Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Последний рубеж
Андрей Стерхов
Последний рубеж
ПРОЛОГ
Пестрый камень угодил меж двух кувшинок, и перепуганная лягушка, которая еще миг
назад так громко и отвратно квакала, с шумом плюхнулась в тину.
«Какая же она все-таки глупая», – подумал Тамрофа-ица и, услышав чьи-то осторожные
шаги, обернулся.
По ступеням беседки медленно, будто с грузом на плечах, поднимался заспанный
Экоша-тофо.
Дойдя до порога, мерклый склонился в почтительном поклоне и, не смея поднять глаз,
произнес обязательную фразу:
– Слышащий Всех и Всегда явился к Первому и Единственному Триангулятору
империи не один.
Тамрофа-ица попытался угадать по его лицу, кто именно вышел на связь, но – как и
всегда прежде – лицо живого передатчика ничего не выражало. Осознав, что сквозь маску
безразличия и на этот раз не пробиться, светлейший повелел:
– Войди. – И как только Экоша-тофо переступил порог, спросил, с трудом скрывая
нетерпение: – С кем пожаловал, Слышащий?
– Со Стоящим на Перекрестке, – доложил Экоша-тофо. Бесцветным голосом, еле
слышно, но очень внятно.
Несколько секунд Тамрофа-ица собирался с духом, а после произнес, уже обращаясь к
резиденту:
– Приветствую тебя, незамутненный. Готов принять и выслушать.
– И я тебя приветствую, Первый и Единственный, – ответил устами Экоша-тофо
Стоящий на Перекрестке и огорошил дурной вестью: – Как ни прискорбно, светлейший, но
сбываются твои худшие опасения – Пророчество Сынов Агана становится явью.
И больше ни слова.
Лицо Тамрофа-ицы окаменело, в глазах сделалось темно, оба его чутких сердца
сжались от боли. Ему показалось, что рухнуло небо.
Но небо не рухнуло.
Оно, затянутое тучами, еще держалось.
Найдя в себе силы одолеть приступ вселенской тоски, Первый и Единственный смахнул
капли холодного пота со лба и спросил со смесью тревоги и надежды:
– Скажи, незамутненный, готовятся ли к Охоте наши добрые друзья муллваты?
Стоящий на Перекрестке сначала успокоил:
– Разумеется, светлейший. Охотники никогда не забывают, кто они и зачем рождаются
на свет. Все, как и прежде. Все, как всегда. – А потом вновь растревожил: – Но грядет нечто
страшное. Настоящая беда. Времени в обрез, а Человека Со Шрамом все еще нет. Да и с
металлом у муллватов…
– Что там у них с металлом?
– Может не хватить.
Тамрофа-ица охнул и огорченно закачал головой:
– Скверно. Очень скверно. Надо что-нибудь придумать. Обязательно.
– Светлейший, муллваты уже придумали.
– И что же?
– Решили напасть на конвой пятипалых.
– Вот как… И когда свершится?
– В свой срок.
Тамрофа-ица помолчал, обдумывая новость, а после паузы спросил:
– Ну а что пятипалые? Узнали хоть что-то о Пророчестве эти диковинные существа,
которые поклоняются тысячам богов и не верят ни в одного?
– Должен огорчить тебя, светлейший: они пронюхали.
Это сказал тот, кому можно, даже должно верить, и у Тамрофа-ицы сразу заскакали в
голове лихорадочные мысли: «Необходимо опередить землян. Необходимо опередить этих
проныр. Необходимо опередить их, во что бы то ни стало».
И тут же, не откладывая в долгий ящик, он начал предпринимать безотлагательные
меры. Встал в подобающую позу, топнул три раза ногой и произнес церемониальным тоном:
– Именем и словом Ончона-хице Семнадцатого, непобеждавшего и непобежденного
императора тморпов, повелеваю тебе, Стоящий на Перекрестке, отправить на помощь
муллватам одного из Спящих. – И уже понизив торжественность речи, добавил: – Сам
выбери подходящий экземпляр. А чем снабдить и чем озадачить, знаешь лучше меня.
– Осмелюсь доложить, светлейший: уже исполнено, – чуть помедлив, признался
Стоящий на Перекрестке.
Когда Экоша-тофо произносил эти чужие слова, его голос передал помимо сути еще и
смущение. Но Тамрофа-ица, учитывая серьезность обстоятельств, не стал пенять резиденту
за нарушение режима подвластности, спросил о главном:
– Спящий разбужен?
И услышал в ответ:
– Разбудим, когда наступит срок.
– Чем?
– Запретной Книгой.
– С Черной Птицей?
– Да, с Черной Птицей.
– Пусть так и будет, – благословил Тамрофа-ица и напоследок распорядился: – Когда
угроза вторжения щиценов минует, не забудь тотчас доложить. Мне. Императору отрапортую
лично. Слышишь меня, незамутненный?
– Слышу тебя, светлейший, – отозвался Стоящий на Перекрестке. – Слышу и
повинуюсь.
– Чистых звезд тебе, незамутненный.
– Чистых и тебе, светлейший.
Распрощавшись с вернейшим из соратников, Тамрофа-ица, Первый и Единственный
Триангулятор империи тморпов, величественным взмахом отправил мерклого прочь и
неспешно вернулся к парапету. Вытащил из плошки гладкий камень (на этот раз темно-
бурый), швырнул без замаха и стал наблюдать за тем, как разбегаются по воде круги. Кругов
было много, и разбегались они долго.
А потом гладь пруда покрылась волдырями.
Пошел дождь.
Давешняя лягушка оказалась не такой уж и глупой.
Глава первая
В двадцать восемь сорок местное солнце (на государственном языке Схомии – Рригель,
по Единому классификатору – Эпсилон Айвена 375) окончательно свалилось к линии
горизонта, и подсвеченные снизу тучи, прежде убийственно свинцовые, вспыхнули цветами
раскаленного для ковки металла.
Закат расцвел, но та картинка, что наплывала из глубины экрана, никак не изменилась.
Все тот же песок. Все те же камни. Те же плешивые холмы, овраги с рваными краями,
нещадно пинаемые ветром колтуны перекати-поля и безлистые кусты, похожие на
раскуроченную взрывом арматуру. И все также, упорно стремясь разнообразить вид,
вырастали то слева, то справа от Колеи огромные кактусы – колючие кривляки в три
человеческих роста. Только их феерическое уродство уже не впечатляло. Заканчивались
вторые сутки рейда, глаз окончательно замылился и не выделял корявые суккуленты из
общей унылости.
Несмотря на то, что пейзаж на обзорном экране повис столь безрадостный, да и в
дальнейшем не сулила Колея взбодрить чем-нибудь занятным, Влад Кугуар де Арнарди, борт-
оператор актуального конвоя, не раскисал. В прежней жизни, в незабываемую пору службы
бойцом Штурмовой Дивизии Экспедиционного корпуса, доводилось ему видеть ландшафты
и потоскливее. На Таргалане, к примеру. На том выжженном, покрытом толщей
спрессованного песка, безжизненном шаре, который бывалые люди справедливо окрестили
Пляжем Дьявола. Или, допустим, на отведенном под космодром подскока Саулкгасте,
мрачном спутнике Порфаса, где помимо гранитного крошева вперемежку с ледяным месивом
больше и нет ничего. Вот там действительно тоска зеленая. А здесь – терпимо.
Не мармелад, конечно, но терпимо.
А потом скучать Владу было просто некогда. Накануне отключил программу
автопилота, теперь приходилось лично, не отвлекаясь ни на секунду, отслеживать параметры,
которые сплошным потоком шли от многочисленных систем, как головного вездехода, так и
ползущего на виртуальной сцепке грузового тягача.
Ручной режим – режим нештатный. Это всем известно. И что изматывает капитально –
ни для кого не секрет. Только отважился Влад не от хорошей жизни. Вынужденно взялся за
девственно шершавую рукоять манипулятора. Обстоятельства заставили.
Тут такое дело.
На девяносто шестом километре, сразу после подъема, который обозначен на карте как
«Проклятый», случился основательный трындец – ни с того ни с сего заглох маршевый
двигатель тягача. Вел себя достойно, кряхтел помаленьку без всякого скулежа и вдруг затих
на выдохе. Скончался. Внезапно. Как говорится, скоропостижно. Естественные попытки
реанимировать его перезапуском к успеху не привели: Влад попробовал раз, другой –
бесполезняк. Взревев, движок заходился надрывным кашлем и тут же глох. А когда и при
третьей попытке не вышел на режим, стало окончательно ясно, что конвой застрял
основательно и, вероятно, надолго.
Дело осложнялось тем, что дублирующая водородная турбоустановка на грузовых
тягачах данной модели отсутствует как таковая. Она здесь не предусмотрена конструктивно.
Что, конечно, досадно, но, с другой стороны, понятно. Тут, собственно, и понимать-то нечего:
грузовой тягач не машина бойцов атаки – в десятки раз дешевле, в сотни примитивнее.
Словом, пришлось засучить рукава и вникнуть.
Поначалу Влад грешил на клапан регулирования соотношения компонентов топлива.
Довелось однажды помучиться с капризной финтифлюшкой, так что какое-никакое
представление об этом слабом месте антикварной «Катьки» имел. Однако предварительный
тест выдал на-гора иной диагноз: движок глохнет из-за критического перегрева, вызванного
неполадкой в системе охлаждения. Ознакомившись с отчетом, Влад почувствовал себя
пристыженным, энергично поскреб пятерней затылок и принял эту плюху к сведению.
Принять-то, конечно, принял – куда деваться, – но прежде чем пускаться во все тяжкие,
все-таки (а вдруг?) ударил ломом фортуне по хребту – перезагрузил бортовой контроллер
тягача. Грубо и с размаха – на тебе, дрянь коварная! Отгреби! И…
Чуда не случилось. Донесение о наличии неисправности с экрана не исчезло, по-
прежнему издевательски мигало-подмигивало красным транспарантом. Неисправность, черт
ее дери, оказалась не пустяшным сбоем.
Тогда уже, не мудрствуя лукаво, прошелся Влад по обвиненной в измене системе
охлаждения. Обстоятельно, не торопясь, то и дело сверяясь с алгоритмом технического
руководства, прошерстил параметры всех ее элементов. Точечно. Сверху донизу. А потом и
снизу доверху. И так – два раза. К позору диагностической программы, а также к своему
удивлению, перемешанному со злорадством в пропорции два к одному, дефектов не
обнаружил. Не было никаких дефектов в системе охлаждения.
Вывод напрашивался сам собой, был он однозначным и тянул на откровение: накрылся
медным тазом температурный датчик.
И тут уже – без вариантов.
Пометив самому себе, что вот оно, то самое место, где придется окопаться в полный
рост, Влад немедленно сообщил о результатах анализа удачно подвалившему на смену
Воленхейму. По всей, кстати, форме сообщил. Как оно это, по его разумению, новичкам всех
времен и народов и предписано. Дескать, разрешите, сэр, доложить, пока зеваете? Есть
доложить!
И доложил:
– Конвойное время – пять часов сорок восемь минут. Текущая точка маршрута –
девяносто шестой километр Колеи. Зафиксированное состояние системы по Формуляру
классификации событий – нештатная ситуация четвертого уровня с индексом неисправности
три яйца 2387 полсотни девять. Анализ обнаруживает выход из строя температурного
датчика ЭРТС-6 системы непрерывного контроля параметров двигателя ВТГ-137М
универсального тягача КТК-НН-78У. Укладка резервного устройства данной спецификации в
одиночном комплекте запасных изделий и приборов не предусмотрена. Доклад закончил.
Отбарабанил и, как положено, сделал соответствующую запись в бортовом журнале,
аккуратно выводя каждую букву. А цифру – тем более. Стараясь, как говорят почтенные
ветераны, истоптавшие на дорогах чужих миров не одну пару рифленых подошв, «для
прокурора».
Курт Воленхейм, сорокадвухлетний рыжий детина, которого по понятным причинам в
их пару назначили старшим, слушал доклад с таким видом, будто что-то понимает. А
выслушав, почуял нутром, что «пришла – отворяй», и окончательно проснулся: засучил
копытами, забарабанил веснушчатыми кувалдами по стеклопластику столешницы и пошел
на чем свет стоит крестить нехорошими словами парней с Базы комплексного технического
обеспечения. Парней – скопом, а их начальника Грэя Саймона, по прозвищу Грэй Карте
Место, персонально. Крестил так, что аду стало жарко, и такие завороты, как «три-мудро-
гадская звезда-пробоина» со «злобно-жгучим хурма-плодом», являлись самыми
добродушными связками в извергаемом потоке.
Смешав с дерьмом Саймона, Воленхейм не успокоился, а, продолжая упражняться в
построении многоярусных словесных конструкций, вынудил икать еще и всех высших
менеджеров Всемирной Сырьевой, которым, по его глубокому убеждению, совершенно
плевать, на каких развалюхах приходится ишачить мужественным парням из корпоративного
конвоя. И до того себя раззадорил, что в запале собрался вызвать на Колею борт технической
поддержки с групповым ЗИП-комплектом. Прямо сюда и немедленно. Вот так вот круто.
Обнаружив, что его заполошный начальник одной рукой заграбастал позорную, в двух
местах стянутую грязным скотчем трубку микрофона, а второй потянулся к замусоленной
тысячами нажатий клавише прямой связи с орбитальной станцией, Влад хладнокровно, как
бы между прочим, просчитал расклад. Вслух просчитал. И загибая пальцы.
Составление служебного донесения по форме МК № 128 – раз, ожидание
подтверждения – два, отправка заявки в Базу КТО – три, сбор ремонтного расчета – четыре,
тягомотина процедуры отдачи официального распоряжения на проведение ремонтных работ
в соответствии с разработанным, согласованным и утвержденным сетевым графиком
устранения неисправности – пять.
Дальше – больше.
И по той причине, что от рождения не тморп, – уже на другой руке.
Раз – это получение расчетом оборудования на складе, два – доставка его на аэродром,
три – сбор экипажа, четыре – погрузка и наконец, пять – предполетная подготовка.
По этому нехитрому раскладу – обе ладони сжаты в кулаки – выходило на все про все
как минимум два с половиной эталонных часа. А если приплюсовать сюда время на
всенепременную раскачку и обязательную бюрократическую волокиту, считай, что и все три
с четвертью. И тут уже пыжься не пыжься, потей не потей, но чисто физически до ночи
никак не успеть. А ночью… Вы же еще помните, сэр, что ночью летать нельзя? Или, виноват,
вылетело из головы от тряски?
Где-то, наверное, с полминуты Воленхейм не мог врубиться, на что это намекает борт-
оператор. А потом озадаченно захлопал ресницами. Еще бы! Забыл все напрочь.
Влад напомнил.
На инструктаже перед рейдом Патрик Колб, начальник штаба их 104-го дивизиона
корпоративного конвоя, лично довел среди прочего. Третьего дня, вернее как раз ночи,
разбился транспорт, доставлявший новую партию рабочих на горнообогатительный
комбинат. По не выясненным пока причинам «вертушка» отклонилась от маршрута,
зацепилась при развороте несущим винтом за одну из вершин Кардиограммы – горной гряды,
лежащей вдоль северной границы Зоны Отчуждения, и рухнула на скалы. В минуту трагедии
на борту находилось тридцать семь парней – тридцать четыре пассажира плюс три члена
экипажа. Никто не выжил. Как цинично, но метко выразился старина Колб: «Гикнулись
ребятки всмятку».
Разумеется, как только весть об этом печальном происшествии дошла до штаб-
квартиры Корпорации, оттуда немедленно поступила команда «стоп» на все без исключения
рискованные воздушные перемещения. Причем под «рискованными» предлагалось понимать
полеты, как в темное время суток, так и в иных условиях плохой видимости, наподобие
грозы или тумана.
Команду эту – нервную по форме, но верную по сути – пока еще никто не отменял.
Воленхейм, осмыслив невеселые расклады и вынужденно признав, что на ночь глядя
ремонтников на Колею никак не выманишь, с силой шмякнул о панель без того на ладан
дышащую трубку. Потом поднял ее, осмотрел, жива ли. И еще раз шмякнул. После чего
вознес молитвенно руки и заорал дурным голосом. Так заорал, будто на гвоздь уселся.
Размером не менее «сотки».
Впрочем, как тут не заорать – из-за какой-то там недоделанной пендюльки ломалось
утвержденное серьезными людьми расписание доставки очередной партии раймондия к
грузовому доку космопорта. А это такой облом. Такая, мать его, непруха!
И что самое обидное – на оставшемся участке, приходящемся большей частью на
Долину Молчания, где Колея дает самые путаные кругали, нагнать потерянное время
представлялось нереальным. Даже если управиться с ремонтом к завтрашнему полудню, все
одно – нереально. Так что, как ни крути, расписание действительно летело к чертям
собачьим. А соответственно делали ручкой и положенные премиальные. Кровные хрусты-
хрустики. Пойди потом докажи безмозглым куколкам из отдела логистики, что не по своей
вине в сроки не уложились. Запаришься рапорта писать. Ага. И докладные с
объяснительными.
Когда донельзя расстроенный Воленхейм, пытаясь утихомирить разбушевавшиеся
нервишки, задымил в рукав веселой травкой, Влад как раз и предложил сотворить одну из тех
штуковин, что у поднаторевших бойцов Экспедиционного корпуса именуются «фокусами
дядюшки Афигли».
Осторожно, кстати, предложил, ни на чем не настаивая. Первый рейс есть первый рейс.
Пока еще не знал и знать не мог, принято ли в подобных случаях взбивать молоко в сметану у
этих непуганых клоунов с пластмассовыми кокардами, пусть и наряженных на охрану и даже
кое-чем вооруженных, но все же (по повадкам, подходу и тем тонким делам, которые словами
не передать) безнадежно штатских.
Не знал он этого и своим писанием чужую казарму загружать не собирался. К тому же
ни на миг не забывал, что числится в расчете вторым номером, что его кресло за пультом
правое, а не левое. Прекрасно помнил. А уж для кого, для кого, но для него давно не секрет:
то, что для «первого» во-первых, то для «второго» должно быть…
Не-а, не во-вторых.
Где-то так в-десятых.
И дело тут не в желании или отсутствии такового брать на себя ответственность. Дело в
субординации, на которой все в этом мире и держится. «Взявшийся грести, рулить не
должен» – вот те железобетонные слова, которые во время прохождения курса в Центре
боевой подготовки имени командора Брамса вбил в его стриженную под ноль голову главный
сержант Джон Моррис. В голову через задницу, между прочим, вбил. А это значит – раз и
навеки. И даже сейчас, пребывая в глубоком запасе, не хотел он, Владислав де Арнарди
(личный пожизненный позывной – «Кугуар»), отступать от одного из тех немногих
принципов, следование которым не раз спасало ему жизнь. Да и не только ему.
Словом, посчитал своим долгом предложить возможный выход, а принятие решения,
как оно и полагается, оставил за старшим.
Только медноголовый тугодум про такие дела слыхом не слыхивал. Откуда? Тяжелее
ключа «на восемь» ничего в руках отродясь не держал. И ни аза не понял.
Пришлось растолковать подробно, что к чему.
А речь, вообще-то, шла о том, чтобы, презрев «красные» указания инструкций и
жесткие запреты «промыслов», исключить не дрогнувшей рукой навернувшийся датчик из
схемы. Удалить из цепи эту чертову штуку, выдающую ложный сигнал.
Начальничек, конечно, заартачился. Выдохнул долгой струей дым в решетку
кондиционера и заявил, что пломбы срывать не даст. Ни за что. Не положено-де. И понес
какую-то чушь про то, что не всегда возможно наложить на наложенное и положить на
положенное.
Влад переждал мутную волну, а тогда уже – с чувством-толком-расстановкой –
объяснил непутевому, что предлагается вовсе не аппаратное вмешательство, а напротив –
программное. То самое, которое позволит по прибытии на место легко и непринужденно
вернуть аппарат в исходное (то есть, получается, в данном конкретном случае – неисправное)
состояние.
Выслушать Воленхейм его выслушал, но в принципиальную возможность подобного
колдовства не поверил. Заметил, что легче президенту Корпорации Максу Стокману в рай
попасть, чем простому смертному в узкоспециализированную, а потому намертво зашитую,
операционную систему. Дескать, контроллер бэушного трактора – это тебе, служивый, не
навороченный нейрокомпьютер НП-лайнера. Искусственные сгустки хитро переплетенных
нейронов сами легко на контакт идут. Те еще балаболы. А вот с железными контроллерами
такие шутки не проходят. Остынь.
Тогда Влад признался, что знает дырку.
Мамой не клялся, зуб на кон не ставил, руку на отсечение не давал, а просто сказал, что
так, мол, и так – войти сумею. Но сказал весомо.
Воленхейм, нервно пожевав заусенцы и взвесив все «про» и «контра», сдался. Хмыкнул,
раздавил косяк о матовый плафон подсветки и дал добро. Но, правда, сразу предупредил:
если что, то он ни при чем. Дескать, если спецы за одно место потом прихватят, то он про
«кряк» знать ничего не знал и ведать про него не ведал. И приказа официально на это дело
отдавать не будет. Ни устного, ни тем более письменного. Никакого. И, с важным видом
помолчав, добавил зачем-то, что у него семья.
В глубине души офонарел, конечно, Влад от такого дешевого подхода, от неприкрытой
гнили такой, но вслух согласился стрелки на себя перевести, если вдруг прижмут. Ему не
привыкать. Проходил такие темы.
Дальше уже без лишнего трепа расстегнул верхние пуговки казенного комбинезона и
вытащил из-за пазухи заветный жетон – личный знак, который по всем приказам полагается
сдавать при выходе на дембель. Разумеется, не сдал. Еще чего. Перетопчутся. Введенный три
года назад «медальон смерти» вернул «погонщикам» от греха подальше, а с жетоном
обошелся, как это оно и принято у правильных мужчин: поставил в кадровом департаменте
штаба Дивизии ящик того, чего надо, на стол тому, кому надо, огреб по полной выговор за
мнимую потерю и оставил цацку себе на память.
На аверсе пластинки из крутейшего аргоната красовался его учетный военный номер и
ниже – шифр генетической регенерационной карты. Это так и должно быть. У всех бойцов
Экспедиционного корпуса точно так же. А вот на реверсе Влад когда-то собственноручно
нацарапал ремонтным лазером в режиме форсажа семнадцать волшебных цифр и букв –
универсальный код доступа к реестрам всех операционных систем, выходящих из недр
корпорации «Пластичные Вычислительные Технологии». Причем вывел он эти символы
мало кому известной – даже, пожалуй, и самим оставшимся в живых после Известного
Инцидента даппайцам – древнедаппайской клинописью. Именно таким вот экзотическим
образом зашифровал секретный код на тот подлый случай, который, как известно, «всякий».
Можно было бы, конечно, и проще поступить – в «сопелку» скинуть. Но где гарантия,
что не позабудешь затереть перед очередной плановой диагностикой? Нет гарантии. Ну а
позабудешь – выявят на раз. За жабры тебя тогда и на кукан. В строгом соответствии с Актом
о копирайте Цифрового тысячелетия. И тогда уже ни Фонд электронного рубежа, ни Комитет
по гуманизации, никакие другие правозащитные организации не помогут избежать
Коррекции.
Честно говоря, Влад и без использования оперативной памяти вживленного
микропроцессора прекрасно помнил все эти символы наизусть. Ночью разбуди – отчеканил
бы. Но если предоставлялась возможность, всегда сверялся со шпаргалкой. Обязательно.
Ведь тут все донельзя строго и круче просто некуда: достаточно допустить одну-
единственную ошибку, сразу же случится глухая блокировка аппарата. Падай потом в ножки
дельфиномордым мальчикам из Агентства информационной защиты, винись перед
чугунными лбами из службы безопасности ПВТ, объясняй разъяренным начальникам, какого
черта пытался код подобрать. Не дай-то бог – дерьма не оберешься.
Так что, принимаясь за столь тонкое дело, лучше (если только, конечно, петух
бойцовский в задницу не клюет и прямой наводкой по тебе не лупят) семьдесят семь раз
отмерить, а только потом…
Еще раз отмерить.
И только потом забабахать.
Когда Влад, внутренне подобравшись, стал через обычную командную строку
скармливать аппарату пригретую на груди комбинацию, заинтригованный Воленхейм не
удержался от вопроса. Вытягивая шею и безуспешно пытаясь заглянуть через намеренно
приподнятое плечо борт-оператора, полюбопытствовал наивно, откуда это у бывшего
«кирпича» секретный код. Ничего ему Влад не ответил. Рыбные места выдавать глупо, а в
хорошо известном смысле еще и подло. Промолчал. А на повторный вопрос (Воленхейм
настырничал) плечами пожал. Мол, откуда-откуда? Откуда надо.
А вообще-то, оттуда же, откуда вот этот безобразный шрам на правой щеке, умение
спать на бегу и привычка пропускать мимо ушей тупые вопросы тупых тупиц.
С войны, конечно.
Как только черный ход в операционную систему «Курс Один В Один» отворился, сама
собой распаковалась скрытая от рядовых трактористов утилита редактирования системного
реестра. Влад сразу, чтоб лишний раз потом не париться, скопировал для будущей
реставрации текущие значения разделов и уже со спокойной душой минуты две шаманил –
обрубал на правах администратора в мудреном «дереве» лишние «ветки». А когда все
необходимые ключи обнулил, перезагрузил контроллер и «поднял» мнемосхему. Прошелся
пальцем по лабиринту разноцветных линий и, отыскав нужное место, обнаружил, что все
получилось, и получилось как нельзя лучше: неисправный датчик на схеме отсутствовал. Не
читался. Будто и не существовал никогда в природе.
Порадовавшись тому, что не подвела солдатская смекалка, Влад задорно подмигнул
сисястой «Мисс июль 2231», которая по-прежнему призывно улыбалась с кожуха блока
управления системой жизнеобеспечения, и тут же (не забыв, конечно, без тени какой-либо
иронии испросить разрешение) стал запускать турбогенератор в пошаговом режиме. Вбивал
команды в аппарат и по армейской привычке, от которой теперь только могила излечит,
озвучивал поступающие на экран донесения. Что вылетало, то вслух и выдавал, ничего не
придумывая. И понеслись фразы, делящие секунды на мгновения:
– Есть вращение ротора компрессора!..
– Есть давление окислителя!..
– Есть продувка магистралей компонентов!..
Обдолбаный Воленхейм смотрел на него как на сумасшедшего, только что пальцем у
виска не крутил. И хихикал в открытую. Мол, ты чего, в самом деле, служивый? Пилота
стартующего НП-лайнера из себя корчишь?.. Это, что ли? Да?.. Нет?.. Если нет, то к чему
изгаляешься?
Но Влад, ничуть не смущаясь, упрямо продолжал бубнить под нос:
– Есть срабатывание клапанов управления впрыском!..
– Есть подача компонентов в камеру сгорания!..
– Есть воспламенение!..
– Есть вращение турбины!..
И, когда загорелся вожделенный «изумрудный глаз», последнее:
– Есть выход на режим малой тяги!
Зарегистрировав удачный запуск, Влад подождал с минуту и вывел двигатель на
номинальную мощность. Только после этого доложил, что параметры в норме. И на этот раз
– что вполне естественно – никакую запись в журнале делать не стал.
Воленхейм хмыкнул, поаплодировал с дурашливой наигранностью, но команду
проверить ход все же отдал. А куда ему было деваться?
Во исполнение приказа – слушаюсь, сэр! – Влад запустил давным-давно выработавший
ресурс, но вполне еще борзый дизель, перешел на ручной режим, проверил параметры
сцепки и, убедившись, что телеметрия в порядке, подал головной вездеход вперед. Машина
прочихалась, вздрогнула и пошла. Ровно и мощно. Колея вновь стала плавно уходить под
траки гусениц, а картинка, выведенная на экран с допотопной (да к тому же изрядно
запылившейся) камеры заднего вида, хотя и нечетко, но показала, что тягач послушно
потянулся следом. Влад поманеврировал: взял мягко влево, потом – круто вправо. Тягач
аккуратно повторил движения. Хорошо шел. Плотно. На строго заданной дистанции. Шел,
будто слоненок за слонихой.
К слову сказать, Влад тогда на самом деле ярко представил себе это зрелище: бредет по
саванне такая вальяжная слониха, а за ней трусит, ухватившись хоботом за мамашин хвост,
слоненок.
Напоминало.
Правда, их «слоненок» размерами своими превосходил «слониху», пожалуй, раза в три.
И еще к тому же контейнер на себе тянул. Хотя груза в контейнере нынче было с гулькин нос,
но и без груза – махина махиной.
Через полтора километра ровного хода Влад проверил на подвернувшемся холме,
насколько плавно состав набирает скорость в гору, потом опробовал резкое торможение при
спуске. Никаких замечаний не возникло. Все было пучком. И даже лучше. Сам собой
напрашивался перевод системы управления движением на автоматический режим. Но вот
тут-то как раз Влад и решил, что после случившейся бодяги, пожалуй, не стоит этого делать.
Не то чтобы сильно переживал за адекватность взломанного аппарата, но предпочел не
рисковать. Перестраховался.
Воленхейм не стал возражать, только сам управлять составом в ручном режиме
отказался. Наотрез. Перевел тумблер отношения к службе в положение «САМОСВАЛ» и
заявил беспардонно, что он – пас, что не царское это дело и что вообще – раз служивый
взялся аппарат курочить, ему и карты в руки. Потом скинул копыта с пульта и
демонстративно перебрался в спальный отсек.
Ничего Влад ему на это не предъявил, только молча сотворил «торжественный подъем
среднего пальца перед парадным строем» да крепче прихватил рукоять манипулятора. И
после этого четыре смены подряд – «людскую», «собаку» и еще две «людских» – в одиночку
рулил. Без минуты сна и отдыха. Чисто на характере. Ну и немного, конечно, на
стимуляторах. Не без того. Но больше все же на характере. Даже режим навигационной
коррекции в урочный час самостоятельно провел – не стал будить рыжего поганца. Из
принципа. Тот, правда, сам выбирался пару раз пожрать и отлить, но потом вновь
заваливался.
Влад особо на него не злился. Было б на кого. И не ныл. Потому что знал о себе
главное. И знал твердо. Знал, что куда бы ни занесло, каким бы статусом ни наделила судьба,
что бы ни случилось, он – солдат.
Прежде всего.
Он десять лет тянул лямку в действующей армии, и чем бы теперь ни оказались заняты
руки, они всегда будут помнить тяжесть винтовки с заводским номером НЛГ 3952371134.
Говорят, настоящий солдат не бывает бывшим. Верно говорят. Так и есть. Влад перестал быть
бойцом Дивизии, но по-прежнему чувствовал себя солдатом. Звание «солдат» – это теперь
для него не позиция в формуляре Департамента учета трудовой деятельности, а крест на всю
оставшуюся жизнь.
Правда, он теперь такой солдат, который сам выбирает, кого защищать, но по сути – все
то же.
Ну а коль это в жилу, то не пристало на пустом месте заводиться. И скулить негоже.
Солдат, когда ему тяжко, должен сжать зубы и переть танком. А если повезет, то в танке. В
прорыв и без обоза.
Да, в прорыв и…
Очнулся Влад от холода – дело шло к рассвету. С некоторым усилием открыл глаза и
увидел два светящихся шара. Стояла одна из тех ночей, когда обе местные луны встречаются
на небосводе. Две вишни. Одна – та, что побольше, – Эррха, сочилась багряным светом и
казалась переспевшей. Рроя выглядела бледнее. Она высовывалась из-за Эррхи на одну треть
и оттого походила на застенчивую девчушку, выглядывающую из-за юбки старшей сестры.
Сообразив, что ноги-руки целы и голова на месте, Влад, чтобы не обнаруживать себя,
подниматься не стал, а перевернулся на живот и отполз чуть в сторону. Завалился за первый
попавшийся валун и стал осматриваться. Осмотреться – это у солдата, работающего
автономно, прежде всего. Потом уже – оценить обстановку и доложить. Если есть кому. А
если нет, то принять решение и действовать самостоятельно. Влада учили-учили и научили,
что сила армии – в сплоченности, а сила солдата – в способности орудовать в одиночку. Вот и
орудовал.
Между тем противник не наблюдался.
Нигде не было видно лихих всадников – ни на том месте, где до того кучковались, ни
возле машин, ни за ними. Вездеход стоял на своем месте, тягач – на своем. Их не тронули.
Похоже, не интересовали бородачей столь сложные механизмы. А вот контейнер с грузом
интересовал. Вернее – сам груз. И над огромным сейфом грабители потрудились славно:
створки бронированной двери были сорваны. Одну Влад видел – лежала на этой стороне от
Колеи, о другой догадался – там, за насыпью. Выглядело все так, словно некий исполин
рванул с дьявольской силой дверь за ручки, разорвал блок замка и, сорвав с петель створки,
отшвырнул их подальше в разные стороны.
Влад восхищенно хмыкнул и прикинул: «Локальным направленным взрывом дело
уладили». Но тут же понял, что чушь городит. Откуда у вооруженных арбалетами
взрывчатка? Нет у них никакой взрывчатки. Была бы, на курсах предупредили. Не
предупреждали. Значит, нет ее.
Но факты вещь упрямая – створка весом под семьсот килограммов лежала прямо перед
носом. С таким фактом не поспоришь.
Что-то не складывалось.
«Хотя, – пустился в рассуждения Влад, – если учесть то, как меня самого с башни
вездехода сдуло, а потом и у самого башню снесло, тогда, пожалуй, можно все сложить.
Достаточно принять за неизвестное ту силу, которая подняла меня в заоблачную высь и
уронила оттуда, да вставить в предлагаемое для решения неравенство, получится красивое
уравнение с одним неизвестным. Дай-то бог, чтобы только с одним…»
Подумав так, Влад поднялся на ноги и отряхнулся. Таиться не имело никакого смысла –
вид раскуроченного контейнера говорил сам за себя. И говорил он о том, что работа уже
сделана, причем давно, несколько часов назад. Взяли парни, что хотели, и ушли. А «спасибо»
и акт приемки потом пришлют. Фельдъегерской почтой. Ждите.
Хотя Влад уже все понял, но к контейнеру прошелся – убедиться в очевидном. И
убедился. Сейф был пуст, как манерка новобранца на двенадцатой секунде после команды «К
приему пиши приступить!». Ограбление по-тиберрийски свершилось: налетчики изъяли весь
раймондий. Тонну с лишним. А если точно – одну тонну и двести пятьдесят восемь
килограммов. Так значилось в накладной.
– К шерифу Робин подошел, потряс его слегка и вытряс груду золотых на плащ из
кошелька, – пробормотал Влад и почесал затылок. – Интересно, как они все уволокли?
Решил, что где-то у парней стояли наготове подводы. Где-то там, в стороне от Колеи.
Иначе – никак.
Уже отходя от контейнера, Влад споткнулся. Сначала подумал – о камень. Но, в сердцах
чертыхнувшись, глянул под ноги и к превеликому своему удивлению обнаружил, что зацепил
башмаком лежащий в пыли слиток. Грабители обронили с лотка при перегрузке и впопыхах
не заметили. Влад не поленился, поднял. Вытер о рукав, рассмотрел под углом в неверном
лунном свете тавро с пробой. Так и есть – слиток чистейшего раймондия весом в килограмм.
Повертел в руке сверкающий благородной желтизной кирпич и изумленно покачал головой –
от золота фиг отличишь.
Золото золотом.
А раймондий, как объясняли на курсах, и является на самом деле золотом. Та же самая
атомная масса, то же самое место в периодической таблице. Только и отличия, что энергия
ионизации не девять с чем-то там электрон-вольт, а одиннадцать с половиной. Разница
меньше трех электрон-вольт, но из-за нее это уже не какой-то там Aurum, а – о-го-го! –
Raymondium. Штука, конечно, не столь ошарашивающая, как, например, лед-8, который
начинает таять при плюс двадцати шести по Цельсию. И не такая забавная, как стекло Грума,
что мнется в воде словно пластилин. Но тоже удивительная.
Жил, говорят, на Земле лет девятьсот назад искатель философского камня по имени
Раймунд Луллий. Полжизни в затворниках числился, полжизни – в алхимиках.
Экспериментировал вовсю и без оглядки. Химичил. А по большому счету – народ дурачил.
Под конец жизни бахвалился, что из ртути, свинца и олова получил-де на круг пятьдесят
тысяч фунтов золота. Мастак был парень пошутить. Вот в честь этого веселого деятеля и
назвали золото с необычными свойствами раймондием.
Обнаружили раймондий на Тиберрии шестнадцать лет назад. Поначалу особого
значения находке не придали, поскольку специального применения странному материалу не
нашли, а использовать как обычное золото посчитали нерентабельным – запасы оказались не
настолько велики. Но вот спустя восемь лет, после событий, связанных с открытием Тамги –
второй планеты звезды Корчау, о Тиберрии вспомнили.
Дело вот в чем.
На этой самой Тамге золота оказалось просто немереное количество – содержание в
коре что-то около восемь на десять в минус второй процента от планетарной массы. Не
планета-самородок. И пошел оттуда мощный золотой поток, который незамедлительно
накрыл рынок – стоимость желтого драгметалла в пределах всей Большой Земли за каких-то
пять месяцев упала до неприличия. Цена на Ганзайской товарно-сырьевой бирже выше
пятисот тысяч федеральных талеров за тройскую унцию около года не поднималась. Запрет
на вывоз металла с Тамги оказался мерой запоздалой, а попытки пресечь контрабандные
поставки – малоэффективными. В итоге золото стало дешевле чугуна, запасы Резервной
банковской системы в части вмененного объема монетарного золота таяли на глазах, а за
похвалу «Золотые слова!» легко было по морде схлопотать.
Вот такой вот вышел дебет-кредит.
Какое-то время все пребывали в растерянности. Но тут-то как раз и вспомнили о
раймондии. Не могли не вспомнить – нужно же было чем-то золото заменить, а раймондий
для этой цели – самое оно. Вроде привычное золото, но особенное. Главное – редкое.
Редкость и пришлась ко двору. Первыми, кстати, ювелиры интерес проявили, а эти парни
умеют других заводить. Дирекция Резервной банковской системы идею подхватила,
Ассамблея одобрила, и пошло-поехало.
Что касается собственно добычи, продувные менеджеры Всемирной Сырьевой
Корпорации подсуетились раньше других. Настолько раньше, что даже совет директоров по
данному вопросу провели задним числом. Махом выправили в Ресурсном комитете
Ассамблеи генеральную лицензию на эксклюзивную поставку раймондия и с властями
Схомии, той самой счастливой страны Тиберрии, где его залежи обнаружили, за три раунда
переговоров все вопросы уладили. Выкупили месторождение на корню. Причем за смешные
деньги. Можно сказать, задарма получили. За бусы из стекляшек. «Бусы» – это, конечно, что
касается тамошней казны, отдельным же Функционерам центрального правительства Схомии
«откатили», как поговаривают, по несколько единиц с девятью нулями. Кинули от щедрот на
специально открытые на Ритме счета.
И ничего в этом удивительного нет. Пробивание нужных решений неформальными
способами – общепринятая практика менеджеров Всемирной Сырьевой.
Дело, разумеется, усилиями конкурентов со временем вскрылось (на то они и
конкуренты, чтоб кровушку портить), но официального расследования никто проводить не
стал. Себе дороже. Замяли.
Надо сказать, в последнее время на тормозах спускают все подобные скандалы, ибо
превалирует нынче сугубо прагматичный подход. Не дело, конечно, разводить коррупцию в
элите государства – реального кандидата в состав Большой Земли, но если есть возможность
обойтись без проведения спецоперации силами Экспедиционного корпуса, надо такой
возможностью пользоваться. Военная операция, она же, ясное дело, огромных денег стоит.
Уж куда как больших, чем покупка лояльности туземных правительств. А когда такое
приобретение осуществляется не за счет средств консолидированного бюджета Федерации, а
за счет приватного капитала, совсем хорошо.
Всем хорошо.
И верховным правителям хорошо – в Ассамблее народ заседает прижимистый. И
корпорациям, в принципе, хорошо – дело не тормозится. И князькам местным хорошо –
понятно почему. Плохо только тем, кто за бортом остался. Но зато им есть к чему стремиться.
И это хорошо.
Как только ушлые менеджеры Корпорации все формальности утрясли, так сразу без
лишних проволочек начали разработку залежей. И как всегда – хватко. За каких-то
одиннадцать месяцев отстроили всю инфраструктуру прииска: космопорт, атомную станцию
на два блока, аэродром, вахтенный поселок, при месторождении – горно-обогатительный
комбинат, от комбината до космопорта Колею проложили, чтобы туда тягачами раймондий
очищенный бесперебойно гонять, а оттуда – взрывчатку, запасные части к драгам, раствор
цианида натрия, солярку зимнюю и летнюю, реакторное топливо, замзам-колу, пиццу,
туалетную бумагу, зубочистки и прочие нехитрые разности для нужд производства и
персонала. Управление деятельностью колонии и защиту ее от разного рода гипотетических
мерзавцев решили осуществлять с космической станции. Завесили стандартную
шестимодульную на орбите и оснастили всем нужным, включая новейшие системы слежения
и обороны. Назвали все это немудрено, с уважением к традициям – Экспедицией Посещения.
И пошел странноватый металл на Ганзаю – планету, являющуюся деловым центром Большой
Земли.
«И вот теперь за этот металл люди гибнуть стали», – невесело заметил сам себе Влад,
нянча слиток на ладони.
Ситуация, в общем-то, видавшему виды солдату была понятна. Предельно. В части
касающейся. Теперь предстояло решить, как поступать дальше. И за этим не заржавело.
Разработал Влад план действий немыслимо оптимистичный и до смешного краткий.
Состоял он всего из двух пунктов. Пункт первый – возвратить похищенный груз. Пункт
второй – попытаться не допустить уничтожения тиберрийцев.
Первый пункт казался Владу более чем очевидным – раймондий надо вернуть. Кровь из
носа. И вовсе не о прибылях Корпорации душа болела – обидно стало, что поимели как
кутенка. Материальная ответственность материальной ответственностью, можно было бы,
пожалуй, и не заморачиваться, перетоптаться (хотя тоже, конечно, не дело), но вот с той
штуковиной, которая самоуважением называется, шутки плохи. Это одно из тех базовых
качеств, которые его существо составляют. Он эти качества, можно сказать, по крупинкам
собирал. Все тридцать четыре года своей неоднозначной жизни. С кровью и потом собирал.
И без любого из них он – не он. Особенно без самоуважения.
«Если перестанешь себя уважать, что тогда от тебя останется? – сам себя вопрошал
Влад и сам себе отвечал: – Восемьдесят шесть кило дерьма и мяса. – И опять спрашивал: –
Хватит ли этого для полного счастья? – И вновь отвечал: – Да ни хрена!».
Вот почему переиграть все назад было делом принципа. Это даже не вопрос – груз
нужно вернуть.
Или сдохнуть.
Что касательно второго пункта плана, тут все не менее круто. Угроза уничтожения не
ведающих, что сдуру сотворили, тиберрийцев встала в полный рост. Нависла она черной
тенью над всеми жителями планеты тотчас, как не стало на белом свете гражданина
Федерации Большая Земля Курта Воленхейма. Как только его не стало, так и пошел для
тиберрийцев обратный отсчет.
Опасность эту Влад не из пальца высосал, не надумал. Он точно знал – едва об
инциденте станет известно в секретариате Чрезвычайной Комиссии, немедленно заработает
карательная машина. В этом даже и сомневаться не стоило. За сорок лет, прошедших со дня
принятия Декларации «О статусе землян как Носителе Базовых Ценностей», не было такого
случая, чтоб за убитого землянина не отомстили. Как правило – неадекватно. Всей мощью
Особой Бригады Возмездия.
Влад хорошо представлял, как все это произойдет.
Сначала будет непродолжительное расследование. Проведут его особисты – агенты
Особого отдела. Эти пронырливые ребята не страдают лицемерной терпимостью к
аборигенам и поиском неопровержимых улик утруждать себя не будут. Управятся за пару
дней. Потом начнется подготовка документов в секретариате. И сразу – предварительные
слушания. Это тоже не затянется дольше двух-трех дней. Затем случится заседание самой
Чрезвычайной Комиссии по противодействию посягательствам. Пройдет оно деловито и
предельно организованно, завершится до второго завтрака и заурядно – единогласным
вынесением обвинительного приговора. Который, как известно, обжалованию не подлежит.
Впрочем, если бы и подлежал, все равно бы ни один адвокат подсуетиться не успел,
поскольку процедура подписания документа президентом Федерации формальна и
стремительна. В тот же самый день: размашистое факсимиле вверху – раз, печать с
«башнями-близнецами» внизу – два, и все – принять к исполнению. Другими словами:
«Бригада Возмездия – к бою!»
Каким образом в данном конкретном случае будут истреблены народы Тиберрии, Влад
знать, конечно, не мог. Но знал, что будут. Как обычно – с тупым равнодушием и предельной
жестокостью. Во всяком случае, раньше всегда так было.
Тут ему сами собой припомнились некоторые эпизоды из «славной» истории Бригады
Возмездия.
Все города и поселки излишне вольнолюбивой Доры залили, помнится, чистейшим VX
с истекающим сроком годности. Одновременно по всем намеченным целям, без
предупреждения, в день «Д», в час «X» – нате вам!
Бобби Гонг, парень, которого за душеспасительное пьянство сослали из Особой к ним в
Штурмовую, просто ухохатывался, рассказывая о той операции. Провели, дескать,
санитарную обработку территории, разогнали тараканов по щелям. Когда перешел к
подробностям, некоторых парней наизнанку вывернуло. Уползли из курилки блевать в кусты.
А чтоб парней из Штурмовой пронять, это, знаете ли…
Недолго, к слову, продержался у них любитель санитарии Бобби, воспитанием
которого, похоже, «когда папа Карло занимался, когда – никто». После первого же боя нашли
его с дырой в затылке. Кокнул из чего-то нештатного кто-то из своих. Случайно зацепил во
время атаки. Вроде как. Впрочем, дознание не проводили, потому как дело было на Прохте и
по запарке. Тихо списали на боевые потери.
Небольшую по размерам Гелуздию, единственную планету желтого карлика с
труднопроизносимым названием из созвездия Алохея, превратили в космическую пыль
сорока тремя в правильных местах заложенными мега-зарядами. Естественно –
термоядерными. Целую планету этими многофакторными штуками изничтожили за
шестерых геологоразведчиков с Ритмы. Неслабо. Впрочем, чего жалеть его, чужой шар со
скудными природными ресурсами. Объявили – нечего там жалеть. Забудьте.
Провинившуюся, уже и не вспомнить в чем, Норпалакту обработали жестким гамма-
излучением. Не поленились собрать на орбите боевой реактор и тщательно обработали всю
поверхность. Чудом выживших добивал через год десант Бригады. Подобная бойня
называется у них «генеральной уборкой». Поговаривают, что за такие наземные операции
«бригадиров» даже к «восьмиконечным» представляют. Потому как геройством считается. А
ведь, правда, не геройство разве – день-другой гоняться в дурацком антирадиационном
скафандре за каким-нибудь резвым недобитком? Геройство героическое, конечно. Кто бы
сомневался.
Кстати, за мудя и на крюк подвесили бы того, кто засомневался бы, орлы из Отдела
коррекции точки зрения.
Лучше не сомневаться.
А еще, помнится, года три назад Сумайру подвергли репрессированию под бурные
аплодисменты прогрессивной общественности. Было дело. Все девять рас планеты извели на
корню за неоказание помощи наблюдателю-землянину, повлекшее гибель последнего. Членов
Чрезвычайной Комиссии не интересовало, что оказавшиеся поблизости сумайрийцы не
сведущи были в хирургии. Незнание отдельных не освобождает от ответственности всех. А
непонимание своей вины – от расплаты. Покарали показательно. Заодно и новое
биологическое оружие испытали – фаг Ашербраннера-Бейли. Но об этой жути даже думать
не хочется.
Влада передернуло от навалившихся воспоминаний. Не он был слаб – слишком круты
воспоминания. И они, эти нахлынувшие разом примеры из прошлого, укрепили его
убежденность в том, что тиберрийцам каюк пришел. Без вариантов. Но тут, как говорится,
сами напросились. И что их подтолкнуло к разбою на большой дороге, теперь не суть важно.
Даже если причины весомы, никого это интересовать не будет. Вольно лежащему на рельсах
убеждать поезд объехать, но толку? Поезд скоростной и без тормозов.
Словом, оправдывайся не оправдывайся, но конец пришел всем народам Тиберрии.
Если только, конечно…
Если только, конечно, не совершить акт доброй воли, уничтожив все свидетельства
произошедшего.
Почему Влад решил дать тиберрийцам шанс, он и сам толком не понимал. Просто
решил так – и все. Особо не анализируя. Видимо, почувствовал что-то такое, что даже
самому себе с ходу не объяснишь. Может, правду за ними какую-то – по большому счету свое
же добро они себе вернули. Робин гуды доморощенные! И потом ведь не убили они его. Вот
что главное – в живых оставили. А, похоже, что легко могли уничтожить. Такая за ними
силища выявилась непонятной природы, что никаких сомнений нет: захотели бы убить,
убили бы. Раздавили бы на хрен как букашку! Но почему-то не раздавили. Почему?.. Опять
же непонятно. Возможно, пожалели, не заметив агрессии по отношению к себе. А возможно,
просто не в заводе у них бессмысленные убийства. Местный боевой этикет не допускает
напрасную жестокость. Может быть. Но это только они сами могут сказать, почему так
поступили.
Влад подумал, что обязательно это выяснит. Потом, когда встретит их. А что встретит,
даже и не сомневался.
Но сначала, конечно, предстояло уничтожить улики.
И он начал действовать.
Прежде всего, забрался внутрь вездехода, осмотрел окоченевшее тело Воленхейма и
озадачился. Было от чего: если даже стрелы вытащить, наличие трех дырок в жизненно
важных органах помешает представить дело так, будто начальник актуального конвоя
внезапно умер от сердечной недостаточности. Посему тело предстояло уничтожить. Как
говорят дознаватели похоронной команды, нет тела – нет дела. Жене – бумага с
сакраментальным «пропал без вести» и вечная надежда, Первой страховой – вечная же
радость от отсутствия доказательств факта наступления страхового случая.
Но перед тем как приступить к невеселому занятию, решил Влад самого себя в дорогу
собрать. Кинул в походный резиновый (в обоих смыслах) мешок найденный слиток
раймондия, пять упаковок сухого пайка, две фляги с водой и два «цинка» с патронами к
винтовке. Еще аптечку со стены сорвал, сунул. И войсковой фонарь из ремонтного
комплекта. И карту из «чрезвычайного» пакета извлек. Без карты – куда?
Попробовал мешок на вес. Хмыкнул – однако! Вытащил одну флягу и один «цинк».
Посмотрел на флягу. Посмотрел на «цинк». Прикинул и «цинк» вернул в мешок, а флягу
откинул в сторону.
Армейский бушлат с эмблемой Штурмовой Дивизии (рычащий лев анфас на фоне
звездного неба Австралии и обрамляющая лента с надписью «Победить или умереть»)
напяливать не стал – приладил к мешку. А вот защитные очки, напоминающие маскарадную
полумаску, надел – звезда Рригель, свет которой, как известно, беспощаден к сетчатке глаз
генетических землян, уже обозначила себя на востоке оранжевой полосой. Эти защитные
очки Влад самолично смастерил. Тысячу лет назад вырезал из тонированного забрала
списанного шлема. Края напильником обработал, резинку приделал – лучше фирменных
горнолыжных вышли. Как знал, что когда-нибудь пригодятся. Пригодились.
Закончив с мешком, добрался до оружия. Начал с винтовки. Передернул затвор, ловко
поймал выскочивший из казенника патрон, отстегнул магазин, вдавил патрон в паз к
остальным, дозарядил из россыпи, пристегнул магазин, поставил на предохранитель. Все –
порядок. Доложил сам себе:
– Оружие заряжено и поставлено на предохранитель.
И примостил винтовку поближе к выходу.
Десантный нож у него по жизни на ремне висел. Никогда не снимал. Разве только что в
бане, да и то, смотря в какой. Нож славный, грамотно заточенный. Собрал его Влад из частей
от разных комплектов. Лезвие взял от «Экстрима» – покрыто антибликом, сталь «пульс» –
лучше не найдешь, жесть режет как бумагу. А рукоять – от «Последней мили». Специально
так смонтировал. Форма рукояти «Последней мили» лучше лежит в ладони, что позволяет
без проблем менять захват с прямого на обратный. Это – во-первых. А во-вторых, комплект
выживания у «Последней мили» побогаче. Метис, конечно, немного разбалансированным
получился. Но это для чужих рук проблема, сам Влад уже приноровился: 966 точных
попаданий из тысячи.
Кобуру с наградным стволом постоянно не носил. Внутри «бочки» с этой штукой
неудобно – то и дело за что-нибудь цепляешься. В начале рейда положил в несгораемый ящик
с технической документацией. Теперь вытащил и прицепил. Пистолетный комплекс «Ворон».
Тип – оружие ближнего боя. Корпус – металлопластик. Пуля – бронебойная СН-7.
Самонаведение – лазерное полуактивное. Использование – офицерский состав боевых
подразделений Экспедиционного корпуса.
Владу нравилась эта машинка, способная взломать армейский бронежилет пятого
класса защиты с расстояния трехсот метров. Нравилась главным образом тем, что без
дурацких новомодных наворотов. Без всяких там встроенных «маячков», видеокамер,
телекодовых терминалов, комплектов с антидотами и прочей пацанской лабуды. Правда,
системой распознавания хозяина, обязательной по третьей поправке к сто пятой статье
Основного уложения, оснащена, конечно. Не без этого. Но больше ничего лишнего. Просто
пушка. Как в старину. Влад получил ее из рук прославленного четырехзвездного «папика»
Алана Пауэра. Этот хромой и контуженный на всю голову лорд войны являлся тем самым
исключением, которое подтверждает известное правило, что любой, кто по чину выше
главного сержанта, на самом деле одетая в форму макака. Поэтому получить из его
дрожащих рук награду – за честь.
Вручая ему эту штуку перед строем, Пауэр ни слова не произнес, лишь одобряюще
похлопал по плечу. За него все сказала лаконичная надпись на рукоятке: «Штурма рядовому
второго уровня Владиславу де Арнарди от командования Экспедиционного корпуса за
грамотные действия в бою».
Сдохну, смертью смерть поправ, за народы Большой Земли!
Грамотно он тогда действовал или неграмотно, по Боевому Уставу или по наитию, это
не так уж и важно. Главное, что отвлек на себя отряд «Свинцовых маков», дав тем самым
парням лейтенанта Чешски проползти по кишащим пиявками Гнилым Болотам. Больше часа
возил мордами озверевших сепаратистов с Луао-Плишки, петляя между «зубами»
небезызвестного Спящего Дракона. Употел конкретно. Килограммов пять потерял. Не
меньше. И еле зад унес.
Было дело…
Было, да быльем поросло.
Собрав шмотки и определившись с оружием, Влад взялся за мертвеца.
Вес был приличный, под центнер, но справился – поднатужился и выкинул за борт. И,
особо не церемонясь, потащил по каменистому грунту за ноги. А что? Не раненый, чтобы
нянчиться. Живых надо жалеть, мертвых – поздно.
Доволок до «Катьки», закинул на плечи и, кряхтя, но бодрячком взобрался по трапу на
крышу. Открыл люк, сбросил труп и сам следом спустился. Там усадил в покрытое слоем
пыли кресло то, что раньше было Куртом Воленхеймом, и какое-то время пытался придать
охладевшему телу надлежащую позу. Хотел, чтоб как в древних книгах о викингах – грудь
колесом, морда клином, руки на штурвале. Но, в конце концов, перестал маяться дурью (не
время и не место) и просто пристегнул к сиденью страховочным ремнем.
Прежде чем выбраться на воздух, Влад нашарил в карманах покойника флягу и потряс –
там еще булькало.
Уже стоя над открытым люком, он, как в таких случаях и полагается, хлебнул за упокой
грешной души. Протолкнув в себя спиртное, чуть не задохнулся: смердящее пойло, которое
только большой фантазер мог принять за виски, обожгло нутро. Когда отпустило, Влад вытер
губы и произнес на отдаче короткую речь. Он всегда считал, что о мертвых либо правду надо
говорить, либо чистую правду, поэтому сказал то, что думал, от души:
– Покойного знал недолго и не с лучшей стороны. Но это ничего не значит. В пределах
свободного космоса каждый вправе жить придурком и умереть по-дурацки. Пепел к пеплу.
Прах к праху. Аминь.
Перекрестился, швырнул флягу в притороченное к броне ведро с надписью «ДЛЯ
ТРАНСМИССИИ» и с грохотом захлопнул крышку люка.
Как крышку гроба.
А потом вытащил из нагрудного кармана пачку жевательной резинки. По виду –
энергетическую «Экспансию» из армейского пайка. Но на самом деле никакая это была не
жвачка, а сэкономленный за последние полтора года службы дестронид. Четыре пластинки
офигительной разрушающей силы.
Освободив от фольги, Влад прилепил одну пластинку к броне и резко ударил по
взрывчатке кулаком. Убедившись, что процесс пошел, перелез через леер, спрыгнул вниз,
чуть не раздавив обнаглевшую двухголовую ящерицу, и начал отсчет.
Пять!..
Полагается отойти за пять секунд на шесть шагов. Всего-то. И это даже с избытком.
Можно не торопиться.
Сделал шаг и почему-то сразу вспомнил самое первое в своей жизни практическое
занятие по взрывному делу. Тогда у них забавно вышло.
Четыре!..
Когда подошла очередь, главный сержант Моррис вызвал на огневой рубеж их тройку –
Джека Хэули, Фила Тоя и его, Влада. Выдал каждому по брикету чего-то древнего, кажется,
тринитротолуола, и отправил на линию подрыва.
Три!..
По команде начали поджигать шнуры. У него и у Фила сразу получилось, а у Джека
пошли ломаться спички. Два шнура уже сгорели на четверть, а третий еще был целехоньким.
Джек все чиркал и чиркал, а спички все ломались и ломались. При этом Моррис и не думал
давать команду на отход: втроем пришли и уйти должны были втроем.
Два!..
А потом у Джека, слава яйцам, свершилось – шнур загорелся. От двух других к той
секунде осталось по четвертушке. Тут уже Моррис приказал бежать в укрытие.
Развернулись, но не побежали – пошли. И пошли намеренно неторопливым шагом.
Медленно-медленно шли. Смелость свою друг перед другом выказывали. Идиоты. Хотя,
честно говоря, хотелось побежать.
Один!..
И не просто побежать, а так рвануть, чтоб аж пятки засверкали. Но – мужская
заносчивость. Она не позволяла.
Нет, если бы кто-то побежал, остальные тоже рванули бы. Но никто не хотел быть в
этом деле первым. Взяли друг друга «на слабо».
Зеро!..
И успели спрыгнуть в окоп за мгновение до взрыва.
В общем – обошлось.
А после того памятного случая всюду вместе ходили. До самого выпуска. Потом еще
какое-то время переписывались. Потом созванивались по праздникам. Потом…
Потом у Джека перехлестнулись вытяжные фалы парашюта. А Фил, осев в штабах,
скурвился. Романтика кончилась. Началась жизнь.
Зеро!
Зеро уже было.
Всё.
Влад развернулся и увидел, что тягач, под которым умерло ни одно поколение
механиков, дрожит. Дрожит и светится. Затем эти мелкая дрожь и сиреневое свечение ушли,
и тягач стал прежним.
Но только по виду, на самом деле – нет.
Через несколько секунд корпус начал осыпаться, через две минуты от тягача остались
лишь одни гусеницы, а еще через одну уже ничего не осталось – ветер развеял все без
остатка. Будто сделан был тягач не из металла, а из трухи.
А он и стал после подрыва дестронида трухлявым. Такая уж эта штука – дестронид –
все на свете превращает в дрянь.
«Ну, в общем, так, – прикинул Влад. – Проснулся на смену, гляжу – стоим. Огляделся –
Воленхейма нет нигде. Вылез посмотреть – ё-моё, тягача нет! И груза, естественно, тоже. Вот
такая вот беда: ни старшего, ни тягача, ни груза. Хотел доложить, да как тут доложишь, когда
кругом сплошная Долина Молчания. Подумал-подумал, да и пошел искать пропажу. А что
мне было, господин следователь, делать?»
Отмазка звучала не слишком убедительно, но время для репетиций еще имелось. И
потом, при всей неубедительности любой озвученной версии, опровергнуть ее будет трудно.
Прав всегда тот, кто выжил. Что касается полиграфа, клал Влад на него с прибором.
Однозначно.
И вот почему.
Служил у них в третьей непобедимой боец по имени Пит Кондратьевич Абрамофф. Не
кем-нибудь служил – каптером. Сила! Так вот этот ловчила научил за упаковку дивного
самосада с планеты Лайба, как с чудо машинкой обходиться.
Оказалось – просто.
Непосредственно перед проверкой необходимо высосать шесть-семь бутылок замзам-
колы. Прежде всего. Это чтоб потом всю дорогу нестерпимо хотелось отлить. Далее так.
Отвечая на «настроечные» вопросы, нужно напрячься и что есть силы сжать сфинктер. Ну а
когда дойдет до основного теста, тут наоборот – надо расслабиться. Но не просто
расслабиться, а еще и бормотать под нос какую-нибудь мудреную скороговорку. Например,
такую: «Еду я по выбоинам, из выбоин не выеду я». Или такую: «Враль клал в ларь, а враля
брала из ларя». Или какую-нибудь другую. Это не принципиально. Главное, чтобы мозг от
непрерывного повторения труднопроизносимого и почти не проговариваемого набора звуков
начало клинить конкретно. А за мозгом и детектор лжи (будь то традиционный полиграф,
магниторезонансный сканер или позитронный томограф) тупить начнет. «В системе человек
– машина человек завсегда машину с ума свести может», – весомо заявлял каптер Пит
Кондратьевич Абрамофф. И при этом крест давал. Хотя и слыл стихийным даосом.
Кое-кому из парней довелось методу опробовать, и по их словам – верняк.
Закончив с погребением, Влад уничтожил дверки контейнера, истратив на это дело еще
две пластинки. Затем направился к вездеходу, поднялся наверх и прикрыл крышкой люк. Это
для того чтобы, пока хозяев нет, птицы внутрь не гадили и гады гнезд не вили.
Спрыгнув на грунт, наткнулся взглядом на шляпу предводителя ночных разбойников –
того самого парня, что назвал себя Гэнджем. Как затащило ее ветром под замечательную
цельнометаллическую гусеницу, оснащенную не менее замечательными шевронными
грунтозацепами, так и лежала в пыли. Влад не поленился, поднял. Стряхнул песок с фетра,
вставил в дырку палец и поцокал языком – ну надо же! И как это парню голову-то не
разорвало? Видать, с серебряной ложкой во рту родился. И с динамической защитой на
черепе. Нахлобучив чужую и дырявую шляпу, Влад закинул винтовку на одно плечо, мешок –
на другое, перекрестился и отправился в путь. Пехом. Хорошо бы, конечно, было пуститься в
погоню на вездеходе. Но нельзя – выберешься за границу Зоны Отчуждения, и встанет
машина колом. Сработает защита от того потенциального дурака, которому приспичит
съехать с Колеи и махнуть в ближайшую деревню. К примеру, за куревом. Или за девками. И
вот эту вот защиту ни фига не взломаешь – там чистая механика, а не кибернетика. Фокусы с
кодами не проходят. Каким-то хитрым образом тупо блокируется фрикционное включение
всех восьми передних и двух задних передач. Поэтому если валить с Колеи, то только на
своих двоих.
Шел Влад уверенно, не оборачиваясь, и так, чтобы уже зависшее над горизонтом
местное солнце грело левую щеку, а показавшиеся за оранжевой дымкой вершины
Кардиограммы оставались все время за спиной. Ногтем, под который забились кровь и
ржавь, по карте уже поелозил. Знал теперь: идти нужно в ближайший от левого нижнего угла
квадрата 22-96 населенный пункт. В городишко под названием Айверройок.
Глава вторая
Верховный прервался:
– Ну и так далее. Как тебе спич, Вилли?
– Самое оно, – оценил Харднетт, который хотя и слушал Старика не слишком
внимательно (прошли те времена, когда он с жадностью ловил каждое слово шефа), но суть
схватил. И в подтверждение того, что все прекрасно понял, обобщил: – Пришел в Рим –
считай себя римлянином, но и веди себя как римлянин.
– Вот именно, – кивнул Старик. – Ну а дальше я там развиваю тему и подвожу к мысли,
что в мировой системе, которую мы создаем, единственный путь к безопасности – это путь
активных упреждающих действий. Мне помнится, Вилли, ты с этой доктриной был согласен.
Ведь так?
Харднетт прижал руку к сердцу:
– Шеф, полностью.
Полковник не кривил душой, он на самом деле разделял идею, с которой Верховный
Комиссар носился все последние годы. Смысл ее заключался в том, что на смену пассивной
концепции устрашения времен «первоначального освоения космического пространства»
должна прийти более динамичная стратегия. Стратегия, которая строилась бы на
упреждающих операциях. Тому, кто по эту сторону невидимого фронта, трудно с этой идеей
не согласиться. Она актуальна. В период нарастающей угрозы войны с империей тморпов –
актуальна вдвойне. Ганнибал у ворот! К черту сантименты!
– Ну так чего тогда стоишь, раз согласен?! – воскликнул Старик и хлопнул Харднетта
по плечу: – Иди, Вилли. Иди и твори дела божьи!
И Харднетт пошел творить. Как всегда – со звероподобным усердием.
Едва он вышел в открытую дверь «веранды» и ступил на несуществующую тропу
несуществующего леса, тут же услышал встревоженный птичий гомон, шум ручья и шорох
листьев под ногами. Увернувшись от собравшейся хлестнуть его по лицу несуществующей
ветки, полковник оказался в служебном коридоре и уже не мог видеть, как лес внутри
виртуальной стены охватило верховое пламя.
В коридоре Харднетт сразу направился к лифту для персонала высшего звена.
Пока поднимался к себе на девятнадцатый, елозил взглядом по накарябанным
записными умниками надписям («Территориальный императив – сила центробежная»,
«Ответственность – сила центростремительная», «Информативность сообщения обратно
пропорциональна его предсказуемости», «Абсолютная безопасность одного означает
абсолютную незащищенность остальных») и размышлял о Старике.
Думал, что таких людей, как шеф, и раньше-то делали штучно, а сейчас вообще не
делают. Из тех более-менее серьезных политических лидеров, которых можно вспомнить
навскидку, нет таких, кто был бы способен вот так же, выдерживая мощное давление со
стороны многочисленных радетелей терпимости, нести бремя ответственности за
безопасность всей федерации. Старик способен. Выдерживает и несет. Железный человек!
Ему глубоко наплевать на то, что думают и говорят о нем другие. «Мы – первый и последний
рубеж на пути диких иноплеменных орд, – повторяет он на каждой коллегии. – Сломаемся,
настанет мировое варварство».
«И он прав, тысячу раз прав», – в который уже раз согласился со Стариком Харднетт.
Когда лифт остановился, полковник, вытащив из кармана синий маркер, старательно
вывел справа от пульта: «Сказанное исчезает – написанное остается». Полюбовался
результатом секунду-другую, спрятал маркер и вышел из лифта.
В этих справках Харднетт ничего интересного для себя не нашел – пункты заурядной
биографии человека, каких миллионы. Пробежал глазами еще раз – нет, зацепиться не за что.
Можно было бы раскрыть каждую позицию в более обширный файл и там поковыряться, но
полковник не стал этого делать. Не видел смысла. И перешел к данным по второму
фигуранту.
Все понятно – сам себя солдат затормозил. Предложение ему все-таки сделали.
Бюрократическая машина сработала исправно, грех ее в данном случае винить. Да только не
пожелал солдат стать офицером. Не всегда, выходит, плох тот солдат, который не хочет стать
командором.
Харднетт понимающе кивнул. Он знал таких людей. Им самим в пекло – за ради бога, а
вот других на смерть послать, тут у них как раз кишка тонка.
«Что ж, – подумал Харднетт, – каждый в своем праве».
С этим ясно.
Но было еще кое-что, вызывающее удивление. А именно: почему парень из
благополучной и, видимо, небедной семьи вообще добровольно пошел в армию? Вот –
почему так поступил? Вроде все у него по жизни шло благополучно, карьера складывалась
вполне удачно, и вдруг как гром среди ясного неба – Центр боевой подготовки. Да еще и –
куда уж круче! – имени командора Брамса. Может, дело в несчастной любви? А быть может,
что-то кому-то хотел доказать? Или не кому-то, а себе? Или все же не совсем удачно карьера
у него складывалась? Или вовсе неудачно?
Харднетту стало интересно, в каком именно направлении двигал науку аспирант де
Арнарди, поэтому запросил тему его кандидатской. Машина мгновенно выдала:
И тут уж, конечно, Харднетт понял, отчего диссертацию аспиранта Арнарди закрыли от
простых смертных. Чего тут понимать? Яснее ясного. После Известного Инцидента вся
информация, так или иначе связанная с Даппайей, проходит под грифом «Совершенно
конфиденциально», а иная так и вовсе под грифом «особой государственной важности». Все
в свое время засекретили. Даже рецепт приготовления даппайской сыти. Абсурд, конечно.
Полнейший! Но это как раз тот самый абсурд, в котором присутствует глубочайший смысл.
«Странно все это как-то», – подумал Харднетт и крутанулся на стуле по часовой.
Действительно – странно. Вполне перспективную тему грыз парень. С учетом
известных обстоятельств, могла бы кормить его всю жизнь. А он взял и сорвался. Как лещ с
кукана. Мальчик-отличник подался в племя отпетых сорвиголов. Из ученой палаты – в
солдаты. Ладно бы еще технарем был по образованию, а то ведь занимался какой-то заумью
несусветной. Филологией! Стишки, вероятно, пописывал украдкой по ночам. Где те стишки и
где тот окоп? Нет, так в жизни не бывает.
Но получается, что бывает.
«И куда только его родителя глядели?» – подумал Харднетт, опять крутанувшись на
стуле. Теперь уже против часовой.
Кстати, о родителях: кто они и где сейчас?
Он приказал раскрыть позицию «ОТЕЦ», и аппарат выдал информацию, оказавшуюся
очень краткой:
И тут уже, прорвав плотину, сами собой пошли вспоминаться сухие строчки
информационного сообщения, разделившего его жизнь на «до» и «после»:
Через два дня после того несостоявшегося разговора она оставила его навсегда.
Маленькая, ни в чем не повинная жертва большего террора.
А затем…
Удар слипшегося в ладони комка глины о крышку небольшого гроба, как предательское
согласие с необратимостью бытия.
Картонные слова сочувствий, за которыми радость: «Слава тебе, Мессия, что эти
ублюдки с Прохты на этот раз не моих…»
Бред поминок – разноцветные канапе на белой тарелке из праздничного сервиза.
А ночью – истерика и вопросы, бесконечные вопросы: зачем? почему? кому это нужно,
чтобы все вот так вот?..
Проклятые вопросы.
Вопросы, на которые не смог в ту ночь ответить.
Ни в ту ночь, ни после.
Потому что на эти вопросы невозможно ответить словами. Нет таких слов. Впрочем, на
эти проклятые вопросы вообще никак невозможно ответить. Эти вопросы можно только
снять – поступком, действием, решительным и жестоким.
Лиза, сестренка, это твоя смерть сделала меня солдатом вечной войны!
Нулевой уровень последние пять лет был замаскирован под бакалейную лавку. На
первый взгляд – самая обыкновенная лавка. Да и на второй тоже. Да и на какой угодно. Если
загодя не знать, что одна из дверей подсобки, заваленной ящиками, коробками и пахнущей
сельдью бочкотарой, ведет к терминалу штаб-квартиры Чрезвычайной Комиссии по
противодействию посягательствам, ни за что об этом не догадаешься.
А если догадаешься, тебя самого загадают. Лет эдак на двадцать пять.
Попрощавшись кивком с двумя перекидывающимися в картишки грузчиками, каждый
из которых имел звание не ниже капитана, Харднетт вышел через черный ход, но тут же
изобразил хитрый финт. Вернулся, подошел к удивленным его маневром охранникам (один
так и застыл с поднятой для очередного хода картой) и, понюхав рукав плаща, спросил:
– Парни, от меня сильно химией прет?
– Я не чувствую, – сказал тот, что замахнулся, и объяснил: – Нос ни черта не работает.
Насморк. Сквозняки тут сумасшедшие.
А другой, забавно пошмыгав носом, сказал:
– Немного, господин полковник. – И, шмыгнув еще раз, добавил: – Совсем чуть-чуть.
– Вот дерьмо-то дерьмовое, – без какой-либо злобы бросил Харднетт и направился к
выходу, гадая, кем будет сейчас объявлен джокер.
Он захлопнул за собой дверь раньше, чем карта коснулась доски, и подумал, что, в
конце концов, какие-то вещи в этой жизни должны оставаться тайной даже для начальника
Особого отдела.
На улице моросил дождь. От дома к дому двигались бесшумные люди. Голуби на
карнизах жались друг к другу и чего-то ждали: то ли окончания дождя, то ли наступления
ночи.
Харднетт поднял воротник и поежился. Пересек проезжую часть перед носом
вякнувшего больше для порядка, чем по необходимости, трамвая и не торопясь побрел по
Десятинной. На первом перекрестке свернул в каменную кишку Оружейной и, старательно
обходя лужи, в которых уже дрожали янтарные огни керосиновых фонарей, потихоньку
вышел к ратуше. От нее под бой курантов, отмеривших очередную четверть, полковник
направился к Каменному Мосту. Напрямик, через площадь.
На мосту, как водится, задержался – постоял, навалившись грудью на отсыревшие
поручни.
Река гнала свои базальтовые воды от грузового порта к Смешной Излучине и дальше,
туда – за пределы Старого Града.
Река гнала воды, ну а Харднетт погнал из головы мысль о самоубийстве.
Почему-то всегда, когда он пялился с Каменного Моста на реку, обязательно появлялась
эта подлая мысль. Ночью ли, днем ли, в солнечную ли погоду, или как сейчас, когда нависли
над городом тяжелые, давящие на психику тучи, но эта навязчивая идея возникала
обязательно. Сука!
Впрочем, возникала и ладно – он всегда с ней справлялся. Во всяком случае, до сих пор
справлялся. И каждый раз, подавляя (не сказать, что совсем уж легко, но все же) эту чуждую
для себя мыслишку, Харднетт чувствовал себя победителем. Быть может, есть в этом какая-то
патология, но, честно говоря, ему нравилась подобная игра. После нее всегда просыпалось
странное ощущение, что ты есть ты и еще кто-то. И что вы оба тут и еще где-то.
Занимательное ощущение. Одно скверно – не с кем этим ощущением поделиться. Хочется, а
не с кем. С подобным к первому встречному не подойдешь, чего доброго к психоаналитику
направит, а такого друга, с которым можно доверительно поговорить начистоту, у него нет.
Нет у него такого друга. И вообще никакого нет. И никогда уже не будет. Так жизнь
сложилась.
В очередной раз удачно справившись с искусом, Харднетт по сложившемуся ритуалу
смастерил из правой ладони парабеллум и трижды пальнул в коварную реку.
На! На! На!
Огляделся по сторонам – никого?
Никого.
И засадил контрольный.
На!
Представив, что река, дернувшись в последней конвульсии, замерзла и встала, он сдул
со «ствола» воображаемый дымок и двинул дальше.
Где провести этот последний перед отъездом вечер полковник уже решил. В баре «Под
дубом». Не было такого свободного вечера, когда бы не заруливал он в подвальчик на Второй
Дозорной. И не видел причины изменять своей привычке.
От Набережной Основателей до места четыре квартала. Такси Харднетт ловить не стал.
Во-первых, рукой подать. Во-вторых, любил пройтись по Старому Граду, столице Ритмы и
всей Большой Земли, пешком. Что может быть лучше, чем идти неспешным шагом по
знакомым с детства улицам, рассматривать самого себя в зеркалах витрин и думать о всяком
разном? Да ничего.
Это его город. Он в нем родился. Он в нем вырос. Ему знакомы в этом городе каждая
вылизанная до блеска мостовая и каждая уделанная котами подворотня. Он знает, как
постыла здесь осень и невнятна весна, как обескураживающе звучит утреннее эхо в
Отстраненном Переулке и какую грустную тень бросает Железное Дерево в последний миг
заката на Стену Желаний.
Он видел этот город всяким и принимает его любым. Как судьбу. Без упреков и жалоб.
Некоторые говорят, что Старый Град более всего похож на Прагу, другие утверждают,
что на Вену, а третьи божатся, что на Ригу. На этот счет много споров. Только Харднетту,
положа руку на сердце, все равно, с какой именно из этих разрушенных столиц Земли более
схож его город. Любил его не потому, что здешние архитектурные решения нагружены
символами и смыслами. Вовсе нет. Разве догадывался он, гоняя на роликах по брусчатке
Площади Скорби, что при закладке Града колонисты выбрали проект, который призван
напоминать грядущим поколениям землян о былой катастрофе? Нет, конечно. Не знал он
тогда, что построен Старый Град в память о Европе, которую смела с лица Земли революция
парней из депрессивных кварталов. Был Вилли несмышленым мальцом и просто-напросто
влюбился в свой город неосознанно. За то, что таков, каков есть.
Это потом уже, став старше, узнал Вилли на уроках истории о главном уроке. О том,
как привычка видеть во всем розовую плюшевость сыграла со Старым Светом злую шутку. О
том, что времена, когда пределом мечтаний для честных граждан становятся два бигмака по
цене одного, чреваты катастрофой.
О том, как Европа, зараженная вирусом политкорректности и расслабленная
комфортом, обессиленная нежеланием сражаться и трусливо прогибающаяся перед
агрессивным и наглым врагом, превратилась в сплошные руины.
Узнал, осознал и запомнил на всю оставшуюся жизнь.
Но и все равно, независимо от этого знания, а может, и благодаря ему, для него Старый
Град прежде всего не мемориал, не фантасмагорическая декорация и не куча скрытых
ссылок, а дом. Милый дом. И он готов за этот свой дом умереть. Ну и, конечно, оторвать
любому голову. Без напряга.
Он считает, что умереть за своих и свое – дело праведное, а убить в чужом чужое –
верное. Тут главное знать: где свои, а где чужие, и ничего не перепутать.
Он думает, что знает, и верит, что никогда не перепутает.
Такие дела.
Глава третья
1
Окна б ты позакрывала,
Моя девица-краса —
Воронье уже склевало
Его мертвые глаза…
– Это что? – не поняла Тыяхша, для которой стихи прозвучали набором хоть и
мелодичных, но ничего не значащих звуков.
– Стихи одного древнего поэта, – ответил Влад.
– На каком?
– На языке предков моей матери.
– Переведи.
– Запросто.
И он перевел:
Охотница осадила жеребца и принялась вертеть головой, пытаясь кого-то или что-то
увидеть. Даже в стременах привстала. И все это делала с явной опаской, не выпуская из рук
заряженного золотой стрелой арбалета.
Ее напряжение передалось Владу. Озираясь по сторонам, он сорвал с плеча винтовку. И
развернулся к девушке спиной, чтобы прикрыть ее с тыла. Так чисто механически сработал в
солдате армейский навык.
За разговором они прошли приличное расстояние – удалились от холма, где
повстречались, километра на три-четыре. А то и на все пять. И вышли на какое-то подобие
грунтовой дороги, которая, впрочем, от бездорожья мало чем отличалась – те же камни, те же
ямы и бугры. Только разве по невзрачным кустам, растущим с двух сторон в линию, и можно
было понять, что это все-таки дорога.
– Зверь? – тихо спросил Влад, не оборачиваясь.
– Зверь, – подтвердила его догадку Тыяхша, но через пару секунд успокоила: – Был.
– Ушел гад?
– Ушел.
– То-то мне не страшно, – заметил Влад, опуская оружие. И собрался было
поразглагольствовать на тему развития открывшихся у него способностей, но не успел.
– Там что-то есть! – крикнула Охотница.
– Где?! – вновь вскинул винтовку Влад.
Тыяхша не ответила, дала коню шенкеля и проскакала дальше по дороге. Метров через
сорок остановилась и спешилась, склонившись над чем-то.
Когда Влад подбежал, то увидел, над чем.
Над трупом.
То, что перед ним мертвец, Влад понял с одного взгляда: живой человек, пусть даже и
раненый, всегда лежит в максимально удобной позе, мертвый – как кем-то брошенная вещь.
Впрочем, в этой обернутой в задубевший плащ темно-коричневой массе с трудом можно
было разобрать человека. Безобразно скрюченное тело походило на человеческое столь же,
сколько высушенная груша на только что сорванную. Зрелище было то еще – не для
слабонервных. Влад не выдержал и отвернулся. Но, преодолевая секундную слабость и
сдерживая рвотные позывы, заставил себя вновь поглядеть. Не солдат, что ли? Мертвых не
видел?
Видел.
Но таких вот – нет.
Несчастный лежал с поджатыми ногами, неестественно вывернув руки. На его
скукожившемся лице выделялся перекошенный рот, который походил на нору мелкого
зверька. Превратившаяся в пергамент кожа местами потрескалась. С носа она и вовсе
сползла. Глаза отсутствовали. Лунки глазниц запеклись.
– Давно, наверное, лежит? – предположил Влад, протолкнув ком в горле.
– И четверти часа не прошло, – прикинула девушка по каким-то, ей только одной
ведомым приметам.
Влада внезапно пронзило понимание, что и он бы стал вот таким же сухарем, если бы
Тыяхша не успела выстрелить. Там, на холме. Его аж передернуло от этой мысли, а с губ
сорвалось:
– Вот хрень-то!
Охотница тем временем подняла валяющуюся рядом с трупом сумку, заглянула внутрь
и определила:
– Курьер. Судя по всему, из Досхана в Киарройок возвращался.
Влад, прикинув расстояние от административной столицы округа Амве до столицы
Схомии, удивился:
– Неужели пешком шел?
– Лошадь, наверное, убежала, – предположила Тыяхша. – Или Зверь забрал.
– Жаль, пригодилась бы лошадка, – сказал Влад, чтобы хоть что-то сказать. А потом
спросил: – Что теперь с ним делать? К родственникам везти?
Девушка мотнула головой:
– Зачем? Сами справимся.
– А как у вас принято? Закапываете?
– Нет.
– Сжигаете?
– Зачем?
– А как тогда?
Тыяхша не ответила. Отошла к лошади и принесла небольшой кожаный мешок,
похожий на кисет. Но не кисет – внутри что-то постукивало. Уж точно не табак.
– Что это? – заинтересовался Влад.
Девушка вновь промолчала, лишь повела плечом: мол, сам сейчас все увидишь.
Развязала шнурок и вытащила горсть разноцветных стеклянных шаров. Выбрала два темно-
болотного цвета размером с перепелиное яйцо. А потом сотворила нечто странное – упала на
колени перед трупом и впихнула один шар в правую его глазницу, а другой – в левую. Влад
не понял сути ритуала:
– Для чего это?
– Ему сейчас в Ущелье Покинутых идти. Как дорогу без глаз разберет? Без глаз
нельзя, – объяснила Тыяхша тем тоном, каким мамы растолковывают детям, зачем нужно
чистить зубы.
– Ну, если идти, то без глаз оно, конечно, нельзя, – согласился ошалевший Влад. Как тут
было не согласиться? Логика.
– Отойди, – попросила девушка.
– Куда? – не понял Влад.
– Ну, в сторону куда-нибудь.
– Зачем?
– Чтоб не зацепило.
– Чем?!
– Заклинанием.
Влад, вспомнив, как несколько минут назад изображал воздушный шар, засобирался:
– Понял. Не дурак. Уже ушел.
Меньше всего ему хотелось еще раз испытать на себе действие загадочной силы. Он и
раньше знал, а за последние сутки особенно четко понял, что воздух – не его стихия. Топтать
ногами песок гораздо приятней. Летать же… Летать лучше в космосе. Там падать некуда.
– И Тукшу захвати с собой, – попросила Охотница.
– Тукша – это у нас, простите, кто? – вежливо поинтересовался Влад и стал
оглядываться вокруг.
– Тукша – это у нас он. – Тыяхша показала на жеребца. – В переводе с муллватского –
Увалень. Имя у него такое.
Влад, искренне удивляясь странному чувству юмора того, кто назвал резвого жеребца
Увальнем, схватил последнего за поводья. Тукша недовольно фыркнул, повел головой и
дернулся в сторону. Охотнице пришлось прикрикнуть на животное. Только тогда конь
смирился и позволил чужаку повести себя.
Влад отошел дальше по дороге шагов на двадцать. Потом – для верности – еще на
десять.
И, не удержавшись, оглянулся.
Произносимых слов он не услышал, но увидел, как Тыяхша с напряженным
выражением лица исполняет руками пассы.
Когда она закончила, произошло то, что, возможно, здорово поразило бы Влада, если
бы он не устал в этот день удивляться.
Мертвец вдруг вздрогнул и выгнулся мостом, высоте которого позавидовал бы
профессиональный гимнаст. Продержавшись в этой нелепой и напряженной позе некоторое
время, он завалился набок и затих. Но секунд через пять вновь зашевелился, начал
извиваться и трястись. А когда конвульсии прекратились, мертвец сел, потом встал и,
повернувшись к Тыяхше, застыл в немом вопросе. Девушка не стала его мучить – указала
верную дорогу, махнув рукой на запад. Оживший труп благодарно кивнул, неуклюже
развернулся и, медленно переставляя негнущиеся ноги, отправился в указанном
направлении. Пошел прямиком через придорожные кусты и дальше – вдоль края небольшого
оврага.
Шафрановый шар Рригеля в ту минуту нырнул за высокий холм и, как бывает в таких
случаях, оставил за собой след – широкую огненную полосу. На фоне пылающего зарева
фигура уходящего в небытие мертвого курьера смотрелась особенно жутко. Влад невольно
перекрестился.
После этого события минут двадцать шагали молча. Когда молчание стало
невыносимым, Влад спросил:
– Что там дальше?
Тыяхша вздрогнула:
– Ты о чем?
– Все о том же. Об Охоте. Я кажется…
– Вижу. Ты, наконец-то, стал верить в существование Зверя.
– Поверишь, когда такое увидишь. И озаботишься.
– А на чем остановились?
– На том, что все эмоции, суть энергия, – напомнил Влад.
– Правильно, эмоции – энергия, – похвалила его Тыяхша, как учительница прилежного
ученика. – Ты это понял. А дальше просто. Не только эмоции, но и Мир, являющий себя
через эти эмоции, энергия. Энергия и ничего более.
Влад аж присвистнул:
– Час от часу не легче. Мир, по-твоему, не материален? – Он постучал себя по лбу. –
Вот слышишь, как кость гудит? Материя!
– Материя – это всего лишь сгущенная энергия, – спокойно сказала Охотница.
– Чем же она сгущена?
– Словом, конечно. Придумает ум слово, и налипает на него энергия. Поэтому хорошо,
когда слово правдиво, а когда лживо – худо.
– Ты всерьез веришь, что слово творит предмет?
– Я бы сказала – феномен.
– У-у, какие ты слова знаешь! – искренне восхитился Влад.
Тыяхша горделиво вскинула подбородок:
– Да уж, не ветром в люльку заброшена. Или ты хочешь, чтобы я из себя дурочку
провинциальную разыгрывала?
– Не-а, не хочу. Мне как раз умные девки нравятся.
– Ой! – воскликнула Тыяхша. – Сейчас сомлею – я нравлюсь Носителю Базовых
Ценностей!
Она произнесла это с такой язвительностью, что Влад смутился. По-настоящему
смутился. И, сообразив, что ляпнул что-то не то, постарался вернуть беседу в правильное
русло.
– Ты знаешь, – сказал он, – а на Земле когда-то жил человек, который учил, что вначале
было слово.
– Правильно учил, – похвалила Тыяхша неизвестного ей человека.
– Якобы Бог сказал это слово, и все появилось.
– Правильно. Очень правильно. Только не появилось, а проявилось.
– Ну, пусть так. Как видишь, идея мне в принципе знакома, живет в крови, и
отторжения не вызывает. Больше того, слова я люблю, они меня греют. Но что дальше?
– А дальше… – Девушка на секунду задумалась. – Дальше нужно уяснить, что в Мире
все едино и все связано со всем. Абсолютно все. А значит, и ты. Ты связан со всем.
Влад с готовностью принял такое положение вещей.
– Ну и чудесно. Со всем так со всем. – Какое-то время он прокручивал в голове эту
мысль, потом поделился с Охотницей выводом: – Тогда и все в Мире связано со мной.
– И ты со всем, и все с тобой, – подтвердила Тыяхша. – Ты связан с любым феноменом
Мира, а любой феномен Мира – с тобой. Мало того, в определенном смысле ты – это и есть
весь Мир.
– А Мир – это я?
– Ну да, конечно. – Она махнула рукой в сторону, где лежал бурый валун. – И вон тот
камень на дороге – это ты. Возникнет желание, можешь поднять его в воздух и отшвырнуть.
Валун вдруг сорвался с места, завис на двухметровой высоте, потом отлетел по дуге в
сторону и покатился в овраг. И там где-то с полминуты, ссыпаясь на дно, шуршал
потревоженный щебень.
– Сможешь так? – спросила Тыяхша.
Влад мотнул головой:
– Это выше моего понимания.
– А ты разве понимаешь, как ты вскидываешь руку, когда ты ее вскидываешь?
– Рука – она часть меня.
– Я про то и толкую. Пойми, тот камень тоже часть тебя.
– Если бы он был в почке…
– Он и без таких сложностей часть тебя.
– И тебя?
– Бесспорно. Ведь все связано со всем.
– И я с тобой?
– Конечно.
– Приятно подумать, что ты и я – одно.
– Учу-учу не думать, а он все думает, – нахмурилась девушка. – Да еще и о всякой
ерунде. Прекращай! Лучше приступай к тренировкам. Вон видишь впереди камень?
– Вижу.
– Сдвинь.
– В смысле – не прикасаясь?
– Ну конечно. Как еще?
Они остановились, и Влад попробовал. И до того сосредоточился, что аж пот на лбу
выступил и позвоночник заныл в районе копчика. Но все равно ничего не вышло. Попытался
еще раз – без толку. Не выходило. В третий раз пробовать не стал. Развел руками, дескать,
извини, подруга, но такие чудеса мне не по силам, и признался:
– Не могу. Мир меня окружающий узреть в виде чистой энергии получается. Честное
слово, получается. Это в принципе не так уж и сложно. Даже без пойла и дури. Но
использовать эту энергию я не могу. Сам в ней растворяюсь без остатка. Так что – уволь. И
извини, если разочаровал.
– Не сдавайся, пробуй еще, – подбодрила Тыяхша. – Ты способный. Ты очень
способный. Ты просто не представляешь, какой ты способный.
– Не выдумывай.
– Правду говорю. Ты вот что… Постарайся собрать энергию Мира в точку, а потом
материализуй себя так, чтобы эта точка была у тебя вот здесь. – Она ткнула себя в область
солнечного сплетения. – И используй ее затем по своему усмотрению.
– То превратись в энергию, то снова материализуйся в точке сборки, – проворчал
Влад. – Это прямо как у наших древних мудрецов: чтобы понять, что горы есть, нужно
сначала понять, что их нет.
– Все верно, – согласилась с мудрецами Тыяхша. – Так что давай, Влад, упражняйся.
И весь остаток пути он только тем и занимался, что пытался сдвинуть попадавшиеся на
глаза камни. Потом с камнями завязал, взялся за шары перекати-поля. Думал, раз легче,
значит, проще будет. Где там! И с этими ничего не вышло. То ли Тыяхша плохо объяснила, то
ли сам был никудышным учеником.
Пришли – как она и обещала – на последних минутах заката.
Дом стоял на поляне в роще странных деревьев, стволы которых выглядели
беременными, а листва пахла жасмином. Темное двухэтажное здание с почерневшей покатой
крышей казалось очень старым, но отнюдь не ветхим. Из-за широкой открытой веранды и
вытянутой пристройки (как потом оказалось, конюшни) оно походило на затаившуюся
хищную птицу, которая левое крыло поджала, а правое зачем-то расправила.
Бросилось в глаза и отсутствие забора. Хозяева не удосужились построить даже
маломальской изгороди. Объяснение напрашивалось одно из двух: либо хозяева никого не
боятся, либо уверены, что их все боятся.
«Хотя, быть может, и то, и другое вместе», – подумал Влад.
Поразило его и то, что входная дверь, наличники и ставни обиты широкими полосами
из чистого раймондия. Полосы эти были приколочены как попало, неровно, явно наспех и не
для украшения, а для каких-то сугубо утилитарных целей.
И тут Влада осенило.
Он понял, почему, когда находился у костра, Зверь не нападал. Дело, оказывается, не в
огне, как сперва предположил, а в килограмме раймондия, который лежал в походном мешке.
Вот от чего дьявол шарахался, как зверь от огня. От раймондия.
Решив удостовериться, спросил у Тыяхши:
– А эти штуки из фенгхе для чего? Зверя отпугивать?
– Угадал, – кивнула девушка. – Зверь фенгхе стороной обходит. Боится запаха. И чем
больше фенгхе, тем Зверю хуже.
– Нужно крестиком из этого дела обзавестись, – прикинул на будущее солдат.
– Только учти, – предупредила Охотница, – выкрав душу у человека, Зверь запаха
фенгхе уже не боится.
– И что тогда делать?
– Ты же видел.
«Чего я видел?» – растерянно подумал Влад, но в следующую секунду догадался:
– Стрелой его, гада?
– Да, тогда стрелой. И насквозь.
– Как все сложно тут у вас – Влад поскреб затылок. – Без бутылки фиг поймешь.
Тыяхша ничего на это не ответила, уже приветственно махала отцу. Мистер Дахамо,
сбитый дядька с лицом круто пожившего, но не уставшего жить человека, вышел на крыльцо
встречать дочь. Выглядел он щеголем – поверх открахмаленной белой рубахи накинул на
себя неописуемых цветов камзол, а черные кожаные штаны заправил в остроносые сапоги,
начищенные до такого состояния, что в них как в зеркале отражалась уже выскочившая на
небосвод Рроя.
И это еще не все.
Дополнительного шика-блеска мистеру Дахамо придавали украшенный бисером пояс,
золотая брошь на груди и увесистые перстни чуть ли не на каждом пальце.
Гость, глядя на хозяина, почувствовал себя замухрышкой. Каковым после нелегкого и
продолжительного марш-броска, собственно, и являлся. Видок у солдата на самом деле был
тот еще: физиономия небритая, нечесаные волосы превратились в паклю, комбинезон в
пятнах пота и крови, ботинки грязные.
«И надо думать, воняет от меня километра за три, – добил себя Влад. Но потом
мысленно преодолел смущение и махнул на все рукой: – А-а! Как есть, так есть. Переживут.
И я переживу».
Когда Тыяхша представила своего спутника, папаша на пожелание горизонта качнул
приветственно холеной седой бородой и тронул пальцами край шляпы.
И ничего не сказал.
Поначалу мистер Дахамо вообще не проявил к землянину никакого интереса. Ну
пришел человек и пришел. Мало ли в прошлом было здесь пришлых. Как приходили, так и
уходили. И этот тоже – как появился, так и исчезнет. Но потом все резко изменилось. Это
когда он увидел на щеке гостя шрам. Приблизился, бесцеремонно потрогал рубец длинными
холодными пальцами и, поцокав языком, задал вопрос на неизвестном языке.
Ни черта не разобрав, Влад обратился за помощью:
– Тыяхша, я туплю. Слышу, вроде на аррагейском, а вроде нет. Что он спрашивает?
– Это на муллватском, – пояснила девушка. – Мы ведь не арраги, а муллваты. Отец на
аррагейском принципиально не говорит.
– Уважаю, – сказал Влад. – Только я-то на муллватском ни гу-гу.
– Он спрашивает, что означает твое имя.
Солдат, обращаясь к отцу, но глядя на его дочь, охотно объяснил:
– «Влад» это коротко от «Владислав». На языке народа моей матери означает
«владеющий славой».
Выслушав перевод, мистер Дахамо еще пристальней взглянул на гостя. Затем покачал
головой, дескать, ну надо же, что на свете делается, и показал жестами: мой дом – твой дом.
После чего взял Тукшу под уздцы и повел вываживать. При этом выражение лица у хозяина
оставалось весьма и весьма задумчивым.
Тем временем Влад решил хоть немного привести себя в порядок и попросил у Тыяхши
воды. Пока та собирала все необходимое (кувшин, таз и мыло с полотенцем), разделся по
пояс. Сбросил верх комбинезона и стянул через голову мокрый тельник.
Мылся там же, возле крыльца. Тыяхша лила ледяную колодезную воду Владу на руки, а
он, фыркая и вскрикивая, изображал из себя тюленя. Когда попросил плеснуть на спину,
девушка разглядела старую рану под левой лопаткой.
– Откуда? – спросила она, коснувшись шрама.
– Прививка от оспы.
– Врешь?
– Шучу.
– А на самом деле?
– Не волнуйся, дырка не от твоей стрелы.
Он стащил с ее плеча полотенце и стал яростно растираться, поигрывая накачанными
мышцами.
– Знаю, что не от моей. Я не в тебя стреляла. В Зверя.
– А мне казалось, в меня.
– Мало ли что и кому кажется.
– Что да, то да, – согласился Влад.
– Так откуда? – не унималась Тыяхша.
Пришлось солдату поведать о своем позоре.
– Это память об одной моей идиотской выходке. Выбежал как-то сдуру за границу
блокпоста без бронежилета. На секунду всего-то и выбежал. Туда и обратно. Дорожный знак
поправить. А снайпер, сволочь, не дремал. Пуля вошла в грудь, пробила легкое и там вон,
видишь где, вышла.
– Больно было?
– Больно не больно, но когда пулю ловишь, ощущение, доложу тебе, мерзкое.
– Верю.
– И, знаешь, что интересно?
– Что?
– Когда пуля входит в тело, не чувствуешь, что это что-то острое. Кажется, что кулаком
саданули. Тупой удар. Но такой силы, что дух сразу вон. Бац – и ощущаешь себя
марионеткой, у которой все нити, идущие наверх, обрезали. Падаешь и понимаешь: «Конец».
Тут Влад осекся и перестал корчить из себя героя, ветерана и инвалида, потому как
подошел к ним и встал рядом мистер Дахамо. Не из пустого любопытства, между прочим,
встал, а по делу. Решил подсветить. В руках держал несусветной конструкции керосиновый
фонарь, огонь в котором дрожал, задыхаясь от нехватки кислорода.
Тут и произошло то, что произошло.
Поднес мистер Дахамо фонарь поближе и громко вскрикнул. Его дочь от этого возгласа
чуть кувшин не выронила.
А дальше стало твориться нечто невероятное.
До этого хозяин держался вальяжно, с холодной солидностью, а тут вдруг засуетился,
заскакал козликом, руками начал всплескивать, призывая то ли богов, то ли высыпавшие на
небо звезды в свидетели явленного чуда. А таковым, судя по всему, счел он татуировку, что
синела на правом плече гостя. Тыкал в нее мистер Дахамо пальцем и как заведенный
повторял одно и то же слово.
– Чего это папаша так разволновался? – вытаращился Влад.
Тыяхша, которую поведение отца удивило не менее, пояснила:
– Он говорит, что это тот самый знак.
– Какой еще знак?
– Знак Зверя из Бездны.
Влад усмехнулся:
– Что вы, ей-богу. Никакой это не Зверь из Бездны. Это кугуар.
Тыяхша что-то сказала отцу. Но тот от нее отмахнулся – подожди: мол, не до тебя. И
продолжил, охая и ахая, изучать клыкастую морду. Девушка пожала плечами – ну как
знаешь, – и обратилась к гостю:
– Ты сказал «ку-гу-ар». Что такое «кугуар»?
– Кошка дикая, – пояснил Влад. – Водилась на Земле, пока не перебили. Сильная такая
была и ловкая кошка. Ударом лапы оленю хребет перебивала. Целую лошадь могла утащить в
зубах. Представляешь? Лошадь – как нечего делать. А еще могла запрыгнуть на высоту в пять
метров.
– А зачем у тебя эта кошка на плече?
– Затем, что я сам Кугуар. Прозвище у меня такое. Дали в свое время за заслуги.
– Зачем?
– Хм… Долго объяснять. Ну вроде как в награду. У нас так принято. Традиция такая.
Понимаешь?
Тыяхша кивнула.
Пока они обсуждали татуировку, взволнованный хозяин окончательно впал в транс,
закатил глаза и начал произносить нараспев какой-то длиннющий текст.
– Чего он? – насторожился Влад – Не падучая у папаши?
– Нет, это он Пророчество читает, – успокоила Тыяхша. – Похоже, всерьез решил, что
ты – Тот Самый.
– В каком смысле «тот самый»? Кто это «тот самый»?
– Человек Со Шрамом. Человек из Пророчества.
Владу стало интересно:
– А ты можешь мне эту канитель перевести?
Тыяхша взобралась на перила крыльца и стала переводить. При этом прикрыла глаза.
Не от удовольствия – от напряжения.
И вышло у нее так:
И говорю я вам: у времен есть начало, и оно – Сердце Мира. И есть конец у
времен – Бездна. Так повелел Аган.
И говорю я вам: придет в Мир то, что рождено Бездной. То, что беззвучно и
не имеет вида. Что может стать всем и остаться ничем. Я не ведаю имени его, но
называю Зверем, ибо ненасытно и беспощадно.
Так говорю я вам.
И говорю я вам: пришлет Бездна Зверей своих, чтобы вгрызлись они в
Сердце Мира, и выпили кровь его, и вынули душу его. Суждено будет случиться
тому – не станет Мира. И наступит конец времен, и воцарится вечная тьма, имя
которой – Бездна.
И горькие слезы не будут утешением в непоправимом бедствии, ибо не будет
тех, кто мог бы пролить их. И возликует Зверь. Так говорю я вам.
И говорю я вам: будут те из людей, кто слышит беззвучное и видит
невидимое. Те, кто принудит зазвучать беззвучное и заставит невидимое стать
видимым. И нарекут они себя Охотниками.
И говорю я вам: огласят Охотники: «Мы убьем Зверя ненасытного и
беспощадного, ибо те мы, кто защитит Сердце Мира!» И слова их утешат
поверивших. Так говорю я вам.
И говорю я вам: оседлают Охотники коней своих, и приладят к лукам своим
стрелы острые, из фенгхе отлитые, и начнут Дикую Охоту за исчадиями Бездны. И
ни один зверь не уйдет от стрелы. Ни один не спасется. И возрадуется Сердце
Мира. Так говорю я вам.
И говорю я вам: повернется Колесо Времени, время агалл уступит место
времени тллонг, и Бездна вновь пришлет Зверей своих. И все повторится.
И еще раз повторится.
И тысячу тысяч раз повторится.
И говорю я вам: будет время агалл сменять время тллонг, а время тллонг –
время агалл, пока не наступит время Последней Охоты. Тогда придет Человек Со
Шрамом. И будет Он мечен знаком Зверя. И назовет Он себя Славы Мира
владыкой.
Так назовет Он себя.
И даст Он Бездне дно, и забудет она сама себя. И перестанет присылать в
Мир Зверей своих.
И наполнится Мир светлой радостью на веки вечные.
Так говорю я вам.
Истинно, говорю я вам, ибо так повелел Аган.
Когда мистер Дахамо прекратил бормотать, а его дочь – переводить, Влад энергично
почесал затылок и спросил:
– И что это все значит?
– Только то, что сказано, – ответила Тыяхша.
– Смысл-то в чем?
– В том, что придет тот, кто учинит Последнюю Охоту.
– И твой папаша думает, что это я?
– Как видишь.
– Переведи ему, что я не тот, о ком он думает.
– А откуда ты знаешь, что ты не тот?
– Мне ли не знать, – усмехнулся Влад.
На что девушка мудро заметила:
– Все про себя знать никому не дано.
– Это-то, конечно, но…
– Сейчас проверим, тот ты или не тот. Отец собрался принести шорглло-ахм. Старую
Вещь.
В ту же секунду мистер Дахамо оставил их и, продолжая громко причитать, направился
в дом чуть ли не прыжками.
– А что это за старая вещь такая? – спросил Влад.
Ответ его удивил.
– Никто не знает, – сказала Охотница.
Влад хотел еще кое-что уточнить, но хозяин уже вышел из дома. В руках мистер Дахамо
держал небольшую деревянную шкатулку, которую чуть ли не с поклоном попытался всучить
гостю. При этом что-то бормотал. По-прежнему – на муллватском.
– Эту шкатулку со Старой Вещью ему отец оставил, – начала переводить Тыяхша. – А
тому его отец, а тому – его отец, а тому…
– Я понял, – прервал ее Влад. – Правнук деда своего отца все время передает шкатулку
деду своего правнука.
Девушка замерла, прокрутила в голове фразу и подтвердила:
– Ну да… У нас такая традиция: из поколения в поколение отец передает шорглло-ахм
старшему сыну.
– А тот, кто был в цепочке первым, где эту штуку взял? – спросил Влад.
– Откуда я знаю, – пожала плечами Тыяхша. – Это неизвестно. Известно только то, кому
ее, в конце концов, нужно отдать.
– И кому же?
– Выходит, что тебе. Бери и владей.
– Думаешь? – усомнился Влад.
– Все сходится, – настаивала Тыяхша. – Все. Джжог, жан-глло, атип-ор. Шрам, знак,
имя.
– Чего-чего?
– Говорю, все приметы, указанные в Пророчестве, сходятся. Да еще и в нужное время.
– А если вы ошибаетесь? – все еще сомневался Влад. – Если совпадение?
– Если совпадение, то ты не сумеешь ее открыть, – показав на шкатулку, пояснила
девушка.
Мистер Дахамо каким-то образом понял, что сказала дочь, и энергично подергал
узловатыми пальцами инкрустированную крышку. Та не поддалась. Он еще раз дернул. С тем
же успехом. Показал мимикой: мол, видишь, я, простой смертный, открыть не могу. И вновь
протянул – пробуй ты. Владу ничего не оставалось, как принять непонятный дар. Взял в руки
и, чувствуя некоторое смущение, неловко пошутил:
– Где расписаться в получении?
Тыяхша недовольно покачала головой.
– Прошу прощения, – еще больше смутился Влад. – Не каждый день доводится…
– Ну, давай-давай, открывай, – поторопила девушка. Было видно, что и ей передалось
волнение отца.
– Вечность ждали, секунду подождать не можете? – усмехнулся Влад.
Шкатулка открылась легко: чуть потянул, внутри что-то щелкнуло, крышка чмокнула и
откинулась. Мистер Дахамо обрадованно ахнул, а Тыяхша, с не девичьей силой ударив Влада
по плечу, воскликнула:
– Вот видишь!
– Без комментариев, – только и смог растерянно произнести солдат. И сам удивился
своему осипшему голосу.
Джинн из шкатулки не вылетел. Бриллиантов в ней тоже не оказалось. На дне темнел
плоский и невзрачный предмет. Влад, не без некоторой внутренней тревоги, которую всеми
силами пытался скрыть, вытащил вещицу на свет, которая оказалась глиняным, по виду
весьма старинным, диском. Вернее, обломком диска. Похоже, кто-то когда-то разбил строго
по диагонали круг диаметром сантиметров в десять и сунул одну его половину в шкатулку. А
вторую в другом месте спрятал. Если, конечно, не потерял.
Влад провел пальцем по неровной линии разлома и непонимающе пожал плечами:
– И что дальше?
Тыяхша переадресовала вопрос отцу. Тот пожал плечами – не знаю, мол. Мое дело
передать, а что дальше – это не ко мне.
– Тут барельеф какой-то, – поднеся пластинку ближе к свету, обнаружил Влад. – Круги,
какие-то линии. Напоминает электрическую схему.
– Дай глянуть, – попросила девушка и, осмотрев артефакт, предположила: – Может,
лабиринт?
– Похоже, – согласился Влад и начал водить по схеме пальцем. – Вот это устье – вход.
Вот эти круги – подземные залы, а все эти линии – ходы. Очень похоже. У вас тут есть где-
нибудь поблизости лабиринт?
– Не слышала.
– А папаша?
Тыяхша обратилась с вопросом к отцу, но тот так красноречиво замотал головой, что
землянин без перевода понял – ни о чем подобном мистер Дахамо слыхом не слыхивал.
– Жаль, – посетовал Влад. – Возможно, в центре этого лабиринта супер-пупер оружие
лежит, которым Зверя можно одолеть раз и навсегда. – Он помолчал, потом мотнул головой,
словно в волосах у него запутался жук, и заметил: – Впрочем, даже если бы и был такой
лабиринт, я в него, пожалуй бы, не сунулся. Не стал бы горячиться.
– Почему? – спросила Охотница.
– С неполной картой прохождения рисковать бы не стал, – объяснил Влад.
Девушка промолчала, повертела пластинку в руках и, приглядевшись к чему-то,
сказала:
– Тут на обратной стороне надпись.
– Где? – Влад вырвал пластинку из ее рук.
На обратной стороне действительно виднелись вырезанные буквы. Он поднес
пластинку ближе к фонарю. Алфавит был очень похож на аррагейский, но как ни пытался
Влад собрать буквы в слова, у него ничего не выходило. Поэтому вернул пластинку Тыяхше
со словами:
– Наверное, на муллватском.
Та минуты две всматривалась в надпись и подтвердила:
– Да, на муллватском. Только на древнем. Точно перевести не могу, но по смыслу что-то
вроде того: «Слава и Сила, слившись по Промыслу, да утвердят силу действий,
происходящих…»
– А дальше?
– Это все. Продолжение, надо понимать, на другом фрагменте диска.
– И что делать будем?
– Ужинать.
– Ужинать?!
– Ужинать.
– А потом?
– А потом – будь что будет, – невозмутимо закончила Тыяхша. – Что от нас зависит,
сделали. Что потребуется, сделаем. А там – как получится.
Влад против подобного фатализма возражать не стал.
– А и действительно, чего заранее изводиться? Глупо. Тем более что лично я сейчас
соображать не в состоянии – есть хочу. Голоден как… как не знаю кто. Как… просто как
Минотавр какой-то.
– Минотавр – это кто?
– Это персонаж земной мифологии. Сын Миноса, царя острова Крит. Очень уродливый,
надо сказать, сын. Хотя, конечно, никакой он ему на самом деле не сын.
Тыяхша попыталась найти в словах Влада логику, но у нее не вышло:
– Ты меня запутал.
– Сейчас распутаю, – пообещал Влад. – Там у них такое дело приключилось. Однажды
этот самый царь, который Минос, ни за что ни про что, как это зачастую и случается у людей,
оскорбил бога морей Посейдона. На пустом, можно сказать, месте оскорбил. Из спеси. А
Посейдон взял да и обиделся. Не на шутку. И примерно покарал – наслал
противоестественную страсть на жену царя. Та сдерживать себя не стала и вскоре понесла от
первого подвернувшегося быка. А в положенный срок родила странное существо – человека
с бычьей головой. Чтобы скрыть позор от людей, под дворцом царя Миноса построили
лабиринт. Туда и упрятали Минотавра. Кормили его мясом людей – каждые девять лет ему на
съедение привозили семерых юношей и семерых девушек. Вот такая печальная и
поучительная история.
– И хватало ему? – помолчав, спросила Тыяхша.
Влад не понял:
– Кому и чего?
– Минотавру мяса. Девятьсот килограмм на девять лет – так и отощать можно. Шакал и
тот в год тонну съедает.
– Точно?
– Да.
Обескураженный Влад поскреб затылок.
– Знаешь, я как-то не задумывался на этот счет. – И махнул рукой, подводя черту под
темой: – Да и толку в дебри лезть? Все это миф. Все это сказка.
Но Тыяхша его наплевательскую позицию не разделила, обронила с грустью:
– Несчастный.
– Ты про Минотавра? – не поверил Влад.
– Про него. Ни за что ведь страдал.
– Что поделать, у нас, землян, сын всегда был в ответе за отца.
– Это неправильно.
– Как есть…
Ужинали на веранде. Хозяева подали на стол еду, быть может, и не изысканную, зато
сытную и обильную: громадные куски зажаренной дичи, бесформенные лепешки из муки
грубого помола и овощной салат, наструганный по-мужски – здоровыми ломтями. Пища
богов! Нектар и амброзия. Только все недосоленное. Впрочем, как известно, это пересол на
спине, а недосол на столе. Тем более мистер Дахамо помялся-помялся, но вынул откуда-то
солонку из горного хрусталя. Протянул дорогому гостю и разрешил пару раз отщипнуть.
Запивали все это дело пахуче-гремучим напитком крепостью градусов под семьдесят.
Как Влад в процессе выяснил, данный «вырвиглаз» мистер Дахамо лично выгоняет из
губчатой настырницы – широко распространенного в местных краях кактуса.
Тыяхша свою стопку поднимала изредка, и то лишь для того, чтобы пригубить самую
чуточку. Из вежливости. А вот Влад, подбадриваемый радушным хозяином, зачастил. Первая,
как говорится, колом, вторая – соколом, а остальные – мелкими пташками. И понеслось: за
встречу – за горизонт – за тех, кто не с нами, – за то, чтоб никогда, – за то, чтоб всегда. Потом
– за то. И еще, вдогон, – за се.
И вскоре Влад здорово набрался. Дошло до того, что в какую-то минуту обнаружил:
Тыяхши за столом нет, а сам он сидит в обнимку с ее отцом и грузит его россказнями из
армейской житухи. При этом, понимая всю пошлость своего поведения, остановиться никак
не может и все наседает и наседает на бедного мистера Дахамо.
– А вот еще был случай, – нес помимо прочего распоясавшийся дембель. – Пришел как-
то раз главный сержант Гринг Пасс к главному сержанту Джону Моррису и ну сетовать.
Говорит, во взводе одни олухи царя небесного собрались. И это, доложу я вам,
многоуважаемый мистер Дахамо, было сущей правдой. Те еще ребятки главному сержанту
Пассу попались. Их в Центр боевой подготовки имени командора Брамса аж с Бойнрамии
прислали. Понимаете, о чем толкую?
Мистер Дахамо, уловив вопросительную интонацию, кивнул, и подбодренный Влад
продолжил:
– Бойнрамия тогда еще в Кандидатах числилась. Правда, уже в верхней части Списка.
Словом, на подходе была к принятию в Федерацию. Вот тамошние верхние люди на радостях
и решили, что нечего сложа руки сидеть, надо срочно гвардией обзаводиться. Собственной.
Чтоб все как у людей было. На случай, значит, обострения сепаратистских настроений.
Понимаете? Ну, вы понимаете. Наверное…
Мистер Дахамо никак не отреагировал, но Влада это не остановило:
– Так вот. Сказано – сделано. Подписали бойнрамианцы с Министерством обороны
Большой Земли договор и прислали к нам в Австралию сотню отъявленных балбесов.
Натурально – балбесов. Нет, мистер Дахамо, правда. Истинная. – Влад врезал себе по груди
кулаком: дескать, клянусь. – Балбесы балбесами! Никакого понятия о дисциплине! В помине.
Было отчего Грингу Пассу сетовать. Было-было. Чего там говорить. Допекли старого вояку
уродцы.
Тут вежливо внимающий гостю Дахамо налил по новой и протянул стопку. Они
чокнулись и выпили. Уже без тоста. Между делом и вдогон. Влад закусил кисло-сладкой
мякотью неизвестного желтого овоща, вытер сок с губ тыльной стороной ладони и стал
рассказывать дальше:
– Ну а потом, уважаемый мистер Дахамо, вот что приключилось. Выслушал главный
сержант Моррис своего старого кореша и решил помочь. Как корешу не помочь? Святое
дело! Откладывать не стал, вызвал через службу троих – Джека Хэули, Фила Тоя, ну и
Владислава де Арнарди. Меня то есть. Это я – Владислав де Арнарди. А Владислав де
Арнарди – это я. – Влад виновато развел руками. – Так уж вышло. Ну и вот. Нас кликнули,
мы нарисовались. А как нарисовались, так он нас и напряг. Так, мол, и так, говорит: кровь из
носа, только нужно, парни, Грингу Пассу помочь. И спрашивает: подпишетесь? Спросил, а
сам ждет. Ну а мы… А что мы? Мы, конечно, подписались. Ну а как хорошему человеку не
помочь? Хорошим людям нужно помогать. Верно я говорю?..
Мистер Дахамо вновь уловил, что его о чем-то спрашивают, и кивнул. Ничего дядька не
понимал, но ему легче было кивать, чем мотать головой туда-сюда. Влад этого уже не
осознавал и обрадованно протянул старику пять, чтоб закрепить рукопожатием схожесть
подходов к важнейшим принципам бытия. Обменявшись рукопожатиями, они тут же
обменялись и кое-чем более существенным. Влад сорвал с запястья и вручил хозяину
хронометр. Отличный армейский хронометр – противоударный, водонепроницаемый и
огнеупорный. Мистер же Дахамо отдарился массивным браслетом из белого с прожилками
металла. Материализовал его из воздуха как заправский фокусник. Натянув браслет на место
хронометра, Влад с минуту любовался, как здорово штуковина смотрится на руке. Потом
хлопнул себя по лбу:
– Я же еще не рассказал вам, мистер Дахамо, чем там у нас все дело кончилось.
И вернулся к рассказу. Ничего не мог с собой поделать – тянуло трепаться. Растормозил
его не на шутку первач из губчатой настырницы.
– Так вот, мистер Дахамо, дальше. А дальше… Отставить. Прежде вот о чем. У нас же
дело тогда к выпуску шло. Вот что. Это существенно. Должны мы были через какие-то два
дня документы на руки получить и убыть к местам дальнейшего прохождения службы.
Скачками по окопам в соответствии с проведенным… – в этот миг Влад, увидев, что хозяин
разливает по новой, вздохнул, но возражать не стал и рассказа не прервал, – распределением.
И вот. В день выпуска – все на плац, со стягом прощаться, а мы – в лесок, что неподалеку от
Центра растет. Дождались на опушке главного сержанта Морриса и под его чутким
руководством сварганили в охотку по окопу для стрельбы в полный рост. Отрыли, стало
быть, и стали ждать.
Дахамо протянул стопку, Влад поморщился, выдохнул и опрокинул. Закусывать не стал,
продолжил:
– Дальше так. Дело к обеду – Гринг Пасс архаровцев в лесок. Построил полукругом,
«смирно» дал. Но им что «вольно», что «смирно» – один пень. Галдят, в носах ковыряются,
яйца чешут. Ладно. Нам-то что. У нас свое. Стали смертников изображать. Натурально.
Встали у вырытых могилок, головы понуро повесили, ждем. А главный сержант Моррис,
отец родной, хоп – вытащил откуда-то листок помятый, расправил, брови сдвинул и
зачитал… приговор смертный! Без балды – смертный. Так и так: мол, за систематические
нарушения воинской дисциплины в ходе прохождения курса обучения в Центре боевой
подготовки имени командора Брамса курсанты Джек Хэули, Фил Той и Владислав де
Арнарди приговариваются к расстрелу. А как зачитал, тут же выхватил музейный кольт
размеров невероятных и – бабах! бабах! бабах! – привел приговор в исполнение. Холостыми,
конечно, патронами. Но попадали мы в свои ямы, будто боевыми он в нас засадил. Что там
говорить – красиво померли. Как в кино. Не вру – ей-богу, как в кино! А обалдуи
бойнрамийские сдрейфили. Натуральным образом – чуть не уделались. Притихли от ужаса и
рты раззявили. А как взялся Моррис за лопату, вроде как могилы закапывать, Гринг Пасс дал
им «налево». И пока в себя не пришли, повел на прием пищи через рот. Мы еще для верности
полежали в ямах минут пять, только потом воскресли. Раздал нам Моррис предписания и
обнял на прощание. Подхватили мы свои вещички, что в кустах припрятаны были, и прямым
ходом на космодром. – Влад посмотрел на мистера Дахамо – слушает ли? – и, убедившись,
что с этим все в порядке, подытожил: – Вот такие вот пироги с капустой. Говорят, парни с
Бойнрамии до самого выпуска шелковыми ходили. Прониклись, видать. – Влад посмотрел на
пустую стопку и добавил: – Впрочем, все это было давно и, как отсюда кажется, – неправда.
Мистер Дахамо, сообразив, что рассказ (в котором он не понял ни бельмеса) наконец-то
завершен, сочувственно покивал и вытащил из кармана коробку с сигарами. Сначала
предложил гостю, а когда тот отказался, сам со вкусом задымил.
Долго, подперев отяжелевшую голову кулаками, смотрел Влад на кольца, которые
мистер Дахамо пускал под навес веранды. Кольца навевали тоску. Точнее не сами кольца, а
их обреченность. Глядел-глядел и не выдержал, сорвался. В смысле – запел. Естественно,
любимую. Даппайскую.
Возвращайся, умоляю,
Моя девица-краса —
Злые ветры растерзали
Сердцу милых голоса…
Проснулся Влад глубокой ночью. Проснулся от жажды – внутри пекло, будто тлеющих
углей наглотался. Открыв глаза, ничего не увидел – вокруг царила кромешная темень. Долго
вспоминал, где и по какой причине находится. С трудом, но вспомнил. Поднес к глазам диск
хронометра. Хронометра на руке не оказалось. Пощупал – вместо хронометра какой-то
металлический браслет. Вспомнил – подарок.
Продолжив обследование, Влад обнаружил, что лежит одетым, а пошевелив ногами –
что ботинок нет. Кто-то снял.
Это его немного смутило, поскольку в свежести своих носок уверен не был. Но,
впрочем, сосредотачиваться на этом не стал: во-первых, сильно хотелось пить, во-вторых,
пронзила мысль о мешке. Вернее, не о самом мешке, а о лежащем в нем спасительном слитке
раймондия. Повернулся на бок и, подгоняемый инстинктом самосохранения, пошарил рукой
по полу. Мешок лежал рядом. И винтовка тоже. Успокоившись, Влад заставил себя сесть.
Вспомнив, что где-то в мешке лежит еще и фонарь, полез искать. На ощупь найти нужную
вещь всегда трудно, а в нетрезвом состоянии тем более, но нашел. Вытащил и тут же врубил.
Свет так больно резанул по глазам, что Влад невольно зажмурился. Уменьшил
мощность луча и только потом осторожно приподнял веки. Сквозь образовавшуюся щель
увидел, что находится в небольшой – метра три на три – комнате. Хотя единственное окно и
закрывали наглухо ставни, но по скосу потолка догадался, что расположена комнатушка на
втором этаже.
Мебели было мало. Узкая жесткая кровать, на которой, собственно, Влад себя и
обнаружил. Напротив нее массивный, сколоченный из плохо тесаных досок стол и такого же
качества табурет, а по диагонали, в углу – огромный сундук. На сундуке что-то бесформенное
– то ли груда белья, то ли шкуры. И это все.
Влад поводил фонарем вокруг – нет ли где чего попить? Но на столе ни кружки, ни
кувшина не оказалось. Только продырявленная шляпа. Тут он вспомнил о фляге, опять полез
в мешок. Фляга оказалась пустой. Ни капли. Недовольно крякнув, Влад принялся обуваться.
Против физиологии не попрешь – хочешь не хочешь, а нужно спасать себя от обезвоживания.
Долго возился со шнуровкой. Кое-как справился, подхватил мешок и, не забыв про
винтовку (все свое ношу с собой), встал. И тут же вскрикнул – долбанулся о потолочную
балку. Потирая ушибленное место и проклиная сволочную деревяшку, пошел на выход.
Дверь оказалась не запертой. Противно взвизгнули несмазанные петли, и Влад очутился
в длинном коридоре, по сторонам которого разглядел еще несколько дверей. Крадучись, чуть
ли не на цыпочках, прошел мимо всех и добрел до лестницы. Стараясь не шуметь (что
получалось плохо – ступени совсем рассохлись и стонали при каждом шаге), стал спускаться.
Влад шел медленно. Пройдя несколько ступеней, застывал, вслушивался в тишину,
царившую в доме, и делал еще несколько шагов. Спустился на первый этаж за пять приемов.
В холле на предмет чего попить рыскать не стал – боялся неосторожным громом-стуком
потревожить сон хозяев. Освободил входную дверь от крепкого (брусок в ладонь) засова,
налег на массивную створку плечом и вывалился наружу. Как птенец из скорлупы.
Экономя заряд аккумулятора, фонарь тут же отрубил – ночь стояла ясная. Набежавшие
в час заката тучи уже рассеялись, и на чистейшем небосклоне сияли обе луны. Рроя – полным
диском. Эррха – надкусанным.
Ополовиненная луна своим видом тут же напомнила о Старой Вещи. Влад смачно
выругался и стал лихорадочно – не хватало по пьяному делу посеять то, что люди хранили
веками! – ощупывать многочисленные карманы комбинезона. К счастью нашел. Глиняная
пластина лежала в левом нагрудном и за это время никак не изменилась. Все та же
картосхема лабиринта, вернее – часть картосхемы.
Успокоившись, землянин перекрестился, поцеловал большой палец в то место, где был
когда-то ноготь, и еще раз рассмотрел артефакт.
Как известно, лабиринты бывают трех видов. Во-первых, греческий лабиринт. Спираль.
Заблудиться в таком лабиринте невозможно. Один вход, он же – выход. Дошел до середины,
сразился с Минотавром и домой. Если победил. Если нет, то – нет.
Во-вторых, лабиринт-сетка. В таком лабиринте каждая дорожка может пересечься с
каждой. Нет центра, нет края, нет границ, нет выхода. Такая штука одновременно – и не
достроена и безгранична. Как гиперсеть, где каждая ссылка таит в себе целый космос
подобных ссылок. Буквально – выхода нет. Есть его поиск. Процесс.
И наконец, подобный тому, что изображен на этой древней пластинке, –
маньеристический лабиринт. Он напоминает дерево: корни, ствол, ветки. Все как полагается,
куча коридоров и множество тупиков. Нужное место без плана найти безумно тяжело.
Пробираться методом проб и ошибок глупо.
«И зачем мне все это?» – подумал Влад, вертя обломок в руке.
Ответа внутри себя не нашел, спрятал Старую Вещь в карман и пошел к колодцу. Пока
шел, приговаривал:
– Чем чаще воду берут из колодца, тем она чище.
Будто оправдывался перед кем-то.
Колодец оказался таким глубоким, что Влад поднимал ведро, наматывая цепь на
барабан, целую вечность. Несколько раз порывался бросить, но жажда вынуждала крутить и
крутить рукоять. Чуть кровавые мозоли не натер. Зато вода колодезная оказалась чудо как
хороша. Только жутко холодная – после каждого глотка казалось, что по зубам молотком
вмазали. Но пил.
Пил, пил и пил.
И все равно не напился. Отходя от колодца к дому, Влад несколько раз останавливался и
припадал к фляге, которую предусмотрительно наполнил. Только уже на крыльце
почувствовал себя человеком.
На веранде он задержался – постоял, опираясь на перила с пузатыми, плохо
отшлифованными балясинами.
Ночь без всяких натяжек тянула на твердую четверку. Жара спала. Аромат листвы
пьянил. Перезрелые звезды истекали соком. Сверчок резал по живому – делил тишину на
аккуратные куски.
Влад вдруг ощутил такое единение со всем окружающим, что ахнул от восторга. Ахнул
и пропал. А когда пропал он, куда-то делся и окружающий его мир. Остался только свет. Не
яркий, не пугающий – мягкий. Мягкий, переливающийся всеми оттенками бежевого свет.
Долго искал себя Влад в этом первичном, заполнившем все мыслимые и немыслимые
пределы свете. Искал до тех пор, пока не открылось ему через тихий суфлерский шепот, что
он и есть этот свет. А когда случилось это понимание, свет мгновенно собрался в сияющую
точку. Та в свою очередь каким-то чудесным образом оказалась внутри самой себя и,
вывернувшись без промедления там, внутри самой себя, наизнанку, стала Владом.
Он по-прежнему стоял (будто никуда и не девался) на крыльце чужого, старого,
неуютного, похожего на перевалочную базу, дома и все так же пялился на звездное небо. И
все вокруг казалось прежним.
Только сам он изменился.
Влад вдруг почувствовал в себе такую силу, что мог, пожалуй, пробить дыру в небе,
столкнуть Ррою с Эррхой или вообще устроить глобальный звездопад. Запросто.
Но глупить солдат не стал. Решил излить обретенную силу на что-нибудь попроще.
Первым на глаза попалось ведро, стоящее на краю колодца. Вот оно-то через долю секунды и
полетело вниз от брошенного на него взгляда.
«В колодец!» – мысленно приказал Влад ведру.
И оно свалилось.
Звон ржавой цепи показался упоительной музыкой. И эта музыка провозглашала, что он
действительно стал иным. Хотя, конечно, и остался прежним.
В отведенную ему келью Влад заходил в приподнятом расположении духа. А когда
закрыл за собой дверь, обнаружил, что возбуждение сыграло с ним злую шутку – перепутал
двери и вошел не туда. Хотя и выглядела эта комната почти так же, как та, в которой
проснулся, но была совсем другой. Точно.
Точнее не бывает.
Во-первых, в этой два окна. Во-вторых, на столе горит свеча. В-третьих – здесь на
кровати спит Тыяхша.
Влад чертыхнулся и стал осторожно приоткрывать дверь, чтобы свалить по-тихому. Но
петли предательски скрипнули. Тыяхша вздрогнула и открыла глаза. А увидев гостя,
улыбнулась.
– Извини, ошибся дверью, – смущенно прошептал Влад, поражаясь тому, что девушка
улыбается. Тиберрийцам ведь не дано.
– Подойди, – сказала девушка и села, натянув одеяло до подбородка.
Влад стушевался:
– Зачем?
– Затем.
Оставив винтовку у двери, Влад подошел к кровати.
– Я нравлюсь тебе? – спросила Тыяхша.
– Очень, – признался он с замиранием сердца.
– Ты хочешь меня?
Вопрос позвучал просто. Так просто, будто ее интересовало, хочет ли он пить. А пить
он хотел – от волнения вновь пересохло в горле.
– Обними меня, – не дождавшись ответа, попросила Тыяхша.
Он сбросил мешок и присел на край кровати, но наклониться к девушке не решался.
Тогда, откинув одеяло, она сама потянулась.
И очутилась в его неуклюжих объятиях.
Прижав девушку, Влад к своему восторгу почувствовал, что она обнажена. Испытав
прилив щенячьей нежности, ткнулся своими сухими в ее влажные губы. И стал пить. Пил
долго. Очень долго. Все никак не мог оторваться. И оторвался только тогда, когда
почувствовал – сейчас задохнется. Глотая воздух, стал перебирать ее длинные, вкусно
пахнущие терпкими травами, соломенные волосы и, сбиваясь от волнения, зашептал:
– Милая моя, как же ты мне… Как же я тебя…
Она накрыла ладонью его губы и попросила:
– Сделай темно.
Он кинулся к столу и, задув свечу, тут же вернулся. Дрожа от нетерпения, вновь
заграбастал. Медведь медведем. Но она не возражала. Напротив – прильнула, потерлась
кошкой и выгнулась, призывно запрокинув голову. Влад потянулся губами к ее груди, но
поцеловать не успел.
С все тем же мерзким поросячьим визгом распахнулась дверь.
Резко обернувшись на звук, Влад увидел, что в комнату со свечой в руке входит
Тыяхша. Она выглядела так, будто только-только вернулась из ночного дозора: уставшая, с
осунувшимся лицом, в запыленной одежде и при полном вооружении – за спиной колчан, в
левой руке взведенный арбалет.
Увидев Влада, Охотница недоуменно вскинула брови:
– Ты здесь зачем?
Обнаружив, что страстно сжимает в объятиях пустоту, Влад подскочил как ужаленный.
И единственное что смог выдавить из себя, так это все ту же банальную фразу:
– Видимо, ошибся дверью. Прошу прощения.
– А-а, – протянула девушка. – Я было подумала…
– Да что ты! – театрально всплеснул руками Влад. – Ей-богу, ошибся дверью. Случайно
зашел и… И ничего такого.
– Какого?
– Ну, такого… – Влад, скрывая смущение, прокашлялся в кулак. – Такого, о чем ты
подумала. Ни-ни.
Девушка устало вздохнула:
– Верю. Ну а теперь иди. Твоя комната последняя по коридору.
– А эта разве не последняя?
– Последняя. Но только в другом крыле.
– Понял. Не дурак. Уже ушел.
– Да уж, пожалуйста. – Тыяхша поставила на стол плошку со свечой, рядом пристроила
арбалет и, снимая через голову колчан, призналась: – Устала чертовски. Спать хочу.
Влад уже пришел в себя, закинул мешок на плечо, решил похвастаться:
– Кстати, ты знаешь, а у меня…
– Знаю, – оборвала его Тыяхша.
– Я там ведро…
– Видела.
– Значит, все под контролем?
– Потому до сих пор и живы.
– Логично.
Проходил он мимо Тыяхши боком, чтоб не дай бог не задеть. А она даже на миллиметр
не отошла в сторону. Упрямая женщина. Вредная.
И такая загадочная.
Прошагав по коридору до своей комнаты, Влад не поленился – вернулся. Приоткрыл
дверь и крикнул в темноту:
– Ведьма!
Глава четвертая
И все же полковник ошибся, выбирая столик. Зря счел, что столь солидно выглядящий
господин не будет приставать с разговорами. Еще как пристал. Видать, зацепила его за живое
случайно возникшая тема. А может, дело в свечах? Свечи располагают к беседам. Даже,
пожалуй, провоцируют.
– Простите мне великодушно мою навязчивость, – обратился Седой, так и не
дождавшись от Харднетта каких-либо пояснений, – но я все же хотел бы кое-что уточнить.
Сообразив, что просто так теперь не отмолчаться, полковник отозвался с приторной
вежливостью:
– Что именно вы, друг любезный, желаете уточнить?
Седой, которого явно распирало недоумение, вкрадчиво, чуть ли не шепотом, спросил:
– Ну как же так может быть, что Проводники не люди, когда они от людей рождаются?
– Не все так просто, – ответил Харднетт.
– Не понимаю. Их же наши женщины в любви зачинают и в муках рожают?
– На первый взгляд – да, так и есть. Но на самом деле…
– Не так?
– Не совсем так. Физиология процесса мне не совсем понятна – тут ничего не скажу, но
уверен, процесс запущен извне.
– Кем?
– Думаю, Предтечами.
– Простите? – не понял Седой.
– Я сказал – Предтечами, – повторил Харднетт. – Это термин из моей персональной
космогонии.
– Ах вот оно что! А то я уже было подумал… А нельзя ли, уважаемый,
полюбопытствовать, кого вы так называете?
– Можно. Предтечи – те существа высшего порядка, от которых все и пошло: Вселенная
наша со всеми ее подробностями, мы с вами. Все.
– Надо понимать, вы не верите в единого Бога-Творца. Не так ли, уважаемый?
Харднетт ожидал подобного вопроса и ответил домашней заготовкой:
– Бог в моей космогонии недосягаем для классификации и изучения. Бог для меня
непостижим. До такой степени, что глубокая вера в Его существование спокойно уживается
во мне с очевидной мыслью, что Его, конечно, нет и быть не может.
Седой понимающе покивал: мол, бывает. И стал рассуждать:
– А Предтечи, выходит, у вас это что-то вроде младших богов?
– Называйте, как хотите, – разрешил Харднетт. – Младшие боги, аспекты, херувимы
или лаборанты. Лично для меня это не принципиально.
– Хорошо. Так, значит, вы утверждаете, что это некие Предтечи создали нашу
Вселенную, а потом…
– Погодите. Одно маленькое, но принципиальное уточнение. Предтечи Вселенную не
создавали, они позволили ей создаться.
– Вы хотите сказать, уважаемый, что Предтечи обеспечили физические условия для
создания Вселенной?
– Верно, обеспечили условия. Причем условия эти были предопределены некими
основополагающими принципами. Один из них – непременное появление разумной жизни.
Нас с вами.
– Ну, хорошо, – согласился Седой. – Теория, что появление человека разумного не
случайно, известна. Причем давно. Это теория пресловутого антропного принципа. Но –
Проводники? По-вашему, их возникновение тоже не случайно? По-вашему, их появление
вызвано не мутациями и сбоями в биологической программе человека, а загодя спланировано
теми, кого вы, уважаемый, называете Предтечами?
– Да, именно так, – кивнул Харднетт. – Это работа Предтеч.
– А человечество тогда – что-то вроде суррогатной матери?
– Получается, что так.
Седой, швырнув книгу на стол, восхищенно всплеснул руками. Мол, ну, господин
хороший, вы и даете! Горазды выдумывать и турусы городить. И, не удержавшись,
воскликнул:
– Необычная, уважаемый, у вас концепция!
– Нормальная концепция, – невозмутимо отпарировал полковник и пояснил: –
Понимаете, Предтечи позволили нам создать для себя клетку, но заранее предусмотрели
механизм нашего выхода из нее. И теперь, достигнув определенного технического уровня,
мы свободно из нее выходим. Выходим с помощью Проводников – этих счастливых существ,
которым не ведомо, что такое зло.
– Ненадолго, между прочим, выходим, – напомнил Седой. – И только для того, чтобы
тут же в нее вернуться. Вне клетки существовать-то самостоятельно не можем.
– Пока, – уточнил Харднетт. – Пока не можем.
– Вы думаете, что только пока?
– Я оптимист.
– Завидую, завидую, завидую, – пропел Седой таким тоном, что стало понятно – ничего
подобного, не завидует. Предпочитает быть реалистом. Помолчав какое-то время, он вдруг
улыбнулся и сказал: – А знаете, по одной старинной мистической легенде, все альтернативно-
одаренные в прошлой жизни страдали грехом гордыни, за что, собственно, и дан им в этой
жизни такой странный облик. Не слышали такую легенду?
Харднетт ничего подобного не слышал, покачал головой – нет. А по сути заметил:
– Чушь это все. Я же говорю, появление этих парней закономерно. За-ко-но-мер-но.
Понимаете? Так же, как закономерна была подверженность евреев-ашкенази наследственным
генетическим изменениям, известным под названием «болезнь Тея-Сакса». Наверное,
слышали о такой?
Седой задумался, поиграл бровями и удрученно покачал головой:
– К сожалению, не в теме.
– Эта болезнь приводила к увеличению количества дендритов, – пояснил полковник. –
Хотя лично я вовсе не склонен считать эти генетические изменения болезнью. Глупо считать
подобные изменения болезнью. Ей-богу, глупо. Как и синдром Дауна считать…
– Извините, – прервал его Седой, – я не расслышал, к увеличению чего это болезнь,
которая не болезнь, приводила?
– К увеличению дендритов, – повторил Харднетт. – Это такие древообразно
разветвленные отростки нервных клеток. Их увеличение приводит к значительному
повышению интеллектуальных способностей.
– Вы это серьезно? – не поверил Седой.
– Более чем. Вы знаете, что абсолютно все открытия, положенные в основу теории Над-
Пространства, сделали ашкенази, страдающие синдромом Тея-Сакса?
– Не может быть?!
– Точно, – кивнул Харднетт.
– Так уж и все?
– Абсолютно.
– А откуда, уважаемый, вы это знаете? – все еще не верил Седой.
– Откуда? – Полковник задумался. – Ну, скажем так, обобщил и проанализировал
некоторые данные.
– Закрытые?
– Почему закрытые? Все эти сведения свободно публиковались в различных
монографиях. А что, вас что-то смущает?
– Нет-нет. Просто… Просто ничего подобного слышать не доводилось.
– Не удивительно. За всем не уследишь и все не переваришь. Никакой памяти не
хватит. – Харднетт постучал по голове в районе Д-зоны. – Даже этой.
– Согласен, – кивнул Седой.
– Так вот, послушайте. Когда все необходимые открытия по Над-Пространству были
сделаны, ашкенази перестали… В общем, болезнь Тея-Сакса больше не наблюдается.
Восемьдесят лет уже как не наблюдается. Думаете, все это случайно?
– По-вашему, Предтечи так задумали?
– Именно. Функция полностью реализована – функция отключена. Вот и Проводники
тоже заточены под определенную функцию. И, слава Богу, что настали такие времена, когда
они могут исполнить свое предназначение.
– Вы это с таким придыханием говорите, будто завидуете им, – улыбнулся Седой.
– Да, завидую, – признался Харднетт. – А как тут не позавидовать?
– Чему именно вы, уважаемый, завидуете?
Полковник не стал спешить с ответом. Сначала подлил вина в бокал, пригубил и дал
возможность горячему жирному осьминогу расползтись по нутру. Только потом, видя, что
неугомонный сосед все еще ждет ответа, сказал:
– У меня вызывает зависть то обстоятельство, что они теперь знают, зачем существуют.
– Даже так?! – удивленно воскликнул Седой. – А зачем они, на ваш взгляд,
существуют?
Харднетт пожал плечами:
– Разве не понятно?
– Если честно – как-то не очень.
– Полагаю, смысл их существования именно в том, чтобы дать возможность
разбросанному по Вселенной человечеству собраться в кучу. Утилитарная, конечно, задачка,
но все же привносящая в их жизни хоть какой-то смысл.
– Да уж, есть чему завидовать, – разочарованно протянул Седой и спросил: – А мы,
люди, надо понимать, не знаем, зачем существуем?
– Думаю, что нет, – посетовал Харднетт. – Я, например, не знаю. По большому счету,
конечно. Вы знаете?
Седой не ответил, и полковник продолжил:
– Не считать же, ей-богу, смыслом существования человека две эти наши извечные
забавы – инфантильное созерцание звездного неба над головой и бесперспективное деление
всего подряд на Добро и Зло. Чушь! Тогда уж лучше думать, что человек рождается
единственно для того, чтобы выпить энное количество замзам-колы, потом энное ее
количество, извините, отлить и тут же помереть. Так честнее… Мускус.
– Что «мускус»? – не понял Седой.
Харднетт шумно втянул ноздрями воздух:
– Никак не мог вспомнить запах. Чувствуете – мускус?
Седой поводил носом:
– Нет.
Повисла пауза.
Первым ее нарушил Седой. Постукивая пальцами по обложке книги, он вдруг заявил:
– А я, пожалуй, скажу вам, уважаемый, зачем мы существуем.
– С интересом выслушаю, – откликнулся полковник, вновь потянувшись к бокалу.
– Если исходить из вашей же логики, то существуем мы единственно для того, чтобы
дать жизнь Проводникам.
– Занятно… – Харднетт поднял бокал и поднес к свече. – Они для нас, а мы для них.
Правда, занятно. Я с такой стороны никогда на это дело не смотрел. Только…
Полковник замер: пламя, которое он наблюдал сквозь гранатовый фильтр,
завораживало.
– Что вас, уважаемый, в этом смущает? – не выдержал его молчания Седой.
Харднетт вздрогнул, поставил бокал на скатерть и, не без усилия вспомнив, в чем
состоит суть их философской беседы, включился:
– Если мы для них, а они для нас, то тогда напрашивается и встает в полный рост новый
вопрос.
– Какой же?
– Очевидный. Зачем существует этот симбиоз – мы и они? Ведь зачем-то он существует.
Седой пожал плечами и вдобавок развел руками: мол, тут надо подумать и подумать
основательно.
– Быть может, просто для экспансии? – предположил Харднетт. – Чем не цель?
– Возможно, что и для экспансии, – поддержал было версию Седой, но тут же ее и
опроверг: – Только экспансия – это все же, согласитесь, инструмент достижения цели, а
никакая не цель. И уж тем более не Цель с большой буквы.
– Ну да, наверное, – лениво признал полковник очевидное. – Тогда где ответ?
– Я так скажу. – Седой зачем-то переложил книгу с места на место. – Вопрос этот –
болото. И лучше туда не лезть. Попадете в омут темы Спасения и сгинете.
Харднетт, повертев бокал по часовой стрелке, согласился:
– Это точно. Та еще топь.
Потом крутанул против часовой и добавил:
– Но все же этот наш симбиоз не случаен. Хоть убейте – не случаен. В нем есть какой-
то высший смысл. Я уверен. Ничего случайного в мире не бывает, и в любом явлении больше
смысла, чем нам кажется. Мир просто-напросто наполнен смыслами. Он ими наполнен, как
бочка сельдью. Плотно. Беда наша в том, что мы не умеем их распознать… Пока.
– Пока? – иронически прищурился Седой.
– Ну да, – подтвердил Харднетт. – Пока.
– Нет, вы, уважаемый, все же большой оптимист!
– Тем и живу. Когда бы не эти, милые моему сердцу заблуждения, сам бы себя сгрыз
давно.
В эту минуту официант, наконец, принес заказ и отточенными, почти акробатическими
движениями выставил блюда с подноса на стол. Полковник поблагодарил кивком и взялся за
приборы. Сосед же вновь раскрыл книгу.
И каждый занялся своим делом.
Но через некоторое время обнаружилось, что Седому после случившегося разговора
отчего-то не читается, а Харднетту под вычурные импровизации юного пианиста кусок в
горло не лезет.
Видя, как лениво он елозит вилкой по расписанному лилиями фарфору, сосед спросил:
– Простите, уважаемый, а вы, если не секрет, куда следуете?
– Я-то? – Полковник задумался, чего бы такого непринужденно соврать навскидку, и,
нарисовав вилкой в воздухе кривой знак бесконечности, решил так: – На Прохту.
– Неужели, собрались провести отпуск в такой дыре?! – ахнул сосед.
Полковник пожал плечами и ничего не ответил.
– Нет, не спорю, – продолжил удивляться Седой, – климат на тамошних курортах что
надо. Что да, то да. Особенно на побережье моря… моря… Тьфу ты! Как его там?
Харднетт, мгновенно вспомнив вереницы изумрудных дюн, подсказал:
– Моря Предчувствий.
– Да-да, Предчувствий, – кивком поблагодарил Седой. – Бывал я как-то раз там по
молодости и без надобности. Маяк Последней Надежды, бухта Огненных Медуз, гора
Единорог – чудесные места! Вернее, были таковыми. Когда-то. Но сейчас?! Повстанцы эти,
взрывы-нападения, перестрелки и все такое… Не боитесь?
– Боюсь, – признался Харднетт в рамках роли. Взглянул на соседа исподлобья, выждал
несколько секунд и вдруг пустился в совсем необязательные рассуждения: – Конечно, боюсь.
Но… Как сказать-то? Преодолеваю я свой страх. Во всяком случае, стараюсь. Ведь им,
ублюдкам, только того и подавай, чтоб мы все тряслись. Они питаются нашим страхом. Они
просто жрут его!
– Ублюдки, говорите?
Судя по всему, Седой не являлся большим сторонником столь резких и однозначных
определений. Скорее – наоборот.
– А вы считаете, что не ублюдки? – спросил Харднетт голосом опытного провокатора,
выделив слово «ублюдки».
Над тем, отвечать или нет, сосед размышлял долго, чуть ли не минуту. И все же
решился.
– Знаете, – сказал он, – а я, пожалуй, скажу вам, уважаемый, что на этот счет думаю.
Все же скажу. Вы, кажется, порядочный человек. Думаю, не донесете.
– Не донесу, – уверил его полковник. – Не бойтесь, говорите.
Ему действительно было интересно. Не по службе – так, для общего представления о
том, чем «дышит» репрезентативный представитель объединенного народа Большой Земли.
Вот этот вот конкретный умник, не расстающийся с книжкой даже за обеденным столом.
– Мне кажется, что с этим вопросом не все так просто, – начал Седой издалека. – Я
думаю, что зачастую мы сами плодим террористов. Ведь очевидно, террористами не
рождаются, ими становятся. Под воздействием конкретных событий, личного опыта,
представлений, фобий, национальных мифов, исторической памяти, религиозного
фанатизма…
– А также сознательного промывания мозгов и зомбирования, – сумел вставить
Харднетт.
– И это тоже имеет место быть, – не стал спорить Седой. – Но, согласитесь, основной
фактор срабатывания спускового механизма ненависти – это негодование, охватывающее
аборигенов, когда они видят, что вооруженные до зубов чужеземцы грубо попирают
достоинство соплеменников. Им кажется, что это несправедливо.
– Все сказали?
– Ну… В принципе – да.
– А теперь я скажу. – Полковник откинулся на спинку стула. – И скажу вот что. Мне
очень понравилось это ваше «им кажется». Это ключевые слова вашего бодрого спича. В
том-то все и дело, что – «им кажется». Но нам-то с вами так не кажется. Ведь так?
Седой хотел было что-то на это сказать, возможно, даже собирался возразить, но
передумал и благоразумно промолчал. Харднетт этим воспользовался.
– Никакими целями нельзя оправдать терроризм, – сказал он, не повышая голоса, но
четко, с убеждением проговаривая каждое слово. – Никакими. Тем более надуманными.
Скажете, банально звучит? Соглашусь – банально. Но оттого не менее верно. И вот что я еще
скажу. На мой взгляд, вопрос с экстремистами необходимо решать жестче.
– Куда уж жестче?! – ахнул Седой.
– Есть куда. Вырывать нужно крамолу с корнем, ибо до нас сказано: «Сорная трава
растет быстро». С корнем – и только так! А что касаемо Прохты, правильнее было очистить
ее от ублюдков еще до принятия в Федерацию.
– Кардинально и масштабно? – спросил Седой мертвым голосом.
– Только так, – ответил Харднетт.
– В соответствии с тактикой выжженной земли? И, надо полагать, с применением
Особой Бригады Возмездия?
Харднетт кивнул дважды – да и да. Потом пожал плечами, дескать, а как же еще?
Тут ему показалось, что с губ Седого вот-вот сорвется какой-нибудь дурацкий рецепт
установления социального мира. Вроде того, что нужно срочно переходить от политики
принуждения к убеждению, от подавления – к сотрудничеству, от жесткой иерархии – к
системе гибких горизонтальных связей. И уже приготовился объяснить, почему реализация
такого и ему подобных сволочных рецептов ни к какому миру не приведет, а только вызовет
еще большее кровопролитие.
Но только Седой так глубоко копать не стал.
– Боюсь, что после рейда Особой Бригады Возмездия там бы и курортов никаких не
осталось, – хмурясь, сказал он. – Да и самой Прохты, возможно, тоже. И не летели бы вы,
уважаемый, туда греться на песочке, вдыхать йод и слушать крики чаек.
– А я туда вовсе не на отдых, – ляпнул вдруг полковник. Не от большого ума ляпнул,
скорее по инерции – противоречить, так во всем.
– Да? – удивился Седой. – А что еще там, на Прохте, делать?
– Что делать? – Харднетт задумался, мысленно ругая себя за несдержанность, но через
секунду нашелся: – Я туда работать лечу. В миссии «Красного Кристалла».
– Вот как?! – еще больше поразился Седой. – Так вы, оказывается, врач?
– Ну да… Друг и слуга больных. Хирург я. Психохирург. Специализация – прямые
вмешательства в мозг с целью регулирования психических отклонений. В курсе, насколько
это сейчас актуально на Прохте?
– Ну как же! Представляю себе масштаб проблемы. – Седой сокрушенно покивал. –
Увы, увы, увы… Печальные последствия длительной войны.
– Вот и направляюсь туда несчастных пользовать, – сказал Харднетт и, чуть помолчав,
добавил: – Знаете, есть нечто воодушевляющее в том, чтобы постучать в дом больного и на
вопрос «Кто там?», ответить: «Откройте, доктор пришел».
– Благородная у вас профессия.
– «В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего
намеренного, неправедного и пагубного», – процитировал Харднетт клятву Гиппократа,
приложив руку к сердцу. – Впрочем, профессия как профессия. Ничем не лучше иных. Но и
не хуже. Н-да… А вы, если не секрет, куда?
– Никаких секретов! С Саулкгаста прямиком на Вахаду. Я, уважаемый, тоже не на
отдых. Я, видите ли, физик.
– А что забыл ученый-физик в тамошних песках? – поинтересовался полковник.
Седой оживился, глаза его заблестели. Он по-петушиному встрепенулся и воскликнул,
удивляясь неумному вопросу:
– Как это – «что нужно»?! Вообще-то, собираюсь на практике проверить кое-какие
собственные теоретические наработки. Дело, видите ли, в том, что моя специализация –
механика сыпучих тел, а там, на Вахаде, как вы понимаете, этого добра навалом. Вся планета
– сплошной стенд для экспериментов.
– Что есть, то есть, – согласился Харднетт.
– Вы не поверите, три года добивался включения в состав постоянной научной
экспедиции, – пожаловался Седой. – Ноги по колена стер, обходя по кругу кабинеты. Но вот,
видите, своего добился.
– Поздравляю. Искренне.
– Спасибо.
– Теперь, видимо, развернетесь?
– О да! Возьму в оборот «поющие ловушки». Слышали о таких?
– Еще бы.
– Замечательные объекты!
– Вы находите?
– Уверяю вас.
– Но эти, как вы выражаетесь, замечательные объекты людей кушают почем зря, –
напомнил Харднетт. – Читал, человек по сорок в месяц пропадает. А иной раз и все
шестьдесят.
Седой смешался и дал задний ход.
– Виноват, виноват, виноват, – забормотал он и показал открытые ладони. – Подобрал
неудачный эпитет. Проскользнуло, понимаете ли, сугубо профессиональное восприятие
предмета. Видимо, прозвучало цинично? Да?
– Немного.
– На самом деле я, конечно же, согласен, «поющая ловушка» – весьма опасная
штуковина. Весьма! Шутки с ней шутить нельзя. Чревато.
– Трудно не согласиться…
– Да, да, да и еще раз – да! – воскликнул физик. – Но, замечу, как раз потому-то и важно
досконально изучить механизм ее действия. А механизм этот, доложу я вам, фантастичен.
В его голосе вновь послышались ноты неподдельного энтузиазма. Он уже видел себя на
Вахаде.
– Вот прилечу и сразу выдвинусь на Точку! Приближусь на «матрасе» к границе
зыбучих песков и зависну. Осмотрюсь… Потом достану шарик. Вот этот вот. – Седой вынул
из кармана и продемонстрировал Харднетту оранжевый шарик для пинг-понга. – Достану,
значит, и брошу. И как только упадет он на песок, так в ту же секунду… Знаете, что
произойдет?
По интонации собеседника, да и по приглашающему жесту полковник понял, что ему
предлагается ответить, поэтому из учтивости сказал:
– В общих чертах – да, знаю.
Зря старался. Физик не услышал его реплики. И не собирался слышать. Он уже сам
отвечал на собственный вопрос:
– А произойдет следующее. В тот же миг нарушится существовавшее до того
равновесие. То самое, которое мы называем хрупким. Едва шарик коснется песка, миллиарды
песчинок вдруг сорвутся с места и одновременно устремятся куда-то вниз. При этом вокруг
шарика создастся огромная тяга. И эта тяга будет в миллионы раз превышать силу, которая ее
породила. Можете себе такое представить?
Харднетт мог. Но не хотел. Вместо того чтобы по призыву ученого включить фантазию,
налил бокал до краев и осушил его по-плебейски – залпом.
А физик остановиться уже был не в состоянии.
– Равновесие песчинок нарушается всего на один процент, – рассказывал он. – А мощь,
которая порождается этим слабым возмущением, огромна. Она просто чудовищна! Я когда
долго смотрю на запись работы такой воронки, мне начинает казаться, что она готова всосать
в себя всю Вселенную. Я не знаю, с чем это еще можно сравнить. – Он на секунду задумался,
после чего допустил: – Разве только с термоядерной реакцией. Или лавинообразным
испарением массы черной дыры.
– Или с распространением ложных слухов, – вяло вставил Харднетт.
– Или с У-лучом, – продолжил физик смысловой ряд. Услышав знакомый термин,
полковник оживился:
– Вы сказали – с У-лучом?
– Ну да, – кивнул физик. – Видимо, слышали?
– Кое-что и краем уха.
– Тоже удивительная вещица. Сейчас, кстати, увлекательные процессы наблюдаются с
одной мембраной Гагича, в которую ткнулся недавний У-луч.
– Интересно, – заметил Харднетт, надеясь на то, что разболтавшийся сосед продолжит
тему.
Но тот вдруг, бросив взгляд на часы, засобирался.
– Да-да, все это интересно, – сказал он, вставая. – Очень даже интересно. И я бы,
пожалуй, рассказал вам, уважаемый, об этом увлекательнейшем феномене, но…
– Не расскажете?
– К сожалению, я вынужден покинуть вас по причинам, о которых, в виду их сугубой
интимности, вынужден умолчать.
«Ну вы, господин ученый, и загнули, – усмехнулся про себя полковник. – Нет, чтобы
просто и по-человечески сказать: так, мол, и так, извини, дружище, но мне нужно перед
Проникновением облегчиться». А вслух, приподняв пустой бокал, пожелал:
– Всего вам доброго. И удачного Проникновения.
– Вам того же, – сказал Седой и откланялся. Причем откланялся настолько
стремительно, что в спешке забыл свой фолиант. Книга так и осталась лежать на столе.
Оказавшись в одиночестве, полковник осушил еще один бокал. К еде не притронулся,
аппетита по-прежнему не было. С завистью покосился на Проводника. Тот, судя по пустым
розеткам, уплетал уже четвертую порцию мороженого.
Харднетт, мысли которого пока еще крутились вокруг разговора с физиком, вдруг
подумал, а что, если целью существования симбиоза человек – Проводник является
Воскрешение через реальное объединение человечества?
Почему бы и нет?
Когда-то давно умнейшие из живших на Земле полагали, что Творец создал расы белых,
черных и желтых в соответствии с тремя свойствами человеческой психики –
рациональность, интуиция и эмоции. Эти свойства вообще-то присущи всем трем расам, но в
каждой расе преимущественно выражено одно. Белые особо рациональны, черные –
эмоциональны, а желтые славятся интуицией. А все в совокупности благодаря развитию этих
качеств обеспечивают оптимальное воплощение Божественного Замысла.
Почему бы не пойти дальше и не представить, что Творец при создании видимого Мира
разделили Самое Себя на огромное множество кусков. И куски эти вложил в людей. Никого
не обошел. В каждого – по куску. По бессмертной душе.
Что, если так?
Нет, не в метафизическом плане, а в самом что ни на есть практическом.
Быть может, когда человечество, разбросанное по закоулкам космоса, соберется вместе,
Создатель воссоединит части своей сущности и станет Самим Собой. Только уже
обновленным, познавшим страдание, а потому – мудрым. И добрым. Обязательно – добрым.
Все муки людские потонут тогда в милосердии, которое наполнит собою весь мир. И жизнь
станет сладкой, как… Как крем-брюле. И будет людям… Будет тогда всем счастье. И никто
не уйдет обиженным.
«А кто не хочет воссоединения человечества под эгидой Большой Земли, тот Создателю
есть первый враг, – сделал Харднетт политически грамотный вывод из своих соборных
размышлений. – И мы их будем гасить. Без колебаний. Где поймаем, там и будем».
В этот миг Проводник, будто услышал мысли Харднетта. Вздрогнул, оторвался от
лакомства и посмотрел на офицера тайной службы рассеянным взглядом.
Полковник быстро отвернулся и потянулся к забытой физиком книге.
Книга как книга. Небольшой том в черном кожаном переплете с закованными в металл
углами. По всему, побывал во многих руках. Автор не указан. Название – тоже. И никаких
выходных данных. Только на обложке вытиснен странный знак – голова хищной птицы в
обрамлении переплетающихся колец.
Полистав книгу с придирчивостью криминального эксперта, полковник отметил, что
страницы изрядно потрепанны, печать бледная, а текст набран на дореформенном
английском. Бросался в глаза и небольшой дефект переплета – хотя все страницы держались
крепко, но создавалось ощущение, что некоторые из них вклеены позже. Будто кто-то вынул
из книги родные и вставил другие. И, что характерно, бумага, шрифт – все подобрано один в
один, и текст нигде не обрывался, все сходилось до последней запятой, знаки переноса тоже
совпадали, смысл предложений нигде не терялся, но только некоторые страницы у основания
были приклеены к соседним и не образовывали единого целого с переплетом.
«И книги имеют свою судьбу», – припомнил Харднетт древнюю мудрость и закрыл том.
Некоторое время полковник сидел, задумчиво глядя на вялое дрожание пламени свечи.
Потом, почувствовав привычный интерес к незнакомым строкам, вновь раскрыл книгу там,
где раскрылась, отложил в сторону салфетку и начал читать. С того места, куда упал взгляд:
И видел сон.
Сновидение походило на поделку модного режиссера Люка Гаврла, в интерактивных
лентах которого количество монтажных склеек в минуту в два раза превышает количество
ударов здорового сердца, а серая мирская логика покоряется высшей правде актуального
искусства.
Началось это сумбурное, жестокое и насыщенное очевидными символами «кино» с
того, что Харднетт увидел себя подходящим к кассе супермаркета.
И было так.
Он подошел к терминалу, пристроился в очередь за столетним, совершенно дряхлым, да
к тому же одноруким дедом и стал ждать.
Открыв глаза, Харднетт увидел, что его трясет за плечо огромный чернокожий стюард.
Трясет настойчиво, но вместе с тем как-то очень и очень вежливо.
Добившись своего, стюард не то напомнил, не то спросил:
– Мистер Харднетт?
– Тут мой сон исчезает, как вода в воде, – предупредил сам себя полковник и
окончательно проснулся. – В чем дело, брат?
– Простите за беспокойство, сэр. Вы мистер Харднетт?
– Допустим. С вероятностью девяносто девять и девяносто девять.
– Вас, сэр, просят пройти в командную рубку.
– Кто?
– Мистер Донг, сэр.
– Кто такой мистер Донг и с чем его едят?
– Капитан, сэр.
– Капитан «Махаона»?
– Да, сэр. Он приглашает вас, сэр.
– Что, прямо сейчас? – уточнил Харднетт.
Стюард кивнул:
– Это срочно, сэр. Я провожу вас.
Полковник, не имея ни малейшего представления, зачем он мог понадобиться капитану,
но, понимая, что по пустякам тот не стал бы беспокоить, согласился:
– Почему бы, собственно, и нет. Куда идти, брат? Где Магомед?
– Не Магомед, сэр, – поправил его стюард. – Капитана зовут Донг.
– Ну хорошо, пусть будет Донг. Где он?
– Следуйте за мной, сэр.
Стюард провел его по запутанным служебным галереям закрытой для пассажиров
«красной» зоны, помог преодолеть три контрольных шлюза и оставил на пороге в святая
святых – командную рубку.
Центр управления кораблем представлял собой полусферу выгнутые стены которой
служат одновременно и экранами. Большинство из них были заполнены различными блок-
схемами, колонками справочных данных и быстро сменяющими друг друга строками
технологических донесений. Некоторые экраны пустовали, но светились матовым светом в
готовности в любую секунду приступить к работе. Центральный же, самый большой (надо
думать – обзорный) накрывало металлопластиковое жалюзи.
«И действительно, – подумал Харднетт, – чего там, за бортом, обозревать-то на
запредельной скорости? Очевидную избыточность Пространства? Перетекание времени из
пустого в порожнее? Бесформенные пятна и полосы? Лишнее все это…»
За пультами, раскиданными по рубке на первый взгляд в хаотическом порядке (на
самом деле, конечно, в строго выверенном с точки зрения эргономики), дежурила вахтенная
команда: пилот с помощником, баллистик, бригада навигаторов, два администратора
бортового вычислительного комплекса, а также техники-операторы систем – энергетической,
биометрической, связи, телеметрии и жизнеобеспечения.
«Особенные люди», – с уважением подумал полковник о вахтенных.
Лично его все эти многочисленные кнопки, тумблеры и приборы никак не вдохновляли.
Калачом его не заманишь ни за один из этих пультов. Ни-ни! Оттого и поражали до
восхищения люди, которым за счастье быть звеньями сложных систем с обратной связью.
«Железные парни! – восторгался Харднетт. – Включаются и пашут, пашут, пашут на
этом бесперебойном конвейере».
Из всех кресел рубки пустовало лишь одно. Кресло Проводника. Но, как полковник
понимал, это только до поры до времени. До начала подготовки к Проникновению.
Пульт капитана лайнера располагался в центре и возвышался над всеми прочими.
Мистер Донг, высокий, но сутулый падманец с надменным и неподвижным лицом, не сидел –
стоял. Будто морской капитан на мостике фрегата. Сложив руки на груди, он громко и
чеканно выдавал многочисленные распоряжения, а в ответ на бодрые донесения
подчиненных нарочито бесстрастно произносил одно и то же слово: «Принял».
Харднетт усмехнулся: «Похоже, когда стакашек за столом опрокидывает, тоже сообщает
во всеуслышание, что принял. Хлоп, и с кислой рожей – “Принял!”».
Заметив вошедшего, капитан поприветствовал его вежливым, но не более того,
полупоклоном. Как официальное лицо равное по рангу официальному лицу. И сделал он это,
не сходя с подиума. Харднетт, который на самом деле титульным рангом был выше на три
ступени, тоже не бросился капитану на грудь – сдержанно кивнул.
Напускать туману Донг не стал, сразу перешел к делу. Глядя на Харднетта сверху вниз,
сначала сообщил:
– Господин полковник, вас вызвали на связь по закрытому каналу. – После чего решил
показать, кто в доме хозяин, и начал с гонором: – Вообще-то во время рейса у нас не
принято…
– Кто? – оборвал его блеяние Харднетт.
Донг понял, что номер не пройдет, стушевался и выдал через губу:
– Верховный Комиссар Чрезвычайной Комиссии. Он на линии.
– Куда пройти?
Капитан молча указал на дверь отсека специальной связи.
Отсек располагался между узлом управления гидроблоками и одной из аппаратных
бортового нейрокомпьютера. Вопреки драконовским инструкциям, дверь оказалась
незаблокированной – на информационной табличке приглашающе горел зеленый светодиод.
Харднетт вошел без стука и застал оператора спецсвязи за странным занятием. Связист стоял
к входу спиной и, подложив под одну ногу стопку толстенных инструкций, а под другую –
каркас фальшблока, крепил изрезанный на полоски бумажный лист к решетке воздуховода.
«Хорошо еще, что не онанирует», – подумал Харднетт и спросил:
– Зачем это?
Спросил тихо, чуть ли не шепотом, тем не менее, оператор испуганно дернулся и едва
не упал. Но, продемонстрировав чудеса циркового эквилибра, все же удержался, обернулся и
смущенно ответил:
– Напоминает шум листвы, сэр.
Парень оказался молод и ушаст.
– А почему дверь не заперта? – напуская строгости, спросил полковник и тут же
предъявил медальон лицензии.
Оператор мигом спрыгнул на пол, развернулся и, швырнув на пульт рулон скотча, встал
навытяжку. Что ответить в свое оправдание, он не знал. Только хлопал огромными
ресницами. Потом и вовсе зарделся по-девичьи.
Харднетт терпеливо ждал ответа на свой вопрос.
– Виноват, – наконец промямлил связист.
Харднетт сдвинул брови:
– Виноватых, между прочим, бьют. И больно. Иногда – ногами. Бывает, что и по лицу.
Оператор насупился и опустил голову в готовности получить по самые помидоры.
Только Харднетт не стал продолжать выволочку. Все тем же начальственным тоном приказал:
– Закройте, юноша, дверь. – И уточнил: – С той стороны, конечно.
Обиженный связист пулей вылетел из отсека. Настолько быстро ретировался, что
впопыхах забыл закрыть сейф с шифровальными матрицами. Связка ключей с металлической
печатью так и осталась болтаться в приоткрытой дверке. Полковник осуждающе покачал
головой – беспечная глупая молодость! – и дверку прикрыл. Замок запер, опечатал, сунул
связку в карман. После чего уселся в оказавшееся немного узковатым для него кресло,
нацепил гарнитуру и осмотрелся.
Интерфейс оказался интуитивно понятным, поэтому сообразить, что здесь к чему,
особого труда не составило. Полковник быстро нашел и утопил кнопку отмены паузы.
Машина отреагировала бодрым миганием индикаторов, но, прежде чем исполнить команду,
запросила имя и личный код допуска к линии правительственной связи.
Харднетт ввел данные, машина отрапортовала:
ПОЛНЫЙ ДОСТУП.
Затем, сменяя друг друга, промелькнули в красном круге цифры: «5», «4», «3», «2», «1»
и «0».
Когда «зеро» исчезло, экран еще какое-то время оставался пустым, а потом Харднетт
увидел хорошо знакомое лицо. Лицо Гомера Симпсона.
– Ну здравствуй, Вилли, – поприветствовал Старик голосом с детства знакомого
мультяшного персонажа.
– Приветствую вас, шеф, – ответил Харднетт, подивившись тому, как точно совпадала
артикуляция мультяшки со словами, которые произносил Верховный Комиссар.
– Удивлен?
– Немного. Но не вашим видом. Дело в том, что я только что вас… Впрочем, неважно.
Что-нибудь случилось, шеф?
– Нет, Вилли. Все по плану. Просто несколько уточнений в связи с вновь вскрывшимися
обстоятельствами.
– Понятно. Новые вводные. Видимо, шеф, это что-нибудь связанное со вчерашним
покушением? Кстати, вам передали мой рапорт?
– Читал и плакал.
– Что-то не так?
– Да нет, отчего же, все так. Просто восхитился. Как тут не восхититься? Сначала ты
ее… А потом ты ее… Хм. Силен!
Харднетт несколько смутился, но спросил:
– А вы бы, шеф, предпочли, чтобы я ее сначала… А потом… Да? Нет, шеф, я не
извращенец.
– Спасибо, Вилли, успокоил.
– Шеф, расследование что-нибудь дало?
– А как же! – воскликнул Старик, – Конечно же, дало. Контора сухари не сушит.
– И что там?
– Интересует?..
– Еще бы!
– Девчонка была подвязана на сеть «Возмездие». Причем напрямую.
– На «Возмездие»?! – не поверил Харднетт.
– Ну да, – сказал Старик. – Официально говоря, она была связана с объединенной
единой идеологией, единой целью, единым руководством, иерархически построенной
экстремистско-террористической сетью, известной под самоназванием «Возмездие».
Харднетт пропустил мимо ушей процитированное из преамбулы
Антитеррористической доктрины определение. Он думал о девушке.
– Даппайка, выходит. Я, честно признаться, думал, что из каких-нибудь повстанцев.
– Даппайка, – подтвердил Старик. – Сомнений нет. Самая что ни на есть настоящая
даппайка.
– Вот же!.. – Харднетт с трудом сдержал возмущение. – И чего ей спокойно-то не
жилось? Молодая, умная, красивая… Очевидно, что на Даппайе во время Известного
Инцидента не проживала, значит, попала под амнистию Райдера – Чуева. Чего, спрашивается,
еще надо? Живи и радуйся. Цвети и пахни. Зачем нарываться?
Терпеливо выслушав его пламенную тираду, Старик поинтересовался:
– А тебе знакомо такое понятие – «вендетта»?
Харднетт стушевался.
– Думаю, знакомо, – сделал вывод из его молчания Старик. Но полковник на больную
тему разговаривать не желал принципиально. И Верховный это понял.
– Не думай о ней больше, – сказал он. – Сам знаешь, собирание империи – дело
кровавое, грязное и подлое, но…
Старик замолчал, предлагая Харднетту закончить мысль. И тот закончил:
– Безальтернативное.
– Верно, Вилли.
– Шеф, скажите, а…
– Выяснили ли мы, как она на тебя вышла?
– Ну да.
– Обязательно.
– Крот?
– Не совсем. Но что-то вроде того. Сдали тебя.
– И кто эта гнида?
– Вообще-то я…
Харднетт поперхнулся:
– Не понял, шеф?
– А чего тут, Вилли, не понять? – вздохнул Старик. – Это я тебя сдал.
– В смысле?
– Догадайся с трех раз.
– Плановый контроль эффективности агента? – предположил полковник.
– Именно, – подтвердил Верховный. – Ты уж извини, Вилли, старого дурня. План этих
мероприятий на полугодие я подписал еще в декабре, ну и тут же выкинул это дело из
головы. Забыл начисто. Знаешь, как оно всегда бывает?
– Знаю. Очень хорошо знаю. Сам иногда… того-самого. Подписал и обнулил.
– Если бы помнил, конечно же, прервал бы проверку. В свете текущего мероприятия.
Еще раз извини, что так вышло.
Харднетту показалось, что Старик сокрушается вполне искренне, поэтому принялся
успокаивать:
– Да что вы, шеф! Ерунда. Зато я в тонус себя привел. Взбодрился. После года
кабинетной работы – самое оно.
– Это-то да… Но если бы она тебя завалила, не простил бы я себе… срыва операции по
Тиберрии. Но, как говорится, хорошо все то, что хорошо кончается. Да, Вилли?
– Это точно, шеф.
– А теперь вот что… Связался я с тобой, Вилли, не из-за вчерашнего покушения. Там-то
все как раз ясно: объект ликвидирован, квалификация твоя подтверждена, акты подписаны и
сданы в архив – можно дальше плыть. Дело совсем в другом.
– А в чем тогда, шеф? – поторопил Харднетт.
– Не терпится узнать? Копытом бьешь? Ну, хорошо. Скажи, Вилли, ты, наверно, уже
измучил себя вопросом: «Зачем Старик именно меня отправил на эту чертову Тиберрию?»
Да? Есть такое дело?
Полковник опешил и начал было юлить:
– Ну что вы…
– Не лги мне, Вилли! – резко оборвал его Верховный.
– Ну, хорошо, шеф. Не буду врать – задумывался.
– Еще бы ты не задумывался. Голова-то не без мозгов. Ну так вот, Вилли, настало время
объяснить, почему мой выбор пал на тебя.
– Я весь – внимание.
– Дело, Вилли, вот в чем. Несколько дней тому вышел со мной на связь наш человечек
на Тиберрии – Элан Грин. Знаешь такого?
– Элан Грин?! – удивился Харднетт. – Тот самый капитан из Отдела обеспечения
специальных операций?
– Он уже майор.
– Как это?! Но разве, шеф, вы его не вышвырнули после того случая?
– Ты имеешь в виду провал группы Воробьева?
– Ну да. Ведь парни провалились из-за этого малахольного.
– Это не доказано, Вилли.
– Шеф, а чего там доказывать? – Полковник недоуменно покачал головой. – Грин
допустил непозволительное малодушие. Он всех подставил… Я не узнаю вас, шеф.
– Остынь, Вилли. Грин просто не смог поступиться принципами. Бывает. К тому же
никто не погиб.
– Спасибо Воробьеву. Этот парень, светлая ему память, всегда просчитывал каждую
операцию на сто шагов вперед и всегда готовил тридцать три пути отхода. Это он тогда всех
своих людей вытащил. А что касается Грина, то я бы на вашем месте…
Старик громко хмыкнул:
– Спишь и видишь себя на моем месте?
– Шеф, не ловите меня на слове, – возмутился Харднетт. – Просто этот ваш Грин…
– Он не мой, Вилли, – оборвал подчиненного Верховный Комиссар. И после секундного
молчания спросил: – Хочешь начистоту?
– Хочу.
– Этот парень хотя и слабое звено, но я не мог его вышвырнуть.
– Как это?! – не поверил Харднетт. – Он что, какой-то особенный?
– Нет, – сказал Старик. – Но его прислали по квоте конторы Райдера.
– Комитета по гуманизации?
– Да.
– Вот дерьмо-то!..
– Все, что я смог сделать, это перевести его в Отдел внешнего мониторинга.
– Нет слов, – задохнулся от негодования Харднетт.
Оставив без внимания его реплику, Верховный продолжил:
– Его имя по текущей легенде – Андре Глюксман. Сейчас служит в Киарройоке на
должности атташе по культурным связям в консульстве Большой Земли.
– Завидная позиция, – хмыкнул полковник.
– Вилли, оставь, ради бога, в стороне личную неприязнь и послушай, что скажу!
– Не обращайте внимания, – взял себя в руки Харднетт. – Я слушаю вас, шеф.
Внимательно.
– Отлично. Так вот. У Грина на днях состоялась занимательная встреча с неким
Боррломом Анвейрромом Зоке. Это известный тамошний историк. Впрочем, не только
историк. Он еще и археолог, антрополог и бог его знает кто он там еще такой. Но вообще-то
считается личностью весьма одиозной. Держат его местные за чудака, фантазера и
мистификатора. В связи с этим все его научные разработки и гипотезы объявлены бредом.
Настоящие – по факту, будущие – загодя.
– Кто его так прессует?
– Академия наук Схомии по заказу тамошней администрации.
– Дружные на Схомии живут ребята.
– А как ты думал? Но не суть. Это их собственные туземные разборки. Я не об этом. Я о
том, что этот самый Боррлом Анвейрром Зоке, отчаявшись добиться аудиенции у
собственных боссов, обратился за помощью в наше консульство.
– Зачем?
– А затем… Подожди. Тут меня срочно по внутренней гаврики из Департамента
урегулирования отношений. Не отключайся. Побудь на связи…
Несколько секунд спустя Харднетт услышал, как Верховный уже отвечает невидимому
собеседнику:
– Да… Да… Хорошо… И непременно внесите в шестой пункт ссылку на причину. Да…
Нет-нет, лучше так отпишите: «С целью открыть дорогу для возобновления переговоров о
всеобъемлющем политическом урегулировании конфликта, путем отказа от попыток
навязывания сторонам неработающих Формул…» Думаю, вот так будет нормально… Да…
Все. Спасибо.
Отключившись от внутренней линии, Старик вернулся к Разговору с Харднеттом:
– Вилли, друг мой, я вновь с тобой. На чем остановились?
– На том, что к Элану Грину явился…
– Да-да, я вспомнил: Боррлом Анвейрром Зоке. Явился и объявил без обиняков, что
древнее Пророчество сбывается и что Мироздание в опасности. Вот так – бах и бах.
Харднетт скептически поморщился:
– Душевнобольные – не по нашей части.
– Не торопись, Вилли, с выводами, – придержал его Старик. – Сначала выслушай, а
потом давай оценку. Этот Боррлом Анвейрром Зоке вот что рассказал. Согласно Пророчеству,
каждые двадцать четыре…
Старик прервался на полуслове. Харднетт решил, что шеф запнулся. Но нет.
Бездыханная линия на эквалайзере подсказала, что случилась какая-то неполадка в канале
связи. Картинка на экране замерла. Гомер Симпсон застыл в момент почесывания
четырехпалой ладонью пивного пуза и слегка развалился на цветные квадраты. Но не совсем.
«Глупость завела меня сюда, глупость отсюда и выведет» – сумел прочитать Харднетт
надпись на майке главы самого знаменитого мультяшного семейства и несколько раз нажал
на кнопку вызова. Связь не восстановилась, зато на экране поверх картинки засветилось:
Некоторое время полковник озадаченно смотрел на экран. Потом сообразил, что без
специалиста не обойтись, и вышел из отсека. Внимательно оглядел рубку, но дежурного
оператора спецсвязи не обнаружил. Парень куда-то делся.
«Обиделся и прыгнул за борт?» – подумал Харднетт, недовольно покачал головой и
решительно подошел к пульту капитана. Встал рядом, прислонившись к невысокой стойке, к
которой подходили пучки мощных силовых и худосочных коаксиальных кабелей. Постоял,
ожидая, когда мистер Донг соизволит обратить на него внимание. Но тот, то ли не замечая, то
ли делая вид, что не замечает, продолжал заниматься текучкой – отдавал распоряжения
пилоту. А закончив, наклонился над консолью и стал вводить какой-то запрос. Харднетту
ничего не оставалось, как обратить на себя внимание. Не мальчик же, в конце концов, чтоб в
приемной переминаться.
– Мистер Донг, можно на секунду, – позвал он. Капитан оторвался от пульта и
медленно, будто нехотя, обернулся. Весь его вид в это миг выказывал крайнюю степень
недовольства. Внутри него явно все клокотало. Но, являясь тертым калачом, Донг волю
эмоциям, конечно, давать не стал. Поиграл желваками и сказал подчеркнуто спокойно:
– Слушаю вас, господин полковник.
– У нас проблема со связью, – объяснил Харднетт причину своего появления. Заметив,
что капитан поморщился, добавил в голос недовольства и уточнил: – У вас проблема со
связью, мистер Донг.
Капитан скосился на экран, проверил текущие параметры и, снисходительно
ухмыльнувшись, покачал головой:
– Никаких проблем, господин полковник. Связь есть. Будьте так добры, вернитесь на
место и дождитесь окончания коррекции положения ретранслятора.
Выдал и тут же отвернулся. Мол, некогда мне с вами тут лясы точить, своих дел по
горло. И еще: ну вас к чертям собачьим с вашими государственными тайнами.
– Все как всегда, – пробурчал Харднетт в спину капитану. – Связь есть, только она не
работает.
Качать права не стал – смысла не было. Этот нарывающийся на грубость капитан явно
ни при чем, а его техники – тем более. Железяки чего-то там мудрят? Ну пусть мудрят.
Подождем.
Но все же подумал про капитана, что та еще штучка.
Впрочем, чему тут было удивляться: капитан – уроженец планеты Падмания. Все
падманцы отличаются болезненным честолюбием, переходящим в излишнее самомнение. Из
них выходят первоклассные капитаны и никакие старпомы. И бог с ними.
Полковник вернулся в отсек и, снова втиснувшись в кресло, стал ждать.
Коротая минуты вынужденного безделья, он раскрыл вахтенный журнал и сделал
короткую запись:
Чтобы было.
После этого еще минуты три прошло, прежде чем на экране появился красный круг, и в
нем замелькали цифры обратного отсчета. Все те же веселые – «5», «4», «3», «2», «1» и «0».
Когда растаяло «зеро», круг исчез, а Гомер Симпсон, человек который научил несколько
поколений простых землян принимать на себя бремя отцовства и нести его с честью,
дернулся, собрался в кучу и ожил.
Харднетт тут же проверил связь:
– Алло, шеф! Вы меня слышите?
– И даже вижу, – ответил Старик. – Знаешь, чем я занимался во время паузы?
– Посвятите.
– Бумажку одну интересную изучал. Не поверишь – письмо от Иосипа Крайца.
– Исполнительного директора «Замзам Корпорации»?
– Ну да. Слезно просит рассмотреть возможность размещения логотипа фирмы на
щитах бойцов дивизионов усмирения.
– Во ребята дают! – изумился Харднетт. – Сам циник, но чтоб такое… Ну и как –
разрешите?
– Что хорошо для «Замзам Корпорации», то хорошо для Большой Земли, – помедлив с
ответом, сказал Верховный. – Будем думать. Ладно, оставим это. На чем нас, Вилли,
прервали?
– Некий Боррлом Анвейрром Зоке, – напомнил полковник, – довел до нашего человека
на Тиберрии, что сбывается некое Пророчество, и мир на грани краха.
– Ну да, Пророчество, – вспомнил Старик. – Пророчество муллватов. Муллваты – это…
– Я в курсе.
– Молодец, что в курсе. Значит, знаешь и то, что аррагейцы с муллватами испокон веков
на ножах.
– Знаю.
– Вот поэтому правительство Схомии, которое на сто процентов сформировано из
аррагейцев, на всякие там муллватские Пророчества… Ну, сам понимаешь.
– Понимаю – игнорируют. А что за Пророчество-то?
– С муллватскими верованиями знаком?
– Немного. Демиург – Аган. Он создал Мир, а теперь крутит Колесо Времени. В
результате этого беспрерывного вращения то плохое время наступает, то хорошее. Вера учит
– с этим ничего не поделать, таково незыблемое положение вещей. Надо смириться.
Хорошему времени радоваться, а плохое пережидать. С достоинством.
– Вот-вот-вот. Все так. А о сакральном круге Охотников за Зверем знаешь?
– Нет. Не добрался до этого. Я же по вершкам. Кто такие?
– Не то воины, не то жрецы, а быть может, и одновременно – и воины и жрецы. В
Пророчестве говорится: когда наступает «плохое» время, на Тиберрию приходит Зверь. А
Охотники…
– Откуда приходит?
– Кто?
– Зверь.
– Ну как откуда? Как и во всяких прочих религиях – из потустороннего мира, конечно.
Через дырку в небе. И когда он появляется, Охотники начинают за ним гоняться. Такова их
миссия – убить Зверя.
– Ну и замечательно. Нам-то что с этой сказки, шеф?
– Да подожди ты! – возмутился Старик. – Чего ты меня, Вилли, все время гонишь-
подгоняешь?
– Простите, шеф, – смешался Харднетт.
– Прощаю. Так вот, Вилли. Дальше. В Пророчестве говорится, что Зверь силен, хитер и
способен принимать облик жертвы. И еще – Зверь хочет выгрызть Сердце Мира. И идет на
его стук.
– Ну шеф, ну… Нет слов. Сказка сказкой!
– Не торопись смеяться. Сейчас тебе будет не до смеха. Боррлом Анвейрром Зоке
утверждает, что Сердце Мира действительно существует. И биение его время от времени
слышно. Находится Сердце Мира в колодце. А колодец – в храме. А храм… Знаешь где?
– Откуда мне знать.
Старик выдержал паузу и сообщил:
– В Айверройоке.
– Не может быть?! – поразился полковник.
– Это тебе первый факт для осмысления.
– Не может…
– И это еще не все. Ты вряд ли знаешь, а я уже в курсе. Объект ГРС 1915, в который
уперся известный тебе У-луч, инвертировал. Мне вчера приносили одну хитрую справку.
– Объект ГРС 1915 – это…
– Мембрана Гагича. Диаметр 36 тысяч световых лет. Находится внутри галактического
кластера Абель 4597.
– Я не понял, что с ней там случилось?
– Говорю же – инвертировала.
– Вывернулась наизнанку?
– Точно. Была черной, стала белой. При этом случился выброс энергии. Причем
энергии темной.
– И куда этот обратный поток хлынул?
– Луч падения равен…
– На Тиберрию?
– Именно туда, Вилли. Это тебе второй факт. Начинает картинка в голове складываться?
Харднетт задумался, потом принялся размышлять вслух:
– Сердце Мира – источник энергии, удар Сердца – У-луч, дырка в небе – мембрана
Гагича. Так?
– Что-то вроде того, – согласился Старик. – А про Зверя что скажешь?
– Ну, Зверь – это… это… Неужели, думаете, шеф, что Чужие?
– Не думаю – надеюсь.
– Интуиция говорит «горячо»?
– Скорее – «тепло».
Дав Харднетту время осмыслить услышанное, Верховный спросил:
– Знаешь, Вилли, почему Большая Земля не объявляет войну империи тморпов?
Полковник пожал плечами, дескать, что за вопрос – яснее ясного.
– Мы мирные люди, шеф.
– Правильно. А почему империя тморпов не идет войной на земную юдоль?
– У них такой же боевой потенциал, как и у нас. Видимо, боятся. Заварушка-то
неслабая выйдет. Им достанется.
– Правильно. Так все и есть. Силы Большой Земли и империи тморпов равны. Втихую
повстанцев спонсируют, конечно. Сам знаешь – гадят нам многопалые исподтишка. Не без
этого. Но в открытую воевать пока опасаются. Ну а теперь скажи, Вилли, что будет, если они
первыми выйдут на Чужих?
– Это смотря что из себя представляют Чужие…
– Допустим, что Чужой «силен, хитер и способен принимать облик жертвы». И
предположим, тморпы овладеют такой технологией. Что тогда?
– Тогда равновесие нарушится.
– И что из этого выйдет?
– Шеф, я не дурак. Тогда они попытаются задать нам трепку.
– Обязательно! – воскликнул Верховный. – Всенепременно! Никаких сомнений!
Поэтому в чем состоит наша задача?
Харднетт никогда не подавал вида, что его раздражает манера Старика проговаривать
уже тысячу раз проговоренное и обсасывать со всех сторон очевидное. И в этот раз не подал.
Четко сформулировал:
– Наша задача состоит в том, чтобы добраться до Чужих первыми. Если они появятся.
– Верно. Чужие должны стать нашим оружием. Нашим. И только нашим! Теперь
понимаешь, почему я послал на Тиберрию тебя?
– Не совсем, – признался Харднетт.
– Неужели непонятно? – поразился его недогадливости Старик. – Ты – единственный,
кому я доверяю как себе. Это во-первых. Во-вторых, по образованию ты биолог.
– Врач…
– Неважно. А в-третьих… Как понимаешь, это дело касается особого аспекта
национальной безопасности. Рядового агента я не мог послать.
– Я, конечно, польщен вашим доверием, шеф, и высокой оценкой моих
функциональных способностей, но…
– Что?
– Почему вы сразу не сказали?
– На это есть причина.
– Не доверяете стенам?
– И это тоже.
Верховный замолчал. Харднетт не стал ничего выпытывать. Хотел бы Старик открыть
все карты, открыл бы. Значит, не хочет.
И полковник просто уточнил задачу:
– Итак, шеф, основная моя миссия на Тиберрии: выяснить, является ли Зверь из
Пророчества Чужим. Я правильно понял?
– Да, Вилли. Будь уж добр.
– А дальше?
– А дальше действуй по обстановке.
– Как быть с делами по вертолету и раймондию?
– Не отменяется, – предупредил Старик.
Харднетт удивленно вскинул бровь:
– Однако.
– А как ты думал?
– Я думал… Я все понял, шеф.
– Вот и хорошо, что понял, – удовлетворенно сказал Верховный. – И вот еще что,
Вилли…
– Слушаю, шеф.
– Не откажи в любезности, держи меня в курсе. Будет срочная необходимость, не
стесняйся, используй дипломатический канал.
– Хорошо, шеф. Тогда передайте нашему человеку на Тиберрии пароль.
– Какой?
– «Глаза и уши».
– «Глаза и уши»? Забавно. Передам. Если не забуду.
– Шеф, но…
– Шучу. Передам, конечно. Ну все, работай, Вилли. И помни, у Большой Земли нет
друзей…
Старик прервался в своей манере, и Харднетт закончил фразу за него:
– …потому что они ей не нужны.
– Верно. Все, Вилли. Конец связи. И – удачи.
– Единое из многого!
Попрощавшись, Харднетт отключил связь. Гомер Симпсон, не самый примерный
работник атомной станции города Спрингфилд, исчез. На экране повисло стандартное меню.
Выглянув из отсека, полковник обнаружил, что искать оператора спецсвязи не нужно.
Тот стоял у двери.
– Заходи, – приказал ему Харднетт.
Связист зашел. Он был хмур и озабочен. Полковник отдал ему ключи от сейфа,
ободряюще похлопал по плечу и с наигранной веселостью доложил:
– Пост сдал.
– Пост принял, – без особого энтузиазма отозвался парень и брезгливым движением
скинул его руку с плеча.
– Что – обиделся? – прищурился Харднетт.
Связист, скривившись, мотнул головой:
– Нет, сэр.
– А чего тогда бычишься? В твоем положении не стоит бычиться. Глупо.
– Я, сэр, не бычусь.
Харднетт включил интуицию:
– Видать, кто-то уже шепнул, откуда я?
Парень не ответил, лишь хмыкнул. Но потому, как старательно избегал встречи глазами,
стало понятно – шепнули. И тут уже не трудно было догадаться, что к чему. Случай был в
некотором смысле типовой.
– Все с вами ясно, мой юный друг, – устало протянул полковник.
– Что вам ясно, сэр? – сквозь зубы спросил связист. Он перестал скрывать неприязнь.
Пошел в открытую.
– А то и ясно, – ответил Харднетт, – что у тебя в башке идеалы светлые колобродят.
Свобода, равенство и братство. Крэкс, фэкс и пэкс… Я угадал?
Парень промолчал.
– Ну, ничего, – по-отечески подбодрил его Харднетт, – по молодости оно даже полезно
переболеть стремлением разрушить строй и победить отцов и дедов. Сам в свое время… Н-
да!.. Крэкс, фэкс и пэкс. Мальчишеская идеалистическая дурь.
Парень слушал-слушал и не вытерпел:
– Вы, сэр, хотите сказать, что я молод и глуп?
– Я не хочу. Я говорю. Ты молод и глуп. А поэтому невдомек тебе, что братство
отменяет равенство, а свобода – и то и другое. Ты глуп и молод.
Парень вспылил:
– А вы, сэр, тогда! А вы…
Он не находил нужного слова. Харднетт помог:
– Ты, наверное, хочешь сказать, что я палач?
Парень зыркнул, но промолчал.
– Хочешь – скажи, – разрешил полковник. – Чего уж там. Раз уж случилось обострение
свободомыслия. Давай-давай. Стерплю.
Парень сжал зубы и поиграл желваками.
– Ну да, я – палач, – признал Харднетт. – Это очевидно. А что поделать? Кому-то, мой
юный друг, нужно делать эту работу. Черную и неблагодарную. Ты ведь не хочешь. Или
хочешь? Вижу, не хочешь. Приходится мне. И не думай, что мне это в радость. Я, между
прочим, всегда мечтал врачом быть. Чтоб ты знал. Веришь?
Парень опять промолчал, а Харднетт продолжил мечтательным тоном:
– Можешь не верить, но я хотел бы быть врачом. Это такой кайф – больных пользовать.
Днем больных пользовать, а по ночам… А по ночам, к примеру, возвышенные стихи писать о
всяком разном. О всяком высоком. Причем по старинке писать – пером. Вот. Хочу.
– А для чего тогда в Чрезвычайную подались? – спросил парень, глядя на него
исподлобья.
– Для того, мой юный друг, что кто-то должен защищать наше и наших.
Парень осуждающе покачал головой и спросил с вызовом:
– А кто это – «наши»?
– Для меня «наши» – земляне, – спокойно ответил Харднетт. – Земляне, а также те
люди, которые стремятся стать землянами. Те, кто собрался плыть в нашем кильватере.
– А те, кто не хочет? Кто они?
– Никто. Для меня – никто.
– Отвратительно все это. Просто отвратительно…
– Что именно?
– Все! – Парень начал заводиться. – Абсолютно все, что вы творите. Ну, взять,
допустим, ту же Прохту…
– Ну-ну, – усмехнулся полковник. – Возьми. Только не надорвись.
– Чего вы туда лезете?
Харднетт пожал плечами:
– Тут просто. Помогаем тем, кто объявил себя землянами.
– Но это же жалкая кучка! Большинство-то не хотят.
– И что?
– Пусть они между собой сначала разберутся.
– Это как?
– Ну как… Демократически. Как еще?
– Тот есть – голосованием? В смысле – массовым и свободным волеизъявлением?
Парень кивнул:
– Им самым.
– Забавные слова говоришь, – усмехнулся Харднетт. Посмотрел на паренька
внимательней и вдруг спросил: – Сколько тебе?
– Зачем это вам? – напрягся связист.
– Сколько?
– Ну, двадцать четыре.
– Большой уже мальчик. Подружка есть?
– Нет.
– Нет?! – удивился Харднетт. Покачал изумленно головой и подмигнул: – Если у тебя
нет подружки, значит, у кого-то их две… Ладно, не тушуйся. Будет когда-нибудь у тебя
подружка. Обязательно будет. Или гей?
Парень вздрогнул и, отметая подобные подозрения, быстро сказал:
– Ну, допустим, будет у меня подружка. И что с того? При чем тут все это?
– При чем? А вот при чем. Будет у тебя подружка. И будешь ты ее любить. И она тебя
будет любить. И дело до того дойдет, что однажды ты сделаешь ей предложение. А она
возьмет и даст тебе свое согласие. Почему бы не дать? Такому-то красавцу да не дать? Глупо
не дать. Да?
Парень по-прежнему недоумевал:
– Не пойму, сэр, к чему это вы?
– А к тому, – вздохнул Харднетт, – что однажды вы решите пожениться. Вы-то решите,
а ее родители возьмут и скажут – нет. Скажут, что не пара ты ей. Скажут, рылом не вышел.
Может такое случиться? Легко. Сплошь и рядом такое происходит. Подруга твоя, конечно,
взбрыкнет – не без этого. Завизжит, что у вас-де любовь. Мать в ответ наорет на нее
последними словами. Потом отцу: «Да она у нас под кого попало ложится!» Отец с дивана
сползет и кулаком дочурке по лицу, чтоб не дурила. Вот так вот – кулаком и по лицу. И еще
раз по лицу. И еще раз. Реализуя волю демократичного большинства – по лицу, по лицу, по
лицу. В мясню! В кровь!.. Вот такая, понимаешь, любовь. Как говорится, нет повести
печальнее на свете. Сечешь, о чем толкую?
– Вы… Вы…
– Ну?
– Вы, сэр, казуист!
– Возможно. Казуист и путаник. Только знаешь что?
– Что?
– Сейчас сформулирую. – Харднетт сделал вид, что напряженно думает. – Все,
сформулировал. Записывай.
Парень хмыкнул:
– Так запомню.
– Ладно, запоминай. Так вот. Демократия – это не диктат большинства. Демократия –
это охрана прав меньшинства. Вот так. Хорошо сказал?
Парень не ответил, какое-то время молчал, потом, уставившись в угол, устало сказал:
– Все у вас, сэр, как-то… Шиворот-навыворот. Я, признаться, уже запутался.
Воинственный пыл его угас, он заметно успокоился и выглядел растерянным. Видимо,
какая-то озвученная полковником мысль подействовала на молодого связиста, как укол
сульфазина с аминазином на буйнопомешанного.
– Я и сам, когда в этом тумане маяк теряю, путаюсь, – признался Харднетт. – Потому
стараюсь об этих делах лишний раз не думать. И тебе не советую. Искренне…
Нейрокомпьютер и тот не лишен внутреннего конфликта. А ведь искусственный. Что уж там
о нас-то говорить…
– Вы, сэр, какой-то странный.
– В смысле?
– Вроде из Чрезвычайной, а какой-то…
– Какой?
– На злодея не очень похожи.
– Это потому что зла вокруг столько, что на него у меня зла не хватает. Кстати, знаешь,
где мы в ловушку попадаем?
– Где?
– А вот послушай. Мы все знаем, что делать, когда ударят по левой щеке. Все.
Абсолютно. Ты ведь знаешь?
– Ну знаю. Простить и подставить правую… Вроде так.
– Во-от! И тебя научили. А тому, что делать, когда по щеке бьют не тебя, а другого –
этому научили? – Харднетт снял с рукава прилипший обрывок бумаги. Поиграл его
наэлектризованностью, бросил на пол и спросил: – Что делать, когда по щеке бьют твою
любимую?.. Ну или не любимую, а, допустим, матушку? Или ребенка? Твоего ли, чужого ли
– неважно. Что тогда делать? Знаешь?
Парень пожал плечами.
– Не знаешь, – заключил полковник. – И я не знаю. Никто не знает. А когда не знаешь,
как поступить, лучше поступать по закону. Согласен?
– Законы люди пишут, и применяют их тоже люди, – упавшим голосом произнес
парень. – Людям свойственно ошибаться.
– Не спорю. Бывает. Допустимые издержки.
Сказав это, Харднетт посмотрел на бумажные лоскуты, прикрепленные к воздуховоду, и
прикрыл глаза. Лоскуты действительно шелестели. Тревожно. Словно листва перед грозой. И
во второй раз за последний час воображение перенесло полковника в даль дальнюю. И вновь
он оказался у открытого окна в комнате старой усадьбы. Тусклый огонь камина отбрасывал
смутные тени. За окном сияла тяжелая луна. Где-то у реки шумел рогоз и поскрипывал под
копытами настил деревянного моста. Но кто именно к нему спешит посреди ночи, Харднетт
так и не узнал – связист безжалостно вернул его на борт НП-лайнера.
– Для кого-то, может быть, и издержки, – сказал он. – А для кого-то – поломанные
судьбы.
– Что поделать, такова жизнь, – стряхнув наваждение, заметил Харднетт. – В обычаях
человеческих много разнообразия и много нелепостей. И ты вот что… Давай-ка без этого
всего, без глубокого погружения. А то наговоришь лишнего и…
– Что? Скрутите и сдадите на коррекцию?
Полковник не удостоил его ответом. Пропустил вопрос мимо ушей. Не хватало еще
отвечать на дурацкие вопросы запутавшегося мальчишки. Но сам спросил:
– Ты, похоже, техническую «вышку» заканчивал?
– Допустим. Заметно?
– А как же! Реальность усложняешь. Умник.
– А что – реальность, по-вашему, элементарна?
– Не то чтобы элементарна. Просто… требует верного истолкования. – Харднетт
направил указательный палец в потолок и произнес назидательно: – Верное и вовремя
сделанное толкование позволяет добропорядочному гражданину с легкостью выбрать путь
безупречного поведения.
Парень попытался возразить:
– Позвольте, сэр, а кто будет…
– Хватит! – резко оборвал его Харднетт. – Утомил ты меня. Помолчи… И я помолчу.
Вместе давай помолчим.
Парень прикусил язык, и они действительно помолчали. Душевно. Правда, недолго.
Нарушая тишину, полковник ни с того ни с сего, оттолкнувшись от случайной, мимолетной и
незафиксированной мысли, задумчиво произнес:
– Знаешь, дружище, как иной раз бывает? – Он выдержал театральную паузу. – Бывает
так, что человек бросит камень в море, а сам возьмет да и умрет. И получается ерунда:
человека уже нет, а камень, им брошенный, все еще летит. На дно. Летит и летит. И летит, и
летит, и летит… А человека нет. Странно, правда?
– Я не понял, это вы к чему, сэр?
– К слову.
– К какому?
– Непроизнесенному.
– Намекаете, что времена такие, что лучше помалкивать?
– Да не намекаю я! Что ты, ей-богу? Не намекаю, прямо говорю. Как римлянин
римлянину говорю: иногда молчание – раймондий. И понимай как хочешь. А времена… Что
– «времена»? У тебя есть свое мнение, ты вправе его иметь. В любые времена. Только знай,
на самом деле это не ты имеешь мнение. Пока еще мнение имеет тебя. К тому же оно не твое.
Чье-то чужое. Подумай об этом на досуге. А я все сказал.
Харднетт подошел к двери, но, взявшись за ручку, остановился.
– Кстати, – обратился он к связисту через плечо, – кто это тебе шепнул, что я из
Чрезвычайной?
– Никто, – ответил парень.
Харднетт нахмурился:
– Геройствуешь?
– Честно, сэр, никто, – поклялся тот и напомнил: – Вы же мне сами показали лицензию,
когда вошли.
– Совсем плохим стал! – хлопнул себя по лбу Харднетт и, уже закрывая дверь, добавил:
– А хорошим никогда и не был.
И он знал, что внизу, в холле стоят часы. Высокие напольные часы. Куранты.
Очень старые. За последние восемьдесят лет часы ни разу не останавливались.
Можно предположить, что и до этого они ни разу не останавливались. И не
остановятся дальше. Главное – не сдвигать их с места.
Стена за курантами обшита дубовой панелью. А пол из плитняка так стерся
от частого мытья, что кажется, будто куранты стоят на каменной платформе. А под
ними, в самом низу дубовой панели, есть дырочка.
Эта дыра Лелика.
Ворота в его крепость.
Вход в его дом.
Нет, сам дом не рядом с часами. Вовсе нет. К нему ведут длинные, темные и
пыльные переходы с деревянными дверцами между балками и металлическими
воротцами.
Только Лелик знает дорогу к дыре под часами. Даже не дорогу, а настоящий
лабиринт.
Только Лелик умеет открывать воротца. На них сложные задвижки-застежки,
сделанные из заколок для волос и французских булавок, и только он знает их
секрет.
А в кирпичной стене ниже уровня кухонного пола есть решетка. Сквозь нее
виден сад – кусочек гравийной дорожки и клумба, где весной цветут крокусы и
куда ветер приносит лепестки с цветущих деревьев.
Позднее там расцветет куст азалии, и однажды прилетят к нему огромные
черные птицы. Они будут что-то клевать. Будут ухаживать друг за другом. И будут
драться.
До тех пор будут драться, пока не вспугнет их проскакавший мимо забавный
низкорослый конь…
Глава пятая
После встречи со Зверем они еще с полчаса скакали по тропе, в пыли которой глох
топот копыт. Ни конного, ни пешего, ни живого, ни мертвого больше не встретили.
Ну а затем, обогнув пологий склон очередного холма, попали, наконец, в пределы
долины, на том берегу которой угадывались сквозь пелену раскаленного воздуха очертания
жилых построек.
Сама долина, поросшая жухлой травой, не пустовала – посреди нее, левее от тропы, в
загоне, сплетенном из длинных гибких прутьев, паслось стадо скучных коров. Небольшое.
Голов пятьдесят. Тощие скоты бродили меж каменистых груд, отмахивались грязными
хвостами от назойливых слепней и, не имея выбора, покорно щипали грубую неаппетитную
поросль. При этом их жующие морды выражали тупую покорность судьбе. То есть ничего не
выражали.
В левом дальнем углу загона на ржавой бочке из-под солярки концерна «ЭкоОйл»
страдал от безделья дюжий пастух. Надвинув шляпу на глаза, болтал ногами в разбитых
сапогах, дымил невероятного размера сигарой и, казалось, ничего вокруг не замечал. Когда
путники подъехали к калитке, парень и тогда никак не отреагировал. Впрочем, как и его
коровы.
Нарочитая пастораль картинки Владу не понравилась. Нутром почуял – что-то здесь не
так. Ощущалась во всей этой благости какая-то скрытая угроза. Поэтому осторожно вытащил
пистолет и сдвинул язык предохранителя. Как ни старался сделать это тихо и неприметно,
Тыяхша засекла и осуждающе покачала головой.
– Думаешь, этот аркадский пастушок не Зверь? – спросил солдат.
– Ты разве что-нибудь чувствуешь? – вопросом на вопрос ответила девушка.
– Честно?
– Честно.
– Не-а, не чувствую, – признался Влад. Затем тревожно огляделся по сторонам и
добавил: – Но ощущаю. Что-то, подруга, здесь не так. Поверь бывалому солдату.
Тыяхша посмотрела на него с интересом:
– А в чем проблема?
– Ты пела, окрестности Айверройока врагом кишат.
– Конечно. Кишат.
– А почему пастух вальяжен, как бегемот в солярии? Страх потерял? Или Охотник?
– Нет, не Охотник. Пастух. Обыкновенный пастух. Я его с детства знаю. Зовут Джэхзо.
Он сын тетушки Алахмо, вдовы дядюшки Росхата.
– Не Охотник, значит. А чего тогда один в поле? Смелый?
– Смелый. Но не один.
Тыяхша вставила пальцы в рот и лихо свистнула. Свистнула протяжно, с переливами.
По-мальчишески.
Чертовка!
Эхо условного сигнала еще не затихло, а по периметру загона уже стояло с десяток
орлов с арбалетами наперевес. Повыскакивали парни из заячьих нор и застыли на
отведенных огневых позициях. И даже пастух Джэхзо теперь не сидел, а стоял на бочке и как
все остальные шарил арбалетом в поисках цели. Откуда оружие вытащил – не понять.
Влад прикинул расклад: двенадцать против одного. Были бы «гаринчи», только троих
успел бы завалить. Ну, может быть, четверых. Четвертого – уже будучи раненым. Причем
тяжело. А потом все – стал бы подушечкой для иголок. Восхищенно покачав головой,
спросил:
– Так это стадо – приманка?
– Приманка, – подтвердила его догадку Тыяхша. Потом привстала в стременах и
помахала рукой. Поприветствовала всех принявших участие в демонстрации боевой выучки.
Парни ответили девушке без затей – вытерли пальцы о полы шляп. Только двое что-то
крикнули. А один, видимо, старший, дав личному составу отбой тревоги, стал приближаться.
– И все эти парни, значит, Охотники? – спросил Влад.
– Один. Вот он, Ждолохо. – Тыяхша кивнула в сторону подходившего к ним человека. –
Остальные – стрелки.
– На одного Охотника такая толпа стрелков? – удивился Влад.
– Зверей много, Охотников мало – как тут без стрелков обойтись? Сам подумай.
Хорошо когда зверь на ловца бежит, а когда на ловца бежит стая? Пока перезаряжать будешь,
тебя…
Тыяхша не договорила, Охотник по имени Ждолохо уже подошел. Интересно выглядел
дядя. Весь такой из себя важный, а лицо простецкое. Лицо ладно, в ухе огромная золотая
серьга – вот это дело. Не серьга – баскетбольное кольцо. Вещица с претензией. И все же
крестьянин дядя, а не вольный стрелок – руки уж больно огромные. В таких руках плуг
держать, а не арбалет.
Сняв шляпу, Ждолохо показал загорелую лысину и что-то сказал. Землянин, разумеется,
ничего не понял. Впрочем, Ждолохо обращался не к нему, а к Тыяхше. С ней и перекинулся
несколькими фразами на муллватском. Влад уловил только два знакомых слова. Одно из них
– «пыхм». Теперь был в курсе, что это означает «конь». Другое – «шонкуц». Это «небо» в
переводе с аррагейского (и, как очевидно, с родственного ему муллватского).
Получив от девушки какие-то объяснения, Охотник удивленно покачал головой и с
интересом посмотрел на землянина. Влад в этот миг почувствовал себя запертым в клетке
утконосом, которого рассматривает посетитель зоопарка. И от внезапного смущения вдруг
пожелал Охотнику на аррагейском:
– Горизонта тебе!
Ничего лысый в ответ не сказал, лишь шумно высморкался. А затем вытер пальцы о
штаны, закинул арбалет на плечо и, не попрощавшись, похромал в свою нору. И все качал по
дороге головой. Никак поверить не мог, что новый Охотник из чужаков.
– У вас все такие? – спросил Влад у Тыяхши.
– Какие «такие»? – уточнила та.
– Такие вот вежливые.
– Ты бы еще на всеобщем языке с ним заговорил.
– А что, он не понимает аррагейского?
– Отчего же, понимает. Просто…
– Брезгует?
– …считает, что на земле муллватов нужно говорить на муллватском. Всем. Даже
Носителям Базо…
– Подруга, я тебя умоляю, давай не будем! – остановил Влад Тыяхшу.
– Ладно, давай не будем, – согласилась девушка. – Тогда сам не подначивай.
– А чего я такого сказал?
Тыяхша тронула коня и пробурчала:
– «Вежливые, не вежливые». Какие есть. Разные. Не все из нас ваш Открытый
заканчивали.
Влад, подзадорив шлепком Пыхма, нагнал ее и попытался объясниться:
– Не ворчи, подруга. Просто я-то думал, что Охотники – особая каста. Элита. Отборные
люди.
– Отборные и есть. Только не в том смысле, какой ты в это слово вкладываешь.
– А в каком тогда?
– В том, что не Охотники браслеты себе выбирают, а браслеты Охотников. Понимаешь?
Не мы браслеты, а браслеты нас. И они не смотрят на ум, пол, образование, благородность
рода и размер кошелька.
– А на что они смотрят?
– Не знаю. И никто не знает. Знали бы, не ходила бы у нас треть города однорукими. С
каждым разом браслеты все привередливее становятся. Видишь, некоторые даже без
владельцев остаются. И в итоге выбирают странноватых чужестранцев.
– Это ты про меня?
– Про кого же еще.
– Будете, дамочка, выделываться, уйду, – предупредил Влад. – Больно надо с вами
нянчиться.
Девушка даже глазом не моргнула:
– Не уйдешь.
– Почему?
– Ты солдат.
Влад только хмыкнул на это. Что здесь скажешь? Права. Помолчав, поднял руку,
показал браслет и спросил:
– Скажи, а до меня кто его носил?
– Тебе зачем? – покосилась Тыяхша.
– Для расширения кругозора.
– До тебя Кугро им владел, сын Шломка и Арвыны.
– Погиб?
– Умер. Така-шалак цапнул.
– Темный паук?
– Черный. Чернее не бывает. От его яда Кугро и скончался, как это ни странно…
– Чего странного-то? Несчастный случай. Бывает.
– Кугро всю прошлую Охоту от первого заката да последнего рассвета прошел, сорок
пять Зверей успокоил, а от укуса какого-то дурацкого паука не уберегся. Вот это и странно. И
жаль.
– Жаль, – посочувствовал Влад. – А ты сама много Зверей успокоила?
Тыяхша посчитала в уме, потом сказала:
– В эту Охоту уже девять.
– А в прошлую?
– Двоих.
– А чего так мало?
– Эта Охота только началась. Еще не успела. А в прошлую… В прошлую я ребенком
была. Берегли меня.
– Сколько же тебе тогда было?
– Пять.
– Пять?! А сейчас?
– Старуха. Скоро двадцать девять. А тебе?
– Мне тридцать четыре.
– По вашим земным меркам – мальчишка.
– Так точно, мальчишка. Только уже седой.
На этом месте (и пространства и времени) разговор внезапно прервался: Пыхм в
очередной раз дернулся в сторону, испугавшись выползшей на тропу тени, и на этот раз Влад
все же вылетел из седла. Впрочем, приземление прошло благополучно – повалился на тот
самый куст, который и отбрасывал треклятую тень. Обошлось без травм. Лишь слегка
оцарапал терниями подбородок и нижнюю губу.
После этого происшествия Пыхм стал прихрамывать. Оказалось, что во время
козлиного прыжка содрал о случайный булыжник подкову с передней правой. Вот из-за этой
незадачи первым делом и направились к кузнецу, которого Тыяхша назвала папашей
Шагоном.
Ну это уже когда наконец-то добрались до Айверройока.
Пыльный, безлюдный, будто затаившийся перед бурей городишко несколько удивил
Влада своей архитектурой. Не походил Город Безруких ни на один из населенных пунктов
Схомии, о которых рассказывали на курсах.
Нет, окраины оказались именно такими, какие мелькали на многочисленных слайдах с
видами местных поселений: жмущиеся друг к другу одноэтажные халупы из саманных
блоков, соломенные крыши, покосившиеся заборы и жалкая утварь во дворах. А вот дальше,
через десяток кварталов, пошли добротные дома, сложенные из красного кирпича, с
двускатными (покрытыми черепицей) крышами, с окнами, застекленными хоть и мутным, но
все-таки стеклом. И тут уже попадались двух – и трехэтажные постройки. Дворики стали
попросторней, постройки в них – многочисленнее, каменные заборы – повыше, золотые
полосы на косяках и наличниках – пошире. Правда, резала глаза одна странность: чем
дальше, тем дома казались древнее. Добротнее, но древнее.
Видно было, что стены домов в последние годы ремонтировались из рук вон плохо – не
выжженным кирпичом, а все той же навозно-глиняной жижей. И дыры в крышах латались не
керамикой, а всякой подручной дрянью. А разбитые окна – пучками сухой травы.
Складывалось впечатление, что лучшие свои времена город уже пережил век-другой
назад, ныне же просто тихо ветшает. А если что и строилось в его пределах, то на окраинах и
донельзя убогое.
– А где народ? – спросил Влад через некоторое время у спутницы. С тех пор как
въехали в город, им не попалось ни единой живой души. – Час сиесты?
– Не знаю, что такое «сиеста», но здесь не принято торчать на улице, – пояснила
девушка. – Особенно во время тллонг.
– Понятно, – кивнул Влад. – Комендантский час.
Тыяхша промолчала.
Они скакали по широкой, продуваемой горячим ветром главной улице, от которой
убегали влево-вправо узкие проулки. Иные настолько узкие, что конному не проехать. Только
пешему пройти. И то боком.
В какой-то миг копыта вдруг звонко зацокали, словно по мостовой. И это Влада сильно
удивило:
– Плиты, что ли?
– Ну да, от дома учителя Лоджаха и дальше, – Тыяхша махнула сначала влево, а потом
вперед, – дорога каменными плитами выложена.
– Кудряво живете, – оценил Влад. – Еще бы всю эту хрень смести.
– Что-что смести?
– Пыль да песок. Стало бы еще кудрявей.
– А может, и деревья вдоль улицы посадить? – прищурилась девушка.
Влад ее сарказма не воспринял и пожал плечами:
– Почему бы и нет?
– Как-нибудь потом. В следующей жизни. Не сейчас.
– Ну да, ясен пень, не до того сейчас, – вынужден был согласиться Влад. И, повертев
головой, спросил: – А куда ведет дорога? Такая к дворцу должна идти. К древнему.
– Эта дорога к храму, – ответила Тыяхша и уточнила: – К Храму Сердца.
– Это где?
– Во Внутреннем Городе. Там, на Хитрой Горе.
– Хочу взглянуть, – загорелся Влад.
– Позже, – пообещала Тыяхша и повернула направо в один из проулков, напоминающий
двенадцатиперстную кишку. Столь был узок и извилист. По нему и добрались под
эстафетный лай собак до квартала мастеров.
В кузнице, что находилась на самой окраине города, буквально на отшибе, работа
кипела вовсю: дым стоял столбом, ветер разносил запах гари, а грохот слышался за три
улицы.
Когда путники спешились и вошли внутрь, то обнаружили всю мужскую часть
семейства кузнеца Шагона в сборе.
Младший сын, шустрый парнишка лет десяти, налегал всем весом на мехи, прогоняя
воздух через фурму. Весил он чуть больше кролика, но справлялся – уголь в гнезде горел
задорно, благодаря чему металл в горне уже подходил и томно булькал. Сам кузнец, медведь
с головой бородатого суслика, орудовал у рогатой наковальни – удерживал здоровенными
щипцами раскаленную заготовку колесного штыря и монотонно лупцевал по ней кувалдой. А
старший сын, однорукий крепыш с бельмом на правом глазу и косым левым, стоял на
подхвате – тюкал ручником, пока отец замахивался.
Влад остался стоять в дверях, а Тыяхша на правах хорошей знакомой переступила через
порог, но мешать процессу не стала. Дождалась, когда кузнец сунет заготовку в чан, и только
потом, перекрикивая шипение воды, объяснила, зачем пришли. Кузнец вынырнул из облака
пара и показал кивком: мол, заводи, коли так.
Тыяхша привела Пыхма и затолкала горемыку в манеж для ковки.
Пока бригада возилась с безучастным ко всему на свете мерином, Влад принялся
бродить с невинным видом по мастерской, как экскурсант по этнографическому музею. Это
он хотел так выглядеть. На самом же деле чувствовал себя разведчиком в неприятельском
логове.
И неспроста.
Появилась у него вдруг мыслишка, а не прячут ли украденный раймондий в одной из
таких вот кузниц. Например, в этой.
Подозрение возникло не на пустом месте – на верстаке с огромными тисками горой
лежали заготовки наконечников для стрел. Штук сто, наверное. Не меньше. И все, между
прочим, из чистого раймондия. Тут поневоле задумаешься.
В помещении самой кузницы слитков, конечно, не наблюдалось. Лома всякого
металлического – собранных черт знает где бочек, рессор, пружин, ступиц, прочих ненужных
изделий из дешевого чугуна, ржавого железа и отличной легированной стали – этого
полным-полно. А золота в слитках не видать. Только лежащие на верстаке заготовки.
Впрочем, все это не удивительно: кто же на виду краденое держать станет? Дураков нет.
Помимо входной, имелись в кузнице еще три двери. Очевидно было, что ведут они в
какие-то подсобные помещения – кладовки, чуланы и прочие каптерки. «Вот туда бы
проникнуть, – размечтался Влад. – Может, как раз там и лежат драгоценные чушки
аккуратными стопками». Да только как проникнуть? На виду у всех и без спроса – глупо. А
спросить… Ну как тут спросишь?
А еще заприметил солдат в том углу, где располагались стеллажи с инструментом,
окованную жестью крышку, скрывающую ход в подпол. Пнул ногой – чуть сдвинулась.
Возникло желание дернуть за чугунное кольцо и заглянуть внутрь. Вдруг блеснет из темноты
украденный раймондий? Но не сумасшедший вот так вот соваться. Чего доброго по кумполу
кувалдой огребешь. За эдакое самоуправство – запросто. Тем более что, как Влад ни
осторожничал, предпринятый им обыск привлек внимание сына кузнеца. Того, который
старший. Косой, косой, а, поди ж ты, остроглазым оказался. И видать, не понравилось ему,
что незнакомец бродит туда-сюда, будто у себя дома. Подозрительным показалось. И то. Чего
доброго утащит чего-нибудь, пока хозяева в заботах. Ведь есть чем поживиться. Одних
наконечников из фенгхе вон сколько. В общем, обеспокоился парнишка. Подошел, скосился в
угол и, огладив здоровой рукой молодую бороденку, что-то спросил. Влад, конечно, не понял
ни бельмеса. Улыбнулся в ответ. Мол, расслабься, чудак-человек. Я же просто так и без
задних мыслей. Потом вспомнил, что улыбок тут не понимают, стер ее с лица и пожал
плечами.
Тут Тыяхша что-то сказала парню на родном, и тот сразу перешел на всеобщий:
– Чего, не свой, хотел?
Влад дотянулся, снял со стеллажа дверной колокольчик и, позвенев изящной вещицей,
спросил:
– Вы сделали?
Парень кивнул:
– Так.
Тогда Влад скинул винтовку с плеча, отстегнул магазин и вытащил один патрон.
Показал на пулю:
– Сможете сделать такое же из фенгхе?
Парень взял патрон, с интересом повертел его в руке, потыкал в культяпку, проверив
насколько остер конец, и вернул. Молча. Но в глазах его явно промелькнул интерес
профессионала.
Влад, показывая на пулю, пояснил, чего конкретно хочет:
– Вот эту дуру надо вытащить, а из фенгхе вставить. Сможете?
Парень с кондачка отвечать не стал, закатил глаз в потолок представив технологию
процесса, только потом ответил:
– Так. – И тут же добавил принципиальное: – Захотим когда.
Влад все сразу понял и тотчас вышел во двор. Вернулся через две минуты с цинком
патронов и слитком раймондия. Стал договариваться предметно. И чтобы возник у мастеров
интерес, скупиться не стал. Рубанул ребром ладони по середке кирпича и двинул влево:
– Это в работу. – Еще раз рубанул и двинул вправо. – А это – за работу. Понимаешь
меня, дружище?
– Так.
– По рукам?
– Не так.
– Что не так?
– Не нужен фенгхе.
Влад удивился:
– А что возьмете? Федеральные талеры есть. Удэсхомы ваши.
Все это парня не заинтересовало. Абсолютно. Но тут в их торговлю вклинилась
Тыяхша:
– Влад, у тебя соль есть?
– Есть немного, – ответил солдат. – Пакетиков пять. Грамм по десять.
– Одного хватит, – прикинула девушка.
Влад метнулся к мешку, расковырял одну упаковку с сухим пайком. Вытащил и показал
пакетик с солью парню. Тот ничего не сказал, направился пошептаться с отцом.
Кузнец между тем уже зачистил невезучее копыто Пыхма, приложил на счастье
новенькую подкову и ладил первый зацепной гвоздь. Не прекращая вколачивать, выслушал
сына. И бровью не повел. Но, видимо, все же какой-то знак подал. Во всяком случае, косой
повернулся к Владу и кивнул:
– Так.
Влад уточнил, правильно ли понял:
– Сделаете?
– Так, – подтвердил парень.
– Из всего слитка?
Парень задумался.
– Я прибавлю еще один пакет, – поторопился сказать Влад.
И парень кивнул:
– Так.
– Когда зайти?
– Сегодня – нет. Завтра – нет. Послезавтра – нет. Потом – да.
– Через двое суток, что ли? – попытался что-нибудь понять в этой тарабарщине Влад. –
Ты толком скажи.
Но косой опять за свое:
– Сегодня – нет. Завтра – нет. Послезавтра…
Влад растерянно повернулся к Тыяхше. Выручай, подруга. Та сперва подала очередной
гвоздь кузнецу, только потом что-то спросила у парня. И перевела его ответ:
– Через двое суток будет готово.
– Ну, через двое, так через двое, – согласился Влад и протянул парню руку. Сначала
правую. Потом сообразил, что у парня правой нет, и протянул левую. Парень пожал. Крепко.
Как кузнец, сын кузнеца. И сделка состоялась.
Когда дело с подковой сладилось и монеты за работу были отсчитаны, оседлали коней и
пустились в обратный путь.
– Ты чего надумал? – спросила Тыяхша у Влада, едва они отъехали от кузницы.
Влад не понял:
– О чем ты?
– Я про оружие.
– А-а. Так я это… Как-то непривычно мне с арбалетом. Дартс – это не мое. Пойду на
Зверя с привычной штукой.
– Неэкономно будет.
– Зато эффективно. Если, конечно, мастера не подведут.
Тыяхша была уверена:
– Не подведут.
– Посмотрим, – сказал Влад. Потом посмотрел на девушку и прыснул.
– Ты чего это? – не поняла Тыяхша.
– У тебя усы выросли.
Она тут же провела пальцами над губой.
– Какие еще усы?
– Ты в саже перемазалась, – объяснил Влад.
Выхватив нож, Тыяхша осмотрела себя в зеркальной поверхности лезвия и недовольно
покачала головой. Потом некоторое время приводила себя в порядок платком, смоченным
водой из фляги. И вскоре вновь стала прежней красавицей.
А через пятнадцать минут они выехали на главную улицу.
– Куда теперь? – спросил Влад. – Давай в храм. А?
Но девушка с ходу отвергла его предложение:
– Потом. Чуть позже.
– А сейчас куда?
– Здесь неподалеку постоялый двор. Определим тебя.
– А тебя?
– Мне брата нужно разыскать.
– Которого из двух?
– Любого. Найду одного, другой будет рядом. – И до самого постоялого двора не
произнесла больше ни одного слова.
Заведение, название которого можно было бы перевести на всеобщий язык и как
«Лунная ночь», и как «Вой зверя», состояло из группы ветхих построек. Настолько ветхих,
что, на взгляд Влада, делать им ремонт не имело никакого смысла. Проще облить керосином,
сжечь, а на пепелище построить новые. Стояли они так: слева трехэтажная домина с
меблированными номерами, напротив – таверна, между ними, от дальнего крыла к дальнему
крылу – конюшня и амбар. Внутри этой своеобразной буквы "П" за перекошенным забором
располагался хозяйственный двор: в пыли копошились уморенные жарищей куры, над лужей
помоев барражировали жирные мухи, за рассохшейся бочкой дрыхла кудлатая черная псина.
Когда эта псина, честно отрабатывая кормежку, вскинулась и налетела на путников,
обнаружилось, что, во-первых – кобель, а во-вторых – инвалид. Вместо передней правой
лапы болталась бесполезная культя.
Влад залез в карман, нашарил приготовленный для Пыхма кусок сахара и кинул
трехногому. Тот, душераздирающе взвизгнув, отскочил в сторону. Решил, видимо, что чужак-
зараза хочет камнем зашибить. Причем насмерть. Но потом учуял лакомство, подкрался и,
убедившись, что никакой не камень, а совсем наоборот, занялся делом.
Угрюмый хозяин выделил землянину комнату на втором этаже. Как раз напротив
лестницы. Обстановку составляли изрядно продавленная кровать да колченогий табурет. И
только. Зато из окна виднелась похожая на усеченную пирамиду Хитрая Гора. Роскошный
вид на гору радовал. А изодранный матрас – нет. Выглядел прибежищем клопов.
Тыяхша сговорилась с хозяином на тысячу федеральных талеров за сутки и тут же
стрясла с новоявленного постояльца задаток. Влад отсчитал без разговоров за три дня вперед.
Хозяин взял только за два. Явно знал, чертяка, кое-что о ближайшем будущем. Землянин
недоуменно пожал плечами и – ну не надо так не надо – спрятал лишние монеты с башнями в
мешок.
– Что делать будешь? – спросила Тыяхша, когда хозяин вышел.
Влад ответил неопределенно:
– Я же говорил тебе, что есть у меня в этом городе дела.
– Дела делами, но не забывай – ты теперь Охотник. А еще – Человек Со Шрамом.
Помнишь?
– А как же, помню, склерозом пока не страдаю, – ответил Влад и тут же попытался
расставить все точки над «ё»: – Но это не значит, что собираюсь отказаться от своих
собственных дел.
Тыяхша нахмурилась:
– У тебя сейчас одно дело – бить Зверя и быть в готовности пойти туда, куда однажды
позовет тебя шорглло-ахм.
– Буду бить. И готов пойти. Но и свои дела намерен провернуть. Одно другому не
мешает.
– Мешает. Я думала, ты уже это осознал.
Влад начал злиться:
– Слушай, чего ты тут командуешь?
– Я не командую, – задрожавшим от негодования голосом сказала девушка. – Просто…
Просто ты многого не понимаешь.
– Чего я не понимаю?
Влад сорвал шляпу с головы и с силой насадил ее на пик стоящей под углом подушки.
– Например, – начала Тыяхша, – то, что ты не сможешь больше жить так, как жил
раньше. Ты теперь… – Она вдруг осеклась. – Давай я не буду тебе ничего объяснять, а то мы
окончательно поссоримся. Утром приведу сюда брата, он все и объяснит. Мужчинам между
собой легче столковаться.
– Ну ладно, утром так утром, – примирительно сказал Влад. – Буду ждать. Но если не
придете…
– Придем. Не мы, так другие.
Тыяхша закинула арбалет на плечо, порывисто развернулась и вышла из комнаты, не
оглядываясь.
– И я тебя тоже люблю, – сказал Влад, когда дверь за девушкой закрылась.
Оставшись в одиночестве, он повалился на кровать, закинул ноги в ботинках на спинку
и вытащил из кармана обломок шорглло-ахма. Вертел его в руках и размышлял. Сначала о
том. Потом о сем. Затем наоборот. И в результате пришел к мысли, что всякое звание,
наподобие «Человек Со Шрамом» или «Охотник», – это такая хитрая штука, на которую ты
сначала смотришь свысока в надежде, не принимая близко к сердцу, употребить в сугубо
личных целях, а потом оказывается что она уже полностью тебя захватила. И изменила.
Причем очень сильно изменила. Настолько, что ты уже сам понять не можешь, кто ты, где ты
и зачем ты делаешь то, что делаешь.
«Правильно предки говорили: не хочешь, чтоб свинья сожрала, не называй себя
трюфелем», – подумал с грустью Влад. И постарался выбросить из головы все лишние
мысли, дабы сосредоточиться на главном. А главное по-прежнему заключалось в том, чтобы
вернуть украденное и отмазать тиберрийцев от удара Бригады Возмездия.
Поиски раймондия Влад собрался начать с кузницы папаши Шагона. Все-таки с нее.
Решил проникнуть туда под покровом ночи. Часика эдак в три. А лучше – в четыре. В тот
волчий час, когда всех караульных и сторожей сон клонит, как дубы ураган.
Ну а пока решил отведать местной стряпни. Дело шло к ужину, желудок работал на
подсосе и требовал горячего.
Винтовку солдат брать не стал, закинул под кровать вместе с мешком. Оставил при себе
пистолет, нож, ну и, конечно, арбалет. Куда же теперь без него? Подумал немного и вытащил
из мешка фонарь. Сунул под клапан на плече. На тот случай, если вдруг трапеза затянется до
темноты.
Спустившись во двор, заглянул в конюшню, проверил, задали ли Пыхму корма. Все-
таки подотчетная скотина. Взял здоровой и вернуть должен здоровой. Не интервент, чтобы
беспредел учинять.
С Пыхмом все оказалось в полном порядке. Напоили, накормили и даже накрыли какой-
то рваной попоной. Влад ободряюще шлепнул конягу по холке, пообещал еще как-нибудь
заглянуть и со спокойной душой направился в трактир.
Не успела дверь за ним захлопнуться, трактир уже ощерился. Арбалетами. И не двумя-
тремя. В зале косточке от вишни некуда было упасть. Не то чтоб яблоку.
«На улице хрен кого, а тут – пожалуйста, – подумал Влад. – Со страху, что ли,
кучкуются?»
Муллваты с тревогой смотрели на него, а он с не меньшей тревогой обводил взглядом
золотые наконечники болтов.
Повисла тишина.
«Вычисляют, Зверь или нет, – догадался Влад. – Похоже, среди них нет ни одного
Охотника». И понимал: сделает шаг – никаких шансов выжить.
Секунды тянулись, табачный дым все большими клубами поднимался к потолку, а
напряжение все никак не спадало. Напротив, нарастало. Но игра нервов – не та игра, что
может длиться вечно. Землянин решил не доводить дело до крайностей. Жалея, что местных
на улыбку не купишь, осторожно приподнял шляпу и поприветствовал страдальцев на
аррагейском:
– Горизонта вам, люди божьи. Я не Зверь. Успокойтесь.
Соображал, конечно, что лучше бы на муллватском, но при артобстреле, заставшем в
чистом поле, и каска – бетонный дот.
Едва он произнес первое слово, муллваты арбалеты тут же опустили и возмущенно
загалдели. То, что перед ними не Зверь, это они теперь поняли. Всем известно – Зверь по-
людски говорить не может. Вопрос снялся сам собой. Но то, что какой-то залетный аррагеец
сунулся в трактир, им явно не понравилось. Некоторым – активно. От ближайшего стола тут
же подскочил вертлявый хлюпик и стал задираться. Ткнул Владу пальцем в грудь, состроил
рожу и спросил язвительно:
– Что ты тут делаешь, безмозглый арраг?
Спросил и обернулся за поддержкой к почтенной публике: мол, как я этого урода на его
же помойном языке? Зрители его выходку одобрили – дружно заколотили кто кулаком, кто
кружкой по доскам столов. Влад почувствовал себя болельщиком «Буйволов Ритмы», по
трагическому стечению обстоятельств попавшим в бар «Девятые врата» – штаб-квартиру
отмороженных фанатов «Ганзайских Дьяволов».
– Заблудился, арраг? – не унимался хлюпик.
И вновь застучали кулаки и кружки, закивали бороды.
– Я не тот, за кого вы меня приняли, – громко, чтобы услышали все, крикнул Влад. И
опустил маску.
Муллваты стихли – увидели, что перед ними никакой не аррагеец. Слишком уж черты
лица у незнакомца были утонченными. Нездешними.
Через секунду-другую из того угла, где камин, раздался удивленный голос:
– Эй, кто ты?
Влад устало вздохнул:
– Кто-кто… – И сообщил: – Землянин.
Хлюпик, которому понравилось быть в центре внимания не удивился. Ему что аррагеец,
что землянин – без разницы. Продолжая юродствовать, сбил с головы Влада шляпу, хлопнул
ладонью по его подбородку и заявил:
– Земляне – безбородые козлы.
И тут же ответил за «козла». Влад сначала ткнул его кулаком в живот, а когда остряк
согнулся, разогнул его коленом в челюсть.
Гарсон, носилки!
Быстро опустив арбалет на земляной пол, Влад еще успел свалить двоих набегающих –
одного с левой, другого с правой, а потом уже его самого сбили с ног. Ударом табурета по
голове. И навалились всей бандой. Равнодушным к его судьбе никто не остался, каждый
пожелал отметиться в избиении Носителя Базовых Ценностей. И подавальщики подоспели.
И повар с кухни прибежал с поварятами. Человек шесть зашли с улицы, быстро разобрались,
что к чему, и тоже подключились. И то что у многих кисти рук отсутствовали, ничего не
значило. Пинали в основном ногами.
Как оказалось, правила «лежачего не бьют» здесь не знали. Или знали, но забыли. Или
распространялось оно не на всех.
Влад, пребывая в легком нокауте, прикрыл голову и терпел. Секунд сорок. Но едва
очухался, перешел в контрнаступление. Дико заорал, крутанулся на спине и подсек ногами
двоих. Тем падать было некуда, кроме как на него. Одного Влад прихватил за горло мертвой
хваткой и стал прикрываться им как щитом. Бедняга сначала хрипел и трепыхался, затем
посинел и затих. Муллваты дружно кинулись на его спасение. При этом здорово друг другу
мешали. Влад воспользовался суматохой и умудрился ударом в голень сбить еще кого-то. Тот,
падая, зацепил соседа. В результате образовалась знатная куча-мала, где ничего разобрать
было уже невозможно. И, как водится, свои начали лупцевать своих. Чтоб чужие боялись.
Очнувшийся хлюпик нырнул в этот ком, пролез змеей между телами, потянулся к
«Ворону» и даже сумел ухватиться за рукоять.
Умник драный!
Ровно через полторы секунды сработала защита. Истошный крик пораженного
импульсным разрядом перекрыл все остальные звуки – стоны, ругань, удары и треск
порушенной мебели. Но этот визг покусанного скунса только подзадорил остальных. Стали
молотить с утроенной силой. Получив очередной удар ногой в грудину, Влад наконец-то
разозлился. И тут же вспомнил о браслете. Задыхаясь и хватая воздух ртом, подумал: «Какого
черта стесняться, забьют ведь насмерть». Ни секунды больше не медля, приказал браслету
покончить со всем этим бесчинством.
В следующий миг муллватов разметало ударной волной по всей таверне.
Разметало, но не размазало.
Поднимались, охая и ахая. Ошарашено смотрели на Влада и пытались понять, что это
такое сейчас произошло. Зачинщик драки оказался самым догадливым. Раньше остальных
сообразил, кого только что так дружно и в охотку колошматили. Выбрался из-под
опрокинутого стола и, потирая ушибленный локоть, спросил со смесью испуга и надежды в
голосе:
– Это-то… Ты что – Охотник?
И затеребил от волнения жиденькую бороденку.
Влад сначала застегнул кобуру, оправил ремень, вытащил из нагрудного кармана
шорглло-ахм, проверил, не разбился ли, засунул обратно, только потом сказал:
– Я смотрю, ты на всеобщем языке заговорил.
Хлюпик закивал:
– Знаю не мало. Не все знают. Я знаю.
– Ну а раз знаешь, тогда, дружок, подними-ка для начала мою шляпу. Будь так любезен.
Незадачливый мужичонка посмотрел сначала на лежащую в пыли шляпу, потом стал
озираться на своих дружков. На этот раз никто его поддержать не захотел. Повар улизнул на
кухню. Поварята ускакали за ним следом. Оба подавальщика, похожие один на другого как
близнецы, стали поднимать разбросанные столы и табуреты. Остальные отводили взгляды и
делали вид, что все происходящее их не касается. Агрессивное единство толпы, прущей на
одного, сменилось – как это зачастую и происходит при разборе полетов – на робкую
уединенность.
Хлюпику ничего не оставалось, как поднять шляпу, отряхнуть и протянуть землянину.
Влад нахлобучил и поблагодарил:
– Спасибо.
Пристыженный малый ничего не сказал, лишь сглотнул.
– Как звать? – спросил Влад.
– Это-то… Болдахо звать меня.
– Так вот, Болдахо-братец, угадал ты. – Влад вытянул руку и показал браслет. – Я –
Охотник.
Про себя же подумал: «А также мамин сын, землянин с Ритмы, филолог, солдат, борт-
оператор корпоративного конвоя, Человек Со Шрамом и просто – человек. И все это здесь и
сразу. Настолько здесь и сразу, что вот-вот взорвусь».
– Это-то… Где не свой чуэжвам брал? – заворожено глядя на браслет, спросил Болдахо.
– Дахамо дал.
– Аллачин?
– Он самый. Тот, что отец Тыяхши.
– Это-то… Не свой Тыяхшу знает?
– Еще как знает. С ней на пару в город и прискакал.
Народ вокруг обрадованно загудел. Когда же Болдахо перевел новость для незнающих
язык, радостный гул утроился. А вскоре и вовсе перешел в откровенное ликование. Еще бы.
Осознали, что на два Охотника в гарнизоне стало больше. Причем один из них сейчас с
ними. Вот он. Стоит, смущенно озирается.
И тут же народ решил, что теперь не грех и расслабиться. Что нужно немедленно
отметить появление нового Охотника. Всем вместе и по полной. Тем более очередь идти в
дозор наступит только завтра. Времени – вагон.
И пошло веселье без берегов.
Оказалось, что муллватам ничто человеческое не чуждо. Как и все прочие
представители рода людского, легко и непринужденно сменили они недавнюю свою
ненависть на безоглядное поклонение и соответственно готовность забить насмерть на
готовность искупать в любви. От желающих чокнуться с новым Охотником отбоя не было. В
очередь встали. Подносили, угощали, чокались. Влад никому не отказывал: чарка на чарку –
это не палка на палку. Болдахо-проныра и тут в стороне не остался – возглавил процесс.
Деловито покрикивал на пытающихся пролезть без очереди, а для тех, кто во всеобщем языке
не силен, был за переводчика. Он же чуть позже, когда пьянка-гулянка в разлив пошла,
приволок откуда-то из загашников и музыкальный инструмент – высушенную не то тыкву, не
то другую какую брюкву, с пятью струнами-жилами. Где вино, там и праздник: быстро
окосевшие муллваты на радостях спели могучим, но нестройным хором заунывную
походную песнь, и потом еще одну – столь же длинную и столь же нудную.
Влад вытерпел все, а потом отомстил – выступил с ответным словом. Попросив Болдахо
подыграть, пропел кусок из заветной даппайской:
А потом снова пили. И Влад, ясен пень, всех перепил. Слабы на это дело оказались
муллваты, попадали кто где – кто на стол, кто под стол. Совсем страх потеряли. И
бдительность.
Оно и понятно – чего бояться, когда рядом Охотник. Теперь Зверя бояться не надо. Тьфу
на него теперь. На Зверя. Час тому назад они могли его в лучшем случае только отпугнуть,
расколов оболочку. А теперь есть кому и успокоить.
В одиночку Влад пить не любил. Что за радость пить в одиночку? Неправильно это –
хлестать без задушевных разговоров. Не по-людски. А потом ведь нужно было и про
украденный раймондий народ попытать. Наверняка кто-то что-то о нападении на конвой
слышал. Не может быть, чтобы слухи по городу не ходили. Ну а нет, так на худой конец
нужно разузнать, где найти человека по имени Гэндж. Хотя бы.
Но опоздал с расспросами.
Прошелся по таверне в поисках способного держать кружку в руках и не обнаружил
таковых. Ни одного вменяемого. Даже подавальщики вповалку легли. И повар с поварятами
лыка не вязали. Дрова дровами.
Когда Влад совсем отчаялся найти собутыльника, скрипнула входная дверь, и вслед за
узкой лунной полосой в таверну вошел человек.
Или Зверь.
Влад вскинул арбалет, но нет, Зверя во вновь пришедшем не почуял. И успокоился. А
как успокоился, сообразил по ярко-оранжевому цвету и характерному крою балахона, что
перед ним монах-миссионер Церковной унии. Влад обрадовался, взмахнул рукой и
поприветствовал брата во Христе:
– Доброй ночи тебе, брат! Не стой на пороге. Заваливай.
Вошедший удивился:
– Землянин?
– Землянин, – подтвердил Влад не без пьяного бахвальства.
Оглядев лежащие повсюду тела, монах спросил:
– Что здесь такое было?
– Братание, брат, – ответил солдат и прыснул. А потом не выдержал и заржал в полный
голос. Утирая хмельные слезы и хлопая себя по ляжкам.
Монах сошел по ступеням, осторожно переступая через сопящие, похрапывающие и
похрюкивающие тела, подошел к столу и сел напротив. Положил котомку из выцветшей
мешковины на скамью и, откинув капюшон, какое-то время в упор разглядывал смеющегося
Влада.
Влад тоже не стеснялся.
Монах оказался не старым еще ганзайцем. Красотой не блистал, скорее уродством
отпугивал. Портретик тот еще: серое припухшее лицо, бритый череп, крючковатый нос,
мутные рыбьи глаза, под глазами – неподъемные мешки. Не дай бог такого в темноте
встретить. При свечах-то возникает желание поежиться.
Пододвинув к себе тарелку с жареным мясом, монах спросил:
– Веруешь, брат?
Влад, у которого от внешнего вида монаха смех куда-то сам собой пропал, пьяно
кивнул:
– А как же, брат! Солдат я.
– Солдат?!
– Ну да, служил в Дивизии, был на войне.
– И что с того?
– Так это, брат… Там, брат, атеистов-то не бывает.
– Это похвально, брат, что веруешь. – Монах стал перебирать ломти, откапывая
попостнее. – А сюда что привело?
– Пути Господни, которые, как известно, неисповедимы, – доложил Влад. – А тебя,
брат?
– Дух Господень во мне, послан Им проповедовать пленным освобождение, а незрячим
прозрение, – заученно протараторил монах и тут же впился мелкими, острыми зубами в
отобранный кусок.
Влад подождал, когда монах прожует, и спросил:
– Вижу, Зверя не боишься, раз один ходишь?
Монах пожал плечами:
– Ты вон тоже один.
Влад, показав рукой на арбалет, сказал:
– Я с оружием в руках хожу.
– А я с Богом в душе, – пояснил миссионер. Он с трудом прожевывал волокна. Мясо
действительно было жестковатым. Видимо, корова, с которой его срезали, издохла от
старости.
– И как оно, – Влад потрепал нечесаные волосы лежащего лицом в тарелке с сухарями
Болдахо, – удается всучить незрячим прозрение?
Монах проглотил пережеванное и признался:
– Пока противятся. – Вытер рукавом залоснившиеся губы и добавил назидательно: – Но
никуда не денутся. Как бы ни разнузданно было стадо, а все одно пребудет у ног пастуха.
– А как насчет того, чтобы выпить за успех этого праведного дела? – предложил Влад.
– Нет, уволь, – решительно отказался монах. Слишком решительно. Не столько Владу
ответил, сколько в себе сомнения в зародыше истребил.
– Сан пить не позволяет?
– Нет. Здоровье. Говорил апостол Павел коринфянам: «Все мне позволительно, но не
все полезно». И со мной так же. Печень, прости Господи, ни к черту. Пора на регенерацию, да
все недосуг.
И монах, помянув нечистого к ночи, а Чистого – всуе, широко перекрестился.
– Жаль, – расстроился Влад. – А не то бы мы сейчас…
– А тебе самому, брат, не будет ли? – осуждающе покачав головой, спросил монах. –
Смотрю, уже хорош.
– Считаешь, брат?
– Считаю, брат. Ты где остановился? Здесь?
– Так точно. Снял номер. – Влад неуверенно махнул рукой. – Там где-то. Через двор и
по ступеням.
– Ну вот и шел бы в люльку, – заботливо посоветовал монах. – На боковую. Спать. Бай-
бай.
Влад вздохнул и – пьяный язык, что помело – пожаловался:
– Это хорошо бы, брат, когда бы бай-бай. Да только уже год как не сплю.
– Совсем?
– Не то чтобы совсем, а так… – Влад постучал себя по голове. – Вот здесь что-то
сломалось у меня, брат. Или вот здесь. – Он постучал себя по груди. – Кошмар изводит. Не
поверишь, брат, каждую ночь душу наизнанку выворачивает. Отчаялся уже покой обрести.
На что монах сказал:
– Чем сквернее человек, тем лучше он спит. А чем порядочней – тем хуже.
Влад горько усмехнулся:
– Звучит как рекламный лозунг пилюль от сна для часовых и ночных сторожей.
– Эта пилюля называется «совесть», – сказал монах.
Влад ничего не ответил, только вздохнул. А монах взялся выпытывать:
– Видимо, грех большой на душе? Да, брат?
– Так точно, брат. Попал в десятку. Прямо в тютельку.
– А ты покайся.
– Покаяться… – Влад задумался. – Полагаешь, отпустит?
Глаза миссионера прояснились, и он изрек:
– Вот ты говоришь – «отчаялся». А покаяние, брат, есть отрицание отчаяния. – Он
отложил в сторону кость, потянул из тарелки другой ломоть и продолжил: – Отчаяние
говорит: «Ты не можешь быть другим». Оно говорит: «У тебя нет ничего впереди». Оно
говорит: «Сдайся». Отчаяние учит видеть в Боге только справедливость. Только голую схему
– грех и воздаяние.
– А это что, не так, брат? – спросил Влад.
– Нет, брат, не так. – Монах вертел кусок, выискивая место, куда вонзиться. – Так
думать о Боге нельзя. Мысль о Нем тогда становится источником ужаса. Не страх Божий
поселяется тогда в человеке, а страх вспоминать о Боге. Но Бог-то, брат, это не только
Справедливость. Бог это еще, брат, и Любовь.
– Хорошо, брат, сказал. От души. Дай поцелую тебя, брат. – Влад действительно полез
через стол лобызаться, но, глянув на изумленное, а оттого сделавшееся еще более страшным,
лицо монаха, передумал, плюхнулся на место и спросил: – А как мне покаяться? Научи, брат.
Монах сперва откусил кусок, прожевал, проглотил, только потом сказал:
– Научу, брат. Тут так. – Монах указал костью на потолок. – Скажи Ему: «Да, Господи,
что было, то было». Признайся: «Не отрекаюсь». А потом так скажи: «Но это – не весь я. Не
в том смысл, Господи, что было и что-то светлое в других моих поступках. Смысл в том, что
я прошу Тебя отбросить в небытие все то, что было моим. Но, отделив мои поступки от меня,
сохрани мою душу. И пусть не буду я в глазах Твоих неразделим с моими грехами». Уловил
суть, брат?
– Уловил, брат.
– Скажи вот так, и все случится, – подытожил монах и опять занялся делом – впился
зубами в мясо.
А солдат вдруг погрузился в сомнения. Забормотал, словно в бреду:
– А услышит ли Он? Снизойдет ли? Кто я Ему? Ветошка…
Монах недовольно покачал лысой головой, отчего на темной стене заметались блики.
– Послушай, брат, что скажу. Внимательно послушай. Спрошен был старец одним
воином: «Принимает ли Бог мое раскаяние?» И старец ответил: «Скажи мне, возлюбленный,
если у тебя заклинит винтовку, то выбросишь ли ее вон?» Воин говорит ему: «Нет, но я
почищу ее и опять пойду с нею в бой». Тогда старец говорит ему. «Если ты так щадишь свое
оружие, разве Бог не пощадит Свое творение?» Так что не переживай, брат. Услышит.
– Спасибо, брат, за совет. Нет, действительно, спасибо.
– Не за что.
– Как это не за что? Надежду ты мне дал, брат!
– Пользуйся, брат.
– Обязательно… – Влад помолчал, уставившись в угол. Потом посмотрел на монаха и
спросил: – И что, вот так вот один разок покаюсь и отпустит?
– Дело не в количестве, а в качестве, – ответил монах. – Один странник спрашивал у
старца: «Я совершил великий грех и хочу каяться три года. Не мало ли?» «Много», – отвечал
ему старец. «Тогда буду каяться один год», – решил тогда странник. «И этого много», – сказал
старец. – Монах прервался, нашарил где-то щепу, поковырял ею в зубах и продолжил: – Тогда
странник спросил у старца: «Не довольно ли будет сорока дней?» «И этого много, – сказал
старец. – Если человек покается от всего сердца и более уже не будет грешить, то и в один
день примет его Бог». И странник поверил ему. Уразумел, брат?
Влад кивнул:
– Уразумел, брат. И завидую тебе.
– Чему завидуешь, брат?
– Тому, брат, что есть у тебя пример на любой случай жизни. Не потеряешься при таком
раскладе. Не заблудишься. – Влад крякнул и долбанул по столу так, что зазвенела нехитрая
посуда. – И все же выпью я, брат. Душа горит и просит. Ты – как знаешь, а я употреблю. Не в
той кондиции я сегодня, брат, чтобы каяться. А так глаза залью, глядишь, поборю кошмар
бесчувствием.
Монах не стал возражать. И препятствовать не стал. Вытер лоснящиеся пальцы о
голову Болдахо и сказал со смирением:
– Твоя воля, брат.
– Так точно, моя, – согласился Влад. Подтянул кувшин и наполнил вонючим пойлом
кружку. Поднял ее и, отлично зная свою норму, попрощался: – Твое здоровье, брат, и до
свидания. Остаешься за старшего. Как отключусь, дверь подопри. А Зверь объявится, буди.
Насадим на кукан.
В следующую секунду перебродивший сок губчатой настырницы ожег горло солдата,
скоро разбодяжил кровь, а на выхлопе, как и мечталось, опрокинул разум.
Когда Влад пришел в себя, то обнаружил, что упирается лбом в обложку толстенного
фолианта. Чертыхнулся, с трудом поднял чугунную голову и увидел, что монах уже ушел.
Болдахо, тот вот он, на месте, спит по правую руку, навалившись грудью на стол. Остальные
тоже здесь. Никуда не делись. Дрыхнут как дети малые. А монаха нет.
«А был ли он вообще? – подумал Влад. – Быть может, пригрезился?»
Нет, ничего подобного, не пригрезился. Кто-то ведь сунул книгу под голову. Кто мог
сунуть, кроме монаха? Никто.
«Наверное, Священное Писание», – предположил Влад, разглядывая старинный том в
кожаном переплете. Пододвинул свечу, откинул серебряную пряжку и раскрыл книгу там, где
была заложена шелковой лентой.
И ахнул, с первого взгляда узнав даппайскую клинопись.
С головой дружил не очень, поэтому удивляться не стал, а просто начал в свое
удовольствие перебирать значки, похожие на разбросанные по пляжу крылья дохлых чаек.
Выходили слова. Слова пошли складываться в предложения. И получался текст:
Через сорок семь минут вертолет на несколько секунд опустился возле заброшенного
песчаного карьера в трех километрах от юго-западной окраины Киарройока.
Харднетт выпрыгнул на подвижную смесь песка и щебня, с трудом, но удержался на
ногах, махнул рукой и, не оглядываясь на взлетающую махину, двинул размашистым шагом в
направлении небольшой каменной гряды.
На мутно-розовом небе не было ни облачка. Рригель застыл в зените, и его лучи палили
нестерпимо. Жгучий ветер вяло трепал сухую полумертвую траву. Стояло такое пекло, что
хотелось одного: чудесным образом оказаться на берегу лесной реки, разбежаться и прыгнуть
рыбкой в холодную воду. А потом вынырнуть и плыть, плыть, плыть. И еще хотелось
осеннего тумана. Чтоб глаза не видели всего этого грязно-оранжевого марева.
Выбрав место между двумя огромными камнями, Харднетт уселся на песок, развязал
баул и вытащил все необходимое для маскировки. «Жизнь похожа на затянувшийся
костюмированный бал, где все уже привыкли к своим костюмам и забыли, что все
понарошку, а поэтому блаженны те, кому позволено менять личину», – подбодрил себя
Харднетт и приступил.
Для начала переоделся.
Просторный балахон из грубой серой ткани, штопаные-перештопаные штаны,
истоптанные сандалии и видавшая виды шляпа – вот что составило костюм для его новой
роли. Роли бродяги-костоправа.
Затем полковник вытащил из футляра и вставил линзы. Проморгался. Дождавшись,
когда глаза привыкнут, нанес из баллона на лицо пену и аккуратно натянул сработанную в
лаборатории маску. Взъерошил бороду, разгладил складки, подвернул липкие края под губы
и, дав обсохнуть смазке, тщательно затонировал жидкой пудрой шею и открытые части ног и
рук.
Осмотрев себя в зеркале из гримерного комплекта, остался доволен. И не столько
дурачась, сколько пробуя возможности мимики, подмигнул сначала одним, потом другим
глазом. После чего показал язык. А затем, вознаграждая себя за труды тяжкие, наклонился к
бледно-голубому цветку. Торчал такой справа из трещины на камне. Дразнил все это время
первозданной красотой.
Первая мысль – сорвать. Даже не мысль, скорее инстинктивный порыв. Рука сама собой
потянулась к бледному рахитичному стеблю. Но замерла в сантиметрах: успел включить
мозги и – стоп, машина! Пожалел. Чудо ведь! Случайная красота, рожденная среди пустых и
выжженных пространств, – разве не чудо? Оно. Потому и пожалел. Увидел, как просил поэт,
небеса в диком цветке и воздержался. Только тем и поживился, что, испытывая тактильное
наслаждение, провел пальцем по тонкой нежной кожице лепестка, а затем осторожно втянул
в себя тонкий аромат бутона – слабую лавандовую струю, смешанную с горьковато-
лимонной. Оторваться не было сил, так бы вдыхал да вдыхал. Но пришлось – почувствовал
на затылке чей-то пристальный взгляд.
Без суеты и спешки вынул из кобуры пистолет и, осторожно приподняв зеркало над
плечом, глянул за спину: кто это у нас там такой любопытный?
Метрах в десяти торчал из песка белый, похожий на слоновую черепаху, валун. Из-за
него-то и выглядывал ребенок мальчишка лет восьми от роду. Странный. Лицо
маловыразительное, бесцветное, глуповатое даже. Глаза навыкате, круглый рот полуоткрыт,
язык не помещается во рту. Дурачок дурачком.
Дурачок, который оказался не в том месте и не в то время.
Харднетт ослепил его солнечным зайчиком. Маленький шпион мгновенно нырнул за
камень. Но через несколько секунд его стриженая белобрысая головенка вновь показалось.
Любопытство – порок непреодолимый.
Вытащив из баула пестро раскрашенную банку замзам-колы, Харднетт поднял ее над
головой и крикнул:
– Хочешь?!
Мальчишка, сообразив, что его обнаружили, вновь скрылся.
И опять показался. Как поплавок при клеве.
– Хочешь сладкой воды?! – еще раз предложил Харднетт, зазывно потрясая банкой.
И не выдержал пацан. Дрогнуло сердечко. Подошел.
Полковник не стал лишать мальца удовольствия, дал допить до конца. Только потом
свернул ему шею. Молниеносным, отточенным и потому милосердным движением. Ребенок
рухнул к его ногам, не успев ни испугаться, ни вскрикнуть, ни почувствовать боли.
Заваливая тело ребенка камнями, Харднетт тихо проговорил:
– Ты, пацан, извини, что так вышло. Ничего личного. Так нужно для дела. Твоя смерть
многим-многим другим пацанам жизнь сохранит. Поверь. Так что – гордись собой. И
упокойся с миром.
Закончив с погребением, полковник отряхнул руки, еще раз огляделся по сторонам и в
поисках моральной поддержки посмотрел наверх.
Чужое небо его поддержало.
Эта выцветшая стихия над бескрайней оранжевой пустыней была такой бездонной, что
в ней тонуло все человеческое. Все. Даже разница между жестокостью и милосердием.
Без остатка.
Отпустил Харднетт уважаемого ученого только тогда, когда понял, что больше из него
ничего не вытянешь. Боррлом Зоке, уходя, пожелал удачи. Так и сказал:
– Удачи вам, полковник.
Прозвучало искренне.
– Вы во все это верите? – спросил Грин, когда дверь за ученым захлопнулась.
– Верю, – ответил Харднетт. – Мало того, я теперь понимаю, зачем муллваты напали на
конвой. Не все детали пока ясны, но причину, по которой они оказались на Колее, я уловил.
– Им нужен раймондий для Охоты? В этом причина?
– Именно так.
– И что дальше?
– Дальше? Дальше я работаю по плану. Отправляюсь в Айверройок. Продолжу
следствие.
– А мне что делать?
– Во-первых, обеспечь мне к трем утра вертолет.
– Куда?
– А ну-ка вызови карту окрестностей Киарройока.
Когда Грин выполнил просьбу, Харднетт отметил ногтем точку в пяти километрах от
черты города:
– Давай вот сюда.
Майор сделал пометку.
– А во-вторых, – продолжил полковник, – при первом же сеансе связи передай
Верховному Комиссару, что расследование продвигается успешно. Что с ученым я отработал
и направился в Айверройок. И еще скажи, чтобы привел в готовность «натянутая тетива»
пару линейных дивизий Экспедиционного корпуса. – Чуть помедлив, Харднетт добавил: – И
Бригаду Возмездия, пожалуй, тоже. Это все – во-вторых. Запомнил?
– Запомнил. Что-нибудь еще?
– Да. В-третьих, сообщи консулу, что высока вероятность приведения в действие плана
«А101».
– Плана экстренной эвакуации?!
– Его самого. Пусть консул согласует свои действия с руководством Экспедиции
Посещения.
– А что послужит сигналом к началу?
– Паника среди аборигенов.
Пораженный Грин уставился на полковника немигающим взглядом.
– Чего ты так на меня смотришь? – хлопнул его по плечу Харднетт.
Майор очнулся:
– Да так, ничего.
– Что-то спросить хочешь? Ну так чего жмешься? Спроси.
– Я… Просто я завидую тому, как вы, господин полковник, легко и непринужденно
вписываетесь в систему.
– А ты, знаешь, майор, в чем мой секрет? – спросил Харднетт, поднимаясь из кресла.
Грин пожал плечами – откуда? Полковник вздохнул и вернулся в кресло:
– Честно говоря, времени нет, но я объясню. Ты, наверное, думаешь, что я послушный и
безотказный винтик, работающий на систему. Так?
– Ну…
– А вот и ни хрена подобного! Я не безотказный винтик, я – хитрый винтик. Я – винтик,
который таким образом все устроил, что это не он на систему работает, а система работает на
него. Верь не верь, но цинично использую всю мощь системы в своих корыстных целях. Чего
и тебе желаю.
Грин помолчал, обдумывая сказанное, после чего спросил:
– А как это сделать?
– Общих рецептов нет. Сам придумай. Скажи себе: «Система тупа, а я – умный», и
перестрой все под себя.
– Я подумаю.
– Подумай-подумай. – Харднетт постучал себя по голове. – Вот тут все, собственно, и
перестраивается.
– А какие у вас цели?
– В каком смысле?
– Ну вы сказали, что используете систему в своих целях. Что за цели? Сделать Мир
лучше?
Харднетт захохотал, будто услышал стоящую шутку. Когда успокоился, сказал:
– Нет, я не из тех, кто делает Мир лучше.
– А из каких вы? – подловил его Грин.
– Я из тех, кто считает своим долгом сохранить Мир для тех, кто считает своим долгом
сделать его лучше. Для таких вот, как ты, майор. Короче, я с животными дружу, грушу отдаю
ежу – добрый ежик, сев на кочку, всем отрежет по кусочку. Доступно?
– Доступно.
– Вот и отлично. Люблю понятливых. Впрочем, тут и понимать нечего. Такие, как я,
сохраняют Мир, а такие, как ты, делают его лучше. От ваших улучшений каждый раз на Мир
сваливается очередная чертовщина. Если верить физику Бору – для баланса. И тогда мы
снова делаем страшные вещи, чтобы сохранить Мир. А потом вы его снова улучшаете. И так
до бесконечности. Вечный процесс. Бег по кругу. Вы пытаетесь превратить Мир в рай, мы не
даем ему окончательно превратиться в ад. Понятно?
– Не дурак.
– Ну тогда отметь командировку.
Харднетт рывком поднялся из кресла и протянул медальон лицензии. Грин усмехнулся:
– Мир на краю пропасти, а вы с такими мелочами.
– Мелочи чаще всего и удерживают Мир от падения в пропасть.
Скинув присутственный код, Грин вернул медальон Харднетту.
– Послушай, майор, – сказал тот, пряча устройство в карман. – Я хочу прихватить с
собой диск из музея. На всякий случай. Мало ли, вдруг пригодится. Как думаешь, если
официально обратимся, много времени уйдет на получение разрешения?
– Полагаю, дня два-три.
– А если через консула надавить?
– Надавить-то можно, только все равно…
– Процедура?
– Процедура.
– Ладно, тогда я сам.
– А как?
– Просто. Пойду и возьму.
– Но разве…
– Майор, я как Брут – ради Рима готов на все. Пойду и возьму. Только, пожалуй,
перекушу для начала где-нибудь чего-нибудь.
– Можете поужинать в нашей столовой, – предложил Грин. – У нас отличный повар.
Кстати, амнистированный даппаец.
– Не опасаетесь, что отравит?
– Он лоялен.
– Лояльных даппайцев не бывает. Клич услышит, перережет всех кухонным ножом.
Пикнуть не успеете. Хороший даппаец – это даппаец, подвергнутый лоботомии.
У Грина вырвалось неясное междометие.
– Шучу, – успокоил его Харднетт.
– Так что, распорядиться?
– Нет, спасибо. – Полковник прижал ладонь к груди. – Большое спасибо, но хочу
отведать местной экзотики. Честно.
– Тогда – одну секунду.
Грин отошел к стене и сдвинул в сторону портрет президента. Вскрыл замок
встроенного сейфа, покопался внутри и вытащил небольшой прозрачный пакет с белым
порошком.
– «Радужный хрусталик» или «Дрожь мартышки»? – посмеиваясь, спросил Харднетт. И
дурашливо замахал руками: – С ума сошел, майор? Я на задании – ни-ни.
– За кого вы меня держите?! – не уловив шутки, воскликнул Грин и потряс содержимым
пакета. – Это же соль! Просто соль.
– Неужели хлористый натрий?
– Да, поваренная. Возьмите, пригодится.
– Верю.
Спрятав пакетик в складках балахона, Харднетт пошел на выход. Уже взявшись за
ручку двери, обернулся и сказал на прощание:
– Майор, поверь, все будет хорошо. – И после некоторой паузы добавил: – Если вообще
что-нибудь в нашем Мире может быть хорошо. И выше нос, майор. Пробил час испытания,
лозунг момента – действие.
Грин неожиданно улыбнулся:
– Спасибо вам, господин полковник.
– Пожалуйста. За что?
– За моральную поддержку. Я много о вас всякого недоброго слышал и думал…
– Вот и продолжай так думать, – оборвал его Харднетт. – Все, я ушел. Если что – выйду
по каналу «майский день».
– Там, где вы будете работать, радиосвязи нет.
– Точно?
– Точно.
– Ну и черт с ней! – Харднетт все еще продолжал стоять на пороге. – Что-то еще хотел
спросить… Что-то важное. – Он пощелкал пальцами. – Вспомнил! Скажи, как вторая игра
финальной серии закончилась?
– Шестнадцать двадцать восемь, – доложил Грин.
– В нашу?
– А кто это «наши»?
Харднетт ничего не ответил, многозначительно хмыкнул и тут же вышел.
Проходя через фойе, задержался у зеркала в огромной раме с бронзовыми завитушками
и, скорчив звероподобную гримасу, подумал: «Нет, не так уж это и страшно – видеть вместо
своего лица маску. Пожалуй, гораздо страшнее, сняв маску, обнаружить под ней чужое лицо.
Вот это вот действительно – жуть».
И тут же вспомнил текст, который читал так давно, что не мог припомнить ни его
автора, ни его названия. Это был рассказ о мужчине и о женщине. О муже и жене. Его звали
Робертом, ее – Маргаритой. Они были очень счастливой супружеской парой. Точнее, почти
счастливой. Стать совсем-совсем счастливыми не позволяли им вечные ссоры. Ссорились
они по пустякам, но всегда темпераментно, с битьем посуды, переходящим в банальный
мордобой. Однако супружеское ложе всегда их примиряло.
Так и жили.
И все бы ничего, да вот однажды Роберт получил записку: «Приходите сегодня по
такому-то адресу на бал масок. Ваша жена будет в костюме Коломбины. И будет не одна.
Доброжелатель». Мало – больше. В тот же самый день Маргарита получила сходное
послание: «Сегодня по такому-то адресу состоится бал масок. Ваш муж будет на нем в
костюме Пьеро. И будет не один. Доброжелательница».
И вот, подозревая друг друга в неверности, оба супруга тайком направились на бал. По
чистой случайности: Роберт – в костюме Пьеро, Маргарита – в костюме Коломбины.
Бал в одном из лучших домов города выдался на славу: музыка гремела, шампанское
лилось рекой, гости кружились в зажигательных танцах и целовались за пыльными
портьерами. Только Роберт и Маргарита не разделяли общего сумасшествия. Скрываясь под
масками Пьеро и Коломбины они не спускали друг с друга глаз. Едва пробила полночь Пьеро
не выдержал напряжения, приблизился к Коломбине и пригласил ее отужинать в отдельном
кабинете. Та охотно согласилась. И вот когда они осталась наедине, Пьеро сорвал маску с
лица Коломбины и со своего лица.
И оба ахнули.
Она оказалась не Маргаритой, а он – не Робертом.
Принеся друг другу извинения, они продолжили знакомство за легким ужином. О
дальнейшем автор умалчивает. И только в самом конце, как бы между прочим, сообщает, что
это небольшое злоключение послужило уроком, как для Роберта, так и для Маргариты.
Впредь они больше не ссорились, жили в мире и согласии. И усердно делали новых людей.
Когда Харднетт впервые прочитал об этой истории, он лишился сна – все пытался
разгадать загадку. Тогда, по молодости, не разгадал. А теперь и разгадывать нечего: эти двое
были двойными агентами, которые так тщательно законспирировались, что даже сами
позабыли, кто они есть на самом деле.
Выйдя из здания консульства, Харднетт обнаружил, что на город уже опустился
вечерний сумрак. Дело шло к ночи. И чем дальше удалялся полковник от ярко освещенной
центральной площади, тем больше это ощущалось. Фонари на улицах города горели через
раз, а света, который просачивался сквозь мутные стекла жилых домов, было так мало, что
все краски сливались в однородный серый кисель.
Пытаясь вырвать любопытствующим взглядом хоть какие-нибудь детали, Харднетт
тихо повторял себе под нос одно и то же:
– Сфумато, сплошное, е-мое, сфумато.
Вероятно, из-за этого бормотания редкие прохожие и шарахались от него в сторону.
Немудрено. Когда навстречу вышагивает колченогий мужик, да еще к тому же и
сумасшедший (а это так, раз сам с собой разговаривает), тут поневоле струхнешь. Одна
немолодая усталая женщина до того перепугалась его мрачного вида, что заголосила
пожарной сиреной. Тут же на верхних этажах захлопали окна, из них – как червяки после
дождя – проклюнулись участливые сограждане и стали живо интересоваться: кого насилуют?
А когда поняли, что никого, принялись браниться и требовать тишины.
Найти заведение с местной кухней оказалось делом не пяти минут – глобальные сети
ресторанов быстрой еды уже оккупировали несчастный Киарройок. И не просто
оккупировали, а еще и поставили в неудобную позу, после чего цинично надругались.
Индустрия «перекуса на бегу» заполонила все и вся. Рекламные щиты «Великого Мага»,
«Панславянского бистро» и «Пиццы с пылу с жару» попадались всюду. Шагу ступить было
невозможно, чтобы не натолкнуться на какое-нибудь «То, что мы любим» или «Свободная
касса – свобода выбора». А вот вывески их бедных туземных конкурентов будто ветром
сдуло. Ни одной. Забили производители фанерных бутербродов мастеров здоровой
натуральной пищи. Забили насмерть. Как пионеры бизонов.
Но только тот, кто хочет найти, тот обязательно найдет.
В одном из абсолютно ничем не примечательных проулков Харднетт все-таки
обнаружил чудом сохранившийся подвальчик, и название и внешний вид которого наводили
на мысль, что здесь должна, просто обязана быть местная кухня. Заведение называлось
«Даншунго ахмтаго», что в грубом переводе означало – «Не оттащишь за уши».
По старой привычке Харднетт направился к дальнему столику, как лихо пущенный
бильярдный шар – от двери к стойке и по диагонали в угол. Пристроив баул на один стул,
полковник уселся на второй и в ожидании официанта окинул взглядом помещение. Особо не
впечатлило: потрескавшиеся стекла окон, потолок в разводах, интерьер старый, оборудование
допотопное, мебель – тоже не ахти. Ножки стула, к примеру, погрызены крысами и
расползаются – того и гляди рухнешь на почерневшие от времени доски пола.
Беда!
Но, в общем и целом, если закрыть глаза на все эти изъяны и не привередничать,
терпимо. Во всяком случае, полы подметены, мухи над головой не барражируют, и скатерть
на столе лежит хоть и помятая, но стираная.
Что заказать, Харднетт толком не знал. В потрепанном меню значились названия
различных национальных блюд (шарруак, ждобо, догшангоррдиен, андбго по-ламтски и тому
подобное), но без пробы соотнести с чем-то вкусным эти труднопроизносимые названия
было невозможно. Когда официантка, разбитная бабенка с задорной попкой, замерла в
ожидании заказа, землянин поступил просто. Кивнул в сторону соседнего столика, где
хмурый полицейский хлебал из глубокой миски аппетитно пахнущее варево, и попросил:
– То же самое.
– Что будете пить? – поинтересовалась официантка, не удостоив взглядом.
С губ так и просилось легендарное «водку-мартини, взболтать, но не смешивать», но
сдержался и заказал стаканчик местной отравы из губчатой настырницы.
Знакомство с национальной аррагейской кухней едва не закончилось, не успев начаться.
И все из-за того, что никакого хлеба Харднетту не подали, а вместо него принесли пучок
желтоватых стеблей. Вкус этих невзрачных мягких палочек оказался мучной, то есть
практически никакой. Поэтому полковник макнул их в предусмотрительно выставленную
плошку с красным соусом. А когда надкусил, во рту случилось адово пекло и по телу такая
судорога прошла, будто схватился за оголенный провод. Отдышавшись, Харднетт вытер
невольные слезы и стал энергично наяривать похлебку. Думал погасить пожар. Погасил. Но
через пять ложек сообразил, зачем Грин подсунул соль. Кинув в тарелку несколько щепоток,
мысленно поблагодарил майора за заботу.
Отужинав, задерживаться дольше необходимого не стал. Попросил счет и бутылку на
вынос. Официантка управилась быстро. Принесла бутыль, молча, не пересчитывая, приняла
плату, и, покачивая крутыми бедрами, удалилась восвояси. «А сдачу?!» – хотел крикнуть ей в
спину не столько обиженный, сколько озадаченный такой наглостью землянин. Но не
крикнул.
«Черт с ней, – подумал. – Пусть подавится».
Вставая, опрокинул стул, поднимать не стал и похромал на выход, не оборачиваясь.
Поэтому и не увидел, каким взглядом провожает его наглая официантка.
А провожала она его взглядом тигрицы, изготовившейся к прыжку.
Выйдя на улицу, Харднетт увидел, что ночь окончательно накрыла город: лавки
закрылись, людской гомон стих, свет в окнах погас, улицы перешли во власть крыс, воров и
проституток.
Количество жриц любви полковника просто поразило. Особенно много их оказалось на
бульваре Ста борцов за демократию.
Первой стала клеиться неопрятная старая тетка со слипшимися от пота волосами и
невероятно длинной сигарой во рту. Ярко-зеленую помаду она по пьяному делу нанесла
мимо губ, поэтому походила на жабу. И вот эта вот смолящая жаба подскочила, стала дергать
за рукав, а на вопрос «Чего надо?» вытащила сигару изо рта, облизала ее воспаленным
языком и предложила расслабиться. «Знаем мы ваше “расслабиться”, – недобро глядя на нее,
подумал Харднетт. – Уходили крестоносцы за гробом Господним, а возвращались с
болезнями непотребными». И грубо отпихнул тетку. Пихнул не сильно, но та на ногах не
удержалась, плюхнулась на зад возле тумбы со следами прошлогодних афиш и разразилась
отборной руганью. А через несколько шагов вынырнула из тени малолетка. Чистенькая.
Кудрявая. Сущий ангел. Эта сама передумала, едва Харднетт повернул к ней свое лицо.
Вернее, как раз не свое. Увидев страшную харю с переломанным носом, бедняжка ойкнула и
отскочила назад, в тень. «Как в сказке о слепой принцессе, прозревшей после поцелуя
дракона, – усмехнулся Харднетт. – Увидев дракона, девочка стала глухонемой». И прибавил
шагу.
Через три квартала свернул и пошел к музею альтернативным путем – проулками и
дворами. В одном из таких глухих дворов на него и напали. Вернее сказать, он сам дал на
себя напасть.
То, что за ним следят, полковник почувствовал сразу как только оставил бульвар. Для
проверки ускорился. Слежка превратилась в преследование. А когда побежал – в погоню.
Каблуки за спиной так и застучали. По звуку Харднетт легко определил, что преследователей
двое. Мужчина и женщина. И решил в «воров и сыщиков» не играть, а разобраться
незамедлительно. Тут же свернул в ближайшую подворотню и, залетев в слабо освещенный
двор, метнулся к каменному забору. Чтобы не окружили, прижался к забору спиной, скинул
баул с плеча и, просунув руку в складки балахона, сжал рукоятку пистолета.
Ждать пришлось недолго.
Секунд через пятнадцать под тусклый свет заляпанного мотылями фонаря выскочил
молодой, лет двадцати от роду, парень. Экземпляр был так себе – не Аполлон: впалая грудь,
обритая голова, перекошенный рот и родимое пятно на полщеки. Скрывая страх за напускной
удалью, он ткнул в полковника стволом автоматической винтовки М-86 и замер в ожидании.
Когда подоспела запыхавшаяся подружка, спросил у нее, не оборачиваясь:
– Точно он?
Женщина, которой оказалась та самая разбитная официантка из «Не оттащишь за уши»,
выглянула из-за его плеча и подтвердила на выдохе:
– Точно. Он.
– Гони соль! – потребовал юнец хриплым от волнения голосом.
– А у тебя есть на этот ствол разрешение Земной стрелковой ассоциации? – спросил
Харднетт на всеобщем и захохотал. Было отчего. Думал, что местные спецслужбы
озаботились. Оказалось, банальный гоп-стоп.
Услышав иноземную речь, грабитель впал в ступор, и полковник воспользовался этим
на полную катушку. Не переставая смеяться, ударом снизу по стволу выбил оружие из рук
парня. Винтовка совершила кульбит и через мгновение поменяла хозяина. Стрелять Харднетт
не стал. Продолжая удерживать винтовку за ствол, резким и сильным тычком перенес лицо
парня на приклад – на! И все. Незадачливый налетчик мешком повалился на камни и умер.
Точнее – умер, а потом повалился. Пнув его ногой, Харднетт убедился, что все кончено,
оборвал смех и обернулся к официантке. Та смотрела на него взглядом загнанной к флажкам
волчицы. Отчаянно зло. Но вдруг охнула по-бабьи, закрыла от страха глаза и, судя по всему,
собралась заголосить. Харднетт не позволил. Накоротке размахнулся и все тем же прикладом
проломил дурной тетке висок. Раздался треск, пробитая голова дернулась, и наводчица
замертво рухнула на своего дружка.
– Каждому по заслугам его, – тихо произнес Харднетт и огляделся.
Убедившись, что вокруг никого, занялся утилизацией трофея. Отстегнул магазин,
распотрошил его, раскидав патроны по кустам, и уже пустую коробку утопил в помойной
яме. Затвор вытащил, сунул в карман. Саму винтовку пропихнул в щель решетки водостока и,
ударив несколько раз по прикладу, погнул ствол до полного непотребства.
Полковник трудился не напрасно: гражданам стран, имеющих почетный статус
Кандидата в члены Федерации, запрещено хранение, ношение и применение нарезного
огнестрельного оружия. Конечно, следить за соблюдением запрета – не забота федеральных
агентов. Это дело людей из Комитета по нераспространению насилия. Но разве римлянин
может уходить в сторону, если в силах навести порядок?
Само собой, нет.
Если он на самом деле римлянин.
Никаких снов Харднетт не видел. Ему вообще показалось, что он не спал – лишь на
секунду закрыл глаза и все. Когда штурман похлопал его по плечу, полковник, не открывая
глаз, спросил:
– Проблемы?
– Никаких, сэр, – доложил штурман. – Прибыли.
– Как так – прибыли?! – удивился Харднетт и открыл глаза.
Пилот, сложив руки на груди и стоя в проеме, подтвердил:
– Так точно, сэр, уже на месте. В двух с половиной километрах к востоку от
Айверройока.
– Черт меня побери! – Харднетт вскочил и принялся энергично растирать уши. – Ловко
вы меня, парни, перебросили. Взлет-посадка – уже на месте.
Пилот горделиво заметил:
– Долго ли, умеючи. – А потом добавил: – Предупредили бы, сэр, мы бы вас подольше
покатали. Нам не в тягость. В радость. В небе живем, на земле – прозябаем.
– Ну да, – усмехнулся Харднетт. – Покатать бы покатали, а потом бы наверняка кипу
актов приволокли на списание топлива.
– Не без этого, – подтвердил пилот, пряча улыбку в усах.
– Ладно, парни. – Полковник, подхватив баул, стал продираться через стоящие в
проходе ящики к распахнутому люку. – Всем спасибо, все свободны. – И, уже выпрыгнув
наружу, пожелал: – Удачного полета.
Прежде чем дверь люка встала на место, штурман успел крикнуть:
– Вам тоже удачи, сэр!
Харднетт махнул, не оборачиваясь, и двинул к ближайшему холму.
Ночь еще наполняла своей мышиной серостью пространство, но обе луны уже
побледнели, а небо на востоке воспалилось, зрело и обещало вспыхнуть мерзким оранжевым
ячменем. Рассвет близился. А когда случился, Харднетт столкнулся с вещами, которые
потрясли его до глубины души. Настолько были невероятны.
Сначала, перебираясь через плоский, будто оплывший холм, он обнаружил на его
вершине лодку. Вернее, скелет лодки. Картинка была еще та: пустынная долина, камни,
песок, и вдруг эта вот, судя по обрывкам снастей, рыбацкая лодка. И рядом якорь – ржавая
шестерня на цепи.
Бред!
Но это еще ладно. Это еще как-то можно объяснить. А вот то, что случилось секундами
позже, уже само по себе являлось чем-то абсолютно непостижимым для человеческого ума.
Перебравшись через лодку, Харднетт увидел, что соседний, более высокий холм
огибает группа из пяти всадников. По яркой, петушиных цветов, экипировке догадался, что
это аррагейский разведдозор. Не желая попадаться ребятам на глаза, присел за валун.
Тут все и произошло.
На подкрашенном оранжевым цветом горизонте вдруг показалась стая черных птиц.
Она неслась против ветра с востока на запад, то превращаясь в бесформенную черную
кляксу, то смыкаясь в стремительный вихрь. Подлетев, зависла над дозором и стала
беззвучно кружить, спускаясь все ниже и ниже.
Потом случилось запредельное: сбившиеся в кучу всадники стали раздваиваться. Один
из двойников оставался в седле, второй валился наземь. Прошло всего несколько секунд, и на
песке уже лежали пять скрюченных фигур. Явно – мертвецы. Ну а их оставшиеся в седле
двойники вновь выстроились в колонну и продолжили путь. Как ни в чем не бывало.
Как только все произошло, зловещая стая потеряла к всадникам всякий интерес.
Удалилась прочь. И вскоре растворилась в сером.
«Дело нечисто, – подумал изумленный Харднетт. – Похоже, сорвана девятая печать».
А затем ему и самому пришлось поучаствовать в этом кошмарном спектакле.
Всадники уже почти обогнули холм со стороны поросшего кустарником оврага, четверо
из них уже скрылись из вида как вдруг последний остановился, погарцевал на месте,
развернул коня и направил его к тому пригорку, на котором тише воды ниже травы сидел за
камнем Харднетт.
«Кажется, высчитали», – подумал полковник, вынимая пистолет.
Всадник спешился у подножия и стал подниматься. Харднетт не стал подпускать его
близко, выскочил из-за камня и выстрелил.
Пуля прошила рейнджера насквозь, – полковник видел рваную дыру в стальном
нагруднике, – но никакого вреда не причинила. Ни на миг не задержавшись, аррагеец
продолжил подъем.
Тогда Харднетт тупо разрядил в него всю обойму.
Безрезультатно.
Не отрывая взгляда от заговоренного рейнджера, Харднетт полез за новой обоймой. Но
тут так сдавило болью виски, что в глазах потемнело.
А потом стало не до стрельбы.
И вообще не до чего пустого и суетного.
Твердь под ногами превратилась в водную гладь, ветер наполнил не понять откуда
взявшиеся паруса лодки, сделалось хорошо. Необычайно хорошо. Просто здорово. Харднетт
вдруг увидел прошлое, настоящее и будущее сплетенными в единый узел, отчего всю его
сущность пронзило ясное понимание, что еще секунда-другая, и постигнет он главную тайну
Мироздания. Его охватило чувство, что ему под силу все: проникнуть в суть всех объектов
Мира, познать изнанку всех событий, увидеть шесть граней куба одновременно, опрокинуть
в бессмертие смерть и произнести все имена Бога. Он чувствовал, что стоит на пороге
Прозрения.
Но Прозрения не случилось, полет духа неожиданно оборвался, его «я» сорвалось с
высоты, разбилось, словно хрустальный шар, на миллионы крохотных «я» и расплескалось
во все пределы.
Вместо Прозрения случилось видение.
Вроде бы находится он в зале, вырубленном в скале. Пространство вокруг светится,
мерцает белым светом. И свет такой густой, почти осязаемый на ощупь. Как туман. Но при
всем при том этот странный туман чудесным образом не мешает видеть, что посередине зала
на высоте вытянутой руки парит сфера из какой-то прозрачной субстанции. Внутри нее –
узкий серебристый желоб, точно копирующий своей формой Ленту Стэнфорда. По трем
связанным в единое коленам желоба катятся тяжелые серебристые капли. Двигаются так
быстро, что сосчитать невозможно, сколько их. Но ясно, что много.
Очень много.
Завороженно глядя на это диковинное устройство, Харднетт не понимает его
предназначения. Но при этом он четко знает, что капли должны прокатываться по желобу
гораздо быстрее. И чтобы это случилось, ему, Харднетту, надлежит изменить порядок
расположения пластинок в девяти ячейках магического квадрата. Квадрат вырезан на верхней
грани каменного куба, который расположен на входе в зал. Нужно подойти и переставить
пластинки. Просто подойти и переставить. Он знает, какая из них за какой должна следовать.
Четко знает. Да и перепутать невозможно – на пластинках нанесены специальные знаки.
Нужно идти и переставлять. Как можно скорее. И он уже готов это сделать. Нет причин этого
не делать. Кроме одной. Отсутствие ответа на глупый вопрос: «А зачем?»
Едва Харднетт задал себе этот вопрос, внутри что-то оборвалось и лопнуло. Он
закричал:
– Какого черта! – И, сбрасывая морок, со злостью посмотрел на рейнджера.
Тот стоял метрах в пяти.
Однако это был вовсе никакой не рейнджер.
Это был он сам, Вилли Харднетт. Собственной персоной. Только без дурацкой маски.
– А я тогда кто? – спросил сам у себя Харднетт, невольно проведя ладонью по коже
искусственного лица. – Кто тогда я?
Тот, другой Харднетт, ничего не ответил. Вместо этого приблизился еще на один шаг,
отчего соединяющая их фиолетовая дуга сжалась и сделалась толще. А потом он сделал еще
один шаг и стал насвистывать незамысловатую мелодию. Впрочем, при всей
незамысловатости в ней скрывалось столько смысла, что найти с ее помощью ответ на
любой, даже самый проклятый вопрос никакого бы труда не составило. Но Харднетт больше
не собирался задавать никаких вопросов. Не потому, что знал ответы, а потому, что уже не
нуждался в них. Глядя с вызовом на самого себя, такого до боли родного и такого до боли
чужого, выхватил нож и крикнул:
– Ты – это я, но я – это не ты!
После чего рубанул золотым лезвием по туго натянутой нити.
Мелодия прервалась, раздался визг, оборванная нить закрутилась в спираль, сжалась, а
потом, резко распрямляясь, выстрелила в небо.
Когда Харднетт опустил взгляд, Чужого уже не было. Вырвал клюв из сердца, унес свой
образ куда подальше. На месте, где стоял тот, другой Вилли Харднетт, теперь лежал мертвый
рейнджер. И секунды не прошло, как он растворился в воздухе, словно в соляной кислоте. Но
не с концами. Вместо него появилась дохлая птица. Через мгновение птицу сменила змея. А
змею – полевая мышь. А мышь…
Глядя на диковинную трансформацию мертвой плоти, Харднетт устало подумал:
«Почему всегда так: когда убиваешь себя, убиваешь и кого-то еще?»
Никто ему не ответил.
Некому было.
Глава седьмая
– Потому что ты на посту и твое оружие всегда должно быть в руках! – рявкнул Влад. –
Ты можешь поднять свой арбалет за две секунды? Да?.. Нет?.. Если нет, то закрой глаза и
открой рот – ты мертв. Ты врубился, боец? Повторяю: на посту держи оружие так, чтобы в
любую секунду пустить его в дело. Врубился?
Юный ополченец потирал ушибленный зад и мало чего понимал. Этот двоечник плохо
знал всеобщий язык. Просто отвратительно.
– Переведи, – потребовал Влад, повернувшись к Болдахо. Тот шмыгнул простуженным
носом и приступил, как умел.
Перевод получился раза в два короче оригинала, но потери были восполнены
энергичной жестикуляцией. Когда толмач закончил, ополченец закивал, как фарфоровый
болванчик. И в подтверждение того, что все понял, поднял арбалет.
– А теперь, мой сообразительный друг, – обратился Влад к Болдахо, – собирай сюда
всех, кто свободен. Гляжу, народ не проникся. Я слово скажу.
Болдахо, которого землянин еще вчера назначил своим заместителем, тотчас принялся
собирать рассыпанный по стене отряд. И делал он это, не сходя с места, – истошным,
похожим на рев марала в период гона криком. На это Влад только руками всплеснул:
подчиненные не уставали «восхищать» его своей непосредственностью. Он принял под свое
начало пронырливого Болдахо и его дружков на следующий день после Посвящения. Гэндж
предлагал любых стрелков на выбор, но солдат предпочел именно эту банду. Не случайно,
конечно. Как ни крути, а худо-бедно знал их. И они его тоже знали. Спелись накоротке в тот
незабываемый вечер, когда случилась драка в кабаке постоялого двора. Благодаря той
славной заварушке Влад был в курсе, что парни заводные, чужаков не любят и в запале себя
не помнят. Короче говоря, ребята боевые. С такими в одной команде сражаться можно. Даже
очень можно. Необученные, правда, но других тут и нет. Откуда тут быть обученным?
Поначалу он на самом деле собирался удерживать отмеренный рубеж безо всяких
помощников. По той причине, что одному проще. Надеешься только сам на себя и отвечаешь
только за самого себя. Тебя никто не подставит, ты никого не подставишь. Все просто. Проще
некуда. Необстрелянными же добровольцами руководить тяжко. Удовольствие это, мягко
говоря, сомнительное. А говоря честно: ну его к черту такое удовольствие! Но выбора не
было. После того как ему показали сектор ответственности, пришлось отказаться от мысли
воевать в одиночку: от башни до башни оказалось без малого восемьдесят метров. Где здесь
самому управиться? Не разорваться же? Если бы имелись при себе автономные ударные
установки, или управляемые минные комплексы, или еще какие-нибудь милые сердцу
игрушки из той же песни, тогда разговор был бы другой. Тогда бы до скончания веков
держался. Только боеприпасы и хавчик подноси. Или с «вертушки» сбрасывай. А так, без
спецоборудования, – извините.
Всего башен на крепостной стене насчитывалось двенадцать штук. И секторов,
естественно, тоже было двенадцать. Очень удачно выходило – каждому Охотнику по сектору.
Еще один Охотник оставался в горячем резерве. Вернее одна. Охотница. Тыяхша.
Владу по жребию (тянули бумажки из новой шляпы Гэнджа) достался сектор слева от
смотровой башни, которая располагалась над центральными воротами. По принятому тут
счету – двенадцатый. Лысый Ждолохо со своими стрелками занял оборону в одиннадцатом
секторе. Выходило так, что был он соседом Влада с той стороны, которая против часовой
стрелки. А в секторе по часовой расположился отряд Энгана, младшего брата Тыяхши.
Гэнджу выпал сектор шесть. И остальных Охотников не обделили. Ну а когда наступил
Последний День Охоты, все Охотники с вверенными ополченцами заняли позиции на
выпавших секторах. Занял и Влад. И уже вполне освоился с новой для себя ролью.
Болдахо наконец-то построил всех, кто был свободен от несения службы на постах, о
чем бодро доложил:
– Так-то… все тут, Охотник.
После чего громко чихнул.
Влад вышел на середину строя, окинул критическим взглядом свое небольшое войско и
задвинул речь:
– Бойцы! Вы знаете, Зверь идет по наши души. Он силен. Он коварен. Он
непредсказуем. Это все так. Но только мы не должны стать легкой добычей. Ответить на силу
силой – вот наша задача. Помните: либо мы, либо Зверь. Иного не дано.
Подождав, когда Болдахо переведет, солдат продолжил:
– Бойцы! Две вещи могут нас подвести. Ротозейство и трусость. Мы не можем
позволить себе подобные вещи, когда на карту поставлена жизнь детей, женщин и стариков.
Если их не спасем мы, их никто не спасет. Помните об этом, бойцы. Этот рубеж обороны –
последний. Никакого ротозейства. Никакого страха. Волю – в кулак! Задницу Зверя – в
клочья!
Болдахо перевел и это. Хотя он и испытывал некоторые трудности с подбором
адекватных слов, но, тем не менее, судя по возбужденному гулу бойцов, каким-то образом
справился.
– А теперь о главном, – решил закругляться Влад. – Стрелы попусту не тратить. Без
команды не стрелять. Подпустим гада поближе. Крикну «Внимание!», Болдахо продублирует
– всем изготовиться. Зверь выйдет на рубеж, я дам сигнал «Огонь!», только тогда
засаживайте. Вы Зверя вскрываете, я его кончаю. Дальше – по обстановке. Но всегда
безжалостно и решительно. – Влад еще раз обвел взглядом ополченцев и повторил громче: –
Безжалостно и решительно! Все. Что собирался сказать, сказал. Понимаю, что со Зверем
воевать – не на дверке холодильника кататься, но, думаю, справимся. Вопросы есть?
Вопросов не было. Влад дал бойцам команду разойтись. Сам же, заметив, что в проеме
правой башни показался старший брат Тыяхши, пошел ему навстречу.
После рукопожатия и пожелания горизонта Гэндж спросил:
– Как дела?
Тут Влад вспомнил анекдот про пилота, у которого отказала тормозная система
лайнера: когда корабль начал входить в плотные слои атмосферы, диспетчер
поинтересовался: «Как дела?», на что пилот ответил: «Пока неплохо».
Усмехнувшись этим своим мыслям, землянин ответил:
– Пока неплохо. – И тут же сам спросил с легким укором: – Ты это зачем, Гэндж, свой
сектор без присмотра оставил?
И сразу получил в лоб:
– Командир?
– Нет, не командир. Просто думал, все будет строго.
– Будет. Обойду, проверю того-этого и вернусь. Не тревожь ум, Влад. До Часа Зверя –
время.
– Тыяхша все еще во Внешнем Городе? – меняя тему разговора, спросил Влад.
Гэндж кивнул:
– Еще. Мастера Шагона забрать. Всех его. Других. Другое.
– Все так, но больно уж опасно. Зачем одну отпустил?
– Не волнуй ум, Влад. Она – взрослый, мы – дети.
– Охотно верю, но все равно…
Тут Охотник с таким интересом взглянул на Влада, что тот смутился и замолчал.
Гэндж подождал, когда землянин продолжит, не дождался и сам сказал:
– Я тебе должен.
– Что ты мне должен? – не понял Влад.
– Должен один… одну… Показать должен.
Не зная, как объяснить, он решил показать. Окликнул Болдахо и что-то приказал ему на
муллватском. Болдахо вытер рукавом нос, вскинул арбалет, навел его на грудь Гэнджа и
выстрелил.
Гэндж собирался продемонстрировать фокус с разворотом стрелы. Влад это понял и
опередил его: стрела вильнула как последняя сука и ушла в небо. Гэндж, придерживая шляпу,
проводил ее взглядом, затем изумленно посмотрел на Влада:
– Можешь?
– Могу, – подтвердил Влад.
– Это хорошо. Сегодня нужно.
– Зачем?
– Зверь стреляет – ты в порядке.
Влад удивился:
– Зверь умеет стрелять?
– Умеет, – кивнул Гэндж. – И будет. Который человек.
– А я думал он только…
– Он по-всякому. Сожрать не сможет, убьет. Понял?
– Понял, – сказал Влад. – Хотя и странно все это.
– Рана, – согласился Гэндж. – Если в грудь, то все. Так скажу, Влад, осторожен будь. Не
увидишь стрелу – рана и все. Пошел в Ущелье.
– Я это учту, Гэндж. Обязательно учту.
– А чего такой?
– Какой?
– Лицо – мел, глаз – кровь.
– Спал плохо.
Гэндж осуждающе покачал головой:
– Плохо.
– Сам знаю, что плохо, – отмахнулся Влад. – А что поделать?
Ночка на самом деле выдалась муторная. После того как выставил посты, объявил
бойцам отбой и сам прилег. Лежал какое-то время с открытыми глазами, силясь не окунуться
в привычный кошмар. Глядел на небо. Небосвод затягивала облачная пелена, но такая
прозрачная, что сквозь нее блестящими кляксами проглядывали звезды. Когда надоело
пялиться, встал. Закинул в рот горсть ободряющей химии. Подождал. Когда вставило,
прошелся по стене, проверил посты. После этого опять упал на куски войлочной кошмы.
Долго ворочался, проклиная все на свете. Под утро все же провалился в полузабытье –
побежал по темным катакомбам, проходы в которых с каждым новым поворотом становились
все уже и уже. В конце концов, застрял, заорал и проснулся. Рассвет еще не наступил, но уже
серело. Вставать не хотелось. Влад повернулся на другой бок и опять заснул. И вновь был
полусон-полубред. Теперь другой: повлекло куда-то сильным течением. Без раздумий
отдался его мощи и сразу почувствовал, как стало легко и чисто на душе. Над головой
проносились облака, а из-за них немигающим взглядом взирал кто-то бесконечно мудрый и
беспредельно добрый. Через миг (а может быть – кто знает? – и вечность) волна мягко
вынесла на песчаный берег. Влад поднялся и побрел босой и голый по обсосанной морем
гальке, дошел на автопилоте до нависающей над морем скалы и обнаружил в ее подножии
ход в пещеру. Сдвинул – не без некоторого усилия – в сторону замшелый камень, собрался с
духом и, сделав шаг, заглянул внутрь. Вниз и в темноту вели вырубленные в камне ступени.
Внутренний голос подсказал: «Там, на дне, скелет Минотавра». А следом, как ушат ледяной
воды за шиворот, мысль: «Черт, да это же не мой сон!» И как только так подумал, тут же
проснулся.
Рригель уже навис над кромкой вершины. Болдахо притащил миску с горячей кашей.
Наступило утро последнего дня Последней Охоты…
– Эй, Влад, не спи! – хлопнул его по плечу Гэндж. – Что такое?
Солдат мотнул головой:
– Все нормально, Гэндж. Все нормально.
– Норма – хорошо, не норма – плохо. Боюсь, справишься?
– Куда денусь.
– Стрелков еще?
– Этих достаточно.
– А может, еще пуаллте?
Гэндж имел в виду многозарядный арбалет для залповой стрельбы. Влад от подобного
предложения отказался наотрез:
– Нет, не нужно. Трех хватит. Куда больше? Да и потом…
– Что?
– Не нравятся они мне.
– Зачем? – не понял Гэндж.
– Потому что, – передразнил его Влад и объяснил: – Чтобы развернуть, всю станину
поворачивать нужно. Куда это годится? Да и тяжелые, заразы, – втроем приходится тягать.
Вы бы механизм придумали какой-нибудь, что ли? Несложно же. Пара колес да подшипник –
и все дела.
– Мастеру Шагону скажу.
– Скажи.
Помолчали.
– Понял, пуаллте не надо, – сказал после паузы Гэндж.
– Себе оставь, – вяло сказал Влад. – А я уж как-нибудь со своей винтовкой. Тыяхша
обещала подвезти. Жду не дождусь.
Гэндж ничего на это не сказал, кивнул.
Какое-то время опять оба молчали. Пауза тянулась и затянулась до неприличия. Влад,
почувствовал, что муллват хочет задать вопрос, но не решается. И пришел ему на помощь:
– Похоже, Гэндж, о шорглло-ахме спросить хочешь?
– Так.
Влад постарался придать лицу невозмутимое выражение:
– Пока тихо, Гэндж. Пока ничего не ощущаю.
– Так, – кивнул тот.
Он ничем не выказал своего разочарования, но Влад зачем-то начал оправдываться:
– Понимаешь, Гэндж, если бы знать, как оно все должно сработать, тогда бы… Как
сказать-то… Ну, настроился бы, что ли, я на эту волну. А тут… Честно говоря, я даже не
уверен, что…
– Не волнуй ум, Влад, – остановил его сбивчивую речь муллват. – Будет – будет, нет –
нет.
– А как же Сердце Мира?
– Как-нибудь.
– Ну и если так, то – ага.
И вновь возникла пауза.
Теперь первым ее прервал Гэндж.
– Ну воюй, – сказал он и ободряюще похлопал Влада по плечу. Потом махнул рукой: –
Я туда.
И направился по боевому ходу стены в направлении сектора, который занимал отряд
Охотника по имени Ждолохо.
Несмотря на то что внешне Гэндж выглядел спокойным, чувствовалось в нем
нешуточное напряжение. Он напоминал гранату, из которой выдернули чеку – вроде все та же
граната, но время отсчета уже пошло. А пройдет – рванет так что будь здоров, не кашляй!
Провожая его взглядом, Влад подумал с досадой: «Неужели они и вправду считают
меня Спасителем?»
Сам себя он таковым не считал. Напротив, у него не было никакого сомнения, что
произошло чудовищное недоразумение – муллваты приняли его за другого. И как теперь
поступить, он не знал. Играть чужую роль – глупо. Есть в этом что-то от самозванства.
Лишать людей надежды – подло. Ей положено умирать последней. Дурацкое положение: и
так нельзя, и этак нехорошо. Что лучше? Все плохо. По уму, надо было с самого начала
отречься. Отшутиться. Отказаться. Еще тогда, когда подсунули шкатулку. Теперь уже поздно.
Случилось. И в результате находится он в том месте, где его не должно быть. Но с этим уже
ничего не поделать. Хоть вой. На вопрос «зачем я здесь?» существует только один ответ:
«Потому что тебя больше нет нигде».
Едва Гэндж скрылся в проеме башни, Влад вынул из кармана шорглло-ахм. Фрагмент
диска за это время не изменился, был все той же глиняной штуковиной, которая, похоже, и не
собиралась раскрывать свою тайну.
Влад поскреб шершавую поверхность ногтем и, оглядевшись по сторонам (не дай бог,
кто заметит), прошептал:
– Давай колись, как дать Бездне дно?
Никакой реакции.
– Выкладывай, а то расколю, – пригрозил Влад. – Думаешь, охота из-за твоего тупого
упрямства быть не Человеком Со Шрамом, а человеком, обманувшим надежды?
Шорглло-ахм молчал.
– Выброшу!
Ничего.
«Гадом буду, если этот кусок выброшу, тут же второй найдется», – подумал Влад и
усмехнулся – припомнилась одна история.
Однажды, в пору учебы в Центре боевой подготовки имени командора Брамса, он и его
закадычные дружки Джек Хэули и Фил Той перелезли через измазанный солидолом забор и
метнулись на берег реки Муррей. Дело было после сдачи наряда по автопарку. Дежурный
офицер полагал, что они как порядочные отправились в казарму, а главный сержант Джон
Моррис еще числил их в наряде. Короче говоря, украл Влад с корешами часок свободы. И
мало того, что в самоволку улизнули, так еще и неорганизованное купание устроили:
доскакали до реки, поскидывали на бегу все, что можно и нельзя и голышом с разбега – в
воду. Сперва наперегонки заряжали потом друг друга топили, потом просто так плескались.
Оторвались по полной. Еще, помнится, – ну, это уже когда обсыхали на берегу, – устроили
конкурс «Кто Дальше Отольет». Победил как всегда Той. Недаром прозвище имел – Убойная
Струя.
Ну а стали одеваться, тут и обнаружилось, что у Джека пропал ботинок. Левый,
сволочь. Весь берег обыскали, хрен там. Как сквозь землю провалился. А время поджимало –
того и гляди, в казарме хватятся. «Валим», – сказал Той и показал на часы. А там: пятнадцать
минут до вечерней поверки. Край, короче. Джек разозлился и зашвырнул ни в чем
неповинный правый в реку. Тот, к слову, и нескольких секунд не продержался, зачерпнул
волну берцами и пошел на дно. Плавучесть оказалась у него ни к черту. Ну а как только
правый затонул, по известному закону подлости сразу нашелся левый. Лежал, гад, под
кустом. Джек еще больше разозлился, озверел просто и, недолго думая, отправил левый
вдогонку за правым. И уже не оглядываясь, рванул босиком в Центр. А через километр у всех
троих ржач случился. И уже до конца не отпускал. Так и ввалились в казарму, обливаясь
слезами. Было дело.
А какую хрень наплели про исчезновение обувки главному сержанту Джону Моррису,
это отдельная история. Даже не история – песня. Вряд ли, конечно, тертый дядька поверил
наспех сварганенному вранью, но вида не подал. Почему? Бог знает. Имелись, видимо, у него
на то причины. Слова дурного не сказал, просто дал Джеку семь минут смотаться на
цейхгауз. Джек, кстати, обернулся за шесть с половиной. Но не суть. Вспомнив все это, Влад
решил: «Нет, не буду выбрасывать». И сунул шорглло-ахм обратно в карман.
И тут его размышления прервали крики часовых: увидев что-то необычное, мужички
разволновались, принялись орать и воинственно трясти арбалетами. Остальные, те, что
отдыхали, тоже подскочили со своих мест, прильнули к амбразурам. Влад поспешил к
брустверу.
В той стороне, где находился вход на плато, метались по небу, пытаясь увернуться от
белых молний, несколько фиолетовых спиралей.
– Тыяхша, – сказал стоящий у соседний амбразуры Болдахо.
В этот миг одна из спиралей взорвалась.
– Тыяхша, – согласился Влад. – Все остальные Охотники здесь.
Спирали тем временем пошли взрываться одна за другой, и небосклон залили огни
сиреневого фейерверка.
Через минуту-другую из зева ущелья на дорогу, ведущую к Внутреннему Городу,
выехали восемь подвод с людьми. Вслед за ними показалась группа всадников – отряд под
предводительством Охотницы. Быстро заняв позиции с двух сторон от ущелья, стрелки стали
прикрывать отход гражданских.
«Грамотно, – мысленно одобрил Влад такой маневр. – Ущелье узкое, Звери попрут
гуськом, тут их на выходе и перещелкают».
Так все и случилось.
– Арраги! – удивленно закричал Болдахо, когда на плато стали выезжать в колонну по
одному всадники в ярко-красных мундирах.
– Звери, – поправил его Влад.
Он действительно видел, что никакие это не аррагейцы, что это Звери. Людьми там и не
пахло: над пустыми седлами нависали энергетические коконы. Отчего, между прочим,
лошади в глазах Охотника походили на одногорбых верблюдов.
Парни Тыяхши стали колоть коконы, стреляя в упор. Сама Охотница без устали косила
рвущиеся в небеса спирали.
Взглянув на бой обычным зрением, Влад увидел то, о чем предупреждал Гэндж:
налетающие на засаду Звери пытались отбиваться и по-человечьи – вскидывали арбалеты,
целились, некоторые успевали выстрелить. Только толку от этого в данной ситуации было
мало – уж больно выгодное положение заняли стрелки. Правда, одного Звери все же
зацепили, вылетел бедняга из седла. Но остальных ополченцев это ничуть не испугало –
спокойно и методично делали свою работу. Кромсали нечисть.
К тому времени, когда Тыяхша завершила свою жатву, подводы с беженцами уже
достигли ворот крепости. В одной из них восседал дядюшка Шагон со всем своим
многочисленным семейством. Глядя на то, как старший сын кузнеца подгоняет лошадь, Влад
подумал: «Интересно, вышло у них что-нибудь с золотыми пулями?»
Как оказалось, вышло.
Через полчаса косоглазый лично приволок на стену небольшой мешок с патронами.
Влад зачерпнул горсть, вытащил на свет, заценил работу. Сделано было на совесть. Сразу и
не скажешь, что изготовлены пули в кустарной мастерской. На вид – заводские. Только
внешний вид это всего лишь внешний вид. Главное – как эти штуки себя в работе покажут?
Вот что главное. Но для того чтобы это проверить, пришлось ждать Тыяхшу. Сам отлучиться
и забрать винтовку не мог. Был уговор – Охотник должен находиться на своей позиции.
Уговор дороже денег. А также поваренной соли. И даже – замзам-колы. Добралась Охотница
до сектора Влада не скоро: пока над своим раненым стрелком поколдовала, пока вновь
прибывших горожан разместила, пока то, пока се – не менее полутора часов минуло. Но все-
таки пришла. Как прежде – полная сил и вся из себя.
– Освоился? – спросила она, кинув Владу винтовку и швырнув к его ногам мешок с
пожитками.
Солдат всегда солдат – прежде всего осмотрел винтовку со всех сторон, загнал один
патрон в патронник, только потом ответил:
– Твоими молитвами.
И выстрелил по облаку. Как раз пролетало над ними одно, похожее на огромного
борова.
Звук выстрела разлетелся по всему плато и еще долго метался эхом туда-сюда.
Воодушевленные таким делом стрелки радостно загалдели.
– Пойдет, – одобрил работу кузнецов солдат и, задорно подмигнув девушке, стал
снаряжать магазины.
Тыяхшу его игривость никак не тронула.
«На Снегурочку похожа, – косясь на нее, размышлял Влад. – На девочку из снега,
которая считает, что любовь – зло. Думает, полюблю – растаю. Испарюсь. Поэтому морозит
саму себя напускной строгостью. Холоду напускает. Подойти, что ли, поцеловать для смеха?»
Но не стал вытворять глупости на глазах у подчиненных, а, пристегнув один магазин к
винтовке, спросил:
– Когда штурм начнется?
– Раньше все начиналось, как только Рригель заходил за горизонт, – ответила Тыяхша. –
А как на этот раз будет, одному Агану известно. В эту Охоту все по-другому.
– Сколько сегодня завалила?
– Не считала.
– Что в городе? Зверей много?
– Полным-полно. Правда, в людском обличье пока не так много, но мои стрелки видели
вчера на Главном Тракте большое войско аррагов. Идут сюда.
– Этим-то что здесь надо?
– Кто его знает, что у аррагов на уме.
– Сдается мне, что они уже давно не арраги, а как эти. – Влад махнул в сторону
ущелья. – Уже Звери.
Тыяхша не стала спорить с очевидным.
– Вот это-то и плохо, – сказала она. – Не вовремя они здесь объявились.
– У нас так говорят: беда не приходит одна.
– Правильно говорят.
Помолчав, Влад спросил:
– Ты сказала, войско большое, а в пересчете на штыки это сколько?
– Говорят, тысячи три, три с половиной, – ответила девушка.
– Сколько?! – вытаращился землянин.
Тыяхша невозмутимо повторила:
– Три с половиной.
– Ни черта себе! – Влад покачал головой. – А у нас тут способных держать оружие
наберется сотни три от силы.
– Да, что-то около того.
– На одного обороняющегося десять штурмующих – это перебор.
– Зато у нас есть Человек Со Шрамом, – сказала Тыяхша и тут же, без всякого перехода,
спросила: – Что с шорглло-ахмом?
– Да ничего, – признался Влад и отвел глаза, будто был в чем-то виноват. Потом
разозлился на себя за это и решил объясниться: – Знаешь, подруга, что я хочу сказать…
– Знаю, – оборвала его порыв девушка.
Влад стушевался, замолчал, только через какое-то время многозначительно произнес:
– Вот то-то же.
Тыяхша приблизилась, поправила на его голове шляпу, сдвинув ее чуть набок, и тихо
спросила:
– Знаешь, Влад, в чем твоя проблема?
– В чем? – насупился Влад и вернул шляпу на место.
– В том, что ты не веришь в предопределенность.
– Каюсь – не верю. Мне не нравится идея, что я не могу контролировать свою
собственную жизнь. Мне милее идея свободы воли.
– Эти идеи друг другу не противоречат, – сказала Тыяхша и неожиданно провела
ладонью по его небритой щеке. Влад даже прикрыл глаза от удовольствия. И чуть было не
замурлыкал. Что, впрочем, не помешало ему усомниться в ее словах:
– Так уж и не противоречат?
– Истинно так. – Тыяхша опустила руку. – Они не противоречат, они дополняют друг
друга.
– Объясни, – попросил Влад и открыл глаза.
Тыяхша, почувствовав его пристальный взгляд даже через тонированное стекло,
отвернулась.
– Тут нет ничего сложного, – глядя куда-то вдаль, сказала она. – С точки зрения твоего
сознания, ты сам управляешь своей жизнью, а с точки зрения Сознания Высшего, твоя жизнь
– часть давно прописанного плана, и каждый твой шаг предопределен. И здесь нет никакого
противоречия, поскольку твое сознание встроено в Сознание Высшее, а Высшее – в твое.
– Авология? – догадался Влад. – Все во всем?
– Да – все во всем, – подтвердила Тыяхша.
– И что из этого следует?
– А то, что ты зря переживаешь. Делай то, что считаешь нужным, а то, что должно
случиться, случится.
Произнеся это, Тыяхша поежилась и взглянула на небо, будто надеялась увидеть в
вышине причину своего неожиданного озноба.
– Дай-то бог, чтобы случилось, – протянул Влад и тоже задрал голову.
Ничего нового там, наверху, он не увидел. Все то же: желто-голубая муть, легкая
облачная пелена и оранжевый блин беспощадного Рригеля.
– Даст Бог, – продолжая глядеть на небо, пообещала Тыяхша. – Обязательно даст. Ты
главное не волнуйся.
Влад хмыкнул:
– Твой старший брат уже посоветовал мне ум не волновать.
– Гэндж плохому не научит, – кивнула Тыяхша и вдруг озаботилась: – Кстати, он не
забыл сказать, что с помощью браслета можно стрелы останавливать?
– Собирался. Только я уже в курсе. Вчера само собой вышло две завернуть. Освоил с
перепугу.
– Ну вот и хорошо, – успокоилась Охотница и стала собираться: – Все, Влад, мне пора.
Заболталась с тобой, а дел еще – не переделать.
– Куда сейчас?
– Новых добровольцев в стрелки определять. Видел, сколько набралось?
– Обратил внимание. Кузнецы-мастеровые?
– В основном – да, но есть и случайные люди. Приезжие торговцы, бродяги, несколько
курьеров и даже один лекарь. Мы всех, кто в город случайно или по делу забрел, собрали в
кучу. Кого силой, кого уговорами. Усадили на подводы и сюда.
– Это грамотно, – похвалил Влад. – И людей спасли, и Зверя с носом оставили. Зачет.
Только я не видел твоего отца. Где он?
– Остался дома, – тихо сказала Тыяхша.
Влад не стал выспрашивать, почему так. Догадался, что мистеру Дахамо все нипочем. И
Зверь в том числе. Чего ему Зверь, когда он сам колдун. Захочет, камнем станет. Захочет –
солнечным зайцем. Или каплей росы. Был он, и – чики-пики – нет его. Ищи, Зверь. Свищи,
Зверь. И даже не надейся.
– Значит, говоришь, будешь новых волонтеров под ружье ставить?
Вопрос был пустым. Просто хотел солдат еще на чуть-чуть задержать девушку.
Не распознав его уловки, она стала отвечать:
– Тех, кто захочет Зверя бить – обязательно. Это поначалу. Потом буду с женщинами и
детьми сеять фенгхе. Потом – растягивать шатер. Потом – готовить барабаны.
Влад недоумевающе потряс головой:
– Зачем сеять? Какой шатер? Что еще за барабаны?
– Некогда рассказывать, сам все увидишь, – отмахнулась от его вопросов Тыяхша. –
Побежала я. Час Зверя близится.
– Раз так, беги, – вздохнул Влад и «сделал ручкой». – Бог даст, увидимся.
– Даст, не сомневайся, – вновь горячо заверила Тыяхша и направилась к смотровой
башне. Через несколько шагов остановилась и, обернувшись, сказала: – Совсем забыла. Я с
новобранцами тебе ящик стрел пришлю. Про запас.
Влад приложил руку к сердцу:
– Спасибо за заботу. Отслужу.
И когда Охотница скрылась под аркой смотровой башни, пропел манерно на языке
своей матери:
Когда Харднетт пришел в себя, он первым делом посмотрел туда, где еще недавно
висела загадочная сфера, и тяжелый стон вырвался из его груди. Чего он так боялся,
произошло. А потом увидел Тыяхшу, и глаза его полезли на лоб.
– Что, начальник, не вышло по-твоему? – злорадствуя, спросил Влад.
– Я же ее… убил, – пробормотал полковник.
– Убивалка, начальник, у тебя слишком хлипкая. У нас покруче будет.
– И что дальше, солдат? Грохнешь меня? Прямо тут?
– Честно говоря, руки чешутся, – признался Влад. – Но толку? Тебя кончишь, другой
прикатит.
– Это точно, – согласился Харднетт и попытался встать. Но едва ступил на левую ногу,
взвыл от боли и вновь повалился.
Влад был вынужден ему помочь.
– Вижу, солдат, не привык своих на поле боя оставлять, – подначил Харднетт,
навалившись всем весом на подставленное плечо.
– Какой ты мне, начальник, на хрен «свой»? – отмерил ему Влад.
Полковник счел за лучшее промолчать – оставаться в лабиринте ему не хотелось.
Конфуз случился сразу, как только вышли в предыдущий зал. Оказалось, что земляне
напрочь позабыли, через какой из двенадцати тоннелей сюда проникли.
– Так не бывает, – почесав затылок, сказал недоумевающий Влад. – Начальник, ты
точно не помнишь? Шел же первым.
– А не надо было меня по голове бить, – хмурясь, сказал Харднетт.
– Сам напросился.
– А ты и рад стараться.
– Не спорьте, – прекратила Тыяхша перебранку. – Дайте фонарь.
Влад сунул ей свой, и девушка стала поочередно обходить проемы. Останавливаясь у
каждого, она что-то рассматривала на стенах. Дойдя до шестого, сказала:
– Вот этот.
Когда доковыляли, Влад спросил:
– Как определила?
Охотница не стала отвечать, посветила на стену, и земляне увидели небольшой значок в
виде трилистника, нанесенный чем-то красным.
– Эти метки Сыновья Агана оставили, – предположил Харднетт.
– Я оставила, – сказала Тыяхша.
– Ты?! – не поверил Влад.
– Я, – кивнула девушка. – Губной помадой.
– Когда это? – не смог припомнить Влад.
– Когда вы так увлеченно языками чесали, – пояснила она.
Харднетт усмехнулся:
– Ариадна.
– Ариадна, – согласился с ним Влад. – А я – Тесей.
– А я тогда кто? – задумался Харднетт. – Минотавр, что ли?
– Минотавр не Минотавр, но с головой у тебя, начальник, точно не в порядке, – не
преминул заметить Влад.
И полковник вновь молча проглотил пилюлю.
Когда добрели до колодца, первой поднялась Тыяхша. Затем Влад поднял себя и
Харднетта. Обхватил полковника и отдал приказ браслету. Взлетели в лучшем виде.
В Храме не было ни души. Только в проеме исчезнувших ворот стоял Гэндж.
– Что со Зверем? – крикнул ему Влад.
– Пропал, – ответил Охотник. – Уже вошел, а потом…
И тут он изобразил руками сложный жест, пытаясь наглядно показать, что произошло
со Зверем. Влад так и не понял, что же именно. Но понял – произошло. И Зверю явно не
поздоровилось.
Спустя минут десять солдат с полковником уже сидели на залитых светом и золотом
ступенях Храма Сердца и наблюдали за тем, как живые готовят мертвых к путешествию в
Ущелье Покинутых. Сначала молча сидели. Потом Харднетт, поправив на ноге шину из двух
колчанов, спросил:
– Скажи, солдат, а чем это ты устройство развалил?
– Дестронидом, – признался Влад, машинально вращая браслет вокруг руки.
– А тягач тоже этим делом развалил?
– И тягач… И труп… Воленхейма убил, раймондий украл, улики уничтожил.
– На себя все хочешь взять?
– Хочу.
Харднетт покачал головой:
– Не выйдет.
– Посмотрим, – хмурясь, сказал Влад и неожиданно для самого себя стащил браслет с
руки нервным движением. Чему несказанно удивился: – Что за черт?! Говорили же, до
смерти не сниму. Или уже умер?
– Защищать больше нечего, – пояснил полковник, беря браслет из его рук. – Все
отключено.
– Жаль, – посетовал Влад. – Я уже привык. Удобно. Захотел, допустим, взлететь, и
взлетел.
И тут же взлетел.
Толком ничего не понял, но сумел остановить себя на высоте трех метров. Вернулся на
место и, косясь на пораженного полковника, воскликнул в недоумении:
– Что за черт?!
– Тому, кто научился плавать, спасательный жилет уже не нужен, – придя в себя,
уважительно заметил Харднетт. Он какое-то время глядел на Влада так, будто впервые его
увидел. Потом тряхнул головой и заговорил деловым тоном: – Слушай сюда, солдат.
Предлагаю сделку.
До Влада не сразу дошел смысл его слов. А когда дошел, он, не ожидая от особиста
ничего хорошего, спросил:
– Что на что меняем?
– Ты идешь федеральным агентом ко мне в отдел, я заминаю расследование по
нападению на конвой, – без обиняков ответил полковник.
– Испоганить свою жизнь, чтобы спасти миллионы чужих?
Влад задумался и, все еще не веря в свои силы, приподнял взглядом одного из
каменных единорогов.
– Я бы так вопрос не ставил, – заметил Харднетт и добавил, с восхищением глядя на
зависшее в воздухе изваяние: – Чтоб я сдох!
«В таком высокоразвитом языке, как всеобщий, существуют формулы, которые
позволяют ярко отзываться на любую жизненную ситуацию», – подумал Влад словами из
прошлой жизни. Вернул единорога на постамент и произнес, глядя на поднимающуюся по
ступеням Охотницу:
– Как говорил главный сержант Джон Моррис, если сломал все весла, убеди себя, что
тебе по пути с течением.
– Надо так понимать, что ты согласен?
– Выбор есть, но выбора нет. Я согласен, начальник.
– Верное решение. Глупо такие таланты в землю зарывать. С такими талантами
можно… А главное – нужно!
Полковник, который не ожидал, что вербовка пройдет столь стремительно, откровенно
радовался. Хотел еще что-то сказать сообразное моменту, но в эту секунду заверещал
«маячок» коммуникатора.
Судя по всему, Долина Молчания перестала быть таковой.
Харднетт вырвал трубку из складок балахона, вышел по каналу экстренной связи на
дежурного координатора Экспедиции Посещения и, объявив номер лицензии, затребовал
спасательный борт к подножию Хитрой Горы с группой медиков и запасом замзам-колы.
После чего приказал соединить с атташе по культурным связям.
Оставив полковника проворачивать шестерни сложной и непонятной бюрократической
системы, Влад встал и, подобрав по пути винтовку (как-никак казенная), подошел к Тыяхше.
– Что скажешь, землянин? – спросила девушка.
– Что люблю тебя, – ответил Влад.
– Любишь, но уходишь?
Он не стал спрашивать, откуда она это знает. Взяв ее за руку, пообещал:
– Я вернусь. Обязательно.
Тыяхша ответила не сразу.
– Я знаю, – тихо сказала она через несколько секунд, провела пальцами по его
уродливому шраму и улыбнулась. Эта открытая улыбка сделала ее еще более красивой.
Влад удивился:
– Ты улыбаешься?
– Нельзя?
– Слышал, не умеете.
– Глупость.
– Но ты ведь раньше никогда…
– Не было причины.
Она встала на носочки. Он наклонился.
И в тот же самый миг все для них исчезло.
Все.
И Хитрая Гора. И древний город Айверройок. И местное солнце (на государственном
языке Схомии – Рригель, по Единому классификатору – Эпсилон Айвена 375).
И миллиарды миллиардов других звезд Мира, в котором все связано со всем, все
тянется друг к другу и при всем при этом – с запредельной скоростью разлетается в разные
стороны.
ЭПИЛОГ
Танец сумрачных теней на льду дворцового пруда – зрелище, на которое можно
смотреть вечно и от которого оторваться невозможно, но, услышав громкий хруст, Тамрофа-
ица, Первый и Единственный Триангулятор империи тморпов, все же обернулся.
К беседке, ежась от холода и утопая по колена в снегу, подходил Экоша-тофо.
«Ему тысяча лет, и в любое мгновение он может уйти от нас», – с внезапной грустью
подумал Тамрофа-ица.
И словно в подтверждение этой тревожной мысли, поднимался мерклый по скользким
ступеням беседки как никогда медленно. Он то и дело останавливался, чтобы отдышаться и
прокашляться. Но все же шел. Дряхлый, больной, но верный служака. А когда поднялся,
встал у порога, склонился в почтительном поклоне и, не смея поднять глаз, произнес
охрипшим голосом:
– Слышащий Всех и Всегда явился к Первому и Единственному…
Не дослушав обязательной фразы, Тамрофа-ица поспешил сказать:
– Войди. – И как только Экоша-тофо пробил тепловую завесу, спросил, не скрывая
надежды: – Скажи мне, Слышащий, с кем на этот раз? Не с тем ли, кого так долго и с
нетерпением жду?
Экоша-тофо кивнул, после чего схватился за простуженную грудь, пытаясь сдержать
очередной приступ кашля. Но не сдержал. Зашелся.
С трудом дождавшись момента, когда Экоша-тофо сможет вновь заговорить, Тамрофа-
ица обратился к резиденту:
– Приветствую, тебя, незамутненный. Готов принять и выслушать.
– И я тебя приветствую, Первый и Единственный, – ответил устами Экоша-тофо
Стоящий на Перекрестке и утешил благой вестью: – Рад сообщить тебе, светлейший, что
Разбуженный справился с заданием. Вторжение щиценов остановлено. Мы победили.
– Будто гора с плеч, – только и выдохнул Тамрофа-ица.
Его лицо просветлело, оба чутких сердца наполнились музыкой сфер, и на короткий
миг показалось Первому и Единственному, что небо расцвело алмазами. Но так ему только
показалось. Затянутое тучами оно оставалось все таким же темным.
Справившись с невольной радостью, Тамрофа-ица стер с лица не подобающую сану
улыбку и спросил о насущном:
– Скажи, незамутненный, а что с устройством?
Стоящий на Перекрестке доложил:
– Не переживай, светлейший. Пятипалые остались с носом. Разбуженный разрушил
Устройство Сынов Агана.
– А как земляне обошлись с Разбуженным? Что сделали с ним эти рабы своего
расщепленного сознания?
– Мы сработали аккуратно, светлейший. Ни он сам, ни пятипалые ни о чем не
догадались. Мало того, мы внедрили его в Особый отдел Комиссии Чарли Антипода.
– Вот как! Каким же это образом?
– Они сами его завербовали, а мы не стали препятствовать.
– Удивительное дело, – заметил Первый и Единственный.
– Я и сам до сих пор не верю, светлейший, – признался Стоящий на Перекрестке. – Но
это так.
– Что ж, повезло. Лишние глаза и уши в стане врага нам не помешают.
– Это да, светлейший, но только…
– Что?
– Есть проблема. В результате проникновения в его подсознание случился побочный
эффект – Разбуженный стал Охотником.
– Не вижу в этом ничего опасного.
– И это не все, светлейший.
– Что там еще? – напрягся Тамрофа-ица.
Городить турусы Стоящий на Перекрестке не стал, сказал как есть:
– Разбуженный был инфицирован… Щиценами.
– Что?!
– Так вышло, светлейший.
Первый и Единственный схватился левой рукой за правое сердце, а правой – за левое и
с глухим стоном произнес:
– Скверно, очень-очень скверно!
– Но сам он ничего не знает, светлейший, – попытался успокоить его Стоящий на
Перекрестке. – И пока находится в неведении, мы сможем его контролировать. Во всяком
случае, до плановой диагностики чипа.
– Да, до поры до времени сможем, но затем… Сила Сынов Агана и гибкая природа
щиценов – смесь гремучая. Когда Разбуженный все поймет, такая бомба взорвется, что… Как
бы я не хотел, чтобы это случилось!
– И что же делать, светлейший? – понуро спросил Стоящий на Перекрестке.
– Ждать и следить, – после небольшой паузы ответил Тамрофа-ица. – Следить и ждать.
– А когда настанет срок?
– Усыпить его.
– Запретной Книгой с Черной Птицей?
– Свинцовой пулей.
– Это приказ?
Тамрофа-ица встал в подобающую позу, топнул три раза ногой и произнес
церемониальным тоном:
– Именем и словом Ончона-хице Семнадцатого, непобеждавшего и непобежденного
императора тморпов, повелеваю тебе, Стоящий на Перекрестке, усыпить в известный час
Разбуженного по имени… Как, кстати, его имя?
– Ему нравится, когда его называют Кугуаром, – поторопился сказать Стоящий на
Перекрестке.
И Тамрофа-ица закончил:
– Повелеваю усыпить в известный час Разбуженного по имени Кугуар. Ты понял меня,
незамутненный?
– Я понял тебя, светлейший, – отозвался Стоящий на Перекрестке. – И всенепременно
исполню волю императора.
– Чистых звезд тебе, незамутненный.
– Чистых и тебе, светлейший.
Распрощавшись с вернейшим из соратников, Тамрофа-ица. Первый и Единственный
Триангулятор империи тморпов, величественным взмахом отправил мерклого прочь и
медленно вернулся к парапету.
За время разговора месяц окончательно затерялся в тучах, и всё – деревья, тени, стылая
гладь пруда – растворилось в кромешной темноте. Смотреть стало не на что. Тамрофа-ица
разочарованно вздохнул, вытянул руку и поймал на ладонь несколько снежинок.
«Мятутся народы и замышляют тщетное», – вдруг припомнил светлейший чьи-то
чужие слова, покачал головой и стряхнул холодные капли с ладони.