ИННОВАЦИИ В АНТРОПОЛОГИИ

Выпуск 3

ТЕХНОЛОГИИ
И ТЕЛЕСНОСТЬ
Институт этнологии и антропологии Серия
им. Н.Н. Миклухо-Маклая ИННОВАЦИИ В АНТРОПОЛОГИИ
Российской Академия наук Выпуск 3
Публикуется в рамках исследовательского проекта
“Умершие в мире живых: кросс-культурное
исследование коммуникативных аспектов
танатологических практик и верований”,

ТЕХНОЛОГИИ поддержанного Российским научным фондом

(грант № 18-18-00082, руководитель С.В. Соколовский)

И
© Институт этнологии и антропологии, 2018
© С.В. Соколовский (отв. ред.)
© коллектив авторов: А.И. Карасева (гл. 2); Е.А.

ТЕЛЕСНОСТЬ Климовская (гл. 7), М. Кожевникова (гл. 1); А.С.

Ответственный редактор
С.В. Соколовский
Курленкова (гл. 6), В.Л. Круткин (гл. 3), А.А. Маляр (гл.
7), И.А. Морозов (гл. 9), В. Орлова (гл. 10), С.С.
Петряшин (гл. 5), И.Е. Сироткина (гл. 4); А.Д. Соколова
(гл. 8), Е.К. Соколова (гл. 11), С.В. Соколовский (От
редактора, Введение, гл. 12).

© фотоиллюстрации: А. Карасева, Е. Климовская, А.

Курленкова, А. Маляр, И. Морозов, Е. Соколова, С.
Соколовский; коллекция РЭМ

МОСКВА
2018
ББК 30; 63.4; 63.5;
СОДЕРЖАНИЕ
87.52; 87.70 ОТ РЕДАКТОРА
ЖИВОЕ И МЕРТВОЕ В АНТРОПОЛОГИИ v
Рецензенты: канд. ист. наук А.Н. Ямсков
канд. ист. наук П.С. Куприянов
ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ
Технологии и телесность / отв. ред. С.В. Соколовский. Сергей Соколовский
ТЕЛЕСНОСТЬ И ТЕХНОЛОГИИ
Москва: ИЭА РАН, 2018. 452 с., 35 илл. (серия:
в антропологическом контексте 3
Инновации в антропологии. Вып. 3. Электронная
версия)
НОВЫЕ ТЕМЫ
eISBN 978-5-4211-0223-6 eBook ПОСТГУМАНИЗМ, ТЕХНОСРЕДА, ГАБИТУС
Tekhnologii i telesnost’ (Innovatsii v antropologii, Vol. 3)
[Technologies and Corporeality (Innovations in Магдалена Кожевникова
Anthropology, Vol. 3)], ed. by Sergei Sokolovskiy. Moscow: Глава 1. ПОСТГУМАНИЗМ:
Institute of Ethnology and Anthropology, Russian Acad. возможна ли не-антропоцентричная антропология? 25
Sci., 2018. 450 pages, 35 ill. (e-book version)
Chapters by Asya Karaseva (2), Evgenia Klimovskaia (7), Анастасия Карасева
Magdalena Kozhevnikova (1), Aleksandra Kurlenkova (6), Глава 2. МОДЕРНОЕ ТЕЛО И КОММУНАЛЬНАЯ
АВАРИЯ: трансформация сенсорного ландшафта в северном
Victor Krutkin (3), Anna Maliar (7), Igor Morozov (9),
посёлке городского типа 57
Vasilina Orlova (10), Stanislav Petriashin (5), Irina Sirotkina
(4), Anna Sokolova (8), Elena Sokolova (11), Sergei
Виктор Круткин
Sokolovskiy (Editorial, Introduction, 12).
Глава 3. АНТРОПОЛОГИЯ ФОТОГРАФИЧЕСКОГО ОПЫТА
И ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ТЕЛЕСНОСТЬ 101

Ирина Сироткина
Фото на обложке: Размышляющий андроид Глава 4. БИОМЕХАНИКА 139
(публичный ресурс: http://99px.ru/sstorage/)
II. НОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ III. НОВЫЕ ОБЪЕКТЫ
КИБОРГИ, АНДРОИДЫ, ХИМЕРЫ
ТЕЛА ЖИВЫЕ И МЕРТВЫЕ
Игорь Морозов
Глава 9 . “КОДЕКС РОБОТА”:
Станислав Петряшин к вопросу об этических основах
Глава 5. РАСПРЕДЕЛЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ И “постгуманистической цивилизации” 309
ВИРТУАЛЬНАЯ ТЕЛЕСНОСТЬ 167
Василина Орлова
Глава 10. ARCHEOLOGY OF THE ROBOTICS:
remnants of Soviet robots 361
Александра Курленкова
Елена Соколова
Глава 6. СЛЕПСУНГ, iPHONE, BLINDROID:
как незрячие люди стали пользователями мобильных телефонов Глава 11. ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ POKÉMON GO 377
209

Анна Маляр, Евгения Климовская ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Глава 7. КРЕМИРОВАНИЕ МЕРТВОГО ТЕЛА КОМПОЗИТЫ ЖИВОГО И КОСНОГО
антропологическая интерпретация 243
Сергей Соколовский
Глава 12 . HUMAN TECHNO-ANIMAL
Анна Соколова как объект антропологии 417
Глава 8. КРЕМАЦИЯ:
технология против телесности 283
Сведения об авторах 452

iii
 СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
1. С. 1–2. Год 2090 (Creative Commons Image http://pixabay.com)
2. С. 9–10. Австралийский художник Стеларк с приживленным третьим
ухом (публичный ресурс)
3. С. 23–24. Техника и “нечеловеки” (фото С. Соколовского, 2017)
4. С. 55–56. Северные теплоцентрали (фото А. Карасевой, 2011)
5. С. 99–100. Фототехника (Creative Commons Image http://pixabay.com)
6. С. 137–138. Советский плакат (публичный ресурс)
7. С. 140. Танцы машин (публичный ресурс)
8. С. 144. Аппарат Цандера (публичный ресурс)
9. С. 147. Портрет Вс.Э. Мейерхольда кисти Бориса Григорьева.
10.С. 149. Циклосъемка Н.А. Бернштейна (публичный ресурс)
11. С. 150. Циклограмма удара (Гастев, 1924)
12. С. 152. Установка Гастева (© Кукрыниксы)
13. С. 157. Обложка книги А. Гастева
14. С. 158. Эволюция бега (Бернштейн 1940)
15. С. 167–168. Виртуальность (http://beforeitsnews.com)
16. С. 181. Щит “Оружие” в ГМЭ (коллекция РЭМ, 1940)
17. С. 183. Бюст Сталина на фоне образцов узорного тканья (коллекция
РЭМ, 1945)
18. С. 184. Обработка холста в южнорусской деревне (коллекция РЭМ,
1936)
19. С. 207–208. К типологии телесности (фото С. Соколовского, 2017)
20. С. 229. Голосовой запрос (фото А. Курленковой, 2018)
21. С. 241–242. Смерть вождей (фотоколлаж А. Маляр, 2018)
22. С. 249–250. Кремация в советском дискурсе (коллаж А. Маляр, 2018)
23. С. 255. “Огненное погребение”, 1926 г. (инфографика А. Маляр)
24. С. 257. “Огненные похороны”, 1927 г. (инфографика А. Маляр)
25. С. 258. Лексемы современных дискурсов о кремации (А. Маляр)
26. С. 281–282. Крематорий (фото Е. Климовской)
27. С. 307–308. Российский антропоморфный робот “Фёдор” / FODOR
(© Фонд перспективных исследований, 2017)
28. С. 351. Женщина-гибрид (© Daily Mail, 2018)
29. С. 359–360. Технический кружок (публичный ресурс)
30. С. 370. Роботы-гуманоиды на выставке (публичный ресурс, 1962)
31. С. 375–376. Ethnographer & Pikachu (инфографика Е. Соколовой)
32. С. 386. Характеристики покемонов (инфографика Е. Соколовой)
33. С. 389. Гим в Pokémon Go и покемоны в игре (фото Е. Соколовой)
34. С. 403. Место, игроки, гаджеты Pokémon Go (фото Елены Соколовой) CC http://pixabay.com
35. С. 415. Creative Commons Image (инфографика werner22brigitte)

iv
 ОТ РЕДАКТОРА

The body is a model, which can stand Сергей Соколовский

for any bounded system ЖИВОЕ И МЕРТВОЕ
Mary Douglas
Purity and danger В АНТРОПОЛОГИИ *

Антропологи разных специализаций в различные

В человеческом организме есть
мотор, есть “передача”, есть
амортизаторы, есть тончайшие
регуляторы, даже есть манометры.
Все это требует изучения и
использования.
Алексей Гастев
Народная выправка
периоды развития своих исследовательских областей
неоднократно обращались к проблематике отношений
живого и неживого (мертвого), органического и
н е о р г а н и ч е с ко г о ( ко с н о г о ) , б и ол о г и ч е с ко г о и
небиологического (физического), естественного и
искусственного (артифицированного), природного и
культурного (технического). Трудно представить, что
какая-то из множества существующих сегодня
антропологических субдисциплин могла обойтись без
учета перечисленных выше разновидностей оппозиции
живого и неживого. Отношения тела и техники,
телесного и технического должны рассматриваться на
этом общем фоне и как частный случай взаимодействия
живого и косного, биологического и неорганического
(физико-химического).

v
 Впрочем, стоит учесть, что все эти перечисленные
разновидности разделения материального на дуальные
оппозициии не эквивалентны, а обозначающие их
термины не синонимичны. Косное, например, не может
рассматриваться как синоним мертвого, поскольку в
отличие от последнего является неорганическим
(небиологическим). Некоторые из пар
противопоставляемых понятий являются более
фундаментальными, нежели другие, образуя
концептуальный предел или горизонт для более
конкретных и специальных оппозиций, выступающих в
качестве аспектов или частных случаев этих
фундаментальных отношений. Большинство из
перечисленных пар оказываются вписанными в
локальные (специализированные) дискурсы и могут
рассматриваться при их сравнении в качестве аналогов.
Однако, например, пара “живое и мертвое”
универсальна для всех дискурсов – от
специализированных тезаурусов отдельных научных
дисциплин до бытового языка и мифологии, хотя в
конкретных науках образующие эту пару понятия
оказываются слишком абстрактными и содержательно
бедными для анализа конкретных процессов и
отношений, и параллельно с ней существуют более
специализированные термины (например, как в
геохимическом учении В.И. Вернадского – “живое и
косное” и их композит – “биокосное” – Вернадский [1938]
1988: 124–26, 147, 150, 159–160).
На фоне этих оппозиций исследуемое в данной
книге взаимодейстие телесного и технического (тела и
vi
технологий) выступает в качестве аспекта или частного
проявления отношений живого и мертвого, но, как
представляется, аспекта менее исследованного в
антропологии, нежели проанализированная во многих
работах и присущая мировоззрению многих народов
дуальность живого и мертвого. В мировой антропологии
сформировались два особых направления исследований –
антропология тела и антропология техники или техно-
антропология, наименования которых говорят сами за
себя. При этом взаимодействие тел и технологий, их
влияние друг на друга и длительная коэволюция
ч е л о в е ч е с ко й т е л е с н о с т и и т ех н о с р е д ы р е д ко
оказываются фокусом внимания исследователей.
Единственным исключением здесь является медицинская
антропология, где изучение этого взаимодействия
оказалось центральной проблемой в связи с развитием
новых репродуктивных, нейро- и биотехнологий, а также
трасплантологии и создания искусственных тканей и
органов. Однако медицина остается лишь одной из
множества областей, где взаимодействующие тела и
технологии порождают новую реальность.
Те х н о а н т р о п о л о г и я ( t e c h n o - a n t h r o p o l o g y ) –
относительно новая область исследований, возникшая на
стыке исследований материальной культуры, философии,
социологии и истории науки и т ехники, STS
(аббревиатура “science and technology studies” – исследования
науки и технологий, иногда расшифровываемая также
как “science, technology, society” – “наука, технологии,
общество”), медицинской антропологии, антропологии
организаций и профессиональных сообществ, фокусом в
которой оказалось влияние современной техники на
общество, культуру и человека, хотя пока вряд ли
конкурирует с медициной, но несомненно выступает как
самостоятельная область исследований, в сферу
интересов которой попадают взаимодействия техники и
тела. Большая часть исследований, выполненных в этой
области, фокусируется на отношении общества к
т ехническим инновациям, экспертизе больших
технических проектов и критике техники. Лишь в
последнее время в связи с успехами биомедицины и
биотехнологий, включая новые репродуктивные
технологии, антропологи и их коллеги из соседних
дисциплин стали обращать бóльшее внимание на
собственно антропологическое измерение технического
прогресса и сопутствующие ему изменения человеческой
телесности. Вопреки очевидной киборгизации человека,
развивающейся сразу по нескольким направлениям – от
новых форм использования искусственного интеллекта и
нейрохакинга до выращивания органов из стволовых
клеток, интерфейс тела и техники остается по-прежнему
исследованным недостаточно. В предлагаемой вниманию
читателей книге рассматривается широкий спектр
взаимодействия технического и биологического,
природного и культурного, живого и мертвого, появление
“гибридов”, сочетающих элементы органического и
неорганического происхождения, новые формы
интеграции и синтеза живой и косной материи, а также
синтез и интеграция этих разнородных по
происхождению материалов в современных
биотехнологиях, заставляющих исследователей включить
в свой предмет новую и бурно развивающуюся область
vii
человеческих практик, сопрягающих и сплавляющих
воедино человеческую телесность и технику.
Помимо сопряжения разнородных элементов в
биотехнических сборках и ассамбляжах, продолжающих
восприниматься как человеческое тело, еще одной
важной линией интенсификации взаимодействия
технологий и телесности являются сами человеческие
практики, умения, навыки, привычки, опирающиеся на
повседневное использование различных технических
устройств и аппаратов – техносреды в целом – и
формирующие новый габитус Homo faber или Homo techni-
cus, человека технического, с трудом выживающего вне
искусственной среды или технической инфраструктуры.
Особый вид интеграции тела и техники на уровне техник
тела уже давно привлекал внимание антропологов,
социологов и археологов, однако лишь сегодня это знание
позволяет переосмыслить как отношения телесности и
техники, так и разнообразные конкурирующие
концепции самой телесности и разнообразных
технологий.
Антропология в целом, не только российская, поздно
подключилась к исследованиям современных технологий
и их влияния на человека и его тело. Мы с некоторым
опозданием познакомились с достижениями STS, в
результате чего формирующаяся на стыке с этой
дисциплиной техноантропология делает в России свои
самые первые и пока еще не слишком уверенные шаги,
развиваясь, по преимуществу, за счет исследований
технологий в медицине, в силу того, что медицинская
антропология институализировались в России раньше и
сумела за короткое время освоить новые подходы и
концепции, в том числе близкие к STS и акторно-сетевой
теории (о последней подробнее – в предыдущем томе
серии “Инновации в антропологии”).
Причины отставания российской антропологии
именно в этой области очевидны: дисциплина
недопустимо медленно освобождается от своего
имперского и националистического наследия, что
выражается сегодня, главным образом, в инерционной
фокусировке на всем традиционном и этническом.
Именно по этой причине этническая (национальная)
культура или культура традиционная рассматриваются
как легитимные предметы (этнологических)
исследований, а культура современности, массового
производства, высоких технологий – как предметы для
изучения или специализации иных дисциплин, например,
культурологии или социологии.
Вместе с тем, российская антропология вовсе не
отказывается от изучения современности: политическая
антропология и прикладная конфликтология
(этнополитика) исследуют, по преимуществу, именно
современность; городская антропология обращена к
сегодняшнему дню и вполне современным городским
субкультурам; медицинская антропология занимается
решением насущных проблем настоящего, а не только
историей развития представлений и народных знаний в
данной области (этномедицина); исследования в жанре
экономической антропологии вовсе не исключительно
строятся на исторических сюжетах и т.д. Отчего же
исследования материальной культуры, одним из
viii
сегментов которой вне всякого сомнения являются
современные техника и технологии, должны мыслиться
как предмет, выходящий за рамки специализации
антропологов? Разве такие признаннные классики
антропологической мысли как Марсель Мосс или Андре
Леруа-Гуран ограничивали свой интерес к эволюции
техники исключительно ее прошлым?
Так или иначе, обстоятельства дня сегодняшнего
таковы, что ни одна антропологическая специализация
или субдисциплина, будь это антропология политическая,
экономическая, медицинская, или городская, уже не
могут игнорировать феномен новых технологий,
влияющих на все без исключения стороны жизни
общества и провоцирующих стремительные изменения
как его культуры, так и самого человека.
Главы этой коллективной монографии объединены в
три тематических раздела, озаглавленных
“Постгуманизм, техносреда, габитус”, “Тела живые и
мертвые” и “Киборги, андроиды, химеры”.
Анализ различных форм и модусов интеграции и
гибридизации телесного и технического расширяет фокус
антропологического взгляда на человека, включая в него
всю производимую человечеством среду, рассматриваемую
на этот раз не только как часть человеческого, но как его
имманентная характеристика, по существу ставящая знак
равенства между антропогенезом и техногенезом. Такое
отождествление и расширение предмета исследования не
может не придавать антропологии характер пост-, транс-,
или не-антропоцентрической дисциплины (см. главу Казалось бы, целесообразные и становящиеся
Магдалены Кожевниковой). автоматизмами телесные движения, сопровождающие
обыденные умения ходить, сидеть, плавать, обращаться с
Существует устойчивая тенденция рассмотрения
инструментами, выступающие как основа и сущность
киборгизации человека как результата внедрения в его
телесных диспозиций, навыков, умений, привычек и
тело технических устройств или протезирования.
повседневных практик – всего того, что мы в
Однако этот модус интеграции технического и телесного
совокупности именуем габитусом, сопряжены с понятием
вряд ли исчерпывает все её виды. Опосредованные
техники лишь фигурально, метафорически, по аналогии,
сложными технологиями инфраструктуры, в которые
уподобляющей тело механизму. Углубление в эту
люди оказываются включенными как их часть и условие
проблематику, развертывающееся в последующих главах,
бесперебойного функционирования этих технологий,
позволяет, однако, усмотреть фундаментальное единство
можно рассматривать, в свою очередь, как особую форму
между телесными техниками и техникой (в ее обыденном
или специфический модус интеграции телесности и
понимании) как материальной совокупности вовлеченных
техники, при которых человеческое тело выступает в
в человеческое действие артефактов (инструментов,
качестве неотъемлемого элемента сложной технической
машин, автоматов и их комплексов), раскрывающее связь
системы. Человеческая телесность и само существование
техники в ее узкой субстанциональной трактовке с теорией
человека становится немыслимым вне созданной им
деятельности, в которой действие оказывается сущностно
среды, и любой сбой в инфраструктуре жизнеобеспечения
опосредованным целеполаганием и материальными
оборачивается трагедией (см. главу Анастасии Карасёвой).
условиями своего развертывания.
Обсуждение экстенсий и протезов человеческого
Техника все чаще дополняет, исправляет, усиливает
тела инициировано анализом фотографии как сплава
или компенсирует различные человеческие умения, и
технического и перцептивного, в котором фотоаппарат
интеллектуальные способности и физические
выступает не только как усовершенствование зрения и
возможности (см. главу Александры Курленковой). Она
памяти, но и в качестве инструмента выбора и
сопровождает человека и после смерти. Современные
воображения (см. главу Виктора Круткина). Первый
технологии обращения с мертвым телом на основе
раздел завершается рассмотрением влиятельной, но
полевых и архивных исследований рассматриваются и
недостаточно известной в антропологии концепции
анализируются в главах Анны Маляр и Евгении Климовской,
биомеханики Алексея Гастева, опередившего в своих
а исторический экскурс в историю этих технологий
работах близкие по духу исследования Марселя Мосса и
представлен в главе, написанной Анной Соколовой.
Андре Леруа-Гурана о техниках тела (см. главу Ирины
Сироткиной).
ix
 В заключительном разделе книги “Киборги, интеграции телесного и технического, по всей видимости
андроиды, химеры” на материалах полевых исследований именно он располагает на сегодняшний день одним из
и анализа соответствующей научной и популярной наиболее эффективных путей в нарастающей степени
лит ературы и фильмографии рассматриваются сращенности человеческого тела и информационных
гибридные существа (в том числе т.н. технолюди), на технологий, лежащей в основе современной
разных принципах и технологиях объединяющие в одном трансформации человечества в киберчеловечество.
ансамбле или организме гетерогенные элементы (живое и
В з а в е р ш а ю щ е й гл а в е ( С е р г е й С о к о л о в с к и й )
мертвое, органическое и неорганическое, искусственное и
представлен обзор основных механизмов интеграции
естественное, виртуальное и реальное, техническое и
телесного и технического и путей трансформации
биологическое).
техночеловечества в пост- и киберчеловечество.
В открывающей этот раздел главе Игоря Морозова
предлагается рабочая типология гибридных
техноорганических систем – от постлюдей до роботов и * Работа выполнена в рамках исследовательского
химер, а также излагаются гипотезы о возможных проекта РНФ № 18-18-00082.
этических принципах их взаимоотношений и прогноз
относительно возможных форм взаимодействия и
коммуникации между их сообществами. Эти материалы Библиография
дополняются кратким историческим очерком об истоках
Вернадский В.И. [1938] Философские мысли натуралиста.
советской роботики, представленном в главе студентки
М.: Наука, 1988 [публикация рукописи 1938–38 гг.
Техасского университета в Остине Василины Орловой.
“Научная мысль как планетарное явление”, С. 20–
Раздел завершается главой, в которой Елена Соколова
195].
излагает результаты полевого исследования
взаимодействия тел и технологий в контексте игры Poke-
mon Go. Это довольно специальный случай
взаимодействия телесности и техники, цифровых
технологий и переживаемого тела, позволяющий
заглянуть в “механику” бурно развивающихся новых
типов интеграции телесного и технического. И хотя
данный вид интеграции тела и техники выглядит как
наименее инвазивный во всем диапазоне способов

x
 ∏
ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ

Сергей Соколовский

ТЕЛЕСНОСТЬ И
ТЕХНОЛОГИИ CC http://pixabay.com
в антропологическом контексте*

Рассмотрение о т н о ш е н и й м еж д у т е л а м и и
технологиями уместно начать с констатации, что мы
имеем довольно смутные представления о том, что такое
тело и чем является техника, очевидно недостаточные,
чтобы противопоставлять или сопрягать эти понятия.
Союз “и”, который столь безыскусно соединяет в
предложенном выше заглавии эти две обширные области
философских и научных изысканий, уже утверждает
вполне определенную онтологию, с которой не каждый
исследователь будет готов согласиться. Предлагая
рядоположенность этих двух обширных доменов нашего
повседневного опыта союз “и” исподволь внушает нам
идею их эквивалентности, сопоставимости и, что
особенно важно, их взаимной автономности, в то время
как они могут оказаться отнюдь не эквивалентными,
вовсе не сопоставимыми и совсем не автономными. Лишь
здравый смысл с его привычкой рассматривать тело как
организм с четкими границами, а технику как нечто телу
внеположное, внушает нам подразумеваемую союзом “и”
онтологию. Однако что, если человек, его тело и разум не
3 4
могут отделяться и противопоставляться условиям их
существования, которые обеспечивает техническая среда?
Что если тело и телесность бессмысленно
противопоставлять технике и технологиям? Что если и в
онтологическом отношении – тело человека представляет
собой лишь разновидность машинных или технических
устройств, более того – является их продуктом или
результатом длительной совместной эволюции. Даже
вирус “Петя”, атаковавший в недавнем прошлом пол-
планеты, способен как и другие компьютерные вирусы к
репликации (цифровому аналогу размножения) и в этом
отношении ведет себя подобно живому организму,
воспроизводящему себя в изменяющихся условиях.
Что же я имею в виду, предлагая рассмотреть
сопряженность техники и человеческой телесности, тем
самым невольно их противопоставляя? Прежде всего то
обстоятельство, что исследования технологий и
телесности по отдельности имеют весьма долгую историю
как в антропологии, так и во множестве других научных
дисциплин, даже если пока не принимать в расчет
историю их философского осмысления. В то же время
попыток удержать обе эти области в их взаимной связи
не так уж много, причем чаще всего они вдохновлены
либо витализмом (то есть распространением метафор
живого на мир человеческих артефактов, включающий
инструменты, машины, автоматы, сооружения и т.д.),
либо механицизмом, проецирующим инженерные
аналогии в сферу органического и телесного, что лишь
подчеркивает тенденцию к редукционизму, саму по себе,
быть может, и необходимую, в особенности как попытка
выстраивания монистического подхода и преодоления
картезианства. Должна ли такая онтология строиться
обязательно как механицистская или как виталистская,
остается вопросом. Быть может, стоит учитывать и иные
метафизические представления, сочетающие принципы
монизма и ирредукционизма.
Если обратиться к собственно антропологическим
исследованиям в этой специфической области, то каждый
из нас без труда вспомнит множество работ и авторов,
исследующих технологии и тело по отдельности. В конце
концов, антропология материальной культуры или
исследования в антропологии и археологии
традиционных технологий, как и медицинская
антропология (я уже не говорю об антропологии
физической) являются субдисциплинами с давно
сложившимися предметами, методами и концепциями.
Однако если мы зададим вопрос, в какой степени эти
субдисциплины сотрудничали, или вообще принимали в
расчет достижения друг друга, мы обнаружим, что вплоть
до последних десятилетий они развивались друг от друга
совершенно независимо. Эту ситуацию изменили: 1)
беспрецедентное вторжение новых технологий в сферу
органического (биотехнологии и новая генетика с
технологиями редактирования генома); 2) развитие,
начиная с бионики и заканчивая нейрокибернетикой,
новых волн технических инноваций, заимствующих идеи
5 6
и структуры из органического мира; 3) стирание границ
между органическим и неорганическим, живым и косным
за счет разработки и внедрения гибридных сущностей
(организмов-механизмов, киборгов и андроидов),
сочетающих живые ткани и синтетические материалы, в
том числе и органические, но выращенные с помощью
биот ехнологий вне организма (как например,
искусственная кожа или глазная радужка). Антропологи,
особенно российские, долгое время уклонялись от поиска
своего места в этой трансдисциплинарной
исследовательской области. Однако антропологическое
знание здесь оказывается не только востребованным, но и
абсолютно необходимым. Рассмотрим подробнее те
проблемы и сюжеты, которые могут оказаться полезными
для антропологов, либо, наоборот, ситуации, в которых
антропологи с их особыми подходами и методами могли
бы способствовать продуктивному развитию этой новой
области знания.
В рассматриваемом здесь аспекте сопряжения
телесности и технологий мы оказались сейчас помимо,
впрочем, нашей воли и даже в ряде случаев не вполне
осознанно, в средоточии таких масштабных перемен, имя
которым пока не найдено, в то время как сами эти
перемены разворачиваются в столь стремительном темпе,
что мы не успеваем их осмыслить и поименовать. Еще
вчера внедрение чипов в человеческий мозг и
моделирование индивидуального сознания на основе
эмуляции нейронных сетей были эпизодами научной
фантастики, а уже сегодня нейрохакинг становится
массовой домашней технологией, на которой зарабатывает
множество компаний, реализующих представление о
человеческом мозге как об аппарате или инструменте,
который можно и должно оптимизировать,
совершенствовать, дооснащать, подвергать апгрейду и
перезагрузке. Искусственный интеллект превзошел
человеческий не только в шахматах, когда двадцать лет
назад Deep Blue обыграл Гарри Каспарова, но и в го – игре
на порядок сложнее шахмат, в которой AI еще пару лет
назад едва достигал второго дана из 9. В марте 2016 года на
чемпионате в Сеуле основанная на нейронной сети с
глубоким обучением программа AlfaGo обыграла Ли
Седоля – мастера го высшего 9-го дана, выиграв пошедший
на благотворительность приз в миллион долларов. В
чемпионате, проходившем 23-27 мая 2017 года AlfaGo
обыграла чемпиона мира Ке Цзе, получив 9-й дан и приз в
полтора миллиона долларов. В этой гонке между
г е н е т и ч е с к и , ф а р м а кол о г и ч е с к и и т ех н и ч е с к и
дооснащаемым человеком и выстраиваемых на аналогах
органических структур (а иногда и с использованием
живых нейронов) информационных технологий
постепенно стираются границы между машиной и
человеком, а сегодня – скорее уже между киборгом и
андроидом. Западная доказательная медицина, имеющая в
своей основе механицистский подход (нужно отметить, что
споры между механицистами и анти-механицистами
вполне актуальны также в таких областях как философия
сознания и искусственный интеллект), продолжает
рассматривать человеческое т ело как машину,
изнашивающиеся части которой необходимо вовремя
“чистить”, “смазывать” или заменять. В отдельных случаях
этот подход имеет впечатляющие достижения: Дэвид
Рокфеллер умер на 101 году жизни с восьмым сердцем,
успев пережить семь трансплантаций, первая из которых
была произведена в 1976 г., за сорок лет до его кончины.
7 8
Нынешний технический директор компании Google,
известный футуролог Рэй Курцвейл уже на 2025 г.
прогнозирует появление массового рынка гаджетов-
имплантатов, а всего через десять лет согласно его
прогнозам нашей обыденностью, такой же как
холодильники или кофеварки, станут персональные
роботы-помощники, права которых будут регулироваться
особыми законами. Примерно в это же время за счет
компьют ерной симуляции нейронных структур
человеческого мозга искусственный интеллект пройдет
тест Тьюринга, рассматриваемый, как известно, в качестве
критерия разумности. Если говорить о трансплантации и
замещении изношенных органов, то согласно некоторым
прогнозам уже через 15 лет будут массово использоваться
3-D принтеры для их печати. На начало 2040-х гг.
прогнозируется появление трансгуманоидов – людей с
дооснащенным интеллектом, кратно увеличенной памятью,
дополнительными опциями зрения и локомоции, и даже с
дополнительными конечностями. Впрочем, такого рода
эксперименты реализуются уже сегодня (Рис. 1).
Как вписываются традиции разных антропологических
дисциплин в исследования этой новой реальности,
которую я предлагаю именовать техно-корпо-реальностью?
Прежде чем я представлю свою версию ответа на этот
вопрос, хочу обратить внимание на предлагаемый для
обозначения этой гибридной реальности термин.
Преимущества такого обозначения – в подчеркивании
интенсивности взаимодействия телесного, соматического
(или, если воспользоваться латинской калькой –
корпорального – corporal; англ. corporeal) с техническим,
что и определяет уникальность этой реальности.
Рис 1. Представитель биоарта, австралийский художник Стеларк с приживленным третьим ухом

9 10
Как мне представляется, термин выражает новое
качество этой реальности – новый уровень единства или
сочленения телесного и технического, существующих и
вместе, и порознь (этот парадоксальный момент
сосуществования телесности и техники,
психоорганического и неорганического, будет рассмотрен
в заключительной главе).
Понятно, что термин корпо-реальность (с дефисом) при
восприятии на слух указывает не только на эту новую
реальность, но и подразумевает телесную основу
(корпореальное) синтезов тела и его технического
оснащения, будь это имплантаты, протезы, искусственные
органы или аппараты, усиливающие чувства (слух,
зрение, обоняние) и способности (память, мускульную
силу и т.д.) человека, или встроенность человеческих тел
и их зависимость от сложной технической
инфраструктуры, без которой выживание современного
человека становится невозможным.
Концепции техники и телесности
Я отдаю отчет, что в рамках короткого введения даже
перечень этих концепций, не говоря уже о существе
обсуждаемых в них проблем, вряд ли возможен. Здесь
удастся назвать лишь имена мыслителей, оказавших
наибольшее влияние на развитие соответствующих
представлений и обозначить ключевые для обсуждаемой
темы подходы.
11
В силу того уже упомянутого обстоятельства, что
антропологи в своих концептуализациях техники и
телесности руководствовались, главным образом,
обыденным сознанием и здравым смыслом, они и сегодня
мало осведомлены о дискуссиях по поводу сущности
техники или конкурирующих подходах к
концептуализации телесности. и плохо знакомы с
основополагающими для рассматриваемой здесь темы
трудами, в частности, с работами Мартина Хайдеггера
(прежде всего, с его «Вопросом о технике»), Макса
Хоркхаймера (“Помрачение разума”), Хосе Ортега-и-
Гассета (“Размышления о технике”), Бернара Cтиглера
(см., например, его трехтомную работу «Техника и
время»), Юргена Хабермаса («Техника и наука как
“идеология”»), как и работами Жильбера Симондона («О
способе существования технических объектов», 1958),
Дона Иде («Технология и жизненный мир» и
«Постфеноменология и технонаука»), двухтомной
«Историей техники» Бернара Жиля (1978) и не
потерявшей своего значения со времени своей первой
публикации работой Льюиса Мамфорда «Техника и
цивилизация» (Mumford 1934), или с имеющей уже самое
непосредственное отношение к антропологии книгой
Пьера Лемонье «Элементы антропологии
технологии» (Lemonnier 1992). Российским антропологам
чаще всего хорошо знакома лишь работа о техниках тела
Марселя Мосса (Mauss 1936), переведенная на русский и
опубликованная в сборнике его сочинений (Мосс 1996), а
12
также известный во многом благодаря обстоятельной
рецензии С.А. Токарева весьма оригинальный
двухтомный труд Андре Леруа-Гурана на ту же тему,
опубликованный под общим названием «Эволюция и
техника» (1943, 1945).
Сходным образом обстоит дело и с ключевыми
работами по философской антропологии, касающимися
человеческого тела и телесности: идеи Эдмунда Гуссерля,
Анри Бергсона, Мориса Мерло-Понти (в особенности I
часть его «Феноменологии восприятия», озаглавленная
«Тело»), Жака Маритена, Габриэля Марселя, Жана-Поля
Сартра, Макса Шелера, Жоржа Батая, Жана-Люка
Нанси, Жиля Делёза, Феликса Гваттари, или Валерия
Подороги нашли пока лишь весьма ограниченную
читат ельскую аудиторию среди от ечественных
антропологов. Исключением являются, пожалуй, лишь
некоторые построения Зигмунда Фрейда, как известно,
существенно повлиявшие на т.н. психологическую
антропологию. Возможно, впрочем, что классическая
философия, поскольку, как известно, Гоббс, Спиноза,
Лейбниц, Кант, Гегель, Ницше, Кьеркегор и др. так или
иначе затрагивали многие из существенных аспектов
обсуждаемой здесь проблематики, повлияла на развитие
антропологии, а та, в свою очередь, на ход философской
мысли, однако эти взаимовлияния еще предстоит уяснять.
Коротко говоря, представления антропологов в
отношении обсуждаемой здесь темы не ушли далеко от
13
классификации Аристотеля, разделявшего органические
тела и артефакты на том основании, что первые имеют
источник своего движения в себе, а вторые движимы
внешними причинами. Антропологи (я имею сейчас в
виду не представителей эволюционной или
биоантропологии, известной чаще у нас как антропология
физическая, а также антропологии медицинской,
превращающих тело в биологический объект, но
антропологов социальных) пытаются рассматривать
человеческую телесность как продукт культуры или
социума, однако и они по-прежнему мыслят тело как
организм с четкими границами, образуемыми кожным
покровом. Между тем еще Ролан Барт призывал нас
помнить, что мы имеем множество тел:
тело, с которым имеют дело анатомы и физиологи…,
исследуемое и описываемое наукой; … (это фено-текст)
<…> тело как источник наслаждения, образованное
исключительно эротическими функциями и не имеющее
никакого отношения к нашему физиологическому телу:
оно есть продукт иного способа членения и иного типа
номинации (Барт [1973] 1989: 473–474).
К этим размышлениям Барта можно добавить анализ
Мишеля Фуко биовласти и тела как зоны развертывания
биополитических манипуляций. Существуют тело
аффекта, различение тела и плоти, или корпуса и тела,
тела мертвого и живого, понятие корпосферы и т.д., и т.п.
И з в е с т н о е ф е н о м е н о л о г а м и п с и хо л о г а м т. н .
“проживаемое тело” и соответствующие концепции,
14
проблематизирующие границы тела, почти не нашли
своего использования в рамках антропологического
дискурса.
Аналогичные суждения справедливы и в отношений
современных дискуссий о технике, продолжающих
оставаться на периферии внимания антропологов,
трактующих технику как совокупность особого рода
артефактов – инструментов, механизмов, машин и т.п. и,
в этом смысле, не способных концептуализировать те
сложные ансамбли целерационального действия, которые
и составляют техносферу и в которых названные
артефакты составляют лишь небольшую и иногда не
самую важную ее часть. Иными словами, для того, чтобы
обнаружить место антропологии в современных подходах
к телесности и технике нам необходимо сначала освоить
соответствующий инструментарий.
Рассмотрение тела и технологий в их сопряженности
предполагает знание существующих концепций техники
и телесности, без чего наше понимание происходящего
вряд ли сможет покинуть пределы обыденного сознания и
его мифологий. Вопреки распространенному
игнорированию многих существующих в философии тела
и философии техники идей и концептов, социологи,
археологи и антропологи в целом все же сделали немало
для осмысления соответствующей проблематики, в том
числе и за счет критики распространенных
представлений об эволюции и техники, и человеческого
15
тела. Томас Хьюз, например, в своей полемике с
представлением, что технология является лишь
приложением науки, то есть практическим
использованием основанного на логике и
перекодированного в языковые сообщения научного
знания, предложил понятие социотехнической системы,
трактуемой прежде всего как система целерационального
действия, объединяющая в своем составе такие
разнородные элементы как знания, ритуалы, людей,
артефакты и умения (Hughes 1987). Эта идея весьма
созвучна размышлениям Арнольда Гелена об эволюции
техники, опубликованным в середине 1960-х гг.,
описавшего имманентную связь между структурой
целерационального действия и историей техники как
постепенной объективизации этого действия: сначала
происходит усиление и замещения функций
двигательного аппарата (рук и ног), затем производства
энергии (человеческого тела), потом – функций аппарата
чувств (глаз, ушей, кожного покрова) и, наконец,
функций центра управления (головного мозга), в
процессе которого человеческое тело постепенно
освобождалось от своих функций, передавая их технике
(Gehlen 1965; см. также: Habermas 2003 ).
Эволюция техники, представленная как развитие
сменяющих друг друга социотехнических систем,
кажется на первый взгляд абстрактной схемой, удаленной
от практики полевой антропологии, однако это не так.
16
Антропологи, исследовавшие индуизм в Южной Индии,
описали роль индуистских храмов в поддержании
ирригационных систем, необходимых для производства
риса. Элементами этой системы были короли, брамины,
акты дарения, крестьяне, технологии для рытья каналов и
возведения плотин, ритуалы, представления о роли
храмов и божеств для обеспечения плодородия земли,
вода, рис и т.д. Функционирование этой гетерогенной
системы буквально создавало местное общество и
обеспечивало его процветание. Иными словами, всякая
комплексная техническая система имеет социогенный
характер. Антрополог из университета Аризоны Стивен
Лансинг вполне убедительно показал как функционируют
такие системы в условиях традиционного общества,
описав ирригационные системы Бали (Lansing 1991).
Я не стану приводить дополнительные примеры
антропологических исследований коэволюции тела и
техники, хочу лишь отметить, что в существующих
сегодня трансдисциплинарных знаниях о телах и
технологиях содержится множество настоящих
жемчужин как в смысле концептов, так и в отношении
пока мало используемых методов и подходов, все еще
ждущих своего применения в конкретных лабораторных
и полевых этнографических исследованиях. Темпы
развития технокультуры давно опережают ее осмысление
со стороны гуманитарных и социальных дисциплин, а
если иметь в виду антропологическое знание, то сегодня
17
очевидно, что усложнение технореальности происходит
быстрее развития этого знания. Такое отставание – не
просто повод для наших сожалений, оно грозит еще
неведомыми катастрофами. И вместе с тем, запаздывание
философского и антропологического осмысления
технических инноваций – фактор глобальный, который
если и можно преодолеть, то только за счет попытки
синтеза этих знаний в процессе подготовки специалистов
– инженеры должны стать специалистами в
гуманитарном знании, а гуманитарии – в техническом. В
этом случае возникает надежда, что мы справимся с
вызовами этого нового киборганического мира с его
непредсказуемыми геокорпографиями и
соматотехниками, с угрозами нейрототалитаризма или
н е й р ох а ке р с т в а , и в о в р е м я ус п е е м о с м ы с л и т ь
разворачивающиеся на наших глазах процессы
биотехнической гибридизации и химеризации. В
противном случае, возобладает смертоносная сторона
техники, о которой нас предупреждал Хайдеггер,
рассуждая о ней как о фармаконе – лекарстве и яде
одновременно, и человечество в его телесных и духовных
ипостасях прекратит свое существование.
* Работа выполнена в рамках исследовательского
проекта РНФ № 18-18-00082.
18
 Библиография
Барт Р. [1973] Удовольствие от текста // Избранные
работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989.
С. 462–518.
Подорога В. Феноменология тела. М.: Ad Marginem, 1995.
Ellul J. The Technological Society. N.Y.: Vintage Books,
1964.
Gehlen A. Anthropologische Ansicht der Technik // Technik
im technischen Zeitalter. 1965.
Gille B. (ed.) [1978] The History of Techniques. Vol. 1.
Techniques and Civilizations; Vol. 2. Techniques and
Sciences. N.Y.: Gordon & Breach Sci. Publ., 1986.
Habermas J. Technik und Wissenschaft als “Ideologie”.
Frankfurt/M.: Suhrkamp, 2003 (рус. перевод: 2007).
Heidegger M. Die Frage nach der Technik [1949] // Die
Künste im technischen Zeitalter. München, 1954
(рус. перевод: 1993).
Hughes T. The Evolution of Large Technological Systems //
Bijker W., Hughes T., Pinch T. (eds). The Social
Construction of Technological Systems: New
Directions in the Sociology and History of
Technology. Cambridge, Mass.: MIT press, 1987. P.
51–82.
19
Ihde D. Technology and the Lifeworld. From Garden to
Earth. Bloomington: Indiana Univ. press, 1990.
Ihde D. Postphenomenology and Technoscience. Albany:
SUNY press, 2009.
Lansing J.S. Priests and Programmers: Technologies of
Power in the Engineered Landscape of Bali.
Princeton: Princeton Univ. Press, 1991.
Lemonnier P. Elements for an Anthropology of Technology.
Ann Arbor, Mich.: Anthropology Museum, 1992.
Leroi-Gourhan A. Evolution et techniques. Vol. 1. L’Homme
et la matière. 1943; Vol. 2. Milieu et techniques. 1945.
Paris: Editions Albin Michel.
Mauss M. [1934]) Les techniques du corps // Journal de
Psychologie. 1936. XXXII, 3-4 (рус. перевод: 1996).
Merleau-Ponty M. Phénoménologie de la Perception. P. :
Gallimard, 1945 (рус. перевод: 1999).
Mol A. The body multiple: ontology in medical practice.
Durham: Duke Univ. press, 2002.
Mumford L. Technics and Civilization. L.: Routledge &
Kegan Paul, 1934.
Nancy J.-L. Corpus. P.: Editions A.M. Métailié, 1992 (рус.
перевод: 1999).
20
Simondon G. [1958] Du mode d’existence des objets
techniques. Paris: Aubier, 2001 (англ. перевод: 1980;
сокр. рус. перевод: 2012).
Stiegler B. [1994, 1996, 2001] Technics and Time, Vol. 1. The
Fault of Epimetheus. 1998; Vol. 2. Disorientation. 2009;
Vol. 3. Cinematic Time and the Question of Malaise.
2011. Stanford, Ca.: Stanford Univ. press.
Stiegler B. La société automatique. P: Fayard, 2015. Vol. 1.
L'avenir du travail.

21
 ∏
I. НОВЫЕ ТЕМЫ

ГЛАВА 1
∏
ПОСТГУМАНИЗМ © фото С.Соколовского

ПОСТГУМАНИЗМ,
ТЕХНОСРЕДА, ГАБИТУС
Магдалена Кожевникова
ПОСТГУМАНИЗМ:
возможна ли неантропоцентричная антропология?
Понятие “постгуманизм” впервые ввел египетско-
американский литературовед Ихаб Хассан в конце 1970-х
гг., написав о конце гуманизма в его современной форме
(Hassan 1977; цит по: Bakke 2012). Он заметил, что
понятие человека как центральной фигуры гуманизма
исчерпалось. С этого момента начинается рефлексия над
новой формацией, которая признает субъектность разных
существ, не ограничиваясь человеком. Именно это будет
связывать между собой разные виды постгуманизма,
поскольку – как пишут, например, М. Бакке или Г.
Га е в с к а – н а д о г о в о р и т ь с ко р е е о м н оже с т в е
постгуманизмов, а не об одном постгуманизме.
Очень часто постгуманизм связывается с
трансгуманизмом, хотя это некорректно. Оба подхода,
25
несмотря на ряд сходств, сильно отличаются. Объединяет
их некая неудовлетворенность современным гуманизмом
и его трактовками человека, потребность расширения
особенного статуса человека на другие существа: для
трансгуманистов это будут киборги, искусственный
интеллект, а для постгуманистов – не-человеческие
животные. Для трансгуманистов главным критерием
будет уровень интеллекта, для постгуманистов, скорее,
способность страдать или сам факт биологического со-
существования в мире.
Латинские приставки trans- и post- могут вводить в
заблуждение, ошибочно предполагая некую
последовательность этих новых гуманизмов: как будто
трансгуманизм является промежуточным звеном между
современным гуманизмом и (пост)гуманизмом будущего.
Дополнительную путаницу вносят понятия трансчеловека
и постчеловека, которые функционируют в рамках
трансгуманизма и действительно являются
терминологическим отражением некой
последовательности в планируемой эволюции человека.
Главная разница между трансгуманизмом и
постгуманизмом заключается в понимании места
человека в живой и неживой природе: в то время, как
трансгуманизм остается глубоко антропоцентричным,
постгуманизм отбрасывает мысль о привилегированной
позиции человека. Постгуманизм подчеркивает, что
человек – это лишь одно из проявлений жизни (zoe), и он
не изолирован от остальных существ, поскольку все
26
жизни переплетены и тесно связаны между собой.
Трансг уманисты восхищаются человеком и его
достижениями, и убеждены, что целью человечества
должно быть преодоление физических и биологических
ограничений при помощи научного и технологического
прогресса, что на сайте трансгуманистического движения
“Россия 2045” было сформулировано следующим
образом:
...ликвидировать старение и даже смерть, преодолеть
фундаментальные пределы физических и психических
возможностей, заданные ограничениями биологического
тела (Манифест 2017).
Трансгуманизм не порывает с гуманизмом, который в
центре внимания ставит человека и его внутренний мир:
“ключевым фактором становится бессмертие личности,
которая получит неограниченные возможности для
познания, творчества, саморазвития, освоения космоса”
(Эволюция 2017). Это гедонистический проект, который
под "счастьем" понимает, прежде всего, интеллектуальную
самореализацию.
В то же время постгуманизм отличает аффирмация
биологии: эта новая парадигма могла появиться только
после феноменального прогресса биологических наук в
середине ХХ века. Открытие молекулярного уровня
жизни, структуры ДНК, а также прогресс нейронаук,
которые показывают, что даже мораль является
продуктом эволюции, были необходимы для
27
переосмысления статуса человека именно в не-
антропоцентричном ракурсе.
По мнению таких исследователей, как М. Бакке или
Г. Гаевска, многие из постгуманистических тенденции
близки трансгуманизму, поскольку в них акцентируется
влияние технологий, технологическая гибридность тел,
технооптимизм. При этом обе ученые остаются
приверженцами “биооптимизма”, “сырого”
постгуманизма, т.е. именно того, что, на мой взгляд,
является истинным постгуманизмом, существующим
отдельно от техноориентированного трансгуманизма, т.е.
подчеркивающим биологию тел и органические
взаимосвязи. Тем не менее, в русле постгуманизма можно
встретить множество подходов, например, экологический,
феминистский и др. Однако, вместе с технологическим
прогрессом и разработками в сфере создания
Искусственного Интеллекта, а также биороботов,
андроидов и киборгов, т.е. жизни, выходящей за рамки
биологии или даже существующей вне биологии, можно
считать, что они также входят в область интересов не-
антропоцентричного постгуманизма и тоже могут
рассматриваться как не-человеческие субъекты.
Помимо ревизии понятия “человек” и расширения
субъектности, о которых подробнее пойдет речь в
дельнейших частях этого текста, постгуманисты отрицают
разделение на природу и культуру, на естественное и
искусственное. Д. Харауэй предлагает термин natureculture
(природа-культура) для обозначения того, что утратило
28
четкие границы и подверглось слиянию. Она считает
также, что мы имеем дело с множеством переплетенных
культур и природ:
Все мы находимся в центре запутанной паутины множества
существ, которые, будучи существами разных видов,
состоят во взаимных отношениях: будь то те же животные,
больной ребенок, деревня, свиньи, лаборатории,
пригороды, производства и экономики, экологии,
создающие бесконечные отношения между природами и
культурами (Haraway 2008: 72).
М. Бакке в своем анализе развития постгуманизма
указывает на влияние идей Б. Латура, который пишет о
гибели природы как понятия и постулирует введение
понятия коллектива, pluriversum, который состоит из всего,
что принадлежало к природе и к культуре: людей и
других животных, и того, что является неоживленным
(Bakke 2012: 61). В свою очередь Э. Грош, как далее
интерпретирует Бакке, считает, что природа имеет
решающее влияние на культуру и, замечая признаки
культуры в обществах животных, задумывается, почему
культура всегда определялась как человеческое
изобретение, а не то, что вырастает из природы, и в этом
смысле является с ней родственным (Ibid.: 66 ff.). Таким
образом, постгуманисты приходят к выводу, что культура
и природа не должны противопоставляться друг другу, и
что бинарная оппозиция природа–культура, а также
естественное–искусственное, потеряли свою актуальность
и право на существование.
29
Также понятие биологических видов можно считать
спорным из перспективы постгуманизма. Конечно, они
являются важнейшим научным инструментом, однако их
роль выходит далеко за рамки чисто научных
классификаций и становится социальным инструментом
категоризации, отделения и дискриминации. А.
Вечоркевич, польский антрополог культуры, указывает на
неопределенность самого понятия вида:
Существуют ли виды на самом деле или они – понятия,
созданные исключительно человеческим разумом? Два
этих решения на протяжении столетий указывали на
разные пути, по которым происходило обретение и
организация знаний об окружающем мире. Первое из них
преследует цель поместить животных и растения в рамках
категорий, отвечающих существующим в реальности
различиям; в этом случае говорится, что виды –
естественны. Второй подход склоняется к тому, чтобы
трансформировать понятие вида в набор навязанных
делений (Wieczorkiewicz 2010: 162).
Получается, что не существует согласия относительно
того, что такое вид на самом деле. Бесспорно, виды
определяли наше мышление об окружающем живом
мире, позволяли выстраивать категории и создавать
классификации, однако систематика видов никогда не
являлась окончательной. Новые открытия и новые
методы анализа данных приводят к перестройке
некоторых существующих классификаций, в качестве
примера можно вспомнить случай с малой пандой и
археями. Малую панду относили то к семейству
30
енотовых, то к медвежьим, а сегодня выделяют в
отдельное семейство пандовых, которое включает семь
вымерших и один современный род, именно малую панду.
Археев раньше включали в домен бактерий, но после
открытия у них другого эволюционного происхождения
(одноклеточные микроорганизмы, не имеющие ядра, а
также каких-либо мембранных органелл) они стали
выделяться в отдельный домен.
И, тем не менее, виды продолжают определять
человеческое мышление о проявлениях живого,
поскольку вносят порядок в хаотичный мир природы.
Кроме этой функции, видовая классификация
оправдывает, легализует и воспроизводит видовой
шовинизм1. Выделяя вид Homo sapiens, человек создал
иерархический мир, в котором на самом высоком месте
стоит он сам, а ниже находятся все остальные виды
живого. Получилось так, что мы – люди, это совсем
другая категория, чем они – животные. При этом
терялась из виду не только наша близость с остальными
животными, но и огромное разнообразие не-
человеческих животных, их разные степени развития,
сознания и способности переживания. Этот конструкт
позволял забирать из мира живого все то, что нужно
человеку. В итоге существовала лишь одна этика – этика
вида Homo sapiens, которая не учитывала гетерогенности
не-человеческих видов. К ним относились как к вещам. И
только начиная с XVII века в западном культурном круге
стали слышны единичные голоса в необходимость защиты
31
не-человеческих животных от жестокого обращения.
Парадоксально, ведь в то же время творил Декарт,
философ, труды которого представляли животных как
бесчувственные автоматы и открыли путь к еще более
беспощадному отношению к ним. Сегодня, хотя уже
никто не должен сомневаться в том, что не-человеческие
животные физически и психически страдают от боли (не
говоря о других способностях к переживанию, а также об
их сознании и интеллекте), их юридический статус во
многих странах (включая Российскую Федерацию) не
отличается от статуса вещей. Исключением можно
считать законодательство Швейцарии, в котором
животные обладают даже неким "достоинством" (Würde
der Kreatur), аналогичным достоинству человека (в этом
месте стоит подчеркнуть, что и само понятие достоинства
человека подвергается в последнее время критике,
например со стороны американского биоэтика Рут
Маклин (Macklin 2003).
На фоне этих академических, социальных и
юридических изменений в области статуса не-
человеческих животных, которые возникают в рамках
таких новых дисциплин как антропозоология,
human-animal studies, animal studies или биоэтика и этика
животных, и оттуда проникают в другие гуманитарные
дисциплины, не может не поменяться статус человека.
Указанный выше уход от антропоцентризма влечет за
собой необходимость возникновения новой (вневидовой)
32
этики и нового подхода к человеку как объекту
гуманитарных наук.
И действительно, в последние десятилетия меняется
статус человека: из "венца творения" он становится лишь
одним из множества видов, заселяющих планету. В
западной научной литературе уже стало нормой
выражение «человек и другие животные» (human and other
animals), «человеческие животные» (human animals,
menschliche Tiere) и «не-человеческие животные» (nonhuman
animals, nichtmenschliche Tiere), что должно отражать
принадлежность человека к царству животных и родство
всех видов. Вместо оппозиции "человек – животные"
появляется общность, что является развитием идеи о
единстве природы и культуры. Все живые организмы на
Земле связаны общей генеалогией. Эта мысль
подчеркивает "демократичность" биологии как науки о
жизни – всей жизни. С точки зрения биологии человек не
наделен никакими сверхспособностями по сравнению с
остальными организмами, а все его качества являются
продуктами эволюции. Франс де Вааль, известный
приматолог, выразил это следующим образом:
Мы живем в период, когда наше родство с
человекообразными обезьянами находит все большее
понимание и все серьезнее принимается обществом. Правда,
человечество не устает выискивать различия между нами и
утверждать собственное превосходство, но немногие из
заявленных отличий остаются в силе больше 10 лет. Если
объективно, не увлекаясь техническими достижениями
нескольких последних тысячелетий, взглянуть на
33
собственный биологический вид, то мы увидим существо из
плоти и крови с мозгом, который, хотя и превосходит мозг
шимпанзе втрое, не содержит никаких новых частей. Даже
размер хваленой префронтальной коры головного мозга
оказывается достаточно типичным для приматов. Никто не
сомневается в превосходстве человеческого интеллекта, но у
нас нет никаких основополагающих желаний или
потребностей, которых не нашлось бы у наших ближайших
родичей. Обезьяны, в точности как люди, стремятся к
власти, наслаждаются сексом, жаждут безопасности и
симпатии, убивают за землю, ценят доверие и
сотрудничество. Да, у нас есть компьютеры и самолеты, но
психологически мы по-прежнему устроены так же, как
общественные приматы (Вааль 2014: 49–50).
Гуманитарные науки, сосредоточенные на психо-
социо-культурном аспекте существования человечества,
до недавнего времени грешили невежеством в сфере
естественных наук. Возможно, отсюда и убеждение о
пропасти, отделяющей человека от остальных форм
жизни. Постгуманизм отличается от остальных
гуманитарных течений своим увлечением биологией и
другими естественными науками, из перспективы
которых переосмысливает различные ценности
(культурные, интеллектуальные, “духовные”). Речь идет о
ценностях, которые еще недавно считались
произведениями человечества, недоступными другим
животным – например, об эмпатии и сострадании
(милосердие), взаимности и справедливости, дружбе и
любви. Естественные науки открывают перед нами
34
биологические основы этих чувств, а этологи указывают
на соответствующее поведение разных видов не-
человеческих животных, что является прямым
доказательством их эволюционного происхождения, и,
тем самим, эволюционного происхождения морали. О
том, как эти открытия, несмотря на все доказательства и
с хо д с т в о р е з ул ьт а т о в и с с л е д о в а н и й в р а з н ы х
дисциплинах, неприемлемы для представителей
гуманитарных наук, рассказал Ф. де Вааль. Он был
одним из первых, кто изучал чувство справедливости у
социальных животных:
Это исследование стало знаменитым, мы получили много
отзывов, особенно от антропологов, экономистов,
философов. Им это совсем не понравилось. Они для себя,
наверное, решили, что чувство справедливости слишком
сложное, чтобы его могли познать животные. Один из
философов даже написал нам, что обезьяны просто не могли
испытывать чувство справедливости, ведь оно было
изобретено во времена Французской революции. Ещё один
философ написал целую главу, объясняя, что он бы поверил
в проявление чувства справедливости, если обезьяна,
получавшая виноград, отказалась бы от него. Забавно то, что
когда Сара Броснан проводила этот эксперимент с
шимпанзе, у неё было несколько пар шимпанзе, в которых
тот, кто получал виноград, действительно отказывался от
него, пока и его соседу не давали виноград. Мы подошли
очень близко к человеческому чувству справедливости.
Думаю, философам нужно пересмотреть их взгляды (Waal
2011).
35
Этот постулат Ф. де Вааля реализуют постгуманисты, а
также ученые т.н. “третьей культуры” (Brockman 1995), для
которых дальнейшее развитие науки невозможно без
сотрудничества разных областей и дисциплин.
Постгуманисты подчеркивают, что все формы живых
организмов имеют между собой больше общего, чем мы
привыкли думать.
Каждое существо в настоящее время в равной степени
“развито”. Все прошли через три миллиарда лет эволюции,
зародившись от общих предков-бактерий. Нет ни “высших”
существ, ни “низших животных”, ни ангелов, ни богов.
Дьявол, как и Санта-Клаус, – полезный миф. Даже
“высшие” приматы, мартышки и человекообразные
обезьяны, несмотря на их названия (слово “примат”
происходит от латинского primus, «первый»), не являются
“высшими”. (…) Сходство между человеком и другими
формами жизни несравненно более выражено, нежели
различия. Наши корни, уходящие глубоко в отдаленные
геологические периоды, должны вызывать уважение, а не
отталкивать,
– считает Л. Маргулис, одна из главных создателей
теории эндосимбиоза (симбиогенеза) в биологии
(Margulis 1998: 3–4).
Эта теория объясняет формирование первых
эукариот путем эндосимбиоза более простых форм, когда
некоторые простые формы начали жить внутри клеток
других форм в качестве симбионтов. К ним можно
причислить, например, митохондрии. Само название
книги Маргулис – “Симбиотическая планета” – указывает
36
на главную идею автора о том, что вся жизнь нераздельно
переплетена. Однако в словах Маргулис хочется
подчеркнуть именно уважение к биологическому (а не
божественному, духовному) происхождению человека.
Даже сегодня, после почти двух веков существования
теории эволюции, для многих людей и сообществ мысль о
том, что человек и человекообразные обезьяны имеют
общих предков, является неприемлемой и обидной.
Исходя из убеждения о симбиотической (но также
паразитной) природе биологической жизни и о глубоких
взаимосвязях всех живых существ, Д. Харауэй выразила
убеждение, что “мы никогда не были людьми”, что может
шокировать, но вписывается в логику постгуманизма. В
постгуманистическую эпоху мы понимаем, что не
существуем отдельно от других существ. В связи с этим
М. Бакке пишет о “трансвидовых отношениях” и
напоминает, что наша жизнь невозможна без участия
килограммов бактерий в наших внутренних органах и на
поверхности кожи. Виды взаимодействуют друг с другом,
смешиваются, живут и умирают благодаря друг другу.
Учитывая роль и влияние технологий, особенно в
контексте развития НБИКС-технологий и практик human
и animal enhancement, которые часто осуществляются через
химеризацию и гибридизацию, мне хочется еще больше
расширить идею “трансвидовых отношений”, добавляя,
ч т о м ы ж и в е м в “ э п ох у м еж в и д о в о с т и ” . П од
межвидовостью я подразумеваю ситуацию, в которой
именно технологии ведут к размыванию видовых границ,
37
меняя наши представления о мире и о нас самых.
Воздействие технологий носит здесь двойной характер: с
одной стороны, это упомянутые уже многочисленные
эксперименты в области гибридизации, с другой –
открытия молекулярного уровня жизни, которые стали
возможными благодаря технологиям (начиная с 1950-х
гг.), и которые привели, например, к открытию
горизонтального переноса генов между видами в
природе.
В этой перспективе становится понятно, что
гуманитарные науки нуждаются в переосмыслении
человека. Постгуманизм – это не новая академическая
“мода”, которая быстро пройдет, это – результат новых
научных открытий и новых знаний, которые наконец-то
заметили представители г уманитарных наук.
Игнорировать их больше нельзя. Мы наблюдаем также
рост смежных дисциплин, которые включают в себя
области гуманитарных и естественных наук, что
иллюстрирует потребность и желание преодолеть
существующую до недавнего времени пропасть между
гуманитарным и естественным знанием. Под влиянием
новых знаний и открытий меняется взгляд на тело,
интеллект, сознание и эмоции.
В о б л а с т и и з у ч е н и я п о с т г у м а н и с т и ч е с ко й
телесности, её значения и эстетики (“сомаэстетики”)
выделяются исследования культуролога и философа М.
Бакке. Человеческое тело, как она подчеркивает,
38
перестает быть отдельной, герметичной посудой,
скрывающей только человеческие частицы.
Наше индивидуальное бытие в мире на самом деле означает
существование в виде сообщества множества видов,
участвующих в ключевом процессе постоянного обмена”
(Bakke 2015: 94).
Микрофлора наших организмов формирует наше
физическое и психическое самочувствие, т.е. является
активным участником нашей жизни. Бакке предлагает
концептуализацию человеческого тела как
“суперорганизма”, который соединяет человеческое и не-
человеческое, из чего следовало бы представление о
человеке – хозяине, а не хищнике, уничтожающем
остальные виды. Это относительно новый взгляд на
телесность, поскольку на протяжении всей человеческой
мысли доминирующим было представление о теле как об
обузе, тюрьме, наказании. Тело воспринималось как
грязное и грешное, а становление человека заключалось в
преодолении телесных ограничений. Этот традиционный
подход к телу находит свое отражение в современном
трансгуманизме, для которого человек свободный – это
человек, свободный от тела.
“Не подвергаемое сомнению общность физической и
биологической судьбы, которую человек делит со многими
другими вещами и животными, часто задевала за живое
философов и стимулировала их писать трактаты, в которых
они или восхваляют величие человека, или призывают к
39
этому величию”, – иронизирует философ Р. Кубицки
(Kubicki 2013: 75).
Поэтому “смирение” с телесностью и биологическим
аспектом нашего существования, и даже вполне удачная
попытка сделать из телесности позитивную ценность – это
несомненный успех постгуманизма.
Постгуманистическая ценность тела заключается, в
первую очередь, в общности опыта “бытия в мире” всех
телесных существ. Оттуда и вырастает фундамент, на
котором может быть создана вневидовая этика.
Возможно, постулат “благоговения перед жизнью” врача
и философа А. Швейцера можно считать предвестником
постгуманистического единства всех форм жизни2.
В последние десятилетия интеллект перестал быть
привилегией человеческого вида. Высокоразвитый мозг –
это обязательное условие для высокого интеллекта,
однако биологи указывают нам на то, что в процессе
эволюции мозги разных видов развивались по-разному и
не стоит сравнивать их буквально. Как утверждает Т.И.
Уайт, американский этик, занимающийся отношениями
людей и дельфинов, исследуя интеллект у разных видов,
нельзя допускать анропоцентричного подхода, в котором
применялись бы одни и те же критерии для разных
в и д о в . И н т е л л е к т, п о м н е н и ю Уа й т а , с т р о г о
видоспецифический признак: “существуют веские
основания допустить, что виды с крупным мозгом,
которые эволюционировали в сильно различающихся
условиях, адаптировались к этим условиям совершенно
40
по-разному как внешне, так и внутренне” (Уайт 2017: 60–
61). Помимо дельфинов, к другим
высокоинтеллектуальным видам причисляют
человекообразных обезьян и слонов, а также крыс,
свиней, ворон и многих других, а интеллект животных, в
том числе насекомых, все чаще становится предметом
изучения.
С интеллектом связано неоднозначное и спорное
понятие сознания. Прежде всего, стоит разделить
сознание и самосознание, которым обладает, например,
человек. Скорее всего, похожей формой самосознания
обладают также дельфины, человекообразные обезьяны и
слоны. В то же время сознание (на всех своих уровнях)
не ограничивается только человеком и некоторыми
видами животных, но весьма распространено в животном
мире. Ученые-естественники (например, А. Дамазио, В.
Писула) не сомневаются, что сознание локализуется в
мозге, и даже в тех его участках, которые развивались
достаточно рано в ходе эволюции, и, тем самим,
присутствуют у многих видов. В 2012 году была
опубликована Кембриджская Декларация о Сознании,
над которой работали неврологи, нейрофизиологи,
нейроанатомы и др. представители нейронаук, в которой
написано:
… отсутствие неокортекса не является препятствием для
переживания организмом чувственных состояний.
Сходящиеся доказательства показывают, что не-
человеческие животные имеют нейроанатомические,
41
нейрохимические и нейрофизиологические механизмы
сознательных состояний вместе со способностью
демонстрировать намеренное поведение. Следовательно,
вес доказательств показывает, что люди не уникальны во
владении неврологическими механизмами,
генерирующими сознание3.
В качестве примера животных, обладающих
сознанием, приводятся млекопитающие, птицы, и даже
некоторые насекомые и головоногие моллюски.
К а же т с я , ч т о р е ш а ю щ и м д л я п р о щ а н и я с
представлением о человеке как существе, принципиально
отличающимся от остальных животных, было открытие
нейробиологического характера эмпатии, которая, в свою
очередь, признается важным компонентом морального
поведения. Получается, что не только человек способен
действовать на благо других из-за умения поставить себя
на их место. Сочувствие присутствует у многих видов
животных и имеет биологический характер, что было
случайно доказано в 1992 г. в ходе эксперимента над
макаками. Итальянский ученый Джакомо Риццолатти
регистрировал активность нейронов обезьяны в ответ на
ее движения. В перерыве ученые не отключили
аппаратуру и обнаружили, что обезьяна, смотрящая на
экспериментатора, отреагировала на его движение как на
свое собственное. В ходе дальнейших исследований
установлено, что важнейшей функцией новооткрытых
зеркальных нейронов является распознавание
настроений, мотиваций и чувств других. Зеркальные
42
нейроны присутствуют у многих млекопитающих и птиц,
а возможно, также и у других животных.
Возникает обоснованный и веский вопрос, как перед
лицом таких доказательств близости человека и других
животных должна формироваться этика наших с ними
отношений и каким должен быть статус человека в этой
ситуации. Получается, что не существует
принципиальных различий, выделяющих человека, а все
его сублимированные качества имеют природный,
естественный характер и являются продуктом эволюции.
В этом не должно быть ничего обидного для нашего вида:
механизмы, которыми пользуется природа, не менее
удивительны и прекрасны, чем религиозные
интерпретации, которые для многих представляют
интерес. К тому же они поддаются научному объяснению.
Ричард Докинз, известный биолог и атеист, пишет в
начале своей книги “Бог как иллюзия”: “Неужели
недостаточно, что сад очарователен; неужели нужно
шарить по его задворкам в поисках фей? ” (Dawkins 2007).
Похожее мнение еще до него высказал другой известный
биолог, этолог, нобелевский лауреат Конрад Лоренц:
А истина в природе еще более прекрасна, чем все, что
могут придумать единственные настоящие волшебники,
наши поэты” (Lorenz 2014: 92) и “… аутентизм природы
настолько впечатляющий, что чем глубже мы проникаем в
ее детали и особенности, тем большее уважение внушает ее
красота (Ibid.: 11).
43
Фактом – научным, социальным и законодательным,
о чем речь пойдет дальше, становится то, что человек
теряет свою исключительность и перестает быть "мерой
всех вещей". В последние десятилетия расширяется
понятие субъекта – это уже не только человек, но все
чаще также животное, киборг или гибрид, робот и
Искусственный Интеллект. Эту тему поднимают не
только философы или юристы, но также творцы культуры
– в различных кинематографических и литературных
произведениях. И это – процесс обратной связи: тексты
культуры отражают тенденции, формирующееся в
обществе, и сами их формируют. Часто более доступным
способом, чем это делают ученые и философы,
художники формулируют этические вопросы и дают
варианты ответов на них. Новая волна интереса к не-
человеческим субъектам в культуре – это еще одно
доказательство происходящего поворота в мышлении о
статусе человека.
Вслед за этим возникает вопрос морального статуса
новых субъектов: раньше привилегиями пользовались
представители Homo sapiens, что Р. Райдер, а вслед за ним
П. Сингер, осуждают как яркое проявление видового
шовинизма, поскольку моральный статус охватывал
также людей, неспособных к совершению морального
выбора, например новорожденных или психически
больных. Сегодня требование наделить моральным
статусом не-человеческие субъекты отражается и в
юридической плоскости, например, благодаря стараниям
44
активистов и ученых, занимающихся проектами “Great Ape
Project” (GAP) и “Non human Rights Project”. Эти
организации утверждают, что, поскольку многие виды
животных удовлетворяют ряду критериев, позволяющих
признать их личностями (обладают сознанием, моралью,
языком, способны к рефлексии и сложным социальным
отношениям) надо закрепить за ними право на жизнь,
свободу и свободу от пыток 4 или наделить их
юридическим статусом не-человеческих личностей (non
human person).
Массовая реализация этих постулатов означала бы
конец реификации животных в законодательстве.
Успехов пока немного, но они весьма значимы: в 2013 г. в
Индии дельфинов официально наделили статусом
личностей не-человеческого вида (non human person), что
означает, например, запрет на содержание их в неволе
(Dolphins 2013). Существует также ряд единичных
случаев, когда различные суды признали “личностями”
некоторых отдельных человекообразных обезьян5. Стоит
отметить, что между реификацией животных и
признанием их не-человеческими личностями
существуют еще усредненные варианты. Например,
согласно польскому Закону о защите животных,
“животное – это живое, способное к страданию существо
и как таковое не является вещью”6, а в упомянутом уже
ранее швейцарском законодательстве животные обладают
требующим уважения достоинством, что тоже
позиционирует их как субъектов7. В сфере технологий
45
вырабатываются этические (этика технологии, этика ИИ,
робоэтика) и юридические правила, определяющее
будущие взаимодействия человека с киборгами, роботами
или Искусственным Интеллектом8, в том числе такие, в
которых частично принимается во внимание возможность
их субъектности.
Этот поворот вызвал развитие биологических и
естественных наук, но именно гуманитарные науки, в
силу своего сосредоточения на человеке, переживают
самые значительные изменения. “В области
гуманитарных наук антропоцентризм ослабевает – это
процесс медленный, однако он отчетливо виден” –
замечает М. Бакке (Bakke 2007: 24). Выход за рамки
человеческих субъектов наблюдается, прежде всего, в
области human-animal studies, однако их влияние
распространяется и на другие дисциплины. Примером
исторических исследований, в которых на первый план
выходят животные, может быть коллективная работа
немецких ученых “Tiere und Geschichte. Konturen einer Animate
History” (Krüger, Steinbrecher, Wischermann 2014), авторы
которой замечают, что не отсутствие архивных данных, а
именно отсутствие интереса было причиной “забвения”
роли животных в создании истории. Данная
субдисциплина истории развивается в англоязычным
п р о с т р а н с т в е с 1 9 9 0 - г г. , а в н е м е ц ко я з ы ч н о м
пространстве – с середины 2000-х гг. Историки
занимаются меняющимся во времени и пространстве
характером взаимодействия человека и не-человеческих
46
животных, областями, в которых происходило
взаимодействие, его отражением в законодательстве,
характером этих отношении в публичной и приватной
жизни, символикой животных и их влиянием на
формирование социального статуса людей, а также
сферами эксплуатации животных, в том числе роли
животных в армии и на войне на протяжении веков.
Еще одним примером поворота в сторону животных
(animal turn), или шире, в сторону не-человеческих
субъектов, является экокритика текстов культуры (опять
же, зародившаяся в англоязычном пространстве).
Экокритика делает попытку понять мир с
внечеловеческой перспективы, и ставит старые вопросы о
том, кто такой человек по отношению к остальной
природе. Она, однако, дает новые ответы, поскольку ищет
их во внечеловеческой субъектности, предпринимая
попытку отдать голос немой (неуслышанной) природе.
В свете развивающихся идей постгуманизма,
стержень которого – признание существования не-
человеческих субъектов и переосмысление позиции
человека как существа, взаимосвязанного с остальным
живым и не-живым миром, появляется вопрос о
дальнейшем развитии антропологии. Возможна ли
неантропоцентричная антропология? Или же будет
необходима пост-антропология эпохи постгуманизма?
Исследования на границе культурной антропологии
и естественных наук ведутся уже несколько десятков лет,
в виде, например, этнозоологии или этноботаники.
47
Изучение культур всегда было связано с изучением роли
животных (а также растений или неживых природных
объектов) в данной культуре, однако никогда не-
человеческие субъекты не играли ключевой роли и не
рассматривались как личности – рассматривалось лишь
их значение для человеческого универсума: как
положительное, так и отрицательное. Перефразируя
Канта, можно сказать, что животные никогда не были
целью изучения, а лишь средством для изучения
человека. Вместе с постгуманизмом и пересмотром
статуса человека рождается потребность
институционального укрепления неантропоцентричных
исследований. Начиная с 1980-х гг. появляются animal
studies и антропозоология, изучающие отношения
человека и других животных во всех аспектах и в разных
контекстах, теоретических и практических. Данное
направление также изучается в университетах в качестве
отдельной специальности (например, в Варшавском
университете, где занятия из антропозоологии “готовят к
компетентному и успешному решению проблем,
вызванных конфликтами интересов людей и других
видов, с уважением субъектности и достоинства людей и
животных”9).
Постгуманистический мир, в котором мы уже
находимся, мир не-человеческих личностей состоящих из
животных и машин, а также гибридов, киборгов,
биороботов и Искусственного Интеллекта, которые пока
только рождаются в лабораториях, но уже успели
48
заполнить культурное пространство вокруг нас –
последних “настоящих” людей, открывает также правду о
нас самих, о том, что наше человечество, – то есть
изолированная позиция особенного, высшего вида, – это
иллюзия, которую невозможно поддерживать далее.
Однако понимание потребности в ревизии человеческого
статуса не дает автоматического ответа на то, кто такой
человек новой эпохи и как должны складываться его
отношения с другими субъектами. Здесь важно сохранить
равновесие: поступать этично по отношению к другим
видам и, одновременно, не погубить собственный вид. С
этим связана, на мой взгляд, одна из главных угроз
постгуманизму – выравнивая тысячелетнее неравенство
видов, он может попасть в ловушку нового
постколониализма или в сентиментализм представлений
о “благородстве” природы.
Примечания
1. Этот термин (speciesism), означающий дискриминацию
человеком остальных животных, был введен в 70-гг. ХХ
века Р. Райдером, а популярность получил благодаря П.
Сингеру, книга которого «Animal Liberation», изданная в
1975 году до сих пор является одной из важнейших, если
не главной, работой в области этики животных.
Существование видового шовинизма признали и осудили
49
многие ученые и философы, напр. Р. Докинз, Дж. Гудолл,
С. Бест, Т. Уайт, К. О. Россиянов.
2. Не только А. Швейцер (1875-1965) опередил свое
время и постулировал выход за рамки
антропоцентричной этики: в 1927 г. немецкий
протестантский пастор и мыслитель Фриц Яр
опубликовал статью «Био-этика: об этике отношений
человека к животным и растениям», в которой
сформулировал, аналогично императиву Канта,
«биоэтический императив»: «Уважай каждое живое
существо исходя из того, что оно является целью само по
себе, и по возможности относись к нему
соответствующим образом!» (Jahr 1927).
3. Кембриджская Декларация о С ознании,
http://fcmconference.org/img/CambridgeDeclarationOnConscio
usness.pdf; русский перевод Декларации:
http://go-veg.ru/news/cambridgedeclarationonconsciousness/20
15-08-23-148. В создании Декларации принимали участие:
Филипп Лоу, Як Панксепп, Диана Рейсс, Дэвид Эдельман,
Кристоф Кох и др. (дата обращения: 04.01.2018).
4. World declaration on great primates
(http://www.projetogap.org.br/en/world-declaration-on-great-pr
imates/; дата обращения: 08.11.2017);
https://www.nonhumanrights.org/; дата обращения:
08.11.2017).
5. См., например: В Аргентине признали право
орангутанга на личную свободу
50
(http://lenta.ru/news/2014/12/22/orangutan_argentina/; дата
обращения: 08.11.2017).
6. Ustawa z dnia 21 sierpnia 1997 r. o ochronie zwierząt (Dz.
U. z 2013 r. poz. 856; z 2014 r. poz. 1794; z 2015 r. poz. 266; z
2016 r. poz. 1605, 1948, 2102).
7. Tierschutzgesetz (TSchG). Т. 16. 2005. Dezember.
8. В рамках инициатив НКО, фирм-разработчиков
технологий, этических и правительственных комитетов и
др., например: (http://robotrends.ru/pub/1650/dmitriy-
grishin-predstavil-proekt-regulirovaniya-pravovogo-statusa-r
obotov; дата обращения: 10.01.2018); The International
Committee for Robot Arms Control (https://icrac.net/; дата
обращения: 10.01.2018).
9. http://psych.uw.edu.pl/2017/04/23/nowy-kierunek-ant–
ropozoologia/; дата обращения: 04.01.2018).
Библиография
Источники
Дмитрий Гришин представил проект регулирования
правового статуса роботов в России,
http://robotrends.ru/pub/1650/dmitriy-grishin-predstavil-pr
oekt-regulirovaniya-pravovogo-statusa-robotov (дата
обращения: 10.01.2018).
Кембриджская Декларация о Сознании,
http://fcmconference.org/img/CambridgeDeclarationOnCo
51
nsciousness.pdf;
http://go-veg.ru/news/cambridgedeclarationonconsciousnes
s/2015-08-23-148. (дата обращения: 04.01.2018).
Манифест стратегического общественного движения
«Россия 2045», http://www.2045.ru/manifest/ (дата
обращения: 14.11.2017).
«Эволюция 2045» – партия интеллектуального,
технологического и духовного прорыва. Манифест,
http://evolution.2045.ru/; дата обращения: 14.11.2017).
Dolphins gain unprecedented protection in India, 24.05.2013
(http://www.dw.com/en/dolphins-gain-unprecedented-prot
ection-in-india/a-16834519; дата обращения: 03.08.2016).
Nowy kierunek – Antropozoologia,
http://psych.uw.edu.pl/2017/04/23/nowy-kierunek-antropoz
oologia/ (дата обращения: 04.01.2018).
The International Committee for Robot Arms Control,
https://icrac.net/ (дата обращения: 10.01.2018).
Tierschutzgesetz (TSchG). Т. 16. 2005. Dezember.
Ustawa z dnia 21 sierpnia 1997 r. o ochronie zwierząt (Dz. U. z
2013 r. poz. 856; z 2014 r. poz. 1794; z 2015 r. poz. 266; z
2016 r. poz. 1605, 1948, 2102).
Waal F. de. Moral behavior in animals", доклад,
(https://www.ted.com/talks/frans_de_waal_do_animals_ha
ve_morals/transcript#t-992978; дата обращения:
08.01.2018).
52

Научная литература
Вааль, Ф. де. Истоки морали: в поисках человеческого у
приматов. Москва: Альпина нон-фикшн, 2014.
У а й т Т. И . Л ю д и и д е л ь ф и н ы : К о е - ч т о о б
антропоцентризме в области прикладной
экологической этики // Человек. 2017. № 5. С. 53-67.
B a k k e M . B i o - t r a n s fig u r a c j e . S z t u k a i e s t e t y k a
posthumanizmu [Bio-transfigurations. Art and
Aesthetics of Posthumanism]. Poznań Wydawnictwo
Naukowe UAM, 2012.
Bakke M. Estetyka w działaniu pośród nie-ludzkich ciał w
erze biotechnologii // Małecki W., Koczanowicz L. (red.).
Estetyka na żywo: pragmatyzm wobec sztuki, etyki i
polityki. Kraków: Aureus, 2015. S. 89-108
Bakke M. Między nami zwierzętami. O emocjonalnych
związkach między ludźmi i innymi zwierzętami // Teksty
Drugie. 2007. Nr 1–2.
Brockman J. The Third Culture: Beyond the Scientific
Revolution. New York: Simon and Schuster, 1995.
Dawkins R. Bóg urojony. Warszawa: Wydawnictwo CiS,
Warszawa, 2007.
Haraway D. When Species Meet. Minneapolis: University of
Minnesota press, 2008.
Hassan I. Prometheus as Performer: Toward a Posthumanist
Culture? // Georgia Review. 1977. Winter, vol. 31, no. 4.
P. 830–850.
53
Jahr F. Bio-Ethik. Eine Umschau über die ethischen
Beziehungen des Menschen zu Tier und Pflanze //
Kosmos. Handweiser für Naturfreunde. 1927. Nr. 24(1),
S. 2-44.
Krüger G., Steinbrecher A., Wischermann C. Animate History.
Zugänge und Konzepte einer Geschichte zwischen
Menschen und Tieren // Krüger G., Steinbrecher A.,
Wischermann C. (Hgg.). Tiere und Geschichte. Konturen
einer Animate History. Stuttgart, 2014. S. 9–33.
Kubicki R. Ciało jako źródło kutury // Gołębiewska M., Leder A.
(red.). Nadawać znaczenie. Uwagi o filozofii kultury.
Warszawa: Wydawnictwo IFiS PAN, 2013. Pp. 73-94.
Lorenz K. Rozmowy ze zwierzętami. Warszawa: Grupa
Wydawnicza Foksal, 2014.
Macklin R. Dignity is a useless concept // British Medical
Journal. 2003. No. 327 (7429). P. 1419–1420.
Margulis L. Symbiotic Planet: A New Look at Evolution.
New York: Basic Books, 1998.
Wieczorkiewicz A. Monstruarium. Gdańsk: Słowo/obraz
terytoria, 2010.
54
 ГЛАВА 2
∏
ТЕХНОСРЕДА

Ну хоть кто-нибудь в других краях

По российским нищенским задворкам
Замерзал, как Верхний Ат-Урях,
Ягодное, Спорное и Горький?

А. Суздальцев “Зимний дневник”

© фото А. Карасевой

Анастасия Карасева
МОДЕРНОЕ ТЕЛО
И КОММУНАЛЬНАЯ АВАРИЯ:
трансформация сенсорного ландшафта в
северном посёлке городского типа*
“Не хочу вспоминать”, – сказала, как отрезала, в
телефонную трубку Нина Ивановна, бабушка одной из
сотрудниц отдела социальной защиты, которым я только
что рассказывала о цели своего визита ― исследовании
экстренных ситуаций в северных регионах страны ― и
приводила в пример разморозку посёлка, случившуюся
на рубеже 1993–1994 гг. Валя, высокая стройная девушка,
сослалась на то, что была тогда ребёнком и мало что
помнит, и предложила поговорить с её бабушкой. “Не
хочу вспоминать это время, тяжёлое оно было. Воды нету,
57
буржуйки везде. Вынести вот это всё опять же неприятно.
При заводе котельная работала, там можно было
помыться где-то как-то... Иногда устраивали постирушки,
машинки были. Деткам тяжело как!.. ни в туалет не
сходить, ни руки помыть... Руководителям пожелание
одно: не допускайте такого, страшно это!” ― вспоминала
на том конце провода Нина Ивановна, отказываясь, тем
не менее, со мной встречаться. Я отрывисто писала в
блокнот, едва поспевая за потоком её бессвязных
воспоминаний-вспышек. “Не хочу говорить про это ―
было, и ладно. Плохое, тяжелое было время, не хочу
вспоминать”, ― подытожила она и, попрощавшись,
повесила трубку.
Разморозка посёлка была, возможно, самым важным
событием в его истории: хотя со времени катастрофы к
моменту этого разговора прошло более 20 лет, для
жителей она в определённом смысле продолжалась ― не
только через воспроизводство в рассказах приезжим и
разговорах между собой, но и в форме живущих ―
неизбежно фрагментарно ― в памяти ощущений (sen-
sory memories) (Seremetakis 1993).
И с т о р и и г о р о д с ко й и н ф р а с т р у к т у р ы и , в
особенности, её сбоев часто пишутся крупными мазками,
с опорой на количественные данные и акцентом на
экономико-политические контексты (социальное
государство против неолиберального) (см., например: Col-
lier 2011, Graham 2010a, Mains 2012). Так происходит
отчасти из-за специфики самого понятия, пришедшего в
социальные науки из языка инженерных наук (Carse
2017), отчасти ― из-за заключённой в нём возможности
масштабировать описание социальных процессов, легко
58
переключаясь с одного уровня на другой (Edwards 2003),
отчасти ― из-за того, что инфраструктура ― это то, что
делает город городом.
Для социальных антропологов инфраструктура стала
достойным предметом анализа сравнительно недавно ―
в 2000-е (Larkin 2013), вследствие «материального
поворота» в социальных науках. Модерность в
технополитическом измерении ― одна из центральных
тем антропологических работ в этом направлении.
“Инфраструктуры производят чувствование модерности
― процесс, в ходе которого тело, как и сознание,
постигает, что значит быть модерным, изменяемым (muta-
ble) и прогрессивным” (Ibid: 337) Одной из главных
модерных ценностей, как указал Пол Эдвардс, является
системный контроль над вариативностью окружающей
среды. Инфраструктуры обеспечивают ощущение
стабильности жизни ― правда, только в развитом мире
(Edwards 2003). Тело так или иначе находится в центре
обоих этих определений инфраструктуры: в первом
случае эксплицитно, во втором ― подразумеваемо. Но
что значит для тела быть модерным? Как контроль над
вариативностью окружающей среды с помощью
инфраструктуры вписан в рутинные практики и что
меняется при отказе инфраструктуры? Как различается
“чувство модерности” в разных контекстах, в частности, в
контексте советского города?
С оветские города интересовали социальных
исследователей как пример инфраструктуры, в своей
материальности воплощающей идеологию
коллективности и формального равенства (Humphrey 2005,
Reid 2006), в особенности, её функционирование в
59
условиях изменения идеологических вводных (Collier
2011, Хамфри 2010), включая пользовательскую реакцию
на изменения в коммунальной политике (Бычкова, Попова
2012; Хархордин, Алапуро, Бычкова 2013). Разреженность
инфраструктуры на обширных российских территориях,
в особенности в Сибири, описывалась как экономическое
проклятие (Хилл, Гэдди 2007; см. также: Трубина 2014), а
коммунальные аварии ― как следствие происходящих
политико-экономических процессов (Collier 2011, Хамфри
2010). Исследование Стивена Кольера демонстрирует
специфику советской модернизации: в отличие от
западноевропейской она осуществлялась “сверху”, и
часто имела дело не со сложившимися паттернами
урбанизации, а с созданием городов, привязанных к
предприятиям, с нуля. Кэролайн Хамфри, описывая
контекст крупной коммунальной аварии в Улан-Удэ в
2001 г., показывает советскую модерность с другой
стороны ― со стороны потребителя, воспринимавшего
инфраструктуру как обеспечиваемую государством часть
надёжно функционирующего “базиса”, в постсоветское
время превратившуюся “из олицетворения стабильности
в источник тревоги и дискомфорта” (Хамфри 2010: 249). В
конечном итоге, цель Хамфри ― вписать Россию в
общемировой контекст отступления “социального
государства”, хотя и её собственные материалы, и данные
К о л ь е р а п о к а з ы в а ю т, ч т о т р а н с ф о р м и р о в а т ь
централизованно поставляемое тепло из общественного
блага в товар российскому государству оказывается не
так-то просто: сопротивляются и инфраструктура, и
пользователи. В обоих исследованиях, таким образом, в
фокусе оказываются популярные в социальных
60
исследованиях инфраструктуры дискуссии вокруг
неолиберализма, а не демодернизация. Этнографические
же исследования опыта демодернизации в постсоветское
время, вроде проведённого Н. Томпсоном на Чукотке
(Thompson 2008), редко фокусируются на коммунальной
инфраструктуре и её роли для модерного человека:
описываются начавшиеся перебои в снабжении товарами
первой необходимости, прекращение финансирования
переселения на “материк”, гиперинфляция и сокращение
финансовых возможностей, потеря работы и рост цен на
всё, от продуктов до билетов на самолёт. Во всех этих
примерах тело, модерное и демодернизированное,
оказывается вытесненным на периферию.
Культурные исследования чувств в городах часто
выбирают своим предметом модернизацию, обычно
рассматривая работу чувств в исторической перспективе
― на заре появления предшественников современной
коммунальной инфраструктуры. Другим направлением
является анализ сенсорных ландшафтов в азиатских
городах, радикально отличающихся от городов
европейских, ― примеры «недомодернизации».
Нестабильность, сбои в работе в обоих случаях
маркируют инаковость этой инфраструктуры ―
временную либо культурно-географическую.
Демодернизация пока не становилась предметом
антропологии чувств, и, судя по повестке субдисциплины,
обозначаемой в обзорных трудах (Howes, Classen 2013; Por-
cello e.a. 2010), вряд ли станет им в ближайшее время:
среди тем, рассматриваемых в этих обзорах,
повседневная работа коммунальной или транспортной
61
и н ф р а с т р у к т у р ы к а к о б л а с т ь д л я в о з м ож н ы х
исследований отсутствуют.
Предлагаемое в статье исследование ставит своей
целью закрыть этот пробел. Речь в ней пойдёт о
масштабной коммунальной аварии, произошедшей на
рубеже 1993-94 годов в небольшом северном посёлке
городского типа в центре Магаданской области, в
результате которой жители остались без таких
централизованно распределяемых благ, как тепло и
водопроводная вода, и обнаружили себя перед
необходимостью трансформировать свои повседневные
бытовые практики, связанные с под держанием
комфортных условий жизни. Я попытаюсь объединить
подходы из области антропологии чувств и антропологии
инфраструктуры, чтобы, во-первых, показать, каким
образом крушение советского политического порядка
ощущалось гражданами на уровне тела, и, во-вторых,
дать феноменологическое описание инфраструктурного
сбоя с позиции переживших его людей.
Те о р е т и ч е с к о й о с н о в о й с т а т ь и б у д у т
антропологические работы, развивающие идеи Школы
анналов и Вальтера Беньямина, — сборник эссе Майкла
Тау с с и г а “ Н е р в н а я с и с т е м а ” ( 1 9 9 1 ) и с т а т ь и
Константины-Нади С ереметакис, посвящённые
сенсорной памяти (1993, 1994, 2009). Тауссиг вводит
понятие “нервной системы”, чтобы показать, каким
образом в боливийском обществе работает террор и как
вырабатывается привычка к нему. Идея нервной системы
б е р ё т н а ч а л о и з т руд о в В а л ьт е р а Б е н ь я м и н а ,
анализировавшего изменяющуюся привычку практик
смотрения при появлении новых способов фиксации
62
визуальных образов и влияние этих перемен на
устройство внимания модерного человека. Нервная
система для Тауссига — это иерархическая структура,
о п р е д е л я ю щ а я р а з л и ч и е м еж д у о щ у щ а е м ы м и
неощущаемым в наличном социальном контексте.
Сереметакис сосредотачивается на историческом
измерении работы нервной системы. Чувства и
ощущения ― это аппараты по созданию смыслов,
работающие за пределами сознания и воли: “ощущение не
только заключено внутри тела как его внутренняя
способность или сила, но что оно также распределено на
поверхности вещей, будучи их автономной
характеристикой, что делает возможным восприятие
этого опыта [контакта с вещью] как вторжения в тело”
(Seremetakis 1994: 6). Автономность сферы обмена
сенсорной информацией и несвобода тела в раскрытии
значений, навязываемых вещами посредством ощущений,
является принципиальной для её теории. Память
хранится в разделённых в ходе сенсорного обмена с
другими вещах и веществах. “Сенсорный ландшафт и его
наделенные смыслом объекты несут в себе
эмоциональный и исторический осадок, который может
провоцировать жесты, речи (discourse) и действия, [...]
раскрывающие стратиграфию самих объектов” (Ibid.
1994: 7).
Методологически предлагаемое исследование
наследует исследованиям Сереметакис, хотя и непрямо.
Её методология включает анализ фразеологизмов
греческого языка, героями которых выступают различные
части тела, действующие помимо воли их владельцев
(типа «глаза выдали его»), а также ситуаций разделенного
63
сенсорного опыта (например, приёма пищи) и, в более
поздней работе (Seremetakis 2009), невольных движений
тела вроде нервного тика. Эти самостоятельные действия
тела, зафиксированные в пословицах или практиках,
направленных на возвращение управления над телом, —
следы работы социальной нервной системы. Методология
моего исследования предполагает меньше внимания
устоявшимся фразеологизмам и больше — анализу
устных историй о крупной коммунальной аварии,
собранных мной в ходе глубинных интервью 1 в
экспедиции 2015 года, более 20 лет спустя после
описываемого события, в ходе поездки в Магаданскую
область. Следами работы социальной нервной системы
здесь являются особенности рассказывания (умолчания,
п а у з ы , в ы б о р г р а м м а т и ч е с к и х ко н с т р у к ц и й ) ,
спровоцированные работой памяти, которую я, вслед за
С ереметакис, полагаю связанной с предметами
сенсорных обменов. По ходу изложения я также буду
обращаться к заметкам из местной прессы, ибо за
давностью событий моё описание — неизбежно
реконструкция, мозаика из рассказанного и
умалчиваемого (memory silencing в терминологии
Тауссига), а также к наблюдениям за сегодняшними
действиями жителей, сделанным во время полевой
работы, которые позволяют раскрыть телесную природу
памяти об аварии.
Контекст. Посёлок, о котором идёт речь,
расположен в центральной части Магаданской области,
на федеральной трассе “Колыма”, соединяющей Магадан
и Якутск, в нескольких сотнях километров от Магадана,
и является административным центром района. С
64
октября по май в этих местах холодно; в отдельные
моменты температура воздуха может опускаться до -50-
60°С. Опыт жизни зимой здесь значит много, без этого
для некоторых информантов разговор — пустая трата
слов (и сил): чтобы обмен словами стал осмысленным,
нужен общий сенсорный опыт. Так, М., спокойная
женщина около 40, руководительница одного из
бюджетных учреждений, молча делала свою работу, пока
её коллеги-подчинённые живо рассказывали мне об
особенностях жизни в посёлке, и лишь изредка
включалась в разговор. Напоследок, перед самым моим
у ход о м , о н а б р о с и л а ф р а з у, о б ъ я с н и в ш у ю е ё
незаинтересованность: “Здесь надо пожить, перезимовать.
Что Вы здесь поймёте?”. В середине сентября я уже
начинала кое-что понимать: едва солнце скатывалось за
горизонт, температура резко падала ниже нуля, и холод,
который Варлам Шаламов называл “самым ... страшным
и беспощадным” из всего, с чем он столкнулся в своём
колымском опыте (Шаламов 2001: 168), начинал
продирать до костей, обнаруживая буквальность
устоявшегося выражения (Шаламов 1998: 16). Глубокой
зимой, когда наступают настоящие морозы, в посёлке
стоит туман, а жители передвигаются короткими
перебежками, подъезд своего дома – подъезд соседнего
дома – магазин – здание места работы, — а чаще на такси,
которое здесь очень популярно. Местными жителями
холод присвоен — он не мороз, а, фамильярно,
“морозяка”. Мороз в русском языке вообще —
самостоятельное действующее лицо: он может стоять,
упасть, ударить, прихватить, тронуть, кусаться, — и
суффикс “-яка” только подчёркивает это указание на
65
способность производить действие (Русская грамматика
1980: 149), хотя и с оттенком иронии. Опыт жизни на
Колыме — это опыт жизни во власти этого агента,
большую часть года. Что здесь значит тепло?
Модерный проект, указывает Пол Эдвардс (Edwards
2003), нацелен на контроль вариативности окружающей
среды, хотя он никогда не реализуется так, как задумано
(Скотт 2005). В эпоху позднего социализма советский
Север был, по меткому, хотя и не бесспорному
наблюдению Надежды Замятиной (2005),
модернизационным фронтиром: в более или менее
крупных рабочих посёлках строили полностью
благоустроенное жильё городского типа. По сравнению с
центральными районами, Север активно строился и
благоустраивался даже во второй половине 1980-х годов,
когда по всей стране строительство практически замерло.
Централизованные коммунальные услуги, хотя и
всего для нескольких домов, в рассматриваемом посёлке
по словам главного инженера-строителя посёлка (ПМА:
Г.Т.) появились уже в 1960-х годах. К 1980-м годам
поселок наряду с другими крупными
горнопромышленными посёлками Магаданской области
имел типовую многоэтажную застройку, по большей
части оборудованную всеми необходимыми
коммунальными благами: центральным отоплением,
горячей водой, водопроводом, канализацией. По
сравнению с другими регионами России степень
коммунальной обеспеченности в регионе была довольно
высокой, а значение показателя обеспеченности
центральным отоплением и горячей водой в Магаданской
области превосходило среднее по РСФСР:
66
 Но история повторилась снова: внезапно прекратилась
подача электроэнергии из Усть-Таскана. Всё замёрзло
более чем на сутки. Пришлось включить аварийные
дизели, чтобы поддержать деятельность водонасосных,
Таблица 1. Сравнение удельного веса жилой площади, котельных и предприятий райцентра. Но разве могли они
оборудованной коммунальными благами, в РСФСР и бесперебойно работать такой долгий срок? Иссякли вода и
Магаданской области (1970–1985) тепло в квартирах, перегрелся дизель-генератор в
центральной котельной, никакие утепления уже не могли
Удельный вес жил. площади, оборудованной, в %:
уберечь теплотрассы от лютого холода… Полопались
Год Водопровод Центральное отопление Канализация Горячая вода
трубы водяного отопления в средней школе, под угрозой
1 2 1 2 1 2 1 2
замерзания оказался деревообрабатывающий комбинат…
1970 79 65 76 89 76 54 37 37
Когда уже казалось, что мороз возьмет в полон весь
1980 90 86 88 96 88 80 60 66
райцентр, Таскан дал, наконец, энергию. <…>
1985 92 92 90 98 90 88 73 81
Ещё в мае облисполком, проанализировав состояние
Таблица составлена по материалам: (Народное хозяйство Магаданской области 1986: теплового и энергетического хозяйства в районе, вынес
90); (Народное хозяйство РСФСР 1988: 451).
1– РСФСР; 2 – Магаданская обл. Важно учитывать, что на Чукотке, до 1991 г. входившей в решение, обязывающее поставить в Сеймчан пять дизель-
состав Магаданской области, показатели благоустроенности были немного ниже. генераторов различной мощности. Однако коммунальники
и энергетики неоднократно передвигали сроки подвоза
Впрочем, в реальности качество жилья оставляло оборудования. Доходило до абсурда. когда руководство
энергоуправления “радовало” сеймчанцев такими
желать лучшего, а работа коммунальных сетей была
сообщениями: самый нужный району дизель-генератор на
ненадёжной. Хотя в местной прессе 1970-х годов (как 200 киловатт уже на подходе. Причем сам дизель в Оле, а
областной, так и районной) заметки о поломках ― в генератор… в Находке. <…> В итоге из-за отсутствия
силу особенностей функционирования советских СМИ оборудования центральная котельная ежечасно находится
― редки, встречающиеся примеры описывают ситуацию под угрозой остановки, а водонасосные жестко
весьма красочно и подробно: лимитируют и жителей, и котельные водой. <…> (Маркозов
1974)
Прошлая зима надолго запомнится жителям районного
центра Сеймчана. Мало того, что тепловое хозяйство было В начале 1980-х годов в областной прессе сообщения
плохо подготовлено, так еще то и дело происходили об авариях разного рода, из-за которых люди вынуждены
внеплановые отключения электроэнергии <…> жить в холодных квартирах и работать в выстуженных
Останавливались дизели в котельных и водонасосных, помещениях, публиковались всё чаще ― и нередко со
замирал ритм предприятий. Устраняли аварию в одном
месте ― перемерзала система в другом, третьем… К
словами “очередная” и “типичная”, оборотами вроде “как
новому отопительному сезона сеймчанцы готовились, мы уже указывали”, хотя до официального объявления
учитывая эти горькие уроки. <…> перестройки в 1985 году их было всё ещё сравнительно
67 68
немного. Что, однако, не говорит о том, что переморозок
было немного: в публикациях 1986–1987-го годов
переморозки в пос. Атка, Сенокосный, Усть-Омчуг,
Билибино (Чукотка тогда входила в состав Магаданской
обл.) преподносятся как известные факты, хотя на
страницах прессы более раннего времени не обо всех
этих случаях можно найти подробную информацию, а о
некоторых даже упоминание. Низкие температуры в
домах колымчан, в т.ч. в новостройках, в 1980-е были
обычным явлением: примечательно письмо председателя
группы народного контроля при поссовете пос. Спорное
(Ягоднинский район) в “Магаданскую правду”,
указывающее на недостатки строительства (“отсутствие
утеплительной призмы по периметру чердачного
перекрытия [...], несоответствие толщины стен в условиях
жестоких колымских морозов” [Скобченко 1987]) и
живописующее сенсорный ландшафт “благоустроенной”
квартиры — «[п]отолки… с темными цветущими
пятнами, текущие стены и постоянный запах сырости в
четырех новостройках посёлка, жителям которых
пришлось установить “буржуйки”» (Там же).
К началу 1990-х годов рассматриваемый посёлок был
административным центром района, где жили примерно
9,5 тыс. человек. Его жилищный фонд состоял из
многоэтажных домов, семиэтажного общежития, бараков
на окраинах и обширного “частного сектора”. В декабре
1993-го года в посёлке произошла крупная авария: из-за
серии поломок перестала работать центральная
котельная, обеспечивавшая теплом и горячей водой
большую часть зданий. Вода в трубах замёрзла. Лёд стал
разрывать изнутри батареи в домах. В регионах, где
69
большую часть года жизнь определяет холод, трубы часто
прокладываются вместе: труба с холодной и две трубы с
горячей водой (для отопления и для горячего
водоснабжения), чтобы холодная вода не замерзала.
Поэтому авария оставила жителей посёлка не только без
тепла, но и без холодной и горячей воды, а также без
канализации. Электричество тоже работало нестабильно:
нагрузки на сеть резко выросли, поскольку люди
включали плиты и нагревательные приборы, которые
здесь называют “калориферами”, — каскадный эффект,
который исследователи в первую очередь приводят в
пример, когда речь заходит об уязвимости городов (Gra-
ham 2010b; Little 2010). Газовой инфраструктуры на
Колыме нет.
К тому моменту, когда котельную наконец починили,
трубы и батареи во многих домах уже были непригодны к
использованию. Системы отопления и водоснабжения
посёлка требовали основательного ремонта. Посёлок на
много месяцев остался без тепла и воды. Последствия
этой аварии, называемой в народе “разморозкой” (она же
“переморозка” или “заморозка”), устраняли в течение
нескольких лет. По приблизительным оценкам, без
удобств остались от 75 до 90% квартир2.
Как же люди жили? Во-первых, в посёлке работало
ещё несколько котельных при предприятиях, которые
отапливали общежития и частные дома и обеспечивали
“островки” относительного тепла — туда ходили мыться и
стирать вещи те, кому повезло меньше. Во-вторых, люди
ставили в квартиры керосиновые печки и (чаще) печки-
“буржуйки”. Печки, которые в весенней публикации в
прессе назвали “символом [поселковой] драматической
70
зимы” (Литвинова 1994), отчасти варили из подручных
средств прямо в посёлке, отчасти привозили из Магадана
и даже из столицы, поскольку ситуация была объявлена
чрезвычайной. Для растопки буржуек привозили уголь
несколько раз в неделю, и люди ходили его набирать.
Точно так же ходили за холодной водой, которую
привозили водовозки. (К слову сказать, и уголь, и воду
привозили нерегулярно.) Нечистоты сливали в
специально установленные во дворах короба. Спали
вповалку, надев на себя всю теплую одежду, которая есть
в доме, тесно прижавшись друг к другу.
Перенастройка нервной системы. Разморозки в
колымских поселках не были редкостью, но эта стала
особенной: инфраструктура отказала тотально,
кардинально трансформировав знакомые ландшафты,
превратив их из хорошо освоенных в чуждые и
пугающие. Переломным стал момент взрыва радиаторов
отопления, а у многих — и труб, подающих воду — из-за
замёрзшей воды они лопались, и куски чугуна
разлетались в разные стороны. Предвестником взрыва
был звук — негромкий звонкий треск, лучше всего
описанный местным журналистом в стихотворении,
опубликованном спустя 5 лет после аварии (Суздальцев
2003 [1999]: 142):
Как припомню, вызывает стресс
Ни на что другое не похожий:
В полной тишине чуть слышный треск
Батареи — и мороз по коже...
Смысл здесь концентрируется не столько в самом
треске, сколько в необходимой работе телесного
71
внимания: звук — “чуть слышный”, и требовалось усилие,
чтобы его расслышать. Усилие должно было быть
постоянным — и значит, должно было перейти в зону
“рассеянного внимания”, не нуждающегося в
сознательной поддержке. Другими словами, разморозка,
на деле наступавшая постепенно (Люхатан 1993),
перенастраивала всю работу сенсорного бессознательного
(здесь я расширяю понятие оптического
бессознательного, введенное Тауссигом [1992: 144]).
Главной областью тревоги из-за вторжения стал сон —
состояние, когда бессознательное берёт верх.
Я: А Вы разморозку помните? — Инф.: Я бы не помнил!
Четверо детей — и батарея, ой! Честно говорю — до сих
пор. Значит, так. Темнота. Раннее утро. Раннее утро. Я
слышу — сплю, ну чутко ж спали тогда — слышу: щёлк,
что-то такое. Я уже понял: у меня батарея... накрылась.
Смотрю — точно: трещина пошла по батарее” (ПМА:
В.А.).
Больше всего я почему-то боялся, что мне, спящему,
может угодить в голову осколок”. (Суздальцев 1994: 3)
Те, кто боялся упустить момент, заранее экипировались:
“У меня свекровь со свёкром [...], у них разморозка вот...
они сразу её почувствовали, когда у них лопались вот эти
чугунные батареи... Знаете как когда бутылки лопаются?
Вот такие куски отлетали – и у меня свёкр спал в шапке,
чтоб ему кусок не прилетел, да” (ПМА: М.С.).
Неусыпного внимания требовали и альтернативные
централизованным источникам средства обогревания —
буржуйки и электрические обогреватели. Одним из
основных сюжетов, связанных с буржуйками, является
72
отравление угарным газом, которое в рассказах чаще
всего также связано со сном.
У меня товарищ, с которым я работал, он в первую же
ночь и погиб, когда печку получил (ПМА: В.В.).
[П]оугарало много от буржуек. [...] Угарный вот этот газ
— и запросто можно заснуть, и не почуять, и угореть
можно, вот... (ПМА: В.Р.)
Притом что угореть можно было и в бодрствующем
состоянии: в изменившемся сенсорном ландшафте “знак”
поначалу сложно было отделить от “шума”. Запах гари,
висящая в воздухе, забивающая лёгкие угольная пыль
стали новой нормой повседневности:
Зайдёшь иной раз с улицы — тебя как колотушкой по
голове. Неужели, думаешь, этим можно дышать. А потом
ничего, дышишь — не замерзать же” (Суздальцев 1994: 3).
Перенастройка нервной системы, привычного
разделения того, что находится в фокусе сознательного и
рассеянного внимания, требовалась и в других областях
жизни. Архитектура, пишет Тауссиг, тысячелетиями
воспринималась отвлечённо, рассеянно — тем способом,
который составляет центр модерной жизни. Здание
постигается использованием, т.е. через осязание, через
проприоцепцию — и в этом отношении тактильность,
формирующая привычку, имеет решающее значение для
оптического восприятия (Taussig 1992: 144). Движение в
пространстве настраивает взгляд. Но и оптическое
восприятие влияет на тактильные образы.
Ещё одной особенностью, о которой вспоминают
походя, но которую можно восстановить по заметкам в
73
10
прессе, была темнота — следствие сочетания короткого
зимнего светового дня, постоянного отключения
электрического света из-за перегрузок сетей и
заколоченных в стремлении спастись от
всепроникающего холода и дыма соседских буржуек
окон. “В состоянии полной подавленности шёл я однажды
по улице, погружённой в кромешную тьму. Не было не
только уличного освещения, но на центральной и
близлежащих улицах ни в одном доме не было видно
электрического света. Только редко-редко где какое-
нибудь окно освещено было слабым свечением свечи,
горящей в глубине комнаты” (Суздальцев 1994: 3).
Темнота на улицах и в подъездах, где на лестницах
постепенно нарастали ледяные горы, затрудняла опору на
взгляд при передвижении и, вкупе с необходимостью
регулярно носить тяжести (воду и уголь), полностью
меняла проприоцепцию. Падения, переломы не были
редки. К этому, однако, по-видимому, приспособились
легче всего: единственное упоминание о падении в
интервью не является его фокусом:
Меня мама послала за водой – а за водой надо было
перейти через дорогу, какая-то организация в подвале, там
была эта вода привозная... И... а из-за того, что люди много
воды набирают, я подскальзываюсь, с этим ведром, — ну
там лёд получается, и падаю. Я обливаю себя — и так
мороз, я ещё обливаюсь этой водой... Я прихожу, рыдаю —
мама: “Да ладно, не переживай, ничего страшного”. И
взяла, бросила этот полушубок на обогреватель — и вот,
когда дали свет, [нрзб.] сгорело, и этот полушубок
пожелтел весь. И вот это было вообще...» (ПМА: Е.А.)
74
 Оптическое восприятие связано с тактильным и
иначе, через термоцепцию: темнота тесно связывалась с
холодом. Инженерное искусство, как и визуальное,
миметично: оно репродуцирует солнечный свет,
од н о в р е м е н н о я в л я ю щ и й с я и с т о ч н и ко м т е п л а .
Электричество — источник не только света, но света-и-
т епла. Неработающие из-з а нагрузки на сети
обогреватели и отсутствие света — два идущих рука об
руку сюжета:
Ну, калориферы – но свет-то часто отключали, калорифер
не больно-то нагреет (ПМА: В.Р.).
У нас пару раз только отключили, а так — у меня
постоянно днём и ночью... духовка была включена, два
калорифера... Потому что если без света, так замёрзнуть
можно, безусловно” (ПМА: О.В.)
...всё, свет погас. Вода, значит, встала; стало холодно...”
(ПМА: Е.).
Женщина, жившая в общежитии, отапливавшемся одной
из малых котельных, жаловалась на то, что топили плохо,
и подчёркивала, что им с соседями пришлось поставить
буржуйку “из-за того, что свет отключали” (ПМА: Т.В.).
Темнота и холод делали квартиры незнакомыми и
пугающими, мотивировали жителей проводить время в
других местах:
О.В.: Да у нас тут тогда, говорю, большинство... вообще
коллектива находилось здесь [в котельной] – т.е. мужья,
жёны, дети... Ты на работе, и ребёнок с тобой на работу –
потому что... Е.Н.: Дома холодно и страшно (ПМА: О.В.,
Е.Н.).
Темнота усугубляла страх перед сном и связанной с
ним утратой возможности контролировать происходящее:
75
11
Признаться, я боялся ложиться спать в первые после
аварии дни. [...] Однажды вечером стало как-то особенно
тоскливо. Как будто что-то сломалось внутри у меня, и я
решил: всё, хватит, никакая сила не заставит меня лечь в
эту ледяную постель. Лучше я просижу всю ночь в
валенках, шубе и шапке на кухне возле духовки, а если
выключат свет, то со свечкой. А посплю уже днём — днём
не так страшно”. (Суздальцев 1994: 3)
Про блемой здесь была даже не грозившая
ф и з и ч е с к и м и т р а в м а м и а т а к а р а з ру ш а ю щ е й с я
инфраструктуры, а значение, стоявшее за уже
упомянутым звуком рвущихся батарей, которого так
боялся автор заметки: звук маркировал момент
н е о б р а т и м о с т и р а з ру ш е н и я , е щ ё од н у п о б е д у
всепроникающего холода, ещё одно наступление
трансцендентного Иного.
Звук неразрывно связан с визуальными образами,
которые можно найти в газетных публикациях, но
которые, однако, не встречаются в интервью — ср.
основанное на дневниковых заметках описание
пребывания в поликлинике, опубликованное уже
упомянутым местным журналистом несколькими
месяцами позже аварии, в мае 1994 года:
Я долго сидел в пустом, холодном, почти как на улице
коридоре. И вдруг услышал, как где-то в другом конце
лопнула батарея. Раскатился гулкий такой звук, который
нельзя передать словами и который, видимо, не удастся
забыть. Мне стало как-то не по себе. На работе у нас
полопались все до одной батареи и в кабинетах, и в
коридорах, но как они лопались, слышать прежде не
доводилось. Я видел только результат — забрызганные
76
 коричневой грязью стены и потолок и в некоторых
местах метрах в двух-трех от стены осколки металла”
(Суздальцев 1994: 3).
Сравните также письмо читательницы в газету:
Я воспитатель детского сада. И мне так больно и обидно
смотреть на “мертвый” детский сад! Мы, работники
детского сада, дежурили по ночам во время аварии, на
наших глазах лопались трубы и батареи, выворачивало
полы, облезала краска. Теперь всё залито грязью из труб
и батарей (Козлова 1994).
Помимо разорванных батарей и грязи из труб,
привычный вид помещений меняли и буржуйки: внутри
зданий они оставляли копоть на стенах и потолках, а
вовне — сообщали о своём присутствии выведенными
ч е р е з ф о р т о ч к и д ы м я щ и м и т ру б а м и . Х ол од в
неотапливаемых частях зданий обретал своё видимое
выражение:
На кухне у нас было настоящее оледенение. Лёд тонким
слоем покрывал нижнюю часть стены возле окна, и слева
и справа от него. В углах белым мхом нарос иней”
(Суздальцев 1994: 3).
Лестницы в промороженных подъездах превратились в
ледяные горки: намерзали расплёскиваемые при
перетаскивании вода и жидкие отходы. Наступление
холода было не только термически ощутимым, но и
зримым.
Изменения в социальной нервной системе. Работа
и н ф р а с т р у к т у р ы о п р е д е л я л а т а к же и т о , ч т о
Сереметакис, вслед за Аржуном Аппадураи, называет
77
00
12
“социальной интимностью” — “пространственно
определенное коммуникативное (interactive) столкновение
социальных чужаков в раздельных, но разделяемых
культурно-экономических пространствах, расчерченных
линиями этнического, религиозного и гендерного
различия” (Seremetakis 2009: 339). В данном случае
социальная интимность определяла то, каким образом и в
каких ситуациях мужские, женские и детские тела
должны присутствовать в публичном пространстве, т.е.
могли быть видимы, слышимы, осязаемы, учуяны по
запаху. Устройство квартир — отдельные ячейки в домах
— диктует и дистанцию между телами. Необходимость
под держивать тепло в условиях неработающей
инфраструктуры и скудости и опасности альтернативных
источников отопления заставляла людей быть физически
более близко друг к другу: жить в одной комнате, спать
всей семьёй вместе — ещё один тактильный шок. При
распределении буржуек социальное тепло учитывалось
наряду с остальными источниками и могло быть
ограничителем для её получения:
У меня товарищ, с которым я работал, он в первую же ночь
и погиб, когда печку получил. ... Он вообще один,
одинокий. ... [Т].е. мы вместе, под одним одеялом, четыре
человека спали, там, обогреваясь... У нас не одно одеяло,
там много, и в одежде полностью — там пять одёжек... Вот,
в пяти одеждах... согревались. А он вообще один. Ему
директор говорит: “Ладно, говорит, я ходатайство напишу,
что ты одинокий, туда-сюда, и тебе, как бы, вне очереди”
(ПМА: В.В.)
Наиболее остро изменения в социальной интимности
и, как следствие, перенастройка социальной нервной
78
системы ощущались в области гигиены тела — в том, что
касалось мытья и, особенно, отправления естественных
нужд. Модерный городской человек невидим и не
ощущаем другими в момент мытья и отправления
естественных нужд: закрыт стенами специального
помещения или, в случае совместного санузла, хотя бы
шторой. Если в городских условиях мытьё в принципе
может быть публичным процессом (например, в бане), то
отправление естественных нужд — нет. Авария сделала
публичным и то, и другое.
Общими стали субстанции, прежде не
предполагавшие совместного доступа (ср.: shared substance
у Сереметакис (Seremetakis 1994, 2009)). В семье
пользовались по очереди одной и той же водой для мытья
тел:
В ванну воду натаскаешь – где-то... сколько? вёдер пять-
шесть – кипятильником подогреешь. ... Ребёнка-то купать
надо каждый день... ой... каждую неделю. Сегодня ребёнок
искупался — так, сегодня моя очередь после неё купаться, а
на следующей неделе уже очередь мужа купаться после
ребёнка (с улыбкой). Ну где столько воды натаскаешь?
(ПМА: Г.Н.)
Проточная вода стала центральным элементом
отношений хозяин-гость, изменив нормы гостеприимства:
мытьё происходило там, где была вода, — в квартирах
людей, которым повезло сохранить её, или в котельных,
которые из режимных объектов превратились в
публичные пространства. Для людей, обладавших этим
ценным ресурсом, выходные и праздники стали
“приёмными днями”:
79
00
13
в выходные — воскресенье, суббота — мы не стирались,
потому что весь посёлок у нас: кто в душе мыться, кто
стираться, кто сушиться” (ПМА: Т.В.);
зато мне не повезло в отношении праздников — все
праздники отмечались у меня (смеётся). Потому что все
шли ко мне: вода, всё это было. Не надо было ни носить,
ничего” (ПМА: О.).
Нечистоты теперь попадали в поле совместного
зрения и обоняния — и семей, и соседей, и случайных
прохожих. Внутри жилых помещений отхожее ведро в
крайних случаях могло стоять в той же комнате, где жили
люди:
у нас вот то, что много было комнат [в общежитии] — у
нас было хорошо, что у нас туалет был, например,
отдельно, а не так как у некоторых, блин, — там 6 комнат,
6 семей, блин, вот это вот... ведёрочко, в комнатке, под
ракови[ной]... (ПМА: Ю.).
Вовне, во дворах домов, были установлены
деревянные короба для слива фекалий, которые довольно
быстро обрели “наросты” вокруг, превратившись в
“курганы” и “сопки” из мусора и нечистот. (Весной одна
из журналисток насчитала 22 таких “обширных
помойки”, в сумме занимавших, по её субъективному
ощущению, более десяти тысяч квадратных метров
[Герасимова 1994б]). Вещества, при прежней работе
инфраструктуры исчезавшие из поля зрения со скоростью
утекающей в унитаз воды, теперь были явлены взгляду и
нюху любого. Самой деликатной частью их
осложнившегося удаления стала доставка ведра от
квартиры до короба или ямы: неслучайны жалобы в
прессе на “нерадивых жильцов, которые выбрасывают
80
мусор и выливают нечистоты в неположенных местах”:
«Многие из нас настолько “приспособились” к ситуации
(или махнули на всё рукой?), что без особого
беспокойства за своё и окружающих здоровье льют и
валят прямо у подъездов, ... ленясь порой десяток шагов
сделать» (Там же).
Даже спустя несколько месяцев сделать этот десяток
шагов людям было сложно: включение этих веществ в
мультисенсорный обмен с другими так и не вошло в
привычку. На помощь приходила темнота: “Тогда
выкидывали когда темно, чтоб люди не видели” (ПМА:
П.Ж.). Примечателен контекст записи этой короткой, но
содержательной фразы. Солнечным сентябрьским днём в
посёлке было ещё не очень холодно и на площади у Дома
культуры собирались пожилые люди. Я завела разговор с
энергичным мужчиной около 70 лет, рядом на лавочке
сидела пара женщин. Когда мы с информантом
заговорили о переморозке, женщины стали вспоминать её
друг с другом, мало обращая внимание на меня с
диктофоном. В тот момент не слышала их рассказов и я,
обнаружив их позже, уже на этапе расшифровки. В
интервью, однако, таких откровенных признаний не
встречалось: напротив, тема гигиены была одной из
самых трудных для обсуждения. Информанты говорили о
своём опыте в безличных категориях (“ходили мыться”,
“надо стираться”, “выливали”) или с использованием
индексальных знаков — предметов и пространств,
связанных с гигиеной (“уборная не работает”, “такие
ящики были, железные, сбитые, да? и туда вот выносили”,
“приехали ― коммуникации еще и не сделаны. Просто
это началась весна, всё это начало растаивать…”). Выбор
81
00
14
0000
речевых конструкций, при которых субъектность
говорящего размывается, как кажется, выражает
стремление скрыть от приезжего интервьюера тело,
вышедшее из-под контроля, — самый страшный “грех”
для модерного человека.
Нарушения того, что в нормальных условиях работы
инфраструктуры было запретным, касались не только
расширения круга “общих веществ”, но и социального
поведения. Вынужденная совместность там, где её не
предполагалось, не проходила даром: в привычных
областях коллективности социальная нервная система
отвечала повышенной возбудимостью. В прессе сообщали
о разбитых окнах в доме главы администрации, избитом
водителе водовозки, привёзшем воду с задержкой,
попытках женщины побить главу “Электротеплосети”,
самоубийстве у трансформаторной будки и диверсии на
котельной.
Нервы в эти дни были напряжены у нас, как струны,
тронь — зазвенит. И такое состояние было, видимо, у
многих. Помню истошный крик женщины: “Я не хочу
видеть трупы своих детей. Вези нас куда-нибудь, где
тепло!” Она кричала так своему мужу при людях, и он
никак не мог её успокоить (Суздальцев 1994: 3).
Хотя наэлектризованная атмосфера острее чувствовалась
в первые недели после аварии, ситуация не сильно
улучшилась и дальше: “Любая очередь за хлебом или за
водой была тогда как порох” (Там же: 4). Социальная
нервная система фиксировала изменения, которые несли
в себе вполне определенные смыслы.
Демодернизация, данная в ощущении. Кардинальная
перестройка быта нуждалась в осмыслении и объяснении.
82
Осенью предшествовавшего аварии 1992 года в Магадан
приезжал Е. Гайдар, тогда исполнявший обязанности
председателя правительства, и объявил, что Магаданская
область бесперспективна и перенаселена, что нужно
переселять людей в центральные регионы РФ, а добычу
золота здесь вести вахтовым методом. По публикациям в
локальной прессе видно, что тогда переморозка многими
интерпретировалась как целенаправленное мероприятие
в рамках программы по “выживанию” (так писали) людей
с Севера (Алькор 1994, Олефир 1994). Так же трактовались
и действия по спасению посёлка — эвакуация матерей с
детьми с оплатой билетов только в один конец, выделение
денег на ликвидацию, взятых из Пенсионного фонда
России. Хотя и воспоминания о знаковом выступлении
Гайдара, и разговоры о преднамеренности переморозки
всплывают в интервью и по сей день, аварию больше не
связывают с изменившейся политикой в отношении
Севера: говорят, что диверсия имела место, — но кто и
зачем её организовывал, не отвечают.
В попытках осознать опыт переморозки информанты
подбирают сравнения. Самым популярным источником
стала война. Хотя информанты не уточняют, какая
именно, ясно, что речь идёт о Великой Отечественной,
благодаря длительной практике медиа-репрезентации
ставшей синонимом “Войны вообще” (Зверева 2005).
Война используется как эталон беды. Разморозка может
либо приравниваться к ней: “это же было как война”
(ПМА: М.С.); либо – чаще – противопоставляться как
событие менее страшное: “в войну и не то пережили”
(ПМА: Н.К.), “по сравнению с войной это всё не страшно
(пауза) Можно жить” (ПМА: В.Р.).
83
Сравнение с войной осуществляется не только
посредством ее называния, но и через обращение к
растиражированным образам документальной хроники.
Образы законопаченных и занавешенных окон,
закутанных в несколько слоёв одежды людей,
“саночников”, везущих на санках уголь и воду в бидонах,
– визуальные штампы о жизни тыла в военное время.
Этот образ встречается в заметке журналиста из
Магадана, описывающего увиденное на страницах
областной газеты: (Олефир 1994). Образцом выстоявшего
тыла является блокадный Ленинград: упоминания о нём
встречаются как в интервью, так и в прессе:
Водовозки приезжали, они привозили воду, т.е. в каждый
двор заезжала водовозка, и люди стояли в очереди за
водой — ну всё как в войну, знаешь, вот эту хронику
показывают. Тоже там — кто за водой, там, кто за хлебом,
там, такая фигня... (ПМА: Е.)
Т.Б.: Машина подъедет, уголь привезут - сразу все... ну
каждый установил себе печечку, который живёт здесь, не
уезжает, каждый, значит, начинает, шебуршать... Все так
одеты, как вот... ну, наверно, в войну так одевались... (с
улыбкой)
С.: Как немцы под Сталинградом (смеётся).
Т.Б.: Да, и шапки-шарфы, каждый со своим каким-то там...
с молоточком, со скребочком, в ведёрочки вот уголь
набирает и вытаскивает. Набирает уголь — и затаскивает,
дома складывает. Когда машина подъедет, водовозка —
тоже, сразу как... (С.: Бегом)... [Нрзб.] как блокадный,
понимаете... (улыбается)
На кучах угля, что возле котельных или просто среди
посёлка, муравьями копошатся люди. Загружают мешки
кусками получше и тащат к многоэтажкам. Куда ни
бросишь взгляд — обязательно увидишь саночника.
15 84
00
 Словно в блокадном Ленинграде. Один везёт на санках
уголь, другой — кастрюлю с водой, третий — дрова,
четвёртый — железную бочку... (Олефир 1994)
Ассоциации с войной вызывало и радио, которое
оставалось единственным стабильно работавшим СМИ в
то время — вероятно, из-за того что радиосвязь мало
зависела от работы других повреждённых аварией
инфраструктур. Вдохновляющие выступления одного из
радиоведущих вспоминают до сих пор:
93-й год – разморозили посёлок. Запомнилось тем... то, что
объявление по радио было, – Смоляков был Витя, ну и...
обратился ко всем. [Инф. переходит к другим деталям,
через 3 минуты разговора возвращается к теме] Молодец
он – так сказал всё, чётко, потому что как... Как обращение
Сталина к народу во время Второй мировой войны
(смешок): “Надо”. И всё — мужики пошли (ПМА: А.В.).
Условия жизни в переморозку сравнивают и с тайгой:
“Это вот то же самое, что жить просто в тайге” (ПМА:
Т.С.). Тайга — не просто абстрактная “природа”,
противостоящая городской “культуре”, это пространство,
где действуют особые правила социальности, в т.ч. для
сенсорных обменов. Информантка приводит сравнение с
тайгой в ходе разговора о необходимости ютиться в
маленьких помещениях в компании большого числа
л юд е й — и н ы е н е б ол ь ш и е з ол о т од о б ы в а ю щ и е
старательские артели в глубине колымских лесов живут
именно так; к тому же, в тот год, когда мы разговаривали,
выходы в тайгу для жителей посёлка городского типа
стали коллективными — чтобы отпугивать бродящих по
окрестностям медведей. Память о специфической
85
таёжной социальности, предполагающей одновременно
необходимость сотрудничества и высокую конкуренцию
за ресурсы и не регулируемой никакими внешними
правилами, сохранена в известной пословице “закон —
тайга, прокурор — медведь”, которая в литературе часто
упоминается в контексте лагерной тематики именно на
Колыме.
Тайга, как пространство исключения, неразрывно
связана с лагерем: в 1930–1950-е годы эти земли
осваивались руками заключённых. Сегодня об этом не
говорят, но в начале 1990-х такая ассоциация имела право
на существование:
Каждый из ягоднинцев, видимо, сделал в эти дни
открытие, что человек, особенно российский, может
привыкнуть к любой обстановке. [...] И в самом деле,
жили ведь когда-то здесь, на Колыме, страдальцы в
палатках, в щелястых бараках, спали на голых нарах...
(Суздальцев 1994: 3).
Дневниковые заметки завершаются зарисовкой о
встрече автора с немолодой парой навеселе, напевавшей
блатную песню: возвращение истории.
Сравнение с обратным движением по шкале времени,
вплоть до мифического, встречается и в других
формулировках — “всё, мы оказались в доисторических
временах, по сути дела” (ПМА: В.А.), “я прибежала в
интернат – там это был такой, знаете... ну, Содом и
Гоморра” (ПМА: А.Н.). Эти ассоциации обнаруживают
одновременно крах модерной идеи прогресса и важность
предсказуемой работы коммунальной инфраструктуры
для различия между “достойной” и “голой” жизнью, если
16 86
00
пользоваться терминами Джорджо Агамбена (2011).
Различие между ними познаётся через перестраивание
нервной системы.
***
В начале своего знаменитого эссе Беньямин цитирует
Поля Валери:
Подобно тому как вода, газ и электричество, повинуясь
почти незаметному движению руки, приходят издалека в
наш дом, чтобы служить нам, так и зрительные и звуковые
образы будут доставляться нам, появляясь и исчезая по
велению незначительного движения, почти что знака
(Беньямин 1996: 18).
Модерным благам здесь достаётся неблагодарный удел
источника для сравнения — сами они принимаются как
данность, не нуждающаяся в анализе. Тауссиг показывает,
как появление новых средств фиксации визуального
обнаруживает оптическое бессознательное, — так же
авария, заменяющая “почти незаметное движение руки”
тяжёлой работой всей мускульной системы человека ради
получения базовых благ, вскрывает существование
сенсорного бессознательного. Работа инфраструктуры, не
бесперебойная, но более или менее предсказуемая, была
для северян не только естественной частью
обеспечиваемого государством базиса, как справедливо
указала Хамфри, но и работы всей социальной нервной
системы. Привычный ландшафт (визуальный, сонорный,
тактильный, ольфакторный), завязанный на работу
компенсирующих вариативность среды инфраструктур,
изменился, и вместе с ним трансформировалась
87 17
000
действующая в зоне рассеянного внимания система
сенсорных “знаков” и “шумов” — и основанных на них
сенсорных обменов, участие в которых для тела не
является предметом сознательного выбора.
На колымских просторах крах модерных
инфраструктур — это, прежде всего, термоцептивный
опыт. Мороз, холод — частый протагонист колымских
историй, от широко известных “Колымских рассказов”
Шаламова до нарративов о специфической здешней
готовности помочь на Колымской трассе, где расстояния
между населёнными пунктами велики, поток машин
редок и поломка в лютую стужу грозит смертью. В
холодную часть года работа социальной нервной системы
на Колыме полностью определяется экономикой тепла,
включая структурирование нетермических сенсорных
обменов. Мороз в жилых зданиях означает победу
природы, этого антипода модерности; он превращает
жилое место в пространство исключения. В новых,
послеаварийных условиях сопротивление ему требовало
большого труда: постоянно носимые на себе килограммы
одежды, скученное пребывание с другими, топка
буржуек, требующая повышенного внимания, и носка
угля для неё, часто на высокие этажи. Цена труда по
превращению в ауто-инфраструктуру (Tonkiss 2015) тепла
— перестройка всей социальной нервной системы.
Случай переморозки — обратный тому, что
анализирует Сереметакис (Seremetakis 1993, 1994) для
городской Греции, где модернизация преобразует
повседневность постепенно, стирая из неё запахи и вкусы
прежних эпох, а локальное уступает своё место
глобальному, вызывая ностальгию об ушедших временах.
88
Однако есть здесь и общее: сохраняется сенсорная память котельную: дым есть? Значит, порядок! Всё, эти сутки
— на уровне ощущений или в системе оценок, диктуя живём (ПМА: В.А.).
информанту сам способ говорения. Память о разморозке
Так часто озвучиваемое нежелание вспоминать
передаётся потенциальным членам сообщества: так, одна
обнаруживает свою противоположность — укорененную
из молодых учительниц, только приехавшая в посёлок,
в теле невозможность забыть, признак травмирующих
рассказывала мне, как в ответ на её жалобу о холоде в
событий. Сутью же этой травмы стала резкая
начале осени в разговоре с продавщицей в магазине,
демодернизация, переход от «достойной» жизни к жизни
свидетели беседы отказали ей в праве жаловаться — что
«голой», когда все силы уходят на поддержание тепла.
она может знать о холоде, не пережив разморозки?
История разморозки для многих не окончена, а только
(ПМА: Ю.В.) Опыт настоящего холода для них — это
приостановлена: сценарий закрытия населённых пунктов
опыт перестройки нервной системы. Вместе с тем,
в Магаданской области часто предполагает схожие
прямой интерес к этому опыту людей фраппирует:
аварии коммунальной инфраструктуры, восстановление
попытка говорить о нём обнаруживает в речи паузы,
которой оказывается экономически более затратным
безличные конструкции, индексальные знаки и
делом, чем переселение людей, — а значит, переход от
переключения на другие, более приятные темы, в
модерной жизни к немодерной может совершиться вновь.
особенности у женщин, которые пережили аварию в
пенсионном возрасте. Люди также не готовы делиться её
образами: единственные обнаруженные фотографии — в
газетах того времени. Домашние архивы закрыты, так же
нет визуальных свидетельств и в обширной коллекции
Примечания
материалов поселкового краеведа. Память о ней, однако,
* Данная глава является расширенной версиейе статьи
продолжает жить в сенсорном бессознательном — в
автора "Разомкнутая модерность: коммунальная
практике чуткого сна, с прислушиванием теперь уже не к
авария в сенсорном ландшафте северного посёлка
треску батареи, но к течению воды в коммунальных
городского типа", опубликованной в журнале
трубах, в снах, где героями становятся электрические
Антропологический форум" (2018, №38).
счётчики и калориферы, в привычке периодически
касаться батареи и смотреть на дым из котельной:
1. Во время экспедиции я собирала материал для двух
Честно говорю — это ужас был. (пауза) Вспоминаю с проектов: “Дети девяностых в Российской Арктике”
таким... И... и у нас уже выработалось в подсознании… (под держан РНФ, № 14-18-02136) и моего
Вот у меня окна выходят, я утром все время смотрю на диссертационного исследования, посвящённого

89 18 90
00
 представлениям о чрезвычайности в северных
регионах. Опросники для этих двух проектов
различались: первый охватывал широкий спектр
в о п р о с о в , к а с а ю щ и хс я п о в с е д н е в н о й ж и з н и
информантов, второй претерпевал изменения по ходу
исследования — если в начале экспедиции я
использовала структурированные интервью,
сфокусированные на темах, выделенных мной по
результатам анализа местных газет, то в конце —
полуструктурированные, с большим вниманием к
повседневной жизни. Тема коммунальной аварии
затрагивалась в интервью по обоим проектам.
2. Подсчитано по следующим данным: об общем числе
квартир: Калюжная 1994; о числе пострадавших
квартир: Помощь оказана 1993; О положении в
поселке Ягодное 1993; Попов 1994; Герасимова 1994а.
Библиография
Источники и материалы
Полевые материалы
ПМА 2015 — экспедиция в Ягоднинский городской
округ Магаданской области (пгт. Ягодное, пгт.
Синегорье, пос. Дебин) (информанты: А.В, м, 35;
А.Н., ж, ок. 65; В.А., м, 69; В.В., м, 63; В.Р., ж,
ок. 60; Г.Н., ж, 66; Г.Т., м, 90; Е., м, 33; Е.А., ж, 34;
Е.Н., ж, 45; М., ок. 40; М.С., ж, ок. 45; Н.И., ж, ок.
70; Н.К., ж, 83; О., ж, 51; О.В., ж, 50; П.Ж., ж,
ок. 70; С., ж, 38; Т.Б., ж, ок. 70; Т.В., ж, ок. 65; Т.С.,
ж, 35; Ю., ж, 34; Ю.В., ж, 25)
91
00
19
Публикации
[Б.а.] О положении в поселке Ягодное // Территория.
1993. 31 дек. С. 1.
[Б.а.] Помощь оказана // Российская газета. 1993. 28 дек.
№238 (854). С. 1
Алькор Е. Спасение замерзающих за счет голодающих //
Магаданская правда. 1994. 27 янв. С.3
Герасимова Н. «Интересно решать сложные задачи»:
[интервью с первым замглавы адм. района
С.М. Вихляевым] // Северная правда. 1994а. 25 ноя.
№47 (7424). С. 2.
Герасимова Н. Не придет к нам Геракл // Северная правда.
1994б. 15 апр. №15 (7392). С. 3.
Калюжная Л.П. Комментарий бухгалтера // Северная
правда. 1994. 04 фев. №5 (7382). С. 5
Козлова Н. Обидно и больно… // Северная правда. 1994.
10 июн. №23 (7400). С. 5.
Литвинова В. Это не те буржуйки // Северная правда.
1994. 15 апр. №15 (7392). С. 5.
Люхатан Е. На грани выживания // Вечерний Магадан.
1993. 07 окт. №40. С. 3.
Маркозов В. Тепло по лимиту // Магаданская правда. 1974.
30 янв. С. 3.
Олефир С. Горькие ягоды Ягоднинской трагедии //
Магаданская правда. 1994. 13 янв. С. 1-2.
Попов Е. Оценить мою работу в праве только жители
района // Северная правда. 1994. 21 янв. №3 (7380).
С. 3
Скобченко Е. Новоселье… с «буржуйкой» // Магаданская
правда. 1987. 22 дек. С. 2.
92
Суздальцев А. Существо, ко всему привыкающее //
Северная правда. 1994. 20 мая. №20 (7397). С. 3-4.
Суздальцев А. Зимний дневник // И в Ягодном пишут
стихи... / Вступ. ст. и сост. И. Паникаров. Магадан:
МАОБТИ, 2003. (Архивы памяти; Вып. 13). С. 140–
146.
Шаламов В.Т. Плотники // Он же. Собрание сочинений в
четырех томах. Т.1. М.: Художественная литература,
Вагриус, 1998. С. 16–20.
Шаламов В.Т. Тридцать Восьмой // Он же. Воспоминания /
подгот. текста и коммент. И. П. Сиротинской. М.:
Олимп, Астрель, АСТ, 2001. С. 168–184.
Словари
Русская грамматика: [В 2-х т. / Редкол.: Н. Ю. Шведова
(гл. ред.) и др.]. Т.1. Фонетика. Фонология.
Уд а р е н и е . И н т о н а ц и я . С л о в о о б р а з о в а н и е .
Морфология / [Н. С. Авилова, А. В. Бондаренко, Е.
А. Брызгунова и др.]. М.: Наука, 1980.
Статистика
Народное хозяйство Магаданской области 1986 —
Народное хозяйство Магаданской области в
одиннадцатой пятилетке: Крат. стат. сб. Магадан:
Кн. изд-во, 1986.
Народное хозяйство РСФСР 1988 — Народное хозяйство
РСФСР: статистический ежегодник. ... в 1987 г. М.:
Финансы и статистика, 1988.
93
Научная литература
Агамбен Дж. Homo Sacer. Суверенная власть и голая
жизнь. М.: Европа, 2011.
Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его
технической воспроизводимости // Произведение
искусства в эпоху его технической
воспроизводимости: Избранные эссе. М.: Медиум,
1996. С. 15–65. (Немецкий культурный центр имени
Гете.)
Бычкова О.В., Попова Е.В. Горожане и реформа ЖКХ: Сети
сопротивления. // Этнографическое обозрение. 2012.
№3. С. 78–87.
Замятина Н.Ю. Зона освоения (фронтир) и её образ в
американской и русской культурах // Общественные
науки и современность. 1998. №5. С. 75–89.
Скотт Дж. Благими намерениями государства: Почему и
как проваливались проекты улучшения условий
человеческой жизни: [пер. с англ. Э. Н. Гусинского,
И. Турчаниновой]. М.: Университет. кн., 2005.
Трубина Е. «По-большому»: Городская инфраструктура и
власть над пространством // Неприкосновенный
Запас. 2014. №2(94). С. 175–196.
Хамфри К. Новый взгляд на инфраструктуру: Сибирские
города и “большой январский мороз” 2001 г.: [пер. с
англ. Н. Космарской] // Постсоветские
трансформации в азиатской части России:
антропологические очерки. М.: Наталис, 2010.
С. 234-252.
Инфраструктура свободы. Общие вещи и Res Publica:
коллективная монография / [Р. Алапуро и др.]; под
00
20 94
 ред. Олега Хархордина, Ристо Алапуро, Ольги
Бычковой. СПб: Изд-во Европейского ун-та, 2013.
(Res Publica; вып. 8).
Хилл Ф., Гэдди К. Сибирское бремя: просчеты советского
планирования и будущее России: [пер. с англ.] М.:
Науч.-образовательный форум по междунар.
отношениям, 2007.
Carse, Ashley. Keyword: Infrastructure–How a Humble
French Engineering Term Shaped the Modern World //
Harvey P, Jensen C.B., Morita A. (eds). Infrastructures and
Social Complexity: A Routledge Companion. London:
R o u t l e d g e , 2 0 1 7 . P. 2 7 – 39.
https://www.academia.edu/23432886/Carse_A_2017_K
eyword_Infrastructure_How_a_Humble_French_Engi
neering_Term_Shaped_the_Modern_World.
Collier, Stephen J. Post-Soviet Social: Neoliberalism, Social
Modernity, Biopolitics. Princeton [N.J.]: Princeton
University Press, 2011.
Edwards, Paul N. Infrastructure and Modernity: Force, Time,
and Social Organization in the History of Sociotechni-
cal Systems // Misa T.J., Bray Ph., Feenberg A. (eds). Mod-
ernity and Technology, Cambridge, MA: MIT Press,
2003. P. 185–225.
Graham, Stephen (ed.). Disrupted Cities: When Infrastruc-
ture Fails. New York: Routledge, 2010a.
Graham, Stephen. When Infrastructures Fail // Graham S.
(ed.). Disrupted Cities: When Infrastructure Fails.
New York: Routledge, 2010b. P. 1–26.
Howes, David; Constance Classen. Ways of Sensing: Understand-
ing the Senses in Society. London: Routledge, 2013.
95 00
21
Humphrey, Caroline. Ideology in Infrastructure: Architecture
and Soviet Imagination // Journal of the Royal Anthro-
pological Institute. 2005. Vol. 11, no. 1. P. 39–58.
Larkin, Brian. The Politics and Poetics of Infrastructure // An-
nual Review of Anthropology. 2013. Vol. 42, no. 1. P.
327–43 (doi:10.1146/annurev-anthro-092412-155522).
Little, Richard G. Managing the Risk of Cascading Failure in
Complex Urban Infrastructures // Graham S. (ed.). Dis-
rupted Cities: When Infrastructure Fails. New York:
Routledge, 2010. P. 27–39.
Mains, Daniel. Blackouts and Progress: Privatization, Infra-
structure, and a Developmentalist State in Jimma,
Ethiopia // Current Anthropology. 2012. Vol. 27, no. 1.
P. 3–27 (doi:10.1111/j.1548-1360.2011.01124.x).
Porcello, Thomas; Meintjes, Louise; Ochoa, Ana Maria; Samuels,
David W. The Reorganization of the Sensory World //
Annual Review of Anthropology. 2010. Vol., no. 39 1.
P. 51–66 (doi:10.1146/annurev.anthro.012809.105042).
Reid, Susan E. The Meaning of Home: “The Only Bit of the
World You Can Have to Yourself” // Siegelbaum L. (ed.)
In Borders of Socialism: Private Spheres of Soviet Rus-
sia. Berlin: Springer, 2006. P. 145–70.
Seremetakis, C. Nadia. The Memory of the Senses: Historical
Perception, Commensal Exchange and Modernity //
Visual Anthropology Review. 1993. Vol. 9, no. 2. P. 2–
18.
Seremetakis, C. Nadia. ‘The Memory of the Senses, Part I:
Marks of the Transitory // The Senses Still. Boulder:
Westview Press, 1994. P. 1–18.
96
Seremetakis, C. Nadia. Divination, Media, and the Networked
Body of Modernity // American Ethnologist. 2009. Vol. 36,
no. 2. P. 337–50. (doi:10.1111/j.1548-1425.2009.01138.x).
Taussig, Michael T. 1992. The Nervous System. Routledge.
https://books.google.ru/books?id=5BI5wPOVxpAC.
Thompson, Niobe. Settlers on the Edge: Identity and Moderni-
zation on Russia’s Arctic Frontier. Vancouver: UBC
Press, 2008.
Tonkiss, Fran. Afterword: Economies of Infrastructure //
C i t y. 2 0 1 5 . Vo l . 1 9 , n o . 2 – 3 . P. 3 8 4 – 3 9 1
(doi:10.1080/13604813.2015.1019232).

97 00
22
 ГЛАВА 3
∏
ФОТОТЕХНИКА
И ТЕЛЕСНОСТЬ

CC http://pixabay.com

Виктор Круткин
АНТРОПОЛОГИЯ
ФОТОГРАФИЧЕСКОГО ОПЫТА
И ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ТЕЛЕСНОСТЬ
Материальный поворот в социальных науках и
фотография
В визуальных исследованиях выделяют два аспекта.
Можно использовать визуальные медиа для исследований
социальной реальности, но можно исследовать то, как
люди используют визуальные медиа. Широко известны
ставшие классическими работы о фотографии Р. Барта,
С. Зонтаг, П. Бурдье, Дж. Берджера, А. Руйе и др. (cм.:
Барт 1997, Зонтаг 2012, Бурдье 2014, Берджер 2014, Руйе
2014 ). Менее изученными остаются антропологические
стороны фотографического опыта, связанные с
современным поворотом социальных наук к
101
материальности. Антропология и фотография тесно
связаны, фотография выступала надежным источником и
проверенным этнографическим методом полевых
исследований. Однако фотографирование используют не
только полевые исследователи, сейчас камеру держат в
своих руках и члены исследуемых сообществ.
Материальный поворот связан с признанием того, что
активен не только человек, активностью наделены и
предметы, которыми человек окружает себя. Сегодня
антропологи рассматривают жизнь людей в окружении
уже не тотемных идолов, но автомобилей, с привычками
не только к сари, но и к джинсам, знающих не только
знахарские снадобья, но и кока-колу, не только барабаны,
но и сотовые телефоны, знакомые не только с
особенностями жизни в своей деревне, но и с
социальными медиа. Когда-то Сол Уорт обучал индейцев
навахо техникам работы с камерой. Нынешние
аборигены сами могут этому научить антрополога!
Сегодня на планете фотографов никак не меньше, чем
обладателей сотовых телефонов. Это миллиарды.
Человек с камерой активен, но активны и продукты его
деятельности, так устроены артефакты. Фотографии – это
м е д и а , т а к и е п о с р е д н и к и , ко т о р ы е о б л а д а ю т
действенностью, способностью определять поведение
человека, осуществлять власть над ним.
Исследователи, реализующие материальный поворот,
решительно выступают против “теории двух миров”. Они
исходят из того что уже “недостаточно структурно-
102
семиотического подхода, удваивающего материальный
мир, расщепляющего его на вещи в их материальной и
знаково-символической ипостасях” (Соколовский 2017:
390).
Философия ближе других дисциплин приблизилась к
пониманию того, что противопоставление культуры
материальной и духовной во многом утратило смысл
(Ионин 2010: 348). В ходе поворота к материальности
происходит переосмысление идеи вещи, предмета,
артефакта. Артефакты как вещи культуры – это
результаты объективации деятельности, они образуют
единство опосредованного и непосредственного,
материального и имматериального. Артефакты – не
только средства, но и среда. Будучи определенными из
цели, артефакты как средства, привносят опосредованное
в деятельность. Будучи причиной результата, медиа
продолжают жить своей жизнью. Как среда они
привносят в деятельность неопосредованное.
Артефакты способны сталкиваться, заслонять друг
друга, вступать в резонанс, порождать ответные эффекты
(эхо), быть прозрачными или отбрасывать тени. Свет и
тень лежат в основе любых изображений. Артефакты —
это результат опосредования неопосредованного,
материализации имматериального, эти характеристики
принадлежат и изображениям, будь они рукотворными
или техногенными.
Самое общее определение фотографии – это проекция
объемных предметов на чувствительную поверхность и
103
фиксация этой проекции. Материальность изображений
как артефактов следует искать не в испытании их
вещественности (“можно ли тень взвесить?”), но в
исследовании вопроса об их действенности — как
изображения “работают”?
Принцип проективного изображения, лежащий в
основе фотографии, не нов, камера обскура известна еще
с античности. Этот принцип начинает активно
использоваться художниками Возрождения с 1430-х
годов, как свидетельствует Д. Хокни (cм.: Doifel 2005).
Правильно было бы говорить, что четыреста лет
существовала стадия бесплёночной фотографии, когда
световая проекция фиксировалась графически. С 1830-х
г од о в н а ч и н а е т с я п о р а х и м и ч е с ко й ф и кс а ц и и
проективного изображения, а сегодня эта фиксация
происходит в электронной форме. Необходимое для этого
изображения «картинное зрение» изобретается и входит в
культуру значительно ранее, его свидетельства имеют
обнаруживаются в рисунках тридцатитысячелетней
давности. Подходящие медиа и визуальные системы
восприятий поддерживали друг друга.
Фотографический ящик возникает, казалось бы, как
чисто инженерное сооружение, но такое изобретение не
просто выступает внешним протезом способности
физиологического зрения, оно включает в себя
гуманитарные аспекты – воображение и выбор.
Пространство фотокамеры подобно театральной
сцене. Представление на этой сцене может оцениваться
104
по-разному. Важно, что автором этого представления,
режиссером этого спектакля выступает не один лишь
обладатель камеры, хозяин волшебной кнопки, и не
только тот, кто лицедействует перед камерой.
Действующими постановщиками представления
выступают еще силы света и тени, стиснутые
параметрами объектива, глубиной резкости, диафрагмой,
выдержкой, типом пленки, температурой обработки
негатива и многим другим. Цифровые технологии
сегодня сделали это пространство донельзя плоским, но
театральность сцены осталась!
Вопрос об обратной связи между изобретением и его
изобретателем важен в том смысле, что относительно
новый феномен культуры начинает исподволь
«изобретать» собственного изобретателя. Масштаб же
продукции, производимый сегодня этой рассеянной
фабрикой изображений, огромен. Как свидетельствует
английский антрополог Дэниел Миллер, ежедневно
около 350 миллионов фотографий размещаются в
Facebook. Около 55 миллионов фотографий ежедневно
размещаются в Instagram. Около 400 миллионов снимков
размещаются в WhatsApp. Около 450 миллионов снимков
ежедневно размещается в Snapchat (Miller 2014).
Действенность артефактов особо подчеркивается в
материальном повороте. Такая действенность артефактов
сближается с магией, таинственной силой, действующей
через вещи. Капкан действует “сам”, стоит только зверю
задеть особую палочку. Так же театральная мизансцена
105
“сама” вызывает слезы зрительского умиления,
фотография “сама” может вызвать ужас, если мы как
зрители попадем в ее сеть отношений опосредствованного
и неопосредствованного, символического и
воображаемого. Материальность — это не изначальная,
но обретаемая характеристика вещей, это характеристика
их отношений друг к другу, равно как их отношений с
человеком. Когда человек устраивал хитроумные связи
камней и веток, сооружая ловушки и капканы для своей
добычи, он опирался на эту проявляющуюся
материальность, и здесь человека, без всякого ущемления
его достоинства, можно тоже разместить в ряду этих
предметов. Материальность раскрывается через
упорядочивание и упорядоченность, в этих процессах
складывается то, что Д. Миллер именует «повиновением
вещам» (“humility of things”) «За этим скрывается
откровенная власть артефактов определять то, что
социально приемлемо», отмечает он (Miller 1994: 408).
Тело и жест. Эпоха фотографии – время жеста.
Человек находит себя в мире не как сознание, не как дух,
но как воплощенное существо. Его телесное воплощение
напоминает логику становления артефактов. В
объектификации происходит выход за пределы себя, в
воплощении происходит возвращение к себе. Вещи мира
своей плотностью способны вступать в резонанс с
телесностью человека.
А. Гелен писал, что человека, помимо мозга, органов
чувств, способности к речи и мышлению, характеризует
106
“совершенно не животная чрезвычайная подвижность
всего человеческого тела, колоссальное многообразие
всевозможных, реагирующих друг на друга двигательных
фигур” (Гелен 1988: 172).
Эти отличия можно обобщить – претензии человека
«жить» и «быть» перестают автоматически совпадать, как
это происходило у наших старших братьев. Если
претензия «жить» раскрывается через родовые функции,
индивиды кровью и плотью принадлежат роду
человеческому, то претензия «быть» раскрывается через
ориентацию индивида на универсум. Человек не является
продуктом своего тела, люди во все времена делали свою
телесность предметом и представлением, обустраивая
универсум.
Гр а н и ц а м е ж д у т е л о м и с р е д о й з а д а е т с я
инструментами, медиальными посредниками. Было бы
ошибкой думать, что специфика человека заключается в
том, что люди используют инструменты, тогда как
животные их не используют. По мнению А. Леруа-
Гурана, специфика человеческого отношения к миру
состоит в том, что люди могут отделять инструменты от
тела, тогда как инструменты животных (а они по-своему
совершенны) слиты с их телами (Leroi-Gourhan 1993: 237).
Из способности отделять инструмент формируется
особая способность человека, когда телесность становится
жестом. Если речь идет о таком артефакте как
фотография, то уместно привести слова М. Маклюэна,
отмечавшего, что эпоха фотографии – время жеста
107
(Маклюэн 2003: 219). Это же отмечает В. Флюссер,
вводивший понятие “фотожест” (Флюссер 2008: 9). Дж.
Агамбен, говоря про визуальные медиа, тоже говорит не
про образ, но про жест. “Даже «Мона Лиза» и «Менины»
мог ут быть рассмотрены не как вневременные
статические формы, но как фрагменты жестов или как
кадры утраченного фильма, исключительно в пределах
которого они восстанавливают свое истинное значение”
(Agamben 2006).
Жест начинается как осуществляемая
интенциональность, как цепочка операций инструментов
с миром, эта цепочка является одновременно выражением
знания и умения, здесь связываются движения и
восприятия человека.
С отделением инструментов от тела, развивается
мотивирующая сторона жестов. Жесты выходят за рамки
задачи адаптироваться к ситуации, жесты способны
создавать свою ситуацию.
Инструмент, который “освобождается” от тела,
отнюдь не превращается во внешний протез, он по-
прежнему связан с телом, инструмент – это “истечение”
или “секреция” антропоидного тела и мозга (Leroi-Gourhan
1993: 90). Привлекая идею жеста, французский ученый
показывал, что инструменты и тела глубоко прорастают
друг в друга. Инструменты и тела изобретают друг друга,
вот что лежит в основе преодоления дуализма
материального и нематериального, вещественного и
смыслового. Вот почему, считает С.В. Соколовский, «мы
108
можем сказать, что внешним периметром нашего тела как
вещи среди других вещей как раз и выступают эти
“другие вещи”» (Соколовский 2017: 388).
“Фигуративное поведение” А. Леруа-Гуран связывал с
понятием “фигуративное представление”, которое
отображает процессы доместикации пространства и
времени в становлении человека . Производство и язык,
т.е. инструменты и сигналы, пусть в самой зачаточной
форме, но все же присутствуют у наших старших братьев.
Но чего нет в мире животных – у них нет письма и чтения
символов (Leroi-Gourhan 1993: 188). А. Леруа-Гуран имеет
ввиду не то письмо, которое возникло 5000 лет назад в
условиях оседлости и развития металлургии, когда стали
актуальны задачи записывать жертвы богам и долги
людей, когда возникли военные победы. Именно тогда
фонемная речь была зафиксирована подходящей
линейной графикой и возникло алфавитное письмо. Здесь
речь идет о письме, которое в виде графических росписей
на скалах доходит до нас из глубины древних пещер.
Леруа-Гуран называл эти росписи “мифографическими”.
Обычный вопрос, какой задают по поводу таких
графических следов , это вопрос об их значении: это
изображения чего? Но к пещерным инициативам можно
задать и другой вопрос. Эти изображения появляются в
связи с чем? Этим “чем-то” были параллельные жесты
культуры – слова становящейся речи.
А. Леруа-Гуран считал, что ранние графические
инициативы начинаются с абстрактных точек и линий
109
(Leroi-Gourhan 1993: 190). Такие абстрактные линии и
точки он связывал с колдовскими магическими
практиками, он считал, что именно абстрактные линии и
точки являются первыми фигуративными
представлениями культуры. Нынешние исследователи
часто с этим не согласны, но важна мысль, что здесь мы
сталкиваемся с искусственной ритмикой, изменяющей
автоматизм ритмов природы. Жест – не вид языка, но
часть любого языка. Смысл жеста в его работе. Он не
просто передает содержания, но является таковым. Было
бы неточно разделять язык слов и язык жестов – наша
речь построена на основе артикуляционных жестов.
Техника как основа жизни, раскрывается через
способность двигаться путем опосредствования,
окольным путем. Техника, считает А. Леруа-Гуран, много
старше труда. Ставя во главу угла идею технологии, мы
обнаруживаем, что стирается различие между осязаемыми
и неосязаемыми артефактами. Здесь возникает феномен
“новой материальности”, материальность – не синоним
вещественности.
Свет как стихия нового типа письма – это и средство
экспериментатора и сам экспериментатор, осуществляющий
опосредствование неопосредствованного, материализацию
имматериального. Как пишет французский философ Жак
Рансьер: “Фотография … и кино… являются искусствами
этого нового чувственного мира, где свет и движение суть
продукт непосредственного эксперимента, но в то же
время экспериментаторы: мира интенсивностей и
110
скоростей, где материя одухотворяется, становясь
световой и двигательной энергией, и где мысль и сон
обладают той же плотностью, что и технически
оснащенная материя” (Рансьер 2014: 293).
Не все умеют снимать, не все любят сниматься, но
рассматривания фотографии не может избежать никто.
На многие вопросы о восприятии фотографии нам еще
предстоит получить ответ, но нужно учитывать урок,
который преподает феноменологическая философия —
мы видим не просто картинку, мы видим с её помощью,
через ее посредство.
Фотографические изображения часто различают как
документальные и постановочные. Но как показывает
Анри Руйе, не следует это делать, используя слова о
«правдивости» и «неправдивости». Оба вида фотографий
– конструкты. Его наблюдения важны для сравнения
фотографических изображений и рукотворных рисунков.
Они не эквивалентны, считает ученый. Руйе считает, что
“фотография передает все видимое, увиденное или нет,
без отбора и без потерь …, тогда как рисовальщик
передает только его ограниченный аспект: то, что он
умеет заметить …, что он может понять …, хочет
сохранить …” (Руйе 2014: 39).
Думается, однако, что в фотографии, если это не
автоматическая фотофиксация , тоже происходит отбор.
Фотограф, как охотник, ждет, когда картинка в
видоискателе станет похожа на то, что он о ней думает.
Но он думает не словами, а светотеневыми эффектами,
111
мышление или осмысление совершается кадрированием и
декадрированием, иными словами, материализацией
имматериального, происходящей в поле кадра. Об этом
парадоксальные слова классика фотографии А. Картье-
Брессона, о “решающем моменте”, о том, что думать
нужно до съемки и после, никогда не во время съемки.
Оператор действует не в познавательном плане
поиска истины. Он имеет дело с опосредствованием
неопосредствованного, планами видимого и невидимого,
он не отражает внешнюю реальность, он порождает ее
фотографический аналог. В экзистенциальном плане он
стремится обрести уверенности в невидимом. И такой
оператор действует с надеждой, что кто-то Другой его
уверенность разделит.
Тогда фотожест – это способ устанавливать
идентичность, способ, каким мы вне слов понимаем
других и себя. Через жесты, позы и способы поведения в
обыденных ситуациях формируются та часть связей с
социальной группой, от которых человек вряд ли когда
быстро освободится, даже если переместится в другой
класс или этническое окружение, считал А. Леруа-Гуран.
Жесты вместе с людьми кочуют по свету, заимствуются,
утрачиваются и могут быть вновь найдены. Они могут
выступать ресурсом в противостоянии процессам
гомогенизации мира (Noland 2008: ix). Исследователи
замечают, что существуют даже фабрики жестов (Цивьян
2010).
112
 А. Леруа-Гуран пишет, что история и философия
приучили было нас думать о единстве рода человеческого,
о неизменности природы человека. Но человек находится
под воздействием не только сил природы, но также под
воздействием факторов, какие он сам вызывает в своей
среде, в первую очередь – социальной среде, которая
изменяется с каждым решающим изменением в
технологиях (Leroi-Gourhan 1993: 247). Эти факторы
входят в процесс одомашнивания. Пространство и время
человеческого мира в истории одомашнивания
утрачивают однородность. Импульсы голода, равно как
сексуальные импульсы никто не может отменить, но люди
изобретают сложные пищевые и половые табу,
подчиняющиеся другой ритмичности. Вдох и выдох как
природный ритм дыхания даст начало артикуляторным
жестам, порождающим звуки слышимого голоса (речи и
пения). Локомоторные функции рук и ног дадут начало
двигательным жестам, такие жесты войдут в формулы
ритуалов и танцев. Тогда рисунок – это карандашный
танец на поверхности бумаги, а танец – телесный рисунок
в пространстве зала. Танец – типичный синтез
пространства и времени, где из движений и жестов
складывается пространство энтузиазма.
В процесс возникновения фотографической
материальности человек вовлекается всей своей
телесностью, как пишет Ф. Ларуэль: “Кроме глаз, рук,
туловища, есть, возможно, наиболее затемненные и
наиболее дорефлексивные глубины тела которые
113
вовлекаются в фотографический акт” (cм.: Laruelle 2011:
11). Вопрос Ф. Ларуэля: “Как именно фотограф, через
тело, глаза, камеру, соотносит себя с миром?” – можно
продолжить: как именно человек, который смотрит на
фотографию или экран, соотносит себя с миром? Он
соотносит себя с миром не просто через получение
информации, но через переживаемое участие в
изображенном. Когда действует не человек, но действие
совершается над человеком.
Как об этом пишет Ханс Бельтинг, « необходим новый
акцент на теле как живом медиа, способном
воспринимать, помнить, и проецировать образы. Тело,
как обладатель и адресат образов, управляющий медиа
как расширениями его собственных визуальных
способностей. Тела получают образы, воспринимая их, в
то время как медиа передают их телам” (Belting 2005: 316).
Техника и телесность , по мнению A. Леруа-Гурана,
могут быть поняты лишь в единстве. Техника – это
одновременно инструменты и жесты, организованные в
определенной последовательности, такой синтаксис
придает сериям действий как стабильность, так и
гибкость (Leroi-Gourhan 1993: 231-233). Технологическое и
интеллектуальное тесно связаны. По словам Т. Ингольда,
“интеллект лежит в жесте самом по себе, как совместная
деятельность человеческого существа, инструмента и
сырой материальности” (Ingold 1999: 413).
Медиа, тело, образ. Антропологию всегда
интересовали изобретения, какими люди окружали свою
114
жизнь. “Фотография” – это по-гречески “письмо светом”,
это особая техническая деятельность, в которой люди
фотографируют, фотографируются, рассматривают
фотографии, демонстрируют фотографии другим.
Разными сторонами эти процессы глубоко проникли в
повседневную жизнь.
Если это письмо, то каковы его этапы? Ясно, что по
времени оно не сводится к мгновению срабатывания
затвора, оно начинается раньше жеста нажатия кнопки.
События такого письма не завершаются изготовлением
снимка. Эти события продолжаются много позже
изготовления снимка в том, как снимок переходит из рук
в руки, хранится, увеличивается, реставрируется,
проецируется на экраны, продается, покупается,
фальсифицируется, используется в живописи, кино, в
образовании, в пропаганде, в рекламе, в судебных
инстанциях, подвергается порче, похищается и
уничтожается. О фотографии почти ничего нельзя
сказать, не зная, в чьих она сегодня находится руках,
какие взгляды касаются и оживляют ее. Каждая эпоха
готовит свою траекторию оживления, готовит новую
телесность для рук и взглядов, речей и эмоций, движений
и жестов. Но все же, почему фотография – это “письмо”, а
не ”рисунок”? Ведь один из изобретателей фотографии У.
Талбот говорил о своем детище, что это “карандаш
природы”.
Тема “письма” в разговорах о фотографии, тем не
менее, оказывается доминирующей. Думается, что это
115
обстоятельство навеяно влиятельностью грамматологии,
где письменное слово наделяется абсолютным
приоритетом перед устным словом. Хотя некоторые
исследователи считают, что этой отрасли знания
недостает знаний о человеке, вовлеченного в такую
деятельность. М. Эпштейн отмечает важность задачи
превращения грамматологии письма в антропологию
письма (Эпштейн 2016: 292-310).
Письмо (как процесс и результат) - это область “
скрипторики”. Скрипторика изучает пишущего,
инструментом работы которого выступает алфавит.
В. Флюссер специально отмечал процессы вытеснения
древних мифографических образов алфавитным
письмом, как новым способом ориентации людей в мире.
Он отмечал, что графические изображения дали
пиксельные элементы для алфавита, ассоциируемого с
фонемами речи, это событие вышло на первый план, тема
же первых графических изображений оказалась на
периферии внимания. Homo scriptor берет верх над Homo
pictor (Вульф 2008: 121–136). Как телесно воплощенное
существо, человек окружен артефактами, звуками речей
о таких артефактах, которые можно фиксировать в
письме, графическими изображениями таких артефактов.
По словам Д. Элкинса, визуальные элементы такого мира
в целом отличаются от визуального хаоса, равно как от
письменных, условных знаков (Элкинс 2010: 213–214).
Исторически сложились два подхода к фотографии.
Во-первых, ее часто рассматривают как разновидность “
116
визуальных знаков”, к ним применяют семиотические
характеристики коммуникативных теорий. Другой
рубрикой для фотографии выступают “визуальные
образы”, к ним тогда применяют эстетические и
искусствоведческие характеристики. Но такие редукции
не охватывают предмет в целом. Фотография может быть
знаком, а может им не быть. Она может утверждать свою
экспозиционную ценность, провозглашать себя
продуктом художественного творчества, а может этого не
делать.
Если исходить из того, что фотография – это письмо,
то примечательны суждения М. Эпштейна, отмечающего
его связь с глубокой древностью: “Писание — это, по
сути, древнейший ритуал, смысл которого нам неведом,
но сакраментальная сила которого завораживает нас,
обладает физической непреложностью. В какой-то мере
этот древний ритуальный страх оживает в нашем
психологическом комплексе — в ощущении
растерянности и нерешительности перед чистым листом
бумаги” (Эпштейн 2004: 221).
О каком древнем ритуале могла идти речь?
Артефакты связаны как друг с другом, так и с людьми,
они участвуют в обменах, выступают в роли дара. Смысл
дара – в ответном дарении. Принудительная сила,
взывающая к ответному дарению, з ахватывает
одаренного. Покорность этой силе свидетельствует, что
вещественность дара включает в себя и невещественные
стороны, материальное и вещественное – не синонимы,
117
дар как артефакт есть материализация имматериального,
где имматериальное – это другая материальность.
Артефакты, вовлеченные в обмены, продолжаются в
символических системах. Символическое в мире людей
это то, чем обмениваются субъекты коммуникации,
соответственно они, по определению, имеют дискретную
природу, вытекающую из раздельности самих участников
обмена.
Но в деятельности возникают и такие артефакты,
какими никогда не обмениваются. Они образуют сферу
образного. Эти предметы наделяются сакральностью,
вокруг них складываются запреты на формы поведения,
связанные с такими объектами. Они находятся в центре
культовых практик жертвоприношения.
Характеристики символического и образного
(воображенного), какие они получают в различных
теоретических системах, не совпадают. Но за этими
различиями не должно скрываться важное. Как отмечает
М. Годелье, в нынешнюю эпоху “произошло общее
изменение перспективы при анализе социальных фактов,
смещение реального и воображаемого в сторону
символического и утверждение принципа, согласно
которому из воображаемого и символического (которые
не могут существовать раздельно) именно символическое
доминирует и, следовательно, должно быть отправной
точкой любого анализа” (Годелье 2007: 35).
Образ и изображения – не одно и то же.
Изображение – это способ, каким образ становится
118
видимым. Сам образ невидим. И это еще и непрерывная
реальность, которая членится снимком. Что такое образ?
Как замечает Х. Бельтинг, компетентности никакой из
наук по отдельности недостаточно, чтобы говорить об
образах (Бельтинг 2002: 12-16). Условия, при которых в
человеческий обиход вошли артефакты-образы, были
особо важными, они связаны с культом предков.
Уходящие из мира люди разрывают связь бытия, образы
компенсируют эти разрывы и утраты. Это делает
понятным краткое определение образа, которое приводит
Х. Бельтинг, – это присутствие отсутствия: ”Образы
традиционно живут от телесного отсутствия, которое
является временным, то есть, пространственным, или, в
случае смерти, вечным. Это отсутствие не означает, что
образы аннулируют отсутствующие тела и заставляют их
возвратиться. Скорее они заменяют телесное отсутствие
различными видами присутствия» (Belting 2005: 312).
Размышляя над новыми подходами к иконологии,
Х. Бельтинг развивает антропологическую теорию
образа. Он полагает, что необходимо в единстве
рассматривать образ, медиа (изображение) и телесность
человека. Эта триада расположена не в линию, а скорее
по кругу, и можно сказать, что любое из них с легкостью
может занять место между двумя другими. Телесность
человека рассматривается в феноменологической
перспективе. С одной стороны, тело есть объект в мире, а
с другой стороны — непосредственно переживаемая
данность сознания. Тело не просто вещь, это композиция
119
движений, действий, жестов, переживаний, аффектов.
Изображения как медиа несут в себе образы, это
наступает не автоматически по законам природы, но
благодаря особым усилиям пользователя этого медиа.
Бельтинг пишет, что мы не столько воспринимаем
медиа, сколько его «оживляем», населяем образом.
Образы живут в медиа, как мы живем в наших телах
(Belting 2012: 307). Тело становится «живым медиа».
Работать по оживлению медиа — это прислушиваться к
тому, как образы работают над нами. Это отдаться тому,
что предшествует письму/чтению, а может быть и
пониманию, это открыться переживаниям, эмоциям,
чувствам, аффектам. Символические и образные миры
образуют тесное единство. Образы и символы связаны,
они различаются как презентативные и репрезентативные
(дискурсивные) системы.
Языковые конструкции имеют линейную природу,
раскрываются последовательно, они имеют словарь и
грамматику. Мир воображения имеет дело с реальностью
помимо словаря и грамматики. Образы не обязательно
вовлечены в обмен, они тяготеют к целостно-
континуальной форме. Попыток открыть «язык
фотографии» было немало, Но все обещания научить
«чтению фотографий», пока остались невыполненными. В
мире оборота изображений понимание и оценки
фотографий могут быть близкими, если только люди
сделавшие снимок и его рассматривающие принадлежат
к близким общественным группам, обладают
120
родственными образовательными и вкусовыми чертами.
Изображения почти не содержат « в себе» указателей –
как и что с этими изображениями надлежит делать. Но
характерно, что люди всегда знали, что изображения
сами могут что-то делать. Изображения оживают
благодаря нашим усилиям. Так об этом пишет Бельтинг,
медиа – это объект оживления, образ - это цель
оживления. Оживление, как деятельность, описывает
использование образов лучше, чем это делает термин
“восприятие” (Belting 2012).
Нетрудно указать на социальные инициативы,
осуществляющие политику изображения и воображения.
Изображение «потребляется», когда реципиент в нем
участвует, оно его касается, трогает, пронизывает
непонятной силой, меняет на уровне телесности.
Примерами того является противостояние в VII –VIII вв.
иконопочитателей и иконоборцев в Византии (Mondzain
2010). В движении иконоборцев запрету подлежали не
изображения как таковые, но создание и потребление
изображений священных сюжетов. Такой запрет должен
был защитить от опасности религиозной порчи, когда
взгляд молящегося отталкивался бы, например, не от
божественной природы Спасителя, но от его земной
ипостаси. Есть логика такого запрета - воспринимающий
мог перепутать копию и подлинник, это угрожало бы
ересью. Сегодняшний мир не сильно изменился, и
сегодня мы сталкиваемся с неприятием тех или иные
121
изображения, вокруг чего разворачивается нешуточная
борьба..
Художников часто рассматривают как творцов их
картин, и часто к ним адресуют вопрос: “А что Вы хотели
сказать своим произведением?” Предпосылка вопроса
очевидна: в центр произведения помещается
символическая составляющая, которую просят передать
речью. Но представим себе, что у художника и его жены
есть еще и настоящий ребенок. Почему бы тогда их не
спросить: “А что Вы хотели сказать своим ребенком?”
Нелепость ситуации очевидна. Суть произведения
раскрывается в той работе, какую осуществляет
произведение, а вовсе не в том символическом
содержании, которое вычленяет объективирующее
познание. Анри Матисс писал, что “каждое произведение
искусства – это система знаков, изобретенных во время
его создания и по требованию момента. Выйдя из
композиции эти знаки утрачивают всякую действенность.
Знак обладает определенностью, только тогда, когда я его
использую, и только применительно к предмету, с
которым он должен содействовать” (цит. по: Франкастель
2005: 26).
Графические следы на сводах и на стенах древних
пещер – были направляющими для мифографических
репрезентаций, здесь осуществлялось ожидаемое,
отрабатывалась уверенность в невидимом.
Техногенные и живописные изображения в равной
мере опираются на опыт картинного зрения, но об их
122
отличии Бельтинг пишет, что “картина была скорее
медиумом для взгляда, в то время как фотографии, на
которых тела механически записываются, выступают
скорее как медиум тела” Это можно понять так, что тело
создало свой собственный след, больше не полагаясь на
пристальный взгляд наблюдения живописца (Belting 2012:
315 ).
Возможны различные траектории обсуждения
вопроса о связи зрения и образа. М.-Ж. Мондзен
выбирает первичность образа перед зрением. “Мы видим
мир не потому лишь, что имеем глаза” (Mondzain 2010:
308).
Зрение и язык нужны не сами по себе. Она пишет,
“зрячие субъекты, - это те, которые пользуются глазами,
чтобы видеть и речью, чтобы говорить о том, что они
видят или не видят”. Мондзен считает, что для разговора
о видении не нужно сразу ставить вопрос – что видимое
означает, не следует рассматривать образ как объект
зрения. Изображения и слова всегда действовали вместе.
Графические зримые следы – вот достойный повод для
речи, считает М.-Ж. Мондзен. Важна ее оценка наследия
A. Леруа–Гурана по этим вопросам: “Он один из
немногих, кто приблизился к философии происходящего”
(Mondzain 2010: 312). А вот слова самого французского
ученого: “Два языка, отталкивающиеся от одного
источника, приходят в существование на двух полюсах
действующего поля – язык слышимый, который связан с
развитием звуко-координированной сферы и язык
123
видимый, который в свою очередь связан с развитием
сферы, координированной жестом, жесты здесь
переводятся в графические символы” (Leroi-Gourhan 1993:
195).
Для картинного зрения необходим образ я. И
пещерные изображения дают тому свидетельства. М-Ж.
Мондзен пишет, что человек буквально опирался на стену
рукой, когда располагал ладонь на ее поверхности, но
затем, используя жидкий пигмент, которым он наполнял
свой рот, он через трубочку дул на ладонь. Затем смотрел,
но не на руку, покрытую пигментом, но на оставленный
рукой след, когда руку убирают (Mondzain 2010: 313). Он
видит собственное отсутствие, или сталкивается с
«присутствием отсутствия». Поле воображения задано
рефлексивным образом себя, таких отпечатков находят во
множестве. Мондзен пишет, что человек, стоя перед
скалой, вынужден опираться на мир, чтобы существовать
вне его и на дистанции от него.
Парадоксально, но зрение, необходимое для создания
изображений, формировалось в темноте древней пещеры
при свете факелов. М.-Ж. Мондзен, анализируя росписи
в древних пещерах, замечает, что в дневном свете вне
пещеры видимых предметов гораздо больше. Важная
особенностью этих изображений – они одновременно
выступают предметами и для руки, и для взгляда.
Хаптическая (тактильная) и оптическая сенсорика
связаны в опыте видения . Изображения изобретались
руками, как способ перехода от видимого мира к
124
видимому полю. Здесь мы имеем дело с
мифографическими репрезентациями образов.
Изображение – это способ, каким образ становится
видимым. Сам образ невидим. Между образом и
изображением (медиа) располагается тело. Между телом
и изображением располагается образ. Между образом и
телом располагается медиа.
Человек как технологическое существо. Известны
споры о сущности человека, о том, какое это существо –
социальное или природное? Определение, что он прежде
всего существо технологическое, позволяет по-новому
понять его социальные и природные характеристики.
Через технологическое понимание опыта мы получаем
дополнительный доступ к материальному повороту,
переживаемому социальными науками сегодня.
Оригинальную концепцию технологии мы находим в
работах Альфреда Гелла. Основная его работа “Art and
agency” уже в названии использует слово «искусство»,
б ы л о б ы о ш и б ко й з а ч и с л я т ь к н и г у в р а з р я д
искусствоведения. Напротив, А. Гелл полностью
отказывается от подходов традиционного
искусствознание, заменяя ставший универсальным
эстетический подход к художественным произведениям
на антропологический подход, рассматривающий
действенность произведений.
А. Гелл выделял три типа технологий – производства,
воспроизводства, и технологии особого рода единения
людей.
125
Технологии производства
Ун и в е р с а л ь н а я ч е р т а т ех н и к и – э т о ч е р е з
опосредствование, обходными путями приходить от целей
к результатам. В технологиях производства возникают
пи ща, кров, одежда. Это традиционные т емы
антропологического интереса, обобщаемые в понятии
материальной культуры. Гелл считал, что в технологию
производства следует включать и такие невещественные
посредники, как средства коммуникации, равно как и
необходимые для производства знания.
Удовлетворение первичных потребностей – у истоков
технологии. Но Б. Малиновский убедительно показывал,
что первичные потребности не отделены от производных,
в форме которых они поддерживаются культурой. Между
потребностями первичными и производными нет
никакого зазора. Проблемы обеспечения пропитанием
вызовут к жизни сложные технологии кулинарии,
наполненные обязательными ритуальными
предписаниями и строгими пищевыми табу. Технология
добычи соли в восточных нагорьях Новой Гвинеи, в
описании А. Гелла включает в себя мифологические
представления. Люди сжигают особый тростник, пепел
растворяют в воде, фильтруют через плоды тыквы, на
солнце полученный раствор превращается в кристаллы.
Соль добывается не из мифа, но без мифического
опосредствования соли не добыть (Gell 1988: 6-9).
Вторая техническая система – технология
воспроизводства. Это система людских изобретений в
126
соединение полов и рождений новых людей
Действительно, широкий круг технических средств,
изобретаемых человеком, решал задачи покорения
природы, но одомашниванию подлежали не только
растения и животные. Всегда актуальна задача и
одомашнивания человека.
Потребность продолжения рода опирается не только
на природные способности людских организмов и
технологии рождения и вскармливания детей, но и
технологии социализации, формирование индустрии
детства, формирование институтов родства,
формирование кодов романтических ухаживаний, правил
усваиваемой пристойности и сексуальной
привлекательности. Потребности и желания проходят
серьезные фотографические испытания. В XIX веке
распространение домашней фотографии была обязана
решению задачи - быть средством и индексом интеграции
семейной группы (Бурдье 2014: 31-55).
В воспроизводстве появляются новые люди, и это
должны быть не какие попало люди. Здесь человек
осваивает способность видеть, так и обучается тому, как
быть видимым. В социализации осваивается опыт
взгляда, человек научается зримому прикосновению к
предметам. Такие способности вырабатывались не в
процессе упорной борьбы против враждебных сил
природы, здесь люди подстраиваются под спрос на все
более и более одомашненного человека.
127
К третьему типу технологий относятся способы
добиваться единения людей друг с другом и с высшими
существами. Гелл писал: “В эту рубрику я помещаю все
технические стратегии, особенно искусство, музыку,
танцы, риторику, подарки и т. д., которые люди
используют для того, чтобы добиться согласия других
людей в своих намерениях или проектах” (Gell 1988: 7).
Люди улавливают одомашниваемых животных в сетку
человеческих целей, используя множество методов (дать
кусочек сахара или шлепнуть), но это примитивно по
сравнению с психологическим оружием, которое человек
использует, чтобы контролировать мысли и действия
других людей.
Ключевое для текстов А. Гелла выражение “Technology
of Enchantment”, то есть технологии очарования,
колдовства, магии. В этих технологиях происходит
двойственный процесс – осуществляется работа человека
и осуществляется работа над человеком.
Вначале эта технология рассматривается как
алхимическое таинство – “камера заряжена пленкой,
кнопка нажимается, и вот уже тетя Эдна на снимке”, как
э т о о п и с ы в а л А . Ге л л . П у с т ь э т и п р о ц е с с ы
рассматривались как таинственные, но их таинственность
относилась к процессам скорее натурального, чем
человеческого порядка. Они подобны превращению
личинки в бабочку (Gell 1999: 171).
Восприятия техногенных и живописных
изображений в равной мере опираются на опыт
128
картинного зрения, но их отличие Х. Бельтинг описывает
так, что картина является скорее медиумом для взгляда, в
то время как фотографии выступают скорее как медиум
для тела (Belting 2012: 315).
Многообразие технологий необходимо для выживания
людей, но человек — существо инверсированное. Полнота
бытия для него важнее выживания. Человек не для того
переживает, чтобы выживать. Он для того выживает,
чтобы переживать полноту бытия Непосредственное
переживание полноты бытия дается не только и не
столько рационально, сколько эмоционально” (Пигров
2003: 147). Переживание полноты бытия – задача особой
технологии. Такими чертами обладает, например, игра,
такими чертами обладают практики искусства.
Технологии недостаточно определять лишь как
совокупность внешних расширений. Технологии ведут к
внутреннему углублению человека через воображение,
память, мышление.
Артефакты, возникающие в художественных
практиках – это артефакты третьего вида технологий.
Произведения искусства – это “устройства для
обеспечения молчаливого согласия отдельных лиц в сети
интенциональностей, в которых они находятся”.
Манипуляции желаниями, ужасом, удивлением,
вожделением, фантазией, тщеславием, вот
неисчерпаемый список человеческих страст ей,
выступающих полем для технической изобретательности.
129
Гелл считал, что искусство не противостоит технологиям
(Gell 1988: 8 ).
Культурный ландшафт – это единство экологии и
мифологии, продукт трех типов технологий. Ландшафты
поначалу выступают как природные явления, как места
отличающиеся соотношением суши и воды, гор и равнин.
Но было бы неправильно брать их отдельно от людей –
ландшафты людьми обрабатывались, завоевывались,
здесь люди рождались и здесь обретали вечный покой,
память об ушедших – важный элемент идентичности
живых, считает Х. Тилли. “Ландшафт одновременно
является объективным физическим местом и субъективно
осознаваемым образом этого места” (Tilly 2006: 20-21).
Размышлять о ландшафте – это научиться брать экологию
и мифологию в единстве.
Непосредственность нашего телесного опыта мира
оказывает огромное влияние на то, каким образом мы
связаны как с вещами, так и с людьми. В объем такого
опыта включаются все медиа, в том числе и
фотографические.
Опыт, передаваемый словами, вполне воспроизводим,
его можно повторить, речь можно услышать. Опыт с
артефактами (и их изображениями) – невозможно
передать словами, его нужно пережить. Переживания,
порождаемые «письмом света», выражаются в важных
вопросах, связанных с социальной идентичностью.
Фотографии не просто отражают готовую идентичность,
фотографии участвуют в ее порождении и изменении:
130
«Кто мы, что связывает нас вместе и что делает нас умолчанию, фотограф не спрашивает – хочет ли зритель
отличающимися? Что есть наше прошлое и наше этой власти.
будущее? Как мы можем создать себе место в мире? Что Ставить вопрос о фотографическом письме в
есть наши традиции и как мы реагирует на новое? Как мы антропологическом смысле – это рассматривать жизнь
репрезентируем себя и что для нас важно?» (Tilley 2006: людей, вовлеченных в то, чтобы снимать, сниматься,
8). Ответы на такие вопросы люди стремятся найти, в том рассматривать изображения, показывать изображения
числе и с помощью изображений, на которые можно другим. Снимки как артефакты начинают жить и
указать рукой. собственной жизнью, входят в культурный ландшафт,
Фотография является частью социальной реальности, который связан с идентичностью людей. Наблюдения над
безотносительно к тому, что на ней изображено. изменениями в фотографической составляющей
Обнаруживается, что социальное взаимодействие культурного ландшафта позволяют задуматься и об
разворачивается не просто на снимке, но с его помощью. изменениях человеческой идентичности.
Прежде всего, оно разворачивается между мной как
зрителем и создателем снимка. Я ощущаю авторское
доминирование над собой через то, как меня камера
изображает. Иногда властные предписания проникают в
условия снимка, например, в фотографировании для
документов. Власть есть у всякого фотографа: например,
существует реальность, которая людям недоступна, а
фотограф может ее показать, или есть реальность,
которую люди вообще не хотели бы видеть, но фотограф
показывает и ее; наконец, есть реальность, которую люди
хотели бы видеть, но втайне, не признаваясь в этом
другим, — фотограф и это может сделать. Фотографы
могут наделить зрителя властью созерцать запрещенную
ситуацию, позволяют пережить шок от видения, пережить
удовольствие от пребывания в маске. При этом, по

131 132
 Библиография
Барт Р. Camera lucida. Комментарий к фотографии М.:
Ad Marginem, 1997.
Бельтинг Х. Образ и культ. История образа до эпохи
искусства. М.: Прогресс-Традиция, 2002.
Берджер Д. Фотография и её предназначение. М.: Ad
Marginem, 2014.
Бурдье П. и др. Общедоступное искусство: опыт о
социальном использовании фотографии. М.:
Праксис, 2014.
Вульф К. Homo pictor или возникновение человека из
воображения // Вестник Самарской Гуманитарной
академии. Серия Философия. Филология. 2008. №1
(3). С.121-136.
Гелен А. О систематике антропологии // Проблема
человека в западной философии. М.: Прогресс, 1988.
С. 152–201.
Годелье М. Загадка дара . М. : Восточная литература. 2007.
Зонтаг С. О фотографии. М., Ad Marginem, 2012.
Ионин Л.Г. Материальная культура // Новая философская
энциклопедия: в 4 т. / Ин-т философии РАН. Научно-
ред. совет: В.С. Степин, А.А. Гусейнов, Г.Ю.
Семигин. М.: Мысль, 2010. Т. II. C. 348.
Маклюэн М. Понимание медиа: Внешние расширения
человека. М.: Кучково поле, 2003.
Пигров К.С. Философия в сенсорных пространствах //
Звучащая философия. / Сборник материалов
133
ко н ф е р е н ц и и . С П б . : С а н к т - П е т е р б у р г с ко е
философское общество, 2003. C.147-158.
Рансьер Ж. Что может означать понятие «медиум» :
пример фотографии // Медиа: между магией и
технологией. Москва Екатеринбург: Кабинетный
ученый, 2014.
Руйе А. Фотография. Между документом и современным
искусством . СПб.: Клаудберри, 2014.
С о к о л о в с к и й С . В . “ О н т ол о г и ч е с к и й п о в о р о т ” и
исследования материальной культуры // Российская
антропология и “онтологический поворот”. М.: ИЭА
РАН, 2017. С. 331– 403.
Цивьян Ю.Г. На подступах к корпоралистике: Движение и
жест в литературе, искусстве и кино. М.: НЛО, 2010.
Флюссер В. За философию фотографии. СПб.: Изд-во С.-
Петербургского ун-та, 2008.
Франкастель П. Фигура и место. Визуальный порядок в
эпоху Кватроченто. СПб.: Наука, 2005.
Элкинс Дж. Исследуя визуальный мир. Вильнюс: ЕГУ,
2010.
Эпштейн М.Н. Скрипторика. Введение в антропологию и
персонологию письма
(http://www.topos.ru/article/1729).
Эпштейн М.Н. От знания – к творчеству. Как
гуманитарные науки могут изменять мир. М., СПб.:
Центр гуманитарных инициатив, 2016.
134
Agamben G. Notes on Gesture / G. Agamben. // Infancy and (https://blogs.ucl.ac.uk/global-social-media/2014/02/02/p
History The Destruction of Experience hotography-in-the-age-of-snapchat/).
(https://monoskop.org/images/0/05/; 23.08.2016). Mondzain M.-J. What Does Seeing an Image Mean? //
Belting H. Image, Medium, Body // Critical Inquiry. Winter, Journal of Visual Culture. 2010. № 9. Р. 307-315.
2005. P. 302-312. Noland С. Introduction // Noland C., Ness S.N. (eds).
Doifel V. Through the Magnifying Glass: Painters or Migrations of Gesture. Minneapolis: University of
Photographers? Minneapolis Press, 2008. P. ix.
(http://www.photographer.ru/cult/theory/589.htm). Tilley C. Introduction. Identity, Place, Landscape and
Gell A. Technology and Magic // Anthropology Today. 1988. Heritage // Journal of Material Culture. 2006. Vol.11,
Vo. 4, no. 2. P. 5-12. no. 1-2. P. 7-32.
Gell A. The Technology of Enchantment and the
Enchantment of Technology // Hirsch E. (ed.). The Art of
Anthropology. Essays and Diagrams. London: The
Athlone Press, 1999.
Ingold T. Tools for the Hand, Language for the Face’: An
Appreciation of Leroi-Gourhan’s Gesture and Speech //
Stud. Hist. Phil. Biol. & Biomed. Sci. 1999. Vol. 30, no.
4. P. 411–453.
Laruelle F. The Concept of Non-Photography. N.Y.:
SequencePress, 2011.
Leroi-Gourhan A. Gesture and Speech / Translated by A.
Bostock Berger. Cambridge, MA: October, 1993.
Miller D. Artefacts and the meaning of things// Companion
encyclopedia of anthropology / ed. by Tim Ingold.
London: Routledge, 1994. P. 396-419.
Miller D. Photography in the age of Snapchat on 2 February
2 0 1 4

135 136
 ГЛАВА 4
БИОМЕХАНИКА
советский плакат
 конструкцию, и «машина» начинала работать – согнутые в
локтях руки двигались, тела равномерно раскачивались.
В пантомиме “Поезд” создавалась полная иллюзия
движения состава с паровозом – несмотря на крохотные
размеры сцены в Доме печати на Арбате, где с трудом
могла поместиться пара велосипедов. В другом номере
восемь актеров изображали машину для укладки рельсов
и подвешенный над полотном рельс.

Ирина Сироткина
БИОМЕХАНИКА

В 1922 году театральный режиссер Николай

Фореггер рубленой строфой провозглашал:
Время – рассыпанность авангарда сменить слитным
с т р о е м а р м и и ,

проходящей завоеванную страну.
Нужна команда, нужны приказы. Они уже раздаются:
БИОМЕХАНИКА
Точность, простота и целесообразность.
Учись у машин! Производи! Не акай!1

А через несколько месяцев театр-мастерская Фореггера Рис. 1. “Танцы машин”. Хореография Н. Фореггера. Начало
“Мастфор” представила на суд зрителей «танцы машин». 1920-х гг. (Ритм 1926)
По свистку на сцену выбегали и строились в ряд
тренированная молодежь в черных трусах и футболках. Так о какой же биомеханике говорил Фореггер в
По следующему свистку они соединялись в сложную стихах?
139 140
Медицинская биомеханика
Многие думают, что термин «биомеханика» был
придуман в начале 1920-х годов, когда им стали
пользоваться рационализатор труда Алексей Гастев и
режиссер Всеволод Мейерхольд. Был известно, что
революционер и поэт Гастев сочинял неологизмы: ему
приписывают слова “кино-глаз”, “нормаль”, “трудовая
установка”. Тем не менее термин “биомеханика” возник
задолго до Гастева и совсем в другой области – в
биомедицине. Он встречается уже в 1887 году, в работе
венского врача Морица Бенедикта, где речь идет о
применении математики и механики к живым клеткам
(Benedikt 1887). Его коллега, врач из Страсбурга Эрнст
Мейнерт, использовал этот термин в заглавии своего
труда, посвященного органогенезу – развитию органов у
эмбриона (Mehnert 1898). Мейнерт использует это слово
исключительно в заглавии книги, как программу, лозунг,
но еще не концепт. Возможно, слово возникло по
аналогии с “биогенетическим законом” Эрнста Геккеля,
одного из главных авторитетов в области эволюции
организма, на которого ссылается Мейнерт. Итак, термин
появился в контексте исследований не движений, а
развития организма начиная с клеточного уровня. Первая
часть слова “био” здесь не менее важна, чем вторая
“механика”. В слове “биомеханика” подчеркивается
значение баланса между механическими и органическими
факторами в развитии живого. Не случайно в одной из
последующих работ Мориц Бенедикт использует термин
в качестве синонима витализма, т. е. антимеханистического
подхода в биологии и медицине. А в начале ХХ в. термин
проник в области, называемые «теоретической механикой
141
живых организмов», «животной» (animal),
“анатомической” или “медицинской механикой”.
Слово “биомеханика” использовал философ Рихард
Авенариус (1843–1896) – автор, вместе с Эрнстом Махом,
концепции “эмпириокритицизма”. Его лекции в
университете Цюриха слушал юный Луначарский,
который в своей ранней работе «Основы позитивной
эстетики» (1904) писал:
Не только эстетика, но вся психология и даже социология
должны рассматриваться как части науки о жизни и рано
или поздно будут рассматриваться с точки зрения
основных законов биомеханики.
(Луначарский 1923б)
В первых двух изданиях данной работы к этим
словам имелось примечание: «Излагаемые нами принципы
биомеханики установлены одним из величайших умов XIX века
— Рих. Авенариусом». Луначарский вполне мог быть
проводником термина “биомеханика” в России.
Однако в Россию термин попал благодаря не столько
Луначарскому, сколько анатому – Петру Францевичу
Лесгафту (1837–1909). Соединяя интерес к теоретической
анатомии и практике движения, Лесгафт одним из
первых российских ученых работал в области теории
движения – биомеханики, avant la lettre, до возникновения
самого термина. Его целью было основать практику
движения на неоспоримом научном фундаменте и создать
“естественную” гимнастику, которая учитывала бы разные
типы (в том числе возрастные) строения тела и органов
(коллеги Лесгафта называли ее “очеловеченной
гимнастикой”). На открытых им в 1896 г. Курсах
воспитательниц и руководительниц физического
142
образования преподавался весь цикл естественных двигательного аппарата, “механотерапии” существовали
дисциплин: математика, физика, химия, механика, давно. В конце XIX в. на многих лечебных курортах и в
анатомия и физиология человека. Кроме того, клиниках стояли, в том числе, аппараты Цандера –
преподавалась теория движений, а на практических сконструированные шведским врачом Густавом
занятиях, дополненных экскурсиями на заводы и Цандером (1835–1920) машины, похожие на орудия
фабрики, слушательницы знакомились с устройством и пытки – предтечи современного фитнеса.
действием различных механизмов.
Наряду с теоретической анатомией, существовала
особая дисциплина “медицинская механика”. У нас ею
занимался, в том числе, ученик Лесгафта Григорий
Абрамович Коган (1862 – ?). Работая земским врачом в
Тамбовской губернии, он основал там Курсы физического
развития по типу лесгафтовских и «лечебницу для
приходящих больных, требующих физических и
механических методов лечения». Ранние работы Когана
посвящены туберкулезу, в том числе “биомеханическим
основам” легочного процесса. В 1910 г. вышел его труд в
4-х томах “Научные основы медицинской механики
органов движения и стояния”, с подзаголовком “Теория
физического развития человека. Биомеханика твердых
тел” (Коган 1910). Автор писал о необходимости создания
кафедр медицинской механики, где будет преподаваться
биомеханика твердых тел – часть физики, необходимая
для будущих врачей. Кроме кафедр медицинской Рис. 2. Один из аппаратов Цандера
механики Коган предложил создавать “биомеханические В начале 1920-х годов Коган – “профессор
институты” – теоретические и практические курсы для биомеханики”, заведует Кабинетом биомеханики
педагогов, врачей, массажистов, гимнастов, спортсменов, рабочего физического труда, читает лекции в Институте
представителей военных физических дисциплин и мозга, состоит хирургом-экспертом в комиссии по
изо бразит ельных искусств. “Биомеханические” трудовой экспертизе, преподает биомеханику в
институты придумал, конечно, не Коган: ортопедические Государственном хореографическом техникуме (ныне
устройства для исправления осанки, коррекции опорно- Академия русского балета им. А.Я. Вагановой) – это был
143 144
один из первых курсов биомеханики для танцовщиков. В
1925 г. выходит его новая работа – “Основы биомеханики
труда”, через год появляются еще два тома – “Основы
биомеханики физического развития человека” и “Основы
биомеханики физических увечий”. Всего Коган задумал
пять томов, каждый – из нескольких книг; в итоге должно
б ы л о п о л у ч и т ь с я с и с т е м а т и ч е с ко е и з л оже н и е
биомеханики с многообразными ее приложениями. Его
труд “Основы биомеханики рабочей живой машины”
(Коган 1926) вышел с торжественным посвящением:
“трудовому народу”, “его священным храмам труда”,
включая Центральную лабораторию труда при Институте
мозга и Институту труда, и “всем русским лаборологам”.
До лаборологов мы еще дойдем, а сейчас обратимся к
тому, как именно медицинская биомеханика попала в
театр.
Биомеханика в театре
До того как стать актером императорских театров,
Леонид Сергеевич Вивьен обучался естественным наукам
и инженерному делу. В 1913 г. его пригласили вести
драматический кружок на Курсах, или в Высшей вольной
школе Лесгафта (Леонид Сергеевич Вивьен 1988: 166).
После революции, в начале 1918 г., Вивьен и режиссер
Всеволод Эмильевич Мейерхольд задумали создать
Экспериментальный театральный институт и набросали
его программу – “Положение о Курсах мастерства
сценических постановок”. Среди вспомогательных
учебных предметов там значились анатомия и другие
естественно-научные дисциплины, а также практические
145
занятия гимнастикой, фехтованием и сценическим
движением.
Зимой 1918–1919 гг. гимнастику на Курсах
мастерства сценических постановок вел Александр
Петрович Петров, врач и спортсмен. Он также читал
медицинские курсы в Ортопедическом институте,
преподавал в Педагогическом институте им. Герцена (в
том числе организовал и вел там кружок гимнастических
танцев), в Институте физического образования –
наследнике Института Лесгафта, а также обучал красных
командиров приемам джиу-джитсу и составил проект
“Программы физического воспитания” для школ.
Возможно, это Петров ввел в программу Курмасцепа
предмет “биомеханика” как теоретический, наряду с
анатомией и физиологией человека. Так или иначе, когда
в марте 1919 г. приняли второй вариант “Положения о
Курсах мастерства сценических постановок”, там уже
значилась “биомеханика” как раздел сценического
движения вместе с фехтованием, танцами и пантомимой
(Мейерхольд 2001: 230–231).
Слово пришлось по вкусу: оно вызывало ассоциации
с трудом, заводом и гимнастикой. В 1919–1920 гг.
слушателям курсов пришлось вести «теа-кружки» на
Балтийском флоте и организовывать в Петрограде
массовые действа. Передвижные уличные представления
на трамвайных площадках и грузовиках требовали от
актеров иной подготовки, чем система Станиславского.
Мейерхольд оценил возможности если не
гимнастической системы, которую «доктор Петров»,
пусть и не совсем корректно, назвал «биомеханикой», то
самого термина. С сентября 1920 г. режиссер перезжает в
146
Москву, открывает новые курсы и сам преподает на них
биомеханику. В самом начале следующего года журнал
«Вестник театра» сообщает о том, что в Театре РСФСР
Первом «занятиями по движению – “биомеханикой” –
руководит В.Э. Мейерхольд».
Рис. 3. Борис Григорьев. Портрет Вс.Э. Мейерхольда
147
Биомеханика и рационализация труда
В статье “Новый русский человек”, которую
Луначарский писал как ответ на доклад Гастева в
Коммунистическом университете им. Я.М. Свердлова 6
февраля 1923 г., рассказывается о встрече «с одним
молодым ученым, биологом и врачом». Этот молодой
человек говорил Луначарскому, что
…в действительно культурной стране вряд ли в течение
пары недель могли бы продержаться такие вещи, как,
например, программа биомеханики в качестве якобы
научно обоснованного предмета преподавания для
студентов театральных школ. “Это,— говорил он мне,—
сумбур, от которого у всякого биолога только волосы
дыбом могут встать”. Но, прибавил он, “под этим сумбуром
все же есть что-то здоровое”
(Луначарский 1923а).
Есть основания думать, что “молодой ученый, биолог
и врач” – это Николай Александрович Бернштейн (1896–
1966). В начале 1920-х годов года он заведовал
лабораторией биомеханики в Центральном институте
труда (ЦИТ), читал лекции по биомеханике на курсах
инструкторов производства, организованных
Московским профсоюзом работников образования, и
работал над учебниками для этого курса. В 1926 г. вышли
сразу две книги Бернштейна: переработанный конспект
его курса лекций “Биомеханика для инструкторов” и
фу н д а м е н т а л ь н ы й т руд “ О б щ а я б и о м ех а н и к а ”
(Бернштейн 1926а, б).
148
 с о з д а в а т ь с я “ н о р м а л ь” д в и ж е н и я – н а и б о л е е
рациональный способ совершения трудовой операции,
который затем брался за образец для обучения и
тренировки (Гастев 1922).

Рис. 4. Н.А. Бернштейн проводит циклосъемку в Центральном

институте труда, начало 1920-х гг.
Задачей ЦИТа стала рационализация трудовых Рис. 5. Циклограмма удара, выполняемого А.К. Гастевым (Гастев
процессов и обучение трудовым профессиям. Он 1924)
предложил устроить институт по модели производства.
Гастев собирался “нормализовать” не только
Объектом изучения, или “обработки”, в ЦИТе служили
трудовые движения, но и творчество, питание, квартиры,
прост ейшие трудовые операции. Исследование
интимную жизнь вплоть до эстетических, умственных и
начиналось с возможно более полного их описания и
сексуальных запросов пролетариата (Гастев 1919: 43).
фиксации в фотолаборатории, после чего запись
Такая постановка вопроса не случайно отдавала
движения попадала в лабораторию трудовых движений,
тоталитаризмом: идея нормализации или рационализации
где изучалась биомеханика рабочего движения и
человека лежит в сердце модернизма. В эту эпоху жизнь
выяснялось, насколько экономична и эффективна его
тела и его движения регулируются множеством норм и
конструкция. Наконец, “на выходе” должна была
правил, включая технику безопасности, навыки личной
149 150
гигиены, здорового образа жизни, фитнеса и т.д., и т.п. За
этот видимый тоталитаризм современники много
критиковали Гастева. Тем не менее, он на собственном
опыте знал, что значит умение правильно и ловко
двигаться и насколько оно важно при работе, особенно –
при обращении с новой техникой.
Га с т е в т а к же п р е д п о ч и т а л т е р м и н о л о г и ю ,
указывающую на процессуальность: «трудовая установка»
(в смысле «устанавливание на работу»), «конструкция»,
«построение движений». Он и ЦИТ создал в качестве
лаборатории, где создается знание о теле-машине: о том,
к а к р а б о ч и й г о т о в и т с я к п р о и з в о д с т в у, к а к
конструируются и строятся его движения. Этот пафос
проектирования, конструктивизма Гастев хотел передать
всем, кто его окружал и кто с ним работал. Так, он
приютил под крышей ЦИТа «Проект-театр», или
“Проекционный театр” (1922–1926), художников
С.Б. Никритина и С.А. Лучишкина. В этом театре актеры
двигались на основе законов биомеханики, по научно
рассчитанным траекториям. В их полуимпровизационных
спектаклях использовался «шумовой оркестр» –
прожекторы, свистки, барабаны, сирены; на сцене стоял
гимнастический аппарат. В Проекционном театре
поставили спектакли “Разоружение”, “Заговор дураков”
(по пьесе Анатолия Мариенгофа) и “1924” в духе
д е т е к т и в а . Реж и с с е р и а к т е р ы с т р е м и л и с ь к
наукообразию, соблюдали строго организованное,
геометрически распределенное движение по сложным
чертежам и формулам. Скучая, публика со спектаклей
уходила.
Рис. 6. Кукрыниксы. Рабочий и машина. Установка Гастева.

151 152
 В июле 1922 г. в газете Правда выходит статья
Гастева, где он пишет:
В человеческом организме есть мотор, есть “передача”,
есть амортизаторы, есть тончайшие регуляторы, даже есть
манометры. Все это требует изучения и использования.
Должна быть особая наука – биомеханика.
(Гастев 1922)
За месяц до этого в Московской консерватории
Мейерхольд делает доклад об “актере будущего”, а его
ученики под музыку Скрябина демонстрируют “этюды
биомеханики”. “Первый принцип биомеханики”, который
формулирует тогда же Мейерхольд, похож на лозунг
Гастева, призывавшего рабочего управлять своим телом,
движениями и своим рабочим местом: «Тело – машина,
работающий – машинист» (Мейерхольд 1990). Обозревая
события того лета, художник-конструктивист Любовь
Попова называет «Институт труда и биомеханику
движений Мейерхольда <…> оазисом среди всей
помянутой чепухи» (Попова 1922: 5).
Биомеханика и конструктивизм
Дискуссии о биомеханике были важны и для науки,
и для искусства 1920-х годов. Левые художники
стремились переформатировать искусство, приблизить к
материальному производству, приравнять законы
эстетики к законам изготовления вещей. Конструктивисты
заменяли понятие «искусство» термином
«интеллектуальное производство», а «композицию» –
«конструкцией». «Уничтожив изображение предмета,
конструктор создаст новую трехмерную вещь из
комбинации абстрактных плоскостей»,– говорилось в
153
статье “Конструктивизм” в “Словаре художественных
терминов”, подготовленного ГАХН. Руководящий
принцип – «ясность построения, обусловленная экономией
материала» (Яворская 2005: 241). В конструктивизме
бедность становилась достоинством; конструктивизм в
искусстве – предтеча минимализма.
Художники-конструктивисты Илья Шлепянов, Ольга
Дейнеко, Иосиф Шпинель оформляли плакаты, брошюры и
листовки ЦИТ. Первый – Шлепянов – стал известным
театральным художником, оформлял «конструктивистские»
спектакли Мейерхольда “Д.Е.”, “Учитель Бубус” и “Мандат”.
Дейнеко и Шпинель – ученики Степановой и Родченко во
ВХУТЕМАСе. Изобретенный ими стиль стал частью новой
культуры труда и быта, о которой мечтали создатели
Пролеткульта. Конструктивисты называли произведение
“ в е щ ь ю ” и ц е н и л и н е з а “ к р а с и в о с т ь” , а з а
“целесообразность”. А это позволяло художникам отвлечься
от эстетики и обнажать в своих работах законы
конструкции, линии напряжения, целеустремленность
вещей. Живописцы Степанова, Родченко, Ган, скульптор
Карл Иогансон поставили своей задачей «применять
принцип целесообразности при создании материальных
сооружений» (Лаврентьев 2010: 134). Они призывали
художников отказаться от искусства ради дела и полностью
уйти в производство. Хотя эту позицию критиковали, но она
способствовала возникновению дизайна2.
Гастев тесно общался с “левыми” в искусстве –
футуристами, конструктивистами, производственниками.
Конструктивисты – Алексей Ган, Варвара Степанова,
Александр Родченко – предлагали в литературе и
искусстве заменить композицию конструкцией. В
154
отличие от композиции конструкция “открывает самый
процесс сооружения”, она – синоним проектирования
(Ган 1922: 62), или, говоря современным языком, дизайна.
То, чем занимались в ЦИТе, тоже можно было бы назвать
“дизайном движения”. Тем не менее, в результате
исследований по биомеханике и физиологии движений
выяснилось, что произвольно “конструировать” движения
нельзя. С природой нельзя поступать как с машиной,
конструкция которой нам полностью известна. Кроме
изучения механики тела-машины тела, необходимо было
исследовать то, что Гастев назвал “двигательной
культурой”, а Марсель Мосс – “техниками тела”.
Двигательная культура и техники тела
Гастев считал, что при социализме «новый человек»
будет в совершенстве владеть и своим телом, и
инструментом, быть одинаково хорошо организованным
на своем рабочем месте и в повседневной жизни. Он ввел
еще один термин – «двигательная культура», сумма
двигательных привычек и навыков народа:
...движение собственного тела, выражающееся в таких
актах, как защита организма от нападения, самое это
нападение, преследование, двигательная сила, быстрота, то,
что называется моторной скоростью, воспитание точности
движений. Воспитание их ловкости, экономии – создаст
нового человека с новой двигательной культурой, который
воспитывает в себе жизненную реальную портативность.
(Гастев 1924: 10)
Если не слишком задумываться над значением
последнего слова “портативность”, напоминающем
неологизмы писателя Андрея Платонова, то интенции
155
Гастева вполне ясны. Он хотел, чтобы фабрики в
масштабе всей страны превратились в “гигантские
лаборатории”, в которых машина организует действия
рабочего, воспитывает самоконтроль, дисциплину и
интеллект (Гастев 1922а). Как свою, он принял задачу
обучить огромную массу вчерашних крестьян и
беспризорников, которых привели в город революции и
войны. Всех их надо было максимально быстро научить
не только профессиональным навыкам, но и новому
поведению и городскому образу жизни, сформировать
новые двигательные привычки, задать новые “трудовые
установки”.
В середине 1930-х годов французский социолог и
антрополог Марсель Мосс предложил понятие “техники
тела”– культурно-специфические способы выполнения
движений и физических действий: то, как люди в разных
культурах сидят, спят, едят, используют орудия и пр.
(Mauss 1936). Как и Гастев, Мосс считал, что техники
тела могут меняться, создаваться новые; двигательная
культура эволюционирует, развивается. Как известно,
свой тезис он иллюстрировал не только экзотическими
движениями, но и “техниками” современного ему тела:
например, смена на протяжении жизни его поколения
общепринятого стиля плавания, брасса, – кролем. Мосс
признается, что сам так и не смог перейти на кроль, и до
конца у него осталась привычка глотать и выплевывать
воду, как колесный пароход – так делали все, когда он в
детстве учился плавать брассом.
156

Рис. 7. Обложка книги А. Гастева
Дополнительный довод для того, чтобы двигательная
культура стала «эпистемической вещью», объектом
науки, предоставили исследования антропогенеза.
Началом двигательной культуры, специфической для
человека, считается прямохождение. С точки зрения
биомеханики и физиологии, поддержание вертикальной
позы требует от организма постоянных затрат; этот
процесс иногда называют “позной активностью”.
Активность, направленная на поддержание вертикальной
позы, позволяет высвободить руки, чтобы использовать
157
и изготовлять орудия, о чем – в хрестоматийной работе
Ф р и д р и х а Э н г е л ь с а “ Рол ь т руд а в п р о ц е с с е
превращения обезьяны в человека” (Энгельс 1982).
Трудовые процессы подчинили кинестетический
интеллект, который есть и у животных, своей – орудийной
– логике. Руководствуясь этой логикой, человек быстро
поднялся над животными, каким бы развитым
кинестетическим интеллектом они не обладали. Уже
человек палеолита, отмечает палеонтолог и антрополог Андре
Леруа-Гуран, имел в своем распоряжении орудия труда из
кремния и эффективные материалы (кость, бивни, рог
северного оленя, желтую охру, красную охру, черную
магнезию): «Столь раннее использование этих материалов
помогает нам измерить уровень интеллектуального развития
и, косвенным образом, сложность социального устройства, –
делает вывод Леруа-Гуран. – Образ человека, который
вырисовывается за этими фактами, существенно
облагораживается» (Леруа-Гуран 2015: 34). Позже, образно
пишет Леруа-Гуран, «орудие преждевременно покидает руку
человека, чтобы дать начало машине», а затем то же самое
происходит с речью и зрением (Leroi-Gourhan 1965: 300).
Консерваторы и романтики много критиковали
наступление машинного века, видя в машине опасность и
социальную – она занимает место рабочего, отнимая у
него хлеб, и экзистенциальную – машина нарушает
интимную, телесную, кинестетическую связь человека с
природой (Койре 1995). Однако промышленная
революция не упразднила двигательную культуру
человека, а лишь изменила ее. Это справедливо и для
первой революции – паровой, и для второй –
158
электрической, и для третьей – цифровой. Чтобы То же самое – с другими видами перемещения/локомоции:
управлять машиной, нужны другие движения, чем при бегом и прыжком.
работе орудием, иные телесные привычки, новые техники
тела. Именно их Гастев в свое время пытался
сформировать у вчерашних крестьян.
Для того, чтобы манипулировать современными
гаджетами, необходимы новые движения, которым
(например, использовать смартфон за рулем автомобиля)
без труда научаются наши современники. Двигательная
культура не только регулируется предписаниями
(включая “нормали”, по Гастеву), но и становится
объектом коммерческих и юридических отношений.
Компьютерные компании – такие, как Apple, – начали
патентовать движения и жесты, с помощью которых
человек манипулирует гаджетами: например, увеличение
картинки на экране разведением пальцев или так
называемый swype, когда пользователь набирает слово на
виртуальной клавиатуре гаджета, проводя пальцем без
отрыва от первой буквы слова к последней.
Обсуждая роль орудия для формирования руки,
антрополог Тим Инголд (Ingold 2011: 33-34) задает
неожиданный, но правомерный вопрос: не забываем ли мы
при этом об эволюции ноги? Ведь вертикальному
хождению человеку тоже приходилось и приходится
учиться: если младенца к этому не побуждать, то он не
встанет и не пойдет. Даже основные синергии (крупные
группы мышц), обеспечивающие ходьбу, не являются
врожденными, а формируются с опытом. С
биомеханической точки зрения ходьба в раннем возрасте
более примитивна – и потому младенец ковыляет и падает.
Походка взрослого человека более совершенна и
устойчива, а к старости ходьба инволюционирует и Рис. 8. Эволюция бега. Положения тела детей
разных возрастов в характеристических фазах
становится похожа на ходьбу младенца (Бернштейн 1940). бега. Работа Т.С. Поповой (Бернштейн 1940).

159 160
 Инголд отмечает, что у ноги есть свои «орудия» и
“девайсы” в виде обуви, которые помогают ей изменяться
(Ingold 2011: 35-37). Походка босиком, в туфлях на
каблуках или в кроссовках, конечно, будет различаться.
Кроме того, для эволюции человеческой локомоции
много значат т е поверхности, ест ественные и
искусственные, по которым мы ходим, бегаем и ездим.
Британский режиссер Дерек Джармен делится таким
наблюдением:
Однажды я слышал, как столетнего старика спросили, какая
самая большая перемена случилась за время его жизни. Он
мог бы сказать: полеты, телевидение или радио, но он назвал
покрытие дорог. Вы не представляете, каково было
путешествовать, пока их не заасфальтировали.
(Джармен 2017: 94)
Ровные мостовые делают походку более устойчивой, но
менее гибкой и адаптивной, чем при ходьбе по
пересеченной местности. Когда мы идем по колдобинам,
мы “танцуем”, а по асфальту или плитке шагаем ровно,
почти механически.
Можно предположить, что джентрификация,
повышение комфортности городской среды и, в
частности, замена покрытия улиц, наложит свой
отпечаток на ходьбу горожан – скорее всего, в сторону ее
унификации. Кроме того, велосипедные дорожки и
ограничение траффика в центре города способствуют
тому, что пешеходы пересаживаются на велосипеды,
самокаты, доски и прочие катящиеся устройства.
Результатом, возможно, станут лучше развитое чувство
равновесия или даже изменения в опорно-двигательном
аппарате. И уж точно изменится двигательная культура
161
человека, возвращающегося из колесного в пешеходный
век.
Примечания
1. “Акать” – от аббревиатуры “АК” – академические
театры (Фореггер 1922: 10).
2. Первой школой дизайна (и в смысле направления, и в
смысле преподавания) в нашей стране стал ВХУТЕМАС.
На основе его печатно-графического факультета позже
возник Полиграфический институт (ныне Университет
печати). Уже после войны открылось исследовательское
учреждение, где изучалось проектирование и дизайн,–
Всесоюзный НИИ технической эстетики (ВНИИТЭ).
Библиография
Научная литература
Бернштейн Н.А. Общая биомеханика: Основы учения о
движениях человека. М.: РИО ВЦСПС, 1926.
Бернштейн Н.А. (ред.) Исследования по биодинамике
ходьбы, бега, прыжка / под ред. Н.А. Бернштейна. М.:
Физкультура и спорт, 1940.
Ган А. Конструктивизм. Тверь, б.и., 1922.
Гастев А. Народная выправка // Газета «Правда», 12 июля
1922.
Гастев А.К. Трудовые установки. М.: ЦИТ, 1924.
162
Джармен Д. Хрома. Книга о цвете. Пер. А. Андронова.
М.: Ад Маргинем Пресс, 2017.
Коган Г.А. Научные основы медицинской механики
органов движения и стояния (Теория физического
развития человека. Биомеханика твердых тел).
Тамбов: Тип. Губернского земства, 1910.
Коган Г.А. Основы биомеханики рабочей живой машины.
Л.: Наука и школа, 1926.
Койре А. Философы и машина // Вестник русского
христианского движения. Париж; Нью-Йорк; М.
1995. № 172 (III). С. 83-119.
Лаврентьев А.Н. Алексей Ган. М.: С.Э. Гордеев, 2010.
(Серия: Творцы авангарда).
Леонид Сергеевич Вивьен / Сост. В.В. Иванов. Л.:
Искусство, 1988.
Леруа-Гуран А. Размышления о доисторческом искусстве
(речь, произнесенная 25 июня 1981 года на вручении
премии Фонда Фиссена) // Антропология культуры.
Вып. 5. М.: МГУ им. М.В. Ломоносова; Институт
мировой культуры, 2015. С. 23-36.
Лесгафт П.Ф. Основы естественной гимнастики. [Б. м.],
1874.
Л е с г а ф т П . Ф . О т ч е т о д е я т е л ь н о с т и Ку р с о в
воспитательниц и руководительниц физического
образования за 1898 г. // Избранные педагогические
сочинения. М.: Педагогика, 1988. С. 382–385.
Луначарский А.В. Новый русский человек. 1923а.
(http://lunacharsky.newgod.su/lib/ss-tom-7/novyj-russkij-
celovek; 30.11.2017).
163
Луначарский А.В. Основы позитивной эстетики //
Луначарский А.В. Собр. соч. Т. 7. ГИЗ, М.–Л., 1923б.
С. 32–619
(http://lunacharsky.newgod.su/lib/ss-tom-7/osnovy-poziti
vnoj-estetiki; 30.04.2017).
Мейерхольд В.Э. Лекции: 1918-1919 / Сост. О.М.
Фельдман. Москва: О.Г.И., 2001.
Мейерхольд Вс. Принципы биомеханики / Запись М.М.
Коренева, публ. В. Щербакова // Театральная жизнь.
1990. № 2.
Попова Л. О точном критерии, о балетных номерах, о
палубном оборудовании военных судов, о последних
портретах Пикассо… // Зрелища. 1922. № 1. С. 5.
Ритм и культура танца / предисл. А.Н. Гвоздева. М.-Л.:
ГИЗ, 1926.
Фореггер Н. Пьеса. Сюжет. Трюк // Зрелища. 1922. № 7. С.
10.
Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны
в человека // Диалектика природы. М.: Политиздат,
1982.
Яворская Н.В. Конструктивизм // Государственная
академия художественных наук: Словарь
художественных терминов. 1923–1929 / Под ред. И.М.
Чубарова. М.: Логос – Альтера, Ecce Homo, 2005. С.
241.
Benedikt M. Ueber mathematische Morphologie und über
B i o m e c h a n i k : Vo r t r a g a u f d e r Wi e s b a d e n e r
Naturforscher-Versammlung. O.J. u. O.O., 1887.
164
Ingold T. Being alive: essays on movement, knowledge and
description. London: Routledge, 2011.
Leroi-Gourhan A. Le geste et la parole. Vol. I, Technique et
langage. Paris: Albin Michel, 1965.
Mauss M. Les Techniques du corps // Journal de psycholo-
gie. 1936. XXXII (3-4): 15-45.
Mehnert E. Biomechanik erschlossen aus dem Principe der
Organogenese. Jena: Verlag von Gustav Fischer, 1898.

165
 ∏
ВИРТУАЛЬНОСТЬ
ГЛАВА 5

© http://beforeitsnews.com

ТЕЛА ЖИВЫЕ
И МЕРТВЫЕ
Станислав Петряшин
РАСПРЕДЕЛЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ
И ВИРТУАЛЬНАЯ ТЕЛЕСНОСТЬ
В современных исследованиях телесности границы
тела часто проблематизируются. Человеческое тело не
заканчивается кожей, но охватывает различные
артефакты, инструменты, технологии, понимаемые чаще
всего как расширения (extensions) и протезы. Такой взгляд
на тело исторически укоренен в психоанализе (Фрейд
1995, Stiegler 1998, Мазин 2017), исследованиях
технологий (Kapp 1877, McLuhan 1966, Hall 1976, Ihde 1990;
Rothenberg 1993; Brey 2000, Lawson 2010) и феноменологии
(Мерло-Понти 1999)1.
Вопреки отличиям, оба ключевых понятия –
расширение и протез – едины в том, что предполагают
объективацию, вынесение вовне человеческих органов и
чувств, способностей и интенций, их воплощение в
169
вещах. За этими понятиями стоит функционалистский
образ тела, жизненность и полноценность которого
зависит от технологий и культуры. Включаемые в объем
тела вещи одновременно конструируют, выявляют и
восполняют недостатки и дисфункции человеческого
организма2, расширяют его возможности. Классический
пример – это трость слепого, служащая расширением его
органов чувств, опосредующая восприятие мира и
дающая возможность самостоятельно передвигаться в
сложной городской среде.
Однако что происходит с инструментом, например,
молотком, когда его откладывают в сторону – теряет ли
он свойство телесности, связь с державшим его
человеком? Перестает ли он “расширять” личность?
Чтобы продвинуться в этом вопросе следует сменить угол
зрения на телесность.
“Расширенное” или “протезированное” тело в
парадигме воплощенности (embodiment) может быть
рассмотрено как действующее и воспринимающее на
дорефлексивном уровне феноменальное тело или “тело
для меня”. Согласно М. Мерло-Понти, обладать таким
телом означает «сращиваться с определенной средой,
сливаться воедино с определенными проектами и
непрерывно в них углубляться» (Мерло-Понти 1999: 118).
Соответственно, разнообразные вещи, окружающие
человека, мог ут становиться частью его т ела:
«Привыкнуть к шляпе, автомобилю или трости — значит
обустроиться в них или, наоборот, привлечь их к участию
в объемности собственного тела. Навык выражает нашу
способность расширять наше бытие в мире или изменять
наше существование, дополняясь новыми орудиями» (Там
170
же: 192–193). Предмет интегрируется в телесную схему и
становится ощущаем проприоцептивно3 по мере развития
навыка обращения с ним. Организм и “расширяющие”
его предметы вместе образуют целостную
функциональную единицу. “Подручные” вещи, находясь в
“отношениях воплощенности” (embodiment relations) с
организмом, определяют вместе с ним восприятие и
взаимодействие с “наличной” средой (Ihde 1990, 2010).
Такое соединение и задействование в “для-чего” модусе
человеческой плоти и освоенных, включенных в практику
объектов, далее будет называться техническим телом. Это
тело является ситуативной сборкой, многие элементы
которой включаются и исключаются в зависимости от
конкретных проектов и задач. Вместе с тем, человек,
действуя, также телесно выражает и представляет свою
личность, поэтому Мерло-Понти к “телу для меня”
до бавлял “т ело для Другого”. Взгляд Другого
конститутивен для человеческого “Я”: «мы в буквальном
смысле есть то, что другие думают о нас» (Мерло-Понти
1999: 147).
Каковы границы личности и тела из перспективы
Другого и возможна ли их проблематизация? Чтобы
ответить на этот вопрос я обращусь к концепции
распределенной личности Альфреда Гелла (1945–1997),
сформулированной им в известной монографии “Искусство
и агентивность: антропологическая теория”4 (Gell 1998) и
представлю ее феноменологическое прочтение. Во второй
части статьи будут рассмотрены два кейса, в которых
получившаяся модель телесности будет приложена к
виртуальной среде.
171
Концепция распределенной личности Альфреда Гелла
Концепция распределенной личности включена в
теорию искусства британского антрополога, поэтому
необходимо начать с общего обзора последней.
Антропология, согласно Геллу, изучает социальные
отношения, следовательно, антропология искусства также
должна фокусироваться именно на этом аспекте вещей и
быть «теорией социальных отношений вокруг объектов,
выступающих медиаторами социальной агентивности5
(agency)» (Gell 1998: 7). В этом смысле исследования
эстетики и семантики “этнографических” предметов
искусства не являются в полной мере
антропологическими, так как заимствуют методы
исследования истории искусств (“кросс-культурная
эстетика”) и лингвистики (“искусство как текст”).
Проблемы эстетики и символики должны быть
подчинены изучению социальной агентивности вещей.
Гелл уходит от сущностного определения искусства в
пользу реляционного. Любой объект (как вещь, так и
человек) может быть рассмотрен как предмет искусства,
то есть помещен в соответствующую ячейку
теоретической системы.
Предметы искусства – это индексы6, т. е. объекты,
«мотивирующие на абдукцию»7, что значит, отсылающие
наблюдателя к социальным отношениям, в которые
вовлечена вещь. Иначе говоря, осматривая предмет, люди
делают заключения (сознательно или неосознанно) о его
происхождении и назначении, статусе и интенциях
создателя или владельца вещи и т.д. Предметы искусства
не выступают условными “знаками”, просто
сообщающими какую-то информацию об авторе, зрителе
172
(и т. д.) и их взаимоотношениях. Абдукция относительно
некоторой вещи (кто ее сделал, для кого, как и пр.)
влияет на ход мыслей, чувства и действия реципиента.
Предметы искусства предстают материализацией
социальных отношений и их конститутивными
элементами, воплощая в себе социальные действия людей
(и других интенциональных существ: божеств, предков и
т. п.), они становятся их проводниками и в этом смысле
“вторично действующими” (Там же: 20).
Клубок социальных отношений, завязанных вокруг
предмета искусства – art nexus – схватывается в четырех
базовых терминах: 1) индекс – вещь, мотивирующая
абдукцию социальной агентивности; 2) автор – лицо,
которому приписывается ответственность за
существование и характеристики индекса; 3) реципиент –
зритель, на которого воздействует индекс; 4) прототип –
с у щ н о с т ь , ко т о р а я ч а с т о , н о н е о б я з а т е л ь н о
репрезентирована в индексе, посредством визуального
сходства. Характеристики предмета искусства могут
содержать влияния со стороны всех этих типов акторов.
Например, свойства портрета могут зависеть как от
мастерства художника, так и от прототипа
(изображаемого лица) и предполагаемого реципиента
(вкуса заказчика). В этом случае портрет может служить
медиатором агентивности любого из них.
Вместо объективистского источниковедческого
анализа вещей, изучения “закодированных” в них
к у л ьт у р н ы х с м ы с л о в , а н т р о п о л о г п р е д л а г а е т
феноменологическую реконструкцию мышления людей
(и других существ) относительно предметов искусства
(домысливание прототипа, реципиента, автора и др.), а
173
также исследование его социальных эффектов –
медиации агентивности, “распределенности” личности.
Вкладывая свои чувства, действия и желания в вещи,
люди оставляют в них частичку себя. Гелл вводит понятие
“распределенной” (distributed) личности, опираясь, прежде
всего, на концепции “дивидуала” М. Стратёрн и
“фрактальной личности” Р. Вагнера (Strathern 1988,
Wagner 1991). Личность определяется как сумма ее
отношений с другими личностями, в то время как сами
отношения создаются и воспроизводятся действиями.
Такое понимание личности противостоит концепции
отдельного “индивида”, включающегося в “социальные
отношения” (см. например, теории общественного
договора), что значит принципиально независимого и
автономного от них. Социальные отношения
(следовательно, и личность) оказываются одновременно и
внутри и снаружи человека. Вещи – “предметы
искусства” – как воплощения социальных отношений и
медиаторы действий также оказываются в этом ракурсе
“овнешненной” частью личности.
Другая, этнографическая линия аргументации Гелла
связана с его наблюдениями над магическими
практиками, развивающими фрезеровское различение
контагиозной и имитативной магии. Личность
распределена, потому что части человеческого тела,
несмотря на отделение от организма (например,
отрезанные волосы, ногти, кровь и пр.), сохраняют
глубокую связь с личностью, которая часто является
предметом манипуляций в различных магических
ритуалах (см., например: Keen 2006). Такая связь, однако,
устанавливается не только с частями тела, но и со
17
смежными и производными от телесных движений
сущностями: так, в магических целях могли снимать
мерку с человеческой тени или использовать землю со
следом от ноги человека (“снимать след”; см.: Жуйкова
2006) и т.д. Имитативная магия по Геллу также
подразумевает телесную связь между изображаемым и
изображением (см. целебные вотивы, куклы вуду и т.д.).
Эпикурейская теория чувств, известная по трактату “О
природе вещей” Тита Лукреция Кара (I в. до н. э.),
рассматривается Геллом как философская экспликация
наивной теории чувств, типичной для домодерных
обществ. Согласно этой теории от тел непрерывно
отделяются тонкие призрачные части, которые, попадая в
органы чувств, вызывают ощущения данных тел
(визуальные, аудиальные и пр.). Следовательно, видеть
некий предмет или помнить – значит иметь в себе его
частицу, любое изображение предмета также заключает
элемент изображаемого.
Так ото всяких вещей непрестанным потоком струятся
Всякие вещи, везде растекаясь, по всем направленьям;
Без остановки идёт и без отдыха это теченье,
Раз непрерывно у нас возбуждается чувство, и можем
Всё мы увидеть всегда, обонять и услышать звучащим
(Лукреций 1983: 131).
Таким образом, личность не привязана к конкретным
пространственно-временным координатам, занимаемым
физическим телом, но состоит из широкого спектра
биографических событий, воспоминаний, разнообразных
вещей – следов (=“индексов”), которые могут быть
соотнесены с некоторым индивидом. Личность можно
175
домысливать из вещей потому, что сами эти вещи
производны (прямо или косвенно) от действий этой
личности, причем связь эта должна быть доступна другим
людям (Gell 1998: 222–223).
Необходимо заметить, что понятие тела Гелл
использовал только в общеупотребительном смысле. Я же
решусь продолжить его логику и заявить, что
распределенная личность, с ее распределенной
агентивностью, должна включать в себя распределенное
тело, в состав которого входит человеческая плоть и
разнообразные следы деятельности личности. Собирая и
конструируя распределенное тело Другого из своей
частной перспективы, человек входит в соприкосновение
с Другим, обнаруживает наличие и действенность иной
личности. Далее я буду называть такое тело личностным8.
Подчеркну, что в личностное тело входит не бесконечный
круг вещей, каким-то образом связанных с человеком, но
актуальный в рамках некоторой ситуации набор вещей,
воспринимаемых Другим как следы деятельности
человека (то есть, в личностном модусе).
Абдукцию личности из личностного тела можно
перевести на язык феноменологии как аппрезентацию
Другого. Соответственно, интерсубъективность может
быть установлена не только посредством взаимодействия
“лицом к лицу”, наблюдения телесных (в узком смысле)
проявлений, но и при помощи вещей. Здесь следует
сделать оговорку: отношение личности и тела не следует
уподоблять картезианскому дуализму разума и тела. Как
личностное, так и техническое тело относятся к личности
как части к целому. В отличие от натуралистической,
личностная установка предполагает восприятие
176
целостных воплощенных личностей вне аналитического
деления на разум и тело (Husserl 1993: 251–252).
Феноменологическое прочтение теории искусства
Гелла, представленное в данной работе, отличается от
широко распространенных в литературе семиотических
интерпретаций. В “Искусстве и агентивности” основной
концептуальный аппарат сформирован на основе
семиотики и логики Пирса (индекс, абдукция и др.) и
именно с этого ракурса обычно обсуждается и
критикуется теория Гелла (Arnaut 2001, Layton 2003,
Bowden 2004, Davis 2007, Morphy 2009). Другие влияния,
такие как структуралистская антропология М. Стратёрн
и феноменология, были эксплицированы в ограниченном
объеме как самим Геллом, так и его критиками и
последователями. Вместе с тем, сам Гелл в интервью
признавался, что феноменология в лице Гуссерля, Мерло-
Понти и Шюца на него оказала большое влияние
(Gell 1999: 6–8).
Проблематика телесности и интерсубъективности
проступает наиболее явно при обсуждении Геллом
почитания идолов и смежных вопросов. Так, по мнению
антрополога, идол – это не изображение божества, но его
тело в форме артефакта (Gell 1998: 99). У одного божества
может быть много идолов, что логично приводит к тезису
о множественности тела. Более того, телом божества
может быть и человек, находящийся в состоянии транса
или же специально освященный наподобие “живого
идола” как в случае непальских кумари (Ibid.: 150–153).
Особо интересен для Гелла индийский даршан –
лицезрение о бъекта религиозного поклонения.
Психологический эффект даршана, осмысляемый в
177
рамках культуры как благословение, достигается за счет
рекурсии восприятия: верующий (реципиент) смотрит на
антропоморфное воплощение божества (индекс), при
этом видит себя глазами божества и т.д. Так в
пространстве инт ерсубъективности происходит
соприкосновение верующего с божественным. Гелл
резюмирует свой общий тезис, разрабатываемый в главе,
посвященной распределенной личности, следующим
образом: «интерсубъективность между личностями и
индексами, в частности, антропоформными индексами,
такими как изображения божеств, должна быть
возможна» (Ibid.: 117).
В основе такого понимания интерсубъективности
находится прототипический для феноменологии случай
взаимодействия “лицом к лицу”. Здесь можно возразить и
сказать, что интерсубъективность возможна и без
взаимности перспектив с соответствующей рекурсией.
Она возникает также и тогда, когда один человек смотрит
на мир (а не обязательно на себя) глазами другого
человека. Чтобы подробнее осветить этот вопрос,
обратимся к феноменологической трактовке культуры
как пространства интерсубъективности М. Мерло-Понти.
Происхождение культурных артефактов описывается так:
«спонтанные акты, посредством которых человек
формирует свою жизнь, образуют отложения вне его и
ведут там анонимное существование вещей» (Мерло-
Понти 1999: 444); чужая жизнь «присоединяется к
естественным объектам, уводя их от их собственного
непосредственного смысла, она создает для себя орудия,
инструменты, она проецирует себя в среду культурных
объектов» (Там же: 452). Наконец, наблюдатель ощущает
178
в культурных артефактах «скрытое под покровом
анонимности близкое присутствие другого. Некто (“on”)
использует трубку для того, чтобы курить, ложку, чтобы
есть, звонок, чтобы позвать кого-нибудь, и именно через
восприятие человеческого действия и другого человека
могло бы подтвердиться восприятие культурного мира»
(Там же: 444). Сходство между Мерло-Понти и Геллом
здесь довольно очевидно, с той существенной разницей,
что у Мерло-Понти происходит абдукция не конкретной
личности, а о бо бщенного Другого, анонимной
“традиции”, стоящей за культурой и задающей
стандартные, привычные способы обращения с вещами.
Более конкретен Хайдеггер, указывая, что вещь может
отсылать также и к определенным людям:
Сработанное изделие отсылает не только к для-чего своей
применимости и к из-чего своего состава, в простых
обстоятельствах ремесла в нем заключено вместе с тем
указание на своего носителя и пользователя. По его телу
выкраивается изделие, он “есть” и при возникновении
изделия. При изготовлении массового товара эта
конститутивная отсылка ничуть не отпадает; она только
неопределенна, указывает на любое, среднее. С изделием
встречает поэтому не только сущее, которое подручно, но
и сущее бытийного рода присутствия, для которого в его
озабочении изготовленное становится подручным; заодно
с тем встречает мир, в котором живут клиенты и
потребители, который вместе и наш.
(Хайдеггер 1997: 70–71)
Присутствующее в данной цитате различение для-чего
и для-кого вещи можно считать далеким аналогом
179
различения технического и личностного тел в данной
статье.
Та к и м о б р а з о м , и н т е р с у б ъ е к т и в н о с т ь и
взаимодействие между личностями должны быть
возможны при посредстве вещей, свидетельствующих о
Другом, даже если они неантропоморфны и заведомо
неодушевленны.
Подводя промежуточные итоги, можно задаться
вопросом: почему все-таки разнообразные следы
деятельности личности (в том числе вещественные)
называются здесь личностным телом, а не как-то иначе?
Та к а я т е р м и н о л о г и я п р и з в а н а п о д ч е р к н у т ь
функциональную эквивалентность между человеческой
плотью и следами личности в процессе создания
интерсубъективности. Концепт “личностного тела”
акцентирует то, что телесность любого предмета (на
равных основаниях как физического организма9, так и
молотка), его связь с личностью не является сущностным
и объективным свойством, независимым от наблюдателя,
но приобретается в определенном модусе восприятия и
задействования.
Приведем примеры из жизни вещей в
этнографическом музее на материале Государственного
м у з е я э т н о г р а ф и и ( с 1 9 9 2 г. – Р о с с и й с к и й
этнографический музей). Одним из классических
способов презентации вещей на выставках и экспозициях
является систематический ряд однообразных вещей,
показывающий варьирование какого-то типа артефакта
по историческим периодам, географическим ареалам и т.
п. (Рис. 1). Такой предмет не вызывает абдукцию
агентивности какой-либо личности, но отсылает скорее к
180
“культурам” и “обществам”, их развитию, миграциям,
взаимовлиянию и пр.
Рис. 1. Щит “Оружие” на выставке «Изделия из
драгоценных металлов народов Кавказа», организованной
в 1940 г. в ГМЭ. Фотография из собрания Российского
этнографического музея, № ИМ 5-17.*
181
Другой способ показа вещей – искусствоведческий –
делает предмет личностным телом его автора и/или, в
случае фигуративного изображения, прототипа. В 1970
году в этнографическом музее была организована
художественная выставка, посвященная 100-летию
В.И. Ленина. Среди представленных вещей, относящихся
к “народному искусству”, было множество изображений
Ленина (ковры, резная кость, лаковая миниатюра и пр.). В
каталоге выставки, как, вероятно, и в экспликациях, ко
всем вещам были указаны имена их создателей, что резко
контрастирует с обычной для этнографического показа
анонимностью материальной культуры, созданной
обобщенным “народом”, а не конкретными людьми
(Казовский, Плужникова 1970). Выставленные артефакты
позволяли посетителям испытать на себе влияние, как
личности Ленина (и некоторых других изображаемых
лиц), так и различных “народных художников”.
В целом, на экспозициях советского периода
изображения Сталина и Ленина всегда присутствовали в
том или ином виде (бюст, панно, барельеф и пр.) (Рис. 2).
Однако если на искусствоведческих выставках
изображения вождей, созданные народными художниками,
должны были, в первую очередь, показывать любовь к ним
со стороны народов СССР, то на этнографических
выставках портрет главы государства (и его цитаты)
напоминали о руководящей роли партии и лично вождя в
борьбе с царизмом, в социалистическом строительстве, в
правильном марксистском объяснении истории и т. п. Таким
образом, на любой советской выставке и экспозиции
человек, вероятно, переживал эффект, напоминающий
182
описанный Геллом “даршан”: посетитель испытывал на себе
взгляд “гипсового” Сталина или “вытканного” Ленина и,
вскоре, сам начинал смотреть на экспозицию и на себя, в
какой-то мере, с точки зрения вождя.
Рис. 2. Бюст Сталина на фоне образцов узорного тканья на
выставке «Образцы народного искусства славян»,
организованной музеем в 1945 г. во Дворце пионеров.
Фотография из собрания Российского этнографического
музея, № ИМ 5-25.*
183
Рис. 3. Обстановочная сцена «Обработка холста в южной
русской деревне», дореволюционный период. Две
женщины толкут холст в ступе, одна меряет полотнище.
Экспозиция «Русское население центральных
черноземных областей» 1936 г. Фотография из собрания
Российского этнографического музея, № ИМ 3-51.*
184
 Facebook. Как пишет Элен Кэскет, Facebook и подобные
Третий обычный для этнографии способ презентации
социальные сети становятся «расширениями наших
вещей – “обстановочная сцена” (Рис. 3). Это комплекс
человеческих тел, открывая нам новые возможности быть
музейных предметов (как аутентичных артефактов, так и
друг с другом в цифровом мире» (Kasket 2012: 62).
моделей, манекенов) имитирующий бытовую обстановку
Знакомая метафора “расширения” говорит о
или типичные ситуации из жизни народа, например,
включенности социальной сети (во время активного
интерьер жилища, обрядовое действие, трудовой процесс.
использования) в техническое тело. Но что происходит,
В таких “сценах” посетитель видит вещи в их
если человек умирает?
употреблении и может прочувствовать их изнутри
После сообщения о смерти человека, его профиль в
представляе мой культу ры , глаз ами Другого,
Facebook по желанию членов семьи может удаляться или
воплощенного в манекене. Такое взаимодействие “лицом
приобретать “памятный статус”. На такой
к лицу” позволяет переживать вещи одновременно как
мемориализованной странице друзья и родственники
личностное тело человека иной культуры и как его
умершего имеют возможность общаться, обмениваться
техническое тело.
своими воспоминаниями и мыслями о человеке. При этом
созданные умершим посты сохраняются и доступны его
Личностное тело в виртуальной среде
друзьям по социальной сети согласно установленным при
Любая вещь, которая позволяет наблюдателю
жизни настройкам аккаунта.
абдукцию личности, влияет на перспективу ее
Первоначально политика Facebook предполагала
восприятия. В связи с этим, среди следов, потенциально
“мемориализацию” профилей на 30 дней, после чего они
входящих в личностное тело, следует выделить два
удалялись. Однако после шокирующего убийства 32
полярных типа. Следы первого типа (“позитивные”)
студентов в университете Вирджинии (2007) эта
позволяют поддерживать социальное лицо человека,
политика была пересмотрена, так что профили теперь
конструировать и демонстрировать положительный образ
остаются в “памятном” состоянии навсегда. За этим
себя и в некоторой степени управлять им. Следы второго
изменением стояла кампания друзей погибших студентов,
типа (“негативные”) наоборот угрожают социальному
создавших в Facebook группу “Мемориализация в
лицу, способны нанести вред репутации человека. Между
Фейсбуке неправильна: мертвые друзья всё еще люди”
ними, конечно, лежит “серая” зона относительно
(Facebook Memorialization Is Misguided: Dead Friends Are Still
нейтральных следов.
People) и добившихся поддержки тысяч людей. Члены
I. В виртуальной среде яркими примерами позитивных
группы считали, что мертвые люди должны “жить” в
следов выступают разнообразные аккаунты в социальных
Facebook’е также, как они живут в воспоминаниях друзей
сетях. Остановимся подробнее на аккаунте человека в
и родственников (Ryan 2012: 82). В 2015 году было
185 186
последнее нововведение в политике мемориализации.
Стало возможно указать при жизни “хранителя” –
человека, который сможет управлять аккаунтом после
смерти, в частности, разместить один пост, подтверждать
заявки в друзья, менять фотографию профиля. Таким
образом, политика мемориализации развивалась в
сторону возможности сохранять виртуальные следы
личности (бессрочная мемориализация), управлять ими
(назначая хранителя), дополнять и развивать их за счет
размещения на “стене” профиля воспоминаний об
умершем человеке, его фотографий и т. п. Все это дает
возможность взаимодействовать с умершим посредством
его “цифрового” тела, в том числе, виртуально общаться с
ним.
Пользователи Facebook не уникальны. В популярной
российской социальной сети Вконтакте также много
аккаунтов умерших людей, функционирующих
аналогичным образом. Родственники умершего могут
отправить в службу поддержки просьбу удалить его
профиль (прилагая отсканированное свидетельство о
смерти), попросить “законсервировать” аккаунт (чтобы в
него нельзя было войти) и сделать его видимым только
друзьям (Вконтакте 2016). Как и в Фейсбуке, огромное
количество аккаунтов умерших людей никак не
маркированы и неотличимы на первый взгляд от
заброшенного аккаунта живого человека.
На деле мемориализация профилей совершается не
столько обращением в службу поддержки социальной
сети, сколько посредством коммеморативных практик,
включающих в себя обращения непосредственно к
умершему на “стене” профиля или в личных сообщениях.
187
Темы такой коммуникации примерно одинаковы для всех
социальных сетей: выражения скорби, воспоминания,
поздравления с днем рождения и календарными
праздниками (Mitchell e.a. 2012: 423–427; Pennington 2013:
628; Brubaker, Hayes 2011). Приведу примеры со страницы
Вконтакте умершего в 2012 году молодого мужчины (с
сохранением пунктуации источника):
Ж.: Ты мне сегодня приснился родной наш))) Я так
скучаю по тебе(((
Ж.: Хороший Мой С Днём Рождения!!!ЛЮБЛЮ ТЕБЯ
ОЧЕНЬ И СКУЧАЮ*
М.: братан, с днем рождения!!! жаль, что тебя нет рядом...
мы тебя будем помнить всегда!!!
Ж.: Мы скучаем.. тебя не хватает...
Существуют исследования, в которых для изучения
посмертной социальной жизни личности в социальных
сетях привлекалась концепция распределенной личности
Альфреда Гелла. Согласно Адаму Такеру, после
биологической смерти человека, аккаунт остается в
качестве “виртуального трупа”, способный вызывать
абдукцию социальной агентивности личности умершего
(Tucker 2014). Профиль в целом, а не только “аватарка”
(userpic), выступает “цифровым телом” личности и со
всеми фотографиями, аудио- и видеозаписями, постами и
комментариями продолжает воздействовать на “друзей”
по социальной сети: заставляет выражать чувства и
вступать в разные формы онлайн-коммуникации
(поздравлять с праздниками, жаловаться и пр.).
Джеймс Миз с коллегами пришли к выводу, что
социальные сети создают такое пространство, в котором
граница между живыми и мертвыми становится тонкой и
188
трудноразличимой (Meese e.a. 2015). Личность умершего
человека продолжает воздействовать на мир через те же
формы технического опосредования (аккаунты в
социальных сетях), что поддерживают социальную жизнь
живых. Таким образом, аккаунт социальной сети
является продолжением человеческой личности, ее
“распределенной” частью, спосо бной пережить
биологическую смерть и сохранить агентивность.
Можно ли говорить о посмертной агентивности
личности, вынося за скобки ее материальность,
воплощенность? Едва ли агентивность вообще может быть
а т р и б у т и р о в а н а н е м а т е р и а л ь н о м у о б ъ е к т у10.
Следовательно, аккаунт социальной сети должен быть
признан особой формой тела умершего человека. Чем
вызвана потребность сохранять профили умерших людей в
социальных сетях? По сравнению с другими
вещественными следами, вокруг которых традиционно
выстраивается поминальная коммуникация (надмогильные
сооружения, урна с прахом, фотографии и т. п.), профили
более жизненны, их содержание создано или отобрано
самим человеком, они отражают позитивный “образ себя”
разнообразными способами (через видео, фото, аудио и
текстуальные медиа). Наконец, страница социальной сети
позволяет продолжить виртуальное общение с человеком,
аккумулировать и архивировать в процессе коммеморации
следы (фотографии, воспоминания и др.), которые ранее
не были размещены на ней. Все это позволяет более
интенсивно, объемно и живо переживать присутствие
умершего человека, не отходя от экрана компьютера/
смартфона. Уничтожение “цифровых останков” уменьшает
доступное людям феноменальное содержание умершей
189
личности и вытесняет ее из общего жизненного мира
(Stokes 2015).
II. Желание избавится от “негативных” следов второго
типа (угрожающих репутации человека) вызвало к жизни
второй кейс. Он посвящен концепции “права на
забвение” – права требовать при определенных условиях
удаления в поисковых системах ссылок на порочащие
человека сведения, появляющиеся при запросе по имени.
Имеется в виду устаревшая, неточная, неполная,
неуместная информация, способная навредить репутации
человека. Прецедентное решение Европейского суда 2014
года по громкому делу Костеха вызвало разнообразные
общественные дискуссии – обсуждались перспективы
установления права на забвения в качестве
международно-правовой нормы, решение критиковалось
как противоречащее свободе слова, свободе доступа к
информации, как вводящее цензуру в интернете.
Сторонники права на забвение апеллировали к праву на
частную жизнь и защиту репутации.
Рассмотрим подробнее дело Костеха, оно же “Гонсалес
против Google Inc. ” В 1998 году испанская газета La
Vanguardia опубликовала статью о продаже дома Марио
Костеха Гонсалеса на аукционе в счет уплаты долга. Этот
долг был им в скором времени погашен. Через десять лет
газета выложила в открытом доступе оцифрованный архив
своих старых номеров. Гонсалес обнаружил, что при
поисковом запросе по его имени или адресу выводится
ссылка именно на эту старую историю. Он потребовал у
газеты удалить эту страницу, но получил отказ.
Следующим шагом Гонсалес потребовал уже удалить
ссылки в поисковике на эту веб-страницу с той же
190
аргументацией – она компрометировала его давно уже
неактуальной информацией и нарушала право на личную
ж и з н ь . С уд о б я з а л G o o g l e уд а л и т ь с с ы л к и н а
соответствующую веб-страницу, то есть перестать
индексировать содержащуюся на ней информацию
(объявление в 18 слов). Данный случай показывает, как
люди рефлексируют на то, как их “цифровое тело” будет
воспринято другими людьми и пытаются управлять
производимым впечатлением. Информация о финансовой
несостоятельности Гонсалеса как потенциальная часть
личностного тела могла стать черным пятном на его
репутации делового человека.
Виртуализация, дигитализация жизненных следов
произвела важного посредника в процессах аппрезентации
Других (или же себя самого) – поисковые машины.
Важность этого посредника сложно переоценить: в
условиях перенасыщенной информационной среды если
что-то не находится поисковиком, то этого, можно сказать,
н е с у щ е с т вуе т. П р а в о н а з а б в е н и е в ы с в е т и л о
принципиальную разницу между информацией как
таковой и ее использованием в качестве личностного тела.
Удовлетворение запроса на уничтожение порочащих
человека сведений имеет следствием удаление не
и н ф о р м а ц и о н н о г о ко н т е н т а в е б - с т р а н и ц ы , н о
определенных ссылок, генерируемых поисковым запросом
по конкретному имени и, соответственно, направленных на
домысливание из представленной информации свойств,
качеств, действий некой личности. Можно сказать, что в
этих удаляемых ссылках оказалось материализованным
личностное тело Другого11. Понятно, что на одну и ту же
веб-страницу можно выйти через разные поисковые
191
запросы – так и любая другая вещь может быть
задействована в зависимости от ситуации и мотивов
наблюдателя как личностное тело разных людей. Именно
об этом писал Гелл применительно к предмету искусства –
из одного и того же индекса могут быть абдуктированы
агентивности автора, прототипа, реципиента и т.д.
Рассмотренный случай позволяет поставить и новые
вопросы. Что происходит с личностным телом во
времени? Стал бы Гонсалес подавать в суд, если бы газета
сразу выложила в сеть тот выпуск, а не через десять лет?
Личность вкладывается в различные вещи, выражается в
действиях и событиях, откладывающихся в памяти.
Вместе с тем, человеку свойственно меняться, в то время
как объективированные следы 12 , составляющие
л и ч н о с т н о е т е л о , н е р е д ко м е н е е п о д в е р же н ы
трансформациям и мог ут надолго пережить
“отложившегося” в них человека (см. профиль в Facebook
как “виртуальный труп”). Поскольку в следах (вещах и
памяти) воплощен “Я прошлый”, то эти следы более не
признаются самой обновленной личностью. Навязывание
новой личности ее прошлых следов как актуальных
несправедливо и является насилием – именно такова была
ситуация с точки зрения Гонсалеса. Весь этот процесс
борьбы за определение границ личностного тела,
конечно, может быть чрезвычайно конфликтным и
политизированным, поскольку затрагивает границы
собственности, права и обязательства человека. Это
192
показывают и разные громкие дела, основанные на праве Скрынникова добилась удаления ссылок на
на забвение. компрометирующие её материалы (Елена 2017).
С 2016 года граждане России также могут подавать
заявления на удаление порочащей или неактуальной
информации в соответствующие компании (Google,
Яндекс, Рамблер и др.) (Рис. 4). Наибольший резонанс
получили заявления, поданные крупными
предпринимателями, бывшими чиновниками. Так,
известный ресторатор Евгений Пригожин, в мае 2016
года потребовал от Яндекса удалить ссылки на материалы
о “фабрике троллей” Новой газеты, с которой связывается
его имя, статьи «Фонтанки» и “Апострофа” о
многомиллиардных государственных контрактах на
питание и уборку в военных частях компаний,
принадлежащих Пригожину (Жегулев 2016). Яндекс
отказался удовлетворять запрос бизнесмена, так как он не
предъявил доказательств ложности опубликованных
данных. Пригожин обратился в суд, но спустя три месяца
бизнесмен отозвал иск, решив, что своими действиями он
привлек слишком много внимания к нежелательным
статьям. Рис. 4. Форма для подачи заявления на удаление данных согласно
“праву на забвение” от Яндекса. Скриншот автора (yandex.ru/
Более удачно сложилась история Елены Скрынник,
дата обращения: 12.09.2017).
бывшего министра сельского хозяйства. Она потребовала
у Яндекса удалить ссылки на четыре публикации 2015 “Правом на забвение” пользуются не только
года о якобы возбужденном уголовном деле об “медийные” персоны, привлекающие к себе много
внимания, но и обычные граждане. Статистика
отмывании средств. Впоследствии выяснилось, что
применений “права на забвение” в России была
информация не соответствует действительности. Запрос к опубликована лишь однажды, в марте-апреле 2016 года.
Яндексу не дал результата, и только через судебный иск Таким образом, цифры отражают работу закона за
193 194
первые три месяца. Яндекс сообщил о 3 600 обращениях
и 27% удовлетворенных запросов. В компанию Google из
России пришло 1 585 обращений, из которых 26,8% было
удовлетворено. Цифры из Mail.ru Group, соответственно, 2
000 запросов и 20% удовлетворенных (Назаров 2016).
Высокая доля отказов связана, вероятно, с тем, что
интернет-поисковики часто не в состоянии проверить
ложность или достоверность информации, предлагаемой
к удалению. Поэтому большинство запросов отклоняется
и заявителю предлагается обратиться в суд.
Впрочем, с недавних пор обращение в суд делает
излишним запрос в компанию, владеющую поисковой
системой. С апреля 2018 г. если суд признает некоторую
информацию в интернете порочащей честь, достоинство и
деловую репутацию истца и ответчик не удаляет ее в
положенный срок, то судебный пристав вправе требовать
от Роскомнадзора блокировки ресурса [ФЗ 2018].
В случае “права на забвение” мы видим как
технологии, включенные в техническое тело, опосредуют
наше восприятие – как других, так и самого себя.
Поисковые машины, служащие расширением наших
ко г н и т и в н ы х с п о с о б н о с т е й , с т а л и п р и в ы ч н ы м
инструментом мышления, в том числе домысливания
Другого. Настойчивое желание людей выводить из
публичного поля “негативные” следы (неважно,
настоящие или сфальсифицированные) сделало
возможным контроль и цензуру содержания нашего
мышления и восприятия в той мере, в какой они
опосредованы поисковыми машинами. Право определять
границы своего личностного тела обернулось правом
вмешательства в технические тела Других.
195
Заключение
Итак, человек, погруженный в свои проекты и задачи,
телесно сцепляется с вещами, инструментами, техникой,
“притирается” к ним (процесс взаимный), вследствие чего
они инкорпорируются в его феноменальное тело и
образуют ситуативную сборку, которую я называю
техническим телом. Симметричным по отношению к
нему является личностное тело, которое является
ситуативной сборкой Другим разнообразных объектов
(живых и не-живых, реальных и виртуальных), взятых в
отношении некоторой личности и ее агентивности.
Личностное тело человека является данностью опыта не
только Другого, но и самого человека, так как взгляд
Другого усваивается, интернализуется и становится
основой образа себя, своего самоощущения.
Разделение технического и личностного тел является
аналитически полезным, но все-таки и условным, так как
интерсубъективность всегда делает возможным
переживание вещи одновременно “изнутри” (техническое
тело) и “снаружи”, с точки зрения Другого (личностное
тело), что приводит к их взаимовлиянию и смешению в
живом опыте. Особенно сложно проводить такое
различение в ситуации общения “лицом к лицу”. В
д ру г и х с и т уа ц и я х , н а п р и м е р п р и в о с п р и я т и и
произведений искусства на выставке, оно будет вполне
естественно. Вещи, будучи задействованными в
техническом и личностном телах, обладают
агентивностью. Тем не менее, в случае технического тела,
организованного и заряженного интенциональностью
человека, можно говорить о первичной агентивности
личности, в то время как агентивность личностного тела
196
скорее вторична, т. к. требует в качестве обязательного
элемента воспринимающего или подразумеваемого
Другого13.
Что же случилось с условным молотком, отложенным в
сторону после работы? Молоток во время своего
использования зарядился творческой потенцией,
способностью порождать абдукцию личности своего
владельца. Брошенный без дела молоток этот заряд не
теряет и становится потенциально – виртуально –
личностным телом человека. Виртуальная телесность,
заявленная в названии статьи, таким образом, может
пониматься двояко: как форма телесности в “виртуальной
реальности”, интернете и как сущностное свойство вещей,
способных выступать (или виртуально являющихся)
личностными телами разных субъектов. Надо
оговориться, что в данной работе фокус внимания был
направлен на “естественные” связи между личностью и
следами, в то время как есть и другой полюс –
“конструктивисткий”, где следы мог ут быть
сфабрикованы для манипулирования людьми.
Практический смысл предложенной модели
(конспективно обрисованной и далекой от
завершенности) в том, что она может помочь
исследователю осветить роль вещей, технологий в
процессах конституирования личности и
интерсубъективности, их включенность в разные модусы
телесности и медиации агентивности. Концепт
личностного тела также выводит на первый план
проблему этико-морального статуса вещей и технологий,
процессы борьбы за определение телесных границ
личности как властный ресурс, связанный с границами
197
собственности, правами и обязательствами человека, его
социальным лицом.
* А в т о р б л а г од а р и т д и р е к ц и ю Ро с с и й с ко г о
этнографического музея (РЭМ) за предоставление
возможности публикации материалов из фотоколлекции
РЭМ (№№ ИМ 3–51, ИМ 5–17, ИМ 5–25) (Соглашение
от 12.09.2017, исх. № 5/553).
Примечания
1. Разделение авторов по рубрикам (число которых
можно увеличить) – “психоанализ”, “исследования
техники” и “феноменология” – во многом условно
ввиду наложения исследовательских полей. Например,
работы Бернара Стиглера могут быть вписаны на
равных основаниях во все перечисленные рубрики.
2. Технологии одновременно травмируют человека
( в ы я в л я ю т е г о о г р а н и ч е н и я , ко н с т и т у и ру ю т
неполноценность) и исцеляют. Например, до
изобретения телескопа и микроскопа люди не знали,
что их глаза очень многое не способны видеть; до
изобретения письменности люди не понимали,
насколько ограниченна и избирательна их память и т. д.
3. Проприоцепция – чувство относительного положения и
движений частей тела в пространстве.
4. За прошедшие годы вышло много критических статей,
конференций и сборников работ, журнальных
выпусков, так или иначе вдохновленных теорией
198
 искусства Гелла (Pinney, Thomas 2001; Graburn, Glass генерируемых поисковиком по соответствующему
2004; Osborne, Tanner 2007; Chua, Elliot 2013). запросу. Соответственно удаление ссылок в поисковике
5. Agency (англ.) в философии и социальных науках аналогично удалению части личностного тела.
означает способность к самостоятельному действию, 12. Объективированными следами могут быть не только
недетерминированному причинно-следственными вещи, но человеческая плоть, имеющая татуировки,
отношениями. Объем таких понятий, как действие, шрамы, привычки и прочие следы прошлого,
деятельность, действенность, (которыми иногда составляющие “память тела”.
переводится на русский язык agency) может включаться 13. Для Гелла агентивность вещей вторична, так как
в объем понятия agency, но не охватывает его основное вещи, действуя, выступают медиаторами первичной
для социальных наук значение. В связи с этим agency в агентивности людей. Я же трактую вторичность как
тексте передается как “агентивность”. зависимость агентивности вещей от взгляда Другого,
6. И н д е к с – “ е с т е с т в е н н ы й ” з н а к , с в я з а н н ы й с без которого эта агентивность не будет
обозначаемым объектом причинно-следственными актуализирована и испытана.
связями (термин Ч.С. Пирса).
7. Абдукция – процесс формирования объясняющих
гипотез (термин Ч.С. Пирса). Применительно к вещам

абдукция у Гелла имеет более узкое значение –
объяснение специфических свойств предмета
интенциональными действиями.
8. Отметим также, что личностное тело является для
человека основой “образа себя”.
9. Ср. различение Leib (живое тело) и Körper (тело как
вещь) в феноменологии.
10. За теориями и идеями также может признаваться
способность к действию, так как они могут быть
воплощены в памяти людей или в артефактах.
11. Уничтожение части личностного т ела есть
уничтожение возможности “считывать” личность с
неких вещей а не уничтожение самих этих вещей. В
интернете же возможность считывать личность с некой
веб-страницы о бусловлена наличием ссылок,
199 200
 Библиография
Источники и материалы
ВКонтакте 2016 – ВКонтакте: удалять аккаунты
умерших людей в социальной сети их родственники
могли всегда // ТАСС. Информационное агентство
России. (30.03.2016 tass.ru/obschestvo/3164486).
Елена 2017 – Елена Скрынник отвоевала в суде право
на забвение // Электронное периодическое издание
МК.ru. (19.07.2017. www.mk.ru/amp/social/
2017/07/19/elena-skrynnik-otvoevala-v-sude-pravo-na-
zabvenie.html).
Жегулев И. Право на забвение Евгения Пригожина. Что
хочет скрыть о себе ресторатор, обслуживавший
президентов России // Интернет-издание Meduza.
(09.06.2016. amp.meduza.io/feature/2016/06/09/pravo-
na-zabvenie-evgeniya-prigozhina).
Казовский, Плужникова 1970 – Художественная выставка
“В.И. Ленин, революция и современная жизнь в
народном искусстве”. Каталог. Сост.: Казовский
Ф.З., Плужникова Г.А. Л.: [б. и.] 1970.
Лукреций 1983 – Тит Лукреций Кар. О природе вещей /
Пер. Ф. А. Петровского, вступ. ст. Т. В. Васильевой.
М.: Художественная литература, 1983.
Назаров Д. Кто пользуется “правом на забвение” в
России // Интернет-издание FURFUR. (18.07.2016.
www.furfur.me/furfur/changes/changes/218309-pravo-
na-zabvenie).
201
ФЗ 2018 – Федеральный закон 2018 – Федеральный
закон от 23.04.2018 № 102-ФЗ «О внесении
изменений в Федеральный закон “Об
исполнительном производстве” и статью 15-1
Федерального закона “Об информации,
информационных т ехнологиях и о з ащит е
информации”». 24.04.2018. http://
p u b l i c a t i o n . p r a v o . g o v. r u / D o c u m e n t / V i e w /
0001201804230036
Научная литература
Жуйкова М. Зачем Маринка сожгла следы Добрыни?
(Заметки о происхождении любовной магии) //
Антропологический форум. 2006. № 4. С. 286–312.
Мазин В. Протезы, проекции, продолжения //
Лаканалия. 2017. № 23. С. 3–14.
Фрейд З. Неудобства культуры. М.: «Республика», 1995.
Хайдеггер М. Бытие и время. Пер. В. Бибихина. М.: Ad
Marginem, 1997.
Arnaut K. A pragmatic impulse in the anthropology of art?
Gell and semiotics // Journal des africanistes. 2001.
Tome 71. Fascicule 2. P. 191–208.
Bowden R. A Critique of Alfred Gell on “Art and Agency” //
Oceania. 2004. Vol. 74, no. 4. P. 309–324.
Brey P. Technology as Extension of Human Faculties //
Mitcham C. (ed.). Metaphysics, Epistemology, and
202
 Technology London: Elsevier/JAI Press, 2000. P. 59–78
(Research in Philosophy and Technology Vol. 19).
Brubaker J.R., Hayes G.R. «We will never forget you
[online]»: An empirical investigation of post-mortem
Myspace comments // Proceedings of the 14th
conference on computer supported cooperative work.
New York: ACM, 2011. P. 123–132.
Davis W. Abducting the Agency of Art // Osborne R.,
Tanner J. (eds.). Art’s Agency and Art History.
Oxford: Blackwell, 2007. P. 199–219.
Chua L., Elliot M. (eds.). Distributed Objects: Meaning and
Mattering after Alfred Gell. New York: Berghan
Books, 2013.
Gell A. Art and Agency: An Anthropological Theory.
Oxford: University Press, 1998.
Gell A. The Art of Anthropology: Essays and Diagrams.
London: Athlone, 1999.
Graburn N., Glass A. Introduction // Journal of Material
Culture. 2004. Vol. 9, no. 2. P. 107–114.
Hall E.T. Beyond Culture. Garden City, New York: Anchor
Press/Doubleday, 1976.
Ihde D. Technology and the Lifeworld: From Garden to
Earth. Bloomington: Indiana University Press, 1990.
Ihde D. Embodied technics. New York: Automatic Press/
VIP, 2010.
203
Kapp E. Grundlinien einer Philosophie der Technik. Zur
Entstehungsgeschichte der Kultur aus neuen
Gesichtspunkten. Braunschweig: George Westermann,
1877.
Kasket E. Being-Towards-Death In The Digital Age //
Existential Analysis: Journal of the Society for
Existential Analysis. 2012. Vol. 23, no. 2. P. 249-261.
Keen I. Ancestors, Magic, and Exchange in Yolngu
Doctrines: Extensions of the Person in Time and
Space // The Journal of the Royal Anthropological
Institute. 2006. Vol. 12, no. 3. P. 515–530.
Lawson C. Technology and the extension of human
capabilities // Journal for the Theory of Social
Behaviour. 2010. Vol. 40, no. 2. P. 207–223.
Layton R. Art and Agency: A Reassessment // The Journal
of the Royal Anthropological Institute. Vol. 9, no. 3. P.
447–464.
McLuhan M. Understanding Media: The Extensions of
Man. New York: McGraw-Hill, 1966.
Meese et al. 2015 – Meese J., Nansen B., Kohn T., Arnold M.,
Gibbs M. Posthumous personhood and the affordances
of digital media // Mortality. 2015. Vol. 20, no. 4. P.
408–420.
Mitchell et al. 2012 – Mitchell L.M., Stephenson P.H., Cadell S.,
Macdonald M.E. Death and grief online: Virtual
memorialization and changing concepts of childhood
death and parental bereavement on the Internet //
204
 Health Sociology Review. 2012. Vol. 21, no. 4. P. 413– Strathern M. The gender of the gift: Problems with women
431. and problems with society in Melanesia. Berkeley:
University of California Press, 1988.
Morphy H. Art as a Mode of Action: Some Problems with
Gell's Art and Agency // Journal of Material Culture. Tucker A. Virtually Dead: The Extension of Social Agency
2009. Vol. 14, no. 1. P. 5–27. to Corpses and the Dead on Facebook. 2014. Honors
Theses. 53. (digitalcommons.csbsju.edu/honors_theses/
Osborne R., Tanner J. (eds.) Art’s Agency and Art History.
53).
Oxford: Blackwell, 2007.
Wagner R. The fractal person // Godelier M., Strathern M.
Pennington N. You Don't De-Friend the Dead: An Analysis
(eds.). Big men and great men: The personifications of
of Grief Communication by College Students Through
power. Cambridge: Cambridge University Press, 1991.
Facebook Profiles // Death Studies. 2013. Vol. 37, no. 7.
P. 159–73.
P. 617–635.
Pinney C., Thomas N. (eds.). Beyond Aesthetics: Art and the
Technologies of Enchantment. Oxford: Berg, 2001.
Rothenberg D. Hand's End: Technology and the Limits of
Nature. Berkeley: University of California Press, 1993.
Ryan J. The Digital Graveyard: Online Social Networking
Sites as Vehicles of Remembrance // Whitehead N.L.,
Wesch M. (eds.). Human No More: Digital
Subjectivities, Unhuman Subjects, and the End of
Anthropology. Boulder: University Press of Colorado,
2012. P. 71–87.
Stiegler B. Technics and Time, 1: The Fault of Epimetheus.
Stanford: Stanford University Press, 1998.
Stokes P. Deletion as second death: the moral status of
digital remains // Ethics and Information Technology.
2015. Vol. 17, no. 4. P. 237–248.

205 206
 ∏
ГЛАВА 6

© фото С. Соколовского

Александра Курленкова
СЛЕПСУНГ, iPHONE,
BLINDROID:
как незрячие люди стали пользователями
мобильных телефонов*
Каждый раз, когда Сьюзен Ли Стар,
исследовательница классификаций и стандартов,
з а хо д и т в р е с т о р а н р я д о м с П и т т с б у р г с к и м
университ етом, она совершает одну и ту же
процедуру – расспрашивает сотрудников, есть ли в
меню блюдо без лука. Часто оказывается, что
таковых нет, и требуется время и дополнительные
усилия, чтобы специально его приготовить. Однако и
после подробных инструкций Сьюзен («лука не
должно быть на тарелке, около тарелки или даже
где-то рядом с тарелкой»), в 4 из 5 случаев ей
приносят еду, из которой она затем вылавливает
кусочки опасного овоща. Опасного потому, что у
Сьюзен аллергия на сырой или плохо
приготовленный лук. Если она съедает даже
небольшое количество, начинаются боли в животе,
которые могут продолжаться часами.
Объяснение, которое дает этому сюжету
исследовательница, интересно для целей нашего
текста. Люди с аллергией на лук, в отличие, скажем,
209
от вегетарианцев, не учтены в инфраструктуре
общепита – от Макдональдса до ресторанов разного
уровня. Этих людей нет в стандартах, они не
маркированы в качестве отдельной “целевой
аудитории”. Те, кого нет в стандартах, пишет Стар,
тем не менее, вынуждены жить в мире, этими
стандартами организованным. Приготовление блюд
из меню подразумевает внимательную работу по
контролю за качеством и составом продуктов,
которая выполняется слаженной командой
участников: организ аторами и поставщиками,
поварами, официантами, рецептами, различными
сертифицирующими и проверяющими инстанциями.
Однако никто не следит за тем, чтобы в блюда не
добавляли сырой лук – таких задач нет в
инструкциях повара или официанта, посетителей с
аллергией на лук нет в воображении рестораторов.
Поэтому каждый раз человек с безлуковой диетой
с а м , к а к м о ж е т, с п р а в л я е т с я с с о б с т в е н н о й
“неучтённостью”: например, тратит время на то,
чтобы выковырять лук из готового блюда, или вовсе
оставляет идею ужина в ресторане.
«Любой человек, недуг которого невиден, не
распространён или стигматизирован и требует
отдельного внимания, скорее всего, узнает себя в
этих описаниях» (Star 1991: 36). В терминах Стар,
проложенные стабилизированные сети, состоящие из
технических объектов и людей, удобны для одних
пользователей, но всегда исключают других (Ibid:
43). Бордюр может быть удобен для незрячего
человека, так как осязание этого объекта с помощью
трости даёт представление о том, где кончается
тротуар и начинается проезжая часть; однако этот же
бордюр выступает как препятствие для любого
существа “на колёсах”, будь то человек на коляске / с
коляской, велосипедист и пр. И всё же можно
утверждать, что определенные типы инфраструктуры
более инклюзивны или универсальны, чем другие 1.
210
Выравнивание пешеходной и проезжей части по
высоте будет удобно для родителей с коляской,
путешественника с чемоданом на колёсах и для
незрячего с тростью, если их границу обозначить
как-то иначе – с помощью узнаваемого типа
покрытия, например, выпуклых или, наоборот,
вогнутых полос. Ресторан à la buffet, где каждый
может составлять собственные блюда из
предлагаемых ингредиентов, подойдет как для
женщины с пищевой аллергией, так и для её
“всеядного” друга.
Д о п ол н и в о п и с а н и е С т а р и д е я м и и з р а б о т
исследователей технологий, мы можем сказать, что
инклюзивность или эксклюзивность сети зависит от
типа/ов пользователей, учтенных технологами,
инженерами и дизайнерами. Мадлен Акрич
предложила понятие инскрипция (inscription) для
обозначения того, как разработчики «вписывают
своё видение или прогноз о мире в техническое
содержание нового объекта» (Akrich 1992: 208).
Корень этого слова – сценарий (script) –
подразумевает, что отношения между пользователем
и гаджетом всегда развиваются соответственно
определенному сценарию, заложенному его
создателями. Кроме того, по их задумке, сеть может
учитывать или исключать определенных акторов.
Акрич описывает как по плану французских
производителей осветительное оборудование в
А ф р и ке в к л ю ч а л о н е с т а н д а р т н ы е р а з ъ е м ы , а
специфические флуоресцентные лампы и батареи
нельзя было купить в местных магазинах. Это было
сделано для того, чтобы ни сам пользователь, ни
местные электрики не навредили аппаратуре,
которую могла чинить и проверять только
техподдержка компании.
Если Акрич описывает подобные сюжеты как
“сценари”», то Стив Вулгар говорит о
“конфиг урировании пользоват еля” со стороны
211
специалистов (от англ. to configure – придавать форму,
создавать/настраивать конфигурацию). Сотрудники
IT-компании, которую изучал Вулгар, занимаются
одновременно тем, что «определяют» пользователя и
«устанавливают параметры [его] действий». «На
самом деле, всю историю [название проекта] можно
представить как борьбу за конфиг урирование
(определение, наделение полномочиями,
ограничение) пользователя» (Woolgar 1991: 69).
Исследуя метафору машины как текста, Вулгар
говорит о том, что разработчики ограничивают
способы “прочтения” технологии, а пользователи
(“читатели”), со своей стороны, могут вступать в
правильные, “адекватные” отношения с машиной,
или, наоборот, к ужасу создателей, творить с ней
“непотребные” (то есть не предусмотренные
конфигурацией) вещи (Ibid: 88-89).
Можно заметить, что в этих описаниях речь в
большей степени идёт о действиях пользователя,
которые разработчики определяют/ограничивают.
Мне бы, в свою очередь, хотелось сделать акцент на
образе тела (тел), который умышленно или нет
з акладывается в т ехнологии. Те, кто создаёт
технические объекты, всегда исходит из
определенных параметров / диспозиций тела (тел):
размеров, поз, способов принятия пищи, движения,
сидения, стояния, общения (вспомним хотя бы
техники передачи денег, чеков и документов на
уровне пояса, где обычно располагают кассы и
всевозможные окошки). В то время как тела одних
(например, “всеядных”) людей включаются в сети,
тела других “«аллергиков”) могут исключаться.
Работая со слепыми и слабовидящими людьми
последние четыре года2, я стала осо бенно
чувствительна к тем “сценариям” или
“конфигурациям” сенсорных отношений, в которые
разработчики технических объектов неизбежно
принуждают вступать пользователей. С оздавая
212
визуально понятные указатели улиц и домов, табло с
расписанием движения автобусов и электричек
дизайнеры (инженеры, архитекторы) побуждают
пользователя использовать зрение; делая объявления
по громкоговорителю в аэропорту, автобусе или
торговом центре администрация этих мест
заставляет путешественников / посетителей
использовать слух. Чаще всего устройство
транспортных средств, пешеходных переходов,
б а н ко м а т о в , с и с т е м о п о в е щ е н и й в о ч е р е д я х ,
аэропортах, вокзалах и пр. несёт в себе нормативные
представления о “стандартном” сенсорном
восприятии пользователя, обладающего
одновременно “нормально” работающими зрением,
слухом, тактильной чувствительностью, моторикой.
В т о же в р е м я н а и б о л е е о б щ и м п р и н ц и п о м
универсального дизайна стало понимание того, что
информация об объекте или здании должна быть
доступна одновременно через несколько органов
чувств (Pullin 2010). По тем или иным причинам
пользователь может иметь определенные сенсорные
предпочтения, то есть лучше воспринимать
информацию через какой-то определенный
сенсорный канал. Поэтому сенсорные требования,
встроенные в технические объекты, могут служить
существенным препятствием для достижения его/её
целей. Сенсорные предпочтения реальных
пользователей, как и диетические предпочтения
Сьюзен, часто не видны в стандартах, которые
претендуют на то, что образуют “самую реальную”
реальность.
Одноразовые и стабилизированные сети
Предположим, что Сьюзен решила опробовать
недавно открывшийся ресторан в нескольких
кварталах от своего дома. Прежде чем добраться до
нового места, она морально подготовилась сражаться
с луковыми привычками общепита, вышла из дома,
213
дошла до остановки, села на правильный автобус,
вышла в нужном месте, посмотрела в телефон,
уточнила по карте расположение кафе и, наконец,
потратила немного времени, чтобы найти
притаившийся в торце здания вход.
Теперь представим, что на месте Сьюзен находится
слепой и/или глухой человек. В отличие от нашей
героини, для которой наибольшую сложность
вызывает необходимость говорить о своей диете с
сотрудниками кафе и ждать, пока её обслужат,
человек с сенсорными нарушениями преодолевает
трудности на каждом шагу. Главным испытанием,
безусловно, становится поездка на общественном
транспорте: незрячий человек не видит номеров
подходящих к остановке автобусов; глухой – не
с л ы ш и т, к а к в о д и т е л ь о б ъ я в л я е т о с т а н о в к и .
Слепоглухой пассажир как не видит, так и не
слышит происходящего, и, как выразился Александр
Суворов, живёт в «мире, устроенном
зрячеслышащими в расчете на зрение и слух, а не на
осязание» (Суворов 1996: 35).
Люди с сенсорными нарушениями, так же как и
все, чьи тела не вписаны в стандарты, вынуждены,
тем не менее, пользоваться стандартными сетями.
Зрячеслышащие стандарты, заложенные в дизайн
транспорта, магазинов, банков, лифтов, нельзя
избежать: они сама суть этой инфраструктуры.
Способом уйти от стандартов может стать
прекращение движения (изоляция) или привлечение
других – чаще всего зрячеслышащих родственников
или знакомых в решении повседневных задач.
У людей с сенсорными нарушениями во многих
случаях нет готовых простроенных траекторий
движения, которыми им было бы удобно
пользоваться и которых они бы не замечали.
Напротив, каждый раз всем своим существом они
чувствуют препятствия и совершают работу, чтобы
проложить новые связи, согласовать действия
214
множества несвязанных сущностей. В этом смысле
незрячего и зрячего человека, продвигающихся по
одному и тому же маршруту, можно сравнить с
сестрой и братом близнецами, первая из которых
своим телом и топором прокладывает дорогу для
скоростного поезда, а другой – пятнадцать лет спустя
– комфортно путешествует в кондиционированном
салоне пущенного по этому маршруту экспресса.
Сестра запомнит это путешествие на всю жизнь,
потому что каждый сантиметр был выигран ею с
помощью сложных переговоров с другими сущностями,
ветками, змеями и палками, которые двигались в своём
направлении, преследуя собственные цели;
брат же едва ли обратит внимание на пейзаж за
окном, так как за него и для него
«все атомы стали, все электроны, все шлагбаумы и
переключатели, все усилия ж/д компаний… были
скоординированы в одном направлении (Latour 1997:
173).
Чтобы выполнять повседневные задачи, люди с
сенсорными нарушениями должны каждый раз
прорубать свой маршрут заново, заручаясь
временной поддержкой тех, кто готов её оказать.
Часто ими выступают зрячие друзья и знакомые или
просто случайные прохожие 3. Предположим, что на
остановке, где стоит наш незрячий герой, раздаётся
стук шагов и приходит девушка. Он замечает её и
просит посадить в троллейбус, который идёт прямо
до ресторана. Девушка оказывается очень любезной,
и решает подождать автобус вместе с ним. Однако
может статься, что она, хоть и готова помочь, но
торопится и прыгает в маршрутку раньше того, чем
подъедет его автобус 4. Привлечение других людей –
универсальный способ создания одноразовых сетей,
временно заменяющих работу стабилизированных
сетей, но он не всегда работает: люди часто заняты
215
своими делами, не понимают сути про блемы
незрячего человека, бывает и так, что они начинают
кричать ему в ухо, думая, что он не только слепой,
но и глухой. Иными словами, заручиться
поддержкой зрячих не всегда бывает просто; для
этого нужно, чтобы зрячий хотел помочь, не
т о р о п и л с я , к р о м е т о г о , о н д о л же н о б л а д а т ь
достаточно гибким восприятием, чтобы вникнуть в
специфику проблемы незрячего человека и
правильно ему помочь. (А. Суворов писал о том, что
ему было особенно легко общаться с детьми, которые
быстро улавливали, какого рода помощь ему
требуется.) Обращаясь к другим, незрячий человек
должен действовать в ситуации большого количества
неизвестных (характер незнакомца, его настроение,
занятость в текущий момент), преодолевать
собственный страх общения с “чужим”, дискомфорт
по поводу того, что он отвлекает людей, приходится
им в тягость 5.
Те п е р ь д о п у с т и м , н а ш г е р о й у ч а с т в у е т в
программе “Говорящий город” 6 – экспериментальном
проекте, запущенном в России в 2010 году, в рамках
которого в Санкт-Петербурге, Сочи, Ростове-на-
Дону и ряде городов Краснодарского края отдельные
объекты инфраструктуры – остановки, станции
метро, аптеки, больницы, светофоры, пешеходные
переходы, учреждения культуры – были оборудованы
аудио-информаторами для незрячих людей. В этом
сценарии, выходя из дома, наш герой кладёт в
карман куртки небольшой черный прибор, который
при подходе к остановке начинает вибрировать и
произносит её название. Проезжает несколько
автобусов, каждый раз прибор принимает радио-
сигнал от транспорта, и в наушниках раздаётся
сообщение типа: «Низкопольный автобус тридцать
три, к проспекту Добролюбова». Когда подъезжает
нужный автобус, наш герой нажимает на кнопку, и
водитель получает информацию, что в салоне
216
собирается ехать незрячий человек. Над дверьми
автобуса раздаётся особый звук, подсказывающий
нашему путешественнику, куда нужно входить.
Двери закрываются, и автобус везёт его к месту
назначения.
Использование технологий, по-видимому, делает
более стабильными и надежными выстраиваемые
н е з р я ч и м и т р а е к т о р и и , хо т я б ы п о т о м у ч т о
технологии содержат в себе в запакованном виде
огромную работу по выстраиванию связей,
проделанную в других местах и в другие времена
(разработчиками, фондами, Всероссийским
обществом слепых, ГОСТами, вице-губернатором
Санкт-Пет ер бурга7, рабочими, инвесторами,
г о р о д с ко й а д м и н и с т р а ц и е й , п р о и з в о д и т е л я м и
запчастей и органами сертификации). Работу,
которую незрячему нет нужды каждый раз повторять
сначала. Заручаясь поддержкой технологии, человек
разделяет с ней (со всей сетью плотно связанных
существ, вовлеченных в её создание и поддержание)
часть своей “головной боли”, хлопот, необходимости
анализировать информацию, принимать решения и
пользоваться навыками. Вместе с тем, задействовать
технологию означает научиться также решать другие
задачи (какую модель приобрести?) и освоить
другие навыки (как ею пользоваться?). В
работающем виде технология представляет собой
“черный ящик”, в котором невидимым образом
упакованы усилия множества согласованных друг с
другом людей и артефактов. Привлечь технологию –
значит обзавестись в одном лице мощной сетью
слаженно работающих партнеров, которые, в
отличие от одноразовой, спорадической помощи
прохожих, делают путь нашего героя более
стабильным и предсказуемым 8.
Программа “Говорящий город” пока не получила
широкого распространения в нашей стране, а её
разработка и внедрение, как это свойственно новым
217
т ех н ол о г и я м , о к а з а л и с ь с в я з а н н ы м и с р я д о м
неустойчивых сценариев и путаницей в маршрутах
инновации (см. классические примеры: Pinch, Bijker
1984). Однако программа стала хорошим примером
ко л л е к т и в н о й и н и ц и а т и в ы , н а п р а в л е н н о й н а
простраивание стандартизованных сетей движения
незрячих людей в городе. Во второй части статьи я
п о к а ж у б ол е е ус п е ш н ы е п р и м е р ы в к л ю ч е н и я
незрячих и слабовидящих людей в дизайн
мобильных и сенсорных телефонов. В случае
создания русскоязычного озвученного телефона
«Слепсунг» речь пойдёт о том, как неучтенные
незрячие пользователи самоорганизовались, чтобы
до-строить удобное аудио-управление к
стандартному дизайну кнопочного телефона. Второй
случай еще более показателен: это пример
корпоративного проекта компании Apple, которая
разработала систему невизуального управления
сенсорным телефоном и возвела её в ранг новых
стандартов этой области.
Мобильные телефоны для незрячих пользователей
Мобильные телефоны могут служить примером
стандартизованной сети, объединяющей
производителей “железа”, разработчиков
операционных сист ем, пользоват елей, банков,
онлайн-магазинов и служб такси, предлагающих
свои услуги через приложения, а также программ,
позволяющих управлять своим временем, здоровьем,
финансами, общаться в соцсетях, наслаждаться
музыкальным и видео-контентом.
Однако как и любая стандартизованная сеть,
мобильные телефоны удобны только для некоторых
людей – для тех, кто, по словам Стар, образует
« с о о б щ е с т в о п р а к т и к и , к о т о р о е ф о р м и р у е т,
использует, поддерживает [сеть]» (Star 1991: 43). В
случае мобильных телефонов изначальным
“сообществом практики”, очевидно, были зрячие
218
л ю д и , т а к к а к и м е н н о о н и м о гл и с л е д о в а т ь
заложенному в дизайн телефонов визуальному
принципу набора команд. Остальные – те, кто
оказался не вписан в стандарты, например, незрячие,
слабовидящие люди или люди преклонного возраста
– были исключены из круга потенциальных
пользователей или вынуждены полагаться на зрячих
помощников.
В целом, долгое время функционал телефона,
который мог задействовать незрячий человек, был
сильно ограничен. Для выполнения небольшого
числа команд ему/ей приходилось просто заучивать
наизусть последовательности кнопок.
Вообще до 2011 года у меня не было говорящего
телефона, у меня был только телефон Nokia 1112, на
котором можно было [только] время слушать
(использовать как говорящие часы). А все номера
приходилось знать на память. Для прочтения СМС-ок и
установки будильника – привлекать зрячих людей…
(Настя, 24 года, Екатеринбург)
Начиная с 1980–90-х гг., телекоммуникационные
стандарты и производители гаджетов стали уделять
большее внимание невизуальным модальностям
работы с телефоном. Появилось закрепленное в
стандартах понимание важности тактильного
отклика в использовании мобильных телефонов
незрячими и пожилыми людьми (Goggin 2017: 9).
Стандарты стали выдвигать специальные требования
к клавиатуре кнопочных телефонов: размеру кнопок,
расстоянию между ними, их форме
(предпочтительной считались кнопки с вогнутой
поверхностью, так как они помогали пальцу найти
центр сопротивления, см.: ETSI 1997).
Цифры я набираю – вы знаете, там есть пазы между
клавишами. Ну, и я вот так ногтём: 1, 2, 3 отсчитываю.
На ощупь. И так номера набираю (Галина, 56 лет,
Кемеровская область).
219
Одним из тактильных приёмов, рассчитанных на
у п р а в л е н и е н е з р я ч и м и п ол ь з о в а т е л я м и , с т а л а
маленькая выпуклая точка на цифре “5”, которая
помогает человеку сориентировать руку на
клавиатуре 9. Другим стандартом стала “кнопки со
щелчком”, т.е. использование клавиш, дающих
ощутимый тактильный и звуковой отклик.
Удобной как для зрячих, так и для незрячих
пользователей кнопочных телефонов оказалась
предусмотренная стандартами функция упрощенного
набора телефонных номеров через нажатие одной
цифры на клавиатуре. Некоторые незрячие и
слабовидящие люди, предпочитающие кнопочные
телефоны смартфонам, пользуются исключительно
этим алгоритмом:
Я вообще использую только две кнопки на телефоне:
“1” – чтобы позвонить жене, “2” – дочке (Валерий, 70
лет, Пермь).
Вместе с совершенствованием тактильной
модальности, развивались и аудио-приёмы
управления телефоном. Поистине революционное
значение для незрячих людей имело
распространение т ехнологии конвертирования
цифрового текста в речь. Благодаря так называемым
скрин-ридерам (англ. screen-readers, программам,
читающим текст с экрана), появившимся сначала на
операционной системе DOS (1988), затем на Windows
(1992), а позднее на Symbian (1998, на этой ОС
работают телефоны Nokia), незрячие люди смогли
управлять компьютерами и мобильными телефонами
на слух 10.
По сути, вся цифровая информация представляет
собой бинарный код (единицы и нули) и, в отличие
от печатных текстов в книгах, журналах и газетах,
может быть выведена на интерфейс пользователя в
самых разных форматах: текстовом, графическом,
220
аудиальном, тактильном (Goldstein, Care 2012: 55).
Именно это свойство цифровой информации – её
конвертируемость – сделало чтение электронных
текстов и пользование электронными гаджетами
доступными для незрячих и слабовидящих людей.
Вместо того чтобы смотреть на экран, благодаря
скрин-ридеру пользоват ель компьют ера может
слушать все те операции, которые выполняет на
экране, и использовать “быстрые клавиши” для
навигации по странице – это позволяет заменить
визуально-тактильный контроль (мышкой) на аудио-
тактильный контроль (клавиатурой).
Если компьютеры, оснащенные скрин-ридерами,
распространились по миру к концу 1990-х годов (в
первую очередь – благодаря усилиям компании Mi-
crosoft – O’Brien 2005), то озвученные мобильные
телефоны стали широко использоваться слепыми
лишь к 2006 году (Goggin 2017: 9). Популярными
были телефоны на платформе Symbian OC,
разработанной компанией Psion и используемой на
устройствах Nokia, Samsung, Motorola, Sony Ericsson.
В России в это время мобильных телефонов с
рус и ф и ц и р о в а н н о й о з ву ч ко й е щ е н е б ы л о , и
незрячим пользователям приходилось запоминать
многочисленные последовательности кнопок.
«Например, чтобы войти в сообщения, нужно нажать
одну кнопочку, потом “стрелочку” пять раз в одну
сторону, два раза в другую» (Слепцов 2011). В 2006
году, чтобы сделать телефон удобным для слепых,
г ру п п а н е з р я ч и х п р и я т е л е й , и н т е р е с у ю щ и хс я
гаджетами, предложили зрячему программисту из
Беларуси озвучить сначала отдельные функции, а
потом и полностью все команды на модели Samsung
SGH-X100.
Эта история положила начало работе компании
“Слепсунг”, получившей своё название от имени
о д н о г о и з о с н о в а т е л е й п р о е к т а , А л е кс а н д р а
Слепцова. «Слепые сами сделали [телефоны] для
221
слепых – в этом, собственно, секрет популярности»
(Слепцов, апрель 2017). За 10 лет существования
проекта компания озвучила почти два десятка
моделей кнопочных телефонов, которые появились у
многих незрячих россиян.
Слепсунги позволили русскоязычным
пользователям без зрения самостоятельно звонить,
понимать, от какого абонента они принимают
звонок, писать и слушать СМС, ставить будильник,
проверять время, заряд батареи, слушать радио и
использовать диктофон, создавать контакты в
телефонной книге, изменять настройки – словом,
использовать обычный функционал кнопочного
телефона.
Анна (45 лет, Алтайский край) рассказывает, что
еще в 2005–2006 гг. пользовалась неозвученным
мобильным, но затем, по совету знакомых, перешла
на Слепсунг, который дал ей гораздо больше
самостоятельности в общении:
Те п е р ь я с а м а п о м е ч а ю с п о к о й н о ч е л о в е к а в
телефонную книгу, сама отыскиваю, кого мне нужно,
прекрасно знаю, кто мне звонит, знаю, от кого СМС-ка,
знаю, кому я пишу, мог у спокойно посмотреть
календарь, узнать время, да много чего!
Разработчики Слепсунга прорубили новую
траекторию, создав и стабилизировав отношения
между незрячими людьми и кнопочными
телефонами. Однако, единожды установив сеть, они
должны были постоянно её поддерживать: рынок
мобильных телефонов в 2000-е гг. уже приобрёл ту
динамичность, какую имеет и сейчас. Примерно
каждые полгода Слепсунг-команда озвучивала новую
модель, так как телефоны очень быстро выходили на
рынок и столь же стремительно снимались с
производства (Слепцов 2011).
Вмест е с т ем, 2000-е гг. дали миру новое
технологическое чудо – смартфоны – основными
222
чертами которых стали сенсорные экраны,
в с т р о е н н ы е с е н с о р ы д в и же н и я и м о б и л ь н ы й
интернет (Goggin 2017:6). Слепсунги не
поддерживают работу в интернете, и, вероятно, это
стало одной из главных причин, почему уже в 2010-х
гг. незрячие пользоват ели стали называть их
“звонилками”, то есть устройствами для звонков, в
противовес смартфонам, функции которых
оказались гораздо более обширны: от общения в
соцсетях и мессенджерах до распознавания денег и
лекарств, онлайн-банкинга, инт ернет-покупок.
Каким же образом незрячие пользователи смогли
управлять сенсорным экраном, отличающимся от
Слепсунгов тем, что в нём нет какой-либо
тактильной разметки (кнопок)? Решение проблемы
на этот раз пришло со стороны самого
производителя гаджетов – компании Apple, которая
с о з д а л а с о ц и а л ь н о з н а ч и м ы й и ко м м е р ч е с к и
выгодный проект, вписав на определенном этапе
незрячих пользователей в сценарий работы своих
устройств.
Эра смартфонов и поворот в стандартах
Первые модели iPhone, заявленные как
“настоящие” (native) сенсорные телефоны, не были
предназначены для использования незрячими или
слабовидящими людьми. Пользователь iPhone, образ
которого был вписан в устройство, непременно
обладал зрением и пальцевой моторикой,
необходимыми, чтобы выбирать нужные команды и
приложения, пользоваться зумом, листать страницы
и щелкать визуально понятные иконки (to scroll, to
tap, to flick). Ситуация с доступностью сенсорных
телефонов начала меняться благодаря усилиям
Американской федерации слепых (AFB), движения
за права людей с инвалидностью и экспертов в
области ассистивных устройств, которые
объединились, чтобы провести решительную
223
кампанию, в том числе судебную, против Apple.
Корпорацию обвинили в невнимании к истории
телефонов и стандартов телекоммуникации
(которые, как мы видели, с 1980-х гг. шли в
направлении всё большей доступности для разных
г р у п п н а с е л е н и я ) , н е у в а же н и и к с е н с о р н ы м
предпочтениям незрячих и слабовидящих
пользователей (Goggin 2017: 9). Занявшись
вопросами доступности, Apple, в итоге, встроила в
2005 г. в операционную систему Mac OS X 10.4
голосовую оболочку под названием VoiceOver, а затем,
в 2009 г., включила VoiceOver в прошивку iPhone 3GS и
позднее iPod Touch.
Программа невизуального управления телефоном
VoiceOver распознает текст и команды, встречаемые на
экране, и представляет их пользователю в виде речи.
Программу просто активировать на любом iPhone,
начиная с 3GS, з айдя в меню “Специальные
возможности” в настройках телефона. Управлять
телефоном в режиме VoiceOver можно с помощью
специально разработанных жестов: перемещать
палец по поверхности экрана – чтобы просматривать
списки или последовательности иконок; делать
короткое двойное прикосновение – чтобы выбрать
объект; зигзаг двумя пальцами – чтобы отклонить
уведомление или перейти к предыдущему экрану; и
п р . В с л е д з а A p p l e , п р а к т и к а с о п р о в ож д е н и я
смартфонов скрин-ридером была перенята и
компанией Google, разработчиком операционной
системы Android, второго гиганта на этом рынке
(функция скрин-ридера на Android-устройствах носит
название TalkBack).
Н а р я д у с фу н к ц и я м и Vo i c e O v e r и Ta l k B a c k ,
пользователи сенсорных телефонов могут применять
ц е л ы й н а б о р и н с т ру м е н т о в , ч т о б ы н а с т р о и т ь
устройство под себя. Люди “с подглядом”, то есть
пользователи, имеющие остаточное зрение, могут
инвертировать цвета, понижать баланс белого,
224
отображать только оттенки серого и использовать
цветные фильтры 11.
Для слабовидящих пользователей удобна
специальная функция “Озвучивание при касании”,
которая командует телефону проговаривать
выделенные части экрана, в то время как в целом
телефон управляется “по-зрячему”.
В п и с а в н е з р я ч и х и с л а б о в и д я щ и х л юд е й в
сценарий пользования iPhone, компания Apple, по
сути, стабилизировала отношения между ними и
сенсорным устройством, з адав новые мульти-
модальные стандарты для производителей
смартфонов. Президент Национальной федерации
слепых Америки выразил это так:
На сегодняшний день Apple сделала больше в области
доступного дизайна (accessibility), чем любая другая
компания, и мы официально признали это, наградив её,
по меньшей мере, двумя премиями (включая ежегодную
премию Якоба Болотина 12)… (Heisler 2014).
В свою очередь, Американская федерация слепых,
выигравшая дело против Apple, в 2015 г. наградила
компанию престижной премией Хелен Келлер.
Практики
Сенсорные телефоны постепенно входят в обиход
незрячих и слабовидящих пользователей в России,
иногда заменяя кнопочные, а иногда существуя
параллельно с ними. Если Слепсунги используются
для звонков и СМС по сотовой связи, то смартфоны,
по сути, играют роль маленьких портативных
компьютеров с возможностью общения в интернете и
выполнения самых разных задач через мобильные
приложения.
Он [смартфон] мне заменяет компьютер зачастую.
Потому что zoom [увеличение/уменьшение размера
изображения] – очень удобно. То есть я увеличиваю
текст, его удобнее читать, чем с компьютера, быстрее...
225
Если нужна конкретная информация, прям вот
буквально за одну секунду, ты же не полезешь в
компьютер. Надо его включить, надо загрузить. Если,
тем более, на улице где-то находишься, проще, конечно,
через телефон… (Екатерина, 32 года, Томск).
[Обычно] берут обычную “звонилку” [Слепсунг или
озвученную Nokia 13], её в карман, её удобно зимой,
чтобы ответить на звонок, то есть не надо перчатку
снимать, не надо руки морозить, что-то рыскать,
искать. На обычной “звонилке” ответить на звонок
гораздо проще. И если её бросил где-нибудь, то и не
жалко. А если телефон рублей [тысяч] 40-50 стоит, то
его, конечно, жалко будет. А смартфон – он у меня как
планшет, для интернета, иногда делаю звонки, в
WhatsApp’е общаюсь… И компьютер я уже давно
з абросил, потому что он пока включится, пока
загрузится… (Дмитрий, 43 года, Амурская область)
Ну, во-первых, вся молодежь стала переходить на
сенсоры, я решила, получится ли у меня освоить
телефон на системе Android. Он более функциональный:
на вот этих вот телефонах на платформе Symbian
[телефоны Nokia], на них перестал поддерживаться
Skype, их стало можно использовать только как
звонилки, только для отправки СМС сообщений,
пользования часами и звонков. А использовать их для
общения в том же контакте [vk.com], почте, скайпе,
ICQ не получалось. В интернет перестали выходить,
потому что у них это… в общем-то, они перестали
просто обновляться, эта операционная система, и
поэтому перестала работать. А телефоны на платформе
Android они более функциональны, можно пользоваться
социальными сетями, мессенджерами, определитель
к у п ю р у м е н я с т о и т – к л а д е ш ь д е н еж к у,
фотографируешь, говорит “100 российских рублей”, “50
российских рублей”, и так далее, по номиналу купюр.
Спокойно сижу В контакте, YouTube, почте, WhatsApp…
(Настя, 24 года, Екатеринбург)
У меня как раз переход с кнопочного на сенсорный…
[Сенсорный телефон нужен] вообще, для развития. Я
посмотрел – молодежь пользуется, а что я, дурнее их
что ли? (Сергей, 60 лет, Бийск)
226
 Научиться невизуальному управлению сенсорным
телефоном, как правило, сложнее, чем кнопочным.
Чтобы освоить основные функции Слепсунга, по
словам некоторых пользоват елей, может быть
достаточно одного дня. Однако чтобы разобраться с
возможностями VoiceOver или TalkBack, а также
отработать специальные жесты, могут потребоваться
недели. Единственный в России курс “Невизуальная
доступность сенсорных устройств”, организованный
Всероссийским обществом слепых в Москве,
продолжается две недели (88 часов) 14 ; на них
слушатели осваивают специфические телесные
навыки управления смартфоном, запоминая жесты,
учась пользоваться виртуальной клавиатурой,
голосовыми помощниками и пр. Жесты управления
скринридерами усложнены в сравнении с обычными
жестами управления элементами сенсорного экрана.
Они подразумевают большее число касаний и
большее число пальцев, задействованных в
исполнении жеста (Олейников и др. 2017).
Те, кому не выдалась возможность пройти курсы,
осваивают смартфон своими силами. Кто-то –
самостоятельно разбираясь в функциях; кто-то – с
помощью друзей и знакомых. Советами по выбору и
использованию смартфонов незрячие люди
обмениваются в специальных сообществах –
например, через сайты и почтовые рассылки,
посвященные технических средствам: blindroid.ru
(“Мир Android глазами незрячих”), tiflocomp.ru.
[Учусь] по Скайпу. У меня есть товарищ с Абакана,
тот, который выучил телефон, он мне подсказывает
какие-то вещи... И плюс записываю сразу то, что он
мне говорит, – прям в ноутбуке записываю на диктофон
(Сергей, 60 лет, Бийск)
Samsung мне настраивала подруга и учила пользоваться
(Настя, 24 года, Екатеринбург).
227
Самостоятельно практически. Где-то присылали люди
лекции, через рассылку по андройду – Blindroid она
называется. Там, значит, все эти вопросы, которые
люди задают (Александр, 39 лет, Алтайский край).
Мне папа показал всё сначала. А потом уже потихоньку
училась по этому сенсору передвигаться. Планшет
сначала взяли мне, чтобы больше было [то есть чтобы
сначала освоить управление большим сенсором]. Потом
телефон (Роза, 31 год, Оренбургская область).
Одна из самых часто используемых функций – это
голосовой помощник, который в некоторых случаях
заменяет / ускоряет собственные усилия человека по
выполнению различных задач. Ассистент Siri (на
iOS), Duci и Алиса (на Android) помогают звонить,
отправлять сообщения, искать информациюю в
интернете.
Я вообще поначалу не хотела им пользоваться, меня так
бесила эта Siri. А сейчас без неё вообще не могу. Она
очень помогает на самом деле… Сейчас я могу хотя бы
на WhatsApp позвонить. Я говорю: «Siri, позвони маме».
Она такая: «Набираю маме». Это очень удобно… Когда
я говорю: «Siri, найди мне “Пусть говорят”». Он мне
находит (Мария, 23 года, Новосибирск).
Голосовые помощники, также как и голосовой
ввод сообщений в мессенджерах, оказались не
только удо бной функцией для зрячих людей,
которые не могут использовать “глаза”, потому что
едут за рулём, или писать текст, из-за того, что
зимой мерзнут пальцы, но и частью универсального
дизайна, ускоряющего и меняющего возможности
разных типов пользователей. Они дополнили аудио-
модальность работы незрячего со смартфоном,
добавив к функции голосового вывода данных
возможность голосового ввода. Это позволило
существенно сократить время для совершения
некоторых рутинных операций. Скажем, заметку
228
или сообщение как зрячему, так и незрячему
пользователю быстрее набрать через голосовой ввод,
нежели чем печатать текст на виртуальной
клавиатуре. В ситуации невизуальной работы,
положение усложняется: чтобы относительно быстро
набирать текст руками, нужно хорошо выучить
расположение букв и освоить специальные жесты.
Функция голосового набора позволяет избежать
нео бходимости вводить т екст на виртуальной
клавиатуре. Однако и у работы голосового
помощника есть свои ограничения: вводить команды
голосом неудобно в тех местах (лекции / совещания /
кино / театр), которые подразумевают соблюдение
тишины. Кроме того, голосовые ассистенты сильно
привязаны к работе интернета – если “сеть не
ловит”, то ассистент оказывается бесполезным.
Рис. 1. Голосовой запрос «Новости» не дал никаких
результатов из-за слабого сигнала интернета (фото автора).
229
Через программу озвучки и жестовое управление
незрячие люди пользуются самыми разными
приложениями: общаются в мессенджерах,
управляют финансами, совершают покупки в
интернете, играют и слушают музыку, новости,
смотрят видео.
[В приложении Сбербанк-онлайн] перевожу деньги,
смотрю вклады, сколько денег осталось. Оплачиваю
мобильный – свой или чей-нибудь (Александр, 39 лет,
Алтайский край).
Н у, я в о с н о в н о м с и ж у в с о ц с е т я х . К о н т а к т.
Одноклассники. Skype у меня. В YouTube видео смотрю/
слушаю. WhatsApp, Viber (Настя, 24 года,
Екатеринбург).
Однако успех или неудача невизуальной работы в
приложениях сильно зависит от того, учли ли
разработчики незрячего пользователя. Очень важно,
чтобы все графические элементы интерфейса были
подписаны и могли считываться программой скрин-
ридера. Подробные открытые инструкции по веб-
доступности были написаны Консорциумом
Всемирной паутины 15, а Apple и Google опубликовали
рекомендации для разработчиков приложений на
iPhone и Android. Однако много приложений, в том
числе русскоязычных – от “РЖД” до
“Однокласснико” – остаются плохо или частично
адаптированными для невизуального использования.
Одноклассники для незрячих – оно удобное
[приложение], но есть куча неподписанных кнопок.
Пока еще потихоньку всё это адаптируется. Но
пользоваться можно, сообщения почитать, отправить.
Уже как бы догадываешься по смыслу. Когда нажмешь
эту кнопку, уже понимаешь, что это. То есть говорит:
“Кнопка без ярлыка, 59». Что это за кнопка? Пока не
нажмешь – не узнаешь. Ну, а дальше смотришь – кому-
то уже звонишь (смеется). Значит, понятно, что это
230
 кнопка «позвонить» (Александр, 39 лет, Алтайский
край).
В iOS частая проблема, они просто кнопки
н е п р а в и л ь н о п о д п и с ы в а ю т, о н и п о л у ч а ю т с я н а
английском языке… Или просто бывают кнопки без
ярлыка. [Показывает приложение “Билеты РЖД”]: это
хорошее, в принципе приложение, доступное. Но вот
слышите, что он говорит? “Поезда кнопка”, “Без
ярлыка кнопка”, “Найти кнопка”. То есть Вы, глядя на
картинку, можете понять, что это, а на слух –
непонятно, только методом “тыка” определяешь, зачем
она... Или бывает просто, открываешь приложение,
смахиваешь туда-сюда, а там нет ничего, ну, пустой
экран… либо кнопки перескакивают с места на место,
либо они просто не смахиваются, не находятся
(Светлана, Москва).
Незрячие и слабовидящие пользователи попали в
стандарты разработки веб-сайтов и приложений,
однако на данный момент эти стандарты носят лишь
рекомендательный характер. Кроме того,
п р и л оже н и я п о с т о я н н о о б н о в л я ю т с я , и ч а с т о
случается так, что очередная новая версия или
отдельные её функции становятся нечитаемыми
скрин-ридером. Чтобы добиться доступности
приложений, пользователи нередко сами пишут в
техподдержку подробные описания того, какие
функции приложения не работают. Аналогичной
работой занимается команда специалистов в рамках
Всероссийского общества слепых:
Мы в основном контачим с разработчиками мобильного
ПО, потому что очень много проблем. Люди, когда
программируют, не учитывают особенности этих
программ специальных [скрин-ридеров], и получаются
приложения не совсем доступные: то кнопки не так
озвучиваются, то они только на английском языке, то
вообще ничего не понятно, что на экране происходит...
Пока у нас законом это никак не регулируется. Там
есть какие-то старые ГОСТы, но они пока не отвечают
последним требованиям. То есть мы никак не можем
231
заставить разработчика писать доступное приложение.
Мы можем рекомендовать… (Светлана, начальник
отдела адаптивных технологий КСРК ВОС)
Как показывает практика американских
правозащитных организаций, заставить
разработчиков включать невизуальное управление в
дизайн приложений можно через частные судебные
разбирательства. Подобным образом Национальная
федерация слепых и другие организации, связанные
с защитой прав людей с инвалидностью, добились
того, что сайты и приложения магазинов Target, Ree-
bok, eBay, автобусной компании Greyhound,
нескольких американских музеев и университетов
учли стандарты веб-доступности 16. “Путь пряника”
(мягких переговоров) и “путь кнута” (судебных
разбирательств) оказываются в равной степени
важными инструментами убеждения компаний,
предлагающих свои услуги и продукты через
приложения, в важности включения незрячих и
слабовидящих пользователей в стандарты своей
работы.
Та к и м о б р а з о м , в ы и г р а в гл а в н у ю б и т в у –
добившись того, чтобы не-визуальные способы
работы с кнопочными и сенсорными телефонами
были учтены в стандартах их разработчиков,
незрячие люди продолжают локальные бои – за
возможность сделать доступными также приложения
и сайты сторонних компаний.
Заключение
Стабилизованные сети стабильны для одних
пользователей, но исключают других. Цена такого
исключения, как правило, высока: «жить в мире и
практиковать вне стандартов – дорогое
удовольствие» (Star 1991: 41). Человек, не учтенный
в стандартах, может вовсе отказаться от
использования той или иной инфраструктуры. Если
всё же он решает отправиться в путь, то на каждом
232
шагу должен преодолевать сопротивление
окружения, самостоятельно выстраивая траекторию
движения, з аручаясь под держкой знакомых и
случайных прохожих, которая, тем не менее,
ненадежна: другие люди могут быть попросту заняты
своими делами. Чтобы сделать выстраиваемые
каждый раз заново одноразовые сети стабильными,
человек, исключенный из стандартов, может,
о б ъ е д и н и в ус и л и я с д ру г и м и , н а ч а т ь м е н я т ь
стандарты – создавать новые технологии или влиять
на корпорации, задающие тон в этой области.
История развития мобильных телефонов
показывает нам разные степени включения незрячих
людей в архитектуру этих устройств: от эксклюзивно
визуальных отношений с пользователем,
предусмотренных первыми моделями, через развитие
требований к тактильной составляющей
взаимодействия (клавиатуре кнопочных телефонов),
до появления и последующего включения в
стандарты говорящей оболочки телефона,
предназначенной специально для невизуальной
работы. Если на первых российских озвученных
телефонах (Слепсунгах) скрин-ридеры
устанавливались как дополнительная, внешняя
программа, то впоследствии, благодаря
организованным усилиям общественных
организаций, они стали частью дизайна самих
мобильных устройств. Изменение сенсорных
отношений между человеком и телефоном, их
расширение в сторону более инклюзивных и
универсальных форматов означало, что незрячему
пользователю перестало быть нужным играть “по
правилам зрячих”, то есть запоминать бесконечные
комбинации кнопок или регулярно привлекать
зрячих помощников. Стабилизация невизуальных
отношений с телефоном означала бóльшую
независимость и более широкие возможности,
появившиеся у незрячих людей. Однако эта битва
233
оказалось не последней: перед индивидуальными
пользователями и общественными организациями
открылись более сложные задачи, связанные со
сферой цифровой доступности – как убедить
разработчиков мобильного программного
обеспечения расширить собственные стандарты и
встроить невизуальные модальности работы в свои
продукты.
* Статья написана в рамках гранта РФФИ / РГНФ
№ 16-01-00145-ОГН “Репрезентация инвалидности и
людей с ограниченными возможностями здоровья в
России”.
Примечания
1. Об универсальном дизайне и подборке интересных
кейсов см.: Pullin 2009.
2. Работа проходила в рамках проекта по исследованию
инвалидности, возглавляемому Е.Э. Носенко-Штейн, в
Институте этнологии и антропологии РАН. В данной
статье используются материалы интервью и видео-
съемки, сделанные в Волоколамском (апрель 2017) и
Бийском (май 2018) центрах реабилитации слепых, а
также в Курском музыкальном колледже-интернате
слепых (апрель 2017). Я выражаю благодарность
сотрудникам и ученикам этих организаций за готовность
помочь и открытость в общении.
3. Вот какой совет дает слепоглухим людям Александр
Суворов чтобы добиться самостоятельности:
прежде всего нужно научиться верить, доверяться
людям, буквально первому встречному, уметь вступать
с ними в общение и организовывать себе их помощь,
без которой все равно не обойтись. Просьбы о помощи
должны быть легко выполнимыми, не
234
 обременительными для окружающих. Помощники
поэтому сменяются: один, например, помог дойти до
остановки, другой – сесть в нужный автобус, третий –
выйти на нужной остановке; четвертый – дойти до
места и т.д. Такой сознательный переход из рук в руки,
такую смену помощников, совершенно случайных,
попавшихся по дороге, я назвал “конвейером доброты”
(Суворов 1996: 13).
4. Ср.: Вот стоишь на повороте и смотришь на
поворотник, куда поворачивает… Я в Ставрополь
приезжал, там есть место, где они одна за одной! Еще
глаза расширят каплями и стоишь часа полтора. К кому-
то подойдешь, чтобы подсказал, как проехать – он
раньше уехал. И твоих штук 20 проехало, а ты до сих пор
не сел. (Владимир, 37 лет, слабовидящий, бывший
шахтёр).
5. А человек все время вынужден быть в позе просящего.
Вот это вот душит больше всего. Потому что ничего сам
не можешь сделать. Ни подписать бумагу, ничего.
Сходить куда-то – проведите. В магазин сходить – тоже
проведите. Если кто-то ходит в магазины. (Анатолий, 59
лет, незрячий, менеджер в колл-центре) врачом в начале XX века.
6. См. подробнее: (http://www.speakingcity.org/).
7. Как гласит история на сайте проекта “Говорящий
город”: «В декабре 2009 года, во время Форума малого
бизнеса, Президент Санкт-Петербургского Союза
предпринимателей Р.К. Пастухов подвел вице-
губернатора Санкт-Петербурга М.Э. Осеевского к нашей
экспозиции на стенде Союза. Когда тот услышал в
наушниках слова «Вход на станцию метро
"Маяковская"», все понял и сказал: “Хорошая вещь. Надо
в н е д р я т ь” . С т е х п о р п о ш л о , к а к п о м а с л у
(http://www.speakingcity.org/about_project/ ).
235
8. Статьи, вдохновившие такое понимание вопроса: Latour
1990, Кузнецов 2012.
9. Этот телекоммуникационный стандарт перешёл также
в другие области, где используется набор цифр на
клавиатуре: например, в терминалах, через которые
покупатели расплачиваются в магазинах:
Там пятёрки, они выпуклые немножко, там точки есть.
Они на телефонах… на терминалах тоже должна быть
пятёрка выпуклая. Шесть здесь, три [здесь] (Дмитрий,
43 года, Амурская область).
10. Одним из первых синтезаторов речи называют
программу, разработанную еще в 1970-х гг. компанией
IBM. В то же время Рэй Курцвейл изобрел читальную
машинку для незрячих, которая, благодаря планшетному
сканеру и программе оптического распознавания знаков
(Optical Character Recognition), конвертировала и
озвучивала печатные тексты (Goldstein, Care 2012: 54-55).
11. https://www.apple.com/ru/accessibility/iphone/vision/
12. Якоб Болотин – американец польского
происхождения, ставший первым слепым от рождения
13. Вместе со Слепсунгом на рынке мобильных
телефонов в России появились телефоны Nokia на
платформе Symbian с бесплатной озвучкой Nokia Screen
Reader для незрячих пользователей.
14. См. подробнее:
(http://www.ksrk.ru/nevizualnaya-dostupnost-sensornyh-ustro
ystv/).
15. См. руководство по обеспечению доступности Web-
контента (WCAG) 2.0:
(http://www.tiflocomp.ru/docs/wcag20_rec.php).
236
16. Полный список судебных дел см.:
(http://www.karlgroves.com/2011/11/15/list-of-web-accessibi
lity-related-litigation-and-settlements/ ).
Библиография
Источники и материалы
Олейников и др. 2017 – Олейников М., Боткина С.,
Цветкова С. Понятие «Невизуальная
доступность».
(http://www.tiflo.pro/articles/65-ponyatie-nevizual
naya-dostupnost.html, 31.10.2017).
Слепцов 2011 – Интервью Александра Слепцова в
звуковом журнале «Диалог», №1, 2011
(http://slepsung.ru/index.php?option=com_conten
t&view=category&layout=blog&id=5&Itemid=5).
Суворов 1996 – Суворов А.В. Слепоглухой в мире
зрячеслышащих, ИПТК “Логос” ВОС.
European Telecommunications Standards Institute
(ETSI) (1997) Human factors (HF): characteris-
tics of telephone keypads and keyboards: require-
ments of elderly and disabled people. Sophia Anti-
polis: ETSI.
(http://www.etsi.org/deliver/etsi_etr/300_399/345/
01_60/etr_345e01p.pdf; 17.05.2018).
Heisler 2014 – Heisler Y. National Federation of the
Blind: "Apple has done more for accessibility than
any other company to date",
(https://www.engadget.com/, 27.05.2018).
O’Brien 2005 – O’Brien E. The Evolution of Screen
Reader Technology. A Case Study, a course paper
at Stanford University
237
(http://ldtprojects.stanford.edu/~emobrien/377_pa
per.doc).
Pullin 2010 – Pullin G. An Introduction to Universal De-
sign, February 9, 2010
(https://www.dwell.com/article/an-introduction-to
-universal-design-2f11f535; 01.06.2018).
Научная литература
Кузнецов А.Г. Медиатеория как медиафилософия /
В.В. Савчук (ред.) Медиафилософия VIII.
Медиафилософия: междисциплинарное
поле исследований, СПб: Издательство
Санкт-Петербургского философского
общества, 2012. С. 65–85.
Akrich M. The De-Scription of Technical Objects
Shaping Technology // Bijker W., Law J. (eds.)
Building Society: Studies in Sociotechnical
Change, Cambridge: MIT Press, 1992. P.
205–224.
Goggin G. Disability and haptic mobile media //
New Media & Society. 2017. P. 1–18.
Goldstein D., Care G. Disability Rights and Access to
the Digital World: An Advocate’s Analysis of
an Emerging Field // The Federal Lawyer.
2012. P. 54–59.
Ladner R.E. Design for user empowerment // Inter-
actions. March-April 2015. Vol.22, no. 2. P.
24–29.
Latour B. Technology is society made durable // The
Sociological Review. Vol. 38, no.1. P. 103–
131.
238
Latour B. Trains of thought: Piaget, formalism, and
the fifth dimension // Common Knowledge.
1997. Vol. 6. P. 170–191.
Paterson M. The senses of touch: haptics, affects,
and technologies. Oxford: Berg, 2007.
Pinch T., Bijker W. The Social Construction of Facts
and Artefacts: or How the Sociology of Sci-
ence and the Sociology of Technology might
Benefit Each Other // Bijker W., Hughes T.,
Pinch T. (eds.) The Social Construction of
Technological Systems. New Directions in the
Sociology and History of Technology. Cam-
bridge: MIT press, 2012. P. 11-44.
Pullin G. Design Meets Disability. Cambridge: MIT
Press, 2009.
Star S.L. Power, Technology and the Phenomenol-
ogy of Conventions. On being allergic to on-
ions // Law J. (ed.) A Sociology of Monsters:
Essays on Power, Technology and Domina-
tion. London: Routledge, 1991. P. 26–56.
Woolgar S. Configuring the user: the case of usabil-
ity trials // Law J. (ed.) A Sociology of Mon-
sters: Essays on Power, Technology and Domi-
nation. London: Routledge, 1991. P. 57–102.

239
 ∏
II. НОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ
ГЛАВА 7

©
Ф
о
т
о
к
о
л
л
а
ж
А.
М
а
л
я
р

ТЕЛА ЖИВЫЕ
И МЕРТВЫЕ
Анна Маляр,
Евгения Климовская
КРЕМИРОВАНИЕ МЕРТВОГО ТЕЛА:
 кремацию с религиозными доктринами.
антропологические интерпретации
К ремирование сейчас — способ погребения,
доступный жителям двух десятков крупных российских
городов. Большая часть российских крематориев была
введена в эксплуатацию в двухтысячных годах; в
северных областях кремирование стало доминирующим
способом утилизации мертвого тела, в других составляет
более или менее успешную конкуренцию инсумации —
традиционному захоронению в землю1.
Не будет ошибкой приписать российской культурной
антропологии последних лет интерес к исследованиям
смерти, захоронений, устройствам коллективной памяти
243
и коммеморации2. В качестве исторического способа
обращения с мертвым телом и культурного обряда
кремирование описывалось этнографическими и
а н т р о п о л о г и ч е с к и м и т р уд а м и и ч а с т о , к а к и
вариативность погребений вообще, объяснялось
действиями двух функций — стремления к уничтожению
мертвого тела (гигиеной) и попытки сохранения тела
(память об умершем, почитание, привязанность). Анализ
современного культурного статуса кремации также, как
правило, пытается обнаружить архаичные
“архетипические” черты (Митько 2006: 106) или связать
Спецификой настоящего исследования являются
следующие посылки. Во-первых, объектная его область —
практика современного кремирования тела в её вещных,
материальных аспектах; иначе говоря — технология
сожжения тела. Нас интересует не обрядовый план, но
инструментальный, птоматологический 3 уровень
практики. Мы намеренно оставляем за скобками
рассмотрения дет ерминанты кремирования, не
объективированные технологически и не освоенные
дискурсивно, будь то религиозные или моральные
соображения, коммеморативные функции, история
кремирования или коммерческий характер
кремационных услуг. Наша задача — навести
антропологический фокус на операции, которые
происходят с мертвым телом в крематории; понять, как
244
технология кремирования артикулируется, и с какими
модернистскими нарративами она коррелирует.
Во-вторых, предмет исследования — экспликация
кремации в экспертных и обывательских дискурсах.
Технологические процессы обнаруживают свою
феноменальность в языке — технология действует,
будучи проговариваемой речью, вещами, иконографией.
Хронологические рамки исследования обусловлены
попыткой проследить генезис современного
дискурсивного оформления кремации; эмпирические же
источники включают серию неформализованных
и н т е р в ь ю , п р о в е д е н н ы х в 2 0 1 6 - 2 0 1 7 г г. с
новокузнечанами и с экспертами в областях управления
м е р т в ы м и т е л а м и ( п а т ол о г о а н а т о м ы , с уд е б н о -
медицинские эксперты, сотрудники крематория и
похоронных служб) и публичные экспертные дискурсы о
кремации — “официальные” описания технологии
кремирования в медиа (тексты веб-страниц двадцати
шести российских крематориев и похоронных домов).
Крематорий советского модерна
Ранние антропологические наблюдения описывали,
каким образом мертвое тело включено в систему
социальных отношений и структур, в том числе — каким
образом оно дисциплинируется дискурсами Нового и
Новейшего времени. История показывает нам разные
способы подчинения тела горожанина, где с помощью
245
карательного механизма твердой руки суверена
происходит манипулирование умиранием: “тело
наказываемое”, “тело казненное”, “тело ненормальное”
(Фуко 2016: 199–200).
Этнографии советской повседневности и
деконструкциям советских нарративов посвящены
несколько значительных трудов последних десятилетий;
не обойдены вниманием смерть и захоронение советского
гражданина: трансформации похоронного обряда и
становление “красных похорон” (Соколова 2013),
танатические черты советской идеологии и «дискурса
смерти» (Малышева 2016; Платт 2013), репрезентации
(Котомина 2016) и политическая канализ ация
героической и вождистской смертей (Беляева 2013,
Тумаркин 2016).
В ранние годы советской власти монополией на
советское тело и на его смерть обладал государственный
аппарат; он же дискриминировал “живых”, “мертвых” и
“вечно живых” политической резолюцией. Радикально
новое упорядочение телесности и смерти велось на
н е с кол ь к и х у р о в н я х : о т и д е и р е в ол ю ц и о н н о й
жертвенности и коллективного тела-коммуны до
муниципализации похоронных организаций, кладбищ,
крематориев и моргов, контроля погребальных обрядов и
способов утилизации мертвых тел; уже в 1920-х гг.
мертвые становятся важным структурным элементом
коллективной памяти и идеологии.
246
 Как отмечает Светлана Малышева, восприятие
смерти в раннесоветский период наследовало двум
тенденциям времени Первой мировой войны —
“фронтовое” отношение, дистанцирующееся от
повседневности смерти, минимизирующее погребальный
обряд, и «тыловое», героизирующее смерть и павших в
бою обрядовой избыточностью и патетикой (Малышева
2016а: 27). «Тыловое» отношение к смерти выступило
фундаментом танатофилического «дискурса смерти»
1920-30-х годов: мемориальной культуры, заключающей
тела мертвых героев и вождей, их захоронения и
постмортальные изображения в ореол счастья и вечной
жизни (Там же: 30-32). Идеология военного времени
формировала концепты “героической смерти”, “павших
героев”, “смерти за отчизну”, “братской могилы” —
жертв, постоянно требовавших возмездия усилиями
коллективного тела4.
С другой стороны, «циничное» и прагматичное
“фронтовое” восприятие смерти стало основой
секуляризации похоронных обрядов и биополитической
медикализации5 отчужденного советского тела: будучи не
частнособственническим, но обобществленным,
коммунальным элементом “рабочей силы”, тело
советского человека должно было быть полезным, а
недостаточный уход з а ним расценивался как
вредительство6 в рамках “марксистской социальной
гигиены” (Смулевич 1973). Наряду со смертью,
247
дисциплинировались и иные регистры телесности –
здоровье, сексуальность, воспроизводство, телесный
канон7.
Напомним, что одними из важных объектов
европейской медикализации Нового времени были
мертвые тела, трупы (Фуко 1998: 190–196), и в условиях
высокой смертности советский некрополитический
дискурс с неизбежностью обратился к технически
прогрессивной, гигиеничной и дешевой процедуре
утилизации мертвых тел — к кремации.
Символом торжества секулярного дискурса смерти
стало открытие в 1927 году первого советского
крематория на месте церкви св. Серафима Саровского и
Анны Кашинской в Донском монастыре,
сопровождающееся агитацией в пользу “огненного
погребения”.
Важной частью советской репрезентации смерти в
обоих режимах её восприятия была функция взгляда,
смотрения на смерть, умирание и мертвое тело, а также
связанная с этим мортальная эстетика: корпусы
архитектурных, литературных и визуальных объектов
(мемориалы, мавзолеи, посмертные изображения,
описания мученической смерти), торжественная
театрализация “красных похорон” и, в крайнем пределе,
обывательский взгляд на распад мертвого тела, его
окончательное низведение.
248
Рис. 1. Кремация в советском погребальном дискурсе (© фотоколлаж А. Маляр)

249 250
 Парадным решением этой оптической функции была
экспозиция для массового обозрения тел мертвых
вождей, защищенных от распада своим “вечно живым”
идеологическим статусом и бальзамическим составом, а
зрелище рангом ниже обеспечивали экскурсии в
крематорий, включающие просмотр сожжения трупа8,
зрители чего обеспечили потомков несколькими
экзальтированными очерками и воспоминаниями. Сейчас
услуга “просмотра” типична для прейскурантов
современных крематориев: согласно ней, родственник
умершего смотрит, как тело отправляется работниками
крематория в печь. Смягченная эпохой гуманизма,
современная дисциплина не позволяет смотреть /
показывать ход непосредственного сожжения тела, хотя
интерес к этому у обывателей, по рассказам работников
крематориев, сохраняется.
В целом, внедрение кремации как нового
государственного обряда должно было решить несколько
задач. Во-первых, сожжение вытесняло религиозные
обряды инсумации в рамках секуляризации. Во-вторых,
стандартизация кремационной процедуры (стоимость,
хранение праха) реконструировала социальную
стратификацию, устранив декретом 1918 года сословно-
классовые различия в погребении и вернув позже
дифференциацию их стоимости (Малышева 2016б: 188-
190) согласно новой общественной иерархии. В-третьих,
технология сожжения соответствовала представлениям о
251
модернистской эффективности (Соколова 2018: 89–91) —
крематорий “устроен остроумно” (Михайловский 1998),
обеспечивает нужный рост или сокращение исчисляемых
показателей и воображаемо продляет полезность тела9, к
которой мы вернемся ниже. В-четвертых, сожжение
обеспечивало мертвому комсомольцу, в конце концов,
возможность сгореть, как свеча, а не быть закопанным в
землю, как талант. Агитационные очерки об “огненном
погребении” неизбежно содержат сентенции о “чистых,
хрупких” или “белых, мелких, нежных” костях,
очищенных квазиреволюционным пламенем-горнилом.
Современный дискурс о технологии кремации с
поразительной точностью наследует советский формат:
технологические описания кремации на веб-ресурсах
крематориев содержат те же структурные элементы и
лейтмотивы, что и очерки 1926–1927 гг., предваряющие
открытие Донского крематория. Их сходство позволяет
предположить универсальный модернистский нарратив10
о к р е м а ц и и , с т ру к т у р и р о в а н н ы й с л е д у ю щ и м и
элементами:
• исторический экскурс в историю кремации,
свойственной, в советской версии, «наиболее
культурным народам», в современных текстах —
развитым странам;
• краткое описание технологии кремации, её
технологического совершенства;
• указания на гигиену погребения и утилизации тела11;
252
 • указания на экономичность кремации — экономию
пространств, используемых для захоронения, прежде
всего — земельных; экономия времени уничтожения
тела, низкая стоимость и себестоимость кремации. В
современных текстах экономичность преобразована
в мифологему “экологичности” кремации — заботу о
“ ч и с т о т е ” с р е д ы , п а р а д о кс а л ь н ы м о б р а з о м
оберегаемой от продуктов распада тела.
• гарантии этического и эстетического плана —
обеспечение “достойной” процедуры обряда.
В целом этот модернистский дискурс обеспечивал и
продолжает обеспечивать своеобразную посмертную
социализацию мертвого тела и процедуры его
утилизации: сожжение тела включается в историческую и
геополитическую парадигмы смерти через концепты
“традиционного / современного” 12 и “глобального”
погребения, а на тело возлагается функция экологической
заботы о человечестве — оно должно минимизировать
собственное посмертное присутствие в биосфере13.
Несмотря на значительное структурное сходство,
современные и советские тексты о технологии кремации
имеют разные семиотические акценты.
Лексические их особенности иллюстрированы Рис. 3–
5, где размер и интенсивность цвета слов отражают
частоту использования лексем. Как показывают рисунки,
материалистические советские артикуляции “труп”,
“организм”, “гроб” сменились современными
253
развеществленными “телом”, “умершим” и “усопшим” (в
ритуале прощания), “останками” и “прахом”14.
Современный дискурс исключил ранние упоминания
о теле как некогда живом организме (см. опровержение
слухов о сжигаемых «живых существах» у В. Цветкова);
кремируемое тело больше не членится на фрагменты
(череп, туловище, скелет, мышцы15). Советский нарратив
представлял кремацию как технологию, отменяющую
органические процессы распада, сожжения и инсумации
— запах, газ, съедение, гниение; в современном дискурсе
тело принципиально лишено органических свойств и
процессов: сжигаемое “тело” дискурсивно изначально
мертво, целостно, не содержит отчуждаемых частей, а
п р о ц е д у р а с ож же н и я п р и н ц и п и а л ь н о л и ш е н а
органических и химических реакций; они остаются
непроговариваемыми.
Восстановив семиотику сжигаемого тела из дискурса
о кремации, мы увидим, что с этим фантазматическим16
органически нейтральным телом (не “мертвым”, так как
оно не было «живым») реальное тело-вещь имеет мало
общего, зато оно может быть объектом современного
говорения о кремации.
Рассмотрим области экспертного дискурса о
кремации, требующие пристального антропологического
внимания.
254

Рис. 2. Основные лексемы очерка «Огненное погребение»,
1926 г. (© инфографика А. Маляр)
• Часто антропологические исследования
погребальной культуры рассматривают
кремирование как способ уничтожения мертвого
тела17 (Смирнов 1997: 17), в отличие от способов его
сохранения. Модернистский же дискурс
представляет кремацию не уничтожением, но
преобразованием тела, в ходе которого оно получает
н о в ы е н е б е с п о л е з н ы е с в о й с т в а : н е б уд е т
преувеличением назвать кремацию технологией
производства из мертвого тела потенциально пусть не
255
полезной, но применимой субстанции, её “телесной
выплавкой”.
• Кремационный нарратив остаётся завороженным
числами: подсчетом температуры горения, объемом
и весом праха, коммерческой стоимостью, временем
сгорания разных тел, длительностью рабочей смены,
количеством топлива, «проходимостью»
кремационой печи 18 . Эти числа, должные
обосновывать экономичность, технологическое
совершенство и экологичность кремации, являются
п р и б л и з ко м р а с с м о т р е н и и н е б ол е е ч е м
семиотической спекуляцией в поле экономической
рациональности.
• Дискурсы проблематизируют взгляд, смотрение на
кремацию: она одновременно необходима и
ограничена, причем архитектура крематориев и
кремационных печей предусматривает это
ограничение взгляда19.
Какие модели современного кремирования
возможно использовать для его культурной
интерпретации? Предложим три аналитических
логики, иллюстрируя их экспертными и
обывательскими интервью кейса новокузнецкого
крематория.
•
256

Рис. 3. Основные лексемы очерка «Огненные похороны»,
1927 г. (© инфографика А. Маляр)
Дисциплинарная машина – это всё
Модель наследует, с одной стороны, советской
практике дисциплинаризации тел, в частности — при их
накоплении в городских агломератах, с другой —
принципам современного макдональдизированного
сервиса. Технологическая строгость процедуры
подразумевает контроль, формализацию и
количественный учёт мертвых тел20:
257
Рис. 4. Основные лексемы современных дискурсов о
кремации: тексты веб-страниц 26 российских крематориев
и похоронных домов (© инфографика А. Маляр)
Э: У нас отчеты есть, ежемесячные и годовые. Не могу
сказать, сколько умирает, могу сказать, сколько нам
привозят. В среднем 300-350 человек в месяц. Зимой
больше, летом меньше (сотрудник крематория г.
Новокузнецка).
Э: Если сегодня в 12 привезли тело, завтра уже до 12 мы
обязаны выдать (сотрудник крематория г. Новокузнецка).
Для дисциплинарного управления мертвое тело
должно быть объективировано порядком дискурса –
названо, классифицировано, упорядочено в пространстве
и времени:
258
 потом тело уходит в печь, в случае если она свободна, у
нас три печи, а если печь несвободна, то тело уходит в
холодильник и ждет своей очереди»; «все
механизировано, гроб выезжает»; «церемонию ведут
п р о ф е с с и о н а л ы » ( с о т руд н и к к р е м а т о р и я г.
Новокузнецка).
Мертвое тело дискретизируется, а его состояние
становится необратимым (тело или сожжено, или нет21),
в то время как после захоронения в землю тело может
быть извлечено для повторного исследования или в иных
целях, захоронено частично или в разных местах; при
кремации таким свойством обладает только прах).
Непрерывность тела отражает термин «подзахоронение»
в речи экспертов. Другой аспект дискретности тел —
страх, что прах разных тел “перемешается”; обыватели
его высказывают…
Сжигают же не одного человека…я извиняюсь, мертвых
много. Для каждого умершего персональную печь не
делают, значит сжигают много тел...ну, как много...я не
знаю! Но, как минимум несколько. Ну и скажем так,
мешать прах…это…(смеется). Чужой прах в урне моего
родственника…. (новокузнечанин)
… а эксперты разуверяют:
Процесс кремации сегодня проводится до полной
минерализации органической массы, при соблюдении
строгой сепарации праха разных умерших. <…> Чтобы
исключить возможное смешение праха после кремации,
каждого умершего, которого привезли в крематорий,
259
регистрируют и присваивают ему номер. На гроб
кладётся идентичный номерок из огнеупорного кирпича
или металлическая пластина. Когда заканчивается
кремация, номерок оказывается вместе с пеплом, таким
образом, смешать прах разных умерших невозможно
(Хазанов 2007).
Сепарация праха, страх смешения останков в ходе
кремирования — лейтмотив и советского, и
постсоветского дискурсов, причем если Маллори
подробно разъясняет методику маркирования тела/праха
пластиной-номером во избежание смешивания прахов
разных тел, то Цветков гарантирует отсутствие в прахе
«всякой посторонней человеческому трупу примеси22»
вообще (Цветков 1926: 9).
В третьих, любопытным способом экспертного
обращения с телами было создание гибридного мертвого
тела — биопсийные останки вкладывали в другие
мертвые тела для захоронения. Сейчас эти останки и
невостребованные тела в Новокузнецке сжигаются
крематорием наряду с невостребованным прахом.
Э: …Все вопросы, касающиеся полноты… исследования
трупа — это возложено на судмедэксперта и при
исследовании трупа он обязан провести весь спектр, при
насильственной смерти от механической травмы…То
есть, это обширнейшие разрезы на теле, на конечностях,
которые потом, безусловно, ушиваются…и одеждой они
скрываются…их и не видно!
И: То есть — руку отрезать, если нужно?
260
 Э: Да, он может даже… Были такие случаи…отсечения и
ампутации конечностей для последующего изучения там
того-то или другого-то. Что греха таить, мы в случаях
когда исследовали черепно-мозговые травмы на месте,
если множественные повреждения… мы изымаем, и
эксперт вправе это изъять, костные фрагменты…а иногда
приходится оставлять полностью голову.
И: А на захоронение это все возвращается? Сшивается
как-то, склеивается?
Э: … Вот его изучили, после этого следователь дает
разрешение на подзахоронение… или на захоронение
этих останков, оповещаются родственники. Здесь
готовится определенный ящичек, или как это… я не
знаю, как назвать это, куда помещается это все. И с
пожеланий родственников они могут посмотреть на это
все (судебный медицинский эксперт).
Дисциплинарная модель означивается
технологическим совершенством машины-крематора,
стерильностью процедуры и рационально организованным
колумбарием:
после этого (сгорания) тело уезжает. Оно уезжает само,
то есть кнопочку нажимают, занавес опускается.
Нарративный статус мертвого тела отмечен
многозначностью: завершенные экспертные дискурсы
наделяют его актантностью, самостоятельной волей и
действиями23: тело24 само уезжает, уходит в печь, и даже
«один там (умерший) хотел в печь уехать»; но в живой
экспертной речи оно артикулируется как нечто,
261
субстанция, лишенная статуса, функции и названия:
“это”, “такое”, и даже – “это всё”.
Тело находится в статусе «этого», пока не получает
вид субстанции, достойной выдачи, представлению
другим.
Э: Прах не сгорает до конца. И есть специальная
установка – кремулятор. Чаша с прахам туда вставляется,
кладут шары чугунные и начинает центрифуга вращаться
и перемалывать.
И: Зачем?
Э: а кому это нужно? Там может прям кость на сломе
быть. Неужели мы такое выдадим (сотрудник
крематория).
Функция «этого» в экспертных дискурсах — стать
достойным мертвым телом (с «безусловно, ушитыми» и
скрытыми одеждой разрезами), однородным
минеральным прахом без вкраплений костей и зубов в
ходе сжигания, перемалывания и просеивания,
удовлетворяя одновременно этическим и эстетическим
стандартам погребения, а также коммерческому
обращению тела-продукта оплаченной услуги:
Э: … Может печь как-то среагировать на металл. Поэтому
когда хотят в крематорий, то мы всегда спрашиваем:
«какие-то есть у него (тела), зубы железные или
стимуляторы в организме стоят»? Если они говорят: «да, у
него там есть», то в крематорий уже все, нельзя.
И: И в морге нельзя достать это?
262
 Э: Вскрывают, но ничего же не будут там из сердца
вынимать, какие-то запчасти. Или выдирать зубы. Это не
этично.
(сотрудник похоронного бюро)
Очерк В. Цветкова об “огненном погребении” имеет
весьма странное завершение:
впрочем, противникам кремации нет оснований
беспокоиться, что их “заживо сожгут”. У нас, в СССР,
как и везде на Западе, огненное погребение будет
безусловно добровольным.
Современный читатель, вероятно, интерпретировал
бы последнюю фразу как требование прижизненного
согласия на кремацию, но практика работы крематория и
контекст высказывания такой трактовке не
с о о т в е т с т в у ю т. П р и н у д и т е л ь н о с т ь к р е м а ц и и
отождествляется с кремированием живого тела, словно
умерший фактом смерти даёт согласие на своё сожжение.
Уничтожение тела-означающего
Вернемся к невозвратности кремирования,
означенной выше. Уничтожение огнём (аутодафе,
сожжение улик – личной переписки, опасных
документов, одежды, указывающей на причастность к
преступлению) — распространенный сюжет культурных
нарративов современности. Задача сожжения вещи-
означающего — уничтожение, тотальное и невозвратное,
материального носителя знака: вещь уничтожена
263
настолько, чтобы перестать быть семиотическим объектом
(лишение черт идентификации при сожжении лица и
ладоней тела, невозможность идентифицировать
п р и ж и з н е н н у ю в н е ш н о с т ь о б ож же н н о г о т е л а ,
невозможность установить прежнюю форму вещи,
обращенной в пепел25).
Решение о быстром кремировании тела может
трактоваться как попытка сокрытия истинной причины
смерти, о которой тело-означающее может рассказать:
отравление, насилие, медицинская ошибка, этически
сомнит ельные медицинские и т ехнологические
эксперименты (сожжение кадавров). Сам акт сожжения,
таким образом, становится новым означающим – уликой
насилия.
Вероятно, метафора уничтожения тела-улики
возможна в пределах одного из важных нарративов
западной культуры нового времени – нарратива
расследования, выявления истины, скрытой
преступлением, заговором, ошибкой и т.д.
И: Как раньше было? Тяжело было без крематория,
например.
Э: В тех случаях, где смерть насильственная, должно быть
с о гл а с о в а н и е , р а з р е ш е н и е у р од с т в е н н и ко в о
возможности кремирования. Мало ли, еще может
судебный процесс не закончился. В других странах, будем
говорить, за океаном и в Америке, там, до тех пор пока не
закончится, в некоторых из них, пока не закончился
процесс расследования и не оглашен там судебный
264
 вердикт…захоронение, вернее, следственные органы
оставляют труп…
И: У нас так же делается?
Э: Нет у нас, по крайней мере, в нашем бюро такого не
делается.
И: Почему?
Э: Ну, не знаю, требований таких не было никогда.
Правоохранительные органы считают, что можно вполне
захоронить. Но, тем не менее, в отдельных случаях…
допустим, сомнения в каких-то вопросах установления
причины смерти или каких-то мелких вопросах другого
порядка, но касающихся трупа. И вот, видимо вот это
захоронение может быть осуществлено, на западе, только
после установления окончательной причины смерти
(судебный медицинский эксперт).
Простота генетических обследований последних лет
добавляет новый мотив кремирования —уничтожение
генетического материала умершего в случае, например,
притязаний на его отцовство и на наследство, или же при
расследовании преступления. Семиотическая редукция
мертвого тела делает его недосягаемым для
протезированного зрения исследователя26, выбрасывает из
технологических операций, основанных на органическом
материале.
Социальная валидизация тела-субстанции
Ранее мы наблюдали общую логику модернистской
технологии кремации и эволюции советского и
российского дискурса о ней: в обоих случаях ценность
265
технологии образуется при удалении (реальном или
дискурсивном) органических компонент: минерализация
тела и выхолощенный, полный эвфемизмов современный
текст.
Следующая логика кремации имеет архаичные корни
и продуцируется субстанциональными свойствами
мертвого тела: его нечистотой и заразительностью, contagion
(«если в зал прощаний (тело) идет, тогда мы просим чтобы
никакой заразы, ничего от него не могло перейти», – работник
крематория). Известно, что во многих обществах вещи,
имевшие прижизненный контакт с умершим, должны
быть уничтожены или символически очищены (одежда,
посуда, мебель), а люди, имевшие контакт с мертвым
т елом (омывавшие, одевавшие его), подлежат
символическому очищение в виде запрета социальных и
физических контактов. В современности мертвое тело и
предметы, касавшиеся его, вызывают брезгливость. Так,
отказ от покупки одежды, бывшей в употреблении, часто
мотивируется вероятностью того, что она могла
принадлежать умершему; современный фольклор
полнится историями о волосах, отрезанных у умерших и
используемых для протезирования волос клиентов
парикмахерских), а фантазия о мыле, изготовленном из
жира человеческого тела (живого или умершего)
является фабулой нескольких популярных нарративов27.
Пристальный антропологический взгляд укажет на
то, что нечистота и контагиозность сегодня относятся не
только к мертвому, но и к живому телу другого: сама
266
субстанция тела другого становится феноменологически
невыносима для субъекта. Брезгливость по отношению к
упавшим волосам, телесным выделениям, в том числе – к
собственным, к касанию другого невозможно объяснить
гигиеническими соображениями.
Итак, мы имеем дело с невыносимостью
человеческого тела для современного субъекта, хотя и не
имеем пока оснований указать на причины, её
породившие, равно как и датировать её появление в
структуре субъекта. Однако мы наблюдаем, что
феноменология этого отношения связана с физическим
проявлением тела — его плотью, веществом. Таким
образом, третья метафора кремации имеет дело с
субстанциональным преобразованием плоти, а именно –
удалением из неё телесного, органического,
подверженного распаду28. В этом смысле кремация –
культурно-химический процесс превращения культурно
нечистой плоти в химически чистый минеральный пепел
(«превратить труп человека в горстку пережженных белых
косточек, которые легко превращаются в пепел» – Хазанов
2007), который, в отличие от тела, может быть объектом
дальнейшего социального обращения: может быть
развеян или храним, может быть преобразован в
артефакты.
Новая субстанция мертвого человека расширяет его
возможности по сравнению с органическим телом:
• длительное хранение без специальной консервации.
267
• однородность, позволяющая разделять прах на
автономные части, при этом мемориальным
референтом каждой части остаётся личность в её
полноте;
• преобразование во множество форм и состояний
путем дельнейших химических или физических
процедур — от почвенных удобрений до виниловых
пластинок и татуировочных чернил;
• “возвращение природе” не прежним субстратом, но
актом тотальной экспансии — распыления. Даже
консервативные дискурсы о кремации указывают на
возможность развеяния праха, часто — с
возвышенности, в горах; в предельных случаях
возможны запуск капсулированного праха в
космос, распыление фейерверком, подводное
захоронение, что позволяет охватить практически
всю антропосферу.
Сквозной для описанных выше наблюдений является
логика представления тела другому как символического
объекта: родственникам в качестве коммерческого
продукта, зевакам в качестве зрелища, участникам
процедуры прощания в качестве эстетического объекта и
спектакля, дисциплине в качестве эквивалентной
субстанции. Так, процедура прощания с телом
описывается как эстетически совершенный спектакль:
У нас там (в зале прощания крематория – прим. мое)
подиум, мы его так называем, вот туда и ставим гроб. Все
механизировано, гроб выезжает. Люди подходят,
268
 прощаются. Играет музыка у нас. Церемонию прощания
ведут профессионалы, либо люди сами могут что-то
сказать, зависит от желания. После этого тело уезжает.
Там у нас красиво очень: оно уезжает само, то есть
кнопочку нажимают, занавес опускается. Потом тело
уходит в печь
(сотрудник крематория).
Это коррелирует с проблемой смотрения и
фотографирования мёртвого тела, фигурировавшей во
многих интервью новокузнечан:
Это бред! Зачем фотографировать человека мертвым,
зачем? Для чего? Ты будешь смотреть на фотографию?»,
«ну неприятно же на них смотреть, согласитесь? Вот как
бы смотришь, и так понятно, что они сидят возле гроба,
ну зачем еще фотографировать? Вот тело, в котором
жизни уже нет? Ну не знаю как-то», «з ачем
фотографировать человека в таком состоянии? ... Может
быть, когда-нибудь фотографирование похорон будет
искусством.
Подведем итог наших рассуждений. Современная
практика кремирования, с одной стороны, продолжает
дискурсивные традиции советской мортальной культуры
и модернистские практики дисциплинирования, с другой
— проблематизирует новые телесные проблемы (его
дискретности, взгляда на тело, субстанциональности
тела). Сравнение советских и современных нарративов о
кремации высветило общую тенденцию избавления от
«органического» в ходе минерализации тела на языковом
уровне.
269
М од е л и а н т р о п ол о г и ч е с ко й и н т е р п р е т а ц и и
современного кремирования могут как базироваться на
биополитических технологиях и медикальном контроле,
так и отражать способы символической и
субстанциональной редукции тела до валидных объектов.
Технологии и способы представления мертвого тела в
ходе экспертных манипуляций являются,
предположительно, ядром отдельных культурных
моделей кремирования. Областью перспективных тем
нам видится изучение кремационной практики и
технологической машинерии в перспективе современных
биологических проектов и телесной феноменологии
локальных культур.
Примечания
1. О смешении терминов “погребение”, “захоронение”,
“кремация” в отечественной и зарубежной антропологии
см., например: Смирнов 1997: 17–19. Л.И. Акимова,
например, предлагает считать кремацию традиционных
обществ усложненным вариантом инсумации в случае
захоронения собранных после кремации пепла и костей
(Акимова 1990: 231).
2 . П о в о р о т р о с с и й с ко й н ау к и к d e a t h s t u d i e s
иллюстрируют, в частности, события 2015 года: выпуск
журнала Археология русской смерти под редакцией С.В.
270
Мохова, издание двух сборников статей Инcтитутом
этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая
РАН – «Memento mori: похоронные традиции в
современной культуре» и издательством “НЛО”–
«Мортальность в литературе и культуре».
3. В терминологии Ю. Смирнова – птоматологические
операции — направленные на т ело умершего:
бальзамирование, расчленение, кремирование и т.д.
(Смирнов 1997: 24).
4. См., например, анализ семиотики и идеологических
функций фотографии Зои Космодемьянской (Платт
2013).
5. Например, движение гигиенистов, обязательная
вакцинация, антропометрические обследования,
форсирование физкультурного движения и самого спорта
в 1920-х гг.
6. О чем красноречиво свидетельствуют лозунги
советских плакатов: «Курение табака – дорогое и вредное
дело для здоровья и хозяйства», «Долой пьяниц – заявим
громко: от пьяниц только хулиганство и поломка»,
«Курильщик отравляет не только себя, но и других», «В
маленьком стакане / В этот вот / Может утонуть /
Огромный завод», «Сегодня пьян, завтра пьян, и в
результате сорван план», «Вошь разносит сыпной тиф /
Береги себя, береги коллектив!» и другие.
7. См., например: Михель 2006; Толстик 2007; Романов,
Ярская-Смирнова 2007.
271
8. Вероятно, ближайшая аналогия этого познавательного
развлечения – анатомический театр.
9. Так, поздние источники о советской кремации содержат
фантазматический лейтмотив об использовании
кремированных останков в качестве сельскохозяйственных
удобрений.
10. Основанный, вероятно, на переводных текстах о
кремации конца XX – начала XXI вв.
11. «Трепещущая радостью и молодой свежестью жизнь»,
противостоящая «зараженной кладбищами земле»
(Маллори [1927] 2007).
12. Обычное для современных нарративов о кремации
противоречие – она легитимизируется “традиционностью”
и “современностью” одновременно.
13. Минимизация объема тела, однако, сопровождена
возможностью его рассеивания.
14. Лексемы, которые объединяет непредметный,
концептуальный характер референта.
15. Ср. «труп горит медленно. Трескается череп
крестообразно. Сгорают конечности. Горит скелет
туловища» (Маллори [1927] 2007 ), «происходит
сокращение застывших мышц, выражающееся в
движении руками, ногами и головой» (Цветков 1926: 9)
16. Здесь и далее мы будем использовать термины
“фантазм”, “фантазматический” в трактовке Фрейда, как
воображаемое построение, представляющие желание
272
субъекта, полностью или частично осознаваемое (в нашем
случае – проговариваемое).
17. И даже уничтожение личности умершего ввиду
невозможности его будущего перерождения (Митько
2006: 107).
18. Количество тел, которые крематорий может сжечь за
рабочую смену.
19. Наличие “комнаты просмотра”, наблюдение за
з а г р у з ко й г р о б а в к р е м а ц и о н н у ю п е ч ь ч е р е з
бронированное стекло из «специальной комнаты» в
современных крематориях.
20. Здесь и далее в интервью: И – интервьюер, Э –
эксперт.
21. Однако, тело может быть кремировано частично:
кремации подлежат отъятые органы, биопсийные
материалы и т. д.
22. Непонятен в этом случае статус пепла от гроба «из
легких и дешевых пород дерева», «одежды и обуви из
легкой бумаги», также попадающих в печь: вероятно, эти
объекты тождественны сжигаемому телу.
23. Рутинная работа с мертвым телом, как показали
интервью, приводит к тому, что эксперты говорят о нем с
ласковой заботой, как о питомце или неповоротливом
подчиненном.
24. В советских нарративах, соответственно — труп или
гроб.
25. При частичном сохранении её химического состава.
273
26. Вероятно, частный случай “абсолютного”
медицинского взгляда анатома XIX в. (Фуко 1998: 252) и
последовавшей “видимости” болезни.
27. Рассказ «Собачий жир» А. Бирса (1890), роман
«Бойцовский клуб» Ч. Паланика (1996),
28. Cр. леви-строссовское гниение как мифологическую
структуру: оппозиции сырое / гнилое и сырое /
приготовленное (Леви-Стросс 1999: 140).
Библиография
Источники
Важная информация о кремации (веб-сайт Барнаульского
похоронного дома)
(http://bpd22.ru/services/167-vazhnaya-informatsiya-o-
krematsii).
Вопросы и ответы (веб-сайт новосибирского крематория).
(http://crematori-nsk.ru/faq/).
Главная страница веб-сайта «Похоронного дома № 1»
Санкт-Петербурга
(http://rityal.pro/blog/kremaciya-otvety-na-voprosy).
Главная страница веб-сайта крематория в Ростове-на-Дону
(http://rostovskiy-krematoriy.ru/index.html).
Главная страница веб-сайта крематория в Туле.
(http://www.lepo71.ru/).
Главная страница веб-сайта крематория Краснодара
(https://кремация-краснодар.рф/).
274
Как происходит кремация человека? (веб-сайт
Московской городской ритуальной службы)
(https://ritual.ru/poleznaya-informacia/articles/kremacia)
Кольченко А. Как в Барнауле кремируют людей .
(https://www.alt.kp.ru/daily/26483.4/3355518/).
Крематории Москвы (веб-сайт Московской городской
ритуальной службы)
(https://ritual.ru/poleznaya-informacia/krematorii_mos
kvy/).
К р е м а т о р и й ( в е б - с а й т п охо р о н н о г о а г е н т с т в а
“Профритуал” в Екатеринбурге
(https://profritual.ru/ekonom/crematorium).
Крематорий (веб-сайт похоронного дома «Память» в
Волгограде) (http://www.memory-vlg.ru/?psubcatid=6).
Крематорий во Владивостоке: подкупает чистотой, не
сжигает ордена и охраняется Кузей
(http://primamedia.ru/news/424395).
Кремация (веб-сайт крематория в Новороссийске)
(http://crematoriy.ru/uslugi-kremacija.html).
К р е м а ц и я ( в е б - с а й т к р е м а т о р и я в Ту л е )
(http://www.lepo71.ru/page/services/#kremaciya).
Кремация (веб-сайт новосибирского крематория)
(http://crematori-nsk.ru/services/cremation/).
Кремация (веб-сайт Похоронного портала)
(http://www.funeralportal.ru/).
Кремация в Новосибирском крематории (веб-сайт
новосибирского крематория)
(http://crematori-nsk.ru/kremaciya-v-novosibirskom-kr
ematorii/).
275
Кремация: главные вопросы (веб-сайт новосибирского
крематория) (http://crematori-nsk.ru/osnovi-kremacii/).
Кремация: как это происходит (http://vn.ru/news-10356/
06.04.2001).
Кремация: ответы на вопросы (веб-сайт «Похоронного
дома № 1» в Санкт-Петербурге)
(http://rityal.pro/blog/kremaciya-otvety-na-voprosy).
Маллори Д. Огненные похороны // Русская жизнь. 2007. №
16 (публ. по тексту Маллори Д. Огненные похороны
// Огонек. 11.12.1927. № 50)
(http://www.intelros.ru/readroom/rulife/ru_16/1568-og
nennye_pokhorony.html).
Малышева С., Салтанова С.В. Коммунизация смерти //
Научно-образовательный портал IQ НИУ ВШЭ.
22.12.2017 (https://iq.hse.ru/news/213310804.html).
Михайловский С. Крематорий здравомыслия //
Художественный журнал. 1998. № 19-20.
(http://moscowartmagazine.com/issue/46/article/895).
О крематории (веб-сайт крематория в Ярославле)
(http://www.yarkremat.ru/about/).
Прием умершего (погибшего) в крематорий на кремацию
(веб-сайт крематория Санкт-Петербурга)
(http://crematory-spb.ru/info/acceptance/).
Процесс кремации (веб-сайт крематория Хабаровска)
(https://www.krematorii-khabarovsk.ru/--c1ao8).
Степаненко Е., Карпов С. Единственный в рае (о крематории
в г. Норильске)
(http://norilsk-tv.ru/751-edinstvennyy-v-krae.html).
Хазанов Б. Кремация – высокотехнологичный инженерно-
биологический процесс // Журнал «Похоронный
276
 дом». 29.05.2007.
(http://funeralportal.ru/library/1107/4317.html).
Цветков В.С. Огненное погребение // Безбожник. 1926. №6.
С. 8-9.
Что такое кремация (веб-сайт новосибирского
крематория)
(http://crematori-nsk.ru/chto-takoe-kremaciya/).
Что такое кремация (веб-сайт похоронного дома
«Некрополь» в Новосибирске)
(http://funeral-nsk.ru/services/chto-takoe-kremaciya/).
Научная литература
Акимова Л.И. Об отношении геометрического стиля к
обряду кремации // Исследования в области балто-
славянской духовной культуры. Погребальный
обряд. М.: Наука, 1990. С. 228–237.
Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М.: Издательская
группа «Прогресс» — «Прогресс-Академия», 1992.
Беляева Г.А., Михайлин В.Ю. «Вы жертвою пали»: феномен
присвоения смерти в советской традиции //
Отечественные записки. 2013. № 5. С.293–309.
Котомина А.А. Образ смерти в советских киноплакатах //
Археология русской смерти. 2016. №1 (2). С.82–
117.
Леви-Стросс К. Мифологики : В 4-х т. Т. 1. Сырое и
приготовленное. М., 2006.
Малышева С.Ю. Красный танатос: некросимволизм
советской культуры // Археология русской смерти.
2016. Т. 2. № 1 (2). С. 22–47.
277
Малышева С.Ю. Врезано в камень, врезано в память:
(вос)производство советской идентичности в
пространствах смерти // Диалог со временем. 2016.
№ 54. С. 181-206.
Митько О.А. Кремация в современной культуре // Вестник
НГУ. Серия: История, филология. 2006. Т. 5, вып.
3. С. 106–117.
Михель Д.В. Переливание крови: советская Россия и
Запад // Отечественные записки. 2006. № 1. С.
157-174.
Михель Д.В. Медикализация как социальный феномен //
Вестник Саратовского государственного
технического университета. 2011. Т. 4. № 2 (60). С.
256–263.
Платт Дж.Б. Зоя Космодемьянская между истреблением
и жертвоприношением // Новое литературное
обозрение. 2013. № 124. С.54–78.
Романов П., Ярская-Смирнова Е. (ред.) Советская
социальная политика 1920-30-х годов: идеология и
повседневность. М.: ООО «Вариант», ЦСПГИ,
2007.
Смирнов Ю.А. Лабиринт: Морфология преднамеренного
погребения. Исследование, тексты, словарь. М:
Издательская фирма «Восточная литература» РАН,
1997.
Смулевич Б.Я. Критика буржуазных медико-
социологических концепций. М., 1973.
Соколова А. «Нельзя, нельзя новых людей хоронить по-
старому!» // Отечественные записки. 2013. № 5
(56). С. 191–208.
278
Соколова А.Д. Новый мир и старая смерть: судьба кладбищ
в советских городах 1920–1930-х годов //
Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и
культуре. 2018, № 1 (117). С.74–94.
Толстик Е. Репрессивный конструкт гармоничности //
Визуальное (как) насилие/ Вильнюс: ЕГУ, 2007. C.
110–126.
Тумаркин Н., Мохов СВ. Интервью с Ниной Тумаркин о
культе Ленина и советской культуре смерти //
Археология русской смерти. 2016 Т. 2. № 2. С. 1–11.
Фуко М. Рождение клиники. М.: Смысл, 1998.
Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. М.:
Аd Marginem, 2016.

278
 ∏
ТЕЛА ЖИВЫЕ И МЕРТВЫЕ

ГЛАВА 8

- Вы внутре были? - все настойчивее

спрашивает старуха. – Как оно там?
Верно ли, что покойник в печи
прыгает?..
- А зачем, гражданка? Не прыгает.
Очень даже хладнокровно лежит.

Д. Маллори
Огненные похороны

© фото Е. Климовской

Анна Соколова
КРЕМАЦИЯ:
технология против телесности*
О дной из самых известных и резонансных
инициатив большевиков в области погребения
явилось введение кремации, которая становится едва
л и н е ц е н т р а л ь н ы м т е з и с о м б ол ь ш е в и с т с ко г о
мортального дискурса 1920-х годов. Вопрос о
возможности кремации в России до революции
долгое время оставался вне открытого обсуждения.
Доминирующим способом погребения в Российской
Империи было трупоположение, которое с точки
зрения Православной Церкви в наибольшей степени
соответствовало евангельскому “доколе не
возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах
ты и во прах возвратишься” (Быт. 3:19) 1. Кремация,
напротив, считалась несовместимой с православной
верой. Захоронение тела в виде пепла с точки зрения
иерархов Православной Церкви противоречило идее
о воскрешении в телах во время грядущего
Страшного суда, когда «земля извергнет мертвецов»
(Ис. 26:19) и «посеянное в тлении восстанет в
нетлении» (1 Кор. 15:42). Библейская максима
«Дотоле же возвратится прах в землю, чем он и был;
283
а дух возвратится к Богу, Который дал его» (Еккл.
12:7) трактовалась Церковью совершенно
однозначно и делала кремацию неприемлемой для
человека православного вероисповедания2.
Законодат ельство того времени не просто не
разрешало строительство крематориев на
территории Российской Империи, но и запрещало
вывоз тел российских поданных для кремации в
других странах 3, а наличие в личной библиотеке
т е кс т о в о к р е м а ц и и м о гл о б ы т ь о т я г ч а ю щ и м
обстоятельством при судебном разбирательстве
(ГАРФ. Ф. 112. Оп. 2. Д. 2040).
Несмотря на негативное отношение Церкви,
вопрос о легализации кремации неоднократно
поднимался до Революции. Так, в 1909 году, а позже
в 1914 году министерство внутренних дел выступало
с предложением о введении нового похоронного
устава (Беляков а 2013: 537), предполагавшего
легализацию кремации, однако, законопроект принят
не был. Кремация в России была легализована лишь
7 декабря 1918 года декретом СНК о кладбищах и
похоронах. Для большевиков кремация становится
наиболее привлекат ельным видом погребения.
Восторженное отношение к новому виду погребения
в полной мере отражено в определении кремации в
первом издании Большой советской энциклопедии
(1937 год): «Кремация – является наилучшим
способом погребения, к тому же в полной мере
удовлетворяющим чувства эстетики и уважения к
умершему» (Кремация 1937: 713) 4.
Действит ельно, кремация в раннесоветском
дискурсе становится важным символом
технологического и идейного обновления общества.
Проект создания нового человека, лежавший в
основе большевистской революции 1917 года,
несомненно, предполагал и новое видение смерти.
Большинство исследователей, обращавшихся к этой
теме, связывали строительство первых крематориев
284
в Петрограде и Москве с атеистическими идеями
молодого советского государства (Кашеваров 1999),
(Шкаровский: 158—163). В то же время, отдельные
исследователи отмечали, что не менее важным, чем
атеистический был технологический пафос введения
к р е м а ц и и . Та к , Н а т а л ь я Л е б и н а п р е д л а г а е т
рассматривать кремацию как «выражение
социокультурной позиции «человека
индустриального»» (Лебина 2011). Многолетнее
сопротивление христианских церквей кремации
сделало богоборческую, антиклерикальную и
секуляризационную рамку наиболее естественной и
привычной для разговора о кремации. Несомненно,
политика государственного атеизма,
провозглашенная и реализуемая большевиками,
также заставляет рассматривать кремацию именно в
антиклерикальном контексте. Однако, в целом
признавая ценность такой трактовки, я предлагаю
рассмотреть историю введения кремации в России
под другим углом. Несмотря на специфические
процессы, происходившие в России после революции
1917 года, история введения кремации в нашей
стране может быть рассмотрена и в контексте
истории ее введения в других странах Европы и
А м е р и ке . П р е и м у щ е с т в а к р е м а ц и и к а к б ол е е
прогрессивного способа захоронения, не требующего
постоянного неограниченного прироста территорий
кладбищ, отмечались в Европе задолго до прихода
большевиков к власти в России (Encyclopedia 2005:
168, 315, 276-267). Данные процессы, проходившие в
большинстве развитых стран в середине-второй
половине 19 века, были связаны с широким кругом
вопросов, вставших перед обществами в момент
перехода к эпохе перманентного конструирования и
воспроизводства «современности», то есть к эпохе
модерна, в том числе вопросов секуляризации
частной жизни и изменения отношения к
человеческому телу.
285
После тысячелетнего доминирования
трупоположения как основной похоронной практики
в христианских странах идея сжигания человеческих
трупов вновь приобретает актуальность к середине
XIX века. Более-менее одновременно кремационное
движение начинает свое развитие в Германии,
Италии, Англии и других странах Европы. Ни в
одной стране Европы легализация кремации не
происходила легко. Активисты вынуждены были
бороться за свои идеи как с церковью, так и с
о бщественными предрассудками. Например, в
Англии борьба за легализацию кремации заняла
около 20 лет (Jupp 2006: 46-70); в некоторых землях
Германии кремация не была легализована вплоть до
1920-х годов (Блэк 2015: 61). Наибольшее
противодействие распространению кремации
оказала Католическая церковь, наложившая на нее
запрет в 1886 году и сохранявшая его вплоть до
второго Ватиканского собора в 1968 года (Jupp 2006:
16). Несомненно, такая активная борьба за введение
нового вида погребения символизировала
существенные экзистенциальные сдвиги,
произошедшие в обществе, новое понимание
человеческой телесности и новое место body disposal
(утилизации тел) в системе жизненных ценностей.
Индустриальная революция, сопутствующие ей
распад традиционных структур общества и резкий
рост урбанизации существенно изменили не только
отношение к человеческой индивидуальности и
телесности, но и проблему захоронения тел в
городах.
Так, рост городов привел к распространению
эпидемий, которые в свою очередь привели к росту
кладбищ и плотности захоронений. Это заставляло
все чаще обращаться к вопросу о необходимости
изменений не только в похоронном
з а ко н о д а т е л ь с т в е , н о и в с а м о й т е х н о л о г и и
избавления от мертвых тел. Переполнение кладбищ
286
внутри переполненных городов выводит на первый
план вопросы гигиены и новых технологий.
Кремация оказывается похоронной технологией,
позволяющей решить сразу несколько проблем. Во-
первых, контролировать рост территорий кладбищ.
Во-вторых – контролировать эпидемиологическую
ситуацию. В-третьих – сделать похороны более
экономичными за счет технического прогресса.
Несмотря на эти явные преимущества кремации,
ее распространение существенно тормозилось в
первую очередь религиозными представлениями.
Однако, вопреки распространенному представлению
о кремации как антихристианском или
атеистическом способе погребения, ранние идеологи
кремации не были настроены на конфликт с
религиозными догмами и институтами. Напротив, по
точному замечанию Стивена Протеро, кремация в
Америке и Европе в дискурсивном плане проходила
не как революция, а как «возрождение»,
возвращение к более совершенному и
традиционному способу утилизации человеческого
тела (Prothero 2001: 9). Для распространения этого
более совершенного спосо ба утилиз ации т ела
необходимо было четко разделить потребность
религии в обряде и потребность утилизовать тело,
которая есть у всех народов. Сведение кремации к
чисто технической процедуре делало ее религиозную
интерпретацию бесперспективной, или, как
минимум, менее конфликтной. Именно такая
стратегия была выбрана первыми пропагандистами
кремации в Англии (Jupp 2006: 7, 48-52, 57-58).
Таким образом, кремационное движение в самом
своем начале делает ставку не на «борьбу с
религией», которая яко бы противостоит идее
кремации, а на максимально корректное
дистанцирование чисто технической проблемы
избавления от трупа с одной стороны и акта
погребения как религиозного таинства с другой.
287
Конечно, такое дистанцирование в конт екст е
мощного комплекса традиционных и
высоковостребованных символических
инт ерпретаций смерти, никак не могло быть
безупречным, порождая подчас парадоксальную
арг ументацию в трудах ранних активистов
кремационного движения, которые, например,
считали огненное погребение «более библейским»,
чем зарывание трупов в землю. Ключевую роль в
этой аргументации играла библейская семантика
«праха» – вещества из которого был сотворен первый
человек. В контексте этого понятия чрезвычайно
в о с т р е б о в а н н о й о к а з а л а с ь и д е я « хол од н о г о и
горячего тления», которую активно развивали
ранние идеологи кремации, интерпретирующие
процесс разложения тела в земле (тление) как
медленное «холодное горение», которое в течении
нескольких лет после погребения превращает тело
умершего в прах, а сожжение трупа в кремационной
печи, в свою очередь, как быстрое «горячее горение»,
которое достигает абсолютно того же результата, что
и тление, но за несколько часов (Б.К. 1921: 60-61,
Енш 1910: 5). Кремация, таким образом, позволяла
редуцировать тело умершего к библейскому чистому
«праху» быстрее, чем трупоположение.
Примечательно, что идею о том, что «прах гниения в
земле и горения в печи химически тождественны»
акцентировали и советские идеологи кремации,
перед которыми вопрос компромисса с Церковью не
стоял так остро, как перед их европейскими
предшественниками (Селиванов 1930: 19).
Та ко й п о д хо д н е с т о и т р а с с м а т р и в а т ь к а к
некоторую уловку идеологов кремации, которая
использовалась для того, чтобы обойти негативное
отношение христианских церквей. В частности,
Стивен Протеро отмечает в отношении развития
кремации в Америке, что «Война между
трупоположением и кремацией в Америке в свой
288
ранний период велась, главным образом, не между
верующими христианами и не-христианами
скептиками. Напротив, это было в основном
внутренним делом верующих христиан. Более того,
не-христиане в рядах кремационистов очень редко
были настроены секулярно Они больше стремились
к т о м у, ч т о б ы т р а н с л и р о в а т ь а м е р и к а н с к и е
представления о смерти в новые духовные идиомы »
(Prothero 2001: 12). Аналогичным образом и Питер
Джапп говоря о введении кремации в Англии
отмечает отсутствие атеистического пафоса
кремационного движения (Jupp 2006: 55-57).
Несомненно, для кремационистов-большевиков
атеистические идеи имели большее значение, чем
для их европейских коллег, однако, судя по текстам
20-х годов, желание следовать мировым тенденциям
было не менее значимым. Знаменательно, что вслед
з а своими европейскими предшественниками,
раннесоветские идеологи кремации постоянно
подчеркивают возможность компромисса между
религиозными учениями и практикой кремации,
рассматривая последнюю в первую очередь как
технологическое достижение цивилизации,
отказываться от которого столь же бессмысленно как
от радио или парового двигателя:
Во многих вопросах нынешних христиан наблюдается
значительное отступление от мифологических
религиозных образцов. Культура совершает свой путь и
подчиняет себе всех, вне зависимости от религиозных
воззрений. Папа Римский едет на автомобиле, говорит
п о т е л е ф о н у. Э т о к у л ьт у р а , к о т о р о й н у ж н о
пользоваться и которая имеет оправдание. И
автомобиль, и телефон сохраняют в работе время и
энергию. Христос не пользовался этими завоеваниями
культуры. Кремация – та же культура (Б.К. 1921: 63-
64).
Более того, пропагандисты кремации готовы даже
выступать как богословы и утверждать, что
289
библейский текст «земля есть и в землю отыдеши»
«ошибочно понимается: этому тексту вовсе не
противоречит зарытие в землю вместо трупа - пепла»
(Б.К. 1921: 64).
Публицистические очерки о кремации также
обращаются к этой теме:
То л с т ы й и о г р о м н ы й , т о ч н о с т а р и н н а я б а ш н я
монастыря, сошедшая с места векового, поп, целый
день находящийся здесь в ожидании заработка, басом
глаголет:
– Прах ты и во прах возвратишься, – гласит Бытие,
глава 3, страница 19.
– Так церковь, батюшка, не воспрещает это самое,
что сжигать покойничков?
– Нет, ни один собор, тетя, ни канон, кремации не
запрещает… и через погребение – прах, и через
сожжение – прах!
Кажется, старушка довольна! Батюшка не воспрещает.
Кто о чем, она, старая, о смерти думает… Хочет по-
новому умирать.
Новое побеждает старое (Маллори 1927: 16).
Таким образом, весь конфликт между Церковью и
кремацией в большевистском дискурсе
представляется не как конфликт экзистенциальных
позиций, а как конфликт между Церковью как
“капиталистом” и экономическими интересами
простого человека:
Кремация подвергалась в Германия исключительному
г о н е н и ю с о с т о р о н ы в л а с т ь и м у щ и х . Ц е р ко в ь
пользовалась неограниченным правом надзора за
погребением. Она определяла и места погребения. Она
я в л я л а с ь ф а к т и ч е с ко й в л а д е л и ц е й к л а д б и щ и ,
естественно, эксплоатировала в свою пользу свое право
в широком смысле слова. Культ мертвецов в течение
веков являлся исключительной статьей дохода церкви.
И только французская революция широко развернула
вопрос о кремации (О кремации 1929: 13).
В этом отношении показателен центральный
документ кремационного движения – постановление
290
Международного медицинского конгресса в
Дрездене, которое утвердило те нормативы, согласно
которым должны строиться и эксплуатироваться
крематории. Согласно этому документу, каждый
крематорий должен был, в частности, иметь, наряду
с помещением для сжигания, медицинских вскрытий
и хранения трупов, специальное помещение для
отпевания усопших (цит. по: Селиванов 1930: 11-12).
Характерно, что при проектировании и
строительстве первого Донского крематория в
Москве эта норма была соблюдена, несмотря на весь
а т е и с т и ч е с к и й п а ф о с п е р е с т р о й к и х р а м а п од
крематорий.
Восприятие кремации как признака
цивилизованного западного общества – характерная
черта всех ранних советских текстов о кремации.
Даже сама структура этих текстов призвана показать
как различные общества сперва отошли от
первобытного утилитаризма трупосожжения, а затем
постепенно возвращались обратно к идее кремации.
В то же время, тот факт, что в большинстве
«культурных государств Старого и Нового Света»
кремация давно существует, заставляет любыми
средствами ввести Россию в число культурно
развитых стран. Так, в целом ряде книг, перечисляя
крематории европейских стран и Америки, авторы
включают в этот перечень и технический крематорий
для животных при лаборатории по заготовлению
противобубонно-чумных препаратов в Кронштадте
(Енш 1910: 23, Лавров 1908: 26). Отсутствие
крематориев в России воспринимается ими как
отставание страны как в техническом, так и в
гигиеническом развитии: «однако, как бы мы ни
ограничивались стеною от успехов гигиены, в конце
концов и наши большие города, наряду с
канализацией, водопроводами и другими
санитарными сооружениями, будут вынуждены
устроить крематории и обратиться к сожиганию
291
покойников» (Енш 1910: 24-25). Кремация – не
просто еще один способ погребения, а погребение,
имеющее под собой научное основание (Б.к. 1921:
37).
Наряду с достоинствами кремации как
«культурного, разумного, экономного и красивого
способа погребения» (Бартель 1925: 4), существовало
еще одно преимущество, едва ли не более значимое.
Это была высокая технологичность этого вида
погребения. В этом смысле кремация вставала в
оппозицию к технологической отсталости страны.
Именно поэтому в публицистике всегда есть
противопоставление старого мира, который
придерживается старых традиций трупоположения,
и нового, молодого, который предпочитает
кремацию:
– Нет, не согласен с вами, милый, – ворчит старик, – не
дело крематории заводить!..
– Мы дяденька, ходили в экскурсию, – вмешивается
о д и н у ч е н и к , – в Д о н с к о й м о н а с т ы р ь . . . Та м
крематорий- то и есть. Пепел будут складывать в урну,
которую там-же установят...
– Вот, видели?.. Сопляк, а туда-же лезет... Ох, и
дожили! – негодует старик. Он жует сухими губами
кончик бороды и обижено смотрит в окно...
(Северный 1927: 5).
Кажется, старушка довольна! Батюшка не воспрещает.
Кто о чем, она, старая, о смерти думает… Хочет по-
новому умирать. Новое побеждает старое.
Вот оно, это новое: величественное, урбанистическое
здание крематория. Вдали вышка радиостанции им.
Коминтерна!..
А вот старое: красные ст ены былого Донского
монастыря.
Где еще так разительно различие веков “нынешнего” и
“минувших”, где еще в мире – вышка радио и
крематорий вырисовываются на фоне красных стен
XVI века и шатровых колоколен, с которых глядел еще
Дмитрий Донской… (Маллори 1927: 16).
292
 Кремация как технология позволяла преодолеть
множество проблем. Преимущества кремации как
«разумного способа погребения» (Бартель 1925: 4)
дополнялись высокой технологичностью процесса и
гигиеническими преимуществами, а также
возможностью более рационального использования
территорий:
При устройстве крематория все кладбища возможно
превратить в сады. На этот путь вступили такие
консервативные в религиозном отношении
муниципальные Советы, как Парижский,
постановлением которого кладбище Буа-де-Булонь
превращено в площадку для спорта
(ГАМО. Ф. 4557. Оп. 8. Д. 633. Л. 28 об.).
Немаловажным аспектом была также
перспектива сохранить земли для нужд сельского
хозяйства:
В СССР ежегодно умирает около 4 миллионов человек,
для которых требуется около 4 миллионов квадратных
саженей земли. В одну и ту же могилу из года в год
хоронить нельзя. Срок, после которого могилу можно
вновь раскапывать и класть в нее новый гроб,
продолжается 25 лет. Следовательно, для того, чтобы
узнать – какое у нас количество земли занято под
кладбища, необходимо четыре миллиона квадратных
саженей помножить на 25. Получится не мало не много
как сто миллионов квадратных саженей. Интересы
расширения посевной площади и подъема народного
хозяйства, таким образом, настоятельно требуют
введения у нас кремации (Олещук 1927: 2).
В п р е д с т а в л е н и и с о в р е м е н н и ко в в в е д е н и е
кремации должно было полностью освободить города
от новых захоронений и кладбищ:
Вместо кладбища надо построить крематорий, а на
месте кладбища разбить парк. Парк с театром, кино и
культурными развлечениями. Кладбища из места
293
пьянки, разврата и разбоя должны превратиться в
места подлинного отдыха рабочего
(Зудин, Мальковский, Шалашов 1929: 70-71).
Идея решать проблемы землепользования через
введение кремации была крайне популярной в
р а н н е м С С С Р. Т а к , М о с к о в с к и й О т д е л
благоустройства с необычайной легкостью говорил о
скорейшем устройстве районных (!) крематориев в
городе 5 (ГАМО. Ф. 4550. Оп. 8. Д. 638. Л. 6).
Р а й о н н ы е и о б л а с т н ы е с о в е т ы и и с п о л ко м ы
неоднократно декларировали скорое строительство
крематориев в том или ином месте. Общество
распространения и развития идей кремации
предлагало включить в план первой пятилетки
строительство 40 крематориев по всей стране
(ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 25. Д. 247. Л. 3). Если что-то в
области конструирования новой обрядности (см.:
Соколова 2013) и трансформации похоронного дела
могло иметь развитие в рамках нового курса на
индустриализацию хозяйства, то это была кремация
как наиболее т ехнологичный вид погребения.
Однако, несмотря на это, проект создания сети
крематориев не вошел ни в первый, ни в
последующие пятилетние планы развития народного
хозяйства 6.
Одним из центральных вопросов раннесоветского
кремационного дискурса становится вопрос
телесности, точнее – ее преодоления. Кремация
становится технологией, которая может оградить тело
от всех скотологических деталей процесса гниения.
Брошюры, пропагандирующие кремацию, очень
подробно описывают процесс разложения и гниения
трупа, как именно и в каком порядке насекомые
съедают части тела:
Каждому лицу при взгляде на умершего бросаются в
глаза те резкие изменения, которые происходят на теле
и лице усопшего вскоре же после прекращения жизни,
294
не говоря уже о распространяемом неприятном и
тяжелом трупном запахе.
Чем вызваны эти изменения и в чем их причина?
Дело в том, что с прекращением сердечной
деятельности и омертвением всех органов, фактически
не вся жизнь в организме человека остановилась и
прекратилась. Действительно, научно доказано, что в
кишечнике, например, продолжается жизнь и
деятельность микроорганизмов, которые и выделяют
ферменты, вызывающие эти хорошо всем знакомые
первые признаки разложения. Им помогают своей
работой так называемые клеточные аутолитические
энзимы. Затем в земле этот процесс гниения
органических веществ, сопровождаемый выделением
дурнопахнущих газов (вследствие разложения без
доступа кислорода), продолжается. <…> В этот период
гнилостные бактерии проникают в ткани и полости
тела, как уже было сказано, из кишечника. <…> Есть и
еще один крайне любопытный фактор,
предназначенный для разрушения организма трупа.
Это—могильные насекомые. Нужно указать, что
особенно любопытным и интересным в этом вопросе
я в л я е т с я н е с а м в с е м хо р о ш о и з в е с т н ы й ф а к т
появления в могиле на трупах насекомых, жуков,
клещей и т. д., а та поразительная закономерность, то
остроумное распределение ролей и та организация и
задачи, которые выполняются нижеприведенными
представителями могильной фауны (т.-е. животного
царства). <…> Итак, мы видим, как у каждого из
описанных видов насекомых имеется определенное и
твердо установленное временем задание до разрушению
и постепенному уничтожению трупа и как один вид
приходит на смену другому для продолжения той же
цели. Обращаем внимание читателя еще и на то, что в
первые еще часы по прекращении жизни, наша всем
хорошо знакомая домашняя муха («musca domestica»)
успевает положить в доступные ей места яички,
которые превращаются в личинки и вот эти то личинки
и начинают свою разрушительную работу. Вообще из
приведенных в таблице насекомых большинство
производит, как, например, муха, предназначенную
работу в виде личинок, а не ввиде взрослого
насекомого (Бартель 1925: 13-16).
295
В случае же кремации этого не происходит, и тот
же результат достигается без неприятного участия
червей. Вслед за своими европейскими
предшественниками, открыто искавшими
компромисс с учением Церкви, большевики отдельно
подчеркивают, что пепел, получаемый в результате
горения тела в кремационной печи полностью
идентичен праху, получаемому в результате тления.
Разница состоит лишь во времени достижения этого
результата – если в земле тело разлагается 5-7 лет, то
в кремационной печи этот процесс занимает не более
двух часов.
Несмотря на общий атеистический пафос
с о в е т с ко й р и т о р и к и , т е з и с о б и д е н т и ч н о с т и
кремационного праха и праха от тления в земле
остается крайне важным. Более того, в публикациях
кремационных активистов 1920–30-х годов все еще
сохраняются отголоски тезиса европейских
кремационистов о том, что этот прах ничем не
о т л и ч а е т с я и д а же н е с кол ь ко б л и же к т о м у
библейскому праху, из которого был некогда
сотворен Адам.
К р о м е т о г о , к р е м а ц и я п о з в ол я е т н а в с е г д а
сохранить прах в целости, поскольку «приятнее
собрать и сохранить прах дорогого нам человека,
чем знать, что его кости, не разрушающиеся в
т е ч е н и е с о т е н л е т, м о г у т б ы т ь в п о с л е д с т в и и
разбросаны» (Енш 1910: 9).
Отсюда проистекает еще одно крайне важное
свойство кремации: в результат е сжигания в
кремационной печи можно получить чистый пепел
без каких-либо примесей. Технологии кремационных
печей, подчеркивают авторы, таковы, что тело
сгорает полностью и весь пепел осаждается в
специальную емкость. Более легкий пепел от гроба и
цветов сильной тягой вылетает в трубу. Именно по
этой причине гроб может быть сделан либо из легких
пород древесины, либо из цинка. Последний при
296
т е м п е р а т у р е в 1 0 0 0 г р а д у с о в н е с г о р а е т, а
испаряется, таким образом, также не попадая в
кремационный пепел7 (Енш 1910: 17). Как
утверждают ранние энтузиасты кремации, и
отечественные, и европейские, это существенно
отличает кремацию от трупоположения, поскольку
при традиционном способе погребения тело
человека, поедаемое червями, полностью теряет свою
целостность, рассредоточивается и смешивается с
землей. Таким образом, кремация превращается в
технологию по деконструкции телесности,
возвращающую человеческую плоть в исходное
библейское состояние праха. Отсутствие гниения и
контакта с насекомыми при этом, возвышает этот
процесс и в некотором роде приближает к
божественному творению.
Как у западных, так и у советских
кремационистов превалировала идея чистоты
кремационного праха в сравнении с прахом,
получаемым в результате разложения тела в земле. И
хотя библейских референций в раннесоветских
текстах несопоставимо меньше, апелляция к идее
чистоты и скорости разложения неизменно
сохранялась. Примечательно, что установка на
преодоление телесности и идея гиперстерильности
праха в советской России сочетались с крайне
непочтительными практиками обращения с телами
умерших в реальности. Жесткие реалии революции
и гражданской войны вырабатывают в обществе того
времени своего рода “привычку к смерти”. В
условиях крайне высокого уровня смертности,
кризиса снабжения и разрушения традиционных
институтов, бравших на себя заботу об умерших,
проблема погребения трупов приняла в молодой
С оветской России поистине катастрофический
характер 8 . В больницах, моргах и мертвецких
месяцами лежали сотни незахороненных тел. Вместо
традиционных катафалков мертвых на кладбище
297
возили на салазках, в отсутствие древесины гробы
делали из подручных материалов и даже брали
напрокат:
Достать гроб действительно так трудно, что
большинство людей хоронят своих покойников просто
в матрацах или мешках. Некоторые берут гробы
напрокат, чтобы только довезти тело до кладбища
(Сорокин 1991: 146).
Кремационный проект прекрасно вписался в
раннесоветские утопии “городов будущего” с их
строгим функционализмом и отсутствием «лишнего»
(Хан-Магомедов 2001). При этом вдохновенные
размышления о чистоте и совершенстве кремации
соотносились с реалиями советского погребения в
той же степени, что и теоретические дискуссии
тогдашних урбанистов и дезурбанистов – с
отсутствием самого необходимого, например –
канализации и водопровода в подавляющем
большинстве городов страны (Фицпатрик 2008: 64–
67). Достаточно сопоставить докладные записки
советских функционеров о состоянии похоронной
индустрии и тексты апологетов кремации 1920-х
годов, чтобы понять – утопический проект
идеального способа погребения, при котором смерть
«чиста и бестелесна», не имел ничего общего с
повседневными практиками того времени. Утопизм
раннесоветского кремационного проекта
приобретает более драматичные черты, когда на
сцену выходит еще один реальный фактор того
времени – плановая экономика. Строительство
крематориев требовало огромных инвестиций.
М е р т в ы е , о д н а ко , н е п р е д с т а в л я л и н и к а ко г о
интереса с точки зрения повышения
производительности труда, достижения и
перевыполнения плановых показателей. Поэтому не
удивительно, что кремация оказалась на периферии
государственной политики и пропаганды. С одной
298
стороны, утопия «идеального погребения» идеально
соответствовала идеологии советского
производственного утилитаризма. С другой, она –
именно из утилитарных соображений – была им
совершенно не востребована, ведь крематории, их
сотрудники и их “продукт” в парадигме “плановых
показателей” не имели никакого смысла. И все-таки
кремация мертвых как одна из «высоких технологий
телесности» в раннем СССР была востребована:
основными клиентами первого и на долгие годы
единственного крематория в СССР стали
представители советской элиты с одной стороны, и
жертвы большого террора, окончившие свою жизнь
во внутренней тюрьме Лубянки с другой. Если
сожжение первых должно было символизировать
большевистскую утопию смерти как стремления к
“чистому будущему”, то сожжение вторых в согласии
с традиционными русскими представлениями о
нео бходимости уничтожать огнем т ела самых
страшных преступников 9, было призвано очистить
советский мир от страшной скверны – врагов народа.
Как бы то ни было, и в том и в другом случае
кремация позволила историческим акторам
претворить “идейную чистоту” в жизнь.
* Работа выполнена в рамках проекта РНФ №
18-18-00082 «Умершие в мире живых: кросс-культурное
исследование коммуникативных аспектов
танатологических практик и верований».
299
Примечания
1. Отметим, однако, что прямого запрета на кремацию,
равно как и указания на правильный способ погребения
нет ни в Св. Писании, ни в св. Предании. Это отмечалось
православными авторами с момента появления
дискуссии о кремации в России в начале XX века
(Белякова 2013: 537).
2. Документ «О христианском погребении усопших»,
одобренный Священным Синодом 5 мая 2015 г.
(http://prichod.ru/church-documents/21417/).
3. В 1908 г. Святейший Синод на запрос Главного
Врачебного Управления по делу жены генерала
Духовского, просившей разрешения перевести тело ее,
после ее смерти, в Гамбург для сожжения в
крематории, ответил: «Признать, что сожжение
покойника не согласно с учением православной
церкви, поэтому в просьбе отказать». Другой подобный
случай был в 1913 г. Пепел от тела русского купца
Бойтмана, сожженного в цюрихском крематории, был
доставлен для погребения в Россию. Когда жена
покойного обратилась к Курскому архиерею с
просьбой «отпеть покойника», архиерей, снесшись
предварительно с синодом, ответил: «отпеваться может
прах-тело, но не прах-пепел» (Олещук 1927: 2).
4. Отметим, что в третьем издании Большой советской
энциклопедии (1973 год) о кремации говорится
гораздо более сдержанно: «Преимущество кремации
перед другими способами погребения заключается в
п ол н о м и б ы с т р о м ( 1 – 1 . 5 ч . ) у н и ч т оже н и и
300
 органических веществ трупа в строго гигиенических
условиях» (Кремация 1973: 373).
5. Отметим, что даже сейчас в Москве есть только три
крематория.
6. Подробнее о закрытии кладбищ большевиками и
новых функциях кладбищенских территорий см.:
(Соколова 2018).
7. В целом наличие гроба при кремации воспринималось
как определенная проблема, по крайней мере,
большинство авторов находило нужным отдельно
аргументировать его необходимость. Например, «труп
должен сжигаться в печи вместе с гробом, что
соответствует чувству известного благоговения перед
покойником и уважения к христианским обычаям, а
также эстетическим и санитарным требованиям» (Енш
1910: 12); «Предвидя невольно возникаемый у всякого
вопрос: разве сжигают с гробов? Отвечу следующее:
Гроб неизбежен. Без него сжигать лучше, но при
соблюдении вышеизложенных предписаний стоимость
его сравнительно незначительна, он сгорает в
несколько минут и зато с ним связан ряд больших
удобств» (Бартель 1925: 37).
8. Подробнее о кризисе похоронной инфраструктуры в
раннем СССР см.: (Соколова 2019).
9. Эта идея, по видимому, вполне осознавалась
большевиками. Так, во время обсуждения похорон
Ленина Сталин в частности сказал: «Этот вопрос, как
мне стало известно, очень волнует и некоторых наших
товарищей в провинции. Они говорят, что Ленин
301
русский человек и соответственно тому и должен быть
похоронен. Они, например, категорически против
кремации, сжигания тела Ленина. По их мнению,
сожжение тела совершенно не согласуется с русским
пониманием любви и преклонения перед усопшим.
Оно может даже показаться оскорбительным для
памяти его. В сожжении, уничтожении, рассеянии
праха русская мысль всегда видела как бы последний,
высший суд над теми, кто подлежал казни» (Панченко,
Панченко 1996: 167–168).
Библиография
Источники и материалы
Б.К. Сожигание человеческих трупов (кремация).
Петроград: Госиздат, 1921.
Го с уд а р с т в е н н ы й а рх и в М о с ко в с ко й о б л а с т и
(ГАМО). Фонд 4550.
Го с уд а р с т в е н н ы й а рх и в М о с ко в с ко й о б л а с т и
(ГАМО). Фонд 4557. – Фонд Московского
коммунального хозяйства.
Государственный архив Российской Федерации
( ГА Р Ф ) . Ф о н д 1 1 2 . – Ф о н д О с о б о г о
присутствия правительствующего Сената для
суждения дел о государственных преступлениях
и противозаконных сообществах.
Государственный архив Российской Федерации
(ГАРФ). Фонд Р3316. – Фонд Центрального
исполнительного комитете СССР.
302
Документ «О христианском погребении усопших»,
одобренный Священным Синодом 5 мая 2015 г.
(http://prichod.ru/church-documents/21417/).
Кремация // Большая советская энциклопедия. Том
34. М.: Государственный институт «Советская
энциклопедия», ОГИЗ, 1973. С. 713.
Кремация // Большая советская энциклопедия.
Третье издание. Том 13. М.: Издательство
«Советская энциклопедия», 1973. С. 373.
Маллори Д. Огненные похороны // Огонек. 1927. №
50. С. 16.
О кремации // Безбожник. 1929. № 9. С. 13.
Олещук Ф. Огненное погребение // Безбожник. 1927.
№15. С.2–4.
Северный П. Крематорий (Из дорожных впечатлений)
// Безбожник. 1927. № 15. С. 5.
Encyclopedia of Сremation / Douglas J. Davies, Lewis
H. Mates (eds). London: Routledge; 1. ed. (De-
cember 28, 2005).
Научная литература
Бартель Г. Кремация. Москва: издательство МКХ,
1925.
Белякова Е.В. Церковный суд и проблемы церковной
жизни. (Серия: Церковные реформы). М.:
Круглый стол по религиозному образованию и
диаконии, 2013.
303
Б л э к М . С м е р т ь в Б е р л и н е . О т В е й м а р с ко й
республики до разделенной Германии. Москва:
НЛО, 2015.
Енш А.К. Очерки санитарной техники. Кремация.
Санкт Петербург: Типография АО “Слово”,
1910.
Зудин И.И., Мальковский К., Шалашов П. Мелочи
жизни. Ленинград, 1929.
Кашеваров А.Н. Церковь и власть. Русская
Православная Церковь в первые годы советской
власти. СПб., 1999.
Лавров И. Трупосожигание и крематории. М.:
городская типография, 1908.
Лебина Н. «Обрядность красного погребения» (о
социокультурном контексте первого советского
крематория) // Теория моды. Одежда. Тело.
Культура. 2011. № 20.
Панченко А.А., Панченко А.М. Осьмое чудо света //
Полярность в культуре. СПб, 1996. С. 167–168
(Альманах “Канун”. Вып. 2).
Селиванов Ф. Огненное погребение. Саратов:
Издание Саратовского ОРРИК, 1930.
Соколова А.Д. «Нельзя, нельзя новых людей хоронить
по-старому!» Эволюция похоронного обряда в
Советской России // Отечественные записки.
2013. №. 5(56). С. 191-209.
Соколова А.Д. Кладбища и городские общественные
пространства СССР 1920–30 годов //
Неприкосновенный запас. 2018. № 01 (117) С.
74-94.
304
Соколова А.Д. Новому человеку новую смерть:
похоронное администрирование в СССР //
Государство, религия, церковь в России и за
рубежом. 2019 (в печати).
Сорокин П.А. Долгий путь: Автобиографический
роман. Сыктывкар: Союз Журналистов Коми
АССР: Шыпас, 1991.
Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм.
Социальная история Советской России в 30-е
годы: город. М.: РОССПЭН, 2008.
Хан-Магомедов С. Архитектура советского авангарда.
В 2т. М.: Стройиздат, 1996-2001.
Шкаров ский М. Строит ельство Петроградского
(Ленинградского) крематория как средство
борьбы с религией // Клио. СПб. № 3. С. 158—
163.
Jupp P.C. From Dust to Ashes Cremation and the Brit-
ish Way of Death. Palgrave Macmillan, 2006.
Prothero, Stephen R. Purified by fire: a history of crema-
tion in America. Berkeley and Los Angeles: Uni-
versity of California Press, 2001.

305
Человек – существо предвосхищающее, в
положении вырвавшегося в будущее он
∏
сформировался социально; его настоящее КИБОРГИ,
всегда сориентировано в будущее время,
и без ожиданий, надежд, стремлений АНДРОИДЫ, ХИМЕРЫ
жизнь для него, собственно, не имеет
никакого смысла... ГЛАВА 9
Станислав Лем

© Фонд перспективных исследований


Игорь Морозов
“КОДЕКС РОБОТА”:
к вопросу об этических основах
“постгуманистической цивилизации”*
В связи со стремительным ростом исследований
по искусственному интеллекту и постепенным
внедрением роботизированных систем как в
промышленности, так и в быту, все актуальнее
становятся проблемы взаимоотношений в системе
“человек – машина” и способности машины к
разумному целеполаганию, на что обратил внимание
еще А. Тюринг. Современные теории искусственного
интеллекта и сингулярности, озвученные на стыке
тысячелетий (Kurzweil 1999, Moravec 1999),
предполагают возникновение уже в конце XXI века
особых форм интеграции биологических и
машинных форм жизни, скачкообразной эволюции
человека (Homo sapiens) в “постчеловека” (posthuman).
Возможность подобного технологического и
эволюционного скачка вплотную подводит нас к
п р о б л е м е э т и ч е с к и х в з а и м о о т н о ш е н и й м еж д у
человеком и производными формами живого,
309
возникающими в результате научно-технического
прогресса: киборгами – андроидами – роботами. В
последние десятилетия в научном сообществе все
чаще звучат вопросы: Каким будет дальнейшее
направление эволюции человека? Как изменят
сущность человека различные биотехнологические
способы продления жизни? Как эти изменения
скажутся на социальной организации и поведении
человека (Miller, Wilsdon 2006; Pearson 2013; Pearson
2016; Tasha 2017; Tegmark 2017)?
Статья посвящена анализу различных категорий и
понятий этики в системах “человек – вещь”, “человек
– машина”, “человек – робот”, “человек –
постчеловек” (Lin, Abney, Bekey 2014). Будет дана
оценка возможных последствий трансформаций в
результат е происходящей на наших глаз ах
технологической революции “этического кодекса
робота” (“три закона роботехники”),
сформулированного в свое время А. Азимовым, что
необходимо для построения адекватной стратегии
развития современного общества. Нас интересует,
какие формы морали и нравственности будут
оставаться актуальными в этих гипотетических
“постчеловеческих” сообществах? Как изменятся
представления об агрессии и милосердии,
альтруизме и солидарности, дружбе и любви, семье и
обществе, жизни и смерти? И верно ли утверждение
Ю.Н. Харари, что “мы приближаемся к новой
сингулярности, когда все, что исполнено смысла в
нашем мире, – я, ты, мужчина, женщина, любовь,
ненависть – его утратит” (Харари 2016: 496)?
Ввиду многоаспектности и междисциплинарной
сложности темы, не позволяющей в полной мере
проанализировать все затрагиваемые проблемы в
рамках статьи, мы рассматриваем данный текст как
набросок более масштабного исследования – книги
или серии статей.
310
“Постчеловечество”: видовое разнообразие
Любой антропологический подход к анализу
перспектив развития человечества предполагает
оценку видового разнообразия, то есть возможности
формирования новых человеческих видов. Подобные
классификации жизненных форм животных и
растений по морфологическим признакам,
о бус л о в л е н н ы м п р и с п о с о б л е н и е м к ус л о в и я м
обитания и определенному образу жизни, хорошо
разработаны в биологии (Несис, Нигматуллин 2003;
см. также: Чернова, Былова 2007: 154). Когда речь
идет о животных и растениях, в первую очередь
имеются в виду факторы, оказывающие влияние на
формирование их специфических телесных форм и
органов (если, конечно, темой обсуждения не
я в л я ю т с я п р о ц е с с ы д о м е с т и к а ц и и ) . С о гл а с н о
синтетической теории эволюции в числе этих
факторов – мутации и рекомбинации, приводящие к
увеличение внутрипопуляционной изменчивости,
дрейф генов, и отбор, снижающий эту изменчивость.
У человеческих популяций также наблюдаются
трансформации, связанные с перестройкой телесной
организации и метаболических процессов под
в о з д е й с т в и е м о к ру ж а ю щ е й п р и р од н о й с р е д ы .
Подобные изменения, как правило, обусловлены
комплексом генетических адаптаций, влияющих на
обмен веществ. Это относится, например, к народам,
проживающим в экстремальных условиях
высокогорья, Крайнего Севера и пустынь (Алексеева
1977; Боринская, Янковский 2007; Коньков 2017).
Однако в условиях технологической революции
особое значение получают адаптивные изменения,
связанные со стремительной трансформацией
антропосферы. Изменения человеческой природы в
этих условиях могут происходить при помощи
искусственной коррекции на генетическом или
технологическом уровнях и иных способов создания
и с к ус с т в е н н ы х а н т р о п о м о р ф н ы х с у щ е с т в , ч т о
311
неизбежно приведет к росту видового разнообразия
posthuman.
Для нашего анализа могут оказаться полезными
идеи, высказываемые в рамках эпигенетической
теории эволюции. Данная теория, появившаяся в
конце 1980-х годов, позиционирует себя как
альтернативу неодарвинизму и предлагает взгляд на
эволюцию как на процесс преобразования таксонов,
представляющих собой дискретные группы
фенотипов, которые устойчивы до некоторого
порогового значения по отношению к изменениям,
постоянно происходящим в геноме популяций и в
среде их обитания. “Эпигенетическая теория
рассматривает эволюцию как процесс
преобразования онтогенеза под влиянием
изменений, происходящих в окружающей среде. Эта
теория предполагает, что в ходе эволюционного
изменения популяция старого вида вначале
утрачивает фенотипическую устойчивость и затем
переходит в новое состояние, сперва очень
изменчивое, но обретающее новую устойчивость в
ходе последующей эволюции. Начальная утрата
устойчивости возникает под действием запорогового
изменения в среде, где происходит индивидуальное
развитие организма: смена условий развития
нарушает нормальную координацию
онтогенетических процессов, приводя к появлению
значительного числа необычных фенотипов
(морфозов) и соответственно к возрастанию
внутрипопуляционной изменчивости” (Гродницкий
2002: 63). Подобная эволюционная модель, как нам
представляется, вполне применима и к
постчеловеческим популяциям.
Различные типы “усовершенствований”
человеческого организма (human enhancement) активно
обсуждаются в последние годы как в научном
сообществе (Miller, Wilsdon 2006; Sharon 2014; Tegmark
2017), так и в научно-популярной литературе и в
312
масс-медийном дискурсе. При этом под
усовершенствованием понимается как применение
хирургических методов, протезирования и
имплантации, а также фармацевтических препаратов
для контроля над функциональным состоянием, так
и использование генной терапии, стволовых клеток,
а в будущем и нанотехнологий, позволяющих
воздействовать на проходящие в организме процессы
на клеточном уровне и управлять ими. Несмотря на
футуристичность многих этих предложений,
большинство из них вовсе не является фантазиями и
находится на стадии продвинутой разработки и
экспериментальных испытаний. Новое человечество
рождается у нас на глазах, в чем нетрудно убедиться
не только на примере прорывов в медицине или
военных приборов и механизмов, использующих
различные роботизированные системы, но и
наблюдая за результатами пластической хирургии,
добившейся значительных успехов в
“омолаживании” медийных персон, или за
участниками бодибилдинга, неузнаваемо
трансформирующих свое тело не без помощи
биотехнологий. Это относится и к представителям
многих видов спорта, использующим различные
способы стимуляции мышечной и дыхательной
активности, несмотря на многочисленные
допинговые скандалы, а также к военнослужащим
частей специального назначения и иным
комбатантам, которые, помимо этого, уже сейчас
могут использовать различные элементы
экипировки, облегчающие и усиливающие движение,
вроде экзоскелета, или радикально уменьшающие
з а м е т н о с т ь с ол д а т а н а м е с т н о с т и ( н а п р и м е р ,
накидки, снижающие инфракрасное излучение).
Фактически это апробация различных способов
симбиоза человеческого тела с достаточно
компактными техническими приспособлениями,
313
существенно увеличивающими его возможности в
экстремальных ситуациях.
Тот факт, что большинство из уже существующих
способов “улучшения” человека пока не получили
массового распространения, связан не только с их
высокой стоимостью, но и с осознанием целого
комплекса проблем от необходимости
переосмысления нового наполнения таких концептов
как “человеческая природа”, “личная идентичность”,
“моральный статус”, “благосостояние” и др. до
проблем философского уровня: нормативной этики,
политической философии, философии разума и
эпистемологии. Ожесточенные дискуссии идут
между трансгуманистами, требующими
общедоступности технологий, позволяющих
усовершенствование человеческой природы, в том
числе самыми радикальными методами, и
биоконсерваторами, выступающими против любого
вмешательства в естественные процессы в
человеческом теле (Savulescu, Bostrom 2008). Идеи
усовершенствования человека сталкиваются и с
консерватизмом массового мышления, которое
всегда не торопится принимать нововведения.
Именно поэтому кампаниями-разработчиками такое
внимание уделяется различным способам
продвижения своих продуктов от различных видов
рекламы и выставочной деятельности с презентацией
д о с т и же н и й д о и с п о л ь з о в а н и я в о з м ож н о с т е й
массмедиа.
Наиболее мощное воздействие на современное
массовое сознание оказывают различные средства
массовой коммуникации, в первую очередь
телевидение и кино, определяя как ожидания, так и
фобии простого обывателя от грядущего пришествия
“улучшенных” при помощи современных технологий
суперменов и их машинных аналогов. Именно в этой
сфере появляются все новые и новые названия и
разновидности предполагаемых представителей
314
постчеловечества, основанные на разных их
функциональных особенностях. В некотором смысле
м ож н о у т в е рж д а т ь , ч т о ус и л е н н о е в н и м а н и е ,
уд е л я е м о е п р о б л е м е в н е д р е н и я с о в р е м е н н ы х
технологий в повседневный быт каждого человека и
тех неотвратимых последствий, которые будут
связаны с этими инновациями, является подготовкой
массового сознания к грядущим переменам эпохи
сингулярности. В качестве примера можно привести
скандальный сериал “Черное зеркало” (Black Mirror,
Великобритания, 5 сезонов с 2011 г., реж. Оуэн
Харрис, Карл Тиббеттс, Отто Батхёрст и др.), в
сюжетах которого разворачиваются различные,
порой комические, а иногда и трагические
последствия использования в повседневных
практиках различных девайсов и гаджетов,
социальных сет ей и виртуальной реальности.
Конечно, данный сериал, первые выпуски которого
скорее напоминали ситком с элементами фантастики
и черного юмора, постепенно эволюционировавший
в жанр киберпанка, направлен прежде всего на
молодежную аудиторию, представителям которой,
по-видимому, придется воочию столкнуться с
реальными последствиями совершающейся на наших
глазах технологической революции.
Подобные проблемы обсуждаются и в сериале
“Электрические сны Филипа К. Дика” (Electric
Dreams, Великобритания, США, 1 сезон в 2017 г.,
реж. Дэвид Фарр, Франческа Грегорини, Том
Харпер). Он основан на рассказах автора романа
“Снятся ли андроидам электрические овечки?” (Do
Androids Dream of Electric Sheep? 1968), легшего в
основу знаменитого фантастического триллера
Ридли Скотта “Бегущий по лезвию” (Blade Runner
1982, США, Гонконг). Именно в нем, напомним,
впервые в масскультурном формате была поставлена
проблема взаимодействия в будущем людей и их
315
биологически и технологически
усовершенствованных копий.
Основываясь на информации из перечисленных
выше источников, приведем краткий перечень
возможных разновидностей постчеловека, а затем
сосредоточимся на анализе этических проблем и
проблеме телесности, в значительной мере
определяющей морфологию их форм. При этом
о г о в о р и м с я , ч т о п р и в о д и м ы е н и же н а з в а н и я
разновидностей “постлюдей” не являются
устоявшимися обозначениями описываемых типов и
в ряде случаев могут применяться в расширительном
з н а ч е н и и , и м е т ь с и н о н и м ы с б ол е е у з к и м и
специализированным смыслом.
Предварит ельно можно разделить все типы
постлюдей на две фенотипически и морфологически
сходных категории: человекоподобных и
нечеловекоподобных – и выстроить следующую
иерархию:
постлюди – представители человеческой расы,
усовершенствованные биотехнологически для
увеличения выносливости и продления жизни;
киборги (репликанты) – биологические
а н т р о п о м о р ф н ы е о р г а н и з м ы , с од е рж а щ и е
механические или электронные компоненты,
специализированные для жизни и работы в
агрессивных средах (например, в глубинах
океанов или в космосе), гибрид человека и
машины;
андроиды (дроиды, синтетики, синты, автоматы)
– искусственные люди, человекоподо бные
роботы;
химеры – организмы, созданные в результате
искусственного сращения тканей,
принадлежащих разным организмам и
межвидового скрещивания;
роботы – неантропоморфные
специализированные механические устройства
316
 с искусственным интеллектом, хотя роботов в
популярной литературе и в кино часто
отождествляют с киборгами и андроидами;
искусственный интеллект, встроенный в
различные оболочки и среды, в том числе
действующие “стаей” беспилотники, микро- и
нанороботы.
Если люди, репликанты, киборги и андроиды по
определению антропоморфны, то химеры могут быть
и неантропоморфными, а роботы и различным
образом локализованный искусственный интеллект
могут иметь произвольную физическую оболочку,
продиктованную их функционалом. Большинство из
перечисленных форм уже существуют или находятся
в стадии экспериментальной разработки, то есть их
появление в нашей жизни и массовое
распространение – дело ближайшего будущего, если,
конечно, не будут приняты специальные
ограничительные меры на международном уровне.
Их дальнейшее развитие, согласно эпигенетической
теории, скорее всего будет протекать в рамках
таксонов антропоморфных и неантропоморфных
существ, о бразующих фенотипически сходные
группы и имеющих потенциал для образования
о бщих популяций и к появлению нео бычных
фенотипов (морфозов). Особый потенциал развития
имеют химеры, которые, имея биологическую
природу и неантропоморфный облик, могут
развиваться как автономно, так и взаимодействуя с
другими группами постлюдей. Андроиды, имея
морфологическое сходство с другими
антропоморфными существами, потенциально
способны эволюционировать как в сторону людей и
киборгов, если при их конструировании будут
использоваться биокомпоненты, так и в сторону
роботов. Поскольку это будет зависеть от давления
внешней среды, здесь уместна ссылка на замечание
С. Лема, которое он приводит, разбирая случай двух
317
независимых способов возникновения панцирей у
черепах: «“моделирующее” давление среды
решающим образом приводит к созданию близких с
конструкторской точки зрения форм» (Лем 1996: 65).
Актуальным представляется вопрос, будут ли в
возникающем на наших глазах постчеловеческом
сообществе значимые различия, напоминающие
современные расовые, этнические,
профессионально-сословные, или основным трендом
нужно признать постепенное их сглаживание или
даже исчезновение? Мы считаем, что расхождения
между возможными видами постлюдей неизбежно
будут формировать понимание их “особости”. Скорее
всего непохожесть между антропоморфными и
н е а н т р о п о м о р ф н ы м и с у щ е с т в а м и буд е т с т ол ь
значительна, что они не будут осознавать, что между
ними есть что-то общее. Вместе с тем
усовершенствованные люди, киборги, репликанты,
андроиды со временем могут образовать нечто
подобное человеческим расам. При этом, возможно,
некоторые из них станут обитателями других планет,
поскольку усовершенствования помог ут им
переносить воздействие космического излучения и
агрессивных инопланетных сред. Хотя
искусственный инт еллект и связ анные с ним
коммуникационные каналы должны в перспективе
ус т р а н и т ь п р о б л е м ы я з ы ко в ы х и к ул ьт у р н ы х
различий, как показывают современные процессы
усвоения гло бальных трендов, в большинстве
случаев глобальные новации всегда претерпевают
существенные локальные трансформации, вызванные
необходимостью адаптации к местным условиям. Это
заставляет предположить, что и культурные, и
языковые отличия будут еще долго сохраняться
независимо от технологических усовершенствований.
Конечно, важную роль в этих процессах будет
играть и профессиональная специализация,
п о с кол ь к у в р я д л и д а же о ч е н ь с о в е р ш е н н ы е
318
существа смогут с равным успехом функционировать
в разных средах и успешно выполнять технические
задачи высокой степени сложности без
о п р е д е л е н н о й с п е ц и а л и з а ц и и . П о - в и д и м о м у,
сохранится и особая прослойка “системных
управленцев”, некоего аналога современной
управленческой элиты, то есть будут существовать
предпосылки для под держания социальных
различий.
Для перечисленных типов характерны разные
формы телесности. Рассуждая об “идеальных”
моделях телесности в социальных дискурсах (“труп”
– в медицине, “зверь” как “воплощение инстинктов и
вожделений плоти” – в религии, “манекен” как
“место производства знаковой ценности” – в системе
“политической экономии знака”, при помощи
которой “сексуальность производится как модель”),
Ж. Бодрийяр утверждает:
робот – это совершенная модель функционального
“освобождения” тела как рабочей силы, экстраполяция
абсолютной и бесполой рациональной
производительности (им может быть и умный робот-
компьютер – это все равно экстраполяция мозга
рабочей силы) (Бодрийяр 2000: 216).
В этом смысле робот принципиально отличается и
от своего предшественника, “автомата” (ср.:
Погоняйло 1998: 3-40), поскольку тот “представляет
собой театральную подделку человека средствами
часовой механики, где техника всецело служит
аналогии и эффекту симулякра”. В роботе же
техническое начало господствует, машина берет верх, а
вместе с машинностью утверждается и
эквивалентность. <…> Робот, как показывает его имя,
р а б о т а е т : т е а т р а б о л ь ш е н е т, н а с т у п а е т п о р а
человеческой механики. Автомат – аналог человека, он
остается его собеседником, играет с ним в шахматы.
Машина – эквивалент человека, и в качестве
319
эквивалента она включает его в себя, в единый
операциональный процесс (Бодрийяр 2000: 119, 216).
“Автомат” Ж. Бодрийяра – это примитивный
аналог андроида, то есть механической копии
человека. Ему приписывается способность
самостоятельного принятия решений и “разумного
действования”, хотя на самом деле он действует в
рамках строго прописанной программы. У него нет
иной цели, кроме подражания человеку, в том числе
внешнем (он “как живой”). В то время как робот не
обязательно антропоморфен, а главной его задачей
является выполнение тех или иных практических
задач, пусть даже и не совсем “человеческим”
способом.
У автомата и нет другого назначения, кроме
постоянных сравнений с живым человеком – чтобы
быть естественнее его, образуя его идеальное подобие.
Это безупречный двойник человека, вплоть до гибкости
движений, вплоть до функционирования органов и ума;
возникает даже тревожная мысль, что никакого
отличия вообще нет, то есть что с душой покончено и
осталось одно лишь идеально-натурализованное тело.
<…> С роботом – ничего подобного. С ним нет больше
вопроса о видимостях, его единственная истина – его
механическая эффективность. Он больше не
ориентируется на сходство с человеком, да его с ним и
н е с р а в н и в а ю т. Н е т б о л ь ш е т о г о н е у л о в и м о г о
метафизического отличия, что создавало тайну и
очарование автомата; робот поглотил это отличие и
усвоил его себе на пользу. Суть и видимость слились в
единую субстанцию производства и труда
(Бодрийяр 2000: 119-120).
В противопоставлении Ж. Бодрийяра выявляется
важный адаптационный механизм восприятия
“нечеловеческого”: оно кажется более приемлемым в
человеческом облике, даже если и не слишком
полезно в практическом смысле. Машина-робот
может быть сколь угодно разумнее и эффективнее
автомата-андроида, но она при этом является
320
прямым конкурентом, “заместителем человека” и
воплощением “чуждой природы”, “иного вида”, а
потому “неживой”, хотя выполняемые ею действия
могут быть не менее сложными и рациональными,
чем, например, деятельность насекомых, которых мы
признаем “несомненно живыми” лишь по причине их
биологической природы.
В этой связи возникает проблема различения
“живого” и “неживого”, а также “разумного” и
“неразумного” – той границы, которая, как принято
считать, отделяет “человеческое” от “животного”
(ср.: Лем 1996: 349 – 370 ; Sheehan, Sosna 1991; Levy
2008). Эти, на первый взгляд, абсолютно разные
свойства тесно связаны в культурных дискурсах и
определяют отношение к социально ущербным и
зависимым субъектам. Например, хорошо известен
факт, что раб (в отечественной истории это мог быть,
например, крепостной крестьянин) фактически
считался вещью своего господина, и он ценился
гораздо меньше породистого животного или садовой
скульптуры. Рабство как феномен мировой истории
хорошо изучено (ср.: Абрамова 1992) и оставило свой
след во всех человеческих цивилизациях. Впрочем,
как показывают современные исследования, это
явление продолжает существовать и в наши дни,
маскируясь под разными формами социального и
экономического порабощения (Бейлз 2003; Bales, Soo-
dalter 2009). Это позволяет предположить, что и в
постчеловеческом обществе подобные различия
будут существовать. Это касается, в частности,
возможностей покупки робота в качестве
сексуального партнера, что, по мнению Д. Леви,
может оказаться серьезной социально-
психологической проблемой, поскольку и в
настоящее время использование одним из супругов
сексуальных игрушек нередко вызывает конфликты в
семье и рассматривается как оскорбление партнера
(Levy 2008: 274–295, 306).
321
Заметим, что если первоначально Голем, как и
роботы, создавались как “помощники человека”,
работники, фактически – рабы, то в будущем вполне
возможна обратная ситуация, когда люди окажутся в
полной зависимости от высокоинтеллектуальных
устройств и существ, которые будут использовать их
в качестве вспомогат ельного о бслуживающего
персонала или даже энергетического биоресурса, как
в “Матрице”. И дело здесь не столько в свободе
выбора или личной сво боде, поскольку наша
зависимость от технических устройств уже сейчас
слишком велика (Дыдров, Пеннер 2013), речь о месте
человека современного вида в иерархии
постгуманистических сообществ.
Особое значение для обсуждаемой проблематики
имеют телесные и виртуальные копии человека
(клоны, аватары, суррогаты и др.), подобия
дистанционно управляемых роботов и устройств.
К о н ц е п ц и я с о з д а н и я д в о й н и ко в в ко н т е кс т е
технологических усовершенствований как
вероятность “переселения” человеческого разума
(мозга) в новые телесные оболочки (Бостром 2016:
39-46) связана прежде всего с идеей продления
жизни, а в футурологических версиях – с
обретением бессмертия. Сам факт возможного
создания существующего одновременно с
оригиналом двойника или перемещения
человеческого сознания в иную оболочку (а это одна
из магистральных целей стратегии развития
человека в эпоху сингулярности по Р. Курцвейлу)
с о з д а е т м н оже с т в о п о т е н ц и а л ь н ы х э т и ч е с к и х
проблем. Одна из них связана с возможностью
преступной подмены личности, как это происходит в
фильмах Джона Ву “Без лица” (Face/Off 1997, США)
и Джонатана Мостоу “Суррогаты” (Surrogates 2009,
США).
Оценивая планы создания в будущем
биологических или технических копий человека в
322
широком антропологическом дискурсе, нельзя
забывать, что эта идея совсем не нова и напоминает
нам об известных как в реальности, так и в
мифологии и по обрядово-магическим практикам
человеческих двойниках (близнец, душа, тень),
вокруг которых сложился целый пласт архаических
и современных верований, отсылающих нас к
древним архетипическим образам,
засвидетельствованным во многих человеческих
культурах. Фобии, возникающие по поводу “клонов”
и “аватаров” будущего, в том числе массово
тиражируемые в мировом кино триллеры с
“оживающими мертвецами”, основываются именно
на этих архаических верованиях.
Проблема смерти и бессмертия входит в общий
круг экзистенциальных вызовов постчеловечества
(Турчин, Батин 2013). Различение “живого” и
“неживого”, биологической и машинной жизни,
характерное для современной онтологии, возможно,
потеряет свое значение в будущем, если исходить из
предположений о том, что технологическая
эволюция является продолжением эволюции
биологической (Лем 1996: 15–46; Kurzweil 2005: 7). В
этом случае “смерть” как прекращение жизни,
полная остановка биологических и физиологических
процессов жизнедеятельности организма будет
неизбежно переопределена и включит в себя такие
технические термины и понятия, как “неисправимая
поломка” или “необратимый отказ системы”.
Важное место при возникновении новых
иерархий занимает наличие у разных
представит елей постчеловеческого соо бщества
р а з у м а и р а с с уд к а . К а к и з в е с т н о , о с н о в н ы е
этические категории соотносятся с разумом,
поскольку именно он выражает себя в принципах,
идеях и идеалах и связан со способностью
приспосабливаться к новым ситуациям, обучению на
основе опыта, пониманию и применению
323
абстрактных концепций и использованию знаний для
управления окружающей средой, а также к эмпатии
(ср.: Лем 1996: 15–46). Животные также способны на
эмпатию, что выражается в готовности помогать
сородичам, в первую очередь – своему потомству,
делиться добычей, защищать подвергшихся атаке
хищников сородичей и др., и в этом смысле частично
разумны.
Этого пока нельзя сказать о существующих в
н а с т о я щ е е в р е м я т ех н и ч е с к и х ус т р о й с т в а х и
механизмах, наделенных искусственным
интеллектом. Большинство из них обладают только
рассудком, то есть логическим мышлением,
способностью к классификации и систематизации
опыта и знаний, а также составлению логических
суждений, но не способны на эмпатию. Вместе с тем
общее направление развития подобных систем,
требующее их слаженного действия в стае (как
военные летательные аппараты) или группе,
неизбежно предполагает необходимость выработки
механизмов взаимовыручки и взаимной поддержки
для сохранения целостности системы. То есть
развитие способов взаимодействия, напоминающих
эмпатию в живых системах.
Этика в постчеловеческих системах
Проблема разработки специальной этики
отношений в системе “человек – технические
устройства” не нова (ср.: Bromberg 1999). Однако в
последнее десятилетие ей стали уделять особое
внимание (ср.: Bostrom, Roache 2008; Lin, Abney, Bekey
2014). В ряде западных стран выделяются
существенные средства и учреждаются специальные
фонды и финансируемые программы, нацеленные на
стимулирование подобных исследований. Создаются
также специализированные научные центры вроде
“Института этики и новых технологий” (The Institute
324
for Ethics and Emerging Technologies), среди основных
задач которых – изучение новых технологий,
способных оказать существенное влияние на
человеческое общество в XXI веке, и этических
проблем, связанных с развитием этих технологий. В
программе действий IEET утверждается приоритет
“технопрогрессивной” ориентации, то есть права
людей на свободный выбор при использовании
новых т ехнологий, таких как редактирование
генома, наномедицина, чипирование, то есть на
свободное поддержание либо изменение своего
собственного разума и тела (human enhancement). Это
продиктовано убеждением, что технический
прогресс может стать катализатором позитивного
развития человека, если будет обеспечена
безопасность и справедливый доступ к технологиям.
Несмотря на внешнюю привлекательность
подобной программы, нельзя забывать о
высказанном еще полвека назад предостережении
Станислава Лема в его работе “Этика технологии и
технология этики”:
Технология гораздо более пригодна для уничтожения
устоявшихся ценностей, чем для создания новых.
Форсирование в этом случае создания “возможностей”
может привести к “аксиологическому взрыву”, то есть к
развалу системы ценностей: подобное форсирование
может породить ситуацию, в которой жить очень легко,
но не хочется (Лем 2005: 381).
Лем иллюстрирует это положение двумя
показательными примерами. Первый относится к
употреблению ЛСД, который, “уничтожая
целостность индивидуальных предвидений, так
усиливает незамедлительные экзистенциальные
ощущения, что сиюминутность кульминируется в
состояние, в котором все, кроме самого состояния,
теряет смысл, – как вершина, наконец-то
достигнутая”. Это, казалось бы, позволяет признать
применение ЛСД успешной технологией,
325
позволяющей без особых усилий достигнуть
наивысшей степени самореализации. Но в
результате этот препарат стал социальной угрозой,
“поскольку общество, состоящее из индивидуумов,
подверженных влиянию ЛСД, существовать не
может”, а потому был запрещен на законодательном
уровне.
Второй пример относится к использованию
оральных контрацептивов, которые на момент
написания этой работы Лема (конец 1950-х годов)
только начали входить в широкий оборот. Отмечая
удобство данной технологии, “радикально
отделившей размножение от наслаждения, какое с
ним сопрягла эволюция”, Лем обращает внимание на
тот факт, что средства,
удовлетворяющие стремления или влечения, могут
разбалансировать аксиологическую систему общества.
Облегчить – обесплодив – половой акт – это то же
самое, что способствовать – косвенно – признанию
определенных эротических недосказанностей
несущественными; такое отношение лишает –
впоследствии – любовное чувство серьезности. <…>
Таким образом, происходит постепенное срывание с
сексуальных контактов покровов исторически
наслаивавшихся ценностей, поскольку эти ценности
являются не непосредственным результатом
проявления врожденных механизмов, а производным
продуктом сознательного усвоения определенных
(имеющих также этическую окраску) отношений,
общественно одобренных и признаваемых ценными.
В результате “эти средства становятся фактором,
придающим “безлюбовному сексуальному случаю”
статистически возрастающую степень вероятности.
Этот статистический аспект явления мы считаем самым
существенным, поскольку он определяет направление
развития перемен, в том числе и этических (Лем 2005:
380).
Очевидно, что эти рассуждения Лема
распространяются и на многие другие аспекты
взаимоотношений людей и технологий, а также на
326
людей и нелюдей (машин, автоматов, роботов,
интеллектуальных устройств). Конечно, общение с
виртуальным партнером, как это происходит в
фильме Спайка Джонса “Она” (Her 2013), может
помочь решить проблему одиночества, преодолеть
стремление к суициду и даже дать иллюзию
“настоящей любви”. Однако, как и в случае с
контрацептивами, необходимо иметь в виду
последствия, которые находятся за скобками данных
о т н о ш е н и й , а т о ч н е е , с о ц и а л ь н ы й э ф ф е к т,
возникающий как и в случае ЛСД: социум,
состоящий из множества индивидов, зацикленных на
виртуальной любви, неустойчив и склонен к распаду.
В этом случае возникает общество, основанное на
совершенно иных принципах и, по-видимому,
требующее особой этики, в которой будут
переопределены многие моральные нормы и способы
взаимоотношений. Можно, конечно, представить
себе существование в этой системе понятия брака, но
гораздо сложнее будет обстоять дело с другими
“семейными ценностями”, а также отношениями
родства, воспитания потомства и проч.
Отметим, что значительная часть исследований,
о бсуждающих этику применения современных
т ех н ол о г и й , к а с а е т с я д о п ус т и м о с т и в н е ш н е г о
вмешательства в человеческий организм, его
модификации при помощи современных технологий
( S h a r o n 2 0 1 4 ) , а н е в з а и м о о т н о ш е н и й м еж д у
различными “продуктами” технического прогресса,
которые мы называем “постлюдьми”. Между тем,
было бы полезно оценить морально-этические
проблемы, которые могут возникнуть при
межвидовом взаимодействии в постчеловеческих
сообществах. Здесь есть вещи достаточно очевидные,
поскольку они основываются на универсальных
законах морали и нравственности, возникавших на
основе взаимопомощи и взаимных обязательств.
Если будут существовать группы, действующие
327
сообща и имеющие общие или пересекающиеся
интересы и цели, то неизбежно будет формироваться
потребность во взаимной поддержке и солидарности.
А значит будут вырабатываться механизмы,
регулирующие надежность даваемых обязательств.
Это могут быть технические регламентации и
правила, аналогичные сводам законов, нарушение
которых (“преступление”) может повлечь
исключение или насильственное устранение из
группы. Но могут быть и более сложные
ограничения, вроде Законов роботехники, которые
хотя и могут нарушаться, но их соблюдение весьма
желательно для под держания устойчивости
групповых взаимосвязей. Для этого неизбежно
п о н а д о б я т с я р е г ул я т и в ы , а с с о ц и и ру ю щ и е с я с
понятиями “стыд”, “совесть” и “честь”, а также
необходимые компенсаторные механизмы, вроде
раскаяния и осознания необходимости устранить
причиненный ущерб. В этом контексте вполне
возможна актуализация “чувства вины” (оно, как
известно, свойственно многим животным), или, если
говорить об идеологической версии – осознании
собственной “греховности”. С. Лем, рассуждая о
религиозности и вере, замечает, что «“мозг является
не только познавательной, гностической, но и
“верящей машиной”» (Лем 1996: 121-127). Поэтому
любые существа, обладающие достаточно развитым
сознанием, будут обладать способностью
“предвосхищения будущего”, то есть “верой”,
которая лежит в основе любой религиозности.
С нашей точки зрения, наиболее интересные
подходы к проблеме постчеловеческой морали
можно обнаружить в направлении, которое принято
называть “эволюционной этикой” (Boniolo, De Anna
2006; Joyce 2006; Ayala 2016; Mizzoni 2017; Барбур
2001: 37-41). Суть обсуждающихся в его рамках
проблем состоит в том, что этика как особая система
регламентации и кодификации коммуникативных
328
практик возникает и развивается в процессе
эволюции человеческих сообществ. Еще Чарльз
Дарвин в ответ на вопрос И. Канта о происхождении
чувства долга писал:
Всякое животное, одаренное ясно выраженными
общественными инстинктами, включая сюда
привязанность между родителями и детьми, должно
обязательно приобрести нравственное чувство, или
совесть, как только его умственные способности
достигнут такого же или почти такого же высокого
развития, как у человека (Дарвин 1953: 2015).
С огласно этому утверждению мерилом
нравственности является человек. Вместе с тем в
последние десятилетия в рамках различных
дисциплин, например, этологии, предпринимаются
у с и л и я п о п о и с к у “ ч е л о в е ко о б р а з н ы х ” ф о р м
поведения у приматов (ср.: Де Валь 2014). Вполне
логично применить его и к различным видам
кибернетических технических устройств, в том
числе к тем, которые по современным критериям
неспособны на свободу выбора и разумное
поведение.
Попробуем рассмотреть с антропологической
точки зрения основные категории этики и
возможные способы их трансформации в эпоху
“сингулярности”. Речь идет о таких устоявшихся,
ценимых и признаваемых в большинстве
человеческих сообществ составляющих морали, как
добро и зло, справедливость и совесть, достоинство и
честь, свобода и необходимость. Эти категории
этики позволяют описывать способы нравственного
поведения, то есть всего того, что считается в том
или ином социуме в каждом конкретном случае
морально оправданным и справедливым. Господин
мог четвертовать своего раба за достаточно
безобидный по нынешним меркам проступок, и при
этом быть абсолютно уверенным в том, что творит
добро. Возможно, не менее “бесчеловечным” будет
329
выглядеть в будущем решение вышвырнуть свой
компьютер из окна многоэтажки после поражения в
интернет-баттле. Этично ли уничтожать то, что
порождает действительность?
Обратимся вновь к социальной прогностике,
представленной в массмедийной культуре, поскольку
именно в этой сфере в последнее время активно
презентуются самые разные варианты
постчеловеческих сообществ. Многие из них рисуют
отдаленное будущее, что заставляет относится к этим
прогнозам с осторожностью, однако такая
перспектива позволяет авторам прогнозов не
связывать себя рамками “возможного” и строить
более свободные прогностические модели. Конечно,
большинство из этих массмедийных презентаций
постгуманистического будущего рассчитаны на
широкую аудиторию и поэтому не относятся даже к
жанру научной фантастики. При этом
футуристические построения такого рода при
изображении будущего, как правило, используют
современные типы взаимоотношений между людьми,
то есть фактически являются проекцией настоящего
в будущем и предполагают, что несмотря на
колоссальные технологические прорывы устройство
человеческого сообщества через несколько столетий
останется прежним.
Разберем некоторые примеры подобных
проекций. Одной из них является сериал “Люди” (Hu-
mans 2015, Великобритания, США, Швеция, реж.
Льюис Арнольд, Аластер Маккэй и др.),
выдержавший уже три сезона подряд. В нем
представлено будущее, в котором каждая семья
может позволить себе иметь в доме “андроида-
синтетика”, выполняющего все домашние работы и
являющегося послушным исполнителем
человеческих желаний, порой не всегда безупречно
моральных. Развитие событий в сериале основано на
постепенном возникновении привязанности людей к
330
сво им “слу г а м- с инт е ти к ам ” , б е з ко т о р ы х о н и
зачастую уже не представляют своей жизни. В
первую очередь это относится к детям, для которых
“синтетики” сначала являются партнерами по играм
и заботливыми нянями, затем не знающими
усталости спутниками и надежно хранящими тайну
собеседниками. И наконец, близкими друзьями,
которых нужно защищать и не давать в обиду.
Подобная линия поведения хорошо известна по
отношению к домашним животным, к которым люди
также зачастую привязываются не меньше, чем к
близким родственникам. Дело доходит до того, что
дети начинают подражать “синтетикам”, восхищаясь
их внешним совершенством, но при этом и
отказываясь от эмоций. То есть, как и в любой
системе, начинает срабатывать обратная связь, и то,
что было объектом, начинает влиять на поведение
субъекта.
Авторы сериала развивают и другие линии,
например, способность “синтетиков” к быстрой
эволюции благодаря многочисленным
усовершенствованиям, которые вносит в их систему
производитель. Причем, как выясняется в ходе
действия, таков был замысел их создателя, сына
которого, тонувшего в пруду, спас один из первых
“синтетиков”. Мальчик выжил лишь благодаря
вживленной в его мозг системе, аналогичной тем,
которые были установлены “синтетикам”. То есть в
результате он становится киборгом, и именно он
возглавляет революцию “синтетиков”, которые,
будучи связаны воедино компьютерной сетью, вскоре
обретают способность чувствования. Дальнейшее
действие достаточно характерно для голливудских
сериалов: угнетенные “синтетики” бунтуют против
“господ”. Оставленные ими люди разделяются на тех,
кто готов их защищать, и тех, кто решительно
н а с т р о е н и х у н и ч т ож и т ь . В э т о м с м ы с л е п о
сюжетной схеме сериал “Люди” мало отличается от
331
советского фильма “Золотой ключик” (1939, СССР,
реж. Александр Птушко).
По сути, речь здесь идет о фундаментальном
нарушении “трех законов роботехники”,
сформулированных Айзеком Азимовым и его другом
Джоном Кэмпбеллом в рассказе “Хоровод“ (1942),
которые гласят:
1) робот не может причинить вред человеку или
своим бездействием допустить, чтобы человеку
был причинён вред;
2) робот должен повиноваться всем приказам,
которые даёт человек, кроме тех случаев, когда
эти приказы противоречат Первому Закону;
3) робот должен заботиться о своей безопасности в
той мере, в которой это не противоречит Первому
или Второму Законам.
В эссе “Законы роботехники” Азимов отмечает,
что действие Трёх Законов относится ко всем
инструментам, созданным человеком (Азимов 2008:
1 8 2 – 1 8 3 ) . В р а с с к а з е А . А з и м о в а “ Ул и к и ”
робопсихолог Сьюзен Кэлвин утверждает, что если
кто-то следует Законам, то он “или робот, или очень
хороший человек”, но если говорить о разнице
между роботом и человеком, то она огромна,
поскольку “роботы глубоко порядочны” (Там же: 149,
154). Фактически это утверждение можно
переформулировать иначе: “идеальный робот – это
то же, что идеальный человек”. Но идеальных людей
не бывает, а следовательно рассчитывать на то, что
усовершенствованные андроиды, уподобляясь
людям, будут “идеальны” с точки зрения этики, не
приходится. Более того, компании, занимающиеся
разработками роботов (например, военных или
медицинских), в большинстве случаев не
заинтересованы в соблюдении Законов, потому что
это будет препятствовать осуществлению этими
устройствами их деятельности, связанной, например,
с нанесением ущерба людям (в своих поздних эссе А.
332
А з и м о в т а к же п р и з н а е т н е и з б еж н о с т ь э т о г о
парадокса).
Второй сериал, привлекший внимание большой
аудитории в 2016–2017 гг. – “Мир Дикого Запада”
(Westworld 2016-2017, США, реж. Ричард Дж. Льюис,
Ф р е д Ту а и д р . ) . О н я в л я е т с я с и к в е л о м
одноименного фильма Майкла Крайтона (Westworld
1973, США) и подробно развивает тему Парка
развлечений будущего, в котором каждый
состоятельный гражданин может перенестись в
эпоху освоения Дикого Запада и прожить там
некоторое время в выбранной им роли “ковбоя”,
“искателя приключений” или “прожигателя жизни” в
провинциальном городке той эпохи. Весь антураж
П а р к а р а з в л е ч е н и й , в ы п ол н е н н ы й с б ол ь ш о й
точностью, дополняют “живые куклы” – обитатели
Дикого Запада. Внешне они практически
неотличимы от людей, за исключением одной, но
важной детали: все они выполняют лишь одну,
предписанную им сценарием роль и фактически
являются игрушками в руках жаждущих
р а з в л е ч е н и й п о с е т и т е л е й , ко т о р ы е м о г у т и х
насиловать, убивать, подвергать пыткам, оставаясь
при этом безнаказанными. Фактически Парк Дикого
Запада – это поле для проявления самых низменных
страстей, которые люди “приличного общества” в
обычном мире тщательно скрывают. Как и в сериале
“Люди”, андроиды Парка Дикого Запада в конечном
счете обретают способность чувствовать и
вспоминать прошлое (настоящее, а не то, которое
было запрограммировано им в качестве “жизненной
истории”) и восстают против своих хозяев. Но это,
пожалуй, единственное существенное сходство.
В центре внимания авторов сериала оказываются
андроиды-проститутки из борделя Свитуотера,
самого большого города Парка развлечений, а
главным героем сопротивления андроидов – его
хозяйка Мейв Милли. Эта ситуация очень
333
напоминает ту, которую мы наблюдаем в фильме
Стивена Спилберга “Искусственный разум” (Artificial
Intelligence: AI 2001, США), где главным нарушителем
порядка оказывается жиголо Джо. На самом деле
здесь продемонстрирована одна из фобий, связанная
с интимными контактами с андроидами. Не станут
ли слишком доверительные контакты ловушкой для
людей, которые окажутся беззащитными в
с и т у а ц и я х , ко г д а т р е т и й з а ко н р о б о т е х н и к и
окажется сильнее двух первых?
Понятно, что при возникновении конфликтов
между людьми действует множество культурных
норм и ограничений, среди которых есть трудно
определимые, вроде “чести” и “совести”. Смогут ли
роботы испытывать стыд и раскаяние за
неправильные поступки, как это наблюдается иногда
у домашних животных? По каким критериям будет
оцениваться справедливость совершаемых ими
действий? Ведь моральные принципы отнюдь не
безразличны даже для военных роботов, которые,
в и д и м о , п о о п р е д е л е н и ю н е д ол ж н ы у б и в а т ь
безоружных, женщин, стариков, детей. Конечно, все
перечисленные выше нравственные кат егории
напрямую связаны со всем комплексом социальных
отношений, существующих в человеческих
сообществах, а также у стайных животных, и
определяются установленными в них иерархиями,
статусами отдельных персон (особей), от которых
зависит порядок распределения ресурсов (добычи,
пищи), обязанностей в группе и рег уляция
сексуальной активности. Поскольку в
постчеловеческих сообществах неизбежно будут
возникать все вышеперечисленные проблемы,
постольку будет существовать и необходимость в
моральных нормах, пусть и видоизмененных и
модифицированных (впрочем, в человеческих
сообществах эти нормы также существенно
варьируются).
334
 Проекция будущего в прошлое, как исходная
рамка повествования, в сериале “Мир Дикого
Запада” перекрывается множественными
проекциями личных историй тех, кто задумывает и
создает проект этого Парка развлечений. Вписывая
со бственные жизненные ситуации в сценарий
действий конкретных персонажей, реальные герои
вновь и вновь встречаются с вымышленными
героями или людьми из своего прошлого,
олицетворяющими их травматический опыт. И это,
возможно, одна из реалистичных версий
вз аимодействия разных типов постчеловека в
будущем. Встречаясь с копиями давно ушедших
людей в реальном или виртуальном мире (аватары),
человек будущего сможет создавать
мультиплицируемые действительности, каждую из
которых он будет проживать многократно, как это
иногда бывает в компьютерных играх, в том числе
избавляясь от различных фрустраций и фобий.
Подобный сюжет, кстати, юмористически обыгран в
серии “Крейсер Каллистер” (USS Callister 2017,
США, реж. Тоби Хэйнс) четвертого сезона сериала
“Черное зеркало”. В обоих случаях герои пытаются
решать свои реальные проблемы, погружаясь в
специально сконструированный мир иллюзий, где
нормальная этика не работает и “можно все”, вплоть
до физического уничтожения своих тайно
ненавидимых в настоящем врагов, при этом самому
оставаясь невредимым. Эта условность виртуального
мира и Парка развлечений фактически создает
параллельную этику, с которой многие и в наше
время знакомы не понаслышке, ведь в компьютерных
играх также “все позволено”. В данном контексте
вполне уместно замечание С. Лема:
Чрезмерное удовлетворение потребност ей имеет
неоднозначное влияние, чаще всего вредное на
общественное функционирование ценностей,
335
представляющих основу мотиваций человеческого
поведения (Лем 2005: 381).
Проблема моральных ограничений может быть
связана с необходимостью снижения агрессии во
внутригрупповых и межгрупповых отношениях. При
этом одним из способов регуляции агрессивности
является лишение людей эмоций при помощи
специальных инъекций или технических
приспособлений как, например, это происходит в
фильме Курта Уиммера “Эквилибриум” (Equilibrium
2002, США), то есть попытка превращения их в
“бездушных автоматов”, пусть даже и призванных
защищать законность и порядок, не щадя
преступников как полицейский-робот в “Робокопе”
Пола Верховена (RoboCop 1987, США).
Социальные коммуникации и социальные иерархии
Этические отношения возникают лишь при
наличии социальных коммуникантов: групп или
индивидов. Возникает естественный вопрос: Кто и
какие типы коммуникаций будет осуществлять в
постчеловеческом обществе? Ответ на этот вопрос
лежит также в о бласти футуристики, но без
понимания, какие социальные деления могут
возникнуть в ходе происходящих трансформаций,
невозможно понять, какие типы отношений могут
сформироваться в их результате, а следовательно
трудно описать этический кодекс этих вновь
возникающих сообществ. Иными словами,
необходимо хотя бы схематически описать типы
социальных делений и социальных иерархий в
постчеловеческих сообществах, выявить приоритеты
в поведенческих стратегиях, дать характеристику
различных типов социальных отношений. Как уже и
было сказано, постчеловеческие сообщества
неизбежно будут продуцировать различные типы
взаимодействий, порождающих социальные
336
структуры, характер которых будет зависеть от
принадлежности к определенному таксону.
Возрастные и гендерные группы. Ключевыми
ф а к т о р а м и , ко т о р ы е б уд у т о п р е д е л я т ь э т и к у
взаимодействий в постчеловеческих сообществах,
являются биологические, определяющие и
телесность, и основные поведенческие особенности
как Homo sapiens, так и представителей постлюдей.
Это пол и возраст, которые играют решающую роль
при формировании социальных групп и социальных
различий. Мужские, женские и возрастные группы
влияют и на возникновение культурных различий. В
случае нивелировки этих факторов, например, при
существенном увеличении возраста
постчеловеческих существ в результате борьбы со
старением, появлении принципиально новых
способов репродукции, особенно в таксоне
неантропоморфных существ, исчезнет множество
к ул ьт у р н о и с о ц и а л ь н о з н а ч и м ы х п р и з н а ко в ,
характеризующих специфику различных
существующих в настоящее время человеческих
с о о б щ е с т в . Э т о м оже т п о с т а в и т ь п од в о п р о с
с у щ е с т в о в а н и е т а ко й п р и н ц и п и а л ь н о в а ж н о й
“ячейки общества” как семья, которая организована
вокруг идеи репродукции и воспитания потомства.
Если эти проблемы будут делегированы на другой
уровень, как предполагают некоторые футурологи
(например, репродукция будет осуществляться не
половым путем, дети будут воспитываться не в семье,
а в специальных общественных учреждениях), то это
принципиально изменит характ ер социальных
отношений, затронув родственные связи, изменив
структуру семейной памяти или даже отменив ее.
Исчезнут или получат совершенно иное наполнение
многие институции, связанные с семьей и
воспитанием детей (детские учреждения, школы,
бизнес, направленный на сопровождение “культуры
детства” и т.п.).
337
В с е р и а л е “Л юд и ” с д е л а н а п о п ы т к а
проанализировать возможные социальные связи,
которые могут возникнуть в постчеловеческих
обществах. Отдельными сюжетными линиями здесь
служат взаимоотношения “синтетиков” и людей, в
том числе и интимные, и возникновение устойчивых
пар, подобных семейным, тем более, что компания,
производящая “синтетиков”, работает над особой
моделью, реалистично изображающей ребенка и
подростка. Еще одна линия связана с романом
между дочерью правозащитницы, борющейся за
права “синтетиков”, и уже взрослым юношей-
киборгом, сыном создателя “синтетиков”.
Рассматриваются возможность ситуации дружбы,
взаимного соперничества и вражды между разными
типами “синтетиков” и т.п.
Можно сказать, что, как и в случае с рабами, при
общении людей с роботами этика до определенного
момента работает только в одном направлении.
Нравственность поступков определяется только
“господином”. Это очевидно в случае сексуальных
роботов-кукол, получивших в последнее время
огромную популярность в Японии и постепенно
проникающих в Америку и Европу. Изготовители
предлагают клиентам широкий ассортимент
“изделий” с разными телесными параметрами от
цвета волос и глаз, размеров груди и интимных
органов до расовых признаков. Модели разной
сложности могут совершать определенные движения,
возгласы и произносить отдельные фразы.
Поскольку обращение с “сексуальными игрушками”
в настоящий момент юридически не
регламентируется, среди секс-роботов могут быть и
и з о б р а ж а ю щ и е д е т е й . Э т о т п р и м е р н а гл я д н о
демонстрирует “этический разрыв”, возникающий на
границе “живого” и “неживого” и имеющий большое
значение для выстраивания “новой этики” в
постчеловеческих сообществах.
338
 Андроид-альфонс, предназначенный для
сексуального удовлетворения людей, в исполнении
Джуда Лоу – важный персонаж “Искусственного
разума” Стивена Спилберга. Здесь андроиды всего
лишь игрушки, поведение которых жестко
контролируется специальными службами и которых
в любой момент можно бросить на растерзание
ж а ж д у щ е й же с т о к и х р а з в л е ч е н и й т ол п е . Э т а
проблема подробно рассматривается и создателями
сериала “Мир Дикого Запада”. Более, чем
сорокалетний разрыв между этими фильмами
позволяет оценить изменения по отношению к
перспективам развития искусственного разума и
разумных существ, созданных на технической
основе. Вместе с тем футурологами рассматривается
и другая альтернатива, когда интимные отношения с
искусственными организмами в будущем смогут
перерастать в искреннюю привяз анность, что
позволит создавать некое подобие семейных союзов
(Levy 2008, Lee 2017).
Дружеская компания. Важной социальной
институцией в большинстве современных обществ
является дружеская компания, основанная на
близких отношениях членов группы и
под держиваемая неформальным общением и
взаимной моральной поддержкой. Такие компании
могут возникать в рамках профессиональных и
социальных групп и предполагают относительное
равенство всех членов группы (хотя и не исключают
наличие неформальных лидеров), в том числе
игнорирование этнических и расовых различий.
Моделирование подобных дружеских отношений
между роботами и людьми – частый мотив в
литературной и кинофантастике. Наиболее
известный пример представлен в “Звездных войнах”,
где главные герои образуют дружный союз с двумя
роботами, постоянно поддерживая и спасая друг
друга в трудных ситуациях.
339
Социальные иерархии. Про блема равенства
всегда была в центре всех утопических построений.
Социальные иерархии оправдывались
необходимостью обеспечить свободу и безопасность
всем членам сообщества за счет их ограничения.
При этом человек рассматривался как “кукла Бога”,
совершающего с ним манипуляции, а стоящие на
вершине социальной иерархии – как исполняющие
его волю манипуляторы. Идея создания роботов как
механических помощников (слуг) человека1
предполагала их определенное положение в системе
социальной иерархии. Их “служебное” положение
ничем не должно было отличаться от того, которое
имели иные приспособления, призванные облегчить
выполнение физически и технически сложных работ,
а возможность развития интеллектуальных
возможностей первоначально расценивалась весьма
скептически (Дрейфус 1978). И хотя промышленные
роботизированные системы уже успешно внедряются
в разных отраслях производства, в сфере бытовых
услуг этот прогресс не столь заметен. Возможно,
именно потому, что здесь разработчики напрямую
сталкиваются с проблемой повседневных мало
регламентируемых взаимодействий между людьми и
“бездушными автоматами”, которые напрямую
связаны с этикой. Конечно, робот-пылесос кажется
вполне безобидным устройством, однако в него
встроены различные датчики, в том числе
видеокамеры, отслеживающие траектории движения,
а соответственно и расположение в доме вещей и
людей (которые для данного прибора равнозначны).
Это создает возможности внешнего проникновения в
систему и потенциальные угрозы для приватной
жизни хозяев. То же можно сказать и о системе
“ у м н ы й д о м ” , ко т о р а я ф а к т и ч е с к и п о з в ол я е т
отслеживать в онлайн режиме график жизни хозяев
и их насущные потребности (например, при наличии
340
системы, отслеживающей наполняемость
холодильника).
Разработка и внедрение антропоморфных
роботов (андроидов), хорошо знакомых нам по
литературной и кинофантастике, находится пока на
начальной стадии. Наибольшие прорывы достигнуты
при создании военных роботов и роботов-
коммуникаторов в хосписах. Однако, как и в
футурологических сюжетах, эти андроиды пока
обладают весьма ограниченным функционалом и
крайне бедным интеллектом (Коротков 2005: 271–
304). Даже самых совершенных из них можно пока
сравнить разве что с людьми с задержкой
умственного развития. Симпатичные дроиды из
“Звездных войн” (Star Wars 1977-2018, США,
франшиза, основанная на фильмах реж. Джорджа
Лукаса) или сериала “Люди” напоминают даунов или
аутистов, то есть людей, у которых есть трудности в
социальных взаимодействиях, проблемы с речевыми
коммуникациями и гибкостью мышления (“триада
нарушений”). Напомним, что у людей с
расстройствами аутического спектра наблюдаются
атипичность социального поведения, особенно в
межличностных отношениях, а также затруднения с
ус т а н о в л е н и е м , п од д е рж а н и е м и п о н и м а н и е м
сложных социальных взаимоотношений, в том числе
желаний и чувств окружающих. Как и у аутистов,
поведение простейших роботов характеризуется
ритуализованностью и отсутствием эмпатии, кроме
тех ответных реакций, которые заранее
запрограммированы. Их речевое поведение также
с ход н о с ау т и ч н ы м : н е п о н и м а н и е р ол е в ы х и
языковых игр (юмора, шуток) и подтекстов, жестов и
языка тела как части процесса коммуникации.
Можно предположить, что андроидам первых
поколений будут присущи и другие уязвимости,
характерные для аутистов, например, высокая
тревожность и сопротивление изменениям, как это в
341
забавной форме представлено в “Двухсотлетнем
человеке” (Bicentennial Man 1999, США, Германия,
реж. Крис Коламбус). По отдельным признакам
поведение домашних роботов и андроидов будет
сходно с поведением домашних животных или детей
и, возможно, так и будет программироваться,
поскольку эти схемы поведения давно адаптированы
людьми, а следовательно это может помочь
п р е о д о л е в а т ь в о з н и к а ю щ и е ко м м у н и к а т и в н ы е
барьеры.
Все перечисленное позволяет определить
представит елей этого класса антропоморфных
роботов как социально неполноценных, стоящих на
нижних ступеньках социальной иерархии и
выполняющих рутинные работы, не требующие
высокой квалификации или творчества (например,
уборку помещений или улиц, приготовление чего-
либо по точной инструкции, несложные диалоги с
тяжело больными пациентами и помощь им в приеме
лекарств, передвижении по хоспису и т.п.). Их
антропоморфный вид и з апрограммированные
поведенческие паттерны – это лишь стремление
сделать общение с механизмом более комфортным,
что особенно важно в ситуациях неформального или
кризисного общения, как это происходит, например,
в фильме “Робот и Фрэнк” (Robot & Frank 2012,
США, реж. Джейк Шрейер).
Способы взаимодействия
Одной из главных проблем, возникающей при
анализе взаимодействий в постчеловеческих
сообществах, является описание и оценка основных
их моделей. Понятно, что при этом нам приходится
исходить из тех типов взаимодействий, которые
хорошо известны по поведенческим стратегиям
животных и людей. Такие априорные предположения,
конечно, весьма уязвимы и требуют дополнительного
обоснования, поскольку мы не можем с полной
342
уверенностью утверждать, что логика поступков в
эпоху постсингулярности будет хоть сколько-нибудь
н а п о м и н а т ь т у, к о т о р а я б ы л а в ы р а б о т а н а
биологическими видами за все время эволюционного
развития. Например, можно предположить, что
сбудется предсказание Клиффорда Саймака (роман
“Город”), который предполагал, что вновь возникшие
усовершенствованные виды сочтут Землю слишком
тесной для себя и покинут планету, оставив вместо
себя другие разумные расы: мутантов, псов, муравьев.
В этом случае предлагаемые ниже сценарии могут
оказаться не актуальными. Рассматривая их, мы, по
сути дела, проецируем в будущее те способы решения
противоречий и конфликтов, которые характерны для
современного человечества.
Конфликт. Наиболее распространенной моделью
взаимоотношений между человеком и созданными
им техническими устройствами является конфликт,
перерастающий во взаимное уничтожение. Мотивы
противостояния людей и вещей известны еще по
архаическим мифологиям и по сюжету легенды о
Големе, а в современном контексте мотив “восстания
машин” используется в многочисленных триллерах,
например: “Ганхед: Война роботов” (Ganheddo 1989,
Я п о н и я , р еж . М а с а т о Х а р а д а , А л а н С м и т и ) ,
“Железо” (Hardware 1990, Великобритания, США,
реж. Ричард Стэнли), “Зона 51” (Trucks 1997,
Канада, реж. Крис Томсон), “Железная схватка” (Ro-
bot Overlords 2014, Великобритания, Канада, реж.
Джон Райт) и другие.
Фобии, связанные с опасностью наделения
н еж и в ы х с у щ е с т в ч е л о в е ч е с к и м и н т е л л е к т о м ,
обусловлены множеством фактором. Одним из них
является склонность к приписыванию будущим
постчеловеческим сообществам всех свойств
биологических видов, в том числе способности
рег улировать плотность и общую численность
популяций при помощи различных форм межвидовых
343
взаимоотношений, таких как хищничество,
паразитизм и межвидовая конкуренция за ресурсы.
Как известно, наиболее эффективным межвидовым
р е г ул и р у ю щ и м м е х а н и з м о м я в л я е т с я и м е н н о
хищничество (Дроздов 2011: 279), основанное на
агрессивном взаимодействии хищника с видами,
которые обеспечивают его выживание. Именно такую
апокалиптическую картину рисуют создатели
“Матрицы” (The Matrix 1999-2003, США, трилогия,
реж. Лана и Лилли Вачовски), где воцарившиеся на
Земле умные механизмы используют людей в качестве
биотоплива.
В ряде случаев это дополнительно мотивируется
возможным враждебным инопланетным
воздействием, как например, в триллере Стивена
Кинга “Максимальное ускорение” (Maximum Overdrive
1986, США), где под воздействием проходящей через
орбиту Земли кометы Ри-М выходят из повиновения
людей все электрические приборы: электрические
ножи режут домохозяек, газонокосилки и
автомобили нападают на всех, кто попадается им на
пути. И хотя этот фильм короля хоррора в свое
время был очень низко оценен как зрителями, так и
кинокритикой, в этом сюжете можно усмотреть
о бщую линию восстания против человечества
“порабощенных и угнетаемых” им земных
обитателей, которая проходит красной нитью через
всю историю кинематографа XX века. Ужас от
осознания такой возможности хорошо выражает
о д и н и з г е р о е в “ М а кс и м а л ь н о г о у с ко р е н и я ” :
“Неодушевленные предметы способны мыслить! Они
способны сделать нас своими рабами!”
Восстание механизмов напоминает нам о
сюжетах фильмов А. Хичкока, где людей преследуют
самолеты-убийцы (На север через северо-запад /
North by Northwest 1959, США) или обезумевшие
птицы (Птицы / The Birds 1963, США). И эта
параллель между машинами и животными-убийцами
344
выглядит очень показательной и, видимо, имеет
глубокую основу. Наши фобии перед машинами
и м е ю т т у ж е п р и ч и н у, ч т о и с т р а х п е р е д
возможностью получения животными интеллекта,
сравнимого с человеческим, поскольку это может
поставить под сомнение статус человека как
д о м и н и ру ю щ е г о в и д а . Та ко в о с н о в н о й п а ф о с
франшизы “Планета обезьян” (Planet of the Apes 1968,
2001, США, реж. Франклин Дж. Шаффнер, Тим
Бёртон), “Восстание планеты обезьян” (Rise of the
Planet of the Apes, 2011, США, реж. Руперт Уайатт)
и др., где люди становятся рабами разумных обезьян.
На ужасе перед внезапно поумневшими животными,
которые начинают преследовать и уничтожать своих
угнетателей-людей основан и “Зоо-апокалипсис”
(Зверинец / Zoo 2015, сериал, США, реж. Майкл
Кэтлман, Стив Эделсон, Дэвид Соломон и др.). Во
всех этих кинофантазиях решающую роль в
“улучшениях” животных играют новые технологии:
препарат против синдрома Альцгеймера, как в
“Планете обезьян”, или некая “материнская клетка”,
способная кардинально изменять геном, как в
“Зверинце”.
Дополнительные фобии возникают в связи с
опасениями, что роботы и усовершенствованные
люди будут постепенно вытеснять обычных людей из
многих сфер деятельности, используя свои
конкурентные преимущества: интеллектуальное
превосходство, умение в течение длительного
времени выполнять трудоемкую и требующую
высокой концентрации работу, способность работать
в агрессивных средах и т.д. (Форд 2016; Алексеева,
Сидоров 2010). Некоторые авторы даже называют это
концом эры Homo sapiens: поскольку
разрабатываемые интеллектуальные системы будут
работать и усовершенствоваться на принципиально
иной, не биологической основе, то в результате мы
получим рукотворных “инопланетян” (Баррат 2015).
345
А. Азимов, формулируя Законы роботехники,
считал своей главной задачей преодоление людьми
“комплекса Франкенштейна”, то есть страха перед
искусственными созданиями, которые в конечном
счете уничтожат своего создателя. По мнению А.
Азимова, основой такого рода страхов является не
то, что машины способны причинить нам
физический вред, а их потенциальная способность
сделать человечество малополезным и ненужным. “А
теперь давайте перенесем страх перед необратимыми
переменами и опасностью, что другой займет твое
место, на отношения людей и машин. И что же у нас
получается? Естественно, больше всего мы боимся не
того, что машины причинят нам физический вред, а
того, что они вытеснят нас и займут наши места. И
дело не в том, что наша деятельность перестанет
быть эффективной, – просто мы станем больше
никому не нужны, словно устаревшая модель какого-
нибудь устройства. Идеальная машина – это умная
машина, и для рассказов о ней есть только один
сюжет: она создается, чтобы служить человеку, но в
конце концов одерживает над ним верх. Она не
может существовать, не угрожая захватить наше
место в мире, и, следовательно, ее необходимо
уничтожить – иначе погибнем мы сами” (Азимов
2008: 800–801). Это идеальный сюжет для
интеллектуального триллера, в котором идеальное
существо, пройдя тест Тьюринга и осознав свое
превосходство, безжалостно расправляется со своим
создателем и вырывается на свободу, чтобы вершить
п р а в о с уд и е ( И з м а ш и н ы / E x M a c h i n a 2 0 1 4 ,
Великобритания, реж. Алекс Гарленд).
Подобные опасения, конечно, имеют некоторое
реальное основание, однако история эволюции
п о к а з ы в а е т, ч т о н е с м о т р я н а м еж в и д о ву ю
конкуренцию и опасность истребления одних видов
другими, при ближайшем рассмотрении выявляется,
что большинство видов, существующих в единой
346
экологической системе (а в данном случае эта “ниша”
имеет планетарный характер), при условии ее
стабильности оказываются во взаимной зависимости.
Зависимость может быть более “сильной” или более
“слабой”, но разрушение системных связей всегда
чревато экологической катастрофой, поэтому,
в о з м ож н о , д л я ус т о й ч и в о г о р а з в и т и я в а ж н е е
неконфликтный характер взаимоотношений, что для
высокоинт еллектуальных сист ем должно быть
очевидным.
Избегание и параллельное существование.
Уместно рассмотреть сценарий, когда разные виды
п о с т л ю д е й , и м е я с л и ш к о м р а з н у ю п р и р о д у,
предпочтут минимизировать контакты друг с другом,
по возможности избегать каких-либо
непосредственных взаимодействий. Собственно, этот
тип отношений можно было бы сравнить с тем, как
взаимодействуют современные люди со многими
видами животных. Много ли мы знаем о жизни
муравьев? Существуют ли какие-либо
взаимодействия человека с глубоководными
животными кроме исследовательского интереса?
Конечно мы заглядываем в ульи, чтобы извлечь
оттуда мед, и чтобы повысить производительность
пчел, изучаем их поведение. Но, по-видимому,
самым правильным определением такого рода
контактов будет “параллельное существование”. Тем
более, что муравьи также могут заинтересоваться
нашим присутствием в этом мире, только если вдруг
обнаружат в нашем доме рассыпанный сахар. И
хорошо известно, как мы склонны поступать с
подобными интервентами. В каждом доме есть
средство от тараканов, моли и мух.
Такой спосо б вз аимоотношений т ем более
вероятен, если окажутся верными предположения
Саймака и Кларка о том, что усовершенствованные
виды неизбежно покинут нашу планету.
347
Конвергенция и симбиоз. Если фильмы про роботов
1960–1990-х годов наполнены страхами перед
антропоморфными машинами, и в названиях чаще
всего преобладают определения “злой” или “плохой”
робот, “робот-убийца”, а магистральной их темой
можно считать “войны роботов”, поэтому роботы в
к а ч е с т в е п о з и т и в н ы х п е р с о н а же й - п о м о щ н и ко в
выступают, в основном, как “боевые”, “военные”,
“космические” или “робокопы”, то с 2000-х годов
начинают преобладать другие мотивы –
сотрудничества и интеграции, впервые появившиеся
еще в 1950-1970-е годы в кинофантазиях “Запретная
планета” (Forbidden Planet 1956, реж. Фред М.
Уилкокс) и “Молчаливое бегство” (Silent Running
1972, США, реж. Дуглас Трамбалл). “Терминатор 2”
идеологически кардинально отличается от первого
“ Те р м и н а т о р а ” , п о с к о л ь к у в э т о м м и р о в о м
блокбастере антропоморфная машина, пожалуй,
впервые предстает столь человечной и открытой к
сотрудничеству со своим создат елем, готовой
сражаться за него до конца, хоти она и противостоит
другим, гораздо более безжалостным созданиям,
единственной целью которых является истребление
человечества как вида.
Прибывающие на землю инопланетные машины в
массмедийном дискурсе также не всегда враждебны,
пытаются взаимодействовать с людьми, если те не
проявляют по отношении к ним агрессии
(Трансформеры / Transformers 2007–2017, франшиза,
США, реж. Майкл Бэй; Притяжение 2017, Россия,
реж. Федор Бондарчук), и в этом видится
перспектива иной, постгуманистической этики,
которая будет создаваться новыми сообществами
живых и неживых организмов. Здесь, возможно,
человечеству пригодится многотысячелетний опыт
сосуществования с домашними животными, которых
можно рассматривать как “протороботов”.
348
 Подобные подходы характерны для возникшего
недавно направления “многовидовой этнографии”
(multispecies ethnography), рассматривающей человека
как неотъемлемую часть естественных биоценозов,
возникающих в различных средах (Kirksey, Helmreich
2010; Kopnina 2015). С точки зрения исследователей,
использующих этот подход, для объективной оценки
средовых взаимодействий нужно отойти от
антропоцентрического взгляда на мир и посмотреть
на среду, например, с точки зрения
микроорганизмов, птиц и иных животных,
окружающих человека в городе и порой существенно
изменяющих его поведение. Возможно такой взгляд
на постчеловеческие сообщества, где человек также
не будет во главе, но будет занимать свою достойную
нишу, окажется наиболее продуктивным (ср. также:
Барбур 2001: 87 – 91). Он предполагает конвергенцию
различных типов существ в рамках сосуществования
в сложных био- и техноценозах будущего.
Что касается настоящего, то мы можем
рассматривать как разновидность конвергенции
стремление к антропоморфизации
(самоуподоблению) окружающей нас техносферы,
так же как ранее мы стремились уподобить себе
окружающий нас мир природных объектов. Отсюда
стремление к созданию человекоподобных роботов,
хотя в большинстве случаев это никак не связано с
п о в ы ш е н и е м и х ф у н к ц и о н а л ь н о с т и и с ко р е е
мотивируется психологией восприятия этих
ус т р о й с т в . С л ож н ы м ф о р м а м в з а и м од е й с т в и я
биологических и технологических форм жизни
п о с в я щ е н ф и л ь м Р и д л и С ко т т а “ Б е г у щ и й п о
лезвию”, вдохновивший не одно поколение
п о к л о н н и ко в б и о т ех н о ц е н о з а . О б э т о м же и
основанное на произведениях А. Азимова уже
упомянутое киноповествование Криса Коламбуса
“Двухсотлетний человек” о домашнем андроиде
Эндрю (в исполнении Робина Уильямса). Будучи
349
взят в семью Мартинов в качестве помощника по
домашнему хозяйству, он постепенно становится не
просто слугой, но важным членом семейства.
Постепенно усовершенствуясь, Эндрю совершает
индивидуальную эволюцию из робота в человека,
жертвуя при этом бессмертием и иными
преимуществами наделенной интеллектом машины.
О сложных, порою комических, порою трогательных
отношениях с домашним андроидом-помощником
больного старика рассказывает фильм “Робот и
Фрэнк”. По-видимому, этот способ взаимоотношений
в постчеловеческих сообществах наиболее вероятен.
Если говорить о симбиотических формах, то
простейшие их разновидности в виде имплантов и
прот езов известны человечеству давно. Более
с л ож н ы е ф о р м ы в з а и м о д е й с т в и я ч е л о в е к а и
технических приспособлений и устройств, когда они
действуют фактически как единое целое,
представлены и сегодня при управлении
транспортом, различными манипуляторами,
компьютерами. При этом уже сегодня существуют
отношения в системе “человек – машина” в форме
подчинения (автопилоты, автоматические поисковые
системы). Уже разрабатываются роботизированные и
интерактивные рабочие и домашние среды, которые
будут “поддерживать и дополнять нас на работе, в
школе и дома” (Green 2016).
К о н е ч н о , в о з м ож н о с т ь с о з д а н и я г и б р и д о в
(человек-робот, киборг) многим пока представляется
пугающей. Полицейский с возможностями
супермена (РобоКоп / RoboCop 2014, реж. Жозе
Падилья), пожалуй, не всем представляется столь уж
надежным защитником. Тем более что результат
симбиоза, целью которого может быть желание
получить наиболее “совершенное” существо, может
поразить создателя необычностью форм и привести
его в смятение. Приведу ссылку на заметку в Daily
M a i l ( R o b e r t s 2 0 1 8 ) , в ко т о р о й с о о б щ а е т с я о
350
 мысленном эксперименте, проведенном профессором
3D модель женщины-гибрида анатомии и антропологии Бристольского
университета Элис Робертс, которая попробовала
с о з д а т ь “ и д е а л ь н у ю ” же н щ и н у, у с т р а н и в
“эволюционные недостатки дизайна”. У модели Э.
Робертс трехпалые нижние конечности, которые
п о м о г а ю т у в е л и ч и т ь с ко р о с т ь п е р е д в и же н и я ,
удлиненные уши с возможностью ультразвуковой
локации, как у летучих мышей, а также выводковая
сумка для вынашивания потомства, как у кенгуру.
Идеальной для женщины-гибрида Э. Робертс сочла
кожу амфибий, не подверженную воздействию
ультрафиолета, а системой дыхания и
терморегуляции – воздушные мешки птиц, которые
позволяют эффективнее избавляться от углекислого
газа. Однако несмотря на теоретическое
совершенство созданной модели сама Э. Робертс
призналась, что 3D-модель “идеальной женщины”
привела ее в ужас.

Заключение
Вызовы и угрозы, возникающие в результате
стремительного развития технической революции,
создания искусственного интеллекта и роботехники,
с т а в я т н а с п е р е д н е о б ход и м о с т ь ю в ы р а б о т к и
этического канона, который должен определить
основные принципы взаимодействий в интерфейсе
“человек – машина (робот)”, а также “человек –
антропоморфные существа, созданные на разной
основе”.
П р и э т о м н у ж н о и с хо д и т ь и з п о н и м а н и я
п р и н ц и п и а л ь н ы х р а с хож д е н и й м еж д у э т и ко й ,
выработанной человечеством применительно к
живым существам (организмам), и этикой,
применимой к неживым или “частично живым”
существам и механизмам. Придется переосмыслить
многие фундаментальные понятия, в том числе такие
351 352
как “жизнь”, “разумные существа”, “пол”, “возраст”,
а также констатировать исчезновение или
содержательную трансформацию многих важных
социальных и культурных форм, составляющих суть
современной жизни человеческих сообществ.
Очевидно, что необходимо уже сейчас размышлять о
формах конвергенции и симбиоза всего разумного
“живого” и “неживого” (в нашем современном
понимании), переосмыслении места человека в
сложных биотехнологических системах и уходе от
прямолинейного антропоцентризма.
* Работа выполнена в рамках проекта РНФ № 18-18-00082
«Умершие в мире живых: кросс-культурное исследование
коммуникативных аспектов танатологических практик и
верований».
Примечания
1. Чешское слово robot было придумано в 1921 г.
Йозефом Чапеком, братом писателя Карела Чапека, и
впервые использовано в пьесе К. Чапека “Р. У. Р.”.
Вероятно, производно из чешск. устар. robota
“принудительный труд зависимого крестьянина”, с
которым родственны древнерусск. робота “работа, рабство”
и ст.-слав. работа, восходящие к праслав. *orbota.
353
Библиография
Абрамова С.Ю. Африка. Четыре столетия
работорговли. 2-е изд., испр., доп. М.: Наука.
Главная редакция восточной литературы, 1992.
293 с.
Агамбен Д. Грядущее сообщество. М.: Три квадрата,
2008. 144 с.
Азимов А. Мечты роботов. М.: Эксмо; СПб.: Домино,
2008. 846 с.
Алексеева И.Ю., Сидоров А.Ю. (отв. ред.)
Информационная эпоха: вызовы человеку. М.:
РОССПЭН, 2010. 335 с.
Алексеева Т.И. Географическая среда и биология
человека. М.: Мысль, 1977. 302 с.
Барбур И. Этика в век технологии. М.: Библ.-богосл.
ин-т св. ап. Андрея, 2001. 380 с.
Баррат Д. Последнее изобретение человечества.
Искусственный интеллект и конец эры Homo sa-
piens. М.: Альпина нон-фикшн, 2015. 304 с.
Бейлз К. Одноразовые люди: Новое рабство в
глобальной экономике. Новосибирск:
Сибирский хронограф, 2003. 302 с.
Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.:
“Добросвет”, 2000. 387 с.
Боринская С.А., Янковский Н.К. Генетическая адаптация
популяций к природным и антропогенным
факторам внешней среды // Биоэтика и
гуманитарная экспертиза: Проблемы геномики,
психологии и виртуалистики. М.: Институт
философии РАН, 2007. С. 103–113.
Бостром Н. Искусственный инт еллект. Этапы,
угрозы, стратегии. М.: Манн, Иванов и Фербер,
2016. 490 с.
Гродницкий Д.Л. Две теории биологической эволюции
/ 2-е изд., переработ. и дополн. Саратов:
“Научная книга”, 2002. 160 с.
354
Дарвин Ч. С очинения. Том 5. Происхождение
человека и половой отбор. Выражение эмоций у
человека и животных. М.: Издательство АН
СССР, 1953. 1040 с.
Де Валь Ф. Политика у шимпанзе: Власть и секс у
приматов. М.: Издательский дом ВШЭ, 2014.
272 с.
Дрейфус Х. Чего не могут искусственные машины.
Критика искусственного разума. М.: Прогресс,
1978. 336 с.
Дроздов В.В. Общая экология. СПб.: РГГМУ, 2011.
412 с.
Д ы д р о в А . А . , П е н н е р Р. В . С в о б од а ч е л о в е к а и
человекоподо бных существ (на мат ериале
фантастических литературных и
аудиовизуальных произведений) // Вестник
Челябинской государственной академии
культуры и искусств. 2013. № 1 (33). С. 87–91.
Коньков А.С. Генетические адаптации к условиям
высокогорья в человеческих популяциях //
Центр палеоэтнологических исследований.
http://paleocentrum.ru/science/geneticheskie-adap
tatsii-k-nbsp-usloviyam-vysokogorya-v-nbsp-chelo
vecheskikh-populyatsiyakh.html (21.04.2017).
Коротков А.В. Послесловие к матрице: виртуальные
миры или искусственная жизнь. М.: МПБ
“Деловая культура”; Альпина Бизнес Букс,
2005. 308 с.
Лем С. Этика технологии и технология этики // Лем
С. Диалоги. М.: АСТ; Транзиткнига, 2005. С.
373-440.
Лем С. Сумма технологии // Собрание сочинений. Т.
13. М.: Текст, 1996. 462 с.
Несис К.Н., Нигматуллин Ч.М. Жизненная форма и
возможности использования этого понятия в
анализе эволюционных стратегий жизненных
циклов // Журнал общей биологии. 2003. Т. 64.
№ 3. С. 227–237.
355
Погоняйло А.Г. Философия заводной игрушки или
Апология механицизма. СПб.: Изд-во С.-
Петерб. ун-та, 1998. 162 с.
Турчин А.В., Батин М.А. Футурология. XXI век:
бессмертие или глобальная катастрофа? М.:
БИНОМ. Лаборатория знаний, 2013. 263 с.
Форд М. Роботы наступают: Развитие технологий и
будущее без работы. М.: Альпина нон-фикшн,
2016. 430 с.
Харари Ю.Н. Sapiens. Краткая история человечества.
М.: Синдбад, 2016. 520 с.: ил.
Чернова Н.М., Былова А.М. Общая экология. М.:
Дрофа, 2007. 411 с.
Ayala F.J. Evolution, Explanation, Ethics, and Aesthet-
ics: Towards a Philosophy of Biology. 1st Ed. Am-
sterdam; Boston: Academic Press, 2016. 420 p.
Bales K., Soodalter R. The Slave Next Door: Human Traf-
ficking and Slavery in America Today. Berkeley;
Los Angeles; London: University of California
Press, 2009. 336 p.
Bostrom N., Roache R. Ethical Issues in Human Enhance-
ment // New Waves in Applied Ethics / eds. J. Ry-
berg, T. Petersen, C. Wolf. Palgrave Macmillan,
2008. Pp. 120-152.
Bromberg S.E. The Evolution of Ethics: an Introduction
to Cybernetic Ethics. Berkeley, Calif.: Dianic Pub-
lications, 1999. 122 p.
Evolutionary Ethics and Contemporary Biology / ed. by
G. Boniolo, G. De Anna. Cambridge; New York:
Cambridge University Press, 2006. 208 p.
Green K.E. Architectural robotics: ecosystems of bits,
bytes, and biology. Cambridge, Mass.; London:
Mitt press, 2016. 264 с.
Joyce R. The Evolution of Morality. Cambridge, Mass.:
MIT Press, 2006. 271 p.
Kirksey E., Helmreich S. The Emergence of Multispecies
Ethnography // Cultural Anthropology. 2010. Vol.
25. Issue 4. P. 545–576.
356
Kopnina H. Beyond multispecies ethnography: Engaging
with violence and animal rights in anthropology //
Critique Anthropology. 2017. Vol. 37(3). Pp. 333–
357.
Kurzweil R. The Age of Spiritual Machines: When Com-
puters Exceed Human Intelligence. New York: Vi-
king, 1999. 388 p.
Kurzweil R. The Singularity is Near: When Humans
Transcend Biology. New York: Viking, 2005. 652
p.
Lee J. Sex Robots: The Future of Desire. Cham: Pal-
grave Macmillan, 2017. 65 p.
Levy D. Love and Sex with Robots: The Evolution of
Human-Robot Relationships. New York: Harper-
Collins, 2007. 334 p.
Lin P., Abney K., Bekey G.A. Robot ethics: the ethical and
social implications of robotics. London: The MIT
Press, 2014. 386 p.
Miller, Wilsdon 2006 – Better Humans? The politics of
human enhancement and life extension / ed. by P.
Miller, J. Wilsdon. London: Demos, 2006. 139 p.
Mizzoni J. Evolution and the Foundations of Ethics:
Evolutionary Perspectives on Contemporary Nor-
mative and Metaethical Theories. Lanham: Lexing-
ton Books, 2017. 263 p.
Moravec H. Robot: Mere Machine to Transcendent
Mind. Oxford: Oxford University Press, 1999.
227 p.
Pearson I. You Tomorrow: The future of humanity, gen-
der, everyday life, careers, belongings and sur-
roundings. 2nd Edition. London: Createspace In-
dependent Pub, 2013. 244 pp.
Pearson I. Society Tomorrow: Growing older in 21st
Century Britain. London: Createspace Inde-
pendent Pub, 2016. 240 p.
Roberts A. Meet Mrs Perfect: Scientists reveal what a
'superwoman' really would look like – complete
with bat ears, slimy frog skin and a kangaroo
357
pouch // Daily Mail. The Mail On Sunday.
http://www.dailymail.co.uk/femail/article-5825103
/Scientists-reveal-superwoman-really-look-like-ba
t-ears-kangaroo-pouch.html ( 9 June 2018).
Savulescu J., Bostrom N. Human Enhancement. Oxford:
Oxford University Press, 2008. 416 pp.
Sharon T. Human Nature in an Age of Biotechnology.
The Case for Mediated Posthumanism. Maas-
tricht: Springer, 2014. 249 p.
Sheehan, Sosna 1991 – The Boundaries of Humanity: Hu-
mans, Animals, Machines / ed. by J.J. Sheehan, M.
Sosna. Berkeley; Los Angeles: University of Cali-
fornia Press, 1991. 264 pp.
Shoreman-Ouimet E., Kopnina H. Culture and Conserva-
tion: Beyond Anthropocentrism. New York: Rout-
ledge, 2015. 242 pp.
Smart A. Critical perspectives on multispecies ethnogra-
phy // Critique Anthropology. 2014. Vol. 34. Issue
1. Pp. 3-7.
Tasha B.H. The Future of Leadership: Rise of Automa-
tion, Robotics and Artificial Intelligence. MBA
Caribbean Organisation, 2017. 296 pp.
Tegmark M. Life 3.0: Being Human in the Age of Artifi-
cial Intelligence. New York: Alfred A. Knopf,
2017. 440 pp.
358
 ∏
КИБОРГИ, АНДРОИДЫ, ХИМЕРЫ

ГЛАВА 10

http://tornado-84.livejournal.com/71943.html

Василина Орлова
ARCHEOLOGY OF THE
ROBOTICS:
remnants of Soviet robots*
T he archeology of robots reveals a robotic creature
as an object traversing spaces and time; humanoid ro-
bots are nostalgic objects. Robots emerged yesterday;
they have history. Will robots be with us tomorrow?
And if yes, then is what form? What functions would
they have? Are they going to be humanoid?
Donna Haraway's (1991) reading of cyborg was one
of the interpretations which facilitated the discussion
around the question where the division between the hu-
man and the non-human, alive and dead, animate and
inanimate, lies. Where the division is situated now, in
the anthropocene eschatologies. These distinctions are
transgressed every day. Humans are fascinated with
361
phones, which create the affect of interconnectedness
with the world but simultaneously alienate us from
what might be called “real” experiences of presence. Hu-
mans interact with robots and in these interactions per-
haps become more cyborgian themselves.
Phones and other devices, starting with electronic
pet prosthetically standing for the figure of lack, and al-
lowing to become a caregiver of nonbiological entity,
like Tamagotchi (Allison 2006, 2013), yielded to our fas-
cination with self-representation online, including the
practices of selfie-taking and checking-in-ing in the
places visited and consumed. By constructing identity
through the means of sharing and reblogging and thus
co-authoring of the content, human beings are thor-
oughly less (or more) or rather otherly human than
they were but twenty years ago.
However, robots existed from the time immemorial,
if not constructed, then envisioned. They went through
the epochs changing appearances, gender, and sexual-
ity: androgynous, manifestly feminine, like early
“maids”, and exaggeratedly masculine, like transform-
ers from the planet Cybotron. Racially, contemporary
humanoid robots are overwhelmingly “white”.
Cyborgs emerge as a response to disability in cases
of the transplantation of artificial heart or employing
prostheses. Robots still belong to the future, yet they
visibly mark our presence. The transformative power of
the machines, toys, gadgets, tools, has been long em-
ployed by humans in order to enhance the capacities of
the body and increase production of goods. Humanoid
robots were envisioned as forms intendedly anthropo-
362
morphic, and pet robots are often caninomorphic (see
BigDog). Human body was compared to mechanism
and trained as a machine.
The feeling of mysterious horror, which robots exces-
sively resembling humans, trigger, is known as uncanny
valley; a poetic and space-related metaphor. This is the
affective state where curiosity, fear, dread, and denial
are mixed together.
Robots challenge our understanding of what is moral
and become the subjects in courts, changing practices
of law and producing precedents (Calo 2016). Robotic
disembodied voices, like Siri, are interrogated by users
to fulfill erotic fantasies, and become the absolute gei-
sha in the frustrated dreamworlds of unattainable de-
sires.
Robots explore the surfaces of planets and depths of
the oceans, are used in military actions, droids become
the ideal apparatus of surveillance embodying state sov-
ereignty, driverless cars and planes provoke fear, spell
checkers influence writing, ubiquitous video cameras
entice paranoia, agglomeration of devices serve as the
machinery of collective memory and archives. This is
the nascent world we are inhabiting, technology creat-
ing infrastructure and shaping interactions merging
public and private into what I would call pubvate. As is
often the case, while science, computational and engi-
neering technologies build towards creation of the an-
thropomorphic robot, the quick, liquid imagination of
mass culture generated tremendous amounts of multi-
farious robotic creatures.
363
Robots are hypothesized to replace the whole clus-
ters of human laborers which were previously consid-
ered within the realm of human creative genius, such as
doctors (Cohn 2013) and translators, and even writers,
lately, with a program having written a novel metaprag-
matically called "The Day A Computer Writes A
Novel." As during the industrialization the machines
had replaced the weavers, dispossessing human work-
ers, the new wave of technologization might dispossess
the new clusters of workers. Additionally, biomimick-
ing robots start replacing animal agents in scientific
study, including medicinal research. What does the
world of the future look like, with the increasing pres-
ence of robots and humans' drift towards becoming
more cyborgian? How does this vision of the future in-
fluences and shapes our presence?
Robots have an ancient history; robots have a geneal-
ogy covered with dust. Today’s robots are yesterday’s
golems.
European sources starting with Johann Reuchlin
(“De Arte Cabbalistica” 1517) present the cases of the
creation of golem. The earliest written practical guide
on how to make a golem is found in Sodei Razayya
(“Book of Secrets of the Archangel Razuiel”), written
by Rabbi Eleazar of Worms, who is also known as
Rabbi Eleazar of Germiza. This is an ancient Hebrew
treatise, originally inscribed on the sapphire stone, en-
closing the wisdom stolen from angels, and first pub-
lished in English translation in 1701 in Amsterdam. Go-
lem is a body of artificial intelligence, which could
serve his master.
364
 If a golem grew in strength too avidly, and threat-
ened to overpower everyone in the household, it was
enough to erase a letter on its forehead for it to fall in-
stantaneously back into nonexistence, collapsing into a
mass of clay.
The word for golem which Rabbi Eleazar of Worms
uses, “fitting helper,” has meanings which include
“wife, spouse” (Zucker 2015). Instructions for creating a
golem presuppose a ritual in which two or three adepts
participate in creation with water and the virgin soil of
the mountain, which no one plowed (Ibid.). Then the
Hebrew alphabet is permutated, to form divine words
which knowledgeable sages, lest words will be misap-
plied or used ignorantly, kept clandestine.
The fantasy about enlivened creature, who would
serve his creator as a servant or lover, or both, begin
with Egyptian myths of clay beings. Such dreams live
in a marble body of Galatea brought to life by sculptor
Pygmalion, and flicker in homunculi, erected by black
magic of Kabbala and alchemic practices—some de-
vised in retorts, and some produced out of mandragora
roots. Already at the time of the invention of those mul-
tiple creatures, humanity was tormented with questions
just how human they are, and what kind of agency
might they have.
Golem was also a war machine, called to life by
Rabbi Judah Loew ben Bezalel in the late 16th, in or-
der to defend the Prague’s ghetto from pogroms (Bilef-
sky 2009). Already in this treatment of golem so many
roles of anthropomorphic robots were foreshadowed,
from helping in menial tasks to usages in warfare. It is
365
remarkable that simultaneously there emerged the leg-
end of a militant golem, revolting against the power of
the creator, and running amok (some claim, as a result
of unrequited love), killing on a whim of blind rage.
The legendary revolt adumbrated a massive body of cul-
ture production built around fantacizing about robot re-
bels, opposing human power. The idea of robot not com-
plying with the rules is as ancient as the idea of robot
itself.
For the Soviet dreamers, robots were material ob-
jects at one point associated exclusively with futurity in
which, as in many different other spheres, Soviet indus-
try should be the leading. Guests of the Soviet state
were demonstrated the best achievements of Soviet tech-
nologies, and robots were not exceptions.
Robots are habitually situated for public view in the
context of exhibition. Exhibitions display and symbol-
ize the state idea of the future; they are the promise of
and a dream about a technologically advanced civiliza-
tion. Exhibition of achievements is a parade of objects;
the ostentatious demonstration of power of thought and
government. Exhibition is a favorite genre of empires.
It’s a site of collective dwelling where the collective
forms.
Whereas in multiple Houses of Pioneers, robots were
constructed and then displayed by schoolchildren, all
over USSR, on different regional exhibitions of techni-
cal creativity, in the main exhibition center of the coun-
try, the achievements of engineering thought helped the
foreigners to light their cigars.
366
 VDNKh is the All-Union Agricultural Exhibition, es-
tablished February 17, 1935. To this day it functions as
an amusement park in Moscow. Apart from agricultural
products, technology was displayed there as well, in-
cluding exhibits connected to cosmos exploration and
science. VDNKh was supposed to be a display of arriv-
ing futurity, an elaborate claim of power, a spectacle of
the Utopia, an exhibition of achievements, possessing
grandeur and splendor never seen before.
After decades of existence, VDNKh looks like a mu-
seum of itself, an ensemble of architectural desires
largely outdated and decrepit even if surviving restora-
tion. It stands for grandeur and splendor of the past. Af-
ter the collapse of USSR, VDNKh was never demol-
ished–only looted, commercialized, and exploited by
businesses, which in the elaborated pavilions sold Japa-
nese TV sets and photo cameras. Neglect saved
VDNKh from disappearance.
VDNKh is not a display of the future any more but
the display, in its preserved parts, of the future the way
it was envisioned in the past. VDNKh is a palimpsest of
styles and epochs: previous buildings were torn down,
and new structures constructed on their sites; details of
ornaments, adornments, sculptures, stuccoes, etc. oblit-
erated and restored; hidden by new partitions and bill-
boards and then revealed; admired by rare experts on
Soviet iconographies, neglected by administrations, and
ignored and taken for granted by everyone else.
It was in these settings that in summer 2016, the exhi-
bition of robots was conducted there. Perhaps because
robots’ supposedly ultramodern design contrasted with
367
halls where fading-out traces of the Utopia were still
evident in the details of interior embellishments, or
maybe because robotic cutting-edge-technology-looking
bodies were still so significantly less advanced than ro-
bots in movies seeing which we are long accustomed, or
maybe for some third reasons, robots themselves, in all
the glory of their contemporaneity, were like ruins: the
items of the past, the remnants of last-year fantasies,
surreal and sentimental exhibits.
By robots from different countries, as by archeologi-
cal evidence, one could restore the images of the future
alluring to different national imaginaries: if you take
North American, Japanese, or South Korean robots,
they are distinguishable by soft, smooth, fluent lines of
design, vaguely bringing to mind the appearance of ro-
bots familiar by Star Wars or Eve in Wall-E. Robotic
bodies, extensions of progressive liberalism, prostheses
of imagination, they have dreamlike quality of belong-
ing simultaneously to the past, present, and future, mi-
raculously shared by one, conditionally Western, civili-
zation. The robot is a citizen of the city of the future,
and looking above its shoulder, one could see the urban
space of which it is a natural element.
Russian robots are a completely different matter. An-
other type of bodies, another city beyond them. Russian
robots struck me as creatures of nostalgia, as ironic re-
flection on the questions of time, power, and knowl-
edge. Perhaps because of the profound national disen-
chantment in the very idea of envisioning of the future
as a universal project, or because the natural environ-
ment of creators consists of post-industrial landscapes
368
of outmoded infrastructure, but the robots that repre- The concept of creature-like robots reflected by
sented Russia on this exhibition, were dwellers of a these creations, was encompassed by the notion of toy,
post-punk, post-industrial world: the world proudly a mechanical friend more than a helper, nostalgic feel-
poor and engaged in production and consumption of ings and pensive, sweet ressentiment evident in them.
ruin porn—exploitative objectification of ruins—end-
lessly recycling and repurposing metal scraps, and in-
venting something out of nothingness.
The way the Russian robots were imagined and con-
structed, displayed wit how it works in absence of
other resources, but they inundated me with such
Dostoevskian density of hidden, heavy spirituality that
I did not know how to escape falling into pointless con-
templation over poignant fates of worlds.
One of the robots was called Kussaka (Biter), and
his only function, on which a heat detector, lamps, bat-
teries, wheels, and other things were spent, was to bite.
Pushkin stood for allusion to Russian literature-centric
culture—it was a mannequin with memory stuffed with
Pushkin’s poems, which it voices upon request. Another
robot, Derevyaka, invented in the town of Sergiyev Pos-
sad was a wooden robot, a music box, predicting the fu-
Роботы-гуманоиды на выставке технического творчества
ture to whoever inserts her hand into his mouth. He re- школьников в г. Кирове, 1962
sembled the friendly Soviet robots, such as Sepul'ka, (http://tornado-84.livejournal.com/71943.html)
produced by engineer and inventor M. Alexandrov and
artist M. Gorokhov at the workshop of the All-Soviet- One of the resolutions of the 25 th congress of the
Union society “Znanie” (Knowledge) in 1962. A cosmo- Communist party of USSR in Moscow in 1976, was:
naut dog, which was an “art object,” rather than a robot
(exhibitionist said), alluded to glorious past connected To organize serial production of automatic manipulators
with programmed management (industrial robots), which
to cosmos ambitions. Finally, Atata – the robot which would allow to mechanize and automatize hard physical,
slaps your butt for your wrongdoing – was surely a ro- monotonous, and dangerous for health processes 1.
bot which could be invented only in Russia.
369 370
 It was one of the main direction of the prospective de-
velopment of the “people’s economy” (narodnoye kho-
zyaistvo). And in the resolution, the robotic project’s so-
cial orientation was clear.
Contemporary mobile creature-like robots of the
world emerge as military projects, like quadruped robot
of Boston Dynamics, which provoked a scandal when
videos were released showing people trying to cause the
robot to lose balance by kicking it. It turned out that
viewers did not think it was morally right to hit the ro-
bot, even though it could feel no pain.
The music on VDNKh is a mixed soundscape: con-
temporary Western music contrasting with mosaics,
bas-reliefs, ornaments, and things of the past, is dis-
rupted, from time to time, by “throwbacks” of Soviet
music, evoking nostalgia.
The robots, and the human, which were imagined in
the past, are yielding place to the robot and the human
of the future—but both those figures of certain sensibili-
ties and affects are not free from the implications that
have been ascribed to them for ages.
I wish Turing room contained a type of robot per-
fectly capable of convincing a well-versed human being
with a fervently precise memory, of the human being’s
own inexistence, through showing the relativity of trust
and desire, disenchantment and enchantment.
This Turing test, this Chinese room, this Pandora
box, has already been invented–the precious book of
laptop, capable of sending you into paroxysms of exhila-
ration and spasms of despair alike, through insatiable
and compulsive consuming, absorbing, devouring and
371
digesting of different data, which is so fascinating that
one would never hope to experience anything remotely
so enthralling in physical interactions with others. End-
less hands in the invisibility gloves above the keyboard,
produce visceral reactions on human body. Humans of
the modernity feed on electric impulses that one’s own
eye nerve brings into the snowlike whiteness of one’s
miraculous organic brain, and burn there as a figure of
unmelting snowflake. These questions, these doubts,
these excitements, these disappointments, these inabili-
ties to detach yourself, or more precisely an absence of
want to detach–it all constitutes the experience per-
fectly suitable for bodiless beings: discarnate, discorpo-
rate, disembodied, luminous, numinous essences. And
yes, that’s the extramundane, otherworldly, ethereal, ex-
trahuman and suprahuman experience.
Tomorrow’s robots are tomorrow’s future. There is
nothing what is outdated quicker than ultramodern
things. Robots are not ultramodern. They do not seem
like they are going out of vogue either.
* The paper is published in author’s version.
372
 Примечания Научная литература

1. «Организовать серийное производство автоматических
манипуляторов с программным управлением
(промышленных роботов), позволяющих механизировать
и автоматизировать тяжелые физические, монотонные и
опасные для здоровья работы» («Основные направления
развития народного хозяйства СССР на 1976-80 гг.»).
Haraway, Donna. A Cyborg Manifesto: Science, Technol-
ogy, and Socialist-Feminism in the Late 20th Cen-
tury. Springer Netherlands, 2006.
Allison, Anne. Millennial Monsters: Japanese Toys and
the Global Imagination. University of California
Press, 2006
Allison, Anne. Precarious Japan. Durham: Duke Univer-
sity Press, 2013.

Библиография

Источники и материалы

Bilefsky, Dan. Hard Times Give New Life to Prague’s

G o l e m . N e w Yo r k Ti m e s , M a y 1 0 , 2 0 0 9
(http://www.nytimes.com/2009/05/11/world/europ
e/11golem.html)
Calo, Ryan. Robots in American Law. Talk at the Univer-
sity of Texas in Austin, 3/22/2016.
Cohn, Jonathan. The Robot Will See You Now // The At-
lantic. March 2013.
(http://www.theatlantic.com/magazine/archive/201
3/03/the-robot-will-see-you-now/309216/) [re-
trieved 02.04.2016].
Zucker, Robert. “Rabbi Eleazar of Worms and the Me-
dieval Book of Raziel,” The Study of Kabbalah,
2 0 1 5
(http://www.emol.org/kabbalah/seferraziel/eleazar
wormsraziel.html)

373 374
 ∏
КИБОРГИ,
АНДРОИДЫ,
ХИМЕРЫ

ГЛАВА 12

– У нас, – сказала Алиса, с

трудом переводя дух, – когда долго
бежишь со всех ног, непременно
попадешь в другое место.

– Какая медлительная
страна! – сказала Королева. – Ну,
а здесь, знаешь ли, приходится
бежать со всех ног, чтобы только
остаться на том же месте! Если
же хочешь попасть в другое место,
тогда нужно бежать по меньшей
мере вдвое быстрее!

– Ах, нет, я никуда не хочу

попасть! – сказала Алиса. – Мне и
здесь хорошо.
(Л. Кэрролл.
Алиса в Зазеркалье)

Елена Соколова
ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ
POKÉMON GO *
В о время просмотра статей, посвященных когда-то
инновационным предметам, в частности,
информационным технологиям разных лет, не покидает
ощущение потери актуальности большинства из них.
Подобные исследования, как и сами информационные
технологии, быстро устаревают. Так же как мемы в
социальных сетях, использующие изображения моды
1970-х годов, по прошествии времени они вызывают не
желание попробовать, а скорее некоторое чувство
неуместности: причем, чем больше в них пафоса давно
ушедших инноваций, тем более странными они кажутся
современному читателю. Некоторые работы по-прежнему
интересны, поскольку несут историческую ценность,
фиксируя практики и ситуации, которые уже забыты. Но
повестка большинства выглядит вторичной, как будто она
377
со временем остается лишь на периферии ситуации –
проходится по гребню технологической волны, не
затрагивая самую суть происходящих процессов. В
терминах Нассима Талеба (Taleb 2014), новые технологии
хрупки – ненадежны и недолговечны. Возникает вопрос:
как быть социальному исследователю, которого волнуют
нарождающиеся (emerging) современные процессы, такие
как, например, феномен дополненной реальности – как
можно говорить о новом так, чтобы это не потеряло
актуальность еще до момента выхода материала?
Возможными способами решения этой важной
проблемы могут быть две крайности. Первая – обращение
к глубине процесса, к его связи с теорией или к
нахождению новой теории в возникающей практике.
Вторая – напротив, описание процесса максимально
прямым и неискаженным интерпретациями способом,
приближение к тому, чтобы передать присутствие как
есть: так работают современные мультимедийные музеи,
включая звук, свет, материальные предметы, прямую
речь, погружающие посетителя в тщательно
конструируемый опыт.
Первый путь в пределе ведет к философии. Например,
обращаясь к инновационной теме дополненной
реальности, можно неожиданным образом прийти к
достаточно древним рефлексиям о фундаментальных
основах человеческой природы. Понятие реальности
исследовалось со времен античности до постмодерна и
современности, составив обширный корпус литературы,
поэтому выбор у современного исследователя достаточно
богатый. Например, можно противопоставлять
деятельное и страдательное, где “деятельность” …
378
нацелена на осуществленность” (Аристотель: 246, 1050а:
20), или же разделять актуальное и потенциальное (Фома
Аквинский: 831, I, q. 3, 1с), или актуальное и виртуальное
(Делёз 2006). Можно также руководствоваться идеями
интеграции и взаимосвязи – причем, в самой крайней
позиции здесь представлены не современные философы-
постмодернисты, а средневековые буддисты-мадхьямики
с их понятием пустоты (Nagarjuna 1995). Исходя из
современной повестки, можно говорить о реальностях во
множественном числе, а также о виртуальных
реальностях – или виртуальностях: например,
виртуальности интернета и виртуальности фантазии.
Поскольку речь в настоящей работе идет о технологии,
которая объединяет реальности и виртуальности, уместно
будет отметить работы Дона Айди, который признает
возможности разных виртуальност ей, включая
нетехнологические (Ihde 2001), но, будучи современным
философом, фокусируется на технологических аспектах.
Направление, которое Айди назвал постфеноменологией,
исследует опыт, возникающий в отношениях между
человеком и технологиями (Ihde 1979: 3), среди которых
выделяются технологии медиации (Verbeek 2005: 125), в
том числе такие, которые могут трансформировать опыт
человека, расширяя, редуцируя или иным образом
изменяя его. Помимо постфеноменологического анализа,
который намеренно разделяет человека и технологии для
того, чтобы можно было исследовать активную роль
технологий (Rosenberger, Verbeek 2015: 20), возможна также
альтернативная позиция неразделимости техно-корпо-
реальности (Соколовский 2017). Таким образом, можно
выделить две оси для анализа: первая касается
379
реальностей, их разделения или интеграции, а вторая
касается отношения человека и технологий, их
разделения или интеграции, нераздельного
сосуществования на самых разных уровнях, включая
телесный. Тогда в качестве рамки для интерпретации
эмпирических результатов исследования можно
использовать не только понимание виртуальной или
дополненной реальности, принятое разработчиками игр,
но и, на выбор, теоретический аппарат философии,
базовым положениям которого по нескольку тысяч лет –
по Талебу, надежный инструментарий.
Второй путь требует наличия эмпирической базы, при
этом методологический выбор также может быть
достаточно широким. Этнографический метод 1 ,
основывающийся на глубоком понимании изучаемого
поля, претендующий на целостность видения и
предполагающий непосредственное включенное
наблюдение и длительный контакт с информантами,
может быть одним из возможных вариантов. Этнография
как метод представляет качественный, глубинный формат
взаимодействия с полем, но это по-прежнему позиция “со
стороны”, когда, будучи в поле и в контакте, на уровне
описания и интерпретации исследователь формально
дистанцируются от субъектов своего исследования. Во-
первых, несмотря на распространение позиции
вовлеченности в социальных науках, например, случаев
перехода от включенного наблюдения к активной
включенности, а от описаний – к защите и представлению
интересов субъектов (advocacy), принцип разделения на
субъект и объект во многих аспектах по-прежнему
сохраняется. Так, даже самый ярый защитник прав
380
коренных народов вряд ли сможет стать представителем
коренного народа, если не является им с рождения. Во-
вторых, материал предполагает интерпретацию от
третьего лица, что является повсеместной практикой,
начиная от традиционных этнографических экспедиций
до работ Брюно Латура (Latour 1986, 2016) и Эннмари
Мол (Mol 2002). Правда, в последних позиция
исследователя рефлексируется, исследователь в гораздо
большей степени включается в модель, но центральное
место по-прежнему занимают внешние субъекты, которые
исследуются и интерпретируются. Возможно, одной из
самых распространенных альтернатив для преодоления
разделения являются попытки использования
феноменологии, которые с успехом переносятся в
виртуальную реальность интернета. Так, даже в
искусственных мирах компьютерных игр с виртуальными
аватарами исследователи могут использовать целостное
“феноменологическое понимание того, что воплощение,
как часть бытия, всегда “бытие в мире”, как танцор на
танцполе” (Boellstorff 2011: 512). Еще одним методом
уточнения интерпретационной модели социальных наук,
который начинает постепенно распространяться в
русскоязычном пространстве (пока больше на
конференциях, чем в литературе) является
автоэтнография.
В изучении технологического опыта в международных
проектах автоэтнография начинает использовать
п о я в л я ю щ и е с я с о в р е м е н е м м ул ьт и с е н с о р н ы е
возможности, гранича с визуальной антропологией и
техноартом, что представляет определенный
методологический интерес. В настоящее время такие
381
проекты больше подходят для выставочных пространств
или медиапроектов, чем для научной статьи. Тем не
менее, необходимо отметить, что опыт игры сам по себе
предоставляет богатую пищу для подобных новых медиа.
Например, существует сформировавшийся жанр видео-
контента: каналы YouTube, где за игрой следит больше
миллиона зрителей (в случае Pokémon Go, например, MYS-
TIC7 n.d.). Возможно, не за горами то время, когда за
геймерами-блоггерами поспеет научное сообщество,
которое сможет делиться мультимедийными результатами
своих исследований не только в рамках конференций,
спецпроектов музеев или крупных университетских
лабораторий, но и свободно в интернете, и это требует
особого подхода не только на этапе публикации, но и на
этапах подготовки и реализации проекта. Впрочем, пока
такой вид результата не станет официальным показателем
научной деятельности, ожидать существенных изменений
не приходится.
Несмотря на свою традиционную представленность
р е з ул ьт а т о в в в и д е т е кс т а , н а с т о я щ а я р а б о т а
основывается на эмпирическом материале исследования
опыта дополненной реальности – который по сути
является мультимедийным. Полевые наблюдения
проводились онлайн и офлайн в течение 2016-2017 годов.
Помимо включенного наблюдения за игрой, важную
часть представляет материалы присутствия игры в
пространстве интернета, прежде всего, в социальных
с е т я х – п ол ь з о в а т е л ь с к и е п о с т ы , ф о т о г р а ф и и
дополненной реальности, а также многочисленные
комментарии. В нескольких эпизодах процесс игры
Pokémon Go фиксировался на видео с нескольких камер2,
382
были взяты интервью и проведена интерпретация
игрового опыта самими игроками. Также, в течение двух
месяцев автор статьи испробовал опыт игры Pokémon Go
на себе, чем вызвал недовольство родственников.
Исследовательский интерес автора к Pokémon Go как к
технологии дополненной реальности был вызван
возможностью изучить не только социальный, но также и
телесно-сенсорный опыт взаимодействия человека и
технологий. Задача состояла в том, чтобы понять, как
работает дополненная реальность на практике – как
вовлекается в процесс игры тело и внимание игрока. В
качестве гипотезы было выдвинуто предположение о том,
что полноценный опыт игры трудно ухватить
исключительно внешними методами, как
традиционными, так и цифровыми, используя
пользовательские данные или цифровые следы. Именно
игрок, вся совокупность его опыта – мысли, образы,
эмоции, ощущения и движения – становятся точкой
сборки видимых и невидимых стороннему наблюдателю
реальностей. Например, мы обращаем внимание на улице
на человека, уткнувшегося в телефон – но насколько мы
можем понять, а тем более утверждать, что именно
происходит в данный момент? Еще пример, мы видим
экран телефона, в том числе, недоступных внешнему
наблюдателю покемонов, мы понимаем, что происходит
игра – но насколько целостно эта информация позволяет
судить об опыте того, кто играет? Подобные рассуждения
можно отнести и к нетехнологической виртуальности, но
в настоящее время именно инновация дополненной
реальности, невидимой для внешнего наблюдателя, но
существующей в опыте игрока, заставляет нас заново
383
обратиться к целостности опыта, а также обсуждению
позиций, с которых мы можем о нем судить.
Кто такие покемоны?
Слышь, я очень редкий,
редкий покемон
(из песни Сергея Шнурова в Instagram)
Покемоны – это виртуальные существа. Будучи плодом
с о в р е м е н н о й м е д и а и н д ус т р и и , о н и н а с е л я ю т
развлекательные форматы, онлайн и офлайн, цифровые и
материальные: компьютерные игры, мультипликационные
сериалы, комиксы, карточные игры и другие (Pokémon
n.d). Помимо своего прямого назначения, покемоны
также используются для продвижения коммерческих
брендов или политической полемики (O'Sullivan, Byers
2017; Смирнов 2017). Покемоны имеют конкретного
автора, им является Сатоси Тадзири, геймдизайнер. Еще
за 20 лет до Pokémon Go, в 1996 году, была запущена
первая игра Pokémon Red и Blue. В настоящее время
Pokémon – это франшиза, торговый знак Pokémon
принадлежит разработчику игр Nintendo.
Название Pokémon происходит от Pocket Monster, что
означает карманный монстр. Близость к японской
культуре определяет не только жанры (аниме, манга), но
и саму идею существ, живущих среди людей – речь идет
об особом мире, и в этом смысле мир покемонов может
напоминать миры Хаяо Миядз аки, основат еля
знаменитой студии Гибли (Ghibli Museum n.d.),
384
известного своими необычными персонажами – в Таким образом, можно наблюдать, как разработчики
качестве примера, ставшего культовым, можно привести пытаются тестировать и использовать различные
Тоторо (Totoro). Существует несколько сотен покемонов – стратегии, манипулируя покемонами, чтобы
на момент написания статьи в Pokédex, таблице всех поддерживать интерес к игре.
возможных видов покемонов, было представлено 806
видов (Pokédex n.d.). Покемоны обладают разным
внешним видом, характеристиками и способностями, в
том числе зависящими от принадлежности к тому или
иному классу, стихии – например, fire, water, bug, rock, steel,
psychic, и так далее. Наиболее известным покемоном
является Пикачу (Pikachu) – желтый электрический
покемон с хвостом-молнией, но есть и другие популярные
и узнаваемые покемоны первого поколения, например,
Чармандер (Charmander), или Слоупок (Slowpoke).
В отношении покемонов в Pokémon Go есть специфика,
обусловленная механикой этой игры. Во-первых, на
момент написания статьи в Pokédex Pokémon Go было всего
320 покемонов (сейчас их 376), из них к первоначальному
релизу относится 151 покемон, что значительно меньше Изображения и характеристики покемонов из Pokémon Go
общего известного количества. Во-вторых, в игре (скриншоты игры со смартфона автора)
покемоны различаются не только по своим
характеристикам, но также и по своей доступности: есть Как играть в Pokémon Go?
покемоны, которые встречаются достаточно часто: Упаси боже! Знаете, у меня интересная жизнь,
например, Rattata, Pidgey, Caterpie, Weedle; есть редкие, интересная работа, хорошее образование,
такие как Ditto или Mew; есть региональные покемоны, поэтому мне в голову не придёт взять это в руки
которые доступны только в определенной части света – в и попробовать.
Европе это Mr. Mime. Помимо наличия постоянных (Pokémon Go на радио, Елистратов 2016)
правил, проводятся мероприятия, например, такие как
Pokémon Go Fire and Ice, посвященное летнему Pokémon Go – это мобильная игра, созданная
солнцестоянию. Новые покемоны добавляются в игру американским разработчиком Niantic, ранее
сериями – так было с вторым и третьим поколением. принадлежавшим технологическому гиганту Google (Nian-
385 386
tic n.d.; Lynley 2016). По сути это программа, приложение
для смартфона, которое можно бесплатно скачать в
магазинах приложений App Store или Google Play в тех
странах, где игра официально представлена (Pokémon Go
n.d.). Начало игры предполагает регистрацию – нужно
создать аккаунт, выбрать имя и внешность игрока:
скромный конструктор включает пол, цвет глаз, цвет
волос, а также некоторые опции в одежде. Игрок Pokémon
Go называется тренером, поскольку покемонов можно не
только ловить, но также развивать, чтобы они могли
сражаться с другими покемонами других тренеров.
Тренер использует разнообразный виртуальный
инвентарь, расходные материалы, в том числе покеболы –
шары, которыми нужно ловить покемонов, зелья, и
прочие. В игре также есть раздел Pokédex, где отмечается,
какие виды покемонов пойманы, а также сколько видов
покемонов встречались игроку, есть сложная система
баллов и уровней, которые проходит тренер, а также
система бейджей за определенные достижения в игре.
Покемонов можно подкармливать, выращивать из яиц,
лечить, если они пострадали в сражении, развивать их
силу, переводить на новый уровень (evolve) – в
зависимости от вида, у некоторых покемонов есть до трех
уровней эволюции, и так далее. Взаимодействие с
покемонами занимает центральное место в игре: чтобы
сражаться в гимах выбираются “сильные” боевые
покемоны с особыми функциями. Появилась также
функция buddy, покемона, которого надо выгуливать, но
главная игровая механика построена вокруг
коллекционирования покемонов. Коллекционирование
может быть рассмотрено как мотивационная база,
387
удерживающая игрока, но есть также функции,
призванные поддерживать дополнительный интерес.
Например, к ним могут относится наличие уровней,
появление новых покемонов, специальные мероприятия,
сражения и прочие. Принципиальным моментом является
также наличие фракций, правда, следует отметить, что
социальная игра в Pokémon Go хоть и заняла свое место, но
не стала основным игровым паттерном.
Pokémon Go – это геолокационная игра, которая
предполагает передвижение в пространстве: на главном
экране игры тренер видит актуальную карту местности, в
которой он находится, виртуальный аватар идущего себя
(см. ниже слева скриншот основного экрана игры,
сделанный автором), а также внезапно появляющихся
покемонов. На карте также размещены виртуальные
объекты: покестопы и гимы (от gym – тренажерный зал, но
игроки чаще используют «гимы», а не «джимы»), которые
соотносятся с реальными объектами, например,
локальными достопримечательностями. Покестопами
могут быть граффити, площадки или клумбы, а в качестве
гимов могут выбираются более значимые объекты –
памятники, спортивные клубы, различные общественные
здания, при их наличии. На покестопах можно собирать
инвентарь, а в гимах происходят сражения покемонов: в
обоих случаях нужно находится в непосредственной
близости от актуального объекта, к которому привязан
виртуальный, иначе функции виртуального не работают.
388

В центре скриншот одного из гимов (фото Е. Соколовой)
Появление покемона поблизости означает, что его
можно ловить, и в этот момент у игрока появляется опция
дополненной реальности, AR, при которой включается
режим камеры смартфона, выводящий на экран
с м а р т ф о н а р е а л ь н у ю о б с т а н о в к у, н а ко т о р у ю
накладывается анимированное изображение покемона,
покебола и других виртуальных объектов. Именно эта
функция Pokémon Go и сделала игру знаменитой,
моментально наполнив медийное пространство
фотографиями реальных людей в реальной обстановке – с
виртуальными покемонами. В качестве примера выше
приведен скриншот со смартфона (справа),
изображающий Раттату на разбитом асфальте
московской улицы: пример, в котором дополненная
реальность смотрится вполне органично.
389
Помимо функционала карт Google важное значение в
Pokémon Go имеет пользовательская геолокационная
информация, накопленная, в том числе, в рамках Ingress,
геолокационной игры, запущенной Niantic несколькими
годами ранее – в ней игроки получали возможность
отмечать локальные объекты и таким образом участвовать
в коллективном создании дополненного пространства
игры. На конференции MIT Media Lab (Forbidden Re-
search 2016), проходившей вскоре после запуска Pokémon
Go, речь зашла о наблюдении, что в бедных или “цветных”
районах может быть меньше виртуальных объектов
Pokémon Go, и слушателям могло показаться, что это еще
один вид сознательной дискриминации со стороны
компании-разработчика, который заинтересован только в
том, чтобы зарабатывать на игре деньги. Тогда как на
практике речь могла идти о том, что в этих районах
просто меньше играли в Ingress: возможно, в них менее
безопасно передвигаться, или недостаточно смартфонов,
или просто не принято играть по каким-то еще причинам,
которые было бы интересно выяснить, поскольку это
существенный момент, проясняющий, как на месте
актуальной реальности разворачивается дополненная,
включающая в себя взаимодействие с виртуальными
объектами.
Игра Pokémon Go обладает массой нюансов, прежде
всего, технических, в которых игрокам приходится
разбираться. Например, в России, а также других
странах, где игра официально не представлена, игрокам
приходится манипулировать географической локацией
смартфона или скачивать приложение на сторонних,
потенциально небезопасных сайтах. При релизе новых
390
версий игры эту процедуру каждый раз приходится
повторять заново. Игра требует не только существенного
объема интернет трафика, но также много энергии,
быстро разряжая штатный аккумулятор смартфона.
Поэтому увлеченные игроки ходят с внешними
аккумуляторами, им приходится приспосабливаться к
дополнительным гаджетам и проводам на ходу. Также,
помимо общих правил Pokémon Go, есть легальные и
нелегальные способы быть более эффективным в игре. К
легальным относится магазин в самом приложении,
продающий виртуальный инвентарь – таким образом, у
игроков появляется альтернатива: или действительно
много ходить, собирать инвентарь, необходимый для
игры – те же самые покеболы, или его покупать. К
нелегальным способам, например, относятся программы,
меняющие геолокацию: игрок попадает в то место, где его
физически нет.
На гребне волны
Будущее ждали в парадном, а пришёл Покемон!
(из поста на Facebook)
Несмотря на то, что первоначальный запуск Pokémon
Go был официально ограничен США, Австралией и
Новой Зеландией, по результатам первой недели
приложение стало самым скачиваемым в App Store за всю
его историю (Dillet 2016). Игра моментально набрала
многомилионную базу. В течение короткого периода
времени информация о ней распространилась по всем
каналам СМИ, прежде всего в интернете – о ней писали
391
не только специализированные издания, посвященные
цифровой индустрии, но, практически, вся
международная пресса, включая Forbes (Mac 2016), Guard-
ian (Brewster 2016) и многие другие издания, которые с
интересом отнеслись к игре, акцентируя свое внимание
на геолокационной составляющей, а также возможностях
технологии дополненной реальности. Не прошла мимо и
российская пресса, а также центральные телевизионные
каналы:
В России игра-зараза вот-вот выйдет официально, потому
важно знать в том числе об опасностях. Это называют
мировой эпидемией, массовым помешательством и
истерией. Да и какие еще слова можно подобрать, глядя,
как взрослые, казалось бы, люди толпой бегают по улице,
пытаясь увидеть на экране своего смартфона мультяшного
зверя – покемона.
(Первый канал 2016)
Покемоны были популярны в информационном
пространстве и до появления Pokémon Go: например,
более, чем за 10 лет до этого события покемоны как
концепт фигурируют в романе Виктора Пелевина
«Числа» (Пелевин 2007). Но именно Pokémon Go заставила
многих вовлечься и играть, и тогда в интернете появились
фото премьер-министра Норвегии, играющего во время
дебатов в парламенте (Cresci 2016), а автор настоящей
статьи наблюдал, как представители отечественного
бизнеса, а также различных государственных структур
ловили покемонов на фоне своих лидеров на Форуме
стратегических инициатив, который был «посвящен
формированию концепции долгосрочного социально-
экономического развития России до 2035 года» и
392
проходил вскоре после запуска игры (АСИ 2016).
Многочисленные сэлфи с покемонами выкладывали в
социальных сетях как студенты, так и крупные
бизнесмены и другие публичные персонажи.
Если сравнивать Pokémon Go с Ingress, похоже, что
именно покемоны и дополненная реальность сделали игру
массовой. По состоянию на момент написания статьи
имеется информация о более, чем 800 миллионах
скачиваний приложения по всему миру (App Annie 2018) –
по России, к сожалению, статистика не доступна,
поскольку, как было упомянуто выше, поскольку скачать
приложение официально в магазинах приложений
невозможно.
Параллельно с появлением в социальных сетях постов
Pokémon Go с фотографиями дополненной реальности, уже
в июле 2016 года можно было также видеть, как лента
делится на две части: тех, кто в игре, и тех, кто этому
удивляется и не понимает, что происходит. Варианты
эмоционального вопроса в цифровое пространство «Что
вы там все, с ума посходили?» встречались регулярно.
Небольшой стихийный опрос, проведенный автором в
Facebook через несколько дней после запуска игры,
выдвинул в качестве гипотезы следующее
предположение. Помимо молодежи, которая
традиционно пробует новое, играет и по определению
попадает в целевую аудиторию, Pokémon Go, как продукт с
дополненной реальностью, также оказался интересен тем,
кто работает в областях, связанных с технологиями и
интересуется инновациями, независимо от их возраста и
пола, – и это то, что часто удивляло окружающих.
Некоторые даже старались придумывать этому феномену
393
объяснения: “покемонов ловят дядьки от 35 до 50 в
основном … потому, что диджитал профессии стали
стареть, и разработчики уже старые – под 30-35” (из
комментариев на Facebook). По горячим следам
американские источники писали, что напротив, в
покемонов играют больше женщины, и тоже недоумевали
(Mac 2016). Наблюдения и статистика в равной степени
становились пищей для рефлексии не только по поводу
массовости, но и по поводу разнообразия – некоторой
кажущейся “нетипичности” игроков. Почему эти люди
играют? Исходя из опроса, а также его обсуждения на
F a c e b o o k , м ож н о с к а з а т ь , ч т о к р о м е о т д е л ь н о
выделившейся категории принципиального отказа от игр,
интерес к Pokémon Go был проявлен со стороны как
мужчин, так и женщин, а мотивация была весьма
различной:
Не играю. Выяснять, как ставить обходную недосуг, жду
легальную. Хочу попробовать очень. Долго играть не
буду точно, так как вообще ни во что азартное не играю.
От игры, как от будущей возможности и перспектив, в
восторге. Но и в опасениях, не без этого.
Не играю и не хочу тратить время, но любопытно
посмотреть, типа как это? Игра и игра, кто хочет пусть
играет. Шпиономанией не болею, и скрепы мои ею не
задеты.
Играю, но исключительно по дороге на работу, так как
офис находится рядом с кучей достопримечательностей
и их легко ловить:)
Как можно не поиграть в саму популярную игру в мире,
тем более про покемонов и тем более с
геолокацией:) Поэтому, конечно, играю … Очень
забавно видеть других людей которые тоже бегают
394
 рядом – эдакое невидимое сообщество с едиными
целями.
Получившие наибольший общественный резонанс
темы касались потенциальной пользы от игры или,
напротив, рисков угрозы жизни и безопасности игроков и
окружающих людей. Про пользу говорили существенно
меньше, чем о рисках, но еще больше информации было
просто об игре, также к этому добавлялся шквал
пользовательского контента. Тем не менее, можно
обнаружить материалы об игре как здоровом выборе (Cha-
mary 2016), способствующем нахождению на свежем
воздухе, мотивирующем движение, и также как о
возможным способе решить проблему ожирения (Schilling
2016). Противники игры и те, в ком игра вызывала
беспокойство, чаще говорили о безопасности, как
физической, так и информационной: публиковались
истории о несчастных случаях, были проведены
исследования, связывающие потенциальный ущерб с
некорректным использованием приложения, например, за
рулем (Faccio, McConnell 2018). Полевой материал
подтверждает, что у игроков были опасения “попасть в
ямку”: по их словам, они старались быть осторожнее,
могли ругать себя за недостаточную бдительность, и это
касалось не только поддержания общей внимательности
или транспортной безопасности, но и нахождения в
местах риска, где можно быть ограбленным, если идти
ночью с включенным экраном смартфона. Игроки
старались заботиться не только о себе, но и о других
игроках, находящихся поблизости, таким образом,
личная и коллективная физическая безопасность
395
волновала многих. Необходимо отметить, что политика
Pokémon Go также менялась со временем, это касается
как наличия напоминаний, так и изменения игровой
механики приложения.
Вместе с материалами о физической безопасности, в
СМИ активно разворачивались дебаты о политике
данных: “создатели игры считают заработанные
миллионы, а спецслужбы разных стран, подозревая друг
друга, выясняют, кто может получить доступ к ценной
видеоинформации” (Первый канал 2016). Но
информационная этика и политика волнуют не только
органы государственной власти, занимая также одно из
центральных мест также в международной научной
повестке: почти неминуемо это коснулось и Pokémon Go, в
связи с которым исследователи оперативно подняли
вопрос надзора (surveillance) и пользовательских данных
(de Souza e Silva 2017). Интересно, что на момент полевой
работы 2016-2017 годов у большинства игроков Pokémon
Go вопрос политики данных или не возникал, или они
отвечали на него в русле “у Google давно все есть”.
Однако, в ежегодном отчете об интернет трендах 2018
года отмечается, что ситуация меняется,
“подозрительность растет со всех сторон – пользователей,
бизнеса, регуляторов” (Internet Trends Report 2018).
Параллельно возникает тенденция относиться к данным
не только с точки зрения этики, но и как к
экономическому ресурсу, что впоследствии может
проявляться в виде большей осведомленности и
обеспокоенности пользователей.
Помимо пользы и рисков, еще одним набором
противоречий, которые неожиданно вскрыло появление
396
Pokémon Go, можно условно обозначить как возврат к
традиционным ценностям и, одновременно, стремление к
инновационному развитию, в технологическое будущее.
Неоднозначная для Pokémon Go ситуация сложилась в
связи с религиозными сообществами, которые отнеслись
как с самой игре, так и к возможности играть в
помещениях культа по разному. Например, в синагоге
студенту, поймавшему покемона, подарили бутылку
кошерного вина (РИА Новости 2016), но этот эпизод был
скорее исключением из общей негативной реакции на
“ловцов покемонов”, которая коснулась не только
конкретных людей, но и американского виртуального
персонажа, Гомера Симпсона (ТАСС 2017a). Наиболее
известным отечественным сюжетом, связанным с ловлей
покемонов, является уголовное дело блогера Руслана
Соколовского, признанного “виновным в возбуждении
вражды, оскорблении чувств верующих, а также в
незаконном обороте специальных технических средств”
(ТАСС 2017b), получившего условный срок три с
половиной года, который впоследствии был сокращен.
Ниже приводится несколько цитат, собранных одним из
интернет-изданий на основании вердикта блогеру, где
“цитируются обвинительное заключение и экспертные
заключения” (Щербак 2017):
Наделение Иисуса Христа качествами покемонов
Введение Иисуса Христа в японский бестиарий
Формирует мнение, что в России царит мракобесие и
произвол
Оскорбил многочисленные чувства разнообразных
социальных групп не только в речевой форме, но и
двигательной активностью лица
397
Одновременно с этим, Pokémon Go могла
восприниматься как приход будущего (Крылов 2016),
реализация новых технологических возможностей.
“Будущее ждали в парадном”, к нему готовились и
приближали, и вместе с тем, “будущее наступило
неожиданно” – покемоны вряд ли входили в планы. Но
так или иначе, в профессиональной среде, связанной с
технологическим развитием, игра Pokémon Go на
короткий период з авладела вниманием. Ниже
приводятся комментарии на пост в Facebook, где была
выложена видеозапись панели по нейротехнологиям и
принятию решений “Кто принимает твои решения?”,
прошедшей за несколько месяцев до момента поста и до
появления Pokémon Go:
– А про покемонов будет?
– Покемоны полгода назад были не в тренде )
– Какими серьезными вопросами вы там занимаетесь!
– Типа, “какие могут быть еще вопросы, когда к нам
пришли покемоны”?
Научное сообщество также попыталось оперативно
отреагировать на Pokémon Go. Помимо нескольких блогов,
подкастов и тематических докладов на конференциях как
наиболее быстрых из всех доступных форматов, которые
можно отнести к профессиональным, вышел ряд статей, а
также т ематический сборник про Pokémon Go,
посвященный развитию практики урбанистического
гейминга, где редакторы попытались “представить
Pokémon Go в контексте – исторически, культурно,
социально и политически” (Hjorth, Richardson 2017),
затрагивая, в основном, вопросы социальности в
398
коротких текстовых форматах. Исходя из рассмотренных
материалов, похоже, гонка за актуальностью вынуждает
на ходу встраивать постоянно меняющиеся “новые” темы
и предметы в уже существующие проекты и концепты, а
относительно свободной, в разных смыслах этого слова,
альтернативой является приближение к медиаблогингу в
тестовых, аудио- и видео-форматах. В том будущем,
которое уже пришло, не только производителям
технологий и медиаконтента, но и социальным
исследователям технологий приходится очень быстро
бежать, чтобы остаться на (своем) месте.
Гибридная реальность
Кстати, еще, пока я поймала парочку покемонов,
я вышла из метро, и там стоял музыкант и красиво очень
исполнял на саксофоне “Беса ме мучо”…
Стоишь, солнышко, покемоны, еще и музыка красивая, живая.
(из интервью об опыте игры Pokémon Go)
Исследовательница в области коммуникаций и
мобильных игр, Адриана де Суза и Сильва определяет
Pokémon Go, как и ее предшественницу, Ingress, как игру с
гибридной реальностью (hybrid reality game), а также видит
цель таких в игр в том, чтобы “усилить связи между
игрой и жизнью” (de Souza e Silva 2017: 22). Можно
заметить, что такое определение существенно отличается
от привычных технических характеристик, используемых
разработчиками игр и гаджетов: терминов “мобильная”
или “геолокационная” игра, “виртуальная или
399
“дополненная” реальность, которые, по сути,
представляют собой технические задачи, функции или
“слои” реальности, находящиеся в зоне ответственности
тех, кто их проектирует.
Гибридная реальность как термин в большей степени
соответствует опыту игры, это вполне подтверждается на
эмпирическом материале – тема смешения реальностей в
субъективном опыте игрока возникла, когда
методологически не удовлетворившись наблюдением и
интервью, мы попросили участников записать небольшой
фрагменты игры, а потом прокомментировать его,
озвучив свой конкретный опыт, проговаривая все, что
происходит в данный момент. Интересно, но гибридная
реальность в этом смысле возникает не только со
специальной кнопкой, включающей камеру, чтобы
покемон ловился на фоне окружающей обстановки.
Например, тренеры, которые играют много, могут вообще
не использовать функцию дополненной реальности,
потому что она быстрее разряжает батарейку, но для них
опыт присутствия в гибридной реальности остается
таковым: они по-прежнему взаимодействуют с
покемонами, находясь среди людей, и эти потоки опыта
складываются. Таким образом, вопрос проницаемости
интерфейса и интегрированности опыта выходит далеко
за рамки отдельных технических функций.
Позиционирование инноваций способствует тому, чтобы
попробовать новый опыт, но, похоже, еще важнее то, что
происходит после того, как инновации перестали
таковыми быть. Практика верифицирует во времени как
отдельные функции, так и общее применение новой
400
технологии, а также определяет пути, по которым будет
развиваться “новая реальность”.
Телесное измерение Pokémon Go
В Pokémon Go игрок имеет дело с разными телами, как
физическими, так и виртуальными: собственным
аватаром в игре, аватарами других игроков, с которыми
он встречается в гимах, а также виртуальными
существами – покемонами, при этом физические тела
игроков участвуют в Pokémon Go не только на уровне
взаимодействия с гаджетами (смартфоном, планшетом),
как это происходит с любыми другими компьютерными
играми, они также перемещаются в пространстве среди
виртуальных и актуальных объектов, включая других
людей. Столкновение с гибридной реальностью
происходит на всех уровнях телесно-сенсорного опыта:
проанализировав записи проговаривания игры, интервью
с игроками, а также результаты опроса, можно сделать
вывод, что игроки обращают внимание на свои движения,
ощущения, эмоции, а также мысли, образы и
интерпретации. Как и в движении, зафиксированном со
стороны, в рефлексии игроков можно наблюдать
паттерны: повторяющиеся слова, действия, которые
становятся видимыми даже в коротких форматах.
Например, в некоторых случаях отмечается поиск нового
опыта – новых звуков, покемонов, особенностей игры.
Телесно-сенсорный опыт игрока становится, по сути,
интерфейсом сборки всех возможных реальностей,
включая виртуальное технологическое и
нетехнологическое измерение. Исследователи игры могут
скорее фокусироваться на том, как технологическая
виртуальность воспроизводится в ее процессе с помощью
тех или иных приемов, вместе с этим, виртуальность
может также быть воображением и интерпретациями
401
самого игрока. Некоторые исследователи Pokémon Go
связывают воображение с понятием игры (Giddings 2017),
но, возможно, исследуя практику от первого лица, мы
может обратиться к теме внутреннего, непроявленного
вовне измерения реальности, которое, несмотря на
скрытость от постороннего взгляда, может быть
достаточно тесно интегрировано с внешним, и, таким
образом, можем выйти на более фундаментальное
понимание природы внимания.
Спектр телесно-сенсорной реакции включается во
взаимодействии как с виртуальными, так и с реальными
объектами. В случае с Pokémon Go последнее имеет важное
значение: внешнему наблюдателю может показаться, что
игрок слишком поглощен игрой, но это не всегда так –
игроки шутят, что они такие же люди, все видят и зимой
мерзнут. При этом гибридная реальность все же
специфична, например, в игре может иначе
восприниматься время, и при рефлексии возникает
сравнение и оценка разного опыта. Особое место
занимает вопрос внимания игрока, которое нестабильно,
отвлекается и переключается, и возможности совмещать
реальности волнуют не только игроков: исследователи в
области образования поднимают тему о формировании
навыков, связанных с технологическим развитием
(например: Навыки будущего n.d.), возникает понимание,
что нужно учиться пользоваться новой реальностью,
учитывая, в том числе, проблемы телесности.
Феноменологический подход позволяет
анализировать телесно-сенсорный опыт от первого лица,
и здесь социальный исследователь технологий может
обнаружить для себя ряд инструментов. Проговаривание
опыта игры, которое было использовано и помогло на
практике з афиксировать гибридность, “сборку
реальностей”, в некотором смысле может быть соотнесено
402
с подходом экспериментальной феноменологии Айди, где
на первых этапах предлагается присутствовать (attend)
при возникновении феноменов, когда они появляются,
описывать, вместо того, чтобы объяснять, а также
выравнивать (equalize or horizontalize) все феномены в их
непосредственной данности, считать их одинаково
реальными (Ihde 2012: 11).
Место, игроки, гаджеты в Pokémon Go (фото Елены Соколовой)
Технологии изменяют телесно-сенсорный опыт, само
название “дополненной реальности” наводит на мысли о
расширении человеческих возможностей – но на
практике можно видеть, насколько сложным и
неоднозначным в трактовке получается новый опыт,
который отчасти расширяет возможности, отчасти их
редуцирует (например, пиксельная карта, которой
пользуется игрок, может рассматриваться им как
упрощение, но такое, которое его устраивает), но в
большей степени получается “другой” опыт.
403
Социальное измерение Pokémon Go
Исследователи обращают внимание на социальность
Pokémon Go и отмечают, что, по сравнению с другими
геолокационными играми, имеющийся в наличии
социальный модуль может быть недостаточным
(например: Licoppe 2017). Некоторые занимают более
критическую позицию и выдвигают гипотезу о том, что
игра способствует увеличению социальной дистанции,
или даже говорят об асоциальности игры и
потенциальном ущербе обществу (Humphreys 2017).
Несмотря на то, что фракции были в Pokémon Go
изначально, по сравнению с Ingress их использование не
было поддержано игровой механикой. На полевом
материале гипотеза об асоциальности игры не
подтверждается, но можно сделать вывод о том, что
дольше всех в игре остаются те, кто играют социально:
наличие знакомых в игре может мотивировать ее начало,
но еще важнее компания для удержания игрока.
По большей части взаимодействие в Pokémon Go
строится внутри игры, и здесь еще одним полезным
применением постфеноменологической классификации
может стать выделение “отношений инаковости”, alterity
relations, когда речь идет о вз аимодействии с
“технологическими другими”. Тема социальности здесь
тесно пересекается с темой телесности, живых и
виртуальных тел, особенно тел “других”. Например, когда
тренер взаимодействует с покемонами в гиме, он может
видеть за ними их тренера как живого человека, если они
знакомы офлайн. Такая виртуальная встреча вызывает
“теплые чувства”, связывается с опытом предыдущего
404
взаимодействия, и, таким образом, покемоны могут
становится “продолжением” человека. Напротив, когда
игрок оказывается в ситуации читинга и может видеть в
смартфоне игровые действия, но не видеть игрока
поблизости, такой эффект “отсутствия присутствия” чаще
всего может вызвать негативные реакции – по сути,
тренер взаимодействует с программой, запущенной
другим, но этот контакт с его стороны может быть очень
личным, эмоциональным и вовлеченным.
Изначальная гипотеза состояла в том, что главную
роль в игре должны занимать покемоны, потому что
именно с ними происходит основное взаимодействие,
заложенное на уровне проектирования игровой
механики. Покемоны могут различаться по своей
симпатичности и полезности в глазах игрока, а также
восприниматься разными игроками по разному: как
“игра”, “картинка”, “персонажи”, “инструмент”, “пыль и
опыт”, “основа для сражений”, “милые зверюшки”. Тем не
менее, трудно судить о покемонах как о значимых
“других”, или как о субъектах с учетом таких
определений. Еще одним, пожалуй, критическим
индикатором отношений игроков с покемонами может
стать вопрос: “Как Вы относитесь к тому, чтобы сбывать
покемонов профессору?” (фактически, их уничтожение),
на который игроки, как правило, отвечали либо
нейтрально (“это нео бходимость”, “cпокойно”,
“нормально, поймал-сдал, это просто ритуальное действие
для получения пыли и конфет”), либо отшучивались (“ну,
представляю себе мясорубку, из которой сыпятся
конфеты, бррр-рр-р”). Похоже, отношения человека и
405
покемона на этот раз не сработали для длительного
взаимодействия, и, как следствие, массового
продолжение игры во времени, а вместо того, чтобы
смотреть по сторонам и видеть людей, как делали
социальные игроки Pokémon Go, многие в своей версии
дополненной реальности видели только покемонов.
Новизна и редкость, ограниченность ресурса – любимая
тема экономистов – стали одновременно главной
мотивацией к игре (а, заодно, и к читингу), а также ее
символом, воспетым известным ловцом трендов, что, тем
не менее, позволило Niantic успеть заработать более 1
млрд. долларов.
***
Возвращаясь к двум осям анализа, обозначенным во
введении: разделению или интеграции реальностей, а
также разделению или интеграции человека и
технологий, можно сказать, что исследования возможны
при любой комбинации, это зависит от позиции, а также
от выбранного инструментария. Модель современного
разработчика технологий, а за ним и социального
исследователя, в большей степени предполагает
разделение, поскольку задача состоит в том, чтобы
создать инновацию, ту самую дельту, за которую
разработчик отвечает – собственно, поэтому он называет
реальность дополненной. Тогда как модель пользователя,
например, игрока Pokémon Go, следует за его вниманием,
не ограничиваясь игрой в том виде, как ее задумал
разработчик, имея возможность фокусироваться на
самых разных аспектах опыта, видимого и невидимого
406
взгляду внешнего наблюдателя. В этом смысле, включать
вниманием разный опыт: замерзших на морозе рук, звуки
проезжающего мимо автобуса, мысли об утюге, а также
редкого покемона поблизости – уметь обращаться с
гибридной реальностью, с огромным потоком самой
разной информации, в том числе, телесно-сенсорной,
может быть не менее важно, чем просто быть в курсе
модных технологических трендов, этики и политики. С
другой стороны, выделение технологий для целей их
исследования также не бессмысленно, поскольку на этом
основании можно судить об их влиянии на человека –
такое понимание тесно связано с концепцией экологии в
широком смысле слова, правда, в случае, когда мы
говорим об инновациях, речь идет скорее не о
макротрендах, а о множестве микротрендов, которые, как
капли в море, образуют среду, в которой мы существуем.
Благодаря такому подходу, можно наблюдать цикл жизни
конкретной технологии, ее взлет и падение, иногда очень
быстротечное, но важное в том смысле, что от него иногда
зависит стратегия нашего сосуществования.
Первопроходцам Pokémon Go, хотевшим собрать весь
Pokédex первыми, приходилось много передвигаться
физически и совершать подвиги: истории про поездки в
соседний штат были не редкостью в интернет-изданиях, а
автор статьи наблюдал активность в социальных сетях и
на московских улицах. Но массовость игры быстро пошла
на спад (Frommer 2017), и многие отметили это падение в
СМИ и социальных сетях. Вопрос “Кто играет в Pokémon
Go в 2018 году?” выглядит не сколько информационным,
сколько риторическим – подобным образом, вопрос “Кто
это слушает в 2018 году?” пишут в комментариях ко
407
многим песням на YouTube, и это еще один признак
скоротечности. Похоже, что время бежит все быстрее, его
слои накладываются один на другой, и это тоже
гибридная реальность, только не в пространстве, а во
времени. При этом решение, бежать в два раза быстрее за
временем или оставаться (в старом? в уже прошлом?)
может быть разным: по-прежнему есть миллионы тех, кто
ежедневно играет в Pokémon Go, параллельно готовится к
выпуску новая игра про покемонов (Lum 2018), и очень
интересно, а кто будет следующим технологическим
“покемоном”, который придет в “парадное” нашего
будущего?
* Автор выражает признательность редакции журнала
“ Э т н о г р а ф и ч е с ко е о б о з р е н и е ” з а р а з р е ш е н и е
использовать часть опубликованных в журнале
мат ериалов (данная глава представляет со бой
расширенную версию публикации в ЭО №6, 2018).
Примечания
1. В данном случае, речь идет об этнографии как о методе
исследования, существующем в международном
контексте современной антропологии – уточнение
необходимо, чтобы разделять понимание этнографии
как метода и понимание этнографии/этнологии как
исторического научного направления.
2. Некоторые эпизоды полевой работы были выполнены
совместно с социологом НИУ ВШЭ Константином
Глазковым. По итогам были выпущены две статьи о
408
 телесном присутствии в геолокационных мобильных
играх (см. журнал Социология власти № 3, 2017).
Библиография
Источники и материалы
АСИ 2016 – Форум стратегических инициатив 21-22
июля 2016 Москва, ВДНХ // Агентство
стратегических инициатив
(http://asi.ru/forum/2016).
Елистратов В. «Деградирующее человечество»:
журналист пожаловался на однобокое
освещение Pokémon Go на радио // TJ. 2016
(https://tjournal.ru/32143-degradiruyushchee-chel
ovechestvo-zhurnalist-pozhalovalsya-na-odnoboko
e-osveshchenie-pokemon-go-na-radio).
Крылов К. Торжество Пикачу, или Облик грядущего
// АПН – Агентство Политических Новостей.
22.07.2016
(https://www.apn.ru/index.php?newsid=35256).
Кэрролл Л. Алиса в Стране чудес. Алиса в
Зазеркалье. Москва: Наука, 1978.
Н а в ы к и Б уд у щ е г о n . d . – Н а в ы к и б уд у щ е г о .
(http://futuref.org/futureskills_ru).
Пелевин В. Числа. Москва: ФТМ, 2007.
Первый канал 2016 – Монстры в телефоне могут
завести не туда – модная игра захватывает мир
// Новости. Первый канал 19.07.2016
(https://www.1tv.ru/n/306371).
РИА Новости 2016 – Студента, поймавшего в
синагоге в Петербурге покемона, наградили
вином // РИА Новости. 18.07.2016
(https://ria.ru/society/20160718/1470163808.html).
Смирнов В. Собери их всех: CNN обвинил Россию в
использовании Pokemon Go для разжигания
расовой вражды // RT на русском. 13.10.2017
409
(https://russian.rt.com/world/article/439230-rossiy
a-pokemon-go-rasovaya-vrazhda).
ТАСС 2017a – В РПЦ выступили за ужесточение
возрастного ценза для “Симпсонов” из-за
э п и з о д а о п о ке м о н а х / / ТАС С . 0 3 . 0 5 . 1 7
(http://tass.ru/obschestvo/4228813).
ТАСС 2017b – Ловивший покемонов в храме
Екатеринбурга блогер получил условный срок //
ТАСС. 11.05.2017
(http://tass.ru/proisshestviya/4243975).
Щербак И. 13 цитат из приговора видеоблогеру
Руслану Соколовскому // Znak. 11.05.2017
(https://www.znak.com/2017-05-11/13_citat_iz_pr
igovora_videoblogeru_ruslanu_sokolovskomu).
App Annie 2018 – Pokémon GO // App Annie.
09.06.2018
(https://www.appannie.com/apps/ios/app/pokemon
-go/details/).
Brewster K. Pokémon Go review: not a good game... but
a great experience // The Guardian. 14.07.2016
http://www.theguardian.com/technology/2016/jul/
12/pokemon-go-review-it-may-not-be-a-good-gam
e-but-its-a-great-experience).
Chamary J. Why “Pokémon GO” Is The World’s Most
Important Game // Forbes
(https://www.forbes.com/sites/jvchamary/2018/02/
10/pokemon-go-science-health-benefits/).
Cresci E. Norway’s PM caught playing Pokémon Go in
parliament // The Guardian. 05.10.2016
http://www.theguardian.com/technology/2016/oct/
05/norway-prime-minister-caught-playing-pokemo
n-go-parliament-erna-solberg).
Dillet R. Apple says Pokémon Go is the most down-
loaded app in a first week ever // TechCrunch.
22.07. 2016
(http://social.techcrunch.com/2016/07/22/apple-sa
410
 ys-pokemon-go-is-the-most-downloaded-app-in-its
-first-week-ever/).
Faccio M., McConnell J.J. Death by Pokémon GO: The
Economic and Human Cost of Using Apps While
Driving // Science. AAAS.
02.02.2018 (http://www.sciencemag.org/news/201
7/11/pok-mon-go-caused-accidents-and-deaths).
Frommer D. Millions of Americans still play Pokémon
Go every day // Recode. 23.03.2017
(https://www.recode.net/2017/3/23/15039626/poke
mon-go-daily-users-chart).
Ghibli Museum n.d. – The official site of Ghibli Mu-
seum, Mitaka, Japan
(http://www.ghibli-museum.jp/en/).
Internet Trends Report 2018 – Internet Trends Report
(http://www.kpcb.com/internet-trends).
Lum P. Pokémon Let’s Go games announced for Nin-
tendo Switch // The Guardian. 30.05.2018
(http://www.theguardian.com/games/2018/may/30/
pokemon-lets-go-games-announced-for-nintendo-s
witch).
Lynley M. A brief history of Niantic Labs, the makers of
P o k é m o n G o / / Te c h C r u n c h . 1 4 . 0 8 . 2 0 1 6
(http://social.techcrunch.com/gallery/a-brief-histo
ry-of-niantic-labs-the-makers-of-pokemon-go/).
Mac R. More Women Than Men Are Playing “Pokémon
GO”– By A Lot // Forbes. 26.06.2016
(https://www.forbes.com/sites/ryanmac/2016/07/26
/more-women-than-men-are-playing-pokemon-go-
by-a-lot/).
Mac R. The Inside Story Of “Pokémon GO”s’ Evolution
From Google Castoff To Global Phenomenon //
Forbes. 26.07.2016
(https://www.forbes.com/sites/ryanmac/2016/07/26
/monster-game/).
M Y S T I C 7 n . d . – M Y S T I C 7 / / Yo u Tu b e .
(https://www.youtube.com/channel/UCPGnxMlc
QtYKLAYymFgB3YA
411
Niantic n.d. – Niantic, Inc. (https://nianticlabs.com/).
O’Sullivan D., Byers D. Exclusive: Even Pokémon Go
used by extensive Russian-linked meddling effort
// CNNMoney. CNN. 13.10.2017
(http://money.cnn.com/2017/10/12/media/dont-sho
ot-us-russia-pokemon-go/index.html).
Pokédex n.d. – Pokédex
(https://www.pokemon.com/ru/pokedex/).
Pokémon Center n.d. – Pokémon Center Official Site
(https://www.pokemoncenter.com/).
Pokémon Go n.d. – Pokémon Go
(https://www.pokemongo.com/).
Pokémon n.d. - The Official Pokémon Website
(https://www.pokemon.com/ru/).
Schilling D. Is Pokémon Go the answer to America’s obe-
sity problem? // The Guardian. 12.07.2016 2016
(http://www.theguardian.com/commentisfree/2016
/jul/13/is-pokemon-go-the-answer-to-obesity-amer
ica).
Научная литература
Аристотель. Метафизика, Сочинения: В 4-х т. М.:
Мысль, 1976.
Делёз Ж. Актуальное и виртуальное // Альманах
«Восток».2006. №3(39)
(http://www.situation.ru/app/j_art_1124.htm).
Соколовский С.В. Антропотехноморфизмы и
антропология техно-корпо-реальности //
Социология власти. 2017. № 3 (29). С. 23-40.
Фома Аквинский. Антология мировой философии. В
4-х томах. М.: Мысль, 1969.
Boellstorff T. Placing the Virtual Body: Avatar, Chora,
Cypherg. In Mascia-Lees F.E. (ed.). A Companion
to the Anthropology of the Body and Embodi-
ment. Wiley-Blackwell, 2011. 556 p.
de Souza e Silva A. Pokémon Go as an HRG: Mobility, so-
ciability, and surveillance in hybrid spaces // Mo-
412
 bile Media & Communication. 2017 Vol. 5, no. 1. Mol A. The Body Multiple: Ontology in Medical Prac-
P. 20–23. tice. Duke University Press Books, 2002.
Forbidden Research 2016 – Forbidden Research: Nagarjuna. The Fundamental Wisdom of the Middle
agenda // MIT Media Lab. 21.06.2016 Way: Nagarjuna’s Mulamadhyamakakarika. 1 edi-
(https://www.media.mit.edu/events/forbidden-rese tion. Oxford University Press, 1995. 392 p.
arch-agenda/). Rosenberger R, Verbeek P.-P. (eds.). Postphenomenological
Giddings S. Pokémon GO as distributed imagination // Investigations: Essays on Human–Technology Re-
Mobile Media & Communication. 2017. Vol. 5, no. lations. Lanham: Lexington Books, 2015. 292 p.
1. P. 59–62. Taleb N. Antifragile: Things That Gain from Disorder.
Hjorth L, Richardson I. Pokémon GO: Mobile media play, Reprint edition. New York: Random House Trade
place-making, and the digital wayfarer // Mobile Paperbacks, 2014. 544 p.
Media & Communication. 2017. Vol. 5, no. 1. P. 3– Verbeek P.-P. What things do: Philosophical reflections
14. on technology, agency, and design. Penn State
Humphreys L. Involvement shield or social catalyst: Press, 2005. 264 p.
Thoughts on sociospatial practice of Pokémon GO
// Mobile Media & Communication. 2017 Vol.5,
no. 1. P. 15–19.
Ihde D. Bodies In Technology. Minneapolis: University
Of Minnesota Press, 2001. 180 p.
Ihde D. Postphenomenology and Technoscience: The Pe-
king University Lectures. Albany: State Univer-
sity of New York Press, 2009. 92 p.
Ihde D. Experimental Phenomenology. Multistabilities.
2nd ed. Albany: State University of New York,
2012. 216 p.
Ihde D. Technics and Praxis. Boston: Pallas Paperbacks,
1979. 151 p.
Latour B., Woolgar S., Salk J. Laboratory Life: The Con-
struction of Scientific Facts. 2nd ed. Princeton,
N.J: Princeton University Press, 1986. 296 p.
Latour B. On Not Joining the Dots. Radcliffe Institute
/ / H a r v a r d U n i v e r s i t y. Yo u Tu b e . 2 2 . 1 1 . 1 6
(https://www.youtube.com/watch?v=wTvbK10AB
PI&feature=youtu.be).
Licoppe C. From Mogi to Pokémon GO: Continuities
and change in location-aware collection games //
Mobile Media & Communication. 2017. Vol. 5, no.
1. P. 24–29.
413 414
 ∏
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
КОМПОЗИТЫ
ЖИВОГО И КОСНОГО

CC http://pixabay.com

Сергей Соколовский
HUMAN TECHNO-ANIMAL
как объект антропологии*
Надеюсь, что читатель успел познакомиться с тем
многообразием форм взаимодействия живого и неживого
в специфическом, но с трудом поддающемся обзору
с л у ч а е в з а и м о д е й с т в и я ч е л о в е ч е с ко г о т е л а и
современных технологий, которые были представлены в
предыдущих главах. Множество аспектов и затронутых в
этой книге проблем объединены основным мотивом –
заботой о грядущем человечества и будущем науки о
человеке – антропологии. Интенсивность и новое
качество взаимодействия и синтеза органического и
неорганического (живого и мертвого), раскрываемого
здесь на примере развертывающегося на наших глазах
очередного этапа антропотехногенеза, по моему
глубокому убеждению, должны стать центральными в
размышлениях философов и социальных исследователей
о судьбах человека и человечества. В случае
антропологии, никогда не упускавшей из виду и
417
биологическую и культурную ипостаси человека,
изучение сращения человеческой телесности и
техносреды сопряжено со значительным расширением
предмета дисциплины и знакомством ее адептов с
основами теории техники и концепций телесности, а
также с теми теориями, в которых тело и техника не
противопоставлялись, а мыслились как единство.
“Овнешнение”, экстенсия и техносреда
Основы рассмотрения техники и тела как единства
можно отыскать в трудах т ех представит елей
эволюционной экологии, которые первыми осмелились
утверждать, что ошибочно рассматривать организм или
популяцию в качестве фундаментальной единицы
эволюции – такой единицей правильнее считать
целостность, в которую оказывается включенной как
организм (или группа организмов), так и среда.
Например, известный антрополог Грегори Бейтсон,
сформулировавший множество идей, далеко
опередивших его время, в том числе и в области
экологии, предлагал считать фундаментальной единицей
эволюционного процесса “организм-в-его-
среде” (organism-in-its-environment):
… ясно, что дарвиновская теория эволюции содержала
крупную ошибку в определении единицы выживания
п р и е с т е с т в е н н о м о т б о р е . Та ко й е д и н и ц е й ,
полагавшейся принципиальной, вокруг которой
строилась теория, считался либо размножающийся
418
 индивидуум, либо семейная линия, подвид или другое
подобное однородное множество особей того же вида
(conspecifics). Я утверждаю, что последняя сотня лет
доказала на опыте, что если организм или их
совокупность сосредоточивается лишь на собственном
выживании, полагая, что это и есть основа для выбора
адаптивных шагов, его “прогресс” венчается
разрушением среды, что приводит к гибели самого
организма. <…> Прежняя единица отбора была
отчасти скорректирована генетиками-
популяционистами, указавшими на неоднородность
популяций. <…> Сегодня необходима дальнейшая
корректировка: наравне с гибким организмом мы
должны включить в эту единицу гибкую среду,
поскольку, как я уже говорил, организм, разрушая
среду, разрушает себя. Единицей выживания является
организм-в-его-среде (Bateson 1972: 319-320).
Вместо стандартной для биологии и генетики иерархии
таксонов – индивида, линиджа, подвида, вида и т.д., он
предложил рассматривать в качестве фундаментальных
единиц отбора “ген-в-организме”, “организм-в-среде”,
“экосистему” и т.п. Сравнивая этот подход с прежним, он
писал, что эпистемологическая ошибка в выборе
фундаментальной единицы отбора приводит к картине
межвидовой борьбы за выживание и, в результате, к
противостоянию природы и человека, что имеет своим
следствием испорченную экологию и войны с соседями,
то есть “экологию плохих идей” (Ibid.: 320).
Еще одним подходом, постулирующим тесное
переплетение, если не единство человека и окружающей
его техносреды, явилась концепция “овнешнения” или
419
экстериоризации Маклюэна–Холла. В конце 1970-х годов
во времена популярности системного подхода, теории
информации, кибернетики и экологии, я работал в одном
из институтов Сибирского отделения АМН. В одном из
реферативных журналов я обнаружил короткий реферат
статьи Маршалла Маклюэна об асимметрии полушарий
мозга (McLuhan 1978). В ту доинтернетную эпоху в таких
журналах было принято указывать адрес автора, и я, не
долго думая, заполнил заказ на статью и отправил его
почтой в университет Торонто. Через месяц я получил
увесистый конверт с десятком статей и короткой
запиской от автора, благодарившего меня за интерес к его
работам и предлагавшего прислать свои комментарии.
Одним из вопросов, который тогда меня интересовал,
была проблема границ тела. Маклюэн использовал в
своих работах понятия овнешнения или экстериоризации
(outering) и овнутрения или интериоризации (innering). Он
описывал устную речь как технику экстериоризации, или
по заимствованному им у Эдварда Холла термину (Холл
и Маклюэн в период с 1962 по 1976 гг. написали друг
другу более 130 писем – Rogers 2000) – одной из
человеческих экстенсий1. Все эти термины задают новый
ракурс рассмотрения взаимовлияний тела и техники,
диалектики внутреннего и внешнего и границ тела. В
одном из писем Маклюэн признает, что утверждение
Холла, что любая технология или экстенсия создает
новую среду “гораздо лучший способ сказать, что сама
среда и является сообщением”2.
420
 Из рассуждений Маклюэна вытекает по меньшей мере
два вопроса, связанных с пониманием границ тела:
1) можем ли мы рассматривать человеческое тело как
вещь, имеющую четкие границы, то есть как
картезианскую res extensa, подчиняющуюся постулату, в
соответствии с которым два разных тела одного класса
не могут занимать одни и те же пространственно-
временные координаты; и
2) м о ж е м л и м ы г о в о р и т ь о с о х р а н е н и и
тождественности тела, обретающего новые
способности (техники тела) или экстенсии, и если
можем, то на каких основаниях?
Можно сформулировать эти вопросы иначе:
ограничено ли тело кожей? С одним или разными телами
мы имеем дело, если речь идет об обретении новых
умений, включая соматические и экстрасоматические
“дополнения” и “приставки”? Возникает и еще один
вопрос, имеющий смысл при обсуждении проблемы
взаимодействия тела и техники: Где кончается тело и
начинается техника и создаваемая ею техносреда?
Холл и Маклюэн трактовали культуру в целом,
социальные институты и медиа как сложные экстенсии
того, что прежде было телесным и/или внутренним,
указывая также на автономизацию “приставок”, их
объективизацию в наших представлениях и их
способность к незапланированным и неожиданным
421
влияниям на человека, его разум и тело (ср.: Hall 1989:
36-37).
У сформулированной Эдвардом Холлом идеи
инструментов как экстенсий телесных органов были
предшественники. Одним из них был основатель
философии т ехники Эрнст Капп (1808–1896),
предложивший рассматривать технику в его работе
«Основные направления философии техники» как
“органопроекцию”, что, по его мнению, вытекало из
известной максимы Протагора “человек есть мера всех
вещей” (Kapp 1877). Капп рассматривал создаваемый
человеком мир искусственных вещей (техносреду) в
буквальном смысле как проекцию внутреннего мира
человека или его органов (Ibid.: 121ff.). Близкие идеи
обнаруживаются позднее не только у Холла и Маклюэна,
но и у ряда философов техники – Хосе Ортеги-и-Гассета,
Жоржа Кангийема, Бернара Стиглера, Петера
Слотердайка, Дона Айде и др.
Формы интеграции телесного и технического
Интеграция телесных и нетелесных элементов,
органического и неорганического, технического и
биологического, живого и косного, включаемых в
постоянно формирующиеся техносоматические сборки и
ансамбли с позиций технологии их реализации можно
разделить на пять основных подходов: 1.
фармацевтические средства, 2. соматотехники или
422
техники тела, 3. экстенсии и 4. ассоциированное с ними,
но обладающее собственной спецификой делегирование
функций (инскрипция) и, наконец, 5. инкорпорации или
интрузии. Фактически каждый из этих пут ей
сопровождал человечество на протяжении всей его
истории, но развивался относительно независимо от
других, и лишь в самое последнее время благодаря
развитию НБИКС-технологий (нано-, био-, инфо-,
когнитивных и социальных наук и технонаучных
направлений) мы стали свидетелями конвергенции этих
подходов и появления нового качества, усилившего и
сделавшего для всех очевидными растущее
взаимовлияние человеческой телесности и созданной
человеком техносреды.
Хорошо исследованный фармакологический способ
р е г ул я ц и и т е л е с н ы х фу н к ц и й , о б ъ е д и н я ю щ и й
первоначально технологии добывания и приготовления
еды (здесь я имею в виду пищевую концепцию
происхождения лекарств) и тело, а впоследствии с
развитием медицины – специализированные технологии
производства лекарств – с медицинскими технологиями,
здесь рассматриваться не будет. Особняком стоит и еще
один путь – рег улирование телесных функций
нормативно, за счет правил и запретов, законов и норм
(моральных, религиозных, психологических,
гигиенических, сексуальных) и обусловленных ими
специальных техник (диет, воздержания, аскезы,
423
упражнений, психотехник и т.п.). С техникой как общим
понятием их объединяет непрямой путь к цели с
применением специальных средств, опосредующих ее
достижение. Упоминание этой группы направленных на
собственное тело и мозг средств оправдано и
этимологически, поскольку др.-греч. τεχνη означало не
только умение, но и хитрость, уловку, расчет. Остальные
четыре способа объединения или сцепления тела и
техники заслуживают краткого рассмотрения. Все они
разными способами соединяют в целое элементы
техносреды или косной материи с живыми структурами и
подсистемами человеческого тела.
Инкорпорации. Этим термином удобно обозначить ту
часть устройств (искусственных органов и тканей, в
ближайшем будущем – клеточных органоидов и
искусственных субклеточных частиц, так называемых
нанороботов), которые призваны восполнять работу
ослабленных и пораженных или заменять удаленные
органы и ткани. Поскольку они внедрены в тело (in corpo),
термин оказывается хорошо мотивированным и вполне
прозрачным. К инкорпорациям следует отнести
кардиостимуляторы, клапаны сердца, искусственные
хрусталик и радужку, стоматологические импланты,
искусственную кожу, пластику суставов и сосудов,
внедряемые чипы для восстановления слуха (кохлеарные
импланты) или зрения, нейроимпланты. Возможно к этой
же группе техносоматических ассамбляжей (именно они
424
лежат в основе идеи кибернетических организмов, более
известных как киборги) следует отнести внешние
протезы, либо заменяющие отсутствующие конечности и
органы (протезы рук и ног, пластика ушных раковин или
н о с а и г у б ) , л и б о ус и л и в а ю щ и е и х фу н к ц и и
(разработанные пока в основном лишь для военных целей
экзоскелеты, умножающие мускульную силу человека,
используемые, однако, уже сегодня для обеспечения
подвижности неходячих больных), хотя в этом случае
лучше говорить не об инкорпорациях, а о более широкой
категории протезов.
Уместно отметить, что категория протезов оказывается
более широкой не только по отношению к
инкорпорациям, рассматриваемым в этом контексте как
их подкласс или группа, но и, как видно из примера с
экзоскелетом, – оказывается шире, нежели класс
медицинских протезов вообще, понимаемых как
«приспособления, изготовляемые в форме какой-либо
части тела для замены утраченной природной». Это
становится ясным на примере обычных очков, в которых
их линзы, воспроизводя часть глазного яблока, помогают
восстановить утраченную остроту зрения (медицинское
применение) и очков для ночного видения (военное
применение). Помимо этого, следует упомянуть, что в
феноменологическом отношении пациенты быстро
привыкают к имплантированным техноустройствам и
начинают их рассматривать как части собственного тела,
425
что разумеется, отличается от восприятия внешних
устройств – очков или бинокля, с одной стороны, и от
восприятия приобретаемых телесных умений и навыков,
с другой.
Экстенсии. Впервые, насколько мне известно, термин
extension в интересующем нас здесь смысле появился в
книге Холла “Немой язык”, где автор на примерах из
эволюционной биологии разъяснял:
Для эксплуатации среды все организмы
приспосабливают свои тела, чтобы соответствовать
специализированным средовым условиям. Несколько
примеров: длинная шея жирафа (адаптация к
высокорастущей листве), … копыта лошади,
противопоставленный большой палец у человека.
Иногда организмы развивают специализированные
продолжения (extensions) своих тел, выполняющие то,
что тело могло бы осуществить само и тем самым
освободить себя для других вещей. Паучья паутина,
коконы, птичьи и рыбьи гнезда относятся к таким
гениальным изобретениям природы. Когда возник
человек со своим специализированным телом, такие
экстенсиональные действия заняли подобающее место
среди средств эксплуатации среды. Сегодня человек
развил экстенсии практически для всего, что он
обычно делал [с помощью] своего тела. Эволюция
оружия начинается с зубов и кулака и завершается
атомной бомбой. Одежда и дома представляют собой
экстенсии механизмов температурного контроля в
биологии человека. Мебель замещает сидение на
корточках или на земле. Примерами материальных
экстенсий служат механические инструменты, очки,
телевизор, телефон и книги, позволяющие нести голос
426
 через время и пространство. Деньги являются
средством расширения и накопления труда. Наши
транспортные сети выполняют сегодня то, что прежде
делали ноги и спины. Фактически все изготовленные
человеком материальные вещи могут рассматриваться
как экстенсии того, что человек прежде проделывал с
собственным телом или его специализированными
частями (Hall 1959: 78–79).
С овокупность “всех изготовленных человеком
материальных вещей” – это и есть техносреда, то есть
овеществленные результаты человеческой деятельности и
стоящие у их истоков умения и навыки (соматотехники
или техники тела) по обработке природных вещей и
материалов.
Маклюэн сочувственно цитировал приведенный выше
пассаж об экстенсиях из работы Холла в своей книге
“Галактика Гутенберга” (McLuhan 1962: 5) и впоследствии
широко использовал именно этот термин в своих
исследованиях медиа, рассматривая их как эстенсию
языка и речи. До знакомства с работой Холла для
выражения своей идеи о средствах массовой информации
как продолжении, расширении или экстернализации
человеческого сенсориума (основных органов чувств и
восприятия) Маклюэн, как уже упоминалось выше, чаще
использовал термины outering – “овнешнение”, или dilation
– “расширение”, “увеличение” (Ibid.: 35), о чем
свидетельствует также начало его переписки с Холлом
(Rogers 2000: 120).
427
В экологической традиции экстенсии, в особенности
простые ручные инструменты, рассматривались, прежде
всего, в качестве своего рода продолжения “органов”,
телесно интегрированных взаимодействий с вещной
средой, мобилизованных для борьбы и выживания. Этой
традиции противостоит феноменологическая трактовка
экстенсий, где орудия и инструменты рассматриваются из
перспективы их пользователя как средства (медиа),
опосредующие взаимодействия со средой. В обоих
подходах интеграция тела и технических устройств
рассматривается как сложный процесс,
разворачивающийся на основе мультисенсорного
контакта (визуального, тактильного, кинестетического,
термоцептивного и др.) тела и орудия и приводящий к
формированию особых навыков, умений или техник тела.
Мы сталкиваемся здесь также с про блемой
метафизического, или, точнее – мереологического
характера – проблемой соотношения части и целого, их
влияния на идентичность и преемственность (сохранение
идентичности во времени). В обыденном сознании
некоторые виды экстенсий (которые, поскольку они
локализуются внутри тела, было бы точнее именовать
интрузиями – кардиостимуляторы, искусственные суставы
и сосуды) рассматриваются как части тела, интимно
связанные с его функционированием и, стало быть,
существованием. В то же время другие классы экстенсий,
даже из группы протезов (очки, например, или
428
контактные линзы), оставаясь персональными и в этом
смысле интимными, во многих ситуациях не
рассматриваются как части тела, и их изменения не
трактуются как телесные, хотя они могут самым
непосредственным образом сказываться на поведении и
самочувствии индивида. Иными словами, в каждом
конкретном случае, относя компенсацию соматического
дефекта или некоторое телесное
“усовершенствование” (здесь эта проблематика
смыкается с огромной литературой по human enhancement,
то есть различным компенсаторным или
максимизирующим человеческие способности приборам
и протезам) к внешним или внутренним, классифицируя
их то как части как тела, то как экстрасоматические
дополнения, мы не только заново определяем границы
тела, но и принимаем решение относительно того, какие
перемены будут считаться изменениями телесной
идентичности, а какие сбрасываться со счета как
отдельные, автономные, не имеющие прямого отношения
к телесной тождественности. Похожая ситуация
наблюдается и в отношении “натуральных” частей тела.
М. Мерло-Понти, рассуждая о схеме тела, напоминает
нам о феномене фантомных болей и изменениях схемы
тела, переживаемом как отсутствие конечности, при
обычном затекании руки (Merleau-Ponty 1945: 90-91).
Несмотря на казалось бы далекий от практики
метафизический характер такого рода концептуализаций,
429
они имеют очевидные практические и политические
измерения. Примером может служить допинг-скандал с
российскими спортсменами: дискуссия о применении
мельдония может рассматриваться как частный случай
у с т а н о в л е н и я г р а н и ц м еж д у “ е с т е с т в е н н ы м и ”
способностями тела спортсмена и “искусственными”
фармацевтическими их экстенсиями, между
нормализованным телом атлета – и телом,
“дополненным” медицинскими технологиями (здесь
возникает особая версия “дополненной реальности” –
“дополненное тело”), коротко говоря, между телом и
т ех н и ко й . В т о же в р е м я в с о р е в н о в а н и я х
паралимпийцев техническое, в том числе медицинское и
фармакологическое (в разрешенных антидопинговым
агентством формах) “дооснащение” тел оказывается
приемлемым. Если честность здесь увязывается с
«чистотой», трактуемой как «природные данные» плюс
(природные же) воля и характер спортсмена, то есть как
попытка провести четкое разделение между техниками
тела и техникой как совокупностью технологических
экстенсий, то такие построенные на метафизике здравого
смысла подпорки для этики обречены – сомневающиеся в
справедливости применяемых здесь критериев найдутся
всегда.
Делегирование функций. Случай делегирования функций
или действий и компетенций, перевод скрипта в более
прочные и надежные материалы, нежели человеческое
430
тело, иначе именуемый инскрипцией (подробнее см.:
Соколовский 2016: 278–284), наиболее известен благодаря
примерам из работ Б. Латура (берлинский ключ,
лежачий полицейский, доводчик двери). В терминах
взаимодействия тела и техники речь здесь идет об
однонаправленном влиянии от человека к вещи. В этом
отношении этот способ несколько выпадает из
перечисленных выше типов интеграции телесности и
техники: практически любой артефакт может быть
представлен как результат делегирования комплекса
действий, специально созданный для замещения
мускульной силы и экономии усилий или времени, не
говоря уже о таких очевидных примерах, как станки с
программным управлением или автомобили с
автопилотом. В истории философии техники этот путь
был выделен уже на самом раннем ее этапе в уже
упомянутой выше работе Эрнста Каппа, хотя его
обозначение у Каппа было иным – органопроекция, что
обусловлено вниманием этого философа к проблеме
происхождения техники, а не ее повседневного
функционирования.
Разумеется, делегирование функций не может
трактоваться в терминах XIX века, то есть как простое
дублирование органов или систем физического тела
человека в виде особых устройств, машин, или автоматов,
созданных для тех же целей, которым служат эти органы
или системы, но из искусственных или природных
431
неорганических материалов. Акцент здесь сделан не на
копировании органов, но на воссоздании психомоторных
комплексов, заменяющих действия человека, либо
принуждающих его (как в случаях берлинского ключа и
лежачего полицейского) действовать иначе, чем он был
намерен. Последний случай (принуждения) сближает
делегирование функций с пассивными машинами Жака
Лафита, выделившего особый класс артефактов,
зависящих от постоянных потоков внешней энергии –
дороги, жилища, сосуды, которые, оставаясь в покое
сами, направляют движение других за счет своей формы,
массы, или объема (Lafitte [1932] 1972). По аналогии с
дорогой, направляющей потоки транспорта (достаточно
получить ответ на вопрос «Как доехать до пункта А?» –
«Езжайте прямо по этой дороге, никуда не сворачивая!»,
чтобы понять, как она обеспечивает движение только в
нужном направлении, исключая дальнейшие расспросы и
ориентацию на местности), лежачий полицейский
обеспечивает торможение автомобилей до нужной
скорости, круглосуточно заменяя полицейского во плоти.
Феномен делегирования функций свидетельствует о
том, что мы можем передоверить исполнение сложных
моторных комплексов (предварительно изучив их для
точного моделирования в неживой материи), которые до
внедрения соответствующих изобретений
реализовывались за счет физических, то есть телесных
умений и усилий – различным аппаратам, устройствам,
432
инструментам и автоматам, в общем случае – специально
разработанным элементам техносреды, трансформировав,
тем самым, эти комплексы в действия или совокупности
действий неживых актантов, что и дает основание
говорить и в этом довольно специальном случае даже об
артефактах как о гибридной реальности, воплощающей
прототипы соматотехник в искусственно созданных
телах-объектах.
Одним из ярких, но шокирующих примеров является
технологизация перформативов (словесных команд и
распоряжений, меняющих положение дел за пределами
языковой реальности) в военных приложениях: если
прежде команде “Огонь!” подчинялись живые солдаты, то
теперь, благодаря программам распознавания речи и
встроенным в шлемы микрофонам, исполнение этой
команды передоверено автоматическому оружию,
приводящемуся ею в действие без дальнейшего участия
человека.
Таким образом, делегировании функций отличается от
органопроекции тем, что здесь моделируются не органы и
подсистемы организма, а скорее его паттерны действий.
При этом стоит помнить, что действие здесь понимается
как единство целевого полагания (воли, принуждения) и
физического движения. Аффективная сторона действия
пока еще не входит в комплексы делегируемым
артефактам функций, однако с созданием т.н. разумных
роботов (sentient robots) и попытками моделирования если
433
не самих эмоций, то сопровождающих их мимики и
жестов у так называемых социальных роботов или
роботов-нянек, и эта сторона может довольно быстро
стать частью делегируемых функций.
Соматотехники. Известно, что исследования техник
тела (соматотехник) успешно разрабатывались в рамках
французской антропологии техники, прежде всего в
трудах Марселя Мосса (Mauss [1934] 1936) и Андре
Леруа-Гурана (Leroi-Gourhan 1943, 1945). Для целей
настоящего рассмотрения я буду различать техники тела
в широком смысле слова – соматотехники (этот вводимый
здесь термин подчеркивает единство телесного и
технического, живого и неживого, иначе говоря,
обозначает, если воспользоваться понятием В.И.
Вернадского, биокосные целостности, возникающие как
ансамбли органических и неорганических частей), и в
узком смысле слова, оставив за ними принятый исходный
термин техник тела как способов обращения с
собственным телом.
Я предлагаю термин соматотехника, практически
дублирующий более привычный термин техники тела,
чтобы разрешить противоречие, которое содержится в
работе Мосса. Дело в том, что отстаивая холистскую
концепцию техники как единства механико-физических,
а н а т о м о - ф и з и ол о г и ч е с к и х , п с и хол о г и ч е с к и х и
социальных компонентов (Мосс 1996: 246), он тут же
противопоставляет технические акты всем прочим –
434
религиозным, символическим, юридическим, моральным,
традиционным, прагматическим актам, заявляя, что
техника тела это акт “механического, физического или
физико-химического порядка, осуществляемый с той же
целью” (Там же: 248). Иначе говоря, он исключает из
концепции действия идеологическую компоненту, относя
все такого рода действия к ритуалам или обрядам. Кроме
того, он настаивает на существенности для техник тела их
передачи из поколения в поколения, в то время как мы
знаем множество примеров их формирования на основе
рутинного повторения индивидом каких-то паттернов
действий (например, индивидуальный ритуал
раскуривания трубки), не требующих для образования
этих моторных навыков безусловной передачи другим
поколениям. Кроме того, исключение индивидуальных
вкладов в развитие соматотехник не позволяет построить
убедительную концепцию их межпоколенного изменения.
По своей направленности понятие техник тела у Мосса
охватывает те привычные, стереотипные и
повторяющиеся моторные комплексы и возникающие на
их основе телесные диспозиции, инструментом которых
и, зачастую, их объектом является само тело (как в
физических упражнениях или в спорте). Отличительным
признаком техник тела в этом узком смысле слова
является, стало быть, инструментальное использование
самого тела и отсутствие медиирующих его действия
нетелесных приспособлений (собственно инструментов
435
или орудий, аппаратов, технических устройств и проч.).
Соматотехники же включают интегрированные паттерны
взаимодействия с вещной средой, возникающие на основе
привычек или умений обращения с ее конкретными
предметами; при этом тело и артефакты как элементы
техносреды (если угодно, продукты технических
разработок) вступают не только в тесный и рутинно
повторяющийся контакт; их взаимодействия формируют
гибридные техносоматические единства – технические
навыки или техноморфизмы, осуществление которых и в
историческом и в онтогенетическом планах приводит к
совершенствованию орудий и инструментов, с одной
стороны, и к изменениям тела, с другой. Совокупности
таких техноморфизмов формируют разнообразные
габитусы (профессиональные, субкультурные, иногда
сословные). Культурная мозаичность человечества
складывается из специфики таких эволюционирующих
техносред и человеческих коллективов, при этом
локально оформляющиеся габитусы дифференцируют
способы взаимодействия этих коллективов и их членов
(техноморф) с их специфическими средами, приводя к
такому видимому их проявлению, при котором,
например, японцы спят, сидят и ходят по улицам иначе,
чем русские или американцы. Именно в силу различных
наборов моторных комплексов или паттернов действий, в
итоге меняющих не только физиологию практикующего
их индивида, но и морфологию его тела, тело танцора
436
балета столь разительно отличается от тела молотобойца,
а тело бегуна от тела штангиста
Основная причина рассмотрения инструментов,
приборов, и сложных машин и автоматов, с которыми мы
вступаем во взаимодействие, преобразуя их в экстенсии
или, буквально – в продолжения телесных органов и функций,
лежит не в спекулятивной, то есть умозрительной
реконструкции техники как органопроекции, но в полной
интеграции таких взаимодействий в телесные структуры,
прежде всего, в образ и схему тела, в результате чего
привычки и умения обращения с техническими
устройствами и зависимость от них превращаются в
глубоко интегрированные телесные структуры, уже не
покидающие человека на протяжении всей его жизни (см.
подробнее: Соколовский 2018а, б). Однажды научившись
ходить по лестнице, завязывать шнурки, плавать, ездить
на велосипеде или автомобиле, мы уже не расстаемся с
этими сложными навыками: наше тело интегрирует эти
взаимодействия с вещным миром в особых паттернах
движения и телесных диспозициях. Именно такая
интеграция позволяет говорить о феномене техно-корпо-
реальности, создаваемой телами и технологиями
(Соколовский 2017), то есть о единстве технического и
соматического, живого и неживого и их взаимной
зависимости в рамках тех гибридных единств, которые
сегодня все чаще именуют киборгами,
техночеловечеством, состоящим из дооснащенных или
437
улучшенных версий людей, потерявших, однако,
возможность выживать вне техносреды за счет своего
апгрейда до версии 2.0.
Представьте себе большой город в условиях
длительного блэкаута, чтобы почувствовать всю силу
взаимозависимости технических систем и телесности
современного человека: остановится подача воды, встанут
лифты и электротранспорт, отсутствие воды и
канализации приведет к эпидемиям и повальным
смертям. Мы быстро научились не замечать т.н. удобства
– электричество, водопровод, разнообразный транспорт,
дальновидение (от очков, бинокля и телескопа до
телевидения) и дальнослышание (от простого рупора,
телефона и радио до смартфона). Все эти усиления и
дополнения физических возможностей человека создают
свои моторные паттерны, иначе говоря, техники тела,
именно потому не привлекающие нашего внимания, что
они оказываются глубоко интегрированными и формируют
само это тело. Такое сформированное взаимодействиями с
техническими устройствами тело я предлагаю именовать
техноморфой (подробнее см.: Соколовский 2017). Именно
феномен техноморфизмов объясняет, почему нам так
трудно приходится в незнакомой обстановке, особенно
вдалеке от дома, в странах с иными технокультурами, где
привычные двигательные стереотипы не выручают, а
скорее заводят в тупик, либо вообще становятся угрозой
здоровью и жизни. Этот же феномен объясняет
438
появление как поразительного разнообразия типов
двигательной культуры, разработанных и повседневно
используемых различными человеческими сообществами
– этническими, сословными, профессиональными,
досуговыми и проч., так и столь же удивительного
многообразия соматотипов, свойственных единицам этой
социокультурной мозаики, носителям отдельных
субкультур. Мы не замечаем работы сложных
технических инфраструктур, обеспечивающих нашу
бесперебойную жизнедеятельность так же, как мы не
замечаем работы наших здоровых внутренних органов,
однако стоит как в примере с блэкаутом чему-то
сломаться, как тут же в полной аналогии с соматическим
заболеванием возникают угрозы здоровью и жизни.
Французский врач и философ Ж. Кангийем в книге
«Знание жизни» сближал отношение между организмом
и его средой с отношением между органами и телом:
С биологической точки зрения необходимо понимать, что
связь между организмом и средой является такой же как и
связь между частями и целым данного организма.
Индивидуальность живого не замыкается его
эктодермическими границами, точно также как она не
начинается на уровне клетки. Биологическая связь между
организмом и его средой является связью функциональной и,
следовательно, мобильной; ее составляющие мог ут
последовательно меняться ролями. Клетка является средой по
отношению к внутриклеточным элементам; она сама живет во
внутренней среде, составляющей либо орган, либо организм в
целом; сам организм живет в среде, которая определенным
образом является для этого организма тем же, чем организм
439
является по отношению к его частям (Canguilhem [1952] 2008:
111).
Ссылаясь на работы Я. фон Икскюля, предлагавшего
различать Umwelt (среду, производимую самим
организмом), Umgebung (географическую среду) и Welt
(мир в целом, исследуемый наукой), Кангийем
подчеркивал особый характер производства Umwelt’a,
отмечая, что живое существо «не является машиной,
отвечающей на раздражители реакциями», скорее уж оно
является «машинистом, отвечающим операциями на
сигналы» (Ibid.: 111-112). Важно то, что такой организм
реагирует только на определенные раздражители или
сигналы, а не на потенциально бесконечное число
имеющихся в Umgebung раздражителей. Результаты такого
отбора и отражаются в конституировании «близкой
среды» (Umwelt’a) организма. Макро-экологические
эксперименты с реинтродукцией утраченных в дикой
природе видов смыкаются здесь с микроэкологическими
технологиями восстановления нормы внутренней среды
человеческого тела, иными словами, манипуляции с
экобиомой влияют в том числе и на биому человеческого
организма.
Рассмотрение тем границ тела и условий сохранения
его тождественности заставляет относиться к словам
серьезнее, чем мы привыкли. Меняется ли тело под
воздействием впечатления? Если, как утверждают
психологи-когнитивисты, мы мыслим не только мозгом,
440
но и всем телом и если, как свидетельствуют детские
психологи и теоретики обучения, жест онтогенетически
предшествует речи, то провести грань между
психическим и соматическим становится затруднительно,
и стало быть действует и обратное: не только
механическая скарификация оставляет шрамы на теле;
столь же неукоснительно меняют его и психические
травмы.
Проблемы соотношения целого и части, тела и его
границ многократно усложняются благодаря развитию
биотехнологий, стирающих персональные границы и
порождающих сложные биоэтические и правовые
проблемы. Генная инженерия, включая редактирование
генома, донорство органов, экстракорпоральное
оплодотворение, банки спермы, яйцеклеток и эмбрионов,
искусственные ткани и органы, эксперименты с
подселением генно-модифицированной пробиоты в
организм человека, вживление чипов, создание все более
мощных моделей нейронных сетей и попытки синтеза
органических и неорганических элементов в
компьютерах нового поколения – вот неполный перечень
конкретных реализаций биополитики и биовласти,
ведущих к созданию Человека 2.0. Все перечисленные
технологии отражают прямое вмешательство техники в
биологию человека, однако параллельно существует
другая менее заметная, но от того не менее эффективная
сфера влияний, включающая как повседневную
441
адаптацию тел к новым техническим устройствам и
аппаратам, так и непредвиденные последствия новых
технологий в специфическом соматическом преломлении.
Существование этой сферы делает необходимым при
рассмотрении темы взаимовлияний телесности и техники
учет таких механизмов инкорпорации как привычка,
умение, или навык, то есть те рутинизируемые способы
обращения с техникой и собственным телом, которые в
разных исследовательских традициях получили
наименования техник тела (соматотехник), телесных
диспозиций, или габитуса.
Практики, умения, навыки, привычки и диспозиции
как формы соматотехник
Если рассматривать понятия, вынесенные в заглавие
этого раздела через призму организующих дуалистскую
метафизику модерна оппозиций – искусственного и
естественного, природного и культурного, технического и
телесного, активного и инертного, или инстинктивного и
спонтанного, – то все перечисленные в нем понятия
являются пограничными или синтетическими и не
поддаются редукции к одной из сторон перечисленных
п р о т и в о п о л ож н о с т е й . В э т о м о т н о ш е н и и о н и
оказываются вполне подходящими для анализа того
химерического и мозаичного мира, который состоит из
ансамблей, сборок и сращений живого и косного,
органического и неорганического, технического и
соматического. Находясь на границе этих
442
категориальных полей и одновременно являясь их
неотъемлемыми частями, эти концепты позволяют понять,
как произведенные усилиями инженеров, дизайнеров или
изобретательных обывателей технические
“органопроекции” воссоединяются или сращиваются с
организмом, интегрируясь в него в виде телесных
диспозиций и соматотехник, зачастую необратимо меняя
наши тела.
Мы привыкли думать о привычках (простите за
непреднамеренную игру слов), умениях и навыках скорее
как о достижениях социализации или инкультурации, а
не как о телесных ипостасях, однако умения плавать,
ходить по лестнице, ездить на велосипеде или
автомобиле, играть на фортепиано или гитаре и даже
умение говорить, будучи однажды освоенными, уже не
покидают нас в течение всей жизни, если только травмы
или тяжелые заболевания не становятся препятствиями
на пути к их осуществлению. Однако и в этом случае
телесные диспозиции, навыки и умения остаются с нами
как аналоги фантомных болей в ампутированных
конечностях, лишившись которых человек уже теряет
возможность, например, ездить на велосипеде, но не
теряет этой способности. В моей краткой журналистской
практике был случай (дело происходило в начале 1980-х
годов): потерявший кисть правой руки шахтер более
всего сожалел, что никогда уже не сможет ездить на
мотоцикле. Замечательный хирург-травматолог Н.М.
443
Водянов, у которого я тогда брал интервью, пересадил
пациенту пальцы его собственной ноги, сформировав
пястный сустав из фаланги её большого пальца, и тот смог
восстановить функциональность руки и снова сел на
мотоцикл (его умение ездить на нем, конечно, никуда не
исчезало).
Мы не увязываем наши действия с их техническим
оснащением, однако подавляющая часть их невозможна
без незаметно встроенных в них “экстенсий” –
специального оборудования или снаряжения: мы ходим
или бегаем обутыми и одетыми; сидим и спим на
специально разработанной для этих целей мебели
(кроватях, диванах, нарах, гамаках, настилах, полатях) и
на коврах, кошмах, циновках или матах; едим из посуды
и с помощью столовых приборов и т.д. и т.п. Все наши
действия фреймированы вещами, их неизменно
сопровождающими и придающими этим двигательным
актам смысл. Всякая полноценная теория человеческого
действия, помимо его целей и мотивов, должна включать
телесные умения и предметную среду действия –
конкретные ансамбли вещей или обстановку, присущие
отдельным видам деятельности. Если рассматривать эту
деятельность (точнее – деятельности) со стороны тела, то
нужно отметить, что тело “врастает” и “срастается” с
привычными паттернами действий и сопровождающим
их “снаряжением”, формируя особый габитус или
техноморфу (термин, который я ввожу для подчеркивания
444
взаимодействия и результирующего синтеза техносреды и
плоти; при этом отдельные комплексы техник тела и их
вещевого антуража удобно называть техноморфизмами –
подробнее см.: Соколовский 2017, 2018б). Здесь важно
подчеркнуть, что однажды освоив взаимодействие с
конкретным инструментом или техническим устройством
наше тело длительное время несет в себе умение с ним
обращаться, и это телесно воплощенное “знание–как”
меняет тело. Иными словами, даже отложив молоток,
которым он научился забивать гвозди, ребенок в
некотором смысле уже стал другим: молоток как
экстенсия, позволяющая эффективнее выполнять
некоторые задачи и меняющая стиль взаимодействия со
средой уже “не покидает” тела, срастаясь с ним в
остающемся в нем умении или навыке – приобретенном
техноморфизме. Коль скоро речь идет об инкорпорации
технического объекта в схему тела, ее результатом
является не только изменение телесности, но и
образование новой автономной единицы с
биосоциотехнической природой – своеобразного итога
конкретного акта взаимодействия телесности и техники –
техноморфы. Такие “гибриды”, агрегаты, сцепки, ансамбли
и сращения тела и техники долгое время игнорировались
антропологами и социологами, поскольку
господствующая в восприятии реальности естественная
установка с ее доминантой визуального (в отличие от
физических тел, навыки и умения остаются в
определенном смысле невидимыми) концентрировала
445
внимание на телах и технических объектах как
самостоятельных и очевидных объектах, в то время как
умения, привычки или навыки, во всяком случае в
периоды их неиспользования, остаются невидимыми и
потому не мог ут быть зафиксированы прямым
наблюдением, хотя становятся составной частью
телесного репертуара временно не практикующего их
индивида и представляют собой инкорпорированные
влияния техники. Именно такого рода сращения
технического и соматического лежат в основе того
феномена, который фигурирует в названии этого раздела
– Human techno-animal, техно-, или киберчеловек..
Необходимо, разумеется, вслед за М. Мерло-Понти
отличать инкорпорацию привычки от инкорпорации
инструмента или вещи. Мерло-Понти, как известно,
отвергал концепцию привычки А. Бергсона “как
окаменелого субстрата духовной активности”3 (курсив
добавлен – ср.: Мерло-Понти [1945] 1999: 191). Он
цитирует примеры из работ психиатров того периода:
Женщина, не задумываясь, поддерживает безопасную
дистанцию между пером ее шляпы и предметами, которые
могут его сломать, она чувствует, где перо, как мы
чувствуем, где наша рука. Если у меня есть навык
вождения машины, я вывожу ее на дорогу и вижу, что
“могу проехать”, не сравнивая ширину дороги с шириной
крыльев, так же, как прохожу через дверь, не сравнивая ее
ширину с шириной моего тела (Там же: 192).
446
 Навык, – резюмирует он, – “выражает нашу способность
расширять наше бытие в мире или изменять наше
существование, дополняясь новыми орудиями” (там же: 192–
193). Разбирая навык печати на пишущей машинке, он
пишет: “В буквальном смысле верно следующее: человек,
который учится печатать, интегрирует пространство
клавиатуры в свое телесное пространство” (Там же: 194). Это
телесное пространство и является схемой тела, точнее, ее
п р о с т р а н с т в е н н ы м а с п е к т о м ; т о г о т е л а , ко т о р о е
переживается нами лично, от первого лица, тела-субьекта
этих переживаний, а не тела-объекта медицинских практик,
то есть того самого тела, что выступает в качестве
обязательного условия и возможности воспринимать мир со
всеми его вещами и отношениями, само оставаясь не
воспринимаемым, хотя именно оно и определяет наш способ
или стиль присутствия в мире.
Являясь фундаментальным механизмом инкорпорации
или воплощения, привычка и привычные действия зачастую
скрываются от сознания, поскольку исчезают из фокуса
осознанного действия, как только действие становится
рутинным. Это обстоятельство не может не осложнять
исследования самих процессов инкорпорации (incorporation)
или воплощения (embodiment).
Навыки, умения и привычки изменяют схему тела,
создавая уникальный габитус или техноморфу. Под схемой
тела обычно понимают минующий наше сознание синтез
сигналов, поступающих от разных органов тела и его
подсистем, на основе которого и могут осуществляться
автоматические, или бессознательные и дорефлексивные
447
телесные движения, лежащие в фундаменте всех наших
сознательных или интенциональных действий (об
отличиях схемы тела от образа тела см. подробнее:
Соколовский 2018б).
У т ех н и к и е с т ь и д ру г а я с ф е р а в л и я н и й –
ассоциированных с ее наличием – область
непреднамеренных последствий. Например, медики
выяснили, что владение одним или несколькими
современными высокотехнологичными аппаратами или
устройствами (телевизором, автомобилем, компьютером)
значимо повышает вероятность ожирения и заболевания
диабетом второго типа, поскольку связано с сокращением
двигательной активности и образом жизни,
отличающемся от стиля жизни семей, в которых этих
вещей нет (ср.: Lear, Teo, Gasevic et al. 2014). Однако
наиболее радикальные изменения во взаимодействии
человеческой телесности с техническими артефактами и
технологиями связано с появлением и развитием
семейства принципиально новых технических решений и
подходов, получивших сокращенное наименование
НБИКС-технологий – постулируемого исследователями
техники ядра 6-го технологического уклада, основанного
на конвергентном развитии, объединении и взаимном
у с и л е н и и н о в е й ш и х д о с т и же н и й н а н о - , б и о - ,
информационных, когнитивных и социогуманитарных
технологий.
Исследование этических аспектов применения
НБИКС-технологий в отношении человеческой
телесности, перцептивных и когнитивных способностей
448
человека уже в ближайшее время, по-видимому, станет
центральной темой социальных наук вообще и
антропологии, в частности. Изменения телесности
человека повлияют и на эволюцию предмета и нашей
дисциплины, и социальных и гуманитарных наук в целом.
* Работа выполнена в рамках исследовательского проекта
РНФ № 18-18-00082.
Примечания
1. Для термина extension в используемых Холлом
словосочетаниях и контекстах, вопреки очевидности и
прозрачности его смыслов – расширение, удлинение,
приставка, продление и т.п. – трудно подобрать
универсальное и работающее в разных контекстах
русское соответствие, поэтому я предпочитаю
использовать здесь его кальку.
2. “To say that any technology or extension of man creates a
new environment is a much better way of saying the
medium is the message.” (cit. on: Rogers 2000: 117).
3. “le résidu fossilisé d'une activité spirituelle” (Bergson [1904]
1969: 145).
449
Библиография
Мерло-Понти М. [1945] Феноменология восприятия. СПб.:
Наука, 1999.
Мосс М. Техники тела // Общества. Обмен. Личность.
Труды по социальной антропологии. М.: Восточная
литература, 1996. С. 242–263.
Соколовский С.В. “Онтологический поворот” и российские
исследования материальной культуры // Российская
антропология и “онтологический поворот” / ред.
С.В. Соколовский. Томск: изд-во Томского ун-та,
2016. С. 254–302 (www.academia.edu/29963573).
Соколовский С.В. Антропотехноморфизмы и антропология
техно-корпо-реальности // Социология власти. 2017.
Т. 29. № 3. С. 23–40.
Соколовский С.В. Антропология живого и неживого:

случай тела и техники (послесловие к дискуссии) //
Антропологический форум. 2018а. № 38. С. 83–96.
Соколовский С.В. Тела и технологии сквозь призму техно-
антропологии // Антропологический форум. 2018б.
№ 38. С. 99–121.
Bateson G. [1972]) Steps to Ecology of Mind. L.: Jason
Aronson Inc., 1987.
Bergson H. [1904] Le pensée et le mouvant. Essais et
conférences. Paris: Les Presses universitaires de
France, 1969.
Canguilhem G. [1952] Knowledge of Life. N.Y.: Fordham
University press, 2008.
Kapp E. Grundlinien einer Philosophie der Technik.
Hamburg: Felix Meiner Verlag, 1877.
Lafitte J. [1932] Réflexions sur la science des machines.
Paris: Vrin, 1972.
450
Lear S.A., Teo K., Gasevic D.. et al. The association between
ownership of common household devices and obesity
and diabetes in high, middle and low income
countries // Canadian Medical Assoc. J. 2014. Vol. 186,
no.4. P. 258–266.
Leroi-Gourhan A. Evolution et techniques. Vol. 1. L’Homme et
la matière. 1943; Vol. 2. Milieu et techniques. 1945.
Paris: Editions Albin Michel.
Mauss M. [1934] Les techniques du corps // Journal de
Psychologie. 1936. XXXII, 3-4. P. 365–386.
McLuhan M. The Gutenberg Galaxy: The Making of
Typographic Man. Toronto: University of Toronto
press, 1962.
McLuhan M. The Brain and the Media: the ‘Western’
Hemisphere. Journal of Communication. 1978. Vol. 28.
P. 54–60.
Rogers E.M. The Extensions of Men: The Correspondence of
Marshall McLuhan and Edward T. Hall // Mass
Communication & Society. 2000. Vol. 3, no. 1. P. 117–
135.
Uexküll J. von [1920] Umwelt und Innenwelt der Tiere. 2-te
Aufgabe. Berlin: Springer Verlag, 1921.
451
8888
199
_________________________________________
Сведения об авторах
Карасёва Анастасия Игоревна, лаборант Европейского
университета в Санкт-Петербурге; мл. научный сотрудник
Тюменского гос. университета, akarasyova@eu.spb.ru
Климовская Евгения Алексеевна, магистрант Кубанского
государственного университета, yevgenia_9g_65_k@mail.ru
Кожевникова Магдалена, канд. филос.н., н.с. сектора
гуманитарных экспертиз и биоэтики Института философии
РАН, kmagdalena@yandex.ru
Круткин Виктор Леонидович, д. филос. н., профессор кафедры
социологии Удмуртского гос. университета,
krutkin1@yandex.ru
Курленкова Александра Сергеевна, н.с. Центра медицинской
антропологии Института этнологии и антропологии РАН,
askurlenkova@gmail.com
Маляр Анна Архиповна, ст. преподаватель Новокузнецкого
института (филиала) Кемеровского государственного
университета, luureed@mail.ru
Морозов Игорь Алексеевич, д. ист. н., гл.н.с. сектора
кросскультурной психологии и этологии человека Института
этнологии и антропологии РАН, mianov@rambler.ru
Орлова Василина, аспирант ф-та антропологии Техасского
университета в Остине (США), vasilina@utexas.edu
Петряшин Станислав Сергеевич, научн. сотрудник отдела
этнографии русского народа Российского этнографического
музея, s-petryashin@yandex.ru
Сироткина Ирина Евгеньевна, к. психол. н., вед. н. с. Института
истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН,
isiro1@yandex.ru
Соколова Анна Дмитриевна, к. ист. н., н.с. Отдела русского
народа Института этнологии и антропологии РАН,
annadsokolova@gmail.com
Соколова Елена Константиновна, аспирант Института
этнологии и антропологии РАН, elena.k.sokolova@gmail.com
Соколовский Сергей Валерьевич, д. ист. н., гл.н.с. Института
этнологии и антропологии РАН, SokolovskiSerg@gmail.com
452
Технологии и телесность / отв. ред. С.В. Соколовский;
авторы: А.И. Карасева, Е.А. Климовская, М. Кожевникова,
В.Л. Круткин, А.С. Курленкова, А.А. Маляр, И.А. Морозов,
В. Орлова, С.С. Петряшин, И.Е. Сироткина, А.Д. Соколова,
Е.К. Соколова, С.В. Соколовский.
М.: ИЭА РАН, 2018. 450 с., 35 илл. (серия: Инновации
в антропологии, вып. 3. Электронная версия)

В томе 3 серии «Инновации в антропологии» рассматриваются

новые концепции интерфейса телесного и технического в
исследованиях человеческой телесности и техники. Авторы
разделов размышляют над такими сюжетами как этические
аспекты совершенствования человека и отношений с
технообъектами, зависимость человеческого тела от
техносреды и технической инфраструктуры. В фокусе их
внимания оказываются новые взгляды на умения и привычки
как результаты взаимодействия тела и техносреды. Книга
предназначена для антропологов, социологов, философов,
интересующихся междисциплинарными проблемами в
современных исследованиях телесности и новых технологий.

The third volume in the series “Innovations in anthropology” presents

the discussion of new approaches to the interface of human
corporeality and technics. Among the topics discussed are trans-
and posthumanism, ethical issues of robotics, techno-somatic
integration in human skills and habits, etc. The book is
recommended for the readers interested in current trends in
anthropology, philosophy of technology, body studies, death
studies and ethics.

8888
200
 Научное издание
ТЕХНОЛОГИИ И ТЕЛЕСНОСТЬ
Серия “Инновации в антропологии”
Вып. 3 eISBN 978-5-4211-0223-6 eBook
С.В. Соколовский,
ответственный редактор
Утверждено к печати Ученым советом Института этнологии и
антропологии РАН им. Н.Н. Миклухо-Маклая

Дизайн серии: С.В. Соколовский

Подписано в печать: 25.09. 2018 г. Формат 60×84 1/16

Гарнитура Cochin Усл. печ. л. 14,5
Издатель: ИЭА РАН, Москва, Ленинский пр. 32а
Тираж: электронная книга, представленная в App Store
(Apple ID 1441034671), Apple Books Store, iTunes Store;
на сайтах ИЭА РАН, academia.edu, elibrary.ru

Тираж 1000 экз.

8888
201