Глава 1.

Городок

«У людей, живущих одиноко, всегда бывает на душе

что-нибудь такое, что они охотно бы рассказали.»

А. Чехов

…Случается порою, что от тоски или от скуки оглянешься назад,

посмотришь на свою забытую жизнь и подумаешь, как много дорог было
пройдено и сколько действий было совершено… Всматриваешься в каждый
фрагмент жизни, раздумываешь об этом, словно по крупицам собираешь
померкнувший от времени пейзаж – и какая-то неизвестная струна души
вдруг затрагивается и воспоминания начинают закручиваться в целые
сюжеты, извиваться, будто змеи, рассеиваться и возвращаться вновь,
подобно целому невидимому механизму. И ведь нет у человека места
сакральнее и потаеннее, чем свои же мыслишки и созданные образы! Ничего
люди так не стесняются и не прячут, как то, что сами и выдумали.
Произошло все в спокойном и вполне обыкновенном городке. Но если бы
вы захотели узнать что-то о нем, то не смогли бы найти почти никаких
сведений, ведь по какой-то определенной несправедливости этот городок
был одним из тех, о которых почти нечего вспомнить. К счастью, он очень
быстро менял свой облик и даже развивался, чему были рады многие его
жители. Пятиэтажные дома не были для него редкостью, дороги мостили
деревом и почти не жаловались на грохот во время езды по ним, дворники
разносили дрова по домам и верно служили ради покоя горожан. Фасады
домов были увешаны вывесками, что иногда придавало эффект какой-то
жизни вокруг, пускай и суетливой. Даже зная то, что чистоту в городе
поддерживали только в центральных районах, жители отличались особым
терпением и пониманием всех обстоятельств. Если бы вы попали в этот
городок, то заметили бы, что почти никто не стремится покидать его и живет
достаточно счастливо, несмотря на неудобства, которые в начале двадцатого
века были схожи почти во всех городах.
Жители были похожи на свой город. Если бы путешественник захотел
прогуляться по всем районам и побеседовать с местными, то он бы явно смог
заметить разницу. Где-то люди казались более амбициозными и живыми, а
где-то наоборот пустыми, обидчивыми, с износившейся пустой душой. В
некоторых виделась искренность, особенно в коренных жителях, полностью
прочувствовавших атмосферу города и сумевших влиться в нее. Если
попросить рассказать их какую-нибудь местную историю или легенду, то
они с горящими глазами непременно делали это, видя в своем городе
намного больше смысла и значимости, чем в собственной жизни. Многое
здесь было «упрятано» и даже слегка непонятно: например то, что удивляло
многих приезжих – изобилие вывесок, украшений, парфюма и изображений
с ягодами вишни. Наверное, этот образ был единственным, что могло
отложиться в воспоминаниях у людей, которых сам город ничем не
впечатлил. Помимо особого «символа», в нем так же жили странные и
одинокие люди, которых почти все принимали за сумасшедших и стыдились
их. Они редко выходили на улицу, только иногда появлялись на базарах и
ярмарках, чтобы купить себе что-то, продать ненужное барахло и
встретиться с косыми взглядами, настолько пронзительными, что почти
каждый из этих странных людей со временем начинал верить, будто он
действительно совершил плохой поступок. Не все из «городских
сумасшедших» были по-настоящему больны. В большинстве случаев всего
лишь одиноки. Кто-то из них однажды смог устроить себе более лучшую
жизнь и немного очистить репутацию, пусть и клеймо «городского
сумасшедшего», как правило, оставалось вечным. Далеко не всем везло
сохранить в себе этот стимул добиваться лучшего и высшего. Жизнь
постепенно стачивает его. Это как раз показывало то, что за
доброжелательностью и детской искренностью жителей все-таки стояло
желание издеваться над тем, кто слабее, давить других, выделять их, портить
чужие жизни, получая от этого удовольствие. И каким ироничным с первого
взгляда может показаться то, что именно здесь берет свое начало долгая
история, которая по своей продолжительности длиною в целую жизнь.
Во вторую субботу сентября тысяча девятисотого года у женщины, которую
как раз принимали за больную и отчужденную жительницу города,
появилась дочь – Лора Базалинская. Женщина долгое время прятала ребенка
от посторонних, проводила все время с ней, будто остерегаясь чего-то
непонятного и чувствуя, что новорожденную девочку нельзя показывать
чужим людям. Некоторые соседи все же смогли пару раз увидеть их вместе,
особенно поздно вечером, когда мать Лоры по каким-то причинам выходила
с дочкой во двор, говорила ей что-то, долго смотрела на нее и возвращалась
обратно, словно проводя своеобразный «обряд». Лорочка была хрупкой,
бледной, тощей, и как ее называли некоторые родственники и соседи -
«недоношенной». Обычно такие хрупкие дети не доживают даже до
осознанного возраста, либо по случайности теряются в неблагополучном
районе, попадают в дурное общество, становятся объектом всеобщих
насмешек. Ведь порою нужно иметь какую-то особую внутреннюю силу,
чтобы самостоятельно воспитать в себе мораль и справедливость, находясь
среди лжи и бесчестия.
Мать Лоры была скромной, но одновременно более амбициозной, чем
многие другие жители города. Она часто мечтала о чем-то, но делала это
тихо, никому не говоря о своих планах и жертвуя общением с людьми для
сохранения своих желаний и сил. Такое часто случается у людей, которые
слишком рано вступили во взрослую жизнь и не успели попрощаться со
своим прошлым, отчего так хочется им повторить его вновь, пережить
второй раз и словно догнать что-то, что они не обрели вовремя. Последние
годы она мечтала она о переезде в ближайший крупный город – Москву1, и
безумно надеялась на то, что ее мечта все же сбудется. Москва виделась ей
безупречным городом, достойным того, чтобы потратить всю свою
молодость на сплошные мечты о ней и маленькие действия. И пускай
девушка не упускала ни единой возможности растрачивать все деньги,
которые у нее появлялись (она не могла устоять перед приятным чувством
радости от покупки чего-либо, порою даже незначительного, ведь ничто на
свете не радует людей настолько сильно и настолько кратковременно, как
внезапные приобретения новой вещи на свои последние деньги), она все
равно старалась приучить себя к навыку накопления. Бывало, когда ее
сахарная мечта о Москве ослабевала, и вот она уже не делала никаких шагов,
чтобы в будущем переехать туда, продолжая беспечно жить одним днем и
тем самым «разгружать» свой организм от накопившегося стресса за все
длительные попытки дотянуться до недосягаемого. Свою дочь она родила в
шестнадцать лет, и познав все трудности ухода за собственным ребенком,
почувствовав тяжелую ношу ответственности за целую жизнь отдельного
существа, она стала более пренебрежительно относиться к своим
мимолетным желаниям, отказывать себе во всех прелестях юности: ее даже
не вдохновляли поездки на базар, которые теперь могли быть только
вынужденными. Любовь к Лоре у нее появилась только через несколько лет
после ее рождения, из-за чего она долго не могла привыкнуть к ней. Никак
не могла она выйти из ее омраченных ранним материнством мыслей, ничто
не смогло уничтожить эту крепкую мечту, которая словно нашла свое
пристанище в ее памяти и как дерево росла в голове, вникнув туда прямо с
корнем.
И однажды судьба все-таки наградила ее за непосильные старания и заботу
о болезненном хрупком ребенке – мать Лоры все же сумела накопить деньги
1В конце XIX века москвичи столкнулись с волной мигрантов из губерний Центральной России. В 1900-х
годах население Москвы очень увеличилось, а в город продолжали приезжать новые жители.
на переезд, собрав все собственные сбережения и выпросив средства у
родственников, которым она плакалась каждый месяц и порою брала у них
в долг, который не возвращала. Найдя в «Русских ведомостях» 2 объявление
о возможном приобретении квартирки четвертой категории 3 , она жутко
обрадовалась этому и ее давняя цель стала казаться более исполнимой и
вполне реалистичной. Оставалось только дождаться взросления дочери.
Девочка росла настолько медленно и выглядела настолько болезненно, что
ее мать иногда даже готовила себя к самому худшему исходу. Она
выкармливала ее дольше, чем положено, держала в тепле и почти не
выпускала на улицу, чтобы ее хрупкое и нежное тельце не замерзло на
вольном и леденящем воздухе средней полосы. С одной стороны, мать
всегда пыталась уберечь Лору от воздействий морозов, улиц и людей, но с
другой – ужасно ограничивала ее и опекала без должной любви. Будто она
совсем устала от ребенка и делала лишь вынужденные действия, которые
совершают все молодые женщины, воспитывающие своего ребенка в
одиночку. Об отце Лоры девочка никогда не слышала, ведь об этом было не
принято говорить. И мать ее очень многое скрывала, не чувствуя близости с
дочерью и не желая посвящать ее в собственные травмы и свежие, еще не
покрытые временем раны.
Лора росла. Ее мать подрабатывала в кабаках, но чаще всего продавала
старые родительские вещи на базарах и занималась шитьем одежды,
подушек и постельного белья, которое тоже приносило ей небольшой доход.
Долго работать на одном месте у нее не выходило, да и знакомых в городе
было не так много, чтобы ладить с коллективом без трудностей. Людей она
не любила. Женщина имела свои особенные привычки, которые помогали
ей успокоиться: возвращаясь домой в ветреный вечер, она обязательно
останавливалась около дома и неподвижно стояла несколько минут, считая,
что ветер «уносит» все проблемы и накопившиеся эмоции в ней, а в
сумеречном холоде растворяются обиды от плохих людей, которые порою
очень задевали ее. Дома она зажигала определенное количество свечей, что
и было ориентиром для невнимательных прохожих, которые часто могли
запутаться в улицах и определить свое местонахождение по двум бледным
огонькам, горящим в одном месте в одно и то же время.
С Лорой она общалась редко, намного больше ей нравилось рассматривать
свою дочь, давать какие-то указания взглядом, представлять, будто она
гипнотизирует ее, и даже веселясь от этого. Ребенок редко плакал и кричал
по ночам. Соседи никогда не жаловались на шум. Между ними ходили

2«Русские ведомости» - общественно-политическая газета, выходившая с 1863 по 1918 год.

3Четвертая категория – коечно-каморочные квартиры для бедных людей, которые располагались либо
вдоль длинного коридора, либо вокруг лестничной клетки.
сплетни, что мать умеет каким-то определенным образом успокаивать
Лорочку, знает, что говорить ей и о чем дочка может попросить. Другую
девушку за это явно бы назвали чуткой и ответственной матерью, но никак
ни ее. Неподтвержденные слухи о ее сумасшествии еще больше укрепились
и стали чуть ли ни районной сказкой, в которую каждый был готов охотно
поверить. И от этого девушка старалась намного меньше контактировать с
людьми, иногда подумывая о том, чтобы все же отдать свою девочку в
приют, а самой уехать без нее, сэкономив больше денег, чтобы арендовать
более приличное жилье, о котором не стыдно даже пустить слухи. Но
чувство ответственности за ребенка и угрызения совести за подобные
«грешные» мысли все-таки были сильнее. И снова она судорожно
прижимала Лорочку к себе, грела ее, укладывала спать рядом с собой,
разглядывала всю ночь ее темные жиденькие волосы, редкие ресницы,
невинные и ангельские черты лица, казавшиеся то слишком простыми, то
совершенными и родными. Но слово «родная» девушка никак не могла
применить к своей дочери. Никто в городе не казался для нее родным. И
даже девочке, которую она всегда считала только своей, она не могла дать
нужной любви. И Лора первые несколько лет своей жизни почти не была
привязана к матери, не могла четко запомнить ее внешность, только
смутный, практически непонятный образ. И люди вокруг всегда смотрели
на них, как на нищих, обездоленных, отверженных. Посмеивались и
закрывали мелкие глазенки, бросали мелочь, словно собакам. Местные
мальчишки-хулиганы, видя мать Лоры, подбегали и в шутку пытались
отобрать дочь, крича вслед о том, что ребенка она украла из-за
невозможности родить самостоятельно. Узнав о том, что Лора с матерью
собираются переезжать в Москву, почти месяц подряд многие жители
района подшучивали над этим и говорили, что их место лишь в заведении
для душевнобольных. Все это порождало такую звериную зависть и
ненависть ко всем тем, кто живет лучше и имеет хорошую репутацию в
обществе, что девушке мерзко было осознавать то, что она действительно
злилась на счастье абсолютно незнакомых людей. И так противно
становилось от единой мысли ответить им более обидной фразой, сделать
какую-нибудь низкую пакость, провести и обмануть, оставить их ни с чем и
наказать за само это счастье… Но намного сильнее был голос совести у
молодой и еще не совсем порочной души.
В более взрослом возрасте Лора оставалась одна в своей печальной и темной
комнатке. Часто она болела простудой из-за слабого иммунитета, поэтому
ей ничего не оставалось, кроме как лежать на твердой кровати в углу
малюсенькой комнатушки и заниматься самым легким и одновременно
самым тяжелым делом – мечтать.
Комнатка была похожа на старую и заброшенную. Пускай на самом деле она
не являлась настолько устрашающей, Лора большую часть времени
проводила во тьме, когда даже самые обыкновенные вещи превращались в
черные пугающие силуэты. Большая накрытая икона в углу и
многочисленные вещи на ней, форточки, выходящие прямо во двор и
туманный одинокий пейзаж – это формировало в девочке представление о
жизни и одновременно давало простор для долгих размышлений, ведь со
временем привыкнуть можно ко всему угодно, кроме боли. И к счастью,
маленькая Лорочка еще не знала о подробностях жизни во внешнем мире и
о беспокойстве матери за ее дальнейшую судьбу. Как же спасали ребенка
собственные мысли и мечты! Самое подходящее время для них - длинные
зимние вечера, которые наступали всегда очень рано, примерно около
семнадцати часов. Они становились все темнее и темнее, и с каждой
минутой время начинало идти более медленно, долго, скучно и навязчиво. В
такие вечера обычно очень болела голова и чувствовалась давящая
усталость. Ложишься спать с началом вечерних сумерек, а просыпаешься
глубокой ночью, когда совсем ничего не видно, а только морозный ветер
дует где-то за окном и от этого уличный гул затихает. Лежишь в пустой
комнате, будто темнице, которая кажется огромной и неизвестной. И спать
особо не хочется, не хочется даже думать о сне и о вчерашнем дне. Так и
остаешься лежать на кровати, будто на белом снегу, ожидая холодного
рассвета и новой метели. Мысли спутываются в голове и превращаются в
тугой узел, скомкиваясь и забываясь.
Лорочка не любила сюжетные игры. Она почти никогда и не думала о них:
развлекалась она, разглядывая прохожих на улице, ожидая мать около окна,
пытаясь анализировать свои чувства и понять, действительно ли мама
скрывает от нее что-то, боится ее, поэтому и возвращается домой так поздно.
Куда именно она уходила, Лорочка не знала. Об этом она почти никогда не
задумывалась. Она чувствовала, что в доме есть правила между ними, и что
она никогда не должна расспрашивать свою мать о ее жизни, давить на
больное и выпытывать ответы на те вопросы, которые с возрастом
становились все более интереснее. Лора не была готова взять на себя
ответственность за самочувствие матери, хоть и часто слышала по ночам ее
плач и сердечный кашель. А когда она ложилась к ней на кровать, то часто
чувствовала ледяные слезы на своем нежном детском личике. Но страшно
было пытаться узнать о причинах маминых слез, стыдно было проявлять к
ней любовь и поддерживать. Мама в ее жизни фигурировала, как тот самый
призрачный и невидимый образ, страдалица, жертва юных разочарований.
Но теплой, приветливой и добродушной мамы в жизни девочки не было. Она
понимала, что ее не будет никогда. Намного легче было забыть об этом,
смириться и воспринимать все, как свою судьбу, от которой нельзя скрыться
и которую нельзя изменить.
Лора любила наблюдать за чужими детьми и их играми, перебирала
камешки, которые находила на улице…Будто бы снаружи вовсе и нет
никакого мира, а вся жизнь только здесь, поэтому совсем бессмысленно
выходить куда-то и искать там что-то. Она очень часто бегала к вокзалу,
чтобы посмотреть на поезда, почувствовать это тяжелое давление от
скорости приближающегося поезда, плавно перетекающего с одной станции
на другую. И ее главной мечтой путешествие на нем. Вся поездная жизнь у
нее как раз ассоциировалась именно с холодными зимними вечерами. Один
вечер – один город. Утро – город сменился. Частые ночные остановки на
какой-нибудь станции, коричневатые окна, из которых видны просторы,
поля и свободные степи средней полосы. В вагоне всегда было спокойно и
задумчиво. В один день едешь на север, потом обратно возвращаешься
домой, а потом и вовсе едешь в непонятном направлении, ожидая чего-то
нового и оставляя позади все свое прошлое. И вот снова пора в долгий путь,
и опять перед глазами мелькают огоньки вокзалов, а где-то на перроне уже
стоят и встречающие, и провожающие, и уезжающие. Едешь первый день,
второй, много спишь и выходишь на некоторых станциях, чтобы взглянуть
на совершенно чужую местность, а потом покинуть ее и забыть. Приходится
занимать себя чем-то и от этого много мечтать. Размышления о детстве,
книжные романы, уютные подсознательные встречи и придуманные от
одиночества желания: в этом, вероятно, и заключается все великолепие
долгих поездок вдоль всей России. Иногда хочется выглянуть в окно и
полюбоваться заснеженными синеющими пейзажами, но со временем это
все начинает казаться таким похожим и одинаковым, что уже совсем не тянет
к этому окну, к выходу на станциях и к чужим городам… Вроде хочется
узнать то, какую область сейчас проезжаешь, но какое уж до этого дело, если
все равно ты об этом больше не подумаешь. То же самое, что привыкнуть к
какому-то месту и больше никогда туда не вернуться. И вроде все в поезде
такое мимолетное, однодневное и быстро уходящее, но какая-то странная
тоска окутывает тогда, когда берешь в руки все чемоданы и вещи, суетливо
собираешь все необходимое и трепетно ждешь прибытия. И спустя очень
короткое время видишь над собою уже не серый потолок вагона, а светло-
голубое чистое небо. Потом еще долго обдумываешь всю поездку и
благодаришь дорогу за предоставленную возможность переместиться за
пределы своего давно изученного и надоевшего города. Такими и бывают
поездные деньки – скучными, одинокими, задумчивыми, иногда несколько
радостными, но такими живыми и наполненными чем-то, будто бы вся суть
поездки заключается только в самой дороге. И до конца жизни будет
всплывать в голове этот бесконечный шумный поезд, который будет ехать
все дальше и дальше, пока не достигнет своей конечной точки. Будто бы и
вовсе вся жизнь запечатана в нем и ничего другого уже не нужно.

Глава 2.
Последний день

«Вспоминались перроны, вокзалы

И морозы в сыром декабре.
Словно шлейф всех забытых мечтаний
По ушедшей, далекой Москве»

Наконец-то прошли тяжелые, свинцовые пять лет. И мать Лоры стала более
смиренно относиться к своей судьбе и не ждать никакого чуда, заперев все
надежды в глубины сердца, и ее дочь все больше пыталась приспособиться
к миру, чувствовать жизнь и узнавать о ней. В одиночестве у девочки
воспитывались самые истинные убеждения, которые основывались только
на личных чувствах, пока еще не измененных обществом. Годы шли
слишком медленно и неприятно, а при этом настолько скучно и
безжизненно, что о них было нечего вспомнить и в голове отложились
только некоторые обрывки, совершенно нелогичные и несвязные.
Но Лора полюбила свой город. Она была настолько ранимой и мечтательной
девочкой, что могла влюбиться во все, что показалось бы ей хоть в какой-то
степени родным и спокойным. Она очень быстро привязывалась к местам.
Она действительно искренне любила свою родину – и все ее мысли были
похожи на чистейшую проповедь о добре и верности. Она заглядывала в
глубины этого места, видела неощутимое и чувствовала связь с его
внутренним миром. И по интуиции девочка каким-то странным образом
чувствовала материнские страдания, пускай и не усваивала их полностью.
Знала о скором переезде и порою тихонько молилась в одиночестве за себя
и свою мать, чтобы она смогла перенести все тяжести и начать новую жизнь.
И когда Лорочка видела, как мать обессиленно ложилась на кровать и молча
плакала, вытирая слезы и стеклянным взглядом посматривая на свою дочь,
в ребенке что-то ужасно сильно сжималось. Она так хотела подойти к своей
родительнице и успокоить ее, вылечить и передать частичку собственной
души, но словно какая-то крепчайшая стена возвышалась между ними, из-
за чего Лора не ощущала близости и материнской заботы. Слезы и страдания
мамы из-за издевок и вечного ожидания ударяли ей по сердцу. Она
чувствовала все на свете, кроме безопасности и любви. Лора попросту
лишилась своего законного периода – детства.
Все же судьба бывает благосклонна. И после любой тяжелой ситуации
наступает спокойный период, чтобы наконец-то морально выдохнуть и
расслабиться, начертить дальнейшую дорогу, заглянуть в нее и отправиться
заново по своей жизненной тропе, останавливаясь изредка и отдыхая, пока
не придет новая буря.
С приходом новой зимы наконец-то пришла пора собирать вещи и уезжать
отсюда. Родной город теперь казался более чужим, чем когда-либо. И если
еще недавно здесь приветливо цвела жизнь и каждая секунда была
наполнена особым зимним теплом, то в этот вечер от всей маленькой жизни
остались только промерзшие насквозь здания, мокрые столбы и скамейки, а
так же загнанные в омут декабрьской вьюги Лора и ее мать, непокорно
идущие к своему заветному спасительному поезду. Будто прошлое
разламывалось на части и терялось в белоснежных сугробах, после чего
растаивало и крупицами оставалось в мокрой земле.
Нельзя было припомнить ни единого дня холоднее этого. Снег скатывался в
сугробы и клубился на рекламных вывесках и ступеньках домов. Снежные
массивные морозные хлопья били по телу и вызывали нестерпимый холод в
каждой его части. Людей на улицах почти не было. Либо из-за темноты было
сложно разглядеть затаенные перемещающиеся силуэты, либо никто так и
не решился выйти из дома в такую погоду.
- Идем скорее, вечереет уже! Лора, ну чего ты там стала?
Мать все быстрее звала ее, пока Лора пыталась сориентироваться в этом
тоскливом, чужом и таком пробирающем до самой глубины души
пространстве.
- Ну где же ты? Нам уезжать через полчаса! Поезд ровно в шесть вечера, в
Москву же едем! Опоздать совсем нельзя… - Мать подошла, схватила ее за
руку и повела за собой. Закрывая глаза от ветра и метели, Лорочка ощущала
себя словно скованной в клетке голых заснеженных ветвей и замерзших луж,
которые с каждой минутой становились все крепче, превращаясь в лед.
Вдалеке слышался гул вокзала. Запах свежести и дороги, потрепанные
чемоданы прохожих и их быстрые движения – все это давало чувство
безопасности и укрытия от суровой природы средней полосы. И
состоятельные купцы, уезжающие к себе домой, и московские нищие,
похожие на воров с Хитровки, и маленькие дети, бегающие по всему вокзалу
и добавляющие большего шума ко всей этой суете… Но Лора почти не
замечала ничего из описанного. Все шире она пыталась раскрыть свои глаза,
и хлопая мокрыми от снега ресницами, она попыталась сдержать слезы. Они
всегда подступали тогда, когда девочка чувствовала холод. Впереди она
видела один только свет, не замечая даже настырных пассажиров других
поездов, которые мчались к своим вагонам и порою даже толкали
маленькую Лору. Она беззащитно пригибала голову, и закрыв ее холодными
варежками, двигалась вслед за матерью. Мать шла более ровно и уверенно,
несла с собою чемоданы и всячески пыталась накрыть их своим пальто.
Ветер растрепал ее волосы, но ей это было совсем не важно. Главная цель
сейчас – не замерзнуть и не потеряться среди толпы и метели.
- Лора, ну ты опять остановилась! Что с тобой? Я же не могу еще и за тобой
усмотреть, подходи ко мне ближе, давай, смелее…
Она уже совсем устала так быстро и беспрерывно бежать по неизвестной ей
дороге. Девочка остановилась, пытаясь передохнуть и прийти в себя.
Пробегающие рядом студенты опять чуть не столкнули ее. Сложно было
заметить такое хрупкое и нежное создание во тьме зимнего вечера и гула
скорых поездов.
- Лора, милая моя, смотри по сторонам, будь аккуратнее! Почему ты у меня
такая слабая, словно осинушка одинокая в поле… Geh schneller!4
Мгновение.
И Лору будто раскаленным углем обожгло.
Переступая через заледенелые лужи и чьи-то лежащие без присмотра сумки,
девочка продвигалась к большому и бесконечному поезду. Почему-то
движение на вокзале стало более порядочным и медленным, метель
перестала бить по селу так сильно, а вокзальная толпа постепенно
расходилась в свои вагоны. Мимолетно промелькнула одна радостная и
чистая мысль, которая быстро сменилась на тревоги и томительное
ожидание, как только пришло время заходить в вагон. Больше Лора не
отвлекалась. На перронах оставались только нищие, собирающие деньги в
свои широкие карманы, одинокие старики, пытающиеся согреться, и те, кто
провожал пассажиров в долгую дорогу.
Девчушка в последний раз оглянулась – все те же места и все тот же вид.
Запомнить бы его в точности таким, запечатлеть бы свою малую родину
навсегда… тогда и тоска по ней будет менее острой и давящей, если в памяти
останется ее маленький и отчетливый кусочек.
Быстро зайдя в свой серый вагон, покрытый снаружи листовой сталью, она
резко остановилась: жесткие деревянные сиденья давали чувство
скованности и несвободы. Вагон был простым и вполне предсказуемым, что
характерно для обыкновенного третьего класса. Но в это мгновение Лоре все
казалось новым. Будто бы второй раз она родилась и все вокруг
переосмыслила.
Мать с какой-то индивидуальной своеобразной тревожностью взяла оба
чемодана под руки, а последний – самый легкий и важный – отдала дочери.
Удивительно, что она так легко и просто доверила рассеянной и
легкомысленной Лоре самые важные вещи из дома. В чемодане находились
ее зимняя шапка на случай сильных заморозков, домашняя икона, всю жизнь
провисевшая в комнате Лоры, оставшиеся средства, на которые можно было
снять квартиру на верхнем этаже какого-нибудь окраинного дома и вырезки
из газет о поиске жилья. Ах, поезд! Все начинается с поезда - целая
жизненная лотерея: кому достанется вагон первого класса, кому третьего…
а кто-то и вовсе не успеет занять свое место и останется на промерзшем
вокзале. Раздумывать об этом хочется, и пока поезд неподвижно ожидает
минуты, когда настанет его черед тронуться, то пассажирам приходится

4 Иди быстрее! (нем.)

занимать себя тем, чем придется. Увидишь в окне тускло мигающий свет, и
уже ни о чем не думаешь, кроме него. Так и Лора выстраивала в голове
неведомую цепочку сегодняшних событий. Метель, колкий холод,
последний броский взгляд на покинутый город, фраза ее матери,
заставившая девочку моментально опомниться. Как легко можно бороться с
усталостью, столкнувшись с чем-то мгновенным…
- Доброго вам зимнего вечерка! – В вагон вошел мужчина солидных лет,
напоминающий увядшего и хилого старика, но одновременно здравого
человека с неугасающими силами. В глазах его виделась светлая искра
собственного счастья, которую заметить было очень легко, и считывалась
она в самом подсознании. Его смуглые руки были покрыты морщинами.
Теми самыми, которые возникают от жизни в холодной местности и частой
работы. Улыбался он слабо и шел немного криво, опираясь на жесткое
соседнее сиденье. Можно было подумать, что человек уставший и слегка
подвыпивший. В подобных местах было сложно догадаться, является ли это
правдой. На нем было серое мокрое пальто с неприметными заплатками в
некоторых его частях и особенными потертостями, возникающими от
долгой носки. Чемодана у него не было – только темно-коричневая сумка
через плечо и белый платок в руке. Он вальяжно расселся рядом с
неподвижной девочкой и бесцеремонно закурил.
- Тоже в Москву едете… счастья там искать будете, молодые еще обе.
Мать ничего не ответила.
- Да, в Москву… жить там остаемся. – Лорочка подняла на него свой
детский легкий взор и резко отвернулась, как только осмотрела его высокую
и худую фигуру.
- Не ищите счастья в Москве, никогда не найдете. Сам там прожил всю
жизнь, ничего не нажил! Лучше уж в Сибирь поехать навсегда, остаться там
и из дома не выходить. А то Москва, Москва… одна Москва у вас на умах!
А в умах-то больше ничего и не сыскать. – Он хрипло засмеялся и
повернулся к Лоре. – А вот ты скажи, сама-то хочешь ехать? Иль лучше дома
б осталась?
Она боязливо прижалась к стене и попыталась сделать вид, что думает над
ответом.
- Ладно, можешь не отвечать, знаю я все… По глазам вижу. – Мужчина
заметно сменил тон и отодвинулся от девочки, медленно выдыхая дым и
одновременно так же хрипло кашляя. – Ты к жизни московской привыкнешь,
увидишь сама. Она не отпустит тебя больше. Схватит в свои звериные лапы
и никуда не денешься! Москву можно убрать из жизни, но жизнь ты свою из
Москвы не уберешь. Станешь частью ее истории с первой секунды выхода
твоего на ее землю. Всегда там люди хмурые и злые. Ты привыкнешь,
освоишься, подумаешь – будто этот город тебе предназначен, а на деле-то…
Он сделал более умный и серьезный вид, благодаря чему мысли о «пьяном
старике» немного развеялись.
– Ну ладно, ты не думай об этом. Я-то многое сказать могу о тех, кто в этот
город с надеждами едет, а сам с вами в одном вагоне! – И он снова засмеялся,
теперь уже более добро.
Мать оживилась и вступилась, пытаясь защитить дочь:
- Чего вы ребенку рассказываете? Она и так всю дорогу до вокзала
волновалась и пряталась, так еще и вы к ней пристаете. Даже не
представились! Пусть отдохнет она, поспит. А вы, разговорчивый господин,
побеседуйте с более настроенными на это пассажирами. Genug!5
Девочка повернулась к матери и вздрогнула.
- Чего ты так? Не заболела ли? – Мужчина сразу заметил изменения в ее
поведении. – И кстати, раз уж хотите вы знакомства, то я – Кондратий
Макарыч.
- Я – Лора… и нет, не болею я. Все хорошо.
Мать немного привстала, стараясь рассмотреть дочь и понять, здорова ли
она.
- Она у нас просто очень чувствительная. Услышит что-то, так сразу то в
холод ее бросает, то в жар. Поезд успокоит ее.
- И это верно. – Кондратий Макарыч еще более важно расселся на своей
части сиденья, будто оно казалось ему удобным. – Ведь все начинается с
поезда, верно, барышни? Все всегда начинается с поезда…
Вагон был большой, но одновременно такой маленький и тесный, что всем
своим видом напоминал дешевый трактир, наполненный такими же
разнообразными людьми и их переплетающимися судьбами, временами,
историями. Болезненный мутно-желтый цвет керосиновой лампы светил
Лоре прямо в глаза, но она была настолько уставшей, что не старалась ему
противиться. В полутьме и отблеске снегопада на поездном стекле были
видны оставшиеся люди на перронах, которые тоже готовились войти в
поезд и отправиться в глубь московских просторов. Туда, где наконец-то

5 Достаточно! (нем.)
можно обрести счастье (по их мнению) и увидеть большую,
разностороннюю жизнь. Зачем все эти незначительные города, пригороды,
пыльные рельсы и хмурые проводники, выпиливающие каждого своим
взглядом? Оставить бы это все в прошлом и отдаться карнавалу великой и
прекрасной жизни в Москве. Такой далекой и неприкасаемой, но
становящейся все ближе и ближе с каждым стуком колес и деревом, которое
виднеется в окне. Но увидеть другую жизнь еще совсем не значит
достигнуть ее. К ней придется привыкать, вынашивать ее плод в глубинах
своего сердца, поить его своей энергией и подкармливать надеждой. И
спустя несколько лет привыкания и отречения от всего своего бедного и
темного прошлого она все же сможет взрасти из недр сознания и стать
полностью открытой для человека. Привыкнуть к Москве и полюбить ее –
далеко не предел человеческих возможностей. Этого можно достичь, если
действительно захотеть, если действительно влюбиться в город. Ну, а если
нет никаких чувств к большой судьбе и даже душевных переживаний за нее,
то нет смысла больше сюда возвращаться. Покинуть легче, чем обрести. В
мире так много широких, необъятных городов, которые держат свой путь
распростертым и открытым для каждого, кто захочет влиться в него, сколько
много в мире дорог, сколько много поводов для начала новой жизни! Москва
всегда была более особенной. Примет она не каждого, не каждого и
отпустит. В любое время года она своеобразна, величественна, богата и
несчастна. На всех улицах ее рубцы и шрамы, на всех дорогах заколоченные
в землю кресты. Сотворена она из чистейшего хрусталя и застывших слез
ее жителей, сожженных в котле отчаяния и тоски надежд, замурованных в
ее каменные стены воспоминаний об ушедших годах. Покрывают Москву
жемчуга и золотые цепи, вымощенные булыжниками мостовые улицы,
прочные колеса от сломанных повозок и роскошные фасады дворцов и
купеческих усадьб. Будто драгоценная медная нить тянется в Москву
железная дорога и зазывает к себе со всех концов – и всюду разлетаются
вести, и газеты пишут о Москве, и съезжаются люди на рынки, выставки и
базары… Московские театры, пропитанные своей надменной и
высококультурной виртуозностью, великолепные представления, драмы и
комедии! И в каждом спектакле показана доля правды, частица жизни,
частица России. И нынешняя угасающая эпоха предстает перед зрителями
во всей своей красоте и во всей своей ничтожности. В Москве есть и народ,
и публика. И роскошь на грани своего разорения, и краса порока, и
спокойствие перед началом великих перемен…
 Глава 3
Начало пути

«Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца.

Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть»

Ф. Достоевский

Поезд уже давным-давно тронулся. Лора оглянулась вокруг – слишком

много людей, движения, резких сигналов и побуждений, сливающихся
воедино. Вот и где-то сзади спали мирным сном маленькие дети, а их мама,
одетая в старую и будто поношенную одежду пыталась успокоить третьего
ребёнка, на вид совсем недавно родившегося. Спустя несколько минут она и
сама уснула удовлетворенной, пока ее ребеночек с неразумным страхом
осматривал всех вокруг. Кондратий Макарыч читал чьё-то письмо, которое
каждую минуту сминал и клал в карман, а потом быстро и неопределенно
хлопал глазами, доставал его и перечитывал вновь. За соседним столом
пассажиры играли в карты, словно посетители столичного трактира. Один
из игроков был на вид обыкновенным «подзаборным пьяницей», а второй –
словно быстро постаревшим мужчиной средних лет. Впереди находились
студенты, один из которых около двадцати минут расхаживал по всему
вагону и разговаривал сам с собой, разводя руками и останавливаясь около
окна, а второй ел хлеб с маслом и вымазал чуть ли не весь стол, пытаясь
убрать следы своей трапезы, вытирая их собственным пальто. Одинокая
старушонка молчаливо и безучастно сидела в самом конце вагона, направив
свой нависший усталый взор вдаль и иногда закрывая глаза, потирая их
морщинистыми темно-малиновыми пальцами.
- Ну, как ты чувствуешь себя? – Мать Лоры осторожно присела рядом с ней,
заглядывая прямо в глаза. Лора иногда даже побаивалась матери,
сторонилась ее высокой томной фигуры и пронзительного взгляда. Боялась
того, как непокорно она проходила мимо нее каждый раз и как уверенно вела
ее за руку по улицам. Вот и сейчас непривычно было видеть то, как она с
нежностью и заботой беспокоится о своей дочери, переступая через все свои
принципы и нормы поведения. – Ох, какой лоб у тебя горячий! Не заболела
ли? – Мать прикоснулась к ее голове холодной рукой, поглаживая и резкими
движениями убирая руку. – Да, действительно температура! Ох, Господи,
только этого нам не хватало! – Она жалобно обернулась, - Кондратий
Макарыч, нам компресс нужен, у вас марли не найдется?
Кондратий вновь оживился.
- Сударыня, уверяю вас, кто же сейчас компрессом лечит? Вы в Москву
приедете, идите в аптеку, пропишут стоящее лекарство. Знаете, что в тысяча
восемьсот двадцать девятом году у нас по стране эпидемия ходила? 6 А ведь
тогда сколько полегло от неправильного лечения!
- Да что же могут в этих аптеках советовать! Лекарства все дорогие,
непроверенные, у этих москвичей иммунитет другой, вот и болячки к ним
другие цепляются. А я свою детинушку берегу, не буду ее ничем пичкать.
Компресс сделаем, или чай травяной, да святой водой ее умоем. Оно потом
само пройдет…
Но Лора не переживала о Москве и своей простуде, не переживала о
болячках и эпидемиях. Она боязливо коснулась матери тонким дрожащим
пальчиком:
- Что? – Мать всегда отвечала коротко и лаконично.
- Так, ничего особенного… можешь еще сказать что-нибудь по-немецки?
Прошу тебя…
Она ничего не ответила, грациозно вернулась на свое место и больше не
обращала на дочь никакого внимания, крепко зажав в руке свой чемодан и
пытаясь уснуть.
- Мам, ну я же попросила!
- Перестань, Лора. – Одним ее взглядом было все понятно. Недоступная,
непокорная, такая сильная и такая холодная. Образ матери вызывал в
девочке и восхищение, и сострадание, и даже чувство несправедливости.
Неужели она не любит ее, неужели нет в ней никакой привязанности, а лишь
природное материнское чувство? И почему другим детям любовь дается ни
за что, просто так, а Лора вынуждена добиваться ее, выпрашивать? Чувство
о беспощадности и несправедливости мира крепли в маленьком
бескорыстном сердце девочки каждый день. И что-то очень содрогалось в ее
душе, когда она снова видела в окне дома свою мать, возвращающуюся
вечером домой. Словно степное дерево, гордо и стройно держалась она, и
каждое ее движение будто успокаивало любую непогоду. И под ветром, и в
метели, и укрываясь от дождя, мать всегда имела при себе врожденную

6Имеется ввиду эпидемия холеры в Российской империи, которая распространялась с очень большой
скоростью.
красоту и неоспоримую грацию, которую Лора не замечала ни у одной
другой женщины. Мысли о том, что мать так безразлично относится к ней,
в один момент заменялись суждениями, что есть в этой девушке та
холодность, которая притягивает. И вот сейчас она гордо сидит в морозном
вагоне, чем-то напоминающим привокзальный кабак, выделяется среди всех
других пассажиров непреклонностью и умением гордо вести себя. Так
важно, свободно и смиренно опускала она свой тяжелый взгляд на дочь,
будто пытаясь поделиться с ней какой-то неведомой и непонятной энергией,
которую почувствовать может только она. Как же хотелось Лоре прижаться
к матери, поцеловать ее и уснуть на ее руках, но это казалось ей до такой
степени невозможным, что девочка порою стеснялась своих желаний и
думала о том, что это все – не более, чем странные идеи. Далекие,
необъяснимые, детские… Ведь Лора уже давно не считала себя ребенком.
Она всегда хотела поскорее вырасти, быть опытнее и свободнее. Она никогда
не воспринимала всерьез то, что ее считали маленькой несмышленой
девочкой. Она все видела и давно уже понимала, пропускала через себя все
увиденное и чувствовала даже самое неощутимое. Как часто вздрагивала
она, как тяжело переносила любые изменения и тревоги, и с каждым разом
все сильнее сжималось ее сердце и все чище становился разум, ведь умение
тонко чувствовать все, что существует в этом мире – признак невероятно
широкой души и сознания, готового к прогрессу.
- Лора? – Кондратий Макарыч хотел коснуться ее, но отдернул руку.
- Что?
- Не хочешь письмо мое прочесть? Там про Москву есть… очень много о
Москве.
- Давайте вы мне прочтете. А то я с температурой, глаза слезятся, не вижу
ничего, расплывается все.
- Хорошо.
И он снова достал пожелтевшее, потрепанное временем письмо, помял его
в руках и прочитал тихим хриплым голосом:
- «Прощай, Кондратий, ведь я остаюсь жить в Москве и чувствую, что
сердце мое навсегда отдано только ей. Останусь здесь навсегда, забуду о
прежней жизни и построю новую. И не будет обратного пути больше
никогда. Расходятся пути и дороги, ничего нельзя с этим поделать.
Распрощайся с моим родным краем за меня, если будешь там проезжать. А
я уверена, что обязательно будешь, а особенно после моего письма. Не
скучай и жди меня, я буду посылать тебе вести, как только найду подходящее
для этого время. Я знаю, что ты столицу любишь и очень давно сюда хотел,
поэтому верю, что мы встретимся еще хотя бы раз. Не уверена, что ты
соберешься с мыслями и действительно приедешь ко мне, поэтому сильных
и крепких надежд не возлагаю. Да, я верю, что возможность посмотреть друг
на друга у нас возникнет. Но на всякий случай, если ты все же не захочешь
тратить свои сбережения на совершенно не существенную поездку, то я
посвящаю тебе это маленькое прощальное письмецо. Прощай, помни обо
мне.»
И в конце был оставлен размытый и почти стертый адрес – такое всегда
происходит, если письмо долго хранится.
Лора почти не умела читать, ведь за всю жизнь прочла только несколько
детских малоизвестных рассказов, да и то половину из них забросила из-за
своего непостоянства, которое оставалось с ней до сих пор. Но все равно это
письмо казалось ей интересным и очень привлекательным. Сколько всего
можно было разглядеть в этой потертой старой бумаге! И даже если она в
силу своего возраста не смогла понять всю глубину этой рукописи и то,
насколько трагичной она представлялась для Кондратия, Лора все равно
ощущала некую скорбь в глубине души. И она чувствовала определенную
важность письма для своего вагонного соседа и почему-то понимала, за что
он так негативно высказывался о Москве.
- Наверное, вы поэтому туда едете? – Из-за усталости и температуры было
тяжеловато говорить. Кондратий это понял.
- Да, только поэтому. Но я знаю, что это безнадежно. Безнадежно из-за силы
времени. Время намного сильнее любви. Неизвестно, существует ли еще тот
адрес, который здесь указан. И непонятно, живет ли там она… Скорее всего,
она меня и не дождалась, да и ждать совсем не собиралась. Видишь же,
осталась в Москве, полюбила город. А я полюбил ее, а не Москву. И как же
глупо надеяться на то, что человек действительно выберет человека, когда
он влюблен во что-то более высшее, чистое, вечное…
- И почему она написала…
- Что? Адрес?
- Да.
- Скорее всего, только для какой-то особенной вежливости, правильности.
Некоторые люди приглашают других к себе в гости, когда речь заходит об
их доме. Но ведь они совсем не хотят гостей и говорят это для своеобразной
маленькой шутки. Мол, наведывайтесь к нам когда-нибудь, а наступит ли это
«когда-нибудь», нам неизвестно. Но мы будем надеяться, что вы не
воспримите наше приглашение всерьез и никогда к нам не придете. Почти
так же и здесь – «приезжай ко мне в Москву, когда появится время.» И
непонятно, какое время здесь имелось ввиду и когда именно оно наступит.
Может быть, она побоялась более искренне сообщить о том, что ждет меня
и от всего сердца приглашает, но это не так. Она всегда назначала точное
время для наших встреч. Будь то небольшая прогулка в парке, или поход в
какой-нибудь дешевый трактир, или вовсе поездка… всем всегда
распоряжалась она. Бывает, постучится ко мне в дверь и радостно объявит:
«Ну все, Кондратий, завтра мы с тобой едем к моим родственникам! Я
познакомлю тебя с ними, мы вместе культурно проведем вечер и я расскажу
им о нашем чудесном времяпрепровождении. Запоминай: встречаемся
завтра ровно в пять часов вечера!».. И если бы в этом письме она указала то,
когда будет ждать моего визита, то я бы не стал размышлять и противиться!
Собрался бы и действительно приехал, продал бы все свои ценные вещи
ради билета! А если бы даже не хватило, то так уж и быть, украл бы деньги
на проезд у какого-нибудь невнимательного прохожего. – На этом моменте
Кондратий засмеялся и в его морщинистых глазах показались мелкие слезы.
– Но, как видишь, она ничего мне не сказала и не предложила. Будто бы куда-
то торопилась, пока писала письмо. А я знаю, что это правда. Она была очень
воодушевлена скорой поездкой, от этого и письмо такое кривое и словно
недописанное. Ведь и почерк у нее был немного другой. Я помню его до
мельчайших подробностей. Это значит, что она меня больше не ждала. И
писала только для вежливости, для правильности. Такая манерная и
культурная была девушка, что во всем проявлялась эта ее натура!
Представляешь? – Он мечтательно посмотрел на Лору, будто снова впал в
детство. – Какие невероятные бывают в мире люди! И сколько еще людей я
видал, со сколькими общался, никто не смог превзойти ее. Никто не был
таким простым, но одновременно очень порядочным и рассудительным.
Никто не приглашал меня на все городские мероприятия и светские встречи.
Ни с кем больше я не посещал какие-то случайные непонятные пьесы от
петербургских гастролеров. И ведь только с ней я мог эти пьесы хотя бы
немного понять! – На несколько мгновений он замолчал, снова засмеялся и
одновременно прекратил это. – И знаешь, зря она в Москву поехала.
Затягивает этот город и меняет, ох, как меняет. Письма я получал от нее
только первые несколько лет, хотя это слишком преувеличенно. Нет, всего
лишь два или три года. И ехать к ней сейчас совершенно поздно. Ведь так
много времени уже прошло! И если жить яркой и разнообразной жизнью, то
такие моменты можно даже и не вспомнить, ведь их перекроют более
значимые и полезные воспоминания. Но я все равно решился попытать
удачу на старости лет и навестить ее. Наверное, меня посчитают глупым и
пьяным стариком, приехавшим в такой большой и сильный город лишь из-
за какой-то бумажки. Но ведь эта бумажка стала мне важнее всякого
документа, всякой другой вещи! И на старости лет порою очень хочется
снова пережить молодость. Да, второй раз. Говорю я всем, что еду в Москву
только для того, чтобы отдохнуть и посетить моих дальних родственников,
которые тоже зачем-то ждали меня там… Отчасти, конечно, это и есть
правда. Ведь никто не станет намеренно поминать свое прошлое еще раз,
вспоминать те самые мечты разгульной юности и сыпать соль на эти
померкшие раны. Если бы мне было предоставлено мое молодое тело и
нынешний разум, то я бы стал самым счастливым человеком на свете! – И
он вновь начал улыбаться и ухмыляться, изредка посматривая на мать Лоры.
- И не думаете ли вы, что это правда бессмысленно?
- Совсем не знаю. Если смотреть на это разумно, то вместо поездки и тоски
по счастливым моментам молодости я бы мог устроить себе хорошую
жизнь. Ведь я всегда был дворником одного из городских домов. Днем и
ночью я следил за покоем горожан, спал в неудобной комнатушке и
старательно запоминал каждого нового жильца. Иногда проверял
документы, общался со всякими либералами, которых в последние годы
появилось огромное количество. Позволял себе слишком много и тратил
деньги на мимолетные развлечения. А ведь мое самое главное счастье все
это время оставалось так далеко. Временами я забывался и даже не думал о
ней!
Монотонный и спокойный голос Кондратия Макарыча сливался со звоном
посуды, разговорами других пассажиров и успокаивающим стуком
вагонных колес. Утомленный Кондратий положил сложил руки в замок и с
сочувствием взглянул на Лору, словно на свою давнюю знакомую:
- И ты, Лора, тоже когда-нибудь полюбишь. И тебе тоже придется страдать.
Почему-то девочка очень запомнила эту фразу. До этого момента она
воспринимала любовь, как что-то исключительно теплое и согревающее.
Даже ее взаимоотношения с матерью казались ребенку чем-то правильным,
должным, достойным. И любовь для нее была совершенно несопоставима с
негативными эмоциями. И все дело было в том, что Лора никогда не видела
ее в жизни. Она знала то, что такое любовь, но знала она определенную
информацию, которой и владеют дети ее возраста. Она имела понятие о том,
что в жизни бывают семьи, о том, что в семьях часто бывают разногласия и
конфликты. Она строила выводы, основываясь на отношении своей матери
к ней, хотя и это ей казалось совсем обыденным делом. Может быть, все ее
желания получать от единственного родителя больше заботы на самом деле
совершенно нереалистичны? В других семьях все бывает так, порою и еще
хуже. Она почти не контактировала с ровесниками, но иногда видела то, как
родители били и ругали их за малейшую шалость. Нередко она встречала
маленьких воров на местных базарах и разъяренных взрослых, которые
ловили их, будто бездомных собак, а после чего били и руками, и своими
рыночными товарами… Лора всегда уходила из таких мест, либо же
закрывала глаза, ведь проявление жестокости она не могла никак принять,
не разрушив душевную идиллию. Она видела, как эти несчастные дети
кричали из-за боли и унижения, и как весь базар уже вовсю глазел на эту
сцену, даже не пытаясь помочь ребенку. И в ритме плача, криков и почти
восторженных горожан убегала она с базара, стараясь поскорее забыть
увиденное. Лора иногда думая о том, что наказание и страх – главные
принципы любви между детьми и родителями. Она не видела ничего лучше
и даже не представляла. Поэтому только внутренне могла воображать более
теплые и нежные отношения, иногда утешая себя этими надеждами и
одновременно понимая их неосуществимость. О любви более «взрослой»
девочка не задумывалась никогда, поэтому и фраза Кондратия заставила ее
растеряться и впервые задуматься об этом. «Ты тоже когда-нибудь
полюбишь и будешь страдать». Полюбишь и будешь страдать.