Опасные земли.

Роман.

К. Жуков.

Часть 1.
Глава 1.
Антиквар.

Отец оставил мальчику Кириллу в наследство фамилию Пеневежневецких и

больше ничего.
Мальчик Кирилл изрядно настрадался с родовым своим прозвищем в школьные
годы. Понятно почему – дети бывают очень злыми существами. Кирилл держал оборону и
даже бивал разные лица, чтобы они, лица, не позволяли лишнего. Ведь за фамилией, как
ни крути, череда предков, требующих почтения.
Потом был Московский Историко-архивный институт с перерывом на службу в
армии, а потом Кирилл, внезапно оказался в статусе «уже не мальчик», а заодно
обнаружил неприятный факт: страна в нем не нуждалась. Ну, то есть, как бы не совсем не
нуждалась. Просто в державе случилось перепроизводство историков, философов и
прочих выкормышей фундаментальной науки.
Промыкавшись два года, Кирилл, не будучи большим моралистом, задумался о
выживании собственной физической оболочки и совершил весьма необычный для России
конца двадцатого века маневр – продал московскую квартиру и перебрался в Петербург, к
Неве, сырости, бесконечной осени и тучам над головой.
Город, как раз начавший исправно снабжать столицу образованными кадрами,
удивился и принял гостя холодно. Это выразилось в обвальной череде неудач на ниве
юного русского предпринимательства, которое по недоразумению величали
англосаксонской идиомой «бизнес».
Начинал он с недоремонтированной, но весьма солидной «трешки» на
Васильевском острове, приобретенной на волне удешевления жилья и удорожания
североамериканского доллара, которыми приветствовал немногих счастливчиков кризис
1998 года. Кирилл только что продал трехкомнатную недвижимость на Цветном бульваре
и оказался обладателем сумасшедшей кучи заокеанской валюты, которая каждый день
превращалась в еще большую кучу рублевого эквивалента.
 Хватило на статусное помещение возле метро Василеостровская и небольшую, но
собственную долю в риэлтерской компании, которая занималась опять-таки жильем.
Тогда же старшие коллеги объяснили, что успеха в бизнесе с такой фамилией не
видать. Пеневежневецких – это кто ж выговорит такое при общем падении нравов и
образования!
Ну что же? Рвать неподатливую материю реальности, так с хрустом и до конца!
Пришлось потерять паспорт и превратиться в Ровного, по матушке.
Кирилл Ровный – очень удачное в деловых кругах поименование!
Удачным оказалось только новое имя. Кризис, принесший деньги и отличную
«хату» в царском фонде, унес и деньги и хату.
Через два года юный бизнесмен приземлился в захолустных Озерках, проживая с
видом на свежепостроенный торговый центр «Бада-бум». Название навевало ассоциации с
Люком Бесоном, а жилье – тоску, потому что с царским фондом его роднило лишь
отсутствие ремонта.
Итак, актив: одна комната, тесная кухня и дом, который аборигены называли
отчего-то «кораблем», унылая работа в том самом «Бада-буме», где Ровный подвизался на
ниве торговли мобильными телефонами, как раз входившими в моду и всеобщее
употребление.
Впрочем, работу можно было смело вносить в пассив, потому что «менеджер по
продажам», помноженный на бесполезное образование – это тавро, совсем как у коровы в
штате Техас. То есть, на первый взгляд – никаких перспектив. Да и на второй тоже.
Молодой президент на экране тайваньского «Панасоника» доходчиво рассуждал о
вертикали власти, борьбе с коррупцией и поддержке малого предпринимательства, а
Ровный никак не мог взять в толк, чему так радуется публика?
От старого самодержца, памятного пьяными плясками, новый отличался лишь
трезвостью, спортивным телосложением и публичной прогулкой «по делам» на
истребителе фирмы Сухого.
Сослуживцы называли президента «новой надеждой», миротворцем и
стабилизатором. А Кирилл хмыкал, добавляя про себя, что оно конечно, стабилизатор,
стабилизатор планирующей бомбы. Что бы, значит, падало ровнее.
Впрочем, как отмечено выше, склонностью к морализаторству он не отличался,
поэтому в политические дискуссии не вступал, а хмыкал исключительно про себя, или,
как писал Грибоедов – «в сторону».
Гораздо сильнее его заботило персональное, все более туманное будущее.
 Огромный трехэтажный ларек, выступавший на бизнес сцене под псевдонимом
торгового центра, отражал реальность, как зеркало, но не гладкое венецианское, а мутное,
бронзовое из античных времен. Арендаторы разорялись, им на смену приходили новые, и
не было решительно никаких гарантий, что фирмочка, приютившая Кирилла, не завернет
ласты через неделю. Или через месяц. Придавят конкуренты, или очередной «подарок»
налоговой службы – словом, были варианты, один другого поганее.
Надо было срочно соображать, и он соображал, что неизменно выливалось в
малоприменимую с практической точки зрения формулу:
- Надо валить, надо срочно куда-то валить!
И никаких более жизненных рецептов.
Именно тогда Кирилл обзавелся фатализмом, глубиной с Марианскую впадину, а
заодно встретил старого армейского товарища.
Случилось это на работе, где и проходила основная светская жизнь – Кирилл
отличался нелюдимостью и тщательно взлелеянной мизантропией. Друзьями не
обзавелся, модно тусоваться не любил и не умел, посему, весь ассортимент лиц и встреч,
отпущенный человеку, относился к рабочим будням.
Так что, встреча в данном интерьере не удивительна. Более того, у судьбы почти не
было других шансов в смысле места и времени.
Кирилл сидел на стульчике за ненадежным столиком, который хотелось назвать
моднявым (торжество алюминия и прессованных в братской Финляндии опилок русских
сосен). Срок адамовой кары на сегодня близился к завершению, и он медитировал на
вращающийся под потолком тетрагон с красной надписью «Евро-Стар». Почему именно
«евро» и отчего вдруг «стар», было решительно непонятно – на звезду европейского
масштаба фирмочка никак не тянула.
Вдоль облитых стеклом стен прогуливались два гражданина, которых
тренированный глаз мгновенно зачислил в ранг «некчемушников» - собственное Кирилла
определение. Пришли, поглазели, ушли, не поделившись деньгами.
Некчемушников он научился вычислять через неделю службы, поэтому
отреагировал на их появление еще большим погружением в медитацию. И так глубоко
удалось нырнуть, что появление натурального «кчемушника», сиречь, клиента, Ровный
пропустил.
В левый висок вонзилось уверенное:
- Слышь, братан!
- А… чем могу помочь? – к нему обращалась кожаная куртка в зимней крошке,
джинсы и ботинки спортивного фасона, а так же два золотых перстня.
 - О-о-па! – ответили перстни, и Ровный удивился.
Не сразу, вовсе не сразу он совместил образ тощего сержанта Петухова с
современным его изданием, которое было раза так в полтора толще памятного.
- Артем? – секундная заминка, ибо с одной стороны, то был именно Артем, но, с
другой стороны, клиент явно не из бедных – такой вот служебный комплекс.
- Ну, ептель! – Пухлая ладонь в рыжих волосках прошлась по плечу. – ты чего
здесь?
- Работаю. – ответил Ровный и засмущался. – Ты… вы… что-то купить? Э-э-э…
- Ну ты, Кира! Вообще, я не знаю! Ты мне еще выкать начни!
- Так ведь работа. Не, серьезно, ты что-то хотел? Не на меня ж посмотреть!
- Да это… - тут почему-то замялся бывший сержант Петухов. – Труба нужна
понтовая, а то мне «Нокией» перед людьми светить как-то неловко.
И он повертел в воздухе хрестоматийной коробочкой «Нокиа 3310» веселой
голубенькой масти.
- Запросто! – Обрадовался Ровный и распахнул закрома. – Вот «Бенефон ESC»,
если прикипел к «Нокиа», только что поступили 7650-ые, как раз понтовая штука.
- Все ясно. Давай, что подороже и пошли отсюда, а то как не родные. – И,
изобразив на щекастой пельменине, заменявшей лицо, радость, сказал, разведя руки в
скрипнувшей коже: - мне ж тебя сам Бог послал! Братан!
Сделка была благополучно совершена, магазинчик пал на плечи напарника, а
приятели осели неподалеку, в псевдо пабе «Король Плющ» - одном из отголосков
ирландского эха, которым прогремел на весь Питер знаменитый «Моллиз».
Они сильно выпили и похвастались жизнью. Точнее, хватался сержант Петухов,
так как Кириллу хвастаться было особенно не чем.
Оказалось, что сержант теперь занимается антиквариатом (этакий карьерный
выверт) и ему очень нужен, ну просто до зарезу, эксперт.
- Ну, головой-то подумай! Ты ж историк! Ну!
Кирилл залпом осушил квадратную стекляшку с напитком системы «Джемесон» и
сообщил, что он, вообще-то, архивист.
- Ты – дурак, вообще-то! – Отозвался грубый Петухов и тоже прикончил виски.
- Я не дурак, а трезво оцениваю возможности.
- Возможности?! – Того аж подбросило. – Возможности?! Да что ты знаешь про
возможности! Сейчас время такое, братан, можно здорово подняться, – это я тебе говорю.
Только клювом щелкать не надо! Понимай!
 - Так, я-то тут причем? – Не желал понимать Ровный. – Я – архивист, а тебе нужны
эти, искусствоведы. Ну… Русский музей, Эрмитаж…
- Эрмитаж – хренаж. – Петухов изобразил в дымном воздухе неприличный жест. –
Они, конечно, могут. Только долго! И дорого! Приходишь в эту их Экспертно-закупочную
комиссию, до начальника, до Файмисовича, не достучаться, волынят по полгода, и денег
хотят до х...
По его словам выходило, что эксперт – это ужасно важная фигура.
Эксперт должен уметь на одном листе А-4 написать такие слова, «чтобы клиент
обосрался и немедленно купил».
- А печати мы любые нарисуем – закончил он. – Это называется экспертное
заключение: фото на принтере, пять абзацев научной ахинеи, подпись, дата – все! Чего
тебе такое сочинить? Трудно, что ли?
- Нет, не трудно. – Сдался Кирилл. – И каков гонорар?
- Сразу скажу, немного. Десять процентов от стоимости вещи. Я занимаюсь, в
основном, всякими саблями, допотопными пистолями и тому подобной лабудой. У меня
сейчас партия из Индии – тридцать шесть клинков и еще кое-что по мелочи – в Эрмитаже
мне на них рисовать бумажки будут, пока я не облысею. А надо быстро, за пару недель,
потому что скоро декабрь, народ ринется покупать дорогие подарки на Новый год. Тем
более, у нас на дворе миллениум, мать его за ногу.
- И… сколько стоит партия?
- Ну вот смотри, если настрочишь красивую бумажку, я в среднем возьму за
сабельку два куска.
- Долларов? – Осторожно спросил Ровный.
- Нет, епт! Греческих драхм!
- Это получается… - он мысленно умножил тридцать шесть на две тысячи, а после
деления на десять – обильно вспотел.
Петухов довольно поглядел на приятеля.
- Ну что? Теперь допер? Или так и собираешься трубками в разнос барыжить,
чучело?

Первый блин оказался против обыкновения вовсе не комковатым.

То ли город, наконец, сжалился над московским эмигрантом, то ли у Ровного
проклюнулся талант к запудриванию чужих мозгов, то ли почти профильное образование
пошло впрок?
 Новообращенный эксперт, правда, небезосновательно полагал, что всему виной
миллениум, начисто вывихнувший психику тюменских нефтяников, таможенных
чиновников и прочих хозяев жизни в сторону лабильности.
Индийскую парию и «кое-что по мелочи» вымели начисто еще до середины
декабря, утяжелив экспертное портмоне почти на восемь тысяч долларов – страшные,
если подумать, деньги. В шестнадцать раз больше его телефонного дохода в самый
удачный месяц.
- Не хреново! – Резюмировал Ровный, сведя баланс, и уволился из родной конторы
к такой-то матери.
Дальше дело пошло куда натужнее.
Ровный быстро выяснил, что Петухов – крайне мелкая рыба и общается в основном
не с окончательными покупателями, а дилерами более высокого уровня, а значит, главные
финансовые ручьи текут вдалеке от его, а значит и кирилловского кармана. Особенности
русского предпринимательства, основанного на многократной купле-продаже Ровный
усвоил еще во времена недолгой квартирной пытки, поэтому не удивился и не испытал
особенного огорчения.
Серьезно огорчал факт кислого информационного обеспечения – нужные книги
продавались только на счастливом Западе, а библиотеки, даже могучая Публичка, то и
дело вертели кукиш. Пришлось долго носить коньяк, чтобы припасть к мудрости
профильных собраний, Эрмитажной библиотеки, например, куда простым смертным ход
заказан. Юный интернет в те годы помогал плохо и мало, исключительно по юной своей
нескладности.
На Петухова он работал недолго.
Точнее, на одного Петухова.
Вскоре появились нужные связи, клиенты в лице дилеров и даже настоящих
коллекционеров. Хоть заниматься приходилось всем подряд (от картин до самоваров),
свой первый удачный опыт с индийскими саблями, Ровный вспоминал с нежностью,
навсегда прикипев к теме сердцем.
Потом, когда появились деньги, он аккуратно, попытался перейти в высшую лигу –
возить «старье» самостоятельно, что удалось вполне.
Сержант Петухов не обижался на такую неразборчивость однополчанина,
справедливо полагая, что жить всем надо.
А Кирилл лет так через несколько сделался известен в тонком слое антикваров.
Экспертом он слыл осведомленным, а барыгой не жадным. Великих миллионов
заработать не удалось, но на спокойную жизнь хватало.
 Он даже подумывал вновь перебраться в исторический центр, но вдруг обнаружил,
что на загаженных берегах Суздальского озера ему вполне комфортно. Так и пророс
антиквар Ровный на крайнем севере культурной нашей столицы.
К сорока годам он превратился в настоящего аборигена, подъезд величал
парадным, бордюр – поребриком, палатку – ларьком и даже выучился рафинированному
питерскому акценту.
Ровный оглядывался на жизнь вокруг, и не мог взять в толк, как так выходит, что
страна, которой полагалось окончательно развалиться при рождении, все еще живет и
даже, если верить новостям, ведет какую-то внешнюю политику. Молодежь отказывалась
читать, издательства выли от обвала книжного рынка, но он никого не осуждал,
вспоминая клинописную табличку времен Хамурапи, которая гласила: «настают
последние времена, младшие не почитают старших, кругом царит разврат и падение
нравов, и всякий дурак норовит написать книгу».
Себе же он казался застрявшим меж двух времен, то есть, при словах «негр
преклонных годов» мог вспомнить не только Моргана Фримана, но и Маяковского.
Шумно грохнул юбилей, оросив пейзаж водкой, русский космос поглотил без следа
марсианскую ракету «Фобос-грунт», возвестив всему миру, что космос больше не
русский, антиквар же высадился у знакомого дилера – юное дарование сулило дело «на
миллион долларов» – ну, это как водится.
- Нет, Миша, я тебе не помогу. – Сообщил он, обозрев богатства, попиравшие
паркет квартиры возле метро имени Чернышевского.
За окном зверствовал бог Ярило, с удивительным для питерского июня
энтузиазмом, а из-за барной стойки пахло котлетой – там колдовала жена юного
дарования.
Какая, в сущности, глупость, устраивать студийное жилье, особенно в
историческом помещении! Оно конечно, профессор Преображенский завещал принимать
пищу в столовой, а не на кухне. Но разве это повод превращать в кухню всю квартиру?
Как не поверни, а доминантой будет функциональная составляющая самого низкого
уровня.
Например, кухня.
А сломай перегородку с сортиром, и все помещение превратится в сральник.
Так, или примерно так подумал Ровный (теперь уже не выяснить в точности) и
вновь обратил взор на разложенную прямо поверх паркета арматуру. Тяжкий вздох и
взгляд в модные очки.
 - Нет, Миша, тут я тебе точно не помощник. – Последние слова он выделил
достаточно убедительным смысловым курсивом, надеясь на понимание.
Впрочем, напрасно.
- Но почему? – Спросил Миша настойчиво.
- Потому что. Ты лучше меня знаешь, чем я занимаюсь. Вот если бы ты нарыл
коллекцию… скажем, СС-овских кортиков, тогда другое дело.
- Гадость какая! – Воскликнуло дарование.
- Да, мне тоже не нравится. Все эти вороны, как из Вархаммера, алюминиевые
заклепки – в общем – дрянь.
- Ну так! В чем же дело! Это же шестнадцатый век – красота! Рапиры, романтика!
С кухонного фланга вклинилась жена, с мудрым предложением:
- Мужчины! Как вы задолбали с вашими железяками! Вы есть будете?
Ровный плавно и согласительно взмахнул рукой, мол, всенепременно и обратился к
Мише.
- Дело в том, что это рапиры. Кстати, семнадцатого века, самая ранняя, я думаю,
годов тридцатых. Но это к слову. Они старые, красивые и очень дорогие, понимаешь?
- Так, разве плохо?
- Плохо! – Отрезал Ровный. – ты мне предлагаешь выкупить на двоих два десятка
отвратительно дорогих убивалок, которые никому не нужны. Мы их замумукаемся
продавать – гарантирую. То есть, денег я вложу много, а отбиваться они будут года два. И
сколько ты наваришь с каждой? Копейки, потому что закупка очень дорогая.
Неоправданно.
- Слушай, Ровный, - продолжал упорствовать Миша, - сейчас не девяностые, сейчас
люди хотят эксклюзива! Вот он, эксклюзив!
Кирилл слез с высоченного стула-жердочки, ухватил одну рапиру и подал ее
хозяину.
- Это не семнадцатый век – это историзм, подделка времен императора Николая
Павловича. Видишь, навершие на резьбе? Вот то-то… Я тебе уже говорил, повторю еще:
народ хочет, чтобы круто, много и не дорого. Вот кому нужны твои рапиры, да еще за
такие суммы? Много ты их соберешь? Немного – это трудно, требует хорошего вкуса,
хорошего знания и много денег – сочетание исчезающее редкое. Это раз. Два – русские
люди любят кого? Правильно, тех, кого лупили особенно люто. И, желательно, недавно.
То есть: фашисты и японцы. Ну или наши родные палаши с саблями – выглядит
брутально, достать нетрудно, стоит подъемно – можно завесить всю стенку, а потом
хвастаться перед братвой – все просто.
 - Мужчины! – Возгласила жена. – Обед стынет! Ровный, тащи моего охламона, ты
ж старый, умный человек! А то он может возиться до ночи!
- Я не старый, а в самом соку. – Отозвался Кирилл. – В общем, Миша, диагноз
такой: денег я тебе не дам – бессмысленная затея. Если надо – сделаю заключения.
- Заключения… блин. – Миша был явно разочарован. – Кому они нужны, твои
заключения, если я коллекцию не выкуплю…
- Обратись к Петухову. – Посоветовал Ровный.
- Пф-ф-ф! Авантюрист с хитрыми глазками! – Сказала жена, раскладывая корм по
тарелкам.
- Юля, твоему Мише, как раз нужен авантюрист. – Вместо Юли отозвался
мобильный телефон, растревоживший трелью карман рубашки.
- Во! Вспомни… его, а вот и оно! – Ровный продемонстрировал обществу экран
мобильника, возвещавшего имя. – А вот и авантюрист! Здорово, Петухов! Что? О,
Господи, второе дело на миллион долларов за сутки – я не выдержу! Нет, я у Миши
Стаднюка. Нет, я трезвый, а в чем вопрос? Ну… так круто, что не по телефону? Ну ладно,
давай через пару часиков у тебя. Договорились.

Через пару часиков он понял, что авантюрист Петухов окончательно рехнулся от

жадности, о чем и рассказал товарищу. Товарищ сидел за столом напротив, инспектируя
ногти зубочисткой. Стол покоился в самом центре Петроградской стороны среди
поддельного евроремонта, сделанного недавно молдавской рабочей силой.
Между друзьями лежал изрядный кусок бумаги в пластиковой папке. Бумага была
очень старая, с вязью не менее старого почерка без пробелов между словами, обильно
снабженных титлами и завитушками.
Ровный извлек из глаза профессиональный монокуляр с подсветкой, откинулся в
кресле и сказал:
- Петухов, ты рехнулся от жадности.
Сержанту годы пошли на пользу. В телесном, так сказать, смысле. А вот голова, на
взгляд Кирилла сделалась не очень.
- Хе-х! Это ж разве плохо? Ты представляешь, каких денег может стоить этот
автограф, если ты приделаешь к нему легенду? Ты ж у нас архивист, блин. Вот тебе
архивная ценность! Работай!
- Тёма, я был архивист двадцать лет назад.
- Вот любишь ты, Кирюха, корчить девственницу. Сколько времени прошло, а ты
все такой же! Всю дорогу приходится пинать тебя в задницу! Сам, ведь, не
пошевелишься! Что, забыл, как с тем фарфором было? Кита-а-айский, не моя те-е-ема! И
чего? Сколько в итоге заработали?
Ровный хмыкнул и, вторично снарядив глаз монокуляром, склонился над бумагой.
- Это старо-французский. – Сообщил он минут так через шесть с половиной. – Тебе
надо обратиться к мадам Киселевой в Библиотеку Академии Наук. После того, как
Малинин попал под машину, никто лучше не…
- Заткнись и работай. – Перебил хамоватый сержант, не отвлекаясь от ногтей. – Я
никакую Киселеву не знаю, а тебя знаю. Ты ж Францию изучал? Зачем тебя только Родина
учила?
- Я не Францию изучал, а Бургундию.
- Да мне как-то по херу. – Сообщил Петухов.
Проползли по циферблату еще пять минут, а потом еще четыре. Ногти были
проинспектированы, зубочистка улетела на ковер, а Ровный, наконец подал голос.
- Почерк затейливый. Все вкривь вкось, будто писали не на столе, а, скажем, на
спине боевого товарища. М-м-м-м… и вообще, какая-то чушь. Вот тут, - он ткнул пальцем
в прозрачный пластик, - подпись: Филипп де Лален. А дата 19 августа 1465 года.
- Это мне тот наркуша поведал, я в курсе. Ну и?
- Ну и! Ну и то, что Филипп де Лален погиб за месяц до этого! 16 июля! Под
Монлери! Ты уверен, что это не подделка?
- А ты уверен, что это не какой-нибудь другой де Лален, или как там его? Мало, что
ли во Франции Лаленов? Короче, у того наркомана дед из Германии вывез целый гроссбух
с вот такой вот галиматьей. Мне надо чтобы ты все проверил: точно ли не туфта, можно
ли приделать легенду, сколько именно такие бумажки стоят? Я знаю, что до хрена, но
конкретно сколько? Задвинуть я их и так сумею, но обидно будет проколоться и пролететь
с ценой.
- Петухов, - проникновенно начал Ровный, - если это оригинал, то, учитывая
адресат… а это не кто-нибудь, а граф Шароле, будущий герцог Бургундии Карл Смелый…
Это очень дорогая вещь.
- Карл Смелый? Это такой мутный чувак, про которого старое кино было? С этим
гомосеком, как его…
- Жаном Маре. Именно. «Чудо волков», или «Тайны Бургундского двора». –
Ответил Ровный, не обращая внимания на возмутительно прекрасную незамутненность
друга.
- В общем так, хватай все те бумажки, что я у торчикозника на пробу выцыганил,
вали домой, и начинай вкалывать, не покладая на. Жду результатов. Вопросы?
 Вопросов не было. Было лишь изумление от способности сержанта Петухова так
бесцеремонно командовать старым приятелем, которому не только не заплатил ни
копейки, но даже пока ничего не обещал.

Безусловно, это были оригиналы. Подлиннее бывает только настоящая любовь в

девятнадцать лет.
Кирилл достаточно разбирался в теме и прилично читал на средневековом
французском. И чем дальше он прилично читал, тем сильнее потел. Но не от жадности,
как приземленный Петухов – от восторга любопытства.

Глава 2.
Рыцарь.

Молодому рыцарю Филиппу здорово повезло. Склонилась над ним капризная дама
Фортуна и улыбнулась во все свои тридцать два зуба, которые редко кому сверкают. Или
как там принято говорить среди куртуазных бургундцев? В любом случае, нашему брату
эта дама чаще всего показывает совсем другую часть тела, которая с куртуазной стороны
тоже очень ничего, да вот беда – приносит сплошные неприятности.
Так вот, молодому рыцарю Филиппу здорово повезло.
Начать с фамилии – де Лален. Валлонские дворяне, осевшие в Геннегау, которое
бургундцы исковеркали до неузнаваемого Эно (пойди, разберись, что Эно и Геннегау –
одно и тоже!). Не богатые, но и далеко не беднота, герб, если кому интересно: девять
серебряных ромбов на червленом поле. То есть, если по-людски – белые на красном.
Их старшенький сын отличался дьявольским характером и дьявольский же силой,
что позволило отличиться перед очами старого герцога (тогда еще не очень старого) во
время штурма Люксембурга, когда паренек дал добрым горожанам перцу, а так же
прочихаться, накрутил, словом, хвоста.
Старшенького-то теперь все знают: его звали Жак де Лален. Звали – это потому что
всего через десять лет после люксембургского триумфа, его застрелили из пушки совсем
другие горожане, но, в общем, тоже неподалеку – возле Гента. Городок звался просто Пук
(или Пуке, а может быть и Пукве).
За свои старания на полезной военной ниве, а так же за дьявольские успехи на ниве
бесполезной – турнирной, старый герцог его очень полюбил и сделал щамбеланом,
начальником, значит, светлейшей герцогской спальни, простыней, подушек и светлейших
же ночных ваз. Вот это наградил так наградил, скажете вы. Потому что ничего не
понимаете, натурально ничего, в придворной жизни. В любом случае, распоряжаться
кроватью, которой касается светлейшая задница – это вовсе не зазорно, даже если тебе
рукоплещет вся Европа, а дамы только успевают вздыхать: ах, мессир Жак, какой кавалер!
И, кстати, зря. Зря, то есть, вздыхали. За турнирными усилиями, мессир Жак не
оставил сил для воздыхающих дам и дамуазелей, уйдя из мира совершенно без потомства.
Именно в этом участке жизни молодому Филиппу и заулыбалась Фортуна.
Папаша Отто (бургундцы звали его сокращенно - От), вовремя сослал
младшенького ко двору, где старый герцог со всей внезапной сентиментальностью
обнаружил, что паренек, как две капли похожий на безвременно унесенного пушечным
ядром героя, является его тезкой, а заодно вспомнил, что он, герцог, ему практически
родственник, а именно – крестный отец.
И готово дело – молодой человек назначен шамбеланом герцогского наследника –
смелого графа Карла, про которого все говорили, что наследничек получился «с
португалинкой». Весь такой слегка смуглый, яростный и вспыльчивый, совсем не
похожий на старого Валуа. Ни внешностью, ни темпераментом. Ну а чего вы хотели, если
мамаша – Изабелла Португальская?
Словом, повезло мессиру Филиппу.
Да-да, теперь он был не просто дворянин, а настоящий, самых чистых кровей
мессир, сиречь – рыцарь. Карьера на этом не остановилась, и он от герцогских милостей
стал губернатором родного Геннегау – богатой провинции, сулившей возможности.
Возможностями он, впрочем, пренебрегал, вызывая зубовный скрежет завистливых и
более практичных знакомцев, которые «развернулись бы, будьте благонадежны». Не
разворачивался, а все от того, что рыцарь.
Кстати о рыцарях.
Графу Шароле, то есть, Карлу Валуа внезапно потребовалось очень много
рыцарей.
Война.
А будущий герцог до сих пор находился в плену сладостного заблуждения, что
если юному шалопаю нахлопать мечом и сказать: «встаньте, сир рыцарь», у того
моментально возрастет боевое мастерство, дисциплина, доблесть и прочее, без чего
толком не повоюешь. Оно конечно соблазнительно, потому как недорого и, вроде бы, все
старые легенды хором такой рецепт подтверждают, в смысле действенности.
Только вот правда жизни утверждает обратное.
 То ли народ измельчал, то ли легенды врут, да только по нынешним временам куда
ценнее пяток опытных вояк в старых добрых кирасах и навозными сапогами на
мозолистых пятках, чем десяток расфуфыренных гусей, или даже павлинов в бархате и
дамаске с перьями разве что не в заднице, прости Господи!
Ничего плохого нельзя сказать про молодого рыцаря Филиппа, не подумайте, ни в
коем случае. На коне он истинный кентавр, да и силушкой пошел в отца, уступая, лишь
покойному брату (ну да кто с ним сравнится!). Смел, как дюжина генуэзских пиратов,
копьем попадает в яблоко на полном скаку, а большим германским мечом умеет
размахивать чисто как мельница лопастями – спасибо дядьке Уго де Ламмье – выучил.
Да только для войны недостаточно. Война – не турнир, и эту простую истину скоро
предстоит осознать.
Впрочем, молодой рыцарь в бургундской армии был явно один из лучших. И ведь
не такой уж и молодой, хоть и не скажешь, что первую кровь он пролил вместе со
старшим братом, и что нынче ему тридцать пять, и он на два года старше своего
господина! Потому что, куда лучше укреплять дух и тело на турнирах, хоть и бесполезное
это развлечение, чем заливаться молодым вином и уныло богатеть, как привыкло
подавляющее большинство бургундского арьербана за долгие, почти мирные годы под
знаменем старого Валуа.
Будущий герцог скучать не даст, достаточно взглянуть на него, чтобы умный
человек задумался: не переживает ли Бургундия последнее спокойное лето в год от
Рождества Христова 1465?

Филипп де Лален мчался в Камбре, вместе со многими вельможами Службы Рта и

Тела. Мчался устраивать графскую квартиру, где наследник поселится в ожидании
окончательного сбора войск.
Да, да! Именно войск! И не надо стоять с видом потерянной невинности!
Года не прошло с тех пор, как в герцогском дворце, в Дижоне, граф Шароле узнал,
что король Людовик XI лишил его пенсиона (девять тысяч франков, между прочим),
которые полагались ему вместе с титулом, каковой король пожаловал в благодарность и в
ознаменование вечной признательности бургундскому дому за приют во время той
памятной ссоры, что учинили тогда еще юный и горячий дофин со своим папочкой,
светлой памяти Карлом VII.
Друг детских игр нашего наследника долго гостил при дворе, пока король не умер,
потому что Карл был крут. А как иначе? Его возвела на трон лично Божья воля рукой
Орлеанской Девственницы. И на этом простом основании он почитал себя кругом и всегда
правым.
Друг Луи отличился уже не первый раз, а точнее, во второй, приняв самое горячее
участие в «прагерии» 1440 года, когда возглавил восстание вельмож против отца. Отец
победил, а сынок (маленькая властолюбивая дрянь) был помилован.
Вторично такой удачи могло не повториться, потому что годы не добавили королю
долготерпения. Да и незаживающая язва на ноге – не лучшая приправа к хорошему
расположению!
В общем, пришлось дофину сбежать в Брюссель, сделать ноги, а проще говоря,
слинять по крыло великого герцога Филиппа, где и гостевал вплоть до 1461 года. Филиппа
он величал едва ли не папенькой, а тринадцатилетнего Шарля – милым братцем, что было
почти правдою – кузен, все-таки.
Итак, король сошел с ума и умер от голода. Боялся, что сынок его отравит и решил
не доставлять ему такого наслаждения, для каковой цели перестал принимать пищу
совсем. Да здравствует, то есть, король! Людовик XI!
Расцеловав ручки «почти папеньке», поклявшись в вечной дружбе и
благодарности, он назначил для затравочки «милого братца» графом Шароле и положил
те самые злосчастные девять тысяч франков годового пенсиона. Мол, всегда ваш,
Людовик, люблю, целую, ждите писем и прочих милостей.
Вместо милостей, Луи, которого бургундцы почитали не иначе как «карманным
королем» (какая, право слово, наивность!), принялся интриговать, для начала купив
герцогских фаворитов – братьев де Круа, которые уговорили старичину продать королю
города на Сомме – Амьен, Сен-Кантен и Абвиль. Потом пришла в королевскую голову
мысль, что кузену будет жирно – девять тысяч вполне можно применить и получше.
Итак: Дижон, дворец, вечер трудного дня.
Наследник играет в шахматы и пьет вино в компании Оливье де Ла Марша –
главного церемониймейстера и вообще – заслуженного человека. Стук фигур о
драгоценный палисандр, умная беседа, слуги замерли в позиции «чего изволите», воздух
пахнет зрелым летом.
И тут приперся гонец с королевской почтой, натурально все разрушив.
«Дорогой кузен, не считаю возможным унижать Ваше достоинство столь скудным
содержанием, кое злые языки могут расценить за подачку. Посему отзываю пенсион,
полагая, что столь великий человек, коим Вы несомненно являетесь, достоин куда
большего, чего мы обеспечить не в состоянии по скудости казны. Остаюсь Вашим
преданным другом, Людовик, король Франции».
 Содержание теперь доподлинно не установить, но что-то подобное гонец графу и
зачитал.
И полетели молнии.
Письмо распалось на мелкие кусочки под натиском португальской ярости. Граф
кричал и попирал ногами цветное отражение витража на полу – а там, о Мадонна,
молящийся Роланд! По которому графские пулены и прошлись. Гонец удостоился
скуловорта, слуга, не успевший спрятаться, пострадал от кувшина с вином, что разлетелся
вдрызг о его маковку, потом был разрушен шахматный столик, совершенно ни в чем не
повинный.
Под конец остатки письма граф самолично скормил гонцу и вышиб его прочь
исполинским пинком.
А после явился доктор – Лопес Португалец, утихомиривший Карла травяным
отваром.
Не пострадал только Оливье де Ла Марш – слишком уважаемый человек, чтобы на
нем вот так срываться.
Граф возлежал под балдахином с пиявками на висках, Лопес поил того своим
варевом, а Ла Марш сказал:
- Сир, я полагаю, что вы захотите ответить?
- О! Я захочу! Я отвечу, клянусь месячными Богоматери! – Отозвался граф, не
вполне отошедший от приступа гнева.
- Тише, тише! Вам не стоит так напрягаться. – Прошелестел голос Португальца.
- Пошел к черту, клистирная трубка. – Слабо возразил граф.
- Нынче же в Голландии обретается королевский поверенный бастард Рюбанпре. –
Ла Марш покачался с носка на пятку и, заложив ладони за пояс, уставил глаза в потолок.
- Подловат, гнусноват и трусоват. Мерзавец, каких мало. И что?
- Выпейте еще отвару, сир.
- Я тебе, сейчас воткну все твои тюбики туда, где не восходит солнце, если еще раз
встрянешь. – Возразил граф, отвар, однако, выпил. – И что, Оливье?
- Совершенно согласен. Мерзавец. А еще – шпион. Стоит вам только приказать, и я
немедля отправлюсь в Голландию и арестую ублюдка.
Граф приподнялся на подушках, страшно взглянув на врача.
- Немедля исполняй, Оливье! Для начала – неплохо! И дорогой кузен тебя в
отместку не достанет – руки коротки, ты же подданный Империи!
- Для начала? – Поднял брови Ла Марш.
 - Конечно, для начала! Он у меня вспомнит! И «содержание» и «подачку» и города
на Сомме! Сейчас вызвать писаря! Надо настрочить пару депеш для всех, кому Луи успел
насолить не меньше, чем мне!

Это была правда.

Властный король насолил практически всем отцовским чиновникам, вельможам и
приближенным, совершенно отстранив от дел. Всего таких обиженных набралось больше
пяти сотен!
Помимо всякой мелюзги (кто теперь о ней вспомнит), король прищемил хвосты и
вполне солидной рыбе. Собственному младшему брату Карлу герцогу Беррийскому,
сенешалю целой Нормандии, Франциску II герцогу Бретонскому, Орлеанскому бастраду
Дюнуа, графу де Сен-Полю, мечтавшему о мече коннетабля Франции и прочей графской
мелочи, о которой говорилось выше.
Вся эта раззолоченная братия организовала, только не падайте, «Лигу
Общественного Блага»! Не допустим, мол, тирана и деспота! Костьми ляжем за всеобщее
благоденствие! Для других, для других стараемся, не для себя!
Смех и грех…
Ну а нам-то что?
Мы ведь даже не графы – так, пыль под копытами.
Приказано собирать войска – щелкнули шпорами и собрались.
Войска, кстати, собирались в Камбре, так как Бургундское герцогство – это такая
подкова на теле Франции с рекой Соммой по верхней внутренней стороне. Камбрейское
епископство, что растет и богатеет на Шельде, таким образом, ближе всего к спорным
городам: Амьену, Сент-Кантену и Абвилю. А от них и до Парижа рукой подать.
Что у нас в Париже?
В Париже у нас все! Трон, дворец и толпа недовольных горожан – все что нужно,
чтобы склонить короля к неприличной позе.
Епископом в Камбре, опять-таки – дядя графа – Жан, который, хоть и бастрад, а все
родня.
Так что – в Камбре!
Вот и пылит теперь Служба Рта и Тела по майской жарыни, по полям и дорогам
Геннегау (то самое, которое Эно), родной земле молодого рыцаря Филиппа де Лалена.
Отчего тот сделался совершенно бодр и весел.
 Как же! Уже почти целую неделю на войне, которая никак не отличается от
знакомых турниров и охот, зато здорово похожа на победоносный поход к Люксембургу,
случившийся на излете его детства.
Конечно, приходится терпеть лишения. Ведь война! А старый герцог воевать с
Валуа запретил и совсем ему невдомек, что сын собирает войска на границе. Поэтому
пришлось выдвигаться тихо – без пристойного поезда, что как раз и означает лишения.
Ни тебе паштета из соловьиных язычков, ни пирога из муравьиных бровей, ни
доброго анжуйского на привале. Приходится пробавляться солдатской кашей с бараниной
и разбавленным водой рейнским, чтобы не насвистаться случайно на привале до
витражного состояния. Ну, вы понимаете – тело свинцовое, как переплет, а глаза
прозрачные, как стекло. На то и война за общественное благоденствие! Приходится
терпеть.

Филипп осадил поводьями своего конька – отличного испанского хинете самых

чистых андалузских кровей. Тот послушно сбился с рыси на шаг, манерно перебирая
копытами, то и дело фыркая от пыли. Фыркнул и Филипп, по той же самой причине.
- Жарко. – Сообщение очевидное и уже не первое и не десятое за сегодня.
- Воевать надо осенью, когда урожай убран. Да и печет не так. – Согласился
дорогой приятель Жерар, запустивший коня рядом.
- А ты что скажешь, Уго? – Филипп обернулся в седле к хмурому человеку, что
ехал позади. – Ты ж старый вояка, поделись мудростью!
- Г-хм. – Ответил человек и утер пот с лица собственным беретом, который явил
сверкнувшую на солнце лысину.
Человек был будто вырезан из гранита – сухой и крепкий, и только видавшая виды
физиономия говорила о почти старческом возрасте – лет так сорока пяти-пятидесяти.
- Чего это он? – Поинтересовался шепотом Жерар.
Филипп, напротив, громко, со смехом поведал, что дядька не любит, когда его имя
переиначивают на французский манер, ведь он – Гуго и никакой не «де Ламмье», а самый
настоящий «фон Ламмер».
- Пора бы привыкнуть за столько лет, а Уго?
- Цена ф-сему этому не т-ороже конского я-плока. – Отозвался тот хриплым басом,
и речь его коверкал тяжкий тевтонский акцент. – Ты бы лучше позаботился о ночлеге на
ночь, потому что будет настоящая гроза с ливнем, ветром и всем чем положено!
- Сомневаюсь! – Протянул Жерар, ткнув пальцем в яркое полуденное солнце.
 - Очень зря. Если Уго такой сердитый, значит, у него ноет плечо, или колено, или
какая другая старая болячка – значит, погода вскоре переменится.
Помолчали.
Мимо плелся пейзаж – частые хутора, колосящиеся пашни, молившие о том, чтобы
предсказание насчет дождя сбылось – уж очень погоды стояли душные недели так две с
половиной. Впереди шагала конная колонна передовой стражи, блестя шлемами, а позади
тянулся графский поезд, совсем скромный, лошадей в триста, а еще телеги, повозки,
груженные съестным и военным припасом.
Замыкал кавалькаду арьергард – сзади над тележными тентами высверкивали
копейные грани. Все-таки, военный поход, хотя, право слово, смешно – от кого беречься в
самом сердце герцогских земель?!
Филипп, как истинный рыцарь, вел отряд из дюжины конных, включая пажей и
слуг (основные силы его знамени двигались вместе с графским войском). Еще с ним ехал
старый воспитатель Гуго в непонятном статусе – не слуга – это уж точно, но, вроде как и
подчиненный. Хоть и дворянин, но не рыцарь… Словом, друг семьи, исполнявший
должность фехтмейстера лет двадцать с перерывами на непонятные дела в непонятных
землях.
Кроме того, к де Лалену прибился любезный друг Жерар де Сульмон, который
никаких обязанностей при дворе не исполнял, зато был изрядно богат и на войну
отправился ради искоренения скуки.
- Послушай, Филипп, - начал он, - вот этот твой Уго, он откуда? Де Ламмье… не
могу понять, где такое имение? И отчего он не носит герба?
- Ну… как он говорит, фамилия фон Ламмер на древнегерманском означает: «из
сияющих земель», а уж где теперь те земли – Бог весть. Если охота сам у него спроси.
- И спрошу! – Обернувшись, Жерар наткнулся на взгляд старика и раздумал
любопытствовать.
Глаза у того были, ну прямо как взведенные арбалеты.
- Отстань лучше. – Посоветовал Филипп и усмехнулся. – Видишь, человек крепко
не в духе!
- Будешь тут в духе. – Проворчал Уго, весь разговор подслушавший. – Проклятая
стрела, мать ее так, распродолбанное плечо так и ломит! Твою же сиенскую маму
интересным способом тридцать три раза через забор, фики-фуки!
После чего поворотился и выдал примерного нагоняя слугам, которые заметно
отстали и вообще – ленились.
 Из головы колонны донеслась команда «рысью», и отдохнувшие кони сами
подобрали темп, и кавалькада поскакала веселее, подняв к небу пыльный хвост. Как
водится, где рысь там и галоп. Вся дорога испятнана этим пунктиром: шаг-рысь-галоп. И
валится, валится под копыта счастливая бургундская земля…
Филипп уставил лицо ветру, привстал на стременах и, сорвав шляпу, заливисто
засвистал подходящий мотив, подхваченный соседями.
Молодые рыцари не успели разделаться с песней и до половины, кони,
соответственно, не успели как следует вспотеть, когда от головного дозора донеслись
соблазнительные крики. Шеренга копий над пыльным облаком сломалась, ржание, кто-то
заругался, кто-то закричал.
Филипп вывернул коня на обочину и понесся вперед, провожаемый сердитым
возгласом де Ламмье:
- Куда?! Без тебя не разберутся?! Вот осел упрямый!
Конечно, разбираться было не с чем. Прав был де Ламмье.
Арбалетчики, вовсю скакавшие в шеренгу по два, не заметили старика,
переходившего дорогу. Конь ударил того плечом, старик растянулся в пыли, а его длинная
клюка, напротив – вылетев из рук, достигла лошадиного носа. Нос слегка пострадал,
мерин взвился, арбалетчик рухнул под дружественные копыта, слегка его потоптавшие.
Словом, мелкое дорожное приключение.
Когда Филипп добрался до места, старик сидел у обочины, тряся сединами,
арбалетчик ругал белый свет последними словами, силясь потереть ушибленный бок
сквозь бригандину, а его товарищи занимались отловом мерина, зачуявшего волю.
Де Лален, как подобает доброму христианскому рыцарю, решил проявить милость
к падшим.
- Эй, эй! Папаша! Ты целый? – Учтиво поинтересовался он у старика, покинув
седло. – Да не мямли! Толком говори!
Рядом уже стоял друг Жерар, а позади возвышалась пыльная фигура де Ламмье.
- Дай ему воды, может очухается.
- У меня только вино. Эй, парни, есть у кого фляга с водой?
- Воды ему! – Вскричал пострадавший арбалетчик. – Хрен ему, а не воды, черту
старому! Во!
Под носом у старика образовался бугровый кулак.
- Куда лезешь, слеподыр!? Вот сейчас бы затоптали!
- Лучше бы затоптали. – Мрачно пожелал жандарм с капитанским шарфом на
саладе, подъехавший в суматохе. – Столько времени на всякого пейзана…
 - Да будет вам! – Филипп устыдился такой черствости. – Человек, все-таки. На вот,
выпей.
И протянул флягу.
- Да что вы, добрые господа! – Кряхтел старик. – Я ж как бы и не то что бы это…
брел вот, не заметил, а тут вы, уж простите…
Вина, однако, причастился от души.
- Жив, скотина. – Сказал жандарм.
Арбалетчик сплюнул и пошел забирать изловленного мерина, Жерар нагнулся за
клюкой, а Филипп вдруг услышал совершенно отчетливые слова, так не похожие на
недавнее бормотание – чистый, уверенный голос:
- Не езди никуда, малец. Пропадешь.
- Не понял? – Филипп, и в самом деле, не понял.
- Нечего понимать. Не надо никуда ездить, малец. Скажись больным, упади с коня,
вот как этот вот, вывихни плечо и домой, к папочке Оту – здесь рядом. – Сказал старик,
возвращая флягу.
Де Лален, мягко говоря, опешил. Все прочие звуки, кроме стариковского голоса,
отдалились и проникали в уши, как сквозь вату – это от удивления, не иначе.
- Ты чего несешь?! Какой я тебе малец!
- Не перебивай! – Отрезал крестьянин. – Вот сейчас навоюешься, если уж так
неймется, и – домой. Не надо потом никуда ездить. Пропадешь.
- Ну вот я тебе сейчас… - Филипп собрался было разозлиться и тут обратил
внимание на вторую странность этого дня.
Солдаты вокруг суетились, занимая места в строю, любезный приятель Жерар
протянул клюку и отошел, будто бы все в полном порядке – никто не обращал никакого
внимания на хамские речи крестьянина.
Да и крестьянина ли?
Филиппу помстилось выдубленное лицо в обрамлении пламенеющей отраженным
яростным солнцем бороды, миндальные глаза, как на иконах византийских схизматиков,
долгополая хламида, как древний рыцарский плащ.
«Монах?» - подумал он и слегка отшатнулся.
- Это тебе совет в спасибо за заботу, парень. Да не стой столбом, флягу забери. И
никуда не езди, понял?
Де Лален повернулся, чуя зарождающийся страх. А когда глянул обратно, никакого
старика на дороге не было – пропал странный дед. И все вернулось на законные свои
места – звуки, люди, пыль.
 - Н-ну? Голову напекло? – Поинтересовался де Ламмье. – Забирайся в седло, ехать
пора!
- А где старик?
- Точно, голову напекло. – С жалостью сказал Жерар. – Уковылял старичина! Ты
чего?
- Да… так. Устал, наверное, да и жара…
Потом был привал, Филипп, непривычно молчаливый, прошелся пару кругов в
кости с капитаном жандармов Питером Пфальком, глотнул рейнского и думать забыл про
неприятный разговор.
После привала затравили кабана, причем Филипп лично угомонил зверюгу
отменным выстрелом из лука. Широкий срезень начисто пересек шейные позвонки – и
жизнь наладилась.
О странном старике и его словах, впрочем, молодой рыцарь поделился с де Ламмье,
который, хоть и угрюмец и замашки у него хамские, а умом зашиб крепко и жизнь
повидал. Уго, против ожиданий, Филиппа не высмеял, долго расспрашивал и, ничего не
сказав, обещал подумать.
Кавалькада остановилась на ночь в маленьком городке Коринт, да и не городке –
селе, разросшемся и зажиревшем сверх всякой сельской меры. Благородные господа
оккупировали постоялый двор, кто попроще – сеновалы. За окном громыхала майская
гроза, которую предсказывал де Ламмье. Тот сопел на полу, завернувшись в плащ, а на
соседней кровати – друг Жерар, по-детски засунув ладони под щеку.
«Совсем еще мальчишка!» - Подумал Филипп и заснул.
Жерару тогда шел двадцать четвертый год.
Можно сказать, мужчина. А можно и не говорить.

В Камбре Филиппа захлестнули заботы.

Шутка ли, приготовить графскую квартиру!
Наследник не замедлил явиться во главе изрядного войска. А потом потянулись
отряды, большие и маленькие – это собирался арьербан, где каждого с позолоченными
шпорами надо было величать сеньором, выказывать уважение и уделять внимание.
Все это свалилось на плечи графа Шароле, дорогого нашего Карла, Ужасного
врагам, для всех прочих – Смелого.
Война между тем, раскручивала маховик.
Пришли вести, что против короля восстало Бурбонне, что из Нормандии двигается
в тяжкой силе герцог Беррийский, а король во главе жандармов направился на юг, дать по
шляпе зарвавшемуся Бурбону. Карл потирал руки и довольно усмехался, однако, хорошее
настроение сильно портили заботы самого гнусного административного свойства.
Поэтому Филиппу приходилось трудиться, чтобы в остальном жизнь будущего герцога не
клевала, а наоборот.
Советы следовали за совещаниями, артиллерия запаздывала, а люди облеченные
ответственностью, (ну, вы понимаете, всякие скучные прево и бальи), прознав, что в
Камбре сам наследник, осадили его с делами вовсе не военными. И ведь не пошлешь их
куда подальше, так как война требует золота – раз, порядка в тылу – два.
А хотелось.
В смысле, послать куда подальше.
Только что завершилось длиннейшее, утомительное совещание.
Прибыл Луи де Сен-Поль граф Люксембургский, привез вести о королевской
армии и бургундском артиллерийском поезде, без которого много не навоюешь. Карл
поинтересовался у сводного брата Антуана, какого дьявола он узнает о своих пушках не
от него, а от союзника. Великий бастрад не рассказал ничего внятного, тогда Сен-Поль
прошелся по его незаконному происхождению. Антуан – мужчина серьезный, предложил
прогуляться за город, и старому рассудительному ветерану Гийому де Конте пришлось
обоих мирить, потому как наследнику – все шуточки.
Потом коллективно сочиняли письмо для старого герцога, заверяя, что все эти
приготовления во имя Марса – только чтобы попугать Валуа, а никак не для войны, упаси
Господи. Велеречивый Оливье де Ла Марш облек эпистолу в подходящие формы, чтобы и
глаза запорошить и до прямого вранья не опуститься.
После прикидывали, стоит ли идти сразу на Париж, или сперва прогуляться по
Сомме – вернуть спорные города. А если так, то по какому маршруту: Абвиль, Сен-
Кантен, Амьен, или наоборот?
Карлу хотелось в Париж, что можно понять, но победило взвешенное мнение де Ла
Марша и де Конте, направленное на Сомму.
- Ну что же! Осталось дождаться пушек! – Подытожил наследник, глотнул вина и
вытер руки о бархатный дублет, на котором сверкало Золотое Руно. – Когда, вы говорите,
будут пушки?
Сен-Поль приосанился.
- Я встретил поезд в двух переходах от Камбре, мессир. Мы шли налегке скорости
ради, поэтому, сильно их опередили. Думаю, что через день артиллерия подтянется.
При этих словах де Конте поморщился.
 «Налегке» - это значит, что отряд люксембуржца прибыл без обоза, и кормить его
придется за счет графских запасов – совсем не бездонных. Взгляд его перехватил Антуан
и понимающе покивал – такова жизнь, уважаемый!
- Ну что? Чем изволите еще озадачить? – Карл огляделся. – Или я могу, наконец…
Ну что еще, Оливье?
- Мессир, вас дожидается поверенный от прево из округа Шимэ.
- Мадонна… - граф устало уронил голову на руки. – Опять?!
- Чума, мессир.
- Этим больше некому заняться?! Я уже больше месяца назад послал им этого…
как его… врача, дьявол, из Наварры…
- Я думаю…
- Я знаю, знаю. Надо выслушать человека.
- Это, господа, наверное, без меня. – Сен-Поль откланялся и покинул зал совета.
За ним последовали Великий бастард и де Конте.
В зале камбрейской ратуши, где высокие господа и совещались, появился усач в
пропыленном камзоле и высоких кавалерийский сапогах. Подмел шляпой пол,
поклонился.
По его словам выходило, что в городе Сен-Клер-на-Уазе происходит какой-то
беспорядок. Поначалу доложили о вспышке чумы, что совсем нехорошо само по себе.
Ведь чума – это такая дрянь – появится в одном месте, а потом успевай собирать трупы от
Ла-Манша до Пиренеев!
Граф Шароле самолично послал туда новомодного врачевателя Игнасио Хименеса,
что произвел фурор при дворе одолением буквально любой хвори. Лопес Португалец
тогда еще сомневался – чума ли? Чума редко, почти никогда не появляется вот так: в
одном городке. Вот Хименес-то и должен был разобраться.
И не разобрался, видать по всему.
Потому что пропал.
И никаких вестей.
Более того, из Сен-Клера перестали приходить торговцы, а ведь там ткали
чудесный атлас, да и ювелирные мастерские славились, как… ну… просто славились.
Прево послал туда гонца. Пропал и тот.
Пропал и пропал – бывает, пьет, поди в таверне. Но вот что странно и важно –
налоги, которые Сен-Клер за пол столетия не задерживал ни на день, тоже не пришли.
Пять с половиной тысячи человек населения, изрядно богатеев, тысяч так тридцать
турских ливров ежегодных поступлений – хороший кусок! И прево отрядил туда
арбалетчиков, на всякий случай.
Полсотни опытных ухорезов.
Надо ли говорить, что пропали и ухорезы?
Вот после этого прево решился потревожить высшую власть. Потому как отвечать
за недоимки в тридцать тысяч ему никакой охоты. Мало ли что придет в голову? Не
прикарманил ли? Так вот, не прикарманил и даже очень печется. Насчет общественного
блага, как нынче модно.
Во время долгой и обстоятельной речи наследник откровенно зевал.
- Сен-Клер-на-Уазе! Мой Бог! Почти что Константинополь! Рим! Вавилон! Троя!
Иерусалим! Разрази меня гром, любезный! Я с трудом представляю, где это! В общем так.
Выдайте гонцу за добрую службу десять, нет, двадцать экю. И ради Христа, избавьте моё
сиятельство от подобных вопросов!
- Все-таки, тридцать тысяч ливров, мессир. – Осторожно напомнил де Ла Марш. –
Кроме того, Сен-Клер – это граница Шампани – не снюхались ли мерзавцы с Валуа? Ведь
если полыхнет, оттуда до Льежа рукой подать, это значит, что полыхнет и там – надо
разбираться!
Мессир скривился.
- Золото, все зло от тебя! Так. Шимэ – это в Эно? У нас есть губернатор этой
благословенной земли – де Лаллен! Значит, так: напиши от моего имени тамошнему
прево что-нибудь подходящее. Мол, с тревогой следим, с благодарностью принимаем,
ценим его заботы, примем все меры, всенепременно. Писец перебелит набело, а добрый
Оливье пришлепнет мою печать и вот с этим же добрым господином обратно. Вернемся
из Парижа – разберусь. Тридцать тысяч, все-таки, и Льеж неподалеку. Всё!!!
Графская ладонь тяжело опустилась на подлокотник.

Филипп, высунув язык от старания, тщательно выводил строчку за строчкой. Такая

ответственность!
«… посему повелеваю Вашей милости направить в сказанный город еще один
запрос, зачем лично проследить. Буде таковой останется без ответа, известить меня, когда
выпадет возможность…»
 Глава 3.
Антиквар.

«… когда выпадет возможность. В таком случае обещаю не оставить Вас своею

помощью и вниманием. С неизменным почтением к Вашим трудам и заботам, Божьей
Милостью, Карл, граф Шароле».
Дата расплылась в неразборчивую кляксу, угадывался лишь год – 1465-ый.
Кирилл извлек из глазницы монокуляр и откинулся в кресле. Подпружиненная
ненадежной пластмассой спинка издала протестный скрип.
«Черт знает что» - Такое мысленное резюме.
Рука, без сомнений, та же, что и в другом документе. Даже ошибки сходные –
писано тем еще грамотеем! Хотя, насчет ошибок Кирилл сомневался – не было
уверенности в том, насколько твердыми были правила великого и могучего французского
языка в пятнадцатом веке. Он просто не помнил, забыл этот сегмент давнего своего
образования.
«Торчикозник», как изящно именовал авантюрист Петухов неизвестного
наркомана, выделил на пробу шесть листов. Два письма в весовой категории записки,
принадлежавших одной руке, и какой-то путевой дневник, с совсем другим, практически
нечитаемым почерком, на расшифровку коего истрачена половина дня и почти весь вечер.
Дневник – это такая рабочая условность, потому что с равной долей вероятности,
листки могли оказаться частью мемуарного сочинения. Сочинял, кстати, крайне странный
персонаж.
Если атрибутировать письма сиру Филиппу де Лалену, то «дневник» принадлежит
какому-то его спутнику, соратнику, а может быть и слуге. Написано было кондовой
простонародной лингвой, но чрезвычайно тщательно – так бывает, если язык не родной,
но достаточно хорошо изучен, чтобы не допускать ошибок типа: «моя твоя не понимай».
При этом, автор то и дело сбивался в точке повествования с третьего лица на первое и
наоборот в совершенно произвольной, непредсказуемой форме.
С письмами была полная ясность: депеша от имени Карла Смелого, видимо,
предназначенная писцу для перебеливания, и еще одна, датированная августом 1465 года.
Именно этот автограф вызвал у Ровного сомнения в подлинности.
Пришлось забраться в домашнюю библиотеку, сдуть пыль с неподражаемого де
Коммина и убедиться, что «сказанный сеньор де Лален» погиб в сражении при Монлери
больше чем за месяц до написания депеши. Это если верить де Коммину, а отчего,
собственно, не верить? Авторитетный источник, неколебимый, как гора Монблан.
Потом пришлось сдуть пыль с собственных мозгов, так и скрипевших от
позабытых усилий.
Жизнеописание брата – примадонны турнирного дела – доброго рыцаря Жака де
Лалена, помогло еще меньше, так как о семье упоминалось очень скупо.
Неплохо было пролистнуть книгу Оливье де Ла Марша, который, насколько
помнил Ровный, знал такие подробности о жизни бургундского двора, что страшно
делается. Но старика Оливье у него не было.
- В любом случае, Ла Марш нужен. – Сказал Ровный вслух, чтобы рассеять
пыльный архивный континуум, образовавшийся в комнате.
- Где его взять? – На русский не переведен из-за идеалистической
перегруженности, так мало ценившейся в советские годы. – А закажу-ка я его на
«Амазоне»!
Amazon.com сыскал Оливье на удивление быстро. Модная и, чего греха таить,
удобная сделка свершилась в виртуальном пространстве.
Пыльный континуум рассеиваться не желал, и Ровный отправился на кухню для
изготовления кофе, что удалось вполне. Втянув в ноздри кусок арабского аромата, он
прогромыхал чем-то в буфете, и кофе смешалось с коньяком.
Часы на холодильнике домигали до полуночи, а Ровный набрал номер Петухова.
Спустя три гудка на той стороне раздался голос:
- Кира, ты охренел? Сейчас меня жена поимеет – ночь на дворе!
- Петухов, не дави на жалость – ты сейчас сидишь в своем кабинете и смотришь
порнуху, а спать завалишься часа через три! Я ж тебе по делу звоню.
- Ничего не порнуху, договаривался с американцем через скайп, вот и не сплю. –
Обиделся Петухов. – А ты чего там? Бухаешь?
- Кофе пью. – О коньяке Ровный умолчал.
- А… а то глотки такие, будто бухаешь! Что там у тебя?
- Сержант, ты, конечно – хамло необразованное, но в деле сечешь! Бумаги
подлинные. И если удастся доказать, что товарищ Лален младший был жив и здоров через
месяц после собственной смерти… – Тут Ровный вкусно зачмокал, – брат, даже одну эту
записку можно смело выставлять на Сотбис. Или на Кристи. Никаких заштатных
аукционов! Быстро понюхай воздух!
Трубка засопела.
 - Не понял? – Судя по голосу, Петухов собирался обидеться на «хамло» да еще и
«необразованное».
- Пахнет сотнями тысяч! Сотнями тысяч в конвертируемой валюте!
- Ну прям и сотнями…
- А как же! Ведь там целый архив, я верно тебя понимаю?
- Я думал, тысяч двадцать за него отхватить… - ошарашено промолвил Петухов.
- Так что с архивом? Ты его видел?
- Ну там это… Видел, конечно! Ну… какие-то разрозненные бумажки, штук десять,
или двенадцать. Все такие же старые, с тарабарщиной. И отдельно сброшюрованная
тетрадь – каждый лист в отдельном файле, но ни обложки, ничего такого. Я так понял, что
наркоманов дед считал ее отдельной книгой. Аккуратный был мужик, не то что этот
упырь.
- Упырь – это наш наркуша? – Уточнил Ровный.
- Нет, блин, я! Не тупи!
- Так время-то позднее. Вот, кофеем заправляюсь для взбодрения мозгов. –
Антиквар помолчал, чтобы быстро выпалить: - готов посильно вложиться деньгами.
Пятьдесят на пятьдесят, договорились?
- Зато я не готов. – Буркнул сержант. – Будешь у меня экспертом, понял?
- Тридцать процентов.
- Ты охренел, в натуре! Десять.
- Тридцать пять. – Ровный ощутил безграничную наглость.
- Во ты ваще! Наха-а-ал! Двенадцать.
Кирилл откашлялся, отставил кружку с кофе, чтобы не мешала.
- Артем! Имей совесть! Ты заплатишь наркоту максимум тысяч пять, пусть шесть –
на большее у него фантазии не хватит! А в перспективе у тебя минимум двести тысяч!
Евро! Без меня ты эти бумажки все равно выгодно не продашь, и ты мне при такой
рентабельности пытаешься втюхать двенадцать процентов?! Имей совесть!
- Не-е-ет! – Зарычал Петухов. – Это ты имей совесть! Мало того, что я торчка
нашел и развел! Так я уже вторую неделю к нему хожу с конвертами герыча на кармане!
Понимаешь! Я! С «хмурым» в потных ладошках! Мимо всех ментов! Во мне радость в
сорок два года залететь с героином, будто сраный барыга! И я тебе после этого отдам
треть?! Ты совсем охренел, Пеневежневецких!
- Двадцать пять. – Ответил антиквар, даже не обратив внимания на свою
собственную, прочно забытую фамилию.
- Пятнадцать.
 - Двадцать пять процентов! Четверть! И, считай, что я делаю большое одолжение
по дружбе!
- Не больше двадцати.
- Двадцать пять, Артем. Подумай об аукционе, о двухстах тысячах и кончай
сношать мне мозг.
- Ладно… уломал, блин, скотина жадная. Жду тебя завтра… нет, завтра у меня
переговоры на весь день… Послезавтра. Я за тобой заеду, заберем бумажки, и к наркуше –
охмурять. Ты когда, вообще, машину купишь?
- Когда уеду в деревню. Не вижу смысла жить в пробках за свои деньги.
- Все с тобой ясно, Кира. – Петухов еще посопел, страдая от собственной
сговорчивости. – Спать давай.
И положил трубку.
А Ровный расправился с остывшим кофе, в котором коньяк ощущался куда сильнее
базового напитка и ушел в единственную комнату квартиры. Она же кабинет, она же
спальня. На единственном столе мультифункционального помещения его дожидались
путевые записи, а может и мемуары.
Вот на их счет было больше непонятностей, нежели понятностей.
Кто автор?
Явно дворянин, или клирик, или буржуа из верхнего слоя – ожидать мемуаров от
кого-то иного, да еще в пятнадцатом веке, когда жанр только рождался в муках, было
глупо.
Тем не менее, если и мемуары, то очень странные. Весь классический канон псу
под хвост! Ни тебе жизнеописания в молодые годы, хотя бы кратко, ни тебе
повествования от первого лица, даже элементарно представиться не изволил! Изложение
настолько нетипичное, что описанные события, пожалуй, можно реконструировать и
пересказать своими словами, но соотнести с любым из известных исторических
памятников выйдет вряд ли.
И ведь, пожалуй, не дневник.
Дневник подчиняется датам - это закон. Мол, сегодня, такого числа постановил
подняться в шесть утра, скакать на коне до завтрака, после написать письмо матушке,
отобедав, нести вечное и доброе, а под вечер дать денщику Степану пятиалтынный.
Проснулся к обеду, до вечера нес какую-то чушь, а денщику Степану дал в морду. Или как
там у классика?
 Хотя, именно такой разудалый стиль больше всего подходит к запискам. При этом,
дяденька в курсе политики, в курсе придворной жизни, да еще в таких подробностях, что
сомнения в сторону – всё видел. Или не всё, но достаточно много.
Интересная выходит история!
Кирилл уставился в пламенеющий Гуглем монитор компьютера, поерзал в кресле,
констатировав, что трусы пропитались потом до состояния липкой ленты – такие стояли в
Питере погоды.
- Глобально потепление в действии – не соврали, сволочи… - пробормотал он,
разумея Гринпис.
Пришлось вставать, брести в душ и переодеваться.
Пока нежился под струями, пока прыгал на ножке, силясь прицелиться в штанину
шорт, Ровный мусолил с разных сторон мысль, что депеши де Лалена и условный мемуар
несомненно связаны.
Повествование не имело начала – отсутствовали первые страницы. Но смысл и
география говорили, что неизвестный героический дед, вывезший бумаги из Третьего
Рейха, вывез их не просто так, а как единый комплекс, представляющий ценность именно
своим единством. Разбирался, ой разбирался старик в теме!
Как минимум, знал старофранцузский. Много в стане победителей было таких
знающих? Можно не гадать – единицы.
- Едет, значит, наш Филипп к Монлери, а с ним едет… неопознанный субъект. –
Сказал Ровный, так как отличался привычкой думать вслух, конечно, без свидетелей. – И,
если Филипп выжил, то… так-с, что за город означен в первой депеше?
Кирилл взялся за бумаги и извлек файл.
Шимэ. Областной центр. Бальяж Шимэ, или, точнее, превотство.
Мол, сим извещаю вашу светлость, что с Божьей помощью прибыл в Шимэ по
известному делу и приступаю к… следственно розыскным мероприятиям.
Изрядно забытая историческая география застучалась в голову, и Ровный полез в
большой атлас по средневековой Европе, который купил в прошлом году за страшные
деньги – едва не триста долларов. В дань юности, конечно. Ну и на шикарный переплет
позарился – уж очень солидно он выглядел. А вот как пригодилось!
Шимэ – это в Геннегау. Пограничные земли с королевским доменом Франции.
Последняя сцена из имеющихся записей говорила о том самом Шимэ. Город Сен-
Клер-на-Уазе.
На Уазе не было никакого города Сен-Клер. Ровный все глаза проглядел и даже
залез в алфавитный указатель, тоже в холостую. Гугль, Яндекс и Яху помогать отказались.
Бездонная Википедия, к которой Кирилл привык относиться, как к запасным мозгам,
молчала.
Атлас современной Бельгии, которая умудрилась сохранить множество
средневековых городков, показывал совершенно девственную реку Уаза в ее течении по
префектуре Шимэ. Нет в природе никакого Сен-Клера! И, судя по историческому атласу,
и не было никогда.
Впрочем, это не факт.
- Очень хочется услышать голос специалиста. Ну просто никуда без специалиста!
Ни-и-ику-у-уда-а-а! – Пропел Ровный и прошелся по комнате, сожалея по навсегда
утраченной привычке курить.
Мозгу требовался допинг.
И информация.
То есть, для начала, остальные страницы записок. Потом, спец по исторической
географии – на примете были целых два. А пока – допинг.
Ровный антиквар любил коньяк. Такая вот слабость обеспеченного сословия.
На встречах и переговорах часто приходилось пить виски, от которого воротило с
души. Он научился разбираться в самогонных оттенках и торфяных ароматах, уверенно
различая бурбон, односолодовую гадость и, не дай Бог, купаж. Умел, то есть, поддержать
беседу о достоинствах ирландского или шотландского напитка, хотя, по его внутреннему
убеждению, достоинств не было вовсе.
В старорежимном буфете, который навевал ностальгию и воспоминания об
очередях за югославскими гарнитурами, покоилась небольшая батарея. Ровный избрал
заветную бутыль – подарок армянского коллекционера, который поразил его в сердце
манерой запивать коньяк пивом (иначэ нэ цэпляет, панимаишь, дарагой?).
Бутыль была редкой – своего рода коллекционная ценность. У армянина имелся
собственный виноградник, выдававший тысячу литров в год – не больше. Поэтому
Кирилл берег ее для особого случая. Вот как теперь.
Угнездившись в обнимку с бокалом, Кирилл принялся перечитывать перевод
записок, то и дело сверяясь с оригиналом.
Значит, действующие лица и исполнители: Филипп де Лален, Жерар де Сульмон (о
такой фамилии Ровный даже не слышал), Уго де Ламмье, а так же жандармы, арбалетчики
и прочая сволочь. Это не считая великих, вроде Карла Смелого, которые явно выступали в
непривычном декоративном амплуа. Место действия – дорога на Камбре и само Камбре, с
явной перспективой на мифической город Сен-Клер.
 «Быть может… городу польстили? – Подумал антиквар. – Мало ли – деревня,
теперь пойди ее отыщи!»
Но нет – пять с половиной тысяч населения, обозначенные на последней странице –
это только теперь даже на квартал не тянет. В пятнадцатом веке – это было круто.
Крупный европейский город Нюрнберг мог похвастаться аж семью тысячами.
Или не семью, а больше?
«Как же хреново-то, а!? Все забыл! Где бы данные по населению поглядеть? У
Броделя? А у него вообще есть демография? Все выветрилось! Ничего не помню! Даже
коньяк не помогает».
В любом случае, город – это город. Средневековый люд был весьма однозначен в
этом вопросе. То есть, город – это настоящая крепостная стена и, в европейских реалиях –
обязательный герб, означающий, что поселение является самостоятельным субъектом
феодального права. Или это не город, а село.
Пять с половиной тысяч – почти стопроцентная вероятность, что город должен
дожить до наших дней. Однако не дожил, если вообще был такой.
Сен-Клер…
Ровный глотнул коньяка и чуть не поперхнулся, потому что подскочил от
неожиданности.
Ночную тишину просверлил звонок.
Долгый, требовательный, безостановочный.
Взгляд на часы в углу монитора – 2.38 – глухая ночь.
- …твою-то мать! – Выругался Кирилл и пошел в прихожую.
Трель все не прекращалась, будто кнопку залепили скотчем, или злоумышленник
просто не отпускает палец. Намерения роились самые черные. Кого несет в такую пору?!
Да еще вот таким образом.
- Кто там!? – Грозно спросил Ровный у броневого листа, преграждавшего доступ в
квартиру.
Ответом была все та же неостановимая трель.
«Ну, суки!»
Он откинул флажок глазка и уставился в абсолютную черноту. Кто-то залепил и
его, потому что на площадке вечером горела вполне пристойная лампа – это раз, два –
белые ночи были в самом разгаре, и на лестницу проникало достаточно света из окон.
- Если ты, козел, сейчас не отпустишь звонок, я тебя травмирую, понял?!
Ровный был крупным мужчиной. Почти девяносто килограмм, помноженные на
понятную ярость, обещали именно их – травмы.
 - Не понял? Ну, считай, напросился!!! – И Кирилл взялся за шпингалет первого
замка.
Замок ответил троекратным лязгом.
Второй замок.
Поворачивая фиксатор задвижки, Ровный вновь прильнул к глазку, в надежде
рассмотреть гаденыша. Ну кто это может быть? Надрался какой-нибудь паразит до
зеленых чертей, или подростки хулиганят.
Но рассмотрев…
Руки сами закрыли оба замка до упора, накинули крюк и заперли вторую дверь.
За стеклянной гранью была темнота, но совсем не такая, как если бы скучающий
гопник закрыл глазок пальцем. Почему-то Кирилл уверился, что никто глазок не
закрывал.
Последнее, что предстало его ошалевшим глазам, пока вторая дверь не отсекла
обзор, была рукоять, ходившая в железном теле вверх-вниз.
- Я вызываю милицию! – Смог пискнуть Ровный, вовсе утратив недавнюю ярость.
Он отступил в коридор, озираясь в поисках хоть какого оружия. Собственные руки
показались вдруг слабыми и тонкими, живот слишком рыхлым, а в голову пришла мысль,
что ему уже сорок, и он совсем не такой быстрый и сильный…
Но вовсе не это – не угроза физического насилия его напугала. Антиквар вряд ли
смог бы ответить что именно. Чудовищный, атавистический страх таился там, заставляя
душу проваливаться в желудок.
И дверь – всего два слоя трехмиллиметровой стали… Всего шесть миллиметров
отделяли его от тьмы на лестнице.
Добежать до телефона? И сотовый, и городской лежали в комнате. Но не было
никаких сил, чтобы оторвать взгляд от двери хоть на мгновение. Антиквар был уверен,
что стоит отвернуться, как дверь рухнет!
Волны липкого ужаса накатывали с той стороны, а сквозь перезвон явственно
слышался скрежет по внешней обшивке. Кто-то царапал дверь, вращал ручку и все давил
и давил на звонок, и звук дрелью травмировал Кирилла, который, казалось, мог лишиться
разума в любую секунду.
- Всё, я вызываю милицию! – Еще раз крикнул он, чтобы хоть как-то разбавить
жуткий звук.
В ту же секунду во всей квартире погас свет.
Ровный невольно отскочил назад, ему померещилось, что тьма с лестницы
мгновенно переместилась, ворвалась, затопив его обиталище. Его глотка против воли
издала отвратительный слабый стон, и он даже не почувствовал, как с вешалки под
натиском спины сыплется одежда.
Скрип и скрежет, почти неразличимые за пронзительной трелью звонка вдруг
дополнились новым звуком, который донесся из комнаты.
Кириллу послышался громкий хлопок, сменившийся перестуком, будто в кабинете
плясали джигу. Последним усилием меркнущего разума, Ровный отметил, что
электричества нет, а звонок продолжает работать.
Уже совсем без мыслей, со страхом поворотился он, и увидел невообразимо
огромную, черную, чернее самое темноты, бесформенную фигуру, танцевавшую в
комнате, не касаясь пола. Ее было хорошо видно на фоне оконного прямоугольника.
Ногти антиквара вырвали долгий скрип по пластмассе дверного косяка. Ноги
подкосились, и он рухнул в прихожей, чувствуя, как по подбородку течет слюна. В
невыразимом ужасе, понимая, что рассудок покидает его, он закусил губу и с силой сжал
челюсти.
Зубные протезы прокусили кожу, и к слюне добавилась кровь.
Резкая боль ударила в мозг, заставив его думать, осознавать себя здесь и сейчас.
Боль прочистила мозг, и Ровный внезапно сообразил, что его отчего-то до сих пор никто
не торопится убивать, а жуткая фигура в комнате не сдвинулась с места. Потом пришло
ощущение какой-то внезапной свежести, а нос уловил терпкий запах мокрой липы и
озона.
И тогда, очистившиеся от наваждения глаза, рассказали ему, что черный танцор –
это ни что иное, как его любимые плотные занавески, бившиеся в потоках ветра. Ветер
распахнул окно и теперь играет с ними, выбивая дробь тяжелым набалдашником шнура о
стену. Ветер долгожданной июньской грозы.
В подтверждение громыхнул гром, а окно рассекла ветвистая молния.
Ровный поднялся.
В тот же миг загорелся свет, а место звонка заняло такое обыденное тарахтение
разгонявшегося холодильника.
Тишина.
Тишина и свет.
Тишина нарушаемая лишь нормальными ночными звуками и упоительными
ударами грома за стеной.
- Тьфу… - Ровный присовокупил длиннейшую матерную тираду. – Вот так и
становятся дураками!.. Ё-о-о… Фу-у-ух…
 Он буквально подскочил к двери, добрался до глазка и убедился, что площадка
пуста, озаряемая вполне исправной лампочкой.
- Ну, кретин! – Изругал он себя, припомнив, что звонок питается электричеством на
одном автомате с кухней.
В комнате и прихожей погас свет, но в кухне-то он и не горел!
Чья-то идиотская шутка едва не свела с ума, а тут еще и окно распахнулось очень
кстати, и свет вырубился.
Ровный распахнул дверь.
Пустая площадка, пустая лестница.
Он сбежал на пару этажей вниз и выглянул в окно, насладившись зрелищем
парочки босоногих девиц, спасавшихся бегством от хлынувшего ливня. Антиквар
вернулся к квартире и еще раз обозрел площадку с победным чувством возвращавшейся
назад крыши. Той самой, что едва не уехала от страха пару минут назад.
- Козлы! – Сказал он вслух и вознамерился шагнуть в прихожую, когда его взгляд
упал на дверь.
Ровный ощутил, как недавний ужас, точнее, слабый его отголосок, вновь
процарапал по хребту. Лакированную поверхность двери рассекали тонкие счетверенные
полосы, довольно глубокие на первый взгляд. Кто-то исцарапал деревянную обшивку.
Антиквар еще раз оглядел площадку и приложил пальцы к бороздам. При всем желании
настолько широко рука не растопыривалась.
Но нынешний Кирилл сильно отличался от себя самого в пятиминутном прошлом.
Мало ли чем можно испортить дверь?
Другой вопрос, кому это понадобилось?
«Стамеской постарался, педераст! – Подумал он. – Или отверткой».
Но на границе сознания зрела уверенность, что не стамеска то была. И не отвертка.
Постановив не мучить себя лишними страхами, Кирилл заперся, затворил окно,
жахнул коньяку и завалился спать.

Все следующее утро он провел, сканируя бумаги. И, против обыкновения, не

поленился бэкапнуть файлы на съемный винчестер и ноутбук.
Если быть откровенным, утро началось в час пополудни, что для жаворонка
Кирилла было почти невозможным свинством. Проснулся он с больной головой –
сказалось нервное напряжение, из-за которого даже коньяк пошел «не туда».
 Далее по плану была поездка в Университет за мудростью исторической
географии. Однако, Ровный решил лениться до конца и полез в телефонную книгу.
Нужная фамилия и гудков так через девять ему ответили.
- Алло.
- Андрей Витальевич, Кирилл Ровный беспокоит, если помните такого.
- Помню, помню. Чем могу?
- Можете! Можете, Андрей Витальевич! Собственно, кроме вас вообще никто не
может!
- Ну уж… В чем вопрос?
- Андрей Витальевич, мне по делам бизнеса попал в руки один… – Ни с того ни с
сего антиквар раздумал откровенничать, безо всяких причин, но раздумал напрочь. –
Один предмет. О нем доподлинно известно, что он происходит из города Сен-Клер-на-
Уазе. Это пятнадцатый век.
- Пятнадцатый век – не мой профиль… - начал было профессор, но Ровный его
перебил.
- Я помню, Андрей Витальевич. Мне нужны ваши бездонные знания по
исторической географии. Интересует, что это за город – я перерыл все свои атласы и
ничего не нашел. Интернет тоже молчит.
- Интернет… он всегда молчит, Кирилл. – Ехидно заметил профессор, как все люди
старой формации презиравший и не понимавший «электронную нечисть». – Сен-Клер-на-
Уазе?
- Именно.
- Это в Бельгии? То есть, если речь о пятнадцатом веке, в Бургундском герцогстве?
- Точнее, в графстве Геннегау.
- Тогда уж Эно. – Поправил профессор. – Г-хм. Э-э-э-э-э… Так не вспомню. Дайте
порыться в закромах. Я сейчас на кафедре. Так что, вечером ждите. Договорились?
И повесил трубку.
Ровному импонировала манера профессора Прокофьева. Никаких тебе пустых
разговоров о погоде и здоровье родственников (которых у Кирилла не имелось). У Андрея
Витальевича, напротив, было пятеро детей и дюжина внуков, а еще унизительная
зарплата, от которой хотелось плакать. Если вспомнить, что Прокофьев – доктор наук –
настоящий, не какой-то там PhD, так и вовсе – выть в голос.
Кирилл старался исправно запрашивать его консультаций, не менее исправно
таская конвертики с гонораром, чтобы хоть как-то помочь бывшему коллеге.
Следующим был человек иного сорта.
 Некий Максим Сидорчук, выросший в некислого специалиста на тучной ниве
черной археологии. Он был породистый «копарь» первой волны конца восьмидесятых –
начала девяностых годов. Занимался, как водится, подъемом и реставрацией «эха войны»
в виде автоматов, винтовок и прочего инвентаря.
Постепенно, все хрестоматийные делянки, вроде Невского пятачка и Синявинских
болот, были раскопаны и, чтобы заниматься любимым ремеслом с прежней
эффективностью, надо было знать архивы, места боев и номера дивизий чуть не наизусть.
В результате, слесарь Сидорчук так вызубрил тему, что его голова превратилась в
натуральный склад знаний по любым вопросам, связанным со Второй Мировой.
Антиквар не без оснований полагал, что Макс, помнивший любые мелочи о
Вермахте, знает и подробности бельгийского театра военных действий, где нацисты
изрядно покуролесили, обходя стороной линию Мажино.
Так и оказалось.
- Сен-Клер? – Переспросил Сидорчук чудовищно грассируя.
Эту особенность речи он привез со срочной службы в Таджикистане вместе с
контузией. Любое «р» звучало в его исполнении совершенно по-одесситски, отчего люди
незнакомые искренне полагали его евреем, что подтверждала максова анекдотическая
жадность.
- Уаза – это в Бельгии?
- Конкретно нужный участок – в Бельгии. Графство Геннегау. Практически на
границе Франции. Префектура Шимэ, если это о чем-нибудь говорит.
- О чем-нибудь говорит. Сен-Клер – хренер! Никакого Сен-Клера нету. Точно
говорю. – Отрезал Макс и, почуяв разочарованные расспросы, добавил: - На том участке
наступала группа фон Клейста. XXIII корпус, 56 пехотная дивизия, если быть точным. Я
залез в один английский архив, там сохранились любопытные доклады из этой дивизии!
Якобы у них там рота за ротой пропал целый батальон! Высылают разведку – разведка не
возвращается. Фронт наступает, ждать некогда, за такие дела могли и голову снять –
пошли вперед, вышли на оперативный рубеж, а от батальона осталась тыловая рота со
всякими кухнями, и всё. Куда делись остальные – до сих пор никто не знает. Если
интересно, могу выслать сканы документов. Ты ж на фашистском языке читаешь?
- Читаю. Высылай. – Коротко ответил Ровный.
- Ну и хорошо. С тебя причитается.
- А что за архив? – Спросил антиквар.
- Все тебе расскажи. Частный архив. Короче, с тебя полста евро за беспокойство.
Замечания, предложения?
 - Заметано.
Макс, если бы не его бескорыстная любовь с деньгам – тоже хороший человек.
Нужна информация? Плати денюжку и пользуйся. Сидорчук не считал нужным
выспрашивать, для чего, из-за чего и почему возник тот или иной вопрос. Зато отвечал
быстро и без запинки.
Голова болела свинцово.
К вечеру сделалось только хуже.
Ровный заглотал на обед сразу две таблетки кетанова, понимая, что с такой башкой
понятие «аппетит» превращается в философскую абстракцию.
Немного покорпев над переводом, он позвонил Петухову.
Уточнили завтрашние планы, потом Петухов долго ругался, как ему досталось за
поздний звонок от жены, но что Ровный подначил того, что досталось вовсе не за звонок,
а за то, что жена спалила порнуху на компьютере, а бывший сержант послал приятеля на
хер.
Словом, нормальная такая беседа.
- Слушай, Артем, у тебя сколько дней лежали те бумажки?
- Которые теперь у тебя?
- Они самые.
- А что?
- Просто спрашиваю! Сколько?
- Да ни сколько. Я их забрал у торчикозника и сразу тебе, того, отдал. Так в чем
дело, Кира?
- Хотел тебя спросить… - Ровный замялся, не зная, как бы половчее
сформулировать свои смутные страхи, не страхи даже – сомнения.
Потому что все его дикое ночное приключение казалось теперь дурным сном.
- Ну? – Подбодрил Петухов.
- В общем, Тёма, с тобой не случалось ничего странного с тех пор, как ты взялся
работать с нашими документами? Вот честно?
- Честно?
- Да.
- Лечиться тебе надо, если честно. И завязывать бухать на ночь.
- Интересно, почему ты вспомнил про ночь?
- Да потому что ты, как обычно, поди, натрескался конины, а потом кошмарики
ловил по всей квартире!
- Артем, - настойчиво повторил Ровный, - почему ты заговорил про ночь?
 - Да пошёл ты! – Универсально свернул разговор Петухов.
Пришлось идти. А куда деваться?

Глава 4.
Рыцарь.

Июнь салютовал войску графа Шароле небывалой жарой. Дозор превращался в

пытку, потому что к доспехам было не прикоснуться – на шлемах казалось вмоготу
жарить перепелов, или иную мелкую птаху.
Многоопытные ветераны ухмылялись в усы, говоря обязательное: «молодо-
зелено», а так же вспоминали горячие дела в Италии или в Испании, а то и в Африке, где
довелось побывать бастарду Антуану. Жарища там не чета здешней! Тут что? Ерунда,
слегка печет, а вот там – там ого-го!
А уж для турка или мавра – солнце – верный союзник, доброму же христианскому
рыцарю – лютый враг. И ничего, воевали, не то что нынешнее племя! И так далее –
обычный стариковский репертуар.
Ветераны боролись с собственными шлемами, оборачивая их белым шелком, что
бы не так грелись. Молодежь поступала проще – вовсе не отягчала головы ненужным
железом. Заступают в дозор, все красуются в открытых салдах или стальных шляпах,
которые были бы приличны лучникам, но никак не тяжелой кавалерии. Через пол часа
весь этот реквизит болтается притороченный к седлу, или вовсе сброшен на пажеское
попечение – на голове берет, перья, позолоченные бейджи – красота и легкость!
Кирасами себя утруждали лишь единицы, потому как тяжело, жарко и неизящно.
Последний факт вызывал потоки брюзжания и заслуженных упреков в излишней
нежности с ветеранской стороны. Непорядок! То ли дело было во времена Жанны
Девственницы!
Но старичье, оказывается, зря кряхтело и жаловалось.
Как только граф Шароле выступил в поход, города на реке Сомма пали к ножкам,
сдались на милость, словом, открыли ворота.
Гийом де Конте, с самого начала настроенный скептически, шепнул другу Жерару,
чтобы тот не очень задирал нос, потому что бюргерам решительно плевать, кто стрижет с
них лихву – что король, что герцог – все едино, лишь бы та лихва до живого мяса не
добиралась. Пока герцог добрый – будут подчиняться герцогу, так как воевать им
решительно не с руки.
 - Если этим горожанам прищемить хвост, будет беда, не смотри что такие смирные.
Это они пока с ключом на подушечке, надо будет – поприветствуют алебардами. – Сказал
он напоследок.
Армия отваливала от Абвиля – последнего спорного города. Оставили гарнизон
сотню арбалетчиков для представительства, и пошли на Париж.
Париж!
Две недели, три города, дорога в столицу открыта, а уж как брюзжали деды, сыпя
песок из суставов на окружающий пейзаж! Пока же сплошные победы, роскошный лагерь
и ни одного пушечного ядра в их сторону, ни одной стрелы, ни единой доброй схватки,
что, кстати, немного беспокоило Филиппа. Как еще отличиться перед наследником, если
не в бою?
Боями пока даже не пахло.
Замок Нелль, который пришлось брать штурмом, де Лален в расчет не принимал,
так как взяли его быстро, графский аръергард поспел, когда над стенами уже реяли
знамена с косыми крестами Бургундии.

Филипп помнил, как армия покидала Камбре – самый день отъезда.

Собственно, графская квартира располагалась в замке Шато-де-Линьи, в лиге от
городских стен. Замок уверенно оседлал парижскую дорогу, грозя врагу мощными
башнями. А вокруг раскинулся бескрайний лагерь графского войска. Так что, последнюю
неделю Карл провел именно там.
Ну и Филипп обретался неподалеку – в комнате за стеной. Шамбеллан все-таки!
Утро началось с ослепительного солнечного луча прямо в глаз. Де Лален
выругался, проклиная восточное расположение графских покоев. Побудки еще не играли,
но раз проснулся, пришлось кликать пажа, чтобы подавал умываться.
Выбравшись в замковый двор и всячески потянувшись, он увидел дядьку Уго,
который упражнялся с большим мечем. Вокруг бегали куры, обалдевшие от такого
буйства, у коновязей холили лошадей, а возле дядьки попирал солому человек в простом
суконном дублете в компании еще одного, одетого куда богаче.
- Мессир де Ла Марш! Доброе утро! – Поприветствовал Филипп, опознав спину в
синем сукне. – И вам доброго утра…
Второй был не знаком, то есть, лицо он помнил, но имя к нему никак не удавалось
пристегнуть. Полузнакомец был молод и совсем недавно прибился к графскому двору.
- Это ваш тезка, сеньор Ренескюр, новый камергер! – Пришел на помощь де Ла
Марш, видя затруднение де Лалена.
 Солнце еще не осилило замковых стен, во дворе было прохладно, и разговор
сложился вполне легкий.
- Сир де Ламмье – истинный Ахиллес. – Похвалил новый знакомый упражнения
филиппова дядьки.
- Истинный, истинный, если б тот дожил до таких лет. – Усмехнулся де Лален.
Ответом был топот, шуршание соломы, покрывавшей землю во дворе и
воинственный свист меча.
- Что же вы так, Филипп! Усердие достойное всяческого подражания! - Это Оливье
огорчился из-за неуместной колкости. – Я счастлив, что этот меч будет на нашей стороне.
- Кстати, Уго никакой не сир, потому что не рыцарь. – Сообщил де Лален и тут же
устыдился собственной гордыни, ведь он по сей день переживал волнительные минуты
обряда посвящения.
- Не велика важность! Сталь простого рутюрье разит также верно, как и сталь
рыцаря, мне ли не знать! – Отмахнулся Ла Марш, который сам не мог похвастать
блистательной фамилией и добился нынешнего высокого положения безо всяких
протекций.
- Да уж, ручка у него тяжеленькая… - Филипп невольно почесался, вспомнив
частые трепки, что задавал ему дядька при помощи меча, секиры, или обычной палки.
- Я верно понял, что этот господин – ваш учитель? – Спросил камергер, который
был совсем юн – ему вряд ли исполнилось восемнадцать.
- Точно так.
- Жаль, что я в свое время не попал в такие опытные руки.
- Так за чем же дело? Ловите удачу за хвост, пока есть возможность! – Филипп
сложил руки рупором. – Эй, Уго! Молодой человек желает взять урок! Не составишь ли
ему компанию?
Де Ламмье остановился, утер лысину рукавом и сообщил, что он не «эй», а
лоботрясу и лентяю неплохо бы и самому взяться за меч. Филипп со смехом сослался на
ломоту в спине из-за слишком мягкой перины, а сеньор Ренескюр попробовал вежливо
уступить место старшему – Оливье.
- Биться без доспехов – это глупо. – Сообщил тот. – Новомодная германская блажь
– опасно и бессмысленно. Со всем уважением к вашему искусству, господин де Ламмье,
ничего личного.
Он отвесил манерный поклон в сторону Уго.
 Тот молча потер челюсть, рассеченную змеистым шрамом, вложил меч в ножны и
прислонил его к стене. А затем поднял с земли пару шестов, которые, как и меч, доставали
ему до подмышки.
Следующие минуты были заполнены деревянным треском и топотом башмаков.
Юному Ренескюру не удалось выдержать ни одной схватки дольше трех ударов. Палка
Уго неизменно настигала его шею, руки, а то и голову. Молодой человек совершал
множество ненужных движений, много суетился, а итог бывал один – шесты сплетались в
соединении, и де Ламмье одним взмахом отбивал чужое оружие, одновременно нанося
удар или укол.
- Сразу видно ветерана. – Оливье аж причмокнул. – Красота! Вжик, и ты уже на
небесах! Но, против хороших лат удар без замаха бесполезен.
- Это как посмотреть. – Не согласился Филипп. – Хорошие латы рубить и с замахом
бесполезно. А для укола, скажем, подмышку, никакого замаха не нужно.
- Ну ты посмотри! – Вновь восхитился Ла Марш очередному туше. – Всего одно
движение – отбив. А в конце дуги – острием по горлу! Не зна-а-аю… Германцы, конечно,
красиво придумали, но какая, право, нелепица – сражаться без доспехов, кому такое в
голову придет?
- Этому искусству больше полутора веков. – Поведал Филипп. – Сеньор
Тальхоффер даже трактат написал: «Готский кодекс». Есть еще книга великого
Лихтенауэра, но ей уж лет сто – это рукопись, ее нигде не найти. Так вот, для боя в
доспехах там свои тонкости.
- Уж какие там тонкости! Бей да руби! Ваш покойный брат был великий мастер на
такие дела. Не успеешь опомниться, как сшибет наземь, или выдернет оружие из рук, и
тогда – держись! А уж какая сила была! Помню, как на турнире «Фонтан слез» он одним
ударом секиры в шлем сбил противника с ног! Как жаль, что его нет с нами!
В это время стали звонить к заутрене, во двор потянулись люди, просыпался и
лагерь за воротами. Филипп с удовольствием припомнил весь ход беседы, признал себя
вполне куртуазным и, довольный, раскланялся с церемониймейстером и битым
камергером. Последний, кстати, оказался не только сеньор де Ренескюр, но еще и Филипп
– то есть, тезка. Тезка в палочном учении совершенно уцелел, хотя щеки горели, а в глазах
пылала жажда познания.
Настало время выступать.
Ну что же?
Выступили.
 К полудню мимо наследника в окружении двора потянулась армия. От Проте-де-
Пари (из Камбре) маршировали отряды Сен-Поля, а из-за поворота на замок – основные
силы.
Войско было по-настоящему, по-бургундски красивым.
Конница сверкала шлемами, драгоценный бархат на бригандинах, парча
налатников, знамена… И совсем мало кирас. Зато сбруя боевых коней поражала
воображение. Некоторые седла стоили, пожалуй, как не плохой дом, где-нибудь возле
Льежа. И совсем мало лошадей в броне, дай Бог – стальной наглавник и форбух,
защищавший грудь.
Карл в окружении охраны и ближайших вельмож красовался под большим
знаменем с Андреевским крестом в пламенеющих кресалах. Прямо над ним сияло солнце,
словно само небо салютовало походу.
По правую руку возвышался бастард Антуан – настоящая железная башня в кирасе
и массивном миланском арме. Латы напустили солнечных зайцев в глаза будущего
венценосца, и тот против воли поморщился, закрывая лицо ладонью.
Антуан истолковал всю эту мимику по-своему.
- Сброд. – Донеслось из под откинутого забрала. – Толпа бездельников.
Он скривил губы, утерев пот рукой, для чего освободил ее от оков рукавицы. Рука
была что надо – изрубленная, мозолистая, с буграми суставов, вовсе не похожая на ту
изящную лапку, что приделал к его портрету божественный Рогир ван дер Вейден.
- Ленивые говнюки… прощения, конечно, просим. – Со всей солдатской прямотой
отозвался Гийом де Конте, что занял место ошуюю Карла.
- Вот, Гийом, с самого начала не слышал от тебя доброго слова! – ответил граф. – А
между тем, эти ленивые говнюки только что вернули все города, которые проворонил мой
любимый батюшка. Заметь, почти без единого выстрела!
- В этом-то все и дело. – Конте выругался. – В этом-то все и дело, что почти без
выстрела. Не думай, Шарль, что все так чудесно продолжится.
- Да-да. Король ведет своих ребят к Парижу, а среди них есть отменные рубаки. –
Поддакнул Антуан. – Готов спорить, что здесь только двадцать на сотню умеют держать
копье! Королевские жандармы с легкостью разгонят всю эту сладкую компашку, не дай
Бог, конечно.
- Ерунда! – Воинственно сказал Сен-Поль, оглаживая разыгравшегося коня. – Они
верны и отважны – это главное! Здесь каждый готов умереть за общее дело – такая армия
непобедима. Это я вам говорю!
 - Умереть? Пф-ф-ф! Это просто величайшее достижение военного искусства! – Де
Конте с трудом удержался, чтобы не сплюнуть. – Это просто черт знает какое
достижение! Лучше бы они потратили кусочек верности на закупку кирас и поножей.
Куда полезнее этих тряпок. Дойдет дело до осады – они ж своими табарами жопы
подтирать станут, помяните мое слово.
Сен-Поль – главнокомандующий армии Лиги Общественного Блага –
единственный из всех надел для парада лишь шлем, замаскировав отсутствие доспехов
парчовым налатником. Глаза ветерана многих боев, Конте, говорили всем желающим, что
он думает о таком командире.
За конницей шла пехота, много пехоты, на которую, если честно, была главная
надежда. Роты вольных аршеров, фламандские пикинеры, а так же пятьсот английских
лучников, которых прислал сам Эдуард IV. Эти выглядели настоящими головорезами –
высокие, крепкие, как на подбор, увешанные оружием от пяток до глаз, не считая грозных
своих луков, что покоились на плечах со спущенными тетивами.
За пехотой ехали пушки, тридцать пять штук – лучший артиллерийский поезд во
всей Европе.
От замка, путаясь в долгополом упелянде, прибежал каштелян, сопровождаемый
дочкой. Ну… кажется это была дочка. А может и любовница. Вполне годная такая девка в
бархате, с румяной физиономией, съехавшим на ухо колпаком, в руках поднос, на подносе
два кубка.
- Ваша… ваша светлость! – Польстил каштелян графу, который, как его не
поверни, был всего лишь сиятельством.
Каштелян был одышливый и толстый, смотреть на него было неприятно. Поэтому
наследник и все собравшиеся стали смотреть на предполагаемую дочку.
- Ваша светлость! Позвольте… - он подтолкнул спутницу, совершенно
раскрасневшуюся от внимания, ухватил кубок, намекая, что второй – для светлости. – За
вашу победу над Валуа! Сломите тирана во славу Бургундии и вашей будущей
королевской короны! Это стоит любых усилий!
- Хм-м-м-м… - Граф подхватил кубок, разглядывая его на солнце, для чего поднял
в самый зенит. – Отлично сказано, любезный! Валуа стоит короны!
Золотистый огонь перекочевал в сиятельную глотку, а сиятельная длань хватила
кубок о камень. Звон стекла, ехавшего из далекой Богемии, чтобы разлететься брызгами о
бургундский камень, послужило сигналом, армия двинулась на Париж.
 Под столицей, наконец, началась настоящая война. Это, конечно, для Жерара и
прочей молодежи, ничего не нюхавшей – ни пороху, ни двойного доспеха, ни караула с
четырех до пяти, когда глаза слипаются, а латы кажутся тяжелее квинтала.
Гарнизон заперся накрепко.
В ответ на предложение графа сдаться, королевский маршал Жоакен Руо ответил
что-то очень куртуазное. Вроде «приди и возьми». Шарль приказал де Сен-Полю, чтобы
тот повелел армии придти и взять, пока хоть что-то дают, и началось!
- Сир! На том берегу ручья две сотни арбалетчиков, стоят на переправе, сукины
дети, мать их так, черт задери! – Прокричал Филипп, подскакивая к Сен-Полю, который
не пожелал возглавлять лично ничего, кроме авангарда.
Де Лален вызвался в передовой корпус, а потом, вызвался в дальний дозор, не
смотря на безостановочное брюзжание Уго.
Горизонт грызли зубцами парижские стены, впереди лежали предместья, а вокруг
растекалось мятежное войско. План был прост и надежен, как удар фальшиона в
промежность: авангард переправляется через ручей в центре и связывает боем силы
гарнизона, фланги охватывают врага, опрокидывают и на его плечах врываются в город.
Сразу после заутрени, граф бросил войска в огонь.
Солнце начало карабкаться с востока на запад, выбивая из пейзажа длинные
жидкие тени на траву, а так же, пот из людей и коней. За спинами авангарда поднимался
дым, и воняло паленой соломой – это лучники сгоряча запалили пару скирд.
За ручьем суетились людишки, спешившие убраться из под удара. Лишь одна
сплоченная группа двигалась в обратном направлении – от тесных улиц деревни к
переправе. До них было далековато, но шеренга огромных павез с лилиями на лазури,
выстроившаяся вдоль берега, не позволяла сомневаться – это арбалетчики.
- Ты куда собрался?! – Крикнул в де лаленову спину Уго. – Вот сейчас вдарят из-за
щитов!
- Да уж, ближе подъезжать не стоит. – Подтвердил один из люксембургских
жандармов, поворачивая коня. – Мы ж в дозоре, а тут и так все ясно!
Филипп послушался и повел маленький отряд в расположение, что находилось за
холмом, где была хоть какая-то тень. Там он доложился об арбалетчиках, на что Сен-
Поль, багровый от жары и лишнего сала, сказал, что обожает арбалетчиков.
- Стоят плотно, стреляют недалеко. А ну-ка поджарьте мне их! – Заключил он и
отправил вперед четыре кулеврины под охраной роты лучников.
 Кулеврины были страсть какие модные, с подъемным стволом на дугах и
сменными каморами. На взгляд Филиппа они здорово смахивали на кузнечиков, а в их
полезность он не верил вообще.
И зря не верил.
Пушки развернулись в трехстах туазах от вражеской шеренги. Очень
предусмотрительно, между прочим – арбалетные болты туда долетали плохо и совсем не
прицельно. Извозные битюги ушли назад, а возле стальных с деревом кузнечиков
завозилась прислуга.
Давай, мол, давай! Картуз, ядро, пыж. Прибивай, не стесняйся!
Из-за ручья полетели редкие болты, и тут в ответ громыхнуло: кара-бум-с!
Двойное облачко белого дыма – одно маленькое – из затравки, второе солидное –
из жерла. Одинокий черный мячик перемахнул через головы арбалетчиков, выбив фонтан
штукатурки из угла дома в доброй сотне шагов позади.
«Так я и думал – бесполезное дерьмо!» - Решил было Филипп, успевший за дни
похода прочно вспомнить не куртуазную солдатскую лингву.
В подтверждение из-за павез донеслись издевательские крики, а один шутник,
чтобы не возникло сомнений в содержании – триста туазов, все-таки, выбежал на берег и
показал бургундцам голый зад.
Кара-бум-с! – рявкнула вторая пушка, подпрыгнув и откатившись.
Ручей расцвел водяным столбом, брызги засияли на солнце, а веселого француза,
как ветром сдуло. Прекратил гаденышь демонстрировать голубые внутренности,
подхватил штаны и метнулся к своим.
Ду-дум-м-м!!! – Третья кулеврина.
Перелет!
Теперь ругаться стал уже начальник над этим артиллерийским свинарником. Мать
же вашу, а! Нарожала мама Родина говнюков на мою бургундскую голову! Банник в
задницу без масла! Свинская богоматерь!
Пушкари вняли, завозились, переставляя шкворни на подъемных дугах.
Новые каморы влезли в пазы, как папа в маму. Пальники пали к затравкам.
Кара-кара-кара-бум-с!!!
Четыре ядра разодрали горячий воздух – р-р-ры-м-м-м!
Одно почти причесало солдатские каски, второе вонзилось в илистый берег и там
кануло, а два других, о-о-о!
Два других пришлись куда надо!
 В стороны брызнула щепа, королевские лилии и лазурь со щитов, а за ними
кровавые борозды – павезьер и два арбалетчика – в дымное мясо, только сопли полетели!
Но королевские ребята оказались крепкие. Не побежали, даже стрелять не начали –
потому как бесполезно, а стрелы надо поберечь для тех, кто выстраивается позади пушек
и вот-вот рванет на переправу.
Сен-Поль, в самом деле, отдал приказ, и жандармы с лучниками на флангах
потянули из-за холма в поле.
Две сотни молодцев, а еще две, в качестве сюрприза, продолжала прятаться.
Кулеврины дали еще залп, и еще. И еще.
Командирские богохульства и добрая пристрелка дали результат. Ядра раз за разом
ложились в шеренгу, над полем плавал белый дым, а вонь горящей травы заметно
разбавило вонью тухлых яиц от пороха.
Когда пушечный рокот прерывался, из-за ручья слышался вой: о-о-о-ой-а-а-а-м-м-
м-а-м-а-о-о-о-у-у-у!!! Перед поредевшим отрядом катался человек с рукой, оторванной по
плечо. Шлем слетел, а кольчужный капюшон сбился на лицо, открывая лишь
раззявленный рот, который и издавал это «о-у-о-у».
- Хоть бы добили, м-да. – Сказал командир жандарм, поставивший коня в стремя с
сен-полевым скакуном. – Не пора ли атаковать?
Люксембуржец, яростно начесывавший бороду под шлемом, ответил в том духе,
что хренушки. Арбалетчиков там еще с полтораста, на переправе они нас причешут, пусть
их, торопиться не надо и так далее.
- Пока не бегут, но побегут. – Закончил он.
И правда, кулеврины дали еще пяток хороших залпов (кара-бум-с!), строй стрелков
дрогнул, сломался, кое-кто на флангах начал осторожно отступать, а когда очередное ядро
уложило сразу троих, разбрызгав их мозги на товарищей, побежали уже все и в полную
силу, не оглядываясь.
Среди панической волны бессильно метался капитан в нагруднике и барбюте, лупя
плоскостью меча убегавших: стой, куда, сукины свиньи, чертовы лошаки, что б вас,
блядей на толчке разорвало, м-м-мать!!!
Да куда там!
Очень уж парни впечатлились, и трудно их осуждать!
Соискатель коннетабльского жезла, наш дорогой Луи де Сен-Поль, перестал чухать
бороду, втянул воздух и изрек с историческим выражением лица.
- Обожаю запах горелого пороха! Так пахнет победа! Вперед! – И взмахнул
шестопером, мол, все, кто меня любит, за мной.
 Сам, впрочем, никуда не поехал, так что «за мной», получилось не вполне по-
рыцарски, вроде как «передо мной».
Знаменосец качнул знаменем с люксембургским львом – злобной красной зверюгой
с двумя хвостами и здоровенным членом, вышитым с большой любовью, и конница
повалила к переправе.
- Шагом! Шагом! – надрывались кондукторы, сдерживая атакующий порыв
жандармов.
На флангах маршировали лучники, а из-за холма выкатывалась вторая колонна.
Возле ручья какому-то молодому дворянину надоело, а может быть, просто не
справился с конем – поскакал, полетел, сокол, вздымая тучи брызг! Недавно стройная
шеренга сломалась, и жандармы тяжким галопом и совсем уже нестройной толпой
выскочили на ту сторону, втягиваясь между домов предместья.
Там их уже ждали.
Из окон ударили арбалеты, а улицы вдруг заполнила волна гомонящих пикинеров.
- Что они делают, сволочи! – Рычал Сен-Поль. – Разверните их назад! Кто-нибудь!
Де Лален был тем самым рыцарем, что поломал строй, а заодно план атаки. Он бы
сам не смог объяснить, что случилось. Просто… так вышло. Шпоры вонзились в конские
бока, копье привычно упало на фокр… А сзади с жуткими германскими ругательствами
догоняет верный Уго, а по бокам – его жандармы. Вперед, вперед!
Первый порыв спас ему жизнь.
Арбалетчики пропустили малочисленный, а потому неинтересный отряд, а уж по
следующей густой волне стегнули в упор как надо! Да еще сверху, из окон – прямо в
спины!
Королевские пикинеры не успели сомкнуться перед Филиппом. Оно понятно –
половина гарнизонных вояк, только что получила оружие из арсенала. Многие
удивлялись: что за длинные штуковины? Деревяшка и деревяшка. Словом – те еще
богатыри. На счастье молодого рыцаря.
Он врубился в толпу, которая не успела превратиться в строй. Копье глухо
чавкнуло, вонзившись в чей-то живот, прикрытый стеганным жаком, страшный удар едва
не вывернул его из седла, но древко сломалось, и он смог усидеть. А Филипп уже тянул
большой меч из ножен у седла.
Его попытались схватить, но обученный конь вмазал передними копытами, встав
на дыбы, а потом отбил и задними. Де Лален выхватил оружие и принялся полосовать с
двух рук окрест, целясь в прыгающую картинку, в которую вдруг превратился мир –
прорезь салада.
 На задворках мысли вспыхнула радость по поводу новенькой миланской
бригандины, такой легкой и гибкой, что совсем не мешает вертеться в седле. Вспыхнула и
погасла.
Серая, льняная какая-то масса горожан делалась все плотнее, он едва успевал
отмахивать клинком сыплющиеся удары, и вот, кто-то шустрый с хорошего замаха ткнул
пикой в лицо. Наконечник безвредно скрежетнул по забралу, но толчок был силен –
Филиппа отбросило на заднюю луку.
И вот его уже схватили за налокотник, а чей-то фальшион взлетает и падает: по
набедреннику, по животу, и опять по животу.
Не больно.
И почти безопасно.
Пока.
Ведь не размахнуться, не ударить в это гнусное, небритое лицо под круглой
каской! На губах кровь и соль, и рвется с губ не то рев, не то вой… Потому что краем
глаза видно, что не толпа уже перед ним, а шеренга, и все ближе еж пик, и никуда не
деться с улицы…
Но вдруг лицо и фальшион, и каска круглая отлетели в сторону, сбитые
чудовищной силой атакующего коня. Лязгнул латный форбух, и раздался хриплый бас де
Ламмье:
- Ворочаем отсюда! Быстро, в проулок!
Не полагаясь на филиппову сообразительность, он ухватил повод его коня и рванул
того направо, на боковое ответвление улицы, пока еще не занятое людьми в стеганных
жаках.
На берег выбрались быстро и без приключений.
Туда же откатились уцелевшие жандармы с улицы, которых оказалось на
удивление много. После мясорубки между домов, де Лален был уверен, что обратно
доедут лишь единицы – но нет.
Кондукторы метались между бойцами, равняли шеренги, и висела над свалкой
команда: спешиться!
Ну что же – разумно. Спешились, пока лучники стреляли вдоль улиц, а через ручей
переваливала вторая колонна. Когда, наконец, собрались атаковать вторично, оказалось,
что некого атаковать.
Хитрый маршал Руо увидел, что его войско вот-вот охватят с флангов и отдал
приказ драпать в панике за стены. Это любимая команда любого ополчения! Выполняют с
невероятной скоростью, обгоняя блеск собственных пяток.
 Короче говоря, графские парни прошли через предместье и уперлись лбами в
крепкие парижские ворота. Лбы тоже крепкие, но заметно уступают в этом качестве
воротам.
Пришлось поворачивать под издевательский хохот со стен, что обидно. Со стен
вдобавок взяли моду бабахать из пушек, что обидно вдвойне.
Когда же пришла весть, что вся королевская армия не далее как в двух дневных
переходах от столицы, Карл, уж на что смелый, а и тот решил, что ну его. Бургундия
отходила к деревне Монлери, что на юг от Парижа.
То есть, вроде бы и отступление, а вроде и навстречу королевскому войску.
То есть, сохранили лицо и уважение. А это важно.
 Глава 5.
Антиквар.

Вечером Ровному позвонил профессор Прокофьев. «Нанес звонок» - по его

собственному выражению.
- Здравствуйте, Кирилл. – Сказал он. – Я осмелился нанести вам звонок в столь
неуместное время…
- Что вы, что вы! – Уверил его Ровный универсальной русской идиомой
нормальности, приличности и своевременности.
- Точно так. У меня результат по вашему дневному запросу, но он такой
неоднозначный, что лучше бы вам, то есть, нам переговорить тет-а-тет. Вам когда удобно?
Антиквар пожал плечами, как будто собеседник мог его видеть.
- Мне все равно, хоть сейчас…
- Вот и чудесно! – Подхватил Прокофьев. – Заходите немедленно, благо Ирочка с
потомством на даче, мы никому не помешаем. Так зайдете?
В профессорском голосе слышалось столько надежды, что Кирилл не смог
отказаться, да и не хотел. Заняться было решительно нечем, а Андрей Витальевич
квартировал на углу проспекта Энгельса и улицы Асафьева, что в десяти минутах от
Озерков. Надо думать, что Кирилл вряд ли подорвался бы в захолустное Купчино – на
другой конец города, но в таком радиусе его легкость на подъем вполне срабатывала.
Взгляд на часы – пол одиннадцатого.
За окном доступное городу упоение: только что проморосил дождь, осадив пыль,
машин уже немного, вечерняя жара разбавлена ароматом сирени, а не только бензиновым
паром. Да и хотелось, хотелось прогуляться! Душа требовала.
Голосовой распознаватель в голове Кирилла безошибочно выделил в
профессорских обертонах жажду, да и намек насчет отсутствующей супруги был
достаточно прозрачен. Так что антиквар отправился не один, а в компании коньяка
«Хеннесси» (калибр ноль семьдесят пять), к которому прилагался конверт с гонораром.
Упоительная белая ночь схватила антиквара в объятия и унесла в недолгий путь,
подарив ностальгию по лесам, загороду и даче с шашлыками.
Проспект мельтешил личными авто, которые торопились вырваться в сельскую
местность, только напрасно, напрасно палили бензин непродуманные владельцы стальных
коней! На выезде из города их ждала беспощадная пятничная пробка, которой бы
рассосаться часам к девяти, но нет – стоят машины, жгут топливо и нервы, и с каждой
минутой их все больше!
 Приметы часового сидения на Выборгском шоссе, ожидающие всех запоздавших,
вымели из головы антиквара шашлычную мечту. Ботинки же исправно отмеряли асфальт
по знакомому маршруту мимо суетных витрин с узкоглазыми едальнями, сулившими
суши из минтая, летних террас разливочных, что хвастались закордонным пивом. Пиво,
понятное дело, происходило из кранов вездесущей «Балтики», обосновавшейся
неподалеку в промзоне «Парнас».
Скоро показался угловой дом, почти чистый двор под сенью лип, а там и до
третьего этажа недалеко.
- Добрый вечер, Кирилл! – Профессор распахнул дверь и заволок Ровного в
прихожую.
Это был высокий, седоусый дядька со следами спортивного телосложения. Он
носил очки в тонкой оправе и хлопчатую летнюю пару. В прихожей разыгралась обычная
пантомима – антиквар пытался снять туфли, а профессор не позволял. Тогда Ровный
одарил его конвертом и бутылью, вызвав обязательное:
- Ну что вы, Кирилл, зачем это, господи, неужели я так не помогу!? – Конверт,
впрочем, незаметно исчез, а коньяк утвердился по генетической советской традиции на
кухне.
Там же утвердились и оба приятеля.
- Говорят, по такой жаре лучше угощаться ромом. – Сказал антиквар после первой.
- Свистят! – Уверенно отсек Прокофьев. – Ром – это хорошо, нет слов! Но коньяк,
как утверждал артист Леонов – это всегда полезно! Или от всего? Словом, я ему верю! А
вы?
Ровный, ясное дело, тоже верил. Тем более, ему остро хотелось выпить, так как
вчерашнее похмелье перевалило в ту омерзительную фазу, когда таблетки уже не
помогают и остается или честно задрыхнуть часов на десять, или обратиться к
гомеопатии. То есть, выбить клин клином.
Повздыхали о необязательном, а именно – об утраченном навсегда здоровье.
Мол, раньше о-о-о-о! Ого-го! А теперь? Похмелье, головная боль и никакого
наслаждения.
И не смущал обоих тот факт, что «раньше» для одного закончилось пятнадцать лет
назад, а для другого – все тридцать пять. Подумаешь!
Потом хозяин похвастался презентом – монографией «Сексуальные позиции эпохи
Возрождения», что написал неугомонный профессор Неверов на основе похабщины,
обнаруженной при реставрации базилики святого Петра под фресками. Похабщину в свое
время изобразил Микельанжело Буанаротти, борясь с тоской, пока подвозили краску для
очередного библейского сюжета. Богатая, в общем, тема. Неисчерпаемая.
Грамму этак к двухсотому добрались и до дела.
Прокофьев сбегал в кабинет и вернулся с папочкой на завязках.
- Странная история, Кирилл, с этим вашим городом. Я, право слово, никогда в
жизни не додумался бы рыться, если бы не вы. Кому он нужен, этот Сен-Клер? Может,
какие-нибудь местные краеведы из бешенных рылись? Мне про то неведомо.
- А что в итоге, Андрей Витальевич? – Ровный прибрал папку.
- В итоге… - Профессор задумался, отпил коньяку, встал из-за стола, походил, сел
на место. – В итоге какая-то подозрительная чушь. Насколько я могу судить, город
известен с конца тринадцатого века. Ну, то есть, мне известен, из доступных, так сказать,
источников.
- Погодите, погодите! – Антиквар вскинул ладонь. – Так он вообще существует,
этот город?
Прокофьев довольно рассмеялся и освежил бокалы.
- В том-то и дело, Кирилл, что не существует! Последнее упоминание относится к
1431 году, «Хроника графов Эно» - это такое мелкое, тенденциозное летописание
Баварской династии, что бы все было, как у больших дяденек. Династия графов
Баварских и Штраубинских – это такой неудачный феодальный проект. Сперва владели
неплохим куском: Голландия, Зеландия и Эно, а потом из-за династических браков
остались с одним лишь Эно. Последняя графиня Якоба, которая и заказала хронику,
пыталась бодаться с самим Филиппом Добрым – герцогом Бургундским, который слабую
женщину окончательно обидел, став при ней регентом. А когда она умерла в 1436 году,
Эно отошло Бургундии…
- Интересно! И где же тут Сен-Клер? – Ровный решился направить профессора в
нужное русло, потому что по глазам видел – о династических хитросплетениях тот будет
говорить до завтра.
- А! Ну так вот! В Хронике указано, что графиня посещала с инспекцией
превотство Шимэ, добравшись и до нашего городишки. Это пограничная земля – важное,
в общем, место. Есть пара упоминания раньше. Вот например, в 1415 году французская
армия, собиравшаяся к Азенкуру, изрядно погуляла в графстве Эно, так как те были
союзниками англичан. Ну, Азенкур! – Прокофьев поднял взгляд на Кирилла, как бы
подбадривая к ответной реплике.
- За кого вы меня принимаете? – Ненатурально оскорбился тот. – Битва при
Азенкуре, Генрих V, победа англичан. И что с того?
 - Так вот, героический наш Сен-Клер-на-Уазе врагу не сдался и целых три дня
отражал интервенцию – это в Хронике написано. Французы сей факт не подтверждают, и
вообще ни о каком Сен-Клере не упоминают.
- И все?
- Нет, не все. В папочке есть ксерокопия… Литография с какой-то старой карты,
чуть не четырнадцатого века. На ней Сен-Клер имеется. И все, дальше полный молчок –
как не было городка!
- Эпидемия? – Предположил Ровный, вспомнив сквозь ненавязчивый коньячный
туман, что в анонимных записках упоминалась такой вариант.
- Вот в этом-то и заключается странность! Не мог целый город исчезнуть, даже
если бы жители вымерли поголовно! Что, кстати, вряд ли – это ж не Великая Чума
четырнадцатого столетия! В тридцатые годы следующего века ни о каких катастрофах
подобного масштаба и речи не было! Ну допустим, все перемерли от простуды с поносом.
И что? Город на реке, город пограничный – важный, то есть, пункт. Есть укрепления,
инфраструктура – никто не стал бы его бросать! Это же Европа! Каждый кусочек земли на
счету!
- Согласен. – Кивнул гость. – Сам об этом думал. Однако факт – нет города! Самые
подробные карты говорят, что там нет ничего. Я даже заплатил за космическую
фотографию Бельгии – там такие подробности… черт, там даже общественные сортиры на
улицах разглядеть можно! Если бы от города остались развалины, их бы с орбиты
зафиксировали – это точно. Но даже развалин нету!
- Вот такой казус. – Развел руками профессор. – Был да сплыл. Не забывайте,
Кирилл, про коньяк!
Ровный не забывал.
Угостившись еще, Прокофьев посоветовал разузнать у спецов по Второй Мировой
Войне, когда картография была на самом высоком уровне, а военный театр оказался уж
очень нагруженный. Антиквар сообщил, что уже, что спецы в голос кричат, что нет там
никакого города, зато в том районе пропал целый полк.
- Вот так вот! – Хозяин поднял наставительный палец. – А вы говорите: Западная
Европа, плюнуть некуда, все изучено! Вот! Сколько нам еще открытий чудных готовит
просвещенья век! Или не век… Европейский брег! Давай, Кирилл, за Европу, колыбель
современной цивилизации. Хоть и мерзкая в конечном итоге получилась цивилизация, а
как ни крути, родом мы все из нее родимой!
 Антиквар начинание поддержал, не обидевшись на «давай» - профессор всегда
неожиданно переходил на ты, а Ровный был не против. Тридцать лет разницы, все-таки.
Выпили за старушку Европу.
И тут в кармане распиликался переносной телефон.
- Простите… - на экране требовательно сверкала фамилия – Петухов. – Партнер
звонит, что-то важное, а то с чего бы он в час ночи?
- Ничего, ничего, общайтесь спокойно, а я до ветру… - Сообщил профессор,
удаляясь в «доветреное» помещение.
- Да!
- Звезда! – Передразнила трубка петуховским голосом. – Чего не спишь?
- А надо?
- Не надо. Просто ты всегда материшься, когда я ночью звоню. – Петухов хмыкнул.
– Раз не дрыхнешь, значит, опять бухаешь!
- Не бухаю, а провожу консультацию по нашему делу, между прочим, не жалея
печени. – Поправил товарища Кирилл. – Ты будто не знаешь обстановку! У нас же как?
Если толковый человек, то непременно пьяница.
В ванной комнате громко заструилась вода, и Ровный не боялся, что профессор
услышит такую нелицеприятность. Да и глуховат стал с годами Андрей Витальевич.
Петухов опять хмыкнул.
- Короче, консультант! Наше дело… в общем так… ну это…
- Облом? – Предположил Ровный.
- Типун тебе на язык! Облом! Скажешь тоже! У меня обломов не бывает! –
Петухов, несомненно, себе сильно льстил, но антиквар перебивать не осмелился за явной
глупостью неизбежной в таком случае дискуссии. – Нет! Все в силе, просто пришлось
ускориться. Я заскочил к нашему клиенту без тебя и выкупил бумаги. Пришлось,
понимаешь, действовать быстро.
- В чем дело? Конкуренты подперли?
- Да какие, в задницу, конкуренты… Короче, умник, архив наш в сейфе, завтра жду
тебя в полдень, понял? И не вздумай дышать на жену перегарищем, она этого не любит,
ты в курсе. В общем, советую сворачивать пьянку и отсыпаться, тебе завтра работать не
покладая на. Вопросы, предложения?
- Хамло ты, Петухов.
- Сам хамло. – Неоригинально ответил Петухов и дал отбой.
Вернулся тактичный профессор.
- Поговорили?
 - Так точно.
- У меня к вам просьба. Не в службу, а в дружбу. Если вам удастся раскопать про
этот Сен-Клер – поделитесь! Уж очень оно загадочно, а мне, как специалисту –
благородный вызов. Ну и я со своей стороны, буду рыть, и держать вас в курсе, хорошо?
- Договорились! – ответил Ровный, глядя в профессорские глаза, такие
любопытные, что сил нет.

Следующее утро началось, как положено породистому жаворонку, в семь часов,

или около того.
Встав, антиквар констатировал, что выпито вчера ровно столько, сколько полезно
для здоровья. Для здоровья же исполнил зарядку и, повизгивая, покрутился под холодным
душем. Хотя, какой там «холодный» при такой жарище за бортом? К десяти утра
термометр вскарабкался до отметки двадцать три градуса, а «Гисметео» из сетевых недр
грозилось тридцатью, что ли, пятью в полдень. Ад длился уже третью неделю с редкими
перерывами на дождь.
Ровный распугал на кухне утренних мух и отправился принимать второй завтрак в
итальянскую ресторацию.
Ресторация располагалась ровно под окнами в полуподвале приснопамятного
«Бада-Бума». Из достоинств: рядом, хорошее кофе и ностальгия, так как именно этому
грандиозному ларьку антиквар был обязан своей антикварной судьбой.
К тому же, это в девяностых он был грандиозным. Теперь на фоне кубической
«Меги» его четыре тысячи метров казались милыми и уютными, а когда-то скандальная
архитектура навевала тоску о чем-то светлом и недолгом, как демократия в России.
В ресторации Ровный поглотил некоторое количество едьбы и прицелился на две
большие кружки эсперссо, подавив предательскую мыслишку о холодном пиве. Не то
чтобы его смущало питие по утрам – в сорок лет, что помножены на изрядный
алкогольный стаж, подобные условности уже не пугают.
Пугало соображение иного рода.
А именно – нюх и характер мадам Петуховой, кажется, третьей жены его друга.
Тот питал пристрастие к томным фифам с долгими ногами, обязательно лет на
пятнадцать моложе. Фифам очень льстил факт замужества с «Мерседесом» и
четырехкомнатными апартаментами на Петроградской стороне. Отличительной их
особенностью был неизменно дурной нрав, любовь к атрибутам успеха и полное
отсутствие в том месте, где людям положен мозг.
 Нынешняя мадам не была исключением. Более того, уверенно претендовала на
чемпионские показатели.
Татьяна Римская (в девичестве), двадцати четырех лет, на первый взгляд совсем не
дура. Экономическое образование, интеллигентская династия в третьем поколении,
красный диплом и художественная гимнастика в недалеком детстве.
Второй взгляд раскрывал глубины вовсе не радужные.
В ее хорошенькую головку был встроен калькулятор, отменно управлявший
приростом личного благосостояния. Более ничем он не управлял, отчего норов у девочки
был такой, что Кирилл радовался собственной холостяцкой доле.
Так вот, «друзей-дебилов» своего супруга она ненавидела. А запах алкоголя
вызывал у нее состояние бешенства, что скверно сказывалось на нервах. Петухов еще не
наигрался, отчего все выходки сносил. Словом, от пива пришлось отказаться, хотя,
хотелось.
«Кстати, о Петухове! – подумал Ровный. – И чего это мы не звоним?»
Не прекращая уничтожать кофе, антиквар взялся за трубку и набрал номер. В ответ
ему сообщили, что абонент выключен, или находится вне зоны действия сети.
Странно.
Даже очень!
Позвонил еще раз. И еще. И еще.
Та же ерунда.
Оставалось предположить, что у Петухова в кои-то веки разрядился мобильный
аппарат – вполне возможное объяснение, хоть и крайне нетипичное для коммерсанта. Был
у Петухова еще один телефон, но он его секретил, приберегая для неизбежных в его
ситуации любовниц. В сей разряд Ровному хода не было, поэтому, номера он не знал.
Домашний телефон Артем уничтожил давным-давно, оставался интернет.
Выйдя в сеть с мобильного, Кирилл убедился, что абонент оффлайн. И в скайпе, и
Вконтакте, и в ICQ, и вообще везде.
- Ну, блин! – Буркнул Ровный и, прикончив кофе, пошел к метро.
С Озерков по прямой ветке до Петроградской, а там пешим ходом до Большого
проспекта, дом 61 – сплошное удовольствие, а не прогулка.
Квартира в невозможно питерском доме серой масти досталась Петухову от деда –
генерального конструктора чего-то важного в советскую пору. Ровный в общих чертах
представлял делишки своего друга, чтобы понимать полную нереальность покупки такой
пафосной жилплощади, где квадратный метр догонял в стоимости среднюю иномарку.
Повезло бывшему сержанту с родней!
 Дом с башенкой, во дворе антикварный люк канализации с надписью по ободу:
«И.С. Силинъ. Петроградъ». Да еще четыре комнаты!
Ровный проник во двор и долго мялся у молчавшего домофона. То, проклиная
Петухова, то глядя на часы, то терзая сотовый. Когда хронометр показал четверть первого,
а телефон продолжал молчать, дверь распахнулась изнутри, выпустив свору девчушек
летнего вида, которые принялись прыскать и перешептываться, согласно обычаю этого
племени, пока антиквар входил в подъезд.
Пятый этаж, дверь, прятавшая под дубом натурально сейфовую створку, и звонок с
идиотским соловьиным пересвистом. Электрическая птичка успела спеть свои песни раз
двадцать, пока Ровный не удостоверился, что приятель и деловой партнер его игнорирует,
продинамил, то есть, самым скотским манером.
Ткнул дверь кулаком. А после, в сердцах, ногой. Площадка отозвалась гулким эхом
и шипением Кирилла, позабывшего о сандалиях на босу ногу, что не были приспособлены
к сокрушению бронированных предметов.
- Твою ж мать! – Выругался Ровный и дернул ручку.
Дверь неожиданно поддалась.
- Ой. – Сказал он. – Есть кто дома? Я вхожу.
Из проема на него пахнуло кондиционированной прохладой и, почему-то, запахом
мясного ряда на рынке. В коридоре вились взволнованные мухи. Много мух.
- Алло! Петухов! У тебя что, холодильник сломался? – Быстрый взгляд на пульт
сигнализации – пульт пламенел зеленым диодом, то есть, был выключен. – Эй! Таня!
Артем! Что за шутки?
Ровный посмотрел вдоль коридора на кухню – пусто.
Прошелся до ближайшей двери, за которой скрывалась гостиная. Пусто.
А когда наступил черед супружеской спальни…
Пахло рынком именно отсюда.
Кирилл задохнулся и отступил, а скорее даже отпрыгнул назад, запнувшись о
порожек. Руки его были прижаты ко рту, из которого рвался наружу звериный вопль и
волна рвоты.
Это была больше не спальня – бойня.
Новый интерьер находился за пределами восприятия в нормальных человеческих
терминах. Именно поэтому Кирилл удержался и от крика, и от рвоты, настолько
увиденное превосходило его рассудок.
Бывший сержант, а теперь и бывший успешный бизнесмен Петухов лежал на
собственной кровати с выпущенными кишками, которые разматывали петли до пола.
Живот распорот, грудина вскрыта так, что наружу торчали ребра, как шпангоуты
разбившегося на рифах корабля. Лицо, буквально вмятое внутрь черепа, страшный
оскаленный рот, а через разорванную щеку вываливался на подушку черный от крови
язык.
Все, буквально все было залито кровью.
В проходе между стеной и кроватью лежала Таня Римская, и Ровный не вдруг
сообразил, что в ней не хватает.
Не хватало головы.
Голова валялась перед дверью, сорванная с шеи, вперив в Кирилла жуткие слепые
глаза, на одном из которых сидела отвратительная мясная муха и мыла лапки.
Вместо крика с губ антиквара сорвался жалкий стон.
Сам не помня как, он добежал до кабинета, где царил хаос.
Сейф был раскрыт, и он был пуст.
В каком-то тупом оцепенении Ровный вдруг понял, что Артем никогда не называл
домашний сейф сейфом, обзывая его жестянкой. Сейф – это всегда его личная депозитная
ячейка в Райфайзен банке, или иное хранилище вне дома.
Он скользнул на кухню, стараясь не смотреть в растворенную дверь спальной. На
кухне, в баре под заветной бутылкой из под «Наполеона», которую дед-конструктор
привез из Парижа, Артем имел привычку прятать важные записки. Чтобы не забыть, что-
либо.
И сейчас привычка не подвела.
Сложенная вчетверо тетрадная страничка с корявой петуховской надписью: «Фнл.
вкзл. 27, 156723.
Камера хранения Финляндского вокзала, двадцать седьмая ячейка и код. Пыли
вокруг не было, значит, бумажка совсем свежая. Бумажка перекочевала в брючный
карман, а руки уже нашаривали мобильный.
- Алло! Милиция! Девушка! Угол Большого и проспекта и улицы Бармалеева, дом
61, квартира 38. Чего я хочу?! Здесь убийство! Что?! Конечно, я уверен! Муж и жена,
насмерть, вдребезги!

Да, потом была милиция. Точнее, полиция.

Кирилла взяли в крутой оборот, ибо молодому следователю показалось
соблазнительным заподозрить в двойном убийстве именно его, Кирилла Ровного. В
любом случае, отвертеться от поездки в отделение не вышло бы ни в коем случае, да он и
не пытался, слишком потрясенный увиденным.
 Следователь убойного отдела майор Князев сидел за столом, что-то записывая в
блокнот, или настукивая клавиатуру компьютера. Майор был мелок и тощ, носил серую
рубашку, очки и светлорусый ежик волос на голове. Облик ниже бюста был скрыт столом,
так что интересующимся были видны лишь шифоновые туфли, что плясали нервически
танцы. Интересующихся, впрочем, не сыскалось.
Вентилятор с прокуренными лопастями гонял воздух, за окном катались могучие
полицейские перехватчики, а поверх майорской головы грозно и торжественно глядел
портрет государя президента.
- Итак, господин… э-э-э, Ровный, зачем вы сменили свою старую фамилию?
- Какое ваше дело?
- Вопросы здесь задаю я.
- Как вам будет угодно.
- Итак, фамилия?
- Что фамилия?
- Отвечайте на вопрос!
- Так вы задайте вопрос, я отвечу.
Шел третий час беседы. Еще два часа антиквар провел в провонявшей квартире, где
хозяйничала оперативная группа. Было жарко, душно и чувство юмора покинуло Кирилла,
отчего тот сделался груб и язвителен.
Майор спрашивал обо всем на свете под аккомпанемент, который выдавала
секретарша на компьютере.
- Расскажите мне еще раз, где вы были вчера ночью?
- Вчера ночью я пил коньяк с профессором А.В. Прокофьевым у него на квартире.
- Он может это подтвердить?
- Господи! Конечно, может, мы же пили вместе! Позвоните и поинтересуйтесь!
- Позвоним, не сомневайтесь. Господин Ровный, вы часто так проводите время?
- Не понял.
- Я имею в виду, вы часто принимаете алкоголь по ночам?
- Не ваше дело.
- Послушайте, господин Ровный! – Проникновенно начал следователь, сложив руки
перед собой. – Погибли два человека. Зверски убиты. В ваших интересах сотрудничать с
нами, а не заниматься отговорками.
- Вы меня в чем-то подозреваете?
- Мы пытаемся установить обстоятельства дела.
 - Обстоятельства? – Удивленно поинтересовался Кирилл. – Я уже раз так восемь
сказал, что обстоятельства таковы, что я вчера до двух часов ночи пил коньяк, что может
подтвердить уважаемый человек! И что в это время я беседовал по телефону с Артемом, и
он был жив и здоров.
- Господин Ровный, детали устанавливаются судмедэкспертом, но, скорее всего,
убийство имело место между тремя и шестью утра. То есть, теоретически можно
предположить, что вы могли успеть от Озерков до Петроградской. Дверь открыта, не
взломана, значит, скорее всего, он открыл ее сам, кому-то, кого он знал. Вас он знал.
- Да Артем полгорода знал!
- Но с вами он вел дела…
- И что?! – Взвился Ровный. – Я веду с ним дела с двухтысячного года! Я вообще
очень много с кем веду дела! Если, не дай Бог, еще кого-нибудь шлепнут, тоже я буду
виноват?!
- Тише, тише. – Майор поднял ладонь, словно, отгораживаясь. – Мы вас пока ни в
чем не обвиняем.
- Слава создателю! – Возликовав, Ровный всплеснул руками. – Тогда к чему эти
расспросы? Я уже три часа с вами общаюсь – мне есть чем заняться, поверьте. Я ведь даже
не свидетель!
- Кстати, о свидетелях. – Следователь нахмурился. – Вам не кажется странным, что
во всем доме никто ничего не слышал? Характер убийства подразумевает изрядный, э-э-
э… шум. Дело было ночью – все дома, все спят, а тут такое! И никаких сигналов, ничего.
- У Петухова в квартире специальная звукоизоляция. Да и стены там такие, сами
понимаете. Артем хвастался, что у него можно стрелять из пулемета, не потревожив
соседей.
- Покойный стрелял дома?
- Мне об этом ничего не известно.
- У него было огнестрельное оружие?
- Ваши коллеги описывали обстановку. В кабинете железный шкаф – там дробовик
«Бинелли», карабин СКС и, кажется, «Тигр» - все законно.
- А у вас оружие есть?
- А у меня оружия нет. Без надобности. Хотя, признаюсь, люблю ходить в пулевой
тир и с армии неплохо стреляю.
- Позвольте еще раз поинтересоваться, господин Ровный… - Майор забарабанил
пальцами по столешнице. – Были у покойного враги? Быть может, что-то связанное с
вашим совместным бизнесом?
 - Не знаю, честно. – Антиквар прижал руку к сердцу, чтобы показать, насколько он
честен. – Петухов, конечно, куда более крупный дилер антиквариата, чем я, но… суммы,
если вдуматься, смешные. Сейчас, ведь, слава Богу, не девяностые, когда могли убить за
двести долларов…
- Поверьте мне, сейчас убивают за немногим большие деньги. – Сообщил майор
мрачно. – Быть может, что-то, связанное с вашими текущими проектами, как вы думаете?
Вам никто не угрожал? Не следил? Какие-либо странные звонки по телефону?
О странных звонках, да не по телефону, а прямо в дверь, Ровный мог кое-что
рассказать. Но не стал. И о текущем проекте тоже решил отмолчаться.
- Поймите, я оказывал Артему консультационные услуги. На этом наше
сотрудничество исчерпывалось в девяти случаях из десяти. Я – эксперт, оценщик и
консультант довольно широкого профиля. Практически все, что связано с антиквариатом.
В данный момент Артему потребовались некоторые сведения по исторической географии
средневековой Европы. Он задал вопрос, я ответил, он заплатил гонорар – всё. В наших
кругах не принято задавать лишних вопросов. Не знаю, чем он занимался в последнее
время. Но уверен, что речь идет о перепродаже предметов на максимальную сумму тысяч
в пятьдесят долларов при рентабельности процентов в двадцать-тридцать, не более. Разве
это деньги, что бы пойти на такой кошмар? Ведь его пытали?
Майор хмыкнул, или даже скорее хрюкнул.
- Х-рм, - или иной звук подобного свойства. – Не уполномочен раскрывать детали.
- А всё же? – Уточнил антиквар.
Но майор идти на контакт отказался.
- Повторяю: не уполномочен. – Полицейская рука прижалась к нагрудному
карману. – Поймите, я не судмедэксперт, а они работу только начали. Что я вам расскажу,
а главное, вам-то это зачем?
- Да, вот, как-то неуютно себя ощущаю после такого зрелища. Я по профессии
подобное редко вижу, практически никогда – очень впечатляет, знаете ли!
По профессии майор был немного параноиком, поэтому сарказм насчёт «редко
вижу» сперва не оценил, подозрительно воззрившись на Ровного.
- Редко? Ага… шутить изволите. – Он недовольно скривился. – Хотелось бы
уточнить: вот это ваше замечание «в наших кругах не принято задавать вопросов» - это
почему так? Вы же легально работаете, или?..
- Вы тоже легально работаете, но я что-то не слышал, чтобы оперативник сдавал
контакты секретного осведомителя. Даже коллегам. – Отрезал антиквар.
Майор был верен, что аналогий тут быть не может, о чём и сообщил.
 - Господи, товарищ! Это же бизнес! По сути, мы все мешочники. Например, я
нашёл мужика, который хочет продать редкую картину, скажем, Шишкина. И я
обращаюсь к эксперту в данной области. Я ему покажу фото или саму картину, но
никаких контактов никогда не выдам, даже если эксперту абсолютно доверяю. Вдруг он
сболтнёт кому-то левому? А тот не станет терзаться и картину тупо перекупит? Ну кому
это нужно?!
- И всё же, господин Ровный, чем занимался ваш товарищ? Мне бы хоть за что-то
уцепиться!
- Всем подряд. Петухов был диллером средней руки, то есть торговал любым
старьём. Любил он антикварное оружие, но никакой выраженной специализации не
придерживался… насколько я знаю. Майор, на ваш профессиональный взгляд, его
пытали?
Хлопнула дверь, заставив присутствующих замолчать.
В кабинет вошел грузный мужчина с погонами полковника на форменной рубашке.
Налицо и на лице читались приметы глубокого страдания – ему было жарко, он обильно
потел и жаждал чего-то холодного.
Опустившись на стул рядом с Ровным, он бросил майору файл с бумагами, тяжко
засопел, утер пот со лба и представился:
- Полковник Павленко. Все, Князев, хватит мурыжить человека, выписывай
пропуск. – И Кириллу. – Нет, уважаемый. Вашего друга и его жену не пытали. Их
разорвали на куски в буквальном смысле. Я только что из анатомички… это просто
звиздец, что такое! Никогда подобного не видел, а уж я насмотрелся за двадцать лет
беспорочной службы… Любанчик! Принеси воды, я ж сейчас сдохну…
- Сию минуту, Даниил Григорьевич. – Прощебетала секретарша, и, набулькав воды
из графина в стакан, поднесла его страдальцу.
Страдалец шумно поглотил воду и мгновенно вспотел.
- Ф-ф-ух, мля… спасибо!
- Не за что, Даниил Григорьевич! – Ответила она и упорхнула за компьютер.
А майор и антиквар хором поинтересовались, насчет смысла термина «разорвали».
- В каком смысле? – Переспросил полковник, обмахиваясь фуражкой следователя,
которой бесцеремонно завладел. – Епт… прошу прощения… Вы же оба там были! Князев!
Ты сам все видел! В прямом! В прямом смысле!
- Вы… поясните, пожалуйста. Что говорит экспертиза?
- Доктор Залупин ничего не говорит, он в аху… короче, он охренел. Я, между
прочим, тоже. – Полковник наклонился, поманив обоих к себе, и продолжил тихо. –
Гражданина Петухова и его жену убили без применения какого бы то ни было оружия. Их
разорвало какое-то животное. Доктор говорит, что не меньше гориллы, потому что
человек на такое не способен. Даже если это наглухо упоротый химией ветеран спецназа
весом за центнер. Девушке просто оторвали голову – повернули вокруг своей оси и сняли
с шеи вместе с куском хребта. Именно поэтому, мы отпускаем гражданина Ровного – у
него железное алиби, он на такое физически не способен.

Через час Кирилл оказался на Финляндском вокзале в автоматической камере

хранения, где извлек из двадцать седьмой ячейки черный дипломат.
Еще через час, он сидел дома и, к своему удивлению, беззвучно плакал.
Первые слезы за двадцать с хорошим лишком лет падали на записку, что лежала
перед ним на столе. Лист бумаги был исписан корявым, таким знакомым почерком,
который не испачкает более никакого листа.
«Кирилл, если ты это читаешь один – дела хреновые. Я тебе ничего не сказал по
телефону, потому что ну его на фиг. А вдруг прослушка? Бумажки эти сраные – очень
непростые. Короче, Кира, ты не при делах, поэтому, оставляю их тебе, так безопаснее. А я,
если все пойдет криво, сваливаю из страны. Ну а если все пучком, тогда ты этой ахинеи не
прочитаешь. Но если все-таки, записка у тебя, будь осторожен, где попало не светись и
никому про них не рассказывай. Замри на пару месяцев. И купи оружие, чисто на всякий
случай, ты же всегда прилично стрелял. Оставляю адрес нашего наркомана: Чугунная ул.
д. 4А, 12. Зовут торчка Дима Богуслав. Скажешь, что от меня. Но вообще, говорить с ним
не о чем, тем более, что мои бабки обеспечат ему месяц в снежном раю. Все, братан,
работай. Как вернусь – пообщаемся».
- Не пообщаемся. Не пообщаемся. – Пробормотал Ровный, чувствуя себя
последним дерьмом из-за того, что так плохо думал о Татьяне, накануне ее страшной
гибели.
Ведь она, в сущности, неплохая была девчонка, хоть и вредная. И уж точно не
заслужила такого конца. Впрочем, такого вообще никто не заслужил.
Утерев слезы, он взялся за архив. Тринадцать писем и приличной толщины
гроссбух, сброшюрованный в скоросшивателе. Глаза сами отсчитали четыре пустых
файла и взялись за пятый.
«Возле замка Монлери и одноименной деревни получилось жаркое дело. Да и день
выдался жаркий…»
 Глава 6.
Рыцарь.

Возле замка Монлери и одноименной деревни получилось жаркое дело. Да и день

выдался жаркий, точнее обещал быть таковым, ибо солнце только начало свой бег. Было
около семи утра 16 дня июля 1465 года.
Бургундская армия разместилась на постой возле деревни Лонжюмо в полулиге к
северу от Монлери, авангард же графа Сен-Поля выдвинулся вперед, не доходя шагов
семисот до деревни, где и разбили лагерь. По левую руку ползла на юг дорога, по которой
и ожидалось прибытие королевской армии.
Возле дороги раскинулась деревня, а позади нее высился замок, чей донжон был
виден от самого Лонжюмо и даже дальше. За замком темнел лес Торфу, под сводами
которого скрывалась дорога.
Антуан Бургундский поделился вечером с графом Адольфом Клевским,
германским сеньором из Равенштайна:
- Ади, - по-дружески он звал его именно так, - нам здорово повезло, что замок
такой мелкий – туда при всем желании не набьется и четверть королевский парней, даже
если они будут укладываться штабелями!
- Хотел бы я посмотреть, как королевские парни укладываются куда-то штабелями.
– Проворчал Равенштайн, рассматривая из под ладони вечереющий горизонт.
Сзади появился Филипп де Коммин, сеньор Ренескюр, который со всей
горячностью юности встрял в разговор испытанных воинов:
- Если мне только будет дозволено… при все уважении к вашему положению и
доблести… Но мне кажется, что прямо завтра мы с вами плечом к плечу будем
укладывать их на земь! И именно штабелями!
Испытанные воины засмеялись, а пожалуй, что и заржали. Германец облапил юнца
за плечо, так что тот едва устоял на ногах, сказав:
- Да-да, молодой человек, непременно будем! Именно штабелями!
Антуан же посоветовал всем отправляться спать, что и было исполнено.
Бургундский лагерь засыпал, и лишь часовые пугали ночную тишину.
Впереди же, за вагенбургом авангарда нес раннюю стражу Филипп де Лален со
своими лучниками. Пала непроглядная французская ночь, превратив сцепленные повозки
в черный монолит, окружавший войсковые палатки и шатры рыцарей. Чистое небо без
единого облака пробили тысячи сияющих звезд, а на земле их слабы отражением
колебались огоньки в артиллерийских фонарях у кулеврин, да решетчатые жаровни
часовых.
Филипп только что завершил обход и вернулся туда, откуда начал – к южным
воротам лагеря, где стоял завернувшись в плащ Уго де Ламмье с парой лучников. Тут же
нашелся и любезный приятель Жерар де Сульмон, который, оказывается, допрашивал
старого фрица с пристрастием.
- Нет, ну вот скажи, Уго…
- Я – Гуго.
- Да какая разница! Ты скажи, эта война тебе кажется справедливой?
- Мне филипов батюшка платит неплохие деньги, Отто на стороне герцога, так что
я за герцога. Какая тут, к дьяволу, справедливость?
- Ну… - Жерар замялся от такой приземленности. – Тебе не кажется, что король
слишком много себе позволяет, и ему нужен хороший укорот?
- Г-хм… Хороший укорот, знаешь у кого? У жидов, когда им делают обрезание.
Обрезали удачно, значит, хороший, а отхватили чего лишнего – плохой. – Попробовал
отшутиться де Ламмье.
Тут до них добрался Филипп, которому тоже было не без интереса, за что это мы
воюем. То есть, для себя он все давно и сразу определил, но инструмент познания
требовал шлифовки.
- Что за упаднические речи на посту? – Молодой рыцарь картинно уложил руку
поверх эфеса меча.
- Мне твой друг всю плешь прогрыз, угомони его. – Наябедничал Уго, невежливо
ткнув пальцем в затянутый бархатом живот Жерара.
- Право, старый товарищ, мне тоже любопытно: прав король, или нет, как по-
твоему? – Спросил Филипп.
- Выдрать бы вас, малолеток… - мечтательно сказала темнота под саладом, - да
поздно. Драть вас надо было, пока поперек скамейки помещались, а нынче и вдоль не
уложишь.
- Эй, ну вы не заткнетесь?! – раздался сиплый спросонья голос от орудийного
лафета, где пытались дрыхнуть пушкари, не разглядевшие в темноте богатый плюмаж на
шлеме де Лалена.
- Поговори мне! – Рявкнул Уго. – Это тебе не шлюхина мандавошка, а сеньор
шамбеллан, начальник первой стражи!
Из-за лафета ответили в том духе, что прощения просим, не признали, а де Ламмье
притушив голос на три тона, повернулся к молодым людям.
 - Если хотите знать мое разумение, то король всегда прав, или это не король, а
дерьмо.
- Вот ты как! – Удивился шепотом Жерар. – А отчего тогда наш божий помазанник
попирает старое право? Вон на него сколько недовольных поднялось! Такое терпеть
нельзя – честь не позволяет, да и грех сносить подобного сумасброда!
- Помазанник… хе-хе-хе… Грех! – Уго засмеялся. – Бог и тебя помажет, если ты
ради государства сам простишь себе все грехи, какие только бывают. И будешь
действовать из этого: все, что хорошо для государства – хорошо. Но уж если начал – не
сворачивай…
- Мы ведь побьем Валуа! – Уверенно перебил Филипп. – И наш герцог станет
королем, а Бургундия – королевством. Это разве не благо? И не прав ли тогда наследник?
Исходя их твоих мыслей, выходит, что прав! Он же действует во благо государства!
Только нашего, а не Франции.
Уго извлек из под плаща внушительный кулак в перчатке.
- Это Франция. – Оттопырил большой палец. – А это – Бургундия. Что лучше,
целый кулак, или один палец? Если ковырять в заднице – безусловно лучше палец, а для
всего остального – кулак. Так понятно?
- Но если Карл станет королем, он тоже сможет собрать земли вместе! – Заверил
Жерар.
- Гончая собака, даже сытая, сможет не захотеть задрать кролика? Не сможет,
потому что собака – хищник. И граф ваш наследный – хищник. Одному пообещал ту
землю, другому – вторую, третьему – жезл коннетабля. И что? Вот наваляем мы ребятам
Луи, что будет? Я скажу что. Все получат в зубы по своему куску и разбегутся довольные,
как обожравшиеся свиньи. И с чем останется Бургундия? С носом! А Валуа земли гребет
под себя, и в этом его сила. Поведение, конечно, скотское, ну так на то он и король, и
король хороший, правильный. Потому что потом он передавит по одиночке всех
нынешних лизоблюдов, что на него тявкают. Вот не могу я вас понять! Все говорите по-
французски, все добрые католики, живете на одной земле… И все чего-то делите, делите,
делите, а зачем? Все равно, больше чем можешь сожрать внутри не уместится, так зачем
тогда? Англичане вас полтораста лет учили, я еще пацаненок был, когда Генрих-
англичанин короновался в Реймсе! Так нет, выкинули островитян, и опять за свое!
- Ну уж! – оскорбился Филипп. – Можно подумать, что Германская Империя
лучше!
- Хуже! – Сказал Уго. – Гораздо хуже, потому что император наш – дерьмо, цена
его делам не дороже кошачьего дерьма, и никакой надежды. Бедная Германия… не
нашлось у нее своего Людовика… Вот увидите, переживем завтрашний день, и пяти лет
не пройдет, как король своротит шеи всем этим мелким выскочкам.
- И сломает зубы о Бургундию. – Парировал Жерар.
- Да-а-а… с герцогом ему придется несладко. – Согласился де Ламмье.
- Давайте постараемся пережить завтрашний день, ты прав, Уго. – Сказал внезапно
задумчивый Филипп.
- Я – Гуго. – Поправил де Ламмье.
Пережить шестнадцатый день июля им только предстояло, и еще много кому.

Когда солнце раскрасило восток, в сонный лагерь ворвался перестук копыт и

грохот у южных ворот, сопровождаемый криками:
- Отворите, именем Карла Бургундского! На дороге в лесу королевская армия!
Играйте тревогу! Французы!
Это был дальний разъезд, вовремя заприметивший врага.
Сладкий воздух вспороли трубы и горны, рассыпалась барабанная дробь. В шатрах
и палатках слышалась возня, аж ткань стенок ходила волнами. Тысячи людей вскакивали,
распинывали товарищей, одевали доспехи, хватали оружие. У коновязей ржали лошади,
звериной своею мудростью чуя скорую кровь.
Возле центрального шатра из роскошной парчи слышалась громогласная брань.
Там пажи облачали в латы главнокомандующего – графа Сен-Поля. Он покрикивал на
них, ибо в спешке они то слишком туго затягивали ремни, то ухитрялись защемить тело
сталью – даже многослойный шелковый дублет не спасал.
Граф шипел, плевался, исходил дурным потом, одновременно отдавая команды.
- Де Колье! Хватай своих мизераблей, кто почище, и скачи в лагерь Карла! Пусть
выдвигается к нам на выручку!
- Но сир, вы же сами говорили, что мы должны отойти к основным силам, как
только заметим французов… - попытался возразить бравый усач, затянутый в бардовую
бригандину, с барбютом на голове, надо думать, тот самый де Колье.
- Заткнись и выполняй! – Рыкнул граф. – Как только заметим! Дьявол! Проспали,
проспали Валуа! Не успеем свернуть вагенбург! Скачи! Передай, что мы принимаем бой!
А-а-а, сволочи! Что вы делаете! Я ж дышать не могу! Задавите, сукины дети! Задавите!
Он наподдал локтем по загривку пажу, что возился с кирасой. Впрочем,
исключительно со зла – любовь к жирной пище сообщили телу графа несколько лишних
фунтов, выпиравшие теперь из самых неожиданных мест. И было тех фунтов, пожалуй, с
двадцать.
 Молодой, стройный и со всех сторон красивый де Лален таких трудностей не
испытывал.
Миланская бригандина, крытая темно синим бархатом, сомкнулась поверх
стеганного жака, а паж застегнул ее на груди, которая немедленно засияла тысячей
золоченых заклепок.
- Ты, Пьер, просто находка! – Похвалил слугу Филипп, разглядывая три аккуратно
заштопанных разреза – память о мужицком фальшионе под Парижем.
- Стараюсь, вашество! – Парень даже раскраснелся. – Чего там… взял иголку, да
заштопал, навроде и не видать ничего, как новая.
Паж заметно нервничал – ему предстояла опасная работа: приглядывать за
господином, подвозить новые копья, взамен сломанных, а случись чего – вытаскивать его
на себе из сечи. А ведь там не сильно разбирают кто ты есть: рыцарь в латах, или паж в
набивном дублете – зашибут за милую душу. Стрелы же, что густо полетят с обеих сторон
– тем и вовсе все равно…
- Дуралей. – Недовольно сказал Уго, которого облачали тут же перед шатром. –
Зачем поножи не надел?
- Затем, что граф все равно всех спешит на английский манер. – Ответил за
Филиппа Жерар, уже вполне снаряженный, не хватало лишь шлема и перчаток. – В
поножах бегать маятно.
- И ты тоже дуралей. Маятно не в поножах бегать, а потом всю жизнь ходить на
костыле, когда ногу отрубят. А то и обе, не приведи Господи.
Де Ламмье глядел натуральным бравым воякой из старых времен, когда тысячи
латников сшибались на полях Франции чуть не каждый год. До глаз в миланских
доспехах, на груди составная кираса, чиненная-перечиненная, а на голове салад, который
он именовал на германский манер шаллером. Даже стопы он не поленился замкнуть в
латные башмаки, и теперь слуга Йоганн пристегивал к ним шпоры.
Уго глянул за край шатра через телегу вагенбурга. В дали у лесной кромки уже
сверкало, переливалось отраженным светом солнца королевское воинство.
- Ну что… парень… все утерли сопли? – Обратился он к Филиппу шепотом, дабы
не ронять авторитет. – Хватит тогда мять пипиську, выводи людей!
И, правда, пора.
Знамена уже реяли перед южным фасом вагенбурга, чтобы обозначить места в
построении.
Подали коней. Де Лаленов отряд – три жандарма, три кутилье, три арбалетчика на
конях и три пажа – всего дюжина молодцев, был весьма представительным. А как же –
девять бойцов и три слуги, снаряженных выше всяких похвал. Если прибавить Жерара с
его двумя оруженосцами (куда ж без него), получилась добрая кавалькада.
Гарцуя по лагерю во главе сдвоенной шеренги, Филипп ощущал себя, по меньшей
мере, Сципионом Африканским и Карлом Великим одновременно. Правую руку отягчало
копьё, упертое в стремя, и вился в утреннем воздухе славный прапор де Лаленов.
Однако в поле гордость куда-то провалилась, уступив место сперва неуверенности,
а потом и натуральному страху, до пота на ладонях и спине. Если пот еще можно было
списать на жаркие доспехи, то холодный ком в животе, ровно как и мурашки по шее,
духотой никак не объяснялись.
Уж очень внушительно выглядела сверкающая металлом змея, что раскинулась на
той стороне, за ненадежной преградой колосьев, поднимавшихся над полем чуть не по
грудь. Баталия Сен-Поля, кажется, не шла ни в какое сравнение с этой могучей силой. А
ведь это еще не вся королевская рать – это он знал совершенно точно, ибо был достаточно
разумен, чтобы понимать, что за высокими хлебами обозревает лишь конных – пехота
была до поры не видна.
Что совсем плохо, не видел он и подкреплений – баталии наследника и Великого
Бастарда все еще не подошли. Или подошли, да не видно их за вагенбургом?
Неизвестность обратилась пыткой. Филипп аж извертелся в седле, силясь высмотреть, что
происходит за преградой шатров и телег в тылу.
Копье (сиречь, отряд) молодого рыцаря стоял на левом фланге баталии, так что
лагерь начисто скрывал перспективу на дорогу и деревню Лонжюмо, откуда и ожидался
подход основных сил. Зато враг был виден во всей смертоносной красе, так что недавнее
бахвальство из головы повыветрилось.
Между тем, обтекая баталию, вперед вышла пехота. Из лагеря уже катились в
упряжках четыре кулеврины.
Со своего высокого седла Филипп вдруг увидел, как на противостоящем фланге
королевского войска произошло движение. Вереница копий заколебалась, поплыли
неразличимые команды, запели трубы. Огромный слиток железа с лязгом поворачивал в
сторону домов Монлери, что стояла по левую руку от графского отряда.
Уго привстал на стременах, оглядывая поле.
- Какого же дьявола!
- Что, что такое? – Заполошно не спросил – пискнул Жерар.
- Ума большого… - Проворчал в ответ жандарм в шеренге. – Королевское войско
не построено, еще не все собрались – видишь какие дыры под знаменами? А эти уже куда-
то лезут!
 - Соображаешь! – Похвалил Уго.
Соображал не только жандарм. И не только Филипп был такой глазастый.
Граф де Сен-Поль, стоявший, как положено, в центре баталии по флагом-энсенем,
ткнул рукавицей в сторону врага, и сказал, обращаясь к Адольфу Клевскому:
- Посмотрите! Каковы подлецы!
- Подлецы, или нет, но если они засядут в деревне, прямо за нашим флангом, будет
беда. Оттуда простреливаются все подходы к тушке Валуа, мимо не проскочишь. Да и
атаковать нам в спину оттуда, куда как удобно. Нельзя их вот так отпускать. – Ответил
Равенштайн и добавил: - мессир.
Все-таки, Сен-Поль – главнокомандующий Лиги, а не просто так, поэтому и
«мессир». Адольф и не был высокого мнения о его военных талантах, справедливо
полагая, что талант к рвачеству их сильно превосходит, но лишний раз «месиркнуть» - с
него не убудет, хоть он и герцог, а Сен-Поль, вроде как, всего лишь граф.
- Простреливаются… и нельзя… Нельзя! – Сен-Поль решительно рубанул рукой. –
И не допустим! Где черти носят наших союзников?! А-а-а, к дьяволу! Передайте нашему
дорогому мэтру артиллерии – пусть выкатывает пушки! Адольф, отправьте туда две-три
роты, и что бы через полчаса выбили мерзавцев из деревни! Де Колье! Де Колье! Ты
вернулся? Что наследник?
- Наследник изволил браниться, месир. – Ответил де Колье, подъезжая. – Велел
напомнить, что план предусматривает оборонительное сражение.
- Ко всем чертям! Пусть выводит людей сюда и обороняется здесь! Скачи в
Лонжюмо и передай! – Приказал он.
Солнце поднялось до высоты, что соответствовала примерно восьми утра, жара
обещала быть адской. На небе ни единого облачка и ничто не мешало яростным лучам
плавить лазурь, а заодно и доспехи вместе с их содержимым.
Баталия осталась на месте, а в сторону Монлери двинулись две роты. Вел их сам
сеньор Равенштайн – единственный из военачальников, прибывших по тревоге из
Лонжюмо. Второй ротой командовал Жак де Люксембург, под началом которого сражался
и Филипп де Лален.

Деревня Монлери, дворов полста, теснившихся по сторонам дороги, которая

выступала по совместительству главной и единственной улицей.
Над домами уже реяли французские знамена, а между ними мелькали ливреи.
Поднаторевший в геральдике королевства Жерар мгновенно опознал вольных лучников
Понсе де Ривьера.
 - Синие платья с желтыми значками – точно они! – И молодой человек закивал
головой, что не очень-то удалось из-за шлема.
- Да, и павезы поперек дороги, видишь? С золотыми лилиями и красно-белым
столбом в центре? – Филлипа не очень интересовала принадлежность вольных лучников,
но надо было хоть что-то ответить.
Он горячил коня без всякой надобности, так как двигались шагом в строенной
шеренге, утопая по колено в пышных французских хлебах. И вот-вот придется скакать на
эти самые щиты, а за ними вовсе не городское ополчение, которому совсем недавно
задавали трепку – испытанные и обученные солдаты. Словом, Филипп отчаянно трусил,
хоть и не подавал виду, изображая бодрость. Что, впрочем, получалось плохо.
- Не раскисать! Не раскисать! – Слышалось из строя жандарм, для большинства это
была вторая стычка – самая страшная, так как первый раз ты еще не знаешь, что тебя
ждет, а второй – знаешь. – Сейчас всыплем! Нечего бояться этих недомерков! Пусть нас
боятся!
Между тем, триста с лишним бойцов вышли на дорогу против деревни.
Пажи и слуги выстроились позади с охапками копий, запасными мечами и щитами.
С фланга забухали пушки.
Но парни де Ривьера – не то что неумелые парижане – с кулевринами шутить были
не склонны. Они держались в глубине улицы, так что ядра брили крыши домов, но никак
не могли нащупать сладкое мясо.
Вот, загорелся сарай, пока слабо, но дай только волю – огонь перекинется на сухую
солому и пойдет гулять по деревне! Кому его тушить? Жители разбежались еще с вечера.
Вперед вышли стрелки, в обе стороны засвистала оперенная смерть.
Пожар разгорался. При полном штиле дым полз о земле, совершенно поглотив
половину деревни.
Наконец, предварительные ласки утомили имперского рыцаря, и в дымном воздухе
качнулось знамя с золотой решеткой поверх красного-белого щита.
- Спешиться! Всем спешиться! – Поплыл, полетел над строем приказ.
Равенштайн был слишком опытен, чтобы лезть в тесноту верхами, что разумно.
Филипп отрепетовал команду и полез с коня, сбросив узду, которую тут же
подхватил паж. Он пристроил щит на левое плечо, а в руках уже порхал меч.
- Строимся! – Крикнул он, взмахнув клинком. – Строимся и вперед!
Ему предстояло войти в это дымное марево, в этот жирный, жаркий воздух,
вонявший гарью, где его ждали французы, и Бог знает сколько их там!
Знамя качнулось еще раз и трубы пропели атаку.
 Две вереницы латников мерно шагали к деревне. Впереди – Люксембург, позади –
Равенштайн. Жандармов прикрывали щитоносцы с ростовыми павезами, а лучники через
головы раз за разом слали свои гостинцы на дымные улицы, и было не разобрать находят
ли стрелы и арбалетные болты хоть кого-то.
Из деревни неслись ответные выстрелы.
Тяжкая сила стеганула по саладу Филиппа, будто молотком ударили.
«Арбалет! – Пронеслось в голове. – Хорошо, что вскользь!»
И он почел за лучшее захлопнуть забрало.
Створ улицы приближался. Два плетня по бокам, за ними добротные белые
мазанки в реечной оплетке, и болтается на заборе одинокий горшок. Этот горшок отчего-
то запомнился Филиппу какой-то своей несуразностью. В самом деле, что делает эта
посуда на войне?
Движение в дыму.
Навстречу шла шеренга синих щитов, за которыми виднелись шлемы, секиры и
вужи, похожие на огромные тесаки на древках. Стрелы с той стороны стали падать почти
отвесно – французы повторили маневр бургундцев, отведя лучников в тыл.
Шаг, еще шаг, под сапогами скрипел песок, а в легкие врывался едкий, вонючий
воздух, колыхавшийся пустынными миражами при полном безветрии.
Шаг, шаг, шаг, сквозь сталь и подшлемник врывалось бряцание доспехов и глухое
дыхание товарищей, распалившихся перед схваткой, которая – вот она, можно рукой
потрогать. А там – злые глаза, острая сталь и оскаленные рты. Там тоже ждут драки,
боятся ее и надеются выжить, а как же!
Филипп шел во второй шеренге, позади щитоносца, который поймал на павезу уже
семь или восемь стрел. Слева громыхал Уго, а справа – Жерар, который, кажется, с
каждым шагом приговаривал:
- Ну! Ну! Ну! – А может, померещилось.
Возле плетней возникла заминка – весь строй по ширине улицы никак не
помещался, а лезть вперед фланговые вовсе не хотели, но пришлось – куда деваться?
Били слепые стрелы, де Лален почти прижался к спине лучника со щитом, так что в
глаза постоянно лезли его полусогнутые ноги в алых чулках. Две шеренги замерли на
долгие мгновение друг перед другом.
И началась!
Она! Веселая и отчаянная драка!
Сперва один вуж из-за французских павез врубился в строй бургундев, потом
секира, а потом уже и не разобрать, потому что с обеих сторон взлетала и падала сотня
клинков и древок, перемешавшихся в жуткую кашу. Перестук и перезвон оружие сплелся
в единый звуковой монолит сильно напоминавший грохот океанского прибоя.
А скоро его разбавили крики, когда на землю пролилась первая кровь.
Филипп рубил вместе со всеми, и долгие секунды схватки стали для него родом
обыденности, так как не было в мире более ничего, кроме валившегося из поднебесья
железа, которое надо было парировать и долбить изо всех сил в ответ. Не самое приятное
занятие, но, бывает, живут и в худших условиях.
- К черту щиты! – Рявкнул Уго, когда драка перед ним слегка утихла, то есть, на
них падал не десяток секир разом, а только две-три.
От оттолкнул плечом павезьера и бросился вперед, вздымая меч в смертоносной
квинте. Из-за французского щита немедленно показалось жало фальшиона, уязвившего
кирасу, на что германец не обратил внимания, а в меч пришелся тяжкий удар вужа.
Клинок мгновенно ожил, сбив вражеское оружие в сторону, и обрушился поверх щита
страшным боковым ударом. Жандармы по всему фронту выскочили из под павез,
наваливаясь на неприятеля.
Филипп отстал от учителя на полшага, отчаянно завопил:
- Бургундия!!!
Меч врубился в кромку павезы, рыцарь прыгнул вперед и добавил сапогом. И еще
раз мечом. А сзади уже бежали, перли и давили его ребята, все как на подбор – добрые
жандармы и кутилье.
- Коли! Коли! – Орал кто-то рядом, наверное, это надрывался Жерар, уж больно
голос похож, но Филипп не был уверен, да и до того ли было?!
Лучники оказались крепкими парнями, не дрогнули.
Но в ближнем бою их легкие доспехи заметно уступали кавалерийским латам. Упал
один с разрубленным лицом, второй, что метил вужем в рыцарский пах, но промахнулся,
отчего потерял голову, третий валяется на земле и визжит, а руки почему-то у живота… И
прогнулась пехота , подалась назад под мечами да секирами!
Филипп видел, как за строем врагов побежал один стрелок, а потом и второй – это
не англичане, которые будут резаться до последнего человека, хоть в доспехах они, хоть
голые! Стрелки поняли, что строй ломается, и давай Бог ноги!
Понял и де Лален безошибочным своим чутьем, что выпестовано на турнирах, что
враг уже проиграл, что стоит пока и бьется, но дух уже поломан и вот она – победа!
Все тоньше и реже шеренги французов!
Он принял древко секиры на наплечник – черт с ним, пронзая незащищенное горло.
На меч плеснуло первой кровью, а в уши хрипом, под ноги свалилось тело. Де Лален
рванул вперед, перепрыгивая через него, благословляя себя за предусмотрительность –
знал, не напялил поножи!
Лучник с мечом и кулачным щитом, кольчуга из под изодранной ливреи, уколол в
лицо, и наддал этой железной тарелкой на кулаке, но Филипп лишь отклонился.
Расслабляющий удар гардой поддых и клинком по шее! Рядом осел еще один француз,
хватаясь за лицо и кровища фонтанами из под ладоней – это кто-то расторопный метнул
шестопер и попал как надо.
А вот и капитан с фазаньим плюмажем, орет, надрывается. Стоять, мол, вали
бургундца! На барбюте шарф, на груди бригандина, в латных руках сверкает меч.
Он ударил Филлипа, метя в шею, клинки схлестнулись острие против гарды –
хреновый расклад, французик! Де Лален поднял оружие, отжимая чужой клинок, и нанес
укол в лицо, как делал его брат – не очень благородно, но пользы море. И крови.
Убил – навряд, но капитан свалился, а пехота, видя, что такое дело с командиром,
дрогнула.
- За мной! – Взревел рыцарь, завращал перед собой меч, выискивая очередную
жертву, каковой поблизости не сыскалось.
Перед ним была дыра – ни одного человека, и он прыгнул вперед, зная, что в
пробитую шеренгу сейчас ломанет клин бургундцев, заходя в тыл врагу и Андреевский
крест, наконец, побьет лилии.
Но где-то там, в дыму, тренькнула арбалетная тетива, и тяжелый болт, завив в
полете жирный воздух спиралью, грянул в грудь. На что, согласитесь, не всякая кираса
рассчитана, не говоря уж о бригандине, пусть ее ковал не миланский искусник, а сам
Гефест.
Филипп замер, пока не чуя боли, лишь чудовищной силы удар, заставивший
содрогнуться все тело. Из нагрудника торчала толстая деревяшка с веселеньким кожаным
опереньем в красно-белую полоску. Очень его удивила эта полоска, именно она.
И тут затылок взорвался от второго удара, мир вздрогнул, закружился, а земля
вдруг бросилась прямо в лицо. И пала тьма.

Французов из Монлери вышибли.

Людовик де Сен-Поль рассматривал бой под рукавицу, нервически покусывая ус.
Очень мешал проклятый дым.
Зато королевская армия не двигалась. Пехота учинила по всему ее фронту
невнятное копошение, при здравом уме нетрудно было предположить, что лучники
вбивают в землю колья. А еще, наконец, проснулся мессир наследник – от Лонжюмо одна
за другой прибывали бургундские роты.
Из дыма показался одинокий всадник. Он подскакал к графу и в его закопченном,
рваном табаре, он узнал золотую решетку Клевского герцогства.
Всадник сорвал с головы барбют, хрипло крича:
- Деревня наша! Лучники бегут!
- Похвально! – Сказал Сен-Поль. – Потери?
- Ерунда! Человек семь убитых и с дюжину раненных! Вот только Филипп де
Лален погиб! – Ответил гонец и радостно осклабился, радуясь непонятно чему: толи
малым потерям, толи шамбеллановой смерти.
- Лален? Что за несчастная семья… Жаль. Но, поздравляю! – Граф поднял брови, а
потом опустил их в нормальное положение.
В самом деле, о чем долго печалиться? Есть такая профессия – за герцога погибать!
Самая что ни на есть рыцарская.
Гонец ускакал в направлении большого бургундского знамени, обрадовать Карла, а
заодно опечалить потерей шамбеллана Двора.
От Монлери показались четыре орудийные упряжки, а потом потянулись ходячие
раненные. Процессия прошествовала пред графскими очами. Позади нее на шести
скрещенных копьях несли тело в распашной ливрее в белый ромб на красной парче. Рядом
ехали двое конных.
- А вот и де Лален. – Граф поклонился, отдавая последнюю дань павшему. – Но,
позвольте! Какой же он павший?!
Филипп отмахнул рукой, слегка приподняв голову.
- Жив, я жив! Только ребра болят и в голове туман.
- Ну вот и славно!
Для молодого рыцаря на этом битва при Монлери закончилась, а по войску пошел
гулять вполне достоверный слух, что брат великого Жака де Лалена отправился вслед
родственнику, то есть, помер. Говорят, что нескупой на сильные чувства граф Шароле
даже всплакнул!
В лагере с него сняли бригандину. Оказалось, что болт пробил пластины, но
наконечник завяз в дублете, не отведав рыцарского тела и на мизинец.
Лекарь констатировал трещину в ребрах, огромный синяк и сотрясение мозга,
отчего молодой сеньор изволил блевать.
Молодой сеньор, кстати, изволил до самого вечера, хотя, кажется было уж и нечем.
А что битва?
 Битва прошла своим чередом, к вящей славе и так далее.
До полудня обменивались залпами из пушек, а так же стрелами и пулями из всего
ассортимента. Это называется «беспокоящий обстрел».
В полдень на левом фланге, где встала сен-полева баталия, французы дрогнули
(точнее, кому-то так показалось). Люксембуржец даже приказа к атаке не успел отдать, то
есть, только его и успел, когда конница бросилась вперед безо всякого порядка, развали
по дороге строй собственных лучников, которые едва вошли во вкус.
Королевский фланг, конечно, и не думал дрожать.
Опытные ребята из ордонансовых рот, закованные в сталь, прошедшие огонь, воду
и всякие трубы, задали плохо вооруженным, а обученным еще хуже, бургундцам
отменную трепку. Опрокинули и погнали по полю, коля в спины и рубая по чем зря.
Гнали ровно до вагенбурга, куда Сен-Поль успел спрятаться и людей своих увести.
В этом интересном месте картина поменялась. Жандармов встретили выстрелами из
пушек и арбалетов, а когда те полезли на телеги, изрядно настучали по каскам и тоже чем
попало. От благородных мечей до совсем неблагородных свинцовых молотков и
банальных оглобель.
Оглоблей по маковке, если лезешь на высокий тележный борт и нечем защититься
– это больно, даже когда маковка под шлемом.
Там погиб Пьер де Брезе, знаменитый рыцарь, нормандский сенешаль и ветеран
недавних войн с англичанами, а по совместительству казнокрад и взяточник. Он брал
взятки широко, не стесняясь, ото всех до кого дотягивался, включая и вражескую
бургундскую казну.
Это он сказал перед боем королю Людовику, когда тот поинтересовался, не
заключал ли «любезный Пьер» тайного договора с Лигой, что «Лига останется с
договором, а я с вами, ваше величество».
Ну что же?
Жил сей сеньор по-всякому, умер геройски. Если бы каждый взяточник имел
мужество так окончить карьеру – пусть бы хапали – не жалко.
Пока де Брезе вел свою последнюю атаку, на левом фланге не выдержал граф
Шароле, который, не слушая увещеваний опытного ветерана де Конте, бросился на врага,
вновь потоптав лучников. Традиция такая, что ли?
Бургундская гвардия и отборные рыцари опрокинули крыло королевского войска и
стали его преследовать, что едва не стоило жизни самому наследнику.
Смелый Карл в окружении одной лишь охраны, слишком оторвался от своих, а
французы, увидев это, поворотили назад. Укол в горло, нанесенный рукой Жоффруа де
Грасэ выворотил из пазов крепление графского подбородника, который отлетел наземь.
Спасли гвардейцы.
Потом какой-то пехотинец умудрился ткнуть наследника пикой в живот. Спасла
кираса.
В центре корпус Антуана Бургундского был отражен, отступил, а когда
королевский же центр перешел в контратаку, его приняли залпами из пушек и градом
стрел. После чего обратили в бегство. Под королем была убита лошадь, и сам он так же
едва не погиб, навсегда утратив вкус к личному участию в драках.
А что делали в это время французские жандармы на левом фланге?
А вот что: оставшись без командования, они увлеченно грабили обоз, не
прикрытый вагенбургом! Совершенно наплевав на судьбу сражения, а заодно и милой
Франции.
Итак, на левом фланге убедительная победа команды короля, окончившаяся ничем,
в центре – ничья, на правом фланге – победа бургундцев. Вот и пойди разберись, за кем
сражение!
К вечеру на вытоптанном поле образовался устойчивый хаос, когда вряд ли кто
смог бы уверено сказать, где находятся мятежники, а где люди Валуа. В пыльных клубах
слонялись банды пехоты, кто-то кого-то резал, слышалась орудийная канонада. Тут же
стояли стеночкой лучники, загораживая от солнца изжаренных жандарм, что отдыхали
между схватками прямо на земле. В одном месте вязали трубача, не признав за расшитой
золотом ливреей обычного простолюдина, а в другом прикололи знатного вельможу,
сулившего за свою жизнь десять тысяч ливров. Неслась в атаку конница, но не
сокрушительным валом, как положено, а так – хорошо, если человек по тридцать.
Словом – тьма египетская.
Часам к семи бой утих сам по себе.
Потери были страшные, воины вымотались, а небывалая жара заставляла валиться
с ног даже самых стойких.
Карл, вернувшийся в расположение, заменил подбородник, и стал собирать войска,
готовый драться хоть до ночи. Но не потребовалось. На его разочарованных глазах,
король увел армию.
То есть, победа!
На поле остались лежать две тысячи бургундцев и столько же французов,
погибших в бессмысленной, братоубийственной бойне, ради славы и амбиций высоких
господ. Тот факт, что господа валились в кровь и грязь рядом, наравне с простолюдинами
– слабое утешение для родственников. Сколько народу перемолола эта проклятая, никому
не нужная война!

На Францию неуклонно падала ночь.

Карл пил вино в собственно шатре, принимал доклады и жаловал милостью. Он
выгнал всех из под парчового полога, начиная с пажей, которые чистили его доспехи.
Скрип песка по стали, шорох ветоши скрежетали по графским нервам, так что он быстро
вспылил и остался один, насколько вообще можно уединиться посреди огромного
воинского лагеря за преградой тонкой ткани.
Теперь доспехи валялись на ковре, словно разъятый труп, иззубренные, в кровавых
брызгах, что образовали вперемешку с грязью настоящий панцирь. На каркасной балке
горел фонарь, бросавший блики сквозь слюдяное стекло, а на походном столике ему
вторила свеча, и воск стекал медовой струей на лиможские эмали.
Страшно саднило горло – память о доблестной руке сира Жоффруа, ныне
покойного. Саднила и душа, и не понятно было, что тому виной – усталость, или
схлынувший страх первого в жизни настоящего сражения.
Наследник Бургундии заливал боль вином, в руках кубок, на столе кувшин, и
стеклянная бутыль под столом, уже пустая.
В шатер сунулся гвардеец:
- Ваша милость! По вашему распоряжению, шамбеллан двора…
- Впустить! – Прервал доклад граф, и, когда вошел Филипп, приказал: - Садись вон
там. Рад, что ты жив, а то уж признаться, не чаял.
- Спасибо, мессир. – Ответил тот, осторожно опускаясь на стул подле Карла.
- Я тебя потревожил по двум причинам. Хотел удостовериться, что ты жив, а то
мне все уши прожужжали, как молодого де Лалена угомонили из арбалета, закололи
алебардой, разорвали пушечным ядром, затоптали слонами… Во-вторых, не могу видеть
рожи моих дорогих союзников, люди же достойные сильно вымотались. Не бросишь меня
одного, наедине со сворой просителей? Впрочем, если ты еще не…
- Как можно! Я готов служить вам! – Филии попытался вскочить, но граф поднял
руку.
- Сиди, сиди! А вот и свора…
В шатре появился с докладом мэтр артиллерии, обрадовавший трофеями из всех
семи французских пушек, потом один за другим два жандармских кондуктора,
сообщивших об удручающем количестве дезертиров, заметно опередивших в численности
честные трупы. Войсковой казначей просил выплатить жалование английским наемникам.
И так далее.
В сторону Филиппа косились, но видели лишь темный силуэт и ноги в ботфортах,
которые выхватывал из мрака свет свечи.
- Вот так! Твое здоровье! – Карл угостился вином. – Причастишься? Ну и славно!
Как тебе показалась война?
Филипп промочил губы в сладком анжу, гадая, что будет с его головой после
доброго глотка.
- Ценный опыт, мессир, ведь я на войне первый раз.
- Я тоже. Я тоже потерял девственность лишь сегодня, дорогой де Лален! Не очень
похоже на турнир, а?
- Технически, вроде бы, все тоже. Но ощущения непередаваемые. Пушки, опять
же… и арбалетчики здорово раздражают. – Ответил Филипп и опустил глаза на льняной
бинт, стягивавший его торс.
Граф перехватил взгляд, рассмеялся и потер забинтованное горло.
- Проклятье! Точно подмечено! Раздражают! Никуда не деться от неприятного
факта, что здесь собрались убивать, а, Филипп?
- Именно так, мессир. А еще гложет мысль, что мессир герцог здорово разозлится,
узнав о походе, сражении и вообще, ведь у него с королем мир…
- К черту мир! – Наследник хватил кубком по столу, но закашлялся, расплескал
вино и заговорил тише. – Филипп, батюшка не разозлится, он будет в ярости. Он уже в
ярости! Молнии до сюда пока не достают, но достанут, будь уверен. Но, мы победили,
юга подпирает Бурбон, с севера – герцог Беррийский, у Валуа нет выхода, придется ему
договариваться. И на этот раз – со мной, а я далеко не мой батюшка! Выпьем.
Он наполнил бокалы и тут же одолел не менее половины своего.
- Герцог одряхлел. Он больше не трахает шлюх, не пьет вина и не убивает оленей.
В древности вожди бросались на меч, лишь бы не дожить до такой старости. Нынче
времена попроще. А я еще молод, я люблю женщин и люблю кровь, что почти одно и
тоже. Отец скоро умрет, герцогство достанется мне, и я не желаю прятаться за тень славы
покойника. Слишком много вокруг желающих впиться в глотку! Кровь, Филипп! Вот что
дает жизнь, а значит, и власть! Ты уже взял свою первую кровь?
- Еще под Парижем, мессир. Когда мы штурмовали предместья.
- И как, понравилось?
- Убивать? – Переспросил де Лален
- Проклятье! Нет, дергать себя за хрен! Конечно, убивать!
 - Не могу знать, мессир. – Филипп пожал плечами и скривился – растревоженные
ребра покарали за неосторожное движение. – В бою не обращаешь внимания на такие
мелочи, как чувства – некогда, вы понимаете.
Граф кивнул, мол, как не понять.
- Я даже не могу сказать, запомнил ли я моего первого…
- Первое тело на своем клинке. – Закончил за него Карл и снова кивнул. – А я
запомнил. Мне было двадцать восемь лет. На дороге из Ипра в Гент… ты представляешь,
мой добрый Филипп, на нас напали разбойники! Мерзавцы в самом сердце страны! Нас
было пятеро. Два молодых шалопая и трое лучников Двора. Мы задали им трепку, ну и я
отличился. Проткнул одному шею. Когда разбойники сбежали, а мы вернулись на дорогу,
там лежал этот… не спросил имени. Клинок прошел как-то криво; парень, совсем еще
мальчишка, никак не мог умереть, задыхался, бил ногами, хрипел, а перед тем, как истечь
кровью, обгадился. Наложил с выплеском. Такая, доложу тебе, вонь! Мы стояли, нюхали
этот смрад, а я все никак не мог добить его, хотя хотел, да и надо было. И не добил. До
сих пор помню: кровь из горла и дерьмо из чулок. И даже наши бравые лучники! Не
смогли! Не добили! Ты можешь себе представить: герцогские гвардейцы тоже видели
смерть первый раз! Слишком долгий мир, Филипп, люди отвыкли убивать. Слишком
долгий мир.
Наследник прикончил вино и вновь налил. Рука его дрожала и красный сок, черно-
багровый в полумраке, выплескивался на столешницу, на роскошный бархатный упелянд,
пятная горностаевый подбой темными потеками.
- Так это, наверное, хорошо. Хорошо, когда долгий мир. – Сказал Филипп и сделал
вид, что пьет.
- Хорошо. – Согласился граф. – Если не приходится после этого идти на войну. Вот
сегодня, например. Я имел все шансы сдохнуть, как тот разбойник, задыхаясь в
собственной крови с полными штанами дерьма. Все потому, что наши люди слишком
рассеялись – едва не прошляпили собственного предводителя! Нас осталось три десятка.
Французы бросались со всех сторон, как бешенные псы! Раз за разом, снова и снова.
Почуяли добычу! Я сломал два копья, потерял клевец в чьем-то шлеме, рука занемела так,
что не чувствовала меча! Знаменосец д`Уаньи погиб первым, упал раненный Жак Кадэ.
Кенже подхватил знамя и погиб. Если бы не старый ветеран Гийом, если бы мой братец
Антуан не поспел так вовремя… Не спасли бы никакие доспехи! Ты понимаешь, что мы
сегодня почти проиграли? Хорошо, что кузен Луи такой трус и не пожелал драться до
конца! Бог миловал. За время мира бургундская доблесть превратилась в болото. Это же
сброд – не войско. Разбежались по полю, как куропатки, и винить, вроде бы, некого.
Хотели, как лучше!
Вновь потянулись доклады, прошения и прочие вопросы, требовавшие
неотложного внимания. В длинной веренице оказался бравый усач, которого граф
немедленно узнал.
- Опять вы? – Сказал он недовольно. – Что опять неладно в графстве Шимэ?
- Все тоже, ваша светлость. Сен-Клер… - начал было кавалерист.
- Ах! Я не светлость, я пока еще сиятельство! Светлость – это мой батюшка,
который жив, здоров, хвала Богородице! Что опять не так с вашим Сен-Клером?
Позвольте догадаться, чума? Никаких вестей?
- Точно так. Гонец с вашим письмом ускакал и не вернулся. Вы изволили приказать
прево известить вас, если дело не прояснится.
- С ума сойти. Ну что же, слово есть слово. Мы победили, значит, разберемся
теперь с вашими бедами. – Граф оглянулся на бледного, как смерть, де Лалена.
- Филипп, езжай в Брюгге. Отвези письмо отцу. Скажи, что подлый Валуа на нас
напал (мы совершенно не причем, а то старик совсем расстроится), но мы победили с
Божьей помощью. Потом, возьмешь полсотни из дворцовой охраны и разберись с этим
проклятым городишком! Заодно отдохнешь и подлечишься, вояка из тебя сейчас, как из
меня жонглер. Гос-с-споди! Какой же ты страшный! Краше в гроб кладут! В общем.
Поручаю, доверяю, надеюсь. Очень надо разобраться! Ведь Уаза – это граница с
Шампанью – не снюхались ли ребята с королем! Сделаешь?
- С удовольствием, мессир! – Ответил де Лален и ранним утром отбыл из войска,
так и не рассеяв слух о собственной кончине.
 Глава 7.
Антиквар.

По здравому размышлению Ровный решил воспользоваться советом Артема. Не

насчет огнестрельного оружия, а насчет машины. Он был склонен трезво себя оценивать,
и понимал, что если его по-настоящему захотят убить – убьют. Против специалиста не
поможет гладкоствольный пугач, да и нарезной не поможет, равно как и широкий
ассортимент нелегальщины: от пистолета до пулемета.
У несчастного Петухова дом буквально ломился от стволов, и где он теперь? Отдал
Богу душу предельно зверским способом, аж мороз по коже.
Так что, осторожность!
В рамках повышения оной личное авто вполне просматривалось. Например, если
припрет оперативно сваливать. Не на трамвае же?
И с архивом этим… После вчерашних событий ходить по городу с дипломатом
подмышкой было… да просто страшно!
Кирилл дозвонился до давнего клиента, который когда-то делал неплохие деньги
на перепродаже ворованных иномарок. С тех пор прошли годы, но человечек,
обзаведшийся вполне легальным бизнесом, любви к профессии, а так же навыков и связей
не растратил. Более того, он уже второй год пытался всучить Кириллу свой «Мицубиси
Паджеро», на котором «муха не прыгала». Каждый разговор оканчивался именно на нем –
на подержанном джипе.
- Приветствую вас, Евгений Сергеевич! – Сказал он в трубку.
- А! Ровный! – Обрадовалась трубка.
- Я, Евгений Сергее…
- Да ну на хер! Я для тебя Женя! Сколько можно повторять!
- Хорошо, Женя. Я вот подумал и решил согласиться на ваш… твой «Паджеро»,
если он меня еще дожидается, конечно.
- Конечно дожидается! Я свою машинку, только в хорошие руки, как кота… А что
с тобой, Ровный? Ты, часом, не заболел? Или в лесу кто сдох? Ты ж такой весь из себя
противник личного авто! – Повелитель иномарок был бодр и витален, чего нельзя было
сказать об антикваре.
- Сдох. – Коротко ответил он.
- А-а-а… млин, прости, брат. – В динамике послышалось сочувственное сопение. –
Слышал про Артемку, черт. Надо ж было такое сказануть! Ну прости, прости, не хотел.
- Откуда ты про… - Хотел удивиться Ровный, но не успел.
 - Как откуда?! Ты в интернет глядел? Бойня на Петроградской! Все новостные
ленты забиты! По телевизору… а, ну да, ты ж его не смотришь. В общем, пресса не
дремлет! Но ты скажи, какой кошмар! Какому же выродку могло в голову прийти, у кого
рука поднялась! Совсем звиздец! Ладно, мы в девяностые, всякое бывало, но что бы вот
так! Никаких понятий. Я с пацанами переговорю, поищут выродка по своим каналам,
гарантирую. Я еще понимаю, утюг там, паяльник, девять грамм в ухо – это мы все
видели…
- Сколько за машину хочешь? – Спросил Ровный, прервав ностальгические
излияния.
- Денег? – Не совсем умно переспросил Женя и тут же пояснил: - На хрен мне твои
деньги! У тебя, я слышал, образовался один гольтяковский гарнитурчик? Так давай
махнемся баш-на-баш. Я его в свое время упустил, а очень хочется.
Кирилл покосился на шкаф, где лежала пара пистолетов знаменитого тульского
мастера Николая Гольтякова. Хотел поинтересоваться, откуда ветер дует, но не стал, ибо
не мир тесен, а слой тонок. Особенно антикварный, где новости носятся со скоростью
телефонного звонка. Футляр с пистолетами стоил заметно дороже ветеранского джипа, но
машина была нужна, а деньги – что деньги! Солить их прикажете? Словом, согласился.
- Так ты новости-то погляди. – Посоветовал Женя, когда детали и сроки утряслись
и улеглись.
- Я вчера на Артема с Таней глядел. – Ответил Ровный и нажал на кнопку носом –
была такая привычка.
К шести вечера под задницей вовсю шелестели внедорожные колеса, а руки
ворочали штурвал, размачивая изрядно засушенные навыки. Зеленый «Паджеро»
наматывал асфальт, и возникал вопрос: лет через двести, не станет ли машина
антиквариатом, не менее ценным, нежели уплывшие на обмен тульские пистолеты?
Забавно выходит…
Где та граница, когда подержанное, траченное, бывшее в употреблении
превращается в драгоценную древность?
- Нет, друг! – Сказал Ровный, обращаясь к джипу, - до антикварного состояния тебе
не дожить – слишком нежный. Ну и ладно.
Разделить и признать собственную точку зрения, насчет «ладно» у Кирилла не
получалось. Ему было очень тревожно, и другой вопрос, куда более актуальный, маячил
над повесткой дня: получится ли самому антиквару дожить до древних лет?
У Петухова не получилось.
 Поэтому Ровный правил туда, где мог получить хоть какие-то сведения об архиве,
который оказался неожиданно опасным. А именно – к наркоману Диме на улицу
Чугунную. Налаженная и скучная жизнь сломалась при вторжении бумаг средневекового
вельможи. Странный и даже страшный ночной звонок соединился в голове Кирилла с
участью петуховской семьи, которая настигла ее тоже ночью и тоже вслед за знакомством
с документами.
Оно, конечно, на первый взгляд глупость.
Автограф Филиппа де Лалена стоит дорого, нет слов, но для кого? Кто в состоянии
оценить эту редкость? Только ученый, или весьма разбирающийся человек. Образ такого
человека, например, профессора Прокофьева, никак не вязался с обликом того, кто в
состоянии распотрошить двух людей.
Это из другой реальности: торговцы оружием, бородатые исламисты, напугавшие
американского президента, международные наркодилеры, промышленные шпионы и
охотники за финансовыми секретами, тоже обязательно международными. Хотя нет,
последние действуют куда более тонко, если верить тематическим фильмам и житейскому
опыту.
Допустим… нет, не допустим, а будем рассуждать логически, говорил себе
антиквар, выруливая с проспекта Энергетиков на Полюстровский.
Конкуренты прознали об архиве, это раз. Сообразили, сколько он может стоить, это
два. Пять миллионов в твердой валюте достаточный повод для убийства? Несомненно,
три.
Но!
Кто в состоянии заплатить такие деньги? Крупный иностранный музей
(библиотека, исторический архив – вставить нужное), аукционный дом, или богатый
частный коллекционер.
Музей и аукцион никогда, вы слышите, никогда пальцем не прикоснуться с
предмету с криминальным душком – репутация и возможные проблемы стоят дороже.
Частник, свихнувшийся на бургундском средневековье? Возможно, хотя, маловероятно.
Едем дальше.
Что нужно сделать, чтобы оценить бумаги? Прочесть их, для чего требуется
уверенное знание старофранцузского и средневековой палеографии – иначе эти каракули
просто не разберешь. Так, это раз. Два: Ровный знал всех антикваров в Питере и Москве,
от мелких барыг, до представителей крупных компаний, насколько диковатый
антикварный бизнес в России вообще позволял оперировать термином «крупный».
Кто мог пойти на такой кошмар?!
 «Русские Палаты» в Москве? Смешно – они слишком на виду, да и зарабатывают
куда как неплохо, чтобы связываться со столь жутким криминалом. Милейший Леша
Бронштейн, питерский воротила – этот вполне в состоянии настучать по лицу, если кто-то
поведет дела «мимо понятий», но не более. Поговаривали, что Петр Иванович Новиков,
тоже воротила, но еще советской закваски, гонялся за недобросовестными конкурентами с
бритвой. Но, если это и правда, байке исполнилось лет двадцать – годы юной славы
Новикова давно минули и был он нынче – тихий дедушка.
Кроме того, утаить сторонний интерес к такому экзотическому предмету, как
средневековые документы, практически невозможно! Ровный услышал бы, узнал,
слишком много сорок носит на хвосте такого рода новости.
Артем поделился сведениями только с ним, значит, на Кирилле замыкается
информационная цепь, а Петухов остается первым и единственным передаточным звеном
от наркуши к нему. Отсутствие слухов говорит именно об этом: покойник не успел
донести информацию третьим лицам! Или не хотел, что разумно.
Вывод первый: антикварный мир, по крайней мере, отечественный, можно считать
непричастным.
Помимо всего прочего, уж очень странный стиль поведения у киллера! Кто же так
делает? Ворвался в квартиру и, вместо того, чтобы пытать, допрашивать, словом,
добывать сведения, убил двух человек! Да не просто убил!
От воспоминаний о вчерашнем зрелище, Ровного замутило, и он открыл окно,
впустившее шум, гудки и тяжелую асфальтовую духоту. Каменный город отдавал
накопленное за день тепло.
«Кондиционер же есть! Двадцать первый век на дворе!» – Подумал антиквар,
поспешно водворяя стекло в пазы.
За бортом потянулась мрачная Менделеевская улица. Заводские задворки, где еще
пахло стачками и классовой борьбой, где жил огненный ленинский дух, а сам лысый
вождь, словно еще вчера пробирался здесь к Финскому вокзалу, чтобы бежать в Разлив.
Итак, своих родных антикваров, то есть – прямых конкурентов, оставим пока в
покое. Остаются иностранные конкуренты, читай перечень: охотники за средневековыми
редкостями, свихнувшийся коллекционер… Глупость, смех и грех!
Кто еще?
Отечественные спецслужбы, а заодно и их заграничных коллег Ровный отмел
сходу, потому что мысль отдавала паранойей, матерым таким диссидентским
сумасшествием.
 «А с чего ты, господин антиквар, вообще взял, что ужасная смерть четы Петуховых
связана с архивом? Ну бывают же маньяки!»
Кирилл как-то раз напивался в компании, где оказались парни из судебно-
криминалистического морга. Точнее, парень с девушкой. Эти милые люди порассказали
такого, что Стив Кинг нервно курит в сторонке свои сказки для школьников, поглядывая
с завистью.
«И с чего господину антиквару втемяшилось, что ночной перезвон хоть как-то
связан с убийством? Жара, усталость, коньяк, плюс скучающие подростки – получайте
нервный срыв! Что до бедного Артема… ну обштырился какой придурок некачественной
химией да вообразил себя Блэйдом Охотником на Вампиров!»
- И приволок с собой гориллу на поводке. – Мысль окончилась вслух. – Горилла
идет, крокодила ведет. Вот же ж, блин!
«Блин» - это от того несложного факта, что он, Ровный, катит в гости к конченному
наркоману! Который, единственный знал, что и кому продает! С Петуховым был знаком!
А значит, мог раздобыть и адрес – не велика загадка! Этот контингент, не задумываясь,
удавит, зарежет, застрелит за дозу! Легко!
- Какой же ты болва-а-ан! – Протянул Ровный. – Надо было еще вчера не играть в
Штирлица, а стукануть ментам! Пусть бы разбирались! Это же первейший
подозреваемый!
Однако не вяжется.
Во-первых, из квартиры не пропали деньги и ценности, которых было богато.
Торчок вынес бы все подчистую. Во-вторых… Во-вторых, антиквар видел, как
расправились с Артемом. Тот был мужик здоровый. Штанга, бокс, да и характер далеко не
робкий. Просто так он бы не дался, а ведь его забили, как свинью! Тем более, тела видел
судебный патологоанатом, кинувший предположение о горилле.
Не-е-ет! Полиции до поры о наркомане знать не след! Ведь закроют парня на раз-
два. Не жалко, конечно, потому как элемент ненадежный. Но вместе с парнем закроют и
дело, следовательно, настоящий монстр будет гулять на свободе. И еще кого-нибудь
привалит.
«Например, тебя, Кирюша».
Надо поглядеть на гражданина Диму и пообщаться, ой надо! Тем более, вот она,
Чугунная улица, а вот и дом 4А, практически на углу Менделеевской.
Авеню, носившее имя великого химика – мрачное?
По сравнению с Чугунной – это практически Бродвей!
 Вагоноремонтные заводы, автосервисы и на диво миру – пара жилых домов.
Одинокие и маленькие среди заборов, теней арочных кранов и эха цеховых гудков. Веке в
девятнадцатом здесь могли жить мастера с семьями, или иные квалифицированные
рабочие из числа элиты, а теперь здесь жил наркоман Дима – пейзаж самый подходящий.
Из магазинов – через дорогу располагался винный супермаркет «Ароматный мир», всё.
Крайне депрессивное местечко с чахлыми деревьями и покосившимися скамейками у
парадных.
И не скажешь, что за промышленной полосой в каком-то полукилометре гремит и
сверкает огнями Выборгская сторона, вполне себе респектабельная!
Антиквар припарковал джип, сказавший свое «пока-пока» сторожевой пипикалкой,
и направился к двухэтажному дому в грязной охряной штукатурке. Под ногами носился
тополиный снег, вихрясь и безумствуя, а возле двери на скамеечке сидел старик, что
заменял разом консьержа и домофон.
- Вы к Диме, молодой человек? – Спросил он строго.
- А… э-э-э… я? – Ответил Ровный и обернулся, хоть и пуста была улица, за
исключением редких грохочущих грузовиков.
- Ну а кто же! Конечно, вы! – Дед склонил голову, то ли указывая на объект, то ли
приветствуя. – Вы же один?
- Один. – Кирилл остановился подле скамейки.
- Так вы к Дмитрию?
- А, собственно… да, а как вы, простите, узнали?
- Ничего сложного. В подъезде четыре квартиры, Аверьяновы на даче, Шувалов в
больнице, к художнику Пантекорво подобные вам не ходят, остается Дмитрий. Тем более,
что вы не первый. – Пояснил дед.
- Вы Пантекорво? – Кирилл изумился, хотя не смог пояснить чему именно –
необычной фамилии, профессии, проницательной дедовой дедукции, или тому, что он не
первый.
- Честь имею. – Старик еще раз поклонился. – Так вы к Дмитрию?
- Да. Простите еще раз, что значит, не первый?
- То и значит. Я того добра молодца предупреждал – не ходи к Диме, не надо,
пропащий он, и ты пропадешь. Не послушался, а теперь сам погиб и жену свою погубил, а
все от жадности. Вы тоже не послушаете?
- Но… а он дома?
 - Дома. Он теперь всегда дома. Ваш покойный предшественник снабдил его
достаточным количеством отравы, чтобы тому не надо было выходить. Так не
послушаете?
- Может быть, я ему помочь хочу? – Спросил антиквар, чувствуя, что начинает
злиться от нежданного допроса-нотации.
- А вам, простите, кто поможет?
- Мне помогать не надо!
- Тогда, ступайте. – И дед ловким толчком клюки растворил дверь перед
антикваром. – Второй этаж, дверь направо.
Кирилл не стал спрашивать, откуда дед узнал про Петухова. Из газет, – такие вот
самопровозглашенные стражи всегда всех помнят в лицо, а уж «бойня на Петроградке»
наверняка облетела все полосы криминальной хроники.
Подъезд видал лучшие годы, но был удивительно чистым, а подоконник
лестничного пролета оседлали цветы в горшках.
Дверь направо оказалась открытой.
Кирилл с испугом остановился – он слишком хорошо помнил предыдущую
открытую дверь.
- Простите, уважаемый! – Крикнул он. – Я от Артема Анатольевича! Вы дома? У
вас дверь открыта! Мне с вами надо поговорить! Я могу войти, если вы, конечно не
заняты? Не потревожу?
- От Темки? – Донесся голос после короткой паузы. – Заходи!
Квартира была явно не генеральская. Генералы Империи проживали в сталинских
апартаментах, где до потолка не достать даже на стремянке, а в коридоре можно играть в
футбол. Кирилл предположил бы, что наркуша продал наследство, переехав на эти
задворки, но уж очень вычурно старой была мебель, окружившая его.
Как будто реквизит к фильму о счастливых довоенных временах.
Первая дедушкина квартира, где он проживал до генеральских звезд? Все может
быть.
Квартира, кстати, была чистенькой, что вовсе не похоже на обиталище наркомана
со стажем. Ровный отметил образцовый порядок, чем сам не мог похвастаться.
- Эй, гость! – Прогудел коридор. – Ты куда пропал?
Кирилл пошел на голос и очутился на кухне с допотопной газовой колонкой, не
менее допотопной мойкой, которую венчал бронзовый смеситель, и неожиданно могучим
дубовым столом под скатертью-клеенкой.
- Добрый вечер. Ровный. – Представился он по привычке.
 Из угла на него воззрился парень лет двадцати пяти, смотревшийся сущей мумией.
Мумия была одета в футболку второй свежести и спортивные шаровары, каковой туалет
был заклеймен зенитовским логотипом.
- Вижу, что не бугристый. – Сказал парень.
- Что простите? – Не понял Кирилл. – Ах, вы о фамилии! Извините, Ровный – это
моя фамилия.
- Что ты мне сделал?
Антиквар поднял брови, всем видом изображая непонимание.
- А чего ты тогда все время извиняешься? – Пояснил наркоман.
- Издержки воспитания, молодой человек. Вы Дмитрий Богуслав?
- Я. Садись, не маячь. – Парень махнул рукой в направлении венского стула в
другом углу. – Вмажешься?
- Воздержусь.
- Зачем тогда приперся?
- Я партнер Артема Анатольевича. Надо поговорить о бумагах, которые вы ему
продали.
- Ну, говори!
Пока Кирилл распространялся о своем интересе, он внимательно разглядывал
своего визави. Весу в нем килограмм шестьдесят, рост метр семьдесят, лицо мелкое,
причем, внимание, гладко выбритое. Тощие мышцы в синих венах… Не вполне
конченный человек, но уже на скоростном лифте в ад. Завалить сержанта Петухова он бы,
конечно, сумел. Отвертка в бок на ступенях лестницы, утюгом по затылку – есть способы.
Но учинить то, что видел Ровный – никогда. Даже обторчавшись до белых чертей.
Кондиции не те.
- … так как я осуществляю всестороннее информационное обеспечение, то хотел
бы знать, что ваш покойный дед говорил об этих бумагах? Все что угодно? Какие-то
фамильные легенды, слухи, как он ими завладел, все что угодно. – Закончил антиквар.
- А-а-а! Ты про те бумажки? Которые Темыч купил?
- Именно.
- Ну-у-у… это на сухую никак. Не осилю. Так может, вмажемся? А то меня чо та
трусит. Щас ломать начнет, так с меня толку никакого, даже поезд по канату не пущу,
слушай, короче.
Дедушка был тогда не генерал, а майор НКВД, входивший в комиссию по отбору
германских архивов для вывоза в Союз. Он вообще много чего вывез. Всякие «брюлики»,
которые наркоман Дима помаленьку проживал, в ходе чего и познакомился с Петуховым.
 Так вот, дед.
Филолог по первому образованию, прекрасно читал на языках, включая
средневековые диалекты. Из-за чего и вошел в комиссию.
«Дважды коллега. – С теплотой подумал Ровный. – Эксперт, да еще и медиевист!»
К военным бумагам со всякими секретами он доступа не имел, работая в том
отделе комиссии, что занималась культурными ценностями покоренной стороны для
компенсации культуры нашей, которую немцы изрядно проредили.
Разнообразные старые архивы – вот его участок.
В один прекрасный день, когда победная эйфория сорок пятого года еще не
схлынула, а майор Богуслав трудился в тюрингском замке Вартбург, ему
протелефонировали, что отловлен один тип, опознанный, как сотрудник
концентрационного лагеря Дахау. При нем нашли целый рюкзак документов, а товарищ
Богуслав ближайший специалист.
Специалист выехал на место, где отсеял почти весь рюкзак, содержавший жуткие
отчеты доктора Рашера, а значит, под его интерес, не попадавшие. Медицинскую
документацию сдали компетентным товарищам, а вот одна папка осталась у товарища
Богуслава – это и был средневековый архив из нескольких писем и одной рукописной
тетради.
На вполне законный вопрос: какого лешего древние бумажки, да еще французские,
делали в ведомстве доктора Зигмунда Рашера, который, как стало известно, занимался
опытами в области гипотермии, эсэсовец ответить не смог. Он, де, еле унес ноги от
изумившихся широте сумрачного тевтонского гения американских солдат, которые от
изумления перестреляли всю черномундирную сволочь из пулеметов. Документацию ему,
де, доверил сам главврач, а он – простой охранник и вообще не в курсе.
- Ты знаешь, кто такой Зигмунд Рашер? – Спросил Дмитрий, наклоняясь сильно
через стол.
Он успел уколоться, ему было хорошо, но говорил связно и, насколько мог судить
антиквар, по делу, исправно пересказывая дедову историю.
- Знаю. Изучал воздействие холода на человеческий организм. Эксперименты с
давлением, как-то так. Но, позвольте, Дмитрий, если я не ошибаюсь, к апрелю 1945-го
Рашер за какие-то грехи переместился из администрации лагеря в заключенные, где и был
расстрелян.
- Ни хрена ты не знаешь. Тот тип, ну, которого изловили наши, его звали Адемар
Больман, он был подручным Рашера. Конкретно он занимался реанимацией людей после
обморожения.
 - Отогревал телом? – Поинтересовался Ровный.
- Не-е-е… дед говорит, что он ставил опыты на совсем безнадежных, с
отмороженным мозжечком. А еще, дед рассказывал, что та книга ему нужна была именно
для этого!
- Не понял. Он вслух читал, или как?
- Зря ржешь. – Наркоман искоса поглядел на Кирилла. – Дед по этому поводу не
был склонен шутить. И знаешь почему?
- Откуда мне…
- А потому: американцы говорили, что нашли в Дахау камеру, куда свозили тела
после опытов, ну, чтобы потом спалить в печке. Так вот, половина была с простреленным
головами.
- Зачем? Добивали из жалости?
- Кто, фашисты? Из жалости? Ты смешно-о-ой! – Дима рассмеялся.
- Ну и?
- А я не знаю. Дед дальше никогда не рассказывал. Там что-то написано в книжке.
Что-то, что нужно было эсэсовцам. А я по-ихнему не читаю. Ты вот что, кореш… - Он
вновь нагнулся через стол и поманил антиквара к себе. – Мне дед эти бумажки сбагрил,
понимаешь? Года за два до смерти. Остальное-то в наследстве, а это – подарил. Я от них
потом едва не рехнулся, вон, даже на белый подсел. Бухал сначала – не помогает. Только
вот это вот. Ты думаешь, чего я в дедовой хате не живу? Не могу! Сюда сбежал, на
жилплощадь его жены, моей бабки. Подальше от бумажек! И при первой возможности
продал их твоему приятелю. Может теперь отпустит?
- Что отпустит? – Решил уточнить Ровный.
Но в этом месте Диму накрыл хороший, капитальный приход. Он понес такую
околесицу, что дальнейшее общение стало невозможным, и антиквар поспешил убраться
вон.
Улица встретила его подступавшей белой ночью. Старик все также сидел на
скамеечке, будто дожидаясь Кирилла.
- Удовлетворили любопытство? – Спросил он.
- А почему вы спрашиваете?
- Потому что некоторых вещей лучше не знать. – Ответил старик, встал, одернул
парусиновый пиджак и зашагал прочь, постукивая клюкой.
Ровный поразился, какой же вредный дед! Что ни спросит - все в точку. И какое-то
иконописное, византийское лицо – чуть раскосые глаза, белоснежная борода по грудь, не
старик – старец.
 - Эй, послушайте! – Закричал вслед Ровный, но собеседника уже скрыл угол дома.
Кирилл побежал вслед, чтобы выскочить на абсолютно пустую улицу, где и следа
странного дедушки не сыскалось.
- Куда он пропал? – Ровный заоборачивался, хрустя застарелым остеохондрозом.
Очередной поворот головы (хрусть-хрусть) – за спиной он обнаружил двух
человек, которые курили, прислонив зады к капоту черного «Лексуса», что пристроился
подле его «Паджеро».
- Послушайте! Уважаемые! Да-да, вы! Вы не видели здесь старика? На улице? Шел
в сторону набережной? – Антиквар указующе рубанул рукой.
Курильщики переглянулись.
- Не было здесь никаких стариков. – Ответил один.
- Пустая улица, сами поглядите. – Подтвердил второй и часто закивал, закутав
голову в дымный кокон.
«Вокруг дома ушел?» – Решил Ровный и вознамерился это предположение

проверить.

Но не успел, так как его окликнули.

- Вы нас тоже извините! – Сказал первый, вынудив Кирилла вновь обернуться.
- Я?!
- Вы, часом, не хозяин этого «Паджеро»? – Спросил второй.
- Да, а что?
- Господин Ровный? – Уточнил первый.
- Да, и что? – Повторил антиквар, которого эта беседа на повышенных тонах через
пятнадцать метров асфальта начала утомлять.
- Мы из ФСБ, и хотели бы поговорить. – Второй помахал в воздухе какой-то
книжицой официального вида.
- Я вчера весь день говорил с милицией. – Сообщил Ровный недовольно, но
красные корочки притягивали могучим державным видом, пришлось подойти.
- С полицией. Мы же из ФСБ, как я уже говорил.
- Вы по делу Петухова? Не знаю, чем я могу вам помочь, вчера я рассказал все и
еще раз все, четыре раза.
- По делу. – Кивнул второй и, наконец, выпустил сигарету изо рта.
- Скажем так: по делу Петухова тоже. Сугубо неофициально. Вы можете прямо
сейчас сесть и уехать, если не желаете с нами знаться – мы не в претензии. – Добавил
первый. – Но, лучше бы нам всё-таки поговорить.
 Глава 7.5.
Антиквар.

Ровный оглядел парочку чекистов-курильщиков.

«Толстый и тонкий… точнее, короткий и длинный. Вот же принесло на мою
голову!» - подумал он, решив, что принесло их из такого ведомства, что говорить
придётся. Подумал и сказал:
- Отчего же? Благоволите! Готов говорить. Чем могу?
Чекисты представились. Первого, маленького и сухопарого, звали капитан Быхов.
Второго, рослого и тоже сухопарого – майор Бецкий.
Они вполне удовлетворились объяснением, что наркозависимый гражданин
Богуслав продавал покойному предметы антиквариата, которым господин Ровный давал
экспертную оценку. И теперь, господину Ровному желательно продолжить разработку
недочерпанной делянки, которая досталась от партнера, вроде как, по наследству. Для
чего и потребовался визит.
- Хм… чем же тогда вызван ваш интерес к моей персоне? Или вы хотели знать
только это, и я могу идти? – Поинтересовался Ровный.
- Идти вы в праве в любую минуту, куда и как вам будет угодно. – Сказал Бецкий,
а его напарник важно кивнул и погасил сигарету о каблук.
Оба чекиста продолжали стоять у машины, а Ровный находился точно между ними,
образуя, таким образом, вершину равнобедренного треугольника. Ему было здорово
неловко, он не знал, куда девать руки, отчего хамски заложил их в карманы. Офицеры
имели странную манеру говорить по очереди, быстро сменяясь, это раздражало еще
сильнее, так как антиквару приходилось против воли мотать головой от одного к другому.
Странной была и вся мизансцена: пустая улица промышленного района, светлая ночь, три
человека у двух машин. И полное уединение под прицелом слепых окон, за которыми не
горело ни одного огонька.
- Дело не только в Петухове. Вы курите? – Быхов протянул пачку «Кента». – Нет, и
верно…
- Дрянная привычка. – Поддакнул Бецкий, после чего оба вновь принялись дымить.
- Это дело на совести полиции, мы занимаемся им лишь в общем контексте.
- Чем же вы занимаетесь, позвольте узнать?
- Мы? – Переспросил Бецкий.
- Боремся со злом. Как и положено сотрудникам ЧК. – Ответил Быхов.
Какое содержательное сообщение! Надо же! Со злом они борются!
 - Нельзя ли конкретнее? – Попросил антиквар. – Зло – слишком широкое
философское понятие, чтобы обсуждать его не за рюмкой коньяка, а ночью, на улице, где
и присесть негде.
- Простите нашу импровизацию. Мы, если честно, случайно застали вас здесь и
решили не упускать случая.
- Можно, конечно, пройти в машину, но там очень неловко общаться.
- А вот насчет зла я с вами категорически не согласен. – Быхов соорудил шикарный
дымный клуб, отправив полетать на вольном воздухе.
- И я не согласен. Зло – это предельно конкретная категория. – На слове
«категория» Бецкий сильно затянулся, словно желая высосать из сигареты все конкретное
зло в виде никотиновой начинки. – Добро создает порядок и сложность в мироздании. А
зло – это нарастающая неупорядоченность, разрушение сложности и прерывание связей.
- Энтропия? – Спросил Ровный.
- И даже хуже. – Ответил Быхов.
- Куда уж хуже! – Антиквар начал входить во вкус от ощущения необычности
разговора, а заодно упиваться собственной иронии.
- Участь вашего друга Артема Анатольевича Петухова и его жены Татьяны
Илларионовны Римской – вот что хуже. Акселерированная энтропия. Когда сложность
разрушается столь радикально и столь противоестественно.
- Вы считаете, что не всякая насильственная смерть – зло? То есть, бывает просто
убийство, а бывает акселерированная энтропия? То есть, у зла есть градации? – Голос
Ровного делался все ироничнее, и он пожалел, что не может этак картинно взять сигарету
наотлет. – Вы не подумайте – это ваше дело, я просто уточняю.
- Конечно, есть! Кража, взятка, ограбление, изнасилование, убийство – суть
проявление зла, против которого работают специалисты. – Быхов докурил и избавился от
окурка в раскладной пепельнице.
- Мы же специалисты по акселерированной энтропии, уважаемый гражданин
Ровный. – Закончил его товарищ и тут же спросил: - Вы согласны, что участь граждан
Петуховых противоестественна?
- Если принять исходный тезис, что убийство убийству – рознь, то – да. И вообще –
жуть, что такое. Этого повторяться не должно. То есть, ваш отдел… или не знаю, как это
называется… структурное подразделение, ловит особо свирепых маньяков?
- Пожалуй, да. – Согласился Быхов и усмехнулся, отчего стал похож на президента
Путина в начале карьеры – такой же маленький, хваткий и язвительный. – Наших
клиентов можно так охарактеризовать: Особо Свирепые Маньяки. Вы не находите,
коллега?
- Это верно, но как-то приземлено. Приземляет наш статус. – Бецкий тоже
улыбнулся. – С философской точки зрения все, что ведет к усложнению, расширению
структурных связей, порядку – есть проявления Бога, или сам Бог. Тогда как энтропия –
наоборот. Тем более, распространение ее в геометрической прогрессии, скачкообразно, до
уровня фазового перехода.
Ровный не выдержал, рассмеялся, невесело, зато долго, уперев руки в бока.
- Вы хотите сказать, что вы замахнулись на Сатану!? Ха-ха-ха! Что там говорит УК
РФ по поводу Сатаны?! Ха-ха-ха!!!
- Сам Денница нам, пожалуй, не по зубам. – Пригорюнился Быхов.
- Зато его наиболее ярких представителей мы давим вполне успешно. Причем, в
рамках закона. Почти всегда в рамках. – Подбодрил напарника Бецкий.
- Ведьмы, упыри, оборотни? Я ничего не упустил? – Антиквар радовался все
сильнее.
- Не вижу ничего смешного. – Обиделся Бецкий.
- В самом деле, вы же изучали Средние Века, уважаемый! – Быхов выглядел
искренне удивленным. – Исторические источники содержат такое количество сведений на
этот счет, что вам, как историку, сомневаться просто грех.
- Вы что, серьезно? – Кирилл сильно поглядел на обоих, как через оружейную
оптику, или микроскоп, когда на предметном столике помещено вредное и противное с
виду насекомое. – Ну ладно, пятьсот лет назад люди были темные и вполне могли принять
психическое расстройство за… да черт знает, за что! Но вы то, прости Господи!
- Дыма без огня не бывает. – Напомнил Бецкий.
- Да что вы говорите! – Всплеснул руками антиквар. – Допустим, что из тысячи
инквизиторских протоколов один содержит правду. Точнее, то, что они тогда принимали
за правду. Но это же было пять веков назад! На ведьм же охотились озверевшие
протестанты, которые вообще не заботились ни о какой доказательной базе и
документальной фиксации, а жгли несчастных деревенских дур и повитух! Когда это
было! В шестнадцатом веке! Нынче на дворе двадцать первый! Конечно, если десять
тысяч крестьян одновременно верят, что баба-травница Брунхильда – ведьма, а дед Йон
Педерсон – упырь, их вера вполне в состоянии материализовать и осиновый кол! Если кол
забить в сердце, умрет не только упырь, но и мы с вами! Да что я говорю! Нет больше тех
десяти тысяч крестьян, а ведьм с упырями они же всех и утопили! Пятьсот! Лет! Назад!
Нету их больше! Все! Вы-ме-р-ли!
 - Быть может, спят? Как вам такое предположение? В рамках научной гипотезы,
конечно. – Задумчиво сказал Бецкий.
- Если кто-то спит, значит, он всегда может проснуться. – На лице Быхова играла
не менее серьезная мина, он даже руки на груди сложил, словно отгораживаясь от
скептика Кирилла.
- Хреновая выходит у вас шутка, граждане чекисты, такой мой вывод. На дворе
меж тем… - Ровный глянул на часы, - половина двенадцатого, а вы меня так ни о чем и не
спросили, кроме того, что мне понадобилось от «наркозависимого гражданина
Богуслава»! Несете тут какую-то ахинею! Итак, мои объяснения достаточны для
протокола? Я поехал домой, мне есть чем заняться. До свидания. Удаче в отлове…
Петроградского упыря.
- Ликантропа. – Поправил его Бецкий. – Мы склонны принять рабочую версию о
ликантропии.
- Это к вопросу об оборотнях. – Быхов поднял палец к ночному небу.
Антиквар устало потёр виски ладонями, тяжко вздохнул. Разговор выходил
настолько дурацкий, что он уже сомневался: а точно ли его не прикалывают, или, как
любит говорить молодая интернет-поросль – не троллят.
- Слушайте, я, наверное, всё-таки, пойду. Вы, уважаемые чекисты, пардон, порете
чушь в полдвенадцатого ночи, не моргнув глазом. Ликантропия! Ещё один замшелый
средневековый бред.
Ровный ещё раз вздохнул. И ещё более тяжко, но с места не сдвинулся,
зафиксированный перекрёстным взглядом конторских, куда более тяжёлом, чем его
собственные вздохи.
- Ликантроп – это не более, чем ещё один удобный эпитет. – Пояснил Бецкий. –
Согласитесь, «упырь» - это как-то слишком по газетному. Нам не идёт.
Быхов решил уточнить:
- Если говорить наукообразно, мы подозреваем комплексный психоз одержимости.
Матёрый такой маниакальный синдром, осложнённый истерией на фоне шизофрении или
раздвоения личности. Для краткости мы говорим: ликантроп, человек-волк. Если вас это
раздражает, можно сказать: демонопатия, демономания, или даже какодемономания.
- Подобные психи обладают совершенно невероятной физической силой. Вы же в
курсе, что вашего друга выпотрошили без помощи холодного оружия? Голыми руками?
Притом, что Артем Анатольевич был чрезвычайно крепким мужчиной, обладающим
спецнавыками и вполне способным постоять за себя. – Сказал Бецкий, посмотрев в глаза
Кириллу.
 - А ведь ликантропия может быть и благоприобретенной. То есть, злоумышленник,
условно говоря, маньяк, мог сам, целенаправленно довести себя до такого состояния. Или
его могли довести. Внушением, токсинами, последовательным зомбированием. Словом,
имеются варианты, один омерзительнее другого. В таком случае, наш клиент не просто
опасен – это мина, бомба на двух ногах. – Добавил Быхов.
- Ну вот, совсем другой разговор! Это я понимаю. К чему тогда был весь этот бред
про дьявола?
- Для понимания серьезности ситуации. – Ответил Бецкий и вновь достал пачку
«Кента», из которой выщелкнул очередную сигарету.
- Вы находите, что я… Я! Который был на квартире, так сказать, по горячим
следам, не осознаю всей серьезности?! – Взвился Ровный.
- Успокойтесь, и прошу прощения. Мой коллега неудачно выразился. – Извинился
Быхов и тоже закурил, в третий раз за весь разговор. – Но мы, в самом деле, здорово
рассчитываем на вашу помощь.
- Дорогие мои! – Взмолился Ровный, прижимая руки к сердцу. – Я ничего не могу
добавить, правда! В протоколе милиции есть все! Больше я родить не в состоянии,
понимаете? Вы же читали мои впечатления, не могли не читать! Отпустите меня домой, я
очень устал, а мне еще работать!
- Что вы, что вы! Конечно, езжайте! И прошу прощения, что мы вас так невежливо
взяли в оборот! Но, прошу вас, в свою очередь, если хоть что-то вспомните… любую
мелочь, любую странность, или несуразность, если даже тень сомнения возникнет –
позвоните, не сочтите за труд! – Бецкий протянул визитную карточку.
- Не сочту. – Пообещал Ровный и полез в джип. – Когда удобно звонить? Вы когда
спите?
- Мы не спим никогда. – Быхов также поделился визиткой. – А вы, дорогой
гражданин, будьте осторожны. Я вас очень прошу.
Кирилл, начавший закрывать дверь, не удержался от прощальной колкости:
- Это вы будьте осторожны! Вы так много курите!
- Есть грех. – Кивнул Бецкий, так и не выпустивший сигарету из зубов, которые
были настолько белыми и ровными, что не возникало сомнений в их фарфоровой природе.
Антиквар запустил машину, дал покрутиться дизелю вхолостую, и покинул улицу
Чугунную.
Дома он озадачил стиральный агрегат своей одеждою, которая провоняла
чекистским никотином, кажется, навсегда. Переоделся, заварил кофе, извлек дипломат с
бумагами из сейфа, где хранил самые ценные предметы, и расположился за столом.
 У подножия монитора легли два картонки, украшенные конторской геральдикой и
фамилиями «инквизиторов», как прозвал Бецкого и Быхова антиквар.
Его ждал текст.
Текст, который завладел мыслями Ровного.
Текст, который никто не читал, после смерти героического генерала.
Текст, который уносил антиквара в дали, где можно было встретить самых
настоящих инквизиторов.
Он привычно продрался сквозь почерк, отличавшейся феноменальной кривизной и
стал читать.
«Герцогский дворец прятался в самом сердце Брюгге…»
 Глава 8.
Рыцарь.

Герцогский дворец прятался в самом сердце Брюгге. Причем, именно прятался.

Не попирал державною пятой городскую площадь, и над лазурноструйными (и
очень вонючими) каналами места ему не сыскалось. Хотя, вроде бы, сам Бог велел –
дворец владыки Запада!
Чтобы попасть и припасть к кормилу власти, друзьям проехали через весь город до
Рыночной площади, над которой вздымала шпили Ратуша, благосклонно взиравшая на
раскинувшееся торжище – дух и смысл столицы торгашей! От крытого Рынка поворотили
налево и только там, в конце улицы Святой Агнессы шаг коней пресек возглас часового:
- Остановитесь и назовите себя, именем герцога!
Ворота, стена, стрельчатые башни и стрельчатые окна в каменном кружеве,
витражи, позолота и добрая штукатурка с гербами бессчетных бургундских земель –
дворец внушал уважение! И расположили его умно: в самом центре, но не у каждого на
виду, до каналов рукой подать, но не на самом берегу, чтобы сырость не утомляла вкупе с
вечным роением набережных.
Предвкушая герцогскую аудиенцию, а после и вояж в Шимэ, Филипп отбыл из
войска вместе со всем своим отрядом, и теперь выглядел истинным паладином,
вернувшимся с войны. Вокруг верные воины, сам красив, но не чрезмерно, с интересной
бледностью и авантажной повязкой из под берета. Не один девичий взгляд сорвал он по
дороге от южных ворот! Лучше сказать: не один десяток!
- Ну, мессир, вам дорога прямо, а мне – назад. – Молвил Уго. – Остановлюсь у
«Петрония» на набережной Крови Господней.
- Зачем ты так! Тебе место во дворце всегда сыщется! – Укорил его Филипп.
- Глупость какая, право слово! Ты ради каких причин интересничаешь, а Уго? –
Это друг Жерар, тоже с войны сдернувший, потому что надоело.
Де Ламмье только рукой махнул, мол, до свиданица. А через секунду его ладная
фигура на вороном мерине скрылась за поворотом, лишь перестук копыт напоминал о
нем.
- Вы, господа, прямо здесь на постой собрались? – Сказал капитан стражи, выходя
из-за спин алебардистов. – Так посреди улицы неловко – вы уж или туда, или сюда.
Капитан был незнакомый, и капитану было любопытно. Вместе с дюжиной глаз в
бойницах караульной башенки – как же, люди вернулись с войны! То-то будет новостей!
Филипп вальяжно добыл из-под раструба перчатки подорожную грамоту, губы кривились
в усмешке, а пропыленное платье усмехалось заодно одним лишь видом своим, срамя
тыловых крыс.
- Пропустить! – Приказал капитан, и кавалькада втянулась во двор.
Алебардисты сомкнулись позади вьючных коней, что были отягчены тороками с
воинской справой. Все глаза во дворце принадлежали сегодня только им (всадникам, не
лошадям, как некоторые подумали)! Увязанные копья, шлемы с честными вмятинами
звякают при седлах, у одного жандарма рука на перевязи, даже слуга с посеченной скулой,
как интересно!
А уж рыцарь! Голова повязана, только крови на рукаве не видать для полного
соответствия!
Давно, порядком давно не посещали такие процессии герцогский чертог!
Когда над городом поплыл полуденный перезвон, Филипп был умыт, переодет в
парчу, а лоб охватывал бинт тонкого белого шелка. Рыцарь выгнал пажа из комнаты,
запер дверь и некоторое время тренировал поклон перед венецианским зеркалом.
Шляпа с шелестом перьев на отлет – вжих-х!
Главное – не потревожить повязку, а то размотается – выйдет неловкость. Много
радости ловить склизкую полосу перед всем двором и самим герцогом… Немного
подумав, де Лален сменил легкий поясной меч с эмалированным навершием и ножнами в
бархате на длинное стальное чудовище родом из Пассау, с которым он был под Парижем
и Монлери. Гарда порублена вужами (кстати, очень заметно!) потертая рукоять, ножны в
простой черной коже.
Он немного пожалел, что никак нельзя нарядиться в просторный упелянд, что не
стеснял бы ребра, ведь им и так досталось! Зато в дублете с подбитыми плечами он
выглядел подобающе – сразу видно: воин вернулся из похода.
За приготовлениями подошло время аудиенции. Филипп покинул комнату и
встретился в коридоре с Жераром, который вовсю сверкал позолотой, вплоть до чулок, по
которым змеились вышитые виноградные лозы, тоже, надо заметить, золотые.
- У-у-у! Как тонко! Ты, друг, вылитый… этот, как его… Гектор, который только
что сразил Патрокла и собирается пред очи царя Приама! – Де Сульмон оценил контраст
боевого оружия и придворного платья.
- Патрокл твой – педераст, которого промеж походов метелил могучий Ахиллес. –
Заметил Филипп и улыбнулся.
- Ахиллес метелил его промеж булок, а никак не походов. – Отшутился Жерар и
прыснул.
 Друзья расхохотались, напугав дворцовый полумрак, да так весело, что де Лален
сразу заохал, схватившись за грудь.
- Что же ты делаешь… уй-уй-уй… мне смеяться больно!
- Пойдем, Гектор, пред очи – время! – Жерар собрался было хлопнуть друга по
спине, даже руку занес, но тот вовремя показал кулак.

Герцог принял посланников в большом Зале Совета.

Именно большом!
Огромное помещение, где потолочные балки из цельного дуба казались
хворостинами, а человек и вовсе пропадал, пока не собиралась тех человеков изрядная
толпа.
Толпы не было – так, дюжина царедворцев да полдюжины слуг, да лучники
Охраны Тела при дверях.
Для кого только наряжался?! Вот что обидно! Оценить-то, считай, что и некому, а
кто есть – не заметят на фоне великолепной залы, где все стены во фресках и гобеленах, а
на шахматный паркет падают световые колонны невозможного витражного многоцветья.
Позади одной такой колонны стояло кресло, вместившее согбенную фигуру
властителя Запада.
Последние годы он взял правило одеваться из какого-то своего забытого
гардероба, что помнил еще Орлеанскую Девственницу. Лишь тусклое золото с Руном
поверх груди напоминало времена, когда его мановением поднимались армии, и не в
кресле правил он, но в седле.
Увы, те дни в прошлом.
Теперь великий герцог все больше молился, да оно и верно в таком возрасте.
- По велению его милости Карла, графа Шароле! Посланник, шамбеллан Двора
Филипп де Лален! – Раскатился под сводами голос камергера, и родилось эхо.
- Вижу, что Лален. Подойди-ка, крестничек! Кто это с тобой?
Друзья приблизились, оказавшись аккурат в фокусе витража, где солнце играло
пылинками.
- Рыцарь Жерар де Сульмон из Брабанта. – Поклон, шляпа метет пол.
- Какие молодцы состоят при моем сыне, загляденье. – Прошептал герцог.
- Ваша светлость, граф Шароле велел передать это письмо и сказать, что его
безмерное к вам почтение… - Филипп протянул свиток с красной печатью, но державный
тезка его перебил.
 - Хорошо, хоть безмерное почтение осталось! – Рука оторвалась от подлокотника,
нарисовав в воздухе знак, по которому секретарь немедля забрал письмо. – А я все знаю,
можете ничего не рассказывать.
- Ваш сын, ваша светлость, Карл… - Лален попробовал начать снова и вновь
неудача.
- Мой сын Карл зря думает, что я умер, я всего лишь состарился. Начал войну
против моего прямого приказа, да еще имеет наглость еженедельно клянчить деньги на
свою авантюру. Глупость! Недопустимая глупость! Ну да ладно, вас нечем попрекнуть.
Вы, как я вижу, ранены? Отличились?
- Не могу похвастать. – Признался Филипп и, как мог, кратко рассказал о сражении.
- Веселитесь, молодые люди? Мой весьма смелый и совершенно тупоголовый сын
развязал войну против Луи… - старый Валуа возвысил голос и почти кричал. - … тогда,
как у него с одних налогов денег поступает в полтора раза больше нашего! При этом
юный граф лично геройствует с копьём впереди войска, будучи единственным
наследником! А если его прибьёт французский жандарм?! Он же до сих пор не озаботился
законным сыном – кто будет править Бургундией?! Зачем надо было ломать мир, который
я выстраивал столько лет?! Зачем он не дал Алансону, Люксембуржцу, Анжуйцам и
Бурбонам, вкупе с прочей обиженной мелочью как следует передраться с королём?! Или
он думал взять Париж?! Ну взял бы, и что? Генриху Английскому это удалось в своё
время, чем это закончилось? Драка эта длилась бы годы, и Людовик оставил бы нас в
покое! Надолго!!!
Великий герцог Запада устало вздохнул, сбавив тон.
- А меж тем у нас, в родном нашем герцогстве – беда! Вы слышали, что в графстве
Шимэ подозревают чуму? Если это правда, вот тогда будет настоящее веселье!
- Ваша светлость, именно в этом состоит вторая часть моего задания. Его милость
повелели поехать и разобраться, потому что гонцы оттуда не возвращаются. – Де Лален
приосанился и воздвиг ладонь на эфес меча. – Если будет ваша воля, и вы повелите
послать со мною гвардейцев, я полагаю, что смогу дать верные сведения.
- Сами как думаете, - это поветрие? – Герцог обозрел молодых рыцарей.
- Не знаем, ваша светлость. – Ответил за двоих Жерар и пожал плечами.
- Плохо! Плохо, что не знаете! А я знаю, что Сен-Клер на самой границе с
Шампанью, значит, хитрец Людовик вполне мог подкупить, или запугать, или и то и
другое разом, городских старшин. И вот получайте: гонцы не возвращаются и налоги,
прежде поступавшие день-в-день, уж на месяц припозднились. А это, не шутки, - тридцать
тысяч турских ливров! Хороший куш для француза, чтобы рискнуть и завести шашни с
горожанами за нашей спиной. Кроме того, Сен-Клер-на-Уазе – это крепость и порт на
реке, прямо на нашей границе. В городе и окрестностях легко можно разместить семь
тысяч бойцов – хороший будет сюрприз, если такая дружная братия под золотыми
лилиями попрёт в центр Шимэ! Представляете, молодые люди?!
Молодые люди представили и впечатлились, особенно Лален, чья семья получала с
превотства неплохой доход.
- Да, ваша светлость, граф считает, что такое возможно. – Подтвердил Филипп.
- Вот и занимался бы делами государства, раз считает! Нет, душа у него войны
взалкала! Я же, между тем, повелел задержать королевского поверенного, который
клянется, что никаких дел на Уазе Луи не проворачивает. Слово мое будет такое: через
три дня… вам хватит трех дней, чтобы отдохнуть? Чудесно! Через три дня вы, ваши люди
и двадцать гвардейцев направитесь в Шимэ. Королевский же поверенный поедет с вами,
как гарантия, чтобы Валуа не смог отвертеться, что ничего, мол, не знает. Вы понимаете?
Хорошо. Тогда ступайте, повелеваю отдыхать и набираться сил.
Герцог закашлялся, а потом звучно рыгнул. Из прохладного полумрака появилась
рука секретаря с бокалом, издававшим травяной аромат.
- Выпейте отвару, ваша светлость.
- У нас нет никаких лекарств, чтобы вкус не так походил на дерьмо? – Герцог
принял кубок и жалостно поглядел снизу вверх на секретаря.
- Доктор говорит, что это очень, очень полезное питье.
- Надеюсь, хворь испугается и сбежит от этой мерзости раньше, чем я помру.
- Ваша светлость, уверяю, вы нас переживете.
- Только если прикажу вас всех удавить за попытку отравления.
Герцог засмеялся, смех же окончился кашлем. Дальнейшее скрыла дверь,
замкнувшая тяжелые створки вслед друзьям.
- Куда теперь? – Спросил Жерар.
- Ну что же… - Филипп задумался. – Люди устроены, а я – нет, потому что голоден.
Есть хочу.
- Тогда пойдем к «Петронию»? Жирный итальяшка всегда вкусно кормит. Заодно
проведаем несокрушимого де Ламмье!
- Жерар, скажи лучше, что намылился к девкам, ведь жирный итальяшка не только
кормит! Это ж всему Брюгге известный лупанарий!
- Ничего-то от тебя не скроешь!
 Говорят, Франческо Петроний Непомукено в юности был пиратом. Другие
склонны приписывать ему прошлое комедианта. Третьи бьются об заклад, что Петроний –
наемный убийца, отравитель из Апулии, где его изловили и оскопили в назидание
остальным.
Подробностей биографии Петроний не подтверждал (и не опровергал), а последние
десять лет его можно было видеть исключительно в одном месте – собственной таверне
на берегу канала Святой Крови. Был он толст, тонкоголос и чурался женского общества,
каковые факты лили воду на мельницу слухов насчет скопческой его природы. Никаких
иных доказательств не имелось, зато имелась уверенность, что у Петрония можно все.
Нельзя лишь не платить.
Если итальянцу приходилось выбираться из-за любимой стойки, виновному (или
виновным) можно было только посочувствовать. Известен случай, когда он в одиночку
избил пятерых гасконских наемников, которые устроили в кабаке хороший дебош, а после
отказались платить за разгром.
В таверне любили останавливаться все, кто любит вкусно пожрать, от души выпить
и поваляться с нетрудными в любви девками. Число таковых не иссякало, а знающие
люди говорили, что у Петрония всяких нужных сведений больше чем на брюггской
Бирже. Туда постоянно захаживали купцы, а то и банкиры, рассчитывавшие вызнать что-
либо полезное. Для темных личностей в таверне было аж три выхода, на тот случай, если
приспичит удирать от городской стражи. На улицу Чёток, черный ход во двор и на канал,
где имелась собственная пристань – прыгнул в лодку и поминай, как звали.
Заведение встретило друзей издалека. Они не успели свернуть на улицу, когда
услышали крики, треск и грохот.
- Во-о-от. – Сказал Жерар. – Узнаю любимый кабак. Будто и не уезжал никуда!
Рыцари прибавили шаг, вскоре достигнув двери под скрипучей вывеской с
красным конем.
Дверь распахнулась изнутри, на мостовую вылетел человек, а вслед за ним
табуретка, достигнувшая его головы. Случился звонкий удар, но мужчина не упал,
напротив, очень резво побежал, оглашая улицу воплями: «Убивают!»
В зале было дымно. Непричастные посетители жались к стенам, а причастные
стояли вокруг перевернутого стола, за которым возвышался де Ламмье. Судя по
разбросанным по полу предметам, произошедшее было нетрудно восстановить – всему
виной игра в кости. Ну и вино всему виной – это уж как водится.
Четверка парней явно хотела наказать Уго, и даже начала претворять намерение в
жизнь. Но до завершения спора было далеко, тем более что в споре наметилась
тактическая пауза. В руках у парней сверкала сталь, а германец держал у плеча свой меч,
и никто не торопился подойти поближе, чтобы выразить претензию в материальной
форме.
Был германец без шляпы, а ну скуле наливался синяк, оппоненты тоже были слегка
помятые, а если учесть человека на улице и табуретку, можно смело предположить: за
железки компания схватилась только что. Уго был в меньшинстве, но тесаки парней явно
проигрывали большому мечу, который вдруг показался слишком длинным и слишком
острым.
Филипп и Жерар переглянулись и потянули оружие из ножен, когда тишину
расколол хлопок и несерьезный какой-то, писклявый голос:
- Баста! Баста, я сказал!
И еще один хлопок ладонью о дерево.
Из-за стойки показался смуглый толстяк в серой рубахе и кожаном переднике.
Этого оказалось достаточно – все спрятали оружие, даже Уго.
- Петроний! Ты все видел, рассуди! – Пробасил он.
- Да ты просто грязный жулик, чертово германское отродье! – Вскинулся один из
парней.
- С каких пор ты привечаешь жуликов?! – Это второй.
Третий и четвертый ничего сказать не успели, потому что заговорил Петроний:
- Умейте проигрывать, молокососы. Если начали драку, доставайте сталь сразу, или
вообще не доставайте. А что до жулика… - итальянец помолчал, обведя собрания
маленькими свинячьими глазками, - вы играли моими костями, кто-нибудь желает
сказать, что у Петрония кости со свинцом?
Желающих отчего-то не сыскалось, хотя хозяин был безоружен, одинок, пузат, и
вообще – в летах. Золотая молодежь с ворчанием расплатилась: с де Ламмье – за
проигрыш, с кабатчиком – за выпивку и битую посуду. Прибежавший слуга водрузил стол
на четыре ноги и принялся очищать его тряпкой. Молодежь очистила помещение
самостоятельно, не прекращая метать молнии в Уго. Так как молнии были сугубо глазные
(сиречь, из глаз), германец плевать хотел, сделавшись веселым и пьяным, (до того, он был
пьяный и злой).
- Привет, старому товарищу! – Сказал Жерар и плюхнулся на скамью рядом с Уго.
- С тебя выпивка. – Не растерялся тот. – Что-то ты не спешил спасать старого
товарища от юнцов этих, в конец охреневших.
- Привет, Уго! Привет, Петроний! – Поздоровался Филипп и тоже сел. – Выпивка с
меня, так как я теперь числюсь на герцогской службе и располагаю содержанием.
 - Во как! Что-то я упустил этот важный момент! Эй, Петроний! Кувшин рейнского
нам! И пожрать, мы голодны, как гвардеец, обслуживший в одиночку всех ротных шлюх!
Или ротная шлюха, обслужившая всех гвардецев? – Жерар заметно приободрился,
сообразив, что платить не ему. – Кстати о шлюхах…
- Даже не думай! Ни дэнье не получишь! – Отрезал Филипп, а Петроний водрузил
на скамью объемистый зад и добавил:
- Я тебе не «эй», а «господин содержатель таверны». – Насчет еды и питья, однако,
распорядился.
- Эх, Бургундия, куда ты катишься, если всякий кабатчик так распускает язык при
благородных господах! – Посетовал Жерар.
- Я, конечно, могу молчать, но тогда в долг и не проси, потому что в своем
Брабанте ты может и благородный, а у меня тут все платят.
- Ты, Петроний, не будь таким серьезным! Это же шутка!
- Хороша шутка! Мне в родном заведении всякий молодняк будет рот затыкать! –
Пропищал итальянец.
- Да-а-а, молодняк… Что это за горячие ребятишечки, раньше я их не встречал?
Или встречал? – Спросил Уго.
- Так! – Петроний неопределенно махнул рукой. – Подросли, понимаешь, на наши
седые головы. Местные ребятишечки. Пьют, буянят, тогда как ни пить, ни буянить толком
не научились. Молодежь пошла гнилая…
- Эти-то еще ничего! – Уго указал на друзей. – Старшим, конечно, хамят, но жизнь
уже понимают. Мы же с войны, а война голову вправляет. Ты, Петроний, в кирасу-то еще
влезаешь?
- А на кой? Я свое отвлезался – хватит.
- Помнишь, как тогда под Сиенной? – Глаза де Ламмье заблестели.
- Помню! И ты помнишь. А остальным про то знать ну совершенно не нужно.
Филипп думал, что как раз нужно и даже весьма любопытно, но слуга принес еду и
аппетитно булькнувший кувшин – расспросы умерли сами собой.
Через час Жерар уже стоял на столе, живописуя собственные подвиги на графской
службе. Вокруг собралась немаленькая толпа посетителей, де Сульмон был в центре
внимания, и он был счастлив тем недолгим счастьем, что так легко отыскать на дне
бочонка. Тем более, дармового.
- Складно свистит. – Молвил Петроний.
- Это да-а-а! Может! Если б я там не был, поверил бы! – Сказал Филипп.
 - Ты-то тоже… бывалый! Всю драку провалялся в шатре, как девочка. Подумаешь,
ребра ему поломали! – Уго, как всегда, язвителен и колюч.
Филипп собрался надерзить в ответ, и надерзил, но его не услышали, потому что
компания встретила очередной жераров тост дружным ревом. Энтузиазм публики
объяснялся легко – все надеялись, что расходившийся рыцарь сейчас начнет поить всех
подряд. Впрочем, напрасно – казна была у де Лалена, который тщательно соблюдал
остатки трезвости и поить никого не собирался.
Молодой человек, кстати, давно заприметил колоритного господина, который занял
столик в углу, сидел один, и даже во время недавней потасовки не сдвинулся с места. Вот
и теперь тоже – народ веселился и пил, всячески сопереживая вракам друга Жерара. Этот
же, мрачный и одинокий, вытянул длинные ноги в черных чулках, надвинул шляпу на
глаза и лишь изредка прикладывался к кубку.
Господин все чаще приковывал взгляд Филиппа, до того было любопытно – что за
гусь, тем более, что «гусь» совершенно незнакомый.
Наконец, когда публика принялась грохотать кружками по столам и требовать с
Жерара песню, де Лален не выдержал, улучил момент и добрался до уха Петрония.
- Слушай, ты же всех тут знаешь? – Зашептал он.
- В основном. – Обернулся хозяин.
- Что это за… короче говоря, вон там, в углу. – Филипп указал глазами на предмет
интереса.
- Этот?
- Да этот, этот! Ты бы еще костью в него запустил! Будто и так не понятно о ком я!
- Хо! Вот этого-то я, как раз, не знаю. – Петроний даже зад почесал от такой своей
неосведомленности.
- А чего он меня разглядывает?
- Смущаешься?
- Кто, я?! – Возмутился Филипп.
- Нет, я! – Поддразнил собеседника итальянец.
- Дьявол, да просто странный тип – сидит один, почти не пьет…
- Да нормальный тип, мне плевать, лишь бы платил.
В этот момент незнакомец поднялся из-за стола, одернул дублет, прошитый
вертикальными складками, и Филипп разглядел бэйдж, блеснувший на синем сукне.
Господин склонил голову, уставившись на бургундца, а когда убедился, что тот заметил
его маневр, широким жестом дал понять, что приглашает к себе.
 Филипп на всякий случай, поглядел по сторонам – нет ли кого позади, и верно ли
он понял пантомиму, пожал плечами и направился в дальний угол. И лишь там он
разглядел бэйдж – три золотые лилии.
- Вы, я вижу, заинтересовались моей персоной? Разрешите представиться: сир
Джон Синклер, поверенный его величества короля Людовика. – Сказал он.
- Филипп де Лален к вашим услугам, счастлив знакомству.
- Не могу сказать, что счастлив и я, однако, присаживайтесь.
- Я полагаю, что это вас задержали в Брюгге по приказу герцога?
- Именно так. Все понимаю – война, но, мне всегда казалось, что рыцарского слова
достаточно, чтобы рассеять пустые подозрения насчет ваших затруднений в графстве
Шимэ. Рыцарское же слово держит меня здесь, поскольку обещал никуда не уезжать, не
уведомив его светлость.
- Слова, даже рыцарского, теперь недостает – такие времена. – Куртуазно
посетовал Филипп, ну, или надеялся, что куртуазно.
Собеседнику было лет тридцать пять. Короткая рыжая борода, поломанный нос и
челюсть, как наковальня.
- Вы из Шотландии?
Тот кивнул.
- Да, из Шотландии. Служу у короля, потому что младшему в семье не нашлось
места за проливом. В Бургундию меня отрядили после того, как ваш наследник взял моду
арестовывать особ королевской крови.
- Вы о бастарде Рюбанпре?
- О нем. На всех желающих королевской крови не напасешься, пусть даже
ублюдочной.
- Говорили, что бастард – шпион и подстрекатель, что позорно при его статусе.
- У меня такого статуса нет, поэтому, что до моих суждений? – Шотландец поднял
светлые брови. – Впрочем, не желаете ли вина?
Филиппу в смысле вина терять было нечего (выпил-то уже изрядно) – согласился.
- Значит, нам вместе ехать в Шимэ, сир Джон? – Бургундец с трудом выговорил
островной вариант имени Жан.
- Вместе. Самое смешное, что я даже не слышал о таком городке – Сен-Клер.
- Я там даже бывал.
- В самом деле? И как по-вашему, склонны горожане к бунту против герцога?
- Хороший город. – Поведал Филипп. – Тихий, небольшой и люди там тоже тихие.
Это не буйный Гент! Представить Сен-Клер бунтующим я не в состоянии. Но, знаете ли,
кто мог представить бунтующий Льеж в своё время? Всё мняется, и не в лучшую сторону
меняется. Однако в слухи о чуме я тоже не верю. Чума давно разнеслась бы по всему Эно,
а то и дальше, храни нас Бог. Вестей же оттуда – никаких, что странно. И гонцы не
возвращаются, что еще более странно. Вот и гость герцога – известный испанский доктор
уехал и пропал. Куда?! Там же три дня ходу до столицы графства! Очень нехорошие
симптомы, и тут еще война! Придется проверять! Так что, вы будете очень кстати.
- Да-да, я слышал! Ваш покорный слуга, как королевская гарантия королевской же
честности.
- Почему бы и нет? В конце концов, вы кажетесь достойным человеком, и
совместное путешествие будет нам не в тягость. Кроме того, когда дело разъяснится, вам
оттуда прямая дорога на Шампань – считайте, что это такой небольшой крюк на пути к
дому.
- А оно разъяснится? – Сказал шотландец и пояснил: - дело, о котором вы
говорите?
- Вы же дали слово, что король к этому не причастен! Конечно, разъяснится! –
Ответил Филипп.
- Вот это и настораживает. В чуму мы оба не верим, и король не виноват… А гонцы
не возвращаются, как и эта ваша испанская знаменитость. И нам предстоит ехать туда же.
- Со мной дюжина человек, да двадцать гвардейцев, да еще ваш меч! Мы разгоним
любой сброд, что попытается встать на пути! – Филипп воинственно хватил по столу.
- Сброд. Если это будет сброд, тогда, наверное, да – разгоним.
- Вы что-то знаете? Чего-то опасаетесь?
- Я опасаюсь, именно потому, что ничего не знаю.
Филипп хмыкнул. Ему стало немного стыдно от того, что он так распетушился
перед этим осторожным в словах и, наверное, в делах, человеком. Ведь ему явно не по
себе – честный рыцарь, выполнял свой долг, а тут его хватают, обвиняют не пойми в чем!
И приходится отвечать за возможные фокусы своего господина, если таковые имели
место! Тогда как он даже не знает, где город такой, Сен-Клер! А тут еще он, Филипп,
сперва разглядывал, как лошадь на торгу, потом принялся фанфаронствовать и строить из
себя артурова паладина – хорош, нечего сказать!
Срочно требовалось сгладить неловкость, и де Лален постарался.
- Я тоже ничего не знаю, сир Жан, разрешите вас так называть?
- Разрешаю. Уже привык за два года во Франции.
- Благодарю. Раз мы оба ничего не знаем, остается вверить себя Божьему
Промыслу, ведь так?
 - Что нам остается! – Улыбнулся шотландец.
- Тогда, через три дня у восточных ворот, и забудем, что наши сюзерены
враждуют?
- Через три дня у восточных ворот. Буду ждать вас поутру конно, людно и оружно.
И к черту вражду наших господ!
Они скрепили договор рукопожатием.
А через три дня Брюгге провожал маленький отряд звоном колоколов, что звал
горожан к заутрене, и только одно беспокоило Филиппа – то что он ту заутреню
пропускает. Ведь что может быть правильнее, чем принять причастие перед дорогой, даже
если она обещает быть короткой и не обильной в тягостях?
 Глава 9.
Антиквар, инквизиторы, художник.

К утру Ровный мог бы сказать: «Тот список я прочел до половины», но он не был

склонен подражать старику Гомеру. Вместо этого он отложил рукопись и заковыристо
выматерился, что в общем-то было ему не свойственно.
Рукопись обрывалась, страниц не хватало.
Вот такая катастрофа локального масштаба.
В папке, в самом ее начале, лежали письма, не письма даже – короткие депеши
(явно черновики, предназначенные для писца) принадлежавшие руке Филиппа де Лалена,
которую антиквар уже успел изучить. Да только толку-то с них?
О, да! Коммерческая ценность зашкаливала, без сомнений!
Был бы жив несчастный жадина и меркантильный сукин сын – Артем Петухов,
прыгал бы от радости выше головы. Но, увы, тело его лежало сейчас в холодильнике,
абсолютно бесполезное и никому не нужное, кроме, наверное, судебного
патологоанатома, которого Бог и государство наделили обязательной тягой ко всяким
мерзостям. Ведь кто-то должен в них копаться!
Ровный тоже относился к породе сукиных детей, но сейчас ему нужны были не
деньги. Он жаждал (именно так – жаждал) разгадки. Что было дальше? Этот вопрос был
напрямую связан с его новым, ранее не знакомым состоянием, – антиквар боялся. Боялся
так, как никогда раньше, он даже не знал, что такое бывает. Не парализующий страх перед
несущейся электричкой, не опасение неизбежного конца в виде кирпича на голову, или
чемпиона в тяжелом весе – рака.
Нет – это все знакомо каждому, а от того – нормально, ну… практически.
Этот же новый ужас был именно ужасом – ощущение того, что стабильный мир дал
трещину, и в него ворвалось неведомое. То, чего не может быть. Но он было,
чувствовалось и пугало. Пугало самим своим постоянным присутствием: я здесь, парень,
и тебе придется с этим как-то жить.
Как недавно, когда страх атаковал антиквара в ночной квартире. Тогда была
концентрированная доза, но в ограниченном отрезке времени, теперь – именно тоже
ощущение, не такой интенсивности, зато постоянно.
Кирилл теперь понимал, отчего наркоман и внук геройского деда по
совместительству, так старался спихнуть эти бумажки. То, что в них написано, было
настолько неправильным, что просто не могло быть, существовать и быть правдой. Но
Ровный чуял – правда.
 Уж очень заметно отличие от стандартных средневековых фантазий, вроде
песьеглавцев Марко Поло и прочих Гогов с Магогами.
И в этом требовалось разобраться. Причем, чем быстрее, тем лучше.
Потому как перед глазами все еще стояла интерьер петуховской спальни с двумя
растерзанными телами – вот это страх вполне понятный и конкретный. Антиквар более не
сомневался, что бумаги и жуткая участь его друга связаны.
Потому как наркоман Дима не мог прочесть содержания бумаг, но все равно –
очень боялся. Это совершено необъяснимо и с точки зрения сухой науки – невозможно, но
от архива веяло, вполне ощутимо веяло ветром страха.
– Как разбираться будешь, дубина? – спросил Ровный сам себя, поднялся из-за
стола и потер глаза.
По ту сторону занавесок вовсю светило солнце, а сквозь препоны стеклопакетов
рвался ощутимый запах соседского кофе. Утро хозяйничало в мире, ведь антиквар
истратил на чтение всю ночь.
– Дубина, – повторил Ровный, обращая стопы на кухню. – Вот чего тебя заклинило,
а?!
Далее мысли обратились в направлении ФСБ. Потому что заклинило антиквара, и в
самом деле, знатно! Сразу, сразу, еще в милиции надо было рассказать о своих
подозрениях и делишках Петухова! И уж тем более, не интересничать, когда за него
взялись представители Конторы.
Но в первом случае помешала жадность (коммерческий интерес, мать его ети!), а
во втором – необъяснимое любопытство.
«Я же ученый, пусть бывший», – попытался обмануть себя Ровный, насчет
любопытства, и не обманул. – «Какой ученый! Барыга! Самый банальный барыга!
Звонить, срочно звонить, где там визитки…»
Антиквар пришлепал с кухни, дуя на чашку с кофе, поминутно обжигаясь
раскаленной сжиженной бодростью. Нашарил на столе орленые визитки, ухватил трубку
и…
…набрал номер наркомана Димы.
– Алле! – сказал трубка.
– Дмитрий?
– Чего надо?
– Вас, молодой человек, вас. – сказал Кирилл. – Ровный говорит, узнали?
– Ну узнал. Надо, говорю, чего? – судя по голосу, Дмитрия мучила абстиненция, а
может быть, просто не выспался?
 – Надо обсудить несоблюдение договора с вашей стороны, молодой человек.
– Чего-о-о?!
– Того что ты, козел, бабки взял, а товар отдал не полностью! – рявкнул Ровный,
внезапно взъярившись. – Где вторая половина рукописи, ушлепок?! Ты чего себе
думаешь?! Что нас можно кинуть по тупому, ты, говнюк убогий?!
– Какого хрена, чувак, какая вторая половина…
– Заткнись и слушай! Сейчас десять утра. Я буду очень скоро. Если ты не отдашь
мне бумаги, или если тебя не будет на месте, с тобой буду разбираться уже не я. Ты
понял?
– Да пошел ты на х…й! – ответил Дима и отключился.
– Ах ты… говно! – заорал в немую трубку антиквар и стал лихорадочно одеваться.
О чем он думал в те секунды остается решительно непонятным. Надо полагать, что
проблески рационального разума имени Рене Декарта все еще пробивались через дурман
эмоций, потому что визитки ФСБшников он все-таки прибрал в карман.
Через двадцать минут зеленый «Паджеро» несся в направлении Чугунной улицы,
повизгивая покрышками и порёвывая дизелем. Над рулем мелькали налитые кровью глаза
и нехорошо перекошенный рот. Мания, истинная мания овладела Кириллом, обычно
рассудительным и даже боязливым в действиях.
Тем не менее, рацио, то самое глубинное, сработало. Ровный вытащил из
нагрудного кармана рубашки первую попавшуюся визитку, а потом извлек телефон,
принявшись за не самое безопасное на свете дело: набирать номер на скорости
восьмидесяти километров в час на улицах мегаполиса.
– Алло! Алло!
– Слушаю, Бецкий.
– Владислав Аркадьевич?
– Слушаю вас.
– Ровный говорит…
– Кто, простите? Вас плохо слышно.
– Ровный! Кирилл! Мы вчера виделись на улице…
– Ах, да! Господин Ровный! Чем могу быть полезен?
– Можете! – заверил Ровный. – Я вчера долго думал… короче говоря, я прямо
сейчас еду на Чугунную, прямо туда, где мы встретились, вы адрес помните?
– Конечно помню. Так вот что за шум – вы на машине!
– Именно. Подъезжайте, есть разговор и вещественная улика. Ну… я думаю, что
улика. Я буду на месте минут через двадцать.
 – Мы на Литейном, не думаю, что поспеем одновременно с вами, тут такие
пробки...
– Не важно, дождусь.
На пассажирском сиденье «Паджеро» лежал кейс, тот самый, с капитальной
папкой-скоросшивателем.
«Ну ее к монахам!» – думал про себя Кирилл. – «Отдам конторским. Целее буду! А
для любопытства у меня есть сканированная копия».
Правильная мысль.
Зачем, при этом, ехать к наркоману? А вот бес знает! Причем именно так: бес.
Мелкий бес толкал антиквара вперед. А может, не такой уж мелкий?

***

Визгливо затормозив возле дома на Чугунной, антиквар покинул авто и огляделся.

Улицу мело летней метелью – тополиный пух сверкал в лучах утреннего солнца,
перекатывался, взлетал, падал, повинуясь шалостям ветерка.
«Вот ведь, чёрт, а к полудню опять заткнётся», – подумал Ровный, разумея
недолгий утренний ветер. – «И будет снова не город, а микроволновка. Ишь как
припекает, будто не Питер вовсе».
Чугунная улица, а точнее дом №6, тоже были не совсем в порядке. Отсутствовала
важная достопримечательность, которую Ровный против воли искал взглядом. На
скамеечке не было вредного художника, как там его… Пантекорво. Как вчера пропал,
нагнав туману, так и не возвращался. Впрочем, кто знает? Ушёл за газетами, гуляет,
посещает продовольственные лавки, мало ли может быть занятий у пенсионера?
– Ну и пусть его. – постановил антиквар вслух, разгоняясь в сторону парадного.
Внутри уверенно разворачивалась пружина злобы. На себя – за явную дурость, на
обдолбанного Диму – за хитрожопость, на город – за жару. И, даже, на
новопреставленного Петухова – за то, что так не вовремя зачехлился.
Хлопнула дверь подъезда, и Кирилла обняла прохлада. Прохлада и тишина, будто
не обшарпанной створкой отсёк он себя от мира – танковым люком. Окно на площадке
изо всех сил било светом, будто лазерная пушка. В солнечных лучах играли свои игры
пылинки, напополам с вездесущим пухом тополей. Ровный шёл сквозь них, постепенно
тормозя изначальный разгон.
Было ему здорово не по себе.
Всё-таки один к явно неадекватному наркоману…
– Чушь какая! – прошипел антиквар злобно и запрыгал через две ступеньки.
 Ещё одной чертой лестничного пролёта был неожиданный холод. Если у дверей
парадного сделалось прохладно, то теперь – холодно. Или, пожалуй, морозно. Кирилл
даже обтёр взглядом стены – при такой температуре впору завестись инею. Но не было
никакого инея.
И, отчего-то было очень и очень тихо. Будто вымер дом, заодно утащив на тот свет
все положенные мегаполису шумовые эффекты: рык грузовиков, сигналы автомобилей,
голоса людей, ветряной тополиный шелест.
Стряхнув с себя оцепенение, Ровный шагнул к двери, подышал для бодрости и с
силой постучался, игнорировав звонок.
– Эй, Дима! Открывай!
Молчание было ему ответом.
– Твою мать, открывай! Я знаю, что ты здесь!
И опять оно – молчание.
Антиквар вдарил по двери уже серьёзно, аж кулак засаднило. Дверь подпрыгнула,
срикошетила от косяка и отворилась. Ровный невольно шагнул назад. Но, вспомнив, что
наркоман не имел обыкновения запирать дверей, вторгся в квартиру.
– Короче, я вхожу! Сейчас у нас с тобой будет разговор, хочешь ты этого или
нет! – пообещал Ровный.
И соврал. Потому что заходить вглубь наркоманова обиталища ему, вдруг,
совершенно расхотелось. Воняло. Не скотобойней, как у Петухова, но все равно – запах
впечатлял. Общая мёртвая тишина и отсутствие всякого движения до того напоминали
совсем недавнее приключение на Петроградском, что понять его можно.
Антиквар прокрался на цыпочках к углу коридора. Постоял у стенки, выругал себя
мысленно за смехотворное поведение и шагнул в сторону кухоньки, где по мнению
Ровного должен был обретаться наркоман.
И он не ошибся.
Вот только наркоман обретался на полу в луже мочи лицом вниз ногами к
опрокинутому табурету. Убойные ароматы вылетали наружу именно отсюда.
«Передознулся! Ну и смердит от него! Вот ведь, блин! Только бы не сдох!» – такие
слова пробежали в антикваровой голове.
– Эй, полудурок! Тебе сперва вломить, а потом вызвать скорую, или сперва
вызвать, а потом вломить? – крикнул Ровный, как он надеялся грозно.
Полудурок, как и ожидалось, молчал. Однако пальцы его подрагивали,
подрагивали и ноги. Ровный протопал на кухню, стараясь дышать ртом и как можно реже.
Перед валяющимся торчком он остановился, ибо слабо представлял, что в таких случаях
делают. В меню, которое развернула услужливая память, присутствовали следующие
пункты: облить водой, нахлестать по щекам, сделать укол адреналина или искусственное
дыхание рот в рот.
Адреналина не имелось, ровно как и желания трогать пациента руками и, тем
более, губами. Поэтому, Ровный обошел лужу мочи, добрался до раковины, добыл под
нею ведро, наполнил до краёв. А потом с мстительной радостью окатил Богуслава, начав с
головы.
Помогло.
Наркоман Дима резко поднял голову от пола и уставился перед собой. Был он
бледен с отливом в синеву, на скуле багровел кровоподтёк – явный след знакомства с
полом. Он заворочал головой в одну сторону, потом в другую, пока не упёрся глазами в
ботинки Кирилла. Словно зацепившись за них взглядом, он замер и стал поднимать лицо
всё выше и выше, наведясь, в конце концов, на Ровного.
– Эй, ты чего? – только и смог выговорить тот, против воли пятясь мимо раковины
в коридор.
Лицо, бело-синее, разбитое при падении с табурета было не в порядке. Главный
непорядок заключался в глазах. Белки, густо располосованные красными прожилками и
неподвижные, невероятно суженные зрачки. Мысль в них читалась ровно одна и такая,
что связываться с носителем её категорически не хотелось.
В глазах пылала ярость.
Наркоман тихо засипел, а потом зарычал. Потом, медленно подвёл руки под грудь
и прыгнул. Прямо с пола, из положения лёжа.

***

– Куда его понесло с утра пораньше – вот что интересно. – сказал Бецкий,
выруливая «Лексус» из автомобильной запруды Литейного моста.
– Хорошее у тебя утро, Слава. – отозвался с пассажирского места Быхов. –
Одиннадцатый час! Добрые люди уже на работах работают. С девяти утра. А некоторые
даже с восьми.
– Этот Ровный антиквар к добрым людям не относится. – отрезал Бецкий и ловко
разминулся с кормой маршрутного такси, которое проводило японский болид гневным
гудением. – Добрые люди – на заводах, а он – спекулянт и язва.
– Слава! Ты аккуратнее, убьешь ведь! – прокомментировал Быхов очередной
маневр товарища. – Ну уж и язва! Нормальный мужик, выживает, как может, чего ты
хочешь? Время такое.
 – Хочу, чтобы мне мозги не вкручивали! Ведь сорок минут вчера развлекался,
юморист чертов… Запали мне сигарету… во-о-от так… – Бецкий принял зубами первый
утренний «Кент», – тогда как мы ему со всей душой намекали: давай, мил человек, по
делу – колись, что знаешь! Ясно же что замазан по глаза. А он что?
– Твое «замазан» к делу, как говорится, не подошьешь. Нам ему предъявить нечего,
с какой такой радости ему с нами откровенничать? – ответил Быхов.
– С такой, что мы людей спасаем, и его, между прочим, тоже – мог бы пойти на
встречу, а не упражняться в остроумии! – Бецкий крутнул руль, бросив машину на
набережную, которая, по счастью, не стояла мертвой пробкой. Вяло, но плелась.
– Лучше, как при Ежове: вломился в квартиру и поговорил по душам? – подначил
напарника Быхов и тоже поднес сигарету к прикуривателю.
– При Ежове в квартиру ломиться не потребовалось бы! Какой уж там Ежов… При
Андропове – увидел бы корочки – раскололся в момент до самой жопы! Потому что
уважение к органам – залог безопасности государства.
– Вот именно. При Ежове и Андропове было за что уважать, а теперь? А теперь нас
обывателю уважать особенно не за что.
– Я и говорю: спекулянт, язва и козел. – заключил Бецкий, вовсе не обратив
внимания на крайнюю свою нелогичность.
– А вот куда его понесло и зачем – вот это вопрос. Хотел поговорить – так
подъехал бы на Литейный, или сидел дома…
– Коз-з-злина… – прошипел Бецкий и согласно кивнул. – Сделает он нам проблему,
вот увидишь!
– Не знаю насчет проблемы, но, насколько я понял по голосу – парень явно
неадекватен текущему моменту, надо его перехватить, пока он глупостей не наделал.
– Он уже наделал. Чугунная – это же он к обторчанному гражданину Богуславу
намылился! За каким бесом? А Богуслава надо было еще вчера передать в наркоманское
Управление – у него же не квартира – склад этой дряни!
– Не наш профиль. Нам что, за каждым упоротым балбесом гоняться?
– Да я так, из солидарности с коллегами… Нет, ты погляди что творят!
За поворотом на улицу Арсенальную их караулил патруль ДПС. Ошалевший от
счастья, (еще бы! «Лексус» попался!), бдительный постовой выпрыгнул на дорогу, вращая
жезлом, совершенно упустив из виду конторские номера. Бецкий вынужденно затормозил,
испятнав асфальт дымящейся резиной. В водительское окно троекратно стукнулся жезл, а
когда оно уехало вниз, образовавшийся проем заполнило пухлое, радостное лицо под
сенью аэродромной фуражки.
 – Старший сержант Плетнёв. – представилось лицо. – Нарушаете?
Бецкий выставил наружу участок тела, к которому крепилась левая рука и голова.
– Старший сержант Плетнёв, ты чего под колеса кидаешься?
– Я вас спрашиваю, почему нарушаете? Так, предъявите документы и выйдете из
транспортного средства. – патрульный посуровел, отступил назад, положив руку на
кобуру, прятавшуюся в тени могучего пуза, на котором трещал застежками бронежилет.
– Ты, видать, недавно служишь? На номера посмотрел, прежде чем под бампер
сигать? Тогда посмотри на это и служи дальше. – Бецкий продемонстрировал
удостоверение.
Страж дорог извинился, козырнул и очистил горизонт, а чекист принялся ругаться,
что вот из-за таких неопытных можно все дело провалить. В самом деле, какой идиот
станет тормозить машину с номерами ФСБ? Ведь если она, машина, нарушает скоростной
режим, значит у экипажа имеется неотложная необходимость. А если таковой нет – все
одно – не проверить и мздой не разжиться.
Полупустая Арсенальная в пять минут донесла «Лексус» до места. Проколесив по
улице имени самого углеродистого состояния железа, товарищи высадились подле
хорошо знакомого зеленого «Паджеро». Джип был пуст, пустовал и тротуар, лишь
недалекая заправка обслуживала приблудившийся «Пассат», да в «Ароматный мир» на
другой стороне дороги, забежал страждущий. В воздухе плыли заводские звуки и плотный
запах падавшей на город жары.
Быхов оглядел пейзаж и звучно чихнул.
– Аллергия… тополиный пух сведет меня в могилу… – пожаловался он.
– Тебя не пух, тебя вот это вот скорее, – Бецкий продемонстрировал напарнику
окурок.
– … и жарища. – закончил Быхов. – Чего мы по такой жарище в костюмах ходим,
как мазохисты!?
– Ствол прятать удобно. – Бецкий одернул пиджак и закрыл машину.
– Ствол можно и под рубашкой того…
– И будешь ты похож на придурка из фильма про калифорнийских бандитов.
– Ладно, бросай трепаться, двинули!
– Куда? К наркоману Диме?
– К нему, к нему. Или я не заметил господина антиквара?
Чекисты достигли обшарпанного парадного, подле которой пустовала не менее
обшарпанная скамейка, где не караулил сегодня художник Пантекорво. Оба замялись
перед дверью. Иди внутрь почему-то не хотелось.
 – Ты серьезно веришь в этот бред? – спросил Бецкий непонятно, по всей
видимости, в продолжение какого-то давнего разговора.
– Ты за двенадцать годков в нашем управлении еще не отвык удивляться? –
парировал Быхов.
– Уж очень бред матерый.
– Матерый. – согласился низкорослый чекист. – Ну, чего встал – вперед!
– Надо было взять дробовики. – Бецкий процитировал тот самый фильм про
калифорнийских бандитов, очень похоже сымитировав даже сокрушенный тон голоса, и
шагнул в сырую, прохладную темноту за дверью.

***

Художник Пантекорво вовсе не просто отсутствовал на посту при парадном.

У него была уважительная причина – его не было дома.
В то самое время, когда высокий и маленький чекисты мялись перед парадным на
улице Чугунной, словно пораженные внезапным параличом, старый художник не мялся,
но действовал на проходной судебно-медицинского морга, что на Екатерининском
проспекте, 10.
Снаружи раскинулось штилевое море лип, обворожительно пахнущих, несмотря на
жару, а внутри, опять-таки, несмотря на жару, было прохладно и пахло вовсе не липами,
как и положено воротам на тот свет.
Аккуратный старичок в парусиновой паре, белом картузике с антикварного вида
тростью в руках и не менее антикварными сандалиями на ногах, препирался с местным
цербером, вооруженным инструкцией и сержантскими погонами.
– Молодой человек, я в десятый раз говорю: мне необходимо видеть тела убиенных
граждан: Петухова А.А. и его супруги Римской Т.И., я знаю, их доставили в ваше
учреждение. В особенности первого. – так и сказал: «убиенных».
– Уважаемый, – устало отвечал сержант, – я вам в десятый раз сообщаю: я не имею
права вас впускать. Это судебное учреждение, а вы не родственник, вашей фамилии нет в
книге посещений, вы, простите, – никто! Поэтому я вас никуда не пущу.
– Тогда я позвоню вашему начальнику Георгию Петровичу Лаврентюку.
– Имеете право.
– То есть, не пустите?
– Нет. – ответил цербер и вздохнул, подумав: «вот же прицепился старый клещ!»
 – Ну хоть скажите: тела уже вскрывали? У вас есть какие-то записи, как это
называется… база данных! – старик кивнул на монитор компьютера, видневшийся над
загородкой.
– Послушайте, уважаемый… – сержант встал, покинул свое фанерное обиталище и
вышел к «старому клещу». – Я просто стою на посту, вот и все. Пускаю туда, выпускаю
оттуда, согласно инструкции. Передо мной никто не отчитывается: кому, что и когда
вскрывали. Понимаете? Я не доктор, я даже не лаборант, я – полицейский и попал сюда по
разнарядке – сторожить. Вот я и сторожу! Что вам от меня нужно?! Неужели непонятно?
С первого раза! Вот были бы вы родственник – тогда другое дело!
Старик тяжко оперся на клюку и, судя по всему, не менее тяжко задумался.
Раздумье перешагнуло границы приличий – в самом деле, проходная морга не место,
чтобы стоять вот так столбом, прикрыв глаза целую полновесную минуту! Страж открыл
рот, дабы намекнуть, но не успел, потому что упрямый дед растворил очи, которые
неприятно напомнили сержанту глаза иконописных святых в церкви. Вроде бы смотрят в
никуда, а вроде бы и все время на тебя.
– Нехорошо, товарищ милиционер!
– Я – полицейский… что «нехорошо»?
– Обзывать старого человека клещом.
– Что… – сержант разинул рот и тут же с костяным щелчком захлопнул его.
«Черт, как же неловко-то, а?! Неужели я забылся и вслух ляпнул?! Вот же довел
старикан!»
– Ничего вы вслух не ляпнули, не беспокойтесь. – сообщил дед.
– Как… вы… я не понимаю… – сержант заелозил всем телом, будто хотел
выскользнуть из ботинок.
– У вас лицо говорящее, молодой человек. Когда человек редко думает –
посетившая мысль видна, сразу и в подробностях. Тяжкое это дело – размышлять. С
непривычки.
– Что… – повторил полицейский, потому что реагировать было нужно, но как
именно – он не знал.
Старик усмехнулся в бороду.
– Да ништо! – передразнил он и вонзил взгляд в зрачки сержанта, заговорив
медленно и веско: – Я – родной дед покойного гражданина Петухова А.А. Родной дед
покойного. Артема привезли к вам, мне необходимо проститься с внуком. Гражданин
Петухов – мой внук. Мой родной внук. Я – его дед. Я должен его увидеть. Можете
отвечать, привратник.
 – А-а-а… – протянул привратник после паузы, словно просыпаясь. – А-а-а-а… что
ж вы сразу не… оно тогда… документики бы ваши… зафиксировать…
Художник сцапал из визитницы на стойке первую попавшуюся бумажку с
рекламой каких-то очень ритуальных услуг и поделился ею с полицейским.
– Благоволите. Меня зовут Петухов Борис Викторович, шестнадцатого года
рождения, – и пояснил: – тысяча девятьсот шестнадцатого.
Цербер порысил в загородку и тщательно перенес в гроссбух сию информацию,
ежесекундно сверяясь с рекламным флаером, который старику и вернул, со словами
соболезнования.
– От головной боли хорошо помогает нурофен. – невпопад ответил художник,
проходя в скорбное царство.
– Простите? – проводил его непонимающим вопросом полицейский.
– Не за что. Прими через час сразу две таблетки – поможет.
И он уверенно, словно бывал здесь не раз, углубился в коридоры и лестницы,
стремясь к полуподвалу, где и располагалась мертвецкая.
Утроба здания встретила его роением людей в халатах. Хоть было их всего трое,
они умудрились создать суету, настолько далекую от здоровой, что и сравнить не с чем.

***

Звонок не работал.
– Ну… – Бецкий родил заковыристый матюг, вовсе не вязавшийся с его
аристократической фамилией и благородными чертами лица.
– Вчера еще работал. – ответил шепотом Быхов, причем, отчего случилось такое
понижение громкости, он не сумел бы объяснить.
– Торчок хренов! – сказал его товарищ, тоже, заметьте, шепотом.
Оба стояли на площадке второго этажа перед дверью, чья коричневая краска
змеилась кракелюрами. Из окон на лестнице с пушечной силой било солнце, но здесь, на
площадке, было холодно. Настолько холодно, что невидимые ледяные пальцы
расшалились под пиджаками сотрудников Конторы.
Ненормальный холод и ненормальная тишина царили здесь – казалось звуки улицы
не долетают до площадки вместе с джоулями тепла. Хотя, казалось бы, дом не был богат
ни стеклопакетами, ни кондиционерами, в то время как эффект складывался именно
такой: закрытый стеклопакет и пашущий вовсю кондиционер.
– И что? – задал Быхов риторический вопрос.
Бецкий вновь утопил немую кнопку.
 – Понятно. – ответил его коллега и зябко поежился.
– Вышибаем? – Бецкий кивнул на дверь.
– Ссыкотно. – признался Быхов.
– В смысле, что мы без ордера и все такое? – уточнил Бецкий.
– В смысле, что ссыкотно! – оборвал его товарищ злым шепотом.
– Надо было брать дробовики. – констатировал Бецкий все той же цитатой и
вздохнул, примеряясь к хилой деревянной преграде.
И тогда из недр квартиры донесся гулкий, увесистый бум-м-м.
Чекисты подпрыгнули, до того неожиданным оказался звук.
Бум-м-м! Бум-м-м! Бум-м-м! и еще раз: бум-м-м!
Нечто с размеренностью метронома било, будто бы в бочку. А ведь не было там
никаких бочек…
– Вышибай! – сказал Быхов.
И…
Не успел Бецкий расправить могучие плечи и как следует приложиться, дверь
скрипнула и распахнулась.
– Открыто, епт…
Напарники зашли внутрь, мгновенно погрузившись в еще сильнейший холод и
невероятную вонь. Перед ними лежала прихожая, заставленная антикварной мебелью,
короткий коридор и отворенная комната со все той же старорежимной обстановкой. И ни
души.
– Господин Богуслав! – позвал Бецкий. – Господин Богуслав! Мы из ФСБ, мы вчера
были у вас, если вы помните…
– Ни хрена он не помнит. – прошипел Быхов, имея ввиду вчерашнее состояние
«господина Богуслава».
– И где он?
– Да на кухне! – Быхов ткнул большим пальцем за угол прихожей. – Блин, воняет-
то как, будто сдох кто!
Бум-м-м! – раздалось из-за поворота на кухню.
Чекисты разом шагнули вперед и увидели хозяина. Он стоял перед дверью в сортир
и мерно колотился в нее всем телом, откидываясь назад и шлепаясь сразу грудью,
животом, головой. Деревянная створка скрипуче постанывала, так что было ясно: недолго
ей осталось, а по белой эмали ползли пятна крови ровно в том месте, куда приходилось
лицо наркомана Димы. При этом, хозяин оного не обращал ни малейшего внимания на
явное неудобство такого метода.
 «Сколько же он хмурого вколол?! Такая анестезия!» – пронеслось в мозгу Быхова.
Бецкий же собрался подойти и одернуть невменяемого парня, но вместо этого
быстро отступил назад, вглубь прихожей, утянув за собой напарника. Движение это несло
в себе один голый инстинкт и никакого разума. Инстинкт самосохранения. Что-то было
неправильно во всей фигуре Дмитрия Богуслава, если не принимать во внимание тот факт,
что человек пытался вынести дверь собственным лицом.
– Эй, придурок! – рявкнул Бецкий. – А ну, завязывай!
Придурок немедленно «завязал» и обернулся к гостям.
«Обосрался, скотина», – такая мысль вспыхнула на границе сознания Быхова.
«Не обосраться бы», – в унисон подумал Бецкий.
С разбитого до мяса лица, нет, морды, на чекистов уставились совершенно жуткие,
пронзительные глаза. Свернутый набок нос, растёсанный, кажется кость виднеется, лоб и
две кошмарные дыры, из которых словно выглядывала сама смерть. Ни один из
«инквизиторов» не сумел бы объяснить, что именно их так впечатлило, но оба разом
шагнули назад, а Бецкий даже поднял руку в защитном жесте.
– Эй, придурок! – на этот раз рявкнуть у него не вышло. – А ну, утихомирься!
– Стой, где стоишь! – крикнул Быхов, но тоже не очень уверенно.
Ответом стал стремительный бросок. Наркоман Дима выставил руки со
скрюченными пальцами, которые украшали синюшные, обломанные ногти и кинулся на
чекистов.
Бецкий рефлекторно встретил его могучим хуком в челюсть, хотя вряд ли смог
понять, как среагировал, настолько быстрой была атака. Масса сложилась с ускорением,
челюсть хрустнула, а торчка, в котором было килограмм шестьдесят, кинуло в сторону.
Но он и не думал падать. Более того, не думал прекращать атаку.
Богуслав, или то, что было им ещё вчера, развернулось с неуловимой глазом
скоростью и наотмашь хлестнуло Бецкого по голове тыльём ладони. Здоровенный чекист
с грохотом влетел в дверь, что вела в комнату и вынес ту собственной спиной. Наркоман
тут же прыгнул и вцепился в Быхова, оторвав того от пола и швырнув на пол. Он зарычал,
замотал башкой, словно выбирая, на кого кинуться. В этот момент, Быхов подцепил его
ногу носком ботинка и с силой пнул вторым в колено.
Торчок упал, с размаху приложившись затылком в паркет.
Бецкий уже был на ногах.
– Лежать, пидор! – он ткнул пальцем в сторону Богуслава. – Или вставать потом не
захочется!
 Однако наркоман Дима извернулся на полу и стремительно прыгнул… точнее,
собирался прыгнуть, потому что Бецкий с шагом впечатал тому каблук в подбородок.
Богуслава швырнуло назад – в кухню.
Рядом тяжело поднялся Быхов.
– С-с-сука… – выдохнул он. – Ну, вот и всё…
Только это было далёко не всё. Чёртов наркуша вскочил на ноги. Удар, способный
не то, что вырубить – отправить на тот свет чемпиона по боксу, никак не убавил ему
прыти и ярости. Богуслав задергал головой, завыл на одной ноте. Рука его мазнула по
мойке, и в ней засверкал нож.
– На хуй! – крикнул Быхов, рванув из кобуры пистолет.
Вслед ему обнажил оружие и Бецкий. Клацнули предохранители – вместо тысячи
слов.
– Ещё одно движение… – начал было чекист, когда наркоман рванулся через
коридор.
Пистолеты, разродились оглушительным девятимиллиметровым лаем на два
голоса. Полдюжины пуль препарировала грудь господина Богуслава, а останавливающий
эффект макаровских патронов вернул его на зассанный кухонный пол. В воздухе повисла
красная взвесь от сквозных прострелов, в луже мочи закрутились кровавые водовороты.
– Вот теперь точно всё. – констатировал Бецкий.
– Из-за этого пидораса теперь объяснительные писать до очешуения. – ответил
Быхов и добавил. – Чем он поставился, вот что интересно? Чуть не убил обоих!
Чекисты зашагали к телу.
Быхов отбросил ботинком лязгнувший нож, старомодный мясной тесак с
деревянной ручкой. Бецкий, на лице которого наливалась гематома, наклонился, чтобы
пощупать шею наркомана Димы. Хотя, учитывая шесть пуль в груди, затея была явно из
разряда более обязательного, чем необходимого.
Господин Богуслав лежал на спине, раскинув руки. Голова нелепо закинула назад.
Живой человек так расположиться не мог, о чём Бецкий и сообщил:
– Готов. Надо было брать дробовики, всё равно теперь замумукаемся писать
бумажки. Ты только посмотри, во что он себе харю превратил, а! Ведь каша!
В этот момент, глаза наркомана открылись. Неукротимой ярости и жажды убийства
в них более не было. В них не было ничего.
Быхов охнул. Бецкий тоже.
– Рефлекс… – начал было он, но тут зрачки двинулись, остановившись на нём.
 Бецкий почуял, будто под рубашкой прогулялась огромная холодная рука, а
желудок ухнул куда-то в область таза. Он, который раз за сегодня, отступил назад, не
желая верить увиденному. Рядом с ним отступал, тихо матерящийся Быхов.
Но верить пришлось.
Покойник согнул ноги, перевернулся на бок, потом на четвереньки и встал.
Глаза… да какие глаза, абсолютно пустые, неживые буркала свелись на чекистах.
Бывший наркоман Дима зашипел, будто из проткнутой камеры вырвался воздух и вдруг,
шатаясь, побежал на чекистов, загребая в воздухе руками.
Вновь загрохотали пистолеты. У «инквизиторов» на этот раз не хватило сил на
какие-то слова, они просто принялись стрелять. Еще шесть пуль врубились в грудь, а тело
откинуло назад. Но когда чекисты опустили стволы, они увидели сквозь прозрачный
пироксилиновый дым, что Дима затормозил задницей о стол в кухне и бросился, побежал
вперед!
– … твою мать! – заорал Бецкий, ухватил для верности ПММ обеими руками и в
два сдвоенных выстрела начисто вынес коленные суставы бывшего наркомана.
И только тогда, ноги его подкосились, и он рухнул головой вперед в коридор.
– Что это было?! – выдохнул Бецкий.
– Смотри! Ползет!!!
Дима полз к ним, перебирая руками, а кошмарные его глаза не отрывались от
напарников, зубы клацали, как кастаньеты.
– На хер, «смотри»! Огонь!
Оставшиеся в магазинах пули пришлись в самую близкую часть тела – в голову.
Лишенное половины черепа тело, как раздавленный паук, дергалось, слепо скребя
конечностями в луже крови и мозгов. Быхова вырвало. А Бецкий снабдил пистолет
свежим магазином, который и разрядил, целясь в хребет и шею. Изуродованное тело и
после этого не прекращало корчиться, наверное, с минуту.
– Охренеть! Просто охренеть! Он что, мертвый?! – крикнул Быхов задыхающимся
голосом.
– Теперь, точно мертвый! – также, задыхаясь, ответил Бецкий – его трясло, но руки
сами переснаряжали пистолет.
– Видел! Мля… это что же получается?!
– Это, выходит, что бред – не вполне бред, или мы оба сошли с ума. – непонятно
пояснил Бецкий.
– Лучше бы мы сошли.
 И тут из санузла раздался голос. До того вышло внезапно, что чекисты разом
наставили стволы на звук и лишь чудом не открыли огонь. Голос истерично выкрикивал
один и тот же вопрос:
– Вы его убили?! Вы его убили?! Вы его убили?!
– Ровный? – переспросил Быхов. – Ровный, ты?
– Вы его убили?!
– А ну, тихо! Кирилл, это ты?
– Я.
– Можете выходить, только не испачкайтесь, здесь все в мозгах.
Прозвенел отбрасываемый крючок, открылась наружу дверь, и из санузла вышел
антиквар, которого также немедленно вывернуло, отчего в луже мозгов и крови
заплескалась доза густой желчи.

***

На скамеечке перед парадным Ровный истребовал выпить «если есть». Выпить

нашлось. Бецкий притащил из «Лексуса» фляжку виски, коего антиквар и испробовал
долгим, неостановимым глотком. Лишь потом он смог говорить и заговорил, а Быхов
вдруг понял, что кирилловы волосы не менее чем на четверть разбавлены сединой.
И не удивительно, потому как история получилась скверная.
Когда наркоман Дима прыгнул на антиквара…
– Блин, я едва прямо там не сканал, как заморозило, стою и чувствую: слюна изо
рта каплет… Он в меня вцепился, а я упал, сам думаю: хорошо мимо лужи, а то как мне
потом по городу… салон, чехлы изгвазадаю, вот глупость, да?! И тут он на меня
наваливается и к горлу… И меня, как разморозило! Двинул в рожу, колени поджал –
спихнул с себя, едва успел в коридор… в ванную заскочить и закрыться. А он там стоит и
долбит в дверь… то затихнет, то опять. То затихнет, то опять. То затихнет, то опять. И
дверь трещит. И никакого оружия. Думал, вечность прошла, а тут вы. Хорошо, что я
догадался позвонить!
Хорошо – это слабо сказано.
– Короче говоря: ну его на хрен, эти бумажки. Забирайте. Мне вам нужно многое
рассказать…
– Нам, я думаю, придется обратиться к вам, как к эксперту, гражданин антиквар. –
сообщил Быхов. – Лучше вас, все равно, эти записки никто не знает. Вы же их прочли?
– Кроме второй половины.
 – Уточню: второй половины у господина Богуслава вы не нашли бы. Вторую
половину и еще один небольшой довесок генерал Богуслав, его дед передал в наш архив
давным-давно, сразу после войны. Бог знает, почему он зажилил свою половину, теперь
не спросишь, м-да. У вас есть шанс прочесть записки полностью и кое в чем разобраться.
Думаю, вам это нужно, а то так и с ума сойти недолго. – добавил Бецкий.
– Сейчас дождемся спецкоманды из Управления и поедем на разговор, нам есть о
чем побеседовать. – сказал Быхов.
И не знал Владислав Аркадьевич, что из проулка напротив их теплую компанию
разглядывают чужие и очень внимательные глаза.
 10. Первая интермедия.

Алариху Швальму повезло покинуть лагерь Дахау 28 апреля 1945 года. Военный
врач, приписанный к отделу до 27 числа занимался зачисткой: сжигал архивы, сжигал
биологические материалы, включая сверхценные объекты N, сжигал тела умерших
подопытных, пассифицировал ещё живых. Это было не просто: выстрел в мозжечок,
несколько выстрелов в позвоночник, а потом – крематорий.
Старые, маломощные печи не справлялись – американцам должен был достаться
целый склад мёртвых тел. Не успели сжечь более двадцати штук. И не успели бы.
7-ая армия проклятых янки уж очень бодро рвалась на восток, а с какого-то
момента вообще перестала встречать действительное сопротивление. После того, как
русские взяли Зееловские высоты, пустив на сосиски почти всю 9-ую армию, до Берлина
осталось меньше ста километров. Насколько знал герр Швальм, из котла удалось
вырваться остаткам 11-го корпуса СС и 56-ого танкового корпуса Вейдлинга. Но это, один
хрен, никому уже не могло помочь и ничего исправить – всё пиво утекло.
Войска, прикрывавшие Райх с запада, принялись разбегаться, а кто не бежал, те
норовили подставить зад янки или англичанам. Попасть в лапы красным никому не
хотелось, ибо многие, слишком многие побывали на Восточном фронте, отлично помня,
что именно они там вытворяли. Ожидать «благодарности» озверевших коммунистов (а
чего только о них не рассказывали!) никто не собирался.
Поэтому, лагерь Дахау был обречён.
Чёртов комендант, гауптштурмфюрер СС Мартин Вайс приказал зачистить
секретные лаборатории, и был таков. Теперь на месте отдувались сотрудники отдела R с
немногими приданными им бойцами охраны. Не только отдавать результаты работы
союзникам, но даже показывать их следы было нельзя категорически.
Но почти два года работы… их Аларих Швальм переработать в бесполезную золу
не мог. У него имелись собственные мысли на этот счёт. Во-первых, проконтролировать
исполнение было некому. Часть личного состава достреливала заключённых, которые
могли рассказать лишнего, или просто так – на всякий случай. Часть – беспробудно
заливалась шнапсом. Во-вторых, скрыть следы собственного участия в опытах – это одно.
Сжечь же исходную папку из сейфа бывшего, теперь бесповоротно покойного начальника
Зигмунда Рашера – совсем иное.
- Допрыгался, свинский сукин сын! – шипел Аларих сквозь зубы, приставляя люгер
к затылку очередного, бешено дергающегося в фиксаторах тела.
 И не понять, кого точно он имел в виду: себя, который подписался на такое дело,
или старину Зигмунда. Старина Зигмунд, кстати, закончил свои дни здесь же, где до того
руководил целой серией не вполне приглядных опытов на живых людях. Живых и
мёртвых.
Выстрел.
Кровь брызжет на стол, часть попадает на защитный костюм и маску герра
Швальма. Ещё выстрел – в шею, ещё – между лопаток.
- Поворачивайся! - орёт он подручным.
Доктора окатывают водой из шланга, а на белый кафельный пол, который вымазан
теперь мозгами, кровью и кусками кости, обрушивается водопад кислотного раствора.
Кровь.
Кровь не должна попасть на тело, в дыхательные пути, не дай бог – на
повреждённые участки кожи, если таковые имеются. Хотя, из опытов не вышло ничего из
запланированного любопытным сукиным сыном Рашером, зараза очень опасна. И
совершенно секретна – биоматериал не должен попасть в руки американцев.
Хорошенький может выйти бардак, если заражённые вырвутся из клеток. Да что там
заражённые – может хватить капли крови, в которую вляпается рядовой раздолбай, если
ему захочется полюбопытствовать, чем тут занимались учёные.
- Забирай тело! Подвози следующего! Да не забудь проверить ремни!
Снова кровь.
Аларих ругается последними словами, почему до сих пор не доставили
пневматический пистолет для забоя скота. Парабеллумовский патрон слишком мощный –
прошибает тело навылет, от чего всё в дерьме, сиречь, опасном биологическом материале.
М-да, материалы. Старый документ, точнее, серия документов, с которых всё
началось. Их он не собирался уничтожать. Их он собирался забрать, перед тем, как
навсегда уйти из Дахау. Спастись бегством. Эвакуироваться. Дать стрекача.

***
История эта началась для роттенфюрера Алариха Швальма в декабре 1942 года.
Но это не вся правда.
В более счастливое, мирное время герр Швальм был самым молодым доктором
биологии Третьего Рейха и как раз начал успешно продвигаться в смежной медицинской
тематике, когда над Европой прогремели первые залпы великой войны.
 Аларих Швальм к 39-му году носил гордое звание доктора медицины, занимаясь,
впрочем, преимущественно академическими исследованиями в области реаниматологии.
Благородное начинание.
Благородным был и род Швальмов с корнями, которые терялись в рыцарской
путанице четырнадцатого столетия. Именно это свойство не позволило доктору
оставаться в стороне, взирая на мировой пожар из-за бумажной грани Имперской брони
для специалистов. Доктор Швальм, чего греха таить, был в восторге от идей нацизма,
превративших его, нищего студента, в элиту народа, почувствовавшего себя единым после
кошмарной Веймарской агонии. И тут такой случай заплатить по счетам! Словом, он
добровольно завербовался в войска СС, попав как раз к формированию 8-ой
кавалерийской дивизии «Флориан Гайер».
Дивизию перебросили на Восточный фронт, где она благополучно домаршировала
до Ржева.
Вскоре окрестности этого провинциального городка обратились в ад, который к
декабрю стал еще и очень холодным адом, словно ледяная преисподняя Эдды перенеслась
на землю.
А все потому что русские раскручивали маховик наступательной операции «Марс»,
накатываясь волнами на бронированный волнолом 9-й армии оберст-генерала Моделя.
Накатывались, разлетались кровавыми брызгами, и накатывались вновь, норовя отсечь
Ржевский выступ.
На одном из фасов этого выступа встала дивизия с именем вождя далекой
Крестьянской войны. И русские умыли её кровью. Своей напополам с чистейшей
арийской.
Именно это обстоятельство непосредственно касалось военврача Швальма в силу
его специальности. И довелось ему хлебнуть той крови досыта.
«Это ничего». – Думал он. – «Я людей спасаю, да и практика в поле – это
ценнейший опыт!»
Итак, холодный и одновременно очень жаркий декабрь 1942 года.
- Йост! Зажим!
- Так точно, герр роттенфюрер!
- Не «так точно», а зажим, быстрее!
Медицинская палатка ходила ходуном от канонады, которую, казалось, можно
потрогать руками – только дотянись, настолько жирным и плотным был грохот. Шутце
Йост Оберсдорф – бравый гренадер, едва закончивший фельдшерские курсы был прислан
на усиление медчасти после чудовищных потерь января 42-года. Гренадер был, конечно,
бравый, но место ему – в окопе за рукоятью MG-34, а никак не возле операционного
стола. Устав из шутце так и пер, что ужасно раздражало.
«Дорогой папа Вилии Битрих, где ты набрал такое убоище?!» - со всей ситуативной
несправедливостью думал доктор, адресуя негодование бриганденфюреру, который, в
общем, комплектацией медчасти заниматься не должен.
Залитый кровью операционный стол и солдат с развороченным бедром – судя по
дыре – осколок, минометный, не иначе. Рана выглядела жутко, но была неопасна –
справились, не взирая на тупость гренадера Оберсдорфа. Но сколько еще ожидает
очереди! И скольким еще суждено в эту очередь попасть! Русские безостановочно
долбили эшелонированную оборону, как шахтеры в забое.
Санитары вынесли раненного на носилках, Швальме привычно поднял руки
ладонями к себе и оглянулся назад, где коллега Дитрих только что справился с очередной
операцией.
- Дитрих! – Позвал Швальме.
- Уже тридцать шесть лет, а все Дитрих. – Отозвался коллега.
- Я смертельно устал. Тринадцатый за сегодня!
- У меня десятый, но, подтверждаю – ноги уже не держат.
Врачи работали посменно, но смены каждый раз выдавались жаркими – спасибо
парням с той стороны окопов – не оставляли медиков без практики.
- Как думаешь, Дитрих, не придется рвать когти, как тогда, в январе?
- Да-а-а… – протянул тот, – плотненько сегодня укладывают. Слышишь, какой
грохот?
Палатка отозвалась, зашатавшись на опорах вслед очередному рукотворному
грому. Под полог просунулась фигура гренадера с санитарной повязкой на рукаве.
Веснушчатая физиономия в пороховой гари, под каской и вязанным подшлемником
личность установить не представлялось возможным. Поэтому Дитрих обратился
нейтрально:
- Эй, ты!
- Я, герр унтершарффюрер! – Санитар вытянулся в струну, звякнув противогазным
чехлом.
- Не ори. Вольно.
- Прошу простить, герр унтершарффюрер! Только что с передовой, ничего не
слышу!
- Ты очень кстати, как там обстановка? – Спросил Швальме.
 Шутце улыбнулся, прокопченную физиономию разрезал полумесяц белоснежных
зубов, причем, половины не хватало.
- Танки, герр роттенфюрер! Танки и русские панцергренадеры! Нас вышибли из
первой линии окопов, но мы вышибли их обратно – сейчас снова ползут! Очень близко
подобрались – между окопами метров триста. Я думаю…
- Свободен, солдат. – Перебил его Дитрих. – Кру-у-угом! Марш отсюда.
- Вот так. Танки. Насколько я понимаю, сейчас разведают слабые места в обороне,
а потом вдарят из пушек. А ведь и сюда попадет, если что. – Сказал Аларих, когда
гренадер покинул палатку.
- Ну… пока не попадает. В конце концов, наши кишки рано или поздно долетят до
Господа Бога, так какая разница когда? – Философски заметил Дитрих. – Эй, Йост,
помирать не страшно?
- Страшно. – Признался аларихов фельдшер.
- В ботинок-то еще не наложил? Вот сейчас ка-а-ак накроют «катюшами»!
- Так, герр унтершарффюрер, кто на передовой был, тому сраться не привыкать.
Накроют «катюшами» – постираю штаны и всего делов.
- Если «катюшами», то стирать будет нечего. – Проворчал Швальме. – Соскребут
ошметки да зароют с умеренными почестями. Это если будет кому соскребать.
Фельдшер ничего не ответил, потому что у входа послышалась какая-то возня.
- Следующая порция мяса. – Сказал Дитрих и ошибся.
Это было не мясо. В палатку вошел трехзвездный унтерштурмфюрер в
подозрительно чистой шинели и фуражке.
- Господа… - он обвел взглядом помещение. – Кто из вас военврач роттенфюрер
Аларих Швальме?
- Хайль Гитлер! – Оглушительно рявкнул Йост, вскинув руку в старом римском
салюте.
Офицер поморщился.
- Так кто?
- Я, герр…
- Отставить устав. – Ладонь в черной перчатке запретительно рубанула воздух. –
Роттенфюрер, вас отзывают с фронта.
- В чем, собственно дело?
- В этом. – Офицер извлек конверт официального вида. – Вот предписание. Вы
немедленно отправляетесь со мной в Берлин.
- Но, у меня раненные!
 - Понимаю. – Кивнул он. – А у меня приказ. Желаете обсудить?
Вот так началась история доктора Швальме, точнее, та ее часть, которая впадает
ручейком в русло истории основной.

***
В столице господин Швальме пробыл совсем недолго – двое суток.
Времени как раз хватило, чтобы умеренно получить по шапке в медицинском
управлении СС на Вильгельмштрассе – «за безответственное отношение к собственному
таланту и подготовке, на которую Рейх потратил немалые деньги», а еще получить
предписание явится на Пюклерштрассе, 16, в берлинском Далеме.
Аларих удивился.
Он знал, что на Пюклерштрассе располагается штаб организации «Аненербе».
Откровенно говоря, о «Наследии предков» слухи ходили самые дикие, но Аларих
Швальме обладал чрезвычайно дисциплинированным умом, чтобы успешно фильтровать
девять десятых этого информационного белого шума. Его мало волновали исследования
рунической магии, духовные практики тибетских сект и поиски арийской прародины.
Точнее, не волновали вовсе. А это и было главным наполнением шепотков и пересудов,
связанных с названием «Наследие предков». Зато доктор знал, что «Аненербе» проводит
уникальные исследования в области медицины, биологии и антропологии. Так не научные
ли его изыскания послужили причиной вызова-перевода-назначения?
Разумно решив, что лучше один раз увидеть, он отправился в Далем и в указанный
срок вошел под сень уютного двухэтажного особняка, чьи большие окна были по-
военному заклеены бумажными полосами крест на крест.
Именно так. Швальме потребовался Родине именно в качестве ученого, а не
«военреза», «которых и без вас достаточно».
Ну что же?
Зачисление в Отдел «R», и первым поездом – в Мюнхен.
Но его путь лежал немного дальше. В жутковатое… да что там – жуткое место –
концентрационный лагерь Дахау. Под крыло начальника Отдела «R» гауптштурмфюрера
СС Зигмунда Рашера в качестве куратора направления… Какого?

***
Лагерь выглядел снаружи очень даже миленько, по крайней мере, со стороны входа
для персонала. Так, по первому впечатления – обычный закрытый объект Имперского
подчинения, а вовсе не фабрика смерти. Имперское подчинение красовалось над воротами
в виде Орла, усевшегося на венок-и-солнце. Рядом стоял комендантский дом, два этажа с
мансардой – белая штукатурка, железная крыша и флаг со всем тем же символом солнца.
За кирпичным забором высились ели, а перед входом – старая ива с облетевшими по
зимнему времени листьями.
На КП доктора тщательно проверили и пустили в дом, где, прямо за дверьми его
встретил запыхавшийся, будто после быстрой ходьбы, человек лет тридцати трех-
тридцати пяти.
Был он невысок – ниже Алариха, носил партикулярное платье, а лоб его в скором
времени угрожал соединиться с затылком. Кажется, такие лбы отчего-то считают
принадлежностью ученого люда.
- Здравствуйте, коллега! – Человек радостно улыбнулся и раскрыл руки, словно для
объятия, от которого, впрочем, удержался, просто пожав руку. – Очень, очень рад! Мне
вас-то и не хватало! Позвольте представиться: Зигмунд Рашер.
Он кивнул, подражая каким-то прусским офицерам из синема, отчего его черные
волосы колыхнулись и пришли в беспорядок.
- Роттенфюррер Аларих Швальм, прибыл в ваше…
- Ах, оставьте. Я, конечно, ваш начальник и все такое, и звание у меня –
гауптштурмфюрер, но, право, коллега, если мы будем звать друг друга «герр роттенфюрер
и герр гауптшутрмфюрер» на научную работу у нас времени не останется! Совсем! Я ж
вас не на плацу маршировать пригласил… Зигмунд, я для вас Зигмунд, если, конечно, в
неофициальной обстановке.
И он снова протянул руку.
- Ну, что же? Сперва заселим вас, или вы голодны с дороги?
- Не голоден.
- Отменно. Тогда пойдем к вашему новому месту жительства, коллега!
- Я бы предпочел ознакомиться с фронтом работ…
- Пустое! Успеете еще ознакомиться.
Они вышли на другую сторону, направляясь к зданиям за линией елей.
- Вы, простите, не из брезгливых, коллега Аларих?.. Имя-то у вас какое…
эпическое!
Доктор Швальм не удержался – скривил рот.
- Зигмунд, я почти год провел на передовой. Думаю, что видел всё, что только
отпущено человеческому воображению.
- Это вы заблуждаетесь… - Рашер хитро прищурился. – Но я не об этом. Я о
моральной стороне дела. Вы же, наверное, наслушались о нас всякого.
 - Если честно, я о вас услышал ровно три дня назад. А о моральной стороне дела
вообще думать не склонен. Всё что на пользу – морально. Кроме того, я – ученый, мною
движет сильнейшее любопытство.
- Настолько, что вы головы ставить эксперименты над людьми? Смертельно
опасные эксперименты. Многие наши пациенты погибают во имя нашего с вами
любопытства.
- Зигмунд… - Швальм прижал руку, свободную от чемодана, к сердцу. – Это же
война! От нашей дивизии за январь-февраль осталось семьсот человек! Из десяти тысяч!
А уж сколько русских наколотили – не сосчитать! До либеральных ли соплей теперь,
после такого?! Если вы… мы, убьем еще десяток другой, чтобы спасти тысячи – считайте,
что моя совесть спит, или ушла в бессрочный отпуск. Тем более что пациенты – из числа
врагов (в широком смысле), которые выпотрошили мою дивизию совсем недавно, да и
теперь продолжают со всей страстью.
Рашер мелко потер ладони, демонстрируя одобрение.
- Отлично! Вижу, что я в вас не ошибся… А то, знаете ли, обмороков и нервных
срывов уже насмотрелся. В вас – сразу видно военного человека – не напугаешь!.. А вот
мы и пришли. С новосельем!
Новоселье случилось в офицерской казарме – чистая, хоть и тесная комната,
удобства общего пользования на этаже и кровать! Нормальная кровать с белым,
хрустящим бельем! После ледяного ужаса подо Ржевом – это выглядело, как генеральная
репетиция рая. Ведь человеку, в сущности, так немного нужно!
Насчет рая, впрочем, доктор Швальм поторопился.
Разувериться в райской сущности этого места ему предстояло на следующий день.
Ознакомительная прогулка по лагерю сильно поколебала его уверенность в том, что он
видел «всё, что только отпущено человеческому воображению». Не всё, не всё видел
доктор Швальм.
Хотя… лично для него – да – это был такой усеченный вариант «почти рая». Тепло.
Уютно. Регулярная кормежка настоящей горячей пищей. Нормальный сон по восемь
часов в день. Интересная научная работа, к которой он готовился всю сознательную
жизнь, и это вместо десятка операция за смену среди холода и лютой грязи.
Интересная работа, кстати, оказалась прямым следствием его исследований в
области реаниматологии. Месяц длился «условно испытательный срок», как окрестил это
время доктор Рашер.
Поначалу было жутко.
 Не каждый день доводится ученому-медику топить живых людей в ледяной воде,
когда они орут так, что приходится вставлять беруши.
- Берушами не пренебрегайте! Можно заработать известные проблемы со слухом.
Акустика в помещении выше всяких похвал, так что… - предупредил его ассистент Франц
Ледваль перед первым опытом в лагерной практике Алариха.
Потом доктор Швальм пациентов реанимировал, тщательно фиксируя результаты
воздействия гипотермии на организм, с учетом его «оживленческой» специфики.
И что?
И ничего – быстро втянулся, став практически незаменимым специалистом в этом
начинании Зигмунда Рашера.
А совесть?
Совесть, как и обещал Аларих, ушла в отпуск. Хоть и пришлось в первую неделю
пару раз крепко напиться в компании все понимающего ассистента Ледваля. В конце
концов – это были враги Рейха, которые отдавали жизнь и здоровье для блага будущих
поколений.
- Ну, Аларих, сердечно поздравляю. – Сказал Рашер через месяц, вызвав Швальме в
свой кабинет для официального разговора. – Я в вас не сомневался, но порядок есть
порядок. Свою квалификацию ученого-практика вы подтвердили полностью. Я,
признаться, всё ждал, когда вы спросите: а как же руководство собственным проектом,
который вам предварительно наобещали? А вы, Аларих – прямо как Прометей, терпели
молча. Неужели не любопытно? Или это жизненная позиция – не задавать лишних
вопросов?
Начальник привычно склонил голову и хитро сощурился. Впрочем, Аларих уже
знал – это не от избыточной хитрости, а от непорядка со зрением. Рашер был близорук, а
очки носить стеснялся.
- Не знаю. – Честно признался Швальме. – Никакой такой позиции у меня не
замечено. Увлекся, наверное.
- Кстати, пользуясь случаем: моя вам искренняя и сердечная благодарность. Ваша
статистика по поводу обморожения мозжечка просто блестяща! Геринг в штаны наложит
от радости… ну… и нам от щедрот отвалится что-нибудь.
- Спасибо! – Ответил Швальм, хоть и сомневался насчет бурной реакции
авиационного рейхсмаршала, не смотря на то, что работы по выживаемости летчиков,
катапультировавшихся над холодными водами выполнялась по его прямому указанию.
- Не за что. Хотя, что это я… есть, есть за что! Поработали вы просто отлично! И,
Аларих, прекратите все время тянуться по стойке смирно – в пиджаке это выглядит
ужасно нелепо. Итак, - Рашер выбрался из-за стола и прошелся по кабинету, выдерживая
паузу, - итак, коллега, я поручаю вам проект… небывалый проект, который потребует не
только мастерства, но и мужества. Мужества настоящего фронтового военврача.
Сказав эту непонятную в общем фразу, он замолчал, отвернулся и начал возится с
электрофоном, что оккупировал тумбочку у стены. Электрофон был дорогой, редкой
штуковиной с автоматической подачей пластинок – прямиком из Америки, фирма
«Колумбия», практически шедевр. Вскоре из динамика полились первые такты увертюры
к «Аиде».
- Не очень громко? – Спросил Рашер через плечо.
- Мне бы хотелось узнать подробности моего направления. А музыка совсем не
мешает.
- Тогда присаживайтесь. – Хозяин указал на пару кресел у стены, одно из которых
немедленно занял.
Присел и Аларих.
- Вы, коллега, - начал Рашер и по всему было видно, что начал издалека, блестящий
реаниматолог. Но не буду утомлять вас комплиментами. Вместо этого задам вопрос: вас
никогда не угнетала мысль, что ваше профессия… ваше искусство часто оказывается
бессильным перед жадиной Хароном? Если пациент умер, то это навсегда, не смотря на
все ваши старания и выдающиеся качества. Не гложет некая подспудная обида? Ведь ваша
специализация ближе всего к той самой реке, где обитает старина Харон.
- Патологоанатомы куда ближе.
Рашер рассмеялся.
- Юмор – это ценно! Но, патологоанатомы работают с окончательным фактом – с
костюмом, который покинул владелец.
- Обидно конечно. – Признался Аларих. – Правда, после фронта чувства изрядно
притупились. Однако, Зигмунд, что вы имеете в виду? Реанимация из терминальных
состояний – вполне нормальная тема исследований.
- Не желаете сигару? – Хозяин кабинета сцапал со стола коробку, которая оказалась
наполнена толстенькими коричневыми цилиндрами, источавшими сладкий аромат Кубы.
– Ах да, вы же не курите…
Зигмунд растратил минуту на возню с сигарой, во время чего Радамес успел
сообщить миру через посредство динамика, что Милая Аида - Нила цветок, скоро увидит
солнце родное.
- Превосходно… - выдохнув клуб дыма, Рашер продолжил, - терминальными
состояниями, друг мой, вы занимались здесь целый месяц! Я говорю о вещах куда более
захватывающих. Или вы думаете, что Отдел «R» создан только для того, чтобы макать
евреев в ледяную воду и записывать, что выйдет в результате на радость папочке
Герингу?
- Последний раз мы макали католического попа.
- Какая разница?! – Рашер описал сигарой дымный скрипичный ключ. – Неужто вы
такого низкого мнения о нашем руководстве? Фантазия доктора Вюста гораздо богаче.
Именно он дал добро на проект, хотя, без ложной скромности – инициатива моя.
- Так что за проект?! – С трудом сдерживаясь, воскликнул Аларих.
Рашер поднялся из кресла, походил по комнате, пыхтя сигарой, а после вернулся на
место. Комната наполнилась чарующими тактами арии, в которой Аида обещала
Радамесу: «С тобой ухожу».
- Ах, простите, простите, я вас переинтриговал. Надо было подготовить вас,
разогреть, что ли… - Он вернулся на место, изрядно хватил дыма в легкие, и, выпустив
его наружу, принялся рассматривать коллегу сквозь туман. – Я говорю о физическом
бессмертии, доктор.
- Чушь. – Отрезал Швальме.
- Чушь. – Легко согласился Рашер. – Если душа покинула тело, вернуть ее назад
медицина не в состоянии, по крайней мере, пока. Но вот тело, коллега, тело может жить
без души и быть более чем полезным.
- Какие-то фокусы с электрическим стимулированием нервных окончаний трупа? –
Спросил роттенфюрер, подумав, что от рассудительного и вдумчивого ученого такой
бредятины он не ожидал. – Только я не вижу, чем может быть полезен такой фокус.
Остаточный тремор конечностей, даже временное восстановление сердечной функции –
это все впечатляет досужую публику, но уже для студентов первого курса не интересно.
Мы с вами слегка перешагнули этот счастливый возраст, не находите? После смерти
мозга, тело окончательно превращается в труп, из которого только если мыла сварить.
- Мыла, говорите? – Рашер усмехнулся. – В головном мозгу есть множество
лишних участков. Неокортекс – высшая нервная деятельность, гипофиз – выработка
гормонов и многое-многое другое совершено не нужны для поддержания механического
функционирования тела. После смерти мозга открывается масса возможностей. Если
оживить церебеллум (мозжечок) тело сможет двигаться и совершать множество полезных
манипуляций, им можно будет управлять, как Големом. Представляете, доктор?
- Я, доктор, представляю себе, что вы меня разыгрываете. Допустим (только
допустим), остаточные процессы в нервной системе мертвеца позволят заставить тело
двигаться. Но это все очень ненадолго, ибо разложение органики все эти процессы
чрезвычайно быстро пресечет.
- Справедливо. Но, дорогой Аларих, дело в том, что в далеком пятнадцатом веке в
одном бельгийском городке на границе Шампани началась чума…
- Причем тут чума и пятнадцатый век?
- Дослушайте. Оговорюсь! Подробностей мы достоверно не знаем и вряд ли когда-
нибудь узнаем. Всё что я изложу сейчас – это реконструкция на основании одного
занятного средневекового документа и дедукции. Итак, чума. Точнее, то, что аборигены
посчитали бубонной чумой из-за схожести симптомов. За одной лишь разницей: эта чума
была фантастически незаразна. Тем не менее, все закономерно перепугались, и в город с
инспекцией нагрянул один испанский врач – знаменитость, этакий средневековый Луи
Пастер. Однако его намерения лежали значительно дальше обычных медицинских
функций, как и у нас с вами, коллега. – Рашер поклонился в кресле. – Он установил, что
болезнь передается только при непосредственном попадании в кровь основных сосудов:
вен или артерий, после чего пациент гарантировано погибает в течении четырех-пяти-
шести суток. Тогда он произвел некие манипуляции со штаммом (ну это мы знаем, что
такое штамм – он, понятно, не знал, оперируя зараженной кровью). Которые привели к
любопытным результатам. Повторюсь: мы не знаем и десятой части этой истории и,
наверное, сотой доли подробностей клинических мероприятий. Но, узнаем, с вашей
помощью…
Доктор еще раз поклонился и указал на Алариха сигарой.
- Так вот, любопытные результаты. Как бы сказали мы с вами: штамм вышел из
пасифицированного состояния. Он стал заразен чудовищно, как и полагается чуме. Теперь
стало достаточно простой царапины, чтобы подхватить болезнь.
- И тогда блохи разнесли ее… - собрался было закончить за начальника Аларих, но
тот его перебил.
- А вот и не угадали! Секрет этой новой заразы заключался именно в разносчиках.
– Симфонично торжествующему тону Рашера отозвалась пластинка, заигравшая
торжественный марш. – Разносчиками стали сами больные!
- Через мокроту? При кашле? – Уточнил Швальме.
- Клиническая картина, насколько мы можем судить, стала куда занятнее.
Поражение касалось в первую очередь, не лимфоузлов и не легких, а мозга. Больной
сходил с ума, превращаясь в крайне опасного и агрессивного маньяка, который
набрасывался буквально на все, что движется и рвал мишень зубами, ногтями и любыми
подручными предметами, будучи абсолютно невосприимчивым к боли при полностью
подавленном инстинкте самосохранения. Понятно, что при таком поведении
инфицированных, болезнь распространялась хоть и не так эффективно, как блохами, но
куда более эффектно. Представьте во что превратится средняя больница, куда доставят
пяток-другой таких вот пациентов!
- Интересная история. – Покивал головой Аларих, борясь с желанием высмеять
непосредственное начальство, или даже надерзить. – Допустим на секунду, что я поверил
в это древнюю байку. Очень интересно.
- Интересно не это! – Зигмунд словно не заметил иронии. – Самое интересное
начиналось потом!
- Потом? – Поднял бровь Швальме.
- Сумасшедший пациент или нет, но – это чума! Через некоторое, недолгое время
его убивала лихорадка! Или добросердечнее соседи – сами понимаете, в пятнадцатом веке
нравы и законы были куда проще современных.
- И? – Аларих уже догадался, куда клонит начальник, но хотел услышать
окончание из его уст.
- Экий вы тугодум сегодня! – Посетовал Рашер. – Неужели непонятно из начала
разговора? То-то и оно! Покойник вставал на ноги!!! И продолжал заниматься ровно тем,
чем и перед смертью – набрасываться окружающих. С той лишь разницей, что делался
абсолютно туп и практически бессмертен. Уничтожить такую тварь можно было только
разрушив головной и спинной мозг. Разложение прекращалось примерно через неделю, и
мертвец начинал ходить по земле! Вот это интересно!
- Потрясающе! – Аларих зааплодировал, толи доктору, толи оркестру Ла Скалла,
мастерски отыгравшему марш из оперы. – Я не спрашиваю, как ваш средневековый
Пастер провернул это дельце. Мне любопытно: за каким дьяволом он всё это устроил?
Случайно?
- Наш! Наш средневековый Пастер! – Зигмунд поднял пальцы с зажатой меж ними
сигарой. – Вовсе не случайно. Этот гениальный ум потратил жизнь, охотясь за этой,
невероятно редкой формой чумы, которая есть универсальный и абсолютный реаниматор
– куда уж нам с вами! Для чего? Справедливый вопрос. Испанец полагал, что сумеет
управлять мертвецами, также как сумел управиться с исходным штаммом. Вообразите
армию практически бессмертных солдат, не знающих ни голода, ни усталости, ни боли, ни
страха, ни жалости. Даже сейчас – это без пяти минут власть над миром! Вот чего желал
испанец!
- Фьють! – присвистнул доктор Швальме. – И всего-то? И как власть над миром?
Получился толк с затеи? Что-то я не припомню в истории Средних Веков этакого казуса.
 - Ему помешали. – Ответил Рашер и раздавил сигару в пепельнице. – Город Сен-
Клер погиб в течении нескольких дней. Сперва, не могли понять, что происходит, а потом
было поздно – жители разорвали друг друга. В город была направлена инспекция (связи-
то нет, а как же!) из нескольких рыцарей и солдат. Почти все они погибли, но по крайней
мере одному посчастливилось вырваться. Он оставил дневник, который попал в руки
ребят-лингвистов господина Вюста. А уж по указанным координатам наведались и мы.
- Вы ожидаете, что я поверю в это нелепицу?
- Нет. Я и сам не поверил и никогда не поверил бы – ведь я ученый, как и вы. Но
вот своим глазам я не верить не могу. Настала пора познакомить вас с фронтом работ!
Рашер упруго вскочил, накинул на плечи шинель, так как на улице было прохладно
и вышел вон, напевая под нос: «К берегам священным Нила, боги путь укажут нам…»
Последовал за ним и доктор Швальме.

***
Путь оказался на удивление долгим. Аларих, изрядно походивший по территории
лагеря, хорошо представлял его топографию, в который было, прямо скажем, не
разгуляться. Ему даже показалось, что коллега путает следы (черт знает зачем). Или это
были игры субъективного восприятия? Ведь за периметр они так и не вышли, добравшись
аккурат до крематория – мрачного сооружения, перерабатывавшего отходы деятельности
Дахау.
В стороне от крематория нашлась земляная насыпь с глубоким апрошем,
выведшим к дверям – хорошим, массивным из бронелиста. Очень это все напоминало
капитальный дот. Да таковым, по сути, и являлось, только без амбразур, но зато весьма
обширный, с подземными этажами. Имелись и пулеметы – при входе.
- Прошу стоять и предъявить документы, - сказал солдат с петлицами
оберефрейтора, когда дверь отворилась, и оба врача прошли метров двадцать под
коридору под сводами капонира.
Аларих едва не спросил, зачем? Только что, буквально три секунды назад их точно
так опросили через окошко в дверях. Да и Рашера здесь знали в лицо. Не могли не знать.
Однако ствол пулемета за бетонной баррикадой в глубине коридорчика, внимательные
глаза солдат к вопросам не располагали. Пропускной режим здесь был налажен как надо.
Рашер отработанным движением извлек офицерское удостоверение и еще какой-то
официального вида бланк.
- Это временный пропуск коллеги, прошу любить и жаловать. – Пояснил он,
протянув бланк ефрейтору, который внимательно прочел его, а потом оглядел и Алариха.
 Попросил документы и у него.
- Простите, доктор, - извинился Рашер, когда вторые двери лязгнули за спиной, -
секретность, знаете ли. Утомляет невероятно, но…
- Понимаю. Ничего страшного, даже романтика какая-то.
- Пф-ф-ф! После десятого раза вся романтика пропадает. В столовую, извините, не
выйти! Каждый раз надо умасливать эти чугунные лбы документами! Хорошо хоть
сортиры имеются, а то впору в петлю! – Многословно ответил Рашер. – А вот и пришли!
Готовьте документы в третий раз, коллега!
Штукатуренный коридор с дверьми вдоль стен (какая-то канцелярская
официальщина) оборвался поворотом, за которым была лестница на нижний уровень и
еще одна бетонная баррикада-пулемет-два часовых. В самом деле, целых три КП на
спринтерской дистанции – это слишком.
- Мы почти на месте, скоро вы всё увидите, коллега! Любопытно? А, можете
ничего не отвечать – вижу, что любопытно!
Любопытно – слабое слово.
Аларих едва не искусал локти, когда увидел в конце прохода форменный
перепускной шлюз вместо дверей. Такое бывает на подводных лодках, такое бывает на
объектах, где работают с особо опасными бактериями. В подобных местах доктору бывать
еще не приходилось.
Шлюз привел коллег в сверкающее белизной помещение. Интерьер напоминал
статусную больницу, где пользуют лучших людей Рейха. А потом был еще один шлюз,
открывший путь, собственно, в лабораторию. Где Алариху суждено было не просто
удивиться.
Рашер подозвал ассистента, высокого, худощавого в аккуратно застегнутом белом
халате и врачебной шапочке.
- Дитер, друг мой, - это доктор Аларих Швальм, наш долгожданный специалист по
реаниматологии. Прошу обеспечить ему доступ к объекту «N» в любое время дня и ночи,
даже если меня не случится рядом. А это мой помощник, мой Санчо Панса на полях
науки.
- Дитер Трег. – Представился он неожиданно густым басом, не вязавшимся с узкой
грудью.
Мужчины пожали руки, закрепив знакомство.
- Ну, вы готовы? Тогда прошу. Дитер, открывай хранилище!
Маленький вестибюль с дверью в торце. Дверь сейфовая, с кодовым замком и
двумя ключами, которые было нужно поворачивать одновременно.
 А за ней…
Вдоль стен стояли клетки. Швальме насчитал семь проемов, забранных толстым
стеклом. Напротив стояла пульт с еще одним человеком в халате и шапочке, который
поприветствовал вошедших поднятой рукой.
Аларих шагнул вперед, к ближайшему проему.
В клетке, абсолютно белой, залитой белым безжалостным светом, на столе лежала
мумия. При жизни это был человек среднего роста, с широкими плечами и волосами до
плеч, абсолютно седыми.
- Это мумия, Зигмунд? – Разочарованно спросил Аларих.
- Это, коллега, объект N-1. Впрочем, мы зовем его Карлом.
- Карлом?
Рашер довольно рассмеялся и стал загибать пальцы:
- Карл, Рольф, Вилли, Ганс, Фриц, Хайнц и Шмидт. Впечатляет?
Но Аларих упорно не желал впечатляться.
- Занятно, конечно. Но это просто мумия, пусть и удивительно сохранная. Что
именно меня должно впечатлить? - Аларих шагнул вплотную к стеклу, недоумевая: не эти
ли останки его пригласили реанимировать?
Шагнул, и тут же отпрянул, отскочил назад, не удержав крика.
Мумия пошевелилась. Небольшой поворот головы и судорожное подергивание ног.
Словно волна пробежала по телу.
- Ага! – Торжествующе воскликнул Рашер и захохотал. Ему вторили подчиненные.
- Он… оно… - Аларих мямлил, растерянно тыкая пальцем в направлении
бесновавшихся за стеклом останков. – Что?..
Доктор биологии, дипломированный врач, видевший, как он думал, все с обратной
стороны жизни в кровавой ржевской каше, только что столкнулся с неведомым,
невозможным и не знал, что спросить. Точнее, знал, но Рашер его опередил:
- Да-да! Карл жив! Точнее, не жив, но функционален, как я вам и говорил всего
четверть часа назад! – произнёс гауптштурмфюрер и, внезапно, поскучнел. – Всю тёплую
компанию доставили сюда с немалыми трудами. Правда, Карл и все прочие оказались
вовсе не так… деятельны, как описано в древнем манускрипте. Теперь, извольте видеть,
коллега, остаточные судороги, конвульсивные сокращения мышц и так далее.
Растормошить их всерьёз не удаётся. При этом, никакого разложения. Все семеро,
например, ухитрились сохранить в целости глазные яблоки. Они реагируют на свет, и
уверенно наводятся на людей, если подойти близко. Ротовая полость впитывает жидкую
пищу. От электрода под напряжением дергаются не хуже меня или вас. Клетки тела живы.
А ведь им, коллега, пятьсот лет! Изъятие сердца, печени или лёгких никак не сказывается
на мышечной и остаточной мозговой активности.
Рашер вздохнул, добавив: - Как учёный теоретик я в восторге. Толку только в
практическом смысле со всего этого вивария никакого. Мы в тупике. Надеюсь, с вашей
помощью получится хоть что-то путное.
Аларих, тяжело ступая, добрался до табурета у пульта.
- Пятьсот лет! – Потрясённо выдохнул он. – Но откуда… откуда вы их взяли? Это
же потрясающий материал!
- Я же говорил, неужто вы забыли? Это ребята из бургундского городка Сен-Клер-
на-Уазе, которых смогли добыть бойцы спецкоманды. Наше сокровище. Их у нас всего
семеро.
- Как это возможно? Если вот это способно самостоятельно передвигаться, как вы
утверждаете, почему о них никто ничего не знает? Как они не разбежались? Ведь это
Бельгия, плотность населения чрезвычайная, кто-нибудь что-то уж точно увидел бы, а
газеты выли бы в голос!
- Хороший вопрос! И ответа на него нет, по крайней мере, в рамках академической
науки. Видите ли, доктор, выбраться из города, ровно как и попасть туда, не просто. Наш
полк, наступавший на том участке, не смог пройти расстояние в пять километров. Пять
километров, доктор! Они шли двое суток! И заблудились! Целый полк! Послали роту
разведки, и она не вернулась. Послали вторую – этой повезло больше – назад через
неделю вырвался уполовиненный взвод! Дюжина человек, измученных и поседевших.
Они несли такую матерую чертовщину, что их пришлось изолировать. Но факт есть факт
– вещь упрямая. С пространством там твориться нечто невероятное. Город пришлось
обходить по дуге. И, конечно, сразу всё вообще засекретить. Ну а дальше в дело пошли
парни из специальной команды. И другие парни, которые подняли все архивы по поводу
этого чертова городка – я об этом тоже рассказывал. Ваша задача, доктор, описать,
зафиксировать процесс воскрешения. И попытаться понять механику второй жизни. Наши
опыты зашли в тупик, доктор, признаюсь честно. Мы научились заражать пациентов
бессмертием, но не поняли… ни черта не поняли! А главное: как ими управлять. Этим-то
мы с вами и займемся. Гордитесь, доктор! Вы теперь носите главную тайну не только
Рейха, но и всей военной науки современности! Подумайте, какие перспективы! Если мы
обуздаем эту силу… мы сможем низвергнуть ад на весь мир, а сможем подарить
избранным вечную жизнь. Согласны взяться за тему, доктор? Впрочем, вопрос
риторический – отсюда у вас только один выход.
И Рашер снова расхохотался.
 ***
Сказать, что Аларих Швальме испугался, значит не сказать ничего.
Любой испугался бы.
И дело не в том, что объекты были страшны, как сама смерть. Дело было в
неправильности происходящего. В конце концов, русские пушки тоже несли ее – смерть.
Но это была настоящая, окончательная, правильная смерть. Конец тела, пусть и
мучительный. Происходящее же в бункере было чем-то запредельным.
Однако, как заметил Зигмунд, выхода не было, да и любопытство, пересилило
ужас. Хотя бояться Аларих не прекращал. С тех пор уже никогда.
Работа оказалась утомительной.
Согласно высказыванию Рашера, подопытных «заражали бессмертием»,
посредством шприца с вытяжкой из исходного объекта. А вот воздушно-капельный метод,
обещанный Рашером, отчего-то не работал. Видимо, безвестный средневековый рыцарь
что-то напутал, в чем его трудно винить, ведь ни слов «воздушно-капельное
инфицирование», ни даже что такое бактерия, тот знать не мог. Или зараза за пять веков
испортилась?
После инъекции у персонала было не больше десяти минут, так как человек сходил
с ума. Начисто. Он превращался в невероятно агрессивную тварь, которую требовалось
надежно обездвижить, пока она… оно не наделало дел.
Далее пациента (которого после инфицирования именовали «объект N+),
пристегивали к столу и начиналась работа. Аларих следил, как подопытный умирал,
чтобы возродиться вновь к тупой медленной не-жизни, ничем не отличаясь от исходных
средневековых мумий.
- Черт знает что. – Сказал Зигмунд, оторвавшись от микроскопа. – Это обычная
Yersinia pestis, насколько я могу судить. Ничего больше наши доблестные бактериологи
выделить не могут! Но отчего она передается только непосредственно в кровь?
- М-да, в кровь. – Поддакнул Дитер, сидевший за столом напротив. – И отчего эн-
плюсы после смерти делаются такие пассивные? После заражения они весьма агрессивны.
- Климат неподходящий. – Заключил Аларих и устало потер глаза.
Дело было через три месяца после личного «сошествия во ад» доктора Швальме,
как он сам окрестил свое знакомство с темой. Трое ученых сидели в лаборатории, среди
аппаратуры под аккомпанемент тихо жужжавшего автоклава. За преградой стекла билось
тело, пристегнутое к столу. Пальцы скребли голую стальную поверхность, а изо рта
рвался неслышимый толи рык, толи стон. Звукоизоляция была абсолютной, но Швальме
знал – эн-плюс издает самые неприятные звуки: чистая, незамутненная ярость и жажда
убийства.
- Скоро сдохнет. – Пробасил Дитер, проследивший взгляд Алариха.
- Да, еще часов шесть-семь. Этот продержался долго. Девять дней.
- Хоть вы порадуйте, доктор! Есть что-нибудь новое? – Взмолился Рашер, сложив
руки на груди.
- Ни-че-го. – Отчеканил Швальме. – Отслеживаю процесс умирания, провожу
реанимацию, она, конечно, не помогает… Насчет второй жизни мертвого тела – никаких
новых данных. Оно сохраняет все двигательные функции, ему нужна энергия в виде
пищи, оно абсолютно тупо и почти пассивно. Я, право, не знаю, зачем вам понадобился я,
все это вы и так знали.
- Ну-ну, доктор! Исследования только начались, что за унылые мысли! Вы
работаете всего три месяца! И, я по глазам вижу, у вас есть какие-то мысли. Поделитесь!
Аларих встал и принялся нервически барабанить пальцами по столу, будто играл
на рояли какой-то быстрый мотив.
- Это не мой участок, Зигмунд, да и мысли бредовые. – Сказал он после увесистой
паузы, наверное, в полминуты.
- Бредовые – это хорошо. У нас и так не тема, а полное безумие. Еще немного
безумных идея не повредит. Я так думаю. – Сказал доктор Трег и усмехнулся.
- Поддерживаю! – Это, понятно, сказал, Рашер. – Давайте ваше безумие, доктор!
Что вы, как институтка интересничаете, ей богу!
- Я пока возился…а я больше всех провожу в компании объектов, обратил
внимание, что до момента смерти они умеют общаться. Факт общения налицо. Например,
умеют подавать сигналы о цели. Не знаю как, но, если возле камеры оказывается человек,
активируются сразу все объекты, даже если они человека не видят. Но один его засекает и
этого достаточно – сразу все наши подопечные на ногах и идут в атаку. Как вы это
объясните?
- Да, я обращал внимание на такой факт. – Подтвердил Трег. – Но до этой минуты
не мог сформулировать.
- Это интересное наблюдение. Объяснить никак не могу. Месмеризм, гипноз,
мозговые лучи? Черт его знает… И что? Какие практические выводы?
- Как я уже говорил, практические выводы выходят за рамки моего участка
исследований. Быть может, если объекты коммуницицируют посредством этих самых
гипотетических лучей мозга, то они являются не самостоятельными организмами, а
частями некоего целого?
 - Как стая? – Уточнил Рашер, сильно подавшись вперед.
- Никак нет. Осмелюсь предположить, в виде бреда, раз уж мы договорились, что
сегодня бредить можно, что не стая. Скорее колониальный организм, как морские
сифонофоры, например. Только не в виде органического симбиоза, а на ментальном
уровне, если вы понимаете, о чем я.
- Да, звучит достаточно дико. – Улыбнулся Дитер.
- Дико не это. Дико то, что рассказывают парни из спец группы. – мрачно ответил
Рашер.
- Вы так и не поведали, что именно, Зигмунд. – Трег улыбнулся, вроде бы даже с
надеждой и принялся нервически барабанить пальцами по столу. – Я понимаю,
секретность. Но это же напрямую связано с темой исследований. Вдруг именно там ключ
к разгадке?
Начальник заправил руки в карманы и начал прохаживаться по лаборатории.
Помолчал, склонив голову.
- Эх, Дитер... не могу я вам всего рассказать. Та ерунда… то безобразие, что
творится вокруг города уже не моя тайна – ею занимаются другие люди. Ну, насколько я
понимаю – занимаются. Мы знаем только то, что целый город в центре Европы не просто
пропал со страниц источников в пятнадцатом веке – о нём вообще никто ничего не знает и
там никто с тех пор не бывал. Кстати, спецгруппа попала только в предместье. Через Уазу
они не смогли переправиться. Не смогли, да-с! – Рашер прекратил слоняться, остановился,
подняв голову ткнул пальцем в сторону слушавшего каждое слово Алариха. - Ну что…
Идею я принимаю. По мысли коллеги Швальма нужно собрать некую критическую массу,
и тогда можно надеяться на активацию неких скрытых контуров коллективного сознания
не одного объекта, а целой группы. В качестве рабочей гипотезы признаю модель годной.
Да-да, именно рабочей, не спорьте, доктор! С завтрашнего дня начинаем мероприятия по
массовому заражению пациентов. Для начала, отберем тридцать человек, так сказать,
полный взвод! И после первой смерти соберем их вместе, в одном помещении.
- Но… - начал было Аларих.
- Это приказ, герр роттенфюрер! – отсек возражения Зигмунд.

***
Рабочая гипотеза, как говориться, оказалась не слишком рабочей. Объекты N+,
собранные массово в одном помещении, были опасны. Куда сильнее обычного грызла их
тяга к убийству. Но, умерев, они превращались в таких же бесполезных пассивных
кадавров, как исходный материал из неведомого и забытого города. Что за город, и что за
чертовщина там происходит, старина Рашер отмалчивался.
Зато показал Алариху те самые средневековые документы, которые доставили из
бездонных архивов Рейха в распоряжение отдела R. Знакомство с бумагами тоже не
слишком помогло. Если бы не живое и одновременно мёртвое свидетельство в лице
Карла, Вилли, Фрица и прочих, герр Швальм никогда и на секунду не воспринял бы
старые бумаги за что-то большее, чем интересная средневековая сказка.
Что-то не срасталось у последователей древнего испанского доктора. Хотя, раз за
разом вчитываясь в перевод, Аларих чувствовал – разгадка где-то здесь. Но чувства к делу
не подшить – дело не трогалось с точки. Мёртвой, но в тоже время, пугающе живой.
Доктора заражали подопытных. Эн-плюсы сходили с ума. Исправно кидались на
других подопытных и буквально рвали их на клочки. Тем, кто умудрялся выжить,
оставались минуты – они тоже бесповоротно обращались в неуправляемых убийц с
красными глазами, невероятной, нечеловеческой силой, скоростью и выносливостью.
Их можно было топить в ледяной воде, помещать в барокамеру с уровнем
давления, как на высоте десяти километров – смерть никак не желала забирать настолько
бесполезную жизнь. Контролировать ярость эн-плюсов оказалось принципиально
невозможно. Дней через пять-шесть, редко больше, агрессивный монстр умирал. И
становился он бессмысленным куском слабо шевелящегося мяса. Совсем как Вилли, Карл
или Фриц.
Им можно было вынуть все внутренние органы, слить кровь, ампутировать
конечности и даже голову – вторично оно не умирало. Только огонь – полное
уничтожение организма. На худой конец помогал взрыв осколочной гранаты в замкнутом
помещении. Или серия выстрелов в мозг и позвоночник. Тело не умирало и тогда, но
всякая нервная активность прекращалась.
Интересно?
Безумно. Вызов для учёного – биолога, врача, физика.
Практическое применение? Да никакого. Поставить себе на службу не жизнь не
выходило даже при наличии бездонных ресурсов и лучшей аппаратуры.
- Можно, конечно, запустить эту вот заразу во вражеский тыл. Я не знаю, начинить
бомбу шрапнелью, какими-то капсулами с кровью N+. – Рассуждал Рашер, сидя в
собственном кабинете. – Это будет эффектно. Представляете эпидемию такого
бешенства?!
Он довольно и даже мечтательно расчмокался и закурил сигару. Аларих
представил и даже его передёрнуло.
 - Дивизия, две дивизии, целый корпус в пару суток обращаются в жутких безумцев
и рвут на куски друг друга и окружающих. – Продолжал Зигмунд. – Но нет, чёрт дери, что
прикажете делать потом? Ведь контролировать заражение не получится – хотя бы парочка
таких ребят нет-нет да и доберётся до наших траншей, и что, скажите, на милость, потом?
А потом подопытный укусил Дитера. Вцепился зубами в руку, пропоров плоть до
кости. Бедняга слишком устал, расслабился, потерял бдительность и вот результат.
Аларих помнил, как тот беспомощно озирался, зажав рану. Аларих помнил, как коллеги и
приятели по вечернему пиву разом отступили назад, слишком хорошо понимая, что
произойдёт через пять-десять минут. Вокруг несчастного словно выросла невидимая
стена. Он был ещё жив, но вот-вот должен был обратиться чем-то, что страшнее
огнемётного фугаса.
И ведь не было никакой реальной стены между ними.
И не было больше милого и умного доктора Дитера Трега. Обречённый и
бессильный, он стоял в окружении таких же бессильных и перепуганных насмерть
товарищей.
Аларих помнил, и память эта преследовала его во сне, как Дитер аккуратно
расстегнул халат, повесив его на спинку стула. Как появился в здоровой правой руке
курносый полицейский «Вальтер».
- Не надо бояться. Страх хуже смерти. – произнёс он напоследок.
Ударил выстрел.
Удивительно, но это было единственное ЧП на объекте.
А потом отделу R урезали финансирование. Сразу в три раза.
Рашер ходил дёрганный и злой, ведь Люфтваффе буквально заваливало его
работой. И текучка эта совершенно блокировала работы по главному для него
направлению.
В мае 1944-го выяснилось, что Рашер вместе с благоверной жёнушкой похищал
здоровых немецких младенцев, выдавая за своих. Жене было сорок, кажется, восемь, а
Зигмунд хвастался, что благодаря его исследованиям продуктивная жизнь всех арийских
женщин продлиться и после пятидесяти.
Такого обмана не простили. Жена повисла в петле, а старина Зигмунд попал в
Дахау, но уже на совсем иных условиях, нежели прежде. И Аларих оказался главой
уполовиненного отдела R.
А потом пришли янки.
И Аларих, оказался по уши в дерьме.
 ***
Как было сказано, герр Швальм сбежал из лагеря 28 апреля. Очень вовремя.
Потому как американские солдаты очень впечатлились увиденным в Дахау. Впечатления
были такие сильные, что всех сотрудников лагеря положили из пулемётов. До кого не
добрались янки, до тех добрались заключённые, чьи впечатления были куда сильнее
американских.
Пятьсот, кажется, шестьдесят человек погибло. Бежать удалось десятерым.
Роттенфюрер Аларих Швальм оказался одиннадцатым.
На этом удача кончилась. Ему бы бежать на Запад! Но настроения союзников не
внушали Алариху добрых надежд, поэтому, он запасся подложными документами,
направившись в сторону Австрии. По дороге его захватила призовая партия русских –
слишком далеко на Восток зашёл бывший военврач.
На этом его следы совершенно теряются, и он навсегда покидает нашу историю с
понятным напутствием:
- Что б тебе сдохнуть самой мучительной смертью, какую и придумать нельзя!