Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Автор
Они — считающие себя единственными "настоящими людьми", единственными, кто имеет право
заселять Чрево Мира, и живущих за пределами Чрева Мира "настоящими людьми" не признающие.
Они потомки Отца и Матери — основателей цивилизации, успевшей уже разделиться на два народа,
и стать народом единым. Потому что только единый народ может явить миру того, с кем станут
считаться даже боги, — рожденного от союза Смелых и Умных несокрушимого Смелого Умницу. Так
было. Так должно быть! Но — КАК БУДЕТ?..
Очень хорошо, что светлейшая богиня Сестра-Хозяйка наделила в начале времен людей
хвостами.
Разве что при большой удаче и особом участии покровителей стен, он бы мог застрять между
штырями своим объемным пузом и дрыгался бы тогда на стене на радость населению
Пряжки, матерясь и яростно хлеща по ней облезлым лоснящимся хвостом.
Какую светлую голову озарило устроить в бывшей гарнизонной дыре пансионат нежных
дев?
Те, кто живет за пределами Чрева Мира, не имеют никакого права так называться — ведь у
них нет даже хвостов!
И вообще, они не больше, чем результат походов налево супруга светлейшей богини —
могущественного и воинственного Медбрата.
Так что они нам даже не родственники, потому что общих детей у Медбрата и Сестры-
Хозяйки не было, и они вовсе не брат и сестра, как можно подумать, слыша их имена, но об
этом вслух не говорят. И поэтому мы не считаем за человеков тех, кто живет за пределами
Чрева Мира. Они нас тоже.
Ну вот, со дня заселения прошло страшное количество лет. Дети Сестры-Хозяйки понемногу
обжили Чрево Мира, размножались, размножались и со временем разделились на народы.
Мы, те, кто жил у южного моря, не любили наших воинственных северных соседей за
непонятное пристрастие последних к физическим нагрузкам и походному образу жизни. И
называли их презрительно Тупыми.
Они тоже не пылали к нам страстью, совершенно не понимая наше увлечение книгами,
теплыми туалетами и креслами-качалками. И логично прозвали нас Дохлыми.
Сбоку, на востоке, говорят, жили еще Смелые (то есть Наглые). Но они не долго жили.
В полном соответствии со своим именем они всех так достали, что однажды Умные и
Сильные объединились и задали трепку Смелым, чтобы те не лезли куда их не просят и не
мешали Умным и Сильным разбираться друг с другом. Теперь они и не лезут. Нет их
больше.
После этого Умные и Сильные то долго воевали, то недолго мирились, опять воевали, опять
мирились, пока Сильным не надоела однообразная жизнь. И три года назад они внезапно нас
совсем завоевали… Еще бы, Сильных всегда было больше, чем Умных.
После победы кое-кому из Верховных стало скучно и на головы граждан империи грянуло
время Окончательного Единения. Из двух народов решено было сделать один, чтобы миру
явился несокрушимый Смелый Умница, с которым будут считаться даже боги.
Сначала те, которых осчастливили этим решением, только рты раскрыли. Потом закрыли.
Великий план начал претворяться в жизнь и решительно претворяется по сегодняшний день.
Но гладко было на бумаге… Пока что в соответствии с вышеназванным планом, увы,
получается какой-то Тупой Дохляк. Раньше было честнее…
Солнце поднималось.
Горы из фиолетовых стали серыми, фиолетовые тени остались только в глубоких распадках
и ущельях. Холмы остались золотыми. Осень.
Сидеть на стене даже в утренний малолюдный час не самое разумное занятие, если сбежала с
лекции. Надо спускаться.
Второй раз дело пошло лучше. Цепляясь за камни, я сползла в сад и, крадучись, пошла вдоль
стены. Приходилось соблюдать осторожность, ведь официально я в числе прочих дев
осваиваю премудрости пеленания младенцев на лекции, посвященной этому достойному
женщины занятию. Только Сильные могут обозвать банальный урок домоводства гордым
словом лекция…
А что, я бы послушала. Хотя буквально через час в нас будут с неменьшим рвением
вдалбливать уверенность, что собственных детей мы увидим не ближе трех шагов на руках у
толстых нянюшек и прочих дармоедок. Но сегодня подошла моя очередь идти в разведку.
Бедные те младенцы, что доведется мне пеленать…
К примеру, народ Воды побеждал народ Травы. Не ломая голову, вырезал всех мужчин и
младенцев мужского пола, трахал всех побежденных женщин и, со вкусом расположившись
на завоеванных землях, ждал, когда народится приплод. И готова новая нация.
Теперь хотят точно того же, но ци-ви-ли-зо-ван-но. Они нас покорили, теперь пора и о
следующем этапе подумать.
Все бы, может, и получилось, каких чудес на свете не бывает, но тут нежданно-негаданно
возмутился наш Совет Матерей. Вообще-то мы и думать забыли, что он еще существует на
земле. Оказалось, существует.
Теперь каждая Умная знает, что, выйдя замуж за Сильного, первого ребенка, который по
закону Сильных главный наследник, она должна родить от Умного.
Хоть застрелись, а должна. Тебе в помощь кучер, конюх, садовник, лакей, повар, плотник —
обслуга теперь сплошь состоит из наших, — участь побежденных.
На самый крайний случай есть люди, которые на переднем крае борьбы. Их теперь так и
зовут — Отцы Народа. Это парикмахеры. Опасная по нынешним временам профессия.
Совет Отцов, который в мирное время был куда энергичнее Совета Матерей, послушно
поддерживает это сопротивление, а Коллегия Умных из Умных призывает нацию вообще не
волноваться — разница наших культур такова, что по незыблемому закону развития мы рано
или поздно растворим и переварим Сильных, теплый туалет и ароматную ванну по утрам
еще никому не удавалось победить.
Моя старшая сестра и ее друзья считают, что все это прекрасно, но слишком медленно. У
них свое сопротивление — Боевое. Скрываются где-то в трущобах городов Сильных, готовят
восстание. А меня не взяли — хвост, видите ли, не дорос.
Зато всех нас, девиц знатных, богатых или известных фамилий, взяли Сильные, собрали в
кучу и заперли в Пряжке — самой крайней точке Чрева Мира. Готовят в пансионате
образцовых жен. Обучение проводится прямо как в университете, Магистры читают нам
бесконечные лекции на тему "Идеальная жена — из чего она состоит".
Хочешь не хочешь, а надо лезть в боярышник. Если втянуть живот и вжаться в холодную
стену, то, двигаясь маленькими приставными шажками, можно по узкой щели между
зданием и кустами добраться до зарешеченного окна.
Это приемник новеньких охранников — там они сидят, пока их не распихают по узким
пеналам постоянных жилищ в примыкающей под прямым углом к приемнику казарме номер
один.
Перед окном есть натоптанный пятачок, где можно развернуться и прильнуть носом к
мутному, никогда не мытому стеклу. Смотри, сколько влезет. Там, за стеклом, возможно,
сидит твоя будущая судьба. А если не твоя, то твоей соседки.
Так все и задумано. А кого, простите, можно охранять в нашей дыре? Какие границы
родины?
Вновь прибывшие вояки скучали в казарме. Большая часть резалась в карты на новые
портянки, двое мерились силой.
Сидя спиной друг к другу на широкой скамье, они сплелись хвостами, словно змеи в
брачный период. Каждый старался пригнуть хвост противника, но пока борьба шла на
равных. Зрители окружили их и подбадривали ритмичными хлопками.
Так, в этот раз брюнетов больше, чем блондинов. А у двух уши оттопырены, какая
прелесть… Зато ростом все один к одному, как столбы одного забора. Специально их, что ли,
отбирали?
Пора обратно, лекция скоро окончится. На рассказ о новых женихах материала хватит.
Сегодня ночью не одна кровать будет скрипеть, потому что не может заснуть ее хозяйка.
Будут прикидывать, подождать еще или завязать с пансионатом раз и навсегда. Это не то
место, где хочется задержаться подольше.
Наверху неплохо все продумано. Девица из Умных получает военного мужа и новую жизнь.
Сильный, совсем не самый знатный и богатый, резко меняет свое материальное положение и
социальный статус, получая вдобавок к жене конфискованное поместье и новый чин. А
верховная власть потирает руки.
А чего хочу я?
Да только именно моя мечта и есть самая несбыточная. Мой родной город Ракушка — это
совсем другой конец света. Пешком туда не уйдешь. Даже если я выйду замуж, домой все
равно не попаду. Толку-то, что мой отец известен на все Чрево Мира, как знаток древних
наречий и Хранитель Памяти. Поместий от этого у него не прибавилось, значит, нечего было
конфисковывать и вернуть новой образцовой семье тоже нечего. Дадут кусок совсем в
другом месте. Не хочу замуж.
Бурый Магистр, еле видный за кафедрой, уткнувшись в рукопись, что-то монотонно бубнил
о пользе закаливания подрастающего поколения.
Закаливать нужно, кто же спорит. Но он умудрялся говорить так, что тут же в пику ему
хотелось продержать своих грядущих детей в вате и меховых пеленках вплоть до
совершеннолетия.
Со своего места я видела только затылки, спины и хвосты своих однокашниц. Они давали
достаточно информации, на лица можно было и не смотреть. Услышав, что я вернулась и
шуршу бумагой, все расслабились.
Бурый Магистр скатал в трубочку свою писанину, слез с кафедры, с отвращением оглядел
нас и пошел восвояси.
Это я. В Пряжке у нас нет имен, только номера. Так им удобнее. Да и Сильный муж все
равно даст жене новое имя. Логично.
— Да, госпожа?
А что с моей юбкой? Она великолепно выглядит, конечно, если учитывать те места, где ей
пришлось сегодня побывать.
— Ой, госпожа надзидама, я, наверное, спросонья надела ту юбку, в которой вчера работала
на грядках, готовя их к зиме. Простите меня, это все новолуние.
Эти Тупые, простите, Сильные — чистые дети. Верят во всякую чушь. Новолуние ее сразило
сразу.
Мы послушно присели. Ну надо же, уже новолуние. Это значит, пришел месяц десятой луны.
Как быстро…
На лестничной площадке лицом вниз лежал начальник охраны. Не совсем живой, а если быть
точнее, совсем не живой.
На наш дружный вопль прибежала охрана, еще не подозревающая, что лишилась своего
начальника. Надзидаму мягко, но решительно оттеснили от тела, нас завернули в дортуар
(понимай казарму).
— И не надейтесь.
— Но штырь…
Это Четырнадцатая.
— Что, штырь?
— Штырь из стены.
Через пять минут новость потеряла остроту и все лениво расползлись по своим кроватям
(лежать на которых в дневное время строжайше запрещено). На самом-то деле нам глубоко
плевать, кто убил начальника охраны. Мир от его утраты не перевернется, а нас это
происшествие вообще мало затрагивает. Начальником больше, начальником меньше…
— Так кого прислали в этот раз? — забыла про убийство и про все на свете Шестая. — Есть
симпатичные?
А мне, как всегда, больше всех надо. Кроме меня, ни одна дура на забор не полезла.
Штыри в стене отсутствовали через раз. Весь гарнизон утыкать можно и всех воспитанниц.
Поди разберись, откуда и когда выдернули тот.
С горя я попыталась выдернуть хоть один на память — тщетно. Странно, столько выпало, но
зато уж те, что остались, сидят намертво, как зубы в челюсти дракона.
Кстати, узкое глубокое ущелье, которое прорезает Пояс Верности и выход из которого
закрывает грудью наша Пряжка, называется Драконова Залежь. А вот раньше оно
называлось куда лаконичнее: Лоно. И логичнее, по-моему…
А что? Предположим, ее достало до печенок, что каждый вечер на нее с размаху падает
тяжелая туша. Да не один раз. Какой уж тут оргазм, когда кости трещат. А быть снизу
начальник охраны не согласился. Это унижало его мужское самолюбие. Чем не мотив?
Вот она в него штырь и вогнала, когда он ей попался на пути в наш класс. В надежде, что
новый начальник охраны будет легче и моложе. А штырь в фартуке держала, выкрутила из
стены постепенно, долгими зимними ночами.
А через три дня про убийство никто и не вспоминал, словно для заведения по воспитанию
нежных девиц находить на лестницах заколотых людей дело сугубо привычное и даже
поднадоевшее.
Так вот, делая вид, что ничего не произошло, мы дотянули и до выходного дня.
В выходной, как обычно, занимались кто чем. Перекраивали форменные юбки, красили
волосы ворованными у гарнизонного лекаря зельями, пытались из сапожного крема сделать
карандаши для подводки глаз. Ну и прочими важными делами.
Поскольку краска для волос была, похоже, из той же компании, что и наша подводка для
глаз, красить волосы я не стала, а пошла на свежий воздух, на самое высокое разрешенное
для воспитанниц место — северную стену крепости.
Странно, но северная стена раза в три выше остальных крепостных стен и в четыре раза
толще. Словно плотина, она перекрывает ущелье.
И при таких гигантских размерах ворота в ней просто крохотные. Высотой они не выше
среднего человеческого роста, тому вояке, которого я видела в казарме, сидящему слева на
скамье, пришлось бы согнуться. И ширина ворот соответствует длине.
Не видно даже столицы — лишь курганы Пуповины угадываются вдалеке. И то, наверное,
только потому, что я знаю — они там. Мы мимо них проезжали, когда нас везли сюда. Не
уверена, что можно разглядеть холмы, которые находятся в двух неделях конного пути
отсюда, хотя кто знает.
Будь она хоть вполовину ближе к Пряжке, я бы не раздумывая сбежала отсюда, хоть пешком,
хоть ползком, но добралась бы до дома. Но при существующих расстояниях бежать
бесполезно — я не смогу пересечь степь ни летом, ни зимой. Летом нет воды, искать степные
колодцы я не умею, а зимой здесь такие бураны, что даже из крепости страшно смотреть,
когда ледяной ветер полосует степь, как хочет, не встречая никаких преград на пути, и туго
скатывает снежный покров в громадные свитки, словно войлок в шатрах кочевников.
Забавно… Центром Пряжки является башня Перегона выше северной стены, но туда нас
дальше первого яруса не пускают.
За стеной, если отбросить все, что построено позже, сначала, со дня основания крепости,
сохранились четыре казармы, расположенные на направлениях С-В, Ю-В, Ю-3, С-3. Их
окружает еще стена, квадратная, если смотреть сверху, как и наш Корпус, на углах ее
выстроены башни с площадками для метательных машин. Только Перст и ограда Корпуса
круглые.
Если смотреть со стороны степи, то глаз сначала упирается в невообразимую северную стену
Пряжки. Деля ее пополам, поднимается ввысь Перст. Потом Корпус поблескивает узкими
южными окнами. Ниже их круглая ограда вокруг Главного Корпуса, а внешние стены —
западная, южная и восточная — еще ниже, чем она.
Глупые, ко всему на свете можно привесить символику, это же разновидность игры, совсем
не обязательно это должно быть правдой, а развлечение хорошее.
Вот и Пряжку можно так расписать — ее создатель поперхнется, узнав, какие глубокие
истины он в ней зашифровал. Систему мироздания, не меньше.
Говорят, раньше, тысячелетие назад, а может, еще дальше, ущелье было сквозным проходом,
по которому народы, живущие по ту сторону Пояса Верности, попадали в Чрево Мира. Вот,
наверное, стену и возвели, чтобы они скопом не перли, а по одному проходили, да и головы
склоняли перед могуществом Чрева Мира, протискиваясь в маленькие ворота.
А теперь прохода нет — безумно давнее землетрясение превратило его в тупик, в Драконову
Залежь и Пряжка на фиг никому не нужна.
Как не нужна пряжка на поясе верности у старой перечницы. На нее и так никто не
польстится, женщины — не виноградные вина, с возрастом, увы, ценнее не становятся.
Стена вокруг корпуса мозолила и мозолила мне глаза и вдруг я увидела, что штыри на ней
отсутствуют не хаотично, а в определенном порядке. От удаленных штырей оставались
черные ямки. У меня даже мурашки по спине побежали.
Это было похоже на надпись, вырезанную по ободку кольца. Я забыла и про юг, и про север,
вытащила клочок бумаги и огрызок карандаша из потайного кармана, подшитого к юбке, и
принялась срисовывать то, что увидела.
Каждое слово было в своем секторе ограды, которые образовались от того, что ее рассекали
на четыре части южные, северные и западные ворота.
Вот и думай теперь, какое время, какая пряжка и все ли штыри, что освобождали места для
появления надписи, перемещались в тела несчастных начальников охраны?
А может, наш покойный начальник охраны вообще пострадал по ошибке? Как-то не вяжется
он, его пузо и вечно потное лицо со стилем этой фразы.
Вот если бы на стене вилась надпись: "ПРИШЛО ВРЕМЯ ОТВЕЧАТЬ ВОРЮГЕ" — тогда
бы точно можно было сказать, убили за дело. Это он выплаты пайковых охране задерживал,
подворовывая в меру сил. На старость копил, на домик у южного моря.
Больше из стены ничего выжать не удалось, никаких новых тайн. За ней в темном уголке
сада целовалась с одним из вновь прибывших охранников Шестая. Вот уж кто действительно
времени на пустяки не тратит.
А по дороге, ведущей в Пряжку, пылил экипаж в сопровождении охраны. Кто бы это мог
быть?
На везущих фураж и продовольствие благодарных поселян не похоже, хотя тут есть и такие.
На границе степи и гор, у сбегающих со склонов ручьев и речек, по зеленым балкам живет
небольшое количество самых настоящих земледельцев с огородами, пашнями, коровами и
всем, что им полагается по образу жизни.
Они-то и кормят Пряжку, непонятно из каких соображений. Наверное, потому, что так
заведено из века в век, да и ссориться с властью не хочется.
Нет, это явно кто-то из центра. Слишком уж гордо восседает охрана, форсисто. Провинция
так не ездит.
Ну и осень!
Вот и сейчас преподаватели носили себя, словно стеклянные, боясь выплеснуть хоть какие-
то капли информации, а мы уже знали, что в столице переворот.
К власти пришел Легион "Обрубленный Хвост". Всем упасть и отжаться по команде. Сто
раз.
Срам фигой не прикроешь: с таким заячьим пыхом [1] вместо полноценного хвоста человек
становится изгоем. От него люди шарахаются, как от прокаженного. А Легион только таких
и берет. Там они — сила. Все знают, что "Обрубленным Хвостам" равных нет. Да они сами
это прекрасно знают.
А кто сильный — тот и правит. Вот они в три часа и навели в Хвосте Коровы порядок, никто
и пикнуть не успел, даже если были желающие.
Я-то думала, что наша Пряжка воспримет новости из столицы равнодушно: для нас вся
головная боль — забыть старые имена и выучить новые в заздравной молитве. Но не тут-то
было.
"Быть слишком светло одетой зимой, утром или на прогулке на улице — неприлично!"
Сделав выразительную паузу, чтобы мы как можно глубже обдумали это сообщение,
Магистр повернулся к доске, расчертил на ней мелом большую таблицу и, гордый собой,
продолжал бубнить, водя указкой по ее столбцам.
"Для домашнего платья следует выбирать хорошую, прочную материю темного цвета,
скромного фасона. Юбка должна быть умеренной длины, отделка платья прочной и не
нарядной.
Ему принесли записку, которую он пробежал глазами и вихрем слетел с кафедры, оставив
класс в полном недоумении. Такого не было со дня основания пансионата.
Это я их самовольно вписала, рассудив, что иметь панталоны с начесом и не иметь суконных
зимних — это неправильно.
И попалась.
— Встать! — взвизгнула она, изменившись в лице. Ее длинный нос навис надо мной, словно
боевой топор. — Как вы смеете вносить изменения в высочайше утвержденный список?! Его
что, по-вашему, дураки составляли? Это еще что за панталоны зимние суконные? А? Я вас,
барышня, спрашиваю!
— Наденете двое теплых с начесом! Как все мы! А изнеженность будем выжигать! Вы —
будущая мать гражданина, исполнительница Окончательного Воссоединения! Вы
провинились, дитя, — глядя на мое покаянное лицо, смягчилась она, уверовав, что
искоренила в зародыше заговор, способный вырасти из зимних суконных панталон, — и
должны быть наказаны. Вы согласны?
— Да, госпожа.
— Прекрасно. В башню.
Хотя на верхние ярусы Перста нас не пускают, в полуподвальном почти все воспитанницы
частые гостьи. Там пыточная — то есть комната для наказаний.
Нет, она правда пыточная — в ней мы определенное время должны вслух читать Устав
пансионата. Бр-р-р! Сначала было очень тяжело, но теперь я выучила его наизусть, поэтому
просто монотонно декламирую, думая о своем.
Длинным коридором я прошла к лестнице, спустилась вниз, еще вниз и неприметной дверью
вышла в подземный туннель, ведущий в Перст. Все хорошо, но факелы в нем почему-то не
горели. Пришлось, держась рукой за стенку, идти на ощупь.
В большей половине находится стол старшей надзирательницы. В меньшей стоит стол для
наказуемой. Вход в зарешеченную половину контролирует охранник.
Младшая надзирательница отводит воспитанницу за решетку, там они садятся за стол друг
напротив друга, и воспитанница начинает вслух и с выражением читать отведенный ей кусок
Устава.
Старшая надзирательница либо читает во время наказания, либо строит глазки охраннику.
О, да это был старый знакомый — тот парень, что боролся в казарме на хвостах.
— Я тебя не видела! Я так не могу! Раз она старшая, раз у нее паек больше, пусть она и
думает, как теперь наказание осуществлять. В правилах такой ситуации нет! — Она тыкала
пальцем в пухлый, обтрепанный по краям Свод Правил.
Забавно, уж не придется ли мне бегать по всей Пряжке и разыскивать старшую
надзирательницу в рамках лозунга "Накажи себя сам!". Похоже, в этой комнате я больше
всех заинтересована в получении наказания. Великие бога, куда мы катимся?!
Мысль хоть разок посидеть на месте старшей надзирательницы младшей очень понравилась.
Она немного поколебалась, потом махнула рукой:
— А, ладно!
Когда она села за стол, произошло чудесное превращение: взгляд младшей надзирательницы
вдруг стал строгим и тяжелым, из голоса исчезли жалобные нотки, он стал сухим,
спокойным и начальственным.
— Двадцать Вторая.
Двадцать Вторая — это мой личный номер. РА — первые буквы места, откуда меня взяли, то
есть из Ракушки. Первый набор был три года назад, нас собрали, привезли в пансионат и
разделили на три потока по возрастам. Потоки разделили на группы. Младшая надзидама
знает все это назубок, стерва.
Я еле дождалась, когда охранник отвел меня за решетку и, просунув руку между прутьями
решетки, закрыл нас с ним на ключ.
Устав лежал на столе в овальном пятне солнечного света. Над ним плясали пылинки.
Мои наблюдения прервало прикосновение кончика чужого хвоста к моему хвосту. Если быть
точнее, приятное прикосновение.
Хвост охранника ласково и вкрадчиво поглаживал мой хвост, мягко проводя по нему от
кончика вверх, так, что шерстинки поднимались, рождая удивительно приятное,
покалывающее ощущение, которое, нарастая волной, вдруг выплескивалось по позвоночнику
прямо до затылка и медленно угасало там сладкой истомой.
Очень трудно с выражением читать Устав, когда губы расплываются в улыбке. Это что,
новая разновидность наказания?
Хвост охранника (не иначе, если верить невозмутимому лицу его хозяина без участия
последнего) от поглаживания перешел к новым маневрам: принялся легко, коварной
змейкой, обвивать мой хвост, то скользя плавно вверх, то вниз.
Ощущения были — не передать. Я вся так и стекла под стул. Ну прямо некая разновидность
неконтактного секса, ничего себе у нас новая охрана. Видно, кому-то очень надо вытурить
нас из Пряжки, съели мы отведенный бюджет, пора замуж…
Пару параграфов все было спокойно, потом я почувствовала, как пушистый кончик хвоста
погладил меня по лодыжке и не спеша пополз вверх.
Проверить, какие на мне панталоны: простые некрашеные, как положено, или шелковые с
кружевом, как у Шестой?
Куда там. Устав у меня отобрали, и охранник под локоть решительно вывел меня из-за
решетки.
У двери пришлось остановиться: двери на пути в пыточную были устроены хитро — войти
без ключа можно, выйти нет… Погасший факел так никто и не зажег, надзирательнице
пришлось на ощупь искать в двери замочную скважину. Мы ждали.
Охранник нагло дышал мне в затылок, его хвост обвил мои ноги, он вплотную прижал меня
к себе. Все особенности его анатомии сквозь хорошо выделанную мягкую кожу ощущались
великолепно. Невозмутимо тукало под твердыми ребрами сердце. Ну не нахал?
Надо будет девчонкам рассказать, какое тут появилось дополнение к чтению Устава. Боюсь,
правда, тогда на лекциях никого не останется — все выстроятся в очередь к пыточной.
С этими Сильными всегда так: пока молчат — нормальные люди, как только рот откроют,
лучше бы и не начинали говорить. Сразу понимаешь, что единение народов не состоится. Ты
им про море, они тебе про болото. Диалог на разных ярусах.
Там, в мрачном и холодном Пурпурном Зале, проводили общее собрание пансионата — вещь
редкую, почти забытую.
На нем и выяснилось, откуда растут ноги у всей этой загадочной суеты среди
преподавателей.
Люди-то они были опытные, уж поумнее нас, зелени, и прекрасно сознавали, что новая
власть — это новые перемены.
Кто-то вознесется на свет, кого-то загонят в тень. Значит, сейчас, кровь из носу, надо быть на
глазах у новой власти, мелькать в Хвосте Коровы, то там, то сям, глядишь — что и
перепадет.
И все эти дни шла тихая борьба не на жизнь, а на смерть за то, кто поедет в столицу, а кто
останется. Топили друг друга и беспощадно душили, как это могут делать лишь люди,
долгое время проработавшие бок о бок. Только что пена с клыков не капала.
Теперь кого надо загрызли и опять воцарились мир, теплота и всеобщая любовь. До
прибытия в Хвост Коровы.
Часть из нас должна была покинуть на время Пряжку — приближался праздник Нового
Поворота Колеса. На эти дни родственникам разрешалось забирать воспитанниц, но я
надежд не питала: в Ракушку никогда никого не отпускали. Слишком далеко…
Ну что же, из всего можно извлечь хорошее. Зато порции оставшихся на праздники в Пряжке
будут побольше, чем обычно.
Даже просто тети у меня отродясь не водилось, а тут двоюродную боги послали. Щедро.
Теперь и мы разделились на два лагеря… Тех, кто уезжал, и тех, кто оставался.
Форма номер четыре — это осенняя парадная. Родственникам пыль в глаза пустить.
Юбка нижняя полотняная белая, юбка верхняя шерстяная серая, отделанная понизу двойным
черным кантом. Вырез для хвоста отделан одинарным кантом. Корсет. Блузка белая строгая,
под горло. Жакет суконный серый. Кант по обшлагам и воротнику двойной, ширина
вполовину меньше, чем на юбке. Теплая пелерина с капюшоном, коричневая. Ну уж
пелерину-то могли тоже серой сделать, в тон остальному. Чепец черный. Перчатки черные.
Муфта серая заячья. Башмаки начищенные. Каблук средний. Вроде бы все.
Мы с радостью покинули Пурпурный Зал — находиться в нем было так же уютно, как в
утробе какого-нибудь чудища. Расцветка стен очень напоминала внутренности дождевого
червяка, да и холодно в нем было всегда невыносимо.
Через час мы все стояли в проходе между кроватями, одетые как положено — глазу
зацепиться не за что. Все в высшей степени прилично и экономично.
Дул резкий ветер, свистел разбойничьим посвистом над плешивой степью. А степь все равно
продолжала слабо пахнуть полынью.
Прижавшись друг к другу в коробе крытой повозки, мы дремали. Смотреть было не на что,
говорить в такую рань не о чем. Да еще нерасторопная кухня подвела — никто не озаботился
тем, что мы выезжаем ни свет ни заря, пришлось есть всухомятку, запивая каменные остатки
вчерашних пирогов еле теплым чаем.
На наветренной стороне ставнями были наглухо закрыты окна, и все равно ветер проникал
вовнутрь, заставляя нас жаться друг к другу в поисках тепла. Правда, перед тем, как упасть в
зябкую дремоту, я успела напоследок ехидно подумать, что девять нас из десяти предпочли
бы сейчас прижиматься не к трясущейся замерзшей однокашнице, а к теплому охраннику.
Большой и горячий мужчина в таких условиях незаменим. А если бы он был примерно таких
же габаритов, как тот охранник из пыточной, то можно было бы разместить его между собой
и стенкой и забыть на время о пронизывающем ветре.
Мы ползли, как блохи по облезшей медвежьей шкуре, весь день и только к вечеру добрались
до места ночлега.
Посреди степи проваливалась вниз дыра колодца и вырастала вверх корявая, сложенная из
плоских слоистых камней стена, защищающая от ветров.
Охрана, румяная и пьяная, разводила костер из сухого навоза, чьи запасы были сложены тут
же. Подпитыми они (охранники, а не запасы навоза) были оттого, что во время пути
согревались исключительно слезкой [2] , а лица им до красноты нахлестал ветер. И они,
проведшие целый день в седле, были куда бодрее и жизнерадостнее нас, просидевших его в
закрытых коробочках.
С трудом двигая затекшими ногами, мы вылезли из повозок. Снаружи все оказалось не таким
уж страшным, как это представлялось.
Сгрудившись под защитой стены, мы смотрели на темно-синюю ночь над степью, на костры.
Ужин подоспел на удивление быстро — из котлов по чашам разлили булькающее варево.
Сначала никто не ел — обхватив чаши, все грели руки. Потом приступили к еде — горячей,
жирной, острой. Ложка подцепляла то кусок сала, то мясо, то горсть крупы. Вкусно было
необыкновенно.
На ночь доски-сиденья из коробов повозок убрали, полы застелили толстой кошмой. На этой
колючей поверхности мы и должны были ночевать.
Сняв только обувь, мы улеглись на пол прямо в одежде (разумеется, не в парадной, она
предусмотрительно ехала отдельно от нас) и накрылись одеялами. А вот одеяла могли бы
быть и потолще. Все равно было зябко.
У меня с правой стороны и за головой находились стенки, слева лежала Восьмая, которая
была ничуть не теплее дощатого короба повозки. Один бок постоянно мерз, как я ни
ворочалась и ни упаковывалась. Мерзко было.
"А где же собирается спать охрана, — пришло мне в голову, — неужели у коней, подложив
седла под голову? Бр-р-р… Если здесь холодно, то там…"
Где собралась провести ночь охрана, мы очень скоро узнали. Как только лагерь угомонился
и, главное, затихли повозки со стонущими и кряхтящими Магистрами.
В темноте повозки угадывалась еще более темная фигура. Из лежачего положения на полу
казалось, что она подпирает крышу.
Там, если судить по сопению, хихиканью, шепоту и шебуршанию, его приняли достаточно
тепло: потрогали, пощипали, погладили со всех сторон и оставили ночевать.
Мне кажется, дело было так: прижавшись к внезапно свалившемуся, как нежданное счастье,
охраннику, наши вымотанные за день дорогой девицы спокойно заснули.
В темноте сначала раздался шорох отползающего тела, затем резкий звук смачного шлепка и
гневный девичий голос: "Лежи!"
Второй раз (а случай с ухом охранника был третьим) я проснулась оттого, что кто-то ужом
полз по стенке повозки, хотя, казалось, мы лежали так плотно, что между нами и стенкой
мышь проскочить бы не смогла.
Приползший субъект устроился около меня (они, как я поняла, обложили нас по периметру)
и, нежно дыша мне в лицо перегаром, спросил:
— Кусай, моя радость! — расцвел от счастья охранник. Господи боже, светлый Медбрат, ну
и охрану нам присылают, они же все ненормальные!
Я взяла и укусила его — мне что, жалко, что ли, раз человек просит?
— Ну за ушко, а?
Кто-то в темноте сдавленно хрюкнул, не в силах долее молча скрывать своего удовольствия
от нашей беседы.
— Тогда ухо откушу и все дела! — пообещала я, в качестве доказательства лягнув его
хорошенько.
— Уже сплю, — вдруг смиренно пообещал охранник и, облапив меня, как медведь колоду,
безмятежно захрапел.
Я тоже заснула — ночь как-никак, — утешая себя тем, что хоть бок перестал мерзнуть. А
примерно через час центровой попытался переползти к другой кучке девиц и был
безжалостно водворен на место.
Ночью мне снилась наша Ракушка, гавань и корабли в ней. Наверное, потому что свистел на
улице ветер и что-то скрипело в повозке.
Больше всех в этой истории пострадали наши надзидамы: их заставили ехать и ночевать
вместе с нами.
С нас взятки были гладки — Устав пансионата в спешке забыли и как осуществить наказание
никто не знал.
Пришлось Серому Ректору сказать проникновенную речь про устои, традиции и раздельное
воспитание полов, на котором зиждутся принципы нашего учебного заведения.
Да и вообще он, как оказалось, отправлялся к новому месту службы, видал он теперь нашу
Пряжку на погребальном ложе в нестоптанных сандалиях.
Второй день прошел так же, как и первый, разве что атмосфера в повозке стала повеселее:
события ночи и утра ее славно подогрели.
Они были похожи и однообразны, как те пучки травы, что давили наши колеса.
Только одна часть пути, заключительная, пролегала по более или менее обжитой земле.
— И когда вождь Сломанная Подкова на третий день свадьбы обнаружил, что сундуки с
приданым полны лишь наполовину, он встал с брачного ложа, крикнул клич своим воинам,
поцеловал свою любимую Гроздь Винограда и отправился походом на родственников
молодой жены. "Привези мне их головы!" — кричала вслед его войску нежная новобрачная,
пока был виден белый хвост скакуна могучего супруга, — бубнила в упоении надзидама,
покачиваясь в такт повозке.
Как и следовало ожидать, в итоге храбрый Сломанная Подкова вернулся с победой домой и
привез добычу в полсотни раз превышающую размеры обещанного приданого. Молодая
жена была довольна. Ура.
Речь надзидамы все текла и текла. Мне бы такую память! Из нее выяснилось, что в один
далеко для нас, Умных, не прекрасный миг независимые кланы спаялись в довольно
монолитную систему, жесткую и воинственную. И направили энергию уже не вовнутрь себя,
а вовне. Может, это угроза со стороны Смелых их так спаяла? Жаль.
Но Смелых уже нет, и Умных, похоже, тоже скоро не будет… Сила всех подомнет. И не
вернуться мне в Ракушку…
На пятнадцатый день степь кончилась рекой. Называлась она Плеть. Плеть пересекала Чрево
Мира и, распадаясь на рукава, впадала в море.
За Плетью, вплоть до южного моря, земли были не в пример плодороднее тех, что мы
проехали. А с нашей стороны только узкая полоса вдоль реки была пригодной для
нормальной жизни.
В излучине реки, закрытая со всех сторон холмами, пряталась Пуповина — царство мертвых
героев Смелых.
Сами холмы, окружавшие Пуповину, были курганами неведомых владык, память о которых
стерлась начисто. Про них никто ничего не знал, время превратило их в ничто. Между этими
холмами залегла Долина Ушедших, похожая на пузатую бутылку с узким горлышком.
Слева шли курганы династии Тихого Грома, основатель которой вырезал под корень всех
потомков Сломанной Подковы, которые жадность предка унаследовали, а вот хитрость и
осторожность — нет.
Представляю, какой переполох поднялся среди верной армии! Чем и плохо, когда на всю
власть — один человек, а остальные всего лишь верная армия.
Держу пари, вместо того, чтобы связать и к морю на свежий воздух — головку проветрить,
все по-прежнему лбы разбивали перед его троном, предпочитая не замечать неуклонно
растущего безумия в глазах Молниеносного.
Разве что верная армия всерьез задумалась, как бы накинуться наконец на него скопом и
немножко придушить, не тратя времени на проветривание Молниеносной головы.
Качество дороги после Пуповины резко улучшилось, сразу запахло близкой столицей.
Река изменила пейзаж вокруг себя, плешивых кочек не осталось и в помине, все кругом
цвело и пахло. Точнее, цвело бы и пахло, если бы была весна. Но и осенью было на что
посмотреть.
И тут, на самом интересном месте, эта гнида надзидама приказала наглухо задраить окна в
повозке, словно люки в корабельном трюме. Остаток пути мы провели как соленые огурцы в
бочке.
В результате этих странных маневров нас привезли в какое-то странное помещение, пустое,
необъятное, больше всего похожее на склад, и выгрузили с пожитками прямо на холодный
грязный пол.
Недовольно бурча, мы поштроились, то есть построились. Вошел Серый Ректор, оглядел наш
нестройный ряд и растрепанную, скособоченную надзидаму, поморщился.
Человек со свечой привел меня к неплотно прикрытой двери. В щели просачивались яркие
полоски света.
Кроме свечей в комнате были люди и толстые войлочные подстилки на полу в качестве
мебели. Ну еще шкаф, стол и несколько табуреток.
В центре комнаты стояла спиной ко мне и о чем-то горячо спорила с двумя молодыми
людьми девица, наряду которой позавидовали бы даже наши эротичные охранники из
Пряжки.
Самая настоящая, и дом, в котором мы сейчас находились, принадлежал как раз ей, безо
всякого обмана.
И при всем при том, импозантная тетушка, не моргнув глазом, поддерживала заговорщиков,
практически мятежников. Не то на всякий случай, не то из любопытства. Если на всякий
случай — в ней говорила кровь Сильных, если из любопытства — кровь Умных.
Она, предупрежденная слугой с подсвечником, ненадолго зашла в комнату, посмотрела на
меня, потрепала по щеке и сказала:
— Чувствуй здесь себя как дома, деточка. Надеюсь, вы хорошо повеселитесь во время этих
праздников, ты, твоя сестра и друзья твоей сестры. Они, во всяком случае, уже чувствуют
себя как дома. Устраивайся.
Она была такая крутая и деловитая, что я постеснялась спросить про родителей. Еще
высмеет, что до сих пор маленькая.
— Двадцать Вторая.
И остолбенела: сестру словно кто-то хлыстом хлестнул, так она вздрогнула и скривилась.
Она глядела на меня с такой болью, словно я в одночасье стала калекой.
Глупый мой язык, проклятая Пряжка! Я, Умная из народа Умных, назвала не имя, что дали
мне родители, а номер, полученный от Сильных! Что они со мной сделали?!
Потому что с той минуты все, находящиеся в комнате, вместо просто Пушистая, стали звать
меня Пушистая Сестричка.
Первым делом мне отвели место на свободном тюфяке за шкафом. Обстановка тут была
такая же походная, как и в нашей повозке.
Там на скачках каждую неделю новая власть позволяла лицезреть себя народу. У тети, как у
всякой уважающей себя светской дамы, был на ипподром постоянный абонемент.
Сначала моя форма номер четыре отправилась жить в недра громадного шкафа, за которым
мы спали.
Тетушка с завистью на нас поглядывала, но пока копировать форму Легиона было уделом
молодых. Она же еще пару месяцев должна была подождать, чтобы новая мода прижилась и
дамы могли экстравагантные наряды молодежи переделать в элегантные.
Там уже было не протолкнуться от народа, хотя западные трибуны искони были сборищем
нобилитета в противовес восточным, отданным черни, и всегда на западных царил порядок и
простор, а на восточных — давка, гомон и кучи мусора.
Попутно наглядно выяснилось, что сведения о туалете приличной дамы, которые наш класс
не так давно занес в тетрадки, безнадежно устарели.
И здесь, на трибуне, я нос к носу столкнулась с Ректором нашего пансионата. Без формы
номер четыре, без перчаток и вообще без юбки. Зато с кинжалом на поясе. Пусть и тупым.
Радостно поздоровалась, с интересом гадая, как он отреагирует.
Когда мы сквозь людское море наконец добрались до своих мест, пот с нас тек, как с
носильщиков тяжестей в жаркий день. Впрочем, рядом сидящие дамы выглядели ничуть не
лучше, они обмахивались веерами так, что пудра с щек летела облаком.
Трибуны были уже заполнены, и все ждали главного действия. Нет, не скачек, какие скачки,
Медбрат с ними!
Трибуны выложились до дна в приветственном оре. Ликовало все. Легион хранил скромную
молчаливость.
Я сидела с краю, у самого прохода. Рассматривать сидящий где-то там офицерский состав
Легиона мне показалось скучным занятием, поэтому я сосредоточилась на рядовых, тем
более что один экземпляр был просто под боком и стоял у моего кресла.
Точно, вместо хвоста между мускулистых подобранных ягодиц, втиснутых в узкие кожаные
штаны, торчал короткий, воинственный обрубок. С ума сойти! И женщину погладить нечем,
бедолага…
— А вам больно было? — спросила я у шлема, вернув голову вместе с шеей в нормальное
положение.
И сестра, и тетя с ужасом уставились на меня. Шлем колыхнулся, и из него басом ответили:
Ипподром бесновался, болея за своих любимцев. Смотреть на людей было куда интереснее,
чем на лошадей. Многие вели себя так, словно жизнь их решалась в эти минуты.
Этого я понять не могла. Ставить свою жизнь в зависимости от резвости лошади? Глупо как-
то.
Может, за то, чтобы помалкивала? Или это аванс? Тогда я не согласная. Нашел дурака. Дуру.
Две монеты это очень мало, ну хотя бы три…
Не знаю, у меня ли одной возникло это чувство, но мне показалось, что Легион растерян и
побаивается. Чего побаивается и чем растерян — это уже другой вопрос. Но что
почувствовала, то почувствовала.
Мы подождали, пока схлынет толпа, потом спустились к кассам, где тетя, умудрившаяся что-
то выиграть, получила свои деньги, и пошли к выходу.
— А сейчас, девочки,- сказала с горящими глазами тетя, — я покажу вам самые модные
лавки!
Дома спор у сопротивленцев разгорелся с новой силой. Друзья сестры тоже были на
ипподроме, но на восточной трибуне. И тоже запоминали все до мелочей.
Они отчитались перед Ножом, а он методично сбивал все данные в единую картину и
поэтому в общей ругани, к своему сожалению, не участвовал.
— …хотя бы теми же попытками заиметь своих людей среди их офицеров, — в унисон моим
мыслям язвительно говорил Утренний.
Видимо, и он, и Нож, и сестра были представителями самых серьезных отрядов, потому что
именно они спорили до хрипоты, остальные в спор встревали периодически.
А может, и не так.
— А я говорю, что именно сейчас, когда старая власть разрушена, а новая еще не устойчива,
можно наиболее эффективно провести операции по дестабилизации… — с каменным лицом
сообщила сестра.
Значит, злится, но знает, что не совсем права, раз заговорила таким казенным языком.
— План великолепен, но, интересно, как мы его будем осуществлять? Зубами глотки грызть?
— ехидно спросил Утренний. — Говорил и говорю — рано пришли. Надо было организовать
нападение на какой-нибудь небольшой гарнизон, оружием разжиться, тогда сюда и спешить.
— Ты, может, не знаешь, Утренний, что около Хвоста Коровы нет маленьких гарнизонов?!
— гневно фыркнула сестра. — А издалека мы бы даже с оружием не дошли.
— Это точно! — поднял голову от бумаг Нож. — Нас бы ловили на всех дорогах, может
быть, даже сам Легион этим занимался.
По всему было видно, в их Сопротивлении каждый сам себе вождь. Это вообще привычка
Умных. Очень вредная иногда.
— Покажи-ка!
Я с неохотой выбралась из-за шкафа и достала полученные монеты. Они были совсем
новенькие, только что из под чекана, в хождении таких еще не было.
— Это пригласительные билеты для вас, девочки, в казармы Легиона. Там у них свои
развлечения, пускают не всех.
Эти слова для сестры были все равно что шпоры для коня.
Разумеется, я находилась вне пределов тетушкиного дома абсолютно незаконно. В это время
воспитанницам пансионата быть на улице запрещалось.
Нас привез Нож, который правил тетушкиным экипажем. Всю дорогу он посмеивался.
Сестра игнорировала его смешки. Я же вертела головой во все стороны, рассматривая
столицу.
Караул, перекрывавший еще на берегу вход на мост, остановил нас и вежливо попросил
предъявить пропуск.
Второй караул стоял уже у входа в крепость. Эти осматривали монеты дольше, но тоже
согласились признать их пропуском.
Не знаю, что думала по этому поводу сестра, но я, конечно, не рассчитывала, что вечерами
Легион развлекается поэтическими состязаниями. Да и скачки на ипподроме по сравнению с
тем, что происходило здесь, были верхом утонченности и изысканности.
Обнаженные бойцы, из одежды на которых были только кожаные плавки, дубасили друг
друга почем зря.
Правила, наверное, были, только я их не заметила. На мой взгляд, взгляд новичка, они
просто старались в меру сил и умения убить друг друга.
Ни у одного из бойцов не было целых ушей — они были отрезаны, как у бойцовских собак
(наверное, чтобы не отгрыз противник). Волос тоже было по минимуму — или наголо
бритый череп, или короткий ежик.
Зрители, притиснутые друг к другу на узеньких, в одну доску, скамейках, бесновались еще
чище, чем на ипподроме. Суммы пари на бойцов были огромны. В глазах людей плескалось
острое наслаждение, они просто впитывали в себя драку. Как вампиры.
Мне вдруг стало тяжело дышать, подобралась к горлу тошнота, голова закружилась. Не то от
спертого воздуха, не то от гомона, не то от тесноты вокруг. Поплыл в сторону сводчатый
потолок над головой. Содержимое желудка вдруг тоже захотело посмотреть, чем мы тут
развлекаемся.
Внезапно на нашей скамье как-то разом образовалось много пустых мест. Сразу стало легче.
Тошнота уменьшилась.
— Привет, девчонки! — раздался уже знакомый бас. Да, в шлеме он выглядел куда
интригующе.
Под шлемом, как оказалось, пряталась круглая голова, в которой были проколупнуты
тусклые глазки, прорублен широкий рот и вбит клин носа. Все это было сделано добротнее
некуда. На века.
— Ну что, давайте знакомиться, — перебил мои мысли легионер. — Меня зовут Ряха. А вас?
Имя очень к нему подходило. Интересно, это его мама прозвала или уже в Легионе кличку
дали?
— Нравится вам? — продолжил светскую беседу Ряха, ткнув пальцем в сторону помоста, где
одному из бойцов, похоже, пришел-таки конец.
Второй его уже просто добивал, не встречая никакого сопротивления. Зрители орали от
восторга.
— Нет! — сказала я.
Ее "да" и Сильный бы понял, знай он сестру поближе. То, что легионеры так каждый вечер
друг друга изводят, ее очень устраивало. Но Ряха, к счастью для себя, сестры не знал и
принял слово за чистую монету.
Мое "нет" тоже в комментариях не нуждалось. Ну не люблю я, когда кровь веером брызг
летит. Не умею ценить красивый удар. Бестолочь, одним словом.
— Это мой друг! — показал на побеждающего бойца Ряха. — Хотите, после боя подойдем и
я вас познакомлю?
— Да! — сказала я.
Мое "да" вылетело спонтанно. Мне интересно было послушать, сможет ли говорить и
улыбаться девушкам человек, которому, похоже, челюсть набок своротили окончательно.
— А давайте я вашему Ректору уши отрежу? — от всей души предложил расстроенный Ряха.
— Совсем рано, еще бы посидели, тут такой кабак хороший за углом. Душевный.
Это приблизило меня к двери шага на три без всяких усилий с моей стороны.
За спиной взревел зал: наверное, друг Ряхи окончательно добил своего противника. Легионер
махнул нам на прощание и обернулся к помосту.
По мосту пробежали над черной водой, текущей внизу. На берегу нас терпеливо ждал Нож.
— Мы очень веселые, — твердо сказала сестра. — В таком разгуле веселья, как сегодня, я
еще не участвовала.
По ночному Хвосту Коровы мы ехали домой, и вдруг я вспомнила то, что давно знала.
Смело сказать побоялась, еще засмеет. Это среди Сильных я умная, а здесь, у своих, как бы
полной дурой не оказаться.
— О курганах.
— Каких курганах?
Экипаж остановился.
Этого они, оказывается, не знали. Они же не воспитывались последние годы в пансионате,
надзидамы их не пичкали историей Сильных по пути сюда. Они были очень умные, но они
не знали. Просто не знали.
— Это стоит обдумать, — сказать Нож. — Давайте-ка завтра съездим на разведку к этой
Пуповине. Надо на месте посмотреть. Светлая, ты не против?
— Всецело за! — ехидно сказала сестра. — Ее пора убирать из города, пока не произошли
крупные разрушения. Она уже сговорилась с одним молодцом из этих бесхвостых, что он
принесет ей уши Ректора ее пансионата.
— Он сам первый предложил! — огрызнулась я. — А начала разговор про Ректора ты. Это от
тебя он узнал о его существовании. Скажешь, вру?
— Я это сказала лишь для того, чтобы побыстрее уйти оттуда, — фыркнула сестра. — А у
тебя сразу глаза загорелись.
— Если бы ты с ним жила бок о бок в изолированном от остального мира месте, ты бы тоже
его ушей захотела.
— Не ругайтесь, барышни! — сказал Нож. — Лучше сразу подеритесь. Тем более теперь вы
знаете, как делать это по всем правилам.
— Ряха? Как поэтично, — заметил Нож. — Рад, что вы обрастаете такими ценными
знакомыми. Тем более что здесь ничего нельзя сказать наперед. Сегодня он просто Ряха, а
завтра Ряха Первый Непобедимый и через определенное количество лет такие же, как мы,
будут шуровать в его гробнице в поисках оружия для восстания.
Теперь ничего нельзя сказать наверняка и где гарантия, что мы с сестрой не болтали сегодня
вечером с будущим солдатским императором?
В Пуповину мы отправились утром, чуть свет. Сестра меня безжалостно растолкала, никак
не считаясь с моим желанием поспать еще.
Мы — это я, она, Нож, тоненькая, хрупкая девушка по имени Половинка Луны, и загорелый
парень Два Гвоздя. Парень и девушка были родом не из Ракушки или ее окрестностей, это
стало сразу понятно, когда прозвучали их имена.
Конечно, там любили имена из двух и более слов. В Ракушке предпочитали обходиться
односложными. И именно в Трех Каплях обожали числительные.
Два Гвоздя это еще что, у нас в классе в той, нормальной жизни, был парень, которого звали
Триста Восемнадцать Ореховых Кустов. Он говорил, что мама неожиданно разродилась им,
гуляя по дорожке, обсаженной ореховыми кустами. Счастливый папа на радостях сосчитал
их все. Мы звали его Орешек.
Сейчас он был закрыт, но даже в его сумраке все заметили, что физиономия у меня весьма
кислая.
— Все хотят! — тут же сказала вредная сестра. — Терпи. Легко ей говорить "терпи"!
А в Пряжке в это время как раз первая лекция идет. Преподаватель бубнит, не поднимая глаз,
надзидама ломает голову над девизом дня, который она должна объявить на первой
перемене.
Самый сладкий сон — это утром в аудитории под бурчание Магистра. Слушаешь, слушаешь,
а потом он начинает говорить такое, что спохватываешься — и просыпаешься.
Как-то мне за это здорово попало, пришлось в пыточной две главы Устава прочесть.
Неприятно вспоминать.
Ну что я за человек! Сюда ехали, ни травинки на обочине не видя, нет смотреть сейчас во все
глаза — я дрыхну!
А мы как раз въезжали на мост Переплет. Правый берег Хвоста Коровы совсем не имел
такого шикарного вида, как левый. Домики были просты и однообразны, и скоро кончились.
Выехали на загородную дорогу.
— Пушистая Сестричка, — сказал Два Гвоздя, видно, решив не дать мне уснуть снова. —
Расскажи, пожалуйста, что ты вчера Ножу говорила. Он ничего толком не объяснил, почему,
зачем, куда. Ты уверена, что твои сведения не фальшивка?
И я опять рассказала про впавшего в безумие Молниеносного, про армию, которой совсем не
улыбалось последовать за своим господином и благодетелем.
— Но почему ты так уверена, что там настоящее оружие? — задал каверзный вопрос Два
Гвоздя. — Что мешало этим же сподвижникам Молниеносного вставить куклам жерди
вместо копий и опоясать их деревянными мечами?
— Ты уж совсем плохо о них думаешь. Когда они спасали свои жизни от досрочного
отправления на загробные поля сражений, это было одно. Совсем другое — снабдить своего
господина в последний путь негодным оружием. Они-то верили, что там разницы
Молниеносному не будет, человек или кукла, но унизить себя до несоблюдения ритуала —
уж извини. Я не думаю, что они пошли на это. Наоборот, заглаживая вину, должны были
постараться.
— Не знаю, откуда наша надзидама брала сведения, но она говорила обо всем с такой
уверенностью, словно сама лично при этом присутствовала, — заметила я. — А скажите мне,
пожалуйста, Сексуальное Сопротивление не отменили?
Девицы прыснули, Два Гвоздя покраснел. Точнее, побурел под своим загаром.
— Спешу и падаю, — покраснела, еще хуже чем Два Гвоздя, я. — Чего вы издеваетесь? Мне
просто интересно, у нас девчонки головы ломают, как же его осуществить, если запихнут
куда-нибудь с военным мужем, где наших нет. Что делать?
— Я передам этот вопрос Совету Матерей, — сказала сестра. — Раз они такое выдумали,
пусть и мучаются с ответом.
— В прежние времена, — перегнулся к нам Два Гвоздя, щеки которого приняли обычный
цвет, — путешествующие дамы скрашивали дорогу, слагая строки о том, что им попадалось
на глаза и было достойно облечения в слова.
Повозка скрипит,
— Извини, но просто твое имя лучше смотрелось в строке, — невозмутимо сказала сестра.
— Я говорю Нож, подразумеваю Два Гвоздя.
— Я категорически отказываюсь быть Дэ Гэ! — заявил Два Гвоздя. — Это оскорбление! Ты,
Нож, и правда, лучше смотришься с эпитетом надоедливый.
Повозка скрипит,
— Я борюсь не только за свое светлое имя, но и за светлое имя экипажа. Сочини восхваление
ему, тогда прощу! — приказал Нож.
Повозка поет,
— А везти тебя я все равно отказываюсь, — сказал жестокий Нож. — Потому что мы
приехали.
Вообще-то курганы охранялись. Во-первых, у въезда в долину стоял при дороге домик
привратника. Во-вторых, за могильными холмами прятались строения хозяйственных служб,
в-третьих, службы эти занимались нуждами жрецов раскиданных по Пуповине храмов.
Мертвые — они еще больше живых заботы богов требуют. Правда, старые курганы жрецов
не очень интересовали, но новые они обслуживали изо всех сил под бдительным надзором
здравствующих родственников.
Попасть во двор к Молниеносному было достаточно просто: туда весь Хвост Коровы ездил
погадать на Лягушке.
Ритуал заключался в следующем: в маленьком храме Духа Левого Борта Долины жила белая
коза. Желающий узнать будущее жертвовал монетку храму, тогда жрец надаивал с белой
козы маленькую чашку молока и вручал жертвователю.
Тот старательно плевал в молоко девять раз, шел на Дорогу Лягушек и выливал оплеванное
молоко на спину четвертой в левом ряду.
Через некоторое время на спине лягушки проступали чудесным образом узоры (как уверяли
все хором, каждый раз разные) и гадающий пытался найти в них ответы на вопросы, в меру
своего воображения.
Если воображения было мало, а монет много, можно было пригласить жреца храма Духа
Правого Борта Долины, и за сходную цену он охотно открывал прошлое и будущее.
И жрецы в роскошных шелковых одеждах чувствовали себя хорошо, и коза, чьи рога были
вызолочены. Лягушке же все было до фени, если верить выражению ее каменной морды.
— О чем гадать собираетесь барышни? — спросил нас жрец, сидящий на низенькой
скамеечке у отрешенно стоящей козы.
С женской точки зрения, вопрос был наиважнейший и сразу становилось понятным, почему
девушки так надолго застряли у лягушки.
Так же смотрел, бывало, Бурый Магистр во время лекций. Читал, читал, потом отрывался от
конспекта, оглядывал нашу аудиторию, и на лице его появлялось точно такое выражение. Он
безнадежно махал рукой, бросал конспект, слазил с кафедры и подходил к окну. И стоял там
вплоть до окончания лекции, созерцая видную через круглую ограду степь.
В последний раз это было во время изучения особенностей правильного замеса песочного
теста. Что его не устроило?
Мы суетились возле гадальной Лягушки, производя как можно больше шума. Нож со
скучающим видом слонялся по Дороге Лягушек от входа до гробницы и обратно. Потом,
коротая время, стал гулять вокруг гробницы. Проходя мимо нас, он отпускал едкие шуточки.
Два Гвоздя исчез за воротами.
Свою монету он получил, но сестра взяла его в такой оборот, что он, похоже, уже и не чаял
выбраться живым.
Из-за его плеча я тут же добавила, что все поразительно верно, и даже ясно, что имя
будущего супруга будет начинаться на "ря", а оканчиваться на "ха".
Увидев стальной блеск в глазах сестры, жрец позорно сбежал, надеясь, что она растерзает
только меня.
Сестра ограничилась тем, что предсказала мое будущее. По ее прогнозу, оно было
невыносимо печальным, но коротким.
Подошел в очередной раз Нож и тоже узнал о себе много нового. Он очень заинтересовался
и отправился к жрецу Духа Левого Борта Долины за свежей порцией молока, чтобы тоже
наплеваться всласть.
Появился и Два Гвоздя.
Тратиться на молоко ему не хотелось, и он, недолго думая, плюнул в чашку Ножа, надеясь,
что Лягушка не будет жилой и за один раз покажет две судьбы.
Но как раз это молоко Нож купил, чтобы утолить жажду, гадательное он уже вылил на спину
Лягушке.
Судьба Два Гвоздя, как мы поняли из выкриков Ножа, таинственным образом оказалась
очень схожей с моей.
Сестра заявила, что видеть нас не может, и тоже пошла гулять по Долине Ушедших.
Жрец Духа Правого Борта Долины решил, что она хочет уточнить у него кое-какие сведения,
и спрятался в домике привратника.
— Да сегодня же ночь Таинственных Писем! — вспомнила сестра. — Вот досада, все будут
веселиться, а нам здесь и двух строк не напишут. Были бы мы дома…
В этот день, то есть ночь, кавалеры пишут дамам послания, объясняются в любви и все такое
прочее, но не подписываются. Письмо свое должны незаметно подбросить в дом дамы,
особый шик — на балкончик. А дама должна узнать, кто же ей написал.
Так что дома у тетушки никто не спал. Утренний отсутствовал — отправился с одним из
связных.
Сестра и Половинка Луны пристроились у окна за шторой, чтобы не пропустить его приход,
— но я уверена, что они и на тетушкин балкончик поглядывали. Из чистого любопытства —
ведь так положено в эту ночь.
— Но при этом гробница сляпана на скорую руку, — заметил Два Гвоздя, который в гордом
одиночестве, не торопясь, заканчивал ужин. — Стена с тыльной стороны -сплошная
профанация. Проникнуть вовнутрь ограды не составит труда даже при закрытых воротах.
— Через дверь! — фыркнула сестра. — А вон еще один, — это уже предназначалось
Половинке Луны.
Девицы у окна уткнулись носами в переплет, уже даже не изображая, что подсматривают из-
за шторочки.
— Ради Сестры-Хозяйки, — вдруг резко сел на тюфяке Нож. — Да скажите вы, что там
происходит?!
— Утренний идет!
— Вот уж не думал, что сегодня заработаю. Мне было велено нахалами в масках передать
три письма госпоже и два ее светловолосой гостье. Держи, Светлая.
"Красавицы, блеск ваших узких штанов зажег в моем сердце неистребимый пламень".
Комната грохнула.
"О небесная, при виде твоих великолепных волос, забранных в хвост, я громко ржу и бью
копытом".
Тетя стояла в своей спальне, к окну которой примыкал балкон, и методично складывала
письма в корзину для белья. Корзина была почти полной.
— Входите, девочки, — обрадовалась она. — Какая скучная в этом году ночь, вот в прошлый
раз балкон рухнул и пришлось его восстанавливать. Мне завидовал весь город.
В храме Священного Хвоста было на что поглядеть. Там стояли электроновые статуи
Сестры-Хозяйки и Медбрата, которые сплели хвосты в сложную магическую фигуру "зю".
На алтарь были натянуты Священная Шкура и Священный Хвост Пятнистой Коровы. Шкура
служила мерой площади, хвост — мерой длины. Там же стояли кружка, кувшин и ведро —
меры объема.
Вход в храм увенчивал череп с громадными рогами Того Быка. Каждый рог был длиной с
мою ногу, да и череп выглядел внушительно, лобовая часть у него была пошире иного щита.
А они были именно на виду: еще недавно древние пергамены хранились в боковом приделе
храма, в роскошном, отделанном золотом саркофаге.
— Кто?
— Обрубленные Хвосты.
— Зачем?
— Там будут храниться ре… реликвии Легиона. Так сказал новый главный жрец.
Веселенькая история.
— В крепости на Родинке.
— Большое спасибо.
После этих слов служка решил, что часы его сочтены, и окончательно обмяк.
— Ну что, придется нестись на тот берег? — задал риторический вопрос Два Гвоздя.
Наш экипаж беззаботно шлепал колесами по мостовой, когда впереди вдруг возникла фигура
легионера в форме и шлеме.
Пришлось остановиться.
— Приветик! Не узнала?
— Испугалась?
— Небось не ожидала, а?
— А, то-то! — обрадовался Ряха. — На вот, подарочек тебе. Левая рука Ряхи, до того
прятавшаяся за спиной, лихим финтом вылетела из укрытия. В руке была зажата
расписанная цветочками коробка — в таких коробочках продают в лавчонках дорогие
печатные пряники.
Он ласково шлепнул меня по плечу (стало понятно, как это бывает, когда на тебя падает
потолочная балка), повернулся и скрылся в проулке.
На рынке мы появились точнехонько в тот момент, когда, воняя паленой кожей, догорали в
костре последние пергамены.
Мы подошли поближе.
— Серьезно?
— А как же. Заботливо закопченные, чтобы хранились хорошо. Ряха все делает на совесть, и
я ему, похоже, нравлюсь. А еще, в отличие от многих современных людей, он не бросает
слов на ветер.
Обязанности распределялись так: руководил работами Нож, Утренний и Два Гвоздя были
копателями, а мы — я, сестра и Половинка Луны — считались на подхвате. Рычаг там
подложить, лопату подать или что-нибудь в этом роде. Задерживаться в городе мы не стали:
приближался праздник полнолуния одиннадцатой луны и была надежда, что в Долине
Ушедших станет поменьше народу.
Лощина укрывала нас от холодного ветра, костер помогал коротать время и сделал это место
обжитым и по-своему уютным.
На небо не спеша выбиралась луна и наконец зависла над холмами, огромная, круглая, яркая.
Стало призрачно светло, протянулись по земле острые тени. Мне было немного не по себе:
там, за холмами, молчали старые курганы, а в них лежали, придавленные громадными
массами земли, мертвые вожди…
Это было совсем не то, что ездить днем в Пуповину весело гадать по Лягушке.
Я незаметно взглянула на остальных: внешне все они были очень спокойны. Нож и
Утренний деловито обматывали лопаты и ломы тряпьем, чтобы железо не звенело, не
бряцало, когда двинемся в путь. Сестра сосредоточенно заплетала волосы в плотную косу,
чтобы не мешали. Половинка Луны занималась костром.
Свистел над лощиной ветер с севера.
Мои высокие легионерские сапоги давили пахучие полынь и чабрец, совершенно серебряные
в свете полной луны. Все холмы были покрыты их жесткими кустиками.
Когда нас и Пуповину разделила последняя гряда, Нож остановился и жестом велел нам
опуститься к земле, стать как можно более незаметными.
Мне было тепло, наверное, от волнения. И есть хотелось. Из кармана я достала кусок хлеба с
салом и тихонько его сжевала. Крошки честно пожертвовала духам здешних мест. Надо было
бы и шкурку от сала отдать, но в сале я больше всего люблю как раз шкурки. Поэтому
положила под куст харганы просто кусочек мякоти, надеясь, что духам оно нравится больше,
чем упругая шкурка.
Наконец вернулись за нами Нож и Два Гвоздя. Они проверили идущую в нужном
направлении тропку.
Троп этих здесь было видимо-невидимо, их натаптывали дикие козы. В сезон охоты чуть
подальше на север, в степи, устраивались целые облавы. Столичная знать — всадники,
вооруженные луками, стреляли коз, выгнанных загонщиками под стрелы, десятками, если не
сотнями.
Перевалив гребень гряды холмов под любопытным глазом луны, мы скатились в долину.
Над Пуповиной стоял задумчивый звон колокольчиков, которые висели под крышами
храмов.
В Хвосте Коровы сейчас шум и веселье, горят факелы, вертятся колеса с разноцветными
хвостами огня, взмывают в небо огненные птицы и драконы, сыплется огненный дождь,
танцуют на всех свободных пятачках разряженные люди. Бухают барабаны, поют
тоненькими голосами флейты. Там весело.
Стена, окружающая гробницу, была и в самом деле ветхая. С центрального входа не было
видно участка, который закрывала собой надгробная насыпь, поэтому там ее и не старались
особо поддерживать. Кое-где раствор между камнями настолько выкрошился, что они без
труда вынимались. Не совершая трудовых подвигов, мы просто разобрали ее кусочек, чтобы
образовалась проходимая дыра.
Вооружившись ломами, Нож, Утренний и Два Гвоздя принялись выламывать из швов между
плитами скрепляющий их раствор. Дело двигалось успешно, довольно скоро они очистили
плиту со всех сторон и принялись отдирать ее от поверхности.
Тут наконец потребовалась и наша помощь. Общими усилиями нам удалось сдвинуть ее с
места и обнажить темный квадрат.
Думаю, займись мы каким-нибудь ранним курганом из левого или правого ряда, вряд ли нам
что-нибудь бы обломилось: слишком серьезно их создатели относились к поставленной
задаче, возводя непробиваемые насыпи над бренными остатками могучих когда-то владык.
Очень скоро мы вынули лопатами слой земли и песка и уперлись в свод. Пробили его
ломами, и доступ в гробницу Молниеносного был открыт.
Так просто, что даже было немного обидно, эта простота казалась оскорбительной для столь
вызывающего дела.
Но и ночь была на исходе.
— Теперь мы разделимся, — тихо сказал Нож, поглядывая на небо, с которого уже сбежала
луна. — Я, Светлая и Пушистая Сестричка спускаемся вниз, вы задвигаете плиту на место и
возвращаетесь к Половинке Луны. Завтра ночью опять приходите и открываете нас.
— Почему в подземелье пойдут они, а не мы? — спросил Утренний. — Внизу может быть
опасно.
Он спустил веревку в пробитую дыру и измерил расстояние до дна. Оно было небольшим,
хвоста четыре, может, четыре с половиной.
Мы спустили вниз мешки со снаряжением, затем спустились по веревке сами, Нож первым.
В дыре над головой виднелось светлое уже небо. Потом на нее наехала плита. Стало совсем
темно. Хорошо, что ненадолго.
Свое имя имела и каждая колесница: Быстрая, Внезапная, Ветер, Буря, Нежная. Заботливо
смазанные, полностью укомплектованные, они были хоть сейчас готовы ринуться в бой.
Каждая стоила целое состояние.
— А план этого могильника, сойди с моей ноги, Пушистая Сестричка, — пояснил Нож.
— Где взяла?
— В одном из сосудов в пятой камере по правой стороне, считая от того места, откуда мы
идем, — лаконично сообщила сестра.
— Ну очень сухие.
— Хоть бы поделилась.
— Вернись и сам возьми, — посоветовала ему сестра. — Я уже все съела, у меня немного
было.
Жуткое было зрелище, жуткое своей реальностью. Каждый воин был слеплен с живого
человека и сам выглядел как живой. На него была надета уже ношеная одежда, вооружен он
был боевым оружием. Не знаю, что чувствовали те, с кого лепились эти фигуры, но мне,
будь я на их месте, очень бы не хотелось, чтобы мое второе, пусть и глиняное, "я" стояло тут
в карауле.
— Замечательно! — не утратил и здесь своего жизнелюбия Нож. — Это лучше, чем я даже
предполагал. Молодец, Пушистая Сестричка! Пойдем посмотрим на хозяина этого места.
— Чтобы ты не боялась.
Я и не боялась, с чего он взял?
По количеству скелетов сразу стало ясно, что глиняными женами в долгий путь
Молниеносного не снабдили. Предпочли умертвить настоящих. Наверное, это было дешевле
и проще.
Не обращая на них никакого внимания, Нож подвел меня к главному ложу и направил на
него фонарь.
— Смотри, Пушистая Сестричка! Это только запчасти к человеческому телу. Человека тут
уже нет и дух его далеко.
И без его речи я не испугалась, увидев останки Молниеносного. Не знаю почему, но на меня
куда более сильное впечатление произвели глиняные воины. Вот их я побаивалась, это
точно.
Если говорить все как есть, от Молниеносного остался не только скелет. Сохранились
волосы, зубы, сохранилась кожа на руках, густо покрытая синими узорами татуировки. Она
туго обтягивала кости.
В ногах у Молниеносного лежал его шлем, у изголовья было вбито в дыру в плите основания
ложа древко его копья. Тут же, чуть сбоку, стоял пучок знамен.
На ступеньку ниже своего господина лежали жены. Время стерло их возраст, на костяных
гладких лбах невозможно было увидеть, морщины ли покрывали чело, когда возложили их
сюда, или молодая персиковая кожа. Волосы были скрыты расшитыми золотом повязками,
броня из украшений покрывала платья. Их в мир иной сопровождали чаши и кубки, ручные
зеркальца и ларцы с косметикой.
Без всяких украшений и богатой утвари лежали на полу в скрюченных позах останки слуг.
— Зачем? — пожал плечами Нож. — Он в него так крепко вцепился, что жаль лишать. Мы
возьмем оружие у его воинов. Вот им оно явно ни к чему.
Я спустилась с возвышения.
— Погодите, барышни, — сказал Нож. — Что нам в темноте бродить? Давайте-ка осветим
этот склеп.
Оказывается, он углядел свечи, которые были закреплены в массивных напольных
семисвечниках, стоявших на углах возвышения с ложем Молниеносного. Подсвечники на
три свечи шли через равные промежутки по краю нижней ступени, где лежали его жены.
— Раз его снабдили всем, чем возможно, значит, и запас свечей должен быть где-то
рядышком аккуратно сложен, — рассуждал логически Нож.
— Логично, — подтвердила я.
— Значит, сейчас найдем свечи и зажжем на пути в Зал Колесниц. Логично? Логично! —
завершил свое логическое выступление Нож.
Мечи ложились к мечам, копья к копьям, луки к лукам, арбалеты к арбалетам. Кинжалы в
одну сторону, боевые секиры в другую.
— Ничего себе продолжай! — возмутилась я. — Я есть хочу и пить. Это что же получается,
мы со вчерашнего вечера не ели? Я так не могу!
— Ну давай поедим, раз настаиваешь, — согласился Нож. Сестра пошла в Зал Колесниц за
мешком с провизией.
Сначала я удивилась, почему она сама отправилась, даже не предложив Ножу поработать
ногами, потом догадалась: хочет еще сушеных яблок захватить. И точно, помимо мешка с
припасами она принесла несколько горстей сушеных яблок в ведерке, что раньше висело на
одной из колесниц, по-моему, на Буре.
Нож без особых церемоний расчистил место на нижней ступеньке возвышения, сдвинув в
сторону мешающие сосуды, ларцы и треножники, расстелил какую-то тряпочку,
изображающую скатерть. Достал хлеб, вареное мясо и сыр, флягу с водой, и мы принялись
не то завтракать, не то обедать.
Я еще вовсю жевала, когда сестра и Нож принялись за новую работу: из куч нанесенного
оружия они выбирали лучшее. Тут я им была не помощник: только они, зная планы
Сопротивления и его возможности, могли отобрать то, что им требовалось.
Но по тому, что они откладывали в сторону, даже мне было понятно, что комплектовать
регулярную армию Сопротивление не будет. Скорее, это будут летучие отряды, оснащенные
для вылазок в условиях города.
Покончив с едой, я принялась носить отобранное ими оружие в Зал Колесниц и складывать
там неподалеку от пробитого нами отверстия в потолке.
Изредка, принося очередной тяжелый арбалет или нагрудник, я поглядывала вверх, на дыру
в своде, и гадала, что сейчас там, на земле: день или уже вечер? Здесь время как-то
остановилось, хотя мы и внесли своим присутствием некоторое оживление в это замершее
место.
Скоро принесенного в Зал Колесниц оружия стало так много, что пришлось освобождать для
него дополнительное место. Сдвигая колесницы, мы обнаружили в одном углу заботливо
припасенные для них серпы, которые прикреплялись, как крылья, по бокам колесниц и в бою
подрезали все, что попадалось на пути. Во всяком случае, теоретически. Как было на
практике, не знаю — не видела.
Честно говоря, к тому моменту, когда мы доставили к дыре две трети набранного оружия,
мне уже чертовски надоело находиться под землей. Я устала, очень устала. И по небу
соскучилась.
Они продолжали носить, и ни следа усталости у них не наблюдалось. Видимо, без оружия им
приходилось очень туго и теперь они словно летали от счастья.
— Тогда запором.
— Ты спер весь запас свечей, так что тебе тоже не избежать страшной кары, — сказала
сестра.
— Тогда и яблоки свою роль выполнили, — возмутилась сестра. — Подземелья они тоже
пока не покинули. А если это так важно, я могу их и оставить, правда, немного в
переработанном виде. Что, съел?
В это время раздался долгожданный звук: нет, не Молниеносный, гремя скелетом, восстал с
ложа, а медленно поползла в сторону плита. Когда она уползла с дыры, вниз скользнула
веревочная лестница и по ней спустился Утренний.
— План твой был логичен и великолепен, но в нем есть один страшный изъян!
Когда мы подняли его на белый свет, точнее, на темную ночь, то вопрос, который задал
Утренний, вертелся на языке у каждого. Вот уж действительно, много хорошо — тоже плохо.
— Для начала найдем на чем все это транспортировать, — сказал Нож. — Пойдем,
Утренний, прогуляемся.
Они исчезли в проломе стены. Два Гвоздя сидел на корточках у оружия и самозабвенно в
нем ковырялся.
Эта ночь была не такая ветреная, как предыдущая, и колокольчики звенели слабо.
— Знаешь, ты будешь смеяться, но жутко хочу в туалет. Нож накаркал и у меня расстроился
живот, — тихонько ответила она.
Уши у Два Гвоздя были как у совы, он расслышал все и невозмутимо посоветовал:
— Нет проблем, — опять спокойно отозвался Два Гвоздя. — Если какие-то соображения не
позволяют тебе сделать это здесь, то выбирайся в пролом, иди вдоль стены, потом до Борта
Долины. Вдоль него вьется тропка, ты в нее упрешься, она ведет в специальное отхожее
место. Иди направо и сиди там на здоровье.
Но носилки решали лишь часть проблемы. Подниматься с ними на крутой борт долины и
переваливать гребень под яркой луной как-то не хотелось. Мы сидели в центре Пуповины,
невидные и неслышные, но ведь привратник у входа в Долину Ушедших никуда не делся.
— В отхожее место.
— Нет, не хочу. Просто я тоже не против посетить его, разумеется, когда она вернется. Ну
все-таки, где это? Осматривая долину, я этот важный объект как-то пропустил.
— А он не в Долине, — сказал Два Гвоздя. — Видите ли, как объяснил мне жрец, у Смелых
считается, что какать и писать в долине неэтично. Поэтому они вынесли отхожее место за
пределы Пуповины. Вдоль того Борта идет тропка, там есть одно место, где холмы не
смыкаются вплотную, а образуют щель, ущельице. Этим ущельицем тропа и выходит на ту
сторону холма, где можно расслабиться.
— Но ведь это прямо противоположное место тому, где ждут нас Половинка Луны и экипаж,
— возразил Утренний.
Мы погрузили на носилки столько, сколько смогли поднять, после чего Нож и Утренний
взяли за ручку каждый спереди, мы с Два Гвоздя по ручке сзади, подняли носилки и
тихонько понесли их в отхожее место.
Крутой выгнутый бок холма по левую руку подступал к вогнутому боку холма по правой
руке. Тропа гусеницей проскользила между ними и вывела нас в соседнюю долину, не такую
закрытую со всех сторон, как Пуповина.
Река здесь была куда ближе, слышался даже ее шепелявый голос. Тут рядочком стояли
маленькие шалашики нужников и располагались помойки. За одной из помоек мы и сгрузили
оружие.
— Вы так пыхтите, — заявила неизвестно откуда появившаяся сестра, — что вас в Хвосте
Коровы слышно. Вас что, всех разом прихватило?
— Нет, это мы всё разом прихватили, — отозвался Два Гвоздя. — Да не все унесли. Надо
возвращаться.
Нож хитрый. У меня не было никакого желания брести одной по холмам, и я была уверена,
что в переноске тяжестей мой блеск как раз затмил всех остальных, но разве могу я
признаться, что не справлюсь?
— Хорошо… — протянула я.
Луна светила как-то странно: меня было видно отовсюду, наверное, за сто хвостов, а вот я не
видела ни кочки, ни норки, какой-то ненастоящий лунный свет скрывал все выбоины на
пути, и я то и дело запиналась. Наверное, луна была сторонницей Сильных. А может, просто
не в духе.
Хорошо еще, что юбки на мне не было. В мужских штанах, оказывается, жилось куда
удобнее. Сестра-Хозяйка была не в своем уме, когда придумала юбку. А может, Медбрат ей
штанов не дал, кто их, богов, разберет.
Когда обогнула Долину Ушедших, идти стало куда легче. И кочки пропали. Обрадовавшись,
я понеслась по холмам, словно Тот Бык, и победно сбежала в нашу лощинку, изрядно
напугав Половинку Луны.
— А как же.
— А где остальные? — удивилась она, убедившись, что я пришла одна. — Все нормально?
К тому времени, когда мы добрались до Очень Нужной Всем Полянки, остальные уже
вынесли на нее все, что хотели, прямо к помойкам. Плиту поставили на старое место и
пролом заложили обратно. Гробница Молниеносного снова обрела вид невинной девушки.
На этот раз сопротивленцы были сами на себя не похожи, не ссорились и не ругались. Часть
оружия погрузили в экипаж, часть спрятали.
Пришлось мне раскрыть старинный шкаф и достать родную форму номер четыре, которая
меня терпеливо в нем дожидалась.
Опять юбка нижняя, юбка верхняя, хвост расчесан и приглажен, блузка белая, жакет серый…
В старую шкурку влезать было ох как тяжело!
Перерегистрация происходила в том же здании, куда нас привезли в первый раз. Вход перед
ним был запружен экипажами родственников воспитанниц.
Надзидамы, постно поджав губы, делали вид, что вообще никакой шляпы не заметили, а у
Серого Ректора был такой вид, словно он страстно хотел, но не решался ознакомить тетю с
"Перечнем нижнего белья, обязательным для порядочной женщины". Голова у него была
забинтована.
Перерегистрация свелась к тому, что меня осмотрели со всех сторон, проверили, не хожу ли
я, упаси Медбрат, в светлых перчатках и кружевных панталонах, поставили крестик против
моего номера и отпустили.
Я думала, что, вернувшись домой, буду спать себе дальше и видеть красивые сны, но не тут-
то было.
Лазить по гробнице вместе с ними мне можно, а участвовать в разговорах нельзя. Наверняка
сейчас будут распределять оружие по отрядам и сообща думать, как его лучше применить.
Нет, все это правильно, конечно, лишние уши здесь не нужны и все равно обидно.
Дверь за мной закрылась моментально, чуть не прищемив мне хвост, и в комнате заговорили
разом несколько человек, словно их прорвало от облегчения.
Шла, шла, шла и только потом сообразила, что сваляла полного дурака: совсем не
обязательно было выходить на улицу, раз меня выгнали из комнаты.
И сейчас я посапывала бы себе, засунув руки под мягкую подушку, пока они не обсудили бы
все тайны мироздания.
Но когда эта гениальная мысль пришла мне в голову, я обнаружила, что забрела неизвестно
куда. Было бы даже странно, если бы все пошло по-другому!
Надо было выбираться к тетушкиному дому, но дорогу к нему я твердо знала только из
центра, от ипподрома. Значит, надо выйти к ипподрому.
Выйти к ипподрому было не сложно: и он, и храм были видны почти из любой точки Хвоста
Коровы. Попутными улочками я пошла к нему, злясь и на себя, и на сестру, и на весь белый
свет.
— Опочки! Двадцать Вторая, куда бежишь? — возник на моем пути почти у самого
ипподрома Ряха.
— Домой иду, — объяснила я. — С прогулки. Тороплюсь. У Ряхи были, похоже, свои планы
насчет того, как я проведу этот день, потому что он уверенно сказал:
— Да некуда тебе торопиться. Дом — он никуда не убежит, ног-то у него нет. Пошли на
ипподром, сегодня есть на что посмотреть.
Ряхино умение ловко отрезать уши придавало его словам особую убедительность.
Не успела я и рта раскрыть, а Ряха уже оценил выражение моего лица, как полное согласие,
подхватил меня одной рукой, второй изъял у продавца жареных орешков большой кулек (об
оплате речи не было, продавец был счастлив, что живым остался), вручил кулек мне и
сладкой парочкой мы направились к входу.
Я чувствовала, как в коленках у меня поселилась какая-то слабость, хвост обмяк, а на лице
застыло невозмутимое выражение — точная копия морды каменной лягушки у гробницы
Молниеносного.
Я послушно сунула в рот один орех. Он был соленым, а не сладким. Соленые орехи я больше
люблю. Но сил обрадоваться этому не было.
Приземлив меня в кресло, Ряха на мгновение исчез, но не успела я вздохнуть поглубже, как
он уже вернулся, потрясая какими-то листками.
Ряха заполнил свои листочки и вместе с моими отдал их неизвестно откуда взявшемуся
человеку. Такого обслуживания не было даже на западных трибунах.
— Хорошо, — соглашалась я.
— Точно сбоит.
— Жокей дерьмо!
— Ага.
Так мы мило ворковали первый забег и второй тоже. Но после третьего Ряха вдруг сказал,
глядя в корешки листочков, что были зажаты у него в руке.
Оставшиеся забеги я была занята важным делом: думала, на что потратить деньги. Наконец
это я решила и смогла снова поддерживать разговор.
Ряха продул все заезды, не знаю уж, по какой системе он ставил, и помрачнел.
— А чем убили?
— Да, задача… — почесал затылок Ряха. — С одной стороны, так просто эту штуковину не
всадишь, случай вроде бы исключен, с другой стороны, если специально замочили, зачем с
этой хреновиной возиться? Нож куда лучше.
— Темное дело, кто разберет. В этих дальних гарнизонах от скуки что только не делается.
Мы вон когда на краю служили, у нефтяных озер, делать было нечего, — ловили ящерок.
Обмакнешь ее в нефть, подожжешь — она несется на задних лапках и горит. Красиво.
Первым делом я купила себе такой же костюм, как тот, что мне одолжила сестра. Самый
дорогой, красивый и вызывающий, какой был в Хвосте Коровы, а к нему белье и все, что
полагалось. И там же, в лавке, переоделась.
Затем в другой лавке я купила теплую куртку из овчины, теплые мягкие сапожки на меху.
Зимние штаны.
И пока он переваривал мое объяснение, разом приобрела топорик, флягу, котелок, дорожный
мешок, моток веревки, огниво.
— Ну а это тебе к чему? — угрюмо спросил Ряха. Самый лучший способ, чтобы тебе не
поверили, — сказать правду.
— Если уж ты серьезно пятки салом мазать собралась, — дал еще совет Ряха, — то возьми
вот это.
"Вот это" представляло собой прочнейший кожаный мешок, намертво зашитый по всем
сторонам, и лишь в один угол его была вставлена трубочка, снабженная затычкой.
— А зачем она?
— Тю, она еще бежать собралась! — изумился Ряха. — Чему вас только в вашем гадючнике
учат? Ты ее надуешь через трубочку, пробочкой заткнешь. Если пропускать будет,
веревочкой еще у основания перетянешь и порядок: речку переплыть — раз, ночку переспать
— два. Это тебе не на камнях корячиться. Как в люльке, спи не хочу. Поняла?
И шкуру я купила.
— Валяй.
На радостях, что мы уходим, лавочник подарил Ряхе еще одну емкость со слезкой.
Это он сделал зря. Когда мы вышли, Ряха тщательно запомнил лавочку, где такой добрый и
щедрый владелец.
Подъезд мой к дому тетушки в новом костюме и с кучей барахла произвел должное
впечатление. От Ряхи удалось все-таки отвязаться. Бутыль грела ему душу, с каждой
минутой его все сильнее тянуло выпить за здоровье той лошади, что принесла мне победу.
Но из чувства долга он решил проводить меня до дома.
Я твердо заявила, что если он будет меня провожать, то тетя обязательно заставит его пить
чай с вареньем и говорить о перспективах его повышения по службе.
— После того как храм очистили наши друзья из Легиона, грабить в нем нечего, а расценки в
этом городе настолько смешны, что я бы не заработала за это время и пары вязаных чулок.
— О, у меня в столице много замечательных друзей, которые охотно готовы скрасить время
девушке, которую выгнали за дверь. Наш общий друг Ряха, например. Мы посетили с ним
ипподром.
— Да не злись ты, — уже примирительно сказала сестра. — Ну что ты, как маленькая? Это
прежде всего ради [тебя делалось, а потом таков порядок. Я не могу нарушить его даже ради
сестры. Хочешь, завтра возьму тебя с собой?
— Не хочу.
Пришлось согласиться.
До делам Сопротивления мы отправились утром. Да уж; с той красивой жизнью, что я вела в
обществе Ряхи, поход с сестрой ничего общего не имел.
— Тетю благодари. Это она занималась розысками, ее связи помогли расшифровать номера и
догадаться, что Двадцать Вторая РА, первая группа, первый поток, первый набор — это ты.
— Хорошо, нас учат, а потом распихивают по мужьям, а что делают с вами? — спросила я.
— Ага, — кивнула я.
— Ничего не делают, — фыркнула сестра. — Бросили на произвол судьбы. Разве что какой-
нибудь добрый человек, вроде Ряхи, глаз положит…
— А, эти нахалы, на которых Утренний наткнулся? Это столичные бездельники, они всю
столицу такими записочками осыпают в ночь Таинственных Писем.
Зато когда мы вернулись домой, то узнали, что приходила стража из Службы Надзора за
Порядком. Меня завтра ждут на допрос.
Я испугалась и сильно испугалась. Сестра испугалась еще больше меня. Служба — это не то
место, где с радостью бывает даже законопослушный гражданин.
Утренний и Два Гвоздя отсутствовали — они тоже бродили по городу, выполняя какие-то
задания. Хотелось бы думать, что также в юбках.
— Рассуждая логически, — сказал он, — если бы дело касалось нас, тебя не стали бы
дергать, ты ничего не знаешь и, даже при всем своем желании, помощь следствию не
окажешь. Скорее всего это связано с твоим закадычным другом Ряхой, который так
мастерски режет уши. Может, Ректор решил их вернуть, пусть и в копченом виде? Он к ним
привязан, его можно понять. С юридической точки зрения, ты и легионер образуете
классическую преступную группу. Ты — заказчик, он — исполнитель. Мера наказания —
рудники.
На то, чтобы привести ее в приличный вид, пришлось угрохать остаток дня. А когда я
наконец добралась до тюфяка, то упала и уснула. И во сне кошмаром являлся не
предстоящий допрос, а утюг с горячими угольями, который я всю ночь возила туда-сюда по
юбке, гладя ее, гладя, гладя…
Утром я совсем пала духом, но тут на пороге комнаты появилась тетя в весьма воинственном
настроении.
— Я пойду с тобой, детка! — решительно заявила она. — Нет такого закона, чтобы ребенка
одного на допрос тягать! Уж я им покажу!
Допрос производился в отдельном здании Службы Надзора за Порядком. Оно тоже было в
центре города, недалеко от ипподрома, на улочке, выходящей на набережную Плети. Как
всякое обычное административное здание, оно было мрачным и унылым.
Комната была угрюмой, серой и пыльной, чтобы человек заранее не радовался и на лучшее
не надеялся. Но тетя, разодетая в пух и прах, очень украсила ее своим присутствием и сумела
своим жизнелюбивым видом переломить ту атмосферу безнадежности, которую тщательно
лелеяла в комнате Служба Надзора за Порядком.
— Да, офицер.
— Расскажите, что произошло после первой лекции в первый день десятой луны.
— Лекция окончилась, господин Бурый Магистр вышел, госпожа надзидама нас построила и
вывела из аудитории.
— Мы прошли в западную четверть, чтобы пройти в столовую для завтрака, спускались там
по лестнице и увидели на лестничной площадке убитого начальника охраны.
— Нет.
— Если человек лежит на лестничной площадке лицом вниз, а из спины у него торчит
посторонний предмет, то вероятность, что он здесь просто отдыхает, достаточно мала, —
разозлилась я.
— А как же вы, барышня, определили, что это начальник охраны? Ведь по вашим же словам
человек лежал на площадке лицом вниз. Это мог быть рядовой охраны. Из чего вы
заключили, что лежит именно начальник охраны? Не скрывайте от следствия сведений,
говорите все. — Тон у следователя был такой, мол, я сама себя уже выдала и лучше мне во
всем чистосердечно сознаться, пока не пытают.
— Значит, вы увидели лежащего лицом вниз человека, в котором узнали начальника охраны
и решили, что он убит. Верно я вас понял?
— Да.
— Вы подходили к телу?
— Нет.
— Госпожа надзидама.
— Нет.
— Пряжка — достаточно небольшое место. Разве там могут быть тайны? Подумайте еще раз.
— Протестую! — вмешалась бдительная тетя. — Пансионат — это место, офицер, где девиц
учат хорошим манерам и правильному ведению хозяйства. Охранники — не те люди, в курсе
жизни которых должны быть воспитанницы пансионата.
— Что значит "пока", офицер?! — взвилась тетя. — Вас не устроили ответы моей
племянницы? Или вы ей задали не все вопросы, которые хотели? Что мешает вам задать их
сейчас? Или вы еще не придумали, что бы еще узнать у напуганной до смерти бедняжки?
Показания моей племянницы достаточны без всякого пока! Мало того что несчастные
девочки пережили весь этот ужас, обнаружив на лестнице негодяя, который посмел
позволить убить себя в таком неприличном для начальника охраны месте! — бушевала тетя.
— Мало того что у них были испорчены занятия! Вы еще и портите им каникулы, не давая
забыть о пережитом кошмаре! Или вы сейчас узнаете все, что вас интересует, и отпускаете
нас, пока не прошел час второго чаепития, или я отправляюсь к вашему начальству с
просьбой отправить вас в саму Пряжку, чтобы вы там на месте расследовали все, что вам
заблагорассудится!
Видимо, офицер не горел желанием воочию увидеть наш задрипанный гарнизон. Поэтому он
достаточно миролюбиво сказал:
— Не волнуйтесь, госпожа. Допрос окончен.
— О чем это вы? — спросила сестра. — Моя младшая сестра и там кого-то убила?
— Нет, деточка, там всего лишь закололи начальника охраны, — совершенно серьезно
объяснила тетя. — И из-за такого пустяка ставят на уши весь пансионат! Нашей Службе
Надзора совсем делать нечего!
— Только об этом. Где мы были, да что делали, когда его нашли. Тетя их напугала до
полусмерти. Следователь, как представил, что сам может увидеть нашу Пряжку, так допрос
сразу и прекратил.
— Ну ладно, — подытожил Нож. — Кого надо у вас убили, кого не надо допросили. Мы
тебя, Пушистая Сестричка, с утра напряженно ждем. Хорошо, что все кончилось,
Переодевайся, пойдем в сад постреляем.
Помимо массы других предметов роскоши в тетушкином доме имелся еще и сад, скрытый от
улицы глухой стеной.
Сопротивленцы его, разумеется, тут же приспособили для военных нужд и опробовали там
оружие из гробниц.
Арбалет мне подсунули испорченный: стрела даже не попала в мишень. Вторая тоже, да и
третья…
Вытолкнутая тугой тетивой стрела сорвалась с арбалетного ложа, свистнула над дорожкой и
вонзилась в центр мишени.
Пынк, пынк!
Я воинственно нацепила щиток на левую руку, кольцо для натягивания тетивы на правую,
наложила стрелу, прицелилась. Ну кто меня под руку толкал?
Сил натянуть тетиву как надо у меня не оказалось, стрела безвольно тюкнулась носом, не
пролетев и полпути.
Сделав вид, что мне срочно нужно в туалет, я бесславно покинула сад.
Тишь да гладь в Хвосте Коровы оказалась обманчивой. На следующее утро после моего
допроса в столицу пришло донесение, что Левое Крыло армии Пятого Угла отказалось
признать переворот, объявило Легион узурпатором и походным маршем направляется сюда.
Было непонятно, старается так Левое Крыло для себя, или намерено вернуть властные
полномочия тому Совету Верховных, что сверг Легион. На всякий случай, сверженных, кто
еще по ошибке оставался живым, придушили.
— Пусть стоит. Он уже пережил три восстания, два переворота и один конец света,
предсказанный жрецом, которого потом закатали в смесь смолы с песком, когда
предсказание не осуществилось. В дверь шкаф все равно не пройдет, придется его разбирать,
а вот это ему куда вреднее, чем нашествие даже обоих Крыл армии Пятого Угла. Девочки,
пойдемте, надо подготовить комнату для моего брата, а вашего дяди, на случай, если Легион
проиграет.
— Но тетя, — удивилась сестра. — Если столицу захватит армия, ваш дом могут просто
разграбить или конфисковать, и тогда комната брату не понадобится?
— Ладно, ладно! — замахала тетушка. — Размести, как обычно, да проследи, чтобы зерно не
отсырело, как в прошлый раз! Пойдемте, девочки!
Мы спустились вместе с тетушкой в подвал, где в дальнем конце притаилась дверь, ведущая
в комнату, как ее окрестила тетя, а на самом деле в потайные апартаменты из нескольких
помещений, практически автономные и снабженные всем необходимым для длительной
подпольной жизни.
Там нужно было лишь смахнуть пыль и расставить радующие глаз предметы искусства на
полочках и подставочках, дабы возможному хозяину этого убежища было не так грустно
здесь сидеть.
— Как это занята? — возмутилась тетя и даже прекратила подбирать занавеси в тон ковру из
той стопки, что захватила с собой. — Комната для дядюшки в другом конце подвала, я как
раз приказала вчера пошить для нее новое постельное белье.
Со смехом и шуточками, с подготовкой к грядущей осаде столицы и войне на улицах мы
пережили известие о походе Левого Крыла армии Пятого Угла на Хвост Коровы.
У резиденции нашего пансионата в столице, видимо, не было такого шикарного подвала, как
у тетушки. Поэтому начальство пансионата срочно засобиралось обратно в Пряжку.
Это известие просто оглушило меня, придавило могильной плитой. А я-то уже размечталась,
что никогда туда не вернусь, раз сестра тут.
— Потому что ты не можешь быть с нами! — отрезала сестра. — У нас не детский сад и не
приют для младенцев. Нож предлагал дать тебе арбалет и оставить здесь, тогда бы ты могла
быть бойцом одного из отрядов. Но ты не умеешь стрелять из арбалета!
— Ты поедешь в Пряжку, потому что так надо! Когда все образуется, мы тебя оттуда
вытащим. А пока ты должна ехать, чтобы не подвергать опасностям ни себя, ни нас! Да, там
плохо, но там безопасно. Что я скажу маме и папе, если ты погибнешь?! — категорично
сказала сестра.
— Должна, должна! — закричала во весь голос я, потому что больше аргументов у меня не
осталось. — Я там умру! Вот увидишь! Ты не была в Пряжке и не знаешь, что это такое! И
объясняй тогда маме с папой, почему так получилось!
И убежала на улицу.
Там меня обжег холодный северный ветер, словно нежданный привет из пансионата,
заморозил слезы на лице.
"Здравствуй, Двадцать Вторая, не ждала? Твое место там, здесь ты никому не нужна.
Возвращайся".
Если здесь ветер, значит, в Пряжке метель. Ветер срывает снег с фиолетовых зубчатых
гребней хребтов, полирует их до блеска. Кругом неизбывный холод.
— Надо собираться, Пушистая Сестричка, — мягко сказал он. — Поверь, нам тяжело
отправлять тебя обратно в твою тюрьму, но здесь будет ничуть не слаще.
— Здесь вы сами решаете, что делать, а там кругом правила, охрана, вранье, степь эта
непреодолимая! Какая мне разница, где подохнуть, здесь быстро или там медленно? Ну и
что, что я не умею стрелять из арбалета? Я теперь человек второго сорта? Да?
— Можно подумать, сидя в Пряжке я выучусь попадать из арбалета в мишень или владеть
мечом!
— Раз можно, то подумай. Позже нам, возможно, пригодятся твои таланты, для этого ты и
должна сидеть в Пряжке. Оставь мне, пожалуйста, коробочку с ушами вашего Ректора. Есть
у меня одна интересная мысль. Пойдем.
Ножу я, конечно, не поверила. Он меня просто утешал, никто во мне никаких талантов с
лупой не искал и не находил. Да и нет у меня их, этих талантов…
— Нет, это не положено. Ладно, пусть кутается, я выдам ей еще одно дополнительное
одеяло.
Я уже даже не расстроилась, настолько было ясно, что никто меня не оставит в столице.
С нашими я попрощалась утром. Сестра ночью плакала, а утром, чтобы никто не догадался,
наверное, час умывалась ледяной водой, чтобы все лицо было красным, не только глаза.
Но не весело.
— А если не убьют?
Выскочить за кого-нибудь из вновь присланной охраны, а потом найти Ряху и попросить его
в знак старой дружбы не по ушам супругу чиркнуть, а по горлу.
И всем хорошо.
Второе одеяло мне никто, разумеется, не дал. Надзидама это тетушке пыль в глаза пустила.
Чтобы мне дать, надо с кого-то снять. Ну масса желающих поделиться…
Из него, овчинной куртки, пелерины и муфты я соорудила себе кокон, в котором и сопела, то
сморкаясь, то икая после слезки.
Ну здравствуй, Пряжка! Век бы тебя не видеть! Путь от Хвоста Коровы до Пояса Верности
утонул в потоке моих соплей. Единственная маленькая радость: мне удалось чихнуть на
надзидаму и она тоже заболела. Мелочь, а приятно.
В Пряжке ничего не изменилось, в ней ничего не изменилось бы и сто лет спустя. Только
еще холоднее стало.
Холодно было и в аудиториях, и в дортуарах, наверное, в этот раз денег в столице на
пансионат выделили мало, не понял Обрубленный Хвост ценности нашего заведения и
топили плохо. По полу гуляли сквозняки.
Девчонки по ночам взахлеб рассказывали о том, как провели время в столице, где были и что
видели. А уж про ночь Таинственных Писем сочиняли так, что сами себе не верили.
Я помалкивала, отделываясь короткими фразами о том, что жила у тети, пила, ела, спала
всласть да изредка ездила с ней по лавчонкам.
Что пыталось узнать следствие, так и осталось загадкой. Форму штыря, который прекратил
жизнь начальника охраны?
Новым начальником охраны стал худой, хромающий на левую ногу человечек, который
прибыл в Пряжку вместе с нами. Говорили, что в столице он занимал не самое последнее
место под солнцем, и его решение добровольно отправиться на север, в забытую богами
дыру за степью, удивило многих. Мне показалось, что он решил отсидеться у нас, пока
Легион и Левое Крыло выяснят, кто из них будет жить дальше.
Первые дни после возвращения в Пряжку текли медленно и мучительно, а потом только
защелкали один за одним, не зацепляясь в памяти, однообразные, как штыри в стене вокруг
Главного Корпуса.
Это позволило окончательно установить дату выхода в свет книги, которой он пользовался.
Возраст старушки оказался солидным, потому что именно двести лет назад климат отличался
большей суровостью и катание на коньках было широко развито.
Он не смутился.
— Настоящая воспитанная особа не будет задавать подобные вопросы. Какая разница, где
кататься, если знаешь, как это делать согласно правилам.
Магистр продолжал:
— Конечно, случается, но, по счастью, достаточно редко, что дама умеет хорошо ездить на
коньках. Но даже в этом случае, в тщеславном, суетном стремлении показать свое искусство,
категорически нельзя, подражая мужчинам, кататься спиной вперед!
— На этот вопрос, барышни, я отвечу вам не прямо. Прослушайте список мест, которые не
должна посещать порядочная благовоспитанная особа, и вы без труда назовете себе те места,
куда можно и должно ходить.
Опять у меня возникло опасение, что дамы Хвоста Коровы живут и знать не ведают ни о
каких правилах хорошего тона, бессовестно таскаясь по скачкам, чайным, ярмаркам и
фейерверкам.
В общем, из мест, достойных для посещения, Магистр оставил только рынок и храм.
Лишь по ночам, когда все спали, я просыпалась в самый глухой час, из-под кровати
вытаскивала мой сундук, открывала его и в темноте, на ощупь, трогала лежащие там
предметы: дорожный мешок, флягу, шкуру, легионерский костюм.
Я твердо решила пережить здесь зиму и весной, как только немного потеплеет, сбежать из
пансионата.
Затишье было недолгим. Скоро мы узнали, что хоть из столицы Ректор вернулся и без ушей,
но зато с большими планами на будущее.
Не то ему нагоняй там дали, не то сам захотел прославиться, но нас осчастливили еще одной
учебной дисциплиной, отдаленно напоминающей нормальную.
Серый Ректор решил, что мы недостаточно знаем славную историю империи (не иначе как от
надзидамы поступил донос). Теперь будем знать лучше.
Мы несколько приуныли.
Также выяснилось, что специально для этих целей из столицы Серый Ректор, помимо нового
начальника охраны, прихватил и нового знатока истории. На этот раз в безрадостную
палитру наших преподавателей победно ворвался Красный Магистр. И где его откопали?
В первую же лекцию он поразил нас прямо, можно сказать, до корней волос. То есть,
простите, до глубины сердец.
Еще ничего не подозревая, мы сидели в ожидании начала лекции, а надзидама, пользуясь
моментом, учиняла нам очередной разнос за плохо заправленные утром кровати.
Черноволосый красавец с седыми висками усилил обаяние улыбки, чтобы сломать и вторую
половину. Чарующим тенором сказал:
После этого Магистр опять занял кафедру и принялся знакомить нас с собой.
Скоро выяснилось, он искренне сожалеет, что долгое время мы вынуждены были обходиться
без него, и не понимает, как могли получиться такие прелестные разумные барышни после
обучения такими тупыми идиотами, какими являются все остальные Магистры.
Это нам, разумеется, понравилось. Его речь до изумления точно совпадала с нашим мнением
обо всех преподавателях.
Охаяв коллег, черноволосый умудрился воспеть надзидам, на чьем тяжелом труде зиждется
наше учебное заведение.
Это, конечно, понравилось меньше, но все уже были очарованы, а теперь и надзидама
получила свою порцию счастья.
— Итак, барышни, — стал серьезным Красный Магистр. — Наш предмет — все то, что было
до нас, его суть, я бы сказал квинтэссенция.
— Я хочу, чтобы наша с вами работа, — продолжал Красный Магистр, — велась активно, в
форме диалога. Для меня очень важно ваше мнение, ваши суждения.
— Итак, барышни, займемся сегодня вопросом о началах. Основы — прежде всего. Это
фундамент, на котором мы будем строить красивое здание наших знаний. Итак, Сестра-
Хозяйка и Медбрат. Их божественная сущность. Слияние женского и, я не побоюсь этого
слова, мужского начал. Как вы думаете, что лежало в основе? Если рассматривать этот
аспект в глобальном смысле, разумеется.
У Шестой, конечно, большая часть головы любовью и занята, но она отнюдь не дура и
терпеть не может, когда за ее счет решают свои проблемы и пытаются сделать себе
репутацию очень умного человека.
По ее лицу было видно, что она решительно переместилась в половину группы, замуж за
Магистра, не собирающуюся.
— Семнадцатая?
Если он занимался любовью вполовину так же хорошо, как и трепался, то его женщине
очень повезло. Но он, похоже, всякую совесть потерял: три года из нас выколупывали
малейшие умственные способности, чтобы придать особую прелесть нашим головкам,
сушили на корню все то, что было посеяно в них дома до войны, и тут на тебе, теперь их
надо развивать.
— Двадцать Вторая!
— Объясните мне, пожалуйста, милая барышня, что лежит в основе слияния мужского и
женского начал божественной пары?
Красный Магистр уже был и не рад, что наобум назвал мой номер.
Попытка показать нам, что мы куры, ничего в высоких материях не смыслящие, а потом
чувствовать себя в нашем обществе безумно умным, ярким и неотразимым, блистательно
проваливалась.
Мы и не смыслили, во всяком случае я, но зато мне было понятно, что и за его болтовней
ничего нет. Очередной мыльный пузырь.
Тот Бык имел к проблеме такое же отношение, как мой хвост к несению караула в
Восточных Воротах.
Он, правда, туманно пообещал, что в будущем мы продолжим эту увлекательную форму
обучения, но поскольку занятия начались поздно, нас ждет громадный объем работы и
отвлекаться на дискуссии мы пока не можем.
Он был относительно новым и создавался так: в свое время кто-то из Умных, по-моему Иней
На Траве, создал девятитомную историю Чрева Мира, полнее которой не было.
Потом, уже в наши дни, когда пришла надобность Службе Воспитания и Образования
создать что-нибудь для нужд вышеупомянутых Воспитания и Образования, группа
сообразительных Магистров, недолго думая, взяла старый девятитомник и, оставив
нетронутыми факты, переписала оценки, поменяв положительное на отрицательное и
наоборот. Герои стали злодеями, злодеи — героями и тому подобное на злобу дня.
Тогда выкинули почти все факты, оставив нетронутыми оценки, и девятитомник элегантно
превратился в трехтомник.
Во всем виновата, разумеется, Шестая. Уныло прошли новогодние праздники. Луна уже
успела стать полной, потом умереть, потом народилась и опять начала увеличиваться в
талии, когда в бурном романе Шестой с кем-то из охранников (но уже не с тем, с которым
она целовалась осенью в саду) произошел душераздирающий поворот.
В чем была суть драмы, мы не знали, могли только наблюдать ее внешние эффектные
проявления.
Неделю Шестая ходила бледная и гордая, как вдовствующая королева, и, проходя мимо
одного из охранников, довольно симпатичного, темноволосого и круглолицего, презрительно
вздергивала хвост и вообще в упор его не видела.
Охранник ее тоже как будто не замечал, только хвост его горестно подрагивал.
Потом две ночи подряд Шестая взахлеб ревела от заката до рассвета, тем самым заставляя
бодрствовать вместе с ней всю нашу комнату. Уснуть было невозможно.
Потом еще одну ночь, трагически вздыхая и издавая стоны разной тональности, она писала
загадочное письмо, обильно уснащая его капающими слезами.
И желает передать немедленно, не то опять будет рыдать. Но сама не пойдет, потому что
гордая.
Спать, когда она страдала, не смог бы даже закаленный жизненным опытом палач. Шестая и
его быстренько привела бы в невменяемое состояние, поэтому наша комната под всхлипы
Шестой подумала, подумала и обреченно кинула жребий.
Было бы даже странно, если бы всемогущие боги упустили такую чудесную возможность
вытолкать меня ночной порой на улицу.
Шестая просияла, как солнышко после дождя, вручила мне письмо и, счастливо улыбаясь
сквозь слезы, сказала, что не уснет, пока я не приду.
Вздохнув, я накинула капюшон пелерины и, как обычно через окно, покинула дортуар.
На улице посвистывал ветер, небо было черное и звездное, значит, скоро будет еще
холоднее. В такие ясные ночи всегда морозно.
Вот если бы набежала добрая тучка, насыпала бы пушистого снежка, тогда все вокруг стало
бы не таким резким, а мягким и теплым…
Мне надо было пересечь двор, опять перелезть через стену, спуститься в сад, пройти его и
выйти к казармам.
Может быть, из-за ветра. Он врезался в высокую северную стену Пряжки так, что, казалось,
она гудит и вибрирует, как струна.
Цепляясь и руками, и ногами, и хвостом, я спустилась в сад, благо теперь не надо было
жаться вдоль стены, и пошла по дорожке. Мне было как-то ужасно не по себе. Страшно было
оглянуться. Так страшно, что я даже удивилась и оглянулась. За спиной было пусто.
Правило нормальной настоящей дамы другое: читай все, что попадет тебе в руки, но делай
вид, что никогда не читаешь чужих писем!
Прочтя письмо, ничего нового я не почерпнула, но поняла, что мы сглупили. Вместо того
чтобы мучиться три ночи подряд, надо было решить дело еще тогда, когда Шестая только
начала интенсивно страдать.
По уму, ее надо было, взявшись разом, закатать с головой в одеяло, отнести сюда, в казармы,
сдать под расписку воздыхателю, и пусть бы он голову ломал, как зазнобу в чувство
привести.
В караулке сладко спал за столом дежурный. То-то никто не стремился узнать, почему это
входная дверь хлопнула, а внутренняя нет.
Дежурным, как водится, оказался старый знакомый — тот самый охранник, что сексуально
помогал мне отбывать наказание в пыточной.
Мерзкая Шестая!
— Это что? — спросил он, переводя пустой сонный взгляд то на меня, то на письмо.
— Передай срочно адресату. Пусть протрет глаза, прочитает и строчит тотчас же ответ.
Я не собиралась возвращаться с пустыми руками в дортуар, где льет слезы Шестая. Себе
дороже. Ночь все равно потеряна и скоро собьюсь, какая по счету.
Да и кроме этого, мне почему-то очень не хотелось выходить сейчас обратно в сад.
Нет, красавец-охранник тут был ни при чем. Просто шерсть на хвосте дыбом вставала при
мысли о том, что надо выйти за дверь. Неприятное чувство.
Охранник как-то странно на меня посмотрел, молча встал, одернул форму и пошел будить
жертву страсти Шестой.
Я села у стола.
Потом встала.
В караульной было узкое окно, выходящее в сад, сейчас оно казалось длинным черным
ковриком, пришпиленным к стене частой решеткой.
Передвинув табурет, я села в уголок так, чтобы между мной и окном был шкаф. И
почувствовала себя гораздо увереннее.
А как же. Я не только испытала приступ необъяснимого страха во время своей прогулки
сюда, но еще и самым обычным образом замерзла.
Охранник снял чайник, достал из стола чашки, плеснул в чашку мне, после секундного
раздумья и себе. Открыл запертый на несколько замков шкаф, под защитой которого я
сидела.
Оттуда появились сахар, сухари, вяленая рыба. По набору припасов и степени защиты шкафа
было видно, что гонять чаи на дежурстве вообще-то запрещалось. Можно было на ходу
перехватить чашечку, без сахара и прочего.
— Ну, за знакомство! — чокнулся своей чашкой с моей охранник. — Двадцать Вторая, меня
зовут Янтарный.
— Безумно приятно, — без энтузиазма откликнулась я. Чай был на той тончайшей грани
крепости, которая позволяла ему оставаться утоляющим жажду бодрящим напитком, а не
скатиться в разряд вызывающих опьянение или галлюцинации средств.
Три ложки сахара дело не спасли. А жаль. Я перекатывала во рту первый глоток, как-то не
решаясь проглотить. Люблю хорошо заваренный чай, но не настолько же хорошо…
— Чего-чего. Ну покажи хоть чем-нибудь, что тебе не безразлично было. Тогда. Неужели же
совсем никак?
Похоже, чай все-таки скатился за грань, где он мог соперничать со слезкой, и подействовал
на моего собеседника. Я собрала все силы, чтобы не прыснуть со смеху. Ну надо же, что
человека тревожит, с ума сойти можно!
— Нет, что вы, — вежливо сказала я. — Мне было достаточно приятно, так что ваши усилия
не пропали даром.
Пользуясь тем, что из угла между шкафом и стеной сбежать мне было некуда, он принялся
меня целовать. В наказание, надо понимать. Или себе в утешение. Длилось это мероприятие
довольно долго.
— А мне нравится другой тип мужчин, — сообщила я, наливая себе еще чаю.
— Так ведь не присылают мужчин моей мечты, все таких красавцев, как ты, направляют, —
пропела я.
Дело неминуемо шло к физическому столкновению, охранник, если верить выражению его
лица, или бы просто треснул меня от избытка нехороших чувств, или бы трахнул, что более
вероятно, учитывая направленность нашего разговора.
У него были такие ошалелые со сна глаза, что я его невольно пожалела. Влип, бедолага,
одним письмом не отделается, или я Шестую не знаю.
Я быстро пошла вперед, стараясь выбраться из этой тени. Хрупал под ногами холодный
песок.
Уже осталось чуть-чуть до границы темноты и лунного света. И вдруг я услышала, что кто-
то идет мне навстречу. Шарахаться по ночам воспитанницам пансионата не то что запрещено
— просто недопустимо! Я метнулась с дорожки за куст боярышника. Может, в темноте и
пронесет. Хорошо, что я еще в тени…
И тут ужас обжег меня. Дикий, не сравнимый ни с чем ужас. Наверное, именно в такие
моменты люди разом седеют.
По дорожке, прямехонько ко мне, брел начальник охраны. Не новый, куда там, тот,
старенький, убитый этой осенью.
Мертвый то есть…
Или какой?
Слава хвостам во веки веков! Если бы не это, я бы, наверное, так бы безвольно и пятилась,
пока он меня не настиг. А что бы тогда произошло, мне и представлять не хочется.
Достаточно того, что я уже почувствовала.
Боль вернула меня к жизни, я лихо развернулась на месте и пустилась наутек. Обратно к
казарме. Это было как в дурном сне, когда, кажется, бежишь-бежишь изо всех сил, и все
равно топчешься на месте, словно стреноженный конь.
Вот так, на бегу, я со всего маха врезалась в Янтарного, который все-таки вышел меня
проводить. И сбила его с ног.
И переместилась за спину охраннику. Сразу стало куда легче. Пусть они там разбираются, а
я тем временем удеру.
Входная дверь придавила подол моей юбки. Я просто взвыла от отчаяния, в полной
уверенности, что вот тут-то мой печальный конец и наступит.
Янтарный испугался меньше, ему по роду службы так положено, поэтому он, не теряя
головы, приоткрыл дверь, выдернул мой подол и снова захлопнул ее, замкнув на все запоры.
Очутившись в караульной, он хотел было поднять всех по тревоге, но вспомнил, что не один
и сдержался: мое присутствие здесь было лишним, по Уставу неположенным.
Янтарный второй раз поднял кавалера Шестой. Не знаю уж, как он ему объяснил, но тот без
вопросов прильнул к окну. Похоже, его тоже чуть-чуть не стошнило.
Открыв уже знакомый шкаф, Янтарный вручил мне длинный плащ, в котором стоят
караульные ночью на стенах.
Дошли до дортуаров. Мне осталось только забраться в окно, и вдруг в голову пришла
интересная мысль.
Наутро весть о том, что ночами по пансионату бродит нежданно оживший начальник
охраны, взбудоражила Пряжку. Причем появилась эта весть без всякого моего и охранников
участия.
Потыкавшись в дверь казармы, живой мертвец убрался восвояси, вышел из сада, тем же
путем, каким шли мы с Янтарным, прошел до Главного Корпуса и пошел себе бродить вдоль
него, заглядывая во все окна по пути. Эффект получился впечатляющим.
Наутро соседняя с нами комната в полном составе отказалась выходить на занятия и вообще
покидать помещение.
Наша надзидама, у которой при жизни начальника охраны был с ним роман, впала в
истерику, продолжавшуюся от без четверти Часа Филина до половины Часа Ибиса, то есть
практически весь день.
Квартира Серого Ректора была на втором этаже здания, и, в отличие от наших дортуаров и
спален преподавательского и воспитательского состава, он до утра оставался в блаженном
неведении о размерах катастрофы, постигнувшей пансионат.
Почему он сначала объявился в районе сада, тайны тоже не составляло: сад являлся прямым
продолжением крепостного кладбища.
В западной части сада был спуск в катакомбы, где на нескольких ярусах лежали останки
рядовых, а рядом возвышался десяток грубо сложенных склепов для лиц более высокого
ранга.
С чего это начальнику охраны взбрело в распухшую голову так себя вести?
Похоже, он застрял между тем и этим миром, прямо как на стене между штырями. Неужели
и тут пузо помешало? Или по каким-то другим причинам? Но как ни гадай, нам от этого
было не легче.
А как на грех, окна в Главном Корпусе были большие и высокие, в целях экономии штор на
них не было и прикрыть их было нечем. Вот и пялились мы в темноту, в ужасе ожидая
увидеть с той стороны зеленоватое мерцание затянутых пленкой глаз.
Утром всех шатало от усталости, но руководство пансионатом пыталось делать вид, что все
идет как надо, потому что ни в каком Уставе не было сказано, что делать, если мешает спать
покойник.
Надзидама (не наша, та отлеживалась в лазарете после нервного срыва) сидела неестественно
прямо и тихонько икала. Приличное воспитание не позволяло ей пахнуть так же, как
Магистру, поэтому она прополоскала рот ароматной эссенцией, что ей, впрочем, совершенно
не помогло.
В таком виде нас и застал Серый Ректор, который единственный из лиц, имеющих
отношение к пансионату, ходил бодрый, так как жил на втором этаже, имел шторы и не пил
слезку плохой выгонки.
Вечером, когда мы уже надевали ночные рубашки, готовясь опять всю ночь вскакивать по
малейшему шороху, в комнату вошла временно приставленная к нам надзидама в
сопровождении двух охранников.
Но ненадолго.
Сквозь сон я почувствовала, что лежу теперь на своей кровати не одна. Вообще-то со
стороны того, кто это сделал, поступок был чистейшим свинством: кровати у нас узкие.
— Вас, Умных, не переговоришь! — сделал правильный вывод Янтарный и заткнул мне рот
своим ртом.
Целоваться он умел, это было правдой.
В каждом деле нужна искра богов, и в этом Янтарный был безумно талантлив. Наверное,
потому и злился на меня, что не ценю.
— Нравишься, еще как нравишься, такие мускулистые ягодицы в наше хилое время редко
встречаются.
Про мускулистые ягодицы это я зря сгоряча ляпнула. Да еще в полном народу дортуаре. Мне
стало стыдно, в конечном итоге, зла он мне не делал, напрасно я его обидела…
— Ну прости, ну что ты, Умных не знаешь, мы сначала скажем, а потом подумаем, просто ты
такой забавный со своим желанием что-то мне доказать. Не уходи, ну не уходи,
пожалуйста…
Янтарный молчал. Это было настолько обиженное молчание, что впору было опять
рассмеяться. Но тогда бы он оскорбился навсегда. Вот задача…
— Не один я упертый, у тебя, оказывается, свой бзик есть. Какая мне разница, из кого ты?
— Как же, мое государственное приданое тебя тоже мало волнует? А зачем ты тогда здесь?
Любишь горы и уединенную жизнь?
— Я военный.
— Вы все военные. И все красавцы как на подбор. Что-то не видела я в Легионе такого
количества безупречных мужчин. Там рожа одна корявее другой. И ты хочешь сказать, что
вы тут такие все случайно? Да? Говори это своим цыпочкам, которые, как ты утверждаешь,
на моем месте бы вели себя совершенно иначе! Я пока Умная и знаю, какого хрена вы здесь!
Какая тебе разница, нравится мне или нет?! Для тебя главное точно определить, что за меня
государство отвалит, какую должность и какую землю. Только, извини, в реестре пансионата
я слабо котируюсь, нет у моих папы с мамой хорошего поместья, куда можно будет
заселиться. Это даже по номеру ясно. Если девушка в третьем десятке, значит, с
обеспечением туговато, кроме имени за душой ничего. Ты этого не знал? Вот и катись, ищи
более отзывчивую душу! Которая тебя оценит!
Я всхлипывала, уткнувшись лицом в подушку, Янтарный лежал рядом и дышал мне в шею.
В кои-то веки было тепло, хоть и тесно, только его ремни царапались.
Охранники начали улетучиваться. Янтарный прикоснулся губами к моей шее и тоже исчез,
только кровать скрипнула.
***
Так было заведено исстари, с основания здесь сторожевого поста. Утром они приходили,
вечером уходили обратно, некоторые дежурили сутками, смотря по тому, какую работу
выполняли.
И о том, что в крепости стал шалить живой мертвец, успели узнать не все.
Зимнее утро темное, та же ночь. Ранним утром, когда еще не наступил даже Час Удода,
женщины из деревушки шли на пансионатскую кухню.
И налетели…
Назревал кризис: то, что хозяйственная обслуга завтра просто не придет, было ясно даже
Ректору.
А там, денька через два-три, можно было и пансионат прикрывать, собирать барахло в обозы
и покидать навсегда Пряжку, отдав ее во власть живого мертвеца.
Но такой поворот дела совершенно не устраивал Серого Ректора. Для него это означало
конец карьеры. Он и так на этом деле уши потерял и идти на новые жертвы не собирался.
Ой, а может, меня вообще в качестве жертвы выбрали? Отдадут мертвецу на растерзание,
чтобы он успокоился? Ну уж нет, тогда я им такое устрою! Исцарапаю насмерть!
Меня почти насильно ввели в Пурпурный Зал, где шел совет. По лицам присутствовавших
было ясно, что идти-то он шел, да зашел в тупик. И там встал.
Но зато нехорошая надежда зарей горела на лице Красного Магистра. Сегодня он был алее
своей мантии. Вспомнил, значит, сволочь, нашу дискуссию…
Они же знают, что мой отец Хранитель Памяти. А наши преподаватели, непревзойденные
знатоки домашнего хозяйства и хороших манер, в остальном знаниями не блещут. Все, что
сложнее расчета праздничного обеда, ставит их в тупик. Вот они по наводке Красного
Магистра и решили узнать, что думают по этому поводу в Ракушке и других завоеванных
землях.
Но дело-то в том, что я тоже ничегошеньки не знаю о таких, как начальник охраны.
Совершенно ничего…
Смотреть на их ошалелые лица было невыносимо приятно. Почти так же, как целоваться с
Янтарным. Глотнув воды, я продолжала:
— Издавна принято делить эту группу людей на три условные категории, как-то: упыри,
вампиры и призраки. Но парадокс в том, что начальника охраны, — я покосилась на
сидящего рядом с Ректором нового начальника охраны и поправилась, — простите, бывшего
начальника охраны нельзя отнести ни к одной из этих трех категорий. Ведь что получается?
Призрак, как это всем известно, существо не материальное, это скорее заблудшая душа,
лишенная телесной оболочки, поэтому понятие "призрак" отметаем напрочь, к данному
случаю он отношения не имеет. Упырь и вампир, казалось бы, подходят в качестве
определений, но и тут мы сталкиваемся с массой несоответствий. Главное занятие вампира
— пить кровь живых, банальнее этой истины нет. Но мы имеем нагляднейший пример того,
что бывший начальник охраны, имея эту возможность, и не один раз, ни разу ею не
воспользовался. Характерный признак вампира — заостренные, выделяющиеся среди
остальных зубов клыки — у него тоже отсутствуют. Масса людей видела его лицо, все
отмечают его особенности, но ни один не заметил, чтобы зубы мертвеца изменились.
Остается упырь. Но и тут мы попадаем в тупик. Упырь, может, в меньших размерах, но тоже
питается человеческой кровью.
Согласно указаниям Ректора на следующий день в пансионате извели весь запас чеснока.
Каждому вручили по головке для ношения при себе на крайний случай, и кухня стала
выдавать на гора массу очесноченных блюд.
А вот с остальным возникли проблемы: чтобы отрубить начальнику охраны голову, для
начала его неплохо было бы поймать.
С тех пор как он покинул сад, укрыться начальник охраны мог где угодно — места хватало.
Для начала днем прочесали Пряжку от северной стены до южной, от западной до восточной,
проверив не только дворы, но и все помещения.
Дохлый номер.
И главное, прятаться ему вроде бы было негде после такого тщательного осмотра…
Здоровый образ жизни восторжествовал, только вечером ужин есть было невозможно: что не
пригорело, то пересолилось.
На пустой желудок я уснуть не могла, хотя это и страшно полезно для фигуры, как уверяют
хором знающие люди. Ворочалась и ворочалась, словно на сковороде.
Живот пел песни и всячески намекал, что если его не покормят, то мы с ним так и будем
распевать до утра.
— Ага, весь день прорыдала, — подтвердила я. — С той самой минуты, как ты ушел.
— Целоваться будем?
— Отвали!
Надо же, Янтарный что-то уловил в моем голосе, потому что слез с меня и сел на край
кровати.
— Чего злая?
— С ума сошел? Его в рот нельзя было взять! Нет, конечно, если ты любишь соленые
угольки…
— А, я забыл, что у нас кухни разные. Вот это и для меня было новостью.
Ну и самомнение у некоторых! Он что же, думает, без его одобрения я тотчас вертикальное
положение приму? Посреди ночи?
Забыть не удалось.
Охранники принесли немудреный, но основательный набор: хлеб, мясо, чеснок, горячий чай,
слезку. На последнюю, под ядреный чесночок, они сами дружно и налегли.
Люблю чеснок, а кроме того, возникла интересная идея. Получив порцию горячего чая, хлеба
и мяса, желудок успокоился и стал смотреть на жизнь более радостно. Это заметил
бдительный Янтарный.
— Вроде отошла. Порозовела. А то белая была как простыня. За твое здоровье! — поднял он
мой же собственный стаканчик.
Янтарный опрокинул в себя слезку и сразу выяснилось, что напрасно я жевала с усердием
чеснок: это его ничуть не остановило, поцелуй состоялся.
— А ты думала, твой номер пройдет! — довольно хохотнул он. — Я чеснок тоже люблю, так
что не надейся.
— Ой, какая прелесть! Мы будем проводить долгие зимние вечера, нежно дыша друг другу в
лицо сложным ароматом, состоящим из чеснока и слезки в равных пропорциях! —
обрадовалась я. — Как романтично!
— Злая ты, — укоризненно сказал Янтарный, обвивая своим хвостом мой хвост. — Значит,
еще не наелась.
За окном раздался свист и крики: похоже было, где-то опять наткнулись на бродящего
начальника охраны.
Охранники пулей вылетели из комнаты, бросив принесенные мешки, фляги и весь запас
слезки.
Мы сгрудились у окон, наблюдая: вот они появились из двери восточной части Корпуса и
рысью помчались направо, похоже, ко второй казарме или к кухням.
А мы-то, наивные, думали, что наша дверь наглухо закрыта со дня основания пансионата!
Видно, у охраны и от нее были ключи, и от восточной калитки в ограде, пропускающей из
Корпуса в сад. Что-то я сомневаюсь, что Янтарный со товарищи пер продовольствие
голодающим воспитанницам через стену…
Охранники пропали из видимости, девчонки вернулись к столу и прикончили остатки слезки.
Я не стала. Уж такой я урод: не люблю ни горячительных, ни галлюциногенных средств.
Плохо мне от них. Ограничилась чаем.
Ночная облава ничего не принесла: начальник охраны опять ушел от своих бывших
подчиненных.
Становилось даже интересно: вся охрана на ушах, а ему хоть бы хны. А так ли уж защищена
Пряжка от врагов?
Самое печальное было то, что из ужасного происшествия покойный начальник охраны
потихоньку превращался в грустную обыденность, хотя бы потому, что занятия не
отменили…
Или Серый Ректор сделал выводы и устроил разнос новому начальнику охраны, или просто
кому-то повезло, но на следующую ночь старого начальника охраны все-таки поймали.
В ту ночь в наших дортуарах никто не дежурил, все силы были брошены на устройство
повальной облавы.
Утром торжественно возвестили о победе над ожившим трупом, авторитет Серого Ректора
упрочился, пансионат потихоньку успокоился, и жизнь потекла своим чередом.
А может, и не разругаться, не знаю уж точно, что у них там произошло, но только вечером,
перед отходом ко сну, она осчастливила нашу комнату сообщением, что ей, Шестой,
жизненно необходимо посетить казармы.
Она, Шестая, идти хочет, но боится. И одна ни за что не пойдет. А идти ей надо. И если она,
Шестая, не пойдет, то у нее, Шестой, будет истерика, а ей так не хочется причинять лишних
неудобств своим сокамерницам, простите, подругам по комнате.
Я совсем не такая хорошая даже в глазах Шестой и к тому же совершенно не того пола,
чтобы быть причиной ее счастья.
Было безнадежно ясно, что идти придется, потому что истерику Шестой никогда мне не
простят.
— Одевайся, — мрачно процедила я. — Юбку заверни как можно выше и закрепи поясом.
— Ой, ты знаешь, я, оказывается, высоты боюсь. И вниз смотреть не могу. А еще в темноте
ничего не вижу. Я не спущусь.
— Ты сошла с ума?
Мне стало даже весело. Это надо же момент выбрать для откровений, ни раньше, ни позже…
У меня было страшное искушение спрыгнуть обратно во двор Корпуса, вернуться в комнату
и лечь спать, оставив Шестую наверху. Пусть бы сидела до утра, может быть, проветрилась и
поспокойнее бы стала. Не такой озабоченной.
Ну разумеется, я сползла в боярышник, поправила юбку и побрела по саду к казарме.
Учитывая предыдущие события, идти по нему было страшно неприятно, но душу немного
грел вид нахохленной Шестой верхом на ограде. Под луной она дивно смотрелась.
Видно, по мнению охраны Пряжки, у нас давно уже было все чики-брики.
Я повела охранников к ограде. Вообще-то они при желании и без меня бы прекрасно ее
нашли. Такое украшение забора трудно пропустить. Но и мне сидеть в казарме не было
никакого резона, что бы там Янтарный про себя ни воображал. Свою миссию я честно
выполнила, Шестая встретилась с предметом своих чувств, обрела свое счастье, и я с чистой
совестью могу отправляться в комнату баиньки.
Шестая сидела там же, где я ее оставила, и тихонько поскуливала. Грешно смеяться над
убогими, но сдержаться было выше моих сил. Укрывшись за кустом, я нервно хихикала в
рукав, пока мужчины извлекали Шестую из штырей.
Янтарный галантно поддержал меня, чтобы удобнее было поставить вторую ногу в
следующую выбоину, и небрежно сказал:
— Здесь?
— Пошли.
Мы вернулись к казарме, Янтарный вынес оттуда арбалет и стрелы и повел меня на самую
широкую дорожку сада.
— Смотри, этой рукой держишь вот так, а палец этой руки на спусковом крючке. Ноги
расставь, арбалет подними, чтобы глаз и стрела были на одной линии, — командовал он. —
Теперь нажимай.
— Теперь опусти.
— Руку поправь. Так будешь держать — сама себя поранишь. Теперь правильно. Стреляй!
Я снова послушно нажала спусковой крючок. И так несколько раз, пока Янтарный не
смилостивился и не выдал мне первую стрелу.
— Так он же большой?
— Замечательно. Глаз — алмаз, — похвалил меня Янтарный. — Давай еще раз, и дам тебе
мишень поменьше.
По дорожке сада, как и в прошлый раз, брел к нам мертвый начальник охраны. В груди у
него торчала моя стрела. Никаких следов, что его расчленяли, не осталось. Он вновь был
целый, и глаза его по-прежнему мерцали.
— Это я тебя убью! — с яростью заорала в ответ я. — Из-за тебя мы опять вляпались! Дура
озабоченная!
— А ты, а ты, рыба холодная, вот кто ты! — взвизгнула Шестая, быстро застегивая корсаж.
— Милые дамы, вы обменяетесь мнением позже, — заметил он. — А теперь хочу напомнить,
что в связи с повторным воскрешением начальника охраны, вам придется срочно покинуть
казарму, потому что надо поднимать народ по тревоге.
Шестая, видимо, была не из тех людей, которых упоминание об опасности мобилизует. Она
вскрикнула и второй раз за сегодняшнюю ночь лишилась чувств.
Опять мы, обходя кругом сад и минуя конюшни, быстро шли, почти бежали к южным
воротам ограды, стремясь быстрее попасть в Корпус.
Но поскольку дело было почти привычным, все сделали вид, что ничего не случилось.
Там дальше Пурпурного Зала для общих собраний никому из нас бывать не доводилось.
Серый Ректор ждал меня в кабинете на втором этаже. Но из-за нависающей рядом северной
стены Пряжки кабинет больше напоминал подвал.
Конвой не возражал.
— Для начала его нужно снова поймать, — холодно сказала я. — Когда его обнаружили
днем, в каком состоянии он был?
— Великолепно. Значит, так: его нужно поймать и до захода солнца, желательно в полдень,
захоронить. Не сложить в катакомбах, а захоронить в земле. Пошлите людей копать могилу
возле склепов. Найдите тяжелую плиту, длина полтора хвоста, ширина полхвоста.
Присутствовать при захоронении должен весь пансионат.
Я совсем не была уверена в данном способе, но что-то надо было предложить, раз уж стала
признанным специалистом по убиенным и воскресающим начальникам охраны.
А последнее условие придумала из чистой вредности: ежу ясно, что меня заставят
присутствовать при сем действии и руководить им в меру сил, при этом старательно не
ущемляя прерогативы Ректора и прочего начальства. Так уж пусть тогда веселятся все.
Это же какое надо жалованье получать, чтобы ради него согласиться сидеть в этом кабинете?
Или у него персональная жаровня под креслом?
Если бы я была Ректором, меня бы никакая сила в северной части Корпуса не удержала.
Просто ужас, до чего здесь холодно! Декорации по стенам в виде извергающих пламя
драконов на старых темных шпалерах тепла не прибавляли. И ни камина, ни печурки. С ума
сойти можно, до чего холодное место!
Охранники довели меня до аудитории и сдали под расписку надзидаме. Группа встретила
меня с таким изумлением, словно не чаяла снова увидеть живой.
Насколько я успела заметить, моя тетя по всем меркам Хвоста Коровы считалась
наипорядочнейшей женщиной, но милостыню она не подавала вообще.
Я не знаю, чем отделывались остальные посетители кабинета Ректора, а мне его пыточный
стул с драконами воспаление обеспечил.
То, что лицо мое пылает нездоровым румянцем и вообще я скатываюсь в какое-то
лихорадочное состояние, заметила к концу третьей лекции даже надзидама.
Еще в коридоре меня как-то странно повело, перед глазами все поплыло и завертелось, и я по
стеночке съехала на пол, где меня и нашел один из охранников.
Поймать-то его поймали. Как выяснилось, в тот же день. Так прямо со стрелой, торчащей из
груди, которую я ему с перепугу всадила, но что делать дальше, никто не знал.
Днем начальник охраны лежал тише воды, ниже травы. Зато уж ночью началось…
Только итог утром был налицо: два свихнувшихся охранника, неспособных быть
свидетелями ночных событий.
И зря.
На следующее утро, когда эти охранники были помещены в соседнюю со мной палату
лазарета, я сквозь мутную, горячую дрему услышала режущий уши, заискивающий голос
надзидамы:
— Я тоже удивляюсь, господин Ректор, что воспитанница за номером Двадцать Два тяжело
заболела, несмотря на все те процедуры закаливания, которые мы с ними проводим согласно
утвержденному плану. Ну что тут можно сказать, одно слово — Дохлые!
"Сама Тупая!" — хотелось огрызнуться мне, но шевелить опухшим языком было противно.
Даже я, одна из побежденных, истекая тихой ненавистью к победителям, и то изо всех сил не
позволяю себе опускаться до называния их низким прозвищем, а эта заискивающая гнида…
— Закажите на ваш стул с драконом теплую подушку или выкиньте его в окно!
— Она очнулась! Она очнулась! — закудахтала надзидама, говоря обо мне так, словно меня
здесь и не было.
— Поднять на ноги, — сухо распорядился Ректор. — Чтобы к полудню она была в состоянии
ходить и говорить. Откладывать захоронение нельзя, а не то мы всей охраны лишимся.
Результат получился такой же, как и с начальником охраны: живой труп и не больше.
Когда прозвонили полдень, явились охранники, взяли меня под локти и повели в сад.
Вначале я слабо перебирала ногами, веря, что иду сама, потом бросила. Глаза тоже не
раскрывала, дневной свет резал их. Раскрыла уже в саду.
Мне стало стыдно: они-то уж точно ни в чем передо мной не провинились, чтобы
вытаскивать их сюда для участия в сомнительных мероприятиях. Кто же знал, что Ректор так
буквально поймет последнее условие и заставит прийти всех поголовно… В следующий раз
(хотя о чем я думаю, какой следующий раз?) надо четче формулировать требования. Учту.
— Да. Можно начинать, — выдавила я сиплым шепотом, чувствуя, как стукаются друг о
друга в горле мои раздувшиеся гнойные гланды.
По сигналу нового начальника охраны в башню понесся гонец, и вскоре оттуда появилась
процессия, несущая на носилках бывшего начальника охраны.
Да, сделано все было правильно. Тяжелый камень перебил начальнику охраны голени и
шейные позвонки. Теперь, по обмолвкам преданий, если ночью начальник охраны вновь
оживет, он или не сможет двигаться, или будет уходить все глубже и глубже в землю. Во
всяком случае, остается на это надеяться.
Серый Ректор усиленно тянул шею, чтобы разглядеть что там, в глубине могилы. При этом
периодически как-то искоса поглядывал на меня.
Мне было все равно: действие лекарств окончилось и я уже снова плавала в горяче-холодном
океане. Охранникам приходилось прилагать немало усилий, чтобы я стояла более или менее
вертикально.
— Засыпайте.
В лазарете я валялась не без удовольствия: там было так же холодно и неуютно, как и во всей
Пряжке, но зато никаких лекций, никаких таблиц.
Соседи мои понемногу пришли в себя, мозги у охраны были традиционно крепкие, оно и
верно — зачем им мозги?
Они галдели за тонкой стенкой и постепенно я узнала многие детали их существования. Эти
были не из нового пополнения, а из второй казармы, расположенной в юго-восточном углу
Пряжки.
В первой казарме, которая примыкает к саду и в которую я так успешно натоптала дорожку,
традиционно размещают новичков. К тому времени, когда приходит новое пополнение, часть
охранников уже успевает решить личные дела, подать заявление Ректору и получить все
прилагающиеся к новобрачной блага.
— Он копал под пансионатских, — отчетливо раздалось из-за стены в один хмурый день. —
Говорю тебе, Удава просто так мочить никто бы не стал. Он кого-то из них доил, но тот
сбрыкнул.
— Заливаешь! Эти себя-то еле-еле носят. Ученые! Им вилку поднять трудно, если на ней
котлета целая, а не кусок.
— И ты помалкивай, целее будешь. Нам главное что? Досидеть тут до смены и в теплые
места поскорей! — посоветовал самый мудрый из сумасшедшей шестерки. — А Удав сам
дурак. Жадный он был всегда. Вот и погорел.
Вообще-то к этому времени мне было глубоко плевать, кто убил начальника охраны и
почему. Все уже быльем поросло.
Любознательность в Пряжке и так не приветствуется, давно всех отучили лезть туда, куда не
положено. Даже охрана, и та понимает.
Но поскольку заняться было все равно нечем, я начала потихоньку примерять роль персоны,
шантажируемой начальником охраны, на каждого из наших Магистров.
Что это не надзидамы, вроде бы ясно. С них стрясти нечего, да к тому же каждая — ходячий
Устав. А за сведения об их романах и медяка не получишь, тем более в Службе Надзора за
Порядком.
Из Магистров подходили многие. Почти все. Набрали их в пансионат с бора по сосенке, что
там у каждого за душой… Просто так человек в Пряжке не задержится, в Чреве Мира есть
множество куда более уютных мест.
— Привет, злючка!
— Сам привет!
— Ага, значит, выздоравливаешь, раз огрызаешься. Янтарный сел на край моей кровати,
уронил на одеяло яблоко.
— Держи.
— Это не щедрость, это плата. Я тут заходил, пока ты без сознания была. Чуток погорячился.
Так что ты не девушка, извини. Но в постели ласковая.
Здоровый смех, говорят, лучшее лекарство от болезней… Янтарный обиженно смотрел, как я
смеюсь.
— Понятия не имею зачем. Тем более что делать этого, как выяснилось, ты и не умеешь.
Но если бы такое и правда произошло, Янтарного ждал небольшой, но, надеюсь, неприятный
сюрприз: и без его усилий я давно далеко не девочка.
Так что Янтарный лучше бы помалкивал насчет того, кто из нас не девочка…
Уже пахло близким концом зимы, сырой землей, влажными весенними ветрами. Но до
настоящей весны Пряжка еще не дожила, хотя здесь, у подножия гор, весна всегда наступала
незаметно, разом. Вчера зима, а завтра лето.
В середине лекции в аудиторию неожиданно вошел Серый Ректор. Все встали. С хмурым
видом он подошел ко мне и сунул клочок какой-то бумаги. И ушел.
Сделав вид, что ничего, собственно говоря, и не было, Зеленый Магистр продолжал читать
вслух свою засаленную тетрадь.
Тетушка писала, что все нормально, что все по мне скучают и надеются увидеть на летних
каникулах, что она заказала специально для меня новое сногсшибательное платье и к нему
роскошную шляпку.
Чтобы такое прислать, не стоило сыр-бор с ушами городить. И хмурый вид Ректора говорил
о том же: он явно прочел записку и ничего не понял.
Все понятно. Ректор мог обслюнявить это письмо со всех сторон, купать его в лимонном
соке или молоке, жарить на раскаленной сковородке и посыпать магнитным порошком — и
все это с отрицательным результатом. Чернила реагируют только на слюну членов нашей
семьи, папино изобретение. Главное — удобно, просто и надежно. Сестра всегда имеет
пузырек.
Я вчиталась в проступившие строки, и в ушах у меня зашумело, застучало.
Тетя писала, что Легиону с потерями, но удалось отбить нападение Левого Крыла, которое
бесславно признало поражение. Думая, что сейчас самое время, Боевое Сопротивление
вывело свои отряды на улицы Хвоста Коровы. И их уничтожили… Горстке сопротивленцев
удалось выскользнуть из города, и они скрылись в Долине Ушедших. Долина окружена.
Жива ли сестра или нет, тетя не знает, но если бы она была жива, то добралась бы до нее,
тети, — уж ей бы место в подвале нашлось, да и дюжине друзей тоже запросто. Так что,
похоже, она погибла, как и большинство ребят.
Я отчетливо вспомнила, как в последний раз плакала ночью сестра перед моим отправлением
в Пряжку.
Потайные строчки таяли, исчезали у меня на глазах, унося с собой страшные вести.
Прозвонил полуденный колокол. Его звон доносился, как сквозь вату, толстую пушистую
белую вату.
Лекция окончилась.
Этот шедевр кулинарии и соединил вновь мою расколовшуюся душу, что-то лопнуло внутри,
смешалось все, и ненависть к Пряжке, и тоска по Ракушке, и письмо тетушки, и гадость
вместо еды, стало все равно, совсем все равно, что дальше будет.
— Пусть это лопает тот, кто стремится к беложоповой недосягаемости! — влепила миску в
стену.
Все это, конечно, было неслыханным для пансионата скандалом, а уж моя первая фраза была
прямым государственным оскорблением.
Папа бы меня за нее точно треснул по затылку, несмотря на то, что он на нас и голоса-то
никогда не поднимал. Он всегда говорил, что насмехается над обычаями других только
полный дурак, а умный старается понять. А я плюс ко всему оскорбление сгоряча еще и
сформулировала неправильно.
Ну и пусть! Зато сказала, что думала, впервые за все время, что нахожусь здесь!
Несколько веков назад у Сильных был смешной обычай, связанный вот с чем: на одном из
островов за пределами Чрева Мира росли грибочки интересного такого вкуса и легкого
взбадривающего действия. Их добавляли в пищу, говорят, было очень вкусно. Из-за
дальности этого острова и трудности доставки грибочки были страшно дорогими, поэтому
позволить их себе могли только самые богатые и властные лица Хвоста Коровы. Кроме
перечисленных свойств, грибы обладали еще одной особенностью: не к столу будь сказано,
кал после них сильно светлел. А если семья потребляла их регулярно на протяжении
минимум трех поколений, он вообще становился белоснежным.
Наших предков этот обычай веселил несказанно: вся торговля грибами шла через Ракушку, в
ней они отнюдь не были предметом роскоши, и поэтому претендовать на титул императора
соседей с чистой совестью могли даже портовые грузчики.
Потом все грибы на этом острове выбрали, грибницу повредили, праздник кончился.
Белоснежные испражнения остались в прошлом…
А теперь, при всем честном народе, я не только охаяла сегодняшний обед, но еще и плюнула,
можно сказать, в душу государству.
Пыточная для меня, конечно же, уже не годилась. Сначала надзидамы даже растерялись, но
потом прибежал вызванный начальник охраны, пошептался с ними и охранники поволокли
меня в Перст.
Я швырнула в нее ложку, которая все это время так и была зажата у меня в кулаке, и
заметалась по камере.
А потом вдруг резко устала. Упала на колючую солому, съежилась на ней на боку, подтянула
коленки к подбородку и заснула.
На закате я проснулась. Раскрыла глаза и поняла, что боль моя никуда не делась, никуда не
ушла.
Сопротивление разбито. Сестра в лучшем случае убита, в худшем попала в подвалы для
мятежников, а то, что там творится, хуже смерти. В самом невероятном же варианте она с
горсткой сопротивленцев в Пуповине, где они все равно не смогут долго продержаться. Вот
и все, пришло то время, когда завтра просто не будет…
Что я скажу маме с папой? Что я теперь буду делать? Зачем мне теперь арбалет? Да и им он
победы не принес…
Я опять заметалась по узкому каменному мешку, не зная, как выплеснуть из себя эту жгучую
тоску, хоть немножко облегчить душу, пока она не прожгла меня насквозь.
Видимо, эта камера и до меня была тюрьмой для многих. Еще во времена настоящего
гарнизона. Стены ее были кругом исчерканы, узники развлекались, выводя на ней разные
надписи.
И именно поэтому, потому что ее никак нельзя было говорить вслух, не испоганив языка, я с
вызовом, громко и яростно прочитала ее и, чувствуя, как меня передергивает, повторила еще
два раза, ежась от какой-то дикой смеси отвращения и наслаждения, чувствуя, что совершаю
что-то ужасно запретное.
Облегчив душу грязной руганью, я снова начала мести юбкой соломинки на полу, мечась от
окна к двери и обратно. Туда-сюда, туда-сюда. Мысли из головы улетучились вон,
просочились, словно вода из плетеной корзины. Да еще мешал сосредоточиться какой-то
нарастающий непонятный гул.
Звук поначалу был тихим-тихим, но с каждым моментом становился все громче, я ничего не
могла понять, уже и уши закладывало, а он все нарастал и нарастал.
Я кинулась к окну. Оно было обращено на север. Этот ярус башни был уже выше северной
стены, и хорошо было видно ущелье.
Внизу, в Пряжке, на стенах стояли стражники вечерней смены караула и смешно крутили
головами, высматривая источник звука. Но кругом все было пусто, все как обычно.
Солнце село, оставив после себя алую полосу на западе и подсвеченные прощальным
золотым светом донышки столпившихся в том углу неба облаков. Само небо было ясным-
ясным, светлым и чистым, совсем еще дневным.
И тут я увидела такое, что не забуду никогда, что пронесу с собой до самого смертного часа,
и закрывая глаза в последний раз, буду видеть это…
Блестели первобытной чернотой тела, занимались багровым огнем недра, которые так не
хотели их отпускать. Драконы сбрасывали с себя неподъемные глыбы, отталкивали землю, с
усилием расправляли тугие крылья и, запрокинув голову, изрыгали первые фонтаны пламени
пополам с ликующим криком свободы.
А потом неудержимо рвались вверх, паруса их крыльев ловили вечерний ветер, и они
поднимались над Поясом Верности, уходили в предвечернюю голубизну неба, которое не
хотело расставаться с днем.
Полыхало зарево над древним Лоном, грохотали обвалы камней, гудели запертые еще в
скальной породе узники, и над их гулом победно звучали удивительно чистые и глубокие,
как горные озера, голоса поющих от счастья, парящих в небе драконов.
Слезы текли у меня по лицу, оставляя грязные разводы, я чувствовала себя такой мелкой,
жалкой, с поджатым испуганно хвостом, словно мышь-землеройка, наблюдающая в страхе с
комочка земли, как несутся по степи вольные бешеные скакуны.
Я с удивлением повернулась.
— Не реви! — увидела мое лицо и сделала свои выводы надзидама. — Выходи быстрее, а то,
не дай Медбрат, башня еще рухнет! Давай-давай, наказание откладывается.
Прикрывая головы руками, мы бегом спускались по лестнице, надзидама при этом еще
успевала сокрушаться:
Пряжка напоминала разоренный муравейник. Чего-то без толку суетилась охрана, объятые
ужасом преподаватели и воспитанницы засели в полуподвале столовой. Все были безумно
напуганы.
Теперь они летали над горами в серебряном свете луны, точеные, невесомые, ажурные. И
страшно мощные, безумно сильные, тугие… И ликующе пели, переворачивая душу.
А Пряжка корчилась от ужаса, да фиг с ней, пусть бы корчилась, но это был не просто ужас,
а ужас пополам с омерзением. Пряжка скулила от отвращения. Никто не признавал, что это
красиво! С ума они посходили, что ли? В этот час они были еще более чужими мне, чем
обычно. Все, без исключения.
Все расползлись по своим спальням, так как первый шок прошел и спать в столовой никто не
пожелал.
По дортуарам гулял наглый ветер, прямо как по моей камере наверху в башне. Не стоило и
менять. Правда, кровать — это не солома, поэтому я легко заснула даже под его завывания,
никакая бессонница меня взять не смогла.
Утром все население Пряжки, способное хоть мало-мальски двигаться, высыпало наружу: на
верхушке Перста, на его конической деревянной крыше, шатром накрывающей верхнюю
площадку с зубчатым парапетом по краю, сидел, изящно сложив крылья, фиолетовый
дракон. Словно петух на флюгере.
Дохлый номер.
Дракон просидел на башне часа три, потом раскрыл крылья, снялся с нее и улетел прочь.
Серый Ректор, к всеобщему изумлению, заперся у себя в кабинете и весь день не выходил.
Драконья Залежь за северной стеной жила совершенно иной, загадочной жизнью. Там что-то
рокотало, светилось. Драконы взмывали со скал и кружили над горами, потом возвращались,
по всему было видно: они разминались после долгого заточения в скалах.
Смотреть, как ежатся под одеялами трясущиеся девчонки, было невыносимо, пришлось
пожертвовать емкостью со слезкой, которую насоветовал мне купить Ряха. Комната
обрадовалась, осушили флакончик вмиг. Я опять не стала — мне было не так уж холодно,
чтобы травиться ею. Согретые обманчивым теплом, все наконец уснули.
Утром, чуть свет, в дортуар явилась хмурая охрана. Одним из охранников был Янтарный.
Они при всем честном народе связали мне руки за спиной толстенной веревкой, снова взяли
меня под локти и повели прочь.
Это тоже стало привычным развлечением (минус веревка), так что слезы никто не утирал,
вслед платочком не махал, а я, похоже, очутилась на штатной должности бунтаря
пансионата, которого начнут использовать в качестве наглядного примера для устрашения
непокорных.
Я думала, меня водворят обратно в камеру Перста, ведь, хвала Медбрату, башня перестала
трястись, но меня повели к Ректору.
На столе перед ним лежала толстенная книга, старая, из тех, чьи резные крышки мореного
дуба замыкали на замочек, дабы только владелец мог насладиться содержимым их страниц.
У этой замочек в свое время был безжалостно выломан.
Одна из шпалер, висевших на стене в мое прошлое посещение, была содрана и валялась на
полу. За ней, оказывается, прятался громадный деревянный щит, похоже, того же дуба, что и
переплет книги.
В нем, в щите, были вырезаны фигурные углубления, в которых, как в футлярах, лежали
штыри из ограды. Штыри образовывали какую-то сложную загогулину.
Все, как я понимаю, до единого были тут. А на стене вместо них осталась надпись…
Серый Ректор поднял голову и посмотрел на меня, словно в первый раз увидел. Такого
сочетания отвращения, бессильного ожесточения и затаенного страха, да еще адресованного
моей персоне, я вряд ли когда-нибудь увижу.
Оба мы так и остались без ответа на свои вопросы. Серый Ректор не захотел облегчить душу
чистосердечным признанием, я тоже не собиралась ничего ему отвечать.
Ей-ей, на его месте я не стала бы так скрипеть зубами — не казенные ведь и расшатать
недолго.
В нем охранники разделились, один шел рядом с Ректором и светил ему факелом, а
Янтарный вел меня.
— Что происходит?
Если бы знала, не стала бы тут три года париться, добралась бы до этой камеры еще раньше
и снова сделала бы то, что получилось, гори эта Пряжка драконовым огнем вместе со мной и
всеми остальными!
Крысиный ход привел к двери. Логично. Не окном же ему заканчиваться в самом деле.
Серый Ректор принялся открывать ее снятым со щита ключом. С трудом, но открыл.
За дверью снова был туннель, еще неуютнее первого, но зато короче. Свод его давил на
макушку громадной, неподъемной тяжестью того, что располагалось над туннелем.
Ощущения были, как у клопа, придавленного шкафом.
Дверь открылась в какой-то овраг. У меня уже и сил изумляться не было, хотелось, чтобы
все поскорее закончилось, а в темном ли коридоре, в сером ли овраге — мне без разницы.
И точно, овраг вывел нас на поверхность, над головами возвышалась необъятная северная
стена, монолитная и неуступчивая.
Пригнувшийся Ректор торопился и суетился, словно сверху на него могло что-то упасть. Он
вдруг резко толкнул меня в сторону ущелья, так что от неожиданности я упала и тюкнулась
лицом в землю.
Янтарный подошел ко мне, одной рукой поднял и поставил на ноги, начал развязывать
стягивающую кисти веревку. Вид у него был сосредоточенный.
— Под моей кроватью сундучок. В нем дорожный мешок. Его, — коротко ответила я.
Я осталась в пустоте.
Это была ничейная земля — за вставшей грудью на пути выхода из Драконовой Залежи
северной стеной царила Пряжка, в ущелье же теперь обитали драконы.
Добрый дяденька Серый Ректор выпнул меня сюда, чтобы именно от них приняла я
печальный, но, по его мнению, вполне заслуженный конец. Нашел крайнюю!
А сам он?!
Теперь я понимаю, какого рода донос мог настрочить бывший начальник охраны, застукав
Ректора за собиранием опасной коллекции штырей. Видно, вычитал что-то в старых записях
и начал делать то, что совершенно не поощрялось Службой Надзора за Порядком. Как ни
смешно, но, наверное, и правда, без символистов не обошлось.
Словно Пряжка отпустила меня, отгородилась стеной и все ее страшные тайны стали мне до
фонаря.
Солнце уже поднялось высоко и пригревало залежи листвы. Я устроилась в этом листвяном
гнезде, подставила лицо солнцу, закрыла глаза…
А тут я снова услышала море, уловила его запах. Ракушка пришла ли ко мне, или я пришла в
Ракушку, но ноги понесли меня по знакомой мощеной улице Старой Яблони,
поднимающейся в горку от бухты. Ползли по светлым стенам домов вьющиеся розы, темнел,
оплетая балконы и беседки, плющ.
Я дошла до дома, тихонько вошла… Мама пекла на кухне пирожки, папа возился в саду…
Комната сестры, пустая. Моя комната. Пустая. Я открыла дверь, тихонько скользнула под
легкий полог своей кровати, который в детстве всегда казался мне парусом. Закрыла глаза…
Я спала в ворохе листвы до тех пор, пока солнце не переместилось и не перестало освещать
пригорок. Без него сразу стало холодно и сон пропал. Зато появилась и загудела внутри
злость, обида и возмущение.
— Давай я проведу тебя обратно, спрячу в казарме, — предложил он. — Ребята не выдадут,
не бойся.
— Не надо.
— Не хочешь, не надо. Тогда постараюсь носить тебе еду, хотя бы через день, а там,
глядишь, и придумаю, как выбраться.
— Не надо.
— Не знаю, — честно ответила я. — Знаю, что Пряжки не будет. Не хочу, чтобы ты погиб.
Я пожала плечами. Почему так говорю, почему не принимаю его помощь — не знала. И
знать не хотела.
Не отвечая ему, я растянула завязки дорожного мешка, достала все припасенное для побега,
выложила на землю. На дне дожидался меня легионерский костюм.
Уже не придавая никакого значения тому, что Янтарный стоит рядом и смотрит, я с
наслаждением стянула пансионатские тряпки, решительно оставшись голой. И с радостью
наподдала им ногой, отправив в ведущий к потайной двери овраг.
Затем надела самое дорогое из продававшегося в Хвосте Коровы белье, натянула узкие
лосины, кожаную куртку. Надела сапоги. На украшенный металлическими заклепками пояс
повесила ножны с кинжалом из могильника Молниеносного. Застегнула пояс на талии.
Волосы радостно рассыпались по плечам и спине. В который раз подумала: как странно, у
сестры волосы светлые, у меня темные. У нее глаза темные, у меня светлые. Она больше в
папу, я в маму. А голоса одинаковые.
Ну что же они там в столице так сплоховали!.. Не такие уж мы, видно, и Умные…
— Тебе так больше идет, — вдруг сказал Янтарный. — И голова стала вся пушистая, раньше
не так было.
Потом вернулась к мешку, собрала в него все вещи и перетащила мешок к ямке с листьями.
Помянув добрым словом Ряху, принялась надувать сосватанную им шкуру.
Управилась я только к ночи, когда уже вовсю светила и над Пряжкой яркая луна. С ней
спорило ущелье — в глубине его тоже что-то светило. Драконы еще не летали.
Высоко-высоко надо мной на стене маячила в лунном свете какая-то фигура. Не то Серый
Ректор, не то Янтарный.
Ночь между Пряжкой и драконами прошла спокойно. Куда спокойнее, чем позапрошлая в
холодном дортуаре.
Я лежала на надутой шкуре, в теплых штанах поверх костюма и под овчинной курткой.
Смотрела на играющих в небе драконов, пока не уснула, убаюканная их пением.
Нежась под овчинкой, я снова перебрала в уме и подсчитала все, чем владела.
У меня была теплая одежда, кинжал, огниво, топорик, фляга, котелок, мешок, моток веревки.
И шкура.
Не было еды.
Выспавшись и прикинув, что к чему, я, конечно, сообразила, что от помощи Янтарного зря
отказалась. Совершенно напрасно. Минута озлобленного выпендрежа стоила очень дорого.
Но жалеть было поздно, сама виновата.
Стараясь не думать о том, что бы было, если бы поступила иначе, я выползла из-под куртки.
Было холодно, солнце еще не успело согреть мою временную стоянку. Если бы Пряжка не
торчала здесь, не перекрывала выход из ущелья, думаю, было бы теплее.
Ничего ему не объясняя, я собралась, увязала все и сложила. Надо было попытаться
выбраться отсюда, пока есть силы.
Под кожей и слоем нажитого за зиму жирка проснулись и ожили мышцы. Это было странное
ощущение, сидя в Пряжке я и забыла, что они там есть.
Задача: выбраться отсюда — оказалась трудной. Кто уж строил Пряжку, не знаю, но вклинил
он ее в ущелье на совесть, в самом неприступном месте.
Сначала дело вроде бы пошло. Не стесненная юбками, я бодро шагала с камня на камень в
начале подъема, но потом скалы резко вздыбились вверх.
Я попыталась проползти по узкой расщелине между двумя скальниками, выпершими из
горного бока. Цепляясь за трещины и отслоившиеся, как книжные листы, пласты породы,
поднялась почти до ее середины, но очередной камень обломился у меня в руках и я с
грохотом съехала вниз в куче мелких камешков.
Они сдвинули более крупные, которые тоже устремились вниз, в результате один из них
тюкнул меня по макушке. Взвыв от боли, я отступила. Хорошо хоть дело ограничилось
шишкой, а не раной.
Когда боль немного утихла, выяснилось, что и спуститься-то я не могу, страшно было просто
смотреть на тот путь, который я каким-то чудом прошла.
Ночевать пришлось на склоне под скальным выступом. Хорошо, что нашла здесь ручеек,
набрала воды во флягу, набрала в котелок.
Первым делом отыскала место, где ручеек с горы уходил в камни, и хорошенько его
запомнила, чтобы уже не оставаться без воды.
Потом прошла по западному борту ущелья от северной стены Пряжки до конца ничейной
земли, пытаясь найти хоть какую-нибудь козью тропку наверх.
Выбраться можно было дальше: если идти по дну ущелья до его конца, а затем резко вверх,
на гребень — там с вершины хребта до дна ущелья тянулись вниз осыпи, словно каменные
реки. По ним можно подняться, как по лестнице, это не скальный массив.
Я вернулась к ямке с листьями. На стене опять кто-то маячил, но теперь, при дневном свете,
было видно, что это совсем не Янтарный.
Начались голодные боли в желудке. Я боялась, что они будут сильнее, но, видно,
замордованная поисками выхода, просто не обращала на них внимания, поэтому было
вполне терпимо.
Проведя ночь в ставшей родной ямке, на третий день попыталась штурмовать восточный
борт ущелья.
Сделали, гады, из Драконьей Залежи мышеловку, чтоб им самим вот так метаться!
Только сил карабкаться по скалам не осталось. Хотелось больше лежать под солнышком.
Не знаю уж, какой это был по счету день, шестой или седьмой, но однажды, ближе к вечеру,
на краю оврага появился Серый Ректор.
— Спасибо, великолепно.
— Оно и видно. Барышня, у вас уже глазки нехорошо блестят. Еще дней двадцать — и твой
желудок не сможет принять пищу, даже если она появится. Ты обречена.
— Не ваша печаль.
— Они такие же мои, как и ваши. И вы знаете, что исключительно ваша заслуга в том, что
они ожили, — с удовольствием ответила я. — Стекла в дортуаре вставили?
Серый Ректор обозлился, сделал шаг вперед. Я швырнула в него камнем. Попала в ногу. Он
охнул и остановился.
— Просто хочу сказать, что если ты попросишь прощения, то я, так и быть, пущу тебя
обратно в Пряжку. Лучше сидеть в камере, но с едой, чем за стеной, но без еды. Подумай.
— Не раньше, чем у вас уши отрастут, Ряхой по моей просьбе отрезанные! — отказалась я.
— Как удачно все-таки получилось, выходит, я вам авансом все причитающееся отдала. Так
что всего хорошего.
Серый Ректор дернулся при упоминании об ушах, ничего не стал говорить и ушел в овраг.
Выкинуть за стену он меня сгоряча выкинул. Но, опомнившись, сообразил, что остался без
виноватого. Служба Надзора такое дело ни за что просто так не оставит, обязательно будет
расследование. И кого же им предъявить?
А из Хвоста Коровы уже наверняка едет комиссия из офицеров Службы — если сам Ректор
не сообщил, то начальник охраны обязательно послал гонца с докладом о чрезвычайном
происшествии.
Словно потянулись от Пряжки по ничейной земле ко мне липкие вонючие щупальца. Хотят
утянуть обратно.
Снова нужно выбирать, Пряжка или драконы, медленная смерть или быстрая гибель, ведь
драконам я тоже никакой не друг. Так, что-то хвостатое и маленькое под боком.
Вытирая слезы на ходу кулаком, я кинулась к своей ямке, выдернула затычку из шкуры и
принялась ухлопывать ее, чтобы побыстрее спустить.
Набила дорожный мешок, не желая оставлять ничего своего, вдела руки в лямки, поправила
его на спине и, продолжая реветь, бросилась в глубь ущелья, прочь от северной стены.
— Даже если выбора не дают, я все равно выберу! — рыдала я в голос. — Ну и пусть так, ну
и пусть, ну и пусть! Лучше так, чем по-вашему!
Я налетела на какую-то гладкую скалу, подняла голову — скала была драконом, а голова его
откуда-то сверху с любопытством рассматривала меня.
Этого мне хватило за глаза: кучкой пепла я плюхнулась на землю и все-таки со страху ушла
в ничто.
"Вставай! — опять загрохотало в моей голове. — У меня ноги затекли, а шевелиться я боюсь,
еще задавлю тебя ненароком!"
"Вот и хорошо, — одобрил дракон. — По вашим меркам я тебя здесь долго жду".
"Понятно…"
"Ничего тебе не понятно. Уже поздно, тебе пора спать, а мне летать. Давай я отнесу тебя в
более уютное место, чуть повыше, там ты сможешь отдохнуть. А когда выспишься, все будет
проще. Значительно проще…"
Наконец меня опустили на ровную поверхность. Дракон не стал садиться, сразу же поднялся
ввысь. Там уже летали его собратья.
Морщась и жалобно ойкая, я стряхнула с себя мешок, растерла следы от лямок на плечах и
начала готовить себе ночлег. Медленно надула шкуру, залезла в меховые штаны, достала
куртку. Простые привычные действия очень успокаивали.
Это придало мне уверенности, я открыла второй глаз и стала рассматривать его.
Этот цветом был не черный, а темно-золотой, светящийся изнутри, как светится, к примеру,
рука, если закрыть ею пламя свечи. Громадный, но словно точеный, до того соразмерны
были все части его тела, так, что громадность не переходила в громоздкость. Чешуя была на
удивление мелкой и охватывала его тело кольчугой. Гребни в четыре ряда на шее были
тонки и золотисто-прозрачны, напоминали гриву.
— Так ты не спишь?
— Нет, конечно.
Дракон открыл глаза, они у него были удивительно красивыми, миндалевидно вырезанными,
темными. И насмешливыми.
— А ты кто? — спросила я.
— Ну, как вы размножаетесь? Чтобы получился новый дракон вам нужны усилия двух
единиц или достаточно одной? — запуталась я в объяснениях.
И чего меня в эту область занесло? Ну мне-то, Медбрат побери, какая разница, он это или
она?
— Да, пожалуй, двух. Но в общении между собой мы не делимся на "он" или "она". В речи,
по-вашему. Теперь поясни, кто он, кто она, и я скажу, кто я.
— Если рожает детенышей, или яйца кладет, или икру мечет — то она.
— А ты?
— Я — она.
— Икру мечешь?
— Да нет, пошутила, — смутилась я. — Мы рожаем детей. Она — это кто в себе новую
жизнь вынашивает до определенного предела, а затем рожает. А кто дает толчок к развитию
этой жизни, оплодотворяет, — тот он.
— Ну, если тебе так важно, то по вашей классификации я — он. Что это тебе дало?
— А я и не определял. Это ты сама себя определила. У нас же нет различий. Хотя я теперь
знаю, что хоть яиц ты не несешь, но себе подобных производить можешь. Она. Что еще тебя
волнует?
— Мне нужна еда, — наконец сказала я то, что должна была сказать в самом начале, не
зацикливаясь на ерунде. — Я долго не ела.
— Когда ты рядом, я могу подпитывать тебя энергией, — сообщил дракон. — Так что еда
теперь тебе не обязательна.
— Спасибо, это здорово, но мне нужна еда. У меня желудок отомрет, если я есть не буду.
Мне нужно, чтобы он работал. Необходимо.
— Я думал, ты обрадуешься, — заметил дракон. — Но если это так важно, подожди немного.
Я кого-нибудь убью.
Сильные крылья распахнулись, мощным усилием подняли гибкое тело, и дракон легко
унесся за гребень хребта.
В этом месте ущелье уже практически завершилось: с гребня хребта склоны стекали в него,
как в воронку.
Смотреть на все это с моего уступа было страшновато — он прилепился на высоте где-то
около трех четвертей от высоты горы.
Они сейчас спали, примостившись на скалах. Теперь было видно, что драконы не черные, а
разноцветные.
Спали после ночных полетов они сладко, и я вполне поняла желание моего собеседника
просто подпитать меня энергией, а не нестись сломя крылья в такую рань за
продовольствием для выкинутой из Пряжки девицы.
Продолжая исследования уступа, я поняла, почему именно сюда принес меня дракон: слева
из горы бил источник, причем горячий. Наверное, все это было взаимосвязано, и отблески
пламени из расщелины, и горячие источники в горе. Родник водопадиками скатывался с
камня на камень, чем дальше от места выхода из горы, тем становясь холоднее. Наконец-то я
с удовольствием умылась.
— Устроит.
Честно говоря, я слабо представляла, что мне с этой тушей делать. Привыкла готовить мясо
уже в разделанном виде, да и вообще дома мы больше ели рыбу — море под рукой, как-
никак. Но нужда заставит, вынула кинжал и подошла к барану.
— Это не у нас, это у меня, — не стала позорить я род людской в глазах дракона. — Я мясо
не умею разделывать, к рыбе привыкла.
Я стала рассказывать ему обо всем, что произошло в последнее время. И о войне, и о победе
Сильных, и о плане новой нации, и о его осуществлении в лице нашего пансионата.
Меня прервал странный звук: дракон не просто смеялся, он откровенно гоготал. Хорошо, что
делал он это мысленно, иначе, наверное, поднял бы всех своих сородичей.
— У вас, прости меня, мышей, просто непомерное самомнение. Зачем вам новая порода
людей? Вы и так Сильно-Умные и ничего нового не создадите.
— Вы одинаковые! — возразил дракон. — И что печально, не меняетесь. Что тогда были, что
сейчас; Но каждое поколение воображает, что сделало громадный скачок вперед и может
презирать за отсталость своих предков.
Я не стала с ним спорить, мне стало не до этого: пока еды не было, я ее и не хотела, но когда
появилось что-то съедобное, есть захотелось жутко.
Срезанным с ноги барана мясом я наполнила котелок, залила его водой и принялась собирать
веточки для костра.
— Зачем? — удивилась я.
— Увидишь.
— Теперь поджигай остальные. У тебя ведь маленький костер, я боюсь его весь сразу
спалить.
Долго варить мясо сил не было, да и не мясо мне было нужно сейчас. Успокоив свою совесть
тем, что варево немножко прокипело, я отлила в чашку бульон и осторожно, сдерживая себя,
выпила.
Ничего, не скончалась, несмотря на уверения Серого Ректора, что дни мои сочтены. Более
того, почувствовала, что желудок не совсем отмер и с ним вполне еще можно
сосуществовать.
— Ради кого?!
— Ради крепких яиц. Так мы всегда говорим. Крепкие яйца — здоровые детеныши. Прости,
я забыл, что у вас не так.
— Здравствуй!
— Здравствуй!
— Здравствуй!
— Здравствуйте… — выдавила я.
Общаться с одним драконом еще туда-сюда, но когда на тебя смотрят сразу много!
И так я чувствовала себя рядом с ними меньше последнего таракана, да еще столько
внимания зараз… Уверенности это как-то не прибавило.
— Какой? — обрадовалась я.
— Вполне съедобная.
— Ты издеваешься?!
— Почему… — протянул дракон. — Потому что вы, люди, вдобавок к вышесказанному еще
и отвратительные соседи. Вы сами себе лютые враги, а уж остальным, живущим рядом с
вами, не позавидуешь. Такое чувство, как равновесие, вам не известно в принципе. Не
успокоитесь, пока не изведете все вокруг, себя и кусок мира в придачу. Мы стали вам
мешать.
— Чем?
— Ты меня спрашиваешь чем? — разозлился дракон. — Надо спросить тех умников, что все
это сделали!
— Не так-то просто убить дракона! — с удовольствием сообщил он. — Даже вам. Вы, люди,
— наш дурной сон. У нас есть прекрасный способ переживать неприятности, в том числе и
сварливых соседей — мы уходим в спячку, пока времена не меняются в лучшую сторону.
Многое и многих мы так пережили. Но здесь нас погрузили в спячку насильно! А когда ты
не по своей воле заснул, то и проснуться сам не можешь.
— Но ведь вы все равно вырвались? Зачем же тем, кто вас упек, оставлять какие-то книги,
надписи, прочие подсказки, которые и привели, к чему привели?
— Таковы правила игры, — строго сказал дракон. — Если готовишь яд, обязан сделать
противоядие. Они не смогли бы обойти эти правила, ничего бы не вышло. Да, нас заперли в
скалах, построили Пряжку, чтобы закрыть ущелье, поставили охрану. Но вынуждены были и
оговорить условия, которые могли привести к нашему освобождению. Одно без другого не
работает. А память у вас куда короче, чем у нас. Все забылось, и зачем Пряжка, и почему
Драконья Залежь, но Книга лежала в Корпусе, и Заклинание было написано на стене Перста,
и штыри из его Кольца образовывали Предупреждение…
— Да. Я спал не так крепко, как остальные. Вырваться не мог, но проникать мыслью за
стены Пряжки — вполне. Век за веком копилась наша энергия, с каждым выпавшим штырем
все слабее становились стягивающие узы.
— Разумеется, — подтвердил дракон. — Ему не повезло — через убивший его штырь он был
связан с нами. Его можно было просто вынести из крепости, тогда бы он стал тем, чем и был,
— мертвым телом, но в Пряжке его поднимала драконья сила. И это тоже было записано в
Книге.
— Орден Символистов?
— Не поняла… — призналась я.
— Потому, милая хвостатая букашка, что, к счастью для нас, вы обожаете войны, и каждый
вооруженный дубиной воитель считает самым сладким проявлением своей власти наступить
на горло человеку, который знает больше его, уничтожить непонятные инструменты и плоды
трудов, записи сжечь только потому, что горят хорошо.
Дракон фыркнул.
— Про Книгу… С упорством, достойным более высоких дел, охотники до тайн все, как один,
видели в Книге путь к сокровищам Пряжки. И штыри потихоньку перемещались из Кольца
на Щит. Особенно в этом преуспел ваш Серый Ректор. Он был чуточку поразвитее тех вояк,
что сидели в гарнизоне до него, поэтому и дела у него пошли значительно быстрее. Но и он
воображал, что, когда штыри на Щите замкнутся в Магическую Букву, он станет самым
богатым человеком в Чреве Мира. Начальник охраны заметил, что Ректор занимается не
только тем, что ему положено по должности, и принялся шантажировать его. Тот платил. Но
начальник охраны вошел во вкус, прикинул и решил, что за разоблачение тайного
сторонника Ордена Символистов Служба Надзора его озолотит и переведет из Пряжки. Он
настрочил донос и забрал из квартиры Ректора последний штырь. Ректор догнал его только
на лестнице. И сгоряча убил этим самым штырем.
— Это претензии не ко мне, а к Серому Ректору. После этого все стало развиваться еще
стремительнее. Когда забродил по крепости оживший мертвец, ваш Ректор начал смутно
соображать, во что ввязался. Получилось, что он собственными руками взвел арбалет, а ты
нажала на крючок. Он догадался, что нельзя тебя подпускать к Персту, но было поздно.
— Нельзя. Ты должна была сделать выбор. Сама прийти. Или прибежать в слезах, как ты
сделала. Но сама. Легко быть сильной, если у тебя за спиной дракон.
— А я тут при чем? — искренне удивилась я. — Вы тут такое устроили, что вам какая-то
крепость. С вашей-то мощью…
— Я отвечу тебе на этот вопрос, когда Пряжка лопнет. Ты поможешь нам? — В глазах
дракона блеснули огоньки.
— А я отвечу тебе на этот вопрос завтра. Ладно? — попросила я. — До завтра дело терпит?
Дракон не стал меня торопить и вообще не высказал никакого неудовольствия. Впрочем, они
и так столько ждали, что им еще одна ночь.
— Хочешь полетать?
Дракон был теплым, словно зимний очаг. Я даже удивилась. Конечно, странно было бы
предполагать, что существо, способное полыхать огнем на десятки хвостов, будет холодным,
как ящерица-медянка, но что он будет таким теплым, я не ожидала.
— Уселась?
— Да.
Дух захватило, когда мы отделились от уступа. Все выше и выше — над скалами, над
гребнем хребта, над Поясом Верности.
На север тянулись и тянулись горы, были видны замерзшие еще ледниковые озера на их
плато, поднятых над землей на тысячи хвостов, белые верхушки пиков, темные ущелья.
За Поясом Верности, с другой стороны Драконьей Залежи, начинался новый водораздел.
Если раньше в этом месте перевал был пониже, то люди вполне могли его преодолевать и
попадать через Лоно в Чрево Мира.
Далеко-далеко на юге, но я его увидела! И там уже вовсю была весна, слабо зеленели
прибрежные земли.
Я плотнее охватила коленями его шею. Уцепилась руками за торчащие впереди небольшие
гребни, последние в "гриве". Обвила хвостом.
Сердце мое хотело уйти в пятки, но скорость падения была настолько высока, что оно
беспрепятственно проскочило сквозь них и осталось трепыхаться на той высоте, с которой
мы спикировали.
— Почему?
— Ты прекрасно держалась, раз у тебя остались силы меня пинать, — возразил дракон. — Но
если боишься, можешь придумать какую-нибудь упряжь.
— Надо попробовать, — не стал возражать дракон. — Хотя и ты, и твоя веревка на моей шее
явно излишни.
Я лежала под курткой, слушала и все пыталась понять, как это у них так божественно
получается. Но драконье пение усыпило меня задолго до приближения к разгадке.
— Прекрасно, — отозвался со своей скалы дракон. После этого я снова заснула и спала еще
часа три, наверное, до Часа Петуха. Только потом встала.
— А с чего вообще эта лекция? — посмотрела я на скалу, где лежал, беззаботно греясь на
солнышке, золотой дракон.
— Неверная формулировка. Я указываю на твои слабые места. Тебе лучше знать их заранее.
Я никак не могла понять, серьезно говорит дракон или слегка издевается. А может, и не
слегка. В его словах была правда, но какая-то уж очень горькая…
— Не расстраивайся… — утешил меня добрый дракон. — Может быть, твои соплеменники
думают иначе.
Обвив ею шею спустившегося на мой уступ дракона, я закрепила ее так, чтобы образовалось
что-то вроде ручки, за которую можно уцепиться в критическую минуту. Да, на драконе все
это смотрелось весьма нелепо.
И опять с небес мы рухнули на землю, представляю, как страшно это смотрелось из Пряжки.
Дракон вихрем пронесся над крепостными стенами. Я услышала вопли караульных, в ужасе
прыгающих со стен. А он, заложив крутой вираж, вдруг подлетел к Персту и аккуратно
полыхнул огнем.
— Эти уйдут завтра, — сказал дракон. — Подождем. Когда мы вернулись на скалы, мне
пришла в голову интересная мысль: а почему это я буду уничтожать Пряжку грязной?
Ненависть должна быть чистой, без примесей.
Через полчаса дракон сидел на моем уступе, увешанный мокрыми тряпочками — я сушила
на нем постиранное белье, — и бурчал, если можно бурчать при мысленном общении:
— Это не ветошь! — возмутилась я. — Это очень дорогое белье. Я его в столице купила.
— Два комплекта ты не могла купить? — ехидно спросил дракон. — Чтобы сразу надеть
после мытья в источнике и не мучить себя и других. Странно вы, люди, устроены. Сколько
лишнего вам нужно!
— Зато вы, драконы, в полном равновесии. Зачем же вы тогда такие алчные до сокровищ? —
сердито спросила я: волосы не столько сохли, сколько коптились, намертво пропитываясь
запахом дыма.
— Мы? Алчные до сокровищ? — возмутился дракон. — Один раз один дракон облюбовал
себе место как раз в той пещере, куда вы свои побрякушки сволокли, и пошла гулять
сказочка. А он не сокровища охранял, он просто незваных гостей не любил.
Пыхать на меня пламенем он и правда не стал, просто легко выдохнул. Поток теплого
полынного воздуха окутал меня, изгоняя влагу. Через несколько минут такого обдувания я
совсем обсохла, волосы стали пышными и закудрявились. Вот бы в каждую парикмахерскую
по дракону…
— А Великий Дракон его знает! Наверное, потому, что мы и не то, и не другое. Есть
растения, есть животные, а есть драконы. А вы во второй группе, вам до драконов далеко.
Интересно, Янтарный был тут или в охране, что ушла вчера с пансионатом?
Но этот отряд продвинулся недалеко. Они лишь отошли хвостов пятьсот от ворот и стали
лагерем.
День тянулся и тянулся, вечер никак не наступал. Драконы, и вместе с ними золотой, парили
над горами. Даже поговорить было не с кем.
Я на сто рядов перетрясла и пересмотрела свой мешок, надула шкуру так, что она только
гудеть, как кожа на барабане, не стала. Натаскала гору хвороста для костра.
Драконам было хорошо — они кувыркались в наколотых на пики гор облаках, то выныривая
из них, то прорезая насквозь, то зарываясь в облака с головой и играя там в прятки.
Наконец солнце скатилось к западу, протянуло длинные тени, в ущелье сразу стало темно и
холодно, лишь равнина все еще светилась.
Я опять обвязала его шею веревкой, надеясь, что издалека ее незаметно и общего
впечатления она не испортит. Села.
Драконы немного покружили над ней и рядком уселись на северную стену. Их разноцветье
очень ее украсило.
Золотой дракон тоже сделал один круг. Затем не спеша, мощными размашистыми
движениями стал врезаться в воздух, набирая высоту. Сидя на его шее, я разглядывала
удаляющуюся крепость, квадратик военного лагеря неподалеку, горы и степь.
Поднявшись так высоко, что крепость стала не больше носового платка, а лагерь
превратился в грязное пятнышко рядом с ней, дракон начал медленно и плавно снижаться.
Здесь было холодно, свистел зимний ветер. Но тепло тела золотого дракона не давало мне
превратиться в ледышку.
Он спустился еще ниже, и вот мы закружили над оградой-Кольцом, я видела пустые окна
Главного Корпуса, сад, заросший боярышником, казармы, храм…
Как раздели, отобрав все, напоминающее о доме. Выдали казенные наряды и присвоили
каждой личный номер.
Как потянулись дни, заполненные пустотой, холодом и ложью, как капали слезы по ночам.
Как шли, меняя друг друга, однообразные зимы, весны, лета, осени, накручиваясь на ось
Перста, как пряжа на прялку.
Дракон молчал, ни о чем меня не спрашивал, ничего не подсказывал, лишь все быстрее
кружил вокруг Пряжки.
Мелькали перед моими глазами стены крепости, пустые окна Корпуса, бойницы Перста.
Все тяжелее давила на меня Пряжка, туго спеленывая, погребая под собой.
Первый залп пламени вырвался из пасти золотого дракона, поджег Главный Корпус. Вслед
за ним стали изрыгать ливни пламени на крепость другие драконы.
— Ненавижу тебя, ненавижу! — уже не кричала, а стоном стонала я от детской обиды за то,
что чужая воля распоряжалась моей жизнью, обламывая под себя, склоняя и подчиняя.
Бешено кружащиеся драконы подхватили мой стон, превратив его в свой крик.
Горящая Пряжка замерла, противостоя этому крику, но потом вдруг лопнул, вдребезги
разлетелся Перст, усеивая своими обломками все вокруг. И началось…
Но когда мы вырвались, все, что связывало меня с этим местом, рассеялось, как дым над
ямой.
Пряжка лопнула.
Драконы опять расселись на скалах у входа в ущелье, на торчащих по краям его обломках
северной стены.
— Спасибо.
— Спасибо.
— Спасибо.
Золотой дракон приземлился на дне самого ущелья, чуть ли не на том пригорке, под которым
я некоторое время жила в ямке с прошлогодними листьями.
Я-то думала, мы провозились страшно долго и уже скоро утро, а оказалось, даже ночь еще не
наступила.
И тут только поняла, чего еще не хватает помимо Пряжки: не было лагеря.
Сильные, как никто, уважают силу. Пока драконы рушили крепость, испугавшиеся ее
жильцы быстро свернули палатки и тихо, без знамен и барабанного боя, отступили.
— Они летят к себе, — объяснил золотой дракон. — Мы очень хотим продолжить спячку, но
уже добровольно. Пока вас не станет. Вы же плохие соседи, я тебе уже говорил. А Пряжка
удерживала нас, не давала улететь отсюда. Вот, кстати, и ответ на твой вопрос, почему нам
так важно было разрушить Пряжку. Теперь мы окончательно свободны.
— В пустую степь?
— Не знаю. Все, что я знаю, — если моя сестра не погибла, то, возможно, погибает сейчас в
Долине Ушедших. Мне надо быть там.
— Хорошо, собирайся.
Привычным уже движением я закрепила на его шее веревку, надела свой дорожный мешок и
забралась на дракона.
Он не спеша полетел вниз по ущелью, не отказал себе в удовольствии пронестись над его
дном так низко, что, будь на пути северная стена, мы бы в нее обязательно врезались.
Пролетели мы и над все еще подернутой дымком ямой с останками Пряжки. Вышли на
равнину.
И Медбрат с ними!
Чем дальше на юг, тем больше в небе становилось пухлых облаков с синими донышками —
они не спеша несли на север весенние дожди. Мы пролетали то над ними, то под ними.
Каждый раз ощущения были не из слабых.
Я опять задумалась.
Почему-то ни разу я не видела, чтобы драконы что-то ели. Им хватает одного приема пищи
надолго? Или пользуются иными источниками энергии, как упомянул вскользь золотой? Да,
не всем повезло быть драконом…
— Ты подслушиваешь? — обиделась я.
— Глупый вопрос. Я слышу — это большая разница. Приближается ночь, давай говорить, а
то я боюсь, ты заснешь и свалишься с моей шеи.
— Давай. А о чем?
— Нет пока.
— В годах. Зима, весна, лето, осень — один год. Двенадцать лунных месяцев.
— Потому что если ты начнешь меня слушать, то уснешь. Что бы ты вообще хотела делать,
если смутное время кончится?
— Раньше были императоры, но последние лет сто их стали так часто убивать
приближенные, что в одиночку трон занимать теперь никто не рискует.
Правят отдельные воинские подразделения, типа Легиона. Точнее высшие офицеры Легиона.
Между собой они, конечно, договариваются о разделе власти, но перед обществом
выступают одним целым. Никто не знает, кто там главный, кто второстепенный. А если кого-
то и.убивают, особых потрясений это не вызывает, потому что ничего не меняется. Его
функции, если они у него были, берут на себя остальные, и монолит остается монолитом.
Их так и зовут — Верховными. Это военные. Есть еще полувоенные — Служба Надзора за
Порядком. Она пережила у Сильных все последние перевороты и позиции ее неколебимы.
Она борется с внутренними врагами, пытается обезвредить мятежников и инакомыслящих.
Вроде меня и моей сестры.
Ну и, конечно, гражданская власть, та хвост поджимает перед всеми. Правда, раньше сильны
были жрецы, но что-то у них не заладилось во взаимоотношениях с военными. После этого
дела у храмов таинственным образом пошли все хуже и хуже, и наконец объявили, что
Сестра-Хозяйка не слышит своих детей, хотя возносить ей и Медбрату молитвы мы обязаны
продолжать.
— Это основной принцип, система. Столица заведомо лучше, чище и выше провинций.
Военный заведомо выше гражданского. Мужчина заведомо выше женщины. Сильный
заведомо выше Умного.
— А у вас на юге?
— И у нас не без греха, — признала я. — Но все-таки не так. Если голова у тебя работает, все
равно, мужчина ты или женщина. Мне кажется, у нас больше значения придают
действительно делам человека, чем навешанным на него побрякушкам. Ракушка живет
морем, ты можешь объявить себя хоть полубогом, морю это все равно. Или ты делаешь, или
не делаешь. Вот и все.
Но все это за спиной, тишком, а так друг другу улыбаются, подарочки на праздники дарят,
строго по рангу, и яд при этом с клыков капает…
— Да по привычке. Просто все они старались нам доказать, что они умные, а мы дуры.
Умные в силу должности. А я доверчивая, я людям верю обычно.
— Ну и верь дальше, — посоветовал дракон. — Что тебе до них? Они себя уже так наказали,
как никто их не накажет. А как управляется Ракушка?
— У нас правит Совет Старшин. Переизбираемый через три года. Он назначает должностных
лиц.
— Да, знаю, — подтвердила я. — Так наш Совет Матерей говорит, и Совет Отцов, и
Коллегия Умных из Умных. Но, понимаешь, когда это еще будет. А у меня только одна
жизнь. И я хочу рожать и растить свободных детей.
А вот сестра и ее друзья считали, что, вклинившись между разборкой двух армий, можно
обернуть наше поражение победой. Вот им обе армии, похоже, и накатили.
— Они залезли на чужую территорию, — заметил дракон. — Уже одно это успех не
гарантировало.
— Не всегда, — возразила я.
— Не всегда, — подтвердил дракон. — Но чаще всего. На это возразить мне было нечего, и я
замолчала. Плыла под нами ночная земля, темное небо очистилось от облаков, и все
вызвездилось холодными звездами.
Внизу зеленовато заблестела, отражая луну, Плеть, словно в бархатные ножны заключенная
в черные берега.
Дракон улетел.
Пока он летал к Пуповине и обратно, я успела размяться, согреться и подкрепиться. Жуя
тугие, почти высохшие кусочки печеного мяса, я грустно размышляла о том, когда же смогу
приправить его солью, перцем, чесночком, петрушкой.
В голову сразу же полезли воспоминания о всяких кушаньях, которые в свое время можно
было бы съесть и побольше, ну чем я только раньше думала!
Без всяких усилий с моей стороны представилась сковорода, на которой жарятся рыбки, и
один бок у них уже зазолотился, скоро можно будет снять со сковородки и съесть, оставив
один хребет… Странно, совсем не питаться, живя на ничейной земле у Пряжки, было куда
легче, чем есть, но понемногу и одно и то же.
…Когда пожухлая прошлогодняя трава склонила седую голову под ветром, поднятым
крыльями дракона, я уже слопала дюжину жареных рыбок, салат из помидоров и лука, три
яблока, одну грушу и гроздь винограда.
— Корнеплод. Едят толстый корень оранжевого цвета и приятного вкуса. Ну вот, берешь ее,
моешь, чистишь, трешь на специальной терке, которая режет длинной соломкой. Солишь,
перчишь, обязательно красным перцем, добавляешь пряности. Выжимаешь в нее лимон или
добавляешь немного уксуса. Перемешиваешь, чтобы сок дала. Потом ставишь на огонь
масло, кипятишь его и прямо кипящим выливаешь в салат. Даешь хорошенько настояться. О,
как я чаю горячего хочу!
— Как скажешь.
Оставив на земле воспоминания о всяких вкусных вещах, я снова уселась на шею дракона.
Взмахнув крыльями, он развеял их в пыль и прах.
И дракон понес меня на запад, вниз по течению Плети. Пуповина была совсем рядом.
— Садись на грядку! — сказала я дракону, имея в виду, конечно, насыпь над усыпальницей.
Я запоздало поняла, почему Легион Обрубленный Хвост сумел не только прийти к власти,
но и удержать ее. Они и правда не боялись ни богов, ни драконов. И принялись нас яростно
обстреливать.
По левому Борту Долины у них стояли на холмах онагры [7] , чьи каменные ядра не могли
причинить дракону никакого вреда, ибо точность их попадания сейчас была равна нулю, но
на правом борту у них была куда более опасная баллиста…
С его боевого желоба, пущенная отдачей пучка туго скрученных сухожилий, сорвалась и
ушла вверх стрела.
Отчаяние охватило меня: "Сестра-Хозяйка, во что я его втравила! Дракон-то тут при чем, это
наши, людские, разборки!"
Там дракона подшибли, тут добьют окончательно! Какое у него самое уязвимое место?
Я кубарем слетела с драконьей шеи, скинула мешок, обхватила его руками в качестве
мягкого щита и бросилась вперед, вопя не своим голосом:
— Я тебе верю, — сообщил Нож, — но подходить к нему, честно говоря, боюсь. Давай ты
его сама осмотришь и скажешь, что надо. Мы поглядим, какие лекарства у нас есть.
Когда я услышала его ехидные слова — мысли? — а, Медбрат их знает, — у меня от сердца
отлегло.
Стрела пробила тонкую плоть кожистого крыла дракона навылет, оставив в нем дыру с
лохматыми краями. Так у них еще и стрелы тупые? Однако… Или зазубренные?
"Да, пожалуй! — согласился дракон. — Пока придется так. Найди два лоскута тонкой кожи и
немного смолы. Смола у них должна быть".
Луна освещала его во всем великолепии, оказалось, именно золотого дракона в качестве
украшения и не хватало гробнице.
К результату привела не моя злость, а снаряд сопротивленцев, который уже был закреплен в
орудии. Как оказалось, глиняное ядро было начинено горюче-взрывчатой смесью. Вот оно и
рвануло там, чудом врезавшись в баллисту. Видно, просмоленная рама хорошо взялась,
потому что заполыхало на холме славно.
— А Нож где?
Палатка для раненых была раскинута как раз над той плитой, что мы вскрыли, добираясь до
захоронения Молниеносного.
— Девочке нужно лечить дракона, — с серьезным видом пояснил сестре Нож. — У нее
редкий дар находить нужных знакомых.
— Смола есть, — как и думал дракон, сказал Нож. — А вот кожа… Есть, конечно, но сразу
не соображу. Мягкая же нужна?
— Задала ты мне задачку, — почесал затылок Нож. — Посиди минутку, я в наш погреб
наведаюсь. Кажется, есть идея. Если не сработает, вырежем в одеяле Светлой дыру.
Он взял плошку и направился к центру палатки. Плита там была сдвинута в сторону и в дыру
спущена лестница.
— Я ее разрушила.
Белолобый бык,
— Они ушли к Сестре-Хозяйке, — скупо сказала сестра. — И не только они. Мы живы, пока,
благодаря Ножу — тут в основном остатки его отряда. Он же и меня вытащил из-под сапог
Легиона. А ты откуда узнала, что мы здесь?
— Эта баллиста нас и подшибла! — зло сказала я. — Вон она сейчас горит синим пламенем!
— Маленькая сестричка, только не говори, что это ты ее подожгла, — повернула ко мне лицо
сестра.
— Как что? — возмутился Нож. — Ну тебе, Светлая, твое дремучее невежество еще можно
простить, ты девица необразованная, все больше подпольной войной занятая, но ты-то,
Пушистая Сестричка! Ты должна историю Молниеносного назубок знать, чему вас только в
пансионате учат! Это же любимое знамя великого вождя!
— Зачем она мне? — удивился Нож. — Над ней мастера-кожевники не работали, она
высохла и скукожилась. Этот флаг лучше. Хотя в последнее время я так озверел, что,
пожалуй, при надобности сделал бы и это. Логически рассуждая, чем его кожа отличается от
его мечей, свечей и одеял?
— Да, — потер устало лоб Нож. — Пора менять караулы. Смола, Пушистая Сестричка, вон
там.
— Нож почти не спит. Он винит себя в том, что не смог привести отряд к городской
пристани. Если бы мы захватили корабль, то, возможно, оторвались бы от преследования и
смогли по реке добраться до устья. Но они как раз и думали, что мы будем пробиваться туда,
поэтому там стояли отборные силы. А что мы запрем себя сами в Пуповине, никто и
предположить не мог, на этом направлении было легче, и сюда пробились без особых потерь.
Сестра-Хозяйка, какой мясорубкой был Хвост Коровы, ты и представить себе не можешь!
Лицо сестры исказилось.
— Досюда добралось шестнадцать человек. Двое умерли уже здесь. Ребята отнесли их вниз,
положили в одной из кладовых, даже если сюда ворвутся, осквернить их уже не смогут. Это
все, что мы смогли для них сделать. А сколько наших валялись там под ногами и копытами
Сильных…
Баллиста на холме догорела, а может, ее оттащили вниз. Скоро должно было рассвести.
Дракон лежал на надмогильной насыпи.
Время шло, а проблемы рождали одна другую. Подойдя вплотную к насыпи, я выяснила, что,
в отличие от дракона, залезть на нее смогу с большим трудом. Размеры не те.
— Спустись, пожалуйста, — попросила я.
Недовольный дракон на брюхе съехал с насыпи. По всему было видно, что он раздражен и
чувствует себя не в своей тарелке. Наверное, несмотря на все его отговорки, он тоже до
сегодняшней ночи считал себя неуязвимым от пошлых стрел, а тут такой удар по
самолюбию, да еще от несъедобных особей.
Медбрат меня побери, я опять забыла, что он читает любые мысли на много хвостов вокруг.
— Конечно, — подтвердил дракон. — И не только это. Я знаю, что творится в каждой голове
по эту и ту сторону холмов.
Ну вот опять…
То, что это фрагмент спины одного из бывших правителей этих мест, уже никаких эмоций не
вызывало.
— А поточнее?
— Поточнее тебе мог ответить только владелец этого куска кожи, с чьей спины он был снят,
но, увы, он сейчас далеко, примерно там же, где и деятель, освежевавший вышеупомянутого
владельца.
В полном недоумении я положила кожу на одну из плит двора. Зачем это надо?
Дракон поднял когтистую лапу, помедлил, а потом средним когтем молниеносно начертил на
ней довольно замысловатую заплату.
— Не мешай! — отмахнулся дракон и одним махом нарисовал рядом точную копию первой
фигуры.
Не веря глазам, я подошла поближе и подняла лоскут за край. Он поднялся, две одинаковые
заплатки остались лежать на плите. Ничего себе у него когти…
— Нормально?
— Сойдет.
— И что теперь?
Дракон раскрыл и вновь сложил крыло, склонив голову набок, прислушался к себе.
— Только завтрашней ночью я смогу сказать, что будет. День придется пережить в
неведении.
Рассвело.
Смысла в этом особого не было: надгробной грядке камнепад вреда не причинял, строений,
которые можно было разрушить, во дворе не было, а мы, в том числе и дракон, укрылись в
мертвой для обстрела зоне под стенами. Страдали каменные лягушки.
— Мы предлагаем вам сдаться, — сообщил он, задрав кверху голову. — Вам будут
сохранены жизни.
— Благодарю вас, но условия нас не устраивают, — без тени сарказма вежливо ответил Нож.
Парламентер и не сразу понял, что он сказал, видно, подобная вежливость в армии Сильных
была диковинкой.
Прошло совсем немного времени с того момента, как он дошел до своих, и начался штурм. К
гробнице со всех холмов стали осторожно подтягиваться воины, особо не рискуя, прячась за
укрытиями.
Конечно, нам очень повезло, что секрет ветхой задней стены еще никто не раскрыл, и
штурмовали нас классическим способом, считая ворота самой слабой точкой укрепления.
Но это делало ситуацию ненамного легче. Все, кто мог, стояли у бойниц, пытаясь остановить
наступление. Но из четырнадцати человек более или менее ходячих и стрелючих было
десять. И я одиннадцатая. Вот и вся арифметика.
Мы стреляли, кто из чего мог. Я могла из арбалета. Но в этот раз успехи мои были куда
менее впечатляющими. Баллисты почему-то не горели и стрелы в грудь наступающим не
вонзались.
И зашевелилась мыслишка, что каторжные работы — это не так уж и плохо, и там люди
живут, и сбегают иногда…
Паренек при орудии оказался хорошим наводчиком и попал точно — да что толку.
Полыхали закрывающие таран с боков и сверху щиты, сам он оставался невредимым.
Мы били по суетящимся около него людям, но они поменяли щиты и движение тарана
возобновилось.
— Плохо.
— Ой, Нож, меня дракон, кажется, зовет! Я узнаю, в чем дело, и к палатке подойду! —
сказала я.
Дракон выбрался из-под стены и сидел в центре двора, сворачивая и разворачивая хвост.
— Я не полечу! — завопила я.
— Пока я не могу лететь, я тебе уже объяснял. Будешь помогать. Поторопись.
— Держись.
Прижав ладонями заплатки на дыре в крыле, левая ладонь снизу, правая — сверху, я замерла,
так пока и не понимая, что он задумал.
Дракон повернулся к воротам, за которыми уже совсем в опасной близости находился таран,
напрягся, я почувствовала, как горячо стало моим ногам и хвосту, и с усилием изрыгнул
длинную струю пламени.
Я видела, что наши лежат на стене ничком, накинув куртки на головы, а над ними опасно
низко бьет струя почти белого пламени. Самые расторопные спрыгивают вниз.
На пыльной дороге полыхал таран, разбегались от него горящие люди, катались по земле,
стараясь сбить пламя. Ни на секунду не прерывая огня, дракон начал поворачиваться кругом,
выжигая окрестности гробницы. Я изо всех сил сжимала ладони, душой веря, что, если
пропущу хоть щелочку к его ране, огонь прекратится.
Надгробная насыпь была на две трети выше окружающей двор стены, поэтому с ее вершины
дракон испепелял все вокруг, оставляя очень небольшую нетронутую зону перед стеной, до
которой добраться еще никто из нападающих не успел.
Дракон сделал еще один полный круг и прекратил поливать пламенем Долину Ушедших.
Раскаленный воздух стал понемногу остывать.
Дракон молчал.
Я сидела, так и сжимая его крыло, не зная, можно ли его отпускать, или ни в коем случае
нельзя.
Да и что вообще делают в таких случаях?
Дракон потихоньку остывал. Даже цвет его поменялся — ликующий золотой словно
подернулся белой золой.
Сверху мне было видно, как потихоньку оживают наши, я даже расслышала в наступившей
над долиной тишине, как кто-то в палатке сказал: "Нужна мазь от ожогов". И я подумала, что
все нормальные люди будут сейчас мазать головы и спины, а мне, похоже, придется лечить
волдыри на попе и внутренней поверхности бедер. И ходить я буду в раскоряку, вот
забавно…
Я разжала руки.
Я слезла с его спины, ощупала свой хвост — он был, как ни странно, в полном порядке и
паленым от него не пахло.
— Успею, — отозвалась я и села на плиты рядом с его головой, блаженно вытянув ноги.
Наши сейчас вместе и, конечно, будут мне очень рады, но там и без меня не горестно, а
здесь, на верхушке гробницы, золотой дракон лежал какой-то совершенно бесприютный и
чужой всем.
Хорошо сидеть, когда тихо, спокойно и солнце светит. Мы так всех перепугали, что они
даже онагры снова не запустили, не стали нас обкидывать.
— Ну как ты? — спросила я, увидев, что он открыл глаза. Дракон уселся в своей обычной
горделивой позе, скосил блестящий глаз.
— Лучше, чем я мог предполагать. Но так плохо мне еще никогда в жизни не было.
— Даже тогда.
— Странно, я думала, поливать всех пламенем для вас, драконов, дело обычное, — заметила
я.
— Обычное в обычных условиях. Эта дыра в крыле сама по себе ничтожна, но она нарушила
мою целостность. А без этого ни летать, ни полыхать огнем дракон не может.
— Но ты же смог?
— Нет. Сколько раз тебе сообщать, что не я это говорю, а ты воспринимаешь мою
информацию и облекаешь в наиболее удобную для себя форму. Это твой предохранительный
клапан. Чтобы не сойти с ума от общения с драконом.
— А что мне оставалось делать? — горько вопросил дракон. — Если бы не огонь, энергия
для полета мне могла бы и не понадобиться, тут уж не до выбора.
— Драконы не говорят пустых слов! — громыхнул золотой так, что я даже скривилась.
Словно в голове кто-то в колокол ударил.
— Извини. Но если я сказал, что дождусь сегодняшней ночи, чтобы определить, смогу ли
поднять в воздух четырнадцать человек, значит, я должен был дожить до ночи вместе с
этими четырнадцатью.
— Скажу, что, как стемнеет, я постараюсь взлететь и перенести их за реку. Это большее, на
что я способен, если только способен. Дальше будет еще хуже. Пойди предупреди их.
— Нет, мне становится хуже и хуже. Пуповина очень нехорошее место для драконов, нам
нельзя тут быть.
— Заплаты не помогают?
Потирая локти и коленки, я прохромала в палатку. Сестру теперь положили у входа, она по-
прежнему была прикрыта одеялом.
— Ну где ты пропала? — встретила она меня упреком. — Сидишь там наверху и сюда даже
не глянешь. Я тебе и машу, и кулаком грожу — все без толку. Голодная, наверное?
Спина и правда была обожжена, видно, Нож провел на стене больше всех времени, считая
себя не вправе покинуть стену, не убедившись, что опасаться противника больше нечего.
— Вовремя надо было мозоли на руках заработать, — сказал ей Нож. — Тогда бы желающих
подставить под твою суровую длань свою нежную кожу не нашлось бы.
— Дракон говорит, что сегодня ночью он попытается перенести нас за реку, — сказала я. —
Ему хуже, похоже он скисает на глазах. Но попробовать надо, только как поднять разом
четырнадцать человек?
— За реку? — переспросил Нож. — Что же, это тоже была бы громадная удача — мостов
поблизости нет, а переправиться здесь они не смогут. Что-нибудь придумаем, до ночи время
есть. Ты давай проглоти чего-нибудь, а то Светлая извелась совсем. Каши хочешь? Из зерна
урожая того года, когда Молниеносный объявил себя воплощением Мед-брата на земле.
Светлая готовила.
— Пожалуй что хочу… — задумчиво сказала я. — Может, зерно как вино? Чем
выдержаннее, тем вкуснее?
Когда настала ночь, четырнадцать человек — все, что осталось от Боевого Сопротивления,
— стояли на верхушке надгробной насыпи на перевернутой палатке. Концы ее были
привязаны к палке, которую позаимствовали у одной из колесниц Молниеносного. По-
моему, у Внезапной. Получился странный громадный узелок.
Как и в случае с извержением огня несколько часов тому назад, у него не было той обычной
восхитительной легкости, все шло через силу. Но мы поднялись.
Не набирая высоты, дракон пролетел над рядами гробниц, выстроившихся в конце долины, и
аккуратно пошел на разворот.
Кажется, Сильные сообразили в чем дело, в их лагере поднялась тревога, забили барабаны.
Теперь на меня навалились новые страхи — выдержит ли ткань палатки, как там сестра, не
доконает ли ее этот перелет окончательно, вдруг у нее переломы, а не только сильнейшие
ушибы… Да и дракон опять молчал, вспарывая крыльями воздух с такой натугой, словно мы
летели в застывшем густом гороховом киселе.
Внизу блестела Плеть, в этом месте не злая, бешеная и узкая, затянутая в корсет скал, а
широкая, вальяжная, как будто даже добродушная…
Я обхватила шею дракона руками, прижалась щекой, напряглась, но попробуй летать без
крыльев…
Золотой дракон лежал, распластав крылья, на склоне холма. Как в дурном сне, я бежала к
нему, проваливаясь и спотыкаясь, а когда добежала, то поняла, что он холодный. Совсем
холодный.
Что делать, Сестра-Хозяйка, что же делать? Как вернуть его? Зачем же я тогда освободила
их, если ни к чему хорошему это не привело. Зачарованный сон лучше смерти, что же я
наделала со своими глупыми проблемами, чужими ему заботами…
Но ведь драконы неуязвимы, где же эта хваленая неуязвимость? Выходит, они даже хрупче
нас?
Я вспомнила прошедший день, слова дракона про то, что в Пуповине ему плохо, подбежала к
раненому крылу и принялась отдирать кожаные заплатки. Они ведь тоже из Пуповины и
пролежали там Медбрат знает сколько. Скомкала их, липкие от смолы, и выкинула прочь.
Села на склон холма, устроила край безжизненного крыла на коленях и опять, как тогда,
сжала дыру в крыле ладонями. Хоть что-то, что я могу…
— День, три, семь, двенадцать. Пока не пойму, что вот теперь действительно все.
— Пусть ищут, мне все равно. Вы уходите на юг. Это я его сюда притащила, мне и отвечать.
Угрохала дракона — туда мне и дорога.
Я покачала головой.
— Ладно, тебя вижу пока не переубедить, значит, сиди. Я пойду за нашими — мы довольно
далеко по человеческим меркам отсюда приземлились.
Наверное, потому, что по склону холма свистел ветер, и я совсем заледенела, стала такой же
холодной, как и дракон. Зуб на зуб не попадал.
Наконец пришли сопротивленцы и сразу все кругом ожило. Они разожгли внизу костер. Нож
принес сестру на руках, он поднялся вместе с ней на склон холма и посадил ее рядом со
мной.
— Ты совсем ледяная, — сказала сестра, обнимая меня. Она была горячей, может,
болезненно горячей, а может, это я настолько остыла.
Снять мешок я не могла — надо было бы разжать руки, поэтому он просто развязал его, не
снимая с моей спины, и выгрузил оттуда все, что считал нужным.
Нож ловко надул шкуру, подложил ее под нас, накинул нам на плечи мою овчинную куртку,
и я почувствовала, что стала согреваться.
— Сидите, девочки, я сейчас. — Он взял котелок и флягу и пошел вниз, к костру, на ходу
срывая какие-то жухлые прошлогодние травки.
— Просто ты его редко теперь видишь, — отозвалась сестра. — Ничуть не меньше. У тебя не
появился там, в Пряжке, парень, а?
— Нет!!!
— Да? Совсем-совсем?
— И кто он?
— Ну надо же, ты словно гардероб себе подбираешь. Охранник у тебя Янтарный, дракон
золотой. Прямо все оттенки солнца.
— Да ничего, вообще-то этот парень здорово мне помог. Если бы он мои вещи не принес, я
бы сейчас так в серой пансионатской юбке и летала. А я ее терпеть не могу.
— Куда не принес?
— Можно я пока не буду говорить? — попросила я. — У меня висок колоть начинает от этих
воспоминаний.
Вернулся Нож и принес дымящийся отвар.
Сестра взяла у него чашку и поднесла к моим губам. Горячее питье изгнало остатки холода и
меня потянуло в сон. Привалившись к теплой сестре, я задремала.
Сна в прямом смысле не было — я все время знала, что сижу на склоне и сжимаю ладонями
драконье крыло. Но в то же время я летела и кружилась в каких-то воздушных водоворотах,
постоянно проваливаясь в громадные воронки.
Если говорят правду, что летая во сне растешь, то проснувшись, я должна была быть выше
Ряхи на пару голов.
— Пушистая Сестричка, — попытался зайти с другого бока и взывать к моей логике Нож. —
Вот и утро, которое мудренее вечера. Подумай и согласись, что ты не сможешь просидеть
тут на холме двенадцать дней. Если тебя прохватит понос, ты должна будешь отойти.
— Ну-ну… Кстати, спасибо за идею. Если другого способа не будет, я к нему прибегну.
— Тогда придумай этот другой способ, иначе я, кроме воды, ничего пить не буду!
— Нож, придумай что-нибудь, — взмолилась сестра. — Иногда она упряма, как осел.
Может, дракону слабительного влить?
Нож, как и ночью, обошел дракона кругом, попытался приоткрыть ему опущенное веко,
провел пальцем по клыку в пасти.
Я пожала плечами.
— Слушай, Пушистая Сестричка, — сказал он. — Одно из трех: либо я глухой, либо сердце в
другом месте, либо оно не работает. Но мне кажется, он стал теплее, чем был ночью.
— Не похоже. Он теплый везде. Может, его дополнительно согреть надо? Давайте костры
рядом разложим — вдруг поможет?
Нож позвал своих сопротивленцев, и они принялись складывать левое крыло дракона. Это
было трудным занятием.
Вдоль левого бока дракона, ниже по склону, протянулась цепочка костров. Солнце
поднялось высоко и как-то не думалось, что осаждавшие Пуповину уже наверняка
переправились через Плеть.
Дрова носили из рощицы в соседней лощине за холмом. Скоро даже нам с сестрой по ту
сторону дракона стало жарковато.
"Я не знал, что вы, люди, любите жареных драконов…" — прошелестел у меня в голове
тихий насмешливый голос.
— Ты живой?! — заорала я на все Чрево Мира. "Скорее да, чем нет. Не кричи, это лишний
расход энергии".
"Не надо. Но и не подбрасывайте, этого достаточно. Вы сделали все, что смогли. Сейчас я
должен побыть один, идите в ту рощу, откуда брали дрова. Ты приходи вечером, когда Глаз
Дракона засияет над землей".
"Разумеется…"
Дыры не было — она затянулась молодой кожицей, нежной, как пятки новорожденных.
"А ты думала, там будут наросты, как застаревшие мозоли вашего Молниеносного? — тут же
обиделся дракон. — Идите, дайте мне прийти в себя".
— Передай ему, что мы очень рады, — сказала сестра, и мне стало смешно.
Теперь меня считают переводчиком с драконьего! "Передай им, что я рад не меньше, чем
они", — ехидно сказал дракон.
"Не буду говорить! Мне и тебя в качестве собеседника с избытком хватает!" — наотрез
отказался дракон.
Нож уже подхватил на руки сестру, упорно не доверяя это дело никому. Только теперь я
наконец заметила, что ее роскошный раньше хвост стал короче ровно наполовину.
Сопротивленцы ушли.
Мне осталось только подобрать шкуру и куртку и поспешить за ними на новое место
стоянки.
День мы провели в березовой рощице, образовавшейся благодаря тому, что по лощине тек
ручей.
— Это идея Светлой, — пояснил Нож, с аппетитом уплетая свою скромную порцию. —
Каждый перед перелетом взял в карман по горсти сухого гороха. Как видишь, мелочь, зато
теперь без еды не сидим. Эх, еще бы ты котелок побольше в своем мешке таскала, вообще
бы была красота!
— Это чудо, что он у меня просто есть. Не до размеров, знаете ли, было.
— Вот что значит хозяйственная, образцово воспитанная девушка! — пел соловьем Нож. —
А ты, Светлая, на что свой единственный выигрыш на бегах потратила? А?
— Я не знаю, где тот чудный запах, но этот котелок сейчас будет у тебя на голове! —
взорвалась сестра.
— Это я пытаюсь пламя из нее извлечь, — громким шепотом пояснил Нож. — Мне
небольшой дракончик тоже не помешает.
После обеда часть народа вместе с Ножом ушла на разведку, часть готовила дрова для
ночлега.
Помыв то, что считалось посудой, я заново надула шкуру, с помощью того паренька с башни
мы устроили на ней сестру. Она так и сидела без сна всю ночь около меня, поэтому сейчас
сразу уснула.
Все это время я постоянно поглядывала в сторону холма — но там ничего не было видно,
ничего не было слышно.
Дракон, я уверена, если бы хотел, вполне мог дотянуться своей мысленной речью до меня и в
лощине, но он молчал.
Скорее бы вечер…
Когда наконец зажглась на белесом небе первая звезда, я заметалась и заторопилась со своей
охапкой корявых веток, запнувшись о корягу, чуть не обронила ее на пути, но все-таки
донесла до общей кучи. Нож с разведчиками еще не вернулись.
— Не торопись, вся ночь впереди, — остановил меня, не отрывая глаз от неба, дракон. —
Чувствуешь, как накатывает ночная свежесть?
— Не чувствую.
— Умеешь, — уверенно сказал дракон. — Просто не знаешь. А пока сними с меня свою
веревку, я не могу петь с петлей на шее.
За время последних событий узел на веревке так затянулся, что я не могла развязать его даже
зубами. Пришлось пустить в ход кинжал.
— Драконы не поют одни, а мне больше не с кем. Это нужно, понимаешь, нужно, если ты
хочешь, чтобы твое сидение около меня было не напрасным. Чего ты боишься?
— Не знаю.
— Видела.
— Тебе нравилось?
— Нравилось.
Хотелось бы верить, но так считал только дракон. Совсем стемнело, и звезды горели над
нами большие, яркие и манящие.
— Зачем?!
— Не должно быть ничего лишнего, это мешает песне. Поешь ты, пою я, твоя съемная
шкурка, насколько я знаю, петь не умеет.
— И трусы снимать? — в отчаянии пролепетала я.
— Это как же надо не любить себя, чтобы бояться и стыдиться собственного тела! —
обрушил на меня волну возмущения дракон. — А тебя не смущает, что в таком случае я
перед тобой сижу без этих ваших трусов?
— Ты дракон…
— Я дракон, и мне все равно, а тебе нет, но если ты будешь одета, ничего не выйдет!
Ночной ветер обдувал мои раскаленные от стыда уши, когда я стянула с себя легионерский
костюм и сложила стопочкой, придавив его камнем.
— То-то я смотрю, ты на уступе сразу на себя эти овчинки натянула, — задумчиво заметил
дракон, изучая звездное небо. — Я еще подумал, какие вы хилые, сразу укутываетесь, а дело,
оказывается, вот в чем… Нашли что скрывать…
Оказавшись в чем мама родила, я сразу же замерзла и покрылась гусиной кожей, а голые
ступни кололи сухие колючки и мелкие острые камушки.
Я скованно подошла к дракону, придерживаясь за крыло, встала на его ногу, дракон легко
закинул меня себе на шею.
— Ага, — довольно сказал дракон. — Значит, я буду ниже. И он, подстраиваясь к моему
дребезжащему голосу, пропел на октаву ниже чистый глубокий звук.
Волна счастья окатила меня, поясница выгнулась и по всему телу побежали легкие, почти
игривые судороги, предвестники новой волны.
— Я знаю, — вдруг сказал он, — тебе сейчас так же хорошо, как и мне, но не увлекайся этим
сильно. Помни, тебе еще рожать детей и ты, испытав сегодняшнюю ночь, начнешь требовать
от своих мужчин то, что они тебе заведомо дать не смогут.
— Ага, — сказал Нож, поворачиваясь спиной. — Недаром Светлая послала меня приглядеть
за тобой, не дав и куска проглотить. Я уж и не рад, что увидел, чем ты занимаешься.
Дракон, волоча хвост по земле, подошел к Ножу и стал рядом с ним, рассматривая ту же
группу камней на противоположном холме.
— Да ничем я не занимаюсь, — сказал я вслух Ножу. — Ты думаешь, я тут по собственной
инициативе в таком виде круги наворачиваю?
— Ага, — сказал Нож, косясь на дракона. — Еще интереснее. Тогда похоже на совращение
несовершеннолетней.
Я уже и оделась, и почти распутала спутанные ветром волосы, а они все стояли и стояли,
пялясь на камни. Все понятно, солидный мужской разговор, женщины могут отдыхать.
Нож на холме оказался очень кстати — без него я не дошла бы до лагеря, так резко на меня
навалилась усталость.
Он довел меня до рощицы, где я, уже не раскрывая слипшихся глаз, упала рядом с сестрой на
какую-то подстилку и ухнула глубоко-глубоко в колодец сна, замешанного на сильной, но
приятной усталости.
Нож, поглядывая на барабан, варил в гордом одиночестве посреди спящего мертвым сном
лагеря первую порцию утреннего чая.
"Сама догадайся".
Вручив мне чашку с дымящимся чаем и отставив котелок в сторону, Нож танцующей
походкой пошел к лежащему на боку барабану. В руке у него был обоюдоострый клинок.
Им он резко вспорол кожу, натянутую на обод барабана, и, ведя клинок по краю, отделил ее.
— С трудом.
— Ты почти такая же умная, как и Светлая, — сообщил Нож. — Вот что значит
наследственность.
Нож забрался в опрокинутый барабан почти целиком, только ноги торчали наружу.
"Там были еще и кони, — уточнил дракон. — Людей я просто убивал. Довольна?"
"Довольна. Наешься еще всякой дряни, придется тебе и правда слабительное варить".
Сколько же лошадей надо было слопать, чтобы так быстро набраться сил?
— Нас совсем-совсем не преследуют? — переключилась я на Ножа, который в силу
человеческого происхождения должен был точнее разбираться в обстановке.
— Нет, я бы сказал только "совсем не преследуют", — налил себе чаю довольный барабаном
Нож. — Деморализованы передние части, но за ними идет армия.
— Легион?
— Ага, станет тебе Легион за кучкой мятежников гоняться. У него и в столице дела есть. Это
зарабатывают себе прощение остатки Левого Крыла. И они попытаются нас дожать, у них
выхода нет. Но твой крылатый друг сказал, что шансы оторваться сейчас неплохие. Хочется
ему верить, потому что хоть желание донести Светлую на руках до родины у меня и
огромно, но силы, увы, не те. И я не умею быстро бегать, быстрее конных разъездов.
— Когда тебя нагонит десяток вооруженных до зубов всадников, тебе будет все равно, что
позади них на тысячу человек приходится всего один приставленный к кухне осел.
— Ты жизнелюб.
— Стараюсь.
Ручку к выпотрошенному барабану очень скоро приделали, теперь полет для четырнадцати
человек должен был пройти в более комфортабельных условиях.
Мы вылетели в час Росомахи, и уже к часу Петуха Плеть осталась только воспоминанием: ей
нужно было еще долго течь на запад, пересечь Хвост Коровы и только потом круто свернуть
к югу. Дракон же летел по прямой.
Мы летели, но куда?
— Я помогу, — откликнулся дракон. — Но сто раз подумай, нужна ли тебе помощь дракона.
Я — очень сильнодействующее средство. Не забывай.
И я подумала…
А я?
Я — связующее звено между ним и городом. Меня будут безумно почитать официально.
— Все верно, — добавил дракон. — А еще в мою честь построят храм и заставят тебя там
круглосуточно сидеть.
Да даже без того, что он сказал, картина получалась безрадостной. Ракушка живет морем и
сильна морем. На суше мы куда слабее. И сильнее не станем.
— Об этом я уже думала, — сказала она. — Но, положим, сейчас мы сделаем так: кто сказал,
что нам нужно с треском и блеском сесть на городской площади? Мы ночью приземлимся на
Сопи-горе и осмотримся. А что будет потом, я пока и не загадываю.
— Не будут. Я на Ножа славу свалю, мол, он с тобой общался. И все поверят, потому что он
как раз знает, что нужно нашей портовой таможне.
— Думай, — посоветовал дракон. — Пока время есть. Мы летели и день, и вечер, и ночь.
Облетали стороной попадающиеся на пути города, такие, как Пестрая Кошка, Ложка, Долина
Яблок. Это задерживало движение, но скрытность была не менее важна, чем скорость.
Дымовая сигнализация могла обогнать даже дракона.
Когда мы подлетали к побережью, ночь была лунной. Как странно было смотреть сверху на
издавна знакомые места.
Над бухтой возвышались горы — если смотреть из города, получалось похоже на профиль
запрокинутой навзничь головы. Самая высокая горушка, полого поднимающаяся с севера и
резко обрывающаяся к югу, к мысу, очень напоминала нос и называлась Сопи-гора. На
вершину ее мы и плюхнулись, надеясь, что никто глазастый на странный силуэт в ночном
небе внимания не обратил.
Северная пологая часть горы поросла соснами. Среди сосен дракон осторожно приземлил
громадный барабан. Себя, а вместе с собой и меня он посадил куда менее мягко.
"Неужели переломы? — думала я. — Тогда совсем худо. Тогда ей ни в коем случае нельзя
было лететь таким образом. Или это просто лихорадка после тяжелого перелета?"
"Поздно рассуждать, мы уже прилетели, — заметил дракон. — Так вот твоя родина?"
Ракушка была хорошо видна со склона. Город сбегал своими улочками к бухте. У причалов
стояли наши корабли и на рейде несколько пришлых.
Здесь уже легкой дымкой зеленели деревья, словно закутанные в ажурные шали. И краски
были мягкие, не такие, как в Пряжке.
Это сейчас, весной, пока ночи еще достаточно прохладные, на горе никого не было. Летом
же здесь иногда было люднее, чем в городе, — во всяком случае, молодежь надо было искать
в двух местах. Второе — бухта Ай-яй-яй на побережье, соседняя с Ракушкой.
— Ты не устал? — удивилась я.
— Как можно устать летать? — в свою очередь удивился дракон. — Мне твои друзья все
лапы оттянули, а так нормально.
Мы опять пролетели наш полуостров, вышли на равнины Чрева Мира, пересекли Плеть и
полетели над главной дорогой направления север — юг.
Я и не думала, что брошенные против нас силы будут такими большими. Видимо, Верхние
решили раз и навсегда истребить заразу мятежа. Ну что же, их можно понять.
— Эта трава утром встанет, позавтракает и двинется в путь. А потом нам так накатит, что от
Ракушки одни обломки останутся, — сказала я.
— Странно. В тебе нет страстного желания их убить, только страх, — заметил дракон. — А
это плохо.
— Почему?
— Ну и что?
— Главная моя помощь — это я могу усилить твои желания. Смысла в том, чтобы усиливать
твой страх, я не вижу.
— Тогда я не мог покинуть долину и вынужден был защищаться. Сейчас ситуация другая.
Не мой дом в опасности. Разбираться с ними будешь ты, — безапелляционно сказал дракон.
— И так тошно, и еще ты тут как специально, — горько сказала я. — Спасибо. У тебя везде
правила.
Нож ходил под соснами и собирал цветы. И это во время, когда сзади на пятки наступает
армия, а впереди мы упираемся в городской гарнизон!
Нож собрал букет и пошел в пещеру. Проходя мимо меня, он отделил от букета три
цветочка.
— Ничего, — сказал Нож, — все равно в город надо. Там пополним запасы и забудем о
горохе. Со мной Пушистая Сестренка и Штиль.
Штилем оказался тот парень при баллисте. Все понятно, шторма в день, когда он родился,
похоже, не было.
Как хорошо, что на свете есть такие города, как Ракушка: у нас на улицах всегда столько
самого разного народа, что никому в голову не придет обращать внимание на не так одетого
человека. Каждый волен ходить, как ему заблагорассудится.
Поэтому я свободно шагала в легионерском костюме, который, похоже, уже прирос ко мне.
"Не прирос, а от грязи приклеился…" — а я думала, дракон спит себе на скале над пещерой.
Море было еще до ужаса холодное, но мы все-таки выкупались и попытались привести себя
в более или менее приличный вид.
— Для достоверности, — ничуть не смущаясь, пояснил Нож. — Два парня, идущие из бухты
Ай-яй-яй, могут вызвать слишком много вопросов.
— Как скажешь.
Мы пошли в Ракушку короткой тропой, бегущей по прибрежным скалам. Нож ушел первый
и скоро он скрылся из виду.
Тот кивнул.
— Тогда я тебе кое-что покажу! — обрадовалась я. Для этого надо было сойти с тропинки.
Штиль кивнул.
Мы снова поднялись на тропу и пошли к городу. Слева скалы обрывались в море, справа
уходил вниз поросший лесом склон.
— А вот здесь раньше жертвенные костры горели. Видишь, даже остатки валов
сохранились? — показывала я все попадающиеся достопримечательности.
— Тебя не проведешь. Но дело было так: сначала заманивали, а потом, после грабежа, на
радостях жертвенные костры Морской Гостье зажигали. Одно другому не мешало. Это давно
было, еще до Ракушки.
— А чем им Морская Гостья помешала? Они больше за сушу отвечают, а моря побаиваются.
— Почему Гостья?
— Потому что нет у нее храмов и дома нет. Бежит себе по волнам и появляется там, где
хочет. Любит северо-западный ветер. Она сама по себе.
— Нормально дошли? — спросил он, вынырнув откуда-то из-за складов. — Тогда идем.
Словно помнила веселого, цветущего человека, а встретила его после долгой отлучки
больным и погасшим.
Ракушка как будто съежилась, поблекла, поникла увядшей травой. И люди на улицах не
улыбались, как прежде, и гомон на припортовом рынке потерял свою остроту и соленость.
Даже солнце теперь светило не так ярко.
Там, на холме, стоял храм Сестры-Хозяйки и Медбрата, в пристрое которого, дабы место не
пропадало, печатали еще и монеты; возвышался Дом Городских Старшин и башня, которую,
как и храм, практично использовали для совершенно противоположных целей: хранили в ней
городскую казну и держали преступников.
Адреса теперь звучали так: Служба Надзора за Порядком — Легкая Плешь, дом один, два,
три. Службы Гражданских Дел — Легкая Плешь, дом четыре. Гарнизон — Окончательная
Лысина.
Оказывается, не только меня ломали на краю земли в пансионате, переделывая для нужд
Окончательного Воссоединения.
Не понимающая, как можно мерить людей должностями, Ракушка брезгливо вздрагивала под
их шагами, пыталась отпрянуть, избежать соприкосновения с ними.
Не было на площади обычных при нормальной жизни в этот час людей, постоянно
спешивших туда и сюда по делам, и никуда не спешивших, горячо обсуждающих под дубами
устройство ойкумены, или создание беспарусных кораблей, или неразумные траты казны,
или разумные траты казны.
Тишь и скука нависли над Легкой Плешью, даже воздух, который раньше сам, казалось,
легко рождал гениальные идеи и бредовые идеи, теперь висел тупо и неподвижно, как
марево над болотом. И, привычно изображая деятельность, сновали в гарнизон и обратно за
ценными указаниями имперские служащие.
Я сидела и давилась слезами, пытаясь проглотить их раньше, чем они выйдут наружу. Такое
сотворить с Ракушкой! Моей Ракушкой! Самым легким и веселым городом в мире! Словно,
тупо наводя порядок, раскаленным тяжелым утюгом прогладили радужные крылья
бабочки…
— Ничего… — всхлипнула я.
— Нет! — замахала руками я. — Не хочу сейчас домой. Я вижу, что с Ракушкой творится, и
дома, наверное, не лучше. Там я совсем раскисну. А если папа с мамой узнают, что Светлая
ранена? Они же вообще с ума сойдут! Нет, пока я домой ни ногой!
— Ну, вообще-то есть, — засмеялся Нож. — Понимаешь, это отголосок старой свары между
тетушками, торговавшими на рынке у Гавани, и на рынке в городе. Первый попроще, там
деликатесов не найдешь, зато рыба сразу с моря, вот торговки и прозвали свой рынок
Нетухлым, а тот Тухлым. И почему-то прижилось.
— Лучше во Второй Гавани, там же, где я вас нашел. Мы разошлись. Я с облегчением
покинула площадь и почти побежала вниз по Кривой Улочке к аптеке, зажимая в руке
монеты, выданные на покупки Ножом.
Их, увы, было немного: три мышки, одна кошка. Ни одной собаки [9] . Не разгуляешься,
если учесть, что одна собака съедает пять кошек, а одна кошка — десять мышек. Правда,
кошка была не простая, а коронованная. Коронованная кошка ест пятнадцать мышек.
Аптека была совсем недалеко от Гавани, ее зажимали с двух сторон упитанные здания двух
крупных торговых контор, которые посылали свои корабли далеко на запад и на восток.
Теоретически это невозможно, но сейчас дома выглядели менее упитанными, чем были.
Может, я схожу с ума?
— День добрый! — поздоровалась я с аптекарем. — У меня брат попал под копыта, его
сильно помяло, много синяков. И она… он ааааабсолютно э-э-э… бледный. Похоже,
лихорадка. Чем его лечить?
Странно, раньше в любой лавочке, будь то аптека или скобяные товары, покупателя не
отпустили бы, не заставив выслушать кучу полезных советов, не обсудив все новости, не
поспорив о чем-нибудь. А сейчас и я, и аптекарь держались настороженно, боясь сказать
лишнее. Любопытство теперь не поощряется?
Когда я вышла из аптеки, то вдруг так перепугалась, что затаилась за углом и долго ждала.
Мне казалось, что аптекарь должен сейчас выскочить вслед за мной и побежать в Службу
Надзора за Порядком.
Идти с тремя мышками даже на Нетухлый Рынок было полнейшим безумием. На эти деньги
продуктов к хорошему обеду на трех человек не наберешь, не то что на пятнадцать.
Обшарив свои карманы, я нашла еще только две мышки, пришлось рассчитывать на
имеющийся капитал.
В результате я оттоптала пятки, мечась по рынку во всех направлениях, а вышла оттуда, вся
в мыле, обладательницей мешочка с сухим горохом, кусочка копченого сала да крохотных
порций соли, перца и первой зелени.
— Ты откуда свалилась? Нет теперь Тухлого Рынка. Все, что на нем торговали, в столицу
прямиком отправляют, сразу с кораблей. Да и где те корабли…
Нож со Штилем задерживались. Неприятный холодок полз у меня по спине, я уже начала
опасаться всех и каждого.
Мы покинули город через Вторую Гавань и снова короткой тропой ушли в бухту Ай-яй-яй.
Подъем на гору занял в три раза больше времени, чем спуск. Добрались до верха мы уже к
вечеру.
— Ура! Пришли! — радостно встретили нас сопротивленцы. — А что у нас будет сегодня на
ужин?
Ничего, благополучно переварили и новую порцию гороха. С салом он вообще пошел на ура.
Нож приправил ужин парой своих обычных шуточек про экономное ведение хозяйства по
науке, но потом признался, что на пять мышек и он бы ничего лучше купить не смог.
— Так, Светлая, — строго сказал Нож, подступая к сестре с ложкой. — Медицина — штука
серьезная. Выпьешь это и это, а если завтра будешь еще живой, то дадим и вон того. Пей.
Лекарства оказались хорошего качества, утром сестре было заметно лучше. Так что снадобья
вполне стоили тех денег, что пришлось за них отдать. На душе стало полегче.
Нож и Штиль тоже рыскали по городу не зря. В углу пещеры появилась выложенная из
камешков схема расположения военных на Окончательной Лысине.
— Хорошо поработали, — подвел итог глубокой ночью Нож. — Еще немного времени — и
город наш.
Зато выяснилось, что значит "немного времени" — день тек за днем, а мы сидели в пещере
на Сопи-горе и с места не двигались.
Каждую ночь — а днем Нож запретил, чтобы не выдать нас раньше времени, — мы с
драконом летали и смотрели, где находится идущая по нашу душу армия.
А я не могла…
— Ты сама роешь и себе, и своему городу яму для захоронения, — несколько высокопарно
сказал в очередную ночь старую пословицу дракон. — Ты не хочешь. Почему?
Почему, почему… Ужас весь в том, что я-то хочу… Но не могу, Медбрат побери!!!
— Моя бабушка в таких случаях говорила, "Хоча есть, а мочи нету", — безрадостно
откликнулась я.
— Игру играют по правилам, — заметил в тысячный раз дракон. — В этой игре такие
правила.
— Я убиваю или для еды, или для защиты. Мне сейчас ничего не угрожает. Защищаешься
ты, тебе и убивать.
Логика дракона была непробиваема, как его чешуя. А крылья он теперь не подставлял.
— Может, завтра получится? — умоляюще тянула я, веря, что завтра и правда найду в себе
необходимые силы.
— Завтра так завтра, — гудел дракон. — Но завтра они будут еще ближе.
Я училась.
А толку…
Квадратики палаток так и стояли не тронутыми, не подозревая, что каждую ночь высоко в
небе над ними кружит дракон.
И правильно делал.
Мы покружили, покружили и вернулись к Сопи-горе, благо теперь лететь было всего ничего.
Нож вернулся под утро, я первая увидела его, поднимающегося по тропе. В этот раз он ходил
один.
— Наконец-то!
Напряженный, как парус, поймавший ветер, Нож их радости не разделял. Он отвел меня в
сторону.
Вот и все.
Дракон, разумеется, все слышал. Он уже сидел у входа и золотился весь на утреннем солнце.
Наши вышли меня проводить. Даже сестра заставила Ножа себя поднять и, опираясь на него,
как на костыль, тоже встала у входа.
— Давай.
Полуостров стал зеленым ковриком, замоченным в синем море, главная дорога, вьющаяся по
побережью — тесьмою. Левое Крыло на ней смотрелось бодрой гусеницей.
Останови…
К Медбрату эту игру с ее дурацкими правилами. Я не буду играть. Я буду просто жить. Как
могу.
Даже не долетая до огненной завесы, древки стрел вспыхивали. Это было красиво.
Ну вот, теперь пришло время раз и навсегда разрешить надоевшую до слез, раскалывающую
мою голову проблему.
Собрав все свои силы, я вложила их в крик, как меч, направленный вниз, на землю. Дракон
подхватил его, наполнил мощью, сделал осязаемым.
Воины бросали щиты, оружие, бросались сами в дорожную пыль, зажимая уши руками. Что
творилось с лошадьми, передать словами трудно.
Прямо перед носом передних солдат ухала, проваливалась вниз земля. Трескалась, ломалась,
расходилась, лопалась со стоном.
Казалось, разлом получился без дна, а я все расширяла и расширяла его, отталкивая
невидимыми ладонями кусочек земли с моей Ракушкой подальше от Чрева Мира.
Дикие волны словно притянули к себе ветра со всех уголков моря, ветра притащили темные
тучи, началось светопреставление.
Легко скользя по вершинам взбесившихся волн, беззаботно позволяя злым кусачим ветрам
играть своими длинными волосами и легкими одеждами, прибежала посмотреть, что
творится здесь, Морская Гостья. Тарарам, устроенный нами, ее порадовал, и вечно юное
лицо одобрительно заулыбалось.
Когда новый остров оказался достаточно далеко от большой земли, я наконец остановилась,
чтобы передохнуть.
Он облетел Морскую Гостью и покачал ей крыльями в качестве привета. Морской Гостье это
понравилось, как и наша самодеятельность. Легким взмахом руки она утихомирила
разгулявшиеся ветры, после чего, помахав на прощание, продолжила свой вечный бег,
исчезнув меж скрывшими ее вдалеке верхушками волн.
И это было хорошо: ни один корабль не сможет теперь выйти в море. Ракушка надолго
изолирована от подкреплений и прочего.
Армии на том берегу не было: она рассыпалась на самые мелкие свои составные, на людей.
И каждый человек в меру сил улепетывал со всех ног подальше отсюда. Надеюсь, сделав
соответствующие выводы.
Теперь вокруг нас море, а уж с морем Ракушка всегда на ты. Вот Теперь силы Умных и
Сильных практически уравнялись, а значит, и без меня все справятся, не придется в Храме
Дракона годами сидеть.
Как в собираемой мозаике, все постепенно становилось на свои места, и я почувствовала, как
уходит неотвязная головная боль, терзавшая меня.
— Удивила, — подтвердил мои раздумья дракон, летя так низко, что брызги волн долетали
до моего лица. — Ты берешь на себя функции ваших богов. Не боишься их мести?
— Весело с тобой.
Дракон, дурачась, выбрал самую высокую волну и стремительно пронесся под ее опасно
наклоненной макушкой. Потом вторую. Третья нас накрыла.
Ему было хорошо — вода скатилась с чешуи и он только заблестел еще ярче. Боюсь, я
красотой после этой ванны не блистала.
Впрочем, кое в чем купание действительно помогло, оно смыло с меня взбудораженное
состояние, и я вдруг заметила, что утро-то еще в самом разгаре, только-только намечается
полдень.
Дракон особо сильно взмахнул крыльями, стряхивая с них последние капли, окончательно
оторвался от моря и тянущихся к нему волн и не спеша полетел к Сопи-горе.
Впрочем, не думаю, что им пришлось особо надрываться: когда утро вдруг превратилось в
мрак и шторм, в городе неоригинально решили, что грянул конец света. Особенно
столичный гарнизон, мало знакомый с морем, когда оно недовольно. А тут и Нож подоспел.
Я-то думала, что победно влечу в Ракушку на золотом драконе и гордо сяду прямо на
Окончательную Лысину рядом с храмом.
Зачем, почему? Медбрат его знает… Пришлось спускаться с горы пешком — мы с сестрой
остались тут одни, все остальные давно были в городе.
Ждать гонцов от наших, после того как дракон сказал, что они уже победили, сил не было.
Сразу до слез опостылела пещера, я бы еще подождала, но сестра, сжав зубы, решительно
поднялась и вышла первой.
Натоптанной за эти дни тропой мы пошли вниз, к бухте. Сестра изредка ругалась, но упрямо
шла сама, и это казалось чудом.
Как две ленивые черепашки, поздним вечером мы добрались до Второй Гавани, никем не
встреченные, не замеченные, не узнанные.
Грязные, голодные и усталые, мы поднимались все выше над бухтой, иногда останавливаясь,
чтобы поглядеть, как красиво горят окна домов позади нас, как покачиваются сигнальные
фонари на кораблях в Гаванях и на рейде, в такт колыханию самих кораблей. И чтобы еще
раз всей душой почувствовать, какая же все-таки она красивая, наша Ракушка.
Потому что запахло пирогом, домашним пирогом, который мамы пекут по большим
праздникам, когда домой возвращаются выросшие дети, и запах которого растекается
далеко-далеко, по всей улице.
И мы знали, что это для нас, что папа с мамой нас давно ждут.
Ракушка стряхнула с себя Сильных, словно капли воды со створок. Потом пришел черед
Трем Каплям и другим городам по полуострову: Зонтику, Сумеркам и остальным.
То есть острову.
Даже удивительно, как быстро все привыкли к тому, что мы теперь островитяне. Может
быть, потому, что мы всегда подспудно себя ими чувствовали.
Дракон вернулся через три дня и местом жительства избрал наш небольшой сад,
изогнувшись там на дорожке не хуже священной фигуры "зю". Как выяснилось, он на
произошедшие перемены смотрел скептически и общей радости не разделял.
— А другие города по побережью? — периодически задавал неудобные вопросы дракон. —
Чем они хуже?
Не прошло и одной луны, как Ракушка приобрела прежний несерьезный облик. По-
настоящему серьезным было только заложение новой верфи около Второй Гавани. Флот
острова решено было увеличить.
Незаметно образовалось столько важных неотложных дел: поскорее красиво загореть, сшить
новые платья, купить новые шляпки…
Да еще ведь летом надо было поступать в Университет. Сестре, Ножу и остальным
сопротивленцам было хорошо — им надо было только восстановиться.
Я уже серьезно подумывала, что надо бы дракона привлечь к моему поступлению в качестве
шпаргалки — пусть сидит за забором и подсказывает, если что.
Они с папой ночами вели бесконечные беседы, обогащая друг друга знаниями.
Что творится на большой земле, мы знали в общих чертах — в столице снова была какая-то
заварушка, так что тетушкин незаменимый подвал явно не пустовал.
Говорили, что теперь Правое Крыло решило повторить судьбу Левого и сейчас Хвосту
Коровы не до нас. Это и спасало Ракушку.
Мы надеялись, что, пока они делят власть, успеем возвести вокруг острова наши стены —
корабли.
Жизнь продолжалась.
Из наших окон было видно, что в Первую Гавань пришел корабль. Не наш — его поставили
на рейде.
Но больше мне ничего увидеть не удалось — сестра решительно задернула шторы и
повернула меня к столу с учебниками. Еще бы, через пару недель экзамены.
Через полчаса вдруг ясно поняла, что прочитанное куда лучше запомнится, если читать его
лежа — будет удобно и можно не отвлекаться. Я перебралась в кровать.
Через десять минут книга загадочным образом оказалась под подушкой, а я крепко спала.
— Пожалуй, ничего.
"Ага".
"Чистая правда".
Я перевернула страницу.
Нет, придется писать шпаргалки — может, так я хоть что-то запомню. Надену самую
широкую юбку, какая у меня есть, а к ней нашью потайных карманов. Вот события еще туда-
сюда, а даты у меня просто летят сквозь голову…
Калитка на улицу открылась.
Не будь у меня над головой зонтика, я бы решила, что мне голову напекло: он вошел в
парадной форме охранника пансионата, солнце било в его начищенные пряжки и бляхи.
"Как же, проходил… — не замедлил продать его дракон. — С корабля он! С утра сапоги
полировал!"
Значит, шел из Первой Гавани через весь город в своей начищенной вызывающей форме?
Поступок. Как ему по дороге ведро с помоями на голову не надели, вот что интересно…
— Красивое платье… — небрежно заметил Янтарный. Ну, паразит! Думай теперь, правда
это или подлизывается? Это же домашнее, красивое в шкафу висит…
"Правда…" — успокоил меня дракон. Я чуть не ляпнула: "Ты надолго здесь?", но потом
опомнилась.
— Здравствуй, Пушистая Сестричка, Светлая говорит, вот эти тебе тоже обязательно
понадобятся.
Ну сестра, ну удружила! Чем больше громоздится передо мной книг, тем меньше я
запоминаю!
На лице его читалась мучительная борьба двух чувств: поздороваться, как полагается
воспитанному человеку, или огреть нежданного субъекта в имперской форме стопкой книг
по голове?
А я вдруг сообразила, что ко мне эта история поворачивается очень выгодной стороной: во-
первых, при таком скоплении народа зубрить сегодня явно не придется, ура! во-вторых, раз
случай особый, то и обед будет пораньше.
Уразумев все это, я вручила Янтарному свой учебник и зонтик, чтобы он чувствовал себя
совсем как дома, и побежала по дорожке с криками:
ПРИМЕЧАНИЯ
Мера длины:
Палец — 10 см
Локоть — 40 см (4 пальца)
Меры площади:
Ноготь — 1 кв. см
Шкура — 2 кв. м
Меры объема:
Кувшин — 3 литра
Ведро — 10 литров
Меры веса:
Копыто — 0,33 кг
Булка — 1 кг
Тугой мешок — 50 кг
ТОРЖЕСТВЕННАЯ ПЕСНЬ
Не один пришел,
Пришел стадом
Почитайте Сестру-Хозяйку,
Конец