Башевис-Зингер Исаак

ПОСЛЕДНИЙ ДЕМОН
 
 
1
Я, демон, говорю вам, что демонов больше не осталось. Зачем мы нужны,
если люди сами стали как демоны? Зачем искушать кого-то, уговаривать
согрешить, когда все вокруг и так творят одно зло? Я последний. Прячусь
на чердаке в Тишевице и кое-как перебиваюсь чтением книжек на идише;
их тут в незапамятные времена свалили, еще до Катастрофы. Истории в
них все как на подбор: перец с гусиным молоком, — ерунда, одним
словом, но дело не в них — дело в самих буквах еврейских. Совсем забыл
сказать вам, что я еврей. Да, еврей, кто же еще? Уж не гоим, это точно.
Слышал, правда, что и у них есть свои демоны, но никогда сам их не
видел. Да не очень-то и хочу, если честно. Иаков Исайе не товарищ.
Я сюда из Люблина приехал. Тишевиц — Богом забытая деревенька, тут
бы даже и Адам высморкаться не остановился. Она такая маленькая, что
когда сюда въезжает телега, то лошадь уже на рыночной площади, а задние
колеса все еще за околицей. Грязь тут круглый год: с Суккота до Тиша-бэ-
Ава. Козлам даже не нужно бороды задирать, чтобы солому с крыш
стаскивать. Курицы яйца прямо посреди дороги высиживают. Птицы
гнезда в женских чепцах вьют. А чтобы миньян составить, в синагогу
козла тащат — без него десять ученых мужчин никак не набирается.
Только не спрашивайте, как я попал в эту самую маленькую буковку
самого маленького на свете молитвенника. Когда Асмодей говорит надо,
значит, надо. До Замосцья дорога еще известна, а вот дальше — иди, куда
хочешь. Хорошо, помогли мне, сказали, что на тишевицком доме учения
флюгер есть, а на флюгере том (на самом гребешке железного петуха)
ворона сидит. Когда-то давным-давно флюгер этот даже повернулся на
ветру, но с тех пор прошли уже долгие годы, а он так больше и не
шевелился — ни в грозу, ни в бурю. В Тишевице даже железный петух —
и тот помер. Говорю это все в настоящем времени потому, что для меня
время давно уже остановилось. Прибыл я. Огляделся. Наших — ни следа.
На кладбище пусто. Нужника нет. Пошел в ритуальные бани — и там ни
звука. Сел на самую верхнюю лавку, сижу, смотрю на камни, которые
каждую пятницу для пара окатывают, и удивляюсь. Зачем я здесь? Если
тут так демонов не хватает — так неужели же из Замосцья никого не могли
прислать? Обязательно из Люблина гнать? Снаружи солнце светит —
летнее солнцестояние скоро, а внутри хорошо: мрачно, холодно.
Надо мною паутина висит: паук сидит, лапками сучит, вроде тянет нитку, а
вроде и нет. «Что же ты тут ешь? — думаю я про себя. — Себя самого, что
ли?» И вдруг слышу в ответ распевным таким голоском, талмудическим:
— И лев не насытится маленьким куском, и колодец не заполнится песком,
в нем оседающим.
Наш человек!
— Вот оно как! — говорю. — Что же это ты пауком прикинулся?
— Так я уже и червяком, и мухой, и лягушкой был, — отвечает. — Лет
двести тут сижу, и все без дела. Не то что некоторые — куда хотят, туда и
летят.
— Так тут что, и грешников нет?
— Почему — нет, есть. Но какие! Мелкие людишки — мелкие грешки.
Сегодня позавидует новой метле соседа, а завтра уже горох в обувь себе
сыплет и постится — раскаивается. С тех пор как Авраам Залман себя
Мессией объявил, кровь у них в жилах совсем застыла. Будь я Сатаной, ни
за что не прислал бы сюда такого почтенного демона.
— Да ему-то самому до этого всего…
— Что в мире нового происходит? — спрашивает меня бесенок.
— Ничего, что шло бы нам на пользу.
— С чего это? Неужто Святой Дух воцарился?
— Воцарился? Не знаю, как тут в Тишевице, а в Люблине о нем и думать
позабыли. Немодно.
— А разве нам от этого не одна польза выходит?
— Да нет, — говорю. — Когда все грешники, для нас это, пожалуй, еще
похуже, чем если бы все праведниками стали. Скоро наступит тот день,
когда люди захотят грешить сильнее, чем сами же выдержать смогут. И
зачем тогда мы? Вот тебе пример. Пролетаю недавно над Левертовской
улицей, вижу, мужчина идет — прилично одет, в шубе, борода окладистая,
пейсы до плеч. Сигарета в зубах. Дай, думаю, подшучу. Подлетаю к нему,
показываю на дамочку какую-то и говорю: «А что, дядя, не худо бы с ней
познакомиться». Так просто в шутку говорю, уже и платок достал, чтоб
утереться, когда он в меня плюнет. И что бы ты думал, он мне ответил?
«Чего со мною-то лясы точить? Ты к ней лучше подкатись. Я согласен».
— Откуда же такая неудача?
— От Просвещения, естественно. За те двести лет, что ты тут штаны
просиживал, Сатана успел новую кашу заварить. У евреев теперь
собственные писатели появились. Кто на иврите, кто на идише пишет, но у
всех цель одна — у нас кусок хлеба отбить. Это мы не спеша работаем:
пока каждому на ухо что надо нашепчешь. А они свои «китчи» тысячами
печатают и распространяют повсюду. Они все наши трюки знают — и
лесть, и насмешки. Они уже придумали сотни объяснений тому, почему не
следует соблюдать кошер. У них одно желание — изменить мир. И в то
время, как там происходят такие удивительные вещи, мы с тобой
вынуждены торчать здесь. Что за глупости!
— Сам пословицу знаешь: «Хороший гость — не в горле кость».
— Тут хоть посмотреть есть на кого?
— Есть молодой раввин. Недавно из Модли Божича приехал. Ему еще и
тридцати нет, а знания… Тридцать шесть трактатов из Талмуда наизусть
знает. Лучшего каббалиста во всей Польше не сыскать. По понедельникам
и четвергам постится, а в ритуальные бани ходит, когда вода еще холодная
как лед. Нашему брату с собой даже и разговаривать не позволяет. Что с
ним поделаешь? Легче стену проломить, чем его соблазнить. Если б кто-
нибудь спросил моего мнения, я бы сказал: давно уже пора на Тишевице
этот рукой махнуть. Все, о чем я прошу: заберите меня отсюда,
пожалуйста. Пока я еще умом не тронулся!
— Ладно, но сперва с раввином этим давай поговорим. С чего начать
лучше, как думаешь?
— Ты это у меня спрашиваешь? Да он тебе соли на хвост насыплет,
прежде чем ты слово первое произнесешь.
— Ну, это-то мы еще поглядим. Как-никак из Люблина. Не пугливые!
 
2
По пути к раввину спрашиваю у бесенка:
— Что с ним делать-то пробовал?
— Спроси лучше, чего не пробовал, — отвечает.
— Женщины?
— И не смотрит.
— Ереси?
— Не поддается.
— Деньги?
— С трудом догадывается, как они выглядят.
— Слава?
— Бежит от нее.
— И не оглядывается?
— Даже головой не шевелит.
— Видно, ангелом будет.
— И откуда только такие берутся?
Окно в комнате раввина было открыто, и мы влетели внутрь. Там все, как и
полагается: Ковчег со Священными Свитками, книжные полки, мезуза в
деревянной коробочке. Раввин, молодой человек со светлой бородой и
высоким лбом, сидит на стуле и читает себе Гемару. Он в полном
облачении: ермолка, кушак и ритуальная одежда с кистями, причем каждая
кисточка, как и положено, перевязана восемь раз. Прислушался я к его
мыслям: хоть в синагогу не ходи. Раскачивается он, значит, и читает вслух
на иврите: «Рахиль т'унах в'зазеза»; тут же сам и на идиш переводит: «И
остриг он молодого барашка».
— А Рахиль на иврите, — говорю я ему, — это ведь не только барашек, это
же еще и женское имя.
— Ну и что?
— У барашка — руно, у девицы — волосы. — Что с того?
— А если она не андрогин, чего же их обрезать?
— Прекрати богохульствовать и не мешай мне! — кричит раввин.
— Погоди секундочку, — отвечаю. — Тора твоя не чай, не остынет. Если
Иаков с Рахилью так уж сильно любили друг друга, то почему, скажи мне
на милость, Рахиль не покончила с собой, когда за Иакова отдали Лию? А
когда Рахиль отправила к мужу служанку Билху, то что сделала Лия,
чтобы переплюнуть сестру? Послала к нему Цилпу!
— Это все было до того, как Моисей получил Тору.
— А царь Давид?
— До устава рабби Гершома.
— До Гершома, после Гершома — какая разница? Мужчина всегда
мужчиной остается.
— Негодяй! Пропади ты пропадом, — раскричался раввин.
Схватился за пейсы и так задрожал, будто кошмар какой увидел. Потом и
вовсе заткнул уши и зажмурился. Я еще что-то пытался говорить, но он
меня уже не слышал. Перевернул несколько страниц и снова углубился в
чтение.
Бесенок заметил:
— Тяжело его подловить, верно? Завтра же начнет поститься, да еще и
колючек в постель натащит. А деньги все на милостыню раздаст.
— Неужели же такие еще не перевелись?
— В вере крепок, как скала.
— А жена?
— Чистый агнец.
— Дети?
— Маленькие еще.
— Может, теща?
— Уже в ином мире.
— И ни с кем никогда не ссорится?
— И половины врага не найти.
— Где же ты сокровище такое откопал?
— Попадаются иногда такие среди евреев.
— Нет, не могу я это просто так оставить. Он и будет моим первым
заданием. Ох, чувствую, справлюсь — переведут меня куда-нибудь в
Одессу. Обещали уже.
— А что там, в этой самой Одессе, так уж и хорошо?
— Даже лучше. Для таких, как мы, — это истинный рай. Лежишь себе,
спишь двадцать четыре часа в сутки, а народ сам грешит. Тебе и пальцем
шевелить не нужно.
— Что же там делать, кроме того, что спать?
— С дамами гулять.
— Вот чего-чего, а с этим тут туго, — вздохнул бесенок. — Была одна
старая шлюха, и та подохла.
— Что же осталось?
— То же, что и у Онана.
— Да, непорядок. Знаешь что? Поможешь мне клянусь бородой Асмодея, я
тебя отсюда вытащу. Будешь у меня работать только в Песах.
— Хорошо бы, но получится ли?
— Вот и проверим. Нас-то двое, а он один.
 
3
Неделя проходит, и ничего. Раввин чист, как и прежде, зато мы — в грязи
по самые уши. Неделя в Тишевице, это ведь как год в Люблине.
Тишевицкий бесенок парень, конечно, хороший, но попробуй просиди
двести лет в такой дыре! Над его шутками еще Енох смеялся, а имена,
которые он поминал, не иначе как из Агады. У историй борода —
здешнему раввину не сравниться. Я уж сбежать хотел, но потом решил, что
дома появляться, задания не выполнив, нехорошо будет. У меня и так там
врагов хватает, вот они порадуются, если я себе тут шею сломаю. Демоны,
они ведь каверзы разные не только людям делают, про своих собратьев
тоже не забывают.
На собственном жизненном опыте я убедился: самые сильные искушения
те, что относятся к похоти, алчности и гордыне. Перед всеми тремя никто
не устоит, даже рабби Цоц. И из этих трех самое верное средство —
гордыня, или высокомерие. Талмуд ученому человеку позволяет иметь не
больше одной восьмой части гордыни. Но поверьте мне: чем человек
умнее, тем сильнее он перебирает эту квоту. На это-то я и решил
поставить, поняв, что дни идут, а дело с места не трогается.
— Тишевицкий раввин, — сказал я как-то раз, — я родился не вчера. Я
прибыл сюда из Люблина, где мы устилаем дороги Комментариями к
Талмуду. Рукописями мы топим печи. А под тяжестью Каббалы
прогибаются чердаки. Но даже там, в Люблине, я не встречал человека,
равного тебе по знаниям. Как такое возможно, чтобы ты пребывал в
безвестности? Святые могут позволить себе прятаться, но молчание не
приносит признания. Ты рожден, чтобы стать лидером своего поколения, а
не прозябать в этой деревне. Пришло время заявить о себе. Земля и небо
ждут этого. Сам Мессия сидит в Птичьем Гнезде и ищет такого святого,
как ты. Но что толку, если ты торчишь здесь и разбираешь горшки на
трефные и кошерные? Прости меня за сравнение, но это точно так же, как
если бы слон начал таскать солому!
— Кто ты и чего хочешь? — спросил испуганный раввин. — Зачем ты
мешаешь моим занятиям?
— Затем, что пришло время, когда служение Богу требует отложить Тору в
сторону, — закричал я. — Изучать Гемару может любой ешиботник.
— Кто послал тебя?
— Меня послали, и вот я здесь. Думаешь, что они там наверху ничего не
знают о тебе? Высшие Силы следят за тобою. Широким плечам —
тяжелую ношу. Слушай же меня: Авраам Залман был Мессией, сыном
Иосифа. А ты должен приготовить мир к приходу Мессии, сына Давида.
Проснись же наконец. Будь готов к бою. Мир тонет в грехе, сорок девять
ворот бесчестия открыты, и только ты еще можешь пробиться на Седьмое
Небо. Один и тот же крик раздается повсюду: «Тишевицкий раввин!»
Демоны выстроились против тебя. Сатана уже изготовился. Асмодей хочет
уничтожить тебя. Лилит и Наама парят над твоею постелью. Ты не видишь
их, но Шаврири и Брири не отходят от тебя ни на шаг. Если бы не ангелы,
тебя бы давно уже разорвали на куски. Но не бойся, тишевицкий раввин,
ты не один. Сандалфон охраняет каждый твой шаг. Метратрон следит за
тобою из сияющей сферы. Все придет в равновесие, и в том будет только
твоя заслуга, тишевицкий раввин!
— Что я должен делать?
— Слушать и не перебивать. Даже если я прикажу тебе нарушить закон,
выполняй.
— Кто ты? Как тебя зовут?
— Элия Тишбит. Я храню шофар, который объявит о приходе Мессии. Все
должно решиться сейчас: или мы спасемся, или мир на 2689 лет
погрузится в египетскую тьму.
Раввин замолчал, и лицо его побелело, как лист бумаги, на которой он
только что писал Комментарии.
— Откуда мне знать, что ты говоришь правду? — спросил он дрожащим
голосом. — Прости, но мне нужен знак.
— Хорошо. Я дам тебе знак.
И я поднял в его кабинете такой ветер, что кипа бумаг, лежавшая на столе,
разлетелась по всей комнате, словно стая голубей. Страницы Гемары
переворачивались сами собой. Занавески в Священном Ковчеге
развевались, как паруса. Ермолка поднялась к потолку и снова опустилась
раввину на макушку.
— Ну как? Похоже на природу?
— Нет.
— Веришь мне теперь?
Раввин колебался.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Лидер поколения должен быть известным человеком.
— Как же я стану известным?
— Иди и путешествуй по миру.
— Зачем?
— Проповедовать и деньги копить.
— Копить на что?
— Потом узнаешь. Сперва накопи.
— Кто же мне их давать станет?
— Если я прикажу — станут.
— А жить я на что буду?
— На часть от сборов.
— А семья?
— Там на всех хватит.
— Что я должен делать сейчас?
— Оторваться от Гемары.
— Но мне нравится изучать Тору, — вздохнул раввин.
Тем не менее он уже взялся за книгу, готовый ее закрыть. Сделай он это, и
готово. Тишевицкий раввин мой. Что сделал Иосиф де ля Рина? Просто
взял не вовремя понюшку табака. Я уже потирал руки. «Давай, — думал
я. — Давай, тишевицкий раввин. Не сомневайся». Бесенок в углу от
зависти аж позеленел. Конечно, я и ему помочь обещал, но такая уж наша
природа — ничего для демона сильнее зависти нет. И тут внезапно раввин
говорит:
— Прости меня, господин, но не мог бы ты дать мне еще один знак?
Я согласился.
— Ладно, — говорю. — Чего хочешь? Чтобы солнце на небе встало?
— Нет, — отвечает. — Просто покажи мне свои ноги.
Сказал он это, и я тут же понял, что все пропало. Мы, демоны, можем
изменить любую часть нашего тела, кроме ног. У всей нечисти, начиная от
самого маленького лапитутника из Кетив Мерири, вместо ног гусиные
лапы. Мой здешний приятель, как услышал новое желание раввина, так
чуть со смеху не лопнул. Впервые за тысячу лет я не знал, что ответить.
— Не покажу.
— Тогда ты демон. Убирайся отсюда! — закричал раввин.
Подбежал к шкафу, выхватил оттуда «Книгу Творения» и давай ею
размахивать, точно полоумный. А что такое демон против — «Книги
Творения»? — спрашиваю я вас. Пришлось мне убраться подобру-
поздорову.
Короче говоря, так и остался я в Тишевице. Никакого Люблина, никакой
Одессы. Одна секунда, и все планы превратились в пыль. Приказ от самого
Асмодея пришел: не отходить от Тишевица на расстояние больше
субботнего перехода.
Как давно я здесь? Вечность и еще одну среду. Я все видел: как разрушили
Тишевиц, как уничтожили Польшу. Не осталось больше ни евреев, ни
демонов. Женщины не выливают воду в день зимнего солнцестояния. Не
боятся четных чисел. Никто не стучится, перед тем как войти в синагогу.
Никто не предупреждает, выплескивая помои на улицу. Раввина убили в
пятницу, в месяц Нисан. Общину уничтожили, Святые Книги сожгли,
кладбище разрыли. «Книга Творения» вернулась к Творцу. В ритуальных
банях моются гоим. В часовне Авраама Залмана устроили хлев. Не
осталось ни ангелов добра, ни ангелов зла. Ни грехов, ни раскаяния. Семь
праведных поколений сменилось, а Мессия все не идет. Да и зачем? Евреи
сами пришли к Мессии. Нет больше нужды в демонах. Нас просто
упразднили. Я последний. Уцелевший. Могу теперь идти, куда пожелаю;
да только вот некуда. Куда пойти демону, когда вокруг одни убийцы!
Между двумя прохудившимися бочками, на чердаке дома, некогда
принадлежавшего Вельвелю-бондарю, я нашел книгу на идише. И вот
теперь сижу себе здесь, последний демон. Ем пыль. Сплю на перине из
пыли. Читаю эту ерунду. Все книжки похожи; у всех одинаковая мораль в
конце: не существует ни судей, ни правосудия. Сплошной, так сказать,
субботний пудинг на сале: богохульство, прикрытое верой. Буквы, однако
же, еврейские. Алфавита испортить они так и не смогли. Я буквы эти
впитываю, тем и живу. Подсчитываю слова, рифмую стишки и то так, то
этак кручу каждую точку.
— Алэф-аспид, пост без сна.— Бэт есть бездна, знать, без дна.— Гимэль
— Господа забыть.— Далэт — деток хоронить.— Гей — хватай веревку,
кат.— Вав — велик, но не богат.— Заин — зодиак в огне.— Хэт — чудак
— мудрец, к стене.— Тэт — теней кругом мильон.— Йуд — юстиция,
закон.
Да, пока останется в этой книжке хоть что-нибудь, буду и я жив. Будет мне
с чем играть, пока моль не сожрет последнюю страницу. О том же, что
случится после, — молчок. Это секрет.
Последняя буква исчезнет, как толькодемонов больше не будет нисколько.