка действовала на редкость удачно.
Немецким войскам удалось не только разоружить местные
французские гарнизоны, но и нанести наступающим союзным войскам
серию поражений. План английских и американских стратегов за
полтора месяца овладеть Алжиром и Тунисом полностью провалился,
следствием чего стало затягивание Североафриканской кампании еще
на полгода. Но все эти достижения не доставляли ни итальянцам, ни
самому дуче никакой радости. Записи в дневнике Ракеле
свидетельствуют о настроении диктатора:
«Грустное Рождество! В Ливии, в России – нигде нет лучика
надежды на возможную передышку; Бенито вновь вынужден
соблюдать постельный режим».
В эти дни события на Восточном фронте и в самом деле
приобретали для держав Оси крайне неприятный оборот: попала в
окружение прикованная к Сталинграду Шестая армия фон Паулюса, а
продвигавшиеся к Ростову вражеские танки грозили перерезать
коммуникации немецких войск на Кавказе. В ноябре советское
наступление сокрушило румынскую армию – в декабре настал черед
итальянской. Занимавшие позиции вдоль Дона войска были наголову
разбиты, потеряв в боях большую часть своего личного состава. Около
пятидесяти тысяч итальянцев оказались в советском плену.
Немцы в очередной раз набросились на союзников с упреками.
Прибывший в ставку Гитлера итальянский офицер услышал крайне
грубый ответ на свой вопрос о положении солдат ARMIR: никаких
потерь, заявили ему, они просто удирают. Такая реакция во многом
была несправедливой – солдатам Муссолини пришлось встретить
массированное советское наступление без надежного
противотанкового вооружения, но буквально «латавшим дыры» на
Восточном фронте немцам оказалось не до любезностей. Разгром
итальянцев создал на Восточном фронте огромную брешь и похоронил
последние надежды на деблокирование окруженных под
Сталинградом войск Паулюса. Неудивительно, что после поражения на
Дону немцы не захотели ставить перед итальянцами задач серьезнее
борьбы с партизанским движением и несения гарнизонной службы в
оккупированной Украине. Такое отношение к его армии стало для дуче
очередным унижением, ведь Муссолини отправил в СССР элитные
соединения, включавшие в себя несколько дивизий альпийских
стрелков и многочисленные батальоны фашистской милиции. Теперь
они возвращались в Италию в абсолютно небоеспособном состоянии.
Уцелевшие в боях остатки экспедиционных сил были настроены
теперь по отношению к режиму крайне враждебно. Одно из
донесений, доставленных в Рим из штаба разгромленной армии, прямо
указывало на охвативший итальянцев «дух антифашизма».
Тщеславное желание Муссолини поучаствовать в «походе против
большевизма» обернулось для Италии бесславным поражением,
лишившим ее значительной части войск накануне решающих событий
в Ливии.
23 января 1943 года британские войска вошли в Триполи. Дуче до
последнего пытался предотвратить захват этого красивого
колониального города, принадлежавшего в Средние века
Сицилийскому королевству, но самостоятельно удержать столицу
Ливии итальянцы были уже не в силах, а Роммель отказался
жертвовать собственными войсками ради того, чтобы отсрочить
падение города еще на несколько дней. Отступление продолжилось, и
Триполи пал, ознаменовав окончательный крах итальянской
колониальной империи. Для Муссолини это стало особенно тяжелым
событием еще и потому, что, в отличие от Эфиопии, Ливия была
завоевана задолго до того, как он возглавил Италию. И вновь страницы
дневника Ракеле Муссолини передают настроение страны и ее мужа:
«Дуче крайне озабочен судьбой Триполи, что, естественно,
сказывается на его самочувствии. Неужели не удастся победить
недуг?»
«В стране было объявлено о потере Триполи. Уныние царит
повсюду, какое разочарование для всех! Теперь единственной
надеждой оставалось сопротивление Туниса».
«Козлом отпущения» стал маршал Кавальеро, уволенный с поста
начальника генерального штаба через неделю после потери Триполи,
но исправить безнадежное положение войск Оси в Северной Африке
это, разумеется, не могло. Даже впечатляющая победа Роммеля над
американцами при перевале Кассерин в феврале не смогла надолго
задержать армии союзников, и итало-германская группировка
продолжала отходить к столице Туниса. Как и в Египте, ахиллесовой
пятой Оси стали проблемы снабжения: попытка установить
воздушный коридор провалилась, а итальянский флот уже не мог
позволить себе нести столь большие потери при транспортировке
грузов. С весны 1943 года итало-германские войска в Тунисе начали
снабжать при помощи субмарин. Все это означало, что кампания в
Северной Африке не продлится слишком долго.
И действительно, к началу мая все было кончено. Исчерпав все
материальные средства к сопротивлению, итало-германская
группировка капитулировала – в плен к союзникам попали почти
четверть миллиона солдат Оси. Потеря североафриканских колоний
означала, что боевые действия вскоре будут перенесены на
территорию Италии, или, как мрачно резюмировал Муссолини, –
«настоящая война начинается только сейчас».
В Риме и не подозревали, что первоначально планы англо-
американцев не подразумевали немедленного наступления на
фашистскую метрополию – на самом деле в 1943 году союзники
намеревались открыть «второй фронт» во Франции. Однако
потерянное в Тунисе время и проявленное немцами упорство в боях
заставили Лондон и Вашингтон более осторожно подойти к
возможностям своих войск: вторжение во Францию было перенесено
на следующий год, а вместо этого дивизиям союзников предстояло
высадиться на Сицилии.
Глава двенадцатая
Переворот (1943)
Политический кризис. Заседание Большого совета и резолюция
Гранди. Отставка и арест Муссолини. Падение режима и выход
Италии из войны. Освобождение дуче немецкими парашютистами.
Наивную веру дуче в то, что он сможет «перехитрить историю»
и привести свою страну в стан победителей без больших потерь,
безжалостно разрушили поражения итальянских войск в Северной
Африке и на Восточном фронте. Потеря Туниса означала, что
Муссолини не оставалось ничего другого, кроме как ждать у моря
погоды, т. е. готовиться к десанту союзников уже на территории
Италии. От того, удастся ли отразить эту высадку, зависело очень
многое, и в первую очередь – будущее самого режима. Дуче вполне
отдавал себе отчет в том, что отныне война окончательно перестала
быть для итальянцев «параллельной». Очевидным было и то, что
терпящая поражение Германия увлекала за собой в пропасть и
Италию.
И все же, осознавая, что державы Оси уже не в силах победить
США, СССР и Британскую империю военными средствами,
Муссолини считал, что у него есть еще время найти выход из
создавшегося положения. Справедливо полагая, что без Восточного
фронта любое вторжение западных союзников в Европу будет
обречено на неудачу, он собирался подтолкнуть Гитлера к началу
переговоров со Сталиным и заключению перемирия с СССР.
Надежды Муссолини подпитывались молчанием советской
дипломатии по поводу выдвинутого в январе 1943 года Черчиллем и
Рузвельтом на конференции в Касабланке требования о
безоговорочной капитуляции Германии, Италии и Японии. Диктатор
полагал, что в отличие от западных лидеров Сталин окажется более
«практически настроенным» политиком и согласится заключить
сепаратный мир с Германией и Италией.
Но Муссолини ошибался. Советский Союз, сумев пережить
военные кампании 1941–1942 гг., обладал теперь безусловным
превосходством над немецкими армиями Восточного фронта, а
политические цели Москвы никоим образом не предусматривали
достижения какого-либо «взаимопонимания» с Третьим рейхом. Иначе
говоря, в 1943 году Гитлеру уже нечего было предложить Сталину, в то
время как без материальной поддержки западных союзников
наступательный потенциал Красной армии резко бы сократился. США,
СССР и Британская империя отныне были связаны общими целями, не
имевшими к идеологии никакого отношения, а потому надежды
Муссолини расколоть коалицию за счет одних лишь дипломатических
маневров и небольших уступок были обречены с самого начала.
Весной, когда немецкие и итальянские войска еще сражались в
Африке, состоялась двенадцатая встреча Гитлера и Муссолини – как и
годом ранее, она прошла в зальцбургском дворце Клессхайм. Поезд
дуче прибыл в Тироль 11 апреля 1943 года.
Муссолини приехал в Австрию не полностью оправившись после
обострения болезни желудка, а потому находился не в лучшей форме.
Он все же попытался поднять тему сепаратных переговоров с
большевиками, однако поддержки у немцев не нашел. Само время для
такого разговора оказалось не слишком подходящим. Гитлер и его
военные советники находились под сильным впечатлением от недавно
закончившейся битвы под Харьковом, где контрудар танковых дивизий
фельдмаршала Эриха фон Манштейна изменил ситуацию в Восточной
Украине в пользу немцев. Советские войска были отброшены с
большими потерями, а Харьков вновь оказался в руках вермахта.
Теперь у фюрера только и говорили о новых видах вооружения
вроде тяжелых танков «Тигр» и «Пантера», реактивной артиллерии и
субмаринах, способных надолго погружаться под воду. Командующий
германскими ВМС адмирал Карл Дениц уверял итальянскую
делегацию, что 1943-й станет годом победы в Атлантике, а Гитлер
вновь и вновь пускался в исторические аналогии с завершающим
этапом Семилетней войны, когда прусский король, окруженный
сильнейшими державами Европы, отчаянно сражался за свое
королевство и все-таки сумел выстоять в безнадежной борьбе.
Муссолини, не меньший любитель исторических аналогий, все же
попытался донести до фюрера всю опасность положения, в котором
теперь оказалась Италия. Гитлер согласился с тем, что свой
следующий удар западные союзники нанесут по итальянцам, и
признал необходимость переброски на Средиземноморье немецких
войск, но так и не сказал ничего конкретного. Дуче оставалось лишь
полагаться на туманные обещания увеличения немецкой помощи – к
немалому разочарованию своего окружения, Муссолини уехал из
Австрии, так и не отважившись объясниться с Гитлером начистоту.
Вместо этого после разговора с Гиммлером Муссолини загорелся
идеей создания элитного военного подразделения. Речь шла о так
называемой дивизии «М», которая должна была состоять из преданных
режиму фашистов, обученных немецкими инструкторами и
вооруженных лучшим оружием Третьего рейха. В итальянской армии
уже имелись батальоны «М», приданные обычным пехотным дивизиям
в качестве ударных частей фашистской милиции («М» в данном случае
означало Муссолини и Morte – смерть), но к 1943 году большинство
этих соединений были разбиты. Новую часть предполагалось
использовать не против союзных войск – она должна была
разместиться неподалеку от Рима, ожидая приказа подавить любое
выступление против дуче.
Для диктатора и его окружения необходимость скорейшего
создания «политически надежной» и располагавшей тяжелым
вооружением дивизии фашистской милиции была уже вполне
очевидной. Усиливавшиеся день ото дня бомбардировки итальянских
городов союзнической авиацией совпали с возвращением в страну
остатков разгромленных на Дону войск и начавшимися в Северной
Италии массовыми забастовками рабочих военной промышленности,
выдвинувших не только экономические, но и политические
требования. Как и прежде, полиция оказалась неспособна подавить
забастовку – правительству вновь пришлось идти на уступки, повышая
заработную плату, но выполнить требование бастующих закончить
войну Муссолини и его министры были бессильны. Дуче оставалось
лишь тянуть время в надежде на то, что, потерпев ряд военных неудач,
западные союзники или Советский Союз станут более сговорчивыми.
Заранее пытаясь подготовить режим к периоду тяжелых испытаний, в
феврале 1943 года Муссолини начал масштабные перестановки в
правительстве и руководстве фашистской партии.
После того как в 1939 году «слишком засидевшегося»
и утратившего доверие Муссолини Стараче сместили с поста
генерального секретаря, назначив на почетную, но безвластную
должность начальника штаба фашистской милиции, дуче никак не мог
подыскать себе нового партийного заместителя. С осени 1939 до весны
1943 года эту роль исполняли три человека, ни один из которых не
сумел продержаться больше года. Возможно, причина этой кадровой
чехарды заключалась в том, что Муссолини подбирал себе ничем не
выдающихся помощников, обладавших, однако, тем неоспоримым
качеством, что никто из них, ни по положению в партии, ни по
характеру, не мог претендовать на роль лидера возможной оппозиции в
фашистских рядах.
Но времена изменились, и теперь даже дуче признавал, что в
нынешних условиях требуется «сильная фигура». Фашизм переживал
настоящий «кризис веры». «Национальная фашистская партия»
достигла пика своей численности в 1940 году, когда в ее рядах
состояло свыше шести миллионов итальянцев, но в течение двух
следующих лет для подавляющего числа фашистов членство в партии
стало не более чем пустым звуком. Доклады партийных секретарей из
всех регионов Италии дышали настоящим отчаянием, вызванным
очевидной неспособностью удержать старых и привлечь новых
сторонников фашизма. Совпавшая с началом британского наступления
в Египте 20-я годовщина «марша на Рим», проведению торжественных
мероприятий в честь которой партийные пропагандисты придавали
столь большое значение, не вызвала в стране ни малейшего
энтузиазма. Исправить положение был призван Карло Скорца,
занявший пост генерального секретаря в апреле 1943 года.
Представитель радикального крыла партии, он считался сторонником
жесткой партийной диктатуры и продолжения войны вместе с
Германией до победного конца. Назначая на высшую партийную
должность столь одиозного деятеля, Муссолини надеялся не только
укрепить ряды фашистской партии, но и продемонстрировать ее
готовность разделить тяготы военного времени вместе с нацией.
Охваченной унынием стране необходимо увидеть хоть какие-то
перемены, считал дуче, – и партия обязана вернуть себе утраченное
доверие масс.
Муссолини также поспешил избавиться от подавляющего
большинства министров своего кабинета. Он не пощадил даже своего
зятя, который уже давно раздражал диктатора нарочито
демонстрируемым неодобрением происходящего в Италии. Чиано
потерял пост министра иностранных дел, однако сохранил членство в
Большом совете и получил должность посла при Ватикане, что
позволяло ему оставаться в Риме. Муссолини, по большей части
осведомленный о высказываниях графа, не придавал им большого
значения, полагая, что за фрондерством Чиано не кроется ничего,
кроме желания дистанцироваться от ставшего непопулярным союза с
немцами. И хотя преемником Чиано на министерском посту стал сам
Муссолини, эпоха «семейной дипломатии» явно подошла к концу.
Но и масштабные кадровые перестановки на фашистском
политическом Олимпе не помогли укрепить ни режим, ни решимость
нации продолжать войну. Гитлер мог сколько угодно призывать своего
итальянского друга поступать так же решительно, как Клемансо в
1917-м, – за этой аналогией не стояло ничего. Реальность не
признавала красивых фраз – в 1917 году на помощь французам
пришли многочисленные войска союзников, а в 1943-м Германия с
трудом защищалась сама, не имея возможности облегчить
непосильное бремя, свалившееся на фашистскую Италию.
Осознавая переживаемый режимом кризис, Муссолини все же
продолжал утверждать, что крупная победа поправит дело и оздоровит
положение в стране. На смену заявлениям, что воздушные
бомбардировки и нехватка продовольствия закалят и укрепят нацию,
пришла ничем не обоснованная убежденность, что на своей земле
итальянские солдаты будут сражаться намного лучше, чем на
Балканах, в Африке или в России. Выступая перед партийными
руководителями, крайне обеспокоенными происходящими в стране и
мире событиями, Муссолини заверил их, что едва только союзники
попытаются высадить десант на побережье, как итальянские войска
«уничтожат его полностью, до последнего человека, так что можно
будет сказать, что им удалось захватить кусок нашей земли, но лишь
для того, чтобы остаться на нем не в вертикальном, а в горизонтальном
положении». Подхватившие новый лозунг пропагандисты грозили
врагам, что в Италии они столкнутся с сопротивлением всего народа,
сплоченного «общей верой в своего короля и дуче» и готового
«сражаться, чтобы защитить свою собственную землю». Дальнейшие
события показали, насколько эти угрозы были далеки от реальных
настроений в обществе и армии.
Первая проба сил состоялась в сражении, развернувшемся вокруг
небольшого острова Пантеллерия, расположенного между Тунисом и
Сицилией. В свое время дуче приказал превратить Пантеллерию в
«итальянскую Мальту», поэтому к 1943 году остров считался
неприступным. Возведенную военными инженерами в скалах крепость
защищали более десяти тысяч фашистских милиционеров, береговые
батареи, немецкие зенитные орудия и даже истребители,
базировавшиеся в подземных ангарах. Руководивший обороной
адмирал Павези отклонил предложение союзников сдаться, и первые
дни июня англо-американская авиация беспрестанно вела
бомбардировку, не причинившую, однако, почти никакого вреда
гарнизону.
Муссолини, обрадованный столь решительным сопротивлением,
отправил защитникам Пантеллерии приветственную телеграмму, не
зная, что, после того как британский флот начал обстрел острова,
настроение Павези коренным образом переменилось. Теперь адмирал
просил у Рима разрешения на капитуляцию, объясняя это тем, что на
острове… закончилась питьевая вода. Не говоря уже о том, что
итальянские ВМС при необходимости могли доставить дистилляторы,
это было откровенной ложью – имевшихся на Пантеллерии запасов
питьевой воды хватило бы еще на несколько месяцев. Правда
заключалась в том, что адмирал и его подчиненные оказались
попросту не готовы к тому, чтобы выдержать обстрел, начатый
несколькими крейсерами британского флота. Скрепя сердце
Муссолини санкционировал сдачу, и итальянцы выбросили белый флаг
– так 11 июня, после десятидневной «осады», пала крепость, которую
можно было удерживать в течение долгого времени.
На следующий день союзникам сдался и гарнизон острова
Лампедуза, также имевшего большое значение для обороны Италии.
На этот раз четыре тысячи итальянцев сложили оружие перед
экипажем английского самолета, сделавшего вынужденную посадку на
местном аэродроме. Заправившись итальянским горючим, англичане
вернулись на Мальту с победным известием.
Но даже это не помешало фашистской пропаганде раструбить как о
героизме своих солдат, «несмотря на постоянно увеличивающиеся
потери и нечеловеческие жертвы» мужественно встречавших
воздушные налеты, так и о тяжелых потерях противника. В
действительности же оборона двух островов стоила итальянцам
нескольких десятков убитых и раненых, а союзники же и вовсе
практически не понесли урона. Впрочем, продолжительность боевых
действий вокруг Пантеллерии и Лампедузы говорила сама за себя:
население Италии, уже давно привыкшее читать между строк, ничуть
не обманывалось насчет «тяжелых оборонительных боев».
Продемонстрированный итальянцами низкий боевой дух был
отмечен в штабах союзников, но возглавивший войска США и
Британской империи генерал Дуайт Эйзенхауэр предпочитал не
рисковать понапрасну, и подготовка к десанту на Сицилию велась в
соответствии с прежним графиком. Английской разведке удалось
убедить немцев в том, что следующей целью союзников будет отнюдь
не Сицилия, но Муссолини был твердо убежден в обратном и
готовился к неизбежному сражению за самый большой итальянский
остров. Выступая шестью годами ранее перед жителями сицилийского
города Палермо, дуче сказал: «Вы были свидетелями того, как
создавались военные, морские и воздушные оборонные системы
острова. Думать о вторжении было бы величайшей глупостью. Никто,
ни один солдат, не высадится здесь». 9 июля 1943 года эта «глупость»
стала суровой реальностью – союзники высадились на Сицилии.
Командовавший обороной острова генерал Альфредо Гуццони,
завоеватель Албании, считался энергичным командиром. В его
распоряжении имелись десять итальянских и две немецкие дивизии,
одна из которых была танковой, однако в первые же часы вторжения
англо-американских войск выяснилось, что итальянцы не горят
желанием сражаться даже на собственной земле.
Несколько сотен итальянских самолетов сгорело прямо на
аэродромах, ПВО оказалась не в состоянии защитить войска и склады,
а заранее подготовленные для долгой обороны укрепления сдавались
без единого выстрела. Одна из итальянских дивизий и вовсе исчезла в
первые дни после высадки врага: ее солдаты просто разбежались.
Конечно, дело было не только в отсутствии боевого духа – Муссолини
напрасно ожидал, что его солдаты смогут на равных противостоять
прекрасно экипированным дивизиям союзников, действовавшим под
прикрытием флота и авиации.
Следует отметить, что и сицилийская мафия, ощутимо
пострадавшая от фашистской юстиции, оказывала вторжению
союзников ощутимую поддержку. Итальянские солдаты, уроженцы
острова, были крайне восприимчивыми к уговорам своих земляков не
оказывать англо-американским напрасного сопротивления, не
разрушать Сицилию. Представители мафии нередко выступали
проводниками, облегчая командирам союзников выполнение боевых
задач.
Захват Сицилии растянулся на полтора месяца только благодаря
упорному сопротивлению германских войск, группировка которых в
ходе боев увеличилась до четырех дивизий. В первые дни боев немцы
чуть было не сбросили американцев в море, однако изменить ход
сражения они были не в состоянии. Пока войска Монтгомери
медленно, метр за метром, продвигались в боях с германскими
частями, американцы быстро занимали один город за другим, без боя
разоружая деморализованных итальянцев. К началу августа итало-
германские войска отошли в северо-восточную часть острова и после
упорных боев вынуждены были эвакуироваться на материковую часть
Италии. Потеря Сицилии стала свершившимся фактом, однако к этому
моменту страна потеряла всякий интерес к подробностям боевых
действий на острове.
…
Даже среди тех итальянцев, кто еще продолжал считать Муссолини
одним из величайших правителей отечественной истории, к лету 1943
года возобладало мнение, что дуче взвалил на нацию непосильную
ношу: Италия устала от войны, не приносившей побед, но
требовавшей все новых и новых жертв. Одновременно с этим все те,
кто еще надеялся победить вместе с Германией и Японией, пришли к
неутешительному выводу: Муссолини неспособен исполнять роль
лидера страны в военное время. По их мнению, дуче оказался слишком
слабым, не готовым идти на крутые меры диктатором. Таким образом,
и желавшие мира, и готовые продолжать войну сходились лишь в
одном – Муссолини должен уйти.
Парадоксально, но антигермански настроенный король, всегда
ревниво отстаивающий свое положение в стране, долгое время считал
иначе. С самого начала войны Виктор Эммануил III получал
недвусмысленную информацию о том, что влиятельные силы в стране
готовят свержение дуче, но замирал в нерешительности каждый раз,
когда дело доходило до необходимости высказать заговорщикам свое
одобрение и согласие на отставку главы правительства. Король
надеялся, что Муссолини сумеет разорвать союз с Гитлером и
заключить сепаратный мир с союзниками. Монарх несколько раз
осторожно поднимал этот вопрос в личных обращениях к своему
премьеру, но поглощенный военными событиями дуче не придавал
этим сигналам особого значения. Это стало его очередной ошибкой.
К июлю 1943-го большинство факторов, прежде сдерживавших
Виктора Эммануила, уже утратили свою силу. Итальянская
колониальная империя была потеряна, флот бессильно стоял в портах,
а армия потерпела очевидное поражение на Сицилии. Немцы все
сильнее погружались в трясину Восточного фронта, а противники дуче
уже начинали связывать вместе фашистский режим и монархию.
Осознав перспективу оказаться последним итальянским королем,
Виктор Эммануил согласился выступить против Муссолини. И в этом
решении он был не одинок.
Отсутствие возможности для существования легальной оппозиции
и практические трудности осуществления смены первого лица в
условиях авторитарного режима диктовали столь традиционный для
Италии метод разрешения политических кризисов – тайный заговор и
переворот. Летом 1943 года отставку Муссолини готовили сразу три
«колонны» заговорщиков. Кто же захотел «снять с дуче бремя
ответственности»?
Наиболее влиятельной была группа, состоящая из
высокопоставленных военных, видных представителей дофашистской
политической системы и придворной аристократии. В тот период ее
возглавлял генерал Витторио Амброзио, сменивший Кавальеро на
посту начальника генерального штаба. После смещения Муссолини с
его поста Амброзио собирался начать тайные переговоры с англо-
американцами, надеясь сохранить хотя бы часть итальянской
колониальной империи. Начальник генерального штаба предвидел, что
западные союзники потребуют от нового правительства участия в
войне против Германии, и рассчитывал, что к моменту свержения дуче
ему удастся собрать в Италии достаточное количество дивизий, чтобы
какое-то время противостоять немцам самостоятельно, в ожидании
высадки союзников на материке.
Виктор Эммануил не слишком доверял своему генералу, а тот в
свою очередь не особенно скрывал своего скептического отношения к
политическому будущему короля. Вслед за отставкой дуче Амброзио
желал увидеть и отречение монарха – по его мнению, слишком
скомпрометировавший себя связями с фашистским режимом Виктор
Эммануил должен был уступить трон своему наследнику – принцу
Умберто. Поэтому неудивительно, что свои надежды король возлагал
на другого на другого представителя военной касты – маршала
Бадольо, настроенного теперь крайне антифашистски.
Отправленный в отставку с поста начальника генерального штаба
после серии итальянских поражений в войне с Грецией, маршал
охотно принял участие в заговоре – он не любил немцев и не мог
простить Муссолини позора своего увольнения. Честолюбивый
военный брался разрешить все проблемы – и спасти королевский трон,
и покончить с фашистским режимом, и, если придется, вести войну с
Германией. С весны 1943 года контакты между военными и двором
становились все более оживленными, постепенно втягивая короля в
подготовку военного переворота. Итальянские генералы не
сомневались в успехе, и постепенно разговоры об отставке дуче в
армейской среде начали вести без малейших опасений.
Режим должен пасть. Так думали и военные, опасавшиеся полного
разгрома и рассчитывавшие предательством сохранить положение
Италии как великой державы; и представители политической элиты,
которые понимали, чего будет стоить Италии продолжение войны на
стороне Третьего рейха; и крупные промышленники и аграрии, не
желавшие наблюдать, как бомбы союзников уничтожают плоды их
трудов.
В свою очередь королевский двор считал возможным спасти
монархию лишь в том случае, если Виктор Эммануил «возглавит»
антифашистское движение. Контакты с западными союзниками,
которые осуществлялись через Ватикан с самого начала войны,
обещали лояльность англичан и американцев к будущему итальянской
монархии. При этом самым удивительным образом заговорщики не
оценили недвусмысленное требование полной капитуляции,
выдвинутое западными лидерами в Касабланке, – эта и другие
декларации союзников делали иллюзорными все надежды итальянцев
оставить за собой хотя бы часть прежних колоний. В любом случае
очевидный упадок немецкой мощи подталкивал военных
заговорщиков к действиям. Медлить было уже нельзя, полагали они:
Италию все равно оккупируют – если не союзники, то немцы.
Другую группу противников дуче возглавил Дино Гранди, граф
Мордано, поставивший перед собой те же цели, что и военные, но
намеревающийся добиться их выполнения иным путем. Граф потерял
должность министра юстиции во время кадровой перестановки в
начале года, но свое место в Большом совете сохранил, а также
продолжил занимать почетный, но декоративный пост президента
Палаты фасций и корпораций. Несомненно, Муссолини совершил
большую ошибку, позволив Гранди остаться на политическом Олимпе.
Графа поддерживали высокопоставленные фашисты и те
правительственные чиновники, которые считали себя ответственными
в первую очередь перед Италией, а не перед режимом. Эта группа
была немногочисленной, но представляла собой немалую опасность
ввиду высокого положения, занимаемого ее участниками. План Гранди
был очень прост – он собирался спровоцировать партийный кризис,
подняв против дуче созданные фашистами органы власти, в первую
очередь Большой совет и, возможно, Палату фасций и корпораций.
Долгое время обе эти структуры не обладали действительной властью,
но теперь Гранди надеялся воспользоваться ими в качестве трибуны
для открытой атаки на Муссолини и режим. Несмотря на то, что
двадцатью годами ранее Гранди стал одним из первых фашистских
депутатов итальянского парламента и участвовал в организации
«похода на Рим», теперь он не видел будущего для «Национальной
фашистской партии». Она должна была покинуть политическую сцену
вместе с Муссолини. Кроме того, граф Мордано был убежден в
необходимости объявить немцам войну сразу после смещения дуче –
только в этом случае страна получит возможность избежать жестокого
требования безоговорочной капитуляции, выдвинутого в Касабланке.
Третью группу противников дуче представляли партийные
руководители из числа наиболее радикально и германофильски
настроенных фашистов. Возглавляемые новым генеральным
секретарем Скорца и убежденным германофилом Фариначчи, они
готовы были согласиться с тем, чтобы Муссолини продолжал
оставаться во главе партии и правительства, но уже чисто номинально,
не мешая «тотальным усилиям нации». Скорца надеялся передать
управление страной партии и покончить с остатками сохранявшегося с
1922 года политического дуализма. После того как монархия будет
лишена политического значения или даже вовсе упразднена,
фашистские функционеры должны будут взять в свои руки контроль и
над чиновничьей бюрократией, и над экономикой, и над ведением
войны. Фариначчи, обоснованно не веривший в лояльность военной
элиты, требовал, чтобы руководство вооруженными силами страны
возглавили немецкие генералы.
Явившись 16 июля на аудиенцию к Муссолини, Фариначчи в
присутствии нескольких видных фашистов, в привычной для него
грубоватой манере, потребовал созвать Большой совет, который не
собирался с начала войны. Дуче неприятно удивила эта инициатива, но
он достаточно легко согласился провести заседание, не слишком
опасаясь фрондерства своих соратников. Он хотел предоставить им
возможность выговориться на совете, а потом – как и всегда – оставить
за собой последнее слово.
Между тем Гитлер, встревоженный как признаками полного
развала итальянских вооруженных сил, так и непрестанно
поступающей информацией о затевающемся в Италии перевороте,
внезапно попросил Муссолини о новой встрече. Она состоялась 19
июля 1943 года на вилле в небольшом городке Фельтре, в провинции
Венето. Тринадцатая по счету встреча диктаторов проходила
неподалеку от тех мест, где девятью годами ранее дуче впервые лично
познакомился с Гитлером, но несмотря на это и на другие
благоприятные приметы (в Италии чертова дюжина считается
счастливым числом), визит фюрера ничем не облегчил того трудного
положения, в котором оказался Муссолини.
Гитлеру нечем было утешить дуче. Начавшееся на Восточном
фронте наступление Красной армии означало, что немцы вряд ли
смогут в ближайшее время оказать столь необходимую Италии
военную поддержку, а без нее дуче уже не надеялся удержать
Сицилию. Потеря острова означала, что следующей целью англо-
американцев станет материковая часть страны.
Муссолини знал, что воздушные налеты превратили в развалины
многие города на юге Италии, не сомневался он теперь и в подлинном
отношении нации к происходящему. События на Сицилии наглядно
продемонстрировали, что все упования на то, что война на
собственной земле заставит солдат упорно сражаться, а весь народ –
сплотиться вокруг режима, не оправдались. Когда генерал Амброзио в
очередной раз сослался на повсеместное недовольство войной, у дуче
случилась настоящая истерика. Дрожащим от гнева голосом
Муссолини попросил своего начальника штаба не говорить ему
банальностей – никому еще не удавалось сделать тяготы военного
времени популярными у народа, это очевидно. Но, продолжал
Муссолини, как же найти выход из сложившейся ситуации? Если
Италия разорвет свой союз с немцами, это будет означать капитуляцию
перед западными союзниками и потерю всего достигнутого за десятки
лет. На это он, дуче, никогда не пойдет. Надо продолжать сражаться –
если не за победу, то за почетный мир.
Эмоциональность Муссолини можно понять. Разговор с
начальником генерального штаба состоялся после того, как его встречу
с Гитлером прервало срочное известие из итальянской столицы:
впервые с начала войны союзники подвергли массированной
бомбардировке Рим. Это шокировало всех итальянцев, не говоря уже о
жителях Вечного города – настолько все были убеждены, что враги не
покусятся на одну из сокровищниц европейской цивилизации и
резиденцию Папы Римского. Воздушный удар и в самом деле
задумывался как демонстративная мера, самолеты союзников не
бомбили центральные кварталы, но это все же не избавило город от
множества разрушений и человеческих жертв.
Муссолини был буквально раздавлен обрушившимся на него
несчастьем, но Гитлер, прилетевший в Италию, чтобы ободрить своего
друга и союзника, не проявил ни сочувствия, ни даже дара убеждения,
которым фюрер так мастерски владел. Вместо слов поддержки дуче
вынужден был выслушивать упреки в низком боевом духе итальянских
войск, отказавшихся защищать Сицилию, и поразившем Италию духе
пораженчества, затронувшем даже партию. В то время как рейх
полностью перешел на рельсы тотальной войны, мобилизовав все
силы нации, в Италии ведут себя так, будто никакой войны вообще нет,
продолжал перечислять упущения фашистов Гитлер. Охватившее дуче
из-за известий о воздушном налете на Рим смятение ничуть не
смутило нацистского диктатора, и после небольшого перерыва
«разнос» продолжился.
Снова напомнив о том, что именно из-за греческой авантюры
немцы были вынуждены вмешаться в события на Балканах и отложить
вторжение в СССР, из-за чего, по мнению фюрера, в 1941 году не
удалось одержать успех на Востоке, Гитлер призвал Муссолини твердо
верить в конечную победу держав Оси и приложить все усилия для ее
достижения. На этой малооптимистичной ноте встреча в Фельтре и
завершилась.
Подобный финал одинаково не устраивал и тех, кто надеялся, что
после решительного заявления дуче о грядущей военной катастрофе
Гитлер вынужден будет оказать поддержку в необходимом объеме;
и тех, кто подталкивал Муссолини поставить фюрера перед фактом:
Италия не может более вести войну и должна начать сепаратные
переговоры с союзниками. Но дуче так и не решился сделать ни то, ни
другое. Подавленный и опустошенный, он проводил немецкого гостя
на аэродром, а затем с напускной решимостью заявил, что немцы
предоставят всю необходимую поддержку, но Италия должна быть
готова встретить грядущие трудности. Увидев на лицах своих
подчиненных нескрываемое разочарование (генерал Амброзио даже не
пытался скрыть саркастической усмешки), Муссолини поспешил
завершить неприятный для него разговор и сразу же улетел в Рим.
Очевидная безрезультатность переговоров фюрера и дуче стала
катализатором для заговорщиков – как военных, так и партийных.
Амброзио, какое-то время надеявшийся уговорить диктатора разорвать
союз с Германией и начать переговоры с западными союзниками,
после чего ставшего ненужным дуче все равно убрали бы с
политической сцены, пришел к выводу, что Муссолини не способен на
столь решительный шаг и выжидать дальше не имеет смысла. К этому
моменту подготовка к перевороту достигла финальной стадии – за день
до визита Гитлера Виктор Эммануил вызвал к себе маршала Бадольо и
сообщил, что доверяет ему сформировать новое правительство после
того, как дуче будет отправлен в отставку. Намерения вечно
колеблющегося короля подкреплялись тем, что озлобленные и
напуганные авианалетом римляне встретили появление Виктора
Эммануила на улице оскорбительными выкриками и требованиями
закончить наконец войну. Ощутив угрозу трону, монарх решил
действовать незамедлительно.
Одобрив планы Амброзио, который в эти дни стягивал к Риму
надежные армейские части, Виктор Эммануил принял 22 июля
обычный доклад Муссолини, не подав и виду об уже принятом им
решении. Он спокойно выслушал дуче, пообещавшего
стабилизировать военное положение и подготовить Южную Италию к
неизбежному вторжению врага. Если король и был разочарован
неспособностью диктатора оценить действительное положение дел, то
ничем не выдал себя.
Скорца и его радикально настроенные сторонники также были
разочарованы итогами встречи в Венето. По их мнению, дуче не
сделал правильных выводов из событий последних месяцев: не
подчинил итальянские войска немецкому командованию и не призвал
нацию к тотальным усилиям. Когда Гранди, осторожно искавший
сторонников среди партийной элиты, обратился к генеральному
секретарю, тот не стал скрывать своего недовольства диктатором.
Именно Скорца сообщил графу Мордано, что Муссолини согласился
созвать вечером 24 июля Большой фашистский совет. Более того,
Скорца даже поддержал идею Гранди предложить собственный проект
резолюции – как показало время, генеральный секретарь собирался
сделать то же самое.
Известие о предстоящем заседании развязало графу руки, и его
идея спровоцировать кризис в верхушке режима приобрела
окончательный вид. Он решает использовать собрание для того, чтобы
вначале подвергнуть военную стратегию и внешнюю политику
Муссолини жестокой критике, а затем предложить передать королю
руководство вооруженными силами и большую часть полномочий
дуче. Гранди не рассчитывал на добровольное согласие диктатора –
оно и не требовалось. Если ему удастся заручиться поддержкой
значительной части членов Большого совета, то недоверие к
Муссолини, выраженное голосованием в «высшем органе фашистской
революции», подорвет позиции дуче и позволит Виктору Эммануилу
легко избавиться от премьер-министра.
Покинув римский штаб партии, граф Мордано развил активную
деятельность. Еще не зная, что монарх уже дал согласие на военный
переворот, Гранди попытался получить у него одобрение своих планов,
с холодным цинизмом предлагая не просто отправить Муссолини в
отставку, но и, арестовав, застрелить того при «попытке к бегству».
Виктор Эммануил сумел уклониться от прямого ответа, дав, тем не
менее, понять, что разделяет опасения и расчеты графа. Уклончивость
монарха немало раздражила Гранди, но своих намерений он не
изменил.
Ему удалось склонить на свою сторону нескольких участников
предстоящего собрания, но большинство опасалось однозначно
высказываться в пользу резолюции, ведь, несмотря ни на что,
Муссолини все еще оставался диктатором, которого боялись. И все же
Гранди чувствовал, что напуганные последними новостями министры
и партийцы склоняются на его сторону. Он действовал напористо, но
достаточно аккуратно, ничего не говоря собеседникам о своих планах
арестовать дуче или внезапно атаковать германские войска, переведя
Италию в лагерь союзников. Гранди рассуждал лишь о «спасении
страны» – для этого, по его словам, необходимо было выдвинуть на
первый план монарха, который мог бы начать переговоры с западными
союзниками или же сплотить нацию перед лицом надвигающейся
угрозы. Буквально накануне заседания даже Чиано согласился
поддержать фрондеров. Он, разумеется, понимал действительную
подоплеку дела, но Чиано не так беспокоил этический аспект
фактического предательства своего тестя, как собственное будущее и
та оценка, которая будет дана его работе на посту министра
иностранных дел. Пока что ему удавалось удачно дистанцироваться от
создания оси Берлин-Рим, но кто знает, что случится, когда откроются
архивы?
Муссолини знал о бурной деятельности президента Палаты фасций
и корпораций как минимум из одного источника. После недолгих
колебаний Скорца решил, что хранить молчание в данном случае будет
неразумно, и поведал дуче о своем разговоре с графом и намерениях
последнего поднять на заседании Большого совета вопрос
дальнейшего ведения войны. Но Гранди и не ждал, что его действия
останутся для Муссолини тайной. Вместо того чтобы отпираться, он
смело сыграл на опережение.
На следующий день после разговора с генеральным секретарем
граф Мордано отправился во дворец «Венеция» и представил все дело
так, будто в его резолюции речь пойдет исключительно о желании
избавить дуче от необходимости вести сепаратные переговоры с
союзниками или нести единоличную ответственность за предстоящие
военные трудности. Муссолини презрительно отмахнулся от его слов,
по-прежнему уверяя, что обещанная Гитлером помощь переломит ход
войны на Средиземноморье. Дуче явно продолжал считать своих
партийных соратников неспособными к заговору. Как и в случае с
королем, он переоценил собственное влияние – сама ситуация
придавала смелости членам Большого совета. Днем 24 июля маршал
де Боно сделал запись в своем дневнике:
«Предстоит очень серьезное и, надо полагать, опасное дело. Я буду
говорить по поводу военной ситуации. Гранди представит резолюцию
с требованием передачи королю конституционных полномочий…
Сегодня бомбардировали Болонью, разве это может еще
продолжаться».
Точно так же летом 1943 года думало подавляющее большинство
итальянцев. Меньше всего их теперь интересовало будущее монархии
или фашистской партии, перспективы сохранения колоний или
размышления о том, какие репарации наложат победившие союзники
на страну. Они желали мира – любой ценой. Такое отношение к войне
было особенно сильно в южных регионах страны, беспрестанно
подвергавшихся бомбардировкам англо-американской авиации, но и в
Риме, и в Милане настроения мало отличались от тех, что царили в
Неаполе или Мессине.
Ощущавший возраставшее напряжение Муссолини предпринял
некоторые меры предосторожности. Сформированная при помощи
немцев дивизия чернорубашечников «М» расположилась неподалеку
от столицы. После массовых забастовок рабочих военной
промышленности и недавнего налета на Рим диктатор опасался
городского бунта, подавить который полиция была бы бессильна. На
фоне военных поражений и ожидавшихся в стране волнений
предстоящее собрание Большого фашистского совета казалось
Муссолини незначительным событием.
…
Вечером 24 июля дуче открыл заседание БФС длинной и несколько
бессвязной речью, Его выступление было не слишком хорошо
подготовленным, что еще раз свидетельствовало о том, насколько
малое значение Муссолини придавал «мелким интригам» своих
соратников. Он в основном говорил о негативных факторах – то и дело
упоминая грозившие Италии опасности, Муссолини пускался в
обстоятельные рассуждения о том, что в обрушившихся на Италию
неудачах нет его вины.
Присутствующие, многие из которых впервые оказались на
подобном мероприятии, не могли скрыть своего разочарования.
Вместо – как все надеялись – обсуждения назревающей катастрофы
диктатор ограничился общими призывами и пространными
разглагольствованиями. Разговоры о победе вызывали плохо
скрываемые скептические усмешки, подробные разъяснения
непричастности дуче к военным поражениям – лишь раздражение.
Кого сейчас могли волновать стратегические аспекты Греческой
кампании и причины потери африканских колоний, реальные или
надуманные?
Наконец, покончив с утомительным разбором событий недавнего
прошлого, Муссолини обратился к текущей ситуации. Это был момент,
которого собравшиеся ожидали больше всего, – но дуче снова всех
разочаровал. Он не добавил почти ничего нового к тому, что говорила
в последние месяцы фашистская пропаганда. Войну вести тяжело,
признавал диктатор, но и мир на условиях западных союзников
сегодня невозможен. Англия и Америка желают покончить с
итальянской колониальной империй, совершенно справедливо
указывал Муссолини, однако в остальном его риторика была
предельно неудачной. Когда в конце своего выступления он начал
обличать британский империализм, члены совета и вовсе упали духом
– настолько явственно дуче обнаружил отсутствие какой-либо
стратегии выхода из кризиса.
Муссолини и в самом деле не предложил никакой позитивной
программы – ничего, кроме намерения с немецкой помощью отразить
атаки союзников. Оказавшийся тремя годами ранее в схожей ситуации
британский премьер-министр Уинстон Черчилль также призывал свою
страну «сражаться до конца», но помимо этого он мог рассчитывать на
помощь доминионов и колоний, на поддержку США. Все же, что мог
сказать сейчас дуче, сводилось лишь к тому, что Италии надо
продержаться как можно дольше – в расчете на раскол в стане
союзников или перемену военного счастья.
Мало кто из присутствующих верил в реальность такого развития
событий. Дуче обращался к политикам, дипломатам и военным, не
желавшим слепо верить в то, что ход времени избавит страну от
навалившихся проблем. Гитлер в своих выступлениях мог
апеллировать к образу Фридриха Великого и немецкому прошлому,
однако в истории Италии было не так много военных подвигов, зато
вполне хватало примеров политической изворотливости. Поэтому
Муссолини определенно бил мимо цели, рассчитывая сплотить своих
соратников общими рассуждениями о необходимости сохранения
единства в стране и партии.
Собрание жаждало услышать от вождя совсем другое.
Большинство, разумеется, хотели понять, как он собирается закончить
ставшую невыносимой войну, некоторые надеялись, что диктатор не
просто произведет оценку военной ситуации, свалив все ошибки на
своих подчиненных, но и объявит новый жесткий курс, призванный
наконец-то заставить итальянцев сражаться «по-настоящему». Вместо
этого они почувствовали себя римской толпой, собравшейся у балкона
дворца «Венеция» послушать очередное выступление дуче.
Первым взял слово де Боно. Язвительным тоном он предложил не
перекладывать ошибки политиков на солдатские головы – этот намек
был вполне прозрачным. После этого де Векки назвал
внешнеполитическое положение Италии безвыходным, спровоцировав
яростную филиппику Фариначчи, обрушившегося на «монархистов»,
желавших, по его мнению, разрушить итало-германский союз. Все это
уже выходило за рамки дискуссии, принятые в Большом совете, но
настоящая бомба взорвалась во время выступления Гранди.
Он заявил, что собирается сейчас повторить уже сказанное им дуче
ранее, но его речь ничуть не напоминала показную заботу о
политическом будущем Муссолини и фашизма. Прямо и без обиняков
Гранди обвинил диктатора в провале его внешней и внутренней
политики. Целый час своего выступления он посвятил перечислению
допущенных дуче ошибок – политических и военных. Удивительно, но
Муссолини даже не попытался заставить его замолчать –
нахмурившись, диктатор машинально рисовал на бумаге какие-то
геометрические фигуры.
Между тем, завершая неслыханно смелое выступление, Гранди
озвучил требования своей резолюции: передать королю руководство
вооруженными силами и «восстановить все государственные
функции», что, по сути, означало объявление Муссолини вотума
недоверия как главнокомандующему и главе правительства. То, что
еще вчера казалось немыслимым, стало теперь вполне возможным –
дуче грозила потеря поддержки собственной партии.
Муссолини молчал, и слово снова взял Фариначчи. Не оспаривая
большинство утверждений Гранди по существу, Фариначчи вывел из
его речи совершенно противоположные выводы, призвав довести
войну до победы, с дуче или без него. Он зачитал собственную
резолюцию, где также предлагалось передать королю верховное
командование вооруженными силами, но лишь номинально. На деле
войска должны были перейти под контроль немцев, в то время как
«обновленная» фашистская партия возглавила бы военные усилия
страны. Для большей части присутствующих этот вариант был еще
менее привлекателен, нежели сохранение прежнего положения, да и
Фариначчи, и стоящий за ним Скорца мало у кого вызывали симпатию.
Муссолини продолжал молчать, и начавшиеся в Совете споры
прервало выступление Джузеппе Ботаи – одного из тех, кто с самого
начала знал о планах Гранди и полностью их одобрял. Критические
замечания Боттаи отличались большей сдержанностью, но его
поддержка резолюции Гранди была несомненной и для многих
знаковой – прежде бывший министр корпораций и образования
считался убежденным и радикальным фашистом, поддерживавшим
союз с Германией и новую расовую доктрину. Если даже один из
старейших членов партии выступал против дуче, то чего же ожидать
от остальных? Но главный «сюрприз» был впереди – после Боттаи
слово взял Чиано.
Он подверг итало-германский союз беспощадной критике – во
многом справедливой, но весьма неполной без упоминания
собственной роли в создании «Стального пакта». Сейчас же Чиано
представлял дело так, будто вся ответственность лежала на одном
лишь Муссолини, с холодным презрением слушавшем выступление
своего зятя. Назвав итальянцев преданными Германией, он фактически
солидаризовался с Гранди и другими противниками дуче. Речь Чиано
произвела свое впечатление и хотя несколько выступавших вслед за
ним поддержали Муссолини, общее настроение в Большом совете явно
складывалось для диктатора неблагоприятно.
С трудом выдержав удар от человека, которого он когда-то «принял
в семью» и сделал ближайшим и доверенным помощником, дуче
попытался переиграть ситуацию и предложил перенести заседание на
завтра, сославшись на всеобщую усталость. Но для подобных
маневров было уже слишком поздно. Гранди, почувствовав
охватившую Муссолини слабость, жестко отвечал ему, что прежде
Большой совет заседал до полуночи и по значительно менее важным
поводам, да и стыдно ссылаться на усталость, когда на фронте гибнут
итальянские солдаты. И хотя на тот момент опасность грозила скорее
не итальянским солдатам, по большей части сдававшимся на Сицилии
в плен, а мирным жителям, на головы которых регулярно сыпались
английские и американские бомбы, такое заявление прозвучало как
прямое оскорбление Муссолини.
Был объявлен десятиминутный перерыв во время которого Гранди
с новыми силами принялся убеждать членов Совета поддержать его
резолюцию, в то время как дуче удалился в свой кабинет, пригласив с
собой только Дино Альфиери, посла Италии в Третьем рейхе.
Подкрепившись несколькими глотками молока, Муссолини попытался
заверить дипломата в том, что военное положение не безнадежно. На
Альфиери эти аргументы не произвели ни малейшего впечатления, но
дуче, получив возможность немного отдохнуть, заметно приободрился.
Вернувшись в зал заседания, он сразу же взял слово, и все услышали
хорошо знакомый им гневный голос диктатора.
Не он, а Гранди и остальные, включая Чиано, на которого
Муссолини демонстративно указал рукой, виноваты в том, что режим
утратил популярность в массах. Они погрязли в коррупции, как и
многие другие представители партийной элиты. Теперь они готовы
отдать Италию на растерзание союзникам, но он, Муссолини, не
собирается сдаваться. Теперь в Совете зазвучали голоса в поддержку
дуче – и прежде всего тех колеблющихся, кто решил, что маятник
качнулся в другую сторону. Очевидно, в этот момент многие
вспомнили, что зал заседания охраняют чернорубашечники, готовые
исполнить любой приказ своего вождя. Настроение членов Совета
начало меняться, но тут Муссолини, потративший остатки энергии на
бурное начало своей речи, совершил ошибку. Вместо того чтобы
окончательно взять инициативу в свои руки и, поставив на
голосование собственную резолюцию, закончить заседание, он снова
пустился в пространные рассуждения о войне, обещая то выиграть ее,
то закончить компромиссным миром.
Дуче явно устал, он изначально не был готов к столь бурному
обсуждению, и наступившее было почтительное молчание вновь
сменилось острой дискуссией, вспыхнувшей между членами Совета.
Когда Муссолини нервно воскликнул, что только он один знает, как
положить конец этой войне, то получил в ответ от Гранди обвинение в
шантаже.
Ко всеобщему удивлению, генеральный секретарь Скорца
выдвинул еще одну резолюцию, по смыслу напоминавшую ту, что в
начале заседания предлагал Фариначчи. Стало понятно, что среди
сторонников продолжения войны тоже царит разброд. Напуганный
реакцией своего тестя Чиано попытался найти компромисс, предложив
объединить все проекты резолюций, но не преуспел в этом. Страсти
накалились, и всякое подобие порядка было утрачено.
Решающий момент наступил к двум часам ночи, когда терпение
Муссолини, утомившегося от девятичасового заседания, окончательно
иссякло. Внезапно для всех дуче предложил закончить прения и начать
голосовать. Этот продиктованный усталостью и отчаянием шаг стал
для него фатальным.
Первой на голосование была поставлена резолюция Гранди.
Муссолини пристально вглядывался в лица присутствующих – он
понимал, что во время заседания граф Мордано успел заручиться
поддержкой многих, но надеялся, что в последний момент те
передумают, не решившись проголосовать за резолюцию,
недовольство которой дуче обозначил столь явно.
Диктатор ошибался. В тот момент большинство растерянных и
сбитых с толку членов Совета предпочли поддержать Гранди,
дававшего хоть какую-то надежду на выход из ставшего невыносимым
для всех положения. В ту ночь в зале заседания присутствовало много
людей, но правом голоса обладали лишь 28 человек, и 19 из них
одобрили резолюцию, предложенную графом Мордано.
Среди них были де Боно и де Векки, два оставшихся в живых
квадрумвира, большинство новых министров и Чиано. Скорца и еще
шесть человек проголосовали против, а возмущенный Фариначчи
покинул зал до начала голосования. Президент Сената Джакомо
Суардо, обещавший Гранди свою поддержку, в последний момент
засомневался и стал единственным воздержавшимся. Однако ситуацию
это не изменило. Муссолини оставалось лишь признать свое
поражение: «Вы спровоцировали кризис режима», – уходя, с горечью
бросил он Гранди. Так оно и было.
Собравшиеся попытались проводить дуче традиционным
фашистским салютом, но он презрительно отказался принимать этот
жест лояльности после столь явного бунта в собственных рядах.
Остаток ночи Муссолини провел в совещаниях со своим партийным
секретарем и несколькими министрами. Необходимо было выработать
план дальнейших действий. Обязательно ли к выполнению это
решение Большого совета? Муссолини, не желавший уступать
руководство вооруженными силами Виктору Эммануилу, счел что
даже после голосования резолюция носит рекомендательный характер,
ни к чему его не обязывающий. Достаточно было лишь нужным
образом известить об этом короля, не слишком акцентируя внимание
на подробностях прошедшего заседания.
Отказавшись обсуждать предложение начальника штаба
фашистской милиции генерала Энцио Гальбиати просто арестовать
Гранди и его сторонников, дуче попросил Скорца проводить его
домой, на виллу Торлония. Там его встретила Ракеле, с беспокойством
ожидавшая возвращения мужа, но Муссолини не захотел обсуждать
случившееся со своей семьей. Только утренний телефонный звонок
выдал его подлинное настроение: «Все кончено», – сказал дуче своей
давней любовнице Кларе Петаччи.
…
С Петаччи Муссолини познакомился весной 1932-го, когда,
проезжая по загородной трассе, обратил внимание на стройную
полногрудую девушку, весело кричащую: «Дуче! Дуче!»
Двадцатилетняя Клара была замужем за военным летчиком, но их брак
закончился разводом в 1936 году, и к этому времени между ней и
Муссолини уже начались отношения. Не слишком интеллектуальная,
но красивая девушка стала последней любовью стареющего дуче,
однако если прежде общество спокойно закрывало глаза на
многочисленные интрижки Муссолини, теперь, когда положение в
стране стремительно ухудшалось, Петаччи стала одной из самых
непопулярных в Италии женщин. Больше всего нареканий вызывала ее
семья – так называемый «клан Петаччи», козням которого
приписывались все неудачные кадровые решения или другие ошибки
Муссолини. В большинстве своем эти обвинения были домыслами, но
природа любой диктатура такова, что даже самые невероятные слухи
всегда легко распространяются в обществе, лишенном доступа к
открытым источникам информации. Недовольство итальянцев тем, что
личный доступ к диктатору открывал перед любыми проходимцами
самые широкие возможности, вполне понятно, хотя в
действительности Петаччи не являлись утонченными интриганами, да
и непотизм в Италии не был чем-то принципиально новым. Да и что
преступного можно усмотреть в попытках Клары сделать из своей
младшей сестры кинозвезду?
Но были и более серьезные обвинения. Отец Клары и ее брат
зарабатывали немалые деньги на финансовых операциях
сомнительного характера, и хотя Муссолини не знал об этом или,
скорее, не хотел знать, его личное участие и не требовалось.
Чиновники, вплоть до министров, всегда были готовы помочь
родственникам фаворитки дуче. Все это продолжалось годами, но
теперь итальянцы обратили свое недовольство положением дел в
ненависть к любовнице Муссолини. Знавший об этом диктатор
неоднократно порывался разорвать ставшую столь скандально
непопулярной связь, но каждый раз Кларе удавалось удержать своего
«Бена».
После разговора с Петаччи Муссолини провел в постели всего
несколько часов и к девяти утра уже был в своем рабочем кабинете во
дворце «Венеция» – начинался обычный рабочий день главы
правительства. Узнав от Скорца, что многие из проголосовавших вчера
за резолюцию Гранди уже начали «раскаиваться», дуче, по всей
видимости, счел, что проблема с «мятежом» в партии разрешилась
сама собой. Несмотря на воскресный день, он попросил личного
секретаря договориться о приеме у короля – Муссолини спешил
известить Виктора Эммануила о событиях ночи и не желал ждать до
понедельника, когда глава правительства традиционно посещал
монарха. Вскоре из королевской резиденции был получен ответ – дуче
ожидали к пяти часам вечера.
В то утро Муссолини попытался связаться с Гранди, но его нигде
не смогли найти. Зачем он потребовался дуче? Хотел ли он, как это
считали некоторые, предложить графу Мордано провести тайные
консультации с союзниками? Такое предположение не лишено
известной логики. Муссолини смог бы тогда и избавиться от
интригана, и прозондировать настроения в Лондоне и Вашингтоне, а
если бы о переговорах узнали немцы, то Гранди легко можно было
пожертвовать.
Все это лишь догадки, но то, что в то утро дуче размышлял о
выходе Италии из войны, – несомненно. Принимая в середине дня
посла Японии, Муссолини шокировал дипломата предложением,
которое заключалось в том, чтобы японское правительство выступило
в роли посредника между Берлином и Москвой, инициировав германо-
советские переговоры о заключении мира. Иначе Италия не сможет
выстоять против англо-американских армий и вынуждена будет
покинуть Ось. Теперь можно только гадать, рассчитывал ли дуче
всерьез на то, что японцы сумеют усадить Сталина и Гитлера за стол
переговоров, или просто хотел донести до немцев степень своей
обеспокоенности военным положением. Во всяком случае, Муссолини
не мог не понимать, что его демарш не останется для Берлина
незамеченным, и действовал вполне сознательно. После беседы с
послом дуче отправился в один из наиболее пострадавших от
бомбардировки римских кварталов – проведя около часа среди
развалин, он вернулся домой, чтобы отдохнуть перед разговором с
королем. Слухи о скандале в Большом фашистском совете уже
распространились по Риму, но наружно город оставался спокойным.
Между тем Гранди, в конце бурного заседания Большого совета
предложивший Муссолини самому сообщить королю исход
голосования, утром 25 июля отправился в королевскую резиденцию.
Он собирался предложить Виктору Эммануилу арестовать дуче и
поручить формирование нового правительства пожилому маршалу
Кавилья, известному своими антифашистскими взглядами. Кроме того,
граф Мордано подготовил два чрезвычайных декрета,
предусматривающих ликвидацию Большого фашистского совета и
возвращение Палате фасций и корпораций ее прежнего статуса нижней
палаты итальянского парламента. Очевидно, что Гранди, занимавший
пост президента Палаты, рассчитывал играть при слабовольном короле
и восьмидесятилетнем премьер-министре главную роль. Но порой и
самые большие хитрецы оказываются в дураках.
Вместо благодарности графа Мордано ожидал ушат холодной воды.
Министр двора герцог д›Аквароне сообщил графу, что король уже
принял решение назначить главой правительства маршала Бадольо.
Гранди же было предложено использовать свой дипломатический опыт
для установления контакта с союзниками через португальцев.
Ошеломленный и раздосадованный, Мордано согласился, не
подозревая, что его снова провели – военные из окружения короля и не
думали доверять такую важную задачу «фашисту-ренегату». Пройдет
всего несколько недель после памятного заседания Большого совета, и
лишившийся влияния Гранди надолго покинет Италию – он
возвратится сюда почти три десятилетия спустя, чтобы в 1988 году
упокоиться в родной Болонье.
«Разобравшись» с Гранди, Виктор Эммануил распорядился
известить Бадольо, что тому предстоит возглавить правительство в
самое ближайшее время и что маршалу будут предоставлены
«чрезвычайные полномочия». На радостях Бадольо откупорил
шампанское и, поместив в виде шутки своих домашних под арест (для
проверки «чрезвычайных полномочий»), принялся ожидать вызова во
дворец. Перед начальником генерального штаба Амброзио стояла
намного более трудная задача – ему предстояло взять Муссолини под
стражу.
Подготовка к отставке дуче велась уже давно, но вплоть до 25 июля
король не давал окончательного согласия на арест своего премьер-
министра, предлагая действовать в зависимости от реакции
последнего. Однако военных такая позиция монарха не устраивала.
Оставаясь на свободе, Муссолини по-прежнему представлял бы
опасность для нового правительства – и как лидер фашистской партии,
располагавшей собственными вооруженными формированиями, и как
«друг Гитлера», чьи войска находились в Италии.
Решение идти на прием к королю в воскресенье, принятое дуче
утром 25 июля, поставило перед заговорщиками вопрос ребром, и в
последний момент Амброзио буквально вырвал у Виктора Эммануила
устное согласие на арест дуче. Генерал отдал письменный приказ,
скрепленный подписью министра двора, и отряд карабинеров скрытно
расположился в римской резиденции монарха на вилле Савойя.
Впоследствии Муссолини скажет, что, отправляясь на встречу с
королем, ни о чем не подозревал, но его личный секретарь запомнил
вырвавшееся у шефа восклицание о неудачно выбранном для
аудиенции времени – число 17 в Италии считается несчастливым.
Впрочем, вряд ли это было нечто большее, нежели обычное для
Муссолини проявление суеверия. Возможность того, что король
отправит его в отставку и, тем более, арестует, он попросту не
рассматривал. Дуче всегда относился к окружающим с известной
долей презрения, и двадцать лет во власти могли лишь укрепить в нем
эту привычку.
В 1924 году он всерьез опасался, что король лишит его власти, но к
1943 году чувство опасности притупилось, несмотря на несравненно
более трудное положение, в котором оказалось его правительство
теперь. Муссолини не спешил даже там, где необходимость быстрых
действий была очевидной. Он собирался заменить начальника
генерального штаба Амброзио маршалом Грациани, но впавший в
немилость генерал продолжал оставаться на своем посту. События в
ночь с 24 на 25 июля должны были показать Муссолини, насколько
шатко его положение, но он предпочел отмахнуться от грозного
предупреждения. По всей видимости, драматическая перебранка на
заседании Большого совета казалась ему теперь не более чем
истерической вспышкой утративших веру партийных соратников.
Никто не был арестован или взят под наблюдение, и даже Гранди
искали в тот день без особых усилий. Поэтому можно поверить, что
Муссолини действительно не ожидал того, что произошло вечером 25
июля 1943 года: дуче до последнего момента был уверен в
непоколебимости собственного положения диктатора.
Отмахнувшись от предостережений жены и любовницы,
Муссолини отправился на встречу с Виктором Эммануилом и ровно в
17:00 прибыл на виллу в сопровождении своего секретаря. Король
встретил своего премьер-министра в форме Первого маршала
империи, тогда как дуче был в штатском. Зная обидчивость короля,
которого задевало то, что высшим военным званием Италии был
удостоен не он один, дуче избегал носить маршальский мундир в
присутствии монарха. Обменявшись несколькими общими фразами,
Виктор Эммануил и Муссолини уединились в здании.
По понятным причинам, впоследствии эту встречу дуче и король
описывали по-разному, а поскольку разговор велся тет-а-тет,
историкам осталось не слишком большое пространство для маневра. В
серии статей, написанных весной 1944 года и позже ставших основой
книги «История одного года», Муссолини так описывал аудиенцию у
монарха:
«Когда мы вошли в гостиную, король, находящийся в состоянии
необычного возбуждения, с искаженными чертами лица торопливо
проговорил:
«Мой дорогой дуче, дела обстоят неважно. Италия разваливается
на части. Сознательность армии упала до предела. Солдаты больше не
хотят сражаться. Альпийские полки распевают песню, в которой есть
слова о том, что они больше не хотят воевать за Муссолини. Результат
голосования на Большом совете – 19 голосов за предложение Гранди, и
среди них 4 человека, которые имеют орден Благовещения. Вы,
конечно, не можете строить иллюзий в отношении того, как к вам
относятся итальянцы. В настоящий момент вы самый ненавистный
человек в Италии. Вы не можете рассчитывать больше, чем на одного
друга. И у вас действительно остался лишь один друг – это я. Вот
почему я говорю вам, что вы не должны опасаться за свою
безопасность, о которой я позабочусь. Думаю, что сейчас для
руководства больше всего подходит маршал Бадольо. Он начнет
формировать правительство экспертов исключительно с
административными целями и для продолжения войны. А через шесть
месяцев будет видно. Весь Рим уже в курсе резолюции Большого
совета, и все ждут перемен».
Я ответил: «Вы принимаете исключительно серьезное решение. В
данный момент кризис заставит людей подумать, что мир – дело
ближайшего будущего, если человека, который объявил войну,
сместили. Удар, который это нанесет боевому духу армии, будет
огромен. Если солдаты – альпийские стрелки или другие – не хотят
больше воевать за Муссолини, это ничего не значит, пока они готовы
вести эту войну ради вас. Этот кризис будет триумфом Черчилля и
Сталина, особенно последнего: он увидит свержение противника,
который боролся против него в течение двадцати лет. Я осознаю, что
вызываю ненависть народа. Мне не трудно было почувствовать ее
вчера ночью, в разгар заседания Большого совета. Невозможно
находиться у власти так долго и, потребовав стольких жертв, не
вызвать недовольства, временного или постоянного. В любом случае я
желаю удачи человеку, который возьмет власть в свои руки».
Может создаться впечатление, будто Виктор Эммануил не дал
своему премьер-министру и рта раскрыть. Но, учитывая, что разговор
продолжался около двадцати минут, изображенная дуче картина
кажется слишком упрощенной. Очевидно, что Муссолини не кривил
душой, когда писал о волнении короля, его неразборчивой речи – по
свидетельствам современников, в моменты напряжения Виктор
Эммануил говорил сбивчиво, переходя на пьемонтский диалект.
Очевидно и то, что в такой момент король не мог не испытывать
крайнего волнения – в конце концов, он собирался не просто уволить
человека, с которым его связывали двадцать лет совместной
деятельности, но и отдать его под арест. Не будучи сильной по
характеру личностью и мучаясь угрызениями совести, Виктор
Эммануил, несомненно, очень нервничал.
Тем не менее, судя по всему, разговор начал все же Муссолини,
сообщивший монарху то, что тот уже и так знал – итоги голосования в
Большом фашистском совете. Но когда дуче принялся объяснять, что
это решение не имеет особого значения, король прервал Муссолини
возражением, справедливо указав на то, что именно дуче сделал Совет
ключевым органом управления страной, а потому произошедшие
прошлой ночью события очень важны. Видимо, тогда-то король и
произнес те слова, которые Муссолини привел в своих воспоминаниях.
Только дуче описывал речь монарха, кусающего от волнения ногти,
как сбивчивую, а Виктор Эммануил рассказывал всем, что его
премьер-министр растерял весь свой апломб, побледнел и даже как
будто стал ниже ростом. Узнав же о том, что преемником станет
маршал Бадольо, дуче бессильно опустился на диван.
Кто же был ближе к истине – Муссолини или Виктор Эммануил? У
обоих не было оснований щадить друг друга. Дуче справедливо
негодовал на короля за арест, король старался очистить свое имя.
Безусловно, известная доля правды была в словах каждого из них.
Муссолини, конечно, был шокирован, оставшись в одно мгновение не
у дел после двух десятков лет руководства Италией, но и для Виктора
Эммануила этот разговор стал тяжелым испытанием. Несколько
человек, которые видели их после завершения встречи, отметили, что
наружно и дуче, и король сохраняли полное спокойствие, обменявшись
на прощание ничего не значащими словами о погоде. Но это, очевидно,
была лишь видимость.
Муссолини направился к своей машине, но был остановлен
капитаном карабинеров. Тот сообщил, что у него имеется приказ
короля обеспечить безопасность бывшего главы правительства.
Удивленный дуче поначалу не осознал, что происходит, и предложил
карабинерам сопровождать его автомобиль, но капитан был настойчив.
Вежливо, но решительно он попросил Муссолини пересесть в машину
«скорой помощи», заранее подогнанную к выезду из королевской
резиденции. Дальнейшие события дуче описывает так:
«Вместе с моим секретарем де Чезаре я сел в автомобиль.
Лейтенант, три карабинера и два агента полиции в гражданской одежде
сели, как и капитан, вместе с нами, расположившись по бокам; они
были вооружены автоматами. Дверца закрылась, мы тронулись, сразу
набрав максимальную скорость. Я все еще думал, что это делается для
того, чтобы, как сказал король, обеспечить мою безопасность».
В последнем можно усомниться: действия карабинеров были
слишком очевидными, чтобы трактовать их таким образом, а в толпы
готовящихся растерзать его римлян Муссолини, конечно же, не
поверил бы, ведь еще несколько часов назад они приветствовали его
появление среди руин разбомбленного квартала. И тогда, и позже
представляя все дело так, будто он искренне принял шитую белыми
нитками инсценировку, дуче, по всей видимости, всего лишь спасал
свою репутацию. Меньше всего ему хотелось сознаваться в том, что он
позволил арестовать себя без какого-либо сопротивления и борьбы. Да
и что бы это изменило? Бороться с вооруженным людям было
бессмысленно, и Муссолини принял предложенную ему игру в
«охрану», покорно забравшись в салон кареты «скорой помощи».
Узнав о том, что его гость арестован, Виктор Эммануил сказал
своему адъютанту: «Сегодня мое 18 брюмера». Король проводил
аналогию с переворотом Наполеона, разогнавшего в 1799 году
французскую Директорию и Совет Пятисот при помощи верных войск.
Наверняка он испытывал и чувство известного удовлетворения – его
адъютант слышал, как Виктор Эммануил бросил Муссолини упрек в
игнорировании монарших прерогатив.
Победное настроение монарху испортили его родственники. Узнав
о случившемся, королева и жена наследного принца сокрушались
нарушением всех мыслимых норм приличий, ведь дуче был гостем
короля, а его арестовали, и каким позорным образом! Ужин Виктора
Эммануила оказался безнадежно испорченным, но в остальном
события развивались согласно плану.
…
К вечеру 25 июля улицы Рима и других крупных городов Италии
начали наполняться людьми, вышедшими вовсе не для того, чтобы
поддержать Муссолини и режим. Народ жадно ловил обрывки
информации о кризисе в фашистской партии – циркулировали
упорные слухи о том, что дуче умер или ушел в отставку, но
подробностей никто не знал. Многие ждали официального сообщения
у своих радиоприемников – их терпение было вознаграждено поздним
вечером, когда привычный голос диктора, годами зачитывавшего
«исторические решения» дуче, сообщил, что король принял отставку
Муссолини и назначил на пост главы правительства маршала Бадольо.
Вслед за этим к нации по радио обратился новый премьер. Несмотря
на его заявление о том, что «верная своим союзническим
обязательствам Италия» продолжит войну, было очевидно, что
ситуация в стране изменилась самым радикальным образом.
Итальянцев охватила эйфория – ликующие толпы праздновали
падение дуче так, как будто войне уже пришел конец.
Раздражение, давно уже копившееся против фашистской партии,
требовало эмоциональной разрядки – особенно в Риме, жители
которого ожидали прибытия союзных войск со дня на день. Улицы
столицы заполнили распевающие веселые песенки толпы. Фашизм
умер! – кричали они. Казалось, что так оно и было. Словоохотливые
итальянцы, привыкшие демонстрировать свое мнение, писали на
стенах домов: «Прощай, прошлое!» На фасаде римской резиденции
диктатора кто-то вывел огромными буквами надпись мелом – «Да
здравствует Маттеотти!».
Фашисты, которых в партии насчитывалось несколько миллионов
человек, словно растворились без следа – только опустевшие
партийные здания да валяющаяся повсюду символика напоминали об
«элите нации». Ставшего ненавистным «жука» (насмешливое
прозвище эмблемы фашистской партии) уничтожали повсюду,
милиционеры снимали с себя мундиры, рядовые фашисты –
партийные значки.
Начальник штаба фашистской милиции генерал Гальбиати, в чьем
распоряжении была прекрасно вооруженная дивизия «М»,
бездействовал, ожидая распоряжений от Муссолини. Он не сумел
предотвратить даже разгром партийной организации в столице, не
говоря уже о том, чтобы попытаться очистить римские улицы от
толпы. Уже упоминавшийся на страницах этой книги эсэсовский
переводчик и сотрудник немецкого посольства в Италии Евгений
Доллман так описал свою встречу с бравым фашистским воякой,
состоявшуюся в решающие вечерние часы 25 июля 1943 года:
«…Я спросил, что он собирается делать со своей милицией и в
особенности с дивизией «М», со всеми ее инструкторами из войск СС,
«Тиграми», зенитками и другой техникой. Он закатил глаза, как это
любил делать дуче – на этом, правда, их сходство заканчивалось, – и
произнес:
– Мы совершим марш!
Я спросил его, когда, куда и зачем, и он совершенно обезоружил
меня своим ответом:
– Всегда готов!
Я молча выслушал серию лозунгов, которые знал наизусть: «Наша
жизнь принадлежит дуче!», «Моя милиция будет сражаться за него до
последней капли крови!», «Дуче, командуй! Мы пойдем за тобой!».
Это был утомительный и бессмысленный монолог. Чтобы прекратить
его, я спросил, что будет, если дуче окажется в таком положении, когда
он уже не сможет отдавать приказы. Но генерал Энцо Гальбиати,
прекрасный молодой человек, не замеченный в трусости, не
растерялся:
– Дуче всегда сможет отдать приказ!
Я понял, что он безнадежен».
Гальбиати ожидал приказов, в то время как армейские
подразделения и отряды карабинеров брали под контроль узлы связи и
важнейшие правительственные объекты столицы. Узнав о том, что
солдаты окружили его штаб, генерал после недолгих колебаний
предпочел подчиниться новым властям и вскоре был арестован. Между
тем во всей Италии происходило то же самое – действовавшие на
основании декрета о военном положении солдаты и полицейские
брали под свой контроль здания, принадлежавшие фашистской партии
и милиции. Пройдет всего несколько недель, и распоряжением Бадольо
фашистская партия будет распущена вместе со своими отрядами
чернорубашечников. Казавшийся столь укоренившимся режим рухнул,
не сделав ни единой попытки защитить себя.
Вместе с Гальбиати арестовали и генерального секретаря Скорца, а
Фариначчи и другие видные фашисты поспешили укрыться в
немецком посольстве. Никто из них тоже не предпринял серьезной
попытки воспрепятствовать произошедшему в Италии перевороту. Во
всей столице нашелся лишь один человек, действительно способный
отдать жизнь за свои убеждения: сенатор Манлио Морганьи
застрелился в рабочем кабинете, оставив предсмертную записку со
словами верности режиму и Муссолини. В качестве многолетнего
руководителя «агентства Стефании» Морганьи нес личную
ответственность за информационную политику режима, с каждым
годом все более удалявшуюся от реальности. Но его готовность
умереть за «идеалы фашизма» кажется намного более достойной,
нежели поведение тех, кто еще вчера искренне считал себя
«настоящим фашистом», а сегодня приветствовал падение дуче.
Впрочем, стоит ли так сурово осуждать итальянцев? В те годы
подобную моральную гибкость демонстрировали не только они.
Англичане и американцы, еще недавно приходившие в ужас от
«красных русских» и их «кровавого тирана Сталина», рукоплескали
теперь «мужественной борьбе советского народа» и его великому
вождю – надежному союзнику «дядюшки Джо».
Переворот прошел почти идеально, но у короля и его генералов все
еще оставались противники, намного опаснее руководителей
фашистской партии. Несмотря на то, что германское посольство стало
первым, куда позвонил новоиспеченный премьер-министр Бадольо,
торжественно заверивший немецких союзников в неизменности
прежнего курса, в Берлине с самого начала не поверили в искренность
нового правительства Италии. Гитлер справедливо не доверял
итальянской монархии и давно уже ожидал неприятностей от
«королевской клики». Теперь же его опасения подтвердились самым
очевидным образом – Муссолини был свергнут, и это предвещало
скорый выход Италии из войны. Допустить этого фюрер не мог и по
военным, и по политическим соображениям – пример, поданный
итальянскими генералами, мог оказаться слишком притягательным для
других союзников рейха, не говоря уже о всегда беспокоившей
нацистов военной оппозиции в самой Германии. Стенограммы
совещаний в ставке фюрера хорошо передают настроение немецкого
диктатора, недавно узнавшего о событиях в Италии:
«Хотя этот негодяй (Бадольо – Авт.) сразу объявил, что война будет
продолжаться, это не имеет значения. Им пришлось это сказать, но это
остается изменой. Но мы тоже сыграем в эту игру, пока готовим все,
чтобы одним махом забрать всю шайку, захватить всю эту сволочь.
Завтра я пошлю туда человека с приказом командиру 3-й дивизии
танковых гренадер, чтобы он прибыл в Рим со специальным отрядом и
арестовал все правительство, короля и всю шайку немедленно. Прежде
всего арестовать принца-наследника и захватить всю ораву, особенно
Бадольо с его бандой».
В немецкое посольство в Риме непрестанно приходили требования
узнать у итальянцев – где сейчас находится Муссолини? Фюрер хочет
пригласить дуче в гости и лично поздравить его с шестидесятилетием.
На все эти запросы немцы получали один и тот же уклончивый ответ:
маршал Бадольо лично ручается за безопасность бывшего главы
правительства, но в данный момент поездка Муссолини в Германию
нежелательна.
Ответом Гитлера стало быстрое наращивание немецкой
группировки в Италии (в чем по иронии судьбы прежде было отказано
Муссолини) – в течение двух недель с момента ареста дуче
итальянскую границу пересекли восемь дивизий вермахта.
Итальянцам нечего было возразить на это перемещение – кампания на
Сицилии подходила к своему завершению, следовало ожидать высадки
англо-американцев на юге страны, и с точки зрения итало-германского
союза прибытие немецких войск было крайне своевременным.
Реальные же намерения «союзников» кардинально отличались между
собой. Гитлер опасался, что открытый переход итальянцев на сторону
врага приведет к уничтожению немецких войск в Южной Италии, а
потому собирался использовать новоприбывшие дивизии для
свержения правительства Бадольо и размещал их в северной части
страны. В свою очередь, итальянские военные надеялись договориться
с англо-американцами и с помощью их армий быстро выбить немцев
из Италии. Бадольо и Амброзио пытались перебросить с Балкан
лучшие дивизии, стягивали войска к Риму и укрепляли собственные
позиции в Северной Италии.
Жаркий и душный август проходил в тайных переговорах и
лицемерных заверениях во взаимной лояльности: «Италия держит
слово, ревниво храня свои тысячелетние традиции», – заявил король, с
нетерпением ожидая результатов тайных переговоров с западными
союзниками, проходивших в это время в Португалии. Виктора
Эммануила беспокоила не столько проблема колоний, сколько
отношение союзников к будущему итальянской монархии и гарантии
оказания военной помощи против немцев. Однако по ряду причин
договориться с англо-американцами оказалось труднее, чем
предполагалось.
Союзники не слишком торопились, полагая, что с военной точки
зрения Италия уже не представляет никакой опасности, а потому нет
никаких оснований торопиться идти навстречу ее новому
правительству. Лондон и Вашингтон продолжали настаивать на полной
капитуляции, стимулируя ведущиеся в Лиссабоне переговоры
усиливающимися день ото дня воздушными бомбардировками
итальянских городов. От правительства Бадольо потребовали не
просто выхода Италии из войны, но и передачи союзникам всего
итальянского флота и авиации, а также предоставления территории
страны для развертывания новых операций против Германии. Таким
образом, расчеты Рима на то, что союзники смягчат свои суровые
условия в расчете на помощь итальянских вооруженных сил в войне с
немцами, полностью провалились – итальянцев в любом случае
ожидала и капитуляция, и война с немцами.
Обещания военной поддержки со стороны союзников тоже были не
очень обнадеживающими. Король и Бадольо надеялись, что к моменту
подписания капитуляции английские и американские дивизии уже
будут находиться на материковой части страны, чтобы поддержать
итальянские войска в противостоянии немцам. Но у союзников были
иные планы, и понапрасну рисковать ни США, ни Великобритания не
собирались. Генералам, которые представляли правительство Бадольо,
были даны не слишком конкретизированные гарантии того, что как
только итальянцы примут условия союзников, последние высадятся в
Италии крупными силами, включая одну американскую воздушно-
десантную дивизию для защиты Рима. В конце августа, когда
переговоры уже проходили на захваченной союзниками Сицилии,
итальянцам пообещали, что подписание капитуляции будет
сохраняться в тайне до тех пор, пока англо-американский десант не
станет реальностью.
Короля и Бадольо немало пугала как жесткость, проявленная на
переговорах союзниками (особенно американцами), так и реакция
Гитлера на фактический переход Италии в стан врагов Германии,
однако пространство для маневра стремительно сужалось. Сицилия
была потеряна, Италия подвергалась ежедневным бомбардировкам,
обещавшим становиться все сильнее, а немецкие войска продолжали
накапливаться на севере страны. Необходимо было принимать
решение, и после мучительных колебаний Виктор Эммануил
подчинился позиции правительства и военных, настаивавших на
скорейшем принятии всех требований союзников.
3 сентября 1943 года в небольшом сицилийском городке Кассибиле
представлявший Италию генерал поставил свою подпись под актом о
капитуляции, среди условий которого было требование передать в руки
союзников дуче. Однако к этому времени история пленения
Муссолини уже подходила к своему завершению.
…
Санитарная машина привезла Муссолини в казарму карабинеров,
где он смог в одиночестве поужинать в офицерской столовой. Затем, на
том же автомобиле, свергнутый диктатор был доставлен в другую
казарму, также принадлежавшую карабинерам. Охранники вели себя
корректно, но не оставляли сомнений в подлинном смысле
происходящего – Муссолини был пленником.
Ночью его разбудили, чтобы вручить послание от нового премьер-
министра, в котором Бадольо с примерным цинизмом сообщал, что
располагает точными сведениями о готовящемся против Муссолини
заговоре, и предлагал дуче избрать себе временное местопребывание,
обещая защиту от грозящих ему опасностей. После недолгих
колебаний Муссолини выбрал свою любимую резиденцию на
Адриатике – замок Рокка делле Каминате. Фактически, это была его
единственная недвижимость, а кроме того, географическое
расположение замка позволяло надеяться, что он не будет захвачен
десантниками союзников в самые ближайшие дни. Диктуя ответ,
Муссолини сказал:
«Я хочу заверить маршала Бадольо, что в память о той работе,
которую мы проделали вместе в прошлом, я не только не буду чинить
никаких препятствий, а, наоборот, буду оказывать всяческое
содействие любым возможным образом.
Я рад, что принято решение продолжать войну вместе с нашими
союзниками, как того требуют честь и интересы нашей страны в
настоящее время, и хочу выразить искреннюю надежду на то, что
увенчается успехом та серьезная задача, которая возложена на
маршала Бадольо Его Величеством королем, чьим преданным слугой я
являлся в течение двадцати одного года и останусь в дальнейшем. Да
здравствует Италия!»
Какое-то время Муссолини казалось, что его просьба будет
удовлетворена, – весь следующий день в казарме имени Виктора
Эммануила II шла лихорадочная подготовка к переезду. Но когда
автомобильный кортеж наконец-то двинулся в путь, оказалось, что
дуче везут вовсе не в Рокка делле Каминате, а куда-то на юг. Не
слишком доверяя подчиненным и опасаясь наводнивших Италию
немцев, Бадольо решил спрятать своего пленника на одном из
итальянских островов Средиземного моря.
Сначала дуче привезли в старинный неаполитанский город Гаэта,
мрачный замок которого видел множество осад и самых разных
гостей. Муссолини, хорошо знавший итальянскую историю, не без
удовольствия отметил, что когда-то в Гаэте содержался революционер
Мадзини – один из кумиров его юности. Другие ассоциации были
намного менее приятными – по злой иронии судьбы, машины привезли
дуче к порту имени Констанцо Чиано, приходившегося отцом его зятю,
сыгравшему столь неблаговидную на последнем заседании Большого
совета.
Корвет итальянских ВМС «Персефона» должен был доставить
бывшего диктатора на небольшой островок Понца в Тирренском море
(первоначально речь шла о другом острове, но находившийся там
небольшой немецкий гарнизон вынудил изменить планы), к югу от
Рима. Руководивший перевозкой адмирал Франко Маугери позднее
описал свои впечатления от встречи с дуче:
«Передняя машина подъезжает ко мне и останавливается в
нескольких метрах от трапа, ведущего на борт. Подходит
подполковник карабинеров Пеладжи – мой старый знакомый. Из
следующей машины появляются главный инспектор Полити и
Муссолини. Я приветствую их, они приближаются ко мне, и я вижу,
как блестят в темноте огромные глаза Муссолини».
Уже после отплытия корвета адмирал зашел в каюту дуче, который
все это время безучастно и покорно исполнял «просьбы» своих
тюремщиков:
«Муссолини поднимает на меня свои большие глаза, когда я
говорю:
– Ваше превосходительство (как еще можно к нему обратиться?),
вам что-нибудь нужно – горячая еда или чашка кофе?
– Нет, спасибо, мне ничего не нужно. Только немного информации.
Это большой остров?
Я сообщил ему то, что помнил, и затем попросил, чтобы принесли
справочник.
– Да, маленький остров, – произнес он с улыбкой. Его мысли, да и
мои тоже, обратились к другому маленькому острову.
Я стою перед ним, в то время как рядом сидит и дремлет
полицейский. Муссолини выглядит отвратительно, он истощен».
Но позже Муссолини оттаивает – очевидно, подчеркнутая
вежливость адмирала делает дуче более разговорчивым. Перебрав
множество тем, от сравнения итальянского и английского флотов до
среднего роста японцев, Муссолини значительно преобразился:
«Постепенно, по мере продолжения разговора, его голос крепнет,
лицо теряет свой пепельный оттенок, и в глазах больше нет той
пристальности, которую я заметил вначале, – сейчас они почти
сверкают. Мы вновь говорим об Африке, о ее возможностях, слиянии
различных рас и об огромном прогрессе, достигнутом в области
технических и научных исследований».
Муссолини же описывает свое прибытие на Понца довольно сухо:
«Полито подошел ко мне и, показывая на зеленоватого цвета дом,
наполовину скрытый большими перевернутыми рыбачьими лодками,
сказал: «Это ваше временное пристанище». В это время неожиданно,
словно повинуясь какому-то необъяснимому порыву, мужчины и
женщины, вооруженные биноклями, появились в окнах и на балконах,
откуда они внимательно наблюдали за приближением лодки. В одно
мгновение весть о нашем прибытии облетела остров.
К вечеру несколько местных жителей пришли поприветствовать
меня. Рыбак из Террачины прислал мне подарок. В общем, ничего в
поведении местных жителей не говорило о «народном гневе», но, тем
не менее, с прибытием большего числа полицейских режим был
ужесточен, и мне запретили всякие контакты с внешним миром.
На Понца я осознал всю низость заговора против меня, и теперь я
был убежден, что все это приведет к капитуляции и выдаче меня
врагу».
Дуче пишет о радушии местных жителей, но, если верить
адмиралу Маугери, в момент прибытия на остров арестованный
диктатор вновь был во власти дурного настроения:
«Я нахожу его в состоянии возбуждения, хотя он предпринимает
заметные усилия, чтобы подавить это возбуждение или скрыть его. Он
поднимается на ноги и говорит мне:
– Адмирал, к чему вся эта бессмыслица? С прошлого воскресенья я
полностью отрезан от внешнего мира, у меня нет никаких известий о
моей семье, у меня нет ни лиры. У меня есть только та одежда, которая
на мне. У меня здесь с собой письмо от Бадольо, в котором он говорит
о серьезном заговоре против меня. – Он зачитывает мне письмо
Бадольо, написанное от третьего лица: – «Глава правительства
информирует Вас…» – и т. д. и т. п.
У Муссолини есть сомнения относительно заговора.
– У меня есть гарантии, полученные от лица, уполномоченного
дать такие гарантии. Они спросили меня, куда бы я хотел отправиться,
они пообещали мне, что я смогу поехать в Рокка делле Каминате.
Вчера полковник, командующий отрядом карабинеров, исключительно
приятный человек, сказал мне, что для этого были сделаны все
приготовления. Я спросил, могу ли я отправиться туда самолетом,
чтобы меня никто не видел; они ответили отказом. Когда я вчера сел в
машину, я был уверен, что мы направляемся в Рокка делле Каминате…
Теперь вы возите меня по всем этим островам, везете на Понцу, где
находится Дзанибони, который покушался на меня и которого я
простил. Почему вы делаете все это со мной? В 1922 году я вел себя
по-другому. Я отпустил Факту на свободу и фактически сделал его
сенатором. Я отпустил Бономи, я остался в дружеских отношениях с
Орландо, которого я уважаю и которым восхищаюсь. Это не по-
рыцарски, это неблагородно, это неразумно, это бессмысленно. Ведь я
двадцать один год трудился на благо Италии, двадцать один год. У
меня есть семья, я отдал своего сына родине. И кроме того, Бадольо
работал вместе со мной в течение семнадцати лет».
Продолжая упрекать Маугери, дуче напомнил о том, что у него еще
остались друзья:
«Именно я создал флот. И неблагородно так со мной обходиться,
это нехорошо, это не понравится Гитлеру, у которого чувство дружбы
очень сильно развито. Это нанесет большой вред. Кого они боятся? Я
политический труп. Я не хочу высаживаться на берег днем. Я не хочу,
чтобы люди видели меня».
Был ли он искренен в этот момент, называя себя «политическим
трупом»? Возможно, что так оно и было. Уставший вести неудачную
войну, Муссолини вполне мог испытать после ареста нечто вроде
облегчения. Теперь эту ношу, вместе с ответственностью за
поражение, взвалили на себя другие, а он, дуче, мог бы уйти в историю
как великий итальянский государственный деятель, павший жертвой
обстоятельств и предательства. Его ум, привыкший оперировать
историческими аналогиями, легко подыскивал примеры. Уже на пути к
Понца дуче сравнивал себя с первым Бонапартом, как известно,
дважды оказавшимся пленником островов – тоже из-за проигранной
войны и измены в собственном окружении. Муссолини, несомненно,
льстила мысль завершить свою карьеру так же, как и его кумир
Наполеон, хотя вряд ли он не знал о том, как быстро наскучила
императору спокойная жизнь на острове Эльба и к чему это привело.
Между тем вспышка гнева сменилась привычными для дуче
пространными рассуждениями об Италии и текущей войне. Адмирал
Маугери приводит слова Муссолини, много рассказывавшего о
стратегических ошибках Гитлера, но говорил ли дуче все это на самом
деле – неизвестно. Маугери, засевший за описание своей миссии в
1944 году, был сторонником итальянской монархии и антифашистом, а
потому вполне мог «интерпретировать» слова свергнутого диктатора в
нужном ключе.
Муссолини встретил на острове свое шестидесятилетие –
единственной новостью из внешнего мира стала приветственная
телеграмма рейхсмаршала Геринга, поздравившего дуче с юбилеем.
Немногим позже ему вручили еще несколько писем – от жены и
старшей дочери, но никакой иной информации о происходящих в мире
событиях он не имел. Постепенно настроение дуче портилось все
больше – он выглядел подавленным и безучастным. Впоследствии он
напишет, что коротал дни за чтением «Жизни Иисуса» Джузеппе
Риччиотти и, вспомнив молодость, занялся переводом «Варварских
од» Джозуэ Кардуччи на немецкий язык. Одиночество дуче разделяли
только сменявшие друг друга карабинеры и несколько местных
рыбаков, ненадолго допущенных к пленнику.
Но хотя Муссолини и переносил положение пленника намного
лучше Наполеона, изводившего на Святой Елене свое окружение и
английскую охрану постоянными придирками и вспышками
раздражительности, он явно держался из последних сил. Внутреннее
напряжение спровоцировало новое обострение язвенной болезни, и
охране пришлось прибегнуть к помощи врача с материка. К началу
августа в Риме решили, что местонахождение Муссолини уже
известно слишком многим, и дуче отправили на более удаленный от
Италии остров Ла-Маддалена, расположенный у побережья Сардинии.
Там он провел весь август, но, несмотря на то что на этот раз
власти сумели разместить своего пленника с большим комфортом,
нежели прежде, его настроение ничуть не улучшилось. Заточение
оставалось заточением, а будущее Муссолини представлялось ему
самому совершенно неопределенным:
«Я оставался на Ла-Маддалене довольно долго, и одиночество
переносилось тяжело. На острове находились только военные. Все
гражданское население было эвакуировано после майского налета,
который нанес самой базе тяжелейший ущерб, а два морских судна
среднего тоннажа были потоплены. Это был странный налет, когда
нападавшим были известны точные цели. Все еще виднелись остовы
затонувших кораблей.
С балкона дома открывался вид на гавань, на ровные пики
Галлурских гор, которые немного напоминали Доломитовые Альпы.
Мне разрешили писать. Я делал ежедневные записи философского,
литературного и политического характера, но мне не удалось
сохранить этот дневник».
Вспоминал ли дуче в эти дни о тех, кто, обвиненный в
антифашистской и антигосударственной деятельности, годами томился
на таких же островах? Вряд ли. Муссолини всегда легко прощал себе
любые ошибки. Зато дуче вновь ощутил тягу к политике и, получив
возможность узнавать официальные новости по радио, жадно
вслушивался в военные сводки. Он вновь стал разговорчивым и охотно
выслушивал охранников, передававших ему имевшуюся у них
информацию. Сопровождавший его на Ла-Маддалену адмирал
Маугери отметил возросшую активность своего пленника – дуче явно
перестал считать себя «политическим трупом».
Тем временем, поскольку переговоры с союзниками уже подходили
к концу, а поиски дуче немцами становились все явственней, в Риме
решили перевести Муссолини в другое место – на этот раз поближе к
столице. Выбор пал на гостиницу «Кампо Императоре», построенную
на одном из плато в горном массиве Гран-Сассо, к северо-востоку от
Рима. 28 августа Муссолини на самолете покинул Ла-Маддалену,
чтобы затем на санитарной машине в сопровождении карабинеров
отправиться к фуникулеру, ведущему к гостинице. В своих
воспоминаниях дуче не без удовольствия напоминает, что и
прекрасные горные дороги, и фуникулер, и гостиница были построены
в годы его правления. В то же время он с явным презрением описывает
увиденные в пути сцены:
«Эскадрилья вражеских бомбардировщиков летела так высоко, что
их едва было видно. Но то, что происходило во время воздушной
тревоги, производило полное впечатление, что армия была на грани
распада. Группы солдат в рубашках бежали с криками во всех
направлениях, и толпа следовала их примеру. Жалкое зрелище! Когда
дали отбой тревоги, машина вновь тронулась, но вблизи Л›Акуилы
нам пришлось остановиться из-за небольшой неполадки с мотором».
Спустя несколько дней, проведенных в небольшой гостинице «Ла
Виллетта», Муссолини и его спутники проделали километровый путь
на фуникулере, чтобы подняться к «Кампо Императоре». Узнав, что
гостиница расположена на высоте более чем 2000 метров, дуче не без
гордости заметил, что это будет одна из самых высоких тюрем в мире.
Но после того, как путешествие закончилось, для Муссолини опять
началась череда похожих друг на друга дней жизни важного, но все же
пленника. Флавия Иурато, занимавшая тогда в гостинице должность
управляющей, вспоминала:
«…Его поселили в номер на втором этаже, апартаменты состояли
из холла, гостиной, спальни и ванной комнаты. Номер был роскошно
обставлен, а гостиная превращена в кабинет… Муссолини считал, что
если он содержится в качестве пленника, то такой комфорт излишен.
Он собственными руками скатал ковры, лежавшие на полу в
кабинете».
Иурато писала, что свергнутый диктатор держался мужественно и
не падал духом – легко общался с окружающими, а по вечерам охотно
играл в карты в компании нескольких офицеров и сержантов. Все
выглядело так, будто и Муссолини, и его охранники настроены на
длительное и безмятежное пребывание в Гран-Сассо. Но шло время, и
мысли дуче мрачнели:
«Все это начинало казаться подозрительным. Это напоминало
хорошее обращение с человеком, приговоренным к смертной казни».
Его опасения подтвердились, когда после первых известий о
десантных операциях союзников в Южной Италии он узнал о
капитуляции Италии и о том, что союзники потребовали выдать им
арестованного диктатора. Муссолини чрезвычайно разволновался и
написал письмо командовавшему карабинерами лейтенанту Альберто
Файоле, в котором обещал, что не дастся англичанам живым, и просил
дать ему револьвер. Встревоженный Файола бросился в номер
Муссолини, застав дуче с бритвой в руках. Лейтенант с трудом
успокоил своего пленника обещанием ни в коем случае не отдавать его
в руки врага:
«Убрав из моей комнаты все металлические или другие острые
объекты (в частности, мои лезвия), лейтенант Файола повторил мне:
«Я попал в плен в Тобруке, где меня тяжело ранили. Я был свидетелем
жестокости англичан по отношению к итальянцам, и я никогда не
передам итальянца в руки англичан». И он разрыдался».
Но что в действительности собирался делать командир
назначенной Бадольо охраны? Иурато пишет, что лейтенант рассказал
о приказе маршала Бадольо не оставлять дуче живым в случае
попытки его освобождения немцами. Бравый карабинер похвалялся,
что сумеет отбить любую атаку, и казался настроенным очень
решительно. Однако, когда в тот же день парашютисты люфтваффе и
эсэсовцы начали штурм «Кампо Императоре», решимость Файолы
сражаться тут же испарилась. Немцы высадились на плато в два часа
дня 12 сентября 1943 года, и к этому времени история розысков
местонахождения Муссолини уже тянулась более месяца.
Еще на следующий день после смещения и ареста дуче Гитлер
начал принимать меры к вызволению своего друга и союзника. Не
слишком полагаясь на войска вермахта в Италии, фюрер втайне от
своих генералов и дипломатов организовал поисковую группу, передав
под командование австрийского эсэсовца Отто Скорцени
профессиональных диверсантов, которые должны были найти и
освободить Муссолини. Обнаружить ниточки, ведущие к месту
содержания итальянского диктатора, было не так уж и сложно, но
частые перемещения дуче и его охранников сделали свое дело, затянув
поиски до начала сентября. Наконец, когда из Франции прибыли
планеры, а к людям Скорцени присоединились солдаты немецкой
воздушно-десантной дивизии, расположившейся в окрестностях Рима,
операцию «Дуб» можно было начинать.
Сперва парашютисты отрезали высокогорный отель от связи с
внешним миром, разгромив итальянский гарнизон и захватив
отправную станцию канатной дороги, затем десять планеров с сотней
десантников и эсэсовцев приземлились прямо у входа в гостиницу. В
последний момент оказалось, что снимки с воздуха не передали всех
особенностей тамошней местности, и сажать планеры пришлось
прямо под носом у итальянцев.
Иурати прекрасно описывает атмосферу, воцарившуюся среди
охранников дуче:
«Все были в смятении. Никто и не думал отдавать приказы.
Полицейские покинули пулеметный пост без малейшей попытки
открыть стрельбу и укрылись в отеле. Винтовки и ручные гранаты,
розданные два дня назад, так и не были использованы… Файола также
бросился в отель и побежал на второй этаж, крича как безумный:
«Немцы, Ваше превосходительство!»
Муссолини увидел немцев одним из первых. Он стоял у окна, когда
десантники и эсэсовцы начали выбираться из своих планеров. С ними
был полицейский генерал Солети, белый от ужаса после пережитого –
накануне высадки люди Скорцени захватили его в качестве
возможного парламентера. Итальянский генерал должен был помешать
карабинерам сразу открыть огонь, дав немцам время развернуть
боевые порядки. Но Скорцени напрасно готовился к худшему – никто в
«Кампо Императоре» и не думал оказывать сопротивления. Немцы
быстро разоружили итальянских солдат и полицейских, а те,
сообразив, что их не собираются убивать, радостно заголосили. Только
Скорцени, давая выход своей энергии, ударил ногой итальянского
радиста и зачем-то уничтожил его рацию.
Пока вокруг и внутри гостиницы происходил весь этот фарс,
Муссолини из окна номера призывал охранников не стрелять, после
чего радостно поприветствовал своих освободителей, сказав им, что «с
самого начала был уверен, что фюрер сумеет на деле доказать мне свое
дружеское расположение». Надвинув на глаза черную шляпу,
делавшую его похожим на американских гангстеров, он бодро зашагал
к выходу. Иурати описывает изменения, произошедшие с ним за
считанные минуты с момента высадки немцев. К дуче «вернулись
манеры диктатора: он двигался с большей уверенностью, говорил с
пафосом, челюсть его была выдвинута вперед».
К этому моменту немцы и разоруженные итальянцы уже вместе
пили вино, празднуя так счастливо для всех закончившуюся операцию.
Увидев Муссолини, вернувшего себе достоинство настоящего
государственного мужа, солдаты становились по стойке «смирно»
и радостно скандировали – «Дуче! Дуче!».
Презрительно разрешив испуганному Файоле остаться в «Кампо
Императоре», Муссолини вместе со Скорцени сел в легкомоторный
немецкий самолет «Шторьх». Пленка кинохроники (немцы прихватили
с собой кинооператора, что прекрасно передает их отношение к
противнику) показывает нам дуче в переломный момент его жизни. Он
явно взволнован предстоящим полетом, но держится спокойно, найдя в
себе силы сохранять на лице маску хладнокровия. А риск
действительно был велик – самолет вполне мог свалиться в пропасть,
не сумей пилот взлететь с импровизированной взлетной полосы. Но
судьба хранила Муссолини для последней и самой печальной главы
его жизни.
Между тем, несмотря на всю свою внешнюю эффектность, акция
по освобождению дуче была лишь незначительным эпизодом в
грандиозной операции, предпринятой немецкими войсками в сентябре
1943 года.
…
Вопреки всем усилиям, сепаратные переговоры Рима с англо-
американцами недолго оставались секретом для Гитлера. А после того,
как немцы перехватили телеграмму, в которой правительство Бадольо
соглашалось принять все условия союзников, стало понятно, что
итальянцы сдадутся в самое ближайшее время.
Однако после подписания акта о капитуляции в Кассибили прошла
еще целая неделя, прежде чем мир узнал о столь кардинальных
изменениях политической обстановки на юге Европы. За это время
британские войска вторглись в Калабрию, переправившись через
Мессинский пролив, а чуть позже и американцы высадились
неподалеку от южноитальянского города Салерно. К несчастью для
Виктора Эммануила и его генералов, ожидавшаяся высадка союзников
в районе Риме так и не состоялась, но худшее было еще впереди.
8 сентября английские радиостанции объявили об итальянской
капитуляции, дав немцам прекрасный предлог для того, чтобы начать
уже давно спланированную операцию «Ось».
Для руководства ею фюрер не без злорадства выбрал
фельдмаршала Роммеля и его штаб, скучавших без дела после
завершения Африканской кампании. Войскам Роммеля предстояло
быстро оккупировать север, а Рим и юг Италии оказались в зоне
ответственности другого немецкого командира – фельдмаршала
люфтваффе Кессельринга, к этому времени одного из немногих
немцев, продолжавших верить в итальянскую лояльность. Его
оптимизм значительно поубавился бы, узнай фельдмаршал, что
итальянские военные не только вели сепаратные переговоры с англо-
американцами, но и добросовестно передали союзникам всю
имевшуюся у них информацию о расположении немецких войск,
включая точные координаты резиденции самого Кессельринга. Его
спасло лишь то, что он перевел свой штаб в другое место прямо
накануне налета вражеских бомбардировщиков, напрасно сровнявших
с землей изящное итальянское поместье.
Сентябрь 1943 года открыл по-настоящему трагическую страницу
в истории итальянского участия во Второй мировой войне. Немцы
начали разоружать итальянские войска 8 сентября, а уже на
следующий день Рим спешно покинули королевский двор,
правительство и военное руководство страны. Дрожавший от ужаса
Бадольо, сменивший свой роскошный маршальский мундир на
скромное штатское платье, возглавил целую автоколонну с генералами
и придворными, искавшими убежища в стремительном бегстве на юг.
Пребывавших в панике беглецов выручил итальянский флот, приняв
их на борт корвета.
Никто в Риме и не подумал озаботиться проблемой связи с
войсками или гражданскими учреждениями. Приказы Бадольо и
Амброзио носили расплывчатый и неопределенный характер,
позволявший итальянским командирам с легким сердцем сдавать
оружие при первом же появлении немецких солдат. Только после
решительного нажима союзников Бадольо обратился к нации и
вооруженным силам по радио, но его выступление было таким же
невнятным, как и инструкции войскам:
«Итальянское правительство считает невозможным продолжать
неравную борьбу с превосходящими силами врага и, чтобы уберечь
народ от дальнейших бед, обратилось к генералу Эйзенхауэру,
Верховному главнокомандующему англо-американскими войсками, с
просьбой о заключении перемирия. Эта просьба была удовлетворена.
Вследствие этого все боевые действия итальянской армии против
англо-американских войск повсеместно прекращены. Итальянская
армия, однако, будет отражать все атаки, исходящие из других
источников».
В конечном счете все это, вместе с решительным нежеланием
итальянцев воевать, привело к тому, что шестьдесят имевшихся еще у
Италии дивизий не оказали немцам почти никакого сопротивления.
Роммель, в который раз наблюдавший массовую капитуляцию
итальянских солдат, мог поздравить себя с тем, что на этот раз они
сдаются ему.
Даже Кессельрингу, чьи дивизии в этот момент были связаны
боями с высадившимся в Южной Италии противником, удалось без
труда выполнить поставленные перед ним задачи по разоружению
итальянских войск. К вечеру 10 сентября его войска заняли Рим –
более чем 50-тысячная группировка итальянцев, имевших над
немцами двойное превосходство в численности, смогла продержаться
лишь сутки, после чего капитулировала. Войдя в столицу бывших
союзников, немцы освободили арестованных деятелей режима.
Прикрепленный к штабу Кессельринга переводчик Долломан описал
свои впечатления от увиденных им вновь фашистов, прежде столь
гордых занимаемым положением в государстве и партии:
«…Я встретил еле волочащие ноги чучела, которых я так часто
видел в сверкающих формах, увешанных медалями. Лица спасенных
были небриты, рубашки засалены, а брюки – порваны… Только
Гальбиати, который выглядел так, словно по-прежнему ждет приказа
дуче, высоко держал голову.
Они бросились обнимать и целовать меня, к огромному изумлению
десантников, которые, очевидно, решили, что мы посходили с ума, и
чуть было не выронили из рук свои автоматы. Для меня это была чисто
итальянская форма мученичества, весьма неаппетитная, но, если бы я
попытался уклониться от этих объятий, мои друзья смертельно
обиделись бы на меня. Я уж и не помню, сколько человек обняли и
поцеловали меня, поскольку, кроме трех самых главных фигур, среди
спасенных было много других знакомых мне генералов и фашистских
чиновников.
Буффарини шепотом сообщил мне, что он единственный среди них
сохранил присутствие духа, и показал мне на маршала. Кавальеро и
вправду производил впечатление совершенно сбитого с толку
человека, можно даже сказать – тронувшегося умом. Ибо только
нервным расстройством можно объяснить тот факт, что он завершил
последовавший за нашей встречей обед проверенным жизнью
способом, а именно – предложив выпить за здоровье бежавшего
короля и дуче. Мне удалось погасить шквал возмущенных возгласов
лишь заявлением о том, что Бенито Муссолини только что
приземлился на римском аэродроме, следуя в Вену. Для людей, до
которых с момента их заключения в тюрьму не доходило никаких
новостей, мои слова прозвучали как победные звуки фанфар. Все
завопили от радости. Бывший министр колоний, который ради
хвастовства повесил на стену своего дома голову льва, едва
сдерживался, чтобы не зарыдать, а Гальбиати уже воображал себя во
главе новой дивизии».
Вскоре все было кончено – немцы разоружили итальянцев во
Франции и на Балканах с той же легкостью, что и в Италии. Им
досталось все армейское вооружение, все запасы амуниции и
большинство самолетов. Около миллиона итальянских солдат покорно
сложили свое оружие к ногам победителей – в немецком плену
очутилось более восьмидесяти генералов. И только лишь судам
итальянского флота в большинстве своем удалось бежать к союзникам,
потеряв при переходе на Мальту один линкор, потопленный с воздуха
немецкой радиоуправляемой бомбой. При проведении операции «Ось»
присущая нацистскому режиму жестокость обернулась против Италии
– несколько тысяч итальянских солдат, чьи командиры отказались
разоружиться или признать правительство Бадольо незаконным, были
расстреляны.
К середине сентября положение Италии вполне определилось – она
превратилась в поле боя между немецкими и союзническими
войсками. Надежды нации на то, что падение дуче избавит их от тягот
войны, были разрушены самым жестоким образом, когда англо-
американцы и немцы принялись, по выражению Кессельринга,
«воевать в музее».
В то время как фашистские лидеры радовались немецкой
интервенции, а союзные войска медленно продвигались по Южной
Италии, Муссолини пересел под Римом в более надежный «хейнкель»
и вылетел в Вену, где и провел первую ночь после своего
освобождения. Его ожидала встреча с семьей, соратниками и
Гитлером, полным решимости восстановить фашистское государство
во главе с дуче.
Глава тринадцатая
Сумерки (1943–1945)
Создание Социальной республики. Веронский процесс и начало
гражданской войны. Боевые действия на территории Италии и
«воздушный террор». Муссолини – философ или марионетка Гитлера?
Тайные переговоры с союзниками и капитуляция германских войск в
Италии. «Оборона» Милана и бегство в Альпы. Плен и смерть.
Из Вены Муссолини вылетел в Баварию, где в Мюнхене его уже
ждали жена и дети, которых он не видел с 25 июля. Но если встреча с
Ракеле, Романо и Анной Марией (Витторио в это время находился в
ставке фюрера) стала для него радостным событием, то разговор со
старшей дочерью оказался крайне тягостным для них обоих. Неловкие
попытки Эдды оправдать поведение своего мужа были встречены
гробовым молчанием. Муссолини ничего не забыл – ни попыток зятя
переложить ответственность за внешнюю политику на плечи дуче, ни
его интриг, ни выступления на Большом совете.
Для него Чиано был отныне не просто предателем, но человеком,
который изменил семье. Муссолини отдал ему руку своей старшей
дочери, из шанхайского консула возвысил до министра иностранных
дел, сделал своим доверенным помощником. Вместе с ним дуче
определял внешнюю политику Италии, и за все это Чиано отплатил
клеветой и ударом в спину. Еще более сильные чувства к мужу Эдды
испытывала Ракеле, буквально готовая убить ставшего ненавистным ей
зятя. Она считала, что именно он ответственен за катастрофу,
разразившуюся в июле.
Нежелание Муссолини разговаривать с Чиано в Мюнхене не
сулило бывшему министру иностранных дел ничего хорошего, но в те
дни он еще не осознавал до конца, какую ошибку совершил, сбежав
при помощи немецкой разведки из-под домашнего ареста в дни,
предшествующие падению правительства Бадольо.
Тогда это казалось наилучшим выходом из ситуации, в которой он
оказался после падения фашистского режима. Чиано был неприятно
удивлен, когда обнаружил, что новые власти склонны воспринимать
его скорее как зятя павшего диктатора, нежели как человека,
способствовавшего этому падению. Для Чиано, так много сделавшего
для того, чтобы дистанцироваться от предвоенной внешней политики
Италии, это стало весьма болезненным ударом. Не собираются ли
сделать его козлом отпущения за действия, приведшие Италию к
заключению «Стального пакта»?
Но и в Германии бывшего министра иностранных дел не ждало
ничего хорошего. Столкнувшись с недоверием и ненавистью, которую
к «ренегату» питали бежавшие из Италии деятели фашистского
режима, Чиано быстро понял, что никаких перспектив в новом
правительстве Муссолини для него не предвидится. Его это не
слишком огорчило. Он и так не стремился оставаться до последнего на
тонущем корабле фашизма. Графу казалось, что бегство в Германию
открывает путь к эмиграции в какую-нибудь нейтральную страну,
например Швейцарию или Испанию, где он смог бы опубликовать
свой дневник или даже мемуары, чтобы мир узнал правду о том, как
прозорливый Чиано многократно предупреждал Муссолини об
опасности курса на союз с Германией.
Между тем, проведя в Баварии несколько дней и пообещав Ракеле
«спасти итальянский народ», Муссолини отправился в восточно-
прусскую ставку фюрера. Гитлер принял своего гостя со всегдашним
радушием. Как и в былые годы, он встретил дуче у трапа самолета и
долго тряс ему руку, выражая радость по поводу чудесного избавления
Муссолини. Несмотря на теплую встречу, Муссолини явно чувствовал
себя не в своей тарелке. Единственным находившимся рядом с ним
итальянцем был сын – Витторио, а по той откровенной
снисходительности, которую демонстрировал рейхсмаршал Геринг,
дуче понял, что времена прежних равноправных отношений с немцами
остались позади.
Прилетевший вместе с Муссолини эсэсовец Скорцени был зримым
воплощением этих перемен. Дуче обрел свободу только благодаря
немцам, а это означало, что отныне дуче придется склонить голову
перед «волей фюрера». Энтузиазм, охвативший диктатора в первые
дни после прилета в Вену, заметно угас. Перед собравшимися в
«Волчьем логове» лидерами Третьего рейха предстал уже совсем
другой человек – упавший духом и опустошенный.
Охватившая дуче апатия объяснялась достаточно просто – события
последних лет стали для Муссолини настоящим кошмаром: по злой
иронии судьбы, с ним и его режимом происходило именно то, чего он
опасался больше всего на свете. Дуче так мечтал о победе в большой
войне, ему хотелось, чтобы Италию уважали и боялись во всем мире,
но под его руководством итальянские армия и флот потерпели череду
тяжелых поражений, закончившихся капитуляцией. Муссолини всегда
боялся стать объектом насмешек – и стал излюбленной мишенью для
карикатур союзников. Наконец, всегда ревниво отстаивавший и
положение Италии в мире, и свой статус «первого диктатора» Европы,
сейчас он должен был стать правителем милостью нацистского
фюрера, чьи армии сражались с войсками союзников на итальянской
земле. Мог ли Муссолини, так гордившийся своими вооруженными
силами, своим политическим талантом, прежде хотя бы на мгновение
представить, что такой день наступит?
Казалось, что подтвердились опасения многих
высокопоставленных нацистов – дуче явно потерял хватку, такой
человек неспособен восстановить фашистский режим. Геринг
утверждал, что Муссолини такой же предатель, как и итальянский
король, а Гиммлер поддерживал радикальную оппозицию в
фашистской партии. Но Гитлер думал иначе. Для него Муссолини был
не просто лидером дружественного государства, но и во многом
олицетворял фашизм как таковой. После некоторых колебаний фюрер
решительно отказался поддержать своих соратников, убеждавших его,
что Италии следует подыскать другого вождя. Он не хотел терять дуче.
Тем не менее разговор с Муссолини, подробности которого Гитлер
позднее пересказал Геббельсу, вышел очень тяжелым. Едва
закончилась торжественная часть встречи двух лидеров, как фюрер
начал задавать своему гостю неприятные вопросы о причинах столь
жалкого падения фашистского режима, о бездействии дуче в
отношении заговорщиков и дальнейших его планах. «Усталость»
Муссолини для Гитлера была явным проявлением слабости характера.
Вместо того чтобы отплатить изменникам и с удвоенной энергией
взяться за восстановление режима, дуче заговорил об уходе от
активной политической деятельности. Именно после этого Гитлер
выдал Муссолини знаменитую характеристику, носившую в устах
фюрера уничижительный характер. Записавший ее в своем дневнике
Геббельс передает всю степень разочарования нацистского диктатора:
«…Фюрер думал, что дуче начнет с того, что отомстит предателям.
Однако он проявил очевидную слабость, не обнаружив таких
стремлений. Он не революционер, как фюрер или Сталин. Он привязан
к своим итальянцам настолько, что это лишает его широты
революционера и мятежника мирового масштаба».
Глухим голосом Гитлер рассказывал дуче о том, какие тяготы
переносят немецкие солдаты на Востоке, на какие жертвы идет весь
германский народ, ежедневно подвергающийся «воздушному террору»
со стороны союзников. Муссолини не мог не ощутить себя задетым –
контраст с поведением итальянцев был очевиден. Сравнивая реакцию
в Германии и Италии на свое освобождение, Муссолини писал в 1944
году:
«Сотни телеграмм, писем и стихотворений обрушились на меня со
всего Рейха. Но в Италии это событие не нашло подобного отклика. В
стране царили хаос и разрушения, мародерство и деградация. Там эта
новость была расценена как не очень приятный сюрприз и встречена с
раздражением и затаенной враждой. И сообщение начали опровергать;
поползли слухи, что все это было «уткой», что я уже скончался или
был передан англичанам…»
Помимо неприятных сравнений у Муссолини нашлись куда более
веские причины быть разочарованным итогами своего полета в
Восточную Пруссию.
Гитлер, продолжавший сохранять прежнюю лояльность в качестве
друга дуче, проявил себя в отношении Италии как безжалостный
политик. Восстановленному фашистскому режиму предстояло не
только распрощаться с мечтами о расширении границ за счет Франции,
но и передать Третьему рейху территории Австро-Венгерской
империи, полученные после окончания Первой мировой войны.
Фюрер недвусмысленно дал понять, что «дезертирство итальянцев» не
останется безнаказанным, а пока что Италия должна перейти на
военные рельсы. Как будет происходить возрождение итальянских
вооруженных сил – это дело будущего, но уже сегодня
промышленность и сельское хозяйство полуострова должны начать
работать на рейх.
Убеждая Муссолини возглавить Италию, Гитлер грозил, что в
противном случае армии фельдмаршала Роммеля будут проводить
жестокую стратегию выжженной земли, обращаясь со страной как с
оккупированной территорией. Дуче не пришлось уговаривать слишком
долго. Утомленный свалившимися на него несчастьями, он пошел на
все требования фюрера, согласившись возглавить новоиспеченную
Итальянскую социальную республику. Муссолини пообещал фюреру,
что республиканско-фашистский режим исправит старые ошибки,
накажет «предателей 25 июля» и создаст настоящие вооруженные
силы, готовые сражаться за идеалы фашизма. Проведя в Восточной
Пруссии два дня, дуче отправился обратно в Баварию, чтобы 18
сентября в радиообращении из Мюнхена известить нацию о своем
возвращении.
Для Муссолини это выступление стало особенно трудным не
только потому, что он оказался в непривычной для себя обстановке.
Обстоятельства заставляли его оправдываться – крайне непривычная
для него роль. Он подробно и несколько утомительно изложил
историю своего ареста, охарактеризовав июльские события как
предательство страны королевской кликой. Теперь, обещал своим
слушателям дуче, когда правительство Бадольо бежало из Рима, а
Италия стала фашистской республикой, падение монархии открывает
дорогу к продолжению революции 1922 года. Так итальянцы узнали о
создании Социальной республики и «Республиканской фашистской
партии» (Partito Fascista Repubblicano), бравшей на себя
ответственность за управление страной. Обращаясь к нации,
Муссолини говорил:
«Это не режим предал монархию, а монархия предала режим, и
поэтому она потеряла свой престиж в сознании и сердце народа, и
просто абсурдно предполагать, что это может хотя бы в малой степени
подорвать единство итальянского народа. Когда монархия больше не
выполняет надлежащие ей задачи, она теряет всякий смысл к
существованию. Что касается традиций, они скорее республиканские,
нежели монархические; больше, чем монархисты, за единство и
независимость Италии от всех более или менее иностранных
монархий боролось республиканское движение, чистым и великим
апостолом которого был Джузеппе Мадзини. Государство, которое мы
хотим создать, будет национальным и социальным в наиболее полном
смысле этого слова. Оно будет фашистским в полном смысле наших
исконных идей».
Позже он добавит, что «фашизм – благородный и романтический,
каким он был в октябре 1922 года, – должен был заплатить за свою
ошибку, заключавшуюся в том, что он не был достаточно
тоталитарным до самого верха пирамиды, и в том, что он решал свои
задачи, используя систему, которая в своем историческом применении,
как в далеком, так и в недавнем прошлом, оказалась сложным и
кратковременным компромиссом». Что же до него самого, то весной
1944 года дуче писал:
«Есть Муссолини, который олицетворяет Муссолини вчерашнего,
так же как вчерашний олицетворял сегодняшнего, и этот Муссолини,
хотя и не живет больше во дворце «Венеция», а переехал на Вилла
делле Орсолине, снова встал к штурвалу со своей обычной
решимостью. И таким образом, вопреки мнению всех неверящих, я
могу заявить: пока я работаю, я живу».
Однако, несмотря на блестящую риторику, положение новой
республики было весьма тяжелым. Западные союзники
контролировали Сицилию и большую часть Южной Италии, а
фашистскому государству еще только предстояло создать собственные
вооруженные силы. «Триумфальное возвращение» Муссолини не
могло скрыть истинного положения вещей – будущее Итальянской
Социальной республики целиком зависело от исхода боевых действий
на фронтах мировой войны. Между тем осенью 1943 года военное
положение Германии и Японии не оставляло никаких надежд даже для
самых записных оптимистов.
Получив возможность изучить детали краха собственного режима,
наступившего после 25 июля, дуче с горечью убедился в том, что
почти никто не предпринял попытки противостоять «перевороту
Бадольо». Июльские события оказались настолько сокрушительными
для фашистской партии и связанных с нею государственных структур,
что теперь перед Муссолини фактически представала задача создавать
все заново.
И первым шагом на пути к этой цели стало формирование нового
правительства. Кандидатуры для него должны были быть согласованы
с немцами – они твердо намеревались избежать повторения любых
сепаратных действий со стороны итальянцев. Вскоре выяснилось, что
Берлин собирается тщательно контролировать каждое крупное
кадровое назначение в республиканско-фашистской Италии. Нацистам
не составило особого труда подыскать достаточное количество
честолюбцев и идеалистов, всеми силами стремящихся войти в
руководство страны, однако выдающимся этот кабинет министров
назвать было никак нельзя.
Вооруженные силы Социальной республики возглавил
представительный маршал Грациани, хотя Муссолини предпочел бы
назначить на эту должность бывшего начальника генерального штаба
Кавальеро. Однако после взятия Рима обнаружилось, что Кавальеро
еще с 1942 года разрабатывал планы по смещению дуче. По крайней
мере, так утверждал сам маршал в своем послании для Бадольо,
отправленном вскоре после падения фашистского режима. Несмотря
на это, не любивший соперника Бадольо держал Кавальеро под
арестом, а уезжая из столицы, оставил компрометирующий маршала
документ прямо на рабочем столе своего кабинета. Находясь в
подавленном состоянии из-за обрушившихся на него несчастий и
опасаясь разоблачения, Кавальеро застрелился в штабе фельдмаршала
Кессельринга через несколько дней после своего освобождения
немцами.
А вот Грациани, некогда с позором отправленный Муссолини в
отставку, не стремился участвовать в политических интригах и уже
давно был в крайне плохих отношениях с Бадольо. Оказавшись
единственным маршалом, никоим образом не причастным к падению
фашистского режима, честолюбивый военный согласился принять на
себя обязанности военного министра. Его кандидатуру одинаково
одобряли и в Берлине, и в ставке Кессельринга – многим немцам он
напоминал знаменитого фельдмаршала фон Блюхера, прусского героя
наполеоновских войн.
Старый солдат ознаменовал вступление в должность грандиозной
победой над крысами в собственном винном погребке, отнеся
издаваемые ими звуки на счет пробравшихся к нему в дом английских
диверсантов или итальянских антифашистов. Прибывший на помощь
отряд немецких солдат легко расправился с грызунами. Тем не менее,
несмотря на не слишком впечатляющее начало своей деятельности,
Грациани стал единственной респектабельной фигурой в новом
правительстве – он был человеком, которого знали не только в Италии,
но и в Европе.
Остальные посты в правительстве были распределены среди
фашистов, известных своими симпатиями к Германии, или
«технократов», не заподозренных в связях с «заговорщиками 25 июля».
В большинстве своем это были малоизвестные даже в Италии люди.
Помимо Грациани «сильными фигурами» в кабинете считались Ренато
Риччи и Гвидо Буффарини-Гвиди. Риччи, занимавший в первой
половине 30-х годов пост руководителя фашистской молодежи,
возглавил теперь новую фашистскую милицию, высокопарно
переименованную в гвардию, а прожженный интриган Буффарини-
Гвиди, бывший в течение десяти лет одним из руководителей
министерства внутренних дел, занял кресло министра.
Руководство партией оказалось в руках Алессандро Паволини –
юриста из Флоренции и фанатичного фашиста. Поднявшийся от
руководителя флорентийской парторганизации в 1934 году до
министра культуры в 1939, Паволини был известен своим
идеологическим радикализмом и германофильством. За его
назначением на пост генерального секретаря Республиканской
фашистской партии стоял Гитлер, с приязнью относившийся к
выходцу из столь любимой фюрером Флоренции. Именно Паволини,
бежавший в Германию вскоре после падения режима, сформулировал
основные положения, на которых должно было зиждиться здание
Социальной республики. По мнению нацистов, именно такой человек
мог провести необходимое фашистской партии «обновление».
А вот не менее радикально настроенные фашисты Фариначчи и
Скорца, сыгравшие столь жалкую роль в летних событиях 1943 года,
оказались в Социальной республике не у дел. Скорца,
скомпрометировавшему себя обещанием не бороться с правительством
Бадольо, припомнили и позорное поведение руководства партии, не
сумевшей защитить своего дуче, и заседание Большого совета, на
котором генеральный секретарь попытался вести свою игру. С его
политической карьерой было покончено. Фариначчи же нацисты не
простили его отказ возглавить 25 июля верные режиму войска
фашистской милиции, а потому его интриги против Муссолини
оказались напрасными. Не получив назначения в новом правительстве
и партии, Фариначчи удалился в Кремону, где возглавил редакцию
одной из фашистских газет.
Не вернулся на политический Олимп и Акилле Стараче. По
неизвестным причинам Муссолини испытывал теперь крайнюю
неприязнь к столь усердному в прошлом соратнику. Несмотря на то,
что Стараче был одним из тех, кто полностью поддержал дуче на
последнем заседании Большого совета, его упрекали в бездействии во
время событий 25 июля и последующего за этим развала фашистской
партии. Бывшего генерального секретаря даже отправили под арест.
После года, проведенного в тюрьме и лагере, Стараче предпринимал
упорные попытки реабилитировать свое имя, но Муссолини остался
непреклонен.
Удивительно, но генералу Энцио Гальбиати подобных обвинений
никто не выдвигал. Бездействовавший в решающие дни 25–26 июля
чернорубашечник, позволивший арестовать себя вместе со всем своим
штабом, получил новое назначение в республиканскую гвардию.
Видимо, дуче решил возложить на Стараче ответственность за кризис
в партии, приведший в 1943 году к краху режима. Подобная трактовка
этих событий была очень популярной среди радикалов, возглавлявших
теперь республиканско-фашистскую партию, и потому Муссолини
сознательно дистанцировался от ставшего крайне непопулярным
Стараче, всего лишь тщательно проводившего в жизнь его пожелания.
В конечном счете Муссолини был почти полностью отстранен от
процесса формирования собственного правительства. Это не могло не
вызывать у него недовольства, но куда больше он боялся, что немцы
вообще не собираются в дальнейшем считаться с властями
Социальной республики. Едва только новое правительство было
сформировано, как Муссолини попытался взять быка за рога. Он
отправил Гитлеру личное послание, в котором указывал на то, что
«немецкому военному руководству необходимо ограничить свою
деятельность чисто военными вопросами», а «остальное должны
решать итальянские гражданские власти». Увы, осенью 1943 года об
этом не могло быть и речи. На словах соглашаясь с Муссолини, фюрер
продолжал обращаться с Италией как с побежденной и
оккупированной страной. Опасения дуче полностью подтвердились –
его правительство действительно стало «посмешищем».
У своих противников в Италии Муссолини получил обидное
прозвище «Бенито Квислинг» – «в честь» премьер-министра Норвегии
Видкуна Квислинга, чья фамилия стала синонимом марионеточного
коллаборационистского правителя оккупированной немцами страны.
Дуче глубоко оскорбляло это сравнение, но убедить жителей Италии и
остальной мир в его ошибочности он не сумел. Фашистское
государство и в самом деле расплачивалось с нацистами за свое
существование абсолютной политической покорностью.
Производственные и людские ресурсы Итальянской Социальной
республики были поставлены на службу Третьему рейху, в ее городах
размещались гарнизоны вермахта, каждый месяц фашистское
министерство финансов исправно перечисляло в Берлин
«протекционистские деньги» – это была плата за немецкие войска,
сражавшиеся «за» и «вместо» итальянцев. Не успело еще
сформироваться правительство и другие государственные учреждения
Социальной республики, как Германия присоединила к себе Южный
Тироль, Истрию и другие территории, полученные Италией после
Первой мировой войны. Итальянцы потеряли всякое влияние в
Хорватии, прекратила свое существование и королевская Албания.
Гитлер превратил дуче в «бессильную куклу», жаловался Муссолини в
разговорах с ближайшими помощниками, но изменить ничего не мог.
Итальянская Социальная республика получила неофициальное
название Республика Сало – в честь небольшого городка в Ломбардии,
где дуче проводил редкие совещания своего кабинета министров. Сам
Муссолини расположился неподалеку от Сало – он жил на вилле
Фельтринелли, в маленьком городе Гарньяно близ озера Гарда. В то же
время официальной резиденций дуче считался Милан.
Несмотря на то, что Рим был назван столицей новой республики,
большинство министерств находилось в Сало. Кессельринг и его штаб
не хотели, чтобы в Вечном городе, к которому медленно подступали
союзные войска, разместилась «шумная компания» из
правительственных учреждений фашистской Италии, а Гитлер
предпочитал, чтобы его итальянский друг был поближе к границам
рейха, под надежной эсэсовской охраной. Муссолини, некоторое время
питавший надежду вернуться в свой величественный кабинет в
римском дворце «Венеция», был немало разочарован. Многие
правительственные и законодательные учреждения оказались
разбросанными по всей территории республики. Так, потерявшая
всякое значение Палата фасций и корпораций находилась в Венеции, а
министерство коммуникаций – в Вероне. Префектуры, действовавшие
в тесном контакте с местными партийными отделениями,
осуществляли управление в провинциях, но их власть практически не
распространялась на территории, включенные германским
командованием в зону военной администрации.
После того как немцы навязали дуче не слишком устраивающее его
правительство, устремления Муссолини обратились к созданию новой
фашистской армии, ведь чем быстрее Италия докажет свою верность
союзу с немцами и готовность сражаться с общим врагом, тем более
прочным будет ее положение среди остальных союзников Третьего
рейха, полагал диктатор. Вместе с маршалом Грациани дуче собирался
довести численность Национальной республиканской армии до
двадцати дивизий. Осенью же 1943 года у Республики Сало имелось
всего четыре дивизии, состоявшие из солдат, сложивших оружие во
время непродолжительных боевых действий в сентябре 1943 года.
Теперь, обученные инструкторами вермахта и вооруженные немецким
оружием, они составили основу новой армии. В дальнейшем
Муссолини и Грациани надеялись увеличить количество соединений
при помощи принудительной мобилизации.
Однако, несмотря на то что к середине 1944 года личный состав
Республиканской армии достиг численности 300 тысяч человек, на
практике количество боеспособных подразделений фашистских
вооруженных сил было не слишком велико, а мобилизации лишь
увеличивали число дезертиров и партизан. За исключением редких
случаев, основной задачей для армии Грациани стала не война с англо-
американскими войсками, а борьба с итальянскими антифашистами. В
этой гражданской войне, приобретшей особую остроту с начала 1944
года, армейским фашистским подразделениям помогали отряды
Республиканской гвардии и «Черные бригады».
Национальная республиканская гвардия стала аналогом
фашистской милиции, а созданные летом 1944 года «Черные бригады»
оказались наиболее преданной режиму частью вооруженных сил.
Состоявшие из добровольцев, «Черные бригады» были беспощадны в
своем противостоянии партизанам-антифашистам. Руководствуясь
безжалостной логикой гражданской войны, с ее презрением к чужим
жизням и отсутствием понятия «мирного населения»,
чернорубашечники обращались со своими идеологическими врагами
без малейших сантиментов. В отличие от армии и Республиканской
гвардии, списочная численность которых во многом была чрезмерно
преувеличенной, «Черные бригады» насчитывали всего несколько
десятков тысяч бойцов, но именно они представляли главную
опасность для партизан итальянского Сопротивления, чье количество к
началу 1945 года можно оценить примерно в 70 тысяч человек.
Помимо партизан, против фашистской республики и ее немецких
союзников выступали и войска итальянской монархии, с некоторым
запозданием объявившей себя в октябре 1943 года находящейся в
состоянии войны с Германией. Королевское правительство не слишком
преуспело в формировании собственной армии – составленная
первоначально из трех дивизий, она удвоила их численность к концу
войны, но общее количество солдат Виктора Эммануила так и не
превысило сотни тысяч человек. С другой стороны, правительству
Бадольо и сменившего его летом 1944 года на посту премьер-министра
Бономи не приходилось вести утомительную антипартизанскую войну
в собственном тылу, хотя холодная и голодная зима 1943–1944 гг.
и способствовала некоторому всплеску популярности фашизма на юге
Италии.
В ноябре 1943 года в Вероне прошел учредительный съезд
Республиканской фашистской партии, ставший для нее первым и
единственным собранием такого масштаба. Муссолини не принял
непосредственного участия в работе съезда, но многие его идеи были
положены в основу так называемого «Веронского манифеста»,
ставшего для партии программным. Дуче поручил работу над наиболее
важной частью этого документа Николо Бомбаччи – лично знакомому
Муссолини коммунисту, который с середины 20-х годов изменил свои
взгляды. Разочаровавшийся в сталинской модели социализма и
враждебно настроенный по отношению к «ультракапиталистическим
обществам» США и Великобритании, Бомбаччи стал своеобразным
символом изрядного полевения фашизма.
Из восемнадцати пунктов манифеста десять были отведены
проблемам социально-экономического курса новой республики, еще
семь определяли вопросы ее внутреннего устройства, и один, наиболее
объемный, касался внешней политики. Были продекларированы
намерения отстаивать территориальную целостность Италии,
«жизненное пространство» для ее народа, а также бороться с
«английскими интригами» на европейском континенте. Фашисты
собирались «уничтожить капиталистическую систему» и решительно
противостоять «плутократиям» – конечным результатом должно было
стать создание Европейской федерации и разрушение мировой
колониальной системы. Помимо прочего этот пункт обещал освоение
«природных ресурсов Африки, в атмосфере абсолютного уважения к
народам Африки». Были упомянуты и евреи – седьмой пункт
манифеста определял их как «иностранцев» и врагов, последнее,
правда, только на время текущей войны.
Внутреннее устройство нового государства в «Веронском
манифесте» обрисовывалось не слишком отчетливо. Большинство
«конституционных вопросов» предстояло разрешить при помощи
«Учредительного собрания», созвать которое по понятным причинам
предполагалось после окончания войны. Упомянув «безусловно
отрицательный опыт в отношении выборов» и «опыт частично
отрицательный в отношении порядка назначений», авторы манифеста
предлагали ввести «всенародное избрание представителей в Палату и
назначение Министров Главой Республики и Правительства». Вместе с
тем партия продолжала оставаться единственной организацией,
«которой надлежит заниматься политическим воспитанием
населения». Все это означало, что, несмотря на туманные обещания
предоставить каждому гражданину «право контроля и ответственной
критики действий учреждений государственной администрации»,
структура фашистского государства в целом оставалась той же, что и в
1939 году, только теперь без монархии.
Можно отметить и относительное умаление роли дуче. Муссолини
продолжал оставаться вождем режима, но теперь на первое место явно
выходила партия – «орден сражающихся и верующих». В этом смысле
характерно, что манифест, закрепляя за фашистской организацией
монополию в политической жизни страны, предлагал избрание
руководителя республики на Учредительном собрании и обещал, что
каждые пять лет «гражданин сможет высказаться в отношении
назначения Главы Республики».
Наибольшее внимание Муссолини и Бомбаччи уделили
социальным вопросам. Заявлялось, что «основой существования
Социальной республики и ее первостепенной ценностью является
ручной, машинный, интеллектуальный труд во всех его проявлениях»,
а «все, что по масштабу или роду деятельности выходит за рамки
частных интересов и переходит в сферу интереса коллективного,
относится к сфере деятельности Государства». Однако при этом в
десятом пункте манифеста уточнялось, что «частная собственность,
результат труда и индивидуального накопления есть неотъемлемая
принадлежность человеческой личности» и также гарантируются
государством.
Таким образом, очевидное тяготение фашистов к методам
государственного регулирования экономики и угрозы в адрес
«спекулянтов черного рынка» уживались с сохранением
относительной свободы экономической деятельности, частной
собственности и других отличительных черт капитализма. Выступая
на конгрессе, генеральный секретарь Паволини попытался объяснить,
чем итальянский социализм отличается от советского:
«Наш социализм не может быть похожим на коммунистический
социализм по типу русского, так как он противен нашему духу, нам
противна мысль о тотальном подчинении государству всей экономики
вплоть до кустарного производства, всего сельского хозяйства, всех
родов профессий, как это делается в России. У нас должен быть
построен социализм, основанный на синдикатах, который сделает
решительный шаг на пути к социальной справедливости, не отрицая
тем не менее ничего, что было сделано в социальной сфере за 20 лет
существования фашистского режима». Последний пункт манифеста
напоминал жителям республики, что «существует единственный
способ защитить завоевания вчерашнего, сегодняшнего и завтрашнего
дня – бороться с завоеванием нашей страны англо-американской
плутократией, которая, по тысяче очевидных причин, хочет сделать
еще более рабской, убогой и ничтожной жизнь итальянцев.
Существует только один способ достичь всех социальных благ –
бороться, работать, побеждать».
В своем послании к собравшимся в Вероне Муссолини выразил
надежду, что итальянцы будут сражаться за «социальную, то есть
фашистскую, в первоначальном значении Революции» республику, но,
несмотря на то что к концу 1943 года численность «обновленной
партии» достигла почти миллиона человек, о подлинной поддержке
фашистской республики среди населения Центральной и Северной
Италии говорить не приходилось.
Провозглашение социалистического характера фашизма
оттолкнуло от режима промышленников, финансистов,
предпринимателей и средний класс, в то время как обещание взять
курс на “экономическую социализацию”, с передачей части
полномочий собственников предприятий рабочим синдикатам, не
вызвало у итальянцев, занятых в промышленном производстве,
никакого энтузиазма. Слишком сильно все эти декларации напоминали
программные обещания десятилетней давности насчет создания
«корпоративного государства».
В любом случае, с практической точки зрения, какое это имело
теперь значение? Итальянская промышленность оставалась под
контролем немцев, которых мало интересовали социальные аспекты
фашистской политики. Ничего нового «Веронский манифест» не
сообщил также итальянским крестьянам и землевладельцам – как и
прежде, от них требовали сдавать продукцию по установленным
государством ценам, что не только вызывало недовольство, но и
стимулировало операции на черном рынке.
Ставшая хронической нехватка продовольствия в городах, низкая
оплата труда, принудительная мобилизация в новую фашистскую
армию и на «трудовую повинность» в Германии обрекали на крах
надежды Муссолини установить «гражданский мир» в Социальной
республике. Вскоре на ее территории развернулась настоящая
гражданская война, закончившаяся только с окончательным падением
фашистского режима.
Первыми вооруженными противниками фашистов стали офицеры
и солдаты итальянской армии, не пожелавшие ни разоружиться и ни
продолжать войну вместе с немцами. Некоторые командиры таких
отрядов считали себя связанными присягой королю, другие считали
фашистов пособниками оккупировавшего страну Гитлера, но вплоть
до зимы 1943 года антифашистское движение не представляло
серьезной угрозы для Социальной республики. Ситуация изменилась,
когда к офицерам и солдатам присоединились бойцы отрядов
Итальянской Коммунистической партии и других левых групп
антифашистского подполья.
Созданный в начале сентября 1943 года подпольный
антифашистский «Комитет национального освобождения» быстро
попал под влияние коммунистов, анархистов и социалистов, чьи
бригады «гарибальдийцев» или отряды имени Маттеотти вскоре
значительно превзошли формирования монархистов и либералов по
численности. Даже западные союзники вынуждены были признать
преобладание левых среди антифашистского партизанского движения.
Тактика коммунистов была жестокой, но весьма эффективной.
Основной задачей партизанского движения должно было стать
вовлечение в него как можно большего количества итальянцев, для
чего следовало провоцировать оккупационные и фашистские власти на
жёсткие меры по отношению к гражданскому населению страны.
Согласно этому методу партизанам надо было разрушать объекты
инфраструктуры (безо всякого учета военной необходимости или
возможных последствий для жителей), развязать настоящую кампанию
террора в отношении чиновников Социальной республики, членов
фашистской партии и их семей, а также совершать нападения на
небольшие отряды вермахта или СС.
Коммунисты не ошиблись в своих расчетах. Избранная ими
тактика работала безукоризненно: вскоре для многих тысяч рядовых
чернорубашечников война с партизанами стала делом личной мести и
вопросом выживания, в то время как руководство Третьего рейха
ответило на гибель своих солдат массовыми репрессиями. Не имея
возможности уничтожать скрывавшихся в горах «бандитов», немцы
начали брать и расстреливать заложников из числа гражданского
населения, действуя без какого-либо учета «союзного» статуса Италии.
Однако, приказывая расстреливать десять, пятьдесят или даже сотню
итальянцев за одного подстреленного на сельской дороге или
взорванного на узкой городской улочке немца, Гитлер только
увеличивал число партизан, на что изначально и рассчитывали
коммунистические лидеры итальянского Сопротивления.
Между тем осенью 1943 года настал черед дуче доказать свою
верность идеалам фашизма. Ему предстояло исполнить данное фюреру
обещание и сурово покарать тех, чьи действия привели к падению
режима. Трагедия Муссолини заключалась в том, что одним из этих
«изменников» был его зять.
Вернувшись в Мюнхен из ставки Гитлера, дуче все-таки уступил
мольбам дочери и встретился с Чиано, но разговор не получился.
Муссолини лишь выслушал неубедительные оправдания зятя, ни
словом не обмолвившись о том, в каком трудном положении оказался
бывший «наследный принц» фашистского режима. Расправиться с
Чиано желали и нацисты, и заправлявшие отныне делами в партии
радикальные фашисты. Для первых он был врагом Третьего рейха, а
вторые приписывали интригам графа «разложение» в партии и
государстве. Подобные обвинения трудно назвать полностью
справедливыми, хотя Чиано действительно был не слишком щепетилен
в своих «финансовых операциях», а в последние годы подчеркнуто
дистанцировался от «Стального пакта». Тем не менее для немцев он
оставался символом «итальянского двуличия», в то время как фашисты
не могли простить графу его прежнего положения фаворита и роли,
сыгранной на последнем заседании Большого совета. Сам Чиано
продолжал пребывать во власти иллюзий. Он полагал, что если тесть
его и не простит, то никогда не позволит причинить вред мужу
любимой старшей дочери и отцу своих троих внуков.
Первым тревожным звонком стало то, что после возвращения дуче
в Италию графа продолжали держать под охраной в поместье
неподалеку от Мюнхена. Затем немцы забрали его детей, отправив их в
Италию на попечение жены Муссолини. Круг сужался, и напуганный
Чиано безуспешно просил о возможности добровольцем поступить в
фашистские ВВС, в то время как его жена пыталась получить
разрешение на эмиграцию в Испанию или Швейцарию. Все было
напрасно.
Меньше всего Гитлер собирался отпускать Чиано,
небезосновательно опасаясь, что опубликованные в нейтральной
стране дневники или мемуары бывшего министра нанесут немалый
урон репутации Третьего рейха. Муссолини тоже не мог сказать
дочери ничего утешительного – «преступления» ее мужа против
фашистского режима казались неоспоримыми. И все же во второй
половине октября дела Чиано как будто приобрели благоприятный
оборот – неожиданно для графа немцы разрешили ему вернуться в
Италию. Обрадованный, он вылетел в Верону 19 октября, однако в
аэропорту его уже ждали полицейские, чтобы арестовать по
обвинению в заговоре против дуче и фашизма.
Вместе с Чиано на скамье подсудимых оказалось еще пять человек:
маршал Эмилио де Боно, бывшие министры Туллио Чанетти и Карло
Паречи, профсоюзный руководитель Луччиано Готтарди и партийный
секретарь Джованни Маринелли – неудачливый организатор нападения
на депутата Маттеотти в 1924 году. Каждый из них присутствовал на
злополучном заседании и отдал свой голос за резолюцию Гранди.
Фашисты обвиняли в «предательстве» не только этих людей, но
большинству из выступивших против Муссолини участников
Большого совета удалось заблаговременно бежать с территории
Социальной республики, а потому Чиано и другим предстояло
ответить за «измену» остальных.
Эдда умоляла отца вмешаться и, бежав при помощи Ватикана в
Швейцарию, написала письмо Гитлеру, угрожая опубликовать
скандальные дневники своего мужа. Но это не помогло – нацистский
диктатор не испытывал к зятю дуче ни малейшей приязни, а
Муссолини оказался неспособен противостоять давлению собственных
соратников. В то же время Чиано, ожидавший в веронской тюрьме
начала процесса, сумел передать супруге письмо для Черчилля, в
котором полностью отмежевался от предвоенной внешней политики
режима и обвинял дуче во всевозможных грехах. После некоторых
колебаний британский премьер-министр решил не обнародовать это
послание.
Процесс начался 8 января 1944 года и продлился всего три дня.
Шестеро подсудимых предстали в веронском замке Кастельвеккио
перед девятью членами специально созданного трибунала. Еще в
ноябре 1943 года, когда создавался этот высший орган
республиканского правосудия, Муссолини особо подчеркнул, что
перед лицом трибунала привилегированных быть не может, а
фашистские радикалы задолго до начала процесса объявили, что не
примут никакого другого решения, кроме осуждения и расстрела
«предателей». И все же первый день работы трибунала еще давал
Чиано и остальным основания надеяться. Казалось, что обвинение не
сумеет доказать их участие в подготовке свержения дуче и
«содействии врагу».
Маршал де Боно, первым ответивший на предъявленные
обвинения, вполне резонно заявил, что Муссолини сам утверждал
процедуру работы Большого фашистского совета и знал о
подготовленной Гранди резолюции. Да и в самом ее тексте не было
ничего крамольного, утверждали маршал и остальные подсудимые.
Маринелли и вовсе заявил, что из-за глухоты он не вполне понял
происходившие на заседании события и поддержал Гранди в полной
уверенности, что речь идет об облегчении взваленной на плечи дуче
ноши.
Подсудимые единодушно отрицали участие в заговоре военных и
короля, что было правдой, в отличие от утверждений о том, что никто
из обвиняемых не знал о назревающем перевороте. Только Паречи
достаточно откровенно сказал о том, что к 25 июля 1943 года
подавляющая часть итальянцев была настроена закончить войну
любой ценой – по его словам, именно это, а вовсе не интриги Гранди и
привело режим к тяжелому внутреннему кризису.
На следующий день заседание началось с зачитывания
председателем трибунала так называемого «меморандума Кавальеро»,
ставшего для обвинения главной уликой. Выходило, что «изменники в
генеральном штабе» давно замышляли воспользоваться Большим
советом, чтобы подорвать позиции дуче в партии и тем самым
облегчить проведение готовившегося переворота. И хотя с
юридической точки зрения такая аргументация была крайне
сомнительной и доказать непосредственную связь между настоящими
заговорщиками и подсудимыми обвинитель так и не смог, в
истерической обстановке работы трибунала обычные нормы права и
доводы формальной логики не действовали. Во время заседаний в зал
врывались чернорубашечники, угрожающе наводя свои автоматы на
подсудимых и адвокатов, да и сама атмосфера в замке была
соответствующей – за это отвечала специально подобранная публика,
сплошь состоящая из фанатиков режима. После того как подсудимые
еще раз отвергли все обвинения в заговоре, государственный
обвинитель потребовал приговорить всех шестерых к смертной казни
через расстрел.
10 января 1944 года началось третье, последнее, самое
непродолжительное заседание, в ходе которого адвокат Чанетти
напомнил трибуналу, что его подзащитный отозвал свой голос в
поддержку резолюции Гранди уже в первые утренние часы 25 июля,
направив личное письмо Муссолини с изъявлениями лояльности –
после этого трибунал удалился в совещательную комнату. На деле все
уже было решено – партии требовалась искупительная жертва за
июльские события 1943 года. Фашизм должен был «очиститься от
предателей» в собственных рядах.
Председательствующий в трибунале участник «похода на Рим»
попытался вывести из-под обвинений хотя бы де Боно, но не преуспел
в этом – и маршал, и Чиано, и трое других обвиняемых были
осуждены к казни. Той же мере наказания подвергли и остальных,
отсутствовавших в Вероне, «изменников 25 июля». Из шести
оказавшихся на скамье подсудимых уцелел лишь благоразумный
Чанетти, успевший 25 июля «переменить дирекцию», вследствие чего
трибунал счел возможным заменить расстрел тридцатью годами
тюрьмы. Бывший министр корпораций был на грани обморока от
счастья, а остальным осужденным подарили еще один день жизни,
обнадежив напоследок предложением написать просьбы о
помиловании на имя дуче. Приговоренные и не подозревали, что
Паволини, с самого начала осуществлявший над ходом процесса
партийный контроль, не собирался вручать их судьбы в руки
Муссолини. Руководствуясь «заботой о дуче», он настоял на том,
чтобы все прошения были отклонены на месте, в Вероне.
Наконец утром 11 января осужденные были доставлены на полигон
в окрестностях города. Связав им руки, их усадили на стулья, спиной к
расстрельной команде. Тридцать итальянских солдат сделали
несколько залпов – но так не смогли убить большую часть
приговоренных и командовавший расстрелом майор полиции добивал
уцелевших из автомата. Накануне и во время казни бывшие соратники
Муссолини вели себя достойно, мужественно встретив смерть.
«Правосудие свершилось», – бесстрастно произнес дуче на
заседании кабинета министров. Он уже знал, что приговор был
приведен в исполнение несколькими часами ранее. Почему Муссолини
не попытался спасти хотя бы нескольких осужденных, не говоря уже о
том, чтобы сохранить жизнь собственному зятю? Дуче был обезоружен
радикалами в собственной партии – как двумя десятилетиями ранее
чернорубашечники отказались выполнить его приказ, остановив
уличное насилие в отношении левых партий, так и сейчас никто не
собирался щадить «предателей». Фашисты должны быть готовы
пожертвовать всем – так всегда говорил сам Муссолини, и теперь ему
пришлось на деле подтвердить свои собственные лозунги.
Нет, он не желал смерти ни де Боно, ни одряхлевшему Маринелли,
ни даже Чиано, которого дуче хоть и не простил, но убивать не
собирался. Муссолини не отказался спасти мужа своей дочери – он
попросту не смог этого сделать. Дуче не хотел отдавать приказ,
который все равно не стали бы выполнять, и вместо этого ему
пришлось демонстрировать суровость безжалостного диктатора.
Однако все это было не более чем маской, за которой Муссолини
скрывал свое потрясение. И хотя конечный итог процесса по делу
«изменников» представлялся вполне очевидным уже в ноябре 1943
года, дуче пришлось собрать все душевные силы, чтобы встретить
финальные события этой драмы.
Несколькими месяцами спустя он попытался объясниться с
дочерью, отправив ей через католического священника письмо, но
оставшаяся в Швейцарии «вдова изменника Чиано» не приняла этих
завуалированных извинений. Злопамятная, как и сам Муссолини, она
не простила и только через десять лет после окончания войны сумела
найти в себе силы, посетить могилу отца и примириться с ним.
Расстрел в Вероне стал лишь частью трагических событий,
происходивших в то время на территории Социальной республики.
Наряду с гражданской войной и боевыми действиями между
западными союзниками и немцами начала осуществляться и
нацистская программа «окончательного решения еврейского вопроса».
…
До 1943 года участие Италии во Второй мировой войне никак не
сказывалось на положении ее граждан-евреев, а постепенное
расширение итальянской оккупационной зоны даже сыграло свою
положительную роль, защитив на несколько лет от преследований
нацистов значительную часть балканских и французских евреев.
Между тем немцы, планомерно осуществлявшие в отношении
евреев политику геноцида, с весны 1942 года непрестанно жаловались
на проявляемое итальянскими властями «непонимание» важности
скорейшего «очищения Европы». В то время как такие союзники
Германии, как режим маршала Антонеску в Румынии или хорватские
усташи, оказывали «необходимое содействие» и сами активно
участвовали в массовом уничтожении людей, военные и чиновники
фашистского режима не проявляли в этом отношении ни малейшего
энтузиазма. Пожалуй, это стало одной из немногих светлых страниц
итальянского участия во Второй мировой войне.
А что же дуче? Несмотря на то, что в прошлом Муссолини не
относился к убежденным антисемитам, а зачастую и насмешливо
высказывался насчет последних, союз с нацистами и военные неудачи
Италии ожесточили его. Он не только позволял себе все более
жестокие высказывания о «мировом еврействе», но и без каких-либо
принципиальных возражений шел навстречу любым пожеланиям
Берлина в этом вопросе. Летом 1942 года Муссолини не возражал
против передачи немцами бежавших из Хорватии евреев, нашедших
временное прибежище в итальянской оккупационной зоне, а в октябре
того же года, принимая в Риме рейсхфюрера СС, с невозмутимым
лицом слушал Гиммлера, сообщившего, что хорватских евреев
отправят в трудовые лагеря на территории польского генерал-
губернаторства.
При этом Муссолини прекрасно знал, что высокопоставленный
нацистский гость лжет. За несколько месяцев до приезда рейхсфюрера
сотрудник немецкого посольства тайно проинформировал своих
итальянских коллег о разворачивающейся на Востоке бойне, и об этом
сразу же было доложено дуче. В конце концов только настоятельные
просьбы Ватикана отложили передачу несчастных людей, бежавших в
Италию от хорватских усташей – Муссолини ограничился
распоряжением собрать их в импровизированном концентрационном
лагере, условия которого ничем не напоминали нацистские «фабрики
смерти» в Восточной Европе.
На территории итальянской оккупационной зоны в Греции
«расовые законы» не соблюдались, а потому местные евреи не
нашивали на свою одежду желтую звезду Давида – печальный символ
бесправия, распространившийся в те годы по оккупированной
нацистами Европе. Схожая ситуация была и в Южной Франции, часть
территории которой итальянские войска заняли в ноябре 1942 года.
Продолжающийся «саботаж» нацистской политики уничтожения
стал постоянным источником трений между итальянскими и
немецкими учреждениями. Генрих Мюллер, руководитель печально
знаменитой тайной полиции (гестапо), осуществлявшей контроль над
выполнением распоряжений фюрера, с немецкой методичностью
пытался надавить на итальянцев при помощи своего министерства
иностранных дел. В феврале 1943 года он отправил в ведомство
Риббентропа очередное секретное письмо со ставшими уже
привычными жалобами на итальянцев:
«Продолжаются эти постоянные случаи исключения из правил при
обращении с евреями в итальянских учреждениях, а также защита
евреев итальянскими организациями в различных европейских
странах. Позиция итальянцев по отношению к евреям значительно
затруднила подготовленные нами мероприятия, а осуществление части
из них сделала просто невозможным, поскольку правительства
различных европейских стран оправдываются поведением страны –
союзницы гитлеровской Германии. Такое поведение итальянцев в
данном вопросе полностью перечеркивает требования, выдвигаемые
фюрером в каждой его речи и публикуемые в прессе».
В том же месяце нацистский министр иностранных дел лично
отправился в Рим, подняв на встрече с Муссолини вопрос, ставший
таким болезненным для итало-германских отношений. Риббентроп
пожаловался на итальянских военных на Балканах и во Франции,
обвинив их в непонимании сути происходившего – идеологической
борьбы с мировым еврейством, поставившим своей целью уничтожить
оба дружественных режима. Как и прежде, Муссолини заверил гостя в
неизменности своих антисемитских взглядов и пообещал, что
итальянским военным будут даны соответствующие распоряжения. Но
и после этого изменилось немногое – военные и чиновники дуче все
так же продолжали чинить препятствия нацистам или французской
полиции, с немалым усердием пытавшейся вылавливать укрывавшихся
на территории итальянской оккупационной зоны евреев.
Все это вызвало новый всплеск протестов со стороны Берлина, и
немецкое посольство в Италии вновь обратило внимание Муссолини
на фактическое неисполнение его приказов. В то же время,
побывавший в марте 1943 года в Риме Мюллер сообщал рейхсфюреру,
что «по четкому и категоричному распоряжению дуче» во Францию
будет командирована группа сотрудников итальянской полиции –
«чтобы в совместной работе с немецкой полицией и, если
понадобится, с французской, обсудить решение назревшей «еврейской
проблемы», как этого требует немецкая сторона». Однако, несмотря на
полученные в Риме обещания, начальник гестапо продолжал
скептически относиться к перспективам содействия со стороны
итальянских властей – и был прав.
Не прошло и нескольких дней после визита Мюллера в Рим, как
Муссолини вновь изменил свое отношение к этой проблеме. Вместо
того чтобы передать французских евреев нацистам, дуче приказал
создать для них еще один концентрационный лагерь, условия жизни в
котором, конечно, были нелегкими, но все же не подразумевали
неизбежной и мучительной гибели. Диктатор поддался на уговоры
своего заместителя в министерстве иностранных дел Джузеппе
Бастианини, легко убедившего дуче передать ему ведение
утомительных переговоров с немцами. Благодаря настойчивости
дипломата нацистам пришлось на время смириться с тем, что евреи
продолжали укрываться на оккупированных итальянцами территориях.
Все изменилось в сентябре 1943 года, после того как итальянские
вооруженные силы прекратили свое существование, а Италия попала
под контроль немецкой армии. Новоиспеченная Итальянская
Социальная Республика полностью поддержала своих союзников в
«еврейском вопросе», и вскоре после опубликования «Веронского
манифеста» министр внутренних дел Буффарини-Гвиди отдал приказ
арестовать и передать немцам всех итальянских евреев. Действуя
вместе с войсками СС, чернорубашечники и фашистские полицейские
начали настоящую охоту на людей, приведшую к гибели значительной
части местной еврейской диаспоры и беженцев, укрывавшихся в
Италии и на оккупированных ранее ее армией территориях.
Установить точные цифры уже вряд ли представится возможным, но,
по разным данным, до конца войны из Италии в нацистские лагеря
смерти было отправлено около 12 тысяч евреев, подавляющее
большинство из которых погибло на территории Польши. Несколько
сотен человек расстреляли и в самой Социальной республике.
И все же, несмотря на усердие, проявленное фашистами в 1943–
45 гг., большая часть из почти пятидесяти тысяч итальянских евреев
уцелела. Одним удалось спастись в Швейцарии или на территории,
занятой союзниками, других укрывали итальянские родственники или
друзья. В стране существовала подпольная организация, оказывавшая
помощь евреям, – в ее работе принимали участие не только итальянцы
самых разных профессий и взглядов, но даже военнослужащие
немецкой армии. Несколько тысяч евреев воевали в партизанских
отрядах. Судьба итальянского еврейства стала еще одной трагической
страницей в истории европейского Холокоста, но все же – не самой
ужасной.
Увы, заслуги Муссолини в этом не было. Проявленная им
постыдная моральная слабость или равнодушие стали одним из
наиболее темных пятен в его биографии. Он ведь никогда не был
хладнокровным организатором массовых убийств, как Гиммлер и его
эсэсовские паладины, не испытывал он и той фанатичной ненависти к
«мировому еврейству», которой был так одержим Гитлер, но все же
именно с молчаливого согласия дуче нацисты получили полную
свободу действий в проведении политики геноцида на территории
фашистской Италии.
Защитники Муссолини указывают на то, что с осени 1943 года он
обладал лишь тенью прежней власти и практически не имел
возможности оспаривать решения Гитлера, а первые облавы на
итальянских евреев начались еще в те дни, когда дуче находился в
Мюнхене. Правда же заключается в том, что Муссолини не
предпринял ни единой попытки воспрепятствовать облавам и
депортациям итальянских евреев. Протестуя против приказов фюрера
о расстреле заложников из числа итальянского населения, он оставался
безучастен к развернувшейся в Италии кампании по уничтожению
евреев. Подчас резко критикуя нацистов и фюрера, Муссолини никогда
не осуждал варварские убийства тысяч своих бывших сограждан,
многие из которых когда-то искренне поддерживали молодого
премьера, защитившего Италию от «красной угрозы».
…
В ноябре 1943 года Муссолини приветствовал решение Гитлера
поручить руководство всеми немецкими войсками в Италии
фельдмаршалу Кессельрингу – Роммель, разочаровавший фюрера
своим предложением отвести линию фронта поближе к Альпам, был
переведен во Францию. Дуче считал Роммеля ограниченным солдатом,
к тому же италофобом, тогда как Кессельринг слыл человеком
учтивым и дружественно настроенным к Муссолини и Италии.
Новому командующему досталась трудная задача. Превосходство
сил союзников на суше, море и в воздухе было неоспоримым, а
фашистская армия только начинала формироваться. Все это делало
положение немецких войск в Италии крайне незавидным, но, вопреки
пессимистичным прогнозам Роммеля, осенью-зимой 1943 года
наступательные операции союзников не привели к большим успехам.
Высадившиеся в начале сентября на юге Италии англо-американские
дивизии медленно продвигались вперед, не сумев в полной мере
воспользоваться затруднительным положением немцев, вынужденных
одновременно отражать атаки врага и разоружать итальянскую армию.
В октябре немцы оставили Неаполь, но столица Южной Италии
была потеряна не из-за прорыва союзных войск – в который уже раз в
своей истории город освободился самостоятельно. Традиционно
считавшиеся не очень хорошими солдатами, неаполитанцы не раз
доказывали свою любовь к родным стенам. Едва только готовящиеся к
отступлению немцы начали уничтожать в Неаполе портовые
сооружения и попытались принудительно эвакуировать
трудоспособных жителей, как горожане подняли восстание.
После нескольких суток упорных уличных боев немцы были
вынуждены вступить с «мятежниками» в переговоры, закончившиеся
поспешным выводом частей вермахта из города. Когда несколько дней
спустя союзники подошли к Неаполю, им оставалось лишь войти в
уже оставленный противником город. Все это напоминало легенду о
Балилле, и Муссолини аплодировал горожанам, фактически
выступившим на стороне его врагов. Для дуче намного важнее было
то, что итальянцы проявили храбрость. Любопытно, что в то ж время
Виктор Эммануил позволил себе несколько бестактных замечаний о
храбрости собственных королевских войск, сражавшихся на стороне
западных союзников.
Однако падение Неаполя не открыло союзникам дорогу на Рим. В
декабре их армии замерли в 120 километрах от Вечного города, не в
силах преодолеть очередную линию обороны немцев. Стало
очевидным, что первоначальные планы быстрого продвижения к
североитальянским равнинам были несбыточными.
В начале 1944 года англо-американцы вознамерились придать
забуксовавшей кампании в Италии новый оборот и, прорвав линию
фронта, наконец-то взять Рим. Как и прежде, союзные армии,
состоявшие из войск Британской империи и США, французских и
польских отрядов, к которым вскоре присоединился и экспедиционный
бразильский корпус, намного превосходили в силах противника. Но на
этот раз, вместо того чтобы с тяжелыми боями преодолевать одну
вражескую оборонительную линию за другой, было решено
предпринять большую десантную операцию, высадив неподалеку от
итальянской столицы целый американский корпус.
Десантная операция началась 22 января 1944 года и поначалу
проходила крайне удачно. Внезапность оказалась почти абсолютной, и
высадившихся у небольшого города Анцио американцев встретили
всего несколько немецких батарей. Видимо, в тот день Рим мог быть
легко захвачен союзниками, но руководивший операцией
американский генерал упустил этот шанс, приказав своим войскам
окапываться в ожидании контратаки врага. В действительности же
немцы, скованные атаками союзных войск по всему фронту, были в тот
момент не в состоянии выделить достаточно сил даже для
оборонительных действий против высадившихся южнее Рима
американских войск, не говоря уже о том, чтобы попытаться сбросить
их в море. Американцы начали осторожное продвижение к Риму лишь
спустя неделю после начала десантной операции, но было уже
слишком поздно – прорвать вражеские позиции им не удалось.
К середине февраля немцы смогли собрать под Анцио несколько
спешно переброшенных из Франции и Балкан дивизий и чуть было не
добились успеха, но их контрнаступление тоже провалилось. В этих
боях приняли участие и итальянцы: на стороне союзников в операции
участвовало около двадцати тысяч верных королю солдат, а вместе с
немцами сражалось несколько тысяч бойцов фашистской гвардии и
Республиканской армии.
Несмотря на то, что англо-американское командование было
разочаровано столь незначительными достижениями своих войск,
десант под Римом все же связал значительные силы врага и в течение
долгих месяцев оставался для штаба Кессельринга постоянной
угрозой. В то же время на остальных участках фронта немцам удалось
остановить наступление союзников.
Решающие бои развернулись вокруг старинного монастыря Монте-
Кассино, расположенного на одноименной горе. Хотя немцы
официально объявили, что представляющий большую культурную
ценность монастырь не используется ими в военных целях, генералы
союзников решили облегчить готовящееся на этом участке
наступление новозеландских и индийских войск массированным
воздушным налетом. 15 февраля 1944 года американские
бомбардировщики превратили Монте-Кассино в развалины, тут же
занятые немецкими войсками. Безуспешные попытки захватить гору и
монастырь продолжались до конца марта 1944 года, после чего
союзники вынуждены были признать провал своих амбициозных
планов – небольшой плацдарм у Анцио стал их единственным
территориальным приобретением.
Обыгрывая неудачи врага на поле боя, немецкие и итальянские
карикатуристы изображали армии союзников в виде улитки, но
жителям Социальной республики было не до смеха. Помимо
разгоравшейся гражданской войны и нацистских репрессий
повседневным кошмаром для них стали воздушные налеты англо-
американской авиации. Гигантские американские «летающие
крепости» и другие бомбардировщики союзников постепенно
превращали итальянские города в руины, стирая границу между
фронтом и тылом. Под бомбами «освободителей» в Италии погибло
более шестидесяти тысяч человек, из них больше всего – между 1943 и
1945 годами.
Фашистской пропаганде не составило труда воспользоваться
воздушной войной в своих целях – такие события, как, например,
гибель почти двухсот учеников одной из миланских школ,
уничтоженной осенью 1944 года американской авиацией, говорили
сами за себя. Ставший в те годы весьма распространенным плакат с
изображением чернокожего американского пилота, с бездушностью
варвара убивающего людей и разрушающего памятники архитектуры
был очень нагляден, но о собственных плакатах 1940–41 гг.
с горящими руинами английской столицы, равно как и об участии
итальянской авиации в германском «блице» над Великобританией ни
дуче, ни его пропагандисты предпочитали не вспоминать.
Для Муссолини эти бомбардировки стали еще одним аргументом в
пользу его утверждения, что Лондон и Вашингтон воюют не с
фашизмом, а с Италией, с ее положением великой европейской
державы. Донесения о последствиях бомбардировок вызывали у него
теперь не только чувство горечи, но и злорадство: пусть все убедятся,
что пилоты союзников не слишком церемонятся в выборе целей, с
одинаковым равнодушием отправляя на тот свет итальянцев любых
убеждений.
Как это часто с ним случалось, Муссолини был не слишком
последователен в своем гневе. Беспощадная «воздушная война» была
одной из излюбленных угроз, которыми дуче много лет пугал
европейских политиков. В 30-е годы итальянские летчики преспокойно
бомбили эфиопские и испанские города, на бреющем полете из
пулеметов расстреливали убегающих и применяли химическое
оружие, не озабочиваясь страданиями мирных жителей. Но теперь все
изменилось – бомбили итальянские города, а их жители приучились с
тревогой и страхом всматриваться в небо.
Помимо самих налетов гнев Муссолини вызывала «этническая
пестрота» союзных войск. Его одинаково раздражало и то, что среди
американских солдат было немало выходцев из Италии, и то, что во
французской армии служили чернокожие. Когда-то Муссолини ничуть
не смущало, что в 1917-м среди поспешивших на помощь итальянцам
союзников были и колониальные французские войска, а в 1937-м,
после разгрома под Гвадалахарой, отступление его войск прикрывали
марокканцы, сражавшиеся на стороне генерала Франко.
Позабыл дуче и о том, что когда-то грозился создать для завоевания
Африки миллионную армию из эфиопов и ливийцев, и о том, что в
1940–1943 гг. в составе итальянских вооруженных сил сражались
десятки тысяч жителей Черного континента. Прежде Муссолини не
беспокоило, что чернокожие колониальные войска Италии будут
противостоять солдатам Великобритании или Франции, но теперь,
когда война складывалась столь неудачно, возмущению дуче не было
предела:
«Не раз в течение своей изменяющейся, смутной, но тем не менее
славной истории Италия подвергалась вторжениям; но все завоеватели
– кроме арабов – были европейского происхождения. Сегодня то, что
без напыщенной риторики можно назвать священной землей нашей
нации, подверглось вторжению со стороны всех рас мира. К югу от
Апеннин окопались солдаты Соединенных Штатов Америки,
бразильцы, англичане, новозеландцы, канадцы, австралийцы,
южноафриканцы, марокканцы, алжирцы, французы, греки, поляки и
разные чернокожие».
Нужно признать, что французские отряды, состоящие из
африканцев, обращались с мирным населением крайне грубо –
грабежи, изнасилования и даже убийства были обычным явлением в
таких частях. Мародерством, хоть и в значительно меньшей степени,
занимались и американские солдаты, и войска Британской империи.
Однако Муссолини, справедливо обвинявшему союзников, следовало
бы задуматься и над тем, почему это вообще оказалось возможным. И
вряд ли дуче возмущался бы столь же сильно, если бы это его
ливийские и эфиопские солдаты наступали теперь среди руин
вражеских городов.
Дуче ничего не мог поделать с вражескими армиями, но немалые
проблемы создавали для него и войска СС, действовавшие на
территории «союзной Италии» с характерной для эсэсовцев
жестокостью. Когда в марте 1944 года на одной из римских улиц
устроенный итальянскими антифашистами взрыв унес жизни трех
десятков немецких полицейских, месть нацистов оказалась привычно
кровожадной. За каждого погибшего или скончавшегося позднее в
госпитале немца Гитлер приказал расстрелять десять жителей Рима. 24
марта, на следующий день после партизанской акции, в Ардеатинских
пещерах, расположенных неподалеку от итальянской столицы,
эсэсовцы казнили 335 человек. Подавляющее большинство из них не
имели никакого отношения к взрыву – эти люди были просто схвачены
на улице во время облавы. Среди казненных оказался и бывший
министр самого первого фашистского правительства 1922 года.
Узнав об этом, Муссолини был просто вне себя – нетрудно было
вообразить себе реакцию нации на подобное варварство. Дуче горячо
протестовал против того, чтобы, как он выразился, немцы относились
к итальянцам так же, как к полякам. Он проявил несвойственную для
его отношений с фюрером настойчивость и, поддерживаемый
германским военным командованием в Италии, сумел в августе 1944
года добиться официального прекращения жестокой практики
расстрела заложников.
Но было уже слишком поздно. Жестокость нацистов стала одной из
причин того, что с лета 1944 года Социальная республика вынуждена
была вести в своем тылу настоящую войну. В то же время, несмотря на
все «уступки» Гитлера, вплоть до окончания боевых действий в
Италии эсэсовцы и чернорубашечники из состава «Черных бригад»
успели отметиться еще целым рядом жестокостей в отношении
мирных жителей, заподозренных в поддержке партизан.
В начале 1944 года Муссолини предпринял несколько неловких
попыток установить контакт с руководителями итальянского
Сопротивления. Фашистское правительство предлагало амнистию тем,
кто был готов сложить оружие, хотя трудно представить себе, что дуче
на самом деле надеялся, что партизаны просто согласятся разойтись по
домам. Очевидно, Муссолини выдвинул это предложение лишь для
того, чтобы начать диалог со своими итальянскими противниками, но в
любом случае его возможности для маневрирования были почти
исчерпаны. Гитлер был решительно против любых итальянских
сепаратных переговоров, даже на уровне руководителей
антифашистского подполья, а фашисты из «Черных бригад» уже
привыкли отвечать убийством на убийство и не желали идти ни на
какие соглашения со своими смертельными врагами. И партизаны
отвечали им тем же, не делая различий между военными и
гражданскими чиновниками фашистского режима. В апреле 1944 года
во Флоренции был застрелен Джованни Джентиле – философ с
мировым именем, много сделавший для фашистской теории.
В конце концов Муссолини вынужден был принять реалии
гражданской войны и летом 1944 года объявил о милитаризации
партии. Каждый фашист считался отныне мобилизованным в ряды
республиканских вооруженных сил, а прежде формально отделенная
от чернорубашечников армия теперь объединялась с «Черными
бригадами».
Боевые действия между фашистскими войсками и партизанами
велись со все большим ожесточением. «Время снисходительности
миновало», – мрачно бросил Муссолини, и неофициально
существовавшая практика обмена пленными была отменена.
Оказавшихся в плену итальянских коммунистов было приказано
расстреливать после короткого допроса – такая же участь, как правило,
ожидала и членов фашистской партии, попавших в руки к
«гарибальдийцам».
В партии ликовали, ведь дуче наконец-то проявил
«безжалостность», однако Италии эта война стоила очень дорого.
Погибли десятки тысяч партизан и бойцов фашистских вооруженных
сил, а потери среди мирного населения, по некоторым подсчетам,
достигли восьмидесяти тысяч человек. Нет сомнений в том, что
Муссолини не желал этого кровопролития, но остановить его он не
смог, а найти в себе силы, чтобы, по крайней мере, не участвовать в
нем – не сумел. Он продолжал оставаться дуче фашизма.
Весной 1944 года Социальную республику потрясла массовая
забастовка рабочих военной промышленности, предприятия которой
были сосредоточены преимущественно в Северной Италии. Многие
заводы и фабрики остановили свою работу, а сотни тысяч человек
приняли участие в манифестациях против тяжелых социальных
условий и низкой заработной платы. Союзники и итальянские
антифашисты, сумевшие организовать эту забастовку, рассчитывали
надолго парализовать военное производство противника, но в этом
случае Муссолини удалось разрешить ситуацию личным
вмешательством.
Дуче очень спешил, потому что Гитлер, разгневанный срывом
поставок для нужд вермахта, уже собирался послать на заводы войска
СС, а наиболее «рьяных» забастовщиков отправить в рейх для несения
«трудовой повинности». Муссолини, справедливо не ожидавший от
перехода итальянской промышленности под немецкий контроль
ничего хорошего, приложил все усилия для мирного разрешения
конфликта.
Отчаянно убеждая Берлин в том, что репрессивные действия
приведут к полному хаосу и остановке промышленного производства,
дуче одновременно обратился к бастующим, призывая их вернуться к
работе, столь необходимой для обороны Италии. Напомнив рабочим о
жестоких воздушных ударах союзников, Муссолини пообещал
исполнить большинство экономических требований забастовщиков, и
в считанные дни работа итальянской промышленности была
возобновлена. Дуче добился успеха еще и потому, что неизбежная
реакция немцев была слишком очевидной и одинаково нежелательной
и для промышленников, и для рабочих. Итальянский диктатор
презирал собственную буржуазию, но заменять ее немецкими
чиновниками не желал.
Тем временем военная ситуация для Социальной республики
продолжала ухудшаться. Несмотря на не слишком впечатляющие
достижения предыдущих месяцев, в Лондоне и Вашингтоне не
собирались оставлять задач, поставленных перед собственными
войсками в Италии. В мае 1944 года на Итальянском фронте началось
новое наступление, приведшее на этот раз к прорыву немецкой
обороны. Победное продвижение союзников затормозится только к
началу осени, но к этому времени Центральная Италия будет потеряна
для Социальной республики. 4 июня 1944 года американские войска
вошли в Рим, незадолго до того объявленный немцами «открытым
городом».
Для Муссолини оставление врагу итальянской столицы и таких
всемирно известных городов, как Флоренция или Равенна, стало
тяжелым ударом – особенно болезненно дуче воспринял падение Рима.
Казалось, что какое-то время он просто-таки упивался свалившимся на
него новым горем: «Потеря Рима – это потеря Италии… это – конец».
Используя героическую риторику прежних лет, Муссолини
обратился к призывам времен «национального возрождения» Италии,
удачно переплетая их с современными фашистскими лозунгами. «Рим
снова будет наш, – с горячностью заявлял он, – Рим или смерть!»
Снимки солдат Рузвельта, колоннами идущих мимо римского
Колизея, были для дуче невыносимы, но исправить случившееся
собственными силами было невозможно, а после того же, как 6 июня
1944 года союзники открыли во Франции долгожданный «второй
фронт», военные возможности вермахта в Италии оказались еще более
ограниченными. Начавшееся же в конце июня грандиозное
наступление советских войск на Восточном фронте ознаменовало
окончательное изменение соотношения сил в Европе. Фашистской
Италии, неспособной самостоятельно воевать с западными
союзниками, это сулило самые мрачные перспективы.
В апреле 1944 года два диктатора вновь встретились в тирольском
замке Класхейм. Дуче безучастно внимал неутешительным докладам
немецких военных и бесконечным монологам Гитлера. Муссолини,
давно не видевший фюрера, был поражен его болезненным видом,
хотя и сам дуче, сильно похудевший и состарившийся, уже мало
напоминал прежнего горделивого властителя империи. По большей
части пребывавший в уединении в своей резиденции на озере Гарда,
он почти не проявлял «политическую активность», давая и
соратникам, и нацистам повод для обвинений в самоустранении от дел.
Однако падение Рима и наступление войск западных союзников в
Италии, казалось бы, вернули Муссолини прежнюю энергичность. Он
стал часто появляться на фронте, неизменно вызывая восторг у
итальянских и почтительное изумление у немецких солдат. Лишенный
возможности возглавлять большие армии, Муссолини с радостью
выезжал в войска и на передовые позиции, демонстрируя храбрость
настоящего берсальера и ветерана Первой мировой войны.
И все же он не смог отказать себе в удовольствии преподать
немецким генералам несколько уроков военного искусства. Посетив
летом штаб Кессельринга, дуче привез с собой целый ворох «свежих
идей» и «смелых стратегических решений», которые, по его мнению,
могли бы изменить ход кампании на полуострове. Немецкий
фельдмаршал терпеливо выслушал Муссолини, но от воплощения его
замыслов на практике вежливо отказался. Дуче покинул немецкий
штаб разочарованным, а недолгий период оживления вскоре сменился
привычной бездеятельностью.
Даже очередная (оказавшаяся последней) встреча с Гитлером не
вывела его надолго из этого состояния. Приехавший 20 июля в
Восточную Пруссию Муссолини узнал шокирующую новость о
покушении на фюрера. Взрыв бомбы, организованный во время
проведения оперативного совещания полковником вермахта Клаусом
фон Штауффенбергом, убил и ранил многих, но нацистский диктатор
уцелел.
С рукой на перевязи фюрер встретил дуче на вокзале – пребывая в
эйфории, Гитлер заговорил о «чуде» и «знаках судьбы»,
предвещающих конечную победу обоих режимов. Вскоре после этого
начали поступать сообщения о том, что «военные заговорщики» не
ограничились подготовкой взрыва, но и пытаются захватить власть в
Германии. В то время как взволнованные соратники фюрера пытались
выяснить все подробности происходящего в Берлине и рейхе,
Муссолини слушал Гитлера, для которого случившееся стало удобным
объяснением всех военных неудач и поражений.
Осматривая развалины так называемого чайного домика, в котором
во время оперативного совещания взорвалась бомба, дуче не
удержался, с деланным удивлением заметив, что никогда не
предполагал возможными подобные события в Германии. Рассказывая
дома о своей поездке, Муссолини не без удовольствия съязвил, что,
оказывается, не только итальянские офицеры способны на измену.
И все же, в отличие от Италии, заговор немецких военных был
подавлен в зародыше. Едва только известие о том, что Гитлер жив,
достигло Берлина и Парижа, где армейские заговорщики сумели
арестовать всех представителей СС и гестапо, как все было кончено.
Штауффенберг и множество других людей поплатились за свою
отчаянную попытку головой, а Германия продолжила безнадежную
борьбу с западными союзниками и СССР.
Вернувшись из ставки фюрера, Муссолини прокричал из машины,
обращаясь к уныло бредущим на фронт итальянским солдатам:
продержитесь еще немного – мы победили! Неизвестно, как
отреагировали на это сомнительное утверждение пехотинцы
Социальной республики, но сам дуче какое-то время искренне верил в
то, что применение давно уже обещанного Геббельсом «чудо-оружия»
изменит обстановку на фронтах Второй мировой войны. Летом 1944
года немцы устроили для итальянцев демонстрацию производства
баллистических ракет, реактивных истребителей, подводных лодок и
других образцов вооружений. Возможно, отчет об этой поездке стал
для Муссолини еще одним основанием надеяться на перемены к
лучшему. Однако дни сменялись неделями, а военное положение
держав Оси продолжало ухудшаться. И дуче вновь охватила апатия.
…
Это был очень тоскливый период в жизни Муссолини. В отличие от
наполненных событиями прежних лет нынешний распорядок дня
диктатора не блистал разнообразием. Как и прежде, он рано
просыпался и, не тратя много времени на скудный завтрак язвенника,
старался быстрее покинуть виллу, чтобы в одиночестве пройтись по
лесу или прокатиться на велосипеде. Иногда эти прогулки он совершал
вместе с сыном Романо, но и в этих случаях лицо дуче продолжало
сохранять мрачное и безучастное выражение. Семья уже давно
перестала радовать его, теперь Муссолини скорее тяготился
присутствием жены, детей и внуков, чья шумная возня вызывала у
него немалое раздражение. К тому же Ракеле, обеспокоенная
«слишком затянувшимся» романом ее мужа с Петаччи, частенько
донимала его сценами ревности.
После падения дуче Бадольо арестовал всех Петаччи, до которых
сумел добраться, и вплоть до сентября 1943 года Муссолини не имел
никаких известий о судьбе Клары, встретившей свалившиеся на нее
несчастья с удивительным мужеством. В то время как освободившиеся
от гнета фашистской цензуры (сменившейся цензурой военных)
итальянские газеты «в подробностях» рассказывали о романе бывшего
диктатора и Петаччи, Клара писала Муссолини письма, которые он так
и не увидел:
«Любимый мой, моя бедная большая любовь! Что ты сейчас
делаешь? Что происходит с нами?.. Этот кошмар не кончается, но,
видимо, это – суровая реальность? Не играет никакой роли, знают ли
они, что я тебе пишу. Пусть знают, что я не отрекаюсь от тебя, как не
отрекаюсь от любви, которую буду всегда испытывать к тебе. Если
любовь – преступление, то я виновна. В те ужасные часы, когда
варвары обыскивали кабинет моего отца, отдавшего тридцать пять лет
на лечение тел и душ людей, когда они ворвались в виллу, крича, что
весь твой огромный труд полетел ко всем чертям, мне хотелось плакать
и даже умереть».
«Двадцать три года работы, тяжелого труда, борьбы; двадцать три
года жертвенности, самоотречения, шума и суматохи, горечи; двадцать
три года огромного строительства, создания военно-морского флота и
военно-воздушных сил – и все благодаря твоей силе воли».
«Как они могут стереть или вычеркнуть твое имя, которое
высечено на камне истории? Что бы ни случилось, ты все равно
останешься существом, избранным Богом, гением, появляющимся на
свет раз в несколько столетий».
Даже теперь она больше беспокоилась не о себе, а о «Бене», так
нуждавшемся теперь в словах поддержки:
«Сегодня утром к нам приходил молодой парень починить
водопровод. Так вот он пел: «Батальоны, батальоны смерти, батальоны
жизни…» Он пел с удовольствием, посмотрев на меня украдкой. Когда
я заплакала, у него на глазах тоже появились слезы. Как много людей
плачут в тиши своих домов, вспоминая прошлое. Бен, подлая измена
иуд будет отмщена, а те, кто пытался вычеркнуть из памяти людей
дела такого гения, как ты, будут наказаны».
«Ты – тот, кто ты есть, и что ты сделал – останется с тобой, вокруг
тебя и после тебя. Имя твое будет жить в веках, а зажженный тобою
свет и твой труд будут светить прекрасно и величественно. Что бы кто
ни говорил, ты – гений, и, если маленькие людишки захотят разрушить
твои творения, все равно твое имя останется написанным на небосводе
отечества и будет освещено солнцем правды».
После освобождения Петаччи поселилась неподалеку от Сало. Ее
преданность и верность были вознаграждены редкими ночными
визитами Муссолини, становившегося все более отстраненным.
Между тем в августе 1944 года терпение Ракеле иссякло. Решив
серьезно поговорить с любовницей мужа, она взяла с собой министра
внутренних дел Буффарини-Гвиди и поехала на виллу, где под охраной
немецких солдат жила Петаччи. Буквально с боем прорвавшись через
немцев, жена Муссолини обрушилась на соперницу с обвинениями.
Произошла бурная и некрасивая сцена, в ходе которой Ракеле по-
крестьянски грубо попыталась заставить Клару исчезнуть из жизни
дуче, а та, показывая любовные письма, написанные им, говорила, что
он нуждается в ней. На глазах у всех разъяренная Ракеле и рыдающая
Клара попеременно звонили незадачливому мужу и любовнику, но без
малейшего успеха с какой-либо стороны. Хотя Муссолини и знал о
том, что его жена собирается отправиться к Петаччи, он не предпринял
ничего для того, чтобы предотвратить эту некрасивую сцену.
Первая и последняя встреча двух оскорбленных женщин
закончилась пророческими словами супруги дуче. Заявив от волнения
едва держащейся на ногах Кларе, что ее одинаково сильно ненавидят и
чернорубашечники, и антифашисты, Ракеле предсказала сопернице
скорую и мучительную смерть на миланской площади Лорето (злачном
месте, славящемся своими «жрицами любви»).
Позднее в своих мемуарах жена Мусссолини сумеет найти
несколько добрых слов о Петаччи, признав, что та не искала личных
выгод для себя и мужественно приняла свою судьбу. Возможно, это
стоит считать формой запоздалого раскаяния. А в тот день, уже уходя,
Ракеле попыталась забрать у Клары письма мужа, но не преуспела в
этом. Немецкий майор, вступившийся за Петаччи, отделался
глубокими царапинами, оставленными тяжелой крестьянской рукой
первой синьоры режима, а Буффарини-Гвиди потерял свою должность.
Понять чувства Ракеле и Клары нетрудно, но едва ли можно
подыскать оправдания поведению Муссолини. Не высветились ли на
этом примере органические пороки самого дуче как государственного
деятеля? Его неспособность вовремя принимать трудные решения,
диктуемое слабостью желание отдать все на волю случая, постоянные
колебания? В 1944 году все это уже не имело особого значения.
Муссолини продолжал оставаться лидером режима и символом
фашизма, но в действительности дуче все больше уходил в
самоизоляцию от внешнего мира. Прокатившись с утра на велосипеде
или сыграв партию в теннис, дуче надолго закрывался в своем
кабинете, выходя лишь на короткий обеденный перерыв.
Иногда прибытие какого-нибудь гостя вносило некоторое
разнообразие в рутину дня, особенно если визитер был «свежим
человеком», имевшим отношение к литературе или журналистике.
Таких людей Муссолини принимал с неизменной теплотой, частенько
очаровывавшей гостей, – вместо сурового диктатора перед ними
представал «философ», с удовольствием рассуждающий о литературе
или истории. И все же главной темой для Муссолини оставался он сам.
Стремясь убедить собеседника в своей искренности, он ни на
секунду не забывал о своей главной цели – создании «фашистского
мифа», центральное место в котором принадлежало бы дуче. Стоило
только тому или иному гостю проявить в разговоре инициативу и
поднять неприятный для Муссолини вопрос, как встреча немедленно
заканчивалась, а неудачливый визитер почти наверняка терял
возможность новой беседы с дуче. Мнимая доверительность «великого
человека» ограничивалась лишь теми сторонами его жизни, которые
он желал демонстрировать, – и только. О подлинной откровенности не
могло идти и речи.
Муссолини не был оригинален – уже находясь на Святой Елене,
точно так же поступал и его давний кумир Наполеон, сумевший
расположить к себе многочисленных посетителей острова, внесших
позднее свою лепту в создание бонапартистской легенды.
Другим средством возведения фашистского мифа для Муссолини
стали «социальные реформы». Почти утратив интерес к войне и
внешней политике, дуче посвящал свое рабочее время вопросам
трудового законодательства или здравоохранения. Он, несомненно,
понимал, что большинство принятых им в этой области решений
могли иметь лишь отвлеченный, «бумажный» характер, поскольку
менее всего положение в республике подходило теперь для
социальных реформ, – но своих усилий не оставлял. Движущие им
мотивы вполне понятны – дуче хотел связать себя и свой режим не с
провальным участием во Второй мировой войне и развернувшимся в
Италии гражданским противостоянием, а с прогрессивной внутренней
политикой.
В этих устремлениях Муссолини зашел так далеко, что многим
казалось, будто он, сбросив с плеч два десятка лет, вновь вернулся в
период своей социалистической молодости. Все это вызывало в партии
глухой ропот – разве не с социалистами и коммунистами фашисты
боролись кулаком, дубинкой и револьвером в начале 20-х? Да, с ноября
1943 года Республиканская фашистская партия декларировала свою
приверженность социализму, но от дуче все же ожидали не
популистской социальной политики, а энергичных мер для наведения
порядка в тылу и укрепления итальянских вооруженных сил. Подчас
со страниц фашистской печати в адрес дуче раздавалась жесткая
критика – Муссолини упрекали в бездействии или излишней мягкости
к идеологическим противникам.
Такие уколы, немыслимые еще год назад, больно ранили дуче –
несмотря ни на что, пресса продолжала вызывать у него повышенный
интерес. Каждый день Муссолини внимательно читал большое
количество иностранных и итальянских газет, как республиканских,
так и монархических, а если какой-то материал задевал его особенно
сильно, то, как и в прежние годы, он лично брался за перо.
Ожесточившись, Муссолини, как и Гитлер, все неудачи
собственного режима объяснял кознями самых разных врагов,
сплотившихся-де между собой для уничтожения фашизма, но если
фюрер в последние годы винил во всем своих генералов, то дуче
нашел козла отпущения в итальянской буржуазии. Понимая, что война
уже безнадежно проиграна, Муссолини продолжал надеяться на чудо,
которое могло бы спасти Социальную республику, однако по-
настоящему его теперь заботила только собственная репутация в
глазах потомков. Оба диктатора не желали признавать за собой
ответственности, но в отличие от Гитлера дуче не собирался хоронить
под развалинами режима всю нацию. Главное различие между ними
заключалось в том, что если фюрер держался за власть до последнего
момента, то сил дуче хватало лишь на то, чтобы с покорностью
обреченного идти навстречу неизбежному концу.
Но Муссолини так и не удалось по-настоящему уйти из политики.
Несмотря на старательно демонстрируемое нежелание заниматься
практическими делами, он продолжал цепляться за атрибуты прежней
власти, с удовольствием и как должное принимая полагавшиеся его
высокой должности привилегии и уменьшившиеся, но все еще
продолжавшиеся славословия. Таким был теперь некогда грозный
дуче, столько лет пугавший европейских обывателей своими
дивизиями, линкорами и эскадрильями бомбардировщиков.
Человек, когда-то неплохо умевший играть на противоречиях
европейских держав, не находил теперь в себе ни сил, ни желания
даже на то, чтобы разрешить конфликт между женой и любовницей.
Мастер компромиссов, умело сочетавший образ непреклонного вождя
фашистов и заботливого отца всей нации, растерял авторитет в
собственной партии и стране. Даже те, кто продолжал убивать и
умирать за идеи фашизма, видели в нем не более чем символ,
остальные же считали его жалкой марионеткой в руках оккупантов.
Здоровье Муссолини пошатнулось, хотя он и не выглядел такой
развалиной, как Гитлер. Вечера, прежде с удовольствием проводимые в
кругу родных, он предпочитал теперь коротать в одиночестве, угрюмо
вглядываясь в глубь озера Гарда. Только вездесущие немецкие часовые
нарушали его покой – «они везде, как пятна на шкуре леопарда»,
жаловался Муссолини. Вернувшись из последней поездки в Германию,
он совсем забросил изучение немецкого – имевшийся уже словарный
запас легко позволял ему объясняться с офицерами эсэсовской охраны,
а в более глубоком изучении языка дуче уже не нуждался.
Не разочаровался ли он в Третьем рейхе? В 1944 году Муссолини
не раз позволял себе уничижительные высказывания в адрес немцев и
их фюрера, но не было ли это еще одной попыткой отделить себя от
тягот нацистской оккупации и жестокости гражданской войны?
Перекладывая все грехи на немцев, дуче надеялся обелить себя перед
будущими поколениями итальянцев. На самом деле он продолжал
восхищаться Германией и ее народом, с такой стойкостью
встречавшим удары превосходящих сил вражеской коалиции. Именно
такую решимость сражаться до конца Муссолини всегда хотел
воспитать у итальянцев, но не преуспел в этом. Возможно, он помнил
об отчете Бруно, который тот подготовил накануне своей гибели в 1941
году. Посетив военные аэродромы рейха, старший сын дуче писал, что
даже если немцы и проиграют войну, то все равно останутся
«первостепенной нацией». Восхищаясь немецкой «организацией»,
Бруно утверждал, что военные усилия Италии саботируются изнутри –
и разве события 1943 года не подтверждали этого?
Между тем Германия сумела еще раз неприятно удивить своих
противников. Пережив катастрофические поражения во Франции, в
СССР и на Балканах, вермахт продолжал сражаться на
разваливающихся фронтах, и к концу года 1944 года немцам все же
удалось на время стабилизировать военное положение. Советское
наступление, казавшееся неотразимым в своей мощи, остановилось у
стен Варшавы и Будапешта, танки американцев завязли среди холмов и
лесов Эльзас-Лотарингии, а стремление англичан ворваться в
Северную Германию при помощи красивой воздушно-десантной
операции обернулось для них тяжелым поражением у Арнема.
Надежды союзников на то, что им удастся разбить нацистов до начала
следующего года, растаяли в тяжелых зимних боях.
В Италии, где для немцев сложилась почти такая же отчаянная
ситуация, что во Франции или на Балканах, достижения союзников
были особенно разочаровывающими. Хотя падение Рима, казалось бы,
открывало англо-американцам путь на Милан и Венецию, добиться
нового прорыва им так и не удалось – тяжелые потери, не
уравновешенные новыми территориальными успехами, заставили
союзников остановиться, так и не достигнув равнин Северной Италии.
Занятие Романьи – родной провинции Муссолини служило слабым
утешением для тех, кто надеялся до зимы оказаться в Австрии.
В то время как рост числа дезертиров и симулянтов
свидетельствовал об упадке боевого духа, а переброска дивизий из
Италии во Францию показала, что союзное командование больше не
рассчитывает на крупные военные успехи на полуострове, Муссолини
и Грациани могли поздравить себя с первой настоящей победой
Республиканской армии. Вооруженные силы Социальной республики
уже и без того оказывали немцам немалую поддержку, взвалив на себя
бремя борьбы с партизанами и удерживая второстепенные участки
Итальянского фронта, но мало кто ожидал, что им удастся нанести
крупное поражение союзным войскам. Новые дивизии, прошедшие
подготовку в Германии, показали, что способны теперь на большее,
нежели антипартизанские операции – в декабре 1944 года они
одержали победу над союзниками в небольшом сражении среди
холмов Тосканы.
Итальянцы сумели не только разбить американскую пехотную
дивизию, но и удержать затем захваченные позиции в упорных
схватках с контратакующими британцами. И хотя немцы тоже
участвовали в этих боях, все же руководство операцией осуществлял
итальянский генерал, а две трети задействованных в битве солдат
носили форму Республиканской армии.
В декабре Гитлер начал наступление в Арденнах, оказавшееся для
его противников совершенно неожиданным. Американские войска,
удерживающие этот сектор Западного фронта, были разбиты. Но это
был лишь временный успех. Вскоре немцы столкнулись с
подоспевшими резервами союзников, и операция закончилась
провалом. Последняя ставка Гитлера в этой войне оказалась битой.
Муссолини придал этим событиям не большее значение, нежели
успехам собственных войск в Италии. Выслушав первые известия о
быстром продвижении немцев и тысячах плененных американцев,
дуче ограничился равнодушным «ну и хорошо», тут же
переключившись на другую тему. Но, несмотря на показное
безразличие к военным событиям, на самом деле кажущаяся
надежность «Готской линии» – оборонительных позиций вермахта в
Италии – успокаивала дуче. Он все еще не осознавал, что времени у
Социальной республики почти не осталось, и отказывался от любых
предложений обеспечить свое будущее на случай поражения. Среди
подаваемых ему идей спасения был и экзотический план побега на
подводной лодке в Испанию, Южную Америку или даже Японию.
В конце года от остановки сердца умер один из основателей
фашистского движения футурист Филиппо Маринетти – человек,
стоявший рядом с Муссолини 23 марта 1919 года на миланской
площади Сан-Сеполькро. Идеалист, который так и не смог удержаться
на фашистском политическом Олимпе, в 1942 году отправился
добровольцем в «поход против большевизма» и вернулся из СССР уже
тяжело больным человеком. Он доказал верность своим взглядам,
когда отказался поддержать переворот Бадольо и после 1943 года
остался на территории Социальной республики. Смерть Маринетти
широко освещалась мировой прессой, но, похоже, не вызвала у
Муссолини особых переживаний – он никогда не любил
фашистов-«романтиков», предпочитая им сервильных исполнителей.
…
Неожиданно для многих дуче прервал свое затворничество,
предприняв импровизированную поездку в Милан. 16 декабря 1944
года неофициальная столица Социальной республики и родина
фашизма горячо приветствовала Муссолини – десятки тысяч людей
собрались послушать дуче, несмотря на угрозу воздушного налета и
возможность нападения партизан. Муссолини выступал в театре, но
громкоговорители и радио разносили его речь по городу и всей
Северной Италии.
Как и прежде, он говорил о предательстве со стороны «королевской
клики», грядущих социальных реформах и секретном оружии немцев.
Итальянцам предлагался выбор между борьбой до победы или
рабством у англо-американцев. Новым словом было обещание
многопартийности – но, разумеется, в будущем, после войны. После
театра, вдохновленный оказанным ему приемом, дуче отправился на
знаменитую площадь Сан-Сеполькро. Взобравшись на танк, он принял
парад республиканских войск и обратился с горячей речью к
многотысячной толпе.
По словам Муссолини, мало какое из его прежних выступлений
встречало такой искренний восторг, как в тот день. Давно уже
отвыкший от спонтанных выступлений, он был немало вдохновлен
своим «успехом» в Милане. Простые итальянцы всегда были за него, с
удовольствием рассказывал дуче своему окружению после
возвращения из Милана, рабочие и крестьяне – вот будущая основа
фашизма. Они настоящие патриоты, их не купить на деньги
интернационального по своей сути капитала.
Муссолини был доволен своей поездкой, но во всем этом было что-
то апокалиптическое. Приближался финал войны, и диктатор цеплялся
за любую надежду, чтобы не ужаснуться все более отчетливо
проступающей перспективе. В январе 1945 года началось грандиозное
наступление советских войск, взломавших германскую оборону в
Польше, а западные союзники возобновили свое продвижение к Рейну.
В марте разгром группировки вермахта в Руре и провал немецкого
контрудара в Венгрии подвели черту – возможности Германии к
дальнейшему сопротивлению были практически исчерпаны.
Генералу Генриху фон Фитингхофу, сменившему на посту
главнокомандующего в Италии отозванного на Западный фронт
фельдмаршала Кессельринга, досталось тяжелое наследство.
Оставшийся из-за нехватки топлива, полного господства в воздухе
авиации противника и наступившего коллапса германской военной
промышленности без каких-либо мобильных резервов Итальянский
фронт был обречен рухнуть после первого же прорыва союзников.
Понимание неизбежности надвигающейся катастрофы заставило
немецких военных и эсэсовцев начать тайные переговоры с западными
союзниками. Они надеялись сохранить свои армии в Италии, чтобы
затем перебросить их на Восточный фронт и остановить дальнейшее
продвижение советских войск в Германию.
Сложная паутина интриг, сплетавших в единую сеть
представителей вермахта, СС и политического руководства в Берлине,
не является темой этой книги, но не затронуть ее нельзя.
Швейцарские власти и Ватикан, по понятным причинам одинаково
не желавшие превращения Северной Италии в поле боя, стали
посредниками между высокопоставленными офицерами СС и
американцами из Управления стратегических служб – организации
внешней разведки США. К этому времени западные союзники уже не
раз сталкивались с попытками немцев (как нацистов, так и их
противников) завязать переговоры, но каждый раз они получали один
и тот же ответ – с нацистским правительством или без него Германию
ожидает лишь безоговорочная капитуляция. Тем не менее на этот раз
предложение немцев было слишком заманчивым, чтобы отвергать его
с порога. Прибывший в марте 1945 года в Цюрих эсэсовский генерал
Карл Вольф гарантировал, что вся группировка вермахта в Италии
сложит оружие.
Гитлер и Гиммлер знали о налаживаемых в Швейцарии контактах,
но расценивали их совершенно по-другому. Гитлер полагал, что
генерал зондирует почву в интересах всего Третьего рейха – он все
еще надеялся на раскол в коалиции врага и перемирие с США и
Британской империей. А вот Гиммлер, всерьез рассчитывавший на то,
чтобы стать преемником фюрера, был крайне недоволен действиями
своего подчиненного. Рейхсфюрер СС давно уже пытался добиться
негласного соглашения с западными союзниками и потому
рассматривал «сепаратные» переговоры Вольфа как помеху своим
планам.
Убедившись, что Вольф действительно пользуется влиянием на
немецкое военное командование в Италии, союзники рискнули
продолжить «игру». Разумеется, в Лондоне и Вашингтоне и не думали
предоставлять немцам возможность для переброски куда бы то ни
было нескольких армий и не собирались вступать ни в какие
политические переговоры. Союзников интересовала лишь перспектива
быстрой капитуляции армий Фитингхофа, открывавшей для них путь
на Балканы и в Центральную Европу.
Муссолини ничего не знал о происходящих в Швейцарии
событиях. Присущая дуче подозрительность заставляла его выражать
свои опасения насчет возможной капитуляции немцев, но
участвовавший в установлении контактов с союзниками немецкий
посол Рудольф Ран неизменно заверял итальянского диктатора в том,
что Германия никогда не оставит Социальную республику.
На самом деле немцы все же предприняли попытку спасти если не
фашистский режим, то хотя бы его главу. Они убеждали союзников в
положительной роли, которую дуче мог еще сыграть в послевоенной
Италии. Однако представители американцев и англичан не пожелали
обсуждать политическое будущее Муссолини, отчетливо дав понять,
что не видят для дуче и его сторонников иных перспектив, кроме
полной сдачи на милость победителей.
Немцы в свою очередь не знали о том, что в это время Муссолини
тоже попытался перебросить мостик к западным союзникам. В марте
1945 года его сын Витторио, исполнявший обязанности секретаря
дуче, передал миланскому кардиналу Альфредо Шустеру предложения
главы Социальной республики. Муссолини обещал сформировать
коалиционное правительство и предлагал закончить гражданскую
войну перемирием и амнистией. Он выражал надежду, что американцы
и англичане поддержат борьбу Италии и Германии с Красной армией,
уже покорившей Балканы и вступившей в Центральную Европу.
Пройдет совсем немного времени, и в страхе перед военной мощью
СССР союзники будут всерьез рассматривать возможность заново
вооружить миллионы пленных солдат капитулировавшей Германии, но
уцелеть до этого изменения настроений в руководстве западных
держав фашистский режим не имел ни малейшего шанса. Протянутая
дуче рука повисла в воздухе.
Между тем переговоры в Швейцарии оказались надолго
прерванными из-за перевода Кессельринга на Западный фронт и
интриг Гиммлера, отозвавшего Вольфа в Берлин. Не сумев убедить
Фитингхофа капитулировать в Италии безо всяких обязательств,
союзники заручились обещанием немцев не применять тактику
выжженной земли и фактически занять нейтралитет в гражданской
войне между фашистами и их противниками.
В то же время, планируя развернуть в апреле масштабную
наступательную операцию, англо-американское командование в
Италии согласовало свои действия с итальянским Сопротивлением,
готовящимся к масштабной атаке на Социальную республику.
Впрочем, соглашение о совместных действиях с партизанами ничуть
не помешало союзникам продолжать наносить воздушные удары по
итальянским городам, сотнями убивая мирных жителей, многие из
которых с радостью ожидали прихода британских или американских
войск. Свою лепту в успех предстоящей операции внес и Гитлер, в
очередной раз запретивший немецким войскам заблаговременный
отход на удобные для обороны позиции. Поэтому, когда в 9 апреля
1945 года британские и польские пехотинцы открыли начало битвы,
все козыри были в руках у союзных армий.
Как и всегда, немцы защищались очень упорно, но предотвратить
поражение уже было нельзя. Вместо того чтобы встретить противника
укрывшись за По, немецкие и итальянские солдаты перебирались
через реку вплавь, оставляя тяжелое вооружение на берегу.
Значительная часть итало-германских войск оказалась в окружении и
сложила оружие. К середине апреля стало понятно, что для
Социальной республики пробил последний час – ее территория
стремительно уменьшалась с каждым днем. На этот раз Муссолини
почувствовал значение произошедших на фронте событий, хотя и не
предполагал, что до капитуляции немецких войск оставалось меньше
двух недель.
Дуче колебался. Одни его соратники хотели дать «последний бой»,
который стал бы эффектным окончанием борьбы, другие надеялись
сдаться в плен союзникам, но большинство рассчитывало укрыться в
нейтральной Швейцарии. И каждого страшила перспектива оказаться в
руках у партизан.
В конце концов Муссолини согласился с предложением Паволини
устроить «итальянские Фермопилы» в Вальтеллине – расположенной у
подножия Альп долине, неподалеку от Швейцарии. Возражения
Грациани, заявившего, что с военной точки зрения план генерального
секретаря ничего не стоит, были отвергнуты. Несмотря на всю браваду,
дуче наверняка осознавал, что любые оборонительные позиции среди
альпийских гор нельзя будет удерживать сколько-нибудь долго, а
потому близость швейцарской границы перевешивала в его глазах узко
военную аргументацию маршала.
Проведя в Сало последнее заседание своего кабинета, дуче
приказал министрам отправляться в Милан. 19 апреля Муссолини
прибыл в столицу Северной Италии в сопровождении эсэсовской
охраны и разместился в здании префектуры.
Окруженный обеспокоенными своим будущим соратниками и
молчаливыми эсэсовскими охранниками, дуче развил в Милане
лихорадочную деятельность. Намечая состав предполагаемого
коалиционного правительства, куда наряду с фашистами должны были
войти и социалисты, Муссолини одновременно обсуждал детали
будущего сражения в Альпах. Казалось, теперь дуче как будто бы
всерьез надеялся на обещание Паволини собрать не менее пятидесяти
тысяч бойцов, готовых в течение многих месяцев противостоять
союзникам в Вальтеллинне. Верил ли он в это по-настоящему или
попросту не мог признать приближение окончательного краха? Так
или иначе, но в Милане Муссолини в который раз удивил всех сменой
настроения. Несмотря на стремительно ухудшавшуюся обстановку,
дуче позволил себе несколько сверхоптимистичных высказываний,
среди которых опять прозвучала надежда на немецкое «чудо-оружие».
Возможно, это стало следствием телеграммы от Гитлера, полученной
22 апреля, – уже готовясь к самоубийству, фюрер обещал изменить ход
войны, одержав победу в сражении за Берлин. Для Муссолини,
готового в те дни цепляться за каждую соломинку, этого вполне могло
оказаться достаточным.
В любом случае Милан дуче оборонять не собирался –
«величайший город Европы» нельзя обрекать на уничтожение в
уличных боях. По всей видимости, немалую роль в этом решении
сыграло и опасение оказаться в плену у партизан. Со всех концов
быстро уменьшавшейся в размерах республики поступали все новые
дурные известия.
23 апреля приехавший в Милан заместитель генерального
секретаря сообщил Муссолини, что фронта больше не существует –
немцы отступают, а попытки организовать хоть какую-нибудь линию
обороны собственными силами разбились о нехватку людей. Армия
Социальной республики растаяла буквально на глазах – ее солдаты
предпочитали расходиться по домам, не желая напрасно погибать в
уже проигранной войне. Многие из них спешили к своим семьям,
надеясь защитить их от мстительного насилия со стороны партизан – в
Северной Италии началось «антифашистское восстание».
Предупрежденные о занятом немцами «нейтралитете», отряды
партизан с легкостью разоружали немногочисленные и утратившие
желание сражаться фашистские гарнизоны. В течение нескольких дней
значительная часть североитальянских городов оказалась под
контролем войск «Комитета национального освобождения».
В эти дни, помимо партийных лидеров, членов правительства и
других руководителей идущего ко дну государства, в Милане
собрались Петаччи, среди которых была и Клара. Муссолини напрасно
пытался уговорить свою любовницу спасаться бегством – храбрая
женщина напрочь отказалась покидать его. В свою очередь она
безуспешно пыталась убедить Муссолини инсценировать
автомобильную катастрофу и, объявив всем о гибели дуче, вместе
бежать в Швейцарию. В конце концов ее родители и младшая сестра
улетели в Испанию на самолете, а Клара, вместе с братом Марчелло,
осталась в Милане.
Семья же Муссолини в это время направлялась в небольшой
городок Монца – дорога в Милан уже считалась небезопасной, и дуче
распорядился, чтобы его жену и детей разместили в тамошней
королевской резиденции, откуда они смогли бы выехать в Швейцарию.
Теперь он признавал, что и сам готов в трудную минуту прибегнуть к
такой возможности. Когда капитан Отто Кизнатт, отвечавший перед
Берлином за охрану диктатора, попытался убедить его перебраться в
Мерано, поближе к немецкому посольству, Муссолини сказал, что
военная обстановка может вынудить его укрыться в Швейцарии. Дуче
не знал, что эсэсовцы получили приказ воспрепятствовать такому
развитию событий, не останавливаясь даже перед применением
оружия.
Утром 25 апреля, когда антифашистский «Комитет национального
освобождения» официально объявил о начале восстания в Северной
Италии, Муссолини обратился к собравшейся у префектуры толпе.
Даже в этот момент он не изменил себе – привычно прижав руки к
бедрам, дуче говорил в своей прежней манере, торжественно пообещав
сражаться в Альпах «до последнего патрона».
К несчастью для дуче, подавляющая часть из сбежавшихся
поглазеть на него солдат Республиканской армии и миланцев меньше
всего хотела отправляться в Вальтеллину. У Муссолини, еще совсем
недавно считавшего себя руководителем значительной части Италии,
теперь под рукой было не более сотни чернорубашечников и солдат без
тяжелого вооружения. Они мало походили на армию, способную
месяцами сражаться в альпийских горах. Дуче оставалось лишь
надеяться, что покинувший город Паволини сдержит обещание и
приведет с собой тысячи бойцов.
А настроение дуче продолжало быстро меняться. Позабыв о том,
что еще несколько часов назад призывал всех отправляться в Альпы,
он внезапно сообщил обескураженным соратникам, что собирается
попросить кардинала Шустера организовать ему встречу с
представителями партизан. Из этой идеи не вышло ничего хорошего –
слишком несвободны были стороны в своих решениях, слишком много
крови было уже пролито. Гражданские войны редко заканчиваются
компромиссами, но упавший духом Муссолини решился еще раз
попробовать договориться со своими политическими противниками.
Встреча между диктатором Социальной республики и
руководителями антифашистского подполья состоялась во второй
половине дня в миланской резиденции Шустера. Войдя в комнату, где
его уже ждали комитетчики, Муссолини сумел одержать небольшую
моральную победу – никто из собравшихся не отказался пожать руку
дуче фашизма. Однако предложение заключить нечто вроде частного
перемирия, в ходе которого вооруженные силы и администрация
Социальной республики добровольно прекратили бы свое
существование, а сам дуче вместе с верными ему людьми ушел бы в
горы сражаться с англо-американцами, было сходу отвергнуто
генералом Рафаэле Кадорна. Глава «Комитета национального
освобождения» был сыном маршала Луиджи Кадорна, итальянского
главнокомандующего в Первую мировую войну, и племянником
Рафаэле Кадорна – генерала, взявшего в 1870 году Рим.
Отпрыск знаменитой семьи был безжалостен к сидящим напротив
него фашистам – его не смягчило даже присутствие маршала
Грациани. Никаких переговоров о перемирии не будет, заявил генерал,
разговор может вестись лишь о полной капитуляции. Участвовавшие в
гражданской войне фашисты не получат никаких гарантий
безопасности, напротив – их будут судить за совершенные против
нации преступления.
В этот момент Грациани испугался, что морально надломленный
дуче согласится сдаться без каких-либо обязательств со стороны
партизан, и энергично вмешался в разговор, напомнив всем о
Германии, без участия которой никакие сепаратные договоренности
невозможны. На это комитетчики не без удовольствия ответили, что
немцы уже давно ведут тайные переговоры с союзниками и уже
пообещали «не вмешиваться» в гражданскую войну в Италии.
Присутствовавший на встрече кардинал подтвердил эти слова, заявив о
личном участии в организации этого соглашения. Сомнений больше не
осталось, и, закричав о предательстве, Муссолини прервал
переговоры. Дуче заявил, что ему нужно осмыслить полученную
информацию и, с трудом получив у своих противников час на
размышления, покинул здание вместе с остальными фашистами.
Это окончательно погубило и без того крайне малые шансы на
мирный исход. В то время как в префектуре Муссолини осаждали
растерявшиеся соратники, сообщавшие о начавшемся в городе
восстании, оставшиеся у Шустера представители итальянского
Сопротивления оказались под сильным давлением коммунистов,
требовавших начать открытые боевые действия и захватить дуче. К
вечеру 25 апреля патрули Республиканской армии уже полностью
исчезли с улиц города, а ситуация в префектуре приобретала
трагикомические черты – по коридорам носились люди, во двор
въезжали и выезжали автомобили, и вся эта суета имела ярко
выраженный панический характер.
Овладевший фашистами истерический настрой передался и
Муссолини. С автоматом на плече он теперь больше походил на
простого бойца, нежели на вождя государства. Никаких соглашений не
будет, повторял он вновь и вновь, эти партизаны – обычные
уголовники. Судя по всему, дуче позабыл о том, что дал слово
вернуться для продолжения переговоров. Однако, даже сдержи он свое
обещание, это уже вряд ли что-нибудь изменило. К этому времени
возвращение в резиденцию кардинала наверняка означало бы для
Муссолини арест и, скорее всего, казнь, едва прикрытую фиговым
листочком какого-нибудь наспех организованного «народного
трибунала». Дуче вполне осознавал такую возможность, когда кричал,
что события 25 июля больше не повторятся. Он не собирался вновь
становиться пленником.
Витторио предложил закрепиться в здании и, отбив атаки красных,
сдаться войскам союзников. Эта идея Муссолини не понравилась, да и
надежды на то, что фашисты сумеют продержаться до подхода
американских танков, было немного. От предложения покинуть
Италию на самолете он тоже отказался. Вместо этого дуче приказал,
чтобы все желающие продолжать борьбу немедленно отправились
вместе с ним в Комо – небольшой городок западнее Вальтеллины. Там
он надеялся встретить обещанных Паволини бойцов – с этими силами
Муссолини, по крайней мере, мог быть уверен в том, что его не
захватит в плен командир какого-нибудь небольшого партизанского
отряда.
Уже темнело, когда колонна из более чем трех десятков легковых и
грузовых автомашин двинулась в путь. Муссолини сидел в одном
автомобиле с Бомбаччи, Клара с братом следовали за ним в машине с
испанскими дипломатическими номерами, а замыкал движение
Витторио. Вместе с дуче и его соратниками в Комо отправилась
эсэсовская охрана, которой немецкий комендант Милана отдал
распоряжение и дальше сопровождать Муссолини.
Решение уезжать оказалось крайне своевременным – к вечеру 25
апреля окраины уже фактически контролировались отрядами
восставших, и только царившая в их рядах суматоха позволила дуче
беспрепятственно покинуть город. На следующее утро партизаны
вошли в центральные кварталы и заняли префектуру – несмотря на то
что немецкий гарнизон сумел продержаться до подхода американцев,
захватившие городскую радиостанцию антифашисты раструбили об
«освобождении Милана», еще раз призвав итальянцев ко всеобщему
восстанию.
Между тем в Комо Муссолини не обнаружил ни надежного
убежища, ни нескольких тысяч бойцов, готовых сражаться вместе с
ним до последнего патрона. Жители откровенно ждали скорого
прибытия американцев или партизан и не проявляли к потерявшему
власть дуче ни симпатии, ни враждебности, ни даже интереса.
Множились сообщения о партизанских атаках на города, пришло
известие и о потере Милана – только наличие в Комо небольшого
немецкого гарнизона несколько успокаивало совершенно
растерявшихся фашистов.
Тем временем настроение Муссолини испортилось еще сильнее,
когда ему сообщили, что грузовик с «золотым запасом» республики и
лично отобранными дуче документами, по всей видимости, был
захвачен партизанами при попытке выехать из Милана. Ни золота, ни
бумаг впоследствии так и не нашли, но, судя по всему, они должны
были свидетельствовать в пользу того, что правительство Социальной
республики и сам Муссолини неоднократно пытались противостоять
жестоким требованиям нацистов. Дуче, несомненно, готовился обелять
себя – в эмиграции или даже в ходе возможного судебного процесса, а
потому известие о потере золота он встретил равнодушно, но о
потерянных документах сокрушался вплоть до последнего дня.
Находясь в угнетенном состоянии духа, он писал жене:
«Дорогая Ракеле, я нахожусь на последнем этапе жизненного пути.
Это последняя страница в книге моей судьбы. Может быть, мы не
увидимся более, поэтому я пишу тебе эти строки. Прошу тебя
простить мне все то зло, которое я вольно или невольно тебе
причинил. Ты хорошо знаешь, что ты – единственная женщина,
которую я действительно любил. Клянусь тебе в этом перед Богом и
именем нашего сына Бруно. Ты знаешь, что мы должны ехать в
Вальтеллину. Постарайтесь добраться до швейцарской границы. Там
вы начнете новую жизнь. Думаю, что тебя не остановят на границе,
поскольку я всегда им помогал, и, кроме того, вы чужды политике.
Если эта попытка не удастся, вам придется сдаться на милость
союзников, которые, может быть, будут более великодушны, чем
итальянцы. Я вручаю тебе судьбу Анны и Романо, особенно Анны, так
как она еще очень нуждается в твоих заботах. Ты знаешь, как сильно я
их люблю. Обнимаю и целую тебя и наших детей».
Ракеле, в это время вместе с детьми находившаяся неподалеку в
Черноббио, очень быстро получила письмо. Узнав, что дуче все еще
находится в Комо, она сумела дозвониться в тамошнюю префектуру и
наконец-то услышала голос мужа. Сказав, что для него «все позади»,
Муссолини еще раз попросил у нее прощения и немного поговорил с
Романо и Анной-Марией. В этот момент Ракеле вновь показала свой
характер – проявив немалое мужество, она сумела вечером того же дня
оказаться в Комо. Последняя встреча супругов оказалась совсем
короткой – передав ей несколько писем от Черчилля, Муссолини
отправил ее с напутствием искать убежище в Швейцарии, а если это не
удастся, то постараться сдаться англичанам. Окончательно
распрощавшись с женой, дуче отправился на виллу, расположенную в
нескольких километрах от Комо. Его мучила бессонница, вызванная
нервным напряжением: приходили пугающие известия о продвижении
союзников и партизан, и становилось очевидным, что враги могут
атаковать отряд беглецов в самое ближайшее время, тогда как о
Паволини не было ни слуху, ни духу.
Тревога нарастала, многие начали обвинять дуче в том, что тот
лишь ищет возможность, чтобы бросить всех и спасаться
самостоятельно. Испуганных людей можно было понять – они хорошо
знали, что партизаны не станут церемониться с деятелями
фашистского режима, а Муссолини, как это часто с ним бывало, никак
не мог прийти к однозначному решению и продолжал колебаться. Не
сообщая никому о своих планах, он решил перебраться в городок
Менаджо, расположенный рядом со швейцарской границей. Утром 26
апреля машина с дуче двинулась в путь.
Отъезд из Комо чуть было не закончился перестрелкой между
немцами и людьми Муссолини. Штурмфюрер Фридрих Бирцер
остановил машину с дуче и согласился пропустить ее только в
сопровождении своих солдат. Охранявшие диктатора немцы опасались
остаться в одиночестве посреди бурлившей Италии и все еще
рассчитывали добраться вместе с ним до Мерано. После того как
эсэсовцы продемонстрировали готовность открыть огонь, Муссолини
сдался, разрешив им и дальше следовать за ним. Случившееся только
укрепило подозрения Бирцера, считавшего, что дуче с самого начала
собирался бросить всех и бежать, думая лишь о том, как отделаться от
немцев и спастись, не потеряв лица, в Щвейцарии.
Вслед за Муссолини Комо покинули и все остальные – мало кто
хотел оставаться там в ожидании Паволини и его бойцов. Вместе со
всеми уехала и девушка по имени Елена Курти – дочь Анжелы
Куччати, в начале 20-х годов любовницы дуче. Впоследствии Елена
будет утверждать, что Муссолини был ее настоящим отцом, но тогда
их общение ничем не напоминало о близких родственных связях, и
присутствие молодой и довольно красивой Курти вызвало у Петаччи
настоящую истерику. В Менаджо к колонне присоединилось
подразделение сохранивших дисциплину республиканских солдат,
после чего отряд двинулся дальше, остановившись в небольшой
деревушке Грандола, от которой до Швейцарии оставалось всего 14
километров.
И без того не слишком большое «войско» Муссолини начало
быстро таять. Уехал сын – Витторио, маршал Грациани покинул дуче
даже не попрощавшись, а Буффарини-Гвиди и несколько других
иерархов рухнувшего режима попытались самостоятельно перебраться
через границу. Вскоре после этого в Грандолу пришло известие, что
перешедшие на сторону партизан итальянские пограничники
арестовали неудачливых беглецов. Все это вызвало у сопровождавших
дуче новый приступ паники. Тогда Муссолини решил вернуться в
Менаджо, но из-за категорического нежелания эсэсовцев выступать
немедленно был вынужден отложить отъезд до утра. Теперь, когда от
отряда Муссолини почти ничего не осталось, дуче нуждался в Бирцере
и его солдатах.
На следующей день, 27 апреля, наконец-то объявился Паволини.
Но за ним не стояли тысячи бойцов – партийный секретарь прибыл в
Грандоло в сопровождении всего двух десятков человек. Остальные
разбежались или перешли на сторону партизан, удачно влившись в их
ряды накануне победы.
В отчаянии Муссолини обратился к эсэсовцам – быть может,
удастся включить их колонну в состав какого-нибудь достаточно
крупного немецкого отряда? Тогда бы они смогли попасть в Тироль и
спастись. И такой отряд действительно нашелся – двести немецких
солдат из зенитных частей, пытавшихся добраться до Австрии. В
последний раз в жизни дуче обрел уверенность в будущем – с двумя
сотнями немцев, оптимистично заявил он, они сумеют добраться куда
угодно. Забравшись в бронемашину, которой управлял Паволини,
Муссолини двинулся в путь. Теперь рядом с ним оставалось не более
пятидесяти итальянцев, включая верную Клару Петаччи,
сопровождавшую дуче на «альфа ромео» ее брата.
Однако присутствие среди солдат люфтваффе высокопоставленных
фашистов не осталось тайной для партизан. Нападать на немцев они
решались крайне редко, но в данном случае «приз» перевешивал
опасения, а потому неподалеку от деревни Муссо машины поджидала
засада. Несколько пулеметов внезапно открыли огонь, и казалось, что
растянувшуюся на горной дороге колонну ожидает полной разгром, но
на самом деле у «гарибальдийцев» не было тяжелого вооружения и
достаточного количества людей, чтобы разбить немцев в прямом бою.
Поэтому после недолгой перестрелки командир партизанского отряда
выбросил белый флаг, предлагая начать переговоры.
Отчаянно блефуя, он угрожал расстрелять колонну из орудий,
которых у него не было. Если бы командовавший зенитчиками
лейтенант знал действительное положение дел, то без труда смог бы
рассеять партизанский отряд, но после некоторого размышления немец
решил не рисковать – войска союзников могли появиться на горизонте
в любой момент, а пробиваться с боями через неизвестное количество
враждебно настроенных итальянцев представлялось ему слишком
опасным. Переговоры продолжались несколько часов, но в конце
концов лейтенант согласился выдать всех присоединившихся к его
колонне фашистов, получив взамен возможность беспрепятственно
добраться до Австрии. После недолгих колебаний эсэсовский
командир поддержал решение офицера люфтваффе, оставив
Муссолини и его людей без своей защиты. Во время переговоров о
дуче не было сказано ни слова, хотя партизаны и подозревали, что он
может находиться в одной из немецких машин. По договоренности с
Барбьери немцы должны были оставить фашистов в Муссо и дать
возможность обыскать свои автомобили в Донго – следующей
деревушке по дороге к границе Третьего рейха.
Вернувшись, лейтенант сообщил итальянцам неутешительные
новости, а штурмфюрер Бирцер предложил дуче переодеться в
немецкую форму и под видом солдата отправиться дальше. Муссолини
растерянно молчал, не находя в себе силы, чтобы принять единственно
достойное в этой ситуации решение – остаться вместе со своими
людьми, разделив их судьбу до конца. В то время как Петаччи
истерически уговаривала своего возлюбленного спасаться, один из
немцев буквально набросил на плечи дуче ефрейторскую шинель и,
вручив Муссолини автомат, усадил его в грузовик. Клара попыталась
забраться следом, но была деликатно остановлена Бирцером, хотя
Муссолини и попытался уговорить немцев взять ее с собой. Колонна
тронулась дальше, оставляя позади рыдающую Петаччи и растерянных
фашистов.
Едва только скрылись немецкие грузовики, как партизаны
накинулись на оставшихся без защиты солдат Республиканской армии,
министров и партийных чиновников. Сопротивление
«гарибальдийцам» оказал только Паволини, вместе с несколькими
фашистами попытавшийся вырваться из западни на бронемашине.
Отстреливаясь, они сумели отсрочить свой плен только на один час.
Остальные же безропотно покорились судьбе, проклиная
предательство немцев и трусость дуче – особенно негодовал Бомбаччи,
сообщивший местному священнику, что с ними был Муссолини.
Помимо бывшего коммуниста о присутствии в Муссо лидера
фашистов священнику рассказал немецкий солдат-католик, да и другие
итальянцы не слишком старались держать язык за зубами. Вскоре
партизаны уже были уверены, что дуче находится в одной из
направлявшихся в Донго машин.
Когда немцы прибыли в деревню, их грузовики разместились на
центральной площади, где партизаны, подбадриваемые
приветственными криками жителей, тщательно проверяли каждый
автомобиль. Прошло совсем немного времени, прежде чем Муссолини
был опознан одним из «гарибальдийцев». Впоследствии эту роль будут
приписывать себе десятки людей, но, согласно наиболее
распространенной версии, переодевшийся дуче был разоблачен
матросом Джузеппе Негри, летом 1943 года принимавшим участие в
перевозке дуче из Понцы на Маддалену. Теперь он был партизаном и
участвовал в обыске немецких машин.
По словам Негри, он сразу заподозрил неладное при виде
неподвижно лежавшего человека, укрывшегося одеялом и
опустившего на глаза шлем. Немецкие солдаты попытались убедить
бдительного «гарибальдийца», что в машине спит их пьяный товарищ,
но Негри им не поверил и, подойдя поближе к «немцу», сразу же узнал
профиль диктатора. Увы, к несчастью для Муссолини, в предыдущие
годы он сделал все, чтобы каждый житель Италии навсегда запомнил
внешность своего вождя. Не подав виду, Негри бросился к
партизанскому комиссару Урбани Ладзаро, которому и выпала честь
пленить дуче фашизма.
Поверженный диктатор не стал оказывать сопротивления.
Муссолини легко расстался с автоматом и без малейшего протеста
позволил обыскать себя. Бледный и безучастный, он лишь
пробормотал несколько слов благодарности в ответ на обещание
Ладзаро, что «ни один волос не упадет с его головы». В
сопровождении толпы из партизан и местных жителей дуче отвели в
кабинет мэра Донго, где, угостив кофе, принялись забрасывать
вопросами. Ему пришлось убеждать собравшихся в своей
непричастности к убийству депутата Маттеотти и объясняться в
причинах, побудивших его объявить Франции войну. Муссолини
сказал, что никогда не одобрял жестоких методов оккупировавших
Италию немцев, но был бессилен помешать им. Несмотря на
разделявшую их гражданскую войну, никто из окруживших его
партизан не позволил себе оскорбительного слова или действия – с
дуче обращались уважительно.
Вечером 27 апреля командир находившихся в Донго
«гарибальдийцев» решил переправить Муссолини в более надежное
место – в казармы пограничников, расположенные в деревне
Джермазино. К этому времени в руках у партизан оказалось еще
несколько важных пленников – Клара и Марчелло Петаччи.
Любовница дуче попыталась следовать за немцами и уже в Донго
вместе с братом была взята под арест. После недолгого допроса Кларе
удалось упросить доставить ее к Муссолини. Они встретились на
дороге, когда партизаны получили новый приказ перевести бывшего
диктатора из Джермазино в Мольтразио.
Охранявшие Муссолини и Петаччи справедливо опасались, что
союзники заберут у них Муссолини, чего, по мнению заправлявших в
«Комитете национального освобождения» коммунистов, допустить
было никак нельзя. Спустя какое-то время «гарибальдийцы»,
опасавшиеся встречи с американскими танками, решили отвезти дуче
на небольшую высокогорную ферму, владельцам которой они вполне
доверяли. К этому моменту судьба Муссолини уже была предрешена.
Из Рима лидер итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти
распорядился казнить дуче, а в Милане генерал Кадорна
санкционировал это убийство собственной подписью, отдав
письменное распоряжение расстрелять арестованного диктатора. Как
показало время, уступив желанию коммунистов расправиться с
Муссолини, королевский генерал, официально руководивший всем
итальянским Сопротивлением, не слишком помог монархии. В штаб
союзных армий отправили телеграмму, сообщавшую о том, что
диктатор уже казнен. Это было ложью, да и вся история с
«осуждением» дуче выглядит крайне непривлекательно –
кровожадность одних и трусость других обрекли Муссолини на казнь с
такой легкостью, словно речь шла о каком-то пустяке, а не о жизни
человека, руководившего Италией в течение двух десятков лет.
Вопреки созданному позднее мифу дуче вовсе не был убит
разгневанными бойцами партизанской бригады – для казни
потребовались хладнокровные исполнители. 28 апреля из Милана
выехала специальная группа, возглавляемая Вальтером Аудизио –
бухгалтером по профессии и коммунистом по убеждениям. В 30-е годы
Аудизио был осужден за участие в деятельности коммунистического
подполья и провел пять лет в ссылке на острове Понца. В 1939 году он
официально отрекся от своих прежних взглядов, что позволило ему
вернуться в родную Алессандрию, где Аудизио спокойно жил в
течение следующих четырех лет. Падение фашистского режима
вернуло «отрекшегося» коммуниста в строй, и к 1945 году он
возглавлял крупный отряд «гарибальдийцев», являясь одним из
лидеров коммунистических партизан Северной Италии. Теперь
тридцатипятилетний полковник Аудизио получил «почетное» задание
казнить дуче и еще нескольких высокопоставленных фашистов,
захваченных в последние дни.
В это время Муссолини и его любовница все еще находились на
ферме. Слышавшие их разговоры охранники утверждали позднее, что
дуче был мрачен, но спокоен, а Петаччи и вовсе пребывала в хорошем
настроении. В этом состоянии их и застали приехавшие из Милана
палачи. Впоследствии Аудизио будет похваляться тем, как ловко он
сумел усыпить бдительность своих жертв заявлением что прибыл
освободить их. Пока Муссолини натягивал на себя одежду,
партизанский полковник уверял, что большинство сопровождавших
дуче фашистов уже на свободе. Возможно, Аудизио стремился
«приукрасить» свою историю, ведь по рассказам других участников
событий того дня дуче выглядел подавленным, а его спутница –
испуганной. Да и трудно себе представить, что Муссолини мог
поверить в такие небылицы.
Так или иначе, Аудизио приказал Петаччи собираться в дорогу
вместе с Муссолини, хотя у него было достаточно людей для того,
чтобы разделить пленников, не опасаясь попытки побега. Этот
поступок можно объяснить либо изначальным решением казнить
любовницу дуче, либо садистским желанием заставить несчастную
женщину наблюдать за расстрелом.
Муссолини и Петаччи привезли в деревушку Меццегра. Машина
остановилась у ворот виллы Бельмонто, а люди Аудизио загнали ее
обитателей в дом, велев им закрыть окна и ни в коем случае не
выходить наружу. Затем они заставили дуче выйти из машины и
подойти к стене, ограждавшей двор виллы, – за ним вышла и Клара,
вставшая рядом.
После этого Аудизио зачитал короткий приговор «Комитета
национального освобождения» – все это время Муссолини продолжал
безучастно стоять спиной к стене, а вот Петаччи впала в истерику и
буквально закрыла его своим телом, встав между партизанами и дуче.
Не теряя времени на уговоры, Аудизио принялся стрелять из
пистолета, но тот раз за разом давал осечку. Тогда, если верить
полковнику «гарибальдийцев», он выхватил у одного из своих людей
французский автомат. На этот раз оружие сработало безукоризненно –
упала Петаччи, убитая наповал первым же выстрелом, затем две пули
поразили Муссолини в грудь. Он сполз на землю и еще дышал, когда
Аудизио выстрелил еще дважды.
Спустя годы человек, у которого полковник «одолжил» оружие,
будет утверждать, что на самом деле именно он расстрелял диктатора
и его любовницу, а жившие на вилле люди скажут, что слышали около
десяти выстрелов, но, так или иначе, почти все версии сходятся на том,
что дуче фашизма Бенито Муссолини и его любовница Клара Петаччи
погибли 28 апреля 1945 года, став жертвами гражданской войны,
стоившей жизни десяткам тысяч итальянцев с обеих сторон.
28 апреля в ломбардийском городке Вимеркате партизаны
расстреляли Роберто Фариначчи, неудачно попытавшегося скрыться из
Италии с чемоданами, набитыми деньгами и драгоценностями. Другим
повезло намного больше – Родольфо Грациани, вовремя покинувший
обреченную автоколонну, сумел благополучно сдаться американцам и
остался жив, а оставшуюся в Муссо Елену Курти спас деревенский
священник, спрятавший девушку от партизан.
В тот же день в присутствии Аудизио в Донго казнили еще
нескольких соратников дуче, среди которых были Алессандро
Паволини, Гвидо Буффарини-Гвиди, Никола Бомбаччи и Марчелло
Петаччи, разделивший судьбу сестры. Затем их трупы погрузили в
грузовик и отправили в Милан, чтобы утром 29 апреля устроить на
площади Лорето своеобразный карнавал смерти – месть за
антифашистов, казненных там годом ранее. И хотя в Милане уже
находились американские войска, а заключившие с союзниками
перемирие немцы еще не оставили город, улицы контролировались
партизанами и сочувствующими им жителями.
Присутствовавшие на Лорето иностранные журналисты и
операторы запечатлели происходившие события. Сперва партизаны
сложили тела казненных на землю, позволив толпе, преимущественно
состоявшей из молодых людей, пинать их ногами и бить палками.
Особенно досталось трупам Муссолини и Петаччи – вскоре их лица
были совершенно обезображены. Какая-то женщина всадила в тело
покойного дуче еще пять пуль – по одной за каждого сына, убитого
фашистами. Затем на площадь привели арестованного Акилле Стараче
– после того как он отсалютовал Муссолини, бывшего партийного
вожака тут же расстреляли. Кто-то предложил повесить мертвецов – и
вскоре подвешенные за ноги тела расстрелянных закачались на
металлических опорах бензоколонки. Юбка Петаччи сползла вниз,
оголяя нижнее белье. Толпа радостно вопила, швыряя камни и мусор в
поверженных кумиров.
…
Так сбылось предсказание, сделанное Ракеле Муссолини годом
ранее – Клара Петаччи действительно оказалась на площади Лорето.
Конечно, она и помыслить не могла, что рядом с ненавистной
соперницей будет качаться тело ее мужа и его соратников. Самой
Ракеле тогда так и не удалось пересечь швейцарскую границу – сперва
она вместе с Романо и Анной-Марией попала в руки партизан, а затем
была взята под охрану американскими солдатами. Возможно, это
сохранило ей жизнь. Витторио, расставшийся с отцом в Комо,
несколько месяцев прятался от «гарибальдийцев» и союзников в
монастырях, чтобы затем бежать в Южную Америку.
В конце концов все Муссолини смогли вернуться в Италию, но
Эдде пришлось «за пособничество фашизму» отбыть два года ссылки
на острове Липари – наказание, так часто применявшееся в годы
правления ее отца.
Литература
1. Albright M. Fascism: A Warning. – HarperCollins, 2008.
2. Ales S., Viotti A. Le uniformi e i distintivi del Corpo Truppe Italiane
in Spagna 1936–1939, Stato Maggiore dell’Esercito – Ufifcio storico. –
Roma, 2004.
3. Arrigo P. Il comunista in camicia nera: Nicola Bombacci tra Lenin e
Mussolini. – Milano, Mondadori, 1997.
4. Atkinson R., Il giorno della battaglia. – Milano, Mondadori, 2008.
Audisio W. In nome del popolo italiano. – Milano, 1975. Badoglio P. La
guerra d’Etiopia. – Milano, Mondadori, 1936. Battistelli P.P. Andrea
Molinari: Le Forze Armate della RSI. – Hobby & Work Publishing, Bresso,
2007.
5. 6. 7.
8. Bauer E. Storia controversa della seconda guerra mondiale // Milano,
Res Gestae, Vol. IV e V, 2015.
9. Bosworth R.J.B. Mussolini’s Italy: Life Under the Fascist
Dictatorship, 1915–1945, 2007.
10. Braglia E.B., Rachele D. Con il Duce, oltre il Duce. – Ugo Mursia
Editore, Milano, 2007.
11. Buchignani P. La rivoluzione in camicia nera. – Le Scie Mondadori,
Milano, 2006.
12. Canali M. Le spie del regime. – Bologna, Il Mulino, 2004.
13. Cannistraro P.V., Sullivan B.R. Il Duce’s Other Woman. – William
Morrow & Co, 1993.
14. Carell P. Le volpi del deserto. 1941–1943: le armate italotedesche in
Africa settentrionale. – New York: Bantam, 1960.
15. Ciabattini P. Il duce, il re e il loro 25 luglio. – Bologna, Lo scarabeo,
2005.
16. D’Angeli R. Storia del Partito Fascista Repubblicanoю – Roma,
Castelvecchi, 2016..
17. De Bono E. La preparazione e le prime operazioni. – Roma, Istituto
Nazionale Fascista di Cultura, 1937.
18. De Felice R. Mussolini il duce. Gli anni del consenso (1929–
1936). – Milano, Einaudi, 2007.
19. De Felice R. Mussolini il Rivoluzionario. – Einaudi, 2005.
20. De Felice R. Mussolini l’alleato II. La guerra civile 1943–1945. –
Einaudi, Torino, 1997.
21. Dennis P. Doordan. Twentieth-century architecture. – H.N. Abrams,
2002.
22. Di Capua G. Faccetta nera. Canti dell’ebbrezza fascista. Saggi
critici, testi, spartiti, commenti. – Scipioni, 2000.
23. Eatwell R. Fascism: A History. – New York: Allen Lane, 1996.
24. Farrell N. Mussolini: A New Life. – Phoenix Press, London, 2003.
25. Festorazzi R. Il mastino della rivoluzione fascista. – Mursia, Milano,
2002.
26. Foresti F. Credere, obbedire, combattere: il regime linguistico nel
Ventennio. – Pendragon, 2001.
27. Forgacs D. Italy’s Margins: Social Exclusion and Nation Formation
since 1861. – NY, 2014.
28. Gagliani D. Brigate nere: Mussolini e la militarizzazione del Partito
fascista repubblicano, Bollati Boringhieri. – Torino, 1999.
29. Galeotti C. Credere obbedire combattere. – Stampa alternativa,
1996.
30. Galeotti C., Achille Starace e il vademecum dello stile fascista. –
Rubbettino, 2000.
31. Ganapini L. La repubblica delle camicie nere. I combattenti, i
politici, gli amministratori, i socializzatori. – Garzanti, Milano, 2010.
32. Gentile E. E fu subito regime. Il fascismo italiano e la marcia su
Roma. – Rome-Bari: Laterza, 2012..
33. Gentile E. The Origins of Fascist Ideology, 1918–1925: The First
Complete Study of the Origins of Italian Fascism. – New York: Enigma
Books, 2005.
34. Gian Franco Venè, Il processo di Verona – Mondadori, 1970.
35. Giudici E. Riflessioni sulla cultura del periodo fascista. – ICS,
Roma, 1989.
36. Goebbels J., Dalton Т. Goebbels on the Jews: The Complete Diary
Entries – 1923 to 1945, 2019.
37. Grandi D. Il mio paese. Ricordi autobiografici a cura di Renzo De
Felice. – Bologna: Il Mulino, 1985.
38. Graziani R. Fronte del Sud. – Milano, Mondadori, 1938.
39. Gregor J. Italian Fascism and Developmental Dictatorship. –
Princeton: NJ, Princeton University Press, 1979.
40. Guerri G.B. – Un amore fascista. Benito, Edda e Galeazzo. –
Mondadori, 2005.
41. Hamilton, H. Sacrifice on the Steppe. – Casemate, 2011.
42. Heiberg M. Emperadores del Mediterráneo: Franco, Mussolini y la
Guerra Civil Española (in Spanish). – Barcelona: Crítica, 2004.
43. Hosch W.L. World War II: People, Politics, and Power. – New York:
Britannica Educational Publishing/The Rosen Publishing Group, 2009.
44. Jowett, Philip. The Italian Army 1940–45: Italy 1943–45. Osprey,
New York, 2001.
45. Kallis А.А. Fascist Ideology: Territory and Expansionism in Italy
and Germany, 1922–1945. – Londra, New York, Routledge, 2000.
46. Keegan J. The Second World War. – Penguin, 2005.
47. Kelly S. The Lost Oasis: The Desert War and the Hunt for
Zerzura. – Westview Press, 2002.
48. Klein G. La politica linguistica del fascismo, Volume 26 di Studi
linguistici e semiologici. – Il Mulino, 1986.
49. Labanca N. Una guerra per l’impero. Memorie della campagna
d’Etiopia. – Milano, Il Mulino, 2005.
50. Landoni E. Gli atleti del Duce, la politica sportiva del fascismo,
1919–1939. – Minimes Edizioni, Sesto San Giovanni, 2016.
51. Lewis P.H. Latin Fascist Elites: The Mussolini, Franco, and Salazar
Regimes. – Greenwood Publishing Group, 2002.
52. Mazzuca A. Luciano Foglietta, Mussolini e Nenni amici nemici. –
Minerva Edizioni, Bologna, 2015.
53. Messe G. La guerra al fronte Russo. Il Corpo di Spedizione Italian
(CSIR). – Milano, 1947.
54. Morgan Р. Italian fascism: 1915–1945. – Basingstoke, Palgrave
Macmillan, 2004.
55. Moseley R. Mussolini: The Last 600 Days of Il Duce. – Taylor
Trade Publishing, Dallas, 2004.
56. Mosse G.L. Il fascismo. Verso una teoria generale. – Bari, Laterza,
1996.
57. Mussolini B. Parlo con Bruno. – Edizioni del Popolo d’Italia, 1941.
58. Mussolini R. Il Duce mio padre. – Rizzoli, 2004.
59. Mussolini R. Mussolini: An Intimate Biography by His Widow (as
told to Albert Zarca). New York: William Morrow, 1974.
60. Mussolini, R. My Father Il Duce: A Memoir by Mussolini’s Son.
Ana Stojanovic. – San Diego, CA: Kales Press, 2006.
61. Nello P. Dino Grandi. – Il Mulino, Bologna 2003.
62. Neville Р. Mussolini. Routledge Historical Biographies, 2003..
63. Nolte E. Die Deutschen und ihre Vergangenheiten. Erinnerung und
Vergessen von der Reichsgründung Bismarcks bis heute. – Ebda, 1995.
64. O’Brien P. Mussolini in the First World War. – New York, 2005.
65. Pardini G., Farinacci R. Ovvero della rivoluzione fascista. – Le
Lettere, Firenze, 2007.
66. Pavolini L. Accanto alla tigre. – Fandango, 2010..
67. Paxton R.O. The Anatomy of Fascism. – New York: Alfred A.
Knopf, 2004.
68. Payne G.P. Civil War in Europe, 1905–1949. – Cambridge
University Press, 2011.
69. Peláez D.V. Credere, Obbedire, Combattere – Fascistas italianos en
la Guerra Civil española. – Mira Editores, Zaragoza, 2007..
70. Pennacchi A. Fascio e martello. Viaggio nelle città del Duce. –
Laterza, 2008.
71. Petacco A. Faccetta nera. Storia della conquista dell’impero. –
Milano, Mondadori, 2005.
72. Pierluigi B.B. Le ultime ore di Mussolini. – Mondadori, Milano,
2005.
73. Podmore W. Britain, Italy, Germany and the Spanish Civil War. –
Ceredigion, 1998.
74. Prévost J.G. A total science: statistics in liberal and Fascist Italy. –
McGill-Queen’s University Press, 2009.
75. Ravetto J.M. Uniformes italianos de la Guerra Civil Española:
distintivos, emblemas y condecoraciones. – Editorial San Martín, Madrid,
1996.
76. Richter Н. Griechenland im Zweiten Weltkrieg. – Bodenheim:
Syndikat, 1997.
77. Riley D. The Civic Foundations of Fascism in Europe: Italy, Spain
and Romania 1870–1945. – John Hopkins, 2008.
78. Rocco G. L’organizzazione militare della RSI, sul finire della
seconda guerra mondiale. – Greco & Greco Editori. Milano, 1998.
79. Rochat G. Le guerre italiane in Libia e in Etiopia dal 1896 al
1939. – Udine, Gaspari Editore, 2009.
80. Rochat G., Le guerre italiane 1935–1943. – Milano, Einaudi, 2008.
81. Rovighi A. Filippo Stefani: La partecipazione italiana alla guarra
civile spagnola (1936–1939). – Rom, USSME, 1992.
82. Salotti G. Nicola Bombacci: un comunista a Salò. – Ugo Mursia
Editore, 2008.
83. Santinon R., Farinacci R. L’uomo del tormento e della battaglia, –
PubMe, Roma, 2017.
84. Santoro L., Farinacci R. Partito nazionale fascista, 1923–1929. –
Rubettino, Soveria Mannelli, 2007.
85. Sarfatti M. The Life of Benito Mussolini, 1925; 2004.
86. Schlemmer T. Invasori, non vittime – La campagna italiana di
Russia 1941–1943. – Bari-Roma, Laterza, 2009.
87. Segre V.D. La guerra privata del tenente Guillet. – Corbaccio
Editore. Milano, 1993.
88. Shinn D.H. et al. Historical Dictionary of Ethiopia. – Lanham, MD:
Scarecrow Press, 2004.
89. Squadristi M.F.: Protagonisti e tecniche della violenza fascista,
1919–1922. – Mondadori, 2003.
90. Stanley G. Р. A History of Fascism. – London: Routledge, 1996.
91. Stefan Е. Italiam army 1943–1945, Ospray Military. – London,
2000.
92. Sullivan B.R. Fascist Italy’s military involvement in the Spanish
Civil War // Journal of Military History, 1995.
93. Taylor B. Fascist Eagle: Italy’s Air Marshal Italo Balbo. – Montana:
Pictorial Histories Publishing Company, 1996.
94. The Doctrine of Fascism, by Benito Mussolini. – Firenze: Vallecchi
Editore, 1935.
95. Thomas H. The Spanish Civil War. – London: Penguin, 2006.
96. Trotter W.R. The Winter war: The Russo – Finno War of 1939– 40
(5th ed.). – New York, 1991.
97. Valori A. La campagna di Russia, CSIR, ARMIR 1941–43. – Roma,
1951.
98. Vecchioni D. Le spie del fascismo. Uomini, apparati e operazioni
nell’Italia del Duce. – Firenze, Editoriale Olimpia, 2005.
99. Walker I. Iron Hulls Iron Hearts: Mussolini’s Elite Armoured
Divisions in North Africa. – Ramsbury: Crowood, 2003.
100. Walker I.W. Iron Hulls, Iron Hearts: Mussolini’s elite Armoured
Divisions in North Africa. – Marlborough: Crowood, 2003.
101. Wallace R. The Italian Campaign. – Time-Life Books Inc, 1978.
102. Watson B.A. Exit Rommel: The Tunisian Campaign, 1942– 43. –
Mechanicsburg, PA: Stackpole Books, 2007.
103. Willingham M. Perilous Commitments: the Battle for Greece and
Crete: 1940–1941. – Staplehurst UK: Spellmount, 2005.
104. Woller H. Rom, 28. Oktober 1922. Die faschistische
Herausforderung. – München, 1999.
105. Zabecki D.T. North Africa (1940–1943). The War. – PBS, 2007.
106. Zamponi S.F. Lo spettacolo del fascismo. – Rubbettino, Roma,
2003.
107. Zeni M. La moglie di Mussolini. – Trento, Effe e Erre, 2005.
108. Аннусек Г. Операция «Дуб». Звёздный час Отто Скорцени
Перевод: А. Бушуев, Т. Бушуева. – М.: Вече, 2012.
109. Арендт Х. Истоки тоталитаризма. – М.: ЦентрКом, 1996.
110. Арский Ф.Н. История Италии. – «Наука» М., 1971.
111. Балабанова А. Моя жизнь – борьба. Мемуары русской
социалистки. 1897–1938. – М.: Центрполиграф, 2007.
112. Бартницкий А., Мантель-Heчко И. История Эфиопии. – М.:
Прогресс, 1976.
113. Батталья Р. История итальянского Движения Сопротивления (8
сентября 1943 г. – 25 апреля 1945 г.). Пер. с итальянского. – М.:
Издательство иностранной литературы, 1954.
114. Белоусов Л. Бенито Муссолини. – АСТ-Пресс, 1999.
115. Белоусов Л. С. Муссолини: диктатура и демагогия. – М.:
Машиностроение, 1993.
116. Белоусов Л. С. Режим Муссолини и массы. – М.: Издательство
МГУ, 2000.
117. Белоусов Л. С. Репрессивный аппарат режима Муссолини //
Новая и новейшая история. – 1999. – № 2.
118. Белоусов Л.С., Патрушев А.И. Любовь диктаторов:
Муссолини. Гитлер. Франко М.: ACT-Пресс Книга, 2001.
119. Берлин И. Философия свободы. Европа. – М.: Новое литер.
обозр., 2001.
120. Бессонов Б. Фашизм: идеология, политика. – М. «Высшая
школа», 1985.
121. Бивор Э. Гражданская война в Испании 1936–1939. – М.:
КоЛибри: Азбука-Аттикус, 2018.
122. Бочча О. История жизни одного беспризорника. – Napoli, 2013.
123. Боярич С. Мусоліні – вождь фашистівської Італії – Львів:
Дешева книжка, 1938..
124. Брагадин М.А. Битва за Средиземное море. Взгляд
побежденных. – М.: АСТ, 2001.
125. Брагадин М.А. Итальянский флот во второй мировой войне. –
Москва: ACT, 2000.
126. Васильченко А. Мода и фашизм. – М.: Вече, 2009.
127. Виноградов А. Вступление Италии во вторую мировую войну
// Вопросы истории. – 1992. – № 10.
128. Виноградов А. Итало-эфиопская война 1935–1936 годов //
Вопросы истории. – 1998.
129. Виноградов А. Как Италия вышла из второй мировой войны //
Вопросы истории. – 2003. – № 4.
130. Галеаццо Ч. Дневник фашиста. 1939–1943. М.: Издательство
«Плацъ», Серия «Первоисточники новейшей истории», 2010.
131. ГоломштокИ.Н.Тоталитарноеискусство. —М.:Галарт,1994.
132. Гончаров В. Л. Гражданская война в Испании. Центральный
фронт и Брунетская операция. – М.: Вече, 2010.
133. Гордиенко А. Н. Командиры Второй мировой войны. Т. 2.,
1998.
134. Горелик Б. Между негусом и дуче. Воспоминания полковника
Коновалова об итало-эфиопской войне (Африканцы и россияне на
перекрёстках истории). – М.: Институт Африки РАН, 2010.
135. Даллес А. Тайная капитуляция. – М.: ЗАО Центрполиграф,
2004.
136. ДаниловС.Ю.ГражданскаявойнавИспании(1936–1939). – М.:
Вече, 2004.
137. Де Ланнуа Ф. Африканский корпус: Ливийско-Египетская
кампания (1941–1943). – М.: ACT; АСТ Москва, 2008.
138. Джентиле Д. Большая российская энциклопедия. – М., 2007.
139. Джоуэтт Ф. Итальянская армия. 1940–1943. Европейский театр
военных действий М.: АСТ: Астрель, 2002.
140. Джоуэтт Ф. Итальянская армия. 1943–1945 – М.: ООО
«Издательство ACT»: OOO «Издательство Астрель», 2003.
141. Джоуэтт Ф. Итальянская армия. 1940–1943. Африканский
театр военных действий. Пер. с англ. A. B. Красулиной. – М., ООО
«Издательство ACT»: ООО «Издательство Астрель», 2003.
142. Доктрина фашизма Бенито Мусолини (перевод В. Н.
Новикова). – La Renaissance, Paris, 1938.
143. Доллман Е. «Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров
нацизма. 1934–1944 гг.». – М.: Центрполиграф, 2008.
144. Дорофеев С.И. История Италии. В 3-х томах. Том 3. – М.:
Наука, 1971.
145. Желю Ж. Фашизм. Тоталитарное государство. – М.: Новости,
1991.
146. Залесский К. А. Кто был кто в Первой мировой войне. – М.:
АСТ; Астрель, 2003.
147. Залесский К. А. Кто был кто во Второй мировой войне.
Союзники Германии. – М.: АСТ, 2004.
148. Зегер А. Гестапо-Мюллер. Карьера кабинетного
преступника. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1997.
149. Ильинский М. М. Жизнь и смерть Бенито Муссолини. М.,
2000.
150. Кессельринг А. Война в бассейне Средиземного моря. В кн.:
Итоги второй мировой войны. М.: Издательство иностранной
литературы, 1957.
151. Кессельринг А. Люфтваффе: триумф и поражение.
Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933–1947. – М.: ЗАО
Центрполиграф, 2003.
152. Киган Д. Первая мировая война. – М.: АСТ, 2004.
153. Китс Д. История Италии. – М.: Астрель, 2012.
154. Коллинсон-Морлей Л. История династии Сфорца. – Евразия,
2005.
155. Коломиец М., Мощанский И. Бронетанковая техника Франции
и Италии 1939–1945 гг. – М.: Бронеколлекция, выпуск № 4, 1998.
156. Колье Р. Дуче! Взлёт и падение Бенито Муссолини. – М.:
Центрполиграф, 2001.
157. Корсун Н. Г. Итало-абиссинская война 1935–1936 гг. – М.:
Воениздат НКО СССР, 1939.
158. Кошорке А., Каминский К. Диктаторы пишут. Литературное
творчество авторитарных правителей ХХ века М.: Культурная
революция, 2014.
159. Ксиландер Р. Завоевание Абиссинии в 1935–1936 гг.: Опыт и
уроки первой современной войны в колониальных условиях / Р.
Ксиландер; Пер. с нем. – М.: Воениздат, 1941.
160. Курцио М. Репортажи с переднего края. Записки итальянского
военного корреспондента о событиях на Восточном фронте. 1941–
1943. – М.: Центрполиграф, 2016.
161. Лазарис В. Три женщины. – Тель-Авив: Ладо, 2000.
162. Лефор К. Формы истории. Очерки политической
антропологии. – СПб.: Наука, 2007.
163. Лиддел Г.Б. Вторая мировая война. – М: АСТ; СПб.: Terra
Fantastica, 2002.
164. Линтнер В. Италия. История страны. – М.: Эксмо; СПб.:
Мидгард, 2007.
165. Линц Х. Тоталитарные и авторитарные режимы //
Неприкосновенный запас, 2018, № 4.
166. Лопухов Б.Р. История фашистского режима в Италии. – М.:
«Наука», 1977.
167. Макинтайр Д., Шофилд Б., Пак С., Смит П.Ч. Битва за
Средиземное море. Взгляд победителей. – АСТ, 2001.
168. Манн М. Фашисты. Социология фашистских движений / Под
ред. А. Р. Дюкова. – М.: Пятый Рим; Фонд «Историческая память»,
2019.
169. Манштейн Э. Из жизни солдата. – Ростов-на-Дону: Феникс,
2000.
170. Маринетти Т. Стальной альков. М.: Издательство книжного
магазина «Циолковский», 2018.
171. Михайленко В.И. Параллельная стратегия Муссолини:
Внешняя политика фашистской Италии (1922–1940): в 3 томах. Том 1:
Фашистская Италия в Версальской системе (октябрь 1922 – август
1939) Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2013.
172. Михайличенко А. Ю. Образ человека в культуре тоталитарного
общества. Дисс. на соиск. уч. ст. кандидата философских наук. –
Томск, 2001.
173. Моисеев Д.С. Политическая философия итальянского
фашизма. Становление и развитие доктрины. – М.: Высшая школа
экономики, 2016.
174. Молер А. Фашизм как стиль. – Новгород: «Толерантность»,
2007.
175. Мощанский И. Германо-итальянские боевые операции. 1941–
1943. – М.: Вече,2011.
176. Муссолини Б. Любовница кардинала. – М.: Алгоритм, 2013.
177. Муссолини Б. Мемуары 1942–1943. – М: Изд-во Эксмо, 2004.
178. Муссолини Б. Третий путь. Без демократов и коммунистов. –
М.: Алгоритм, 2012.
179. Муссолини Р. Дуче, мой отец. – М.: РИПОЛ классик, 2009.
180. Наумов А. О. Италия и начало второй мировой войны // Новая
и новейшая история. – 2009. – № 4.
181. Нестеров А. Г. Итальянская Социальная Республика:
документы эпохи. – Екатеринбург: Издательство Уральского
университета, 2002.
182. Нестерова Т. Фашистская мистика: религиозный аспект
фашистской идеологии // Религия и политика в XX веке. Материалы
второго Коллоквиума российских и итальянских историков. М., 2005.
183. Никольский, А. В. Итало-эфиопская война 1935–1936. – СПб,
2001.
184. Нойхауз Н. Ценности христианской демократии. М.:
Республика, 2005.
185. Нольте Э. Фашизм в его эпохе. Итальянский фашизм.
Национал-социализм. – Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001.
186. Норвич Д. История папства. – М.: ACT, 2014.
187. Петаччи К. Секретный Муссолини. Дневники 1932–1938 гг.
М.: Рипол классик, 2013.
188. Пирожкова В. Потерянное поколение: Воспоминания о детстве
и юности. – Нева, 1998.
189. Райх В. Психология масс и фашизм / пер. с нем. Ю. М.
Донца. – М.: АСТ, 2004.
190. Ридли Д. Муссолини. – ООО Фирма «Издательство ACT». М.,
1999.
191. Рис Л. Освенцим: Нацисты и «окончательное решение
еврейского вопроса». – Азбука-Аттикус, 2014..
192. Рольф Д. Кровавая дорога в Тунис. – М.: АСТ: Ермак, 2003.
193. Роскилл С.Э. Флаг Святого Георгия: Английский флот во
Второй мировой войн. – М.: АСТ, 2000.
194. Рыков А. В. Античность, авангард, тоталитаризм. К мета-
морфологии современного искусства/ Antiquity, Avantgarde,
Totalitarianism. On the Metamorphology of Modern art // Актуальные
проблемы теории и истории искусства: сб. науч. статей. Вып. 5. / Под
ред. С. В. Мальцевой, Е. Ю. Станюкович-Денисовой, А. В.
Захаровой. – СПб.: НП-Принт, 2015.
195. Рыков А. В. Дискурс эстетизма/тоталитаризма (К социо-
политической теории авангарда) // Актуальные проблемы теории и
истории искусства: сб. науч. статей. Вып. 4. / Под ред. А. В. Захаровой,
С. В. Мальцевой. СПб.: НП-Принт, 2014.
196. Самойлов П. И. Гвадалахара (Разгром итальянского
экспедиционного корпуса). – М.: Воениздат, 1940.
197. Сафронов В. Итальянские войска на Восточном фронте. 1941–
1943. – М.: Вече, 2012.
198. Сёренсен Э. Мечта о совершенном обществе. Феномен
тоталитарной идеологии. – М.: Прогресс-Традиция, 2014.
199. Сиянова С. В. Взаимоотношения Гитлера и Муссолини. 1922–
1939 гг. // Вопросы истории. – 2005. – № 6.
200. Скорцени О. Секретная команда. Воспоминания руководителя
спецподразделения немецкой разведки. 1939–1945. – Москва:
Центрполиграф, 2019.
201. Смирнова Н. Д. История Албании в XX веке. – М.: Наука,
2003.
202. Смирнова Н. Д. Неизвестные страницы советско-итальянских
отношений 1939–1941 гг. По новым документам // Новая и новейшая
история. – № 2— 1996..
203. Смит Д. М. Муссолини. – ИнтерДайджест, 1995.
204. Стоун Н. Первая мировая война. Краткая история. – М.: АСТ,
Астрель, 2010.
205. Татарченко Е. И. Воздушные силы в итало-абиссинской
войне. – М.: Калитва, 2014.
206. Типпельскирх К. История Второй мировой войны. – СПб.:
Полигон; М.: АСТ, 1999.
207. Тольятти П. Лекции о фашизме. – М., Политиздат, 1974.
208. Устрялов Н.В. Государство фашистской диктатуры.
Синдикаты, власть, милиция, вождь, партия. // Итальянский фашизм. –
М.: Вузовская книга, 1999.
209. Устрялов Н.В. Италия – колыбель фашизма, М.: Алгоритм,
2012.
210. Ферро М. Семь главных лиц войны, 1918–1945. – М.:
РОССПЭН, 2014.
211. Филатов Г. С. История фашизма в Западной Европе. – М.:
Наука, 1978.
212. Филатов Г.С. Восточный поход Муссолини / Крестовый поход
на Россию: Сборник статей. – М.: Яуза, 2005.
213. Филатов Г.С. Крах итальянского фашизма. – М.: Наука, 1973.
214. Хайек Ф. Дорога к рабству. – М.: Новое издательство, 2005.
215. Харук А.И. Соколы Муссолини. Итальянские истребители
Второй Мировой, М.: Яуза, Эксмо, 2012.
216. Хибберт К. Бенито Муссолини. – Ростов-на-Дону: Феникс,
1998.
217. Хью Т. Гражданская война в Испании 1931–1939. – М.:
Центрполиграф, 2003.
218. Черчилль У. Вторая мировая война. Кн. 3. Т. V–VI. – М.:
Воениздат, 1991.
219. Шталь А.В. Малые войны 1920–1930-х годов. – М.: ACT;
СПб.: Terra Fantastica, 2003.