Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
ru
Янн Мартел
Жизнь Пи
роман
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Книга эта родилась от голода. Сейчас объясню. Весной 1996 года в Канаде
вышла вторая моя книга — роман. Расходился он из рук вон. Критики или
недоумевали, или хвалили так, что лучше б не хвалили вовсе. Так он и прошел мимо
читателей. Я лез из кожи, корчил из себя не то клоуна, не то воздушного гимнаста
— все без толку: публика меня просто не замечала. Словом, полный провал. Другие
книги стояли на магазинных полках стройными рядами, как бейсболисты или
футболисты перед матчем, а моя больше походила на доходягу-хлюпика, которого
никто не хотел брать к себе в команду. Так она и канула в небытие — быстро и
без шума.
Не очень-то я и огорчился. Я уже взялся за другую историю — про
Португалию 1939 года. Чего мне недоставало, так это покоя. Зато хоть какие-то
деньги появились.
И вот я полетел в Бомбей. И это еще не самая глупая затея, если учесть три
вещи: поездка в Индию, хоть и короткая, успокоит кого угодно; даже с худым
кошельком жить там можно сколько заблагорассудится, да и потом, роман про
Португалию 1939 года не обязан иметь прямое отношение к Португалии 1939
года.
В Индии я бывал и раньше — прожил месяцев пять в северных краях. Тогда, в
первый раз, я прибыл в Индостан совершенно неподготовленный. Только выучил
одно заветное слово. Когда я рассказал приятелю — а тот знал Индию как свои
пять пальцев, — что собираюсь в путешествие, он бросил как бы мимоходом: «У
них там, в Индии, говорят на таком английском — обхохочешься. Особенно в ходу
словечки типа втирать». Я вспомнил это, когда самолет начал снижаться над
Дели, так что вся моя подготовка к красочной, неугомонной, бесшабашно-суетной
Индии свелась к одному-единственному слову — втирать. Я вворачивал его по
всякому поводу — и, честно сказать, срабатывало. Кассиру на вокзале так прямо и
выдал: «Не знал, что цены у вас кусаются. Надеюсь, вы мне тут не втираете?» Он
улыбнулся и прощебетал: «Да что вы, сэр! У нас никому не втирают. Все честь по
чести».
1
Моим родителям и брату (фр.). — Здесь и далее прим. перев.
www.koob.ru
Теперь, оказавшись в Индии во второй раз, я уже знал, чего здесь можно
ждать и чего хотелось бы мне самому: а мне хотелось забраться куда-нибудь в
горную деревушку и писать роман. Я спал и видел, как сижу за столом на
просторной веранде, передо мной — кипа исписанной бумаги, а рядом с нею —
чашка дымящегося чаю. Под ногами стелются зеленые холмы, подернутые
туманной дымкой, а в ушах звенит от пронзительных криков обезьян. Погода
будет что надо — утром и вечером можно обойтись легким свитером, а днем не
пропаду и в какой-нибудь безрукавке. Так-то вот, с пером в руке, и буду искать
великую правду жизни, превращая подлинную историю Португалии в фантазию.
Ведь разве не в том и состоит вся соль художественной литературы — в
избирательном преображении действительности? Чтобы, малость исказив ее,
добраться до самой сути. В таком случае что, собственно, я забыл в этой самой
Португалии?
Хозяйка дома, из местных, будет рассказывать про войну с англичанами и про
то, как их выдворили восвояси. Вместе с нею мы будем обсуждать, что мне
приготовить завтра на завтрак, на обед и на ужин. А вечером, покончив с дневной
писаниной, я буду лазить по зыбящимся холмам, облепленным чайными
плантациями.
Но, увы, роман вдруг чихнул, крякнул и преставился. Случилось это в
Матхеране, горной деревеньке близ Бомбея, где с обезьянами было все в порядке, а
вот чайных плантаций не было хоть ты тресни. Похожая беда подстерегает
начинающих писателей сплошь и рядом. И тема — блеск, и фразы — красота.
Герои до того живые — хоть свидетельства о рождении выдавай. Фабула, им
уготовленная, — лучше не придумаешь: и простая, и захватывающая. На
подготовительной работе поставлена точка, скопилась куча фактического
материала, для вящей достоверности, — про историю и людей того времени, про
климат и даже про национальную кухню. Диалоги сверкают что клинки — разят
прямо в сердце. Описания так и брызжут красками, контрастами и живыми
подробностями. Что ни говори — гениально! Но не тут-то было. Вопреки всем
радужным надеждам вдруг понимаешь — тихий неугомонный голос нашептывал
тебе убийственную правду: все ни к черту. Не хватает самой малости — искорки,
способной зажечь твою историю настоящей жизнью, и точная историческая
фактура или безупречные кулинарные рецепты — все псу под хвост. Повесть твоя
бесчувственна, мертва, и тут уж ничего не попишешь. Такое открытие, скажу
вам, совсем не радует. От такого и впрямь засосет под ложечкой — как от
голода.
Наброски безнадежного романа я отнес на почту в Матхеране. И отправил по
выдуманному адресу в Сибирь, да и обратный адрес, в Боливии, я тоже взял с
потолка. Когда пакет проштамповали и бросили в сортировочный мешок, я сел и
тихо загрустил: «И что теперь, Толстой? Как насчет еще чего-нибудь эдакого,
гениального?»
Хорошо еще, кошелек мой вконец не истощал, а на месте все так же не
сиделось. Я встал и двинул с почты прямиком на юг Индии.
Как бы мне хотелось отвечать: «Я доктор» — всем, кто спрашивал, чем я
занимаюсь, ведь доктора нынче в почете — вот кто творит настоящие чудеса. Но
www.koob.ru
1
Тамилнад — штат на юге Индии.
2
Радж (инд.) — царство.
www.koob.ru
— Не иначе как истории вашей две тысячи лет и случилась она где-нибудь на
задворках Римской империи? — спрашиваю.
— А вот и нет.
Может, старикашка — из этих, мусульманских пророков?
— Уж не в седьмом ли веке было дело, не в Аравии ли часом?
— Да нет же. Все началось здесь, в Пондишери, несколько лет назад, а
закончилось, должен заметить на радость вам, в той самой стране, откуда вы
приехали.
— И что, из-за этой вашей истории я должен поверить в Бога?
— Ну да.
— Вот так задачка!
— Вам вполне по зубам.
Тут подошел официант. Я на мгновение задумался. И заказал еще пару кофе.
Мы познакомились. Старичка звали Франсисом Адирубасами.
— Так что там у вас за история? — спрашиваю.
— Только слушайте очень внимательно, — попросил он.
— Идет. — Я достал ручку и блокнот.
— Скажите, вы уже бывали в Ботаническом саду? — спросил он.
— Вчера ходил.
— Видели детскую железную дорогу?
— Ну да.
— По воскресеньям по ней до сих пор гоняет поезд детишкам на забаву. А было
время, когда он гонял по два раза в час, и так каждый день. Помните, как
называются станции?
— Одна — «Розвиль». Та, что возле розария.
— Точно. А другая?
— Не помню.
— Там уже нет вывески. Когда-то она называлась «Зоотаун». Поезд делал две
остановки — в «Розвиле» и «Зоотауне». Когда-то на месте Пондишерийского
ботанического сада был зоопарк.
Старичок продолжал свой рассказ. А я все помечал да записывал.
— Вам надо и с ним поговорить, — сказал он про главного своего героя. — Я
знал его очень-очень хорошо. Теперь он уже взрослый. Порасспрошайте его —
может, и он что вспомнит.
Позднее, уже в Торонто, я разыскал его, главного героя, по телефонному
справочнику, в перечне из девяти колонок, где значились сплошные Патели. А когда
набирал номер, сердце так и колотилось в груди. Голос в трубке был с явным
канадским акцентом, сдобренным неповторимой индийской размеренностью —
легкой, как тонкое, едва уловимое благоухание. «Как же давно это было», —
проговорил незнакомец. Но встретиться со мной все-таки согласился. С тех пор
встречались мы не раз. Он показывал дневник, где описал все, что с ним
приключилось. Показывал пожелтевшие газетные вырезки, снискавшие ему
мимолетную, скромную славу. И рассказывал свою историю. А я за ним записывал.
Где-то через год, после долгих проволочек, я наконец получил магнитофонную
пленку и отчет из министерства транспорта Японии. И только прослушав пленку,
www.koob.ru
признал — прав был старина Адирубасами, когда обещал, что после этой истории
я непременно уверую в Бога.
Мне подумалось: не проще ли будет рассказать историю господина Пателя
от первого лица — его собственного. А все неточности и огрехи можно смело
списать на меня.
Хотелось бы мне и кое-кого поблагодарить. Конечно же, я всем обязан
господину Пателю — и моя благодарность ему бескрайня, как Тихий океан.
Надеюсь, рассказ мой его не разочарует. Господина Адирубасами я благодарю за
то, что он пробудил во мне интерес к этой истории. Ну а закончить ее мне
помогли три чиновника, прекрасные знатоки своего дела, за что я им также
благодарен: Казухико Ода, недавно оставивший службу в японском посольстве в
Оттаве; Хироси Ватанабе из судоходной компании «Ойка»; и особенно Томохиро
Окамото из министерства транспорта Японии, ныне пребывающий на
заслуженным отдыхе. А что до животворной искорки, ее зажег во мне Моасир
Скляр. В заключение я хотел бы выразить самую искреннюю признательность
выдающемуся учреждению — Канадскому Совету по делам искусств: без его
денежной помощи мне бы ни в жизнь не удалось довести до ума мою историю, не
имеющую, впрочем, ни малейшего отношения к Португалии 1939 года. Если мы, как
граждане, не будем помогать нашим художникам, то бросим свое воображение
на алтарь суровой действительности и нам ничего не останется, как только
утратить веру и тешить себя пустыми мечтами да призрачными надеждами.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Торонто и Пондишери
ГЛАВА 1
1
In situ (лат.) — на месте нахождения.
2
Биби, Уильям (1872 — 1962) — американский исследователь-натуралист.
www.koob.ru
Ричард Паркер одно время был при мне. И забыть его я не в силах. Скучаю ли я
по нему? Признаться — да. Скучаю. Он все еще мне снится. Правда, в кошмарах, —
но кошмары эти наполнены любовью. Таким вот странным образом устроена
человеческая душа. И все же я не пойму, как он мог меня бросить? Вот так
бесцеремонно, даже не попрощавшись, даже ни разу не обернувшись. Боль ножом
вонзается мне в сердце.
Доктора и медсестры в мексиканской больнице относились ко мне с
необычайной добротой. Как и пациенты. И раковые больные, и увечные — все они,
заслышав мою историю, ковыляли ко мне на костылях, катили в колясках вместе со
своими родственниками, хотя никто из них ни слова не понимал по-английски, а я
— по-испански. Они улыбались мне, жали руки, трепали по голове, оставляли на
кровати подарки — еду и одежду. А я в ответ то смеялся, то всхлипывал,
совершенно непроизвольно.
Через пару дней я уже встал на ноги и даже умудрился одолеть два-три шага,
несмотря на тошноту, головокружение и сильную слабость. По анализам крови у
меня обнаружились малокровие, повышенное содержание натрия и пониженное —
калия. Жидкость из организма не выводилась, и ноги распухли до ужаса. Прямо как
у слона. Моча была мутная, темно-желтая, а иногда коричневая. Но через неделю,
или около того, я уже мог ходить — почти нормально — и надевать ботинки —
правда, без шнурков. Кожа моя зарастала, хотя на плечах и на спине шрамы так и
остались.
Когда я в первый раз открыл кран, то при виде хлынувшей оттуда журчащим
потоком воды так и остолбенел, голова пошла кругом, ноги сделались ватные, и я
как подкошенный рухнул на руки медсестры.
А когда в первый раз оказался в индийском ресторане, в Канаде, то стал есть
руками. Официант взглянул на меня с укоризной и спросил: «Никак, прямо с
корабля на бал?» Я побледнел. Пальцы мои, которые еще секунду назад
воспринимали прелесть пищи раньше нёба, в тот же миг будто замарались. И
одеревенели, словно злоумышленники, застигнутые на месте преступления. Я не
посмел их облизать, а виновато вытер салфеткой. Тот малый и не думал, как
глубоко задел меня. Его слова вонзились мне в уши острыми иглами. Я взял нож и
вилку. Хотя раньше почти никогда ими не пользовался. Руки у меня дрожали. И
самбар потерял всякий вкус.
ГЛАВА 2
ГЛАВА 3
www.koob.ru
Меня назвали в честь бассейна. Это тем более странно, что родители мои
совсем не умели плавать. Одним из давних деловых партнеров отца был Франсис
Адирубасами. Был он и добрым другом нашей семьи. Я звал его Мамаджи — от
тамильского мама, что значит дядя, а суффикс джи индусы прибавляют в знак
уважения или благорасположения. В молодости, задолго до моего рождения,
Мамаджи раз выиграл соревнования по плаванию и стал чемпионом Южной Индии.
И в каком-то смысле остался им на всю жизнь. Брат мой Рави как-то рассказывал,
что Мамаджи, едва появившись на свет, ни в какую не хотел выдохнуть из легких
воду, и, чтобы спасти ему жизнь, врачу пришлось взять его за ноги и разок-другой
крутануть над головой.
— И помогло! — прибавил Рави и как очумелый замахал рукой у себя над
головой. — Он отрыгнул воду и задышал воздухом, — правда, от такой встряски
его телеса сместились кверху. Поэтому у него такая здоровенная грудь, а ноги как
спички.
И я поверил. (Рави еще тот зубоскал. Когда он в первый раз назвал Мамаджи
«мистером Рыбой», да еще в моем присутствии, я засунул ему под одеяло
банановую кожуру.) Даже в свои шестьдесят, когда Мамаджи уже малость
ссутулился, а телеса его после долгих лет борьбы с послеродовыми осложнениями
заметно пообвисли, даже тогда он каждое утро трижды переплывал из конца в
конец бассейн в ашраме Ауробиндо.
Он пробовал научить плавать моих родителей, но дальше тренировок на песке
дело не пошло: единственное, что ему удалось, так это поставить их на колени и
заставить размахивать руками, что со стороны выглядело очень смешно; когда
отрабатывали брасс, казалось, что они продираются сквозь джунгли, раздвигая
высокую траву, а когда осваивали вольный стиль — что мчатся с горы и колотят по
воздуху руками, силясь не упасть. Да и Рави от них не далеко ушел.
Мамаджи пришлось ждать, пока не настал мой черед, — тогда-то он наконец и
нашел себе прилежного ученика. В тот день, когда мне стукнуло семь лет — самое
время, по словам Мамаджи, учиться плавать, — он, к матушкиному огорчению,
привел меня на побережье, простер руки в сторону моря и возгласил:
— Вот тебе мой подарок.
— А потом он тебя чуть не утопил, — сокрушалась матушка.
Я оправдал надежды моего водяного гуру. Под его бдительным оком я лежал
на берегу, махал ногами, загребал руками песок и при каждом гребке крутил
головой то влево, то вправо, отрабатывая вдох-выдох. Со стороны я, наверное,
походил на мальца, лениво бьющегося в припадке затянувшегося каприза. В воде,
покуда Мамаджи удерживал меня на поверхности, я старался плыть что было мочи.
Это оказалось труднее, чем на земле. Но терпения Мамаджи было не занимать, и он
всячески меня подбадривал.
Когда он почувствовал, что как пловец я уже вполне созрел, мы покинули
морской берег с его весело рокочущим, в пенных брызгах прибоем и отправились
постигать четкую, безбурную симметрию ашрамского бассейна.
Я ходил туда все детство, три раза в неделю — по понедельникам, средам и
пятницам, и ритуал этот повторялся начиная с раннего утра строго по часам,
точным, как безупречно отточенный вольный стиль. Хорошо помню, как рядом со
www.koob.ru
мной раздевался догола этот гордый старик, как после каждого снятого предмета
одежды мало-помалу обнажались его телеса, как он смущенно отворачивался и
второпях влезал в роскошные заграничные спортивные плавки. И вдруг весь
расправлялся — он был готов. И в этом ощущалось и геройство, и простота.
Наставления по плаванию, перенесенные вслед за тем на практику, отнимали у меня
последние силы — и при этом доставляли огромную радость, особенно когда я
поплыл с легкостью и быстротой, все легче и быстрее, и когда вода уже казалась не
расплавленным свинцом, а жидким светом.
К морю я вернулся по собственному желанию, к постыдной своей радости;
меня так и тянуло к громадным волнам, гулко накатывавшим на берег, но
ложившимся к моим ногам укрощенной зыбью, — они как мягкие лассо арканили
меня, индийского мальчугана, свою смиренную жертву.
Когда мне было лет тринадцать, я подарил Мамаджи на день рождения два
заплыва «баттерфляем» — вышло очень даже неплохо. Правда, к финишу я так
выдохся, что едва смог помахать ему рукой.
В свободное от плавания время мы говорили опять же только о плавании. И
такие разговоры были особенно по душе отцу. Чем сильнее ему самому не хотелось
учиться плавать, тем больше нравилось слушать, как плавают другие. Истории про
плавание были его излюбленной темой в выходные дни — так он отвлекался от
работы, где только и было разговоров что про зоопарк. Да и вода без гиппопотама
казалась ему гораздо более укротимой, чем с гиппопотамом.
С благословения и при поддержке колониальной администрации Мамаджи
пару лет отучился в Париже. То были лучшие годы в его жизни. Было это в начале
тридцатых, когда французы силились офранцузить Пондишери так же, как
англичане — англизировать всю остальную Индию. Уже и не помню, какие там
науки постигал Мамаджи. Кажется, учился премудростям торговли. Но был он
великим рассказчиком — только не подумайте, будто грезил он какими-то там
науками, Эйфелевой башней с Лувром или Елисейскими полями с тамошними кафе.
Ни о чем, кроме как о бассейнах и соревнованиях по плаванию, он и не думал. К
примеру, рассказывал он, старейший в городе бассейн «Писин 1-Делиньи»,
обустроенный еще в 1796 году, находился под открытым небом в барже, стоявшей
на приколе у набережной Ке-д’Орсе, — там-то и состязались пловцы во время
Олимпиады 1900 года. Впрочем, Международная любительская федерация
плавания ни один заплыв не засчитала, потому как бассейн признали на шесть
метров длиннее положенного. Воду в него закачивали прямо из Сены, не очищая и
не подогревая.
— Она была холодная и грязная, — вспоминал Мамаджи. — В воде,
протекавшей через весь Париж, собирались все городские нечистоты. А в бассейне
из-за купальщиков она становилась еще грязнее.
Потом он вдруг таинственно, шепотом приводил жуткие подробности, будто в
подтверждение своим словам, что у французов-де с личной гигиеной совсем беда.
«В «Делиньи» было противно. Но «Бен-Руаяль», другая клоака на Сене, и того
хлеще. В «Делиньи», по крайней мере, дохлую рыбу вылавливали». Но, как ни
крути, олимпийский бассейн есть олимпийский бассейн — на нем лежит печать
1
Piscine (фр.) — бассейн.
www.koob.ru
ГЛАВА 4
Наша старая добрая страна уже семь лет как была республикой, после того как
приросла еще одной маленькой территорией. Пондишери вошел в Индийский Союз
1 ноября 1954 года. Одно событие местного значения тотчас повлекло за собой
другое. Часть земель Пондишерийского ботанического сада отошла под
www.koob.ru
здесь что-то не так. Это может означать, что в окружающей обстановке кое-что
изменилось, пусть и незаметно. Забудет уборщик шланг — тот валяется,
свернувшись клубком, и как будто угрожает. Или вдруг образовалась лужа — и она
тревожит зверя. А тут еще лестница отбрасывает тень. Но это может означать и
нечто большее. В худшем случае — то, чего директор зоопарка боится больше
всего: симптом, предвещающий недоброе, — повод осмотреть помет, расспросить
смотрителя, пригласить ветеринара… И все потому, что аист стоит не там, где
обычно!
Но давайте пока рассмотрим только одну сторону вопроса.
Если вы нагрянете в чужой дом, вышибете ногой дверь, выдворите жильцов на
улицу и скажете: «Проваливайте! Вы свободны! Свободны как птицы! Прочь
отсюда! Прочь!» — думаете, они тут же пустятся в пляс и запоют от радости?
Ничего подобного. Птицы не свободны. Жильцы, которых вы только что выставили
на улицу, непременно возмутятся: «По какому праву ты нас гонишь? Это наш дом.
Наш собственный. Мы живем здесь не один год. Сейчас вызовем полицию, негодяй
ты этакий!»
Кто не знает пословицу: «В гостях хорошо, а дома лучше?» То же самое,
определенно, ощущают и звери. Они — существа территориальные. И в этом вся
суть их психологии. Лишь на своей территории они могут следовать двум
насущным требованиям природы: таиться от врагов и добывать пищу и воду.
Любой пригодный для жизни уголок зоопарка, хоть и огражденный, — клетка, яма,
окруженный рвом островок, загон, террариум, вольер или аквариум — та же
территория обитания, только она много меньше природной и находится рядом с
жизненным пространством человека. Ну а то, что территория эта действительно
крохотная по сравнению с природной средой, вполне очевидно. Природные
местообитания огромны отнюдь не по причине вкусовых пристрастий тех или иных
животных: такова жизненная необходимость. В зоопарке мы устраиваем животных
так же, как сами устраиваемся у себя дома, — стараемся разместить на крохотном
пятачке то, что в природе рассредоточено на обширном пространстве. Если в
допотопные времена пещера наша была здесь, река — там, на охоту приходилось
идти к черту на рога и в том же месте — разбивать стоянку, а за ягодами надо было
забираться еще дальше — при том что кругом простирались непролазные дебри,
поросшие ядовитым плющом и кишевшие львами, змеями, муравьями да пиявками,
то теперь «река» течет у вас из крана — только руку протяни, вымыться можно не
отходя от постели, а поесть — там же, где и стряпали; такое жилье легко содержать
в чистоте и тепле, да и огородить его — раз плюнуть. Дом — компактная
территория, где главные свои потребности мы удовлетворяем в одном месте, и в
безопасности. Добротное, удобное обиталище в зоопарке — тот же самый дом,
только звериный (правда, без камина и прочих удобств, что имеются в каждом
человеческом жилище). Обнаружив там все необходимое — наблюдательную
площадку, закуток для отдыха, место для кормежки и питья, водоем, уголок для
чистки и все такое, сообразив, что больше нет надобности охотиться, что корм
берется сам по себе, притом шесть раз в неделю, зверь начинает обживать новое
жизненное пространство в зоопарке точно так же, как в природе: обнюхивает его и
помечает, к примеру мочой, сообразно с повадками своего вида. Обосновавшись на
www.koob.ru
ГЛАВА 5
www.koob.ru
На моем имени история моего имени не заканчивается. Если тебя зовут Боб,
никто и не спросит: «Как это пишется?» Не то что Писин Молитор Патель.
Кто-то думал, что я из сикхов и зовут меня П. Сингх, и удивлялся, почему я не
хожу в тюрбане.
Однажды, когда я был уже студентом, мы с друзьями отправились в Монреаль.
И как-то вечером мне приспичило заказать пиццу. Я с ужасом подумал — ну вот,
сейчас еще один француз будет надо мной подтрунивать, и, когда по телефону
спросили, как меня зовут, я сказал: «Я есмь Сущий». Не прошло и получаса, как
принесли две пиццы — на имя «Яна Хулигана».
Что верно, то верно, мы меняемся под влиянием людей, которых встречаем, и
порой настолько, что сами себя не узнаем, даже имени своего не помним. Взять, к
примеру, Симона, нареченного Петром; Матфея, по прозванию Левий; Нафанаила,
названного Варфоломеем; Иуду — другого, не Искариота, — взявшего имя Фаддей;
Симеона, обращенного в Нигера; Савла, ставшего Павлом.
Своего «римского воина» я встретил однажды утром на школьном дворе — мне
было тогда двенадцать. Я только-только подошел. И едва он меня заметил, в тупой
его голове полыхнуло недобрым огнем. Он вскинул руку, показал на меня пальцем
и завопил: «А вот и наш Писун1 Патель пожаловал!»
Все чуть животики не надорвали. Перестали гоготать, только когда мы строем
вошли в класс. Я шел последний, увенчанный терновым венцом.
Дети бывают жестоки, это ни для кого не секрет. Мне то и дело приходилось
слышать, причем безо всякого повода, будто невзначай: «Писун идет. Пора делать
ноги!» Или: «Чего к стенке-то отвернулся? Писаешь, что ли?» И все в том же духе.
Я цепенел — или просто продолжал свое дело, прикинувшись глухим.
Учителя и те стали меня так называть. Было жарко. В разгар дня урок
географии, еще утром казавшийся размером с оазис, вдруг разрастался во всю ширь
пустыни Тар2; урок истории, такой живой утром, превращался в вязкую грязную
лужу; а урок математики, сперва такой стройный, оборачивался хаосом. Сморенные
послеполуденной усталостью, обтирая лоб и шею носовым платком, даже учителя
без злого умысла, без малейшей охоты кого-то рассмешить, словно забывали про
живительную прохладу, наполнявшую мое имя, и принимались его коверкать
самым постыдным образом. По едва уловимым признакам я, однако, живо
угадывал: ну вот, сейчас начнется. Их языки были словно наездники, которым не
под силу совладать с ретивым скакуном. Правда, с первым слогом — долгим Пи —
они еще с грехом пополам справлялись, но жара была нестерпимой, и второй слог
— син — одолеть уже не могли. Вместо того они с ходу проваливались в бездну
хлесткого сун — и все. Я тянул руку вверх, вызываясь ответить, и тут же слышал:
«Да, Писун». Чаще всего учитель даже не отдавал себе отчета в том, как меня
назвал. Он устало смотрел на меня и недоумевал, почему я молчу как рыба. А иной
раз и весь класс, вконец одурев от жары, сидел точно в ступоре.
На последнем году учебы в школе Сент-Джозеф я чувствовал себя как гонимый
пророк Мухаммед в Мекке, мир ему. Он задумал бежать в Медину — совершить
1
Игра слов — фр. piscine (бассейн) и англ. pissing (писающий).
2
Тар — пустыня в Индии и Пакистане.
www.koob.ru
хиджру, положившую начало мусульманской эре; так вот и я решил сбежать, чтобы
и в моей жизни настали новые времена.
Из Сент-Джозефа я перевелся в Пти-Семинер, лучшую в Пондишери частную
среднюю английскую школу. Рави тоже там учился, и мне, как всем младшим
братьям, пришлось несладко оттого, что я оказался в тени знаменитого братца.
Среди своих сверстников по Пти-Семинеру он слыл чемпионом: лучшего подавалы
и отбивалы было не сыскать, вот он и стал капитаном первой в городе крикетной
команды, эдаким Капилом Девом местного масштаба. И хотя я плавал как рыба,
всем на меня было наплевать — так уж устроен человек: приморцы всегда косятся
на пловцов, как горцы — на альпинистов. Но я не собирался отсиживаться за чужой
спиной и был согласен на любое другое имя, только не «Писун», хоть бы и на «Рави
Младшего». Впрочем, у меня был план и получше.
Я приступил к его выполнению в первый же день, как пришел в школу, на
самом первом уроке. Со мной учились и другие питомцы Сент-Джозефа. Урок
начался с того же, с чего начинаются первые уроки во всех школах, — с
переклички. Мы представлялись в том порядке, в каком сидели за партами.
— Ганапатхи Кумар, — сказал Ганапатхи Кумар.
— Випин Натх, — сказал Випин Натх.
— Шамшул Худха, — сказал Шамшул Худха.
— Питер Дхармарадж, — сказал Питер Дхармарадж.
Учитель коротко, с серьезным видом кивал и ставил галочку против каждого
имени в журнале. Я сидел как на иголках.
— Аджитх Джиадсон, — сказал Аджитх Джиадсон, за четыре парты от меня…
— Сампатх Сароджа, — сказал Сампатх Сароджа, за три…
— Стэнли Кумар, — сказал Стэнли Кумар, за две…
— Сильвестр Навин, — сказал Сильвестр Навин, прямо передо мной.
И вот моя очередь. Пора сокрушить сатану. Медина, я иду.
Я выскочил из-за парты и устремился к доске. Учитель не успел и рта
раскрыть, как я схватил кусок мела и начал писать, приговаривая:
Меня зовут
Писин Молитор Патель,
известный всем как
Пи Патель
ГЛАВА 6
Он искусный кулинар. Дома у него, где камин жарит вовсю, всегда пахнет так,
что слюнки текут. Кухня, забитая всякими пряностями, больше смахивает на
аптекарскую лавку. Когда он открывает холодильник или шкаф, у меня перед
глазами мелькают этикетки, каких я раньше и не видывал; честно сказать, я даже
не пойму, на каком они языке. Мы в Индии. Но стряпать по-западному у него
выходит не хуже. Он потчует меня вкуснейшими острыми макаронами с сыром,
каких я в жизни не пробовал. А его вегетарианским тако позавидовал бы любой
мексиканец.
А вот еще кое-что: кухонные шкафы так и ломятся. За каждой дверцей, на
каждой полке — аккуратные горки консервных банок и коробок. С эдаким запасом
и Ленинградская блокада была бы не страшна.
ГЛАВА 7
Точно ли он это говорил? Или, может, я путаю его слова с заявлениями других
атеистов, тех, что были потом? Во всяком случае, нечто подобное он определенно
говорил. И ничего похожего я раньше не слыхал.
— Зачем же смиренно жить во мраке? Жизнь — штука ясная и понятная,
только присмотрись.
Он указывал на Пика. Я всегда восхищался Пиком, но мне и в голову не могло
прийти сравнивать носорога с лампочкой.
А он знай твердил свое.
— Говорят, Бог умер в 1947-ом, во время Раскола страны. Но ведь он мог
умереть и в 1971-ом, во время войны 1. Или вчера, здесь, в Пондишери, в каком-
нибудь приюте для сирот. Вот что говорят, Пи. Когда мне было столько же лет,
сколько тебе, я не вставал с постели — болел полиомиелитом. И каждый день
спрашивал себя: «Где же Бог? Где? Ну где же?» А он так и не пришел. Не Бог спас
меня, а медицина. Мой пророк — разум, и он говорит, что умираем мы так же, как
часы, когда останавливаются. Раз — и все. Забарахлили часы — сам их и починяй.
Если когда-нибудь у нас в руках окажутся средства производства, все будет по
справедливости.
По мне, это было слишком. Говорил он правильно — дружелюбно и
решительно, — только вот слова его не утешали. И я промолчал. Но не оттого, что
боялся рассердить мистера Кумара, а потому, что опасался: стоит сказать одно-два
неверных слова — и он разрушит во мне самое дорогое. Что, если от его слов и я
заражусь полиомиелитом? И что это за болезнь, если она может убить в человеке
Бога?
Он пошел себе дальше — вразвалку, как моряк по палубе во время качки, хотя
под ногами была твердая земля.
— Во вторник контрольная, не забудь. Поднатужься, Три-Четырнадцать-
Сотых!
— Ладно, мистер Кумар.
Он стал самым любимым моим учителем в Пти-Семинере, потому-то я и пошел
учиться на зоолога в Торонтский университет. Но я чувствовал — меня с ним
роднит еще что-то. И скоро догадался: атеисты мне братья и сестры, просто они
другой веры, и верой этой пронизано каждое их слово. Они, как и я, идут вперед —
до тех пор, пока их влечет разум; когда же наконец перед ними разверзается
пропасть — точно так же совершают прыжок без оглядки.
Скажу честно. Не атеисты противны мне, а агностики. Сомнения — штука
полезная, помогают, хоть и не всегда. Нам всем бы пройти через Гефсиманский сад.
Раз уж Христос сомневался, нам пристало и подавно. Раз уж Христос провел
последнюю ночь в тревогах и молитве, раз вопиял с креста: «Боже Мой! Боже Мой!
для чего Ты Меня оставил?» — то и мы вправе сомневаться. Но идти вперед
необходимо. А исповедовать сомнения как философию жизни — все равно что
мечтать о движении, стоя на месте.
ГЛАВА 8
1
Имеется в виду 3-я индо-пакистанская война.
www.koob.ru
дело — чтобы лев пожирал сари из хлопка! А я-то думала, они едят только мясо».
Но больше всего нам докучали любители подкармливать животных. Хоть мы и
глядели в оба, доктор Атал, наш ветеринар, мог определить по числу зверей,
страдавших расстройствами желудка, какие дни были для зоопарка самыми
горячими. Энтериты с гастритами, возникавшими от переедания углеводов,
главным образом сахара, он называл «закусонитами». Жаль, что люди так падки на
сладкое. И уверены, что зверям на пользу все, что ни дай. Как бы не так. У одного
нашего губача случился тяжелейший геморрагический энтерит, после того как кто-
то угостил его тухлой рыбой, думая, что делает добро.
На стене сразу же за билетной кассой отец вывел огненной краской надпись:
ИЗВЕСТНО ЛИ ВАМ, КАКОЙ ЗВЕРЬ В ЗООПАРКЕ САМЫЙ ОПАСНЫЙ? Стрелка
указывала на занавесочку. К занавесочке всегда тянулось столько загребущих рук,
что ее приходилось то и дело менять. А за нею висело зеркало.
Но из личного опыта я узнал, что куда более опасным, не чета нам, отец
считает другого зверя, самого что ни на есть обычного, — встречается он на всех
континентах и живет везде и всюду: это грозный вид Animalus anthropomorphicus,
то есть зверь в человеческом представлении. Мы все хоть раз да видели его, а то и
держали у себя дома. Зверь этот самый «смышленый», самый «ласковый», самый
«дружелюбный», самый «верный», самый «чуткий». Такие звери таятся в засаде во
всех магазинах игрушек и детских зверинцах. Что только про них не рассказывают!
Они — извечные антиподы тех «вредных», «кровожадных», «наглых» животных,
что так притягивают маньяков, о которых я уже говорил и которые, вооружившись
кто тростью, кто зонтом, обрушивают на них всю свою ярость. В обоих случаях мы
глядим на зверя и будто глядимся в зеркало. Навязчивая убежденность в том, что
человек — пуп земли, — беда не только богословов, но и зоологов.
Ну а тот урок, что зверь есть зверь, в сущности и в жизни далекий от нас, я
усвоил дважды: сперва — с отцом, а потом — с Ричардом Паркером.
Дело было однажды воскресным утром. Я тихо играл сам с собой. И тут
послышался оклик отца:
— Ребятки, идите-ка сюда.
Что-то случилось. Голос его отозвался у меня в голове тревожным сигналом. Я
стал лихорадочно вспоминать, уж не натворил ли чего. Может, Рави что-то
отчебучил? Я думал и гадал: что же на этот раз? Вошел в гостиную. Там была мама.
Воспитанием детей, как и уходом за животными, у нас обычно занимался отец.
Потом пришел Рави — с печатью вины на шкодливом лице.
— Рави! Писин! Сегодня я преподам вам урок, очень серьезный.
— Разве это так важно? — прервала его матушка. И покраснела.
Я сглотнул слюну. Раз уж матушка, всегда такая сдержанная, такая спокойная,
встревожилась, даже расстроилась, значит, дело и правда дрянь. Мы с Рави
переглянулись.
— Вот именно, — раздраженно бросил отец. — Может, когда-нибудь это
спасет им жизнь.
Спасет жизнь! В голове у меня уже тренькал не крохотный колокольчик, а
гудел набатный колокол, вроде тех, что слышатся с колокольни церкви Пресвятого
Сердца, по соседству с нами.
www.koob.ru
ГЛАВА 9
ГЛАВА 10
ГЛАВА 11
все решила: обнаружив в крыше клетки пролом, она как-то ночью попросту
исчезла. Когда прослышали, что по Цюриху разгуливает хищная зверюга, в городе
поднялся страшный переполох. Всюду понаставили капканов, по следу беглянки
пустили охотничьих собак. Но те лишь избавили округу от редких бездомных псов.
Пантеру не могли найти целых десять недель. Наконец какой-то работяга случайно
наткнулся на нее под сараем, в двадцати пяти милях от города, и застрелил.
Неподалеку валялись обглоданные кости косули. Тот факт, что большая
тропическая кошка, да еще черная, ухитрилась выжить швейцарской зимой больше
двух месяцев, при том что ее никто не заметил и она сама ни на кого не напала,
говорит сам за себя: звери, сбежавшие из зоопарка, — не опасные рецидивисты, а
безобидные дикари, ищущие, где бы понадежнее затаиться.
И случай этот далеко не единичный. Если взять Токио, перевернуть вверх
дном, да еще как следует встряхнуть, вы диву дадитесь, сколько зверья посыпется
наружу. А посыпятся не только кошки с собаками, верно говорю. Но и удавы,
комодские драконы, крокодилы, пираньи, страусы, волки, рыси, кенгуру,
ламантины, дикобразы, орангутаны, кабаны — такой вот «живно-творный» дождь
обрушится вам на зонтик. Где еще такое увидишь — ха! В дебрях мексиканских
джунглей, полагаете? Ха-ха! Вот смеху-то, просто потеха! И о чем только люди
думают?
ГЛАВА 12
ГЛАВА 13
Так что, свались вы в львиный ров, лев разорвет вас не потому, что он
голодный — будьте спокойны, зверей в зоопарке кормят до отвала — или
кровожадный, а потому, что вы вторглись на его территорию.
Между прочим, как раз поэтому в цирке дрессировщик всегда выходит на
арену первым, чтобы львы видели. Таким образом он показывает, что арена — его
территория, а не их, и утверждает свои права собственника, раз-другой прикрикнув,
топнув ногой или щелкнув кнутом. И на львов это действует как ничто другое.
www.koob.ru
ГЛАВА 14
ГЛАВА 15
Дом его — храм. В прихожей на стене висит картинка в рамке: Ганеша, бог с
головой слона. Он сидит и глядит прямо перед собой, краснощекий пузан,
улыбчивый венценосец, и держит в трех руках разные вещицы, а четвертую
простирает вперед — в знак благословения и приветствия. Он непревзойденный
сокрушитель препятствий, бог удачи, бог мудрости, покровитель знаний. Просто
душка. Гляжу на него, и рот у меня тоже расплывается в улыбке. У ног его —
верная крыса. Вместо коня. Случись Ганеше тронуться в путь — он седлает
крысу. А на противоположной стене — обыкновенное деревянное распятие.
В гостиной, на столе рядом с софой, — маленькая иконка Девы Марии
Гваделупской, тоже в рамке: из-под распахнутой мантии ливнем сыплются цветы.
Возле нее — обрамленная фотокарточка Каабы в черном убранстве, исламской
святыни, которую обступает десятитысячная толпа правоверных. На телевизоре
— бронзовая статуэтка Шивы в обличье Натараджи, космического повелителя
танца, управляющего движением Вселенной и ходом времени. Он танцует над
поверженным демоном тьмы, театрально простерев все четыре руки и упершись
одной ногой демону в спину, а другую удерживая в воздухе. Когда Натараджа
опустит эту ногу, время, говорят, остановится.
Алтарь — на кухне. Он помещается в буфете, где вместо дверцы — резная
арка. За дверцей — желтая лампочка, чтобы по вечерам алтарь подсвечивался
изнутри. За маленьким алтарем — две картинки: сбоку — все тот же Ганеша, а
посередине, в широкой рамке, — улыбающийся синий Кришна играет на флейте. У
обоих на лбу, поверх стекла, — точки из красно-желтого порошка. На медном
блюде, на алтаре, — три серебряные статуэтки-мурти. Он называет их по
именам: Лакшми; Шакти, богиня-мать, в обличье Парвати, и Кришна, на сей раз в
образе игривого младенца на четвереньках. Между богинями — каменный лингам
Шивы в йони, похожие на половинку авокадо с торчащим изнутри обрубком
фаллоса, — индуистский символ мужского и женского космических начал. По одну
сторону блюда — маленькая раковина на подставке, по другую — серебряный
колокольчик. Рассыпанные рисовые зерна и полуувядший цветок. Многие вещицы
помечены теми же желто-красными точками.
На нижней полке — разные культовые предметы: кувшин с водой; медная
ложка; лампадка с фитильком, свернутым колечком в масле; курительные палочки
и блюдца с красно-желтым порошком, рисовыми зернами и кусками сахара.
В столовой — еще одна Дева Мария.
Наверху, в кабинете, рядом с компьютером, — медный Ганеша, сидящий
скрестив ноги; на стене — деревянный Христос на кресте, из Бразилии; а в углу —
зеленый молитвенный коврик. Христос поразительный: Он и впрямь страдает.
www.koob.ru
Коврик лежит просто так, вокруг — пусто. Поодаль от него на низкой полке —
книга в матерчатом переплете. Посреди обложки — единственное арабское слово
из четырех букв: алеф, лям, лям и га. Слово это означает по-арабски Бог.
ГЛАВА 16
Все мы рождаемся как будто Свободными — разве нет? — от всего и вся, даже
от религии, и так и живем, пока какой-нибудь добрый дядя не возьмет нас за руку и
не приведет к Богу. Однако для большинства из нас на этом все и заканчивается. А
если продолжается, то скорее во вред, чем во благо: со временем многие и впрямь
теряют веру в Бога. У меня же — другая история. Вместо упомянутого «доброго
дяди» была старшая матушкина сестра, дама далеко не самая современная, — она-
то и привела меня в храм, еще совсем младенцем. Тетушка Рохини с восторгом
приняла новорожденного племянника и тут же решила поделиться радостью с
Богиней-Матерью. «Пусть это будет его первый выход в свет, — сказала она. —
Вот и самскара!» Спору нет — символично. Дело было в Мадураи 1 — так и
началась моя жизнь бывалого странника, с семичасового путешествия на поезде.
Впрочем, не это главное. С поезда мы отправились прямиком к индуистскому
святилищу: матушка несла меня на руках, а тетушка то и дело ее подгоняла. Я мало
что помню о том, первом моем хождении в храм — разве только легкий запах
благовоний, смутную игру света и тени, зыбкое пламя светильников, размытые
цветные блики, духоту и ощущение тайны, исходившее отовсюду. В душу мне
заронили зерно святой веры, размером с горчичное семя, и оставили вызревать. Так
оно и прорастает во мне — по сей день.
Я индуист, и причиной тому — пирамидки из кумкумовой пудры и корзины,
полные крупиц драгоценной желтой куркумы; гирлянды цветов и скорлупа битых
кокосов; колокольный перезвон, возвещающий о Богоявлении; жалобный плач
тростниковых надасварамов и барабанный бой; дробный топот босых ног по
каменному полу мрачных коридоров, куда проникает редкий солнечный луч;
аромат благовоний; пламя светильников для церемонии арати, кружащее во тьме;
сладкозвучные бхаджаны; слоны, благодарно кивающие головами; красочные
истории на живописных фресках; всевозможные знаки на лбу, говорящие об одном
и том же, — о вере. Я запомнил эти яркие картины еще до того, как узнал, что они
означают и для чего нужны. Запомнил по велению сердца. В индуистском храме я
чувствую себя как дома. И всякий раз угадываю Присутствие — но не обращенное
лично к тебе, как оно обычно бывает, а всеобъемлющее. У меня все так же
учащенно бьется сердце, стоит только взглянуть на мурти Господа Восседающего
— там, в святая святых храма. По правде сказать, я будто попадаю в священную
космическую колыбель, где возникло все и вся, и любуюсь жизнью, бьющей оттуда
ключом. Руки мои складываются в благоговейном жесте. Душа просит прасада,
сладостного дара Богу, — дара, который потом возвращается к нам в виде
1
Мадураи — город в штате Тамилнад, на юге Индии.
www.koob.ru
И хотя живет в Торонто уже добрых три десятка лет, а то и больше, думает все так
же по-французски и английскую речь иногда просто не воспринимает. Так вот,
когда она в первый раз услыхала «Харе Кришна», то ей почудилось «Хайрлес
Христиане»1 — и так чудилось много лет. Разъяснив ей, в чем тут собака зарыта, я
сказал, что по большому счету она права: любвеобильные индусы — те же
христиане, только наголо остриженные. Так и мусульмане, видящие Бога везде и
всюду, — те же индусы, только бородатые, а набожные христиане — те же
мусульмане, только в шляпах.
ГЛАВА 17
Первый раз чудо потрясает до глубины души — потом оно лишь обрастает
новыми впечатлениями. Я обязан индуизму врожденной широтой религиозного
воображения, вместившего в себя города и реки, поля битв и леса, священные горы
и морские бездны, где боги, святые, злодеи и простой люд живут вместе и вместе
же решают, кто мы и каков наш удел. О великой космической силе любви и
добродетели я услыхал впервые здесь, на индийской земле. Об этом поведал мне
Господь Кришна. Я слушал его и послушался. И тогда мудрый Господь Кришна,
проникшись ко мне глубочайшей любовью, свел меня с одним человеком.
Мне было четырнадцать лет, когда я, уже вполне сформировавшийся индуист,
повстречал Иисуса Христа — во время каникул.
Отец редко брал отпуск — дела в зоопарке не позволяли, но однажды он все-
таки решил отдохнуть и мы отправились в Муннар, в штате Керала. Муннар —
маленький горный поселок, затерянный среди самых высокогорных чайных
плантаций в мире. Дело было в начале мая — муссон еще не пришел. На
тамилнадских равнинах стояло адское пекло. В Муннар мы прибыли из Мадураи,
одолев пятичасовой переезд в машине по извилистой горной дороге. Тамошняя
прохлада обдала нас приятной свежестью, точно холодок от мятной конфеты. Мы
жили как туристы. Побывали на Татайской чайной плантации. Катались в лодке по
озеру. Заглянули на скотный двор. В национальном парке кормили солью
нилгирийских таров — родственников бородатых козлов. («У нас в зоопарке тоже
есть такие. Добро пожаловать и к нам в Пондишери», — зазывал отец компанию
швейцарских туристов). Мы с Рави лазили по чайным плантациям, прилегавшим к
поселку. Лишь бы чем-нибудь заняться от скуки. А отец с матушкой располагались
вечерами в уютной чайной при гостинице, как кот с кошкой у окна на солнышке.
Матушка читала, а отец беседовал с нашими соседями.
Муннар раскинулся на трех холмах. Они не такие высокие, как горы,
обступающие поселок со всех сторон, но, судя по тому, что я успел заметить в
первое утро, за завтраком, было у них что-то общее: на каждом виднелся храм. На
холме справа от гостиницы, на другом берегу реки, возвышалось индуистское
святилище; на среднем холме, чуть поодаль, приютилась мечеть, а холм слева
венчала церковь.
1
Хайрлес (Hairless) — по-английски «лысый».
www.koob.ru
Содранная розовая кожа свисает клочьями, как лепестки у цветка, оголив огненно-
красные коленные чашечки. Как же не похожа эта изуверская картина на ту, что в
домике священника.
На другой день, в то же время, или около того, я был уже там — ДОМА.
Католики славятся строгостью нравоучений, давящих непосильным бременем.
Но ничего такого про отца Мартина я сказать не могу. Он был очень добрый.
Принес мне чаю с печеньем — целый сервиз, где все позвякивало да побрякивало,
стоило только до чего-нибудь дотронуться. Говорил он со мной как со взрослым, и
даже рассказал историю. Вернее — Историю, потому как христиане уж больно
любят заглавные буквы.
Ту еще историю. Сперва я не поверил ни единому слову. Что-что? Люди
грешат, а Сын Божий за них за всех расплачивается? Представляю, как папа
говорит: «Писин, сегодня лев забрался в загон к ламам и двух задрал. А другой
разорвал вчера черную антилопу. На прошлой неделе два льва сожрали верблюда. А
за неделю до того досталось пестрым журавлям и серым цаплям. Ну а кто слопал
бразильского агути — попробуй угадай? В общем, дело дрянь. Надо что-то решать.
Вот я и решил — скормлю-ка львам тебя, только тем они и искупят свои грехи».
«Да, папа, пожалуй, так оно верней и справедливей. Дай только схожу
помоюсь».
«Аллилуйя, сын мой».
«Аллилуйя, папа».
Да уж, странная история. Странная и непонятная.
Я попросил рассказать еще какую-нибудь историю. Ведь наверняка у этой
религии есть и другие истории; у религий полно всяких историй. А отец Мартин
объяснил, что все другие, предыдущие истории — а их много — про то, как
возникли христиане, только и всего. У их же религии всего лишь одна История, и
они вспоминают ее снова и снова, без конца. Тем и довольствуются.
В тот вечер я сидел в гостинице тише воды, ниже травы.
То, что у бога хватало врагов, еще понятно. Индуистским богам тоже
приходилось несладко от всяких там разбойников, жуликов, грабителей и
захватчиков. Да и что такое «Рамаяна»? Не что иное, как описание одного
злополучного дня Рамы. Враги — да. Злой рок — понятно. Коварство — не без
того. Но унижение? Смерть? Даже не представляю, как Господь Кришна смог бы
позволить, чтобы с него сорвали одежды, высекли, насмеялись, протащили по
улицам и в довершение распяли, и все это — руками простых смертных. Никогда не
слыхал, чтобы хоть один индуистский бог умер. Брахман Явленный не может
умереть. Демоны и чудовища, как и люди, умирали тысячами и тысячами — оно и
понятно. Да и материя распадалась в прах. Но богам смерть нипочем… Нет,
неправильно это. Мировая душа не может умереть, да и никакая ее часть не может.
Неправильно поступил этот самый христианский Бог, когда отдал Свою аватару на
смерть. Это все равно что умертвить половину Себя. Ведь если Сын принял смерть,
то настоящую. Если Бог на кресте притворяется, что страдает за всех людей,
выходит, он и Страсти Христовы превращает в Комедию. Смерть Сына должна
быть настоящей. И отец Мартин сказал — так оно и было. Но если Бог умер, значит,
навсегда, хоть он и воскрес. И привкус смерти должен остаться на устах Сына на
www.koob.ru
Я забрался на холм. Хотя отца Мартина не было ДОМА — увы, табличка его
была перевернута, — хвала Богу, он все же оказался на месте.
Едва переведя дух, я выпалил:
— Отец, хочу быть христианином, можно?
Он улыбнулся:
— Ты им уже стал, Писин, — в сердце. Всякий, кто с открытой душой
принимает Христа, считается христианином. И ты принял Христа здесь, в Муннаре.
Он погладил меня по голове. Хотя на самом деле — как будто оглушил.
Прикосновение его руки гулко отдавалось в голове — БУМ-БУМ-БУМ.
Я думал, от радости у меня разорвется сердце.
— Вот приедешь опять, еще чаю попьем.
— Конечно, отец.
И он добродушно улыбнулся. Улыбкой Христа.
Я зашел в церковь — на этот раз без всякой опаски: теперь это и мой дом. И
помолился Христу — живому. Потом опрометью сбежал с холма, того, что слева, и
так же быстро взбежал на другой холм, тот, что справа, — и возблагодарил Господа
Кришну за то, что он свел меня с Иисусом Назореем, самым человечным из богов.
Глава 18
Ислам не заставил себя долго ждать — не прошло и года. Мне было пятнадцать
— самое время познакомиться с родным городом вплотную, облазить все уголки и
закоулки. Мусульманский квартал оказался в двух шагах от зоопарка. Тихие узкие
улочки, домики с арабской вязью и полумесяцами на фасадах.
Я дошел до Мулла-стрит. Взглянул одним глазком на Джамия Масджид —
Великую мечеть. Внутрь, ясное дело, я ни ногой. Ислам, поговаривали, еще хуже
христианства: богов и того меньше, жестокости не в пример больше, а уж о
мусульманских школах я отродясь доброго слова не слыхал. Так что внутрь, думал
я, ни-ни, дураков нет. Правда, там пусто, но так и что с того? Все равно снаружи
все видно. Стены чистые, белые, только по углам зеленая кайма; внутри ни души.
Длинные соломенные циновки на полу. Крыши, кажется, вовсе нет, только два
стройных желобчатых минарета тянутся к небу на фоне высящихся позади
кокосовых пальм. Ничего такого «священного». Да и вообще ничего особенного:
уютное, спокойное местечко, и все тут.
На том я и двинулся дальше. За мечетью лепились друг к другу вдоль улицы
обшарпанные лачуги: одинаковые крылечки под навесами, выцветшая зелень
оштукатуренных стен. В одном из домишек оказалась лавка. Первым делом мне
бросилась в глаза полка, заставленная пыльными бутылками апельсинового «Тамз-
ап», и четыре прозрачные пластиковые банки, до половины засыпанные леденцами.
Но по-настоящему тут торговали чем-то другим: какими-то белыми плоскими
кругляшами. Я подошел поближе. Смахивало на пресные лепешки. Я ткнул пальцем
— тесто сухо хрустнуло. Да им, небось, в четверг сто лет будет! И кто их купит? Я
взял одну и потряс — разломится или нет?
— Хочешь попробовать?
www.koob.ru
Глава 19
Глава 20
Глава 21
Я остаюсь в кафе один — сижу, размышляю. Провел с ним почти целый день.
После каждой встречи с ним начинаю досадовать на то угрюмое довольство, в
котором проходит моя жизнь. Что там из его выражений так меня поразило? Ах,
да — эти «пресные голые факты действительности», и еще — «история
поинтереснее». Я беру ручку и бумагу и записываю:
www.koob.ru
Глава 22
Легко могу представить себе последние слова атеиста: «Бело, бело! Л-любовь!
Боже мой!» — и предсмертный прыжок в объятья веры. Что же до агностика, то
этот омывающий его теплый свет он обзовет не иначе, как «п-п-прекращением п-п-
подачи кислорода в м-м-мозг», — ни на что другое просто не хватит фантазии, — и,
храня верность своей рассудочной натуре и фактам действительности как они есть,
пресным и голым, пропустит в итоге историю поинтереснее.
Глава 23
милость, почему бы в такой славный денек не выбросить из головы все дела? Что
им стоило просто пройти мимо, улыбнувшись и приветливо кивнув? Но не тут-то
было. Надо же, какая незадача! Нас угораздило встретить не кого-то одного, а всех
троих, и даже не по очереди, а всех сразу, и притом каждый, заметив нас, почему-то
решил, что вот он, удачнейший случай побеседовать с этим светочем
пондишерийского общества — директором зоопарка — и воздать хвалы его
образцовому в своей набожности отпрыску. Завидев первого волхва, я улыбнулся,
но к тому моменту, как показался третий, улыбка застыла на моем лице маской
ужаса. Когда же все трое недвусмысленно устремились в нашу сторону, сердце у
меня подскочило и ухнуло в пятки.
Досада отразилась на лицах моих волхвов, когда они заметили, что все втроем
приближаются к одной и той же цели. Должно быть, каждый подумал, что
остальные из вредности выбрали именно этот момент, чтобы потолковать с моим
отцом о каких-то других делах — отнюдь не пастырских. И каждый смерил
соперников недовольным взглядом.
При виде трех незнакомых священнослужителей, что, расплываясь в улыбках,
учтиво заступили им дорогу, родители мои опешили. Да, надо пояснить: с религией
мое семейство не имело ничего общего. Отец считал себя истинным гражданином
Новой Индии — роскошной, современной и светской, как мороженое. Религиозной
жилки он был напрочь лишен. Он был человеком деловым — в смысле, человеком
дела: работящим, практичным профессионалом. Проблему близкородственного
спаривания среди львов он принимал к сердцу куда ближе, чем все на свете
моральные и экзистенциальные умопостроения. Правда, каждое новоприбывшее к
нам животное благословлял священник, и на территории зоопарка было два
святилища — Ганеши и Ханумана. В общем-то, боги в самый раз для директора
зоопарка: один со слоновьей головой, другой и вовсе обезьяна. Но отец в этом
усматривал пользу сугубо материальную, не имевшую никакого отношения к
спасению души, а именно — еще один способ привлечь посетителей. Волнения
духовного свойства были ему чужды: его снедали тревоги иного рода — денежного.
«Одна эпидемия в зоопарке, — приговаривал он, — и что нам останется? Разве что
податься в каменотесы». Матушка же на все вопросы о вере просто отмалчивалась:
ей это было скучно. Индуистское воспитание и баптистское образование
перечеркнули друг друга в этом отношении, превратив ее в безмятежную
безбожницу. Кажется, за мной она подозревала иной взгляд на вещи, но ни словом
не возражала, когда в детстве я поглощал комиксы с переложениями «Рамаяны» и
«Махабхараты», иллюстрированные Библии для детей и прочие повести о богах.
Матушка и сама читала запоем. Ей приятно было видеть, что я сижу уткнувшись
носом в книгу — а уж какая это книга, было неважно, лишь бы не гадкая. Что же до
Рави… ну, если бы Господь Кришна лучше владел крикетной битой, чем флейтой,
если бы Христос явился ему воочию судьей на поле, а пророк Мухаммед, да
пребудет с ним мир, хоть самую малость разбирался в подаче мячей, то, может
статься, у брата моего и отверзлось бы духовное око — а так он продолжал
дрыхнуть в свое удовольствие.
Неловкое молчание, повисшее после всех положенных «здравствуйте» и
«добрый день», нарушил священник. С гордостью в голосе он промолвил:
www.koob.ru
— Да только помер он, вот незадача! Христос-то жив, а ваш старый «да
пребудет с ним мир» — помер, помер, помер!
Но тут вмешался пандит, тихо промолвив по-тамильски:
— Не в этом дело. Вопрос в том, почему Писин связался с этими чужеземными
религиями.
У имама и священника чуть глаза не выскочили из орбит. Оба были тамилами.
— Бог един для всех! — выпалил священник.
Имам решительно кивнул, переходя на сторону недавнего соперника:
— Есть только один Бог.
— Вот только мусульмане с этим своим единым богом вечно бунтуют да
смутьянят. Ясно как день, что ислам никуда не годится. Мусульманам невдомек,
что такое настоящая культура! — провозгласил пандит.
— Что же, настоящая культура должна делить людей на касты? На рабов и
господ? — пропыхтел имам. — Индуисты держат народ в рабстве и поклоняются
разряженным куклам!
— И золотому тельцу, — подхватил священник. — Ползают на коленях перед
коровами!
— А христиане ползают на коленях перед белым человеком! Прихвостни
чужеземного бога! Да любому настоящему индийцу на них смотреть тошно!
— Точно, а еще свиней едят. И вообще, людоеды, — добавил имам, чтобы все
было по-честному.
— Вопрос в том, — проговорил священник с холодной яростью, — что нужно
Писину: настоящая религия или мифы из книжек с картинками?
— Боги — или идолы? — в тон ему торжественно вопросил имам.
— Наши боги — или боги поработителей? — прошипел пандит.
Раскраснелись все трое — трудно было сказать, кто сильнее. «Того и гляди
передерутся», — мелькнуло у меня в голове.
Но тут отец примирительно простер к ним руки:
— Господа, господа, прошу вас! — вмешался он. — Позвольте вам напомнить,
что в нашей стране признана свобода вероисповедания.
Три лица, багровые от злости, обратились к нему.
— Вот именно! Вероисповедания — одного! — возопили три волхва в один
голос, и каждый наставительно воздел указующий перст, будто пресекая все
возможные возражения жирным восклицательным знаком.
Но это невольное единодушие — что в возгласе, что в жестах — только
подлило масла в огонь. Руки тотчас опустились, и каждый служитель веры
запричитал и завздыхал уже на свой лад. Отец и мать только смотрели на них, не
зная, что и сказать.
Наконец к пандиту вернулся дар связной речи.
— Господин Патель! Набожность Писина достойна всякого восхищения.
Всегда отрадно видеть юношу, столь страстно преданного Богу, а в наше
беспокойное время — особенно. И все мы с этим согласны. — Имам и священник
кивнули. — Но он не может быть индуистом, христианином и мусульманином
одновременно. Это невозможно. Он должен выбрать что-то одно.
— Не вижу в этом ничего ужасного, но, полагаю, вы правы, — сказал отец.
www.koob.ru
Глава 24
Глава 25
www.koob.ru
Глава 26
Глава 27
Глава 28
хорош: ведь он напоминал, что вся земля — творение Божье и все, что ни есть на
ней, — священно. Украшал его простенький золотой орнамент на красном фоне:
узкий прямоугольник с треугольником на одном боку, который полагалось
направлять острием в сторону киблы (туда же, куда ты повернут лицом во время
молитвы), и плавающие вокруг завитушечки, как кольца дыма или надстрочные
знаки какой-то незнакомой письменности. Ворс был мягкий. Когда я падал ниц, лоб
мой касался коврика в нескольких дюймах от коротенькой бахромы по одну его
сторону, а кончики пальцев на ногах — в нескольких дюймах от бахромы с
противоположной стороны. Очень уютно: где б ты ни оказался на этой огромной
земле, с таким ковриком сразу почувствуешь себя как дома.
Я молился под открытым небом — так мне больше нравилось. Чаще всего я
расстилал свой коврик во дворе за домом — в уединенном уголке под сенью
кораллового дерева и ветвей бугенвиллии, оплетавших его ствол и ограду. Чудесное
было сочетание — пурпурные прицветники бугенвиллии и красные цветы
кораллового дерева. А вдоль стены стояли в ряд горшки с пуансеттиями. В пору
цветения дерево так и кишело птицами — сюда слетались вороны и майны, розовые
скворцы, нектарницы и попугаи. Справа от меня смыкались под тупым углом стены
ограды. Впереди и по левую руку простирался залитый солнцем двор, на который
отбрасывало расплывчатую резную тень мое коралловое дерево. Конечно, все
менялось с переменой погоды, в разное время года и дня. Но в памяти моей все
сохранилось так отчетливо, будто не менялось никогда. Я обращался лицом в
сторону Мекки, ориентируясь на линию, которую прочертил там, на бледно-желтой
земле, и регулярно подновлял.
Оборачиваясь после молитвы, я иногда замечал, что отец или матушка, а то и
Рави, подглядывают за мной. Потом им надоело.
С крещением вышло не совсем гладко. Матушка сыграла свою роль как нельзя
лучше, но отец стоял с каменным лицом, а Рави впоследствии не поскупился на
пространные отзывы об этой церемонии, хоть и милостиво предпочел ей крикетный
матч. Помню, как вода стекала по лицу и шее тонкими струйками: одна-
единственная чаша воды освежила меня, как настоящий муссонный дождь.
Глава 29
Глава 30
Глава 31
Забыл, какой он неприметный? Тебе же нипочем его в толпе не узнать!» Если я его
не замечу и пройду мимо, он обидится. Решит, что я передумал и не хочу
показываться на людях с нищим пекарем-мусульманином. И уйдет, так меня и не
окликнув. Сердиться он, конечно, не станет — сделает вид, что поверил, будто я
ничего не видел против солнца, — но впредь о походе в зоопарк даже не заикнется.
Так оно все и будет, как пить дать. Нет, я просто обязан его узнать. Спрячусь где-
нибудь и буду смотреть внимательно на всех, кто хоть немного да похож на него, —
смотреть, пока не уверюсь, что это точно он. Однако я уже давно заметил: когда
сильно стараешься, узнать его еще труднее. От самих усилий я словно слепнул.
В условленный час я встал прямо перед главными воротами и принялся обеими
руками тереть глаза.
— Что ты делаешь?
Это был Радж, мой приятель.
— Я занят.
— Чем? Глаза трешь?
— Отстань.
— Пошли на Бич-роуд.
— Я жду одного человека.
— Ты его пропустишь, если будешь так тереть глаза.
— Спасибо за совет. Иди развлекись там, на Бич-роуд.
— А в Правительственный парк не хочешь?
— Сказал же — не могу!
— Да ладно тебе, пойдем.
— Оставь меня в покое, Радж! Я тебя прошу!
Он ушел, а я остался стоять и тереть глаза.
— Привет, Пи! Поможешь мне с домашним заданием по математике?
Аджитх, другой приятель.
— Позже. Уйди.
— Здравствуй, Писин!
Госпожа Радхакришна, мамина подруга. Ее я быстро спровадил.
— Извините, не подскажете, как пройти на Лапорт-стрит?
Незнакомец.
— Вон туда.
— Сколько стоит билет в зоопарк?
Еще незнакомец.
— Пять рупий. Касса — там.
— Тебе что, хлорка в глаза попала?
Мамаджи.
— Привет, Мамаджи. Нет, это я так.
— Отец где-то здесь?
— Наверное.
— Завтра утром увидимся.
— Да, Мамаджи.
— Я тут, Писин!
www.koob.ru
1
Коран, глава 2, сура 164: «Поистине, в творении небес и земли, в смене ночи и дня, в корабле, который плывет по
морю с тем, что полезно людям, в воде, что Аллах низвел с неба и оживил ею землю после ее смерти, и рассеял
на ней всяких животных, и в смене ветров, и в облаке подчиненном, между небом и землей, — знамения людям
разумным!»
www.koob.ru
Глава 32
только разрушила чары. И все вернулось на круги своя: впредь ни одна мышь не
задерживалась в террариуме надолго — все должным образом исчезали в глотках
гадюк.
Новорожденных львят в зоопарках иногда выкармливают собаки. Со временем
львята становятся крупней и куда опасней своей кормилицы, но никогда ее не
обижают, а она по-прежнему сохраняет спокойствие и чувство власти над
выводком. Опять-таки приходится вывешивать специальные таблички, чтобы
посетители не подумали, будто собаку бросили львам как живой корм (точь-в-точь,
как мы повесили табличку, где объяснялось, что носороги — животные травоядные
и коз не едят).
Чем же можно объяснить явление зооморфизма? Неужто носороги не в
состоянии отличить большое от маленького, грубую шкуру — от мягкой шерсти?
Или тот же дельфин: он что, не понимает, как на самом деле выглядят дельфины?
По-моему, разгадка кроется в том, о чем я уже упомянул, — в той частице безумия,
что движет жизнью странным, но порой спасительным образом. Бразильскому
агути, как и носорогам, нужна была компания. Цирковым львам наплевать, что их
вожак — хлипкий человечишка: главное, что вера в него гарантирует им прочный
социальный статус и спасает от опасностей анархии. А львята перепугались бы до
полусмерти, узнай они, что их мать — собака: ведь это означало бы, что они
сироты, а что может быть ужаснее для любого теплокровного малыша? Я и насчет
той старой гадюки, сожравшей мышонка, убежден: где-то в недрах ее
недоразвитого умишка шевельнулось сожаление — вот, она проворонила что-то
важное, упустила случай вырваться из плена одинокой и грубой реальности
пресмыкающегося.
Глава 33
Глава 34
и прямыми рогами, так бодро стоящими торчком, будто она лизнула электрическую
розетку. Потом отец выкрасил ей рога в ярко-оранжевый цвет и подвесил на вымя
пластмассовые колокольчики — и корова стала совсем как настоящая.
Потом к нам заявилась делегация — три американских гостя. Я смотрел во все
глаза: никогда раньше не видел живого американца! Такие розовые, пухлые,
дружелюбные, очень сведущие в своем деле и ужасно потливые. Приехали
осмотреть наших животных. Для начала напичкали почти всех снотворным — и
вперед! Чего они только не вытворяли. И стетоскопы им к сердцу прикладывали, и
мочу и кал изучали, точно гороскопы, и кровь на анализы брали, и все горбы и
шишки ощупывали, и зубы простукивали, и в глаза светили фонариками, и за шкуру
щипали, и волоски выдергивали. Бедные-несчастные зверушки! Решили, небось,
что их призывают в армию США. А нам от американцев достались улыбки до ушей
и сокрушительные рукопожатия.
В результате животные — как и мы — получили-таки разрешение на выезд. И
стали они без пяти минут янки, а мы — без пяти минут канадцы.
Глава 35
Глава 36
втянута в плечи, а остальное свисает до пола. Висит, как костюм на вешалке, но,
похоже, ему это даже нравится.
— А это — ваша дочь, — догадываюсь я.
— Да. Уша. Уша, солнышко мое, ты уверена, что Мокасину так удобно?
Уша отпускает Мокасина. Тот невозмутимо шлепается на пол.
— Здравствуй, Уша, — говорю я.
Она подходит ближе и глядит на меня из-за папиной ноги.
— Ну что ты, детка? — спрашивает он. — Чего ты прячешься?
Она не отвечает — только смотрит на меня с улыбкой и прячет лицо.
— Сколько тебе лет, Уша? — спрашиваю я.
Молчание.
Тогда Писин Молитор Патель, всем известный попросту как Пи Патель,
наклоняется и подхватывает дочку на руки.
— Ты ведь знаешь, как ответить? А? Тебе четыре годика. Один, два, три,
четыре.
С каждой цифрой он легонько нажимает ей на носик указательным пальцем.
Малышку это страшно смешит. Она хихикает и утыкается лицом ему в шею.
Кончается эта история очень хорошо.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Тихий океан
ГЛАВА 37
Схватил другое. Вставил в уключину и налег изо всех сил, стараясь отгрести
подальше. Но шлюпку только чуть закрутило, и она развернулась носом к Ричарду
Паркеру — он был уже совсем близко.
Сейчас расшибу ему башку! Я поднял весло.
Он меня опередил. Подплыл к шлюпке и сам вскарабкался на борт.
— О Боже!
Прав был Рави. Вот я и стал следующим козлом. Со мной в шлюпке оказался
промокший насквозь, продрогший, нахлебавшийся воды, едва дышащий,
фыркающий взрослый, трехгодовалый бенгальский тигр. Ричард Паркер привстал,
упираясь лапами в брезентовый чехол и качаясь; глаза его, встретившись с моими,
полыхнули огнем, уши прижались к голове. Морда размером со спасательный круг
и того же цвета ощерилась.
Я развернулся, перешагнул через зебру и бросился за борт.
ГЛАВА 38
Не понимаю. Судно шло себе и шло, невзирая на то, что творилось вокруг.
Светило солнце, шел дождь, дул ветер, волна катила за волной, море то вздымалось
громадными холмами, то проседало глубокими провалами — «Цимцуму» все было
нипочем. Несокрушимый как скала, он продвигался все дальше вперед.
Перед выходом в море я купил карту мира. И повесил у нас в каюте на
пробковом щите. Каждое утро я узнавал на мостике наше положение и отмечал его
на карте оранжевой булавкой. Мы вышли из Мадраса, прошли Бенгальский залив,
затем Малаккский пролив, миновали Сингапур и взяли курс на Манилу. Я
наслаждался каждой минутой плавания. На корабле было просто здорово. Хотя за
животными требовался постоянный уход. И по вечерам мы валились с ног, едва
успевая добраться до коек. В Маниле простояли пару дней — принимали свежие
продукты и новый груз, а помимо того, как нам сказали, проводили обычный
профилактический ремонт машин. Я наблюдал только за погрузкой. В число свежих
продуктов вошла тонна бананов, а новым грузом оказался самец конголезского
шимпанзе, которого отец купил еще раньше, по случаю. С тонной бананов на борт
попал довесок в виде трех-четырех фунтов большущих черных пауков. Шимпанзе
похож на маленькую сгорбленную гориллу, правда, не в пример своему большому
собрату, он куда побойчее — не такой уныло-добродушный. Дотронувшись до
черного паучищи, шимпанзе вздрагивает и от отвращения корчит рожу, как
наверняка сделали бы вы или я, а после, в отличие от вас или меня, брезгливо давит
костяшками пальцев. Мне казалось, иметь дело с бананами и шимпанзе гораздо
приятнее, чем с мерзко громыхающими железяками в мрачном чреве судна. Зато
Рави торчал там безвылазно и все следил, как кипит работа. Машины барахлят,
говорил он. Может, у них чего-то отсоединилось? Не знаю. Да и, думаю, теперь уже
никто не узнает. Это — тайна, сокрытая на морском дне под тысячефутовой толщей
воды.
www.koob.ru
1
Мидуэй — атолл в Тихом океане, в составе Гавайских островов.
www.koob.ru
ноги. И снова глянул за борт. Море поднималось все выше. Волны были все ближе.
Мы стремительно тонули.
Я четко расслышал обезьяньи вопли. Вдруг палуба заходила ходуном. Мимо
меня, вырвавшись из пелены дождя, прогрохотал копытами обезумевший от страха
гаур — индийский тур, — каким-то образом вырвавшийся из загона. Остолбенев, я
уставился на него с изумлением. Господи, кто же его выпустил?
Я побежал по трапу на мостик. Там, наверху, были помощники капитана —
только они на всем судне говорили по-английски, хранители нашей судьбы; только
они и могли исправить положение. Уж они-то все знают. И непременно нас спасут
— моих и меня. Я взобрался на мостик, как раз посередине. На правом крыле не
было ни души. Я побежал на левое крыло. Увидел там трех человек из команды. И
упал. И снова вскочил. Они смотрели за борт. Я закричал. Они обернулись.
Поглядели на меня, потом друг на друга. Они что-то сказали. И кинулись ко мне. Я
ощутил, как меня переполняет чувство благодарности и облегчения. И сказал:
— Слава Богу, что встретил вас. Что случилось? Я так испугался. На нижних
палубах полно воды. Там, внизу, мои родные, я за них боюсь. Мне до них не
добраться. Разве все это нормально? Как вы считаете…
Кто-то из моряков перебил меня, сунул мне в руки спасательный жилет и что-
то прокричал по-китайски. Я заметил оранжевый пояс — он свисал с жилета.
Моряки мне отчаянно кивали. А когда схватили меня своими крепкими руками и
подняли вверх, я даже не успел ничего сообразить. Кажется, они хотели мне
помочь. Я не сопротивлялся и только благодарил их, пока они несли меня на руках.
Сомнения закрались в мою душу лишь после того, как они швырнули меня за борт.
ГЛАВА 39
Ричард Паркер не стал прыгать за мной в воду. Рядом плавало весло, которое я
хотел было использовать как дубину. Я схватился за него и подплыл к
спасательному кругу, благо на него больше никто не претендовал. В воде было
страшно. Мрачно и холодно — просто жуть. Как на дне осыпающегося колодца.
Волны накрывали меня с головой. В глазах саднило. Меня тянуло под воду. Я едва
дышал. И если б не круг, то не продержался бы и минуты.
Тут я заметил, как в пятнадцати футах от меня воду рассекает странный
треугольник. Акулий плавник. По спине пробежала дрожь — мерзкая, холодная,
вязкая. Я что было сил принялся грести к носу шлюпки, поверх которого все так же
виднелся брезент. Приподнялся на руках, опершись на круг. Но Ричарда Паркера не
заметил. Его не было ни сверху, на брезенте, ни на ближайшей банке. Он притаился
на дне шлюпки. Я приподнялся еще разок. И единственное, что успел разглядеть на
другом конце, — как дергалась голова зебры. А когда снова спустился в воду,
прямо передо мной скользнул плавник второй акулы.
Ярко-оранжевый чехол крепился прочной нейлоновой веревкой, пропущенной
между железными люверсами чехла и закругленными гаками по бортам шлюпки. Я
подплыл стоя к самому носу шлюпки. Брезент там был закреплен слабовато — его,
как видно, просто перебросили через носовую часть, короткую, тупоконечную, и
чуть прихватили веревкой, тогда как везде он был натянут втугую. В одном месте,
на носу, брезент провисал вместе с веревкой, так же слабо пропущенной через гаки
с одного носового борта и с другого. Я вскинул весло, втиснул его рукояткой туда, в
спасительную щель. И стал просовывать как можно дальше. Теперь у шлюпки
появилось некое, хоть и неказистое, подобие бушприта. Я подтянулся повыше и
обхватил весло ногами. Рукоятка его снизу упиралась в чехол, но брезент, веревка и
весло выдержали. И я повис в каких-нибудь двух-трех футах над водой. Спину мне
лизали гребни больших волн.
Так я и висел на весле, один-одинешенек, посреди Тихого океана: перед носом
у меня был взрослый тигрище, подо мной сновали акулы, а вокруг бушевал шторм.
Если б я только мог здраво оценить свои шансы на будущее, то наверняка разжал
бы руки и ноги и выпустил весло, и, может, утонул бы раньше, чем угодил в пасть
акулам. Впрочем, не помню, чтобы хоть на миг задумался об этом тогда — в первые
минуты, оказавшись в сравнительной безопасности. Я даже не заметил, как
рассвело. И все держался мертвой хваткой за весло, а зачем — одному Богу
известно.
Через некоторое время я придумал, как приспособить и спасательный круг. Я
подтянул его из воды, насадил на весло. И стал дергать на себя, пока не пролез в
него изнутри. Так что теперь можно было цепляться за весло только одними
ногами. Появись, правда, Ричард Паркер, отцепиться от весла было бы не так-то
просто, но уж если бояться, то чего-то одного, — лучше океана, чем тигра.
ГЛАВА 41
www.koob.ru
ГЛАВА 42
ГЛАВА 43
Между тем, как только гиена замирала на кормовой банке, сердце у меня
уходило в пятки. И как бы мне ни хотелось следить за горизонтом, я то и дело
оглядывался на мечущегося зверя.
Я не из тех, кто относится к каким-то зверям с предубеждением, но факт есть
факт: вид у пятнистой гиены на редкость омерзительный. И тут уж ничего не
поделаешь. Толстая шея, вздернутые плечи, торчащие назад, как у жалкого подобия
жирафа, а грубая, лохматая шкура как будто скроена из разных кусков, доставшихся
ей от других божьих тварей. Окрас — неприглядная смесь желтовато-коричневого,
черного, желтого и серого оттенков, и ничуть не похожий на дивную, безупречно
четкую розетковидную расцветку леопарда: пятнистость ее скорее напоминает
проплешины, оставшиеся от кожной болезни — какой-нибудь заразной парши.
Голова у гиены большая и слишком тяжелая, лоб высокий, как у медведя, только с
залысинами, уши — точь-в-точь мышиные, широкие и круглые, если их не порвали
в жестокой схватке. Пасть всегда открытая, дыхание тяжелое. Ноздри широченные.
Хвост тоненький, но твердый, как палка. Шаг неуклюжий. Словом, если сложить
все это вместе, с виду вроде как собака, вот только вряд ли кто захочет держать
такую.
Я хорошо запомнил слова отца. Гиены не трусливы и пожирают не только
падаль. А если их такими изобразил «Нэшонал Джиогрэфик» 1, то лишь потому, что
«Нэшонал Джиогрэфик» снимал их днем. На самом же деле день у гиены
начинается с восходом луны — вот когда она превращается в охотника, каких
поискать. Гиены нападают стаями на любое животное, за которым могут угнаться, и
прямо на бегу вгрызаются ему в бока. Они охотятся на зебр, гну, буйволов, причем
не только старых или увечных, но и молодых и сильных. Гиены — выносливые
охотники: самые страшные пинки и удары им нипочем, они тут же вскакивают и
преследуют добычу до последнего. Да и сметки им не занимать: от матери они
перенимают все, что только может пригодиться. Излюбленная их добыча —
новорожденные гну, хотя львятами и маленькими носорогами они тоже не
брезгуют. Гиены не знают устали, когда чуют, что усилия их не пропадут даром. За
каких-нибудь пятнадцать минут от зебры остается только череп, но они и его
непременно утащат с собой в нору — детенышам на забаву. Никаких останков —
сжирают даже траву, политую кровью жертвы. Гиены поедают добычу огромными
кусками, отчего брюхо у них здорово разбухает. А когда насыщаются вдосталь, то
едва передвигают лапы. Переварив же добычу, гиены отрыгивают шерсть твердыми
комками, после чего слизывают с них все, что не успело до конца перевариться, а
потом по ним же и катаются. Во время пиршества гиены приходят в такое
неистовство, что порой впиваются зубами друг в дружку: так, отрывая от зебры
кусок плоти, гиена может куснуть своего сородича за ухо или за нос — ненароком,
без всякой злобы. И сородич воспримет это как ни в чем не бывало. Он до того
поглощен обжорством, что уже ни на что другое не реагирует.
Да, всеядность у гиены поразительная — и впрямь можно диву даться. Гиена
мочится туда же, откуда пьет воду. Находит эта зверюга своей моче и другое
1
Имеется в виду серия специальных фильмов по естественной истории (National Geographic Special), в том
числе про животных, созданная некоторыми американскими кинокомпаниями совместно с Национальным
географическим обществом.
www.koob.ru
применение: в жару и засуху, освободив мочевой пузырь, она роет в этом месте
землю и валяется в образовавшейся луже, как в освежающей грязевой ванне. Гиены
поедают экскременты травоядных, фыркая при этом от удовольствия. Труднее
сказать точно, чего гиены не едят. Жрут они и своих сородичей (в первую очередь
съедают уши и носы — как лакомство) — правда, через день после того, как те
издохнут, чтобы было не так противно. Гиены бросаются даже на автомобили — на
фары, выхлопные трубы и боковые зеркала. Если гиен что и ограничивает, то не
степень выделения желудочного сока, а сила челюстей, хоть она у них и вправду
невероятная.
Такой вот зверь теперь кружил передо мной. Зверь, при виде которого больно
резало глаза, а в жилах стыла кровь.
Все кончилось так, как и должно было кончиться в случае с гиеной. Она
застыла на корме и тяжело задышала, словно при одышке. Я мигом вскарабкался по
веслу как можно выше и уперся в борт шлюпки только пальцами ног. Зверюга вдруг
поперхнулась и закашлялась. И тут ее вырвало. Чуть ли не на спину зебры. Гиена
спрыгнула в собственную рвоту. И так в ней и валялась, дрожа, скуля и крутясь из
стороны в сторону, будто испытывая самое себя — сколько ей еще осталось
страдать и мучиться. Она просидела в своем тесном закутке весь остаток дня. Порой
зебра тревожно фыркала, чуя у себя за спиной хищника, но большую часть времени
лежала неподвижно — беспомощная, потерянная, молчаливая.
ГЛАВА 44
ГЛАВА 45
Я продрог. Наблюдение, в общем-то, пустое, если бы оно не касалось меня
лично. Светало. Быстро и незаметно. Цвет неба с одного края изменился. Воздух
стал наполняться светом. Безмятежное море раскрылось передо мной огромной
книгой. И внезапно настал день.
Потеплело правда только после того, как из-за горизонта выкатило солнце,
похожее на сверкающий апельсин, однако мне не пришлось долго ждать, чтобы его
почувствовать. С первыми же проблесками света оно ожило во мне надеждой. И по
мере того как очертания предметов обретали четкость, все более ощутимой
становилась и надежда — и вот уже душа моя запела. Какое счастье греться в лучах
надежды! Все, конечно же, образуется. Худшее позади. Я пережил ночь. И сегодня
меня непременно спасут. Даже то, что я так думал, складывая эти слова в уме,
обнадеживало само по себе. Надежда питает надежду. Когда горизонт обозначился
резко очерченной линией, я буквально впился в него глазами. День снова выдался
ясный — видимость была превосходная. Я воображал, как Рави сперва бросится
меня поздравлять, а после начнет подтрунивать. «Это еще что такое? — скажет он.
— Заграбастал себе здоровенную лодку, да еще целый зоопарк с собой прихватил.
Никак в Ноя решил поиграть?» Я увижу отца — взъерошенного, обросшего
щетиной. Матушка обратит взор к небу и крепко меня обнимет. Я представил себе с
десяток возможностей того, как оно будет на спасательном судне, когда наше
счастливое семейство наконец воссоединится. В то утро горизонт как будто
расплылся, губы мои тоже расплылись — в улыбке.
Как ни странно, прошла уйма времени, прежде чем я наконец глянул, что же
происходит в шлюпке. Гиена напала-таки на зебру. Пасть у твари была вся
багровая, а челюсти перемалывали кусок шкуры. Глаза мои стали невольно
www.koob.ru
высматривать место укуса — какую часть урвала себе гиена. И тут я чуть не
задохнулся от страха.
У зебры не хватало сломанной ноги. Гиена оторвала ее и утащила на корму, в
закуток позади зебры. С оголенной культи свисал только жалкий клок кожи. Рана
все кровоточила. Жертва сносила боль терпеливо, не проронив ни звука.
Единственным ощутимым свидетельством ее мучений был непрерывный дробный
звук: она стучала зубами. Меня обдало волной ужаса, отвращения и злости. Я
возненавидел гиену лютой ненавистью. И стал подумывать, как бы ее прикончить.
Но так ничего и не придумал. Да и злость быстро прошла. Скажу по чести. Недолго
жалел я и зебру. Когда твоя собственная жизнь висит на волоске, жалость тотчас
уступает место страшному эгоистическому чувству — жажде самосохранения.
Жаль, конечно, что это большое, сильное животное так мучилось — а страдать ему,
верно, предстояло долго, — но тут уж ничего не поделаешь. Я пожалел ее, пожалел
— и перестал. Не скажу, что горжусь собой. Если честно, мне до сих пор противно
об этом вспоминать. Но я не забыл бедную зебру — что ей пришлось пережить. И
поминаю ее в каждой молитве.
Между тем Апельсинка по-прежнему не подавала никаких признаков жизни. И
я снова принялся пожирать глазами горизонт.
Пополудни ветер чуть окреп, и я сделал кое-какие наблюдения касательно
шлюпки: несмотря на загрузку, осадка у нее была совсем небольшая, наверное,
потому, что груз весил меньше того, на который она была рассчитана. Надводный
борт — если считать от морской поверхности до планширя — выступал из воды
целиком, так что залить нас могло только при сильном волнении. Однако это
означало и то, что, каким бы концом шлюпка ни обратилась к ветру, ее все равно
развернуло бы лагом — бортом к волне. При малом волнении это еще куда ни шло
— волны лишь слегка били в корпус, зато при сильном они колошматили шлюпку
почем зря, заваливая то на один борт, то на другой. И от беспрестанной тряски меня
здорово мутило.
Наверное, в другом положении было бы полегче. Я соскользнул по веслу вниз
и опять примостился на носу. Сел лицом к волнам, так, чтобы вся шлюпка
оставалась слева. Так я оказался ближе к гиене, но та вроде притихла.
Покуда я вот так сидел и глубоко дышал, силясь побороть тошноту, я заметил
Апельсинку. Мне-то казалось, что она затаилась на носу, под брезентом, прячась от
гиены. Но не тут-то было. Она сидела на боковой банке, у того самого места, где
носилась гиена, когда наворачивала свои круги. От меня ее скрывал выступ
скатанного брезента. Но стоило ей приподнять голову всего на дюйм, как я тут же
ее увидел.
Мне стало любопытно. Захотелось рассмотреть ее поближе. Невзирая на качку,
я встал на колени. Гиена посмотрела на меня, но не шелохнулась. А вот и
Апельсинка. Она сильно сгорбилась, вцепилась обеими руками в планширь, а
голову свесила на грудь. Рот был открыт, язык вывалился наружу. Ей явно не
хватало воздуха. Несмотря на свое бедственное положение и на подкатывавшую к
горлу тошноту, я не смог удержаться от смеха. То, от чего страдала Апельсинка,
можно выразить в двух словах: морская болезнь. В голове у меня тут же возник
образ нового вида — редкого морского зеленого орангутана. Я снова сел. Бедняжка
www.koob.ru
Я ей сказал:
— Плыви и отыщи корабль и скажи им там, что я здесь. Плыви себе, плыви.
Она развернулась и, поочередно отталкиваясь от воды задними плавниками,
скрылась с моих глаз.
ГЛАВА 46
ГЛАВА 47
Наступил день, влажный и хмурый; дул теплый ветер, небо было затянуто
плотным серым пологом облаков, будто сшитым из грязных простыней. Море не
изменилось. Оно размеренно раскачивало шлюпку вверх-вниз.
Зебра все еще была жива. Уму непостижимо. В боку у нее зияла дыра фута два
шириной, похожая на кратер только что извергшегося вулкана: недоеденные
внутренности вывалились наружу — они то мерцали, то отливали холодным
блеском, — но в главных ее органах жизнь пока теплилась, едва-едва. Зебра лишь
подергивала задней ногой да время от времени помаргивала. Я был в ужасе.
Никогда не думал, что живое существо может выжить с такими ранами.
Гиена нервничала. Она даже не смогла протиснуться в свой закуток и
спрятаться от дневного света. Может, оттого, что обожралась и брюхо у нее
www.koob.ru
и все, на что она вообще способна. Но этот взрыв гнева и неудержимой отваги
убедил меня, что я ошибся. Потому как знал ее лишь с одной стороны.
А она взяла и хватила гадину прямо по башке. Да еще как! Голова у гиены
хрястнулась о банку, к которой она только что подобралась, да с такой силой, что
передние лапы подкосились, — и я решил, что челюсть у нее разлетелась вдребезги
вместе с банкой. Но через мгновение гиена снова вскочила, ощерившись, — у меня
тоже волосы на голове встали дыбом, — хотя злобы у нее заметно поубавилось. Она
попятилась. Я торжествовал. И радовался за храбрую мою Апельсинку.
Правда, недолго.
Взрослой самке орангутана нипочем не одолеть взрослого самца пятнистой
гиены. Доказательством тому — сама жизнь. Да будет это известно всем зоологам.
Будь Апельсинка самцом, будь она настолько огромна, как мне того хотелось бы
всем сердцем, — другое дело. Однако, хоть она и жила в зоопарке как у Христа за
пазухой, ела вдосталь и порядком раздобрела, все равно вес ее едва дотягивал до
110 фунтов. Самки орангутанов раза в два меньше самцов. Но дело даже не в весе и
не в грубой силе. Апельсинка сумела бы за себя постоять. Дело скорее в ловкости и
опыте. Что плодоядный зверь смыслит в резне? Почем ему знать, куда кусать и как
цепко держать? Будь орангутан огромен, как гора, будь ручищи у него крепки, как
молоты, и гибки, как плети, а клыки длинны и остры, как клинки, и при том он не
будет знать, как пользоваться этим оружием — толку от него никакого. Гиена же
одолеет человекообразную обезьяну и одними челюстями, потому что знает, чего
хочет и как добиться своего.
Гиена вернулась на прежнее место. Вспрыгнула на банку и схватила
Апельсинку за запястье раньше, чем та успела ее ударить. Апельсинка жахнула
гиену по башке другой рукой, но от удара гадина только злобно зарычала. Тогда
Апельсинка принялась кусаться, но гиена оказалась ловчее. Увы, Апельсинка не
успевала отбиваться, а если и защищалась, то беспорядочно. Она боялась — и страх
был ей только помехой. Гиена, отпустив ее запястье, тут же со знанием дела
вцепилась ей в глотку.
Онемев от жалости и ужаса, я глядел, как Апельсинка колошматит гиену куда
придется, клочьями вырывая из нее шерсть, в то время как гиена все крепче
сжимает челюсти у нее на горле. Апельсинка вела себя как человек до последнего
вздоха: в глазах — ужас чисто человеческий, да и хрипела она так же — по-
человечески. Она попыталась было вскарабкаться на брезент. Но гиена с силой ее
одернула. И они вместе рухнули с банки на дно шлюпки. Теперь я слышал только
шум возни, а видеть — ничего не видел.
Я — следующий. Это было ясно как день. Я с трудом приподнялся. Но сквозь
слезы, застившие мне глаза, почти ничего не видел. Но я оплакивал не моих родных
и не грозившую мне смерть. Я был слишком потрясен, чтобы думать об этом. А
плакал я от непомерной усталости — давно пора было перевести дух.
Я решил перебраться подальше на нос. Там брезент был закреплен втугую, а
посередине малость провисал; мне же предстояло одолеть по нему три-четыре
трудных, пружинящих шага. Надо было переступить через сетку и отвернутый край
брезента. А это оказалось не так-то просто: ведь шлюпку качало беспрестанно. В
том состоянии, в каком я тогда находился, это было сродни сложнейшему горному
www.koob.ru
ГЛАВА 48
ГЛАВА 49
1
Шипчандлер — агент по снабжению судна.
www.koob.ru
ГЛАВА 50
полутора футов шириной, а носовая и кормовая — фута три глубиной, так что
свободного места в шлюпке оставалось не больше двадцати футов в длину и пяти
футов в ширину. В результате Ричарду Паркеру досталась территория площадью
сто квадратных футов. По всей ширине свободного пространства располагались три
поперечные банки, считая ту, которую проломила зебра. В ширину эти банки
достигали двух футов, при том что расстояние между ними было одинаковое. Они
возвышались на два фута над днищем шлюпки — такой вот зазор был у Ричарда
Паркера, и вздумай он забраться под банку, то непременно стукнулся бы об нее, как
о потолок. Под брезентом же у него в запасе было еще дюймов двенадцать в
высоту, считая промежуток между планширем, к которому крепился брезент, и
банками, так что в общей сложности выходило три фута, но и там ему негде было
развернуться. Днище, выложенное узкими гладкими досками, было плоское — и
вертикальные боковины воздушных ящиков упирались в него под прямым углом.
Несмотря на округлые нос, корму и борта, изнутри шлюпка, как ни странно, была
прямоугольная.
Очевидно, оранжевый цвет, милый сердцу индуса, считается цветом
выживания, поскольку внутри шлюпки оранжевым было все, включая брезент,
спасательные жилеты, весла и прочие крупногабаритные предметы. Даже
пластмассовые свистки, без шарика внутри, и те были оранжевые.
По обе стороны от носа, на скулах, большими черными буквами было
выведено: ЦИМЦУМ и ПАНАМА.
Чехол был из крепкого пропитанного брезента, грубого на ощупь. Он
простирался до заднего края средней поперечной банки. Таким образом, брезент
покрывал только одну поперечную банку, за которой как раз и притаился Ричард
Паркер; средняя же поперечная банка, под кромкой брезента, была открыта, а
третью, проломанную, скрывал труп зебры.
Уключины представляли собой шесть подковообразных вырезов на планшире,
с веслом в каждой — то есть всего пять весел, если учесть, что одно я выронил,
когда пытался отогнать Ричарда Паркера от шлюпки. Три весла были уложены на
боковой банке по одному борту, четвертое лежало по другому, а пятое послужило
мне спасительным насестом. Я думал, весла вряд ли пригодятся мне в качестве
движителей. Шлюпка вам не байдарка. Эта громоздкая прочная конструкция
рассчитана на то, чтобы просто удерживаться на плаву, а не путешествовать по
морю, хотя если б нас было тридцать два человека и мы дружно налегли бы на
весла, то, возможно, смогли бы кое-как продвигаться вперед.
Все это — и многое другое — я заметил далеко не сразу, а со временем, да и то
по необходимости. Поскольку я попал в тот еще переплет и будущее
представлялось мне самым безрадостным, то любая мелочь, любая деталька вдруг
превращалась в нечто значительное, открываясь моим глазам в совершенно новом
свете. И это уже была не мелочь, как раньше, а самая важная вещь в мире, потому
как от нее, быть может, зависела моя жизнь. И так повторялось со мной не раз.
Правду говорят, что необходимость — мать изобретательности, истинную правду.
ГЛАВА 51
www.koob.ru
Однако в первый раз, обшаривая шлюпку, я не нашел того, что искал. На корме
боковые банки плавно переходили в одну — угловую, как и боковины воздушных
ящиков. Плоское днище шлюпки прилегало так плотно к корпусу, что под ним
ничего не спрячешь. Ни ящика, ни коробки, ни какой бы то ни было другой емкости
— ничего. Кругом одни ровные, гладкие оранжевые поверхности.
Мое доверие к капитанам и шипчандлерам пошатнулось. И надежды на то, что
выживу, разом померкли. Осталась только жажда.
А что, если все припасы на носу, под брезентом? Я развернулся и пополз
обратно. Мне казалось, что я похож на сушеную ящерицу. Я навалился на брезент
всем телом. Без толку — твердый, как доска. Но если его отвернуть, то наверняка
можно добраться до провианта, который, верно, под ним и хранится. Однако так
можно проделать и дыру в логово Ричарда Паркера.
Впрочем, сомневаться было некогда. Жажда подстегивала. Я достал из-под
брезента весло. Натянул спасательный круг себе на пояс, уложил весло поперек
носа шлюпки. Перегнулся через планширь и большими пальцами высвободил из
одного гака конец, которым к нему крепился брезент. Попотеть пришлось изрядно.
Но после первого гака справиться со вторым и третьим оказалось куда легче. То же
самое проделал я и с другого носового борта. И тотчас почувствовал, как брезент у
меня под локтями заметно прогнулся. Я распластался сверху, повернувшись ногами
к корме.
И малость отвернул брезент. И тут же был вознагражден. Нос у шлюпки был
точь-в-точь как корма — с такой же угловой банкой. На ней, всего лишь в
нескольких дюймах от форштевня, подобно алмазу, сверкал засов. Похоже — какая-
то крышка. Сердце у меня забилось часто-часто. Я отвернул брезент еще больше. И
заглянул под него. Крышка была треугольная, с закругленными концами, три фута
шириной и два фута глубиной. Тут я заметил что-то большое, оранжевое. И вмиг
отдернул голову. Но то, оранжевое, даже не шелохнулось — странно. Я глянул еще
разок. Не тигр. Спасательный жилет. В задней части логова Ричарда Паркера
лежала целая куча спасательных жилетов.
У меня по телу пробежала дрожь. Через груду спасательных жилетов я первый
раз, точно сквозь листву, ясно и четко разглядел Ричарда Паркера, хоть и не всего
целиком. Только задние лапы и часть спины. Рыжевато-коричнево-полосатая
громадина. Он растянулся на брюхе, мордой к корме. Лежал неподвижно — только
дышал, раздувая бока. Я заморгал, не веря своим глазам: до него было совсем рукой
подать. Вот он, прямо подо мной — в каких-нибудь двух футах. В самом деле, я
спокойно мог бы достать до него рукой и ущипнуть за ляжку. И между нами —
только жалкий брезент.
«Боже, спаси!» Еще ни одна мольба не была столь горячей и столь сдавленной.
Я лежал не смея шевельнуться. Но вода была мне нужна как воздух. Я осторожно
просунул руку вниз, бесшумно отодвинул засов. И потянул крышку вверх. Под нею
был ящик.
Я уже говорил, что жизнь иной раз зависит от совсем совершенного пустяка.
Так и сейчас: крышка держалась на петлях, расположенных примерно в дюйме от
края носовой банки, — значит, если ее открыть, можно устроить дополнительную
www.koob.ru
горло, наполняя всего меня живительной влагой. Жидкой жизнью — вот чем. Я
осушил золотую жестянку до последней капли и потом еще долго облизывал дырку,
скрывавшую, быть может, остатки влаги. Переведя дух, я выбросил пустую банку за
борт и достал другую. Я открыл ее так же, как первую, и так же быстро осушил.
После того как и она полетела за борт, я открыл еще одну. Вскоре и та отправилась
в океан. Я потянулся за следующей. Только проглотив содержимое четырех
жестянок, два литра божественного нектара, я наконец остановился. Вы, верно,
решили, что, поглощая воду с такой скоростью после продолжительной жажды, я
мог себе навредить. Ерунда! Еще никогда в жизни мне не было так хорошо. Не
верите — потрогайте мой лоб! На нем выступил чистый, прозрачный, освежающий
пот. Во мне все ликовало — все до мельчайших пор кожи.
Я ощутил, как на меня нисходит благодать. Сухости и жжения во рту как не
бывало. Про спазмы в горле я и думать забыл. Кожа сделалась мягкой. И суставам
стало заметно легче. Сердце билось ровно и радостно, как бойкий барабан, кровь
заструилась по жилам, подобно потоку машин, мчащихся со свадебной церемонии
под дружный перепев клаксонов. Мышцы снова налились силой и упругостью. В
голове прояснилось. Я и впрямь возвращался к жизни, вкусив запах смерти. Чудо,
настоящее чудо! Верно говорю, алкогольное опьянение — чистый срам, а
опьянение водой — сущий восторг. Какое-то время я наслаждался переполнявшим
меня счастьем.
А потом вдруг ощутил пустоту. Пощупал живот. Он был твердый и полый, как
барабан. Теперь бы в самый раз заморить червячка. Масала-досаи с кокосовой
приправой чатни — гм-м! — сгодилась бы вполне. А утхаппам — и подавно! ГМ-
М-М! Ух ты! Я поднес руки ко рту — ИДЛИ! Стоило мне про это подумать, как у
меня до боли свело зубы и потекли слюнки. Правая рука вдруг задергалась. И
машинально потянулась к дивным рисовым лепешкам, возникшим в моем
воображении. Пальцы погрузились в еще горячее, дымящееся тесто… Слепили
шарик, обмакнули его в соус… И поднесли ко рту… Я принялся жевать… О, какая
же сладкая мука!
Я стал рыться в ящике в поисках съестного. И наткнулся на картонные коробки
со стандартным аварийным пайком «Севен-Оушенс» из далекого диковинного
Бергена, что в Норвегии. Завтрак, который должен был восполнить три
пропущенных завтрака, обеда и ужина, не говоря уже обо всяких там вкусностях,
перепадавших мне от матушки, заключался в полукилограммовой пачке в
герметичной серебристой пластиковой упаковке с инструкциями к употреблению на
двенадцати языках. Судя по надписи на английском, паек состоял из восемнадцати
питательных пшеничных галет с добавками животного жира и глюкозы, при том
что в сутки можно было съедать не больше шести. Жаль, что они с жиром, но,
учитывая исключительные обстоятельства, вегетарианцу во мне ничего не
оставалось, как смириться.
Сверху на пачке было написано: Вскрывать здесь. Черная стрелка указывала на
краешек пластиковой упаковки. Надорвать его пальцами оказалось проще простого.
Из коробки высыпались девять плоских прямоугольников в вощеной бумаге. Я
развернул один. Две почти квадратные галеты, сероватые и ароматные. Я взял одну
и надкусил. Господи, кто бы мог подумать? Вот те на! От меня явно утаили:
www.koob.ru
ГЛАВА 52
1 Бог
ГЛАВА 53
Я отрезал от плавучего линя еще четыре куска и закрепил ими круг с каждой
стороны квадрата. Затем пропустил линь от спасательного круга через проймы
жилетов и, обмотав весла, еще раз переметнул его через спасательный круг с
каждой стороны плота, чтобы он наверняка не распался.
Гиена уже пронзительно визжала.
Надо было кое-что доделать, совсем чуть-чуть. «Боже, только бы успеть!» —
взмолился я. И взял последний кусок плавучего линя. В носовой части шлюпки, в
самом верху, было отверстие. Я пропустил через него линь и крепко-накрепко
завязал. Оставалось только привязать другой конец линя к плоту — и я спасен.
Гиена притихла. Сердце у меня ушло в пятки — а потом вдруг бешено
заколотилось. Я обернулся.
«Иисус, Мария, Мухаммед и Вишну!»
И вот тут-то я стал свидетелем того, что не забуду до конца моих дней. Ричард
Паркер вскочил и выбрался из-под брезента. Нас с ним разделяло меньше
пятнадцати футов. Ну и громадина! Гиене скоро конец, а потом и мне. Я окаменел,
остолбенел, одеревенел — все сразу, не в силах оторваться от того, что
происходило у меня на глазах. По недолгому опыту наблюдения за дикими
животными, оказавшимися на свободе, ограниченной бортами спасательной
шлюпки, я знал, что, перед тем как в воздухе запахнет кровью, жди оглушительного
рева — всплеска ярости. Но все произошло почти бесшумно. Гиена издохла, и
пикнуть не успев, да и Ричард Паркер, когда убивал, не издал ни единого звука.
Огненно-рыжий хищник, выбравшись из-под брезента, двинулся прямиком на
гиену. Та жалась к кормовой банке, за тушей зебры, не в силах сдвинуться с места.
Она и не думала ввязываться в драку. А только припала к днищу и вскинула
переднюю лапу — в тщетной попытке защититься. Морда у нее исказилась от
ужаса. На плечи ей обрушилась огромная лапища. Ричард Паркер сжал челюсти на
шее гиены — сбоку. Глаза у нее широко раскрылись. Раздался мягкий треск: трахея
и шейные позвонки разом хрустнули. Гиена дернулась. Глаза ее потухли. Все
кончилось.
Ричард Паркер разжал челюсти и прорычал. Как будто без всякой злобы —
тихо, мирно, совсем негромко. Дышал он тяжело, высунув наружу язык.
Облизнулся. Мотнул головой. Обнюхал издохшую гиену. Высоко вскинул голову и
повел носом. Поставил передние лапы на кормовую банку и потянулся. Задние
лапы были широко расставлены. Шлюпку покачивало, и это ему явно не нравилось.
Он глянул за планширь — на море. Басовито-отрывисто рыкнул. Опять понюхал
воздух. И медленно повернул голову. Он все поворачивал ее и поворачивал — до
тех пор, пока взгляд его не упал прямо на меня.
Жаль, что не могу описать то, что было потом, — не так, как видел, уж с этим я
бы как-нибудь справился, а так, как чувствовал. Я смотрел на Ричарда Паркера под
таким углом, что он предстал передо мной во всем своем грозном великолепии —
спиной ко мне, чуть приподнявшись, и с повернутой назад головой. Он стоял и
словно позировал, нарочито выставляя напоказ свою могучую стать. Какое
изящество, какая силища! Живое воплощение грации — непревзойденной,
молниеносной. Сплошная груда мышц — при тонких-то задних лапах, — свободно
обтянутая лоснящейся шкурой. Тело, светло-коричневатое с рыжиной, в
www.koob.ru
ГЛАВА 54
ГЛАВА 55
вдруг перенесли из одной страны в совершенно другую. В самом деле, океан было
не узнать. Вскоре в небе осталось только солнце, и похожая на глянцевую кожу
морская гладь засверкала мириадами зеркальных бликов.
Я был до того разбит, измотан и обессилен, что даже не мог поблагодарить
судьбу, что она оставила меня в живых. Мысленно я все твердил, как мантру: «План
Номер Шесть, План Номер Шесть, План Номер Шесть», — и мне немного
полегчало, хотя, в чем, собственно, заключался этот самый План Номер Шесть,
вспомнить не мог, хоть тресни. Тепло мало-помалу проникло в каждую клетку
моего тела. Я сложил дождесборник. Закутался в одеяло, свернулся калачиком, так,
чтобы меня не залило ни с какого боку. И уснул. Не знаю, как долго я проспал.
Проснулся где-то около полудня; стало совсем жарко. Одеяло почти высохло. Сон
был хоть и короткий, зато глубокий. Я оперся на локоть и приподнялся.
Вокруг меня простиралась бескрайняя ровная ширь — бесконечная синева.
Даже глазу не за что зацепиться. Один только вид неоглядной водной пустыни меня
сразил, словно ударом в солнечное сплетение. И я завалился на спину, едва дыша.
Какой же он жалкий — мой плотик. Всего ничего: несколько палок да кусков
пробки, перевязанных веревкой. Вода хлещет через все щели. Глубина под ним
такая, что и у орла голова закружится. А шлюпка — только поглядите! Не крепче
ореховой скорлупы. Держится на плаву разве что на честном слове — как пальцы за
выступ скалы. Собственный же вес и утянет ее на дно — это лишь вопрос времени.
А вот и мой собрат по несчастью. Навис над планширем и глядит на меня во
все глаза. Нежданное появление тигра испугает где угодно, а здесь и подавно.
Своим ярко-рыже-полосатым окрасом он резко выделялся на мертвенно-белом фоне
шлюпки, и этот резкий контраст буквально завораживал. Я снова сжался в комок.
Каким бы безбрежным ни был простиравшийся вокруг нас Тихий океан, он вдруг
сузился до размеров рва, не огороженного ни решетками, ни стенами.
«План Номер Шесть, План Номер Шесть, План Номер Шесть», — забил
тревогу мой мозг. Но что такое План Номер Шесть? Ах, ну да. Борьба на измор.
Игра в кто-кого-пересидит. Палец-о-палец-не-ударь. Все — на самотек.
Безжалостные законы природы. Неумолимый ход времени при жесткой экономии
припасов. Таков План Номер Шесть.
Тут меня будто гневно окликнули: «Дурак, идиот! Кретин бестолковый!
Обезьяна безмозглая! Хуже твоего Плана Номер Шесть ничего не придумаешь!
Это сейчас Ричард Паркер боится моря. Оно же чуть не стало его могилой. Но когда
он обезумеет от жажды и голода, то одолеет страх и сделает все, чтобы утолить
свой кровожадный инстинкт. Он обратит этот ров в мостик. И проплывет любое
расстояние, лишь бы добраться до плота и сцапать вожделенную добычу. А что до
воды, разве ты забыл, что сундарбанские тигры пьют и соленую воду? Так неужели
ты думаешь, будто протянешь дольше, чем выдержат его почки? Попомни, затеешь
борьбу на измор — проиграешь! И погибнешь! ПОНЯТНО?»
ГЛАВА 56
www.koob.ru
ГЛАВА 57
Успокоил меня Ричард Паркер. Самое забавное в этой истории то, что
благодаря существу, сперва до смерти меня напугавшему, я в конце концов обрел
покой, благоразумие и даже, смею сказать, внутреннюю цельность.
Он не сводил с меня глаз. Потом я узнал этот взгляд. Ведь мы выросли вместе.
То был взгляд довольного зверя, взирающего из клетки или рва так, как я смотрел
бы из-за стола в ресторане после сытного обеда, когда самое время поговорить и
поглядеть на других. Ясное дело, Ричард Паркер вполне насытился останками
www.koob.ru
моей человеческой слабостью. Только приручив тигра, я, может, сумею сделать так,
чтобы он умер первым, если все и впрямь обернется худо.
Но суть даже не в этом. Скажу начистоту. Открою тайну: я был даже рад за
Ричарда Паркера. И совсем не хотел, чтобы он умирал, потому что, если б он умер,
я остался бы наедине с отчаянием, а оно будет пострашнее тигра. Если я все еще
хотел жить, то только благодаря Ричарду Паркеру. Он отвлекал меня от мысли о
моих родных и о беде, в которую я попал. Он заставлял меня жить. А я ненавидел
его за это и вместе с тем был благодарен. Я благодарен ему и сейчас. Истинная
правда: если б не Ричард Паркер, меня бы уже не было в живых и я не смог бы
рассказать вам мою историю.
Я оглядел горизонт. Разве не похож он на идеальную цирковую арену —
безупречно круглую, без единого угла, где он мог бы спрятаться? Я посмотрел на
море. Чем не кладезь лакомств, которыми можно его задобрить? Я заметил свисток,
свисавший со спасательного жилета. Чем не хлыст, с помощью которого он станет
как шелковый? Чего же мне не хватает, чтобы укротить Ричарда Паркера?
Времени? Пройдет, быть может, не одна неделя, прежде чем меня заметит корабль.
Так что у меня уйма времени. Смелости? Но как раз крайняя нужда и делает
человека смелым. Опыта? Но разве я не сын директора зоопарка? Награды? Но
разве можно желать награды большей, чем жизнь? И наказания хуже смерти? Я
взглянул на Ричарда Паркера. Без малейшего страха. Моя жизнь — в моих руках.
Пусть грянут трубы. И забьют барабаны. Представление начинается. Я встал.
Ричард Паркер это заметил. Держать равновесие было непросто. Я глубоко вдохнул
и воскликнул:
— Дамы и господа, мальчишки и девчонки, спешите занять места! Живей,
живей. А то опоздаете. Сядьте, откройте пошире глаза, распахните души и
приготовьтесь к чуду. Итак, для всеобщего увеселения и наставления, на радость и
во благо всем вам начинаем представление, которое вы ждали всю жизнь, —
ВЕЛИЧАЙШЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ В МИРЕ! Так вы готовы к чуду? Да? Отлично: к
вашему удивлению, они встречаются где угодно. И в холодных, заснеженных лесах
умеренного пояса. И в непролазных тропических муссонных джунглях. И в
полузасушливых кустарниковых пустынях. И в солоноватых мангровых болотах.
Воистину они везде и всюду. Но вы еще никогда не встречали их там, где увидите
сейчас! Дамы и господа, мальчишки и девчонки, без лишних слов, но с радостью и
честью представляю вам… ПЛАВУЧИЙ ИНДО-КАНАДСКИЙ, ТРАНСТИХООКЕАНСКИЙ
ЦИР-Р-Р-К ПИ ПАТЕЛЯ!!! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-
И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И!
На Ричарда Паркера я произвел впечатление. Едва заслышав свист, он сжался и
зарычал. Ха! Пускай прыгает в воду, если хочет! Пускай попробует!
— ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-
И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И!
Он взревел и замахал когтистой лапой, словно царапая воздух. Но не прыгнул.
Должно быть, он не боялся моря, только когда умирал от голода и жажды, так что
пока его страх был мне на руку.
— ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И! ТРЛИ-И-И-
И-И-И! ТРЛИ-И-И-И-И-И!
www.koob.ru
ГЛАВА 58
ГЛАВА 59
что если вам захочется посмотреть на лесную живность, ступайте в лес пешком — и
никакой суеты. То же самое и в море. Чтобы разглядеть несметные богатства его
глубин, по нему нужно, так сказать, пройтись неспешным шагом.
Я улегся на бок. Впервые за пять дней у меня возникло некоторое ощущение
покоя. Ко мне вновь вернулась надежда, — а сколько труда я на это положил! —
хоть и слабая, но вполне заслуженная и совершенно оправданная. И я уснул.
ГЛАВА 60
ГЛАВА 61
К утру я лишь подмок, зато набрался сил. Это было поразительно, если учесть,
сколько тягот пришлось мне пережить за последние несколько дней и как мало я ел
все это время.
День был чудесный. И я решил заняться рыбной ловлей — первый раз в жизни.
После завтрака из трех галет и воды из жестянки я стал читать, что про это сказано
в инструкции по спасению. Первая незадача: наживка. Я призадумался. В шлюпке
еще сохранились звериные останки, но красть добычу у тигра из-под носа — нет
уж, увольте. Поди растолкуй тигру, что с его стороны это своего рода вклад, за
который ему воздастся сполна. Тогда я решил пожертвовать своим ботинком. У
меня остался только один левый. Другой я потерял во время кораблекрушения.
Я осторожно забрался в шлюпку и достал из ящика один из рыболовных
комплектов, нож и ведро для будущего улова. Ричард Паркер полеживал на боку.
Когда я выбрался на нос, он только шевельнул хвостом, а головой даже не повел. Я
www.koob.ru
совершенно спокоен. Дождевой воды у него была целая прорва, да и от голода он,
судя по всему, не страдал. Зато какие только звуки, свои — тигриные, он не
издавал: и рычал, и стонал, да так, что мне становилось не по себе. Задача казалась
неразрешимой: чтобы рыбачить, нужна наживка, а наживку можно раздобыть,
только поймав рыбу. Что же делать? Ловить на палец ноги? Или, может, отрезать
себе ухо?
Решение пришло поздним вечером, и самым неожиданным образом. Я
подтянул плот к шлюпке. Больше того: я забрался в нее и принялся шарить в ящике,
лихорадочно размышляя, как буду спасать свою жизнь. Плот я привязал так, чтобы
он находился футах в шести от шлюпки. Я думал, что смогу допрыгнуть до него и,
дернув за слабый узел, ускользну от Ричарда Паркера. Пойти на такой риск
пришлось от отчаяния.
Не найдя подходящей наживки и не придумав, чем бы ее заменить, я сел,
опустив руки, — и тут заметил, что оказался как раз под его пристальным взглядом.
Он сидел на другом конце шлюпки, должно быть возле зебры, повернувшись ко
мне, — сидел и как будто ждал, чтобы я обратил на него внимание. Почему я даже
не услышал, как он пошевелился? С чего это я взял, что смогу обвести его вокруг
пальца? Вдруг меня что-то больно шлепнуло по щеке. Я вскрикнул и зажмурился.
Похоже, он со своей кошачьей прытью сиганул через всю шлюпку и напал. Сейчас
разорвет мне когтями лицо — такой вот жуткой смертью мне суждено умереть.
Боль была до того сильная, что ничего другого я уже не чувствовал. Благословен
будь шок! Благословенно будь в нас то, что избавляет от ощущения боли и скорби!
В самом сердце жизни сокрыт предохранитель. Я проговорил: «Ну же, Ричард
Паркер, давай, прикончи меня. Только, пожалуйста, побыстрей. Предохранитель
долго не выдержит».
Но он медлил. Он сидел у моих ног и урчал. Должно быть, учуял сундук с
сокровищами. Я в ужасе открыл один глаз.
Это была рыба. В ящике была рыба. Она билась, как всякая рыба, выброшенная
из воды. В длину дюймов пятнадцать, и с крыльями. Летучая рыба. Продолговатая,
серо-голубая, с жесткими крыльями, без перьев и с круглыми немигающими
глазами. Выходит, по щеке меня шмякнула летучая рыба, а не Ричард Паркер. Он
сидел все там же, в пятнадцати футах от меня, и, вероятно, никак не мог понять, что
со мной. Правда, рыбу он заметил. Это было видно по его морде, уж больно
любопытной. Казалось, он собирался проверить, что к чему.
Я нагнулся, схватил рыбу и швырнул ему. Так-то оно лучше! Крысы
перевелись — не беда, обойдусь летучими рыбами. Жаль только, летучка
упорхнула. Извернулась в воздухе перед самой пастью Ричарда Паркера — и
шлепнулась в воду. Ричард Паркер мотнул головой и захлопнул пасть, клацнув
зубами, — но рыба оказалась шустрее. Ему это явно не понравилось. Он снова
посмотрел на меня. «И где же мое угощение?» — казалось, спрашивали его глаза. Я
испугался и сник. И уже развернулся в слабой надежде прыгнуть на плот до того,
как он на меня набросится.
В это самое время воздух задрожал — и нас атаковала целая стая летучих рыб.
Они нагрянули, как саранча. И дело даже не в их количестве, а в том, что
шуршанием и потрескиванием крыльев они и впрямь напоминали насекомых.
www.koob.ru
Тут я заметил, что другие рыбы, сновавшие вокруг плота и шлюпки, разом
исчезли. Верно, почуяли, какая печальная участь постигла корифену. Я поднажал.
На шум возни того и гляди слетятся акулы. Но рыбина сопротивлялась как черт. У
меня уже свело руки. Каждый раз, как только я подтаскивал ее поближе к плоту,
она начинала биться с таким неистовством, что я сдавался и немного стравливал
леску.
В конце концов мне удалось втащить ее на плот. В длину она была больше трех
футов. Ведро тут не годилось. Разве что нахлобучить ей на голову вместо шляпы. Я
удерживал рыбину, упершись в нее коленями и придерживая руками. Это была
сплошная корчащаяся груда мышц, до того огромная, что даже когда я навалился на
нее всем телом, из-под меня все равно торчал ее хвост, которым она нещадно
колотила по плоту. Корифена брыкалась подо мной, как необъезженный мустанг
под ковбоем. Я вошел в раж, почувствовав себя победителем. Корифена с виду
просто прелесть — огромная, мясистая и гладкая, с выпуклым лбом, выдающим в
ней упорство, с длинным спинным плавником, торчащим кверху, как петушиный
гребень, и с глянцевой чешуей. Мне казалось, что, совладав с таким великолепным
противником, я схватил судьбу за рога. Сокрушив рыбину, я бросил вызов морю и
ветру в отместку за все кораблекрушения в мире и за все невзгоды, выпавшие на
мою долю. «Спасибо тебе, Господь Вишну. Спасибо! — воскликнул я. — Когда-то
ты спас мир, обернувшись рыбой. А теперь ты спас меня, опять же превратившись в
рыбу. Спасибо тебе, спасибо!»
Убить ее было просто. Я бы вовсе не стал себя этим утруждать — в конце
концов, поймал-то я ее для Ричарда Паркера, так что теперь его забота разделаться с
ней со свойственной ему ловкостью, — если б не крючок, который она заглотила. Я
радовался, что поймал корифену, но если на крючок попадется еще и тигр, тогда
мне уж точно будет не до веселья. Я немедленно взялся за дело. Схватил обеими
руками топорик и со всего маху шмякнул рыбу обухом по голове (зарубить ее
лезвием я бы не смог — не хватило бы духу). Перед тем как издохнуть, корифена
выкинула самый невероятный фортель: она вдруг стала переливаться всеми цветами
радуги — быстро-быстро. Цепляясь за жизнь, она синела, зеленела, краснела,
золотилась, а то вдруг начинала сверкать холодным неоновым светом. И мне
действительно казалось, что я убиваю живую радугу. (Лишь потом я узнал, что
чудесный переливчатый окрас появляется у корифены только перед смертью.)
Наконец она замерла и поблекла — теперь можно было достать крючок. Я даже
ухитрился выдернуть с ним и кусок наживки.
Вы, верно, немало удивились, с какой легкостью слезы по задушенной тайком
летучей рыбе у меня обернулись радостью, когда я до смерти забил обухом
корифену. Свои сомнения и горе в первом случае я мог бы объяснить тем, что
воспользовался оплошностью летучей рыбы, не рассчитавшей траекторию полета, а
огромную корифену я выудил совершенно сознательно — и потому так обрадовался
улыбнувшейся мне удаче, хотя и старался не потерять голову от радости. Но
истинная причина в другом. Она проста и ужасна: человек ко всему привыкает,
даже к убийству.
И вот с чувством гордости, свойственной любому удачливому охотнику, я стал
подтягивать плот к шлюпке. Мало-помалу, очень медленно, я подвел его к самому
www.koob.ru
ГЛАВА 62
И поддул конус. Потом без всякой надежды пощупал под водой водозаборный
мешок, скрепленный с круглой плавучей камерой. Тот, как ни странно, оказался
полный. Я даже вздрогнул от неожиданности. Но мигом взял себя в руки. Скорее
всего, туда попала морская вода. Я отцепил мешок и, следуя инструкции, немного
его наклонил, а опреснитель развернул так, чтобы в него не могла просочиться вода
из-под конуса. Затем закрыл два крохотных вентиля на соединении с мешком,
отцепил мешок и вытащил его из воды. Прямоугольный, из плотного, мягкого
желтого пластика, с мерными делениями с одной стороны. Я попробовал воду на
вкус. Потом еще разок. Пресная.
— Милая моя морская коровка! — глядя на опреснитель, воскликнул я. — Вот
так удой! Молоко просто чудо! Правда, немного отдает резиной, а так грех
жаловаться. Ну, гляди, как я пью!
Я осушил мешок за один присест. Он был почти полный — а вмещался в него
целый литр. Зажмурившись от удовольствия и переведя дух, я подвесил мешок
обратно. Потом проверил остальные опреснители. Вымя у каждого было полным-
полно. Я слил весь удой, больше восьми литров, в ведро для рыбы. Эти хитроумные
устройства, опреснители, отныне стали мне столь же дороги, как скотина для
крестьянина. И то верно: вытянувшись дугой и мерно покачиваясь на волнах, они и
впрямь походили на пасущихся на лугу коров. Я позаботился о них на славу —
проверил, чтобы в каждом было достаточно морской воды и чтобы конусы с
камерами были надуты плотно.
Плеснув немного морской воды в ведро с пресной, я поставил его на боковую
банку под брезентом. К полудню потеплело — Ричард Паркер, похоже, устроился
где-то внизу. Я привязал ведро к гакам, на которых брезент крепился к бортам
шлюпки. И осторожно глянул через планширь. Он лежал на боку. Логово его являло
собой поистине жуткое зрелище. Трупы животных были свалены в бесформенную
кучу. Из нее торчали ноги, ошметки шкур, наполовину обглоданная голова и
множество костей. А вокруг валялись крылья летучих рыб.
Я разрезал летучую рыбу и швырнул кусок на боковую банку. Потом извлек из
сундука все, что мне могло пригодиться сегодня, и, перед тем как перебраться на
плот, бросил второй кусок на брезент, Ричарду Паркеру под нос. Случилось то, что
я ожидал. Отвалив от шлюпки, я увидел, как он выбрался из укрытия и потянулся к
рыбе. Повернув голову, он заметил другой кусок, а рядом — какой-то незнакомый
предмет. Он встал. И склонил громадную голову над ведром. Я испугался, как бы
он его не опрокинул. Но обошлось. С трудом втиснув голову в ведро, он принялся
лакать воду. Ведро вмиг опустело и от толчков его языка заходило ходуном. А
когда он вскинул голову и посмотрел в мою сторону, я строго поглядел ему прямо в
глаза и несколько раз свистнул в свисток. Он скрылся под брезентом.
Я поймал себя на мысли, что шлюпка с каждым днем становится все больше
похожей на загон в зоопарке: Ричард Паркер обзавелся собственным закутком,
кормушкой, наблюдательным постом и теперь вот — поилкой.
Температура быстро поднималась. Стало нестерпимо жарко. Остаток дня я
просидел в тени под навесом и ловил рыбу. С первой корифеной мне, похоже,
просто повезло. За весь день я так ничего и не поймал, как, впрочем, и поздно
вечером, когда морской живности кругом собирается прорва. Вот на поверхность
www.koob.ru
ГЛАВА 63
С рассвета — до полудня:
подъем
молитвы
завтрак для Ричарда Паркера
общий осмотр плота и шлюпки, особенно узлов и стяжек
обработка солнечных опреснителей (протирка, надувка, доливка воды)
завтрак и осмотр продовольственных запасов
рыбная ловля и разделка рыбы, если было, что разделывать (потрошение, очистка,
развешивание длинных ломтей на веревках для вяления на солнце)
На закате:
общий осмотр плота и шлюпки (тех же узлов и стяжек)
сбор и разлив по емкостям воды из опреснителей
раскладывание по местам съестных припасов и снаряжения
приготовления к ночи (устраивание постели, подготовка ракетницы, чтобы была под
рукой, если появится корабль, и дождесборника, если пойдет дождь)
молитвы
Ночь:
прерывистый сон
молитвы
ГЛАВА 64
www.koob.ru
Одежда моя от солнца и соли пришла в полную негодность. Сперва она стала
тонкая, как марля. После разошлась по швам. А потом разошлись и швы. Несколько
месяцев я сидел совершенно голый, с одним свистком на шее — он болтался у меня
на шнурке.
От соленой воды кожа пошла безобразными болезненными красными
нарывами, которые моряки считают сущей проказой. Там, где они прорывались,
кожа делалась особенно чувствительной — и при малейшем прикосновения я
вскрикивал от нестерпимой боли. Нарывы, понятно, возникали в тех местах,
которые чаще всего намокали и которыми я чаще всего соприкасался с плотом, —
то есть на ягодицах. В иные дни я даже с трудом мог где-нибудь примоститься,
чтобы отдохнуть. Но время и солнце залечивали раны, хоть и очень медленно, —
стоило мне промокнуть, как на коже тут же вскакивал новый нарыв.
ГЛАВА 65
ГЛАВА 66
остроге некрепко, то отпускал острогу — благо она у меня всегда была привязана к
плоту — и хватал рыбу руками. Хоть пальцы и не такие острые, как крючья, зато
орудовать ими было куда удобнее. И тут-то завязывалась настоящая борьба —
быстрая и бурная. Рыба, помимо того что она скользкая, попадалась все больше
отчаянная — на моей же стороне было одно только отчаяние. Вот бы мне столько
рук, как у богини Дурги: две — чтобы держать острогу, четыре — чтобы
подхватывать рыбу, и еще парочку — махать топориками! Но приходилось
обходиться двумя. Я продавливал рыбе глаза, просовывал руки в жабры, прижимал
ей брюхо коленями, а хвост хватал зубами — словом, чего только не выделывал,
лишь бы удержать ее, покуда не дотянусь до топорика и не снесу ей голову.
Со временем я в этом изрядно поднаторел и сделался заправским рыболовом-
охотником. Да и сноровки поднабрался. А с навыком пришло и чутье.
Дела у меня пошли особенно хорошо, когда я пустил в ход обрывок грузовой
сетки. Как рыболовная сеть она не годилась: больно жесткая и тяжелая, да и
плетение туговатое. Зато лучшей приманки было не сыскать. Она у меня свободно
болталась в воде, и, когда мало-помалу обросла водорослями, рыбы слетались на
нее как мухи на мед. Некоторые, мелюзга, даже поселились в ней, а другие, те же
корифены, проносясь мимо, непременно притормаживали, чтобы поглядеть на
невиданное поселение. Но ни местные обитатели, ни гости даже не подозревали,
что в сетке спрятан крюк. В иные дни — к сожалению, их было не так много — я
мог загарпунить целую прорву рыбы. Но так или иначе вылавливал больше, чем
нужно, чтобы наесться до отвала и заготовить впрок; хотя ни места в шлюпке, ни
веревки на плоту не хватило бы, чтоб засушить столько корифен, летучек,
каранксов, груперов и макрелей, не говоря уже про мой желудок — такого
количества ему было просто не переварить. Я оставлял себе столько рыбы, сколько
мог, а все остальное отдавал Ричарду Паркеру. В дни такого изобилия я буквально
утопал в рыбе и с ног до головы был облеплен рыбьей чешуей. Она сверкала
серебром, как тилаки — божественные знаки, которые мы, индусы, наносим себе на
лоб в виде ярких блесток. Если бы меня тогда увидели моряки, они бы точно
решили, что я — морской бог, восседающий на престоле над своим царством, и
прошли бы мимо. Славные были дни! Жаль только, их было мало.
Легче всего ловились черепахи, о чем, собственно, и говорилось в инструкции.
В разделе «Охота и собирательство» про них упоминалось в главе
«Собирательство». Хоть и вооруженные крепкой броней, наподобие танков, пловцы
они были никудышные — слабые и неповоротливые: любую можно было спокойно
ухватить за задний плавник и одной рукой. Но в инструкции ни слова не говорилось
о том, что поймать черепаху — еще не значит удержать. Ее еще надо втащить на
борт. А втащить на борт шлюпки стотридцатифунтовую черепаху, да еще
трепыхающуюся, совсем не просто. Для эдакой работенки нужны сила и ловкость,
как у Ханумана. Обычно я подтаскивал добычу к носу шлюпки, прижимая
панцирем к борту, и связывал ей веревкой шею, один передний ласт и один задний.
Потом принимался тянуть вверх, и так до тех пор, пока не отвалятся руки и не
начнет ломить голову. С другого носового борта я намотал на гаки побольше
веревки, и всякий раз, как только удавалось веревку немного выбрать, я тут же
цеплял ее за гак, чтобы она не успела соскользнуть. Так, дюйм за дюймом, я и
www.koob.ru
тащил черепаху из воды. На это уходила уйма времени. Помню, одна зеленая
черепаха проболталась у борта два дня кряду, молотя связанной парой ласт по воде,
а другой, свободной, — по воздуху. К счастью, под конец, оказавшись на краю
планширя, черепаха уже сама стала невольно мне помогать. Силясь высвободить до
боли вывернутые плавники, она пробовала подтянуться на них повыше; если я
успевал в тот же миг дернуть за веревку, наши усилия совпадали и все
складывалось как нельзя более удачно: черепаха тяжело переваливалась через
планширь и соскальзывала на брезент. И я падал рядом с нею, хоть и без сил, зато с
радостным сердцем.
В зеленых черепахах мяса было больше, чем у бисс, да и брюшной панцирь у
них оказался тоньше. Правда, они куда крупнее бисс — сущие громадины, не под
силу такому доходяге, в которого я к тому времени превратился.
Господи, подумать только: я — истый вегетарианец! Подумать только: я и
ребенком-то вздрагивал каждый раз, когда снимал кожуру с банана, думая, что
сворачиваю шею какой-нибудь зверушке. И вот до чего я докатился: стал дикарем,
да таким, каким никогда и представить себя не мог.
ГЛАВА 67
На нижней стороне плота образовалась целая колония морской живности, как и
на сетке, правда совсем крохотная. А началось все с мягких зеленых водорослей,
облепивших спасательные жилеты. Чуть погодя к ним присоседились жестковатые
водоросли потемнее. Они прекрасно ужились вместе и пошли в рост. Потом
появились животные. Первыми, кого я заприметил, были малюсенькие
полупрозрачные креветки длиной не больше полудюйма. Следом за ними
объявились мелкие рыбки, как будто просвеченные рентгеновскими лучами, потому
как сквозь прозрачную кожицу у них проглядывали все внутренности. Затем я
заметил черных червей с белой продольной полоской, зеленых желеобразных
голожаберных моллюсков с хиленькими конечностями, пестрых брюхастых
рыбешек длиной около дюйма и, наконец, бурых крабов от полудюйма до трех
четвертей дюйма в поперечнике. Я попробовал на зуб все, кроме червей, — даже
водоросли. Но на вкус только крабы не были ни омерзительно горькими, ни
солеными. Всякий раз, как только они появлялись, я отправлял их в рот одного за
другим, как леденцы, пока не съедал всех до последнего. Потому как не мог
удержаться. Тем более что нового крабового «урожая» ждать приходилось долго.
На корпусе шлюпки тоже завелась живность — в виде маленьких морских
уточек. Я высасывал из них сок. Мясо же их годилось разве что на наживку.
Я привязался к этим морским «зайцам», хотя под их весом плот малость
просел. Они развлекали меня так же, как Ричард Паркер. Я часами лежал просто так
на боку, отодвинув спасательный жилет на несколько дюймов в сторонку, как
штору, чтобы было виднее. А видел я маленький тихий, мирный городок,
перевернутый вверх дном, и его обитателей, сновавших туда-сюда легкой
ангельской поступью. Это зрелище приятно успокаивало нервы.
www.koob.ru
ГЛАВА 68
ГЛАВА 69
По ночам мне не раз чудилось, будто где-то вдалеке мерцает огонь. И каждый
раз я пускал в воздух сигнальную ракету. Когда у меня вышли все ракеты, я пустил
в ход фальшфейеры. Может, это были корабли и они меня не заметили? Или,
может, это были блики восходящих и заходящих звезд, отражавшиеся на
поверхности океана? Или пенные валы, поблескивавшие в лунном свете призрачной
надеждой? И каждый раз все впустую — что бы там ни было. Ни ответа, ни
привета. Только горькое чувство обманутой надежды, сверкнувшей и тут же
угасшей. Так мало-помалу я перестал ждать, что меня спасет какой-нибудь корабль.
Если горизонт от тебя в двух с половиной милях, когда ты смотришь вдаль с
высоты пяти футов, то сколько же до него миль, когда я сижу, прислонившись
спиной к мачте, и держу глаза от силы в трех футах над водой? Возможно ли, что
корабль, плывущий через весь огромный Тихий океан, попадет в поле моего зрения
— совсем крохотный кружочек? Да и не только это: заметит ли он меня, если даже
попадет в этот самый кружочек, — вот что важно. Нет, нельзя полагаться на
человечество, потому как пути его неисповедимы. Моя задача — добраться до
земли, твердой, незыблемой, верной.
Я хорошо помню, как пахнет сгоревший фальшфейер. В точности как кмин.
Вредный запах. Стоило понюхать обгоревшую пластмассовую трубку, как мне тут
же вспоминался Пондишери — и горькое разочарование от того, что ты зовешь на
www.koob.ru
ГЛАВА 70
ГЛАВА 71
Тем, кому вдруг случится попасть в переплет, в какой попал я, мне бы хотелось
посоветовать следующее:
как шлюпка задаст такой рок-н-ролл, какой и Элвису Пресли не снился. Только не
забывайте все время свистеть, да глядите не опрокиньте шлюпку.
7. Не отступайтесь до тех пор, пока ваш противник — тигр, носорог или кто
там еще — не позеленеет от морской болезни. Подождите, пока он не начнет
задыхаться и его не затошнит. Пусть он завалится на дно шлюпки, пусть лежит себе
и дрожит, пусть у него глаза вылезут на лоб, а зубы стучат, как от холода. Свистите
не переставая — истязайте зверя до последнего. Если и вас затошнит, пускай, но
только не за борт. Рвота — самая верная территориальная метка. Уж лучше пусть
вас вырвет на границе вашей территории.
9. Дрессировку повторяйте до тех пор, пока зверь не поймет, что свист грозит
ему мучениями и тошнотой. Так что в дальнейшем, вздумай он нарушить
территориальные границы или показать свой норов каким-либо другим образом, вы
сможете укротить его только свистом. Всего лишь один пронзительный свисток —
и зверь весь скорчится, как от боли, и опрометью кинется искать убежище в самом
дальнем уголке своей территории. После того как вы добьетесь успехов на этом
этапе дрессировки, старайтесь не злоупотреблять свистком.
ГЛАВА 72
до плота, вытравил весь линь до конца и сел, обхватив руками колени и опустив
голову, стараясь подавить страх, сжигавший меня огнем. Прошло немало времени,
прежде чем мне удалось-таки унять дрожь. Я так и просидел на плоту — весь вечер
и всю ночь. Без еды и без воды.
Я рискнул повторить попытку только после того, как поймал другую черепаху.
Панцирь у нее был поменьше и полегче — щит получился что надо. И я снова
ринулся в бой, затопав ногой по средней банке.
Интересно, правильно ли поймут меня люди, которые слушают мою историю:
ведь я вел себя так не потому, что спятил и хотел свести счеты с жизнью, а потому,
что так было надо, и все. Или я сумею его укротить, дав понять, кто здесь Номер
Один и кто Номер Два, или погибну в тот самый день, когда случится шторм и я
захочу перебраться в шлюпку, а это ему не понравится.
Если я и остался жив после первой попытки заняться дрессировкой дикого
зверя в открытом море, то лишь потому, что Ричард Паркер не хотел нападать на
меня взаправду. Для тигров, как, впрочем, и для всех остальных зверей,
кровожадность — далеко не самый излюбленный способ сводить счеты. Когда
звери дерутся, то стремятся поразить противника насмерть лишь постольку,
поскольку понимают, что иначе их самих ждет смерть. Любая схватка обходится
дорого. Потому-то у зверей и существует целая система предупредительных
сигналов, чтобы избежать драки, — и при первом удобном случае они живо
отступают. Тигр редко нападает на хищника, равного ему по силам, без
предупреждения. Прежде чем напасть, он начинает грозно рычать и реветь. Но в
самый последний миг, когда отступать, казалось бы, поздно, он вдруг застывает как
вкопанный и буквально проглатывает угрозу. Тигр оценивает положение. И если
поймет, что никакой угрозы для него нет, то просто отворачивается, ограничившись
одним лишь предупреждением.
Ричард Паркер предупреждал меня таким образом четыре раза. Четыре раза он
бил меня правой лапой, отбрасывая за борт, и все четыре раза я терял свой щит
безвозвратно. Я боялся до, во время и после каждого его выпада, да и потом, уже на
плоту, я все сидел и дрожал от страха. Но в конце концов научился различать
сигналы, которые он мне подавал. Оказывается, ушами, глазами, усами, клыками,
хвостом и глоткой он разговаривал со мной на простом языке, давая мне понять,
каков будет его следующий шаг. И я научился отступать еще до того, как он
вскидывал лапу.
Потом я сам встал в позу: уперся ногами в планширь, раскачал шлюпку
посильнее и заговорил уже на своем, однозвучно свистящем языке, после чего
Ричард Паркер, урча и задыхаясь, валился на дно шлюпки как подкошенный.
Пятый щит прослужил мне до самого конца дрессировки.
ГЛАВА 73
ГЛАВА 74
1
«Гидеон» — религиозная организация, издающая Библию для бесплатного распространения.
www.koob.ru
ГЛАВА 75
ГЛАВА 76
ГЛАВА 77
в рыбу зубами, не успев очистить чешую от слизи и радуясь добыче как неземному
лакомству. Помнится, самыми вкусными были летучки: мясо у них было светло-
розовое, нежное. У корифен оно жестче, да и на вкус резковатое. Я оставлял себе
даже рыбные головы, вместо того чтобы бросать Ричарду Паркеру или пускать на
наживку, как раньше. Большим открытием стало для меня и то, что пресную
жидкость можно высасывать не только из глаз крупной рыбы, но и из
позвоночника. Ну а самым любимым моим лакомством были черепахи, которых я
еще недавно грубо вскрывал ножом и беспечно швырял на дно шлюпки Ричарду
Паркеру.
Теперь-то и представить себе невозможно, что было время, когда я смотрел на
живую морскую черепаху как на деликатес из доброго десятка блюд, дававший мне
благословенный отдых от рыбы. Все так и было. В черепашьих венах струился
сладкий ласси — пить его следовало тотчас же, как только он начинал брызгать
струйкой из шеи, иначе меньше чем через минуту он свернется. Даже самые
вкусные на свете пориялы или куту не шли ни в какое сравнение с черепашьим
мясом — провяленным и бурым или свежим и темно-красным. Ни один
кардамоновый паясам из тех, что мне доводилось пробовать, не был слаще и
питательнее черепашьих яиц или жира. А рубленое ассорти из сердца, легких,
печени, мяса и очищенной требухи с кусочками рыбы, приправленное желтком и
сывороткой, превращались в несравненный тхали — язык проглотишь. В конце
моих морских скитаний я съедал все, что только мог выжать из черепахи. В
водорослях, прилипавших к панцирям некоторых бисс, я выуживал мелких крабов и
морских уточек. Поедал и то, что находил у черепах в желудках. Я мог часами
напролет наслаждаться, обгладывая сустав от черепашьего плавника или косточки,
высасывая костный мозг. А пальцами я то и дело отдирал кусочки засохшего жира и
мяса, случайно оставшиеся на внутренней стороне панциря, — как какая-нибудь
обезьяна, вечно шарящая, чем бы поживиться.
Черепашьи панцири — штука незаменимая. Даже не знаю, что бы я без них
делал. Они служили мне не только щитами, но и досками для разделки рыбы, и
мисками для приготовления пищи. Когда же стихия вконец истрепала мои одеяла, я
укрывался панцирями от солнца: устанавливал пару из них так, чтобы они
верхушками упирались друг в друга, а сам устраивался между ними.
Страшное дело: хорошее настроение порой зависит от того, насколько плотно у
тебя набит живот. Причем все в равной пропорции: сколько еды и воды, столько и
хорошего настроения. Число моих улыбок напрямую зависело от количества
съеденного черепашьего мяса.
К тому времени, когда у меня вышли последние галеты, я ел все подряд.
Отправлял в рот, жевал и проглатывал все без разбору — вкусное, невкусное и
совсем безвкусное, — лишь бы не соленое. Организм мой выработал отвращение к
соли — оно сохранилось у меня до сих пор.
Как-то раз я даже попробовал экскременты Ричарда Паркера. Случилось это в
самом начале, когда я еще не успел привыкнуть к чувству голода, а в своих
фантазиях все еще искал, чем бы его утолить. Незадолго перед тем я плеснул
Ричарду Паркеру в ведро воды из опреснителя. Осушив залпом ведро, он скрылся
под брезентом, а я полез за чем-то в ящик с припасами. Как и прежде, я то и дело
www.koob.ru
ГЛАВА 78
ГЛАВА 79
мол, странные звуки — будто кошка мяучит, и это посреди собачьей-то вахты! Этот
рев слышался мне еще несколько дней. Но акула, прямо скажем, — глухая тетеря. И
покуда я, которому вряд ли когда пришло бы в голову кусать тигра за лапу, не
говоря уже о том, чтобы ее проглотить, не находил себе места от оглушительного
рева, то дрожал, то замирал от ужаса, акула улавливала лишь едва ощутимые
колебания воздуха.
Ричард Паркер развернулся и свободной лапой принялся царапать акулу и
кусать ее за голову, а задними лапами кромсать ей брюхо и спину. Но акула только
крепче впилась ему в лапу и колошматила его хвостом, теперь единственным своим
средством защиты и нападения. Тигр и акула, извиваясь, кубарем катались по дну
шлюпки. Собравшись с силами и с духом, я перебрался на плот и вытравил линь до
отказа. Я уже видел только оранжево-темно-синие блики тигриной шкуры и
акульей, вспыхивавшие яркими пятнами то тут, то там на ходившей ходуном
шлюпке. И слышал только, как жутко ревел Ричард Паркер.
Наконец шлюпку перестало качать. А через несколько минут показался Ричард
Паркер: он сел и стал лизать левую лапу.
В течение следующих дней он только и делал, что зализывал раны на всех
четырех лапах. Шкура у акулы покрыта мелкими бугорками — они-то и делают ее
шершавой, как наждачная бумага. Вот он и порезался о нее, пока неистово трепал
акулу. Левая лапа у него была поранена, но, судя по всему, не так чтоб уж очень:
все пальцы и когти были целы. А вот от акулы, если не считать кончиков хвоста и
пасти, почти ничего не осталось — только жалкое месиво. Ошметки красновато-
серого мяса и требухи валялись по всей шлюпке.
Часть акульих останков я изловчился подцепить острогой — но, к сожалению,
никакой жидкости в акульем позвоночнике не обнаружил. Зато мясо было вкусное,
да и рыбой не отдавало, а хрустящие хрящи не шли ни в какое сравнение с
опостылевшей мне мягкой пищей.
Я ловил акул и дальше — совсем маленьких, должно быть акулят, и сам же
убивал. Оказалось, что куда проще и легче протыкать им глаза ножом, чем дубасить
по голове топориком.
ГЛАВА 80
Из всех корифен я особенно запомнил одну. Было это ранним утром, день тогда
стоял пасмурный, и мы угодили в самую гущу летучих рыб. Ричард Паркер
управлялся с ними с присущей ему ловкостью. А я прятался под черепашьими
панцирями. Правда, выставил наружу острогу с куском сетки на конце — вроде
сачка. Думал рыбы наловить. Но не повезло. Летучки, жужжа, пролетали мимо. Тут
из воды выскочила корифена — хотела, как видно, сцапать летучку. Но
промахнулась. Летучка с испугу перелетела через шлюпку, а корифена, точно
пушечный снаряд, со всего маху врезалась в планширь. От такого удара шлюпка
содрогнулась от носа до кормы. На брезент брызнула струйка крови. Я мигом
вскочил. И, пробравшись под градом летучек, схватил корифену, буквально вырвав
ее из пасти акулы. Втащил на борт. Она была ни жива ни мертва и переливалась
всеми цветами радуги. Ну и улов! Всем уловам улов! Не налюбуешься. Спасибо
www.koob.ru
ГЛАВА 81
www.koob.ru
Знаю, поверить в то, что я остался жив, трудно. Вспоминая прошлое, я и сам
себе верю с трудом.
Я безжалостно пользовался слабостью Ричарда Паркера, не выносившего
качки, хотя причина не только в этом. Но и в другом: я давал ему есть и пить.
Ричард Паркер, сколько себя помнил, жил в зоопарке, и мог получить корм, и лапой
не пошевельнув. Правда, когда шел дождь и шлюпка превращалась в огромный
дождезаборник, он понимал, откуда взялось столько воды. Да и когда нас стаями
атаковали летучие рыбы, я был вроде как ни при чем. Однако это никак не влияло
на суть дела, а она заключалась в том, что когда он заглядывал через планширь, то
не видел ни джунглей, где мог бы охотиться, ни реки, где мог бы напиться вволю. А
я давал ему и пищу, и воду. Для него это было непостижимым чудом. А для меня —
источником силы. Вот вам доказательство: шли дни и недели, а я был цел и
невредим. Или еще: он ни разу на меня не набросился, даже когда я спал на
брезенте. И наконец: вот он я, перед вами, сижу и рассказываю свою историю.
ГЛАВА 82
не успевал разглядеть, что поймал. Мигом отправлял себе в рот или бросал Ричарду
Паркеру — тот всегда нетерпеливо бил лапой и фыркал, топчась на границе своей
территории. Я совсем опустился — и понял это, когда однажды с болью в сердце
заметил, что ем как настоящий зверь, — громко и жадно чавкая, в точности как
Ричард Паркер.
ГЛАВА 83
целиком закрыта брезентом: я задраил его наглухо, кроме одного края — с моей
стороны. Я протиснулся между боковой банкой и брезентом и натянул свободный
его край себе на голову. Там негде было развернуться. Между банкой и планширем
оставалось дюймов двенадцать свободного пространства, а боковые банки были
шириной не больше полутора футов. Даже перед лицом смерти мне хватило ума
держаться подальше от днища шлюпки. Надо было закрепить брезент на четырех
последних гаках. Я просунул руку через отверстие и начал наматывать веревку.
После каждого гака дотянуться до следующего было все труднее. Я управился с
двумя. Осталось еще два. Шлюпку быстро понесло вверх, все выше и выше, —
казалось, она никогда не остановится. Крен уже достигал больше тридцати
градусов. Я чувствовал, что меня вот-вот отбросит на корму. Резко вытянув руку, я
зацепил веревку еще за один гак. Мне это вполне удалось. Хотя такую работу
сподручнее делать снаружи, а не изнутри. Я что было сил схватился за веревку — и
перестал соскальзывать на другой конец шлюпки. Между тем ее накренило больше
чем на сорок градусов.
Когда мы взлетели на гребень волны, нас уже кренило градусов на шестьдесят
— а потом вдруг перебросило на противоположный ее скат. И тут же накрыло, но
не всей волной, а лишь краешком. А мне почудилось, будто меня ударили
здоровенным кулаком. Нас опять резко накренило — и все вдруг перевернулось
вверх дном: я оказался на нижнем конце шлюпки, и затопившая ее вода хлынула на
меня, подхватив и тигра. Впрочем, тигра я не заметил — я даже толком не знал, где
прятался Ричард Паркер: под брезентом было темно, хоть глаз выколи, — но,
прежде чем мы оказались на дне очередной долины, я чуть не захлебнулся.
Остаток дня и полночи нас бросало то вверх, то вниз — до тех пор, пока я
вконец не отупел от ужаса и мне уже стало все равно, что со мною будет. Одной
рукой я держался за веревку, а другой — за край носовой банки, прижимаясь всем
телом к боковой. Вода перекатывалась через меня туда-сюда, а по голове то и дело
колотило брезентом, я промок и продрог до костей и в довершение всего порезался
и набил себе шишек о черепашьи кости да панцири. Шторм ревел не переставая, как
и Ричард Паркер.
И вдруг среди ночи мне показалось, будто шторм прекратился. Нас качало как
обычно. Сквозь дыру в брезенте я видел ночное небо. Звездное, безоблачное. Я
отвязал брезент и улегся сверху.
На рассвете я заметил, что плот пропал. Все, что уцелело, — пара связанных
весел со спасательным жилетом между ними. Это поразило меня так же, как
потрясло бы домохозяина, случись ему увидеть, что от его дома после пожара
осталась одна-единственная балка. Я отвернулся и пристально оглядел горизонт.
Пусто. Мой маленький плавучий городок исчез. Правда, чудом уцелели плавучие
якоря — они по-прежнему цепко держались за шлюпку, — но это утешало слабо.
Потеря плота, может, и не угрожала мне смертью, но морально она сразила меня
наповал.
Состояние шлюпки было жалкое. Брезент в нескольких местах порвался,
причем некоторые дыры явно были работой Ричарда Паркера и его когтей. Большая
часть наших припасов пропала: их или смыло за борт, или попортило морской
водой. У меня ныло все тело, на бедре был глубокий порез; рана распухла и
www.koob.ru
побелела. Сперва я даже боялся проверять содержимое ящика. Слава Богу, ни один
мешок с водой не прохудился. Сеть и опреснители, которые я сдул лишь
наполовину, забили все свободное пространство и удерживали мешки на месте.
Я был страшно измотан и подавлен. Но все-таки отвязал брезент на корме.
Ричард Паркер совсем притих, и я уже подумал, не захлебнулся ли он часом. Ан
нет. Когда я скатал брезент обратно до средней банки и на него упал свет, он
зашевелился и зарычал. Встал из лужи и перебрался на кормовую банку. Я взял
иголку с ниткой и стал латать дыры в брезенте.
Потом я привязал к ведру веревку и начал вычерпывать воду. Ричард Паркер
следил за мной с полнейшим равнодушием. Похоже, все, чем я занимался, навевало
на него скуку. День был жаркий — работа двигалась медленно. И тут я зачерпнул
ведром одну штуковину, которую, как думал, потерял навсегда. Я осмотрел ее. В
моей ладони лежало то, что хранило меня от смерти, — последний оранжевый
свисток.
ГЛАВА 84
мамаша-то его обрадуется! Пока, малыш. Меня зовут Пимфу». Так, по китовой
почте, обо мне узнали все тихоокеанские киты, и меня бы уже давным-давно
спасли, не обратись Пимфу за подмогой к коварным японским китобоям, которые
всадили в него гарпун; та же участь постигла и Ламфу — с норвежским
китобойцем. Охота на китов — гнусное преступление.
Постоянными нашими спутниками были дельфины. Одна стая даже
сопровождала нас весь день и всю ночь. Какие же они веселые! Казалось, они
ныряют, проскальзывая под самым днищем шлюпки, просто так — потехи ради. Я
попробовал поймать одного. Однако никто из них не подплывал к остроге
достаточно близко. Но даже если бы и подплыл, что толку: они были такие шустрые
и такие большие — попробуй схвати. Я бросил это дело и стал просто наблюдать.
За все время я видел только шесть птиц. И каждую считал ангелом,
предвестником близкой земли. Но это были морские птицы — они могли
перелететь Тихий океан, лишь изредка помахивая крыльями. Я следил за ними,
завидовал и жалел себя.
Видел я и альбатросов — пару раз. Они парили высоко в небе и, казалось, не
обращали на нас никакого внимания. Я глядел на них разинув рот. Было в них что-
то таинственное, непостижимое.
А как-то раз рядом со шлюпкой, едва касаясь лапами воды, пронеслась парочка
вильсоновых качурок. Они тоже не обратили на нас внимания, но поразили меня не
меньше альбатросов.
Однажды нас почтил вниманием тонкоклювый буревестник. Покружив какое-
то время над нами, он устремился вниз. Выставил вперед лапы, сложил крылья, сел
на воду, легко закачался, как пробка. И принялся с любопытством меня
разглядывать. Я мигом насадил на крючок кусок летучей рыбы и бросил ему на
леске. Подвешивать грузила я не стал — и крючок упал далековато от птицы. После
третьей попытки она сама подплыла к скрывшейся под водой наживке и опустила
голову в воду, чтобы ее подхватить. От волнения у меня заколотилось сердце. Я
удерживал леску несколько секунд. А когда дернул, птица пронзительно
вскрикнула и отрыгнула только что проглоченную наживку. Не успел я
предпринять новую попытку, как птица расправила крылья и оторвалась от воды.
Два-три взмаха крыльями — и она исчезла из виду.
С олушей повезло больше. Она появилась откуда ни возьмись и плавно
подлетела к нам, раскинув крылья, больше трех футов в размахе. Она села на
планширь так близко от меня, что я мог дотянуться до нее рукой. И с серьезным,
любопытным видом уставилась на меня своими круглыми глазками. Это была
большая птица, белая как снег и с черными как уголь крапинками на кончиках и
задней кромке крыльев. На крупной луковицеобразной голове торчал острый-
преострый желто-оранжевый клюв, а красные глаза, обрамленные черной маской,
делали ее похожей на вора, промышлявшего всю ночь напролет. Только бурые
перепончатые лапы оставляли желать лучшего: они были непомерно большие и
бесформенные. Птица оказалась не из пугливых. Какое-то время она чистила
клювом перья, выставляя напоказ мягкий пух. А закончив наводить красоту,
вздернула голову и предстала передо мной во всем своем великолепии: настоящий
www.koob.ru
ГЛАВА 85
так же, как и вспыхнула, — в мгновение ока, раньше даже, чем на нас обрушился
горячий душ. А огретая по макушке волна слилась с чернотой океана и
покатилась себе дальше, как ни в чем не бывало.
Я застыл как громом пораженный — почти в буквальном смысле слова. Но
страшно не было.
— Хвала Аллаху, Господу миров, милостивому, милосердному, царю в день
суда! — пробормотал я скороговоркой. А Ричарду Паркеру крикнул: — Да
хватит тебе трястись! Это же чудо! Божественная сила прорвалась к нам! Это
же… это…
Подходящего слова я так и не нашел — настолько все это было необъятно и
потрясающе. Я онемел от восторга, даже вздохнуть толком не мог. Я повалился
на брезент и широко раскинул руки и ноги. Скоро я продрог до мозга костей под
этим дождем. Но все равно улыбался. Я побывал на волоске от смертоносного
электрического разряда и ожогов третьей степени, но до сих пор вспоминаю эту
встречу как одно из мгновений совершенного счастья, так редко выпадавших
мне на долю в те дни великого испытания.
Пережив настоящее чудо, так легко отбросить все мелочные помышления и
предаться мыслям, объемлющим мир от края до края, вмещающим гром и звон,
глубь и мель, близь и даль.
ГЛАВА 86
ГЛАВА 87
ГЛАВА 88
ГЛАВА 89
Истерзано было все. Все истомилось под палящим солнцем и ударами волн.
Шлюпка и плот, пока он еще у меня был, брезент, опреснители и
дождезаборники, пластиковые пакеты и тросы, одеяла и сетка — все
истрепалось, растянулось и обвисло, растрескалось, высохло, прогнило,
изорвалось и выцвело. Оранжевое стало белесым. Гладкое — шероховатым.
Шероховатое — гладким. Что было острым, затупилось. Что было целым,
превратилось в лохмотья. Я натирал вещи рыбьей кожей и черепашьим жиром,
пытался их смазывать, но все было без толку. Соль въедалась во все миллионами
жадных ртов. А солнце нещадно все поджаривало. Оно усмиряло до некоторой
степени Ричарда Паркера. Обдирало дочиста скелеты и обжигало их до
сверкающей белизны. Сожгло мою одежду, сожгло бы и кожу, как я ни был
смугл, — но я прятался от него под одеялами и панцирями черепах. Когда жара
становилась нестерпимой, я обливался морской водой из ведра; иногда вода
бывала горячей, как сироп. А еще солнце истребляло все запахи. Не помню
никаких запахов. Только запах упаковок от использованных ракетниц. Они
пахли кмином — кажется, я уже говорил? А так — не помню даже, чем пахнул
Ричард Паркер.
Мы умирали. Довольно медленно, так что я этого, в общем-то, не
чувствовал. Но регулярно подмечал — стоило только взглянуть на нас, на этих
двух изможденных животных, измученных жаждой и голодом. У Ричарда
Паркера мех потускнел, начал даже выпадать клочьями на плечах и бедрах. Он
страшно отощал, превратился в какой-то блеклый бурдюк с костями. Я тоже
иссох: солнце выпило из меня влагу, кости выпирали из-под истончившейся
кожи.
Я перенял у Ричарда Паркера привычку спать по много часов подряд —
невообразимо долго. Впрочем, то был не совсем сон — скорее, полузабытье, в
котором видения и явь смешивались до неразличимости. Тряпочка грез очень
помогала.
Вот последние страницы моего дневника:
www.koob.ru
Ветра нет, жара страшная. Солнце так и палит. Как будто мозги
закипают. Ужас.
Я умру сегодня.
Умираю.
ГЛАВА 90
Он тоже завопил.
Это было уже чересчур. Впору и в самом деле спятить.
И тут меня снова осенило.
— МЕНЯ ЗОВУТ, — проорал я в лицо стихиям на последнем дыхании, —
ПИСИН МОЛИТОР ПАТЕЛЬ. — Уж имя-то эху нипочем не придумать. —
Слышишь меня? Я — Писин Молитор Патель, всем известный попросту как Пи
Патель.
— Что?! Тут кто-то есть?
— Да! Кто-то есть!
— Что?! Не может быть! Умоляю, дай мне поесть! Хоть чего-нибудь! У
меня вся еда вышла. Я уже который день голодаю. Не могу больше. Поделись со
мной, хоть кусочком! Умоляю!
— Но у меня тоже ничего нет, — растерялся я. — Я и сам уже давно не ел.
Я-то надеялся, у тебя что-нибудь найдется. А вода у тебя есть? А то у меня уже
кончается.
— Нету. Так у тебя совсем еды нет? Ни кусочка?
— Нет, ничего.
Наступила тишина — гнетущая тишина.
— Где ты? — спросил я.
— Я здесь, — устало откликнулся он.
— Где это — здесь? Я тебя не вижу.
— Почему?
— Я ослеп.
— Что?! — воскликнул он.
— Я ослеп. Только тьма перед глазами. Сколько ни моргай. Вот уже два дня,
если судить по смене жары и холода. Только так и отличаю день от ночи.
Душераздирающие рыдания донеслись до меня.
— В чем дело? Что случилось, друг мой? — спросил я.
Но он только разрыдался еще горше.
— Ответь же! В чем дело? Ну да, я ослеп, и у нас нет ни еды, ни воды, но
зато теперь у тебя есть я, а у меня — ты. А это уже немало. Это настоящее
сокровище. Так отчего же ты плачешь, дорогой мой брат?
— Я тоже ослеп.
— Что?!
— Тоже ничего не вижу. Сколько ни моргай, как ты говоришь.
И он опять расплакался. А я просто онемел. Надо же — встретить посреди
Тихого океана еще одного слепца в спасательной шлюпке!
— Но отчего же ты ослеп? — выдавил я наконец.
— Наверное, оттого же, отчего и ты. Антисанитарные условия плюс крайняя
степень истощения.
Тут мы оба не выдержали. Он снова разразился рыданиями, а я принялся
всхлипывать. Это уже чересчур, честное слово.
— А я знаю одну историю, — сказал я чуть погодя.
— Историю?
— Ага.
www.koob.ru
ГЛАВА 91
ГЛАВА 92
www.koob.ru
вместе с ним — и вдруг, ни с того ни с сего, взял и рухнул. Он стоял над ним
подолгу, обнюхивал. А я бросал ему последнюю подачку и уносил ноги.
В конце концов я все-таки ушел со шлюпки. Ведь это же просто бред —
ночевать в такой теснотище, да еще со зверем, уже от тесноты отвыкшим, когда
в твоем распоряжении — целый остров. Безопасности ради я решил спать на
дереве. Нельзя было уповать на то, что Ричард Паркер и по-прежнему будет
возвращаться в свое логово каждый раз. А вдруг ему взбредет прогуляться среди
ночи? И хорош же я буду, если он застанет меня беззащитным и спящим на
земле, не на моей территории.
Так что в один прекрасный день я прихватил сетку, веревку и одеяла и
пустился в путь. Выбрал симпатичное дерево на опушке леса и перекинул
веревку через нижний сук. Подтянуться на руках и взобраться на дерево мне
теперь было раз плюнуть. Я отыскал две горизонтальные ветки — покрепче и
поближе друг к другу — и привязал к ним сетку. И вернулся туда под вечер.
Только-только я устроил себе матрас из сложенных одеял, как внизу
распищались сурикаты. В чем дело? Я раздвинул листву и пригляделся. Окинул
взглядом все вокруг, до самого горизонта. Ну, так и есть, не почудилось.
Сурикаты улепетывали со своих пастбищ во всю прыть. Все несметное племя
снялось с насиженных мест и устремилось к лесу — спинки выгнуты дугой,
лапки мелькают так быстро, что и не различить. Я задумался было, какой еще
сюрприз они преподнесут, как внезапно увидел с ужасом, что рыболовы от
ближайшего ко мне озерца уже окружили мое спальное дерево и карабкаются
вверх. Ствол захлестнула волна сурикат — казалось, их не остановить ничем.
«Сейчас набросятся на меня», — мелькнула мысль; так вот почему Ричард
Паркер ночевал в шлюпке! Днем эти сурикаты кротки и безобидны, но под
покровом ночи своей объединенной мощью изничтожат любого врага без
пощады. Жутко — и возмутительно! Продержаться так долго в одной лодке с
четырехсотпятидесятифунтовым бенгальским тигром, чтобы принять
презренную смерть от каких-то двухфунтовых сурикатишек? Нет, это уж
чересчур. Несправедливо — и слишком нелепо.
Но у них и в мыслях ничего такого не было. Они перебирались через меня и
лезли все выше — пока не захватили все ветки до единой. Буквально облепили
все дерево. Даже постель мою оккупировали. И повсюду вокруг, насколько
хватало глаз, — та же картина. Ни одного свободного дерева. Весь лес побурел,
словно в мгновение ока наступила осень. А с равнины, торопясь к еще не
занятым деревьям в гуще леса, неслись все новые и новые стаи, и шум стоял, как
от целого стада слонов.
И вот на равнине стало пусто и голо.
Из койки с тигром — в общую спальню к сурикатам… ну как, поверите мне
теперь, что жизнь способна подстроить самый безумный сюрприз? Пришлось
побороться с сурикатами за место в собственной постели. Они сгрудились вокруг
меня со всех сторон. Ни дюйма свободного не осталось.
Наконец они угомонились и прекратили пересвистываться и пищать. На
дерево снизошла тишина. Мы уснули.
www.koob.ru
Там, в самой глуши, деревья росли гуще и поднимались выше. Под ногами
ничего не путалось — подлеска не было и в помине, но зато кроны над головой
смыкались так плотно, что и неба не разглядеть, — или, если угодно, разглядеть,
но сплошь зеленое. Деревья вторгались в пространство своих соседей,
переплетаясь ветвями так тесно, что и не поймешь, где кончается одно и
начинается другое. Бросалось в глаза, что стволы тут гладкие, ровные, безо всех
этих крохотных царапин, которые оставляли на коре других деревьев здешние
древолазы. Оно и понятно: сурикаты тут попросту перебирались с дерева на
дерево, не карабкаясь по стволам. В подтверждение тому я обнаружил, что на
деревьях, опоясывавших центральную часть леса, коры почти не осталось. Это,
видимо, и были ворота в древесный город сурикат, где жизнь бурлила почище,
чем в Калькутте.
Здесь я и нашел то самое дерево. Не самое большое в лесу, не в самой его
середине, да и вообще ничем таким не примечательное. Просто раскидистое, с
удобными, ровными ветвями — вот и все. Отличное место, если захочется
взглянуть на небо или приобщиться к полуночной жизни сурикат.
Могу даже сказать, когда именно я на это дерево набрел: за день до того, как
покинул остров.
А приметил я его из-за плодов. Полог леса был однообразно зеленым, куда
ни глянь, а плоды эти резко выделялись на фоне зелени черными шариками. И
ветви, на которых они росли, как-то чудно перекручивались. Я уставился во все
глаза. До сих пор на всем острове не попадалось ни единого плодоносного
дерева. Да и это, впрочем, не заслуживало такого названия. Плодоносили на нем
лишь несколько веток. «Может, передо мной — что-то вроде пчелиной матки в
мире деревьев?» — подумал я и опять подивился местным водорослям, уже в
который раз поражавшим меня своими причудами.
Дерево было слишком высоким, но плоды все-таки хотелось попробовать.
Так что я сходил за веревкой. Если сами водоросли такие вкусные, то каковы же
плоды?
Я привязал веревку к самой нижней ветви и, ветка за веткой, сучок за
сучком, взобрался в этот драгоценный крошечный садик.
При ближайшем рассмотрении плоды оказались тускло-зелеными. По
размерам и форме — точь-в-точь апельсины. И каждый туго оплетен
множеством тонких веточек — должно быть, для защиты. Ну да, а еще для
опоры, — догадался я, поднявшись повыше. Каждый плод крепился к дереву
десятками стебельков. Каждый был просто усыпан этими стебельками, а те, в
свою очередь, соединялись с обвивавшими его веточками. «Значит, они тяжелые
и сочные», — заключил я. И подобрался еще ближе.
Я протянул руку и обхватил один из плодов. И меня постигло
разочарование: до чего же он легкий! Почти ничего не весит. Я потянул его и
оборвал со стебельков.
Я устроился со всеми удобствами на крепкой, толстой ветке, прислонившись
спиной к стволу. Над головой у меня колыхалась пронизанная лучами солнца
зеленая кровля. А вокруг, насколько хватало глаз, тянулись во все стороны
извилистые улицы и переулки гигантского висячего города. Ласковый ветерок
www.koob.ru
ГЛАВА 93
ГЛАВА 94
мои братья и сестры, хотя и это тоже глубоко меня тронуло. Плакал я из-за того,
что Ричард Паркер так бессовестно меня бросил. Так испортить прощание — что
может быть хуже? Я ведь из тех, кто верит в силу церемоний, в гармонию
порядка. Надо придавать всему осмысленную форму, если только возможно. Вот
скажите, например: вы смогли бы изложить мою сумбурную историю в сотне
глав — ровным счетом, не больше, не меньше? Знаете, кое-что я в своем
прозвище все-таки терпеть не могу: то, что цифры никак не кончаются. Нужно,
чтобы все заканчивалось честь по чести. Тогда только оно и уходит. А иначе
остаешься один на один со словами, которые так и не сказал, хотя и надо было, и
сожаления ложатся на сердце камнем. До сих пор огорчаюсь, как припомню это
скомканное прощание. А ведь мне всего-то и надо было посмотреть еще разок,
как он сидит в шлюпке, да поддразнить его чуток, привлечь к себе внимание. А
потом сказать ему — ну да, понимаю, он тигр, но все равно, — так вот, сказать
ему напоследок: «Все позади, Ричард Паркер. Мы выжили. Представляешь? Я
так тебе благодарен — просто слов нет. Без тебя я бы не справился. Давай все-
таки скажу, как полагается: спасибо тебе, Ричард Паркер. Ты спас мне жизнь. Ну
а теперь ступай, куда знаешь. Ничего-то ты не знал в своей жизни, кроме
свободы в плену зоопарка, — но теперь познаешь плен в свободе джунглей.
Удачи тебе там. Берегись Человека. Он тебе не друг. Но меня ты, надеюсь,
запомнишь как друга. А уж я тебя никогда не забуду, так и знай. Ты останешься
со мной навсегда, в моем сердце. Что это там шуршит? А-а-а, это наша шлюпка
села на отмель. Ну что ж, прощай, Ричард Паркер, прощай. Бог тебе в помощь».
Люди отнесли меня в деревню, а там какие-то женщины принялись меня
мыть да скрести так усердно, что я испугался: а вдруг они не понимают, что я
отроду смуглый, — думают, будто я белый, просто очень грязный? Я попытался
объяснить. Но они только кивали, улыбались и знай себе драили мою спину, как
матрос палубу. Чуть не ободрали заживо. Но зато дали мне еды. И какой! И как
я на нее набросился — стоило только начать. Все ел и ел — думал, уже никогда
не наемся досыта.
На следующий день приехала полиция, меня увезли в больницу, и на том
моя история кончается.
Что меня потрясло, так это щедрость моих спасителей. Бедняки делились со
мной едой и одеждой. Врачи и нянечки заботились обо мне, как о недоношенном
младенце. Чиновники в Мексике и Канаде распахнули мне все двери: путь от
мексиканского побережья в дом приемной матери и дальше, в аудитории
Торонтского университета, пролег передо мной длинным прямым коридором —
только и оставалось, что прошагать. Всем этим людям я хотел бы высказать
самую искреннюю благодарность.
www.koob.ru
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА 95
ГЛАВА 96
Глава 97
Рассказ.
Глава 98
Глава 99
— Так и знал, что надо было взять выходной. Вы с ним говорили о еде?
— Ну да.
— А он неплохо разбирался в еде.
— Если это можно назвать едой.
— Кок на «Цимцуме» был французом.
— Французов по всему свету полным-полно.
— Может, этот ваш француз и был тот самый кок?
— Может. Я почем знаю? Я же его так и не увидел. Я тогда вообще ничего
не видел. А потом Ричард Паркер сожрал его живьем.
— Очень кстати!
— Ничего подобного. Это было ужасно, отвратительно! А между прочим,
как вы объясните, откуда в шлюпке взялись кости сурикат?
— Да, кости какого-то мелкого зверька…
— И не одного!
— …каких-то мелких зверьков в шлюпке действительно были. Очевидно,
они попали туда с судна.
— У нас в зоопарке не было сурикат.
— У нас нет доказательств, что эти кости принадлежали именно сурикатам.
Г-н Чиба: — Может, это банановые кости! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
— Ацуро! Заткнитесь!
— Прошу прощения, Окамото-сан. Это все от усталости.
— Вы подрываете престиж министерства.
— Прошу меня простить, Окамото-сан.
Г-н Окамото: — Это могли быть кости других животных.
— Это были сурикаты.
— Возможно, мангустов.
— Мангустов нам не удалось продать. Они остались в Индии.
— Мангусты могли жить на судне как паразиты, вроде крыс. В Индии
мангустов много.
— Мангусты — как судовые паразиты?
— Почему бы и нет?
— И чтобы они бросились в бурное море и доплыли до шлюпки? Да еще и
целой компанией? В это вам поверить легко?
— Не так трудно, как в некоторые вещи из тех, что мы услышали за
последние два часа. Может, мангусты уже были в шлюпке, как та крыса, о
которой вы рассказывали.
— Ну и чудеса — столько разного зверья в одной шлюпке!
— Да, чудеса.
— Прямо джунгли какие-то!
— Точно.
— Эти кости — кости сурикат. Отдайте их на экспертизу.
— Их не так уж много осталось. И голов не нашли.
— Я на них рыбу ловил.
— Едва ли эксперт отличит кости сурикаты от костей мангуста.
— Найдите себе патозоолога.
www.koob.ru
— Ну, что? Так лучше? Есть тут такое, во что вам трудно поверить? Или
опять хотите, чтобы я что-нибудь изменил?
Г-н Чиба: — Какая жуткая история!
[Долгая пауза.]
Г-н Окамото: — А вы заметили, что и у зебры была сломанная нога, и у
этого тайваньского матроса?
— Не-ет…
— А гиена отгрызла зебре ногу точь-в-точь, как этот кок отрезал ногу
матросу.
— Ох-х-х… Окамото-сан, и как вы только все замечаете?!
— А тот слепой француз из другой шлюпки — помнится, он сознался,
что убил мужчину и женщину.
— Да, точно.
— А кок убил матроса и мать мальчишки.
— Вот это да!
— Много общего у этих историй.
— Значит, тайваньский матрос — это зебра, мать — орангутан, а
кок… а кок — гиена. Выходит, что сам он — тигр!
— Да. Тигр убил гиену — и того слепого француза. Точь-в-точь, как он
убил кока.
Пи Патель: — У вас не найдется еще шоколадки?
Г-н Чиба: — Сейчас. Вот!
— Спасибо.
Г-н Чиба: — Но что же все это значит, Окамото-сан?
— Понятия не имею.
— А остров? И кто такие сурикаты?
— Не знаю.
— А эти зубы? Чьи же зубы он нашел на дереве?
— Не знаю. Что я, по-вашему, в голове у этого мальчишки сижу?
[Долгая пауза.]
Г-н Окамото: — Извините меня за навязчивость, но все-таки… не говорил
ли кок чего-нибудь о том, как затонул «Цимцум»?
— В этой другой истории?
— Да.
— Не говорил.
— Не упоминал ли он каких-нибудь событий, произошедших рано утром
второго июля? Событий, которые могли бы объяснить случившееся?
— Нет.
— Не заходила ли речь о каких-нибудь неполадках в машине или о
физических повреждениях корпуса?
— Нет.
— А о других судах или иных объектах на море?
— Нет.
— Хоть чем-то он мог объяснить крушение «Цимцума»?
— Нет.
www.koob.ru
— И в обеих судно идет ко дну, все мои родные гибнут, а я терплю ужасные
муки.
— Да, совершенно верно.
— Тогда скажите — раз уж это не меняет сути дела, да и доказать вы все
равно ничего не можете, — какая история вам больше нравится? Какая история
интересней — со зверьми или без зверей?
Г-н Окамото: — Занятный вопрос…
Г-н Чиба: — История со зверьми.
Г-н Окамото: — Да. История со зверьми — интересней.
Пи Патель: — Спасибо. Значит, она угодна Богу.
[Пауза.]
Г-н Чиба: — О чем это он?
Г-н Окамото: — Не знаю.
Г-н Чиба: — Ох, смотрите… он плачет!
[Долгая пауза.]
Г-н Окамото: — Надо будет глядеть в оба, когда поедем отсюда. Не то еще
наткнемся на Ричарда Паркера.
Пи Патель: — Не бойтесь. Он так запрятался, что вам его никогда не найти.
Г-н Окамото: — Спасибо, что уделили нам время, господин Патель. Мы вам
очень благодарны. И на самом деле вам очень сочувствуем.
— Спасибо.
— Что вы теперь будете делать?
— Наверно, поеду в Канаду.
— В Индию не вернетесь?
— Нет. Там у меня ничего не осталось. Только грустные воспоминания.
— Вы, конечно, в курсе, что вам полагается страховка?
— О-о-о.
— Да. Служащие «Ойка» с вами свяжутся.
[Пауза.]
Г-н Окамото: — Нам пора. Желаем вам всего наилучшего, господин Патель.
Г-н Чиба: — Да, всего наилучшего.
— Спасибо.
Г-н Окамото: — До свидания.
Г-н Чиба: — До свидания.
Пи Патель: — Не хотите печенья на дорожку?
Г-н Окамото: — С удовольствием.
— Вот. По три штуки каждому.
— Спасибо.
Г-н Чиба: — Спасибо.
— Не за что. До свидания. Бог вам в помощь, братья мои.
— Спасибо. И вам, господин Патель.
Г-н Чиба: — До свидания.
Г-н Окамото: — Умираю с голоду. Пойдем поедим. Можете это
выключить.
www.koob.ru
ГЛАВА 100