Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
1
недоумение насчёт своего местопребывания.
Скоро потянулись перед ним те пустынные улицы, которые даже и днём не так веселы. Теперь
они сделались ещё глуше и уединённее: фонари стали мелькать реже, пошли деревянные дома,
заборы, нигде не было ни души. Он приближался к тому месту, где перерезывалась улица
бесконечной площадью, которая глядела страшною пустынею. Вдали мелькал огонёк в какой-то
будке, которая казалась стоявшей на краю света. Весёлость его как-то значительно уменьшилась, и
он вступил на площадь с невольной боязнью, как будто сердце его предчувствовало что-то недоброе.
Он оглянулся по сторонам: точно море вокруг него. (По Н. В. Гоголю.)
160. Дуэль
Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С не-
изъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар уже припекал.
Я увидел его издали: он шёл пешком, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему
навстречу, и он приблизился, держа фуражку, наполненную черешнями. Нам отмерили двенадцать
шагов.
Мне должно было стрелять первому, но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не
понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел. Про-
тивник мой не соглашался. Положили бросить жребий — первый выстрел достался ему, вечному
любимцу счастья. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мной, и ^изнь его,
наконец, была в моих руках. Я глядел на него жадно, стараясь уловить хоть тень беспокойства, а он
стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплёвывая косточки, которые
долетали до меня.
Его равнодушие взбесило меня: что пользы лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит!
Злобная мысль мелькнула в уме моём, и я опустил пистолет, объявив, что нынче стрелять не намерен
и что мой противник может продолжать завтракать. Он не выразил ни разочарования, ни радости и
сказал, что мой выстрел остаётся за мной и что он всегда готов к услугам. (По А. С. Пушкину.)
3
как на врага, и хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошеного гостя, но если не
случится лошадей? Какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть
принуждён он бегать по дворам, в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на
минуту отдохнуть от крика и толчков раздражённого постояльца. Приезжает генерал — дрожащий
смотритель отдаёт ему две последние тройки. Генерал едет, не сказав спасибо. Через пять минут
колокольчик, и фельдъегерь бросает ему на стол свою подорожную. Вникнем во всё это хорошенько,
и вместо негодования сердце наше исполнится самым искренним состраданием. (По А. С. Пушкину.)
163. Обманщик
Однажды в зимний вечер, когда смотритель разлиновывал новую книгу, а дочь его за
перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной
шинели, окутанный шалью, вошёл в комнату, требуя лошадей. Лошади все были в разъезде, и при
сём известии путешественник возвысил было голос и нагайку, но Дуня, привыкшая к таковым
сценам, выбежала из-за перегородки и ласково обратилась к проезжему с вопросом, не угодно ли
будет ему чего-нибудь покушать. Появление Дуни произвело обыкновенное своё действие: гнев
проезжего прошёл, и он расположился у смотрителя и начал весело разговаривать с ним и с его доче-
рью. Между тем лошади пришли, и смотритель приказал, чтобы тотчас, не кормя, запрягали их в
кибитку, но, возвратясь, нашёл он молодого человека почти без памяти: ему сделалось дурно, голова
разболелась — невозможно было ехать.
На другой день гусару стало хуже, и Дуня обвязала ему голову платком, намоченным в уксусе,
и села с своим шитьём у его кровати. Он поминутно просил пить, и Дуня подносила ему кружку ею
заготовленного лимонада. Вольной, обмакнув губы и возвращая кружку, всякий раз в знак
благодарности слабой своей рукой пожимал Дунюшкину руку. К обеду приехал лекарь, пощупал
пульс больного и, поговорив с ним по-немецки, объявил по-русски, что ему нужно одно спокойствие
и что через два дня ему можно будет отправиться в дорогу. (По А. С. Пушкину.)
164. Пропажа
Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с
гусаром, как нашло на него ослепление и что тогда было с его разумом. Не прошло и полу часа, как
сердце его начало ныть и беспокойство овладело им настолько, что он не утерпел и пошёл сам к
обедне.
Подходя к церкви, увидел он, что народ уже расходился, но Дуни не было ни в ограде, ни на
паперти. Он поспешно вошёл в церковь и огляделся: священник выходил из алтаря, дьячок гасил
свечи, две старушки молились в углу, но Дуни не было. Бедный отец насилу решился расспросить
дьячка, была ли она у обедни, и тот отвечал, что не бывала. Смотритель пошёл домой ни жив ни
мёртв. Одна оставалась ему надежда: Дуня по ветрености молодых лёт вздумала» может быть,
прокатиться до следующей станции, где жила её крёстная мать. В мучительном волнении ожидал он
возвращения тройки» на которой он отпустил её. Наконец к вечеру ямщик приехал с убийственным
известием: Дуня с той станции отправилась далее с гусаром. Старик не снёс своего несчастия: он тут
же слёг в ту самую постель, где накануне лежал молодой обманщик. (По А.С. Пушкину.)
166. Сомнения
Молодые люди расстались, и Лиза вышла из лесу, перебралась через поле, прокралась в сад и
опрометью побежала в ферму, где Настя ожидала её. Там она переоделась, рассеянно отвечая на
вопросы нетерпеливой наперсницы, и явилась в гостиную. Стол был накрыт, завтрак готов, и гу-
вернантка, уже набелённая и затянутая, нарезывала хлеб. Отец похвалил её за раннюю прогулку и
сказал, что нет ничего здоровее, как просыпаться на заре. Лиза его не слушала, она мысленно
повторяла все обстоятельства утреннего свидания и весь разговор Акулины с охотником, и совесть
начинала её мучить.
Обещание, данное ею на завтрашний день, всего более беспокоило её, й она совсем было реши-
лась не сдержать своей торжественной клятвы, но ведь Алексей, прождав её напрасно, мог идти
отыскивать в селе дочь Василия-кузнеца — настоящую Акулину, толстую, рябую девку, — и таким
образом догадаться об её легкомысленной проказе. Мысль эта ужаснула Лизу, и она решилась на
другое утро опять явиться в рощу Акулиной.
G своей стороны Алексей был в восхищении: целый день он думал о своей новой знакомке, и
ночью образ смуглой красавицы преследовал его воображение. Заря едва занималась, как он уже был
одет. Не дав себе времени зарядить ружьё, вышел он в поле с верным своим псом и побежал к месту
обещанного свидания. (По А. С. Пушкину.)
168. В метели
Едва Владимир выехал за околицу в поле, как поднялся ветер и сделалась такая метель, что он
ничего не видел. В одну минуту дорогу нанесло, окрестность исчезла во мгле, мутной и желтоватой,
сквозь которую летели белые хлопья снега. Владимир очутился в поле и напрасно хотел снова
попасть на дорогу: лошадь ступала наудачу и то въезжала на сугроб, то проваливалась в яму, и сани
поминутно опрокидывались. Владимир старался только не потерять настоящего направления, но ему
5
казалось, что уже прошло более получаса, а он не доезжал ещё до рощи. Прошло ещё около десяти
минут — рощи всё не было. Метель не утихала, небо не прояснялось, лошадь начинала уставать, а с
него пот катился градом, несмотря на то, что он был по пояс в снегу.
Наконец, в стороне что-то стало чернеть, и Владимир поворотил туда. Приближаясь, увидел он
рощу, обрадовался и поехал около неё, надеясь тотчас попасть на знакомую дорогу или объехать
рощу кругом: село находилось сразу за нею. Скоро нашёл он дорогу и въехал во мрак дерев,
обнажённых зимою. Ветер не мог здесь свирепствовать, дорога была гладкая, лошадь ободрилась, и
Владимир успокоился.
Но он ехал-ехал, а роще не было конца, и он с ужасом увидел, что заехал в незнакомый лее.
Отчаяние овладело им, он ударил по лошади, и бедное животное пошло было рысью, но скоро стало
уставать и пошло шагом, несмотря на все усилия несчастного Владимира. (По А. С. Пушкину.)
171. В палате № 6
Иван Дмитриевич Громов, мужчина лет тридцати трёх, из благородных, бывший судебный при-
став и губернский секретарь, страдает манией преследования. Он всегда возбуждён, взволнован и
напряжён каким-то смутным и неопределённым ожиданием, и достаточно малейшего шороха в сенях
или шёпота соседа, чтобы ой поднял голову и стал прислушиваться, не за ним ли ато идут.
Мне нравится его широкое, скуластое лицо, всегда бледное и несчастное, отражающее в себе,
как в зеркале, замученную борьбой и продолжительным страхом душу. Гримасы его странны и
болезненны, но тонкие черты, положенные на его лицо глубоким искренним страданием, разумны и
интеллигентны, и в глазах его тёплый, здоровый блеск.
Нравится мне он сам, вежливый, услужливый и необыкновенно деликатный в обращении со
всеми. Когда кто-нибудь роняет пуговку или ложку, он быстро вскакивает с постели и поднимает, и
каждое утро он поздравляет своих товарищей с добрым утром, а ложась спать, желает им спокойной
ночи.
Иногда по вечерам он запахивается в свой халатик и, дрожа всем телом и стуча зубами,
начинает быстро ходить из угла в угол между кроватей, и по тому, как он внезапно останавливается
и взглядывает на товарищей, видно, что ему хочется сказать что-то очень важное, но, соображая,
будут ли его слушать и поймут ли, он, по-видимому, приходит к отрицательному ответу и
продолжает шагать молча, встряхивая головой. Но скоро желание говорить берёт верх, и он даёт себе
волю и говорит горячо и страстно. Речь его беспорядочная, лихорадочная, как бред, часто
непонятная, но зато в ней — ив словах, и в голосе — слышится что-то чрезвычайно хорошее. (По
А. П. Чехову.)
7
шестой восприимчивый к Добру и беспощадный к злу? А теперь учтите, что все эти черты могут ещё
и объединяться, составляя подчас очень сложную, а то и противоречивую комбинацию.
Поговорим о другом. Наблюдали ли вы, как работает на своей земле огородник или садовник?
Сберечь росток и не дать сгинуть молодой поросли и бессильной рассаде — постоянная и
бесконечная его забота. Ей он и посвящает своё время и свой труд: искусно возделывает землю,
избавляется от сорняков и вредителей, из бессчётного множества растений избирает самые лучшие,
здоровые и выносливые.
Ничего не заметили? А ведь хороший наставник — это тот же опытный, расчётливый садовник.
Только он растит не цветы, а человеческие души. И его забота не легче и не менее ответственна: ведь
он должен заранее рассчитать будущий характер, исследовать его природные задатки, привить юной
душе правильное восприятие жизни и воззрения на мир, спасти её от растления и порчи.
Сделаем вывод: характер человека всходит из почвы сложившихся жизненных обстоятельств,
но произрастает и даёт плоды трудом и уменьем воспитателя-садовника.
177. Сад
Сад — это не только место, где растут кусты, цветы и деревья. Сад — это произведение искус-
ства, создаваемое в течение длительного времени. Стиль планировки, и форма дорожек, и сочетание
групп различных деревьев, и композиция цветов на клумбе — всё в нём результат художественного
творчества человека.
Сад — это картина, постоянно меняющаяся в зависимости от времени года и от времени вооб-
ще. Деревья вырастают — с годами меняется облик сада. Садовник — это художник, но особого
рода. Художник пишет картину на холсте красками — садовник рисует картину парка живыми
деревьями, кустами, цветами.
Многие сады — исторические памятники. Таков Летний сад в Петербурге — ровесник города.
Входишь в этот сад — начинается прогулка по живому музею. Любуешься его прелестью —
раскрывается перед тобой замысел его создателей. Знаменитые архитекторы и художники — сколько
их было в истории города! — вложили в Летний сад свой талант и мастерство. (По Н.М. Верзилину.)
179. Неудача
Спустя полчаса, когда хорошо притемнело, они выбрались из своего снежного укрытия. Оба
продрогли, сильно озябли ноги, и хотелось сразу пуститься на лыжах, чтобы согреться. К ночи дви-
жение на шоссе поубавилось: шли только одиночные машины, у которых слабо светились под-
фарники. Вокруг было тихо и пусто, снежные дали с перелесками затянуло вечерней мглой, и
облачное беззвездное небо низко нависало над снежным ночным пространством.
Решили идти на восток вдоль шоссе, не выпуская его на виду и следя аа д вижением на нём.
Они скоро спустились со своего пригорка, и двадцати минут ходьбы вполне хватало на то, чтобы
согреться и даже слегка устать. Что ни говори, а сказывалась прошедшая беспокойная, бессонная
ночь. Лейтенант скоро почувствовал, что раненая нога стала болеть сильнее, и он невольно двигал
ею осторожнее, больше нажимая на левую. Он всё же старался привыкнуть к этой боли и думал, что,
может быть, как-нибудь обойдётся, но, поднявшись на очередной пригорок, понял, что придётся
отдохнуть. Он слегка расслабил ногу, перенеся тяжесть тела на здоровую, и, чтобы подошедший
товарищ ничего не заподозрил, сделал вид, что осматривается, хотя осматриваться было незачем.
Шоссе находилось рядом и было пустым, впереди ничего невозможно было разглядеть: сильный
восточный ветер упруго дул в лицо, и от него слезились глаза. Чтобы не сосредоточиваться на боли в
ноге, лейтенант старался отвлечься, и мысли его уносились к бойцам, которые теперь возвращались
к своим, и, конечно же, к той неудаче, которая постигла их группу.
Лично себя он не считал виноватым: кто же мог думать, что за каких-нибудь десять дней всё
так изменится и немцы переместят базу? Тем не меиее какой-то поганый червячок виноватости всё
же шевелился в его душе: похоже, что он всё-таки недосмотрел в чём-то и потому не оправдал
доверия. (По В. Быкову.)
180. Побег
Он споткнулся, упал, но тут же вскочил, поняв, что, пока вокруг замешательство, надо куда-то
убежать и скрыться от преследования, а может, и прорваться с завода в безопасное место. Но в вих-
ревых потоках пыли, поглотившей цех, почти ничего не было видно, и он, чуть не угодив в чёрную
пропасть воронки, где взорвалась бомба, по краю обежал яму. Чтобы не наткнуться на что- нибудь в
пыли, он выбросил вперёд руку, а другой сжал пистолет и, опять споткнувшись, перекатился через
вывороченную взрывом бетонную глыбу, сильно ударившись коленом, но даже не почувствовав
боли.
Сзади слышались крики, гулко протрещала автоматная очередь, и сия вскочил на сброшенную
с перекрытий железную ферму и оттуда перемахнул на косо рухнувший столб простенка. Впереди, в
трёх шагах, было последнее его препятствие — полуразрушенная стена внешнего ограждения, а
дальше безмятежно утопали в буйно растущей зелени улицы и блистали под солнцем черепичные
9
крыши домов;
Сдерживая дыхание, он прислушался: сзади раздавались крики и выстрелы, заливались ов-
чарки, но это происходило там, на заводе, за ним же, кажется, ещё не гнались. Рукавом он смахнул с
лица пот, заливавший глаза, и приподнялся, определяя кратчайший путь вверх.
Всё время бежать в гору оказалось ужасно трудно: тело становилось чрезмерно грузным, и от
слабости подкашивались ноги. На середине косогора он снова прислушался: собачий лай, кажется,
уже доносился с окраин. Надо было торопиться, и он выбивался из сил и с трудом преодолевал
пригорок. Сзади был виден весь городок, переднюю часть которого занимали корпуса завода, там
теперь чернели развалины — свежие следы бомбёжки, длинная ограда в одном месте рухнула, и в
проломе бегали и суетились люди.
Лес был рядом, на склоне, и он замедлил бег и вытер рукавом лицо, но добежать до леса не ус -
пел. Он взобрался по траве наверх, минуя обломки скал, и почти уже достиг еловой опушки, как
сзади, будто вынырнув из-за пригорка, совсем близко залилась лаем собака. Он кинулся к молодой
ёлочке и, затаившись, выглянул сквозь ветви: через бугор, мелькая в траве бурой спиной, по его
следам мчалась овчарка. (По В. Быкову.)
183. Прибытие
В ворота гостиницы въехала красивая бричка, в какой ездят холостяки, и на дворе была встре-
чена трактирным слугой, вертлявым до такой степени, что даже нельзя было рассмотреть, какое у
него лицо. Он выбежал навстречу приехавшему и повёл его наверх, чтобы показать предназначенные
ему покои, хотя всем известно, какие бывают покои в гостинице такого рода. Пока приезжий
господин осматривал свою комнату, внесены были его пожитки: чемодан из белой кожи,
показывавший, что он был не первый раз в дороге, ларчик краёног© дерева и завернутая в синюю
бумагу жареная курица. Лакей Петрушка стал устраиваться в маленькой передней, куда уже успел
притащить свою шинель й вместе с ней какой-то свой собственный запах, а господин отправился в
общую залу и, пока ему подавали обед, заставил слугу рассказывать о том, кто содержал этот
трактир прежде и теперь и много ли он даёт дохода.
В приёмах своих господин имел что-то солидное, высмаркивался чрезвычайно громко, и при
этом нос его звучал, как труба, так что когда раздавался этот звук, то всякий раз трактирный слуга
встряхивал волосами,, выпрямлялся уважительно и, нагнувши свою голову, спрашивал, не нужно ли
чего. Весь следующий день посвящён был визитам, и о себе приезжий избегал много говорить, а
если уж никак нельзя было этого избежать, то разговор его в таких случаях сводился к тому, что он
имел много неприятностей и что теперь, желая успокоиться, ищет себе место для жительства. (По Н.
В. Гоголю.)
185. Во дворе
Двор был тесный, всюду, наваливаясь друг на друга, торчали какие-то сараи, на дверях которых
висели большие замки. С их деревянных стен, выгоревших на солнце и вымытых дождями, де-
сятками мёртвых глаз смотрели сучки. Один угол двора, где хранили сахар, был до самых крыш
завален бочками, из которых торчала, сплетаясь в бесформенную массу, жёсткая солома. Двор ка-
зался ямой, куда сбросили обломки всего, что уже отжило и разрушено.
Кружится вылетевшая из бочек солома, катаются колёсики стружек, подгоняемые ветром, от-
куда-то из угла отзываются, сердито хрюкая, свиньи, где-то, вздыхая, топает лошадь, зябко жмутся
друг к другу сизые голуби, жалобно воркующие на крыше сарая.
Войдя в открытую, висевшую на одной петле дверь пристройки, расслабленно прильнувшей к
жёлтой стенке двухэтажного дома, я направился между мешками муки в тесный угол, откуда на меня
плыл кисловатый тёплый пар.
Здесь сумрачно, потому что стёкла окон побиты, замазаны тестом и снаружи забрызганы гря-
зью, на потолке, напоминая старое тряпьё, висят клочья паутины, покрытые пылью, и даже чёрный
квадрат иконы, которую невозможно разглядеть, весь оброс серыми плёнками. (По А.П. Чехову.)
186. Усталость
Прихрамывая, они спускались к реке, и один раз тот, что шёл впереди, зашатался, споткнув-
шись посреди каменной россыпи. Оба устали и выбились из сил, и лица их выражали терпеливую
11
покорность — след долгих лишений. Плечи им оттягивали тяжёлые тюки, схваченные ремнями,
каждый нёс ружьё, и оба шли сгорбившись, низко нагнув голову и не поднимая глаз.
Один сказал что-то, и голос его звучал вяло, без всякого выражения. Его спутник, только что
сту- - пивший в молочно-белую воду, пенившуюся по камнях, ничего ему не ответил. Второй также
вошёл в речку вслед за первым. Они не разулись, хотя вода была холодная, как лёд, — такая хо -
лодная, что ноги у них и даже пальцы на ногах онемели от холода. Местами вода захлёстывала
колени, и оба они пошатывались, теряя опору.
Второй путник поскользнулся на гладком валуне и чуть не упал, но удержался на ногах, громко
вскрикнув от боли. Должно быть, у него закружилась го лова — он пошатнулся и замахал свободной
рукой, словно хватаясь за воздух. Справившись с собой, он шагнул вперёд, но снова пошатнулся и
чуть не упал. Тогда он остановился и поглядел на своего спутника: тот всё ток же шёл вперёд, даже
не оглядываясь. Он ковылял по молочно-белой воде и ни разу не оглянулся. Второй смотрел ему
вслед, и, хотя его лицо оставалось по-прежнему тупым, в глазах появилась тоска, словно у раненого
оленя. (По Д. Лондону.)
188. В сентябре
Стояла половина сентября. Погода была непостоянная: с самого утра перепадал мелкий дож-
дик, сменяемый по временам тёплым солнечным сиянием. Небо то всё заволакивалось рыхлыми
белыми облаками, то вдруг местами расчищалось на мгновенье — тогда из-за раздвинутых туч по-
казывалась лазурь, ясная и ласковая, как прекрасный глаз. Листья чуть шумели над моей головой, и
по одному их шуму можно было узнать, какое тогда стояло время года: то был не весёлый,
смеющийся трепет весны, не мягкое перешёптыванье лета, не робкое и холодное лепетанье поздней
осени, а едва слышная дремотная болтовня. Слабый ветер чуть-чуть тянул по верхушкам, и
внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась. Она то озарялась вся, словно
улыбнувшись: тонкие стволы берёз внезапно принимали нежный отблеск белого шёлка, и лежавшие
на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались золотом, а красивые стебли высоких кудрявых
папоротников, уже окрашенных в осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и
сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами. То вдруг опять всё кругом слегка синело:
яркие краски мгновенно угасали, берёзы стояли все белые, без блеска, напоминая только что
выпавший снег, до которого ещё не коснулся луч зимнего солнца, и начинал сеяться мельчайший
дождь.
Птицы приютились и замолчали — ни одной не было слышно, кроме разве синицы, насмеш-
ливо звенящей изредка своим голоском-колокольчиком.
Я рад был остановиться в этом березнячке, пройдя перед тем осиновую рощу. Я, признаюсь, не
слишком люблю осину с её бледно-лиловым стволом и серо-зелёной листвой, которую она вздымает
как можно выше и дрожащим веером распускает на воздухе. Итак, я добрался до берёзового леска,
угнездился под одним деревцем, у которого сучья начинались низко над землёй и, следовательно,
могли спасти меня от дождя, и, полюбовавшись окрестным видом, заснул безмятежным сном. (По И.
С. Тургеневу.)
190. Герасим
Крепко не полюбилось ему сначала его новое житьё: с детства привык он к полевым работам, к
деревенскому быту. Отчуждённый несчастьем своим от сообщества людей, он вырос немой и
могучий» как дерево растёт на плодородной земле. Переселённый в город, он не понимал, что с ним
такое делается, скучал и недоумевал, как недоумевает молодой, здоровый бык, которого только что
взяли е нивы, где сочная трава росла ему по брюхо, и поставили на вагон железной дороги.
Занятия Герасима по новой его должности казались ему шуткой после тяжких крестьянских
работ, в полчаса всё у него было готово, и он опять то останавливался посреди двора и глядел
разинув рот на всех проходящих, как бы желая добиться от них решения загадочного своего по-
ложения, то вдруг уходил куда-нибудь в уголок и, далеко швырнув метлу и лопату, бросался на
землю лицом и целые часы лежал на груди неподвижно, как пойманный зверь.
Но ко всему привыкает человек, и Герасим привык наконец к городскому житью. Дела у него
было немного: вся обязанность его состояла в том, чтобы двор содержать в чистоте, два раза в день
привезти бочонок с водой, натаскать и наколоть дров для кухни и дома да чужих не пускать и по
ночам караулить. И надо сказать, что он усердно исполнял свою обязанность: на дворе у него
никогда ни щепок не валялось, ни сору. Застрянет ли в грязную пору где-нибудь с бочкой отданная
под его начальство разбитая кляча-водовозка, он только двинет плечом и не только телегу, но и
лошадь спихнёт с места. Дрова ли примется колоть, топор так и звенит у него» как стекло, и летят во
все стороны осколки и поленья. А что насчёт чужих, так после того, как он однажды ночью, поймав
двух воров, стукнул их друг о дружку лбами, все очень стали уважать его, и даже днём проходившие
незнакомые люди, вовсе уже не мошенники, при виде грозного дворника отмахивались и кричали на
него, как будто он мог слышать их крики. (По И. С. Тургеневу.)
191. Сделка
Дельце как будто подвертывалось выгодное: мы выбрали нашей жертвой единственного сына
самого известного и видного из горожан, по фамилии Дорсет, — мальчишку лет десяти с выпуклыми
веснушками по всему лицу.
Когда однажды вечером, после захода солнца, мы оказались с повозкой возле заветного дома,
мальчишка был на улице и швырял камнями в котенка, сидевшего на заборе. На предложение
получить пакетик леденцов и прокатиться мальчишка засветил моему приятелю в самый глаз
обломком кирпича и, схваченный нами, дрался, словно бурый медведь среднего веса, хотя в кон це
концов нам все-таки удалось увезти его и спрятать в пещере в окрестностях города.
С этой минуты мы лишились всякого покоя: мальчишка объявил нам, что он Вождь Красно-
кожих, что жить в пещере ему очень нравится и домой он ни за что не вернется, а когда часов в
одиннадцать мы расстелили на земле шерстяные и стеганые одеяла, чтобы уложить его и улечься
13
самим на ночь, он обещал на утренней заре снять скальп с моего приятеля, а меня изжарить на
костре, что показалось нам вполне правдоподобным.
Письмо, которое мы поспешили наутро отправить родителю мальчишки, гласило примерно
следующее. Мы спрятали вашего мальчика в надежном месте, где его не отыщет самый ловкий
сыщик, и, чтобы получить его обратно, вы должны положить в картонную коробочку, которая
спрятана под столбом изгороди у пшеничного поля, полторы тысячи долларов. Если вы попытаетесь
нас выдать или не выполните наши требования, вы никогда больше не увидите вашего сына.
Ответ папаши не заставил себя долго ждать. Он писал, что получил наше письмо насчет вы-
купа, который мы определили за то, чтобы вернуть ему сына, и делал нам встречное предложение,
полагая, что мы его примем и выполним. Если мы приведем мальчишку и уплатим двести пятьдесят
долларов, любящий родитель согласен забрать его обратно, но сделка должна состояться глубокой
ночью, чтобы соседи, которые думают, что мальчишка пропал без вести, не увидели нас и не побили.
Надо ли говорить, что ровно в полночь, когда я рассчитывал было извлечь полторы тысячи дол-
ларов из тайника возле пшеничного поля, мы отсчитали назначенную Дорсетом сумму и попытались
вручить ему сына. Это, однако, оказалось непросто: как только мальчишка обнаружил, что мы
собираемся оставить его дома, он поднял вой, достойный пароходной сирены» и» словно пиявка»
вцепился в ногу моего приятеля» от которого отец отдирал его, как липкий пластырь. (По О. Генри.)
194. Приметы
Чтобы не заблудиться в лесах, надо знать приметы, и находить приметы или самим создавать
их — очень увлекательное занятие. Мир примет бесконечно разнообразен, и бывает очень радостно,
когда одна и та же примета сохраняется в лесах год за годом, - каждую осень встречаешь все тот же
огненный куст рябины или все ту же зарубку, сделанную тобой на сосне.
Однако приметы на дорогах не главные приметы и далеко уступают тем, которые определяют,
к примеру, погоду. Такие приметы связаны со всем: с цветом неба, с росой и туманами, с криком
птиц и яркостью звездного неба.
Самая простая примета — это дым костра, который то поднимается столбом к небу и спокойно
струится вверх выше самых высоких ив, то стелется туманом по траве, то мечется вокруг огня. И. вот
к многочисленным прелестям ночного костра: горьковатому запаху дыма, треску сучьев,
перебеганию огня и пушистому белому пеплу — присоединяется еще и знание завтрашней погоды.
Глядя на дым, можно определенно сказать, будет ли завтра дождь, ветер или снова, как сегодня,
солнце поднимется в глубокой тишине. Безветрие и теплоту предсказывает и вечерняя роса: чем
обильнее роса, тем жарче будет завтрашний день.
Иногда в безоблачный день вдруг перестает брать рыба и реки и озера мертвеют, как будто из
них навсегда ушла жизнь. Это верный признак близкого и длительного ненастья. Через день-два
солнце взойдет в багровой зловещей мгле, и к полудню черные облака почти коснутся земли, задует
сырой ветер и нагонит томительные обложные дожди. (По К. Г. Паустовскому.)
195. Состязание
Поднявшись но лестнице, мы очутились на длинном чердаке, южный конец которого был
отгорожен и превращен в голубятню. Здесь жили знаменитые птицы, и на этот день было назначено
состязание между пятьюдесятью молодыми голубями. Владельцы голубей и многие соседи-
любители держали пари на разных птиц, установив приз для победителя, и меня пригласили быть
судьей в этом состязании и определить, который из голубей окажется выигравшим. Таковым должен
был считаться не тот, кто вернется первым, но тот, кто первым войдет в голубятню, потому что
голубь, возвращающийся только в окрестности своего жилья, но не являющийся немедленно домой,
— плохой письмоносец.
Голубь, всегда и отовсюду возвращающийся домой, зовется возвратным голубем. Эти голубя
не отличаются особой окраской и лишены причудливых украшений, годных для птичьих выставок, и
разводят их не напоказ, а потому, что они быстрокрылы и умны. И вот предстояло подвергнуть
испытанию способности голубиной молодежи.
Несмотря на множество свидетелей, я посчитал более надежным запереть все дверцы голу-
бятни, оставив открытой лишь одну, и стать внутри наготове, чтобы тотчас захлопнуть ее, как только
первый голубь влетит в голубятню. В таких случаях всегда надо держать ухо востро: голуби вихрем
врываются в голубятню, и победителя можно легко прозевать. И в самом деле, как я ни готовился, а
все-таки был застигнут врасплох: белое облако, едва возникнув на горизонте, за две секунды
пронеслось над городскими крышами и оказалось возле голубятни. Синяя стрелка просвистела мимо
меня, задев мне лицо крыльями, и я еле-еле успел спустить ту единственную открытую дверцу, возле
которой караулил победителя. (По Э.Сетон-Томпсону.)
196. На полустанке
В тот год, с которого начинается мой рассказ, я служил начальникам полустанка на одной из
наших железных дорог. Весело мне жилось на полустанке или ©кучно, вы можете видеть из того,
что на двадцать верст вокруг не было ни одного человеческого жилья, ни одной женщины, ни одного
15
порядочного кабака, а я в те поры был молод и крепок, горяч и глуп.
На меня, уроженца севера, степь, раскинувшаяся во все стороны, действовала как вид забро-
шенного кладбища. Летом она своим торжественным покоем: монотонным треском кузнечиков и
прозрачным лунным светом, от которого никуда не спрячешься, — наводила на меня унылую грусть,
а зимою безукоризненная белизна степи, ее холодная даль, длинные ночи и волчий вой давили меня
тяжелым кошмаром.
На полустанке жило несколько человек: я с женой, глухой телеграфист да три сторожа. Мой
помощник, молодой чахоточный человек, ездил лечиться в город, где жил по целым месяцам,
предоставляя мне свои обязанности вместе с правом пользоваться его жалованьем. Детей у меня не
было, гостей, бывало, ко мне никаким калачом не заманишь, а сам я мог ездить в гости только к
сослуживцам по линии не чаще одного раза в месяц - прескучнейшая жизнь. (По А.П. Чехову.)
17
нарастающей ясностью и необъяснимым, неуловимым звучанием в душе, каше эти ранние летние
зори. Я хожу в предрассветной тиши на утренней заре и все думаю, думаю, и каждый раз получается,
что моя картина еще только замысел.
Я не сторонник того, чтобы заранее оповещать даже близких друзей о незаконченной вещи. И
дело вовсе не в том, что я слишком ревниво отношусь к своей работе, просто мне кажется, что очень
трудно угадать, каким вырастет ребенок, который сегодня еще в люльке. Вот так же трудно судить и
о незавершенном, невыписанном произведении. Но на этот раз я изменяю своему правилу: мне
хочется поделиться с людьми своими мыслями о еще не написанной картине. Я не могу поступить
иначе, потому что история, всколыхнувшая мою душу и побудившая меня взяться за кисть,, кажется
мне настолько огромной, что я один не могу ее объять. Я хочу, чтобы люди помогли мне советом,
подсказали решение, чтобы они хотя бы мысленно стали со мной рядом и чтобы они волновались
вместе со мной. (По Ч. Айтматову.)
204. Одиночество
На дитя человеческое, приходящее в этот мир, негласно возлагается тяжкое испытание. Задача
гласит: по своему основополагающему принципу существования ты, как все люди, одинок в мире, и
ты должен понять это одиночество, принять его, сдружиться с ним и духовно преодолеть, потому что
благодаря этому твой характер приобретет силу, достоинство и доброту.
Одиноким приходит человек в эту жизнь с первым вырвавшимся криком страдания, тре-
бующим глотка воздуха, и одиноким покидает oн этот мир с последним вздохом, стараясь про-
изнести это слово. Оставаясь навсегда отшельником, заключенным в камеру своего тела, он лишен
возможности дать кому-нибудь ощутить и почувствовать то, что сам он в своей камере ощущает,
воспринимает, чувствует, чего жаждет и о чем мечтает. Всякое значительное событие в его жизни:
первая любовь или смерть родителей, всякая возлагаемая на него ответственность, всякая великая
боль и скорбь дают ему ощутить свое беспредельное одиночество.
Это пожизненное одиночество — тяжкое бремя, но оно одновременно и великое благо. Когда
человек осознает свое одиночество, он вопрошает себя, кто может ему помочь, и понимает, что
только он сам поможет себе, закладывая таким пониманием первый камень своего характера. Пер-
вый камень живой веры будет заложен тогда, когда человек поймет, что Господь поможет ему тем
вернее, чем преданнее Ему будет он сам. И, наконец, первый камень ляжет в основание духовной
любви и братства, когда человек, постигнув чужое одиночество через свое собственное, увидит
своёго одиноко страдающего брата и поможет ему.
Нам не дано избавиться от одиночества, но все мы, одинокие дети человеческие, призваны дос-
тойно и с верой нести свое одиночество и, любя и помогая, делать чужое одиночество сносным, дос-
тойным и духовным. (По И. Ильину.)