Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Eurocon 2008. Убить Чужого
Eurocon 2008. Убить Чужого
Убить Чужого
1
Россия: взгляд из-за рубежа. Страна нефти и газа, балета и спорта высших
достижений, классической литературы и… современной фантастики. Правда, наши
старания помочь старушке-Европе не замерзнуть в грядущий ледниковый период
видятся просвещенным бюргерам лишь попыткой узурпации энергетической
власти, а победы спортсменов затмеваются чередой допинговых скандалов и
слухов о договорных матчах.
«Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда». Хотя… почему
нет? Так, современные российские фантасты смогли перебросить мосты между
этими разновекторными социумами с невиданным доселе успехом. Делая это
коллективно и бессознательно. Последние несколько лет произведения наших
фантастов возглавляют списки книжных бестселлеров — не только фантастики, но
и литературы в целом — во многих европейских странах. Причем происходит это не
только в Восточной Европе, где интерес к России сохранился, несмотря на
политическую конъюнктуру, но и в Западной (Германия, Швеция), где англо-
американскую фантастику до нынешнего времени не мог потеснить никто и
никогда.
Ни лавров, ни наград,
Вы мудрого суда…
XXI век в европейской фантастике можно смело назвать Русским Веком. Начиная с
двухтысячного года авторы, пишущие и издающиеся преимущественно на русском
языке, четырежды подряд (!) завоевывали звание Лучший фантаст Европы. Это
Сергей Лукьяненко (2003 г.), Ник Перумов (2004 г.), Марина и Сергей Дяченко
(2005 г.), Генри Лайон Олди (2006 г.). Достаточно сказать, что за все предыдущие
годы — а вручается подобный приз с 1972 г. — его лауреатами из отечественных
авторов становились лишь братья Стругацкие. Достижения в европейской
фантастике отмечает Европейское Общество Научной Фантастики (European
Science Fiction Society, ESFS). Награждение происходит на конференциях Еврокон,
проводящихся, как правило, ежегодно. В настоящий момент Еврокон представляет
собой наиболее значимое в Европе событие в области фантастики, в котором на
радость многотысячной армии любителей жанра почитают за честь принять
участие самые известные писатели, авторы наиболее популярных романов.
Тем отраднее, что в 2008 году Россия получила право провести у себя этот
престижный форум, который пройдет в тридцатый, юбилейный, раз.
3
И лучших сыновей
Пятьдесят лед назад Иван Ефремов написал повесть «Сердце змеи» — историю о
дружеской встрече в космическом пространстве кораблей различных цивилизаций.
Сейчас немногие помнят, но эту повесть советский классик противопоставил
рассказу американца Мюррея Лейнстера «Первый контакт», сюжетообразующая
идея которого состоит в том, что экипажи столкнувшихся нос к носу звездолетов
только и думают, как бы обмануть или уничтожить друг друга. Неудивительно, что
ось «толерантность vs ксенофобия» стала темой проекта, посвященного
проведению «Еврокона-2008» в Москве. Когда, если не сейчас, российским
фантастам следует сказать свое слово, чтоб его услышал не только свой, но и
европейский читатель?
Суть проекта состоит в том, что тринадцать самых популярных фантастов России
для начала пишут, словно Мюррей Лейнстер, произведения на тему «Убить
Чужого». После чего, уподобившись уже Ивану Антоновичу, каждый создает
отповедь одному из ксенофобских текстов, со всей толерантностью пытаясь
«Спасти Чужого». Ответ звучит в той манере, которая наиболее близка тому или
иному автору. Никто не имеет права загонять художника в прокрустово ложе
идеологии, философии и, тем более, сюжета.
Андрей Синицын
Леонид Каганов
Чоза грибы
Поэтому, если меня спросят, как я жил последний год, я ничего не смогу
рассказать. Чего рассказывать-то? Ну, жил как-то. План там, график. Интернет,
будь он проклят. Выходные — посидеть в баре, пивка попить. Потом стало хуже —
все сроки давно прошли, заказчики штрафами грозят, а недоделок куча. И уже не
до пива. А потом — сдали проект. И ровно на следующий день началось такое…
Такое, что я до сих пор не могу понять, со мной это происходит или нет. Казалось,
с тех пор, как мы свернули с шоссе, прошла целая вечность — длиннее, чем весь
последний год. Хотя на самом деле прошли всего сутки. Но за эти сутки меня так
носило и швыряло и столько всего произошло, что теперь я сижу в отделении
милиции не пойми какого села, и главное — не пойму, за что. Единственное
приятно — наладонник мой не отобрали. И вообще не обыскивали. Менты спросили
только, есть ли мобильник. Ну я и ответил, что мобильника нет. Это же не
мобильник, верно? Мобильник — это такая маленькая фигулька с цифрами-
кнопочками. А у меня — здоровенный наладонник, смартфон. Считай, маленький
компьютер.
О технической мощи пришельцев говорит хотя бы сам факт, что они сумели
построить летательный аппарат и посадить его на нашу планету. Это
означает, что их разум никак не слабее нашего. С другой стороны, это и не
свидетельство интеллектуального превосходства — ведь у нас тоже
развивается космонавтика, мы тоже в отдаленном будущем научимся строить
подобный транспорт. Об интеллектуальном превосходстве свидетельствует
другое. Мы пока не в состоянии дать оценку, насколько силен разум
пришельца, — хотя бы потому, что у нас нет возможности измерить то, что
превосходит наше понимание. Не говоря уже о том, что у нас нет возможности
выйти на контакт и провести исследование. В нашем распоряжении сегодня
лишь косвенные признаки. Но даже по косвенным признакам, которые сообщили
нам участники контакта, мы не можем отрицать очевидные факты:
2. Пришелец не нуждается в сне. Его мозг (или то, что его заменяет) работает
двадцать четыре часа в сутки. Это само по себе не великое преимущество,
однако говорит о том, что его мозг работает в более совершенном режиме, чем
человеческий.
Как мы видим, даже по этим скупым признакам можно сделать вывод, что мы
столкнулись с разумом, который сильнее человеческого во много раз. Логично
предположить, что мы для него являемся чем-то вроде стада животных, чьи
реакции — страх, гнев, голод, любопытство — просты и предсказуемы, понятны
и контролируемы. Вряд ли он испытывает к нам презрение — мы же не
испытываем презрения к животным, напротив, умиляемся и восхищаемся их
красотой. Однако едва ли пришелец остался доволен качеством и
информационной скоростью контакта, поэтому логично предположить, что он
не станет повторять попытку живого общения, а продолжит взаимодействие
каким-то иным способом. Каким же? Как он поведет себя с нами? Как
воспользуется своим интеллектуальным преимуществом? Станет ли
направлять человеческое стадо в своих интересах и каковы они, его интересы?
Этого мы пока не знаем, но уверен, узнаем в ближайшие дни. Мы привыкли
заканчивать подобные патетические абзацы словами в духе «теперь все зависит
от нас, земляне». Но, как это ни прискорбно, нам остается констатировать,
что от нас ничего не зависит, и мы никак не способны влиять на его поведение и
предсказывать его решения.
Зато не сложно предсказать, как поведет себя наше общество. Пройдет пара
дней, пока слух о контакте распространится, хотя поначалу будет воспринят
как народная сплетня. Но военные структуры не могли не зафиксировать
посадку. Поэтому логично предположить, что органы внутренних дел, не
дожидаясь развития журналистской шумихи, примут самые активные меры,
пытаясь взять ситуацию под свой контроль и доложить об этом руководству.
Скорее всего участники контакта окажутся оперативно задержаны для
допросов и обследований местной милицией по звонку из центра. Вряд ли
местная милиция будет в курсе подробностей, поэтому отработает по
инструкции — причину задержанным объяснить откажется, но проведет
несколько допросов, чтобы отчитаться перед начальством. После чего
задержанных доставят в столицу настолько поспешно, насколько важной
обозначится ситуация.
Теперь мне стало понятно многое. Я как раз дочитал статью до конца, когда в
коридоре послышался размеренный топот. Захлопнув наладонник, я бросил его в
карман куртки. Ключ гулко ударил в железную дверь и грохнул, поворачиваясь.
Конвойные за ночь сменились, эти еще больше напоминали деревенских гопников.
— Ты чё, сука, не понял, где находишься? Те чё, почки жмут? — произнес он.
И я бы, наверно, испугался, как испугался вчера. Но сейчас перед глазами стояло
письмо профессора Пиколя, поэтому я поднялся и смело глянул на него.
— Инженер-постановщик задач.
— Я их могу увидеть?
— Конечно, они уже сидят в вертолете. Я вас только попрошу пока не общаться:
наши психологи хотят поговорить с каждым отдельно, чтобы показания были
самыми точными, понимаешь?
Честно говоря, звонить мне было не нужно, это я так сказал, из принципа. Но он
тут же протянул мне свой мобильник и махнул рукой, давая понять, что надо
спешить и звонить я могу на ходу.
Подумав, я набрал мамин номер, и пока мы шли через двор к вертолету, кратко
сообщил, что со мной все нормально, просто задерживаемся на даче. Но мама уже
знала о пришельце и очень волновалась. Маруська ей, что ли, прочла мои
вчерашние письма? Я успокоил ее как мог и побыстрее закончил разговор,
пообещав, что скоро будем в Москве.
— Да.
— Честно сказать, не помню. Кто-то из нас сказал что-то. Вроде «ты кто». Или «кто
здесь».
— Из коробки.
Я помотал головой.
— Почему?
— Не знаю.
— Не знаю.
— Пластик?
— Я точно не помню. Ну… завязалась беседа. Мы уже поняли, что это не шутка, а
что-то непонятное. Отвечал он очень быстро. Говорил поначалу отрывистыми
фразами. Спросил пару раз голосом Юрика «Чё за фигня?». Спросил женским
голосом «Как вас представить?». Ну, мы назвали имена, а дальше пошло легче.
— Что именно?
— Меня спрашивал, сколько мне лет, есть ли у меня дети, кем работаю и доволен
ли работой.
— Ну… — Я задумался. — Это было похоже на урок языка, как туристов учат. Типа,
расскажите о достопримечательностях. Я как-то не представляю, чтобы эта
коробка всерьез собралась ходить по музеям…
— Ну, сначала вопросы были простые, потом все сложнее. Все вместе длилось
минут десять, не больше. Он спрашивал, что такое сон. Как снятся сны и что ты
чувствуешь. Может ли человек не спать вообще, что будет с ним из-за этого. Потом
спросил, какой смысл игры в бильярд. Я рассказал. А потом — спросил, что такое
чувство юмора. Я не смог ему ответить, что такое чувство юмора. Тогда он
прекратил со мной разговаривать и спросил у остальных, что такое чувство юмора.
Ну, мы попытались объяснить, типа, это когда неожиданный ход, когда абсурдная
ситуация, когда смешной ответ, когда смешно, короче. Он опять: что такое
смешно? Если над кем-то подшутили, выходит, его обманули, подшутить — это
смешно? Лидка говорит: смешно — это вроде щекотки, только когда не щекотят.
Он сказал: спасибо, всего доброго. И стал двигаться в лес.
Я покачал головой.
— Просто как коробка. Полз. Плавно. Словно коробку на шнуре тянули, только
шнура не было. Мы за ним. Он быстрее. Мы бегом. И вышли к этому его черному
конусу. Он в нем исчез, и всё. А я достал наладонник и начал щелкать конус со
всех сторон, пока Юра не сказал, что тут может быть радиация. Тогда мы ушли.
— Нет, он нас как-то разговором отвлек… Знаешь, когда собеседник без паузы с
тобой говорит, такое ощущение, будто ты на скорость отвечаешь… Подумал,
ответил, не успел вздохнуть, а он тебе бац — и новый вопрос. Надо было, конечно,
фотку сделать, но я не догадался. И не думал, что он так быстро уйдет.
— Как он ушел в свой черный конус? Там люк открылся или что?
Я задумался.
Я пожал плечами.
Я открыл было рот, чтобы снова повторить, что это он сам так сказал, как
неожиданно за меня ответил толстяк в погонах:
Я помотал головой.
Идут вторые сутки контакта, но, к сожалению, мало кто представляет масштабы
опасности, нависшей над нами. В нашем обществе все решения принимает социум,
точнее, его верхушка. К сожалению, этот механизм сильно снижает и без того
невысокий интеллектуальный потенциал человечества. Нам хотелось бы думать,
что социум усиливает мощь человеческого разума, и это усиление прямо
пропорционально количеству членов социума. Но такой зависимости нет. Более
того — зависимость обратная. Если отдельный человек в силах принять решение
оригинальное, то социум принимает решение коллегиальное, а значит,
компромиссное. В таком решении делается попытка учесть интересы и мнения
всех влиятельных сторон, поэтому чаще всего компромиссным является решение
не предпринимать никаких действий или отложить принятие решения.
И если наша догадка насчет действий пришельца верна, если ему реально что-то
нужно от человечества, то на фоне этого информационного вакуума и
некомпетентного хаоса уже сегодня можно будет заметить признаки
направленного воздействия пришельца на наш социум. Идея, которую примутся
бездумно озвучивать многочисленные уста, не догадываясь о первоисточнике, —
скорее всего она принадлежит пришельцу.
— Да уж видел, — улыбнулся я.
— Да тебе звонят круглые сутки с тех пор, как в новостях твою запись с фотками
показали. Невозможно просто! Приходится мне и маме отвечать. Ну вот меня и
попросили на телевидение приехать. Я ничего смотрелась? Там такие каски
дурацкие всем надели…
— А в чем смысл?
— Ну, приходит кот такой, а у него вместо грибов — бомбы. Его спрашивают, чоза
грибы? А он такой: двацвосем йадерных! — Маруська широко взмахнула руками,
изображая то ли ядерное облако, то ли размеры лукошка.
— Ром, ты тупой, что ли? — рассердилась Маруська. — Какой тебе тут смысл
нужен? Смысл — в Британской энциклопедии. А здесь прикол просто. Приходит
кот, ясно? Такой, с бомбами. Кот в сапогах, смешно. По лесу шел. Типа тебя. А тут
летающая тарелка. Пришелец ему: чоза грибы? — Маруська снова хихикнула и
повторила, смакуя: — Чоза. Хе. Чоза грибы. Двацвосем йадерных, вот чоза грибы!
Держи, короче, всё лукошко тебе! Хо-хо! Узнаешь, чоза грибы, смотри не лопни!
— Ну, бомбы…
«Чоза грибы?» — все время задумчиво бормотал себе под нос один из полковников,
сидящий впереди нас, это было особенно смешно. Но когда планерка закончилась,
и все поднялись, он так остервенело глянул на мою футболку, что я невольно
покраснел.
Телевизор в моей комнате все еще работал, как я его оставил включенным, но шла
сущая ерунда. Я пощелкал каналами: на экране появился какой-то тип в военной
форме, с большущими щеками, он стоял на фоне леса и отрывисто говорил в
микрофон, который ему протягивала корреспондентка:
Я покраснел.
— Что? — встрепенулся я.
— Я повторяю: откройте письмо от доктора Пиколя. Делайте то, что я вам говорю,
не нервничайте и не переспрашивайте.
— Теперь пишите ответ, — произнес Иван Петрович, в его руках вдруг появился
блокнотик.
— Да, именно ему, доктору Пиколю. Пишите, я диктую. Доброе утро, доктор
Эрнест, восклицательный знак.
Я поморщился.
Он кивнул:
— …тщательно отобранные…
— …и искусства…
— Все. Отправляйте.
— Теперь подождем.
— А чего, собственно…
— Вот так вот, Роман Петрович, — криво улыбнулся он. — Мы с вами посидим здесь
еще какое-то время, не возражаете? На всякий, как говорят, пожарный. Может
потребоваться снова ваша помощь. Наладонник откройте и положите перед собой.
Если придет ответ — доложите мне.
— Надеюсь, вы сами уже поняли, Роман Петрович, кто такой этот доктор Пиколь?
— Но… Пусть так, но почему вы хотите его уничтожить? Ведь он не сделал нам
ничего плохого!
И если мне раньше казалось, что эти два безумных дня растянулись на год, то два
часа, которые я провел в этом кресле, показались просто вечностью.
Мы работаем за деньги
— Ну заходите.
— Дорого.
— Не факт, что у нас вообще завелся урод, но сигналы были. Слухи, подозрения…
Я проверил всех пришлых, кто осел тут за последние лет пять, — из списка никого
нет. Вот зачем нужны вы. Умеете искать уродов профессионально, ну и действуйте.
В рамках известного вам закона. Выйдете за рамки — вышибу из города к чертовой
матери. Ясно?
— Объясняю специфику места. Объясняю один раз. Здесь не просто зона отдыха, а
ретрокурорт. Сюда не ездит шумная молодежь — ей у нас просто неинтересно. Тут
все устроено для солидных взрослых людей. Воссоздана атмосфера прошлого века,
как в старые добрые времена, когда мир еще не окончательно сошел с ума. Тихо
здесь, ясно вам? Поэтому наши отдыхающие — люди непростые, каждый буквально
на вес золота. Некоторые задерживаются надолго, кое-кто вообще остается в
городе. А все почему? Да просто наш курорт — маленький, уютный,
респектабельный. Значит, действовать вам надо аккуратно и с достоинством. Ясно?
Умеете?
— А то есть мнение, что надо было вас упаковать в холодную еще вчера. Суток на
трое. Дабы малость поостыли.
— И?…
— Именно. Значит, ищите урода. Если найдете — скажете мне, я посмотрю, что он
такое, а там решим. Если вздумаете его нейтрализовать без моей санкции —
посажу вас обоих. Надолго. Ухлопаете по ошибке не того — посажу навечно.
Кстати. Оружие?…
— Вот это правильный ответ, — очень тихо сказал лохматый, почти что прошипел.
Он неприятно ссутулился и буравил взглядом макушку лейтенанта. А тот, пряча
глаза, все ниже клонил голову к столу.
Лейтенант не без труда оторвал одну руку от стола и слабо махнул ею.
— Он тебя разозлил?
Барро почесал в затылке, зачем-то осторожно потрогал синяк под глазом и сказал:
— Сам вижу. Там внутри полным-полно книг. Проверь по списку, нам туда имеет
смысл?… А то я так не помню.
— Ноль.
Вернулся Барро, отряхивая руки от пыли, встал над Кнехтом и заглянул через его
голову в монитор.
— Спасибо. Ты был прав, коллега Гегель, нечего тут делать, ни малейшего следа. Я
надеялся на удачу. Подумал, вдруг сегодня везучий день.
— А клиент где-то здесь, — сказал Барро. — Я сам его не чую, но мой опыт — чует.
И особенно моя логика. Знаешь, бывает такое состояние, когда…
— Слушай, а ведь ты угадал насчет лейтенанта. Ну, подумал он, что мы играем в
грязные игры, — эка невидаль. За это я просто хотел плюнуть ему в рожу… Нет, он
разозлил меня раньше, раньше… И вот что я тебе скажу. Не видать нам денежек.
Сеньор лейтенант Ортега решил взять мутанта на себя.
— Уверен?
Кнехт распахнул тяжелую дверь паба. Барро учтиво кивнул и прошел внутрь.
Кнехт в дверях оглянулся. По улице шли полицейские, трое совсем еще молодых
ребят, очень гордых своей отутюженной формой, начищенными ботинками, а
особенно — тяжелыми пистолетами в ярко блестящих кобурах.
— Боюсь, это не те люди, которые тебе нужны. — Других нет. Я слил инфу, пришли
эти двое. Послушайте, сеньор капитан, так или иначе, они наведут меня на урода.
А уж возьму я его сам, — сказал лейтенант. — Округ сэкономит на награде.
— Когда они закончат свою часть работы, я выставлю обоих из города, и дело с
концом.
В пабе Барро залпом выдул кварту темного и блаженно обмяк на стуле. Кнехт
заказал яичницу с беконом и апельсиновый сок.
Барро удивленно поднял брови. Кнехт с каменным лицом ждал ответа. Барро
вздохнул и сдался.
— Сильно болит?
— На себя посмотри.
— Которую им слил лейтенант… Слушай, а что это было вообще? Ну, между нами?
Что-то новенькое, и оно меня беспокоит. Мы ведь раньше не дрались.
— А я тебе говорю — возраст. Мне уже тридцать пять, и вчера было тридцать пять,
и завтра будет. Опять тридцать пять. Кругом тридцать пять. И самые яркие дни
позади, и самые красивые дела. Тоска — застрелиться в пору. Я эту идею
лейтенанту транслировал, когда прижал его в участке, — видал, как мужик
впечатлился?
— Ну обложили просто со всех сторон… Где очки мои, неужто я их в отеле забыл?
— О черт. Эй, парень! — рявкнул Барро на всю улицу. — Да куда ты так рванул
сразу… Хм… Кого бы мне теперь спросить… О, сеньор! На пару слов!
— Как только куплю очки. Если трудиться из-под палки, то хотя бы в комфортных
условиях.
— Через полчаса нас будет пасти все свободное от работы население. Тут-то мы его
и понюхаем. Слушай, вот я вижу кафе «Парижский дворик». И думаю…
В пабе лукового супа не оказалось. Кнехт взял кружку темного, а Барро, после
мучительного раздумья, тоже кружку темного и еще айриш стью.
— Еда.
Он воткнул вилку в горшочек, встал, упер руки в боки и повернулся всем телом из
стороны в сторону. Вышел из-за стола, сделал несколько шагов вперед, потом в
сторону. Официанты, сгрудившись у барной стойки, опасливо наблюдали за его
эволюциями.
Барро покрутился на месте, вернулся к столу и в два глотка допил пиво. Отошел к
окну и уставился на улицу.
— Что там много красивых женщин и очень сильный фон. Мы просто не могли
работать.
— Из-за фона. Нюхач брал мутанта со ста метров, не дальше. Поэтому у русских
нюхачи считались простыми операторами, вот как я. И тут мы приперлись, крутые,
учить их вздумали. А они только смеялись над нами.
По улице Барро шел медленно, всем своим видом показывая, как он вял, ленив и
расслаблен. Кнехт держался чуть сзади и сбоку. Барро часто останавливался,
разглядывая витрины лавок и магазинчиков, вдруг сворачивал в переулки и тут же
возвращался, один раз надолго встал у ничем не примечательной скамейки, потом
взялся рассматривать пальму, да так пристально, будто вот-вот на нее полезет.
Кнехт покорно сопровождал нюхача. Это выглядело как сосредоточенная работа,
как поиск следов на местности. Это и было работой, только на самом деле Барро
ничего не искал. Общее направление он и так вычислил, теперь ему нужно было
узнать как можно больше деталей. И информация сама шла к нему, стекаясь со
всех сторон. Люди глазели на удивительного чужака, прячась за занавесками и
тонированными стеклами окон, дверей, витрин. Люди знали, что чужак ищет
«урода». Это настораживало и завораживало. А когда он заинтересовался
«жидами», это просто ошеломило. Слух разнесся по городку мгновенно, и теперь
каждый считал долгом как следует рассмотреть чужого.
Два беспечных оболтуса средних лет, которые вчера напились и подрались. Такие
не задерживаются на ретрокурортах. Здесь для них слишком тихо и дорого.
Побродят денек-другой, вспомнят милые города своего детства, повздыхают об
ушедшей эпохе, опять напьются и наконец уедут туда, где современно. Уберутся в
большой мир, где шумно и быстро, где повсюду в воздухе плавают голограммы, а
сам воздух так накачан рекламными запахами, что не продыхнешь.
Загадочный мир, который сто раз мог погибнуть, но все еще как-то держался, с
каждым днем усложняясь и усложняясь, порождая очередные страшные угрозы,
смело преодолевая их и тут же создавая новые на пустом месте.
Эти двое были оттуда. Они не мечтали сбежать отдышаться на тихий островок
спокойствия, как нормальные курортники. Нет, они просто заглянули сюда и скоро
уберутся.
Поскорее бы.
Солнце поднималось выше, и все сложнее было идти по теневой стороне улиц —
она таяла на глазах. Но Барро по-прежнему брел в известном только ему
направлении, а Кнехт невозмутимо шагал рядом. Вдруг Барро резко остановился,
помотал головой и огляделся пустыми глазами.
— Картина в целом ясна. Надо бы группу сюда вызвать прямо сейчас, — сказал
Барро, озираясь. — Для очистки совести хотя бы. А с другой стороны — какой
смысл? Они не успеют… Черт возьми, опять паб! Это уже просто неприлично.
Местные подумают, будто я — айриш-алкоголик.
— Не похож. На айриша.
Кнехт ушел в дальний угол, там присел на диван за низеньким столиком и взялся
за свой коммуникатор.
Барро лизнул соли, выпил и, жуя дольку лайма, отвалился на спинку дивана.
— Нет, — отрезал Барро. — Оставь в покое свой ком и выслушай меня. Есть идея.
Плодотворная дебютная идея.
— Опять?!
Подумал и добавил:
— А ты как хочешь.
Барро поймал его за пояс и дернул вниз. Кнехт, который уже вставал, неловко сел
обратно на диван.
— Ты уверен?…
— Да ладно тебе, — сказал Кнехт. — Как же, убил меня один такой. Я тоже люблю
убивать всякую сволочь… Черт побери, что мы натворили. Мы наверняка
вспугнули его. Он должен был унюхать нас прямо с утра. Сколько осталось
времени, как ты думаешь?
— Часа два-три. Он не может сорваться из города сразу, колеблется. Что-то его тут
держит, и крепко держит. Но постепенно он соберется с духом и либо удерет, либо
сам пойдет на обострение.
— Я тобой горжусь, коллега. Пятьсот метров и немного вверх. Второй этаж, думаю.
Ну, еще по маленькой? Чисто для куражу.
— Пустой разговор. Каждый из них был в той или иной степени повернут на покое
и тишине. Я тоже люблю, когда тихо. Это нам ничего не даст. Пожалуй, не Алекс.
Уж своего любимого тренера я бы сразу вычислил.
— А что ты предлагаешь?
Умиротворять.
— Валяйте.
— Какие гарантии?
Ландау от этой новости вяло отмахнулся. Он и так много сил тратил на то, чтобы
говорить. Старику было страшно рядом с этими двумя, и противно было, и он
боялся вызвать их гнев — но еще больше он хотел высказаться до конца.
— Ну, хоть одному из вас стыдно… — Ландау прижал по очереди пять пальцев к
экрану коммуникатора, потом мазнул электронной машинкой по плечу, где был
вживлен чип. Коммуникатор пискнул.
— Вы не поняли, — мягко сказал Барро. — Когда я говорил про стыд, я имел в виду
совсем другое. Мне мучительно стыдно того, что еще один из наших — предатель.
Прежде чем полицейские собрались с мыслями, Кнехт крепко взял нюхача под
руку и потащил за собой.
— Пятнадцать и две!
— За свое здоровье.
— Роза…
— Ага, Розита. Дочери примерно лет пять. Это многое объясняет, не правда ли?
Роза дезертировала уже беременной. И этот город она обустраивала под свою
девочку, для нее, ради нее. Точно такой же городок, в каком выросла сама. Хотела
для малышки безмятежного детства. Вот что ее здесь держит — весь город. Если у
Розы не хватит духу сбежать, она будет обороняться, не жалея никого. Нам
придется идти к ней по трупам.
— Нас запросто подстрелят, — сказал Кнехт деловито. — Она стянет к дому всю
полицию. Нарочно не попадут, но я боюсь случайной пули.
И тут же добавил:
— Уже легче. И не я.
— Абсолютно.
— План такой, — сказал он. — Розу нейтрализуем. Девчонку глушим, берем под
мышку и делаем ноги. Я сейчас отправлю доклад по полной форме и попрошу,
чтобы выслали прикрытие и экспертов. Нам понадобится та еще поддержка.
Ближайшие несколько часов за нами будет гоняться вся полиция континента. Пока
не докажем, что брали мутантов, и командование Бригады не утрясет все
формальности… Значит, сейчас угоним машину, двинем к Розе, потом рванем к
аэродрому, там угоним самолет — и полным ходом на север.
— Вот на службе ты и вел себя как чистый гангстер. Цель оправдывает средства,
ага?
— О да, тут я согласен, черт с ним… — Барро поднес стакан к губам — и опустил. —
Не верится, что это может быть моя последняя выпивка.
— Там сообщим.
— Обязаны на месте.
— И я фашист!
Они пытались договориться — и никак не могли. Им надо было решить нечто очень
важное, и от их решения зависело сейчас множество жизней. Полицейские
чувствовали это и все медлили вмешаться.
— Нострадамус хренов.
— Ну и ладно, — сказал Барро. — Тебе, допустим, все равно, ты у нас святым духом
питаешься, а вот твоя супруга меня точно похвалит. Она меня ценит, не то что
некоторые. Она верит, что у меня бывают предчувствия. Хотя ни разу не ходила со
мной на операцию.
— Вот и замечательно.
— Да я честно не собирался.
— Я буду мил и ласков, — пообещал Кнехт. — Ибо что еще мне остается, когда
напарник отказывается работать?!
— Да все ты сделал правильно… Но мне почему-то очень хочется снова дать тебе в
глаз! — рявкнул Кнехт и закашлялся.
— Слышь, ты, наживка, — позвал Кнехт. — Я все забываю тебе сказать. Ты опять
наврал про мутантов, будто они сами родились на свет. Зачем? Мне не нравится
этот миф. В него и так уже верит каждый второй. А скоро поверят все.
— Тем, что в нем правды — ни слова, — сказал Барро твердо. — По-твоему, что я
должен был объяснить Ландау? Что Шестую Миротворческую набирали из
романтически настроенных щенят? Что нас искусственно модифицировали для
службы во имя мира? Что мы верные псы человечества, а наш долг — защищать и
служить? Но вот какая неприятность: добрая половина из нас, насмотревшись на
кровищу, сбрендила, нарушила присягу и пошла спасать мир от него самого! И
пришлось нас, уродов, выколупывать изо всех высоких кабинетов, что нашлись на
Земле. Изо всех правительств, корпораций, парламентов, церквей и так далее…
Потому что мы решили железной рукой привести человечество к счастью!
Умиротворить его раз и навсегда к такой-то матери… А открытая, гласная охота на
мутантов по градам и весям — только ширма, поскольку на местах оседают самые
безвредные. Это я должен был сказать Ландау?
— Ага, только я чуть не поседел в одночасье, когда увидел, как он взглядом ложки
гнет…
— Это был просто фокус. Парень купил учебник юного чародея и решил папу
разыграть. А папа едва не рехнулся от ужаса.
И снова лег.
— А я и сейчас ничего.
— А-а…
— Заткнись, Гейб. Ни слышать, ни видеть тебя не желаю. Матерь божья, куда все
пропало, от тебя же ничего не осталось! — воскликнула женщина в сердцах. — Ты
все пропил — и свой талант, и остатки совести заодно! Подумать только — охотник
за головами! Свободный художник Габриель Барро… Да на тебя смотреть больно!
— Хотя бы. А ты, как всегда, считала ворон — и засветилась. Сто раз я тебе
говорил: не зевай на работе, убьют! Без толку… И вот мы здесь. Буэнос диас,
Розита. Есть идеи?
— Это уже не сила, Розита, это опыт и голые нервы. Скоро нервов не останется, и я
буду слаб. Мы быстро изнашиваемся, увы. Будь проклят тот день, когда я вступил в
Шестую Бригаду. Черт побери, она ведь называлась Миротворческой… Теперь она
такая только по документам.
К конторе Ландау они ехали под эскортом полиции. Барро выглядел смущенным и
пришибленным, Кнехт глазел по сторонам и казался абсолютно спокойным.
Ландау-старший к ним не вышел, миллионный контракт оформлял Давид, уже не
вальяжный, а напротив, испуганно-суетливый. Все формальности заняли несколько
минут, и вот двое опять стояли на крыльце, с которого сошли пару часов назад.
Нормальный «охотник за премиальные», разбогатев всего лишь за день на пятьсот
пятьдесят тысяч без единого выстрела, пустился бы в пляс. Но эти двое не
выглядели особенно радостными.
— Ты еще хотел очки, — напомнил Кнехт. — Свой любимый «Рэй-Бэн». Он его тут,
лейтенант, какой-то бабе подарил. А какой, запамятовал.
Рука Барро проделала изрядный путь, но лейтенант все равно ничего не успел
сделать, только чуть наклонил голову. Теперь, схватившись за горло, он медленно
оседал на тротуар. Четверо полицейских провожали его взглядами, пока он не
рухнул на колени, хрипя и задыхаясь.
— Сам удивляюсь, как это у меня выходит, — сказал Барро. — Но получается ведь!
— А теперь я ему покажу мой коронный удар в глаз! — пообещал Кнехт, занося
ногу.
— Убьешь ведь!
— И то верно. Пусть себе так валяется. Ну, пока, ребята, не провожайте нас.
— Поехали. — Барро открыл дверь полицейского вэна. — Хотел угнать машину? Вот
тебе машина. Садись, я поведу.
Барро ошибался, их ждали и с этой стороны тоже. Когда два нюхача примерно
равной силы играют друг против друга, такие накладки обычное дело. Ты
пытаешься сбить противника с толку и не дать ему засечь себя — он отвечает тем
же. Буквально за несколько секунд весь дом оказался битком набит ложными
целями, в нем фантомы гонялись за призраками, и разобрать что-то в этой
кутерьме не было никакой возможности. Роза не видела своих врагов, но и враги не
понимали, где она прячется. А ведь тут были еще люди, и некоторые из них носили
оружие. И то, что ты движешься быстрее, стреляешь точнее, чуешь опасность
затылком, еще ничего не гарантировало.
Пуля ударила в стену над головой, посыпалась штукатурка. Барро, не глядя, ткнул
пистолетом за спину, оружие сухо захрустело, на другой стороне двора вдребезги
разлетелось стекло, и кто-то упал, не переставая жать на спуск.
Неподалеку опять стрелял Барро — из окна по улице. Кнехта это немного удивило,
но он еще не закончил свою работу и подумал, что нюхач как-нибудь сам
разберется. Сейчас надо было прочесывать дом, проверять комнату за комнатой,
искать первичную цель. По внутренним часам Кнехта операция шла уже заметно
больше минуты, еще немного — и Барро начнет уставать. А когда нюхач устает, он
начинает стрелять на поражение, чтобы лишний народ не путался под ногами и не
мешал решать задачу.
И опустила глаза.
Барро, дыша, как запаленный конь, подошел к креслу, оперся о спинку и сплюнул
на пол. Стало заметно, что он не только растрепанный, оборванный и потный, но
еще и очень-очень злой.
— Да, конечно. Буду слушать и смотреть на тебя. И радоваться тому, как скоро ты
умрешь.
— Ландау увез!
— Ландау?!
— Ну и ну!
— Сделал я ему пару дырок в задней двери, стекло разбил, а толку… Роза так
прикрыла старика и девочку, что можно было только стрелять, ничего больше. Я
их не видел и почти не чуял. Старею, видно. Прости, командир…
Роза сжала виски руками, контуры ее тела вдруг расплылись перед глазами
Кнехта, и он привычно зажмурился, чтобы стрелять вслепую, по одному чутью.
Барро от окна прыгнул к креслу, но наваждение прошло так же быстро, как
возникло.
— Уже не важно, — очень спокойно произнесла Роза. — Игра окончена, мой друг,
игра окончена…
— Ерунда какая-то. Если честно, не знаю. Не мой профиль. Может, она молилась
так нашему мутантному богу, которого нет. Просила об отпущении грехов.
Кнехт нагнулся и сунул коммуникатор Розе под мышку, чтобы считать с чипа
свидетельство о смерти.
— Хорошо жахнуло! — Барро огляделся, нашел на каминной полке еще одну вазу,
схватил ее, выбросил цветы за окно и перевернул вазу над головой.
— Там нет воды, букет сухой, — сказал Кнехт лениво, садясь на подоконник.
— Три минуты сорок пять секунд, — предупредил Барро, швыряя вазу мимо Кнехта
на улицу и запуская обе руки себе в волосы. — Там нет воды, но есть что-то
подозрительно знакомое. О-па!
— Вообще не буду. Когда парню стукнет шестнадцать, отдам ему — и пускай сам
поставит куда захочет. Хоть в ухо. А ты своему уже поставил?!
— А полное имя?
Барро стоял посреди комнаты над трупом Розы, смотрел на Кнехта и постепенно
бледнел.
— Не могу пока.
— Похоже, Роза не врала насчет заклятия. Ну, Роза… Ну, ты даешь! Наша
сумасшедшая сука породила та-акую… Сумасшедшую суку!
— Все ходячие — ко мне! Бегом! — рявкнул Барро. — Взяли и понесли! Бегом! Раз-
два, раз-два!
Множество рук подхватило Кнехта, и небольшая толпа быстрым шагом понесла его
по улице навстречу сиренам скорой. Впереди, расчищая дорогу, топал
здоровенный полицейский. Он шел молча, только грозно размахивал пистолетом, а
свободной рукой придерживал свернутую челюсть.
— Имя… — шептал Кнехт. — Где ты, Габриэль, черт тебя дери… Почему ты не
сказал мне имя…
С моря дул легкий бриз, и Мария Ландау плотнее запахнула пальто. Набережная
была пуста. Набережная всегда оказывалась пуста, когда Марии хотелось побыть
одной. Она любила свое одиночество, пестовала его, иногда просто упивалась им.
Одиночество значило свободу и независимость. А когда тебе восемнадцать, и то, и
другое стоит очень дорого.
Барро молчал.
— Иногда дядя Давид находит людей, которые помнят моих родителей и могут
рассказать о них. Обычно самую малость, но хоть что-то… Я называю таких
визитеров «люди из прошлого». Надеюсь, это вас не оскорбит.
— Вам было пять лет, у вас была амнезия от долгого пребывания в холодной воде и
общего шока, — продолжал Барро. — Амнезия так и не прошла, да, собственно,
много ли помнит такая кроха?… Хорошо, что Давид достал портреты Эгона и Розы.
Это он молодец. А Роза была чертовски хороша собой. Только склонна к полноте.
Вечно сидела на диете. «Ах, мальчики, не надо при мне про спагетти…»
— Да и Эгон был видный мужчина, — сказал Барро. — Ранняя лысина даже шла
ему. Он превратил свой недостаток в элемент стиля, а это, согласитесь, не
каждому дано.
— Говорю же, у меня поручение деликатного свойства. Видите ли, тринадцать лет
назад вы потеряли это. — Барро поднял руку, между пальцами что-то блеснуло. —
И я сейчас должен решить, отдать вам эту вещицу или…
— А что, если я вызову охрану? — сказала Мария задумчиво. — Они заберут эту
штуку, а вас отправят туда, откуда вы пришли.
— Кто? Я?!
— А мама?
Барро помедлил с ответом. Сделал пару шагов, подойдя к Марии вплотную. Она не
отодвинулась. Барро стоял так близко, что она чувствовала его дыхание на своем
лице. Было очень страшно и… Хотелось еще.
— Я смотрю на вас и жалею, что ваша мама была не такая… — сказал он наконец.
Ноги у нее подкашивались, внутри все горело. Она чувствовала себя так, словно ей
только что отменили смертный приговор. Хотелось прыгать до неба и спать
одновременно. Еще трахаться. Да хоть вот с этим негодяем — повалить и
изнасиловать. А потом убить за все, что он с ней сделал. Это ведь он ее
изнасиловал ментально. Выжал как губку. Кто он, черт побери?!
— …И даже жалею, что я старше вас на тридцать лет. Впрочем, это безумие. Вы
дочь Эгона. Все равно что хотеть собственную дочь.
— Долго и счастливо.
Мария крепко зажала чип в кулаке. Наваждение прошло, страхи отступили, все
опять было просто и ясно. И Барро уже не пугал ее совершенно. Хотя по морде она
ему съездила бы — за все хорошее. А потом поцеловала бы. И они стали бы
друзьями. Но можно дружить и так, без церемоний. Обойдется без поцелуя, не
развалится, пижон лохматый.
— Нет, это я еще могу вынести. Но Давид когда увидел меня сегодня, то с ходу
предложил десять миллионов и долю в бизнесе. Десять миллионов он давал за то,
что я вас, извините, не пристрелю. А долю — если пойду к нему советником. Давид
упорный, просто так не отступит. Если он снова будет звать меня на работу, я
наверняка сорвусь и покажу ему свой коронный удар в горло. А удар этот у меня
получается все лучше и лучше, некоторых приходится лечить… Я понятно
излагаю?
Барро кивнул.
— Значит, Мария, два часа я жду в таверне. Приходите. Если, конечно, не боитесь
услышать, как я из-за вас потерял близкого друга и как ваш отец убил близкого
друга — тоже из-за вас. И как Абрам Ландау, рискуя жизнью, спасал маленькую
девочку, пока ваша мама отбивалась в одиночку в окружении, и мы не могли ей
ничем помочь… Я расскажу, почему у вас стерта память. И почему Шестую
Миротворческую Бригаду зовут Истребительной. Добро пожаловать во взрослый
мир… Элеонора-Мария Де Леон Кнехт.
Мария глядела ему вслед и думала — интересно, что он скажет, если она сейчас
уронит чип и разотрет в пыль каблуком. Просто уронит и наступит. Потом надо
будет сильно нажать и повернуться. И все.
Истребительная Бригада убивала мутантов. Вот такие яркие и красивые люди, как
этот Барро, — убивали. Искали, преследовали, загоняли, убивали. А скучный дядя
Давид всю жизнь выручал несчастных. Спасал. И на чьей стороне были ее
родители, тоже яркие и красивые люди, — непонятно. Пока непонятно.
Мария разжала кулак. Маленький чип скрывал большую тайну. Не станет его — не
станет и тайны, Барро ничего не сумеет доказать. И он не заставит ее слушать.
Она незаметно опустила чип в карман и представила, как роняет его и топчет.
Представила так ясно, что совершила это движение — рукой, потом ногой и всем
телом. Стальная подковка звонко клацнула… Матерь божья, неужели она и правда
сделала это?!
Мария шарила в кармане. Ох, ну конечно, чип на месте. А Барро знай себе
вышагивает. Не попался. Не проймешь его такими фокусами. Убила бы.
С другой стороны, подумал он, девица-то на самом деле славная. Не дура, красотка
и действительно богатая невеста, а у меня сын редкий симпатяга и такой же, в
общем, балбес, они друг другу сразу понравятся.
Хотя наследственность у Марии, признаем честно, жуткая. Мало ли, что она
каким-то чудом не мутант! Но какие демоны кроются у нее внутри, помимо
уникальной везучести? Мамина неуправляемость вкупе с разгильдяйством и дикой
самоуверенностью. Папина упертость, агрессия и в то же время душевная
ранимость. Прямо Молотов-коктейль.
Да, но мой-то взглядом уже не ложки гнет. Он такое загибает, что только держись.
Весь в отца. И совсем не хочется гнать его пинками в Шестую Бригаду: ничему
хорошему парня там не научат. А придется.
Как все трудно. Роза любила меня, я не любил ее. Потом она влюбилась в Эгона, но
он не пошел за ней в бега — и она стерла ему память. Потому что заботилась о
нем. И Марии стерла память по той же причине. А Эгон заботился обо мне. А мне
придется заботиться о Марии — то есть для начала наврать ей с три короба о
родителях. И жить с этой ложью до конца своих дней. Давид тоже о ней заботился
и тоже врал. Надо будет все-таки показать ему мой удар в горло. Просто чтобы
поменьше задирал нос.
Почему я не взял деньги, ну почему, думал Барро. Мне сорок восемь, мне все
надоело до чертиков, я же не потяну такую обузу…
Нет, пускай у этого парня все будет хорошо. И у Марии. И у нас все будет хорошо!
Давиду казалось немного стыдным так оценивать события, но тем не менее день
выдался прибыльный.
По сути, город давно уже принадлежал чужим, хотя далеко не все об этом знали,
полагая события последнего времени просто стечением обстоятельств или даже
карой за грехи. Словно бы подёрнутый тончайшим сизым пеплом, он смотрелся
отсюда точно так же, как десять — пятнадцать лет назад, если, конечно, не
сосредотачиваться на скелетах невероятных, нечеловеческих конструкций,
вознёсшихся недавно над людским жильём.
А ведь пока их только ещё монтируют. Как же они будут выглядеть в готовом виде?
Хорошо, когда есть чем отвлечься. Камушек к камушку — так и забудешь, хотя бы
на время, о том, что нас всех ожидает в ближайшем будущем…
Мог бы и не спрашивать. Приказ был явно нелюдской. Кроме того, на левом столбе
ворот обнаружилась временно приютившаяся там табличка, поясняющая на трёх
земных языках, кому теперь принадлежит территория. Ну вот и до левобережья
добрались. Чуяло сердце.
Тем часом из-за будки показалась супруга сторожа, огромная коренастая карга. И
тоже с помазком.
Лицо её, и без того исковерканное жизнью, а теперь вдобавок радостно ощеренное,
вызывало такую неловкость за род людской, что Георгий не выдержал, опустил
глаза. Несколько секунд непонимающе смотрел, как по отлогому склону ползёт
жучок, оставляя на сухом песке узор, напоминающий след крохотной
велосипедной шины.
— Дорожки он мостит… Погоди! Ещё и то, что упёр, вернуть заставят… Это тебе не
свои!
Георгий очнулся и, пропустив мимо ушей выпад старой язвы, взглянул в лицо
сторожу. Тот моргнул. Как перед оплеухой.
«Да, вот так, — подавленно мыслил он. — Ещё и бога за них молить… Кто бы нас ни
мордовал — возлюбим до самозабвенья. То царю-батюшке задницу лизали, то
вождю всех времён и народов, то законно избранному Президенту… А чем, скажем,
хуже клоака марсианина?»
— Доплетать будем…
Большинство уверяло, будто всё дело в энергии. Они ж её, по слухам, мегаваттами
жрут! Вот, стало быть, и дали установку: через шлюзы воду не гнать — гнать
только через турбины.
Так или иначе следующей весной вода в ерики хлынула — и держали её довольно
долго. Надо полагать, решили сменить тактику. Да что там полагать! Уже
сменили…
Стало быть, прощай, Волга, прощайте, картавые звонкие чайки, ребристый песок
на мелководье — как отпечаток Божьего пальца, ящеричная сетка солнечных
бликов и лениво клубящиеся на обрывчатом бережку отражения волн… Теперь
любуйся на всё это издали, с борта пароходика… при условии, что хотя бы
пристань уцелеет. А на пляжах и отмелях будут теперь колыхаться влажные
коричневые туши чужих…
Георгий остановил тачку возле бара — так пышно именовался бетонный квадрат
под жестяным навесом, прилегающий к строению из белого кирпича.
Архитектурно оно и само напоминало кирпич с окнами, дверью и реликтовой
надписью «Магазин». Эх, где вы, невозвратные светлые дни, когда магазины ещё
назывались магазинами, тачки — тачками, люди — людьми…
Ишь! Правда-то глаза колет. Не иначе сам на них работает. За хозяев обиделся…
— Спрутов.
Георгий пил пиво. На лице его было написано блаженство, под которым, однако,
таилось бешенство.
Рыло окаменело.
Оратора прервал полый звонкий стук. Это холёнорылый, в два глотка прикончив
банку «пепси», нервно поставил её на столик. Затем встал и с презрением
удалился.
— Кто такой?
И пива ему было отпущено чуть больше, а пены чуть меньше, нежели в прошлый
раз. Возможно, за вежливость. Так вот и налаживаются помаленьку добрые
человеческие отношения. Человеческие. Подчёркнём это особо.
— И как водичка?
— А гуще заплетут?
— Ну…
— Ну вот это мы с тобой и есть. Вытеснят нас в горы, в болота. Кто послабее —
вымрет, кто повыносливее — одичает, шерстью обрастёт… Вместо бара этого
смонтируют какую-нибудь хрень феерическую… неземную…
Георгий обернулся. Из-за осиновой рощицы выплыло нечто сплошь белое от бликов
и обтекаемое, как обточенный Волгой голыш. Было оно размером с маршрутку,
может быть, чуть пошире, и, казалось, парило, не касаясь полотна дороги.
Двигаясь плавно, как бы нехотя, нездешний механизм тем не менее словно по
волшебству вырастал на глазах. Георгий уже различал, что корпус его чёрного
цвета и вроде бы монолитный, без смотровых отверстий.
Богатое воображение.
Его не поняли.
Про турбазу Георгий кое-что слышал, вернее, не столько про саму турбазу, сколько
про её владелицу, роскошную даму, и впрямь державшуюся по-княжески. За глаза
её звали мадам Ягужинская. Именно так — в два слова. В делах она, по рассказам
персонала, была непреклонна до беспощадности, а слабость имела всего одну:
запала на отставного офицерика, не полностью реабилитированного после
пребывания в горячей точке. Взяла в мужья и нянчилась с ним самозабвенно.
Смазливенький, на девять лет моложе супруги, но, во-первых, со сдвигом, во-
вторых, лютый бабник, в-третьих… Да там и в-третьих было, и в-четвёртых, и в-
пятых…
— Кто?
— Ну кто… — Она вскинула кари очи, указав ими сквозь жестяную раскалённую
крышу бара куда-то, надо полагать, в глубины космоса.
— Сами?!
— Не знаю, врать не стану. Да через людей, наверно, как всегда. Ну, мадам
Ягужинская, конечно, наотрез. Начали грозить…
— Не-эт… Ещё они тебе сами светиться будут! Тоже, наверно, их человек…
Прокурор извинился, вышел. Будто по делу. А этот повернулся к ней и говорит:
«Ну вы что? Ничего не понимаете, что ли? Продавайте за сколько сказано. А иначе
даром уплывёт…»
— А что вчера?
— Мадам Ягужинскую?!
— И кто её?
— Какая тебе разница? — с омерзением бросил Георгий. — Те, кого наняли те, кого
наняли те, кого наняли… Будь спокоен, за щупальце не ухватишь. За руку —
запросто, а за щупальце — хренушки…
Да, дожили. Вон какую силу взяли нелюди — шагу по родной земле не ступи…
Георгий закатил тачку в пристроенный к дому сарай (бендежку по-здешнему) и с
сожалением оглядел недомощёную дорожку. Не успел. Чуть-чуть до калитки не
дотянул. Опередили, твари…
Значит, будем искать выход. Задумчиво низведя очи долу, побродил по участку — и
вскоре выход нашёлся. Когда-то Георгий по неопытности утапливал камушки
прямо в грунт, от чего они, стоило ударить ливням, быстро уходили в землю. Потом
умелец усовершенствовал технологию: сначала стал настилать старый рубероид,
потом насыпбл тонкий слой песка, а по нему уже начинал выкладывать голыши. Но
ни в коем случае не на раствор! Сажать такую прелесть на раствор — варварство…
Теперь выяснилось, что две первые ученические мощёнки успели притонуть,
зарасти и так или иначе требовали раскопок. А камушки в них, следует заметить,
отборные, штучные, не чета нынешним. Вот их и используем.
Георгий повеселел.
— Я…
— Нет. Не оформил.
— Почему?
— Почему жукоглазые?
Сосед насупился.
— С гадюками проще…
— Думаете, нет?
— Пускают же.
— Да кто их пускает?
Тут Никанор Иванович уразумел наконец, что его несерьёзный соседушка опять
валяет дурака. Даже сплюнул в сердцах.
Пойти, что ли, в бар сходить? Тем более повод есть — дорожку закончил…
— Кто?
— Так это…
— Дачи? — довольно бодро вопрошал тот, что из «Початка». — Дачи для них — так,
мелочь. Если они дачами занялись — считай, остальную пойму давно заграбастали.
Да и пойма тоже…
— Теперь уже не в этом суть, — печально отвечал ему тот, что из «Культурника».
— А в чём?
— Понимаешь, Володька… Вот мы говорим: иной разум, иная мораль… А в чём она,
иная мораль? В чём он, иной разум? Подумаешь так, подумаешь: может, нет
никаких чужаков?
По следам траков хорошо было видно, что бульдозер сначала снёс половину забора
Сизовых, потом весь штакетник Георгия вместе с калиткой и развернулся на
свежевыложенной дорожке.
Последний раз нечто подобное было с Георгием года за два до нынешних времён,
когда его — в ту пору уже вдовца — угораздило вдобавок ко всем своим бедам
въехать на такси прямиком в самую настоящую автокатастрофу. Возникнув из
обморока рядом с неподвижным шофёром, он прежде всего подивился
прозрачности ветрового стекла (на самом деле никакого стекла не было в помине
— вышибло) и лишь потом обратил внимание, что левая рука ниже локтя
болтается, как шланг. Ни страха, ни боли не почувствовал, если и взвыл мысленно,
то исключительно от досады, представив грядущие расходы и прелести
травматологии. Между тем кто-то бегал вокруг машины с криками: «Горит!
Горит!» Потом дверцу взломали — и, придерживая раздробленное предплечье,
Георгий выбрался наружу. Его отвели на обочину, а он уклонялся от помощи,
бормотал: «Я сам, сам…» И лишь когда усадили на пыльную землю (столкновение
произошло за городом), шок кончился — и Георгия буквально опрокинуло
навзничь.
— Бульдозериста…
— Костика? Где сядешь, там и слезешь! Что ж они, дурачки — кого попало
нанимать? Справка у Костика! Подлечат — выпустят…
Вот тогда и опрокинуло Георгия. Навзничь. Как десять лет назад на обочине.
А внизу над тёмным от влаги пляжем бесшумно, как призрак, плыла чёрная
глянцевая машина чужих. Вся в бликах, только уже не в белых, а в жёлтых,
закатных. Боевой треножник после ампутации. Ближе, ближе…
Взглядом испепелить?
Скупого освещения как раз хватало на то, чтобы рассмотреть всё в подробностях.
Чёрная глянцевая глыба завалилась набок, но в остальном казалась ничуть не
повреждённой. Распахнутые боковые дверцы напоминали теперь откинутые люки.
Именно через них каких-нибудь несколько минут назад, конвульсивно извиваясь,
выползали наружу застигнутые врасплох пришельцы, пока четыре беспощадных
выстрела в упор не прекратили их конвульсий.
День, когда Аська Чебурахина, она же Чебурахина мать, получила свою первую
«аську», подписанную простым словом «МЫ», начался безобразно, а кончился так,
что лучше бы он вообще не кончался…
Как это вошло в обычай уже много лет назад, город оказался совершенно не готов
к перемене погоды. Летом ведь положено готовиться к зиме? Вот к зиме и
готовились.
В первый же день зноя начались перебои с электричеством, потому что те, кто мог,
включили на полную мощность кондиционеры. А на третий день к вечеру
Васильевский, Петроградку, Охту — да и всё правобережье — накрыло настоящим
блэкаутом, даже поезда метро остановились на полтора часа. Это, конечно, было
настоящее ЧП, тем более что и начальство, и народ по привычке боялись терактов.
Тётя Валя извинялась по телевизору перед подвластным населением, кого-то из
своих стыдила, кого-то порывалась повесить, сам Чубайс прилетел в голубом
вертолёте с перекрещенными молниями на фюзеляже — в общем, людям нашлось
чем заняться.
Равно как и Аське: она чудом выскочила из метро за минуту до конца света и,
поразмышляв ночью на тему «надо что-то делать», рано утром пошла в гараж —
выкатывать свой «москвич». Четыреста двенадцатый. Да, Аська ездила на
«москвиче». Тем, кто понимает, что это такое — молодая женщина на
«москвиче», — ничего больше можно не объяснять. Они и так проникнутся
уважением. А тем, кто не понимает, всё равно ничего не объяснить. «Москвич» —
это стихия. Это надо почувствовать самому.
Почему она не ездила так всегда? А потому что на метро получалось в полтора
раза быстрее и вдвое дешевле. Аська же была человек практичный.
Так ей казалось.
Ибо все знакомые её твёрдо знали, что нет на свете существа более нелепого и
неприспособленного. Рассмотрим внимательнее.
Чего она не учла — так это ремонта дорог. Город опять спешно латал прорехи. Два
раза пришлось пускаться в объезд, и вместо положенных девяти она прибыла на
рабочее место в девять тридцать. Что ещё хорошо было в Аськиной службе — так
это либерализм начальства. На опоздания и ранние уходы смотрели сквозь пальцы
— было бы дело сделано. Удавалось даже брать работу на дом и отправлять
результаты по сети. Этот вариант не слишком приветствовался, поскольку в
головах у старших менеджеров сидели понадёрганные из учебников и плохо
усвоенные слоганы типа «Мы — команда!» — тем не менее, если попросить, могли
позволить. Только надо было попасть под хорошее настроение начальства.
Именно это Аська и намеревалась сделать. Чем мотаться через полгорода по такой
жаре…
Когда она вошла, то оказалось, что никто ещё не работает, а все живо обсуждают
вчерашнее. Сеть лежала мёртво. Сисадмин Женя, красный и злой, пытался высечь
искру. К нему подходили, осторожно заглядывали через плечо, исчезали на
цыпочках. Шаман под горячую руку мог и убить. Плюхнув брезентовую сумку под
стол, Аська отправилась умываться, а на обратном пути подсела к Гуле, лучшей
своей подруге по работе (да и вообще), девушке ориентальных кровей,
черноволосой, полногрудой и толстопопой, при этом с талией пятьдесят шесть
(Аська сама меряла). Гуля играла с компьютером в покер на раздевание.
— Да за что?
Она шла и никак не могла понять, за что же ей предстоит выволочка. Она всё
всегда делала как положено!..
— И какого чёрта?
Н-да…
— Ой, — сказала Аська. — Есть же бэкап! Там всё должно быть нормально! Я
сейчас!
Сунул между зубами ноготь, громко клацнул. Застыл — и в стылой позе сидел
долго. Потом неожиданно увидел Аську.
— А, Чебурахина. Ладно, иди, иди. Работать надо. Базу свою делай… три дня тебе
хватит?
Пока вызвали сервис. Пока они приехали. Пока разбирались, где поломка… В чём
суть работы редакции сайта? Обновить страничку (если нет новостей, то придумать
их), разместить свежие рекламные материалы, исправить обнаруженные ошибки…
По большому счёту, при том объёме информационных материалов, что размещался
на их сайте, с работой могла справляться одна — одна! — специально обученная
блондинка. Однако же держали четверых, в том числе начальника с почти
кабинетом: наверное, для солидности. Или чтобы одинокая девочка не заскучала
на работе.
Тут же кукукнуло. «Ваше желание принято. МЫ». И следом: «Ваше желание будет
исполнено немедленно. МЫ».
Буквально через пятнадцать минут лязгнул грузовой лифт, и в зал, пятясь, вошёл
Макмаксыч, начальник отдела логистики и бывший любовник Гули (расстались без
обид); в одной руке у него была большая коробка, перевязанная блестящей
ленточкой, а в другой — букет цветов. — Девчонки! — Широко улыбаясь,
Макмаксыч взмахнул букетом; «девчонки» относилось и к шаману, но на такие
мелочи шаман внимания не обращал. — У меня тут сеструха племянника принесла,
так что прошу отпраздновать! — И плюхнул коробку на стол.
— Ты слышала.
Аська понимала, что это могло произойти в любой день (никакой реальной
противоугонки на бедолаге не стояло), но всё же несколько растерялась. И в силу
этой растерянности не стала ни вызывать милицию, ни сама идти в отделение (а
ведь за углом) — просто плюнула на утраченное имущество, всё равно не найдут,
поскольку никогда не находят, — и заторопилась в метро, забирать Бу из садика —
почему-то ей казалось, что сегодня надо как можно скорее забрать Бу из садика.
Вот надо, и всё. Почему-то. Метро работало. На подступах к нему раздавали
книжечки люди в светлых простых одеждах: то ли «Солнечный Храм», то ли «Храм
Света» — Аська встречала их не в первый раз, но никак не могла запомнить. Да и
не стремилась.
Правда, она совсем не помнила, как дошла до дому. Вот только что была в садике
— а вот уже отпирает дверь.
Наверное, Аськин муж (именем Стасик, Станислав Андреевич Громыко, это вам не
жук чихнул) был отвратительным мужем. Но у него было замечательное качество,
может быть, единственное: он умел нравиться детям. Своим, чужим — каким
угодно. Он с ними валялся, боролся, пел, изображал дохлого медведя, грушу для
битья, самолёт — в общем, дядя Стасик был кумиром довольно большого числа
уверенных в себе личностей возрастом от трёх до девяти лет. Бу в это число
входил. На равных с остальными. И сейчас Аська увидела, что комната её, и без
того никогда не отличавшаяся строгим порядком, основательно, по-военному
разорена, под зелёный ковёр подсунуты книги (а как ещё можно сделать холмистое
поле в комнате?!!) — и на холмах разворачивается сражение между, надо полагать,
Бонапартом и марсианами.
Торт, «пепси» и шампанское Стасик наверняка купил заранее — знал, зараза, что
всё у него получится. Бу набарабанился до осовения и отправился спать, бормоча:
«Покой-ночи, покой-ночи… какой бред…» Аська посидела с ним пять минут, начала
было обязательную предсонную сказку, но Бу, внезапно помрачнев, спросил: «А
что, уже нельзя быть тем, кем хочешь?» «Почему это вдруг?» — осведомилась
Аська, и Бу рассказал, что сегодня воспитательница интересовалась, кто кем хочет
стать, Бу заявил, что хоббитом, а воспиталка сказала, что хоббитов не бывает, а
бывают только пожарные, милиционеры и космонавты.
Известие о том, что это Стасик позаимствовал «москвича» на пару часов, Аська
восприняла уже почти равнодушно. «А позвонить ты не мог?» — «Да я думал —
успею поставить… ну, срочно надо было, понимаешь? Я ж не знал, что вас так рано
распустят…» Ну да. Он не знал.
— Вот. В знак всего хорошего, что было, и с надеждой на всё то, что будет…
Вслух она ничего не сказала. Только сунула пылесос в угол, сходила умыться (из
зеркала на неё посмотрело дикое, лохматое и затравленное бриллиантами
существо) и вернулась на кухню. Стас как раз заканчивал разливать шампанское
по чайным чашкам. — Я ещё ничего не решила, — хмуро буркнула Аська. — Так
что не строй иллюзий…
А когда Стас как бы шутя попытался сгрести её в охапку, она со всей дури
лупанула его по щеке и по уху расслабленной ладонью.
Как она спустя некоторое время поняла, он её просто оттолкнул и сам испугался
того, что случилось. А случилось, что Аська зацепила ногой порожек и, падая,
попыталась удержаться за спинку, но стул вывернулся — и углом сиденья заехал
Аське по левой скуле. Сыпанули искры…
Аська не помнила, что она орала. Просто потом сильно першило в горле. Внизу
хлопнула дверь подъезда.
Она постояла, глядя на следы пиршества, сунула остатки ни в чём не виноватого
тортика в мусорное ведро и решила, что остальное подождёт.
«Может, не надо?» — спросил кто-то внутри, но Аська уже отправляла ответ: «Мой
муж Станислав Громыко».
— Ты! — закричал откуда-то издалека Стас. — Это всё ты натворила, сука! Это ты
во всём виновата! Я только хотел…
Аська с трудом положила телефон, пытаясь понять, что нужно сейчас сделать.
Наверное, позвонить в милицию…
То есть это могла быть приехавшая наконец Гулька, или мог быть Стас, устроивший
весёлый розыгрыш, или соседка сверху, потревоженная шумом, или сосед снизу, у
которого опять капает с потолка, и Аська уже почти отперла дверь, но рука её
почему-то повисла в двух сантиметрах от замка. От двери исходила опасность.
Аська ощущала её как вибрацию. И вот с того мгновения, когда она уловила
непонятное и осознала, что это опасность, никакая сила в мире не заставила бы её
отпереть дверь.
Ещё раз позвонили, а потом она услышала, как в замке начинает проворачиваться
ключ! Щёлк… щёлк… дзынь… и язычок защёлки сдвинулся.
Аська вцепилась обеими руками в маленький прочный стальной засов. Его никак
не могли открыть снаружи, но она всё равно вцепилась и держала.
— А квартира?
— Странно.
— Попробуй ещё.
Замок закрылся на все четыре оборота. Дверь толкнули. Потом замок открылся.
Дверь снова толкнули.
Ну не смогла!..
3
Она разбудила комп и стала смотреть, что накопилось за вчера и сегодня. Не так
много, разгребём…
«Ку-ку».
— Чебурахина!
«Фиг вам. Меня нет, меня нет…» Она как раз выходила из рабочей комнаты —
попить кофейку и вообще — и возвращаться на зов не собиралась. Всё равно ничего
хорошего из возвращения не получилось бы.
И ушла.
— Ася, — сказала деваха, — меня зовут Вера, у меня девочке шесть лет…
В общем, Вера купила своей дочке путёвку в детский лагерь в Латвии, а девочка
возьми и заболей. Так вот, не хочет ли Аська переоформить эту путёвку на своего
сына — это и Вере будет выгодно (потому что иначе слишком много денег
пропадёт), и Аське не так накладно… — Хорошо. — Аська записала в блокнотик
даты и цены и куда и когда надо будет сходить с Верой. — А как называется?…
В прокуратуре сказали, что приедут сами. Скоро. Может быть, минут через сорок.
Она села за комп, и тут же пришла «аська». «МЫ исполнили три ваших желания.
Теперь Вы должны выполнить три наших поручения. С Вами свяжется наш
оператор»…
— Да?
Следователь прокуратуры был плотен и рыж. Такие, как он, играют в кино
английских моряков. — Анна Владимировна? Меня зовут Пётр Сергеевич, фамилия
Порфирьев. Я очень прошу вас не волноваться…
— Формально — да.
— Случилось. Видите ли… Он погиб. То есть мы полагаем, что это был он.
— Не поняла.
— Стаса?
— Мы полагаем, что да. Скажите, на его теле есть какие-то особые приметы?
— Увы, да.
— Справа, слева?
«БВКУРЭ-94»… Он?
— И всё равно — я должен попросить вас съездить со мной. Я понимаю, что это
тяжело и, наверное, уже не нужно, но порядок есть порядок…
Голова трупа и то место, где должна быть правая рука, были обмотаны зелёными
тряпками. Аська посмотрела на татуировку, на родинку, на шрам. — Да, это он.
Надо что-то подписать?
Аська кивнула.
— Вот так, — сказала она Грозному. — Теперь я вдова. — Ох. — Грозный откинулся
в кресле. — Слушай, ну если что надо, ты только скажи.
Последняя «аська», которая пришла, когда она уже выключала комп, была такая:
«Вы не выполнили наше поручение и будете наказаны».
Но как же так? Ведь это был её муж… Как же так? Надо объяснить…
И к компу она подходить опасалась, зная, что неприятностей не избежать. Тех или
иных. Но всё же — пришлось, работа есть работа. Впрочем, она оттянула
неизбежное до того, как сходила за Бу, подкормила его и усадила за книжку. Бу
читал «Волшебника Изумрудного города».
И вдруг сообразила, что Гулю она сегодня так и не видела. Быстренько набрала её
домашний, подождала, довольно долго, положила трубку. Сходила за мобильником.
Она вернулась почти в три часа ночи и, не зажигая света, пробралась на свой
диванчик. Брезгливо, как будто всё на ней заскорузло от грязи, разделась,
побросав вещи на пол, укрылась простынёй и уснула — как умерла. Несколько раз
приходили «аськи», но Аська только закрывалась подушкой и куталась в жаркую
простыню. Потом она всё-таки открыла глаза.
«Ку-ку».
— Вот где они у меня теперь, — сказал Бу-Стас и сжал все пальцы в кулак, и из
кулака что-то потекло…
Можно было, наверное, не ложиться, но она легла — в слабой надежде, что потом,
когда она по-настоящему проснётся, все минувшее окажется сном.
Ей приснилось — и теперь она понимала, что это снится, — что она приняла
«аську»: «Самое заветное желание — желание, о котором не подозревает и сам
желающий; самое ответственное поручение — поручение, о котором не
подозревает и отдающий его. Ибо что есть звук железной флейты, как не хлопок
одной ладонью? Yesterday, all my troubles seemed so far away…»
4
Аська поняла, что страшно ей до сих пор ещё не было. А вот теперь — стало.
Но, наверное, что-то она всё-таки соображала, потому что, проснувшись от бившего
в глаза солнца, обнаружила рядом с собой старый телефонный блокнот, раскрытый
на букве «К».
— Когда и куда?
— Да прямо сейчас.
Он продиктовал адрес.
— Так, — сказал наконец Костя. — Ясно, что ничего не ясно… Что-то подобное я
уже слышал, но краем уха. Этих городских легенд сейчас… — Он затянулся в
последний раз и с сожалением раздавил окурок. — Во-первых, надо срочно
поменять замки. Вот тебе мастер… — Он написал на бумажном квадратике
телефон. — Зовут Володя, сошлёшься на меня, он поставит что надо и денег не
возьмёт. Это ты сделаешь сразу, как вернёшься. Одновременно с этим позвони в
прокуратуру и расскажи про звонок Стаса. Пусть они ломают голову, а не ты.
Дальше… — Он задумался. — Дальше — моё дело. Надо будет посоветоваться с
одним человеком, но это будет ближе к вечеру. Ничего, если мы потом к тебе
приедем?
— Да!
У Аськи была привычка: пустые бутылки, банки, пакеты из-под соков совать в
отдельный пакет и выносить по мере накопления. Так что бутылка из-под
шампанского всё ещё находилась здесь, на кухне.
— Тогда я поеду, — сказал Порфирьев. — Будьте осторожны. Если кто-то ещё будет
звонить, сразу сообщите мне.
В общем, вчера вечером тело Стаса из морга исчезло. Вроде бы его забрала
похожая по описанию на Аську женщина, предъявившая серьёзные бумаги.
Короче: галопом в прокуратуру, будем сводить концы.
Ничего, ясное дело, свести не удалось: дежуривший вчера санитар был явно не в
себе. Аську помурыжили и отпустили.
Из-за этой задержки Аська, как ни торопилась, успеть на вокзал к сроку уже не
смогла. То есть она и получила бандероль, и положила её в ячейку (перед этим
пометавшись по вокзалу, поскольку найти зал с автоматами оказалось непросто) —
но всё это значительно позже трёх. Уже после того, как пришла sms-ка: «Вы не
выполнили наше поручение и будете наказаны».
5
Приведённый Костей человек назвался Антоном, и Аська ему не поверила: это имя
никак не сопрягалось с внешностью. Человек был худ, остролиц, черноволос и
черноглаз; щёки и подбородок заросли настоящей, а не декоративной щетиной.
При ходьбе он слегка подпрыгивал, а сидеть спокойно не мог совсем. Какой же это,
на фиг, Антон?
— Нет, не надо, — испугалась Аська. — Мне вообще скрывать нечего. Антон, а вы…
как бы сказать… кто по специальности?
— Ася, — сказал Костя. — Это действительно тот, кто тебе нужен. Веришь мне?
— Вот что, ребята… — Антон поскрёб большим пальцем щёку. — Давайте-ка быстро
переходите на нелегальное положение. Не знаю, Анна Владимировна, во что вы
вляпались и каким образом, но всё это очень опасно. Так мне по крайней мере
сейчас представляется. Костя, ты потянешь обеспечивать им укрытия?
Антон начал перечислять — больше для Кости, — как именно им надлежит себя
вести, что иметь с собой, как снимать квартиры и как из них уходить, а Аська в
ужасе осознавала, что вся эта история никогда не кончится, а будет длиться и
длиться — прямо в чёрную зияющую бесконечность…
Выражалось это в том, что они, меняя транспорт, переехали на другой конец
города в однокомнатную квартирку, ключи от которой дал Антон. Здесь следовало
сидеть по возможности тихо, не звонить по телефону, а из сотового вообще вынуть
аккумулятор. Да и сам Аськин сотовый Костя, поразмышляв, сунул себе в карман.
Квартирка явно не была предназначена для проживания, так что даже за посудой
и постельным бельём Костя сходил в магазин. Ещё он купил Аське краску для
волос и тёмные очки. Аська покрасилась, стянула волосы сзади в хвост — и даже
испугалась, заглянув в зеркало. Цыганка и цыганка. — А это, пожалуй, мысль, —
сказал Костя, услышав такую самооценку. — Будем косить под цыган. На них
никогда не обращают внимания.
— Нет, — сказал Костя. — Это настоящий. Он у меня давно, ещё с… ну, не важно.
Пользоваться умеешь?
— Нет.
— В общем, очень просто: держишь вот так, двумя руками, и плавно нажимаешь на
спуск. Не визжишь и не роняешь. Стрелять лучше несколько раз подряд. Всё
элементарно. Потом потренируемся…
— А поменять патроны?
— А у меня их всё равно больше нету. Только семь. Попробую достать ещё, но…
Носи его постоянно, хорошо? Надо подумать как.
У принесённой Костей юбки оказался широкий тугой пояс. Наган за ним сидел как
влитой.
— Да. А что?
— Костя? Слушай внимательно. Я всё раскопал. Это «Солнечный Храм», они всё
про вас знают, меняйте берлогу, живо… о чёрт…
— Антон звонил с мобилы. На домашний. Теперь у них наш номер. Значит, и адрес.
Поэтому сматываемся.
— А куда?
Сборы заняли если не пять минут, то точно не больше десяти. Костя, держа на
руках так и не проснувшегося Бу, куда-то вёл дворами — Аська вскоре потеряла
направление, просто бежала, путаясь в широченной юбке. Она вообще плохо знала
эту часть города. Вскоре они вырвались на проспект, Костя тормознул «шахид-
арбу» и, имитируя (на взгляд Аськи, очень убедительно) цыганскую манеру речи,
объяснил многоречиво, куда им надо. Потом они пересекли почти в полной
темноте и под начинающимся дождём (крупные редкие капли били гулко,
казалось, удары отдаются в прокалённой земле) большой пустырь, оставляя слева
какие-то павильоны, вышли к другому проспекту и там поймали ещё одну машину.
Потом мимо них медленно проехала машина. Кто-то, сидящий на заднем сиденье,
оглянулся.
Аська кивнула.
— Это было бы идеально, но сейчас — никак, связи утратил. Всех моих корешей
цыганских — того. — Он провёл пальцем по горлу. — Скоро вообще нормальных
цыган не останется… Но вот репатриантов мы из вас сделаем… откуда бы? — а,
давай из Грузии, нынче легко поверят. В общем, чайку на грудь примем по триста
грамм, одёжка уже высохла, наверное, — и поедем на хату. Вам с сахаром?
Дождь забарабанил по брезенту так, что Аська не услышала, как зазвонил телефон
в кармане Фёдора, а только увидела, как он поднёс к уху трубку.
Стёкла заливало, и Аська никак не могла понять, где они едут. Кажется,
Обводный…
— Туточки, — сказал Фёдор. — Ближе не подъехать. Ну да там обсохнете, внутри.
Из темноты и водных струй проступали два столба — наверное, остатки былых
ворот. За столбами угадывалось здание, тёмное, суровое, и только вход под
козырьком освещён был бессильной красноватой лампой. Под дождём надо было
пробежать метров десять.
— Держи. — Костя передал Аське Бу, вылез, принял Бу, свободной рукой
подстраховал вылезающую Аську. Передал ей Бу, полез за рюкзаком, закинул его
за спину, потом наклонился за сумкой, которая стояла на переднем сиденье.
Внутренность уазика была темна, светилась только приборная доска. И в этом
зеленоватом свете Аська увидела, как Фёдор быстрым движением выхватил откуда-
то снизу пистолет, два раза негромко выстрелил в Костю, потом ухватил его за
лямку рюкзака, втянул в кабину и газанул с места. Дверь оставалась открыта, ноги
Кости волочились по воде.
Аська даже не закричала. Из неё просто вышел воздух. Может быть, получился
всхлип.
Она почувствовала, как его пальцы уверенно отбирают у неё оружие. Потом
Порфирьев достал большой платок и стал протирать пистолет.
Внутри, сразу у входа, кто-то подал ей полотенце, она машинально вытерла лицо и
волосы. Потом посмотрела на Бу. Бу не то чтобы спал — но он не шевелился.
Смотрел куда-то вверх. С ним такое случалось. Она перехватила Бу в другую руку
— и локтем ощутила заткнутый за тугой пояс юбки наган. За все эти дни она
успела к нему привыкнуть.
«Костя умер», — подумала она. Внутри ничего не отдалось. Сердце было как
пропитанное новокаином — хоть режь его.
(Костя между тем был ещё жив. Фёдор вытолкнул его из машины, протащив метров
двести, и сейчас он полулежал на спине, опираясь на рюкзак, и медленно
приходил в себя. Боли пока не было, но он по опыту знал, что — будет. «Вот
пройдёт шок, и будет боль. Пройдёт шок. Шок можно преодолеть волевым усилием.
Нужно сесть. Сесть. Для этого — опереться локтем…» Асфальт закачался, как
плот. Костя снова упал и снова потерял сознание.)
— Что? — спросил Порфирьев. — Ну, успокойте его как-нибудь. Что? Совсем с ума
посходили? Нет, конечно. Да не знаю я как, решайте сами. Укол, да. Хорошо. — Он
повернулся к Аське. — Извините. Тут у нас свои трудности. Но вас это не должно
беспокоить.
— С чего вы взяли?
И пошёл вниз.
Аська только сейчас обратила внимание на то, что стены коридора расписаны
узорами и увешаны какими-то странными плоскими куклами и страшными
масками. Нарочито неяркий свет низких, у самого пола, светильников не позволял
охватить взглядом всё сразу, но то, на что падал взгляд, впечатляло и вместе с тем
угнетало — хотя описать и объяснить, что она видит, Аська бы не смогла.
Непрерывно перетекающие друг в друга тёмные и светлые силуэты — наподобие
«Птиц» или «Рыб» Эшера. И на их фоне — чудовищно изломанные или изогнутые
человеческие фигуры, и непонятно, что эти люди делают друг с другом, и хорошо,
что непонятно. Пройдя этим коридором, она уже не могла думать ни о чём другом.
Красная дверь выглядела так, будто была измазана кровью, и хотя Аська знала, что
настоящая кровь, когда запекается, становится почти чёрной, ей показалось, что
она чувствует тяжёлый гниловатый запах. — Ма, — сказал Бу. — Смотри.
Она посмотрела.
(Костя очнулся второй раз. Теперь он уже чувствовал боль в правом плече и
лопатке и в правом же боку, особенно в боку — там словно искрили электрические
провода. «Так, — подумал он. — Надо что-то делать, и быстро. Если зацеплена
печень, до больницы не доживу». Он левой рукой осторожно полез в нагрудный
карман — там был Аськин телефон и отдельно аккумулятор, свой телефон Костя
носил в заднем кармане брюк, и аппаратик был недостижим сейчас — как если бы
лежал на Луне. Он попробовал пошевелить пальцами правой руки, они не
слушались. «Ну и чёрт с ними, обойдусь левой. — Он сдвинул крышечку и, стараясь
прикрыть приборчик от дождя, вставил на место аккумулятор, защёлкнул крышку,
надавил кнопку — экранчик осветился, Костя ввёл пин-код — вызубрил на всякий
случай. — Так, теперь родная ноль-один…» Он не успел нажать кнопочки, как
телефон издал громкое «ку-ку!», потом ещё раз и ещё. «Ну, показывай», — подумал
он. «Вы понесли наказание средней степени. Вы по-прежнему должны нам четыре
поручения», — гласило первое послание. «Позвоните сегодня по номеру 336-57-94,
скажите, что готовы взять котов. Коты проживут у вас три недели», — гласило
второе. «Вы не выполнили наше поручение и будете жестоко наказаны» — гласило
третье.
Не вполне отдавая себе отчёт в том, что он делает, Костя набрал: «Горите вы
синим пламенем» — и отправил.
«Да».
Ё-о!.. Не надо было бить этого козла по плечу. Там, в стильном наплечном
кармашке, и лежала рация.
— Ч-чёрт…
Это был Ингмар. Конечно, это был Ингмар, кто бы сомневался. Она с самого
начала чувствовала, что за всем стоит Ингмар, только боялась себе в этом
признаться.
Бу слез с рук, но от Аськи не отцепился, держался крепко. — Ты, что ли, мой ещё
один папа? — спросил он, хмурясь.
(- Это газ идёт, — в ужасе сказал охранник. — Откуда! — отмахнулся Стас и уже
понял откуда. Так, надо быстро чем-то заткнуть трубу…
Стас, шатаясь, подошёл к входной двери, пнул её, ударил боком. Бесполезно. Он
пошёл в глубь подвала, вдруг там найдётся потайной выход, он же обязательно
должен найтись. Идти было далеко. Стояли какие-то ящики с надписями, он
попробовал прочитать, но не смог. Один ящик он отодвинул, но люка ни под
ящиком, ни за ним не нашлось. Охранник бился о входную дверь, кричал.)
Бу ойкнул и сунулся к Аське, обнял её, спрятал лицо. И Аська тут же подхватила
его на руки и бросилась вон из комнаты.
Наверное, проход был только вдоль стен. Аська и Бу, стараясь не шуметь,
двинулись в обход этого муравейника — и вдруг Аська наткнулась взглядом на
знакомое лицо! Выхваченное из темноты светом монитора, оно просто висело в
воздухе отдельно от всего.
Она побежала.
(Стас понял, что спасения нет. Через несколько минут он задохнётся, как
задохнулся и затих бившийся о дверь охранник. От этой мысли ему стало почти
спокойно. Если бы так не распирало голову, то было бы совсем хорошо. Тянуло в
сон, властно тянуло в сон — как в воронку, в водоворот. Он сел поудобнее, вытянул
ноги и стал думать о том, какой он был засранец и дурак по жизни и сейчас никого
не спас, но хотя бы старался, очень старался…)
Вот он, холл. По этой лестнице она поднималась, значит, эта дверь — на улицу. Она
шагнула туда, и вдруг сзади что-то громко клацнуло, и вспыхнул сиреневатый свет.
Две тени — её и Бу — отпечатались на стене с пустыми вешалками. Аська
оглянулась. Это был просто лифт. Из кабины выкатился Ингмар. На фоне жуткого
сиреневого света Аська видела только силуэт, и то какой-то расползающийся.
— Ты хочешь уйти — иди, — сказал Ингмар. — Всё равно вернёшься. Ко мне все
возвращаются. Вами так легко двигать… Но сына оставь. Сейчас же. Он должен
получить правильное воспитание.
Аська так и не поняла, что он сделал. Только что это был просто силуэт человека
(ну, не человека, но кого-то внешне похожего) на светлом гнусном фоне — и вдруг
перед ней оказалось облако тьмы, да нет, не тьмы — сгусток воплощённого ужаса
перед ней оказался, бездна перед ней распахнулась — с бесконечно далёким
багровым огнём где-то там, в глубине…
(«Стреляли», — подумал Стас. Всё летело перед ним; он скользил по яви, как по
чёрному покатому льду. Вдруг его взгляд зацепился за что-то. В проёме двери
стоял Порфирьев — человек с размозжённой головой. Потом он пошёл по
направлению к Стасу, глядя при этом куда-то вбок и вниз. Он шёл не по-людски:
подтягивал ногу на полступни, а приближался сразу на два шага. — Зомбяки
проклятые, — сказал Стас. — Задолбали…
Аська и Бу добежали только до ворот, когда всё вокруг стало немыслимо ярким, а
их швырнуло на землю и покатило. Створка дверей с визгом и грохотом разбилась
о столб, густым жаром опалило спину и ноги — даже мокрая юбка занялась огнём.
Аська вскочила, подхватила ошеломлённого Бу и бросилась бежать дальше, в
какую-нибудь темноту. Позади ревело пламя. Кажется, кричали люди. Наверное,
кричали. Их же там было много, в огне. Но может быть, это всё-таки ревело
пламя… Было светлее, чем днём, но всё равно ни черта не было видно ни впереди,
ни по сторонам. Навстречу ей кто-то ковылял, и только в упор она поняла, что это
Костя. Аська вскрикнула, бросилась вперёд и подхватила его, и не дала упасть.
Эпилог Месяца через два как-то само собой всё сошло на нет. Аська залечила
ожоги, Костя залечил раны — к счастью, не слишком сложные, повезло
невероятно. Бу провёл это время в Ростове, у Аськиной двоюродной сестры, и
вернулся бодрым и загорелым. Прокуратура Аську поначалу донимала, потом
перестала — у них там выстроилась логически непротиворечивая версия
произошедшего, а то, что в эту версию не укладывалось, как бы и не существовало
в природе. Доказывать им что-то было бессмысленно.
— А я сказал…
Спал Фомин плохо. Снились какие-то грязные улочки, мусорные баки, чумазые
бомжи, отгоняющие его от баков. В какой-то момент голоса визгливо взлетели над
улочкой странным хором, и Фомин проснулся.
Вторая ночь почти ничем не отличалась от первой. А так как в Москве давно
работало распоряжение мэра о соблюдении тишины после десяти часов вечера,
жильцы осторожно напомнили переселенцам об этом законе.
Cледующая ночь прошла более или менее спокойно. А потом началось то же самое:
грохот, ругань, песни, хохот и крики. Словно приезжие решили доказать, что
порядки устанавливают здесь они и что местные законы на них не
распространяются.
Фомин два дня отсутствовал, был в командировке на севере, потом сутки дежурил
— он служил в спецназе ГУИН, — вернулся уставшим и лёг спать. Однако проспал
недолго.
Фомин был старше приятеля на два года, но выглядел спортивней, так как
продолжал заниматься рукопашным боем профессионально. В его работе иногда
приходилось применять боевые навыки, поскольку спецназ ГУИН кидали в самые
горячие точки России, где начинались бунты заключённых.
От постоянного сидения за компьютером Дэн был бледен, хил, рыхл, носил бородку
и усы, которые подбривал раз в месяц, от чего выглядел как очнувшийся от спячки
деятель искусств. Пышные волосы он, по мнению Фомина, вообще не стриг, и
поэтому даже зимой ходил без шапки.
Фомин был выше его на голову (метр восемьдесят семь), поджар, строен, брился
почти каждый день, волосы с проседью стриг коротко, любил спортивно одеваться.
Глаза у него были серые, со стальным блеском, губы твёрдые. Портил лицо, опять
же по его мнению, только туфлеобразный нос.
— Соседи?
— Валяй.
— Я читал — двенадцать.
— Это я говорю тебе как статистик. Я недавно закончил работу по анализу спроса
на квартиры в Москве, знаешь, кто создаёт основной спрос?
— Не поверишь.
— Цены на квартиры всё растут и растут, но в столицу всё едут и едут, хотя,
казалось бы, бум этот переселенческий должен был давно закончиться.
— Короче, Склифосовский.
— Всё учтено! Понимаешь? К нам стекаются данные со всей России и из-за рубежа,
мы всё считаем. Остаётся некий «сухой остаток» — количество приезжающих в
Москву, которое не поддается объяснению.
— Никому не скажешь?
— Зуб даю!
— Пришельцы.
Фомин засмеялся.
— Это не оригинально.
— Если ночью выйти во двор, лечь на землю и долго смотреть на звёздное небо
через дуршлаг, то можно увидеть лицо врача скорой помощи.
Фомин думал ровно одну секунду — вызывать милицию или нет? — затем метнулся
вслед за приятелем.
Дэн, очевидно, узнал давешнего наблюдателя, так как вдруг отступил к стене и
затравленно оглянулся. Фомина из-за набегающего сзади парня в синей
«надувашке» он не заметил.
Фомин, холодея, понял, что это нож, и, не задумываясь, рявкнул во весь голос:
— Стоять, милиция!
Приём сработал.
Мобильник молнией прошил воздух и врезался парню в глаз с такой силой, что
разлетелся на части!
Они появились словно из-под земли: двое мужчин самого затрапезного вида в
незапоминающейся одежде и девушка в джинсах и коричневой курточке, с белым
беретом на голове.
Девушка дважды выстрелила в парня в чёрной куртке: в руку и в голову — обе пули
попали в цель! А мужчины без промедления перекрыли выходы на лестницы с той
и другой стороны.
— Д-да… н-нет…
— Он лишний.
— Некогда разбираться.
Мужчина, которого она назвала Соломой, взял Фомина под руку, подтолкнул к
лестнице.
Фомин мог бы освободиться в два счёта, но не стал этого делать. Во-первых, Дэн
был с ними, а во-вторых, ему стало интересно, чем всё это закончится. Портило
настроение только жёсткое поведение сотрудников ФСБ, без колебаний открывших
по бандитам огонь на поражение.
2
Девушка села впереди, Дэн, Фомин и мужчина по кличке Солома — сзади. Ещё
один член группы незаметно скрылся.
— Я бы попросил вас…
Фомин дождался, пока вылезет Дэн, повёл его вслед за незнакомкой. Её спутник
держался сзади, ненавязчиво подчёркивая, что его дело чисто формальное.
Фомину, бросившему взгляд на «туарег», показалось, что номер у машины был
другой, не тот, с каким они отъезжали от перехода на улице Долгоруковской. Он
посмотрел на сопровождающего, и тот ответил беглой усмешкой, подтвердившей
догадку Фомина. По-видимому, номера у этой машины были
жидкокристаллическими, способными меняться мгновенно.
— Еле успели, — сказала она сухо. — Наблюдатель сообщил нам слишком поздно,
что за этим лохом пошла команда. — Она кивнула на Дэна.
— Это почему я лох? — ожил вдруг Лаванда, начиная приходить в себя. — Кто вы
такие? Что вообще происходит?
Дверь закрылась.
— Контора, да не та.
— Не понял.
— Какая структура?
— Мы договорились?
— Вам поверю.
Фомина осенило.
— Вы о чём?
— В ФСБ?
— Они ловко обвели нас вокруг пальца. Выдали полный интенсионал о «змеях» и
«ящерах», представились сотрудниками противоборствующей системы «Триэн»,
провели пару провокационных нападений на членов моей группы… короче, мы
согласились сотрудничать с ними. Прозрение наступило позже.
— Их организация именуется…
— «Триэн», то есть «Никого над нами». Название для своей системы мы дали в
соответствии с этим.
— Но ведь и вы можете…
Собеседник усмехнулся.
Фомин помедлил.
— В ГУИН.
— О, наш Корень тоже служил в ГУИН, правда, лет пять назад. А говоришь ты
интеллигентно.
— Это плохо?
— Да нет, я просто так сказал. Обычно в этой системе служат парни попроще, не
интеллигенты, так сказать.
Фомин улыбнулся.
— Не обижайся.
Соломин засмеялся.
— Трудно.
— О то ж.
— Кто?
— Наш командир.
— Нормально.
— Заметно.
Они пожали друг другу руки, и Фомин вышел, обуреваемый сомнениями. Вспомнил
о Даньке, постучал в кабинет начальника «Ветрин», дождался приглашения войти,
приоткрыл дверь.
Фомин его понял. Дэн Лаванда действительно дал согласие работать с «Ветрин» и
уже не мог как раньше советоваться с приятелем. На его месте Владислав
действовал бы точно так же.
В пятницу ему дали первое задание. То есть включили в состав группы, решающей
проблему «искусственных техногенных катастроф». Проблема состояла в
следующем.
Всего в группу Соломина входило пять человек, из которых Фомин не знал лишь
одного. Этот член группы присоединился к остальным уже в аэропорту
Челябинска. Отзывался он на кличку Лось и был похож на старенького японца, с
достоинством носящего на носу очки в золотой оправе. На вопрос Фомина, кто он,
Соломин коротко ответил:
— Следопыт.
Что под этим подразумевалось, Фомин понял позже, когда группа выгрузилась в
тайге, под склоном сопки, и Лось повёл её через лес. По-видимому, он хорошо знал
окрестности Подснежинска и играл роль проводника.
Во-первых, человек в нём был почти невидим, так как внешний слой комбинезона
прекрасно играл роль шкуры хамелеона. Во-вторых, комбинезон был
пуленепробиваем. В-третьих, его эргономика и технокреатика позволяли владельцу
мгновенно извлекать оружие и пользоваться компьютеризированными системами
навигации и связи со своими коллегами. И все эти системы были также созданы с
применением нанотехнологий. Как и «шмель» — миниатюрный и бесшумный
самолёт-разведчик размером с человеческий мизинец.
— Готовы?
— Огонь!
— Вперёд!
Тоннель полого опускался в глубь земли и был освещён редкими фонарями под
скруглёнными сводами. Длина его достигала двухсот метров. Затем он упирался в
кольцевой штрек, обходящий верхние отсеки РВС, от которого шли узкие
коридорчики к агрегатам реактора и центру управления. Разумеется, все тоннели
охранялись. Но и диверсанты прекрасно подготовились к своей операции и шли
вперёд целеустремлённо, полагаясь на помощь внедрённых в структуру полигона
агентов.
Фомин на ходу подхватил этот необычной формы пистолет, опередил Вику, нырнул
в дверь отсека, представляющего собой центр управления реактором.
— Ранен?
— План Б.
— Понятно.
Началась суета.
4
Через восемь минут группа в полном составе разместилась в чреве прибывшего (по
заранее утверждённому плану) вертолёта, погрузив туда же тела убитых и раненых
«приматов». Лётчиков было двое, и Фомин уже не удивился, узнав в одном из них
Гордеева.
— Людьми.
А Фомин вдруг впервые в жизни ощутил себя частью команды , очень большой
команды, имя которой было — истинное человечество. И ему стало хорошо.
декабрь 2007 г.
1
Их заменили номера. «Потому что все оттенки смысла умное число передаёт». На
каждого — одна цифра со знаком «минус».
Говоря о них, порой номер предваряли словом «доктор». Может быть, они имели
какое-то отношение к медицине. Но не обязательно.
А в общем, это были люди как люди. Не из тех, кого узнают на улице, на кого
показывают пальцем. И жили, как все. В рабочие дни исправно являлись в контору
(так принято называть учреждение, в котором они служили). В свободное время
отдыхали. Развлекались, кому как нравилось.
В тот вечер доктор Минус-первый сидел в опере. Второй гонял мячи на корте.
Третий ужинал в ресторане «Герб Каруманов» с дамой, чьего имени история для
нас не сохранила, а четвёртый вообще уехал из города и расположился с удочками
на берегу тихого лесного озерца, не рассчитывая, впрочем, на серьёзный улов.
Даже в театре. Правда, звук там убирается. Было бы крайне неуместным, если бы
коммик ударил в тот самый миг, когда великая Алга Варесса берёт верхнее «ля» в
арии Джизены в третьем акте «Дочери богов». Коммик вместе с его владельцем с
позором выкинули бы из зала (сразу после того, как Алга допоёт до конца, никак
не раньше). В общем, был бы скандал.
Как только он занял своё место, М-первый кивнул, и ожидавшие их люди перешли
к делу. Стали докладывать обстановку и прогнозы.
2
Десять километров потому, что собор Господней Воли находился именно на таком
расстоянии от Конторы, к которой принадлежали четыре Минус-доктора.
То есть в минус.
Для трёх обладателей докторской степени подобные действия давно уже стали
рутиной, поскольку были постоянной частью их профессии. Что же касается
Минус-первого, то основное его занятие было другим, и в минус-погружениях он
участвовал не часто. Однако техники не утратил. На прочих же можно было
положиться и в самой сложной обстановке. Люди не подводили. Эти люди.
— Что у них тут было посажено? — подумал вслух М-второй. — У меня от этого
запаха голова кружится.
— О Крейсерской битве знает каждый школьник, так что своей эрудицией ты меня
не потряс. Кстати, от выпитого у меня голова не болит. Разве что от долгого
воздержания.
Вторая война была для этого мира победоносной. Вечный соперник Стурис
потерпел жестокое поражение, от которого не мог оправиться два десятка лет. И
лишь после того, как Победоносный Гора Скар скончался, стуры освободились от
страха перед грозным фельдмаршалом и начали всерьёз готовиться к новой войне,
Третьей. Всё за тот же Сирой, мир слабый, но необычайно одарённый природой.
Недаром считалось, что владеющий Сироем владеет Вселенной. В этом было,
конечно, преувеличение, но не такое большое, как может показаться на первый
взгляд.
С той поры произошло уже одиннадцать войн. Сирой переходил из рук в руки.
Борьба за богатство и власть грозила затянуться до бесконечности. Между тем
война сама по себе богатства не приносит — наоборот, несёт только убытки,
истощение и множество горестей. Выгоду приносит лишь победа. Окончательная и
решительная. И сейчас, когда обе стороны созрели для новой войны,
чувствовалось, что именно окончательной и решительной она планировалась с
обеих сторон. Такой, в которую будет вложено всё, до последнего. Всё, что есть.
Трудно сказать, в чьей голове эта мысль возникла раньше, чем в других. Но
достоверно известно, что высказана вслух она была самое малое тремя высокими
государственными деятелями Эврила и ещё одним — не политиком, а учёным.
Идея была незамедлительно доложена Президент-императору, внимательно им
рассмотрена и одобрена. Настолько горячо одобрена, что узкое совещание
Государственного комитета, ранее называвшегося Военным, а в начале этого года
переименованного в Комитет Победы, было созвано тем же вечером — при
условии, конечно, глубочайшей секретности.
Но, господа, высшие силы не допустили этого, и мои молитвы, смею полагать, были
услышаны. Вследствие чего сразу нескольким людям — все они присутствуют
здесь — была ниспослана светлая идея. Почему озарение постигло их, а не меня? Я
думаю, ради того, чтобы я не впал в грех преувеличения роли моей личности в
судьбе Эврила, а также и потому, что решение лежало в области хронофизики и
генетики, их последних достижений, мне же отсутствие свободного времени
помешало быть полностью в курсе новостей названных наук. Так или иначе, выход
найден! И теперь ничто более не сможет помешать реализации самых смелых
наших замыслов.
— Господа, есть ли смысл в вашей полемике, если учесть, что вообще эвакуация
как таковая с тех темпоральных уровней просто невозможна чисто практически:
для этого там просто не найдётся энергии. Вспомните: речь идёт не о нашем
технологическом уровне! Если бы вы дали себе труд хоть немного подумать в
реальном масштабе, то…
— Нимало. Просто стараюсь доказать вам, что единственный выход — в том, что
предлагаем мы: копирование там и приведение к нужным параметрам уже здесь, у
нас для этого есть все условия.
— Вряд ли. Думаю, что к нему там попасть было бы весьма затруднительно:
окружение, охрана — источники свидетельствуют, что он очень любил
безопасность.
— Всё же время, господа, прошло немалое. Оригиналу скорее всего было бы очень
трудно по-настоящему усвоить перемены, произошедшие за эти века во всём, а
прежде всего в военных технологиях. Если же использовать второй вариант, то тут
мы ведь, если не ошибаюсь, в состоянии выбрать по своему усмотрению и
возрастной уровень, а также вложить изначально необходимую сумму знаний. Я не
ошибаюсь?
Второй и третий тем временем успели освободить покойника от всего, что было на
нём. Второй сказал:
Всё прошло без сучка без задоринки. Писалось почти идеально. Первый следил за
ходом работы по монитору, где цифры, символы и графики текли нескончаемой
рекой. Через два часа возникла и остановилась надпись: «Готово». Облегчённо
перевели дыхание. Свернули аппаратуру. Тщательно упаковали кристаллы со
сделанными записями. Человек занимал в них объем в несколько кубических
сантиметров. М-третий сказал:
— Вызываю хроноканал.
Немножко посидели перед тем, как разъехаться. Такова была традиция. Обнялись.
Третий сказал М-первому:
Это — о них.
Во-первых, Скар вообще не мог вспомнить, что ему снилось — да и было ли этой
ночью сновидение? Похоже, что нет.
Он и в самом деле сел, опустил ноги; пол оказался приятно тёплым. Хорошо. Чем
это тут пахнет? Неопределённо, но вовсе не плохо. Ладно. Посмотрим сводку: что
за ночь приключилось в мире?
— Ты, мудак недоношенный! Сводка где? Жить надоело? Под расстрел мечтаешь
попасть?
— Будьте любезны одеться, ваш мундир тут, в шкафу. Вас ждёт завтрак, через час
— совещание. Там вас введут в обстановку. Постарайтесь придерживаться
общепринятой лексики. Не теряйте времени. Денщиков у нас не положено.
Ну что же. Где, он сказал, мундир и прочее? Ага. Тоже не совсем. Но погоны
правильные. И все ордена. Смотри-ка, даже звезда святого Артона! Та самая, что
получена была ещё в молодости и украдена в тот же день, когда отмечали награды.
Звезда восстановлению, понятно, не подлежала. А тут вдруг нашлась! Ну-ну!
Скар, похоже, хотел усмехнуться (так дёрнулись его губы, и это не осталось
незамеченным). Но ответил сдержанно:
— Да, мы ведь уже приняли ваше условие. И всё же не примите за обиду, если я
спрошу: не смущает ли вас то, что сами войны за время вашего… скажем,
вынужденного отсутствия очень сильно изменились, начиная уже с оружия, каким
пользуются в наше время, а ведь оно определяет и способы решения тактических
задач, да и вообще…
— Я этого не сделаю, господа. И вот почему: мои методы настолько просты, что,
услышав хоть ничтожную малость о начатых изменениях, даже кадет-перворотник
с лёгкостью восстановит всю их сущность. Кстати: чтобы этого не произошло,
необходимы будут операции по кардинальному дезинформированию противника.
Надеюсь, что разведка сможет обеспечить их проведение. А контрразведка — мою
охрану. Мой опыт, господа, свидетельствует о необходимости этого: не поверите,
если сказать вам, сколько покушений на меня было совершено за годы службы! Но
благодаря хорошо организованной охране все они закончились трагически — но не
для меня. Надеюсь, что и транспортные средства, какими я буду пользоваться,
окажутся на должной высоте, и сотрудники, на которых миссия охраны будет
возложена, — тоже. Кстати, лица, возглавляющие разведку и контрразведку,
надеюсь, тут присутствуют?
Резидент и весь его аппарат более или менее успешно работали по сбору
информации. Скажем сразу: в те дни, о которых мы повествуем, ничего
интересного от агентуры получено не было. Так, какие-то едва уловимые глазом
(или слухом) мелочи. Однако аналитикам почудилось, что в этом броуновском
движении мелочей и микрособытий стала вроде бы формироваться какая-то новая
система. Непонятно какая, но — новая. Словно бы на множество хаотических и
независимых друг от друга движений было наложено некое поле — и движение это
быстро стало приобретать всё более осмысленный порядок и ориентироваться на
какой-то ранее не существовавший центр притяжения.
Оказалось: имеет.
— Я внимательно слушаю.
— Вы поняли правильно.
— Но ведь, коллега, это обойдётся вам очень дорого, а чего ради? Первая высадка
разведчиков со Старой совершилась именно на Эврил. Подобная же операция на
Стурисе состоялась лишь через сто с лишним лет и была совершена с уже
достаточно заселённого Эврила. Все эти факты установлены давно, в том числе и
вашими учёными. К чему же?…
— Ну что же: если это для вас так важно… Можете присылать историков.
Нет, при такой организации воевать можно разве что с Сироем. Но с ним воевать
совершенно незачем: он издавна привык подчиняться сильному.
Хотя тут, в городе, похоже, стало куда больше сиройских морд, чем могло быть в
старые добрые времена — его времена. Но это вопрос третьестепенный. Вот
утихомирим Стурис, сделаем им такое кровопускание, от какого они не скоро,
очень не скоро оправятся — если оправятся вообще. Тогда при желании можно
будет разобраться и с косомордыми. А сейчас…
Итак, проверим ещё раз: всё ли предпринято за несколько минувших дней, чтобы
сделать армию максимально способной выполнить задачи, которые он перед нею
ставит. Начиная с воспитательной подготовки. Тут творилось чёрт знает что:
солдатам толковали о гуманизме, о человеколюбии, о том, что лучшие войны — это
бескровные войны с минимальными потерями.
Для этого и все флоты Эврила сведены воедино. В кулак! Бьют кулаком, а
растопыренными пальцами всего лишь гладят. А гладить мы будем женщин. Но
уже на втором этапе победы. Сейчас пришёл черёд первого. Не медлить! Ни в коем
случае. Ударить, пока противник не свёл в кулак свои пальцы. А там наверняка
что-то уже почуяли. Судя по докладам разведки. Но мы не позволим им. Упредим.
Мы уже выиграли неделю. И не проиграем ни единого часа. Всё сделано для этого.
Войска обеспечены всем необходимым. И освобождены от всего лишнего. От
страха. От сомнений. От жалости.
Не сделано лишь последнее. Чисто формальное. Но вот настал миг и для этого.
Фельдмаршал Скар включил прямую связь. Ответили сразу же, словно этого
вызова ждали.
— Господин фельдмаршал…
— Слушаюссс!..
11
Получалось, что — ничего нельзя. Ни бита информации. Хотя на просвет было ясно
видно, что мозг никуда не девался, оставался на своём месте. Но был как бы
совершенно пустым. Такого, однако, просто не могло быть, потому что так никогда
не бывало.
— Не исключено, что умели. Зато сейчас умеют хорошо. Тогда это относилось к
области магии, но от этого не переставало существовать. Однако датировать этот
блок мы не в состоянии. Я не берусь определить, поставлен ли он века тому назад
— или только вчера. Дома, в нашей лаборатории, я, возможно, и смог бы… Жаль,
что мы не способны увезти этот объект с собой.
— Жалко, что это вообще не наш полководец. Тогда мы бы… Но что толку. У вас,
ребята, есть что-нибудь?
— И что?
— Полагаю, что обойдётся. Нас пустили сюда, так сказать, по дружбе. Вот и
выпустят, надеюсь, таким же образом.
— Конечно. Вот с врагами и надо дружить, а друзья — они ведь и так друзья.
Уяснили?
— Для вашего блага. Сейчас ещё успеваете проскочить перед головной эскадрой. А
не успеете — накроют вас первым же запуском.
— Ну, это вы, ребята, уж и вовсе обнаглели. Да вы и без нас найдёте, как сообщить.
Те, со Стуриса, промолчали. Знали ведь друг друга прекрасно, к чему же было зря
тратить слова.
12
Все командующие были людьми образованными. И, кроме всех прочих наук, знали
и военную историю, а из неё в первую очередь — историю войн и сражений,
завершившихся для их мира победоносно. В том числе, конечно, и проведенных
под командованием генерала, а потом уже и фельдмаршала Скара, которым
нынешний приказ и был подписан.
Так что исполнять начали сразу же и беспрекословно. Армия есть армия, война
есть война.
13
— Наши разведчики молодцы: установили всё, что нужно. И то, что оригинал
Скара лежит на своём законном месте. И то, что его наверняка скопировали, и этот
клон сейчас будет руководить войной.
— А для того, коллега, чтобы, во-первых, нас напугать. Внести смятение. В памяти
Стуриса имя Скара живо до сих пор. И по сей день вызывает подсознательный
страх. А во-вторых… если мы поверим, что это действительно Скар, точнее — его
боеспособная копия, что предпримем мы в первую очередь? Углубимся в историю
войн, чтобы освежить в памяти тактические уроки, а затем и стратегические,
какие давал нашим предкам фельдмаршал. И сами станем действовать в
соответствии с его излюбленными выпадами, батманами и контрбатманами. А
когда драка начнётся, окажется, что и тактика другая, и войска направляет другой
человек. Другой ум. Можем ли мы отрицать такую возможность?
— Пока ещё есть какое-то время — пусть разведка приложит все усилия, чтобы
установить: действительно Скар там — или это миф. А мы тем временем приведём
войска в боевую готовность и выработаем два варианта кампании. Один условно
назовём «Скар», другой — «Миф». В конце концов всё ведь упрётся в выбор
позиций, какие следует занять флоту прикрытия и флоту возмездия. Значит, флоты
сейчас же надо вывести в такие исходные районы, откуда можно за минимальное
время выйти в места как по первому, так и по второму варианту.
Объясняется это просто. Как и всякая организация, разведка любого мира с самого
момента своего возникновения была и остаётся заинтересованной в собственном
усилении, расширении, кредитовании, увеличении роли её руководителей в
политике — и так далее. То есть в самом серьёзном и уважительном отношении к
себе.
Нет, они ни в коем случае не собирались предавать интересы своего мира, своего
государства. Наоборот: каждый из них всей душой хотел сохранения своей планеты
в качестве мира сильного, независимого, процветающего. Но каждый из них
понимал: такое возможно лишь при условии существования государства-
оппонента.
Только пока оно есть, тонус твоего мира будет поддерживаться на нужном уровне и
даже усиливаться. Исчезнет постоянный противник, одержишь ты безоговорочную
победу — и твой мир, помимо его желания, начнёт расслабляться. Терять тонус.
Чем дальше, тем быстрее. Мускулы его превратятся в кисель, зоркий взгляд
затянется пеленой благодушия.
Да, конечно, в войне надо стремиться к победе и ради неё делать, ну, пусть не всё,
но почти всё. Однако — в разумных пределах. Сохраняя побеждённого врага
достаточно жизнеспособным, не утратившим независимости, хотя и вынужденным
отказаться от претензий на Сирой и обложенным разумной контрибуцией.
Начнётся очередной предвоенный период. Ну а необходимость активных действий
разведки на этом этапе не вызовет ни малейших сомнений даже у самого
безмозглого парламентария (если только там можно найти «самого»).
Как уже было сказано выше: кто знал, какой на самом деле предстоящая война
представлялась фельдмаршалу Скару, автору планов и приказов?
Иными словами, вся деятельность Скара, видимая со стороны, на самом деле была
лишь дезинформацией в полном масштабе. Об этом не должен был знать никто,
кроме него самого, автора и исполнителя. И действительно не знал.
По сути дела, шла война нервов — первая и, быть может, главная стадия сражения.
Но этого действия всё не было. Армады Эврила сближались между собой столь же
неторопливо, сколь приближались к Стурису. Мелькнуло даже совершенно
идиотское предположение: уж не собрался ли Скар атаковать в лоб именно там,
где сейчас сконцентрирована вся мощь Стуриса? Атаковать открыто, без малейшей
попытки сманеврировать, ввести противника в заблуждение, заставить
растеряться? Но столь безграмотный замысел не мог бы возникнуть даже в голове
кадета первой роты, ещё только начавшего разбираться в командах «Подъём!» и
«Отбой!». Тут, видимо, имела место вот какая хитрость: закрутить лихую карусель
на минимально безопасном расстоянии от Стуриса, затрудняя для обороняющихся
открытие прицельного огня по эврилианским кораблям, разделиться в этой
кутерьме не на два направления, а на несколько, разлететься звездой — и таким
образом заставить флоты обороны тоже рассредоточиться. В таком случае даже
тогда, когда направление удара станет ясным, обороне куда сложнее будет
собраться в кулак, и прорыв и выброс десанта на планету сможет осуществиться с
наименьшими потерями.
Вывод из этого был: терпеть и ждать, начнут вертеться — пусть себе, но на уловки
не поддаваться и действовать лишь наверняка — когда манёвр Эврила станет
окончательно ясным.
Скар думал:
«Чего от меня ждут? Хитрости. Манёвра. Охвата. Словом, всего, чем я пользовался
в своё время.
И вот результат: они заметно растерялись. Только сейчас они сообразили наконец,
что это не уловка — моя откровенная, демонстративная атака в лоб, не считаясь с
тем, что мои корабли идут прямо на их защиту, минимально маневрируя, как бы
считая себя неуязвимыми и бессмертными. И если говорить о какой-то моей особой
тактике, то она лишь в том и заключается, чтобы заставить солдата почувствовать
себя таким. Пусть на краткий срок: лишь на время атаки, которая обязана быть
уверенной, скоротечной, первой и последней. И так оно и будет.
Как это удалось мне? Да так же, как удавалось в мои времена. При помощи страха.
Простая логика убеждения: «Если будешь смело идти в бой — у тебя всегда
сохранятся шансы выжить. Потому что кто-то из победителей всегда остаётся в
живых — иначе победителей вообще не существовало бы. Но если позволишь себе
дрогнуть перед боем — погибнешь немедленно и наверняка, уже здесь, потому что
таких я приказал расстреливать на месте. И ты уже знаешь, что приказ этот
выполняется, потому что если кто-то осмелится его не выполнить — первым
расстреляют его, а тебя — вторым. Если же ты дрогнешь не перед атакой, а уже в
бою, то тебя наверняка убьёт враг. Так что единственный шанс выжить для тебя —
не думать о смерти. Не бояться её. Вперёд, и только вперёд!»
Да, без огневой. Стоило бы мне её начать — и они сразу разлетелись бы по всем
румбам. А мне некогда гоняться за ними.
Они думают: «Он приблизился так, что тут уже огневую не применишь. Потому что
после плотной огневой весь этот объём пространства окажется недоступным для
атакующих: тут такая радиация будет, что никакая корабельная защита не
убережёт людей от смертельного облучения. Потому что он же не хлопушки будет
по нам выпускать. Но он скорее всего не успел узнать, что мы-то от этой беды
защитимся, мы ведь рядом с домом и закрыты мощным полевым зонтом. Пока его
не пробьешь, нас тут не достанешь. Пусть старик пытается проломить его огнём и
натиском: тогда на его кораблях останутся одни покойники. Да, время для огня он
упустил. А значит — грош цена всем его хитростям!»
А вот нет! Цена им — победа. Потому что приказ на огневую будет отдан в тот миг,
когда мой флот окажется уже на границе их зонта. Да, возникнет сфера с диким
уровнем радиации. Смертельная. И вместе с нейтронным цунами мои корабли
пойдут в атаку.
На кораблях останутся одни покойники? Да. Но ваши люди, кого вы так бережёте,
превратятся в ничто вместе с вашими кораблями. И десант пройдёт сквозь эту
область. Они тоже получат дозу, после которой не живут. Но до смерти они успеют
занять плацдарм.
Вот так-то, дорогие альтруисты. Теперь поняли, что такое война? Ничего, поймёте
— если выживете.
Пусть понимают, что значит — фельдмаршал Скар, которому не зря был поставлен
памятник».
— Если тебе кажется, то что же остаётся мне? Мезон, по-моему, эта война вышла
из рамок, в каких её удавалось удерживать веками. Вы же не Сирой отнимаете на
этот раз: этот ваш буйвол уничтожает Стурис, а правилами игры такое не
предусматривалось. Ты же знаешь: стоит тут нарушиться равновесию — и сюда
непременно полезут любители приобретений — слетятся со всей Галактики. Это
вам нужно?
— Это я уже просчитал: некому. Радоваться будут сирояне. Сульфур, этого второго
сражения допускать нельзя — иначе миры и впрямь опустеют. Как полагаешь: если
мы предложим перемирие, ваши власти…
— Власть сейчас — Скар. У всех, кто ещё не в строю, головы кружатся от успеха. И
стоит даже и Президенту заикнуться о перемирии, как Скар рявкнет — и его
сметут. А Скар воюет до последнего солдата.
— Плохо работаете. Вдвое больше расстреляно. Клянусь. Сульфур, этой войны нам
нельзя выигрывать, потому что за такой победой и правда придёт общий крах — и
сирояне на пороге. Нельзя позволить второй схватке состояться. Чёрт, до сих пор я
думал, что самое трудное — выиграть войну. А получается, что куда труднее —
проиграть её, когда победа уже одержана.
— Да. Вам нужно эту драку проиграть. Потому что — выдам тебе тайну — наше
командование, понимая, что нам не выстоять, хочет сильно хлопнуть дверью: всё,
что способно выйти в пространство, уже начиняется всеми видами запрещённого
оружия — включая химию и биологию. И мы швырнём это на вас. А у вас не
осталось такого флота, какой мог бы перехватить и уничтожить такую стаю. Тебе
же известен ресурс нашего торгового и пассажирского флота. Так вот, всё, до
последней посудины… чтобы действительно там у вас некому было радоваться.
— Именно.
— Да. И привлечь никого нельзя: даже без утечки информации он почует. У него
дикое чутьё относительно собственной безопасности. На него ведь и в давние
времена охотились. Теперь понятно — почему.
— Значит — мы с тобой.
— Только. Если кого-то привлечь — то только втёмную. Хотя… Ах ты, дьявол! Вроде
бы промелькнула хорошая идея — но не успела сформироваться, исчезла. Обидно…
— Я уже начал. Ага, вот она! Попалась! Знаешь, похоже, возникает любопытный
вариант…
20
Можно подумать, что очень просто вернуться в минус, в склеп Скарабеев, отменить
там операцию сканирования — и дело с концом. Пусть себе сохнет дальше.
Но четверо, люди опытные, знали, что это невозможно. Потому что создание
Скара-дубля стало уже совершившимся фактом. А такие факты вопреки
распространённому мнению изменить невозможно: у Времени есть свой закон
сохранения, как и у вещества или энергии. Скара, заново созданного, можно было
уничтожить лишь в настоящем. Как и любого человека. Как война только что
уничтожила великое множество людей с обеих сторон.
Чтобы ликвидировать его, нужно было либо добраться до него, либо уничтожить
его дистанционно. Вместе с крейсером, на котором он держал свой флаг и откуда
руководил войной. И волей-неволей со всей охраной. По сравнению с
предстоящими потерями это следовало считать совершенной мелочью.
Но.
Скар должен был либо погибнуть героически, возглавив решающую атаку, — но все
понимали, что на это он никак не пойдёт, даже приблизиться к Стурису на
расстояние полёта ракеты никто его не уговорит, что, в общем, и понятно, либо
ему следовало стать жертвой, скажем, сердечного приступа. Инфаркт миокарда —
и точка. Всем известно, что Скар — человек весьма почтенного возраста, массы
воспринимают его как то самое физическое лицо, что в своё время умерло — но
теперь ясно, что не умерло, а лишь пролежало достаточно долго в летаргии
(версия не правительственная, но всё же как бы официальная, поскольку никем не
опровергалась), и вот Герой пробудился, чтобы привести любимый народ к
последней и величайшей победе. Тут, как говорится, Бог дал — Бог и взял, а с
Творца и взятки гладки. Но для сердечного приступа до Скара тоже нужно
добраться; порочный круг.
На такой вариант М-первый, конечно же, пойти не мог ещё и потому, что со
Стурисом надо было сразу после выполнения этой операции заключать перемирие
и вести серьёзные переговоры (эта война всех сделала как-то хоть чуточку умнее),
а если убийство навесить на Стурис, ни о каком перемирии никто и слушать не
захочет. Нет, хотя Сульфур при встрече и предлагал Мезону своих ребят,
предложение было категорически отвергнуто.
Словом — так или иначе, надо было получить доступ к Скару наперекор всем
мерам безопасности.
— Иначе нам не пройти, — объяснял он. — У него там весь штабной отсек накрыт
тройной полевой защитой, на неё уходит не менее трети корабельной мощности.
Две сети пространственные, третья — темпоральная, так что к нему и через время
не проберёшься. Проход открывается только по команде изнутри — когда в
периметр возвращаются люди из увольнения. Так что у нас только один способ и
остаётся.
— Три.
Куда-то провалились три дня: вроде бы только что прибыли — и вот уже надо
готовиться в обратный путь. Вот уже и в дверь деликатно стучат, сообщая:
— Четыре.
— Пять.
Это всем понятно. Если опоздают — Скар такого не простит. Кому? Тем, кто
задержал. Системе ничего, её расстреливать не станут. А вот персоналу…
Приоткрылся ход сквозь полевую защиту. Прошли. Дальше дорога известна: схема
флагманского крейсера давно от зубов отскакивает.
— Шесть.
— А вы…
— М-мне…
И упал. М-третий спрятал «ДБ» в задний карман. Сняв на всякий случай настройку
ту самую, два дробь четыре, обширный инсульт плюс инфаркт миокарда. Так
работает Диагност-Б: не определяет болезнь, а вызывает её. Последний писк моды
в разведке.
Он не совсем понял, что проговорил в ответ П-и. Что-то вроде: «Господь внял
молитвам…»
Скотт — это его имя, Иван — фамилия. Хотя некоторые предпочитают произносить
ее как Айвен. Я не пытался выяснить, какого роду-племени его предки. Да и
зачем? Будь Скотт неприятным типом, чье присутствие в экипаже вызывает у всех
изжогу, копание в его генеалогии, возможно, имело бы смысл, ну а так — какого
рожна? Достаточно факта: хороший человек. Ну и иди к нам, хороший, мы тебе
рады.
Но я-то как раз подошел. И знаю точно: многие мне завидовали. Скрывали это,
пренебрежительно кривились, отпускали колкости, но ведь правду не скроешь.
Знаете проблемы небольших замкнутых коллективов? Когда месяцами видишь
вокруг себя одни и те же рожи, слышишь одни и те же шутки, когда сосед открыл
рот, а ты уже точно знаешь, что он собирается сказать, — трудно не озвереть. Это
старая проблема долговременной совместимости человеческих индивидов, с нею
борются психологи и загоняют-таки ее в подполье, но она все равно не исчезает
полностью и время от времени дает о себе знать — иногда вплоть до серьезных ЧП.
Так вот: у нас на «Стремительном» такой проблемы не было. Совсем. Наш штатный
врач и психолог Фриц переквалифицировался во второго микробиолога, дабы не
сидеть без дела. Мы были единым организмом, а каждый из нас семерых —
деталью, встроенной в «конструкцию» без малейшего люфта. Мы идеально
дополняли друг друга, и жизнь наша была легка и солнечна. Вы не поверите, но
положенный по профсоюзному соглашению отпуск не слишком радовал нас — ну
что хорошего в перемещении, пусть временном, из комфортной среды в среду
сомнительную?
Само собой, работа мне всегда нравилась. Кому не понравится редкое везение,
хотел бы я знать. Не так уж часто в нашей Вселенной попадаются места, где
зарабатывать деньги пусть не всегда легко, но всегда приятно.
С тех пор как полеты в пределах Галактики стали возможны, люди не переставали
искать в ней следы деятельности разумных существ. Из чисто умозрительных
построений вопрос внезапно перешел в практическую плоскость. Одни ли мы во
Вселенной или хотя бы в Галактике? Если одни, то почему? Если не одни, то с кем
нам придется делить сферы влияния и пытаться как-то сосуществовать? Разрешима
ли эта проблема вообще?
Замечательно, если да. А если нет, то о противнике надо знать как можно больше
еще до прямого столкновения с ним.
Миллиард или около того звезд Млечного Пути, теоретически пригодных для
развития жизни. Сотня кораблей Дальней Разведки. Тысяч этак пятьсот
стандартных лет на беглый осмотр этого самого миллиарда. Хороша задачка?
Если бы нас и еще несколько экипажей разведывательных кораблей перевели на
сдельную оплату по результатам поиска чужих, мы бы давно протянули ноги с
голоду. В тех краях Галактики, куда до нас не залетал еще ни один земной корабль,
мы находили великое множество планет. Иногда среди них встречались планеты с
водой и атмосферой, изредка даже кислородной. Исключительно редко попадалась
жизнь, увы, абсолютно неразумная — чаще всего бактерии или корочки плесени,
которым еще миллиарды лет развиваться до сложных организмов. Еще реже
встречалась жизнь, претендующая на звание высшей, однако на фоне интеллекта
этих существ обыкновенная земная корова выглядела бы академиком. Не знаю, как
у высоколобых аналитиков на Земле, а у меня крепло убеждение: ничегошеньки
мы не найдем, сколь ни обшаривай закоулки Галактики. Земная жизнь, конечно, не
уникальна, но она — первая. То ли раньше возникла, то ли быстрее развивалась,
что, в сущности, не важно.
Не знаю, как вам, а мне не очень. Хорошо ли это — состариться в поисках и выйти
на пенсию, так и не найдя то, что искал всю жизнь? Татьяна, наш спец по
структурной лингвистике и негуманоидному интеллекту, однажды заявила, что не
отказалась бы напороться в космосе на эскадру вооруженных до зубов космических
каннибалов, и мы возражали ей только в порядке шутки. Никто из нас не отказался
бы. Какое-никакое, а разнообразие.
Что тут поделаешь? Не везет. Никому не везло, не только нам. Невезение еще не
повод вываливать на коллег свое раздражение, пусть даже «законное», и
устраивать на борту склоки. Не помню, чтобы Бернару хоть раз пришлось
использовать для пресечения ссор металлический фальцет, являющийся такой же
непременной принадлежностью командира, как фуражка или табельное оружие.
Если я ничего не путаю, за шесть лет он отдавал зычные команды всего-навсего
раза два или три, всегда в критических ситуациях. Во всякое другое время он
позволял спорить с собой и нередко соглашался с чужим мнением, но уж если гнул
свое, то не приказывал, а уговаривал, причем как бы между делом. Если экипаж
состоит из друзей, прекрасно понимающих друг друга, то где нужда в резких
приказах? Ау! Нет ее, и лишь плохой командир обращается к тому, в чем нет
нужды. А Бернар был хорошим командиром. Не отцом родным, нет. (Этого еще не
хватало!) Просто товарищем, одним из нас. Чуть более опытным, чуть более
здравомыслящим, ну и более ответственным, конечно. Вот и вся разница.
До Близнеца.
2
Близнец. Лучшего названия нельзя было и придумать. Как будто эта планета и
Земля сошли с одного конвейера.
Но тогда я еще ничего не знал, не мог знать и, как дурак, настоял на своем. При
выборе точки посадки с мнением планетолога вообще трудно спорить. А у меня
имелась целая уйма резонов.
Кроме того, наш экипаж был единственным в своем роде, разве я не говорил?
Потом это пройдет, тут для нас не было секрета. Наш роман протащится через все
стадии зрелости и увядания, затем мало-помалу зачахнет, и мы останемся просто
коллегами и добрыми друзьями, ингредиентами удачного коктейля под названием
«экипаж». Пусть так. Но разве будущее отменяет настоящее?
Ага. Выходит, она была способна, а я нет? Даже лучших женщин не сшибить с
убеждения, что в стремлении к соитию мужчины выключают мозги и все чувства,
кроме осязания. Такой взгляд немного обиден, но какой смысл обижаться на то,
что невозможно изменить? К тому же доля правды в этом женском мнении все-
таки есть. Сам по себе диабаз никогда не колется под прямыми углами, уж мне ли
не знать.
Голышом, как был, я слез с плиты и осмотрел ее как следует. Верно: следы
намеренных сколов, сделанных каким-то орудием, не заметил бы только слепой.
Либо очень возбужденный.
Она была права: за полчаса каменной плите, конечно же, ничего не сделалось. Но
мои мысли были уже не с Сильвией, поэтому мы оба сильно проиграли в
удовольствии. Я даже в пиковые моменты поглядывал вокруг: не бегут ли к нам
дикари, распаляя себя воинственными криками и потрясая копьями? Будь я самым
тупоумным обитателем клиники для олигофренов, если эта плита не священное
место! Наверное, алтарь. Хорошую мы выбрали… гм… лежанку! Хотя… откуда нам
знать обряды туземцев? Вдруг мы не святотатцы, а самые что ни на есть
ревностные приверженцы их религии? А что, очень может быть.
Еще нет. Пока мы нашли только следы их деятельности. Конечно, этого слишком
мало для скептических умов. Остатки построек? Куча хлама! Обтесанная плита?
Мистификация! Предъявите того, кто ее обтесал, тогда поговорим!
Мы сочли удачей то, что Бернар не приказал нам немедленно возвращаться. Еще
оставалась надежда найти аборигенов здесь, на нашем нагорье. И мы добрых пять
часов прочесывали его вдоль и поперек, зависая над каждой перспективной, по
нашему мнению, долиной, высматривая стада домашних животных на горных
лугах, садясь на лужайках возле чистых ручьев, где рад был бы поселиться всякий
человек…
— Ну ясно. Аборигенов здесь нет. Они либо вымерли от какой-то эпидемии, либо
давным-давно переселились в другое место. Будем надеяться, что Скотту и Татьяне
повезло больше.
Я насторожился.
— Что-нибудь случилось?
Он отключился, а мы, конечно, выжали из шлюпки все, на что она была способна.
Мастерски ведя судно, Сильвия успела донять меня вопросами, что да как. Откуда
мне было знать?! Я понимал лишь одно: случилось ЧП. Но какого рода?
Воображение рисовало Скотта и Татьяну, утыканных отравленными стрелами
туземцев, и многое другое, о чем не хочется и вспоминать. Мы гнали на пределе и
через полчаса были на месте.
— Что именно?
Я не поверил ушам.
— Скотт? Бернару?
— Вот именно.
— Как скоро?
Чего я никогда не хотел, так это командирской должности. Находясь на ней, любой
нормальный человек просто вынужден для пользы дела идти против инструкций,
законов и уставов. Бернар был прав. Он хотел сохранить экипаж в существующем
— наилучшем — составе. Заикнись он о психическом срыве бортинженера — и
привет, в следующий рейс мы пойдем без Скотта Ивана. И еще неизвестно,
вернется ли он к нам вообще.
— Конечно, — не моргнув глазом соврала Татьяна, и все мы поняли, что это вранье.
— Имей в виду, если инцидент разрастется, тебе придется описать по минутам все,
что вы делали в разведке и, в частности, на этой вашей веранде, — уточнил
Бернар.
— Послушай, а ты не слишком?…
Такие мысли лезли мне в голову, и ждать других было бы странно. Я видел, как
Фриц инстинктивно отодвинулся от Малгожаты. Червячок отчуждения начинал
точить нашу спаянную команду.
— Там ее нет. Ага, вот она где — под мышкой. Совсем маленькая, с фасолину.
Бедная глупая зверюга! Мне вдруг пришло в голову, что позвать на подмогу ей
было, пожалуй, и некого. То-то местная саванна казалась мне немного странной, да
и горные луга тоже! Где стада травоядных в тысячу голов? Нет их. Впрочем, были
какие-то катящиеся гурьбой колючие шары (еще животные ли они?), и были
некрупные стадные, но вот вопрос: настоящие ли это стада? Эти животные
разбегались от опасности порознь, и каждое из них было само за себя. Разве так
ведет себя стадо? Где стадное преимущество, в чем оно проявляется на Близнеце?
Подскажите, кто умный, а я, глупый, не вижу…
Рано утром меня разбудил Фриц, невыспавшийся и мрачный. Было видно, что он не
ложился.
— Всех.
— Ждем тебя, — ответил Фриц и вышел. Через секунду я услышал, как он будит
Малгожату.
— Если самую суть, то… Никакая у Скотта не злокачественная опухоль, вот в чем
суть. Это паразит. Он внедрился под кожу. С виду похож на плоского червя. Я
принял его за рак, потому что он накидал метастазов… то есть это, конечно, не
настоящие метастазы, а… словом, нити какие-то. Кибердиагност не знает, что это
такое, и просит дополнительную информацию, которой у нас нет. Как лечить
Скотта, я не знаю. Никто не знает. Ясно только одно: именно паразит несет
ответственность за вчерашнее э-э… неадекватное поведение больного. Больше
нечему.
— Будем держать Скотта в изоляторе, — сказал он. — Все согласны? Есть особые
мнения? Нет? Фрицу — заниматься только Скоттом. Остальные возьмут на себя
довеском биологические исследования, разумеется, не в ущерб основной задаче.
На сегодня распорядок такой: Сильвия и Глеб занимаются городом в джунглях,
Малгожата и Татьяна в свободном поиске. И ради всего святого, не отключайте
защиту ни на секунду!
Еще вчера, произнеси он эту фразу, посыпались бы шуточки. Но наше «сегодня»
сильно отличалось от «вчера».
А Скотта — прежнего Скотта! — умение думать о нас больше, чем о самом себе.
6
- Помнишь, как Скотт повел себя на Фульгабаре? — спросила меня Сильвия, ведя
шлюпку в зеленое кипение джунглей.
Я кивнул. Еще бы мне не помнить! Тогда в наш экипаж, всегда состоявший из семи
человек, подсадили восьмого — специалиста-океанолога. Какому-то умнику
пришла в голову мысль поискать братьев по разуму в водах мелких морей
Фульгабара. Не может быть, рассуждал умник, чтобы за десять миллиардов лет
эволюции (а Фульгабар — планета в почтенном возрасте) жизнь так и не стала
разумной. На суше разумные существа не найдены — значит их надо поискать в
море!
Вот какой он, Скотт Иван. А если начать вспоминать, сколько раз он спасал нас в
ситуации не противной, как с океанологом, а реально опасной — много
понадобится времени, чтобы перебрать все случаи. Взять хотя бы неудачный взлет
с Малого Сатурна, окольцованной твердой планеты в системе из шести звезд, когда
«Стремительный» напоролся на метеоритный рой…
Да, это был город. Мертвый, заброшенный город. Его здания были слишком
величественны, чтобы джунгли могли легко поглотить их без остатка. Мы
выжигали растительность на очередном холме, и холм оказывался то огромным
зданием, то целой группой домов поменьше, то пирамидой с крутыми ступенями.
Иногда мне хотелось ущипнуть себя — уж очень это напоминало заброшенные
города майя. Лишь растительность, какой нет на Земле, да слабое гудение защиты
в наших разведкостюмах не позволяли забыть о том, что Близнец находится на
другом краю Галактики.
Я не стал проверять.
— А Малгожата и Татьяна?
— Вернулись. Нашли еще два заброшенных города, вот здесь и здесь. — Бернар
указал на карте. — Масса древних развалин и никаких братьев по разуму. Завтра в
поиск пойдете вы, может, вам повезет больше. Спокойной ночи.
7
Поскольку утром никто не разбудил нас ни свет ни заря, я резонно решил, что за
ночь не случилось никаких ЧП. Это радовало. А не навестить ли Скотта? Ведь
свинство же: наш товарищ заперт в изоляторе, а мы ведем себя, как будто так и
надо…
— Ничего не помню, — жаловался он, как видно, не в первый раз. — Что, я в самом
деле Бернару глаз подбил? Не разыгрываете?
— Здоров как бык! А Фриц меня взаперти держит. Где он? У меня есть, что ему
сказать.
— Еще не знаю. Ясно только, что ничего хорошего это не значит. Мне это не
нравится.
— Мне кажется, что это норма, — неуверенно проговорила Сильвия после паузы. —
Почти все земные животные носят паразитов. И что? Разве они мешают антилопе
убегать, а гепарду догонять?
Фриц допил кофе и потребовал еще.
Само собой, нам было не до отдыха. В этой части планеты только-только наступил
рассвет, и нас ждал насыщенный день. До заката мы только и делали, что
барражировали над каждым районом, кажущимся нам перспективным, и нехотя
покидали его, чтобы перейти к следующему району. На этом материке
преобладали степи. Были, впрочем, и леса, и горные хребты, и величественные
реки (их берега мы осматривали с особой тщательностью), и большие озера —
чистые на севере и мутные, засоленные на юге… Не было только никаких
археологических развалин, не говоря уже о живых туземцах.
— А вот так. Я выпустил его из изолятора. Я сам, понятно? Поверил, что с ним все
в порядке, а он… — Тут Бернар загнул пару таких словечек, каких я от него
никогда раньше не слышал. — Короче. Он угнал малую шлюпку номер два.
Постарайтесь найти ее сверху. Мне не хотелось бы поднимать корабль.
— Сделаем, — ободрил я.
— Поскорее. Я на связи.
8
Опередив меня, Сильвия начала поиск, чуть только из-за горизонта выполз
краешек материка. Мне только и оставалось, что быть на подхвате.
— Зачем?! Откуда я знаю! Может, паразит в нем еще жив… нити эти… метастазы…
Может, жизнь под паразитом настолько сладка, что… — Он махнул рукой. — Не
задавай лишних вопросов!
Но зачем?!
Поди пойми логику умалишенного! Разум отказывался верить: один из нас стал
врагом. Чужим, опасным существом. И кто? Скотт Иван!
— Да.
И неудивительно. Лишь умом мы понимали, что Скотт перестал быть одним из нас.
Где-то глубоко внутри мы все еще не были готовы принять убийственный факт:
против нас действует не просто несчастный душевнобольной — нам противостоит
хладнокровный изобретательный враг. Мы готовились спасать нашего товарища —
и влипли в ситуацию, когда самое время было подумать о собственном спасении.
Не судите нас строго. Триггер — и тот не переключается мгновенно, а человек не
триггер.
На том месте, где стояла шлюпка, шипя, дымился безобразный оплавленный ком.
Пылали кусты. Мой защитный барьер отключился от удара, и я включил его снова,
повинуясь больше рефлексу, чем разуму. А в небе над нами с ленивой грацией
разворачивался катер, высматривая, выцеливая…
Я дважды выстрелил по нему и оба раза попал, но может ли нос комара проколоть
броню танка? Разумнее всего было бежать, что я и сделал со всей возможной
прытью.
Ответ напрашивался сам собою: вон из города. Туда, где непроницаемая зеленая
кровля скроет меня. Туда, где Скотту надо будет очень постараться, чтобы найти
меня и уничтожить.
Я знал, что Бернар, Фриц и Сильвия так и сделали.
Я остался на месте.
Превосходство над Скоттом — вот что я ощутил сразу, как сумел понять его. Он
дивно обвел нас вокруг пальца, а потом свалял дурака. Ему следовало бы, захватив
брошенный нами катер, на полной скорости мчаться к «Стремительному». Пока мы
метались бы в растерянности, разыскивая беглеца, он спокойно нейтрализовал бы
Татьяну и Малгожату. После чего ему осталось бы только поднять корабль и
выжечь выхлопом кусок джунглей, скрывающих брошенный город. Вместе с нами.
Затем он стартовал бы с Близнеца и два-три месяца спустя уже наслаждался бы
жизнью среди людей. Без нас, зато со своими новоприобретенными свойствами.
Но теперь было поздно. Десять против одного — Бернар уже связался с кораблем и
отдал приказ ни под каким видом не впускать Скотта под защитный купол. Скотту
осталось бы лишь скрежетать зубами в напрасных попытках проломить огнем
силовую защиту «Стремительного». Защитный барьер вокруг корабля — это вам не
слабенькая защита человека или шлюпки. Это серьезно!
Полная капитуляция.
Если в голове Скотта осталась хоть толика холодного разума, он должен был взять
меня заложником и торговаться. Только так он мог достичь хоть чего-нибудь. Но
достаточно ли ясно Скотт понимал свое положение? В течение нескольких секунд
я не был в этом уверен.
Катер медленно опускался в каких-нибудь десяти шагах от меня. Изо всех сил я
изображал собой жалкое зрелище. Скотт откинул колпак кабины. Достал
парализатор. Затем потянулся выключить защитный барьер и даже отвернулся от
меня на мгновение. Разве мог быть опасен ему постыдно сдавшийся, несомненно,
наделавший в штаны слизняк?
Боковым зрением он уловил мое движение и изменился в лице, поняв, что его
провели, а спустя долю секунды изменяться стало нечему. Безголовое тело
рухнуло на пол кабины.
9
Бернар тоже помалкивал. Ведь это он выпустил Скотта из изолятора, а тот едва не
убил всех нас. Остальные молчали из деликатности. Лишь Сильвия то взглядом, то
жестом давала понять, что я в любой удобный момент могу найти утешение в ее
объятиях. Я делал вид, что не замечаю ее призыва, не нуждаясь ни в любви, ни в
благотворительности.
Мы потеряли обе шлюпки (вторую Скотт тоже вывел из строя) и лучшего из наших
товарищей. Я прекрасно видел, что всех мучает вопрос: сохранится ли наш экипаж
как единая команда после гибели Скотта? Нет, после убийства Скотта! Пусть
вынужденного. Я знал, что мне придется уйти. Это не волновало меня, я ушел бы в
любом случае, и мне было безразлично, кого назначат мне на замену.
Фриц мучил паразита. После того, что натворил несчастный Скотт, ни у кого не
осталось сомнений: паразит продолжал действовать и после удаления главной, как
нам казалось, части его организма. Расползшиеся по телу Скотта «метастазы»
оказались вполне жизнеспособны. Фриц предположил, что червеобразная тварь,
легко внедряющаяся под кожу, не более чем личинка, а настоящий паразит —
нити. Но, конечно, для Скотта это уже не имело ровно никакого значения.
И в самом деле: мы сделали все, что было в наших силах. Основным результатом
нашей экспедиции стал доказанный факт: дальнейшие поиски разумной жизни во
Вселенной имеют смысл. Где независимо возникли две цивилизации, там может
найтись и третья. И не важно, что разум на Близнеце угас! Печально, но не влияет
на итоговый вывод…
— Природа ищет свои пути ощупью во тьме, — возразил Бернар. — Она может
позволить себе быть расточительной. И потом, разве паразит обязательно погибает
с гибелью носителя? Этого мы еще не знаем. Он может пересесть на хищника,
сожравшего его старого хозяина. Наверное, так оно и есть, вот только выяснять это
я не имею ни малейшего желания. Я сыт Близнецом по горло. Лишнего часа здесь
не останусь. Кто думает иначе?
Никто не думал иначе. Мы сделали свое дело, пусть теперь эту планету исследует
более подготовленная экспедиция. Пусть она детально выяснит, какими именно
путями распространялась зараза, какой город был покинут последним, где и когда
нашел свою смерть последний гуманоид… Подумать только: целая цивилизация
прекратила существование из-за какого-то паразитического червя, безмозглой
пиявки! Землянам повезло: их косили всего-навсего эпидемии чумы, оспы, холеры,
гриппа… Им досаждали цепни, нематоды, лямблии, чесоточные клещи, но ни один
паразит не управлял их мыслями и чувствами, а через них и поведением. Люди
Земли всегда были в рабстве лишь у собственного несовершенства…
Он столь же прост, как план Скотта, но не столь глуп. Не нужно бегать по всей
планете, устраивая засады и подстерегая загонщиков. Я сымитирую отказ системы
жизнеобеспечения. Пять человек лягут в долгий сон и не проснутся. Проснусь
один я и уж постараюсь, чтобы это было воспринято как чудо! Я тоже смыслю кое-
что в бортовых системах и знаю, как сделать, чтобы ни один специалист не
подкопался. Я вернусь в человеческий мир героем, первооткрывателем
инопланетной гуманоидной цивилизации, пусть дохлой, да еще и везунчиком в
придачу. Несчастным люди иногда сочувствуют, зато везунчиков любят всегда.
Даже против воли я стану знаменит, но разве я глупец, чтобы противиться
популярности? Люди — мусор, но они необходимы для успеха.
Я излечился. Я лишился дурацких розовых очков и теперь вижу мир таким, каков
он есть. Конечно, это приобретение, а не утрата. Выигрывает сильнейший. Силен
тот, кто не отягощен предрассудками.
Я превзойду тех, кто понимает. Они самородки, но у меня есть Друг. Один. Других
не надо.
Он всегда со мной.
2007 г.
Владимир Васильев
Заколдованный сектор
В диспетчерской считали недолго: уже через пару минут в рабочем объеме кома
возник Толик Недоговоров и протянул распечатку. Ком подхватил ее, втянул в
канал передачи, а еще спустя секунду-другую распечатка материализовалась над
столом Величко и мягко спланировала на зеленое сукно. Начальник космопорта
угрюмо глядел на нее несколько мгновений, затем протянул руку и взял. Слегка
встряхнул, поднес к лицу.
Собственно, он и не сомневался.
— Два.
— Вот два луча под них, два под грузовозы. Стало быть, четыре.
Вообще-то закрыть сектор он мог только по прямому приказу сверху; ну, еще по
требованию военных, наверное, хотя такого на его памяти ни разу не случалось.
Отдав подобное распоряжение Петр Величко, начальник грузового космодрома
«Онарта-32», серьезно превысил собственные полномочия, за что мог потом и
должностью поплатиться, и попасть на внушительный штраф. Но Петр Величко
справедливо рассудил: лучше поплатиться вышеназванным, чем остаток дней жить
с больной совестью. В должностях, случается, восстанавливают. А вот мертвые
космонавты живыми не становятся никогда.
— До свидания.
«Опять новая, — подумал Величко с неясной тоской. — Живут же люди! Один я как
хрен на блюде…»
— Понял.
— До связи, Петр Александрович.
— До связи… А как вас зовут? Кого спрашивать, в смысле, когда буду вызывать?
Ком погас. Величко еще некоторое время сидел будто пришибленный, потом с
облегчением выдохнул и утер вспотевший лоб.
Когда в дверь снова кто-то сунулся, Величко уже готов был заорать на посетителя,
но узрел военную форму и вовремя прикусил язык.
— Ай-ай-ай, таких простых вещей не знаете! Ладно, подскажу вам. В рейд пойдете
вы, это даже не обсуждается. Неплохо бы пригласить главного инженера и
главного энергетика. Когда появится первая информация о природе затруднений —
дополнительно вызовем необходимых экспертов. Пока все. Вам ясно?
Главный инженер Бернар Самоа был уже тут, общался с дежурившим у трапа
полукорвета капралом. Чуть поодаль, в компенсационной курилке, под скудными,
высаженными в большие горшки чахловатыми кущами зубоскалили несколько
солдат. Пирс перед резервным доком был ржав и пуст, даже оранжевые огоньки на
колпаках гравишвартовов не давали рабочего ощущения, док казался давно и
бесповоротно заброшенным. Возможно, потому, что размерами вполне годился под
ударный крейсер, не то что под какой-то там жалкий полукорвет.
— Халиля видел?
— Раз зовут — пойдем, — решил Величко. — Никуда не денется наш Халиль. Левой,
ать-два! Привыкай, Берни.
При всем при том, что на борту «Гремящего» все помещения и коридоры были
тесноватыми и низкими, корабль изнутри казался больше, нежели снаружи. Это
было странно; думалось, что вот за этим люком уж точно должна располагаться
обшивка, ан нет: на самом деле там располагается целый овальный зал со столом
посередине и сплошными пультами-экранами по периметру. Зал этот размерами,
пожалуй, уступал закутку секретарши Петра Величко, но все равно почему-то
казался просторным. Возможно, потому что планировка его была тщательнейшим
образом продумана, все находилось на своих местах и ничто ничему не мешало.
— Ах ты… — выдохнул Величко и скосил глаза на монитор над дверьми. Там цвела
лаконичная надпись: «Боевая тревога». Если приглядеться, снизу можно было
прочитать отображенный куда более мелким шрифтом текст: «Пассажирам
просьба не покидать кают. Двери заблокированы. Внимательно слушайте
объявления по трансляции».
Минуты три они провели как на иголках; затем вместо надписи на мониторе
возникло изображение. Флаг-майор Халицидакис озабоченно взглянул на
гражданских и поинтересовался:
— Уже, — сказал майор. — Только вы все равно лучше в каютах сидите. Мало ли…
Я связь не буду отключать.
— Итак… поехали…
— В том числе.
— Заводи сюда.
На большей части экрана тем временем высветилась немасштабная схема все тех
же хорошо знакомых мест. Даже клякса области «икс» была подсвечена точно так
же, как и в прошлый раз. Короткий зуммер, предваряющий масштабирование, — и
клякса разрослась на весь экран. Новый зуммер — и изображение снова
укрупнилось. И теперь стало ясно, что внутри области «икс» не просто пустота —
там расположен какой-то объект, выглядящий на схеме как темный комок с еле
различимой короной.
— Нет! — Величко даже руки прижал к груди. — Честное слово — нет! Халиль,
скажи!
— Черных дыр и квазаров у нас в хозяйстве тоже не значится. Это я так, на всякий
случай.
Масштаб снова изменился, так что теперь сгусток Вайнгартена разросся почти на
весь объем. И на фоне неподражаемой черноты сгустка — словно кто-то горсть
бисера рассыпал — проступило множество светлых точек. Операторы поигрались
настройками; точки вскоре превратились в черточки, а потом и в крохотные
объемные изображения неких объектов, по форме очень напоминающих слегка
сплюснутую с двух сторон каплю. В целом картина очень напоминала детский опыт
по наглядному отображению магнетизма: лист бумаги с металлической стружкой и
магнит под ним. Стружка выстраивается вдоль магнитных линий. Точно так же эти
сплюснутые капли вытянулись вдоль силовых линий сгустка Вайнгартена.
Даже переборки не помешали Величко чуть ли не кожей ощутить, как ожил весь
«Гремящий», какая на нем поднялась…
К утру нашелся еще один увечный грузовик, в сходном состоянии. Тоже без
шлюпки. Но хоть и без трупов на борту. Последний факт многих озадачил: в
режиме прохода по баллистической дуге спастись на шлюпке, мягко говоря,
затруднительно: шлюпка не умеет самостоятельно возвращаться в обычное
пространство. По крайней мере она не оснащена соответствующими установками и
приборами.
— И вы не контактер?
Кто-то живой находился в шлюпке. Величко, да и все остальные изо всех сил
надеялись, что это космолетчики с грузовика.
Кроме того, могли взбрыкнуть и контактеры: Величко знал, что эта публика
фанатично предана догматам ремесла, и если существует какой-либо
профессиональный запрет, контактеры его не нарушат даже ради спасения чьих-
нибудь жизней.
Звали на помощь.
«Хорошо бы, чтобы живыми оказались все, — подумал Величко. — И так трупов
уже слишком много. Черт сюда принес этих чужих, будь они неладны… И здорово,
что военные подоспели так быстро».
Но все будет не так, Величко чуял это нутром. Как только спасенные с грузовика
люди окажутся на борту крейсера, командовать дальнейшими действиями вновь
станут контактеры, а молодчина-капитан опять вынужден будет молчать и
подчиняться. Одернуть контактеров можно только в случае, если нужно спасать
чьи-нибудь жизни. И отваживаются на это лишь военные.
Величко прекрасно знал, что тазионарное сканирование жрет много энергии, зато
оно завязано не на волновую скорость света, а на гравитацию, поэтому даже
галактические расстояния прощупываются за приемлемое время, в зависимости от
множества факторов — от секунд до часов.
Чужие перестроились; их недавно беспорядочный рой теперь напоминал
синхронно движущийся косяк рыбы. Косяк был вытянут по оси движения; самые
маленькие корабли чужих прятались в его толще, наиболее крупные выстроились
на периферии.
Внезапно без какой-либо видимой причины два чужих корабля бросились наутек, к
основному косяку, который все больше отклонялся в сторону. Бой вроде бы
прекратился, поскольку преследовать чужих не стали: нужно было все-таки
подобрать шлюпку с «Корморана», да и своим пострадавшим в стычке оказать
помощь.
— Ну, денек, — пробормотал Халиль Нагаев, скривив губы. — Сдается мне, эта
окопная эпопея — надолго. Пошли, Саныч, наше место не здесь!
— И вот еще что, — добавил начштаба. — Я смотрел запись черного ящика. При
атаке грузовика корабли противника опять-таки не ставили защитных полей и
атаковали только векторным оружием, вероятнее всего — гравитационным.
— Ну?
— Вот именно так. Только вместо бочки грузовик. И без кувалд. Векторная
гравитация. Слыхали?
Воцарилась гробовая тишина. Величко силился сообразить, куда это клонит бойкий
зоотехник, но дельные мысли его в этот раз не посетили. Судя по лицам
окружающих, они также не преуспели в поисках отгадки.
— Во всяком случае, они ведут себя в точности как стадо животных. Никто не
трогает — пасутся. Кто-нибудь появился в опасной близости — защищаются.
Думаю, и странности с оружием (точнее, с его отсутствием), которые вы недавно
обсуждали, объясняются тем же: у быка есть рога, но нет лучемета. Что имеет, тем
и бодает.
Величко аж подобрался. Если Иванов прав, значит, война в секторе Z-19
отменяется. Ну в самом деле — кто станет всерьез и долго воевать с животными?
Со стадом слонов или бозотериев? Отпугнут — и вся недолга.
— Да хорошо бы, — поддакнул Самоа, улыбаясь во все тридцать два зуба. — Войне
конец, солдаты по домам! А мы — работать!
— О том, — вздохнул он, внезапно погрустнев, — что рядом с любым стадом рано
или поздно объявится пастух.
— Входите, господин эльф. — Иван низко поклонился. — Прошу вас, господин эльф.
Простите за мое убогое жилье.
— Верю, верю…
— Хороший портной?
— Только люди?
— Сними мерку.
Иван хотел сказать, что хорошо бы было эльфу раздеться… хотя бы до белья. Но
вовремя остановился. Взял сантиметр, лист бумаги, карандаш.
Эльф терпеливо ждал, любуясь своим отражением. У зеркала эльфы готовы были
стоять часами, иногда их даже удавалось подловить в миг самолюбования…
Эльф безмятежно поднял руки. И даже подмигнул Ивану в зеркале, когда тот
начал его обмерять.
Леонид забежал сразу, едва лишь транспорт покинул человечье местечко, оставив
за собой кучи остро пахнущего навоза и вмятины в мягком от жары асфальте.
Остановился в дверях, посмотрел на Ивана, устало обронил: — Жив…
— Не подозревал, что они позволяют нам шить для себя… — Леонид закинул в рот
папироску. Спросил: — А как собираешься шить?
В двух пакетах бабушка принесла мыло, гречку, спички и соль. Пожалуй, самым
ценным приобретением была именно соль — эльфы считали ее ядом и
максимально ограничили производство. Соль теперь была по карточкам, по
«биологически необходимой норме». Как любой нормы, ее не хватало.
Иван медленно вел по шелку восковым мелком. Воск эльфам нравился. Тонкие
белые линии ложились на ткань, очерчивая выкройку. Потом Иван взял ножницы
— замечательные японские ножницы, керамические, ни грамма металла. И,
надавливая изо всех сил, стал резать ткань.
Он вернулся к столу и стал кроить дальше. Теперь надо было резать по дуге, а
эльфийский шелк этого не любил. Приходилось быть предельно аккуратным…
В дверь постучали. Иван вздрогнул, ножницы пошли вкось. К счастью — не на
выкройку, а в сторону обрезков.
— Крою.
— И да, и нет. На наш взгляд, не портится. Но эльфы что-то свое видят. Если
кроить или шить железом, то они это надевать не станут.
Иван поморщился:
— Слушай, чего ты хочешь? Да, я шью эльфу парадный мундир. А что делать? Ты
отказывал когда-нибудь эльфу… у которого руки-ноги не связаны?
— Я их ненавижу.
— Ну, соль в больших количествах для них ядовита. Для нас, впрочем, тоже…
Насколько я знаю, соль для них воняет.
— Что?
— Чистая соль, хлорид натрия, для них очень вонюч. В связанной форме соль им не
мешает. Они могут человека сожрать и не поморщиться, а мы, Ваня, весьма
соленые…
Иван кроил.
— Вот тебе и гипотеза, — сказал Иван. — До того, как эльфы придумали железную
чуму, их все время били в бою. Одетые в железо рыцари рубили их железными
мечами, меткие арбалетчики вколачивали им в башку железные болты, охотники
ловили их в стальные капканы. Для них железо — символ опасности и поражения.
Они ненавидят его запах, потому что когда-то проиграли войну с людьми.
Леонид выматерился.
— Тук-тук-тук, — сказал эльф. — Можно к вам? Это было ровно через сутки, по
телевизору снова шел сериал.
— Входите, господин эльф. — Иван вскочил из-за стола. В руках у него была тонкая
костяная игла и моток шелковой нити. — Одну минуту, господин эльф, сейчас все
будет готово…
Эльф захохотал.
— Да, в буфете…
Эльф без уточнений открыл нужный ящик и достал банку с медом. Придирчиво
осмотрел, кивнул:
— Горный, алтайский…
Тонким длинным пальцем он зачерпнул немного меда, отправил его в рот. Постоял
с закрытыми глазами. Хихикнул:
— Но вы же прилетели…
— Если эльфы улетели на Элинор, если жили там многие сотни лет… то почему
вы… они вернулись? Я признаю, что человечество виновато, мы забыли, кому на
самом деле принадлежит Земля, но если вы могли там жить…
— Мы вернулись, — сказал эльф резко. — Мы вернулись и это все, что вам нужно
знать. Отныне Земля наша. Ты закончил?
— Вот… примерьте…
— Да, — четко сказал эльф. — Ты прав, именно так. Но следующая дерзость станет
для тебя последней. Я отрежу тебе голову, понял?
— Тогда работай, — холодно сказал эльф, опуская руку. Ногти втянулись в пальцы.
Иван работал. Эльф стоял неподвижно, как статуя. Когда Иван закончил, эльф
снова потянулся к банке с медом, отправил в рот еще немного. Сказал:
— Это тоже ваше влияние. Эльфы пьют нектар, иногда, по большим праздникам,
разведенный в родниковой воде мед. Чтобы чуть-чуть захмелеть. Но вы все время
пьянствуете. Вы травите себя от радости и от горя. Мне тоже пришлось научиться
пить. Я стал есть чистый мед, чтобы не выделяться. Это вредно, но я привык.
Иван молчал.
— Там не было меда, — серьезно ответил эльф. — Там не прижились земные цветы
и не выжили пчелы. Мы долго думали, что это не страшно. Что это лишь сделает
наши праздники чуть-чуть печальнее. Но все оказалось страшнее.
Эльф усмехнулся.
— Мундир станет еще лучше, — сказал Иван. — Вот увидите, он будет лучшим на
балу.
* * * Свой первый мундир для эльфа Иван шил почти месяц. Дочь перестала с ним
разговаривать, хотя Ольга пыталась ее переубедить. Для нее, тележурналиста,
работы теперь не было. Люди тоже не спешили шить новые костюмы. А вот
эльфы — эльфы любили выглядеть нарядно. Тем более, что военные все-таки
сопротивлялись до последнего, даже когда автоматы развалились у них в руках,
а танки осыпались на землю горами рыжей пыли, и у многих эльфов мундиры
изрядно пришли в негодность.
Они первый раз за месяц сели за стол, на котором всего было вдоволь. И вот
сопливая девчонка, которая по причине оккупации даже в школу отказалась
ходить — целыми днями висела на телефоне или валялась на диване, читая
книжки, смотрит отцу в лицо и говорит чужие, услышанные от кого-то слова.
Мясо и так было соленым, но он упорно тряс солонкой над тарелкой, пока не
понял, что натряс уже целую горку редкостной по нынешним временам
приправы.
Леонид обижался на него почти два дня. Потом перестал. Ивану вообще казалось,
что люди стали в целом добрее друг к другу, словно общая беда сплотила всех. Нет,
конечно, он слышал про банды, про убийц, насильников, грабителей. Никуда они
не делись. Но вот обычные люди, в жизни бывавшие склочными и нетерпимыми,
стали добрее.
Иван смотрел на мундир, лежащий между ними. Все было уже хорошо. Все было
совершенно, идеально — даже по самым строгим стандартам эльфов.
— И все бы погибли.
— Это они никель обороняли, — мрачно сказал Иван. — Слушай, чего не хватает,
а?
— И что?
— Я знаю, что людей туда обычно не допускают. Но они ведь делали исключение
для глав оккупационных зон? Может быть, ты сумеешь уговорить коммандера
Ариэля?
— Да.
— То-то и оно.
— Ее же показывали по телевизору.
— Только лицо.
— Ну и что?
— А мужчины?
— Вряд ли на каждом корабле больше одной. И это дает нам шансы. Кораблей
осталось двадцать или двадцать один… тот, что сел в Антарктиде, скорее всего
погиб. Мы готовимся. Собираем силы. Есть оружие, которое пережило железную
чуму. Если мы не станем тратить силы на борьбу с рабочими особями, а
попытаемся уничтожить королев…
— Ну да, действительно братья. Все это разные формы одного биологического вида.
Ты попросишь Ариэля взять тебя на бал?
— Нет.
— Почему?
— Зачем ты ее повесил, Иван? Твою дочь убили эльфы, жена покончила с собой. А
ты цепляешься за жизнь, ты боишься разгневать эльфов. Ты коллаборационист,
Иван. Можешь выдать меня эльфам, авось будешь на хорошем счету.
— Почему?
— Я знаю.
— Я знаю.
— И это я знаю.
— Четверых орков.
— Но никто из эльфов не пострадал…
— Ты просишь только за свою дочь? Или за ту девушку и того юношу, что были с
ней?
— Сними мерку, — велел Ваминэль. — Я хочу заказать тебе две ночные пижамы.
У вас гадкий климат, Иван.
Ординарец вошел очень тихо — Иван только по глазам Ваминэля понял, что в
кабинете они уже не одни. Обернулся.
Иван почувствовал, как ослабели руки. Слава Богу. Никто не верил. Даже Оля не
верила.
А он все-таки смог.
Спас глупую девчонку… Ох, как же он ей всыплет дома! Эльфийские плети медом
покажутся!
Ваминэль вздохнул.
Иван молчал.
Уже на выходе его догнал ординарец. Молча сунул конверт с деньгами и пропуск.
Право перемещаться по всей пятой оккупационной зоне — по всей бывшей
России. С «одним сопровождающим лицом из числа родственников».
— Тук-тук-тук, — сказал эльф. — Готово? Лучше, чтобы было готово, человек. Иван
молча открыл платяной шкаф и снял плечики с мундиром. Лесной Коммандер
подошел, принял одежду из его рук. Придирчиво осмотрел мундир.
— Отдельные элементы — да. Все сразу — нет. Но мне показалось, что это хорошо.
Через пару минут он уже крутился возле зеркала. Выглядело это совсем по-
человечески, немного даже по-бабьи. Но эльфы всегда очень серьезно относились к
одежде. Ваминэль порой простаивал у зеркала четверть часа — не шевелясь, лишь
медленно и плавно меняя одну позу на другую. А потом либо принимал работу,
либо велел что-то переделать.
— Я все-таки Лесной Коммандер, — сказал эльф и хихикнул. Иван понял, что эльф
все-таки навеселе, хоть и держался как трезвый. — И я герой. Пусть меня и не
любят… Ты мог бы попасть. Но тебе нужна одежда. Нормальная одежда из
эльфийского шелка. Я буду ждать у транспорта — ровно один час. Если ты успеешь
сшить себе костюм…
Иван постоял, задумчиво глядя на дверь. Потом прошел к рабочему столу. Открыл
нижний ящик. Достал простые легкие брюки из обрезков эльфийского шелка. И
рубашку — самую простую, без карманов, без вытачек.
Он не торопился.
Лесной Коммандер только махнул рукой. Помолчал, потом достал баночку с медом,
подмигнул Ивану, зачерпнул ногтем чуть-чуть и отправил в рот. Весело сказал:
— Для храбрости… Твой сосед рассказывал тебе, что все мы — эльфы, орки, тролли,
даже ящеры — рождаемся от одной матери. Что ты об этом думаешь?
— Это правда, — сказал эльф. — Раз в год, через три месяца после осеннего бала,
королева начинает откладывать личинки. Маленькие… — Он показал руками что-
то размером с воробья. — Эльфийки пеленают их в шелка и выхаживают. Из
некоторых рождаются мужчины. Из некоторых — женщины. А из других… — он
покосился в щели между пластинами ящера, — …рождаются другие. Леонид
сказал тебе, что королев мало, верно?
— Так вот, королева всего одна, портняжка. Королевы начали умирать, а новые не
рождались, потому мы и улетели с Элинора. Говорят, что виной всему нехватка
меда.
— Меда?
— Ну, наверное, не только меда. Может быть, даже соли. Может быть, даже
железа. Там ведь все иное — иной воздух, иная земля, иная пища. Чего-то не
хватает. Мы слишком сложно устроены. Вот почему королеве потребовалась Земля.
Родятся новые королевы, и мы станем жить здесь.
— Скорее всего да. Но не бойся. Я не стану тебя убивать. Ты будешь жить в моем
дворце.
— Я всего лишь портной, — сказал Иван. — Говорят, что очень хороший. Даже
эльфы так говорят. Но я же не солдат. Не воин. Я ничего не мог сделать. Аня не
ответила, и Ольга промолчала. Портреты вообще молчаливы.
— Я могу только шить, — сказал Иван. — Я лишь могу очень хорошо шить. Я
знаю, что им нравится, даже лучше, чем они сами…
Впереди была еще половина ночи, а все остальное было уже не важно.
Зал был огромным. Но Иван знал, что дворец королевы почти закончен, и это
последний бал, который проводится в корабле. Новый зал будет еще больше, еще
красивее. И там будут рождаться новые королевы.
— Я думаю, что Ариэль был не прав, приведя тебя на бал, — сказала она. — Я тебе
не верю. Ты сшил для Ариэля прекрасный мундир, но если бы ты мог — ты убил бы
королеву.
— Как бы я мог это сделать? — спросил Иван. — У меня нет оружия. Нет яда. Я
всего лишь портной.
— Я тебе не верю…
А эльфы танцевали. Под пение флейт и свирелей, под тонкий мотив клавесина.
Сотни эльфов в чине не меньше Младшего Коммандера танцевали у подножия
трона королевы.
Она была ростом метров пять — крупнее любого орка. Изящные острые уши были
размером со сковородку. Глаза — размером с детскую головку. В улыбающийся рот
можно было целиком засунуть индюшку.
Великанша.
Сотня.
Полсотни.
Два десятка.
Дюжина.
Пятеро.
Двое.
Ариэль медленно крутил головой — Иван понял, что он ищет его взглядом, и чуть-
чуть привстал на цыпочках. К счастью, стража если и заметила движение, то
посчитала его за желание получше все разглядеть.
— Господин эльф?
Наступила тишина.
— Наш ветеран… — сказала королева. Голос ее гремел на весь зал, но при этом был
удивительно мягок. — Наш герой. Старое поколение, старое время — они дадут
начало новому миру. Миру эльфов.
Иван вдруг подумал, что королева держит Лесного Коммандера будто бокал с
шампанским, произнося тост. И улыбнулся.
Ариэль был уже у самого рта, когда из его безвольно болтающихся рук
выскользнули-выстрелили длинные когти.
От рева сотряслись стены. Взмахом руки королева швырнула Ариэля через весь зал
— прямо в толпу орущих эльфиек, сомкнувшихся над предателем. Огромное тело,
сотрясая пол, шагнуло вперед. Закрутилось, давя кинувшихся на помощь эльфов,
заливая их потоками крови. Голова королевы запрокидывалась то на левый, то на
правый бок, и кровь фонтанировала все сильнее. Эльфийка за спиной Ивана
заверещала и кинулась к королеве, по пути небрежно отшвырнув портняжку к
стене.
Стена была теплая, живая. Она вздрагивала, по ней шли судороги — будто корабль
умирал вместе со своей госпожой. Иван, прижимая ладони к ребрам — при каждом
вздохе грудь отзывалась болью, — подумал, что это оказалось бы совсем уж
чудесным подарком эльфов.
Какая ерунда.
Жалко, что Лёня так и не узнает, насколько хорошим портным оказался Иван…
Дипломатический вопрос
Многим ученым кажется, что они отлично разобрались в его устройстве, знают,
как он функционирует и что означает пульсация каждой клетки. Ученые уверены,
что хитрые формулы и термины, которые они щедро рассыпают в статьях и
монографиях, дают ответы на все вопросы.
Есть еще шарлатаны, которые заявляют, что познали все нюансы сознания, что
овладели глубинными законами, связывающими каждого человека — и
миллионера, и бродягу — с Великим Космосом. И многие люди им верят.
Бор думал, что ему будет сниться завал. Мягкая тяжесть, сковавшая тело.
Неподвижность. Думал, что ему будет сниться исчезающий воздух и та красная
лампочка аварийного освещения, что тускло моргала где-то справа. Ведь на то оно
и аварийное, это освещение, чтобы работать даже тогда, когда помещения бункера
сдавило, словно гигантским прессом. Бор думал, что ему будет сниться
безнадежность. Не паника, а тоскливое понимание приближающегося конца,
символом которого стали вспышки справа. Отключить лампочку Бор не мог,
отвернуться тоже, поэтому он почти сутки смотрел, как его могила периодически
освещается красным. Несколько раз он проваливался в забытье. Несколько раз
плакал, принимался кричать, надеясь привлечь внимание спасателей. Два раза
начинал считать вспышки.
Когда его вытащили, Бор был без сознания, в себя пришел через трое суток, и,
осознав, что жив, почти сразу подумал, что каждую ночь будет видеть во сне
пережитое: неподвижность, уходящий воздух и красные вспышки лампочки
аварийного освещения…
Ничего подобного.
И оставался спокоен.
«Я жив!»
«Я жив!!!»
Корабль вынырнул из-за Луны и достиг орбиты Земли быстрее, чем операторы,
получающие информацию с разведывательных спутников, успели понять, что
происходит. Не то чтобы доложить начальству о чрезвычайной ситуации, а
просто — понять. Не было у них на это времени, не осталось. Слишком быстро
двигался внезапно появившийся на мониторах объект. Невозможно быстро для
земной техники, невозможно быстро для кометы или астероида. А потому все
операторы, все без исключения, замерли, ошарашенео наблюдая за
приближением корабля. Да и то, что речь идет именно о корабле, о космическом
корабле — о ВНЕЗЕМНОМ космическом корабле! — операторы сообразили чуть
позже. И только потом они узнали, что в приблизительном переводе с
двиарского этот корабль назывался «квадрантный крейсер второго ранга». Но
это было потом.
— Неплохо.
— Видели сон?
— Да.
— Вот именно.
— И не верят правде.
— Полагаю, рано или поздно все встанет на свои места, — протянул Бор,
вчитываясь в меню.
Цвейг, заказавший еще одну чашечку кофе по-турецки, отложил в сторону газету и
внимательно посмотрел на Бора.
И ни одного человека.
— Я не верю!
— Ну и что?
— Полчаса.
— Мы атакуем!
— Приступайте к операции!
— Есть!
— Бор, прошу вас, позвольте мне закончить. Для меня это очень непростой
разговор.
И отвел взгляд.
— Не буду.
— Я уже понял.
А Бор смотрел на чистую льняную скатерть и хотел выпить джина. Без тоника. Без
ничего. Чистого, неразбавленного джина.
— Какое-то время я жалел, что уехал из дома в тот день, — продолжил Цвейг.
Считал, что должен был остаться. Или присоединиться к своим близким. В
шестьдесят два года трудно смириться с тем, что жизнь… что все, чего достиг… —
Старик чувствовал, что говорит не то, что к достижениям его беда не имеет
никакого отношения, что если он не скажет правду, то исповеди не получится. Но
как же трудно сказать правду! Трудно. Но можно. Цвейг сделал усилие и закончил:
— Трудно смириться с тем, что остался совсем один. — Поднял взгляд на Бора. —
Не сочтите кощунством, но мне кажется, что вам легче. Ведь я знаю, кого потерял.
Помню сына в пеленках… помню, как привезли внуков из родильного дома. Все
помню.
А Бор не помнил ничего. Вот только никто не давал гарантию, что однажды он не
вспомнит… и никто не давал гарантию, что тогда случится.
— Как я уже сказал, подобные мысли заставили меня подумать о том, чтобы
присоединиться к близким. Как вы понимаете, я не делился этим замыслом с
психологами, наоборот, старался делать вид, что их труды приносят успех, а сам
разрабатывал план… Но… Но наша миссия заставила меня отложить его
реализацию. У меня появилось дело, которое нужно довести до конца. В память о
тех, кто жив только в моих воспоминаниях. О тех, кого я люблю. И то решение, что
я принял на предварительных слушаниях, показалось мне правильным. Теперь же
мне кажется, что оно стало результатом эмоций.
— Почему?
— Нет, — покачал головой Цвейг. — Нет. Все не просто так. Не просто так я уехал в
тот день. Не просто так нам дали этот месяц. Мы должны обдумать. Успокоиться.
Прийти в себя. Забыть об эмоциях. И понять…
— Мы заплатили огромную цену. Но нас ждут звезды. К ним полетит кто-то другой,
не мой сын, не мои внуки, но ведь полетят. И я подумал, что злость — не самый
лучший спутник в этом путешествии. Мир изменится, обязательно изменится, и,
вполне возможно, именно наше решение станет одним из первых толчков к этому.
Возможно, нам суждено еще раз напомнить людям, что нужно ценить жизнь и
уметь прощать ошибки.
— А вы?
— Я не знаю, что у меня отняли, не знаю, за что должен прощать. И это незнание
гнетет меня. Иногда мне кажется, что мне повезло. Иногда, я чувствую себя самым
несчастным человеком на земле. Вы умрете, зная, кто вы. А я, даже если проживу
долгую счастливую жизнь, так и не вспомню своих родителей. Я не могу найти
равновесие, а потому не буду менять своего решения.
— Возможно.
Случайно так получилось или нет, так и осталось загадкой, однако скорость
трех приближающихся к Земле кораблей резко увеличилась в тот самый миг,
когда первый истребитель оторвался от палубы авианосца. А когда эскадрилья
приблизилась к границам государства, крейсера двиаров уже зависли над
Вашингтоном, Пекином и Москвой. Просто зависли в шести милях над
столицами, не предпринимая никаких действий, но этот молчаливый жест был
весьма красноречив. Выбранная пришельцами высота не позволяла разглядеть
корабли простым гражданам, об их присутствии знали только военные, а
потому паники удалось избежать. Однако сами военные уже получили
информацию о том, что новые объекты в разы превосходят первый, и можно
было только догадываться, какое вооружение они несут.— По-прежнему
молчат?
— Мы пытаемся связаться…
— Заткнитесь!
— Ах, вы полагаете…
Он не ошибся.
Через пять минут после того, как истребители легли на обратный курс,
последовал краткий сеанс связи с повисшим над Вашингтоном кораблем двиаров.
А затем президент вышел в прямой эфир и сообщил землянам, что пришельцы
не вынашивают планов порабощения планеты, глубоко сожалеют о жертвах и
готовы принять участие в спасательной операции.
В первые дни на базе было очень тихо, как на кладбище. Как на кладбище для
живых, точнее — для выживших. И хозяева базы — военные, и медики, которых
перебросили на помощь горожанам, — изо всех сил старались быть незаметными.
Переговаривались вполголоса, не включали телевизоры и радио, и даже
солдатский бар, прежний центр веселья, превратился в зону тишины. Специальных
приказов начальство не издавало, люди сами понимали, что довелось пережить
горожанам, а потому вели себя соответственно. Почти на две недели главными
звуками на базе стали сдавленные или громкие рыдания, истерические крики да
тихий шелест многочисленных психологов.
— Чертова железяка!
— А я выиграла!
— Я тоже выиграю!
— Конечно, нет.
«Не будь дураком, мужик, наших не вернешь, а нам надо жить дальше».
Бор не стал упрекать парня и не стал никому рассказывать о том, что узнал
причину перемены решения. Тем более что секретом это вряд ли осталось. В
течение следующей недели аналогичное предложение поступило некоторым
другим выжившим. Не всем — опытные психологи не рекомендовали, в частности,
обращаться к Цвейгу и Бору, но перед остальными зашуршали наличные,
заманчиво замельтешили цифры на банковских счетах, и сладким медом потекли в
уши слова: «страховка» и «возмещение ущерба».
— Обо мне будут помнить поколения! — Президент глотнул виски. — Обо мне!!
— На все страны?
— Абсолютно на все.
— Хорошо.
— Господин президент…
— Нам всем тяжело думать о том, что первая встреча двиаров с жителями
планеты Земля омрачилась ужасной трагедией.
— Нам тяжело думать о том, что в ней виноваты мы. Кровь и смерть не могут
стоять между теми, кто планирует жить в дружбе и согласии. А потому,
прежде чем между нашими державами начнутся официальные переговоры,
необходимо судить офицера, виновного в случившемся несчастье.
— Я недавно позавтракал.
— Как знаете.
На этот раз американцев было двое. Генерал Поттер, которого Бор знал по
нескольким предыдущим визитам, и невысокий плотный мужчина с цепким
взглядом — этот явился впервые.
— Какой страны?
— Догадайтесь.
— Вот и славно.
— Но…
— Понимаю, — кивнул Гендерсон. — Тем не менее рано или поздно это произойдет.
И вы в это верите.
— Во что?
— Это главное, — серьезно произнес Гендерсон. — Это то, ради чего стоит жить.
Надеяться на лучшее. Верить в то, что когда-нибудь вы снова станете сильным.
— Сейчас…
— Но не я, — уточнил Гендерсон.
— Не вы.
— Выслушаете?
— Почему нет?
— Очень хорошо, что вы сказали именно так: наш вопрос, — как ни в чем не бывало
продолжил Гендерсон. — Это действительно наш вопрос. Проблема, которая
касается каждого жителя Земли.
— Двиары чтят закон. Но есть буква, а есть дух. И у нас есть выбор: отомстить,
показав всей Галактике, что мы еще не вылезли из пещерного века, или проявить
разумный гуманизм, понять, что каждый может ошибиться, и простить капитана А-
Рруака.
— А не боитесь, что вам придется помнить только о том, что некто до основания
разрушил ваш город? И тоскливо смотреть на звезды, до которых человек
самостоятельно доберется через бог знает сколько веков?
— Полагаю, вам известно, как меня зовут, — усмехнулся тот. — Бор. Просто Бор. Я
не знаю, кто я и кем буду.
— Одну судьбу.
— Нет ничего более важного, чем закон. Если мы забудем о нем, то обратимся в
зверей.
— Наша встреча, человек Бор, вызвана тем, что вам дано судить.
— Не сомневался в этом.
— Сейчас мы будем говорить об этом, но прежде вы должны дать слово, что то, что
мы вам расскажем, останется между нами.
— Звучит интригующе.
— Можно сначала я спрошу? — перебил его человек. — Кто знает, куда зайдет
наша беседа, а для меня важно узнать кое-какие подробности.
— Как получилось, что ваш корабль оказался на Земле? Вы ведь знали о нас?
— Знали.
— Но не прилетали.
— Что же произошло?
Двиары молчали.
— На ночной стороне?
— Теперь, человек Бор, вы должны узнать вот что, — вернул себе слово капитан А-
Ккрум. — Внутренний суд Одиннадцатой автономной флотилии признал
дипломированного капитана А-Рруака виновным в массовом убийстве. Практика
апелляций на решения внутреннего суда отсутствует, приговор вступит в силу в
том случае, если дипломированный капитан А-Рруак покинет планету Земля.
— Вы серьезно?
— Почему?!
Дипломатический вопрос.
Бор потер лоб. Очень хотелось выпить, но признаваться в этом пришельцам Бор не
желал.
— Почему вы просто не улетели? Ударили и улетели бы. Ведь так проще всего. И не
было бы никакой истории.
— Не так много.
— Уверен?
— Абсолютно.
— А Бор?
— Сложный случай.
— Двойник.
— А сам Бор?
— А может, двиары оценят наш жест? В конце концов, речь идет о жизни их
соплеменника.
Гендерсон улыбнулся. Члены команды прекрасно знали эту улыбку, она означала,
что шефу пришла в голову любопытная мысль.
— Волнуетесь?
— Нет.
— А разве нет?
— Заткнитесь!
— Остановитесь!
— Господин президент…
— Трое детей, Кристиан, трое чудесных малышей. Жена… Почему ты решил о них
забыть? Почему ты решил забыть о своем имени? Почему ты выбросил жетон? Да,
Кристиан, я поговорил со спасателями, и один из них вспомнил, что видел на твоей
шее жетон, когда вытаскивал тебя из бункера. Куда же он делся?
— Меня зовут Бор! Меня зовут Бор и никак иначе!! Я не помню, кто я такой!!!
— Какого черта?!
— Я не убивал!
— Теперь ты хочешь убить А-Рруака! Но ведь ты, и только ты, виновен в смерти
своих детей! Ты, майор, никто больше! Признайся! Оставь капитана в живых! Ведь
убийца ты!
— Я не убивал! Нет!
Но парк стоял перед глазами Бора. Парк Белого мыса. И дом на улице Плотников.
И те, чьи фотографии лежали сейчас на столе.
— Нет…
— А третьего?
— Стефан.
— Стефан… Стефан…
Двиары молчали.
Поттер, ожидавший чего угодно, кроме подобного вопроса, издал сдавленный звук.
Гендерсон не был уверен, что сломал Бора, не знал, как тот проголосует на суде,
но понял, что оказался на развилке, на перекрестке, определяющим, на каких
условиях человечество войдет в Галактику. Как станут смотреть на людей звездные
соседи, как станут относиться. Приказ президента позволял решить возникшую
проблему, однако… Есть разница между тем, чтобы уговорить и даже заставить
Бора изменить решение, и его выдачей двиарам. Большая разница. Прогибаться в
угоду партнерам — это не дипломатия, это поражение.
— Отдай им Холмса…
— Президент считает, что вина Бора доказана! — Генерал выставил перед собой
трубку. — Послушайте! Это говорит президент!
Ничто в этой жизни не дается даром. Тем более — исполнение мечты. Тем более —
исполнение мечты миллионов людей. Нужно работать. Нужно чем-то поступаться.
Нужно платить. Чаще всего платить за исполнение своей мечты приходится
самому. Иногда за твои желания платит другой. Военный трибунал признал
майора Кристиана Кристофера Холмса виновным в косвенной гибели четырехсот
тысяч человек и разрушении города. Подсудимый был приговорен к пожизненному
заключению и умер в тюрьме через семь лет.
Алоиз Гендерсон был уволен со своей должности. Через два дня после казни А-
Рруака, когда стало ясно, что переговоры все-таки состоятся, ему предложили
вернуться в аппарат президента США, но он отказался. Гендерсон не принимал
участия в исторических переговорах с двиарами и подписании Межзвездного
договора. В настоящее время он возглавляет дипломатическую миссию в столице
двиаров.
Четыре пилота
Взвизгнула катапульта.
Машина комэска шла впереди по курсу, справа. Еще два «Орлана» отирались где-
то за кормой. Об их успешном старте можно было судить по зеленым иконкам на
тактическом экране.
— Три-два, норма.
А один раз Ниткин — или, точнее сказать, его лирический герой — оставил кабину
своего пассажирского флуггера на второго пилота и полетел через открытый
космос к воздушному шлюзу орбитальной гостиницы, где дожидалась его
очередная ненаглядная.
Когда они надевали летные гермокостюмы (в военное время ими стали бы боевые
скафандры «Гранит-2», но сейчас ограничились легкими «Саламандрами»
жизнерадостного желтого цвета), Ниткин спросил:
— День Колонии. — Пейпер пожал плечами; дескать, «ты бы еще про дважды два
спросил».
— Чего-о?
Под ожидаемое сокращение летного состава после войны Ниткин не попал. Хотя
Конкордия подняла лапки кверху, о сокращении поговорили-поговорили, да и
забыли. А когда в штурмовом полку Ниткина провели конкурс на лучший пилотаж,
он неожиданно показал звездные результаты, легко перефигуряв всех
сослуживцев, включая комполка.
Пейпер носил имя Иоганн, но Ниткин всегда звал его на русский манер.
— Что они существуют. У них два сердца. И, кстати, живут они очень-очень долго.
Еще знаю, что адмирал Канатчиков родом с Махаона. И он тоже антроподевиант.
— А еще?
— По-моему, достаточно.
— Ага. «Достаточно»… «Живут долго»… Это они теперь, Ваня, живут долго. А тогда
мерли как мухи. Поэтому ты бы лучше слушал старшего товарища и не того. Не
особо тут.
— Давай ближе к делу, Ниткин, — попросил Саржев. — Нам в атмосферу скоро
входить. Мусор в эфире во время этой ответственной операции я не потерплю.
— А пусть он не перебивает.
— А я вроде читал, что были случаи на Земле, когда люди с двумя сердцами
рождались, — вставил Тихон. — Давно еще. Тысячу лет назад! И жили ведь как-то.
— Не знаю, где ты это читал. Но только на Махаоне всё было именно так, как я
рассказываю… Взрослые вы люди и сами понимать должны, что возникло много
вопросов. Как научного, так и организационного свойства. Научные вопросы все
были «как?», «почему?» и «что делать?», а организационные — «кто виноват?»,
«кого сажать?» и «на сколько?». С оргвопросами кое-как разобрались, а с
научными… Стала наша медицина думать, как победить слепые силы природы. И,
между прочим, думала двадцать лет. А пока она думала, колония Махаон успела
поднакрыться медным тазом. В социальном и астрополитическом смысле. Кирта,
говорят, стала похожа на Чикаго двадцать второго века — ряды брошенных домов и
одинокая милицейская машина перед горсоветом. И уже почти-почти Совет
Директоров подписал указ о ликвидации колонии как постоянного человеческого
поселения… Когда некто Зиновий Щербат, уроженец, между прочим, Махаона, но в
первом, немутантном, поколении, наконец завершил возню в своей лаборатории с
генетическими цепочками и математическими моделями. И была у него супруга,
Софья Щербат-Растова. К слову сказать, сестра одного из прапрапрапрадедушек
Председателя Растова. Но последнее, впрочем, никак к нашей истории не
относится. И вот… Пошли Зиновий и Софья на научный подвиг и зачали ребенка.
Безо всякого искусственного оплодотворения, самым прямым и естественным
образом. Так сказать, во имя науки и человечества.
— А какая тут мораль? Смех один! Делают они ребенка — рождается нормальный.
С одним сердцем. Делают второго — снова нормальный. Ищут добровольцев —
добровольцев нет. В общем, только четвертый отпрыск этих самых Щербатов
получился правильный… То есть с точки зрения научного эксперимента
правильный, а так — антроподевиант. О двух сердцах. И вот на нем Зиновий
Щербат свою методику опробовал — и всё получилось! Мальчик выжил. И вообще
оказался очень здоровым. Назвали, кстати, Махаоном. В честь родной планеты и
одноименного мифологического персонажа, который тоже был сыном врача. И сам
врачом стал, кстати.
Через секунду уже невооруженным глазом стало видно, что хвосты над облаками
колышутся, как водоросли на дне беспокойной речуги.
Да, турбулентность.
Тихону уже доставало опыта, чтобы понимать, что этот приказ адресован в первую
очередь ему, ведь Саржев знает: именно опыта Тихону и недостает. Если его
«Орлан» сейчас круто заштопорит, только кристальное сознание автопилота
сможет вытянуть машину на горизонталь.
— Автопилот ведет?
— Несет.
— Молодца. Доложишь, когда будешь на горизонтали.
— Так точно.
То, что они уже пробили облачность и перешли в горизонтальный полет, Тихон
понял только по показаниям приборов, с заметным запозданием. По ощущениям,
«Орлан» двигался вверх и притом с креном на правый борт. Это был типичный
вестибулярный фантом, ничего страшного. Но Тихону стало обидно: их ежедневно
потчуют сеноксом и прочими снадобьями ценой в среднюю медсестринскую
зарплату, а в конечном итоге тело всё равно из раза в раз обманывается.
Без толку.
Ему было очень неуютно. С одной стороны, Пейпера уже могло не быть в живых.
Сорвался в штопор, психанул, взял управление на себя, попробовал вывести
машину вручную, где-то ошибся и… вошел в землю со скоростью звука. А
учитывая, сколько здесь, под ними, рек, озер и болот… Можно и обломков-то
никогда не найти. Эхе-хе.
— Здесь Саржев. Есть контакт с Пейпером. Его запрос о помощи принят одним из
наземных узлов связи. Триста километров от нас на восток. С ним все в порядке,
катапультировался, сидит на кочке, курит, ждет спасателей.
— Разрешите вопрос?
— Ну.
Кирта их не приняла. Над космодромом ярился шквал. Ливень зарядил такой, что
земля, которая в окрестностях Кирты на мгновение выдала себя ниточкой огней
вдоль шоссе, сразу же исчезла.
— Идем на запасной.
Казалось бы, рутинный перелет… Казалось бы, Тихон, по сути, ничего не делал,
никаких решений не принимал… Но он так вымотался, что почти не воспринимал
окружающий мир.
Маканьковский ушел.
— Криовулкан — это тот же гейзер. Ну, фонтан воды, который бьет под давлением
из дырки в земле. Однако, поскольку действие происходит на небесном теле с
очень слабой гравитацией, этот фонтан поднимается на огромную высоту. Также,
из-за особых условий, а эти условия называются «жуткая холодина», вода успевает
замерзнуть прямо на лету. Откуда и маскировка.
— Оттуда, что из земли торчит такая сосулька высотой километров пять. А то и все
пятьдесят. И ширины соответствующей. Это уже от тяготения планетки зависит и
прочей физики. На Энцеладе вот, возле Сатурна, бывает и шестьдесят километров,
и выше. А на Эфиальте, где мы завтра летать будем, от трех до пятнадцати.
— Виноват, товарищ капитан-лейтенант, но десять раз уже все это жевали… Летит
толстый столб воды в космос, летят брызги, разные твердые фракции. Песок,
вулканический туф, соли, окислы металлов… Одним словом, непрозрачные для
средств обнаружения субстанции, если говорить с точки зрения тактических
свойств, — уточнил Ниткин с нескрываемым ехидством. — Из столба воды, как я
уже сказал, получается сосулька высотой с Эверест. Если таких сосулек много, они
сами по себе неплохо затеняют флуггер от средств наблюдения. Также случается,
что тучи замерзших брызг образуют гигантские завесы, которые оседают очень
медленно из-за низкой гравитации. В общем, если грамотно маневрировать, то под
прикрытием криовулканов можно подойти к целям довольно близко, оставаясь
незамеченным. После чего внезапно атаковать и сбить к чертовой матери!
— Ну что я, снова прописные истины разъяснять должен? Сам сказал: десять раз
уже жевали. Пресс-служба флота верно рассудила. Тут одно из двух: либо бой
будет похож на реальный, либо бой будет красивый. Ясное дело, что по случаю
праздника он должен быть красивым… Для этого каждый маневр обязан
подчиняться точному расчету. Такой расчет сделан, все летно-боевые эволюции
заложены в автопилот… И точка. Больше я к этому вопросу возвращаться не
намерен… Точнее, нет. К этому вопросу мы сейчас и переходим. Расскажи-ка нам,
Мамонтов, про особенности летно-боевой программы…
Ниткин отправился спать. Тихон тоже хотел было отправиться в койку, но вместо
этого вышел на улицу.
— Буду.
— Ну пойдем тогда.
Саржев вздохнул.
— Чего обидно? Чего тебе обидно-то? Скажи вообще спасибо, что тебя в
пилотажную группу ввели!
— Ну не совсем так…
— А как?
Саржев улыбнулся.
— Смеетесь?
Тихон кивнул.
— Зачем?
— А! Всеобщая! Точно…
— Нет. Обязательный призыв через год после моего выпуска ввели… Так что мимо
меня… А что там, кстати? Я не особо в курсе.
— Да такое… Медкомиссия, собеседование, определение наклонностей,
симуляторы…
— Симуляторы?
— И что, много?
— Много, целое крыло райвоенкомата под них отведено. И они, как наши, тоже
трансформеры. Вот, скажем, военком спрашивает: «Где хотел бы служить?»
Допризывник отвечает: «На авианосце, конечно». Тогда тебе включают симулятор,
скажем, ангарного техника. А потом еще и пилота… А на закуску — вахтенного
офицера…
— И вахтенного?
— Мамонтов? Тихон?
— Да, так.
Тихон огляделся. Кабинет майора Крячко имел номер 112 и располагался в уютном
тупичке.
Если верить светящемуся электронному табло возле двери, майор Тулин, как и
майор Крячко, на рабочем месте отсутствовал.
Напротив стояли четыре стула. Тихон уселся на тот, что был крайним справа.
Мол, приглашение из политеха, хочу быть инженером. Уверен, что буду полезен
Родине в этом качестве…
Он даже с отцом советовался, как лучше сказать, хотя обычно обращений к отцу
избегал, поскольку каждый раз выходило, что тот во всем, даже в мелочах,
разбирается лучше, и это Тихона уязвляло… Отец уверял, проблем быть не должно.
В общем, собеседование — чистая формальность.
Вполголоса бросил «Добрый день» и сел — через два стула от Тихона. Форменную
фуражку он положил рядом.
Пользуясь тем, что сосед поглощен своим занятием, Тихон принялся украдкой его
разглядывать.
Погон с одной звездой между двумя просветами (Тихон не знал, что эта звезда
означает; лейтенант? майор? капитан первого ранга? уроки Козявыча не шли
впрок)…
Тихон как раз задумался над тем, к какому виду вооруженных сил принадлежит
офицер, когда тот неожиданно оторвался от фотографий, обернулся к Тихону и
вперился в него цепким, но в то же время располагающим взглядом.
— Давайте, — сразу согласился Тихон. — Скучно тут ужасно! Все жду, жду…
Офицер передал ему снимки. На них озорная русоволосая девочка лет семи, а с
ней женщина — вот такие как раз нравились Тихону, худощавая, с умным лицом и
волнистыми каштановыми локонами, — покоряли ледовый дворец «Юбилейный».
Вот они фланируют по диагонали катка, крепко держась за руки. На девчоночьем
лице — умильная печать сосредоточения. Следующий снимок: женщина шнурует
девочкины коньки. А вот малышка делает пистолетик на исчерченном чужими
спиралями льду.
— Собеседования жду.
— Мне свояк, майор Тулин, я его как раз дожидаюсь, как-то жаловался:
призывники, дескать, в пехоту категорически не хотят. А ведь там хорошие
условия! Бытовые — так вообще отель четыре звезды по формуле «все включено».
А пацанам подавай космодромы! Ну да что это я… Не даю тебе рта раскрыть… Так
все-таки куда хочешь?
— В смысле?
После ответа Тихона он как будто потерял к нему интерес — изменил положение
тела, сложил руки на груди и смолк.
— Извините, а какое у вас звание? Одна звезда на погоне — это много? Такая у
меня неосведомленность…
— Ого!
— Знаешь… Трудно припомнить точно, что я там думал в свои восемнадцать лет, но
кое-что я помню отчетливо. Очень хотелось мне, брат, нестандартной биографии…
Чтобы не как у всех. А как в фильмах. И чтобы с оттенком высшего значения.
— Нет.
— Или вот, допустим, будни. Возьми рабочего. Идет он каждое утро на свой завод.
Что его там ждет? Ну сенсоры-датчики, ну кнопочки-окошечки, ну рожа
управляющего, да еще, пожалуй, в столовой официантка Люба подмигнет, но это
по праздникам. И все. А у нас? А у нас небо. Величественные шлейфы туманностей.
Громокипящие метеоритные потоки. Романтика покорения. Буйство скоростей.
Космическое одиночество и космическое братство. И кажется, Бог — он тут…
прямо тут… Страх и трепет. Восторг!
— Да.
— Откуда информация?
— «Сам думаю…» — передразнил его офицер. — Это у тебя что там за бумажки?
Результаты?
— Да… Ну, то есть как сказать… Ходил в секцию настольного тенниса… Семь лет
занимался латиноамериканским танцем, даже на чемпионат России ездил, —
сообщил Тихон и зачем-то покраснел. Он был уверен, это не впечатлит офицера. Но
он ошибся.
Тихон кивнул. В голове у него было пусто и гулко. В тот момент он ничего не
понимал. Кроме одного: если бы у него был старший брат, похожий на этого
офицера, жить ему было бы в миллион раз легче.
Он так увлекся своими мыслями, что не заметил, как в тупичке появились двое:
майор Тулин и майор Крячко. Тулин тепло обнялся с капитаном и пригласил его в
кабинет. Крячко юркнул в свой.
Нетвердым шагом Тихон шел домой через сквер имени Первого Салюта, а вокруг
цвел сиренями и щебетал соловьями дивный майский вечер.
Волосы его были взлохмачены, узел галстука комично болтался на груди, как у
пьяницы с карикатур, сумка едва не волочилась по земле.
Но Тихону было не до того. Он думал о том, какой трудный ему сейчас предстоит
разговор. Шутка ли дело, убедить мать и особенно отца в том, что поступать не в
политех нужно, а в Военно-Космическую Академию имени Савицкой.
— Да.
— Ну и как?
— Пока никак.
— Ясно. Вот что я тебе скажу, Мамонтов… — Саржев запрокинул голову и влил в
рот последние капли молока из кружки. — Впрочем, нет. Ничего не скажу. Считай,
что я скучный, унылый карьерист и сказать мне нечего.
Через пару минут «Буян» тронулся с места и заехал навестить на стоянке «Орлан»
Ниткина. Затем пришла очередь Пейпера, и, наконец, высокие гости подъехали к
Тихону.
— Мне ваши коллеги уже много чего рассказали, теперь ваша очередь. — Она
покосилась на экран своего крошечного планшета. — Вот этот Пейпер — это же он
вчера разбил свой флуггер?
— Да.
Ради красоты жеста клоны уничтожили этот полк авиаударами такой силы, что их
хватило бы на целый танковый корпус.
Всё это они увидели, пока по широкой дуге обходили город, направляясь к своим
благодарным зрителям.
И зрелище пришло.
Смех и аплодисменты.
— А наш праздник продолжается, друзья! — напомнил Языкан. — Не спешите
расходиться! Сейчас вы увидите выступление скоростного театра на колесах
«Кубанские автоказаки», а затем при помощи телепроекторов мы сможем
наблюдать!.. настоящее!.. космическое!.. сражение!.. над ледяными вулканами
Эфиальта!
Высота семьдесят…
Уполовинили скорость.
Сорок…
Хуже всего стало, когда передние маневровые дюзы снова дали тормозной
импульс. Минус четыре g .
Минус шесть g .
Полубочка.
Коррекция по крену.
Коррекция по тангажу.
Тихон включил поиск внешнего целеуказания. Навестившая его мысль была проста
до наивности: если телевидение действительно использует для съемок флотские
разведзонды, их видеосигнал должен уверенно декодироваться «Орланом».
Залогом тому служили малая сила тяжести и почти полное отсутствие атмосферы.
Вулканические выбросы формировали в приземном слое Эфиальта разреженный
газовый бульончик, но он быстро улетучивался. По этой причине «переменная
атмосфера» Эфиальта хотя и существовала в статьях астрографов на правах одного
из потешных казусов мироздания, но служить рашпилем для выступающих частей
ландшафта уж никак не могла.
Внезапно обрушить ледяное перо было по силам только могучему удару. Такие
коллизии обещались либо со стороны сравнительно крупных метеоритов, либо от
близкого криоизвержения. Но и в этом случае падение подрубленного ледяного
ствола растянулось бы на несколько часов.
Ниткин, Пейпер и Тихон доложили, что все у них хорошо. Саржев, однако,
настаивал:
Теперь стало видно, что ледовые поля расчерчены вдоль окраин плато широкими
оранжевыми и лиловыми полосами. Какое астрофизическое чудо стоит за этим,
оставалось только догадываться, и Тихон догадывался: никакого чуда нет, а есть
скучная объяснительная теория насчет естественных фотосолей, выброшенных
извержениями и неравномерно меняющих цвет под лучами Асклепия.
Вторая камера, описывая плавную дугу, давала общую панораму плато. Зрелище
познавательное, но сейчас Тихон искал нечто вполне определенное, а это нечто в
поле зрения камеры отсутствовало.
Пятая и шестая показывали их группу, которая четко, «по нитке» входила в створ,
образованный двумя ледяными перьями.
— …на предельно малой высоте. Как видим, «синие» показывают завидное летное
мастерство.
Саржев прокомментировал:
Теперь достаточно было одного нажатия кнопки, чтобы четыре ракеты понеслись к
«Горынычам» — ради все той же пресловутой зрелищности они заранее
договорились стрелять только щедрыми залпами.
Саржев:
— Да.
— Есть захват.
«Да подумаешь, метеор, — отмахнулся Тихон. — Вся толща Эфиальта нас от него
закрывает. Мы и ухом не поведем».
— Даже нашим камерам нелегко отыскать их… Вот они! Вот! Они в нашем
видеозахвате! Феноменально! Четверка воздушно-космических бандитов, сохраняя
строй, на большой скорости выходит из боя! Неужели они уйдут безнаказанно?!
Неужели наши соколы не поквитаются за сбитых товарищей?!
Если бы не сценарий шоу, если бы шла война, если бы вместо «Горынычей» они
имело дело с клонскими «Абзу», группа Саржева действовала бы иначе. Используя
замешательство противника, «Орланы» свечой поднялись бы над белыми
метелками криовулканов. Оттуда, с высоты, они в пологом пикировании вышли бы
на флуггеры врага — и расстреляли их почти в упор еще до того, как пилоты
успели сообразить, кем и откуда они атакованы.
Языкан был прав. Станция защиты задней полусферы предупреждала о том, что
«Орлан» Тихона сопровождается чужим, недоброжелательным радаром.
— Импакт, — коротко передал Саржев то, что ему сообщили с борта флотского
флуггера-разведчика.
Бац!
Бац!
И вот пожалуйста.
Комэск стремился немедленно убрать всех своих подчиненных с плато. Сделать это
по-настоящему быстро можно было лишь одним способом: лететь строго вверх,
оставляя зону природного бедствия за кормой.
Языкану об импакте ничего не сообщили. А может, и сообщили, но он решил не
отвлекать внимания зрителей. Комментатор продолжал вытягивать
разваливающийся репортаж на чистой импровизации. На то и профессионал.
Резонанс разнес вершины ледяных перьев вдребезги — вот что это было. Но какая
разница, что было, если то, что есть, можно назвать как угодно — небом в
алмазах, или сном наяву, или чудом, — но как ни назови, ради этого стоило жить,
это было началом того, ради чего стоит жить, и у Тихона захватило дух от восторга.
Восторг восторгом, а он все же оставался пилотом — или, точнее, стал в тот миг
настоящим пилотом, — и Тихон прибавил тягу. Плавно, на две десятых. Ворваться в
роенье обломков на космической скорости — самоубийственно.
Затем поставил в известность о захвате одной цели… Двух целей… Трех целей…
Определил все три цели как «чужие»… Ну еще бы!
Об этом парсер тоже Тихону сообщил. А также и о том, что его флуггер, похоже,
облучается бортовыми радарами «чужих». Однако устойчивого захвата у них нет.
Пока нет, а в любую секунду появится — это Тихон даже не подумал, это он просто
знал. Равно как и то, что над Наотаром, Паркидой, Землей, Цандером, Сатурном,
Махаоном — везде — долг русского пилота: убить чужого.
Конечно, это еще не повод для самоубийства. Вовсе не повод! И все же Тихон
сделал то, от чего отказался всего несколько секунд назад, — с предельно
возможным ускорением бросил машину вверх, к звездам, засыпанным ледяной
крошкой.
— А вот и он! Наши камеры отыскали его машину! «Синий» мчится вверх! Что он
делает?!
Значит, машина прошла через облако ледяного крошева. И ее, конечно же,
зацепило.
— А так вообще-то сбить меня ему не удалось, — добавил Тихон без тени
раскаяния.
— Мамонтов! Саржев! Лясы точите?! А что Ниткин? А Пейпер? Сколько вас всех
ждать прикажете?!
— Вольно…
Тихон обнаружил, что Жуков смотрит на него. Но не так, как минуту назад смотрел
Саржев, а с тщательно скрываемой гордостью.
Всеслав медленно приподнял веки. Прямо в глаза ему рухнула синь небес. Яркая и,
как это было сказано у поэта, сосущая… Он чуть повернул голову. Похоже, он
врезался в этот мир как яркий болид. Всеслав лежал на дне воронки глубиной
метров в сорок и диаметром не менее шестидесяти. Лес за пределами земляного
вала, был повален еще метров на сто. И сильно обгорел. Ощущения огня и жара
были вызваны не столько завершающим ударом Врага, сколько этим… А впрочем,
какая разница. Он давно уже собирался испросить у Собора права на очищение
огнем, а получается, получил его без испрашивания. Прямо здесь. Конечно,
совершаемое по установленным канонам и с поддержкой молящихся братьев
аутодафе дает больше шансов возродиться к жизни, но с тем, что он претерпел,
разница не слишком большая… Огонь — он и есть огонь. Огонь фальши не терпит.
И если твоя пожранная им плоть возродилась на твоих костях, значит, Господь еще
не готов принять твою очищенную душу. Ибо уготовил тебе в этом мире новые
испытания…
Всеслав медленно сел и поднес к глазам свою обугленную руку. Да уж, если он
весь выглядит так… Кажется, это называется ожогом первой степени. Причем ста
процентов поверхности тела. А что творится внутри… Он судорожно вздохнул, и
легкие буквально взорвались дикой, острой болью. Нет, лучше пока не дышать… да
и вообще не покидать эту воронку. Всеслав попытался улыбнуться, но сгоревшие
губы не выдержали и лопнули. По подбородку потекла липкая сукровица…
Первые метров двадцать дались ему достаточно легко (конечно, насколько слово
«легко» могло быть применимо в его состоянии). Ибо он прошел их по спекшейся,
стекловидной поверхности, в которую превратилась почва после удара. Да уж, удар
был неслабым. Страшно было представить, что было бы с этим лесом, если бы
энергия удара не саккумулировалась бы своей большей частью внутри тела
Всеслава, а оказалась бы вся выброшена в этот мир. Сорокаметровой воронкой
дело бы не ограничилось, а лес бы оказался повален на десятки километров в
окружности. Да еще скорее всего начался бы жуткий лесной пожар, а не этот
легкий пал…
Выбравшись из воронки, Всеслав присел на гребень земляного вала, слегка
морщась оттого, что мелкие крупинки почвы больно впиваются в его ожоги, от
которых при движении отвалились все засохшие струпья. На самом деле это была
не боль, а так, легкое неудобство. Хотя обычный человек, испытывая ее, наверное,
орал бы и матерился, а спустя пару минут вообще потерял бы сознание. Но он не
был обычным человеком…
И тут Всеслав услышал соловья. Вообще-то он уже давно слышал этот мир. Но не
ушами. И вот теперь тонкие барабанные перепонки наконец обрели необходимую
целостность и упругость, добавив восприятию этого мира еще толику
восхитительного разнообразия. И полноты… Всеслав улыбнулся. Этот мир ему
нравился. А присутствие соловья доказывало, что в нем живут люди. Соловьи
существуют только там, где живут люди. Это незыблемый закон мироздания…
2
— Чумной… чумной!
Всеслав вслушался в незнакомый язык. Тот был звонким, почти без шипящих, зато
с явно различимыми отличиями по тону. С пониманием у него проблем не было.
Все, кто шел Путем воли, духа и веры, на определенном этапе обучались слышать
не звуки, а смыслы сказанного. И тогда мир наполнялся сонмом речей,
извлекаемых не только языком и гортанью, но и… треском погремушки на хвосте,
жужжанием крылышек, фигурами танца над цветком, свистом вздыбленных
перьев, испускаемыми флюидами, либо зашифрованных в частоте радио- и
рентгеновских лучей, а также во многом, многом другом… Но вот так сразу
воспроизвести звуки незнакомой речи, да еще в его нынешнем состоянии, было
еще той задачей.
Всеслав вздохнул. Да, самое время вступать в диалог, но как же тяжело, что он, в
нынешнем состоянии, не обладает и тысячной долей своих обычных
возможностей… Впрочем, Господь ВСЕГДА посылает нам испытания по нашим
силам. И только ты сам виноват, если не сумел их преодолеть. Значит, где-то
поленился, недостарался, недопонял, чего-то недоучил, кого-то недооценил…
— Я… не чумной.
Слова дались ему нелегко. Что, впрочем, при его нынешнем внешнем виде должно
было быть вполне объяснимым.
— А ведь и правда, Убол… Помнишь, той неделей, когда тушили Баглодов овин,
Игай сильно руки пожег. Так у него, ежели тряпицы размотать, так все так же…
— Там. Шел. Лес. Потом — бах! И все гореть. Больно, — закончил он, чуть добавив
в голос жалостливых ноток. Обычный человек боится боли. Он бежит от нее, даже
не подозревая, что боль — это важнейший ресурс, немыслимая драгоценность,
урановая руда истинного человека. Лишь боль дает возможность воспитать,
выковать в себе две благодати, позволяющие сформировать и отшлифовать
множество важнейших граней духа человеческого, а именно: смирение и терпение.
И закалить волю. А без них истинный человек вообще невозможен…
— Всеслав.
Народ замер. Вот так, с бухты-барахты, зазывать в гости чужака было в этой
деревне отнюдь не в обычае. Максимум, на что мог рассчитывать усталый путник,
это дозволение провести ночь в заброшенном покосившимся овине, что стоял сразу
за околицей. А что — трактиров у них нет и отродясь не бывало, а в избах и самим
тесновато. Ну, может, если кто из путников слишком стар либо, наоборот, ребенок,
вынесет какая сердобольная селянка краюху хлеба и кружку молока. И все… Но
спорить с Уболом никто не решился. Как-никак самый сильный мужик в деревне.
Так что когда Всеслав протянул руку и слегка сжал в своей, еще сочащейся
сукровицей ладони протянутую ему ладонь Убола, этот символический жест
состоявшегося контакта людей двух миров был встречен полным молчанием.
Крайне неодобрительным молчанием, кстати…
3
— А потом они сказали, что никакого Господа нашего Светозарного нет. И это все
обман и это… как его… суетверие. Во! Суетверие, значить. А потому церкву
закроють. А заместо нее будет этот… как его… Храм наук и искусства… А батюшку
увели в Грыран. Чтобы, значить, судить его там по всей строгости… А за что
судить? Батюшка у нас был добрый. И грехи отпускал. И требы служил. И ежели
исповедать кого, так он завсегда и в дождь, и в снег…
Всеслав лежал в сене и лишь самым краешком сознания впитывал все, что говорил
ему старик, сидящий на доске в передней части телеги. Остальная часть его
сознания была занята другим…
Он прожил в этой деревне почти две недели. В семье Убола, занимавшего большую
хату у околицы деревни, противоположной той, где Всеслав появился, было
шестнадцать человек. Сам Убол. Его жена Играя, все еще статная и крепкая,
несмотря на двенадцать рожденных детей, десять из которых выжили. Эти самые
десять детей: от старшей, восемнадцатилетней Ирги, пошедшей в мать статью и
красотой и сейчас являющейся предметом воздыхания всех деревенских парней, и
до младшего Гая, весело пускающего слюни в своей деревянной колыбели. А также
его отец, мать, дед, все еще крепкий восьмидесятилетний старик, тянущий
нелегкую крестьянскую долю наравне со своим сыном и внуком, и мать Играи. В
отличие от своего ровесника деда Убола (Убол был в семье старшим, первенцем, в
отличие от Играи, бывшей в своей семье последкой) мать Играи была уже совсем
дряхлой, способной только сидеть на завалинке, греясь на ласковом весеннем
солнышке и ворчать на внучат, возящихся во дворе.
И несмотря на то, что с деньгами у Убола всегда было неважно, Всеслав знал , что
это богатая семья. Богатая дружбой, любовью и возможностями взрослых
умножать эти богатства, собственным примером и всем укладом семейной жизни
воспитывая в младших любовь и уважение к старшим. И потому имеющих право
рассчитывать на подобное отношение детей и внуков уже к себе самим.
— Так ить откуда им быть-то? Ежели сам епископ ныне в етом самом Комитете. Он
же всех своих наперечет знал. Вот всех и подгребли. Сказывают, в Мугоне-то
шибко хотели своего сохранить. Делегацию в Грыран посылали с просьбой
оставить батюшку. Просили поспособствовать. Чтоб остался. Пусть и не при
церкви. Но там не позволили. Да еще и церкву спалили. Ох, времена…
Старик вздохнул.
— Новая власть говорит, что так оно вполне… только как же это можно-то? —
недоуменно закончил он.
С телеги старика он слез еще перед городскими воротами. По его просьбе. Ибо с
каждого ехавшего на телеге или ином транспорте за вход в городские ворота
стража брала по медяку. А пешие могли следовать бесплатно. И если прежняя
власть спрашивала за это не слишком шибко, позволяя слезать с телеги прямо
перед воротами, то нынешние стражники следили за этим куда как бдительнее. И
требовали плату даже с тех, кого заметили слезающими с телеги еще за милю от
ворот. Деньги любят счет! А деньги становились для новых властей новым
божеством. Как и в любом мире, поворачивающем на технологический путь…
Но здесь новые власти пошли по еще более радикальному пути. Сразу отринув
всякий намек на пусть и куцее, но все же допустимое существование Господа. И
отдав трон «человеческому разуму». Именно поэтому священники здесь
объявлялись тунеядцами, жирующими на человеческих суевериях, а церкви
подлежали преобразованию в хлевы, склады, цеха и… Храмы наук и искусства. Так,
пожалуй, вскоре дойдет и до некоего варианта социализма. Национал или
интернационал… А там уже придумают ГУЛАГ, высшую форму мануфактур, или
Освенцим, с максимальной утилизацией «биологического материала». Золотые
зубы пойдут на переплавку и затем — в госрезерв, волосы — на ткацкие фабрики,
кожа — на портмоне и абажуры, а кости — на муку.
— Чего изволите?
Всеслав понимающе кивнул. Все верно. Революции нужны слуги, отринувшие всю
прежнюю мораль. Либо… никогда ее не принимавшие. Эти не станут думать и
рассуждать, а будут лишь повиноваться и действовать. Особенно если им прикажут
творить то, что и раньше они проделывали с удовольствием. Правда, тогда это
считалось преступлением…
— Да кто ж его знает, госп… то есть соратник, — едва не оговорилась она. И тут же
бросила на Всеслава испуганный взгляд. Но он ничем не выдал, что заметил ее
прокол. — Их, почитай, тут кажную неделю вешают, — слегка успокоившись,
поведала она. — Вообще удивительно, что ноне один висит. А то — сразу по
пятерке.
— Так это… знамо дело — рыцарь, — равнодушно бросила она и, окинув его
вопрошающим взглядом, не нужно ли еще чего, повернулась и двинулась к другому
столику.
Но до того момента, как в кабачке должна была появиться стража, все еще
оставалось некоторое время. И Всеслав употребил его со всей возможной пользой.
Во-первых, съел отличную отбивную, а во-вторых, из непринужденного разговора
выяснил кое-что об устройстве нынешней власти…
Так что он спокойно доел свою отбивную. И, спокойно подхватив обломок ножа,
вышел на площадь с виселицей…
— Ах ты, — заорал громила по имени Гуг-насильник (а может, это был Грам или
Агорб), вскарабкиваясь на помост, — да кто ты такой, чтобы не повиноваться
приказу Комитета общественного благоденствия?
— А-а, рыцарь? — глумливо прорычал за его спиной Гуг (или Грам, или Агорб), и в
следующее мгновение затылок Всеслава взорвался острой болью…
6
— А остальные?
— А ваша жена?
— Она, когда мне стали вязать руки, подхватила ухват и разбила голову одному из
стражников.
Старичок нахмурился.
— Наши дети тут ни при чем. Мы заранее знали, что произойдет, и запретили им
вмешиваться.
— И они послушались?
— Эй, ты, чухшка, а ну подь сюды! — прервал его размышления зычный голос
Громилы Глуба. Всеслав повернулся. Все пятеро бандитов выжидающе смотрели на
него. А что? Подойдет — сделаем «шестеркой», нет — изобьем и поглумимся.
Опять же развлечение…
— Ты чего, оглох?
— Сам бери, — огрызнулся Гыгам. — От этой зеленой рожи меня только блевать
тянет… Эй, как там тебя, Эслау, вот ведь наградил бог имечком… А ну прибери все
здесь.
— Это где, в штанах, что ли? — тут же встрял Игуб. И бандиты дружно
расхохотались. Как и предполагал Всеслав, они оказались самыми сложными из
его учеников. Они были глупы, развращены насилием и похотью и жутко ленивы.
Причем и душой, и телом, и разумом. Они даже еще не догадывались о том, что
были его учениками. Между тем как все остальные уже знали или хотя бы
предполагали это.
Тюрьма — почти идеальное место для школы. Конечно, не для той, в которой
преподают счет, чистописание или интегральное исчисление. А для настоящей …
Всеслав провел в этой камере уже неделю. Убираясь за бандитами. Вылечив
старику растянутую руку. Излечив ткачу уже давно мучавшие его боли в желудке.
Исцелив и успокоив душу Гурада, конюха, который попал сюда за то, что посмел
отказать Агробу, пришедшему к нему в дом не просто взять, а просить руки его
дочери. И уговорив бандитов позволить священнику вновь служить ежедневную
мессу в дальнем закутке их общей камеры…
— Эй, Гыгам, Игуб, оставьте этого дохляка и ну-ка покажите нашей «служаночке»,
где ее место.
— И что он обнажается лишь тогда, когда наступает время укрепить веру и вернуть
на трон справедливость? Так вот это время наступило…
— Жаль, — продолжил между тем Всеслав, — мне придется тебя убить. Потому что
иначе ты будешь мешать мне учить этих людей. А я не могу этого позволить и… не
вижу, как еще воспрепятствовать тебе. И потому вынужден принять этот грех на
свою душу…
— Да, господин.
— Хм…
— Хочешь выжить?
— Если Господь еще не готов принять мою душу и собирается вновь подвергнуть ее
испытанию…
— Господин, я…
— Готовь казнь, — сурово приказал он. — Пора напомнить этому городу, что власть
вправе не только оделять, но и карать!
9
Прямо перед бывшим Домским собором, ныне ставшим главным Храмом науки и
искусств, где юные граждане нового мира постигали механику и лепку, оптику и
музыкальные лады, была устроена трибуна, на которой сидел Комитет
общественного благоденствия в полном составе. В резных креслах. Наверное,
когда-то стоявших в зале герцогского совета. Или городского магистрата. Одно
кресло, выдвинутое слегка вперед, было несколько более вычурным. В нем сидел
сам соратник Игроманг.
Вот так, без суда, даже без оглашения приговора. Все и так ясно и понятно…
— Да.
Его голос прозвучал тихо, но отчего-то его слова оказались услышаны всеми, кто
стоял на площади. И люди замерли. Игроманг нахмурился и бросил быстрый
взгляд исподлобья. Вот черт, этот придурочный чужеземец (а как, скажите, его
можно еще охарактеризовать?) несколько сбил сценарий всего представления,
которое должно было не только избавить Комитет от еще нескольких… нет, не
опасных, но неприятных личностей, но и послужить еще большему укреплению
авторитета и Комитета, и его главы.
Всеслав с легкой насмешкой прочитал все мысли главы Комитета на его уже
несколько обрюзгшем лице, а затем произнес:
Толпа ахнула. Игроманг замер, тупо моргая и не понимая, что же теперь делать с
этим оказавшимся столь глупо отважным чужестранцем. Но это был не конец. Это
было еще только начало…
— Да, — громко возгласил Всеслав, еще дальше загоняя его в ловушку, в которую
тот и сам стремился с небывалым воодушевлением… потому что считал, что ставит
капкан на Всеслава. По здешним правилам, настаивающий на Божьем суде должен
был выходить на бой только лишь со своим оружием. А разве можно было считать
оружием обломок кухонного ножа? Да и тот принадлежал на самом деле не
Всеславу, а кабатчику…
— Рука, когда захочет, всегда найдет оружие, — уже чуть тише, но по-прежнему
так, что его слова были слышны всем на площади, ответил Всеслав. Игроманг с
сомнением покосился на него. Уж слишком уверен был этот непонятный
чужестранец… Глава Комитета окинул цепким взглядом площадь перед собой.
Этого Игроманг допустить не мог. Он уже открыл рот, чтобы… никто так и не
узнал, что он собирался сделать. То ли приказать убить на месте дерзкого рыцаря-
чужестранца, то ли просто заткнуть ему рот и отволочь к колоде, где передать в
руки палача. Потому что Всеслав добавил:
Толпа вновь ахнула, а Игроманг захлопнул рот. Ибо этот безумец только что сам
дал ему в руки решение всех его проблем. Сражаться с дюжиной воинов
одновременно и победить… это было совершенно невозможно.
— Раскуйте его, — хрипло приказал он, на всякий случай лишая этого рыцаря того,
что он уже показал как оружие. — Он же теперь у нас свободен… — издевательски
произнес глава Комитета.
Но теперь смешки на его вроде как шутку оказались гораздо более жидкими.
Шаг вправо, удар тыльной стороной правой ладони по боковой поверхности клинка,
а левой — короткий, но сильный подбив по шару навершия рукояти, перехват,
разворот лезвия и… воин с располосованным лицом, визжа, будто недорезанная
свинья, валится на камни площади.
Когда с поля боя, скуля, уполз последний воин, Всеслав, который подгадал так,
чтобы завершить схватку в самом центре площади, между трибуной Комитета и
виселицей, опустил меч и повернулся к Игромангу, смотревшему на него
затравленным взглядом. До последнего момента он надеялся, что хоть один из его
воинов покончит с этим проклятым чужестранцем… Всеслав специально
поддерживал в нем эту надежду, позволяя своим противникам то полоснуть по
плечу, то задеть кончиком меча обнаженную грудь, то коснуться лезвием спины. И
сейчас его тело было покрыто множеством порезов, сочащихся кровью…
Некоторое время над площадью висела тишина. Все смотрели на двоих — рыцаря-
чужеземца и того, кто еще не так давно, в самом начале церемонии, считал себя
самым могущественным человеком в городе.
И вся площадь затаила дыхание, опасаясь упустить хоть звук из речи этого
удивительного человека, только что своей жизнью и своей кровью доказавшего
свое право обращаться к людям. Впрочем, разве не этим доказывается любое
истинное право…
И сначала один, потом другой, а потом уже все начали опускаться на колени и
складывать руки в уже слегка подзабытом, но в таком с детства знакомом жесте
смирения и покаяния. Каковых так не хватало в этом мире последнее время… И
поплыли над площадью слова молитвы, произносимые уже всеми — и людьми,
пришедшими поглазеть на казнь, и остатками арбалетчиков, и палачами, так и не
дождавшимися сегодня работы, и даже выжившими членами Комитета…
Только его бывший глава продолжал сидеть в своем кресле и смотреть на молитву,
вернувшуюся в этот мир, мертвыми глазами, пришпиленный к спинке кресла
несколькими дюжинами арбалетных болтов, пронесшихся над упавшим на
мостовую Всеславом… Ведь траектории полета болтов, не закончившиеся на цели,
на которую был наведен арбалет, имеют свойство продолжаться до тех пор, пока не
достигнут другой цели…
10
Всеслав снова вздохнул. Его время в этом мире истекло. Нет, он вряд ли вернул его
на путь истинного человека. И этому миру скорее всего еще предстоит сначала
стать миром технологий и лишь затем, спустя долгое время — время проб и
ошибок, накопления знаний и опыта, успехов и неудач — все-таки обрести себя.
Такова извилистая дорога истины. Может быть, существует и другая, но Господь
пока не явил им ее ни в одном из тех миров, в которых они уже побывали. Но…
возможно, благодаря его уроку этот мир преодолеет испытание технологиями
немного спокойнее. Мягче. Не испепелив в топке прогресса множество жизней,
как на родине Всеслава. Возможно…
Пора. Всеслав поднял руку, и из нее вырвался луч ослепительного света. Воин
взмахнул рукой, открывая дверь , бросил прощальный взгляд и шагнул в
открывшийся проем…
Алексей Пехов
Лённарт из Гренграса
Он не видел, как мертвый конь, приподняв голову, смотрит ему в спину и скалится
страшной желтозубой улыбкой.
Так повелось с начала сотворения мира. В северных странах, где лето всегда было
поздним и белоночным, а зима ранней и тягуче-долгой, где в бесконечно-
спокойных водах фьордов спали ушедшие боги, а люди уже много веков жили
порознь с народом Мышиных гор, Отиг считался особенным праздником. О нем
начинали говорить задолго до холодов и приступали к приготовлениям осенью, как
только на осинах желтели первые листья, а салака уходила от скалистых берегов
Гьюнварда далеко в море. Его ждали и боялись, потому что, когда наступала самая
длинная ночь, граница между миром людей и миром тьмы стиралась, а существа,
которым в обычное время не было места на земле, до самого утра становились
полновластными хозяевами.
Лишь тот, кто сидел дома, заперев двери на засов и подбрасывая хворост в огонь,
мог чувствовать себя в безопасности, вслушиваясь в яростный вой ветра за окном.
Прежде чем уйти, боги, чьи имена давно уже забылись, установили закон — люди у
очага неприкосновенны. И темные сущности, даже такие могучие и
непредсказуемые, как Расмус Углежог, Проклятый Охотник, Дагни Два Сапога или
Ледяная Невеста, неукоснительно его соблюдали.
Уже больше часа Изгой бежал вперед и за это время позволил себе лишь одну
кратковременную остановку. Иногда он бросал за спину щепотку смеси из перца,
чеснока и табака, которые на какое-то время должны были отпугнуть мелкую
нечисть, если она шляется где-нибудь поблизости. Солнце уже висело над самым
горизонтом, вот-вот должны были наступить сумерки. Зимой на севере темнело
рано и быстро. На землю начали падать редкие снежинки. Лённарт с досадой
фыркнул. Ему был знаком и этот снег, и этот ветер, и эти наползающие с запада
облака. Погода портилась.
Одинокие снежинки недолго летели охотнику под ноги, спустя несколько минут
начался настоящий снегопад. Но мужчина упрямо продолжал продвигаться
вперед, хотя мог бы переждать ненастье. Вырыть лежбище в сугробе не сложно и
без лопатки. Или, на худой конец, используя плащ и нижние, самые густые, еловые
лапы, построить укрытие. Надо лишь следить, чтобы подтаявший с ветвей снег не
упал в костер, который не трудно развести даже в такую погоду. Огонь даст тепло.
Но привлечет к себе внимание. Так что останавливаться во время Отига вне дома
— верх глупости. Лённарт не желал, чтобы к нему нагрянули в гости ни звери, ни…
кто-то еще.
Трижды охотнику чудилось, что за ним кто-то идет. Он слышал то быстрые шаги,
то приглушенный стук лошадиных копыт. Каждый раз приходилось
останавливаться, отступая поближе к деревьям. Лённ сбрасывал капюшон и, не
обращая внимания на холод, подолгу прислушивался. Но дорога оставалась пустой,
никто не спешил показаться из-за поворота, и меч, наполовину вынутый из ножен,
отправлялся на покой.
Мороз, и без того сильный, продолжал крепчать. Изгой вытянул из-под теплой
куртки с овчинной подстежкой ворот оленьего свитера и натянул на подбородок.
Затем закрыл шарфом лицо, оставив только прорези для слезящихся глаз.
Разыгравшийся ветер сразу же перестал сбивать дыхание, идти стало легче.
Одна из них, короткая, была давно заброшена. Несколько лет назад Лённарт
проезжал по ней, и выигрыш по времени оказался очень заметным, хотя путь
напрямик, через Йостерлен, не пользовался популярностью у местных жителей.
Изгой вдоволь наслушался историй о покинутом становище, о горящих в ночи
кострах и свирепых пожирателях человечины. Эти рассказы ничем не отличались
от тех, что ходили в Гренграсе, где он родился и вырос. В каждой земле есть свои
страшные сказки. Крестьяне, оленеводы и лесорубы любят их сочинять и с
легкостью в них верят.
Снега намело столько, что путь едва угадывался. Лыжи спасали, но даже на них
идти было нелегко. Ели придвинулись вплотную, нависли над охотником, а затем
раздались в стороны, отбежав на несколько сотен ярдов, и открыли взору большую
прогалину, заваленную крупными, высотой в два-три человеческих роста,
базальтовыми глыбами. Они походили на убитых солнечным светом, запорошенных
троллей. Ветер, больше не скованный деревьями, разыгрался и устроил настоящие
салки со снежинками.
Спустя несколько минут после того, как Изгой покинул прогалину и скрылся в
лесу, из снежной пелены неспешно выступил его конь. Он подошел к людям,
наклонив голову, обнюхал тела и, разочарованно всхрапнув, направился к
лошадям. Копнул снег копытом, коснулся мордой каждой из них. Призывно
заржал.
Эту песню часто пели в Строгмунде, и теперь она вертелась у Лённарта в голове,
помогая бежать. Ему то и дело приходилось перебираться через большие сугробы и
наносы либо спускаться с какой-нибудь горки. Местность была неровной, в
складках, и если летом, на лошади, путешествие не становилось обременительной
задачей, то теперь даже двужильный Изгой чувствовал усталость. Однако
старательно ее не замечал.
Луна скрылась, снег валил не переставая. Темные стены деревьев вырастали по обе
стороны дороги, сжимая ее в колючие тиски и не давая возможности рассмотреть,
что скрывается за ними.
Впереди что-то оглушительно лопнуло, тоскливо и протяжно застонало, раздался
нарастающий треск. Огромная ель, дрогнув, начала крениться к земле, падая все
быстрее и оставляя за собой шлейф слетающего с ветвей снега.
Лённарт, не став дожидаться, когда его увидят, бросился в лес. Бежать оказалось
нелегко: густой валежник хватал за лыжи, перегораживал путь. Снежные шапки
срывались с потревоженных ветвей, падали на голову, плечи, спину. Плащ
цеплялся за острые сучья. Но постепенно треск и раздраженное «хум-хум» затихли
вдали. Изгой прислонился к шершавому, едва уловимо пахнущему смолой и хвоей
дереву. Перевел дух.
Кажется, пронесло.
Лённарт не помнил, чтобы раньше здесь было что-то подобное. Кроме того,
похоже, новоявленный тракт чистили совсем недавно. Опасаясь странного места,
он повернул на северо-западную тропу, но внезапно из-за деревьев выскочили
десять волков. Двое из них были матерыми, четверо переярков и столько же
прибылых. За спиной мужчины завыли те, кто гнал его до тракта.
Охотнику хватило нескольких секунд, чтобы сообразить: стая опасается того же,
что и он. Необычной дороги. Но теперь ему придется попытаться дойти до
западных окраин леса Йостерлена, держась этого нового странного тракта.
Лённарт шел уже больше часа. Лес купался в серебре лунного света, напоминая
застывшую сказку. Спокойную, отрешенную и величественную.
Вокруг властвовало полное безветрие и абсолютная тишина. Даже снег под ногами
не скрипел. Лённарт кашлянул, чтобы убедиться, что никто не посмел похитить
звуки, и тут же ощутил себя полным идиотом.
Под нижними ветвями ели, растущей чуть дальше по дороге, зажглись два желтых
огонька. Мужчина, отбросив край плаща, положил руку на меч. Огоньки
настороженно мигнули, но не пропали. Лённарт нерешительно прошел мимо, не
спуская взгляда с любопытных изучающих глаз.
Ничего не случилось.
Для себя Лённарт из Гренграса подобной участи не желал и, если бы его заметили,
не собирался сдаваться так просто. Охотник не был уверен, что обычная сталь
опасна для бездушных призраков, но то, что не дался бы им живым, не сомневался.
Оставалось лишь поблагодарить богов, что чаша сия обошла его стороной.
Погода начала портиться, небо затянули облака. Луна исчезла, и ночь скрыла
большую часть дороги. Йостерлен мгновенно перестал быть волшебным и
сказочным, превратившись в нелюдимого мрачноватого затворника. Заметив
впереди какое-то движение, Лённарт решил сойти с тропы. Но не успел. Его
услышали. Гигантское существо в три огромных шага оказалось прямо перед
оторопевшим Изгоем. Оно напоминало серую гору и было покрыто густой лохматой
шерстью. Сизый нос, так похожий на еловую шишку, размером мог поспорить с
целым комодом. Большие ореховые глаза с пушистыми ресницами прятались под
густыми, словно грубая щетка, бровями. Охотник только теперь понял, что перед
ним самый настоящий тролль.
— Хум! Хум!
Вновь пришлось идти по глубокому снегу, и теперь спасали только лыжи. Лённарт
посмотрел под ноги, тихо выругался и присел перед отпечатками раздвоенных
козлиных копыт.
Вне всякого сомнения — тот, за кем он так долго гнался, тот, о ком за время
безумного Отига уже успел подзабыть, недавно проскакал этой же дорогой.
Лённарт поспешил по четким следам. Кажется, он нагонял беглеца, несмотря на
то, что тот был верхом.
На плечи вновь навалилась усталость. Её вес был столь огромен, что ноги
Лённарта не выдержали, он опять упал и на этот раз уже не смог подняться.
Вьюга, сжалившись над человеком, запорошила его теплым, нежным, снежным
шелком и ласково нашептывала колыбельную.
Однако с тех пор маленькому народу не стало места среди людей. Зависть, злоба и
недовольство соседей заставили их уйти далеко на север и запереться между
ледяных скал и торосов. Они редко выходили в обжитые земли и еще реже пускали
к себе гостей. Существовала граница, за которую таким, как Лённарт, без
приглашения ходу не было…
Сквозь сон Изгой услышал собачий лай. Он становился все громче. С трудом
подняв голову, сквозь метель и летящий в лицо снег охотник разглядел впереди
отблеск костра. Все еще не веря в увиденное, он поднялся и направился на свет
огня.
Изгой понимал, что сейчас опять находится между двух зол. Лес и непогода убьют
его. С другой стороны, сидящие у огня — вряд ли простые люди. Те никогда не
станут жечь костер на кладбище в такую ночь. Всем известно про Орвара Большое
Брюхо. Погосты — это его вотчина.
Ближе всех к охотнику находился мужчина лет пятидесяти. В его густой черной
бороде было полно седины. Орлиный нос и сросшиеся темные брови придавали
незнакомцу грозный вид, в дубленую куртку и штаны въелась угольная пыль, лисья
шапка-ушанка лежала рядом, на шкуре. Он беседовал с красивой рыжеволосой
женщиной, несмотря на зиму одетой лишь в тонкое изумрудного цвета платье с
алой полосой, идущей от низкого выреза на груди, и бархатные остроносые
полусапожки, украшенные рдяными блестками.
Возле огня было тепло. Лённ расстегнул застежку барсучьего плаща и бросил его
на шкуры. Рыжеволосая, повинуясь легкому движению черных бровей мужчины,
изящно встала и подошла к чугунному котлу, стоящему на углях. Зачерпнув из
него ковшиком на длинной ручке, налила в кружку и с улыбкой протянула ее
гостю.
Прежде чем взять напиток, охотник задержал взгляд на лице женщины. Оно было
прекрасно, словно выточено самым талантливым скульптором. Прямой нос,
овальный подбородок, чувственные губы. Белоснежная кожа. Рыжие, красноватого
оттенка волосы, брови и ресницы. И едва заметные бледные конопушки на высоких
скулах. Разумеется, зеленые глаза. У таких рыжеволосых женщин, уроженок
восточных островов Гьюнварда, цветом они походили на поделочный змеевик.
Когда красавица улыбалась, в уголках ее глаз собирались крошечные морщинки, и
Изгой понял, что она не так молода, как кажется.
Девушка сделала еще один шаг, и рыжеволосой пришлось, обняв ее сзади, крепко
сплести руки на талии.
— Нет, Сив. Он наш гость. Идем. Идем со мной. Смотри, какой олешка. Нравится?
— Серебристый. Теплый.
— Тетя?
— Да, милая?
— Знаешь… я сегодня снова искала его весь день. Но… каждый раз ошибалась.
Почему они все застывают? Почему бросают меня?
— Они тебя недостойны. Пустые люди. Ты найдешь его. Когда придет время. А
теперь спи. Это всего лишь сон.
— Да. Закрывай глазки. Когда ты проснешься, он сам найдет тебя и будет рядом.
— Обещаю.
— Я… подозревал.
— Нет.
— А Сив, как понимаю, догадался?
— Помолчи, Орвар.
— Не затыкай мне рот! — рыкнул тот, и темные глазки блеснули красным. — Это
моя земля!
Лённарт прищурился:
— Ты упомянул про следующий Отиг. По мне, так до него еще слишком далеко.
Вначале надо пережить этот.
Кислая салака, брусника, мед, грубый зерновой хлеб и мясо глухаря с пареным
луком. Лённарт не заставил просить себя дважды. У него с раннего утра во рту не
было ни крошки, и он надеялся, что еда не исчезнет у него из живота точно так
же, как появилась. Орвар принюхался, презрительно скривился и начал
остервенело обгладывать кость, скрежеща по ней зубами.
— Вновь ошибка. Ты сам пришел. Мы просто приняли тебя, как случайного гостя.
Ради скуки.
Пес так же молча отошел. Орвар, вытянув сальные губы трубочкой, едва слышно
свистнул, привлекая к себе внимание зверя. Фирн его проигнорировал, зато
зеленоглазый Хьйорнтанд решил проверить, в чем дело, и, несмотря на
неодобрительно сведенные брови Охотника, направился к повелителю могил. Тот
скорчил довольную рожу и швырнул в пса костью.
— Где такие водятся? — неожиданно для себя спросил Изгой, и Охотник впервые
посмотрел на него.
Я подарю тебе чудесную собаку, во Тьме которую добыл.Огромен пес, да так, что с
человеком сравниться может…И, более скажу — как человек умен:залает на врага
иль распознает друга,Недобрый взгляд прочтет, что хитро отведен,И, даже на
мгновенье не смутясь,он за тебя и жизнь свою положит.
— Да. Благодарю.
— Вижу, у тебя есть еще вопросы. Не стесняйся. Я отвечу на них, прежде чем
задать свои, раз уж Юрвьюдер оказалась столь любезна, что тебя привела.
— Для людей — да. Мы… хм… сущности, спокойно переносим вечную жизнь. А вот
вы уже на третьем-четвертом веку теряете голову. То вам становится скучно, то
начинаете страдать по любому пустяку, из-за любой смерти.
— Бессмертие, которое тебе кажется даром богов, на самом деле кара. Все зависит
от того, сколько ты с ним прожил. Чем дальше, тем тошнее. Ингольф! — Он
повысил голос. — Сколько лет ты приходишь к костру?
— Веков семь. Или восемь, — сказал Орвар. — Каждый Отиг он здесь. Еще ни
одного не пропустил. Когда тебе надоест его терпеть, Расмус?
— Не понимаю.
— Его? — состроил задумчивое лицо Расмус. — Да. Пожалуй, что видели. Он ушел
за полчаса до того, как появился ты.
— Я покажу, если тебе это интересно, брат, — сказала Дагни, легонько хлопая в
ладоши. Воздух замерцал…
— Нет, — не поднимая глаз, ответил Лённарт. — Иначе твои клопы выпьют из меня
оставшуюся кровь к обеду.
Дверь на улицу вновь распахнулась. В корчму вошел высокий худой человек. У него
было грубое, обветренное лицо, густые седые усы и большой утиный нос.
Встретившись взглядом с Лённартом, он приветливо кивнул, оббил снег с сапог и,
сняв бобровую шубу и шапку, небрежно кинул их на ближайшую лавку. Цепкий
глаз охотника за головами сразу приметил пояс незнакомца. Из лосиной кожи, с
потемневшей от времени серебряной пряжкой и выбитой на ней королевской
короной.
Пока глава Гунса набивал трубку табаком, Лённарт налег на кашу и пиво. Староста
прикурил от протянутого расторопным хозяином корчмы огонька, выпустил в
воздух клуб едкого сизого дыма и прищурился.
— Меня зовут Халле. Как вы уже, наверное, поняли, город находится в моем
ведении. Не буду ходить вокруг да около. Мне нужна ваша помощь. — Он помолчал
и добавил: — И мне, и Гунсу, и всем его жителям.
— Не скромничайте.
— Мы знакомы?
— За что?
— Прошло уже несколько часов. Он, если не дурак, убегает на козле, а не пешком.
Ведь так?
— Так, — нехотя признался Халле.
Халле задумчиво выпустил колечко дыма, искоса наблюдая, как Лённарт забирает
плащ.
— Послушайте! Я заплачу сорок эре серебром. Сорок. Потому что это нелюдь.
Тварь, осмелившаяся нарушить наши законы.
Изгой усмехнулся:
— Печально, конечно, но этого мало для того, чтобы я носился по морозу перед
праздником. У меня свои дела. С вором вам придется справляться собственными
силами, господин староста. Кстати, что такого ценного он украл?
— Ребенка.
Лённарт нахмурился. Иногда народ Мышиных гор воровал человеческих детей. Это
происходило крайне редко, Изгой помнил лишь два подобных случая, и оба раза
это было очень давно. Похищенные обладали редкой среди людей
предрасположенностью к магии. К настоящей магии, а не тем балаганным
фокусам, которыми обычно хвастаются местные чародеи.
— Хм… Нигири не ссорятся с нами из-за пустяков. Зачем одному из них надо было
идти столь далеко, чтобы заполучить обычного младенца? Хуснес, Федхе и еще с
десяток деревень гораздо ближе к его стране, чем ваш город. Что не так с этим
ребенком? Чей он?
Дагни сузила глаза. Охотник фыркнул и, не веря ушам, покачал головой. Орвар
заржал во весь голос:
— Как?
Лённарт напряженно сжал губы. Без клинка в этих местах выжить тяжело. Но если
он откажется, вернуть ребенка будет невозможно, тот навсегда останется с
народом Мышиных гор. Среди застывших водопадов, ледяного безмолвия и
свинцового неба.
— Я не скажу, что он приобрел, прежде чем ушел. — Расмус взял из рук Изгоя
остывшую кружку, залпом выпил, смял ее, словно металл был бумагой, и швырнул
в костер. — Но покажу то, чем он заплатил нам.
Почему-то Лённарт сразу ей поверил. Расмус между тем убрал шарик и хитро
подмигнул:
— Как видишь, он дал нам гораздо более серьезную плату, чем мы просим от тебя.
Отсутствие волшебства у нигири, на мой взгляд, вполне оправдывает потерю меча.
Изгой неохотно отстегнул меч, отдал его бородачу и тот небрежно бросил оружие
себе под ноги.
Из мрака неспешно выступили четыре тени. В одной из них Изгой узнал Свего —
своего коня.
— Тогда Свего.
Земля легко вздрогнула. Где-то лопнула могильная плита. За ней другая. Кто-то со
злым шипением царапал мешавшую ему выбраться на волю преграду. Лённарт
сидел ни жив ни мертв. Он слышал, как во мраке ходят, как стучат костями и
радуются свободе, наблюдая за бесконечным падением звезд.
Лицо Орвара, и без того неприятное, огрубело, обросло жесткими складками, глаза
ввалились, рот растянулся от уха до уха зубастой щелью. Из плеч и локтей,
разрывая засаленную собачью шубу, вытянулись черные шипы. Кость, которую он
с аппетитом грыз, оказалась не оленьей, а человеческой.
Было так тихо, что охотник слышал, как медленно и неохотно стучит его сердце.
Лённарт сел. Поморщился — голова после сна все еще была тяжелой. Не
удержался, достав флягу, сделал глоток. Скривился. Вкус показался ему
отвратительным.
Не привиделось.
Миновал еще час. Но, несмотря на сложную дорогу, конь оставался бодрым и
полным сил, словно его напоили водой из мифического Источника Жизни.
Внезапный порыв ветра закрутил снег, спиралью поднял его в воздух, и Изгой
увидел, что путь ему преграждает высокий мужчина. Широкоплечий, остроносый,
рыжеволосый и сероглазый. Лённ никогда не видел его лица, но узнал одежду и
меч в опущенной руке.
Теперь стало понятно, за что нигири заплатил Расмусу. Можно не надеяться, что
вставший на тропе боец так просто позволит пройти мимо себя. И, как назло, у
Лённарта теперь нет меча, а конь стал совершенно бесполезен. Понимая, что
случится дальше, охотник спрыгнул на землю.
Тяжелый плащ змеей обвил ноги врага, Лённарт дернул его на себя, заставляя
потерять равновесие, тут же оказался рядом, перехватив руку с мечом. Пырнул в
подмышку, затем под грудину, провернул нож, навалился всем весом, рухнул
сверху, подмяв под себя.
Ингольф не удержал клинок, тот выпал у него из руки, и оба мужчины покатились
по снегу. Лённарт не переставая бил ножом, но, несмотря на обилие крови,
текущей из ран соперника, тот не собирался умирать. Незримый Охотник крепко
держал свою жертву.
В этот момент Изгой увидел, как человек в берестяной маске, словно дождавшись
чего-то, внезапно отступает от бессмертного и исчезает. Ингольф вздрогнул,
недоверчиво обернулся через плечо и в тот же миг рассыпался черным пеплом.
Ветер подхватил его, закружил и развеял по снежной равнине.
Н. Гумилёв.
11
Заструга — нанесенная ветром снежная гряда возле деревьев и стен, как правило,
с острым гребнем.
19