Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Апология Бабы-Яги
Библиографическое описание
Она жила в трещине, в углу между стеной дома и каменной землей, и сквозь нее
просвечивало солнце. Я вижу это как сейчас: вот я стою перед нею, она солнечная в
темном углу, я спрашиваю ее — о чем? И она отвечает мне. Отвечает так тихо, что
только я могу ее ответ расслышать...
НЕЛЬЗЯ!
МЕРТВАЯ!
Мне кажется, что ноги сами меня принесли на край этой мертвой дороги. Почти
невольно я наклонилась, раздвинула в сторону траву, и вот: смотрите-ка, тропинка!
Вся заросшая, неровная. Я и понятия не имела, что здесь есть тропинка! Куда же она
ведет? Кто по ней уже проходил? И зачем?
ЦАРЕВНА-ЛЯГУШКА.
Видите, видите? Вот уже кто-то идет, уже можно разглядеть его среди стеблей
высокой травы. Не тот ли это самый Иван-царевич, с которым такая ужасная беда
приключилась. Ему, единственному из троих братьев, пришлось жениться не на
девушке, а на лягушке. Вот уж кому действительно не повезло! И вдруг однажды он
обнаружил, что его собственная жена, лягушоночка, — это царевна необыкновенной
красоты, по имени Василиса Премудрая. Он — шасть домой, пока ее поблизости не
было, и шкурку ее лягушачью сжег. Ну, вот тут-то его настоящее горе и началось:
шкурки своей не найдя, Василиса очень опечалилась, велела Ивану искать ее "в
тридесятом царстве, у Кащея Бессмертного"[1], и, оборотясь птицей, вылетела в окно.
Что тут делать? Иван-царевич, видно, знал не больше нашего с вами, куда в беде
идти. Он "поплакал, поплакал и пошел куда глаза глядят". Так и шел бы он неизвестно
куда, не встреться ему на пути "старый старичок", который и открыл ему глаза на то,
что причиной его горя было, и средство дал, как беду размыкать.
Давайте посмотрим, куда же клубочек этот приведет нашего героя. Вот он подходит к
лесу, раздвигает тяжелые еловые лапы... Видите, что там стоит на поляне? Шалаш
это, что ли? Дом не дом, избушка не избушка... Какое-то странное сооружение, без
окон, без дверей, а главное, оно вовсе и не стоит на земле, как это полагается любому
уважающему себя дому или даже шалашу. Оно вроде бы висит, или... Что же это
такое? Оно держится на тонких когтистых лапах, совсем как огромная птица,
притулившаяся в углу поляны.
Ну, что будем делать? Заглянем и мы вслед за ним в эту избушку, или не стоит
рисковать? Честно говоря, любопытство меня так и раздирает на кусочки. Загляну-ка и
я туда хоть одним глазком...
Темно. Окон-то ведь нету. На печи, вроде, кто-то шевельнулся? В черных тряпках... ой,
какая старая... да еще из-под тряпок кость блеснула, нога костяная называется... Ой,
не могу! Так бы и убежала!
Так что же — неужели же именно сюда и шел наш Иван-царевич? Неужели для того он
и отправился вслед за клубочком, чтоб встретить в лесу эту жутковатую, в высшей
степени подозрительную личность? Вы обратили внимание, как это он ее назвал?
Бабой-ягой, или как?
И вдруг влетел к ней в окошко сокол. Ударился об пол и стал молодцем, красоты
необыкновенной.
Марьюшка было испугалась, но когда он заговорил с ней, стало у нее на сердце легко
и весело. Проговорили они всю ночь, а к утру молодец ударился об пол и опять
оборотился соколом. Открыла ему Марьюшка окно, и улетел сокол к синему небу".
/там же, стр.58-60/. И так было три дня, а на четвертый злые сестры Марьюшки
заметили, что из окна ее сокол вылетел, и отцу нажаловались. Но, поскольку отец мер
карательных не принял, а посоветовал им "лучше за собой смотреть", "взяли они и
воткнули в раму острые ножи, а сами спрятались и смотрят. А Марьюшка ждала,
ждала в этот вечер милого и нечаянно заснула.
Вот летит ясный сокол. Долетел до окна и не может попасть в комнату Марьюшки.
Бился, бился, всю грудь изрезал, — Марьюшка спит и не слышит. И сказал тогда
сокол:
— Кому я нужен, тот найдет меня. Но это будет нелегко. Тогда меня найдешь, когда
три пары башмаков железных износишь, три посоха железных изломаешь, три хлеба
каменных съешь", /там же, стр.60/.
Вот так пришла к Марьюшке беда. Что бы вы сделали на ее месте? Может, стали бы
"обдумывать планы самоубийства, проклинать Бога, жалеть самих себя или
объедаться до потери человеческого облика?"[2]Вот еще несколько предложений на
этот счет, из тех, что часто используются современными женщинами: курить, пить,
прибегнуть к "помощи" наркотиков, или же обратиться к психотерапевту с жалобами на
"беспричинные депрессии"... В любом случае — только б отвлечься, только б о горе
своем не вспоминать. Но Марьюшка поступила совсем не так: она действительно
"взяла... три пары башмаков железных, три посоха железных, три хлеба каменных и
отправилась в путь-дорогу дальнюю, искать Финиста — ясного сокола"./стр.61, "Русск.
сказки"/.
Куда она идет, сначала не совсем ясно. В сказке говорится только о том, где она идет:
"чистым полем, темным лесом, высокими горами". /там же /. А сколько времени ей
пришлось идти, мы узнаем из замечания, что "уже железные башмаки изнашиваются,
посох железный ломается, хлеб каменный кончается". /там же/.
А клубочка у нее никакого нет. Видно, она и без того знает, куда идти надо, когда беда
с тобой приключается. Хоть и прихрамывает, и от усталости едва на ногах держится, а
идет — по сторонам не озирается, идет прямо к этой жуткой избушке, где мы с вами
только что побывали. Слышите? Теперь и она выговаривает те же самые странные
слова:
На этих страницах мы уже встретили много непонятного: попав в беду, герои идут
почему-то в лес /как будто нельзя беду размыкать в каком-нибудь более
комфортабельном и цивилизованном месте/.
Во-вторых, они видят там странное сооружение под названием "избушка на курьих
ножках", в
ступают с самим этим сооружением в переговоры, под влиянием которых
оно начинает вращаться вокруг собственной оси, и, наконец, входят внутрь этой
избушки, где сидит некое существо под названием "баба-яга".
Кто же она такая — эта баба-яга? В большинстве сказок она описывается довольно
лаконично, так, словно бы и рассказчик, и слушатели между собой прекрасно знают, о
ком идет речь: "сидит там баба-яга — костяная нога. Сама страшная, черная". /там
же/. Ничего себе! Зачем же было Марьюшке так далеко идти, сапоги железные
топтать, хлеб каменный глодать, чтобы в конце концов напроситься в гости к этакому
чудовищу? А Марьюшка ее совсем даже не боится, говорит с нею вполне вежливо,
ласково. Старуха же, узнав, что Марьюшка ищет Финиста, вздыхает:
" — Эх, красавица, долго тебе искать! Твой ясный сокол за тридевять земель, в
тридесятом царстве. Опоила его зельем царица-волшебница и хочет его женить на
себе. Но я тебе помогу. Вот тебе серебряное блюдечко и золотое яичко. Когда
придешь в тридевятое царство, наймись работницей к царице. Кончишь работу —
бери блюдечко, клади золотое яичко, оно само будет по блюдечку кататься. Станут его
покупать — не продавай. Проси, чтобы тебе разрешили на Финиста-ясного сокола
посмотреть. А теперь иди к моей средней сестре". /там же, стр.61/.
ПОРТРЕТ БАБЫ-ЯГИ
"Итак, яга снабжена всеми признаками материнства. Но вместе с тем она не знает
брачной жизни. Она всегда старуха, причем старуха безмужняя. Яга — мать не людей,
она мать и хозяйка зверей, притом зверей лесных. Яга представляет стадию, когда
плодородие мыслилось через женщину без участия мужчин. Гипертрофия
материнских органов не соответствует никаким супружеским функциям. Она уже
только мать, но не супруга ни в настоящем, ни в прошлом" /Вл. Пропп, стр.75/. И далее
Пропп пишет: "Правда, в сказке она нигде не названа матерью зверей. Зато она имеет
над ними неограниченную власть". Приведя несколько примеров такой власти яги над
зверями, Пропп делает весьма и весьма важный для нас с вами вывод: "Мы должны
признать здесь следы чрезвычайно древних общественных отношений. Мать есть
вместе с тем властительница. С падением матриархата женщина лишается власти,
остается только материнство как одна из общественных функций. Но с женщиной —
матерью-властительницей — в мифе дело происходит иначе: она теряет материнство,
сохраняет только атрибуты материнства и сохраняет власть над животными, так как
вся жизнь охотника зависит от животного, она сохраняет власть и над жизнью и
смертью человека"./там же, стр.16/.
Бог... Кажется, слово найдено. Может быть, у Проппа с хронологией и не все в порядке
/о том, "впоследствии" ли, можно было бы и поспорить, но об этом — позже/. Но
главное он выразил вполне точно: баба-яга, костяная нога, да, та самая наша родная
"бабка-ежка-костяная ножка", — она не кто иной, как Бог... Бог того времени, которое
было еще до времени, не только до нашей эры /до Рождества Христова/, но и до
"сотворения мира", происшедшего, по еврейскому календарю, более 5-ти тысяч лет
назад. Что и тогда жили люди, мы это знаем точно. Однажды по телевизору фильм
показывали, так там на севере Англии /на Оклендских островах/ археологи жилища
обнаружили 2О-ти тысячелетней давности, — кстати, очень уютные жилища, и
качество с современным не сравнить /до сих пор не развалились!/ Знают люди о том
времени то ли мало, то ли не очень-то и хотят знать. Подозрительным образом
учебники истории, в самых разных странах, скроены таким образом, что сразу вслед
за описанием "первобытных" людей /эпохи неолита/ следует описание античного
мира. 15 тыс. лет, если не больше, историческая наука пролистывает, как нечто
незначительное, сугубо неважное, не заслуживающее даже упоминания. А между тем,
это — наше общее прошлое. И если мы будем его замалчивать, то оно вылезет нам
боком, как это уже и происходит...
Но не будем забегать вперед. Если идти, забираясь в такие дебри, так последуем
совету мудрого старичка, вручившего Ивану клубочек и велевшему за клубочком
ступать /что, на Ариадну из греческого мифа похоже? Посмотрим, то ли еще будет!/
Идти надо осторожно, пробираться вперед постепенно, шаг за шагом. Пропп описания
дает прекрасные, анализ сказок у него потрясающий, даже о боге древности он
догадался, только вот проникновения в ее /бабы-яги/ божественную сущность ему не
очень-то хватает. Зато другой исследовательнице, здравствующей ныне в Мюнхене
Хайде Гёттнер Абендрот как раз этого хватает вполне. Проникновения в божественную
сущность богини древности ей не занимать. Вот как она описывает древнюю богиню:
"Картина мира в эпоху простого матриархата, как зерно, заключается в картине мира
развитого матриархата. Богиня простого матриархата — это хтоническая богиня как
персонификация самой земли. Она живет в ущельях, пещерах, вулканах или просто
везде под землей. Она выносит жизнь из глубины на землю и утягивает ее к себе вниз.
Богиня земли считается "матерью" всех живущих, все женщины — ее "дочери", все
мужчины — ее "сыновья".[5]
Значит, сначала она жила еще не в избушке, а "везде под землей". Затем образ этой
богини начинает развиваться, и единая хтоническая /т.е. земляная, — помните,
"черная да страшная"?/ богиня приобретает совершенно удивительные,
противоречивые черты характера.
То, как Пропп справляется с этой трудностью, вкратце можно пересказать так: сказки
— это таинственные религиозные рассказы о когда-то существовавших обрядах, и
прежде всего об обряде посвящения. /В этом с ним согласна и Абендрот: сказки для
нее — это зашифрованные в (целях конспирации, во враждебном окружении) мифы,
передающие нам религиозную весть древних времен/. / Стр.34/. Обряд посвящения
являет собой ряд испытаний, через которые должны были проходить все мальчики
племени. Этот обряд представлял собой символическое прохождение через царство
мертвых, обладавших, как тогда верили, особой силой, волшебной, магической
способностью. Для прохождения этого обряда строили особые сооружения, вроде
шалашей в форме священного /тотемного/ животного. Когда в "пасть" этого животного
вбрасывали героя, он как бы /символически/ попадал в царство мертвых и получал
там волшебную силу. Таинственный лес — это, по Проппу, символ загробного мира.
Избушка на курьих ножках — это такое культовое сооружение, с целью прохождения
обряда построенное. Живет в нем существо /яга/, которая сторожит вход в царство
мертвых. Сама она то ли мертвая /"костяная нога", а у других народов, как пишет
Пропп, ноги у сходных персонажей и похуже выглядели!/, то ли имеет какое — то
отношение к смерти, то есть к загробному миру, где таятся все чудеса и волшебные
подарки...
Три формы яги, — как их называет Пропп, — вполне соответствуют трем ипостасям
богини, указанным Абендрот: богиня смерти — это "похитительница", богиня
плодородия и любви — "дарительница", а богиня-дева — это "воительница" /т.е.
именно она проводит испытания мальчиков, которые они должны пройти, чтоб
получить волшебную силу/. Вот как можно объяснить такой сложный характер нашей
бабки — ежки: она всего-навсего "едина в трех лицах"!
Может быть, любопытно было бы узнать побольше о связи того, о чем сообщается в
сказках, с древними религиозными обрядами /как жаль, что книга В. Проппа не
переведена на другие языки!/ Но для тех из нас, кто действительно в беду попал, ни
времени, ни сил для праздного научного интереса не остается. У нас — свой интерес,
насущный, он подталкивает нас, жжет, не дает усидеть на месте.
Нам нужно узнать: какова же она, Баба-Яга, как Богиня? Может ли она действительно
помочь, а не только лясы точить да лапшу на уши вешать?
Так вот, этот бог не живет ни в каком доме, и по сути дела видеть его вроде бы никто
не видел. "Бога никто никогда не видел" /Иоан.4:12/. "Ибо не любящий брата своего,
которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?"/Иоан.4:2Об/. Иоанн,
кажется, о невидимости бога пишет как о чем-то само собой разумеющемся, как будто
его слушателям и читателям и без того ясно, что этот бог невидим. А бабка-то ежка
видимой была! Вот тебе и на.
Конечно, то место, где она обитала /в избушке в лесу, т.е. как расшифровывает это
Пропп, на границе загробного царства, в помещении обрядового, религиозного,
характера/ тоже можно было понимать духовно", т.е. символически, однако, разница
налицо: она конкретна и видима, он как-то расплывается, неконкретен, увидеть его
вряд ли возможно /разве что в видении/, а пощупать — и тем более.
Вообще при описании характера этого бога очень любят использовать приставку "все":
он и все-могущий, и все-ведущий, и все-милосердный... И даже, хотя и обитает, по
слухам, в царствии небесном, однако одновременно ухитряется быть и "вездесущим".
Ну, просто идеал какой-то, а не бог! Конечно, с первого взгляда бросается в глаза,
насколько он выигрывает по сравнению с нашей старой бабкой-ежкой! Каждое из ее
"положительных" качеств доведено у него до абсолютности, а отрицательных качеств
у него и вовсе нет! Одни положительные!
Все — могущий,
Все — ведущий,
Все — милосердный и
Везде — сущий.
Эти эпитеты в применении к богу так уже впились в наше сознание, что нам кажется: а
разве бог может быть иным? На то он и бог, чтоб все мочь, все знать, находиться
везде одновременно...
Но с бабой — ягой все обстоит куда сложнее /помните, как Пропп на ее трудный
характер жаловался?/ Ее мудрость еще не доведена до крайности, не превращена в
безликое и как бы автоматическое всеведение. То же самое можно сказать и о ее
могуществе: тоталитарным, абсолютистским всемогуществом, оно еще не стало.
Вездесущей ее и без всякого разбора не назовешь: мы уже говорили, что она обитает
во вполне определенном месте. А вот с милосердием — это и вообще трудный
вопрос. Конечно, она бывает доброй, ко всем нашим героям, попавшим к ней в
избушку, она проявила исключительную доброту: не будь ее, они бы просто пропали.
Но заметили же мы однажды на заборе вокруг ее жилья головы отрубленные! Что
было, то было, и смотреть на это сквозь пальцы не приходится. Если она к нашим
героям добрая, то к кому-то другому, к каким-то другим людям, видно, и совсем не
добрая. К кому она добрая, а к кому — и не очень, это мы потом посмотрим, а сейчас
сосредоточимся на ее собственном характере: абсолютности ее доброте явно не
хватает.
Первая ипостась, "атмосферная богиня" /по Абендрот/, и была тою, кто громы и
молнии метала, у нее был даже такой особый топорик для этого дела /лабрис
назывался/, и занималась она этим испокон веков и до той поры, пока Зевс подлостью
и жестокими пытками этот топорик у нее не выкрал /в других краях этот господин
звался другими именами, но суть-то — все та же/ Вторая ипостась, дожившая до
нашего времени под именем Афродиты /или Венеры/, была, конечно, совсем не такой,
какою ее позднейшие мифы изображают, интриганкой развратной стала она в
воображении развратных людей. А на самом деле была она царицей мира земного,
наземного, так же, как ее младшая сестра — царицей мира небесного, а старшая —
царицей подземного мира.
2. Дарительница — доброта
3. Похитительница — мудрость
Да, что такое мудрость? Разве же это — не всеведение? А если нет, то чем они друг
от друга отличаются?
Подойдем же еще раз к избушке на курьих ножках и подслушаем, как Баба-Яга будет
реагировать на просьбы героев о помощи.
Но это вовсе не значит, что такая "незнающая" богиня просто отпускает страдающих
героев ни с чем. Нет, она отсылает их к своей "средней сестре", а та — к "старшей
сестре", но и старшая сестра сама ответа иногда не знает, а спрашивает этого ответа
у своих верных слуг: либо у ветров /стр.222, там же/, либо у птиц и зверей /стр.114,
там же/, Либо у "гадов и рыб морских", /стр.169/ "у зверей лесных и птиц воздушных",
/стр. 168/.[7]
Но и из зверей и птиц ответы на эти вопросы знают не самые сильные /как нам с вами
казалось бы естественным/, а самые хилые и задрипанные: либо "кривая волчица"
/стр. 114/, либо "старая колченогая лягушка", которая к тому же "уж лет тридцать как в
отставке жила", /стр.169/
Почему это так — мы попытаемся узнать позднее, а пока отметим для себя, что в той
религии, о которой хотят нам поведать сказки, божественное знание не сосредоточено
в одних руках. Им могут обладать даже самые невзрачные из слуг богини. А сама она
вовсе не похожа на компьютер, выдающий ответ, если ему нажали на нужную кнопку, и
не стесняется при случае и признаться: "Не знаю, голубчик!"
Всемогущим быть хорошо? Как бы не так! Если бог всемогущ и всеведущ, это значит,
что ни одно событие на земле не могло бы произойти без его ведома и его изволения!
С Иовом тоже случилось несчастье, и он жил тоже очень давно, но под властью
совсем другого бога. Рассказ о бедном Иове начинается с того, что сатана /очень
нехорошее существо не очень ясного происхождения/ стал подзадоривать этого
самого иного бога: мол, слушается -то тебя Иов слушается, да только от хорошей
жизни: "разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его, и дом его, и все,
что у него?... Но простри руку Твою, и коснись всего, что у него, — благословит ли он
Тебя?" /Иов, 1:9-П/. И этот самый бог, как повествует эта книга, так - таки и позволил
нехорошему сатане играть собой, как ребенком, позволил ему вызвать на бой его,
божественное, самолюбие. Он сказал сатане, что тот может делать со всем, что у
Иова есть, все, что тому заблагорассудится, — и сатана погубил всех детей Иова и
все его богатства. А потом, когда Иов все еще благословлял бога, а сатане показалось
это доказательством "непорочности". Иова недостаточным, он напустил на Иова
совершенно ужасную болезнь: "поразил Иова проказою лютою от подошвы нога его по
самое темя его" /2:7/.
Вот как несчастный Иов описывает свое восприятие этого всемогущего бога: "Он губит
и непорочного и виновного. Если этого поражает Он бичем вдруг, то пытке невинных
посмеивается. Земля отдана в руки нечестивых; лица судей ее Он закрывает. Если не
Он, то кто же?" /Иов9:22-24/.
Вот именно, если бог всемогущий, то кому же еще делать все те гадости, что на земле
творятся? В том-то весь и ужас для Иова заключается. Горе для него во много раз
горше от того, что он с нестерпимой ясностью ощущает вопиющую несправедливость:
он ведь невинен! Он не заслужил такого обращения! За что же бог издевается над
ним?
Положим, бабка-ежка-то не так глупа, она не дала бы обвести себя вокруг пальца, она
бы ответила: "Да ты что, голубчик, ума лишился от горя? Не я отняла у тебя жену, а
Кашей". Но если бы она действительно вздумала претендовать на всемогущество,
то... То у нас получилась бы не сказка, в которой баба — яга ПОМОГАЕТ героям, а
второе издание Иова: бедный герой изнывает от жестоких мук, а бог изо всех сил
старается при помощи этого "средства" доказать сатане, а заодно и всему миру, свое
всемогущество. Что и говорить, картиночка получается невеселая. Вернемся лучше к
нашим сказкам.
Каким образом помогает тот бог, о котором мы кое что знаем из Библии, примерно
ясно: в тех редчайших случаях, когда он действительно помогает, обычно сразу вслед
за молитвой о помощи эта помощь и следует, как бы автоматически:
— "Иди, вера твоя спасла тебя". Просившему о помощи делать п ри этом вроде бы и
нечего, если "веру" делом не считать. По сути, он остается вполне пассивным.
Но баба-яга — совсем не такова. Она не делает дело вместо героя, за героя, — она
делает это дело вместе с ним, она помогает ему. Обычно ее помощь заключается в
том, что она дарит героям волшебный подарок, который затем так или иначе помогает
им выпутаться из беды, причем они сами при этом должны много трудиться и
рисковать жизнью. Марьюшка получила сразу три волшебных подарка, от трех
бабок-ежек /вот они как ее любили!/, но все дело она делала сама: сама нанялась в
работницы к злой царице, сама ее этими подарками заманила, сама уговорила дать ей
провести ночь /и не одну, а целых три!/ с любимым. И был у нее момент, когда ей
показалось, что вся эта волшебная помощь, и все ее усилия и старания ни к чему:
остаться наедине с Финистом ей удалось, но злодейка его волшебным зельем опоила,
так что сколько ни будила его Марьюшка — добудиться не могла... И заплакала она
тогда, чувствуя полное свое бессилие. И от одной ее слезы, упавшей другу милому на
плечо, все-таки он проснулся... Сказка кончилась хорошо. На то она и сказка, —
скажете вы. Но если бы Марьюшка стала на бабку -ежку ругаться: вот-де обманщица,
бери назад свои блюдечки да золотые яички, ничего мне не помогает, а ты надо мной
только "подсмеиваешься", — чем бы кончилась эта сказка тогда? Потому сказки и
кончаются хорошо, что в них богиня и человек работают вместе, и богиня — не
"госпожа", которой следует "поклоняться", перед которой положено "трепетать", а
помогающая сила.
Нет, ни Марьюшка, ни Иван своей бабы-яги не боятся. Просто удивительно, как смело
входят они в жутковатую избушку и обращаются без всякого трепета к старухе,
которая выглядит не самым лучшим образом... /на что спор, что мы с вами испугались
бы ее?/. Итак, им было чего испугаться, а они совсем не боялись. В то же время Иов,
например, в похвалу назван "бого-боязненным". Чего бы ему бояться, казалось бы?
Его бога называли, да и до сих пор величают "всеблагим", а бабку-то ежку так прямо
лихой старухой и называли... Да, видно, не всегда названиям доверять можно.
Если при патриархате принято рисовать женское начало как что-то темное, жуткое,
противоположное "светлому" и "логическому" мужскому /знаменитые "инь" и "ан" /, то
при матриархате этого и в помине не было, — просто потому, что "в мире
матриархальных представлении мужской принцип целиком и полностью врастает в
женскую вселенную, утопает в ней. Не может быть и речи ни о каком состязании
между ними, ни о каком враждебном их противопоставлении друг другу.
Конструировать антагонистический полюс — это противоречило бы интегрирующей
способности женщины эпохи матриархата". /Абендрот, "Богиня и ее герое", стр.6-7 /.
Многие люди, и ученые в том, числе, сомневаются в том, что матриархат как таковой
вообще когда-либо существовал. Гораздо удобнее думать, что мир в таком виде, в
каком он есть сейчас, существовал испокон веков. Но так ли это и в самом деле?
Посмотрим, какие отношения между женщиной и мужчиной описаны в сказках.
Трепещет ли и в сказках жена перед мужем, или же, наоборот, муж трепещет перед
женой? Показаны ли то ли мужчины, то ли женщины как "второй пол", обладающий
недоразвитыми способностями в каких-либо областях жизни?
Вы знаете, даже еще прежде, чем отправиться в поиски за ответами на эти вопросы,
хочу поделиться с вами первым, что мне бросается в глаза при рассмотрении сказок.
И это первое касается даже не роли женщин, не роли мужчин, а роли
взаимоотношений между ними. Баба-яга, как богиня, не только обладает совсем
другими качествами, чем всем известный бог, — у нее и интересы с ним расходятся.
Вы уже заметили, что в сказках ударение делается именно на разрешении любовного
страдания героев, — того страдания, которое в наши дни считается чем-то не очень-то
важным, если не позорным. Когда Иван-царевич приходит к бабе-яге, она его первым
делом спрашивает: ну что, дело делаешь или от дела бегаешь? И когда он отвечает,
что ищет пропавшую жену, она понимает, что он "дело делает", и всеми силами
стремится ему помочь.
Скажите, — так было испокон веков? Не тут-то было. Отец Марьюшки /из сказки про
"Финиста" /просто души в своей дочери не чаял, "он рад был, что у него такая хорошая
дочь растет" /кстати, дочерей у него трое, и во всей сказке — ни слова о том, что он
себя недочеловеком считает из-за того, что у него не сыновья, а дочери родились!/.
Да, хорошая дочь Марьюшка... хорошая-то она хорошая, да вряд ли для отцов,
похожих на наших. Покорная? Не тут-то было. Сварливой ее не назовешь, но когда
дело доходит до дела и на нее обрушивается беда, ей и в голову не приходит
поддаться на уговоры отца остаться дома и не бежать в лесные дебри отыскивать
след любимого. А отец? Куда же он смотрит? Почему не запрет непослушную дочь, не
удержит своевольницу, не выдаст ее замуж за нелюбимого, как это "испокон веков"
ведется?
А этот растяпа, слюнтяй, — смотрите, что он делает: "Жалко было отцу отпускать
любимую дочь, но что делать? Отпустил он ее". /"Русские сказки", стр.60/. Какой-то
странный отец. Из "зеленых" он, что ли? Совсем какой-то современный, не правда ли?
Может, из теперешних отцов, у которых только что дочки родились, кто-нибудь и
отпустит свою дочку, когда та подрастет, на все четыре стороны искать любимого, но в
моем поколении таких безропотных отцов я что-то не встречала.
МАРЬЯ МОРЕВНА
Иван-царевич очень полюбил Марью Моревну. Так полюбил, что на смерть за нее
пошел. Чем же она его так "приворожила"?
Если я вам прямо скажу, так вы мне не поверите. Вот, смотрите сами: однажды шел он
"и видит — лежит в поле войско побитое. Спрашивает Иван царевич:
— Если есть здесь кто-нибудь живой, скажи, кто побил это войско великое?
И вот это самое так Ивану и понравилось, что он, вместо того, чтобы скрыться
подальше от такой силачки, пришпорил коня и помчался прямо к ней навстречу. Вот
он подъезжает к ее шатру, она выходит к нему навстречу:
Отвечает ей Иван-царевич:
Здорово ответил! Гордо, с достоинством. Видно, что задела она его сердце с самого
начала... /несмотря на свою силищу, которая современного героя могла бы только
отпугнуть./
Ну вот, посмотрела на него героиня наша, посмотрела, да и пригласила его в шатрах
своих ночевать. И после этого "полюбился он Марье Моревне и женился на ней". Не
правда ли, как-то странно фраза построена: он ей полюбился, а потому на ней и
женился. Ведь на "самом деле" надо по-другому: если он ее полюбил, то и женился.
Тут она сама его ночевать к себе первая приглашает, и от нее исходит инициатива в
том, что женитьбы касается... Матриархат какой-то! Но то ли еще будет...
Ну хорошо, поженились они, "прожили они вместе сколько-то времени, и стала Марья
Моревна, прекрасная королевна, на войну собираться. Оставляет она хозяйство
Ивану-царевичу и приказывает"... /стр.70, там же/.
Вам не кажется, что это уже слишком? Оставлять дом, следить за которым — это
"святая обязанность женщины" /по Павлу и по Петру/, оставлять его не на кого-нибудь,
а на родного мужа /безобразие!/, да еще и приказывать что-то этому самому мужу!
Нет, на этом месте все правоверные люди должны начать плеваться и бросить эту
возмутительную книгу подальше!
А вам, неправоверным моим читателям, скажу уж заранее, чтоб вас не мучить, что не
послушался Иван своей жены и заглянул в тот чулан, в который она ему приказывала
не заглядывать. И от этого столько горя произошло, что ни в сказке сказать, ни пером
описать. А послушался бы ее мудрого совета — и до сих пор жил бы себе припеваючи.
Но об этом — речь впереди. А пока рассмотрим еще одно описание
представительницы пола, который после всего вышеупомянутого "слабым" называть
как-то вроде бы уже и неудобно.
Эта сказка чрезвычайно интересна, и тем, кто ищет мудрости в древних сказках, я
настоятельно советую повнимательнее прочесть ее целиком. Но пока я хочу
сосредоточиться на одном эпизоде этой сказки: по совету сразу трех бабок-ежек герой
сказки, Иван-царевич, в поисках волшебных предметов едет не к кому-нибудь, а к
"сильной и могучей богатырке" по имени "девица Синеглазка". Мало того, что она сама
— богатырка, но у нее еще и целая рота таких же богатырок, как она сама
/вспоминаются девушки-охотницы богини Артемиды/.
Бабу-ягу пленяет то, что Иван-царевич говорит с нею так вежливо, и она посылает его
к своей средней сестре, а средняя — к третьей, самой старшей, которая лучше всех
может научить его, что делать. И снова видим мы бабу-ягу, единую в трех лицах. Но
этого мало! Та самая Синеглазка, у которой в саду растут молодильные яблоки, а в
колодце хранится живая вода, — это племянница бабок-ежек. Племянница богини,
ясное дело, и сама принадлежит к божественному племени. А сила ее такая, что
человеку с нею не справиться. И вот самая старая баба-яга, видя, что Иван царевич —
"молодец прекрасный" и, опять же, "вежливый", решается помочь ему достать то, чего
он ищет, и перехитрить свою могучую племянницу при помощи мудрости и волшебного
средства /она дарит Ивану своего коня и дает ему мудрые советы/.
Так значит, именно физическая сила женщины действует на героя сказки таким
сногсшибательным образом, что он теряет над собой власть и теряет голову от
любви?!
Очень трудно нам с вами к такому представлению о том, что такое женская
привлекательность, привыкнуть. Хотя надо признаться, что описание могучей
Синеглазки, к тому же и "племянницы" третьей ипостаси богини, полностью
соответствует теории Абендрот, тому, что она пишет о первой, юной ипостаси богини,
о богине атмосферной, той самой, которой принадлежит надземное, "небесное"
царство. Первая ипостась богини была богиней-испытательницей, испытывающей
юношей во время обряда инициации. И вот как описывается такой обряд в этой сказке:
как ни старались бабки-ежки, все три сестры, отвлечь Синеглазку от погони за
вежливым и прекрасным юношей, она его все же настигает и вступает с ним в бой. Но
меряться силой с богиней — дело напрасное: "У Ивана-царевича вдруг нога
подвернулась, и упал он на сырую землю. Девица Синеглазка стала коленкой ему на
грудь и вытаскивает булатный кинжал, хочет убить его"... /стр.9
6/. Т
ак и погиб бы
Иван-царевич, не открой он в тот миг Синеглазке своего сердца.
Итак, вот к какому выводу мы с вами приходим: описанные в сказках отношения между
женщинами и мужчинами строятся не так, как во времена пресловутого патриархата,
не так, как это описывает Библия, и даже не так, как они строятся в наши дни, когда
здание патриархата дало трещину и покосилось. Женщина в сказках не боится ни
отца, ни мужа, она не боится признаваться в любви первой и добиваться любви того,
кого любит. Она не стесняется из дому по делам отлучаться и оставлять при этом
хозяйство на мужа. Что же касается ее физической силы, то она не меньше, если не
больше силы мужчины, и именно эта богатырская сила заставляет мужчину очертя
голову влюбиться в могучую женщину, даже если эта любовь заставляет его рисковать
своею жизнью.
Конечно, можно возразить, что Марья Моревна и Синеглазка это не простые женщины,
вроде уже знакомой нам Марьюшки /из сказки "Финист-ясный сокол" /, а волшебные
героини: Синеглазка, как мы уже говорили, "племянница" богини мудрости, а Марья
Моревна — дочь моря /о чем говорит ее отчество/, совсем как Афродита. Кстати, и
жена Ивана-царевича, лягушка, оказавшаяся Василисой Премудрой, из того же
племени волшебных героинь: ее имя означает "царица премудрости", что указывает
на родство с третьей ипостасью богини.
Да, эти героини — волшебные, идеальные. Но это-то и интересно: каким был идеал
женщины в те незапамятные /к сожалению, в буквальном смысле слова/ времена.
Женщина не только прекрасная, но и смелая, сильная, могучая, независимая и
мудрая... нам с вами до такого идеала женщины еще далеко.
..."Залился стрелец горькими слезами, пошел к своему богатырскому коню..." /там же,
стр. 138,139/.
И не стыдно! Ведь мальчики не плачут! И это еще герои называются? Такие слюнтяи?
Но вы послушайте дальше, что они делают! Вот проголодался Иван-царевич, нет бы,
сбил стрелой птенчика, покушал на здоровье, и продолжал бы себе путь. А что он,
дурак, делает? Птенчик начинает ему на уши лапшу вешать — не убивай, мол,
пожалей, я тебе еще помогу, — а он и уши развесил. И идет дальше совершенно
голодный. Да где у него силы на подвиги геройские возьмутся?
Да, ума ему точно не хватает. Не зря его во многих сказках так прямо дураком и
величают. Где это видано, вести себя таким образом!? Возьмем хоть сказку "Марья
Моревна", в которой Кашей Бессмертный у него, у дурака, жену украл. Раз сплошал
Иван-царевич — Кащея послушал, напиться ему дал. Второй раз сплошал, когда за
своей женой погнался и у всемогущего Кащея ее украсть попытался. Но Кашей
/добрая душа!/ из благодарности за то, что Иван напоил его, ведь сам же его
предупредил, человеческим языком говорил ему: в первый раз увезешь жену —
пожалею, и во второй раз увезешь — пожалею /ничего себе милосердие!/, а вот на
третий раз — не прощу тебя, разрублю на куски. Казалось бы, все ясно — ну,
побаловался два раза — и хватит, не нарывайся, тебя же ясно предупредили. Так нет
же — едет за своей Марьей и в третий раз, да еще какие слова дурацкие при этом
говорит: мне без тебя, мол, не жить, лучше умереть, да хоть часок с тобой побыть!
ИВАНУШКА-ДУРАЧОК
В сказке "О молодильных яблоках и живой воде" герой, как мы с вами только что
слышали, просил бабу-ягу: " Аты, бабушка, дай свою голову моим могучим плечам,
научи меня уму-разуму, скажи, что мне делать "/ стр.94/. Что же это — признание
собственной глупости, угодничество, "смирение"? Или же... или же совсем другое
качество, которое грубо и приблизительно говоря можно было бы определить как
готовность поучиться /не у кого-нибудь — у самой богини мудрости!/?
Что касается самих этих волшебных героинь, то мы с вами уже говорили о том, кто они
такие и откуда взялись. Неясным остается только одно: почему же таким волшебным,
по сути дела божественным героиням нужны были не герои типа Джеймса Бонда, а
простачки да дурачки? Почему в сказках вообще все симпатии не только героини, но и
рассказчика целиком на стороне такого простоватого, немудреного героя?
Возьмем сказку "Сивко-Бурко". В ней речь идет о том, что отец перед смертью просил
каждого из своих троих сыновей ходить по ночам к нему на могилу. Вот он умер, и
настала очередь идти дежурить к нему на могилу старшему сыну; но тому вовсе не
хотелось ночью на могиле сидеть, — что он там потерял? Вот и пошел за него ночью
на могилу отца младший брат, Иванушка-дурачок. Присмотримся к самому началу
этой сказки: старший брат здесь обладает если не особенной мудростью, то некоей
практической хваткой, цепкостью, — он уж своего не упустит, пальца в рот никому не
сунет, за него можно не бояться. А бедный Иванушка, — что с него возьмешь, на то он
и дурак, — он идет за другого работать. И работа эта не из приятных — ночью на
могиле сидеть. Но неожиданно оказывается, что именно эта его простоватость,
послушливость невероятным образом вознаграждается, — на могиле мертвый отец
дарит ему волшебного коня /"Сивко-Бурко"/, который и приносит ему такое счастье, о
каком его "практически мыслящие" братья и мечтать бы не могли, — дурачок здесь,
как и во многих других известных сказках, женится на принцессе. Можно еще
добавить, что, как расшифровывает этот сюжетный ход Х. Г. Абендрот, жениться на
принцессе -означает приобщиться к божественному началу /принцесса — это
зашифрованное название наследницы богини, приносящей земле плодородие,
обладающей магической силой и мудростью/.
Можно тот же самый вывод и сузить, как это сделал рассказчик сказки "Сивко-Бурко"
из сборника Афанасьева: " Наш Иван тут стал не Иван-дурак, а Иван — царский зять:
оправился, очистился, молодец молодцом стал, не стали люди узнавать. Тогда-то
братья узнали, что значит — ходить спать на могилу к отцу."[14]Этот вывод можно
было бы перевести так: обычай почитать могилы предков к тому времени, о котором
говорится в сказке, был обычаем древним, которого "умники" не придерживались. Да,
старых обычаев придерживаться глупо, — хочет сказать рассказчик, — но тот, кто /по
глупости/ это делает, получит нездешнюю награду. И эта награда, как и подарок
бабы-яги, не сама по себе, не автоматически, но после долгих усилий со стороны
героя все же приведет его и к вполне осязаемому, реальному счастью.
Эту похвалу глупости можно рассматривать как один из аспектов той самой
/древнейшей/ религии, о которой и пытаются поведать нам сказки. Отголоски той же
религии находим и в таоизме /особенно в книгах Лао-цзы/, и в других восточных
религиях, сравнение с которыми поможет нам еще яснее понять, уяснить себе суть
глупости Иванушки-дурачка и подобных ему героев.
Слово "пустой" в Китае и в Японии стоит совсем в другом синонимическом ряду, чем в
языках европейских народов. Для нас "пустая жизнь" — это жизнь никчемная,
одинокая, холодная, недостойная того, чтобы ею жили: "пустой человек" — это
человек, в высшей степени ненадежный, и так далее. А синонимами слова "пустой" в
языках дальневосточных народов оказываются такие слова, как благородный,
превосходный, замечательный. Е сли человека хотят особенно похвалить, его
сравнивают с бамбуком, полым внутри. Как же это понять? Дело в том, что на
дальнем Востоке еще не совсем забыто почитание Пустоты как особого жизненного
принципа. В Японии до недавнего времени даже можно было обнаружить в горах
"храмы" богини Пустоты: пустые пространства, огороженные рисовыми веревками. И
этому НИЧТО, находящемуся посредине, люди поклонялись...
Само слово "гений" означает исходно — "дух". Человек, поистине гениальный, творит
не от себя, а по вдохновению "свыше" /что такое "свыше", это каждый понимает
по-своему, оставим этот вопрос на потом/. Для того, чтобы этому вдохновению было
где развернуться, гениальному человеку просто необходимо быть в определенном
смысле "пустым", то есть способным "вместить", способным к восприятию. В человека,
похожего на переполненный вокзал, где яблоку негде упасть, где нет живого места,
этой силе просто-напросто не удается вместиться.
Из этого сравнения становится ясным, почему Иванушке, даже если он и был уже
царевичем, просто необходимо было быть хотя бы в какой-то степени и дурачком. И
Джеймсу Бонду до него так же далеко, как и Сальери до Моцарта.
"Блаженны нищие духом, ибо их есть царство Небесное"[16]... Узнаете теперь, в чем
тут дело? Эту таинственную фразу, камень преткновения для многих христиан, можно
расшифровать самым простым образом: получить блаженство может только тот, кто
не гордится своим собственным умом, а ведет себя так, словно бы в духовном
отношении он был "нищим", то есть пустым; только такой человек имеет шанс
проникнуть в "царство небесное", то есть во владения первой ипостаси богини, той,
которая и испытывает человека, и дарит ему магическую силу. Получив эту силу, он,
конечно, имеет шанс и добыть себе "блаженство".
"Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю". Ч то такое "земля"? В том контексте
она вовсе не противопоставлена "царству небесному", и это не зря. Христос,
произносящий эти "заповеди блаженства", вовсе не хочет убеждать нас в том, что те,
кто "наследуют землю", в чем-нибудь хуже того, чье — "Царство Небесное". Наоборот,
из контекста вполне ясно, что он перечисляет добродетели одного уровня, одного
плана, которые в своей совокупности создают образ человека, способного добиться
блаженства. Земля еще не оторванная от неба и не противопоставленная ему как
враждебный полюс, — это сфера обитания второй ипостаси богини, т.е. богини любви
и плодородия. Кроткие получают свою награду именно от нее.
Короче говоря: теперь, зная, что такое "земля" и что такое "кротость", мы понимаем,
кому Христос обещает земное счастье.
"Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся". Что такое правда? В
этом случае речь идет о правде-справедливости и о правде-истине. Почти во всех
волшебных сказках герой борется за справедливость — и обретает ее. С
правдой-истиной дело обстоит немного сложнее: ее обретают благодаря мудрости.
Символом мудрости в древности были волшебные плоды, например, яблоки. Помните
еще сказку о молодильных яблоках и живой воде? Эти яблоки — они росли на дереве
в саду у первой ипостаси богини, "сильной и могучей девицы", и их вполне можно
рассматривать как символ мудрости, как и то яблоко "знания о жизни и смерти",
которое фигурирует в дошедшей до нас в искаженном виде истории о том, что
произошло в райском саду /Абендрот, стр.82-83/.
"Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут." Помните, что в сказках герой не
убивал животных, птиц и рыб, которые просят его пощадить их. Пропп объясняет, что
дело тут в том, что в древности герой и не мог убивать некоторых определенных
животных, тех, которые были священными для его племени животными /тотемными/.
Позднее люди утеряли знание о том, какие животные сродни их племени, а какие —
нет, и животным самим приходилось напоминать сказочным героям: "Не убивай меня,
мы с тобой братья, я тебе помогу".
Герой сказки либо об этом единстве знает, либо, не зная, эту дружбу принимает, и
соглашается терпеть голод ради того, чтобы сохранить жизнь своему "названному
брату" /бывают и случаи другого рода, где герой сказки и не пытается убить животное,
а просто помогает ему выбраться из беды/. Он проявляет по отношению к животным,
таким образом, милосердие, которое, как мы знаем, вознаграждается сторицей:
например, в сказке "Марья Моревна" баба-яга задает Ивану-царевичу задачу — пасти
волшебных кобылиц. Но кобылицы эти разбегаются по всему лесу, и Ивану никогда бы
в жизни самому не собрать их к вечеру /он и не пытается это сделать, а садится на
камень и начинает плакать, как подобает сказочному герою!/, если бы те животные,
которых он накануне пощадил, не помогли бы ему справиться с этим трудным делом.
Только из-за этого он сумел получить от бабы-яги волшебный подарок — коня,
обладающего магическими способностями. Таким образом, и сама баба-яга смогла
выполнить свои функции "дарительницы" /богини любви и плодородия/, потому что
Иван обладал необходимым для получения ее дара качеством — милосердием.
"Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят". Вот эта заповедь очень странная.
Чистый ли сердцем герой сказки? Конечно, чистый, даже и до глупости чистый: он
обычно делится всеми своими мыслями со своими старшими, "умными", братьями,
выручает их из беды, за что они его /руководимые корыстным, т.е. "нечистым"
интересом/ и убивают. "Глупость" Ивана стоит в прямой связи с "чистотой сердца", как
это и полагается в дальневосточных религиях, где "пустота" и "чистота" сродни друг
другу. Странно тут другое: вторая половина этой заповеди, обещание — "ибо они Бога
узрят". В Ветхом Завете приведено столько случаев, чем это кончалось для людей,
если они пытались Бога узреть, что обещание — в награду, мол, узрите Бога, — в
библейском контексте представляется совершенно непостижимым. Обычно персонажи
Ветхого Завета не могли увидеть Бога и при этом остаться в живых. Бога ощущали
/как тихое веяние ветра — Илия/ Его видели как образ /в облаке или в огненном
столпе/, сам Моисей, взойдя на гору Синай, Бога не видел, а только слышал его голос.
И вот тебе на — Христос в качестве одного из блаженств предлагает своим
последователям возможность этого страшного и всемогущего, сжигающего всех одним
своим видом, "узреть".
Что-то тут не так. Или он совсем не "того" Бога в виду имел? Нашу бабку-ежку увидеть
было совсем не опасно, даже наоборот, — именно посещение этой богини и
приносило в конце концов героям желаемое счастье.
Тогда ему было несдобровать. Как ни цеплялся он за свой корыстный интерес, как ни
раскидывал своим собственным умом, а помощи от богини древности ему ждать было
нечего. Даже совсем наоборот. Не зря же на заборе вокруг ее дома, как мы видели в
сказке "Марья Моревна", черепа красовались.
Для того, чтобы яснее показать, что я понимаю под "матриархальным", или сказочным
героем, я хочу сравнить его с его полной противоположностью — с героем
ультра-патриархальным. Думаю, что пора, наконец, добраться и до этого
патриотического уголка полуподвального этажа нашего полуподсознания и выгрести
оттуда на свет этого бравого молодца в широких шароварах и с ражим чубом, и с его
удивительной фразой, так врезавшейся в ум с детства: "Я тебя породил, я тебя и
убью". Фраза эта, несмотря на общий ура-патриотический тон контекста, в котором она
была высказана,[17]все же возмутила чистую воду детского сознания /чему нас бедных
в школе учили!/ "Как же так... значит, и мой отец имеет право меня убить, если я ему
не понравлюсь?" И к тому же это, ни в какие ворота не лезущее, "я тебя породил " /в
русском языке глаголы в прошедшем времени имеют личные окончания и
различаются по роду, так что из самой этой фразы уже становится ясным, что тут
производится попытка доказать, что некое существо мужского пола кого-то породило,
— что и ребенка ставило в тупик/.
Итак, перед нами не повесть, а что-то вроде мифа или сказки: "жили-были дед да
баба, и было у них два сына" /справедливости ради надо сказать, что роль, которую
"баба" в этом мифе играет, самая жалкая, чего даже Гоголь, как бы он ни упивался
подвигами своего героя, не заметить не может/. Исходная расстановка персонажей
напоминает один миф из Ветхого Завета: там тоже речь идет об отце, о матери /там
ей, правда, отведено куда более почетное место/ и о двоих сыновьях, — об Исааке,
Ревекке и об их детях Исаве и Иакове. У Тараса Бульбы и его жены /имя, которой этот
миф даже и не упоминает/ тоже двое сыновей: Остап и Андрей, и тоже первый из них,
Остап — любимец отца, как и Исав был любимцем своего отца, Исаака / не забудем о
том, что при патриархате право наследования передается старшим детям, а при
матриархате — младшим/. Как и Исав, Остап — человек грубоватый, толстокожий
/помните, какою была кожа у Исава? Похожей на шкуру животного/. За всем, чему его
учит отец, Остап следит, разинув рот. Второй сын Тараса чем-то смахивает на Иакова,
"жителя шатров": красивый, нежный, любимец матери. И хоть и повторяет он вслед за
отцом и братом слова о прелести "кровавой сечи", на уме у него с самого начала
совсем не то, что у них, и даже по пути в Сечь помышляет не о войне, а о
полюбившейся ему девушке.
Итак, исходная расстановка сил в этих двух мифах очень похожа, но на этом сходство
и кончается. Надо подчеркнуть, что, несмотря на все искажения библейского текста,
которым он подвергся в процессе своего становления, та история, которая рассказана
в Библии, развивается из этой исходной точки в матриархальном направлении, а та
история, которую рассказывает Гоголь, — в сугубо патриархальном.
Андрей, как и Иаков в библейском мифе, нашел свою любимую девушку. Только в
контексте этого мифа надо рассказать эту историю совсем по-другому, с другими
акцентами, с другой окраской: Андрей, гад такой, в проклятую полячку влюбился. И,
конечно, тем самым предал свою отчизну /в этой повести и помимо этого случая
упоминается о том, что позорней, чем женщину любить, и быть ничего не может для
настоящего казака./стр.291/. Отважный Тарас пробивается во вражий стан, где Андрей
наслаждается своей любовью, и с криком "Я тебя породил, я тебя и убью!" бросается
на сына и убивает его.
Вскоре после этого погибает и Остап, старший сын, которого Тарас послал на
кровавую сечь, и не потому, чтоб на них какие-нибудь враги нападали, а потому
просто, что "все равно, где бы ни воевать, только бы воевать, потому что неприлично
благородному человеку быть без битвы", /там же, стр.269/. Но этот погибает на
эшафоте, торжественно, от руки врага. "Христианин" Тарас здорово отомстил за
своего сына, сжигая матерей с младенцами в церквах, а потом погиб и сам,
счастливый, что хоть один из его сыновей умер не "собачьей смертью", а как положено
герою.
"Der Held Liegt tot in seinem Blut, — Ende schiecht — alles gut."[20]— как писал Эрих
Кестнер, считая такого рода "хеппи энды" достоянием мрачного немецкого гения. Нет,
национального в такого рода извращениях искать не стоит, тут все ясно, схема проста:
неправильный герой /лже-герой, потому что младший, красивый, "человек шатров"/,
связывается с бабой. Это первое — уже позор: баб следует использовать по
хозяйству, как Тарас — свою, и даже их функцию рождения детей себе присваивать.
Я думаю, что разгадку этого человека /и этого типа людей/ следует искать в самой его
знаменитой фразе:
я тебя и убью".
Нет, не просто насильник и убийца наш Тарас, и отнюдь неспроста это, что самым
большим удовольствием для него было — убивать ради наслаждения
/"очаровательная музыка пуль и мечей", как довольно-таки пошло пишет об этом
Гоголь/. У господина Тараса все — не так, как он это пытается представить самому
себе и как Гоголь пытается представить это читателям. Он глубоко уверен, что "кровь
проливает" за христианскую веру, хотя вера его с христианской и общего ничего не
имеет. Гоголь, который считал себя таким уж христианином, и Белинский -до мозга
костей либерал и демократ, и советские критики, — все они по некоей странной
причине не замечают, совершенно искренне не замечают, что ни христианского
ничего, ни свободолюбивого, ни героического ни в каком смысле этого слова не
требовалось, чтоб лихо устраивать еврейские погромы или "подымать копьями с улиц
плачущих младенцев и бросать их /к матерям/ в пламя" /стр.315/. Однако, об этих
действиях Тараса Гоголь пишет так же взахлеб, с тою же неприличною идеализацией
восхваляя лихого казака, умиляясь славному герою, как и тогда, когда он пишет о
других его подвигах.
Лишь однажды прорвалось у Тараса наружу это запертое сознание о том, кто такая
есть мать, и на страницах этой сверх-патриархальной "сказки" появляется вдруг — как
злая карикатура на библейский миф об Исааке и его детях, — благословение, причем
— материнское:
"Теперь благослови, мать, детей своих! — сказал Бульба. —... Подойдите, дети, к
матери. Молитва материнская и на воде, и на земле спасает". /Стр.255/. Но не помогла
детям молитва искалеченной матери (которую сам же отец и учил их "не слушать" по
той простой причине, что она — "баба" /стр.248/). Доброе волшебство, растоптанное
сапогом "героя", потеряло свою силу. А сам этот герой, сидящий в глубине
собственного подсознания как в тюрьме, запрещает себе быть силой поистине
рождающей и поэтому по сути дела такой силой быть уже не способен. И этого
простить он не может, — ни самому себе, ни своим детям, ни всему миру.
Единственная способность, которую он себе сохранил, это — способность убивать.
Вас, может быть, удивляет, почему мы столько говорим о братьях и отцах, и почти ни
слова не промолвили о сестрах и матерях. И даже упомянули о том, что обряд
инициации проходили одни мальчики. А что же было с девочками? Может быть, им
было не нужно обладать никакими особыми качествами, чтобы добиться милости
бабы-яги?
Что пришлось пережить Марьюшке, чтоб до бабы яги добраться, это мы уже видели:
три пары башмаков железных износить, три посоха железных изломать, три хлеба
каменных изглодать... Всеми этими /или сходными/ предметами снабжали в древности
умерших — они были им нужны для передвижения в царстве мертвых. Как мы уже
говорили, обряд инициации считался отражением того, что душа человека
переживает, попадая на тот свет. Значит, и Марьюшка, пробираясь к своей богине,
следует путем умерших, переживает нечто подобное обряду инициации.
Нечто подобное, — вот именно, только нечто подобное. Что касается девочек, то их
посвящали в тайны племени совсем не так, как мальчиков. В научной литературе
что-то не найти сведений об особых обрядах посвящения, которым подвергались бы
девочки. Да и в сказках посвящение д
евочки описывается другим образом.
Вспомним сказку "для маленьких", где речь идет не о таких взрослых событиях, как
любовь, завоевание любимого человека или же добыча волшебных предметов.
Помните еще сказку "Гуси — лебеди"? Ситуация, которая в ней описывается, самая
будничная: родители уезжают на базар и оставляют младшего братца на попечение
старшей сестрицы, Машеньки. Она обещает следить за ним, никуда из дому не
выходить. Но вот приходят подружки и начинают звать Машеньку с собой на улицу
поиграть, в хороводе поплясать. Что делать? Берет девочка братца на руки, выносит
из дому и сажает на завалинке, а сама начинает с подружками играть.
Пока что сказка и на сказку не похожа, в ней происходит только то, что могло бы
происходить в любой крестьянской семье и в древние, и не в очень древние времена.
Что же означает это волшебное угощение? И печка, которая сама печет свои хлеба, и
яблоня, выращивающая яблоки, и река, — все это не просто волшебные предметы, а
воплотившиеся в реальность символы плодородия. Чтобы преодолеть влияние злой
силы, чтоб перехитрить злых духов /в этой сказке выступающих под маской гусей/,
девочка должна была причаститься этой магической силе, съесть ее кусочек.
Х. Г. Абендрот пишет о том, что в сказках типа "Frau Holle" мы видим "древнейшую
матриархальную инициацию"[22]/стр.137/ героини, которая заключалась в том, что
девочка "совершает путешествие на тот свет, терпеливо переносит мучения и смерть
/прыжок в колодец/ и поэтому переживает возвращение /воскресение/". В сказке
"Гуси-лебеди" героиня не переживает ничего, напоминающего смерть и все же
совершает путешествие "на тот свет", который располагается совсем недалеко от
"этого света", между ними нет никакой границы. Далее: Абендрот пишет, что "на том
свете" девочка в сказке" Frau Holle" также и практически переживает инициацию,
поскольку она обучается матриархальным искусствам... искусству разведения злаков
/хлеб/, искусству садоводства /яблоня/, искусству разведения и приручения животных
/корова/ и магическому искусству /управлению погодой при помощи "вытряхивания
перин"[23]/ стр.137-138/.
Кажется, что качества героини должны были быть несколько другими, чем качества
героя, и особенно эти необходимые качества не сходятся в первом пункте: девочка не
должна была быть "нищей духом". Ведь в сказках очень трудно встретить
героиню-дурочку /и сколько примеров "мудрых дев"!/ Девочка должна была знать, как
обращаться с волшебными существами и с волшебными силами. И это знание должно
было придавать ей и особенное мужество, стойкость в перенесении всех мучений,
выпадающих на ее долю. Настоящая героиня от ненастоящей отличается прежде
всего умением обращаться с магическими силами, и те несчастья, которые на нее
обрушиваются, в конце концов помогают ей придти к счастью. Если бы кто-нибудь
составил "заповеди блаженства" для женщин, они звучали бы примерно так: блаженны
ведающие, как поступать с волшебными силами природы, ибо они получат помощь;
блаженны не боящиеся вступить в долину смерти, ибо через нее они выйдут к
источнику жизни; блаженны терпеливые и настойчивые, ибо они получат настоящее
богатство. Блаженны те, кого мучают и гонят, ибо, чем ближе к смерти, тем ближе к
жизни. /У Матфея: "Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное"
/5:10/, то есть — царство первой ипостаси богини/.
— Красная девица! Влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь — все будет
сработано".[25]/стр.69/. Но ведь точно так же помогал и волшебный конь Ивану-дураку
из сказки "Сивко-Бурко": "Бурко бежит, только земля дрожит, а из ноздрей дым
столбом. Иван-дурак в право ухо залез — оделся, выскочил в лево — молодцом
[26]
сделался." /стр.143/. В чем же тут дело?
Итак, мы узнали, каким должен быть герой, чтобы получить помощь от бабы-яги, и
какой должна быть героиня, чтобы выдержать все обрушивающиеся на нее несчастья
и получить волшебную помощь. А теперь попробуем заглянуть в другой угол
сказочного мира, познакомимся с теми, кто стоит на пути наших героев к счастью. Кто
же они — эти жуткие тени, мелькающие как бы на заднем плане сказочного
повествования? Откуда они взялись? Пока мы не распознаем их как следует, мы не
сможем выяснить и того, как мы можем от них защищаться.
ТАИНСТВЕННЫЙ СТАРИК
- "Пожалей меня! — говорит он ему, — дай мне напиться! Десять лет я не пил, не ел!"
И наш услужливый герой, конечно, тут же подает ему целое ведро воды. А Кащею все
мало. Он ведро выдул, и тут же второе просит, а потом и третье... "И как только выпил
третье ведро — сила к нему вернулась, и он сразу же 12 цепей порвал."[29]
Что же это такое? То он был слабый и жалкий, как овечка, а тут вдруг, всего-навсего
после трех ведер воды, набрался силы прямо нечеловеческой! До того, что "вылетел в
окно как страшный вихрь, догнал на дороге Марью Моревну, прекрасную королевну, и
унес ее к себе".[30]
Так все-таки, кто же он такой, что оказался сильнее самой Марьи Моревны — дочери
моря, которая в одиночку побеждала целые армии и была, как мы уже знаем,
настоящей богиней?
— Узнай у Кащея Бессмертного, где он достал себе такого доброго коня". И вот ответ
Кащея:
Вот это да! Так значит, страшный и словно проклятием каким-то заколдованный
/"бессмертный"!/ Кащей был когда-то не кем иным, как героем, честно заслужившим
подарок бабы-яги? Выходит, что Кащей -это бывший Иван-царевич, у которого к
старости просто характер испортился?
Вряд ли так просто можно этот ребус разгадать. Ведь Кащей не зря носит имя
Бессмертный. И с его смертью дело обстоит действительно странным образом:
несмотря на свое громкое имя, во всех сказках он все-таки умирает. Однако, смерть у
него какая-то нелюдская. В сказке про Марью Моревну, например, не Иван,
заслуживший волшебного коня, убивает замахнувшегося на него саблей Кащея, а сам
конь Ивана /волшебный помощник/ "ударил Кащея копытом и убил его", /там же,
стр.75/. А в сказке "Царевна-лягушка" Кащея убить оказывается еще тяжелее. Мудрая
баба-яга говорит в этой сказке Ивану-царевичу:
— "Нелегко справиться с Кащеем: его смерть на конце иглы, а та игла в яйце, яйцо в
утке, утка в зайце, тот заяц сидит в каменном сундуке, а сундук стоит на высоком дубу,
а тот дуб Кащей, как свой глаз бережет". /Там же, стр.56/.
Вы говорите, они кусаются. Ну и что! Все звери кусаются, да еще как! Лев или тигр так
тебя укусят, что мало не будет! И все-таки и к львам, и к тиграм, и к волкам люди
относятся с известной долей симпатии, а вот к змеям... Ну да, конечно, они жалят, они
— ядовитые, от их яда можно умереть. Но... статистика говорит о том, что от пчелиных
и осиных укусов люди умирают даже чаще, чем от змеиных. И все же, кого ни спроси
— пчелы пользуются самой доброй репутацией, а вот змеям явно не повезло. Что же
это такое? За что же ее, бедную змею, люди так не любят? Разве она — не простое
животное, такое же, как все остальные звери?
В Библии говорится, что зверь-то она зверь, да не простой: "Змей же был хитрее всех
зверей полевых" /Быт.3:1/. Почему же змее — животному пресмыкающемуся и уже в
силу этой причины вряд ли способному к особо хитрым умственным операциям, —
приписывается этот опасный, "хитрый" ум? В чем тут дело?
Попробуем поискать ответа в сказках: в них этот зверь встречается нередко. Причем
всегда он оказывается врагом героя.
Но что это за зверь — тот, кого мы встречаем в сказках! Переселяясь в сказку, змея
теряет свой женский род и вместе с тем приобретает ни с чем не сообразные черты.
Змей становится до того огромным, что герою приходится бороться с ним дни и ночи.
У него оказывается множество голов которые, только их отрубишь, нарастают снова, и
вообще, на обыкновенную змею этот зверь уже ничем не похож. Если вы попробуете
нарисовать, как вы себе предстявляете сказочного змея, то у вас наверняка получится
портрет существа, весьма и весьма смахивающего на древнего ящера, причем
хищного, какого-нибуль бронтозавра или тиранозавра. Одним словом, у вас выйдет не
змей, а дракон. А что такое дракон — это не так-то легко определить.
Может быть, нам будет легче понять суть характера этого персонажа, если мы
посмотрим, каким образом он в сказках проявляется? Прямое описание его внешности
в сказках найти нелегко, зато тут и там разбросаны весьма многозначительные
намеки. Змей-то он змей, да ведет себя не очень-то по-змеиному. Например, в сказке
"Чудесная рубашка" некий Змей носил волшебную рубашку, которая принадлежала не
кому-нибудь, а самому Ивану-царевичу. А если так, то внешне он вряд ли мог
походить на бронтозавра или на змею! В другой сказке, "Звериное молоко", говорится
о том, что Змей по отчеству Змеевич, "скинувшись молодым молодцем, хаживал к
княгине-красавице".
Да-да, вот тут мы напали на верный след! Кащей хоть и был врагом героя сказки, но
никогда он не был его настоящим соперником в любви. А вот Змей... Сказки не
скрывают от нас той печальной истины, что этому непонятному существу порой
удавалось обольстить героиню. Да к тому же и не простую какую-нибудь деревенскую
девушку, а героиню волшебную, например, Елену Прекрасную /т.е. вторую ипостась
богини, богиню любви и плодородия/.
Тут мы с вами выходим за пределы всего того, что мы могли бы себе представить. Мы
могли поставить себя на место девушки, у которой улетел любимый, или юноши,
который идет, куда глаза глядят, чтобы отыскать свою жену; мы даже могли
представить себе жутковатого старика, который, напившись воды, разрывает 12 цепей
и вылетает в окно, как страшный вихрь, чтобы похитить прекрасную королевну. Но
змея? В качестве любовника?
"В начале была Евриномия, Богиня всех вещей. Нагая, поднялась она из хаоса. Но она
не нашла ничего твердого, на что могли бы опереться ее ноги. Поэтому она отделила
море от неба и одиноко танцевала на его волнах. Она танцевала, обратившись в
сторону юга, и позади нее поднялся ветер, она обернулась, схватила северный ветер
и стала тереть его в своих ладонях. И тогда ветер стал Офионом, большим змеем.
Евриномия танцевала все быстрее и быстрее, и дикой была ее пляска, все более
буйной, безудержной, пока, наконец, Офион не обвился вокруг ее божественного тела
и не соединился с нею в любовном объятии. Так забеременела она от северного
ветра.
Абендрот пишет о том, что люди в древности верили, будто бы весь мир возник от
соединения богини со стихиями, которые позднее они стали представлять себе в виде
древнего змея.
Итак — змей отнюдь не "обольстил" богиню любви и красоты, наоборот, он как раз был
первым, и герой сказки, так же, как и герой мифа, вызывает этого змея на бой, потому
что сам хочет занять его место.
Пропп пишет, что очень часто это сооружение символически изображало змея или
рыбу. Вход в такую "избушку" устраивался в виде "пасти", порой даже с зубами. И вот
в эту "пасть" и вбрасывали посвящаемого уже в самый кульминационный момент
обряда посвящения: считалось, что, таким образом, священное животное его
поглотило. Мало того — внутри "чрева" этого животного юноша должен был сам
съесть кусочек плоти этого же животного. Считалось, что он сам таким образом
превращается в великого мага и колдуна, приобщившись к магической силе
животного-бога при помощи пассивной /его едят/ и активной /он ест/ еды.
Итак, тот, кто ест плоть бога и пьет его кровь, тот пребывает в боге, и бог — в нем.
Чего же тут не понять? Тут не сходство, а буквальное совпадение двух религиозных
традиций. Слова Христа свидетельствуют не только о частичном совершении этого
обряда, как оно сохранилось в сказке /съедение человеком кусочка святыни/, но о
полном, двуедином совершении обряда, при котором не только человек съедает часть
бога, но и бог поглощает человека: человек оказывается в боге, а бог в человеке
/активная + пассивная еда/.
Две тысячи лет назад, когда Христос произносил эти слова, они были уже никому не
понятны. "Какие странные слова! Кто может это слушать?" /6:60/, — восклицали
многие из его учеников. Каким образом мог Христос знать об обычаях,
существовавших за тысячи лет до Его рождения? Оставим этот вопрос на потом, а
пока вернемся к нашему змею. Змей — соперник героса, Спасителя, Избавителя всего
мира, — о чем пишет Абендрот, — внезапно приоткрывается нам со своей оборотной
стороны: теперь уже сам герое /Христос, Спаситель мира/ ясно требует /а не просто
просит/, чтобы с Его плотью поступали так же, как в древних религиях поступали с
плотью священного животного, змея. Кстати, у многих народов священное животное,
выполнявшее ту же функцию, было не змеей, а рыбой. Поэтому не случайно то, что
Христа зачастую символически изображали в виде рыбы. Таким образом перед нами
— явное подтверждение идеи Абендрот о преемственности, существовавшей между
змеем /драконом/ и геросом — героем сказки или мифа.
И все-таки многое, касающееся змея, остается для нас неясным. Какое отношение
сказочный "змей" имеет к "змее", т.е. вполне конкретному животному? Действительно
ли, как утверждает Пропп, скелеты вымерших ящеров не могли пробудить фантазию
древнего человека вообразить себе пра-зверя, сходного в чем-то со змеей и
поражающего воображение своею громадностью до такой степени, что ему
приписывалось зачатие мира? Думаю, что научные доказательства, которые могли бы
служить ответами на все эти вопросы, вряд ли удастся обнаружить. Мы даже не
можем выяснить, в каком виде останки древних ящеров находились к тому времени,
когда на земле появились люди, и могли ли древнейшие люди эти останки
непосредственно наблюдать. Конечно, не исключено, что в каких-нибудь пещерах /в
горах/ некоторые из наших предков могли натыкаться на страшные скелеты, что
морские в олны время от времени могли выносить на берег огромные кости, — и
поэтому "змей" оказывался для людей одновременно и обитателем гор /Змей
Горыныч/, и обитателем морей, о чем свидетельствуют многие сказки /см. Пропп, стр.
217-218/. Можно было бы три "формы" змея /летучий, т.е. воздушный, морской и
горный/ сопоставить и с тремя ипостасями богини, с тремя сферами ее владения
/воздух — земля — подводное/подземное царство/. Но такое сопоставление не выйдет
за рамки чистой теории и мало в чем может нам помочь.
Эпитет "хитрый", однако, по отношению к змее нам тоже известен, — вернее, уже не к
самой конкретной — змее, а к "змею", — из Библии, из Ветхого Завета: "Змей был
хитрее всех зверей полевых" /Быт.3:1/. В этом случае слово "хитрый" употреблено в
значении "умный" со знаком минус: оно обозначает опасный, вредный, "подколодный"
ум.
Список литературы
1. "Народные русские сказки" из сборника А. Н. Афанасьева, Москва, Худ. л-ра, 1983.
11. Братья Гримм, "Детские и домашние сказки", избранное, изд-во Филипп Реклам юн.
Лейпциг, 1984.
Ссылки
[1]
"Русские сказки", М., "Русский язык", 1984, стр.55.
[2]
Линда Диллоу "Творческий двойник", изд-ство Томаса Нельсона, Нэшвилль,
Теннеси, 1986, стр.50.
[3]
См. В. Я. Пропп, "Исторические корни волшебной сказки", изд-е 1-е, 1946 г., ЛГУ,
стр.73-74.
[4]
Там же, издание 2-е, 1986 г., стр.75.
[5]
X. Гёттнер-Абендрот, "Богиня и ее герое", изд-во Фрауен-оффензиве, Мюнхен, 1982,
стр.21.
[6]
Нар. русск. сказки из сб. А. Н. Афанасьева, М. Художественная литература, 1983,
стр.222.
[7]
Ср. в книге Абендрот, стр.72: богиня Кибела посылает пчелу на поискт героя.
[8]
— Русские сказки, стр.70.
[9]
— Русские сказки, стр.70.
[10]
Неискаженные, — искаженные сказки западно-европейских народов предлагают
нам "бочку меда", уже испорченную "ложкой дегтя".
[11]
Пропп связывает это состояние не с "унижением" мужчины, а с определенной
ступенью обряда инициации, когда юноша отождествлялся с тотемным животным
/отсюда и то состояние, в котором находился возлюбленный Марьюшки, юноша,
превращавшийся в сокола/.
[12]
"Нар. русск. сказки" из сб. Афанасьева, стр.132.
[13]
Русские сказки, стр.83.
[14]
"Народные русские сказки" из сб. Афанасьева, стр.145.
[15]
Хотя такое понимание характера Моцарта следует отнести целиком за счет
пушкинской трактовки, надо прибавить, что это определение не противоречит
свидетельствам о том, что исторический Моцарт много времени посвящал работе.
Работая, он мог не "писать", сочиняя сам, а только "записывать" уже готовое, то, что
он в себе слышал /как это показано в знаменитом фильме "Амадеус"/.
[16]
Матф. 5: 3-8.
[17]
Того то ли патриотизма, то ли национализма, свойственного литературе периода
романтизма.
[18]
Н. В. Гоголь, Собр. соч. в 6 томах, т.2, Худ.л-ра, М.1952, примеч. С. Машинского,
стр.330.
[19]
Белинский, Полн. собр. соч., т.II, стр.233.
[20]
"Герой лежит мертвый в своей крови, — Конец плохой — все хорошо".
[21]
В ж-ле "Сов. этнография", №I за 1946 г. — статья М. О. Косвен "Из истории
проблемы матриархата", стр.35. Автор ссылается на сообщения Аполлония
Родосского, Страбона и Диодора Сицилийского. Изд-во АН СССР, М.-Л-д.
[22]
— Х. Г. Абендрот, "Богиня и ее герое".
[23]
— Х. Г. Абендрот, "Богиня и ее герое".
[24]
"Einuuglein, Zweiauglein und Dreiauglein", — сказки братьев Гримм, 130.
[25]
— "Нар. русск. сказки" из сб. Афанасьева.
[26]
— "Нар. русск. сказки" из сб. Афанасьева.
[27]
И. Я. Пропп, "Ист. корни волш. сказки", изд-е 2-е, стр.227.
[28]
Х. Г. Абендрот, "Богиня и ее герое", стр.142.
[29]
"Русские сказки", стр.70.
[30]
"Русские сказки", стр.70.