УДК 159.

9
ББК 88
С 28
Все права защищены.
Любое использование материалов данной книги
полностью или частично
без разрешения правообладателя запрещается

Маргерит А. Сешей
С 28 Д н е в н и к ш и з о ф р е н и ч к и . Самонаблюде-
ния больной шизофренией во время психо-
терапевтического лечения / Пер. с фр. - М.:
Когито-Центр, 2 0 1 3 . - 203 с. (Библиотека
психоанализа)
ISBN 978-2-13-053795-3 (фр.) УДК 159.9
ISBN 978-5-89353-389-7 (рус.) ББК 88

Случай молодой девушки, которую врачи отнесли к больным

шизофренией и которая излечилась, пройдя курс психоана-
литической терапии, описан со стороны самой пациентки,
ее самонаблюдений относительно того, что прячется за ее
симптомами и поступками. Познакомившись с откровения-
ми Рене, которые свидетельствуют об удивительной ясности
ее сознания, не надо забывать, что они воспроизводят лишь
определенные периоды заболевания, по счастью, самые ин :
тересные с психологической точки зрения.

В оформлении обложки использована картина А. Кроули

© Presses Universitaires de France, 1950

© Когито-Центр, 2013
ISBN 978-2-13-053795-3 (фр.)
ISBN 978-5-89353-389-7 (рус.)
 * СОДЕРЖАНИЕ

Введение 9

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ САМОНАБЛЮДЕНИЯ, 15

Глава первая Появление первых

ощущений ирреальности, 17
Глава вторая Борьба с ирреальностью
начинается, 24
Глава третья Рикетт, 36
Глава четвертая Психоанализ начинается,
и я нахожу маму! 40
Глава пятая Я вхожу в Систему, 44
Глава шестая Система отдает приказы,
и «вещи» начинают
«существовать»! 53
Глава седьмая Меня госпитализируют,
а Система укрепляется,
и я рискую потерять Маму! 61
 Глава восьмая Я погружаюсь
в ирреальность, 80
Глава девятая После путешествия,
которое приносит мне
облегчение, я оказываюсь
в глубоком кризисе, 87
Глава десятая Мой первый двойник:
маленькая обезьяна, 96
Глава одиннадцатая Чудесные яблоки, 99
Глава двенадцатая Я учусь познавать
свое тело, 110
Глава тринадцатая Мамины пациенты пускают
в ход против меня все
разрушительные силы, 113
Глава четырнадцатая Мама начинает заниматься
младенцем Иезекиилем, 124
Глава пятнадцатая Я возвращаюсь в тело
мамы и возрождаюсь
в Иезекииле, 127
Глава шестнадцатая Я поселяюсь в самой
настоящей реальности, 134

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ, 143

Глава первая Этапы дезинтеграции Я, 145

а) Процесс патологического
восприятия реальности, 147
б) Защитные механизмы
психотического Я, 150
 в) Оральные источники чувства
реальности, 159
Г) Новые травмы и мощная регрессия
Я на эмбриональную стадию, 160
Глава вторая Этапы реконструкции Я, 164
а) Символическая реализация
эмбриональной стадии. Точка
л отсчета реконструкции Я, 165
б) Создание нового
«имаго» пациентки, 169
в) Процесс имитации на службе
формирования Я, 171
г) Построение «телесного Я», 179
Д) Аффективные основы
структуризации реального, 182
Глава третья Выводы, 188
а) Значение символических
реализаций для механизмов,
формирующих Я, 188
б) Динамическая концепция
дезинтегрирующих процессов
при шизофрении, 197

Литература 201
 ВВЕДЕНИЕ

В
се, что изложено ниже, может быть воспри-
нято читателем как инверсия, негативное
изображение моей работы «Символическая
реализация»*. В ней я описала случай молодой де-
вушки, которую врачи, с чисто терапевтической
точки зрения, отнесли к больным шизофренией.
Путем описания симптомов шизофрении и про-
цесса их исчезновения я продемонстрировала
метод, с помощью которого больная смогла из-
лечиться. Конечно, даже в сухом беспристраст-
ном описании неизбежно угадываются чувства
и мысли, переполнявшие душу моей героини Рене.

* Marguerite Sechehaye. La realisation symbolique (Nou-

velle rr^thode de psychotherapie appliquee a un cas
de schizophrenic). Supplement a la «Revue suisse de psy-
chologie et psychologie appliquee». № 12. Edit, medicales.
Berne: Hans Huber.

9
 Символические реализации показали изменения
в ее эмоциональной жизни. Прогресс, явивший-
ся результатом этих символических реализаций,
позволил нам проследить эволюцию психики
от полнейшего инфантилизма до стадии зрелос-
ти и независимости.
Вместе с тем в процессе, описанном в «Сим-
волической реализации», я оставалась «снаружи»
как наблюдатель, который присутствует при внеш-
них манифестациях, но не проникает во внутрен-
нюю жизнь. Ведь даже находясь в состоянии мен-
тального и физического упадка, заставляющего
нас думать о его деменции, больной шизофре-
нией сохраняет душу, ум и зачастую переживает
очень живые чувства, не имея, однако, возмож-
ности проявить их. Даже в периоды тотального
безразличия, в состоянии ступора, когда больной
ничего не чувствует, он сохраняет обезличенную
ясность сознания, которая позволяет ему не толь-
ко воспринимать то, что происходит вокруг него,
но и отдавать себе отчет в своем эмоциональном
состоянии. Зачастую само это безразличие, до-
стигающее экстремального уровня, мешает ему
говорить и отвечать на вопросы. Факты же, «ре-
гистрируемые» больным, позднее позволят ему
вспомнить этапы своего заболевания, ответить
на вопросы и при случае изложить все зафиксиро-
ванные факты. И тогда мы откроем в нем насто-
ящую жизнь, наполненную борьбой, невырази-

10
мыми страданиями, скудными радостями; жизнь
чувственную, наличие которой трудно было в нем
даже заподозрить и которая оказывается неверо-
ятно богатой и поучительной для психолога.
Это подтверждает то, о чем писал 3. Фрейд,
говоря о душевнобольных: «Эти больные отвер-
нулись от внешней реальности и именно поэто-
му знают намного больше, чем мы, о реальности
внутренней, психической, и могут поведать нам
об аспектах, которые в ином случае остались бы
нам недоступны»'.
Все изложенное далее в настоящей кни-
ге под названием «Дневник шизофренички» по-
кажет нечто вроде «негатива», инверсии симво-
лической реализации, т.е. все то, что прячется
за симптомами и шизофреническими манифеста-
циями.
Однако мы прекрасно знаем, что негатив в фо-
тографии является главным: без него нет позитива,
нет изображения. С другой стороны, особенность
негатива в том, что все черное на нем становится
на изображении белым, а то, что на фотографии
находится слева, на негативе - справа. Короче го-
воря, негатив - это инверсия позитива.
С определенной точки зрения так же обстоит
дело и с самонаблюдением больного в сравнении
* Sigmund Freud. Nouvelles conferences sur la psychana-
lyse. Пер. на фр. Anne Berman. Collection «Psychologie»,
Gallimard.
 с тем образом, который складывается о нем через
симптомы и поступки.
Из этого противопоставления следует вывод,
который необходимо учитывать, если мы не хотим
составить себе ложного мнения о пациенте и его
заболевании: из рассказа больного о его внутрен-
ней жизни у нас иногда складывается впечатление,
что его болезнь намного сильнее, чем мы думаем,
когда обращаем внимание лишь на поверхностные
явления, в другие же моменты, наоборот, кажет-
ся, что на самом деле человек не настолько болен,
насколько об этом свидетельствует его внешнее
состояние. И как же сильно мы бываем удивлены,
когда обнаруживаем, что пациент, казавшийся
дементным, на самом деле оставался люцидным
и осознавал все, что происходило вокруг. Тут же
у нас проявляется тенденция взвалить на него от-
ветственность за его поведение, упрекнуть за про-
явление симптомов, как будто он был над ними
властен. Мы забываем, что в действительности
человек был беспомощным и не отвечал за свои
поступки.
Мы должны понимать, что суть шизофре-
нии - как раз в искажении взаимосвязи между
эффективностью, которая сильно нарушается по-
терей контакта с жизнью, и интеллектом, кото-
рый остается невредимым и который, как кино-
оператор, фиксирует все, что происходит рядом
с ним.
12
 Очевидно, что Рене не могла пересказать все
впечатления, полученные ею на протяжении бо-
лезни. Впрочем, были длительные периоды, когда
она находилась в таком состоянии гебефрено-ка-
татонического возбуждения, что в своей спутан-
ности не была в состоянии достаточно ясно пони-
мать то, что происходило вокруг, и особенно то,
что происходило внутри нее.
В течение болезни наблюдались также и пе-
риоды ярко выраженного ступора, когда безраз-
личие было настолько явным, что не позволя-
ло перцептивным впечатлениям фиксироваться
как мнестические следы. Поэтому, познакомив-
шись с откровениями Рене - откровениями, кото-
рые свидетельствуют об ее удивительной люцид-
ности, не надо забывать, что они воспроизводят
лишь определенные периоды заболевания, по счас-
тью, самые интересные с психологической точки
зрения.
 Глава первая

П О Я В Л Е Н И Е ПЕРВЫХ
ОЩУЩЕНИЙ ИРРЕАЛЬНОСТИ

В
этой главе мы познакомимся с открове-
ниями, которые я услышала от Рене вско-
ре после ее выздоровления. Она рассказала
о первых ощущениях ирреальности, которые она
испытала в пятилетнем возрасте.
«Очень хорошо помню день, когда это слу-
чилось. Мы в это время жили за городом и я,
как обычно, вышла погулять одна. Вдруг из шко-
лы, мимо которой я как раз проходила, до меня
донеслась песня на немецком языке - это пели
дети, у которых был урок пения. Я остановилась,
чтобы послушать, и в этот момент во мне посели-
лось странное чувство - чувство, сложное для того,
чтобы его можно было проанализировать, но по-
хожее на то, что я переживала позже: ирреаль-
ность. Мне казалось, что я больше не узнаю школу,
что она стала большой, как казарма, и все дети, ко-

17
 торые пели, показались мне пленниками, которых
заставляют петь. Все происходило так, как буд-
то школа и пение детей были отделены от всего
остального мира, в то же время мои глаза вос-
принимали пшеничное поле, которому не было
пределов. И эта сияющая на солнце желтая бес-
конечность вместе с песней пленных детей в шко-
ле-казарме из отшлифованного камня вызвали
во мне такую тревогу, что я начала рыдать. Я по-
бежала в наш двор и стала играть, для того чтобы
все стало таким „как прежде", то есть для того что-
бы вернуться в реальность. Тогда впервые я увиде-
ла вещи, которые позже всегда будут появляться
в моем переживании ирреальности: бескрайнее
пространство, слепящий свет и отшлифованность,
гладкость материи.
Я не могу объяснить себе, что случилось. Знаю
лишь, что как раз в тот период я узнала, что у моего
отца есть любовница, и что это заставляло мою ма-
му плакать. Это потрясло меня, потому что я слы-
шала, как мама сказала, что „если отец ее бросит,
она покончит с собой"».
До 12-летнего возраста Рене пережила еще
много ощущений ирреальности. Но с 12 лет они
постепенно становились все более и более интен-
сивными и все более и более частыми.
Самое тяжелое впечатление Рене того перио-
да связано со школой. Вот что случилось однажды
в школе, которую она посещала уже два года. «Од-
18

Щ ^^Ч^Г ириииииирии
нажды не перемене я прыгала через скакалку. Две
девочки крутили ее, держа каждая за свой конец,
а две другие девочки впрыгивали, каждая со сво-
ей стороны, для того чтобы встретиться под ска-
калкой. Когда пришла моя очередь впрыгивать и я,
находясь уже на полпути до скакалки, увидела,
как моя партнерша прыгает, чтобы мы встрети-
лись, меня охватила невероятная паника, потому
что я вдруг перестала ее узнавать. Я хорошо видела
ее такой, какой она была, но в тоже время это бы-
ла уже не она. Я увидела ее маленькой на другом
конце скакалки, и она росла, росла, по мере того
как приближалась ко мне, а я - к ней. Я закрича-
ла: „Стой, Алиса, ты похожа на льва, я тебя боюсь!"
Ужас, который, вероятно, был в том, что я крича-
ла, и который я хотела спрятать под видом шутки,
привел к тому, что игра сразу остановилась. Девоч-
ки разглядывали меня с удивлением, говоря: „Ты
что, сумасшедшая? Алиса - лев? Сама не знаешь,
что говоришь". Потом игра возобновилась. И вновь
произошла странная трансформация моей парт-
нерши, и, нервно смеясь, я повторяла: „Остано-
вись, Алиса, ты меня пугаешь, ты - лев!" На самом
деле я вовсе не видела в ней льва: я использовала
это слово, чтобы выразить то, как я воспринимала
все увеличивающийся образ своей подруги и тот
факт, что я перестала ее узнавать. Неожиданно
я обнаружила сходство этого феномена с кошма-
ром „иголки в стоге сена". Речь идет о сне, который

19
 я часто видела, особенно когда у меня была высо-
кая температура, - сне, который вызывал у меня
настоящий ужас. Позднее я всегда ассоциирова-
ла свои ощущения ирреальности со сновидением
с иголкой. Вот этот сон: амбар, ярко освещенный
электричеством. Стены выкрашены в белый цвет,
ровные - ровные и блестящие. В этой бесконеч-
ности - иголка, тонкая-тонкая, твердая, блестя-
щая под ярким светом. Эта иголка, в этой пусто-
те, вызывала у меня невероятную тревогу. Потом
сено заполняло пустоту и поглощало иголку. Стог,
вначале маленький, рос, рос, а в центре его была
иголка, находившаяся под огромным электричес-
ким напряжением, которое она передавала стогу.
Напряжение, захват пространства сеном и ослеп-
ляющий свет приводили к тому, что ужас перехо-
дил в припадок, и я просыпалась с криком: „Игол-
ка, иголка!".
То, что происходило со мной во время игры
в скакалку с моей подругой, было того же поряд-
ка: напряжение, нечто, что чрезвычайно быстро
растет, и тревога.
И вот с тех пор в школе, на переменах, у меня
часто возникало ощущение ирреальности. Я сто-
яла у решетки окна, как будто была пленницей,
и наблюдала за школьниками, с криками бегав-
шими по двору. Они казались мне муравьями
под ослепляющим светом. Здание школы стано-
вилось огромным, гладким, ирреальным, и невы-
20
разимая тревога охватывала меня. Я представляла
себе, как люди, смотревшие на нас с улицы, дума-
ют, что все мы пленники, как я, и мне так хотелось
вырваться наружу и спастись бегством. Иногда,
как безумная, которой хотелось вернуться к ре-
альной жизни, я трясла решетку, как будто не было
другого способа выйти. И все потому, что мне ка-
залось, что улица была живой, настоящей, веселой,
и люди, которые ходили по улицам, были живыми,
реальными, в то время как все, что происходило
во дворе школы, было бесконечным, ирреальным,
механическим, бессмысленным: это был кошмар
иголки в стоге сена.
Эти состояния появлялись у меня только
во время перемен, на уроках их не было. Я сильно
страдала и не знала, как из этих состояний выйти.
Ни игра, ни разговоры, ни чтение - ничто не мог-
ло взломать этот круг ирреальности, в котором
я находилась.
Приступы не только не делались реже, а лишь
усиливались и становились чаще. Однажды я была
на внеклассном мероприятии и внезапно увидела,
как зал становится огромным, как будто освещен-
ным ужасным электрическим светом - светом, ко-
торый не давал теней. Все было отшлифованным,
гладким, искусственным, напряженным до преде-
ла. Стулья и парты казались мне макетами, рас-
ставленными тут и там; ученики и преподавате-
ли казались марионетками, которые двигались

21
без причины, без цели. Я больше никого и ничего
не узнавала. Реальность была как будто размытой,
будто покинувшей все эти предметы и всех этих
людей. Жуткая тревога проникла в меня, и я ис-
ступленно искала спасения. Я вслушивалась в раз-
говоры, но не могла понять значения слов. Го-
лоса казались мне металлическими, холодными,
без тембра. Время от времени какое-нибудь слово
откалывалось от других. Оно повторялось в моем
мозгу, абсурдно, как если бы было вырезано но-
жом. И когда какая-нибудь из моих подруг при-
ближалась ко мне, я видела, что она увеличивает-
ся и увеличивается, как тот стог сена. Я подошла
к своей наставнице и сказала: „Мне страшно, по-
тому что на голове у каждого человека - воронья
голова, очень маленькая". Она ласково улыбну-
лась и что-то ответила - не могу вспомнить что.
Но ее улыбка, вместо того чтобы успокоить меня,
еще больше усилила мою тревогу и смятение, по-
тому что я увидела ее зубы, белые и ровные. Эти
зубы блестели во вспышках света, и вскоре, оста-
ваясь по-прежнему зубами, они стали единствен-
ным, что я видела, как если бы весь зал был из зу-
бов под беспощадным светом. Небывалая до этого
тревога охватила меня. Что в тот день все же спас-
ло меня, так это движение. Как раз наступил час
похода в капеллу для благословления, и мне надо
было встать в очередь вместе с другими детьми.
И мне очень помогло это движение, изменение по-
ля зрения, необходимость делать что-то, что было
обычным и понятным. И все же я перенесла свое
состояние ирреальности в капеллу, хотя и в ослаб-
ленном виде. В тот вечер я была просто разбита.
Поразительная вещь: как только мне удава-
лось вновь вернуться в реальность, я тут же пере-
ставала думать об своих ужасных переживаниях.
Я не забывала о них, а просто больше о них не ду-
мала. И тем не менее они очень часто возвраща-
лись, занимая все большее и большее место в мо-
ей жизни».
 Глава вторая

Б О Р Ь Б А С ИРРЕАЛЬНОСТЬЮ
НАЧИНАЕТСЯ

М ой последний год в начальной школе

был очень хорошим с точки зрения уче-
бы. Я получила три поощрения, из ко-
торых два были первой степени. Таким образом,
у меня было все, чтобы успешно заниматься в ли-
цее. Увы, этого не случилось, и в большой степени
из-за „ирреальности". Во-первых, мне было очень
тяжело адаптироваться к ритму учебных дисцип-
лин и к новой манере преподавания. И потом, три
предмета буквально ужасали меня. Это были уро-
ки музыки, рисования и физкультуры. И еще я до-
бавила бы урок шитья. У меня был хороший высо-
кий голос, сопрано, и преподаватель рассчитывал,
что в хоре я буду исполнять сольные партии. Од-
нако очень скоро он обнаружил, что пела я фаль-
шиво - будучи невнимательной, брала на один-
два тона выше или ниже. Мне также не давалось

24
сольфеджио, не получалось отбивать такт и сле-
дить за ритмом. Каждый из этих уроков вызывал
во мне невероятную, не пропорциональную пред-
мету тревогу. Так же обстояло дело и с рисованием.
Не знаю, что со мной произошло во время летних
каникул, но я обнаружила, что потеряла чувство
перспективы. Я копировала модель с рисунка мо-
ей коллеги, что давало ложную перспективу по от-
ношению к тому месту, где находилась я. На физ-
культуре я путала команды „направо", „налево".
На уроке шитья я не могла понять технику крой-
ки, загадкой оставалось и вывязывание чулочных
пяток. Все эти предметы, хоть и были разными,
представляли для меня одинаковую сложность:
несмотря на мои старания, я все больше и больше
теряла практические навыки.
В этих сложных условиях я вновь пережила
ощущение ирреальности. Во время работы на уро-
ке, в тишине, я слышала уличный шум: проезжа-
ющий трамвай, разговаривающие люди, ржание
лошади, сигналы машин. И мне казалось, что каж-
дый из этих звуков как будто вычленялся из не-
подвижности, отрывался от своего источника
и терял какое-либо значение и смысл. Мои од-
ноклассники казались роботами или манекена-
ми, которыми управляют невидимые механизмы.
Стоящий на подиуме преподаватель, который го-
ворил, жестикулировал, писал на доске, казался
мне гротескной марионеткой. И эта жуткая ти-
25
 шина, прерываемая лишь уличными шумами, до-
носившимися издалека; это беспощадное солнце,
которое нагревало класс, эта безжизненная непод-
вижность - чудовищная тревога от всего этого ох-
ватывала меня. Мне хотелось выть.
Иногда тревога овладевала мной по утрам,
когда в половине восьмого я шла в школу. Внезап-
но улица становилась бесконечной, белой под об-
ж и г а ю щ и м солнцем; люди бегали туда-сюда,
как муравьи; машины двигались во все направ-
лениях, без цели; вдалеке был слышен колокол.
Потом все останавливалось в ожидании, с зата-
енным дыханием, в невероятном напряжении -
напряжении иголки в стоге сена. Мне казалось,
что что-то должно произойти, какое-то невероят-
ное потрясение. Сумасшедшая тревога заставляла
меня останавливаться и выжидать. Затем, при том
что в реальности ничего не менялось, я начинала
вновь воспринимать бесцельное движение людей
и предметов и продолжала свой путь в школу.
К счастью для себя, я заболела туберкулезом
легких, и мне пришлось срочно оставить школу
и перебраться в горный санаторий. После несколь-
ких дней тревоги, связанной с произошедшими
изменениями, я достаточно легко адаптирова-
лась благодаря принятой там размеренной жизни.
Приступы ирреальности значительно сократились
и сменились состояниями увлечения и восторга
от природы. Я жила одна в маленькой комнате,

26
и самым большим удовольствием для меня было
слушать, как гудит в лесу осенний ветер. Однако
стоны и завывания качающихся под ветром дере-
вьев все же тревожили меня и часто портили мне
удовольствие. Я считала, что ветер идет с Север-
ного полюса через замерзшие степи Сибири, с во-
ем пролетает сквозь леса'; Ветер казался мне жи-
вым, демоническим, сокрушающим все на своем
пути. И тогда я видела, как моя комната станови-
лась непропорционально огромной, стены - отпо-
лированными и блестящими, пугающий ослепи-
тельный электрический свет переполнял каждый
предмет. И ветер, яростно сотрясающий оконные
ставни, и глухие стоны елок, сгибавшихся под вет-
ром, являли сильный контраст между буйством
снаружи и покоем внутри. И вновь тревога нарас-
тала во мне до состояния припадка. Мне хотелось
сломать этот круг ирреальности, который сковы-
вал меня внутри электрической неподвижности.
В свободное от лечения время я звала к себе прия-
тельницу, чтобы поиграть и поболтать с ней. Но да-
же несмотря на игру и разговоры, мне не удавалось
возвращаться к реальности. Все казалось искусст-
венным, механическим, электрическим. И чтобы
вырваться из этого, я начинала вести себя очень
возбужденно: смеялась, прыгала, расшвыривала
вещи, тормошила их, пытаясь сделать так, чтобы
к ним вернулась жизнь. Это были невероятно тя-
желые моменты!

27
 Как же я была счастлива, когда вещи сохраня-
ли свое обычное состояние, когда люди были жи-
выми, нормальными, и особенно, когда мне уда-
валось установить контакт с ними!
Я вернулась из санатория на три месяца, затем
приехала туда еще на целый год. В тот год, а точнее
первого января я впервые испытала новое чувст-
во: Страх. Надо сказать, что ирреальность снова
возросла, а ветер приобрел особое значение. В те
дни, когда была ветреная, плохая погода, я стано-
вилась особенно возбужденной. По ночам я не спа-
ла, вслушивалась в звук ветра, будто участвовала
в его вое, плаче, в его отчаянных криках. Вся моя
душа плакала и стонала вместе с ним. Все больше
и больше я верила, что ветер несет какую-то весть,
которую я должна предугадать. Но что хотел ска-
зать ветер, до поры до времени мне было неведомо.
Пока в день Нового года, во время тихого ча-
са я впервые не почувствовала то, что уже назва-
ла выше: страх. Он буквально свалился на меня,
непонятно откуда. В тот послеобеденный час ве-
тер дул и завывал сильнее, чем обычно. Я слушала
его, соединяясь с ним всем своим существом, дро-
жа, ожидая неизвестно чего. Внезапно страх, не-
объятный ужасный страх проник в меня. Это уже
не была обычная тревога, связанная с ирреально-
стью, это был настоящий страх - страх, который
все мы ощущаем перед лицом угрозы, несчастья.
И ветер, как будто для того, чтобы еще больше

28
усилить мое смятение, выл, повторяя свои беско-
нечные жалобы в глухих стонах леса. Мне было
так страшно, что я подумала, что больна. И все же
я вышла навестить подругу в соседнем санато-
рии. Чтобы добраться туда, нужно было пройти
по короткой прямой дороге через лес. Но был та-
кой густой туман, что я потерялась. Я кружила
вокруг санатория, не видя его, и мой страх воз-
растал. Я поняла, что боялась ветра, потом я на-
чала бояться деревьев, таких больших и черных
в тумане, но все-таки больше всего я боялась вет-
ра. Наконец я уловила значение сообщения, кото-
рое нес ветер: ледяной ветер с Северного полюса
хотел разрушить или взорвать землю, и это мог-
ло быть предзнаменованием того, Земля вскоре
взлетит на воздух. С тех пор эта мысль не давала
мне покоя все больше и больше. Но мне по-преж-
нему не была известна причина страха, который
с тех пор обрушивался на меня в любое время дня.
Я рассказала об этом врачу, и тот хотел помочь
мне с помощью гипноза. Я сильно воспротиви-
лась, так как не хотела потерять свою личность.
Поэтому я продолжала мучиться и терпеть и свой
страх, и свои приступы ирреальности. Несмотря
ни на что, никто не догадывался ни о моей вну-
тренней тревоге, ни о моем страхе. Меня прини-
мали за ненормальную, экзальтированную особу.
И это неудивительно, так как я действительно все-
гда была возбуждена, выкидывала всякие фортели,

29
 ti

громко смеялась и имела вид идиотки. Но все эти

проявления вовсе не были играми возбужденной
девушки, которая не контролирует себя. Наобо-
рот, фактически это были попытки победить свой
страх. Когда он наваливался на меня, я чувствова-
ла себя беспокойной, возбужденной, ожидающей
непременного „несчастья". Тогда я искала выхода
в играх или беседах. Однако страх быстро нарас-
тал во мне, и помощь, которую я ожидала полу-
чить от товарищей, сводилась к нулю. Я предпри-
нимала другую попытку, пытаясь прогнать страх
с помощью возбуждения: начинала выкрикивать
слова, смеяться. Эти крики и жестикуляция были
следствиями моего страха и одновременно защи-
той от него. Мало-помалу я стала откровенничать
и делиться со своими товарками новостью о том,
что мир вскоре взорвется, что прилетят самолеты,
чтобы бомбить и уничтожить нас. Я твердо вери-
ла во все эти вещи, хотя и говорила о них смеясь,
и мне хотелось поделиться моим страхом с дру-
гими, чтобы не чувствовать себя такой одинокой.
И все-таки я верила в то, что земля вскоре взорвет-
ся, не так, как я верила в по-настоящему реальные
факты. Я смутно чувствовала, что эта моя убеж-
денность была связана с моим личным, персональ-
ным страхом и что этот страх не был всеобщим.
Так прошел целый год, на протяжении которо-
го я носила в себе свой страх и свою ирреальность.
За исключением приступов возбуждения, я бы-
30
ла абсолютно нормальной. Все дети в санатории
очень любили меня и приходили ко мне как к сво-
ей маленькой маме. Я читала им письма, которые
они получали, и занималась корреспонденцией
самых маленьких.
Вернулась я оттуда вылеченной физически,
но еще более больной морально. Теперь мне при-
ходилось считаться еще и со „страхом", который
охватывал меня внезапно и похищал всю радость
бытия. Было также невероятно сложно вновь при-
способиться к жизни в семье и школе.
Несмотря на все сложности, мне удалось стать
хорошей ученицей. Однако рисование, кройка
и музыка оставались моими „темными" сторона-
ми. Я больше даже не пыталась понять музыкаль-
ный ритм и технику кройки, поскольку поняла,
что все мои усилия напрасны, а чувство перспек-
тивы я потеряла окончательно.
Два года, которые предшествовали началу
психоанализа, были для меня годами непрекраща-
ющихся усилий и постоянной борьбы. Мне удава-
лось создавать впечатление молодой девушки, пол-
ной ответственности и трудолюбия (я прекрасно
справлялась с домашним хозяйством, делала все,
что нужно было делать для шести человек, имея
при этом мизерный бюджет, воспитывала своих
братьев и сестер и была превосходной ученицей),
но я чувствовала себя все более и более беспо-
мощной. Страх, который поначалу был эпизоди-
31
 ческим, больше не покидал меня. Каждый день
я с уверенностью ощущала его в себе. А затем уча-
стились и состояния ирреальности. Еще недав-
но, когда я ощущала ирреальность, она относи-
лась только к предметам, что же касается людей,
которых я знала, с ними у меня сохранялся кон-
такт. Но как только я вернулась с гор, ирреаль-
ность начала окутывать и людей, и друзей. И это
было по-настоящему страшно. У меня было две
или три подруги, старше меня на десять лет, с ко-
торыми я виделась каждую неделю. Все они стали
жаловаться, что я надоедлива и слишком требо-
вательна, потому что, когда кто-то из них согла-
шался часок погулять со мной, в момент разлу-
ки я начинала умолять подругу остаться со мной
на какое-то время еще, проводить меня. И когда та
уступала моему желанию, я все равно оставалась
недовольной и говорила: „Еще, еще, прошу вас,
останьтесь еще". Эти бесконечные просьбы, кото-
рые заставляли их думать обо мне как о неблаго-
дарной и чрезмерно требовательной, имели при-
чиной только лишь мое состояние ирреальности.
На всем протяжении визита подруги я отчаянно
пыталась войти с ней в контакт, почувствовать,
что она здесь, живая и осязаемая. Или же ничего
этого не было, и она тоже была частью ирреаль-
ного мира? Я прекрасно ее узнавала, знала ее имя
и все, что имело к ней отношение, и тем не менее
она казалась мне странной, ирреальной, как исту-

32
кан. Я видела ее глаза, нос, рот, который что-то го-
ворил, слышала звуки ее голоса, прекрасно пони-
мала смысл ее слов и все же чувствовала себя так,
как будто передо мной была незнакомка. Я делала
невероятные усилия, чтобы разбить невидимую
стену, которая разделяла нас, чтобы установить
между нами хоть какой-то контакт. Но чем боль-
ше я прилагала усилий, тем меньше были мои до-
стижения, а моя тревога только росла. Вот мы про-
гуливаемся по деревенской улице, болтая между
собой так, как могут болтать две подруги. Я рас-
сказываю о том, что происходило в школе, о сво-
их успехах и неудачах, говорю о своих братьях
и сестрах, иногда о своих затруднениях. И все же
под этой маской покоя, нормальности я пережива-
ла настоящую драму. Вокруг нас простирались по-
ля, перерезанные живой изгородью и посадками
деревьев, перед нами вилась белая дорога, а на го-
лубом небе блестело солнце и грело наши спины.
А я - я видела огромное поле, без границ до самого
горизонта. Деревья и изгородь были будто из кар-
тона, как театральные декорации, установленные
тут и там, а дорога, ах! бесконечная дорога, белая,
сияющая под лучами солнца, блестящая, как игол-
ка. А над нами это беспощадное солнце, которое
изнуряло своими электрическими лучами дома
и деревья. Над этой бесконечностью царила пу-
гающая тишина, которую шумы прерывали лишь
для того, чтобы сделать ее еще более безмолвной,

33
 еще более жуткой. Я была потеряна в этом про-
странстве без границ вместе со своей подругой.
Но она ли это на самом деле? Женщина, которая
разговаривает, жестикулирует? Я вижу ее белые
зубы, которые блестят, гляжу в ее карие глаза, ко-
торые смотрят на меня, - и обнаруживаю, что ря-
дом со мной статуя, макет, который является со-
ставной частью картонной декорации. Ах! Как же
мне страшно, как тревожно! И я спрашиваю: „Это
вы, Жанна?" „А кем бы вы хотели, чтобы я была?
Вы же прекрасно знаете, что это я, не так ли?" -
отвечает она удивленно. „Да, да - я отлично знаю,
что это вы". Но про себя говорю: „Да, это она. Это
точно она, но замаскированная". И продолжаю:
„Вы ведете себя, как автомат, почему?" „Ах, вы
находите, что моя походка недостаточно граци-
озна - это не моя вина", - обиженно отвечает по-
друга. Она даже не поняла моего вопроса. Я замол-
каю, еще более одинокая, чем когда-либо раньше.
Но вот приходит время расставаться, и тогда тре-
вога становится невыносимой. Любой ценой, лю-
быми средствами мне хочется победить ирреаль-
ность, хоть на мгновение хочется почувствовать,
что рядом со мной кто-то живой, хоть на секунду.
ощутить благотворный контакт, который щедро
одаряет нас иногда в момент одиночества. Я хва-
таю свою подругу за руку и умоляю ее остаться
еще хоть на несколько минут. Если она соглаша-
ется, я начинаю говорить, о чем-то спрашивать

34
с единственной целью - разрушить препятствие,
которое отделяет меня от нее. Но минуты прохо-
дят, а я остаюсь все в том же состоянии. Я доволь-
но долго провожаю подругу, надеясь все это вре-
мя на чудо, которое поможет реальности, жизни,
чувствительности появиться вновь. Я разглядываю,
прощупываю ее глазами, пытаясь постичь жизнь
внутри нее, за ирреальной оболочкой. Но она ка-
жется мне еще большим истуканом, чем когда-ли-
бо, манекеном, который приводится в движение
с помощью какой-то машины, который ведет себя
и разговаривает, как автомат. Это чудовищно, бес-
человечно, гротескно. Побежденная, я прощаюсь
дежурными словами и ухожу, смертельно уста-
лая, сломленная печалью. Я возвращаюсь домой
с пустым сердцем, отчаянно пустым. Там я нахо-
жу дом из картона, вместо братьев и сестер - робо-
тов, электрический свет и все больше погружаюсь
в кошмар иголки в стоге сена. В таком состоянии
я готовлю ужин, делаю уроки с младшими бра-
тьями и выполняю свои собственные домашние
задания. Иногда, благодаря привычным движени-
ям, которые я делала во время приготовления еды,
а также благодаря теплу и вкусу блюд, мне удава-
лось возвратиться в реальность. В такие моменты
у меня пропадало желание ложиться спать - так
мне хотелось наслаждаться этим бесценным бла-
женным состоянием, которое сейчас даровалось
мне так скупо, по капле.
 Глава третья

РИКЕТТ

К ак я уже отмечала в своей работе «Симво-

лическая реализация», Рене, которая ни-
когда не любила кукол, вдруг в возрасте
примерно семнадцати-восемнадцати лет начала
играть в куклы, как маленькая девочка. Рассуж-
дая объективно, в этом можно было видеть форму
регрессии как следствие эволюции заболевания.
Но чем фактически являлась кукла для Рене? Вот,
что она сказала сама: «Когда я была в санатории,
то по ошибке, с учетом моего возраста - а мне то-
гда было пятнадцать с половиной лет, - получила
от администрации в подарок на Новый год боль-
шую красивую куклу. Я была очень разочарова-
на и думала отправить ее двум моим младшим
сестрам, но не смогла найти для нее достаточно
большой коробки. Тогда я оставила куклу у себя
и усадила ее в спальне младших детей на шезлонг

36
под большим окном. Хотя я совсем не интересова-
лась куклой, каждый раз, когда открывалось окно,
а была зима, я чувствовала легкое беспокойство
и вину, что оставила куклу неукрытой. Я стыди-
лась этого чувства, и чтобы не чувствовать себя
обязанной накрывать куклу, я отворачивала от нее
свой взгляд каждый раз, когда заходила в спальню.
Вскоре после возвращения домой я принялась
заниматься Рикетт. Тогда у меня был очень тяже-
лый период, поскольку мне никак не удавалось
адаптироваться к жизни в семье и к своим школь-
ным обязанностям. Все мое существо тянулось
к горам и, особенно, к санаторной жизни, которая
была такой отрегулированной, которая не требо-
вала ничего, кроме автоматизма - ни малейшей
инициативы. Однажды, когда я занималась убор-
кой в комнате сестер, я обнаружила в куче тряпок
маленькую куклу, набитую опилками. У нее было
разрисованное, но уже облезлое лицо, вся она бы-
ла испачкана чем-то черным, ее волосы представ-
ляли собой коричнево-рыжие шерстяные завитки,
и все ее тело было в грязи, потому что ее таскали
по земле. Движимая бессознательной силой, я вы-
тащила куклу из кучи тряпья и уложила ее в ко-
ляску для кукол, в которой лежала очень красивая
фарфоровая кукла по имени Лили. Заметив это,
моя младшая сестра, которой тогда было восемь
лет, спросила меня, зачем я это сделала, и я отве-
тила, что Рикетт нуждается в коляске, чтобы при-

37
нимать солнечные ванны. Прежде чем полюбить
Лили, моя сестра очень любила Рикетт, поэтому
она легко согласилась с моими доводами, и с того
дня коляска с Рикетт стала моей собственностью.
Каждый день после полудня, перед уходом
в школу, я придвигала коляску к открытому окну
и долго размышляла, как наилучшим образом рас-
положить ее так, чтобы лучи солнца не попадали
на голову Рикетт во время моего отсутствия. В че-
тыре часа я прибегала, задыхаясь, и первым делом
надевала на куклу платье поверх ее пляжного ко-
стюма и придавала ей сидячее положение. По вече-
рам я тратила много времени на то, чтобы уложить
куклу в постель, и так далее. Зимой я проводила
целые часы в поисках самого удобного положения
для куклы, чтобы ей было тепло, но при этом она
не потела, чтобы у нее была возможность дышать
прохладным воздухом и при этом не заболеть. Уди-
вительное дело, но проблема ее кормления не за-
нимала меня совершенно. Единственное, что меня
интересовало, это ее физическое, сенсорное состо-
яние: поза, тепло, холод, освещение, влажность.
Ко всему прочему, я еще часто заносила коляску
на кухню, чтобы Рикетт не чувствовала себя оди-
нокой. Иногда, в проблесках сознания, я пугалась
той важности, которую кукла обрела в моей жиз-
ни, тем более что мои братья и сестры смеялись
над моей чрезмерной серьезной заботливостью.
Еще они удивлялись, что, несмотря на такую лю-
бовь, я не шила кукле никакой одежды. Атак было
потому, что я любила Рикетт очень односторонне,
только для „тепла". И любые другие аспекты, такие
как внешний вид, чистота, питание, были мне со-
вершенно безразличны. Эта кукла существовала
для меня „реально", но только в лишь эмоциональ-
ном аспекте. Если я, например, к вечеру забывала
укрыть ее потеплее, то бросала все дела и бежа-
ла к ней, ощупывала ее, растирала, чтобы она со-
грелась. Моя маленькая сестра иногда говорила:
„Подумаешь, забыла ее накрыть, - ты же прекрас-
но знаешь, что она неживая и ничего не чувст-
вует!" Меня поражало это замечание, но сестре
не удавалось посягнуть на реальность моей заботы.
Должна сказать, что эта зависимость часто давила
на меня. Мне гораздо больше понравилось бы, ес-
ли бы Рикетт стала мне безразлична, чтобы я боль-
ше ею не занималась, но мне это не удавалось.
И несмотря на все сказанное, я не верила, что она
по-настоящему живая, потому что я никогда ни-
чем ее не кормила.
Кукла представляла для меня воплощение
младенческого счастья - всегда быть при самой
приятной температуре, в самом расслабленной
позе, в которой телу удобнее всего. Мне бы очень
хотелось уложить ее „калачиком", но у нее были
негнущиеся ноги, и это было невозможно. Я де-
монстрировала ей свою любовь лишь в плане фи-
зиологического комфорта.
 Глава четвертая

П С И Х О А Н А Л И З НАЧИНАЕТСЯ,
И Я НАХОЖУ МАМУ!

П ервые два года психоанализа прошли

в борьбе против страха и Света. Это была
титаническая борьба. Я чувствовала себя
слабой и беспомощной перед лицом „Царства Све-
та", как я его называла.
Вначале, когда я страдала из-за страха и на-
пряженных состояний ирреальности, я несколько
раз произносила эти пугающие и необдуманные
слова: „Я предпочла бы спастись бегством в без-
умие, чтобы только избавиться от этого всепро-
никающего страха". Увы, я не знала, что говорю.
В своем невежестве я верила, что Безумие - это
состояние бесчувствия, в котором нет страдания,
хотя нет и радости, но главное, что в этом состо-
янии не несешь больше ни за что ответственнос-
ти. В жизни не могла себе представить, что значит
„потерять рассудок". И вот я отчаянно борюсь, что-

40
бы не пойти ко дну, чтобы не быть затопленной
„электрическим светом". На первом году анализа
я поняла всю опасность того, к чему я так стреми-
лась. Но безумие не являлось для меня болезнью,
я не считала себя больной. Для меня оно было
территорией, противоположной Реальности, где
царил беспощадный свет, который не оставлял
места для тени и который ослеплял нас. Это было
беспредельное, необозримое пространство, абсо-
лютно плоское; неживой, лунный край, холодный,
как снега Северного полюса. В этой бесконечности
все было незыблемым, застывшим, оцепеневшим,
закристаллизованным. Предметы казались деко-
ративными макетами, разбросанными тут и там,
как геометрические кубики, которые потеряли
свое значение. Люди двигались странным обра-
зом. Их жестикуляция, движения были полностью
лишены смысла. Это были фантомы, которые дви-
гались по бесконечной равнине, обволакиваемые
безжалостным электрическим светом. А я - я была
потеряна среди всего этого, одинокая, холодная,
голая под ярким светом и не имеющая какой-ли-
бо цели. Бронзовая стена отделяла меня от всех
и вся. Я была там, посреди этого уныния, в неопи-
суемой тоске. Ни от кого не поступало никакой
помощи. Я была страшно одинока - абсолютно.
Это было оно - безумие, а Свет был восприятием
Ирреальности. Все это означало постоянное пре-
бывание в полнейшей ирреальности. Я называла

41
это „Царством Света" по причине сверкающего,
ослепляющего и холодного звездного света и со-
стояния невероятного напряжения, в котором на-
ходилось все, включая меня саму. Все выглядело
так, будто электрический ток невероятной силы
проходил через все предметы, и напряжение все
усиливалось и усиливалось до тех пор, пока не про-
исходил страшный взрыв. Вот почему я жалова-
лась своему аналитику на „Соломинку" и на то,
что я не могла нарисовать Маленький Персонаж
без того, чтобы не воткнуть в него эту „Соломин-
ку", то есть тонкую нить или проволоку, которая
проходила сквозь все его тело или, скорее, через
его душу и которая представляла напряжение ир-
реальности и в то же время напоминала кошмар
иголки в стоге сена. Я и назвала ее „Соломинкой"
как напоминание о сене...
В этой бесконечной тишине и напряжен-
ной неподвижности у меня возникало ощуще-
ние, что что-то ужасное и жестокое должно про-
изойти и взорвать эту тишину. Я ждала, не дыша,
истощенная тревогой, но... ничего не происходи-
ло. Неподвижность становилась еще более незыб-
лемой, тишина - еще более безмолвной, предметы
и люди со своими жестами и шумами станови-
лись все более искусственными, оторванными
друг от друга, безжизненными, ирреальными.
И мой страх нарастал, становился невыносимым,
жутким.
 Против этого света я боролась вместе со своим
аналитиком, которая чуть позже стала моей „Ма-
мой". Лишь рядом с ней я чувствовала себя в без-
опасности, особенно, когда она садилась рядом
со мной на диван*и клала руку мне плечо. О! Ка-
кое счастье, какое облегчение чувствовать жизнь,
тепло, реальность! С момента, когда я от нее ухо-
дила, как только заканчивался мой сеанс, я начи-
нала отсчет часов и минут до следующей встречи:
остались сутки, двадцать три часа и тридцать ми-
нут, восемнадцать часов и так далее.
Увы, это счастье, этот островок реальности
вскоре будет у меня отнят. В конце концов я уви-
дела, как лицо „Мамы" стало холодным, как будто
вырезанным из картона, ирреальным. Несмотря
на мое сильное, даже безудержное желание „чувст-
вовать" ее, иметь с ней контакт, - единственное,
что мне оставалось, это наблюдать, как она по-
степенно переходит на сторону Света. Тогда я го-
ворила ей: „Ты переодеваешься, ты маскируешься,
чтобы наказать меня". Иногда, поскольку она от-
рицала это и была со мной нежна, особенно когда
крепко держала меня рядом с собой и говорила:
„Но Мама всегда одна и та же. Она сильнее Света.
Посмотри, как крепко она тебя держит", - я узна-
вала ее вновь - это опять была она, мое спасение,
моя жизнь, мой драгоценный островок реальности
посреди опустошенного мира моей души.
 Глава пятая

Я ВХОЖУ в СИСТЕМУ

О
чень скоро после начала анализа мне уда-
лось понять, что мой страх скрывал чувство
вины. Я ощущала в себе бесконечное, ужас-
ное чувство вины. Во-первых, я чувствовала се-
бя виноватой из-за мастурбации и из-за враждеб-
ности, которую я ощущала по отношению ко всем
людям. Я буквально ненавидела всех людей, хо-
тя и не понимала за что. Часто я мечтала, что из-
обрету электрическую машину, которая взорвет
землю вместе со всеми людьми. Но что было ху-
же всего, так это то, что с помощью этой машины
я изымала у людей их мозг, в результате чего они
превращались в роботов, которые подчинялись
лишь моей воле. Это была моя самая большая, са-
мая ужасная месть.
Позже я перестала чувствовать себя винова-
той из-за этих фантазий, потому что оценивала

44
их как справедливые. Моя вина больше не была
привязана к реальным объектам. Она была слиш-
ком большой и даже безмерной для того, чтобы
базироваться на чем-то определенном. И она тре-
бовала наказания. Наказание было поистине ужас-
ным, садистским и состояло именно в том, чтобы
быть виноватой. Потому что чувствовать себя ви-
новатым - это самое ужасное, что может случиться
с кем бы то ни было, это худшее из всех наказаний.
И, как следствие, я никогда не испытывала облег-
чения, даже от настоящего наказания. Наоборот,
каждый раз я чувствовала себя еще более винова-
той, бесконечно виноватой. Я находилась в посто-
янном поиске того, кто меня так наказал, кто сде-
лал меня до такой степени виновной.
И вот в один из дней, я написала письмо-про-
шение, адресованное неизвестному автору мо-
их страданий, моему Гонителю, с просьбой, что-
бы он, наконец, объяснил, в чем же я виновата,
что сделала плохого! Но так как я не знала, по ка-
кому адресу отправлять письмо, я его разорвала.
Немного позже я сделала открытие, что Гоните-
лем был не кто иной, как Электрическая машина,
то есть Система, которая меня наказывала. Она
представлялась мне огромной глобальной сущ-
ностью, объединяющей всех людей. На вершине
находились те, кто отдавали приказы, прописы-
вали наказания, то есть те, кто делали виновны-
ми других. Но они сами, в свою очередь, были ви-

45
 новными. Потому что каждый человек в ответе
за всех, так как все его деяния отражаются на дру-
гих. Чудовищная зависимость друг от друга объ-
единяет всех людей под знаком вины. Весь мир
входит в Систему. Но лишь немногие осознают
это. Это такие же „просветленные", как я. Знать
об этом - и честь, и несчастье одновременно. Те,
кто не входят в Систему, оставаясь тем не менее
ее составной частью, - это те, кто не ведают о ней.
И, как следствие, они совершенно не чувствуют
себя виноватыми. Я очень сильно им завидова-
ла! В этот момент круг замкнулся: Царство Света
и Система - это одно и то же! Поэтому войти в Си-
стему означало не иметь никаких чувств, кроме
чувства вины, которое было наивысшим наказа-
нием, при этом ни на чем не основанным. Я была
виноватой, отвратительно виноватой, неперено-
симо виноватой без всякого повода, без причины.
Я охотно принимала любое наказание, все возмож-
ные наказания, но это никогда не освобождало ме-
ня от чувства вины. Потому что, как я уже сказала,
самым страшным наказанием было как раз то, что-
бы чувствовать себя вечно виноватой, виноватой
во всем.
Лишь тогда, когда я находилась рядом с „Ма-
мой", моим аналитиком, я чувствовала себя не-
много лучше, но для этого нужно было, чтобы про-
шло не меньше часа. Фактически лишь через час,
а иногда и больше, я начинала ощущать контакт
46
с Мамой. Когда я приходила, я была абсолютно
застывшей. Я видела комнату, мебель, саму Ма-
му - все были оторваны друг от друга, холодные,
беспощадные, бесчеловечные, вынужденные вес-
ти безжизненное существование. Я рассказыва-
ла о том, что произошло начиная со вчерашнего
дня, и о том, что я чувс?вовала. Но звучание мое-
го голоса и смысл моих слов, казались мне стран-
ными. Время от времени внутренний смех втор-
гался в меня: „Ха-ха-ха!", и вырывались фразы,
которые насмешливо повторяли то, о чем я рас-
сказывала. Эти внутренние фразы были похожи
на иголку в стоге сена. Они были напряженны-
ми, абсурдными: „Ха-ха-ха! Тогда учительница
сказала, сказала..." и голос манерно подчеркивал
слова: „сказала", „сказала". И я боролась, чтобы
отогнать фразы, чтобы не принимать их во вни-
мание. Но они не слушались меня, а продолжали
издевательски повторяться; зачастую к ним при-
соединялись и образы. Так, к примеру, если мне
хотелось рассказать о том, что преподаватель не-
мецкого сделал то или иное замечание или что моя
младшая сестра устроила сцену для того, чтобы
не пойти в школу, то я видела преподавателя не-
мецкого за столом, который жестикулировал по-
добно марионетке, оторванный от всего, одино-
кий под ослепляющим светом, жестикулирующий,
как безумный. Так же и сестру - ее я обычно видела
на кухне, катающейся в ярости по полу, но и она

47
тоже приводилась в движение каким-то механиз-
мом, лишенным всякого смысла. Эти люди, кото-
рые в реальности действовали всегда с какой-то це-
лью, в соответствии с конкретными мотивами,
здесь были опустошенными и оторванными от сво-
ей души. Им оставалось лишь тело, которое дви-
галось, как робот, и эти движения были полнос-
тью лишены эмоций и чувств. Это было ужасно.
Чтобы избавиться от своих видений и внутрен-
них голосов, я вглядывалась в Маму, но видела
лишь статую или ледяную глыбу, которая улыба-
лась мне. И эта улыбка, обнажающая белые зубы,
пугала меня, потому что я воспринимала все час-
ти лица отдельно друг от друга: сначала зубы, за-
тем нос, затем щеки, один глаз, потом другой. По-
видимому, из-за этой разделенности частей лица
мне и было так страшно, и я одновременно узна-
вала и не узнавала ее. Предметы в комнате стояли
в полной тишине, окаменевшие, нелепые. И страх
и безумная тревога нарастали во мне. Защищен-
ная руками Мамы, я пряталась за ее плечом, при-
жимаясь к ней, чувствуя ее тепло и легкий запах
духов, исходящий от ее одежды. Я закрывала гла-
за и кричала: „Мне страшно, страшно, соломин-
ка еще там, и вы не существуете и не помогаете!
На помощь! Система хочет меня забрать, вода под-
нимается, я тону, мне холодно, я окутана холодом!
Ах, как мне страшно! Почему вы изменились, поче-
му вы позволяете, чтобы Система командовала ва-
ми, превращая вас в статую? Почему?" Я держалась
за нее, с отчаяньем хватаясь за одежду, мне хоте-
лось „убежать" в нее, спрятаться в ее сердце, что-
бы избавиться от страшной тревоги, которая зато-
пляла меня. И в то же время я по-прежнему была
вынуждена слушать как насмешки, так и манер-
ные фразы, чаще всего никак не связанные с тем,
что я только что говорила, или с тем, о чем я дума-
ла, как например: „Ну-ну, посмотрим", „Трафаль-
гарское сражение", „Да, мадмуазель".
И тогда нежный голос Мамы раздавался сре-
ди этого безумия и говорил мне: „Рене, моя ма-
ленькая Рене, не надо бояться, потому что у тебя
есть Мама. Рене больше не одна. Мама здесь, что-
бы защитить ее. Она сильнее всего, сильнее Све-
та, Мама вытащит Рене из воды, и у нас все полу-
чится. Посмотри, какая мама сильная, посмотри,
как она умеет защищать Рене, Рене больше не-
чего бояться". И она опускала свою легкую руку
мне на голову и целовала меня в лоб. Ее голос, по-
глаживания, ее защита начинали проявлять свое
волшебство. Постепенно странные фразы и на-
смешки исчезали, ирреальное восприятие комна-
ты уходило, потому что мои глаза были закрыты.
Мне очень помогало то, что она говорила о себе
и мне в третьем лице: „Мама" и „Рене", а не „я"
и „вы". Когда же она случайно начинала говорить
в первом лице, я тут же переставала узнавать ее
и обижалась, что посредством этой ошибки она

49
 разрывала мою связь с ней. Если она говорила:
„Вы увидите, как мы вместе будем бороться про-
тив Системы!", я переставала что-либо понимать:
„я", „вы" - кто они такие? Для меня в них не бы-
ло ничего реального. И наоборот, „Мама", „Рене"
или „Маленький Персонаж" олицетворяли реаль-
ность, жизнь, эмоции.
Мне не удавалось объяснить Маме, что со мной
происходит. Я полагала, что она все понимает сама.
Я жаловалась на свои пугающие состояния с помо-
щью слов „мне страшно", „соломинка в напряже-
нии", „все отдельно", „вы превратились в лед", „хо-
лодно". И чудесным образом Мама угадывала ужас
моей ситуации. Иногда я говорила: „Фразы пресле-
дуют меня, они издеваются надо мной". И Мама за-
ставляла их уходить, говоря: „Рене должна слушать
только голос Мамы, потому что лишь ее голос ва-
жен, голос Мамы так любит Рене". И тогда я слуша-
ла этот прекрасный голос, который как талисман
хоть на мгновение мог вернуть мне реальность,
контакт с жизнью. Успокоенная, но истощенная
борьбой с тревогой, я начинала понемногу гово-
рить о том, что заботило меня, интересовало. Но,
увы, сеанс подходил к концу. Обогретая, ободрен-
ная, тихонечко повторяя Мамины слова, я уходи-
ла домой. И как только оказывалась на улице, сра-

* Репрезентация, символ Рене. См.: La realisation sym-

bolique. Berne: Hans Huber.

50
зу ощущала картонные декорации ирреальности.
Однако, несмотря на это, я уже не страдала так,
как в начале сеанса, потому что во мне еще оста-
валось немного Маминого тепла, ее слова были
в моем сердце, и я больше не боролась, чтобы сло-
мать ирреальность. Мне хватало сил выдержать
свое восприятие, не пытаясь изменить его, пото-
му что я не испытывала никакой необходимости
входить в контакт с улицей, людьми, предметами
так, как это было с Мамой.
Я была очень счастлива еще и потому, что
к концу первого года анализа Мама изменила
свою манеру работы. Вначале она анализирова-
ла все, что я говорила: мой страх, мою вину. Эти
изыскания казались мне чем-то вроде обвинитель-
ной речи на суде. Это было, как если бы в поиске
истоков чувств делать их еще более реальными
и содержащими еще больше вины. Таким обра-
зом, когда она говорила мне: „Давайте посмот-
рим, в какие моменты вы чувствуете вину, откуда
она" или что-то подобное, это означало для меня,
что вина имела место, а Система существовала са-
мым очевидным образом, иначе мы не искали бы
следов ее деятельности. Я уходила с этих сеансов
еще более несчастной, еще более виноватой, оди-
нокой, лишенной какого-либо контакта, абсолют-
но одна в своей ирреальности.
Тогда как, если Мама садилась рядом со мной,
говорила о нас в третьем лице и только констати-
51
ровала факты без углубления в их причины, мне
становилось намного легче! Ей одной удавалось
пробить стену ирреальности, окружавшую меня,
и вернуть мне хоть какой-то контакт с жизнью.
 Глава шестая

СИСТЕМА ОТДДЕТ П Р И К А З Ы ,
И «ВЕЩИ» НАЧИНАЮТ
«СУЩЕСТВОВАТЬ»!

И рреальность выросла до такой степени,

что даже Маме уже не удавалось устано-
вить хоть какой-то контакт между нами.
С некоторых пор я в основном жаловалась на то,
что вещи „мучали" меня, отчего я невероятно
страдала. И вместе с тем эти вещи не делали ни-
чего особенного, не нападали на меня, не разго-
варивали со мной. О том, что они „мучают" меня,
заставляло говорить одно лишь их присутствие.
Я воспринимала предметы настолько оторванны-
ми друг от друга, вычлененными из всего окру-
жающего, отполированными, как образцы гор-
ных пород, ярко освещенными и напряженными,
что они вызывали во мне огромный страх. Если я,
к примеру, рассматривала стул или какой-то сосуд,
я уже не думала об их применении, об их функ-
ции. Это больше не был сосуд, предназначенный

53
 для того, чтобы содержать в себе воду или моло-
ко, и это не был стул, сделанный для того, чтобы
на нем сидели. Нет! Все они теряли свое назва-
ние, функцию, значение, становились всего лишь
„вещами". И эти „вещи" начинали „существовать".
И это их „существование" вызывало во мне огром-
ный страх. В ирреальной декорации, в слепой ти-
шине моего восприятия вдруг появлялась „вещь".
Например, глиняный кувшин, расписанный голу-
быми цветами, был там, передо мной, насмехаясь
надо мной своим присутствием, самим своим су-
ществованием. Чтобы было не так страшно, я от-
ворачивала от него свой взгляд, но тогда взгляд
натыкался на стул, затем на стол, которые тоже
существовали и демонстрировали свое присутст-
вие. Я пыталась избавиться от их господства, про-
износя их названия. Я говорила: „Стул", „Кувшин",
„Стол", „Это стул". Но слова были оторваны от сво-
их значений, они покидали предметы, отделялись
от них настолько, что, с одной стороны, имела мес-
то „живая, издевающаяся надо мной вещь", а с дру-
гой - ее название, лишенное смысла, как конверт,
из которого вытрясли содержимое. У меня никак
не получалось их соединить, и я оставалась пе-
ред ними, переполненная страхом и ужасом. То-
гда я начинала жаловаться: „Вещи мучают ме-
ня! Мне страшно!" Когда от меня требовались
уточнения, мне задавали вопрос: „Этот кувшин,
этот стол, вы их видите живыми?". Я отвечала:

54
„Да, они живые". И все, включая врачей, думали,
что в моем восприятии предметы были такими же,
как люди, и что я слышала, как они разговарива-
ют. А ведь это было не так. Их жизнь - это было
лишь их присутствие, их существование. Для того
чтобы прогнать их, я сгбхватывала голову руками
или пряталась в угол: Я переживала тогда период
невероятного возбуждения. Все двигалось, жило,
издевалось надо мной. Мне казалось, что люди
на улице охвачены безумием, что они бродят бес-
цельно, сталкиваясь друг с другом и с предметами,
которые становились более реальными, чем они
сами. В то же время я получала приказы от Сис-
темы. Я не слышала их так, как если бы это были
настоящие голоса. Но они были настолько пове-
лительны, как будто произносились громким го-
лосом. Так, однажды, когда я печатала на машин-
ке, внезапно, когда я этого меньше всего ожидала,
какая-то сила, которая не была моим собственным
побуждением, но была похожа на приказ, велела
мне сжечь мою правую руку и поджечь дом, в ко-
тором я находилась. Я сопротивлялась этим при-
казам всеми своими силами. Я позвонила Маме,
чтобы рассказать ей, что мне приказывает Сис-
тема. Она утешала меня спокойным голосом, го-
воря, что мне надлежит слушать ее, а не Систе-
му, и что если Система слишком давит на меня,
то надо бежать к Маме. Эти слова здорово меня
успокаивали, но, увы, лишь на время. Невырази-

55
 мая тревога сжимала мое сердце так, что ни од-
но решение, которое я принимала, не приводило
к успокоению. Если я отказывалась подчиняться,
то сразу чувствовала себя виноватой и трусливой,
потому что боялась выполнять приказы, и трево-
га только усиливалась. А приказы возобновлялись
с новой силой. Если я приближалась к огню и про-
тягивала к нему руку, чтобы в конце концов под-
чиниться приказу, огромное чувство вины охва-
тывало меня, как если бы я делала что-то плохое,
и тревога вновь обострялась. Все же должна от-
метить, что в последнем случае тревога усилива-
лась больше - я чувствовала, что если подчинюсь
приказу, то осуществлю акт непоправимый, кото-
рый разрушит мою личность. К тому же в обеих
ситуациях - подчинения и неподчинения прика-
зу - у меня сохранялось впечатление искусствен-
ности, некоего спектакля. Несмотря на это, мне
было очень одиноко - никто, кроме Мамы, ничего
не знал о борьбе, которую я веду. Впрочем, у меня
было ощущение, что все мое поведение фальши-
во. Но в реальности это было не так! Я была абсо-
лютно искренней. Но если я, сохраняя свою лич-
ность, не подчинялась Системе, то чувствовала
себя обманщицей, потому что не считалась с ее
приказом. Если же я ей подчинялась, то все равно
чувствовала себя обманщицей, потому что вну-
тренне не была согласна поджигать себя. Я беско-
нечно страдала и из-за приказов, и из-за лицеме-

56
рия, полностью противоречащего моей личности.
В то время как я изо всех сил боролась с тем, чтобы
не погрузиться в Свет, я повсюду видела предметы,
которые смеялись надо мной, каждый из своего
угла. Они издевались надо мной с угрожающим
видом. А в моей голове бесконечно прокручива-
лись глупые фразы. Я закрывала глаза, чтобы из-
бавиться от всей этой суеты, которая окружала
меня и центром которой была я. Но покой не на-
ступал, так как жуткие образы осаждали ме-
ня и были настолько живыми, что создавали ре-
альные ощущения в моем теле. Не могу сказать,
что я на самом деле видела образы, это не были
изображения - скорее я их чувствовала. Еще мне
казалось, что мой рот полон птиц, которых я грызу
и которые заставляют меня задыхаться от их пе-
рьев, раздробленных костей и крови. Или я виде-
ла людей, которых я сажала в банки из-под молока
и которые разлагались там, а я поглощала потом
эти сгнившие трупы. Это было ужасно. Еще я мог-
ла я пожирать голову кошки, которая, в свою оче-
редь, пожирала меня изнутри.
И при всем этом страхе и ужасе мне еще удава-
лось выполнять свою работу секретарши. Но с ка-
ким трудом!
Вскоре ко всему, что охватило меня, приба-
вились еще и крики - резкие крики пронзали
мою голову. Их внезапность заставляла меня по-
рой подпрыгивать. И все же я слышала их не так,
 как настоящие крики реальных людей. Это были
крики, которые заставляли меня тут же закрывать
уши. Я слышала их справа от себя. Я хорошо от-
личала их от криков, доносящихся из реальности.
Я и слышала их, и не слышала - я их воспринима-
ла где-то внутри себя. Это состояние приносило
мне невероятные страдания. Все больше и больше
я ощущала, что полностью попадаю под воздейст-
вие Системы и погружаюсь в Царство Света, или,
как я это называла, Страну Приказов.
Единственными м о м е н т а м и покоя были
для меня сеансы психоанализа, особенно к кон-
цу часа, когда мне удавалось почувствовать хоть
какой-то контакт с Мамой. Я умоляла ее защитить
меня, спасти от притеснений Света и засилья Ве-
щей. Однако, вопреки ее воле, Мама в то время бы-
ла бессильна перед лицом Системы. Большой побе-
дой было уже то, что она знала, как противостоять
ей, и то, что у меня была возможность взывать
к ней каждый раз, когда я находилась в опасности.
В конце концов, несчастье произошло . При-
казы становились все более и более императив-
ными, все более и более настойчивыми: я долж-

* Аналитик находилась в тесной связи с психиатром,

который, впрочем, тоже время от времени встречался
с Рене. Психиатр не мог поместить молодую боль-
ную в клинику, поскольку ничего экстраординарного
не происходило и поскольку мать Рене была против
ее госпитализации.

58
на была сжечь свою правую руку, потому что это
была рука моих приказаний. В Системе сущест-
вовала чудовищная взаимозависимость: я отда-
вала распоряжения, сама того не зная, чтобы лю-
дей наказывали, и, в свою очередь, должна была
быть наказана за это. У людей, которые были на-
казаны по моему распоряжению, также появля-
лось право наказывать, но за каждое наказание,
назначенное ими, они и сами подвергались на-
казанию. С того момента, как я поняла механизм
Системы Наказаний, в который я была вовлече-
на, я стала все меньше и меньше сопротивляться
приказам. В один из дней, дрожа, я положила свою
правую руку внешней стороной на горящие угли
и продержала ее столько, сколько смогла. Я стара-
лась выдержать боль, полагая, что выполняю обя-
зательства перед Системой и что после этого она
перестанет отдавать мне приказы. Как раз в этот
момент неожиданно зашел начальник. Я живо
убрала руку и успокоилась, поняв, что он ниче-
го не заметил. Однако я ошибалась. Наверное, он
понял, что произошло, потому что тут же вызвал
из Совета по наблюдению за душевнобольными
врача, который, по совпадению, оказался моим ле-
чащим врачом. И после первой же беседы, поняв,
что меня все равно госпитализируют, я рассказа-
ла о существовании вещей, которые мучили меня
и о Системе, которая поглотила меня и с которой
мы уже составляли одно целое, но при этом я умол-

59
чала о своем ожоге и о приказах, которые я получа-
л а , - и все потому, что никогда не была полностью
с ними согласна. Того, что я рассказала, оказалось
тем не менее достаточно, чтобы заставить меня
лечь в Клинику во избежание принудительного
помещения в психиатрическую лечебницу.
 Глава седьмая

М Е Н Я ГОСПИТАЛИЗИРУЮТ,
А СИСТЕМА УКРЕПЛЯЕТСЯ,
и я РИСКУЮ ПОТЕРЯТЬ М А М У !

Я испытывала бесконечную тревогу из-за не-

обходимости лечь в клинику для нервно-
больных или вообще в какую-либо клинику.
К счастью, я не была госпитализирована насиль-
но - хоть это обошло меня стороной. Нужно ска-
зать, что здесь произошло нечто необычайное, со-
вершенно уникальное за всю мою жизнь. С тех
пор, как я начала получать приказы от Системы,
мне все время было страшно, что я целиком ока-
жусь в Царстве Света. Теоретически это означало,
что я навсегда останусь в ирреальности, без ка-
кого-либо контакта с Мамой, а практически -
что я буду помещена в психиатрическую больни-
цу. Царство Света и состояние безумия оказались
в неразрывной связи, а психически больные были
для меня „освещенными", и попасть в психиатри-
ческую клинику означало стать полностью „осве-

61
 щенной". Я часто говорила Маме: „Мне страшно,
они придут, найдут меня и отвезут к освещенн-
ным". И вот через десять дней после визита врача
из Совета по наблюдению за душевнобольными
за мной действительно приехали домой, чтобы
госпитализировать меня принудительно. Это бы-
ли санитар и сотрудница то ли социальной служ-
бы, то ли полиции - я уж не знаю. К счастью, ме-
ня не было дома, и мои домашние не знали, где я.
Это было в субботу, во второй половине дня, око-
ло шести часов вечера. В тот день, после сеанса,
я как раз провожала Маму на лекцию. Во время
той лекции меня охватила невероятная тревога,
и я сказала Маме: „Надзиратель из Бель Эр (так
называлась окружная психиатрическая больни-
ца) там, он пришел за мной, он хочет забрать меня.
Мне страшно, страшно! Умоляю, защитите меня!"
Эти слова я повторила несколько раз. Никакого
надзирателя я не видела, но у меня было ощуще-
ние, что мне угрожает неотвратимая опасность.
На самом деле я, конечно, ничего не знала о том,
что замышлялось без моего ведома, и была очень
далека от того, чтобы знать, что меня хотели гос-
питализировать, и, главное, именно в этот день.
Мама ободрила меня, и я ушла успокоенная.
Пешком я добралась до дома, который был в полу-
часе ходьбы от дома Мамы и от места, где читалась
лекция. Я шла быстрым шагом, так как предпола-
гала, что дома меня ждали представители суббот-
62
них комиссий. Но вдруг я остановилась. И без вся-
кой тревоги, без всякой на то причины, увлекаемая
непреодолимой силой, я развернулась и пошла об-
ратно к Маме. Открыв дверь и увидев меня, она
очень удивилась - впервые я вернулась с дороги.
Я рассказала ей, что случилось, и добавила: „Я при-
шла, чтобы Вы защитили.меня от надзирателя. Он
хочет забрать меня". Мне было неудобно, что я по-
беспокоила Маму без всякой реальной причины
и необходимости, тем более что тревога, которую
я почувствовала во время лекции, к тому времени
уже исчезла. Мама, как можно догадаться, приня-
ла меня очень хорошо и держала у себя примерно
час с четвертью. Потом я ушла и в конечном итоге
добралась до своего дома, где царила необычайно
напряженная атмосфера, которая меня удивила.
На мои настойчивые вопросы о том, что случилось,
братья сказали, что санитар или надзиратель в со-
провождении социального работника приезжали
на больничном автомобиле. Они искали меня, что-
бы забрать в больницу в соответствии с приказом
Совета по наблюдению. Время их приезда совпа-
дало с часом окончания лекции, то есть с тем мо-
ментом, когда у меня появилось острое чувство,
что надзиратель из Страны Света пришел за мной,
и когда я сказала об этом Маме. Они ждали ме-
ня, кажется, часа полтора. Если бы не сработала
моя необычайная интуиция и я не вернулась бы
с середины пути, то я добралась бы до дома слиш-

63
ком рано и меня увезли бы насильно. Таким обра-
зом я избавилась от шока, от которого впоследст-
вии мне было бы очень тяжело оправиться. Устав
от ожидания и не зная, в котором часу я вернусь,
нежданные гости ушли.
Таким образом, у Мамы оказалось достаточно
времени для того, чтобы устроить дела с директо-
ром Совета, и я смогла лечь в частную, открытую
клинику.
Вначале, оказавшись в убежище, защищенная
от приказов Системы, я почувствовала сильное об-
легчение -хотя бы потому, что у меня не было пра-
ва заходить на кухню или в другое место, где мож-
но было найти огонь или спички. Тем временем
я стала получать приказы все чаще и чаще и вскоре
почувствовала себя обязанной делать все, что было
в моих силах, чтобы их выполнять. Поэтому я пы-
талась добраться до кухни, чтобы схватить спички
и попробовать сжечь себя в огне кухонной печи.
Газовое пламя не привлекало меня, потому что, со-
гласно Системе, было нечистым, искусственно со-
зданным людьми. Но санитарка следила за мной и,
как только замечала, что я выходила из гостиной
или из своей комнаты, то всячески препятствова-
ла тому, чтобы я шла на кухню. Насколько же спо-
койней я чувствовала себя тогда, когда понимала
абсолютную невозможность выполнения прика-
за! Фактически я была, еще достаточно нормаль-
ной для того, чтобы чувствовать (но не понимать),
что подчинение приказам Системы наносило серь-
езный ущерб целостности моей личности. И ко-
гда санитарка препятствовала мне в выполнении
приказов, у меня не было необходимости бороть-
ся против них. Еще я обнаружила, что если я под-
чинялась приказам Системы, последняя, вместо
того чтобы оставить меня в покое, наоборот ста-
новилась еще более требовательной. То же самое
происходило, если мне позволяли приблизиться
к кухне, - подталкивание меня к действиям зна-
чительно усиливалось. Я была буквально расколо-
та на две части. С одной стороны, был мой разум,
„приклеенный" к Системе, который безоговорочно
верил в ее реальность и в ее силу, и, как следствие,
подчинялся ее приказам. С другой стороны, было
неясное, невыразимое чувство, которое прояв-
лялось в инстинкте самосохранения каждый раз,
когда следовало практически осуществить при-
каз сжечь себя, и которое противостояло подоб-
ным актам. Это противоречие вновь появлялась
в моем сознании. С одной стороны, я чувствовала
себя виноватой из-за того, что борюсь против при-
казов Системы, с другой - из-за того, что подчи-
няюсь ей.
Поэтому лишь материализованное конкрет-
ное препятствие освобождало меня от конфлик-
та. Когда я ощущала импульс, принуждавший
меня к самосожжению, я спешила из своей комна-
ты к кухне. Если я находила ее запертой на ключ,
65
 то порой оставалась какое-то время перед дверью
и потом, лишенная возможности выполнить при-
каз, поднималась в свою комнату. Но чаще всего
я цепенела перед этой дверью, и мне никак не уда-
валось уйти, хотя я уставала долго стоять на но-
гах. И я была счастлива, когда санитарка прихо-
дила, брала меня под руку и уводила в комнату
или салон.
К несчастью для меня, как я выяснила после
своего излечения, директриса клиники, в которой
я находилась, была очень любопытной, если дело
касалось психологических аномалий.
Так, когда она видела, что я направляюсь
к кухне, то вместо того чтобы преградить мне до-
рогу, помешать, она пряталась и позволяла мне
следовать моему побуждению. Она тихо следи-
ла за мной с близкого расстояния и отмечала все,
что я намеревалась сделать. Она позволяла мне
дойти до конца и вмешивалась лишь в самый по-
следний момент-тогда, когда я протягивала руку
к огню или к коробке со спичками. Иногда я чувст-
вовала ее присутствие за своей спиной и ненави-
дела ее за то, что она предоставляет мне самой бо-
роться с импульсами, заставляющими выполнять
приказы, вести борьбу, в которой я, впрочем, все-
гда терпела неудачу. Эта борьба бесконечно утом-
ляла меня из-за тревоги, которую она порождала,
и из-за состояния ирреальности, в котором я на-
ходилась. Кроме того, следствием этой борьбы ста-

66
новилось усиление строгости приказов. И, наобо-
рот, если я сдавалась из-за внешних препятствий,
приказы поступали реже. Отношение ко мне ди-
ректрисы причиняло мне много боли.
Приказы становились все строже, и врач не за-
хотел больше держать меня в открытой клинике
и приказал перевести в закрытую.
Я пережила ужасный страх при мысли ока-
заться в клинике, в которой находились „про-
светленные люди". Это было равносильно мое-
му окончательному вхождению в Царство Света.
Я умоляла, чтобы меня оставили на прежнем мес-
те, я плакала, обещала больше не подчиняться
Системе. Ничего не помогало, я должна была уйти.
Мои обещания, впрочем, ровно ничего не значи-
ли, ведь я была неспособна сдержать их. И все же
я знала, что если бы мне не нужен был постоян-
ный надзор, меня бы оставили. Несмотря на это
и мое сильное желание остаться недалеко от Же-
невы, в месте, где Мама приходила бы ко мне каж-
дый день, и несмотря на мой ужасный страх быть
запертой в клинике с „просветленными людьми",
мне не удалось уклониться от импульсов Системы.
Наоборот, казалось, что под влиянием моего жела-
ния, чтобы они ослабли, они стали только сильнее.
Наконец, ужасный день настал: за мной при-
ехали на машине, и моя медсестра сопровождала
меня. Условились, что я лягу в частную клинику
при психиатрической больнице кантона, удален-
67
 ного от Женевы. К несчастью, произошла ошиб-
ка, в результате которой меня привезли не в част-
ную клинику, о которой шла речь, а в заведение
для буйных психически больных женщин. В тот
момент, когда меня втолкнули в зал для наблю-
дения и я увидела огромные решетки на окнах
и этих женщин, воющих и изрыгающих проклятья
или распростертых в странных позах, окаменев-
ших как статуи, я подумала, что умру от страха.
Моя медсестра исчезла не попрощавшись. Я оста-
лась одна посреди этой декорации, похожей на гал-
люцинацию, перепуганная до ужаса и в бесконеч-
ном отчаянии. Санитарка провела меня в ванную
комнату, помогла мне переодеться - натянуть
огромную ночную рубашку из грубой ткани, по-
том усадила меня в ванну с почти холодной водой.
Я дрожала от холода, усталости и страха. Я чувст-
вовала себя, как окруженная смертельными опас-
ностями птица, выпавшая из гнезда. Но я даже
не догадывалась, что глубоко внутри меня уже
организовывалась система защиты против всего,
что ждало меня впереди. Я не плакала, хотя мне
очень хотелось. Но я и не молчала. Первыми сло-
вами, которые я произнесла, была вполне здравая
просьба добавить в ванну немного теплой воды,
но так как санитарка не сделала этого, я сказала,
что у меня больные легкие и что я крайне чувст-
вительна к холоду и рискую простудиться, тем бо-
лее, что наверху, в разгар зимы, было открыто ок-

68
но. Эти просьбы были первыми проявлениями той
защиты, которая вырабатывалась во мне. Вообще,
я не имела привычки жаловаться, тем более на хо-
лод. Наоборот, я относилась к себе достаточно су-
рово и первая удивилась своему страху простыть.
Через полтора часа мне позволили выйти из ван-
ной и указали на койку в палате для наблюдения,
находившуюся между двумя кроватями, заняты-
ми молодыми девушками и напротив трех крова-
тей, занятыми женщинами. Рядом со мной были
девушки из частной клиентуры, однако же слиш-
ком больные для того, чтобы находиться в част-
ной „полуоткрытой" клинике. Напротив же ле-
жали бедные больные, помещенные в больницу
своим кантоном.
Я лежала на спине, окаменевшая в напряжен-
ном ожидании, готовая к защите, и разглядыва-
ла все, что было вокруг меня, стараясь охватить
взглядом и разумом происходящее в зале. Внутри
меня были ужас, паника, невыразимая тревога,
безмерное отчаяние. Жалобный голос внутри меня
беспрерывно повторял: „Вот, вот, Рене, что сделала
с тобой Система! Видишь, Рене, заперли-таки тебя
в Царстве Света! Ты одна-одинешенька в своем на-
казании! Рене одна, ей страшно. Страшно, Рене!"
Всеми своими силами я пыталась подавить этот
несчастный голосок, голосок маленького ребенка,
который говорил, как младенец, как малыш, на-
зывая себя в третьем лице. Я должна была заста-

69
 вить его замолчать любой ценой, не слышать его
больше, потому что если бы он продолжил жало-
ваться при помощи этих коротеньких, бесконеч-
но повторявшихся фраз, мой защитный панцирь
мог лопнуть, и я завыла бы от страха и горя. Я все
смотрела и смотрела вокруг себя. Потом, почувст-
вовав, что близка к тому, чтобы быть окончатель-
но сломленной, схватила вязание, которое было
у меня с собой, и начала нервно вязать младенчес-
кие пинетки, фиксируя все свое внимание на этом
процессе. Но маленький голос принялся повторять
пуще прежнего: „Ей страшно, Рене. Мама, Система
наказала Рене. Ей страшно, мне страшно!" К счас-
тью для меня, одна больная подошла к моей кро-
вати и завела разговор, в котором главное мес-
то занимала тема сексуальности. Потом пришла
врач. Она задавала мне многочисленные вопросы,
но инстинктивно я ничего не сказала ей ни о Сис-
теме, ни о ее приказах. Наоборот, я много говори-
ла о малозначимых вещах. В частности, я сказала,
что она очень похожа на одну из моих подруг и что,
по моему мнению, она очень красива. Я спросила,
когда я смогу покинуть этот зал, так как мне хо-
телось бы находиться в комнате одной, неважно
в какой, пусть даже в подвале или в одиночном
боксе. Она ответила, что в этом корпусе нет сво-
бодной комнаты и что меня переведут в частную
клинику тогда, когда я перестану получать при-
казы. И после этого из меня, обычно молчаливой,

70
вдруг полился нескончаемый поток слов - я гово-
рила и говорила, обо всем расспрашивала санита-
рок, одновременно я лихорадочно вязала. Но всей
этой деятельности оказалось недостаточно для то-
го, чтобы заставить замолчать маленький голосок
внутри меня. Усилия, которые я предпринимала,
чтобы справиться с тревогой и страхом, были столь
велики, что я обильно потела в разгар зимы.
Кроме того, я так боялась больных, что в пер-
вую ночь не сомкнула глаз, а в остальные - просы-
палась несчетное количество раз. К тому же было
очень трудно уснуть из-за криков и стонов двух
женщин, которые занимали клетки, выходящие
в наш зал.
Дежурная санитарка успокаивала меня, го-
воря, что мне нечего бояться больных. Несмотря
на это, однажды, когда санитарка отсутствовала,
женщина, чья кровать находилась напротив моей,
резко встала, двинулась ко мне и смела с моей тум-
бочки все фрукты - яблоки и груши, затем верну-
лась на свою кровать, где тотчас же все и прогло-
тила. Мне было очень страшно, и когда санитарка
вернулась, я рассказала ей о том, что произошло.
Она строго посмотрела на меня и сказала: „Не надо
начинать с вранья, здесь это не пройдет. То, что вы
рассказываете, невозможно. Эта женщина напро-
тив вас отказывается от еды уже три года, мы кор-
мим ее искусственно". Но поскольку я настаивала,
она продолжила: „Перестаньте лгать, я обязатель-

71
 но расскажу о вашем поведении врачу". И она уш-
ла. Я была так растеряна, что задавалась вопро-
сом, а не приснилась ли мне эта кража фруктов.
Впервые в жизни меня обвинили во лжи. Однако
вечером, ухаживая за этой женщиной, санитарка
обнаружила черешки от груш, косточки от яблок
и недоеденную половинку яблока. Она поверну-
лась ко мне и, смеясь, без всякого извинения вос-
кликнула: „Так это была правда!". А когда мед-
сестра пришла на обход и узнала, что случилось,
она тоже рассмеялась и воскликнула: „Так это же
прекрасная идея, как заставить госпожу X есть.
Впредь мы будем класть еду на тумбочку мадему-
азель Рене, и госпожа X будет забирать ее!". И мой
страх удвоился.
На второй день крупная женщина, выйдя
из своей клетки, подошла ко мне и с нервным сме-
хом сказала: „Какая она хорошенькая, эта малыш-
ка!" И тут же влепила мне пощечину, настолько
сильную, что на коже остались следы от ее паль-
цев. Затем она ушла. Санитарка, увидев мою ба-
гровую щеку, сразу поняла, что случилось, и ска-
зала: „О, это ничего, мадемуазель Z обыкновенно
дает пощечины всем вновь прибывшим! А так она
не злая". Несмотря не эти слова, каждый раз, когда
я видела ту больную, я дрожала от страха, что ме-
ня ударят вновь. Но то, что испугало меня боль-
ше всего, случилось несколькими днями позже.
Женщина, которая оказалась в клинике из-за того,

72
что в гостинице убила другую женщину выстрелом
из пистолета, подошла к моей кровати, выкрики-
вая: „Маленькая девочка! А она хорошенькая, эта
маленькая девочка". И пытаясь поднять мою ру-
башку, начала щекотать и обнимать меня, пока
сестра не пришла и не освободила меня, строго
отругав больную за ее нездоровые поступки. Я за-
стыла от невыразимого страха, полная отвраще-
ния к выходкам этой ужасной женщины.
Эти приключения присовокупились к моему
постоянному страху, и я все время была насторо-
же, в отчаянных попытках защитить себя.
Необходимо было защищаться от того, что
происходило снаружи, от того, что происходило
внутри - я была одной сплошной защитой против
опасностей, которые мне угрожали. Я продолжа-
ла много говорить и делилась содержимым всех
пакетов, которые я получала. Также я много пи-
сала своим знакомым. Переписка, как и вязание,
были составляющими моей защитной системы.
Я написала бы любому, я говорила бы о чем угодно
с условием, не слышать больше жалоб маленького
внутреннего голоса и не иметь больше дела с Сис-
темой так, чтобы врачи позволили мне уйти из это-
го ада. Мое поведение по отношению к внешнему
миру вызвало ошибочное суждение обо мне со сто-
роны врачей. Все думали, что я больше не оза-
бочена Системой, так как я больше не говорила
о ней. С другой стороны, они думали, что в своих
 письмах я выпрашивала у своих подруг передачи.
Они меня совсем не знали! Я была настолько гор-
дой, что ни за что на свете не попросила бы ниче-
го, что бы это ни было. Я была неспособна попро-
сить даже самую малость, даже у своих друзей.
Но внешне все выглядело наоборот. Во-первых,
не знаю почему, но все друзья что-нибудь мне пе-
редавали: конфеты, шоколад, фрукты и так далее,
может быть, потому, что было время праздников.
Во всяком случае, я получила столько пакетов
и свертков, сколько не получала никогда в своей
жизни. Ну и потом я всем писала: „Здесь ужасно
холодно, мне никак не удается согреться, наверно
мне чего-то не хватает, раз мне так холодно!" Ко-
гда я так писала, то намекала на внутренний хо-
лод, на свое отчаяние и на неспособность прийти
в себя. Никогда, никогда я не думала о физическом
холоде. Но мои друзья истолковывали мои слова
буквально, и многие из них, самые близкие, пере-
давали мне, к моему большому удивлению, коф-
точки. Я не понимала, почему они передавали мне
эти вещи, которые, впрочем, я никогда не надева-
ла, потому что терпеть не могла шерсти и никогда
не носила ничего шерстяного, даже в самые силь-
ные морозы. Поскольку я была бедной, врачи бы-
ли уверены в том, что я хотела использовать свои
знакомства. На самом деле я писала лишь для то-
го, чтобы чем-то себя занять, - всем, чем угодно,
лишь бы не слышать маленький голос!

74
 Врачи расставили передо мной ловушку: они
думали, что я обманываю Маму. Дело в том, что ей
я писала письма, разумеется, полностью отличные
от тех, которые я адресовала другим. Ей я не гово-
рила ни о людях, с которыми состояла в перепис-
ке, ни о письмах или передачах, которые получала
от них, потому что это было совершенно не инте-
ресно. В моем отчаянии и тревоге для меня были
важны и люди, и письма, и пакеты, содержимое
которых я раздавала сразу, как получала. С Ма-
мой же мне хотелось говорить о другом. Я писала
ей не для того, чтобы защититься от голоса, а по-
тому что хотела рассказать обо всех своих делах.
Врачи решили, что я скрываю от Мамы, что по-
лучаю дары от других людей. И в один из дней
врач предложил отправить все мои письма Маме,
с тем чтобы она сама наклеила на них марки. Я ре-
шительно отказалась, посчитав, что было бы бес-
тактным заставлять Маму оплачивать мою корре-
спонденцию. Я не смела заставить ее приклеивать
для меня марки.
Из моего отказа врачи сделали вывод, что
я скрытничала и искала для себя выгоду. Если бы
врач просто сказал мне: „Нам бы хотелось, что-
бы вы показали все ваши письма госпоже Сешей",
я бы не медлила, мне нечего было скрывать от Ма-
мы - это было абсолютно бессмысленно. Но ставя
мне ловушку с марками, они все сошлись на том,
что я хитрила. И несчастье пришло! Когда Мама
75
 пришла навестить меня, врач рассказал ей о моей
псевдолжи и о моей, как они это назвали, „двой-
ной игре" с едой. Надо сказать, что к тому вре-
мени меня уже перевели в клинику, в очень при-
личную комнату. Там, за исключением запрета
на выход из санатория, я была предоставлена са-
ма себе. Я почти ничего не ела, так как получала
от Системы приказы не есть. Однако, поскольку
я получала много передач, которые, правда, сра-
зу отдавала сестре для больных, врач был уверен,
что я объедалась шоколадом и что за общим сто-
лом я притворялась, что не голодна. И это при том,
что за исключением одного финика, который я по-
пыталась съесть, несмотря на Систему, я не прика-
салась ни к одному из пакетов. И потом я не могу
сказать, что мне не хотелось есть, потому что это
было бы неправдой. Наоборот, я испытывала ужас-
ный голод, но Система запрещала мне утолять его.
Я просто не говорила об этом, потому что иначе ме-
ня вернули бы обратно в корпус больницы, а этого
мне совершенно не хотелось!
И вот во время одного из визитов Мамы врач
пересказал ей все так называемые махинации
с моей стороны. К несчастью, она ему поверила, по-
тому что все было против меня, и она не могла себе
представить, что врач может так грубо ошибаться.
Когда она вышла от него и пришла в мою комнату,
я сразу почувствовала в ней изменения по отноше-
нию ко мне. Но поскольку я была в полном неведе-
76
нии о том, что произошло, а также о мнении, кото-
рое сложилось у врача обо мне, я не могла понять
ее охлаждения. Безумная тревога овладела мной:
единственный островок реальности, единствен-
ное мое спасение покидало меня. В тот момент
я поняла, что вся вийа лежит на Системе. Это она,
Система, изменила Маму, настроила ее против ме-
ня для того, чтобы наказать меня. Это было сиг-
налом к моей смерти. Потому что без Мамы жить
было невозможно. Если раньше у меня еще иногда
возникали сомнения относительно реальности
Системы, то резкое изменение отношения Мамы
ко мне заставило меня поверить в нее окончатель-
но. То, что происходило со мной, было так ужас-
но, что автором этого могла быть только Система.
Естественно, я впала в бесконечную ледяную ирре-
альность - такую, в какую не погружалась никогда
доселе. Мама ушла, оставаясь такой же холодной,
и оставила меня с безмерным чувством покину-
тости и горестного удивления. Я немедленно напи-
сала ей, умоляя, чтобы она сказала, что же такого
я сделал, или, вернее, что такого плохого заста-
вила меня сделать Система, чтобы Мама больше
не любила меня. Ее безликий и сдержанный ответ
лишь усилил мою тревогу. Вся моя защитная сис-
тема, которая образовалась с поступлением в пси-
хиатрическую больницу, рухнула, и я плакала весь
день и всю ночь. То, что я потеряла единственное
свое убежище, единственное свое спасение, было

77
 непереносимым для меня. И кроме того, я любила
Маму, я так сильно ее любила, и вот Система от-
няла у меня ее любовь и уважение. Я искала в сво-
ей голове средство, чтобы умереть и избавиться
от Системы и от отвращения к жизни.
Не прекращая размышлять, я задавала се-
бе вопрос, какую же ошибку я совершила по на-
ущению Системы, какое столь скверное действие,
что оно привело к потере любви Мамы. Я не зна-
ла, в чем мой грех, но это незнание не мешало
мне чувствовать себя глубоко виноватой, пото-
му что Мама была мной недовольна. Я была дале-
ка от того, чтобы понимать, что все это происте-
кало из ложного впечатления, которое возникло
обо мне у врачей. К примеру, один из них спросил
меня, что я думаю об обоях в моей комнате. „Они
ужасны", - ответила я. Сказав то, что я думаю, я во-
все не хотела быть невежливой. Но в моем пони-
мании мира того времени, я полагала, что вещи
не существуют сами по себе, а что каждый тво-
рит свой мир по своему усмотрению. Поэтому мне
казалось естественным, что врач находит обои
красивыми, санитарка забавными, а я ужасными.
Вопросы общественных связей абсолютно не каса-
лись моей мыслительной деятельности. И я не по-
дозревала, что оскорбила чувство собственника
у директора санатория, который счел, что я плохо
воспитана и претенциозна. К тому же я относилась
к эстетическому виду обоев абсолютно абстрактно

78
и с глубочайшим равнодушием. Все эти поступки
и создали мне плохую репутацию.
В конце концов, через три дня Мама обнару-
жила ошибку врача в отношении меня и написа-
ла мне письмо, как прежде. Невозможно выра-
зить словами то-облегчение, которое я испытала
при получении первого же ее письма. Я возроди-
лась к жизни. Тем временем, несмотря на радость,
я оставалась раздавленной под тяжестью судьбы
или, скорее, Системы. С того дня она импланти-
ровалась внутрь моего Я, и у меня появилась абсо-
лютная уверенность в ее силе. В одно мгновение
Система стала сильнее Мамы, раз ей удалось так
сильно обмануть ее на мой счет, хотя она так хо-
рошо меня знала, меня, которая открывала перед
ней самые секретные дверцы своего сердца и своей
души. И, несмотря на мой страх вернуться в кор-
пус для буйных, мне больше не удавалось молчать
о Системе, и против своей воли я говорила о ней
с врачом, тем более, что теперь она была инкорпо-
рирована в меня.
Врач, который полагал, что я забыла о Системе,
был очень удивлен, обнаружив, насколько живой
она была, но это не имело для меня тяжелых по-
следствий, поскольку вскоре я покинула клинику.
 Глава восьмая

Я ПОГРУЖАЮСЬ
В ИРРЕАЛЬНОСТЬ

М аме захотелось на три недели приютить

меня у себя, и это вдохновило частную
клинику в Женеве принять меня вновь,
после чего я вернулась домой и впала в состояние
полного безразличия. Я больше не получала при-
казов от Системы, я стала менее тревожной, и со-
стояние страха стало более редким. Я, обладаю-
щая острым чувством ответственности, теперь
не делала ничего, чтобы найти себе работу, что-
бы помогать семье. Я проводила большую часть
дня, сидя на скамейке, уставившись в одну точку
перед собой. Я могла погрузиться в разглядыва-
ние крошечного пятнышка, и это поглощало меня
полностью. Пятно, размером с горошинку перца,
могло привлечь мое внимание на три-четыре ча-
са, и при этом я не чувствовала никакой необхо-
димости отвести взгляд от этого мира микроско-

80
пических вещей. Вырвать меня оттуда удавалось
лишь какой-нибудь огромной силе. Так, я могла
выйти из своей неподвижности только для того,
чтобы подготовиться к походу к Маме. Но как это
меня утомляло! Самые незначительные движе-
ния стоили мне огромных усилий, особенно в на-
чале. Однако затем становилось легче, а потом
было трудно остановиться. Невероятным усили-
ем воли я заставляла себя заняться чем-то по до-
му, приготовить ужин. Остальную же, большую
часть времени я сидела в неудобной позе на сту-
ле, а взгляд мой мог быть направлен, к примеру,
на каплю кофе с молоком, упавшую на стол. Огонь
в печи угасал, и мне становилось холодно. Я слы-
шала, как часы отбивали десять, одиннадцать, по-
ловину двенадцатого, и думала о том, что пора бы
заняться приготовлением пищи. С большим тру-
дом мне удавалось отвести свой взор от кофей-
ного пятна и перевести его на плиту, покрытую
сажей. Но пятно, словно магнит, настойчиво при-
влекало мой взгляд к себе. И я подчинялась и с глу-
боким облегчением погружалась в мир без гра-
ниц, которым являлось это кофейное пятно. Время
от времени через мое дремлющее сознание прохо-
дили фразы: „Ну вы увидите", или „Отлично" или,
что еще хуже, обрывки слов, не имеющие смыс-
ла: „Ихтью, гао, гао!". В конце концов невероят-
ным усилием воли я резко поднималась и начи-
нала трудиться. Но как же я боролась со своими

81
 глазами! Как только мой взгляд цеплялся за любое
пятно, тень или луч света, я не могла оторвать его
от них. Бесконечный маленький мир захватывал
меня, поглощал полностью. И тогда, чтобы помочь
себе выйти из этого тупика, я начинала стучать
каждым кулаком по очереди об стену или об стол.
К несчастью, эти действия вскоре стали самодоста-
точными. И вместо того чтобы спасти меня от бес-
конечного разглядывания пятна, удары кулаками
поглощали меня, в свою очередь, своим автома-
тизмом. Тогда одна из моих сестер, привлечен-
ная шумом, спешила ко мне и останавливала эту
„дурацкую игру", как она ее называла. Ее вмеша-
тельство приносило мне облегчение и позволяло
вернуться к работе. Впрочем, по мере приближе-
ния времени моего сеанса - а сеанс проходил два
часа - я ощущала, как во мне понемногу возрож-
дается жизнь, и мои движения становились более
собранными и быстрыми.
На сеансах я жаловалась Маме на то, что во-
да „поднимается, поднимается и скоро меня за-
топит". Водой для меня являлось это состояние
оцепенения, с которым я справлялась все хуже
и хуже. Тем временем контакт с Мамой возвра-
щал меня к жизни, и по дороге домой я чувство-
вала себя намного более свободной, чем по утрам,
менее автоматичной. Иногда я чувствовала в себе
силу, которая заставляла меня петь, громко кри-
чать или строить необычные планы, например,
сконструировать коляску для младенца, суперком-
фортабельную, внутри которой тот мог бы путе-
шествовать без всяких неудобств, или сделать так,
чтобы кроме меня все в мире умерли, а я осталась
единственным обитателем земли, и все было бы
в моем распоряжении. «
Я теперь меньше страдала от ирреальности,
потому что перестала бороться с ней. Я жила в ат-
мосфере пустоты, искусственности, безразличия.
Невидимая, непроницаемая стена отделяла ме-
ня от людей и от предметов. Впрочем, я виделась
с очень небольшим количеством людей и чувст-
вовала себя счастливой, только когда была одна.
Для этого я, как беженец, удалялась в погреб, где
садилась на груду угля и сидела спокойно и не-
подвижно, со взглядом, зафиксированным на ка-
ком-нибудь пятнышке или игре света.
Но из этой стены безразличия внезапно на-
чинала произрастать тревога, страх ирреальнос-
ти. Можно сказать, что мое восприятие мира за-
ставляло меня более остро чувствовать странность
вещей. В тишине и безмерности каждый предмет
как будто отрезался ножом, был оторванным в пус-
тоте, в беспредельности, отделенным от других
предметов. Находясь в вынужденном одиночест-
ве, без всякой связи с окружающей средой, пред-
мет начинал существовать. Он находился здесь,
передо мной и вызывал во мне бесконечный страх.
И я говорила: „Стул издевается надо мной, мучает

83
 меня". В реальности дело обстояло не совсем так,
но у меня были лишь эти слова, чтобы выразить
свой страх и острое чувство, что стол существу-
ет и что он не имеет больше никакого значения.
Или же приступ ирреальности случался на ули-
це - тогда все казалось мертвым, неодушевленным,
абсурдным, и в тишине раздавался крик ребенка,
что пробуждало мою тревогу. Я чувствовала себя
отторгнутой миром, находящейся вне жизни, зри-
телем хаотичного фильма, который разворачивал-
ся, не прекращаясь, перед моими глазами и в ко-
тором мне никогда не удавалось принять участия.
Это были ужасные моменты. Я ощущала необъяс-
нимую тягость, я была беззащитна. Мне остава-
лось только страдать. Между этими тревожными
безразличными состояниями случались присту-
пы страшной внутренней ярости или же горькой
печали. Мои братья и сестры сильно мучили ме-
ня, особенно одна из сестер. У нее была привычка
отбирать у меня все, что у меня было красивого,
и издеваться надо мной, когда я пыталась полу-
чить украденную вещь обратно. Она дразнила
меня: „Давай, только попробуй вернуть себе пер-
чатки, попробуй найди их, если тебе так хочется!"
В такие моменты я была одержима безумной ярос-
тью. И как только сестра уходила из дома, я тоже
спешила взять что-нибудь из ее вещей и спрятать
так, чтобы она не смогла их отыскать. Но меня
тут же охватывали угрызения совести, я дума-

84
ла, что не стоит вести себя так же, как она, - надо
быть выше. И тогда я вытаскивала предмет отту-
да, куда я его спрятала, и аккуратно укладывала
обратно на место.^Наша мама всегда принимала
сторону моей сестры и строго ругала меня, повто-
ряя, что я старше всех и должна уступать, и что, во-
обще, сестры всегда мучают друг друга и воруют
друг у друга вещи. Такая несправедливость очень
огорчала меня, и мне доставляло радость расска-
зывать все Маме, которая меня защищала и охра-
няла. Ссоры с моей сестрой, кажущиеся на первый
взгляд безобидными, вызывали в моей душе насто-
ящую бурю. Я ненавидела сестру и завидовала ей.
Я завидовала ее смелости, легкости, с которой она
могла радоваться, завидовала ее независимости.
А я была робкой, не смела быть непослушной даже
тогда, когда правда была на моей стороне. Когда же
я пробовала радоваться чему-нибудь приятному,
меня тут же охватывали угрызения совести, по-
скольку я начинала думать обо всех тех, которые
этой радости лишены.
Одним из моих занятий того времени были
довольно дальние прогулки вдоль стен психиат-
рической больницы, палата для наблюдений ко-
торой находилась, как ни странно, прямо у дороги.
Таким образом, уже издали я слышала выкрики
и завывания больных. На протяжении двух часов
было беспрерывно слышно, как какой-то мужчина
говорил и даже вопил. Я не разбирала слов, но мне

85
казалось, он говорил: „Братья мои, братья, как все
несправедливо. Умоляю вас, не позволяйте, что-
бы несправедливость творилась в мире. Нас всех
ждет страшное несчастье. Братья, меня обуревает
невыносимая тревога. Спасите меня! Не бросайте
меня! Я сгибаюсь под тяжестью страшной вины.
Меня обвиняют в бесконечных злодеяниях. Это
невыносимо. Я нахожусь в безвыходной ситуации,
я слышу обвинения со всех сторон, но я не вино-
ват - и все-таки виноват. Мои страдания беско-
нечны. Вы спасете меня? Я страдаю, братья, мне
страшно, я невиновный преступник". И в неис-
товых выкриках и умоляющих рыданиях этого
мужчины я ощущала все свои страдания. Я испы-
тывала к нему бесконечное сочувствие! Как мне
хотелось ему помочь! И в то же время я испыты-
вала невероятный страх от скорой возможности
последовать за ним в Царство Света.
 Глава девятая

П О С Л Е ПУТЕШЕСТВИЯ,
КОТОРОЕ П Р И Н О С И Т МНЕ
ОБЛЕГЧЕНИЕ, Я О К А З Ы В А Ю С Ь
В ГЛУБОКОМ КРИЗИСЕ!

В
моем состоянии тотального безразличия,
перемежающегося с приступами тревоги
и враждебности к моим братьям и сестрам,
Мама увезла меня на три недели на берег моря.
Это доставило мне огромную радость. Во-первых,
я непрерывно находилась с Мамой, во-вторых,
я видела море, которое меня всегда привлекало,
хотя и немного пугало. Однако я с удивлением кон-
статировала тот факт, что мое пребывание рядом
с Мамой в течение целого дня не приносило мне
того счастья, о котором я мечтала. Наоборот, я бы-
ла разочарована. Раньше, на сеансах, Мама была
лишь Мамой, в то время как во время путешест-
вия, в гостинице, она становилась „Госпожой Се-
шей". И у меня, несмотря на мое желание и несмо-
тря на ее нежность и теплоту, не возникало с ней
никакого контакта. Мне казалось, что она пере-
 одета в „госпожу", и я напрасно ищу Маму. К счас-
тью, она ежедневно проводила со мной по сеансу,
и именно тогда я вновь находила с ней контакт.
Вне сеанса она была мне чужой. Все мои попытки
изменить столь тяжелую для меня ситуацию оста-
вались безуспешными.
Именно во время этого путешествия я обна-
ружила, что полностью потеряла чувство перспек-
тивы - я рисовала, как маленький ребенок. Мне
также не удавалось ориентироваться в пространст-
ве, и я очень легко терялась. Как мне ни объясня-
ли, я ничего не могла понять про стороны света.
Чтобы разобраться, я раскладывала перед собой
воображаемую географическую карту и говори-
ла, что впереди север, за моей спиной юг, справа
восток, а слева запад. Если же мне приходилось
повернуться спиной к пейзажу, который я только
что расположила для себя в пространстве, и водру-
зить в пространство тот пейзаж, который предста-
вал перед моим взором теперь, то я опять говорила
то же самое, что и для предшествующего: впереди
север, сзади юг и так далее. Я совершенно не об-
ращала внимания на солнце и другие ориентиры.
Я располагала стороны света только относительно
себя. Я была центром и, согласно схеме, которую
я выучила в школе, в верхней части географичес-
кой карты находился север, внизу юг, справа вос-
ток, слева запад. Мне ни на секунду не приходило
в голову, что есть разница между картой, которая

88
всегда оставалась неизменной, и реальностью, ко-
торая все время меняется.
Море тоже немного разочаровало меня, по-
тому что показалось мне искусственным. И тем
не менее перемецы были для меня благотворны,
я осмелела настолько, что смогла не подчинять-
ся Системе, начав поглощать пищи гораздо боль-
ше обычного. На протяжении двух недель все
было как нельзя лучше. Но в последнюю неделю
возобновились острые приступы ирреальности,
во время которых все мне казалось громадным,
отрезанным, освещенным. Возможно и „маскарад"
Мамы давил на меня, я сильно страдала из-за того,
что не всегда узнавала ее, за исключением одно-
го часа в д е н ь . - я потеряла с ней контакт. И потом
внутри себя я злилась на нее за то, что она позволя-
ла себе так маскироваться под давлением Системы.
Почему Мама не была самой сильной? Почему она
все время пряталась, за исключением короткого
промежутка времени? Я не смела сказать ей о том,
как сильно я на нее злилась, - не потому, что хоте-
ла бы скрыть это, а потому, что тогда, когда я виде-
ла ее „переодетой", я ощущала ее как находящуюся
под контролем Системы, а я никогда не посмела бы
нападать на Систему и критиковать ее действия.
Во время сеансов все мои усилия были направ-
лены на то, чтобы обрести Маму вновь, и когда
наконец контакт удавалось установить, я напи-
тывалась из этого источника, что помогало мне

89
 выдержать оставшуюся часть дня. И больше я уже
не думала о том, чтобы рассказать, как я на нее
злюсь. Впрочем, если бы я ей обо всем сказала, это
ни к чему бы не привело, потому что Мама не по-
няла бы и ответила, что не прекращала оставаться
самой собой и что мои впечатления ложны. Я же
была уверена, что она стала игрушкой в руках Сис-
темы, не догадываясь об этом. Я очень страдала
из-за этих ее преображений. Кроме того, те уси-
лия, которые мне приходилось прилагать, чтобы
в гостинице вести себя приемлемо в социальном
отношении, лишь только усиливали ирреальность.
В довершение ко всему, то, что я ела, сколько хо-
тела, несмотря на препятствия со стороны Систе-
мы, приводило к тому, что чувство вины за это не-
подчинение значительно возрастало - настолько,
что существенно поправившись, я ощущала уве-
личение своего веса как порочность.
К концу нашего путешествия Система стала
еще более назойливой, а я постоянно чувствовала
себя виноватой. Импульсы заставляли меня уйти
из гостиницы и бродить по окрестностям, чтобы
скрыться в трещинах какой-нибудь скалы. Ма-
ма настолько хорошо меня знала, что догадыва-
лась о том, где я находилась, понимая, что пещеры
в скале на берегу моря были идеальным убежищем,
в котором я могла спрятаться и быть под защитой.
Система отдавала мне приказы все более
и более настойчиво: то мне надо было бросить-
90
ся в море, то я должна была перерезать себе вены,
но сильнее всего был приказ оказаться на дне во-
доема. Поэтому я пряталась в каком-нибудь мрач-
ном гроте, лишь бы избавиться от преследований
Системы. В ночь нашего отъезда я не могла заснуть.
Меня принуждали вставать, бежать, делать себе
плохо. Я уже совершенно не думала ни о людях
в гостинице, ни о каких условностях, как будто
в одно мгновение наплевала на все социальные
связи, которые так сильно тяготили меня. Мама
дала мне успокоительное, и, полусонная, я верну-
лась в Женеву. Мама проводила меня до клиники,
где врач сразу же уложил меня в постель.
Внезапно состояние безразличия, в кото-
ром я жила до сих пор, закончилось и сменилось
сильным внутренним и внешним возбуждением.
Во-первых, я ощущала побуждение к тому, что-
бы подниматься и ходить - оставаться в посте-
ли было совершенно невозможно. Я делала три
шага вперед и три шага назад, беспрерывно на-
певая какой-то реквием. Этот моторный автома-
тизм истощал меня невероятно, и в глубине ду-
ши я страстно хотела, чтобы кто-то помог мне
прекратить все это. Самой мне это не удавалось,
потому что я чувствовала себя обязанной делать
эти шаги, и если в какой-то момент я останавли-
валась от усталости, то испытывала очень сильное
чувство вины. Вообще, как только какие-нибудь
действия становились автоматическими, у ме-

91
 ня появлялось ощущение вины, если я их пре-
кращала. Но никому из окружающих и в голову
не приходило, что я жаждала остановиться, пото-
му что, как только они останавливали мои авто-
матические движения, я начинала проделывать
их еще настойчивее.
Люди для меня были словно из какого-то сно-
видения. Я больше не различала их индивидуаль-
ных черт. Они были „существами" - и не более того.
В каждом из них я видела человека вообще. По-
этому ко всем я обращалась на „ты". Все происхо-
дило так, будто я потерялась в огромной пустыне
и вдруг встретила какого-то человека. Так почему,
собственно, меня должны были интересовать его
имя, его индивидуальность? Достаточно было того,
что это существо человеческого вида. И я говори-
ла: „Здравствуй, санитарка, как поживаешь?.. Ди-
ректриса, ты позволяешь мне встать?" и так далее.
В начале моего пребывания в клинике все
вещи казались мне комичными, нелепыми, аб-
сурдными. Даже Система в моем возбужденном
состоянии казалась мне странной, и я называла
ее шефа Антипиол - по названию мази, которой
мне пришлось однажды смазать рану. Мне каза-
лось, что Антипиол располагался с правой сторо-
ны от меня, и когда я с ним разговаривала, то все-
гда поворачивалась в эту сторону, но не видела
и не слышала его. Тем не менее я отвечала ему
и возмущалась его словами, выкрикивая: „Нет,

92
нет, не хочу! Антипиол, замолчи, замолчи, не хочу
больше слышать, нет, нет и нет!". Мое возмущение
было абсолютно искренним и спонтанным, не-
смотря на то, что я отвечала пустоте, которая, од-
нако, не была ни пустотой, ни безмолвием. Ино-
гда я закрывала от страха уши, особенно правое
ухо, настолько я была измучена. Но чем? Я броса-
ла вправо, в сторону застекленной двери - туда,
где, как я считала, находились мои преследовате-
ли - Система, Антипиол, - все, что попадалось мне
под руку: подушки, кружки, расческу. Мне хоте-
лось, чтобы Антипиол ушел, мне хотелось уничто-
жить его и никогда больше не слышать. Откровен-
но говоря, я никого не видела и даже не слышала
никаких голосов. Но в то же время я имела дела
не с пустотой и не с тишиной. Между той частью
комнаты и всеми другими ее частями была зна-
чительная разница. Тот угол справа был живым,
персонализированным. В нем был кто-то реаль-
ный, при том, что там было пусто.
Зато я видела, как передо мной, в полной
тишине все время проходили бесконечные ря-
ды людей, одетых в широкие плащи. Я пыталась
их поймать, но моя правая рука попадала в пус-
тоту - там никого не было. Крики, вой, оглуши-
тельные шумы взрывались в моей голове. Но там,
передо мной, я не слышала никаких звуков. Ме-
ня заставляли выкрикивать все то, что я слыша-
ла и что не имело никакого смысла. К примеру:
93
 „Трафальгарское сражение, уничтожение огнем,
уничтожение огнем, полное, абсолютное, гао, гао".
Через какое-то время комическая сторона ве-
щей исчезла, окружающий мир казался мне снови-
дением. И потом приказы или, скорее, импульсы,
мучили меня - я с остервенением кусала себе руки,
билась головой о стены, колотила себя в грудь ку-
лаками с такой силой, что вся покрылась синяка-
ми. И проделывала я это, пока меня не защищали
от меня же самой. Невероятная разрушительная
сила поднималась во мне и хотела уничтожить ме-
ня любой ценой. Мое чувство вины было огромным.
Я чувствовала вину во всем ее объеме и во всем ее
ужасе: „ Я виновата". Но я не знала, в чем была моя
вина. И тем не менее я была глубоко виноватой -
бесконечно. И это чувство было нестерпимым,
невыносимым. Я отказывалась от еды и пыталась
уничтожить себя всеми средствами. Только Маме
иногда удавалось остановить меня, особенно когда
она показывала мне что-нибудь белое, вроде моей
простыни или обложки для книг, говоря мне: „Ви-
дишь, какая красивая белизна? Это доказательст-
во того, что ты не виновата". Мне это очень сильно
помогало. К несчастью, мое состояние возбужде-
ния не позволяло мне слушать длительное время
никого, даже Маму. Было слишком много шума,
движений, ощущений, которые боролись во мне,
и к тому же я уже потеряла подлинный контакт
с Мамой. Я всегда встречала ее с удовольствием,

94
но затем она начинала казаться мне нереальной,
искусственной.
Это состояние длилось несколько месяцев. Ме-
ня перевели в частную психиатрическую клинику,
где мне постоянно делали ванны. Я продолжала от-
вечать голосам^ которых в реальности не слыша-
ла, но которые все же существовали во мне. Я пе-
ребралась в другую частную клинику, в которой
я стала спокойней. Я ни с кем не разговаривала,
но полностью отдавала себе отчет во всем, что про-
исходило вокруг. За исключением периодов воз-
буждения и выраженных приступов виновности,
я вновь погружалась в абсолютное безразличие.
Мир казался мне кинофильмом, который разво-
рачивался передо мной без всякого моего участия.
Когда настаивали, чтобы я отвечала на вопросы,
мне приходилось прилагать невероятные усилия,
чтобы подчиниться и заговорить. Когда мне все же
удавалось сказать несколько фраз, то мои усилия
и борьба, которую мне приходилось вести, очень
возбуждали меня и вызывали во мне колоссаль-
ную, ни на чем не основанную непроизвольную
агрессивность по отношению к людям. После это-
го меня захлестывало чувство вины, я плакала
и кричала на протяжении долгих часов. Потом
постепенно я вновь впадала в ирреальность, где
все было оторванным, электрическим, неживым.
 Глава десятая

Мой ПЕРВЫЙ двойник:

МАЛЕНЬКАЯ ОБЕЗЬЯНА

Ч ерез какое то время Мама, с которой я виде-

лась редко, отвезла меня в Женеву и опреде-
лила в пансион, к знакомой медсестре, куда
она затем приезжала ко мне каждый день. Одна-
ко перед этим она на три недели уехала в путе-
шествие, и я осталась предоставленной сама себе
в этом незнакомом доме. Я почти ничего не ела,
потому что любая еда была мне запрещена - Сис-
тема запрещала мне как соленую еду, так и слад-
кую. Я пила чай большими кружками и ела шпи-
нат только потому, что это была зелень и продукт
земли.
С тех пор, как я вернулась, я больше „не слы-
шала" Антипиола. Говорю „не слышала", пото-
му что не знаю, какое другое слово использовать
для того, чтобы передать ощущение, когда реально
слышишь какого-то невидимого присутствующего,

96
который занимал угол комнаты и говорил непри-
ятные вещи и которому я должна была отвечать,
но вместе с тем по-настоящему его не слышишь.
Теперь же ничто подобное меня больше не беспоко-
ило. Вместо этого была пустота, внутренний холод,
бескрайность, жуткая безысходность и отчаяние.
Я проводила целые дни сидя на скамейке, взгляд
мой был направлен в одну точку, или же я выхо-
дила в сад и усаживалась под открытым солнцем,
фиксируя свой взгляд на растении или луче солнца.
Иногда я шла или почти бежала в деревню -
прямо, куда глаза глядят, и возвращаться назад
мне было очень тяжело.
Наконец Мама вернулась, и я стала видеть ее
почти каждый день. Я была очень рада ее возвра-
щению, потому что без нее чувствовала себя поки-
нутой, вновь стала получать импульсы вредить се-
бе, биться головой об стену, кусать и калечить себя.
И вот Мама привезла мне маленькую плюшевую
Обезьянку. Вначале я ее испугалась. Когда ее руки
были подняты вверх, мне было страшно, что она
сделает мне что-нибудь плохое, но при этом мне
казалось, что у нее невероятно жалкий вид. Стран-
ное дело, именно в эти моменты ко мне приходили
импульсы наносить себе удары. Я видела, как мои
собственные руки бьют меня, но в то же самое вре-
мя была уверена, что это маленькая обезьяна меня
бьет. Я не думала, что она меня символизирует -
я даже не понимала, что это означает. Я говорила:

97
„Я это я, а она это она, и между нами нет никакой
связи", несмотря на то, что между ею и мной было
полное смешение. У нее были ровно те же непри-
ятности, что и у меня, но при этом она хотела при-
чинить мне вред, уничтожить меня, и я, сама того
не желая, очень сильно ее боялась, хотя прекрасно
видела, что она ни в чем не виновата.
Когда я рассказала Маме о своем страхе, она
сделала отличную вещь - опустила обезьяне руки,
и те обхватили маленькие обезьяньи коленки. За-
тем Мама сказала: „Маленькая мамина обезьянка,
Мама просит тебя всегда держать свои маленькие
ручки внизу, для того чтобы Рене была спокой-
на. И тогда Рене не будет больше бояться тебя!
Не так ли?" Обезьянка ответила: „Да", - я увиде-
ла это в ее глазах. Трудно передать, насколько
мне стало легче, когда Мама заставила обезьян-
ку опустить руки! В любом случае с этого момен-
та импульсы причинять себе вред больше мне
не поступали. Теперь я очень внимательно сле-
дила за тем, чтобы руки у обезьяны были всегда
опущены вниз, так как если случайно они оказы-
вались наверху, я была вынуждена наносить се-
бе удары, потому что так хотела обезьянка. Тогда
я бежала к обезьянке, опускала ее руки, и ситуа-
ция нормализовалась.
 Глава одиннадцатая

ЧУДЕСНЫЕ ЯБЛОКИ

О
безьяна была очень несчастна, потому что
ей нечего было есть - все было запреще-
но, за исключением яблок и шпината. Тогда
я шла в сад, срывала одно или два яблока, кото-
рые сразу проглатывала. При этом я не испытыва-
ла никакой вины в том, что собираю эти яблоки,
потому что яблоня росла в моем краю, краю Ти-
бета, как я его называла, и я в нем была короле-
вой. На самом деле у меня было четкое ощущение,
что я проживаю в пустынном краю, искусствен-
ном, ирреальном, унылом, где у меня было лишь
одно право, а именно - есть яблоки с моего дере-
ва. Все же, несмотря на это дерево, я чувствова-
ла себя брошенной, отверженной, и у меня было
право лишь на то, чтобы есть яблоки, все осталь-
ное мне было запрещено. И тогда Мама стала ки-
лограммами приносить мне невероятно прекрас-

99
 ные яблоки. Но я к ним даже не притрагивалась,
потому что мне было разрешено есть яблоки толь-
ко с моего дерева, яблоки, растущие на дереве-
матери, и мне так хотелось, чтобы Мама давала
мне, как я говорила, настоящие яблоки. Увы, Ма-
ма не понимала меня и с удивлением восклицала:
„А разве те яблоки, которые я тебе приношу, не на-
стоящие? Почему ты их не ешь?". Эти слова раздра-
жали меня, и я еще больше отдалялась от Мамы.
Впрочем, мне так и не удалось восстановить с ней
контакт, за исключением тех минут, когда она бра-
ла на руки маленькую обезьянку и разговаривала
с ней, а это, на мой взгляд, она делала слишком
редко. Я была очень несчастна, потому что чувст-
вовала, как снижается мой возраст, и Система хо-
чет свести меня к небытию. В то время когда мои
тело и возраст уменьшались, я вдруг обнаружила,
что мне уже девятьсот лет. С другой стороны, это
означало, что в нынешнем времени я еще не ро-
дилась, и поэтому я не ощущала своего почтенно-
го возраста в девять столетий, скорее, наоборот.
Я чувствовала себя все более и более винова-
той, преступной, а мое наказание состояло в том,
что мои руки должны были превратиться в коша-
чьи лапы. Поэтому я немыслимо боялась собст-
венных рук и вскоре почувствовала, что должна
буду превратиться в голодную кошку, бродящую
в поисках добычи по кладбищам и вынужденную
пожирать остатки разлагающихся трупов. Я так-

100
же почувствовала, что за мной вновь следит и на-
до мной вновь издевается глава Системы Антипи-
ол. Он всегда был где-то справа, в глубине моей
комнаты, возле шкафа. Издевательские голоса
насмехались: „Ха-ха-ха! Недостойная, ешь, только
ешь, ешь же!". Они'соблазняли меня поесть, зная,
что мне это запрещено и что я буду жестоко наказа-
на, если поддамся их уговорам. В то время мои уши
в основном были заняты выслушиванием голосов.
Это было уже не так, как раньше, когда я отвеча-
ла голосам, но не слышала их. Сейчас, несмотря
на то, что я очень хорошо отличала реальные го-
лоса, могу с точностью сказать, что действительно
слышала голоса, звучавшие в моей огромной ком-
нате. Кроме того, я видела все в ужасающей ирре-
альности, каждый предмет выделялся под ослепи-
тельным и холодным светом. Все больше и больше
я теряла контакт с Мамой и часто забывала о ее
визитах, и даже - неслыханное для меня прежде
дело - уклонялась от них. И тем не менее Мама
оставалась для меня тем единственным сущест-
вом, которого я еще держалась в своем отчаянии.
Как-то однажды я направилась к своей ябло-
не и сорвала с нее зеленое яблоко. Я уже поднесла
его ко рту, когда ко мне подошла фермерша, кото-
рой принадлежал участок, и сказала: „Ай-ай-ай!
Я давно слежу за вами и не в первый раз вы срыва-
ете яблоки с моего дерева. Вы должны прекратить
свои проделки немедленно, иначе...". Я не дала
 ей договорить, выронила яблоко, убежала в свою
комнату и закрыла ее на ключ, затем забаррика-
дировалась изнутри мебелью. Невозможно опи-
сать тот ужас, который я испытала, услышав эти
слова! Стыд, ярость, боль и, главное, непереноси-
мая вина бурлили в моем сердце. Распростершись
на полу, в самом темном углу комнаты, я отчаянно
кричала и плакала. Мне казалось, что на мою голо-
ву обрушилось ужасное несчастье. Я чувствовала
себя совершенно брошенной, с содранной кожей,
мне казалось, что некая сила, высшая инстанция,
которой я не могла сопротивляться, желала моей
смерти. Единственная благодать, то последнее,
что еще было мне дозволено, теперь было грубо
у меня отобрано, и вместо этого осталась лишь
ужасная вина за мой поступок. И я не прекращала
отчаянно кричать: „Мои яблоки, мои яблоки, Рене
голодна, мои яблоки, Рене очень голодна!". Неопи-
суемое негодование поднималось во мне против
злобной фермерши, которая лишила меня права
на жизнь, на еду. Но раз она это сделала, то, вы-
ходит, правда на ее стороне, а я не права в своем
желании получать яблоки. Чем больше я хотела
и требовала яблок, тем более виноватой себя ощу-
щала. Я часами кричала и плакала, начиная силь-
но дрожать, когда кто-то стучал в дверь или звал
меня из-за двери, потому что думала, что пришли
жандармы, чтобы меня убить. Из глубины комна-
ты грозные и дразнящие голоса осыпали меня сво-

102
ими насмешками и угрозами. К несчастью, и моя
маленькая обезьянка поднимала руки с угрожаю-
щим видом - она хотела меня убить.
В конце концов санитарке удалось войти в мою
комнату, открыв снаружи через маленькое окош-
ко закрытую изнутри на задвижку дверь. Она да-
ла мне успокоительное, уложила в кровать, и я за-
снула. На следующий день весь ужас, который
был накануне, овладел мною вновь. Я проснулась,
тут же оделась и побежала куда глаза глядят. Я шла
на протяжении многих часов и начала поднимать-
ся по какой-то горной дороге. Была осень, и вскоре
меня окутал густой туман. Находясь на узкой до-
роге, я почувствовала себя охваченной благодат-
ным безразличием. Я все поднималась и поднима-
лась и добралась до перевала, который находился
на высоте километра. Там, измученная усталостью
и голодом, я немного отдохнула. Я ни о чем не ду-
мала, моя голова была пустой. Я лишь подчиня-
лась какому-то импульсу, который толкал меня
вперед, только вперед. Вдруг перед моим взором
предстала женщина - она спросила, откуда и ку-
да я иду, не хочу ли я поесть в здешней гостинице.
Она с трудом поверила, что я иду из самой Жене-
вы. По ее настоянию я была вынуждена сказать
ей, что у меня нет денег. Что-то во мне удивило ее,
потому что она посоветовала мне вернуться назад
к своей матери. Она помогла мне встать и на про-
тяжении двух часов сопровождала меня на обрат-

103
 ном пути. Вечерело. Так как я вышла из дома в де-
вять утра, то идти я больше не могла. Ноги были
разбиты в кровь, и я передвигалась как автомат.
В этом почти бессознательном состоянии, близкая
к истощению, я поднялась наконец к себе в комна-
ту. Там я обнаружила Маму в сильном волнении.
Она стала ухаживать за мной, перевязала мне но-
ги, заставила принять теплую ванну и ушла толь-
ко тогда, когда я заснула. Я поведала ей свою исто-
рию с фермершей. На следующий день бессилие
продержало меня часть дня в постели. К вечеру
санитарка, вместо того чтобы принести еду так,
как она это делала обычно, заставила меня спус-
титься к столу. Я подчинилась и даже немного по-
ела. Но усилия, которые мне пришлось приложить
для того, чтобы выйти и заговорить с обитателя-
ми, были чрезмерны. Чудовищное возбуждение
выросло во мне: враждебность вперемешку с не-
преодолимой тревогой, но,главное, бесконечная
вина за то, что я посмела поесть. Сожаление о моих
яблоках стало таким сильным, что я уже не знала,
что делать. В тот момент я поняла, что если на-
долго останусь без яблок и к тому же меня обяжут
вести общественную жизнь, например, спускаться
к столу, я не выживу. В безумном состоянии смяте-
ния, отчуждения и крайней тревоги в девять часов
вечера я убежала к Маме. Голоса в ушах издевались
надо мной, угрожая смертью. Мои руки вызывали
во мне страх своим странным видом кошачьих лап.

104
В то же время я ощущала, как уменьшаюсь на гла-
зах, и мой девятивековой возраст внедрялся в мое
сознание. Ураган страха, отчаяния, ирреальности,
полной покинутости бушевал в моей душе. Голоса
кричали, что я должна прыгнуть в реку. Но я всеми
силами сопротивлялась и бежала к Маме. В конце
концов я бросилась ей на руки с плачем и бормо-
танием: „Меня заставили есть еду, фермерша меня
ругала, у меня больше ничего нет, у меня больше
нет яблок, я должна умереть". Мама нежными дви-
жениями пыталась успокоить меня, но напрасно.
„Почему, - говорила она, - ну почему ты не прини-
маешь яблоки, которые я тебе приношу?" „Не могу,
Мама", - и в тот момент, когда в душе я была воз-
мущена тем, что Мама хочет заставить меня есть,
и когда мой взгляд опустился к ее груди, а она все
настаивала: „Но почему же ты не хочешь яблок,
которые я для тебя покупаю?" - я вдруг поняла,
о чем я так отчаянно и давно мечтала. И мне уда-
лось объяснить это Маме: „Потому что яблоки, ко-
торые ты покупаешь, они - для взрослых, а я хочу
настоящих яблок, яблок от Мамы, таких, как эти" -
и я указала на Мамину грудь. Она тут же подня-
лась, нашла великолепное яблоко, отрезала кусок
и протянула мне, сказав: „Сейчас Мама будет кор-
мить свою маленькую Рене. Настало время пить
вкусное молоко из Маминых яблок". Она положила
кусочек мне в рот; я положила голову ей на грудь
и с закрытыми глазами поела или, правильнее го-

105
 воря, выпила свое молоко. Несказанная радость
наполнила мое сердце. Все было так, как будто бы
вдруг, каким-то магическим образом, вся моя тре-
вога, весь ураган, который бушевал во мне мину-
той раньше, уступил место спокойному счастью:
я больше ни о чем не думала, ничего не видела
и не слышала, а только наслаждалась. Я была абсо-
лютно счастлива, это было пассивное счастье ма-
ленького ребенка, бессознательная радость - ведь
я даже не знала, что вызывало во мне эту радость.
Когда я закончила свою яблочную трапезу, Мама
заявила, что завтра утром у меня будет такая же,
и она не просто предупредит об этом санитарку,
но и придет сама, чтобы дать мне мою порцию
яблок. За мной пришла санитарка, и как только
я оказалась на улице, то обнаружила, что мое вос-
приятие мира полностью изменилось. Вместо того
чтобы видеть бесконечное ирреальное пространст-
во, в котором все вещи разрознены и даже изоли-
рованы друг от друга, я впервые увидела Реаль-
ность, великолепную реальность. Встречавшиеся
мне люди уже не были роботами или фантомами,
которые двигались и жестикулировали без вся-
кого смысла, - нет, это были мужчины, женщи-
ны со своими отличительными чертами, со своей
индивидуальностью. Также и предметы - это бы-
ли полезные предметы, у которых был смысл, ко-
торые приносили радость. Вот автомобиль, кото-
рый довез меня до пансиона; вот подушки сиденья,

106
на которые я облокотилась. Я пожирала глазами
все, что происходило передо мной, с таким удив-
лением, как будто я наблюдала какое-то чудо. „Вот
оно, вот оно, - повторяла я и хотела этим сказать, -
вот она какова, реальность". Когда я добралась
до пансиона и зашда в свою комнату, я как будто
открыла для себя другую комнату - живую, сим-
патичную, реальную, теплую. И я впервые осме-
лилась, чем сильно удивила мою санитарку, сдви-
нуть с места стулья и другую мебель, вернуть все
на место. Какую неведомую доселе радость я ис-
пытала: я могу воздействовать на предметы, поль-
зоваться ими так, как мне хочется, и, главное, по-
лучать удовольствие от своего желания перемен.
До тех пор я не терпела никаких изменений, са-
мых малейших. Все должно было располагаться
в определенном порядке, быть аккуратным и сим-
метричным. В ту ночь я очень хорошо спала. И на-
ступил новый день. Я испытывала счастье, но по-
ка еще очень робкое, так как сама была хрупкой,
как птенчик, который только что вылупился из яй-
ца. Санитарка дала мне четверть яблока, приго-
товленного Мамой, которое я „выпила", опира-
ясь щекой на большое яблоко, которое Мама дала
мне после того, как подержала его у своей груди.
Для меня это яблоко было таким же священным,
как Мамина грудь накануне. Позже она пришла,
и я поела, вернее говоря, „выпила", свое яблоко-мо-
локо у ее груди, будучи непередаваемо счастливой.

107
 В этот второй день я обнаружила, что голоса ис-
чезли и уже не было никакого риска превратить-
ся в кошку. Я наслаждалась всем, что видела, всем,
к чему прикасалась. У меня впервые появился кон-
такт с Реальностью. Мама тоже изменилась прямо
на моих глазах. Раньше она казалась мне какой-то
картинкой, статуей, которая нравится, вызывает
желание на нее смотреть, но при этом остается
искусственной, ирреальной. Теперь же она стала
живой, теплой, одушевленной, и я нежно полюби-
ла ее. У меня было огромное желание оставаться
вблизи нее, рядом с ней, сохранить этот чудесный
контакт. Но это был всего лишь „оральный" кон-
такт, то есть хоть сколько-нибудь глубокий кон-
такт установился у меня лишь с „Мамой-едой", лю-
бой же другой аспект отношений, помимо „моих
яблок", был мне безразличен и даже враждебен.
В последующие дни у меня были некоторые
переживания, потому что Мама попыталась сде-
лать так, чтобы я ела, как все люди, что вывело
меня из равновесия, - мне показалось, что моя
вселенная скоро пошатнется и опрокинется, и не-
выразимая тревога начала овладевать мной, но,-
к счастью, Мама поняла, что я могу двигаться
вперед лишь очень медленно. После сырых яблок
(грудного молока) я смогла съесть и печеное ябло-
ко, но только после четвертинки сырого и в конце
концов - яблоко в тесте. Постепенно я смогла на-
чать пить настоящее молоко и есть овсяную ка-

108
шу - вещи, немыслимые для меня, так как до сих
пор я ненавидела их. Но с этого дня пить молоко
показалось мне обычным делом. На камине все-
гда находились олицетворявшие для меня мате-
ринскую грудь два красивых яблока, подаренные
мне Мамой в знак материнской защиты. При ма-
лейшей тревоге я бросалась к ним и тут же успо-
каивалась. Я чувствовала себя такой обновлен-
ной, такой счастливой, что согласилась сделать
несколько небольших работ из соломки, и это было
особенно увлекательно, потому что работы пред-
назначались Маме.
 Глава двенадцатая

Я УЧУСЬ ПОЗНАВАТЬ
СВОЕ ТЕЛО

Ч
ерез какое-то время мой интерес перемес-
тился от материнской еды к собственному те-
лу. Но я не смела заниматься им, так как это
вызывало во мне слишком большое чувство ви-
ны. И вот Мама каким-то образом догадалась,
что где-то глубоко внутри мне хотелось быть чис-
той, красивой, ухоженной, но что у меня „не бы-
ло на это права". Она отдала санитарке „специ-
альный приказ", чтобы она купала меня каждый
день, а сама принесла мне мыло с легким арома-
том. Мама присутствовала при одном или двух
купаниях, говоря: „Мама хочет, чтобы Рене была
очень чистой, очень ухоженной, и поэтому Рене
должна принимать ванны - этого хочет Мама".
Каким наслаждением было для меня находиться
в этой прекрасной, теплой, ароматной воде. Мне
казалось, что я нахожусь у Мамы на руках. В то же

110
время я чувствовала, что не имею права ни мыть-
ся этим мылом, ни даже мыться вообще. Но я ми-
рилась с тем, что меня мыла санитарка, потому
что в этом случае не я была ответственной за удо-
вольствие, которое я испытывала от того, что ста-
новилась чистой.
К несчастью, Мама не догадывалась о силь-
ном чувстве вины, готовом обрушиться на меня,
как только я проявила бы инициативу в осуществ-
лении чего-либо для собственного удовольст-
вия. Она сказала ужасную вещь: „Готовьте ванну
для мадемуазель Рене только тогда, когда она са-
ма этого пожелает. Ведь она это обожает, не так ли,
Рене?". Отчаянная ярость против Мамы всколых-
нулась во мне. Как она могла такое сказать? Какой
стыд, утверждать открыто, что я, Рене, желала по-
лучить удовольствие от ванны! Таким образом, она
немедленно разбудила во мне вину, которая была
связана с этим удовольствием, и я стала энергич-
но отказываться от купания.
Тут же контакт между мной и Мамой резко
оборвался, прекрасная реальность исчезла, и вмес-
то нее появилась какая-то кинематографическая
декорация. Я была перепугана ответственностью,
которой Мама меня наделила, и была глубоко ра-
нена тем, как громко она сказала - и это услыша-
ла санитарка, - что я наслаждаюсь ваннами и всем
своим существом желаю их. Мне удалось немного
подавить непереносимое чувство вины отказом
от мытья и тем, что я стала полностью безразлич-
ной к уходу за телом.
Вследствие разрыва контакта с Мамой, я сбли-
зилась со своей санитаркой, которая занималась
мной и которую я очень полюбила. Однако, не-
смотря на это, часто, без всякой причины, во мне
возникали импульсы вражды к ней.
 Глава тринадцатая

М А М И Н Ы ПАЦИЕНТЫ
ПУСКАЮТ В ХОД ПРОТИВ МЕНЯ
ВСЕ РАЗРУШИТЕЛЬНЫЕ СИЛЫ

ак проходил месяц за месяцем, но однажды

моя санитарка вдруг не явилась - она ушла
в отпуск. Я испытала страшный шок. Всю
ночь я плакала от отчаяния и гнева. Мне казалось,
что мир рухнул. Ее отсутствие было нестерпимо,
а мои страдания ужасны - я просто не могла пе-
ренести ее отъезд. К тому же я злилась на Маму,
которая отпустила ее. На несколько недель я по-
шла жить к Маме. Тем не менее я чувствовала се-
бя абсолютно брошенной, потому что моей сани-
тарке удавалось кормить меня, она занималась
моим туалетом и она же заставлять меня поне-
многу работать.
Когда санитарка ушла, я поняла, что у Мамы
есть другие подопечные и что у нее есть муж, кото-
рого я назвала „Важным Персонажем". Я все боль-
ше была предоставлена сама себе и проводила дни,

113
 сидя на скамейке, с опущенными глазами, ожидая,
когда Мама закончит со своими пациентами. Мне
была невыносима мысль о том, что она отдавала
большую часть своего времени каким-то чужим,
а меня оставляла одну, наедине с Системой и го-
лосами, которые вновь вернулись. К тому же я бы-
ла как замороженная - каждое движение давалось
мне с трудом, даже перемена направления моего
взгляда. Я была погружена в глубочайшую апа-
тию, которая прерывалась приступами безумной
злости на Маму из-за ее пациентов. Но я не смела
демонстрировать свою враждебность открыто. Ма-
ма казалась мне всемогущей Королевой - она пре-
вратилась в опасное божество, и надо было быть
осторожной, чтобы не вызвать ее недовольства.
Вдобавок богиня была несправедливой: она да-
вала свое ценное божественное молоко людям,
которые совсем этого не заслуживали, потому
что не испытывали такой острой необходимости
в нем, как я. Из разговоров, телефонных звонков,
которые я слышала, я понимала, что пациенты,
которые приходили к Маме, пользовались в жиз-
ни такой свободой, какой у меня никогда не бы-
ло. Они ходили по магазинам, на танцы, в кино,
в то время как я была вынуждена бороться с голо-
сами, издевавшимися надо мной, или неподвижно
сидеть на неудобном стуле. Я все меньше и меньше
узнавала Маму. Вместо нее я видела королеву, бо-
гиню, источник жизни, радости и в то же время -

114
источник лишения, потому что она могла отнять
то, что дала. Я адресовала ей „обвинительные ре-
чи" или, скорее, петиции, в которых я объясняла
ей ее несправедливость по отношению к Малень-
кой королеве Тибета, или к маленькому „Твердо-
му человечку", как я себя называла. После каж-
дой жалобы я надеялась, что Мама поймет меня
и даст мне молока. Но, увы, мой язык был ей непо-
нятен. Собственно, я писала свои тексты именно
„на языке", на моем языке, то есть так, как я раз-
говаривала с собой - как словами, которые при-
ходили сами, так и теми, которые я придумывала,
потому что у меня не было права писать настоя-
щими словами, ибо в таком случае у Королевы по-
явилось бы право наказать меня, так как петиции
мои были враждебными и содержали жалобы. Ко-
гда же я писала „на языке", я делала это для „яблоч-
ной" Мамы, той, которая любила меня и которую
любила я. Но яблочная Мама не понимала - гроз-
ная, опасная Королева заняла все пространство.
В то время я дважды лежала в психиатрической
клинике, где не разговаривала ни с кем. К Маме
я возвращалась еще более жесткой, молчаливой,
более враждебной и виноватой. Королева была
недовольна мной, но чего только я не вытворяла,
лишь бы уведомить Маму о своих проблемах. Так,
в один из дней я подвесила на ключе от шкафа ве-
ревку со всеми моими туфлями, а на ключе я раз-
местила ножницы, раскрытые острием вверх. Этим

115
 я хотела сказать Маме, что обижена, ибо получила
приказ уйти и не получила от нее защиты. Факти-
чески туфли означали уход, их беспорядок - злость,
веревка - напряжение ирреальности, в котором
я находилась, а ножницы означали враждебность
и в то же время способ, с помощью которого Мама
могла бы утихомирить злость и понизить напря-
жение. Но Королева сказала, что моя конструкция
опасна, и разобрала ее.
В конце концов, однажды за столом, буду-
чи еще более несчастной, еще более обиженной
из-за пациентов, чем обычно, я отказалась есть.
И Мама вместо того чтобы настоять и сказать,
что она дает мне право есть, вдруг заявила: „Ес-
ли не хочешь, можешь встать и уйти", что озна-
чало для меня „я не хочу, чтобы ты ела". Я встала
и побежала в свою комнату, где зарыдала в беско-
нечном отчаянии. Мама пришла успокоить меня,
но я почти не узнавала ее. Вечером во мне появи-
лась пугающая враждебность к себе самой. Я себя
ненавидела, я себя презирала, я заслуживала смер-
ти. Я орала от ненависти и вины и била себя в яро-
сти. Я была будто в каком-то водовороте. Голоса
кричали мне: „Презренная, у тебя нет права жить.
Преступница, ты совершила преступление Каина".
Пришел врач и сделал мне два укола, которые меня
успокоили. Но на следующий день все возобнови-
лось. Я страдала невероятно. Все разрушительные
силы проснулись и яростно накинулись на меня,

116
желая меня уничтожить. Ничто не могло их утихо-
мирить, ибо Мама не просто не давала мне больше
есть, давая при этом есть другим, она запретила
мне есть, а значит, це любила меня больше, броси-
ла меня. Меня отвезли в психиатрическую клини-
ку, где назначили постоянные ванны. Санитарка
все время удерживала мои руки за спиной, чтобы
помешать мне наносить себе удары. Смертель-
ная ненависть к себе продолжала проявлять себя.
Я хотела, я должна была умереть. Перед глазами
я видела огромную корову - это была Мама, она
приближалась ко мне со своими рогами, и мне бы-
ло ужасно страшно. А голоса орали со всех сторон,
пронзали меня, издевались, орала и я - от вины,
от враждебности, от чрезмерного отчаяния. Я кри-
чала: „Вот, презренные, что вы сделали, мерзкие
воры, пожиратели груди, вот, вот!" Я обращалась
к пациентам - к ним, к источнику моих несчастий.
В конце концов под воздействием ванн, успо-
коительного и усталости я впала в состояние сту-
пора. Я лежала на кровати, на спине, без движения,
в состоянии полной индифферентности. Врачи
и медсестры думали, что я никого не узнавала,
но это было не так. Мое безразличие и внутрен-
няя пустота были столь велики, что не давали мне
никакой возможности хоть как-то проявлять свои
ощущения. Когда я вновь увидела Маму, я узнала
ее и даже увидела, что она плачет, потому что мед-
сестра силой открыла мне глаза. Я почувствова-

117
 ла, что рвусь к Маме и хочу ей что-то сказать,
но единственными моими словами были: „Я, я...
домой, домой... Мама, Мама...".
Мама поняла мое желание быть с ней и взяла
меня опять к себе. В тот момент, когда я добралась
до своей комнаты, я испытала чувство избавления.
И я, та, которую кормили искусственно, смогла по-
просить: „Хлеба, хлеба, хлеба" и согласилась не-
много поесть.
Так продолжалось многие месяцы, а может
быть, целый год: я пребывала в застывшем состо-
янии безразличия - то у Мамы, то, чаще, в кли-
нике. Я лежала, свернувшись калачиком, голо-
вой к стене, волосы застилали мое лицо, потому
что мне не хотелось никого видеть. Время от вре-
мени у меня случался приступ вины и страшного
отчаяния. Я видела, как исчезают целые города,
как проваливаются горы, и все это происходило
из-за моего отвратительного преступления, пре-
ступления Каина. В один из дней, когда я выла
от отчаяния, Мама принесла мне взбитые сливки
и, положив мне ложку в рот, сказала: „Съешь этот
белый снег - он очистит Рене. Когда Мама дает Ре-
не снег, преступление исчезает, и Рене становится
абсолютно чистой и невинной". Когда я съела этот
снег, мои тяжелейшие чувства вины и собствен-
ной мерзости тут же смягчились. Ко мне вернулась
храбрость, и я осмелилась двигаться. Но эта моя
„отвага" вскоре сильно затруднила мне жизнь. Од-

118
на из моих сестер пришла навестить меня, и когда
Мама была рядом, я нанесла сестре легкий удар ла-
донью, потом замахнулась еще раз, но не ударила.
Мама испугалась и сказала моей сестре: „Уходите
немедленно, прежде чем Рене дотронется до вас".
Эти слова Мамы означали для меня, что она защи-
щает мою сестру и что ей не нравится мой посту-
пок. Тут же я почувствовала, как огромная вина
наводняет меня и угрожающие голоса обвиняют
меня в преступлении Каина. Я не могла выдержать
столько вины. Мама тут же принесла мне сливки.
Однако я решительно отказалась, так как чувст-
вовала себя абсолютно недостойной, слишком
большой преступницей, чтобы посметь их при-
нять. Мама попыталась дать мне сливки еще раз,
и я почувствовала, как перед настойчивостью Ма-
мы в моей душе появляется надежда на прощение.
Но, увы, после моего повторного отказа Мама боль-
ше не стала предлагать мне „снег" прощения. Ес-
ли бы только она могла слышать робко поднимав-
шиеся из уголков моей души мольбы, чтобы она
заставила меня принять „снег" прощения, если бы
в тот момент Мама положила мне в рот немного
сливок насильно, это избавило бы меня от присту-
па, который последовал позже. К сожалению, Мама
не подозревала о моем сильном, хоть и молчали-
вом желании быть прощенной через „снег". Она ви-
дела только то, что было на поверхности: упрямый
отказ есть сливки и необузданное возбуждение.

119
 Когда я поняла, что Мама бросила меня од-
ну, наедине с самой собой, с моим преступлени-
ем Каина, мое отчаяние стало безмерным. Непе-
реносимая, безжалостная вина заставляла меня
выть от боли. Я была не состянии чувствовать себя
еще большей преступницей. Невыразимая, беско-
нечная вина сдавливала меня своим геркулесовым
весом и высвобождала против меня все новые раз-
рушительные силы. Я уже не знала, ни где нахо-
жусь, ни что делаю. Единственная вещь, которая
меня занимала, была уничтожить себя, убить это
низкое, бессовестное существо, которое я ненави-
дела до смерти. Голоса против меня вновь разбуше-
вались. Ураган страха сотрясал меня всю целиком.
Меня отвезли в психиатрическую клинику,
где через короткое время я впала в состояние пол-
ной апатии и ступора. Все мне казалось, как в уны-
лом сне, все мне было безразлично. Я ни на что
не реагировала. Врачи и медсестры думали, что
я не понимала их приказов и просьб. Но я от-
лично понимала все, что говорилось и происхо-
дило вокруг меня. Между тем все это стало мне
абсолютно неинтересным, все вещи казались на-
столько лишенными чувств и эмоций, что я ду-
мала, что ничего из происходящего в действи-
тельности не имело ко мне никакого отношения.
Я ни на что не могла реагировать, потому что мой
жизненный двигатель остановился. Я восприни-
мала только какие-то образы, которые то прибли-

120
жались, то удалялись, но с которыми у меня не бы-
ло никаких дел, - я была далеко от них, да, впрочем,
и сама я была таким же безжизненным образом.
Когда я вновь увидела Маму, что-то во мне про-
снулось, и я сделала невероятное усилие для того,
чтобы установит!? с ней эмоциональный контакт.
Но, вопреки моей воле, я смогла лишь пробормо-
тать: „Я... я... мне... я... мне... я...", и это было все.
Так проходили месяцы, долгие месяцы, а я все
пребывала в этом состоянии безразличия и не-
моты, которое лишь иногда прерывалось ужас-
ными приступами вины и враждебности. Голоса
атаковали меня, угрожали мне, требовали моей
смерти. Однажды Мама дала мне красивого плю-
шевого тигра - взяв его, я поняла, что он мой за-
щитник и что только он и Мама могут защитить
меня от нападений. Я почувствовала сильное об-
легчение, потому что в те минуты, когда мне хо-
телось отомстить всем злодеям, он занимал мое
место. Он кусал всех, кто хотел мне навредить, ме-
ня же - любил. Я была очень горда тем различием,
которое он делал между мной и всеми остальны-
ми. Я была его избранницей, и он набросился бы
на любого, кто пожелал бы мне зла. Он был Ма-
мой, которая защищала меня и предпочитала ме-
ня пациентам.
У меня было еще много приступов жуткой ви-
новности. Я переживала бесконечную моральную
боль и в такие моменты часами плакала и крича-
121
ла: „Раите, Раите, Раите. Was habe ich gemacht?*"
затем я начинала говорить на своем языке, то есть
использовать непонятные слова, некоторые из ко-
торых - одни и те же - иногда возвращались, такие
как „ихтью", „гао", „итиваре", „жибасту", „оведе"
и так далее. Я вовсе не старалась их создавать, они
приходили сами и абсолютно ничего не означали.
Однако их тон, ритм и произношение имели смысл.
На самом деле через эти слова я жаловалась, вы-
ражала всю глубину своей боли и бесконечное от-
чаяние, наполнявшее мое сердце. Я не использова-
ла обычных, реальных слов, потому что моя боль,
мое отчаяние не были направлены на реальный
объект. Система, край Тибета, даже голоса стали
мне абсолютно безразличны. Они потеряли всю
свою эмоциальную сущность. Голоса выкрики-
вали абсурдные вещи, которые, впрочем, ничего
уже во мне не вызывали - я даже не задумывалась
больше о том, что я совершила преступление Каи-
на. Я оказалась за пределами языка, за пределами
мышления. Во мне были только пустота и разруха
с маленькими островками пугающей душевной бо-
ли, которая сопровождалась грохотом обрушения
скал невероятной разрушительной силы. В такие
моменты я становилась фурией по отношению
к себе самой, пытаясь любыми средствами уни-
чтожить себя. Но эта ярость уже не была больше

* Что я сделала? (нем.).

связана с какими-то конкретными представлени-
ями или приказами. Это были чистая ярость, чис-
тая боль, чистая вина, из-за чего они были еще бо-
лее сильными и непереносимыми, чем тогда, когда
сопровождалась хоть какими-то мыслями. Исто-
щенная приступами, которые продолжались целы-
ми днями, я вновь впала в мрачное безразличие.
Но даже в этом безразличии я ощущала импульсы
уничтожить себя, импульсы, лишенные какой-ли-
бо эмоциональной составляющей.
 Глава четырнадцатая

М А М А НАЧИНАЕТ ЗАНИМАТЬСЯ
МЛАДЕНЦЕМ ИЕЗЕКИИЛЕМ

Я присутствовала, когда Мама стала брать

на руки куклу, изображающую младенца,
которому было несколько месяцев и ко-
торому я дала имя Иезекииль. Она его целова-
ла, укутывала, с большой нежностью укладыва-
ла в люльку. Первые дни я удовлетворялась тем,
что смотрела на это во все глаза. Затем я испы-
тала сильное удивление от того, что, несмотря
на ласки и нежности Мамы, с младенцем ничего
не происходило. Я все время ждала того момен-
та, когда Мама откажется от Иезекииля, потому
что Я не заслуживала того, чтобы жить. В моей го-
лове была полная путаница между мной и Иезе-
киилем. Когда Мама держала его на руках, я дро-
жала и боялась, что она слишком рано уложит его
в люльку. И когда она это делала, у меня возни-
124
кало абсолютное ощущение, что именно я была
тем, кого она бросала. В один из дней я осмеле-
ла и подвинула голову Иезекииля, который был
на руках у Мамы, к ее груди. Тем самым я хотела
проверить, было ли у меня право на жизнь. И вот
Мама прижала Ие'зекииля к себе и позволила
ему долгое время сосать ее грудь. Она проделы-
вала это по нескольку раз в день, и так как это
происходило всегда в одни и те же часы, я с тре-
вогой ждала этого и боялась, что Мама забудет.
Но Мама не забывала. И тогда я осмелилась на-
чать жить. Импульсы к самоповреждению значи-
тельно сократились. Вместо того чтобы проводить
целые дни лежа в постели, с головой под одеялом,
я оглядывалась вокруг, интересуясь всем, что ка-
салось Иезекииля. Потом я осмелела настолько,
что согласилась есть - я, которая всегда отказы-
валась от еды. Немного позже, когда я увидела,
что Мама купает и ухаживает за Иезекиилем,
я в свою очередь согласилась, чтобы и меня по-
мыли и поухаживали за мной. Мне это даже доста-
вило удовольствие. Все происходило так, как буд-
то с любовью з а н и м а я с ь Иезекиилем, Мама
и мне давала много возможностей и даже право
на жизнь. Постепенно я начала выходить из сво-
его безразличия и все больше и больше интере-
совалась тем, что говорила Мама и что она дела-
ла для Иезекииля. Однако мой интерес был очень
ограничен, меня занимали только еда и чисто-

125
та. Я осмеливалась понемногу радоваться, по-
степенно становилась все более свободной. Тем
не менее меня по-прежнему атаковали ужасные
приступы вины.
 Глава пятнадцатая

Я ВОЗВРАЩАЮСЬ В ТЕЛО
МАМЫ И ВОЗРОЖДАЮСЬ
в ИЕЗЕКИИЛЕ

П риступы виновности значительно усили-

лись из-за тяжелого пиелонефрита, кото-
рым я заболела и который вызвал у меня
сильнейшие почечные боли. Эти боли не толь-
ко не ослабили моего чувства вины, они лишь
усилили его, так как были для меня знаком того,
что я действительно ужасно виновата, коль скоро
меня заставили так сильно страдать. Как раз то-
гда, когда я так нуждалась в Маме, она тоже тя-
жело заболела, и на протяжении многих недель
за мной ухаживала только санитарка. Разумеется,
я не понимала того, что Мама не могла занимать-
ся мной из-за болезни. В моем представлении она
была всемогущей, и если она не приходит ухажи-
вать за Иезекиилем, то значит, она меня бросила,
и я не должна больше жить. Саморазрушительные
импульсы и голоса сразу проснулись, а, главное,

127
возродилась непереносимая вина. Я невероятно
страдала в своем собственном теле и со своей ду-
шой - единственным моим желанием было вер-
нуться в тело Мамы! Для меня это была раем,
но раем запрещенным и полным моей вины, по-
тому что Мама не брала меня больше.
В конце концов мое физическое состояние
улучшилось, но импульсы и голоса по-прежнему
присутствовали. И вот в один из дней, когда я силь-
но страдала и голоса меня преследовали, Мама
наконец выздоровела. Она подошла ко мне и ска-
зала, что сделает так, что голоса уйдут, и я смогу
спать, как Иезекииль и Моисей. Она сделала мне
успокоительный укол, и вскоре я почувствовала,
что постепенно перехожу в какой-то прекрасный
мир. Все в моей комнате стало зеленым. Я пола-
гала, что нахожусь в водоеме, и это было для ме-
ня равносильно пребыванию в теле Мамы. Мне
больше ничего не было нужно, я находилась в пре-
красном пассивном состоянии, потому что боль-
ше не страдала, - и это Мама доставила мне такое
счастье. Следовательно, думала я, она хочет взять
меня в свое тело, Мама принимает меня. Огромное
облегчение наполнило меня. Я находилась в раю,
в материнской утробе.
С этого момента у меня появилось глубокое
доверие к Маме, я полюбила ее так, как никогда
до тех пор не любила. То, что она приняла меня,
исполнила мое самое главное желание, напоило
меня счастьем и явилось лучшим доказательством
того, что она любит меня и что я любима.
Отныне, когда я сильно страдала, и голоса
мучили меня, Мама помещала меня в „зеленую
среду", в счастье, в убежище от любых преврат-
ностей, делая мне инъекцию и создавая в моей
комнате зеленый полумрак. А когда я не страда-
ла, самым большим моим счастьем было спокой-
но сидеть в зеленой комнате, моя рука - в Мами-
ной руке, а Иезекииль - у ее сердца. Мой контакт
с Мамой становился все более и более тесным. Ее
нежного голоса было теперь достаточно для того,
чтобы успокоить импульсы и голоса. И все боль-
ше и больше я предпочитала находиться рядом
с ней, а не в ней. Я уже ничего не боялась, пото-
му что она делала так, что я могла зайти в зеле-
ное пространство, когда хотела. Мама возобнови-
ла уход за Иезекиилем. А я становилась все более
отважной в своей уверенности в Маминой любви.
Разве она не дала мне высшее доказательство этой
любви? Я согласилась принимать пищу, которую
она мне давала, так же, как принимал от нее пищу
Иезекииль, и более того, мне даже захотелось есть
самостоятельно. И это было громадным шагом
на пути к независимости, но как только я произ-
несла эту свою просьбу, как страх быть покинутой
тут же начал вновь поглощать меня. Мама не раз-
решила мне есть самостоятельно. Тем самым она
дала мне явное доказательство того, что не собира-

129
 ется меня бросать и что ей нравится кормить меня.
Моя уверенность в ее любви выросла еще больше,
и вскоре я осмелилась на самом деле есть само-
стоятельно, правда, тогда, когда Мама находи-
лась около меня. Позже Мама оставила для меня
письмо, в котором было точно расписано, когда
и что мне надлежало есть, - еду, которую, кстати,
она готовила сама. Таким образом, даже когда Ма-
ма отсутствовала, она была рядом. Впрочем, я го-
ворила сама с собой от ее лица, и это мне очень по-
могало. Как только я обрела независимость в том,
что касается приема пищи, я сделала огромный
шаг в сторону реальности. С того момента, как Ма-
ма приняла меня в водоеме (в своей утробе), мое
восприятие реальности изменялось на глазах. Она
вновь, как и после „яблок", становилась живой,
подвижной, теплой. И лишь мои интересы оста-
вались крайне ограниченными. Я была способна
интересоваться только теми предметами, которые
видела у Мамы или которые прошли через ее руки.
И все же передо мной была прекрасная реальность.
А Мама была для меня, словно волшебная корова.
Однако, если я видела в деревне или на картинке
настоящую корову, я никоим образом не сравни-
вала ее с Мамой! Корова была просто животным,
не более того. В то время как моя и только моя ко-
рова - это было совсем другое дело. Она было свя-
щенным существом, при виде которого мне хоте-
лось совершать жесты поклонения, что я, впрочем,

130
и делала перед одной из стен моей комнаты, на ко-
торой вырисовывался силуэт моей коровы.
Во всех своих занятиях я зависела от Мамы.
Когда я увидела, как хорошо она одевает Иезеки-
иля, я посмела заинтересоваться собственным те-
лом, особенно, когда Мама восхищалась им. Ничто
не делало меня более гордой и более счастливой,
чем Мамины слова: „Какое у тебя красивое тело,
маленькая Рене, какое чистое". Я стала обращать
внимание на свое тело и любить его.
Важной и очень способствующей тому, чтобы
я познакомилась с собой и освободилась от чувст-
ва вины, была манера, с которой Мама разговари-
вала со мной. Я никогда не смогла бы принять ее
слов, если бы она обращалась ко мне напрямую:
„У тебя красивое тело, какая ты чистая!". Это вы-
звало бы во мне чувство страшной вины, и я очень
сильно злилась бы на Маму, если бы она добавила
мне этой вины, так как, говоря мне: „Ты, твое те-
ло", она возлагала на меня всю ответственность.
А поскольку она говорила со мной в третьем лице,
или, скорее, персонифицируя мое тело: „Как пре-
красно это тело, помоем его хорошенько, наду-
шим его", она отделяла меня от него. Тело стано-
вилось независимым от меня объектом и было
похоже на Иезекииля. Мама мыла его и находила
красивым. Я же постепенно смогла делать то же,
что и Мама, - мыть свое тело, я смогла делать это
потому, что копировала Маму. В конце концов,

131
 после того как какое-то время мы занимались
моим телом вместе с Мамой, я смогла все делать
и без нее, но разговаривая с телом точно так же,
как разговаривала с ним Мама. Я смогла принять
на себя ответственность за него и полюбить его
по-настоящему. В такие моменты я осмеливалась
говорить: „Мое тело, я его мою, я красивая". Я на-
училась любить себя через Маму, и таким образом
цельность моего Я была достигнута.
Если я пробовала делать что-то не через Ма-
му, то тут же теряла к этому интерес, а импульс
самоуничтожения появлялся во мне вновь. Одно-
временно мое видение реальности в таких случа-
ях резко трансформировалось. Из теплого, живого,
реального все, что меня окружало, превращалось
в нечто огромное, предметы становились четко
вырезанными, отделенными один от другого. Ис-
кусственный край,без границ, бесконечное запус-
тение простирались передо мной. Ледяная стена
отделяла меня от всех людей. Это состояние, ко-
торое, по мере того как я продвигалась к реаль-
ности, появлялось все реже и реже, явным обра-
зом зависело от моих эмоциональных отношений
с Мамой. Вначале мне удавалось установить кон-
такт с Мамой только тогда, когда она придержива-
лась той стадии, к которой приблизилась я. Любой
разговор другого уровня или социальное поведе-
ние с ее стороны вырывали меня из реальности.
Я не могла мириться с тем, что Мама принадлежит

132
внешнему миру. Постепенно я становилась неза-
висимой от Мамы - сначала стала самостоятель-
но есть, затем следить за чистотой и ухаживать
за собой, а теперь я могла и думать самостоятель-
но и иначе, и мое восприятие реальности при этом
не изменялось.
 Глава шестнадцатая

Я ПОСЕЛЯЮСЬ
В САМОЙ НАСТОЯЩЕЙ
РЕАЛЬНОСТИ

В
скоре я обнаружила, что люблю Маму саму
по себе, а не только из-за своего желания
иметь ее в качестве собственности. В моей
любви интегрировалось все больше и больше со-
циальных граней ее личности. Так, теперь я пре-
красно узнавала ее и тогда, когда мы находились
на прогулке, и в трамвае, и даже в кино. Раньше,
в таких случаях, я считала ее„замаскированной"-
она становилась неузнаваемой, как только про-
являла при мне хоть малейшее социальное по-
ведение, даже если при этом оставалась ко мне
очень нежной. Если она не использовала мой язык,
то наш контакт прерывался.
Моя реальность постепенно выстраивалась,
и с каждым днем я становилась все более миро-
любивой, более свободной. Особенно счастливой
я чувствовала себя на природе - в лесу, на берегу

134
озера, вдалеке от человеческих глаз. Потом меня
стали радовать и городские удовольствия - краси-
вые магазины, чайные салоны, суета.
Мне пришлось преодолевать себя в отноше-
нии к Маминым пациентам. Пока Мама не под-
держивала меня и не создавала для меня „зо-
лотых шаров"*, я ужасно страдала от ревности.
Если Мама задерживала пациента чуть больше
чем на час, я переполнялась ревностью, враждеб-
ностью и страхом, несмотря на то, что была уве-
рена в Маминой любви ко мне. В такие моменты
какая-то буря одолевала меня, и я переставала
что-либо понимать. Я продолжала окаменело си-
деть на теплой батарее, глядя в окно, и предметы
становились ирреальными, галлюцинаторными,
измененными - такими, как раньше. Когда же
в конце концов Маме удалось, как я это назвала,
вскрыть гнойник моей ревности к другим ее па-
циентам, тут же прекрасная и живая реальность
вернулась ко мне и я вновь почувствовала кон-
такт с Мамой. С того момента, как я вылечилась
от болезни, связанной с пациентами, реальность
укрепилась, стала тверже. Глубокий и длительный
контакт связал меня с Мамой.
Однако мне предстояло преодолеть еще од-
ну, последнюю сложность - не терять связь с ре-
альностью, когда Мама заболевала. Вначале я по-

* См.: La realisation symbolique. Berne: Hans Huber.

135
 лагала, что она делала это нарочно, для того,
чтобы таким образом наказать меня. Позже, каж-
дый раз, когда Мама заболевала, меня постигала
лишь сильная тревога и ощущение ирреальности,
и я ее не узнавала. В конце концов, благодаря тому,
что Мама продемонстрировала мне, что я обладаю
силой, чтобы, например, вернуть ей голос (когда
она заболела ларингитом)", у меня больше не бы-
ло ощущения беспомощности, я вдруг стала власт-
ной над болезнью! Тогда это сильно воодушевило
меня на поиск любых возможных средств, чтобы
вернуть Маме пропавший голос. Вскоре я обнару-
жила, что реальность является богатым источни-
ком средств для лечения больных: компрессы, по-
лоскания, таблетки. Это открытие привело к тому,
что я начала еще больше любить и ценить реаль-
ность, стала еще более „взрослой" и более незави-
симой от Мамы.
Я могу сказать, что, начиная с этой победы,
процесс моего овладения прекрасной реальнос-
тью пошел вперед гигантскими шагами.
В то же время, как это ни странно, в любой мо-
мент я могла потерять реальность, если бы Мама
вдруг рассердилась или огорчила меня, что, прав-
да, случалось редко. Однако таких мелких непри-
ятностей все же было достаточно, чтобы я увери-
лась в том, что прочность реальности полностью

* См.: там же.

136
зависит от моего контакта с Мамой. Она была ис-
точником, первопричиной моего нормального вос-
приятия реальности. Достаточно было, чтобы ее
отношение ко мне ухудшилось, чтобы живая ре-
альность превратилась в пустынную, ирреальную
декорацию. И точно так же, как только она цело-
вала меня в знак примирения и вновь демонстри-
ровала мне свою любовь, как, словно по манове-
нию волшебной палочки, реальность становилась
живой, теплой и прекрасной.
Страдания, причиненные мне другими людь-
ми, вовсе не вызывали феномена ирреальности.
Если же Мама хоть немного сердилась на меня,
я теряла ощущение реальности, и никто на свете
не мог мне его вернуть. Только Мама была в силах
сделать это. Именно поэтому я всегда старалась со-
хранять с ней контакт, ставя ее в известность обо
всем, что угрожало разорвать его. И все же мне
удалось стабилизироваться настолько, что по ис-
течении двух лет я смогла противостоять Маме,
и даже - немыслимое дело - защищаться, когда она
выказывала свое недовольство мной, и при этом
не терять контакт с реальностью. Я стала незави-
симой в восприятии реальности.
Мне оставалось научиться правильно очерчи-
вать границы своей личности. Так, раньше, когда
мне нужно было заполучить себе какой-то объект,
находящийся вдалеке, я делала этому объекту знак
рукой и раздражалась от того, что объект не шел

137
 ко мне. Обучение было длительным, но в резуль-
тате я хорошо поняла, что двигаться к объекту
нужно мне самой.
То же происходило и с функционированием
моего тела. Если я, к примеру, мочилась, а в это
время на улице шел проливной дождь, то я не по-
нимала, не моя ли это моча омывает землю, и меня
охватывал испуг. Сходная история была и в отно-
шении Мамы. Иногда я не могла понять, кто из нас -
она или я - была той, которая нуждалась в той
или иной вещи. Так, когда я просила еще одну чаш-
ку чая, Мама мне отвечала шутя: „А почему ты про-
сишь еще чая? Не видишь, что я только что допи-
ла свою чашку? Чай тебе больше не нужен". Тогда
я, путая себя с ней, отвечала: „Ах, да, верно, мне
больше не надо". Однако глубоко внутри у меня бы-
ло желание выпить вторую чашку чая, и я говори-
ла: „Но, мне хочется еще чая", и внезапно, словно
в озарении, я понимала, что если Мама напилась
чая, это никак не могло удовлетворить мою собст-
венную жажду! И мне становилось стыдно, быть
„пойманной" Мамой, когда я видела, как она сме-
ется над моей неловкостью.
Подобного рода путаница возникала очень
часто. В такие моменты я не могла понять, о ком
идет речь: о Маме или обо мне, обо мне или о Ма-
ме. Другая вещь, которая часто происходила
со мной, состояла в том, что я отделяла себя от той
части тела, которая в этот момент болела. К при-
138
меру, если у меня болел зуб, я могла пойти к Маме
и сказать: „ Мама, у меня тут зуб, который не слу-
шается, скажи ему свое слово". И Мама отклика-
лась: „Зуб, не хочешь ли ты оставить в покое мою
маленькую Рене, Мама тебе приказывает это сде-
лать. Ты сейчас примешь лекарство и дашь моей
Рене поспать. Ты, понял, зуб". И я вместо зуба от-
вечала: „Да, Мама". Эта персонификация больных
частей моего тела приносила мне только благо, по-
тому что, когда что-то причиняло мне боль, я ис-
пытывала отвратительное чувство посягательства
или даже нападения на мою личность. Я пережи-
вала боль как вторжение, как что-то чужеродное,
и в то же время жалела эту больную часть своего
тела. Тогда я отделялась от нее и присоединялась
к Маме - с одной стороны, чтобы отдалить боль,
которая мешала мне спать, с другой стороны, что-
бы иметь возможность ухаживать за больной час-
тью тела и сочувствовать ей.
Несмотря на это, мне постепенно удалось по-
нять, что причина боли не лежит в области магии,
а что боль - это естественный феномен, относя-
щийся к реальности. И тогда единение моего те-
ла с моей личностью установилось окончательно.
Дольше всего у меня сохранялась привычка
говорить: „Боюсь волка" или „Полиция", и от это-
го было тяжелее всего избавиться. Каждый раз,
когда я чего-то боялась или ощущала тревогу,
я произносила эти слова. В действительности,
139
 когда я говорила: „Боюсь волка" или „Полиция",
я не представляла себе ни волка, ни полицию, по-
тому что не боялась ни того, ни другого. Но я во-
все не успокаивалась, когда люди, желая меня уте-
шить, говорили, что нет никакого волка и что они
защитят меня от полиции. Эти два выражения бы-
ли лишь безотчетными образами, которые я ис-
пользовала для того, чтобы выразить свой страх.
„Волк" означало что-то большое, черное, пугающее
и издающее звук „У-у-у". Но при этом я не видела
и не думала о волке. И опять же только Мама мог-
ла понять смутную тревогу, которая пряталась
в этих образах, лишенных смысла и символики.
Она успокаивала меня, говоря: „Почему же ты бо-
ишься? С тобой ничего не может произойти, ведь
Мама здесь, она на страже. Может быть, ты поду-
мала о чем-то, что пугает тебя?". Чаще всего она
была права: однажды я подумала о том, что Мама
может умереть, потом я забыла об этом, но трево-
га осталась. Мамин вопрос обычно уточнял мысль,
которая была источником тревоги, и благодаря
этому тревога исчезала.
Однако все эти мелкие явления были таки-
ми пустяками в сравнении с тем, что мне до это-
го пришлось выстрадать. Впрочем, и они исчезли
в свое время.
Реальность становилась в моих глазах, если
можно так выразиться, все более реальной, более
богатой. И я становилась все более независимой,
140
все более социализированной. Сейчас я принимаю
всю личность госпожи Сешей целиком. Я люблю
ее ради нее самой и бесконечно ей благодарна
за то бесценное сокровище, которое она мне да-
ровала в виде Реальности и контакта с Жизнью.
Только те, кто лишались Реальности и на про-
тяжении многих лет жили в бесчеловечном и без-
жалостном Царстве Света, могут по праву оценить
радость жизни и неизмеримую ценность бытия
в качестве частицы человечества».
 Глава первая

ЭТАПЫ ДЕЗИНТЕГРАЦИИ Я

О
ткровенные признания, любезно сделан-
ные для нас Рене, наполненные потряса-
ющим самоанализом ее внутреннего со-
стояния на протяжении болезни, ставят целый
ряд проблем, одна важнее другой: проблема на-
чала шизофрении, проблема восприятия реаль-
ности у психически больного, проблема соотно-
шения между бредом и галлюцинациями и т.д.
Я обращусь лишь к одной проблеме, которая
связана со всеми остальными, но которая пред-
ставляется мне наиболее важной, - это проб-
лема Я.
В противоположность неврозу, шизофрения,
похоже, является прежде всего болезнью Я. Ко-
нечно, бессознательная жизнь вторгается порой
и в поле сознания больного психозом. Но такое
вторжение не может произойти, как только лишь

145
 при дезинтеграции Я. В своей работе о символи-
ческой реализации я подчеркнула важность пер-
вичных влечений, особенно оральных и агрессив-
ных, в «психологических» истоках психоза. Пока
что, постоянно помня о них, я оставляю их в сто-
роне, потому что именно в них Я черпает энер-
гию для выработки бредовых и галлюцинаторных
симптомов. Впрочем, если Я Рене до ее болезни со-
хранилось в определенных своих частях на инфан-
тильной стадии, то это благодаря тому, что оно за-
фиксировалось на стадии отнятия от материнской
груди. Будучи вынужденным отказаться от ма-
тери в реальности, Я скомпенсировало это тяже-
лое жертвоприношение, становясь, если можно
так сказать, собственной воображаемой матерью,
т. е. уходя в аутизм. Эмоционально не приняв от-
нятия от груди - модели всех последующих жерт-
воприношений, Я Рене не удалось достичь уров-
ня жертвенности, необходимого для социальной
жизни. Вот почему в возрасте, когда наступает
ответственность взрослого человека, оно даст
проницаемость, из-за которой начнется психоз.
Проблема психологического Я настолько вели-
ка и сложна, что я коснусь здесь лишь несколь-
ких определенных аспектов, которые мне удалось
изучить и верифицировать в случае с Рене. Речь
идет о дезинтеграции Я во время болезни и его ре-
конструкции при помощи метода символической
реализации.

146
А) ПРОЦЕСС ПАТОЛОГИЧЕСКОГО
ВОСПРИЯТИЯ РЕАЛЬНОСТИ

Самонаблюдение Рене показывает, что первый

субъективный симптом, который стал беспокоить
ее, относился только к восприятию реальности.
Предметы вдруг становились огромными, вычле-
ненными из общей картины, никак не связанными
друг с другом, пространство казалось безгранич-
ным, и страх поглощал ее. Этот феномен чуждости,
ирреальности вначале был весьма ограниченным.
Затем постепенно он распространился на восприя-
тие всех предметов, людей и ее самой. И мы долж-
ны констатировать, что это полностью совпадает
с обострением болезни, так что Рене сравнивает
состояние психоза, в который она погрузилась,
с состоянием тотальной ирреальности, по сравне-
нию с частичной, которую она ощущала в начале
заболевания. Как можно было бы объяснить этот
мучительный для больного феномен, который ха-
рактеризуется вычленением предметов, впечат-
лением безмерности и декоративности? Полагаю,
что причины этих ощущений отчуждения следует
искать непосредственно в самом Я.
Речь идет о н а р у ш е н и и э н е р г е т и ч е с к о -
го равновесия в самом Я. Некоторые его части,
связанные с определенными объектами, боль-
ше не снабжаются либидинальной энергией.
В них отсутствует жизнь, тепло. В начале болез-

147
 ни поражаются лишь некоторые части Я. Поэтому
ощущение отчуждения появляется у Рене лишь
во вполне определенных случаях: в школе, на ули-
це, т. е. в тех местах, которые имеют социальный
аспект. И это потому, что первыми составляющи-
ми Я, которые испытали регрессию, были именно
те, которые находились в непосредственной свя-
зи с социумом. Вся энергия, все либидо было об-
ращено на индивидуальное Я, на Эго, при полном
опустошении его социальных элементов. Чувство
отчуждения, таким образом, может считаться
первым знаком дезинтеграции Я: Рене потеряла
способность к синтезу и ощущению перспекти-
вы. Мы, нормальные, воспринимаем мир вещей
в релятивистском плане, в едином, децентрализо-
ванном пространстве, в координации различных
аспектов.
Каждый предмет воспринимается в соотно-
шении с другими и в соответствующем контекс-
те. Более того, предметам, которые видим, мы
приписываем полезную функцию: стул служит
для того, чтобы на него можно было сесть. В то вре-
мя как больной, компоненты Я которого утрати-
ли свою энергию, больше не определяет место
предметов в зависимости от их межиндивидуаль-
ных функций. Промежутки, которые разделяют
предметы и определяют их порядок на различных
планах, больше не существуют. Вот почему каж-
дый предмет воспринимается как отдельное це-

148
лое, кажется вычлененным, большим, чем он есть
в действительности, и само пространство кажется
безграничным, плоским и лишенным каких-либо
правил организации и третьего измерения. Это
странное восприятие реальности является интел-
лектуальной формой потери синтеза Я.
Это чувство отчуждения имеет в своей осно-
ве аффективную причину, и достоверным симпто-
мом здесь является сопровождающий это чувство
страх. Нужно сказать, что впоследствии Рене пере-
живает ощущение ирреальности каждый раз, ко-
гда ее контакт с мамой-психоаналитиком преры-
вается. И мы видим, что главной причиной этого
является ее агрессивность по отношению к маме.
Впрочем, потеря реальности происходит
из двух источников, тесно связанных между со-
бой. С одной стороны, в состоянии дезинтеграции,
в котором находится ее Я, для Рене больше нет ста-
бильной вселенной, отличной от ее внутреннего
мира, вселенной, частью которой является мама
как личность. Мама - всего лишь продолжение
самой пациентки, та, которая удовлетворяет ее
потребности. И как только она перестает делать
то, что требуется пациентке, последняя переста-
ет ее узнавать. С другой стороны, то, что пред-
ставляется пациентке как отказ со стороны ма-
мы-аналитика в удовлетворении первостепенных
потребностей пациентки, вызывает у той сильную
агрессивность, которая в итоге приводит к тому,

149
 что эмоциональный контакт немедленно прерыва-
ется. Однако при отсутствии смелости спроециро-
вать агрессивность на любимый объект, та возвра-
щается в свою исходную точку: Я предопределяет
сильнейшее чувство вины, виновность, присущую
аффективной реальности. Вдобавок к агрессивнос-
ти причиной потери ощущения реальности явля-
ется неприятие пациенткой мамы как социального
и независимого существа. Но что такое «социаль-
ная мама», если не сама реальность?
Поскольку Рене не принимает социальную
маму, она рвет контакт с реальностью, и опреде-
ленные части ее Я теряют свою либидинальную
энергию, источник жизни. Компоненты Я, остав-
шиеся здоровыми, переживают чувство ирреаль-
ности и борются с ним, так как даже частичная
потеря ощущения реальности вызывает глубокое
чувство опасности и покинутости, которые срод-
ни кошмару.

Б) ЗАЩИТНЫЕ МЕХАНИЗМЫ
ПСИХОТИЧЕСКОГО Я

По мере того как, благодаря откровениям Рене,

мы следим за развитием ее болезни, мы конста-
тируем, что все больше и больше зон ее Я теряют
свои разделительные границы с реальностью. На-
столько, что Я и не-Я оказываются у Рене полнос-
150
тью спутанными. Это состояние Болдуин называл
адуализмом.
Дисбаланс между ассимиляцией собственно-
го Я и аккомодацией к реальности постепенно на-
растает - настолько, что Рене больше не может осо-
знавать собственную субъектность. По причине
отсутствия, осознания своих внутренних впечатле-
ний она проецирует их на внешний мир. Внутрен-
ние элементы, такие как страдание, страх, агрес-
сивность постепенно приписываются неживым
предметам или физическим движениям, которые,
как кажется, имеют какую-то аналогию с вну-
тренними движениями. Внешний мир постепен-
но трансформируется посредством Я из-за неспо-
собности найти место в сознании для полученных
чувственных впечатлений. Но этот переход вну-
тренних элементов во внешний мир происходит
также из-за чрезмерности и жестокости пережи-
тых ощущений. Первичные влечения пугают Я, ко-
торое не в состоянии больше оказывать им сопро-
тивление. И в этой своей немощи оно использует
единственный защитный механизм, имеющийся
в его распоряжении - механизм проецирования.
Это «анимистический» период заболевания,
напоминающий стадию, через которую проходит
инфантильное мышление и которая была так мас-
терски описана Пиаже.
Внешние картины, которые разворачиваются
перед глазами больной, не диссоциируются боль-
151
 ше с ее внутренним миром. Я не является больше
самостоятельным, независимым субъектом, оно
растворяется в вещах.
Именно поэтому в шуме ветра и треске де-
ревьев Рене слышит свои собственные жалобы,
свое страдание, свою враждебность: «Ветер, раз-
ве не должен он принести весть о несчастье?».
И тут же думает, что ветер хочет взорвать землю.
Вряд ли мы можем назвать бредом эту деформацию
заданных внешних параметров посредством Я. Ско-
рее, мы можем увидеть здесь один из механизмов
символического мышления, которое характеризу-
ет шизофреническую регрессию и которое сродни
мышлению маленького ребенка. И все же это при-
писывание внутренних элементов силам природы,
которые, как будто бы соотносятся с движениями
души, составляет ядро дальнейшего бреда.
По мере того как Рене теряет осознание собст-
венной субъектности, она все больше локализует
свои чувства в предметах. Границы, которые от-
деляют внутренний мир мышления от внешнего
мира реальности, размываются, затем стирают-
ся. Предметы начинают угрожать, мучать, насме-
хаться и издеваться над ней, потому что наделены
всей агрессивностью, которую Рене испытывает
против мира. Лишь контакт с психоаналитиком
на какое-то время облегчал страдания больной,
позволял ей вновь обрести немного реальности.
В то же время, поскольку тогда у меня еще не бы-

152
ло представления о методе символической реа-
лизации, мне не удавалось остановить дезинте-
грацию Я.
Вскоре бессознательное вторгается в Я Ре-
не в форме импульсов агрессии и интенсивного
желания вернуться к матери, и часть Я, остав-
шаяся здоровой, изо всех сил старается изгнать
бессознательные влечения, которые абсолютно
непереносимы: это и есть формирование бреда.
Агрессивность и самонаказание проецируются
на «Систему» - механизм, который наказывает
людей, в том числе и саму Рене. Больная не вос-
принимает больше свою ментальную активность
как внутреннюю и зависящую лишь от ее собст-
венного сознания, а локализует ее предметах.
Неприятные мысли ощущаются в виде эхо, по-
вторений и психических галлюцинаций. Также
и импульсы членовредительства и саморазруше-
ния приписываются приказам, идущим от «Систе-
мы». Поскольку все же определенные части Я - увы,
все более и более ограниченные - остаются еще до-
статочно здоровыми, они становятся на службу
инстинкта самосохранения и отказываются под-
чиняться «приказам» «Системы», которые прини-
маются психотическим Я. Из этого следует, как за-
являет Рене, диссоциация, которая заключается
в мучительном ощущении комедийности, фаль-
шивости, и в то же время - полной искренности.
Этот дуализм исчезнет лишь тогда, когда Я в сво-

153
 ей целостности заменит воображаемый мир под-
линной реальностью.
На стадии, до которой регрессировала Ре-
не, она больше не владела субъектным осозна-
нием себя. Вот почему с того времени она больше
не считала себя персоной, или личностью, а всего
лишь «персонажем», о котором нужно говорить
в третьем лице. Это новое восприятие ее самой,
к которому она пришла, объясняет, почему она
чувствовала такое облегчение, когда я говорила,
обращаясь к ней в третьем лице - так, как часто
мы обращаемся к маленькому ребенку, которому
один-два года. Впрочем, тот же феномен обнару-
жился и в отношении меня. Рене больше не узна-
вала меня как индивидуальность. Как она сама
об этом говорит, она узнавала меня только в ка-
честве Мамы, «Персонажа» - персонажа Мамы,
единственной, которую она хотела знать и любила.
Вскоре границы, которые отделяют Я от Оно,
размылись полностью и пациентка с большим тру-
дом удалила из своего сознания беспорядочные
прорывы агрессивности. В этот период, расска-
зывает нам Рене, она начала локализовать с пра-
вой стороны от себя, в глубине комнаты, «голоса».
И, как очень точно и с потрясающей искренностью
свидетельствует Рене, она не слышала ни слов,
ни голоса, ни шепота, ни какого-либо иного шума.
Несмотря на это у нее обнаруживалось галлюцина-
торное поведение, как если бы она была подверже-

154
на самым сильным аудитивно-сенсорным галлю-
цинациям. Как же объясняется этот парадокс? Де
Керси, в своей книге «О галлюцинации», рассказы-
вает, что есть больные, которые за внешним галлю-
цинаторным поведением на самом деле мало чего
слышат, если вообще слышат что-либо, и что они
лишь интерпретируют собственные мысли. Од-
нако не похоже, что это случай Рене. В тот период
у нее не было никаких явлений «эхо» или «повто-
рения мыслей». Она сердилась и отвечала чему-то,
с сенсорной точки зрения, несуществующему,
что она локализовала всегда в одном и том же мес-
те. Полагаю, что в этом парадоксальном фено-
мене мы можем видеть стадию промежуточной
галлюцинации между психической и собственно
сенсорной галлюцинацией. Психологически мож-
но интерпретировать этот феномен как прорыв
вытесненного, который превышает возможнос-
ти Я, находящегося в состоянии дезинтеграции.
Я опознает в вытесненном неприемлемые эле-
менты и тут же проецирует их во вне. У слишком
возбужденного начавшимся психозом Я не было
времени проработать эти чувства, облечь бессо-
знательные тенденции в приемлемую символи-
ческую вербальную форму, которая могла бы стать
тематической, слуховой галлюцинацией со всеми
особенностями сенсорной и пространственной
локализации. Я действует в срочном порядке: оно
выталкивает во вне то, что ужасает его, и негоду-
 ет по поводу экстериоризированных бессознатель-
ных чувств. Практически можно было бы говорить
о «бессознательных галлюцинациях». Лишь позже
Я сможет вербализовать вытесненное, и тогда Рене
начнет слышать голоса по-настоящему, сенсорно.
И тогда мы будем иметь дело с истинными слухо-
выми галлюцинациями.
Как показано в моей работе «Символическая
реализация», Рене не могла любить себя из-за то-
го, что мать отказала ей в кормлении грудью,
а значит - в любви. И тогда, когда Я не наделя-
ется больше либидинальной энергией, происте-
кающей из интроекции материнской любви, де-
структивные силы спешат захватить его, потому
что, как показал Фрейд, влечения всегда сплетены
между собой - до такой степени, что когда либи-
динальные влечения фрустрируются, влечения
самосохранения, со своей стороны, теряют свою
защитную энергию и оставляют Я на волю влече-
ний саморазрушения. Фрейд видит в этом один
из аспектов инстинкта смерти, связанный с пер-
вичным мазохизмом.
Именно из-за этого Рене не хотела больше
жить и постоянно пыталась навредить себе. Так-
же с какого-то момента ее бред явно приобретает
меланхолическую окраску. Что касается непере-
носимой вины, которая оказывала столь огромное
давление на больную, то ее нельзя считать следст-
вием жестокого и карающего сверх-Я.
156
 Хотя неразделимые чувства вины и самонака-
зания выступают в психосимптоматологии на пер-
вый план, они составляют лишь суперструктуру,
являются лишь эпифеноменами. Фактически весь
конфликт Рене разыгрывался только в оральном
плане, следовательно в плане, предшествующем
эдипову комплексу, когда формируется сверх-Я.
В случае Рене речь идет о первичной вине, которая
является дериватом «аффективного реализма» -
этого нового и важного аспекта реализма, на ко-
торый Одье указал в своей замечательной книге
«Тревога и магическое мышление»'. Выдающийся
психоаналитик из Лозанны писал: «Аффективный
реализм можно рассматривать как важнейший
аспект Жизни ребенка, поскольку он представляет
себе, что все его радости и горести определяются
внешними причинами и что его счастье или не-
счастье зависит от вмешательства существ и ве-
щей, которые его окружают» (с. 19).
В своем дологическом мышлении Рене при-
ходит к следующему имплицитному заключению:
«Мама меня не кормит - значит, она не желает ме-
ня кормить. Из этого следует, что я виновата, так
как продолжаю хотеть материнской еды, в кото-
рой мне отказано. И то, что я сержусь и обижаюсь
на это, делает меня еще более виноватой».
* Charles Odier. L'angoisse et la pensee magique. Actualites
pedagogiques et psychologiques. Neuchatel: Delachaux
& Niestle.

157
 Следуя этой дологической аргументации, Я на-
ходит доказательство вины в самом присутствии
аутодеструктивных влечений. В конце концов
агрессивность, направленная на «злую мать», кото-
рая не смеет проявляться «по адресу», автоматичес-
ки обращается на свой источник - Я и тем самым
усиливает влечения к смерти. Больная рассказы-
вает о том, как, когда я отдавала приказы малень-
кой обезьянке - ее двойнику - держать руки вниз,
импульсы самоповреждения у пациентки исчезали.
Этот факт демонстрирует нам связи, существую-
щие между деструктивными влечениями и либидо.
Через механизм пресимволического, магического
участия пациентка проецировала свои влечения
на маленькую обезьянку, которая в то же время
была самой Рене. Так, если мама-аналитик опус-
кала руки маленькой обезьянки вниз, приказывая
ей держать их в таком положении, - для Рене это
означало, что мама сопротивляется тому, чтобы
она вредила себе, что мама позволяет ей жить. Это
доказательство любви, которое демонстрировалось
ей магическим образом - единственным, который
был доступен больной, являлось для нее настолько
мощным нарциссическим экраном, что был спо-
собен моментально подавлять влечения к смерти.
Однако следует принять во внимание, что этот
экзогенный защитный механизм, связанный с ма-
гическим актом и состоящий в том, чтобы опускать
обезьянке руки, был всего лишь паллиативом.
158
в) ОРАЛЬНЫЕ ИСТОЧНИКИ ЧУВСТВА
РЕАЛЬНОСТИ

Чтобы вытащить Рене из когтей первичных влече-

ний, необходимо было в первую очередь принять-
ся не за их вторичные эффекты, а за сами причи-
ны, которые приводили их в действие. Лишь поняв,
что я должна удовлетворить выраженную потреб-
ность Рене в материнском кормлении, я смог-
ла освободить ее и от агрессивности, и от само-
разрушительных влечений. Поэтому, давая ей
в определенные часы по кусочку яблока, которые
символически олицетворяли материнскую грудь,
я удовлетворяла ее главную, первичную потреб-
ность, ту, которая оставалась у нее и во взрослом
возрасте и которая удерживала ее Я в состоянии
глубокой регрессии. Впервые в жизни почувство-
вав себя любимой тем единственным способом,
который ей подходил, т. е. магическим, Рене пе-
режила прекрасное ощущение реальности, кото-
рая одновременно удивила и восхитила ее. Надо
сказать, что, как по мановению волшебной палоч-
ки, болезненное восприятие реальности уступи-
ло место нормальному. Вместо того чтобы видеть
людей и предметы вычлененными, огромными,
изолированными, без какой-либо связи между ни-
ми, она стала воспринимать их в их нормальных
размерах и в их межиндивидуальных связях. Она
вложила в реальность либидинальную энергию,
взятую из материнской любви.

159
 Эта реальность, как она ее описывала, пока-
залась ей «теплой», «живой», т. е. эмоционально
наполненной.
В свою очередь, исчезли бред и галлюцинации,
а главное, исчезла ужасная тревога, происходив-
шая из беспорядочных появлений в беспомощном
Я бессознательных влечений, и тревога эта была
замещена благотворным ощущением безопаснос-
ти и защищенности: «Меня любят».
Так, мы видим, как установление контакта
между Рене и мамой-аналитиком, даже только
лишь в оральном плане, помогло пациентке вновь
обрести чувство реальности. А в самом деле, не яв-
ляется ли мама-кормилица самой первой формой
не-Я? И не является ли она тем самым источником
и основой всей последующей реальности?

г) Н О В Ы Е ТРАВМЫ И МОЩНАЯ РЕГРЕССИЯ

Я НА ЭМБРИОНАЛЬНУЮ СТАДИЮ

К несчастью, в то время мой метод был еще далек

от того, чтобы быть достаточно систематизиро-
ванным, и я совершила ошибку, стараясь слишком
быстро сделать Рене независимой от мамы-ана-
литика. Это привело к тому, что контакт между
нами был тут же потерян. Более того, Рене была
сильно травмирована внезапным уходом ее сани-
тарки, что только усилило ее комплекс покинутос-
160
ти. В конце концов, в какой-то из дней, когда она
отказывалась есть, я вместо того чтобы настаи-
вать, как должна была бы это сделать, сказала ей,
что она может не есть, раз не голодна. Рене интер-
претировала мои слова как некий Мамин приказ,
чтобы она перестала есть и, как следствие, пере-
стала жить. Это повлекло за собой приступ ярост-
ного возбуждения, в котором все разрушительные
силы вновь взяли верх, так как любви мамы-кор-
милицы, которая могла бы защитить Я от его за-
хвата этими силами, больше не было. Рене, как она
сама об этом рассказывает, погрузилась в состоя-
ние за пределами какого бы то ни было мышления,
какого бы то ни было языка. Фактически регрес-
сия, последовавшая за этим приступом, привела
ее на самую примитивную стадию - эмбриональ-
ную. Единственным ее желанием было вернуться
в мамино тело, и это желание реализовывалось
ею попытками самоубийства. Полностью подвер-
женное влечениям к смерти, дезинтегрированное
Я не имело ни малейших сил для того, чтобы вос-
становить ту патологическую структуру, которую
само же выработало. Таким образом, бред и галлю-
цинации, которые вернулись вновь, потеряли всю
свою эмоционально-аффективную составляющую,
как и всю свою предметность, и редуцировались
лишь к некоторым стереотипиям, вербальным
персеверациям и автоматизму. Не участвуя боль-
ше в структурирующих попытках психотическо-

161
 го Я, аффекты вернулись к своему неразвитому
состоянию и стали еще более сильными. Именно
в этот период, когда все указывало на то, что идет
стремительное движение к аффективной демен-
ции, Рене начала, как она сама указывает, говорить
«на языке». Но термин «язык» малопригоден, чтобы
отразить реальность. Фонемы, которые использо-
вала Рене и которые сводились лишь к нескольким
слогам - всегда одним и тем же: «ихтью, раите, ове-
де, гао» и т. д. - не обладали ни одной из характер-
ных черт, присущих вербальным знакам или даже
символам. Для лингвистов знак представляет со-
бой произвольное означающее, связанное социаль-
ной конвенцией со своим означаемым. В то время
как символ - это означающее, которое обладает
схожестью со своим означаемым (например, ме-
тафора). Ничего подобного в языке Рене мы не на-
ходим. Никакого понятийного или аффективного
значения (в смысле символа) с этими фонемами
связано не было. Мы не можем отнести их даже
к вербальным схемам Пиаже, в которых ребенок
использует ономатопею для самых различных ве-
щей, потому что в вербальной схеме существует,
какой бы примитивной она ни была, субъективная
связь между произнесенной ребенком фонемой
и предметом, к которому она обращена. У Рене же
не обнаруживается никакой связи между ее фоне-
мами и предметами или действиями. Они явля-
лись самыми примитивными вербальными выра-

162
жениями, которые происходили непосредственно
из бессознательного и имели признаки символов:
бессознательность, изменчивость по сравнению
с устойчивостью знака и сенсорно-двигательная
имитация. Их можно было рассматривать как бес-
сознательные проявления, требования и жалобы
маленького ребенка и в то же время как фрагмен-
ты материнского голоса, который успокаивает
и утешает. Таким образом, мы видим, в какое со-
стояние регрессии было погружено Я пациентки.
 Глава вторая

Э Т А П Ы РЕКОНСТРУКЦИИ Я

М ы только что, шаг за шагом, проанализи-

ровали путь, пройденный Я на его пути
к психотической дезинтеграции. С пси-
хоаналитической точки зрения мы можем сде-
лать вывод о том, что эта непрерывная регрессия
увела Я за пределы оральной стадии - к эмбрио-
нальной. В феномене дезинтеграции необходи-
мо, в соответствии с теорией Джексона, различать
позитивный и негативный аспекты. Достиже-
ние терминальной стадии представляет оба эти
джексоновских аспекта. С одной стороны, Рене
реализовала желание вернуться в свою мать по-
вторяющимися попытками самоубийства (нега-
тивный аспект), а с другой стороны, она реализо-
вала это же желание своим уходом в абсолютный
аутизм (позитивный аспект).

164
А) СИМВОЛИЧЕСКАЯ РЕАЛИЗАЦИЯ
ЭМБРИОНАЛЬНОЙ СТАДИИ.
ТОЧКА ОТСЧЕТА РЕКОНСТРУКЦИИ Я

Когда больная была в состоянии регрессии на эм-

бриональную стадию, я решилась попробовать
установить контакт между ней и мамой-аналити-
ком. В то время, благодаря многочисленным экспе-
риментам, которые я проводила с Рене, я пришла
к совершенно определенному выводу: если я хочу,
чтобы мой метод работал, я должна принимать
в расчет ту стадию регрессии, на которой находит-
ся пациентка, и не переходить к следующей до тех
пор, пока она сама не проявит к этому желания.
Так, стадия, на которой, как мы уже видели,
остановилась Рене, была эмбриональной - это бы-
ла стадия возврата в мать. Само собой разумеет-
ся, что на этом уровне Я как сознательная еди-
ница больше не существовала. Путаница между
Я и не-Я была полнейшей. Следовательно, я не мог-
ла рассчитывать на какое бы то ни было участие
самой больной. К тому же в этот период она пере-
стала меня узнавать. Несмотря на это, я активно
искала способ для воссоздания между нами свя-
зи - связи, которая будучи найденной, могла бы
восстановить наш контакт.
Я оттолкнулась от своего нового понимания
того, что, чтобы установить контакт между Рене
и мамой-аналитиком, необходимо удовлетворить

165
 потребности, свойственные той стадии, к которой
регрессировала пациентка.
В итоге, поскольку она хотела вернуться в те-
ло мамы, необходимо было перестать сопротив-
ляться этому ее желанию и помочь ей реализовать
его. Впрочем, до тех пор я занималась только не-
гативным аспектом ее желания, т. е. фактически
санкционировала ее попытки самоубийства тем,
что защищала ее всякими ремнями безопасности
и покрывала стены матрацами. Теперь мне надо
было опереться на позитивный аспект ее потреб-
ности, позволяя ей уйти в аутизм настолько, на-
сколько ей этого хотелось. Более того, следовало
доказать ей, что я полностью согласна с ее жела-
нием возврата в материнское тело и даже показать,
что удовлетворение этой потребности напрямую
зависит от меня. Я удовлетворила это, почти фи-
зиологическое, желание Рене, символически поме-
щая ее, как она говорила, в «зеленое», в «водоем».
Рене невыносимым образом страдала от бо-
лезни почек, и поэтому ей часто приходилось де-
лать уколы морфия. Обычно это делали либо врач,
либо медсестра. Когда же это делала я, то не счита-
ла это чем-то большим, нежели обычным уходом
за больным. Я решила воспользоваться покоем,
который наступал вслед за уколом, чтобы удовле-
творить желание Рене. В один из дней, когда она
испытывала особенно сильные боли и всячески
пыталась кусать и бить себя, я сказала: «Мама

166
хочет, чтобы маленькая Рене больше не страда-
ла, Мама хочет, чтобы Рене погрузилась в „водо-
ем", в мамину „зелень"», - затем я сделала ей укол.
В ожидании, пока укол подействует, я задвинула
шторы, и комната погрузилась в зеленый полу-
мрак. Я обратилась к Рене: «Видишь, Мама помес-
тила Рене в зелень, Рене может ни о чем не беспо-
коиться». Легкая улыбка, первая за долгое время,
промелькнула на губах маленькой пациентки, ко-
торая тихо и спокойно уснула.
В следующий раз, когда Рене вновь страда-
ла от боли и плакала, она произнесла: «Зеленое,
зеленое ушло». И опять, используя тот же метод,
что и в первый раз, я вновь поместила ее в «зелень».
Тем самым я позволяла ей оставаться пол-
ностью пассивной, наслаждаться тишиной и по-
коем еще не родившегося младенца. Таким спо-
собом мне хотелось установить связь, пусть
даже самую примитивную, между пациенткой
и мамой-аналитиком.
Как только Рене обнаружила, что удовлетво-
рение ее желаний зависит от Мамы, она была вы-
нуждена обратить внимание на источник своего
удовольствия, и благодаря этому устойчивая связь
с внешним миром была установлена.
В то время Рене была уже готова к реконструк-
ции своего «Я». Безусловно, невозможно претендо-
вать на то, чтобы на той эмбриональной стадии, ко-
торой она достигла, шла бы речь об автономном«Я».
 И все же, удовлетворяя ее потребность возвра-
щения в Маму, используя «водоем» и «зелень»,
я заставляла Рене переносить внимание на «ис-
точник» ее удовольствия. Отсюда ее ожидание,
т. е. некоторое осознание ее динамизма. До тех пор
все состояло из одной путаницы, дезинтеграции,
возбуждения. Ее желание вернуться в Маму не дис-
социировалось от саморазрушительных влечений.
И вот Рене удается обнаружить некоторые отноше-
ния - пока еще слишком общие - между собствен-
ным желанием и объектом, который их реализо-
вал. Она обратила внимание на то, что, когда она
плакала и кричала: «Водоема больше нет, Рене хо-
чет зеленого», я шла к ней и посредством успокои-
тельного укола (позже, если она чувствовала себя
получше, - всего лишь задвигая шторы, с тем что-
бы в комнате наступил полумрак) вновь помеща-
ла ее в «зелень», т. е. в мать. И вот, таким образом
постепенно установилась причинная связь - пока
еще очень примитивная, поскольку она не отделяла
действия от феноменализма. Мать на этой стадии
является всего лишь пределом желаний пациентки.
Однако, поскольку и по мере того как достижение
этого предела счастливым образом повторяется,
Рене начинает различать два «конца» упомянутой
связи: она воспринимает маму-аналитика как не-
кий центр действия и приписывает ей все призна-
ки причины, по которой ее желания эффективно
удовлетворяются. До тех пор, желая получить «зе-

168
леное», она рассчитывала только на себя: плакала,
взызвала «зеленое, зеленое». Теперь же она ожида-
ла, что удовлетворение ее желания придет от меня.
Когда Рене физически почувствовала себя
лучше и уколы больше не были нужны, я все же
продолжила помещать ее в «водоем», но для это-
го мне было достаточно лишь затемнять комнату.
Поскольку ее желание удовлетворялось, та вина,
которую она чувствовала из-за того, что хотела
проникнуть в Мамино тело, неожиданно для нее
исчезла. Теперь внимание маленькой пациентки
могло полностью фиксироваться на объекте, ко-
торый являлся источником исполнения ее жела-
ний, и она начала радоваться присутствию Мамы,
не испытывая при этом желания проникнуть в нее.
Это был большой прогресс. Чтобы продолжить дви-
гаться тем же путем, необходимо было использо-
вать тот драгоценный опыт, который я приобрела,
а именно знание того, что внимание, которое паци-
ентка уделяла внешнему миру, проистекало из удо-
влетворения ее фундаментальных потребностей.

Б) С О З Д А Н И Е НОВОГО «ИМАГО»
ПАЦИЕНТКИ

Сейчас главной моей задачей было предоставить

Рене образ ее самой, новое имаго, благодаря кото-
рому она смогла бы построить свое Я. На стадии,
169
 до которой она регрессировала, у нее были лишь
телесные и аффективные ощущения, но еще не бы-
ло понимания своей субъектной активности. Имен-
но поэтому я использовала механизм проекции,
механизм, который является абсолютно бессозна-
тельным. Я взяла на руки куклу, сначала Моисея,
потом Иезекииля, и продемонстрировала самую
нежную заботу о них - накрывала, обнимала, ука-
чивала. Таким образом я показала молодой паци-
ентке модель, на которую могло проецировать-
ся ее бессознательное Я. Фактически, как мы уже
видели, люди и предметы воспринимались Рене
лишь как некое продолжение ее самой, оставаясь
все же чем-то совершенно другим, нежели она са-
ма. С самого начала я знала этот крайне примитив-
ный механизм магического пресимволического
участия, который предполагает полное отсутст-
вие осознания себя. Какой-то период времени Ре-
не удовольствовалась тем, что абсолютно пассив-
но присутствовала в комнате, пока я ухаживала
за Иезекиилем, тем не менее радуясь тому, что ви-
дит. Между тем стало гораздо легче ее накормить,
особенно если я «давала грудь» Иезекиилю непо-
средственно перед тем, как пациентка садилась
за стол. Однажды Рене осмелела настолько, что ру-
кой подтолкнула Иезекииля к моей груди, при этом
внимательно меня разглядывая. Этим поступком
она установила более тесную связь между своим
Я и своим символом, между означаемым и означа-

170
ющим. И когда она удостоверилась, что я собира-
юсь регулярно кормить Иезекииля, то с легкостью
согласилась есть самостоятельно.
До сих пор мы сталкивались с полным отсутст-
вием различий между Я и предложенным мной
символом. Однако, по мере того как бессознатель-
ное пациентки чувствует себя все спокойнее бла-
годаря любви мамы-аналитика, энергия, которая
ранее использовалась для саморазрушительных
побуждений, высвобождается для того, чтобы пе-
реключиться на инстинкт сохранения Я. И с это-
го момента Рене начинает, правда, пока лишь
в оральном плане, дифференцироваться от свое-
го символа, т. е. она сама принимает пищу, кото-
рую мама-аналитик давала Иезекиилю. Символ,
однако, окончательно еще не покинут.

в) ПРОЦЕСС ИМИТАЦИИ
НА СЛУЖБЕ Ф О Р М И Р О В А Н И Я Я

Мы увидели, как благодаря Иезекиилю сформиро-

валось новое «имаго» больной - «имаго» счастли-
вого ребенка, которого любит мать. Именно в этот
период Рене начинает усваивать новое поведение,
комплементарное по отношению к предыдущему,
которое позволяет ее Я постепенно реконструиро-
ваться. Это поведение начинает организовываться
вокруг процесса имитации.

171
 Известно, что Болдуин рассматривает имита-
цию как один из двух источников осознания себя
и другого - первым источником является проек-
ция. Согласно этому автору, ребенок начинает осо-
знавать себя, имитируя поведение других. И Пиа-
же в своей замечательной книге «Формирование
символа у ребенка» излагает генезис имитации
и ее эволюцию, которая состоит из шести стадий.
Если выдающийся швейцарский генетик делает
акцент преимущественно на тесные связи меж-
ду эволюцией имитации и эволюцией интеллек-
та, то он также показывает, но в более имплицит-
ной манере, имитацию в ее связи с осознанием
себя. На первичном уровне ребенок имитирует
лишь движения, которые он в состоянии выпол-
нять спонтанно, следовательно адаптации к но-
вым моделям не происходит. При перемещении
в аффективный план мы можем констатировать,
что так же обстояло дело и с молодой Рене. Мы
только что установили, что благодаря процессу
проекции больная смогла начать есть самостоя-
тельно. Фактически Рене копировала сама себя,
копируя Иезекииля, являвшегося ее символом.
Сначала она спроецировала собственные потреб-
ности и желания на куклу Иезекииля, а затем ста-
ла подражать ему, воспроизводя свое собствен-
* Jean Piaget. La formation du symbole chez l'enfant. Ac-
tualites pedagogiques et psychologiques. Neuchatel: De-
lachaux & Niestle.

172
ное поведение. Этот же феномен Пиаже отметил
у маленьких детей двенадцати-восемнадцати ме-
сяцев, когда они проецируют собственные дейст-
вия (питье, еда) на животных, а потом имитируют
их, воспроизведя собственные движения. Пиаже
называет эту стадию эволюции символа «стадией
проекции имитационных схем». Разумеется, ос-
новное значение в проекции у маленького ребен-
ка имеет игровой элемент. Однако наибольшой
интерес для понимания шизофренического Я со-
стоит в том, чтобы увидеть соответствие между
конструкцией инфантильного Я и реконструкци-
ей психотического Я. И то и другое проходят иден-
тичные стадии с феноменологической и структур-
ной точки зрения, но - глубоко различные с точки
зрения функциональной.
Пришло время исследовать функцию процесса
собственно имитации в генезисе Я Рене.
До сих пор Рене имитировала лишь своего
двойника Иезекииля, т.е. воспроизводила свое
собственное поведение, предварительно спрое-
цированное на куклу. Теперь же имитация объ-
екта начинает меняться. И это изменение гово-
рит о шаге вперед по сравнению с предыдущей
стадией. Но репродукция желаемого поведения,
спроецированного на свой символ, не означает
еще никакой аккомодации к объекту. Имитация
еще путается с ассимиляцией и с пресимволичес-
ким магическим участием.

173
 Однако на этой новой стадии своей эволю-
ции Рене использует как модель для подражания
свою мать, в данном случае меня. Здесь имитация
устанавливается по-настоящему как независимая
функция. Необходимо, однако, понимать, что если
Рене начинает имитировать мать, то подражает ей
не как «автономной личности», в любом из аспек-
тов ее поведения, - ее подражание распространя-
ется только на модели поведения, непосредствен-
но связанные с ее глубинными потребностями.
Как следствие, она ограничивается строго облас-
тью принятия пищи.
Вместо того чтобы продолжать оставаться
пассивной перед мамой-кормилицей, как она это
делала раньше, Рене начинает ее имитировать.
Так, за столом она повторяет каждую произнесен-
ную мной фразу и копирует каждое мое движе-
ние. К примеру, когда я, гладя ее по щеке, говори-
ла: «Пей молоко, моя дорогая», Рене несколько раз
повторяла: «Пей молоко, моя дорогая. Пей молоко,
моя дорогая» - и дотрагивалась до своей щеки. Она
произносила эти фразы с важностью, придавая им
мои интонацию и звучание. На этой стадии мы
обнаруживаем лишь сенсорно-двигательную вер-
бальную имитацию, которая вызывает путаницу
между Я Рене и Я мамы-аналитика. Что касается
непрерывного повторения одних и тех же фраз,
мы можем объяснить это работой по ассимиляции
и фиксации сымитированного поведения.

174
 В тот период Рене имитирует некоторые из мо-
их движений, которые ее интересуют, с тем чтобы
заставить меня выполнять их. Маленькая пациент-
ка как будто придает своим движениям причин-
ный смысл, призванный повлиять на человека, ко-
торого она хочет заставить действовать. Так, когда
Рене хотела, чтобы я накрыла ее одеялом, она два
или три раза совершала движения, которые обыч-
но делают, расстилая покрывало, и при этом она
пристально смотрела на меня. Имитация в дан-
ном случае использовалась как действие, которое
должно было заставить другого, важного для нее
человека произвести желаемое действие. Необхо-
димо сразу сказать, что эти действия очень похо-
жи на те, что Пиаже описал у восьми-девятимесяч-
ных детей и которые он назвал «схемами действия»
или «схемами, продлевающими действие интерес-
ного спектакля».
Как у ребенка, так и у Рене на ее уровне от-
сутствует какая-либо объективизация, все сосре-
доточено непосредственно на самом действии.
Между тем, как только копия модели оказы-
вается хорошо закрепленной благодаря повторе-
нию, имитация постепенно отдаляется от модели.
Появляется, говоря словами Пиаже, отсроченная
имитация. Как следствие, Рене больше не нуж-
дается в присутствии мамы-аналитика для того,
чтобы копировать ее. Об отсутствующем объек-
те напоминает одно лишь имитационное движе-
175
 ние. Это означает, что Рене, даже находясь вдале-
ке от своей модели, становится способной точно
воспроизводить ее жесты и слова. Она ведет се-
бя сама с собой так, как обычно вела себя с ней я.
Однако, маленькая пациентка не удовлетворяет-
ся тем, что копирует движения мамы-аналитика,
оставаясь при этом сама собой. Нет, она полностью
ассимилируется со своей моделью: она становит-
ся собственной матерью. Мы сталкиваемся здесь
с тем, что было написано Пиаже о детях, а имен-
но с тем, что имитативное движение играет сим-
волизирующую роль, при этом символизируется
имитируемый объект. Это приводит к путанице
между собственно имитацией и ассимиляцией
Я - эти два феномена становятся одним и тем же.
Появление у Рене новой способности, а имен-
но имитировать отсутствующую модель, име-
ет неоценимое значение для эволюции ее Я. Она
демонстрирует, что работа по интроекции мамы
начинает происходить по-настоящему. Модель
не остается снаружи Я, она постепенно интери-
оризируется. Вместе с тем, чтобы укрепить мен-
тальную репрезентацию мамы, еще сохраняется
необходимость физического контакта с отсутст-
вующей моделью.
Необходимо чтобы мать участвовала в ими-
тации через посредника, имеющего к ней непо-
средственное отношение. Поэтому, в то время
как Рене ест без меня, ей необходимо держать в ру-
176
ке бумагу, на которой я написала слова, адресован-
ные ей в связи с этим. Рене читает, затем повторя-
ет написанные слова несколько раз. Потом бумага
перестает быть необходимой, так как модель окон-
чательно интериоризирована, что доказывает на-
чало структурной организации Я. Значит ли это,
что Рене осознает теперь тот факт, что облада-
ет Я, подобным Я мамы, а, следовательно, подоб-
ным Я другого? Пока нет, так как, хотя она больше
и не путает себя с любимой мамой, что равносиль-
но определенной диссоциации с ней, Рене разгова-
ривает с собой в третьем лице и обращается к себе
как к «персонажу». Во время еды она заявляет: «Ре-
не пьет свое молоко, ей его дает мама», как если бы
речь шла о другом лице. Такое поведение свиде-
тельствует о том, что, по терминологии Пьера Жа-
не, она дошла до ассертивной стадии, т.е. до ста-
дии, когда пациент представляет себя персонажем.
Пишон называет эту стадию «насыщенное лицо» -
в противовес «разреженному лицу», где вступает
в действие «я-себя». Для Пишона понятие «насы-
щенное лицо» - это набор признаков, отличающих
одного субъекта от другого, тогда как понятие
«разреженное лицо» определяет, наоборот, ядро
личности - то, что в ней постоянно и неизменно,
то, что, собственно, символизирует «я».

* Edouard Pichon. La personne et la personnalite vues

a la lumiere de la решеё idiomatique franchise. Revue
fran^aise de psychanalyse. Т. X. № 3. Paris: Оепоё!, 1938.

177
 Следует отметить, что «насыщенное лицо»
у Рене - не совсем то, о чем говорил Пишон. Оно
представляет собой специфическую сущность,
сосредоточенную на оральном: «оральный персо-
наж», если можно так выразиться. И непрерывное
повторение фраз имеет целью, как показал Фрейд,
установить прочную связь между прошлыми и на-
стоящими данными и укрепить схемы ассимиля-
ции. В этом случае дело было в том, чтобы тесно
связать персонаж Рене и персону матери, которой
она подражает, вот почему она делает к фразе: «Ре-
не пьет свое молоко» обязательное дополнение:
«Это мама дает Рене молоко».
Структурой личности все еще является схе-
ма участия. Но вскоре, благодаря инструменту
повторения, который закрепляет интериориза-
цию модели и чье аффективное значение заклю-
чается в том, чтобы сохранить в себе любимую
мать, больная достигает новой стадии. Это ста-
дия интроекции матери, на которой появляется
чувство субъектного сознания, так как, по мне-
нию Болдуина, имитация является источником эго
и одновременно источником другого (alter). Имен-
но копируя действия другого, ребенок постепенно
осознает самого себя. Точно так же, копируя мать,
Рене осознала себя, и это имело следствием неза-
медлительное появление «я». Мы видим, что вско-
ре юная больная заявляет: «Я пью мое молоко, это
Мама мне его дает». Однако она все еще чувствует

178
необходимость усилить интроекцию, употребляя
слово «Мама» и дополнение: «Мне его дает Мама».
Последние следы вербального участия пока оста-
ются, но наблюдается тенденция к их исчезнове-
нию. Лишь когда она полностью идентифицирует
себя с матерью, Вене довольствуется тем, что гово-
рит: «Я пью». Рене стала независимой в оральном
плане. Из сердцевины ее Я появился этот единый
компонент структуры личности, в высшей степе-
ни специфический и индивидуальный - «я». Оно
отмечает в сознании то, что среди различных со-
ставляющих «Я» является в личности неизменяе-
мым, постоянным. Оно также является осознани-
ем свободы и воли. Оно доказывает, что Я теперь
наделено структурой и что оно окончило свое
оральное конструирование. Рене более не является
персонажем, она стала персоной, личностью, она
оказалась человеком. Таким образом, постепенная
реконструкция Я осуществилась благодаря двой-
ному процессу - проекции на Иезекииля и ими-
тации матери-аналитика. Одно дополняло другое.

г) ПОСТРОЕНИЕ «ТЕЛЕСНОГО Я »

Однако если Рене обрела автономное Я в оральном

плане, у нее еще не было четкого осознания того,
что она обладала телом, собственно говоря, была
телом. А ведь Я - это и телесное Я. Некоторые со-
 временные философы рассматривают «Я» главным
образом как осознание человеком, что он - тело,
обладает телом. И Пиаже показывает, что по ме-
ре того как ребенок осознает себя, т. е. десубъек-
тивизирует себя, он осознает, что он - подвижное
тело, находящееся в неподвижном пространстве,
в котором есть другие тела и связи между ними.
Необходим целый операторный аппарат, чтобы
постичь представление о том, что такое быть по-
движным телом среди таких же других тел в не-
подвижном пространстве. Это построение - и аф-
фективное, и интеллектуальное одновременно.
Рене, как ребенок, не воспринимает себя как еди-
ное целое со своим телом. Доказательством этому
служит то, что она говорит о своем теле как о неза-
висимом, хотя и связанном с ней, объекте. И когда
часть ее тела страдает, она тут же объективирует
ее и вычленяет из целостности. В результате она
не говорит: «У меня болит рука», а произносит:
«Руке больно», как если бы рука была независи-
мым персонажем, и при этом она протягивает ру-
ку как можно дальше от своего тела. По этой же
причине Рене любила, чтобы я ей говорила: «Какое
у Рене красивое тело, какое оно чистое!». Или она
подходила ко мне, заявляя: «Есть один зуб, кото-
рый проказничает, скажи ему что-нибудь». И то-
гда я говорила: «Зуб, а ну-ка, будь послушным -
оставь в покое мою маленькую Рене, эй, зуб!»
В этот момент Рене идентифицировала себя с зу-

180
бом и отвечала мне: «Да, Мама, да, Мама». Эта
пластичность Я, отделяющегося и в то же время
идентифицирующегося с больным органом, до-
казывает, насколько процесс структурирования,
завершенный в оральном плане, был неупорядо-
ченным на общем плане личности. Она также по-
казывает важность осознания феномена «быть
телом» для того, чтобы произошел настоящий син-
тез Я. Но отсутствие у ребенка осознания того,
что он является телом среди других тел, происхо-
дит только от незавершенности его интеллекту-
альной эволюции. В то время как у юной больной
оно было вызвано дезинтеграцией Я и выходом ли-
бидо за пределы его объекта. Рене не могла любить
свое тело, пока его не полюбила мать-аналитик.
Поэтому мне пришлось много им восхищаться,
кокетливо одевать, чтобы показать юной больной,
что я люблю это тело, и что она также имеет пра-
во любить его. Как и в случае с едой, Рене приня-
ла к действию два механизма - проекции и ими-
тации. Она начала с того, что пожелала красивой
одежды и тщательного ухода за Иезекиилем, затем
она стала копировать мои действия по отношению
к ее собственному телу, которое она объективи-
зировала в Иезекииле. Позже она стала имитиро-
вать мои жесты, мои слова восхищения по отноше-
нию к нему. Наконец, она смогла воспроизводить
эти слова и жесты без моего обязательного при-
сутствия. Имитация в «нарциссическом» плане

181
 была интериоризирована, что означало, что ин-
троекция матери произошла. Модель преврати-
лась в образ, который живет своей собственной
жизнью и определяет имитацию. На этой стадии
Рене больше не объективизирует свое тело; при от-
сутствии осознания его, она составила с ним еди-
ное целое. И когда у нее болит зуб или нога, она
говорит: «У меня болит зуб, у меня болит нога» -
так же, как она говорит: «Я умываюсь».

д) АФФЕКТИВНЫЕ ОСНОВЫ
СТРУКТУРИЗАЦИИ РЕАЛЬНОГО

Тем временем юная больная, согласившись с тем,

что она является «телом», не приобрела еще, так
сказать, телесной относительности. Это значит,
что она никак не размещает своего тела в непо-
движном пространстве, в котором находятся
и другие тела. Короче говоря, она еще не овладе-
ла тем, что специалисты по логике называют логи-
кой отношений, так как она представляет себе все
позиции и перемещения объектов только по от-
ношению к себе. Таким образом, желая сориенти-
роваться и определить точку, в которой она нахо-
дится, Рене заявляет, ничуть не заботясь о точных,
объективных соотношениях: «Передо мной север,
позади юг, направо от меня восток, налево - запад»,
как если бы она была живой географической кар-

182
той. И при этом она убеждена, что стороны света
подвижны и изменчивы относительно расположе-
ния ее тела, так что если она делает пол-оборота
направо, то север становится западом, так как за-
пад располагается по ее левую руку!
Этот пример показывает, какой степенью гео-
метрического эгоцентризма обладала юная па-
циентка. Ей еще предстоит выработать для себя
и структурировать пространство, так как пока
она еще не сдвинулась со своей собственной об-
зорной точки.
По причине того же эгоцентризма Рене не вос-
принимала и перспективу. Например, когда мы
ехали на машине и видели гору Салев, то на рас-
стоянии она ее не узнавала, и, пока мы прибли-
жались, спрашивала, а не другая ли это гора. Ко-
гда же ее уверяли, что это по-прежнему Салев, она
вопрошала: «Но ведь она изменилась, почему же
она теперь такой формы?»
Эта стадия, к которой регрессировала больная,
очень похожа на стадии, описанные Пиаже в книге
«Конструирование ребенком реальности». Но Пи-
аже приписывает эту недостаточную пространст-
венно-временную структуризацию операторной
эволюции в ходе конструирования, в то время
как интересно отметить, что аффективная ре-
* Jean Piaget. La formation du reel chez l'enfant. Actualites
pedagogiques et psychologiques. Neuchatel: Delachaux
& Niestte.
 грессия может вызвать те же феномены. И мы уви-
дим, что именно в связи с аффективным разви-
тием Рене будет постепенно создавать структуру
перцептивного мира. Чтобы Рене пришла к «логи-
ке отношений», ей необходимо установить между
матерью-аналитиком, ее избранным и репрезен-
тативным объектом реальности, и своим Я, отно-
шения, как между двумя личностями. Для этого
обязательно, чтобы юная больная усвоила важ-
нейшее понятие, а именно понятие постоянной
идентичности «матери». На самом деле, до это-
го, Рене не признавала мать в качестве «матери»,
а лишь как продолжение ее самой. Она включала
ее в себя. Поэтому, когда я болела, принимала по-
сетителей или ходила за покупками, Рене пере-
ставала меня узнавать и теряла со мной контакт,
уходящий вместе с реальностью. Она еще не ин-
вестировала либидо в социальные зоны личности
матери. Но по мере того как магическая символи-
ческая реализация удовлетворяет неосознанные
потребности, мы видим, как начальный эгоцен-
тризм сокращается, что позволяет Я учитывать,
что существуют другие. И это, и выход Рене из ау-
тизма произошли, повторяю, благодаря магичес-
кой символической реализации.
Как она сама об этом рассказывает, констата-
ция того, что, когда я заболела ларингитом, у нее
достало сил вернуть мне голос, обращаясь к не-
му с просьбами о возвращении, с одной стороны,
184
заставила ее поверить в болезнь, а с другой - на-
учила искать средства для лечения в реальности.
Находясь в мучительной ситуации, когда она
не узнает новый образ матери, Рене может принять
его, лишь постепенно'его ассимилируя, и в симво-
лическом плане других, знакомых ей, ситуаций.
Констатируя, что она может с помощью призы-
вов заставить вернуться исчезнувший голос, Рене
в дальнейшем не будет бояться, что мать ускольз-
нет от нее, так как теперь она знает, что обладает
силой заставить ее вернуться, как только пожелает.
Через анимизм страх перед неизвестным ис-
чезает, и Рене может установить связь между зна-
комой матерью и матерью незнакомой, т. е. ма-
терью-индивидом. Я, успокоенное благодаря
магическому акту, может теперь черпать в реаль-
ности адекватное поведение, позволяющее ей за-
ставить голос вернуться. Именно тогда Рене на-
чала делать мне уксусные компрессы, ингаляции,
стала читать инструкции к лекарствам, чтобы по-
нять, какое из них наиболее эффективно, - короче,
вести себя как настоящая сиделка. Таким обра-
зом, все наиболее важные зоны личности мате-
ри-аналитика были распознаны и инкорпориро-
ваны Я. На этом уровне Рене узнает меня в моих
разных социальных ипостасях: как хозяйку дома,
принимающую гостей, как покупательницу в ма-
газине и т.д., так как для каждого из этих аспек-
тов поведения юная больная смогла установить

185
 связь между матерью-кормилицей и социальной
матерью. На самом деле первыми приглашенны-
ми были медсестра, которую Рене любила, потом
маленькая девочка, к которой она участливо отно-
силась, и затем ее врач. Также и первые покупки,
которые мы делали вместе с ней, были покупками
предметов для ее пользования или для того, что-
бы она могла их кому-то подарить. Следовательно,
она являлась источником того или иного аспекта
моего поведения.
Вскоре она узнала меня в ситуациях, неза-
висимых от нее самой. Оставалось лишь принять
мою профессию психоаналитика, занимающего-
ся пациентами, на которых она перенесла свою
агрессивность, накопившуюся у нее против брать-
ев и сестер. Здесь также произошла символическая
реализация ее неосознанной потребности, позво-
лившая ей мириться с тем, что я принимаю паци-
ентов, потом спокойно принять их присутствие,
и, наконец, заинтересоваться ими и мною самой.
Моя индивидуальная и социальная личность была
полностью узнана и интегрирована Я, и я обрела
свою постоянную идентичность. Последовавший
прогресс был громадным. Установив отношения
между своим Я и социальной матерью, Рене при-
ближалась к «логике отношений». Она больше
не сводила все только к своей собственной дея-
тельности, а считала себя человеком среди дру-
гих людей, имеющих те же права и обязанности,

186
что и она. И в связи с постепенной децентрали-
зацией ассимиляции реального ее Я, Рене удава-
лось все лучше дифференцировать внутренние
впечатления и внешний мир. Поэтому магико-
анимистические и Магико-искусственные спосо-
бы поведения исчезли, оставляя место для спо-
собов поведения, адаптированных к обществу.
Инвестирование либидо во внешний мир и в дру-
гого восстанавливала границы, разделяющие Я
и реальность, а также взаимоотношения между Я
и другим. Рене выстраивала свой мир, параллель-
но вырабатывая свое Я.
Рене медленно, но верно двигалась к жертвен-
ности и к объективности взрослого.
Я, наделенное теперь либидинальной энер-
гией, черпаемой из материнской любви, было
способно любить само себя и жить независимо
от матери. Оно было также достаточно структу-
рировано для того, чтобы структурировать реаль-
ность и адаптироваться к ней. Но, главное, оно
могло вкладывать свою эффективность в людей
и вещи, так что, начав с синкретического сурового
и унылого восприятия мира, Рене пришла к виде-
нию живой, меняющейся и релятивистской реаль-
ности, которая приносила ей радость.
 Глава третья

Выводы

А) ЗНАЧЕНИЕ СИМВОЛИЧЕСКИХ
РЕАЛИЗАЦИЙ ДЛЯ МЕХАНИЗМОВ,
ФОРМИРУЮЩИХ Я

Вот мы и подошли к концу нашего исследования,

которое мы задумали провести вокруг психотичес-
кого «Я». Благодаря признаниям Рене мы смогли
проникнуть по ту сторону закрытой для нас сим-
волики, связанной с бредом, галлюцинациями,
шизофреническим поведением, столь озадачива-
ющими своей амбивалентностью и диссоциацией.
Феноменологический и психоаналитический ана-
лиз латентного периода, начала и собственно со-
стояния шизофренического психоза убедительно
показал нам чрезвычайно важную роль фрустра-
ции в дезинтеграции Я. Практически именно она
ответственна за изначальную слабость Я, благо-
даря которой мог начаться психоз.

188
 Начав жизнь при наличии витальной потреб-
ности, требовавшей удовлетворения, Рене так
и не смогла адаптироваться к реальности. С при-
ближением зрелого возраста она так и не смогла
принять сложнос.ть'внешнего мира и вернулась
к низшему, инфантйльному состоянию своего раз-
вития. Первым признаком этой регрессии Я было
то странное восприятие реального, которое так
пугало больную. И по мере того как болезнь все
более способствует дезинтеграции, можно отме-
тить, что мир пациентки продолжает терять свою
пространственную структуру и вскоре заменяется
другим - в высшей степени субъективным и зыб-
ким. Эта постепенная утрата реальности проис-
ходит из-за уменьшения либидинальной энергии,
которой Я предпочитает бред и галлюцинации.
Но вдруг, благодаря символической реализации
потребности в питании, Рене вновь обретает уте-
рянное ею ранее чувство реальности. Это времен-
ное восстановление чувства реального, случаю-
щееся прямо во время острого психоза, казалось,
свидетельствует о том, что регрессия не является
столь застывшей, как представлялось, а обладает
некоторым динамизмом.
Однако из-за несистематизированности моего
метода и ошибок, которые были ему присущи, Рене
дошла до последнего - низшего - уровня отреше-
ния. Эта сильнейшая регрессия, которая довела ее
до стадии фетальной организации, является очень
189
 поучительной как с точки зрения исследования Я,
так и с точки зрения исследования влечений.
На самом деле, благодаря борьбе с распадом
личности, мы смогли изучить механизмы, способ-
ствовавшие реконструкции Я. Сами по себе эти ме-
ханизмы не имеют никакой энергетической силы.
Они обрели значение лишь после того, как основ-
ные потребности больной были удовлетворены.
Надо было возместить первоначальную фрустра-
цию, погрузив Рене в «зелень», т.е. позволив ей
утолить жажду возврата к матери. И именно в ре-
зультате этого символического удовлетворения
больная смогла вновь обратить внимание на ре-
альность, так как через мать-аналитика - источник
удовлетворения ее нужд - Рене смогла принять ту
благотворную реальность, которая перед ней пред-
стала. Поистине с трудом можно отважиться на-
звать «реальностью» это приравнивание объект-
ного мира и собственного желания. Тем не менее
это была первая связь, установленная между Ре-
не и Другим. В этот момент саморазрушительные
влечения, вызванные фрустрацией, были нейтра-
лизованы либидинальными тенденциями, почерп-
нутыми в любви матери. Именно тогда механиз-
мы, формирующие Я, смогли начать действовать.
Удивительно, но при наблюдении за процес-
сами реконструкции личности больного обнару-
живается, что они такие же, как и у маленького
ребенка. Оба используют проекцию и имитацию.
190
Процесс проекции используется первым, так
как он предполагает неосознанность себя. По-
скольку у Рене еще нет структурированного Я,
она так легко проецирует свои нужды и желания
на куклу Иезекииля. Уверившись в любви мате-
ри-аналитика, больная выбирает второй, более
продвинутый механизм - механизм имитации.
Таким образом, Рене вновь прошла все стадии
имитации, через которые проходит маленький ре-
бенок, пока работа по интроекции и идентифика-
ции любящей матери не завершилась. Но, как мы
видели, по-настоящему Я синтезировалось лишь
в момент, когда больная осознала свое тело. Осоз-
нание того, что ты являешься телом, оказывается
необходимым для дифференциации Я и не-Я, так
как именно через тело осуществляется восприя-
тие всего, что имеет целью достичь сознания. Од-
новременно являясь составной частью и субъекта,
и объекта, тело обладает функцией связывать на-
ше Я с внешним миром, а также с Другим.
Поскольку Рене не осознавала феномена «быть
телом», она с трудом отличала свои собствен-
ные проявления от проявлений внешнего мира.
Как нам рассказывает пациентка, когда она мочи-
лась и на улице шел дождь, она вдруг спрашивала
себя, а не может ли она остановить все эти потоки
воды, и была напугана своим бессилием. В этом
смысле также типичным было ее отношение к от-
даленным предметам. Вместо того чтобы встать

191
 и пойти за предметом, который ей был нужен, она
делала ему знак рукой и ждала, что он сам к ней
«придет». И видя бездействие объекта, она удив-
лялась, что именно ей, а не ему, приходится пере-
двигаться. Так же случалось и когда ее целовали
и просили поцеловать кого-то в ответ: «А кто по-
целовал? - спрашивала она. - Вы или я?». И если,
когда она просила пить, я отвечала ей в шутку:
«Но мне больше не хочется пить», Рене не улавли-
вала шутки и с покорным видом отвечала: «Ах, да,
мне больше не хочется пить». И такое поведение
имело место непосредственно в ходе выздоров-
ления, вне всяких психотических манифестаций.
Оно свидетельствовало о том, что тело еще не при-
обрело функции связи и одновременно разъеди-
нения между Я и внешним миром.
И Луи Лавель, известный последователь Берг-
сона, прекрасно подтверждает этот тезис, когда пи-
шет: «Именно поэтому Я есть ничто вне своего тела
и вне осознания мира в целом, существование кото-
рого без тела не было бы возможным. Не то чтобы те-
ло создавало его посредством какого-то загадочно-
го эпифеномена, но для того, чтобы сознание было
возможным, нам следует отличать себя от осталь-
ного мира, и, следовательно, обладать телом, огра-
ниченным своими собственными пределами»1.
* Louis Lavelle. De l'etre. Alcan, 1927. P. 156-157. Цит.
no: P. Foulquie. L'existentialisme. Presses Universitaires
de France.

192
 Но для того чтобы Рене усвоила это понятие,
важнейшее для формирования ее сознания, не-
обходимо было освободить ее от аффективного
реализма, который давил на нее и создавал жест-
кую надстройку из интенсивного чувства вины.
Действительно, отсутствие материнской любви
помешало формированию нормального нарцис-
сизма, ибо где еще индивид может почерпнуть
эту любовь к себе, дающую ему уверенность и ве-
ру в себя? В интроекции любви матери. И здесь
опять речь идет о единении влечения к жизни
(инстинкта самосохранения) и либидо.
Теперь, когда, благодаря удовлетворению
своей нужды в питании, Рене обрела нормаль-
ный инстинкт самосохранения, оставалось вер-
нуть ей такое же нормальное либидо. И снова
надлежало использовать процессы проекции
и имитации: проекцию желаний (иметь краси-
вое тело, восхищаться им, ухаживать за ним)
на куклу Иезекииля и имитацию поведения ма-
тери-аналитика - сначала по отношению к телу
символа-Иезекииля, а затем к собственному телу
Рене.
В момент, когда аффективный реализм пол-
ностью разрушен посредством интроекции и иден-
тификации с любящей матерью, синтез Я у Рене
действительно заканчивается. Весь энергетичес-
кий потенциал, вложенный в силы, формирующие
психоз, переориентируется на служение Я.
193
 Пришла его очередь упорядочить влечения
в нормальную иерархию и инвестировать в реаль-
ность либидо, которым оно располагает. Вместо то-
го чтобы формировать механизмы защиты против
захвата влечениями и отвергать слишком тяжелую
реальность, свободное и независимое Я будет все
лучше и лучше адаптироваться к внешнему миру.
И два важнейших процесса - символизации и ими-
тации, сыгравшие первостепенную роль в рекон-
струкции Я, заканчивают выполнение своей основ-
ной функции. Означает ли это, что они полностью
исчезают, не оставляя никаких следов? Их значе-
ние в генезисе Я было слишком велико для того,
чтобы они не интегрировались в новую аффектив-
но-интеллектуальную структуру личности.
На самом деле символ, первоначально пред-
ставлявший собой субститут объекта, так как был
с ним «сцеплен», будет теперь трансформировать-
ся в образ, а затем в понятие. Мышление обра-
зами было характерной стадией эволюции Рене.
Но по мере того как Рене устанавливает соци-
альные отношения сначала с матерью-аналити-
ком, а затем и с другими людьми, она все меньше
и меньше будет использовать мышление симво-
лами и образами, всегда сцентрированное на ин-
дивидуальном, и начнет, наконец, пользоваться
операторными понятиями. В лингвистическом
плане символ превратился в социальный знак,
условный и произвольный (согласно соссюровско-

194
му определению)*, а в аффективном плане он пре-
образовался в постоянную идентичность, со сво-
ими отличиями от других.
Со своей стороны, имитация, после того как она
была лишь простым копированием объекта, посте-
пенно освободится от перцепции, чтобы стать ре-
презентацией, и в свою очередь пустить в ход образ
отсутствующей матери. И поскольку Рене все лучше
и лучше отличает то, что принадлежит ее Я, от то-
го, что принадлежит не-Я, она начинает осознавать
свою имитацию. На данной стадии имитация ста-
новится осмысленной, т. е. она интегрируется в ин-
теллект и в эффективность и служит им на пользу.
Развитиие интеллекта и эффективности со-
провождэется у Рене появлением новой способ-
ности обретзть и структурировэть все более слож-
ным и оперэтивным обрэзом мир объектов и идей.
Прогрессу в формировэнии незыблемого и по-
стоянного мирз соответствуют новая способность
рассуждэть при помощи инструментэрия взросло-
го человекэ, в котором присутствует логикэ клэссов
и отношений, э тэкже осознэние сэмой интеллекту-
эльной деятельности. Теперь Рене может интересо-
вэться нэукой, в частности, ботаникой, где она может
реализовзть свою потребность в истине и в объ-
ективности - примзтэх нэучного исследовэния.
* Ferdinand de Saussure. Cours de Linguistique generale.
Publie par les Prs Charles Bailly et Albert Sechehaye. Lau-
sanne-Paris: Payot, 1916.

195
 В социальном плане Рене, осознавая себя не-
зависимой личностью, отличной от других, соот-
носит свое мышление с мышлением других людей
и сотрудничает с ними. Чем более она осознает
свою внутреннюю активность, тем более стано-
вится способной стать на точку зрения другого
и, следовательно, понять его.
С аффективной точки зрения юная больная
переступила через важный этап, а именно эдипов
комплекс. Будучи зафиксированной на оральной
стадии, Рене никогда не смогла бы пройти его -
это завершение либидинальной эволюции. Сле-
довательно, ей оставалось лишь переступить эту
критическую точку. Она это сделала абсолютно
нормально и достаточно легко. Первое время она
старалась своей работой и живостью ума при-
влечь внимание мужа матери-аналитика. Потом,
убедившись, что «папа» ее «тоже любит», она об-
ратилась в сторону матери-аналитика, чтобы ими-
тировать свое поведение по отношению к нему,
но в перемещенном плане чувств.
Чувство эдиповой вины, однако, существовало
и экстериоризировалось в одном сне Рене, где она
видела себя побеждающей мать-аналитика в сло-
весном поединке перед «отцом» и видела, как мать
от нее отворачивается. Но разве это не обычное яв-
ление? Это было, кстати, единственное тревожное
сновидение Рене эдиповой формы. Вскоре юная
больная направила свое внимание на учителей
196
и учеников, на своих товарищей по работе. Она
стала относиться к замужеству и материнству спо-
койно, с радостной надеждой, в ожидании принца
на белом коне.
Таким образом, во всех планах человеческой
деятельности Рене достигла уровня нормально-
го взрослого. Но это восхождение к одновремен-
ной победе Я и реальности могло осуществиться
лишь благодаря прогрессивной десубъективи-
зации, децентрализации своего эго. В свою оче-
редь, освобождение от радикального эгоцентриз-
ма, в плену которого находилась больная, могло
произойти только с помощью двух механизмов -
символической проекции и имитации. Но если
им и удалось сыграть свою конструктивную роль
в реформировании Я, то это случилось лишь по-
тому, что они позволили компенсировать перво-
начальные фрустрации - источники зарождения
психоза.

Б) ДИНАМИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ
ДЕЗИНТЕГРИРУЮЩИХ ПРОЦЕССОВ
ПРИ ШИЗОФРЕНИИ

Во ходе изложения я постоянно пыталась проде-

монстрировать сходство, существующее между
определенными аспектами шизофренического
мышления и мышления маленького ребенка.
197
 Благодаря шизофренической дезинтеграции,
сильно упрощающей психические процессы, нам
удалось изучить механизмы формирования Я.
И мы не удивились, обнаружив, что они сходны
с механизмами, функционирующими у ребенка.
По существу, процессы проекции и имитации, че-
рез которые Я раскрывается и дифференцирует-
ся от не-Я, используются как маленькими детьми,
так и больными.
Можно задаться вопросом, нельзя ли устано-
вить более тесную связь между убедительными
исследованиями, проведенными Пиаже с детьми,
и теми, что провели психоаналитики. Конечно,
речь идет не о том, чтобы свести шизофреническое
мышление к детскому. Это было бы явным заблуж-
дением. Между ними слишком много отличий. Од-
нако, оказавшись перед лицом больного, который,
подобно Рене, испытал глубокую регрессию к при-
митивным стадиям эволюции, почему бы не рас-
смотреть его проявления в свете теории Пиаже?
Из такого сравнения мы можем сделать важный вы-
вод о том, что то, что казалось нам процессом дезин-
теграции, может при определенных условиях стать
процессом реконструкции. В самом деле, все боль-
ные шизофренией обычно используют механиз-
мы проекции, причастности, конденсации, имита-
ции для отражения своей психической жизни.
Вместо того чтобы отдать их в распоряжение
саморазрушительным влечениям и бредовым кон-
198
струкциям, нельзя ли перенаправить эти меха-
низмы на то, чтобы попытаться произвести ре-
конструкцию психотического Я? Если у ребенка
эти процессы составляют нормальный и естест-
венный аспект его аффективно-интеллектуальной
эволюции, то у больного, как мы видели, их пер-
востепенной функцией является избавление его
от фрустрирующей реальности и возможность удо-
влетворить его фундаментальные потребности.
Нам следовало бы изучить эту функцию, чтобы ис-
пользовать ее в новой психотерапии, основанной
на символической реализации фундаментальных
потребностей больного.
Я надеюсь, что это небольшое исследование
дезинтеграции и реконструкции шизофреническо-
го Я демонстрирует важность знания механизмов,
формирующих Я, для психотерапии больных ши-
зофренией. Поскольку один из аспектов психоза
связан с прорывом бессознательных влечений в по-
ле сознания, дезинтеграция Я, похоже, является
одной из главных причин этого вторжения бессо-
знательного. Вот почему психоаналитики и психо-
генетики, вместо того чтобы работать изолирован-
но друг от друга, должны, напротив, объединить
свои методы, создать из них синтез, из которого
извлекли бы пользу как клиницисты, занимающи-
еся психотерапией, так и больные шизофренией.