Альберт Остермаер

Пустыня под солнцем

«Cперва обезглавлены, затем повешены

После поджарены на раскаленных прутьях
Сожжены и утоплены, связанные,
с содранной кожей!»
Вот как Осмин, с гневной пеной у рта, дает волю своим навязчивым
убийственным фантазиям. Если прочесть эти строки либретто, забыв на
минуту о музыке Моцарта, мгновенно приходит в голову мысль об
исламском фанатизме, и Осмин обретает черты типичного фанатика ИГ или
убийц «Шарли Эбдо». Был ли провидцем Иоганн Готлиб Стефани,
либреттист Моцарта? Застилает ли наше восприятие всеохватывающий ужас
от современных травмирующих кадров разрушительной слепой жестокости в
отношении человека или памятников человеческой культуры, к коим можно
отнести и эту оперу, к счастью, неподвластную разрушению. Можно ли
пренебречь звучащим текстом? Способно ли опьянение музыкой перевесить
смертоносную одержимость слов? Не представляется ли моцартовский
Осмин чистым продуктом страстного увлечения Востоком той эпохи, когда
его жестокость представлялась фольклорной деталью, когда опасность
неведомых стран возбуждала любопытство к легендарному, скорее чем страх
к реальному? Но не обязаны ли именно мы, художники, берущие на себя
гражданскую ответственность, видеть в этой опере больше, чем влезает в его
живописную раму? Естественно, что мы сегодня читаем либретто другими
глазами, наш взгляд отягощен знанием нашей эпохи, знанием реалий
окружающего мира. Безусловно, у нас нет никакого права учинять насилие
над произведением, навязывая ему произвольное осовременивание, псевдо-
провокативное или ультра-модное. И в то же время, мы не можем
игнорировать контекст того момента, когда мы беремся за его постановку.
Как это может отразиться на либретто?

Сюжет «Похищения» далек от критики ислама. Здесь не идет речь о

демонизации самой религии, нет защиты идей Просвещения перед лицом
видимого варварства Осмина. Но не забудем и того, что мусульманин Селим,
дарящий прощение, оказывается ренегатом, то есть христианином,
перешедшим в мусульманство, - вероятнее всего, европейцем.

Все эти важные темы не могут игнорироваться, с нашей точки зрения,

измененной и обостренной под влиянием современного знания. Но наша
постановка обращается и к двум другим важным темам либретто: верность и
предательство. Если мы всерьез размышляем над ними, мы неминуемо
подходим к их политической интерпретации, ибо сфера частной жизни здесь
не может быть отделена от сферы общественной. Верность и предательство –
темы политические в той же мере, что уважение и дискриминация,
непереносимое унижение, жажда мести и власти.

Селим предан отцом Бельмонта, и Бельмонт, в свою очередь,

обманывает и предает Селима. Констанца тоже предает и обманывает
Селима, она дает ему ложную надежду. Констанца торгует своей любовью,
как товаром: в обмен на свое терпение, Селим получает возможность
надеяться на ее ответную любовь, он вынужден оплатить надежду доверием.
Это притворство, безусловно: в конце концов, она убегает, убегает от этой
иллюзии любви. Кто может поручиться, что любовь Селима искренна? Не
может ли оказаться, что его признания – тактический ход, и за ними кроется
нечто иное. Его привлекает именно невозможность быть ею любимым? Его
соблазняет как раз то, что не покупается? Для него, владеющего всем,
обаяние любви именно в том, что ее нельзя получить силой?

Констанца, со своей стороны, надеется что лишь власть любви

способна победить любовь к власти и – готовит свой побег. Но, быть может,
это побег от себя самой? Селим обвиняет в ее побеге самого себя: он предает
Осмина, отпуская беглецов. Мы хотим верить в счастливый конец. Но не
иллюзия ли его прощение, не хитрая ли месть? Осмин, также, неверен своему
хозяину, отказываясь принять желание Селима освободить заложников. Ему
ненавистно их превосходство, он использует любую возможность для их
преследования. Тем самым он подрывает власть Селима. Но самое страшное
предательство он совершает против своего бога, нарушая запрет на
употребление алкоголя. Он поддается на уговоры Педрильо и нарушает
заповеди своей религии и собственные убеждения. К тому же, он переступает
через свои принципы, влюбляясь в Блонду, неверную, и позволяя ей водить
себя за нос. Но и тут он совершает насилие над собой, так как, несмотря на
свою любовь к ней, он угрожает ей и предает любовь, требуя от нее
безоговорочного подчинения, как будто возможно свести доказательство
любви к одному только подчинению!

Блонда же постоянно готова к предательству и обману, она всегда

ставит на первое место свою жизнь, и лишь потом – любовь.

Блонда никогда не теряет контроля над ситуацией, зато Бельмонт

ослеплен любовью. Селима каждый предал хотя бы однажды. Тем не менее,
нам не ведомы его искренние чувства, - даже если его предают, даже если он
сам играет в верность и предательство, нас не покидает ощущение, что он
остается верен себе, скорее позволяет другим обманываться на его счет, а не
попадает в расставленные ловушки. Какая досада, что Селим и Блонда не
могут объединиться! Из них вышла бы прекрасная чета Андервудов для
сериала «Карточный домик».

Здесь все носят маску обмана, все живут в страхе предательства и

измены. Никто из них не верит в способность другого любить той
безусловной любовью, о которой здесь все рассуждают и которую
воспевают. «Любить» не значит ли «отдаваться всем телом и душой любви»?
Не подразумевает ли любовь полное доверие? Читая либретто мы
безошибочно определяем, где и в какой момент совершается предательство,
но не способны его предугадать – ни между строк, ни в подтексте не таится
подсказки. Из болезненных подозрений персонажи сплетают свою
воображаемую реальность (une réalité psychologique). Невнятное сомнение
монотонно и мучительно пульсирует в висках каждого них.

Тот, кто становился добычей ревности, тот, кто страдал от

предательств, тот знает: подозрение, опасение, предубеждение преследуют
тебя повсюду, прирастают к коже, кружат голову. Даже не желая верить,
даже внимая опровержениям и клятвам любви и верности, невозможно
заглушить сомнения. Чем громче уверения, чем прекраснее клятвенные
песни, тем настойчивее звук фальшивой ноты сомнений.

Эта темная сторона любовной одержимости, фанатизма в любви или в

религии, эти мрачные аккорды, эти тени настойчиво врываются в музыку, и
не только в проклятия и брань Осмина.

В постановке Мартина Кушея действие «Похищения» разворачивается

в пустыне, пространстве измождающего дневного зноя и леденящего ночного
холода, где температура меняется так же стремительно, как и чувства героев.
Пустыня это пространство крайностей. Для того, кто рожден вдали от нее,
кто не умеет считывать ее знаки, кому не доступны ее обаяние и законы,
пустыня представляет смертельную опасность. Для того пустыня – лишь
песок, сильнейший символ тщетности. Песок постоянно ранящий глаза.
Песок, на котором невозможно ничего построить, за исключением замков в
Испании.

Либретто, как мы уже сказали, на первый взгляд, совсем не

политическое высказывание, оно рассказывает не столько о сущности
ислама, сколько о нашем представлении о нем. Но, в то же время, через него
нам открываются необъятные психологические и политические перспективы,
как только мы помещаем его в конкретный исторический контекст.

Идеальным решением для того, чтобы вернуться к истокам нынешнего

кризиса, но избежать всякого псевдо-осовременивания, был, на мой взгляд,
перенос действия в эпоху Первой мировой войны, взгляд на
ближневосточную политику, которой придерживалась в это время Германия.
Германская империя заключила союз с Османской империей, проще говоря, с
турками, и вступила в противостояние с могущественными колониальными
государствами – Великобританией, Францией и Россией. Германия взяла на
себя роль защитницы ислама от европейских завоевателей. Император
Вильгельм II провозгласил себя «спасителем ислама», другом всех «трехсот
миллионов магометан, населяющих Землю» и возжелал собрать их под
знамена Корана и халифата, чтобы отбить империалистическое нашествие.
Вильгельм был в ярости от вступления Британского Королевства в Антанту,
уговаривая консулов и немецких агентов «разжигать праведное пламя
сопротивления магометанского мира этим самонадеянным и лицемерным
лавочникам, ибо, если мы и прольём всю нашу кровь до последней капли, то
чтобы и Англия потеряла хотя бы Индию». Для этого Германия отправила на
Восток секретные миссии с целью поднять на восстание многочисленные
племена, взрывать газопроводы и саботировать разработки нефтяных
месторождений. Немцы инициировали фетву против Антанты. В
специальных лагерях для военнопленных мусульман [распространялась]
газета El Djihad. Несколько нефтепроводов было взорвано и ряд восстаний
увенчался успехом. Все это, конечно, было только событиями второго ряда
на театре мировых военных действий. Но все факторы, определяющие
сегодня ближневосточный кризис, уже достаточно внятно присутствовали в
начале войны и вплоть до 20-х годов: фетва, джихадисты, конфликт между
шиитами и суннитами, талибан, экономические интересы в эксплуатации
природных ресурсов, стратегические и политические игры, опосредованные
войны, завуалированный или неприкрытый колониализм, религия как боевое
оружие.

Если присмотреться к участникам этих экспедиций и миссий начала

Первой мировой и 20-х годов XX века, к их нарядам, кажется, что мы имеем
дело с теми же стереотипами о восточном мире, что и идеи о воображаемом
Востоке Моцарта и Стефани. Но за всем этим прячется жестокая реальность,
последствия которой сегодня для нас очевидны. У Моцарта действуют
испанцы и англичане. Сегодня же «европейцы» держат в своих руках нити
разыгрывающегося кризиса, и Восток выступает разменной картой в этих
играх. За маской Просвещения, цивилизованного и прогрессивного мира
скрыты реальные интересы - эксплуатация и выгода, шовинизм и управление
религиозными чувствами. Результаты подобной политики были и
продолжают оставаться разрушительными: кровожадность моцартовского
Осмина становится животным рефлексом. Как бы нам хотелось умыть руки!
Но наши руки по локоть в крови – Европа сыграла решающую роль в
конфликтах и войнах ближневосточного мира, поддерживала их с
колониальных времен вплоть до иракских войн.

Но не музыка ли главное достоинство “Похищения из Сераля”

Моцарта? Не пришли ли мы насладиться ее изяществом и красотой голосов?
Да великолепие музыки обезоруживает. В ней наша последняя надежда.
Будем же её слушать и отдадим ей свои голоса!