Антонен Арто

Автопортрет (1947)

Стихотворения
Антонен Арто (1896–1948). Дебютировал сборником «Мистические сонеты» (1913 г.),
написанным под влиянием Рембо и Лотреамона. Сблизился с Андре Бретоном, сотрудничал в
журнале «Сюрреалистическая революция», сыграл ряд ролей в театре и кино. В сборниках «Пуп
чистилища» (1925 г.) и «Нервометр» (1927 г.) пытался передать ощущения «развоплощённой
реальности», противопоставить своё «бессмертное бессилие», «безрассудную безнадёжность»
мыслям и чувствам «толпы». В 1926 г., порвав с кружком сюрреалистов, организовал «Театр
Альфреда Жарри», в котором, используя приёмы древних религиозных обрядов, старался
возродить магическую функцию ароматического зрелища, превратить театр в средство
«освобождения от страха перед бытием». Теоретические обоснования своих взглядов изложил в
эссе «Театр и его двойник» (1938 г.). Начинания Арто, идущие вразрез с веяниями времени, не
имели успеха.
 Заклинание мумии

И эти ноздри – кости, кожа, –

там, где берёт начало тьма
первооснов, и этих губ тесьма,
под краской стянутых до дрожи,

И медь, которой жизнь поит

во сне тебя, развеяв кости,
и взгляда призрачного грозди,
где ты, как в сети, ловишь свет,

О мумия, и руки-спички,
чтоб ворошить тебе нутро,
в которых гробовая тень
обличье принимает птички,

И всё, во что рядится смерть,

как в прихотливость ритуала,
и шепоток теней, и медь,
где чёрное нутро слиняло, –

Тебя ловлю я в эти сети

средь выжженных венозных троп,
и медь твоя, как мой озноб, –
вернейший роковой свидетель.

Пер. В. Козового

Вечер

Под крупными звёздами воды текли, розовея,

И стая пунцовых голубок ушедшего дня
Ещё не слетала с ограды ушедшего дня,
Где волосы женщин струились, вуалями вея.

И вот золотые стрекозы упали в хлеба,

Жнецы дожинали их крылышки, хрупкие злаки,
Жнецы этой розовой ночи с серпами во мраке;
Как звёздные скрипки, поют их сердца, как судьба.

Был вечер в цвету, и мистических стая голубок,

Как будто на урны, спустилась во сне на сердца,
Узором златым увивая Причастия кубок
Святых дароносиц Творца.

То был попеченьем ветров убаюканный вечер

Порой христианского августа, в пенье цикад,
Тот вечер античный, когда Божий дух низлетает
И переливается трепетом синей листвы.

Вечер

Вот час, когда для нас клонятся долу ивы,

Ночная глубина дарует им покров;
Вот колокол завёл в соборе всех миров
Созвучий ангелуса вьюжные завивы.
На море – паруса, развёрнутые розы,
Под колокольней дремлет роза витража
И осыпается, и, в небесах кружа,
Витают лепестки небесной розы.

И вечер, дряхлою душой склоняясь к нам,

Когда весло уснёт и пальма шум потушит,
Отпустит наши души
По ангельским стопам.

Вечерняя гармония

Смертельный для души вечер, когда поёт виола

Одели горизонт священные леса,

Затеплились огни багряными глазами;
На занавеси чаш с несметными ветвями
Виденья рыжие чесали волоса.

Предстала женщина; опалом и агатом

Мерцала мантия, как небеса, ярка;
Светились волосы голубоватым златом
И дивные глаза – священных два цветка.

Виола нежная под вещими перстами

Так кротко плакала, что чёрных рощ цари
Окликнули цариц, склонённых над холмами
С высоких балюстрад торжественной зари.

И вдруг нежданный шквал деревья взволновал

И пробудил орган глубин, где зреют песни,
И голос вдруг исчез… Так исчезают перстни
С перстов зари во мгле рассветных покрывал.

Св. Франциск Ассизский

Хоть я и свят, но жил среди людей,

Был так же слаб, как и другие люди,
Пожалуй, лишь за несколько затей,
Звучащих странно, святость мне присудят.

Навечно растворившись в бытии,

Я следовал лишь собственной тропой,
Чтоб, как-то душу потеряв в пути,
Очнуться там, где город был другой.

О люди, к вам скитальцем я явился –

Смирения наглядная картина,
Поскольку бренность собственную скинул
И за воскресным звоном устремился.
И вышло так: вокруг одни умы
Холмами над травою возвышаются;
Трава бормочет, кажется, псалмы,
А мудрые ослы мне улыбаются.

Аллегория

Мне снились птицами огруженные чаши,

Где мирра в глубине фонтанной синей глади
Мерцает, как рубин, и розовые пряди
Вечерний ветер вплёл в рогозовые чащи.

В глубь сказочных дворцов, в каменья арабесок

Вонзили птицы клюв. В их светлом оперенье
Магической листвы туманится паренье
Осенним вечером, меж голубиных всплесков.

Живые птицы спят над чашей вод печальных.

Плывущих облаков им снятся корабли.
Их царским пурпуром просторы облекли –
Прекрасней тот наряд их перьев триумфальных.

На них лиловый блеск и в переливе трелей,

Когда они поют в магической листве,
Невыразимый вопль восходит в синеве,
Он ослепительней, чем блеск их ожерелий.

На жёнах, пурпуром и страстью огружённых,

В зеленом золоте аграфы птиц прекрасных,
И жёнам снится сон на стрельчатых террасах
Про золотых коней, стригущих горизонты.

И плачут царственные птицы в чёрной бездне

Нежней, чем плачутся над чашами фонтаны,
И о душе своей вздыхают неустанно,
Таинственно от них ушедшей в мир созвездий.

Потаённая логика

Город город град огней

Город шума расточитель
Вольный наш освободитель
О лукавый о размытый
Безымянный именитый
Бьются ангелы о стёкла
Кони прут сквозь тучи прочь
В небо падают кареты
В ночь ночь ночь ночь.
Это словно пар дыханья
Словно выпот выдох камня
Искупленья крестный ход.
В сшибке четырёх ветров
В сходке четырёх небес
Конденсируется город
Непреложный город снов
Твой орган роняет в землю
Пыль гремучую громов
Пополняя бесконечность.
Из стеклянной ясной пыли
Зыбких атомов камней
О небесных сеть отдушин
Город ты себя творишь
Город камень твой послушен
Там где горестей граница
На краю тоски немой
Вырос замок потайной
Пепел сердца там хранится.

***

Нет, я вас не люблю, и всё же вы придёте;

К нам на сердце листы с деревьев облетят,
Мы вместе вознесём к неяркой позолоте
Былой наивности вдруг отрезвлённый взгляд.

Неведомый порыв – и это Ветер Мира –

Пробудит отклики вечерние стволов,
И отзовётся грот небесного клавира
В сквозном кружении коралловых листов.

Спокойною рукой их запускает в пляс

Незримый чародей, мутитель атмосферный;
Меня полюбите вы в этот час вечерний,
И я поверю, что влюбился в вас.

Тем звёздным вечером померкнет череда

Дней, облетающих в осенней укоризне.
И в гроте наших душ угасим мы тогда
Всепожирающий костер безлюбой жизни.

Любовь

Любовь? А смыть бы эту грязь

Парши наследственной и грозной
Покончить с этой вошью звёздной
Жуирующей развалясь

Орган суровый ветролом

И море в гневном исступленье
Лишь слабый отзвук по сравненью
С чудовищно нелепым сном

О Ней о нас ли о душе ль

Которой праздник предназначен
Открой нам кто здесь одурачен
О Подстрекатель гнусных шельм

Та что в моей постели спит

Со мною воздух разделяет
Быть может в кости разыграет
Моей души небесный скит

Дыбом волосы

И словно совершилось непоправимое:

Ужас разбух до предела,
А с ним отчаяние
и беспросветность.
И всё это навалилось
На предстоящую жизнь души.
Бог исчез неизвестно куда.
Осталась лишь чёрная точка,
Туда и канула моя судьба
И съёжилась
до той поры,
Когда времена
В абсолюте сольются.

Пер. М. Квятковской

Круговорот

Небо сходит с высоты

Брат свинарь кровопускатель
Твои свиньи в благодати
Ослепительно чисты

Дух нисходит на навоз

Словно ветр из мест безвестных
Где кочны на грядках тесных
Новых ждут метаморфоз

Под землёю в царстве мглы

Так смиренно прах во прахе
Успокоились монахи
И ничтожны и светлы

В разложении секрет
Планетарной оболочки
В нём материя упрочит
Снов изжитых тленный след

Сверхпространство к нам грядёт

Кто убогий тот и первый
У вдовицы в лоне лёд
Благодать царит над стервой

Пер. М. Квятковской

Мастерская души

На помощь, ловкие персты,

Лепите этих лбов овалы,
И эти уши из металла,
И щёки, выпуклые розы,
И эти замкнутые рты,
Там, где прошлись мои персты.

Витрина кружится, растёт.

Игра подобна бойне странной.
«Волос блестящих жирный слой
Тяжёлой, чёрною травой
Скрыл красноту глухого уха
И шей ошейник жировой.

Не схватишь то, что неизменно:

Прилив, отлив – о нет, долой,
Души пустые манекены
С булыжной вашей головой.

Вы, брови, твёрдости оплот,

Укройте милосердной кроной
Тот камень твёрдый, непокорный
Лиц, мною пойманных врасплох».

Скалою станьте, станьте Словом,

Что в человечьем рту трепещет
И спотыкается о мозг.

Орган и купорос

Этот миг хорош для органа

Сеет ноты ветер крутой
Занося неказистую площадь
Костенеющей снежной крупой

Ты задрипанный городишко
По балконам женщин расставь
Эта манна на голом камне
Лучше дрожи в твоих мостах

Призываю к вечере чёрной

Где бурлит купоросом вино
И гуляку во мраке ночном
И подростка с памятью сонной

И того кто в поисках слова

В лабиринтах мечты кружит
И того кто в поисках матери
Подле матери возлежит

Город спермы ключиц лопаток

И постелей вздыбленных к небу
Всех зову на грешную требу
Вплоть до ангелов из соборов
 Пер. М. Квятковской

Маятник

Нет, я не из жнецов, сомненья тут не к месту.

Взял на колени я Луну, мою невесту,
И бьёт свиданья час в приюте, где темно
За ширмой расписной; там над холмом нависли
Зонты зелёных пальм, и я склоняюсь к мысли,
Что нет сомнения затем лишь, чтоб вино
Цедилось медленней, темнея от сомненья,
Тот камень канул и в немой воде исчез
Меж бесконечных троп в скрещении небес –
Тот звучный камень ожиданья и сомненья.

Бар

Ещё встречаются для мелкой сошки бары

С нехитрым выбором дальневосточных блюд,
Где новогодний ждёт приют.

Те бары тесные матросов легендарных,

Чьи трубки потребят любой старинный яд,
Те бары вольные, где непроглядный чад,
Те бары, тающие в зорях лучезарных,

Те бары, где, кружа, наводит солнце лоск

На красноватый лак, бокалов лак глубокий;
Те бары, где столы гудят, но в эти окна
Зашоренный педант навряд ли сунет нос.

Поскольку яды есть, способные известь

Живое Древо чувств, к цветению готовых;
Есть вина грозные, в них зреют катастрофы,
И вскормлены они не корнем здешних лоз.

Привет тебе, мой бар, ты нас упас от яда

Страданий и невзгод, пригрел нас в нищете,
Ты вынес нас во всей душевной наготе
На отмели, куда беда не досягает.

Молчание хранит тебя и нас; такое

Молчание вполне понятно медицине:
Нам исцеление дарит оно в морфине,
Помимо всех рецептов и законов.

Верлен пьёт

На уличных углах всегда хватает шлюх,

Забытых раковин на побережьях звёздных,
Нездешним вечером в отливах купоросных,
Где кебы, как жуки, расправили кожух.

Но в голове моей быстрее чертит круг

Зелёный самоцвет абсента в каплях росных,
Я в нём погибель пью и жду раскатов грозных,
Когда Господень гнев испепелит мой дух.

Ах! Пусть на улицах кружатся веретёна,

Вплетая в кружево и женщин, и мужчин,
Пусть вечный ткач-паук тенета паутин
Из благодарных душ сплетает монотонно.

Молитва

О дай нам ярый словно угли мозг

Мозг опалённый лезвием зарницы
Мозг ясновидца череп чьи глазницы
Пронизаны присутствием твоим

Дай нам родиться в чреве звёздном

Чьи бездны шквал изрешетил
Чтоб ужас нашу плоть пронзил
Когтём калёным смертоносным

Насыть нас днесь Нам сводит рот

Нам пиром будет грохот шквальный
О замени рекой астральной
Наш вялый кровооборот

Рассыпь рассыпь нас уничтожь

Рукою огненной стихии
Открой нам своды огневые
Где смерть ещё страшней чем смерть

Наш хилый ум дрожать заставь

На лоне собственного знанья
И в новой буре мирозданья
Нас от сознания избавь

Пер. А. Ларина

***

Зелёная волна абсента затопила

Прекрасный вечер, он завис и поднял вёсла,
В бутылочном стекле переливались звёзды
Настоянного дня, чья легкость проступила.
У стойки в зеркале луна снега кружила,
И бил струёй фонтан на площади публичной,
Где в гонке бешеной мелькали хаотично
Алмазоглазые авто, напружив жилы.
И пристрастился я, в зелёной влаге вея,
Глазеть в упор – уж так зима наворожила –
На белоснежные тела, цветы нивеи,
Тела красавиц, что любовь преобразила.

Таинственный корабль
Сгинет корабль таинственный, корабль древний,
В морях, что мои мечты омывают утраченные,
И растворятся его бесконечные мачты
Под церковные гимны в туманах небес библейских.

Разыграется ветер словами стихов истлевших

Меж ветвей оголенных, где – тишина,
А святой корабль не продаст никогда
В земли диковинные своих товаров редких.

И не ведает он огня берегов,

Ничего, кроме Бога, не знает, – он без конца одинок,
В волнах вечности царственный путь его лежит.

Начало его бушприта – в тайну погружено,

И на верхушках мачт – в любую ночь дрожит –
Таинственно и чисто – Полярной Звезды серебро.

Пер. Р. Ломачинской

Мистический корабль

Затерялся корабль архаичных эпох

Там, где бешено вспенилось море мечты.
Исполинскими мачтами иссечены
Затуманные гимны небесных волхвов.

Буколическим грекам – плясать по кустам,

В самых пьяных кошмарах не встретиться с ним.
И незримо горит охранительный нимб
Золотою мечтой экзотических стран.

Он не помнит манящих мерцаний земли –

Там Господь над пасьянсом бескрайним сидит,
А течение Славы уносит – во мрак…

Только тихая тайна омоет бушприт,

И дрожащая ночь обовьёт шпили мачт.
Да с небес – путеводный мистический франк.

Пер. А. Шаповалова

Сумасшествие и чёрная магия1

В сумасшедших домах гнездится чёрная магия, сознательная и предумышленная, и дело

даже не в том, что врачи способствуют развитию такой магии своими архаичными и уродливыми
процедурами – они её напрямую вершат.

1
Текст написан в июне 1946 г., вскоре после выхода Арто из лечебницы в Родезе. В основу его легли
заметки, сделанные им в ходе переосмысления посылок «Письма главврачам» в новых условиях, в частности, после
интернирования и перенесённой электросудорожной терапии. «Сумасшествие и чёрная магия» была записана Арто
для радио, эта запись сохранилась.
 Если бы не было врачей, никогда не завелись бы больные, не пришлось бы кромсать и
свежевать скелеты тех больных, кто умер, ведь у истоков общества стоят именно врачи, а не
больные.

Те, кто живут, живёт мёртвым.

Им нужно, чтобы жила и смерть, а сумасшедший дом – идеальный вариант такой теплицы
смерти, инкубатора для мёртвых.

Такая терапия медленной смерти началась ещё за 4.000 лет до рождества Христова.

и современная медицина, пособница самой жуткой и негодяйской магии, прогоняет своих

мертвецов через электрошок или инсулинотерапию, чтобы удобнее было день за днём вычищать
из этих людских конюшен всякое я,
оставляя их выхолощенными,
невероятно пустыми,
отдавая их на произвол
похабных анатомических и атомических домогательств
состояния, именуемого Бардо1, бросающего весь бардак вашей жизни на растерзание
законам внешнего мира.

Бардо – ужасная пропасть смерти, где я растекается грязной лужей,

и в электрошоке – та же хлябь,
уродующая каждого, кто через неё проходит
и кто в этот момент не познаёт, но чудовищно и безнадёжно забывает, кем он был, пока
оставался собой, какой, застой, мой, корой, тобой, чёрт-те ЧТО и вот.

Я через это прошёл – и такого не забудешь.

Магия электрошока вытягивает из вас последний хрип, окунает судорогой в тот вой, через
разверстый зев которого уходишь из жизни.

Однако электрошоки Бардо – не медицинский опыт: хрипы в агонии электрошока Бардо, в

этом ни живом ни мёртвом Бардо электрошока, кромсают весь опыт вашей жизни, высасываемый
личинками остального мира – и человеку его уже больше не обрести.
Посреди копошения, посреди дыхания обступивших его остальных он, как говорят
мексиканцы, только начиная скрести рашпилем кору, безвольно растекается.

Всякий раз, представляя больного исцелённым электрическими интроспекциями её метода,

подкупная медицина лжёт:
из того, что видел я, этот метод может лишь вселить животный ужас, лишая пациента
всякой способности вернуть себе своё я.

Тем, кто прошёл через электрошок Бардо, через пустыню Бардо электрошока, уже не
вернуться из этого мрака, они и живут потом вполсилы.
Как мне знакомы хрипы тех, кто бьётся в самой настоящей агонии, с каждым вздохом
расползаясь на молекулы.

Мексиканские тараумара называют это плевками рашпиля, беззубым непрогоревшим

угольком.

1
В буддизме (или, точнее, в его упрощённом понимании на Западе) бардо – состояние между смертью и
перерождением.
 Блекнут последние грани несравненной эйфории от того, что когда-то чувствовал себя
живым, глотающим и жующим.

Вот так электрошок вместе с Бардо плодит личинок, превращая все распылённые личины
пациента, все события его прошлой жизни в опарышей, для настоящего бесполезных, но
неотвратимо обложивших его со всех сторон.
Тогда как, повторюсь, Бардо – это смерть, а смерть – всего лишь ипостась чёрной магии,
появившаяся на свет сравнительно недавно.

Искусственно плодя смерть, нынешняя медицина потворствует отрыжке небытия, и на

пользу это никому никогда не шло,
но завзятые спекулянты всем человеческим только этим давно и кормятся.

Давно… на самом деле, с одного вполне конкретного момента.

Какого?

Когда потребовалось выбрать: перестать быть человеком или стать бесспорным безумцем.

Но кто гарантирует бесспорным безумцам этого мира, что лечить их станут настоящие
живые люди?

фарфади
та азор
тау эла
ауэла
а
тара
ила

КОНЕЦ

Пер. С. Дубина

«Звучащие удары»1

Поздние тексты Антонена Арто в России по-прежнему почти неизвестны. Однако, быть
может, важнейшие из них были созданы им именно в последние полтора года жизни - после
выхода из психиатрической клиники Родеза. И эти литературные опыты позволяют убедиться в
том, что принципы Театра жестокости не удалось осуществить на сценических подмостках
лишь потому, что Арто перенёс их внутрь собственной жизни. Посвятивший своё творчество
не только разрушению барьеров между видами искусств, но и стиранию границ между безумием
и разумом, Арто оказался одной из самых трагических фигур ХХ столетия.
Ниже представлены переводы фрагментов последних текстов Арто. Большинство из них были
включены им в поэтический сборник «Арто-Момо», изданный в 1947 году, два манифеста легли в
основу радиозаписей «Больные и врачи» (1946 г.) и «Покончить с божьим судом» (1948 г.), а эссе
«Человеческое лицо» (1947 г.) Арто сопроводил выставку своей графики. Порядок текстов
соответствует хронологии их создания.

Анатолий Рясов

Больные и врачи (фрагмент)

1
Фраза взята переводчиками из эссе "Человеческое лицо" для названия всей подборки.
Болезнь – это одно состояние.
Здоровье – всего лишь другое,
более уродливое.
Я имею в виду – более подлое и более жалкое.
Нет больных, которые бы не повзрослели.
Нет здоровых, которые хотя бы однажды не скрыли своё желание быть больными – точно, как те
врачи, с которыми я столкнулся.

Я всю жизнь был болен, и я прошу, чтобы это продолжалось.

Поскольку дни, когда у меня воровали жизнь, научили меня большему, чем мелкобуржуазное «А
ГЛАВНОЕ – ЗДОРОВЬЯ!»

Поскольку моё бытие прекрасно, хоть и отвратительно. И оно прекрасно только потому, что оно
отвратительно.
Излечение болезни – это преступление.

Возвращение Арто-Момо (фрагмент)

Старый Арто
похоронен
в дыре дымохода,
вцепившись в неё холодной челюстью
того дня, когда он был убит!

Центральная мать и кошачий царь

Я говорю о застенном тотеме,

ведь настенный тотем таков,

что тягучим сгусткам бытия
уже не оседлать его.

Старушечье влагалище,
этот подавленный тотем.

это мясо
смутного отвращения
этот скелет,
его не
скрестить

ни с матерью, ни с
врождённым отцом,

это
не мясо киски,
спаренное с кошачьим царём.

И вот,
когда тотем
вошёл в историю,
брюхо опустело,
дабы отвадить
вхождения.

И в этих совокуплениях стоило отметелить

каждую мать, которая хотела влезть

киска-вошка и кошачий царь

в обескровленную восставшую кишку

как в центр
панацеи:

киска-вошка и кошачий царь –

два паскудных слова,
которые придумали отец и мать,

чтобы поизмываться над ним.

Кто это «он»?

Задушенный тотем,

как в кармане член,

о который трётся жизнь,

и в конце концов застенный тотем

надорвёт брюхо рождения

сквозь разбухшую купель

материнского влагалища, раскрытого

ключом кошачьего царя.

Умопомешательство и чёрная магия (фрагмент)

Психиатрические лечебницы – это вместилища чёрной магии, умышленные и преднамеренные,

И дело не только в том, что врачи поощряют магию своим лечением,

сварливым и глупым,
но в самих методах.

Если бы не было врачей,

никогда не было бы и больных,
ведь не с больных, а с врачей началось это общество.

Те, кто живы, живут за счёт мёртвых.

Точно как и смерть тоже должна жить;
и только в психиатрической лечебнице смерть медленно вынашивают,
это инкубатор для мёртвых.

Ещё за 4000 лет до Рождества Христова всё это положило начало терапевтической технике
медленной смерти,
и современная медицина, сообщница этой зловещей и гнусной магии, подчиняет своих мертвецов
электрическому и инсулиновому шоку, чтобы ежедневно опустошать человеческие конюшни от
всякого «я»
и передавать их такими пустыми,
такими фантастически
доступными и пустыми,
в непристойно анатомические и атомические объятия
состояния, именуемого Бардо. Житейское барахло на потребу отсутствию «я».

Человеческое лицо (фрагмент)

Иногда рядом с головами людей я помещал предметы, деревья, животных, потому что у меня всё
ещё нет уверенности относительно пределов телесного в человеческом «я».
К тому же во всех рисунках, которые вы увидите здесь, я окончательно порвал с искусством,
стилем и талантом. Я хочу сказать: горе тем, кто посчитает их произведениями искусства,
попыткой эстетического подражания реальности.
Ни один из них, собственно говоря, не является произведением.
Всё это эскизы, я хочу сказать: звучащие сокрушительные удары по всем направлениям, угодным
случаю, возможности, вероятности, судьбе.
Я собирался не совершенствовать эти черты и технику,
но выразить ими явную линейную истину, какая встречается в словах, записанных фразах,
графике и перспективе. Поэтому в некоторых рисунках смешиваются стихи и портреты,
записанные восклицания и пластические воплощения элементов, материалов, персонажей, людей
и животных.
Нужно принять эти рисунки во всей их грубости и в беспорядке графики, которая никогда не
пеклась об искусстве, но ценила только искренность и спонтанность линий.

Покончить с божьим судом (фрагмент)

Знаете ли вы в самом деле, что такое жестокость?

В-шестых. Вот так? Нет, я этого не знаю.
В-седьмых. Жестокость – повсеместно выкорчевать кровью и до крови бога скотский произвол
животного бессознательного в человеке.
Какого чёрта вы здесь делаете, мсье Арто?
В-восьмых. Человек, когда его ничто не сдерживает, является эротическим животным,
в нём вдохновенная дрожь,
некая пульсация,
порождающая бесчисленных тварей, образ которых все древние народы Земли называли богом.
Так был создан так называемый дух.

Переводы Анатолия Рясова и Татьяны Рясовой