Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Мюзик-холл на Гроув-Лейн, Брандиш.a4
Мюзик-холл на Гроув-Лейн, Брандиш.a4
Мюзик-холл на Гроув-Лейн
«Автор»
2022
Брандиш Ш.
Мюзик-холл на Гроув-Лейн / Ш. Брандиш — «Автор», 2022
Лондон, 1935 год. Мюзик-холл на Гроув-Лейн гостеприимно распахивает
двери для почтеннейшей публики. Чечётка на крыльях самолёта, магические
иллюзии, дрессированный гусь, танцы, песни, номера с мгновенным
перевоплощением — артисты, не жалея сил, дарят зрителям яркие эмоции.
Однако труппу с самого начала театрального сезона преследуют неудачи.
Травмируется одна танцовщица, затем погибает другая — и Филипп Адамсон,
антрепренёр труппы, вынужден обратиться за помощью к сестре. Этой зимой
Оливии Адамсон предстоит не только вникнуть в хитросплетения закулисных
интриг, но и попробовать себя в амплуа ассистентки иллюзиониста и
полицейского осведомителя, а также спасти от петли невиновного, разоблачив
истинного преступника. Но как понять, какие чувства таятся за улыбками
и ярким гримом? Как распознать, кто лжёт, а кто говорит правду? Третья
книга в серии о расследованиях близнецов Адамсон понравится любителям
классических английских детективов. До встречи в мюзик-холле на Гроув-
Лейн!
Содержание
Глава первая, в которой Эффи Крамбл и Имоджен Прайс 7
предпочитают смирению месть, а Марджори Кингсли и Лавиния
Бекхайм терзаются ревностью
Глава вторая, в которой дневное представление в театре «Эксельсиор» 18
оказывается несколько пикантнее, чем надеялись зрители, а Эдди
Пирса ожидает жестокое разочарование
Глава третья, в которой Оливия Адамсон обзаводится жильём на 30
Аберкорн-плейс и получает письмо
Глава четвёртая, в которой Оливия Адамсон прибывает в пансион 34
на Камберуэлл-Гроув и получает от брата предложение, которое ей
категорически не нравится
Глава пятая, в которой Оливия Адамсон сводит знакомство с 42
почтенной мисс Дженни, постигает изнанку магических иллюзий и
узнаёт много интересного о Люсиль Бирнбаум
Глава шестая, в которой Оливия проводит вечер в мюзик-холле 53
на Гроув-Лейн, а после представления её ждет скромный ужин в
пансионе и домашний концерт
Глава седьмая, в которой судьба почтальона мистера Брэдшо меняется 67
к лучшему, а Оливия получает посылку и дельный дружеский совет
Глава восьмая, в которой Оливия проводит смелый эксперимент, не 75
следует ничьим советам и теряет главную улику
Глава девятая, в которой сержант Гатри получает выволочку от 86
инспектора Тревишема, а Оливия перевоплощается в ассистентку
иллюзиониста Зельду и на собственном примере постигает, как
нелёгок труд артиста
Глава десятая, в которой Оливия получает подарок на долгую память 100
и узнаёт от горничной Элис ценную информацию
Глава одиннадцатая, в которой Имоджен Прайс доводит Оливию и 104
Мамашу Бенни до слёз
Глава двенадцатая, в которой «Лицедеи Адамсона» предвкушают 115
успех, а Оливия продолжает вести расследование, прерываясь лишь на
устрицы и шампанское
Глава тринадцатая, в которой инспектор Тревишем сообщает Оливии 121
весьма ценные сведения
Глава четырнадцатая, в которой Лавиния Бекхайм мечтает о спелых 134
вишнях, могильщик с кладбища Святой Хильды совершает выгодную
сделку, а Оливия Адамсон находит тайник
Глава пятнадцатая, в которой Оливия раскрывает тайну Рафаила 142
Смита, а инспектору Тревишему предстоит долгая и трудная ночь в
пансионе на Камберуэлл-Гроув
Глава шестнадцатая, в которой инспектор Тревишем проникается 155
стойкой неприязнью к актёрам, фокусникам и гадалкам
Глава семнадцатая, в которой горничная Элис удостаивается от 167
инспектора Тревишема искреннего комплимента, а Оливия Адамсон
вновь получает полезный совет, следовать которому вовсе не
собирается
4
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
5
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Шарлотта Брандиш
Мюзик-холл на Гроув-Лейн
Многодневный морской переход из Шанхая завершился с полным успехом, и 26 июля
1935 года Корабль Его Величества «Саффолк», оснащённый четырьмя паровыми турбинами,
бросил якорь в гавани Портсмута. Мешкать не стали, и разгрузка началась немедленно.
Вместительные сундуки, обитые стальными листами, спешно выносили из трюма и
бережно, со всеми предосторожностями, ставили на палубу крейсера таким образом, чтобы
они образовывали аккуратные ряды с узкими проходами. Всего их было девяносто три, каж-
дый сундук был заперт на внушительного вида замок, и на всех без исключения можно было
заметить красные ленты, испещрённые иероглифами.
За разгрузкой пристально наблюдал сухопарый джентльмен в пенсне и стёганом сукон-
ном пальто, слишком тёплом для этого времени года, но отлично защищающем своего вла-
дельца от порывов сырого ветра, дующего с пролива. Когда один из матросов крейсера
оступился на скользкой палубе и раздался глухой звук удара железа о дерево, джентльмен
поморщился и, стремительно подойдя к виновнику, допустившему оплошность, наклонился к
нему и сделал резкое замечание. Светлые глаза его за стёклышками пенсне сузились от гнева,
пальцы непроизвольно сжали карандаш в кармане пальто, чуть не сломав его пополам. Выпря-
мившись, он натянуто улыбнулся, адресуя свою улыбку представителю китайской стороны, но
тот остался невозмутим, и ни одна мышца не дрогнула на маленьком бесстрастном лице.
Пока сундуки выгружали из трюма, пока медленно сносили по трапу, наблюдающие
сохраняли молчание. Ветер внезапно утих, затаился где-то высоко в оснастке корабля и теперь
забавлялся тем, что заставлял полотнище флага отсюда, с палубы казавшееся размером не
более носового платка, отчаянно трепетать, словно язычок пламени, сражающийся со сквозня-
ком. Воды гавани в свете догорающего дня отливали тусклым оловом и с вкрадчивым плеском
толкались в борта судна, пока ветер не сменил направление и не нагнал серые тучи, угрожающе
повисшие над головой. Джентльмен в пенсне поднял воротник пальто и мысленно похвалил
себя за предусмотрительность.
Разгрузка длилась до самой ночи, и всё это время портсмутская гавань была заполнена
королевской охраной в штатском. Один за другим к трапу подъезжали крытые брезентом фур-
гоны и увозили затем сундуки с бесценным грузом в направлении железной дороги. Всё шло
по установленному плану, без проволо́чек и досадных недоразумений, и краснеть перед ино-
странцами не приходилось, но джентльмен в суконном пальто, а это был не кто иной, как сэр
Персиваль Дэвид, директор выставки, видный учёный и страстный коллекционер китайских
марок и керамики, всё равно был взвинчен до предела и по своему обыкновению ожидал вся-
ческих неприятностей.
6
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
7
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
в расклад ещё одну. Сверху, над улыбчивым юношей, она выложила карту, изображавшую
лежащее на земле тело, пронзённое девятью мечами. Губы её сжались в тонкую линию, и она
неодобрительно покачала головой.
– Что там, миссис Бенни? – Эффи не скрывала тревоги. – Что-нибудь нехорошее?
Та быстрым движением руки перемешала карты и вернула их в колоду.
– Чепуха какая-то получилась. Что-то я сегодня не в форме, ты уж, золотко, прости.
Раздался дробный стук, дверь распахнулась и на пороге, освещённая тусклым светом
коридорных ламп, появилась миниатюрная девушка с охапкой нарядных платьев на вешалках.
– Та-дам! – она приложила одно из них к себе, крутанулась на месте и ликующе заявила: –
Эффи, милочка, ты только посмотри, какой сюрприз нам приготовил мистер Пропп! Уверена,
ты будешь в восторге!
Не услышав радостных восклицаний в ответ, Имоджен Прайс внимательно оглядела рас-
строенные лица коллег по театральной труппе. Её улыбка погасла, она решительно прошла
в комнату и бросила сценические костюмы на кровать, не заботясь о том, что они могут
помяться.
– Ну, рассказывайте, что эта гадкая особа ещё натворила?
***
9
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Из сундучка, задвинутого в самый уголок шкафа, она вынула роскошную коробку шоко-
ладных конфет, крест-накрест перевязанную золотистой муаровой лентой. Немного постояла
с коробкой в руках, с задумчивой нежностью проводя пальцами по гладкому картону, а потом
одёрнула воротничок платья и отправилась на поиски того, кому предназначался сладкий дар.
В коридоре было пусто, и она, никем не замеченная, тайком поднялась по неприметной
лестнице на следующий этаж, где располагались гримёрные актёров.
Напротив зелёной двери с плоским жестяным номерком она остановилась, старательно
выравнивая участившееся от волнения дыхание, быстрым движением поправила волосы и
деликатно постучала.
Дверь открыл молодой человек весьма приятной наружности. Его светлые волнистые
волосы обрамляли мужественное лицо с выпуклым подбородком; широко посаженные, чуть
навыкате, ярко-голубые глаза взирали на мир с детским простодушием и с великолепной, вну-
шающей зависть уверенностью в себе, которая больше свойственна представителям высшего
класса, а не актёру странствующей труппы. Сейчас, когда до его выхода на сцену оставалось
не более четверти часа, он был одет в безупречно сидевшие белоснежные брюки и короткий
светлый пиджак, и этот сценический костюм лишь подчёркивал его изящную, но вместе с тем
атлетичную фигуру.
– О, Эдди, я всего лишь на минуточку! Не хочу тебя отвлекать перед выступлением…
– Лучше войди, Марджори, – он неохотно отошёл в сторону, освобождая проход, и, хотя
голос его был преувеличенно бодрым, радости в нём не слышалось.
Девушка на секунду замерла, не отводя взгляда от лица молодого человека, а после нелов-
ким движением вынула из-за спины коробку с конфетами и протянула её, шагнув вперёд. Она
улыбалась, но на душе скребли кошки, и шею обдавало жаром, как если бы она чересчур близко
подошла к пылающему камину.
Эдди сделал шаг назад, потом ещё один. На его лицо набежала тень, и видеть это Мар-
джори было невыносимо.
– Я просто подумала, мне одной она ни к чему, а мы могли бы как-нибудь вместе выпить
чаю и поболтать, – заговорила она торопливо и весело, стараясь быть естественной и не выдать,
как больно её ранит его холодность.
– Тебе не следовало… – с усталой досадой произнёс Эдди, проводя ладонью по волосам,
отчего на гладкий лоб упала волнистая прядь.
Такими волнистыми бывают волосы после морской воды, после того, как солнце высушит
их, сделав жёсткими от соли, а ветер наполнит ароматом водорослей и неуловимого счастья.
Взгляд Марджори остановился на руке Эдди Пирса – на широкой ладони с длинными пальцами
и перламутровыми, как изнанка морской ракушки, чистыми округлыми ногтями.
– Марджори, я ведь тебя уже просил об этом. Незачем ставить и себя, и меня в глупое
положение, – в тоне его появилась жёсткость, будто его слова тоже побывали в морской воде и
высохли на ветру, как льняные салфетки, измятые после пикника.
Он так и стоял в отдалении от неё, не принимая подарок из протянутых к нему рук, и ей
не оставалось ничего иного, как положить коробку на гримёрный столик. После этого говорить
больше было не о чем, и надо было уходить, но она не удержалась.
– Это всё из-за неё, да? Из-за Люсиль? Из-за неё ты больше не хочешь быть мне другом?
– Что за глупости, Марджори. Мы по-прежнему друзья с тобой. Просто я не хочу, чтобы
ты выдумывала себе всякую чепуху, – он, наконец, высказал то, что давно собирался, и это
освободило его и сделало жестоким. – Пойми, я о тебе же забочусь, и потому не хочу, чтобы
ты выставляла себя на посмешище.
В дверь постучали. Джонни Кёртис, второй участник танцевального дуэта, заглянул в
гримёрку напарника и, никак не показывая того, что заметил в ней Марджори Кингсли, флег-
матично предупредил:
10
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
11
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Гумберт Пропп немедленно выразил своё неодобрение, но девушке было этого мало. Она
долго перечисляла прегрешения напарницы по номеру и завершила обвинительную речь тем,
что звонко хлопнула ладошкой по подлокотнику кресла:
– Решено! Давно пора избавиться от неё! И не смотрите на меня так осуждающе, мистер
Пропп! Вы в труппе без году неделя, а я в ней уже четыре года. А кое-кто, например, Мамаша
Бенни, Румяные Щёчки или Бродяга вообще страшно сказать сколько лет. За эти годы мы все
привыкли выручать друг друга и стали настоящей дружной семьёй, но даже одна такая гадюка,
как Люсиль Бирнбаум, может всё испортить. Я уже видела подобное и не раз. Взять, напри-
мер, труппу Бернштейна, – Имоджен наклонилась к собеседнику и заговорщически понизила
голос: – Одна девушка у них тяжело травмировалась, упав с декораций, и заменить её взялась
племянница антрепренёра, – мисс Прайс сделала многозначительную паузу, хотя ничего осо-
бенно зловещего пока сказано не было, и, когда пауза раскалилась как кочерга в огне и дер-
жать её дольше стало невозможно, прошептала: – Так они же там все перессорились, мистер
Пропп! Все до единого! Труппа распалась, Бернштейн разорился, актрисы спешно повыскаки-
вали замуж, а актёры разбрелись кто куда. Счастливчика Феликса, говорят, видели в одном из
варьете Вест-Энда, но этот всегда умел устраиваться, а про остальных никто и никогда больше
ничего не слышал. Вот так-то!
– Но ведь нам это не грозит. Никто из нас не собирается ссориться, – примирительно
сказал Гумберт Пропп, считавший свои долгом успокоить мисс Прайс, которая не на шутку
разошлась.
– Ха! Скоро начнём, вот увидите, – мрачно пообещала Имоджен, с досадой подумав:
«Какой-то он всё-таки слабохарактерный, честное слово! Другой бы на его месте сам уже что-
нибудь предложил, а этот смотрит на меня, как на рожок с мороженым, которое вот-вот рас-
тает». – Если так и будем бездействовать, то непременно всё перессоримся, – усилила она
натиск.
Под суровым выжидающим взглядом мисс Прайс Гумберт Пропп почувствовал себя
неуютно. В прошлом, в жизни до театра, он был владельцем магазина готового платья для
джентльменов, который достался ему от отца, и участие в закулисных интригах было ему в
новинку.
Момент был поистине щекотливый. В конце концов, мисс Прайс пришла за помощью
именно к нему, и он не смел обмануть её доверие. Опять же, собственные принципы не поз-
воляли ему действовать во вред другой девушке, пусть даже она и демонстрировала ужасные
манеры и успела завести в театре немало врагов.
Однако мисс Прайс ждала его решения. Он долго приглаживал жидкие волосы цвета
грязного песка, поджимал тонкие бледные губы под редкой щёточкой усов, потом откашли-
вался, чтобы выиграть немного времени, и, наконец, после долгой паузы неуверенно предло-
жил:
– Ну… если я чем-нибудь могу помочь… В самом деле, это ведь так не по-товарищески…
И Имоджен Прайс, захлопав в ладоши, возликовала:
– Я знала, мистер Пропп, знала, что вы непременно что-нибудь придумаете! Вы ведь
такой умный и так много всего умеете! Как же хорошо, что я обратилась именно к вам!
Она одарила его восхищённым взглядом, и он сразу же ощутил, как в груди разливается
тепло и его словно окутывает облаком блаженства. В самом деле, стоит ли придавать так много
значения беззлобной шутливой проделке? Ведь ни на что по-настоящему дурное Имоджен не
способна, он был в этом абсолютно убеждён.
13
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
и вышла, победно стуча каблуками, оставив его размышлять о самом главном иллюзионисте
этого мира – о времени и о его бесстыжих фокусах.
***
Рафаил Смит только закурил трубку, набитую дешёвым скверным табаком, какой пред-
почитают лишь отставные моряки чином не выше боцмана и уличный народ, ночующий на
грязных улочках Бетнал-Грин, когда в дверь его гримёрки постучали. Не испытывая желания
в этот момент говорить с кем бы то ни было, он всё равно сварливо крикнул: «Войдите!» –
молясь про себя, чтобы это не оказался Филипп Адамсон, которому опять спешно потребова-
лась помощь в решении одного из многочисленных организационных вопросов.
Его молитвы были услышаны, однако альтернатива вовсе его не обрадовала. В гримёр-
ную вошла женщина средних лет, одетая с пышной старомодной изысканностью. Глядя на неё,
можно было вообразить, что эдвардианская эпоха в самом начале своего расцвета, и не далее
как вчера Лондон от Тауэра до Ламбета пересекло траурное шествие, провожающее Викторию
в последний путь.
– Лавиния, дорогая, что стряслось? Я и не думал, что здесь кто-то остался, – он ловким
движением натренированных пальцев незаметно смахнул клочки разорванной фотографии в
мусорную корзину, стоявшую под столиком. Теперь они лежали там вперемешку с табачным
пеплом, и в его голове всплыли строчки: «…пепел к пеплу, прах к праху…»
– Ох, я и правда что-то припозднилась сегодня, – Лавиния Бекхайм жеманно улыбнулась
и, не снимая пальто, присела на краешек кресла, не слишком достоверно изображая непри-
нуждённость.
Смиту было совершенно ясно, что она только что прибежала из пансиона, в котором
проживала вся труппа «Лицеедев Адамсона». Также он отлично знал, что именно ей от него
требуется, но из дружеских чувств не спешил, дожидаясь, когда она сама задаст волновавший
её вопрос.
Сначала Лавиния Бекхайм, которую в труппе за глаза прозвали мисс Румяные Щёчки,
неспешно и крайне обстоятельно рассказала Смиту пару старых, уже потерявших свежесть
сплетен, и он сделал вид, что слышит их впервые. Она никогда не переходила к сути вопроса
сразу, и, хоть и досадуя на эту её особенность, он не менее четверти часа притворялся, что с
интересом её слушает.
К счастью, вскоре запас пустячных тем иссяк. Гостья, притворившись, что эта идея
только что пришла ей в голову, прекратила терзать пышный бант шелковой блузы, украшав-
ший её грудь, ненатурально оживилась и воскликнула:
– А что если нам, мистер Смит, зайти за Арчи и всем вместе отправиться в одно из этих
уютных местечек, куда остальные ходят по субботам? Как думаете? По-моему, это отличная
идея! Нет, правда, мы каждый день развлекаем публику, почему бы нам и самим не развлечься
немного? – и она изобразила руками в воздухе нечто, что должно было означать бурное веселье.
Вот оно, наконец-то. Смит украдкой вздохнул. Чтобы не смотреть на неё в этот момент,
он принялся выбивать трубку в огромную морскую ракушку, служившую ему пепельницей.
– Арчи давно ушёл, Лавиния. Сразу после вашего с ним выступления.
– Ну надо же! – Лавиния Бекхайм всплеснула руками, продолжая спектакль. – А я была
уверена, что он всё ещё в театре. И куда это он отправился? Верно, сыграть партию-другую в
бильярд с этими молодыми щёголями, Эдвардом и Джоном, – и она вновь принялась теребить
бант, сохраняя на лице игривую безмятежность.
Пальцы её то сматывали в трубочку, то разматывали один из шелковых кончиков банта,
и отчего-то смотреть на это было неприятно.
15
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Не знаю, Лавиния. Может статься, что и так. Ты ведь знаешь Арчи не первый год, – он
отвечал ей бесстрастно, чтобы она не искала в его словах потайной смысл.
– А Люсиль? Она ещё здесь? В пансионе её нет, – проговорилась она, не в силах сдер-
жаться.
– Возможно, она ещё здесь, – уклончиво выразился мистер Смит, не желая давать одно-
значный ответ.
Тотчас руки её опустились на колени и замерли там. Голову с высокой причёской по моде
начала века она запрокинула как можно дальше, видимо, чтобы слёзы не вздумали прочертить
по напудренным щекам позорные дорожки.
Голосом глухим от сдерживаемых чувств и оттого, что её голова была запрокинута, как
на приёме у дантиста, она неуместно восхитилась:
– Ты только посмотри, какие здесь высокие потолки! Ну просто настоящая роскошь! Как
вспомнишь, где ещё недавно мы все ютились, так просто мороз по коже. Я, Лавиния Бекхайм,
вынуждена была пригибаться всякий раз, когда входила в общую гримёрную, в эту убогую
клетушку. А теперь у каждого есть собственная, и места хоть отбавляй. Всё-таки, кто бы что
ни говорил, а мистер Адамсон буквально спас нашу труппу.
Минута слабости прошла, она села как подобает и гордо вскинула голову. Рафаил Смит
криво улыбнулся в ответ, постаравшись, чтобы сочувствие, которое он испытывал к ней, не
слишком бросалось в глаза.
Было заметно, что уходить ей не хотелось. Лавиния Бекхайм ещё разок прошлась по гри-
мёрной, рассматривая её обстановку так, как если бы находилась тут впервые, и уделив осо-
бое внимание искусно вышитому гобелену, украшавшему стену напротив солидного дубового
шкафа, где хранился реквизит. На гобелене был изображён трёхголовый Цербер, стерегущий
врата в царство Аида, и она тихонько пропела старую песенку, копируя наивную манеру про-
шлых лет:
Всё это время Рафаил Смит молчал, удерживая на лице вежливую улыбку. Наконец,
украдкой вздохнув, Лавиния Бекхайм набросила на плечи пальто и взяла в руки сумочку. Уже
приготовившись уходить, она вдруг приглушённо вскрикнула, округлив глаза. Иллюзионист
вздрогнул и проследил за её взглядом. Он был устремлён на его гримёрный столик, где валя-
лась пустая деревянная рамка, окружённая мелкими клочками разорванной фотографии, и
забытый, или же, наоборот, оставленный с умыслом, золочёный футляр с помадой.
– Боже мой, Рафаил, – голос Лавинии задрожал, – как же это? Вы же так ею дорожили!
Значит, и вы поддались чарам Люсиль? И вы причислили себя к её многочисленным поклон-
никам, готовым на всё ради её расположения?
Не дождавшись ответа, она повернулась и выбежала из гримёрки. Комкая найденный в
кармане пальто носовой платок, она спешно пересекла галерею и, неловко ступая по скольз-
ким мраморным ступеням парадной лестницы, спустилась в вестибюль. Там она постояла с
минуту, приходя в себя и вытирая горячие слёзы. Её рука с платком мелко дрожала. За спиной
послышался шорох – она обернулась, но старинный друг не последовал за ней, глупо было и
ждать, что он поспешит с утешениями. «Нет утешения в мире, слёзы и тлен лишь вокруг», –
вспомнились ей слова из оперетки, партию в которой она исполняла когда-то. В те времена
голос её ещё обладал притягательной силой, а сама она была так молода, что слова эти казались
ей бессмысленными и никакого отклика в душе не находили. Лучшие годы промелькнули с той
16
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
17
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
расставаться с медяками. Что уж там наплела ему чертовка Имоджен, чем заманила – её не
особенно интересовало, но вот рвение, с каким новоявленный антрепренёр взялся за дело,
изрядно её позабавило.
Подумать только, всерьёз решить, что их странствующая труппа комедиантов мало того,
что станет трамплином для сценической карьеры Имоджен, так ещё и искренне надеяться
составить конкуренцию ведущим лондонским мюзик-холлам! Прав был её старинный прия-
тель Рафаил Смит, с которым они исколесили всю Англию, прав во всём – больше всего в этой
жизни, едва ли не больше, чем дышать, люди хотят верить в чудо. Ну, и, конечно, надежда. Под
этими двумя знамёнами и маршируют простачки от колыбели до могилы, и лишь немногим
хватает ума выйти из строя и воспользоваться наивностью ближних себе во благо.
Но одно дело простаки – сытые, лоснящиеся, с тугим кошельком, и совсем другое – те,
кто сидит по ту же сторону стола, что и ты. Кто делит с тобой и скромную трапезу, и изысканные
яства, и солнечные дни на побережье лучших морских курортов, и осеннюю сырость, когда от
зрителей и улыбки-то не дождёшься, не вывернувшись перед ними наизнанку.
Мамаша Бенни не первый год на свете жила и знала доподлинно (да и видела такое не
раз): если в труппе начинаются склоки, добра не жди. Мелкие обиды и разногласия – это одно
дело, куда без них, – но то, что началось в театре Адамсона с появлением Люсиль Бирнбаум,
могло плохо кончиться, а начинать всё сначала и вновь отправляться в путешествие, не зная,
где окажешься завтра, было не по ней.
Неплохо разбираясь в людях, Мамаша Бенни сразу поняла, что увещевать новенькую
вести себя поскромнее бесполезно. Люсиль точно была не из простаков, но её неоправданная
дерзость симпатии отнюдь не вызывала. За своё недолгое пребывание в театре она умудрилась
настроить против себя большую часть труппы, и на пользу общему делу это явно не пошло.
Выраженный актёрский темперамент Имоджен Прайс заставлял ту вспыхивать как порох
всякий раз, когда Люсиль пыталась раззадорить её малопонятными намёками на некую тайну, а
заноза Эффи так и вовсе зеленела как кочан салата, когда новенькая позволяла себе отпускать
колкости на её счёт. Марджори Кингсли глубже и сложнее всех переживала крушение своих
иллюзий, произошедшее сразу после появления в труппе Люсиль, но тот, кто не умел достойно
выдерживать удары судьбы, не мог претендовать на сочувствие Мамаши Бенни.
Самые же большие опасения у неё вызывало состояние Лавинии Бекхайм, которая вот
уже много лет безуспешно ждала, когда для неё и Арчибальда Баррингтона, комика в амплуа
«светский лев», запоют-загудят свадебные колокола. Ни для кого не являлось секретом, что
Арчи падок на молодых актрис и в бурных житейских волнах его корабль готов бросить якорь
в каждой гавани, что сверкает манящими огнями. Лавинии, не желающей смотреть правде в
глаза, стоило больших усилий соблюдать внешнюю благопристойность и держать свои чувства
в узде, но, как было хорошо известно Мамаше Бенни, порой чашу терпения способна перепол-
нить всего лишь одна капля.
Этим утром, за завтраком, отменный по обыкновению аппетит демонстрировала только
Эффи. Из мужчин никого не было – Адамсон с Рафаилом вставали рано и сразу же отправля-
лись на Гроув-Лейн, в театр, мистер Пропп уходил в костюмерную к восьми, а Арчи, Эдди и
Джонни почти всегда пропускали завтрак, валяясь в постелях до тех пор, пока не наступало
время готовиться к дневному представлению. Имоджен Прайс тоже находилась у себя, так как
её утреннюю трапезу неизменно составляла лишь чашка кофе и апельсин, посыпанный кори-
цей, которые ей приносила горничная Элис прямо в комнату.
Люсиль Бирнбаум, тщательно причёсанная, надушенная и с подкрашенными губами,
набросив на плечи кашемировый кардиган цвета топлёных сливок, сидела и листала газеты
отдельно от всех, у окна, за которым кружились неряшливые снежные хлопья. Она единствен-
ная из жильцов пансиона завтракала всегда долго и основательно, и сейчас перед ней на столе
стояла большая тарелка, полная разнообразной снеди – яичница-глазунья, подрумяненный
19
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
бекон, грибы, ломтики копчёной рыбы и треугольнички тостов, поджаренные строго с одной
стороны (и нельзя сказать, что подобная требовательность так уж радовала кухарку). Лицо
её казалось непроницаемым, но возле рта обозначились жёсткие складки, словно она крепко-
накрепко сжала зубы.
Марджори, напудренная до полного сходства с мраморной статуей (само собой, если бы
кому-то пришло в голову придать изваянию её грубые черты), со вселенской печалью в коро-
вьих глазах цедила чай и вопреки обыкновению не притрагивалась к тостам. Лавиния Бекхайм
тоже выглядела так, будто бы уксуса хлебнула – даже не верилось, что через несколько часов
и та, и другая выйдут на сцену, и публика будет рыдать от смеха от каждого их движения, от
каждой реплики, метко пущенной в зал, точно плоский камешек по воде. Это перевоплощение
актёров, то, как они умудряются сбрасывать собственную шкуру и примерять на себя чужую
личину, завораживало Мамашу Бенни и вызывало у неё чувство сродни суеверному трепету.
Потому-то ей и хватило одного взгляда на Эффи, чтобы всё понять. Обычно та по утрам
бывала вялой и хмурой, но сегодня девушка сияла, прямо-таки вся лучилась довольством и
радостью. Она исподтишка посматривала на Люсиль, и в уголках её губ трепетала шкодливая
улыбка, сказавшая Мамаше Бенни всё, что ей нужно было знать.
С сожалением отвергнув предложенную горничной вторую чашку обжигающе горячего
чая, Мамаша Бенни сослалась на необходимость выйти за покупками и быстро поднялась к
себе. У неё было не больше получаса, чтобы предотвратить неизбежный скандал. Выходка
Эффи могла иметь далекоидущие последствия и стать первым звеном в цепи будущих раздо-
ров, которые могли привести к провалу всей программы и возвращению к неустроенной и бес-
порядочной жизни странствующих артистов.
Кляня про себя безмозглую дурёху Эффи, дородная Мамаша Бенни, переваливаясь,
как гусыня, и задыхаясь от быстрой ходьбы, спешила через людную в этот час дня Камберу-
элл-Гроув. Она не знала, что Люсиль решительно отложила газеты и встала из-за стола, не
притронувшись к завтраку, ровно в ту же минуту, когда Мамаша Бенни вышла из пансиона
через чёрный ход. Тем не менее какое-то шестое чувство заставляло её не сбавлять темп до
самого театра и, чуть не угодив под автобус, она вошла в здание, выиграв фору в семь с поло-
виной минут.
В вестибюле ей повстречался Рафаил Смит. Он поприветствовал её кивком и, как это
принято у старинных знакомых, не утруждая себя предисловием, начал втолковывать ей что-то
про свой новый номер. С минуту Мамаша Бенни покорно слушала его, но вскоре, понимая, что
это может затянуться надолго, а времени остаётся всё меньше, не слишком вежливо прервала
того и направилась к лестнице, которая вела на второй этаж, где были расположены гримёрные
для актрис.
Сейчас все они были пусты, и Мамаша Бенни уже было вздохнула с облегчением, как в
глубине коридора показался Филипп Адамсон. Он издал приветственный возглас и поспешил
ей навстречу.
– Вас-то я и искал, миссис Бенджамин, – довольно сообщил он. – Надеялся, что вы при-
дёте пораньше, и у нас с вами до репетиции будет минутка поболтать. Мне нужен ваш совет
насчёт шатра гадалки: эскиз готов, но мистер Пропп почему-то ни в какую не хочет исполь-
зовать ту материю, что вы хотели. Я постарался его переубедить, но вы же знаете, каким он
бывает упрямым.
– О, мистер Адамсон, да пускай сам выберет, я не буду в обиде, – заверила его Мамаша
Бенни и поспешила вперёд по коридору.
Филипп Адамсон недоумённо уставился ей в спину. Не далее как позавчера дискуссия
по поводу обустройства нового шатра гадалки заняла целый вечер, и итогом её стали две про-
тивоположные и непримиримые позиции.
20
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
роны, глупо и нечестно. И я больше никогда так не поступлю, обещаю. Люсиль, ты слышишь
меня?
Мамаша Бенни мигом сообразила, что не одному только Арчи устраивают сцены ревно-
сти. Эдди, чтоб его! И надо же ему было выбрать именно тот момент, когда она здесь, в чужой
гримёрке, и Люсиль вот-вот объявится на пороге и потребует объяснений.
Теперь, чтобы выпутаться из всего этого кошмара без потерь, Мамаше Бенни необходима
была удача. В свете новых событий молиться она не посмела, чтобы не навлечь гнев Господа.
Она стиснула зубы и очень тихо, очень аккуратно поместила в вырытую ямку пустую фарфо-
ровую коробочку, а затем увядшее растение. Присыпала корни землёй, стараясь, чтобы сверху
оказалась сухая почва. Эдди тем временем всё продолжал каяться и уверять дверь гримёрной,
что больше никогда не посмеет вести себя неподобающим образом.
В пяти футах от него Мамаша Бенни беззвучно выдохнула, отряхнула руки и осторожно
опустилась на гримёрное креслице напротив зеркала. Собственное отражение напугало её –
вытаращенные глаза, бисерины пота на лбу, съехавшая набок шляпка. Она привела себя в поря-
док, стараясь пошире расставлять локти, чтобы не шуршать рукавами, и тут в коридоре, прямо
возле двери, послышались чьи-то тяжёлые шаги.
В первую секунду Мамашу Бенни охватил ужас, но она быстро сообразила, что лёгкая
поступь Люсиль ничуть не похожа на этот слоновий топот. Тем не менее ситуация осложнилась
– она чувствовала, что хозяйка гримёрной вот-вот явится и застанет непрошенную гостью на
месте преступления.
– Слушай, Эдди, мне нужно потолковать с тобой кое о чём. Красотка Молли подвела
меня, пришла предпоследней, а я тут малость задолжал одному типу…
Мамаша Бенни заскрежетала зубами в беззвучной ярости. Джонни Кёртис! Только его
здесь ещё не хватало! В здании театра столько укромных уголков, а этим бездельникам нужно
решать свои дела непременно у гримёрки Люсиль Бирнбаум. На мгновение её охватил порыв
распахнуть дверь и выбежать наружу, а там будь что будет, но новые обстоятельства не позво-
ляли поступить столь опрометчиво.
Голоса стали отдаляться. Она медленно подобралась к двери, наклонилась, заглянула в
замочную скважину. Потом приоткрыла дверь на полдюйма – в конце коридора, у лестницы,
ведущей на третий этаж, виднелись Эдди и Джонни, стоявшие к ней спиной и увлечённые
разговором.
Другого шанса не будет, решила она и выскользнула из чужой гримёрки, со всей возмож-
ной осторожностью прикрыв за собой дверь. Коленки у неё дрожали, когда она шла по кори-
дору, не осознавая, куда идёт и зачем, и чувствуя, как изнанка платья прилипла ко взмокшей
спине. Встретив по дороге Люсиль Бирнбаум, идущую ей навстречу, Мамаша Бенни опустила
взгляд, опасаясь, что выдаст себя, а иначе бы она непременно заметила, что на высокомерном
лице новенькой застыло несвойственное ей выражение сильнейшего испуга.
***
22
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
нистрацию театра, чтобы подать жалобу. Громче остальных возмущались дамы, особенно те,
что пришли с детьми, джентльмены же ухмылялись себе в усы и билеты сдавать не торопились.
Рафаил Смит и Филипп Адамсон, узнав причину волнений, попытались вернуть благо-
склонность публики, заверив их в непреднамеренности действий актрисы и пообещав контра-
марки на весь театральный сезон, но часть зрителей всё же покинула зал, кипя от возмущения.
Люсиль Бирнбаум, оказавшаяся в эпицентре скандального происшествия, не проронила
ни слезинки. Переступив через ком ярких лоскутков и кружевных лент, в который неожиданно
для всех превратился её сценический костюм, в короткой шелковой сорочке с низким выре-
зом, облегающих панталонах и кружевном поясе для чулок, она спустилась через заднюю часть
сцены и приняла из рук Эдди, по-джентльменски опустившего взгляд, его бархатный плащ,
в котором он изображал испанского гранда, поющего серенаду под балконом возлюбленной.
Работник сцены, регулировавший движения занавеса, оказался не так хорошо воспитан и смот-
рел на побледневшую от ярости артистку до тех пор, пока она, сверкая глазами, не объяснила
в мельчайших подробностях, куда ему следует отправиться, отчего Эдди Пирс весьма заметно
покраснел.
Новость разнеслась по театру в считаные секунды. Все, конечно, тотчас сообразили, что
к чему, но выказывать сочувствие Люсиль Бирнбаум никто, кроме верного Эдди, не спешил.
Имоджен, во время инцидента находившаяся вместе с ней на сцене, успела укрыться в своей
гримёрке, чтобы её имя никак не связали со скандалом. Представление оказалось сорвано,
посетители осаждали кассу, требуя вернуть им деньги за билеты. Филипп Адамсон готов был от
отчаяния провалиться сквозь землю, и только выдержка Рафаила Смита, оказавшегося рядом,
спасла его от опрометчивых решений.
Пока антрепренёр разбирался с недовольными и опровергал обвинения в нарушении
общественной морали, Люсиль чеканила шаги по направлению к артистической уборной
Имоджен Прайс. Губы её плотно сжались, сузившиеся глаза метали молнии, на Эдди, путаю-
щегося под ногами, она не обращала ровно никакого внимания. Как была, в алом бархатном
плаще и танцевальных туфлях, она, выпростав руку из складок материи, толкнула дверь гри-
мёрной, не постучав.
Для Имоджен визит Люсиль не стал неожиданностью. На её месте она бы тоже была взбе-
шена сверх всякой меры и немедленно потребовала бы объяснений. Имоджен не переоделась,
оставшись в пышном кукольном платье, только сняла гигантский розовый бант, крепившийся
к поясу булавками, да прошлась по разгорячённому лицу пуховкой. Когда дверь распахнулась,
она встретила гостью победной улыбкой, в которой не было и тени раскаяния. У бедняги Эдди,
попавшего в перекрестье взглядов двух женщин, объявивших друг другу войну, перехватило
дыхание, и он счёл за лучшее отступить с линии огня.
Люсиль вошла внутрь, и некоторое время на этаже было тихо. Лавиния Бекхайм, Мардж,
Эффи и Мамаша Бенни – все одновременно приоткрыли двери и принялись с азартом вслу-
шиваться в невнятное бормотание, доносившееся из гримёрки Имоджен. Эдди стоял у окна и
от волнения сжимал и разжимал ладони, не зная, как ему поступить, если послышатся звуки
потасовки или крики о помощи. Кого в этом случае он должен защищать? Имоджен, с кото-
рой его связывала артистическая солидарность и три года, проведённые бок о бок на театраль-
ных подмостках? Или же Люсиль, вокруг которой, казалось, сам воздух накаляется и вибри-
рует, словно над неукротимым пламенем? Не успел Эдди честно признаться себе, что, подобно
отважному герою из рода Муциев, чаявшему великой славы и мало ценившему плоть, готов
пожертвовать на этот огненный алтарь не только правую руку, но и всего себя целиком, как
дверь гримёрки открылась, и Люсиль вышла в коридор. Остановившись напротив застывшей
на пороге Имоджен Прайс, она победно расхохоталась.
– О, будь уверена, я всё тебе верну стократно! – пообещала она и улыбнулась особенно
сладкой улыбкой. – Только вот это случится тогда, когда ты не будешь ожидать, милая Имод-
23
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
жен. Я же всё время буду настороже, и ты больше не сумеешь застать меня врасплох. Конечно,
я ведь могу и передумать, так что на твоём месте я была бы очень, очень вежливой. Слишком
многое на кону, правда, дорогая? Ты так долго к этому шла… Будет досадно, если все усилия
окажутся тщетными, не правда ли? – Люсиль послала растерянной Имоджен воздушный поце-
луй, повернулась на каблуках – её позабавило, как в ту же секунду одновременно захлопнулись
все двери на этаже – и не спеша направилась к своей гримёрке.
Эдди, чья защита не понадобились ни одной из участниц несостоявшегося поединка, не
успев осознать, что делает, двинулся за ней в надежде, что слова поддержки ободрят её и уте-
шат, но его жестоко отвергли. В силу житейской неопытности и поглощенности собственными
чувствами он не учёл, что Люсиль Бирнбаум относится к тому типу женщин, что лучше воз-
денут противника на копьё или переедут колесницей, чем будут предаваться унынию и лить
слёзы в тиши своей гримёрки. Внутри у Люсиль, будто олово в тигле, плавилась ярость, и щёки
её пылали вовсе не румянцем стыда оттого, что все в зрительном зале увидели какого цвета её
подвязки, а чистым пламенем жажды отмщения.
Услышав за спиной робкие шаги Эдди, она обернулась и дала волю чувствам. Этот тюфяк
с лицом и телом мускулистого боттичеллиевского ангела успел до смерти ей надоесть. Пона-
чалу он и его робкие ухаживания забавляли её, позволяя отвлечься от забот, и она даже
немного подыгрывала ему, но с каждым днём он всё больше действовал ей на нервы.
– Что тебе нужно?! – она обернулась, и Эдди отпрянул от неприкрытого насмешливого
презрения в её взгляде. – Да сколько же можно за мной таскаться, господи? – Люсиль закатила
глаза, демонстрируя, что сил её нет больше это терпеть. – Что ты вечно мычишь как телёнок?
Отстань от меня, слышишь?! Не смей за мной ходить! Ты понял, Эдди? Видеть тебя не могу!
Ошеломлённый переменой в ней, он стоял очень близко и силился понять, что же он сде-
лал, чем заслужил такой бурный гнев. В алом плаще, струившемся вокруг её тела, с глазами,
сияющими после недавней словесной баталии, Люсиль показалась бы ему прекрасной жри-
цей культа огнепоклонничества, если бы не выражение лица и жалящие слова, злыми осами
слетавшие с её губ. И даже такой она оставалась ему дорога – в ореоле искр, порождённых
неутолённым гневом, с бледным от пудры лицом, искажёнными злобой чертами – прекрасная,
точно в жилах её текла не кровь смертных, а божественный ихор, и потому ей было позволено
больше прочих.
– Уходи же, Эдди! Разве ты не слышишь, что я тебе говорю? Лучше иди к Марджори
Кингсли, к этой безобразной толстухе, что вечно таскает тебе шоколад и пирожные. Не сомне-
ваюсь, что вы составите с ней отличную пару! Будете до самой старости распевать на сцене
куплеты и веселить отребье с галёрки.
Он всё ещё оторопело смотрел на неё, и Люсиль в ярости, что не может его прогнать,
топнула ногой, а затем ещё раз, и ещё.
– Уходи! Сейчас же! Да уйди ты, наконец!
– Нечестно так говорить, Люсиль, – Эдди, который был немного тугодум, предпринял
попытку вступиться за старую подругу. Он не принял во внимание тот факт, что все артистки
театра «Эксельсиор», включая Мардж, прильнули к замочным скважинам и жадно ловят каж-
дый звук, и потому слов не выбирал. – Марджори очень одинока, и мне было её жаль, только и
всего. Я никогда не ухаживал за ней, всего лишь старался быть к ней добрее. Никогда, никогда
я не относился к ней так, как к тебе! И ни она, ни кто другой не значат для меня столько же,
сколько ты! Ты можешь мне верить, Люсиль!
У всех на виду Эдди покорно проследовал в подготовленную для него западню и даже не
понял, когда наспех сплетённая крышка хлопнула над головой, отрезая путь к отступлению.
Добыча была настолько бесхитростна и наивна, что Люсиль Бирнбаум не ощутила даже удо-
влетворения.
24
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Ты первостатейный идиот, Эдди Пирс, – сказала она устало перед тем, как швырнуть
ему в лицо плащ испанского гранда и запереться у себя.
Он так и остался стоять под её дверью, комкая бархат в руках так, что нежная материя
зазмеилась полосками, а совсем рядом, в своей гримёрке беззвучно рыдала, закусив кулак,
Марджори Кингсли, которая опрометчиво приняла жалость за любовь.
***
Тот, кто однажды выбирает для себя путь служения Мельпомене, знает, что рассчитывать
на карманы, полные звенящих монет, могут лишь немногие, а вот тяготы обретения мастерства
и неизбежные тернии ждут каждого. У Джонни Кёртиса наблюдался прискорбный недостаток
первого и не менее удручающий избыток второго.
Деньги в его руках никогда не задерживались надолго. Сколько бы он ни выигрывал на
бегах, всё утекало сквозь пальцы, будто мелкий речной песок. Недельное жалование, которое
полагалось ему как второму танцору труппы, было, по его нынешним меркам, просто смехо-
творным. Как правило, его хватало на пару-тройку дней, а потом приходилось снова выгре-
бать медяки из подкладки пальто и брать взаймы на приличный табак. Нищета, от которой он
страдал в прошлом, внушила ему стойкое отвращение к экономии и склонность к неуёмным
тратам и экстравагантным жестам.
Тем не менее Джонни и в голову не приходило требовать у Адамсона надбавку. В глубине
души он был уверен, что не стоит и тех денег, которые ему платят. Вот Эдди Пирс – это да!
Всё, что Джонни знал о сцене, о работе с публикой, о танце – он узнал от Эдди, и разница в
жаловании казалась ему вполне справедливой. Если бы не Эдди, научивший его всему, то он
бы так и остался в Дареме, где его ждала судьба отца и старших братьев, годами вдыхающих
угольную пыль.
Джонни тоже пришлось потрудиться на благо империи – в двенадцать лет он первый раз
спустился в шахту, ведя за собой грустного ослика с тележкой, и с тех пор – с самого первого
дня – был готов на всё, лишь бы избежать этой незавидной участи. Однажды после оконча-
ния смены он даже пошёл на преступление: снял с осла упряжь, отвёл подальше от входа в
шахту и, хлопнув его как следует по спине, отправил на вольный выпас. Глупый осёл, пробежав
несколько ярдов, обиженно взревел и привычно потрусил в свой загон, отринув свободу. Этот
случай только укрепил Джонни в желании как можно скорее покончить с работой в шахте и
покинуть Дарем, и с той поры дня не проходило, чтобы он не искал возможностей осуществить
своё намерение.
Поэтому, когда в их городишко приехала труппа странствующих артистов, Джонни без-
возмездно предложил им свои услуги и с небывалым энтузиазмом принялся таскать коробки
с реквизитом и путаться у всех под ногами, в надежде примелькаться и стать незаменимым.
Он не гнушался бегать в лавку за табаком, пивом и сардинами, начищал песком сбрую ослицы
Дженни и выполнял сотни других мелких поручений, лишь бы получить шанс перебороть
судьбу и покинуть отчий дом, где в трёх крохотных комнатушках ютилась его семья из шести
человек, четверо из которых спускались в шахту каждый божий день.
Старания его увенчались успехом. Расторопный, понятливый, неизменно вежливый и
забавный – то на руках пройдётся, то расскажет немудрёный стишок или отпустит солёную
шуточку, – Джонни Кёртис пришёлся странствующим артистам по душе, и они предложили
ему должность работника сцены с небольшим, но стабильным жалованьем.
После этого ни один его день не походил на предыдущий. Нортумберленд, Йоркшир,
Корнуолл, Маргейт (больше всех ему понравился Бристоль, где из любой точки города были
видны пронзающие небо мачты кораблей) – труппа разъезжала по стране с весны до осени, к
зиме сужая круги, чтобы в разгар сезона оказаться поближе к Лондону.
25
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
26
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Тот вечер, когда Рафаил Смит от лица всей труппы поздравил его и преподнёс кожаные
танцевальные туфли с алюминиевыми набойками, стал для него началом новой жизни, девиз
которой звучал так: «Никаких больше ослов!» Этих безгрешных, в общем-то, созданий, кото-
рые у многих вызывают симпатию, Джонни крепко невзлюбил и до сих пор морщился всякий
раз, когда они попадали в поле его зрения.
Теперь, спустя три с половиной года, сценическая карьера перестала казаться ему такой
уж заманчивой долей, и театральные подмостки потеряли всякое очарование. Труд, ежеднев-
ный тяжкий труд. Избалованная, капризная лондонская публика, которую дважды в день
нужно объезжать, как норовистую чистопородную кобылу, иначе рискуешь быть затоптанным в
опилки манежа. Невозможность завести нормальную семью. И полное отсутствие перспектив.
Последнее больше всего удручало Джонни, который дураком отнюдь не был и прекрасно
понимал, что давным-давно достиг пика своих невеликих возможностей. Большого актёрского
таланта у него не было, подходящей фактуры тоже, а на одном степе далеко не уедешь. К тому
же времена стремительно менялись. Джонни, обладавший хорошей интуицией, ещё два года
назад понял, что прежние деньки не вернёшь, и вскоре на один мюзик-холл будет приходиться
дюжина кинозалов.
Скандал, связанный с непристойным обнажением на сцене, прошёл мимо его внимания,
так как сразу после своего выступления Джонни отправился к себе в гримёрку и предался
невесёлым размышлениям.
Придвинувшись к зеркалу поближе (он с самого детства страдал близорукостью, но выпи-
сывать рецепт на очки не спешил из убеждения, что в них будет похож на гробовщика или
младшего клерка какой-нибудь занюханной конторы), Джонни не слишком свежей салфеткой
снимал грим, попутно размышляя, где достать сумму, необходимую для субботнего забега.
На ипподроме Кемптон-Парк у Джонни был верный человек, который не раз его выручал,
подсказывая, какая лошадка кажется ему достойной хорошей ставки. Ошибался он редко, а
когда брал свою долю, делал это так запросто и по-приятельски, что Джонни искренне считал
его близким другом. Будет чертовски досадно, если он не добудет деньги к субботе и пропустит
забег Заводной Мейбл.
Когда он, стерев с лица остатки грима, начал шарить в карманах небрежно брошенного
на спинку кресла пальто в поисках папиросы, в дверь его гримёрки постучали.
– Не заперто! – выкрикнул Джонни невнятно, потому как в этот момент, зажав папиросу
зубами, пытался прикурить от сломанной спички.
Высокий широкогрудый джентльмен с пышными усами и седеющей остренькой бород-
кой (точь-в-точь как у Эдуарда VII, внешнее сходство с которым Арчибальд Баррингтон созна-
тельно подчёркивал) вошёл в гримёрку и, вдохнув аромат дешёвого табака, поморщился.
– Джонни, мальчик мой, немедленно брось это непотребство, – посоветовал он грудным
раскатистым баритоном.
Он был в стёганом халате из плотного синего бархата, и на его внушительной фигуре с
безупречной осанкой тот смотрелся как парадное облачение главнокомандующего. Арчибальд
Баррингтон запустил руку в карман и вынул оттуда две короткие манильские сигары и меха-
ническую зажигалку.
– Брось, говорю тебе, – он протянул Джонни одну из сигар и принялся с видимым насла-
ждением раскуривать вторую.
Некоторое время мужчины молча дымили, наблюдая, как гримёрная наполняется аро-
матным туманом и очертания предметов – платяного шкафа, обувной стойки с танцевальными
туфлями, настенного гобелена, на котором изображено многорукое чудовище, обратившее к
небесам сотню страдающих лиц – становятся все расплывчатее, словно медленно погружаются
на глубину.
27
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Эта Люсиль Бирнбаум та ещё штучка, верно, Джонни? – вдруг хохотнул Арчибальд
Баррингтон и шутливо подул на кончик сигары, отчего тот немедленно превратился в тлеющее
дьявольское око. – Горяча, как горчица! Того и гляди обожжёшься! Эх, вот бы я был помо-
ложе… Ну, вот как ты, например, а, Джонни?
Джонни Кёртис, который, пожалуй, единственный из мужской части труппы остался рав-
нодушным к чарам новенькой, неопределённо пожал плечами.
– Такую девушку приятно сводить в какое-нибудь шикарное местечко, угостить парой
коктейлей… – мечтательно продолжал Арчибальд. – У неё, знаешь ли, есть вкус. На неё и
посмотреть приятно, и послушать, хотя она и не трещит без умолку, как некоторые. – Он
помолчал, но так как Джонни не делал попыток поддержать беседу о Люсиль Бирнбаум, то
спросил напрямую: – Признайся-ка мне, Джонни, мальчик мой, ты тоже решил попытать сча-
стья? Я тут заметил, как ты любезничал с ней после репетиции. Решил перейти дорожку Эдди,
а?
– Нет, вовсе нет, – подобное предположение почему-то возмутило Джонни, и он резко
выпрямился в кресле. – Мы обсуждали очерёдность репетиций, только и всего. Имоджен посто-
янно нападает на неё, заставляет больше заниматься…
– Очерёдность репетиций, ну, надо же! – Арчибальд, откинув голову, расхохотался, а
после добавил назидательно: – Поверь мне на слово, ни к чему быть таким скромником! Жен-
щины… – вздохнул он и не спеша направил дымное колечко к потолку. – Женщины, юноша,
не терпят мямлей вроде Эдди Пирса. Пламя в их сердцах не разжечь телячьими взглядами и
овечьим блеянием. Не будь ослом, мой тебе совет! А совет Арчибальда Баррингтона чего-то
да стоит! – он пригладил бороду и принялся сыпать историями из тех времён, когда ему дове-
лось выступать на сцене лучших лондонских мюзик-холлов и свести знакомство с настоящими
звёздами комического жанра.
Все участники труппы не раз слышали эти байки (наполовину выдуманные, как многие
полагали и, надо сказать, что тот, кто это утверждал, был не так уж далёк от истины), и Джонни
приготовился отчаянно скучать в ожидании, когда же фонтан воспоминаний Арчибальда Бар-
рингтона иссякнет. Пока собеседник извлекал из глубин памяти сомнительные подробности
не менее сомнительных похождений, Джонни пришло в голову, что одна-единственная сигара
– ничтожно малая плата за то, чтобы покорно выслушивать стариковские небылицы. Деньги
у Арчибальда Баррингтона водились всегда, и он по-товарищески одалживал их тем, кто знал
к нему подход.
– Послушай, Арчи, раз уж ты сам про это начал… – Джонни сделал вид, что замялся. –
А впрочем… Ладно, забудь.
– Ну-ка, ну-ка! – оживился тот.
Глаза его загорелись любопытством, и вид сделался как у добродушного дядюшки, снис-
ходительно внимающего пылкому юнцу.
– Есть у меня на примете одна бойкая мисс, – Джонни опустил глаза, якобы из скромно-
сти, и продолжил: – Ножки, талия, да и мордашка ничего. Вот если бы у меня было несколько
лишних шиллингов к субботе…
– Боже, что я слышу! Несколько шиллингов! Нет, вы слышите, господа?! Этот безумец
говорит о нескольких шиллингах! – Арчи воздел руки к потолку и закатил глаза. – И этот ску-
пердяй собирается приглашать несчастную девушку провести с ним субботний вечер! Да будет
тебе известно, мистер Крохобор, что пара хороших шёлковых чулок и та стоит дороже несколь-
ких шиллингов. Ты что же, поведёшь её в забегаловку за углом, а после отправишь домой на
автобусе? Нет, Джонни, мальчик мой, я и не подумаю давать тебе несколько шиллингов. Если
неизвестная мне юная мисс когда-нибудь узнает об этом, то она, отринув правила хорошего
тона, плюнет старому Арчибальду в лицо, и кто её осудит за это? Уж точно не я! Я дам тебе
три фунта и записку швейцару в «Аделфи», чтобы он пошептался с кем надо насчёт столика у
28
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
29
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
так и не смогла найти подход; и даже тот факт, что спальня с огромной высокой кроватью и
очаровательным кованым светильником в виде парусной шхуны находилась на втором этаже,
куда из гостиной вела шаткая деревянная лесенка с резными перилами. По вечерам, погасив
внизу свет, в спальню приходилось добираться на ощупь, или же брать с собой свечу в медном
подсвечнике, и в такие моменты Оливия, так до конца и не избавившаяся от детской манеры
сообщать окружающему миру дополнительные штрихи, воображала себя хозяйкой огромного
замка, поднимающейся в свою опочивальню.
Радость обладания вещами, ранее чуждая ей, бурно расцвела в эти наполненные оди-
ночеством дни. С экстатическим наслаждением Оливия рассматривала в витринах фарфоро-
вые сервизы, бродила по хозяйственному отделу Хэрродса или, напустив на себя придирчивый
вид, трогала различные образцы диванной обивки, воображая, как тот или иной узор будет
смотреться в её новом жилище. Результатом этих изысканий стало неумеренное транжирство,
которого Оливия, обладая весьма скромными средствами, обычно себе не позволяла.
Все вещи в квартире, которые ей не нравились, перекочевали в коробки и отправились
в ссылку – в пыльную гардеробную под лестницей, где, как подозревала Оливия, некогда юти-
лось мышиное семейство, по неизвестной причине покинувшее своё тёмное и уютное жилище.
Заполнив гардеробную коробками до самого потолка, оставив лишь небольшое пространство
для своих скромных пожитков, она учинила генеральную уборку, а затем принялась расстав-
лять по местам покупки.
В гостиной сразу стало уютнее, когда у пружинного дивана со сломанной спинкой
появился компаньон – большое ушастое кресло с клетчатой обивкой и массивными подлокот-
никами. Рядом устроился торшер на высокой латунной лапе. По вечерам он создавал волшеб-
ство: проникая сквозь жёлтый, яичного оттенка бархатный абажур, яркий свет заставлял поза-
быть о том, что за окном начало декабря и Лондон не видел солнца вот уже шесть недель по
самым скромным подсчётам.
Кухня тоже преобразилась. В буфете поселились жестяные банки с печеньем, кофе, чаем
и прочей бакалеей. На открытых полках, вытеснив щербатые чашки из дешёвого фаянса, сто-
явшие здесь невесть сколько и успевшие покрыться липким налётом, теперь стояли две фар-
форовые – одна белоснежная, в мелких незабудках, вторая же ярко-голубая, с серебристой
каёмкой, похожей на иней. На приставном столике обосновался тостер, над плитой нашла себе
место медная кастрюля такой величины, что в ней можно было бы приготовить целого кабана, и
в недрах посудного шкафа, как апофеоз хозяйственной лихорадки, охватившей Оливию, скры-
вался её побратим – невероятно пузатая фарфоровая супница, больше походившая на ком-
пактную сидячую ванну. (Это была не просто супница, а королева среди всех супниц – суп-
ница-символ, супница-олицетворение всего самого домашнего, что только существует в этом
мире. Оливия нашла её в комиссионной лавке, и, хотя за неё просили больше, чем допускал
здравый смысл или элементарные понятия о приличиях, она всё равно гордилась этой покуп-
кой.)
Как ни странно, но после того, как разошлись их с братом пути и она без всяких сожа-
лений съехала из маленького грязного пансиона миссис Флойд, что на Броуди-стрит, эта меб-
лированная квартира на Аберкорн-Плейс подарила ей чувство настоящего дома. Впервые за
множество лет Оливия по утрам пила чай из собственной, только лишь ей принадлежавшей
чашки, а по вечерам читала или слушала радио в своём собственном кресле, устроив ноги на
брошенной на пол подушке.
Изменения в жизни брата-близнеца, Филиппа Адамсона, она вопреки всем стараниям
принять так и не смогла. Теперь, когда они оба благодаря полученному наследству имели воз-
можность купить наконец дом в понравившемся месте, вести размеренную жизнь и перестать
скитаться по дешёвым пансионам, его одержимость некой Имоджен Прайс, актрисой смешан-
ных жанров, и идеей арендовать для неё целый театр, казалась ей сродни предательству.
31
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Ещё летом между близнецами наметилось охлаждение. Они отдалялись друг от друга
медленно, но неотвратимо. Каждый из них искренне сожалел о размолвках и потере взаимо-
понимания, но непоправимое уже свершилось – незримая связь, благодаря которой даже в раз-
луке они оставались единым целым, прервалась, и в новом одиночном существовании Оливия
против собственной воли отчаянно тосковала по брату.
В августе, несмотря на все призывы сестры внять здравому смыслу и оставить пустую
затею, которая может лишить его последних сбережений, Филипп окончательно решил посвя-
тить себя драматургии и стать антрепренёром труппы странствующих артистов. Это поста-
вило точку в спорах между близнецами. Поддавшись чарам обворожительной Имоджен Прайс,
Филипп с головой погрузился в новую жизнь, а Оливия из гордости запретила себе приезжать
на Гроув-Лейн.
Близнецы, которые раньше с трудом переносили расставание длиной даже в пару дней,
теперь получали друг от друга редкие письма, тон которых был прохладен и преувеличенно
любезен. Каждый ждал от другого капитуляции, и каждый собирался держать оборону до
последнего. Затянувшаяся ссора разбивала Оливии сердце, но свойственное ей упрямство не
позволяло пойти на попятную. Решимость Филиппа отстаивать свои убеждения и право посту-
пать по-своему была также непоколебима.
Неизвестно, во что бы превратилось это противостояние между близнецами, если бы не
письмо, которое доставили с вечерней почтой. Оливия вынула его из почтового ящика вме-
сте со счетами от бакалейщика и, как только по надписи на конверте она узнала неряшливый
почерк брата, сердце её забилось быстрее.
Сама не зная, что ожидает в нём найти, Оливия, которая только что вернулась с прогулки
и успела не на шутку продрогнуть, бросила покупки на стол, включила плиту, так как в квар-
тире было зябко, присела на низкую кухонную скамеечку и торопливо вскрыла конверт.
«Привет, Олив!
Надеюсь, у тебя всё хорошо. Дни стоят морозные, настоящая холодрыга. Вообще, зима
в этом году не радует. Как поживает кузина Грейс с малышкой Полли? Ты, случайно, не
виделась с ними? Наверное, кузина и тётушка Розмари уговаривают тебя приехать к ним на
Рождество?»
Оливия нахмурилась. Кружить вокруг да около было не в характере Филиппа. Обычно
его письма больше походили на телеграммы.
«Слушай, Олив, тут такое дело. Всё идёт не так гладко, как того хотелось бы».
Дальше между строк была втиснута фраза, явно написанная позже: «Сделай усилие,
постарайся не злорадствовать».
Оливия ухмыльнулась и продолжила чтение.
«Чем ты там занимаешься сейчас? Записалась на художественные курсы, как плани-
ровала? А у нас тут всё наперекосяк. Квартира, что ты сняла, она хотя бы тёплая? У нас
в пансионе собачий холод. Стараемся больше репетировать.
Хотел спросить тебя. Если ты сейчас не занята чем-нибудь крайне важным, то
было бы неплохо, если бы ты смогла приехать на несколько дней. Познакомлю тебя с чле-
нами труппы. Серьёзно, все страшно хотят с тобой познакомиться. Миссис Сиверли, наша
хозяйка, уже приготовила для тебя комнату.
P.S: бери с собой побольше тёплых вещей».
Вместо подписи в конце письма была наспех изображена долговязая женская фигура в
фартуке с оборками, остроносых туфлях на кривых каблуках и с большущей бородавкой на
кончике длинного носа. Оливия догадалась, что карикатура изображает хозяйку пансиона, и
хмыкнула.
Она отложила письмо и выключила плиту. От сухого воздуха у неё резко разболелась
голова.
32
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
33
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
кое-где сквозь неё виднелись трещины в кирпичной кладке. У входа в пансион, на полукруг-
лом крыльце с коваными перильцами стояли каменные вазоны с греческим орнаментом, и в
одном из них неряшливо топорщились сухие, побледневшие от инея стебли. Из ниши рядом
с дверью выглядывал металлический скребок для обуви.
Оливия Адамсон, стараясь по поскользнуться на обледенелой корке, покрывающей сту-
пени крыльца, с осторожностью приблизилась к парадному входу. Ей пришлось дважды дёр-
нуть за шнурок и услышать, как где-то в глубине дома гаснет дребезжащий звук, прежде чем
дверь открыла раскрасневшаяся юная горничная в криво повязанном переднике.
– Вам кого, мисс? – спросила она с терпеливым видом человека, давно смирившегося с
тем, что его непрестанно отвлекают от важных дел.
– Полагаю, мне нужна миссис Сиверли. Для меня должна быть приготовлена комната, –
Оливия дружелюбно улыбнулась, но бледное лицо горничной осталось хмурым.
Та украдкой вздохнула и посторонилась, пропуская гостью внутрь, и Оливия, шагнув
вперёд, очутилась в прихожей, до того тесной, что, казалось, войди сюда ещё один человек, и
ему придётся стоять на одной ноге.
– Кто там, Элис? Я же тысячу раз говорила тебе, чтобы ты и не думала любезничать с
зеленщиком на парадном крыльце! Он должен являться к чёрному ходу и оставлять свой товар
там, и не отвлекать тебя от работы, а сразу же идти по своим делам!
Крутая деревянная лестница, ведущая на второй этаж, заскрипела, и сначала Оливия
увидела худые ноги в тёмно-серых нитяных чулках и остроносых туфлях, затем подол пла-
тья того же унылого оттенка, а после и целиком миссис Сиверли. Хозяйка оказалась худоща-
вой высокой женщиной с блёклыми полуседыми волосами, узкими бледными губами и бес-
цветными, но очень густыми бровями. И её одеяние, и весь облик придавали ей сходство с
гигантским мотыльком, которое усилилось, когда она стремительно спустилась в прихожую.
В её маленьких светло-голубых глазках светилась насторожённость, а на кончике носа чудом
держались очки в стальной оправе. Единственным украшением её скучного облика служила
брошка в виде белой ленты, приколотая к лифу платья, какие носят члены британской женской
ассоциации трезвости.
Взмахом руки хозяйка отпустила горничную, и та стремительно скрылась в глубине кори-
дора, прошелестев накрахмаленным подолом форменного передника.
– Меня зовут Оливия Адамсон, миссис Сиверли. Мой брат, мистер Филипп Адамсон,
написал мне, что у вас найдётся для меня комната.
Мимолётным движением руки миссис Сиверли поправила очки и сразу же расплылась
в улыбке.
– Ах да! Ах да, конечно, – повторила она. – Комната! Ну разумеется, мисс Адамсон!
Для вас имеется чудесная комната. Очень уютная. Вам непременно понравится. Я так и ска-
зала мистеру Адамсону: предоставьте это мне, и я устрою вашу сестру как принцессу. Ком-
ната отличная, вот увидите. Небольшая, но очень, очень уютная. С великолепным видом. И…
довольно тёплая, да.
Пока хозяйка расхваливала на все лады комнату, Оливию охватывали все большие подо-
зрения на этот счёт. Внезапно умолкнув, миссис Сиверли подошла ещё немного ближе, впро-
чем, по-прежнему не делая никаких попыток забрать у гостьи саквояж, и, деликатно понизив
голос, как если бы речь зашла о не самых приличных материях, поинтересовалась:
– А вы, мисс Адамсон, что же, поёте, танцуете? Вы ведь актриса, не так ли?
– Нет, нет, миссис Сиверли, – Оливия поспешно открестилась от принадлежности к брат-
ству служителей Мельпомены, – я приехала навестить мистера Адамсона, по его просьбе.
– Как угодно, мисс Адамсон, как угодно, – миссис Сиверли явно ей не поверила. – Да
что же это такое! Где носит эту девчонку? Никогда её нет под рукой, когда она нужна. Элис! –
она нахмурилась и, сделав пару шагов по направлению к коридору, крикнула ещё раз: – Элис!
35
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
1
Фредерик Эдвард Уолтон (1834–1928) – британский промышленник и изобретатель. В числе его изобретений линолеум
и линкруст.
36
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
ноги и подошла к окну. Отдёрнула занавески, помня о великолепном виде, обещанном хозяй-
кой пансиона – через мутное стекло виднелась часть улицы, параллельной Камберуэлл-Гроув,
и чахлое деревце на заднем дворе, в ветвях которого вяло трепыхался обрывок бумаги. На
подоконнике лежали жёлудь и сухая муха.
Она покатала жёлудь туда-сюда, ещё раз бегло осмотрела комнату и, обращаясь к томной
красотке в меховом боа, улыбавшейся ей со стены, заверила её:
– И ничего страшного! Тут довольно уютно. Мне, знаете ли, доводилось жить в местах
и похуже, тем более что это всего на пару дней.
Девушка на афишке продолжила улыбаться, скептически приподняв одну бровь.
***
В ту же секунду, как ей пришла в голову эта мысль, она услышала голос брата.
– Олив! Ты не представляешь, как я рад, что ты смогла приехать так быстро!
Филипп стоял на верхней площадке и казался искренне обрадованным. Не в силах
дождаться, пока она поднимется, он легко сбежал вниз, обнял сестру и повлёк её наверх, всё
это время не прекращая говорить и прикасаясь к её плечу своим так, точно они по-прежнему
были детьми и нуждались в ежеминутном подтверждении присутствия рядом другого. Радость
от встречи и теплота, с которой брат её принял, согрели Оливии душу, заставили позабыть о
недавних размолвках и о том, что послужило их причиной, и она даже не сразу поняла, почему
в бурном потоке слов Филиппа всё чаще упоминаются имена Имоджен Прайс и некой Люсиль
Бирнбаум.
Филипп распахнул перед ней двери, ведущие в зрительный зал, не слишком деликатно
подтолкнул сестру вперёд и помахал рукой кому-то, кто находился на ярко-освещённой сцене.
– Я же говорил, что она непременно приедет! Сейчас я вас познакомлю! – прокричал он
ликующе, и энтузиазм в голосе брата Оливии категорически не понравился.
Ровным счётом ничего не понимая, она вслед за ним поднялась на сцену и теперь сумела
рассмотреть того, кому Филипп так сильно желал её представить. Это был сухой жёлчный муж-
чина лет шестидесяти на вид, с длинным носом с горбинкой, очень тёмными глазами и такой
же тёмной бородкой, свивавшейся в мелкие кольца и придававшей ему облик водевильного
злодея. На бесстрастном лице его застыло выражение, будто бы он, разочаровавшись в жизни
единожды, решил больше не давать ей шанса обмануть себя, и теперь на всё происходящее взи-
рал с подозрительным ожиданием неминуемого подвоха. Одет он был небрежно: вязаный сви-
тер горчичного цвета, фланелевые брюки с заплатками на коленях и твидовый пиджак, такой
ветхий, что лацканы и манжеты обзавелись по краям неряшливой бахромой.
– Рафаил Смит, знаменитый маг, чародей и иллюзионист, объездивший всю Англию,
Ирландию и Шотландию и всюду удивляющий публику своим мастерством. Моя сестра Оливия
Адамсон, – представил их друг другу Филипп и сразу отошёл в сторону.
Ни слова не говоря, знаменитый маг и чародей медленно обошёл вокруг Оливии, крайне
невежливо рассматривая её сверху донизу и время от времени бросая странные взгляды на
Филиппа.
Оливия уже привыкла к тому, что их поразительное внешнее сходство вызывает у боль-
шинства людей изумление, сравнимое с оторопью, но подобное поведение заставило её поро-
зоветь от досады.
– Филипп, может быть, ты объяснишь мне, что происходит?
– Вы и правда очень похожи на брата, мисс Адамсон, – вдруг произнёс Рафаил Смит, всё
ещё разглядывая её. У него был мягкий бархатистый голос, однако в нём не было ни толики
обаяния или желания расположить к себе собеседника. – И вы такая же высокая, как и мистер
Адамсон, что не слишком подходит для наших целей, – неудовольствие в его тоне позабавило
Оливию. – Тем не менее, я полагаю, что при должных усилиях мы непременно добьёмся успеха.
Руки у вас достаточно крепкие?
– Кто добьётся успеха? И причём здесь мои руки? – быстро спросила Оливия и тотчас
же обернулась к брату. – Филипп, что происходит?
Мужчины переглянулись, и Филипп, подхватив сестру под локоть, вновь повлёк её за
собой. Всю дорогу упираясь и повторяя, что больше не сделает и шагу, пока Филипп не ответит
на её вопросы, Оливия всё-таки последовала за братом и оказалась в каморке за сценой, всю
обстановку которой составляли письменный стол, два стула, конторка и низкая кушетка из тех,
что обычно стоят в привратницких. В качестве единственного украшения на облупившейся
стене висел тканый гобелен, изображавший одного из античных близнецов-лучников – Аппо-
лона, златокудрого юношу в ниспадающем складками хитоне, с колчаном серебряных стрел за
38
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
спиной и лирой в руках. Его окружали девять прекрасных танцующих муз в развевающихся
хитонах: их лица выражали божественный экстаз, а в волосах сверкали золотые ленты.
Окна здесь отсутствовали, и источником неяркого жёлтого света, липкой плёнкой лежав-
шего на всех предметах, была настольная лампа с треснувшим плафоном. В этой тесной ком-
натке запахи старого театра почему-то усилились, и к ним прибавился отчётливый душок сыро-
сти.
Филипп усадил сестру на стул, предварительно смахнув с него пыль, а сам уселся на
диван и обречённо вздохнул. На лицах близнецов застыло одинаковое упрямое выражение, но
Оливия первой нарушила молчание.
– В третий и последний раз спрашиваю, Филипп, что происходит? Зачем я здесь? Если
ты не ответишь на мои вопросы, я сейчас же заберу вещи из пансиона миссис Сиверли и уеду.
– Постой, Олив, не кипятись так. Я… я и правда должен объяснить тебе кое-что. При-
знаюсь, с моей стороны было не совсем честным умолчать о некоторых обстоятельствах. Но
если бы я написал всё как есть, ты могла отказаться приехать!
– Как приехала, так и уеду, – хладнокровно заявила Оливия, демонстративно беря в руки
сумочку. Лицо брата вдруг приняло такое потерянное выражение, что она невольно смягчи-
лась: – Расскажи мне, Филипп. Расскажи, в чём дело.
– Я уже писал тебе, что у нас не всё так гладко, как хотелось бы, – было заметно, что
признание далось ему с трудом. – Труппу с самого начала сезона преследуют неудачи. Срок
уплаты первого арендного периода в конце декабря, и плата фиксированная. Как бы туго ни
шли дела, я должен буду заплатить, иначе нас вышвырнут на улицу. Оркестранты тоже потре-
буют свою долю. Мне повезло найти подходящее помещение, сама видишь, – и Филипп с неле-
пой гордостью обвёл руками крохотную комнатку, затерявшуюся в недрах театра, – но если мы
его потеряем, то другого не найдём. Сейчас разгар сезона, сама понимаешь.
– Что за неудачи? Ты ничего не писал мне об этом, – тон Оливии всё ещё был холоден.
Филипп вновь испустил горестный вздох и принялся перечислять:
– Сперва случилось замыкание в реквизиторской. Потом Эффи Крамбл сломала руку.
Имоджен осталась без напарницы – у них было два совместных номера, очень удачных, публика
их хорошо принимала. Кроме того, Эффи ассистировала иллюзионисту, и из-за того, что она
выбыла из строя, мы лишились уже четырёх номеров, а это треть программы, ведь труппа
совсем небольшая.
До Оливии вдруг начало доходить. Теперь пристальное внимание к её персоне со стороны
Рафаила Смита получило объяснение, как и замечания насчёт её роста и лживые уверения
брата в письме, что «все страшно хотят с ней познакомиться».
– Постой, Олив, дай мне договорить! – взмолился Филипп. – Мы взяли на место Эффи
новенькую, временно, пока она не придёт в форму, но и тут нам не повезло. Люсиль Бирн-
баум упала с капитанского мостика, и мы снова в ужасном положении. Шекспировская пьеса, в
которой у Имоджен главная роль, ещё не готова к премьере, а включить её в репертуар раньше,
чем мы будем готовы – это значит навлечь гнев критиков и испортить Имоджен шанс показать
себя как серьёзную актрису. Это может погубить её сценическую карьеру, а играть всю жизнь
в мюзик-холле слишком мелко для её таланта, сама понимаешь.
Оливия просто ушам своим не верила – худшие её опасения подтверждались.
– И ты вызвал меня, чтобы я вместе с Имоджен наряжалась юнгой, пела и танцевала на
сцене? – Оливия вложила в эти слова всю язвительность, на которую была способна.
– Ну, это у тебя вряд ли получится, – с покоробившей её снисходительностью заявил
Филипп. – Работа на сцене – это не так-то просто, как тебе кажется. Но ты права: я написал
тебе, чтобы умолять выручить меня и всю труппу и на время! слышишь? только на время!
ассистировать Рафаилу в нескольких номерах.
39
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
2
О летних событиях рассказывается во второй книге серии «Леди из Фроингема».
40
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
3
Мардук – верховное божество в шумеро-аккадской мифологии. Изображался с длинной и вьющейся кольцами бородой.
41
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
выждать перед тем, как вернуть ей свободу, – то она прерывистым тоном, сдувая с лица прядь
волос, категорически заявила:
– Я бы хотела перекинуться словечком с мистером Адамсоном, если не возражаете.
Прямо сейчас!
Филипп нашёлся неподалёку, у оркестровой ямы, где вёл ожесточённый спор с музы-
кантами о недопустимости опозданий на репетиции. Рафаил Смит в нескольких словах пере-
дал ему суть проблемы и удалился. Оливия так и осталась пристёгнутой к креслу, и, как мог
видеть иллюзионист со своего наблюдательного пункта, брат тоже освобождать сестру не спе-
шил, предусмотрительно держась на безопасном от неё расстоянии.
Неизвестно, о чём близнецы говорили, но через четверть часа Филипп тяжело опустился
на стул рядом с Рафаилом Смитом и устало сообщил:
– Можете работать дальше, мистер Смит. Только… как бы это сказать… не наседайте на
мисс Адамсон очень уж сильно. К ней нужен особый подход. Тут похвалить, там промолчать.
В общем, как-то так.
Ничего на это не ответив, фокусник сверился с карманными часами. До дневного пред-
ставления, когда придётся освободить сцену, времени оставалось достаточно.
Вопреки ожиданиям, дальше дело пошло легче. После беседы с братом мисс Адамсон
заметно присмирела, и из её взгляда пропало выражение хищного зверя, запертого в клетке.
Убедившись, что работа поворотного механизма не наносит ей никакого вреда, девушка уже
не так отчаянно закрывала глаза перед тем, как описать полный круг и вернуться в ту же точку.
Техническая сторона трюка с исчезновением и последующей материализацией сложно-
стью не отличалась. Темп, темп и ещё раз темп – вот залог успешного фокуса. Тут многое
зависело от того, насколько быстро двигается ассистентка и что иллюзионист предпринимает,
чтобы отвлечь внимание публики от истинных действий участников иллюзии.
Весь расчёт строился на том, что Оливия, пока фокусник делает вид, что читает магиче-
ское заклинание над накрытой покрывалом фигурой, должна была молниеносно привести в
действие скрытый механизм, открывающий в сцене люк и переворачивающий кресло, задер-
жаться под сценой для того, чтобы освободиться от оков, и ловко пробраться через тайный
ход в зрительный зал, где её триумфальное появление возвещало публике о том, что фокус
удался в полной мере. После этого Оливии предстояло проделать обратный путь и зафикси-
ровать себя в кресле до того, как иллюзионист приведёт в действие поворотный механизм и
вернёт его на сцену.
Для всего этого от ассистентки, по мнению Рафаила Смита, не требовалось большого
ума, только подходящее сложение, ловкость и беспрекословное подчинение его приказам. Со
вторым, и в особенности с третьим, дело обстояло плачевно.
Мисс Адамсон, немного освоившись, принялась задавать множество каверзных вопро-
сов, и старому фокуснику пришла в голову мысль, что ему гораздо спокойнее, когда новая
ассистентка находится в люке, под сценой, а не буравит его взглядом потемневших от досады
серых глаз.
Тем не менее дело двигалось. Разумеется, впереди были долгие часы репетиций, так как
все действия мисс Адамсон с поворотным механизмом хитрого кресла требовалось отточить
до полного автоматизма, но даже сейчас, спустя несколько часов с начала работы, результат
внушал Рафаилу Смиту надежду на успешный исход.
Пока лучшим показателем можно было считать четыре с половиной минуты, тогда как
уложиться необходимо было в пятьдесят секунд. А ведь следовало ещё научить эту несговор-
чивую, как все они сейчас, девицу, правильно двигаться по сцене, обаятельно и открыто улы-
баться публике, пользоваться гримом, а также обрядить её в шелковый восточный костюм,
расшитый полумесяцами, блёстками и стеклярусом. С этим, как справедливо подозревал ста-
рый фокусник, могли возникнуть особые проблемы.
43
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
44
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
ной корзинке, вновь совершенно беззастенчиво изображая приличную особу с кротким, как
у голубицы, взглядом.
Загнав гуся на тележку, где тот принялся как ни в чём не бывало чистить перья, спаси-
тель Оливии залихватски забросил кепку на голову, вынул из корзинки очищенную морковь и
предложил её ослице на раскрытой ладони.
– Желаете, мисс, подружиться с нашей Дженни? – не оборачиваясь, спросил он. – Тогда
угостите её. Смелее, мисс, она у нас девочка смирная.
Он протянул корзинку, и Оливия вынула из неё одну морковку, внимательно следя за
настроением ослицы. Та весело хрустела угощением, по-прежнему выражая ангельскую кро-
тость и миролюбие, и только её бархатные ноздри угрожающе подрагивали.
Оливия медленно, поглядывая на тележку, в которой как-то слишком подозрительно
затих гусь, приблизилась к ослице на расстояние вытянутой руки, но тут над самым её ухом
раздался голос Филиппа, полный неподдельного возмущения:
– Ну как же так, Олив?! Я же сказал тебе сразу после репетиции отправляться к мистеру
Проппу, в костюмерную. Ты что, думаешь, у меня дел других нет, как искать тебя по всему
театру?
Негодование Филиппа, молниеносно вошедшего в роль её нанимателя, позабавило Оли-
вию, вот только возразить на это она ничего не успела. Брат, уверенно взяв её за руку, быстрым
шагом пустился в обход сцены, и ей пришлось торопливо следовать за ним. До её слуха донес-
лась какофония звуков из оркестровой ямы, воспарили и сникли патетические ноты смутно
припоминаемой оперной партии. Мальчишеский голос где-то рядом крикнул: «Давай, под-
нимай!» – и над близнецами с тихим опасным свистом пронеслось нечто огромное, цветное,
отчего оба неосознанно пригнулись, и Филипп, распахнув неприметную дверцу, втолкнул Оли-
вию в узкий коридор со стенами, затянутыми плюшем того же оттенка, что и сиденья в зри-
тельном зале.
Всё это время он не выпускал руку сестры, и Оливия так и бежала вслед за ним, зажав в
другой ладони очищенную морковку и неся её перед собой, как факел или же меч, вынутый из
ножен. Из-за всей этой суматохи и шума она совершенно забыла, что собиралась без обиняков
высказать брату всё, что думает по поводу его просьбы заменить ассистентку Рафаила Смита
и подчиняться его безумным требованиям.
– Давай-ка заглянем к Лавинии Бекхайм, – неожиданно предложил Филипп и резко оста-
новился перед фанерной дверью с жестяной семёркой, повисшей на одном гвозде.
Он деликатно постучал, и дверь тут же отворилась. На пороге стояла немолодая, но всё
ещё красивая женщина с очень румяными щеками, высокой взбитой причёской, похожей на
парик, и невероятно миниатюрными и белыми руками, которые она сейчас прижимала к пыш-
ной груди.
– Что, уже? – глаза её округлились. – Но ведь не было сигнала…
– Всё в порядке, мисс Бекхайм, не волнуйтесь, – успокоил её Филипп. – До вашего выхода
на сцену ещё полчаса. Я забежал познакомить вас с моей сестрой, Оливией Адамсон. Ну, и
узнать: как, на ваш взгляд, с Арчи сегодня проблем не будет? Как он?.. М-м-м… в форме?
Глаза Лавинии Бекхайм затуманились печалью. Она вяло кивнула Оливии, нелепо пома-
хав ей рукой, будто прощалась с кем-то, кто сидел в купе поезда, и с нарочитым оптимизмом
затараторила:
– Ну что вы, мистер Адамсон! – она даже всплеснула руками, демонстрируя всю неумест-
ность предположения, что Арчи может быть не в форме перед выступлением. – Всего лишь
лёгкая простуда, не более того! Это не помешает ему работать, уверяю вас!
Её глаза, круглые и блестящие, смотрели на Филиппа Адамсона, не моргая, и он в кото-
рый раз подумал, что связываться с Арчи было большой ошибкой как для него, так и для неё.
45
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Ну, значит, всё в порядке! – заключил он в той же оптимистичной манере, что и собе-
седница. – Мы поспешим, мисс Бекхайм, нас ждёт мистер Пропп. И помните, вечером в пан-
сионе будет торжественный ужин в честь прибытия моей сестры. Разумеется, вы приглашены!
Лавиния Бекхайм, опять всплеснув холёными руками, принялась благодарить, но Оливия
уже этого не услышала – Филипп вновь повлёк её за собой.
– Торжественный ужин в мою честь? Филипп, ты с ума сошёл? – прошипела она на бегу,
пытаясь вырваться вперёд и заглянуть брату в лицо.
– Ты не представляешь, как все удручены последними событиями. Людям, как воздух,
нужны хорошие новости, – назидательно произнёс Филипп, старательно не замечая её попыток
освободиться. – А твой приезд – это как раз то что надо. И прошу, – тут он обернулся к сестре
и умоляюще сложил ладони: – Постарайся быть со всеми поприветливее. Особенно…
Тут широкие двустворчатые двери, над которыми висела чеканная табличка с надписью
«Костюмерная», распахнулись, и на пороге Оливия увидела Имоджен Прайс.
– С Имоджен, – свистящим шёпотом закончил Филипп свою мысль.
***
46
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Значит, к субботе… – мистер Пропп произвёл в уме какие-то вычисления и ещё раз
оглядел Оливию с некоторым неодобрением. – Ну, раз нужно к субботе, значит, костюм будет
готов к субботе. Но необходимо определиться с материалом.
Тут он распахнул огромный шкаф и резво принялся таскать из него рулоны чего-то бле-
стящего, сияющего, словно слюда или стрекозиные крылышки, и бросать их на огромный стол
для раскроя. Оливия ужаснулась – все предложенные варианты, на её взгляд, больше подхо-
дили для нарядов дешёвых кукол, каких продают уличные торговцы на Стрэнде.
– Филипп, ты уверен… – начала она несмело, но никто её не услышал.
Пока брат с мистером Проппом выбирали материю для сценического костюма, в немалой
степени не интересуясь её мнением на этот счёт, Оливия немного осмотрелась. Костюмерная
поражала воображение обилием зеркал, высотой потолков с превосходной лепниной и велико-
лепием свисавших с него кованых люстр, озаряющих каждый уголок помещения с беспощад-
ной ясностью. Манекены, одетые во фраки и сюртуки, выстроились вдоль стены, как солдаты
на плацу. В углу теснилась стайка роскошных платьев, в ней соседствовали как современные
наряды, так и туалеты елизаветинской, викторианской и эдвардианской эпох. Матовый стру-
ящийся эпонж, ломкий крепдешин, атлас, муар, шармез и синель – можно было подумать,
что это костюмерная Королевского театра. На открытом, от пола и почти до потолка стеллаже
виднелись шляпные коробки, и Оливия, в общем-то, равнодушная к подобным вещам, вдруг
поймала себя на мысли, что была бы не прочь заглянуть в эту пещеру Алладина и как следует
порыться в её сокровищах. В простенке между двумя арочными окнами висело зеркало, над
ним – гобелен с изображением крылатого воина с горящим взором и мечом, воздетым в запале
битвы. Заинтересовавшись, Оливия подошла ближе и прочла надпись, вытканную золотыми
нитями: «Зелус». Оглянулась в недоумении – суетливый лысеющий джентльмен с портновским
метром на шее и подушечкой с иголками на запястье не обнаруживал никакого явного сходства
с крылатым стражем из свиты Зевса, олицетворяющим страстное соперничество и рабскую
преданность властелину.
– Оливия, подойди-ка сюда на минуточку, – Филипп поманил сестру рукой, и обманчивая
кротость в его взгляде, совсем как у мисс Дженни, заставила ту почувствовать себя в ловушке. –
Ты только взгляни! По-моему, это то, что надо!
После длительных препирательств с мистером Проппом на столе остались два рулона
материи – тёмно-зелёный бархат цвета лесного мха и нежно-лимонная кисея, густо расшитая
крошечными сверкающими звёздочками.
– Должно неплохо получиться, – нехотя вынес вердикт мистер Пропп.
И бархат, и кисею он специально отложил для платья мисс Прайс, играющей главные
роли в шекспировской постановке, но спорить с Филиппом Адамсоном не стал, решив, что
заменит материю для костюма Оливии позже.
Ей же не оставалось ничего другого, как покорно кивнуть, избавиться наконец от мор-
ковки, бросив её в мусорную корзину с обрезками тканей, и принять из рук костюмера порт-
новский метр, чтобы снять мерки.
***
Эффи Крамбл отчаянно скучала. В этот час, когда все артисты труппы находились на
Гроув-Лейн, пансион миссис Сиверли пустовал, и это нагоняло тоску. Книги Эффи не жало-
вала, а стопка театральных газет и журналов, лежавших под кроватью за неимением другого
места, была давно прочитана от корки до корки.
Горничная Элис сразу же всем разболтала, что ранним утром в пансион прибыла сестра
Филиппа Адамсона, и теперь Эффи караулила её, держа дверь своей комнаты приоткрытой
и вслушиваясь, не заскрипит ли лестница внизу. Ей не терпелось первой составить мнение о
47
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
новой постоялице, чтобы получить фору перед такими записными сплетницами, как Мамаша
Бенни и Лавиния Бекхайм. Вместе с тем она помнила, что Имоджен настоятельно предостере-
гала её от излишней откровенности с сестрой Филиппа, и это несколько задело её самолюбие,
так как Эффи совершенно искренне считала себя неболтливой и весьма осторожной в выска-
зываниях.
Когда в коридоре послышались чьи-то шаги, она потянулась к двери и толкнула её
мыском домашней туфли.
– Мисс Адамсон! Это вы? Не забежите ли ко мне на минуточку? – хорошо поставлен-
ный чистый и приветливый голосок Эффи был слышен, казалось, в каждом уголке коридора,
и Оливии, утомившейся от новых впечатлений и мечтающей хоть на час оказаться одной, при-
шлось пересилить себя и откликнуться на зов.
На пороге комнаты появилась высокая стройная девушка, до того похожая на Филиппа
Адамсона, что Эффи на секунду растерялась. Длинные волосы гостьи, уложенные в косу, в
тусклом свете зимнего дня казались тёмно-каштановыми, а не рыжеватыми, как у брата, но
выражение лица, походка и все те неуловимые особенности, что придают каждому человеку
неотделимую от него индивидуальность, казались хорошо отрепетированным трюком, вроде
того, как танцоры, выступающие дуэтом, ценой долгих усилий добиваются безупречной син-
хронности движений. Она была одета в мешковатые габардиновые брюки тёмно-синего цвета и
свободный свитер из грубой коричневой шерсти, придающий силуэту громоздкость и скрываю-
щий изгибы фигуры. Тёмная, невзрачная одежда подчёркивала белизну кожи, чистую яркость
серо-голубых глаз и нежный румянец на высоких скулах, однако красавицей сестру Адамсона
назвать было сложно. «Одеваться она явно не умеет. Или просто ленится прилично выгля-
деть», – отметила про себя Эффи. – «Да и губы не мешало бы тронуть помадой. Волосы остричь
и завить, брови привести в порядок, свитер отдать бродягам, всё одно у них жизнь не сахар…»
Гостья, стоявшая на пороге, чуть нахмурилась.
– О, мисс Адамсон, я… – Эффи не сразу вспомнила приготовленные заранее слова, но
уже через секунду принялась за своё: – Входите, входите же скорее! Тут такие сквозняки… Я
Эффи Крамбл, ваш брат, вероятно, рассказывал обо мне? Присаживайтесь вот сюда, в кресло,
всё равно больше некуда… Ужасная здесь теснота, верно? И довольно прохладно, если честно.
Надо признать, что миссис Сиверли могла бы, если бы захотела, конечно, предпринять кое-что,
чтобы мы здесь не так мёрзли, но нет… Она делает вид, будто бы в пансионе стоит страшная
жара и все кутаются в шарфы и пледы исключительно из желания досадить ей. Выпейте со мной
чаю, мисс Адамсон! Я тут целыми днями одна и просто изнываю от скуки! До ужина, когда все
возвращаются после вечернего представления, просто целая вечность проходит, – Эффи скло-
нила к плечу голову в мелких кудряшках и, умильно улыбнувшись, прибавила вполголоса: – Я
попрошу Элис сделать нам тосты с тем чудесным инжирным джемом, который миссис Сиверли
держит для особых гостей.
Последний аргумент оказался решающим, так как Оливия пропустила ланч и успела как
следует проголодаться. Эффи правильно истолковала её заинтересованный взгляд, и, вне себя
от радости, что сумела первой заполучить сестру Филиппа Адамсона, дёрнула за шнурок.
Вопреки ожиданиям, Элис оказалась как никогда расторопной. Меньше чем через чет-
верть часа она без стука внесла в комнату Эффи поднос с горячим чайником, фарфоровым
молочником, серебряной сахарницей и чашками (правда, от другого сервиза, но в пансионе
миссис Сиверли никто на такие мелочи внимания не обращал) и восхитительно пахнувшими
тостами, намазанными маргарином и тонким слоем янтарного, с мелкими косточками, джема
из спелых фиг.
Тоста было четыре, и Эффи, вечно сражавшаяся со своим аппетитом, выбрала два самых
больших, с толстым слоем маргарина и джема, радуясь, что некому отчитать её за такое вопи-
ющее нарушение режима.
48
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Горячий чай, тосты и дурашливая словоохотливость Эффи, которая молола всякий вздор
и вела себя просто и дружелюбно, заставили Оливию расслабиться и перестать мысленно
метать громы и молнии в адрес брата. Капелька бренди из небольшой фляжки, предложенная
Эффи с бесшабашной щедростью пирата, превратила девушек в заговорщиц, а чай в их чаш-
ках – в согревающий и развязывающий языки грог. Вскоре они уже болтали как старинные
подруги, отбросив всякие церемонии, и Оливия покатывалась со смеху, наблюдая, как Эффи
пародирует манеру Рафаила Смита поглаживать бороду и свирепо шевелить бровями.
– Не представляю, мисс Крамбл, как вы ухитряетесь с ним работать, – призналась Оли-
вия, содрогнувшись от воспоминаний о жутком переворачивающемся кресле и гневных окри-
ках Рафаила Смита, раздосадованного её медлительностью. – Я как представлю, что завтра
мне опять с ним репетировать…
– Вот глупости! Даже не вздумайте опускать руки, – Эффи в шутку легонько хлопнула
Оливию по колену. – Это поначалу кажется, что нипочём не осилить новый трюк, а потом всё
пойдёт, как по маслу, вот увидите. И с Бродягой сработаться несложно – просто выполняйте все
его приказы и не спорьте с ним по пустякам. На самом деле он добряк, просто любит напускать
на себя неприступный вид.
– С Бродягой?..
– Это мы так называем его, когда он не слышит, – Эффи нарочито принялась огляды-
ваться по сторонам, прижимая указательный палец к губам. – Это потому, что когда-то давно,
ещё до того, как стать волшебником, ему приходилось жить на улице. В труппе у всех есть
прозвище, без этого не обходится. Миссис Бенджамин мы зовём Мамашей Бенни – ну, она
вроде как не против, ей это даже нравится. Джонни – Найдёныш, Эдди – Танцор, Марджори –
Греночка, Лавиния – Румяные Щёчки, вы поймёте почему, когда познакомитесь с ней. Имод-
жен – Куколка. Арчи – Лев, но это, скорее, из-за его амплуа, ну, вы понимаете.
Оливия не понимала, но решила не признаваться в этом.
– А у Люсиль, той девушки, что погибла, упав с декораций, было прозвище? – спросила
она неожиданно для самой себя.
Лицо Эффи впервые за всю беседу приняло отчуждённое выражение. После паузы она
всё же ответила, устремив взгляд в чашку, где ещё плескались остатки чая:
– Моровая Язва, вот как её прозвали. И не спрашивайте, пожалуйста, почему.
Последние слова Эффи прозвучали как приглашение, видно было, что девушке неверо-
ятно хочется поговорить об этом, но что-то её сдерживало.
Оливия, для которой тайны и недомолвки были, что для гончей свежий след зайца, сде-
лала пробный заход.
– Я надеюсь, с Люсиль случилась неприятность не во время репетиции с мистером Сми-
том? Весь этот реквизит… Признаться, он не выглядит надёжным, – она постаралась облечь
любопытство в опасения за собственную безопасность.
– Бродяга тут совершенно ни при чём, – Эффи сердито встряхнула кудряшками, отвин-
тила крышку фляжки и привычным движением плеснула щедрую порцию бренди прямо в
остатки чая, потом быстро взглянула на гостью, но та как раз обернулась и, глядя в круглое
зеркало, висевшее позади кресла, заправляла в косу выбившиеся пряди.
В зеркале отразилось лицо Эффи, и было так странно видеть на нём выражение непри-
крытой злобы. Оливия вдруг ощутила, что в комнате холодно, а от окна сквозит. Когда она
повернулась к собеседнице, та вновь улыбалась как ни в чём не бывало.
– Реквизит – это хлеб иллюзиониста, – серьёзно произнесла Эффи, явно повторяя чьи-
то слова. – Нельзя допустить, чтобы на сцене что-то пошло не так, и Бродяга никогда и никому
не позволяет прикасаться к своим сундукам. Он почти всё делает сам, ну, кроме мелочей,
которые можно поручить ассистентке. Так что выкиньте эти глупости из головы! С Бродягой
вы в полной безопасности, он проверяет каждый винтик до и после всякого выступления.
49
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Как же тогда всё произошло? – Оливия подалась вперёд, не скрывая своего интереса,
и одновременно придвинула к Эффи блюдце с последним тостом.
Та всё же поколебалась несколько мгновений, но, вспомнив, в каких категоричных выра-
жениях разговаривала с ней Имоджен, решила, что ничего страшного не случится, если эту
историю сестра Адамсона услышит от неё, а не от кого-нибудь другого.
– Это целиком её вина, – заявила Эффи без всякой жалости, беря предложенное блю-
дечко с тостом. – Имоджен тут совершенно ни при чём. Никто даже и не думает винить её в
случившемся. Всё дело в том, что Люсиль была чудовищно непрофессиональна. Её и взяли-то
лишь потому, что я на время выбыла из строя. Да, признаю, она быстро схватывала, буквально
на лету, но для сцены этого мало. Нужно постоянно репетировать, отрабатывать каждое дви-
жение… Вы, мисс Адамсон, скоро сами убедитесь, что иначе невозможно. Публика не прощает
промахов, – Эффи, жеманно откусив кусочек тоста и торопливо его прожевав, продолжила: –
Люсиль думала, что ей всё чудесно удаётся, а когда сбивалась прямо посреди номера или не
успевала вовремя вступить, винила во всём музыкантов, Имоджен, реквизит, туфли не по раз-
меру или выкрики из зала. У неё всегда был виноват кто-то другой, не она.
– Филипп упоминал, что она откуда-то упала и сломала шею. Звучит просто ужасно, –
Оливия содрогнулась.
– С капитанского мостика, – уточнила Эффи. – Это такой помост с двумя лестницами
по краям и с фанерным штурвалом на самом верху. Мы с Имоджен в костюмах юнг пели про
морячка Джима и с каждым куплетом забирались всё выше, каждая по своей лестнице, чтобы в
финале станцевать моряцкую джигу там, наверху. Не так уж это и высоко, – повела она плечом,
набивая себе цену. – Я бы и со сломанной рукой вмиг туда забралась. Там футов десять, не
больше. Но, разумеется, нужно уметь держать равновесие и всё такое.
– А с этим у Люсиль, как я понимаю, были проблемы?
– Ещё какие! – Эффи презрительно фыркнула, ничуть не опасаясь показаться бессердеч-
ной. Её давно никто с таким вниманием не слушал, да и горячий чай со щедрой порцией бренди
сделал своё дело. – Я вам так скажу: если бы не Бродяга, который замолвил за неё словечко,
то даже мистер Адамсон мигом бы сообразил, что из Люсиль Бирнбаум такая же актриса, как
из меня – архиепископ Кентерберийский, – Эффи вспомнила, с кем говорит, и слегка покрас-
нела: – Ну, то есть я хотела сказать, что мистера Адамсона можно понять. У него просто не
было выхода – театральный сезон в самом разгаре, газетчикам уже раздали контрамарки…
– А кто-нибудь видел, как бедняжка упала? Присутствовал кто-нибудь при этом?
– Бедняжка, ага, как же! – Эффи скривилась и снова презрительно фыркнула. – Скажете
тоже! Нет, конечно, жаль, что с ней такое приключилось, – тут же поправилась она, заметив, что
Оливию покоробила её выходка, – но если бы вы, мисс Адамсон, знали Люсиль Бирнбаум, то ни
за что не назвали бы её бедняжкой. Не из таких она была. Делала что хотела, и никто ей был не
указ. С самого первого дня, как появилась, тут же принялась наводить свои порядки. Выбрала
лучшую гримёрную из оставшихся, без спросу начала рыться в реквизиторской. Вытащила
оттуда старющие пыльные гобелены, повесила сначала их у себя, а потом уговорила Лансело…
то есть мистера Адамсона, – Эффи вновь легонько покраснела, и голос её взметнулся на пол-
октавы, – развесить их у каждого в гримёрке. Вечно со всеми спорила, всех задирала…
…Эффи ещё долго перечисляла прегрешения покойной, но Оливия, повинуясь наитию,
перебила её вопросом.
– А кто был изображён на вашем гобелене, мисс Крамбл?
Эффи скорчила презрительную гримаску:
– Кошмарное какое-то существо – полуженщина-полузмея. Ума не приложу, как кому-
то в голову взбрело такое. Он у меня повисел два дня, а потом я его обратно отнесла, не желаю
я каждый день смотреть на этакую…
50
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
51
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Высоко приподнятые тоненькие брови Эффи Крамбл сошлись в одну линию, взгляд стал
колючим и неодобрительным:
– Я вам так скажу, мисс Адамсон: мы все тут как одна семья. Грешно даже думать, что
кто-то из наших мог… Нет, у меня язык не повернётся такое сказать! – и Эффи возмущённо
вскинула голову. – Конечно, ангелы все на небесах, и всякое порой бывает. Мамаша Бенни, к
примеру, при всей своей душевности скряга, каких поискать. Куда там до неё нашей хозяйке!
Хоть бы разок внесла свою долю в общие посиделки. А недавно, когда у меня вышел весь воск
для обуви – а на улицах была жуткая слякоть! – и мне понадобилось промаслить ботинки,
чтобы не промокали, она сказала, что у неё ничего нет, а я сама! сама видела, как она принесла
из аптеки целую бутыль касторового масла. Представьте себе, пожалела унцию касторки! –
Эффи ехидно рассмеялась. – Или взять Лавинию. У неё есть небольшое наследство, которое
она тратит в основном на наряды и на то, чтобы одалживать деньги своему ненаглядному Арчи,
но с другими она вовсе не так щедра. Попробуйте-ка попросить у неё пару фунтов в долг, так
она даст ровно половину, не больше!
Беседа вновь повернула не в ту сторону. Оливия, мечтавшая об отдыхе, сделала попытку
завершить её и ускользнуть к себе:
– Подумать только, как всё непрочно в этом мире, – философски вздохнула она, отодви-
гая пустую чашку. – Никто из нас не ведает, какая случайность вдруг станет роковой.
От этих слов Эффи Крамбл нешуточно оживилась.
– Вот и Мамаша Бенни так говорит! Прямо слово в слово! – восхитилась она. – Хотя я,
мисс Адамсон, в тот день с самого утра знала, что грядёт что-то недоброе, – Эффи покивала с
важным видом. – В то утро всё пошло наперекосяк. К завтраку подали подгоревшие тосты – я
потом два дня изжогой мучилась! Дневное представление сорвалось, Люсиль весь день закаты-
вала скандал за скандалом, а потом и вовсе отказалась выходить на сцену во время вечернего
представления. Уж как её ни стыдили, как ни уговаривали! Ещё совести хватило заявить: «Вы
все мне тут враги!» Какова наглость, а? Наплевала на уговоры и вернулась в пансион. Элис,
горничная, рассказывала, что она весь вечер дверями хлопала и жаловалась миссис Сиверли,
как дурно с ней обходятся. Да если бы не отчаянная ситуация, то мистер Адамсон сразу бы её
рассчитал! – Эффи решительно хлопнула раскрытой ладонью по колену и повторила: – Сразу
бы и безо всяких разговоров!
– А что мистер Адамсон сделал вместо этого?
– Уговаривал её битый час, вот что! – Эффи не скрывала своего недовольства слабоха-
рактерностью антрепренёра. – А она сидит, глазами сверкает, как кошка из-под кресла, и мол-
чит. Ну, он и отступился. Сказал только, что жалованья за отработанную неделю она не полу-
чит, и что ещё одна такая выходка, и…
За дверью, в коридоре, послышался отчётливый шорох, и обе девушки непроизвольно
вздрогнули. Эффи умолкла и поправила сползшую с плеча шерстяную шаль.
– Элис, это ты? – Эффи позвала горничную, но никто не откликнулся. – Наверное, миссис
Сиверли, хозяйка, – прошептала она, застёгивая сумочку, из которой выглядывала фляжка, и
убирая её под кровать. – На редкость любопытная женщина. Всё время подслушивает, выню-
хивает… А когда все в театре, то и в вещах роется. Прямо не знаешь, куда от неё деться. И
этот её вечный траур… Не хочу показаться бесчувственной, – сообщила Эффи, – но сына она
потеряла давным-давно, а до сих пор ходит вся в чёрном, как ворона. И только и слышно:
«Мой Уилбур то, мой Уилбур это». Ни к чему всё время поминать мертвецов, это живым не
на пользу, ну правда же? Вы со мной согласны?
Дверь открылась без стука, и на пороге появилась запыхавшаяся Имоджен Прайс.
– Как хорошо, девочки, что вы уже подружились. Надеюсь, мисс Адамсон, Эффи не
очень утомила вас своей болтовнёй? – светски поинтересовалась она, принюхавшись и мель-
ком осмотрев поднос с пустыми чашками и молочником.
52
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
55
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Мелодия оборвалась уже через минуту, оркестр грянул приветственный марш, и пред-
ставление началось. На сцену, потешно вскидывая передние ноги, обутые в нарядные сапожки,
и кивая головой, украшенной алым плюмажем с длинными перьями, вышла почтенная ослица
Дженни в яркой малиновой попонке. Её запрягли в небольшую повозку, украшенную искус-
ственными маками и васильками, которой правил джентльмен в невообразимом наряде – во
фраке, сшитом из ярких лоскутков, и гигантском цилиндре, невесть как державшемся у него
на голове. Он громко распевал нечто, отдалённо напоминающее песни тирольцев, и эти утри-
рованно-горловые звуки сразу же вызвали громкий смех на галёрке.
Пока он давал публике возможность рассмотреть себя со всех сторон, занавес подняли, и
за ним обнаружился задник, изображающий просёлочную дорогу. На фоне задника стояла леди
в такой же огромной шляпе, что и цилиндр любителя йодля. В одной руке она держала боль-
шой фанерный чемодан, а в другой пару шляпных картонок, в несколько раз превосходивших
размерами обычные. Платье экстравагантной леди подозрительно напоминало подвенечное, и,
когда она принялась подскакивать на месте и залихватски размахивать над головой картонками
и чемоданом, привлекая внимание джентльмена в повозке, зрители покатились со смеху.
Из дальнейшей комической пикировки публика постепенно узнавала, что некий мистер
Пупс обещал жениться на мисс Бубс и увезти её в свой родовой замок в серебряной карете,
запряжённой шестёркой белоснежных скакунов. «Ну где же они, милый? Где?» – драматиче-
ским сопрано пела разочарованная леди, заглядывая под повозку и даже приподнимая плюмаж
на голове ослицы. «Я обменял слуг, карету и лошадей на повозку и ослика, дорогая, ведь мы
с тобой и так богачи – у нас есть наша любовь», – низким басом пел в ответ мистер Пупс,
одновременно подмигивая зрителям в зале. «Но как же мы будем управляться без слуг в твоём
огромном замке, милый?» – леди чуть не плакала от досады. «В нём всего одна комната, доро-
гая, зато уборка не займёт много времени», – успокаивал её мистер Пупс. «Но что мы с тобой
будем есть, милый?» «То, что ты вырастишь на нашем огороде. И то, что купишь на деньги,
заработанные шитьём и стиркой», – терпеливо объяснял жених, поворачиваясь к залу и сетуя
на непонятливость будущей супруги. В финале сценки взбешённая леди принималась колотить
обманщика шляпной коробкой, и они гонялись друг за другом вокруг повозки с невозмутимой
ослицей, продолжавшей кивать в такт музыке и переступать копытами в ярких сапожках.
Зрителям этот немудрёный номер пришёлся по вкусу. На галёрке одобрительно топали,
кто-то, мнящий себя остряком, выкрикнул: «Да ладно тебе упрямиться, мисс! Прыгай в
повозку, пока мистер не передумал!»
– Арчи и Лавиния всегда открывают вечернее представление, – прошептала Эффи,
наклонившись чуть ближе, и Оливию окутало ароматом фруктового мармелада. – Они умеют
настроить публику на нужный лад.
В следующем номере те же актёры изображали семейную пару, прощавшуюся на желез-
нодорожном перроне. Декорации были весьма правдоподобны, как и поведение комиков: стро-
гая супруга, высовываясь по пояс в окно, давала мужу многочисленные напутствия и наказы-
вала следить за котом и канарейкой, вовремя платить молочнику и не захаживать в пивные по
вечерам, не привечать молодую жиличку с пятого этажа и не вздумать кутить с приятелями –
поток наставлений не иссякал, даже когда молодой человек в форме станционного дежурного
дёргал за свисавшую с колосников ручку и из-под картонных колёс поезда не начинал валить
пар.
Когда же вагон начинал медленно двигаться по сцене (что неизменно приводило публику
в восторг), более не скрывающий своей радости супруг круто менял линию поведения и начи-
нал петь: «Прошу, если в вас есть хоть капля человечности, забейте купе гвоздями!» Обняв
воображаемую партнёршу пониже спины, он танцевал вальс, а супруга, чуть не вываливаясь из
окна, грозила ему кулаком. Остряки с галёрки подбадривающе выкрикивали: «Давай выдыхай,
бедолага! Готов угостить тебя пинтой, тебе явно нужнее!»
56
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
57
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– тут клерк незаметным движением доставал из-под манжет ленты из алого шёлка и начи-
нал махать руками, будто его объяло пламя, а потом принимал гротескную позу силача, демон-
стрирующего свои мускулы, отчего публика взрывалась истерическим смехом, так нелепо это
выглядело и лишь подчёркивало унылые потуги тюфяка-клерка прорекламировать себя наи-
лучшим образом:
По окончании первой части номера Марджори Кингсли бросала в зал букет бумажных
цветов, неожиданно выхватывая его из-за спины, где он был хитроумно продет в петельку,
пришитую к спинке фрака.
После этого актриса семенящими шагами удалялась за кулисы, чтобы буквально через
несколько мгновений выпорхнуть на сцену в облике немолодой вдовушки. Под цилиндром
скрывался нелепый кудлатый парик пегого цвета, под мешковатым фраком – кричаще-розо-
вое платье с глубоким декольте в оборках и рюшах, на её огромных ногах оказывались бле-
стящие туфельки из золотой парчи, которые лишь подчёркивали её мужеподобность. За те
несколько мгновений, что проходили после исчезновения со сцены клерка, одержимого меч-
той о женитьбе на состоятельной вдове – клерка-стяжателя, клерка-лицемера – она успевала
нанести на лицо грубые мазки грима, и оно приобретало утрированные женские черты: чёрные
гуталиновые брови с нелепым изломом, маленький алый рот и румяные щёки.
В таком вот виде она возвращалась на сцену, и публика принималась стучать по полу
башмаками, выражая нетерпение и восторг. В образе вдовы Марджори начинала петь на самых
высоких регистрах, отчего её голос ломался и приобретал писклявость.
– сообщала она всему залу, простирая к зрителям мощные руки в розовых атласных пер-
чатках.
59
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Вот ключ, леди и джентльмены, – всё так же бесстрастно произнёс Рафаил Смит, предъ-
являя его публике. – Самый обыкновенный ключ. Он запирает и отпирает сундук, что нахо-
дится перед вами.
Иллюзионист прошёл по краю сцены, показывая всем большой позолоченный ключ.
– Свет, если можно, – попросил он, подняв голову, к колосникам, где находились осве-
тители.
В ту же минуту вся его фигура оказалась освещена столь ярко, что зрители, сидевшие на
первых рядах, увидели каждый завиток в бороде и каждую морщинку на смуглом лице. Он ещё
раз прошёлся вдоль края сцены, терпеливо демонстрируя публике ничем не примечательный
ключ. Зрители, вытянув шеи, следили за его руками – кое-кто был настроен скептически (по
большей части молодые джентльмены в костюмах из дорогой шерсти), но у остальных на лицах
застыло восторженное нетерпение и детское ожидание чуда.
– Мисс Бекхайм, – иллюзионист повелительно шевельнул бровями, и его ассистентка с
подносом в руках подошла к краю сцены, так, чтобы все могли внимательно следить за про-
исходящим.
Музыка почти умолкла, из оркестровой ямы доносилась только лёгкая брабанная дробь,
похожая на учащённый стук сердца. Рафаил Смит на глазах у всех запер сундук, а потом взял с
подноса записки с именами, попросил зрителей в первом ряду убедиться, что это именно они,
и, похлопав себя по карманам брюк, недовольно покачал головой.
– Будьте любезны… – Он словно бы стыдился собственной забывчивости: – Есть ли у
кого-то в зале спички?
Тут же взметнулась без малого сотня рук, но иллюзионист, подставив ладони, уже поймал
картонку, брошенную ему с галёрки.
– Благодарю, – церемонно поклонился он публике, и по залу прошелестели нетерпеливые
аплодисменты.
Дальше всё произошло быстро: иллюзионист зажёг спичку и бросил её на поднос. Листки
бумаги вспыхнули и превратились в пепел за считаные секунды. После этого Рафаил Смит
поднял ключ над головой и дал публике возможность ещё раз осмотреть его, отпер сундук, и,
не откидывая крышку, обратился к залу:
– Прошу тех, кто записывал свои имена, подняться на сцену.
Двое молодых людей – один высокий, статный, в поношенном котелке, второй среднего
роста, тучный и одышливый – и твидовая леди в пенсне, поднялись на сцену, чтобы вынуть из
сундука листки с собственными именами.
Зал взорвался аплодисментами. Твидовая леди была так поражена, что пенсне оконча-
тельно съехало у неё с носа и теперь болталось на цепочке. Растерянность заставила её сбро-
сить маску, и стало ясно, что она намного моложе, чем пытается выглядеть.
Оливия хлопала в ладоши вместе со всеми. Происходившее на сцене, разумеется, не
являлось ничем иным, кроме как превосходно исполненным трюком, но это так походило на
настоящее, взаправдашнее волшебство, что размышлять о механизмах выполнения фокуса не
хотелось вовсе. Антипатия к Рафаилу Смиту, возникшая в её душе в первые же секунды зна-
комства, нехотя уступила место уважению.
После главного номера иллюзионист продемонстрировал ещё пару чудес. Сначала на
сцене, повинуясь лёгким пассам его смуглых рук, из ничем не примечательного глиняного
горшка с землёй показался зелёный росток, на глазах превращающийся в маленькое лимонное
деревце. Публика, затаив дыхание, следила за тем, как под «Весеннюю песню» Мендельсона,
которую нежно наигрывал оркестр, на тонких ветвях распускаются белоснежные цветы. Цве-
тение длилось недолго – уже через минуту в густой зелёной листве появились мелкие жёлтые
плоды, которые, к нескрываемому восторгу публики, были преподнесены нескольким счаст-
ливцам из числа тех, кто сидел на самых дорогих местах.
60
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Чуть позже Рафаил Смит спустился в зал и с помощью подзорной трубы, которую подала
ему мисс Бекхайм, превращал носовые платки и шпильки дам в бумажные цветы и яркие
пуговицы; картонки со спичками, протянутые ему джентльменами – в превосходные сигары, а
лакричные тянучки, взятые из липких детских ладошек, в новенькие сверкающие шиллинги.
Последний фокус вызвал на галёрке настоящий ажиотаж: «Эй, мистер, а вот у меня яблоко!
Только раз и откусил! Возьмёте яблоко за два шиллинга, мистер?!» – надрывались мальчишки
под хохот зрителей.
Когда Рафаил Смит и мисс Бекхайм удалились и реквизит иллюзиониста унесли, на сцене
появилась большая узкая коробка – точная копия тех, в которых универсальные магазины про-
дают дорогих фарфоровых кукол с надменными личиками. Свет в зале вновь погасили, музы-
канты заиграли нежную лирическую мелодию. Откуда-то сверху на сцену начали падать сне-
жинки – подсвеченная софитами разноцветная фольга медленно кружилась, и, когда коробка
открылась и из неё вышла напудренная до белизны Имоджен Прайс в розовом пышном платье,
в зале раздались одобрительные выкрики.
Номер был незамысловат, как и слова детской песенки, но Имоджен пела и танцевала
с большим артистизмом. Оливия впервые видела избранницу брата на сцене и не могла не
признать её незаурядного дарования. Партнёром Имоджен выступал гигантский, почти с неё
ростом, плюшевый медведь, который под её руководством исполнял уморительнейшие па,
отчего в зале то и дело вспыхивал смех.
Номер завершился под громкие аплодисменты, но гвоздь программы, как возбуждённо
шепнула Эффи, был впереди.
Пока Имоджен переодевалась, на сцену выкатили высокий деревянный помост с двумя
лестницами по бокам и штурвалом посередине. У Оливии быстрее забилось сердце, когда она
вспомнила, что именно он стал невольным виновником гибели несчастной Люсиль Бирнбаум,
но Эффи, заметив её замешательство, истолковала его по-своему:
– Да Господь с вами, мисс Адамсон! – в тоне девушки слышалась снисходительность
профессионала. – Имоджен – будто кошка. Она и во сне сможет отработать номер, не уронив
и волоска!
Оливия, как и зрители, убедилась в правдивости слов Эффи. Под оглушительную бра-
вурную музыку на сцену выбежала Имоджен в матросском костюмчике и фуражке с козырь-
ком и тут же вихрем взлетела по ступенькам. Партнёром её выступал Эдди Пирс, синхронно
повторявший её движения, и вместе они станцевали на узком помосте такой зажигательный
степ под попурри из популярных мелодий, что публика не жалела ладоней, порой заглушая
оркестр. Но и это было ещё не всё.
На сцену спустили ярко-красный лакированный биплан – он угрожающе раскачивался в
воздухе не меньше чем в десяти футах над полом, пока его не закрепили невидимыми тросами.
Однако и после этого поверхность узких крыльев оставалась весьма неустойчивой, и Оливия
поймала себя на том, что её ладони крепко стиснуты, а сердце бьётся так часто, что шум отда-
ётся в ушах.
Понемногу снижая темп, оркестр плавно перешёл к мелодии «Держите домашний огонь
горящим», и артисты, мгновенно сменив фуражки на шлемы лётчиков, невесомо перепорхнули
с помоста на крылья биплана и, мгновенно установив равновесие, заняли каждый своё крыло
и принялись танцевать так, словно бы и не было под ними пустоты, словно узкие дощечки под
их ногами были устойчивее самой тверди земной. Из-под шлема Имоджен Прайс выбивались
светлые локоны, а её лицо выражало такой заразительный восторг и счастье, что маленькая
девочка где-то в зале ревниво выкрикнула: «Я тоже так хочу! Мама, я тоже, тоже!»
Это не было трюком, это было одно сплошное мастерство и неисчерпаемая любовь к пуб-
лике в каждом движении, в каждой улыбке, адресованной зрителям. Бросив взгляд на Эффи,
Оливия заметила, что глаза её блестят от избытка чувств – ладонью здоровой руки, не зако-
61
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
ванной в гипс, она отбивала на коленке ритм и тихонько подпевала вместе со всем залом: «…
нет худа без добра, и сквозь тёмные тучи засияет солнце, выверни тёмное облако наизнанку,
пока наши мальчики не вернутся домой…»
Оливия выглянула из ложи – многие зрители стояли, аплодируя и смахивая с глаз слезы,
ведь вряд ли в зале нашёлся хотя бы десяток семей, где не проводили бы на Великую войну
сына, мужа, отца или близкого родственника. Твидовые леди побросали свои блокноты и при-
соединились к аплодисментам.
На сцену вышли остальные «Лицедеи Адамсона». Взявшись за руки, они низко склони-
лись перед зрителями, выпрямились и так и остались стоять, не разжимая ладоней и держа
спины очень прямыми, а танцоры над ними продолжали свой неистовый танец, и оркестр всё
играл и играл одну и ту же мелодию, и аплодисменты не смолкали до тех пор, пока на сцену
не опустился алый плюшевый занавес, и в зале не зажёгся яркий свет.
***
Весь секрет в том, чтобы использовать качественное сливочное масло. Только масло, никакого
маргарина. Но не стоит забывать, что роскошь, – она обвела руками и стол, заставленный серо-
ватым, «замытым» фарфором со скудным ужином, и не слишком чистую столовую со старо-
модной мебелью, освещённую тусклым светом настенных ламп, – доступна далеко не каждому.
Многие, очень многие, мисс Бекхайм, не имеют в этот зимний вечер не то что сытного ужина
и возможности согреться у огня, но даже и крыши над головой. Полагаю, нам всем стоит об
этом поразмыслить, – и миссис Сиверли принялась за суп, довольная собой и своей маленькой
проповедью.
Лавиния Бекхайм нервным движением тронула эмалевую булавку на воротнике лёгкой
шелковой блузы. Сидя спиной к окну, она сильно озябла – шея так и вовсе заледенела, – но
привитые в юности стандарты, которым истинная леди должна следовать в любой жизненной
ситуации, не позволяли ей дрожать или вульгарно кутаться в шаль, как это делала простушка
Эффи, не имевшая понятия о том, что дамам к ужину надлежит спускаться нарядными, а нытьё
и злословие не делают женщину привлекательнее. На бледном лице Лавинии Бекхайм выделя-
лись два румяных яблочка – ухищрение, которое вряд ли одобрила бы её школьная наставница,
строгая мисс Тирли, однажды видевшая саму королеву, когда та проезжала по улицам Лондона
в открытом экипаже, и рассказывавшая об этом всякий раз, когда кто-то из её воспитанниц
совершал оплошность или позволял себе ослабить корсет после обеда.
Встретившись взглядом с Оливией, Лавиния смущённо улыбнулась, маскируя обиду, и
светским тоном поинтересовалась её впечатлениями от просмотра театрального представле-
ния.
– Я получила истинное удовольствие, мисс Бекхайм, уверяю вас, – невольно подражая
церемонному тону собеседницы, ответила Оливия, стараясь не смотреть на её шею, покрыв-
шуюся гусиной кожей. – Филипп, конечно, писал мне, что программа пользуется у зрителей
успехом, но такого фурора, признаться, я не ожидала. Вы, мисс Бекхайм, и мистер Баррингтон
– вы оба были просто великолепны! А ваш последний номер!.. – Оливия совершенно искренне
изобразила шуточный поклон. – Ваш голос, мисс Бекхайм… Думаю, что вы могли бы оказать
честь и оперным подмосткам.
Несмотря на сквозняк, леденивший ей спину, Лавиния Бекхайм зарделась от удоволь-
ствия. Сестра Адамсона сразу перестала казаться ей холодной и высокомерной, как подума-
лось в начале знакомства из-за её непроницаемого выражения лица и бесстрастных манер.
– Я когда-то пела в опере, мисс Адамсон, – уклончиво ответила она, не в силах удержаться
от упоминания своего блистательного прошлого. – Да, у меня когда-то был Голос…
Прозвучало это трагически, но Оливия, воодушевлённая и недавним представлением, и
знакомством с настоящими артистами (теперь ей было стыдно за то, что когда-то она считала
членов труппы Филиппа заурядными ярмарочными комедиантами) не обратила на это долж-
ного внимания.
– А вы, мисс Кингсли, – повернулась она к грузной мужеподобной девушке, которая
задумчиво крошила хлеб над тарелкой с супом. – Как вам это удаётся? Я имею в виду, так
быстро менять костюмы?
– О, вы очень добры, мисс Адамсон. На самом деле не так уж это и сложно. Мистер
Пропп, – она кивком указала на мужчин, сидевших за другим концом стола и увлечённо обсуж-
давших реквизит для новой шекспировской постановки, – гений в своём деле. Нам с ним очень
повезло. Все мои сценические костюмы скроены и пошиты особым образом. Ну и, конечно,
множество репетиций. Когда повторяешь что-то миллион раз, то потом уже не замечаешь, как
руки сами выполняют то, что требуется.
Лицо её озарилось застенчивой улыбкой, как если бы принимать похвалу для неё было в
новинку, а успех её номеров целиком зависел от мастерства костюмера.
63
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
66
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
4
Томас У. Тобин – архитектор и настоящий волшебник. До него основными приёмами сценической магии было пальми-
рование (ловкость рук), потайные люки и коробки с фальшивым дном. Воспользовавшись формулой: угол падения равен углу
отражения, он создал множество фокусов на основе оптических иллюзий.
5
О событиях, произошедших в Гриффин-холле, рассказывается в первой книге «Драма в Гриффин-холле, или Отравлен-
ный уикенд».
68
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
69
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
***
Марджори Кингсли, задыхаясь от обиды и чувствуя, что слёзы вот-вот прольются, вся
раскрасневшаяся, с неприличной испариной на груди и шее, неслась по направлению к своей
гримёрной. Бежала она с хорошей скоростью, и такую прыть, несомненно, одобрила бы каждая
наставница физической культуры для девушек, но в условиях узких театральных коридоров с
тусклым освещением её внушительное тело превращалось в смертоносный снаряд.
Оливия едва успела вжаться в стену и тем сохранить себе жизнь, но Марджори всё равно
ощутимо толкнула её локтем и отдавила ногу.
70
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– О, мисс Адамсон, простите меня ради бога! – Марджори так расстроилась, что слёзы
всё-таки полились. – Простите, простите меня, я такая неловкая, такая неуклюжая!..
– Ничего страшного, мисс Кингсли, со мной всё в порядке, – попробовала успокоить
её Оливия, ошеломлённая столь бурным проявлением эмоций по пустячному, в общем-то,
поводу. – А с вами, мисс Кингсли? У вас… всё хорошо, я надеюсь? Вы выглядите расстроен-
ной.
Марджори Кингсли всхлипнула, лицо её некрасиво сморщилось, и слёзы брызнули с
новой силой. От стыда за свою несдержанность она прикрылась ладонями, растопырив пальцы,
и выглядело это так беспомощно, и так по-детски сотрясались её массивные плечи и всё круп-
ное несуразное тело, что Оливия, хоть и торопилась на репетицию с Рафаилом и знала, что
за опоздание непременно получит выговор, сочла необходимым отвести мисс Кингсли в свою
гримёрную и подогреть для неё на электрической плитке остатки какао.
Марджори покорно дала себя увести. Она неловко уселась в кресло, спрятав под него
ноги и, горестно ссутулив плечи и опустив голову, держала чашку обеими руками, наблюдая,
как над сиреневатой поверхностью какао вьётся призрачный дымок.
– Простите, мисс Адамсон, я сама не знаю, что это на меня нашло, – она вновь принялась
извиняться, изо всех сил стараясь сдержать слёзы и говоря прерывисто, в нос. – Простите,
простите меня! Я не должна была…
– …Скажите, мисс Кингсли, а где можно приобрести танцевальные туфли? – перебила
её Оливия, чтобы отвлечь. – Наверное, есть какой-нибудь специальный магазин для артистов?
– Танцевальные туфли?
Марджори задумалась. Лицо её приобрело заинтересованное выражение, плечи чуть рас-
правились.
– Есть небольшой отдел в Хэрродсе, но там скудный выбор и высокие цены. И ещё есть
лавка на Петтикоут-Лейн, вот там вам подберут все, что захотите. А вам для себя? Если да, то у
меня есть одна пара, которой я не пользуюсь. Уайтовские, с крепкой шнуровкой. Мне кажется,
размер вам подойдёт, – она взглянула на туфли Оливии, – вы ведь носите седьмой с половиной?
– Я вам буду очень признательна, мисс Кингсли, – Оливия, которой туфли требовались
немедленно, от радости чуть не расцеловала заплаканную Марджори.
– Ну что вы, мисс Адамсон, это лишь малость. Я так виновата перед…
Оливия, которую нескончаемые извинения успели изрядно утомить, демонстративно
взглянула на часики и, охнув, заторопилась на сцену, где её ждал разъярённый иллюзионист, а
Марджори Кингсли отправилась к себе, оплакивать крушение надежд, ведь Эдди Пирс в оче-
редной раз отверг её, словно Люсиль Бирнбаум по-прежнему жила в его сердце.
***
– …Нельзя так с ней, Эдди, надо помягче как-то. В конце концов, ты сам виноват, что
дал надежду. Но и так её отваживать тоже не годится…
Рафаил и Эдди Пирс шептались о чём-то, стоя в углу сцены, и Оливия на цыпочках подо-
бралась к реквизиту и сделала вид, что находится здесь давно и терпеливо ожидает, когда иллю-
зионист обратит на неё внимание.
– Займись-ка сундуком, юная леди! – его окрик застал её врасплох. – И вычисти ключ
как следует, особенно пружину.
Оливия повиновалась, чувствуя за собой вину. Опоздание на репетицию Рафаил считал
едва ли не главным грехом, только по недосмотру не попавшим на скрижали Моисея.
Он быстро спровадил Эдди Пирса и принялся за Оливию. Её дебют должен был состо-
яться в субботу, в короткий день, когда публика в зале и самая многочисленная, и самая лояль-
ная. Артисты больше всего любили субботние представления, так как шансы получить от зри-
71
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
телей «холодный лимон6» или «алую птицу» в этот день были значительно ниже, чем в любой
другой.
Репетиция измотала Оливию так, что она едва дышала. Несмотря на то, что в зале было
прохладно, высокий ворот её свитера стал влажным, а рубашка, надетая под него, прилипла к
спине. Утирая лоб платком, она взмолилась об отдыхе, и Рафаил, прикинув, сколько времени
осталось до дневного представления, милостиво кивнул и позволил сделать десятиминутный
перерыв.
Сама ещё толком не зная, что хочет выведать у него, Оливия осторожно завела разговор о
театральных приметах и прочей чепухе. Оба они устроились на краю сцены, свесив ноги, будто
рыбачили, сидя на узком мосту, или любовались видами, хотя перед ними простирался пустой
зрительный зал, терявшийся во мраке. Где-то за сценой слышались шаги рабочих, подготавли-
вавших реквизит к дневному выступлению, тянуло зверинцем, мастикой и ещё сладковатым
запахом грима, который Оливия до сих пор ощущала в театре всюду, куда бы ни шла.
Неожиданно Рафаил разговорился, и даже припомнил пару забавных случаев из прошлой
жизни на улицах Лондона. Этой страницы своей биографии он, казалось, вовсе не стыдился,
и, хоть особо многословным не был, на некоторые вопросы отвечал весьма подробно.
– …В общем, сожрали крысы мои рисовальные плитыши подчистую, – посмеиваясь,
завершил он длинную историю о своих попытках добывать себе пропитание рисованием кар-
тин на тротуарах. – А чего не сожрать, если они на молоке замешаны. Я и сам, бывало, поду-
мывал: чего добро переводить? Так я и перестал быть скривером 7 и подался в лучники. Охра-
нял чужие автомобили, помогал мордоловам… Да только за это платят немного – к вечеру
горсть пустяшек еле-еле на бычок наберёшь, да и то не всегда. Потаскался я таким вот обра-
зом, и думаю: надо шевелиться, а то совсем ноги протяну или тоже вот как некоторых потянет
в Темзе искупаться. Скулёжником становиться меня с души воротило, а пономарём – лёгкие
после прогулки по берегу Соммы не позволяют. Пробовал – не выходит. Чуть затяну, на вто-
ром же куплете кашель нападает. Такому крап не выжучить, да и не по душе мне было с про-
тянутой рукой стоять. Вот и подался в трюкачи. Работал сначала в одиночку, потом прибился к
бродячему цирку и ездил с ними целых три года, пока хозяин того цирка не помер и его добро
не растащили. Хорошие были деньки! – Рафаил с грустью погладил стоявший рядом сундук,
похлопал его по резной крышке, как старого приятеля. – Потом долго не мог ничего найти.
Опостылело мне как-то всё, захандрил я, а хуже этого ничего нет. Кто себя в руках не держит,
тот до весны в коптильне не протянет.
– И вы решили податься на сцену?
– Податься на сцену… – Рафаил невесело усмехнулся, и настроение его резко перемени-
лось, а вслед за ним, как это часто бывало, и манера обращения к ассистентке. – Ты, девочка,
верно, думаешь, что всё так просто, да? Приходишь в первый попавшийся театр и говоришь,
возьмите, мол, меня на сцене выступать, и потом только успевай карман под бобы подставлять,
так, да? Афиши, гонорары, лучшие экипажи… – он снова усмехнулся, и его тёмные глаза зло-
радно блеснули. – Нет, мисс, это всё сказочки, которыми дурят народ в воскресных выпусках
«Всемирной ярмарки». Дилетантам нравится думать, что они могут попасть в профессию на
одном лишь голом энтузиазме. Год, два, много три – и что от них остаётся? Пшик! – протянув
руку, он выхватил из воздуха блестящий фантик и со щелчком бросил его на колени Оливии,
вздрогнувшей от неожиданности. – Пустая обёртка, в которой так ничего и не появилось. Мало
6
В мюзик-холле так называли прохладный приём артиста зрителями. Если же в течение короткого времени ситуация не
менялась к лучшему, то зрители прогоняли его свистом и грубыми репликами. Это уже была «алая птица» – самый страшный
кошмар любого артиста.
7
Здесь и чуть далее: скривер – рисующий на тротуарах, лучник – сторожит автомобили, мордолов – уличный фотограф,
пустяшки – медяки, бычок – шиллинг, скулёжник – попрошайка, пономарь – уличный куплетист, крап – подаяние, трюкач
– уличный артист, коптильня – Лондон.
72
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
кто готов жертвовать годы собственной жизни во имя Цели. Мне понадобилось семь лет только
на то, чтобы овладеть ремеслом, и ещё пять – на то, чтобы создать себе Имя, – и он поднял
сначала одну ладонь, растопырив длинные пальцы, а потом другую, и потряс ими в воздухе. –
И уж поверь мне на слово, лёгким этот путь не был. Чего только не приходилось…
Он умолк, и Оливия, не дождавшись продолжения и полагая, что момент благоприятный
(Рафаил ещё ни разу не был так откровенен с ней), попыталась свернуть беседу на другую
тропку.
– А Люсиль Бирнбаум, мистер Смит? Она была дилетанткой? Или знала цену успеха?
– Кто с тобой болтал о Люсиль? – Рафаил резко, опираясь на руки, переместился и сел
так, чтобы видеть лицо собеседницы. Всё дружелюбие исчезло, взгляд стал цепким, колючим
– он отодвинулся ещё дальше, и его скрыла тень от шкафа с тобиновскими зеркалами, Оливия
же была, как на ладони. Ей тоже пришлось переместиться, и теперь яркий свет софитов бил
ей прямо в глаза.
– Эффи мелет языком, так ведь? – он не стал дожидаться, пока Оливия найдётся с отве-
том. – Эффи девочка неплохая, только вот язык у неё недобрый, и на Люсиль она была крепко
обижена. Так что не советую, мисс Адамсон, слушать чужие речи о людях, о которых вы и
понятия не имеете.
– Да я ведь потому и спросила, мистер Смит, – Оливия притворилась, что не заметила
резкой перемены в нём и принялась болтать всякий вздор. – Мне стало жаль её, только и всего.
Разве это не ужасно, что она вот так нелепо погибла, и о ней даже никто не вспоминает? Забве-
ние – это ужасно… – она нарочито вздрогнула и обхватила плечи руками. – Кануть в небытие
и не оставить после себя и следа… Не иметь никого, кто бы вспоминал о тебе… Это самое
страшное, что только может случиться с человеком, вы не находите?
– Не самое, – сухо ответил иллюзионист. – И я не думаю, что о Люсиль Бирнбаум некому
вспоминать. Такие женщины, как она, оставляют о себе долгую память.
– Какой она была? – Оливия беззастенчиво продолжила эксплуатировать образ любопыт-
ной и несколько экзальтированной девицы из тех, что обожают беседовать о смертях, загроб-
ной жизни и прочем. – Я слышала, что она была невероятно красива. Это так?
– Да. Нет.
Рафаил помолчал, потом нехотя продолжил:
– Не в красоте было дело. Люсиль умела гореть.
– Гореть?..
Из сумрака, в котором укрылся иллюзионист, послышались сухие щелчки. Так и не найдя
нужных слов, он ответил просто, как чувствовал:
– Все любят смотреть на огонь. И если в комнате была Люсиль, то хотелось смотреть
только на неё. У ней внутри горело пламя. Оно обжигало, не грело – но смотреть всё равно
хотелось только на неё. И так было всегда. Она могла быть горбатой уродиной, но все всё равно
смотрели бы только на неё. И ей об этом было отлично известно. Она могла войти в комнату
секунду назад и не произнести ни слова, а ты уже был готов отдать ей всё, что она попросит.
Сделать всё, что она прикажет.
– Наверное, именно это и называют шармом? – задумчиво предположила Оливия, но
Рафаил ничего ей не ответил.
Послышался душераздирающий вопль ослицы Дженни, которую готовили к выходу.
Сцену пора было освобождать. Глаза Оливии устали от безжалостного света софитов, и она
поднялась на ноги, стараясь не встречаться взглядом с Рафаилом Смитом. Он тоже встал, по-
прежнему держась в тени, которую отбрасывал магический шкаф.
Когда Оливия уже почти покинула сцену, иллюзионист хлопком привлёк её внимание.
Она обернулась. Он стоял, скрестив руки на груди и широко расставив ноги в стоптанных
ботинках. (Хотя перед зрителями Рафаил всегда представал в великолепно сшитых костюмах
73
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
и смокингах, вне сцены он одевался чуть лучше уличного бродяги, следя лишь за чистотой
вещей, но никак не за их внешним лоском.) Перед ним плескалось дрожащее озерцо лунного
света, струившегося с колосников, лицо его сохраняло непроницаемое, но вместе с тем какое-
то расчётливое выражение.
– Мисс Адамсон… – окликнул он её. – Должен заметить, что излишнее увлечение сплет-
нями и праздное любопытство никого до добра ещё не довели. Понимаете, о чём я? И это
хороший совет, уж поверьте мне, особенно для такой юной леди, как вы.
Оливии ничего не оставалось, кроме как кивнуть, а затем удалиться, стараясь не слишком
спешить и чувствуя спиной его тяжёлый взгляд.
74
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
75
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
ницу Бельмонта, и платье из алой парчи, сшитое для неё Гумбертом Проппом по образцу сце-
нического костюма Кейт Долан, в каком та позировала Милле8, привёл её в восторг.
Не замечая, что все утомлены и не поддерживают разговор, Эффи тем не менее продол-
жала болтать, не прекратив и тогда, когда Имоджен, встав и демонстративно бросив салфетку
на стул со словами: «Прошу меня извинить. У меня страшно разболелась голова, и я пойду к
себе», не вышла из столовой, покачиваясь на двухдюймовых каблуках. Пока Гумберт Пропп и
Филипп, походившие на брошенных хозяйкой псов, с одинаковым унынием смотрели ей вслед,
Оливия, воспользовавшись ситуацией, ловко завернула в салфетку кусок хлеба с маргарином,
сунула в карман и только тогда заметила прямой и откровенно насмешливый взгляд горничной
Элис, собиравшей со стола грязную посуду.
Постаравшись сохранить невозмутимость, Оливия сослалась на необходимость написать
несколько писем, отказалась от чая и поднялась к себе. Там она выждала четверть часа, затем
надела пальто, которое предусмотрительно оставила в своей комнате, а не внизу, как обычно,
спустилась по лестнице для прислуги к чёрному ходу и выскользнула из пансиона.
Оливия надеялась, что её исчезновение останется незамеченным, но недооценила наблю-
дательность горничной. Элис, однако, была привычна к отнюдь не пуританским нравам арти-
стической братии и лишь пожала плечами, не преминув, впрочем, беззлобно посплетничать
в кухне о тихих омутах.
Стужа вцепилась в новую жертву, как уличный пёс в краденый окорок. Ледяной ветер
пробирался в рукава, щипал за щёки и вгонял тонкие иглы в кончики пальцев – Оливия поза-
была перчатки и успела об этом пожалеть. Почти все окна домов на Камберуэлл-Гроув были
темны, и пустынная дорога, ведущая к театру, показалась ей вдвое длиннее, чем днём, хоть
она и была ярко освещена луной, победительно воссиявшей в тёмных небесах.
В театр Оливия вошла с чёрного хода, воспользовавшись ключами, которые Филипп
несколько дней тому назад торжественно вручил ей как полноправному члену труппы.
Здесь, в задней части театра, не было и намёка на ту роскошь, что ласкала взгляд в вести-
бюле, костюмерной или зрительном зале – стены были покрыты плесенью и тонкими шелушин-
ками отстающей краски, коридоры завалены разобранными на части, пришедшими в негод-
ность декорациями, и даже воздух был затхлым и пах несвежими опилками.
Двери, двери – Оливия торопливо шла мимо них, вперёд по коридору, перешагивая через
картонные коробки и стараясь не задевать стены. Шаткая лестница с обломанными перилами,
ещё один поворот, ещё – от спешки и волнения перед тем, что ей предстояло сделать, дыхание
сбилось. Она подула на замёрзшие ладони, потёрла пальцы, возвращая им подвижность.
По винтовой лесенке с узкими ступеньками она осторожно (здесь было так темно, что
двигаться пришлось на ощупь, не выпуская из рук ледяного металлического поручня) подня-
лась с первого на второй этаж, где находились гримёрки актрис.
Её собственная артистическая уборная была в самом конце коридора, освещённого в этот
поздний час лишь светом луны, переливающимся через большое круглое окно, словно вода в
корабельный трюм. Оливия толкнула дверь, вошла и, нашарив в темноте шнурок выключателя,
дёрнула за него.
Коричневые уайтовские туфли, любезно одолженные ей Марджори Кингсли, аккуратно
стояли в шкафу. Кожа, из которой они были пошиты, не отличалась мягкостью выделки, да
и швы, по сравнению с дорогими туфлями Люсиль, казались грубоватыми. Оливия сунула их
под мышку и отправилась на сцену.
8
Сэр Джон Эверетт Милле (1829–1896) – английский художник и иллюстратор, один из основателей братства прерафа-
элитов. Картина, на которой он изобразил модель Кейт Долан в сценическом костюме актрисы Эллен Терри, была завершена
в 1886 году.
76
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
77
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Оливия подошла к нему со стороны Дэтчелор-Плейс, но, как выяснилось, зря. Дверь чёр-
ного хода, к её удивлению, оказалась заперта. Ей пришлось вернуться к парадному крыльцу, и,
пока она торопливо бежала по обледенелой улице, ветер, будто злобный уличный мальчишка,
швырял ей в лицо пригоршни колкой снежной крупки, которой было усыпано всё вокруг.
Она долго возилась с ключом, потом, в полумраке прихожей, снимала пальто, расстёги-
вая пуговицы негнущимися замёрзшими пальцами. «Всё бы отдала сейчас за чашку горячего
чая!» – подумалось ей, и Оливия тихонько прокралась в кухню, наполнила чайник водой и
поставила его на огонь.
От всей этой возни в своей каморке проснулась Элис. В махровом заношенном халате,
хмурая и неулыбчивая, она вошла в кухню, часто моргая и не скрывая своего недовольства.
– Я могу вам чем-то помочь, мисс?
– О нет, Элис, ты можешь идти к себе. Я продрогла до костей и решила выпить чаю,
чтобы согреться. На улице лютая стужа.
– Может, сделать вам тост, мисс? Тогда вам будет легче уснуть. Многие так делают. Неко-
торые так и вовсе не стесняются, таскают провизию из кладовой прямо к себе в комнату. А
миссис Сиверли утром меня отчитывает и не верит, что я тут ни при чём, – Элис зевнула и
затянула поясок халата потуже.
– Нет, нет, Элис, мне нужен только чай, и из кладовой я брать ничего не буду, – заверила
её Оливия, а когда горничная уже выходила, спросила её: – А во сколько в пансионе запирают
дверь чёрного хода?
Сонная Элис не сразу поняла, чего от неё хотят, а когда сообразила, то ответила:
– Что вы, мисс, мы её вовсе никогда не запираем. Миссис Сиверли не позволяет посто-
яльцам курить в комнатах, поэтому дверь во двор всегда открыта.
Не успела Оливия подняться к себе с чашкой чая, от которой шло блаженное тепло,
как на полпути её перехватила донельзя разгорячённая Эффи. Она буквально натолкнулась на
Оливию, выбежав из комнаты Мамаши Бенни. Горячая жидкость, выплеснувшаяся из чашки,
потекла по пальцам, но Оливия этого толком и не почувствовала, так она замёрзла и перевол-
новалась.
– Мисс Адамсон! – Эффи расплылась в улыбке. – Вот так сюрприз! А мы уж думали,
вы давно в постели.
– Я… выходила ненадолго, и вот, решила выпить чашку…
– …Бог ты мой, да вы вся дрожите! Пойдёмте, пойдёмте скорее к нам! – Эффи, не слу-
шая, приобняла Оливию за талию и повлекла за собой. – Мы тут решили устроить небольшую
тайную пирушку, – созналась она, понизив голос до шёпота. – Надо же и нам когда-то развле-
каться. Только девочки, безо всяких церемоний!
С заговорщической ухмылкой Эффи проводила Оливию в комнату Мамаши Бенни, а
сама упорхнула к себе, подмигнув обеим и пообещав тотчас же вернуться.
В просторной комнате гадалки было душно. От газового камина, стоявшего в углу, шли
волны сухого жара, и руки и лицо Оливии, обожжённые стужей, сразу же защипало.
– Входите же, мисс Адамсон, – тепло поприветствовала её Мамаша Бенни из своего
кресла. – И незачем мёрзнуть у порога, садитесь-ка поближе к камину.
Она указала Оливии на соседнее кресло, а сама принялась хлопотать, застилая низкий
столик тонкой клетчатой шалью и вынимая из бумажного пакета разнообразные свёртки и
кульки. Остро запахло маринованными овощами и мясом, запечённым в пряностях.
Пока Оливия осматривалась – комната Мамаши Бенни была значительно просторнее,
чем её собственная, и благодаря этому обставлена не так скудно и даже с некоторым старомод-
ным шиком – вернулась Эффи, нежно прижимавшая к себе под шалью нечто продолговатое,
что, как и следовало ожидать, оказалось бутылкой джина.
78
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Как говорит наша Имоджен, в такую погоду собаке нужен новый нос! – провозгласила
она и плюхнулась на кровать, привалившись боком к резному деревянному изножью. – М-м-
м, миссис Бенни, неужели я чувствую… – Эффи повела носом и хищно оглядела стол.
Безошибочно угадав свёрток, она мгновенно развернула его и схватила с самого верха
корнуоллский пирожок с фигурным гребешком. Располовинив его, она с наслаждением вдох-
нула аромат печёнки, тушенной с луком, пивом и мускатным орехом, а потом впилась в добычу
мелкими белыми зубками и даже зажмурилась от блаженства.
– Ну, нельзя же так, золотко! Все хотят перекусить, так имей терпение дождаться осталь-
ных, – делая вид, что сердится, Мамаша Бенни отодвинула свёрток с пирожками туда, куда
Эффи было не дотянуться, и обратилась к Оливии, как если бы они были вдвоём: – Всё дело в
том, мисс Адамсон, что нашу Эффи воспитали горные тролли. Потому и манеры её оставляют
желать лучшего, и аппетит у неё нечеловеческий. Ну просто Робин Бобин какой-то.
– Ага! – сдержанно, потому что расправлялась в это момент с последним куском пирога,
возмутилась Эффи. – Попробовали бы вы целыми днями грызть диетические крекеры и чище-
ную морковку вместо нормальной еды! И всё, чтобы влезать в эту чёртову кукольную коробку!
– А кто будет сквернословить, тот отправится к себе и ляжет спать, пока другие весе-
лятся, – припечатала Мамаша Бенни, грузно опускаясь в низкое кресло, и по лицу её было
видно, что это не пустая угроза. – И вообще, золотко, бери-ка пример с Имоджен – талия у неё
на четыре дюйма уже, чем твоя, и что-то никто не видел, чтобы она от крекеров нос воротила.
Дисциплина у неё железная, не то что у некоторых.
– Ага! – воскликнула Эффи, ухитрившись вложить в это коротенькое междометие и
искреннюю обиду, и радость от повода позлословить. – Как же! Скажите ещё, что не помните,
как её Люсиль застукала! Дисциплина у неё… Люсиль рассказывала, что собственными гла-
зами видела, как Имоджен скупила половину кондитерской лавки, – она доверительно накло-
нилась к Оливии и округлила глаза от мнимого ужаса: – Только представьте, мисс Адамсон:
вышла из лавки, вся обвешанная пакетами, и хоть бы кого жалкой тянучкой угостила. Нет же,
всё оставила себе, никому и леденца не досталось, а когда Люсиль над ней пошутила, так она
взвилась и накинулась на неё как фурия. А потом поцапалась с ней из-за плюшевого зайца,
которого кто-то из зрителей бросил на сцену вместо цветов. Дело, конечно, не в зайце было –
кому он нужен, у нас тут и детей-то не водится – дело в самом принципе…
Дверь скрипнула, и Эффи пришлось спешно умолкнуть – прибыла Имоджен Прайс. В
каждой руке она держала по бутылке тёмного портера, а к боку локтем прижимала стопку кар-
тонных тарелочек с эмблемой сэндвич-бара «Сандис». Мамаша Бенни и Эффи тут же освобо-
дили её от ноши и усадили поближе к камину.
Присутствие Оливии явно оказалось для неё неожиданностью, но она, быстро справив-
шись с досадой, улыбнулась и несмешливо заметила:
– Вот так сюрприз! Никак вы, мисс Адамсон, решили следовать актёрским традициям?
Ну, в таком случае дайте-ка мне скорее кувшин! Завтра мисс Адамсон предстоит дебют, и это
непременно нужно отметить!
Судя по слаженным действиям присутствующих, тайные пирушки в комнате Мамаши
Бенни являлись не таким уж редким событием. Пока гадалка, не доверяя подобную работу
Эффи, нарезала щедрыми ломтями ароматное мясо и раскладывала по картонным тарелочкам
прочую снедь, Имоджен ловко откупорила бутылки с джином и портером и принялась соору-
жать коктейль прямо в кувшине, воду из которого предварительно выплеснули в таз для умы-
вания. Вполголоса напевая:
готова всякий раз, когда он ввязывается в новые похождения. Она же прямо сатанеет вся, и из
её хорошеньких ушек только что дым не идёт.
Эффи с Имоджен переглянулись и, давясь от смеха, в унисон запели:
– Тише, девочки, тише! – замахала на них руками Мамаша Бенни. – Вы что, хотите мис-
сис Сиверли разбудить? Забыли, что в прошлый раз было?
Девушки сразу притихли, демонстративно округлив глаза и прикрыв ладошками рты.
– И Марджори я тоже не понимаю, – продолжала горячиться Эффи, но уже значительно
тише. – Бегает за Эдди, будто у неё гордости ни капли нет. Как втрескалась в него тогда, в
Маргейте, так и вздыхает по нему до сих пор. Больше года уж прошло. Давно пора успокоиться
– так нет же!
– Нас как-то приглашали с гастролями в Маргейт, и после выступления мы провели там
по-настоящему чудесный день, – Имоджен мечтательно вздохнула и отпила немного коктейля
из стаканчика для полоскания рта. – Устроили пикник на песке, распили бутылку шампан-
ского… Даже искупались. Песок там белый-белый и такой мелкий, что похож на сахарную
пудру. Чайки, солнечные блики на воде… Именно там меня посетила мысль, что можно изме-
нить рисунок роли в пьесе Ибсена так, чтобы она стала если и не комедийной, то не такой…
– И вот там-то Марджори и сомлела! – Эффи вновь завладела вниманием Оливии, по
обыкновению перебив Имоджен. – Эдди взялся выучить её плавать, и они ушли на мелководье
и долго там болтались вдвоём. Я ещё тогда подумала, что ни к чему хорошему это не приведёт.
Правда, миссис Бенни, я ведь тогда так и сказала? Вы помните?
– Чувства, – флегматично выразилась Мамаша Бенни, чтобы не спорить с разгорячив-
шейся Эффи. – Греночка и сама уж не рада, что всё так повернулось, да сладить с собой не
может. Когда-нибудь ты её поймёшь.
– Да ни за что! – Эффи замотала головой так неистово, что едва не пролила коктейль на
юбку. – Вот уж благодарю покорно! Насмотрелась я на такие-то радости вдоволь. Матушка моя,
упокой Господь её неспокойную душу, очень уж чувствительной женщиной была… Впрочем,
ладно, – Эффи, зажмурившись, покачала головой и не стала продолжать. – Не-е-ет, даром
мне не надо этих ваших чувств, от которых одни неприятности. Уж лучше быть самой себе
хозяйкой.
– Чтобы быть себе хозяйкой, нужны деньги, и немалые, – осадила подругу Имоджен, и тон
её прозвучал резковато. – И хватит уже сплетничать. Мисс Адамсон и так, вероятно, думает
о нас невесть что.
Эффи молча проглотила укор, но взглянула на Имоджен недобро. В отместку она при-
двинула к ней жестяную коробку с шоколадом, а когда та с досадой отмахнулась, прошипев:
«Убери это от меня! Ты же знаешь, я не ем сладкого!» – многозначительно взглянула на Оли-
вию и закатила глаза.
В дверь постучали. Все замерли, а потом принялись прятать кувшин и стаканы под стол,
но опасения оказались напрасными – явились те, кого так долго ждали.
Марджори Кингсли, как обычно, многословно извиняясь за опоздание, неловко пробра-
лась к столу и плюхнулась на краешек кровати. Лавиния же, одетая в роскошный шёлковый
халат цвета утренней зари, и с волосами, накрученными на папильотки и упрятанными под
серебристую сеточку, грациозно опустилась на единственный оставшийся свободным стул и
9
Дж. Чосер. Кентерберийские рассказы. Пер. И. А. Кашкина и О. Б. Румера.
81
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
скрестила длинные ноги. Оливия обратила внимание, что на руках бывшей оперной дивы тон-
чайшие перчатки из муслина.
– Я всегда перед сном втираю в кожу рук миндальное масло, – чуть в сторону, словно
выдавала бог весть какую тайну, прошептала Лавиния Бекхайм. – Превосходное средство.
Помогает сохранить кожу мягкой и белоснежной, – и она обезоруживающе улыбнулась.
Началась суета. Всем раздали картонные тарелочки, разлили по стаканчикам (каждый
предусмотрительно пришёл со своим) «Собачий нос», и все принялись за еду. Эта трапеза
совсем не походила на приютский ужин, который подавали в пансионе миссис Сиверли. Снедь
была бесхитростной, но очень вкусной, и Оливия, которой досталось ровно столько же вет-
чины, пирогов и индийского маринада, что и другим, с удовольствием отдала должное каждому
блюду. Пытаясь сгладить неприятное впечатление от недавней размолвки с Эффи, Имоджен,
которая единственная из всех почти ничего не ела, с большим тактом принялась расспраши-
вать Оливию о том, что она чувствует по поводу завтрашнего дебюта. На этот раз в её тоне
отсутствовала ирония, а советы, которыми она позволила себе поделиться с коллегой, были,
как оказалось впоследствии, весьма полезными.
Хотя Рафаил Смит и рекомендовал Оливии держаться подальше от пересудов и сплетен,
его совету она не последовала, наоборот, жадно схватывала всё, что говорилось во время тай-
ной пирушки. Выглядеть подозрительно она не опасалась – «Собачий нос» развязал языки
всем, кроме Мамаши Бенни. Только она, сидя вплотную к раскалённому газовому камину и
ничуть не страдая от жары, молча потягивала чай и поглядывала на девушек с видом умудрён-
ной опытом старейшины клана.
Актрисы же, быстро прикончив целый кувшин согревающего коктейля, с наслаждением
сплетничали, беззвучно хохотали, втягивали Оливию в свои шуточные споры и в целом раз-
влекались на полную катушку, впрочем, не забывая о том, что за тонкой перегородкой спит
хозяйка пансиона.
К себе Оливия вернулась далеко за полночь. Ей, непривычной к горячительным напит-
кам, пришлось изрядно повозиться с ключом, пока она не сообразила, что дверь в её комнату
всё это время была не заперта.
***
Элис несколько раз кивнула и хотела продолжить, но тут ступеньки за её спиной заскрипели и
показались острые носы туфель, царапины на которых были закрашены чернилами не в тон.
***
Брата Оливия нашла в каморке за сценой. Он сидел, ссутулившись над столом, и переби-
рал кипу счетов, чертыхаясь себе под нос. Жёлтый свет лампы освещал разбросанные по всей
столешнице бумаги, а на стене, сбоку, нервно суетилась его ломкая тень.
Оливия вошла и прикрыла за собой дверь. Не снимая пальто, уселась на низкую кушетку
и откинулась к стене. Филипп, мельком оглянувшись, пробормотал: «А, это ты. Что так рано?
Бродяга ещё не пришёл», – и снова уткнулся в бумаги.
– Люсиль Бирнбаум умерла не своей смертью, Филипп. Её убили.
С минуту ей казалось, что брат, погрузившись в дела, не расслышал или не понял её
слов. Но вот Филипп отодвинул бумаги и, не оборачиваясь к ней, обхватил голову руками и
крепко сжал.
– Ты уверена? – голос его звучал глухо, точно он заглянул в колодец, дно которого теря-
лось во мраке, а влажные стены поросли мхом и плесенью.
– К сожалению, да.
– Полиция сочла произошедшее несчастным случаем, – Филипп не спорил, но в тоне его
слышалось упрямство, с каким он в детстве доказывал нянюшке, что часы на каминной полке
спешат и близнецам ещё рано укладываться в постели.
Он поднялся со стула, повернулся к сестре и испытующе посмотрел на неё. У Оливии
сжалось сердце – брат выглядел измождённым и больным, хотя и был чисто выбрит. Под гла-
зами у него залегли серые тени, взгляд казался потухшим, и, пока она рассказывала ему о
содержимом пропавшей коробки и своём ночном эксперименте, лицо его всё больше мрачнело.
– Просто не верится, – наконец произнёс он, присаживаясь на край стола. – И всё это
накануне премьеры. Ты уверена, что не могла положить коробку в другое место?
– Моя комната в пансионе не настолько велика, чтобы потерять в ней коробку, Филипп,
и я отлично помню, куда положила её накануне вечером. Её взял кто-то из труппы, других
объяснений случившемуся нет. Понимаю, что тебе тяжело принять эту мысль, но…
Филипп, поморщившись, перебил её:
– Что ты собираешься с этим делать, Олив?
– Рассказать всё полиции. Ты же понимаешь, что мы не имеем права поступить по-дру-
гому.
– Семнадцатого премьера новой пьесы.
– Погибла женщина, Филипп.
– Для многих артистов из труппы эта пьеса – единственный шанс пробиться на большую
сцену.
– Один из них отнял чужую жизнь, Филипп.
– Почему ты так уверена, что убил кто-то из труппы? Здесь, в театре, каждый день бывает
столько людей, что я и по именам-то не всех знаю.
– Потому что превратить капитанский мостик в смертельную ловушку мог кто угодно, а
вот выкрасть коробку только тот, кто живёт в пансионе, и для кого её содержимое представляет
опасность.
– Когда ты собираешься в полицию? – Филипп опустился на кушетку рядом с сестрой, и
теперь, когда свет падал ему на лицо, а не светил из-за спины, Оливия ещё больше ужаснулась
его внешнему виду.
– Сегодня же, после репетиции с Бродягой.
84
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Вечером твой первый выход на сцену. Ты уверена, что идти в полицию именно сегодня
это хорошая идея?
– Заодно отвлекусь, – Оливия пожала плечами, чувствуя, как при одной мысли о вечере
по спине пробегает холодок. Она встала и, глядя на брата сверху вниз, с осторожностью спро-
сила: – Ты ведь понимаешь, Филипп, что о нашем с тобой разговоре никто пока не должен
знать? Вообще никто. Говоря «никто», я имею в виду мисс Прайс. Все актрисы – сплетницы,
и если ты скажешь ей хоть полслова, то уже через час весь театр будет гудеть, как улей с рас-
тревоженными пчёлами.
Она приготовилась к бурным возражениям, но их, к её удивлению, не последовало.
– О, на этот счёт можешь не беспокоиться! В конце концов, не только у Имоджен могут
быть тайны, – Филипп весь как-то сжался, и на лице его появилось выражение, как в детстве,
когда он часами строил пирамиду из игральных карт и она рушилась от малейшего дуновения
сквозняка, или его за шалости отправляли в детскую, лишив десерта – напускная мальчише-
ская бравада, под которой скрывались жестокая обида и разочарование. – К тому же между
нами всё кончено.
85
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Вот как? – осведомилась она и вздохнула. – Ну, что ж, я всё-таки рискну его подождать.
Вдруг банда преступников сделает перерыв на ланч, и инспектор решит заскочить в участок
на минуточку?
С этими словами она направилась к казённой скамье, выкрашенной в унылый цвет пере-
жжённой карамели, и обстоятельно там устроилась: сняла пальто, свернула его и подложила
под спину, вынула из холщовой сумки пакетик сахарных бомбочек и книгу в мягкой обложке,
раскрыла её и погрузилась в чтение.
Сержанту Гатри не оставалось ничего иного, как вернуться за стеклянную перегородку и
продолжить приводить в порядок картотеку. Со своего места он мог наблюдать за настырной
леди, и то, что он видел, ему категорически не нравилось. Время перевалило за полдень, но она
по-прежнему не выказывала никаких признаков нетерпения – спокойно, положив ногу на ногу,
читала книгу, изредка поглядывая на вошедших, деликатно грызла конфеты и даже угощала
ими дежурного, который в качестве ответной любезности предложил ей чашку чая и несколько
овсяных галет.
Когда Гатри, перехватив в ближайшем пабе пару сэндвичей, вернулся в отделение,
настырная молодая леди всё ещё была там и выглядела такой безмятежной, будто не сомнева-
лась, что её терпение будет вознаграждено.
***
87
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– А я говорил, сэр, что вы очень заняты! Честное слово, говорил, но мисс меня не послу-
шалась, она… – Гатри, по обыкновению, запричитал, застыв на пороге и подавшись вперёд
всем своим неуклюжим телом.
– Всё в порядке, сержант, – взмахом руки Тревишем отпустил его и перевёл взгляд на
гостью. – Прошу, присаживайтесь. Адамсон, Адамсон… Пианист Джон Адамсон, случайно,
не ваш родственник?
Оливия заколебалась. После короткой, но не укрывшейся от внимания инспектора паузы,
она кивнула.
– Это мой отец, сэр.
– Надо же, – сдержанно восхитился Тревишем. – Выдающийся музыкант, по моему мне-
нию. Несколько лет назад я был на его концерте, и, признаюсь вам, это было незабываемо.
Мало кто в состоянии так виртуозно раскрыть суть Моцарта. Ну, вы и сами, безусловно, это
знаете. Гордитесь отцом, мисс Адамсон?
Оливия вынужденно кивнула, и эта ложь далась ей нелегко.
– Что привело вас сюда, мисс Адамсон? И почему именно ко мне?
– Так вышло, сэр, что ко мне в руки попала улика, проливающая свет на гибель Люсиль
Бирнбаум, случившуюся две недели назад в мюзик-холле «Эксельсиор», что на Гроув-лейн, –
бойко заговорила она, стараясь быть убедительной. – Смерть этой женщины сочли несчастным
случаем, но у меня имеются веские основания предполагать…
Пока она говорила, инспектор опустил взгляд и принялся незаметно, но очень внима-
тельно рассматривать её высокие ботинки на шнуровке с легкомысленной меховой оторочкой.
Дело в том, что Тревишем за годы службы в полиции выработал собственную довольно любо-
пытную теорию, согласно которой о характере и склонностях каждого индивидуума можно
было судить по его обуви. Здесь имело значение всё: высота каблука, форма мыска, цвет и
материал, из которого были изготовлены туфли или ботинки респондента. Он даже вёл соб-
ственную картотеку и в глубине души лелеял надежду, что когда-нибудь его многолетний труд
будет оценён по достоинству.
– …что она была убита, сэр. И у меня есть доказательства этого, – закончила Оливия.
Изучив обувь посетительницы, Тревишем успел сделать вывод, который вряд ли польстил
бы визитёрше, озвучь он его вслух. «Впечатлительная, излишне эмоциональная юная особа,
которую как магнитом притягивают истории об убийствах и таинственных происшествиях» –
вот как звучал бы его вердикт, облеки он его в слова. Тем не менее он постеснялся сразу же
выставить дочь своего кумира и решил уделить ей несколько минут.
– Что же это за доказательства? – подавшись вперёд, со всей возможной серьёзностью
поинтересовался он. – Надеюсь, мисс Адамсон, вы захватили их с собой?
– В том то и дело, сэр, что они исчезли, – и Оливия рассказала о том, как ей в руки
попала коробка с вещами Люсиль, и как она обнаружила на подошве её танцевальных туфель
застывшее маслянистое вещество, и как, забравшись на декорации, провела тщательный экс-
перимент. – И вот, сегодня утром, инспектор, коробки под кроватью не оказалось. Она про-
пала. Что вы обо всём этом думаете, сэр?
Уважение, которое инспектор Тревишем питал к музыканту Джону Адамсону, было так
велико, что ему и в голову не пришло высказать вслух то, что он обо всём этом думает. Вместо
этого он глубокомысленно покачал головой, а затем, мельком глянув на часы, со всей серьёзно-
стью заверил посетительницу, что новые обстоятельства, несомненно, являются чрезвычайно
важными, и будут немедленно внесены в папку с делом Люсиль Бирнбаум, и в том случае, если
суперинтендант сочтёт это оправданным, делу непременно будет дан новый ход.
– Я крайне признателен вам, мисс Адамсон, что вы не пожалели времени и пришли
сюда, чтобы сообщить эти сведения. Будьте уверены, что выполнили свой гражданский долг, –
инспектор встал и обошёл вокруг стола, чтобы самостоятельно проводить к двери утомитель-
88
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
ную гостью. – И приношу свои извинения, что вам пришлось так долго ожидать меня. Провёл
всё утро в главном управлении. Насилу сбежал, знаете ли, – и он улыбнулся, ожидая, что они
тепло распрощаются, довольные друг другом.
К его великой досаде, гостья осталась сидеть.
– Я понимаю, сэр, что мне нечем подкрепить свои слова, – Оливия догадалась, что Тре-
вишем намерен избавиться от неё ровно так же, как и сержант Гатри, только в более благовос-
питанной манере, и решила говорить начистоту. – Скорее всего, вы приняли меня за любитель-
ницу дешёвых сенсаций или особу, которой везде мерещатся убийства и заговоры. Вы можете
навести обо мне справки у инспектора Оливера, сэр, – предложила она. – Мы познакомились с
ним в Саффолке при печальных обстоятельствах, но, уверена, он меня вспомнит. Так вышло,
что мы с братом сумели оказать помощь расследованию и…
– Ну что вы, мисс Адамсон, – перебил её Тревишем, начиная раздражаться. – У меня нет
причин не верить вам. Однако уж не знаю, как ведутся дела в Саффолке, но я пока что неплохо
справляюсь сам и гражданское население к помощи привлекать не собираюсь.
Сказано это было с мягкой улыбкой, без всякой грубости, но Оливии всё равно показа-
лось, что её просто-напросто выставляют за дверь. Тревишем стоял прямо напротив неё, и в
его глазах она прочла нетерпение и досаду. И тогда Оливия сделала последнюю попытку при-
влечь внимание инспектора к своим словам.
Она встала, взяла со спинки стула пальто и кивком указала на стенд, находившийся в
углу кабинета. Он весь был утыкан канцелярскими иглами с разноцветными пластиковыми
бусинами, а в правом верхнем углу этими же иглами к пробковой основе были прикреплены
фотографии.
Две из них представляли собой изображения пустых стеклянных витрин, а третья – плос-
кого овального кулона из сине-зелёного камня. Кулон, в отличие от пустых витрин, был сфо-
тографирован довольно искусно, что наводило на мысли о студийной съёмке.
– Прошу прощения, сэр, но я совсем позабыла ещё об одной детали. В коробке с вещами
убитой в числе прочего я обнаружила точно такой кулон. Возможно, это распространённое
украшение, и моя находка ничего не значит…
Выражение лица инспектора резко переменилось. Светскую любезность как ветром
сдуло, взгляд его стал цепким и холодным.
– Где, вы говорите, видели точно такое украшение?
– В коробке с вещами убитой, которую доставили на Гроув-Лейн из вашего полицейского
отделения, сэр. Кулон был в свёртке, вместе с рубиновыми серьгами и кольцом, а свёрток нахо-
дился в танцевальной туфельке, подошва которой…
– Гатри! А ну, немедленно зайдите ко мне! – приказ инспектора, отданный громовым
голосом, заставил Оливию вздрогнуть и испытать к несчастному сержанту сочувствие.
***
Так вышло, что Оливия прилично задержалась в полицейском отделении и, когда она,
запыхавшаяся, растрёпанная, в сбившемся набок берете вбежала в свою гримёрную, времени
оставалось в обрез. В этом был и существенный плюс – нервничать и попусту переживать было
некогда.
На приоткрытой дверце шкафа висел её сценический костюм. Полупрозрачный, цвета
давленой малины, с бархатными вставками по бокам, состоявший из короткого жакета и сво-
бодных брюк, пошитых на восточный манер, он ничем не напоминал первоначальный замы-
сел, который обсуждался с Гумбертом Проппом. Оливия потрогала нежную ткань и чуть не
расхохоталась – да ведь костюм сшит из того же материала, что и нарядная попонка почтенной
ослицы Дженни! Не хватало лишь золочёного канта и фальшивых изумрудов.
89
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Только она успела переодеться (на удивление, костюм оказался невероятно удобным и
ничуть не стеснявшим движений), как прибежала взволнованная Эффи и принесла с собой
внушительный несессер с откидывающейся крышкой. Она усадила Оливию спиной к зеркалу и
принялась мягкими втирающими движениями наносить ей на лицо грим, заодно давая напут-
ствия, как вести себя на сцене.
– Улыбайтесь, мисс Адамсон! Всегда улыбайтесь публике. Даже если что-то пошло не
так, всё равно улыбайтесь! Зрители приходят в театр не для того, чтобы видеть хмурые лица
артистов. Если вдруг затрепыхаетесь, то выберите из зала одного или двух человек с добрыми
глазами. Какую-нибудь леди поприличнее или пожилого джентльмена. Обычно это помогает.
Просто нужно представить, что работаешь программу только для них, а всех остальных не
существует. И запомните: непременно ступайте на сцену с правой ноги!
У Оливии внезапно разболелся живот, и левое веко мелко-мелко задрожало. Эффи, огля-
нувшись на дверь, вынула из кармана фляжку с бренди, отвинтила крышку и, наполнив её
до самого верха, настояла на том, чтобы Оливия опустошила её – залпом, мисс Адамсон, как
лекарство! – после чего спазм ужаса на время отступил.
Когда с гримом и причёской было покончено, до выхода на сцену оставалось не более
четверти часа.
Эффи спешно убежала к Лавинии Бекхайм, зато появился Филипп. Он порывисто сжал
ей ладони, потом взял за плечи, встряхнул, пожелал удачи и мимоходом бросил, что её сцени-
ческим именем будет Зельда.
– Почему Зельда? – растерялась Оливия. В жизни она знала только одну Зельду – неве-
роятной толщины цыганку, которая частенько прогуливалась возле школы Святой Урсулы для
девочек, в которой она когда-то училась. Цыганка продавала тем ученицам, у которых были
карманные деньги, сладости из жжёного сахара и яркие вышитые ленты, пока директриса не
отвадила её, припугнув полицией.
– Ну, не нравится Зельда, тогда будешь Тельмой.
– Нет, уж лучше Зельда, – по-детски заупрямилась Оливия. – И вообще, зачем меня
обязательно называть какими-то лошадиными кличками?
– Дело твоё, – Филипп покладисто пожал плечами. – Можешь выступать под собственным
именем. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал. Слухи разносятся быстро. Если
тётушка Розмари прознаёт, что ты выступаешь на сцене, да ещё и в мюзик-холле… «Эти совре-
менные девицы совсем всякий стыд потеряли! Мало нам одного позора в семье, так теперь ещё
и это!» – пропищал он жеманно, делая вид, что вдыхает аромат нюхательных солей и обмахи-
вается веером.
Оливия издала нервный смешок, но тут появилась Эффи.
– Скорей-скорей! – заторопила она Оливию. – Бродяга уже на месте. Ваш выход через
три минуты.
Коридор показался Оливии бесконечным. Будто во сне она вяло перебирала ногами, а
рядом, с двух сторон (это чтобы не дать ей сбежать, подумалось ей), шагали Филипп и Эффи.
Последняя взялась успокаивать дебютантку, но её возбуждённый щебет возымел обратный
эффект, и к сцене Оливия подошла, трясясь от ужаса, как желе.
После недавнего выступления мисс Дженни здесь, словно у выхода на римскую арену,
пахло опилками и зверинцем, и Рафаил Смит, поймав затравленный взгляд ассистентки, уви-
дел в нём ужас пополам с решимостью, должно быть, совсем как у первых христиан.
– Всё-таки Зельда или Тельма? – спросил он, обращаясь к Филиппу.
– Зельда, – ответила Оливия сиплым, как во время ангины, надтреснутым голосом.
«Послушайте, я же больна! – захотелось ей выкрикнуть. – Меня надо уложить в постель!
Я больна! Я не смогу выступать!»
90
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Оркестр заиграл начальные аккорды. Восточная мелодия лилась, как лунный свет, обе-
щая сказку и чудо. Оливия оглянулась – ни Филиппа, ни Эффи. Только Рафаил, буравящий её
пристальным взглядом из-под тёмных бровей. Внезапно он сделал шаг вперёд – такой быстрый,
что она не успела отшатнуться – и, оказавшись очень близко, положил ладони ей на плечи. Под
тяжестью его рук Оливию наконец-то перестала бить мелкая дрожь.
– Запомни, девочка, это Оливия Адамсон боится публики и сцены. А Зельда – нет. Зельда
– ничего не боится. Зельда – самая ловкая, самая быстрая и самая удачливая ассистентка иллю-
зиониста. Зельде нечего бояться, публика будет обожать Зельду.
– Вы что, меня гипнотизируете? – насмешливо спросила Оливия, разозлившись. – Ну
так я не ребёнок, мистер Смит, и во всякие такие штучки не верю.
Музыка играла всё громче, но Оливия почему-то хорошо слышала иллюзиониста. Его
голос проникал ей в голову, минуя звуки оркестра. Он давал ей указания совершенно буднич-
ным тоном, как если бы им обоим предстояла всего лишь обычная репетиция, а не выступле-
ние перед многоокой, подобно Аргусу, шумной и пёстрой толпой.
Они вышли на сцену вместе, и Оливия, вспомнив совет Эффи, коснулась правой пяткой
досок, отполированных ногами сотен артистов. В зал она старалась не смотреть. Понизу сцены
сияли жёлтым огни рампы, чуть выше, в оркестровой яме, над пюпитрами музыкантов мер-
цали, как болотные огоньки, синеватые лампочки – всё вместе сливалось перед её глазами в
многоцветную ленту.
Вдруг осветитель направил на неё прожектор, и Оливия едва удержалась от того, чтобы
не начать метаться по сцене, как мышь, которую застали ночью в кладовой. Она замерла, но,
вспомнив наказ Эффи, скрыла свой ужас за широкой улыбкой. Послышались аплодисменты.
…И его помощница, очаровательная дебютантка мисс Зельда! – аплодисменты усили-
лись, следом пришла вторая волна – выкрики из партера, дружный перестук подошв на галёрке,
приветствия дебютантке.
Оливия решилась поднять взгляд. Бледные лица на фоне чёрного и серого там, где места в
зрительном зале занимали джентльмены, яркие цветные пятна – там, где сидели дамы в наряд-
ных шляпках. Были и дети – много детей – и они смотрели на неё и на Рафаила так, словно и
правда верили, что чудеса в этом мире возможны.
Может, эта мысль придала Оливии сил, а может, сыграли свою роль изнурительные репе-
тиции и наставления Бродяги. Ужас отступил. Дыхание выровнялось. Теперь она слышала и
приказы Рафаила, которые он отдавал незаметно, почти не двигая губами, и отдельные фразы
в зрительном зале. Её обострённого слуха достигали и щелчки возвращавшегося на сцену
пустого кресла, и дружный возглас изумления, вырвавшийся у зрителей, когда она исчезла,
а последующий за этим шквал аплодисментов, когда она, стараясь не закрывать глаза от бив-
шего в них яркого света прожекторов, триумфально возникла позади пустых кресел послед-
него ряда, и вовсе её оглушил.
Движениями, отработанными на репетициях до автоматизма, она кланялась зрителям,
посылала им воздушные поцелуи, подносила Рафаилу реквизит, отвлекая от него внимание,
входила в магический шкаф и, когда дверцы закрывались за ней, занимала особое место в пра-
вом углу, подтягивая зеркальную стенку за тонкий проволочный крючок так, чтобы скрыться
за ней, а потом, после условного сигнала, возвращала её на место и выходила к публике с
серебряным подносом, на котором стояло несколько хрустальных бокалов, наполненных шам-
панским.
(Всё это помещалось в тайник заранее и, чтобы напиток пузырился и пенился, словно
Оливия и правда силой магии переносилась из шкафа в буфет и обратно, она всыпала в каждый
бокал щепотку соды. Шампанским угощали зрителей из числа тех, кто сидел на самых дорогих
местах, и это неизменно приводило публику в восторг.)
91
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
В этот раз в зрительном зале было не видно твидовых леди с блокнотами, зато галёрку
сплошь заполнили мальчишки – шумные, нетерпеливые и не прощающие ошибок. Однажды,
когда Оливия замешкалась и выпала из ритма представления, оттуда донёсся презрительный
свист и недовольный стук башмаков. «Поворачивайся живей, дамочка! Это тебе не по Стрэнду
разгуливать!» – под дружный хохот собратьев выкрикнул самый находчивый из остряков, и
Оливия почувствовала, как под толстым слоем грима её лицо заливает краска.
Тем не менее она улыбалась. Улыбалась, когда чуть не сорвала номер с сундуком и запис-
ками, появлявшимися в нём загадочным образом. Улыбалась, когда один из приглашённых на
сцену, хитренько на неё поглядывая, записал своё имя так витиевато, что она тут же догадалась
– он знает подоплёку фокуса и нарочно старается усложнить ей задачу! Оливия улыбалась даже
тогда, когда споткнулась на ступеньках, ведущих в зрительный зал и если бы не джентльмен
с пышными усами, вовремя подоспевший на помощь, то растянулась бы у всех на глазах к
великому удовольствию ехидных мальчишек с галёрки.
Под конец номера Оливия двигалась механически, как кукла, и Рафаил, заметив это,
свернул заключительную часть, насколько было возможно. И всё же провожали их бурными
аплодисментами. С галёрки доносились неразборчивые выкрики и свист, но их перекрывали
возгласы «Браво!» и шумные хлопки из зала. Когда Оливия покинула сцену, от напряжения
у неё дрожали колени, и, казалось, невозможно было вообразить, что когда-то она считала
артистов мюзик-холлов бездельниками, несущими всякий вздор ради забавы.
***
92
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– А за что же они платят, мистер Смит? За то, чтобы быть обманутыми? То есть мы с
вами обманываем зрителей за их же деньги?
Рафаил Смит нахмурил тёмные брови, взглянул на Оливию с разочарованием.
– Обманывают их эти, там, – он махнул рукой куда-то в сторону окна, точно за преде-
лами театра находился другой мир, действующий по своим законам. – У меня честные фокусы,
честные иллюзии, а не большая гнусная ложь, которой их пичкают из газет и радиопередач. Я,
Рафаил Смит, – он дважды ударил себя в грудь раскрытой ладонью, – не лгу им, а дарю иллю-
зию, что чудо возможно. Возвращаю их в детство, и они могут вновь стать детьми – мальчиш-
ками с расцарапанными коленками, девчонками с целлулоидными пупсами в руках. Я позво-
ляю им снова поверить в чудо, вот что я делаю. Уж такие-то вещи, девочка, в твоём возрасте
надо бы понимать.
Дождавшись окончания гневной тирады, Оливия решила откланяться и поблагодарила
иллюзиониста за шампанское.
– Вообще-то, когда представление заканчивается, ассистентка занимается реквизитом, –
бесстрастно заметил Рафаил.
Оливия медленно обернулась. Судя по выражению его лица, он не шутил. Тогда она,
ничем не выдавая своего неудовольствия, устроилась за столом и принялась складывать, сле-
дуя сгибам, бумажные цветы, которые затем надлежало разместить в хитроумно устроенной
подзорной трубе. Каждый цветок нужно было аккуратнейшим образом упрятать в прозрач-
ный пакетик и поместить под едва заметную пружинку, и скрупулёзная эта работа помогла ей
обрести душевное равновесие перед важным разговором, который предстоял им с Филиппом,
и на время забыть о том, что и завтра, и послезавтра, и через неделю ей придётся выходить
на сцену и улыбаться, улыбаться, неизменно улыбаться многоликому, многоокому божеству –
почтеннейшей публике.
***
93
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
94
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Представь себе. Думаю, именно благодаря тому факту, что я его дочь, меня не выста-
вили из кабинета сразу же, – и Оливия невесело усмехнулась. – Воистину не знаешь, что в
жизни пригодится… Ну так вот, я сумела выяснить кое-что существенное. Во-первых, тело
Люсиль похоронили не в общей муниципальной могиле. Оно было востребовано неизвестным
или же неизвестной. Для Люсиль были оплачены скромные похороны и на могиле даже уста-
новлен памятник. Надо бы взглянуть на него, как думаешь? Во-вторых, в её вещах, которые
пропали, находился страшно ценный экспонат, украденный с китайской выставки, которая сей-
час проходит в Берлингтон-хаус.
– Страшно ценный экспонат? Украденный с китайской выставки? Я видел афиши,
мероприятие довольно масштабное, – Филипп невольно присвистнул, и парочка влюблённых
вздрогнула и обернулась на близнецов.
– Будь добр, потише, – зашипела на него Оливия. – Инспектор много раз мне повто-
рил, что информация эта засекречена, так как устроители выставки опасаются международного
скандала и разрыва дипломатических отношений с китайской стороной. Всё очень серьёзно,
Филипп. Пропал не один экспонат, а несколько, и оба из запасников. Поэтому-то их исчезно-
вение пока удаётся скрывать, но это ненадолго. Китайская делегация вот-вот может нагрянуть
с проверкой, и боюсь даже представить, что тогда будет. Когда Тревишем об этом рассказывал,
предварительно взяв с меня расписку о неразглашении, то вид у него был весьма встревожен-
ный. Никто об этом не должен узнать, Филипп. По-хорошему, я и тебе не должна была ничего
рассказывать. Надеюсь, ты понимаешь, что дело касается государственной безопасности?
– Не повторяй тысячу раз одно и то же, я не тупица. Одного не могу понять, почему
этот Тревишем взял и вот так запросто всё тебе выложил? – в шёпоте брата Оливия уловила
завистливые нотки. – Если дело настолько секретное, то какого чёрта он треплется о нём кому
попало?
Раздосадованной Оливии пришлось смолчать – официант как раз принёс тарелку с биф-
штексом и поджаристыми дольками картофеля, а также соусник с горячей подливкой и глиня-
ную мисочку с чатни. Пока он неторопливо сервировал стол, близнецы сохраняли молчание с
совершенно одинаковыми выражениями на лицах.
– И вовсе не кому попало, – сразу, как только официант отошёл на приличное расстоя-
ние, заявила Оливия гневным шёпотом. – Между прочим, перед тобой официальное лицо –
я теперь осведомитель детективного отдела камберуэллского дивизиона и отчитываюсь напря-
мую инспектору Тревишему. Если хочешь знать, то мне даже положено жалованье – целый
фунт и сколько-то там шиллингов. И ещё я могу звонить по телефону. Правда, только в поли-
цейское отделение.
Теперь во взгляде Филиппа читалось некоторое уважение, но недоверия всё же было
больше.
– И всё это для того чтобы отыскать убийцу Люсиль?
– Вот уж не думаю, – тихонько фыркнула Оливия, поливая горку жареного картофеля
мясной подливкой. – Сама по себе Люсиль никого не интересует, только как лицо, связан-
ное с похитителями ценных экспонатов или же лицо, самостоятельно инициировавшее кражу.
Инспектор Тревишем, как и вся полиция Лондона, готов на всё, чтобы отыскать похищенное.
Между нами говоря, он тот ещё карьерист. На жертву ему плевать, и он этого даже не скрывает.
Вообще-то, ему чрезвычайно повезло, что я сама обратилась в отделение с информацией об
убийстве Люсиль, – заметила она не без самодовольства.
– Тогда я другого не понимаю, – Филипп стащил самый поджаристый ломтик карто-
феля с тарелки сестры и обмакнул его в остатки подливки. – Как так вышло, что похищенный
страшно ценный экспонат, который, как ты утверждаешь, днём и ночью разыскивает вся сто-
личная полиция, попал в коробку с вещами Люсиль, отправленную как раз таки из полицей-
ского отделения?
95
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Тут всё просто, – Оливия кивком предложила брату половинку бифштекса, но он отри-
цательно покачал головой. – Утром того дня, когда Люсиль обнаружили мёртвой, инспектора
вызвали в главное полицейское управление, и на место преступления прибыл сержант Гатри.
Видимо, он толком не осмотрел ни тело погибшей, ни сцену, а кулон из авантюрина, который
Люсиль носила на шнурке, не опознал и внёс в опись её личных вещей как дешёвую бижуте-
рию. Ох, и разозлился же инспектор… – Оливия поёжилась от воспоминаний. – Боюсь, если
экспонаты не найдутся, то Гатри переведут обратно в констебли.
– Первый экспонат – кулон из авантюрина, а второй?
Оливия принялась незаметно оглядываться вокруг, будто полупустой бар кишел шпио-
нами.
– Жемчужина, – прошептала она еле слышно. – Вот такая примерно, – и она зубцом
вилки указала на круглый картофельный ломтик, лежащий на краю тарелки.
Филипп опять не удержался от свиста.
– Должно быть, стоит она, как…
– Она бесценна, Филипп. Но дело не в этом. То, что её привезли в Лондон – беспреце-
дентный акт доверия со стороны китайского правительства. Сама по себе выставка китайской
культуры – это важнейший этап в долгой череде дипломатических шагов между нашими стра-
нами. Представь только, что будет, если… – Оливия покачала головой. – Нужно отыскать экс-
понаты во что бы то ни стало. И, конечно, убийцу Люсиль. Как это ни прискорбно, Филипп,
но один из артистов – преступник.
– Ну, как выяснилось, Люсиль Бирнбаум тоже не была невинной овечкой. Актрисы… –
Филипп закурил и, откинувшись на кожаную спинку дивана, медленно выпустил дым. – При-
выкают лгать, а потом уже не могут остановиться. В этом их главная беда.
Сделав это неожиданное заявление, он помрачнел и спросил:
– Как полагаешь, расследование не помешает премьере? Театр не закроют?
– Пока об этом речи не было. Наоборот, Тревишему выгодно держать всех в одном месте.
Он полагает, что украденные ценности находятся сейчас у сообщника Люсиль, который и явля-
ется её убийцей. Либо он не захотел делиться выручкой, либо между ними возникла ссора, и
он решил её устранить. Если мы узнаем, кто убил Люсиль Бирнбаум, то сможем их вернуть.
Конечно, если сообщник не поспешил передать ценности заказчику, стремясь избавиться от
них.
– Заказчику?
– Разумеется. Не думаешь же ты, что убийца и Люсиль влезли в это дело исключительно
для того, чтобы самим любоваться жемчужиной после завтрака и надевать кулон из авантю-
рина, переодеваясь к ужину? Тревишем признался, что, несмотря на все усилия полиции, суще-
ствует обширный теневой рынок, где ведётся крупномасштабная торговля крадеными пред-
метами искусства. Некоторые коллекционеры готовы заплатить любые деньги, лишь бы стать
обладателями вожделенных артефактов.
– А ты, Олив? Что обо всём этом думаешь ты?
– Как мило, что ты поинтересовался. В общем, да. Я согласна с Тревишемом, потому
и стала его осведомителем. Если в театр нагрянет полиция и примется расспрашивать всех о
Люсиль, её сообщник насторожится и либо сбежит, либо избавится от ценностей. А так, пока
он думает, что находится в безопасности и смерть Люсиль считают несчастным случаем, я
смогу ко всем приглядеться и сделать выводы.
– Даже не верится, – Филипп покачал головой. – Не верится, что кто-то из труппы спо-
собен на такое. Я, конечно, знаю их не так давно, но всё равно в голове не укладывается. А ты
так спокойно об этом рассуждаешь…
– Мне легче, чем тебе, Филипп. Я знаю их всех не больше недели, и личная симпатия и
совместное преодоление трудностей не застят мне глаза. Люди бывают жестоки к себе подоб-
96
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
ным, мы оба с тобой хорошо это знаем. А теперь ответь мне, не задумываясь, кто, по-твоему,
лучше всего подходит на роль сообщника Люсиль? Назови первое имя, что пришло в голову.
Ну же!
Филипп зажмурился, раскрыл глаза, поднял взгляд к потолку и, наконец, развёл руками,
виновато улыбнувшись.
– Проклятье. Я не могу, Олив. Я не могу поверить, что кто-то из них мог подстроить
Люсиль такую дьявольскую ловушку. Никто из труппы, я уверен, не способен на такое. Мы
же все как одна семья.
– А что, в семьях никогда не совершают преступлений? – тихо спросила Оливия, не глядя
на брата. – Ну ладно, а кражу экспонатов ты можешь представить? Есть в труппе кто-то, кто,
как тебе кажется, мог бы её совершить?
Филипп надолго задумался. К моменту, когда он вновь беспомощно развёл руками, Оли-
вия успела покончить с бифштексом и теперь с наслаждением допивала пиво и доедала сыр.
– Я теперь понимаю, почему Эффи постоянно голодна, – заметила она, подъедая всё до
крошки. – Сцена вызывает страшный аппетит.
– Не слишком-то увлекайся, – посоветовал Филипп. – И кресло, и зеркальный шкаф
рассчитаны на актрису с определёнными параметрами. Несколько лишних дюймов в талии, и
вся программа полетит к чертям. Я и так ума не приложу, что делать с Эффи, когда её рука
восстановится. За эти дни она чудовищно отъелась, и, как мне кажется, даже во сне лопает
мармелад и грызёт орехи. Миссис Бенджамин жалуется, что Эффи совсем отбилась от рук.
– Вот! – Оливия азартно прищёлкнула пальцами. – Миссис Бенджамин! Мне, признаться,
именно она кажется самой подходящей особой. Есть в ней что-то такое…
– Нет, – возмутился Филипп. – Ты просто плохо её знаешь. Миссис Бенджамин – душа
всей труппы. Она и Бродяга – старожилы. Именно благодаря им труппа не развалилась, и даже
в самые трудные времена артисты имели ангажемент и крышу над головой. Да и сейчас – если
бы не они и не их советы, мне не удалось бы удержать «Эксельсиор» на плаву.
– Арчи? – предложила Оливия наобум.
– Арчибальд Баррингтон, бесспорно, не без недостатков, – вынужденно согласился
Филипп. – Не всегда знает свою меру и уже не раз пропускал утренние репетиции. Но он насто-
ящий большой артист, комический «лев», и без него и без мисс Бекхайм театр потерял бы
существенную часть публики, которая посещает именно «тот самый мюзик-холл» и не хочет
мириться с «этими новомодными штучками».
– Эдди? Ты сказал, что он единственный крутился вокруг Люсиль, изображая страсть и
отчаяние. Талантливому артисту ничего не стоит сыграть безнадёжно влюблённого юношу.
– Не думаю, что это Эдди, – Филипп поморщился, а затем пояснил: – Эдди Пирс – отлич-
ный танцор, но отвратительный актёр. Да, он красив, по-настоящему красив, но для театраль-
ного актёра это скорее проклятие, чем дар Божий. У него же ничего нет, кроме фактуры. Когда
он изображает лирического героя, то публике вместо «Приди ко мне, моя любовь» слышится
«Варёная говядина и морковь». Хотя на открытках, таких, знаешь, с кинематографическими
звёздами, он смотрелся бы великолепно.
– Джонни Джиленхолл? То есть Кёртис. Джиленхолл – это ведь сценический псевдо-
ним? – Оливии понравилась игра, хотя для расследования полезной информации пока было
немного.
– Да, его настоящая фамилия Кёртис. Джонни? Возможно… – Филипп задумчиво повер-
тел в руках серебряную солонку с откидывающейся крышкой. – Я не очень хорошо его знаю.
Он такой, немного сам по себе. Плохого ничего не скажу, малый он трудолюбивый, и в тяжёлые
времена на него можно положиться. Как танцор неплох, но в звёзды не метит. Часто занимает
небольшие суммы, думаю, играет на бегах или что-то в этом роде. Но всегда отдаёт долг до
последнего пенни. И он, кажется, единственный, с кем Люсиль умудрилась не повздорить и
97
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
кого у неё не получилось очаровать. Он предпочитал не замечать её, а она его. Это подозри-
тельно, ты не находишь? Может, они избегали друг друга, чтобы не выдать себя?
– А что ты скажешь о Марджори Кингсли? – когда актёры закончились, Оливия перешла
к актрисам.
– Очень талантливая, – с чувством высказался Филипп. – Настоящая актриса на сцене –
смелая, яркая! – и до судорог застенчивая и чувствительная особа в жизни. Не знаю, как в ней
всё это помещается. Есть в ней что-то жалкое. Хотя я рискнул дать ей в новой пьесе роль Яго,
и, надо признать, справляется она превосходно. Благодаря костюму Проппа и искусному гриму
почти невозможно догадаться, что Яго играет женщина. Я уверен, критики будут в восторге.
– А Пропп? – оживилась Оливия. – Я совсем позабыла о нём.
– Не думаю, что он тот, кого мы ищем, – сказал Филипп, и от этого «мы» на сердце у
Оливии потеплело. – Он целиком погружен в дела театра. Вечно носится с платьями Имод-
жен… – лицо Филиппа вновь помрачнело. – Да и духа у него не хватит на такое.
– Чтобы смазать жиром капитанский мостик и превратить его в скользкую дорожку, креп-
кие нервы и не требуются, – заметила Оливия. – Дел на пять минут: достаточно пробраться в
театр, когда там никого нет, а потом, когда всё произошло, тщательно протереть помост. С этим
справится любой. Непонятно одно: почему он не протёр подошвы туфель жертвы? Не успел?
Или просто допустил ошибку? Но мы отвлеклись. Что насчёт Эффи и Лавинии Бекхайм?
– Ни та, ни другая, – категорически заявил Филипп. – Эффи, конечно, обжора, и часто
позволяет себе ехидничать, но убийца? Нет! Она отличная актриса, амплуа субретки прямо-
таки создано для неё. Великолепно танцует, очень артистична. Порой склонна переигрывать,
но быстро спохватывается. Нет, Эффи на такое не способна.
– Ехидна, – задумчиво пробормотала Оливия.
– Что?
– Ты сказал, что Эффи ехидничает. Люсиль Бирнбаум повесила в её гримёрке гобелен
с изображением Ехидны.
– Да, что-то такое было, – Филипп наморщил лоб в попытке припомнить. – Кто-то из
артистов был сильно этим возмущён. Да, точно, это была Эффи, – он щёлкнул пальцами, и
официант тут же вынырнул из-за стойки и подошёл к их столу.
– Нет, нет, больше ничего не требуется, – заверила того Оливия. – Принесите счёт, пожа-
луйста. А что с Лавинией Бекхайм? – обратилась она к брату.
– Подозревать Лавинию, всё равно что подозревать викария сельской церкви в том, что он
крадёт церковные подношения и в полнолуние нагишом исполняет обряды чёрной мессы. Уж
кого-кого, а Лавинию ты можешь исключить из списка подозреваемых, Олив. Она чрезвычайно
достойная женщина с личной драмой. В прошлом она была артисткой высокого полёта – пела
в опере, но потом потеряла голос, и её уделом стал мюзик-холл. Надо сказать, справляется она
превосходно.
– Всё ясно, в труппе Адамсона собрались одни святые, – со вздохом резюмировала Оли-
вия. – Однако ты забыл упомянуть мисс Прайс, – прищурившись, она внимательно смотрела
на брата, и от неё не укрылось, как помрачнело его лицо. – Мне стало известно, что обе
девушки нешуточно враждовали. Дело зашло так далеко, что звучали даже угрозы предать
огласке некую тайну. Неужели тебе ничего не известно об этом? Или ты был так занят всё это
время, что ничего не замечал? А может, не хотел замечать?
– А тебе не надоело подозревать Имоджен во всех смертных грехах? – устало поинтере-
совался Филипп. – Тайны есть у всех, – в словах его слышалась неподдельная горечь. – И она
вовсе не такой уж плохой человек, каким ты её выставляешь. Люсиль умудрилась рассориться
со всей женской частью труппы, кроме, пожалуй, миссис Бендажмин, и что? По-твоему, это
означает, что все желали ей смерти?
– Но кто-то же её убил.
98
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– А какое, в сущности, тебе до этого дело? – Филипп вдруг не на шутку завёлся. Глаза
его – почти такого же цвета, как у сестры, только чуть темнее, гневно засверкали, на скулах
проступил неровный румянец. – Ты даже не была с ней знакома! Ты знать её не знала, Олив, а
теперь хлопочешь о ней так, словно вы были близкими друзьями. Люсиль Бирнбаум, как ока-
залось, воровка и мошенница. Она обманом проникла в наш театр, и теперь из-за неё у всех
могут быть неприятности. Нас могут закрыть! И это перед премьерой! Ты хоть знаешь, чего
стоит получить разрешение на открытие театра? А самому написать пьесу, ведь маститые дра-
матурги за коротенькую безделицу в двух актах дерут несусветные деньги? А каких немысли-
мых затрат требуют все эти костюмы, декорации, афиши… Программки, например, которые
сразу же после представления летят в грязную лужу? Фураж для ослицы Дженни? Даже маль-
чишка, что присматривает за зверинцем, и тот на моей шее! Распоследняя горничная, метущая
в театре пол, получает жалованье из моего кармана!..
Филипп выдохся и замолчал. Оливия не стала напоминать брату, что он сам пожелал
себе такой судьбы. Сейчас, когда он, судя по всему, получил у Имоджен отставку, а впереди
предстояла премьера пьесы, в которую он вложил все свои сбережения, это было бы слишком
жестоко.
– Кем бы ни была Люсиль, она заслуживает правосудия. Никто не вправе лишать дру-
гих жизни, – произнесла она негромко. – Её гибель не была случайной, и тот, кто повинен в
этом, должен понести наказание. И мне неважно, каким человеком была Люсиль Бинбаум –
порочным или добродетельным – до неё никому нет дела, понимаешь? Даже инспектор Тре-
вишем не торопится отыскать её убийцу. Он, безусловно, человек достойный, но его сейчас
гораздо больше заботят возможный дипломатический скандал и собственная карьера. Пойми,
я не могу отступить только потому, что за жертвой числились прегрешения. Я должна выяс-
нить правду, Филипп. Тем более сейчас на кону стоит нечто большее, чем справедливость –
истина. Ты бы ведь не хотел всю жизнь терзаться в догадках, кто же из тех, кто тебя окружает,
преступил и Божий, и человеческий закон?
Под крышу пансиона близнецы шагнули вместе, плечом к плечу, и, когда из узкого кори-
дора внезапно выскочила притаившаяся в сумраке Эффи с цветочным букетом наперевес,
Филипп невольно выступил вперёд, прикрыв собой сестру, из-за чего вышла неловкая сцена.
Все тотчас позабыли об этом, поднимая бокалы в честь Оливии и выкрикивая поздравления
с успешным дебютом. Не забыл только один человек. Он внимательно, стараясь не обнаружи-
вать своего интереса, наблюдал за близнецами, и их единство, скреплённое общей тайной, ему
категорически не понравилось.
99
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
10
Дрожь, трепет (фр.).
100
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
Горничная сгружала грязную посуду в мойку, когда Оливия дружелюбно окликнула её:
101
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Ты не против, Элис, если я составлю тебе компанию? В гостиной стало слишком шумно
и душно, да и тебе помощь не помешает. И как только ты справляешься в одиночку, ума не
приложу, – и Оливия неловко плюхнула в горячую воду, от которой исходил пар, несколько
грязных тарелок, захваченных по пути.
На рукавах её блузы тут же расцвели тёмные пятна. Элис скептически посмотрела на
них, потом перевела взгляд выше, на лицо постоялицы, и дипломатично предложила:
– Если уж так сильно хотите помочь, мисс, то лучше берите полотенце и вытирайте. С
мытьём я сама справлюсь.
Оливия с готовностью подхватила большое цветастое полотенце с заплатами в несколь-
ких местах и встала рядом. Элис деловито плеснула в мойку мыльный раствор, поболтала в
воде рукой, взбивая пену, и принялась за фарфоровые тарелки. Какое-то время обе девушки
молчали, слаженно работая, но вскоре Элис не удержалась и дала волю любопытству.
– Говорят, вы, мисс, сегодня первый раз на сцене выступали?
– О да, Элис, – Оливия мечтательно вздохнула, стараясь выглядеть томно, как и полага-
ется актрисам. – И это было по-настоящему незабываемо! – пользуясь тем, что Имоджен Прайс
её не слышит, она ввернула её любимое словечко. – Нарядная публика, аплодисменты, огни
рампы, музыка… Ах! Прямо и не верится… – и она прижала полотенце к груди и уставилась
в окно, словно за помутневшим от пара стеклом в темноте зимнего вечера перед ней проноси-
лись упоительные картины.
Элис взглянула на неё с некоторым уважением и отмытую тарелку передала почтитель-
нее, чем прежде, а не просто сунула не глядя.
– Но главная моя мечта, конечно, сниматься в кинофильмах, – с той же приторной вос-
торженностью в голосе продолжила Оливия. – Вот там-то и бурлит настоящая жизнь! Одна
знакомая мне рассказывала, что служила как-то у леди, которая снималась в Голливуде, так
там всех актёров и актрис однажды пригласили на роскошную виллу с пальмами, и они до утра
танцевали и пили коктейли, прямо не выходя из бассейна! А из фонтана при этом текла не
вода, а превосходное шампанское!
– Ну надо же… – только и сказала Элис, на лице которой промелькнула сложная смесь
недоверия, зависти и восхищения. Она ополоснула последнюю тарелку, подала её Оливии и,
нерешительно оглянувшись на дверь, негромко, но ликующе и твёрдо произнесла: – А я, мисс,
тоже собираюсь в кино сниматься.
Она тщательно вытерла руки о передник и вынула из кармана сложенную вчетверо газет-
ную вырезку. «Кинопробы», – было напечатано там большими буквами, а ниже было сказано:
«Приглашаются все желающие на роль горничной без слов. Возраст не старше тридцати, цвет
волос любой, телосложение хрупкое. Обращаться по адресу…».
– Пойду туда в первый же выходной, – Элис бережно свернула вырезку и снова спрятала
в карман. Взглянула на Оливию, пытаясь понять, не зря ли открылась ей: – Это ничего, что
роль маленькая и без слов. Надо же с чего-то начинать, верно?
– Думаю, ты права, Элис. Мистер Чаплин, например, тоже когда-то начинал с крошеч-
ных ролей, – покивала Оливия без всякой насмешки, и горничная, убедившись, что её слова
приняли всерьёз и никто и не думает над ней насмехаться, успокоилась. – Хорошо, конечно,
если есть связи, – вздохнула она с затаённой грустью. – Со связями хорошую роль получить
всегда проще. Ты вот говорила, что мисс Бирнбаум тоже в кино снималась, так, может, тебе на
неё сослаться? Ну, вроде как она тебя собиралась рекомендовать.
– Ой, что вы, мисс! Я не решусь! – Элис, застыв с жирной сковородой в руках, помотала
головой. – К тому же мисс Люсиль строго-настрого запретила мне говорить кому-то о том, что
у неё знакомый в этом деле есть. Она даже про то, что в кино снималась, не хотела, чтобы
кто-то знал.
– А роль-то у неё большая была? – Оливия протирала тарелку, не глядя на горничную.
102
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Нет, мисс, она играла цветочницу в ленте про певицу, которая потеряла память и у
которой похитили рубин раджи, и слов у неё не было. Но её всё равно гримировали, и платье
специальное выдали, и на съёмочной площадке она провела целый день. А роль у мисс Люсиль
такая крошечная была, потому что она сама этого захотела. «Ни к чему смешивать несколько
амплуа», – так вот она мне сказала. А вы что, мисс, думаете, этот джентльмен и правда бы мне
роль устроил?
– А ты с ним хорошо знакома? Вы уже встречались?
Элис разочарованно покачала головой.
– Нет, мисс, не успела. Мисс Люсиль собиралась моей причёской заняться, чтобы я
выглядела прилично, а потом уже нас познакомить. Мисс Люсиль сказала, что даст мне пода-
рок для того джентльмена, чтобы я ему вручила. «Ему непременно понравится, и роль у тебя
будет в кармане, вот увидишь», – говорила она.
– Ему непременно понравится, – повторила Оливия, задумчиво протирая тяжёлую мед-
ную сковороду и не глядя на Элис.
Горничная собиралась ещё что-то сказать, но тут в гостиной послышался сначала звон,
потом растерянные крики и гул голосов. Оливия, бросив полотенце, вбежала в комнату – на
полу у рояля валялись глиняные черепки, и над ними, не скрывая слёз, всхлипывала поникшая
миссис Сиверли.
103
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
104
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Войдите, – певуче крикнула она, в глубине души надеясь, что это Филипп не выдержал
разлуки и пришёл сказать ей, что ссора забыта и все разногласия в прошлом.
Однако это был не он. В гримёрную вошла его сестра, улыбаясь в точности как Филипп,
и так же, как и он, небрежно провела рукой по шершавому носу плюшевого медведя, разва-
лившегося на пуфике у платяного шкафа.
– Что-то случилось, мисс Адамсон? – приветливое выражение на лице Имоджен Прайс
уступило место усталой настороженности. С сестрой Филиппа их связывал вежливый нейтра-
литет, а никак не сердечная дружба, и притворяться обрадованной неожиданным визитом в её
намерения не входило.
– О, я зашла ненадолго, – Оливия, не дождавшись приглашения, присела на краешек
стула. – Мисс Прайс, мне нужен ваш добрый совет. До сих пор меня гримировала Эффи, но
мне бы не хотелось злоупотреблять её добротой. Вы не подскажете мне, где я могу…
– Мисс Адамсон, у меня выход на сцену через двадцать минут, – Имоджен Прайс повер-
нулась к гостье, как была – с пуховкой в одной руке и коробкой пудры в другой. Её лицо и шея
были такой безжалостной белизны, что кожа напоминала алебастр. – Вам не совет мой нужен,
верно ведь? Скажите откровенно, что вы хотите у меня узнать?
Оливия растерялась. Имоджен Прайс пристально смотрела на неё, и подчёркнутые
частичками пудры морщинки возле глаз и рта сделали её старше, превратили в усталую жен-
щину средних лет.
– Не нужно быть провидицей, чтобы догадаться, – пояснила Имоджен в ответ на расте-
рянное молчание. – Я хорошо вас знаю, мисс Адамсон, и удивляюсь только одному: как же это
вы терпели столько времени? Я, признаться, думала, что вы начнёте выпытывать подробности
сразу же, как узнаёте о гибели Люсиль Бирнбаум. Что же вы? Потеряли сноровку совать свой
нос в чужие дела?
У Оливии было два выхода из положения – вспылить и начать всё отрицать или же сделать
комплимент проницательности мисс Прайс.
– Ну, знаете… – она рассмеялась и опустила взгляд, якобы сражённая прямотой и про-
ницательностью собеседницы. – Ладно уж, не буду скрывать. Мне и впрямь любопытно, что
же тут стряслось. Все так по-разному отзываются об этой девушке… Вот я и подумала, что вы,
мисс Прайс, уж точно должны быть в курсе что да как.
Плечи Имоджен заметно расслабились, и это не укрылось от внимания Оливии. Чуть
заносчиво, с оттенком превосходства, она обвела её взглядом, затем отвернулась к зеркалу,
нанесла карандашом несколько точных штрихов, добиваясь, чтобы глаза казались по-куколь-
ному огромными, и заметила вскользь:
– Эффи такая болтушка… И выдумщица к тому же. Что она вам наплела? Что мы все
ненавидели Люсиль? Желали ей зла? – отложив карандаш, она взяла кисточку с коротким
густым ворсом и принялась за скулы, добиваясь эффекта нежного кукольного румянца.
– Да, не скрою, мне подумалось, что у Люсиль могла возникнуть определённая напря-
жённость в отношениях с другими членами труппы, – уклончиво выразилась Оливия.
– Послушайте, мисс Адамсон, – пальцы Имоджен на мгновение перестали порхать у лица,
и она, не оборачиваясь, нашла в зеркале отражение Оливии и посмотрела той в глаза, – Люсиль
была мелкой сошкой, бездарностью, возомнившей себя великой интриганкой. Кто бы в своём
уме стал желать ей зла? Я имею в виду настоящее зло, а не мелкие пакости, которые она, надо
сказать, вполне заслужила. Не знаю, что там болтает Эффи, когда её никто не слышит, но всё
это сущая чепуха. Люсиль никому не доставляла особенных хлопот, просто Эффи склонна к
преувеличениям. Роль у Флоссома ей так и так бы не досталась, там требуются исключительно
брюнетки. Казалось бы, коробка шестипенсовой краски для волос, но для Эффи важнее иметь
кого-то, кого можно обвинить в своей неудаче.
– А Люсиль на самом деле была так бездарна, как утверждает Эффи?
105
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
11
Гомер. Одиссея. Песнь XII. Пер. В. А. Жуковского.
106
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
дать, что она распутает сложнейшее дело, над которым бьются все дивизионы Лондона – ну
смешно ведь, ей-богу.
Тревишем же, вовсе не догадываясь о неодобрении своих действий со стороны подчи-
нённого, как раз наносил удары по набитому песком мешку, подвешенному на крюк в углу
кабинета, когда ожил один из телефонов. Аппарат, издающий звонкие трели, стоял на самом
краю стола и использовался для связи с осведомителями и нижестоящими чинами.
Инспектор завершил серию ударов по воображаемому противнику сокрушительным
апперкотом, с помощью сержанта снял боксёрскую перчатку с правой руки и поднёс трубку
к уху.
– Тревишем, слушаю. Да-да, я вас узнал, говорите.
Инспектор протянул, не глядя левую руку, и, пока сержант освобождал её, слушал собе-
седника с нескрываемым интересом.
– Да что вы!.. Вот это новости! Лента о певице, которая потеряла память и у которой
похитили рубин раджи? Цветочница, значит… – прижав трубку к плечу, Тревишем одной
рукой показал сержанту, чтобы тот записывал за ним, а другой принялся шарить по столу в
поисках портсигара. – Да, мошенники так частенько действуют, особенно если страшатся за
свою жизнь. Момент передачи краденых ценностей заказчику – один из самых опасных во всей
операции. Поэтому некоторые преступники стараются подыскать кого-то, кого можно исполь-
зовать вместо себя, как правило, втёмную. Хорошо, горничную тоже проверим. Почему ей
отказали от места? Это подозрительно. Надо выяснять. Неплохо, мисс Адамсон, неплохо! Что
ещё вам удалось узнать?
Тревишем как раз закуривал папиросу и не увидел, как сержант Гатри неодобрительно
нахмурился, заслышав имя Оливии.
– Кто это утверждает? Все? Хм, тогда, возможно, это правда, – инспектор, запрокинув
подбородок, выпустил дым и счёл нужным пояснить: – Есть такое понятие, мисс Адамсон, как
цеховая солидарность. Грубо говоря, мясник всегда узнает другого мясника. Отсутствие опыта
и ошибки, свойственные новичкам, часто заметны тем, кто давно в профессии. Так что всё
это вполне укладывается в общую картину: мошеннице необходимо было укрыться там, где её
вряд ли будут искать. Скорее всего, она заметала таким образом следы, а может, спасалась от
преследования. Что ещё у вас есть?
Тревишем пристроил папиросу на краешке оловянной пепельницы и протянул руку в
сторону сержанта. Гатри привстал со своего места и передал ему раскрытый блокнот.
– Бекхайм. Понятно, – инспектор взял карандаш и изобразил в блокноте несколько при-
чудливых символов, воспользовавшись самостоятельно разработанной ещё в юности системой
шифрования. – Это её настоящее имя? И что смущает? Тогда проверим её в первую очередь, –
заверил он собеседницу.
Завершив разговор, он положил трубку на рычаг и взял папиросу, истлевшую до сере-
дины. Задумчиво стряхнул пепел, глядя в окно, потом отдал распоряжение сержанту, не обра-
щая никакого внимания на его хмурый вид:
– Гатри, найдите всё, что сможете о прошлом Лавинии Бекхайм. Отдайте от моего имени
распоряжение в аналитический отдел о срочном поиске киноленты, где бы фигурировали
певицы, потерявшие память, похищенные рубины и цветочницы. И постарайтесь не спать с
открытыми глазами, слышите? На кону честь дивизиона. «И моё повышение», – прибавил он
мысленно к последней фразе, строго взглянув на подчинённого и чувствуя, как в душе подни-
мается привычное раздражение от его снулого, будто у несвежей рыбы, вида.
Гатри, для которого после рождения наследника непрерывный крепкий сон остался в
прошлом, с готовностью кивнул, силясь казаться бравым и расторопным, а Тревишем, про-
мокнув лицо и шею заранее подготовленным влажным полотенцем, надел рубашку, пиджак
и, довольный тем, что дело, казавшееся таким безнадёжным, получило развитие, приступил
107
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
12
Гомер. Одиссея. Песнь Х. Пер. В. А. Жуковского.
110
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
девчонка с ума сошла от безделья, – наконец, заключила она. – Скверна – это смерть от чужой
руки, а Люсиль свалилась с мостика сама по себе. Воображала себя бессмертной ловкачкой,
вот и поплатилась.
– Какая она была, эта Люсиль? – теперь, когда речь зашла о погибшей, Оливия не опа-
салась обнаружить свой интерес – чай вприкуску со сплетнями был в театре излюбленным
лакомством.
– Не пришлась она мне по сердцу, золотко, – Мамаша Бенни поморщилась. – О мёртвых,
само собой, плохо не говорят, но вот скользкая она какая-то была. Ненастоящая.
Оливия усмехнулась про себя. Слышать подобное от гадалки, морочившей людям
головы, было довольно забавно.
– Публику она чувствовала, это да, этого у неё не отнять было. Знала, как ей потрафить.
Была в ней какая-то в ней злость, бесшабашность. Это зрителям нравится, это даёт нерв. На
сцене она была яркой. Если бы ещё слушала, что ей говорят… Но партнёра она затирала. Слиш-
ком выпячивалась, работать в паре не умела. И чуяла, как собака, уязвимые места у людей.
Видела слабости – и била без промаха! – Мамаша Бенни звонко хлопнула в ладоши и прищёлк-
нула языком. – Взять, к примеру, Эдди, – продолжила гадалка осуждающим тоном. – Ни за
каким чёртом он был ей не нужен. А как сообразила, что Греночка по нему сохнет, так мигом
принялась с ним любезничать. Мардж скисает, как старый эль на солнцепёке, а Люсиль только
хохочет и ещё сильнее парню голову дурит. Потом и за Арчи – ну, это уж несложно ей было, –
принялась. Да и Бродяга, похоже… – тут Мамаша Бенни осеклась и резко умолкла.
– Да, Эффи что-то такое говорила, – в надежде, что гадалка продолжит свой рассказ,
небрежно вставила Оливия.
– Ох уж эта Эффи… – вздохнула Мамаша Бенни. – Добрая душа, но болтает много и
всё не по делу.
Брови Оливии изумлённо приподнялись. По её мнению, первая часть этого утверждения
являлась наименее подходящим к Эффи Крамбл эпитетом, хотя с последним она была полно-
стью согласна.
– Её послушать, так можно подумать, что все тут Люсиль хотели со свету сжить, – гадалка
рассмеялась неестественным, каким-то лающим смехом и для полноты картины всплеснула
пухлыми руками.
– Да уж, порой создаётся именно такое впечатление, – Оливия с коротким смешком под-
дакнула собеседнице.
– Чушь! – коротенькое словечко вылетело изо рта гадалки резко, как плевок. – Никто из
наших ей зла не желал! Сболтнуть что-то сгоряча – одно, а смерти человеку пожелать – совсем
другое. Глупости всё это. Глупые девчонки сами не знают, что плетут, – повторила гадалка, не
глядя на гостью и уставившись в окно с видом сосредоточенным и хмурым.
По стеклу медленно стекали хлопья мокрого снега. Потеплело, и с крыши бесшумно
соскользнул снежный сугроб, пронёсшийся мимо окна, как тень летучей мыши. Оливии при-
шло в голову, что даже если бы ей и представился вдруг случай узнать истинные мысли
Мамаши Бенни, то она, скорее всего, пренебрегла бы подобной возможностью.
***
Генеральный прогон пьесы был обставлен сообразно всем традициям, свято почитаемым
театральными актёрами старой школы.
Вибрирующий, густой, как патока, звук гонга, призывавший артистов на сцену, проникал
в каждый уголок театра – его услышали даже ослица Дженни и мальчишка, присматривавший
за ней.
111
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Первым на сцену ступил Рафаил Смит с портретом Шекспира. К актёру, которому пред-
стояло сыграть роль Великого Барда, предъявлялись особые требования, и потому, прежде
всего, он обошёл сцену – молча, с портретом в одной руке и горящей свечой в другой, а потом
поднялся на галерею и пропал из виду. Занавес вновь опустили.
Оливия – они с Мамашей Бенни единственные, кто не был занят в новой пьесе, и сидели
через ряд друг от друга, – едва узнала своего наставника и партнёра по выступлениям. Добива-
ясь сходства с Бардом, каким он изображён на чандосовском портрете, выставленном в Наци-
ональной галерее, иллюзионист почти лишился буйной сарматской растительности на лице,
а его тёмные густые волосы, обычно заплетённые в корсарскую косицу, были завиты по моде
елизаветинских времён. Сходство было невероятным – удлинённый овал лица, высокий лоб,
крупный нос, тёмные, чуть выпуклые глаза. Остальное довершил грим и роскошный, расши-
тый золотой канителью камзол с плоёным батистовым воротником.
(Надо сказать, великолепие костюмов поражало воображение, как и хитроумные, полно-
стью механические декорации. Теперь стало понятно, отчего и Филипп, и Рафаил Смит почти
что дневали и ночевали в театре. Маленький цех Гумберта Проппа тоже не простаивал – швеи
трудились в две смены, чтобы к премьере обеспечить артистов костюмами.)
В полной тишине занавес взмыл вверх, и на сцене, освещённой лишь свечами и потоками
лунного света, проступили очертания кровати, поставленной стоймя. На ней, под одеялом,
прижимая поверх него обеими руками грелку в вязаном чехле, спал Великий Бард в тёплом
ночном колпаке. Последняя деталь выглядела самую малость комично, но не настолько, чтобы
смутить зрителя или разрушить атмосферу благоговения перед гением сына простого торговца
из Стратфорда.
Оливия впервые видела пьесу – Филипп строго-настрого запретил ей присутствовать на
репетициях, чтобы она сохранила свежесть восприятия. Таким же образом он вёл себя и в дет-
стве, когда излюбленным развлечением близнецов в дождливые дни были игры в домашний
театр. Рыцари и прекрасные дамы, шуты и короли, монахи и благородные разбойники – актёры
из папье-маше, вручную раскрашенные трёхпенсовыми красками, на сцене, сооружённой из
двух стульев и бархатного халата Изабеллы, любили и ненавидели, возносились к славе и низ-
вергались в пучины отчаяния. Сейчас, хотя с той поры и минуло множество лет, Оливия пой-
мала себя на том же чувстве и перенеслась в детство.
Напряжённо она следила за событиями на сцене, где всё происходящее и правда напо-
минало сон – вокруг спящего Барда кипели бурные страсти, порождённые его воображением.
Сражались на шпагах Меркуцио и Ромео, плёл свои злонамеренные интриги Яго, тер-
зался жгучей ревностью Отелло. Клеопатра, погибающая от яда змеи, вечно ссорящиеся влюб-
лённые Беатриче и Бенедикт, коварная и жестокосердная леди Макбет, подталкивающая мужа
к преступлению.
Пьеса-фантасмагория во славу Великого Барда обладала стремительным темпом. Кон-
трастные по своему характеру эпизоды непрерывно сменяли друг друга, и за счёт этого созда-
валось впечатление такой глубины и наполненности, что зрителю просто некуда было деваться
– всё его внимание было приковано к происходившему на сцене.
Марджори Кингсли была неузнаваема – в костюме Яго она ничем не напоминала ни неук-
люжую пухлую девушку с глазами раненой лани, ни разбитного толстяка-острослова, сутягу
и бездельника, мечтающего о браке с глупенькой богатой вдовушкой. В паре с Эффи, играю-
щей строптивую Катарину, она представила публике нового Петруччо: не нахального груби-
яна, упивающегося властью, а страстного возлюбленного, подыгрывающего своей избраннице.
Эффи, чей роскошный из алой парчи костюм не позволял заметить гипс на руке, представила
ещё одну своенравную невесту – Порцию. Природное остроумие и язвительность превратили
её монолог в лучшую сцену спектакля.
112
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Если коньком Эффи было жёлчное ехидство, которое Шекспир вкладывал в уста женских
персонажей вместо оружия, то на долю Арчи достались лучшие комедийные и драматические
роли – сэр Джон Фальстаф, шут Фесте из «Двенадцатой ночи», пройдоха Слай и король Лир.
Он покорил публику (правда, не слишком многочисленную – только работники сцены и
незанятые в пьесе члены труппы) и своим мягким бархатным тембром, и подчёркнутой дове-
рительностью, с которой обращался к зрителям. Однако Оливия отметила про себя, что если
в ролях комических персонажей Арчи был блистателен, то драма в его исполнении казалась
пресноватой. Монолог Лира, например, явно требовал большей эмоциональности, и дело было
не в трактовке образа.
Эдди Пирс и Джонни Кёртис появились на сцене лишь однажды – в сценке, где Ромео и
Меркуцио дурачатся на главной площади Вероны. Лёгкий искромётный диалог молодых людей
не позволял заметить недостатков их игры, а они, надо признать, имели место. Голос Эдди
срывался, он торопился, не держал темп, и сама его манера вести роль отдавала некоторой
маскарадностью. Ромео из него получился неважный, хоть костюм и грим и превращали его
в белокурого ангела.
На удивление, Джонни оказался куда как лучше. Стремясь подчеркнуть комедийную
трактовку роли, он снял свою неизменную шляпу и от этого образ Меркуцио стал ещё резче,
ещё гротескнее. Оттопыренные почти что перпендикулярно голове уши Джонни розовели в
лучах софитов, время от времени он прикладывал раскрытую ладонь то к одному уху, то к
другому, отчего каждая его реплика становилась ещё комичнее. Он безбожно «заигрывал»
Эдди Пирса, который к окончанию сценки совсем потерялся и выглядел растерянно и жалко.
Хороши были только сцены шуточного боя на шпагах – чёткие движения, бескровный танец
двух разминающихся в своё удовольствие юнцов.
Игра Лавинии Бекхайм заставила Оливию стиснуть ладони и замереть. Роль леди Макбет,
казалось, была создана для неё, и стареющая оперная дива преобразилась – такой шотланд-
ской королеве никто бы не сумел противостоять. Вкладывая в руки супруга оружие, разжигая
его честолюбие, словно похоть, актриса с трагичностью, граничившей с безумием, восхваляла
убийство и выгоды, что способно оно принести. Казалось, что голос её, когда-то достойный
аплодисментов самой взыскательной публики, вернулся, и она наслаждалась его силой и вла-
стью, которую он дарил ей над людскими сердцами.
Ангажировали и почтенную ослицу Дженни – она участвовала в сценке путешествия
Катарины и Петруччо и сыграла весьма убедительно.
Больше всех ролей было, разумеется, у Имоджен Прайс. Грамотное распределение сцени-
ческого времени позволяло ей менять костюмы и вносить изменения в грим. Величественная
королева фей Титания, озорная Виола, Клеопатра, погибающая от укуса ядовитой змеи, Роза-
линда, переодетая мужчиной – Имоджен продемонстрировала широчайший актёрский диа-
пазон. Её игра была обманчиво безыскусной, но она оживляла каждую реплику персонажа,
используя все средства, подвластные актрисе, и эти ухищрения, невидимые для непрофессио-
нала, заставляли внимать ей, не опуская взгляда.
Вершиной пьесы и заключающей спектакль сценой был монолог Гамлета. Голосом уди-
вительно звучным для её субтильного сложения, Имоджен, одетая в костюм юноши, читала
монолог принца датского, покачиваясь на самом краю просцениума. Неистовство метафор и
вся страсть шекспировской поэзии звучали до странности обыденно – никакой карикатурно-
сти, ничего от буффонады. Пятистопный ямб в её исполнении потерял свою тяжеловесность
– но остался ритм.
В такт биению пульса, с каждым вдохом и выдохом она проживала на сцене момент, став-
ший поворотной точкой в судьбе персонажа, и происходило это так естественно, что Оливия
на несколько мгновений будто покинула действительность – исчезли столетия, разделяющие
её и Великого Барда, растворилось в этой же магической дымке и осознание, что истерзанного,
113
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
умирающего от яда и жестоких ран Гамлета никогда не существовало. Вот же он – стоит перед
ней! В глазах его – предсмертный страх и решимость воина, в руках – обагрённая алой кро-
вью рапира. Душевная боль заставляет его губы кривиться – кругом предательство и злобное
коварство, но месть свершилась – и виновные мертвы.
И так сильна была иллюзия, так велика прореха в окружающей реальности, что Оливию
захватили совершенно несвойственные ей мысли: кому же снимся мы сами? Кто наблюдает в
своих сновидениях наши сражения – и поражения, и победы? Не растаем ли и мы в дымке сна,
когда Великий Спящий проснётся?
Ей вдруг пригрезилось, что в театре пошёл дождь – воротничок блузки влажно прилип
к шее, кожу на щеках стянуло от солёной влаги. За спиной послышался трубный звук, ско-
рее приличествующий слонам, чем людям – Мамаша Бенни, сморкаясь в огромный клетчатый
платок, в истинно шекспировской манере сочетать великое и низменное, расчувствовалась,
ничуть того не стыдясь, и сморкалась так громко, что ослица Дженни за кулисами всякий раз
нервно прядала ушами.
114
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
13
Весь мир лицедействует (лат.). Девиз театра «Глобус», которым владел Уильям Шекспир совместно с другими пятью
актёрами.
115
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
***
– Ну, конечно же, в Аделфи! – вскричал Арчибальд Баррингтон, и усы его воинственно
встопорщились. – Неужели я позволю себе пригласить вас, очаровательная мисс Адамсон,
в какую-то забегаловку?! Тем более в такой триумфальный день, как сегодня! Нет, только
Аделфи, только самое лучшее шампанское и самые лучшие устрицы!
Всю дорогу до Аделфи-бара, которую они проделали в такси, Оливию грызла совесть,
ведь она точно знала, что Лавиния Бекхайм сейчас горестно вздыхает и терзается догадками,
почему в этот знаменательный для всей труппы вечер Арчи не с ней и остальными. Однако в
её случае цель оправдывала сомнительные средства.
Не делая попыток пошло ухлёстывать за ней, он, хоть и со старомодной галантностью,
всё же по привычке касался то её локтя, то тыльной стороны ладони. Его бархатный баритон
очаровывал, какие бы банальности он не изрекал, влажный блеск тёмных глаз в полумраке
автомобиля и острые запахи плиточного табака и французской воды, впитавшиеся в воротник
его пальто, будоражили.
Он знал, как увлечь, знал, как рассмешить. В баре, шагая по узкому проходу к лучшему
столику, который был подготовлен специально для них, Оливия вдруг поймала себя на мысли,
что многие из присутствующих в Аделфи дам весьма благосклонно поглядывают на её спут-
ника.
Арчи находился здесь в своей стихии. Раздувая грудь, он кланялся знакомым и подно-
сил к напомаженным усам узкие ладошки дам, затянутые в высокие, до локтей, шёлковые пер-
чатки. Не заглядывая в меню, он пошептался с официантом, и на столе молниеносно появи-
лось ведёрко с бутылкой шампанского и серебряное блюдо, на котором поверх колотого льда
покоились стьюкийские устрицы а-ля Балтимор.
117
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
успехом ему обязаны звёзды прошлых лет. – Когда я смотрю, как мисс Прайс и Эдди танцуют
на капитанском мостике, то у меня просто мурашки от волнения бегут, – она демонстративно
обхватила плечи и содрогнулась. – Там же так высоко! Неудивительно, что с той девушкой,
мисс… мисс… – она сделала вид, что позабыла имя, и наморщила лоб.
– Люсиль Бирнбаум. Так её звали, – подсказал Арчи, и в голосе его ей почудилась насто-
роженность.
– Да, да, Люсиль. Она ведь сорвалась вниз, не так ли? Говорю же, это очень шаткая и
ненадёжная конструкция. Филипп мне твердит, что я преувеличиваю, и артисты знают, что
делают, а я всё никак не могу успокоиться. Как дурочка, честное слово, – Оливия пожала пле-
чами, стараясь принять вид одновременно и обеспокоенный, и смущённый.
– Ну что вы, мисс Адамсон! Никакая вы не дурочка, – пророкотал Арчи, протягивая руку
вперёд, чтобы утешающе накрыть ею ладонь спутницы, но, не найдя её на столе, взялся за бокал
с бренди. Оливия, заранее опустившая руки на колени, похвалила себя за предусмотритель-
ность. – Просто у вас доброе сердце. Не скрою, приходится порой рисковать, но для опытных
артистов на сцене нет ничего опасного. То, что произошло с Люсиль, конечно, трагедия, но это
несчастный случай, от которого никто не застрахован. Вам не стоит об этом переживать, доро-
гая Оливия. Я ведь могу называть вас Оливией? – и он многозначительно посмотрел на неё.
– О да, конечно, мистер Баррингтон.
– Арчибальд, – поправил он её с мягкой отеческой улыбкой.
– Какая она была, эта Люсиль? Я слышала, она была невероятно красива.
– Ей было далеко до вас, Оливия, – Арчи не упустил случая отвесить тяжеловесный
комплимент. – Но женщина она была неординарная, без всяких сомнений. Мы с ней отлично
ладили. На сцене она была обворожительна! Чувствовалась в ней некая… – он неопределённо
пошевелил в воздухе пальцами и с трудом отыскал подходящее слово, – манкость. Да, именно
манкость. Для работы с публикой это необходимая составляющая.
– Наверное, она великолепно пела и танцевала?
– Не то чтобы великолепно, – Арчи всё-таки был профессионалом, поэтому согласиться
с этим утверждением не смог. – Голос у неё оказался слабоват, но такой, знаете ли, звонкий,
мелодичный. Её приятно было послушать. Дыхания ей вечно не хватало, она сбивалась на
последних тактах, но благодаря Имоджен публика этого не замечала. А в номерах, где ей не
приходилось петь, Люсиль была просто очаровательна. Чувство ритма у неё было безупреч-
ное! И прибавьте к этому шик! – комик проиллюстрировал слова жестом, каким итальянские
лавочники хвалят свои товары. – О, Люсиль точно знала, как преподнести себя публике. И
какой темперамент! – от восхищения он зажмурился и покачал головой. – Однажды на сцене с
ней произошёл казус… – Арчи в притворном смущении опустил заблестевшие от воспомина-
ний глаза. – Весьма пикантного характера, – в тоне его послышалась вожделеющая хрипотца. –
Платье, которое было на ней, вдруг превратилось в ворох шелковых лент, и она предстала
перед публикой практически в костюме Евы. Что там началось! – он закатил глаза. – Люсиль
не могла успокоиться весь день. Скандал следовал за скандалом, театр трясло, как во время
землетрясения. Никому мало не показалось. Женщина дьявольского темперамента, иначе и не
скажешь! – заключил он с мечтательным одобрением.
Оливия эту историю выслушала с большим интересом, впрочем, внешне никак его не
обнаруживая.
– Любопытно, а она успела подружиться с кем-нибудь из артистов? Или, может быть,
она водила знакомство с кем-то из труппы? Ведь кто-то же порекомендовал её Филиппу? – с
невинным выражением на лице Оливия зачерпнула ложечкой десерт. – Мне показалось, что
девушки не слишком-то были к ней расположены.
– Не слишком расположены? – Арчи утробно расхохотался, как смеются полные и очень
нетрезвые люди, и расплескал немного бренди на скатерть. – Да они все были готовы её голыми
119
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
руками задушить! Что-то там у них постоянно происходило – то Злючка бьётся в припадке, то
Куколка кричит: «Я с ней на одну сцену больше не выйду!» Даже Греночка, это я про Марджи,
и та на Люсиль волком смотрела, и всё из-за Эдди. Эх, юные сердца! И я ведь двадцать лет
назад был таким же пылким, таким же безрассудным… А теперь спокоен ум и страсти все
растрачены, – мечтательно процитировал классика Арчи, допил бренди и сделал официанту
знак принести ещё.
Мягкий рассеянный свет настольных ламп, стоявших на столиках, льстил лицам присут-
ствующих, но даже в милосердном полумраке бросалось в глаза, что от пылкости Арчи отде-
ляет несколько больше, чем два десятка лет. А вот безрассудство его не покинуло – Оливии
стоило больших усилий убедить его не заказывать вторую бутылку шампанского.
Когда прибыло такси, ей пришлось одной рукой удерживать охапку роз, а другой направ-
лять Арчи, вдруг ставшего неповоротливым и грузным. Галантным кавалером он тем не менее
быть не перестал – в такси вёл себя прилично и только горько сетовал, что бренди теперь совсем
не такой, как раньше, и просил не обижаться, что он не ухаживает за ней как полагается, что
бы это не значило.
В общем-то, подобному развитию событий Оливия вовсе не удивилась, особенно когда
вспомнила гобелен на стене его гримёрки, изображавший козлоногого сатира с лошадиным
хвостом. Руками, покрытыми шерстью, сатир держал свирель, пах его прикрывали кожаные
мехи с вином, а к ногам прильнула полунагая вакханка с лицом, утомлённым излишествами.
120
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
ных эпох – что-то, как, например, чиппендейловское кресло, изумляло искусной работой и
наводило на мысли о подлинности, но основная часть после пристального изучения предста-
вала тем, чем и являлась – подделкой, которая могла обмануть лишь на том расстоянии, что
отделяет сцену от публики.
Зимний неяркий свет попадал сюда из полукруглого окна, устроенного почти что под
самым потолком. Одна из стеклянных створок была распахнута, и через неё в бутафорскую,
прямо на раскрытый сундук, полный золотых монет и драгоценных камней, падали снежные
хлопья, медленно кружась вместе с пылинками в едином танце, отчего казалось, что забытые
вещи играют в пьесе, написанной специально для них.
Оливия поёжилась. Здесь всегда было прохладнее, чем в остальных помещениях театра
«Эксельсиор». Она опустилась на фальшивый шератоновский диванчик и поднесла трубку к
уху, но услышала лишь гудки. Инспектор не дождался её.
Пришлось самой вызывать номер, выученный наизусть. Трубку снял сержант Гатри, и
долго и очень многословно объяснял, что инспектор вышел из кабинета и вернётся не ранее,
чем через несколько часов. Вдруг он резко умолк, после чего Оливия услышала спокойный
голос Тревишема:
– Добрый день, мисс Адамсон. К сожалению, у меня не больше пяти минут. Через чет-
верть часа я должен быть в Департаменте уголовных расследований. Появились какие-нибудь
новости?
– Нет, сэр, пока никаких. Но я стараюсь! – Оливия с неудовольствием поморщилась,
заметив в своём голосе оправдывающиеся нотки. – Я действую крайне осторожно, чтобы не
спугнуть сообщника, как вы мне и приказывали, сэр.
– Рекомендовал, мисс Адамсон, рекомендовал, – поправил её инспектор. – Отдавать вам
приказы не входит в мои полномочия. За ваши действия отвечаете только вы, и никто другой.
Такова стандартная процедура взаимодействия с осведомителями, не состоящими в штате.
– Понимаю, сэр.
– Значит, следов местонахождения мисс Маргарет вы не обнаружили? – инспектор упо-
требил шифр, под которым пропавшая жемчужина фигурировала в неофициальных докумен-
тах во избежание утечки информации.
– Пока нет, сэр. Но я продвигаюсь в этом направлении. Могу я узнать, сэр, появились
ли данные о Люсиль Бирнбаум?
– Кое-что есть, мисс Адамсон. Личность погибшей установлена благодаря сведениям, что
сообщила горничная из пансиона. Кстати, её собственные проблемы с трудоустройством легко
объясняются вздорным характером предыдущей нанимательницы. Бывшая хозяйка обвинила
горничную в краже драгоценной безделушки и указала этот порочащий факт в её рекоменда-
циях. Само собой, найти новое место с такой записью было проблематично.
– Значит, сэр, безделушка впоследствии нашлась? – уточнила Оливия. – И это уже после
того, как горничную уволили?
– Что? – нетерпеливо переспросил инспектор. – Да-да, так бывает, и довольно часто.
Попробуйте сосредоточиться, мисс Адамсон, – попросил он с досадой. – Так вот, спасибо
нашим ребятам из аналитического отдела. Они просмотрели множество киноплёнок, чтобы
найти искомую цветочницу. Грим мошеннице не помог, внешность у неё приметная. Сейчас
абсолютно точно известно, что под именем Люсиль Бирнбаум в театр «Эксельсиор» проникла
авантюристка Эмма де Марни, на счету которой множество краж. В основном картины и укра-
шения, имеющие художественную ценность. Что примечательно, ни один из предметов искус-
ства до сих пор не обнаружен. Скорее всего, украденное находится в частных коллекциях и
похищалось по заказу нечистых на руку коллекционеров. Держу пари, что с пропавшей мисс
Маргарет та же история, и кто-то сейчас крайне недоволен тем, что не получил желаемого.
122
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
сон, могли стать ключевыми в деле о пропавшей жемчужине. И к тому же никак нельзя было
допустить разрыва дипломатических отношений между двумя державами. Времена, как пред-
чувствовал инспектор Тревишем, предстояли непростые.
***
124
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Всё дело в моих танцевальных туфлях, мистер Пирс. Набойка на одной туфельке раз-
болталась, и теперь с ней нужно что-то делать. А я ума не приложу, где искать мастерскую,
и Филиппа отвлекать не хочется. Он очень волнуется, ведь завтра состоится премьера новой
пьесы.
– Даже не вздумайте обращаться в мастерскую, мисс Адамсон, – крайне серьёзно преду-
предил её Эдди, принимаясь за отбивную. – Там с вас сдерут не меньше двух шиллингов за
пустячную работу. У вас какие туфли, уайтовские?
– Да, мисс Кингсли любезно одолжила мне свою запасную пару. У нас оказался одина-
ковый размер, – от Оливии не укрылось, что при упоминании Мардж лицо Эдди на мгновение
непроизвольно сморщилось, как от чего-то кислого.
– Ну, так зайдите с ними ко мне сразу, как вернёмся в театр. Там работы на две минуты.
Всё дело в крошечном гвоздике, который удерживает перегородку, а она в свою очередь…
…И Эдди, успевая поглощать омлет и отбивную, при помощи ножа, вилки и салфетки
принялся самым подробным образом объяснять устройство подошвы уайтовских туфель. Если
бы Оливия внимательно слушала его, то, вероятно, после этой исчерпывающей лекции ей бы
никогда в жизни больше не понадобилась мастерская по ремонту обуви. Нельзя исключать, что
она бы даже сумела сшить такие туфли сама, если бы обзавелась всеми необходимыми мате-
риалами – но она всё пропустила мимо ушей. Вместо того, чтобы слушать, она внимательно
вглядывалась в лицо Эдди Пирса, пытаясь представить его в роли мошенника, безжалостно
расправившегося с сообщницей.
Как у многих светловолосых и светлоглазых людей, кожа его при дневном освещении
выглядела бледной и рыхлой. Над верхней губой темнела полоска свежего пореза, такой же
порез, только тоньше, был заметен под скулой. Вьющиеся белокурые волосы казались туск-
лыми, словно присыпанными пеплом. Эдди Пирс выглядел, как систематически не высыпаю-
щийся человек, которого терзали тяжелейшие мысли.
И ещё Эдди был донельзя скучен. На каждый вопрос он отвечал обстоятельно и
подробно, даже если это касалось ничего не значивших пустяков. Да, его классическая, сошед-
шая с полотен прерафаэлитов, красота притягивала взгляд, но монотонный голос и привычка
доносить до собеседника малейшие нюансы обсуждаемой проблемы изрядно утомляла. Оли-
вия, собиравшаяся осторожно поговорить с ним о Люсиль Бирнбаум, с сожалением распроща-
лась с этой мыслью.
От починки обуви он перешёл к повышению цен, после – к предстоящей премьере, затем
дал Оливии несколько профессиональных советов, которые она на всякий случай запомнила, и
только когда из шести эклеров остался лишь один, с непритворной печалью отставил в сторону
пустую чашку и без всякой рисовки вдруг сообщил:
– Я, мисс Адамсон, в скором времени покину труппу. Для мистера Адамсона это не сек-
рет, я ему уже говорил.
– Как же так? Почему? – Оливия, к этому моменту чуть было не исключившая Эдди из
списка подозреваемых, совсем не ожидала такого поворота.
Тот пожал плечами и, склонившись к ней, тихо ответил:
– Нет больше сил.
Видя, что остался непонятым, он пояснил:
– Вы, наверное, слышали о трагедии, что у нас недавно произошла.
Оливия закивала, стараясь скрыть облегчение и радость, что не пришлось самой заводить
об этом речь.
– Так вот, мисс Адамсон, погибла девушка, которая была мне очень дорога. Погибла на
сцене, на которую я выхожу каждый божий день, чтобы развлекать публику. Понимаете?
125
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Он пытливо смотрел на Оливию, и она поразилась его преображению. Сейчас перед ней
сидел не скучноватый юноша с внешностью античного бога, а безутешный Орфей, горько опла-
кивающий потерю возлюбленной.
– Но почему же… Как же они справятся без вас, мистер Пирс?
– О, уверяю вас, мисс Адамсон, они справятся. Найдут другого танцора, – он посмотрел
в окно, за которым по-прежнему кружился удивительно чистый для этого лондонского района
снег. – Я просто не могу больше. Не выдержу. Никто из них – ни одна душа! – не сожалеет о
Люсиль. Когда она была жива, они вели себя по отношению к ней безобразно. Вы просто не
знаете всего, мисс Адамсон. А теперь, когда её нет… – голос его дрогнул, он умолк и после
паузы продолжил: – Теперь, когда её не стало, они все делают вид, будто её никогда и не было.
Это нечестно. Я так больше не могу, – повторил он. – Я не уберёг Люсиль от их нападок, и это
терзает меня. Да, я знаю, что я тугодум, но раньше мне и в голову не приходило, как, должно
быть, тяжело ей было среди завистниц и недоброжелательниц.
– Завистниц? – переспросила Оливия.
Подошла официантка, долго собирала на поднос пустую посуду, подсунула под блюдце
счёт и неторопливо перешла к другому столику. Эдди продолжил, чуть понизив голос:
– Да они же ненавидели её, мисс Адамсон! Все они – Имоджен, и Лавиния, и Эффи!
И больше всех Мардж! Эти их вечные нападки… Люсиль смеялась им в лицо, но теперь-то
я понимаю, чего ей стоило притворяться, что их пакости её не трогают. Чего ей стоило не
замечать их змеиного шипения. Они же просто довели её! Люсиль была такой артистичной,
такой ловкой! Если бы не все эти скандалы, она бы не потеряла присутствия духа и не упала
бы. Они! это они виновны в её гибели, как если бы сами столкнули её!
– Пакости, скандалы… – Оливия с вежливым сомнением пожала плечами, и Эдди, видя,
что она не поверила ему, разразился горьким смехом.
– Вы, верно, думаете, что я преувеличиваю, да, мисс Адамсон? Говорю вам, это они её
довели. Чего только стоит та история с платьем. Вы и про это не знаете?
– Что-то такое слышала, но не придала значения.
– Вот и я тогда не придал этому значения, – Эдди смял ещё одну салфетку, превратив
её в шарик, и зачем-то сунул его в опустевшую чашку. – Это провернула Имоджен, больше
некому. Люсиль посчитала так же. Возможно, и Пропп тут замешан. Вообразите, прямо на
сцене, во время выступления с Люсиль осыпается платье, и она остаётся в одном… – тут он
покраснел и умолк. – А дохлая мышь на подушке? А сухая муха, которую ей подбросили в
утренний чай? А загубленный цветок, который напоминал Люсиль о чём-то очень ей дорогом?
Из-за него она тогда ужасно расстроилась. Я пытался её утешить, но она была такой гордой.
Не хотела, чтобы я видел её слёзы. Однако в тот вечер она даже не смогла выйти на сцену, так
на неё подействовала эта безжалостная травля.
– Я и понятия не имела, – искренне сказала Оливия. – Признаться, выглядит такое пове-
дение довольно гадко. Бедная Люсиль, – слова сочувствия к мошеннице дались ей нелегко, но
возымели желаемый эффект.
Эдди кивнул, глаза его подёрнулись влагой и, повинуясь импульсу, в благодарность за
добрые слова он легонько сжал её ладонь. Обретя заинтересованного слушателя, он в своей
обстоятельной манере продолжил делиться воспоминаниями о девушке, которую знал под име-
нем Люсиль Бирнбаум, и в этих воспоминаниях она неизменно представала безвинной жертвой
обстоятельств и крайне чувствительной особой, подвергавшейся злобным нападкам. К концу
разговора его чашка была доверху заполнена шариками смятых салфеток, а в голове у Оливии
безостановочно крутилась фраза: «Мир – сцена, где у всякого есть роль».
126
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
Пока Эдди Пирс и Оливия сидели в чайной, погода успела испортиться. Ветер усилился,
и картинные хлопья снега, за чьим кружением так приятно наблюдать, сидя в уютной чайной,
обернулись настоящей метелью. Снег летел в глаза, сыпался за шиворот и падал так стреми-
тельно, что успел погрести под собой и улицы, и крыши домов, и стоявшие перед домами эки-
пажи. В белом мареве уличные фонари горели тускло, свет с усилием пробивался сквозь пля-
шущие снежинки.
Эдди Пирс, казалось, уже сожалел о своей недавней откровенности, и весь путь до Гроув-
Лейн болтал о пустяках, не глядя на спутницу. В театре они быстро расстались. До начала
вечернего представления оставалось не более часа, и пора было переодеваться и приниматься
за грим.
Глядя на удаляющуюся вдаль по коридору фигуру Эдди, помахивающего тросточкой,
Оливия не могла избавиться от мысли, что в разговоре с ним упустила нечто очень важное.
Что-то такое, что могло бы пролить свет на случившееся задолго до её появления в театре
«Эксельсиор». Часы внизу пробили четверть шестого, и она поспешила к себе.
В голове Оливии созрел план. Благовидностью он не отличался, и добропорядочные
граждане навряд ли отнеслись бы с одобрением к подобному способу вести расследование.
Выход танцоров на сцену был запланирован в самом начале второго отделения. Арчи,
открывающий программу, после своих номеров и до финального поклона всегда успевал наве-
даться в театральный бар за углом и в гримёрку, как правило, не возвращался. Иллюзионист с
ассистенткой работали ближе к концу представления, что давало Оливии фору, причём Рафаил
обычно с самого начала сидел в одной из свободных лож и наблюдал за публикой.
Из этого следовало, что на третьем этаже, где были расположены гримёрные для артистов,
какое-то время никого не будет, и Оливия, проскользнув туда, сумеет произвести тщательный
обыск. На самый крайний случай, если её вдруг застанут, у неё с собой будут уайтовские туфли,
которые Эдди сам же и предложил ей починить.
Связав шнурки туфель, Оливия перекинула их через плечо и беспечной походкой отпра-
вилась наверх. На винтовой лесенке, разделявшей второй и третий этажи, она замерла и при-
слушалась. Выждав несколько минут, двинулась дальше, стараясь неслышно ступать по ковро-
вой дорожке.
В дневное время гримёрные в театре никогда не запирались, и это было ей на руку. Един-
ственным исключением являлась гримёрка иллюзиониста, так как там хранился реквизит, но в
ней Оливия и так уже успела как следует порыться и не обнаружить ничего предосудительного.
В уборной Эдди Пирса было чисто и очень свежо. Нигде не пылинки, ни смятой сал-
фетки. Из приоткрытого окна сквозил ледяной воздух, в полированных дверцах платяного
шкафа отражалось сияние настенных ламп. Оливия принялась за дело.
В шкафу, на вешалках, висели костюмы Эдди – все светлых тонов, из добротной шерсти и
твида, тщательно вычищенные и отглаженные. Каждая шляпа, а их у него было предостаточно,
покоилась в подходящей по размеру картонке, галстуки и перчатки были переложены гофри-
рованной бумагой, пахнувшей одеколоном. Внизу, под костюмами и пальто, лежали аккуратно
уложенные коробки из-под конфет. Все они были пусты, кроме одной, верхней, в которой обна-
ружились аккуратно свёрнутые шелковые ленты, какими в лавках, торгующих дорогим бель-
гийским шоколадом, перевязывают подарочные наборы.
В ящичке гримировального столика не было ничего, указывающего на то, что Эдди ведёт
двойную жизнь. Так, несколько открыток с видами Плимута, подписанных неразборчивым
почерком, круглая жестяная баночка с кольдкремом, коробка с запонками, початая плитка
шоколада и потрёпанный томик стихов Вордсворта в ледериновом переплёте. На форзаце
127
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
была витиеватая надпись, сделанная сиреневыми чернилами: «Жозефине Эмили Пирс, луч-
шей выпускнице танцевальной школы Бекхилла. Йоркшир, 1901 год». Пролистав сборник сти-
хов, Оливия обнаружила фотографию кудрявого ангела в белом платье, застывшего в сложном
балетном па. На столике в вазе стояли сухие цветы, флакон одеколона с пульверизатором и
жестянка с леденцами.
Коробка с гримом тоже была в полном порядке и ничем не напоминала картонный чемо-
данчик Оливии, где все принадлежности были свалены в кучу, и долго приходилось искать
нужную кисточку или пуховку. Вообще, если бы не мужские костюмы в шкафу, то гримёрка
Эдди Пирса могла бы принадлежать аккуратной юной особе поэтического склада.
Оливия разочарованно вздохнула и уже собралась уходить, как внимание её привлёк
гобелен, висевший над зеркалом. Прекрасный, атлетически сложённый юноша с безмятежным
лицом ребёнка был изображён среди агнцев, рыб причудливой формы и птиц, победно раски-
нувших крылья. «Эпиметей» – гласила выпуклая надпись в уголке гобелена и Оливия в очеред-
ной раз изумилась злобной безошибочности, с которой погибшая Люсиль-Эмма распределила
среди членов труппы найденные в бутафорской гобелены, ведь единоутробный брат Прометея,
так же, как и Эдди, был известен тем, что действие его существенно опережало мысль.
Гримёрка Джонни Кёртиса отличалась от артистической уборной Эдди Пирса, как ночь
отличается ото дня. Спёртый прокуренный воздух. Всюду, на всех поверхностях мятые газеты,
развёрнутые на программе скачек. Несколько пепельниц, до отказа набитых сигарными окур-
ками, небрежные кучки пепла на столике.
Оливия заглянула в платяной шкаф и тотчас же об этом пожалела – ворох одежды и
сценических костюмов улёгся возле её ног неряшливым сугробом. Как живая, лента галстука
с шелковистой вкрадчивостью проскользнула по руке, заставив вздрогнуть от неожиданности.
– Проклятье! – вырвалось у неё.
До её выхода на сцену оставалась четверть часа, и опоздать было делом немыслимым.
Быстро, как придётся, в душе поминая Джонни недобрым словом, она принялась затал-
кивать одежду обратно. Рубашки и пальто сопротивлялись отчаянно, словно не желали вновь
отправляться в затхлую темноту шкафа – цеплялись за дверцы, норовили вывернуться из рук.
Справившись, Оливия всё так же спешно осмотрела гримёрный столик и незапертый ящик в
нём.
Газеты, баночки с гримом, пустые коробки из-под дорогих сигар, потрёпанные записные
книжки, снова газеты с пометками, сделанными красным карандашом. Джонни пользовался
немудрёным шифром, разгадать который труда не составило – во всех записях речь шла о
лошадях и ставках, а также часто встречались упоминания о неком друге, которому причита-
лись весьма внушительные суммы. Оливия ничуть не была удивлена. На ипподромах вечно
крутились подозрительные личности, и при желании с ними всегда можно было свести зна-
комство и за долю выигрыша получить добрый совет насчёт лошади, имеющей шансы прийти
к финишу первой.
Больше ничего предосудительного в гримёрке Джонни она не обнаружила. Личных
вещей у него практически не было, только одна фотография с обломанным уголком. На ней
джентльмен в мешковатом костюме замер в неудобной позе на возвышении, опираясь на гип-
совую колонну, а ниже, на переднем плане, стояли худенькая леди в пышном платье из тех,
что берут напрокат в фотоателье, и трое рослых юношей с одинаково растерянным и угрюмым
выражением на лицах.
Стены гримёрки тоже оказались пусты. На долю Джонни не хватило гобелена с античным
персонажем – так сначала подумалось Оливии. Однако когда она заглянула в угол, где стояла
мусорная корзина, полная грязных салфеток, мятых газет и обрывков пергамента, источающих
запах рыбы и уксуса, то за ней обнаружился гобелен, небрежно свёрнутый в рулон и изрядно
запылённый.
128
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Оливия развернула его, стараясь не испачкать свой сценический костюм, и глаза её рас-
ширились от удивления. Из разверстой в земле пропасти отчаянно стремился выбраться мно-
горукий, многоголовый великан. Железные оковы удерживали первенца Геи и Урана за ноги,
взгляды множества голов были устремлены вверх, к звёздному небу, шея исполина бугрилась
жилами и, казалось, слышится полный яростной муки вопль несчастного существа, заживо
погребённого в земных недрах. «Бриарей» – имя великана повторялось тёмно-серебристой
нитью по всему периметру гобелена.
Аккуратно свернув его в рулон, Оливия возвратила гобелен на то же место, где он нахо-
дился прежде, отряхнула с костюма пыль и торопливо покинула театральную уборную Джонни.
Гримёрке Арчибальда Баррингтона она смогла уделить всего лишь пять минут, но и этого
оказалось достаточно, чтобы обнаружить в ящике гримировального столика флакон с жидко-
стью янтарного цвета. Оливия осторожно капнула из него на ладонь, растёрла пальцами и при-
нюхалась. Масло – это оказалось густое макассаровое масло, оставившее на её ладони тёмно-
жёлтый след, в точности такой же, как и на подошвах танцевальных туфель погибшей авантю-
ристки.
Кроме флакона с маслом, в ящике обнаружилась пачка непристойных открыток из Блэк-
пула и бутылочка с тёмной краской для усов и бороды, а в шкафу, под висевшими на пле-
чиках костюмами и пальто, не меньше дюжины пустых бутылок из-под бренди и портвейна.
Изнутри дверцы шкафа были оклеены старыми афишами, и на каждой из них значилось имя
Арчибальда Баррингтона в амплуа комического льва.
***
130
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
даже приближаться к ней смельчаков не нашлось. Мне-то, само собой, пришлось с ней побе-
седовать, Рафаил немедленно дал понять, что ещё одного раза он не выдержит. Ей-богу, Олив,
входил к ней в гримёрку, как в клетку с разъярённым львом, только хлыста не хватало.
– И как всё прошло?
– Сбежал с позором, – буркнул Филипп. – Ты бы меня поняла, если бы тоже находилась
там. Она не дала мне и слова сказать. Крикнула во всеуслышание, что я могу отправляться
хоть к дьяволу на рога, а она на сцену сегодня больше не выйдет. Мне пришлось пригрозить,
что она не получит недельного жалованья, на что она расхохоталась, как гиена, и кинула в меня
фуражкой от матросского костюма.
– И ты не уволил её? – с недоумением спросила Оливия, и брови её приподнялись.
– Я заложник театрального сезона, и она это отлично знала. Само собой, после такого на
постоянный ангажемент в труппе она могла даже не рассчитывать.
– Весело у вас тут было, – прокомментировала Оливия после паузы.
– Ну, можно и так сказать, – у Филиппа явно имелись другие слова, характеризующие
произошедшее в театре «Эксельсиор» в тот злополучный день.
– Ну, хорошо, а что было вечером? Насколько мне известно, труппа объявила Люсиль
бойкот?
– Что-то вроде того, – подтвердил Филипп и злорадно хохотнул. – На Люсиль ополчились
все, кроме, разумеется, Эдди. Даже Арчи позволил себе довольно категорично высказаться на
этот счёт. А Джонни – тот вообще за ужином предложил избавиться от неё и либо переманить
актрису из другого мюзик-холла, посулив ей приличное жалованье, либо сократить программу.
Это лишь кажется, что Джонни наплевать на всё, что не относится к скачкам и лошадям. На
самом деле он болеет за общее дело не меньше прочих.
– Остальные поддержали эту идею?
– О да! За ужином только и разговоров было, что о недопустимости подобного поведе-
ния. Пойми, Олив, все артисты труппы чуть ли не с детства на подмостках. Они дышат театром.
Этот мир для них гораздо реальнее, чем действительность. Каждый из них пожертвовал мно-
гим, чтобы получить шанс пробиться на большую сцену. У них нет семей, они бедны. Многих
из них ждёт одинокая нищая старость, и они знают об этом. Знают и всё равно находят в себе
силы ежедневно выходить на сцену и высекать из публики смех и улыбки. Зрители после пред-
ставления спешат к своим очагам и забывают об артистах, а те возвращаются в театральную
берлогу, чтобы завтра вновь выйти на подмостки и вновь дарить публике радость.
– Ну, если вдуматься, то такая судьба ничуть не хуже прочих, – пожала плечами Оли-
вия. – В конце концов, это их собственный выбор. К тому же не стоит преувеличивать: если
актёр талантлив, то ничто не воспрепятствует ему попасть на большую сцену. Лишь бездар-
ности вечно ищут причины, которые помешали им состояться в профессии. Упорный, целе-
устремлённый труд – вот залог…
– Ха! – Филипп, не удержавшись, сел на кушетке и уставился на сестру так, будто бы
видел её первый раз в жизни. Масляный свет лампы отражался в его зрачках горящими точ-
ками. – Скажи на милость, ты что, правда в это веришь? Если так, то ты рассуждаешь как
самый распоследний дилетант.
– Я и есть дилетант, Филипп. И будем честными, ты недалеко от меня ушёл.
– Да даже если ты сама Сара Бернар, неужели ты думаешь, что пробиться в театраль-
ном мире так уж легко? – Оливия видела, что Филипп разгорячился, и горько попеняла на
свою несдержанность. – Ты и не представляешь, каких трудов это стоит. Требуется не только
талант, но и умение заводить знакомства, поддерживать нужные связи, нравиться публике и
быть готовым учиться новому каждый день… Публика капризна, как избалованная красавица.
Сегодня она превозносит тебя, а завтра не может вспомнить твоё имя. Кроме того, порой
вопрос карьеры – это просто-напросто удачная случайность. Попасть в нужное время на глаза
132
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
нужному человеку. Заявить о себе там, где на тебя обратят внимание. Ты хоть знаешь, чего
стоит получить постоянный ангажемент, а не контракт на один сезон? А конкуренция? Тебе
известно, сколько актёров в одном только Лондоне? А сколько театров? Ты берёшься судить
о том, о чём и малейшего понятия не имеешь, – припечатал Филипп. – Рафаил Смит абсо-
лютно прав! В тот вечер он сказал, что подняться на вершину театральной карьеры – всё равно
что вскарабкаться вверх по намасленному столбу. Как только остановишься, тебя ждёт стре-
мительный спуск.
– Постой-ка, – усталая Оливия, слушавшая брата без большого интереса, оживилась. –
Что Рафаил говорил про намасленный столб? И, что ещё важнее, кто при этом присутствовал?
– Ты что, совсем меня не слушала? – обиделся Филипп и хотел умолкнуть, но сжалился
над сестрой и повторил: – В тот вечер Смит сравнил удачную сценическую карьеру с подъ-
ёмом по столбу, натёртому маслом. И все, кто присутствовал – вся труппа без исключения,
буквально каждый – поддержали его. И я, хоть ты и считаешь меня дилетантом в театральном
деле, полностью с ним согласен. А тебе, дорогая, не стоит быть такой зазнайкой и полагать, что
ты великолепно во всём разбираешься, – посоветовал он сварливо и потянулся за пальто.
До пансиона на Камберуэлл-Гроув близнецы добирались молча. Филипп по-детски дулся
на сестру, о чём свидетельствовали издаваемые им тяжкие вздохи, а Оливия не могла изба-
виться от мысли, что именно упоминание намасленного столба в тот вечер, перед тем как слу-
чилась трагедия, и предоставило убийце пищу для размышления.
133
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
134
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Я бы съела немного вишен, – мечтательно протянула та. – Я росла в Кенте, и у нас был
маленький сад и три вишнёвых дерева. Когда отец захворал, родители продали дом и переехали
на побережье в Лайм-Риджис. И никогда больше нигде я не видала таких чудесных вишен.
Они остались там, в далёком детстве, и никогда уж не вернутся те безмятежные деньки… – по
щеке Лавинии проскользнула слеза.
Оливия растерянно перевела взгляд на Эффи, которая с нескрываемой досадой закатила
глаза к потолку. Впрочем, допив чай, она всё же сжалилась над коллегой.
– Ну-ка, поднимайтесь! – скомандовала она Лавинии и подхватила её под руку. – Пой-
дёмте-ка к Мамаше Бенни. Не годится так раскисать. Этак вы до вечера совсем изведётесь.
Как только обе актрисы покинули столовую, появилась Имоджен Прайс. Безукоризненно
накрашенная и причёсанная, она была одета в клетчатый дорожный костюмчик и высокие
ботинки со шнуровкой. Завтракать она тоже не стала, лишь боком присела за стол с чашкой
кофе, который принялась пить мелкими торопливыми глотками, не обращая ни на кого вни-
мания. Казалось, она беззвучно ведёт беседу с кем-то невидимым, и Оливия догадалась, что
Имоджен репетирует свои монологи. Выглядела она получше, чем Лавиния Бекхайм, но всё
же вид её разительно отличался от привычного.
Шумно и неуклюже в столовую ввалилась Мардж Кингсли. Еле слышно поприветствовав
остальных, она грузно опустилась на стул и принялась накладывать на тарелку всё вперемешку
– тосты, джем, ломтики сыра, омлет, рыбу, фасоль. Джем растёкся неаппетитной кляксой и
смешался с томатным соусом, но Мардж ничего этого не замечала. Ела она жадно и обстоя-
тельно, не поднимая взгляда от тарелки, как человек, долго мучимый голодом.
Случайный солнечный луч пробился сквозь тучи, пробежал по скатерти, подчеркнув её
ветхость, и тут же скрылся. После живого яркого света серая утренняя мгла, вновь захватившая
столовую, показалась ещё более унылой.
Имоджен с шевелящимися губами, незряче глядевшая перед собой, Мардж Кингсли с
её неуёмным аппетитом, Лавиния Бекхайм, от волнения находившаяся на грани помешатель-
ства, миссис Сиверли, недовольно пенявшая Элис на лишние расходы скрипучим монотонным
голосом – этим утром в пансионе на Камберуэлл-Гроув чувствовалась такая нервозная обста-
новка, что Оливия решила сбежать, не дожидаясь, пока всеобщее сумасшествие настигнет и её.
***
135
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
пустые могилы, вырытые по осени, но они должны быть прикрыты досками. Держитесь правой
стороны и не сворачивайте.
Оливия без всякого притворства растерянно улыбнулась. Перспектива бродить по снегу,
рискуя провалиться в пустую могилу, её нисколько не прельщала.
– Боюсь, я неважно ориентируюсь в незнакомых местах, – протянула она. – Вероятно,
найдётся кто-нибудь, кто сможет провести меня безопасным путём? Вы меня очень обяжете, –
добавила она, жалобно глядя на собеседницу.
– Ну не знаю, мисс. Если только Уильяма спросить. Он там порядок наводит, может, и
проведёт вас. Когда говорите, похоронили вашу родственницу?
– Две недели назад, – быстро подсчитала Оливия, пока женщина не передумала ей помо-
гать.
– Тогда вам Уильям-младший нужен. Билли! Билли, выйди-ка на минуточку!
Из-за ширмы, скрывающей вход в небольшую клетушку, где работники кладбища могли
передохнуть и погреться, вышел рослый юноша в стёганой куртке и дырявой шапке с нелепым
помпоном, грустно свисающим набок. Его губы блестели от жира, на подбородке виднелись
крошки.
– Вот, тут одной мисс твоя помощь требуется. Могилу ей отыскать надо, а сама она нипо-
чём не хочет идти, – прозвучало это так, будто нежелание Оливии блуждать среди разверстых
могил то ли прикрытых досками, то ли нет, было пустым капризом.
– Добрый день, Билли. Мне очень жаль, что я отвлекаю вас от дел, но мне и правда
требуется ваша помощь. Две недели тому назад здесь похоронили мою родственницу. Её звали
Люсиль Бирнбаум. Я была в отъезде, но полагаю, что похороны были очень малолюдными. Вы
что-нибудь помните об этом?
– Не зна, мизз, – проговорил Билли в нос. – Можт, помню, можт, не. Так сраз не собра-
зить, – Оливии показалось, что парень намекает на вознаграждение, но тот после паузы про-
должил: – Вот если плиту на могиле увижу, так сраз сображу.
Женщина, кликнувшая Билли, исчезла вскоре после того, как он появился, и сейчас,
когда парень отправился за лопатой, Оливия осталась в часовне одна. Растирая замёрзшие
ладони, она огляделась: под сводчатым потолком виднелась бледная роспись – румяные ангелы
с суровыми лицами взирали на неё с холодным недоумением. Через узкие витражные окна
почти не проникал скудный свет зимнего дня, и очертания скромного убранства часовни –
ряды серых крашеных скамей, скульптуры, вазы с сухими цветами – терялись в полумраке.
Пахло нехитрой снедью и пылью, и ещё свежеструганными досками.
Тяжёлые шаги Билли отвлекли Оливию от созерцания, она обернулась – парень стоял
перед ней, держа в руках огромную лопату, и смотрел выжидающе, но без всякого любопыт-
ства.
Стужа принялась радостно облизывать им лица, как это делает крупный и не в меру жиз-
нерадостный щенок, но, пока они пробирались среди могил (Оливия предусмотрительно шла
прямо за Билли, стараясь ступать за ним след в след), вновь пошёл снег. Пушистые хлопья,
медленно кружась, с упорством добросовестной няньки укутывали всё вокруг снежным одея-
лом, и сразу стало теплее. Щёки начали гореть, и подбородок защекотал грубый шарф, намок-
ший от дыхания.
Они шли не менее четверти часа и, когда Билли резко остановился, Оливия, привыкшая
бездумно шагать и шагать за его крупной фигурой, мягко уткнулась ему в спину и сразу отпря-
нула.
– Пришли, мизз, – сообщил он, не оборачиваясь, а потом принялся споро раскидывать
снег вокруг них, и вскоре они оба стояли на небольшой, круглой площадке, посреди кото-
рой возвышалась серая могильная плита с выбитыми на ней розами и лаконичной надписью:
«Люсиль Бирнбаум». Под именем была начертана эпитафия:
136
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Оливия встала напротив, для правдоподобия опустив голову и прикрыв глаза. Билли же,
опираясь на лопату, в это время с любопытством рассматривал снежинки, падающие на его
щёгольскую перчатку когда-то белого, а теперь грязно-серого цвета, и старался не слишком
громко шмыгать носом, чтобы не препятствовать леди предаваться скорби.
– Чудесные строки, не правда ли? – Оливия прерывисто вздохнула. – Как жаль, что я не
застала похороны нашей милой Люсиль… Вероятно, всем занимался её младший брат? Такой
светловолосый джентльмен в светлом пальто?
– Неа, мизз, – Билли охотно вступил в беседу, потому как ему понравилось, что леди
нисколько не задирает нос и обращается к нему весьма почтительно. – Вовсе эт не джнтльмен
был, а леди.
– Леди? – переспросила Оливия с недоумением, обернувшись к нему.
Обрадованный, что сумел её удивить, Билли расплылся в улыбке:
– Ага, мизз.
– И как она выглядела? Вы запомнили её? Сможете описать? – Оливия постаралась не
наседать на парня, но волнение было не унять.
Билли надолго задумался, а потом заговорил, бурно жестикулируя и стараясь произно-
сить слова чисто, без гнусавости, присущей выговору кокни:
– Солидная такая леди, мизз, – Билли показал ширину плеч. – И высокая, вот прям как
вы. Шляпа у неё такая была, – он изобразил руками над головой нечто вычурное и округлое. –
Пальто у неё было тёмное, воротник такой вот большой из меха, – он снова изобразил нечто
пышное и круглое, теперь уже вокруг шеи.
– А лицо, Билли? Лицо её вы запомнили?
– Неа, мизз, – повинился Билли. – Никакой возможности не было ей в лицо заглянуть,
вот честное слово. Она всё время вот как стояла, – он повернулся к Оливии боком и прижал
голову к шее так, что на виду осталась только часть щеки.
– А голос, Билли? Какой у неё был голос?
– Не помню, мизз, – Билли с сожалением пожал плечами. – Обычный, наверно.
– А что ещё вы запомнили? – Оливия, набредя на зацепку, сдаваться не собиралась. –
Было в этой леди что-то необычное? Что-то такое, что привлекло ваше внимание?
Билли вновь задумался, и вновь пожал плечами.
– Да ничего такого, мизз, не было. Только вот с перчатками странно вышло… После
похорон эта леди долго ещё стояла у могилы. Папаня мой хворал тогда сильно, ему лекарство
требовалось принять, а уйти мы не могли, потому как могилу закидывать нужно было, а леди
всё не уходила и не уходила, и папаня ругал её втихую на чём свет стоит, а она вдруг подошла
к плите, и перчатками стала имя усопшей протирать. Ну, пока гроб опускали, землёй мёрзлой
присыпало, вот она, видно, и решила побеспокоиться… А потом перчатки запачканные сняла
и возле могилы бросила, и ушла, ни слова не сказав.
– И где эти перчатки? – быстро спросила Оливия.
Билли слегка покраснел и несмело поднял обе руки.
14
Дж. Китс. На посещение могилы Бернса. Пер. А. Париной.
137
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Что ж, мизз, целые-то перчатки выкидывать… Они послужат ещё. Я, правда, подумал
тогда: как это леди носила их, если они даже мне впору? – и он пошевелил крупными квад-
ратными ладонями.
Оливия с интересом посмотрела на него.
– А знаете, Билли, вы ведь очень умны. И в придачу к этому наблюдательны.
– Не зна, мизз. Маманя моя так не думает, – Билли пожал плечами, но видно было, что
похвала ему приятна.
Обратно они шли в другом порядке – первой шагала Оливия, а Билли топал за ней.
Снег всё ещё падал, хлопья кружились где-то наверху в изящном танце, а потом беззвучно
опускались на землю. Расстались молодые люди довольные друг другом и совершённой сдел-
кой: Билли приобрёл скромный капитал в восемь шиллингов, а Оливия уносила с собой гряз-
ные перчатки девятого размера.
***
138
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
пышной плоти, угадываемых под одеянием, румяную богиню сытости, вокруг которой громоз-
дились корзины с зерном, мясные туши, глиняные амфоры и медные чаши с фруктами.
– Сама не знаю, почему он до сих пор здесь висит, – пожала плечами Мардж и уселась
в низкое кресло у окна. – Давно надо было спрятать его в бутафорской. Но потом Люсиль
упала… И мне показалось неправильным выкидывать её подарок, как тряпку.
– Подарок? – брови Оливии приподнялись в изумлении.
– Ну, конечно, подарок. Она ведь не виновата, что на мою долю не хватило гобелена с при-
влекательным изображением. Эффи или Имоджен, например, повезло ещё меньше. Зато какие
красивые достались Лавинии и Эдди! И у Мамаши Бенни тоже прекрасный! Вы его видели?
– Да, мы как-то чаёвничали с миссис Бенджамин, – с осторожностью призналась Оли-
вия. – Просто выпили по чашке чая, поболтали о том о сём…
– Может, и нам тоже? – Мардж ещё сильнее оживилась. – Умоляю, не отказывайтесь,
мисс Адамсон! Я с самого утра места себе не нахожу. Мне уже кажется, что ещё немного, и я
лишусь чувств – так у меня внутри всё дрожит.
– Да что вы? – вежливо удивилась Оливия. – Вы ведь такая опытная актриса. Неужели и
вас терзает страх перед выступлением? Признаться, я до сих пор не избавилась от него.
– И никогда не избавитесь, – пообещала Мардж, всплеснув руками и разметав широкими
рукавами халата безделушки на низком чайном столике. – Это сценический мандраж, и каж-
дый раз артист испытывает его словно впервые. Это как первый раз входить в морскую воду.
Кажется, что она холодна и не удержит тебя, и внутри всё сжимается, а потом ты плывёшь и
понимаешь, что на самом-то деле всегда это умел. Главное, пережить время до. Вы понимаете,
что я хочу сказать, мисс Адамсон?
Оливия заверила, что отлично понимает. Мардж, забыв про своё предложение выпить
чаю, вынула из ящика гримировального столика пачку печенья и небрежно выложила его на
блюдце. Не прекращая ни на минуту болтать (обо всём вперемешку: о морских курортах,
модистках – хороших и не очень, театральном гриме, забастовках и демонстрациях), она как-
то ухитрилась сжевать всё печенье и обнаружила это только тогда, когда блюдце опустело. Всё
это время Оливия молчала и поддакивала, предоставляя девушке возможность выговориться
и наблюдая за её крупными, почти мужскими руками – то скрывавшимися, то вновь появляв-
шимися из широких рукавов халата. Когда речь зашла о костюмах для новой пьесы, Оливия
с невинным выражением лица поинтересовалась, шились ли они и для Люсиль Бирнбаум, и
сразу об этом пожалела.
Большие, сумрачно-серые глаза Мардж Кингсли, опушённые густыми ресницами, тут же
наполнились прозрачными слезами. Лицо её при этом некрасиво сморщилось, превратилось в
горестную маску – секунду-другую Оливия с трепетом наблюдала за пугающей метаморфозой,
не в силах произнести ни слова, и этот беззвучный кошмар, как ей показалось, длился целую
вечность.
Наконец, Мардж уткнулась в раскрытые ладони, склонилась к самым коленям, и гри-
мёрку заполнили звуки сдерживаемых рыданий. «Да что с вами со всеми такое? Совсем, что
ли, с ума посходили?» – первая мысль, посетившая Оливию, быстро сменилась искренним
сочувствием к безутешной девушке. Из-под ладоней, которые та прижимала к лицу, доноси-
лись всхлипывания и невнятные фразы: «…была такая красивая… красивее всех на свете…
почему она умерла?.. почему все умирают?.. почему?.. боже, это ужасно, ужасно!..»
Широкая спина Мардж Кингсли и её плечи недолго сотрясались от рыданий. Уже через
несколько минут она затихла, после чего выпрямилась, отняла руки от лица и с облегчением
вздохнула, совсем как человек, избавившийся от тяжкой ноши.
– О, мисс Адамсон, вы должны меня простить, – взмолилась она, устремив на собесед-
ницу смущённый взгляд. Глаза её цветом теперь напоминали не сумрачные зимние тучи, а небо
139
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
после разразившейся грозы – чистое, промытое. – Сама не знаю, что на меня нашло. Должно
быть, это всё нервы. Я напугала вас, верно?
Немного растерянно Оливия заверила её, что всё в полном порядке и, конечно же, она всё
понимает. Недавние трагические события в театре, сильнейшее волнение перед премьерой…
– Мне необходимо умыться. Прошу, дождитесь меня, и мы, наконец, выпьем чаю, – сей-
час Мардж выглядела даже спокойнее, чем обычно.
Казалось, рыдания освободили девушку от чего-то гнетущего, что долгое время мучило
и терзало её. Она легко встала и, прихватив маленький медный чайничек на две чашки, вышла
из гримёрки.
После её ухода Оливия какое-то время оставалась на своём месте, усваивая увиденное
и услышанное, а потом принялась обыскивать комнату. Четыре изрядно поношенных платья
и утягивающий корсет на жёстком каркасе, больше напоминавший пыточное устройство, чем
деталь туалета – в шкафу, сценические костюмы – на манекенах, щётки для волос в черепа-
ховой оправе, пачки дешёвого печенья и бумажный фунтик, в который зачем-то завернули
несколько сухих мух – в ящике стола. Коробка с перчатками обнаружилась на подоконнике.
Переложенные гофрированной бумагой, не меньше дюжины белоснежных пар, и все без исклю-
чения девятого размера.
Потом они молча и торопливо пили чай – без сахара и молока, не глядя друг на друга.
Обеим девушкам было неловко после недавней сцены. Демонстрируя непринуждённость, Оли-
вия мелкими глоточками пыталась как можно скорее опустошить свою чашку. Взгляд её блуж-
дал по гримёрке, избегая задерживаться на Мардж Кингсли, которая, казалось, полностью
погрузилась в какие-то свои мысли, и неизменно останавливался на изображении богини Чре-
воугодия. Часы скрипуче пробили пять раз, и она вдруг впервые задумалась: «Любопытно,
а что за гобелен висит в гримёрке самой Люсиль Бирнбаум?» Впоследствии Оливия сильно
упрекала себя за то, что эта мысль не пришла ей в голову раньше.
***
Сюда, за кулисы, из зрительного зала доносился мерный гул голосов, похожий на шум
прибоя. Публика негромко переговаривалась, прислушивалась к оркестру, шуршала наряд-
ными платьями – звуки то усиливались, то вновь уплывали, будто ветер носился над морской
гладью, играя обрывками фраз.
Но вот по сигналу Филиппа на сцену выкатили огромную кровать, поставленную стоймя.
Рафаил Смит зажёг свечу в медном подсвечнике. Огонёк сперва заметался, задрожал, однако
уже через мгновение фитиль увенчало ровное солнечное пламя, и все сочли это добрым пред-
знаменованием. Безмолвно и слаженно актёры сделали три широких шага назад, и сцена опу-
стела.
Из-за того, что почти все билеты были проданы, а ложи предоставили газетчикам,
освещавшим театральную хронику, и критикам из числа тех, кто лично посещал премьеры,
Мамаша Бенни и Оливия сидели в разных частях зрительного зала, и это как нельзя лучше
отвечало планам последней.
Погасили свет. Огни рампы светили еле-еле, и в далёкой полутьме по сцене поплыл неяр-
кий огонёк. Когда он переместился на галерею и погас, Оливия уже была на полпути к теат-
ральным гримёрным актрис. Расположение потайных ходов под сценой и в стенах театра она
знала наизусть, и свет, чтобы ориентироваться в них, ей не требовался.
Гримёрка Люсиль Бирнбаум (Оливия, хотя ей и было теперь известно настоящее имя
мошенницы, уже привыкла её так называть) единственная из всех была заперта. Ключ, всё
это время хранившийся у Филиппа, вошёл в скважину без скрипа и провернулся легко и без
малейшего усилия.
В застоявшемся, спёртом воздухе угадывались сладковатые запахи грима и увядания,
а ещё пряных духов с отчётливыми нотками амбры. Оливия шагнула вперёд, и вкрадчивый
аромат, только что казавшийся неосязаемым, внезапно отяжелел и стал настойчивым и грубым.
Захотелось зажать нос рукой, хотя в самом запахе ничего отвратительного не было.
Оливия бегло осмотрела гримировальный столик и ящичек под ним – пустота, только на
столешнице ссохшиеся комочки земли – и от него перешла к низкому трюмо, занимавшему
место напротив. На подзеркальнике стоял керамический вазон с греческим орнаментом, пол-
ный серо-коричневой и очень сухой земли, рядом валялся сохлой плетью увядший цветок на
длинном стебле. Лепестки сморщились, листья пожухли, тонкие корни сжались и перепута-
лись. Над вазоном и погибшим цветком троекратно отражался гобелен, висевший над грими-
ровальным столиком: мускулистые львиные лапы, голова орла с хищно загнутым клювом и
мощные крылья – полулев-полуорёл смотрел на Оливию с весёлым хамоватым презрением, с
каким смотрят торговки рыбными пирогами на чистую публику.
«Ну и тупица же я!» – в сердцах воскликнула Оливия и от злости хлопнула себя по лбу. –
«Ну, конечно же!»
Взгляд её упал на керамический вазон с землёй, стоявший под изображением грифона.
Она поискала что-нибудь, что можно было бы применить, но шкафы и ящики были пусты.
Тогда она воспользовалась рукой и с энтузиазмом, которому позавидовал бы каждый уважа-
ющий себя терьер, принялась рыться в земле, выкладывая сухие комки прямо на подзеркаль-
ник. Когда рядом с вазоном выросла приличная горка, пальцы её наткнулись на препятствие.
Она заглянула внутрь – на дне вазона окаменелой костью белела фарфоровая коробка, в каких
обычно хранят зубной порошок. Оливия извлекла её на свет божий и подняла плотно приле-
гавшую крышку – коробка была пуста.
141
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
142
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
пару цветистых комплиментов в её адрес, после чего запечатлел лёгкий поцелуй на тыльной
стороне её ладони, она немного оттаяла.
К ужину не накрывали. У кухарки и горничной был выходной, да и на холодный горохо-
вый пудинг, равно как и на лестерширский пирог с начинкой из свиного сала и угрей, никто
бы в такой день не польстился.
Вместо этого заказали в чайной Биллингса пирожные и сэндвичи с лососем и соорудили
застолье у Мамаши Бенни. Наверху, у Арчи, подальше от глаз миссис Сиверли, смешивали
коктейли и разливали всем желающим превосходный портвейн из личных запасов хозяина
комнаты.
Артисты в небывалом возбуждении сновали по этажам с картонными тарелочками в
руках и бокалами для крюшона, переговаривались, смеялись, поздравляли друг друга с успе-
хом премьеры и сообща предавались радужным мечтам – о том, как в завтрашних газетах
появятся самые лестные рецензии на пьесу, как их актёрское мастерство покорит самых взыс-
кательных лондонских театралов, и о том, какое сияющее будущее всех ждёт. Долгожданное
вознаграждение за годы служения, счастливый билет в ту жизнь, которая чуть было не ускольз-
нула от них.
Всеобщее веселье не поддерживали только двое – Рафаил Смит, скептически взирав-
ший на коллег и не разделявший их воодушевления, и Эдди, который прекрасно понимал, что
никакой ангажемент в лучших лондонских театрах его не ждёт, потому как умение лихо бить
чечётку не замена актёрскому таланту. Пригубив бокал шампанского, он незаметно ушёл к
себе, где улёгся на кровать лицом к стене и долго лежал так с открытыми глазами, бездумно
водя пальцем по затейливому узору на обоях.
Лавиния Бекхайм последовала его примеру и тоже ускользнула в свою комнату, но не
затем, чтобы предаться унынию, а совсем наоборот. Сегодняшний успех пьянил не хуже шам-
панского, а аплодисменты, которыми наградила её публика, вызвали к жизни воспоминания
о тех временах, когда каждый её выход на сцену был настоящим событием для ценителей её
таланта.
Затворив за собой дверь, она прислонилась к ней спиной и глубоко вздохнула. Не зага-
дывая наперёд, боясь даже помыслить о том, о чём так бесстрашно мечтали другие, чтобы не
испытать позднее горького разочарования, она прикрыла глаза и позволила невысказанному
заполнить её сердце тихой радостью. Вспоминая, как ей аплодировали, она была так счастлива,
что вдруг поняла – никто не сумел бы подарить ей такое блаженство, даже Арчи. Ах, Арчи…
Лавиния подняла крышку патефона, стоявшего на комоде, и запустила механизм. Наки-
нула меховое боа, которое обычно лежало, свернувшись сонной змеёй, на дне шляпной кар-
тонки, и, когда чарующие звуки старого вальса наполнили комнату, заглушив топот ног и
голоса в коридоре, обняла себя обеими руками и принялась маленькими шажками плавно кру-
житься по комнате. «Пусть воет ветер, пусть злится стужа, а мне кроме него никто не нужен», –
напевала она не в такт музыке старую песенку, которую частенько мурлыкала себе под нос её
мать, собирая в саду спелые вишни к обеду.
Она не сразу расслышала деликатный стук в дверь, продолжая кружиться даже тогда,
когда музыка смолкла. Стук повторился, теперь уже громче.
– Войдите! – крикнула Лавиния, дважды обмотав шею шелковистым мехом и приняв
величественную позу.
Нет, это не он. Это сестра Адамсона, которая оказалась вовсе не той, за кого себя выдаёт.
По виду скромница из скромниц, а сама строила Арчи глазки и даже ездила с ним в Аделфи.
По всей видимости, держала её за дурочку и думала, что никто ничего не узнает.
Лицо актрисы так недвусмысленно выдавало все её мысли, что Оливия невольно смути-
лась.
– О, надеюсь, я не помешала?
143
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
ной рамке стояла фотография Арчибальда Баррингтона, сделанная двадцать лет назад, ещё во
время Великой войны. На ней он был в форме пехотинца и вид имел бравый и решительный,
ничуть не напоминавший его теперешний водевильный облик престарелого ловеласа.
Лавиния, заметив, куда смотрит гостья, с нежной печалью погладила серебряную рамку:
– Арчи прошёл всю войну, был представлен к награде, и только под самый конец получил
ранение и попал во французский госпиталь. Я, мисс Адамсон, тогда чуть рассудка не лишилась
от переживаний. Всё смотрела и смотрела на эту фотографию… Думала, сердце разорвётся. Я
до сих пор делаю пожертвования тому монастырю, чьи монахини ухаживали за ним. Уверена,
что если бы не их забота… Я бы не пережила эту потерю, – без всякого пафоса призналась
она. – Только мужчинам не известно, что такое верность, мисс Адамсон, – она вдруг резко
сменила тему, заговорив, по всей видимости, о наболевшем. – Они слишком слабы, чтобы
бороться с соблазнами. Вот я, клянусь! – и Лавиния гордо вскинула подбородок: – Не сумела бы
заставить себя даже посмотреть на кого-то другого, не вернись мой Арчи ко мне! Но от мужчин
такого глупо ожидать. Вот и Рафаил, к сожалению, поддался чарам этой… – непроизнесённый
вслух эпитет явно не относился к лексикону истинной леди, и она, смутившись, умолкла на
полуслове.
– Полагаю, вы о мисс Бирнбаум? – невинно поинтересовалась Оливия.
– Да, мисс Адамсон, вы верно меня поняли, – в тоне Лавинии слышалась непримири-
мость, ничуть не ослабевшая от того факта, что женщины, называющей себя Люсиль Бирн-
баум, больше не было среди живых.
– Неужели у мистера Смита были с ней… м-м-м… отношения? – уже зная, что сплетни
заменяют актрисам и десерт, и хлеб насущный, Оливия изобразила жгучий интерес. – А ведь
он такой сдержанный! В жизни не подумаешь…
– …Вот-вот! И все мужчины такие! Все без исключения! – с горячностью подхватила
актриса. – Вы ещё очень молоды, мисс Адамсон, и не знаете… Хотя молодость – это нена-
долго, – ревниво заметила она мимоходом. – Так вот, вы, мисс Адамсон, и понятия не име-
ете, как падки мужчины на подобных особ. Порочных, лживых, беспринципных, алчных… –
долго бурлившая где-то глубоко злоба прорвалась наружу, и сейчас выражение лица Лавинии
не имело ничего общего с той тщательно усвоенной когда-то в юности маской благопристой-
ности, за которой истинная леди скрывает и свои мысли, и свои печали. – Я просто глазам
не поверила, когда увидела, что Рафаил избавился от фотографии усопшей супруги, которую
бережно хранил столько лет. Нет, вы только подумайте, – голос её возвысился, зазвенел пра-
ведным возмущением, в котором она, казалось, черпала силу, – полжизни хранить верность
своей единственной любви, чтобы сразу после встречи с этой женщиной разорвать все связи
с прошлым! Устремиться к этой легкомысленной и порочной особе, которая морочила голову
и моему Арчи, и юному Эд…
Дверь стремительно, без стука, распахнулась, будто её толкнули плечом, и в проёме воз-
никла разгорячённая Мардж Кингсли. От неё пахнуло сладким фруктовым вином и пудрой.
– Девочки, ну что вы тут засели вдвоём? Между прочим, Лавиния, Арчи уже дважды о
тебе спрашивал и сказал, что замучился ждать, когда ты соизволишь выйти к остальным.
– Ничего, пусть подождёт, ему полезно, – грубовато ответила Лавиния, недовольная тем,
что её так беспардонно прервали. – Скажи всем, что мы придём через минутку.
Мардж молча вышла, но звуки удаляющихся шагов послышались не сразу. Оливия сде-
лала попытку вернуть Лавинию к разговору об алчных порочных особах и доверчивых и наив-
ных иллюзионистах.
– Так вы думаете, это мисс Бирнбаум заставила Рафаила уничтожить фотографию жены?
– Что? А… – Лавиния, понемногу отпивая ликёр, казалось, уже размышляла о чём-то
другом, и вид у неё стал рассеянный. – Я думаю, мисс Адамсон, что воспоминания порой
горьки. Не каждый выдержит постоянного напоминания о том, что отняла немилосердная
145
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
судьба. Вот и Рафаил, по всей видимости, не сумел смириться со своей потерей. Устал от
памяти, пожелал сбросить с плеч этот печальный груз, – присущее ей добросердечие заставило
отыскать оправдание поступку старого друга. – Терять любимых – это тяжкое бремя, мисс
Адамсон, и время его не облегчает, о нет! – Лавиния покачала головой. – Я знала актрису,
которая ребёнком потеряла мать, причём совершенно ужасным образом – ту разрезало попо-
лам на железнодорожных путях прямо у дочери на глазах. Так вы бы не нашли у неё ни одной
фотографии матери! Ни единой! Она даже говорить о ней не могла, так сильна была её боль.
Всякий раз рыдала до полного изнеможения. Тут что-то связанное с психологией, вы не нахо-
дите?
Оливия кивнула, стараясь не выглядеть расстроенной. По опыту она уже знала, как при-
чудливо меняется направление мыслей Лавинии, но всё же предприняла попытку вернуть
беседу в прежнее русло.
– А отчего умерла миссис Смит?
– Кажется, испанка. Да, точно. Рафаил даже попрощаться с ней не успел. Это случилось
во время войны, и её, верно, похоронили в одной из тех ужасных общих могил, – она поёжи-
лась и сделала большой глоток ликёра. – Или, вот, например, возьмём Марджи, – говорить
о Рафаиле Лавинии давно наскучило: – На её гримёрном столике вы не увидите ни единой
фотографии родственников. Может показаться, что наша Греночка всегда была сиротой, но
это далеко не так. Когда-то у неё была семья, но сначала скончался отец, потом мать и две
сестры-малютки, а потом и вовсе выяснилось, что их дом по документам принадлежит даль-
нему родственнику. Какие-то махинации с завещанием. Вообразите, мисс Адамсон! Марджори
оказалась буквально на улице! Только никогда не заговаривайте с ней об этом, – строго пре-
дупредила Лавиния. – Иначе она утопит вас в слезах.
– Не буду, – пообещала Оливия, малодушно содрогнувшись от такой перспективы.
– Или вот, например… – Лавиния хитро взглянула на собеседницу: – …например, вы,
мисс Адамсон. У вас в гримёрке не увидеть ни одной фотографии ни матери, ни отца. И у
мистера Адамсона тоже, – с жадным интересом добавила она.
По всей видимости, близнецы и их прошлое не раз служили темой для обсуждения, и
Оливия на миг опешила от неожиданности. Рука её дёрнулась, и на брюках расплылось липкое
ликёрное пятно.
– Это потому, что наша мать… – замешательство Оливии объяснялось тем, что мать
близнецов, Изабелла, до сих пор считалась пропавшей без вести, и объявить её умершей у
Оливии язык не поворачивался. – Мы до сих пор не знаем в точности, что с ней стало… В
общем, её нет среди живых и среди мёртвых тоже. И мне, и Филиппу очень тяжело говорить
об этом, – пресекла она дальнейшие расспросы, не опасаясь показаться грубой.
– Ну вот, видите, – с мрачным удовлетворением подвела итог Лавиния. – Я же говорю –
это бремя потерь. Каждый из нас несёт свою печальную ношу, и упоминания об этом подчас
невыносимы. И кстати, у кого же я недавно видела нечто подобное? – она рассеянно постучала
пальцем по верхней губе. – Мне ещё показалось странным, что остальные-то карточки как раз
на месте, – Лавиния в задумчивости перебирала пальцами нежный мех, обвивший её шею. –
Ну конечно! В точности такая же история, как и…
Её прервал настойчивый стук в дверь, и запыхавшийся Эдди, появившись на пороге,
скороговоркой сообщил:
– Прошу прощения за беспокойство, дамы, но мисс Адамсон просят к телефону. Очччень
срррочччно! – передразнил он звонкий галочий голосок мальчишки-посыльного с Гроув-Лейн.
146
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
– Я надеюсь, мисс Адамсон, вас не затруднит просьба помочь мне с новым трюком? Если,
конечно, вы не заняты, и я не отвлекаю вас от чего-нибудь крайне важного, – голос Рафаила
Смита изобиловал сварливыми нотками и доносился из телефонной трубки глуховато, словно
тот звонил из Кента или Суррея, а не из театра на соседней улице.
– Что, сейчас? – удивилась Оливия.
Телефон в пансионе миссис Сиверли был установлен на высокой этажерке в закутке возле
столовой, и точно расслышать слова иллюзиониста мешали звуки музыки и голоса веселив-
шихся в гостиной артистов.
– Именно сейчас, – настаивал Смит. – Ваша помощь совершенно необходима. Или вы
всё-таки очень заняты? – он не скрывал недовольства, и Оливия поспешила согласиться:
– Хорошо, я приду.
Она опустила трубку на рычаг и принялась искать в прихожей пальто. Заметив на сту-
пеньках, ведущих на второй этаж, хозяйку пансиона, она попросила её об одолжении:
– Миссис Сиверли, мне нужно ненадолго отлучиться. Если Филипп будет спрашивать,
где я, скажите ему, что меня вызвал в театр мистер Смит. И не запирайте, пожалуйста, дверь
чёрного хода.
– Чёрный ход никогда не запирают, мисс Адамсон, – холодно ответила хозяйка и, поджав
губы, многозначительно добавила: – Мало ли кому захочется отправиться на позднюю про-
гулку.
Дверь пансиона со скрипом захлопнулась, и Оливия оказалась среди сумрачного безмол-
вия. Камберуэлл-Гроув в этот час была почти пуста, только вдалеке слышались резкие женские
голоса. Она подняла голову – в тёмном небе кружились снежные хлопья, и один тотчас при-
землился ей на нос, и ещё несколько скользнули холодными каплями под воротничок блузки.
Раздосадованная, что её отвлекли от разговора с Лавинией, Оливия вошла в театр через
главный вход. Рафаила ей искать не пришлось – он возился на сцене с большим сборным ящи-
ком, и заметил её только тогда, когда она, бросив пальто и берет на сиденье в первом ряду,
нарочито откашлялась, привлекая к себе внимание.
– Надеюсь, вы не слишком налегали на шампанское? – мельком на неё взглянув, поинте-
ресовался он. – Я хочу подготовить новый трюк. Вот, подержите-ка это, – он вручил ей одну
из стенок ящика, крепившихся к основе подвижными шарнирами.
Сам он с отвёрткой в руках опустился на колени и принялся подкручивать что-то в самом
низу загадочной конструкции.
– Что поделывают остальные? – неразборчиво донеслось до Оливии. – Празднуют?
– Празднуют, – согласилась она, не скрывая своего недовольства тем, что он отвлёк её от
расследования и заставил поздним вечером брести сквозь снегопад, и прибавила: – И они это
заслужили, разве не так? Успех сегодня был грандиозный! Они имеют право на…
– …Успех? Кто сказал? – он приподнял голову и взглянул на неё с презрительным любо-
пытством. – Вы мало что понимаете в театральном деле, юная леди. И не вы одна, к сожалению.
Успех или неуспех – это решает не публика. Это решают другие люди… Совсем-совсем другие
люди… Подержите-ка здесь, – вторая стенка ящика поднялась вертикально, и вся конструкция
стала напоминать коробку из-под пирожных.
– Какие ещё другие люди? – Оливию вдруг обуял бес противоречия, и всезнающий вид
Рафаила Смита заставил её утратить бдительность. Однако тот её слов будто и не слышал.
– Публику надо удивля-я-ять, – протянул он негромко, как если бы беседовал сам с
собой. – Быть на шаг впереди остальных – в этом одна из составляющих успеха. Быть готовым
и к взлётам, и к поражениям. Только новички радуются первому и бьются в отчаянии после
147
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
второго. А профессионал знает, что путь долог. Очень долог… Держите крепче, – скомандо-
вал он, и теперь Оливии пришлось балансировать на одной ноге, пытаясь разом удержать три
стенки ящика, поднятые вертикально. – Крепче, а не то мне прищемит пальцы, и вашему брату
придётся выплачивать мне выходное пособие.
– Ну, зачем вы все портите, Рафаил? Неужели они не вправе немного порадоваться? –
Оливии пришлось всем телом прижаться к ящику и запрокинуть голову, отчего голос её про-
звучал по-детски высоко и запальчиво.
– Было бы чему радоваться, девочка, было бы чему… – по-прежнему задумчиво, себе под
нос, протянул иллюзионист и резко скомандовал: – Всё, можете отпускать. Теперь заходите…
Ноги поднимайте выше… Осторожней! Ну как слон, честное слово…Не размахивайте руками!
Стойте смирно!
Оливии пришлось подчиниться и войти внутрь. Рафаил тут же поднял четвёртую стенку
ящика и ловко закрепил её поперечными скобами. Теперь из ящика виднелась только голова
Оливии, а её руки и ноги оказались обездвижены тесными фанерными стенками. Несмотря на
кажущуюся шаткость конструкции, ящик держал её плотно, и на миг ей стало очень неуютно
под изучающим взглядом иллюзиониста.
– Новый трюк с ослом, – пояснил он, предпочтя истолковать замешательство ассистентки
как профессиональное любопытство. – Дженни – славная девочка, только немного упрямая и
любит всё делать по-своему. Однако, если найти к ней подход… – Рафаил задумчиво посмот-
рел на Оливию. – Да, подход необходим к каждому… Так вот, может выйти славный номер
с исчезающим ослом, как полагаете? Публике такое нравится. Исчезающих ассистенток пруд
пруди, ими скоро будет никого не удивить, поэтому мы придумаем… – он скрылся за спиной у
Оливии и принялся со скрежетом что-то выкручивать в основании ящика, – …совсем-совсем
другой номер…
Внезапно пол у Оливии ушёл из-под ног, и она вместе с фанерной стенкой мягко и пру-
жинисто принялась опускаться спиной назад, пока не оказалась в горизонтальном положении.
В ящике было абсолютно темно, чрезвычайно тесно и тошнотворно пахло машинным маслом.
Мгновение она оставалась неподвижной, а затем, после безуспешной попытки пошевелиться,
разозлилась и позвала:
– Рафаил! Рафаил, вы здесь? Почему вы меня не предупредили?! Немедленно откройте
ящик!
В голосе против воли зазвенели испуганные нотки, и Оливия разозлилась ещё больше.
Глухо, как из-под земли, до неё донеслись слова иллюзиониста, который продолжал рас-
суждать о новом трюке:
– Надо полагать, юная леди, что вы задаётесь вопросом, как мы заставим Дженни войти в
ящик и вести себя в нём смирно? Это и правда нелёгкая задача. Ослы славятся своим упрям-
ством, но ко всему прочему они ещё и любопытны. Так вот, об упрямстве… Вообще, упрям-
ство, как и любопытство, свойственно всем живым существам. Вы со мной согласны? Порой
эти качества превозмогают осторожность и приводят к совершенно непредсказуемым резуль-
татам. Я наблюдал подобное не раз, уж поверьте мне на слово.
Возникла пауза, потом послышались шаги где-то совсем рядом с головой Оливии, скрип
шарниров и снова всё стихло.
– Рафаил? – ни звука в ответ. – Рафаил, зачем вы так со мной?.. Я не понимаю…
– Что ты успела выяснить о смерти Люсиль? – буднично поинтересовался иллюзионист,
легонько постучав по фанерной стенке в том месте, где находилась голова Оливии. – Ты ведь
не вняла моему совету, правда? Собирала сплетни, расспрашивала всех подряд…Тебе, навер-
ное, казалось, что ты действуешь со всей возможной осторожностью, да? Такая юная и такая
находчивая мисс Адамсон… И такая самонадеянная. Тебе хоть приходило в голову, что теперь
убийца понимает, что его маленькой инсценировке не поверили? Что теперь он настороже?
148
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Откуда вы знаете, что Люсиль была убита? – эти слова вырвались у Оливии раньше,
чем она успела подумать о благоразумии.
Послышался невесёлый смешок.
– Такие, как Люсиль, не живут долго и счастливо и не умирают своей смертью в окруже-
нии детей и внуков. Подобный исход не для таких, как она. Ну, так что ты успела выяснить?
– Сначала откройте ящик, – потребовала Оливия, стараясь, чтобы голос её не дрожал. –
И выпустите меня, чёрт бы вас побрал! Или я и в самом деле поверю, что её убили вы!
– Нет, девочка, не я. Хотя не скрою, был момент, когда мысль об этом приходила мне в
голову, – эти слова Оливия расслышала с трудом, так тихо они были произнесены.
Заскрипел механизм, вертикально приподнимающий внутренний ящик, и через пару
мгновений её ослепил свет, хотя руки и ноги её всё ещё были стиснуты узкими фанерными
стенками.
– Откройте эту чёртову штуку! – Оливия была не в силах сдерживаться. – Да как вам
вообще в голову пришло…
– Это был эксперимент, – флегматично пояснил Рафаил Смит. Он приподнял скобы,
удерживающие одну из стенок, и, когда Оливия пулей выскочила из ящика, на всякий случай
отошёл подальше, в притворном смирении подняв раскинутые в стороны руки. – Ты собира-
лась рассказать мне о своих открытиях.
Оливия на миг неподдельно задохнулась от злости. После того, как он напугал её до полу-
смерти, он ещё хочет услышать о её открытиях? Да пожалуйста! Она откинула растрепавшиеся
волосы за спину, и глаза её мстительно сузились.
– И о чём же вы хотите услышать, Рафаил? – с обманчивой кротостью спросила она,
делая шаг по направлению к нему. – Может, о том, что когда-то давно вы были женаты на
прекрасной девушке, которая вскоре после вашего отправления на фронт умерла от испанки?
Только вот незадача – на самом деле она не умерла, а всего лишь заплатила кругленькую сумму
тому, кто ведал записями в приходской книге, и сменила имя, чтобы вы не сумели её отыскать.
Известие о её смерти сломило вас, и спустя недолгое время вы оказались на улице, – Оливия
перевела дух, но Рафаил слушал её внимательно и не перебивал. – Долгие годы вы пребывали
в уверенности, что она мертва, и продолжали оплакивать свою потерю, но около месяца тому
назад она возникла из небытия – Боже, да для вас это был просто гром с небес, не иначе!
– Именно так. Только не с небес, а из преисподней, – хрипло ответил иллюзионист. –
Она не сразу узнала меня. Слишком я изменился за эти годы. А вот она…
– …А вот она была всё также прекрасна, – продолжила Оливия за него. – Всё также пре-
красна, но теперь это был другой человек. Теперь её звали Люсиль Бирнбаум, и ей от вас было
нужно только одно – молчание. И ещё, чтобы вы замолвили за неё словечко перед Филиппом
и её взяли в состав труппы. И вы, Рафаил, сделали так, как она хотела. Вы ведь всегда делали
так, как она хотела, не правда ли?
Он кивнул, не сводя с Оливии тёмных, блестящих глаз. В ярком свете прожекторов его
лицо казалось нарисованным на афише и ничего не выражало – ни злобы, ни страха. Невыска-
занный вопрос повис в воздухе.
– Никто не рассказывал мне об этом. Я сама догадалась, Рафаил, буквально только что,
когда лежала в этом чёртовом ящике. Имейте в виду, больше я в него не полезу! Признайтесь,
нет никакого трюка с ослом. Вы просто заманили меня! Но зачем?..
– Я же сказал, это был эксперимент, – Рафаил пожал плечами без всякого раскаяния. –
По примеру двойного ящика на пружинах можно сконструировать реквизит большего размера,
в который войдёт осёл или другое некрупное животное. Мне нужно было проверить, как это
выглядит со стороны, только и всего.
– Только и всего?! Только и…
– Как ты связала меня с Люсиль?
149
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
Носилки с телом Лавинии Бекхайм как раз вытаскивали из ванной комнаты, когда близ-
нецы и Рафаил Смит вбежали в распахнутые настежь двери пансиона на Камберуэлл-Гроув.
На тело актрисы набросили фланелевый халат, и на светлой ткани в алых маках стремительно
распускался ещё один цветок, ярче прочих.
Возгласы ужаса, всхлипывания, неразборчивый гул голосов – и над всем этим тонкий
и жалобный плач, источником которого, как вначале подумала Оливия, являлась горничная
Элис, с отчаянием хватавшаяся за испуганную миссис Сиверли, но вскоре ей стало ясно, что
эти звуки вырываются из груди Арчибальда Баррингтона.
Загораживая узкий проход, он, пошатываясь, хватался то за носилки, то за руки констеб-
лей, сам, казалось, не замечая рвущихся из груди рыданий. Рафаилу с Филиппом пришлось
силой отвести его в гостиную, где всё ещё крутилась заевшая пластинка с весёлой песенкой о
Джимми-морячке, и, когда музыка смолкла, ко всему прочему прибавилось шаркание и пыхте-
ние констеблей, старавшихся развернуть носилки, не задев шаткие столики с вазочками и эта-
жерки со всякой дребеденью. Опомнившись, Арчи затих и сделал попытку встать, но Рафаил
склонился к нему и заговорил быстро и убедительно, положив обе руки ему на плечи.
Носилки погрузили в машину, и один из констеблей вернулся в дом, по-хозяйски заперев
дверь на оба засова.
– Хм, – откашлялся он, обводя взглядом толпу перепуганных артистов. Констебль Диг-
нам был не так уж юн, но сейчас, оставшись без руководства, несколько растерялся. – Кто из
вас… э-э-э… миссис Салливан? – спросил он, старательно скрывая своё замешательство.
150
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
внимания. Мардж казалась странно вялой, даже обмякшей – она стояла, привалившись груз-
ным телом к стене и свесив голову к плечу, будто была не в силах держаться как подобает.
Имоджен, напротив, была напряжена, как лисица, услыхавшая звуки охотничьих рожков – с
очень прямой спиной она сидела на краешке табурета, у рояля, и глаз не сводила с напольных
часов, звонко отсчитывавших минуты.
Констебль же, отчаявшись, прекратил попытки утихомирить артистов и терпеливо ждал,
когда их пыл иссякнет. Звяканье дверного колокольчика заставило его чуть не подпрыгнуть
от радости.
***
Как только инспектор Тревишем вошёл под своды пансиона на Камберуэлл-Гроув, атмо-
сфера кардинальным образом изменилась. Не прикладывая никаких видимых усилий, он за
короткий срок сумел навести порядок и погасить тлеющие искры неповиновения. Собранный,
неизменно учтивый, но вместе с тем настойчивый, он властно пресёк все раздоры и заставил
умолкнуть даже Эффи, которая успела совсем застращать смущённого констебля Дигнама.
Всех свидетелей, включая миссис Сиверли и горничную Элис, усадили в гостиной и пре-
поручили заботам двух рослых полицейских, ни один из которых не отличался деликатностью
констебля Дигнама. Лица доблестных служак под глубоко надвинутыми шлемами не выражали
ни сочувствия, ни любопытства. В разговор со свидетелями им было приказано не вступать.
Сам Тревишем, взяв с собой сержанта Гатри, отправился осматривать место преступле-
ния.
Застыв на пороге ванной комнаты, инспектор принюхался – нежный запах лаванды
наполнял помещение с высоким потолком и узкими окнами, стёкла которых были покрыты
потрескавшейся тёмно-оливковой краской. Той же краской когда-то давно выкрасили и газо-
вую колонку, и многочисленные шкафчики, и даже деревянную раму зеркала.
– Пахнет лавандой, сэр, – услужливо подсказал Гатри, топтавшийся на пороге, и оглу-
шительно чихнул.
Тревишем никак не отреагировал на это замечание. Он принялся методично, двигаясь по
часовой стрелке, осматривать помещение. Тенью за ним следовал сержант Гатри, и его громкое
надсадное дыхание причиняло инспектору почти физические страдания.
Шкафчики оказались битком набиты щётками, тазиками, коробками с толчёным мелом
и мыльной стружкой и прочими предметами, необходимыми в хозяйстве. За газовой колонкой
обнаружилась вольготно себя чувствовавшая плесень и пустая спичечная картонка, поросшая
пылью, точно серым мхом. Когда инспектор после беглого осмотра кинул картонку под ноги,
её поднял сержант и, повертев в толстых обветренных пальцах, отбросил с глубокомысленным:
«Хм…» Тревишему на мгновение нестерпимо захотелось попросить его выйти, а ещё лучше,
подать рапорт о переводе в другой дивизион.
Содержимое глубокой ванны цветом напоминало желе из красной смородины – инспек-
тор, стянув перчатку, сунул правую ладонь до самого запястья в розовую воду и отметил про
себя, что она всё ещё тёплая, почти горячая.
– Загляните под ванну. Сообщите, если там что-то есть, – бросил он сержанту, вытирая
руку платком, и перешёл к бельевому шкафу со стеклянными дверцами.
За его спиной раздался грохот – это Гатри, вооружившись полицейским фонариком,
стремительно бросился исполнять приказ, и гулкое помещение наполнилось громким сопе-
нием.
В бельевом шкафу царил беспорядок. Кухонные полотенца, полотенца для ванных про-
цедур, салфетки для вытирания пыли и даже кухонные прихватки были небрежно распреде-
лены по полкам как придётся, без всякой системы, из чего Тревишем заключил, что хозяйство
152
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
154
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
15
Древнегреческие и римские актёры, исполняющие комические роли, были обуты в простые сандалии на плоской
подошве. А вот трагики представали перед зрителями на котурнах – сандалиях на очень толстой подошве. В такой обуви
фигура актёра выглядела величественной, а передвигаться ему приходилось мелкими и исполненными достоинства шагами,
как и подобает трагику.
156
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Кёртис. Ну, или они оба. Рискну предположить, что шумное веселье утомило мисс Бекхайм,
и она ушла в свою комнату.
– Это лишь предположение, мистер Смит, или вы…
– Только в качестве предположения, инспектор. Исключительно, – уточнил Рафаил, оце-
нив серьёзность полицейского и то, с какой готовностью уличить его во лжи тот подался вперёд.
– Преступление, как вам известно, произошло в ванной комнате, где и обнаружили мисс
Бекхайм. При вас она не упоминала, что собирается принять ванну или…
Рафаил Смит выпрямился и, задрав подбородок, отчеканил:
– Не знаю, инспектор, что вы думаете о нравах, царящих в артистической среде, но, уве-
ряю вас, между мной и мисс Бекхайм было не принято обсуждать подобные вещи.
Тревишем, в глубине души подозревавший всех артистов в поведении вольном и не
слишком щепетильном, не ожидал, что его слова вызовут такую бурную реакцию.
– Что вы, мистер Смит, я не имел в виду ничего порочащего… э-э… репутацию мисс Бек-
хайм, – осознав, что зашёл чересчур далеко, он попытался исправить ситуацию. Гатри, который
чуть ли не впервые видел, как инспектор идёт на попятную, с уважением посмотрел на свиде-
теля и одобрительно засопел в своём углу, старательно записывая его ответ. – Ну, хорошо, –
Тревишем с досадой помассировал прикрытые веки, – ссорилась ли мисс Бекхайм с кем-либо
накануне произошедшего?
Что-то изменилось в лице Рафаила Смита. Его возмущение намёками инспектора на
нечто предосудительное испарилось, он ссутулился, и хлипкий стул под ним вновь скрипнул
и накренился. С неподдельной болью в голосе он произнёс, обращаясь больше к себе, чем к
инспектору:
– С Лавинией на самом деле невозможно было поссориться. Она была истинной леди,
инспектор. Пусть порой она и давала волю чувствам… но ко всему прочему она была большим
артистом. И ещё она была добра. И вот теперь её нет. Не представляю, как это переживёт Арчи.
Он был привязан к ней много больше, чем сознавал это сам.
– Арчи? Полагаю, вы имеете в виду мистера Баррингтона?
Рафаил Смит кивнул и вновь сел прямо. Минута слабости прошла.
– Их связывали отношения… м-м-м… романтического характера? – осторожно поинте-
ресовался Тревишем.
– Их связывали долгие годы искренней дружбы, инспектор, – твёрдо отринул очередные
инсинуации Рафаил Смит. – Они были знакомы много лет, а Лавиния всегда проявляла заботу
к тем, кто был ей дорог. У неё, знаете ли, было сердце.
– Значит ли это, мистер Смит, что никто в труппе не мог затаить на мисс Бекхайм злобу?
– Это совершенно исключено, инспектор.
– И у вас нет никаких предположений, кто мог нанести несчастной мисс Бекхайм удар
вот этим вот ножом? – Тревишем рукой в перчатке эффектно выхватил откуда-то из-за спины
нож и поднял его над столом, держа двумя пальцами за кончик рукоятки.
– Ни малейших предположений, инспектор, – на лице свидетеля не отразилось ни заме-
шательства, ни страха.
– А вот эта вещь вам знакома? Можете ли вы назвать её владельца? – Тревишем вновь,
словно ярмарочный пройдоха, развернул в воздухе лиловый шелковый платок, испещрённый
тёмными пятнами.
– Впервые вижу, инспектор, – всё тем же бесстрастным, даже равнодушным тоном отве-
тил иллюзионист.
Когда свидетель в сопровождении сержанта покидал столовую, инспектор отметил про
себя, что обут он в донельзя поношенные молескиновые ботинки, какие лет десять тому назад
выдавали благотворительные общества уличным бродягам.
157
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
16
Значение имени Евфимия – благодушная, доброжелательная.
158
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Я услышала крик горничной, когда мы пили… чай в комнате миссис Бенджамин. Сэр.
Мы отмечали состоявшуюся накануне премьеру.
– Кто ещё был с вами?
– Миссис Бенджамин, мисс Прайс, мистер Адамсон… – Эффи, прикрыв утомлённые
заплаканные глаза, мысленно воскрешала воспоминания о прошлом вечере, стараясь не раз-
реветься перед грубияном-инспектором и его краснолицым сержантом.
– Кто-нибудь из перечисленных вами особ… ну, или вы сами, мисс Крамбл… выходил
из комнаты накануне того, как горничная обнаружила тело мисс Бекхайм, зарезанной вот этим
ножом?
Вид ножа, который Тревишем отработанным движением выхватил из-за спины и про-
демонстрировал свидетельнице, произвёл на неё сильнейшее впечатление. Глаза её тотчас же
наполнились слезами, черты исказились – и она, неловко прикрывая лицо рукой, не закован-
ной в гипс, принялась бурно всхлипывать:
– О Господи!.. Бедная, бедная Лавиния! Вы это специально, я знаю! Вы специально пока-
зали мне его! Вот уж не думала, что в полиции Лондона работают… «тру-у-дя-а-атся»… –
ехидство служило Эффи подспорьем в минуты любых жизненных неурядиц, и даже в такой
трагический момент она не отказала себе в удовольствии поддеть инспектора его же приёмом, –
такие… такие бездушные люди!
Излюбленной манерой инспектора при допросе было выбить почву из-под ног свидетеля,
распалив его или же повергнув в смущение, и обычно такой метод оказывался весьма действен-
ным, но на этот раз Тревишем и сам понял, что давление было излишним, а потому смягчился
и сменил тактику.
– Сержант, принесите, пожалуйста, стакан воды для мисс Крамбл, – приказал он и при-
бавил как можно мягче, изобразив извиняющуюся улыбку: – Мисс Крамбл, я прошу простить
мне… э-э… некоторую грубость. Но вы должны понимать – произошло убийство, и убийца
всё ещё находится в этом доме.
– А вот и ошибаетесь! Сэр, – Эффи, почувствовав его смущение, прекратила всхлипы-
вать и вернулась к прежнему задиристому тону. – Никто из наших не мог этого сделать! Вам
бы следовало хорошенько обыскать ближайшие улицы, а не сторожить нас в наших комнатах,
будто бы мы все – преступники!
– И кого же мы должны искать в окрестностях Камберуэлл-Гроув? – поинтересовался
Тревишем с очень серьёзным видом.
– Как кого?! Умалишённого бродягу, разумеется! Кто же ещё, по-вашему, мог сотворить
такое с Лавинией? – Эффи наспех вытерла лицо вынутым из кармашка юбки платком и при-
няла из рук сержанта стакан, доверху наполненный водой. – А вдруг он сбежал из больницы
Модсли, а, сэр? Бог его знает, что за эксперименты там проводят. Люди, знаете ли, всякое
болтают.
Пока она торопливо пила, по-детски шмыгая носом, инспектор напряжённо её разгля-
дывал. До сих пор ему не доводилось близко встречаться с людьми артистического склада, и
мысль о том, что вся ночь уйдёт на допросы таких вот ненадёжных и невероятно эмоциональ-
ных свидетелей, ничуть его не вдохновила. Если каждый будет устраивать подобные представ-
ления… Инспектор обречённо вздохнул. А к девяти утра, к моменту, когда в отделение при-
будет суперинтендант, он, инспектор Тревишем, должен будет предоставить ему подробный
рапорт, вероятного подозреваемого и внятную версию произошедшего. В противном случае
повышения в ближайшее время ему не видать.
– Мы рассматриваем и такую вероятность, мисс Крамбл, – уклончиво произнёс он, когда
свидетельница немного успокоилась. – Но что вас навело на эти мысли? Вы видели или слы-
шали кого-то постороннего прошлым вечером? Вам показалось, что кто-то с улицы проник в
пансион?
159
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– А что, разве такого не могло произойти? Дверь чёрного хода, между прочим, всегда
открыта. И прислуги вчера в доме не было.
– То есть сами вы ничего не видели? – уточнил Тревишем, вынудив девушку кивнуть. –
Тогда давайте вернёмся к вопросам. Значит, вы сидели в комнате миссис Бенджамин и никуда
не выходили? И не припоминаете, чтобы кто-то другой покидал комнату?
– Нет, не выходила. Нет, не припоминаю.
Эффи, как всегда после бурных слёз, впала в оцепенение, инспектор же, напротив, испы-
тал прилив сил.
– С кем из членов труппы у мисс Бекхайм были натянутые отношения?
– Ни с кем. Лавиния со всеми хорошо ладила. Сэр.
– Мисс Бекхайм никогда не упоминала, что опасается кого-то?
– Нет, я ни о чём таком не знаю. Сэр.
– У неё были долги?
– Мне ничего об этом неизвестно. Сэр.
– Что было после того, как закричала горничная? Вы сразу поняли, что случилось что-
то… э-э… что-то необычное? – инспектор постарался избежать слова «убийство», чтобы не
вызвать у свидетельницы новый приступ рыданий.
– В гостиной играла музыка. А вот потом… – девушка судорожно всхлипнула, но спра-
вилась с собой, и у полицейских одновременно вырвался вздох облегчения, – потом стало
понятно… Элис так голосила, что её бы и в Дорсете услышали, – привычное ехидство лишь
слабой тенью скользнуло в её тоне. Горе не оставило места ни возмущению, ни злости – Эффи
Крамбл больным, воспалённым взглядом посмотрела на инспектора: – Когда мы с Имоджен
вошли в ванную, то Лавиния лежала там, в воде… Почти как Офелия. Всё вокруг было крас-
ным, а её лицо – белым, как лепестки лилии.
Девушку вдруг охватила дрожь – она умолкла, пытаясь прийти в себя, чтобы сказать что-
то ещё, и, наконец, справившись с эмоциями, произнесла, глядя на инспектора жалобно, уже
без прежней бравады:
– Найдите этого человека, сэр. Пожалуйста. Лавиния такого не заслужила.
– Непременно, мисс Крамбл. Именно за этим мы и находимся здесь. А теперь взгляните
сюда. Эта вещь вам ничего не напоминает? – Тревишем опасливо показал свидетельнице кра-
ешек шёлкового платка, стараясь держать его так, чтобы тёмные пятна не бросались ей в глаза.
– Нет, сэр. Впервые это вижу. Я могу идти?
– Конечно, мисс Крамбл. Идите и как следует отдохните. Сержант Гатри проводит вас
наверх.
***
После допроса мисс Крамбл инспектор не рискнул вызвать кого-то из актрис, решив дать
себе передышку. Эдди Пирс, вошедший в столовую вслед за сержантом, с первого взгляда
показался ему на редкость спокойным и рассудительным молодым человеком, но впечатление
это было ошибочным.
Как только свидетель, аккуратно подтянув светлые фланелевые брюки, которые в тан-
деме с белыми парусиновыми туфлями создавали ощущение, что он только что прогуливался
по палубе собственной яхты, опустился на жалобно скрипнувший стул (Тревишем вовсе не
намеревался отказываться от своей методики ведения допросов), то заявил, решительно глядя
инспектору в глаза:
– Сэр, мне нужно серьёзно с вами поговорить. Я долго думал… Слишком долго, – при-
бавил он с досадой на самого себя. – Так вот…
160
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Это всё потом, мистер Пирс, потом, – Тревишем не собирался выслушивать нелепые
оправдания юнца. – Так что было дальше?
– Они какое-то время мирно разговаривали, а потом мисс Бирнбаум вскочила и собра-
лась уходить, но джентльмен не позволил ей этого сделать. Схватил её за руку – вот так, –
Эдди обхватил собственную руку повыше локтя, – и не выпускал. Разумеется, я счёл нужным
вмешаться.
– Ну конечно, – кивнул Тревишем. – Разумеется. Как же иначе. Я даже не сомневался.
Вы запомнили, как выглядел тот невоспитанный и грубый джентльмен?
– К сожалению, нет, сэр. Когда я подбежал к скамейке, он уже уходил, и я видел только
его спину.
– И?.. – инспектор закатил глаза и нетерпеливо покрутил запястьем: – Высокий он был
или низкий, тучный или тощий, хромал или шагал пружинисто, как молодой. Ну, соображайте
же побыстрее, мистер Пирс!
– Я как-то… – Эдди Пирс с извиняющейся улыбкой пожал плечами: – Я не догадался
рассмотреть его, сэр. Меня в тот момент больше волновала мисс Бирнбаум.
– Ну конечно… – протянул Тревишем сварливо. Две четверти часа коту под хвост. Ника-
кой ценной информации, кроме того, что он и так уже знал: похищение жемчужины было
заказным, и у заказчика с исполнительницей явно были разногласия. Не сошлись в размере
гонорара или ещё что. – И как она отнеслась к вашему чудесному появлению из кустов, или
где вы там сидели? – ехидно поинтересовался он.
Свидетель покраснел и на вопрос предпочёл не отвечать.
– Где вы вчера находились, когда обнаружили тело мисс Бекхайм?
– В гостиной, вместе с Джонни Кёртисом. Мне в голову пришла любопытная мысль, как
можно освежить наш номер, и мы запустили пластинку…
– Как долго вы находились в гостиной?
– Не помню, сэр. Кажется, мы спустились без четверти одиннадцать, после того, как
выпили по бокалу шампанского наверху. И были там всё время, пока горничная не начала
кричать.
– Кто-то проходил из коридора в столовую мимо вас?
– Не знаю, сэр. Я вряд ли бы это заметил, потому что виктрола стоит в нише, а я не
отходил от неё, считая такты.
– А Джонни Кёртис? Он отлучался куда-нибудь?
– Один раз, – крайне неохотно подтвердил Эдди Пирс. – Он принёс сверху полбутылки
шампанского.
– Шампанское, я смотрю, у вас тут вчера лилось рекой, – заметил Тревишем, относив-
шийся к неумеренным возлияниям неодобрительно. – Вот этот предмет гардероба вам знаком?
Посмотрите внимательно, мистер Пирс.
Инспектор бросил на стол платок из лилового шёлка. Тёмные пятна на нём уже под-
сохли и выглядели необычайно зловеще. Свидетель посмотрел на платок, и лицо его приоб-
рело нездоровый, желтовато-серый оттенок. Тем не менее после короткой паузы он произнёс,
не глядя на инспектора:
– Никогда его прежде не видел, сэр.
***
детьми, а потому Тревишема посетило мимолётное чувство вины и оно же вынудило негромко
приказать Гатри заменить для свидетельницы стул.
– Благодарю, сэр, – дама церемонно уселась и тщательно разгладила ладонями складки
на подоле тёмного, по виду вдовьего шерстяного платья. Ноги её в чёрных нитяных чулках
были обуты в высокие разношенные башмаки с тугой шнуровкой.
Лицо её выглядело заплаканным, она часто моргала, хотя тусклое освещение столовой
оставляло желать лучшего, и вид у неё был расстроенный и, вместе с тем, до странности удо-
влетворённый, как у человека, который долго о чём-то тревожился и, наконец, получил изве-
стие, подтверждающее самые худшие его предположения.
– Назовите ваше полное имя, – приступил к процедуре допроса инспектор, предвари-
тельно дав сержанту знак, чтобы тот начинал записывать.
– Сара Матильда Бенджамин, сэ-эр, – певуче протянула свидетельница и кротко улыб-
нулась. – На Матильде моя матушка настояла, уж больно ей это имя по сердцу было. Отец в
ней души не чаял, вот и стала я Матильдой, а могло и хуже выйти – матушка моя с фантазией
женщина была… А можно мне стакан воды, сэ-эр? Не откажите, будьте так любезны. В горле
совсем пересохло, – её смуглое лицо жалобно сморщилось, как будто каждое произносимое
слово причиняло ей массу страданий.
Инспектор вздохнул, но не нашёл резона отказать свидетельнице в этой невинной
просьбе. Пока сержант небрежно хлопал на кухне дверцами шкафчиков – вновь что-то,
жалобно тренькнув, то ли разбилось вдребезги, то ли покатилось со звоном по плиточному
полу – Тревишем начал отрывисто задавать вопросы:
– Мисс Бенджамин, где вы находились в тот момент, когда горничная обнаружила тело
мисс Бекхайм?
– Миссис, с вашего позволения, сэ-эр, – поправила его свидетельница. – Я была у себя в
комнате, и знаете, сэ-эр, это было поистине ужасно! Несчастная Элис так кричала, что у меня
просто сердце остановилось – думала, богу душу отдам! – она прижала руку к необъятной
груди и принялась тяжело дышать.
– В какое время вы услышали крик?
– Да разве же придёт в голову смотреть на часы в такой-то момент, сэ-эр? – укоризненно
протянула свидетельница.
– Был ли в то же самое время в вашей комнате кто-либо ещё?
– Народу у меня полно было, – доверительно призналась словоохотливая миссис Бен-
джамин и, всякий раз кивая, принялась перечислять: – Мистер Пропп – такой умница, так нас
всех выручает, руки у него золотые просто!.. Мисс Прайс, конечно же, ещё мисс Кингсли…
Когда внизу закричали, бедняжка чуть не лишилась чувств, я уж думала, конец ей придёт, так
она побледнела… Мистер Адамсон, само собой, мистер Смит… Нет, – спохватилась она, –
этот ушёл много раньше, его тогда с нами не было… А вот мистер Баррингтон был, ну, и мисс
Крамбл.
– Кто-нибудь из них выходил из комнаты незадолго до того, как закричала горничная?
Можете припомнить, кто именно?
Сержант Гатри поставил перед свидетельницей стакан, и она благодарно ему улыбнулась,
но к воде не притронулась.
– Да все, сэ-эр. Все куда-нибудь да выходили, а потом снова входили… У нас же была
вечеринка по случаю премьеры, – миссис Бенджамин пожала плечами. – Попробуйте-ка эту
братию заставить сидеть смирно! Они же неугомонные. Только один мистер Пропп как сел у
камина, так и сидел весь вечер, всё на мисс Прайс глядел, глядел… А, нет, и он бегал то за
шалью для неё, то за сумочкой, – припомнила она, чуть нахмурившись.
164
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
166
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
как он успел заметить, были скромные закрытые туфли с закруглённым мыском, и только
одна деталь – круглая пуговка на ремешке, обтянутая алым шёлком – вызвала у него смутное
неодобрение.
Платок Элис узнала сразу, хотя ей и показали лишь его уголок, не запятнанный кровью
жертвы. Уже в полной мере оправившаяся от потрясения, горничная уверенно заявила:
– Это мистеру Баррингтону принадлежит, сэр. Он носит этот платок с синим бархатным
жилетом. Я тысячу раз его на нём видела, сэр.
– Какая же ты умница, Элис, – искренне восхитился инспектор, и от его похвалы гор-
ничная стала пунцовой.
***
Элис готова была хоть целый день отвечать на вопросы инспектора, отнёсшегося к ней с
таким вниманием, но часы пробили половину седьмого, и сержант получил приказ привести
следующего свидетеля.
На сей раз это была миссис Сиверли, хозяйка пансиона. Первое, что она сделала, войдя
в столовую, так это демонстративно принюхалась. Крепкий табачный дух, казалось, пропитал
весь первый этаж – даже вездесущие сквозняки не сумели разогнать слоистые клубы дыма.
Вынув из кармана носовой платок (такой незатейливый, без единого намёка на кружево или
вышивку, что мог бы принадлежать судомойке), она сложила его треугольником и поднесла
к трепетавшим от возмущения ноздрям. Инспектор сделал вид, что не уловил намёка, но оче-
редную сигарету, зажжённую незадолго до её прихода, он всё же аккуратно притушил.
После удачи с Элис Тревишем ожидал чего-то подобного и с хозяйкой пансиона, но
жестоко ошибся. Пожилая дама на вопросы отвечала неохотно и немногословно. Держалась
она не то чтобы замкнуто, но всем своим видом стремилась показать, что является тут хозяй-
кой, а вот полицейские всего лишь гости, причём нежеланные и не слишком-то воспитанные.
От чая она отказалась, красноречиво выгнув бровь (в самом деле, какое нахальство – предла-
гать ей её же собственный чай в её же собственном доме!), о постояльцах ничего нового, чего
бы не знал инспектор, не сообщила, и, в общем-то, оказалась бесполезной.
– Я не привыкла обсуждать своих постояльцев, сэр. Особенно с полицией, – с достоин-
ством произнесла она.
«Скажите, пожалуйста! А к преступлениям, значит, старушенция привыкла?» – подумал
инспектор, с брезгливым любопытством оглядывая пожилую даму.
Обута она была в остроносые тёмно-коричневые туфли со сбитыми каблуками, и Треви-
шем, упорно искавший подтверждения своей теории о людских типажах и характерах, удовле-
творённо хмыкнул.
«Старая вешалка, недолюбливающая полицию и не замечающая ничего дальше собствен-
ного носа. Такая охрипнет, но собьёт цену на пару монет даже у самого скупого мясника», –
подумал он с неприязнью.
«Полицейская ищейка! Вам лишь бы хватать невинных людей!» – маленькие бесцветные
глазки миссис Сиверли презрительно сузились за стёклами очков.
Вслух же оба произнесли совсем другие слова.
– Я надеюсь, сэр, вы употребите свой авторитет, чтобы не допустить к нам сюда репортё-
ров? – вежливо поинтересовалась она. – Я бедная вдова, и кроме пансиона у меня нет других
источников дохода. Сами понимаете, что репутация заведения, которым интересуется поли-
ция… – и она выразительно покачала головой. – Боюсь, это может разорить меня.
– Ну разумеется! – с лёгкостью пообещал Тревишем. – Употреблю все свои связи, непре-
менно! А пока взгляните-ка вот на это.
169
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
– во всех этих новомодных клубах, в которых танцуют заокеанские дикие танцы, художниче-
ских мансардах, где пьют коктейли, намешанные чёрт знает из чего и где стены увешаны самой
невообразимой мазнёй в нарочито грубо сколоченных рамах. Тревишем припомнил высокую,
исполненную истинного достоинства фигуру Джона Адамсона, его манеру вскидывать над кла-
вишами холеные ладони с длинными пальцами, замирать на мгновение, как перед прыжком
с высоты, и обрушиваться на слушателей чарующими звуками, пленять их души подлинным
искусством, которое и есть тот светоч в нашем несовершенном мире, что не даёт угаснуть
надежде.
– Вам знакомы этот предметы, мистер Адамсон? – тон инспектора был сух и бесстрастен,
и Филипп понял, что со светской беседой покончено. – Подумайте хорошенько, прежде чем
отвечать, – предупредил он, расстелив на столе испещрённый пятнами платок и выложив на
него орудие преступления.
– Нет, инспектор, я вижу их впервые, – покачал головой Филипп, чувствуя, как налива-
ется свинцовой тяжестью затылок.
Лиловый шейный платок он не узнал, но от вида мятого шёлка в темно-ржавых пятнах
на него накатила дурнота. На лбу выступила испарина, сердце учащённо забилось где-то под
мышкой, табак приобрёл отчётливый медный вкус – слишком много неудач с самого начала,
слишком много…
Тревишем внимательно наблюдал за метаморфозой. Свидетель побледнел, бессильно
откинулся на спинку жалобно скрипнувшего стула, сигарета в его руке задрожала.
– Мистер Адамсон, где вы находились, когда раздался крик горничной?
– Наверху, в комнате миссис Бенджамин.
– Кто ещё был там?
– Мисс Крамбл, мисс Кингсли, мисс Прайс, мистер Пропп и мистер Баррингтон. Эдди
Пирс и Джонни Кёртис находились внизу.
– Как вы это определили?
– Из гостиной доносились музыка, голоса…
– То есть вы знаете только со слов мистера Пирса и мистера Кёртиса, что они были внизу,
а не где-нибудь ещё? Сами вы их там не видели и в гостиную не спускались?
– Ну, в общем, да, – нехотя подтвердил свидетель. – Но Джонни Кёртис несколько раз
поднимался к нам и врать ему резонов не было.
– Мистер Баррингтон и мисс Бекхайм были близки между собой?
– Они старинные друзья, инспектор.
– Как бы вы охарактеризовали их отношения, мистер Адамсон? Не замечали ли вы ссор
между ними? Особенно в последнее время?
– Ничего подобного, – Филипп резко отмёл инсинуации инспектора.
Тревишем видел, что свидетель насторожился, но дожимать его не стал. Часы пробили
половину восьмого, и к тому же всё, что требовалось для рапорта суперинтенданту и ордера
на арест у него уже имелось.
***
Черноту за окнами столовой сменила серая предрассветная мгла. Тусклые лампы в пыль-
ных абажурах сочили свет скупо, словно вот-вот погаснут – так казалось утомлённому бессон-
ной ночью инспектору. Сидевший напротив него свидетель шестидесяти лет, родившийся в
Ноттингеме и выступающий в театре «Эксельсиор» в амплуа светского льва, сейчас ничем не
напоминал весельчака и острослова, как его отрекомендовала горничная Элис.
Седая щетина на его обвисших щеках походила на изморозь, веки покраснели, водяни-
стые светлые глаза не выражали ничего – ни горя, ни настороженности, вполне уместных на
171
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
допросе инспектора, расследующего дело об убийстве. Вся его внушительная фигура ссутули-
лась, сжалась, и роскошный стёганый халат будто увеличился на пару размеров. Те ночные
часы, что Арчибальд Баррингтон провёл в одиночестве своей комнаты, стали самыми страш-
ными в его жизни – жизни, в которой больше не было и не будет Лавинии Бекхайм. Ни в око-
пах на полях Фландрии, ни перед наступлением на противника, многократно превосходившего
численностью, ни перед выходом на сцену в самом захолустном городишке – нигде и никогда он
не ощущал этого беспредельного леденящего ужаса перед грядущим. Ужаса, к которому при-
мешивалась едкая горечь о несказанном и неуслышанном. О непрожитом. «Теперь так будет
всегда, и этого уже не изменить», – подсказал ему внутренний голос, и он согласно кивнул,
будучи не в силах оспаривать эту истину.
– …есть вы всё-таки покидали комнату миссис Бенджамин?
– Что, простите? – свидетель с трудом сфокусировал взгляд на инспекторе.
– Я задал вам вопрос, мистер Баррингтон, и в ответ вы кивнули. То есть вы всё-таки
покидали комнату миссис Бенджамин прошлым вечером до того, как тело мисс Бекхайм обна-
ружила горничная?
– Я не помню. Мне кажется, что нет.
– Так нет или всё-таки да? Подумайте хорошенько.
– Может быть, – покорно кивнул свидетель, стремясь избавиться от докучливых приста-
ваний чем-то неприятного ему полицейского.
Тот явно имел военное прошлое, и какая-то мелочь в его осанке или манере держаться
вызвала к жизни смутное воспоминание. Арчи, по роду профессии привыкший отмечать для
себя в людских характерах типичные черты, вдруг, следуя наитию, невпопад спросил:
– Кавалерия, инспектор?
Тот удивлённо заморгал.
– Так и есть, мистер Баррингтон. Мы что, уже встречались?
– Долго же мы вас тогда ждали… Но прошу, инспектор, продолжайте.
– Мистер Баррингтон, в ваших интересах сосредоточиться на моих вопросах, – нахму-
рился Тревишем. – Какие отношения вас связывали с мисс Бирнбаум, погибшей в результате
несчастного случая? И виделись ли вы с мисс Бекхайм наедине незадолго…
…Дальнейшие расспросы ни к чему не привели. Свидетель категорически отрицал свою
связь с танцовщицей, а на остальные вопросы отвечал по-прежнему односложно, и чёткой кар-
тины произошедшего из его показаний не следовало. Казалось, перед инспектором сидел слом-
ленный и, в общем-то, равнодушный к своей дальнейшей судьбе человек, но Тревишем не
забывал, что имеет дело с артистом, много лет дурившим головы зрителям, и не верил ни
одному его слову.
Однако впереди его ждала награда. Запятнанный кровью жертвы платок лёг на стол, и
признание поставило точку в предварительном следствии.
– Эта вещь принадлежит мне, инспектор, – не стал запираться Арчибальд Баррингтон.
Он сидел, подавшись вперёд, неотрывно глядя на вещественное доказательство собствен-
ной вины, а инспектор с удовлетворением от хорошо проделанной работы дописал в рапорте
для суперинтенданта: «…признание подозреваемого о принадлежности улики № 1 подтвер-
ждается показаниями двух свидетелей (см. протокол допроса № 9 и № 10)…».
***
– Спешу вас обрадовать, мисс Адамсон. Дело раскрыто. Вы можете считать свою деятель-
ность осведомителем детективного отдела камберуэллского дивизиона оконченной, – весело
сообщил инспектор Оливии, как только она вошла в столовую и осторожно присела на шаткий
стул, чудом не развалившийся до сих пор.
172
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Сержант Гатри взглянул на неё с ухмылкой. Слова инспектора прозвучали музыкой для
его ушей, и он не дал себе труда это скрывать.
– Но, сэр…
– Вы, мисс Адамсон, оказали неоценимую помощь в деле о хищении ценного экспоната, –
инспектор мог себе позволить это преувеличение, так как пришёл в самое благостное распо-
ложение духа и уже мысленно представлял благодарность суперинтенданта, новое назначение,
кабинет на набережной с видом на Темзу и в помощниках расторопного сержанта, который не
сопит за спиной, как бульдог, страдающий астмой. – Можете на днях зайти в участок, распи-
саться в ведомости и получить причитающееся вам вознаграждение.
– Вы нашли убийцу, инспектор? И жемчужину?..
– Убийца найден, жемчужина найдётся чуть позже, как только я получу ордер на арест,
и преступник будет заключён под стражу. Долго он запираться не будет, – бодро пообещал
Тревишем, лучившийся оптимизмом, Оливия же, промаявшаяся всю ночь без сна в ожидании
допроса, напротив, соображала туго.
– Могу я узнать, кто это, инспектор?
– Вы всё узнаете через пару часов, мисс Адамсон, – Тревишем подмигнул ей, точно пред-
вкушал устроить небывалый сюрприз. – А пока можете спокойно отдохнуть, набраться сил…
И вас, и всех остальных вызовут на дознание, но это всего лишь формальность, не более того.
Если бы вы только знали, мисс Адамсон, как я счастлив, что больше нет нужды впутывать вас…
ну, и вашего брата, конечно, – после секундной заминки прибавил он, – в это дело. Боюсь, ваш
отец никоим образом этого бы не одобрил, – и он рассмеялся. – В следующем году он высту-
пает в Альберт-холле с большой музыкальной программой – Моцарт! Гайдн! Вивальди! – и
мне, признаться, было бы…
– …Преступник сознался? – словоохотливость инспектора вызвала у Оливии самые
тягостные подозрения.
– Почти, – сухо ответил Тревишем, но, взглянув на девушку и истолковав её хмурый
вид по-своему, смягчился: – Поверьте, мисс Адамсон, вам не в чем себя винить. Преступник
непременно получит по заслугам. О, избежать правосудия у него никак не выйдет! – и он зло-
радно усмехнулся. – Улик для присяжных вполне достаточно, да и вести это дело, скорее всего,
будет судья Бриггс, а он терпеть не может балаганных шутов.
– Вы уже определили время, когда наступила смерть, инспектор? Могу ли я узнать заклю-
чение полицейского врача?
– Это оказалось довольно затруднительно, мисс Адамсон, – теперь Тревишем уже не
скрывал своего недовольства её настойчивыми расспросами.
– Хотя бы примерно, инспектор? Или в горячей воде температура тела…
– Не в горячей воде дело.
– Разве вскрытие…
– Не было никакого вскрытия, – буркнул инспектор.
– Но как же так? Ведь непременно нужно определить…
– Да что же вы никак не уймётесь! Говорю же, вы никак не сумели бы предотвратить
несчастье, так что не терзайтесь понапрасну! – в сердцах рявкнул Тревишем, но, заметив, какой
расстроенный, прямо-таки жалобный вид стал у его собеседницы, допустил небольшое нару-
шение должностной инструкции, хотя изначально ничего подобного делать не собирался. –
Гатри, поднимитесь и передайте констеблям, что они могут оставить свой пост. И заводите
мотор, мы едем в Департамент.
Когда ступеньки, ведущие на второй этаж, заскрипели под весом сержанта, инспектор
вышел из-за стола, взял в руки шляпу, боком присел на стол и, крайне развязно покачивая
одной ногой, произнёс тихо, почти беззвучно:
173
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Полицейский врач не может определить время смерти, мисс Адамсон, потому что тако-
вая не нас-ту-пи-ла, – наслаждаясь производимым эффектом, он произнёс последнее слово по
слогам. – Мисс Бекхайм жива, но остальным об этом знать не обязательно.
– Жива?!. – глаза Оливии расширились от изумления. – О Господи! – она приложила
ладонь к щеке, и ледяной сквозняк, струившийся от окна, заставил её содрогнуться. – Так
вот почему вы не фотографировали место преступления… Но, сэр, почему же вы сразу не
сказали?! Девочки…Эффи и Мардж… столько слёз… А как же Арчи?.. они с Лавинией… Так
нельзя, инспектор! Мы ведь уже её оплакали.
– Тем лучше, – Тревишем достал из портсигара очередную сигарету, закурил и с жадно-
стью затянулся: – Поверьте мне. Лучше один раз пережить траур, чем безуспешно надеяться
на чудо.
– Но у людей нельзя отнимать надежду, сэр! – его слова ужаснули её. – Тем более пока
человек жив!
Он посмотрел на девушку с сочувствием.
– Мой вам совет, мисс Адамсон, пакуйте вещички и поскорей съезжайте отсюда. Тут сей-
час такая шумиха поднимется! Толпы газетчиков… Репортёры, жадные до сенсаций… – Тре-
вишем уже выкинул из головы, что пообещал хозяйке пансиона задействовать свои связи, дабы
избежать подобного развития событий. – Оставьте вы этих людей. Что вам до них? – убеждал
он её тоном добродушного дядюшки. – Дочери самого Джона Адамсона не пристало якшаться
с бродячими комедиантами. Танцовщицы, фокусники, певички – разве они вам ровня? Чем
вообще вы любите заниматься, а? На досуге? Есть у вас хобби?
– Я беру уроки классического рисунка в Художественной школе Вуда, – медленно отве-
тила Оливия, не сводя с него глаз.
В этот момент она колебалась, говорить ли инспектору о том, что Рафаил Смит когда-
то был женат на Люсиль Бирнбаум, и ещё о том, что она, кажется, догадывалась, где искать
пропавшую жемчужину. После недолгого размышления Оливия решила промолчать.
– Замечательно! – бурно возликовал Тревишем. – Рисование – вот самое подходящее
занятие для такой впечатлительной юной леди. Уверен, что и ваш знаменитый отец был бы
полностью со мной согласен. Само собой, при условии, если бы кто-нибудь представил нас друг
другу, и мы имели бы возможность обменяться парой слов, – он издал сдержанный смешок и
бросил на Оливию быстрый цепкий взгляд.
– Но как же мисс Бекхайм?.. В каком она состоянии?
– Она в порядке, уверяю вас, – суховато заявил инспектор, небрежно махнув рукой. Стол-
бик пепла упал мимо переполненного блюдца прямо на лакированную поверхность стола. – На
самом деле угрозы для её жизни нет несмотря на обильную кровопотерю. Удар был нанесён из-
за спины жертвы, видимо, чтобы не видеть её лица, и чтобы она не смогла поднять переполох.
Потому мисс Бекхайм и осталась жива – нож не был предназначен для нанесения колотых ран,
да и положение, из которого преступник нанёс удар, оставляет желать лучшего. – Тревишем
встал, схватил стул, развернул его гнутой спинкой к себе, затем наклонился, неловко вытянул
руку с воображаемым ножом и нанёс резкий единичный удар. – Вот так примерно всё и про-
изошло. Скрываясь у жертвы за спиной, да целя в грудь, в сердце – ну, на что он рассчитывал,
в самом деле? – посетовал он, разведя руками. – Только на то, что жертва потеряет сознание
и либо захлебнётся, либо истечёт кровью. В общем-то, так бы оно и случилось, если бы гор-
ничная не получила на киностудии отказ, не вернулась в пансион раньше, чем намеревалась,
и не побежала в ванную, чтобы смыть потёкшую тушь. Удивительно, от каких случайностей
зависит порой человеческая жизнь, верно? – хмыкнул Тревишем, вставая и надевая шляпу. –
Поневоле задумаешься, да?
– То есть мисс Бекхайм не видела нападавшего?
174
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– У неё не было такой возможности. К тому же от болевого шока она сразу впала в бес-
памятство.
– Кстати, сэр, а каким образом убийца проник в ванную? – Оливия оживилась, ей пока-
залось, что она нащупала зацепку.
– В качестве внутреннего запора используется крючок. Достаточно чуть приподнять
дверь, ухватившись за ручку, и он легко выскакивает из петли.
Инспектор уже стоял на пороге, когда Оливия тихо спросила:
– А что будет с тем, кого вы собираетесь арестовать?
– О, за него не беспокойтесь! – Тревишем обернулся, коротко хохотнул и принялся заги-
бать пальцы: – Убийство подельницы, покушение, кража… Чёрный колпак и последний кув-
шин эля ему обеспечен. Толковый адвокат, который дорожит своей репутацией, даже не риск-
нёт браться за это дело. Фемида, мисс Адамсон, – и он назидательно поднял указательный
палец, – всё видит!
– Разве же она не слепа, инспектор? – прошептала ему в спину Оливия и задумчиво сдула
серый цилиндрик пепла со стола.
Дверь пансиона захлопнулась, и шум мотора стих сразу же, как полицейский автомобиль
завернул за угол Камберуэлл-Гроув.
175
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
Оливия ещё лежала в постели, натянув одеяло до самого носа и прижимаясь спиной к
давно остывшей грелке, когда тишину пансиона разорвал душераздирающий хриплый вопль.
«Кто пустил сюда Дженни?» – сонно подумала она, но уже через секунду резко села в
кровати и прислушалась. Вопль повторился, только на сей раз его сопровождали невнятные
ругательства.
Когда Оливия, наспех одевшись, выглянула в коридор, то застала на этаже настоящее
столпотворение. Почти все жильцы пансиона сбежались на крик, полные самых дурных пред-
чувствий. Подслеповато щуря бесцветные глаза, миссис Сиверли дрожащей рукой придержи-
вала ворот халата у беззащитной морщинистой шеи.
– Да что же это происходит? Кто-нибудь скажет мне, в чём дело? – вопрошала она строго,
но голос её дребезжал от волнения и едва ли был слышен в общем гомоне.
Филипп тоже был здесь, и Оливии он показался не на шутку встревоженным. Когда вновь
раздался крик, полный муки и ярости, а затем несколько ёмких и не лишённых цветистости
176
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
ский рисунок пьесы представляет собой настоящий гимн Шекспиру и свежую струю в затхлом
мирке традиционных драматургических основ.
Да, ещё была коротенькая заметка в «Дейли телеграф», в которой говорилось, что пьеса
имеет явную эстетическую ценность и что её характерологический анализ позволяет насла-
диться дидактически-рационалистическим подходом к жанру как таковому и сформулировать
дуалистическую концепцию и понимание фабульной структуры произведения.
Заметку прочла вслух Оливия, и после всех утомительных пассажей, из которых не ясно,
что следовало, её настигло лёгкое головокружение.
– И ещё в «Ньюс кроникл» похвалили костюмы, – сообщила Эффи, шмыгнув носом и
прерывисто вздохнув, но это известие никого, кроме мистера Проппа, не утешило.
За дверью Имоджен Прайс теперь было тихо. Элис, которая принесла на подносе чашку
кофе и половинку грейпфрута, деликатно постучала к ней, но ответа не получила и унесла зав-
трак обратно на кухню. Актёры медленно расходились, унося с собой смятые газеты и оплаки-
вая тот сияющий мираж, что ожил вчера перед ними в блеске софитов и шуме аплодисментов.
Несчастье, случившееся с Лавинией, как и весть о том, что театр закрыт на неопределён-
ное время, повергли всех в состояние горестного оцепенения, но разгромные рецензии теат-
ральных критиков стали последней каплей в потоке неудач, свалившихся на артистов за про-
шедшие три недели. Ни Эффи, ни Мардж не скрывали тихих безутешных слёз, что струились
по их растерянным лицам, и даже у танцоров глаза блестели подступившей влагой. Рафаил
Смит выглядел, как человек, чьи худшие опасения подтвердились в полной мере, а Мамаша
Бенни то и дело цокала языком и теряла шпильки.
А ещё через час в пансион на Камберуэлл-Гроув вернулся инспектор Тревишем. С ним
был сержант Гатри и трое констеблей, будто от сломленного горем, постаревшего за минувшую
ночь на целую жизнь Арчи можно было ожидать серьёзного сопротивления.
***
– Так внутрь же не войти, – удивилась гадалка. – Там инспектор и этот, подручный его,
с красной рожей, обыск устроили, и никого не пускают, хоть ты тресни. А у меня в гримёрке
одного печенья полдюжины пачек, и чаю фунта два – знала бы, так унесла от греха подальше.
С этими обысками всегда так – чего-нибудь да недосчитаешься, – и она принялась снимать
пальто, ворча что-то о полицейских и людях, падких на чужое добро.
– Вот как? Значит, в театре проводят обыск?
Оливия резко опустила трубку на рычаг и, с трудом протиснувшись к лестнице мимо всё
ещё возившейся в прихожей Мамаши Бенни, поднялась к себе.
***
Филиппа она нашла не сразу. Пансион сейчас напоминал корабль, идущий ко дну, не
хватало лишь оркестрантов, меланхолично наигрывающих «Ближе к Тебе, Господи», стоя по
колено в прибывающей воде.
Из каморки, что под самой крышей, выволакивали сундуки и чемоданы, заплаканные
актрисы помогали друг другу укладывать вещи, и везде на полу валялись обрывки лент и
обёрточной бумаги, и слышались всхлипывания и ругательства. Филипп – мрачный, в мятом
костюме, болтавшемся вокруг его тощего тела, с ввалившимися после бессонной ночи гла-
зами, – стоял, прислонившись к стене и засунув кулаки в карманы брюк.
Когда Оливия тронула его за рукав, он вздрогнул и обернулся.
– А, это ты. В хорошенькое дельце я тебя втянул, да? Уверен, каждый из них, – Филипп
кивнул на пробегавшую мимо Мардж Кингсли, – думает ровно так же.
– Никто тебя не винит, – попыталась Оливия утешить брата. – Ты делал всё, что мог, и
не твоя вина, что…
– Да перестань, Олив! – Филипп поморщился. – Я неудачник, и мы оба это знаем. С
самого начала всё шло наперекосяк, так что ничего удивительного, что всё так вышло. Имод-
жен права – Люсиль принесла нам всем несчастье, – и он выругался сквозь зубы, чего раньше
за ним не замечалось.
– Если речь зашла о неудачниках, то и я отнюдь не преуспела. Я не сумела предотвра-
тить нападение на Лавинию и так не поняла, кто же натёр маслом капитанский мостик. Но
рано унывать. Пойдём-ка, – Оливия толкнула дверь своей комнаты и втянула за собой брата. –
Садись. И попробуй успокоиться, ничего ещё не кончено.
– Ты так считаешь? – насмешливо осведомился Филипп, но всё же послушно сел, свесив
длинные руки между колен. – Хотя, знаешь, ты права. Впереди ещё много всего интересного. К
примеру, газеты со свежими списками банкротов. И среди них – наше имя. Вот тётушка Роз-
мари обрадуется такому известию! Кредиторы, негодующие оркестранты и работники сцены…
– Но ведь пьеса имела успех? Что тебе мешает набрать других актёров и попробовать
снова?
– Ты что, Олив, так ничего и не поняла? – Филипп удивлённо посмотрел на сестру. – Да
после всех этих публикаций наш театр всё равно что мёртв! Мы не существуем! Мы можем
распродавать каждый день все билеты, можем каждый вечер забивать «Эксельсиор» публикой
до отказа – но ни Имоджен, ни Эффи, ни Мардж – хотя они играли блестяще! – никогда не
пригласят на ведущие роли в лондонских театрах!
– И всё потому, что несколько зануд поупражнялись в остроумии? Но ведь зрителям
понравилось! Аплодисменты не смолкали семь с половиной минут – я засекала время! Я не
понимаю, – призналась Оливия, – для кого же тогда театр? Для кучки критиков или для людей?
– Да, так всё и устроено, – Филипп со злостью кивнул. – Надо было всё же обратиться к
отцу, как она и просила, – уже по одной этой фразе Оливия поняла, что брат на грани отчая-
ния. – А я возомнил себя… И погубил её карьеру.
179
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
180
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
***
мне добрая леди дала, чтобы я про её просьбу никому не говорил. Не хотелось ей неприятно-
стей, значит. Да и кому же хочется?
– Ты прав, никому, – задумчиво согласилась Оливия и, спохватившись, спросила: – А
полиции ты про это рассказывал?
– Вот ещё, мисс, – Илайя выглядел оскорблённым в лучших чувствах. – Эти тупоголовые
бобби год назад папку моего загребли ни за что ни про что. Буду я им ещё говорить, что их
не касается, скажете тоже.
– А ключи-то потом нашлись?
– Ага, мисс. В соломе оказались, на самом видном месте. Стало быть, выронил, когда
Дженни корм задавал или копыта чистил, – безмятежно заявил мальчишка, довольно позвя-
кивая монетками в кармане.
***
Возвратившись в пансион через чёрный ход, так как у крыльца толпились репортёры,
Оливия долго караулила за дверью своей комнаты. Как назло, по коридору то и дело ходили
Имоджен и Мамаша Бенни, и незаметно проникнуть в комнату Лавинии не было никакой воз-
можности. Оливия поразилась тому, как переменилась Имоджен – бледная, с потухшим взгля-
дом, в стоптанных домашних туфлях без каблуков, отчего сразу стала ниже на добрых два
дюйма, – увидев её такую в толпе, можно было пройти мимо, не узнав.
Наконец, без четверти пять Элис внесла в комнату Мамаши Бенни поднос с чайником,
чашками и горкой тостов. Путь был свободен, и Оливия мигом прокралась к двери в комнату
Лавинии и открыла её ключом, полученным у инспектора.
Удушливый запах заставил её задержать дыхание. Букеты гиацинтов, роз и фиалок в
спёртом воздухе закрытой комнаты источали тяжёлый аромат, в котором было что-то траурное.
На умывальном столике так и остались бутылка Бенедиктина и две рюмки, на донце каждой
застыл тёмный ликёрный сгусток. Сложно было вообразить, что премьера пьесы состоялась
только вчера, и вчера же Лавиния, счастливая и невредимая, сидела тут, набросив на плечи
меховое боа и наслаждаясь успехом.
Оливия тряхнула головой, отпуская невесёлые мысли, и принялась за дело. Юбка, блузка,
пара чулок, перчатки, пудреница и горстка шпилек – всё это было мигом уложено в неболь-
шой саквояж. Но вот как быть с пальто? Со щёгольской пелериной, из плотной верблюжьей
шерсти, оно никак не желало помещаться среди прочих вещей, и Оливии пришлось сдаться и
перекинуть его через согнутую в локте руку.
Опасаясь встретить кого-нибудь из артистов, она спустилась по лестнице для прислуги
и вышла из пансиона через чёрный ход. Постояла несколько минут, глубоко вдыхая холодный
воздух с привкусом гари. Собственный план вдруг показался ей чистым безумием. Со стороны
реки слышались неразборчивые голоса рабочих, расходившихся по домам, и дымовые трубы
электростанции Баттерси уже скрылись в низких вечерних облаках. Отбросив сомнения, она
поспешила к припаркованному на углу полицейскому автомобилю, где её ожидали сержант
Гатри и инспектор Тревишем.
В Кингзе, больнице Королевского колледжа, Оливию встретили неприветливо. Часы для
посещений давно истекли, и ей пришлось призвать на помощь всё своё красноречие, чтобы
хмурая медицинская сестра позволила ей пройти в палату.
– Но только на пять минут, не больше! Слышите, мисс? А то у меня будут неприятно-
сти! – крикнула она вслед Оливии, быстро пряча фунтовую коробку шоколада под папки с
историями болезней.
Палата оказалась маленькой и тесной, но из шести коек, застеленных серыми просты-
нями, четыре пустовали. Высоко, под самым потолком, горела тусклая лампа, и тень от её пле-
184
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
185
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
187
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
за это самоуправство, но буквально через минуту я всё объясню. А пока, если не возражаете,
давайте пригласим инспектора поближе к огню. Вечер выдался морозный.
Хозяйка посторонилась, и полицейские прошли в гостиную. Тревишем, благодарно кив-
нув, занял предложенное ему кресло у камина, отчего миссис Сиверли пришлось пересесть на
мягкий стул у этажерки, а сержант, стараясь быть незаметным, встал позади дивана, у малень-
кого пристенного столика, на котором стояла настольная лампа под фестончатым абажуром.
– Чашку чая, сэр? – светски спросила Оливия.
– Да, благодарю вас. И ещё одну для сержанта, будьте добры. Холода стоят просто неве-
роятные, – Тревишем неловко хохотнул и по привычке похлопал себя по карманам в поисках
портсигара, но вовремя спохватился.
Пока Элис разливала чай по чашкам и передавала их полицейским, все молчали, и мол-
чание это было враждебным, но, когда Оливия вышла вперёд, враждебность сменилась любо-
пытством, и все они приготовились наблюдать. Эффи так даже вынула из кармана фунтик с
марципановыми шариками, как если бы сидела в зрительном зале и глядела на сцену, где вот-
вот поднимут занавес. Мардж, сидевшая рядом, беспечного энтузиазма подруги не разделяла
– лицо девушки побледнело, губы в ожидании дурных известий плотно сжались.
Незаметно для остальных взглянув на часы, Оливия откашлялась и произнесла очень
просто, без всякой аффектации:
– Женщина, которую вы все знали под именем Люсиль Бирнбаум, погибла не в резуль-
тате несчастного случая. Её убили. А вчера напали на Лавинию Бекхайм. И всё это дело рук
человека, который находится сейчас в этой комнате.
– В этой комнате? – глупо переспросила Мардж Кингсли. – То есть это не Арчи?
– Ну, конечно же, это не он, дурёха! – звонко выкрикнула Эффи. – Разве бы он мог так
поступить с Лавинией? В жизни в такое не поверю!
– Значит, это один из нас? – полувопросительно-полуутвердительно произнесла Имод-
жен Прайс и обвела взглядом всех присутствующих.
Оливия кивнула:
– К сожалению, мисс Прайс, это так. Пожалуй, я начну с самого начала…
– Да уж сделайте милость, – буркнула Имоджен, недобро прищурившись.
– Я не застала Люсиль живой и знаю о её характере и внешности только понаслышке, –
Оливия развела руками, призывая простить мелкие погрешности её рассуждений. – Вы все,
несомненно, знали её лучше, но из ваших рассказов о ней я сделала собственные выводы. Во-
первых, Люсиль была невероятно привлекательна и чудовищно эгоистична. Во-вторых, она
играла с чувствами людей и ни во что не ставила их собственные желания. Она наслаждалась
тем, что, благодаря проницательности и чутью, узнавала их слабости и секреты, а потом плела
интриги, порой даже без всякой корыстной цели.
– Так оно и было! Всё верно, – одобрительно закивала Эфии, но на неё зашикали, и
Оливия продолжила:
– При всём при том Люсиль была из тех женщин, что французы зовут femme fatale. Каза-
лось бы, как такую особу занесло в никому не известный – прости, Филипп! – мюзик-холл на
Гроув-Лейн? Что ей тут было нужно? Но мы к этому ещё вернёмся, – пообещала Оливия и
приняла более расслабленную позу.
У неё получилось удержать внимание присутствующих, даже инспектор смотрел на неё
сейчас без своей обычной снисходительной усмешки. Сержант Гатри так вообще заслушался
– неловко переступил с ноги на ногу и опрокинул чашку с чаем, стоявшую на низком столике.
Жидкость тут же растеклась по полированной поверхности, и на абажуре появились тёмные
брызги.
– Не стоит! Предоставьте это сержанту, – приказал Тревишем, когда Элис попыталась
покинуть гостиную, чтобы навести порядок.
188
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
189
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Да будет вам, мисс Адамсон. Далась вам эта мышь, – нетерпеливо поморщился Треви-
шем. – Вы обещали сами знаете что, а вместо этого возитесь с какой-то дохлой мышью.
Оливия поняла, что злоупотребила терпением инспектора, и послушно приступила к сле-
дующей части своего плана.
– Прошу прощения, сэр. Я и правда несколько увлеклась, но всё же задам последний
вопрос. Мисс Кингсли, скажите, вам нравилась мисс Бирнбаум? У вас были к ней счёты, она
лишила вас расположения мистера Пирса и не упускала случая помучить, но она вам нрави-
лась, ведь так?
– Д-да, наверное, – Мардж пожала плечами. – Она была так красива…
Оливия кивнула.
– Мистер Пирс с вами согласен. И не только он.
Видя непонимание на лицах присутствующих, Оливия пояснила:
– Я не случайно заостряю ваше внимание на особенностях характера мисс Бирнбаум,
поверьте. Я хочу рассказать вам историю её жизни, и тогда, быть может, мы поймём, почему
её ждал такой трагический итог. Дело в том, что женщина, которую все знали как Люсиль
Бирнбаум, многие годы была известна под другим именем. Эмма де Марни – так она представ-
лялась, намекая на своё якобы аристократическое происхождение. Она была прирождённой
авантюристкой и притворщицей – не актрисой, нет! – именно что притворщицей. Могла изоб-
разить кого угодно, но чаще всего невинную жертву обстоятельств и людской жестокости. На
этот крючок попадались даже очень умные мужчины, и винить их в этом сложно. Повторюсь,
Люсиль, или Эмма, была прирождённой авантюристкой и лгуньей. Кстати, любопытный факт
– до того, как назваться Эммой де Марни, она носила фамилию Смит.
Эта новость произвела на присутствующих невероятный эффект, и лишь Рафаил спо-
койно сидел на своём месте у камина, поглаживая бороду и глядя на Оливию с любопытством
и некоторой гордостью. Интуиция подсказывала ему, что его ученица не просто так затеяла
номер с сюрпризами.
– Мистер Смит, Эмма – это её настоящее имя? – спросила Оливия.
– О нет! – запрокинув голову, иллюзионист рассмеялся. – Но оно всегда ей очень нрави-
лось. Когда мы были женаты, её звали по-другому, и я бы не хотел озвучивать её настоящее
имя, если позволите. Пусть у меня останется хотя бы оно.
– Ну и ну! Вот это новости, – с придыханием произнесла Эффи и закинула в рот марци-
пановый шарик.
Свет на первом этаже погас и тут же вновь зажёгся.
– Зачем ей это было нужно, спросите вы? – от волнения, что развязка близка, Оливия,
сама того не осознавая, вдруг резко перешла к манере, излюбленной юристами по мелким
административным делам и пожилыми школьными директрисами. – Затем, что Эмма-Люсиль
была мошенницей и специализировалась на краже предметов искусства и драгоценностей.
Чаще всего она действовала в интересах коллекционеров, и в её послужном списке было мно-
жество удачных похищений. Она виртуозно втиралась в доверие и использовала своё обаяние,
не гнушаясь ничем для достижения собственных целей. Не думаю, что в этой деятельности
её привлекала лишь жажда наживы. Скорее, Люсиль наслаждалась опасностью и собственным
хитроумием. Раз за разом она выходила сухой из воды и дурачила мужчин, не исключая порой
и заказчиков. И вот, однажды ей на пути попался человек, одурачить которого оказалось не
так уж просто. В этот момент у неё в руках находился редчайший экспонат, украденный из
запасников китайской выставки – жемчужина огромной культурной ценности. Мы можем лишь
предполагать, какие отношения связывали мошенницу с заказчиком, но одно неоспоримо –
Люсиль всерьёз его боялась. Впервые за долгое время ей пришлось искать убежище, где она
могла бы затаиться на время и продумать ход дальнейших действий. И вот Люсиль вспоми-
нает о муже, который все эти годы пребывает в уверенности, что его юная прелестная супруга
190
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
погибла во время эпидемии испанского гриппа. В отличие от неё он не скрывался под вымыш-
ленным именем, и находит она его с лёгкостью. Без тени раскаяния она просит его устроить её
в театр, и мистер Смит не находит в себе сил отказать ей.
– Это правда, Рафаил? – резко спросил Филипп. – Вы использовали своё особое поло-
жение в труппе, чтобы… Надеюсь, она шантажировала вас?
Рафаил Смит отрицательно покачал головой и горестно вздохнул.
– Я просто не смог ей отказать, – признался он. – Это было выше моих сил. Она так
рыдала. Говорила, что я её последний шанс на спасение. Что если я отрину её, то её ждёт неми-
нуемая гибель от рук немецкого агента, преследующего её со времён войны. Призналась, что
сотрудничала с британской разведкой и инсценировала собственную смерть по их настоянию.
Я и верил ей и не верил – но оттолкнуть я её не смог.
– Подумать только… – обессиленно произнесла Имоджен. – А ведь всё могло сложиться
по-другому, если бы вы тогда сказали ей «нет».
Она спрятала лицо в ладонях, и её плечи задрожали, затряслись от беззвучного плача.
– Так я не понял, – Тревишем нетерпеливо вскочил из кресла и угрожающе придвинулся
к иллюзионисту. – Вы знали о том, что Люсиль скрывает у себя украденный экспонат или нет?
– Нет, инспектор, я понятия об этом не имел. И я не убивал ни её, ни Лавинию Бекхайм, –
твёрдо ответил Рафаил.
– Тогда к чему это всё? – Тревишем в сердцах выплеснул остывший чай в камин, и угли,
зашипев, погасли. С досадой он обернулся к Оливии: – Мисс Адамсон, вы обещали мне рас-
крыть местонахождение пропавшей драгоценности. Если бы не ваш шантаж, я бы ни за что не
согласился на этот дешёвый балаган! Где, чёрт возьми, жемчужина? У Смита? Отвечайте, или
я арестую всех присутствующих и вас в первую очередь!
Свет вновь погас, теперь уже насовсем. Зато зажглась лампа на низком пристенном сто-
лике, превратив гостиную пансиона на Камберуэлл-Гроув в подобие сцены – изломанные тени
взмыли к потолку, угрожающе затаились в углах комнаты. Где-то рядом послышался тихий
скрип, и ледяной сквозняк вкрадчиво тронул занавески на окнах.
– Уверяю, инспектор, мистер Смит не убивал ни Люсиль, ни Лавинию. И он понятия не
имеет, где находится похищенная жемчужина. Вы можете верить ему, – сказала Оливия.
– Тогда кто же?..
– Давайте лучше спросим об этом миссис Бенджамин. Я думаю, ей есть что нам расска-
зать.
Мамаша Бенни весь вечер, почти не шевелясь, сидела в углу, у виктролы, и сейчас, чтобы
на неё взглянуть, многим пришлось обернуться. Смуглое лицо её было невозмутимо, но вол-
нение выдавала мелкая дрожь плотно сомкнутых губ.
– Миссис Бенджамин, запираться бессмысленно, – мягко посоветовала Оливия. – Вам
придётся всё нам рассказать. Кстати, Геркулес, надеюсь, ещё жив? Это ведь вы его похитили,
не так ли?
После короткой паузы гадалка кивнула.
– Что ему сделается, сатанинскому отродью, – хрипло произнесла она и прибавила
словцо, которое частенько повторял её покойный муж перед тем, как распалить свою злобу и
пустить в ход кулаки.
Мардж, не удержавшись, тихо вскрикнула. Неизвестно, что её поразило сильнее – при-
знание Мамаши Бенни или же площадная брань из её уст.
– Ну наконец-то! – с облегчением воскликнул инспектор и с готовностью выхватил из
кармана наручники. – Миссис Бенджамин, вы арестованы и предстанете перед судом по обви-
нению в хищении, убийстве и…
– Стойте, сэр! – вмешалась Оливия. – Миссис Бенджамин никого не убивала! Я подозре-
вала её какое-то время, не скрою, но на её совести лишь кража жемчужины и дунайского куд-
191
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
192
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
– Могу я надеяться, сэр… Мой несчастный Уилбур очень слаб. Могу я надеяться, что он
не узнает о том, что я совершила? – голос миссис Сиверли звучал надтреснуто и глухо, слёзы
душили её и никак не могли пролиться.
Тревишем пожал плечами и ничего не ответил. Широко расставив ноги и сцепив руки за
спиной, он стоял в дверном проёме и не спускал с преступницы глаз.
– Прошу, инспектор, будьте милосердны! Мой сын не должен узнать… – шептала миссис
Сиверли, молитвенно сложив закованные в сталь ладони.
– Где он сейчас? – тихо спросила Оливия.
– В Патни, в приюте для неизлечимо больных. Бог его знает, сколько ему осталось. Лекар-
ства, уход… Доктора… И ведь я приглашала к нему самых лучших, самых дорогих! Но они не
могут ничего сделать. Организм крайне ослаблен, говорят, и разводят руками. И это за восемь-
то фунтов! – она горько усмехнулась и принялась растирать правую ладонь, беспощадно раз-
гибая сухие, как ветви дерева, пальцы и даже не чувствуя боли. – Мой мальчик ни в чём не
виноват! Он погибает из-за неё, из-за Эммы де Марни. Из-за Люсиль! Из-за женщины, что
сломала ему жизнь!
– Как вы узнали её? Ведь прошло столько лет.
– Как же я могла её не узнать? – возмущённо переспросила преступница. – Тогда, во
время судебных заседаний, пятнадцать лет назад, я отлично её рассмотрела! Когда моего Уил-
бура осудили за то, чего он не совершал – осудили двенадцать безжалостных слепцов! – она
улыбалась. Она торжествовала! И когда я увидела её – по-прежнему молодую и прекрасную,
по-прежнему живую и цветущую, – то узнала сразу же. Это была она! Погубившая моего маль-
чика, воспользовавшаяся им! Под другим именем, с другим цветом волос – но это была она!
Я запомнила её лицо, её глаза, её улыбку – о, мисс Адамсон, скажите мне, как же я могла её не
узнать? – голос миссис Сиверли дрогнул, она закашлялась, сотрясаясь всем тщедушным телом.
Из растрёпанных волос на ковёр посыпались проволочные шпильки, и седые пряди, обра-
мив морщинистое лицо, придали ей сходство с макбетовскими ведьмами.
– Когда вы задумали убить её? – бесстрастно спросила Оливия.
– Я долго медлила, всё никак не могла найти подходящий случай. Я колебалась, думала,
что же будет с Уилбуром, если меня разоблачат? Я молилась, чтобы дурные мысли покинули
меня. Сколько молитв я вознесла Всевышнему! – она прерывисто вздохнула и опустила голову
низко, к самой груди, но вдруг резко распрямилась и заговорила быстро и сбивчиво: – Однажды
она испугалась мыши. Представляете?! Мой бедный мальчик пятнадцать лет провёл в холодной
и сырой камере, где в углу копошатся тюремные крысы размером с кошку, а она испугалась…
мыши! – последнее слово она буквально выкрикнула, и впечатлительная Мардж вздрогнула и
крепче прижалась к Эффи.
Губы миссис Сиверли искривились, и как ни пыталась она взять себя в руки, один уголок
рта поехал вниз и таким и остался. Она продолжала говорить – страстно и горячо, – но речь
её стала не слишком разборчивой.
– …он никогда больше не обнимет девушку, не поведёт её к алтарю. У него не будет
детей, а у меня внуков. Он не станет скульптором, как мечтал в детстве, никогда не увидит
море, а она… Она испугалась мыши! Крохотной мыши, мисс Адамсон, вот такой! – разведя
скрюченные пальцы, она изобразила нечто размером не более дюйма.
Её перекошенное лицо в обрамлении седых косм выглядело жутко, но теперь взгляды
всех присутствующих были прикованы к ней. Она же смотрела только на Оливию и обращалась
лишь к ней:
– И тогда я решила, что нельзя допустить, чтобы она осталась безнаказанной. Я прекра-
тила молиться и стала ждать подходящего случая. Тем же вечером, – Сиверли облизнула сухие
губы, но воды ей никто не подал, – она вернулась с Гроув-Лейн раньше обычного. Принялась,
нахалка, жаловаться, что её выживают из труппы, что крадут её вещи, что её все ненавидят…
193
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Нет, вы себе только представьте – она жаловалась… И кому? Мне! – Сиверли засмеялась, но
смех, вырвавшийся из её груди, больше походил на птичий клёкот, и она резко умолкла. –
Она стояла так близко, что я ощущала запах её духов. Видела комочки туши в уголках её глаз.
Морщинки на лбу, которые она скрывала под слоем пудры. А вечером в гостиной я услышала
кое-что… И решила не медлить.
– Разговор о намасленном столбе, – понимающе кивнула Оливия.
– О да, мисс Адамсон, да! Это и был ответ на мои молитвы. Я трижды ходила на представ-
ление, трижды наблюдала, как она танцует на узкой жёрдочке, стараясь не смотреть вниз. Каж-
дый раз я чувствовала её неуверенность и страх. Она боялась, мисс Адамсон! Она до безумия
боялась оступиться! Поэтому всё оказалось так просто. Несчастный случай, с кем не бывает, –
Сиверли пожала плечами. – Дело закрыли, и я думала лишь об одном – мучилась она или всё
случилось мгновенно? Надеюсь, что мучилась.
– Разве вы не присутствовали при этом? Я думала, что вы хотели видеть казнь собствен-
ными глазами.
– Не смогла, – Сиверли отрицательно качнула головой. – Я не смогла себя заставить, мисс
Адамсон. Я просто хотела, чтобы её не стало, вот и всё. Поэтому я пришла уже после того, как
всё случилось. Протёрла помост как следует, чтобы и следа не осталось, чтобы никто и никогда
не догадался о том, что я совершила.
– Чем вы смазали доски?
– Маргарин, – просто ответила убийца. – Он дешёв. Хватило всего половины пачки.
– Вы забыли про подошвы туфель.
– Я не смогла заставить себя приблизиться к ней. Она лежала так безжизненно… Я даже
смотреть на неё не могла, мисс Адамсон, не то, чтобы коснуться. Был момент, когда мне пока-
залось, что она застонала – так от ужаса я чуть не лишилась чувств. Не знаю, как я сама не
свалилась и не сломала шею, – она вздрогнула от воспоминаний.
– Когда вы поняли свою ошибку? Когда нашли коробку с её туфлями в моей комнате? –
Оливия поднесла ей чашку с остатками воды.
Сиверли благодарно кивнула ей.
– Как хорошо, что вы всё понимаете, мисс Адамсон, – пробормотала она с облегчением. –
Я даже рада, что теперь всё кончено, нет, правда! Теперь я не увижу, как мой мальчик… –
слёзы наконец полились из её глаз, прочерчивая на бледной коже блестящие дорожки.
– Спросите её, где кулон из авантюрина, – по неизвестной причине Тревишем обратился
к Оливии, а не к обвиняемой напрямую.
Миссис Сиверли, по-прежнему глядя только на Оливию, будто они были в гостиной
вдвоём, коротким кивком указала на каминную полку, и инспектор, вполголоса чертыхнув-
шись, кинулся к камину и принялся проверять содержимое каждого кувшина, пока не обна-
ружил искомое.
– А как же я, миссис Сиверли? – вдруг подала слабый голос Лавиния Бекхайм, полуле-
жавшая в кресле. – Зачем же вы меня-то хотели убить? Что же я вам сделала плохого?
– О, мне так жаль, мисс Бекхайм! – хозяйка пансиона попыталась всплеснуть руками, но
правая повисла плетью, отяжелела, точно чужая. – Я бы никогда, никогда не причинила вам
вреда! Поверьте, мне совсем не хотелось этого делать! – и она посмотрела на Оливию, словно
умоляя её всё объяснить.
– Вам пришлось пойти на это, потому что Лавиния единственная из всех нас обратила
внимание на главную улику, раскрывающую подробности вашего прошлого. Стыдясь того, что
ваш сын был осуждён за кражу, вы сказали всем, что он умер много лет назад, и переехали
сюда, назвавшись фамилией первого мужа. Вот только вы не смогли заставить себя прикре-
пить к фотографии сына траурную розетку. Это было выше ваших сил. Но и среди фотокар-
точек живых родственников после вашей лжи ему места не было. Именно это мисс Бекхайм и
194
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
показалось необычным. Она сентиментальна, фотографии имеют для неё большое значение.
Ей показалось странным, что карточки сына, о котором вы так часто упоминаете, нет среди
остальных фотографий. Она пыталась мне рассказать об этом вчерашним вечером, и вы, под-
слушав наш разговор, поняли, что действовать надо без промедления. Когда я догадалась, что
имела в виду мисс Бекхайм, то мои мысли тотчас же обратились к вам. И ещё печенье, мис-
сис Сиверли. При вашей бережливости мне сразу показалось удивительным, что вы готовите
печенье на чистейшем сливочном масле и раздаёте его нищим. Это никак не укладывалось в
общую картину. И ещё дверь чёрного хода, оказавшаяся запертой в тот вечер, когда пропала
коробка с вещами Люсиль. Вам нужно было обеспечить себе больше времени, и вы заперли
её, чтобы видеть в окно, как я возвращаюсь через парадный вход. И выключенный свет в моей
комнате, хотя я отлично помнила, что оставляла лампу зажжённой. Побывав у меня, вы, уходя,
по привычке экономить погасили её. Сами по себе эти мелочи казались сущей ерундой, но в
свете новых событий они превратились в улики, и каждая указывала лишь на одного человека.
Сиверли кивнула, вздохнув, и в этом вздохе не было раскаяния, только сожаление.
– Печенье, надо же… – кривая усмешка обнажила желтоватые зубы. – Вот уж никогда бы
не подумала… Уилбур так его любил в детстве, – доверительно поделилась она. – Единственная
вещь, напоминавшая ему о том времени, когда мы оба ещё не знали своей дальнейшей судьбы.
Все эти годы я откладывала каждый пенни, трудилась не покладая рук. Я мечтала скопить на
маленький домик в Торки или Плимуте. Морское побережье, солёный воздух… – лицо убийцы
приобрело мечтательное выражение. – Мы с Уилбуром уехали бы туда, где нас никто не знает, и
попытались бы забыть о прошлом. Мы жили бы так уединённо, что никто никогда не догадался
бы, через что мы оба прошли. И вот теперь… Теперь всё кончено. Так жаль… Если б вы только
знали, как мне жаль, – произнесла она почти неслышно.
За окнами прошуршали шины автомобиля. Элис передала сержанту небольшой саквояж
и отошла в сторону, глядя на то, как её бывшая хозяйка покидает пансион. На пороге миссис
Сиверли замерла, оглянулась, суетливо протестуя, но сержант Гатри без всякой почтительности
вывел её наружу, не позволив ни с кем проститься.
Дверь пансиона на Камберуэлл-Гроув захлопнулась за ними, и тут только все заметили,
что стул, на котором сидела Мамаша Бенни, пуст. Рядом с ним на чайном столике лежала
связка ключей, и на одном из них болталась бирка с нацарапанным наспех адресом.
***
– Мисс Адамсон, вы что же, всерьёз строили свои предположения исходя из этой чепухи?
Печенье, фотографии, запертая дверь чёрного хода… И я тоже хорош. Подумать только –
я имел глупость поверить вам на слово! Вы сказали, что разоблачите убийцу на основании
неопровержимых доказательств! – Казалось, инспектор оскорблен в лучших чувствах. – Что
я, по-вашему, должен написать в отчёте суперинтенданту? Да он же меня на смех поднимет!
– У вас есть признание убийцы, сэр, – холодно ответила Оливия, которую инспектор
Тревишем успел изрядно утомить. – Разве этого недостаточно, чтобы выпустить мистера Бар-
рингтона и снять с него все обвинения? Убийца разоблачён, жемчужину вы найдёте, как я и
обещала. Чем вы недовольны, не понимаю.
Тревишем втянул воздух сквозь зубы, нехотя признавая правоту её слов.
Лавинию увезли обратно в больницу, так как она всё ещё была очень слаба, а прочие
артисты, спустив прихожую чемоданы и сундуки, приготовились покинуть злополучный пан-
сион и теперь сидели в гостиной, дожидаясь, когда их отпустят, и вполголоса обмениваясь мне-
ниями по поводу произошедшего на их глазах ареста и неожиданного бегства Мамаши Бенни.
Как выяснилось, она успела забрать с собой немногочисленные пожитки, заранее упаковав их
в саквояж. Об этом полицейским поведала вмятина в сугробе под окном и беглый осмотр её
195
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
197
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
Эпилог
В начале нового, 1936 года, инспектор Тревишем всё-таки получил вожделенное повы-
шение и личный кабинет в здании из красного кирпича на набережной Темзы, что близ Вест-
минстера. А вот сержанта Гатри, несмотря на то, что он, вспомнив детство, проведённое на
ферме, вооружился холщовыми рукавицами и бутылью касторового масла и собственноручно
добыл бесценный экспонат, сохранив Геркулесу жизнь (но, к сожалению, не достоинство) всё
равно разжаловали в констебли. По этому поводу он выслушал немало уничижительных заме-
чаний и от миссис Гатри, и от её матушки, и двух её сестриц, отличавшихся семейной склон-
ностью к длинным саркастическим тирадам.
Илайя, присматривавший за зверинцем, с закрытием мюзик-холла на Гроув-Лейн тоже
лишился работы, зато получил неожиданный подарок – откормленного гусака Чарли. Чарли
был не слишком артистичен, нрав имел неуживчивый и склочный, но большая семья Илайи,
в которой помимо него было ещё пять сестёр и два брата, привередничать не стала и прекрас-
нейшим образом зажарила гуся на Рождество. Осуждать их сложно, ведь тем, кто свёл близкое
знакомство с голодом, чужда сентиментальность.
Горничная Элис так и осталась горячей поклонницей однотипных голливудских лент,
что снимаются быстро и неряшливо в дешёвых павильонах, и с удовольствием тратила свои
немногочисленные шиллинги и выходные дни на леденцы и походы в кинотеатр, где брала
всегда самые лучшие билеты. Жизнью своей она была вполне довольна: Элис теперь служила
у настоящей киноактрисы – взбалмошной и нервной красотки, скроенной по заокеанскому
лекалу, которая уверенно набирала популярность в киношных кругах и отдавала горничной
свои платья и шляпки, как только те выходили из моды. Обязанности Элис были не в пример
легче, чем на прошлом месте, жалованье выше, ну, а то, что хозяйка порой будила её далеко
за полночь, чтобы послать за шампанским или льдом для коктейлей, так что с того?
После исчезновения Мамаши Бенни и отъезда Рафаила Смита на континент труппа
странствующих артистов, связанная, как когда-то казалось, нерушимыми узами, распалась.
Марджори Кингсли неожиданно устроилась лучше всех – её необычный сценический
талант мгновенного перевоплощения привлёк одного из ведущих антрепренёров Лондона, и
вскоре по всему Вест-Энду были расклеены афиши с её именем и портретом в полный рост во
фраке и нелепом кудлатом парике. Публика валом валила на её номера, а размеры гонораров
превосходили самые смелые ожидания. В прошлом остались и вечные переезды, и угнетающее
безденежье – Марджори наконец обрела уверенность и в себе самой, и в завтрашнем дне. Спа-
сение не слишком красивых женщин – возраст – она встретила с благодарностью, и с молодо-
стью попрощалась без сожалений. С годами она ещё больше располнела, фигура её приобрела
величественность, манеры – некоторую томность, порождённую профессиональным успехом
и востребованностью. В личном плане судьба её сложилась не так блестяще, но тем не менее
после нескольких неудачных романов она обрела тихое счастье с человеком, далёким от теат-
ральных подмостков и отличающимся добротой и искренностью. Мистер О’Тулли был выход-
цем из большой и дружной ирландской семьи и то, что для кого-то могло бы стать весомым
недостатком, Марджори посчитала неоспоримым достоинством. Многочисленное неугомон-
ное потомство сестёр и братьев мистера О’Тулли обожало тётушку Марджи, а свекровь, жен-
щина простая, но чуткая, распознав в невестке неизбывное внутреннее сиротство, отнеслась
к ней с материнской нежностью и теплотой.
Дальнейшая судьба её подруги Эффи Крамбл тоже сложилась удачно. Получив место
одной из сорока девушек в танцевальном ревю, она, словно рыбка, до сих пор томившаяся в
тесной стеклянной банке и выпущенная на речные просторы, оказалась в своей стихии. «Ты
и не представляешь, Марджи, как я счастлива! – писала она подруге в перерывах между репе-
198
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
тициями. – Да, у нас очень строгие правила насчёт выпивки и мужчин, чуть что, вылетаешь из
программы сразу, но ты же меня знаешь – на самом деле мне не нужно ни того, ни другого! Я
очень выносливая, Марджи, моё тело – сплошные жилы. Я могу танцевать сутками напролёт, и
распорядительница миссис Кудрилл (жуть какая дотошная, но меня-то ей не подловить!) ска-
зала, что если я буду продолжать в том же духе, то скоро меня переставят в первый ряд вместо
носатой задаваки Мэделин (представляю, как та взбеленится!)».
Эдди Пирсу, к сожалению, не так повезло, как его бывшим коллегам. Долгое время он
исполнял крошечные роли в репертуарных театрах и безуспешно обивал пороги театральных
контор, но танцоров в Лондоне всегда было с избытком, и отказы один за другим сыпались на
его белокурую голову. Он уж было совсем отчаялся, но вскоре неожиданно для самого себя
получил заманчивое предложение сняться в киноленте о нелёгких буднях представителей выс-
шего класса. Картина не пользовалась шумным успехом, но внешность Пирса, как и его отлич-
ные манеры и способность ладить на съёмочной площадке со всеми (и даже с первым помощни-
ком режиссёра) сослужили ему добрую службу. От Пирса не ждали многого, и роли он получал
небольшие, но кое-что подзаработать сумел. С присущей ему обстоятельностью он изучил мно-
гообещающую индустрию кинематографа изнутри и с умом вложил свои накопления в акции
Associated Talking Pictures, превратившейся к 1942 году в одну из самых крупных киностудий
Великобритании. Он с теплотой вспоминал о своём сценическом прошлом, но на сцене, как и
на съёмочной площадке, больше не появился. Будучи уже весьма в зрелых годах, Эдвард Пирс
женился на юной актрисе, отдалённо напомнившей ему Люсиль Бирнбаум, воспоминания о
которой он так и не сумел изгнать из памяти и сердца. Брак этот было нельзя назвать счастли-
вым, но супруга подарила ему прехорошенькую улыбчивую малышку, которой дали имя Беат-
рис, хотя все звали её Бетти, и с рождением дочери жизнь его озарилась подлинным светом
радости.
Джонни Кёртис тоже распрощался со сценой. Несколько лет его бросало из одной аван-
тюры в другую, но в конце концов годы усмирили его, и он осел на судостроительной верфи в
Белфасте, куда его устроил старинный дружок, в прошлом ипподромный «жук» и ловчила. Как
ни странно, но Джонни, оказывается, был рождён для этой тяжёлой работы и снискал заслу-
женное уважение товарищей. Дальнейшая его жизнь была нелёгкой, но честной, и всякий день,
возвращаясь домой к жене и трём сыновьям, он испытывал чувство удовлетворения. Лишь
изредка, в пабе, когда приятели подначивали его и просили показать степ, в груди возникало
неясное томление, но такое бывало нечасто. На верфи его прозвали Танцор Джонни, и это
было даже приятно.
Лавиния Бекхайм всё-таки дождалась, когда для них с Арчи загудят свадебные колокола.
Морозным январским днём, когда прозрачное небо становится похожим на донце стеклянного
кувшина, они сочетались браком в церкви Святого Дунстана, что на Флит-стрит, и щёки неве-
сты румянил жар искреннего чувства, а жених, похудевший и сменивший роскошный фрак и
белоснежную манишку на шевиотовый костюм и серую сорочку, держался со скромным досто-
инством и взгляд его был прикован лишь к возлюбленной, возвращённой ему милосердным
Господом. Близнецы получили от четы Баррингтон пространное письмо и стопку фотогра-
фий, каждая из которых была оправлена в лакированную картонную рамку, а Оливии достался
кусок свадебного пирога, который Лавиния на полном серьёзе рекомендовала той положить
под подушку, чтобы увидеть во сне суженого. Вскоре после бракосочетания мистер и миссис
Баррингтон открыли в Клапеме театральную школу для одарённых детей, и дела, по слухам,
шли у них вполне сносно.
Спустя месяц в той же самой церкви принесли обеты верности друг другу Имоджен Прайс
и Гумберт Пропп. Злопыхатели (коих немало в театральной среде) утверждали, что Имоджен
мудро выбрала супруга – ей даже не пришлось спарывать инициалы с белья и носовых платков.
Казалось, никто не мог предположить, что заносчивая красотка Имоджен с полной искренно-
199
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
***
– Ты знаешь, хотя в карманах моих теперь свистит ветер, а я всё-таки ни о чём не жалею, –
сказал Филипп сестре, когда близнецы как-то по-весеннему погожим деньком решили прогу-
ляться по Раскин-парку и завернули на Гроув-Лейн.
Он остановился напротив величественного здания театра и, придерживая шляпу, взгля-
нул на шпили узких башенок, пронзающие облака. Массивные двери с полукруглыми ручками
были заперты, афишная тумба пуста, но объявление на окошке кассы сообщало, что вскоре
тут откроется кинотеатр на семьсот пятьдесят мест.
– Не о чем жалеть, – согласилась Оливия. – Знаешь, это было даже забавно. И Бродяга
подарил мне свою волшебную подзорную трубу. Теперь, когда мы приедем погостить в Гриф-
фин-холл, я буду показывать малышке Полли фокусы. Вот любопытно, а где сейчас Мамаша
Бенни? – задумчиво произнесла она, вдруг вспомнив о старой гадалке.
– Полагаю, принялась за старое, – усмехнулся Филипп. – Такие, как она, неисправимы, –
и он, состроив зловещую гримасу, прогнусавил: – Мадам Луиза и её магический шар за шесть
пенсов предскажут вам будущее, а за десять…
– Нет, – со смехом перебила брата Оливия, – я уверена, она придумает что-нибудь поин-
тереснее! Магическим шаром сейчас никого не удивишь.
– Тогда зеркало. Такое, знаешь, со сменными пластинами, за которыми проступают кар-
тины грядущего, расплывчатые лица и таинственные письмена.
…Оливия и Филипп, споря и на ходу выдумывая всё более нелепые способы выманивать
медяки у легковерных горожан, вскоре оставили Гроув-Лейн далеко позади.
Холода, наконец, отступили, дни удлинились, и золотистый предвечерний свет ласкал
мостовые древнего города, его арки и башни, аббатства, церкви и набережные. Мягкие тени
ложились на черепичные крыши домов, сливались с чернотой Темзы и укромностью садов и
парков – обманчиво безмятежный пейзаж, вытканный жемчужными нитями, плыл в голубо-
ватой дымке, ни на миг не прекращая меняться.
У близнецов не было особых планов на будущее, и предсказать его сейчас не удалось бы
ни им самим, ни самой изобретательной гадалке. С точностью утверждать можно было только
одно – и после самой лютой стужи неизменно наступает весна. На смену старому приходит
новое, и протестовать тут бесполезно – годы идут, эпохи сменяют друг друга и хоть люди, если
верить Овидию, приблизившись к железному веку и утратили свою богоподобную натуру, но
200
Ш. Брандиш. «Мюзик-холл на Гроув-Лейн»
во все времена от колыбели и до последнего плавания по водам Стикса над головой каждого
трепещут знамёна с верой в чудо и надеждой на лучший исход.
201