Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Как ни странно, до сих пор введения, которыми Достоевский неизменно снабжал свои
зрелые произведения, не заслуживали отдельного исследования. Это малообъяснимое
упущение решил исправить славист Льюис Бэгби, посвятивший вступлениям Федора
Михайловича целую книгу. Эдуард Лукоянов — о том, почему этот труд предлагает
качественно новый взгляд на хрестоматийные вещи русского классика.
Льюис Бэгби. Первые слова: О предисловиях Ф. М. Достоевского. СПб.: Academic Studies Press
/ БиблиоРоссика, 2020. Перевод с английского Е. А. Цыпина
Мало чья судьба в русской литературе сложилась так удачно и одновременно несчастливо,
как у Достоевского. С одной стороны, его место в пантеоне классиков непререкаемо хотя бы
потому, что он быстро стал одним из главных наших авторов «на экспорт»: кто бы что ни
говорил, а русским людям всегда приятно, когда иностранцы что-то особенно выделяют в
нашей культуре. С другой стороны, мало кто из русских классиков настолько плохо прочитан
у себя на родине. Со школы нас вовлекают в ложное противостояние между Достоевским и
Толстым, учат тому, что Федор Михайлович на самом деле сочинял детективы, был
инфернальным неврастеником, дремучим консерватором и так далее и тому подобное.
Если не все, то по крайней мере многие из этих стереотипов, не дающих толком прочитать
Достоевского, ставятся под вопрос книгой Льюиса Бэгби — американского слависта,
специализирующегося на русской литературе XIX века. И сразу подчеркнем: несмотря на
узость заявленной темы, больше тянущей на диссертацию, чем на очерк для широкой
публики, перед нами не только серьезный труд ученого, но и увлекательное свидетельство
об опыте предельно вовлеченного чтения. На второй ипостаси книги Бэгби мы и хотим
сосредоточиться.
Годы спустя своего «Жиля Блаза» под названием «Иван Выжигин» напишет печально
известный Булгарин. Бэгби указывает на крайне занимательное обстоятельство: взяв тот же
самый первоисточник, поляк Булгарин в своем предисловии выполняет совершенно другую
задачу, нежели украинец Нарежный. А именно — выслуживается перед власть имущими в
надежде повысить свое социальное положение, а заодно заручиться их авторитетом и
поддержкой перед лицом критиков, которые, несмотря на более чем хорошие продажи,
разнесли книгу в пух и прах.
Как видим из этого прекрасного примера, наше восприятие текста, считывание его смыслов,
может кардинально меняться в зависимости всего от нескольких абзацев, следующих перед
ним. Нарежный обратил свою книгу к читателям и вписал свое имя в историю украинской
национальной литературы, Булгарин же, увы, так и остался досадным курьезом на полях
российской словесности.
«И автор записок и самые "Записки", разумеется, вымышлены. Тем не менее такие лица, как
сочинитель таких записок, не только могут, но даже должны существовать в нашем
обществе, взяв в соображение те обстоятельства, при которых вообще складывалось наше
общество. В этом отрывке, озаглавленном "Подполье", это лицо рекомендует самого себя,
свой взгляд и как бы хочет выяснить те причины, по которым оно явилось и должно было
явиться в нашей среде».
«Он много говорит о русских и России, а на самом деле описывает себя, собственные
комплексы, страхи, проблемы. Когда он говорит, что типичный русский человек стремится к
бездне, это не русский человек стремится к бездне, это Достоевский стремится к бездне. Но
он так долго об этом кричал на каждом углу (особенно он повлиял своим авторитетом на
исследования русской литературы за границей), что навязал о русских такой стереотип».
Ответ первый, утилитарный: «Как только мы согласимся различить два разных голоса,
слышных в первых двух предложениях вступления, мы можем спросить себя, не слышны ли
где-то еще другие голоса. Начнем опять читать сначала (о чем взывают многие
фикциональные предисловия Достоевского), пытаясь услышать новые интонации, цитаты
или аллюзии на других авторов и их тексты. Внезапно первое предложение начинает
выглядеть совсем по-другому».
Думаем, этого краткого рассказа о научной оптике Бэгби будет достаточно для того, чтобы
читатель составил примерное представление о книге, в которой разбираются и «Братья
Карамазовы», и «Бесы», и «Дневник писателя», и менее изученные вещи Достоевского. Но
сегодня мы воздержимся от пересказа всех наблюдений, изложенных в «Первых словах»,
иначе наша небольшая заметка грозит разрастись в огромный скучный конспект. Закончить
хотелось бы на одной прекрасной и неожиданной метафоре, к которой Бэгби обращается,
чтобы описать художественный метод Достоевского. Письмо русского классика он
сравнивает с рисунками из средневекового манускрипта «Чудеса востока».
Эта книга украшена всевозможными чудовищами. Одни из них служат буквицами, другие
заточены в рамки, третьи держат эти рамки, четвертые разорвали рамки и вторглись в текст.
«И наконец, — пишет Бэгби, — есть рамки, которые совершенно исчезли». Спустя две сотни
страниц он завершит найденный образ:
«Будь то в предисловии от лица вымышленного автора / редактора к "Запискам из Мертвого
дома" или гибридном, вынесенном в подстрочное примечание прологе Достоевского к
"Запискам из подполья", вводный материал был отделен от художественного нарратива.
Подобно животным, изображенным в миниатюрах на страницах "Чудес востока", которые
композиционно заключены в рамки, они образуют связное целое сами по себе. Они дают
намеки относительно основного текста, их актуальность вытекает из сопровождающего
дискурса. Однако в "Бесах", можно сказать, метафора о звере реализовалась. Чудовища
бродят по страницам романа и пожирают всё и вся, что попадается им на глаза».
В таких элегантных заключениях и есть главное достоинство «Первых слов». Они с лихвой
компенсируют тяжесть структуралистских построений, побуждая вновь обратиться к текстам,
которые, как ошибочно кажется, остались где-то в школьной программе. И, пожалуй, именно
в этом, а не в претензии на истину в последней инстанции заключается главная задача
действительно хорошей литературоведческой книги, успешно выполненная Бэгби. Да,
многие с ним не согласятся, обзовут формалистом, обвинят в подгонке элементов текста под
свои догадки. И эти обвинения, конечно, не всегда будут беспочвенными.