Ссылка на материал: https://ficbook.

net/readfic/8065600

Golden
Направленность: Слэш
Автор: morgana. (https://ficbook.net/authors/2972536)
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Пэйринг и персонажи: Осаму Дазай/Чуя Накахара
Рейтинг: R
Размер: 12 страниц
Количество частей: 1
Статус: завершён
Метки: Упоминания самоубийства, Насилие, Романтика, Ангст, Ужасы, AU, ER

Описание:
Всё началось в середине июня. Два мальчика уснули в кукурузном поле, и их
переехал комбайн. Дазай уверен, что это был вовсе не несчастный случай. А у
Чуи слишком много семейных проблем.

Публикация на других ресурсах:

Уточнять у автора/переводчика

Примечания:
фанфик прошлогодний.
писался под вдохновением от клипа twenty one pilots — house of gold.

существует такой феномен «дневной (он же полуденный) ужас». я думала как

раз о нём, когда писала этот фик.

«далеко не всегда всё самое страшное происходит в темноте и под покровом

ночи. многим знакомо ощущение непонятной тревоги и страха, который
охватывает на открытом пространстве, залитом ослепительно ярким светом,
когда солнце стоит в зените, а вокруг нет ни души и не слышно ни звука». ©

картина «мир Кристины» Эндрю Уайета: https://pin.it/18XN1m4

перевод фанфика на украинский: https://archiveofourown.org/works/41856234

https://pin.it/5WWLTiZ

***

№11 в топе «Слэш по жанру Ужасы»

№10 в топе «Слэш по жанру Ужасы»
Часть 1

К полудню горячий июльский воздух тяжелеет и мутнеет, и духота

становится почти невыносимой. В воздухе — сладко-приторный запах мёда и
монотонное жужжание пчёл. Вокруг дома — бесконечные жёлтые поля,
выедающие глаза своей контрастностью, и редкие поникшие подсолнухи,
склонившие свои головы к земле. Небо чисто-голубое, а солнце белое, но если
прищурить глаза — тоже ярко-жёлтое. Всё вокруг жёлтое. Как золото.
В носу свербит, а глаза режет от солнечнего света. На деревянных стенах
пляшут переливы светотеней.
Тихо и мягко.
На небе ни единого облака, в полыхающем воздухе ни намёка на ветер. Лето
в этом году стоит сочное и яркое. Воздух горячеломкий и сухой — от него
распухает и першит горло, а язык прилипает к пересохшему нёбу. Фланелевая
ткань рубашки липнет к влажной из-за пота спине. Во рту сладко и сухо. Хочется
пить.
Чуя утыкается горящим лицом в ладони и морщится — сухая кожа на щеках
и носу шелушится, и Чуя пытается безболезненно и аккуратно содрать плёночку.
На июльском солнцепёке кожа обгорает почти до мяса. Пчёлы, трудолюбивые и
усердные, перелетают с цветка на цветок, и воздух жужжит, подрагивает,
движется и сдавливает. Солнце белоснежными бликами отражается от окон.
Едва уловимый ветер скользит по флюгеру на крыше дома и исчезает так же
спонтанно, как и появляется.
Чуя сидит на скамейке перед домом, устало уткнувшись лицом в ладони, и
слышит знакомый голос. Он не поднимает голову.
— Я готов спечься в этой жаре, — слышит он жалобный стон.
Чуя слышит шорох травы и звуки мягких шагов. Его плеча коротко касается
холодный предмет. Он вяло поднимает голову и замечает в руках Дазая
стеклянную бутылку «Coca-cola». Она полупустая, но Накахара выхватывает её
из рук Осаму и жадно припадает к горлышку губами. Кола течёт по горлу,
тёплая и вязкая, но Чуе всё равно — жажда раздирает стенки горла. Глотать
больно. Дышать невыносимо.
Дазай садится рядом, и они сидят какое-то время молча, соприкасаясь
плечами и разделяя остатки колы. Чуя чувствует на себе взгляд —
просчитывающий, жадный, изучающий — и, еле ворочая языком от усталости и
жары, недовольно спрашивает:
— Что?
Дазай отводит взгляд, всматриваясь в безграничные жёлтые поля пшеницы,
растиланные вокруг словно яркие простыни, и неопределённо пожимает
плечами.
— Уже читаешь то, что нам задали на лето?
Чуя тоже отводит взгляд, снова роняет голову на раскрытые ладони и
хмыкает.
— «Вино из одуванчиков».
— И как оно?
Они встречаются взглядами; Чуя смотрит из-за расставленных пальцев и
щурится.
— Лето чувствуется на языке, — тихо говорит он, опуская глаза на смятую траву
под ногами. — Приторное и тревожное. Жёлтое.
Дазай кивает. Чуя этого не видит, но он чувствует.
— Какие планы на сегодня? — игриво подталкивая Накахару плечом,
спрашивает Дазай.
Чуя пожимает плечами.
2/14
— Мать попросила разобрать ту рухлядь вместе с отцом, — Чуя кивает в сторону
полуразобранного красного пикапа. — А я ни черта не соображаю в этом.
Дазай поджимает губы, кивает. Чуя молча смотрит на него, наблюдая, как
солнечный свет путается в его каштановых волосах и волнами пробегает по
лицу, заставляя щурить глаза. Он мутно-жёлтый, как всё вокруг. Как золото.
— Просто забей, — в конце концов говорит Осаму. — Мы уходим.

***

Уйти не получается.
Мать злится; отец сутками пропадает на работе.
К вечеру воздух становится спёртым и ломким, но более влажным, нежели
днём — можно сделать глубокий вдох и не задохнуться при этом от недостатка
свежего воздуха.
За окном — безграничные жёлтые поля. Редкие, но массивные облака
зависают низко над землёй, и кажется, что до них можно достать рукой, если
подпрыгнуть.
Чуя не смотрит вверх, на небо — это неприятно, небо давит на глаза, а в
ушах шумит.
Он слышит бормотание телевизора из гостиной, слышит, как мать
занимается домашними делами.
Чуя смотрит в окно, глаза начинает резать — всё вокруг жёлтое, как золото и
приторно-вязкое, как свежий мёд. Блики угасающего солнца танцуют на стенах.
Вид из окна выглядит, как почтовая открытка, как вырезка из журнала или
брошюра — всё настолько идеально, что ясно ощущается неестественность,
фальшь. Всё настолько идеально, что тревога начинает рокотать внутри,
скручивая спазмом живот и сжимая горло. Всё слишком идеально, и всё вокруг
жёлтое, как золото и липкое, как мёд, и Чуя знает, что так не должно быть.

«Это уже не первый случай в нашем районе...»

«...такая трагедия».

Он слышит как падает что-то металлическое, и как мать громко охает. Она
прижимает одну ладонь к губам, прикрывая немой крик ужаса, а другую к
груди, словно не давая гулко стучащему сердцу выскочить из-за решётки ребёр.
Чуя этого не видит, но он чувствует. Он прижимается лбом к холодному стеклу,
прикрывая глаза, и глубоко вздыхает.

***

В первый раз это происходит два года назад, в середине июня, но паника
местных жителей начинается ещё в конце мая.
Мальчик доставал забившуюся и запутанную траву из газонокосилки, и та
неожиданно включилась. Тридцать четыре шва, мальчик заикается и не хочет ни
с кем разговаривать. Он находится под присмотром врачей и выводит
аккуратными буквами на салфетках, клочках бумаги, старых магазинных чеках и
стекле одно единственное слово: «SOS».
Местные жители медленно утопают в панике.
Середина июня. Двое мальчиков уснули в кукурузном поле, и их переехал
комбайн. Золото вокруг залила тёмно-красная густая кровь и ошмётки
раскромсанного тела. Трагедия всколыхнула маленький городок, и СМИ не
прекращало говорить о случившемся на поле ещё несколько месяцев. В школе
поставили портретные фото мальчиков, печально перевязанные траурной
3/14
лентой. Девочки долго плакали, а Чуя рассматривал фото невидящим взглядом,
сжимая лямку рюкзака до побелевших костяшек.
Конец сентября следующего года. Девушка поругалась со своими
родителями. Поздно вечером она сбежала из дома и направилась к пшеничному
полю. В ту же ночь по полю прошёлся комбайн. На следующее утро нашли
только одну половину изуродованного женского тела, без ног. Кровь устилала
жёлтое поле, а блестящие ленты кишок тянулись шлейфом за разрезанным
телом. Единственная фотография просочилась на страницы газет, и на ней —
длинные лезвия комбайна, с которых капала густая бордовая кровь.
Несчастный случай, не более.
Странные слухи исчезли, но почти через год, в середине июля, по новостям
сообщают об очередном несчастном случае. Снова двое мальчишек, уснувшие в
поле, утомлённые поздним июльским солнцем. Снова прошедший по полю
комбайн и море крови. Остатки искромсанных внутренностей и крови бурыми
пятнами въелись в скошенную траву. Поле превратилось в могилу.
Этим огненным, жёлтым летом местные жители разделились на два типа: на
тех, кто смирился и принял версию о ряде несчастных случаев по
неосторожности и на тех, кто был готов до конца отстаивать версию о
мифических существах и пришельцах.
Это страшно, но так смешно. Дазай и Чуя прыскали от смеха в ладони.
Это глупо и смешно, но тревога скручивала нутро и трепыхала в груди.
Страх забирался под кожу и ползал по переплетённым синим венам, как
ядовитая змея.
Когда это случается в первый раз, они сидят на поросшим клевером холме и
смотрят вдаль на бескрайние жёлтые полотна полей. Они соприкасаются
плечами и разделяют бутылку «Фанты» на двоих. Тишина вокруг мягкая и
звенящая. Чуе кажется, что в этой застывшей тишине можно уловить дыхание
птиц.
— Как думаешь, может, это был вовсе не несчастный случай? — спрашивает
Дазай.
Чуя в замешательстве смотрит на Дазая и фыркает.
— А что это ещё могло быть? Пришельцы?
— Нет, — Осаму качает головой и делает глоток нагретой газировки. — Но я
имел в виду, может быть такое, что это произошло вовсе не случайно?
Догадки бьют по лицу наотмашь. Чуя внимательно следит за Дазаем, и в
свете солнца тот кажется жёлтым. Его волосы и лицо сияют, а в глазах
отражается золото. Тревога пульсирует тупой болью в желудке.
— Хочешь сказать, что это было убийство? — осторожно спрашивает Накахара.
— Возможно, это было самоубийство, — говорит Дазай, растягивая губы в
ухмылке.
Это глупо, но страх продолжает щекотать обнажённые нервы. Это смешно,
почти так же сильно, как теория о пришельцах, но Чуя не смеётся.
— Во всяком случае, это прекрасно, — добавляет Осаму и прикрывает глаза,
подставляя лицо обжигающему воздуху.
Чуя не может сдержать резкого выдоха. Сухой воздух забирается в нос, и в
нём свербит — не от слёз, а от жары.
— Перестань, — говорит Чуя, повышая голос. Тишина больше не заполняет
пространство вокруг — она вдребезги разбивается, и в воздухе больше нельзя
уловить дыхание птиц и жужжание пчёл. — Даже думать об этом не смей,
понял?
Осаму всматривается в искажённые гневом черты лица Чуи и треплет его
рыжие, отливающие блеском, волосы.
— Ты понял меня? — грозно повторяет Чуя, отклоняясь от замотанной бинтами
ладони.
4/14
— Да, но я просто предположил, — спокойно говорит Дазай, убирая руку от
волос друга. — Это логично, потому что никто не подумает об этом. Никто не
назовёт тебя грешником, потому что ты просто уснул, и произошёл несчастный
случай.
Это больше не глупо и не смешно. Тошнота бурлящим комом подкатывает к
горлу.
— Я сказал, замолчи, — шипит Накахара. — Перестань об этом говорить и даже
думать.
— Но...
— Всё, Дазай, я сказал, нет.
Молчание между ними мёртвое и сырое, пропитанное запахом и вкусом
гнилой земли. Пустая бутылка из-под «Фанты» валяется около их ног.

***

Деревянный пол скрипит и хрустит под ногами. Занавески на кухне

раскрыты, и по стенам и полу переливается жёлтый солнечный свет. Около
приоткрытой форточки монотонно жужжит пчела.
Кухонная раковина полна грязной посуды. Гудит холодильник. Столешницы
присыпаны хлебными крошками и рассыпаным сахаром, а обеденные столы
покрыты бурыми пятнами от разлитого кофе. К дверце холодильника
прикреплён небольшой листок бумаги.

«помыть посуду
полить цветы
прибраться в сарае
покормить скот»

Домашние хлопоты и обыденность.

Обыденность — вот, что действительно пугает.
На столе лежит раскрытая книга текстом вниз. «Вино из одуванчиков». Книга
хорошая, но Чуе не понравилась её атмосфера — его как будто заперли в
бутылку, в которой царит вечное лето, растут мёртвые жёлтые подсолнухи, а от
золота режет в глазах. Чуя не любит жёлтый цвет и не любит лето. Всё вокруг
идеально, как на открытках или флаерах, и Чуе страшно.
Кухонная раковина полна грязной посуды, и её неплохо было бы помыть, но
Чую постепенно одолевает подступающая к глотке паника. Чуе кажется, что за
ним из-за густой пшеницы кто-то наблюдает, и он выглядывает в окно. Но
вместо ожидаемых мёртвых глаз и изуродованных комбайном тел видит лишь
нескончаемые золотые поля, громады пустых холмов и ребристый остов
деревянного забора. Он набирает Дазая и, слушая нудные гудки, пытается
привести своё дыхание в порядок.
— Да? — хриплый голос резко прерывает гудки, и в динамике слышится лёгкое
потрескивание.
— Привет, — с придыханием говорит Накахара и нервно теребит завязки на
своих шортах. — Чем занят?
— Да ничем. Убивал время за Super Smash Bros, пока моя мать пыталась
прочитать мне очередную лекцию.
Чуя слушает, прикусывая ноготь на большом пальце, и хмурится.
— Не говори так, твоя мама хорошая, — говорит Чуя, шагая по кухне из стороны
в сторону.
На той стороне провода слышится смех. Но Чуя не шутит — мама Дазая
действительно классная, и иногда Чуя немного завидует ему. Родителей не
выбирают, но не всем детям с ними везёт. Чуе не везёт. Он хочет такую мать,
5/14
как у Дазая.
— А ты что делаешь? — спрашивает Дазай, когда затягивается молчание, и Чуя
выныривает из своих мыслей.
— Я должен выдраить весь дом до блеска, как обычно, но я, наверное,
задыхаюсь, потому что мне тяжело дышать, и мне точно не до грязной посуды
сейчас, — быстро проговаривает Чуя и садится на стул.
— Ты один? Хочешь, я приду?
— Было бы неплохо, — говорит Чуя и вздыхает. — Но ты дома с мамой, и я не
хочу отвлекать тебя.
Дазай фыркает в трубку.
— Ты что, издеваешься?
— Ну, тогда захвати что-нибудь попить.
Голос Дазая хриплый, мягкий и сладкий, но не приторный. Он приятный. Чуя
успокаивается.

***

В их богом забытом городке никогда не происходит ничего интересного,

поэтому о смертях от комбайнов на полях говорят ещё долго.
Конец августа. Заданная в школе литература прочитана, рюкзаки уже
собраны. В этом году их ждёт выпускной, экзамены и прочее дерьмо, но Чуя об
этом не переживает. Он переживает о Дазае.
Родители Чуи буквально запирают его в доме. Его мать в своём красном
шёлковом халате стоит перед Чуей, возвышаясь над ним холодной тенью, и
говорит ему о домашних делах и подготовке к учёбе.
— В конце концов, прочти то, что задали на лето, — говорит она.
— Я прочёл всё это ещё в июле, – шепчет Чуя, глядя в пол и мечтает исчезнуть,
лишь бы не чувствовать обжигающий кожу взгляд и не слышать ледяной голос.
— О, в таком случае, ты наверняка успел уже всё забыть, поэтому прочти ещё
раз. И не забудь пропылесосить прихожую.
Мать уходит на работу, а Чуя сползает по шершавой стене, оседая на пол. Он
ничего не забыл. Он помнит запертое в стеклянной бутылке лето, понурые
подсолнухи и слезающую с носа, обгоревшую на солнце, кожу. Он помнит кровь,
застывшую на золотых полях.
Чуя безумно рад, что его мать успешно забыла отобрать у него телефон —
обычно она всегда так делает, когда считает, что Чуе он мешает готовиться к
школе и убирать в доме. Чуя набирает Дазаю сообщение.

«Ты где?»

Ответ приходит через несколько минут.

«На поле»

«Почему я не могу дозвониться до тебя?»

«Э, не знаю?»
«Не хочу отвечать»

У Чуи бешено колотится сердце.

«Совсем охренел?»

«Приходи ко мне. На поле»

6/14
«Никуда я не пойду!»
«И ты перестань ходить на поля, это может быть опасно, придурок!»

«Из тебя вышла бы замечательная мамаша, Чуя. Такая же истеричная, как твоя»

Чуя охает и дёргается, как от пощёчины, и шлёт волну сообщений, задыхаясь

от злости.

«Что ты несёшь?»
«Извинись, ублюдок!»
«Что с тобой происходит?»
«Я не хочу это говорить, но я переживаю»
«У тебя что-то дома случилось?»
«Почему я слышу, что ты целыми днями пропадаешь в поле?»
«Ты идиот?»
«Ты так и будешь продолжать меня игнорить?»
«Ты идиот!»

Но в ответ получает только бескрайнее молчание.

***

Учебный год начинается внезапно и беспощадно. Жизнь снова наполняется

шумом снующих по школьным коридорам подростков и скучными, монотонными
голосами учителей.
Вместо того, чтобы записывать конспект, Чуя выводит на полях тетради
закорючки и бессвязные слова. Учитель рассказывает о космологической
сингулярности; на улице всё ещё лето, а Чуя не разговаривает с Дазаем уже
больше недели. Вокруг всё жёлтое, как золото, и Чуя переживает о
пропадающем на поле Дазае, потому что тот часто режет вены и говорит о
смерти.

~~~

Они встречаются в школьном коридоре и не отрывают друг от друга взгляда.

Ученики обходят их, оббегают, стараясь не задевать плечами, проносятся мимо,
а Дазаю хочется прижать Чую к себе и впиться в его мягкие губы прямо здесь,
потому что он уже успел забыть это ощущение. Осаму подтягивает сползшую с
плеча лямку рюкзака и криво ухмыляется — играет, потому что на самом деле он
переживает не меньше Чуи. Он протягивает ему мизинец.
— Мир?
Чуя хочет сломать протянутую руку и пару раз пройтись кулаками по лицу,
но лишь потягивает руку в ответ и переплетает их мизинцы.
— Мир.

***

Они лежат на кровати, их ноги и руки переплетены. Голова Чуи на плече у

Дазая; их пальцы идеально подходят друг к другу. Дазай пытается объясниться,
Чуя внимательно слушает.
— Ничего такого, правда. Ты знаешь, я не выношу опеки мамы, а она в
последнее время испереживалась по поводу того, что мы с тобой часто ходим на
7/14
поле. Мы ссорились, а я не знал, куда можно ещё пойти, кроме поля или холмов.
— А сейчас всё нормально? — осторожно спрашивает Чуя, приподнимая голову.
— Да, — Дазай кивает, глядя в потолок. — Конечно, мне неловко, но иногда
клинит и меня, и мать, ты знаешь, это у нас, типа, семейное.
Чуя кивает.
— Ещё раз так сделаешь — я сломаю тебе ноги. Тогда ты точно никуда не
пойдешь, — угрожающе грозным тоном говорит Накахара и вздыхает.
— Вырви тогда мой язык, чтобы я не смог ссориться с мамой, — Дазай
усмехается.
— Обязательно так и сделаю.
Они слышат звук хлопающей двери внизу, в прихожей, и подскакивают на
постели. Чуя бросает взгляд на настенные часы.
— Я совсем забыл, что мать сегодня возвращается раньше обычного, —
обречённо шепчет Чуя. — Я даже не успел ничего сделать по дому.
Он вплетает пальцы в волосы и тяжело дышит. Дазай прерывает
нарастающую панику поцелуем — крепким, мягким, нужным. Он гладит
большими пальцами поалевшие скулы, мягко сминая влажные губы, мимолётно
проходясь по ним языком.
— Мы делали домашку, да? — говорит Дазай, хитро улыбаясь.
Чуя облизывает губы и криво улыбается.
— Точно.
Они спускаются вниз, и Дазай вежливо здоровается с госпожой Накахарой.
— Здравствуй, Дазай, — отвечает она мягко, тепло улыбаясь, но это всё
выглядит до тошноты приторно и идеально, а значит всё это — фальшивка. Чуя
это знает, он выучил свою мать наизусть.
Чуя провожает Дазая и, стоя на пороге, воровато оборачивается через плечо.
Судя по звукам, мать на кухне, поэтому Чуя без опаски притягивает Осаму к себе
за воротник и коротко целует в губы. Дазай довольно улыбается.

Кухонная раковина полна грязной посуды. На полу и столе засохшие светло-

коричневые разводы от чая. На обеденном столе оставлен засыхать без пакета
хлеб и измазанный в арахисовом масле нож. На холодильнике список дел,
прикреплённый магнитом в виде жёлтого смайлика, и ни одна из фраз,
написанных резким, угловатым почерком, не зачеркнута.

«помыть посуду
прибраться на кухне
приготовить ужин
присыпать розы опилками»

У Чуи хорошая память, он всё помнит и без списка.

Мать стоит у окна, безразлично повернувшись спиной к Чуе, и курит. Солнце
светит прямо над её рыжей головой, и Чуя сравнивает её со святой со старых
гравюр — такая же величественная и недосягаемая, в красном шёлковом
халате, словно одеяние Девы Марии, и с диском света над головой. Клубы
вьющегося дыма поднимаются к потолку, и кухня тонет в жёлтом свете, когда
его мать отходит от окна. Накахара неловко переминается с ноги на ногу.
— Почему ты ничего не сделал сегодня? — спрашивает она холодно и тушит
окурок в пепельнице, выдыхая остатки дыма.
Всё вокруг тонет в жёлтом дыме.
— Мы делали уроки с Дазаем, — говорит Чуя, опустив голову.
— Знаю я, какими уроками вы занимаетесь, — ядовито выплёвывает мать, и её
слова пронизывают Чую словно ледяные лезвия. — Смотри только, чтобы твой
отец не узнал об этом.
8/14
 Чуя весь сжимается, когда мать проходит мимо него. Сердце стучит, страх и
ярость горячей лавой бурлят в крови.
— Приготовь ужин, — последнее, что говорит она.

~~~

Его мать садится за стол и пробует пасту.

— Немного пересолено, кажется, — говорит она ледяным голосом и морщится.
— Прости.
Чуя опускает голову, едва сдерживая слёзы.

***

У Дазая всё хорошо, он больше не сбегает из дома на опасные поля, и Чуя

рад. У Дазая прекрасная мама, и Чуя немного завидует.
— Мальчики, вы голодны? — громко спрашивает она, когда Дазай ведёт Чую за
руку по лестнице на второй этаж.
— Нет, мам, — отвечает Дазай; его мать выглядывает из кухни и улыбается.
— А, значит, будете голодны немного позже, да? — спрашивает она, и в её
голосе приятная хитринка.
— Мам, — укоризненно протягивает Дазай, и они в унисон с Чуей смеются.
В комнате Дазая светло и свежо из-за открытой форточки. После двух недель
сентября жара наконец-то спадает. Золото вокруг медленно превращается в
медь, а листья начинают хрустеть под ногами.
Дом Дазая — укрытие Чуи.
В его комнате маленький беспорядок, на столе гора учебников и тетрадей, а
постель никогда не убрана.
Они много целуются и кусаются, переплетая пальцы, и Чуя чувствует
катарсис – всё напряжение, сжимающее его тело, вмиг улетучивается с каждым
движением распухших губ.
Они лежат в кровати до самого вечера. Они забивают на уроки и долги по
литературе. Они спускаются к ужину, когда на часах около восьми, и Чуя тает,
когда Дазай ведёт его, нежно придерживая за талию. Дома у Чуи он не может
даже по-дружески его приобнять.
Солнечный свет угасает и тяжелеет.
Они ужинают втроём. Они шутят и смеются, и никто не критикует вкус еды.
Они все вместе моют посуду и играют с пеной от моющего средства. Дазай
чихает от резкого запаха лимонов, а Чуя и мать Дазая не перестают безудержно
смеяться.
Солнце садится окончательно, и по небу растекается синева. За окном
зелёное поле и потемневшее небо. Ничего жёлтого. Ничего тревожного. Они
пьют чай со свежими оладьями, в воздухе пахнет мёдом, а от Дазая – домом. Чуя
не может оторвать взгляда от бликов последних лучей солнца, скользящих по
его лицу. Никакого золота и крови, никаких умирающих подсолнухов. Кухня в
доме Чуи всегда тонет в тревожном жёлтом, а кухня в доме Осаму плавает в
уютном полумраке и запахе выпечки и мёда.
Чуя хочет остановить время. Чуя хочет застыть и остаться здесь навсегда. Но
рингтон входящего сообщения на его мобильном настойчиво и безжалостно
разрывает все его мечты.

«Чуя, где ты пропадаешь? Через пятнадцать минут чтобы был дома. Нужно
поговорить. Ужин на тебе»

9/14
 Дазай заглядывает в экран через понуро опущенное плечо и целует Чую в
висок.
— Я провожу тебя, — говорит он.
Чуя мог бы возразить в привычном тоне, если бы хотел.

***

Кухонная раковина полна грязной посуды. Полы в грязных серых разводах.

На столешницах беспорядок.
Два раза. Два раза мать Чуи сказала о том, что в рисе не хватает соли.
Севший за стол отец поддакнул ей. Но он даже ещё не попробовал рис. Чуя с
тяжёлым, болезненным вздохом берёт солонку со столешницы и со звоном
ставит её перед тарелкой матери. Злость царапается изнутри и раздирает
грудную клетку.
— Где ты был? — спрашивает мать бесцветным голосом.
Чуя хочет сказать, что родители у детей обычно спрашивают, как прошёл их
день.
— У Дазая, — неохотно говорит он, ковыряясь вилкой в овощах.
Он слышит агрессивный звон вилок и периферическим взглядом замечает
косые переглядывания родителей.
— Мы с отцом поговорили и решили, что тебе лучше стоит прекратить все свои,
эм, отношения с Дазаем, — говорит его мать несколько смущённо, и Чуя резко
вскидывает голову.
— Что?
Отец хмурится.
— Вы же и так постоянно цапаетесь, что тебя смущает? — спрашивает он.
— И потом, он постоянно отвлекает тебя от домашних дел и учёбы, сам-то он не
особо хорошо учится, — подключается мать, и Чую бесит укор и стыд в её
голосе.
Мать стыдится его.
Чуе хочется убивать взглядом. Перед глазами всё красное, как кровь, а за
окном — бескрайне жёлтое, как смерть.
— А разве то, как человек учится определяет то, каков он? — спрашивает Чуя, и
злость в нём бурлит, как закипающее масло.
— Во многом — да, — кивает мать, и Чуя не в силах больше сдерживаться.
Сердце горит, словно печь.
— Он мне нравится, — говорит он достаточно громко и не спускает с родителей
потемневший от злости и слепого отчаяния взгляд.
— Что, прости? — низким голосом переспрашивает отец, а мать неловко трёт
шею, отворачиваясь.
— Он мне нравится, — терпеливо повторяет он, легко пожимая плечами. — В
смысле, как человек, как парень. Я влюблён в него. Поэтому я провожу с ним
много времени. Потому что мы встречаемся. Уже давно.
Чуя видит неловкость в движениях матери и искры злости и непонимания в
синих глазах отца.
— А то, что мы цапаемся — нихрена не значит.
— Выбирай выражения! — кричит отец, взрываясь, откидывая вилку на тарелку,
и резкий звон режет уши. Он с силой ударяет кулаком по столу. — Что ты
несёшь, ты встречаешься с парнем?!
Родители Чуи верующие и правильные. Они верят в Бога и не замечают
масок на лицах людей. Отец кричит, что Чуя грешник. Чуя и сам это знает —
родители всегда говорили, что суицид — это грех, но Чуя не может перестать
думать о нём после каждой семейной перепалки.

10/14
 Внезапно в голову Чуи приходят слова Дазая.

«Никто не назовёт тебя грешником, потому что ты просто уснул, и произошёл

несчастный случай».

Дазай думал, что череда смертей на поле — это самоубийства, и Чуя не хотел
об этом слушать, не хотел в это верить. А сейчас его отец надрывает голосовые
связки, небрежно тыкая в сторону Чуи пальцем, и Чуя понимает: это были
самоубийства.

Первые убитые комбайном мальчики не могли выносить школьных

издевательств и ушли в поле. Их убил комбайн.
Девушка не могла выносить постоянных ссор с матерью и сбежала в поле. Её
убил комбайн.
Последние подростки, умершие этим летом в поле, мечтали вырваться из
родного городка, бесконечной жары и опеки родителей, но в ответ получили
только громкие крики и запреты. Они сбежали в поле, и их убил комбайн.

Дазай оказался прав.

Это совершенно точно были самоубийства.

Отец кричит, Чуя смаргивает с ресниц слёзы. Отец пытается замахнуться, и

тогда Чуя ловко проскальзывает у него под рукой и выбегает в прихожую.
Подхватывает кеды и куртку, истерично всхлипывает, пытаясь подавить
сжимающие глотку рыдания, и бежит из адского жёлтого дома прочь.

~~~

«Я люблю тебя»

«ЧУЯ»
«Что с тобой?!»
«В любом случае, я тебя тоже люблю»

«Было бы хорошо, если бы меня похоронили в поле»

«Что?»
«Ты что несёшь?»
«Эй, слизняк»
«Чуя»
«Чуя, подними трубку, я тебе звоню»
«Пожалуйста, Чу»

~~~

Он бежит и бежит. До тех пор, пока ноги не начинают беспрестанно путаться

в высокой траве и наливаться свинцом от усталости — сильной и настойчивой, от
которой клонит в сон.

***

Дазай наспех втискивается в джинсы и подхватывает куртку, загнанно

11/14
дыша. Он заглядывает в телефон каждую секунду, но не видит того, что так
отчаянно хочет сейчас увидеть. Он не видит ответа на свои сообщения. Он
звонит ещё раз, обуваясь и накидывая куртку на дрожащие плечи. Мать тихо
выходит из-за угла, и Дазай слегка подпрыгивает на месте от неожиданности.
— Сынок, ты куда? — аккуратно интересуется она, с волнением наблюдая на
запыхавшегося Осаму.
— Мам, я звоню Чуе, а он не отвечает, мне кажется, у него что-то дома
случилось или, я не знаю, — тараторит Дазай и тяжело вздыхает. Он смотрит на
мать влажно блестящими глазами. — Мам, он писал что-то про поле и... — он
запинается. Мать прижимает ладонь ко рту.
— Что?
— Комбайн должен был пройтись по полю полчаса назад.
Дазай срывается с места и выбегает из дома.
На улице тёмно-синяя ночь, густая и липкая, как комки гуаши, плавающие в
воде. Чуя не отвечает на семнадцатый звонок. Не отвечает ни на
восемнадцатый, ни на двадцать третий.

«Я не люблю жёлтый. Это цвет заставляет меня беспокоиться. Мне нравится

зелёный, потому что он спокойный и тихий», — говорил однажды Чуя.
Чуя не любит жёлтые пшеничные поля перед своим домом, поэтому Дазай со
всех ног бежит на кукурузное. Оно не очень большое, но довольно широкое.
Дазай светит фонариком на телефоне и бежит, бежит, бежит, громко шурша
травой и загнанно дыша. Он снова звонит Чуе, отгибая зелёные стебли. Он
ничего не видит, кроме кукурузы, а Чуя не отвечает на двадцать четвёртый
звонок. Паника царапает белки глаз и судорогой рвётся из груди.
Внезапно Дазая простреливает понимание и он, срываясь с места, бежит к
краю поля, на ходу вспоминая, где находилось их любимое место в детстве.
Трава путается и цепляется под ногами, дыхание сбивается и вырывается из
груди вместе с сухим кашлем. Стебли становятся короче — они недавно
скошенные, а страх становится сильнее и гуще. Он бежит дальше, ворошит
траву, выкрикивает имя Накахары, и в конце концов натыкается в траве на тело,
скрюченное в позе эмбриона. Свет от фонарика попадает на разморенное сном
лицо, и Чуя морщится, приоткрывая заспанные глаза. Из груди вырывается
громкий вздох полный облегчения, и Дазай падает на колени в примятую траву
и прижимает угловатое тело к себе.
— Грёбанный ты ублюдок, — рычит он и чувствует, как тело в руках напрягается
от непонимания. — Где, блять, твой телефон?
— В кармане, — говорит Чуя, широко распахнув глаза.
— Какого хрена ты не отвечал мне?
Вокруг темно. Воздух тяжёлый, а дыхание учащённое, сбитое.
— Поставил на беззвучный, — едва слышно шепчет Чуя, и Дазай вгрызается в
его губы отчаянно и больно. Кусает, шепчет в губы оскорбления и целует,
целует, целует. Чуя слепо поддаётся на встречу, беспрекословно отвечает, и
прижимается ближе, теряясь в происходящем.
— Я знаю, что комбайн должен был пройтись по полям полчаса назад, и я думал,
что... — говорит Дазай, отрываясь от чужих губ, и замолкает — он не в силах
сказать это вслух. — Блять, никогда больше так не делай, слышишь?
Чуя обнимает Осаму за шею и кивает. Тело подрагивает от напряжения, как
потревоженная натянутая струна.
— Всё нормально, Дазай, я просто уснул, а по этому краю не ходят комбайны, ты
же помнишь, — говорит Накахара, и его голос наполнен страхом и
неуверенностью.
— Ты сюда намеренно пришёл, да? — убито спрашивает Дазай, заглядывая в
глаза Чуи, пытаясь отыскать правду в глубоких зрачках.
12/14
 Чуя опускает взгляд, а Осаму хватает его за шею и слегка встряхивает. Чуя
молчит, но Дазай понимает без слов. Он крепко прижимает Чую к своей груди и
не может выровнять своё дыхание. — Я заберу тебя.
На тёмно-синем небе рассыпаются белые звёзды. Вокруг всё спокойно и
мягко, и в абсолютной тишине тихий всхлип Дазая сравним с неуловимым
дыханием птиц.

***

Вечерний октябрьский воздух чистый и невинный — им приятно дышать. За

окном светло и тихо.
Вокруг дома — серо-зелёное кукурузное поле, скошенное почти под самые
корни. Шапки деревьев отливают ржавой медью.
Кухонная раковина пуста. Вся посуда вымыта и аккуратно расставлена в
шкафу. На чистом обеденном столе стоит плетённая корзинка с зелёными
яблоками и банка с мёдом. На холодильнике прикреплен клейкий листок и
почерк на нём мягкий и плавный.

«мы тебя любим. живи»

Сумка с вещами Чуи почти разобрана. На письменном столе Дазая две горы
учебников и тетрадей, на кровати — целое море из подушек и тёплый ворох из
одеял.
Чуя смотрит в окно на спутанные ветви деревьев.
«Мама» — настойчиво и жалостливо мигает дисплей телефона, разрезая
лучом света полумрак комнаты.
Чуя видит подъезжающий к дому синий вольво и улыбается. Он отключает
телефон и спускается вниз.
Вместе с Дазаем и его мамой в дом заходит осенний колкий воздух, обдавая
дом приятной свежестью. Чуя неловко мнётся, но он счастлив.
— Я думал, мама собралась остаться жить в том треклятом супермаркете, —
говорит Дазай, жалобно шмыгая носом и сгружая бумажные пакеты, забитые до
отказа, на пол. Его мама смеётся, закрывая дверь. — И теперь я понимаю почему
ты, маленький негодник, не поехал с нами.
— Конечно, я ведь всё продумал, — Чуя хитро улыбается, но они оба знают
истинную причину того, почему Чуя не поехал за покупками вместе с ними: он
книжный червь.
— Как твоя литература? — спрашивает Дазай и притягивает Чую к себе. Дазай
весь пропах осенью, и Чуя едва заметно трётся носом о воротник его плаща.
— Написал сочинение.
— Мне тоже?
— Не дождёшься.
Поцелуй выходит медленным и вязким.

~~~

Чуя по привычке ожидает в свой адрес критику и недовольства по поводу

приготовленного ужина, но слышит только похвалу и искренне не понимает,
когда всё успело так кардинально поменяться.
Они пьют чай, и на кухне снова пахнет домом: горячими оладьями,
тянущимся мёдом и кленовым сиропом.
Кухонная раковина пуста. Посуда вымыта. На холодильнике нет списка
задач. Сумка Чуи разобрана. Телефон, неустанно мигавший жалобным «мама»,
13/14
отключён до завтрашнего дня.
Поля скошенные, небо чистое.
Дазай притягивает скованного неловкостью Чую к себе, а его мать, глядя на
них, широко улыбается.
На стенах танцуют бело-зелёные блики. Никакого жёлтого. И единственное
оставшееся золото блестит в счастливых глазах Чуи.

14/14