Уладзімір Караткевіч
Дзікае паляванне караля
Стаха
Я стары, я нават вельмі стары чалавек. І
ніякая кніга не дасць вам таго, што на
ўласныя вочы бачыў я, Андрэй Беларэцкі,
чалавек дзевяноста шасці год. Кажуць, што
доўгія гады лёс дае звычайна дурням, каб
яны папоўнілі разумовы недахоп багатым
вопытам. Ну што ж, я жадаў бы быць
дурным удвая і пражыць яшчэ столькі, бо я
дапытлівы суб'ект. Столькі цікавага
адбудзецца на зямлі ў наступныя дзевяноста
шэсць год!
А калі мне скажуць заўтра, што я памру, —
ну што ж: адпачынак таксама нядрэнная
штука. Людзі калісь будуць жыць нават
даўжэй за мяне, і ім не будзе горка за
жыццё: усё ў ім было, усякага жыта па
лапаце, усё я зведаў — нашто ж шкадаваць?
Лёг і заснуў, спакойна, нават з усмешкай.
Я адзін. Памятаеце, казаў Шэлі:
Цемра здушыла
Цеплыню скрыпічых таноў.
Калі двое навек разлучыліся,
То не трэба пяшчоты і слоў.
Яна была добрым чалавекам, і мы пражылі,
як у казцы: «доўга, шчасліва, пакуль не
памёрлі». Але хопіць надрываць вам сэрца
смутнымі словамі — я ж казаў, старасць
мая — радасць мая, — лепей распавем вам
1
Владимир Короткевич
Дикая охота короля Стаха
Я старый, я очень даже старый человек. И
никакая книга не даст вам того, что видел
собственными глазами я, Андрей
Белорецкий, человек девяноста шести лет.
Говорят, что долгую жизнь судьба обычно
дарит дуракам, чтобы они пополнили
недостаток ума богатым опытом. Ну что ж,
я желал бы быть глупым вдвое и прожить
еще столько же, потому что я
любознательный субъект. Сколько
интересного произойдет на земле в
следующие девяносто шесть лет!
А если мне скажут, что завтра я умру, ну так
что же, отдых тоже неплохая штука. Когда-
нибудь люди смогут жить намного дольше
меня, и им не будет горько за жизнь: все в
ней было, всякого жита по лопате, все я
изведал — о чем же сожалеть? Лег и уснул,
спокойно, даже с улыбкой.
Я один. Помните, как говорил Шелли:
Тьма придавила
Теплоту скрипичных тонов.
Если двое навек разлучились,
То не нужно ласковых слов.
Она была хорошим человеком, и мы
прожили, как говорится в сказке, «долго,
счастливо, пока не умерли». Однако хватит
надрывать ваше сердце грустными словами,
— я ведь говорил, старость моя — радость
штосьці з далёкіх, з маладых маіх год. Тут у моя, — лучше расскажу я вам что-нибудь из
мяне патрабуюць, каб я сваім апавяданнем далеких, молодых моих лет. Тут от меня
скончыў сказ пра род Яноўскіх і яго требуют, чтобы я своим рассказом окончил
заняпад, пра вымарачнасць беларускай воспоминания про род Яновских и его
шляхты. Відаць, трэба мне зрабіць гэта, бо, упадок, про вымирание белорусской
сапраўды, якая ж гэта атрымаецца гісторыя шляхты. Видимо, мне нужно сделать это,
без канца. потому что, в самом деле, какая же это
будет история без конца.
Да таго ж, яна блізка датычыцца мяне, і К тому же она близко касается меня, и
расказаць пра гэта ўжо ніхто не можа — рассказать про это уже никто не сможет —
толькі я. А вам цікава будзе паслухаць только я. А вам интересно будет выслушать
дзіўную гісторыю і пасля сказаць, што яна удивительную историю и потом сказать, что
вельмі падобна да выдумкі. она очень похожа на вымысел.
Дык вось, перад пачаткам я скажу, што тут Так вот, перед началом я скажу, что все это
праўда, шчырая праўда, толькі праўда, хоць правда, чистая правда, хоть вам и придется
вам давядзецца пакласціся ў гэтым толькі положиться в этом только на мое слово.
на адно маё слова.

РАЗДЗЕЛ ПЕРШЫ Глава первая

Я ехаў з губернскага горада М. у самы глухі Я ехал из губернского города М. в самый

куток губерні на наёмным вазку, і мая глухой уголок губернии на наемном возке, и
экспедыцыя падыходзіла да канца. моя экспедиция подходила к концу.
Заставалася яшчэ якія тыдні два начаваць у Оставалось еще каких-то недели две
адрынах або проста ў вазку пад зорамі, піць ночевать на сеновалах или прямо в возке
з крыніц ваду, ад якой шчыміць лоб, под звездами, пить из криниц воду, от
слухаць працяглыя, як беларускае гора, которой ломит зубы и лоб, слушать
песні баб на прызбах. А гора ў той час протяжные, как белорусское горе, песни баб
хапала: падыходзілі да канца праклятыя на завалинках. А горя в ту пору хватало:
васьмідзесятыя гады. подходили к концу проклятые
восьмидесятые годы.
Не думайце, аднак, што мы ў той час толькі Не думайте, однако, что мы в то время
і рабілі, што крычалі і пыталі мужыка: только и делали, что вопияли и спрашивали
«Чаго бяжыш, мужычок?» і «Ты у мужика: «Куда бежишь, мужичок?» и «Ты
проснешься ль, исполненный сил?» проснешься ль, исполненный сил?…»
Гэта прыйшло пазней — сапраўдныя Это пришло позже — настоящие страдания
пакуты за народ. Чалавек, як вядома, за народ. Человек, как известно, честнее
2
найбольш сумленны да дваццаці пяці год, у
гэты час ён арганічна не выносіць
несправядлівасці, але моладзь занадта
прыслухоўваецца да сябе, ёй нова і цікава
глядзець, як новымі думкамі і пачуццямі
(яна ўпэўнена, што такога не думаў і не
адчуваў ніхто) рунее душа.
І толькі потым прыходзяць бяссонныя ночы
над шматком газеты, на якім надрукавана
такімі ж літарамі, як і ўсё, што сёння ўзвялі
на шыбеніцу трох, разумееце, трох, жывых і
вясёлых. Потым прыходзіць і жаданне
ахвяраваць сабою. Усе мы, і я ў тым ліку,
прайшлі праз гэта.
Але ў той час я ў глыбіні душы (хоць і
лічыўся «чырвоным») быў перакананы, што
не толькі з шыбеніц растуць на зямлі лясы
(што, вядома, было правільным нават у
часы Язафата Кунцэвіча і беларускай
доказнай інквізіцыі) і не толькі стогн
адчуваецца ў нашых песнях.
Для мяне ў той час было значна больш
важлівым зразумець, хто я, якім багам я
павінен маліцца. Прозвішча маё было, як
казалі ў тыя часы, «польскае», — хоць я і
дагэтуль не ведаю, што ў ім такога
мазавецкага было, — у гімназіі (а гэта было
тады, калі яшчэ не забыўся чорнай памяці
папячыцель Карнілаў, паплечнік Мураўёва)
называлі нас, гледзячы на мову бацькоў,
«древнейшей ветвью русского племени,
чистокровными, истинно русскими
людьми». Вось як, нават больш рускія, ніж
самі рускія. Прапаведавалі б нам гэтую
тэорыю да пачатку гэтага стагоддзя —
абавязкова б Беларусь перашыбла
Германію, а беларусы зрабіліся б першымі
гвалтаўнікамі на зямлі і пайшлі б
адваёўваць у рускіх, якія не сапраўды
рускія, жыццёвы абшар, асабліва яшчэ калі
3
всего лет до двадцати пяти, в это время он
органически не выносит несправедливости,
однако молодежь слишком прислушивается
к себе, ей ново и любопытно наблюдать, как
новыми чувствами (она уверена, что
подобного не испытывал никто) полнится
душа.
И лишь потом приходят бессонные ночи над
клочком газеты, на котором напечатано
такими же буквами, как и все остальное, что
сегодня взяли на виселицу троих,
понимаете, троих, живых и веселых. Потом
приходит и желание жертвовать собой. Все
мы, и я в том числе, прошли через это.
Но в ту пору я в глубине души (хотя и
считался «красным») был убежден, что не
только из виселиц растут на земле леса (что,
конечно, было правильно даже во времена
Иосафата Кунцевича и белорусской
«доказной» инквизиции) и не только стон
слышится в наших песнях.
Для меня в то время значительно важнее
было понять, кто я, каким богам должен
молиться. Я родился, как говорили в те
времена, с «польской» фамилией — хотя до
сих пор не знаю, что в ней такого
мазовецкого было, — в гимназии (а это
было тогда, когда еще не забылся черной
памяти попечитель Корнилов, сподвижник
Муравьева) называли нас, беря за основу
язык отцов, «древнейшей ветвью русского
племени, чистокровными, истинно
русскими людьми». Вот так, даже более
русскими, чем сами русские!
Проповедовали б нам эту теорию до начала
нынешнего столетия — обязательно
Беларусь перешибла б Германию, а
белорусы стали бы первыми насильниками
на земле и пошли бы отвоевывать у русских,
которые не настоящие русские, жизненное
б добры Божачка даў нам рогі. пространство, особенно если б еще добрый
Боженька дал нам рога.
Я тады шукаў свой народ і пачынаў Я искал свой народ и начинал понимать, как
разумець, як многія ў той час, што ён тут, и многие в то время, что он здесь, рядом,
побач, толькі за два стагоддзі з нашай только за два столетия из нашей
інтэлігенцыі добра выбілі гэта разуменне. интеллигенции основательно выбили
Таму і працу сабе я выбраў незвычайную — способность это понимать. Потому-то и
зведанне гэтага народа. работу я выбрал себе необычную —
изучение, познание этого народа.
Я кончыў пасля гімназіі ўніверсітэт і стаў Я окончил гимназию, университет и стал
вучоным-фалькларыстам. Справа гэтая ў ученым-фольклористом. Дело это в ту пору
той час толькі пачыналася і лічылася сярод только начиналось и считалось среди власть
уладу маючых небяспечнай для існуючага имущих опасным для существующего
парадку. порядка.
Але паўсюль — і толькі гэта рабіла Но повсюду — и только это облегчало дело
лягчэйшай справу маю — я сустракаў увагу мое — я встречал внимание и помощь. И в
і дапамогу. І ў асобе малаадукаванага лице малообразованного волостного писаря,
валаснога пісара, які пасля дасылаў запісы который потом высылал записи сказок мне
казак мне і Раманаву, і ў асобе дрыжачага за и Романову, и в лице дрожащего за хлеб
хлеб вясковага настаўніка, і (мой народ сельского учителя, и (мой народ жил!) даже
жыў!) нават у асобе аднаго губернатара, в лице губернатора, чрезвычайно хорошего
надзвычай добрага чалавека, сапраўднай человека, настоящей белой вороны; он дал
белай вароны; ён даў мне рэкамендацыйны мне рекомендательное письмо, в котором
ліст, у якім загадваў пад пагрозай суровых предписывал под угрозой суровых
захадаў чыніць мне ўсялякую дапамогу. взысканий оказывать мне всяческую
помощь.
Дзякуй вам, простыя беларускія людзі! Спасибо вам, белорусские люди! Даже
Нават зараз яшчэ я малюся на вас. Што ж теперь я молюсь на вас. Что же говорить
казаць пра тыя гады… про те годы…
Паступова я зразумеў, хто я. Што Постепенно я понял, кто я. Что заставило
прымусіла мяне зрабіць гэта? меня это сделать?
Можа, цёплыя агні вёсак, назвы якіх і Может, теплые огни деревень, названия
дагэтуль нейкім цёплым болем уваходзяць у которых и до сих пор какой-то теплой
маё сэрца: Ліпічна, Сорак Татар, Бярозава болью входят в мое сердце: Липично, Сорок
Воля, урочышча Разбіты Рог, Памярэч, Татар, Березовая Воля, урочище Разбитый
Дубрава, Вавёркі? Рог, Помяречь, Дубрава, Вавёрки?
А можа, начлег на поплаве, калі дзеці А может, ночное, когда рассказываются
баюць казкі і драма крадзецца да цябе праз сказки и дрема крадется к тебе под
кажух разам з холадам? Ці мурожны пах полушубок вместе с холодом? Или
4
маладога сена і зоры праз прадзёртую
страху адрыны? Або нават і не яны, а
проста хвойная ігліца ў чайніку, дымныя
чорныя хаты, дзе жанчыны ў андараках
прадуць і пяюць бясконцую песню,
падобную на стогн.
Гэта было маё. За два гады я абышоў і
праехаў Менскую, Магілеўскую,
Віцебскую, частку Віленскай губерні. І
паўсюду я бачыў гора народнае, бачыў
брудных дзяцей, бачыў сляпых жабракоў,
бачыў гора народа майго, даражэй за які —
я зараз ведаю гэта — у мяне не было нічога
на свеце.
Тады тут быў этнаграфічны рай, хоць казка,
а асабліва легенда, як найбольш
нетрывалыя прадукты народнай фантазіі,
пачалі забірацца ўсё далей і далей, у
мядзведжую глуш.
Я пабываў і там, у мяне былі маладыя ногі і Я побывал и там, у меня были молодые ноги
маладая прага. І чаго мне толькі не и молодая жажда знаний. И чего только мне
даводзілася бачыць!
Бачыў я цырымонію з заломам, крапіўныя
святкі, гульню ў забытага нават тады
«яшчура». Але найбольш бачыў я апошнюю
бульбу ў місе, чорны, як зямля, хлеб, соннае
«а-а-а» над калыскай, вялікія выплаканыя
вочы жанчын.
Гэта была візантыйская Беларусь!
Гэта быў край паляўнічых і намадаў,
чорных смалакураў, ціхага, такога
прыемнага здалёк, звону забытых цэрквачак
над дрыгвой, край лірнікаў і цемры.
У той час якраз падыходзіў да канца доўгі і
балючы працэс вымірання нашай шляхты.
Гэта смерць, гэта гнаенне зажыва цягнулася
доўга, амаль два стагоддзі.
пьянящий запах молодого сена и звезды
сквозь продранную крышу сеновала? Или
даже и не это, а просто сосновые иголки в
чайнике дымные, черные хаты, где
женщины в андараках прядут и поют
бесконечную песню, похожую на стон.
Это было — мое. За два года я обошел и
объехал Менскую, Могилевскую,
Витебскую, часть Виленской губернии. И
повсюду я видел слепых нищих, видел горе
моего народа, дороже которого — я теперь
знаю это — у меня не было ничего на свете.
Тогда здесь был этнографический рай, хотя
сказка, а особенно легенда, как наиболее
нестойкие продукты народной фантазии,
начали забираться все глубже и глубже, в
медвежью глушь.
не доводилось видеть!
Видел я церемонию с заломом , крапивные
святки, редкую даже тогда игру в «ящера».
Но чаще я видел последнюю картошку в
миске, черный, как земля, хлеб, сонное «а-а-
а» над колыбелью, огромные выплаканные
глаза женщин.
Это была византийская Беларусь!
Это был край охотников и номадов, черных
смолокуров, тихого, такого приятного
издали звона церквушек над трясиной, край
лирников и тьмы.
В то время как раз подходил к концу
длительный и болезненный процесс
вымирания нашей шляхты. Эта смерть, это
гниение заживо длилось долго, почти два
столетия.

5
І калі ў васемнаццатым шляхта памірала
бурліва, з дуэлямі, памірала на саломе,
прамантачыўшы мільёны, калі ў пачатку
дзевятнаццатага паміранне яе яшчэ было
авеяна ціхім сумам забытых палацаў у
бярозавых гаях, то ў мае часы гэта было
ўжо не паэтычна і зусім не сумна, а брыдка,
часам нават жахліва ў аголенасці сваёй.
Гэта было паміранне байбакоў, якія
занурыліся ў свае норы, паміранне
жабракоў, продкі якіх былі адмечаны ў
Гарадзельскім прывілеі, а самі яны, хоць і
жылі ў багатых напаўразбураных палацах,
насілі ледзь не кажухі, хоць гонар іх быў
нязмерны.
Гэта было адзічанне без прасвятлення:
брыдкія, часам крывавыя ўчынкі, прычыну
якіх можна было шукаць толькі на дне іх,
блізка або занадта далёка адзін ад аднаго
пасаджаных вачэй, вачэй вылюдкаў,
дэгенератаў.
Палілі печкі, выкладзеныя галандскай
кафляй, пашчапанымі ўломкамі бясцэннай
беларускай мэблі семнаццатага стагоддзя,
сядзелі, як павукі, у сваіх халодных пакоях,
гледзячы ў бязмежную навакольную цемру
праз акно, па шыбах якога сцякалі наўскос
флатыліі кропель.
Такі быў той час, калі я ехаў на
экспедыцыю ў глухі Н-скі павет губерні. Я
выбраў дрэнны час для паездак. Летам,
вядома, фалькларысту добра: цёпла, вакол
прыгожыя краявіды. Але па сваіх выніках
наша праца лепшая за ўсё ў глухія
восеньскія або зімовыя дні.
Тады адбываюцца ігрышчы з іхнімі Это время игрищ с песнями, посиделок-
6
И если в восемнадцатом веке шляхта
умирала бурно, с дуэлями, умирала на
соломе, промотав миллионы, если в начале
девятнадцатого умирание ее еще было
овеяно тихой грустью забытых дворцов в
березовых рощах, то в мои времена это
было уже не поэтично и совсем не грустно,
а мерзко, подчас даже жутко в своей
обнаженности.
Это было умирание байбаков, что зашились
в свои норы, умирание нищих, предки
которых были отмечены Городельским
привилеем ; они жили в полуразрушенных
дворцах, ходили едва ли не в домотканых
одеждах, но их спесь была безгранична.
Это было одичание без просветления:
отвратительные, подчас кровавые поступки,
причину которых можно было искать
только на дне их близко или слишком
далеко друг от друга посаженных глаз, глаз
изуверов и дегенератов.
Топили печки, облицованные голландским
кафелем, пощепанными обломками
бесценной белорусской мебели
семнадцатого столетия, сидели, как пауки, в
своих холодных покоях, глядя в
безграничную тьму сквозь окно, по стеклам
которого сбегали наискось флотилии
капель.
Таким было то время, когда я ехал в
экспедицию в глухой Н-ский уезд губернии.
Я выбрал скверную пору для экспедиции.
Летом, понятно, фольклористу хорошо:
тепло, кругом привлекательные пейзажи.
Однако самые лучшие результаты наша
работа дает в глухие осенние или зимние
дни.
песнямі, пакудзелле з бясконцымі супрядок с бесконечными историями, а
гісторыямі, а пазней — сялянскія вяселлі. немного позже — крестьянских свадеб. Это
Гэта наш залаты час. наше золотое время.
Але мне выпала паехаць толькі ў пачатку
жніўня месяца, калі не да казак, і толькі
цягучае наша «жніво» гучыць над
палеткамі. Я праездзіў жнівень, верасень,
частку кастрычніка і павінен быў зачапіць
толькі два тыдні, самы пачатак глухой
восені, калі я мог спадзявацца на што-
небудзь вартае. Пасля мяне чакалі ў губерні
неадкладныя справы.
Улоў мой быў зусім мізэрны, і таму я быў
злы, як поп, які прыйшоў на хаўтуры і
раптам заўважыў, што нябожчык уваскрэс.
Мяне мучыла даўняя застарэлая хандра,
якая варушылася ў тыя дні на дне кожнай
беларускай душы: нявера ў каштоўнасць
сваёй справы, бяссілле, глухі боль —
асноўныя прыкметы ліхалецця, тое, што, па
словах кагосьці з польскіх паэтаў, паходзіць
ад настойлівай пагрозы, што нехта ў
блакітным пабачыць цябе і міла скажа:
— Бжалце ў жандармерыю.
Асабліва мала было ў мяне старадаўніх
легенд, а менавіта за імі я і паляваў. Вы,
напэўна, ведаеце, што ўсе легенды можна
падзяліць на дзве вялікія групы. Першыя
жывуць паўсюль, распаўсюджаны сярод
большай часткі народа. У беларускім
фальклоры гэта легенды пра вужыную
каралеву, пра бурштынавы палац, большая
частка рэлігійных легенд.
А другія, як ланцугамі, прыкулі да нейкай
адной мясціны, павета, нават вёскі. Іх
звязваюць з дзіўнай скалой на беразе
возера, з назвай вёскі або ўрочышча, з
толькі адной, вось гэтай, пячорай. Вядома,
7
Но мне удалось поехать только в начале
августа, когда не до сказок, а лишь
протяжные жнивные песни слышны над
полями. Я проездил август, сентябрь, часть
октября, а только-только зацепил глухую
осень, — когда я мог надеяться на что-
нибудь стоящее. В губернии ожидали
неотложные дела.
Улов мой был совсем мизерный, и потому я
был зол, как поп, что пришел на похороны и
вдруг увидел воскресшего покойника. Меня
мучила давняя, застарелая хандра, которая
шевелилась в те дни на дне каждой
белорусской души: неверие в полезность
своего дела, бессилие, глухая боль —
основные приметы лихолетья, то, что, по
словам одного из польских поэтов,
возникает вследствие настойчивой угрозы,
что некто в голубом увидит тебя и, мило
улыбнувшись, скажет:
— Бжалте в жандармерию.
Особенно мало было у меня древних легенд,
а именно за ними я и охотился. Вы,
наверное, знаете, что все легенды можно
разделить на две большие группы. Первые
живут повсюду, среди большей части
народа. В белорусском фольклоре это
легенды об ужиной королеве, о янтарном
дворце, большая часть религиозных легенд.
А вторые, словно цепями, прикованы к
какой-нибудь одной местности, уезду, даже
деревне. Их связывают с диковинной скалой
на берегу озера, с названием дерева или
урочища, с только одной, вот этой,
што такія легенды, звязаныя з нязначнай пещерой. Само собой разумеется, такие
колькасцю людзей, выміраюць хутчэй, хоць легенды умирают быстрее, хотя они иногда
яны часам значна больш паэтычныя, ніж намного поэтичнее общеизвестных, и, когда
агульнавядомыя, і, калі іх надрукуюць, их напечатают, они пользуются большей
карыстаюцца вялікай папулярнасцю. популярностью.
Так, напрыклад, выйшла на людзі легенда Так, например, вышла на люди легенда про
пра Машэку. Я паляваў менавіта за другой Машеку. Я охотился именно за второй
групай легенд. Мне трэба было спяшацца: группой легенд. Мне следовало спешить:
легенда і казка выміраюць. легенда и сказка вымирают.
Не ведаю, як другім фалькларыстам, але Не знаю, как другим фольклористам, но мне
мне заўсёды было цяжка перадчасна ехаць з всегда было трудно уезжать из какой-
якой-небудзь мясцовасці. Мне ўсё нибудь местности. Мне казалось, что за
здавалася, што за зіму, якую я прабуду ў зиму, которую я проведу в городе, здесь
горадзе, тут памрэ нейкая бабуля, якая адна, умрет какая-то бабуся, которая одна —
разумееце, адна ведае зараз чароўны стары понимаете, одна! — знает чарующее
сказ. І гэты сказ памрэ з ёю, і ніхто, ніхто старинное сказание. И это сказание умрет с
яго не пачуе, а я і мой народ застанёмся нею, и никто, никто его не услышит, а я и
абакрадзенымі. мой народ останемся обкраденными.
Таму нікога не здзівяць мае злосць і хандра. Поэтому никого не удивят мои злость и
хандра.
Я быў у такім настроі, калі адзін мой Я был в таком настроении, когда один мой
знаёмы параіў мне паехаць у Н-скі павет, знакомый посоветовал мне поехать в Н-ский
месца, якое нават у той час лічылася глухім. уезд, место, которое даже в то время
считалось глухим.
Ці думаў ён, што я там ледзь не звар'яцею Думал ли он, что я там едва не лишусь
ад жаху, адкрыю ў сабе мужчынскую рассудка от пережитого ужаса, открою в
мужнасць і знайду… Але не будзем себе мужество и найду… Однако не будем
забягаць наперад. забегать вперед.
Зборы мае былі нядоўгімі, я сабраў невялікі Сборы мои были недолгими: я уложил
сак, узяў котчы вазок і хутка пакінуў необходимые вещи в небольшой дорожный
«сталіцу» гэтага параўнаўча цывілізаванага сак, нанял возок и вскоре покинул
павета, каб адрачыся ад усялякай «стольный град» этого, сравнительно
цывілізацыі, пераехаўшы ў суседні лясны і цивилизованного, уезда, чтобы проститься
балотны павет, што па тэрыторыі мала чым со всякой цивилизацией, переехав в
паступаўся перад якой-небудзь дзяржавай, соседний, лесной и болотный, уезд, который
накшталт Люксембурга. по территории не уступал какому-нибудь
государству вроде Люксембурга или даже
Бельгии.
Спачатку паабапал дарогі цягнуліся яшчэ Поначалу по обе стороны дороги тянулись
8
палеткі з раскіданымі там-сям дзічкамі, поля с раскиданными по ним дикими
падобнымі на дубы. Трапляліся вёскі з грушами, похожими на дубы. Встречались
цэлымі калоніямі буслоў, але потым деревни с целыми колониями аистов, но
урадлівая глеба скончылася і пацягнуліся потом плодородная земля кончилась и
бясконцыя лясы. Дрэвы стаялі, як калоны, потянулись бесконечные леса. Деревья
ігліца на дарозе глушыла стук колаў. У стояли будто колонны, хвоя на дороге
лясных ярах пахла прэллю і цвіллю, раз- глушила стук колес. В лесных оврагах пахло
пораз зрываліся з-пад самых капытоў коней прелью и плесенью, то и дело из-под самых
цецеруковыя чароды (цецерукі заўсёды копыт поднимались тетеревиные стаи
збіваюцца ў купу восенню), там-сям (тетерева всегда сбиваются в стаи осенью),
глядзелі з-пад ігліцы і верасу чырвоныя або кое-где из-под хвои и вереска выглядывали
счарнелыя ад старасці брылі сімпатычных коричневые или уже почерневшие от
тлустых баравікоў. старости шапки симпатичных толстых
боровиков.
Два разы мы начавалі ў лясных глухіх Два раза мы ночевали в лесных глухих
вартоўнях і радаваліся, калі бачылі праз сторожках и радовались, когда видели в
начны змрок немачныя агеньчыкі іх сляпых ночном мраке немощные огоньки в их
акон. слепых окнах.
Ноч, плача дзіцёнак, якога ядуць прусы, Ночь, плачет ребенок, кони что-то
коні на двары трывожацца чагосьці — тревожатся на дворе — видимо, близко
напэўна, блізка праходзіць мядзведзь, — проходит медведь, над вершинами деревьев,
над верхавінамі дрэў, над лясным акіянам над лесным океаном частый звездный
часты зорны дождж. дождь.
У хаце не прадыхнуць, дзяўчынка люляе В хате не продохнуть, девочка качает ногой
нагой калыску. Старажытны, як свет, напеў: колыбель. Древний как мир напев, «А-а-
«А-а-а…» а…».
Не хадзі, коцю, па лаўцы Не хадзi, коцю, па лаўцы -
Буду біці па лапцы, Буду бiцi па лапцы,
Не хадзі, коцю, па масту - Не ходзь, коцю, па масту -
Буду біці па хвасту! Буду бiцi па хвасту!
А-а-а! А- а-а!
О, якая жахлівая, якая вечная і нязмерная О, какая ужасная, какая вечная и
твая туга, Беларусь! неизмеримая твоя печаль, Беларусь!
Ноч. Зоры. Першабытны змрок лясоў. Ночь. Звезды. Первобытный мрак лесов.
І ўсё ж нават гэта было Італіяй у параўнанні И все- таки даже это было Италией по
з тым, што мы пабачылі праз два дні. сравнению с тем, что мы увидели через два
дня.

9
Лес пачаў чэзнуць, радзець, і хутка Лес начал чахнуть, редеть, и вскоре
бязмежная раўніна адкрылася нашым бескрайняя равнина открылась нашему
вачам. взору.
Гэта не была звычайная раўніна, на якой Это не была обычная равнина, по которой
коцяць рудыя рэдкія хвалі нашы жыты, гэта катит свои негустые ржавые волны наша
не была нават дрыгва — дрыгва ўсё ж не рожь, это не была даже трясина — трясина
пазбаўлена разнастайнасці: там ёсць трава, все же не лишена разнообразия: там есть
ніцыя скарлючаныя дрэўцы, там можа трава, печальные скрюченные деревца, там
бліснуць азярцо, — не, гэта быў самы может блеснуть озерцо. Нет, это был самый
жахлівы, самы безнадзейны з нашых мрачный, самый безнадежный из наших
краявідаў: тарфяныя балоты. пейзажей: торфяные болота.
Трэба быць чалавеканенавіснікам, каб Нужно быть человеконенавистником, чтоб
выдумаць такія мясціны, і ўяўленне пра іх выдумать такие места, представление о них
можа з'явіцца толькі ў пячорным мазгу может возникнуть только в пещерном мозгу
зласлівага ідыёта. Але гэта не было злобного идиота. Но это не было выдумкой,
выдумкай, вось яны ляжалі перад намі… болота лежали перед нами…
Неабсяжная раўніна, роўная, як стол, была Необозримая равнина была коричневого,
карычневага, нават бурага колеру, даже скорее бурого цвета, безнадежно
безнадзейна роўная, нудная, змрочная. ровная, нудная, мрачная.
Часам трапляліся на ёй вялізныя купы Временами на ней встречались огромные
нагрувашчанага камення, часам буры конус нагромождения камней, иногда бурый конус
— нейкі пакрыўджаны Богам чалавек, — какой-то обиженный Богом человек
выбіраў тарпу невядома дзеля чаго, — выбирал неизвестно зачем торф, — иногда
часам сіратліва глядзела на дарогу адным сиротливо глядела на дорогу одним оконцем
акенцам хатка з высокім комінам, і вакол яе хатка с высокой печной трубой, а вокруг нее
— ані дрэўца. І нават лес, які цягнуўся за — ни деревца. И даже лес, что тянулся за
гэтай раўнінай, здаваўся больш змрочным, этой равниной, казался более мрачным, чем
чым на самай справе. Праз якую гадзіну был на самом деле. Спустя некоторое время
пачалі і на гэтай раўніне трапляцца астраўкі и на этой равнине начали попадаться
лесу, чорнага, у мхах і павуцінні, толькі островки деревьев, черных, поросших мхом
часам роўнага, а больш за ўсё и опутанных паутиной, в большинстве
скарлючанага, як на малюнках да страшнай скрюченных и уродливых, как на рисунках к
казкі. страшной сказке.
Але гэтыя ляскі з'яўляліся і знікалі, і зноў Но эти островки появлялись и исчезали, и
цягнулася раўніна, раўніна, бурая раўніна. снова тянулась равнина, равнина, бурая
равнина.
Я гатовы быў зараўці ўголас ад крыўды. Я готов был громогласно зареветь от обиды.
І надвор'е на такі выпадак стала псавацца: И погода, как на грех, стала портиться:
нізкія чорныя хмары паўзлі нам насустрач, низкие черные тучи ползли нам навстречу,
10
там-сям з іх цягнуліся наўскос зямлі
свінцовыя палосы дажджу. Ніводнай
птушкі-пасмяцюхі не траплялася нам на
дарозе, а гэта была дрэнная прыкмета:
павінен быў пайсці цяглы начны дождж.
Я хацеў быў завярнуць да першай хаткі, але
і яны больш не трапляліся. Памінаючы
ліхам майго знаёмага, я сказаў фурману, каб
ён ехаў хутчэй, і шчыльна закруціўся ў
плашч.
А хмары накіпалі, чорныя, нізкія,
дажджавыя; над раўнінаю цягнуўся
прысмерак, такі непрытульны і халодны,
што мурашкі паўзлі па скуры. Недзе
бліснула нясмелая асенняя маланка.
Я толькі паспеў адзначыць неспакойнай
думкаю, што гэта занадта позна для
навальніцы, як на мяне, на коней, на
фурмана абурыўся акіян халоднай вады.
Нехта аддаў раўніну ў лапы ночы і дажджу.
І ноч гэтая была цёмная, як сажа, я не бачыў
нават сваіх пальцаў і толькі па
паштурхванню вазка здагадаўся, што мы
яшчэ едзем. Фурман таксама, відаць, нічога
не бачыў і цалкам аддаўся інстынкту коней.
Не ведаю, ці сапраўды быў у іх які
інстынкт, але хутка вазок наш пачало кідаць
з байрака на байрак, з ямы на нейкі бугор і
зноў у яму.
Шматкі гразі і нейкай твані ляцелі ў вазок,
на плашч, мне ў твар, але я хутка
асвойтаўся з гэтым і маліўся толькі аб тым,
каб не наехаць на якую прорву: самыя
жахлівыя твані трапляюцца менавіта сярод
такіх балот, праглыне і вазок, і коней, і
людзей, і ўранцы ніхто нават не
здагадаецца, што тут хтосьці быў, што тут
дзве хвіліны крычала чалавечая істота,
пакуль бурая каша не налезла ў рот, што
11
кое-где из них тянулись косые свинцовые
полосы дождя. Ни одной птицы-посметюхи
не встретилось нам на дороге, а это была
плохая примета: должен был пойти
затяжной ночной дождь.
Я готов был уже завернуть к первой хате, но
и они больше не попадались. Поминая
лихом моего знакомого, я сказал кучеру,
чтоб ехал быстрее, и плотно закутался в
плащ.
А тучи накипали, темные, низкие,
дождевые; над равниной тянулись сумерки,
такие хмурые и холодные, что мурашки
ползли по коже. Вдали блеснула несмелая
осенняя молния.
Я успел лишь отметить беспокойной
мыслью, что время года слишком позднее
для грозы, как на меня, на лошадей, на
кучера обрушился океан холодной воды.
Кто-то отдал равнину в лапы ночи и дождя.
И ночь эта была темная, как сажа, я не
видел даже своих пальцев и только по
вздрагиванию возка догадывался, что мы
еще едем. Кучер тоже, наверное, ничего не
видел и целиком положился на инстинкт
лошадей. Не знаю, был ли на самом деле у
них этот инстинкт: наш возок то и дело
кидало из ямы на какой-то бугор и снова в
яму.
Комья болотной грязи и тины летели в
возок, на плащ, мне в лицо, но я смирился с
этим и молился лишь о том, чтоб не угодить
в трясину. Я знал, что самые гиблые места
встречаются именно в таких болотах —
проглотит и возок, и лошадей, и людей, и
никому не придет в голову, что здесь кто-то
был, что тут несколько минут кричало
человеческое существо, пока бурая каша не
набилась в рот, что сейчас это существо
зараз гэтая істота ляжыць разам з коньмі на лежит вместе с лошадьми на глубине трех
тры сажні ніжэй паверхні праклятага месца. саженей.
Нешта раўнула з левага боку: доўгі, Вдруг слева что-то изрыгнуло рев: длинный,
працяглы, нялюдскі крык. Коні тузанулі протяжный, нечеловеческий. Лошади
вазок — я ледзь не выпаў — і памчалі дернули возок — я чуть не выпал — и
кудысьці, відаць, напрасткі па балоце. понесли невесть куда, видимо, напрямик, по
Пасля штосьці хрумснула, і заднія колы болоту. Потом что-то хрястнуло, и задние
вазка пасунуліся ўніз. Адчуваючы, што пад колеса потянуло вниз. Чувствуя, что под
ногі мне нацякае нешта мокрае, я таргануў ноги натекает вода, я схватил кучера за
за плячо фурмана. Той з нейкай плечо. Тот с каким-то безразличием
абыякавасцю сказаў: промолвил:
— Гінем, пане. Тут і гамон. — Гибнем, пане. Тут нам и гамон .
Але мне не хацелася паміраць. Я схапіў Но мне не хотелось погибать. Я выхватил у
руку фурмана, расціснуў яму пальцы і, кучера кнут и начал хлестать по тому месту
выхапіўшы пугу, пачаў хвастаць па тым во тьме, где должны были быть кони.
месцы ў цемры, дзе павінны былі быць коні.
Нехта нема закрычаў такім голасам, што Раздался такой истошный вопль, что
коні, відаць, спудзіўшыся, шалёна тарганулі лошади опять бешено рванули, возок
вазок, ён задрыжаў увесь, як быццам задрожал, будто силясь вырваться из
таксама намагаўся вырвацца, пасля штосьці трясины, потом громко чмокнуло под
голасна цмокнула пад коламі. Вазок колесами, возок наклонился, затрясся еще
нахіліўся, затросся яшчэ мацней, загігатала сильнее, заржала кобыла. И произошло чудо
кабыла. І штосьці здарылася. Вазок зноў — возок покатился и вскоре застучал по
пакаціўся і хутка загрукатаў па нечым твердой земле. Только теперь я понял, что
цвёрдым. Толькі тут я зразумеў, што нема истошно кричал не кто иной, как я. Мне
крычаў не хто іншы, як я. Мне стала стало стыдно.
сорамна.
Я збіраўся ўжо было папрасіць фурмана, Я собирался уже было попросить кучера
каб ён спыніў коней на гэтым адносна остановить лошадей на этом относительно
цвёрдым, каб перачакаць ноч, але тут твердом месте, чтобы переждать ночь, как
дождж быццам зрабіўся рэдкім, і тут дождь начал утихать. В это время что-то
адначасова штосьці мокрае і калючае мокрое и колючее хлестнуло меня на лицу.
хвастанула мяне па твары. «Яловая лапа, — «Еловая лапка, — догадался я. — Значит,
адзначыў я. — Значыцца, гэта лес. Коні это лес. Лошади остановятся сами».
спыняцца самі».
Але прайшоў час, лапы яшчэ разы са два Однако время шло, еловые лапки еще раза
дакраналіся да маёй галавы, а вазок не два дотрагивались до моего лица, а возок
скакаў па карэннях, каціў роўна і гладка. І катил вперед ровно и гладко.
коні аніводнага разу не спыніліся.
12
Значыцца, гэта была лясная дарога. Значит, мы были на лесной дороге.
Я вырашыў, што яна павінна кудысьці Я решил, что она должна куда-нибудь
давесці нас, і аддаўся на волю лёсу. І вывести, и отдался на волю судьбы. И
сапраўды, мінула, можа, хвілін трыццаць, і действительно, прошло, может, минут
наперадзе замігцеў цёплы жывы агеньчык, тридцать, и впереди маняще замигал
такі ружовы і прывабны сярод гэтай золкай розовый огонек, такой живой и теплый в
і мокрай цемры. этой промозглой и мокрой тьме.
Праз некаторы час можна было пабачыць, Вскоре мы смогли разглядеть, что это не
што гэта не хата палясоўшчыка і не будан хата лесника и не шалаш смолокура, как я
смалакура, як я падумаў быў спачатку, а подумал вначале, а какое-то огромное
нейкая вялікая будыніна, занадта вялікая строение, слишком большое даже для
нават для гарадскога дома. Перад ёю — города. Перед нами — клумба, черное
клумба, вакол мокрыя шаты дрэў, чорнае жерло еловой аллеи, откуда мы выехали,
жарало яловай алеі, адкуль мы выехалі. вокруг мокрые деревья.
Ганак быў пад нейкім высокім навесам, на Крыльцо было под каким-то высоким
дзвярах вісела цяжкае бронзавае кальцо. навесом, на двери висело тяжелое бронзовое
кольцо.
Спачатку я, потым фурман, пасля зноў я Сначала я, затем кучер, потом снова я
грукалі гэтым кальцом у дзверы. Грукалі стучали этим кольцом в дверь. Стучали
нясмела, грукалі трошкі мацней, білі несмело, стучали немножко посмелее, били
кальцом наводмаш, спыняліся, клікалі, кольцом наотмашь, переставали, звали,
пасля білі нагамі — хоць бы які водгук. потом били в дверь ногами — хоть бы хны.
Нарэшце за дзвярыма захадзілі, няўпэўнена, Наконец за дверью заходили, неуверенно,
нясмела. Пасля пачуўся аднекуль з вышыні робко. Затем откуда-то сверху послышался
сіпаты жаночы голас: сиплый женский голос:
— Хто такія? — Кто такие?
— Мы падарожныя, цётухна, пусціце. — Мы путники, тетушка, впустите.
— А ці не з палявання вы часам? — А не с охоты ли вы часом?
— Якое там паляванне, мокрыя ўсе, ледзь — Какая там охота, мокрые с головы до пят,
на нагах стаім. Дальбог, пусціце нас. едва на ногах держимся. Ради Бога,
впустите.
Голас змоўкнуў, пасля з нейкімі ноткамі Женщина помолчала, потом с нотками
нерашучасці спытаў: нерешительности спросила:
— А хто ж вы такія? Прозвішча як? — А кто же вы такие? Фамилия какая?
— Беларэцкі маё прозвішча. Я з фурманам. — Белорецкий моя фамилия. Я с кучером.
Бабуля за дзвярыма раптам пажвавела: Бабуля за дверью вдруг оживилась:
— Граф Беларэцкі? — Граф Белорецкий?
13
— Спадзяюся быць графам, — адказаў я з — Надеюсь быть графом, — ответил я с
плебейскай непачцівасцю да тытулаў. плебейской непочтительностью к титулам.
Голас пасуровеў: Голос посуровел:
— Ну і ідзі сабе, добры чалавек, туды, — Ну, и иди себе, добрый человек, туда,
адкуль прыйшоў. Бачыце вы, ён на графства откуда пришел. Видите ли, он на графство
спадзяецца. Жартачкі начныя! Пайшоў, надеется. Шуточки ночные! Пошел, пошел.
пайшоў. Пашукай сабе дзе-небудзь у лесе Поищи где-нибудь в лесу берлогу, ежели ты
бярлог, калі ты такі спрытны. такой шустрый.
— Бабуля, — узмаліўся я, — з радасцю — Бабуля, — взмолился я, — с радостью
пашукаў бы, каб не непакоіць людзей, але ж поискал бы, чтоб не беспокоить людей, да я
я не тутэйшы, я з павета, заблукалі мы, не здешний, я из уезда, заблудились мы,
сухой ніткі няма. сухой нитки нету.
— Прэч, прэч, — сказаў няўмольны голас. — Прочь, прочь, — ответил неумолимый
голос.
Іншы чалавек, можа, схапіў бы ў адказ на Другой на моем месте, может, схватил бы
гэта камень і пачаў бы біць у дзверы, камень и в ответ на это стал бы бить в дверь,
сыплючы праклёны, але я нават тут не мог осыпая жестоких хозяев проклятьями, но я
пазбавіцца думкі, што гэта дрэнна: сілком даже в этот миг не мог избавиться от мысли,
драцца ў чужую хату. Таму я толькі что это плохо — силой вламываться в
ўздыхнуў і звярнуўся да фурмана: чужой дом. Поэтому я только вздохнул и
обратился к кучеру:
— Ну што ж, пайшлі адсюль. — Ну что же, пойдем отсюда.
Мы накіраваліся былі да фурманкі. Відаць, Мы было направились к возку. Видимо,
наша саступлівасць зрабіла добрае наша уступчивость произвела хорошее
ўражанне, бо голас, памякчэўшы, кінуў нам впечатление, потому что старуха,
наўздагон: смягчившись, бросила нам вдогонку:
— Пачакайце, падарожнікі. Хто ж вы такія? — Погодите, подорожные. Кто же вы такие?
Я забаяўся адказаць «фалькларыст», бо Я побоялся ответить «фольклорист», потому
двойчы мяне пасля гэтага слова лічылі за что дважды после этого слова меня
мазурыка. Таму я адказаў: принимали за мазурика. Поэтому ответил:
— Купец. — Купец.
— А як жа вы трапілі ў парк, калі вакол мур — А как же вы попали в парк, если вокруг
і чыгунная агароджа? каменная стена и чугунная ограда?
— А я і не ведаю, — адказаў я шчыра. — — А я и сам не знаю, — ответил я искренне.
Ехалі недзе, відаць, па балоце, кудысьці — Ехали где-то, видимо, по болоту, куда-то
праваліліся, ледзь выбраліся… Раўло там провалились, едва выбрались… Ревело там
нешта. что-то…

14
Я і не спадзяваўся на такі вынік маіх слоў, По правде говоря, я ни на что уже не
але пасля іх голас ціха войкнуў і спуджана надеялся, однако после этих моих слов
закудахтаў: старуха тихо охнула и испуганно
закудахтала:
— А-а Божжа ж мой! А гэта ж вы, напэўна, — А-ах ты, Боже! Это же вы, наверное, из
з Волатавай прорвы прыехалі, гэта ж толькі Волотовой прорвы вырвались, ведь только с
там і няма агароджы. Во пашчасціла вам, той стороны и нет ограды. Вот
выратавала вас царыца нябесная. А матка посчастливилось вам, вот повезло. Спасла
боская! А пакутнічкі нябесныя! вас царица небесная. А Матерь Божья! А
мученички небесные!
І зараз такая дабрыня і такі адчай И такая доброта, и такое сочувствие
адчуваліся ў яе словах, што я дараваў ёй слышались в ее словах, что я простил ей
гэтую гадзіну на ганку. этот час допроса на крыльце.
Дзверы загрукалі засаўкамі, пасля зарыпелі, Старуха загремела запорами, потом дверь со
разыходзячыся і прапускаючы ў начную скрипом распахнулась, пропуская в ночную
цемру смугу аранжавага цьмянага святла. тьму оранжевую полосу тусклого света.
Перад намі стаяла невялічкая бабулька ў Перед нами стояла невысокого росточка
шырокай, як звон, сукні, ліловай шнуроўцы, бабуся в широком, как колокол, платье,
у якой, напэўна, хадзілі нашы прапрашчуры лиловой шнуровке, в которой, наверное,
пры каралі Стасе, і ў вялікім крухмальным ходили наши пращуры при короле Стахе, и
чапцы. Твар у добрых зморшчынах, нос в большом накрахмаленном чепце. Лицо в
кручкаваты, а рот вялізны, падобны на добрых морщинках, нос крючковатый, а рот
шчыпцы для арэхаў, з трошкі адтапыранымі огромный, похожий на щипцы для орехов, с
наперад вуснамі. Кругленькая, амаль як немного оттопыренными губами.
бочачка сярэдняй велічыні, з пухленькімі Кругленькая, как бочечка средней
ручкамі — яна так і напрошвалася на тое, величины, с пухленькими ручками — она
каб яе клікалі «маці». І ў руках у гэтай так и напрашивалась на то, чтоб ее звали
бабулі быў вялізны пячны рагач: зброя. Я «матушка». И в руках у этой бабуси был
ледзь не зарагатаў, але ў час прыпомніў огромный ухват: оружие. Я едва не
халодную дрыгву і дождж за вокнамі і расхохотался, но вовремя вспомнил
змаўчаў. Колькі людзей і зараз стрымлівае холодную трясину и дождь и смолчал.
смех з таго, што варта смеху, Сколько людей и по сей день сдерживают
прыпамятаўшы, што за сцяною дождж! смех над тем, что достойно смеха,
вспомнив, что за стеною дождь!
Мы ўвайшлі ў пакойчык, дзе пахла мышамі, Мы вошли в комнатку, где пахло мышами, и
і струмені вады адразу пабеглі з нашай ручьи воды сразу потекли с нашей одежды
вопраткі на падлогу. Я глянуў на свае ногі і на пол. Я взглянул на свои ноги и
жахнуўся: яны амаль па калена былі ў бурай ужаснулся: они почти до колен были в
кашы, як у ботах. бурой каше, как в сапогах.
15
Бабуля толькі галавою паківала. Бабуся только покачала головой.
— Бачыце, я адразу сказала, што гэта тая — Видите, я сразу угадала, что это та адова
жахлівая твань. Вы, пане купец, павінны топь. Вы, пан купец, должны поставить Богу
паставіць свечку за тое, што так лёгка большую свечку за то, что так легко
абышлося. — І яна адчыніла дзверы ў отделались. — И она открыла дверь в
суседні пакоік, дзе жарка палаў камін. — соседнюю комнату, где пылал камин. —
Добра абышлося. Скідвайце адразу ж Хорошо отделались. Снимайте одежду,
вопратку, сушыцеся. У вас ёсць што сушитесь. У вас есть во что переодеться?
апрануць з сухога?
Сак мой, на шчасце, быў сухі, я Сак мой, к счастью, был сухим, я
пераапрануўся перад камінам, вопратку переоделся перед камином, нашу одежду —
маю і фурманову бабуля некуды пацягнула, мою и кучера — бабуся куда-то утащила, а
а пасля зайшла ў пакой з сухою — для потом возвратилась с сухой — для кучера.
фурмана. Зайшла, не звяртаючы ўвагі на Вошла, не обращая внимания на то, что
тое, што фурман стаяў зусім голы і кучер стоял совсем голый и стыдливо
сарамліва паварочваўся да яе спіною. поворачивался к ней спиной.
Паглядзела на яго сінюю спіну і сказала Посмотрела на его посиневшую спину и
непрыхільна: сказала неодобрительно:
— Ты, малец, ад мяне не вельмі — Ты, малец, от меня не отворачивайся, я
адварочвайся, я старая баба. І пальцы на старая баба. И пальцев на ногах не
нагах не падціскай. На вось, пераапранайся поджимай. На вот, переоденься быстрее.
лепей хутчэй.
Калі мы пераапрануліся і трохі сагрэліся ля Когда мы немного согрелись у камина,
каміна, бабуля паглядзела на нас глыбока бабуся поглядела на нас глубоко запавшими
запалымі вачыма і сказала: глазами и сказала:
— Ну, вось і добра. Ты, малец, пойдзеш — Согрелись? Ну, вот и хорошо. Ты, малец,
зараз з Янам начаваць, тут табе будзе пойдешь ночевать с Яном, тут тебе будет
нязручна. Ян! неудобно… Ян!…
Ян з'явіўся. Гэта быў падслепаваты чалавек Явился Ян. Это был подслеповатый старик
год шасцідзесяці з доўгімі сівымі валасамі, лет шестидесяти с длинными седыми
носам, вострым, як шыла, запалымі волосами, острым, как шило, носом,
шчокамі, з вусамі, якія звісалі да сярэдзіны запавшими щеками и усами, свисавшими до
грудзей. середины груди.
Я вельмі здзівіўся, што адна бабуля з Я поначалу удивился, что бабуся одна с
рагачом у руцэ адчыніла нам дзверы, не ухватом в руке открыла нам дверь, не
пабаялася двух дарослых мужыкоў, якія побоялась двух мужчин, которые явились
невядома адкуль з'явіліся ўначы, але пасля ночью неизвестно откуда, но после того, как
таго, як пабачыў Яна, зразумеў, што ён увидел Яна, понял, что тот был где-то в

16
стаяў недзе ў засадзе і жанчына засаде и она надеялась на его помощь.
спадзявалася на яго дапамогу.
Дапамога была важнецкая: у руках старога Помощь была важнецкая: в руках у старика
вартаўніка я пабачыў стрэльбу. Гэта была я увидел ружье. Вернее, это было даже не
нават не зусім стрэльба, да яе больш ружье: оружие, которое держал старик,
пасавала б назва «мушкет». Стрэльба была правильнее было бы назвать «мушкетом».
вышэй галавы, прыблізна дзюймаў на Он был выше Яна приблизительно дюймов
шэсць, ствол яе быў з насечкамі і шырокім на шесть, ствол с насечками и широким
раструбам на канцы, ложа і прыклад раструбом на конце, ложе и приклад
заляпаныя, выцертыя, з брамкі звісаў залапанные, вытертые, с полка свисал
фіціль. Словам, ёй даўно было месца недзе фитиль. Словом, ему давно было место где-
ў музеі зброі. Такія стрэльбы звычайна то в музее оружия. Такие ружья обычно
б'юць, як гарматы, і так адбіваюць у плячо, стреляют, как пушки, и настолько сильно
што непадрыхтаваны чалавек валіцца на отдают в плечо, что неподготовленный
зямлю як сноп. человек валится на землю, как сноп.
І я чамусьці з задавальненнем падумаў, што И я почему-то с удовольствием подумал,
ў маёй кішэні зараз цудоўны англійскі что у меня в кармане чудесный английский
рэвальвер на шэсць набояў. шестизарядный револьвер.
Ян узяў фурмана і павёў яго да дзвярэй, Ян повел кучера к двери, едва переступая
ледзь варушачы нягнуткімі старэчымі негнущимися ногами. Я заметил, что даже
нагамі. Я пабачыў, што нават рукі ягоныя руки у него дрожали.
трэсліся. Варта была ненадзейная.
«Добрая дапамога для гаспадыні», — з «Надежная помощь хозяйке», — с горечью
горыччу падумаў я. подумал я.
А гаспадыня адразу ж кранула мяне за А хозяйка тронула меня за плечо и
плячо і загадала ісці за ёю ў «апартаменты». пригласила идти за ней в «апартаменты».
Мы прайшлі яшчэ адну клятушку, старая Мы прошли еще одну комнатку, старуха
жанчына адчыніла дзверы, і я ціха войкнуў открыла следующую дверь, и я тихо ахнул
ад здзіўлення і захаплення. от удивления и восторга.
Перад намі была вялікая прыхожая- Перед нами была огромная прихожая-
гасціная, як гэта вадзілася ў старасвецкіх гостиная, как это водилось в старинных
панскіх дамах. Але што за прыхожая! помещичьих домах. Теперь сказали бы
«холл». Но какой красоты!
Яна была вялізная, такая вялізная, што мой Она была такая огромная, что мое мрачное
змрочны адбітак у люстры недзе на другой отражение в зеркале где-то на
сцяне здаваўся не большым за суглоб противоположной стене казалось не больше
мезенца. Падлога з дубовых цаглін, зараз сустава мизинца. Пол из дубовых
даволі пашарпаных, неабсяжна высокія «кирпичей», уже довольно вытертых,
сцены, ашаляваныя чорнымі ад старасці, беспредельно высокие стены, обшитые
17
бліскучымі дошкамі, разьбованымі па черными от старости, блестящими досками
краях, вокны амаль пад столлю, маленькія, с резьбой по краям, окна почти под
у глыбокіх стральчатых нішах. потолком, маленькие, в глубоких
стрельчатых нишах.
Відаць, мы ў цемры ўзбіліся на бакавы Видимо, впотьмах мы очутились на боковом
ганак, бо проста направа ад мяне быў крыльце, потому что направо от меня был
парадны ўваход: шырокія, таксама парадный вход: широкая, тоже стрельчатая
стральчатыя, дзверы, падзеленыя дверь, разделенная деревянными колонками
драўлянымі калонкамі на тры часткі. На на три части. На колонках была
калонках была трохі пашчапаная часам потрескавшаяся от времени резьба: цветы,
разьба: кветкі, пялёсткі і плады. За листья, плоды. За дверью, в глубине
дзвярыма, у глыбіні вестыбюля, — вестибюля, — входная дверь, массивная,
уваходныя дзверы, масіўныя, дубовыя, дубовая, окованная потемневшими
акутыя пацямнелымі бронзавымі цвікамі з бронзовыми гвоздями с квадратными
квадратнымі галоўкамі. А над дзвярыма — головками. А над нею — огромное темное
вялізнае цёмнае акно ў ноч і цемру. На акне окно в ночь и тьму. На окне — мастерской
— мастацкай работы выгінастыя краты. работы кованая решетка.
Я ішоў па прыхожай і здзіўляўся. Якая Я шел по прихожей и удивлялся: какое
прыгажосць і як гэта ўсё запушчана великолепие и как это все запущено
чалавечым нядбальствам. Вось цяжкая людской нерадивостью. Вот массивная
мэбля ля сцен — яна рыпіць нават у адказ мебель вдоль стен — она скрипит даже в
на крокі. Вось агромністая драўляная статуя ответ на шаги. Вот огромная деревянная
святога Юрыя, адно з цудоўных, трохі статуя святого Юрия, одно из
наіўных стварэнняў беларускага народнага замечательных, немного наивных творений
генія — ля ног яе тонкі белы пыл, быццам белорусского народного гения — у ног ее
хтосьці насыпаў мукі: гэту непаўторную рэч слой белой пыли, словно кто-то насыпал
сапсаваў шашаль. Вось на столі люстра, муки: эту неповторимую вещь испортил
таксама выдатная па прыгажосці — шашель. Вот под потолком люстра, также
вісюлькі яе абабіты больш чым напалову. удивительная по красоте, но висюльки у нее
сбиты больше чем наполовину.
Магло б здацца, што тут ніхто не жыве, каб Могло показаться, что здесь никто не живет,
не палалі ў вялізным каміне дровы і не если бы в огромном камине не пылали
залівалі няпэўным мігатлівым святлом усю дрова и пламя не освещало прихожую
гэтую карціну. неуверенным, мигающим светом.
Амаль з сярэдзіны прыхожай шырокія Почти с середины этой роскошной
беламармуровыя сходы вялі на другі прихожей широкая беломраморная лестница
паверх, падзяляліся надвае і прыгожа, вела на второй этаж. Здесь было почти все
закруглена ўзбягалі амаль у такі самы па так же, как и на первом этаже, — такая же
памерах другі пакой. Тут было ўсё тое огромная комната, даже пылал такой же

18
самае, што і на першым паверсе, нават камин, лишь на стенах черное дерево
палаў такі самы камін гарачым полымем, (наверное, это был дуб) чередовалось с
толькі што на сценах чорнае дрэва (напэўна, потертыми штофными шпалерами
гэта быў дуб) чаргавалася з пацёртымі кофейного цвета. И на этих шпалерах
штофнымі шпалерамі кававага колеру. І на красовались портреты в тяжелых рамах. Да
гэтых шпалерах красаваліся партрэты ў еще у камина стояли столик и два кресла.
цяжкіх чорных рамах. Ды яшчэ ля каміна Старуха тронула меня за рукав:
стаялі столік і два крэслы. Бабуля тарганула
мяне за рукаў:
— Я зараз адвяду пана ў яго пакой. Гэта — Я сейчас отведу пана в его комнату. Это
недалёка, па калідоры. А пасля… можа, пан недалеко, по коридору. А потом… может,
хоча вячэраць? пан хочет поужинать?
Я не адмовіўся, бо амаль цэлы дзень не еў. Я не отказался, потому что целый день не
ел.
— Ну, то тады няхай пан пасля выйдзе — Ну, так пусть пан подождет меня…
сюды.
Праз якіх хвілін дзесяць я быў у зале і там Она вернулась минут десять спустя, широко
зноў пабачыў бабулю, якая шырока улыбнулась мне и сказала доверчиво:
ўсміхнулася мне і сказала з даверам:
— Ведаеце, вёска рана кладзецца спаць. — Знаете, деревня рано ложится спать. Но у
Але ў нас не любяць спаць, у нас кладуцца нас не любят спать, у нас стараются лечь
як мага пазней. І гаспадыня не любіць как можно позже. И хозяйка не любит
людзей. Не ведаю, чаму яна сёння людей. Не знаю, почему она вдруг
згадзілася прыняць вас у свой дом і нават согласилась впустить вас в свой дом и даже
дазволіць прысутнічаць за вячэрай (няхай позволила присутствовать за ужином (пусть
пан мне даруе). Відаць, пан самы варты пан меня извинит). Видимо, пан самый
даверу чалавек з тых, што былі тут за тры достойный доверия из всех тех, кто был
гады. здесь за последние три года.
— Як, — здзівіўся я, — хіба гаспадыня не — Как, — удивился я, — разве хозяйка не
вы? вы?
— Я ахмістрыня, — з годнасцю сказала — Я экономка, — с достоинством ответила
старая. — А ахмістрыня ў лепшым з старуха. — Я экономка в лучшем из лучших
лепшых дамоў, у добрай сям'і, зразумейце домов, в хорошей семье, поймите это, пан
гэта, пан купец. У самай лепшай з купец. В самой лучшей из лучших семей.
найлепшых сем'яў. Так. Гэта лепей, чым Это лучше, чем даже быть хозяйкой в не
быць нават гаспадыняй у не самай лепшай з самой лучшей семье.
найлепшых сем'яў.
— Што ж гэта за сям'я? — неасцярожна — Что же это за семья? — неосторожно

19
спытаў я. — І дзе я?
У старой гневам спалыхнулі вочы:
— Вы ў маёнтку Балотныя Яліны. А
гаспадароў вам сорамна не ведаць. Гэта
Яноўскія. Разумееце вы, Яноўскія! Няўжо
вы не чулі?
Я адказаў, што, вядома, чуў, і гэтым
супакоіў старую. Жэстам, вартым каралевы,
яна паказала мне на крэсла (прыблізна так у
тэатрах каралевы паказваюць на плаху
няшчаснаму любоўніку: «Вось тваё месца,
злашчасны!»), папрасіла прабачэння і
пакінула мяне аднаго. Я вельмі здзівіўся
змене, якая адбылася са старой. На першым
паверсе яна войкала і прычытала,
размаўляла з выразнай народнай
інтанацыяй, а перайшоўшы на другі паверх,
адразу ператварылася чорт ведае ў што.
Відаць, на першым паверсе яна была дома,
а на другім была толькі ахмістрыняю,
толькі рэдкім госцем і, адпаведна
пераходам, мяняла скуру. Вочы ў яе былі
добрыя, але памятаю, што такая
зменлівасць мне тады вельмі не
спадабалася.
Застаўшыся адзін, я пачаў разглядаць
партрэты, якія цьмяна паблісквалі на
сценах. Іх было больш за шэсцьдзесят,
зусім даўніх і амаль што новых — і гэта
было сумнае відовішча.
Вось нейкі дваранін ледзь не ў кажусе —
адна з самых старых карцін, — твар
шырокі, мужыцкі, здаровы, з густой крывёю
ў жылых.
А вось другі, ужо ў срэбнатканым каптане,
шырокі бабровы каўнер падае на плечы
(хітрая ты быў пратабестыя, хлопча!).
Поруч з ім магутны, з каменнымі плячыма і
шчырым позіркам чалавек у чырвоным
20
спросил я. — И где я?
У старухи гневом полыхнули глаза.
— Вы в имении Болотные Ялины . А хозяев
вам стыдно не знать. Это Яновские.
Понимаете вы, Яновские! Неужели вы не
слыхали?
Я ответил, что, конечно же, слыхал. И этим
успокоил старуху. Жестом, достойным
королевы, она указала мне на кресло
(приблизительно так в театрах королевы
указывают на плаху неудачнику-
любовнику: «Вот твое место,
злосчастный!»), попросила извинения и
оставила меня одного. Я очень удивился
перемене, происшедшей со старухой. На
первом этаже она охала и причитала,
разговаривала с выразительной народной
интонацией, а поднявшись на второй этаж,
сразу превратилась черт знает в кого.
Видимо, на первом этаже она была дома, а
на втором — только экономкой, редкой
гостьей и, соответственно переходам,
менялась. Глаза у нее были добрые, но,
помню, такая перемена мне тогда не очень
понравилась.
Оставшись один, я начал рассматривать
портреты, что тускло поблескивали на
стенах. Их было около семидесяти,
старинных и почти новых, — и это было
грустное зрелище.
Вот какой-то дворянин чуть ли не в
полушубке — одна из самых старых картин,
— лицо широкое, мужицкое, здоровое, с
густой кровью в жилах.
А вот второй, уже в сребротканом кафтане,
широкий бобровый воротник падает на
плечи (хитрая ты был протобестия, парень!).
Рядом с ним мощный, с каменными плечами
и искренним взглядом человек в красном
плашчы (ля яго галавы шчыт з фамільным
гербам, і верхняя палова яго замазана
чорнай фарбай). А далей другія, такія ж
моцныя, але вочы тупаватыя і масляныя,
насы тупыя, вусны жорсткія.
А з імі жаночыя партрэты з пакатымі
плячыма, створанымі для пяшчоты. У іх
такія твары, што заплакаў бы і кат. А
напэўна, хтосьці з гэтых жанчын і сапраўды
склаў галаву на пласе ў тыя жорсткія часы.
Непрыемна думаць, што такія жанчыны
бралі ежу з блюд рукамі, а ў балдахінах
іхніх спальняў гняздзіліся клапы.
Я стаў ля аднаго такога партрэта,
зачараваны той дзіўнай незразумелай
усмешкаю, якую так непераймальна рабілі
часам нашы старыя мастакі. Жанчына
глядзела на мяне спачувальна і загадкава.
— Ты — маленькі чалавек, — як быццам
казаў яе позірк, — што ты зведаў у жыцці?
О, каб ведаў ты, як палаюць паходні на
сценах залы для піроў, каб ведаў ты, якая
насалода цалаваць да крыві каханкаў, дваіх
звесці ў бойцы, аднаго атруціць, аднаго
кінуць у рукі кату, дапамагаць мужу
страляць з вежы па наступаючых ворагах,
яшчэ аднаго каханка амаль звесці ў магілу
сваім каханнем і пасля ўзяць ягоную
правіну на сябе, скласці нз эшафоце сваю
галаву з высокім белым ілбом і складанай
прычоскай.
Клянуся жыццём, так яна мне і сказала, і
хоць я ненавіджу арыстакратаў, я зразумеў
перад гэтым партрэтам, якая гэта страшная
штука «род», якую пячаць ён накладае на
нашчадкаў, які цяжар старых грахоў і
выраджэння кладзецца на іхнія плечы.
І яшчэ я зразумеў, якія незлічоныя И
21
плаще (у его головы щит с фамильным
гербом, верхняя половина которого
замазана черной краской). А дальше другие,
такие же сильные, но глаза туповатые и
масляные, носы обрубленные, губы
жесткие.
За ними портреты женщин с покатыми
плечами, созданными для ласки. У них
такие лица, что заплакал бы и палач.
Наверное, кто-то из этих женщин и в самом
деле сложил голову на плахе в то жестокое
время. Неприятно думать, что эти женщины
брали еду с блюд руками, а в балдахинах их
спален гнездились клопы.
Я остановился у одного портрета,
очарованный той удивительной, непонятной
улыбкой, которую так неповторимо умели
изображать наши старые мастера. Женщина
смотрела на меня участливо и загадочно.
«Ты — маленький человек, — как будто
говорил ее взгляд, — что ты изведал в
жизни? О, если б знал ты, как пылают
факелы на стенах зала для пиршеств, если б
знал ты, какое наслаждение целовать до
крови любовников, двоих свести в
поединке, одного отравить, одного бросить
в руки палачей, помогать мужу стрелять из
башни по наступающим врагам, еще одного
любовника свести в могилу своей любовью
и потом взять его вину на себя, сложить на
эшафоте свою голову с высоким белым
лбом и сложной прической».
Клянусь жизнью, так она мне и сказала, и,
хотя я ненавижу аристократов, я понял
перед этим портретом, какая это страшная
штука «род», какую печать он накладывает
на потомков, какая тяжелая ноша старых
грехов и вырождения ложится на их плечи.
еще я понял, что неисчислимые
дзесяцігоддзі праляцелі над зямлёю з тых десятилетия пролетели над землей с тех
часоў, калі гэта жанчына сядзела перад времен, когда эта женщина сидела перед
жывапісцам. Дзе яны зараз, усе гэтыя людзі художником. Где они теперь, все эти люди с
з гарачай крывёю і палкімі жаданнямі, горячей кровью и пылкими желаниями,
колькі стагоддзяў прагрукацела па іх сколько столетий прогрохотало по их
спарахнелых касцях? истлевшим костям?
Я адчуваў, як вецер гэтых стагоддзяў Я ощутил, как ветер этих столетий пролетел
праляцеў за маёй спіною і ўзняў валасы на за спиной и вздыбил волосы на моей голове.
маёй галаве.
І яшчэ я адчуў, што ў гэтым доме стаіць И еще я ощутил, что в этом доме царит
холад, жахлівы холад, якога не выгнаць холод, который не изгнать даже каминам,
нават камінамі, што гараць дзень і ноч. пылающим день и ночь.
Вялізныя змрочныя залы з траскучым Огромные, сумрачные залы со скрипящим
паркетам, змрок па кутах, вечная пройма, паркетом, мрак по углам, извечный
пах пылу і мышэй і холад, такі холад, што сквозняк, запах пыли и мышей и холод,
стыне сэрца, холад, настоены стагоддзямі, такой холод, что стынет сердце, холод,
холад адзінага маярату вялізнага, настоянный столетиями, холод единого
збяднелага, амаль вымерлага за апошнія майората, огромного, обнищавшего, почти
гады роду. вымершего рода.
О, які гэта быў холад! Каб пазнейшых О, какой это был холод! Если б поздних
нашых дэкадэнтаў, якія апявалі занядбаныя наших декадентов, воспевавших
панскія замкі, пакінуць тут хоць бы на ноч, запущенные панские замки, оставить здесь
яны хутка запрасіліся б на траву, на цёплае хотя бы на одну ночь, они очень скоро
сонейка. запросились бы на траву, на теплое
солнышко.
Пацук смела перабег па дыяганалі залу. Крыса смело пересекла по диагонали зал.
Мяне перасмыкнула. Я зноў павярнуўся да Меня передернуло. Я снова повернулся к
партрэтаў. Але пазнейшыя партрэты былі портретам. Это были более поздние
таксама іншымі. У мужчын нейкі галодны портреты. И совсем иные. У мужчин какой-
незадаволены выгляд, вочы, як у старых то голодный, недовольный вид, глаза, как у
селадонаў, на вуснах незразумелая тонкая і старых селадонов, на губах непонятная,
непрыемная з'едлівасць. І жанчыны іншыя: тонкая и неприятная язвительность. И
вусны занадта пажадлівыя, позірк манерны женщины иные: губы слишком похотливые,
і жорсткі. І відавочна слабелі рукі: за белай взгляд манерный и холодный. И очевидно
скурай як у мужчын, так і ў жанчын бачны слабели руки: под белой кожей и у мужчин
былі блакітныя жылкі. Плечы ставалі и у женщин просвечивали голубые жилки.
вузкімі і пададзенымі наперад, хоць Плечи становились уже и подавались
юрлівасць нават мацнела ў выразе твараў. вперед, а в выражениях лиц усиливалось
сладострастие.
22
Жыццё, якія жорсткія жарты робіш ты з
тымі, хто стагоддзі жыў адасоблена, а з
народам меў зносіны толькі на той выпадак,
каб нараджаць на свет бастардаў.
Мне было цяжка, непрыемна глядзець на Мне было тяжело, неприятно смотреть на
гэта. І зноў гэта пачуццё пранізлівага все это. И снова чувство пронзительного
незразумелага холаду… непонятного холода…
Я не пачуў крокаў за спіною, як быццам
той, хто падышоў, плыў у паветры. Мне
раптам проста здалося, што нехта глядзіць
мне ў спіну. Тады я, прыцягнуты гэтым
позіркам, павярнуўся. Жанчына стаяла за
маёй спіною і пытальна глядзела на мяне,
схіліўшы галаву. Я быў прыгаломшаны.
Мне здалося, нібы той партрэт, які толькі
што размаўляў са мною, раптам ажыў і
жанчына, што стаяла тут, за маёй спіной,
сышла з яго.
Не ведаю нават, што між імі было
агульнага? Тая, на партрэце (я паглядзеў на
яго і пабачыў, што ён на месцы), была,
відаць, высокая, добра сфармаваная, з
вялікім запасам жыццёвых сіл, вясёлая і
моцная, прыгожая самка. А гэта — проста
заморак.
І ўсё ж падабенства было, тое
звышпадабенства, якое прымушае нас
пазнаваць у натоўпе двух зусім не
падобных братоў: брунета і бландзіна. Не,
нават большае. У іх былі зусім аднолькавыя
валасы, нос той самай формы, той самы
разрэз рота і тыя самыя белыя роўныя зубы.
І, акрамя гэтага, яшчэ тое агульнае
падабенства ў выразе твару, нешта радавое,
спрадвечнае.
І ўсё ж такой непрыемнай асобы мне яшчэ
не даводзілася бачыць. Усё тое самае, і ўсё
— не тое. Маленькая ростам, худзенькая,
танюткая, як галінка, з амаль неразвітымі
23
Жизнь, какие жестокие шутки ты
проделываешь с теми, кто столетиями жил
обособленно, а с народом общался лишь для
того, чтобы рождать на свет бастардов.
Я не услышал шагов за спиной, словно тот,
кто подошел, плыл по воздуху. Мне вдруг
просто показалось, что кто-то смотрит мне в
спину. Тогда я, под воздействием этого
взгляда, обернулся. Женщина стояла за
моей спиной и вопросительно смотрела на
меня, слегка наклонив голову. Я был
ошеломлен. Мне показалось, будто портрет,
только что разговаривавший со мной, вдруг
ожил и женщина сошла с него.
Не знаю даже, что было между ними
общего. Та, на портрете (я оглянулся на него
и увидел, что она на месте), была, видимо,
высокая, хорошо сложена, с большим
запасом жизненных сил, веселая, сильная и
красивая. А эта — просто заморыш.
И все же сходство было, то сверхсходство,
которое заставляет нас узнавать в толпе
двух непохожих братьев: брюнета и
блондина. Нет, даже большее. У них были
совершенно одинаковые волосы, нос той же
формы, тот же разрез рта и те же белые
ровные зубы. К этому добавлялось общее
сходство в выражении лица, что-то родовое,
извечное.
И все же такой неприятной особы мне еще
не доводилось видеть. Все то же самое, и
все — не то. Маленькая ростом, худенькая,
тоненькая, как веточка, с почти
клубамі і ўбогімі грудзямі, з блакітнымі
жылкамі на шыі і руках, у якіх зусім,
здавалася, не было крыві, — яна была
слабай, як сцяблінка палыну на мяжы.
Вельмі тонкая скура, тонкая доўгая шыя,
нават прычоска нейкая незразумела
невыразная. І гэта было тым больш
дзіўным, што валасы былі залацістыя,
дзівоснай пышнасці і прыгажосці. Нашто
быў гэты недарэчны затрапезны кукіш на
патыліцы?
Рысы твару былі выразныя, рэзка
акрэсленыя, такія правільныя, што
згадзіліся б як узор нават вялікаму
скульптару. І ўсё ж я не думаю, каб які-
небудзь скульптар спакусіўся б ляпіць з яе
Юнону: рэдка мне здаралася бачыць такі
непрыемны, варты жалю твар. Вусны дзіўна
перакрыўленыя, ля носа глыбокія цені,
колер твару шэры, чорныя бровы ў нейкім
дзівацкім надломе, вочы вялізныя-вялізныя,
чорныя, але і ў іх нейкі незразумелы
застыглы выраз.
«Небарака, д'ябальскі непрыгожая», — з «Бедняжка дьявольски некрасива», — с
жалем падумаў я і апусціў вочы. сочувствием подумал я и опустил глаза.
Я ведаю шмат жанчын, якія да самай труны
не даравалі б мне гэтых апушчаных вачэй,
але гэтая, відаць, прызвычаілася бачыць
штосьці нядобрае на тварах усіх людзей,
якіх сустракала: яна зусім не звярнула на
гэта ўвагі.
Не ведаю, ці хацела яна паднесці руку да
маіх вуснаў, ці проста працягнула яе для
рукапаціскання на англійскі манер, а можа,
рука проста здрыганулася, але я ўзяў яе
кволыя пальчыкі і пачціва паднёс іх да
вуснаў. Можа, я нават затрымаў іх даўжэй,
чым трэба было: я ж быў павінен трошкі
24
неразвитыми бедрами и убогой грудью, с
голубыми жилками на шее и руках, в
которых, казалось, совсем не было крови —
она была слабой, словно стебелек полыни
на взмежке.
Очень тонкая кожа, тонкая длинная шея,
даже прическа какая-то невыразительная. И
это казалось тем более странным, что
волосы были золотистые, пышные и
удивительно красивые. Зачем же
понадобился этот нелепый узел на затылке?
Черты лица были выразительные, резко
очерченные, такие правильные, что
сгодились бы в качестве образца даже
великому скульптору. И все же я не думаю,
чтоб какой-нибудь скульптор соблазнился
лепить с нее Юнону: редко увидишь столь
неприятное, достойное жалости лицо. Губы
искривлены, у носа глубокие тени, цвет
лица серый, черные брови в каком-то
странном изломе, глаза огромные, черные,
но в них застыло какое-то непонятное
выражение.
Я знаю многих женщин, которые до самого
гроба не простили бы мне моих опущенных
глаз, но эта привыкла видеть, наверное, что-
то подобное на лицах всех людей, кого
встречала: она совсем не обратила на это
внимания.
Не знаю, хотела ли она подать мне руку для
поцелуя или протянула ее для пожатия на
английский манер, а может, рука просто
вздрогнула, но я взял ее хрупкие пальчики и
почтительно поднес к губам. Может, я даже
задержал их дольше, чем было нужно: я
ведь должен был хоть немного искупить
выкупіць гэты грэх апушчаных вачэй. свой грех.
Калі я апусціў руку, у вачах гэтай дзяўчыны Когда я отпустил руку, в глазах этой
— не, нават дзіцёнка — з'явілася нешта девушки — нет, даже ребенка — появилось
ліхаманкавае, балючае, дзіўнае. что-то лихорадочное, больное, странное.
Яна ўсё так, як раней, моўчкі паказала мне Она все так же молча указала мне на кресло
рукою на крэсла перад камінам. Я, аднак, не перед камином. Однако я не сел, пока не
сеў, пакуль не села яна. І зноў той самы села она. И снова то же самое удивление в
дзіўны выраз у вачах. І тут я прыпомніў, як глазах. И тут я припомнил, как дрожала ее
дрыжала яе рука ля маіх вуснаў, і зразумеў, рука у моих губ, и понял, что она просто не
што яна проста не ўмела яе падаваць, што умела ее подавать, что ей никогда не
ёй ніколі не цалавалі рукі. А папраўдзе, целовали руки. И в самом деле, чего можно
чаго можна было чакаць ад гэтай выклятай было ожидать от этой проклятой Богом
Богам балотнай дзіркі сярод лясоў? болотной дыры среди лесов?
…Калі тая самая ахмістрыня з падціснутымі …Когда экономка с поджатыми губами
вуснамі прынесла нам вячэру і пакінула нас принесла ужин и оставила нас одних, я
адных, я спытаў, з кім я размаўляю. спросил, с кем разговариваю.
— Я гаспадыня Балотных Ялін. Надзея — Я хозяйка Болотных Ялин. Надежда
Яноўская. Яновская.
— Прабачце, можа, мне трэба было — Простите, может, мне нужно было
прадставіцца раней. Я, сам таго не представиться раньше? Я, сам того не
жадаючы, падмануў вашу ахмістрыню. Я желая, обманул вашу экономку. Я совсем не
зусім не купец… купец…
— Я ведаю, — вельмі спакойна сказала яна, — Я знаю, — очень спокойно ответила она,
— купцы не такія, а я вас ужо бачыла. Там, — купцы не такие, а я вас уже видела. Там,
над дзвярыма, ёсць… высока… над дверями, высоко… есть… незаметные
непрыкметныя ваўчкі, каб глядзець. Калі да глазки, чтоб смотреть. Когда к нам кто-то
нас прыязджае хтосьці, я адразу бачу, приезжает, я сразу вижу. В глазок. Только
кожны раз. Толькі вельмі, вельмі рэдка очень редко, очень редко приезжают к нам
прыязджаюць да нас людзі. І яны баяцца. І я люди. И они боятся. И я тоже мало кого
таксама мала каго магу пусціць да нас. Вы могу впустить к нам. Вы не такой, как
не такі, як іншыя… Рэдка ў нас бываюць другие… Редко у нас бывают достойные
вартыя даверу людзі. доверия люди.
Мяне непрыемна ўразіла такая, мякка Меня неприятно удивила такая, мягко
кажучы, адкрытасць. Што гэта? Тонкі говоря, откровенность. Что это? Тонкий
разлік або наіўнасць? Але колькі я ні расчет или наивность? Но сколько я ни
глядзеў на гэты перакрыўлены твар, я не вглядывался в это искривленное лицо, я не
мог заўважыць на ім нават водбліску мог разглядеть на нем даже отблеска какой-
нейкай задняй думкі. то задней мысли.

25
Твар быў прастадушны, дзіцячы. Але Лицо было простодушное, детское. Но
найбольш пераканаў мяне голас. Ён быў самым убедительным был ее голос:
павольны, лянівы, абыякавы і адначасова медленный, ленивый, безразличный и
трапяткі і перарывісты, як голас начной одновременно трепетный и прерывистый,
птушкі. словно голос лесной птицы.
— І, да таго ж, я наогул бачыла вас… раней. — И к тому же я вообще видела вас…
прежде.
— Дзе? — шчыра здзівіўся я. — Где? — искренне удивился я.
— Не ведаю. Я многіх людзей бачу. Мне — Не знаю. Я многих людей вижу. Мне
здаецца, што я вас бачыла ў сне… Часта… кажется, что я вас видела во сне… Часто…
А магчыма, і не ў сне. Вам не здаралася А возможно, и не во сне. Вам не случалось
адчуваць такое… як быццам вы жылі чувствовать… словно вы жили когда-то,
калісьці, даўно… і зараз адкрываеце, давно… и теперь открываете, находите
знаходзіце зноў многае з таго, што бачылі… опять заново многое из того, что видели…
даўно-даўно. давным-давно?…
Я чалавек здаровы. І я яшчэ не ведаў тады, Я человек здоровый. И я еще не знал, что
што такое бывае часам у знерваваных подобное бывает иногда у нервных людей с
людзей, людзей з вельмі тонкім очень тонким восприятием. У них каким-то
успрыманнем. У іх неяк парушаецца сувязь образом нарушается связь между
паміж першасным успрыманнем і первичным восприятием и последующими
наступнымі ўяўленнямі памяці. Падобнае ім представлениями памяти. Похожее им
здаецца тоесным, яны адкрываюць у кажется тождественным, они открывают в
прадметах, якія ім зусім не знаёмыя, нешта предметах, которые им совсем не знакомы,
даўно вядомае. А ўсведамленне — адвечны что-то давно известное. А сознание —
рэаліст — супраціўляецца гэтаму. Таму і извечный реалист — сопротивляется этому.
атрымліваецца, што прадмет адначасова і Вот так и получается, что предмет
цалкам незнаёмы, і таемна знаёмы. одновременно незнаком и таинственно
знаком.
Паўтараю, я не ведаў гэтага. І ўсё ж ні на Повторяю, я не знал этого. И все же ни на
хвіліну не закралася ў мой мозг думка, што минуту в мой мозг не закралась мысль, что
гэта жанчына можа хлусіць, такой эта девушка может лгать, такой
шчырасцю і абыякавасцю веяла ад яе слоў. искренностью и безразличием веяло от ее
слов.
— Я вас бачыла, — зноў паўтарыла яна. — — Я вас видела, — повторила она снова. —
Але хто вы! Я не ведаю вас. Но кто вы? Я не знаю вас.
— Мяне завуць Андрэй Беларэцкі, пані. Я — Меня зовут Андрей Белорецкий, панна. Я
вучоны-фалькларыст. ученый-фольклорист.
Яна зусім не здзівілася. Здзівіўся я, Она совсем не удивилась. Наоборот,

26
даведаўшыся, што гэта слова ёй знаёма. удивился я, узнав, что это слово ей знакомо.
— Што ж, вельмі цікава. А чым вы — Что же, очень любопытно. А чем вы
зацікаўлены? Песнямі, прымаўкамі? интересуетесь? Песнями, поговорками?
— Легендамі, пані. Старымі мясцовымі — Легендами, панна. Старыми местными
легендамі. легендами.
Я перапудзіўся не на жарт. Яна раптам Я испугался не на шутку. Она вдруг
выпрамілася, як быццам яе катавалі выпрямилась, словно ее пытали
электрычным токам, твар збялеў, павекі электрическим током, лицо побледнело,
закрыліся, але я згодзен быў пабажыцца, веки сомкнулись.
што за імі вочы яе закаціліся.
Спуджаны, я падтрымаў яе галаву і паднёс Я бросился к ней, поддержал ее голову и
да вуснаў шклянку з вадою, але яна ўжо поднес к губам стакан с водой, но она уже
апрытомнела. І тут вочы яе заіскрыліся пришла в себя. И тут ее глаза заискрились
такім абурэннем, такім невыказным таким негодованием, таким неизъяснимым
дакорам, што я адчуў сябе апошнім укором, что я почувствовал себя последним
мярзотнікам, хоць і не ведаў, дзеля якой мерзавцем, хотя и не знал, чего ради я не
прыгоды я павінен маўчаць пра сваю должен говорить о своей профессии. У меня
прафесію. Я адчуў толькі, што тут нешта лишь мелькнула смутная догадка, что здесь
звязана са старым правілам: «У доме что-то связано со старым правилом: «В доме
павешанага не размаўляюць пра шворку». повешенного не говорят о веревке».
Перарывістым голасам яна сказала: Прерывистым голосом она сказала:
— І вы… І вы таксама… Нашто вы мяне — И вы… И вы тоже… За что вы меня
мучыце, нашто мяне ўсе… мучаете, зачем меня все…
— Гаспадыня, пані. Дальбог, я не думаў, я — Спадарыня, панна! Честное слово, я
не ведаю… Глядзіце, вось пасведчанне ад ничего плохого не думал, я ничего не
акадэміі, вось ліст губернатара. Я ніколі не знаю… Смотрите, вот свидетельство от
быў тут. Даруйце, даруйце мне, калі я вас академии, вот письмо губернатора. Я
чымсьці балюча закрануў. никогда здесь не был. Простите, простите,
Бога ради, если я вам сделал больно.
— Нічога, — сказала яна. — Нічога, — Ничего, — сказала она. — Ничего,
супакойцеся, пан Беларэцкі. Гэта так… Я успокойтесь, пан Белорецкий. Это — так…
проста ненавіджу гэтыя цёмныя стварэнні Просто я ненавижу темные творения разума
дзікунскага розуму. Можа, і вы калісьці дикарей. Может, и вы когда-нибудь
зразумееце, што гэта такое, гэта цёмнае. А я поймете, что это такое — этот мрак. А я
зразумела даўно. Толькі перш ніж поняла давно. Только прежде чем понять до
зразумець да канца — я памру. конца — я умру.
Я ведаў, недалікатна было б распытваць Я понял, что бестактно было бы
далей. Я змаўчаў. І толькі пасля, калі яна расспрашивать, и промолчал. И лишь
27
відавочна супакоілася, сказаў: немного погодя, когда она успокоилась,
сказал:
— Прабачце, калі я вас уразіў, пані — Простите, что я вас так разволновал,
Яноўская. Я адразу зрабіўся вам панна Яновская. Я вижу, что сразу стал вам
непрыемным. Калі вы хочаце, каб я ад вас неприятен. Когда я должен уехать? Мне
паехаў? Мне здаецца, лепей зараз. кажется, лучше сейчас же.
Твар яе зноў дзіка скрывіўся. Лицо ее снова исказилось.
— Ах, хіба ў тым справа! Не трэба. Вы — Ах, разве в этом дело! Не надо. Вы очень,
вельмі, вельмі пакрыўдзіце мяне, калі очень обидите меня, если уедете сейчас. И к
паедзеце зараз. І да таго ж, — голас яе тому же, — голос ее задрожал, — что бы вы
задрыжаў, — што, каб я папрасіла, ответили, если б я попросила, понимаете,
разумееце, папрасіла вас застацца тут, у попросила вас остаться здесь, в этом доме,
гэтым доме. Хоць бы на два-тры тыдні, да хотя бы на две-три недели? Словом, до того
таго часу, пакуль скончацца цёмныя ночы времени, пока окончатся темные ночи
восені. осени?
Позірк яе пачынаў блукаць. На вуснах Взгляд ее начал блуждать. На губах
з'явілася жаласная ўсмешка. появилась жалкая улыбка.
— Пасля будзе снег… І сляды на ім. — Потом будет снег… И следы на нем.
Вядома, вы рабіце, як хочаце. Але мне было Конечно, вы поступайте, как хотите. Однако
б непрыемна, каб пра апошнюю з Яноўскіх мне было бы неприятно, если б о последней
сказалі, што яна забыла старадаўнюю из Яновских сказали, что она забыла
гасціннасць. старинное гостеприимство.
Яна так сказала «апошняя з Яноўскіх», Она так сказала «последняя из Яновских»,
гэтая васемнаццацігадовая дзяўчынка, што эта восемнадцатилетняя девочка, что у меня
мне чамусьці аж па сэрцы разанула жалем. почему-то сердце сжалось от боли.
— Што ж, — працягвала яна, — калі — Что же, — продолжала она, — если
цікавіцеся гэтым, брыдкім, хіба я магу интересуетесь этой скверной, разве я могу
супярэчыць. Іншыя збіраюць нават змей. Я возражать. Некоторые собирают даже змей.
павінна вам сказаць, што вы прыехалі ў Я должна сказать, что вы приехали в
запаветны край. Тут прывідаў і зданяў заповедный край. Здесь привидений и
больш, як жывых людзей. Сяляне, якіх призраков больше, чем живых людей.
трасе трасца, распавядаюць дзівосныя і Крестьяне, которых трясет лихорадка,
жахлівыя гісторыі. Яны жывуць бульбай, рассказывают удивительные и страшные
галодным пушным хлебам, нішчымнай истории. Они живут бульбой, голодным
аўсянкай і фантазіяй. Начаваць у іхніх хатах пушным хлебом, постной овсянкой и
вам нельга, там бруд, скупчанасць і трасца. фантазией. Ночевать у них в хатах вам
Хадзіце па навакольных хутарах, там вам за нельзя: там грязь, скученность, лихоманка.
грошы, якія пойдуць на хлеб ці на гарэлку, Ходите по окрестным хуторам, там вам за
што на імгненне сагрэе вечна халодную ад деньги, которые пойдут на хлеб или водку,
28
трасцы кроў, раскажуць усё. А вечарам согревающую на мгновение вечно
прыходзьце сюды. Тут вас заўсёды-заўсёды холодную от малярии кровь, расскажут все.
будзе чакаць стол, і ложак, і агонь у каміне. А вечером возвращайтесь сюда. Здесь вас
Запамятайце, я гаспадыня тут, сяляне всегда будет ожидать стол, и постель, и
слухаюцца мяне. Згода? огонь у камина. Запомните, я хозяйка здесь,
крестьяне слушаются меня. Согласны?
У гэты час я з упэўненасцю ведаў, што К этому времени я уже почти был уверен,
ніхто гэтага дзіцёнка не слухаецца, ніхто что никто этого ребенка не слушается,
яго не баіцца і ніхто ад яго не залежыць. никто его не боится и никто от него не
Магчыма, кожнаму другому я ўсміхнуўся б зависит. Возможно, кому другому я
проста ў вочы, але ў гэтым «прыказе» было улыбнулся бы прямо в глаза, но в этом
столькі яшчэ незразумелага для мяне «приказе» было столько еще не понятной
малення, столькі жаласнага, што я прыкрыў мне мольбы, столько трогательности и
павекі і сказаў: ожидания, что я, опустив глаза, сказал:
— Добра. Я падпарадкоўваюся жаданню — Хорошо. Я подчиняюсь желанию панны.
паненкі.
Яна не заўважыла іранічнай іскры ў маіх Она не заметила иронической искорки в
вачах і нават паружавела на хвілінку, моих глазах и даже порозовела на миг,
відаць, з той прычыны, што яе паслухалі. видимо, оттого, что ее послушали.
…Вельмі сціплую вячэру ўзялі са стала. Мы …Остатки очень скромного ужина убрали
засталіся ў крэслах перад камінам. со стола. Мы остались в креслах перед
Яноўская азірнулася на чорныя вокны, за камином. Яновская оглянулась на черные
якімі шумелі і церліся аб шыбы вялізныя окна, за которыми шумели и терлись
дрэвы, і сказала: ветвями о стекла огромные деревья, и
сказала:
— Пан Беларэцкі яшчэ не хоча спаць? — Пан Белорецкий еще не хочет спать?
Гэты дзіўны вечар так настроіў мяне, што Этот странный вечер так настроил меня, что
спаць мне расхацелася. І вось мы сядзелі спать расхотелось. И вот мы сидим рядом и
поруч і глядзелі ў агонь. смотрим в огонь.
— Скажыце, — раптам запытала яна, — — Скажите, — вдруг спросила она, — люди
людзі паўсюль так жывуць, як у нас? повсюду живут так, как у нас?
Я са здзіўленнем глянуў на яе: няўжо яна Я с недоумением взглянул на нее: неужели
ніколі не пакідала гэтага дома? Яна, як она никогда не покидала этого дома? Она,
быццам зразумеўшы, адказала: словно поняв меня, ответила:
— Я не была нідзе, акрамя гэтай раўніны ў — Я не была нигде, кроме этой равнины в
лясах. Бацька мой, ён быў лепшы чалавек лесах. Отец мой, это был лучший человек на
на свеце, сам вучыў мяне, ён быў вельмі свете, сам учил меня, он был очень
адукаваны чалавек. Я, вядома, ведаю, якія образован. Я, конечно, знаю, какие есть на
29
ёсць на свеце краіны, ведаю, што не свете страны, знаю, что не повсюду растут
паўсюль растуць нашы яліны, але скажыце, наши ели, но, скажите, всюду ли человеку
ці паўсюль чалавеку так сіра і холадна так сиро и холодно жить на земле?
жыць на зямлі?
— Многім холадна жыць на зямлі, пані. — Многим холодно жить на земле, панна.
Вінаваты ў гэтым людзі, якія прагнуць Виноваты в этом люди, жаждущие власти,
улады, непасільнай, немагчымай для непосильной, невозможной для человека.
чалавека. Вінаваты таксама і грошы, з-за Виновны также и деньги, из-за которых
якіх людзі хапаюць адзін аднаго за глотку. люди хватают друг друга за глотку. Однако
Але мне здаецца, што не паўсюль так мне кажется, что не всюду так сиротливо,
сіратліва, як тут. Там, за лясамі, ёсць как здесь. Там, за лесами, есть теплые луга,
цёплыя лугі, кветкі, буслы на дрэвах. Там цветы, аисты на деревьях. Там тоже нищета
таксама галеча і забітасць, але там людзі и забитость, но там люди как-то ищут
неяк шукаюць паратунку ад гэтага. Людзі спасения. Они украшают жилища, женщины
прыкрашаюць хаты, жанчыны смяюцца, смеются, дети играют. А тут всего этого
дзеці бегаюць. А тут усяго гэтага мала. очень мало.
— Я здагадвалася, — сказала яна. — Гэты — Я догадывалась, — сказала она. — Этот
свет вабіць, але я не патрэбная нідзе, акрамя мир манит, но я не нужна нигде, кроме
Балотных Ялін. Ды і што я там буду рабіць, Болотных Ялин. Да и что я буду делать,
калі там патрэбны грошы? Скажыце, а такія если там нужны деньги? Скажите, а такие
рэчы, як каханне, як сяброўства, там вещи, как любовь, как дружба, там бывают
бываюць хоць часам? Ці гэта толькі ў хоть изредка? Или это только в книгах,
кнігах, якія ёсць у бібліятэцы бацькі? которые в библиотеке отца?
Я зноў ні на хвіліну не падумаў, што гэта Я снова ни на минуту не заподозрил, что это
двухсэнсоўны жарт, хоць маё становішча двусмысленная шутка, хотя мое положение
было досыць няёмкім: сядзець у начным было довольно неловким: сидеть ночью в
пакоі і размаўляць з малазнаёмай паненкай комнате и беседовать с малознакомой
пра каханне, ды яшчэ па яе ініцыятыве. барышней о любви, да еще по ее
инициативе…
— Там яно часам бывае. — Там это иногда случается.
— Вось і я кажу. Не можа быць, каб людзі — Вот я и говорю. Не может быть, чтоб
хлусілі. Але тут нічога гэтага няма. Тут люди лгали. Но здесь ничего этого нету.
багна і змрок. Тут ваўкі… ваўкі з Здесь трясина и мрак. Здесь волки… волки с
палаючымі вачыма. У такія ночы мне пылающими глазами. В такие ночи мне
здаецца, што нідзе, нідзе на зямлі няма кажется, что нигде, нигде на земле нет
сонца. солнца.
Мне стала страшна, калі я пабачыў сухі Мне стало страшно, когда я увидел сухой
чорны бляск яе вачэй, і, каб перавесці тэму черный блеск в ее глазах, и, чтобы
размовы на штосьці іншае, сказаў: перевести беседу на что-нибудь иное,
30
 сказал:
— Няўжо вашы бацька і маці не кахалі — Неужели ваши отец и мать не любили
адзін аднаго? друг друга?
Яна загадкава ўсміхнулася: Она загадочно улыбнулась:
— У нас не кахаюць. Гэты дом цягне з — У нас не любят. Этот дом тянет из людей
людзей жыццё. І потым, хто вам сказаў, што жизнь. И потом, кто вам сказал, что у меня
ў мяне была маці. Я яе не памятаю, яе не была мать. Я ее не помню, ее не помнит в
памятае ніхто ў доме. Часам мне здаецца, доме никто. Временами мне кажется, что я
што я з'явілася на свет сама. появилась на свет сама.
Нягледзячы на глыбокую наіўнасць гэтых Несмотря на глубокую наивность этих слов,
слоў, я зразумеў, што гэта не вядомая сцэна я понял, что это — неизвестная сцена из
з «Дэкамерона» і тут нельга смяяцца, бо «Декамерона» и смеяться нельзя, потому
гэта жудасна. Перада мною сядзела что все это ужасно. Передо мной сидела
васемнаццацігадовавя дзяўчына і восемнадцатилетняя девушка,
размаўляла са мною пра тое, што даўно разговаривала о том, что давно должна была
павінна была хаваць у сэрцы і што, аднак, хранить в сердце и что, однако, имело для
мела для яе не большую рэальнасць, ніж нее не большую реальность, чем для меня
для мяне анёлы на небясі. ангелы на небеси.
— Вы памыляецеся, пані, — буркнуў я, — — Вы ошибаетесь, — буркнул я, — любовь
каханне ўсё ж даецца нам, хоць зрэдку, на все же дается нам, хотя бы изредка, на
зямлі. земле.
— Ваўкі не могуць кахаць. І як можна — Волки не могут любить. И как можно
кахаць, калі наперадзе смерць. Вось яна, за любить, если вокруг смерть. Вот она, за
акном. окном.
Худзенькая празрыстая ручка паказала на Худенькая прозрачная ручка указала на
чорныя плямы акон. І зноў забулькацеў черные пятна окон. И снова зазвучал
галасок: голосок:
— Вашы хлуслівыя кнігі пішуць, што гэта — Ваши лживые книги пишут, что это
найвялікшая таямніца, шчасце і святло, што огромное таинство, счастье и свет, что
чалавек, калі яно прыходзіць, а другі не человек, когда оно приходит, а другой не
кахае, забівае сябе. любит, убивает себя.
— Так, — адказаў я. — Іначай не было б ні — Да, — ответил я. — Иначе не было б ни
жанчын, ні мужчын. женщин, ни мужчин.
— Хлусіце. Людзі забіваюць не сябе, а — Лжете. Люди убивают не себя, а других,
іншых, яны выпусцілі на зямлю тысячы они выпустили на землю тысячи
прывідаў, зданяў. Я не веру, я ніколі не привидений. Я не верю, я никогда не
адчувала гэтага, значыць, яго няма. Я ні да чувствовала этого, значит, его нет. Я ни к
каго не хачу дакранацца — я хачу схавацца кому не хочу прикасаться — я хочу
31
ад кожнага. Я нікога не хачу, як дзіўна спрятаться от каждого. Я никого не хочу
пішуць вашы кнігі, «цалаваць» — людзі «целовать», о чем так много и странно
кусаюцца. пишут ваши книги, — люди кусаются.
Нават зараз такая размова пужае некаторых Даже теперь подобный разговор пугает
мужчын — што ж казаць пра тыя часы. Я не некоторых мужчин, что же говорить про те
належаў да нахабных мужчын, але мне не времена. Я не принадлежал к нахалам, но
было сорамна: яна размаўляла пра каханне мне не было стыдно: она разговаривала о
так, як іншыя жанчыны пра надвор'е. Яна не любви так, как иные женщины о погоде.
ведала, нічога не ведала пра гэта, яна была Она не знала, ничего не знала об этом, она
неразбуджаная, зусім халодная, халодная як была неразбуженная, совсем холодная,
лёд. Яна нават не магла разумець, сорамна холодная как лед. Она даже не могла
гэта ці не. І вочы яе адкрыта глядзелі ў мае, понимать, стыдно это или нет. И глаза ее
не прыгашаныя павекамі. Гэта не магло открыто смотрели в мои. Это не могло быть
быць какецтвам. Гэта быў дзіцёнак, нават кокетством. Это был ребенок, даже не
не дзіцёнак, а жывы труп. ребенок, а живой труп.
І яна глыбей захуталася ў шаль і сказала: Она поглубже закуталась в шаль и сказала:
— На зямлі пануе смерць. Гэта я ведаю. Я — На земле царит смерть. Это я знаю. Я не
не люблю, калі хлусяць пра тое, чаго ніколі люблю, когда лгут о том, чего никогда не
не было на зямлі. было на земле.
Мы пасядзелі яшчэ. Вецер лямантаваў Мы помолчали. За стенами вопил ветер. Она
знадворку. Яна знізала плячыма і ціха передернула плечами и тихо сказала:
сказала:
— Жахлівы край, жахлівыя дрэвы, — Ужасный край, ужасные деревья,
жахлівыя ночы. ужасные ночи.
І зноў я пабачыў той самы выраз на яе И снова я увидел то же выражение на ее
твары і не зразумеў яго. лице и не понял его.
— Скажыце, гэта вялікія гарады, Вільня і — Скажите, это большие города — Вильня
Менск? и Менск?
— Даволі вялікія. Але Масква, Пецярбург — Довольно большие. Но Москва и
большыя. Петербург больше.
— І што, там таксама людзям нядобра — И что, там тоже людям неуютно по
ўночы? ночам?
— Не, што вы. Там за вокнамі агні, усю ноч — Нет, что вы. Там в окнах горят огни, там
гараць ліхтары, звіняць конкі, там людзі люди смеются на улицах, звенят конки,
смяюцца на вуліцах. светят фонари.
Яна задумалася. Она задумалась.
— Вось бачыце. А тут ніводнага агню. — Вот видите. А здесь ни одного огня.

32
Вакол гэты стары парк на дзве вярсты ў
кожны бок, а за ім спяць без агнёў
самотныя хаты. У замку каля пяцідзесяці
пакояў, не лічачы калідораў і розных
пераходаў з закуткамі. Ён так даўно
пабудаваны. І ён вельмі халодны, бо продкі
забаранілі рабіць у ім печкі, толькі каміны,
каб не было падобна на простых суседзяў.
Каміны палаюць удзень і ўначы, але ўсё
адно па кутах вільгаць і паўсюль холад. У
нас на пяцьдзесят пакояў толькі тры
чалавекі. Ахмістрыня спіць на першым
паверсе, там і вартаўнік. Яшчэ ў адным з
флігеляў, за алеяй, жывуць вартаўнік парку,
кухарка і праля. Там добра. А ў другой
прыбудове дома, з асобным уваходам, жыве
яшчэ мой упраўляючы, Ігнат Берман-
Гацевіч. Нашто ён патрэбен, упраўляючы,
не ведаю, але такі закон. А ў доме на ўвесь
другі паверх, на трыццаць пакояў, я адна. І
так непрытульна, што хочацца заціснуцца
кудысьці ў кут, захутацца з галавою, як
дзіцёнку, у коўдру і сядзець так. Вось зараз
мне чамусьці вельмі добра і так спакойна,
як не было ўжо два гады, з таго дня, як
памёр бацька. І мне зараз усё роўна, ёсць
агні за гэтымі вокнамі ці няма. Ведаеце,
гэта вельмі добра, калі поруч ёсць людзі.
Яна давяла мяне праз гадзіну да майго Она проводила меня до моей комнаты (ее
пакоя (яе пакой быў толькі праз адны комната была всего через одну) и, когда я
дзверы ад майго) і, калі я ўжо адчыняў уже открывал дверь, сказала:
дзверы, сказала:
— Калі вы цікавіцеся старымі паданнямі —
пашукайце ў бібліятэцы, у шафе для
рукапісаў. Там павінен быць рукапісны том
паданняў, нашых сямейных паданняў. Ну, і
яшчэ такія-сякія дакументы.
І дадала:
— Дзякуй вам, пан Беларэцкі.
33
Вокруг этот старый парк на две версты в
каждую сторону, а за ним спят без огней
одинокие хаты. В этом дворце около
пятидесяти комнат, множество коридоров и
разных переходов с темными углами. Он так
давно построен… И он очень холодный,
потому что предки запретили класть печи,
только камины, чтоб было не так, как у
простых соседей. Камины пылают днем и
ночью, но все равно по углам сырость и
повсюду холод. У нас на пятьдесят комнат
только три человека. Экономка спит на
первом этаже, там же и сторож. Еще в
одном из флигелей, за аллеей, живут сторож
парка, кухарка и прачка. Тем хорошо. А во
второй пристройке дома, с отдельным
входом, живет мой управляющий, Игнат
Берман-Гацевич. Зачем он нужен, этот
управляющий, не знаю, но таков закон. А в
доме на весь второй этаж, на тридцать
комнат, я одна. И так неуютно, что хочется
вжаться в какой-нибудь угол, закутаться с
головой, как ребенок, в одеяло и сидеть. Вот
сейчас мне почему-то очень хорошо и так
покойно, как не было уже два года, когда
еще был жив отец. И мне сейчас все равно,
есть огни за этими окнами или нет. Знаете,
это очень хорошо, когда рядом есть люди…
— Если вы интересуетесь старыми
преданиями — поищите в библиотеке, в
шкафу для рукописей. Там должен быть
рукописный том преданий, наших семейных
преданий. Ну, и еще кое-какие документы.
И добавила:
— Спасибо вам, пан Белорецкий.
Я не зразумеў, за што яна мне дзякавала, і, Я не понял, за что она меня благодарила, и,
прызнаюся, нават не вельмі думаў пра гэта, признаюсь, даже не очень думал об этом,
калі ўвайшоў у невялікі свой пакой без когда вошел в небольшую комнату без
засаўкі на дзвярах і паставіў свечку на стол. задвижки на двери и поставил свечу на стол.
У пакоіку быў ложак, шырокі, як поле бою Здесь была кровать, широкая, как поле боя
пад Койданавым. Над ложкам стары под Койдановом . Над кроватью старый
балдахін. На падлозе — выцерты цудоўны балдахин. На полу — чудесной работы
кілім. Ложак, відаць, засцілалі з дапамогаю вытертый ковер. Кровать, видимо,
асаблівай палкі (як дзвесце год таму), такі застилали с помощью особой палки (как
ён быў вялікі. І палка стаяла поруч. Акрамя двести лет тому назад), такая она была
ложка была камода, высокая канторка і большая. Палка стояла рядом. Помимо
стол. Больш нічога. кровати были комод, высокая конторка и
стол. Больше ничего.
Я распрануўся і лёг пад цёплую коўдру, Я разделся и лег под теплое одеяло, задув
задзьмуўшы свечку. Адразу ж за акном свечу. И сразу за окном выступили на синем
выступілі на сінім фоне чорныя сілуэты фоне черные силуэты деревьев и донесся их
дрэў, і данёсся іх роўны, наводзячы сон, ровный, навевающий сон шум.
шум.
І чамусьці гэта адчуванне закінутасці Почему- то ощущение заброшенности
зрабіла тое, што я выцягнуўся, закінуў рукі подействовало на меня так, что я вытянулся,
за галаву і, ледзь не засмяяўшыся ад закинул руки за голову и, едва не
шчасця, заснуў, як праваліўся ў нейкую засмеявшись от счастья, уснул, будто
цёмную і прыемную прорву. Праз сон мне провалившись в какую-то темную пропасть.
здалося яшчэ толькі, што нехта ішоў Сквозь сон мне казалось еще, что кто-то
маленькімі асцярожнымі крокамі па шел маленькими и осторожными шагами по
калідоры, але я не звярнуў на гэта ўвагі, я коридору, но я не обратил на это внимания,
спаў і радаваўся ў сне, што сплю. я спал и радовался во сне, что сплю.
Гэта была апошняя мая спакойная ноч у Это была моя первая ночь и единственная
доме Яноўскіх на Балотных Ялінах. спокойная в доме Яновских в Болотных
Ялинах.
Навокал на многіх дзесяцінах шумеў і Вокруг на многих десятинах шумел и
хваляваўся пад асеннім дажджом закінуты, волновался под осенним дождем
глухі, чорны ад старасці і вільгаці парк. заброшенный, глухой, потемневший от
старости и влаги парк.

РАЗДЗЕЛ ДРУГІ Глава вторая

34
Наступны дзень быў звычайным шэрым Следующий день был обычным серым днем,
днём, якія часта бываюць увосень у какие часто бывают осенью в Беларуси.
Беларусі. Ранкам я не бачыў гаспадыні, мне Утром я не видел хозяйку, мне сказали, что
сказалі, што яна дрэнна спіць уначы і таму она плохо спит по ночам и потому встает
ўстае позна. Твар ахмістрыні, калі я сядзеў поздно. Лицо экономки, когда я сидел за
за сняданнем, быў нейкі воцатна-кіслы і завтраком, было какое-то уксусно-кислое и
такі надзьмуты, што непрыемна было такое надутое, что неприятно было
глядзець. Таму я не затрымаўся за сталом, смотреть. Поэтому я не задержался за
узяў у пакоі свой вялізны зашарпаны столом, взял в комнате свою большую
сшытак, пяць алоўкаў, накінуў сухі плашч і, потрепанную тетрадь, пять карандашей,
распытаўшы пра дарогу да бліжэйшага накинул высохший за ночь плащ и,
пачынка, выйшаў з пакоя. расспросив дорогу до ближайшего починка ,
вышел из дома.
Мне адразу ж стала неяк лягчэй, хоць Мне сразу стало как-то легче, хотя ничто
наваколле не магло пахваліцца весялосцю. вокруг не располагало к веселью. Только
Толькі тут, на мокрай сцежцы, я змог добра отсюда, с мокрой тропинки, я смог хорошо
разгледзець гэты дом-палац. Уначы ён разглядеть этот дворец. Ночью он показался
здаўся мне меншым, бо абодва яго крылы мне меньше, потому что оба его крыла
надзейна хаваліся ў паркавым гушчары і надежно скрывались в чаще парка и весь
ўвесь першы паверх цалкам зарос первый этаж полностью зарос одичавшей,
здзічэлым, вялізным, як дрэвы, бэзам. А пад высокой, как деревья, сиренью. А под
бэзам раслі высокія, вышэй за чалавека, сиренью непролазно росли желтые
жоўтыя вяргіні, мясісты дзядоўнік, глухая георгины, мясистый репейник, глухая
крапіва і іншая дрэнь. Высоўваў там-сям, як крапива и прочая дрянь. Там и тут, как и во
ва ўсіх вільготных мясцінах, свае лапчастыя всех переувлажненных местах, высовывал
сцябліны падтыннік, буялі мядзведжая свои лапчатые стебли чистотел, буйно росли
дуда, шыпшына, ліснік. І на чорнай ад медвежья дудка, шиповник, паслен. И на
вільгаці зямлі сярод гэгага разнатраўя черной сырой земле среди этого разнотравья
ляжалі белыя ад цвілі, відаць, абламаныя лежали белые от плесени, видимо,
ветрам, каржакаватыя сукі дрэў. обломанные ветром, корявые сучья
деревьев.
Сляды чалавечай рукі былі відаць толькі Следы работы человеческих рук были
перад уваходам, дзе змрочным пурпурам видны только перед входом, где мрачным
гарэлі на вялікай курціне познія астры. пурпуром горели на большой клумбе
поздние астры.
І дом выглядаў так змрочна і холадна, што И дом выглядел так мрачно и холодно, что у
сэрца сціснула. Быў ён двухпавярховы, з меня сжалось сердце. Был он двухэтажный,
вялізным бельведэрам і невялікімі вежкамі с огромным бельведером и небольшими

35
па краях і вызначаўся той адсутнасцю башенками по сторонам. Бросалось в глаза
архітэктуры, якая была тыповай для отсутствие архитектуры, типичное для
беларускіх палацаў у тыя часы, калі нашы богатых белорусских построек тех времен,
продкі кінулі будаваць замкі, але яшчэ когда наши предки перестали строить
патрабавалі ад дойлідаў, каб яны рабілі замки, но еще требовали от зодчих
палацы падобнымі на гэтыя замшэлыя возводить хоромы, похожие на эту
старыя берлагі. обомшелую старую берлогу.
Я вырашыў ісці ў пачынак не раней, як Я решил идти на хутор лишь после того, как
агледзеўшы ўсё тут, і пайшоў па алеі. Чорт осмотрю здесь все, и пошел по аллее. Черт
ведае, які дурань вырашыў насаджаць у знает какой дурак надумал насадить в таком
такім змрочным месцы яліны, але гэта было мрачном месте ели, но это было сделано, и
зроблена, і дрэвы, якім было ніяк не менш парк, которому было никак не меньше сотни
за сотню год, зрабілі мясцовасць толькі лет, был ненамного приятнее, чем
трошкі больш прыемнай, ніж славуты лес у известный лес у Данте. Ели, толстые —
Дантэ. Яліны, тоўстыя — дваім не абхапіць, двоим не обхватить, — подступали к самым
— падступалі да самых муроў палаца, стенам дворца, заглядывали лапами в окна,
заглядалі лапамі ў вокны, узвышалкя сіне- возвышались сине-зелеными конусами над
зялёнымі конусамі над дахам. Стаўбуры іх крышей. Стволы их затянула седая борода
зацягнула сівая барада мхоў і лішайнікаў, мхов и лишайников, нижние ветви свисали
ніжнія галіны звісалі да зямлі, як шатры, і до земли, словно шатры, и аллея
алея нагадвала вузкае міжгор'е. Толькі ля напоминала узкое межгорье. Лишь у самого
самага дома бачны былі там-сям дома виднелись кое-где хмурые, темные от
пахмурныя, чорныя ад дажджу, амаль голыя дождя, почти голые исполины липы и один
волаты ліпы і адзін каржакаваты дуб, кряжистый дуб, видимо, заповедный,
відаць, запаветны, бо ўзносіў сваю макушу потому что возносил свою вершину на
на некалькі сажняў вышэй за самыя высокія несколько саженей выше самых высоких
яліны. елей.
Ногі мае бясшумна ступалі па ігліцы, пасля Ноги мои бесшумно ступали по хвое. Слева
я пачуў, што злева пацягнула дымком, і потянуло дымком, и я пошел на запах.
пайшоў на пах. Хутка дрэвы расхінуліся, Вскоре деревья расступились, чтоб открыть
толькі каб паказаць такі ж зарослы флігель з столь же заросший флигель с проваленным
паваленым ганкам і забітымі вокнамі. крыльцом и заколоченными окнами.
«З палову вярсты будзе да палаца, — «С полверсты будет до дворца, — подумал
падумаў я. — Калі, скажам, гаспадароў я. — Если, скажем, хозяев надумают резать
надумаюцца рэзаць — тут не пачуюць, хоць — здесь не услышат, хоть пали из орудий».
з гарматы страляй».
Ля самых акон стаяў на дзвюх цаглінах У самых окон на двух кирпичах стоял
чыгунок, і нейкая сівая гарбатая жанчына чугунок, и какая-то седая горбатая женщина
памешвала ў ім лыжкай. Напэўна, у флігелі помешивала в нем ложкой. Наверное, во

36
дымілі печы, і таму гаспадары да позняй флигеле дымили печи, и потому хозяева до
восені варылі ежу на свежым паветры. поздней осени готовили еду на свежем
воздухе.
І зноў зялёны змрок алеі. Я вельмі доўга И снова зеленый мрак аллеи. Я очень долго
ішоў ёю, пакуль не дабраўся да таго месца, шел по ней, пока не добрался до того места,
праз якое мы трапілі ў парк. Тут бачны былі где мы проникли в парк. Здесь виднелись
свежыя сляды нашага вазка, і агароджа, свежие следы нашего возка, и ограда,
чыгунная, вітая, выключна тонкай работы, чугунная, витая, удивительно тонкой
была павалена, разбіта на кавалкі і работы, была повалена, разбита на части и
адцягнута ў бакі. Праз яе віткі прараслі отброшена в сторону. Сквозь ее завитки
даволі вялікія бярозкі. А за агароджай (тут проросли березки. А за оградой (тут аллея
алея звяртала налева і цягнулася поворачивала влево и тянулась неизвестно
немаведама куды) ляжала бурая неабсяжная куда) лежала бурая необъятная равнина с
раўніна са скарлючанымі рэдкімі дрэўцамі, редкими скрюченными деревьями,
зялёнымі вокнамі (у адно з іх мы, відаць, огромными каменными глыбами, зелеными
учора ледзь не трапілі, і я заднім лікам окнами трясины (в одно из них мы, видимо,
пахаладзеў ад жаху), рэдкімі велічнымі вчера едва не угодили, и я похолодел от
каменнямі. ужаса).
Самотная варона круцілася над гэтым Одинокая ворона кружилась над этим
гіблым месцам. гиблым местом.
…Калі я з'явіўся надвячоркам дадому з …Когда я под вечер вернулся с хутора
пачынка, я быў так намучаны гэтым домой, я был так измучен, что едва смог
змрочным месцам, што ледзь узяў сябе ў взять себя в руки. Мне начинало казаться,
рукі. Мне пачынала здавацца, што гэта что это навсегда: эти бурые равнины,
назаўсёды, гэтыя бурыя раўніны, дрыгва, трясины, полуживые от лихоманки люди,
напаўжывыя ад трасцы людзі, выміраючы вымирающий от старости парк — вся эта
ад старасці парк — уся гэта безнадзейная і безнадежная и все же родная земля, над
ўсё ж родная зямля, над якою ўдзень хмары, которой днем тучи, а ночью светит волчье
а ўначы свеціць воўчае сонца або лье солнце или льет бесконечный ливень.
бясконцая зліва.
Надзея Яноўская чакала мяне ў тым самым Надежда Яновская ожидала меня в той же
пакоі, і зноў былі той самы дзіўны выраз на комнате, и снова было то же странное
яе перакрыўленым твары і тая самая выражение на ее перекошенном лице, то же
няўважлівасць да вопраткі. Толькі на стале, безразличие к одежде. Лишь на столе, где
дзе стаяў позні абед, былі змены. стоял поздний обед, были изменения.
Абед быў вельмі сціплы і не каштаваў Обед был самый скромный и не стоил
гаспадыні ані шэлега, бо ўсе стравы былі з хозяйке ни полушки, потому что все явства
вясковых прадуктаў. Толькі на сярэдзіне были из деревенских продуктов. Только на
стала стаяла бутэлька віна, ды і тое, відаць, середине стола стояла бутылка вина, но и
37
было сваё, са сваіх сутарэнняў. Але ўсё оно, видимо, было из своих погребов. Все
іншае было проста феерверкам фарбаў і же остальное было просто фейерверком
форм. Пасярэдзіне стаяла срэбная ваза для цветов и форм. Посредине стояла
кветак, і ў ёй дзве жоўтыя галінкі клёна, серебряная цветочная ваза, и в ней — две
поруч з ёю, але, відаць, з другога сервіза, желтые ветки клена, рядом с нею, но,
вялікая, таксама срэбная, супавая міса, наверно, из другого сервиза, — большая,
срэбная салонка, талеркі, блюда. Але тоже серебряная суповница, серебряная
здзівіла мяне не гэта, тым больш што ўсе солонка, тарелки, блюда. Однако меня
гэтыя рэчы былі разрозненыя, цёмныя ад удивила не сервировка, тем более что вся
старасці, там-сям трошкі змятыя. Здзівіла посуда была разрозненной, темной от
мяне тое, што гэтыя рэчы былі даўняй старости, кое-где немножко помятой.
мясцовай работы. Удивило меня то, что она была старинной
местной работы.
Вы, вядома, ведаеце, што стагоддзі два-тры Вы, конечно, знаете, что столетия два-три
таму срэбная і залатая пасуда ў Беларусі тому назад серебряная и золотая посуда в
была пераважна нямецкай работы, Белaруси была преимущественно немецкой
вывезеная з прусаў. Гэтыя прадметы, багата работы и ввозилась из Пруссии. Эти
аздобленыя рознымі выкрутасамі, предметы, богато украшенные
рэльефнымі фігуркамі святых і анёлаў, былі «выкрутасами», фигурками святых и
саладжавыя і прыгожанькія, да таго, што ангелов, были слащавые и красивенькие до
хацелася ванітаваць, але што зробіш, гэта тошноты, но ничего не поделаешь, такова
была мода. была мода.
А гэта было сваё: нязграбныя, трошкі А это было свое: неуклюжие, коренастые
прысадзістыя фігуркі на вазе, характэрны фигурки на вазе, характерный орнамент. И
арнамент. І нават у жанчыны на салонцы даже у женщин, изображенных на солонке,
было простае шыракаватае тутэйшае было широковатое местное лицо.
аблічча.
І сярод гэтага стаялі два келіхі з вясёлкавага И ко всему прочему стояли два бокала из
старажытнага шкла, якога зараз на вагу радужного старинного стекла, которого
золата не знойдзеш (адзін келіх, перад ёю, теперь на вес золота не сыщешь (край
быў трошкі надбіты зверху). одного бокала, перед нею, был немножко
отбит).
Як на грэх, адзіны за ўвесь дзень апошні Последний и единственный за весь день луч
прамень сонца прабіўся ў акно і зайграў у солнца пробился в окно и заиграл в стекле,
шкле, запаліў у ім дзесяткі рознакаляровых зажег в нем десятки разноцветных огоньков.
агеньчыкаў.
Гаспадыня, напэўна, заўважыла мой позірк і Хозяйка, наверное, заметила мой взгляд и
сказала: сказала:
— Гэта ўсё апошняе з тых трох прыбораў, — Это последние из трех приборов,
38
якія засталіся ад продка, Рамана Жысь- которые остались от предка, Романа Жись-
Яноўскага. Але ходзіць недарэчнае паданне, Яновского. Но ходит нелепое предание,
быццам гэта падарунак яму… ад караля будто это подарок ему… от короля Стаха.
Стаха.
Праўда, сёння яна неяк пажвавела, Сегодня она как-то оживилась, даже не
здавалася нават не такой непрыгожай, казалась такой некрасивой, видимо, ей
відаць, ёй падабалася новая роля. нравилась новая роль.
Мы выпілі віна і паелі, амаль увесь час Мы выпили вина и поели, почти все время
размаўляючы. Віно было чырвонае, як разговаривая. Вино было красное, как
гранат, і надзвычай добрае. Я зусім гранат, и очень хорошее. Я совсем
развесяліўся, смяшыў гаспадыню, і нават у развеселился, смешил хозяйку, и у нее даже
яе з'явіліся на шчоках дзве не вельмі появились на щеках два не совсем здоровых
здаровыя ружовыя плямы. розовых пятна.
— А чаму вы дадалі да прозвішча вашага — А почему вы добавили к фамилии вашего
продка гэты прыдомак «жысь»? предка этот придомок «жись»?
— Даўняя гісторыя, — зноў змрочна — Давняя история, — снова помрачнев,
сказала яна. — Справа як быццам была на ответила она. — Дело как будто было на
паляванні. Да глухаватага караля са спіны охоте. К глуховатому королю со спины
бег зубр, і пабачыў гэта адзін Раман. Ён бежал зубр, и увидел это один Роман. Он
крыкнуў яму: «Жысь!» — гэта па-нашаму, крикнул: «Жись!» — что по-нашему, по-
мясцоваму, значыць «сцеражыся!», і кароль местному, значит «берегись», и король
павярнуўся, але, адбягаючы ўбок, упаў. обернулся, но, отбегая в сторону, упал.
Тады Раман, з рызыкай забіць караля, Тогда Роман, рискуя убить короля,
стрэлам трапіў зубру ў вока, і той паваліўся выстрелом попал зубру в глаз, и тот
амаль побач з каралём. Пасля гэтага ў наш повалился почти рядом с королем. После
герб далі пішчаль, а да прозвішча прыдомак этого в наш герб добавили пищаль, а к
«жысь». фамилии придомок «жись».
— Такія выпадкі маглі быць у тыя часы, — — Такие случаи могли быть в те времена, —
сцвердзіў я. — Прабачце, я прафан у подтвердил я. — Простите, я профан в
геральдыцы. Яноўскія, мне здаецца, геральдике. Яновские, мне кажется, ведут
вядуцца на нашай зямлі з дванаццатага свой род на нашей земле с двенадцатого
стагоддзя? столетия?
— З трынаццатага, — сказала яна. — І — С тринадцатого, — сказала она. — И
лепей бы яны не вяліся. Гэтыя законы роду лучше бы не вели. Эти законы рода —
чыстае глупства, але супраць іх не пойдзеш. чистая глупость, но против них не пойдешь.
Гэтыя каміны, гэта правіла абавязкова жыць Эти камины, эта необходимость жить в этом
у гэтым доме камусьці з нашчадкаў, доме кому-то из наследников, запрет
забарона прадаваць яго. А, між іншым, мы продавать его. А между тем мы нищие. И
жабракі. І дом гэты — жахлівы дом. І на нас дом этот — ужасный дом. На нас словно
39
як праклён які ляжыць. Двойчы пазбаўлялі
герба, труцілі. Амаль ніхто з продкаў не
памёр сваёй смерцю. Вось гэтага ў
чырвоным плашчы жыўцом адпелі ў царкве,
вось гэтая жанчына з непрыемным тварам,
наша дальняя сваячка, Дастаеўская (між
іншым, адзін з продкаў славутага
пісьменніка), забіла мужа і ледзь не
знішчыла пасерба, яе засудзілі да страты.
Што зробіш, нашчадкам за ўсё гэта трэба
плаціць, і на мне род Яноўскіх згіне. А як
мне хочацца часам на цёплае сонца, пад
шаты сапраўдных дрэў, якія тут не растуць.
Мне часам сняцца яны — маладыя,
вялізныя, пышныя, як зялёнае воблака. І
воды, такія светлыя, такія поўныя, што дух
займае, што спыняецца ад шчасця сэрца. А
тут гэтыя агідныя яліны, дрыгва, змрок…
Полымя каміна наружовіла яе твар. За Пламя камина слегка разрумянило ее лицо.
вокнамі ўжо залягла глыбокая чорная ноч, і, За окнами уже легла глубокая черная ночь,
відаць, пачалася зліва.
— Ах, пан Беларэцкі, я такая шчаслівая,
што вы тут, што ёсць поруч чалавек.
Звычайна я ў такія вечары голасна спяваю,
але я і песень добрых не ведаю, усе старыя,
з рукапісных кніг, сабраных дзедам. І там
жахі: чалавек цягне па расянцы чырвоны
след, а звон, які даўно патануў у дрыгве,
гучыць па начах, гучыць…
Прыходзяць дні, адыходзяць дні… -
заспявала яна глыбокім дрыжачым голасам. запела она глубоким дрожащим голосом.
-
Прыходзяць дні, адыходзяць дні,
На святло наплывае цень.
Б'ецца Сказко з Кірдзяём Пацуком,
Б'ецца і ноч і дзень.
лежит какое-то проклятие. Дважды лишали
герба, травили. Почти никто из предков не
умер своей смертью. Вот этого в красном
плаще живьем отпели в церкви, вот эта
женщина с неприятным лицом, наша
дальняя родственница, Достоевская (между
прочим, дальний предок известного
писателя), убила мужа и чуть не добралась
до пасынка, ее приговорили к смерти. Что
поделаешь, за все это надо платить
потомкам, и на мне род Яновских
окончится. А как мне иногда хочется на
теплое солнце, под сень настоящих
деревьев, которые здесь не растут. Порою
мне снятся они — молодые, огромные,
воздушные, как зеленое облако. И воды,
такие светлые, такие полные, что занимает
дух, что останавливается от счастья сердце.
А тут эти безобразные, мерзкие ели,
трясина, мрак…
и, кажется, начался снова ливень.
— Ах, пан Белорецкий, я такая счастливая,
что вы здесь, что рядом есть человек.
Обычно я в такие вечера громко пою, но я и
песен хороших не знаю, все старые, из
рукописных книг, собранных дедом. И там
ужасы: человек тянет по росной траве
кровавый след, а колокол, что давно утонул
в трясине, звонит по ночам, звонит…
Приходят дни, и отходят дни… -
Приходят дни, и отходят дни,
На свет наплывает тень.
Бьется Сказко с Кирдяём-Пацуком,
Бьется и ночь и день.

40
Кроў ад напругі з пазногцяў бяжыць,
З шабляў полымя мечуць паны,
І ўпаў Сказко, і паклікаў ён:
«Дзе ж вы, другі?» Не чуюць яны.
Любка Юр'еўна ўчула голас яго,
Пазбірала свой моцны род.
І «пабеглі есмо» на конях яны
Да далёкіх рудых балот.
— А далей дрэнна. Не хачу спяваць. Толькі — А дальше плохо. Не хочу петь. Только и
і добра, што апошнія радкі:
І яны пілі адзін аднаго,
І яны у згодзе жылі.
Пакуль сонца ззяла над грэшнай зямлёй,
Пакуль разам у дол не сышлі.
Я быў глыбока, ад усяго сэрца расчулены.
Такое пачуццё бывае толькі тады, калі
чалавек глыбока верыць у тое, пра што
спявае. І якая цудоўная старая песня!
А яна раптам уткнулася тварам у далоні і
зарыдала. Дальбог, сэрца маё аблілося
крывёю. Што зробіш, я наогул
недаравальна жаласлівы.
Не памятаю, якімі словамі я яе суцяшаў.
Паважаны чытач, да гэтага самага месца я
быў, так бы мовіць, суровым рэалістам у
сваім апавяданні. Вы ведаеце, я не вялікі
ахвотнік да раманаў у духу мадам Радкліф і
першы не паверыў бы, каб хтосьці расказаў
мне такое. Тон майго апавядання рэзка
мяняецца.
Паверце мне, каб усё гэта было выдумкай
— я б выдумаў гэта зусім іначай. У мяне
ўсё ж добры густ, а такога ніводны з
паважаючых сябе раманістаў не насмеліўся
б прапанаваць сур'ёзным людзям.
Кровь от надсады с ногтей бежит,
Мечут пламя, и сталь звенит,
И упал Сказко, и покликал он:
«Где ж вы, други?» Не слышат они.
Любка Юрьевна голос узнала его,
Собрала свои могучий род.
И «побегли есмо» на конях они
До далеких рыжих болот.
хорошего, что последние строки:
И они любили друг друга,
И в согласьи их годы шли.
Пока солнце сияло над грешной землей,
Пока вместе в землю пошли.
Я был глубоко, от всего сердца растроган.
Такое чувство бывает лишь тогда, когда
человек глубоко верит в то, о чем поет. И
какая чудесная старинная песня!
А она вдруг уткнулась лицом в ладони и
зарыдала. Честное слово, сердце мое
облилось кровью. Что поделаешь, я вообще
непростительно жалостливый.
Не помню, какими словами я ее утешал.
Уважаемый читатель, до этого самого места
я в своем рассказе был, так сказать, суровым
реалистом. Вы знаете, я небольшой охотник
до романов в духе мадам Радклиф и первый
не поверил бы, если б кто рассказал мне о
том, что случилось дальше. И оттого тон
моего рассказа резко меняется.
Поверьте мне, если б все это было
выдумкой — я выдумал бы что-то совсем
иное. У меня, надеюсь, хороший вкус, а
подобного ни один из уважающих себя
романистов не осмелился бы предлагать
серьезным людям.
41
Але я распавядаю шчырую праўду. Мне Но я рассказываю чистую правду. Мне
нельга хлусіць, а гэта для мяне занадта сваё, нельзя лгать, это для меня слишком личное,
занадта важлівае. Таму буду распавядаць, слишком важное. Поэтому буду
як яно было. рассказывать, как оно было.
Мы сядзелі некаторы час моўчкі; камін Мы сидели некоторое время молча; камин
дагараў, і цемра пасялілася па кутах догорал, и мрак поселился в углах
вялізнай залы, калі я глянуў на яе і огромного зала, когда я взглянул на нее и
спалохаўся: такія шырокія былі ў яе вочы, испугался: такие широкие были у нее глаза,
так дзіўна нахілена галава. І зусім не было так странно наклонена голова. И совсем не
бачна вуснаў, так яны збялелі. было видно губ, так они побелели.
— Чуеце? — Слышите?
Я прыслухаўся. У мяне тонкі слых, але Я прислушался. У меня тонкий слух, однако
толькі праз хвіліну я пачуў тое, што чула лишь спустя минуту я услышал то, что
яна. слышала она.
Недзе ў калідоры, злева ад нас, трашчаў пад Где- то в коридоре, слева от нас, скрипел
нечымі крокамі паркет. под чьими-то шагами паркет.
Хтосьці ішоў доўгімі бясконцымі Кто- то шел длинными, бесконечными
пераходамі, і крокі то заціхалі, то з'яўляліся переходами, и шаги то затихали, то
зноў. возникали вновь.
— Чуеце? Топ-топ-топ… — Слышите? Топ-топ-топ…
— Надзея Раманаўна, што з вамі, што — Панна Надежда, что с вами, что такое?!
такое?!
— Пусціце мяне… Гэта Малы Чалавек… — Пустите меня… Это Малый Человек…
Гэта зноў ён… Па маю душу. Это снова он… По мою душу.
З усяго гэтага я зразумеў толькі тое, што ў Из всего этого я понял лишь то, что в этом
гэтым доме чыняцца нейкія недарэчныя доме кто-то развлекается какими-то
жарты, што тут нейкі вісус палохае нелепыми шутками, что какой-то шалопай
жанчыну. пугает женщину.
Не зважаючы на тое, што яна схапіла мяне Не обращая внимания на то, что она
за рукаў, імкнучыся затрымаць, я схапіў вцепилась в мой рукав, пытаясь удержать, я
камінную качаргу і кінуўся па сходах да схватил каминную кочергу и бросился по
калідора. Гэта было справай хвіліны, і я ступеням к коридору. Это было делом
расчыніў нагою дзверы. Вялізны калідор минуты, и я распахнул дверь ногой.
быў напаўцёмны, але я добра бачыў, што ў Огромный коридор был полутемный, но я
ім нікога не было. Так, нікога не было. Былі хорошо видел, что в нем никого нет. Да,
толькі крокі, якія гучалі па-ранейшаму никого не было. Были только шаги, которые
трохі няўпэўнена, але гучна. Яны былі зусім звучали по-прежнему немного неуверенно,
блізка ад мяне, але патрохі аддаляліся ў но довольно громко. Они были совсем
42
другі канец калідора. близко от меня, но понемногу отдалялись в
другой конец коридора.
Што заставалася рабіць? Ваяваць з тым, Что оставалось делать? Воевать с тем, кого
каго не бачыш? Я ведаў, што гэта дарэмная не видишь? Я знал, что это напрасная затея,
справа, але я стукнуў качаргою проста ў тое но я швырнул кочергу прямо в то место,
месца, адкуль чуліся крокі. Качарга откуда слышались шаги. Кочерга прорезала
прарэзала пустое паветра і са звонам упала пустоту и со звоном упала на пол.
на падлогу.
Смешна? Мне было ў той час, як вы Смешно? Мне было в то время, как вы
здагадваецеся, не да смеху. У адказ на мой догадываетесь, не до смеха. В ответ на мой
дастахвальны і рыцарскі ўдар нешта достохвальный рыцарский удар что-то
жаласна і глуха застагнала, пасля пачуліся жалобно застонало, потом послышались
яшчэ два-тры крокі — і ўсё сціхла. еще два-три шага — и все смолкло.
Толькі тут я ўспомніў, што гаспадыня Только тут я вспомнил, что хозяйка
засталася адна ў гэтай вялізнай цёмнай зале, осталась одна в огромном, скудно
і заспяшаўся да яе. освещенном зале, и поспешил к ней.
Я чакаў, што яна страціла прытомнасць, Я ожидал, что она потеряла сознание, сошла
звар'яцела ад жаху памерла, але толькі не с ума от ужаса, умерла, но только не то, что
таго, што пабачыў. Яноўская стаяла ля увидел. Яновская стояла у камина, лицо ее
каміна, і твар яе быў суровы, змрочны, было суровым, мрачным, почти спокойным,
амаль спакойны, толькі з тым самым с тем же самым непонятным выражением
незразумелым выразам у вачах. глаз.
— Дарэмна вы кінуліся туды, — сказала — Напрасно вы бросились туда, — сказала
яна. — Вы, вядома, нікога не пабачылі. Я она. — Вы, конечно, никого не видели. Я
ведаю, бо бачу яго толькі я і часам яшчэ знаю, потому что вижу его только я и еще
ахмістрыня. Берман бачыў яго. иногда экономка. И Берман видел его.
— Каго «яго»? — Кого «его»?
— Малога Чалавека Балотных Ялін. — Малого Человека Болотных Ялин.
— А гэта што такое? — А что это такое?
— Не ведаю. Але ён з'яўляецца, калі ў — Не знаю. Но он появляется, когда в
Балотных Ялінах хтосьці павінен памерці Болотных Ялинах кто-то должен умереть
наглай смерцю. Ён можа хадзіць яшчэ год, внезапной смертью. Он может ходить еще
але дачакаецца свайго. год, но он дождется своего.
— Магчыма, — няўдала пажартаваў я. — — Возможно, — неудачно пошутил я. —
Будзе сабе хадзіць яшчэ год семдзесят, Будет себе ходить еще лет семьдесят, пока
пакуль вас не пахаваюць праўнукі. вас не похоронят правнуки.
Яна рэзка адкінула галаву: Она резко откинула голову.

43
— Я ненавіджу тых, хто жэніцца. І не
смейце жартаваць з гэтым. Гэта занадта
сур'ёзна. Так загінула восем маіх продкаў,
— гэта толькі тыя, пра каго запісалі, — і
заўжды ў запісах упамінаюць Малога
Чалавека.
— Надзея Раманаўна, не хвалюйцеся, але
нашы продкі верылі, між іншым, і ў
ведзьмакоў таксама. І заўжды знаходзіліся
людзі, якія кляліся, што бачылі іх.
— А бацька? Мой бацька? Гэта не запісы,
гэта чула, гэта бачыла я сама. Бацька быў
атэіст, але ў Малога Чалавека і ён верыў да
таго самага часу, пакуль яго не даканала
дзікае паляванне. Я чула, разумееце?! Тут
вы мяне не пераканаеце. Гэтыя крокі гучалі
ў нашым палацы перад яго смерцю амаль
кожны дзень.
Што мне было рабіць? Пераконваць яе, што
гэта была слухавая галюцынацыя? Але я не
галюцыніраваў, я выразна чуў крокі і стогн.
Казаць, што гэта нейкі стары акустычны
эфект? Не ведаю ці дапамагло б гэта, хоць
палова чутак пра прывіды ў старых
будынках грунтуецца менавіта на такіх
фокусах. Напрыклад, вядомы прывід палаца
Любамірскіх у Дуброўне выявіўся нарэшце
сасудам з ртуццю і залатымі манетамі, які
невядомы жартаўнік год за сто да адкрыцця
таямніцы замураваў у комін якраз у тым
месцы, дзе ён выходзіў на сонечны прыпёк.
Варта было начному холаду начаць
змяняцца на дзённую спякоту, як амаль ва
ўсіх пакоях другога паверха пачыналіся
дзікі лямант і шоргат.
Але хіба пераканаеш у гэтым дурненькае Однако разве переубедишь в этом
дзяўчо? Таму я з важным выглядам спытаў: глупенькую девчонку? Поэтому я с важным
видом спросил:
— А хто ён такі, які ён, гэты Малы Чалавек — А кто он такой, какой он, этот Малый
44
— Я ненавижу тех, кто женится. И не
смейте шутить на эту тему. Это слишком
серьезно. Так погибли восемь моих предков
— это только те, о ком имеются записи, и
всегда в них упоминается Малый Человек.
— Надежда Романовна, не волнуйтесь, но
наши предки верили, между прочим, и в
ведьмаков. И всегда находились люди,
которые клялись, что видели их.
— А отец? Мой отец? Это не записи, это
слышала, это видела я сама. Отец был
атеист, но в Малого Человека и он верил, до
того самого дня, когда его доконала дикая
охота. Я слышала, понимаете?! Тут вы меня
не убедите. Эти шаги звучали в нашем
дворце перед его смертью почти каждый
день.
Что мне было делать? Убеждать ее, что это
была слуховая галлюцинация? Но я не
галлюцинировал, я отчетливо слышал шаги
и стон. Говорить, что это какой-то хитрый
акустический эффект? Не знаю, помогло бы
это, хотя половина слухов о привидениях в
старых домах имеет в своей основе именно
такие фокусы. Например, известное
привидение дворца Любомирских в
Дубровне обнаружилось, наконец, в виде
сосуда с ртутью и золотыми монетами,
который какой-то неизвестный шутник лет
за сто до этого замуровал в дымоход на
солнечной стороне. Как только ночной
холод уступал место солнечному теплу,
почти во всех комнатах второго этажа
начинался дикий вой и шуршание.
Балотных Ялін?
— Я яго бачыла тройчы і ўсё наводдаль.
Аднойчы гэта было перад самай смерцю
бацькі. Двойчы — нядаўна. А чула, можа,
сотню разоў. І я не спалохалася, толькі
апошні раз, можа… трошкі. Я пайшла да
яго, але ён знік. Гэта сапраўды малы
чалавек, можа, па грудзі мне, ён худы і
нагадвае заморанага дзіцёнка. У яго сумныя
вялікія вочы, надта доўгія рукі і
ненатуральная выцягнутая галава.
Апрануты ён, як дзвесце год таму, але на
заходні манер. Вопратка зялёная. Ён
звычайна зварочваў ад мяне за паваротку
калідора і, пакуль я дабягала, знікаў, хоць
гэты калідор зусім глухі. Там ёсць толькі
пакой з даўно закінутым рызманом. Але ён
забіты дзюймовымі цвікамі: мы назнарок
пасля спрабавалі адчыніць — нельга.
Мне стала вельмі шкада яе. Няшчасная, Мне стало жаль ее. Несчастная, наверное,
напэўна, проста была на шляху да вар'яцтва. просто была на пути к сумасшествию.
— І гэта яшчэ не ўсё, — насмелілася яна. —
Можа, трыста год не было ў гэтым палацы
Блакітнай Жанчыны — бачыце, вось той,
што на партрэце. Сямейныя паданні казалі,
што яна задаволіла прагу помсты, але я не
верыла. Гэта была не такая асоба. Калі яе ў
1501 годзе цягнулі на страту, яна крыкнула
мужу: «Косці мае не супакояцца, пакуль не
здохне апошняе змеяня гэтай пароды». І
пасля амаль сто год ад яе не было
паратунку: то чума, то невядома кім
падкінутая ў кубак атрута, то смерць ад
невядомага начнога жаху. Яна кінула
помсціць толькі прапраўнукам… Але зараз
я ведаю, што яна трымае слова. Не так
даўно яе пабачыў Берман на забітым
балконе, бачылі і другія. Не бачыла адна
толькі я, але гэта яе звычай, спачатку
паказвацца іншым, а таму, каму трэба,
45
Человек Болотных Ялин?
— Я его видела трижды и все издали.
Однажды это было перед самой смертью
отца. Дважды — недавно. А слышала,
может, сотню раз. И я не испугалась, только
последний раз, может… немножко. Я пошла
к нему, но он исчез. Это действительно
маленький человечек, мне по грудь, он
худой и напоминает заморенного ребенка. У
него грустные большие глаза, очень
длинные руки и неестественно вытянутая
голова. Одет он, как одевались двести лет
назад, только на западный манер. Одежда
зеленая. Он обычно скрывался от меня за
поворотом коридора и, пока я добегала,
исчезал, хотя коридор совсем глухой. Там
есть только комната с давно заброшенным
тряпьем. Но она заколочена дюймовыми
гвоздями.
— И это еще не все, — осмелела она. —
Может, триста лет не было в этом дворце
Голубой Женщины — видите, вон той, что
на портрете. Семейные предания говорят,
что она утолила жажду мести, но я не
верила. Это была не такая особа. Когда ее в
1501 году волокли на казнь, она крикнула
мужу: «Кости мои не успокоятся, пока не
подохнет последний змееныш вашей
породы». И потом почти сто лет от нее не
было спасения: то чума, то неизвестно кем
подброшенная в кубок отрава, то смерть от
ночных кошмаров. Она перестала мстить
только праправнукам… Но теперь я знаю,
что она держит слово. Не так давно ее видел
Берман на заколоченном балконе, видели и
другие… Не видела только одна я, но это ее
привычка: вначале показываться другим, а
тому, кому надо, только в смертный час…
толькі ў часіну смерці… Мой род знікне на Мой род прекратится на мне. Я знаю. Ждать
мне, я гэта ведаю. Нядоўга засталося осталось недолго. Они будут
чакаць. Яны будуць задаволены. удовлетворены.
Я ўзяў яе руку і моцна сціснуў, жадаючы Я взял ее руку и крепко пожал, желая
прывесці яе да прытомнасці, чымсьці привести девушку в себя, чем-то отвлечь от
адцягнуцть ад гэтых слоў, якія яна казала, слов, которые она говорила будто во сне.
быццам у сне.
— Вы не павінны непакоіцца. Калі на тое — Вы не должны беспокоиться. Если на то
пайшло, я таксама зацікавіўся гэтым. пошло, я тоже заинтересовался этим.
Зданям не месца ў век пары. Я клянуся вам, Привидениям не место в век пара. Я
што тыя два тыдні, што мне засталося тут клянусь, что те две недели, которые мне
быць, я прысвячу гэтаму. Ч-чорт, осталось здесь провести, я посвящу разгадке
бязглуздзіца нейкая! Толькі не бойцеся. тайны. Ч-черт, какая-то бессмыслица!
Только не бойтесь.
Яна ўсміхнулася слабай ціхай усмешкай. Она слабо улыбнулась:
— Што вы… я прывыкла. Такое тут робіцца — Что вы… я привыкла. Такое происходит
кожную ноч. здесь каждую ночь.
І той самы незразумелы для мяне выраз на И снова то самое, не понятное для меня,
твары, які так псаваў яе аблічча. Толькі тут выражение лица, которое так портило ее.
я зразумеў яго. Гэта быў жах, застарэлы Только теперь я понял его. Это был ужас,
цёмны жах. Не той жах, які прымушае на застарелый, темный ужас. Не тот ужас,
хвіліну ўстаць дыбарам валасы, а жах, які который заставляет на миг подняться дыбом
настойваецца гадамі, які становіцца волосы, а ужас, который настаивается
нарэшце звыклым станам для арганізма, ад годами, который становится в конце концов
якога не пазбаўляюцца нават у сне. Нябога обычным состоянием, от которого не могут
была б, можа, і нядрэнная сабою, каб не избавиться даже во сне. Несчастная была
гэты ўстойлівы цёмны жах. бы, может, и недурна собой, если бы не этот
постоянный, темный ужас.
А яна, нягледзячы на тое,што я быў блізка, А она, несмотря на то что я и так был рядом,
аж насоўвалася бліжэй да мяне, толькі каб придвинулась ко мне еще ближе, чтобы
не бачыць спіною чакаючай цемры. только не видеть стоящей за спиной
темноты.
— Ах, пан Беларэцкі, гэта жахліва. Чым я — Ах, пан Белорецкий, это ужасно. В чем
вінаватая, што павінна адказваць за грахі моя вина, почему я должна отвечать за
дзядоў? А на гэтыя слабыя плечы лёг увесь грехи дедов? Ведь на эти слабые плечи лег
цяжар без астачы. Ён ліпкі і цёмны. Каб вы весь непомерный груз без остатка. Он
ведалі, колькі крыві, забойстваў, сірочых липкий и темный. Если б вы знали, сколько
слёз, звычайнага бруду на кожным крови, убийств, сиротских слез, грязи на
шляхецкім гербе! Колькі забітых, каждом шляхетском гербе! Сколько убитых,
46
зашмаганых да смерці, пакрыўджаных! Мы
не маем права на існаванне, нават самыя
сумленныя, самыя лепшыя. У нашых жылах
не блакітная, а брудная кроў. Няўжо вы
думаеце, што ўсе мы, да дваццатага калена,
не павінны адказваць за гэта, адказваць
жахам, галечай, смерцю? Мы былі такія
абыякавыя да народа, які пакутаваў з намі
поруч і ад нас, мы лічылі яго быдлам, мы
лілі віно, а яны лілі кроў. Яны не бачылі
нічога, акрамя дрэннага хлеба. Пан
Дубатоўк, мой сусед, аднойчы прыехаў да
бацькі і распавёў анекдот пра тое, як маці-
сялянка прывяла сына да пана і той
пачаставаў іх калдунамі з мясам. Дзіцёнак
спытаў, што гэта такое. Маці, па вясковай
далікатнасці, штурхнула яго нагою і
шапнула: «Маўчы!» Дзіцёнак з'еў тое, што
было на талерцы, пасля ўздыхнуў і ціха
сказаў: «А я дзесяць маўчоў з'еў». Усе, хто
слухаў анекдот, смяяліся, а я здатная была
даць Дубатоўку ляпасу. Гэта не смешна,
калі дзеці ніколі ў вочы не бачылі калдуноў,
ніколі-ніколі не елі мяса. У іх рэдкія
валасы, крывыя ногі, у чатырнаццаць год
гэта зусім дзеці, а ў дваццаць пяць — дзяды
са зморшчанымі старэчымі тварамі. Як іх ні
гадуй — яны народзяць такіх самых дзяцей,
калі наогул народзяць. Яны адказвалі нам
паўстаннямі, лютавалі ў гэтых паўстаннях,
бо да гэтага цярпелі цэлае стагоддзе
нечуваную крыўду. І мы пасля страчвалі іх.
Вось гэты, на сцяне, у бабровым футры,
закатаваў нават свайго стрыечнага брата,
які стаў на бок вашчылаўцаў. Прозвішча
брата было Агей Грынкевіч-Яноўскі.
Якія мы былі абыякавыя. Такія самыя Брата звали Агей Грынкевич-Яновский.
двухногія, як мы, елі траву, хоць край наш, Какие мы были безразличные. Такие же
47
запуганных до смерти, обиженных! Мы не
имеем права на существование, даже самые
честные, самые лучшие. В наших жилах не
голубая, а грязная кровь. Неужели вы
думаете, что мы, все мы, до двенадцатого
колена, не должны отвечать за это, отвечать
муками, нищетой, смертью? Мы были
безразличными к народу, который терпел
мучения с нами рядом и от нас, мы считали
его быдлом, скотом, мы лили вино, а они
проливали кровь. Они не видели ничего,
кроме плохого хлеба. Пан Дубатовк, мой
сосед, однажды приехал к отцу и рассказал
анекдот о том, как мать-крестьянка привела
сына к попу и тот угостил их колдунами с
мясом. Ребенок спросил, что это такое.
Мать с присущей ей деревенской
деликатностью толкнула его под столом
ногой и шепнула: «Молчи!» Ребенок съел
то, что было на тарелке, потом вздохнул и
тихо сказал: «А я десять этих молчов съел».
Все, кто слушал анекдот, смеялись, а я
готова была дать Дубатовку пощечину.
Ничего в том смешного нет, что дети
никогда в глаза не видели колдунов,
никогда не ели мяса. У них редкие волосы,
кривые ноги, в четырнадцать лет это совсем
еще дети, а в двадцать пять — деды с
морщинистыми старческими лицами. Как
их ни корми — они родят таких же детей,
если вообще родят. Они отвечали нам
восстаниями, свирепствовали в этих
восстаниях, потому что терпели
неслыханные обиды. И мы потом казнили
их. Вот этот, на стене, с бобровым
воротником, замучил даже своего
двоюродного брата, который перешел на
сторону вашчиловцев.
шчодры і багаты, лепшы на зямлі, ніколі не
прымусіць чалавека памерці ад нястачы
ежы. Мы гандлявалі радзімай, прадавалі яе
хцівым суседзям, а сяляне любілі яе, сваю
мачыху, і… падыхалі ад бясхлеб'я. І хто
абвінаваціць іх, калі яны возьмуць вілы і
ўваб'юць іх нам у грудзі? Мне здаецца, што
нават праз сто год, калі ўсе мы вымрам, калі
нашчадкі гэтых няшчасных выпадкова
адшукаюць нейкага шляхціца — яны
будуць мець поўнае права забіць яго. Зямля
не для нас.
Я глядзеў на яе са здзіўленнем. Гэты запал,
гэта натхненне ўласным словам зрабілі яе
твар незвычайным. Я толькі тут зразумеў,
што ніякая яна не непрыгожая, што перада
мною незвычайная дзяўчына, прыгожая
дзіўнай, трохі вар'яцкай прыгажосцю. Ух!
Якая гэта была прыгажосць!!! Напэўна,
такімі былі нашы старажытныя
«прарочыцы», якія біліся ў атрадах
Мурашкі і Мужыцкага Хрыста. Гэта была
прыгажосць незямная, замучаная з горкімі
вуснамі і вялікімі чорнымі сухімі вачыма.
І раптам… усё гэта знікла. Перада мною И вдруг… все это исчезло. Снова передо
зноў сядзеў той самы заморак. Толькі я ўжо мной сидел прежний заморыш. Но я уже
ведаў, якая яна на самай справе. знал, какая она на самом деле.
— І ўсё ж мне вельмі, вельмі не хочацца
паміраць. Я так хачу сонца, іншых, не
бачаных мною лугоў, дзіцячага смеху. Я
вельмі жадаю жыць, хоць і не маю на гэта
права. Толькі гэта і дало мне магчымасць
вытрымаць гэтыя два гады, хоць выйсця
няма. Тут начныя крокі. Малы Чалавек,
Блакітная Жанчына. Я ведаю, я памру. І ўсё
гэта дзікае паляванне караля Стаха. Каб не
яно — мы, магчыма, яшчэ жылі б. Яно заб'е
нас.
48
двуногие, как и мы, ели траву, хотя наш
край, щедрый и богатый, лучший край на
земле, никогда не даст человеку умереть от
недостатка пищи. Мы торговали родиной,
продавали ее алчным соседям, всем, кому не
лень, а крестьяне любили ее, свою мачеху,
и… подыхали от бесхлебья. И кто обвинит
их, когда они возьмут вилы и всадят их нам
в грудь? Мне кажется, что даже через сто
лет, когда мы все вымрем, когда потомки
этих несчастных случайно отыщут какого-
нибудь шляхтича — они будут иметь право
убить его. Земля не для нас.
Я смотрел на нее удивленно. Эта
запальчивость, это вдохновение сделали ее
лицо необычным. И я вдруг понял, что
никакая она не уродливая, нет! Передо мной
была необычная девушка, красивая
удивительной, с примесью безумия,
красотой. Ух, какая это была красота!!!
Наверное, такими были наши древние
«пророчицы», которые дрались в отрядах
Мурашки и Мужичьего Христа. Это была
красота неземная, замученная, с горькими
устами и огромными сухими глазами.
— И все же мне очень не хочется умирать.
Я так хочу солнца, иных, не виденных мной
лугов, детского смеха. Я очень хочу жить,
хотя и не имею на это права. Только мечта о
жизни и дала мне силы выдержать
последние два года, хотя выхода нет. Здесь
ночные шаги, Малый Человек, Голубая
Женщина. Я знаю, что умру. И это все дикая
охота короля Стаха. Если б не она — мы,
возможно, еще жили бы. Она убьет нас.
І яна змоўкла, змоўкла на цэлую гадзіну, И она умолкла, умолкла на целый час, пока
пакуль не прыйшоў час ісці па пакоях. не пришло время отправляться спать.
І калі да гэтага вечара я быў абыякавы да Если я прежде был почти безразличен к
гэтай заморанай шляхцяначкі, дык пасля яе этой заморенной шляхтяночке, то после ее
палкіх слоў зразумеў, што нейкім дзівам з пылких слов понял, что каким-то чудом из
яе атрымаўся сапраўдны чалавек. Гэтаму нее получился настоящий человек. Этому
чалавеку трэба было абавязкова дапамагчы. человеку нужно было обязательно помочь.
І, лежачы ў цемры з адкрытымі вачыма, я И, лежа во тьме с открытыми глазами, я
амаль да ранку думаў, што калі ўчора я почти до самого утра думал, что если еще
вырашыў ехаць праз два дні з брыдкага вчера я решил уехать из этого
месца і далей ад радавітай гаспадыні, дык отвратительного места и от его родовитой
зараз я застануся тут на тыдзень, два, тры, хозяйки через два дня, то теперь я останусь
на месяц, каб разгадаць усе гэтыя таямніцы здесь на неделю, две, три, на месяц, чтобы
і вярнуць сапраўднаму чалавеку заслужаны разгадать все эти тайны и вернуть человеку
ім спакой. заслуженный им покой.

РАЗДЗЕЛ ТРЭЦІ Глава третья

Першае, што я зрабіў наступнага дня, гэта Первое, что я сделал на следующий день,
ададраў дошкі ад дзвярэй таго адзінага это оторвал доски от двери той
закалочанага пакоя, у якім толькі і мог единственной заколоченной комнаты, в
знікнуць Малы Чалавек, калі ён быў істотай которой только и мог скрыться Малый
з плоці і крыві. Цвікі заржавелі, філёнгі на Человек, если он был существом из плоти и
дзвярах былі цэлымі, у пакоі ляжаў пласт крови. Гвозди заржавели, филенки на двери
пылу на тры пальцы. Там ніхто не мог были целы, в комнате лежал пласт пыли на
схавацца, і я зноў закалаціў дзверы. Пасля я три пальца. Там никто не мог спрятаться, и
абследаваў усе пакоі ў другім крыле і я снова заколотил дверь. Потом я
пераканаўся, што схавацца там няма дзе. обследовал все комнаты в другом крыле и
Над калідорам, дзе я чуў крокі, была гара, убедился, что скрыться там тоже негде. Над
на якой таксама не было слядоў. Справа коридором, где я слышал шаги, был чердак,
былі дзверы ў мой пакой і пакой гаспадыні, на котором также не было следов. Справа
глухі мур і за ім парк. была дверь в мою комнату и комнату
хозяйки, затем шла глухая стена и за нею
парк.
Ад усяго гэтага ў мяне пачало круціцца ў От всего этого у меня голова пошла кругом.
галаве. Няўжо сапраўды існуе на свеце Неужели действительно существует на
нешта зверхразумовае? З гэтым я, свете нечто сверхъестественное? С этим я,
49
загартаваны «афеіст», ніяк не мог згадзіцца.
Мне прыйшла ў галаву думка, што трэба
пайсці ў бібліятэку і даведацца нарэшце,
што гэта за дзікае паляванне, пра якое мне
было нязручна распытваць гаспадыню.
Дарэчы, я спадзяваўся адшукаць там які-
небудзь стары план дома, каб пасля
распачаць метадычныя пошукі. Я ведаў,
што ў нашых старых палацах бывалі часам
так званыя «слухаўкі», гэта значыць
таемныя прабоі ў мурах. У іх звычайна былі
замураваны «галаснікі», — асобай формы
гарлачы, што ўзмацнялі гукі, — і гаспадар
мог, знаходзячыся ў другім канцы палаца,
добра чуць, што гавораць госці або слугі ў
гэтым канцы.
Магчыма, і тут было нешта падобнае. Якая-
небудзь ахмістрыня хадзіла ўначы на
першым паверсе, а крокі яе былі чутны тут.
Гэта была слабая надзея, але чаго не
здараецца…
І я накіраваўся ў бібліятэку, якая И я направился в библиотеку, которая
размяшчалася ў бельэтажы, між першым і размещалась между первым и вторым
другім паверхамі, у асобным крыле. этажами, в отдельном крыле.
Рэдка мне здаралася бачыць такія
запушчаныя пакоі. Паркет выбіты, вялізныя
вокны ў пыле, люстры на столі ў пыльных
чахлах. Відаць, гэта была самая
старажытная частка дома, «замчышча»,
вакол якога пасля ўзнік сам палац. Гэта
прыйшло ў маю галаву, калі я пабачыў
перад самай бібліятэкаю дзіўны пакой. І тут
быў камін, але такі вялізны, што зубра
можна было засмажыць, і нават гнёзды ад
пожагаў яшчэ засталіся на яго сценах.
Вокны маленькія, з каляровых шкельцаў,
сцены груба атынкаваныя; на столі
50
закаленный «афеист», никогда не мог
согласиться.
Мне пришла в голову мысль, что надо пойти
в библиотеку и узнать, наконец, что это за
дикая охота, о которой мне было неудобно
расспрашивать хозяйку. Кстати, я надеялся
отыскать там какой-нибудь старый план
дома, чтобы потом начать методические
поиски. Я знал, что иногда в старых
дворцовых стенах были специальные
устройства, так называемые «слухачи», то
есть тайные пробоины. В них обычно
замуровывали «голосники» — особой
формы кувшины, которые усиливали звуки.
Благодаря им хозяин, находясь в одном
конце дворца, мог хорошо слышать, что
говорят гости или слуги в
противоположном.
Возможно, и здесь было что-то похожее.
Какая-нибудь экономка расхаживала ночью
на первом этаже, а шаги ее были слышны
здесь. Это была слабая надежда, однако чего
не случается…
Редко мне случалось видеть такие
запущенные комнаты. Паркет выбит,
огромные окна в пыли, люстры под
потолком в пыльных чехлах. Пожалуй, это
была самая древняя часть дома, «замчище»,
вокруг которого потом возник дворец. Это
пришло мне в голову, когда я увидел перед
самой библиотекой странную комнату. И
здесь был камин, но такой огромный, что
можно было зажарить зубра, даже гнезда
для вертелов еще остались в его стенах.
Окна маленькие, из цветных стекол, стены
грубо оштукатурены, на потолке
перакрыжоўваюцца цяжкія квадратныя перекрещиваются тяжелые квадратные
бэлькі, укрытыя закуранай разьбою. А на балки, покрытые продымленной резьбой. А
сценах старая грубая зброя. на стенах старое грубое оружие.
Словам, гэта быў пакой тых «добрых
старых часоў», калі паны разам з хлопамі
збіраліся ў адну залу і сядзелі зімовымі
вечарамі пры вогнішчы. Пані і чалядніцы
пралі, пан гуляў з хлопцамі ў «дваццаць
пальцаў» або ў косці. Ах, ідылічныя старыя
часы! І куды, нашто вы толькі зніклі?
Праўда, пасля між адным і другім магло
здарыцца такое, што — толькі паслухаеш
— кроў ледзянее і жыць не хочацца, але ж
гэта глупства, на гэта зважаюць толькі
сентыментальныя хлюпікі.
Прабачце мне, шаноўныя чытачы, што я не
магу прайсці міма ніводнага пакоя, каб не
распавясціць пра яго. Што паробіш, на
старасці год чалавек робіцца балбатлівы. І,
да таго ж, вы такога ніколі не бачылі і не
пабачыце. Магчыма, камусьці будзе цікава.
Бібліятэка была пад стыль перадпакоя.
Высокія скляпенні, вокны на калонках,
крэслы, абабітыя рудой ад старасці скурай,
вялізныя шафы моранага дубу і кнігі, кнігі,
кнігі.
Ну, як прайсці паўз іх і не сказаць вам хаця
пару слоў! У мяне сліна цячэ ад адных
успамінаў. Даўнія пергаментныя кнігі, кнігі
на першай порыстай паперы, кнігі на
жоўтай ад старасці, гладкай ільснянай
паперы. Кнігі ХVІІ стагоддзя, якія адразу
адгадаеш па гатунку скуры на вокладках.
Рудая скура вокладак ХVІІІ стагоддзя;
драўляныя дошкі, абцягнутыя тонкай
чорнай скурай, на вокладках кніг ХVІ
стагоддзя.
51
Словом, это была комната тех «добрых
старых времен», когда паны вместе с
холопами собирались в одном зале и сидели
у огня. Пани и челядинки пряли, пан играл с
хлопцами в «двенадцать пальцев» или в
кости. Ах, идилличные старые времена!
Правда, тот самый пан мог, когда замерзнут
в засаде ноги, отогревать их во
внутренностях холопа, которому накануне
проиграл в кости , но ведь это мелочи, на
это обращают внимание только
сентиментальные хлюпики.
Простите меня, уважаемые читатели, что я
не могу пропустить ни одной комнаты,
чтобы не рассказать о ней. Что поделаешь,
на старости лет человек становится
болтливым. К тому же вы никогда не видели
и не увидите подобного, и, возможно, кому-
нибудь это покажется интересным.
Библиотека была одного стиля с прихожей.
Высокие своды, окна на колонках, кресла,
обтянутые коричневой от старости кожей,
огромные шкафы мореного дуба и книги,
книги, книги.
Ну, как пройти мимо них и не сказать вам
хотя бы пару слов! У меня сердце замирает
при этих воспоминаниях. Старинные
пергаментные книги, книги на первой
пористой бумаге, книги на пожелтевшей от
старости, гладкой, лоснящейся бумаге.
Книги ХVII столетия, которые сразу
узнаешь по сорту кожи на переплетах.
Рыжая кожа переплетов ХVIII столетия;
деревянные доски, обтянутые тонкой
черной кожей, на переплетах книг ХVI
столетия.
І назвы, Божа, якія назвы! «Катэхізіс
роускі», «Сапраўдная хроніка Яна
Збароўскага», «Варлам-індзеянін», «Прытча
пра славія», старыя шастадневы, «Пчала
працавітая», рукапісныя зборнікі старых
легенд, «Gesta Romanorum» з двухсот
апавяданннў, «Трышчан і Ізота», «Бава» ў
беларускім варыянце, «Анафегмы»,
«Прамова Мялешкі» — гэта быў скарб. А
больш новыя манерныя кнігі з доўгімі
назвамі накшталт: «Плаценне амурнае, або
тысяча спосабаў, якімі адарыраваны
кавалер свой прадмет да згоды з амурнай
пажадлівасцю сваёй прывесці можа». Але
хопіць, іначай я рызыкую ніколі не
скончыць свайго апісання.
Я так захапіўся кнігамі, што не адразу
заўважыў у пакоі другога чалавека. А ён
між тым узняўся з крэсла і чакальна глядзеў
на мяне, трохі нахіліўшы галаву. На вуснах
ягоных была прыемная ўсмешка, вялікія
вочы ласкава ўсміхаліся. Адной рукою ён
сарамліва прытрымліваў на жываце халат.
Мы адрэкамендаваліся.
— Андрэй Беларэцкі.
— Ігнась Берман-Гацэвіч, упраўляючы, — — Игнась Берман-Гацевич, управляющий,
сказаў ён ціхім ветлівым голасам. — сказал он тихим приветливым голосом.
Мы селі. Я глядзеў на гэтага чалавека,
зацікаўлены. Што магло трымаць яго ў
жахлівых Балотных Ялінах? Грошы? Іх не
было. А ён, як быццам імкнучыся адказаць
на мае думкі, сказаў:
— Бачыце, якія кнігі. Дзеля іх і трымаюся — Видите, какие книги. Из-за них я и живу
тут. Кнігалюб. здесь. Книголюб.
Кнігалюб быў невысокі, дрэнна збіты
чалавек. Твар яго, мяккі і пяшчотны,
занадта мяккі для мужчыны трыццаці пяці
год, быў румяны нежывым румянцам, як на
фарфоравай ляльцы. І наогул ён быў
52
И названия, Боже, какие названия:
«Катехизис роусский», «Подлинная хроника
Яна Зборовского», «Варлаам-индеянин»,
«Притча про славия», старые шестодневы,
рукописные сборники древних легенд,
«Gesta Romanorum» из двухсот рассказов,
«Тришчан и Изота», «Бова» в белорусском
варианте, «Апофегмы», «Речь Мелешки».
Это был клад! А более новые манерные
книги с длинными названиями, наподобие:
«Плетение амурное, или Тысяча способов,
коими адорированный кавалер свой предмет
к согласию с амурной жадностию своей
привести может». Однако хватит, иначе я
рискую никогда не окончить своего
описания.
Я так увлекся книгами, что сразу не заметил
в комнате другого человека. А он, между
тем, поднялся с кресла и выжидательно
смотрел на меня. На его губах была
приятная улыбка, большие глаза ласково
улыбались. Одной рукой он стыдливо
придерживал на животе халат. Мы
представились:
— Андрей Белорецкий.
Мы сели. Я смотрел на этого человека с
большим интересом. Что могло держать его
в этих ужасных Болотных Ялинах? Деньги?
Их не было. А он, словно стремясь ответить
на мои мысли, сказал:
Книголюб был невысокий, плохо
сложенный человек. Лицо его, мягкое и
нежное, слишком нежное для мужчины
тридцати пяти лет, поражало неживым
румянцем, как у фарфоровой куклы. И
занадта «лялечны». Вялікія шэрыя вочы, вообще он был слишком «кукольный».
доўгія вейкі, роўны прамы носік, тонкія, Большие серые глаза, длинные ресницы,
прыемна складзеныя вусны. Пастушок з прямой носик, тонкие, приятной формы
табакеркі. І барада ў яго расла слабая, як у губы. Пастушок с табакерки. И борода у
многіх беларусаў з нездаровых балотных него росла слабо, как у многих белорусов из
мясцін. нездоровых болотных мест.
— Вы, напэўна, з паўночнай Меншчыны? — Вы, наверное, с северной Менщины? —
— спытаў я. спросил я.
— О, пан не памыляецца, не, — сказаў ён. — О, пан не ошибается, нет, — ответил он.
— Да гэтага жыў у губернскім горадзе. А — Прежде жил в губернском городе, а
зараз тут. теперь здесь.
Калі б у мяне спыталі, якая рыса гэтага Если бы у меня спросили, какая черта этого
чалавека перш за ўсё кідаецца ў вочы, я б человека прежде всего бросается в глаза, я
сказаў: «Старамодная галантнасць». Ён быў сказал бы: «Старомодная галантность». Он
цудоўна выхаваны, гэты лялёныш, был прекрасно воспитан, этот кукленыш,
выхаваны ў духу правінцыяльнай воспитан в духе провинциальной
шляхецкай гжэчнасці, якая смяшыць нас. шляхетской галантности, которая смешит
Калі глядзіш на такіх людзей — так і нас. Когда смотришь на таких людей,
здаецца, што ў іх сям'і дзеці, гуляючы ў кажется, что в их семье дети, играя в
схованкі, хаваліся пад шырачэзную, у прятки, укрывались под широченной, в
шэсць полак, шарсцяную сукню бабулі, шесть полотнищ, шерстяной юбкой бабули,
якая — бабуля, а не сукня — вязала панчохі которая вязала чулки или штопала новые
або цыравала новыя шкарпэткі, каб не так носки, чтоб не так быстро продырявились.
хутка прадзёрліся.
І, аднак, гэта ўражанне хутка рассейвалася. И, однако, это впечатление быстро
Нешта пурытанскі-чапурыстае, жарсткавае рассеивалось. Что-то пуритански-чопорное,
было ў гэтых вачах, у падціснутых вуснах. жестковатое было в его глазах, в поджатых
губах.
Але таго, што дадзена, не адбярэш. Гэта Но того, что дано, не отнимешь. Он был
быў сапраўды абазнаны ў кнігах чалавек. настоящий знаток книг. Спустя минут
Праз дваццаць хвілін размовы я зразумеў двадцать я понял это, более того, убедился,
гэта, мала таго, пераканаўся, што гэты что этот самоучка знает древнюю
самавук ведае старажытную літаратуру не литературу не хуже меня, человека с
горш, як я, чалавек з універсітэцкай университетским образованием.
адукацыяй.
Таму я навёў размову на дзікае паляванне. Поэтому я навел разговор на «дикую
У Бермана вусны склаліся, як курыная охоту».
дупка.
— Чаму пан цікавіцца гэтым? — Почему пан интересуется ею?
53
— Я этнограф. — Я этнограф.
— О, тады вядома, вядома. Але мая сціплая — О, тогда конечно, конечно. Однако вряд
асоба не можа расказаць гэтага так, як трэба ли моя скромная особа сможет рассказать об
для высокага госця. Мы лепей дамо слова этом так, как нужно высокому гостю.
пажоўклым старонкам кніг. Пан Может, лучше дадим слово пожелтевшим
разбіраецца ў літаратурнай мове ХVІІ страницам книг. Пан разбирается в
стагоддзя? литературном языке ХVII столетия?
Ён адчыніў адну з шафаў артыстычным Артистичным движением (пальцы у него
рухам (пальцы ў яго былі тонкія і ў два были тонкие, в два раза длиннее
разы даўжэй за нармальныя), узняўшы нормальных) он открыл один из шкафов.
воблачка пылу.
І вось на маіх каленях ляжаў вялізны том, И вот на моих коленях лежит огромный том,
спісаны каліграфічна дробнымі, рудымі ад исписанный каллиграфически мелкими,
старасці літарамі. «Року цісеча шэсць сот коричневыми от старости буквами : «Года
першага не было спакою на гэтай зямлі. тысеча шестьсот первого не было спокою на
Толькі што копны суддзя Балвановіч справу этой земли. Только што копный судья
разгледзеў пра забіццё і атрутны морд праз Балванович дело рассмотрел про убиение —
хлопаў пана літасцівага іхняга Янука и свирепое убиение — холопами пана
Бабаеда. І ў іншых мясцінах такаждзе милостивого ихнего Янука Бабаеда. И в
спакою не было. Дубіна да места Віцебскага иных местах також спокою не было. Дубина
падыходзіў, пад Крычавам і Мсціславам і ў ко граду Витебскому подходил, под
нас хлопы морд, і забойства, і шкоду чынілі. Кричевом и Мстиславом и у нас хлопы
Чатырнаццаць паноў забілі. Іж без бытнасці смерть и убийство и вред учиняли.
нашае, казалі, яшчэ траіх білі так, што ад Четырнадцать панов прибили, и, уж без
таго біцця не ведалі, яко жывы будуць». бытности нашей, говорили, еще троих били
так, что от того бития не ведали, яко живы
будут».
Але вам, напэўна, цяжка чытаць такое. Но вам, наверное, трудно читать такое.
Таму я проста пераскажу вам змест гэтай Поэтому я просто перескажу содержание
старой легенды. этой легенды.
Справа была ў тым, што ў тыя часы Дело было в том, что в те времена
бунтавалі не толькі хлопы. Бунтавала і бунтовали не только холопы. Бунтовала и
старажытная беларуская шляхта, старинная белорусская шляхта, обиженная
пакрыўджаная новымі парадкамі. У новыми порядками. В окрестностях
ваколіцах Балотных Ялін было асабліва Болотных Ялин было особенно неспокойно.
неспакойна. Тут, у Хаданоўскай пушчы, Здесь, в Ходановской пуще, сидел хромой
сядзеў кульгавы бацька Яраш Штамет, які батька Яраш Штамет, который поддерживал
падтрымліваў вельмі радавітага беларускага очень родовитого белорусского пана Стаха
54
пана Стаха Горскага, што быў у сваяцтве
праз продкаў колішняму князю віленскаму
Аляксандру. Гэты малады і славалюбівы
чалавек паставіў перад сабою мэту: дабіцца
самастойцасці. Для гэтага былі ўсе
прадумовы: каралеўская кроў, якая цякла ў
яго жылах (тады на гэта вельмі зважалі),
падтрымка навакольнага панства, вялізныя
вайсковыя сілы, падтрымка праваслаўных і
«лясных братоў», талент воіна, а галоўнае
— жахлівая галеча, цалкам безнадзейнае
існаванне сялян. Маладога кіраўніка па ўсім
наваколлі называлі ўжо, не саромячыся,
каралём.
Але ён пакуль што збіраў сілы і
дыпламатычна туманіў вочы прадстаўнікам
дзяржаўнай улады. Сілы яго, як казаў
рукапіс, дасягалі ўжо васьмі тысяч
коннікаў, якія часткова хаваліся ў пушчы,
часткова знаходзіліся пры яго палацы.
Нарэшце глыбокай восенню 1602 года ўсё
было гатова. Па навакольных цэрквах
сяляне ўзялі прысягу каралю Стаху, і ён
нечаканым ударам авалодаў моцным
замкам у сучасным павятовым гарадку.
Чакалі толькі Яраша Штамета з хлопцамі, а
паколькі войска было моцным, а кароль
рашучым — цалкам магло здарыцца, што ў
гісторыю Беларусі была б запісана новая
яскравая старонка.
Не выказваў асаблівага захаплення каралём
Стахам толькі Раман Яноўскі, моцны
магнат, уладар Балотных Ялін. Кароль
падазраваў, што Раман уступіў у заганныя
зносіны з гетманам літоўскім і нават
рымскай царквою. Ён папярэдзіў
Яноўскага, што гэта небяспечна для яго
скончыцца. Яноўскі запэўніў яго ў сваёй
павазе і адданасці, і кароль Стах паверыў,
55
Горского, что был в родстве через предков с
князем виленским Александром. Этот
молодой, честолюбивый человек поставил
перед собой цель: добиться
самостоятельности. Для этого были все
предпосылки: королевская кровь, которая
текла в его жилах (тогда это было очень
важно), поддержка окрестного дворянства,
большая военная мощь, поддержка
православных и «лесных братьев», талант
воина, а главное — ужасная нищета,
безнадежное положение крестьян.
Молодого главаря во всей округе, уже не
стесняясь, называли королем.
Но пока он собирал силы и дипломатично
туманил головы представителям
государственной власти. Силы его, как
говорила рукопись, достигали уже восьми
тысяч всадников, которые частично
скрывались в пуще, частично находились
при его дворце.
Наконец глубокой осенью 1602 года все
было готово. В окрестных церквах
крестьяне приняли присягу королю Стаху, и
он неожиданным ударом овладел самым
сильным замком в уезде. Ожидали только
Яраша Штамета с хлопцами, и поскольку
войско было сильным, а король
решительным — могло б статься, что в
историю Беларуси была б записана новая
яркая страница.
Не восторгался королем Стахом лишь
Роман Яновский, сильный магнат, владелец
Болотных Ялин. Король подозревал, что
Роман вступил в предосудительные
сношения с гетманом литовским и даже
римской церковью. Он предупредил
Яновского, что это окончится для него
скверно. Яновский заверил его в своем
уважении и преданности, и король Стах
нават аблабызаўся з Раманам, нават змяшаў
у кубку сваю і яго кроў, якую пасля выпілі
абодва дагаворныя бакі. Стах нават даслаў
Раману срэбную пасуду.
Невядома, што прымусіла Рамана рашыцца
на наступнае. Ці славалюбства, ці
вераломства, ці, можа, яшчэ што. Ён жа быў
сябрам законнаму каралю. Ён запрасіў
караля Стаха на паляванне, і той выехаў да
яго са сваім невялікім паляўнічым атрадам
чалавек у дваццаць. Штамет павінен быў
з'явіцца ў замак назаўтра, часу было
досыць. Кароль вырашыў пабавіцца, тым
больш што прадмет палявання быў вельмі
спакуслівы: балотная рысь, істота, якая
нагадвала памерамі і афарбоўкай тыгра і
ўжо тады была рэдкай у нашых пушчах, а
пасля, год праз сотню, зусім знікла, і пра яе
нават забылі.
«І чорную здраду задумаў ён, пан Раман.
Хоць і быў кароль Стах мужыцкім каралём,
хоць і ўзняўся супраць божых улад, але хіба
не благаславіў бы Бог і яго ўладу, каб ён
захапіў трон дзедзіч сваіх?
56
поверил, даже облобызался с Романом, даже
смешал в кубке свою и его кровь, которую
потом выпили обе договаривающиеся
стороны. Стах одарил Романа серебряной
посудой.
Неизвестно, что вынудило Романа решиться
на следующее. Или честолюбие, или
вероломство, или, может, еще что. Он ведь
был другом законному королю. Он
пригласил короля Стаха на охоту, и тот
выехал к нему со своим небольшим
охотничьим отрядом человек в двадцать.
Штамет должен был явиться в замок
назавтра, времени было достаточно. Король
решил задержаться, тем более что предмет
охоты был очень соблазнительный:
болотная рысь, тварь, которая напоминала
размерами и окраской тигра и уже тогда
была редкой в наших пущах, а потом, лет
через сто, совсем исчезла.
Черное предательство задумал пан Роман.
Хотя и был король Стах мужичьим королем,
хотя и восстал против божьих владык, но
разве не благословил бы Бог его власть,
если бы он захватил трон предков своих!
І прыехаў кароль Стах у Балотныя Яліны, і
тут яму палац агнямі ўпрыгожылі і пір
зрабілі. І ён піў і пацяшаўся з панам
Раманам і іншымі панамі, а паноў тых была,
можа, сотня і яшчэ тры дзесяткі. А ўначы
паехалі яны на паляванне, бо ночы стаялі
светлыя, а ў такія ночы балотная рысь
пакідае сітнягі, і ходзіць на нашай раўніне
ад Балотных Ялін аж да ўрочышчаў
Курганы і Пнюхі, і ловіць не толькі худобу,
але і самотных людзей, — таму ж і
ненавідзяць яе ўсе, таму і знішчаюць, што
яна — людажэр: воўк праміне, і лясная
рысь часцей за ўсё праміне, а балотная не
праміне.
І госці ўсе паехалі, а Раман, з паляваннем
караля Стаха, і старым сваім верным
даездчыкам Аляхно Варонай, і дробным
шляхціцам Дубатоўкам паехалі на
балотную рысь. А ноч такая была, што
ледзь месяц свяціў, і смутна ўсё было, і
скакалі па балотах, нягледзячы на восень,
балотныя сінія агні.
А агні чалавечыя згаслі ў хатах, і, можа,
нават Бог, па нявызначанай мудрасці сваёй,
пагасіў агні і ў некаторых душах чалавечых.
І адбіліся ад загоншчыкаў сваіх пан Раман і
кароль Стах.
Не паспелі і агледзецца яны, як скокнуў з
купіны лемпарт балотны, збіў ударам сваіх
грудзей у грудзі каня Рамана і выдраў у
каня таго кавалак жывата з кішкамі разам,
бо такі ўжо звычай балотнай рысі. І ўпаў
пан Раман, і адчуў жах смяротны, бо звер
палаючымі вачыма глядзеў у твар яго, і быў
ён, гэты звер, шырэй яго і доле.
Але тут кароль Стах скочыў з свайго каня Но тут король Стах спрыгнул со своего
драпятага проста на спіну зверу, схапіў яго лихого коня прямо на спину зверя, схватил
за вуха, аддзёр пысу з ляжачага і кордам, его за ухо, отодрал морду от лежащего
57
И приехал король Стах в Болотные Ялины,
и тут в его честь дворец украсили огнями и
закатили пир. И он пил и веселился с паном
Романом и другими панами, а панов тех
было, может, сотня и еще три десятка. А
ночью поехали они на охоту, потому как
ночи стояли светлые, а в такие ночи
болотная рысь покидает камышовые
заросли, и ходит по равнине от Болотных
Ялин до урочищ Курганы и Пнюхи, и ловит
не только скот, но и одиноких путников.
Потому- то и ненавидят ее все, потому и
уничтожают. Волк пройдет мимо, и лесная
рысь чаще всего обойдет, болотная нет —
людоед она.
Итак, гости все поехали, а Роман с охотой
короля Стаха, и со своим старым верным
доезжачим Алехно Вороной, и мелким
шляхтичем Дубатовком поехали на
болотную рысь. А ночь выпала такая, что
месяц еле светил, и смутно все было, и
скакали по болотам, несмотря на осень,
болотные синие огни.
А человечьи огни в жилищах погасли, и,
может, даже Бог, по несказанной мудрости
своей, погасил огни и в некоторых людских
душах. И отстали от загонщиков своих пан
Роман и король Стах.
Не успели они оглянуться, как прыгнул из
кустов болотный лемпарт , сбил ударом
груди в грудь коня Романа и выдрал у того
коня кусок живота вместе с кишками, ведь
такая уж повадка у этого зверя. И упал пан
Роман, и ощутил смертельный ужас, потому
что зверь пылающими глазами глядел в его
лицо, и был он, этот зверь, шире его и доле.
кароткім мячом, паласнуў яго па глотцы.
Лемпарт адкінуў яго ўдарам лапы, і Стах
адляцеў, а звер насеў на яго, паміраючы, але
тут і пан Раман ускочыў і разбіў чэрап
страшыдла сваім баявым чаканам. Так і
ляжалі яны ўтрох; і пан Раман дапамог
каралю ўстаць, пацалаваў у вусны і сказаў:
— Квіты мы з табою, браце. Ты мне жыццё — Квиты мы с тобой, брате. Ты мне жизнь
выратаваў, а я тваю душу выратаваў шчыра. спас, а я тебе — душу.
А пасля напаткалі іх паляўнічыя, і
вырашылі яны ноч правесці разам у лесе і
яшчэ піць і гуляць, бо яшчэ не досыць было
для іхняй душы, і сэрца іх пасля бойкі з
лемпартам прасіла віна. І расклалі яны
вогнішча ў лесе запаветным, і пачалі піць. А
цемра стала такая, калі знік месяц, што,
адыдзі далей ад вогнішча,і не пабачыш
пальца на руцэ. Узялі яны бочкі віна, што
прывёз Раман, і пілі, забаўляліся. І ніхто не
ведаў, што віно тое было атручанае, толькі
Раман, Варона і Дубатоўк загадзя сябе да
тае атруты прывучылі.
І ўсе пілі, толькі кароль Стах піў мала.
Пачакай, Раман. Што ты робіш, Раман? За
зямлю сваю хацеў косткі свае скласці гэты
чалавек. Што ж ты божае наканаванне
сабою замяніць хочаш? Панства свайго табе
шкада, а ці падумаў ты, што топчуць волю
народа твайго, мову і веру яго, душу яго?
Не думаеш ты пра гэта, зайздрасць і
славалюбства ў сэрцы тваім.
І так яны пілі, пакуль не сталі ў людзей з
палявання караля Стаха закрывацца вочы.
Але кароль усё казаў, якімі шчаслівымі ён
зробіць усіх, калі сядзе на трон дзедзіч
сваіх.
І тады пан Раман узяў свой корд, узяў яго за И тогда пан Роман взял свой корд, взял его
рукаяць аберуч і, падышоўшы да караля за рукоять двумя руками и, подойдя к
58
Романа и кордом, коротким мечом,
полоснул по горлу. Лемпарт отбросил его
ударом лапы, и Стах отлетел, а умирающий
зверь насел на него, но тут и пан Роман
вскочил и разбил череп хищника своим
боевым чеканом. Так и лежали они втроем,
и пан Роман помог королю подняться,
поцеловал в уста и сказал:
А потом встретили их охотники, и решили
они провести ночь в лесу и еще пить и
гулять, потому что еще не насытились их
души и сердца их после битвы с лемпартом
просили вина. И разложили они костер в
лесу заповедном, и начали пить. А тьма
стояла такая, когда исчез месяц, что отойди
от костра и не увидишь пальцев на руке.
Взяли они бочки вина, что привез Роман, и
пили, забавлялись. И никто не знал, что
вино то было отравленное, только Роман,
Ворона и Дубатовк заранее себя к той
отраве приучили.
И все пили, только король Стах пил мало.
Погоди, Роман. Что ты делаешь, Роман? За
землю свою хотел сложить голову этот
человек. Что же ты божье предначертание
собой заменить хочешь? Господства своего
тебе жаль, а подумал ли ты, что топчут
волю народа твоего, язык и веру его, душу
его? Не думаешь ты об этом, зависть и
честолюбие в сердце твоем.
И так они пили, пока не стали у людей из
охоты короля Стаха слипаться глаза. Но
король все говорил, какими счастливыми он
сделает всех, когда сядет на трон дедич
своих.
Стаха са спіны, узнёс корд над яго галавою королю Стаху со спины, вознес корд над его
і пасля апусціў гэты корд вастрыём на головой и потом опустил этот корд острием
патыліцу караля Стаха. Той клюнуў носам, на затылок короля Стаха. Тот клюнул
пасля ўзняў галаву, паглядзеў у вочы носом, потом поднял голову, поглядел в
Раману, і твар яго, заліты крывёю, быў як глаза Романа, и лицо его, залитое кровью,
вопль жахлівая да Бога аб помсце. было как вопь ужасная к Богу о мести.
— Што ж ты зрабіў! Ты ж пабрацім мой, — Что же ты сделал? Ты ведь побратим
браце. мой, брат.
А пасля, намагаючыся ўстаць, крыкнуў: А потом, силясь встать, крикнул:
— Многіх людзей пазбавіў ты зараз шчасця. — Зачем продал ты свой народ, отступник?
Нашто прадаў ты свой народ, адступнік? Многих людей лишил ты сейчас счастья.
Раман другі раз ударыў яго мячом, і той Роман второй раз ударил его мечом, и тот
упаў, але дар слова не кінуў яшчэ ягоных упал, но дар слова не оставил еще его уст:
вуснаў:
— Зараз трымайся, здраднік. Праклён мой — Теперь держись, предатель. Проклятие
на цябе і на твой чорны род! Хай стане мое тебе и твоему черному роду! Пусть
камянём хлеб ля вуснаў тваіх, хай станет камнем хлеб у рта твоего, пусть
бясплоднымі будуць жонкі вашы, а мужы бесплодными будут жены ваши, а мужи
захлынуцца ўласнай крывёй! захлебнутся собственной кровью!
І пасля сказаў ён жаласным ад слабасці И потом сказал он жалобным от слабости
голасам, але жорстка: голосом, но жестоко:
— Прадаў ты свой край, былы пабрацім. — Продал ты свой край, бывший побратим.
Але мы не памром. Мы яшчэ з'явімся да Но мы не умрем. Мы еще явимся к тебе, и к
цябе, і да дзяцей тваіх, і да нашчадкаў тваіх, детям твоим, и к наследникам твоим, я и
я і маё паляванне. Да дваццатага калена моя охота. До двенадцатого колена будем
будзем мы помсціць бязлітасна, і не мы мстить безжалостно, и не скроетесь вы
схаваецеся вы ад нас. Чуеш, да дваццатага от нас. Слышишь, до двенадцатого колена!
калена! І кожнае з кален тваіх будзе И каждое из поколений твоих будет дрожать
дрыжаць больш балюча і жахліва, ніж я более мучительно и ужасно, чем я теперь, у
зараз, ля ног тваіх. ног твоих.
І ўраніў галаву. А яго аслупянелае И уронил голову. А его онемевшая охота
паляванне нарэшце схамянулася і схапілася наконец пришла в себя и схватилась за
за нажы. І яны біліся дваццаць супраць ножи. И они бились двадцать против троих,
траіх, і бойка была жахлівай. Але трое и битва была ужасной. Но трое одолели тех
адолелі дваццацёх і забілі ўсіх. двадцать и убили всех.
А пасля яны прытарочылі трупы і А потом они приторочили трупы и раненых,
параненых, якія жаласна стагналі, да что жалобно стонали, к седлам и погнали
ўласных коней і насцябалі іх, і коні коней, и кони помчались прямиком к
59
памчаліся якраз да Волатавай прорвы, не Волотовой прорве, не разбирая дороги.
разбіраючы дарогі.
І ніхто не заўважыў, што ў целе караля
Стаха яшчэ была іскра жыцця. Коні ляцелі ў
ноч, і слабы месяц асвятляў іх доўгія грывы,
і недзе наперадзе бегалі па купінах сінія
агні.
І з гэтага жахлівага статка даносіўся голас И из этого дикого стада доносился голос
караля Стаха: короля Стаха:
— Д'яблу аддаю душу сваю, бо не
дапамагае Бог. Трымайся, Раман, мы
прыскачам да цябе конныя! Дрыжы, Раман,
калаціся, адвечны вораг! Мы прыйдзем! Мы
адпомсцім!
І ніхто не ведаў, што праўда была ў гэтых
словах, што зброяй д'ябла, праўды, помсты і
кары з'явіўся кароль Стах. Не за тое помсціў
ён, што забіў яго Раман. Забойства ніколі не
атрымае такой кары, калі гэта не забойства
пабраціма.
Нядоўга яны зажыліся на свеце. Даездчык
Варона першы пабачыў цені Стаха і яго
прыспешнікаў праз два тыдні. Не
разбіраючы дарогі, імчалася дзікае
паляванне па самай жахлівай дрыгве, па
лесе, па вадзе межыток. Не бразгалі цуглі,
не звінелі мячы. На конях сядзелі маўклівыя
коннікі, і балотныя агні каціліся наперадзе
дзікага палявання караля Стаха якраз праз
дрыгву.
Аляхно з'ехаў з розуму. Загінуў пасля таго і
Дубатоўк. Гетман літоўскі рассеяў
мужычыя палкі, якія засталіся без кіраўніка,
у бойцы загінуў Яраш Штамет. А Раман
Яноўскі быў жывы і смяяўся.
І аднойчы ён быў на паляванні і вяртаўся
адзін праз верасавыя пусткі дадому. Месяц
слаба свяціў на верас. І раптам забегалі
недзе ззаду сінія балотныя агні, і даляцеў з
60
И никто не заметил, что в теле короля Стаха
еще теплилась искра жизни. Кони летели в
ночь, и слабый месяц освещал их длинные
гривы, и где-то впереди бегали по кочкам
синие огни.
— Дьяволу отдаю душу свою, если не
помогает Бог. Держись, Роман, мы
прискачем к тебе конные! Дрожи, Роман,
трясись, извечный враг! Мы придем! Мы
отомстим!
И никто не знал, что правда была в этих
словах, что оружием дьявола, мести и кары
стал король Стах. Никакое убийство не
заслуживает такого возмездия, как убийство
побратима.
Недолго они зажились на свете. Доезжачий
Ворона первым увидел тени Стаха и его
сподвижников через две недели. Не
разбирая дороги, мчалась дикая охота по
самой жуткой трясине, по лесу, по воде
проток. Не звякали удила, не звенели мечи.
На конях сидели молчаливые всадники, и
болотные огни катились впереди дикой
охоты короля Стаха прямо по трясине.
Алехно лишился рассудка. Погиб после того
и Дубатовк. Гетман литовский рассеял
мужичьи полки, оставшиеся без вожака, в
битве погиб Яраш Штамет. А Роман
Яновский был жив и смеялся.
И вот однажды он был на охоте и
возвращался один через вересковые
пустоши домой. Месяц слабо освещал
дорогу. И вдруг забегали где-то сзади синие
таго боку спеў рагоў і ледзь чутны стук
капытоў. А пасля з'явіліся цьмяныя цені
коннікаў. Грывы коней веялі па ветры, беглі
перад дзікім паляваннем гепарды,
спушчаныя са шворак. І бязгучна па верасе і
дрыгве ляцелі яны. І маўчалі коннікі, а гукі
палявання даляталі аднекуль з другога боку.
І перад усімі скакаў, асветлены месяцам,
туманны і вялізны кароль Стах. І гарэлі
вочы коней, і людзей, і гепардаў.
І Раман пабег, а яны бязгучна і хутка И Роман побежал, а они бесшумно и быстро
скакалі за ім, і коні часам перабіралі нагамі скакали за ним, и кони иногда перебирали
ў паветры, і спяваў дзікі верас, і месяц ногами в воздухе, и пел дикий вереск, и
раўнадушна глядзеў на пагоню.
І Раман тройчы крыкнуў: «Дзікае
паляванне!…» такім голасам, што пачулі
нават людзі ў навакольных хатах. А пасля
дзікае паляванне нагнала яго, і сэрца яго не
вытрымала. Так загінуў Раман.
Многія з таго часу бачылі на тарфяных
раўнінах дзікае паляванне Стаха. І хоць
карала яно не ўсіх, але мала ў каго не
разрывалася сэрца, калі бачыў ён на балотах
змрочныя цені коннікаў.
Так загінулі сын Рамана і сын яго сына,
пасля смерці якога я і пішу пра гэта на
навучэнне і жах яго нашчадкаў, якія, можа,
і змогуць добрымі справамі пазбавіць сілы
сівы даўні праклён.
Сцеражыцеся дрыгвы, людзі, сцеражыцеся
балот уначы, калі сінія агні збіраюцца і
пачынаюць скокі на самых гіблых мясцінах.
Там часта ўначы пабачыце вы дваццаць
коннікаў на вараных дрыкгантах.
І галоўны коннік імчыць наперадзе ўсіх.
Капялюх з заломленым полем насунуты на
яго вочы, ногі прывязаны да сядла. Не
бразгочуць мячы, не ржуць маўклівыя коні.
61
болотные огни, и долетели оттуда звуки
рогов и едва слышный стук копыт. А потом
появились смутные тени всадников. Гривы
коней развевались по ветру, бежали впереди
дикой охоты гепарды, спущенные со сворок.
И бесшумно по вереску и трясине летели
они. И молчали всадники, а звуки охоты
долетали откуда-то с другой стороны. И
впереди всех скакал, освещенный луной,
туманный и огромный король Стах. И
горели глаза и коней, и людей, и гепардов.
месяц равнодушно глядел на погоню.
И Роман трижды крикнул: «Дикая охота!»
— таким голосом, что услышали даже люди
в далеких хатах. А потом дикая охота
нагнала его, и сердце его не выдержало. Так
погиб Роман.
С того времени многие видели на торфяных
равнинах дикую охоту Стаха. И хотя карала
она не всех, но мало у кого не разрывалось
сердце, когда видел он на болотах мрачные
тени всадников.
Так погибли сын Романа и сын его сына,
после смерти которого я и пишу об этом для
науки и устрашения его потомков, которые,
может быть, и смогут добрыми делами
лишить силы седое, давнишнее проклятие.
Берегитесь трясины, люди, берегитесь болот
ночью, когда синие огни собираются и
начинают пляски на самых гиблых местах.
Там часто увидите вы двадцать всадников
на вороных дрыкгантах .
И главный всадник мчится впереди всех.
Шляпа с загнутыми полями надвинута на
глаза. Не бряцают мечи, не ржут кони.
Только изредка откуда-то издали доносится
Толькі часам аднекуль здалёк даносіцца пение рога. Развеваются гривы, болотные
спеў рога. Развяваюцца грывы, балотныя огни мерцают под копытами коней.
агні ззяюць пад нагамі коней.
Па верасе, па гіблай дрыгве скача дзікае По вереску, по гиблой трясине скачет дикая
паляванне і будзе скакаць да тых часоў, охота и будет скакать до тех пор, пока
пакуль існуе свет. Яно — наша зямля, существует мир. Она — наша земля,
нелюбімая намі і страшная. Злітуйся з нас, нелюбимая нами и страшная. Помилуй нас,
Божа!» Боже!
Я адарваўся ад паперы і скалануў галавою, Я оторвался от бумаги и потряс головой,
жадаючы пазбыцца дзікіх вобразаў. Берман желая избавиться от диких образов. Берман
чакальна глядзеў на мяне. выжидающе смотрел на меня.
— Ну, што, пан, прашу прабачэння, думае — Ну, что пан, прошу извинения, думает об
пра гэта? этом?
— Якая жахлівая, прыгожая і фантастычная — Какая ужасная, красивая и
легенда, — шчыра ўсклікнуў я. — Так і фантастическая легенда! — искренне
просіцца пад пэндзаль вялікага мастака. І воскликнул я. — Так и просит кисти
што толькі можна прыдумаць! большого художника. Чего только нельзя
придумать!
— О, як бы гэта, прабачце, была толькі — О, если бы это, извините, была только
легенда… Вы ведаеце, я вальнадумны легенда… Знаете, я свободомыслящий
чалавек, я атэіст, як кожны чалавек, які человек, я атеист, как каждый человек,
жыве душою ў нашым высокаадукаваным который живет душой в наш
веку. Але ў дзікае паляванне караля Стаха я высокообразованный век. Но в дикую охоту
веру. Ды і дзіўна было б не верыць. Ад яго короля Стаха я верю. Да и странно было бы
загінулі нашчадкі Рамана і амаль вымер род не верить. От нее погибли потомки Романа
Яноўскіх. и почти вымер род Яновских.
— Паслухайце, — сказаў я. — Я ўжо — Послушайте, — сказал я. — Я уже
гаварыў гэта аднаму чалавеку, але скажу і говорил это одному человеку, но скажу и
вам. Я магу захапляцца старымі легендамі, вам. Я могу увлекаться старыми легендами,
але што мяне прымусіць верыць ім? но что меня заставит верить им? Потомки
Нашчадкі Рамана загінулі «ад палявання» Романа погибли «от охоты» двести лет тому
дзвесце год таму. У тыя часы магілеўскі назад. В те времена могилевская летопись
летапіс сур'ёзна сцвярджаў, што перад серьезно утверждала, что перед войной на
вайною на магілеўскіх мурах, куды і могилевских каменных стенах (куда и
чалавек не можа ўзлезці, з'яўляліся человек не может взобраться) появлялись
крывавыя адбіткі далоняў. кровавые отпечатки ладоней.
— Так, я памятаю гэта, — адказаў — Да, я помню это, — ответил книголюб.
кнігалюб. — Можна было б прывесці і — Можно было бы привести и еще ряд
далейшыя прыкметы, але яны… м-м-м… примеров, но они… м-м-м… немного
62
трошкі фрывольныя. Нашы продкі былі фривольные. Наши предки были такие
такія грубыя людзі. грубые люди.
— Ну, вось бачыце. — сказаў я з дакорам. — Ну, вот видите, — сказал я укоризненно.
— А вы верыце ў паляванне… — А вы верите в охоту…
Лялечны чалавек, як мне здалося, вагаўся. Кукольный человечек, как мне показалось,
колебался.
— Ну, а што б вы сказалі, шаноўны, калі б я — Ну, а что бы вы сказали, почтенный, если
заявіў, што бачыў яго? б я заявил, что видел ее?
— Байкі, — жорстка адсек я. — І не — Басни, — жестко отсек я. — И не стыдно
сорамна вам пужаць такімі словамі, такімі вам пугать такими словами, такими
паведамленнямі жанчын? сообщениями женщин?
— Гэта не байкі, — паружавеў Берман. — — Это не басни, — порозовел Берман. —
Гэта сур'ёзна. Не ўсім быць героямі, і я, Это серьезно. Не всем быть героями, и я,
шчыра кажу, баюся. Я нават не ем зараз з честно говоря, боюсь. Я даже не ем теперь с
гаспадыняю за адным сталом, бо на такіх хозяйкой за одним столом, потому что на
таксама ўпадзе гнеў караля Стаха. Ды таких тоже падет гнев короля Стаха. Да
памятаеце, у рукапісах… помните, в рукописях…
— І як вы бачылі дзікае паляванне? — И как вы видели дикую охоту?
— Так, як і тут, у кнізе. Я быў у Дубатоўка, — Так, как описано здесь, в книге. Я был у
суседа Яноўскіх, — між іншым, нашчадка Дубатовка, соседа Яновских, — между
таго Дубатоўка. — І вяртаўся ад яго. Я ішоў прочим, потомка того Дубатовка, — и
верасавай пусткаю, якраз ля вялізнай купы возвращался от него. Я шел вересковой
каменняў. І ноч была светлаватая. Я не пустошью, как раз мимо огромной груды
пачуў, як яны з'явіліся. Яны імчалі паўз валунов. И ночь была довольно светлая. Я
мяне якраз па дрыгве. О, гэта было не услышал, как они появились! Они мчали
жудасна! мимо меня прямо по трясине. О, это было
ужасно!
Нешта каламутнае плесканулася ў яго Что- то мутное плеснулось в его глазах. И
вачах, і мне падумалася, што ў гэтым доме, мне подумалось, что в этом доме, да,
ды, напэўна, і па ўсёй раўніне, дрэннае наверное, и по всей равнине, нечто
робіцца з мазгамі людзей. нехорошее происходит с мозгами людей.
«Ці ёсць тут хоць адзін нармальны? Ці, «Есть ли здесь хоть один нормальный
можа, усе вар'яты?» — падумаў я. человек? Или, может, все сумасшедшие?»
— подумал я.
— Галоўнае, яны імчалі амаль бязгучна. — Главное, они мчали почти бесшумно.
Коні, ведаеце, такой старажытнай пароды, Кони, знаете, такой древней породы,
якую зараз з агнём не знойдзеш: которую теперь с огнем не сыщешь:
сапраўдныя палескія дрыкганты з настоящие полесские дрыкганты с
63
падрэзанымі жыламі ля хвастоў. Грывы подрезанными жилами у хвостов . Гривы
веюць па ветры, плашчы-велеісы… развеваются по ветру, плащи-велеисы .
— Велеісы апраналіся толькі на панцыр, — — Велеисы надевались только на панцирь,
непачціва перабіў я. — А які панцыр можа — непочтительно перебил я. — А какой
быць на паляванні? панцирь может быть на охоте?
— Я ведаю, — проста і вельмі шчыра — Я знаю, — просто и очень искренне
адказаў лялечны чалавек, паставіўшы на согласился кукольный человек,
мяне вялікія, рахманыя, як у аленя, вочы. — уставившись на меня большими ласковыми,
Паверце, каб я хлусіў, я б мог прыдумаць как у оленя, глазами. — Поверьте, если б я
нешта больш спрытнае. врал, я мог бы придумать что-то более
удачное.
— Тады прабачце, — зніякавеў я. — Тогда извините, — смутился я.
— Велеісы развяваюцца за спінамі людзей. — Велеисы развеваются за спинами людей.
Дзіды тырчаць у паветры. І мчаць, мчаць Пики торчат в воздухе. И мчат, мчат они,
яны, як навала. как нашествие.
— Яшчэ раз прабачце, шаноўны пане. А — Еще раз извините, уважаемый пан. А
скажыце, можа, на вячэры ў суседа скажите, может, на ужине у соседа вас
частавалі медам? угощали медом?
— Я не п'ю, — з годнасцю падціснуў губы — Я не пью, — с достоинством поджал
Берман-Ганцэвіч. — Я кажу вам, яны не губы Берман-Гацевич. — И скажу вам, они
пакідалі нават слядоў за сабою, і туман не оставляли даже следов, и туман скрывал
хаваў ногі коней. І твар караля. Ён быў ноги коней. И лицо короля. Оно было
зусім спакойны, безжыццёва-змрочны, сухі спокойным, безжизненно-мрачным, сухим и
і зусім-зусім шэры, як туман. Самае совсем-совсем серым, как туман. Самое
галоўнае, яны прыязджалі да палаца главное, они приезжали ко дворцу Яновских
Яноўскіх у тую ноч. Мне расказалі, калі в ту ночь. Мне рассказали, когда я вернулся
прыйшоў, што апоўнач загрымела кальцо на домой, что в полночь загремело кольцо на
дзвярах і голас крыкнуў: «Раман у двери и голос крикнул: «Роман в
дваццатым калене, выходзь!» двенадцатом колене, выходи!»
— Чаму Раман? — Почему Роман?
— Таму што Надзея — апошні нашчадак — Потому что Надежда — последний
Рамана, якраз дваццатае яго калена. потомок Романа, как раз его двенадцатое
поколение.
— Не веру, — зноў сказаў я, змагаючыся да — Не верю, — снова сказал я,
канца, бо твар у Бермана быў сапраўды сопротивляясь до конца, потому что лицо у
белы. — Давайце радасловец Яноўскіх. Бермана было действительно бледное. —
Дайте родословец Яновских.
Берман з гатоўнасцю выцягнуў нейкую Берман с готовностью вытащил и развернул
64
кнігу і разгарнуў пергаментную ўкладку з
«дрэвам годнасці». І сапраўды,
дзевятнаццаць пакаленняў ішло з Рамана
Старога. Ніжэй дзевятнаццатага калена,
зноў Рамана, быў надпіс, зроблены
дробным почыркам: «26 кастрычніка 1870
года нарадзілася дачка мая, Надзея.
Апошняе, дваццатае, наша калена, адзінае
маё дзіця. Жорсткі лёс, здымі з нас свой
праклён, няхай загінуць толькі
дзевятнаццаць пакаленняў. Злітуйся з гэтага
маленькага камячка. Вазьмі мяне, калі гэта
патрэбна, але няхай выжыве яна. Яна ж
апошняя з роду Яноўскіх. Упаваю на цябе».
— Гэта бацька яе пісаў? — спытаў я, — Это писал ее отец? — спросил я,
расчулены, і падумаў, што мне было ў год растроганный, и подумал, что мне было в
нараджэння гэтай дзяўчынкі восем год. год рождения этой девочки восемь лет.
— Так, ён. Бачыце, ён прадчуваў. Яго лёс
— доказ праўдзівасці легенды пра караля
Стаха. Ён ведаў яе, яны ўсе ведалі, бо
праклён вісеў над нашчадкамі гэтых
нешчасліўцаў, як сякера. Той звар'яцее, таго
заб'юць за грошы браты, той загіне ў час
палявання. Ён ведаў і рыхтаваўся:
забяспечыў дзяўчыне хоць мізэрны, але
даход, знайшоў загадзя апекуноў, склаў
запавет (дарэчы, я баюся гэтай восені,
многія з Яноўскіх не дажывалі да
паўналецця, а праз два дні будзе яе дзень
нараджэння, і ўжо двойчы з'яўлялася дзікае
паляванне пад мурамі палаца). Раман ніколі
не выходзіў уначы з палаца. Але два гады
таму Надзею Раманаўну ўзяла ў госці яе
далёкая сваячка па маці, жонка шляхціца
Кульшы. Дзяўчынка затрымалася ў яе
дапазна. Раман быў такі чалавек, што вельмі
нерваваўся, калі яе не было дома. А дом
Кульшаў быў ля самай Волатавай прорвы.
Ён сеў на каня і паехаў. Дзяўчынка
65
пергаментную рукопись с «древом
достоинства». И действительно,
одиннадцать поколений значились со
времени Романа Старого. Ниже
одиннадцатого поколения, снова Романа,
стояла запись, сделанная мелким почерком:
«26 октября 1870 года родилась дочь моя,
Надежда. Последнее, двенадцатое наше
колено, единственное мое дитя. Жестокая
судьба, сними с нас свое проклятие, пусть
погибнут только одиннадцать поколений.
Смилуйся над этим маленьким комочком.
Возьми меня, если это необходимо, но пусть
выживет она. Она ведь последняя из рода
Яновских. Уповаю на тебя».
— Да, он. Видите, он предчувствовал. Его
судьба — доказательство правдивости
легенды про короля Стаха. Он знал ее, они
все знали, потому что проклятие висело над
потомками этих несчастных, как топор. Тот
сойдет с ума, того убьют за деньги братья,
тот погибнет во время охоты. Он знал и
готовился: обеспечил девушке хотя и
мизерный, но доход, нашел
заблаговременно опекунов, составил
завещание (кстати, я боюсь осени, многие из
Яновских не доживали до совершеннолетия,
а через два дня будет ее день рождения, и
уже дважды появлялась дикая охота у стен
дворца). Роман никогда не выходил ночью
из дома. Но два года тому назад Надежду
Романовну взяла в гости ее родственница по
матери, жена шляхтича Кульши. Девочка
задержалась у нее допоздна. Роман очень
нервничал, когда ее не было дома. А дом
Кульши возле самой Волотовой прорвы. Он
сел на коня и поехал. Девочка возвратилась
вярнулася дадому з Рыгорам, вартаўніком
Кульшы. А пана няма. Паехалі шукаць. А
была восень, час, калі паляванне караля
Стаха з'яўляецца асабліва часта. Мы ехалі
па слядах панскага каня, я і Рыгор. Я
баяўся, а Рыгор — ані кроплі. Сляды вялі
спачатку па дарозе, пасля збочылі і пачалі
віляць па лузе. І збоку Рыгор адшукаў
другія сляды.
Ён быў добры паляўнічы, гэты Рыгор. Які
жах, пане! Сляды былі ад двух дзесяткаў
коней. І падковы старыя, з трызубцам,
падобным на габлі. Такіх даўно не куюць у
нас. І часам гэтыя сляды знікалі і з'яўляліся
праз дваццаць, праз трыццаць крокаў,
быццам коні ляцелі ў паветры. Пасля мы
адшукалі клак ад панскай стрэльбы, я
пазнаў бы яго з сотні. Рыгор прыпомніў,
што, калі ён вёз дзяўчо дахаты, нехта
страляў ля прорвы. Мы пагналі коней
хутчэй, бо мінула гадзін пяць, ноч ужо
цямнела перад світаннем. Хутка мы пачулі
— недзе гігатаў конь. Мы выехалі на
вялікую галявіну, якая зарасла верасам. Тут
Рыгор адзначыў, што коні дзікага палявання
развярнуліся ў лаву і пайшлі намётам. А
конь гаспадара некалькі разоў спатыкнуўся,
відаць, стомлены. — Голас Бермана раптам
адзічэў і перасекся: — І ў канцы галявіны,
якраз там, дзе пачыналася прорва, мы
пабачылі яшчэ жывога каня, які ляжаў са
зламанай нагою і крычаў так жахліва, як
чалавек. Рыгор сказаў, што пан павінен
быць недзе тут. Мы знайшлі яго сляды, якія
ішлі ад дрыгвы. Я рушыў па іх, але яны
дайшлі да каня, амаль да каня, і зніклі. Тут
на вільготнай глебе былі ўмяціны, быццам
чалавек упаў. І далей нічога. Галоўнае тое,
што слядоў побач не было. Паляванне
збочыла сажнях у дзесяці ад таго месца.
66
домой с Рыгором , сторожем Кульши. А
пана нету. Поехали искать. А была осень,
время, когда охота короля Стаха появляется
особенно часто. Мы ехали по следам
панского коня, я и Рыгор. Я боялся, а Рыгор
— ни капли. Следы вели по дороге, потом
свернули и начали петлять по лугу. И сбоку
Рыгор отыскал другие следы.
Он хороший охотник, этот Рыгор. Какой
ужас, пане! Следы были от двух десятков
коней. И подковы старые, с трезубцем,
похожим на вилы. Таких давно у нас не
куют. И временами эти следы исчезали и
появлялись через двадцать, тридцать шагов,
словно кони летели по воздуху. Потом мы
нашли пыж из ружья пана, я узнал бы его из
сотни. Рыгор припомнил, что, когда он вез
девочку домой, кто-то стрелял у прорвы.
Мы погнали коней быстрее, потому что
минуло часов пять, ночь уже темнела перед
рассветом. Вскоре мы услышали — где-то
ржал конь. Мы выехали на большую
прогалину, заросшую вереском. Тут Рыгор
отметил, что кони дикой охоты
развернулись в лаву и пошли наметом. А
конь хозяина несколько раз споткнулся,
видимо, устав. — Голос Бермана вдруг
одичал и осекся. — И в конце прогалины,
как раз там, где начиналась прорва, мы
увидели еще живого коня, который лежал со
сломанной ногой и кричал так страшно,
будто человек. Рыгор сказал, что пан
должен быть где-то здесь. Мы нашли его
следы, они тянулись от трясины. Я двинулся
по ним, но они дошли до коня и исчезли.
Здесь, на влажной земле, были вмятины,
словно человек упал. И больше ничего. И
никаких следов рядом. Охота свернула
саженях в десяти от того места. Или Роман
Альбо Раман узнёсся на неба, альбо коні
караля Стаха дамчалі да яго ў паветры і
захапілі з сабою. Мы пачакалі з паўгадзіны,
і, калі пачаўся сапраўдны змрок, Рыгор
хлопнуў сябе па галаве і загадаў мнё
надраць бяросты. Я, шляхціц,
падпарадкаваўся гэтаму хлопу: ён быў тады
ўладны, як магнат. Калі мы запалілі бяросту
— ён схіліўся над слядамі. «Ну, што
скажаш, пане?» — сказаў ён з выглядам
перавагі. «Я не ведаю, нашто яму
спатрэбілася ісці ад дрыгвы, не ведаю, як ён
туды трапіў», — адказаў я ніякава. Тады
гэты хам разрагатаўся… «Ён і не думаў ісці
ад дрыгвы. Ён, васпане, ішоў у дрыгву. І
ногі ў яго зусім не былі выкручаны задам
наперад, як ты, магчыма, думаеш. Ён
адступаў, адступаў да дрыгвы ад чагосьці
жахлівага. Бачыш, вось тут ён пляснуўся аб
зямлю. Конь зламаў нагу, і ён пераляцеў
цераз галаву. Ён, калі хочаш ведаць,
падкруціў нагу: бачыш, крок правай нагі
большы і глыбокі, значыць, ён падкруціў
левую нагу. Ён адступаў да дрыгвы задам.
Хадзем туды, там мы пабачым, напэўна, і
канец». І сапраўды, мы пабачылі і канец.
Там, дзе быў рэзкі абрыў у дрыгву, Рыгор
пасвяціў бяростаю і сказаў: «Бачыш, тут ён
асклізнуўся». Я трымаў яго за пас, а ён
палез з гэтага абрыўчыка і паклікаў мяне:
«Глядзі». І тут я пабачыў галаву Рамана,
якая тырчала з рудой маслянай паверхні
прорвы, і скручаную руку, якой той паспеў
ухапіцца за карнявішча ад нейкага
спарахнелага дрэва. Мы выцягнулі яго з
вялікімі цяжкасцямі, выцягнулі мёртвага: у
гэтых прорвах часта б'юць падводныя
крыніцы, і ён проста замёрз. Ды яшчэ, да
таго ж, і сэрца не вытрымала, як казаў пасля
лекар. Божа, на твары ягоным быў такі жах,
67
вознесся на небо, или кони короля Стаха
домчали к нему по воздуху и захватили с
собой. Мы подождали с полчаса, и когда
наступила предрассветная темень, Рыгор
хлопнул себя по лбу и приказал мне нарвать
бересты. Я, шляхтич, подчинился этому
холопу: он тогда имел такую надо мной
власть, словно магнат. Когда мы зажгли
бересту — он наклонился над следами. «Ну,
что скажешь, пане?» — сказал он с видом
явного превосходства. «Я не знаю, зачем
ему понадобилось идти от трясины, не знаю,
как он туда попал», — ответил я растерянно.
Тогда этот хам расхохотался… «Он и не
думал идти от трясины. Он, уважаемый пан,
шел в трясину. И ноги у него совсем не
были вывернуты задом наперед, как ты,
возможно, думаешь. Он отступал, отступал
к трясине от чего-то страшного. Видишь,
вот тут он ударился о землю. Конь сломал
ногу, и он перелетел через голову. Он, если
хочешь знать, подвернул ногу: видишь, след
правой ноги больше и глубже, значит, он
подвернул левую ногу. Он пятился к
трясине задом. Идем туда, там мы увидим,
наверное, и конец». И действительно, мы
увидели и конец. Рыгор посветил факелом
туда, где был обрыв в трясину, и сказал:
«Видишь, тут он поскользнулся». Я держал
его за пояс, а он наклонился с этого обрыва
и затем позвал меня: «Гляди». И тут я
увидел голову Романа, которая торчала из
коричневой, масляной жижи прорвы, и
скрюченную руку, которой тот успел
ухватиться за корневище какого-то
трухлявого дерева. Мы вытащили его с
большим трудом, вытащили мертвого: в
этих безднах часто бьют подводные ключи
и он просто замерз. Кроме того, и сердце не
выдержало, как говорил потом лекарь.
які нельга перажыць і застацца жывым! Боже, на его лице был такой ужас, который
Пасля дзяўчына ледзь не звар'яцела, калі нельзя пережить и остаться живым! На руке
пабачыла. На руцэ нейкі ўкус, каўнер у него был какой-то укус, ворот оторван.
падраны. А тады мы прытарочылі труп да Мы приторочили труп к седлу и поехали. И
сядла і паехалі. І вось не паспелі мы вот не успели мы отъехать и тридцати
ад'ехаць і трыццаці крокаў, як пабачылі: шагов, как увидели: через просеку плыли
праз прасеку плылі смутныя конныя цені. смутные тени коней. Было удивительно, что
Дзіўна было тое, што зусім не грукацелі копыта не стучали. А потом запел рог где-то
капыты. А потым заспяваў рог недзе зусім у совсем в другой стороне, и так
другім баку і так прыглушана, быццам праз приглушенно, словно сквозь вату. Мы ехали
вату. Мы ехалі з трупам прыгнечаныя, коні с трупом угнетенные, кони нервничали —
нерваваліся, яны чуюць мёртвае цела. І ноч они чуют мертвое тело. И ночь была, ох
была, ох, якая ноч! І недзе спяваў рог какая ночь! И где-то пел рог дикой охоты.
дзікага палявання. А зараз зноў… Потом она появлялась лишь изредка. А вот
Надыходзіць час помсты. теперь снова… Настает час мести.
Ён змоўк, уткнуўшы твар у далоні, пальцы Он замолчал, уткнув лицо в ладони, пальцы
на якіх, белыя, артыстычныя, былі даўжэй на которых, белые, артистичные, были
за пальцы звычайнага чалавека ў два разы. длиннее пальцев обычного человека раза в
Я маўчаў, і раптам мяне прарвала: два. Я молчал, и вдруг меня прорвало:
— Як вам усё ж не сорамна. Мужчыны, — Как вам все же не стыдно. Мужчины,
дарослыя, вялікія мужчыны! І не можаце взрослые мужчины! И не можете защитить!
абараніць. Ды няхай бы гэта быў нават сам Да пускай бы это был сам дьявол —
д'ябал — біцеся, чорт вас падзяры! І чаму деритесь, черт побери! И почему не всегда
гэта паляванне з'яўляецца тут толькі часам? появляется эта охота? Почему при мне еще
Чаму пры мне яшчэ не было? не была?
— Нават калі яны з'яўляюцца часта, яны не — Даже если они появляются часто, они не
прыходзяць у ночы на святыя дні, а таксама приходят в ночи перед святыми днями, а
ў сераду і пятніцу. также в среду и пятницу.
— Гм, дзіўныя здані… А ў нядзелю? — У — Гм, странные призраки… А в
мяне ўсё больш варушылася на дне душы воскресенье? — У меня все сильнее росло
жаданне даць па гэтай фарфоравай, вялай, на душе желание дать по этой фарфоровой,
бязвольнай храпе, бо такія не здатныя ні на вялой, безвольной морде, потому что такие
добры ўчынак, ні на крымінал — не людзі, а не способны ни на хороший поступок, ни на
макрыца-трава на градзе. — А ў піліпаўку, криминал — не люди, а трава мокрица, что
на пятроўкі яны з'яўляюцца, калі яны такія глушит грядки. — А в филипповки, на
ўжо святыя прывіды? петровки они появляются, если уж они
такие святые привидения?
— На нядзелю Бог даў ім дазвол, бо, як — На воскресенье Бог им позволил, потому
памятаеце, Стах быў забіты таксама ў что, если помните, Стах был убит именно в
68
нядзелю, — цалкам сур'ёзна адказаў ён. воскресенье, — совершенно серьезно
ответил он.
— Дык што ж ён тады такое, ваш Бог? — — Так что же он тогда такое, ваш бог? —
грымнуў я. — Ён што, стакнуўся з д'яблам? гаркнул я. — Он что, стакнулся с дьяволом?
Ён што, мярзотнік, за кроў аднаго бярэ Он что, берет души невинных девушек, у
душу ў нявінных дзяўчат, у якіх крыві таго которых крови того Романа, может, одна
Рамана, можа, адна кропля! только капля!
Ён маўчаў. Берман молчал.
— Пяцьсот дваццаць чатыры тысячы — Четыре тысячи девяносто шестая часть
дзвесце восемдзесят восьмая частка крыві крови Романа в ее жилах, — подумав,
Рамана ў яе жылах, — падумаўшы, подсчитал я. — На что он тогда годится,
імгненна падлічыў я. — На што ён тады этот ваш бог?
здатны, гэты ваш Бог?
— Не кашчуннічайце, — спуджана войкнуў — Не кощунствуйте! — испуганно охнул
ён. — За каго вы заступаецеся? он. — За кого вы заступаетесь?
— Занадта многа чартаўшчыны нават для — Слишком много чертовщины даже для
такога дома, — не супакойваўся я. — Малы такого дома, — не унимался я. — Малый
Чалавек, Блакітная Жанчына, а тут яшчэ Человек, Голубая Женщина, а тут еще эта
гэта дзікае паляванне караля Стаха. Аблога дикая охота короля Стаха. Обложили и
і знутры і звонку, каб ён згарэў, гэты дом!… изнутри, и извне, чтоб он сгорел, этот дом!
…
— Мгм, шчыра кажу вам, шаноўны пане, — Мгм, откровенно скажу вам, уважаемый
што я не веру ў Чалавека і Жанчыну. пан, что я не верю в Человека и Женщину.
— Іх бачылі ўсе. І вы таксама. — Их видели все. И вы тоже.
— Я не бачыў, я чуў. А прырода гукаў — Я не видел, я слышал. А природа звуков
невядома нам. Ды і да таго я знерваваны нам неизвестна. Да к тому же я очень
чалавек. нервный человек.
— Бачыла гаспадыня. — Видела хозяйка.
Вочы Бермана сціпла апусціліся. Ён Глаза Бермана скромно опустились. Он
павагаўся і сказаў: поколебался и сказал тихо:
— Я не здатны ёй ва ўсім верыць. Яна… ну, — Я не могу ей во всем верить… Она… ну,
словам, мне здаецца, яе бедная галоўка не словом, мне кажется, ее бедная головка не
вытрымала гэтых жахаў. Яна… м-м… вынесла этих ужасов. Она… м-м…
своеасаблівы ў псіхічных адносінах своеобразный в психическом отношении
чалавек, каб не сказаць больш. человек, чтоб не сказать больше.
Я таксама думаў пра гэта, таму змаўчаў. Я тоже думал об этом, поэтому смолчал.
— Але я таксама чуў гэта. — Но я тоже слышал шаги.
69
— Дзікунства. Гэта проста акустычны — Дикость. Это просто акустический
падман. Галюцынацыя, шаноўны пане. обман. Галлюцинация, уважаемый пан.
Мы пасядзелі моўчкі, я адчуваў, што сам Мы посидели молча, я чувствовал, что сам
пачынаю вар'яцець ад мілых прыгод, якія начинаю терять рассудок от милых
тут адбываліся. приключений, которые здесь происходили.
У тую ноч мне прыснілася: бязгучна скача В ту ночь мне приснилось: бесшумно скачет
дзікае паляванне караля Стаха. Бязгучна дикая охота короля Стаха. Беззвучно ржут
ржуць коні, бязгучна апускаюцца капыты, кони, беззвучно опускаются копыта,
хістаюцца выразныя павады. Халодны верас качаются вырезные поводья. Холодный
пад іх нагамі; імчаць шэрыя, нахіленыя вереск под их ногами: мчат серые,
наперад цені, і балотныя агні гараць на лбах наклоненные вперед тени, и болотные огни
коней. А над імі, у небе, гарыць самотная, сверкают на лбах коней. А над ними, в небе,
вострая, як іголка, зорка. горит одинокая, острая, как игла, звезда.
Калі я прачынаўся — я чуў у калідоры крокі Когда я просыпался, я слышал в коридоре
Малога Чалавека і часам яго ціхі жаласны шаги Малого Человека и временами его
стогн. А пасля зноў чорная бездань цяжкага тихий жалобный стон. А потом опять была
сну, і зноў скача па верасе і дрыгве черная бездна тяжелого сна, и снова скакала
імклівае, як страла, паляванне. по вереску и трясине стремительная, как
стрела, охота.

РАЗДЗЕЛ ЧАЦВЕРТЫ Глава четвертая

Жыхары Волатавай прорвы, відаць, не Жители Волотовой прорвы, видимо, не

вельмі любілі ездзіць на вялікія балы. Я
мяркую так таму, што не часта бывае ў
такім закутку паўналецце адзінай
наследніцы маярату, і ўсё ж праз два дні ў
Балотныя Яліны з'ехалася ніяк не больш
чатырох дзесяткаў чалавек. Запрасілі і мяне,
хоць я згадзіўся з вялікай неахвотай: я не
любіў правінцыяльнай шляхты і, да таго ж,
амаль нічога не зрабіў за гэтыя дні. Не
зрабіў амаль ніякіх новых запісаў, а
галоўнае, ані на крок не рушыў наперад, каб
разгадаць таямніцу гэтага чортава логава.
На старым плане ХVІІ стагоддзя ніякіх
слухавак не было, а крокі і стогны гучалі
70
очень любили ездить на большие балы. Я
думаю так потому, что не часто бывает в
таком уголке совершеннолетие
единственной наследницы майората, и все
же через два дня в Болотные Ялины
съехалось никак не больше четырех
десятков человек. Пригласили и меня, хотя я
согласился с большой неохотой: я не любил
провинциальной шляхты и к тому же почти
ничего не сделал за эти дни. Не сделал
почти никаких новых записей, а главное, ни
на шаг не продвинулся вперед, чтоб
разгадать тайну этого чертова логова. На
старом плане ХVII столетия никаких
кожную ноч на зайздрасць рэгулярна.
Я ламаў галаву над усёй гэтай Я ломал голову над всей этой чертовщиной,
чартаўшчынай, але нічога не мог но ничего не мог придумать.
прыдумаць.
Дык вось, упершыню, можа, за апошнія
дзесяць год палац сустракаў гасцей.
Запалілі плошкі над уваходам, знялі чахлы з
люстраў, вартаўнік на гэты раз
ператварыўся ў швейцара, узялі з
навакольных хутароў яшчэ тры служанкі.
Палац нагадваў нарумяненую бабулю, якая
ў апошні раз вырашыла пайсці на баль,
успамянуць маладосць і пасля легчы ў
магілу.
Не ведаю, ці трэба апісваць гэты шляхецкі
з'езд? Добрае і цалкам правільнае апісанне
чагосьці падобнага вы знойдзеце ў Хвелькі
з Рукшэніц, незаконна забытага нашага
паэта. Божа, якія гэта былі вазкі! Старыя, з
пакарабачанай скурай, зусім без рысор, з
коламі ў сажань вышынёю, але абавязкова з
лёкаем на запятках (у «лёкаяў» былі чорныя
ад зямлі рукі). Якія гэта былі коні! Расінант
здаўся б побач з імі Буцэфалам.
Хударлявыя, з ніжняй губой, адвіслай, як
чапяля, са з'едзенымі зубамі. Вупраж амаль
з вяровак, затое там-сям на ёй блішчаць
залатыя бляшкі, якія перакачавалі са збруі
«залатога веку».
«Што гэта робіцца на свеце, людзі добрыя?
Калісьці адзін пан ехаў на шасці конях, а
зараз шэсць паноў на адным кані». Увесь
працэс панскага разарэння ў адной гэтай
іранічнай народнай прымаўцы.
71
слуховых отдушин не было, а шаги и стоны
звучали каждую ночь с завидной
регулярностью.
Так вот, впервые, может, за последние два
десятка лет дворец встречал гостей. Зажгли
плошки над входом, сняли чехлы с люстр,
сторож на сей раз превратился в швейцара,
из окольных хуторов взяли еще трех
служанок. Дворец напоминал
нарумяненную бабусю, которая в последний
раз решила пойти на бал, вспомнить
молодость и потом лечь в могилу.
Не знаю, стоит ли описывать этот
шляхетский съезд? Хорошее и целиком
правильное описание чего-то подобного вы
найдете у Фельки из Рукшениц, незаконно
забытого нашего поэта. Боже, какие это
были возки! Старые, с покоробленной от
времени кожей, совсем без рессор, с
колесами в сажень высотой, но обязательно
с лакеем на запятках (у «лакеев» были
черные от земли руки). Какие это были
кони! Россинант показался бы рядом с ними
Буцефалом. Тощие, с отвисшей, как
сковородник, нижней губой, со съеденными
зубами. Упряжь почти сплошь из веревок,
зато кое-где на ней сверкали золотые
бляшки, что перекочевали сюда с упряжи
«золотого века».
«Что это творится на свете, люди добрые?
Когда-то один пан ехал на шести конях, а
теперь шесть панов на одном коне». Весь
процесс панского разорения уместился в
одной этой насмешливой народной
поговорке.
Берман-Гацэвіч стаяў за маёй спіною і Берман-Гацевич стоял за моей спиной и
адпускаў іранічна-далікатныя заўвагі отпускал язвительно-вежливые замечания в
наконт тых, хто прыбываў. адрес прибывающих.
— Гляньце, якая свірэпа (свірэпаю ў
беларускай мове ХVІ стагоддзя называлі
клячу). На ёй, напэўна, хтосьці з Сасаў
ездзіў: заслужаны баявы конь… А гэта
паненка, бачыце, як апранулася: проста як
фэст на святога Антонія. А вось, бачыце,
цыганы.
«Цыганамі» ён назваў сапраўды дзіўную
кампанію. На звычайным возе пад'ехаў да
пад'езда самы дзіўны хаўрус, які мне
даводзілася бачыць. Тут былі і паны, і
паненкі, чалавек дзевяць, апранутыя
страката і бедна. І сядзелі яны на возе густа,
як цыганы. І полаг быў на чатырох палках,
як у цыган. Не хапала толькі сабакі, які б
бег пад коламі. Гэта быў заняпалы род
Грыцкевічавых, якія качавалі з аднаго балю
на другі і так, галоўным чынам,
харчаваліся. Яны былі дальнімі сваякамі
Яноўскіх. І гэта былі нашчадкі «барвянага
ўладара»! Божа, за што караеш!!!
Пасля прыехала нейкая пажылая дама ў
вельмі багатым колішнім аксамітным
уборы, зараз даволі паношаным, у
суправаджэнні худога, як бізун, маладога
чалавека з яўна халуйскім тварам. Бізун
пяшчотна прыціскаў яе локцік.
Яна надушылася такой дрэннай парфумай,
што Берман пачаў чхаць, калі яна ўвайшла ў
залу. А мне здалося, што замест яе нехта
ўнёс у пакой вялікую торбу з удодамі і
пакінуў яе тут на радасць акружаючым.
Размаўляла дама з самым сапраўдным
72
— Взгляните, какая свирепа . На ней,
наверное, кто-то из Стахов ездил:
заслуженный боевой конь… А эта паненка,
видите, как оделась: словно на праздник
святого Антония. А вот, обратите внимание,
цыгане.
«Цыганами» он назвал действительно
необычную компанию. К подъезду
подкатила самая обычная телега, на которой
сидела самая странная компания, которую
мне когда-либо приходилось видеть. Тут
были и паны и паненки, человек девять,
одетые пестро и бедно. И сидели они на
телеге густо, как цыгане. И полог был
натянут на четырех палках, как у цыган.
Недоставало только собаки, которая бежала
бы под телегой. Это был захудалый род
Грыцкевичевых, кочевавший с одного бала
на другой и так, главным образом,
кормившийся. Они были дальними
родственниками Яновских. И это были
потомки «багряного властелина»! Боже, за
что караешь!!!
Потом приехала какая-то пожилая дама в
очень богатом старинном бархатном платье,
уже довольно поношенном, в
сопровождении худого, как бич, молодого
человека с явно холуйским лицом. Бич
нежно прижимал ее локоток.
Дама надушилась такими дрянными духами,
что Берман начал чихать, как только она
вошла в зал. А мне показалось, что вместе с
нею кто-то внес в помещение большой
мешок с удодами и оставил его здесь на
радость окружающим. Разговаривала дама с
французскім пранонсам, які, як вядома,
захаваўся на зямлі толькі ў двух мясцінах: у
салонах Парыжа і ў засценку Кабыляны пад
Воршай.
І другія асобы былі дзіўныя. Патрапаныя ці
занадта гладкія твары, прагныя вочы, вочы
замучаныя, вочы благальныя, вочы з
вар'яцінкай. У аднаго франта вочы былі
вялізныя і пукатыя, як у саламандры
падземных азёр. Я глядзеў на цырымонію
знаёмства (некаторыя з гэтых блізкіх
суседзяў ніколі не бачыліся і, напэўна, не
пабачацца больш — стары палац, можа,
упершыню за 18 год бачыў такі наплыў
гасцей). З-за дзвярэй гукі дрэнна даляталі да
мяне, бо ў зале ўжо дудзела аркестра з
васьмі заслужаных інвалідаў Палтаўскай
бітвы. Я бачыў замасленыя твары, якія
галантна ўсміхаліся, бачыў вусны, якія
цягнуліся да рукі гаспадыні. Калі яны
нахіляліся, святло падала зверху, і насы
здаваліся надзіва доўгімі, а раты
праваленымі. Яны бязгучна дрыгалі нагамі,
схіляліся, бязгучна гаварылі, і ў іх
вырасталі насы, пасля ўсміхаліся і
адплывалі далей, а на іх месца плылі ўсё
новыя, новыя. Гэта было — як у жахлівым
сне.
Яны выскаляліся, як выхадцы з магілы,
цалавалі руку (і мне здавалася, што яны
смокчуць з яе кроў), бязгучна адплывалі
далей. А яна, такая чыстая ў сваім белым
адкрытым плацці, толькі чырванела часам
спіною, калі занадта палка прыпадаў да яе
рукі які-небудзь наваяўлены донжуан у
абцягненых панталонах. Гэтыя пацалункі,
як мне здавалася, пэцкалі яе руку чымсьці
ліпучым і нячыстым.
І толькі тут я зразумеў, якая яна, уласна И только теперь я понял, какая она,
кажучы, самотная не толькі ў сваім доме, собственно говоря, одинокая не только в
73
самым настоящим французским прононсом,
который, как известно, сохранился на земле
только в двух местах: в салонах Парижа и в
застенке Кобыляны под Оршей.
И другие гости тоже были прелюбопытные.
Измятые или слишком гладкие лица,
жадные глаза, глаза измученные, глаза
умоляющие, с «безуминкой». У одного
франта глаза были огромные и выпученные,
как у саламандры подземных озер. Я
смотрел на церемонию знакомства из-за
двери (некоторые из этих близких соседей
никогда не виделись и, наверное, не
увидятся впредь — старый дворец, может,
впервые за последние восемнадцать лет
видел такой наплыв гостей). Звуки плохо
долетали до меня, потому что в зале уже
дудел оркестр из восьми заслуженных
инвалидов Полтавской битвы. Я видел
замасленные лица, которые галантно
улыбались, видел губы, что тянулись к руке
хозяйки. Когда они наклонялись, свет падал
сверху, и носы казались удивительно
длинными, а рты — провалившимися. Они
беззвучно расшаркивались, склонялись,
бесшумно говорили, потом улыбались и
отплывали в сторону, а на их место плыли
новые. Это было как в страшном сне.
Они оскаливались, будто выходцы из могил,
целовали руку (мне казалось, что они сосут
из нее кровь) и беззвучно плыли дальше. А
она, такая чистая в своем белом открытом
платье, лишь краснела изредка спиной, если
какой-нибудь новоявленный донжуан в
плотно облегающих панталонах припадал к
ее руке слишком пылко. Эти поцелуи,
казалось мне, пачкали ее руку чем-то
липким и нечистым.
але і сярод гэтай хеўры. своем доме, но и среди этой шатии.
«Што гэта мне нагадвае? — падумаў я. — «Что мне это напоминает? — подумал я. —
Ага, пушкінская Тацяна сярод пачвар у Ага, пушкинская Татьяна среди чудищ в
шалашы. Абклалі небараку, як лань пад час шалаше. Обложили, бедную, как лань во
палявання». время охоты».
Тут амаль што не было чыстых позіркаў, Здесь почти не было чистых взглядов, но
але затое якія былі прозвішчы! Мне ўсё зато какие были фамилии! Казалось, что я
здавалася, што я сяджу ў архівах і чытаю сижу в архиве и читаю старинные акты
старажытныя акты якога-небудзь Пінскага какого-нибудь Пинского копного суда.
копнага суда.
— Пан Сава Матфеевіч Стахоўскі з сынамі, — Пан Сава Матфеевич Стаховский с
— агалошваў лёкай. сыновьями, — оповещал лакей.
— Пані Агата Юр'еўна Фалендыш- — Пани Агата Юрьевна Фалендыш-
Хобалева з мужам і сябрам дома. Хобалева с мужем и другом дома.
— Пан Якуб Барбарэ-Гарабурда. — Пан Якуб Барбарэ-Гарабурда.
— Пан Мацей Мустафавіч Асановіч. — Пан Мацей Мустафович Асанович.
— Пані Ганна Аўрамовіч-Басяцкая з — Пани Ганна Аурамович-Басяцкая с
дачкою. дочерью.
А Берман стаяў за маёй спіною і адпускаў А Берман стоял за моей спиной и отпускал
заўвагі. Ён упершыню за гэтыя дні замечания. Он впервые за эти дни
спадабаўся мне, столькі злосці было ў яго понравился мне, столько злости было в его
выказваннях, такімі палючымі вачыма высказываниях, такими пылающими
сустракаў ён кожнага новага госця, і глазами встречал он каждого нового гостя и
асабліва маладых. особенно молодых.
Але вось у вачах яго прамільгнула нешта Но вот в глазах его промелькнуло нечто
такое незразумелае, што я мімаволі глянуў столь непонятное, что я невольно глянул в
у той бок, і… вочы мае палезлі на лоб, ту сторону, и… глаза мои полезли на лоб:
такое дзіўнае відовішча я пабачыў. У залу такое странное зрелище я увидел. В зал по
на сходах каціўся чалавек, менавіта каціўся, ступеням скатывался человек, именно
іначай гэта нельга было назваць. Быў гэты скатывался, иначе это назвать было нельзя.
чалавек пад сажань ростам, прыблізна як я, Человек был около сажени ростом,
але ў ягоную вопратку ўлезла б трое приблизительно как я, но в его одежду
Андрэяў Беларэцкіх. Агромністы жывот, вместилось бы три Андрея Белорецких.
ногі ў сцёгнах, як кумпякі, нязмерна Огромный живот, ноги в бедрах — словно
шырокія грудзі, далоні, як цэбры. Рэдка окорока, невероятно широкая грудь, ладони
здаралася мне бачыць такога волата. Але будто ушаты. Немного случалось мне
самае дзіўнае было не гэта. На чалавеку видеть таких исполинов. Но самое
была вопратка, якую зараз можна пабачыць удивительное было не это. На человеке
74
толькі ў музеі: чырвоныя боты на высокіх
абцасах з падкоўкамі (такія празываліся ў
нашых продкаў кабцямі), абцягнутыя порткі
з каразеі — тонкага сукна. Жупан на
грудзях і жываце — жупан з вішнёвага з
золатам сукна — вось-вось пагражаў
луснуць. Паверх яго чалавек нацягнуў чугу,
старажытную беларускую верхнюю
вопратку. Чуга вісела вольна, прыгожымі
складкамі, уся пералівалася зялёнымі,
залатымі і чорнымі візерункамі і была
перавязана амаль пад пахамі турэцкім пасам
вясёлкавых колераў.
І над усім гэтым сядзела дзіўна маленькая
для гэтай тушы галава са шчокамі такімі
надутымі, быццам гэты чалавек вось-вось
збіраўся пырснуць са смеху. Доўгія шэрыя
валасы ззаду рабілі галаву правільна
круглай, маленькія шэрыя вочкі смяяліся,
сівыя вусы віселі да сярэдзіны грудзей.
Вонкавы выгляд у чалавека быў самы
мірны, і толькі на левай руцэ вісеў карбач
— плецены кароткі бізун са срэбным
дротам ля канца. Словам, сабакар,
правінцыяльны мядзведзь, весялун і п'яніца
— гэта адразу было бачна.
Яшчэ ля дзвярэй ён зарагатаў такім густым і
вясёлым басам, што я мімаволі ўсміхнуўся.
Ён ішоў, і людзі расступаліся перад ім,
адказвалі такімі вясёлымі ўсмешкамі, якія
толькі маглі з'явіцца на гэтых кіслых
тварах, тварах людзей з касты, якая
выраджаецца. Чалавека, відаць, любілі.
«Нарэшце хоць адзін прадстаўнік старога
добрага веку, — падумаў я. — Не вырадак,
не вар'ят, які можа пайсці на гераізм, і на
злачынства. Добры просты волат. І як ён
сакавіта, прыгожа гаворыць па-беларуску!»
75
была одежда, которую теперь можно
увидеть лишь в музее: красные сапоги на
высоких каблуках с подковками (такие
назывались у наших предков кабтями),
облегающие штаны из каразеи, тонкого
сукна. Жупан из вишневого с золотом сукна
на груди и животе готов был лопнуть.
Поверх его этот исполин натянул чугу,
древнюю белорусскую одежду. Чуга висела
свободно, красивыми складками, вся
переливалась зелеными, золотыми и
черными узорами и была подпоясана почти
под мышками радужной турецкой шалью.
И над всем этим сидела удивительно
маленькая для такой туши голова с такими
надутыми щеками, словно человек вот-вот
прыснет от смеху. Длинные серые волосы
делали голову правильно круглой,
маленькие серые глазки смеялись, темные
— в них меньше было седины — усы
свешивались на грудь. Внешний вид у
человека был самый мирный, и только на
левой руке висел карбач — короткая витая
плеть с серебряной проволокой на конце.
Словом, собачник, провинциальный
медведь, весельчак и пьяница — это сразу
было видно.
Еще у двери он захохотал таким густым и
веселым басом, что я тоже невольно
улыбнулся. Он шел, и люди расступались
перед ним, отвечая ему улыбками, какие
только могли появиться на этих кислых
лицах, лицах людей касты, которая
вырождается. Его, видимо, любили.
«Наконец-то хоть один представитель
старого доброго века, подумал я. — Не
выродок, не сумасшедший, который может
пойти и на героизм, и на преступление.
Добрый, простой великан. И как он сочно,

Не здзіўляйцеся апошняй думцы. Хоць
сярод дробнай шляхты тады размаўлялі па-
беларуску, шляхта таго парадку, да якога,
відаць, належаў гэты пан, мовы не ведала:
сярод гасцей не больш як які дзесятак
размаўляў на мове Марцінкевіча і
Каратынскага, астатнія на дзіўнай сумесі
польскіх, расейскіх і беларускіх слоў.
А гэты размаўляў як якая-небудзь вясковая
бабуля-свацця. Трапныя словы, жарты,
прымаўкі так і сыпаліся з яго языка, пакуль
ён праходзіў ад дзвярэй да верхняй залы.
Прызнаюся, ён адразу вельмі падкупіў мяне
гэтым. Ён быў такі каларытны, што я не
адразу заўважыў яго спадарожніка, хоць ён
таксама быў варты ўвагі. Уявіце сабе
маладога чалавека, высокага, вельмі добра
складзенага, апранутага па апошняй модзе,
рэдкай у гэтай глушы. Ён быў бы зусім
прыгожы, каб не надзвычайная бледнасць
твару, хударлявага, з праваленымі шчокамі,
і каб не выраз нейкай невытлумачальнай
зласлівасці, якая не сыходзіла з яго вуснаў.
Найбольш вартымі ўвагі на гэтым жоўчным
прыгожым твары былі вялікія чорныя вочы
з вадкім бляскам, але такія безжыццёвыя,
што рабілася ніякава. Напэўна, менавіта
такія былі ў Лазара, калі ён уваскрэснуў,
але захаваў у вачах успаміны.
Між тым волат дайшоў да лёкая, які,
падслепаваты і глухі, не заўважыў гасцей, і
раптоўна таргануў яго за плячо. Той драмаў
на нагах, але тут раптам усхапіўся, і,
разгледзеўшы гасцей, заўсміхаўся на поўны
рот, і гаркнуў:
— Вельмішаноўны пан-айцец Грынь —
76
красиво говорит по-белорусски!»
Не удивляйтесь последней мысли. Хотя
среди мелкой шляхты тогда разговаривали
по-белорусски, шляхта того слоя, к
которому, видимо, принадлежал этот пан,
языка не знала: среди гостей не больше
десятка разговаривали на языке
Марцинкевича и Каратынского, остальные
на варварской смеси польского, русского и
белорусского.
А этот разговаривал, как какая-нибудь
деревенская сватья. Меткие словечки,
шутки, поговорки так и сыпались с его
языка, пока он шел от двери до верхнего
зала. Признаюсь, с первого взгляда он
подкупил меня этим. Он был такой
колоритный, что я не сразу заметил его
спутника, хотя тот тоже был достоин
внимания. Представьте себе молодого
человека, высокого, очень хорошо
сложенного, одетого по последней моде, что
редкость в этой глуши. Он был бы красив,
если б не чрезмерная бледность, впалость
щек и если б не выражение какого-то
необъяснимого озлобления на плотно
сжатых губах. Наибольшего внимания на
этом желчном, красивом лице заслуживали
огромные черные глаза с водянистым
блеском, но они были такие безжизненные,
что становилось не по себе. Наверное,
именно такие были у Лазаря, когда он
воскрес.
Между тем исполин поравнялся с лакеем,
подслеповатым и глухим, и неожиданно
дернул его за плечо. Тот дремал на ногах, но
тут мгновенно подобрался и, разглядев
гостей, заулыбался во весь рот и гаркнул:
Достопочтенный пан-отец Грынь
Дубатоўк! Пан Алесь Варона! Дубатовк! Пан Алесь Ворона!
— Вечар добры, панове, — заракатаў — Вечер добрый, панове, — зарокотал
Дубатоўк. — Што гэта вы сумныя, як Дубатовк. — Что это вы скучные, как мыши
мышы пад шапкай? Нічога, мы зараз вас под шапкою? Ничего, мы сей миг вас
узвесялім. Бачыш, Варона, паненкі якія! развеселим. Видишь, Ворона, какие
Зарана я, браце, нарадзіўся. У-ух, паненки! Поторопился я, брат, родиться. У-
прыгажунечкі-красулечкі! ух, пригожулечки-красулечки!
Ён прайшоў праз натоўп (Варона спыніўся Он прошел сквозь толпу (Ворона
ля нейкай паненкі) і наблізіўся да Надзеі остановился возле какой-то барышни) и
Яноўскай. Вочы яго сталі маленькімі і приблизился к Надежде Яновской. Глаза его
запраменіліся смехам. сузились и заискрились смехом.
— Дзень-вечар добры, донечка! — І гучна — День-вечер добрый, донечка! — И звучно
цмокнуў яе ў лоб, як стрэліў. Пасля чмокнул ее в лоб, словно выстрелил. Потом
адступіў. — А якая ж ты ў мяне стала отступил. — А какая же ты у меня стала
зграбная, прыгожая! Ляжаць усёй Беларусі стройная, изящная, красивая! Лежать всей
ля тваіх ножак. І няхай на мне на тым свеце Беларуси у твоих ножек. И пускай на мне на
Люцыпар смалу возіць, калі я, стары том свете Люцифер смолу возит, если я,
грахаводнік, праз месяц не буду піць на старый греховодник, через месяц не буду
тваім вяселлі гарэлку з твайго туфліка. пить на твоей свадьбе горелку из твоей
Толькі нешта вочкі сумненькія. Нічога, туфельки. Только что-то глазки грустные.
зараз развесялю. Ничего, сейчас развеселю.
І ён з чароўнай мядзведжай грацыяй И он с обворожительной медвежьей грацией
крутануўся на абцасах. крутнулся на каблуках.
— Антон, душа цёмная! Грышка, Пятрусь! — Антон, душа темная! Грышка, Пятрусь!
Халера вас там схапіла, ці што? Холера вас там прихватила, что ли?
З'явіліся Антон, Грышка і Пятрусь, Появились Антон, Грышка и Пятрусь,
згінаючыся пад цяжарам нейкіх вялізных сгибаясь под тяжестью каких-то огромных
пакункаў. свертков.
— Ну, разявакі-салапякі, кладзіце ўсё да ног — Ну, губошлепы-растрепы, кладите все к
гаспадыні. Разгортвай! Э-э, пэцкаль, у цябе ногам хозяйки. Разворачивай! Э-э, пачкун, у
што, рукі са… спіны растуць. Трымай, тебя что, руки из… спины растут? Держи,
донька. донька…
Перад Яноўскай ляжаў на падлозе вялізны Перед Яновской лежал на полу огромный
пушысты кілім. пушистый ковер.
— Трымай, доня. Дзедаўскі яшчэ, але зусім — Держи, доня. Дедовский еще, но совсем
неўжываны. Пакладзеш у спальні. У цябе не пользованный. Положишь в спальне. У
там дзьме, а ногі ва ўсіх Яноўскіх былі тебя там дует, а ноги у всех Яновских были
нямоцныя. Будзе табе цёпла. Дарэмна ты слабые. Напрасно ты все же, Надзейка, ко
77
ўсе ж, Надзейка, да мяне не пераехала два мне не переехала два года назад. Умолял
гады таму. Умаляў яе — не згадзілася. Ну, ведь — не согласилась. Ну, хорошо, теперь
добра, зараз позна ўжо, вялікая стала. І мне поздно уже, взрослая стала. И мне легче
лягчэй будзе, хай яго да д'ябла, гэтае будет, ну его к дьяволу, это опекунство.
апякунства.
— Прабачце, дзядзечка, — ціха сказала — Простите, дядюшка, — тихо сказала
Яноўская, кранутая ўвагай апекуна. — Вы Яновская, тронутая вниманием опекуна. —
ведаеце, я хацела быць тут, дзе бацька… Вы знаете, я хотела быть, где отец…
бацька.
— Ну-ну-ну, — няўмела сказаў Дубатоўк. — Ну-ну-ну, — смущенно сказал Дубатовк.
— Пакінь. Я і сам да цябе амаль не ездзіў, — Оставь. Я и сам к тебе почти не ездил,
ведаў, што будзеш хвалявацца. Сябры мы знал, что будешь волноваться. Друзья мы
былі з Раманам. Нічога, донька, мы, вядома, были с Романом. Ничего, донька, мы,
людзі зямныя, хварэем на абжорства, конечно, люди земные, страдаем
п'яныя, але ж Бог павінен разбірацца ў обжорством, пьянством, однако Бог должен
душах. А калі ён разбіраецца, дык Раман разбираться в душах. И если он разбирается,
хоць мінаў часцей царкву, а не карчму, то Роман, хотя и обходил чаще церковь, а не
даўно ўжо на небе анёлаў слухае ды корчму, давно уже на небе ангелов слушает
глядзіць у вочы сваёй небарацы жонцы, а да глядит в глаза своей бедняге-жене, а моей
маёй стрыечнай сястры. Бог — ён таксама двоюродной сестре. Бог — он тоже не
не дурань. Галоўнае — сумленне, а дзірка ў дурак. Главное — совесть, а дырка во рту,
роце, куды чарка просіцца, апошняя справа. куда чарка просится, последнее дело. И
І глядзяць яны з неба на цябе, і не шкадуе глядят они с неба на тебя, и не жалеет мать,
маці, што смерцю сваёй дала табе жыццё: что ценою смерти своей дала тебе жизнь:
бач, якая ты каралеўна стала. Хутка і замуж, вон какой ты королевной стала. Скоро и
з рук апекуна на ласкавыя ды моцныя рукі замуж, из рук опекуна на ласковые да
мужа. Думаеш? сильные руки мужа. Думаешь?
— Раней не думала, цяпер не ведаю, — — Прежде не думала, теперь не знаю, —
раптам сказала пані Яноўская. вдруг сказала Яновская.
— Ну-ну, — пасур'ёзнеў Дубатоўк. — — Ну-ну, — посерьезнел Дубатовк. — Но…
Але… абы чалавек добры. Не спяшайся чтоб человек хороший. Не торопись. А
вельмі. А зараз трымай яшчэ. Вось тут теперь держи еще. Вот тут наш старый
стары наш убор, сапраўдны, не якая- наряд, настоящий, не какая-нибудь
небудзь падробка. Пасля пойдзеш подделка. Потом пойдешь, переоденешься
пераапранешся перад танцамі. Няма чаго перед танцами. Нечего эту современную
гэту сучасную свірапяціцу насіць. мишуру носить.
— Ён наўрад ці падыдзе, сапсуе выгляд, — — Он вряд ли подойдет, только вид
лісліва пад'ехала нейкая дробная испортит, — льстиво подъехала какая-то
шляхцянка. мелкая шляхтянка.
78
— А ты маўчы, каханая. Я ведаю, што
раблю, — буркнуў Дубатоўк. — Ну,
Надзейка, і нарэшце вось яшчэ апошняе.
Доўга я думаў, ці падараваць гэта, але
карыстацца чужым дабром не прывык. Гэта
тваё, а сярод гэтых тваіх партрэтаў няма
аднаго. Не павінен шэраг продкаў
перарывацца. Ты сама ведаеш, бо ты
старажытнейшага амаль ва ўсёй губерні
роду.
На падлозе, вызвалены ад лёгкай белай
ткані, стаяў вельмі стары партрэт такой
незвычайнай, відаць, італьянскай работы,
якой амаль не знойдзеш у беларускай
іканаграфіі пачатку ХVІІ стагоддзя. Не
было пляскатай сцяны за спіною, не вісеў
на ёй герб. Было акно, адчыненае на
вячэрнія балоты, быў змрочны дзень над
імі, і быў мужчына, які сядзеў спіною да
ўсяго гэтага. Няпэўнае блакітна-шэрае
святло лілося на яго хударлявы твар, на
моцна сплеценыя пальцы рук, на чорную з
золатам вопратку.
І твар гэтага мужчыны быў жывейшы, ніж у
жывога, і такі дзіўны, жорсткі і змрочны,
што можна было спалохацца. Цені ляглі ў
вачаніцах, і здавалася, нават жылка
калацілася на павеках. І ў ім было радавое
падабенства з тварам гаспадыні, але ўсё тое,
што было ў Яноўскай прыемна і люба, тут
было агідна. Вераломства, розум, хваравітая
вар'яцінка чыталіся ў гэтым ганарлівым
роце, уладнасць да закасцянеласці,
непамяркоўнасць да фанатызму,
жорсткасць да садызму. Я зрабіў два крокі
ўбок — вялізныя, усё да дна разумеючыя ў
тваёй душы вочы пасунуліся за мною і зноў
глядзелі мне ў твар. Нехта ўздыхнуў.
— Раман Стары, — прыглушана адказаў — Роман Старый, — приглушенно сказал
79
— А ты молчи, дорогая. Я знаю, что делаю,
— буркнул Дубатовк. — Ну, Надзейка, и,
наконец, последнее. Долго я думал, дарить
ли это, но пользоваться чужим не привык.
Это твое. Среди твоих портретов нету
одного. Не должен ряд предков
прерываться. Ты сама это знаешь, потому
что ты древнейшего во всей губернии рода.
На полу, освобожденный от легкой белой
ткани, стоял очень старый портрет
необычной, видимо, итальянской работы,
какой почти не найдешь в белорусской
иконографии начала XVII столетия. Не
было плоской стены за спиной, не висел на
ней герб. Было окно, открытое на вечерние
болота, был мрачный день над ними, и был
мужчина, сидящий спиной ко всему этому.
Неопределенный серо-голубой свет лился
на его худощавое лицо, на крепко
сплетенные пальцы рук, на черную с
золотом одежду.
Лицо этого мужчины было живее, чем у
живого, и такое удивительное, жесткое и
мрачное, что можно было испугаться. Тени
легли в глазницах, и казалось, что даже
жилка дрожала на веках. И в нем было
родовое сходство с лицом хозяйки, но все
то, что было в Яновской приятно и мило,
здесь было отвратительным до ужаса.
Вероломство, ум, болезненная
сумасшедшинка читались в этом спесивом
лице, властность до закостенелости,
нетерпимость до фанатизма, жестокость до
садизма. Я отступил в сторону — большие,
до дна читающие в твоей душе глаза
повернулись и снова смотрели мне в лицо.
Кто- то вздохнул.
Дубатоўк, але я сам зразумеў ужо, хто гэта Дубатовк, но я сам уже понял, кто это такой,
такі, так правільна я яго ўявіў па словах настолько правильно представил его по
легенды. Я здагадваўся, што гэта віноўнік словам легенды. Я догадался, что это
радавога праклёну яшчэ і таму, што твар виновник родового проклятия еще и потому,
гаспадыні няўлоўна збялеў і яна ледзь что лицо хозяйки побледнело и она едва
прыкметна хіснулася. заметно покачнулась.
Невядома, чым скончылася б гэтая нямая Неизвестно, чем окончилась бы эта немая
сцэна, але тут нехта моўчкі і непачціва сцена, но тут кто-то молча и непочтительно
штурхнуў мяне ў грудзі. Я пахіснуўся. Гэта толкнул меня в грудь. Я отступил невольно.
Варона прабіўся праз натоўп і, імкнучыся Это Ворона пробирался сквозь толпу и,
прайсці да гаспадыні, адштурхнуў мяне. Ён стремясь подойти к Яновской, оттолкнул
спакойна ішоў далей, не папрасіўшы меня. Он спокойно шел дальше, не
прабачэння, нават не павярнуўшыся ў мой извинившись, даже не обернувшись в мою
бок, быццам на маім месцы стаяў нежывы сторону, словно на моем месте стоял
прадмет. неживой предмет.
Я паходзіў са звычайных інтэлігентаў, якія Я происходил из обычных интеллигентов,
выслужвалі з пакалення ў пакаленне которые выслуживали из поколения в
асабістае шляхецтва, былі вучонымі, поколение личное шляхетство, были
інжынерамі — плебеямі з пункту гледжання учеными, инженерами — плебеями с точки
гэтага пыхатага шляхцюка, у якога продак зрения этого спесивого шляхтича, предок
быў даездчыкам у багатага магната- которого был доезжачим у богатого
забойцы. Мне часта даводзілася абараняць магната-убийцы. Мне часто приходилось
сваю годнасць перад такімі, і зараз увесь защищать свое достоинство перед такими, и
мой «плебейскі» гонар устаў на дыбкі. теперь вся моя «плебейская» гордость
встала на дыбы.
— Пане, — голасна сказаў я. — Вы лічыце, — Пан, — громко сказал я, — вы считаете,
што гэта годна сапраўднага двараніна — что это достойно настоящего дворянина —
штурхнуць чалавека і не папрасіць у яго толкнуть человека и не извиниться?
прабачэння?
Ён павярнуўся: Он обернулся.
— Вы мне гэта? — Вы это мне?
— Вам, — спакойна адказаў я. — — Вам, — спокойно ответил я. —
Сапраўдны шляхціц — гэта джэнтльмен. Настоящий шляхтич — это джентльмен.
Ён падышоў да мяне і з цікаўнасцю пачаў Он подошел ко мне и начал с любопытством
разглядаць. рассматривать.
— Гм, — спакойна сказаў ён. — Хто ж гэта — Гм, — сказал он. — Кто это будет учить
будзе вучыць шляхціца правілам шляхтича правилам хорошего тона?
далікатнасці?

80
— Не ведаю, — спакойна і з'едліва — Не знаю, — также спокойно и язвительно
адазваўся я. — Ва ўсякім разе, не вы. отозвался я. — Во всяком случае, не вы.
Неадукаваны ксёндз не павінен вучыць Необразованный ксендз не должен учить
іншых лаціне. других латыни — ничего хорошего из этого
не получится.
Я праз яго плячо бачыў твар Надзеі Через его плечо я видел лицо Надежды
Яноўскай і з радасцю заўважыў, што наша Яновской и с радостью заметил, что наш
сварка адцягнула яе ўвагу ад партрэта. спор отвлек ее внимание от портрета. Кровь
Фарба з'явілася на яе абліччы, а ў вачах снова прилила к ее лицу, а в глазах
штосьці падобнае на трывогу і жах. промелькнуло что-то похожее на тревогу и
ужас.
— Выбірайце выразы, — працадзіў Варона. — Выбирайте выражения, — процедил
Ворона.
— Чаму? І, галоўнае, з кім? Далікатны — Почему? И, главное, с кем? Воспитанный
чалавек ведае, што ў кампаніі ветлівых человек знает, что в компании вежливых
трэба быць ветлівым, а ў кампаніі грубіянаў нужно быть вежливым, а в компании
вышэйшая далікатнасць — плаціць ім той грубиянов — высшая вежливость —
самай манетай. платить той же монетой.
Відаць, Варона не звык атрымліваць адпор Видимо, Ворона не привык получать отпор.
ва ўсёй ваколіцы. Я ведаў такіх ганарыстых Я знавал таких заносчивых индюков. Он
індыкоў. Ён здзівіўся, але пасля павярнуўся, удивился, но потом бросил взгляд на
кінуў позірк на гаспадыню, зноў павярнуўся хозяйку, снова повернулся ко мне, и в
да мяне, і ў вачах яго плесканулася глазах его плеснулась мутная ярость.
каламутная ярасць.
— А вы ведаеце, з кім размаўляеце? — А вы знаете, с кем разговариваете?
— З кім? З Панам Богам? — С кем? С Паном Богом?
Я пабачыў, як поруч з гаспадыняй з'явіўся Я увидел, как рядом с хозяйкой появилось
зацікаўлены твар Дубатоўка. Варона заинтересованное лицо Дубатовка. Ворона
пачынаў кіпець. начинал закипать.
— Вы размаўляеце са мною, з чалавекам, — Вы разговариваете со мной, с человеком,
які звык драць за вушы розных парвеню. который привык драть за уши разных
парвеню.
— А вы не спыталі, можа, нейкія там — А вам не приходит в голову, что
парвеню часам могуць самі надраць вушы? некоторые парвеню сами способны надрать
І не падыходзьце, іначай, папярэджваю вас, вам уши? И не подходите, иначе
ніводзін шляхціц не атрымае такой абразы предупреждаю вас, ни один шляхтич не
дзеяннем, як вы ад мяне. получит такого оскорбления действием, как
вы от меня.
81
— Хамская бойка на кулакі! — выбухнуў — Хамская драка на кулаках! — взорвался
ён. он.
— Што зробіш? — халодна заўважыў я. — — Что поделаешь? — холодно заметил я. —
Мне здаралася сустракаць дваран, на якіх Мне случалось встречать дворян, на
іншае не дзейнічала. Яны не былі хамамі, которых ничто другое не действует. Они не
іхнія продкі былі заслужанымі псарамі, были хамами, их предки были
даездчыкамі, альфонсамі ва ўдовых заслуженными псарями, доезжачими,
магнатак. альфонсами у вдовых магнаток.
Я перахапіў яго руку і трымаў ля яго бока Я перехватил его руку и держал, как
як абцугамі. клещами.
— Ну… — Ну…
— Ах ты! — працадзіў ён. — Ах ты! — процедил он.
— Панове, панове, супакойцеся! — з — Панове, панове, успокойтесь! — с
невымоўнай трывогай выкрыкнула невыразимой тревогой воскликнула
Яноўская. — Пан Беларэцкі, не трэба, не Яновская. — Пан Белорецкий, не надо, не
трэба! Пан Варона, саромцеся! надо! Пан Ворона, стыдитесь!
Твар яе быў такі благальны. Лицо ее было умоляющим.
Відаць, і Дубатоўк зразумеў, што час Видимо, и Дубатовк понял, что время
умяшацца. Ён падышоў, стаў між нас і вмешаться. Он подошел, встал между нами
паклаў на плячо Вароны цяжкую руку. Твар и положил на плечо Вороны тяжелую руку.
яго наліўся крывёй. Лицо его налилось кровью.
— Шчанюк! — выкрыкнуў ён. — І гэта — Щенок! — крикнул он. — И это белорус,
беларус, гэта жыхар яноўскага наваколля, это житель яновской округи, это шляхтич?!
гэта шляхціц?! Так абразіць госця! Сорам Так оскорбить гостя! Позор моим сединам.
маёй сівізне. Ты што, не бачыш, з кім Ты что, не видишь, кого задираешь? Это
завёўся? Гэта табе не нашы блазны з тебе не наши шуты с куриными душонками,
курынымі душонкамі, гэта не кураня, гэта это не цыпленок, это — мужчина. И он тебе
— мужчына. І ён табе хутка абарве вусы. быстро оборвет усы. Вы дворянин, сударь?
Вы дваранін, судар?
— Дваранін. — Дворянин.
— Ну, вось бачыш, пан шляхціц. Калі табе — Ну, вот видишь, пан — шляхтич. Если
трэба будзе з ім паразмаўляць — вы тебе нужно будет с ним побеседовать — вы
знойдзеце агульную мову. Гэта шляхціц, і найдете общий язык. Это шляхтич, и
добры шляхціц, хоць бы і продкам у сябры добрый шляхтич, хоть бы и предкам в
— не раўня сучасным смаркачам. Прасі друзья — не ровня современным соплякам.
прабачэння ў гаспадыні. Чуеш? Проси прощения у хозяйки. Слышишь?
Варону як падмянілі. Ён прамармытаў Ворону словно подменили. Он пробормотал
нейкія словы і адышоў з Дубатоўкам убок. какие-то слова и отошел с Дубатовком в
82
Я застаўся з гаспадыняй. сторону. Я остался с Яновской.
— Божа мой, пане Андрэй, я так — Боже мой, пан Андрей, я так испугалась
спалохалася за вас. Не варта вам, такому за вас. Не стоит вам, такому хорошему
добраму чалавеку, заводзіцца з ім. человеку, связываться с ним.
Я ўзвёў вочы. Дубатоўк стаяў убаку і з Я поднял глаза. Дубатовк стоял в стороне и
цікавасцю пераводзіў позірк з мяне на пані с любопытством переводил взгляд с меня на
Яноўскую. панну Яновскую.
— Надзея Раманаўна, — з нечаканай — Панна Надежда, — с неожиданной для
цеплынёю сказаў я. — Я вельмі вам самого себя теплотой сказал я, — я очень
удзячны, вы вельмі добры і шчыры чалавек, вам благодарен, вы добрый и искренний
і вашу турботу за мяне, вашу прыязь я человек, и ваше беспокойство обо мне, вашу
запамятаю надоўга. Што зробіш, мая приязнь я запомню надолго. Что поделаешь,
гордасць — маё адзінае, я не даю нікому моя гордость — единственное, что есть у
наступіць сабе на нагу. меня, я никому не даю наступить себе на
ногу.
— Вось бачыце, — апусціла яна вочы. — — Вот видите, — она опустила глаза. — Вы
Вы зусім не такі. Многія з гэтых радавітых совсем не такой, как они. Многие из этих
людзей паступіліся б. Відаць, сапраўдны родовитых людей поступились бы. Видимо,
шляхціц тут — вы, а яны толькі настоящий шляхтич здесь — вы, а они
прыкідваюцца… Але запамятайце, я вельмі только притворяются… Но запомните, я
баюся за вас. Гэта небяспечны чалавек, очень боюсь за вас. Это опасный человек,
чалавек з жахлівай рэпутацыяй. человек с ужасной репутацией.
— Ведаю, — жартаўліва адказаў я. — Гэта — Знаю, — шутливо ответил я. — Это
тутэйшы «зубр», помесь Наздрова… местный «зубр», помесь Ноздрева…
— Не жартуйце. Гэта вядомы ў нас — Не шутите. Это известный у нас
скандаліст і брэцёр. На яго сумленні сем скандалист и бретер. На его совести семь
забітых на дуэлі… І, магчыма, гэта горш убитых на дуэли… И, возможно, это хуже
для вас, што я стаю поруч з вамі. для вас, что я стою рядом с вами.
Разумееце? Понимаете?

83
Мне зусім не падабаўся гэты маленькі
гномік жаночага полу з вялікімі сумнымі
вачыма, я не цікавіўся, якія адносіны
існавалі паміж ім і Варонай, быў Варона
ўздыхальнікам або адрынутым
паклоннікам, але за дабро плацяць
уважлівасцю. Яна была такая мілая ў сваёй
турбоце за мяне, што я (баюся, што вочы ў
мяне былі сапраўды больш мяккімі, ніж
трэба) узяў яе ручку і паднёс да вуснаў.
— Дзякую, пані гаспадыня.
Яна не ўзяла рукі, і яе празрыстыя нежывыя
пальчыкі ледзь устрапянуліся пад маімі
вуснамі. Словам, усё гэта надта нагадвала
сентыментальны і трохі бульварны раман з
жыцця вялікага свету.
Аркестра інвалідаў зайграла вальс
«Міньён», і адразу ілюзія «вялікага свету»
знікла. Аркестры адпавядалі ўборы, уборам
адпавядалі танцы. Цымбалы, дуда, нешта
падобнае да тамбурына, стары гудок і
чатыры скрыпкі. Сярод скрыпачоў быў
адзін цыган і адзін яўрэй, скрыпка якога
ўвесь час намагалася замест вядомых
мелодый іграць надта сумнае, а калі
збівалася на весялосць, то ўсё выйгравала
нешта падобнае на «Сямёра на скрыпцы». І
танцы, якія даўно выйшлі з моды паўсюль:
«Шаконь», «Па-дэ-дэ», нават «Лябедзік» —
гэта манерная беларуская пародыя на
менуэт. Добра яшчэ, што я ўсё гэта ўмеў
танцаваць, бо любіў народныя і старадаўнія
танцы.
— Дазвольце запрасіць вас, пані Надзея, на — Позвольте пригласить
вальс.
Яна павагалася трохі, нясмела прыўзняла на Она немного поколебалась, робко подняла
мяне пушыстыя вейкі.
84
Мне совсем не нравился этот маленький
гномик женского пола с большими
грустными глазами, меня не интересовало,
какие отношения существовали между ней и
Вороной, был Ворона воздыхателем или
отвергнутым поклонником, однако за добро
платят добром. Она была такая милая в
своей заботе обо мне, что я взял ее ручку и
поднес к губам.
— Благодарю, пани.
Она не отняла руки, и ее прозрачные
неживые пальчики чуть вздрогнули под
моими губами. Словом, все это слишком
смахивало на сентиментальный и немножко
бульварный роман из жизни большого
света.
Оркестр инвалидов заиграл вальс
«Миньон», и сразу иллюзия «большого
света» исчезла. Сообразно оркестру были
уборы, сообразно уборам были танцы.
Цимбалы, дуда, нечто подобное на
тамбурин, старый гудок и четыре скрипки.
Среди скрипачей был цыган и один еврей,
скрипка которого все время старалась
вместо известных мелодий играть что-то
очень грустное, а когда сбивалась на
веселый лад, то наигрывала нечто похожее
на «Семеро на скрипке». И танцы, которые
давно вышли повсюду из моды: «Шаконь»,
«Па-де-де», даже «Лебедик» — эта
манерная белорусская пародия на «Менуэт».
Хорошо еще, что я все это умел танцевать,
потому что любил народные и старинные
танцы.
вас, панна
Надежда, на вальс.
на меня пушистые ресницы.
— Калісьці мяне вучылі. Напэўна, я — Когда-то меня учили. Наверное, я
забылася. Але… забыла… Но…
І яна паклала руку, паклала неяк
няўпэўнена, няёмка, ніжэй майго пляча. Я
спачатку думаў, што мы будзем
пасмешышчам для ўсяе залы, але хутка
супакоіўся. Я ніколі не бачыў большай
лёгкасці ў танцах, ніж у гэтай дзяўчыны.
Яна не танцавала, яна лётала ў паветры, і я
амаль нёс яе над падлогай. І лёгка было, бо
ў ёй, як мне здавалася, не было больш за
125 фунтаў. Прыблізна на сярэдзіне танца я
заўважыў, як твар яе, да таго засяроджаны і
няпэўны, стаў раптам простым і вельмі
мілым. Вочы заіскрыліся, ніжняя губка
трошкі выдалася наперад.
Пасля танцавалі яшчэ. Яна дзіўна
пажвавела, паружавела і такое ззянне
маладосці, ап'янення, радасці з'явілася на яе
твары, што мне стала цёпла на сэрцы.
«Вось я, — як быццам казала яе душа праз
вочы, вялікія, чорныя і бліскучыя, — вось
яна я. Вы думалі, што мяне няма, а я тут, а я
тут. Хоць у адзін гэты кароткі вечар я
паказалася вам, і вы здзівіліся. Вы лічылі
мяне нежывой, бледнай, бяскроўнай, як
парастак вяргіні ў падполлі, але вы вынеслі
мяне на свет, я так вам усім удзячна, вы
такія добрыя. Бачыце, і жывая зелень
з'явілася ў маей сцябліне, і хутка, калі будзе
прыпякаць сонейка, я пакажу ўсяму свету
цудоўную ружовую кветку сваю. Толькі не
трэба, не трэба мяне адносіць зноў у
падпол».
Незвычайны быў выраз радасці і адчування
паўнацэннасці ў яе вачах. Я таксама
захапіўся ім, і вочы мае, напэўна, таксама
заблішчалі. Толькі краем вока бачыў я
85
И она положила руку, положила как-то
неуверенно, неловко, ниже моего плеча. Я
поначалу думал, что мы будем посмешищем
для всего зала, но скоро успокоился. Я
никогда не встречал такой легкости в танце,
как у этой девушки. Она не танцевала, она
летала в воздухе, и я почти нес ее над
полом. И было легко, потому что в ней, как
мне казалось, было не больше 125 фунтов.
Приблизительно на середине танца я
заметил, что лицо ее, до этого
сосредоточенное и неуверенное, стало вдруг
простым и очень милым. Глаза заискрились,
нижняя губка немножко выдалась вперед.
Потом танцевали еще. Она удивительно
оживилась, порозовела, и такое сверкание
молодости, опьянения, радости появилось
на ее лице, что у меня стало тепло на
сердце.
«Вот я, — словно говорила ее душа через
глаза, большие, черные и блестящие, — вот
она я. Вы думали, что меня нет, а я здесь, а я
здесь. Хоть в один этот короткий вечер я
показалась вам, и вы удивились. Вы считали
меня неживой, бледной, бескровной, как
росток георгина в подземелье, но вы
вынесли меня на свет, я так вам благодарна,
вы такие добрые. Видите, и живая зелень
появилась в моем стебле, и вскоре, если
будет пригревать солнышко, я покажу всему
миру свой чудесный алый цветок. Только не
надо, не надо меня уносить снова в погреб».
Необычным было отражение радости и
ощущения полноценности в ее глазах. Я
тоже увлекся им, и глаза мои, наверное,
тоже заблестели. Лишь краем глаза видел я
навакольнае. окружающее.
І раптам вавёрка зноў схавалася ў дупло, И вдруг белка снова юркнула в дупло,
радасць знікла з яе вачэй, і той самы жах радость исчезла из ее глаз, и прежний ужас
пасяліўся за веямі: Варона даваў указанні поселился за ресницами: Ворона давал
двум лёкаям, якія вешалі над камінам указания двум лакеям, которые вешали над
партрэт Рамана Старога. камином портрет Романа Старого.
Музыка змоўкла. Да нас набліжаўся Музыка умолкла. К нам приближался
Дубатоўк, чырвоны і вясёлы. Дубатовк, красный и веселый.
— Надзеечка, прыгажунька ты мая. — Надеждочка, красавица ты моя.
Дазвольце старому хрэну лапэтку. Позвольте старому хрену лапочку.
Ён цяжка ўпаў на калена і, смеючыся, Он грузно опустился на колено и, смеясь,
пацалаваў яе руку. поцеловал ее руку.
А яшчэ праз хвіліну казаў зусім іншым А минуту спустя говорил совсем иным
тонам: тоном:
— Правіла яноўскага наваколля такое, што — Правило яновской округи такое, что
трэба агаласіць апякунскую справаздачу нужно огласить опекунский отчет сразу, как
адразу, як толькі апякаемай споўніцца только опекаемой исполнится восемнадцать
васемнаццаць год, гадзіна ў гадзіну. лет, минута в минуту.
Ён выцягнуў з кішэні вялізную срэбную з Он вынул из кармана огромную
сіняй эмаллю цыбуліну гадзінніка і, серебряную, с синей эмалью луковицу часов
зрабіўшыся афіцыйным і падцягнутым, и, сделавшись официальным и подтянутым,
агаласіў: объявил:
— Сем гадзін. Мы ідзём агалошваць — Семь часов. Мы идем оглашать отчет.
справаздачу. Пайду я, а за другога апекуна, Пойду я, а за второго опекуна, пана
пана Калатэчу-Казлоўскага, які жыве ў Калацечу-Казловского, который живет в
губерні і па хваробе не мог прыехаць, городе и по болезни не смог приехать,
пойдуць па даверу пан Сава-Стахоўскі і пан пойдут по доверию пан Сава Стаховский и
Алесь Варона. Патрэбен яшчэ нехта са пан Алесь Ворона. Нужен еще кто-нибудь
старонніх. Ну… (вочы яго дапытліва из посторонних. Ну… — глаза его пытливо
затрымаліся на маёй асобе), ну, хоць вы. Вы задержались на мне, — ну, хотя бы вы. Вы
яшчэ чалавек малады, жыць будзеце доўга і еще человек молодой, жить будете долго и
зможаце потым засведчыць, што ўсё тут сможете потом засвидетельствовать, что все
рабілася шчыра, па старых звычаях і здесь делалось честно, по старым обычаям и
сумленню чалавечаму. Пані Яноўская — з человеческой совести. Пани Яновская — с
намі. нами.
Наша нарада адбывалася нядоўга. Спачатку Наше совещание длилось недолго. Вначале
прачыталі вопіс маёмасці, рухомай і прочитали опись имущества, движимого и
нерухомай, якая засталася па тэстаменту ад недвижимого, которое осталось по
86
бацькі. Выявілася, што гэта галоўным завещанию отца. Выяснилось, что это,
чынам палац з абсталяваннем і парк, главным образом, дворец и парк, майорат,
маярат, з якога ніводная рэч не павінна из которого ни одна вещь не должна
знікнуць і які павінен «у велькшай славе исчезнуть и который должен «в вящей славе
падтрымліваць гонар роду». поддерживать честь рода».
«Добры гонар, — падумаў я. — Гонар «Хороша честь, — подумал я. — Честь
здохнуць з голаду ў багатым доме». подохнуть от голода в богатом доме».
Дубатоўк давёў, што нерухомая маёмасць Дубатовк доказал, что недвижимое
збераглася непарушна. имущество сберегалось нерушимо.
Пасля выявілася, што па субстытуцыі Потом выяснилось, что по субституции
старэйшай і адзінай наследніцай з'яўляецца старшей и единственной наследницей
пані Надзея Яноўская. является пани Надежда Яновская.
Перайшлі да прыбыткаў. Дубатоўк Перешли к прибылям. Дубатовк сообщил,
паведаміў, што невялічкі капітал, змешчаны что небольшой капитал, помещенный
Раманам Яноўскім у дзвюх банкірскіх Романом Яновским в две банкирские
канторах пад восем працэнтаў без права конторы под восемь процентов без права
чапаць асноўны капітал, дае зараз ад ста трогать основной капитал, дает сейчас от
пяцідзесяці да ста сямідзесяці рублёў ста пятидесяти до ста семидесяти рублей
штомесячна. Гэты прыбытак нават ежемесячно. Эта прибыль даже возросла
павялічыўся дбаннем апекуна, мала гэтага, стараниями опекуна, мало того, получена
атрымалася прыбаўка да асноўнага капіталу прибавка к основному капиталу в двести
ў дзвесце восемдзесят пяць рублёў, якія, восемьдесят пять рублей, которые, при
пры жаданні, могуць пайсці на пасаг желании, могут пойти на приданое
спадчынніцы. наследнице.
Усе пакруцілі галовамі. Прыбыткі былі Все покачали головами. Прибыли были
мізэрнымі, асабліва пры неабходнасці мизерными, особенно если учесть
падтрымліваць парадак. необходимость поддерживать в порядке
дом.
— А як плаціць слугам? — спытаў я. — А как платить слугам? — спросил я.
— Ім выдзелена ў тэстаменце частка — Им выделена в завещании часть
спадчыны, бо яны — неад'емная частка наследства, так как они — неотъемлемая
маярату. часть майората.
— Я прасіў бы пана Дубатоўка — Я просил бы пана Дубатовка объяснить
растлумачыць мне, як справа з мне, как обстоят дела с заарендованной
заарандаванай зямлёю пры маёнтку землей при имении Болотные Ялины? —
Балотныя Яліны? — спытаў Сава- спросил Сава Стаховский, маленький
Стахоўскі, маленькі хударлявы чалавечак з худощавый человек с такими острыми
такімі вострымі каленямі, што яны, коленями, что они, казалось, вот-вот

87
здавалася, вось-вось прарэжуць яго светлыя
штонікі. Ён, відаць заўжды трохі
пікіраваўся з Дубатоўкам і даў яму зараз
нейкае з'едлівае пытанне. Але той не
зніякавеў. Ён выцягнуў вялікія срэбныя
акуляры, хустку, якую расклаў на каленях,
пасля ключ і толькі пасля гэтага клапцік
паперы. Акуляры ён, аднак, не надзеў і
пачаў чытаць:
— «У прадзеда пані Яноўскай было дзесяць
тысяч дзесяцін добрай ворнай зямлі, не
лічачы лесу». У пані Яноўскай, як гэта вам,
напэўна, вядома, шаноўны пан Стахоўскі,
50 дзесяцін ворнай зямлі, значна
спустошанай. У яе таксама ёсць парк, які не
дае ні шэлега, і пушча, якая практычна
таксама маярат, бо гэта запаветны лес.
Скажам прама, мы маглі б паступіцца гэтым
правілам, але, па-першае, доступ у гэту
пушчу для дрывасекаў немагчымы па
прычыне навакольнай дрыгвы. А па-другое,
ці разумна гэта? У Яноўскай могуць быць
дзеці. Што рабіць ім на 50 дзесяцінах
беднай зямлі? Тады род зусім занепадзе.
Вядома, пані зараз дарослая, яна сама
можа…
— Я згодна з вамі, дзядзька, —
саромеючыся да слёз, сказала Надзея
Раманаўна. — Няхай пушча стаіць. Я рада,
што да яе толькі сцежкі, і то ў сухмень.
Шкода зводзіць такі лес. Пушчы — гэта
божыя сады.
— Дык вось, — казаў далей апякун, —
акрамя гэтага, пані належыць амаль усё
яноўскае наваколле, але гэта дрыгва,
тарфяныя балоты і пустэчы, на якіх не
расце нічога, акрамя верасу. На гэтай зямлі
не жывуць колькі сягае ў гады памяць
чалавечая. Значыцца, возьмем толькі 50
88
прорежут его светлые панталончики. Он,
видимо, всегда немного пикировался с
Дубатовком и задал ему теперь какой-то
ядовитый вопрос. Однако тот не растерялся.
Он вытащил большие серебряные очки,
платок, который разостлал на коленях,
потом ключ и лишь после этого клочок
бумаги. Очки он, однако, не надел и начал
читать:
— У прадеда пани Яновской было десять
тысяч десятин хорошей пахотной земли, не
считая леса. У пани Яновской, как это вам,
вероятно, известно, уважаемый пан
Стаховский, 50 десятин пахотной земли,
значительно истощенной. У нее также
имеется парк, который не дает ни гроша, и
пуща, являющаяся практически также
майоратом, ибо это заповедный лес. Скажем
прямо, мы могли б поступиться этим
правилом, однако, во-первых, доступ в
пущу для лесорубов невозможен из-за
окружающей ее трясины. А во-вторых,
разумно ли это? У Яновской могут
появиться дети. Что им делать на 50
десятинах бедной земли? Тогда род совсем
придет в упадок. Конечно, пани теперь
взрослая, она сама может…
— Я согласна с вами, дядя, — краснея до
слез, сказала Надежда Романовна. —
Пускай пуща стоит. Я рада, что до нее
можно добраться только тропинками, и то в
засуху. Жаль изводить такой лес. Пущи —
это божьи сады.
— Так вот, — продолжал опекун, —
помимо этого, пани принадлежит почти вся
яновская округа, но это трясина, торфяные
болота и пустоши, на которых не растет
ничего, кроме вереска. На этой земле никто
никогда не жил, сколько помнит
человеческая память. Значит, возьмем
дзесяцін, якія здаюцца ў арэнду за другі
сноп. Зямля няўгноеная, вырошчваюць на
ёй толькі жыта, і гэта дае трыццаць, сама
больш сорак пудоў з дзеснціны. Кошт жыта
— 50 капеек пуд, значыцца — дзесяціна дае
даход у дзесяць рублёў на год, і, значыцца,
з усёй зямлі 500 рублёў у год. Вось і ўсё.
Гэтыя грошы не затрымліваюцца, можаце
мяне праверыць, пан Стахоўскі.
Я пахітаў галавою. Гаспадыня вялікага
маёнтка атрымлівала трохі больш двухсот
рублёў прыбытку ў месяц. А сярэдні
чыноўнік атрымліваў 125 рублёў. У
Яноўскай было дзе жыць і было што есці,
але гэта была непрыхаваная галеча, галеча
без прасвятлення. Я, галяк, вучоны і
журналіст, аўтар чатырох кніг, меў рублёў
чатырыста ў месяц. І мне не трэба было
рамантаваць гэтую прорву — палац, рабіць
падарункі слугам, трымаць у адносным
парадку парк. Я быў поруч з ёю Крэз.
Мне было шкада яе, гэтага дзіцёнка, на Мне стало жаль ее, этого ребенка, на плечи
плечы якога ўпаў такі непасільны цяжар. которого лег такой непосильный груз.
— Вы вельмі небагаты чалавек, — сумна
сказаў Дубатоўк. — На руках у вас, уласна
кажучы, застаюцца пасля ўсіх выдаткаў
капейкі.
І ён кінуў позірк у мой бок, вельмі выразны
і шматзначны позірк, але мой твар не
выразіў нічога. Ды і сапраўды, якое гэта
мела дачыненне да мяне?
Дакументы перадалі новай гаспадыні.
Дубатоўк абяцаў даць загады Берману,
пасля пацалаваў Яноўскую ў лоб і выйшаў.
Мы ўсе таксама выйшлі ў залу, дзе публіка
паспела ўжо замарыцца ад танцаў.
89
только 50 десятин, которые сдаются в
аренду за второй сноп. Земля неудобренная,
выращивают на ней только рожь, и она дает
тридцать, самое большое сорок пудов с
десятины. Стоимость ржи 50 копеек за пуд,
значит, десятина дает дохода десять рублей
в год и, таким образом, со всей земли 500
рублей в год. Вот и все. Эти деньги не
задерживаются, можете меня проверить, пан
Стаховский.
Я покачал головой. Хозяйка большого
имения получала немногим больше двухсот
рублей дохода в месяц. А средний чиновник
получал 125 рублей. У Яновской было где
жить и что есть, однако это была
неприкрытая нужда, нужда без просвета. Я,
голяк, ученый и журналист, автор четырех
книг, имел рублей четыреста в месяц. И мне
не нужно валить все в эту прорву — дворец,
делать подарки слугам, содержать в
относительном порядке парк. Рядом с нею я
был Крез.
— Вы очень небогатый человек, — грустно
сказал Дубатовк. — На руках у вас,
собственно говоря, после всех необходимых
расходов остаются копейки.
И он бросил взгляд в мою сторону, очень
выразительный и многозначительный
взгляд, но мое лицо, полагаю, не выразило
ничего. Да и в самом деле, какое это имело
касательство ко мне?
Документы передали новой хозяйке.
Дубатовк обещал дать личные указания
Берману, затем поцеловал Яновскую в лоб и
вышел. Мы все тоже возвратились в зал, где
публика успела уже устать от танцев.
Дубатовк опять вызвал взрыв веселья.
Дубатоўк адразу зноў выклікаў выбух Я не умел танцевать какой-то местный
запалу, уздыму і весялосці. Я не ўмеў танец, и потому Яновскую сразу умчал
скакаць нейкага мясцовага танца, і таму Ворона. Потом она куда-то исчезла. Я
Яноўскую адразу памчаў Варона. Пасля яна наблюдал за танцами, когда вдруг
кудысьці знікла. Я глядзеў на танцы, калі почувствовал чей-то взгляд. Неподалеку от
раптам адчуў нечы позірк. Непадалёк ад меня стоял худощавый, но, видимо,
мяне стаяў танклявы, але, відаць, моцны сильный молодой человек, светловолосый, с
малады чалавек, белавалосы, з вельмі очень приятным и открытым лицом, одетый
прыемным і шчырым тварам, апрануты скромно, однако с подчеркнутой
сціпла, але з падкрэсленай акуратнасцю. аккуратностью.
Я не бачыў, адкуль ён з'явіўся, але ён адразу Я не видел, откуда он появился, но он с
спадабаўся мне, спадабалася нават мяккая первого взгляда понравился мне,
аскетычнасць у прыгожым вялікім роце і понравилась даже мягкая аскетичность
разумных карых вачах. Я ўсміхнуўся яму, і красивого большого рта и умных карих глаз.
ён, як быццам толькі і чакаў гэтага, Я улыбнулся ему, и он, словно только этого
падышоў да мяне вялікімі і плаўнымі и ожидал, подошел большими плавными
крокамі, працягнуў мне руку: шагами, протянул руку:
— Прабачце, я без цырымоній, Андрэй — Простите, я без церемоний. Андрей
Свеціловіч. Даўно жадаў пазнаёміцца з Свецилович. Давно хотел познакомиться с
вамі. Я студэнт… былы студэнт Кіеўскага вами. Я студент… бывший студент
ўніверсітэта. Зараз мяне выключылі… за Киевского университета. Меня исключили
ўдзел у студэнцкіх хваляваннях. за участие в студенческих волнениях.
Я таксама адрэкамендаваўся. Ён усміхнуўся Я тоже представился. Он улыбнулся
шырокай белазубай усмешкаю, такой яснай широкой белозубой улыбкой, такой ясной и
і добрай, што твар адразу зрабіўся гожым: доброй, что лицо сразу стало красивым.
— Я ведаю, я чытаў вашы зборнікі. Не — Я знаю, я читал ваши сборники. Не
палічыце за камплімент, я, наогул, не сочтите за комплимент, я вообще не
аматар гэтага, але вы мне сталі пасля іх любитель этого, но вы мне стали после них
вельмі сімпатычным. Вы займаецеся такой очень симпатичны. Вы занимаетесь
карыснай і патрэбнай справай і добра полезным, нужным делом и хорошо
разумееце свае задачы. Я мяркую па вашых понимаете свои задачи. Я сужу по вашим
прадмовах. предисловиям.
Мы разгаварыліся і разам адышлі да акна ў Мы разговорились и отошли к окну в
дальнім кутку залы. Я спытаў, як ён трапіў дальнем углу зала. Я спросил, как он попал
да Балотных Ялін. Ён засмяяўся: в Болотные Ялины. Он засмеялся:
— Я далёкі сваяк Надзеі Раманаўны. Вельмі — Я дальний родственник Надежды
далёкі. Уласна кажучы, ад усяго кораня Романовны. Очень дальний. Собственно
Яноўскіх зараз засталіся на зямлі толькі яна говоря, от всего корня Яновских сейчас
ды я, па жаночай лініі. Здаецца, такая-сякая остались только она и я, по женской линии.
90
кропля крыві гэтых былых дэйноўскіх Кажется, какая-то капля крови этих бывших
князькоў цячэ яшчэ і ў жылах Гарабурды, дейновских князьков течет еще в жилах
але яго сваяцтва, як і сваяцтва Гарабурды, но его родство, как и родство
Грыцкевічавых, не даказаў бы ніводны Грыцкевичевых, не доказал бы ни один
знаўца геральдыкі… Гэта проста радавое знаток геральдики… Это просто родовое
паданне. А сапраўдная Яноўская толькі предание. А настоящая Яновская только
адна яна. одна.
Твар яго памякчэў, стаў задумлівым. Лицо его смягчилось, стало задумчивым.
— І наогул, усё гэта глупства. Усе гэтыя — А вообще, все это глупости. Все эти
геральдычныя казусы, князькі, магнацкія геральдические казусы, князьки, магнатские
маяраты. Каб была мая воля, я б выпусціў з майораты. Будь моя воля, я выпустил бы из
жылаў магнацкую сваю кроў. Гэта толькі жил всю свою магнатскую кровь. Это лишь
прычына для вялікіх пакут сумлення. Мне причина для больших страданий совести.
здаецца, гэта і ў Надзеі Раманаўны так. Мне кажется, такие чувства и у Надежды
Романовны.
— А мне сказалі, што Надзея Раманаўна — А мне сказали, что панна Надежда
адзіная з Яноўскіх. единственная из Яновских.
— Вядома, так. Я вельмі далёкі сваяк, і да — Да, так оно и есть. Я очень дальний
таго ж мяне лічылі памёршым. Я не родственник, и к тому же меня считали
наведваўся ў Балотныя Яліны пяць год, а умершим. Я не посещал Болотные Ялины
зараз мне дваццаць тры. Бацька адаслаў пять лет, а сейчас мне двадцать три. Отец
мяне адсюль, бо я ў васемнаццаць год выслал меня отсюда, потому что я в
паміраў ад кахання да трынаццацігадовай восемнадцать лет умирал от любви к
дзяўчыны. Уласна кажучы, гэта нічога, тринадцатилетней девочке. Собственно
варта было пачакаць два гады, але бацька говоря, это ничего, надо было лишь
верыў у старажытную сілу праклёну. подождать два года, но отец верил в силу
старинного проклятия.
— Ну і як, дапамагла вам высылка? — — Ну и как, помогла вам высылка? —
спытаў я. спросил я.
— Ані на шэлег. Мала таго, дзвюх сустрэч — Ни на грош. Более того, двух встреч было
было дастаткова, каб я адчуў, што старое достаточно, чтоб я почувствовал, что
абажанне перарасло ў каханне. прежнее обожание переросло в любовь.
— І як глядзіць на гэта Надзея Раманаўна? — А как смотрит на это Надежда
Романовна?
Ён пачырванеў так, што ў яго нават слёзы Он покраснел так, что у него даже слезы
навярнуліся на вочы. навернулись на глаза.
— О!… Вы здагадаліся! Я вельмі прашу вас — О!… Вы догадались! Я очень прошу вас
маўчаць пра гэта! Справа ў тым, што я не молчать об этом! Дело в том, что я не знаю
91
ведаю яшчэ. Ды гэта не так важліва, еще, как она посмотрит. Да это не так
паверце… паверце мне. Мне гэта не важно, поверьте… поверьте мне. Для меня
важліва. Мне проста добра з ёю, і нават калі это не важно. Мне просто хорошо с нею, и
яна будзе раўнадушнай да мяне, мне, даже если она будет равнодушна —
паверце, будзе таксама шчасна і хораша поверьте, мне все равно будет хорошо и
жыць на зямлі: яна ж будзе існаваць на ёй счастливо жить на земле: она ведь будет
таксама. Яна незвычайны чалавек. Вакол яе жить на ней тоже. Она необыкновенный
такое бруднае свінства, непрыхаванае человек. Вокруг нее такое грязное свинство,
рабства, а яна такая чыстая і добрая. неприкрытое рабство, а она такая чистая и
добрая.
Я ўсміхнуўся ад раптоўнага замілавання да Я улыбнулся от неожиданно нахлынувшего
гэтага хлапчука з добрым і ясным тварам, а умиления к этому юноше с хорошим и
ён, відаць, палічыў усмешку за кпін. ясным лицом, а он, видимо, посчитал
улыбку за насмешку.
— Ну вось, вы ўсміхаецеся таксама, як — Ну вот, вы также смеетесь, как покойный
нябожчык бацька, як дзядзька Дубатоўк. отец, как дядя Дубатовк…
Сорамна вам…
— Я і не думаю смяяцца, пан Андрэй. Мне — Я и не думаю смеяться над вами, пан
проста добра чуць ад вас такія словы. Вы Андрей! Напротив, мне приятно слышать от
чысты і харошы чалавек. Толькі не трэба вас такие слова. Вы чистый и хороший
вам камусьці яшчэ казаць пра гэта. Вось вы человек. Только не надо, пожалуй, кому-
тут вымавілі імя Дубатоўка. либо еще рассказывать об этом. Вот вы
произнесли имя Дубатовка…
— Дзякуй вам за добрае слова. Але няўжо — Благодарю вас за хорошие слова. Однако
вы думалі, што я камусьці казаў пра гэта, неужели вы подумали, что я еще кому-
што я такі нягоднік? Вы ж здагадаліся. І нибудь мог говорить об этом?! Ведь вы
дзядзька Дубатоўк таксама чамусьці сами догадались. И дядя Дубатовк — тоже,
здагадаўся. не знаю почему.
— Добра, што здагадаўся Дубатоўк, а не — Хорошо, что догадался Дубатовк, а не
Алесь Варона, — сказаў я. — Іначай справа Алесь Ворона, — сказал я. — Иначе
скончылася б дрэнна для кагосьці з вас. окончилось бы плохо для одного из вас.
Дубатоўк — гэта нічога. Ён апякун, яму Дубатовк ничего. Он опекун, он
цікава, каб Надзея Раманаўна знайшла заинтересован, чтобы Надежда Романовна
добрага мужа. І ён, мне здаецца, добры нашла хорошего мужа. И он, мне кажется,
чалавек, нікому не скажа, як і я. Але вам хороший человек, никому не расскажет, как
трэба наогул маўчаць пра гэта. и я. Но вам вообще нужно молчать об этом.
— Гэта праўда, — вінавата сказаў ён. — Я і — Это правда, — виновато ответил он. — Я
не падумаў, што нават маленькі намёк и не подумал, что даже маленький намек
шкодны для гаспадыні. І праўда ваша, які вреден для панны Надежды. И вы правы —
92
добры, шчыры чалавек Дубатоўк!
Сапраўдны стары пан-рубака, просты і
патрыярхальны! І такі шчыры, такі вясёлы!
І так ён любіць людзей і нікому пе
перашкаджае жыць! А мова ягоная?! Я як
пачуў, дык мяне быццам па сэрцы цёплай
рукой нехта гладзіць. Ах, які добры, добры
чалавек!
Нават вочы яго ўвільготніліся, так ён любіў Даже глаза его увлажнились, так он любил
Дубатоўка. І я таксама быў шмат у чым з ім Дубатовка. И я был во многом с ним
згодзен.
— Вы ведаеце зараз, пан Беларэцкі, а больш
не будзе ведаць ніхто. Я разумею, я не буду
кампраметаваць яе. І наогул я буду маўчаць.
Вось вы танцуеце з ёй, а мне радасна.
Размаўляе яна з іншым — мне радасна. Хай
толькі ёй будзе шчасце. Але я вам шчыра
кажу. — Голас яго ўзмацнеў, а твар стаў як
у юнака Давіда, які выходзіць на бой з
Галіяфам. — Калі я буду за трыдзевяць
краін і сэрцам пачую, што яе нехта
збіраецца крыўдзіць, я прылячу адтуль і,
хоць бы гэта быў сам Бог, разаб'ю яму
галаву, кусаць буду, біцца да апошняга, каб
пасля толькі прыпаўзці да яе ног і здохнуць
там. Паверце мне. Здалёк — і заўжды з ёю.
Гледзячы на яго твар, я разумеў, чаму
баяцца ўладу маючыя такіх вось стройных,
чыстых і сумленных юнакоў. У іх, вядома,
шырокія вочы, дзіцячая ўсмешка, юнацкія
слабыя рукі, шыя ганарлівая і стройная,
белая, як мармуровая, як быццам назнарок
створана для сякеры ката, але ў іх яшчэ і
непрыміручасць, сумленне да канца нават у
дробязях, няўменне лічыцца з перавагаю
чужой грубай сілы і фанатычная вернасць
праўдзе. У жыцці яны нявопытныя,
даверлівыя дзеці да сівых валос, у служэнні
праўдзе — горкія, іранічныя, адданыя да
93
какой хороший, искренний человек
Дубатовк! Настоящий пан-рубака, простой и
патриархальный! И такой искренний, такой
веселый! Как он любит людей и никому не
мешает жить! А его язык?! Я как услыхал,
так меня будто по сердцу теплой рукой
погладили.
согласен.
— Теперь вы знаете, пан Белорецкий, а
больше никто не будет знать. Я не буду
компрометировать ее. И вообще я буду нем.
Вот вы танцуете с ней, а мне радостно.
Беседует она с другим — мне радостно.
Пусть только она будет счастлива. Но я вам
искренне скажу. — Голос его окреп, а лицо
стало, как у юного Давида, который
выходит на бой с Голиафом. — Если я буду
за тридевять земель и сердцем почувствую,
что ее кто-то собирается обидеть, я прилечу
оттуда и, хоть бы это был сам Бог, разобью
ему голову, кусать буду, биться до
последнего, чтоб потом лишь приползти к
ее ногам и подохнуть. Поверьте мне. И
вдалеке — я всегда с нею.
Глядя на его лицо, я понял, почему боятся
власть имущие таких вот стройных, чистых
и честных юношей. У них, конечно,
широкие глаза, детская улыбка, слабые
юношеские руки, шея гордая и стройная,
белая, словно мраморная, как будто
специально создана для секиры палача, но у
них еще и непримиримость, совесть до
конца, даже в мелочах, неумение считаться
с превосходством чужой грубой силы и
фанатическая верность правде. В жизни они
неопытные, доверчивые дети до седых
волос, в служении правде — горькие,
канца, мудрыя і нязломныя. А дрэнь баіцца ироничные, преданные до конца, мудрые и
такіх нават тады, калі яны яшчэ не пачыналі непреклонные. Мразь боится таких даже
дзейнічаць, і, кіруючыся інстынктам, тогда, когда они еще не начинают
уласцівым погані, цкуе іх заўсёды. Дрэнь действовать, и, руководствуясь инстинктом,
ведае, што яны — самая найвялікшая присущим дряни, травит их всегда Дрянь
небяспека для яе існавання. знает, что они — самая большая опасность
для ее существования.
Я зразумеў, што дай такому ў рукі пісталет, Я понял, что дай такому в руки пистолет и
і ён, усё з той самай шчырай белазубай он, все с той же искренней белозубой
усмешкаю, падыдзе да тырана, усадзіць у улыбкой, подойдет к тирану, всадит в него
яго кулю і пасля спакойна скажа смерці: пулю и потом спокойно скажет смерти:
«Хадзі сюды». І ён вытрымае найбольшыя «Иди сюда». Он вынесет самые большие
пакуты спакойна і, калі не памрэ ў турме ад страдания и, если не умрет в тюрьме от
прагі волі, спакойна пойдзе на эшафот. жажды свободы, спокойно пойдет на
эшафот.
І такі невыказны давер выклікаў у мяне Такое безграничное доверие вызвал у меня
гэты чалавек, што рукі нашы сустрэліся, і я этот человек, что руки наши встретились в
ўсміхнуўся яму, як другу. крепком пожатии и я улыбнулся ему, как
другу.
— За што вас выключылі, пан Свеціловіч? — За что вас исключили, пан Свецилович?
— Ат, глупства! Пачалося з ушанавання — А, чепуха. Началось с того, что мы
памяці Шаўчэнкі. Студэнты, вядома, былі решили почтить память Шевченко. Нам
аднымі з першых. Нам прыгразілі, што ва пригрозили, что в университет введут
ўніверсітэт увядуць паліцыю. — Ён аж полицию. — Он даже покраснел. — Ну, мы
пачырванеў. — Ну, мы пачалі крычаць. А я взбунтовались. А я крикнул, что если они
крыкнуў, што калі яны толькі пасмеюць только посмеют сделать это с нашими
зрабіць гэта са святымі нашымі мурамі, дык святыми стенами, то мы кровью смоем с
мы крывёю змыем з іх ганьбу. І першая них позор и первая пуля будет тому, кто
куля будзе таму, хто дасць такі загад. Пасля даст такой приказ. Потом начался шум, и
мы высыпалі з будынка, пачаўся шум, і меня схватили. И когда в полиции спросили
мяне схапілі. А калі ў паліцыі спыталі пра про национальность, я ответил: «Пиши —
нацыянальнасць, дык я адказаў: «Пішы: украинец».
украінец».
— Добра сказана. — Хорошо сказано.
— Я ведаю, гэта вельмі неасцярожна для — Я знаю, это очень неосторожно для тех,
тых, хто ўзяўся змагацца. кто поднялся на борьбу.
— Не, гэта добра і для іх. Адзін такі адказ — Нет, это хорошо и для них. Один такой
варты дзесятка куль. І гэта азначае, што ответ стоит десятка пуль. И это значит, что
супраць агульнага ворага — усе. І няма против общего врага — все. Нет никакой
94
ніякай розніцы паміж беларусам і разницы между белорусом и украинцем,
ўкраінцам, калі над спіною вісіць бізун. если над спиной висит плеть.
Мы моўчкі глядзелі на танцуючых аж Мы молча смотрели на танцующих до тех
датуль, пакуль рот Свеціловіча не пор, пока Свециловича не передернуло.
перасмыкнула.
— Танцуюць. Чорт іх ведае што такое. — Танцуют. Черт их знает, что такое.
Паноптыкум нейкі… дапатопныя яшчары. Паноптикум какой-то… допотопные ящеры.
У профіль не твары, а звярыныя морды. В профиль не лица, а звериные морды.
Мазгоў — з напарстак, а сківіцы, як у Мозгов с наперсток, а челюсти, как у
дыназаўра, на семсот зубоў. І сукні са динозавра, на семьсот зубов. И платья со
шлёпамі. І гэтыя страшныя твары шлёпами . И эти страшные лица
вырадкаў… Усё ж такі няшчасны мы народ, ублюдков… Несчастный мы все же народ,
пан Беларэцкі. пан Белорецкий.
— Чаму? — Почему?
— У нас ніколі не было сапраўдных — У нас никогда не было настоящих
уладароў думак. властителей дум.
— Можа, гэта і лепш, — сказаў я. — Может, это и лучше, — сказал я.
— І ўсё ж непрытульны мы народ… І гэты — И все же неприкаянный мы народ… Этот
ганебны гандаль радзімай на працягу сямі позорный торг родиной на протяжении семи
стагоддзяў. Спачатку Літве, пасля, ледзь столетий. Поначалу продали Литве , потом,
народ паспеў асіміляваць яе, палякам, усім, едва народ успел ассимилировать ее,
каму не лянота, каму хочацца, забыўшы полякам, всем, кому не лень, забыв честь и
гонар, забыўшы сумленне. совесть.
На нас пачалі аглядацца танцуючыя. На нас начали оглядываться танцующие.
— Бачыце, аглядаюцца. Калі чалавек — Видите, оглядываются. Когда душа у
крычыць — ім не падабаецца. Яны тут усе человека кричит — им не нравится. Они тут
— адно кодла. Топчуць маленькіх, все — одна шайка. Топчут маленьких,
выракаюцца сумлення, прадаюць багатым отрекаются от чести, продают богатым
дзядам дзяўчат. Вось бачыце гэтага Саву- старцам девушек. Видите вон того — Саву
Стахоўскага: я б каня не паставіў з ім у Стаховского: я коня не поставил бы с ним в
адной стайні, баючыся за конскую мараль. одной конюшне, боясь за конскую мораль.
А гэта Хобалева, павятовая Месаліна. І А это Хобалева, уездная Мессалина. И этот,
гэты, Асановіч, звёў у магілу прыгонную Асанович, свел в могилу крепостную
дзяўчыну. Зараз у яго няма на гэта права, девушку. Сейчас у него нет на это права, но
але ён усё адно распуснічае. Няшчасная он все равно продолжает распутничать.
Беларусь! Добры, памяркоўны, рамантычны Несчастная Беларусь! Добрый,
народ у руках такой поскудзі. І пакуль гэты покладистый, снисходительный,
народ будзе дурнем, так будзе заўсёды. романтичный народ в руках такой погани. И

95
Аддае чужынцам лепшых сваіх сыноў,
лепшых паэтаў, дзетак сваіх наракае
чужынцамі, прарокаў сваіх, быццам вельмі
багаты. А сваіх герояў аддае на прэнг, а сам
сядзіць у клетцы над міскай з бульбай ды
бручкай і лыпае вачыма. Дорага б я даў
таму чалавеку, які скіне нарэшце з шыі
народа ўсіх гэтых гнілых шляхцюкоў,
тупых Homo Novus'аў, пыхатых выскачак,
прадажных журналістаў і зробіць яго
гаспадаром уласнага лёсу. Усю кроў аддаў
бы.
Відаць, пачуцці мае абвастрыліся: я ўсё
адчуваў на спіне чыйсьці позірк. Калі
Свеціловіч скончыў — я павярнуўся і…
стаў ашаломлены. Надзея Яноўская стаяла і
слухала нас. Але гэта была не яна, гэта была
мара, лясны дух, казачная здань. Яна была ў
сярэдневяковай жаночай вопратцы: сукня,
на якую пайшло пяцьдзесят локцяў
залацістага варшанскага атласа, паверх яе
другая, белая з блакітнымі, адліваючымі
срэбрам, разводамі і шматлікімі разрузамі
на рукавах і падоле. Стан, сціснуты ў
снуроўку, быў перавіты тонкім залацістым
снурам, які падаў амаль да зямлі двума
кутасамі. А на плячах быў тонкі рубок з
белага табіну. Валасы былі ўзяты ў сетку і
ўпрыгожаны шлягавым вянком,
старажытным жаночым уборам, які трохі
нагадваў караблік, зроблены са срэбных
ніцей. З абодвух рагоў гэтага карабліка
звісаў да зямлі тонкі белы вэлюм.
Гэта была каралеўна-лебедзь, уладарка
бурштынавага палаца, словам, чорт ведае
што, толькі не даўняе брыдкае качанё. Я
сам пабачыў, як вочы Дубатоўка
вырачыліся і ніжняя сківіца адвісла: ён,
96
пока этот народ будет дураком, так будет
всегда. Отдает чужакам лучших своих
сынов, лучших поэтов, нарекает чужаками
детей своих, пророков своих, как будто
очень богат. Отдает своих героев на дыбу, а
сам сидит в клетке над миской с бульбой да
брюквой и хлопает глазами. Дорого я дал
бы тому человеку, который сбросит наконец
с шеи народной всю эту гнилую шляхту,
тупых homo novus'ов , кичливых выскочек,
продажных журналистов и сделает его
хозяином собственной судьбы. Всю кровь
отдал бы.
Видимо, чувства мои обострились: я все
время ощущал на спине чей-то взгляд.
Когда Свецилович окончил — я обернулся
и… был ошеломлен. Надежда Яновская
стояла рядом и слушала нас. Но это была не
она, это была мечта, лесной дух, сказочный
призрак. Она была в средневековой женской
одежде: платье, на которое пошло не
меньше пятидесяти локтей золотистого
воршанского атласа, поверх него — второе,
белое с голубыми, отливающими серебром
разводами и многочисленными разрезами на
рукавах и подоле. Туго затянутая талия
была перевита тонким золотистым шнуром,
спадающим почти к земле двумя кистями.
На плечах был тонкий рубок из белого
табина . Волосы были забраны в сетку и
украшены шляговым венком , старинным
женским убором, слегка напоминавшим
кораблик, сотканный из серебряных нитей.
С обоих рожков этого кораблика свисала к
земле тонкая белая вуаль.
Это была королева-лебедь, владелица
янтарного дворца, словом, черт знает что,
только не прежний гадкий утенок. Я увидел,
как глаза Дубатовка выкатились на лоб и у
него отвисла челюсть: видимо, и он не
відаць, і сам не чакаў такога. Віскнула ожидал подобного эффекта. Взвизгнула
скрыпка. Стала цішыня. скрипка. Наступила тишина.
А яна ішла проста да мяне.
Гэта даволі нязручны ўбор, і звычайна ён Это довольно неудобный наряд, и обычно
псуе нязвыклую да яго жанчыну — скоўвае он сковывает движения не привыкшей к
яе рухі, робіць цяжкай і мехаватай, але нему женщины, делает ее тяжелой и
гэтая несла яго, як каралева, быццам усё мешковатой, но эта была в нем, как
жыццё толькі яго і насіла: горда адкінуўшы королева, словно всю жизнь только и
галаву, яна плыла паважна, жаноцкі. І носила: гордо откинув голову, она плыла с
лукава, і ганарліва ўсміхаліся з-пад вэлюму достоинством, женственно. Из-под вуали
яе вялікія вочы, абуджаныя пачуццём лукаво и горделиво улыбались ее большие
уласнай прыгажосці. глаза, разбуженные чувством собственной
красоты.
Дубатоўк аж рохкнуў ад здзіўлення і Дубатовк даже хрюкнул от удивления и
пайшоў да яе, усё паскараючы крок. З пошел к ней, все убыстряя шаг. С
незразумелым выразам болю ў вачах узяў яе непонятным выражением боли в глазах взял
твар у далоні і пацалаваў у лоб,буркнуўшы ее лицо в ладони и поцеловал в лоб,
нешта накшталт «такую прыгажосць!…». проворчав что-то вроде «такую красоту!…».
А пасля вусны яго зноў расплыліся А потом губы его снова расплылись в
ўсмешкаю: улыбке.
— Каралева! Прыгажуня мая! Дачакаліся, — Королева! Красавица моя! Дождались,
святыя балеснічкі! Яноўская, Яноўская да святые мученички! Яновская, Яновская до
мезенца!!! Дазволь, донечка, ножку. мизинца!!! Позволь, доченька, ножку.
І гэты вялізны мехаваты чалавек, крэкчучы, И этот огромный медведь, кряхтя,
распасцёрся на падлозе і дакрануўся распростерся на полу и прикоснулся губами
вуснамі да наска яе маленькіх туфлікаў. к носику ее маленькой туфельки. Потом
Пасля ўзняўся і зарагатаў: поднялся и захохотал:
— Ну, доня, трэба табе з такім капіталам — Ну, доченька, тебе с таким капиталом
сядзець ціхутка, як мыш, а то яшчэ следует сидеть тихонько, как мышка, не то
ўкрадуць. украдут.
І раптам падміргнуў: И вдруг подмигнул:
— А што, каб нам старыною трахнуць, як — А не тряхнуть ли нам стариной, как,
ты яшчэ дзяўчынкай са мною скакала? бывало, ты в детстве со мной танцевала?
Падаруй старому бабру адзін танец, а там Подари старому бобру один танец, а там
хоць і паміраць. хоть и умирать.
Белая каралева працягнула яму руку. Белая королева протянула ему руку.
— Гэй, лябедзікі! — крыкнуў інвалідам — Эй, лебедики, красавцы! — крикнул
Дубатоўк. — Давайце спачатку нашага инвалидам Дубатовк. — Давайте вначале
97
«Ветрыку» кругі з два, а потым, з майго нашего «Ветерка» — круга два, а потом с
месца, — ведаеце, якое? — пераходзьце на моего места — знаете какое? — переходите
мазура! на мазурку!
І сакрэтна звярнуўся да мяне: И шепотом обратился ко мне:
— Усім добрыя нашы танцы, але такога — Всем хороши наши танцы, но такого
агнявога, як польскі мазур, няма. огневого, как польская мазурка, нет. Только
«Лявоніха» — толькі яна і магла б «Левониха» и могла бы поспорить, но для
паспрачацца, але для яе трэба некалькі пар, нее надо несколько пар, а эти бабздыри и
а гэтыя бабздыры і слінцяйчыкі хіба слюнтяйчики разве могут? Тут нужны
могуць? Тут трэба балетнымі нагамі балетные ноги, вот как у меня.
валодаць, вось як у мяне.
І зарагатаў. А я з жахам глядзеў на яго ногі- И захохотал. А я с ужасом смотрел на его
шынкі і думаў: «Што ён зробіць з добрага ноги-окорока и думал: «Что он сделает из
танца?!» хорошего танца!»
Між тым усе адышлі ўбок, расчысцілі Между тем все отошли в сторону,
месца. Я чуў галасы: расчистили место. Я слышал голоса:
— Сам… Сам будзе скакаць. — Сам… Сам будет танцевать.
Я не пайшоў ад гэтай прафанацыі далей Я не ушел от этой профанации подальше
толькі таму, што жадаў паглядзець на лишь потому, что хотел посмотреть
забыты танец, пра які я толькі аднойчы чуў забытый танец, о котором не однажды
і які, як кажуць, быў вельмі распаўсюджаны слышал и который, говорят, был очень
год восемдзесят таму. распространен лет восемьдесят тому назад.
Вялізная туша Дубатоўка выпрасталася, ён Огромная туша Дубатовка выпрямилась, он
хмыкнуў і ўзяў Яноўскую шчопанню зверху хмыкнул и взял Яновскую щепотью сверху
за празрыстую кісць левай рукі. за прозрачную кисть левой руки.
З першымі ж тактамі «Ветрыку» ён стукнуў С первыми же тактами «Ветерка» он
абцасамі і пайшоў трайным крокам, то з стукнул каблуками и пошел тройным шагом
правай, то з левай нагі. І яго туша рухалася то с правой, то с левой ноги. Эта громадина
нечакана лёгка, спачатку прыстукваючы двигалась неожиданно легко, поначалу
абцасамі пасля кожных трох крокаў, а пасля пристукивая каблуками после каждых трех
проста так, на цыпках. А поруч з ім плыла шагов, а потом просто так, на носках. А
яна, проста плыла ў паветры, залацістая, рядом с ним плыла она, просто плыла в
белая, блакітная, як райская птушка, і воздухе, золотистая, белая, голубая, словно
вэлюм яе віўся ў паветры. райская птица, и ее вуаль вилась в воздухе.
Пасля яны круціліся, плылі, то Потом они кружили, плыли, то сближаясь,
збліжаючыся, то аддаляючыся, то то отдаляясь, то пересекая друг другу путь.
перасякаючы адзін аднаму шлях. Не, гэта не Нет, это не была профанация, как не бывает
была прафанацыя, як не з'яўляецца профанацией танец старого отяжелевшего
98
прафанацыяй танец старога нацяжэлага танцора, который был когда-то великим
танцора, які быў калісьці вялікім майстрам. мастером. Это действительно был
Гэта быў сапраўды «Ветрык», які паступова «Ветерок», постепенно переходящий в
пераходзіў у буру, і вось ужо толькі бурю, и вот уже только кружилась в воздухе
круціўся ў паветры вэлюм, мільгацелі вуаль, мелькали ноги… И вдруг музыканты
ногі… І раптам музыкі раўнулі мазура. Гэта рванули мазурку. Собственно, это была не
быў не цалкам мазур, гэта была нейкая мазурка, а какая-то древняя местная
спрадвечная мясцовая варыяцыя на яго вариация на ее тему, включавшая в себя
тэму, якая ўключала ў сябе элементы таго элементы того же «Ветерка».
самага «Ветрыку».
І тут туша памчалася наперад, загрукала И тут махина помчалась вперед, загрохотала
абцасамі, па-кацячы мякка пачала заносіцца каблуками, затем начала плавно возноситься
ў паветра, стукаючы ў ім нагой аб нагу. А в воздух, ударяя ногой о ногу. А рядом
поруч плыла яна, лёгкая, усмешлівая, плыла она, легкая, улыбчивая,
вялікасная. величественная.
Гэта было сапраўднае дзіва, нябачаны цуд: Это было настоящее чудо: два человека в
два чалавекі ў старажытных вопратках старинных одеждах творили перед нами
стваралі перад намі гэтую казку. сказку.
Зрабіўшы круг, Дубатоўк падвёў Яноўскую Сделав круг, Дубатовк подвел Яновскую ко
да мяне. Ён быў чырвоны як рак. мне. Он был красный как рак.
— Замарыла яна мяне… «Вы, дзядзечка, як — Заморила она меня… «Вы, дядюшка, как
малады». Ма-ала-ды, ма-ла-ды! Не, няма молодой». Мо-ло-дой, мо-ло-дой! Нет, что
чаго казаць, з'ездзіўся конь. Пашлюць мяне тут говорить — отъездился конь. Пошлют
хутка да Абрама па піва. Вам, маладыя, меня скоро к Абраму на пиво . Вам,
жыць, вам песні спяваць, скокі скакаць. молодым, жить, вам песни петь, танцы
Скачы, хлопча. плясать. Танцуй, хлопец.
Зноў пачаліся танцы. Свеціловіч танцаваць Снова начались танцы. Свецилович
не любіў. Варона дзьмуўся і таксама не танцевать не любил. Ворона дулся и тоже не
падыходзіў, і мне давялося танцаваць з ёю подходил, и мне пришлось танцевать с
да самай вячэры. І як яна танцавала! Я Яновской до самого ужина. И как она
мімаволі заглядзеўся на гэты дзіцячы твар, танцевала! Я невольно засмотрелся на это
які раптам стаў такім жвавым і прыемна детское лицо, которое вдруг стало таким
хітраватым. Мы танцавалі, і нам усё было живым и приятно лукавым. Мы танцевали,
мала, мы мчаліся па зале, плылі ў паветры, и нам все было мало, мы мчались по залу,
сцены круціліся вакол, і на іх нельга было стены кружились перед нами, и на них
нічога заўважыць. Напэўна, і яна адчувала нельзя было ничего увидеть. Наверное, она
тое самае, што я, а маё пачуццё можна ощущала то же, что и я, а мое чувство
параўнаць толькі з тымі снамі, якія часам можно сравнить лишь с теми снами,
бываюць у юнацтве: табе сніцца, што ты которые иногда бывают в юности: тебе
99
танцуеш, і нязначае шчасце ахапляе сэрца.
Бачыў я толькі яе ружовы закінуты твар,
галаву, якая злёгку пахіствалася ў такт
музыцы.
Пайшлі вячэраць. Калі я вёў яе ў сталовую,
мне здалося, што я чую ў кутку залы нейкае
шыпенне. Я глянуў туды, у змрок, пабачыў
нечыя вочы — там сядзелі старыя панны —
і пайшоў далей. І выразна пачуў,
адышоўшы, як сухі голас сказаў:
— Весяліцца, як перад пагібеллю.
Награшылі, прагнявілі Бога і яшчэ
весяляцца. Кляты род… Нічога, хутка
прыйдзе дзікае паляванне… Ач,
бессаромніца, цэлы вечар з гэтым
чужынцам, з бязбожнікам. Сябра сабе
знайшла… Нічога, пабажуся, што і на яе
кароль Стах паўстане. Пачынаюцца цёмныя
ночы.
Гэтыя халодныя словы напоўнілі мяне
трывогай. Сапраўды, я паеду і, магчыма,
пазбаўлю гэту дзяўчыну магчымасці выйсці
замуж. Нашто я з ёю цэлы вечар? Што я
раблю? Я ж зусім, зусім не кахаю яе і ніколі
не буду кахаць, бо ведаю сваё сэрца. І я
цвёрда вырашыў не танцаваць больш з ёю і
не сядзець поруч за сталом. І наогул, трэба
ехаць. Хопіць гэтай панска-шляхецкай
ідыліі, хутчэй да простых людзей, да працы.
Я пасадзіў яе і стаў поруч, цвёрда
намерваючыся спаймаць Свеціловіча і
пасадзіць з ёю. Але ўсе мае намеры
расплыліся дымам. Свеціловіч як увайшоў,
так і сеў у канцы стала. А Дубатоўк
шчыльна сеў справа ад гаспадыні і буркнуў:
— Што стаіш? Сядай, браце.
І калі я сеў, дадаў:
100
снится, что ты танцуешь, и неведомое
счастье охватывает сердце. Я видел лишь ее
откинутое назад розовое лицо и голову,
которая слегка покачивалась в такт музыке.
Пошли ужинать. Когда я вел ее в столовую,
мне показалось, что я слышу в углу зала
какое-то шипение. Я взглянул туда, в
полумрак, увидел чьи-то глаза — там
сидели старые пани — и пошел дальше. И
ясно услышал, как чей-то сухой голос
проскрипел:
— Веселится, словно перед погибелью.
Нагрешили, прогневили Бога и еще
веселятся… Проклятый род… Ничего,
скоро придет дикая охота… Вишь,
бесстыдница, целый вечер с этим чужаком,
с безбожником. Дружка себе нашла…
Ничего, побожусь, что и на нее король Стах
восстанет. Начинаются темные ночи.
Эти ледяные мерзкие слова наполнили меня
тревогой. В самом деле, я уеду и, может
быть, лишу возможности эту девушку
выйти замуж. Зачем я с ней целый вечер?
Что я делаю? Ведь я совсем не люблю ее и
никогда не буду любить, потому что знаю
свое сердце. И я твердо решил больше не
танцевать с ней и не сидеть рядом за
столом. И вообще, нужно уезжать отсюда.
Хватит этой панско-шляхетской идиллии,
скорее к простым людям, к работе. Я усадил
ее и стал сбоку, намереваясь поймать
Свециловича и посадить с нею. Однако все
мои намерения рассеялись как дым.
Свецилович, войдя в залу, сразу сел в конце
стола. А Дубатовк уселся рядом с хозяйкой
справа и буркнул мне:
— Что стоишь? Садись, брат.
И когда я сел, добавил:
— Добры з цябе шляхціц бы атрымаўся год — Добрый шляхтич получился бы из тебя
сто таму. Рукі моцныя, вочы сталёвыя. І лет сто назад. Руки сильные, глаза стальные.
сабою гожы. Толькі цікава мне ведаць, ці И собой хорош. Вот только любопытно мне
сур'ёзны ты чалавек? Ці не шалыган ты узнать, серьезный ли ты человек? Не
часам? вертопрах ли?
І я быў вымушаны сядзець поруч з И я был вынужден сидеть рядом с хозяйкой,
гаспадыняй: служыць ёй, дакранацца рукою ухаживать за ней, прикасаться рукой к ее
да яе рукі, часам датыкацца каленам да яе руке, иногда касаться коленом ее колена. И
калена. І добра мне было, і ў той жа час мне было хорошо, но в то же время
злосць разбірала на Дубатоўка. Сядзіць разбирала злость на Дубатовка. Сидит
хмуры, як цмок, глядзіць на мяне хмурый, как дракон, смотрит на меня
дапытліва. На мужа сваёй падапечнай пытливо. На роль мужа своей подопечной
прымервае, ці што? примеряет, что ли? Вскоре все
развеселились. Было много съедено, а еще
больше выпито. Лица раскраснелись,
остроты сыпались градом.
Хутка ўсе развесяліліся. Было шмат з'едзена А Дубатовк пил и ел больше всех, отпуская
і яшчэ больш выпіта. Твары пачырванелі, шуточки, от которых все хватались за
досціпы сыпаліся градам. А Дубатоўк піў і животы.
еў больш за ўсіх, адпускаючы жарты, ад
якіх усе за жываты браліся.
І злосць мая паступова прайшла. Я нават И злость моя постепенно прошла. Я даже
быў удзячны Дубатоўку, што ён затрымаў был благодарен Дубатовку, что он задержал
мяне тут. меня здесь.
А пасля зноў былі танцы, і толькі гадзін у Потом снова были танцы, и только часов в
пяць ночы госці пачалі раз'язджацца. пять утра гости начали разъезжаться.
Дубатоўк ад'язджаў адным з апошніх. Дубатовк уезжал одним из последних.
Праходзячы міма нас,ён падышоў бліжэй і Проходя мимо нас, он подошел поближе и
хрыпата сказаў: хрипло сказал:
— Вось што, хлопча. Запрашаю цябе да — Вот что, хлопец. Приглашаю тебя на
мяне праз дзень на халастую гулянку. А як послезавтра на холостяцкую пирушку. А ты,
ты, донька, можа, і ты паедзеш да нас, з донька, как? Может, и ты к нам, с
пасербіцай пасядзіш? падчерицей посидишь?
— Не, дзядзечка, дзякую. Я застануся дома. — Нет, дядюшка, спасибо. Я останусь дома.
Волат уздыхнуў: Исполин вздохнул:
— Губіш ты сябе, доня. Ну, добра. А цябе — Губишь ты себя, доченька. Ну, да ладно.
чакаю. Глядзі. У мяне хата без гэтых — И, повернувшись ко мне, продолжал: —
заморскіх жартаў, табе гэта цікава. Я тебя жду. Смотри. У меня хата без этих

101
 заморских штучек, тебе должно быть
интересно.
Мы развіталіся з ім, шчыра развітаўся я з Мы простились с ним, сердечно
Свеціловічам. распрощался я и со Свециловичем.
Дом пусцеў, заціхалі крокі, ён зноў ставаў Дом пустел, затихали шаги, он снова
глухім і нямым, магчыма, яшчэ на становился глухим и немым, возможно, еще
васемнаццаць год. Слугі хадзілі і гасілі на восемнадцать лет. Слуги ходили и гасили
свечкі. Яна знікла, і, калі я ўвайшоў у залу, свечи. Хозяйка исчезла, и когда я вошел в
я пабачыў яе ў яе казачным уборы ля зал, то увидел ее в сказочном наряде у
палаючага каміна. Зноў цемра агарнула пылающего камина. Снова мрак окутал
куты залы, у якой яшчэ, здавалася, жылі углы зала, в котором еще, казалось, жили
гукі музыкі і смех. Дом пачаў жыць звуки музыки и смех. Дом начал жить своей
звычайным жыццём — цёмным, глухім і обычной жизнью, темной, глухой и
змрочным. мрачной.
Я падышоў бліжэй і раптам пабачыў яе Я подошел поближе и вдруг увидел ее
бледны твар, на якім згаслі апошнія сляды бледное лицо, на котором угасали
радасці. Вецер завыў у коміне. последние следы радости. Ветер завывал в
трубе.
— Пан Беларэцкі, — сказала яна. — Як — Пан Белорецкий, — сказала она, — как
глуха. Я адвыкла ад гэтага. Пройдземся з глухо. Я отвыкла от этого. Пройдемся с
вамі яшчэ адзін вальс, перш чым вами еще один вальс, прежде чем
назаўсёды… навсегда…
Голас яе перасекся. Я паклаў руку на яе Голос ее пресекся. Я положил руку на ее
стан, і мы, падпарадкоўваючыся ўнутранай талию, и мы, повинуясь внутренней музыке,
музыцы, якая яшчэ гучала ў нашых вушах, еще звучавшей в наших ушах, поплыли по
паплылі па зале. Шоргат нашых ног глуха залу. Шарканье наших ног глухо отдавалось
аддаваўся над столлю. Мне было чамусьці под потолком. Мне было почему-то даже
нават страшна, нібы я прысутнічаў на страшно, как будто я присутствовал на
пахаванні, а яна зноў перажывала ўвесь похоронах, а она вновь переживала весь
вечар. Стан яе, тонкі і гнуткі, трошкі вечер. Ее талия, тонкая и гибкая, чуть
хістаўся пад маёй рукою, веяў яе вэлюм, покачивалась под моей рукой, кисея
жарам успыхвала сукня, калі мы траплялі ў развевалась, платье вспыхивало жаром,
водбліск каміннага полымя, рабілася когда мы попадали в отблеск каминного
блакітнай, калі мы траплялі ў цемру. Гэты пламени, и становилось голубым, когда
старажытны ўбор, гэты вэлюм, які кранаўся удалялись от камина. Этот старинный
часам майго твару, гэты стан пад маёй наряд, эта вуаль, временами касавшаяся
рукою і задуменныя апушчаныя вочы, моего лица, эта талия под моей рукой и
напэўна, ніколі не будуць забыты мной. задумчивые опущенные глаза, наверное,
никогда не будут забыты мной.
102
І раптам яна прыткнулася лбом на імгненне И вдруг она на мгновение прикоснулась
да майго пляча. лбом к моему плечу.
— Усё. Не магу больш. Даволі. Гэта ўсё. — Все. Не могу больше. Достаточно. Это
Дзякуй вам… за ўсё. все. Спасибо вам… за все.
Я паглядзеў на яе і пабачыў вочы, якія Я посмотрел на нее и увидел глаза,
блішчалі ад нявыплаканых слёз. блестевшие от невыплаканных слез.
Гэта было сапраўды ўсё. Яна пайшла ў свой Это было действительно все. Она пошла в
пакой, а я ўсё глядзеў на маленькую свою комнату, а я все смотрел на маленькую
фігурку ў старажытным убранні, якая ішла фигурку в старинном наряде, что шла по
па зале, губляючыся ў цемры пад позіркамі залу, теряясь во мраке под взглядами
продкаў са сцяны. предков со стены.
Я забыўся ў гэту ноч пагасіць свечку на Я забыл в эту ночь погасить на столике у
століку ля акна і ляжаў у шырокім, як луг, окна свечу и лежал на широкой, как луг,
ложку, ужо засынаючы, калі маю дрымоту кровати, уже засыпая, когда мою дрему
перарвалі зноў крокі ў калідоры. Ведаючы, прервали шаги в коридоре. Зная, что,
што зноў нікога не заўважу, калі выгляну, я выглянув, снова никого не увижу, я лежал
ляжаў спакойна. Хутка крокі зніклі. Я пачаў спокойно. Скоро шаги умолкли. Я начал
быў зноў драмаць, калі раптам страпянуўся. было снова дремать, но вдруг встрепенулся.
Праз шыбу глядзеў на мяне чалавечы твар. Сквозь оконное стекло на меня смотрело
человеческое лицо.
Чалавек быў сапраўды вельмі маленькі (я Человек вправду был очень маленький (я
бачыў яго амаль па пояс), у каптане з видел его почти по пояс), в кафтане с
шырокім каўняром. Гэта быў чалавек і ўсё широким воротником. Это был человек, и
ж нечалавечая істота. Яе галоўка была все же в нем было что-то нечеловеческое.
сціснута з бакоў і ненатуральна выцягнута ў Его головка была сжата с боков и
даўжыню, рэдкія доўгія валасы звісалі з яе. неестественно вытянута в длину, редкие
Але самым дзіўным быў твар Малога длинные волосы свисали с нее. Но самым
Чалавека. Ён быў амаль такі зялёны, як удивительным было лицо Малого Человека.
вопратка, рот вялікі і без вуснаў, нос Оно было почти такое же зеленое, как
маленькі, а ніжнія павекі былі непамерна одежда, рот большой, без губ, нос
вялікія, як у жабы. Я параўнаў яго з малпай, маленький, а нижние веки были непомерно
але хутчэй гэта быў твар сапраўднай жабы. большие, как у жабы. Я сравнил его с
І вочы, шырокія, цёмныя, глядзелі на мяне з обезьяной, но скорее это было обличье
тупой злосцю і яшчэ чымсьці настоящей жабы. И глаза, широкие, темные,
незразумелым. Пасля з'явілася смотрели на меня с тупой злостью. Потом
ненатуральна доўгая зеленаватая рука. появилась неестественно длинная
Істота глуха застагнала, і гэта абудзіла мяне зеленоватая рука. Существо глухо
ад здранцвення. Я кінуўся да акна і застонало, и это вывело меня из оцепенения.
заўважыў, што Малога Чалавека няма. Ён Я бросился к окну и, когда уперся в стекло,
103
знік.
Я з трэскам адчыніў акно — халоднае
паветра лінула ў пакой. Высунуўшы галаву,
я глядзеў на ўсе бакі — нікога. Ён як
выпарыўся. Скокнуць уніз ён не мог, у
гэтым месцы пад двума паверхамі быў яшчэ
трэці (дом стаяў часткова на схіле), вокны
справа і злева былі зачынены, ды і карніз
быў такі вузкі, што па ім не прабегла б і
мыш. Я зачыніў акно і задумаўся,
упершыню ўзяўшы пад сумненне свае
разумовыя здольнасці.
Што гэта было? Я не верыў ні ў Бога, ні ў
здані, але жывым чалавекам гэтая істота
быць не магла. Ды і скуль яна магла
з'явіцца, куды магла знікнуць? Дзе магла
існаваць? Нешта нядобрае і таемнае было ў
гэтым доме. Што гэта такое? Няўжо
сапраўды здань? Ўсё маё выхаванне
паўстала супраць гэтага. А можа, я п'яны?
Не, я амаль не піў. Ды і скуль з'явіліся б
зноў тыя крокі, што зараз гучаць у
калідоры? Ці гучалі яны тады, калі я бачыў
твар гэтай пачвары ў акне.
Цікаўнасць мая дайшла да мяжы
немагчымага. Не, я не паеду адсюль заўтра,
як думаў, я павінен разгадаць усё гэта.
Жанчына, якая падаравала мне сёння яшчэ
адзін добры ўспамін, вар'яцее тут ад жаху,
тут робіцца нешта несумяшчальнае з
законамі натуры, а я паеду? Але хто
дапаможа мне? Хто? Хто дапаможа мне ў
пошуках? І прыпомніліся мне словы
Свеціловіча: «Прыпаўзу да яе ног і памру».
Так, з ім я і павінен сустрэцца. Мы
спаймаем гэтую поскудзь, а калі не — я
паверу ў існаванне зялёных зданяў і анелаў
божых.
104
увидел, что Малого Человека там нет. Он
исчез.
Я с треском распахнул окно — холодный
воздух хлынул в комнату. Высунув голову,
я смотрел во все стороны — никого. Он
словно испарился. Прыгнуть вниз он не мог,
в этом месте под двумя этажами был еще
третий (дом стоял частично на склоне), окна
справа и слева были закрыты, да и карниз
был такой узкий, что по нему не пробежала
б и мышь. Я закрыл окно и задумался,
впервые усомнившись в моем умственном
здоровье.
Что это могло быть? Я не верю ни в бога, ни
в призраки, однако живым человеком это
создание быть не могло. Да и откуда оно
могло появиться, куда исчезнуть? Где могло
существовать? Что-то недоброе и
таинственное было в этом доме. Но что?
Неужели и впрямь привидение? Все мое
воспитание восстало против этого. А может,
я пьян? Нет, я почти не пил. Да и откуда
возникли б снова те шаги, что сейчас звучат
в коридоре? Звучали они тогда или нет,
когда я видел лицо этого чудовища в окне?
Любопытство мое достигло пределов
возможного. Нет, я не уеду отсюда завтра,
как думал, я должен разгадать все это.
Женщина, подарившая мне сегодня еще
одно хорошее воспоминание, сходит с ума
от ужаса, здесь творится что-то не
совместимое с законами природы, а я уеду.
Но кто поможет мне в поисках? Кто? И
припомнились мне слова Свециловича:
«Приползу к ногам ее и умру». Да, с ним я и
должен встретиться. Мы поймаем эту
мерзость, а если нет — я поверю в
существование зеленых привидений и
ангелов господних.
 РАЗДЗЕЛ ПЯТЫ
Праз дзень я падыходзіў да дома Дубатоўка.
Я не жадаў ісці, але гаспадыня сказала:
«Ідзіце, я загадваю. Мне не будзе тут
страшна».
І я пайшоў. Пайсці мне давялося зусім у
другі бок ад дома, па паўднёвы ўсход.
Зарослая травою алея, паабапал якой стаяў
змрочны, як лес, парк, давяла мяне да
агароджы. У адным месцы тут не было
прэнта (гэта была таямніца Надзеі
Яноўскай, якую яна мне выкрыла), і можна
было пралезці. Гэта было добра, бо мне не
давялося, такім чынам, ісці на поўнач, па
той алеі, па якой я прыехаў, абмінаць увесь
парк і толькі тады ісці да дома Дубатоўка. А
так я пралез праз агароджу і выбраўся па
роўнае месца. Злева і наўпрост ад мяне былі
бязмежныя верасовыя пусткі з рэдкімі
купамі дрэў, справа нейкія зарасці, за імі
поўная, як вока, рэчка, потым балотны
скарлючаны лес, а пасля, відаць, сапраўдная
і безнадзейная дрыгва. Недзе вельмі далёка
віднеліся за верасовымі пусткамі верхавіны
дрэў, відаць, абсада дома Дубатоўка.
105
Глава пятая
Через день я подходил к дому Дубатовка.
Мне не хотелось идти, но хозяйка сказала:
«Идите, я приказываю. Мне не будет здесь
страшно».
Идти следовало на юго-восток от дома.
Заросшая травой аллея, по обе стороны
которой стоял мрачный, как лес, парк,
привела меня к ограде. В одном месте здесь
не было железного прута (это была тайна
Надежды Яновской, которую она мне
выдала), и можно было пролезть. Поэтому
мне не пришлось идти на север, по той
аллее, по которой я приехал, и обходить
весь парк, чтобы попасть на дорогу к дому
Дубатовка. Я полез в дырку и выбрался на
ровное место. Слева и прямо передо мной
были бескрайние вересковые пустоши с
редкими купами деревьев, справа какие-то
заросли, за ними полная, словно око, речка,
потом болотный перекореженный лес, а
дальше, видимо, настоящая безнадежная
трясина. Где-то очень далеко за
вересковыми пустошами виднелись
вершины деревьев, наверное, усадьба
Дубатовка.
Я павольна ішоў пусткаю, толькі часам
трапляючы на штосьці падобнае да сцежкі. І
хоць асенняе поле было змрочным і
непрытульным, хоць двойчы над маёй
галавою пралятаў вялізны крук — мне было
тут лёгка пасля Балотных Ялін. Тут было
ўсё звычайным: імхі на купінах балотцаў,
сухі верас паміж імі, мышка-малютка, якая
цягнула з высокага бадзяку белы пух,
відаць, у сваё гняздо, гатуючыся на зіму.
Я падышоў да дома Дубатоўка толькі ў
прысмерку, калі вокны яго былі ярка
асветлены. Гэта быў самы звычайны
шляхецкі дом. Старажытнай пабудовы,
прысадзісты, з вельмі маленькімі акенцамі,
ён быў крыты гонтай, чыста пабелены, меў
ганак з чатырма калонамі. Правінцыяльны
архітэктар не ведаў, відаць, вядомага
сакрэту, і таму калоны здаваліся трохі
пукатымі ўсярэдзіне, як бачонкі. Акружала
дом старая абсада з жоўтых, амаль ужо
абляпаных агромністых ліп. За домам вялікі
пераважна фруктовы сад, за ім — хустка
ўзаранай зямлі.
Я, відаць, спазніўся, бо за вокнамі ўжо Я, видимо, припозднился, потому что в доме
грымелі галасы. Сустрэлі мяне горача і уже гремели голоса. Встретили меня горячо
страсна. и страстно.
— Бацюхны, свентыя пакутнічкі! — крычаў
Дубатоўк. — З'явіўся-такі, з'явіўся, блудны
сын. За стол яго, за стол. Антось, дзе ты
там, лабідуда? Разгонную госцю.
Прахлопалі, чэрці, нават не салютавалі яму,
страмянной не паднеслі. У, ёлупы…
За сталом сядзела чалавек дзесяць, усё
мужчыны. Знаёмыя мне былі толькі
Свеціловіч, Алесь Варона і Стахоўскі.
Амаль усе ўжо былі даволі п'яныя і
разглядалі мяне чамусьці з павышанай
106
Я медленно шел пустошью, лишь
временами угадывая тропинку. И хотя
осеннее поле было мрачным и неуютным,
хотя дважды над моей головой пролетал
огромный ворон — после Болотных Ялин
здесь было легко. Все вокруг было
привычным: мхи на болотных кочках, сухой
вереск между ними, мышка-малютка,
тащившая из высокого чертополоха в гнездо
белый пух, готовясь к зиме.
Я подошел к усадьбе Дубатовка лишь в
сумерки, когда окна его дома были уже ярко
освещены. Это был самый обычный
шляхетский дом: старинной постройки,
приземистый, с маленькими окошками. Он
был крыт гонтом, чисто побелен, имел
крыльцо с четырьмя колоннами.
Провинциальный архитектор не знал,
вероятно, известного секрета, и потому
колонны казались немного выпуклыми
посредине, словно бочонки. Дом окружали
старые, огромные, почти облетевшие липы.
Позади дома был большой фруктовый сад,
за ним — полотнище вспаханной земли.
— Батюшки, святые мученички! — кричал
Дубатовк. — Явился-таки, явился блудный
сын. За стол его, за стол. Антось, где ты там,
лабидуда — обе лапы левые? Разгонную
гостю. Прохлопали, черти, даже не
салютовали ему, стременной не поднесли.
У-у, олухи…
За столом сидели человек десять, все
мужчины. Знакомыми мне были только
Свецилович, Алесь Ворона и Стаховский.
Почти все уже были в основательном
подпитии и рассматривали меня почему-то с
цікаўнасцю. Стол ламаўся ад страў: відаць,
Дубатоўк быў з мясцовых заможных
шляхцюкоў. Заможнасць была, аднак,
адносная. Есці і піць было што, але пакоі,
праз якія я ішоў, не вызначаліся багатым
абсталяваннем. Сцены пабеленыя, аканіцы
разьблёныя і ярка афарбаваныя, мэбля
старая і не вельмі прыгожая, затое вельмі
цяжкая. Старасвеччына глядзела з кожнага
кута. У сталовай, акрамя шырокага
дубовага стала, табурэтаў, абцягнутых
зялёнай шаўкавістай палаценкай, двух
данцыгскіх крэслаў, абабітых пазалочаным
саф'янам, ды трайнога люстэрка ў
карычневай раме, якая перадавала горад з
царкоўнымі главамі, нічога не было.
Страката апранутыя госці глядзелі на мяне.
— Што вы вочы ўтаропілі! — гаркнуў
Дубатоўк. — Сталічнага чалавека не
бачылі, мядзведзі, ці што? Ану,
дапамажыце госцю, пакладзіце на яго
блюда, што вам па густу.
Валасатыя зяпы заўсміхаліся, лапы началі
рухацца. Хутка на маім блюдзе ляжаў
вялізны гусь з бруснічным варэннем,
індыковая ножка з яблыкамі, салёныя
грыбы, дзесятак калдуноў, а з усіх бакоў
толькі і чутна было:
— А вось пампушкі з часнаком… А вось,
пане, кавалак шыначкі дзікага япрука,
наперчаны, агнём гарыць. Памяццю маці
заклінаючы — вазьміце… А вось
цудоўная… А вось незвычайны…
— Вось як у нас па-беларуску частуюць, — — Вот как у нас по-белорусски угощают, —
рагатаў гаспадар, пабачыўшы, што я зусім хохотал хозяин, увидев мою растерянность.
разгубіўся.
Перада мною вырасла гара. Я паспрабаваў Передо мной выросла гора еды. Я
пратэставаць, але выклікаў такі выбух попытался протестовать, но это вызвало
107
повышенным интересом. Стол ломился от
яств: видимо, Дубатовк был из местных
состоятельных шляхтичей. Однако
богатство его было относительным. Есть и
пить было что, но комнаты, по которым я
шел, не отличались роскошью. Стены
побелены, ставни покрыты резьбой и ярко
окрашены, мебель старая и не очень
красивая, зато тяжелая. Старосветчина лезла
из каждого угла. В столовой, кроме
широкого дубового стола, табуретов,
обтянутых зеленой шелковистой
холстинкой, двух данцигских кресел,
обитых золоченым сафьяном, да тройного
зеркала в коричневой раме, изображавшей
город с церковными куполами, ничего не
было. Пестро одетые гости с любопытством
разглядывали меня.
— Что уставились! — гаркнул Дубатовк. —
Столичного человека не видели, медведи? А
ну, положите гостю, положите ему на блюдо
еды, что вам по вкусу.
Волосатые пасти заулыбались, лапы начали
двигаться. Вскоре на моем блюде лежал
огромный гусь с брусничным вареньем,
ножка индейки с яблоками, соленые грибы,
десяток колдунов, а со всех сторон только и
слышалось:
— А вот пампушки с чесноком… А вот,
пане, кусочек окорока дикого кабана,
наперченный, огнем горит. Памятью матери
заклинаю — возьмите… А вот чудесная… А
вот необыкновенный…
абурэння (у аднаго з гасцей нават слёзы такой взрыв возмущения (у одного из гостей
пацяклі; праўда, ён быў трохі нападпітку), даже слезы потекли; правда, он был в
што я здаўся. голубом подпитии), что я сдался.
Лабідуда Антось прынёс мне на падносе Лабидуда Антось принес мне на подносе
«разгонную» чарку. Я вельмі моцны на «разгонную» чарку. Я крепкий на хмельное
хмель чалавек, але тут я разгубіўся. У человек, но тут струхнул. В чарке было не
чарцы было не менш як на бутэльку нейкай меньше бутылки какой-то желтой
жоўтай празрыстай вадкасці. прозрачной жидкости.
— Не магу. — Не могу.
— Як гэта не магу? Не можа толькі — Как это не могу? Не может только
цнатлівая дзеўка, ды і тая хутка згаджаецца. непорочная девка, да и та быстро
соглашается.
— Многа, пан Дубатоўк. — Много, пане Дубатовк.
— Многа, калі тры жонкі ў хаце, ды і то не — Много, когда три жены в хате, да и то не
для кожнага… Э-э, хлопцы, нас не для каждого… Э-э, братцы, нас не уважают.
паважаюць. Прасіце шаноўнага госця. Просите дорогого гостя.
— Не чыніце крыўды… Выпіце, — зараўлі — Не обижайте… Выпейте, — взревели
госці мядзведжымі галасамі. гости медвежьими глотками.
Давялося выпіць. Вадкасць апаліла ўсе мае Пришлось выпить. Жидкость обожгла все
вантробы, вогненныя кругі захадзілі ў мое нутро, огненные круги заходили перед
галаве, але я стрымаўся, не скрывіўся. глазами, но я сдержался, не сморщился.
— Мужчына! — пахваліў Дубатоўк. — Мужчина! — похвалил Дубатовк.
— Што гэта? — праглынуўшы добры — Что это? — проглотив добрый кусок
кавалак шынкі, спытаў я. окорока, спросил я.
— Го! Старку польскую ведаеш, гарэлку — Го! Старку польскую знаешь, водку
ведаеш, хахлацкі спатыкач таксама, а знаешь, хохлацкий спотыкач тоже, а нашего
нашага «трыс дзівінірыс» не ведаеш. Гэта, «трыс дзивинирыс» не знаешь. Это, брат,
браце, па-літоўску (Тут маюцца на ўвазе по-литовски «трижды девять», водка, на
балты-жамойты. (Заўв. рэдактара)) «тройчы двадцати семи травах. Мы ее секрет у
дзевяць», гарэлка на дваццаці сямі травах. литовцев выведали несколько столетий
Мы яе сакрэт у літоўцаў выведалі стагоддзі тому назад. Теперь его и сами литовцы
таму. Зараз яе і самі літоўцы забылі, а мы забыли, а мы еще помним. Пей на
яшчэ памятаем. Пі на здароўечка, пасля я здоровьице, потом я тебя ставным медом
цябе стаўным мёдам пачастую. угощу.
— А гэта што? — спытаў я, торкаючы — А это что? — спросил я, тыкая вилкой во
відэльцам у нешта цёмнае на талерцы. что-то темное на тарелке.
— Каханенькі ты мой, гэта ласіныя губы ў — Милый ты мой, это лосиные губы в

108
падсалоджаным воцаце. Еш, браце, подслащенном уксусе. Ешь, брат,
сілкуйся. Гэта страва для волатаў. Продкі подкрепляйся. Это для богатырей. Предки
нашы, зямля ім пухам, не дурныя былі. Еш, наши, земля им пухом, не глупые были.
абавязкова іх еш. Ешь, не отлынивай, ешь.
А праз хвіліну, забыўшыся, што А через минуту, забыв, что рекомендовал
рэкамендаваў «губы», крычаў: «губы», кричал:
— Не, браце, ты ў мяне адсюль, не — Нет, брат, ты от меня не уйдешь, не
пакаштаваўшы халодных пірагоў з гусінай попробовав холодных пирогов с гусиной
пячонкай, не пойдзеш. Антось, сюды! печенкой. Антось!…
Падышоў Антось з пірагамі. Я быў Подошел Антось с пирогами. Я было
адмовіўся. попытался отказаться.
— Падай да госця ў ногі. Бі дурной галавою — Падай гостю в ноги. Бей дурной башкой
ў падлогу, прасі, бо госць нас крыўдзіць. о пол, проси, потому как гость нас обижает.
Праз хвіліну я быў таксама нападпітку. Вскоре я тоже был хорош. Вокруг кричали,
Вакол крычалі, спявалі, але я не забываў пели. Дубатовк висел у меня на плече и что-
есці. Дубатоўк вісеў у мяне на плячы і то бубнил, но я не очень слушал. Комната
дудніў нешта, што я не вельмі і слухаў. начинала раскачиваться.
Пакой пачынаў разгойдвацца.
А-а вып'ем чарку, А- а, выпьем чарку,
А за ёй дру-гу-ю, - А за ней дру-гу-ю, -
роў нехта. І раптам я прыпомніў далёкі дом ревел кто-то. И вдруг я вспомнил далекий
у яловым парку, бараду моху на дрэвах, дом в еловом парке, поросшие мхом
камін, сумную постаць ля яго. Мне стала деревья, камин, грустную фигурку возле
сумна. «Я п'яная свіння, — паўтараў я, — него. На меня навалилась тоска. «Я пьяная
нельга раскашаваць, калі іншаму дрэнна». І свинья, — повторял я, — нельзя
так мне стала шкада яе, што я паспрабаваў роскошествовать, когда другому плохо». И
заплакаць і… адразу зрабіўся цвярозым. так мне стало жаль ее, что я чуть не
Госці ўставалі з-за стала. расплакался и… сразу протрезвел. Гости
поднимались из-за стола.
— Панове, — казаў Дубатоўк, — вы — Панове, — говорил Дубатовк, —
прагуляйцеся трошкі, трэба стол паднавіць. прогуляйтесь немного, нужно стол
освежить.
Божа, гэта быў яшчэ толькі пачатак! А яны Боже, это было еще только начало! А ведь
ж былі ўжо добра напітыя. Было восем они уже пьяны, как сто воршанцев. Было
гадзін вечара. Нічога. Яшчэ рана. Я ведаў, восемь часов вечера. Ничего. Еще рано. Я
што, так раптоўна працверазеўшы, я больш знал, что, мгновенно протрезвев, больше
не буду сёння п'яным, але ўсё ж вырашыў сегодня не опьянею, но все же решил пить
піць асцярожна, бо яшчэ ў балоце осторожно: еще в болоте завязнешь — будет
109
загразнеш — будзе тады штука.
Разважаліся. Дубатоўк паказваў добрую
калекцыю зброі. Вельмі хваліў адну старую
шаблю, якую выпрасіў у Рамана Яноўскага.
Казаў, што расейскі булат бярэ медную
пласціну, польская «зыгмунтоўка» даволі
тоўсты цвік, а гэта — наша, сакрэт яшчэ
татары пры Вітаўце завезлі. І ўнутры ртуць,
удар такі, што не тонкую медную пласцінку
возьме, але і тоўстую. Яму не верылі. Ён
раскрычаўся, загадаў Антосю прынесці
чурак. Антось унёс у пакой кароткае
бервяно таўшчынёю ў тры чалавечыя шыі,
паставіў на падлогу.
Усе прыціхлі. Дубатоўк прымерыўся, Все притихли. Дубатовк примерился,
выскаліўся, і раптам шабля апісала ў оскалился, и вдруг сабля описала в воздухе
паветры амаль нябачнае паўкола. почти невидимый полукруг.
Хакнуўшы нутром, Дубатоўк пацягнуў
шаблю на сябе і… перасек бервяно наўскос.
Памахаў кісцю рукі ў паветры. Усе маўчалі,
прыгаломшаныя.
— Вось як трэба, — каротка сказаў ён.
У гэтай пярэрве мне ўдалося адвесці
Свеціловіча на ганак і, напамятаўшы яму
ягоныя словы, расказаць пра ўсё, што
адбывалася ў Балотных Ялінах. Ён надта
ўсхваляваўся, сказаў, што чуў пра ўсё гэта і
раней, але не вельмі верыў.
— Цяпер верыце?
— Вам веру, — проста сказаў ён. — І
абяцаю вам, пакуль я жывы, ніводны волас
не ўпадзе з яе галавы. Д'ябал гэта, здань або
штосьці іншае — я стану на ягоным шляху.
Мы дамовіліся, што ён і я будзем
расследаваць гэту справу разам, што ён праз
дзень прыйдзе да мяне і раскажа, пра што
ён даведаўся ў наваколлі (розныя пагалоскі
110
тогда дел.
Отдыхали, беседовали. Дубатовк показал
хорошую коллекцию оружия. Очень хвалил
одну старую саблю, которую выпросил у
Романа Яновского. Говорил, что русский
булат берет медную пластину, польская
«зигмунтовка» довольно толстый гвоздь, а
эта — наша, секрет еще татары при Витовте
завезли. И внутри ртуть, удар такой, что не
только медную пластину рассекает, но и
толстое бревно. Ему не верили. Он
раскричался, велел Антосю принести
чурбак. Антось внес в комнату короткий
чурбак толщиной в три человеческие шеи,
поставил на пол.
Хакнув нутром, Дубатовк потянул саблю на
себя и… пересек чурбак наискось. Помахал
кистью руки в воздухе. Все молчали,
ошеломленные.
— Вот как надо, — коротко бросил он.
В это время мне удалось увести
Свециловича на крыльцо и, напомнив ему
его слова, рассказать обо всем, что
происходило в Болотных Ялинах. Он очень
разволновался, сказал, что слышал об этом и
раньше, но не очень верил.
— Теперь верите?
— Вам верю, — просто сказал он. — И
обещаю, пока я жив, — ни один волос не
упадет с ее головы. Дьявол это, привидение
или еще что — я встану на его пути.
Мы условились, что расследовать это дело
будем вместе, что он через день приедет ко
мне и расскажет, что он узнал в окрестных
селениях (разные слухи и сплетни могли
і плёткі маглі прынесці пэўную карысць).
Дубатоўка вырашылі пакуль што ў справу
не блытаць: стары мог разнервавацца і, па
сваім звычаі, секчы з пляча.
Вячэра цягнулася далей. Зноў частавалі,
зноў пілі. Я заўважыў, што Дубатоўк
падлівае сабе і мне роўна, п'е і дапытліва
паглядае на мяне. Калі я выпіваў чарку, на
яго твары з'яўляўся выраз задавальнення.
Гэта было сваероднае падбухторванне на
спаборніцтва. А ў пярэрвах ён прапаноўваў
то «бліны з мачанкаю», то «надзвычайныя
штонікі з мясам, так і плаваюць у масле,
святыя такіх не елі». Відаць, ён апрабоўваў
мяне з усіх бакоў. Я піў і амаль не п'янеў.
Астатнія, акрамя Свеціловіча, былі ўжо ў
тым стане, калі кожны не слухае, што кажа
другі, калі твары чырвоныя, калі адзін
спявае, другі расказвае сябру пра гісторыю
з яго каханкай, трэці наддзіраецца, каб
звярнуць увагу ўсіх на нейкі каларытны
факт сваёй біяграфіі, а чацвёрты сам сабе
распавядае, якая добрая ў яго была маці, і
які ён п'янюга, і які ён ганебны: няварты
такой маці сын.
Спявалі, цалаваліся. Нехта выў:
Мая жонка ў хаце,
А я п'ю, гуляю.
Карчмару вала, а душу
Д'яблу прапіваю.
Другі цягнуў сваё:
Раскажыце мне, добры людзейкі,
Дзе мой любы начуе.
Калі ў дальняй дарозе -
Памажы яму, Божа,
Як ва ўдовачкі на пасцелечцы -
111
принести определенную пользу). Дубатовка
решили пока что в дело не впутывать:
старик мог разволноваться и по привычке
рубануть сплеча.
Ужин продолжался. Снова угощали, снова
пили. Я заметил, что Дубатовк наливает
себе и мне поровну, пьет и все время
испытующе глядит на меня. Когда я
выпивал чарку, на его лице появлялось
удовлетворение. Это было своеобразное
подзадоривание к соревнованию. А в
перерывах он предлагал то блины с
мачанкой , то необычные «штоники» с
мясом, так и плавают в масле, святые таких
не едали. Очевидно, он изучал меня со всех
сторон. Я пил и почти не пьянел.
Остальные, кроме Свециловича, были уже в
таком состоянии, когда никто никого не
слушает, когда один пьет, второй
рассказывает любовную историю, третий
надрывается, чтоб обратили внимание на
какой-то колоритный факт его биографии, а
четвертый вспоминает, какая хорошая была
у него мать, а он, такой пьянчуга, такой
подлец, оскверняет своей распутной жизнью
ее память.
Пели, целовались, кто-то выл:
Моя женка в хате,
А я пью, гуляю.
Шинкарю вола, а душу
Черту пропиваю.
Другой тянул свое:
Расскажите мне, добры людоньки,
Где мой милый ночует.
Если в дальней дороге -
Помоги ему, Боже.
А у вдовушки на постелюшке -
Пакарай яго, Божа. Покарай его, Боже.
Як ва ўдовачкі на пасцелечцы… А у вдовушки на постелюшке…
Хтосьці прыўзняў галаву ад стала і Кто- то приподнял голову от стола и пропел
праспяваў свой варыянт апошняга радка: свой вариант последней строчки:
Пам-мажы яму… тож-жа. Пом- мо-ги ему… тож-же.
Усе зарагаталі. Все захохотали.
Між тым Дубатоўк пакруціў галавою, як Между тем Дубатовк покачал головой,
быццам адганяючы ачмурэнне, устаў і словно отгоняя одурь, поднялся и
агаласіў: провозгласил:
— Я нарэшце знайшоў сярод маладых — Наконец я нашел среди молодых
сапраўднага шляхціца. Ён піў сёння больш настоящего шляхтича. Он пил сегодня
за мяне, я адурэў, а ён свежы, як хмыз пад больше меня, я одурел, а он свеж, как куст
дажджом. Вы ўсе тут не вытрымалі б і под дождем. Вы все тут не ухлопали б и
паловы гэтага. Дзевяць з вас ляжалі б без половины того. Девять из вас свалились бы
ног, а адзін мыкаў. Гэта мужчына! Гэта с ног, а десятый мычал бы, как теленок. Это
чалавек! Яго, і толькі яго, я з мужчина! Это человек! Его, и только его, я с
задавальненнем узяў бы ў сябры юнацтва. радостью взял бы в друзья юности.
Усе пачалі крычаць «славу». Толькі адзін Все начали кричать «слава!». Один Ворона
Варона глядзеў на мяне змрочна і з'едліва. смотрел на меня колюче и мрачно. Пили за
Пілі за маё здароўе, за шляхту — соль мое здоровье, за шляхту — соль земли, за
зямлі, за маю будучую жонку. мою будущую жену.
Калі захапленне трошкі прыціхла, Дубатоўк Когда восторг немного поутих, Дубатовк
паглядзеў мне ў вочы і давяральна спытаў: посмотрел мне в глаза и доверительно
спросил:
— Ажэнішся? — Женишься?
Я няпэўна хітнуў галавою, хоць добра Я неопределенно мотнул головой, хотя
разумеў, пра што ён пытае. Ён, відаць, быў хорошо понимал, о чем он спрашивает. Он,
упэўнены ў гэтым, а мне не хацелася яго видимо, был уверен в этом, а мне не
пераконваць у адваротным. Старому я хотелось убеждать его в обратном. Я
спадабаўся, ён быў падпіты зараз і мог понравился старику, он был сейчас в
вельмі пакрыўдзіцца, калі б я шчыра сказаў подпитии и мог очень обидеться, если б я
яму, што я ніколі пра гэта не думаў і думаць ему открыто сказал, что никогда об этом не
не хачу. думал и думать не желаю.
— Яна прыгожая, — замест адказу — Она красивая, — продолжал Дубатовк и
сцвердзіў Дубатоўк і ўздыхнуў, адводзячы вздохнул, отводя глаза в сторону.
ўбок вочы.
— Хто? — спытаў я. — Кто? — спросил я.

112
— Мая падапечная. — Моя подопечная.
Справа зайшла занадта далёка, і больш Дело зашло слишком далеко, и
круціць нельга было, атрымалася б, што я притворяться дольше было нельзя, иначе
скампраметаваў дзяўчыну. получилось бы, что я невольно
компрометирую девушку.
— Я не думаў пра гэта, — сказаў я. — А каб — Я не думал об этом, — сказал я. — А
нават і думаў, дык гэта справа не мая. если б даже и думал, то это зависит не
Спыталі б перш за ўсё ў яе. только от меня. Прежде всего нужно
спросить у нее.
— Унікаеш сур'ёзнага адказу, — раптам — Уходишь от ответа, — вдруг язвительно
з'едліва працадзіў Варона (я не чакаў, што процедил Ворона (я не ожидал, что он
ён можа чуць нашу ціхую размову). — Не может слышать наш негромкий разговор).
хочаш проста і шчыра сказаць сур'ёзным — Не хочешь прямо и открыто сказать
людзям, што гонішся за грашыма, за серьезным людям, что гонишься за
радавітай жонкаю. деньгами, за родовитой женой.
Я збялеў. Імкнучыся трымацца спакойна, Меня передернуло. Стараясь держаться
адказаў: спокойно, я ответил:
— Я не збіраюся жаніцца. І наогул лічу, — Я не собираюсь жениться. И вообще
што размова пра дзяўчыну ў халастой считаю, что разговор о девушке в мужской
падпітай кампаніі — не пасуе сапраўднаму подвыпившей компании не делает чести
чалавеку. Заціхніце, пан Варона, не настоящему шляхтичу. Замолчите, пан
прыцягвайце ўвагі п'яных да бязвіннай Ворона, не привлекайте внимания пьяных к
дзяўчыны, не псуйце яе рэпутацыі, і я, хоць невинной девушке, не марайте ее
гэта жахлівая абраза, дарую вам яе. репутацию, и я, хотя это страшное
оскорбление, прощу его вам.
— Хо! — сказаў Варона. — Ён мне даруе. — Хо! — воскликнул Ворона. — Он мне
Гэты кот, гэтае хамуйла. простит. Этот кот, это хамло.
— Замаўчыце! — крыкнуў я. — Як вы — Замолчите! — крикнул я. — Как вы
абражаеце яе адным з гэтых слоў, оскорбляете ее одним из этих слов,
падумайце?! подумайте!
— Панове! Панове! — супакойваў нас — Панове! Панове! — успокаивал нас
Дубатоўк. — Варона, ты п'яны. Дубатовк. — Ворона, ты пьян.
— Думайце самі. Я спусціў вам аднойчы — Думайте сами. Я спустил вам однажды
вашу правіну, я не буду гэтага рабіць вашу провинность и не буду этого делать
больш, — прашыпеў Варона. впредь!
— Мярзотнік! — гаркнуў я, шалеючы. — Мерзавец! — гаркнул я, впадая в
бешенство.
— Гэта я? — Я?!
113
— Так, вы! — крыкнуў я так страшна, што — Да, вы! — крикнул я так громко, что
нават той, хто спаў, узняў галаву ад стала. даже те, что спали, подняли головы от
— Я прымушу вас замазаць глотку. стола. — Я заставлю вас заткнуть глотку.
Сталовы нож прасвісцеў у паветры і плазам Столовый нож просвистел в воздухе и
стукнуўся мне ў грудзі. Я ўскочыў з месца, плашмя ударился о мою руку. Я вскочил с
схапіў Варону за грудзі і трахануў. У той места, схватил Ворону за грудь и встряхнул.
самы час Дубатоўк схапіў нас за плечы і В тот же миг Дубатовк схватил нас за плечи
расцягнуў, моўчкі штурхнуўшы Варону ў и растащил, молча толкнув Ворону.
грудзі.
— Саромся, Алесь! — загрымеў ён. — Ты — Стыдись, Алесь! — загремел он. — Ты
шчанюк… Зараз жа мірыся. щенок… Мирись сейчас же.
— Не, чакай, Дубатоўк. Справа сур'ёзная. — Нет, погоди, Дубатовк. Дело серьезное.
Позна. Закрануты мой гонар, — рыкаў Поздно. Затронута моя честь, — ревел
Варона. Ворона.
— І мой гонар, як гаспадара. Хто цяпер — И моя честь как хозяина. Кто теперь
прыедзе да мяне ў госці? Усе скажуць, што придет ко мне в гости? Все скажут, что
ў мяне можна нарвацца на такое, — гудзеў Дубатовк вместо доброй водки угощает
Дубатоўк. дуэлями.
— Пляваць, — выкрыкнуў, ашчэрыўшыся, — Плевать, — выкрикнул, ощерившись,
Варона. Ворона.
Дубатоўк моўчкі даў яму поўху. Дубатовк молча влепил ему оплеуху.
— Цяпер ты будзеш перш за ўсё біцца на — Теперь ты, прежде всего, будешь драться
шаблях, са мною, бо ён толькі ўзяў цябе за на саблях со мной, потому что он только
грудзі, — прасіпеў ён такім голасам, што взял тебя за грудки, — прошипел он таким
многія здрыгануліся. — Я зраблю так, што голосом, что многие вздрогнули. — Я
мой госць пойдзе адсюль жывы і здаровы. сделаю так, что мой гость уйдет отсюда
живым и здоровым.
— Памыляешся, — амаль спакойна сказаў — Ошибаешься, — почти спокойно
Варона. — Хто першы абразіў, той першы і возразил Ворона. — Кто первый оскорбил,
ў чарзе. А пасля ўжо справа будзе і з табою, тот первый и на очереди. А потом уже я
хоць і забі мяне. буду драться с тобой, хоть убей меня.
— Алесь, — амаль благаў Дубатоўк. — Не — Алесь, — почти молил Дубатовк, — не
рабі ганьбы маёй хаце. позорь мою хату.
— Ён будзе біцца са мною, — цвёрда сказаў — Он будет драться со мной, — твердо
Варона. сказал Ворона.
— Ну і добра, — нечакана згадзіўся — Ну и хорошо, — неожиданно согласился

114
гаспадар. — Нічога, пан Беларэцкі. Будзьце хозяин. — Ничего, пан Белорецкий. Будьте
мужнымі. Гэты свінтух зараз такі п'яны, мужественны. Этот свинтус сейчас так пьян,
што не зможа трымаць пулгака. Я, бадай что не сможет держать пистолет. Я,
што, стану поруч з вамі, гэта будзе самае пожалуй, стану рядом с вами, и это будет
небяспечнае ад куль месца на ўсім месцы самое безопасное от пуль место.
дуэлі.
— Што вы, пане Рыгор… — я паклаў — Что вы, пан Рыгор… — Я положил руку
далонь яму на члячо. — Не трэба. Я не ему на плечо. — Не нужно. Я не боюсь.
баюся. Будзьце мужнымі і вы. Будьте мужественны и вы.
Варона ўтаропіў на мяне свае чорныя Ворона уставился на меня своими черными
мёртвыя вочы: мертвыми глазами.
— Я яшчэ не скончыў. Страляцца будзем не — Я еще не окончил. Стреляться будем не в
ў садзе, іначай гэты фацэт уцячэ. І не саду, иначе этот франт сбежит. И не завтра,
заўтра, іначай ён ад'едзе адсюль. Страляцца иначе он уедет отсюда. Стреляться будем
будзем тут, зараз, у пустым пакоі ля тут, сейчас, в пустой комнате возле
імшаніка. І кожнаму па тры кулі. У цемры. омшаника. И каждому по три пули. В
темноте.
Дубатоўк зрабіў пратэстуючы жэст, але ў Дубатовк сделал протестующий жест, но в
маю душу ўжо закралася халодная вар'яцкая мою душу уже закралась холодная,
ярасць. Мне было ўсё адно, я ненавідзеў безумная ярость. Мне стало все равно, я
гэтага чалавека, забыў Яноўскую, працу, ненавидел этого человека, забыл Яновскую,
сябе. работу, себя.
— Я падпарадкоўваюся вашаму жаданню, — Я подчиняюсь вашему желанию, —
— з'едліва сказаў я. — А вы скарыстаеце язвительно сказал я. — А вы не используете
цемру, каб уцячы ад мяне? Зрэшты, як потемки, чтоб удрать от меня? Впрочем, как
хочаце. хотите.
— Ільвяня! — пачуў я перарывісты голас — Львенок! — услышал я прерывистый
Дубатоўка. голос Дубатовка.
Я глянуў на яго і ўразіўся. На старога шкада Я взглянул на него и поразился. На старика
было глядзець. Твар яго перакрывіўся, у было жалко смотреть. Лицо его исказилось,
вочках была нялюдская туга і сорам, такі в глазах были нечеловеческая печаль и
сорам, такі сорам, хоць лусні… Ён ледзь- стыд, такой стыд, хоть лопни… Он чуть не
ледзь не плакаў, і на канцы носа вісела плакал, и на конце носа висела
нейкая падазроная кропля. Ён нават у вочы подозрительная капля. Он даже в глаза мне
мне не зірнуў, павярнуўся і махнуў рукою. не глянул, повернулся и махнул рукой.
Імшанік прылягаў да дома, вялізнае Омшаник прилегал к дому. Это было
памяшканне з сівым мохам у пазах сценак. огромное помещение с седым мхом в пазах
Павуцінне, як раскручаныя сувоі палатна, стен. Паутина, словно раскрученные

115
вісела з саламянай страхі і хіталася ад поставы полотна, свешивалась с
крокаў. Два шляхціцы неслі свечкі і соломенной крыши и покачивалась от
праводзілі нас у пакой ля імшаніка, зусім наших шагов. Два шляхтича несли свечи и
пусты, з шэрай бруднай атынкоўкай і без проводили нас в комнату возле омшаника,
акон. Тут пахла мышамі і брыдотай совершенно пустую, с серой грязной
запусцення. штукатуркой и без окон. Здесь пахло
мышами и мерзостью запустения.
Калі сказаць сумленна, я баяўся, і вельмі Если сказать честно, я боялся и даже очень
баяўся. Пачуцці мае былі падобнымі да боялся. Мое состояние можно было
пачуццяў быка на бойні або чалавека, які сравнить с состоянием быка на бойне или
сядзіць у дантыста. І кепска, і брыдка, але человека, сидящего у дантиста. И скверно, и
ўцякаць нельга. гадко, но и сбежать нельзя.
«Ну што будзе, як ён вось зараз возьме і «Ну, что будет, если он возьмет и выстрелит
стрэльне і трапіць мне ў жывот? Ах, гэта мне в живот? Ах, это ужасно! Скрыться б
жахліва! Уцячы б куды». куда-нибудь».
Мне чамусьці асабліва жахлівай здавалася Мне почему-то особенно страшной казалась
рана ў жывот. А я яшчэ толькі што пад'еў. рана в живот. А я еще так хорошо поел.
Я ледзь не замычаў ад тугі і агіды. Але Я едва не замычал от тоски и отвращения.
своечасова схамянуўся і паглядзеў на Но вовремя спохватился и взглянул на
Варону. Ён стаяў з секундантамі ля Ворону. Он стоял с секундантами у
процілеглай сцяны, заклаўшы левую руку ў противоположной стены, держа руку в
кішэнь чорнага фрака, а ў правай, кармане черного фрака, а в правой,
апушчанай уніз, трымаў дуэльны пулгак. опущенной вниз, у него был дуэльный
Два другія яму заклалі ў кішэні. Яго жоўты, пистолет. Два других ему вложили в
сухі і нейкі грэблівы твар быў спакойны. Не карманы. Его желтое, сухое, с выражением
ведаю, ці мог я сказаць тое самае пра свой брезгливости лицо было спокойным. Не
твар. знаю, мог ли я сказать то же о себе.
Два мае секунданты (адзін з іх быў Два моих секунданта (одним из них был
Дубатоўк) далі і мне пулгак, два другія Дубатовк) дали и мне пистолет, а два других
пулгакі паклалі ў кішэні — я нічога не пистолета засунули в мои карманы — я
заўважаў, я глядзеў на твар чалавека, якога ничего не замечал, только смотрел в лицо
я павінен забіць, бо іначай ён заб'е мяне. Я человека, которого я должен убить, иначе
глядзеў на яго з нейкай прагнасцю, як он убьет меня. Я смотрел на него с какой-то
быццам жадаючы зразумець, за што ён заб'е необъяснимой жадностью, словно желая
мяне, за што ён мяне ненавідзіць. понять, за что он хочет убить меня, за что
ненавидит.
«За што я яго заб'ю? — падумаў я, як «А за что я его? — подумал я, будто только
быццам толькі я стаяў тут з пулгакам у у меня был в руке пистолет. — Нет, его
руцэ. — Не, яго нельга забіваць. І нават не ў нельзя убивать. И даже не в том, не в том
116
тым, не ў тым справа, а вось гэта тонкая, дело, все дело в этой вот тонкой, такой
такая слабая чалавечая шыя, якую так лёгка слабой человеческой шее, которую так
перарваць». Я не хацеў паміраць таксама, я легко свернуть». Я тоже не хотел умирать и
вырашыў выкручвацца, дабіцца таго, каб поэтому решил устроить так, чтобы Ворона
Варона стрэліў тры разы, і тым скончыць выстрелил три раза, и на этом дуэль
дуэль. окончить.
Секунданты выйшлі і пакінулі нас двух у Секунданты вышли, оставив нас одних в
пакоі. Пасля дзверы зачыніліся. Мы комнате, закрыли дверь. Мы очутились в
апынуліся ў поўнай цемры. Хутка прагучаў кромешной тьме. Вскоре прозвучал голос
голас аднаго з секундантаў Вароны: одного из секундантов Вороны:
— Пачынайце. — Начинайте.
Я зрабіў левай нагою два «крокі» ўбок і Я сделал левой ногой два «шага» в сторону,
пасля асцярожна паставіў яе на ранейшае а потом осторожно поставил ее на прежнее
месца. Дзіўна, але ўсялякае хваляванне место. К моему удивлению, все волнение
знікла, я дзейнічаў як аўтамат, але так исчезло, я действовал, словно автомат, но
разумна і хутка, як ніколі не здолеў бы так умно и быстро, как никогда не смог бы
зрабіць гэта пад кантролем мозгу. Не под контролем мозга. Не слухом, а скорее
слыхам, а хутчэй скурай я адчуваў кожей я чувствовал присутствие Вороны в
прысутнасць Вароны ў пакоі, там, ля другой комнате, там, у другой стены.
сцяны.
Мы маўчалі. Зараз справа залежала шмат у Мы молчали. Теперь все зависело от
чым ад таго, хто будзе больш вытрыманы. самообладания каждого из нас.
Палец мой так і імкнуўся хутчэй націснуць
спуск.
Успышка азарыла пакой. Не вытрымаў Вспышка озарила комнату. Не выдержал
Варона. Куля візганула недзе ў левым баку Ворона. Пуля взвизгнула где-то слева от
ад мяне, цокнулася ў сцяну. Я мог бы меня, цокнула в стену. Я мог бы выстрелить
стрэліць у той момант так верна, як пры в этот же момент, так как при вспышке
дзённым святле. Але я не стрэліў, толькі хорошо видел, где находится Ворона. Но я
памацаў рукою тое месца, куды яна не выстрелил, лишь пощупал рукой то
ўдарыла. А потым застаўся на тым самым место, куда ударила пуля. Не знаю, зачем
месцы. мне это было нужно. И остался на том же
месте.
Варона, відаць, не мог нават і падумаць, Ворона, видимо, не мог даже предположить,
што я другі раз ужыў той самы прыём. Я что я вторично воспользовался прежним
чуў яго ўсхваляванае сіплае дыханне. приемом. Я слышал его взволнованное
хриплое дыхание.
Другі стрэл пулгака Вароны аддаўся ў Раздался второй выстрел Вороны. И снова я
пакоі. І зноў я не страляў. Але стаяць больш не стрелял. Однако стоять без движения у
117
на месцы не было маіх сіл, тым больш што меня больше не было сил, тем более что я
я чуў: Варона пачаў красціся ля сцяны, а слышал: Ворона начал красться вдоль стены
пасля, здаецца, у мой бок. в мою сторону.
Нервы мае не вытрымалі, я асцярожна Нервы мои не выдержали, я тоже начал
пачаў кудысьці ісці. А цемра глядзела на осторожно двигаться. Темнота смотрела на
мяне тысячамі пісталетных дулаў. Дула меня тысячью пистолетных дул. Дуло могло
магло быць у любой кропцы, я мог налезці быть в любой точке, я мог наткнуться на
на яго проста жыватом, тым больш што него животом, тем более что потерял врага и
згубіў ворага і нават не мог сказаць, дзе даже не мог бы сказать, где дверь и где
дзверы ў пакоі і дзе якая сцяна. какая стена.
Я спыніўся, каб прыслухацца да таемнага Я остановился, чтобы прислушаться. В это
інстынкту. І вось у той момант, калі я мгновение что-то заставило меня с грохотом
спыніўся, нешта прымусіла мяне з грукатам броситься боком на пол.
кінуцца сцягном на падлогу.
Стрэл прагучаў проста нада мною, нават Выстрел прозвучал прямо надо мной, даже,
валасы на маёй галаве варухнуліся. казалось, волосы на голове шевельнулись.
А ў мяне яшчэ былі тры кулі. На хвіліну А у меня еще были три пули. На мгновение
варухнулася дзікая радасць, але я меня охватила дикая радость, но я вспомнил
прыпомніў кволую чалавечую шыю і хрупкую человеческую шею и опустил
апусціў пулгак. пистолет.
— Што там такое? — прагучаў голас за — Что там у вас происходит? — прозвучал
дзвярыма. — Страляў хтосьці адзін. Што голос за дверью. — Стрелял кто-то один.
там, забіла каго, ці што? Страляйце хутчэй, Убит кто-нибудь, что ли? Быстрее
хопіць вам кулагу варыць. стреляйте, хватит кулагу варить.
І тады я ўзняў руку з пулгакам, адвёў яе ў И тогда я поднял руку с пистолетом, отвел
бок ад таго месца, дзе быў у момант трэцяга ее в сторону от того места, где был в момент
стрэлу Варона, і націснуў спуск. Трэба ж третьего выстрела Ворона, и нажал на
было мне выпусціць хоць адну кулю. У спуск. Надо же было выпустить хотя бы
адказ, зусім нечакана для мяне, раздаўся одну пулю. В ответ совсем неожиданно для
жаласны стогн і гук ад падзення чалавечага меня раздался жалобный стон и звук
цела. падения человеческого тела.
— Хутчэй сюды! — крыкнуў я. — Хутчэй! — Скорее сюда! — крикнул я. — Скорее.
Дапамажыце! Я, здаецца, забіў яго. Помогите. Кажется, я убил его.
Жоўтая, асляпляючая паласа святла наўскос Желтая ослепительная полоса света упала
упала на падлогу. Калі людзі ўвайшлі ў на пол. Когда люди вошли в комнату, я
пакой, я пабачыў Варону, які ляжаў дагары увидел Ворону, который лежал вверх
тварам, выцягнуты і нерухомы. Я кінуўся да лицом, вытянутый, неподвижный. Я
яго, прыўзняў яго галаву. Рукі мае натрапілі бросился к нему, приподнял его голову.

118
на нешта цёплае і ліпучае. Твар Вароны Руки мои наткнулись на что-то теплое и
яшчэ больш пажаўцеў. липкое. Лицо Вороны еще больше
пожелтело.
Я не вытрымаў больш, я схапіў яго за Я не выдержал, схватил его за щеки, припал
шчокі, прыпаў тварам: лицом:
— Варона! Варона! Прачніся! Прачніся ж! — Ворона! Ворона, проснись! Проснись же!
Дубатоўк, змрочны і суровы, выплыў Дубатовк, мрачный и суровый, выплыл
аднекуль, бы з туману. Ён завіхаўся ля откуда то, словно из тумана. Он начал
ляжачага, пасля зірнуў мне ў вочы і суетиться возле лежащего, потом заглянул
зарагатаў. Мне здалося, што я звар'яцеў. Я мне в глаза и расхохотался. Мне казалось,
ўстаў і, ашалелы, амаль непрытомны, что я сошел с ума. Я поднялся и,
выцягнуў з кішэні другі пулгак. Мне ошалевший, почти в беспамятстве, вытащил
здавалася вельмі простым узяць яго, из кармана второй пистолет. Мелькнула
паднесці да скроні і… мысль, что очень просто поднести его к
виску и…
— Не жадаю, не жадаю я больш! — Не хочу, не хочу я ничего больше!
— Ну чаго ты, хлопча, чаго, любенькі, — — Ну что ты, парень, что, любенький, —
пачуў я голас Дубатоўка. — Гэта ж не ты услышал я голос Дубатовка. — Ведь не ты
яго абразіў, ён нас з табою хацеў зганьбіць. его оскорбил, он нас с тобой хотел
Нічога, за табою яшчэ два стрэлы. Бач ты, опозорить. Ничего, за тобой еще два
як цябе курчыць! Гэта ўсё з непрывычкі, ад выстрела. Вишь ты, как тебя корчит! Это
чыстых рук ды сумленнага сэрца. Ну… все с непривычки, от чистых рук да
ну… ты ж не забіў яго, не. Ён толькі совестливого сердца. Ну… ну… ты же не
аглушаны, як бугай на бойні. Бач, як ты яго убил его, нет. Он только оглушен, словно
лоўка. Адстрэліў кавалак вуха ды яшчэ і на бык на бойне. Гляди, как ты его ловко.
галаве скуру ўспароў. Нічога, паляжыць Отстрелил кусок уха да еще и на голове
тыдзень, адлежыцца. кожу вспорол. Ничего, полежит с недельку
— оклемается.
— Не трэба мне вашых двух стрэлаў! Не — Не нужно мне ваших двух выстрелов! Не
жадаю! — крычаў я, як дзіцёнак, і ледзь не хочу! — кричал я, как ребенок, и чуть не
тупаў нагамі. — Дарую яму гэтыя два топал ногами. — Дарю ему эти два
стрэлы! выстрела!
Варону падхапілі мой секундант і яшчэ Ворону подхватили мой секундант и еще
нейкі шляхціц, у якога ўвесь твар складаўся какой-то шляхтич, у которого все лицо
з вялізнага кірпатага носа і няголенай состояло из огромного вздернутого носа и
барады. Яны панеслі яго кудысьці. небритого подбородка. Они его куда-то
унесли.
— Хай бярэ сабе гэтыя два стрэлы! — Пускай берет себе эти два выстрела!

119
Толькі тут я зразумеў, які гэта жах забіць
чалавека! Лепей, напэўна, здохнуць самому.
І не тое каб я быў такім ужо святым. Зусім
іншая справа, калі такое здарыцца ў
сутычцы, у бітве, у запале. А тут цёмны
пакой і чалавек, які хаваецца ад цябе, як
пацук ад факстэр'ера. Я стрэліў з абодвух
пулгакаў у сценку ля столі, кінуў іх на
зямлю і пайшоў.
Калі я зайшоў у пакой, дзе адбылася свара,
Варону паклалі ўжо ў адным з дальніх
пакояў пад нагляданнем сваякоў Дубатоўка,
а кампанія зноў сядзела за сталом. Я хацеў
ісці адразу ж — не пусцілі. Дубатоўк
пасадзіў мяне поруч з сабою і сказаў:
— Нічога, хлопча. Гэта ад нерваў у цябе. Ён
жывы, будзе здаровы — чаго яшчэ? І ён
будзе цяпер ведаць, як насыкацца на
сапраўдных людзей. На, выпі… Я скажу
табе, што ты сапраўдны чалавек. Так
д'ябальскі хітра і так мужна чакаць усіх
трох стрэлаў — гэта мала хто мог зрабіць. І
гэта добра, што ты высакародны, ты ж мог
забіць яго дзвюма астатнімі кулямі — і не
зрабіў гэтага. Мая хата зараз да апошняга
крыжа ўдзячна табе.
— І ўсё ж гэта дрэнна, — сказаў адзін з — И все же это плохо, — сказал один из
шляхцюкоў. — Такая вытрымка, яна не ад шляхтичей. — Такая выдержка — это что-то
чалавека. нечеловеческое.
Дубатоўк скалануў галавою:
— Сам вінен, свіння. Сам палез, п'яны
дурань. Хто б яшчэ падумаў крычаць пра
грошы, акрамя яго. Ты ж ведаеш, што ён да
яе сватаўся і атрымаў гарбуза. Я ўпэўнены,
што пан Андрэй значна больш забяспечаны
чалавек, чым Яноўскія. У яго галава, праца і
рукі, а ў апошняй жанчыны іхняга роду —
120
Только теперь я понял, какой это ужас
убить человека! Наверное, лучше подохнуть
самому. И не потому, что я был таким уж
святым. Совсем иное дело, если в стычке, в
бою, в порыве ярости. А тут темная комната
и человек, который прячется от тебя, словно
крыса от фокстерьера. Я выстрелил из обоих
пистолетов прямо в стену, бросил их на
землю и пошел прочь.
Когда спустя какое-то время я зашел в
комнату, где произошла ссора, компания
снова сидела за столом. Ворону уложили в
одном из дальних покоев под присмотром
родственников Дубатовка. Я хотел сразу же
уйти домой — не отпустили. Дубатовк
усадил рядом с собой и сказал:
— Ничего, парень. Это у тебя все от нервов.
Он жив, будет здоров — чего еще? И он
будет теперь знать, как вести себя с
настоящими людьми. На, выпей… Скажу
тебе, ты достойный шляхтич. Так
дьявольски хитро вести себя и так
мужественно ждать всех трех выстрелов —
на это способен не каждый. И хорошо, что
ты так благороден — ведь ты мог убить его
двумя оставшимися пулями и не сделал
этого. Теперь моя хата до последнего креста
благодарна тебе.
Дубатовк покачал головой.
— Сам виноват, свинья. Сам полез, пьяный
дурень. Кто б еще подумал кричать про
деньги, кроме него. Ты же, наверное,
слышал, что он сватался к Надзейке и
получил «гарбуза» . Я уверен, что пан
Андрей более обеспеченный человек, чем
Яновские. У него голова, работа и руки, а у
маярат, на якім трэба сядзець, як сабаку на последней женщины их рода — майорат, на
сене, здохнуць голадам на скрыні з котором нужно сидеть, как собака на сене, и
грашыма. подохнуть от голода на сундуке с деньгами.
І звярнуўся да ўсіх: И обратился ко всем:
— Панове, я спадзяюся на гонар усіх нас. — Панове, я надеюсь на вашу честь. Мне
Мне здаецца, аб тым, што здарылася, трэба сдается, о том, что случилось, нужно
маўчаць. Гэта не робіць гонару Вароне — молчать. Это не делает чести Вороне —
д'ябал з ім, ён заслугоўвае катаргі, але гэта дьявол с ним, он каторги заслуживает, но
не робіць гонару і вам, і дзяўчыне, імя якой это не делает чести и вам, и девушке, имя
трапаў на п'яным языку гэты блазнюк… Ну, которой трепал пьяным языком этот шут…
а мне і пагатоў. Адзіны, хто трымаў сябе як Ну, а мне тем более. Единственный, кто вел
мужчына, гэта Беларэцкі, а ён, як себя как мужчина, это пан Белорецкий, а он,
сапраўдны мужчына, сціплы чалавек. как и положено настоящему мужчине, не
будет болтать.
Усе згадзіліся. І госці, відаць, умелі Все согласились. И гости, видно, умели
трымаць язык за зубамі, бо па акрузе ніхто і держать язык за зубами, потому что в
словам не абмовіўся пасля аб гэтым округе никто и словом не обмолвился об
здарэнні. этом случае.
Калі я ішоў адтуль, Дубатоўк затрымаў Когда я уходил, Дубатовк решительно
мяне на ганку: задержал меня на крыльце.
— Каня табе даць, Андрусь? — Коня тебе дать, Андрусь?
Я ўмею ездзіць, але хацеў прайсціся Я хорошо ездил верхом, но сейчас хотел
пехатою і ачуняць пасля ўсяго. прогуляться пешком и немного прийти в
себя после всего. Поэтому отказался.
— Ну то глядзі. — Ну, гляди…
Я пайшоў дадому верасоваю пусткаю. Была Я пошел домой вересковой пустошью. Была
ўжо глыбокая ноч, месяца не было відаць за уже глубокая ночь, месяц прятался за
хмарамі, але нейкае няпэўнае, хварабліва- тучами,и какой-то неопределенный,
шэрае святло залівала пусткі. Часам болезненно-серый свет заливал пустошь.
уздрыгваў пад парывамі ветру сухі верас, Иногда под порывами ветра шелестел сухой
часам панавала цішыня. Вялізныя стаячыя вереск, затем наступала полная тишина.
каменні трапляліся каля дарогі. Панурая Огромные стоячие камни попадались у
гэта была дарога! Цені разрасталіся, дороги. Угрюмая это была дорога. Тени от
перасякалі яе. Мне трохі хацелася спаць, і я камней разрастались, ложились на нее. Все
жахнуўся ад адной думкі, што трэба ісці вокруг было мрачно и уныло. Меня стало
дарогаю, абмінаць парк, крочыць каля клонить ко сну, и я ужаснулся от одной
Волатавай прорвы. Лепей было зноў пайсці только мысли, какой долгий путь мне
пусткаю і адшукаць патаемны лаз у предстоит: идти в обход парка, мимо

121
агароджы.
Я збочыў з дарогі, амаль адразу трапіў у
нейкую твань, перапэцкаў боты, пасля
выбіўся на сухі верас, пасля зноў трапіў у
гразь, упёрся ў доўгае і вузкае балота.
Лаючы сябе за тое, што зрабіў вялікі круг, я
ўзяў налева, бліжэй да зараснікаў на беразе
ракі (я памятаў, што там было суха, і да таго
ж рака трохі асушае каля сябе вільготную
мясцовасць), выбіўся хутка на тую самую
сцежку, па якой ішоў да Дубатоўка, і,
апынуўшыся ў палове вярсты ад яго хаты,
пайшоў ля зараснікаў у напрамку Балотных
Ялін. Парк ужо вымалёўваўся верхавінамі
дрэў вярсты за паўтары наперадзе, калі
нейкае незразумелае пачуццё спыніла мяне.
Ці пачуцці мае, абвостраныя ў гэты вечар
гарэлкай і небяспекаю, ці нейкае
незразумелае шостае пачуццё выразна
сказалі мне, што я не адзін на раўніне. Што
было гэта, другое, я не ведаў, але быў
упэўнены, што яно яшчэ далёка. Я
прыспешыў крокі, хутка абмінуў той язык
дрыгвяністага месца, у які ўлез нядаўна і які
перагароджваў мне шлях. Атрымалася так,
што я стаяў амаль ля зараснікаў, проста
перада мною ў вярсце быў парк Балотных
Ялін, дрыгвяністая лагчына метраў у
дзесяць шырынёй аддзяляла мяне ад таго
месца, дзе знаходзіўся сорак хвілін таму,
дзе сунуўся ў твань (я згубіў гэтыя хвіліны,
каб зрабіць круг). За лагчынаю ляжалі
пусткі, роўна асветленыя ўсё тым самым
няпэўным святлом, а за імі — дарога. Калі
павярнуцца назад, то далёка ў правым баку
мігцеў апошні агеньчык у хаце Дубатоўка,
мірны і ружовы, а ў левым баку, таксама
далёка, за пусткамі віднеліся разложыстыя і
122
Волотовой прорвы. Не лучше ли снова
пойти напрямик через пустошь и отыскать
потайной лаз в ограде?
Я свернул с дороги, почти сразу угодил в
какую-то тину, вымазался в грязи, выбрался
на сухое место, потом снова влез в грязь и
наконец уперся в длинное и узкое болото.
Ругая себя за то, что сделал большой крюк,
я взял влево к зарослям на берегу реки (я
знал, что там должно быть суше, так как
река обычно сушит землю на своих
берегах), вскоре выбрался на ту же
тропинку, по которой шел к Дубатовку, и,
очутившись в полуверсте от его дома,
пошел вдоль зарослей в направлении
Болотных Ялин. Впереди, версты за
полторы, уже вырисовывался парк, когда
какое-то непонятное предчувствие
остановило меня: то ли нервы мои,
взвинченные в этот вечер выпивкой и
опасностью, то ли какое-то шестое чувство
подсказали мне, что я не один на равнине.
Что это было, я не знал, но был уверен, что
оно еще далеко. Я ускорил шаг и вскоре
обошел болотистый язык, куда недавно влез
и который преграждал путь. Получилось
так, что я стоял почти возле кустов, прямо
передо мной в версте был парк Болотных
Ялин. Болотистая лощина шириной метров
в десять отделяла меня от того места, где я
находился минут сорок назад и где угодил в
грязь. За лощиной лежала пустошь, ровно
освещенная все тем же мерцающим светом,
а за нею — дорога. Обернувшись, я увидел
далеко справа мигающий огонек в доме
Дубатовка, мирный и розовый; а слева, тоже
далеко, за пустошами, темнела стена
Яновской пущи. Она была очень далеко, на
границе пустошей и болот.
агромністыя верхавіны Яноўскай пушчы.
Але яна была вельмі-вельмі далёка, на
мяжы пустак і балот.
Я стаяў і слухаў, хоць нейкае неспакойнае
пачуццё і казала мне, што яно зараз бліжэй.
Я ж не мог паверыць у прадчуванні: павінна
была быць нейкая рэальная прычына для
гэтага душэўнага стану. Я не мог нічога
бачыць: лёгкі туман укрываў раўніну. Я
нічога не чуў. Што ж гэта магло быць,
адкуль гэты сігнал? Я лёг на зямлю,
прыціснуў да яе вуха і праз палову хвіліны
адчуў нейкае раўнамернае страсенне зямлі.
Не скажу, што я вельмі смелы чалавек,
інстынкт самазахавання ў мяне, можа, нават
больш моцны, ніж у іншых, але я заўжды
быў вельмі дапытлівы. Я вырашыў чакаць і
хутка быў узнагароджаны.
З боку пушчы па пустках рухалася нейкая
цёмная маса, даволі вялікая і рухавая. Я
доўгі час не мог здагадацца, што гэта такое.
Пасля я пачуў дробны і роўны пошчак
капытоў. Шамацеў верас. Пасля ўсё знікла,
маса, відаць, спусцілася ў нейкую лагчыну,
а калі з'явілася зноў — пошчак змоўк. Яна
імчалася бязгучна, быццам плыла ў
паветры, рабілася ўсё бліжэй і бліжэй.
Пасля зрабілася большай, відаць, звярнула і
замест галавы паказала мне бок. Яшчэ
хвіліна, і я аж надаўся наперад. У хвалях
слабага празрыстага туману ясна
вымалёўваліся сілуэты коннікаў, якія імчалі
шалёным намётам, аж конскія грывы веялі
на ветры. Я пачаў лічыць іх і налічыў
дваццаць. Дваццаць першы скакаў
наперадзе. Я яшчэ сумняваўся, калі вецер
прынёс аднекуль далёкі водгук паляўнічага
рога. Халодны сухі мароз прайшоў па маёй
спіне.
Цьмяныя цені коннікаў беглі ад дарогі Смутные тени всадников бежали от дороги
123
Я стоял и слушал, хотя какое-то
неспокойное чувство и говорило мне, что
оно сейчас ближе. Но я не хотел верить
предчувствию: должна быть какая-то
реальная причина для такого душевного
состояния. Я ничего не видел
подозрительного, ничего не слышал. Что же
это могло быть, откуда этот сигнал? Я лег
на землю, прижался ухом и ощутил
равномерное подрагивание. Не скажу, что я
очень смелый человек, инстинкт
самосохранения у меня, возможно, развит
даже сильнее, чем у других, но я всегда был
очень любознателен. Я решил подождать и
вскоре был вознагражден.
Со стороны леса по пустошам довольно
стремительно двигалась какая-то темная
масса. Поначалу я не мог догадаться, что
это такое. Потом услышал дробный и
ровный топот копыт. Шелестел вереск.
Затем все исчезло, масса, вероятно,
спустилась в какую-то ложбину, а когда
появилась снова — топот пропал. Она
мчалась бесшумно, словно плыла в воздухе,
приближалась все ближе и ближе. Еще миг,
и я весь подался вперед. В волнах слабого
прозрачного тумана четко вырисовывались
силуэты всадников, мчавшихся бешеным
галопом, только конские гривы развевались
по ветру. Я начал считать их и насчитал
двадцать. Двадцать первый скакал впереди.
Я еще сомневался, но вот ветер принес
откуда-то издалека звук охотничьего рога.
Холодный сухой мороз прошел по моей
спине.
наўскос да дрыгвяністай лагчыны. Веялі па
ветры плашчы-велеісы, коннікі прама, як
лялькі, сядзелі ў сядле, і ніводны гук не
далятаў адтуль. Менавіта ў гэтым маўчанні
і было самае жахлівае. Нейкія светлыя
плямы выдзяляліся на гэтым туманным
фоне. А дваццаць першы скакаў наперадзе,
не матляючыся ў сядле, вочы яго закрываў
нізка насунуты капялюх з пяром, твар быў
змрочны і бледны, вусны падціснуты.
Дзікі верас спяваў пад іхнімі нагамі.
Я дапытліва глядзеў на вострыя насы, якія
тырчалі з-пад капелюхоў, на тонкія, знізу
калматыя ногі коней нейкай невядомай
пароды.
Бязгучна скакала па верасе дзікае паляванне Безмолвно скакала по вереску дикая охота
караля Стаха, імчалі шэрыя, туманныя, короля Стаха, наклонившись вперед,
нахіленыя наперад постаці. мчались серые, призрачные всадники.
Я не адразу зразумеў, што яны, блукаючы
балотам, натрапілі на мой след і зараз ідуць
па ім па маю душу. Яны спыніліся, усё так
жа бязгучна, каля таго месца, дзе я ўбіўся ў
твань. Да іх было не менш дзесяці метраў
праз дрыгву, я бачыў нават, што коні іхнія,
туманныя коні, варанога і стракатага
колераў, але не пачуў ніводнага гуку, толькі
недзе ля пушчы часам спяваў прыглушаны
рог. Я толькі бачыў, што адзін з іх павіснуў
у сядле, паглядзеў на сляды, зноў
выпраміўся. Правадыр махнуў рукою ў той
бок, куды пайшоў я, агінаючы лагчыну, і
паляванне памчала. Яшчэ хвілін
пятнаццаць, і яно, агінуўшы лагчыну,
павінна было быць тут. Халодная злосць
віравала ў маім сэрцы: ну не, здані вы ці
хто, а я вас стрэну па-належнаму!…
Рэвальвер, шэсць набояў — і паглядзім. Я
хутка сунуў руку ў кішэнь, і… халодны пот
выступіў на маім ілбе: рэвальвера не было.
124
наискось к болотистой ложбине.
Развевались по ветру плащи-велеисы,
всадники прямо, как куклы, сидели в седлах,
и ни звука не долетало оттуда. Именно в
этом молчании и был весь ужас. Какие-то
светлые пятна плясали в тумане. А двадцать
первый скакал впереди, не шевелясь в седле,
глаза его закрывала низко надвинутая шляпа
с пером, лицо было мрачное и бледное, губы
поджаты.
Дикий вереск пел под копытами коней.
Я внимательно смотрел на острые носы, что
торчали из-под шляп, на тонкие, лохматые
снизу ноги коней какой-то неизвестной
породы.
Я не сразу понял, что они, блуждая по
болоту, напали на мой след и теперь идут
им по мою душу. Они остановились, так же
безмолвно, возле того места, где я угодил в
болото. До них было не больше двух
десятков метров через топь, я даже видел
что их кони, туманные кони, вороной и
пестрой масти, но не слышал ни единого
звука, только иногда где-то возле пущи
приглушенно пел рог. Я увидел, что один из
них наклонился в седле, посмотрел на следы
и снова выпрямился. Вожак махнул рукой в
ту сторону, куда я пошел, огибая ложбину, и
охота помчалась. Еще минут пятнадцать, и
она, обогнув ложбину, будет здесь.
Холодная злость кипела в моем сердце: ну
нет, привидения вы или кто еще, но я вас
встречу надлежащим образом!… Револьвер,
шесть патронов — и поглядим. Я быстро
сунул руку в карман, и… холодный пот
выступил у меня на лбу: револьвера не
Я толькі тут успомніў, што пакінуў яго ў было. Только тут я вспомнил, что оставил
шуфлядзе бюро ў маім пакоі. его дома, в ящике стола.
«Гэта канец», — падумаў я.
Але чакаць канца, склаўшы лапкі, было не ў
маіх правілах. Праз пятнаццаць хвілін
будуць тут. Мясцовасць няроўная. Там-сям
ёсць балотцы, якія мажліва перабегчы мне,
а не коннікам (хоць, можа, калі яны здані,
яны пералятуць іх у паветры). Я магу
заблытаць сляды.
Я зняў боты, каб у першыя хвіліны не
прыцягнуць увагі пагоні гукамі сваіх
крокаў, і пайшоў, спачатку няспешна, а
пасля, калі лагчына схавалася, хутчэй. Я
пятляў, бег па верасе, ногі мае ўзмоклі ад
расы. Я накіраваўся спачатку ўздоўж
лагчыны, а пасля крута звярнуў да
Балотных Ялін хмызамі. Некалькі разоў я
бег па вадзе — ці зважаць мне было на
гэта? Хутка я зноў дабег да сцежкі, а калі
павярнуўся, то пабачыў дзікае паляванне
ўжо на гэтым баку. Яно з той самай тупой
упартасцю рухалася па маіх слядах. Пагоня
імчала, грывы і плашчы рэялі ў паветры.
Карыстаючыся тым, што я схаваны ад іх
хмызамі, а сцежка ідзе пад гару, я ўзяў боты
ў рукі і даў па сцежцы такі клас бегу, якога
не даваў ніколі да гэтага і бадай што ніколі
— пасля. Я імчаў так, што вецер свісцеў у
вушах, паліла ў лёгкіх, выядаў вочы пот. А
тупат за маёй спіною хоць павольна, а
набліжаўся. Хутка мне ўжо здавалася, што я
ўпаду, я і сапраўды два разы спатыкнуўся,
але выправіўся і бег, бег, бег. Павольна,
вельмі павольна набліжаўся цёмны парк, а
тупат гучаў усё бліжэй і бліжэй.
125
«Это конец», — подумал я.
Но ожидать конца сложа руки было не в
моих правилах. Через пятнадцать минут они
будут здесь. Местность неровная. Кое-где
есть болотца, которые я могу перебежать по
кочкам, а всадники побоятся увязнуть на
лошадях. Таким образом, я смогу запутать
следы. Хотя если они привидения, то
перелетят опасные места по воздуху.
Я снял сапоги, чтобы в первые минуты не
привлечь внимания погони звуком своих
шагов, и пошел, поначалу крадучись, а
потом, когда ложбина скрылась за кустами,
быстрее. Я петлял, бежал по вереску, ноги
мои намокли от росы. Вначале я направился
вдоль ложбины, потом в кустах круто
свернул к Болотным Ялинам. Я бежал по
воде и грязи — разве мог я теперь обращать
внимание на такие мелочи? Вскоре я снова
был на тропинке и, когда обернулся, увидел
дикую охоту уже на этой стороне болота.
Она с тупым упрямством двигалась по моим
следам. Погоня мчалась, гривы и плащи
развевались в воздухе.
Пользуясь тем, что меня скрывали кусты, а
тропинка шла под гору, я показал такой
класс бега, какого не показывал никогда до
этого и, пожалуй, никогда после. Я мчался
так, что ветер свистел в ушах, жгло в
легких, ел глаза пот. А погоня за моей
спиной хоть и медленно, но приближалась.
Вскоре мне уже казалось, что я упаду и
больше не поднимусь (я и в самом деле два
раза споткнулся), но бежал, бежал, бежал.
Медленно, очень медленно приближался
темный парк, а топот звучал все ближе и
ближе.
На маё шчасце, прыйшло другое дыханне,
як сказалі б зараз. Я бег напрасткі, праз яры
і ямы, агінаючы гарбы, на якіх мяне маглі
заўважыць. І тупат гучаў то бліжэй, то
далей, то з правага, то з левага боку. Мне не
было часу азірацца, але раз я ўсё ж
азірнуўся з хмызоў. Яны, людзі дзікага
палявання, ляцелі за мною ў малочным
нізкім тумане.
Коні іхнія распасцерліся ў паветры, верас
звінеў пад капытамі, коннікі сядзелі
нерухома, і над імі, у лапіку чыстага неба,
гарэла самотная вострая зорка.
Напружыўшы апошнія сілы, я скаціўся з
горкі, перасек шырокую сцежку, скокнуў у
канаву і пабег па дне, па вадзе. Канава
набліжалася да агароджы. Я выскачыў з яе і
адным скачком перанёсся да агароджы. Яны
былі ў якіх-небудзь дваццаці сажнях ад
мяне, але трохі замарудзіліся, і гэта дало
магчымасць праскочыць у ледзь
прыкметную дзірку і захавацца ў бэзе. На
сцежцы было зусім цёмна ад дрэў, і таму,
калі яны амаль бязгучна прамчалі паўз
мяне, я не змог разгледзець іх. Але я добра
чуў, як галаўны прастагнаў: «Да прорвы».
Дзікае паляванне памчала далей, а я сеў на
зямлю. Сэрца маё калацілася, як хвост
авечкі. Але я хутка ўстаў. Сядзець пасля
бегу нельга. Я добра разумеў, што толькі
атрымаў адтэрміноўку. Яны могуць хутчэй
дамчаць навакольным шляхам да дома, чым
я дайду да яго нацянькі. І зноў пабег. Ногі
мае былі збітыя да крыві, двойчы я ўпаў,
запнуўшыся аб карэнні, лапы ялін сцябалі
мой твар. Гмах палаца вырас перада мною
зусім нечакана, і адначасова я пачуў пошчак
капытоў недзе наперадзе. Яны зноў гучалі,
яны грымелі так часта, што я скурай
126
На мое счастье, как сказали бы теперь,
пришло второе дыхание. Я бежал напрямик,
через ямы и овраги, огибая холмы, на
которых меня могли заметить. Топот звучал
то ближе, то дальше, то слева, то справа. Не
было времени оглядываться, но я все же
глянул из кустов. Они, люди дикой охоты,
летели за мной в молочном низком тумане.
Их кони распростерлись в воздухе,
всадники сидели неподвижно, вереск звенел
под копытами. И над ними, в лоскутке
чистого неба, горела одинокая острая
звезда.
Я скатился с горки, пересек широкую тропу,
прыгнул в канаву и побежал по дну. Канава
была недалеко от ограды. Я вылез из нее и
одним прыжком достиг ограды. Они были в
каких-нибудь двадцати саженях от меня, но
немного замешкались, потеряв след, и это
дало мне возможность пролезть в едва
заметный лаз и укрыться в сирени. В парке
было совсем темно, и поэтому, когда они
промчались мимо меня по тропе, я не смог
их разглядеть. Но я хорошо расслышал, как
главный простонал: «К прорве…»
Дикая охота поскакала дальше, а я сел на
землю. Сердце мое колотилось, как овечий
хвост, но я быстро вскочил, зная, что сидеть
после бега нельзя. Я хорошо понимал, что
получил лишь отсрочку. Они могут быстрее
домчать до дома окольным путем, чем я
дойду до него напрямик. И я побежал снова.
Ноги мои были изранены до крови,
несколько раз я падал, зацепившись за
корни, еловые лапы хлестали меня по лицу.
Громада дворца выросла передо мной
совсем неожиданно, и одновременно я
услышал топот копыт где-то впереди. Они
адчуваў: яны імчаць неверагодна хуткім снова звучали, они гремели так часто, что я
намётам. чувствовал кожей: они мчат невероятно
быстрым галопом.
Я пайшоў ва-банк. Я мог схавацца, але ў Я пошел ва-банк. Я мог спрятаться в парке,
палацы была дзяўчына, якая зараз, пэўна, но во дворце была девушка, которая сейчас,
вельмі спалохалася. Я павінен быў быць наверное, умирала от страха. Я должен быть
там, там была мая зброя. У некалькі скачкоў там, там было и мое оружие. В несколько
я спынуўся на ганку і затарабаніў у дзверы: прыжков я очутился на крыльце и
забарабанил в дверь:
— Надзея Раманаўна! Надзея Раманаўна! — Надежда! Панна Надежда! Отоприте!
Адчыніце!
Крычаць было нельга. Яна магла абамлець От моего крика она могла потерять
ад жаху. А ляск капытоў быў ужо тут, на сознание. А копыта стучали уже здесь,
гэтае палове палаца. Я грукацеў. рядом с дворцом. Я снова загромыхал.
Дзверы адчыніліся раптоўна. Я ўскочыў у Двери открылись внезапно. Я вскочил в
залу, моцна прыпёр дзверы і хацеў быў дом, запер двери и хотел было броситься за
кінуцца за зброяй, але праз ваўчок пабачыў, оружием, но в глазок увидел, что туманные
што туманныя коні прамчаліся далей і кони промчались мимо и исчезли за
зніклі за павароткай алеі. поворотом аллеи.
Я глянуў на Яноўскую, якая стаяла, Я взглянул вначале на Яновскую, потом в
уражаная маім выглядам, глянуў у люстру і зеркало. Очевидно, она была потрясена
жахнуўся: увесь падзёрты, пашарпаны, з моим видом: оборванный, исцарапанный, с
крывёю на руках, са скалмачанымі валасамі кровью на руках, со взлохмаченными
стаяў і дзіка глядзеў на мяне мой двайнік. Я волосами. Я снова перевел взгляд на
зноў глянуў на Яноўскую: бледная, з Яновскую: бледная, с помертвевшим лицом,
мёртвым тварам, яна закрыла вочы і она закрыла глаза и спросила:
спытала:
— Верыце вы зараз у дзікае паляванне — Теперь вы верите в дикую охоту короля
караля Стаха? Стаха?
— Зараз веру, — змрочна сказаў я. — І вы — Теперь верю, — мрачно ответил я. — И
не пабаяліся адчыніць мне дзверы ў такі вы не побоялись открыть двери в такой
момант?!… Маленькае мужнае сэрца. момент?! Маленькое мужественное
сердце…
У адказ яна разрыдалася: В ответ она разрыдалась:
— Пане Беларэцкі… пан Андрэй… Андрэй. — Пан Белорецкий… пан Андрей…
Я так баялася, так баялася за вас. Божа… Андрей. Я так боялась, так боялась за вас.
Божа… Божа! Хоць бы ўзяў ты толькі мяне Боже… Боже!… Пускай бы взял ты только
адну! меня одну!
127
Рукі мае сціснуліся ў кулакі.
— Пані Надзея. Я не ведаю, здані гэта ці не.
Здані не маглі быць такімі рэальнымі, людзі
не маглі быць такімі прывіднымі, палаць
гэткай нячыстай злобай. Але я клянуся,
клянуся вам. За гэты ваш жах, за гэтыя
вашы слёзы яны заплоцяць мне, заплоцяць
дарагой цаной. Клянуся вам.
Недзе далёка заміраў часты пошчак конскіх Где- то далеко замирала частая дробь
капытоў. конских копыт.
РАЗДЗЕЛ ШОСТЫ
Калі да гэтага тэмп майго апавядання быў
трохі запаволены, то зараз ён будзе,
наадварот, ці не занадта хуткім. Але што
зробіш, надзеі з той жахлівай ночы так
імчаліся, што ў мяне кружылася галава.
Ранкам наступнага дня мы хадзілі з
Яноўскай да вёскі, дзе я запісваў легенды.
Усю дарогу я пераконваў яе, што не трэба
так баяцца дзікага палявання, расказаў, як я
ўчора ашукаў яго, а ў галаве круцілася:
«Што ж гэта было? Што?»
Гаспадыня трошкі павесялела, але ўсё ж
была прыгнечанай: такой яе я яшчэ не
бачыў. А калі я вяртаўся да палаца
(Яноўская затрымалася ля флігеля з
вартаўніком), я заўважыў брудны аркуш
паперы, прышпілены калючкай да стаўбура
яліны на відным месцы. Я садраў яго:
128
Руки мои сжались в кулаки.
— Панна Надежда, я не знаю, привидения
это или нет. Привидения не могли быть
такими реальными, а люди не могли быть
такими призрачными, пылать такой
нечистой злобой. Но я клянусь вам: за этот
ваш ужас, за эти ваши слезы они заплатят
мне, заплатят дорогой ценой. Клянусь вам.
Глава шестая
Если прежде темп моего рассказа был
немного замедленный, то теперь он будет,
пожалуй, слишком стремительным. Но что
поделать, события со времени той страшной
ночи разворачивались с такой быстротой,
что у меня кружилась голова.
Утром следующего дня мы ходили с
Яновской в деревню, где я записывал
легенды. Всю дорогу я убеждал ее, что не
нужно так бояться дикой охоты, рассказал,
как я вчера обманул ее, а в голове
вертелось: «Что же это было? Что?»
Хозяйка немного повеселела, но все же
была угнетена: такой я ее еще не видел. А
когда возвратился к дворцу (Яновская
задержалась возле флигеля со сторожем), я
заметил грязный лист бумаги, приколотый
колючкой к стволу ели на видном месте. Я
сорвал его:
«Тое, чаму трэба, загіне. Ты лёзны чалавек,
чужынец нейкі. Сыходзь з дарогі. Ты чужы
тут, якая справа табе да праклятых радоў.
Паляванне караля Стаха прыходзіць
апоўначы. Чакай».
Я толькі плячыма знізаў. Пасля таго
апакаліптычнага жаху, які я перажыў учора,
гэта пагроза здалася мне дрэннай
меладрамай, непрадуманым ходам і, між
іншым, пераканала мяне ў зямным
паходжанні гэтай чартаўшчыны (як вы
пабачыце далей, дарэмна).
Я схаваў ліст. А ўначы адбылося адразу два
здарэнні. Спаў я зараз вельмі дрэнна,
мучылі нейкія кашмары. Я прачнуўся
апоўначы ад крокаў, але на гэты раз нейкая
незразумелая ўпэўненасць, што гэта не
проста гукі, прымусіла мяне ўстаць. Я
накінуў халат, асцярожна адчыніў дзверы і
выйшаў у калідор. Крокі гучалі ў дальнім
яго канцы. Я пайшоў за імі і… пабачыў
ахмістрыню, якая са свечкаю ішла
кудысьці. Я асцярожна ішоў за ёю,
трымаючыся цемры. Яна зайшла ў нейкі
пакой. Я пайшоў быў да яго, але яна
выглянула адтуль, і я ледзь паспеў
прыцісцуцца да сцяны. Калі я дайшоў да
пакоя, то пабачыў там толькі стары
пісьмовы стол, разьблёную шафу. На
падаконніку стаяла свечка. Я зайшоў туды,
вельмі асцярожна заглянуў у шафу —
пустая. Пакой быў зусім пусты, і на жаль,
мне нельга было вартаваць у ім: я мог
сапсаваць усю справу. Таму я пайшоў за
паваротку калідора і стаў там. У халаце
было холадна, мерзлі ногі, але я стаяў. Я
стаяў, напэўна, ужо каля гадзіны, калі
раптам другая з'ява ўразіла мяне. Па
калідоры, па дальнім яго канцы, рухалася
блакітная постаць жанчыны. Адкуль яна
129
«То, чему суждено, погибнет. Ты, бродяга,
пришлый человек, сойди с дороги. Ты здесь
чужой, какое дело тебе до проклятых родов.
Охота короля Стаха приходит в полночь.
Ожидай».
Я лишь пожал плечами. После
апокалипсического ужаса, который я
пережил накануне, эта угроза показалась
мне скверной мелодрамой, непродуманным
ходом и убедила меня в земном
происхождении этой чертовщины.
Я спрятал записку. А ночью произошло
сразу два события. Спал я теперь очень
плохо, мучили кошмары. Я проснулся в
полночь от шагов, но на этот раз какая-то
непонятная уверенность, что это не просто
звуки, заставила меня подняться. Я
набросил халат, осторожно открыл дверь и
вышел в коридор. Шаги звучали в дальнем
его конце. Я пошел за ними и…увидел
экономку со свечой. Я осторожно
последовал за нею, стараясь держаться в
темноте. Она вошла в какую-то комнату. Я
пошел было вслед, но она выглянула из
двери, и я едва успел прижаться к стене. А
когда подошел к комнате, то увидел в ней
только старый письменный стол и резной
шкаф. На подоконнике стояла свеча. Я
вошел, осторожно заглянул в шкаф — он
был пуст. Комната тоже была пуста. К
сожалению, мне нельзя было оставаться в
ней: я мог испортить все дело. Поэтому я
тихонько возвратился за поворот коридора и
стал там. В халате было холодно, мерзли
ноги, но я стоял. Прошло, наверное, около
часа, когда вдруг еще одно явление
потрясло меня. По коридору, в дальнем его
конце, двигалась голубая фигура женщины.
Откуда она появилась — не знаю: коридор в
з'явілася — не ведаю: калідор у тым канцы
таксама рабіў калена. Яна рухалася плаўна,
быццам плыла. Я толькі быў рушыў туды,
як спыніўся, уражаны. Твар гэтай жанчыны
быў тварам Надзеі Яноўскай, толькі дзіўна
змененым. Ён быў вельмі паважны і
спакойны, больш сталы і нейкі нават больш
выцягнуты. Дзе я бачыў такі? Я ўжо
здагадаўся і ўсё ж не верыў сам сабе. Ну,
вядома, партрэт страчанай жанчыны ў зале.
Блакітная Жанчына!
Я забыўся на ахмістрыню, на холад, на ўсё.
Гэтую таямніцу я павінен быў вырашыць
неадкладна. І я рушыў туды. А яна плыла,
плыла ад мяне, і тут толькі я заўважыў, што
вялікае акно ў калідоры напалову адчынена.
Яна ступіла на нізкі падаконнік і знікла. Я
дабег да акна, выглянуў і нічога, нічога не
пабачыў, быццам нехта смяяўся з мяне. Кут
дома быў, праўда, зусім недалёка, але карніз
быў, усё той самы вузенькі карніз. Я
ўшчыкнуў сябе за руку — не, я не спаў.
Я так быў уражаны гэтым новым
здарэннем, што ледзь не прапусціў вяртання
ахмістрыні. Тая ішла са свечкай, трымаючы
ў руцэ нейкі аркуш паперы. Я прыціснуўся
ў нішы дзвярэй, яна прайшла паўз мяне, не
заўважыўшы, пасля выглянуў і пабачыў,
што яна спынілася ля акна, пахітала
галавою і, мармычучы нешта, зачыніла яго.
Пасля пайшла па сходах па першы паверх.
І што ёй трэба было тут, на другім паверсе?
Я пайшоў быў да сябе, але раптам спыніўся
і ціхутка пастукаў у дзверы пакоя Яноўскай.
Чым не жартуе д'ябал, а раптам гэта ўсё ж
была яна? Я сказаў шэптам:
— Надзея Раманаўна, вы спіце?
130
том конце тоже делал поворот. Она
двигалась плавно, словно плыла. Я двинулся
туда, но замер, пораженный. Лицо этой
женщины было копией лица Надежды
Яновской, только удивительно измененного.
Оно было величественное, спокойное и
значительно старше. Где я видел это лицо?
Я уже догадался и все же не верил сам себе.
Ну, конечно же, портрет казненной
женщины. Голубая Женщина!
Я забыл про экономку, про холод, про все.
Эту тайну я должен был разгадать
немедленно. А она уплывала, уплывала от
меня, и только теперь я заметил, что
большое окно в коридоре наполовину
открыто. Она ступила на низкий
подоконник и исчезла. Я подбежал к окну,
выглянул и ничего не увидел, как будто кто-
то шутил надо мной. Угол дома был, правда,
совсем недалеко, но карниз был такой же
узкий, как и под окном моей комнаты. Я
ущипнул себя за руку — нет, я не спал.
Я так был потрясен этим новым событием,
что чуть не пропустил возвращения
экономки. Она шла со свечой, держа в руке
какой-то лист бумаги. Я сжался в дверной
нише, она прошла мимо, остановилась у
окна, покачала головой и, что-то бормоча,
закрыла его.
Потом начала спускаться по лестнице на
первый этаж.
Что ей нужно было здесь, наверху? Я пошел
было к себе, но вдруг остановился и
тихонько постучал в дверь Яновской. Чем
черт не шутит, а вдруг это была все же она?
Я прошептал:
— Надежда Романовна, вы спите?
У адказ я пачуў соннае мармытанне.
Я вярнуўся ў пакой і, не запальваючы
свечкі, сеў на ложак. Мяне калаціла ад
холаду, а чэрап проста разломваўся ад
розных супярэчлівых думак.
В ответ я услышал сонное бормотание.
Я возвратился в комнату и, не зажигая
свечи, сел на кровати. Меня знобило от
холода, а череп просто разламывался от
разных противоречивых мыслей.

РАЗДЗЕЛ СЁМЫ Глава седьмая

Калі мы наступнага дня гулялі з ёй у алеі, я Когда мы на следующий день гуляли с

расказаў ёй пра здарэнні мінулай ночы. Яновской по аллее, я рассказал ей о
Можа, мне і няварта было рабіць гэтага, не происшествиях прошлой ночи. Может, мне
ведаю, але я ніяк не мог пазбавіцца думкі, и не стоило этого делать, не знаю, но я
што тут нешта нячыста з ахмістрыняю. Яна никак не мог избавиться от мысли, что с
не здзівілася, паглядзела на мяне вялікімі экономкой что-то нечисто. Она не
рахманымі вачыма і адказала павольна: удивилась, посмотрела на меня большими
кроткими глазами и медленно ответила:
— Бачыце, а я ў гэту ноч так — Видите, а я так переволновалась за вас,
перахвалявалася за вас, што спачатку не что долго не могла уснуть. А потом меня
спала, а потым заснула так моцна, што сморил сон, и я ничего не слышала. Не
нават нічога не чула. Няварта вам уставаць стоит вам вставать ночью, пан Белорецкий.
уначы, пане Беларэцкі. Калі што-небудзь Если что-нибудь с вами случится, я себе
здарыцца, я гэтага сабе не дарую… А этого не прощу… А насчет экономки вы
наконт ахмістрыні вы памыляецеся. Уласна ошибаетесь. Собственно говоря, она может
кажучы, яна можа хадзіць паўсюль, я не ходить всюду, я не придерживаюсь старых
датрымліваюся старых правіл, што правил, что экономка должна подниматься
ахмістрыня можа прыходзіць на другі на второй этаж лишь тогда, когда ее
паверх толькі тады, калі яе клічуць. Тут позовут. Тут самое ужасное не она, а
самае жахлівае не яна, а Блакітная Голубая Женщина. Она появилась снова.
Жанчына. Зноў яна з'явілася. Неадменна Обязательно произойдет что-то скверное.
здарыцца нешта дрэннае.
І з суровай мужнасцю дадала: И с суровым мужеством добавила:
— Хутчэй за ўсе гэта будзе смерць. І я маю — Скорее всего это будет смерть. И я имею
ўсе падставы думаць, што памру я. все основания думать, что умру я.
Мы сядзелі ў старой альтанцы, закінутай Мы сидели в старой, заброшенной беседке.
глыбока ў зарасніках. Камень ад старасці Камни от старости покрылись мхом,
131
ўвесь аброс мохам, які пасля апошніх
дажджоў молада зазелянеў. Пасярэдзіне
альтанкі стаяла мармуровая дзеўка з
адбітым вухам, і па твары яе поўз слімак.
Яноўская паглядзела на яе і сумна
ўсміхнулася:
— Вось так і мы. Брыдота запусцення наша
жыццё. Вы казалі, што не зусім верыце ў
тое, што гэта здані. Я з вамі не згаджаюся.
Але хоць бы і так — што мяняецца? Ці не
ўсё адно, ад каго пакутаваць, калі
пакутаваць трэба, трэба скупляць грахі.
— Вы іх скупілі гэтымі двума гадамі, — — Вы их искупили за эти два года… —
пачаў я. Але яна не слухала мяне. начал я. Однако она не слушала.
— Людзі грызуцца, як павукі ў банцы.
Шляхта памірае. Калісьці мы былі моцнымі,
як камень, а зараз мы… ведаеце, калі
раскалоць камень са старога будынка, у ім
будуць слімакі. Невядома, чым яны там
жывяцца, але варта стукнуць такі камень, як
ён разваліцца. Так і мы. І няхай стукаюць
хутчэй.
— І не шкада вам гэтай прыгажосці? — — И вам не жаль этой красоты? — повел я
павёў я рукою вакол сябе. рукой вокруг.
— Не, толькі б хутчэй. Я, наогул, даўно
гатова знікнуць разам з гэтым гняздом і не
шкадавала б ні яго, ні сябе. Але з
некаторага часу я заўважыла, што мне
робіцца трошкі шкада жыцця. Напэўна, яно
не такая дрэнная штука, як я думала.
Напэўна, і ў ім ёсць сонца, сябры,
пушыстыя дрэвы, смеласць і вернасць.
— Гэта вельмі добра, што вы так думаеце.
— Не, гэта вельмі дрэнна. У сто разоў горш
паміраць, любячы жыццё, ніж так, як я
меркавала памерці раней. Раней жах быў
звыклым станам маёй душы, зараз ён
132
который после дождей молодо зазеленел.
Посредине беседки стояла мраморная
девушка с отбитым ухом, по лицу ее ползла
улитка. Яновская посмотрела на нее и
грустно улыбнулась.
— Вот так и мы. Мерзость запустения наша
жизнь. Вы говорили, что не совсем верите,
будто это привидения. Я с вами не согласна.
Но если бы и так — что меняется? Не все ли
равно, от кого страдать, если нужно
страдать, нужно искупать грехи?
— Люди грызутся, как пауки в банке.
Шляхта вымирает. Когда-то мы были
крепкими, как камень, а теперь… Знаете,
если расколоть камень из старого здания, в
нем могут оказаться слизняки. Неизвестно,
чем они там питаются, но стоит ударить
чем-нибудь об этот камень, и он развалится.
Так и мы. И пускай ударяют побыстрее.
— Нет, только бы побыстрее. Я вообще
давно готова исчезнуть вместе с этим
гнездом и не жалела б ни его, ни себя. Но с
некоторого времени я стала замечать, что
мне немножко жаль жизни. Наверное, она
не такая уж плохая штука, как я думала.
Наверное, есть смысл поверить в солнце,
друзей, цветущие деревья, смелость и
верность.
— Это очень хорошо, что вы так стали
думать.
— Нет, это очень плохо. Во сто крат
тяжелее умирать, любя жизнь, чем так, как я
предполагала умереть прежде. Прежде ужас
был привычным состоянием моей души,
ператвараецца ў штосьці такое, чаму няма сейчас он превращается во что-то такое,
наймення, чаго я не жадаю. І ўсё таму, што чему нет названия, чего я не желаю. И все
я пачала трошкі верыць людзям. Не трэба потому, что я начала немножко верить
гэтай веры, не трэба надзеі. Лепей так, як людям. Не нужно этой веры, не нужно этой
раней. Гэта і спакойна. надежды. Лучше так, как было прежде. Так
спокойнее.
Мы памаўчалі, яна нахіліла сабе на калені Мы помолчали, она наклонила себе на
жоўтую напаўабляцелую галінку клёна і колени желтую полуоблетевшую ветку
гладзіла яе. клена и гладила ее.
— Людзі не заўсёды хлусяць. Я вельмі — Люди не всегда врут. Я очень благодарна
ўдзячна вам, пан Беларэцкі, за гэта. Вы вам, пан Белорецкий, за это. Вы должны
павінны мне прабачыць, я чула вашу извинить меня, я слышала ваш разговор со
размову са Свеціловічам, чыстай, добрай Свециловичем, этой чистой, доброй душой,
душой, адзіным, акрамя вас ды, можа, яшчэ единственным, кроме вас, да еще, может,
дзядзькі, чалавекам у гэтай акрузе. Дзякую дядюшки, человеком в округе. Благодарю за
за тое, што не паўсюль на зямлі людзі з то, что не всюду на земле люди с плоскими
плоскімі галовамі, тоўстым чэрапам і головами, толстыми черепами и чугунными
чыгуннымі мазгамі. мозгами.
— Дарэчы, пра Дубатоўка. Як вы лічыце, ці — Кстати, о Дубатовке. Как вы считаете, не
не павінен я адкрыцца яму, каб разам должен ли я открыться ему, чтоб вместе
узяцца за выкрыццё гэтай поскудзі? взяться за разоблачение всей этой мерзости?
Веі яе ўздрыганулі. Ресницы ее вздрогнули.
— Не трэба. Гэты чалавек трыста разоў — Не надо. Этот человек очень добр, он
даказваў сваю адданасць і вернасць нашаму сотни раз доказывал свою преданность и
дому, ён добры чалавек, ён не даў верность нашему дому, он не дал Гарабурде
Гарабурдзе падаць да сыскання наш вэксаль подать ко взысканию наш вексель еще при
яшчэ пры бацьку і зрабіў гэта не зусім отце и сделал это не совсем дозволенным
дазволеным шляхам: вызваў яго на дуэль і путем: вызвал того на дуэль и сказал, что
сказаў, што ўсе сваякі яго будуць вызываць вся его родня будет вызывать Гарабурду до
Гарабурду да таго часу, пакуль справа не тех пор, пока он будет жив. Но именно
скончыцца для яго дрэнна. Але менавіта поэтому я и не желаю, чтобы Дубатовк
таму я і не жадаю, каб ён умешваўся. Ён вмешивался. Он слишком горяч, мой
занадта гарачы, дзядзечка. дядюшка.
Вочы яе, прамяністыя і ціхія, заблішчалі Ее глаза, задумчивые и грустные, вдруг
раптам. заблестели.
— Пан Беларэцкі, я даўно жадала сказаць — Пан Белорецкий, я давно хотела сказать
вам нешта. Пасля ўчарашняй нашай вам что-то. После нашего вчерашнего
размовы, калі вы кляліся, я зразумела, што разговора, когда вы клялись, я поняла, что
чакаць нельга. Вы павінны пакінуць медлить нельзя… Вы должны оставить
133
Балотныя Яліны, пакінуць сёння, самае
позняе заўтра, і ехаць у горад. Хопіць.
Адспявалі скрыпкі. У свае правы ўступае
смерць. Вам няма чаго рабіць тут. Едзьце.
Пакіньце гэты забруджаны стагоддзямі дом,
гнілых людзей, іхнія злачынствы таму, што
да іх пасуе: ночы, дажджы. Вы занадта
жывы для гэтага. І вы чужы.
— Надзея Раманаўна! — залямантаваў я. —
Што вы кажаце! Мяне ўжо называлі тут
чужынцам. Ці мог я чакакаць, каб і з вашых
вуснаў даляцела да мяне тое самае жорсткае
слова? Чым я заслужыў яго?
— Нічым, — суха сказала яна. — Але
позна. Усё на свеце позна прыходзіць. Вы
занадта жывы. Ідзіце да свайго народа, да
тых, хто жыве, галадае і смяецца. Ідзіце
перамагаць. А мёртвым пакіньце магілы…
Я раззлаваўся да непрытомнасці:
— А вы не мой народ? А гэтыя людзі,
запалоханыя і галодныя, гэта не мой народ?
А Свеціловіч, якому я павінен буду
здрадзіць, гэта не мой народ? А гэтыя
праклятыя Богам балоты, дзе чыніцца
мярзота, гэта не мая зямля? А дзеці, якія
плачуць уначы, пачуўшы пошчак капыт
дзікага палявання, якія дрыжаць ад жаху
ўсё жыццё, гэта не дзеці маіх братоў? Як вы
смелі нават прапанаваць мне такое?!
Яна ламала рукі:
— Пане Беларэцкі… Няўжо вы не
разумееце, што позна абуджаць да жыцця
гэтую мясцовасць і мяне? Мы стаміліся
спадзявацца, не абуджайце нашай надзеі.
Позна! Позна! Няўжо вы не разумееце, што
вы адзін, што вы нічога не зробіце, што
пагібель ваша — гэта будзе жахліва, гэта
134
Болотные Ялины, оставить сегодня, самое
позднее — завтра, и уехать в город. Хватит!
Отпели скрипки, уложены наряды. В свои
права вступает смерть. Вам нечего здесь
делать. Уезжайте. Оставьте этот
загрязненный столетиями дом, гнилых
людей, их преступления тому, что им
больше всего подходит: ночи, дождю. Вы
слишком живой для этого. И вы чужой.
— Панна Надежда! — воскликнул я. — Что
вы говорите! Меня упрекали уже здесь,
меня уже называли чужаком. Мог ли я
ожидать, что из ваших уст тоже услышу это
жестокое слово? Чем я заслужил его?
— Ничем, — сухо ответила она. — Но
поздно. Все на свете приходит поздно. Вы
слишком живой. Идите к своему народу, к
тем, кто живет, голодает и смеется. Идите
побеждать. А мертвым оставьте могилы…
— А вы не мой народ? — взорвался я. — А
эти люди, запуганные и голодные, это не
мой народ? А Свецилович, которому я
должен буду изменить, это не мой народ? А
эти проклятые Богом болота, где
совершается мерзость, это не моя земля? А
дети, которые плачут по ночам, услышав
топот копыт дикой охоты, которые дрожат
от страха всю жизнь, это не дети моих
братьев? Как вы смели даже предложить
мне такое?!
Она ломала руки.
— Пан Белорецкий… Неужели вы не
понимаете, что поздно пробуждать к жизни
этот край, меня? Мы устали надеяться, не
будите нашей надежды. Поздно! Поздно!
Неужели вы не понимаете, что вы один, что
вы ничего не сможете сделать, что ваша
гибель будет непоправимой бедой! Я не
будзе непапраўна! Я не дарую сабе гэтага. прощу себе этого. О, если б вы знали, какие
О, каб вы ведалі, якія гэта жахлівыя здані, это страшные привидения, как они жаждут
якія ненажэрныя да чужой крыві! чужой крови!
— Надзея Раманаўна, — сказаў я холадна, — Панна Надежда, — сказал я холодно, —
— ваш дом — моцная крэпасць. Але калі вы ваш дом сильная крепость. Но если вы
гоніце мяне, я пайду ў менш надзейную, але гоните меня, я уйду в менее надежную, но
не пакіну гэтай мясцовасці. Зараз трэба або не оставлю этих мест. Сейчас нужно или
памерці, або перамагчы. Памерці — калі умереть, или победить. Умереть — если это
гэта здані. Перамагчы — калі гэта людзі. Я привидения. Победить — если это люди. Я
не паеду адсюль, не паеду нізавошта на не уеду отсюда, ни за что не уеду. Если я
свеце. Калі я перашкаджаю вам — іншая мешаю вам — другое дело. Но если ваша
справа. Але калі ваша просьба выклікана просьба вызвана только тем, что вы боитесь
толькі тым, што вы баіцёся за мяне, не за меня, не хотите рисковать моей шкурой,
хочаце рызыкаваць маёй скурай, — я — я остаюсь. В конце концов, это моя
застаюся. Урэшце, гэта мая скура, і я маю шкура, и я имею полное право
поўнае права карыстацца ёй, як сам захачу. распоряжаться ею, как пожелаю сам.
Разумееце? Понимаете?
Яна паглядзела на мяне разгублена, са Она посмотрела на меня растерянно, со
слязьмі на вачах. слезами на глазах.
— Як вы маглі нават падумаць, што я не — Как вы могли хотя бы на миг подумать,
хачу бачыць вас у гэтым доме?! Як вы маглі что я не хочу видеть вас в этом доме? Как
падумаць? Вы мужны чалавек. Мне вы могли подумать? Вы мужественный
спакойна з вамі. Мне, нарэшце, добра з человек. Мне спокойно с вами. Наконец,
вамі, нават калі вы такі грубы, як зараз мне хорошо с вами, даже когда вы такой
былі. Шляхціц так не сказаў бы. Яны такія грубый, каким были сейчас. Шляхтич так не
гжэчныя, вытанчаныя, так хаваюць свае сказал бы. Они такие галантные,
думкі. Мне так апрыкрала гэта. Я хачу утонченные, так умеют скрывать свои
бачыць вас у гэтым доме, я толькі не хачу мысли. Мне так опостылело это. Я хочу
бачыць вас такім, як учора, або… видеть вас в этом доме, я только не хочу
видеть вас таким, как вчера, или…
— Або забітым, — падхапіў я. — Не — Или убитым, — закончил я. — Не
хвалюйцеся. Больш вы мяне такім не волнуйтесь. Больше вы меня таким не
пабачыце. Зброя са мною. І зараз не я ад іх, увидите. Оружие со мной. И теперь не я от
а яны ад мяне будуць бегаць, калі хоць них, а они от меня будут бегать, если хоть
кропля крыві ёсць у іхніх бясплотных капля крови течет в их бесплотных жилах.
жылах.
Яна ўстала і пайшла з альтанкі. Ля самага Она встала и пошла из беседки. У самого
ўвахода пастаяла хвіліну спіной да мяне, выхода немного постояла, затем обернулась
павярнулася і, гледзячы ўніз, сказала: и, глядя под ноги, сказала:
135
— Я не хацела, каб вы рызыкавалі жыццём.
Вельмі не хацела. Але пасля вашага адказу
я думаю пра вас у сто разоў лепш. Толькі
вельмі сцеражыцеся, Беларэцкі. Не
забывайце нідзе зброі. Я… вельмі рада, што
вы не паслухаліся мяне, не вырашылі ехаць.
І я згодна з вамі, што людзям трэба
дапамагчы. Мая небяспека — глупства, але
іншыя людзі — усё. Яны, можа, тут больш
вартыя шчасця, чым тыя, на сонечных
раўнінах, бо яны больш пакутавалі ў
чаканні яго. І я згодна з вамі: ім трэба
дапамагчы.
Яна пайшла, а я яшчэ доўга сядзеў і думаў Она ушла, а я еще долго сидел и думал о
пра яе. Я быў уражаны, сустрэўшы ў гэтым ней. Я был поражен, встретив в этой глуши
балоце такую высакароднасць і прыгажосць такое благородство и душевную красоту.
душы.
Вы ведаеце, як падвышае і ўзмацняе
чалавека веданне таго, што на яго нехта
пакладаецца, як на каменны мур. Але я,
відаць, дрэнна ведаў сябе, бо наступная ноч
належыць да самых жахлівых і непрыемных
успамінаў майго жыцця. Год дзесяць пасля
я, прыпамятаўшы яе, мыкаў і стагнаў ад
ганьбы, і жонка пыталася ў мяне, што са
мною здарылася. І я ніколі, аж па сённяшні
дзень, не распавядаў пра гэтую ноч і мае
думкі нікому.
Можа, і вам не распавёў бы, але мне ў
галаву прыйшла думка, што не так
важлівыя ганебныя думкі, як тое, ці здолеў
чалавек іх перамагчы, ці не прыходзілі яны
да яго пасля. І я вырашыў расказаць вам
гэта для навукі.
Перад вечарам да мяне прыйшоў
Свеціловіч. У гаспадыні балела галава, і яна
яшчэ да яго з'яўлення зачынілася ў пакоі.
Мы размаўлялі перад камінам удвух, і я
расказаў яму пра здарэнні мінулага вечара.
136
— Я не хотела, чтоб вы рисковали жизнью.
Очень не хотела. Но после вашего ответа я
думаю о вас во сто крат лучше. Только
будьте осторожны. Не забывайте брать
оружие. Я… очень рада, что вы не
послушались меня и решили остаться. И я
согласна с вами, что людям нужно помочь.
Опасность, угрожающая мне, пустяк по
сравнению со спокойствием всех людей.
Они, может, более достойны счастья, чем те,
на солнечных равнинах, потому что они
больше страдали в ожидании его. И я
согласна с вами: им нужно помочь.
Вы знаете, как возвышает и укрепляет
человека сознание того, что на него
полагаются, как на каменную стену. Но я,
по-видимому, плохо знал себя, потому что
следующая ночь относится к самым
ужасным и неприятным воспоминаниям
моей жизни. Лет десять спустя, вспомнив
ее, я стонал от позора, и жена спрашивала,
что со мной стряслось. И я никогда, по
сегодняшний день, никому не рассказывал
об этой ночи и о мыслях моих.
Может, и вам не поведал бы, но я подумал,
что, наверное, не так важны сами по себе
постыдные мысли, как то, сумел ли человек
их победить, не возвращались ли они к нему
снова. И я решил рассказать вам об этом для
науки.
Под вечер ко мне пришел Свецилович. У
хозяйки болела голова, и она еще до его
появления закрылась в комнате. Мы
беседовали вдвоем возле камина, и я
рассказал ему о случившемся в прошлый
Выраз непаразумення адбіўся на яго твары, вечер. Изумление отразилось у него на лице,
і я спытаў, што яго так здзіўляе. и я спросил, что его так поразило.
— Нічога, — адказаў мне ён. — — Ничего, — ответил он. — Экономка —
Ахмістрыня — гэта глупства. Магчыма, яна это вздор. Возможно, она просто ворует у
проста крадзе ў гаспадыні з яе мізэрных хозяйки из ее мизерных доходов, возможно,
набыткаў, магчыма, яшчэ што. Я даўно еще что. Я давно знаю эту бабу: довольно
ведаю гэту бабу: даволі скупаватая і дурная, скупая и глупая, как сапог. У нее мозги
як бот. У яе мазгі заплылі тлушчам, і на заплыли жиром, и на преступление она не
злачынства яна не здатная, хоць пасачыць способна, хотя последить за ней, кажется,
за ёй, здаецца, нядрэнна. Блакітная имеет смысл. Голубая Женщина тоже
Жанчына таксама лухта. У наступны раз, чепуха. В следующий раз, когда увидите ее,
калі пабачыце яе, стрэльніце ў той бок. Я не выстрелите в ту сторону. Я не боюсь
баюся зданяў-жанчын. А вось вы лепей привидений-женщин. А вот вы лучше
адгадайце, чаму я так здзівіўся, пачуўшы угадайте, почему я так удивился, услыхав о
пра ўчарашняе дзікае паляванне?І вчерашней дикой охоте?
— Н-не ведаю. — Н-не знаю.
— Ну, а скажыце, ці не было ў вас ніякіх — Ну, а скажите, не было ли у вас каких-
падазрэнняў наконт Вароны? Скажам, так. нибудь подозрений насчет Вороны?
Варона сватаецца да Яноўскай, атрымлівае Скажем, так. Ворона сватается к Яновской,
гарбуза і пасля, каб адпомсціць, пачынае получает «гарбуза», как говорят у нас, и
выкідваць жарцікі з дзікім паляваннем. Вы потом, чтобы отомстить, начинает
не чулі пра сватанне? Так, так, яшчэ два выкидывать шуточки с дикой охотой. Вы не
гады таму, пры жыцці Рамана, ён слыхали про сватанье? Да, да, еще два года
прапанаваў гэтаму, тады яшчэ дзіцёнку, тому назад, при жизни Романа, он
руку і сэрца. Таму і на вас злуецца, таму і предложил этому тогда еще ребенку руку и
сваркі шукаў, а калі не атрымалася — сердце. Потому и на вас злобствует, потому
вырашыў прыбраць вас з дарогі. Я толькі и ссоры искал, а когда не вышло — решил
думаў, што гэта будзе трохі пасля. убрать вас с дороги. Я только думал, что это
будет немного позже.
Я задумаўся: Я задумался.
— Прызнаюся вам, такія думкі ў мяне былі. — Признаться, такие мысли у меня были.
Магчыма, я нават даў бы ім волю, каб не Возможно, я даже дал бы им волю, если б не
ведаў, што Варона ляжыць паранены. знал, что Ворона лежит раненый.
То якраз глупства. Адразу амаль пасля — Это как раз чепуха. Почти сразу после
вашага адыходу ён з'явіўся да стала, зялёны вашего ухода он явился к столу, зеленый и
і змрочны, але амаль цвярозы. мрачный, но почти трезвый. Кровопускание
Кровапусканне дапамагло. Ён быў помогло. Он был забинтован, как кочан
закручаны бінтам, як качан капусты, адзін капусты, были видны только нос и глаза.
нос і вочы глядзелі. Дубатоўк яму: «Што, Дубатовк ему: «Что, хлопец, стыдно,
137
хлопча, сорамна, напіўся, як свіння, мяне на
дуэль выклікаў, а нарваўся на чалавека, які
табе даў чосу?» Варона паспрабаваў
усміхнуцца, але ад слабасці хіснуўся: «Сам
бачу, дзядзька, што я дурань. І Беларэцкі
так мяне правучыў, што я больш ніколі
лезці да людзей не буду». Дубатоўк толькі
галавою пахітаў: «Вось што гарэлачка, моц
божая, з ёлупамі робіць». А Варона яму: «Я
думаю, трэба ў яго прабачэння папрасіць.
Нязручна. Усё адно як паклікалі ў госці і
спрабавалі высцебаць». Пасля падумаў:
«Не, — кажа, — прабачэння прасіць не
буду, злуюся трохі. І, урэшце, ён
задавальненне атрымаў». І я вам скажу
яшчэ, ён сядзеў з намі, а мы пілі да самага
світання. Дубатоўк да таго напіўся, што
пачаў уяўляць сябе хрысціянскім
пакутнікам пры Нероне, і ўсё намагаўся
пакласці рукі ў блюда са жжонкай. Гэты
твой секундант, боўдур год пад сорак, усё
плакаў і крычаў: «Матухна, прыйдзі сюды,
пагладзь мяне па галоўцы. Крыўдзяць
твайго сына, не даюць яму больш гарэлкі».
Чалавекі тры так і заснулі пад сталом. Ніхто
з іх не выходзіў ані на хвіліну, так што да
дзікага палявання ні Варона, ні Дубатоўк
дачынення не маюць.
— А вы што, і Дубатоўка падазравалі?
— А чаму не? — жорстка сказаў
Свеціловіч. — Я нікому зараз не давяраю.
Справа ідзе пра Надзею Раманаўну. Што ж
я Дубатоўка буду адсюль, з падазроных,
выключаць? З якой прычыны? Што добры
ён? У-га як чалавек прыкінуцца можа! Я і
сам… учора нават не падыходзіў да вас пад
час дуэлі, каб не падазравалі, калі яны
злачынцы. І зараз не буду падыходзіць, не
трэба. Я і вас падазраваў: раптам… ды
пасля схамянуўся. Вядомы этнограф ідзе ў
138
напился как свинья, меня на дуэль вызвал, а
нарвался на человека, который дал тебе
взбучку?» Ворона попытался улыбнуться,
но от слабости пошатнулся: «Сам вижу,
дядя, что я дурак. И Белорецкий так меня
проучил, что я больше никогда приставать к
людям не буду». Дубатовк только головой
покачал: «Вот что водочка, сила божья, с
остолопами делает». А Ворона ему: «Я
думаю, надо у него извинения попросить.
Неудобно. Получилось, что пригласили в
гости, а попытались высечь». Потом
передумал. «Нет, говорит, извинения
просить не буду, зол немного. И в конце
концов удовлетворение он получил». И я
скажу вдобавок, он сидел с нами, а мы пили
до самого рассвета. Дубатовк так напился,
что возомнил себя христианским мучеником
при Нероне и все порывался положить руки
в чашу со жженкой . Этот ваш секундант,
болван лет под сорок, все плакал и кричал:
«Матушка родимая, приди, приласкай,
погладь меня по головке. Обижают твоего
сыночка, не дают ему больше водки».
Человека три так и уснули под столом.
Никто из них не выходил ни на минуту, так
что к дикой охоте ни Ворона, ни Дубатовк
никакого отношения не имеют.
— А вы что, и Дубатовка подозревали?
— А почему бы и нет? — жестко сказал
Свецилович. — Я никому сейчас не
доверяю. Речь идет о Надежде Романовне.
Почему же я буду из числа подозрительных
исключать Дубатовка? По какой такой
причине? Что он добрый? Ну-у, человек так
притвориться может! Я и сам… даже не
подходил к вам во время дуэли, чтобы не
подозревали, если они преступники. И
впредь буду скрывать нашу дружбу. Я и вас
подозревал: а вдруг… да вовремя
бандыты! Ха! Так і Дубатоўк мог ягняткам спохватился. Известный этнограф идет в
прыкінуцца. А галоўнае, не спадабаўся мне банду! Ха! Так и Дубатовк мог ягненком
ягоны гэты падарунак, партрэт Рамана прикинуться. А главное, не понравился мне
Старога. Як быццам назнарок, каб дзяўчыну этот его подарок, портрет Романа Старого.
з каляі выбіць. Как будто нарочно решил девушку из колеи
выбить…
— А што, — схамянуўся я, — сапраўды — А что, — встрепенулся я, — и в самом
падазрона… Яна зараз нават ля каміна деле подозрительно… Она теперь даже у
сядзець баіцца. камина сидеть боится.
— То-та ж бо, — прыгнечана сказаў — То-то же, — мрачно подтвердил
Свеціловіч. — Значыцца, не ён кароль Стах. Свецилович. — Значит, не он король Стах.
Падарунак гэты якраз на яго карысць кажа. Подарок этот как раз говорит в его пользу.
І ўчарашняя падзея. И вчерашнее происшествие.
— Слухайце, — сказаў я. — А чаму б не — Послушайте, — сказал я. — А почему бы
дапусціць, што кароль Стах — гэта вы. Вы не предположить, что король Стах это вы.
ж пайшлі ўчора пазней мяне, вы да мяне без Вы же ушли вчера позже меня, вы ко мне
усякай падставы раўнуеце. Вы, можа, мне без всякого основания ревнуете. Может
проста вочы замыльваеце, а на самай быть, вы мне просто глаза туманите, а на
справе, ледзь толькі я выйшаў, як вы: «На самом деле, только я за порог, как вы: «По
коні, хлопцы!» коням, хлопцы!»
Я ні на хвіліну не думаў так, але мне не Я ни на миг так не думал, но мне не
спадабалася, што даверлівы шчыры хлопец понравилось, что доверчивый, искренний
сёння трымае сябе як недаверлівы дзед. юноша сегодня излишне подозрителен.
Свеціловіч глядзеў на мяне, як ачмурэлы, Свецилович смотрел на меня, как
лыпнуў разы са два вачыма і раптам очумевший, и хлопал глазами, потом вдруг
зарагатаў, адразу ператварыўшыся зноў у захохотал, сразу превратившись в прежнего
добрага чыстага юнака. доброго, чистого хлопца.
— То-та ж бо, — адказаў я ягоным тонам. — То-то же, — ответил я его тоном. — Не
— Не плявузгайце на такіх старых, як грешите на таких стариков, как Дубатовк,
Дубатоўк, дарэмна. Абразіць чалавека напрасно. Оклеветать человека недолго.
нядоўга.
— Ды я і не думаю зараз на яго, — усё яшчэ — Да я теперь и не подозреваю его, — все
рагочучы, адказаў ён. — Я ж вам казаў, яны еще смеясь, ответил он. — Я же вам говорю,
былі са мною. Калі пачало днець, Вароне они были со мной. Когда начало светать,
зрабілася вельмі дрэнна, пайшла зноў кроў, Вороне стало очень худо, снова пошла из
пачаў трызніць. Паслалі аднаго за дзедам- раны кровь, начал бредить. Послали за
знахарам, пасля нават урача прывезлі, не дедом-знахарем, потом даже лекаря
паленаваліся ў павет паехаць. Прыехаў ён привезли, не поленились съездить в уезд.
зусім нядаўна і прыгаварыў Варону да Он вынес Вороне «приговор»: лежать в
139
тыдня ў ложку. Сказалі, што атрымалася постели всю неделю. Лекарю сказали, что
выпадкова. все вышло случайно.
— Ну, а хто б яшчэ мог быць? — Ну, а кто еще мог быть?
Мы перабралі ўсё наваколле, але ні на кім Мы перебрали всю округу, но ни на ком не
не спыніліся. Думалі пра Бермана нават і остановились. Думали даже про Бермана и,
хоць разумелі, што ён — цялё, вырашылі хотя понимали, что он — теленок, решили
напісаць ліст да знаёмых Свеціловіча ў написать письмо знакомым Свециловича в
губернскі горад і даведацца, як ён там жыў губернию и узнать, как он там жил прежде и
раней і што ён за чалавек. Гэта было что он за человек. Это было необходимо,
патрэбна таму, што ён быў адзіны з людзей потому что он был единственным из людей
яноўскага наваколля, пра якога мы нічога яновской округи, о котором мы ничего не
не ведалі. Мы гадалі і так і сяк, але ні да знали. Мы гадали и так и сяк, но ни до чего
чаго не маглі дадумацца. не могли додуматься.
— Хто багацейшы ў ваколіцах Балотных — Кто самый богатый в околицах Болотных
Ялін? — спытаў я. Ялин? — спросил я.
Свеціловіч падумаў: Свецилович подумал.
— Яноўская, здаецца… Хоць багацце яе — Яновская, кажется… Хотя богатство ее
мёртвае. Пасля ідзе Гаровіч (ён не жыве мертвое. Потом идет Гарович (он не живет
тут), пасля пан Гарабурда — між іншым, здесь), потом пан Гарабурда — между
галоўны наследнік Яноўскай у тым прочим, главный наследник Яновской в том
выпадку, калі б яна памерла зараз. Пасля случае, если б она умерла теперь. Затем
ідзе, пэўна, Дубатоўк. Зямлі ў яго мала, идет, наверное, Дубатовк. Земли у него
гаспадарка і хата, самі бачыце, бедныя, але, мало, хозяйство и дом, сами видите, бедны,
відаць, ёсць прыхаваныя грошы, бо ў яго но, видимо, есть припрятанные деньги,
заўсёды ядуць і п'юць госці. Астатнія — потому что у него всегда едят и пьют гости.
дробязь. Остальные — мелочь.
— Вы кажаце — Гарабурда наследнік — Вы говорите — Гарабурда наследник
Яноўскай. Чаму ён, а не вы, яе сваяк? Яновской. Почему он, а не вы, ее
родственник?
— Я ж вам казаў, бацька сам адмовіўся ад — Я ведь вам говорил, мой отец сам
права на спадчыну. Небяспечна, маёнтак не отказался от права наследия. Опасно,
дае даходу, на ім вісяць нейкія вэксалі, як имение не дает дохода, на нем, по слухам,
кажуць. висят какие-то векселя.
— А вы не думаеце, што Гарабурда… — А вы не думаете, что Гарабурда…
— Гм. А якая яму выгада злачынствам — Гм. А какая ему выгода преступлением
зарабляць тое, што ўсё адно можа належаць зарабатывать то, что все равно может
яму. Скажам, Яноўская выйдзе замуж — принадлежать ему? Скажем, Яновская
вэксаль у яго, калі гэта не байка. Ды ён і выйдет замуж — вексель у него, если это не
140
баягуз, якіх мала. басня. Да он и трус, каких мало.
— Так, — задумаўся я. — Тады пойдзем — Так, — задумался я. — Тогда пойдем
другім шляхам. І вось якім: трэба иным путем. И вот каким: нужно узнать, кто
даведацца, хто выбавіў у той вечар Рамана з вызвал в тот вечер Романа из дома. Что мы
дому. Што мы ведаем? Што дзіцё было ў знаем? Что дочь была у каких-то Кульшей?
нейкіх Кульшаў? А можа, Раман зусім не па А может, Роман совсем не к ним ехал? Я
яго выехаў? Я ж гэта ведаю са слоў ведь это знаю из слов Бермана. Надо
Бермана. Буду пытаць у Кульшаў. А вы спросить у Кульшей. А вы наведите справки
навядзіце спраўкі пра жыццё Бермана ў о жизни Бермана в губернском городе.
губернскім горадзе.
Я праводзіў яго да дарогі і вяртаўся ўжо ў Я проводил его до дороги и уже в сумерках
прыцемку алеяю. Брыдка і непрыемна было возвращался аллеей. Скверно и неприятно у
мне на душы. Алея, уласна, даўно меня на душе. Аллея, собственно говоря,
ператварылася ў сцежку і ў адным месцы уже давно превратилась в тропинку и в
агінала вялізны, як дрэва, круглы куст бэзу. одном месте огибала огромный, как дерево,
Мокрыя сэрцападобныя лісты, яшчэ зусім куст сирени. Мокрые, сердцеподобные
зялёныя, цьмяна блішчалі, з іх падалі листья, еще совсем зеленые, тускло
празрыстыя кроплі, і куст плакаў. блестели, с них падали прозрачные капли.
Куст плакал.
Я абмінуў яго і адышоў крокаў на дзесяць, Я обогнул его и отошел уже шагов на
калі раптам нешта суха луснула ззаду. Я десять, как вдруг сзади что-то сухо
адчуў пякучы боль у плячы. треснуло. Я почувствовал жгучую боль в
плече.
Сорамна сказаць, але ў мяне адразу Стыдно признаться, но у меня затряслись
затрэсліся жылкі. «Вось яно, — падумаў я, поджилки. «Вот оно, — подумал я, —
— зараз пекануць яшчэ раз». Трэба было сейчас пальнут еще раз, и конец». Надо
стрэльнуць проста ў бэз ці нават проста было выстрелить прямо в куст или просто
кінуцца бегчы — усё было б разумней таго, бежать — все было бы умнее того, что
што я зрабіў. А я, з вялікага перапуду, сделал я. А я, с большого перепуга,
павярнуўся і кінуўся бегчы проста на куст, повернулся и бросился бежать прямо на
грудзьмі на кулі. І тут я пачуў, што ў куст, грудью на пули. И тут я услышал, что
хмызах нешта затрашчала, хтосьці кінуўся в кустах что-то затрещало, кто-то бросился
ўцякаць. Я гнаўся за ім, як шалёны, і толькі наутек. Я гнался за ним, как сумасшедший,
здзівіўся, чаму ён не страляе. А ён, відаць, и только удивлялся, почему он не стреляет.
дзейнічаў таксама інстынктыўна: уцякаў ва А он, по-видимому, тоже действовал
ўсе лапаткі і так хутка, што храбусценне согласно инстинкту: улепетывал во все
сціхнула, а я так і не пабачыў яго. лопатки, и так быстро, что я не только
догнать — увидеть его не смог.
Тады я павярнуўся і пайшоў дадому. Я ішоў Тогда я повернулся и пошел домой. Я шел и
141
і амаль роў ад крыўды. У пакоі я агледзеў
рану: глупства, драпіна верхняга плечавога
мускула. Але за што? За што? З песні слова
не выкінеш, напэўна, пасля ўзрушэння
апошніх дзён выявіўся ў мяне агульны
заняпад нерваў, але я гадзіны дзве
літаральна курчыўся ад жаху на сваім
ложку. Ніколі б я не падумаў, што чалавек
можа быць такім мізэрным смаўжом. Я
ледзь не плакаў.
Прыпомнілася папярэджанне, крокі ў
калідоры, жахлівы твар у акне. Блакітная
Жанчына, бег па верасовых пустках, гэты
стрэл у спіну.
Заб'юць, неадменна заб'юць. Мне здавалася,
што цемра глядзіць на мяне нябачнымі
вачыма нейкай пачвары, што вось нехта
падкрадзецца зараз і схопіць. Сорамна
сказаць, але я накінуў коўдру на галаву, каб
не схапілі з боку падушкі, як быццам
коўдра магла абараніць. І мімаволі
невядома адкуль з'явілася подленькая
думка: «Трэба ўцякаць. Ім лёгка на мяне
пакладацца. Няхай самі разбіраюцца з
гэтымі агідамі і з гэтым паляваннем.
Звар'яцею, калі яшчэ тыдзень пабуду тут».
Ніякія маральныя крытэрыі не дапамагалі, я
калаціўся як асінавы ліст, а калі заснуў, то
быў такім выснажаным, быццам век вазіў
каменні. Напэўна, калі б прагучалі крокі
Малога Чалавека, я б залез у той вечар пад
ложак, але таго, на шчасце, не было.
Ранак надаў мне мужнасці, я быў надзіва …Утро придало мне мужества, я был
спакойны. спокоен.
Я вырашыў у той дзень пайсці да Бермана,
тым больш што гаспадыня яшчэ хварэла. За
домам стаялі вялізныя, вышэй чалавека,
ужо засыхаючыя лопухі. Праз іх я дабраўся
да ганка і пастукаў у дзверы. Мне не
142
чуть не ревел от обиды. В комнате осмотрел
рану: чепуха, царапина верхнего плечевого
мускула. Но за что? За что? Из песни слова
не выкинешь, наверное, после перенесенных
волнений у меня наступил нервный срыв, и
я часа два буквально корчился на своей
кровати от ужаса. Никогда б не подумал,
что человек может быть таким никчемным
слизняком.
Припомнились предупреждение, шаги в
коридоре, страшное лицо в окне, Голубая
Женщина, бег по вересковой пустоши, этот
выстрел в спину.
Убьют, непременно убьют. Мне казалось,
что тьма глядит на меня невидимыми
глазами какого-то чудовища, что сейчас
кто-то подкрадется и схватит. Стыдно
признаться, но я натянул одеяло на голову,
как будто оно могло меня защитить. И
невольно возникла подленькая мыслишка:
«Надо бежать. Им легко на меня надеяться.
Пускай сами разбираются с этими
мерзостями и с этой дикой охотой. С ума
сойду, если еще неделю побуду здесь».
Никакие моральные критерии не помогали,
я дрожал как осиновый лист и уснул,
совершенно обессилев от страха. Наверное,
если б прозвучали шаги Малого Человека, я
в тот вечер забился бы под кровать, но того,
к счастью, не было.
Я решил в тот день пойти к Берману, тем
более что хозяйка еще хворала. За домом
росли огромные, выше человека, уже
засыхающие лопухи. Сквозь них я добрался
до крыльца и постучал в дверь. Мне не
адказалі, я пацягнуў дзверы на сябе, і яны ответили, я потянул дверь на себя, и она
адчыніліся. Невялічкі перадпакой быў открылась. Маленькая передняя была пуста,
пусты, вісела толькі паліто Бермана. Я висело лишь пальто Бермана. Я кашлянул.
кашлянуў. Нешта зашарудзела ў пакоі. Я Что-то зашуршало в комнате. Я постучал —
пастукаў — голас Бермана сказаў голос Бермана сказал прерывисто:
перарывіста:
— Х-хто? Заходзь-це. — К-то? Заходи-те.
Я ўвайшоў. Берман прыўзняўся з-за стала, Я вошел. Берман приподнялся из-за стола,
тым самым жэстам захінаючы халат на запахивая халат на груди. Лицо его было
грудзях. Твар яго аж збялеў. бледным.
— Дзень добры, пан Берман. — Добрый день, пан Берман.
— С-сядайце, сядайце, калі ласка, — ён — С-садитесь, садитесь, пожалуйста. — Он
замітусіўся так, што мне зрабілася засуетился так, что мне стало неловко.
нязручна.
«Чаго прыплёўся да яго? Чалавек любіць «Зачем я приплелся? Человек любит
самоту. Бач ты, як спалохаўся…» одиночество. Гляди ты, как
переполошился…»
А Берман ужо адышоў. А Берман уже пришел в себя.
— Сядайце, сядайце, шматпаважаны, — Присаживайтесь, многоуважаемый,
сядайце, шаноўны пан. садитесь, пожалуйста, высокочтимый пан.
Я паглядзеў на крэсла і пабачыў на ім Я посмотрел на кресло и увидел на нем
талерку з нейкай недаедзенай стравай і тарелку с чем-то недоеденным и десертную
дэсертную лыжку. Берман хутка схапіў яе. ложку. Берман быстро все убрал.
— Прабачце, вырашыў задаволіць свой, так — Простите, решил удовлетворить свой, как
бы мовіць, апетыт. бы вам сказать, аппетит.
— Калі ласка, ешце, — сказаў я. — Пожалуйста, ешьте, — сказал я.
— Што вы, што вы!… Есці ў прысутнасці — Что вы, что вы!… Есть в присутствии
гжэчнага пана… Я не магу. высокоуважаемого пана… Я не смогу.
Вусны фарфоравай лялькі прыемна Губы фарфоровой куклы приятно
крывіліся. округлились.
— Вы не заўважылі, васпан, якое гэта — Вы не замечали, уважаемый, какое это
непрыемнае відовішча, калі чалавек неприятное зрелище, когда человек ест? О,
харчуецца? О, гэта жахліва! Ён тупа это ужасно! Он тупо чавкает и напоминает
плямкае, чамкае і нагадвае нейкую худобу. скотину. У всех людей так ярко проявляется
Ва ўсіх людзей так выразна праяўляецца сходство с каким-нибудь животным. Тот
падабенства да якога-небудзь звера. Той жрет, как лев, тот чавкает, как, извините, то
жарэ, як леў, той чамкае, як, прабачце, тая животное, которое пас блудный сын. Нет,
143
жывёла, якую пасвіў блудны сын. Не, пане- дорогой пан, я никогда не ем при людях.
дабрадзею, я ніколі не ем на людзях.
Я сеў. Пакой быў вельмі сціпла абстаўлены. Я сел. Комната была обставлена очень
Жалезны ложак, які нагадваў гільяціну, скромно. Железная кровать, которая
стол, два крэслы, яшчэ стол, увесь завалены напоминала гильотину, обеденный стол, два
кнігамі і паперамі. Толькі абрус на стале стула, еще стол, заваленный книгами и
быў незвычайны, вельмі цяжкі, сіні з бумагами. Лишь скатерть на первом столе
золатам. Звісаў ён да самай падлогі. была необычная, очень тяжелая, синяя с
золотом. Свисала она до самого пола.
— Што, дзівіцеся? О, васпане, гэта адзінае, — Что, удивляетесь? О, уважаемый пан, это
што засталося з былых рэчаў. единственное, что осталось от былых
времен.
— Пане Берман… — Пан Берман…
— Я слухаю вас, пане. — Я слушаю вас, пане.
Ён сеў, схіліўшы лялечную галаву, шырока Он сел, склонив кукольную головку,
раскрыўшы шэрыя вялізныя вочы і широко раскрыв серые большие глаза и
прыўзняўшы бровы. приподняв брови.
— Я хачу спытаць у вас, другіх планаў дома — Я хочу спросить: у вас нет других планов
няма? дома?
— М-м… не… Ёсць яшчэ адзін, зроблены — М-м… нет… Есть еще один, сделанный
год трыццаць таму, але там проста сказана, лет тридцать назад, но там просто сказано,
што ён перамаляваны з таго, што я даў вам, что он перерисован с того, что я дал вам, и
і паказаны толькі новыя перагародкі. Вось показаны только новые перегородки. Вот
ён, калі ласка. он, пожалуйста.
Я паглядзеў на план. Берман меў рацыю. Я посмотрел на план. Берман был прав.
— А скажыце, ці няма якога — А скажите, нет ли какого-нибудь
замаскіраванага памяшкання на другім замаскированного помещения на втором
паверсе, ля пустога пакоя з шафай? этаже, возле комнаты с пустым шкафом?
Берман задумаўся. Берман задумался.
— Не ведаю, васпане, не ведаю, — Не знаю, уважаемый пан, не знаю,
вашамосць… Недзе там павінен быць сударь… Где-то там должен быть секретный
сакрэтны асабісты архіў Яноўскіх, але дзе личный архив Яновских, но где он — не
ён — не ведаю. Н-не ведаю… знаю. Н-не знаю…
Пальцы яго так і бегалі па абрусе, Пальцы его так и бегали по скатерти,
выбіваючы нейкі незразумелы марш. выбивая какой-то непонятный марш.
Я падняўся, падзякаваў гаспадару і выйшаў. Я поднялся, поблагодарил хозяина и вышел.
«І чаго ён так перапалохаўся? — «Чего он так испугался? — подумалось мне.
144
падумалася мне. — Пальцы бегаюць, твар — Пальцы бегают, лицо белое! У, холостяк
белы! У, халасцяк чортаў, людзей пачаў чертов, людей начал бояться…»
баяцца…»
І, аднак, нейкая думка свідравала мой мозг.
«Чаму? Чаму? Не, нешта тут нячыста. І
чамусьці круціцца ў галаве слова «рукі».
Рукі. Рукі. Пры чым тут рукі? Нешта
павінна ў гэтым слове хавацца, калі яно так
лезе з падсвядомасці».
Я выходзіў ад яго з цвёрдай думкаю, што
тут трэба трымацца пільнасці. Не падабаўся
мне гэты лялечны чалавечак, і асабліва
пальцы, пальцы, у два разы даўжэйшыя за
нармальныя, якія выгіналіся на стале, як
змеі.
РАЗДЗЕЛ ВОСЬМЫ
Дзень быў шэры і змрочны, такі
раўнадушна-шэры, што плакаць хацелася,
калі я накіраваўся ў фальварак Жабічы, які
належаў Кульшам. Нізкія шэрыя хмары
паўзлі над тарфянымі балотамі.
Казарменны, нудны ляжаў перада мною
далягляд. На роўнай карычневай паверхні
раўніны там-сям поўзалі брудныя плямы:
пастух пасвіў авечак. Я ішоў краем
Волатавай прорвы, і воку літаральна не
было на чым адпачыць. Нешта цёмнае
ляжала ў траве. Я падышоў бліжэй. Гэта
быў вялізны, метры тры ў даўжыню,
каменны крыж. Павалілі яго даўно, бо нават
яма, у якой ён стаяў, амаль зраўнавалася з
зямлёю і зарасла травой. Літары на крыжы
былі ледзь бачныя: «Раб божы Раман памёр
145
И, однако, навязчивая мысль сверлила мой
мозг.
«Почему? Почему? Нет, здесь что-то
нечисто. И почему-то вертится в голове
слово «руки». Руки. Руки. При чем здесь
руки? Что-то должно в этом слове
скрываться, если оно так настойчиво лезет
из подсознания».
Я выходил от него с твердым убеждением,
что надо быть очень бдительным. Не
нравился мне этот кукольный человечек и
особенно его пальцы, которые были в два
раза длиннее нормальных и изгибались на
столе, как змеи.
Глава восьмая
День был серый и мрачный, такой
равнодушно-серый, что хотелось плакать,
когда я шел в фольварк Жабичи, который
принадлежал Кульшам. Низкие серые тучи
ползли над торфяными болотами.
Казарменный, однообразный лежал передо
мной пейзаж. На ровной коричневой
поверхности равнины кое-где двигались
серые пятна: пастух пас овец. Я шел краем
Волотовой прорвы, и глазу буквально не на
чем было отдохнуть. Что-то темное лежало
в траве. Я подошел ближе. Это был
огромный, метра три в длину, каменный
крест. Повалили его давно, потому что даже
яма, в которой он стоял, почти сровнялась с
землей и заросла. Буквы на кресте были
едва видны: «Раб божий Роман умер здесь
тут наглай смерцю. Лёзныя людзі, маліцеся скорой смертью. Странствующие люди,
за душу яго, каб і за вашу хтось памаліўся, молитесь за душу его, чтоб и за вашу кто-то
злашча модлы вашы асабліва Богу да помолился, потому как молитвы ваши
душы». особенно Богу по душе».
Я доўга стаяў ля яго. Вось, значыцца, месца, Я долго стоял возле него. Вот, значит, где
дзе загінуў Раман Стары!… погиб Роман Старый!…
— Пане, пане літасцівы, — пачуў я голас за — Пане, пане милостивый, — услышал я
спіною. голос за спиной.
Я павярнуўся. Жанчына ў фантастычных Я обернулся. Женщина в фантастических
лахманах стаяла за мною і працягвала руку. лохмотьях стояла позади меня и
Маладая, яшчэ даволі прыгожая, яна мела протягивала руку. Молодая, еще довольно
такі абцягнуты жоўтай скурай страшны красивая, но лицо ее, обтянутое желтой
твар, што я апусціў вочы. На руках яе кожей, было такое страшное, что я опустил
ляжала дзіця. Я падаў ёй. глаза. На руках у нее лежал ребенок. Я
подал милостыню.
— Мо хлеба трошкі будзе ў пана? Я, баюся, — Может, у пана есть хоть трошки хлеба?
не дайду. І Ясік памірае… Я, боюсь, не дойду. И Ясик умирает…
— А што з ім? — А что с ним?
— Не ведаю, — бязгучна сказала яна. — Не знаю, — беззвучно сказала она.
У маёй кішэні знайшлася цукерка, я даў яе В моем кармане нашлась конфета, я дал ее
жанчыне. Але дзіцёнак не еў. женщине, но ребенок остался
равнодушным.
— Што ж мне рабіць з табою, любая? — Что же мне делать с тобой, бедняжка?
Селянін на валакушы ехаў дарогаю. Я Дорогой на волокуше ехал крестьянин. Я
паклікаў яго, даў яму рубель і папрасіў позвал его, достал рубль и попросил отвезти
завезці жанчыну ў Балотныя Яліны, каб яе женщину в Болотные Ялины, чтоб ее там
там накармілі і далі дзе-небудзь адпачыць. накормили и дали пристанище.
— Дай вам Божа здароўечка, пане, — — Дай вам Бог здоровьечка, пан, — со
бязвольна сказала жанчына. — Нам нідзе слезами прошептала женщина. — Нам
тут не давалі есці. Пакарай Божа тых, хто нигде не давали поесть. Покарай, Боже, тех,
зганяе людзей з зямлі. кто сгоняет людей с земли.
— А хто сагнаў? — А кто согнал вас?
— Пан. — Пан.
— Які пан? — Какой пан?
— Пан Антось. Худы такі… — Пан Антось. Худой такой…
— А як яго прозвішча, дзе ваша вёска? — А как его фамилия, где ваша деревня?

146
— Не ведаю. Тут, за лесам. Добрая вёска. У — Не знаю его фамилии, а веска тут, за
нас і грошы былі, пяць рублёў. Але сагналі. лесом. Добрая веска. У нас и гроши были,
пять рублей. Но согнали.
І ў вачах яе было здзіўленне перад тымі, хто В глазах ее было удивление: почему хозяин
не ўзяў нават пяці рублёў і сагнаў іх з зямлі. не взял даже пяти рублей и согнал их с
земли.
— А муж дзе? — А муж где?
— Забілі. — Убили.
— Хто забіў? — Кто убил?
— Мы крычалі, плакалі, не хацелі ісці. Язэп — Мы кричали, плакали, не хотели уходить.
таксама крычаў. Пасля стралялі. Ён лёг. А Язэп тоже кричал. Потом стреляли. А ночью
ўночы прыйшло дзікае паляванне і пришла дикая охота и утопила в трясине
зацягнула ў багну самых большых самых больших крикунов. Они исчезли…
крыкуноў. Яны зніклі… Больш ніхто не Больше никто не кричал.
крычаў.
Я паспяшыў адправіць іх, а сам пайшоў Я поспешил отправить их, а сам пошел
далей, не памятаючы сябе ад роспачы. Божа дальше, не помня себя от отчаяния. Боже,
мой, якая цемра! Якая забітасць! Як какая темнота! Какая забитость! Как
звараціць гэту гару? У Дубатоўка мы зжэрлі своротить эту гору? У Дубатовка мы
столькі, што хапіла б сорак Ясікаў сожрали столько, что хватило бы спасти от
выратаваць ад смерці. Галоднаму не даюць смерти сорок Ясиков. Голодному не дают
хлеба, ягоны хлеб аддаюць салдату, які хлеба, его хлебом кормят солдата, который
страляе ў яго за тое, што ён галодны. стреляет в него за то, что он голоден.
Дзяржаўная мудрасць! І гэтыя няшчасныя Государственная мудрость! И эти
маўчаць. За якія грахі караешся ты, мой несчастные молчат! За какие грехи
народ, за што ты мяцешся па ўласнай зямлі, караешься ты, мой народ, за что ты
як асенняе лісце? Які забаронены яблык з'еў мятешься по своей же родной земле, как
першы Адам майго племя? осенняя листва? Какое запрещенное яблоко
съел первый Адам моего племени?
Адны жэрлі не ў сябе, другія паміралі пад Одни жрали как не в себя, другие умирали
іхнімі вокнамі. Вось павалены крыж над под их окнами от голода. Вот поваленный
адным, які шалеў ад тлушчу, а вось крест над тем, кто бесился с жиру, а вот
паміраючы дзіцёнак. Вякамі ішла гэтая умирающий от голода ребенок. Веками
мяжа паміж аднымі і другімі — і вось существовала эта граница между одними и
канец, лагічнае завяршэнне: адзічэнне, другими — и вот конец, логическое
цемра ва ўсёй дзяржаве, тупы жах, голад, завершение: одичание, мрак во всем
вар'яцтва. І ўся Беларусь — адзінае поле государстве, тупой ужас, голод, безумие. И
смерці, над якім вые вецер, гной пад нагамі вся Беларусь — единое поле смерти, над
тлустай, задаволенай усім худобы. которым воет ветер, навоз под ногами
147

Не памоляцца над табою лёзныя людзі,
Раман Стары. Плюне кожны на твой пахілы
крыж. І дай Божа мне сілы выратаваць
апошнюю з твайго роду, якая ні ў чым не
вінаватая перад няўмольнай праўдай мачыхі
нашай, беларускай гісторыі.
Няўжо такі забіты, няўжо такі мёртвы мой Неужели такой забитый, такой мертвый мой
народ? народ?
…Мне давялося хвілін сорак прадзірацца
праз невысокі, вельмі вільготны лясок за
Волатавай прорвай, пакуль я не выбіўся на
сцежку, зарослую і вузкую. Паабапал яе
стаялі амаль абляцелыя асіны. Сярод іх
чырвонага масіву плямамі выдзяляліся
жоўтыя бярозы і амаль зялёныя яшчэ дубы.
Сцежка спусцілася ў яр, дзе бег ручай з
карычневай, як густы чай, вадою. Берагі
ручаіны былі зялёнымі і мяккімі ад імхоў, і
такія самыя зялёныя масты з бураломных
дрэў злучалі іх. Па бураломінах ручай і
пераходзілі, бо на некаторых мох быў
здзёрты.
Глуха і бязлюдна было тут. Зрэдку цінькала
ў верхавінах дрэў маленькая птушка, ды
яшчэ самотныя лісцікі падалі і павісалі на
павуціне паміж дрэў. Вада ручаіны несла
сумныя жоўтыя і чырвоныя чоўнікі лісцяў,
а ў адным месцы, дзе быў вір, лісце
круцілася ў вечным танцы, быццам там
вадзянік варыў з яго суп на вячэру. Каб
перайсці цераз ручай, мне давялося зламаць
на падпорку даволі тоўстую, але зусім
сухую асінку, зламаць адным ударам нагі.
За ярам лес зрабіўся зусім густым. Сцежка За оврагом лес погустел. Тропинка исчезала
знікала ў непралазным гушчары, яе в непролазной чаще, ее окружали джунгли
148
тучного, довольного всем скота.
Не помолятся над тобой странствующие
люди, Роман Старый. Плюнет каждый на
твой упавший крест. И дай Боже мне силы
спасти последнюю из твоего рода, которая
ни в чем не повинна перед неумолимой
правдой мачехи нашей, белорусской
истории.
…Мне пришлось минут сорок пробираться
сквозь невысокий влажный лесок за
Волотовой прорвой, пока не выбрался на
заросшую и узкую тропинку. По обе
стороны стояли начавшие облетать осины.
Посреди их багрового массива яркими
пятнами выделялись пожелтевшие березы и
почти еще зеленые дубы. Тропинка сбежала
в овраг, где журчал ручей с коричневой, как
крепкий чай, водой. Берега ручья были
устланы мягким зеленым мхом, такие же
зеленые мосты из поваленных бурей
деревьев соединяли их. По этим стволам
ручей и переходили — на некоторых был
содран мох.
Глухо и безлюдно было окрест. Изредка в
вершинах деревьев тенькала маленькая
птичка, да еще падали оттуда одинокие
листья и повисали в паутине меж деревьев.
Ручей нес грустные желтые и красные
лодочки-листья, а в одном месте, где был
небольшой омут, они кружились в вечном
танце, словно там водяной варил из них
вечерю. Чтобы перейти ручей, мне
пришлось сломать для опоры довольно
толстую, но совсем сухую осину, сломать
одним ударом ноги.
акружалі джунглі з малінніку, сухой
крапівы, ажыны, дудніку і іншай дрэні.
Хмель бег на дрэвы, як зялёнае полымя,
абкручваў іх, выдзіраўся на волю і цэлымі
снапамі звісаў, чапляючы мяне за галаву.
Хутка з'явіліся першыя адзнакі жыцця:
кусты здзічэлага бэзу сярод дрэў,
прамакутнікі лепш угноенай зямлі (былыя
курціны), спадарожнік чалавека — вялізны
дзядоўнік. Хутка бэз стаў такім густым, што
не пралезеш. Я ледзь выдзерся з яго на
маленькую галявіну, на якой стаяў надзейна
схаваны дом. На каменным высокім
падмурку, з каменным ганкам і драўлянымі
калонамі, якія за памяці дзядоў былі,
напэўна, пафарбаваныя ў белы колер, ён
нахіліўся на мяне, як смяротна паранены,
які вось-вось упадзе. Перакошаныя ліштвы,
абадраная ашалёўка, шыбы, вясёлкавыя ад
старасці. На парадным ганку паміж
прыступкамі выраслі лопухі, ваўчкі,
магутны скрыпень, які амаль закрываў
дзверы. А да чорных дзвярэй праз калюжу
былі пакладзены дзве цагліны. Дах быў
зялёны, тоўсты ад тлустых пушыстых
імхоў. У шэрае акенца ўнутранасць хаты
здавалася панурай і занядбанай. Словам,
хатка на курыных ножках. Не хапала толькі
бабы-ягі, якая ляжала б на дзевятай цагліне
і казала: «Фу-фу, чалавечым духам тхне!»
Але хутка з'явілася і яна. У акно на мяне
глядзеў твар жанчыны, такі сухі, што
здаваўся чэрапам, абцягнутым жоўтай
скурай. Сівыя патлы валасоў падалі на
плечы. Пасля з'явілася рука, якая ківала мне
сухім, як курыная костка, пальцам.
Я стаяў знадворку, не ведаючы, да мяне ці Я стоял во дворе, не зная, кому адресуется
149
малинника, сухой крапивы, ежевики,
медвежьей дудки и прочей дряни. Хмель
взбирался на деревья, словно зеленое пламя,
обвивал их и целыми снопами свешивался
вниз, цепляя меня за голову. Вскоре
появились первые признаки жизни
человека: кусты одичавшей сирени,
прямоугольники удобренной земли (бывшие
клумбы), спутники человека — высокие
лопухи. Заросли сирени стали такими
густыми, что я едва выбрался из них на
маленькую поляну, на которой стоял
надежно скрытый дом. На высоком
каменном фундаменте с кирпичным
крыльцом и деревянными колоннами,
которые еще, наверное, при дедах были
покрашены в белый цвет, он накренился на
одну сторону, как смертельно раненный,
который вот-вот упадет. Перекошенные
наличники, оторванная обшивка, радужные
от старости стекла. На парадном крыльце
между ступеньками выросли лопухи,
череда, мощный кипрей, почти
загораживающий дверь. А к черному ходу
через лужу были набросаны кирпичи.
Крыша — зеленая и толстая от жирных,
пушистых мхов. Я заглянул в серое окошко:
внутри дом казался еще более мрачным и
запущенным. Словом, избушка на курьих
ножках. Не хватало только бабы-яги,
которая лежала б на девятом кирпиче и
говорила: «Фу, человечьим духом пахнет!»
Но вскоре появилась и она. В окно на меня
смотрело женское лицо, такое сухое, что
казалось черепом, обтянутым желтым
пергаментом. Седые патлы падали на плечи.
Потом появилась рука, похожая на куриную
лапу. Рука манила меня сухим сморщенным
пальцем.
да каго іншага звернуты гэты зварушлівы этот жест.
прызыў.
Пасля адчыніліся дзверы, і на двор Дверь открылась, и в щель просунулась та
высунулася тая самая галава. же голова.
— Сюды, літасцівы пан Грыгор, — сказала — Сюда, милостивый пан Грыгор, —
галава. — Тут забіваюць няшчасных ахвяр. произнесла голова. — Здесь убивают
несчастные жертвы.
Не скажу, каб пасля такога суцяшальнага Не скажу, чтобы после такого
запэўнення мне палка захацелася зайсці ў утешительного сообщения мне очень уж
гэты дом, але старая сышла з прыступкі і захотелось войти в дом, но старуха
працягнула мне над лужынаю руку. спустилась на нижнюю ступеньку крыльца
и протянула мне над лужей руку.
— Я даўно чакала вас, мужны збаўца. — Я давно ожидала вас, мужественный
Справа ў тым, што мой раб Рыгор выявіўся избавитель. Дело в том, что мой раб Рыгор
душыцелем накшталт Сіняй Барады. Вы оказался душителем наподобие Синей
памятаеце, мы чыталі з вамі пра Жыля Бороды. Вы помните, мы читали с вами про
Сінюю Бараду. Такі гжэчны, галантны Жиля Синюю Бороду. Такой галантный
кавалер. Я б даравала Рыгору, каб ён кавалер. Я простила бы Рыгору все, если б
забіваў так галантна, але ён хлоп. Што он убивал так же галантно, но он холоп. Что
зробіш? поделаешь?
Я пайшоў за ёю. У перадпакоі ляжалі на Я пошел за нею. В передней прямо на полу
падлозе кажух, побач з ім сядло, віселі на лежал полушубок, рядом с ним седло, на
сцяне бізун і некалькі закарэлых лісіных стене висела плеть и несколько заскорузлых
шкур. Акрамя таго, тут стаяў трохногі лисьих шкур. Кроме того, стоял трехногий
зэдлік і ляжаў бокам партрэт нейкага табурет и лежал на боку портрет какого-то
мужчыны, брудны і прадзёрты наўскос. А ў мужчины, грязный, порванный наискось. А
наступным пакоі быў такі гармідар, як в комнате был такой кавардак, будто
быццам тут змяшчаўся чатырыста год таму четыреста лет назад тут помещался филиал
філіял Грунвальдскай бітвы і з тых часоў Грюнвальдской битвы и с тех времен здесь
тут больш не змяталі пылі і не мылі шыб. ни пыль не сметали, ни стекол не мыли.
Стол з ножкамі ў выглядзе антычных Кособокий стол с ножками в виде античных
гермаў быў пастаўлены коса, ля яго крэслы, гермов, возле него кресла, похожие на
падобныя на ветэранаў вайны, бязногіх і ветеранов войны, безногих и едва дышащих.
ледзь дыхаючых. Шафа ля сцяны нахілілася Шкаф у стены накренился и грозил упасть
і пагражала ўпасці камусь на галаву. Ля на первого, кто к нему подойдет. Возле
дзвярэй стаяў на падлозе вялікі бюст двери на полу — большой бюст Вольтера,
Вальтэра, вельмі падобнага на гаспадыню, і очень смахивающего на хозяйку. Он
какетліва на мяне паглядаў з-пад анучы, кокетливо поглядывал на меня из-под
якая замест лаўраў вянчала ягоную галаву. тряпки, которая вместо лавров венчала его
150
У адным кутку прыткнулася трумо, голову. В одном углу приткнулось
запэцканае нечым вельмі падобным на заляпанное чем-то очень похожим на
птушыны памёт. Апрача таго, верхняя птичий помет трюмо. Верхняя его половина
палова трумо была пакрыта шарам пылу, была к тому же покрыта плотным слоем
затое з ніжняй паловы пыл быў старанна пыли, зато нижнюю тщательно протерли.
сцёрты. Чарапкі пасуды, скарынкі хлеба, Осколки посуды, корки хлеба, рыбьи кости
косткі рыбы пакрывалі падлогу. Усё гэта валялись всюду. Все это было, как в гнезде
было, як у гняздзе птушкі-зімародка, дно зимородка, дно которого выстлано рыбьей
якога выслана рыбнай лускою. І сама чешуей. И сама хозяйка напоминала
гаспадыня нагадвала зімародка, гэту зимородка, эту мрачную и странную птицу,
змрочную і дзівосную птушку, якая любіць которая любит одиночество.
самоту.
Яна павярнулася да мяне, я пабачыў зноў яе Она обернулась ко мне, и я снова увидел ее
твар, на якім нос павіс амаль да падбародка, лицо, с нависшим над самым подбородком
і рот з вялікімі зубамі. Зубы здаваліся носом и огромными зубами.
асабліва вялікімі, бо былі адкрыты разам з
дзяснамі, як быццам на твары не хапіла
скуры на тое, каб прыкрыць рот.
— Рыцар, чаму б вам не сцерці гэты пыл, з — Рыцарь, почему бы вам не вытереть пыль
верхняй паловы трумо? Я хацела б бачыць с верхней половины трюмо? Я хотела б
сябе ва ўвесь рост. Ва ўсёй прыгажосці. видеть себя во весь рост. Во всей красе.
Я толькі хацеў было выканаць гэта, як яна Я в нерешительности переминался с ноги на
раптам сказала: ногу, не зная, как выполнить ее просьбу, а
она вдруг сказала:
— А вы вельмі падобны да майго — А вы очень похожи на моего покойного
нябожчыка мужа. Ух, які гэта быў чалавек! мужа. Ух, какой это был человек! Он живым
Ён жыўцом узнёсся на неба, першы з вознесся на небо, первый из людей после
людзей пасля Іллі-прарока. А Раман жывым Ильи-пророка. А Роман живым попал в
трапіў у апраметную. Гэта ўсё злы геній преисподнюю. Это все злой гений яновской
яноўскага наваколля — дзікае паляванне округи — дикая охота короля Стаха. Со дня
караля Стаха. З таго дня я пакінула смерти моего мужа я перестала убирать в
прыбіраць у гэтым доме на знак сваёй доме в знак траура. Правда, красиво? И так
жалобы. Праўда, прыгожа? І так романтично!
рамантычна!
Яна какетліва ўсміхнулася да мяне і пачала Она кокетливо улыбнулась и начала строить
строіць вочкі па няпісаных правілах глазки по неписаным правилам пансионов
пансіёнаў высакародных дзявіц: «Вочкі на благородных девиц: «глазки на собеседника,
субяседніка, пасля ўбок з лёгкім нахілам потом в сторону с легким наклоном головы,
галавы, зноў на субяседніка, у верхні кут снова на собеседника, в верхний угол зала и
151
залы і ў зямлю». в землю».
Гэта была злосная пародыя на чалавечыя Это была злая пародия на человеческие
пачуцці. Усё адно як малпа пачала б чувства. Все равно как если б обезьяна
нечакана спяваць песню Афеліі ў начала неожиданно исполнять песню
англійскім арыгінале. Офелии в английском оригинале.
— Тут прыгожа. Толькі жахліва! Уй, як — Здесь красиво. Только страшно! Ой, как
жахліва! Бр-р-р!… Бр-р-р!… страшно!
Яна раптам кінулася ад мяне на падлогу і Она вдруг бросилась от меня на пол и
залезла галавою пад купу нейкіх брудных зарылась головой в кучу какого-то грязного
ануч. тряпья.
— Прэч! Прэч адсюль! Вы кароль Стах! — Прочь! Прочь отсюда! Вы король Стах!
Жанчына білася і крычала, яе жоўтая нага Женщина билась в истерике и громко
выглядала з пыльных рызманоў. Я з жахам кричала. Я с ужасом подумал, что,
падумаў, што, магчыма, такі будзе лёс усіх возможно, такая судьба ждет всех людей
людзей наваколля, калі незразумелы жах округи, если непонятный страх будет и
будзе і далей чорным крылом вісець над дальше черным крылом висеть над этой
гэтай зямлёй. землей.
Я збіраўся адступіць, як нечая рука лягла на Я стоял в растерянности, когда чья-то рука
маё плячо і грубы мужчынскі голас сказаў: легла мне на плечо и грубый мужской голос
сказал:
— Чаго вы тут? Хіба вы не бачыце, што яна — Зачем вы здесь? Разве не видите, что она
трохі… дзівачка? немного… не в себе? Чудная?
Хлоп пайшоў у перадпакой, прынёс адтуль Мужик пошел в прихожую, принес оттуда
прадзёрты партрэт мужчыны ў фраку і з продырявленный портрет и поставил на
«Уладзімірам» у пятлічцы і паставіў яго на стол. На портрете был изображен пожилой
стол. Пасля выцягнуў жанчыну з рызманоў, мужчина во фраке и с «Владимиром» в
пасадзіў яе перад партрэтам. петлице. Потом вытащил женщину из
тряпья, усадил перед портретом.
— Пані Кульша, гэта не кароль Стах, не. — Пани Кульша, это не король Стах, нет.
Гэта з'явіўся пан фельдмаршал паглядзець Это явился пан фельдмаршал поглядеть на
на славутую тутэйшую красуню. А кароль известную здешнюю красавицу. А король
Стах, вось ён, на партрэце, ён зусім мёртвы Стах — вот тут на портрете, он мертв и
і нікога не можа забіць. никого не может убить.
Жанчына паглядзела на партрэт. Сціхла. Женщина посмотрела на портрет. Умолкла.
Мужчына дастаў з-за пазухі кавалак хлеба, Мужчина достал из-за пазухи кусок хлеба,
чорнага, як зямля. Старая паглядзела на черного, как земля. Старуха радостно
невядомага, засмяялася радасна і пачала рассмеялась. Она начала отщипывать хлеб и
шчыкаць пальцамі хлеб і класці яго ў рот, класть его в рот, не сводя глаз с портрета.
152
усё гледзячы на партрэт.
— Кароль Стах. Мужанёк ты мой. Што — Король Стах. Муженек ты мой. Что
вароціш свой твар?! воротишь свое лицо?!
Яна то драпала партрэт, то радасна нешта Она то царапала портрет, то радостно что-то
шаптала яму і ўсё ела хлеб. Мы атрымалі шептала ему и все ела хлеб. Я получил
магчымасць размаўляць. Я глядзеў на возможность рассмотреть неизвестного. Он
мужчыну, апранутага ў сялянскую світку і был лет тридцати, в крестьянской свитке и в
поршні — скураныя палескія лапці, а ён поршнях — кожаных полесских лаптях.
глядзеў на мяне. Мужчына быў год пад Высокий, хорошо сложенный, с могучей
трыццаць, выключна высокі і добра выпуклой грудью, немного сгорбленной,
складзены, з магутнымі пукатымі грудзьмі, когда сидел, спиной и загорелой шеей.
трохі гарбаватай, калі сядзеў, спіною і Длинные усы делали лицо суровым и
загарэлай шыяй. Доўгія вусы рабілі твар жестковатым. Это впечатление усиливали
суровым і жарсткаватым. Гэтаму ўражанню еще две морщинки меж бровей и широко
дапамагалі яшчэ дзве зморшчкі паміж поставленные жгучие глаза. Белая магерка
броваў і шырока пастаўленыя пякучыя была низко надвинута на лоб. Чем-то
вочы. Белая магерка была насунута нізка на вольным, лесным веяло от него.
лоб. Чымсьці вольным, лясным веяла ад
яго.
— Вы, пэўна, Рыгор, вартаўнік Кульшы? — Вы, наверное, Рыгор, сторож Кульши?
— Так, — адказаў ён з іроніяй. — А вы, — Да, — ответил он с иронией. — А вы,
напэўна, новы госць пані Яноўскай? Чуў я видимо, гость пани Яновской? Слыхал о
пра такую птушку. Добра спяваеце. такой птице. Хорошо поете.
— І вы заўжды так з ёю? — Я паказаў на — И вы всегда так с нею? — Я кивнул на
старую, якая засяроджана плявала ў старуху, сосредоточенно плевавшую на
партрэт. портрет.
— Заўжды. Вось ужо два гады, як яна такая. — Всегда. Вот уже два года, как она такая.
— А чаму вы яе не завязеце ў павет — А почему вы не отвезете ее в уезд
лячыць? лечить?
— Шкода. Як была здаровая, дык госці — Жалко. Когда была здорова, то гости
ездзілі, а зараз ніякая сабака… Шляхта! ездили, а теперь ни одна собака… Шляхта!
Паночкі нашы, туды іх… Паночки наши, туды их…
— І цяжка даводзіцца? — И трудно приходится?
— Ды не, калі я на паляванні, дык Зося — Да нет, коли я на охоте, то Зося
глядзіць за ёю. Ды яна не часта шалее. І не приглядывает за нею. Да она не часто
патрабуе многа. Толькі хлеба вельмі многа шалеет. И ничего не требует. Только хлеба
есць, а так нічога не хоча. Ён выцягнуў з богато ест, а больше ничего не хочет. Он
кішэні яблык і працягнуў старой: вытащил из кармана яблоко и протянул
153
 старухе.
— На, пані шаноўная. — Возьми, уважаемая пани.
— Не хачу, — адказала тая, упісваючы — Не хочу, — ответила та, уписывая хлеб.
хлеб. — Паўсюль атрута, толькі хлеб — Всюду отрава, только хлеб чистый,
чысты, божы. Божий.
— Бачыце, — сказаў Рыгор змрочна. — — Бачите, — сказал Рыгор мрачно. —
Сілком раз на дзень гарачым кормім. Силком раз в день кормим горячим. Иногда
Пальцы мне часам пакусае, калі даём, так і пальцы мне покусает: когда даем еду — так
схопіць. А нядрэнная была пані. Ды хоць і ухватит… А неплохая была пани. Да хоть
дрэнная, нельга кідаць божую душу. бы и плохая, неможно оставлять божью
душу.
І ён усміхнуўся такой вінаватай дзіцячай И он улыбнулся такой виноватой детской
усмешкаю, што я здзівіўся. улыбкой, что я удивился.
— І чаго гэта яна? — И отчего это она?
— Спалохалася пасля смерці Рамана. Усе — Испугалась после смерти Романа. Все
яны тут у чаканні жывуць, і, я скажу, они живут в ожидании, и, скажу вам,
большасці так і трэба. Мудрагелілі над большинству так и треба. Мудровали над
нашым братам. нашим братом.
— Ну, а Яноўскай таксама? — Ну, а Яновская?
— Пра Яноўскую не скажу. Добрая баба. Яе — На Яновскую грех казать. Добрая баба.
шкада. Ее жалко.
Я нарэшце асмеліўся. Я зразумеў — гэта не Я, наконец, осмелел, ибо понял — это не
здраднік. предатель.
— Слухай, Рыгор, я прыйшоў сюды, каб — Слушай, Рыгор, я пришел сюда, чтоб кое
спытаць пра тое-сёе. о чем спросить.
— Пытай, — сказаў ён, таксама — Спрашивай, — сказал он, тоже переходя
пераходзячы на «ты», што мне вельмі на «ты», что мне очень понравилось.
спадабалася.
— Я вырашыў разблытаць гэтую справу з — Я решил распутать это дело с охотой
паляваннем караля Стаха. Разумееш, ніколі короля Стаха. Понимаешь, никогда не видел
не бачыў прывідаў, хачу рукамі памацаць. привидений, хочу руками пощупать.
— Прывіды… — гмыкнуў ён. — Добрыя — Привидения… Привиды… — хмыкнул
прывіды, калі іхнія коні самым сапраўдным он. — Хороши привиды, ежели их кони
гноем свае сляды пэцкаюць. І потым, оставляют на дороге самый настоящий
навошта вам гэта, пан ласкавы? Якія такія помет. Однако нашто вам это, ласковый
прычыны? пан? Какие такие причины?
— Не называй ты мяне панам. Я такі самы — Не называй меня паном. Я такой же пан,
154
пан, як ты. А прычына — што ж… цікава как и ты. А причина — что ж… просто
проста. І шкада гаспадыню і многіх людзей. интересно. И жаль хозяйку и многих других
людей.
— Так. Пра гаспадыню і я чую, — скоса — Да. Про хозяйку вашу и я слыхал, —
глянуў Рыгор і хмурна ўсміхнуўся. — Мы искоса взглянул Рыгор и хмуро улыбнулся.
гэтыя рэчы разумеем. Гэта ўсё адно як Зося — Мы эти вещи понимаем. Это все равно
мне. А чаму ты мне не кажаш, што ты на іх как для меня Зося. А почему не говоришь,
злуешся, адпомсціць жадаеш? Я ж ведаю, что сердит на них, желаешь отомстить? Я
як ты ад дзікага палявання ля ракі ўцякаў. ведь знаю, как ты от дикой охоты возле реки
удирал.
Я быў уражаны: Я был поражен.
— Адкуль ведаеш? — Откуда ты это знаешь?
— У чалавека ёсць вочы, і кожны чалавек — У каждого человека есть глаза, и каждый
пакідае след на зямлі. Толькі нявістныя не человек оставляет следы на земле. Удирал
бачаць. Уцякаў ты, як чалавек з розумам. А ты, как человек с умом. Плохо то, что их
вось горш тое, што я іхнія сляды заўжды следы я всегда теряю. И начинаются они, и
губляю. І пачынаюцца яны, і канчаюцца на кончаются на большаке.
гасцінцы.
Я распавёў яму пра ўсё, з самага пачатку. Я рассказал обо всем с самого начала. Рыгор
Рыгор сядзеў нерухома, вялікія шурпатыя сидел неподвижно, большие шершавые
рукі яго ляжалі на каленях. руки его лежали на коленях.
— Я даслухаў, — сказаў ён проста, калі я — Я выслушал, — сказал он просто, когда я
скончыў. — Ты мне падабаешся, пан. З окончил. — Ты мне нравишься, пан. Из
мужыкоў, ці што? І я так думаю, што ты мужиков, что ли? Я так думаю, что если не
калі і не з мужыкоў, дык ля мужыкоў блізка из мужиков, то возле мужиков лежал
ляжаў. І сам я даўно думаў гэтых зданях близко. Я и сам давно хотел эти привиды
трахануць, каб пер'е паляцела, ды таварыша тряхнуть, чтобы перья полетели, да
не было. Калі не жартуеш, давай разам. Але товарища не было. Если не шуткуешь, давай
ж, бачу я, ты гэта толькі зараз прыдумаў: вместе. Однако, бачу я, ты это только теперь
звярнуцца да мяне. Чаму раптам так придумал: обратиться ко мне. Почему вдруг
прыдумаў? І чаго хацеў да гэтага? так? И чего хотел до этого?
— Чаму вырашыў, сам не ведаю. Пра цябе — Почему решил, сам не знаю. О тебе
казалі, што ты Яноўскую, калі яна сіратой хорошо говорили: когда Яновская осталась
засталася, шкадаваў. Надзея Раманаўна сиротой, ты ее очень жалел. Панна Надежда
казала, што ты нават хацеў вартаўніком у рассказывала мне, что ты даже хотел
Балотныя Яліны перайсці, ды не перейти в Болотные Ялины сторожем, но
атрымалася. Ну і потым спадабалася мне, что-то помешало. Ну, и потом мне
што ты незалежны, што хворую так понравилось, что ты независимый, что
даглядаеш. А да гэтага я проста жадаў больную жалеешь. А раньше мне просто
155
спытаць, чаму якраз у той вечар, калі хотелось спросить, почему как раз в тот
загінуў Раман, дзяўчынка затрымалася ў вечер, когда погиб Роман, девочка
Кульшаў? задержалась у Кульшей?
— Чаму затрымалася, я ведаю. У той дзень — Почему задержалась, я и сам не знаю. В
у маёй гаспадыні дзяўчаты сабраліся з тот день у моей хозяйки собрались девчата
навакольных фальваркаў. Весела было. А из окружающих фольварков. Было весело. А
вось чаму яе, Яноўскую, запрасілі сюды — вот почему Яновскую пригласили — тоже
я не ведаю, яна ж тут колькі гадоў да гэтага не знаю, она ведь не была тут много лет. Но
не была. Але пані, самі бачыце, якая, яна не сами бачыце, какая пани, она не скажет.
скажа.
— Чаму не, — усміхнулася раптам амаль — Почему не скажет, — вдруг почти
разумна старая. — Я скажу. Я зусім не разумно улыбнулась старуха. — Я скажу. Я
звар'яцела, мне проста так зручна і не сошла с ума, мне просто так удобно и
бяспечна. Папрасіў запрасіць бедную безопасно. Пригласить бедную Надзейку
Надзейку пан Гарабурда. І ягоная ж попросил Гарабурда. И его племянница
пляменніца была тады ў мяне. Такому была тогда у меня. Такому рыцарю, как вы,
рыцару, як вы, пан фельдмаршал, я ўсё пан фельдмаршал, я все скажу. Да, да, это
скажу. Так, так, гэта Гарабурда даў тады Гарабурда посоветовал нам тогда взять к
такую параду ўзяць дзіця. У нас усе такія себе ребенка. У нас все такие добрые. Наши
добрыя. Нашыя вэксалі ў пана Дубатоўка — векселя у пана Дубатовка — он их не
ён іх не падаваў да сыскання. Гэта, маўляў, подавал к взысканию. Это, мол, залог того,
залог, што будзеце часта ездзіць да мяне ў что будете ездить ко мне почаще в гости,
госці, піць віно. Я вас зараз нават сілаю пить вино. Я теперь даже силой могу
магу запрасіць піць гарэлку… Так, усе заставить вас пить водку… Да, все
запрашалі Надзейку. Гарабурда, і приглашали Надежду. Гарабурда, и
фельдмаршал Каменскі, і Дубатоўк, і Раман фельдмаршал Каменский, и Дубатовк, и
і кароль Стах. Вось гэты. А бедная ж твая Роман, и король Стах. Вот этот. А бедная ж
галовачка! А ляжаць жа твае косы залатыя твоя головушка, Надзейка! А лежат же твои
поруч з бацькавымі касцямі. косы золотые рядом с костями отца!
Мяне перасмыкнула ад гэтага галошання па Меня передернуло от этого причитания и
жывым чалавеку. плача по живому человеку.
— Бачыце, нямнога даведаліся, — панура — Бачите, немного узнали, — хмуро сказал
сказаў Рыгор. — Выйдзем на хвіліну. Рыгор. — Выйдем на минутку.
Калі мы выйшлі і лямант старой сціхнуў, Когда мы вышли и вопли старухи затихли,
Рыгор буркнуў: Рыгор сказал:
— Дык давайце шукаць разам. Карціць і — Что ж, давайте шукать вместе. И меня
мая душа на гэта дзіва паглядзець. Я буду подмывает поглядеть на это диво. Я буду на
на зямлі шукаць і сярод простых людзей, а земле шукать и среди простых людей, а вы в
вы ў паперках ды сярод шляхты. Можа, і бумагах и среди шляхты. Может, и найдем.
156
знойдзем.
Вочы яго раптам сталі злоснымі, вугальныя Глаза его вдруг стали злыми, угольные
бровы з'ехаліся да пераносся: брови съехались к переносице.
— Бабы д'яблам выдуманыя. Іх трэба ўсіх — Бабы, дьяволом выдуманные. Их всех
задушыць, а за нямногіх, што застануцца, передушить надобно, а из-за тех немногих,
хлопцам усім перадушыцца. Але што что останутся, всем хлопцам передавиться.
зробіш… Но что поделаешь…
І лагічна скончыў: И неожиданно закончил:
— Вось і я, хоць шкада маёй лясной волі, — Вот и я, хотя и жалко моей лесной
хоць, можа, і дажыву век адзін у лесе, усё ж свободы, все же иногда о Зоське думаю,
часам пра Зоську думаю, якая тут таксама которая тоже тут живет. Может, и женюсь.
жыве. Можа, і ажанюся. Яна кухаркаю тут. Она кухарка. А может, и проживу век один,
Дык вось што я скажу табе, сябар. Таму я і в лесу. Потому я и тебе поверил, что сам
табе паверыў, што сам так часам пачынаў часом начинал беситься из-за чертовых
шалець з-за чортавых бабскіх вачэй. (Я бабьих глаз… (Я совсем так не думал, но не
зусім не думаў пра гэта, але не палічыў посчитал нужным разубеждать этого
патрэбным пераконваць гэтага мядзведзя.) медведя.) Но запомни хорошенько, друг.
Але скажу табе шчыра. Калі ты прыйшоў Если ты пришел подбить меня, а потом
падбіць мяне на гэта, а потым здрадзіць — предать — многие тут на меня зубы точат,
многія тут на мяне зубы точаць, — так і — так знай — не жить тебе на земле. Рыгор
ведай — не жыць табе на зямлі. Рыгор тут никого не боится, наоборот, Рыгора все
нікога не баіцца, наадварот, Рыгора ўсе боятся. И друзья у Рыгора есть, иначе тут не
баяцца. І сябры ў Рыгора ёсць, іначай тут не проживешь. И стреляет эта рука метко.
пражывеш. І страляе гэтая рука добра. Так Словом, знай — убью.
што ведай — заб'ю.
Я глядзеў на яго з дакорам, і ён, глянуўшы Я смотрел на него с укором, и он, глянув
мне ў вочы, засмяяўся, быццам у бочку, і мне в глаза, громко рассмеялся и совсем
зусім іншым тонам скончыў: иным тоном заключил:
— А наогул, я цябе даўно чакаў. Здавалася — А вообще-то, я тебя давно ожидал. Мне
мне чамусьці, што ты гэтай справы так не почему-то казалось, что ты этого дела так не
пакінеш, а калі пойдзеш разблытваць яе — оставишь, а если возьмешься распутывать
мяне не абмінеш. Што ж, дапаможам адзін его — меня не минешь. Что ж, поможем
аднаму. друг другу.
Мы развіталіся з ім на ўзлессі, ля Волатавай Мы простились с ним на опушке, возле
прорвы, дамовіўшыся аб новых сустрэчах. Волотовой прорвы, условившись о новых
Я пайшоў дадому нацянькі, праз парк. встречах. Я пошел домой, напрямик через
парк.
Калі я з'явіўся ў Балотныя Яліны, Когда я возвратился в Болотные Ялины,

157
прысмерак ужо агарнуў парк, жанчына з сумерки уже окутали парк, женщина с
дзіцем спала, нагадаваная ў адным з пакояў ребенком спала в одной из комнат на
на першым паверсе, а гаспадыні не было ў первом этаже, а хозяйки в доме не было.
доме.

Я чакаў яе з гадзіну і, калі стала ўжо зусім Я ожидал ее около часа и, когда уже совсем
цёмна, не вытрымаў, і пайшоў насустрач. Я стемнело, не выдержал и отправился на
не паспеў далёка адысці змрочнай алеяй, як поиски. Я прошел совсем немного мрачной
пабачыў белую постаць, якая палахліва аллеей, когда увидел белую фигуру,
рухалася мне насустрач. испуганно двигавшуюся мне навстречу.
— Надзея Раманаўна! — Панна Надежда!
— О-о, гэта вы? Дзякуй Богу. Я так — О-о, это вы? Слава Богу. Я так
непакоілася. Вы пайшлі нацянькі? беспокоилась. Вы шли напрямик?
І засаромелася, апусціла вочы ў зямлю. Калі И застеснялась, опустила глаза в землю.
мы падыходзілі да палаца, я сказаў ёй ціха: Когда мы подходили к дворцу, я сказал ей
тихо:
— Надзея Раманаўна, ніколі не выходзьце з — Надежда Романовна, никогда не
двара ўначы. Абяцайце мне гэта. выходите из дома вечером. Обещайте мне
это.
Мне ледзь удалося вырваць у яе гэтае Мне едва удалось вырвать у нее это
абяцанне. обещание.

РАЗДЗЕЛ ДЗЕВЯТЫ Глава девятая

Гэта ноч прынесла мне разгадку аднаго
цікавага пытання, якое выявілася зусім
нецікавым, калі не лічыць таго, што я лішні
раз пераканаўся ў тым, што подласць жыве і
ў дурных, добрых, наогул, душах.
Справа ў тым, што я зноў выйшаў уначы на
крокі, пабачыў ахмістрыню са свечкай і
зноў прасачыў яе да пакоя з шафай. Але на
гэты раз я вырашыў не адступаць. Шафа
была пустая, значыцца, шукаць трэба было
там. Я пахітаў дошкі ў задняй сценцы
Эта ночь принесла мне разгадку одного
интересующего меня вопроса, который
оказался вовсе неинтересным. Разве что я
еще раз убедился, что подлость живет и в
общем-то добрых душах глупых людей.
Дело в том, что, услышав ночные шаги, я
снова вышел и увидел экономку со свечой,
снова проследил ее путь к комнате со
шкафом, но в этот раз решил не отступать.
Комната снова была пуста, шкаф — тоже,
но я перещупал все доски задней стенки

158
(шафа стаяла, засунутая ў нішу сцяны), (шкаф стоял в нише), затем попытался
пакруціў усё, што магчыма было круціць. поднять их вверх и убедился, что они
Пасля паспрабаваў падняць іх угару і сдвигаются с места. Бабуся, наверное, была
пераканаўся, што мае спробы маюць глуховата, иначе услышала бы мои
поспех. Бабуля была,напэўна, глухаватая, упражнения. Я с трудом протиснулся в
іначай яна пачула б мае практыкаванні. Я з образовавшуюся щель и увидел сводчатый
цяжкасцю пралез у атвор і пабачыў ход, который круто вел вниз. Стертые от
скляпеністы ход, які спускаўся строма ўніз, времени ступеньки были скользкие, а
як быццам у сутарэнне. Збітыя цагляныя проход таким узким, что я цеплялся
прыступкі збягалі ўніз, і ход быў такі вузкі, плечами за стены. Я с трудом спустился по
што я чапляўся плячыма за сценкі. З ступенькам и увидел небольшую, тоже
цяжкасцю спусціўся па прыступках і сводчатую комнату. Вдоль стен в ней
пабачыў невялічкі, таксама скляпеністы стояли сундуки, окованные полосами
пакоік. Ля сцен яго стаялі скрыні, акутыя железа, два шкафа. Все это было открыто, и
палосамі жалеза, дзве шафы. Усё гэта было повсюду валялись листы пергамента и
адчынена, і аркушы пергаменту і паперы бумаги. Посредине стоял стол, возле него
ляжалі паўсюль. Пасярэдзіне пакоя стаяў грубо сколоченный табурет, а на нем сидела
стол і ля яго грубы табурэт, а на ім сядзела экономка и рассматривала какой-то
ахмістрыня і разглядала нейкі пажоўклы пожелтевший лист. Меня поразило
аркуш. Мяне ўразіў выраз сквапнасці на яе выражение алчности на ее лице.
твары.
Калі я ўвайшоў, яна закрычала з перапуду і Когда я вошел, она закричала с испуга и
паспрабавала схаваць аркуш. Я паспеў попыталась спрятать лист. Я успел схватить
узяць яе за руку. ее за руку.
— Пані ахмістрыня, дайце мне гэта. І ці не — Пани экономка, отдайте это мне. И не
скажаце вы, чаму вы кожную ноч ходзіце скажете ли вы, почему вы каждую ночь
сюды, у таемны архіў, што робіце тут, ходите сюда, в тайный архив, что здесь
нашто палохаеце ўсіх сваімі крокамі? делаете, зачем пугаете своими шагами?
— Ух ты, бацюхна мой, які спрытны!… — — Ух ты, батюшка, какой прыткий!… —
незадаволена сказала яна. — Усё яму быстро оправилась она. — Все ему надо
ведаць трэба. знать…
І, відаць, таму, што знаходзілася на першым И, видимо, потому, что находилась на
паверсе, загаварыла з выразнай народнай первом этаже и не считала нужным
інтанацыяй: церемониться со мной, заговорила с
выразительной народной интонацией:
— А скулля з макам ты не хочаш? Бачыце — А чирья с маком ты не хочешь? Гляди
вы, што яму трэба! І аркуш схаваў. Каб ад ты, что ему понадобилось! И бумагу сховал.
цябе твае дзеці так хлеб на старасці год Чтоб от тебя твои дети так хлеб на старости
хавалі, як ты ад мяне той аркуш! У мяне, ховали, как ты от меня ту бумагу! У меня,
159
можа, больш правоў тут сядзець, чым у может, больше прав быть тут, чем у тебя. А
цябе. А ён, бачыце, сядзіць ды пытаецца. он, гляди ты, сидит да спрашивает. Чтоб
Каб на цябе так верады сядалі ды не тебя так вереды не спросились да и обсели.
пыталіся!
Мне гэта апрыкрала, і я сказаў ёй: Мне это надоело, и я сказал:
— Ты што, у турму захацела? Ты чаго тут? — Ты что, в тюрьму захотела? Ты зачем
Ці, можа, ты адсюль дзікаму паляванню здесь? Или, может, ты отсюда дикой охоте
знакі даеш? знаки подаешь?
Ахмістрыня пакрыўдзілася. Твар яе Экономка обиделась. Лицо ее собралось в
сабраўся ў вялікія зморшчыкі. морщины.
— Грэх вам, пане, — ледзь вымавіла яна. — — Грех вам, пане, — тихо промолвила она.
Я жанчына сумленная, я за сваім прыйшла. — Я женщина честная, я за своим пришла.
Вось яно ў вашай руцэ, тое, што мне Вот оно, в вашей руке, то, что принадлежит
належыць. мне.
Я глянуў на аркуш. Там была выпіска з Я взглянул на лист. Там была выписка из
пастановы камісіі па справе аднадворцаў. Я постановления комиссии по делу
прабег вачыма па радках і ў канцы однодворцев. Я пробежал глазами по
прачытаў: «И хотя оный Закревский и до строкам и в конце прочел: «И хотя оный
сей поры утверждает, что у него есть Закрэуски и до сей поры утверждает, что у
документы в подтверждение своих него есть документы в подтверждение своих
дворянских прав, а также того, что дворянских прав, а также того, что
наследником Яновских по субституции наследником Яновских по субституции
является именно он, а не г-н Гарабурда, является именно он, а не г-н Гарабурда,
дело сие за длительностью двадцатилетнего дело сие за длительностью двадцатилетнего
процесса и бездоказательностью следует процесса и бездоказательностью следует
предать забвению, а прав дворянства, как предать забвению, а прав дворянства, как
недоказанных, г-на Закревского Исидора недоказанных, г-на Закрэуского Исидора
лишить». лишить».
— Ну, і што з гэтага? — спытаў я. — Ну и что из этого? — спросил я.
— А тое, бацюхна мой, — з'едліва — А то, батюшка мой, — язвительно
праспявала ахмістрыня, — што я пропела экономка, — что я Закрэуская, вот
Закрэўская, вось што. А гэта мой бацька так что. А это мой отец судился с великими и
судзіўся з вялікімі ды моцнымі. Не ведала я, сильными. Я не знала, да спасибо добрым
ды, дзякуй добрым людзям, навучылі людям, надоумили, сказали, что должны
розуму, сказалі, што павінны тут недзе где-то здесь быть документы. Взял уездный
быць дакументы. Узяў суддзя павятовы судья десять красненьких, но и совет
дзесяць чырвоненькіх, але ж і параду даў хороший дал. Давайте бумагу.
добрую. Давайце аркуш.

160
— Не дапаможа, — сказаў я. — Гэта ж не — Не поможет, — сказал я. — Это ведь не
дакумент. Тут суд шляхецтва не вызначае. документ. Здесь суд отказывает вашему
Я пра гэтую праверку дробнай шляхты отцу, даже его право на шляхетство не
добра ведаю. Каб ваш бацька меў устанавливает. Я об этой проверке мелкой
дакументы на права субстытуцыі пасля шляхты хорошо знаю. Если б ваш отец имел
Яноўскіх — іншая справа. Але ён іх не документы на право субституции после
падаў — значыцца, не меў. Яновских — другое дело. Но он их не подал
— значит, не имел.
Твар ахмістрыні выразіў пакутлівае На лице экономки отразилась мучительная
імкненне дадумацца да такіх складаных попытка понять такие сложные вещи. Потом
рэчаў. Пасля вусны яе паехалі наперад, і яна она спросила недоверчиво:
спытала недаверліва:
— А можа, Яноўскія іх падкупілі? Кручкам — А может, Яновские их подкупили? Этим
гэтым толькі дай грошы! Я ведаю! І крючкам только давай деньги! Я зна-аю.
адабралі ў майго бацькі дакументы і тут Отняли у моего отца документы, а здесь
схавалі. спрятали.
— А дваццаць год судзіцца вы можаце? — А двадцать лет судиться вы можете? —
спросил я. — Еще двадцать лет.
— Я, бацюхна, да таго часу, напэўна, пайду — Я, батюшка, к тому времени, наверное,
Пану Богу порткі лугаваць. пойду Пану Богу порты стирать.
— Ну, вось бачыце. І дакументаў няма. Усё — Ну, вот видите. И документов нет. Вы ж
ж перарылі. здесь все перерыли.
— Усё, бацюхна, усё. Але ж свайго шкада. — Все, батюшка, все. Однако жаль своего.
— Ды гэта ж толькі няпэўныя звесткі. — Но ведь это только неопределенные
слухи.
— Але ж сваё, свае грошыкі, чырвоненькія, — А денежки — красненькие, синенькие —
сіненькія. свои.
— І гэта вельмі нядобра, капацца ўначы ў — И очень нехорошо рыться ночью в чужих
чужых паперах. бумагах.
— Бацюхна, свае ж грошыкі, — сквапна і — Батюшка, деньги же свои, — тупо тянула
тупа зудзела яна. она.
— Іх вам не адсудзяць, нават калі б — Их вам не отсудят, даже если б и были
дакументы былі. Гэта маярат Яноўскіх на документы. Это майорат Яновских на
працягу трох стагоддзяў ці нават больш. протяжении трех столетий или даже
больше.
— Дык сваё ж, бацюхна, — ледзь не — Но ведь свое, батюшка, — чуть не
плакала яна, і твар яе стаў сквапным да плакала она, и лицо ее стало алчным до

161
агіднасці. — Я б іх, даражэнькіх, зараз у омерзения. — Я их, миленьких, тут же в
шкарпэтку. Грошы б ела, на грошах спала. чулок запихнула б. Деньги ела б, на деньгах
спала б.
— Дакументаў няма, — губляў я цярпенне. — Документов нет, — терял я терпение. —
— Законная наследніца ёсць. Есть законная наследница.
І тут здарылася жахлівае і агіднае. Жанчына И тут произошло что-то ужасное: старуха
выцягнула галаву, шыя яе зрабілася доўгай- вытянула шею — она у нее стала длинной-
доўгай, і, наблізіўшы да мяне твар, длинной — и, приблизив ко мне лицо,
свісцячым шэптам сказала: свистящим шепотом сказала:
— Дык, можа… можа, яна хутка памерла б. — Так, может… может… она скоро умрет.
Твар яе аж прасвятлеў ад такога Лицо ее даже прояснилось от такой
спадзявання. надежды.
— Памерла б, і ўсё. Яна ж слабая, спіць — Умрет, и все. Она слабая, спит плохо,
дрэнна, крыві ў жылах амаль няма, кашляе. крови в жилах почти нету, кашляет. Что ей
Што ёй варта? Споўніцца праклён. Нашто стоит? Исполнится проклятие. Почему
каб палац пану Гарабурдзе, калі тут магла б дворец должен достаться Гарабурде, когда в
жыць я. Ёй што, адмучыцца — і садухі. А я нем могла бы жить я. Ей что, отмучается —
б… и со духом святым. А я бы тут…
Баюся, што я змяніўся ў твары, стаў Наверное, я изменился в лице, стал страшен,
страшны, бо яна адразу ўцягнула галаву ў потому что она вдруг втянула голову в
плечы. плечи.
— На падлу ляціш, варона? — спытаў я. — — На падаль летишь, ворона? А тут не
А тут не падла, тут жывы чалавек. Тут такі падаль, тут живой человек. И такой человек,
чалавек, падэшвы якога ты не варта, які подошвы которого ты не стоишь, который
большае права мае жыць на зямлі, ніж ты, имеет больше права жить на земле, чем ты,
ступа дурная. ступа дурная.
— Б-бацюхна… — блекатала яна. — Б-батюшка… — блеяла она.
— Маўчы, ведзьма! І ты яе ў магілу звесці — Молчи, ведьма! И ты ее в могилу хочешь
хочаш? Усе вы тут такія, аспіды свести? Все вы здесь одинаковые, аспиды
драпежныя! Усе вы за грошы забіць хищные! Все вы за деньги убить готовы
чалавека гатовыя! Усе вы павукі. Усе вы человека! Все вы пауки. Все вы матери за
маці роднай за сінюю паперку не синюю бумажку не пожалеете. А ты знаешь,
пашкадуеце. А ты ведаеш, што такое что такое жизнь, что так легко о смерти
жыццё, што так лёгка пра смерць другога другого человека говоришь? Не перед тобой
чалавека кажаш? Не перад табой бы перлы бы перлы рассыпать, но ты выслушай, ты же
сыпаць, але ты выслухай, ты ж жадаеш, каб хочешь, чтобы она солнце живое, радость,
яна сонца жывое, радасць, добрых людзей, хороших людей, долгие годы, которые ее
доўгія гады, якія яе чакаюць, на рабакоў ждут, сменила на подземных червей. Чтобы
162
падземных змяніла, каб табе на грошах тебе на деньгах спать, из-за которых сюда
спаць, з-за якіх сюды дзікае паляванне дикая охота приходит. Может, ты и
прыходзіць. Можа, ты і Блакітную Голубую Женщину впускаешь? Зачем вчера
Жанчыну сюды пускаеш? Чаму ўчора акно окно в коридоре открывала?
ў калідоры адчыняла?
— Та-тачка ты мой? А я ж яго не адчыняла! — Ба-тюшка ты мой! Я его не открывала!
А холадна ж было… Я яшчэ здзівілася, Ведь было ж холодно… Я еще удивилась,
чаму адчынена! — амаль галасіла яна. почему оно открыто! — почти голосила она.
На твары гэтай поскудзі было столькі боязі, На лице этой погани было столько страха,
што я мог бы змоўкнуць, але не мог. Я что я уже не мог замолчать. Я потерял
згубіў усякую разважлівасць. всякое благоразумие.
— Смерці ёй зычыш! Сабакі зласлівыя, — Смерти ей желаешь! Собаки злобные,
крумкачы! Прэч адсюль! Вон! Яна воронье! Прочь отсюда! Вон! Она
высакародная, ваша гаспадыня, яна, можа, і благородная, ваша хозяйка, она, может, и не
не прагоніць вас, але я абяцаю вам, калі вы прогонит вас, но я обещаю, если вы не
не пойдзеце з палаца, які засмуродзілі сваім оставите этот дворец, который испоганили
дыханнем, вы сядзеце ў турму маімі своим вонючим дыханием, я всех вас в
клопатамі. тюрьму засажу.
Яна пайшла да сходаў, горка плачучы. Я Она пошла к лестнице, горько плача. Я
ішоў за ёй. Мы выбраліся ў пакой, і тут я следовал за ней. Мы поднялись в комнату со
здзіўлена спыніўся. Яноўская стаяла перад шкафом, и тут я остановился, удивленный.
намі ў белай сукні і са свечкай у руках. Твар Яновская стояла перед нами в белом платье
яе быў засмучаны, і яна грэбліва паглядзела со свечой в руках. Лицо ее было грустным,
на ахмістрыню. она брезгливо смотрела на экономку.
— Пан Беларэцкі, я выпадкова чула вашу — Пан Белорецкий, я случайно слышала
размову, чула з самага пачатку. Я ішла ваш разговор, слышала с самого начала. Я
амаль за вамі. Я нарэшце ведаю глыбіню шла почти вслед за вами. Наконец я узнала
сумлення і подласці. А ты, — яна глубину совести и подлости. А ты… — она
звярнулася да Закрэўскай, якая стаяла, обратилась к Закрэвской, понуро стоявшей в
занурыўшыся, убаку, -…заставайся тут. Я стороне, — ты оставайся здесь. Я прощаю
дарую табе, з цяжкасцю, але дарую. тебя. С трудом, но прощаю. Простите и вы,
Даруйце і вы, пан Беларэцкі. Дурным пан Белорецкий. Глупых людей иногда надо
людзям часам трэба дараваць. Бо куды яна прощать. Потому что… Куда она отсюда
пойдзе адсюль. Яе нідзе не возьмуць, уйдет? Она никому не нужна, старая глупая
старую дурную бабу. баба.
Адна сляза скацілася з яе павек. Яна Одна слеза скатилась с ее ресниц. Она
павярнулася і пайшла. За ёю крочыў я. повернулась и пошла. Я пошел следом.
Яноўская спынілася ў канцы калідора і ціха Яновская остановилась в конце коридора и
сказала мне: тихо сказала:
163
— Людзі ламаюцца з-за гэтых папер. Каб не — Люди уродуют души из-за этих бумаг.
забарона продкаў, з якой радасцю я аддала Если бы не запрещение предков, с какой
б камусьці гэты гнілы цёмны дом. Ён мне радостью я отдала б кому-нибудь этот
адна пакута, як і сваё імя. Хоць бы памерці гнилой дом. Он, как и мое имя, для меня
хутчэй. Тады я пакінула б яго гэтай бабе з одна пытка. Хоть бы скорее умереть. Тогда
каменным сэрцам і дурной галавою. Няхай я оставила б его этой бабе с каменным
радавалася б, калі яна здатная так поўзаць сердцем и глупой головой. Пускай бы
на жываце з-за гэтай дрэні. радовалась, если способна ползать на
животе из-за этой дряни.
Мы моўчкі спусціліся ў ніжнюю залу і Мы молча спустились в нижний зал и
падышлі да каміна. Стоячы, глядзелі ў подошли к камину. Стоя, смотрели в огонь,
агонь, чырвоныя адбіткі якога клаліся на багровые отблески которого ложились на
твар Яноўскай. Яна змянілася за апошнія лицо Яновской. За последние дни она
дні, магчыма, пасталела, магчыма, проста заметно изменилась, возможно,
пачала ператварацца ў жанчыну. Напэўна, повзрослела, возможно, просто стала
нічыё вока, акрамя майго, не заўважыла превращаться в женщину. Наверное, никто,
гэтых змен. Толькі я адзін бачыў, што ў кроме меня, не замечал этих перемен.
бледным парастку, які рос у сутарэнні, Только я один видел, что в бледном побеге,
зацеплілася, пакуль яшчэ непрыкметна, что рос в подземелье, затеплилась, пока еще
жыццё. Погляд стаў больш асэнсаваным і незаметно, жизнь. Взгляд стал более
цікаўным да жыцця, хоць застарэлы жах па- осмысленным и любознательным, хотя
ранейшаму ляжаў маскай на твары. Трошкі застарелый страх по-прежнему лежал
больш ажыўленым стала аблічча. Бледны маской на лице. Она стала немного
парастак чамусьці пачынаў ажываць. оживленнее. Бледный росток начинал
почему-то оживать.
— Добра стаяць так, Надзея Раманаўна, — — Хорошо стоять вот так, Надежда
задумліва сказаў я. — Агонь гарыць… Романовна, — задумчиво сказал я. — Огонь
горит…
— Агонь. Добра, калі ён ёсць, калі ён — Огонь… Хорошо, когда он есть, когда он
гарыць. Добра, калі людзі не хлусяць. горит. Хорошо, когда люди не лгут.
Дзікі, нялюдскай сілы, крык прагучаў Дикий, нечеловеческой силы крик донесся
аднекуль знадворку — здавалася, што гэта со двора — казалось, что кричит и рыдает
крычыць і рыдае не чалавек, а дэман. І не человек, а демон. И сразу вслед за ним
адразу пачуўся ўпэўнены, уладарны пошчак послышался уверенный, властный грохот
конскіх капытоў ля сходаў. А голас рыдаў і копыт возле крыльца. А голос рыдал и
крычаў так па-нялюдску, як быццам не з кричал так жутко, как будто вылетал не из
чалавечых грудзей выходзіў: человеческой груди:
— Раман у дваццатым калене — выходзь! — Роман в последнем колене — выходи!
Помста! Апошняя помста! Авой! Авой! Месть! Последняя месть! Авой! Авой!
164
І яшчэ нешта, чаму не было назвы. Я мог бы
зараз выскачыць на сходы, і страляць у
гэтую дзікую поскудзь, і пакласці на месцы
хоць каго-небудзь, але на руках у мяне
ляжала яна, і я адчуваў праз сукно, як
калацілася яе спуджанае сэрцайка, як яно
паступова замірала, білася ўсё радзей,
радзей. Спуджаны да немагчымасці за яе
жыццё, я пачаў няўпэўненымі рухамі
гладзіць яе валасы. Яна павольна, вельмі
павольна прыходзіла да прытомнасці, і веі
яе ледзь прыкметна ўздрыгвалі, калі я
дакранаўся рукою да яе галавы. Так
затурканае шчанё прымае ласкі чалавека,
які ўпершыню вырашыў пагладзіць яго:
бровы яго ўздрыгваюць, чакаючы кожны
раз удару, калі заносіцца рука.
А грукат быў далей, і ўся сутнасць мая
пакутліва ўстала да таго, каб разам з ёй
выскачыць на сходы, страляць у гэтых
нетапыроў і разам з ёю ўпасці на прыступкі
і памерці, адчуваючы яе поруч з сабою, тут,
усю ля сябе. Усё адно нельга так жыць.
А голас рыдаў здалёку:
— Раман! Раман! Выходзь! Каням пад ногі — Роман! Роман! Выходи! Коням под ноги
душу тваю! Гэта яшчэ не зараз! Потым! душу твою! Это еще не теперь! Потом!
Заўтра… Пасля! Але мы прыйдзем! Завтра… Потом! Но мы придем! Придем!
Прыйдзем!
І цішыня. Яна ляжала ў маіх абдоймах, і як
быццам ціхая музыка пачала найграваць
недзе, можа, у маёй душы. Ціхая-ціхая,
далёкая-далёкая, пяшчотная: пра сонца,
малінавыя ад канюшыны лугі пад дымнай
бліскучай расою, пра залівісты спеў гівала ў
шатах вялікіх ліп. Яе твар быў такі
спакойны, як у спячага дзіцяці. Вось
прарваўся ўздых, раскрыліся вочы,
здзіўлена паглядзелі вакол, пасуравелі.
165
И кричал еще что-то, чему не было
названия. Я мог бы выскочить на крыльцо,
стрелять в эту дикую сволочь и уложить на
месте хотя бы одного, но на руках у меня
лежала она, и я ощущал сквозь платье, как
колотилось ее испуганное сердчишко, как
оно постепенно замирало, билось все реже и
реже. Перепуганный за ее жизнь, я начал
робко гладить ее волосы. Она медленно
приходила в сознание, и ресницы чуть
заметно вздрагивали, когда я дотрагивался
рукой до ее головы. Так затюканный щенок
принимает ласки человека, который
впервые решил погладить его: брови его
вздрагивают, ожидая удара каждый раз,
когда поднимается рука.
Грохот уже удалялся, и все мое естество
было готово к тому, чтобы вместе с нею
выскочить на крыльцо, стрелять в этих
нетопырей и вместе с нею упасть на
ступеньки и сдохнуть, ощущая ее рядом с
собой, тут, всю возле себя. Все равно так
жить невозможно.
А голос рыдал уже издали:
И тишина. Она лежала в моих объятиях, и
как будто тихая музыка начала наигрывать
где-то, может, в моей душе. Тихая-тихая,
далекая-далекая, нежная: про солнце,
малиновые от клевера луга под дымной,
мерцающей росой, про заливистую песнь
соловья в кронах далеких лип. Ее лицо было
спокойным, как у спящего ребенка. Вот
прорвался вздох, раскрылись глаза,
удивленно посмотрели вокруг, посуровели.
— Прабачце, я пайду.
І яна накіравалася да сходаў на другі паверх И она направилась к лестнице на второй
— маленькая белая постаць…
Толькі тут я, яшчэ дрыжучы ад узбуджэння,
зразумеў, якая мужная, якая нязломная
была душа ў гэтай да смерці запалоханай
дзяўчыны, калі яна пасля «такога»
выходзіла мяне сустракаць і двойчы
адчыніла дзверы: тады, калі я, невядомы,
прыехаў сюды, і тады, калі я бег да яе
дзвярэй, у трывозе, пад ляск капытоў
дзікага палявання пад самымі вокнамі.
Напэўна, яно і цёмныя асеннія ночы
штурхнулі яе на гэта, як пачуццё даверу
прымушае зацкаванага хартамі зайца
прыціскацца да ног выпадковага чалавека.
У дзяўчыны былі надта добрыя нервы, калі
яна вытрымала тут два гады.
Я сеў ля каміна і пачаў глядзець у агонь.
Так, небяспека была жахлівая. Тры чалавекі
супраць усіх гэтых цёмных сіл, супраць
невядомага. Хопіць пяшчоты. Яны
праязджаюць у парк ля Волатавай прорвы
— заўтра ж я зраблю там засаду. Рукі ў
мяне дрыжалі: нервы былі напятыя, як
струны, і агульны стан не на сабаку.
«Можа, паехаць адсюль?» — варухнулася ў
душы спозненая думка, водгук той маёй
«ночы жаху», і памерла перад напорам
безнадзейнасці, жалезнай рашучасці і
жадання біцца.
Хопіць! Перамога або Волатава прорва —
усё адно. Пакінуць? Не, я не мог пакінуць
гэты агідны халодны дом, бо тут жыло тое,
што я пакахаў. Так, пакахаў. Я не саромеўся
гэтага. Да гэтага часу ў мяне, як амаль ва
ўсякага здаровага, маральна
неразбэшчанага і пазбаўленага залішняй
166
— Простите, я пойду.
этаж — маленькая белая фигурка…
Только теперь я, еще дрожа от возбуждения,
понял, какая мужественная, какая сильная
душа была у этой до смерти запуганной
девушки, когда она после таких потрясений
выходила встречать меня и дважды открыла
двери: тогда, когда я, незнакомец, приехал
сюда, и тогда, когда бежал к ее двери, в
тревоге, под грохот копыт дикой охоты у
самых окон. Наверное, охота и темные
осенние ночи побудили ее к этому, как
чувство доверия вынуждает затравленного
псами зайца прижиматься к ногам
случайного человека. У девушки были
очень хорошие нервы, если она выдержала
здесь два года.
Я сел у камина и стал смотреть в огонь. Да,
опасность была страшная. Три человека
против всех этих темных сил, против
неизвестного. Но довольно миндальничать!
Они проникают в парк возле Волотовой
прорвы — завтра же я устрою там засаду.
Руки у меня дрожали: мои нервы были
напряжены до предела. А общее состояние
было хуже, чем у собаки.
«Может, уехать отсюда?» — шевельнулась
запоздалая мысль, отзвук той моей «ночи
ужаса», и умерла под напором отчаяния,
железной решимости и желания драться.
Хватит! Победа или Волотова прорва — все
равно. Оставить? Ну нет, я не мог оставить
этот омерзительный холодный дом, потому
что здесь жила та, которую я полюбил. Да,
полюбил. И я не стыдился этого. До этого
времени у меня, как почти у всякого
здорового, морально не развращенного и
пачуццёвай цягі чалавека, былі да жанчын
роўныя сяброўскія адносіны, часам нават не
пазбаўленыя нейкай незразумелай агіды.
Так яно і павінна быць, пакуль не
прыходзіць Сапраўднае. Яно прыйшло.
Ісці? Я быў тут, поруч, такі для яе магутны і
вялікі (мае ўнутраныя хістанні яе не
датычыліся), яна спадзявалася на мяне, яна
ўпершыню, напэўна, спала спакойна.
Гэты момант, калі я трымаў яе ў абдоймах,
вырашыў для мяне ўсё, што хавалася ў маім
сэрцы яшчэ з тых часоў, калі яна паўстала ў
абарону бедных там, ля верхняга каміна. З
якой насалодаю я ўзяў бы яе адсюль, павёз
кудысьці далёка, цалаваў гэтыя заплаканыя
вочы, маленькія рукі, ахінуў яе, як цёплым,
надзейным крылом, дараваў бы свету яго
непрытульнасць.
Але што я? Як ні жорстка пра гэта
падумаць, яна ніколі не будзе маёй. Я —
галяк. Яна таксама бедная, але яна з ліку
старэйшых родаў, блакітная кроў, гордая
слава бясконцых пакаленняў за плячыма.
«Гордая слава»? Я ведаў яе зараз, гэтую
гордую славу, якая скончылася адзічэннем,
але мне ад гэтага не было лягчэй. Я плебей.
Не, я буду маўчаць пра гэта. Ніхто ніколі не
скажа, што я дзеля карысці ажаніўся з
прадстаўніцай даўняга роду, за які,
магчыма, паміраў недзе на полі вайны мой
просты прашчур. І ніхто не скажа, што я
ўзяў яе, скарыстаўшыся з яе
бездапаможнасці. Адзінае, што мне
дазволена, гэта легчы за яе ў дол, пакласці
душу сваю і хоць гэтым трошкі аддзячыць
за гэтае ззянне неймавернага шчасця, якое
азарыла маю душу ў гэты змрочны вечар ля
вялікага непрытульнага каміна. Я дапамагу
167
лишенного чрезмерной чувственности
человека, были к женщинам ровные,
товарищеские отношения, иногда даже с
примесью какого-то непонятного
отвращения. Наверное, так оно бывает у
многих, пока не приходит настоящее. Оно
пришло. Уйти? Я был здесь, рядом, такой
для нее сильный и большой (мои
внутренние колебания ее не касались), она
надеялась на меня, она впервые, наверное,
спала спокойно.
Этот миг, когда я держал ее в объятиях,
решил для меня все, что накапливалось в
моем сердце еще с того времени, когда она
восстала в защиту бедных там, у верхнего
камина. С каким наслаждением я забрал бы
ее отсюда, увез куда-нибудь далеко, целовал
бы эти заплаканные глаза, маленькие руки,
укрыл бы ее теплым, надежным крылом,
простил бы миру его неприютность.
Но что я для нее? Как ни горько об этом
думать, она никогда не будет моей. Я —
голяк. Она тоже бедная, но она из числа
старейших родов, голубая кровь, у нее за
плечами «гордая слава бесконечных
поколений». «Гордая слава»? Я знал ее
теперь, эту гордую славу, которая
завершилась одичанием, но мне от этого не
было легче. Я плебей. Нет, я буду молчать
об этом. Никто никогда не упрекнет меня,
что я ради корысти женился на
представительнице старинного рода, за
который, возможно, умирал где-то на поле
боя мой простой предок. И никто не скажет,
что я женился на ней, воспользовавшись ее
беспомощностью. Единственное, что мне
позволено, это лечь за нее в яму, отдать за
нее душу свою и хотя бы этим чуточку
отблагодарить за то сияние несказанного
счастья, которое осветило мою душу в этот
ёй выратавацца — і гэта ўсё.
Я буду верны, назаўжды буду верны гэтай
радасці, змешанай з болем, горкай
прыгажосці яе вачэй і адплачу ёй дабром за
добрыя думкі пра мяне. А пасля — канец. Я
пайду назаўжды адсюль, і шляхі радзімы
бясконцай істужкай лягуць перада мною, і
сонца паўстане ў вясёлкавых колах ад слёз,
якія просяцца на веі.
мрачный вечер у большого неприютного
камина. Я помогу ей спастись — и это все.
Я буду верен, навсегда буду верен этой
радости, смешанной с болью, горькой
красоте ее глаз и отплачу ей добром за
хорошие мысли обо мне. А потом — конец.
Я уйду отсюда навсегда, и дороги моей
родины нескончаемой лентой будут
стлаться предо мной, и солнце встанет в
радужных кругах от слез, что просятся на
ресницы.

РАЗДЗЕЛ ДЗЕСЯТЫ Глава десятая

Наступнага дня я ішоў са Свеціловічам да На следующий день я шел со Свециловичем

невялікага ляснога вострава ля Яноўскай к небольшому лесному острову возле
пушчы. Свеціловіч быў вельмі вясёлы, Яновской пущи. Свецилович был очень
многа разважаў пра каханне наогул і пра весел, много рассуждал о любви вообще и о
сваё каханне ў прыватнасці. І такая чыстая, своей в частности. И столько чистоты и
шчырая душа глядзела з вачэй гэтага искренности было в его глазах, так наивно,
хлопца, так наіўна, па-дзіцячы, ён быў по-детски он был влюблен, что я мысленно
закаханы, што я ў думках даў сабе слова дал себе слово никогда не переходить
ніколі не перабіваць дарогі яго пачуццю, не дороги его чувству, не мешать ему,
перашкаджаць яму, ачысціць яму месца ля очистить место возле девушки, которую
дзяўчыны, якую кахаў сам. любил сам.
Мы, беларусы, рэдка ўмеем кахаць па- Мы, белорусы, редко умеем любить, не
сапраўднаму, не ахвяруючы чымсьці, і я не жертвуя чем-то, и я не был исключением из
быў выключэннем з правіла. Звычайна мы правила. Обычно мы мучаем ту, кого
мучым тую, якую кахаем, а самі мучымся любим, а сами мучаемся еще больше от
яшчэ больш ад розных супярэчлівых думак, разных противоречивых мыслей, вопросов,
пытанняў, учынкаў, якія іншымі вельмі поступков, которые другим удается очень
лёгка прыводзяцца да аднаго знамянальніка. легко привести к единому знаменателю.
Свеціловіч атрымаў з губерні ліст, у якім Свецилович получил из города письмо, в
яму пісалі, між іншым, і пра Бермана. котором ему сообщали про Бермана.
— О, Берман… Берман, выяўляецца, добрая — О, Берман… Берман. Оказывается, это
цаца! Род ягоны стары, але збяднелы і нейкі добрая цаца! Род его старинный, но
дзіўны. Вось тут мне пішуць, што ўсе яны обедневший и какой-то странный. Вот тут
168
мелі непераможную цягу да самоты і
з'едлівасць. Бацька яго страціў маёмасць,
была вялізная растрата, і выратаваўся ён
толькі тым, што прайграў вялізную суму
рэвізору. Маці жыла амаль увесь час пры
завешаных вокнах, нават гуляць выходзіла
толькі ўначы. Але самая дзіўная асоба —
сам Берман. Ён выявіўся выключным
знаўцам старажытнай драўлянай
скульптуры і шкла. Некалькі год таму
здарылася непрыемная гісторыя. Яго
паслалі ў Мніхавічы ад гуртка аматараў
старажытнасці, на чале якога стаяў граф
Тышкевіч. Там, у Мніхавічах, зачынялі
стары касцёл, а скульптуру з яго, па чутках,
вельмі мастацкую, хацелі адкупіць у
прыватны музей Тышкевіча, які ён
перадаваў гораду. Берман паехаў, даслаў
адтуль статую святога Хрыстафора і ліст, у
якім пісаў, што скульптура ў касцёле не мае
ніякай мастацкай вартасці. Яму паверылі,
але праз некаторы час выпадкова
даведаліся, што Берман купіў скульптуру за
мізэрныя грошы, купіў у агульнай колькасці
ста сямі фігур і спрадаў усё іншаму
прыватнаму калекцыянеру, назначыўшы
вялікую суму. Адначасова не далічыліся
значнай колькасці грошай у казне гуртка
аматараў. Бермана ўзяліся шукаць, але ён
знік разам з маці і малодшым братам, які
выхоўваўся недзе ў прыватным пансіёне і
толькі за год да таго прыехаў у горад. Між
іншым, гэты брат вызначаўся яшчэ большай
нелюдзімасцю. Увесь час ён сядзеў у
дальніх пакоях, не выходзячы ні да каго, і
толькі раз яго бачылі ў кампаніі Бермана ў
клубе, дзе ён здаўся ўсім дрэнна выхаваным
для пансіянера.
169
мне пишут, что все они имели
непреодолимое влечение к одиночеству и
были весьма зловредны, необщительны.
Отец его лишился состояния, у него была
огромная растрата, и спасся он только тем,
что проиграл большую сумму ревизору.
Мать жила почти все время при
занавешенных окнах, даже гулять выходила
только в сумерки. Но самая удивительная
личность — сам Берман. Он прослыл
исключительным знатоком старинной
деревянной скульптуры и стекла. Несколько
лет назад случилась неприятная история.
Его послали в Мниховичи от общества
любителей древности, во главе которого
стоял граф Тышкевич. Там, в Мниховичах,
закрывали старый костел, а скульптуры,
находившиеся в нем — по слухам, больших
художественных достоинств, — хотели
приобрести для частного музея Тышкевича,
который он передавал городу. Берман
поехал, прислал оттуда статую святого
Христофора и сочинил бумагу, в которой
писал, что скульптуры в костеле не
представляют никакой ценности. Ему
поверили, но спустя какое-то время
случайно стало известно, что Берман купил
все скульптуры — в общей сложности сто
семь фигур — за мизерную цену и продал
другому частному коллекционеру за
крупную сумму. Одновременно не
досчитались значительного количества
денег в казне общества любителей.
Принялись искать Бермана, но он исчез
вместе с матерью и младшим братом,
который воспитывался в каком-то частном
пансионе и только за год до этого приехал в
город. Между прочим, брат его отличался
еще большей нелюдимостью. Все время
сидел в дальних покоях, не выходя ни к

Калі агледзеліся, то выявілася, што дом яны
паспелі прадаць і знікнуць невядома куды.
Пачалі даведвацца і даведаліся, што і
наогул гэтыя Берманы зусім не Берманы, а
хто — невядома.
— Н-да… — сказаў я. — Не шмат мы
даведаліся. Цікавае тут толькі тое, што
Берман — злачынец. Але ён абдурыў такога
самага драпежніка: не мне яго ганіць за
гэта. Ён яшчэ атрымае па заслугах, але гэта
пасля. Значна больш цікавае тут другое. Па-
першае, куды падзеліся яго маці і брат? Па-
другое, хто ён сам, які ў яго сапраўдны
твар? Тое, што ён з'явіўся тут, зразумела.
Яму трэба было схавацца. А вось хто ён,
хто ягоныя сваякі — гэта трэба з'ясаваць. І я
гэтым абавязкова зацікаўлюся. А ў мяне,
Свеціловіч, амаль ніякіх навін няма, хіба
што даведаўся, ды і тое з вуснаў вар'яткі,
што выбавіў Рамана ў тую фатальную ноч з
хаты Гарабурда. А я нават не запомніў яго
пысы, калі ён быў на вечары ў Яноўскіх.
— Нічога, яшчэ даведаемся.
Мы падышлі да ляска і заглыбіліся ў яго.
Гэта быў адзіны з ляскоў у наваколлі, у якім
былі пераважна ліставыя пароды. І там, на
невялікай галявіне, мы пабачылі Рыгора, які
трымаў на каленях доўгую стрэльбу, а
спіною прыхіліўся да таўшчэразнага
стаўбура-вываратня. Пабачыўшы нас, ён
устаў, па-мядзведжы скасавурыўся і
зручней узяўся за стрэльбу.
— Сцеражыцеся выходзіць на балоты, — Берегитесь выходить на болота,
сцеражыцеся парку і асабліва яго берегитесь парка и особливо его южной и
170
кому, и лишь один раз его видели с
Берманом в клубе, где он всем показался
очень плохо воспитанным молодым
человеком, несмотря на его пребывание в
пансионе.
Когда спохватились, то оказалось, что они
успели продать дом и исчезнуть. Ими
заинтересовались. И тут выяснилось, что
эти Берманы вообще никакие не Берманы, а
кто — неизвестно.
— Н-да… Немного же мы узнали, — сказал
я. — Интересно здесь только то, что Берман
— преступник. Но он одурачил такого же,
как сам, хищника, и не мне его осуждать.
Он еще получит по заслугам, но это потом.
Тут любопытно другое. Во-первых, куда
девались его мать и брат? Во-вторых, кто он
сам в действительности? То, что он
появился здесь, понятно. Ему надо было
скрыться. А вот кто он, кто его
родственники — это надо выяснить. И этим
я обязательно поинтересуюсь. А у меня,
Свецилович, почти никаких новостей, разве
что узнал, да и то из уст безумной, что в ту
фатальную ночь выманил Романа из дома
Гарабурда. А я даже не запомнил его морды,
когда он был на вечере у Яновской.
— Ничего, еще узнаем.
Мы подошли к рощице и углубились в нее.
Это была единственная в округе роща, в
которой преобладали деревья лиственных
пород. И там, на небольшой прогалине, мы
увидели Рыгора, который, прислонившись к
огромному выворотню, держал на коленях
длинное ружье. Увидев нас, он поднялся,
по-медвежьи покосился на нас и удобнее
перехватил ручницу.
паўдзённай і ўсходняй ускраін, — восточной окраин, — пробормотал он
прамармытаў ён замест прывітання. вместо приветствия.
— Чаму? — спытаў я, пазнаёміўшы яго са — Почему? — спросил я, познакомив его со
Свеціловічам. Свециловичем.
— А вось чаму, — буркнуў ён. — Гэта не — А вот почему, — буркнул он. — Это не
здані. Яны занадта добра ведаюць привиды. Они слишком хорошо знают
патаемныя сцежкі праз Волатаву прорву. потайные стежки через Волотову прорву.
Вы здзіўляецеся, што яны мчаць без дарогі, Вы удивляетесь, что они мчат без дороги, а
а яны проста ведаюць усе сховішчы акругі і они просто знают все тайные убежища в
ўсе сцежкі да іх, яны карыстаюцца дужа округе и все стежки к ним, они пользуются
старажытнымі падковамі, якія прыбіты очень древними подковами, которые
навенькімі гакамі. Што праўда, то праўда, прибиты новенькими шипами. Что правда,
іхнія коні ходзяць, як мядзведзь, спачатку то правда, их кони ходят, как медведь,
левымі, а пасля правымі нагамі, і крок у іх сначала левыми, а потом правыми ногами, и
машысты, шырэйшы, чым у якога іншага шаг у них машистый, значительно шире,
каня ў наваколлі. І яны для зданей занадта чем у наших коней. И они для привидов
слабыя. Здань праходзіць паўсюль, а гэтыя слишком малосильные. Привидение
толькі праз паваленую агароджу ля проходит всюду, а эти только через
прорвы… Што я даведаўся яшчэ: іх было ў поваленную ограду у прорвы… Что я узнал
мінулы раз не больш як дзесяць чалавек, бо еще: в прошлый раз их было не более
толькі палова коней ідзе так, як ідзе конь, десяти, потому что только половина коней
калі ў яго на спіне звычайная чалавечая шла так, как идет конь, когда у него на
вага. На астатніх, напэўна, штосьці спине сидит человек. На остальных,
лягчэйшае. Той, хто мчыць наперадзе, мае наверное, было что-то полегче. Тот, кто
гарачы нораў: дзярэ каню рот цуглямі. І мчится впереди, очень горячего нрава: рвет
яшчэ — адзін з іх нюхае табаку: я знайшоў коню губы удилами. И еще — один из них
пыл зялёнай табакі ля месца, дзе яны нюхает табак: я обнаружил пыль зеленого
спыняліся перад апошнім набегам і табака на том месте, где они
натапталі шмат слядоў. Месца гэта — вялікі останавливались перед последним набегом
дуб непадалёк ад паваленай агароджы. и натоптали много следов. Место это —
большой дуб неподалеку от поваленной
ограды.
— Дзе можа быць месца іх збораў? — — Где может быть место их сборов? —
спытаў я. спросил я.
— Гэта я ведаю зараз добра, — спакойна — Теперь я знаю, где искать, — спокойно
адказаў Рыгор. — Гэта недзе ў Яноўскай ответил Рыгор. — Это где-то в Яновской
пушчы. Я прасачыў сляды. Вось паглядзіце. пуще. Я определил по следам. Вот
— Ён пачаў крэсліць лазінкаю па зямлі: — поглядите. — Он начал черкать лозовым
Вось пушча. Тады, калі быў забіты Раман, прутиком по земле. — Вот пуща. Тогда,

171
сляды зніклі вось тут, амаль ля балота, якое когда был убит Роман, следы исчезли вот
акружае пушчу. Калі яны гналіся за табою, тут, почти у болота, что вокруг пущи. Когда
пасля вячэры ў Дубатоўка, сляды зніклі они гнались за тобой после вечери у
паўночней першага месца, а пасля той Дубатовка, следы исчезли севернее, а после
гісторыі ля Яноўскага палаца, калі яны той истории возле дворца Яновской, когда
наважыліся крычаць, — яшчэ трохі они кричали, — еще немного севернее.
паўночней. Бачыш, шляхі амаль Видишь, пути почти сходятся.
сыходзяцца.
— Праўда, — падхапіў я. — І калі іх — Действительно, — согласился я. — И
прадоўжыць, яны сыдуцца ў адным пункце, если их продолжить, они сойдутся в одной
недзе на балоце. точке, где-то на болоте.
— Я быў там, — скупа, як аб самым — Я был там, — скупо, как о самом
звычайным, буркнуў Рыгор. — Балота обычном, буркнул Рыгор. — Болото
лічыцца ў тым месцы гіблым, але я считается в том месте гиблым, но я видел,
пабачыў, што на ім там-сям расце трава что на нем кое-где растет сивец. А там, где
сівец. А там, дзе расце сівец, там заўжды растет эта трава, всегда сможет поставить
зможа паставіць нагу конь паскудніка, калі ногу конь паскудника, если паскуднику это
паскудніку будзе для гэтага пільная будет очень нужно.
патрэба.
— Дзе гэта месца? — збялеў раптам — Где это место? — вдруг побледнел
Свеціловіч. Свецилович.
— Ля Халоднай лагчыны, дзе ляжыць — У Холодной лощины, где лежит камень
камень, Ведзьмакова ступа. Ведьмакова ступа.
Свеціловіч яшчэ больш збялеў. Нешта Свецилович побледнел еще сильнее. Что-то
хвалявала яго, але ён авалодаў сабою. взволновало его, но он овладел собой.
— Яшчэ што? — спытаў я. — Что еще? — спросил я.
— Яшчэ тое, — панура мармытаў Рыгор, — — Еще то, — угрюмо бормотал Рыгор, —
што ты памыляешся, Беларэцкі. Хоць что ты на кривом шляху, Белорецкий. Хотя
выклікаў тады з хаты Рамана Гарабурда, але Романа из хаты тогда выманил Гарабурда,
ён да дзікага палявання не мае дачынення. но он к дикой охоте отношения не имеет. В
У тыя дзве ночы, калі яно з'яўлялася ў те две ночи, когда она появлялась в
апошні раз, Гарабурда сядзеў у сваім последний раз, Гарабурда сидел в своей
берлагу, як хамяк у нары. Я ведаю, яго дом берлоге, как хомяк в норе. Я знаю, его дом
добра пільнавалі. хорошо сторожили.
— Але ж ён зацікаўлены ў смерці або — Но ведь он заинтересован в смерти или
вар'яцтве Яноўскай. Яму гэта карысна. Ён безумии Яновской. Ему это на пользу. Он
прымусіў Кульшаў запрасіць у той вечар уговорил Кульшей пригласить в тот вечер
Надзею Яноўскую да сябе, ён паслаў да Надежду Яновскую к себе, он послал к

172
Кульшаў і сваю дачку і затрымаў усіх да Кульшам и свою дочь и задержал всех до
ночы. ночи.
Рыгор задумаўся. Пасля мармытнуў:
— Можа, і так. Ты разумны, ты ведаеш. Але
Гарабурды там не было, я адкажу галавою.
Ён дрэнны яздок. Ён баягуз. І ён увесь час
сядзіць у палацы. Але ж ён можа і намовіць
на тую агіду кагосьці іншага. Можа, гэта і
так. Такі можа.
І тут Свеціловіч яшчэ больш збялеў і
ўтаропіўся кудысьці вачыма, як быццам
абдумваў штосьці важлівае. Я не
перашкаджаў яму: захоча — сам скажа.
Думаў ён, аднак, нядоўга.
— Браты, я, здаецца, ведаю гэтага чалавека.
Разумееце, вы наштурхнулі мяне на гэта.
Першае: «Ведзьмаковая ступа». Я сёння
бачыў там чалавека, вельмі знаёмага мне
чалавека, на якога ніколі б не падумаў, і
гэта мяне бянтэжыць. Ён быў вельмі
стомлены, брудны, ён ішоў да багны.
Пабачыў мяне, накіраваўся да мяне: «Што
вы тут робіце, пан Свеціловіч?» Я адказаў
жартам: «Шукаю ўчарашняга дня». А ён
зарагатаў і пытае: «Хіба ўчарашні дзень,
хай яго д'ябал, прыходзіць у сённяшні?» А я
яму кажу: «Ва ўсіх нас учарашні дзень на
шыі вісіць». Ён: «Але ж не прыходзіць?» А
я яму: «А дзікае паляванне? З мінулага аж у
сёння прыйшло». Той аж у твары змяніўся:
«Хай яго ліха… Не памінайце вы яго!» І
паехаў ля дрыгвы на поўнач. Я накіраваўся
да вас, пан Беларэцкі, а калі азірнуўся, то
бачу: ён паехаў назад і ўжо ў лажок
спускаецца. Спусціўся і знік.
— Хто гэта? — спытаў я.
А Свеціловіч усё вагаўся. Пасля ўзняў свае Свецилович колебался. Потом поднял свои
173
Рыгор задумался. Потом пробормотал:
— Может, и так. Ты умный, ты знаешь. Но
Гарабурды там не было, я отвечаю головой.
Он плохой ездок. Он трус. И все время
сидит во дворце. Но он может подговорить
на эту пакость кого-нибудь другого.
И тут Свецилович побледнел еще больше и
уставился куда-то, словно обдумывал нечто
важное. Я не мешал ему: захочет — скажет
сам. Однако думал он недолго.
— Братья, я, кажется, знаю этого человека.
Понимаете, вы натолкнули меня на эту
догадку. Во-первых: «возле Ведьмаковой
ступы». Я вчера вечером видел там
человека, очень знакомого мне человека,
которого никогда б не заподозрил, и это
меня смущает. Он был очень усталый,
грязный, ехал верхом к прорве. Увидел
меня, приблизился: «Что вы здесь делаете,
пан Свецилович?» Я ответил шуткой: «Ищу
вчерашний день». А он захохотал и
спрашивает: «Разве вчерашний день, дьявол
его побери, приходит в сегодняшний?» А я
ему: «У всех нас вчерашний день на шее
висит». Он тогда: «Однако же не
приходит?» Я: «А дикая охота? Пришла
ведь из прошлого». Он даже в лице
изменился: «Прах ее возьми… Не
поминайте вы ее!» И двинулся вдоль
трясины на север. Я направился к вам, пан
Белорецкий, а когда оглянулся, увидел: он
повернул назад и в лог спускается.
Спустился и исчез.
— Кто это был? — спросил я.
светлыя вочы. светлые глаза.
— Прабачце, Беларэцкі, прабач, Рыгор, але — Простите, Белорецкий, прости, Рыгор, но
я не магу пакуль што сказаць. Гэта занадта я пока не могу сказать. Это слишком важно,
важліва, а я не пляткар, я не магу так проста а я не сплетник, я не могу просто так
ўзваліць такое абвінавачванне на плечы взвалить тяжкое обвинение на плечи
чалавека, які, можа, яшчэ і бязвінны. Вы человека, который, может, и безвинный. Вы
ведаеце, за такое могуць забіць нават па знаете — за такое могут убить даже при
аднаму падазрэнню. Магу толькі сказаць, одном подозрении. Скажу только, что он
што ён быў сярод гасцей у Яноўскіх. Я был среди гостей у Яновской. Я вечером
ўвечары яшчэ падумаю, прыпамятаю еще подумаю, взвешу, припомню детально
гісторыю пра вэксалі і заўтра скажу вам… историю о векселях и завтра скажу вам… А
Я пакуль не магу больш нічога сказаць… пока ничего больше сказать не могу…
— О, вядома. Надзейнае алібі. О, дурні! І — О, конечно. Надежное алиби. О, дураки!
якія няпэўныя думкі! — Па аналогіі я И какие расплывчатые мысли! — По
прыпомніў і свае няпэўныя думкі пра аналогии я припомнил и свои
«рукі», якія павінны былі мне дапамагчы неопределенные мысли о «руках», которые
разабрацца ў чымсьці важлівым, але должны были мне помочь разобраться в
прыдумаць, успомніць не мог і адагнаў чем-то важном.
надакучлівае слова.
Вырашылі, што Рыгор будзе сённяшняй Решили, что Рыгор нынешней ночью будет
ноччу сядзець у Халоднай лагчыне, адтуль сидеть в Холодной лощине, откуда недалеко
недалёка да хаты, у якой жыў Свеціловіч, до дома Свециловича, где тот жил со
яго стары «брат-слуга» і кухарка. У старым дядькой-слугой и кухаркой. В
выпадку патрэбы мы зможам яго там случае необходимости мы сможем его
адшукаць. найти.
— І ўсё ж я не веру, што падпільную іх там — И все же я не верю, что подкараулю их
пры выхадзе. Свеціловіч іх спудзіў, — там во время выхода. Свецилович их
сіпавата сказаў Рыгор. — Яны знойдуць спугнул, — хрипловато сказал Рыгор. —
іншую дарогу з пушчы на раўніну. Они найдут другую дорогу из пущи на
равнину.
— Але іншай дарогі ў парк не знойдуць. Я — Но другую дорогу в парк не найдут. Я
буду пільнаваць іх ля паваленай агароджы, буду подстерегать их у поваленной ограды,
— вырашыў я. — решил я.
— Аднаму небяспечна, — апусціў вочы — Одному опасно, — опустил глаза Рыгор.
Рыгор.
— Але ты таксама будзеш адзін. — Но ведь ты тоже будешь один.
— Я? Ну, няма дурных. Я смелы, але не так, — Я? Ну, дурных нема. Я смелый, но не
каб адзін супраць дваццацёх. настолько, чтобы одному против двадцати.

174
— А я кажу вам, — упарта сказаў я, — што
гаспадыня Балотных Ялін не вытрымае,
калі і сёння з'явіцца пад мурамі дома дзікае
паляванне. Я павінен не пусціць іх у парк
сёння, калі яны толькі надумаюць прыйсці.
— Я не магу дапамагчы вам сёння, —
задумліва прагаварыў Свеціловіч. — Тое,
што я сёння павінен знайсці, больш
важлівае. Магчыма, сёння дзікае паляванне
наогул не з'явіцца. У яго на шляху паўстане
перашкода…
— Добра, — спыніў яго я даволі суха, —
вам трэба было выказаць свае меркаванні, а
не загадваць нам загадкі. Я выйду сёння
адзін. Яны не чакаюць, я спадзяюся на гэта.
І, да таго ж, яны не ведаюць, што ў мяне
ёсць зброя. Я двойчы сустракаўся з
паляваннем і яшчэ з тым чалавекам, што
страляў мне ў спіну. І ніколі не ўжываў яе.
Ну што ж, яны пабачаць… Як павольна мы
разблытваем гэта! Як ляніва працуюць
нашы мазгі!
— А гэта лёгка і лагічна разблытваецца
толькі ў дрэнных раманах, — буркнуў
пакрыўджаны Свеціловіч. — Да таго ж, мы
не сышчыкі губернскай паліцыі. І дзякаваць
Богу.
Рыгор пахмурна калупаў лазінкаю зямлю.
— Хопіць, — сказаў ён з уздыхам. — Трэба
дзейнічаць. Паскачуць яны ў мяне, дурні…
І — прабачце — вы ўсё ж паны, і нам па
дарозе толькі зараз, — але, калі мы
адшукаем іх, мы, мужыкі, не толькі заб'ём
гэтых мярзотнікаў, мы спалім іхняе гняздо,
мы зробім жабракамі іхніх нашчадкаў. А
магчыма, і нашчадкам іхнім зробім гамон.
Свеціловіч засмяяўся:
— Мы з Беларэцкім вя-алікія паны. Як — Мы с Белорецким бо-ольшие паны! Как
кажуць, пан — лазовы жупан, балоневыя говорят, пан — лозовый жупан, оболоневые
175
— А я говорю вам, — упрямо сказал я, —
что хозяйка Болотных Ялин не вынесет,
если дикая охота и сегодня появится у стен
дома. Я должен не пустить их в парк, если
они надумают прийти.
— Я не могу помочь вам сегодня, —
задумчиво проговорил Свецилович. — То,
что я должен выяснить, более важно.
Возможно, дикая охота сегодня вообще не
появится. У нее на пути встанет преграда…
— Хорошо, — прервал я его довольно сухо,
— вам надо было бы высказать свои
соображения, а не загадывать нам загадки. Я
выйду сегодня один. Они не ожидают, и я
надеюсь на это. Кстати, они не знают, что у
меня есть оружие. Я дважды встречался с
охотой и еще с тем человеком, который
стрелял мне в спину. И никогда не применял
его. Ну что ж, они увидят… Как медленно
распутываем мы этот узел! Как лениво
работают наши мозги!
— Легко и логично распутывается все
только в плохих романах, — буркнул
обиженный Свецилович. — К тому же мы
не сыщики губернской полиции. И слава
Богу, что это не так.
Рыгор хмуро ковырял прутиком землю.
— Хватит, — сказал он со вздохом. — Надо
действовать. Попрыгают они у меня, гады…
И, простите, вы все же паны, и нам по
дороге только теперь, но если мы найдем
их, мы, мужики, не только убьем этих
нелюдей, мы спалим их гнездо, мы по миру
ихних потомков пустим! А возможно, и с
потомками покончим.
Свецилович рассмеялся:
лапці. А калі праўду казаць, трэба ўсіх такіх лапти. А если говорить правду, нужно всех
рэзаць разам з панятамі, бо з панят таксама таких уничтожать вместе с панятами,
паны некалі вырастаюць.
— Калі гэта толькі не сонная мара, гэтае
дзікае паляванне. Ну, не было, ніколі не
было чалавека, які схаваў бы ад мяне,
лепшага паляўнічага, сляды. Здані, здані і
ёсць.
Мы развіталіся з ім. Я таксама часткова быў
згодзен з апошнімі словамі Рыгора. Нешта
нечалавечае было ў гэтым паляванні. Гэты
нялюдскі крык — такі не мог вылятаць з
чалавечых грудзей. Пошчак капытоў, які
гучаў толькі часам. Дрыкганты, парода,
якая знікла, а калі нават і не знікла, дык хто
ў гэтым закутку быў такі багаты, каб купіць
іх. І пасля — як растлумачыць крокі ў
калідоры? Яны ж неяк павінны быць
звязаны з дзікім паляваннем караля Стаха.
Хто такая гэта Блакітная Жанчына, якая
мараю знікла ў ночы, калі яе двайнік (зусім
нясхожы двайнік) мірна спаў у пакоі? І
каму належаў той жахлівы твар, які глядзеў
на мяне праз акно? Чэрап мой трашчаў. Не,
штосьці нялюдскае, злачыннае, страшнае
было тут, нейкая сумесь чартаўшчыны з
рэальным!
Я зірнуў на Свеціловіча, які крочыў поруч
са мною, вясёлы і гарэзлівы, як быццам
гэтыя пытанні для яго не існавалі. Ранак і на
самай справе быў цудоўны: шэранькі дзень,
але за хмарамі ўгадвалася блізкае сонца, і
кожны жоўты лісцік на дрэвах млеў,
здаецца, нават пацягваўся ад насалоды пад
цёплай не па-асенняму расяніцай. І нават
нейкія птушкі пяшчотна і задумліва спявалі
ў хмызах. Праз галявіну далёка пад намі
176
потому что из панят тоже со временем
вырастают паны.
— Если только это не сонное видение, эта
дикая охота. Ну, не было, никогда не было
еще человека, который скрыл бы от меня,
лучшего охотника, следы. Привиды,
привиды и есть.
Мы простились с Рыгором. Я тоже был
частично согласен с его последними
словами. Что-то сверхъестественное было в
этой охоте. Этот леденящий душу крик —
он не мог вылетать из человеческой груди.
Грохот копыт, появляющийся только
временами. Дрыкганты, порода, которая
исчезла, а если даже и не исчезла, то кто в
этом захолустье, в этой глухомани был так
богат, чтобы купить их. И потом — как
объяснить шаги в коридоре? Они ведь как-
то должны быть связаны с дикой охотой
короля Стаха. Кто такая Голубая Женщина,
которая видением исчезла в ночи, если ее
двойник (совсем несхожий двойник) мирно
спал в комнате? И кому принадлежит то
ужасное лицо, что смотрело на меня в окно?
Череп мой трещал. Нет, что-то
нечеловеческое, преступное, страшное было
тут, какая-то смесь чертовщины с
реальностью!
Я взглянул на Свециловича, шагавшего
рядом, веселого и озорного, как будто эти
вопросы для него не существовали. Утро и в
самом деле было прекрасное: несмотря на
пасмурную погоду, за тучами угадывалось
близкое солнце, и каждый желтый листик на
деревьях млел и, казалось, даже потягивался
от наслаждения под теплой не по-осеннему
росяницей. Через прогалину далеко под
нами виднелось ровное займище, дальше —
бачна было роўнае займішча, далей — бескрайний простор бурых болот,
бязмежны абшар карычневых балот, вересковые пустоши. Болотные Ялины
верасовыя пусткі. Балотныя Яліны далёка за далеко за ними. И во всем этом была какая-
імі. І ўсё гэта мела нейкую сумную, не то грустная, непонятная красота, от которой
кожнаму зразумелую прыгажосць, якая у каждого сына этих понурых мест больно и
кожнага сына гэтых панурых мясцін балюча сладко сжимается сердце.
і соладка кранае за сэрца.
— Бачыце, асінка выбегла на поле. — Посмотрите, осинка выбежала на поле.
Чырвоная, засаромелася бедная дзяўчынка, Вся зарделась, застеснялась, бедная, —
— расчуленым голасам вымавіў Свеціловіч. растроганным голосом промолвил
Свецилович.
Ён стаяў над урвішчам, аж падаўшыся Он стоял над обрывом, подавшись вперед.
наперад. Лёгкі ветрык развяваў яго доўгія Аскетичный рот стал мягким, робкая,
прыгожыя валасы. Аскетычны рот стаў блуждающая улыбка была на лице. Глаза
мяккім, блукаючая няпэўная ўсмешка была смотрели вдаль, и весь он казался каким-то
на ім. Вочы глядзелі ўдалячынь, і ўвесь ён легким, стремительным, готовым воспарить
здаваўся нейкім лёгкім, імпэтным, над этой бедной, дорогой землей.
імкнучыся ў гэты бедны, дарагі абшар.
«Вось так і на крыж ідуць такія, — зноў «Вот так и на крест идут такие, — снова
падумаў я. — Прыгожую галаву пад подумал я. — Красивую голову под
мярзотную брудную сякеру…» поганый, грязный топор…»
І сапраўды, нейкая прага жыцця і імкнення И действительно, какая-то жажда жизни и
да самаахвяравання была ў гэтым готовность к самопожертвованию были в
прыгожым твары, у тонкіх, продкі-паэты этом красивом лице, в тонких, предки-поэты
сказалі б «лілейных», руках, у стройнай сказали б «лилейных», руках, в стройной
прыгожай шыі, цвёрдых карых вачах з красивой шее, твердых карих глазах с
доўгімі вейкамі, але з металічным бляскам длинными ресницами, но с металлическим
углыбіні. блеском в глубине.
— Ах, зямля мая! — уздыхнуў ён. — — Ах, земля моя! — вздохнул он. —
Дарагая мая, адзіная! Як жа ж ты дрэнна Дорогая моя, единственная! Как же ты
ставішся да тых асінак, якія папярод усіх неласкова к тем осинкам, что впереди всех
выбягаюць на поле, на святло. Першай выбегают на поле, на свет. Первыми
засыпле іх снегам зіма, зламае вецер. Не засыплет их снегом зима, сломает ветер. Не
спяшайся, дурненькая! Куды там! Яна не торопись, глупенькая… Но где там! Она не
можа. может.
Я паклаў руку яму на плячо, але хутка зняў Я положил ему руку на плечо, но быстро
яе. Я адчуў, што ён зусім не я, што гэта снял ее. Я понял, что он совсем не такой,
зараз чалавек, які ляціць, якога няма тут, які как я, что сейчас это человек, который парит
нават не саромеецца высокіх слоў, якіх над землей, которого здесь нет. Он даже не
177
мужчыны звычайна ўнікаюць.
— Памятаеце, Беларэцкі, вашу прадмову да
«Беларускіх песень, балад і легенд». Я
памятаю: «Горка стала беларускаму майму
сэрцу, калі пабачыў я такую занядбанасць
нашых лепшых, залатых нашых слоў і
спраў». Цудоўныя словы, за іх толькі
даруюць вам усе грахі. А што ж казаць, калі
не толькі беларускае маё, калі чалавечае
маё сэрца баліць ад занядбанасці нашай і
агульнай, ад болю, ад бяссільных слёз
няшчасных матак. Нельга, нельга так жыць,
дарагі Беларэцкі. Чалавек добры, а з яго
робяць жывёлу. Ніхто, ніхто не хоча даць
яму магчымасць быць чалавекам. Відаць,
нельга проста крыкнуць: «Абдыміцеся,
людзі!» І вось ідуць людзі, на дыбу ідуць.
Не дзеля славы, а дзеля таго, каб забіць
пакуты сумлення, — як часам ідзе чалавек,
не ведаючы дарогі, у пушчу, ратаваць
сябра, бо сорамна, сорамна стаяць. Ідуць,
блытаюць, гінуць. Ведаюць толькі, што не
такім павінен быць чалавек, што нельга яму
абяцаць райскую канюшыну, што шчасце
яму патрэбна пад гэтымі вось дымнымі
столямі. І мужнасць іхняя большая, чым у
Хрыста: яны ведаюць, яны не ўваскрэснуць
пасля распяцця. Толькі крукі над імі будуць
лётаць ды плакаць жанчыны. І, галоўнае,
святыя іхнія маці.
Ён здаўся мне ў гэтую хвіліну такім
прыўкрасным, такім нялюдскім чалавекам,
што я з жахам праз завесу будучага
прададчуў яго смерць. Такія не жывуць. Дзе
гэта будзе? На прэнгу ў катоўні? На
шыбеніцы перад народам? У безнадзейнай
бойцы інсургентаў з войскам? За пісьмовым
сталом, за якім яны спяшаюцца запісаць
178
стесняется высоких слов, которых мужчины
обычно избегают.
— Помните, Белорецкий, ваше предисловие
к «Беларуским песням, балладам и
легендам»? Я помню: «Горько стало моему
белорусскому сердцу, когда увидел я такое
забвение наших лучших, золотых наших
слов и дел». Чудесные слова! Только за них
вам простят все грехи. А что же говорить,
когда не только мое белорусское, когда мое
человеческое сердце болит от
заброшенности нашей и общей, страданий,
бессильных слез несчастных наших
матерей. Нельзя, нельзя так жить, дорогой
Белорецкий. Человек добр, а его
превращают в животное. Никто, никто не
желает дать ему возможность быть
человеком. Видимо, нельзя просто
крикнуть: «Обнимитесь, люди!» И вот идут
люди, на дыбу идут. Не ради славы, а ради
того, чтобы убить терзания совести — как
иногда идет человек, не зная дороги, в пущу
спасать друга, потому что стыдно, стыдно
стоять. Идут, плутают, гибнут. Знают
только то, что не таким должен быть
человек, что нельзя обещать ему райский
клевер, что счастье ему нужно под этими
вот задымленными потолками. И они
мужественнее Христа: они знают, что не
воскреснут после распятия. Лишь вороны
будут летать над ними да плакать женщины.
И, главное, их святые матери.
Он показался мне в эту минуту
сверхчеловеком, таким прекрасным, таким
достойным, что я с ужасом сквозь завесу
будущего почувствовал, предугадал его
смерть. Такие не живут. Где это будет? На
дыбе в застенке? На виселице перед
народом? В безнадежном бою инсургентов с
войском? За письменным столом, когда они
апошнія палаючыя думкі, дыхаючы
кавалкамі лёгкіх? У калідорах турмаў, калі
ім страляюць у патыліцу, не
насмельваючыся зірнуць у вочы? Вочы яго
блішчалі.
— Каліноўскі ішоў на шыбеніцу.
Пяроўскую, жанчыну, на якую глянуць
было толькі — і памірай, на эшафот…
Гэткую прыгажосць — бруднай шворкай за
шыю. Ведаеш, Яноўская на яе трохі
падобная. Таму і яе абагаўляю, хоць гэта не
тое. А яна шляхцянка была, Значыцца, ёсць
выхад і для некаторых з нашых. Толькі па
гэтай дарозе, калі не хочаш згнісці
жыўцом… Душылі. Думаеш, усіх
перадушылі? Расце сіла. З імі хоць рабром
на круку вісець, абы не імчала над зямлёю
дзікае паляванне караля Стаха, жах
мінулага, апакаліпсіс ягоны, смерць. Вось
скончу я толькі гэта і паеду. Скончу хутка,
думка ў мяне з'явілася. А там… эх, не магу
я тут. Ведаеш, якія ў мяне ёсць сябры, што
мы павінны распачаць?! Калаціцца будуць
тыя, тлустыя. Не перадушылі. Моцным
пажарам пахне. І гады, гады наперадзе!
Колькі пакуты, колькі шчасця! Якая
залатая, чароўная далячынь, якая будучыня
чакае!
Слёзы пырснулі з вачэй гэтага чалавека. Я
не вытрымаў і кінуўся яму на шыю. Не
памятаю, як мы развіталіся. Памятаю
толькі, як стройная юнацкая яго постаць
вымалявалася на верхавіне кургана. Ён
павярнуўся да мяне на хвіліну, махнуў
капелюхам, крыкнуў:
— Гады наперадзе! Далячынь! Сонца!
І знік. Я пайшоў адзін дадому. Я верыў, И исчез. Я пошел домой. Я верил: сейчас
зараз мне ўсё па плячы. Што змрок мне все по плечу. Что значит мрак
Балотных Ялін, калі наперадзе сонца, Болотных Ялин, если впереди солнце, даль
179
торопятся записать последние пылающие
мысли, дыша остатками легких? В
тюремных коридорах, когда им стреляют в
затылок, не осмеливаясь взглянуть в глаза?
Глаза его блестели.
— Калиновский шел на виселицу.
Перовскую, женщину, на которую только
глянуть — и умирай, на эшафот… Такую
красоту — грязной веревкой за шею.
Знаешь, Яновская немного похожа на нее.
Потому ее и обожествляю, хотя это не то. А
она была шляхтянка. Значит, есть выход и
для некоторых из наших. Только по этой
дороге иди, если не хочешь сгнить
живьем… Душили. Думаешь, всех
передушили? Растет сила. С ними хоть
ребром на крюке висеть, лишь бы не
мчалась над землей дикая охота короля
Стаха, ужас прошлого, его апокалипсис,
смерть. Вот закончу я с этим и уеду. Скоро
закончу, одна мысль у меня появилась. А
там… эх, не могу я здесь. Знаешь, какие у
меня есть друзья, что мы намерены начать?!
Дрожать будут те, жирные. Нас не
передушили. Пахнет сильным пожаром. И
годы, годы впереди! Сколько страданий,
сколько счастья! Какая золотая, волшебная
даль, какое будущее ожидает!
Слезы брызнули у него из глаз. Я не
выдержал и бросился ему на шею. Не
помню, как мы простились. Помню лишь,
что его стройная фигура вырисовалась на
вершине кургана. Он обернулся ко мне,
взмахнул шляпой, крикнул:
— Годы впереди! Даль! Солнце!
далячынь і вера? Я верыў, верыў, што ўсё
зраблю, што жывы народ, калі ў ім
з'яўляюцца часам такія людзі. Дзень быў
яшчэ наперадзе, такі вялікі, ззяючы,
магутны. Вочы мае глядзелі насустрач яму і
сонцу, якое пакуль што хаваецца сярод
хмар.
РАЗДЗЕЛ АДЗІНАЦЦАТЫ
У той самы вечар, гадзін каля дзесяці, я
ляжаў, схаваўшыся ў здзічэлым невысокім
бэзе і высокай траве якраз каля паваленай
агароджы. Настрой бясстрашнасці яшчэ
непадзельна валодаў мною (ён так і не знік
да канца майго прабывання ў Балотных
Ялінах). Здавалася, што гэта не маё,
любімае мною, хударлявае і моцнае цела
могуць дзяўбці крумкачы, а чыёсьці іншае,
да якога мне няма ніякай справы. А між
тым абставіны былі невясёлыя: і я, і Рыгор,
і Свеціловіч торкаліся ў розныя бакі, як
кацяняты ў кошыку, і не адкрылі
злачынцаў. І месца было невясёлае. І час —
таксама.
Было амаль зусім цёмна. Над роўнай
пахмурай паверхняй прорвы накіпалі нізкія
чорныя хмары, бліжэй да ночы абяцалі
зліву (восень была наогул дрэнная,
змрочная, але з чыстымі буйнымі злівамі,
амаль як летам). Ветрык узняўся быў,
зашумелі чорна-зялёныя піраміды ялін», але
потым зноў сціхнуў. Хмары павольна,
вельмі павольна каціліся наперад,
нагрувашчваліся над безнадзейным роўным
краявідам. Недзе далёка-далёка бліснуў
180
и вера? Я верил, что все выполню, что жив
народ, если он рождает таких людей. День
был еще впереди, такой большой, сияющий,
могучий. Глаза мои смотрели навстречу ему
и солнцу, которое пока что скрывалось за
тучами.
Глава одиннадцатая
В тот самый вечер, часов около десяти, я
лежал, спрятавшись в одичавшей сирени
возле поваленной ограды. Приподнятое
настроение, чувство бесстрашия еще
безраздельно владели мной (они так и не
исчезли до конца моего пребывания в
Болотных Ялинах). Казалось, что это не
мое, любимое мной, худощавое и сильное
тело могут клевать вороны, а чье-то другое,
до которого мне нет никакого дела. А между
тем ситуация была невеселая: и я, и Рыгор,
и Свецилович тыкались в разные стороны,
как котята в лукошке, и не смогли раскрыть
преступников. И место было невеселое. И
время — тоже.
Было почти совсем темно. Над ровным
хмурым пространством прорвы накипали
низкие черные тучи, обещая ближе к ночи
проливной дождь (осень вообще была
плохая, мрачная, но с частыми буйными
ливнями, как летом). Поднялся ветер,
зашумели черно-зеленые пирамиды елей,
потом опять затихли. Тучи медленно плыли,
громоздились над безнадежным, ровным
ландшафтом. Где-то далеко-далеко блеснул
огонек и, стыдливо поморгав, угас. Чувство
агеньчык і, сарамліва паміргаўшы, згас. І одиночества властно охватило сердце. Я
пачуццё самоты ўладна ахапіла сэрца. Я был здесь чужим. Свецилович
быў чужы тут. Свеціловіч сапраўды варты действительно достоин Надежды
Надзеі Раманаўны, а я так патрэбны як Романовны, я же абсолютно никому не
дзірка ў плоце. нужен. Как дыра в заборе.
Ці доўгі час я так ляжаў, ці не — не скажу. Долго я лежал или нет — не скажу. Тучи,
Хмары, даходзячы да мяне, рабіліся радзей, доходя до меня, редели, но на горизонте
але на даляглядзе грувасціліся новыя. вздымались новые.
Дзіўны гук уразіў мой слых: недзе далёка і, Странный звук поразил мой слух: где-то
як мне здалося, у правым баку ад мяне далеко и, как мне показалось, справа от
спяваў паляўнічы рог. І хоць я ведаў, што ён меня пел охотничий рог, и хотя я знал, что
гучыць у баку ад шляху дзікага палявання, я он звучит в стороне от дороги дикой охоты,
мімаволі стаў часцей пазіраць у той край. невольно стал чаще посматривать в том
Непакоіла мяне яшчэ і тое, што на балотах направлении. Меня беспокоило еще и то,
пачалі з'яўляцца там-сям белыя лапікі что на болотах начали кое-где появляться
туманоў. Але тым справа і скончылася. белые клочки тумана. Но на том все и
Раптам другі гук даляцеў да мяне, недзе кончилось. Вдруг другой звук долетел до
шастаў сухі верас. Я глянуў у той бок, пачаў меня — где-то зашелестел сухой вереск. Я
углядацца да болю ў вачах і нарэшце взглянул в ту сторону, начал всматриваться
заўважыў на фоне чорнай істужкі далёкіх до боли в глазах и наконец заметил на фоне
лясоў рух нейкіх плям. темной ленты далеких лесов движение
каких-то пятен.
Я заплюшчыў на хвіліну вочы, а калі Я на миг закрыл глаза, дал им «отойти», а
адкрыў іх, пабачыў, што проста перада когда открыл, то увидел, что прямо передо
мною і зусім недалёка вымалёўваюцца на мной, и причем совсем недалеко,
раўніне туманныя сілуэты коннікаў. Зноў, вырисовываются на равнине туманные
як у той раз, бязгучна ляцелі яны перада силуэты всадников. Снова, как и в прошлый
мною страшэннымі скачкамі проста ў раз, они бесшумно летели огромными
паветры. І поўнае маўчанне, быццам я прыжками по воздуху. И полное молчание,
аглух, вісела над імі. Вострыя шлыкі, как будто я оглох, висело над ними.
валасы і плашчы, якія луналі ў паветры, Островерхие войлочные шлыки, волосы и
дзіды — усё гэта адбілася ў маёй памяці. Я плащи, реющие по ветру, пики — все это
пачаў паўзці бліжэй да цаглянага падмурка запечатлелось в моей памяти. Я начал
агароджы. Паляванне разгарнулася, пасля отползать ближе к кирпичному фундаменту
сабралася ў натоўп, бязладны і імклівы, і ограды. Охота развернулась, потом сбилась
пачало заварочваць. Я дастаў з кішэні в кучу — беспорядочную и стремительную
рэвальвер. — и начала поворачивать. Я достал из
кармана револьвер.
Іх было мала, іх было менш, як заўсёды, — Их было мало, меньше, чем всегда, —

181
коннікаў восем. Куды ж ты падзеў астатніх,
кароль Стах? Куды яшчэ даслаў? Я паклаў
рэвальвер на сагнуты локаць левай рукі і
стрэліў. Я добры стралок і трапляў у цэль
нават амаль у поўнай цемры, але тут
здарылася дзіўнае: коннікі скакалі далей. Я
прыкмеціў задняга — высокага прывіднага
мужчыну, — стрэліў: хоць бы хто
пахіснуўся.
Але дзікае паляванне, як быццам жадаючы
даказаць мне сваю прывіднасць,
развярнулася і скакала бокам да мяне,
недасяжнае для маіх стрэлаў. Я пачаў
адпаўзаць задам да хмызоў і толькі паспеў
наблізіцца да іх, як хтосьці скокнуў на мяне
з-за хмызоў і жахлівым цяжарам прыціснуў
да зямлі. Апошняе паветра вырвалася з маіх
грудзей, я нават вохнуў. І адразу зразумеў,
што гэта чалавек, з якім мне не выпадае
цягацца па вазе і сіле. А ён спрабаваў
круціць мне назад рукі і свісцячым шэптам
сіпеў:
— С-стой, ч-чорт, ч-чакай… Не ўц-цячэш, — С-стой, ч-черт, п-погоди… Не уд-дерешь,
бан-дзюк, заб-бойца… Тр-рымайся, бандюга, убийца… Держись, дрянь…
няўдалы…
Я зразумеў, што, калі не ўжыву ўвесь свой
спрыт, я загіну. Памятаю толькі, што з
жалем сачыў за прывідным паляваннем, у
якое я страляў і якому ані на волас не
пашкодзіў. У наступны момант я,
адчуваючы, што рука яго крадзецца да маёй
глоткі, старажытным прыёмам падбіў яго
руку, і нешта цёплае палілося на мой твар:
ён уласнай рукою разбіў сабе нос. Пасля
гэтага я, схапіўшы яго руку, пакаціўся па
зямлі, заламіўшы яе пад сябе. Ён войкнуў, і
я зразумеў, што і наступны мой ход меў
поспех. Але адразу за тым я атрымаў такі
ўдар між броваў, што балоты закруціліся
182
всадников восемь. Куда же ты подевал
остальных, король Стах? Куда еще отослал?
Я положил револьвер на согнутый локоть
левой руки и выстрелил. Я неплохой
стрелок и попадал в цель почти в полной
темноте, но тут произошло нечто
удивительное: всадники скакали дальше как
ни в чем не бывало. Я приметил заднего —
высокого, крепкого мужчину, — выстрелил:
хоть бы покачнулся.
Дикая охота, как бы желая доказать мне
свою призрачность, развернулась и скакала
уже боком ко мне, недосягаемая для моих
выстрелов. Я начал отползать задом к
кустам и только успел приблизиться к ним,
как кто-то прыгнул на меня и страшной
тяжестью прижал к земле. Последний
воздух вырвался из моей груди, я даже
охнул. И сразу же понял, что это человек, с
которым мне не стоит тягаться ни весом, ни
силой. А он пытался выкрутить мне назад
руки и свистящим шепотом сипел:
Я понял, что, если не употреблю всю свою
ловкость, — погиб. Помню только, что с
сожалением подумал о призрачной охоте, в
которую стрелял и которой ни на волос не
повредил. В следующий миг, почувствовав,
что лапа неизвестного крадется к моей
глотке, я испытанным древним приемом
подбил ее. Что-то теплое полилось мне на
лицо: это он собственной рукой расквасил
себе нос. Затем я ухватил его руку и,
заломив под себя, покатился с ним по земле.
Он громко охнул, и я понял, что и
следующий мой прием имел успех. Но сразу
после этого я получил такой удар в
перада мною. Шчасце, што я інстынктыўна
паспеў напружыць мускулы жывата, і
апошні ўдар, пад дыхала, не ўчыніў мне
шкоды. Рукі, валасатыя, навобмацак,
цягнуліся ўжо да маёй глоткі, калі я
прыпомніў параду майго дзеда супраць
мацнейшага праціўніка. Неймаверным
выкрутам я павярнуўся на спіну, паддаў
рукою цяжкі жывот невядомага і сукуў яго
каленам, маім вострым і жорсткім каленам,
у прычыннае месца. Ён інстынктыўна
падаўся на мяне тварам і грудзьмі, і тады я,
сабраўшы апошнія сілы, каленам і рукамі,
выцягнутымі далей ад галавы, паддаў яго ў
паветра. Гэта, напэўна, атрымалася нават
занадта моцна: ён пераляцеў цераз галаву,
зрабіў паўкруг у паветры і гэпнуўся ўсім
цяжкім — ох, якім цяжкім! — целам аб
зямлю. Адначасова я страціў прытомнасць.
…Калі я ачуняў, я адразу пачуў, што недзе
за маёй галавою хтось стогне. Ён не мог
яшчэ ўзняцца, а я з вялікім намаганнем ужо
спрабаваў стаць на ногі. Я вырашыў сунуць
яго нагою пад сэрца, пазбавіць дыхання, але
пакуль што ўгледзеўся ў балота, дзе знікла
дзікае паляванне. І раптам пачуў вельмі
знаёмы голас таго, хто крахтаў:
— Ах, чорт, які гэта тут ёлуп! Якая падла! — Ох, черт, откуда взялся этот олух! Какая
Балеснічкі нашы святыя! падла! Мученички наши святые!
Я зарагатаў. Той самы голас адазваўся:
— Гэта вы, пане Беларэцкі! Наўрад ці з
гэтага дня я змагу быць жаданым госцем у
жанчын. Во-ох! Ах, каб вас, каб! Крычалі б,
што гэта вы. Чаго паўзлі ад агароджы?!
Толькі ў памылку ўвялі. А гэтыя чэрці зараз
унь дзе, каб вас ліха… прабачце.
183
переносицу, что болота закружились у меня
перед глазами и встали дыбом. Счастье, что
я инстинктивно успел напрячь мускулы
живота, поэтому следующий удар под дых
не принес мне вреда. Волосатые руки уже
почти дотянулись до моего горла, когда я
припомнил совет своего деда на случай
драки с более сильным противником.
Невероятным усилием я повернулся на
спину, уперся рукой в тяжелый живот
неизвестного и двинул своим острым и
жестким коленом ему в причинное место.
Он невольно подался на меня лицом и
грудью, и тогда я, собрав последние силы,
коленом и как можно дальше вытянутыми
руками сильно поддал его в воздух. Это,
видимо, получилось даже слишком сильно:
он перелетел через голову, сделал полукруг
в воздухе и шмякнулся всем тяжелым — ох,
каким тяжелым! — телом на землю.
Одновременно я потерял сознание.
… Когда я пришел в себя, то услышал где-
то за своей головой чьи-то стоны. Мой
противник не мог двинуться с места, я же с
огромным усилием пытался подняться на
ноги. Я решил садануть ему ногой под
сердце, лишить дыхания, но сперва мельком
взглянул на болото, где исчезла дикая охота.
И вдруг услышал очень знакомый голос,
того, кто кряхтел и стонал:
Я захохотал. Тот же голос отозвался:
— Это вы, пан Белорецкий. Вряд ли я после
сегодняшнего дня смогу быть желанным
гостем у женщин. О-ох! Ох, чтоб вас!
Кричали б, что это вы. Зачем ползли от
ограды?! Только в грех ввели. А эти черти
сейчас во-он где, чтоб вас холера…

— Пане Дубатоўк! — зарагатаў я з — Пан Дубатовк!
палёгкаю. удивленный.
— Каб вас, пан Беларэцкі, халера ўхапіла…
во-ох… прабачце. — Вялізны цень сеў,
трымаючыся за жывот. — А гэта я
пільнаваў. Занепакоіўся. Дайшлі да мяне
чуткі, што дрэннае нешта робіцца з маёй
доняй. В-ох! І ты таксама вартаваў? А каб
цябе пярун шаснуў на божае нараджэнне!…
Я падняў з зямлі рэвальвер.
— І чаго вы так на мяне, пане Дубатоўк?
— А чорт яго ведае! Паўзе нейкая гліста,
дык я вось і схапіў. Балеснічкі нашы! Каб
цябе бацькі на тым свеце сустрэлі, як ты
мяне на гэтым, як жа ж ты, падла, балюча
б'ешся.
Выявілася, што дзед і без нашых
папярэджанняў даведаўся пра наведванні
дзікага палявання і вырашыў падпільнаваць
яго, «калі маладыя ўжо такія захэканцы і
бабздыры, што не могуць абараніць
жанчыны». Канец гэтай прыкрай сустрэчы
вы ўжо назіралі. Ледзь стрымліваючы рогат,
які мог здацца непачцівым, я пасадзіў
стогнучага Дубатоўка на яго дрэннага
коніка, які чакаў непадалёк. Ён узлез на яго,
стогнучы і кленучы свет, сеў бокам,
буркнуў нешта накшталт «д'ябал пацягнуў
са зданямі змагацца — нарваўся на дурня з
вострымі каленямі» і паехаў.
184
простите.
— воскликнул я,
— Чтоб вас, пан Белорецкий, холера взяла…
о-ох… простите. — Огромная тень села,
держась за живот. — Это ж я подстерегал.
Забеспокоился — дошли слухи, что с моей
донькой происходят какие-то скверные
истории. О-ох! И ты тоже караулил?… А
чтоб тебя перун шаснул на день Божьего
рождества!…
Я поднял с земли револьвер.
— И зачем вы так на меня набросились, пан
Дубатовк?
— А черт его знает! Ползет какая-то глиста,
так я вот и схватил. Угоднички наши! Чтоб
тебя родители твои так на том свете
встретили, как ты меня на этом. Как же ты,
падла, больно дерешься!
Выяснилось, что старик и без нас узнал о
посещениях дикой охоты и решил
подкараулить ее, «коль молодые такие уж
слабаки — ветром качает — и трусы, что не
могут защитить женщину!». Конец этой
неожиданной встречи вы знаете. Едва
сдерживая смех, который мог показаться
неучтивым, я подсадил стонущего
Дубатовка на его ледащего коника,
стоявшего неподалеку. Он взобрался на него
со стонами и проклятиями, сел боком,
буркнул что-то вроде «дьявол дернул
бороться с призраками — нарвался на
дурака с острыми коленями» и поехал.
Ягоны прыгнечаны твар, уся яго
скасавураная постаць былі такія жаласныя,
што я ледзь не пырскаў. А пасля ён паехаў у
напрамку да сваёй хаты, стогнучы і
праклінаючы ўсіх маіх сваякоў да
дваццатага калена.
Ён знік у цемры, і тут невытлумачальная
трывога кальнула ў маё сэрца. Гэта ў
падсвядомасці варушылася нейкая жахлівая
думка, рыхтуючыся з'явіцца на свет божы.
«Рукі?» Не, я так і не мог прыпамятаць,
чаму хвалюе мяне гэта слова. Тут было
нешта другое… Ага, чаму іх так мала? Чаму
толькі восем прывідных коннікаў з'явілася
сёння ля паваленай агароджы? Куды
падзеліся астатнія? І раптам дзікая
трывожная думка выплыла проста на язык:
«Свеціловіч. Яго сустрэча з чалавекам у
Халоднай лагчыне. Яго дурны жарт пра
дзікае паляванне, які можна было зразумець
так, быццам у яго ёсць нейкія цвёрдыя
падазрэнні, што ён выкрыў удзельнікаў
гэтай справы. Божа! Калі гэты чалавек
сапраўды бандзюк, ён немінуча зробіць
спробу забіць Свеціловіча сёння ж. Таму іх
і мала! Напэўна, другая палова накіравалася
да майго новага друга, а гэтыя — да
Балотных Ялін. Можа, яны і размову нашу
бачылі, мы ж, як дурні, стаялі сёння над
урвішчам. Ох, якую памылку, калі ўсё гэта
так, зрабіў ты, Андрэй Свеціловіч, не
расказаўшы нам, хто быў гэты чалавек!»
Я разумеў, трэба спяшацца, трэба спяшацца
так, як ніколі ў жыцці. Можа, я яшчэ
паспею. Поспех нашай справы і жыццё
добрай юнацкай душы залежалі ад хуткасці
маіх ног. І я пабег так, як не бегаў нават у
185
Его осунувшееся лицо, вся его
скособоченная фигура были такими
жалкими, что я давился от смеха. Он поехал
к своему дому, кряхтя, стеная и осыпая
проклятиями всех моих родичей до
двадцатого колена.
Дубатовк исчез в темноте, и тут
необъяснимая тревога кольнула меня в
сердце. Это в подсознании шевельнулась
какая-то страшная догадка, готовясь
появиться на свет божий. «Руки?» Нет, я так
и не мог припомнить, почему волнует меня
это слово. Здесь было что-то иное… Ага,
почему всадников так мало? Почему только
восемь призраков появилось сегодня возле
поваленной ограды? Куда подевались
остальные? И вдруг тревожная, дикая мысль
пронзила меня:
«Свецилович! Его встреча с человеком в
Холодной лощине. Его глупая шутка о
дикой охоте, которую можно было
истолковать так, будто он кого-то
подозревает или раскрыл участников этого
темного дела. Боже! Если тот человек
действительно бандит, он неминуемо
сделает попытку убить Свециловича
сегодня же. Потому их и мало! Наверное,
вторая половина направилась к моему
новому другу, а эти — к Болотным Ялинам.
Может, они даже видели, как мы беседовали
— ведь мы, как дураки, стояли сегодня на
виду у всех над обрывом. Ох, какую
ошибку, если все это так, совершил ты
сегодня, Андрей Свецилович, не рассказав
нам, кто был тот человек!»
Я понял, надо торопиться! Может, я еще
успею. Успех нашего дела и жизнь доброй
юношеской души зависели от быстроты
моих ног. И я побежал так, как не бегал
даже в ту ночь, когда за мной гналась дикая
тую ноч, калі за мною гналася дзікае
паляванне караля Стаха. Я ўзяў нацянькі
праз парк, пералез у адным месцы праз
агароджу і прыпусціўся бегчы да хаты
Свеціловіча. Я не ляцеў як шалёны, я добра
ведаў, што мяне не выстачыць на ўсю
дарогу, а таму бег размерана, прыціснуўшы
локці да бакоў. Трыста крокаў бягом, як
толькі магчыма, хутка, пяцьдзесят крокаў
хуткай хадою — так я вырашыў. І я
прытрымліваўся гэтага, хоць сэрца маё
пасля першых дзвюх вёрст здатна было
выскачыць з грудзей. Пасля пайшло лягчэй,
я бег і ішоў амаль машынальна і толькі
павялічыў норму бегу на чатырыста крокаў.
Шлёп-шлёп-шлёп — і так чатырыста разоў,
топ-топ — пяцьдзесят разоў. Туманныя,
амаль не заўважаныя мной, праплывалі
міма самотныя яліны і верас; у грудзях
балюча пякло; свядомасць амаль не
працавала. Пад канец я лічыў крокі
машынальна. Я так стаміўся, што з радасцю
лёг бы на зямлю або хоць павялічыў
колькасць такіх спакойных і прыемных
крокаў на два. Але я сумленна змагаўся са
спакусаю.
Так я прыбег да Свеціловічавай хаціны,
маленькага пабеленага будыначка ў чэзлым
садзіку. Проста па пустых градах, душачы
там-сям апошнія капусныя качаны, я
памчаў да ганка, упрыгожанага чатырма
драўлянымі калонамі, і пачаў барабаніць у
дзверы. Спакойны агеньчык у крайнім акне
замігцеў, пасля старэчы голас спытаў з-за
дзвярэй:
— Каго гэта тут носіць?
Гэта быў стары дзед, былы «дзядзька», які Это был старый дед, бывший дядька,
жыў разам са Свеціловічам.
186
охота короля Стаха. Я бросился напрямик
через парк, перелез через ограду и помчался
к дому Свециловича. Я не летел
исступленно. Я хорошо понимал, что на
весь путь меня не хватит, поэтому решил
бежать размеренно: триста шагов бегом, как
только можно быстро, и пятьдесят шагов
помедленнее. И я придерживался этого
темпа, хотя сердце мое после первых двух
верст готово было выпрыгнуть из груди.
Потом пошло легче, я бежал и переходил на
шаг почти машинально и только увеличил
норму бега до четырехсот шагов. Шлеп-
шлеп-шлеп — и так четыреста раз, топ-топ
— пятьдесят раз. Мимо проплывали
туманные, одинокие ели. В груди больно
жгло, сознание почти не работало. Под
конец я считал машинально. Я так устал,
что с радостью лег бы на землю или хотя бы
увеличил на пяток количество таких
спокойных и приятных шагов, но
добросовестно боролся с искушением.
Так я прибежал к дому Свециловича —
небольшому побеленному строению в
глубине чахлого садика. Напрямик по
пустым грядам, давя попадавшиеся под ноги
последние кочаны капусты, я помчал к
крыльцу, украшенному четырьмя
деревянными колоннами, и начал
барабанить в дверь. В крайнем окне замигал
спокойный огонек, потом старческий голос
спросил из-за двери:
— Кого это тут носит?
который жил со Свециловичем.
— Адчыні, Кандрат. Гэта я, Беларэцкі. — Открой, Кондрат. Это я, Белорецкий.
— А Божа ж мой! А што здарылася? Чаго — О Боже! Что случилось? Чего так
так захэкаліся? запыхались?
Дзверы адчыніліся. Кандрат у доўгай Дверь открылась. Кондрат в длинной
кашулі і валёнках стаяў перада мною, сорочке и валенках стоял передо мной,
трымаючы ў адной руцэ стрэльбу, а ў держа в одной руке ружье, а в другой —
другой — свечку. свечу.
— Пан дома? — ліхаманкава спытаў я. — Пан дома? — тяжело дыша, спросил я.
— Н-няма, — спакойна адказаў ён. — Н-нема, — спокойно ответил он.
— А куды пайшоў? — А куда ушел?
— А скуль мне ведаць? Хіба ён дзіцёнак, — А откуль мне знать? Хиба он дите, пане,
пане, каб казаць, куды ідзе. чтоб говорить, куда идет.
— Вядзі ў пакой, — грымнуў я, знерваваны — Веди в дом, — крикнул я, взвинченный
гэтай халоднай непарушальнасцю. этой холодной невозмутимостью.
— Нашто? — Нашто?
— Можа, ён пакінуў нейкую запіску. — Может, он оставил какую-нибудь
записку.
Мы ўвайшлі ў пакой Свеціловіча. Мы вошли в комнату Свециловича. Ложе
Аскетычны ложак пад шэрай коўдраю, аскета, покрытое серым одеялом, вымытый
вымытая да жаўцізны і нацёртая воскам до желтизны и натертый воском пол, на
падлога, кілім на ёй. На простым сасновым полу ковер. На простом сосновом столе
стале некалькі тоўстых кніг, паперы, несколько толстых книг, бумаги,
раскіданыя пер'і. На сцяне партрэты: разбросанные перья. Гравированный
гравіраваны — Марата ў ванне, паражонага портрет Марата в ванне, пораженного
кінжалам, алоўкам — Каліноўскага. На кинжалом, и написанный карандашом
другой сцяне карыкатура: Мураўёў з портрет Калиновского висели над столом.
бізуном у руцэ стаіць на кучы чарапоў. Яго На другой стене карикатура: Муравьев с
бульдожы твар грозны. Каткоў, нізка плетью в руке стоит на груде черепов. Его
схіліўшыся, ліжа яму зад. бульдожье лицо грозно. Катков, низко
склонившись, лижет ему зад.
Я пераварушыў на стале ўсе паперы, але ў Я перевернул на столе все бумаги, но в
запале нічога не адшукаў, акрамя аркуша, волнении ничего не нашел, кроме листа, на
на якім рукою Свеціловіча было напісана: котором рукой Свециловича было написано:
«Няўжо ён?» Я хапіў пляцёнку для папер і «Неужели он?» Я схватил плетеную корзину
высыпаў яе на падлогу: там нічога цікавага, для бумаг и вытряхнул содержимое на пол:
толькі канверт з шурпатай паперы, на якім там ничего интересного, лишь конверт из
лёкайскім почыркам было напісана: шероховатой бумаги, на котором лакейским
«Андрусю Свеціловічу». почерком было написано: «Андрусю
187
 Свециловичу».
— Былі сёння пану якія лісты? — спытаў я — Были сегодня пану какие-нибудь письма?
ў конча здзіўленага Кандрата. — спросил я у окончательно изумленного и
растерявшегося Кондрата.
— Быў адзін, я знайшоў яго пад дзвярыма, — Было одно, я нашел его под дверью,
калі вярнуўся з агародчыка. І аддаў, вядома. когда вернулся с огорода. И отдал, конечно.
— Ён быў не ў гэтым канверце? — Оно было не в этом конверте?
— Чакайце… Ну, вядома, так. — Погодите… Ну, конечно, в нем.
— А дзе сам ліст? — А где само письмо?
— Ліст? Д'ябал яго ведае. Хіба, можа, у — Письмо? Дьявол его знает. Может, в
печцы? печке?
Я кінуўся да печкі, адчыніў дзверцы — Я бросился к печке, открыл дверцу —
адтуль шыбанула не вельмі гарачым духам. оттуда повеяло не очень горячим духом. Я
Я пабачыў ля самых дзверцаў маленькі увидел у самой дверцы два окурка и
лапік белай паперы. Схапіў яго — почырк маленький клочок белой бумаги. Схватил
быў той самы, што на канверце. его — почерк был тот же, что и на конверте.
— Шчасце тваё, чортава душа, — вылаяўся — Счастье твое, леший тебя подери, —
я, — што ты рана вытапіў печку. выругался я, — что ты рано вытопил печку.
Але гэта было яшчэ не зусім шчасцем. Но это было еще не совсем счастье.
Паперка была складзена ўдвая, і той яе бок, Бумажка была сложена вдвое, и та ее
што быў бліжэй да жарынак, зараз ужо сторона, что была ближе к углям, сейчас
ўкрытых шэрым попелам, стаў зусім уже покрытым серым пеплом, стала совсем
карычневым. Літар там нельга было коричневой. Букв там разобрать было
разабраць. нельзя.
«Андрусь! Я даведаўся, што ты цікавішся «Андрусь! Я узнал, что ты интересуешься
дзікім паляваннем… ха… Надзеі Раманаўне дикой охотой… ко… Надежде Романовне
небяспека… мая до… (тут быў выпалены опасность… моя до… (здесь выгорел
асабліва вялікі кавалак) …кутавае. Сёння я большой кусок)… адает. Сегодня я
размаўляў з панам Беларэцкім. Ён згодзен… разговаривал с паном Белорецким. Он
пайшоў у павет… Дрыкганты — гало… согласен… поехал в уезд… Дрыкганты —
ка… Калі атрымаеш ліст — адразу клав… ка… Когда получишь письмо —
прыходзь да… ніны, дзе тры асобныя хвоі. сразу приходи к… нине, где три отдельные
Я і Беларэцкі будзем чакаць… ічкі на… што сосны. Я и Белорецкий будем ожидать…
гэта коіцца на зя… Прыходзь неадменна. ички на… что это… творится на зе…
Ліст спалі, бо мне асабліва небяспеч… Тв… Приходи непременно. Письмо сожги,
ся… Над імі таксама жахлівая небяспека, потому что мне особенно опас… Тв… дру…
якую можаш папярэдзіць толькі ты… (зноў Над ними тоже ужасная опасность,
выпалена многа) …одзь. предотвратить которую можешь только
188

Твой добразычлівы Лікол…»
Справа была яснай: хтосьці прыслаў ліст,
каб выбавіць Свеціловіча з хаты. Ён
паверыў. Відаць, той, хто пісаў, быў яму
добра знаёмы. Тут замыслілі нешта езуіцкі
вытанчанае. Каб ён не пайшоў да мяне,
напісалі, што размаўлялі са мною, што я
пабег у павет, што я буду чакаць яго недзе
«…ніны, дзе тры асобныя хвоі». Што гэта
за «…ніны»? Да лагчыны? Да раўніны?
Марудзіць не было калі.
— Кандрат, дзе тут непадалёк на раўніне — Кондрат, где тут неподалеку на равнине
тры асобныя хвоі? три большие сосны?
— Ляд яго ведае, — задумаўся ён. — Хіба
што толькі ля Волатавай прорвы. Там
стаяць тры вялізныя хвоі. Гэта там, дзе коні
караля Стаха, — кажуць людзі, — ускочылі
ў дрыгву. А што такое?
— А тое, што над панам Андрэем жахлівая — А то, что пану Андрею грозит страшная
небяспека… Даўно ён пайшоў? опасность… Давно он ушел?
— Ды не, напэўна, гадзіну таму.
Я выцягнуў яго на ганак, і ён, ледзь не
плачучы, паказаў мне шлях да трох хвой. Я
загадаў яму заставацца тут, а сам пабег. Я
не ішоў на гэты раз, перамяжаючы бег. Я
ляцеў, я імчаў, я выкладваў апошнія сілы,
як быццам хацеў там, ля трох хвой, упасці
мёртвым. На хаду я скінуў куртку, шапку,
выкінуў з кішэняў залаты партабак і
кішэнькавае выданне Дантэ, якое заўсёды
насіў з сабою. Бегчы стала трохі лягчэй. Я
скінуў бы нават боты, каб для гэтага не
трэба было затрымацца. Гэта быў шалёны
бег. Па маіх разліках, я павінен быў
дабегчы да хвой хвілін на дваццаць пазней
друга. Жах, адчай, нянавісць надавалі мне
сілы. Вецер, які ўзняўся раптам,
189
ты… (снова много выгорело)… ходи.
Твой доброжелатель Ликол…»
Дело было ясное: кто-то прислал письмо,
чтобы выманить Свециловича из дома. Он
поверил. Видимо, тот, кто писал, был ему
хорошо знаком. Здесь задумали что-то
иезуитски-утонченное. Чтобы он не пошел
ко мне, написали, что разговаривали со
мной, что я поехал в уезд, что я буду
ожидать его где-то на «… нине, где три
отдельные сосны». Что за «… нине»? На
равнине? Или это «… щине» — в лощине?
Медлить было нельзя.
— Черт его знает, — задумался он. — Разве
что возле Волотовой прорвы. Там стоят три
огромные сосны. Это там, где кони короля
Стаха — как говорят люди — влетели в
трясину. А что такое?
— Да нет, наверное, час тому.
Я вытащил его на крыльцо, и он, едва не
плача, указал мне путь к трем соснам. Я
приказал ему оставаться дома, а сам
побежал. На этот раз я не перемежал бег
шагом. Я летел, я мчал из последних сил,
как будто хотел там, у трех сосен, упасть
замертво. На ходу сбросил куртку, шапку,
выбросил из карманов золотой портсигар и
карманное издание Данте, которое всегда
носил с собой. Бежать стало немного легче.
Я снял бы даже сапоги, если б для этого не
надо было останавливаться. Это был
бешеный бег. По моим расчетам, я должен
был оказаться у сосен минут на двадцать
позже моего друга. Ужас, отчаяние,
ненависть придавали мне силы. Внезапно
падштурхваў у спіну. Я не заўважаў, што
хмары нарэшце заснавалі ўсё неба, што
нешта цяжкае, давячае навісла над зямлёю:
я — імчаў…
Тры вялізныя хвоі ўжо вымалёўваліся над
чэзлымі хмызамі, а над імі была такая
цемра, такое змрочнае неба… Я рынуўся ў
хмызы, ламаючы іх нагамі. І тут… здалёк
прагучаў стрэл старажытнага пулгака.
Я крыкнуў дзікім голасам, і, як быццам у
адказ на мой крык, цішыню ночы раздзёр
шалёны тупат конскіх капытоў. Я выскачыў
на паляну і пабачыў далёка цені дзесяці
коннікаў, якія на поўным намёце
паварочвалі ў хмызы. А пад соснамі я
пабачыў чалавечую постаць, якая павольна,
вельмі павольна асядала на зямлю.
Пакуль я дабег туды, чалавек упаў дагары
тварам і шырока раскінуўшы рукі, як
быццам жадаў целам сваім прыкрыць сваю
зямлю ад куль. Я паспеў яшчэ стрэліць
некалькі разоў у бок уцякаючых коннікаў,
мне здалося нават, што адзін з іх пахіснуўся
ў сядле, але адразу за гэтым выбух
нечаканага гора зваліў мяне на калені поруч
з ляжачым чалавекам.
— Брат! Брат мой! Брат!
Ён ляжаў перада мною зусім як жывы, і
толькі маленькая ранка, з якой амаль не
цякла кроў, гаварыла мне жорсткую
непапраўную праўду.
Куля прабіла скронь і выйшла ў патыліцу. Я
глядзеў на яго, на гэта бязлітасна
загубленае маладое жыццё, я ўчапіўся ў яго
рукамі, зваў, тармасіў і выў, як воўк, як
быццам гэта магло дапамагчы.
190
поднявшийся ветер подталкивал в спину. Я
не замечал, что тучи, в конце концов,
заволокли все небо, что что-то тяжелое,
давящее нависло над землей: я — мчал…
Три огромные сосны уже вырисовывались
вдали, а над ними был такой кромешный
мрак, такие темные тучи, такое угрюмое
небо… Я ринулся в кусты, ломая их ногами.
И тут… впереди прозвучал выстрел,
выстрел из старинного пистолета.
Я вскрикнул диким голосом, и, как будто в
ответ на мой крик, тишину разорвал
бешеный топот конских копыт. Я выскочил
на поляну и увидел тени десяти
удалявшихся всадников, которые на полном
галопе сворачивали в кусты. А под соснами
я увидел человеческую фигуру, медленно
оседавшую на землю.
Пока я добежал, человек упал вверх лицом,
широко раскинув руки, словно желал своим
телом прикрыть свою землю от пуль. Я
успел еще выстрелить несколько раз в
сторону убийц, мне даже показалось, что
один из них покачнулся в седле, но сразу же
неожиданное горе бросило меня на колени
рядом с лежащим.
— Брат! Брат мой! Брат!
Он лежал совсем как живой, и только
маленькая ранка, из которой почти не текла
кровь, говорила мне жестокую,
непоправимую правду.
Пуля пробила висок и вышла через затылок.
Я смотрел на него, на эту беспощадно
погубленную молодую жизнь, я вцепился в
него руками, звал, тормошил и выл, как
волк, словно это могло помочь.
Пасля сеў, узяў яго галаву на калені і пачаў Потом сел, положил его голову себе на
гладзіць валасы. колени и начал гладить волосы.
— Андрусь! Андрусь! Прачніся! Прачніся, — Андрусь! Андрусь! Проснись! Проснись,
дарагі! дорогой!…
Мёртвы, ён быў прыгожы нейкай Мертвый, он был красив какой-то
вышэйшай, нечалавечай, прыгажосцю. Твар необычайной красотой. Лицо закинуто,
закінуты, галава павісла, і стройная шыя, як голова повисла, стройная шея, словно из
выразьбленая з белага мармуру, ляжала на белого мрамора изваянная, лежала на моем
маім калене. Доўгія светлыя валасы колене. Длинные светлые волосы
пераблыталіся з сухой жоўтай травою, і яна перепутались с сухой желтой травой, и она
лашчыла іх. Рот усміхаўся, быццам смерць ласкала их. Рот улыбался, как будто смерть
прынесла яму нейкую разгадку жыцця, принесла ему какую-то разгадку жизни,
вочы былі мірна закрыты, і доўгія веі глаза были мирно закрыты, и длинные
зацянялі іх. Рукі, такія прыгожыя і моцныя, ресницы затеняли их. Руки, такие красивые
што жанчыны маглі б цалаваць іх у хвіліну и сильные, что женщины могли б целовать
шчасця, ляжалі ўздоўж цела, як быццам их в минуты счастья, лежали вдоль тела,
адпачывалі. словно отдыхали.
Як скарбячая маці, сядзеў я, паклаўшы на Как скорбящая мать, сидел я, положив на
калені сына, які прайшоў пакуты на крыжы. колени сына, принявшего пытки на кресте.
Я выў над імі і кляў Бога, бязлітаснага да Я выл над ним и проклинал Бога,
свайго народа, да лепшых яго сыноў. беспощадного к своему народу, к лучшим
своим сынам:
— Божа! Божа! Усемагутны, усяведны! Каб — Боже! Боже! Всесильный, всесведущий!
ты знік, адступнік, які прадаў свой народ. Чтоб ты пропал, отступник, продавший свой
народ.
Нешта бабухнула нада мною, і ў наступны Что- то грохнуло надо мной, и в следующий
момант цэлы акіян вады, жахлівая зліва миг целый океан воды, ужасный ливень
абурылася на балоты і пусткі, на загублены обрушился на болота и пустоши, на
ў лясах край. Стагналі пад ім яліны, затерянный в лесах край. Стонали под ним
прыгіналіся да зямлі. Ён біў мне ў спіну, ели, пригибались к земле. Он бил мне в
якою я закрыў твар мёртвага, выў, наўскос, спину, полосовал землю.
парывамі паласаваў зямлю.
Я сядзеў, як звар'яцелы, не заўважаючы Я сидел, как обезумевший, не замечая
нічога. Словы лепшага чалавека, якія я чуў ничего. Слова лучшего из людей,
некалькі гадзін таму, гучалі ў маіх вушах. услышанные мной несколько часов тому
назад, звучали в ушах.
«Сэрца маё баліць… ідуць, гінуць, «Сердце мое болит… идут, плутают, гибнут,
блытаюць, бо сорамна стаяць… і не потому что стыдно стоять… и не воскреснут
ўваскрэснуць пасля распяцця… Але, после распятия… Но думаешь, всех
191
думаеш, усіх перадушылі? Гады, гады передушили? Годы, годы впереди! Какая
наперадзе! Якая залатая, якая чароўная золотая, чарующая даль, какое будущее
далячынь, якая будучыня чакае!… Сонца!» ожидает!… Солнце!»
Я застагнаў. Сонца закацілася за хмары, Я застонал. Солнце скрылось за тучами,
будучыня, забітая і халадзеючая пад будущее, убитое и холодеющее под дождем,
дажджом, ляжыць тут, на маіх каленях. лежит здесь на моих коленях.
Я плакаў, дождж заліваў мае вочы, ліўся ў Я плакал, дождь заливал мне глаза, рот. А
рот. А рукі мае ўсё гладзілі гэту залатую руки мои все гладили эту золотую
юнацкую галаву. юношескую голову.
— Радзіма мая! Гаротная маці! Плач! — Родина моя! Горемычная мать! Плачь!

РАЗДЗЕЛ ДВАНАЦЦАТЫ Глава двенадцатая

Крукі здалёк чуюць мёртвага. Наступнага Вороны издали чуют мертвого. На

дня з'явіўся ў яноўскае наваколле станавы
прыстаў, вусаты і вельмі прыгожы
мужчына. Ён з'явіўся без доктара, агледзеў
месца забойства, сказаў важка, што слядоў
ніякіх знайсці нельга з-за злівы (Рыгор,
ходзячы за ім, толькі ўсміхнуўся горка ў
вусы), пасля агледзеў цела забітага,
пакруціўшы белымі пульхнымі пальцамі
яго галаву, і пасля сказаў:
— Н-ну і пеканулі!… Адразу лёг.
Пасля ён закусваў і піў гарэлку ў дальнім
пакоі хаты Свеціловіча, непадалёк ад залы,
дзе ляжаў на стале нябожчык і дзе ягоны
дзядзька захлынаўся ад слёз, а я сядзеў,
літаральна прыбіты горам і дакорамі
сумлення. Для мяне нічога не існавала ў
тыя хвіліны, акрамя тонкай свечкі, якую
трымаў у тонкіх прыгожых руках Андрэй:
яна клала ружовыя водбліскі на белую, з
карункамі на грудзях, кашулю, якую
дзядзька выцягнуў з куфра. Але ж трэба
было мне даведацца, што думаюць улады
пра гэта забойства і што яны думаюць
192
следующий день в яновскую округу явился
становой пристав, усатый красивый
мужчина. Он приехал без доктора, осмотрел
место убийства и важно сказал, что никаких
следов из-за ливня обнаружить не удалось
(сопровождавший его Рыгор лишь горько
усмехнулся в усы). Осмотрел тело убитого,
повертел белыми пальцами его голову и
изрек:
— Н-ну и саданули!… Сразу лег.
Потом он пил водку и закусывал в доме
Свециловича, в комнате, расположенной
рядом с залом, где лежал покойник и где его
дядька захлебывался слезами, а я сидел
буквально прибитый горем и укорами
совести. В те минуты для меня ничего не
существовало, кроме тонкой свечи, которую
держал в красивых руках Андрей: она
бросала розовые блики на белую, с
кружевами на груди старинную сорочку,
которую дядька вытащил из сундука. Но
ведь мне нужно было узнать, что думают
власти об этом убийстве и что они
рабіць.
— Нічога, на жаль, нічога, — адказаў
прыемным пераліўчатым голасам станавы,
гуляючы чорнымі аксамітнымі бровамі. —
Гэта дзікі кут — і расследаванне тут
немагчыма. Я разумею вашу высакародную
тугу… Але што тут магчыма зрабіць? Тут
некалькі год таму была сапраўдная вендэта
(ён вымаўляў «вандэта», і, відаць, гэта
слова вельмі яму падабалася). І што мы
маглі зрабіць? Такі ўжо звычай. Напрыклад,
мы таксама маглі б прыцягнуць да
адказнасці вас, бо вы, як самі кажаце,
ужывалі зброю супраць гэтых… м-м…
паляўнічых. Мы не зробім гэтага. І што нам
да гэтага? Магчыма, гэта было забойства з-
за прыгожага полу. Кажуць, што ён быў
закаханы ў гэтую (ён сыта варухнуў
бровамі)…у гаспадыню Балотных Ялін.
Нічога сабе… А можа, гэта і наогул было
самагубства? Нябожчык быў «меланхолік»,
х-хе, пакутнік за народ.
— Але ж я сам бачыў дзікае паляванне.
Твар станавога пачырванеў.
— Дазвольце мне не паверыць. Казкі
аджылі-с. Мне здаецца, што наогул ваша
знаёмства і з ім трошкі… М-м… п-
падазронае. Я не хачу наводзіць на вас цень,
але… вельмі падазроным з'яўляецца
таксама тое, што вы так упарта імкнецеся
звараціць увагу следства на другіх, на
нейкае дзікае паляванне.
Я выцягнуў з запісной кніжкі закалены
аркушык паперы:
— У мяне ёсць дакумент, што яго выбавілі з — У меня есть документ, что его выманили
хаты.
Твар станавога зусім пачырванеў, вочы Становой побагровел, глаза забегали.
забегалі.
намерены предпринять.
— Ничего. К сожалению, ничего, — ответил
приятным, переливистым голосом становой,
играя черными бархатными бровями. — Это
дикий угол — расследование здесь
невозможно. Я понимаю вашу благородную
скорбь… Но что тут можно сделать?
Несколько лет назад здесь была настоящая
вендетта (он произносил «вандэтта», и,
видимо, это слово ему очень нравилось). И
мы были бессильны. Такое уж проклятое
место. Например, мы могли бы привлечь к
ответственности и вас, потому что вы, как
говорите сами, применяли оружие против
этих… м-м… охотников. Мы не сделаем
этого. И что нам до этого? Возможно, это
было убийство из-за особы прекрасного
пола. Говорят, он был влюблен в эту (он
сыто шевельнул бровями)… хозяйку
Болотных Ялин. Ничего себе… А может,
это вообще было самоубийство? Покойный
был «меланхолик», х-хе, страдалец за народ.
— Но я же сам видел дикую охоту!
— Позвольте мне не поверить. Сказки
отжили-с… Мне кажется, что вообще ваше
знакомство с ним немножко… м-м… п-
подозрительно. Я не хочу наводить на вас
тень, однако… весьма подозрительно также
и то, что вы так упрямо стремитесь
переключить внимание следствия на других,
на какую-то дикую охоту.
из дома.

193
— Які дакумент? — жадобна спытаў ён, і — Какой документ? — алчно спросил он, и
рука яго працягнулася да мяне. — Вы рука его потянулась ко мне. — Вы должны
павінны перадаць яго следству, і, калі передать его следствию, и, если посчитают,
пабачаць, што ён чагосьці варты, яго что этот клочок чего-то стоит, его
падшыюць да справы. подошьют к делу.
Я схаваў аркушык, такімі няпэўнымі здаліся Я спрятал листок, потому что ни его глаза,
мне яго вочы і гэтая сквапная працягнутая ни жадно протянутая рука не внушали
рука. доверия.
— Я сам перадам яго, калі і каму палічу — Я сам передам, когда и кому посчитаю
патрэбным. нужным.
— Ну што ж, — станавы праглынуў нешта, — Ну, что ж, — становой что-то проглотил,
— ваша справа-с, шаноўны. Але я параіў бы — дело ваше-с, уважаемый. Но я
вам не дражніць гусей. Тут варварскае посоветовал бы вам не дразнить гусей.
насельніцтва (і ён шматзначна паглядзеў на Здесь варварское население (он
мяне), могуць і забіць. многозначительно посмотрел на меня),
могут и убить.
— Я гэтага не вельмі баюся. Скажу толькі, — Я этого не очень боюсь. Скажу только,
што, калі паліцыя займаецца замест прамых что если полиция вместо прямых ее
спраў разважаннямі, самі грамадзяне обязанностей занимается рассуждениями, то
павінны абараняць сябе. А калі выканаўчыя сами граждане должны защищать себя. А
ўлады прыкладваюць усе намаганні, каб если исполнительные власти прилагают все
толькі замяць справу, — гэта пахне вельмі усилия, чтобы замять дело, — это
непрыемна і штурхае людзей на самыя приобретает очень неприятный душок и
нечаканыя думкі. наводит людей на самые неожиданные
мысли.
— Гэта што, — бровы станавога карцінна — Это что, — брови станового картинно
папаўзлі некуды да валос, — абраза ўлад? поползли куда-то к волосам, — оскорбление
властей!
— Крый мяне Божа! Але гэта дае мне права — Храни меня Боже! Но это дает мне право
даць копію з гэтага ліста некуды ў губерню. переслать копию письма куда-нибудь в
губернию.
— Справа вашая, — станавы пакалупаў у — Дело ваше. — Становой поковырял в
зубах. — Але паслухайце, дарагі пан зубах. — Однако, дорогой пан Белорецкий,
Беларэцкі. Трэба прымірыцца. Наўрад ці я советовал бы вам смириться. И потом,
нават у губерні будзе прыемна начальству, вряд ли будет приятно губернским властям
калі яно даведаецца, што вучоны так узнать, что ученый так защищает бывшего
абараняе былога крамольніка. крамольника.
Ён галантна, грудным барытонам, умаўляў Он галантно, грудным баритоном

194
мяне. Бацька не мог бы быць такім уговаривал меня: родной отец не мог бы
уважлівым да сына. быть внимательнее к сыну, чем он ко мне.
— Чакайце, — спытаў я, — у нас што, ёсць — Погодите, — проговорил я, — разве у нас
закон, па якому лібералы аб'яўляюцца па-за есть закон, по которому либералы
законам, агалошваюцца парыямі? объявляются вне закона, париями?
Мярзотнік можа іх забіць і не несці Мерзавец может их убить и не понести
адказнасці? ответственности?
— Не перабольшвайце, дарагі Беларэцкі, — — Не преувеличивайте, дорогой
з пыхатай самазадаволенасцю сказаў Белорецкий, — протянул красавец, — вы
прыгажун, — вы схільны перабольшваць склонны преувеличивать ужасы жизни.
жахі ў жыцці.
Гэты неразумны хрэн (іншага слова я не Этот хрен неразумный (иного слова я не
магу падабраць) лічыў, напэўна, што могу подобрать) считал, наверное, смерть
смерць чалавека — «перабольшванне человека всего лишь «преувеличением
жахаў». ужасов».
— А я вам кажу, — сказаў я з залпам, — — А я считаю, — сказал я запальчиво, —
што справу трэба перадаваць у суд, что дело необходимо передавать в суд,
распачаць судовае даследаванне. Тут — нужно начать судебное расследование.
злосная задума. Людзей тут робяць Здесь — злостный умысел. Здесь людей
вар'ятамі, і, вядома, з намерамі. На ўсю сводят с ума, конечно же, с определенным
ваколіцу яны наводзяць жах, тэрарызуюць намерением. На всю окрестность эта банда
народ, забіваюць людзей. наводит ужас, терроризирует, убивает
людей.
На твары станавога блукала памяркоўная
ўсмешка, ён прыхлёбваў чаёк.
— Не вар-та, не варта так, дарагі пане. — Не сто-оит, не стоит так, милсдарь.
Народ ад гэтага цішэе. Забіты быў, па Народ от этого становится смирнее.
чутках, не вольны ад Бахусавай забавы. І, Убитый, по слухам, уважал забавы Бахуса.
наогул, такім небяспечна выказваць яўнае И вообще к таким субъектам опасно
спачуванне. Палітычна ненадзейны, не выказывать явное сочувствие. Политически
варты даверу, нядобранамерны, амаральны, неблагонадежный, неблагонамеренный, не
не спрыяючы добрым норавам і… яўны заслуживает доверия и… явный сепаратист,
сепаратыст, мужычы жаласнік, так бы мужичий заступник, как бы сказать,
мовіць, рыдалец над малодшым братам. рыдалец над младшим братом.
Я быў раз'юшаны, але пакуль што Я был взбешен, но пока сдерживал себя.
стрымліваўся. Мне не выпадала сварыцца Только не хватало поссориться еще и с
яшчэ і з паліцыяй. полицией.
— Вы не жадаеце ўмешвацца ў справу па — Вы не желаете вмешиваться в дело по

195
забойству шляхціца Свеціловіча… убийству шляхтича Свециловича…
— Крый Божа, крый Божа! — перабіў ён — Боже упаси, Боже упаси! — перебил он.
мяне. — Мы проста сумняваемся, ці ўдасца — Мы просто сомневаемся, удастся ли нам
нам яе разблытаць, і не можам прымушаць это дело распутать, и не можем принуждать
нашага следчага прыкласці ўсе сілы для нашего следователя приложить все силы для
вырашэння справы аб чалавеку, які ўсім решения дела о человеке, который был
сумленным, сапраўдным сынам нашай глубоко несимпатичен направлением своих
вялікай радзімы быў глыбока антыпатычны мыслей всем честным, преданным сыновьям
накіраваннем сваіх думак. нашей большой родины.
І ён з чароўнай ветлівасцю зрабіў далонню И он с очаровательной улыбкой помахал в
жэст у паветры. воздухе ладонью.
— Добра. Калі імперскі расейскі суд не — Хорошо. Если имперский российский суд
хоча прымушаць следчага па справе аб не хочет заставить следователя установить
забойстве шляхціца Свеціловіча, дык, можа, истину в деле об убийстве шляхтича
ён захоча прымусіць следчага разблытаць Свециловича, то, может, он захочет
справу пра замах на розум і самаё жыццё заставить следователя распутать дело о
Надзеі Яноўскай, гаспадыні Балотных Ялін? покушении на рассудок и саму жизнь
Надежды Яновской, владелицы Болотных
Ялин?
Ён здагадліва паглядзеў на мяне, паружавеў Он понимающе посмотрел на меня, даже
ад нейкай прыемнай думкі, плямкнуў порозовел от какой-то приятной мысли,
некалькі разоў поўнымі, чырвонымі, причмокнул несколько раз полными
вільготнымі вуснамі і спытаў: влажными губами и спросил:
— А вы што тут так за яе распінаецеся? — А вы почему это так за нее распинаетесь?
Напэўна, самі скарыстацца вырашылі. Га? Наверное, сами попользоваться решили, а?
Што ж, ухваляю: у ложку яна, напэўна, Что ж, одобряю: в постели она, наверное,
гучыць нядрэнна. звучит неплохо.
Кроў кінулася мне ў твар, ноздры раздуліся. Кровь бросилась мне в лицо. Оскорбление
Абраза няшчаснаму другу, абраза каханай, несчастному другу, оскорбление любимой,
якую я нават у думках не мог назваць сваёй, которую я даже в мыслях не мог назвать
зліліся ў адно. Не памятаю, што тут было моей, слились в одно. Не помню, как в моей
далей, як апынуўся ў маёй руцэ нейкі руке оказалась какая-то плеть. Я задохнулся
карбач. Я прасвісцеў глоткай: в ярости:
— Ты… ты… гніда. — Ты… ты… гнида!…
І пасля з маху аперазаў яго карбачом па И с размаху огрел карбачом по смугло-
ружова-смаглым твары. розовому лицу.
Я чакаў, што ён адразу выхапіць рэвальвер і Я думал, он выхватит револьвер и убьет
заб'е мяне. Але гэты здаровы мужчына меня. Но этот здоровяк только охал. Я
196
толькі войкаў. Я стукнуў яго яшчэ раз па ударил его еще раз по лицу и брезгливо
твары і пасля гідліва адкінуў карбач. отбросил карбач.
Ён выбег з пакоя, пачвалаў ад мяне з Он пулей вылетел из комнаты во двор,
нечаканай хуткасцю і толькі сажняў праз побежал от меня с неожиданной быстротой
дзвесце падаў голас, закрычаў: «Гвалт!» и только саженей через двести завопил:
«Караул!»
Рыгор, калі даведаўся пра гэту справу, не Рыгор, узнав обо всем, не одобрил меня. Он
ўхваліў мяне, сказаў, што я сапсаваў усё, сказал, что я испортил все дело, что на
што праз дзень мяне, напэўна, выклічуць у следующий день меня наверняка вызовут в
павет і, магчыма, дадуць тыдзень або уезд и, возможно, посадят на неделю или
вышлюць за павятовыя межы, а я патрэбен вышлют за пределы уезда. А я был нужен
тут, бо пачынаюцца самыя цёмныя ночы. здесь, потому что наступали самые темные
Але я не шкадаваў. Уся нянавісць мая ночи. Но я не жалел. Я вложил всю свою
вылілася ў гэты ўдар. І няхай павятовыя ненависть в этот удар. И пускай уездные
ўлады пальцам аб палец не стукнуць, каб власти не ударят палец о палец, чтобы
дапамагчы мне, але затое цяпер я добра помочь мне, но зато я теперь хорошо знаю,
ведаю, хто мой друг, а хто вораг. кто мой друг, а кто враг.
Астатнія падзеі гэтага і наступнага дня Остальные события этого и следующего дня
вельмі смутна адлюстраваліся ў маёй очень смутно запечатлелись в моей памяти.
памяці. Горка, узахлёб, плакаў над Горько, взахлеб плакал над покойником
нябожчыкам стары добры Дубатоўк, які старый добрый Дубатовк, который с трудом
ледзь рухаўся яшчэ ад майго пачастунку; передвигался после моего «угощения».
стаяла над труной бледная Надзея Стояла у гроба бледная Надежда Романовна,
Раманаўна, захутаная ў чорную мантылью, закутанная в черную мантилью, такая
такая сумная і прыгожая, такая чыстая. скорбная и прекрасная, такая чистая.
Пасля, як у сне, запомніў я хаўтурнае Потом, словно сон, запомнил я
шэсце. Я вёў пад руку Яноўскую і бачыў, як погребальное шествие. Я вел под руку
на фоне шэрага асенняга неба ішлі людзі Яновскую и видел, как на фоне серого
без шапак, як скарлючаныя бярозкі кідалі ім осеннего неба шли люди без шапок, как
пад ногі жоўтае мёртвае лісце. Твар скрюченные березки кидали им под ноги
забітага, прыгожы і сумны, плыў над желтую мертвую листву. Лицо убитого
плячыма людзей. плыло над головами людей.
Бабы, мужыкі, макраносыя дзеці, дзяды Бабы, мужики, дети, старики шли за гробом,
ішлі за труною, і ціхае рыданне гучала ў и тихое рыдание звучало в воздухе. Рыгор
паветры. Рыгор наперадзе нёс на спіне впереди нес на спине большой дубовый
вялізны дубовы крыж. крест.
І ўсё галасней і галасней плыло над И все громче и громче взмывало над всем
галовамі людзей, над мокрай глейкай скорбным шествием, над мокрой землей
галошанне баб-лямантух: голошение баб-плакальщиц:
197
— А і на каго ж ты нас пакінуў?! А і чаго ж — А на кого же ты нас покинул?! А чего же
ты заснуў, радзімец?! А чаго ж твае вочы ты уснул, родимый? А чего же твои ясные
ясныя закрыліся, ручкі белыя склаліся? А очи закрылись, белые ручки сложились? А
хто ж нас абароніць ад судзей кто же нас оборонит от судей
няправедных?! А паны ж кругом неправедных?! А паны кругом
нелітасцівы, а агнусека ж на іхняй шыі немилосердные, креста на них нема!
няма! А галубочак ты наш, а куды ж ты ад Голубчик ты наш, куда же ты от нас улетел,
нас адляцеў, а чаго ж ты пакінуў бедных а на кого ты покинул нас, бедных деток
дзетачак? А хіба ж вакол нявест няма, што з твоих? Хиба вокруг невест тебе не было, что
зямелькаю ты абвянчаўся, саколік?! А што с земелькой ты обвенчался, соколик? А что
ж гэта ты за хатачку абраў?! А ні вокан жа ў же это ты себе хатку такую выбрал?! Ни
ён, ні дзвярэй! А не небачка ж вольнае над окон в ней, ни дверей, и не небо вольное над
вільчыкам — сырая зямля!!! А не жоначка крышей — сырая земля!!! И не жена под
ж пад бокам — дошка халодная! А ні боком — доска холодная! Ни подружки там,
сяброўкі ж там, а ні каханачкі! А хто ж цябе ни любимой! А кто же тебя в уста
ў вусны пацалуе?! А і хто ж табе галоўку поцелует?! А кто же тебе головку
пачэша?! А і чаго ж гэта прымерклі расчешет?! И что же это примеркли
агеньчыкі?! А і чаго ж гэта яліны огонечки? И что же это хвои зажурились?!
зажурыліся?! То не жонка твая плача, То не женка твоя плачет, любимая! Не она
каханая! Не яна ж гэта плача прад же это плачет, убивается! А то плачут над
вяселліцам! А то ж плачуць над табою тобой люди добрые! То не звездочка в небе
людзі добрыя! То не зорачка ў небе загорелася! То затлела в ручках твоих
засвяцілася! То затлела ў ручках свечачка свечечка восковая!
васковая!
Труна плыла над сапраўднымі чалавечымі Гроб плыл, сопровождаемый такими
рыданнямі, якіх не купіш нават у искренними причитаниями и слезами
прафесіянальных лямантух. окрестных людей, каких не купишь у
профессиональных воплениц.
І вось глыбокі дол. Калі развітваліся, И вот глубокая могила. Когда настал час
Яноўская ўпала на калені і пацалавала руку прощаться, Яновская упала на колени и
чалавека, які загінуў за яе. Я ледзь адарваў поцеловала руку человека, погибшего за
яе, калі труну сталі спушчаць у яму. У гэты нее. Я с трудом оторвал ее от гроба, когда
самы час дзесяткі тры сялян падцягнулі на тот стали опускать в яму. Десятка три
палазах вялізны шэры камень і пачалі крестьян подтащили на полозьях огромный
ўсцягваць яго на горб, дзе была выкапана серый камень и начали втаскивать его на
самотная магіла. Крыж быў выбіты на холм, где была вырыта одинокая могила.
камені і яшчэ імя і прозвішча — каравымі Крест был выбит на камне и еще имя и
няўмелымі літарамі. фамилия — корявыми, неумелыми буквами.
Загрукаталі аб вечка труны камякі зямлі, Загремели о крышку гроба комья земли,
хаваючы ад мяне дарагі твар. Пасля на скрывая от меня дорогое лицо. Потом возле
198
зраўнанае месца паставілі вялізны шэры могилы поставили огромный серый камень.
камень. Рыгор і яшчэ пяцёра сялян ўзялі Рыгор и пятеро крестьян взяли старые
старыя стрэльбы і раз-поразу пачалі ружья и начали стрелять в равнодушное
страляць у раўнадушнае нізкае неба. низкое небо. Последний из Свециловичей-
Апошні з Свеціловічаў-Яноўскіх адплываў Яновских отплывал в неведомый путь.
у нязнаны шлях.
— Хутка і са мною так, — шапнула мне — Скоро и со мной это будет, — шепнула
Яноўская. — Хоць бы хутчэй. мне Яновская. — Хоть бы скорее.
Грукаталі стрэлы. Закамянеласць ляжала на Грохотали выстрелы. Окаменение лежало на
тварах людзей. лицах людей.
Потым, паводле старажытнага шляхецкага Потом, согласно древнему шляхетскому
звычаю, молатам быў раструшчаны аб обычаю, молотом был разбит о надгробный
надгробны камень радавы герб. камень родовой герб.
Род остался без будущего. Вымер.
Род застаўся без нашчадка. Вымер.

РАЗДЗЕЛ ТРЫНАЦЦАТЫ Глава тринадцатая

Я адчуваў, што звар'яцею, калі не буду Я чувствовал, что лишусь рассудка, если не
займацца росшукамі, калі не знайду хутка буду заниматься поисками, если не найду
вінаватых і не пакараю іх. Калі няма Бога, виновных и не покараю их. Если нету Бога,
калі няма справядлівасці ў начальнікаў — я если нет справедливости у начальства — я
буду сам і богам і суддзёю. буду сам и богом, и судьей.
І, дальбог, пекла ўздрыганецца, калі яны И, ей- Богу, ад содрогнется, если они
трапяць мне ў рукі: жылы буду цягнуць з попадут мне в руки: жилы буду тянуть из
жывых. живых.
Ад Рыгора я даведаўся, што яго знаёмыя Рыгор сказал, что его знакомые ведут
шукаюць у пушчы, што ён сам добра поиски в пуще, что он сам обследовал место
абшукаў месца забойства і даведаўся, што убийства и нашел там окурок. Еще он узнал,
чакаў Свеціловіча худы высокі чалавек, які что Свециловича поджидал высокий худой
скурыў пад хвоямі, чакаючы, папяросу. человек, который и выкурил под соснами
Акрамя таго, ён, адшукаў папяровы клак, папиросу. Кроме того, в кустах он разыскал
які вылецеў са стрэльбы забойцы, а таксама бумажный пыж из ружья убийцы, а также
кулю, якой быў забіты мой друг. Калі я пулю, которой был убит мой друг. Когда я
разгарнуў клак, пераканаўся, што гэта развернул пыж, то убедился, что это клочок
кавалак паперы, занадта моцнай для газеты: бумаги, слишком прочной для газеты,
199
хутчэй за ўсё ўрывак ад аркуша нейкага скорее всего кусок страницы из какого-то
часопіса. журнала.
Я заўважыў словы:
«За кожным з іх ёсць нейкая правіна, калі
іх вядуць на страту… Ваша сіяцельства, вы
забылі пра страчанага на крыжы…
Прабачце, Бог адняў у мяне розум…»
Чымсьці вельмі знаёмым павеяла на мяне ад
гэтых слоў. Дзе я мог чытаць нешта
падобнае?! І раптам я ўспомніў: гэта была
надзіва смелая водпаведзь доктара Гааза,
здаецца, Мураўёву, пасля якой нават гэты
шалёны бульдог адчуў сябе ніякавата. Гааз
пратэставаў супраць частых пакаранняў
смерцю ў Вільне. Мураўёў рэзка абарваў
яго, заўважыўшы, што калі чалавека вядуць
на страту, дык за ім абавязкова павінна
быць нейкая правіна. Тут Гааз сказаў свае
словы пра Хрыста, і нават Мураўёў трохі
засаромеўся, калі наогул такое пачуццё
зразумелае несусветным мярзотнікам. Я
нават прыпомніў, дзе я чытаў пра гэта: у
часопісе «Паўночна-Заходняя
старасветчына». Калі я спытаў у Яноўскай,
хто яго выпісвае тут, яна абыякава адказала,
што акрамя іх — ніхто. І вось тут мяне
чакаў удар: у бібліятэцы я высветліў, што ў
гэтым нумары часопіса не хапае некалькіх
старонак і, між іншым, патрэбнай мне.
Я аж пахаладзеў: справа выяўлялася больш
сур'ёзнай, натхніцель дзікага палявання быў
тут, у палацы. І хто гэта быў? Не я, і не
Яноўская, і не дурная ахмістрыня, якая
кожны дзень плакала, пабачыўшы
гаспадыню, і, відаць было, раскайвалася ва
ўсім. Значыцца, толькі Берман-Гацэвіч.
200
Я прочел:
«За каждым из них имеется какая-то
провинность, когда их ведут на казнь…
Ваше сиятельство, вы забыли про распятого
на кресте… Простите, Бог отнял у меня
разум…»
Чем- то очень знакомым повеяло на меня от
этих слов. Где я мог встретить нечто
подобное? И вскоре я припомнил, что читал
именно эти слова в журнале «Северо-
Западная стаина». Когда я спросил у
Яновской, кто его здесь выписывает, она
безразличным тоном ответила, что, кроме
них, -никто. И вот тут-то меня ожидал удар:
в библиотеке я выяснил, что в одном из
номеров журнала не хватает нескольких
страниц и, между прочим, нужной мне.
Я похолодел: дело приобретало очень
серьезный оборот, вдохновитель дикой
охоты был здесь, во дворце. И кто же это
был? Не я и не Яновская, не могла им быть
и глупая экономка, которая теперь каждый
день плакала, завидев хозяйку, и, по всему
было видно, очень раскаивалась в
содеянном. Значит, оставался лишь Берман-
Гацевич.
Гэта было цалкам лагічна: ён — былы
злачынец, ён — абазнаны ў гісторыі
чалавек. Магчыма, гэта ён страляў у мяне,
забіў Свеціловіча і выдраў аркуш з часопіса.
Незразумела было толькі, чаму ён
пераконваў мяне ў тым, што сур'ёзная
небяспека менавіта ў дзікім паляванні, а не
ў Малым Чалавеку? І яшчэ ў тым, што ён не
мог забіць Рамана, бо не ён запрасіў Надзею
да Кульшаў і быў дома пад час забойства.
Але хіба Свеціловіч у апошні дзень не
казаў, што гэта блізкі чалавек, які быў на
бале ў Яноўскіх? Хіба ён не казаў, што на
яго нельга нават падумаць?І ён жа ж так
спалохаўся, калі я зайшоў да яго, гэты
Берман! І хіба ён не мог быць проста
натхняльнікам гэтай мярзоты? Праўда,
невядома ў гэтым выпадку, як можна
растлумачыць існаванне Блакітнай
Жанчыны? Але гэта наогул самы цёмны
факт з усёй гэтай гісторыі. І, галоўнае,
незразумела было, якая Берману ў гэтым
выгада?
Але такі вырадак пекла можа нешта Но такое исчадие ада может придумать что
прыдумаць. угодно.
Я ўзяў у Яноўскай асабісты архіў Рамана і
прагледзеў матэрыялы яго апошніх дзён.
Нічога суцяшальнага, хіба толькі запіс, што
Берман пачынае яму не падабацца, знікае
кудысь з хаты, занадта цікавіцца
генеалогіяй Яноўскіх, разглядае старыя
планы палаца. Гэта быў ужо знамянальны
факт! Чаму не выказаць меркаванне, што і ў
з'яўленні Малога Чалавека, праўдзівей
казаць, яго крокаў, вінен таксама Берман.
Мог жа ж ён адкапаць старыя планы,
скарыстацца нейкай акустычнай таямніцай
палаца і кожную ноч пужаць людзей
крокамі.
Я паразмаўляў з Рыгорам, і той сказаў, што Я изложил свои соображения Рыгору, и тот
201
Это было логично: он — беглый
преступник, хорошо осведомленный о всех
событиях человек. Возможно, что это он
стрелял в меня, вырвал лист из журнала,
убил Свециловича. Было только непонятно,
почему он убеждал меня, что наибольшую
опасность представляет дикая охота, а не
Малый Человек? И еще то, что он, Берман,
не мог убить Романа, поскольку не он
приглашал Надежду к Кульшам и во время
убийства был дома. Однако разве
Свецилович в последний день не говорил,
что это близкий человек, который был на
балу у Яновской? Разве он не
предупреждал, что на него нельзя даже
подумать? А как он, этот Берман,
перепугался, когда я зашел к нему! И потом,
разве он не мог быть просто вдохновителем
этой мерзости? Правда, как в этом случае
объяснить существование Голубой
Женщины? Но это вообще самый темный
факт во всей истории. А главное, было
непонятно, какая Берману в этом выгода?
Я взял у Яновской личный архив отца и
пересмотрел внимательно материалы его
последних дней. Ничего утешительного,
кроме записи, что Берман перестал ему
нравиться: часто куда-то исчезает из дома,
излишне интересуется генеалогией
Яновских, старыми планами дворца. Но и
это был знаменательный факт! Почему не
предположить, что и в появлении Малого
Человека, точнее говоря, его шагов, повинен
тоже Берман. Мог же он откопать старые
планы, использовать какую-то
акустическую тайну дворца и каждую ночь
пугать людей звуком шагов.
гэта цалкам магчыма, абяцаў нават сказал, что это вполне возможно, даже
дапамагчы, бо ягоныя дзядзька і дзед былі пообещал помочь, так как его дядька и дед
мулярамі Яноўскіх яшчэ пры прыгоне. были каменщиками Яновских еще при
крепостном праве.
— Хаваецца недзе тут, зладзюга, але хто ён, — Ховается где-то тут, злодюга, но вот кто
дзе хады ў сценах, як ён трапляе туды — он, где ходы в стенах, как он туда попадает
невядома, — буркнуў Рыгор. — Нічога, — неведомо, — вздохнул Рыгор. — Ничего,
адшукаем. Знойдзем. Толькі вы вельмі найдем. Но ты берегись. Только и видел я на
сцеражыцеся. Толькі і бачыў я на сваім своем веку двух человечных панов, но вот
вяку, што двух людзяных паноў, дык адзін одного уже нет в живых. Будет жаль, если и
ужо загінуў. Шкада будзе, калі і з табою с тобой что-нибудь случится. Тогда вся эта
што здарыцца. Тады і ўся гэта ваша ваша паскудная порода не имеет права есть
паскудная парода не мае права хлеб хлеб и портить воздух.
харчыць і паветра псаваць.
Бермана вырашылі пакуль што не выдаляць, Бермана решили пока что не беспокоить,
каб не спудзіць перадчасна. чтобы не вспугнуть преждевременно.
Пасля гэтага я ўзяўся за дакладны аналіз Потом я принялся за детальное изучение
ліста невядомага да Свеціловіча. Я письма неизвестного к Свециловичу. Я
перапэцкаў дванаццаць аркушаў паперы, перевел не один лист бумаги, пока не
пакуль не аднавіў крыху тэкст ліста. восстановил хотя бы приблизительно текст.
«Андрусь! Я даведаўся, што ты цікавішся «Андрусь! Я узнал, что ты интересуешься
дзікім паляваннем караля Стаха і тым, што дикой охотой короля Стаха и тем, что
Надзеі Раманаўне пагражае небяспека: Надежде Романовне угрожает опасность
(далей нічога не атрымлівалася) …мая до… (дальше ничего не получалось)…моя до…
(зноў вялікі пропуск) …пакутавае. Сёння я (снова большой пропуск)…страдает.
размаўляў з панам Беларэцкім. Ён згодзен Сегодня я разговаривал с паном
са мною і пайшоў у павет… Дрыкганты — Белорецким. Он согласен со мной и поехал
галоўныя ка… Калі атрымаеш ліст — в уезд… Дрыкганты — главная… ка…
адразу прыходзь да… ніны, дзе тры Когда получишь письмо — сразу приходи
асобныя хвоі. Я і Беларэцкі будзем к…нине, где три отдельные сосны. Я и
чакаць… ічкіна… што гэта коіцца на зя… Белорецкий будем ожидать… ички на… что
Прыходзь неадменна. Ліст спалі, бо мне это творится на земле! Приходи
асабліва небяспеч… Тв… ся… Над імі непременно. Письмо сожги, потому что мне
таксама жахлівая небяспека, якую можаш особенно опасно… Тв… дру… Над ними
папярэдзіць толькі ты… (зноў выпалена тоже ужасная опасность, которую
многа) …одзь. предотвратить можешь только ты… (снова
много выгорело)…ходи.
Твой добразычлівы Лікол…» Твой доброжелатель Ликол…»
Д'ябал ведае, што такое! Я амаль нічога не Черт знает что такое! Я почти ничего не
202
атрымаў ад гэтай расшыфроўкі. Ну,
пераканаўся, што тут было нешта
злачыннае. Ну, даведаўся яшчэ, што
невядомы «Лікол…» (што за паганскае імя!)
спрытна выкарыстаў нашы адносіны, пра
якія мог толькі здагадвацца. І нічога! Нічога
больш! А між тым вялізны шэры камень лёг
на магіле чалавека, які быў або мог быць
(чалавек — гэта тое, чым ён будзе, а не тое,
чым ён з'яўляецца зараз) для маёй краіны
чымсьці ў сто разоў большым за мяне. І не
сёння, дык заўтра такі менавіта камень мог
прыціснуць і мяне. Куды тады падзенецца
Надзея Раманаўна?
Той дзень прынёс яшчэ адну навіну:
прынеслі цыдульку, у якой высакапышнымі
словамі і на адменна дрэннай паперы мяне
выклікалі ў суд да павятовага мястэчка.
Трэба было ехаць. Я дамовіўся з Рыгорам
наконт каня, перадаў яму свае меркаванні
пра ліст, а ён распавёў, што за хатай
Гарабурды сочаць і нічога падазронага не
заўважаюць.
Думкі мае зноў звярнуліся да Бермана.
У гэты спакойны і не па-асенняму ціхі
вечар я доўга думаў над тым, што чакае
мяне ў павеце, і вырашыў ні ў якім разе не
затрымлівацца там. Я зусім быў збіраўся
пайсці адсыпацца перад дарогаю, калі
раптам, звярнуўшы за паваротку алеі,
пабачыў на замшэлай лаве Яноўскую.
Чорна-зялёнае ад векавых ялін святло клала
празрыстыя адбіткі на яе блакітную сукню,
на рукі з заламанымі пальцамі, якія ляжалі
на каленях, на вочы, трохі неасэнсаваныя,
як гэта заўжды бывае ў чалавека, які цалкам
паглыбіўся ў свае думкі.
Слова, што я даў самому сабе, было Слово, которое я дал самому себе, было
цвёрдым, памяць мёртвага друга зрабіла твердым, память о мертвом друге еще
203
получил от этой расшифровки. Ну, еще раз
убедился, что было задумано преступление.
Ну, узнал еще, что неизвестный «Ликол»
(что за языческое имя!) ловко использовал
наши отношения, о которых мог лишь
догадываться. И ничего, ничего больше! А
между тем огромный серый камень лег на
могилу человека, который мог быть для
моей родины в сотню раз полезнее, чем я. И
не сегодня-завтра такой же камень может
придавить и меня. Что тогда будет с
Надеждей Романовной?
Тот день принес еще одну новость: я
получил повестку. На поразительно плохой
серой бумаге высокопарным слогом
излагалось приглашение в уездный город, в
суд. Надо было ехать. Я договорился с
Рыгором о коне, поделился с ним своими
соображениями о письме, а он сообщил, что
за домом Гарабурды следят, но ничего
подозрительного не замечено.
Мои мысли снова возвратились к Берману.
В этот спокойный и не по-осеннему тихий
вечер я долго думал над тем, что ожидает
меня в уезде, и решил ни в коем случае там
не задерживаться. Я уже было собрался
пойти отоспаться перед дорогой, когда
вдруг, свернув за поворот аллеи, увидел на
замшелой скамье Яновскую. Сквозь
вековые ели просачивался темно-зеленый
свет и призрачными бликами ложился на ее
голубое платье, на руки с переплетенными
пальцами, на рассеянно глядящие глаза,
которые бывают у человека, углубившегося
в свои мысли.
гэтае слова яшчэ больш моцным, і ўсё ж я больше укрепила это слово, и все же я
некалькі хвілін з нейкім лікуючым несколько минут с каким-то ликующим
захапленнем думаў пра тое, што мог бы восхищением думал о том, что мог бы
абняць гэтую худзенькую постаць, обнять эту худенькую фигурку, прижать к
прыціснуць да грудзей, да ўсяго сябе. І своей груди. И горестно билось мое сердце,
пакутліва білася маё сэрца, бо я ведаў, што потому что я знал: этого никогда не будет.
ніколі гэта не будзе.
Але выйшаў я да яе з-за дрэў амаль Но вышел я к ней из-за деревьев почти
спакойны. Вось узняла галаву, пабачыла спокойным. Вот подняла голову, увидела
мяне, і якім мілым, цёплым агнём заззялі меня, и как мило, тепло засияли лучистые
прамяністыя вочы. глаза.
— Гэта вы, пан Беларэцкі. Сядайце тут, — Это вы, пан Белорецкий. Присаживайтесь
поруч. рядом.
Памаўчала і сказала з дзіўным Помолчала и сказала с удивительной
перакананнем: твердостью:
— Я не пытаюся ў вас, чаму вы пабілі — Я не спрашиваю вас, за что вы избили
гэтага чалавека. Я ведаю, калі вы зрабілі человека. Я знаю, если вы так поступили,
гэта, значыць, іначай нельга было. Але я значит, иначе было нельзя. Но я очень
вельмі непакоюся за вас, Вы павінны беспокоюсь за вас. Вы должны знать: суда
ведаць, суда тут няма. Гэта кручкі, гэта здесь нет. Эти крючки, эти лгуны, эти…
хлусы, гэта… дрэнныя і наскрозь ужасные и насквозь продажные люди могут
прадажныя людзі. Яны могуць засудзіць засудить вас. И хотя для шляхтича не такая
вас. І, хоць невялікая правіна шляхціцу уж большая провинность побить
пабіць паліцэйскага, яны могуць выслаць полицейского, они могут выслать вас
вас адсюль. Яны ўсе, разам са злачынцамі, отсюда. Они все, вместе с преступниками,
утвараюць адзіны вялізны саюз. Дарэмна образуют единый большой союз. Напрасно
маліць іх аб правасуддзі: няхутка, можа, умолять их о правосудии: не скоро, может,
нават ніколі, не пабачыць яго гэты даже никогда не увидит его этот
высакародны і няшчасны люд. Нашто вы благородный и несчастный народ. Но отчего
зрабілі гэта? вы не сдержались?
— Я заступіўся за жанчыну, Надзея — Я заступился за женщину, Надежда
Раманаўна. Вы ведаеце, у нас такі звычай. Романовна. Вы знаете, у нас такой обычай.
І тут яна так пранікнёна глянула мне ў И тут она так проницательно посмотрела
вочы, што я пахаладзеў. Адкуль гэты мне в глаза, что я похолодел. Откуда этот
дзіцёнак мог навучыцца чытаць у сэрцах, ребенок мог научиться читать в сердцах, что
што надало яму такую сілу? придало ему такую силу?
— Гэтая жанчына, паверце, магла і — Эта женщина, поверьте, могла и
пацярпець. Занадта дорага, калі вас стерпеть. Если вас вышлют, эта женщина
вышлюць, заплоціць гэтая жанчына за заплатит слишком дорогой ценой за
204
насалоду, якую вы атрымалі, даўшы па удовольствие, которое вы получили, дав по
зубах пшутаватаму пошламу дурню. зубам пошлому дураку.
— Не непакойцеся, я вярнуся. А гэты час — Не беспокойтесь, я вернусь. А во время
ваш спакой будзе абараняць Рыгор. моего отсутствия ваш покой будет охранять
Рыгор.
Вочы яе закрыліся панура. Пасля яна Она молча закрыла глаза. Потом сказала:
сказала:
— Ах, нічога вы не зразумелі… Хіба справа — Ах, ничего-то вы не поняли… Разве дело
ў гэтай небяспецы? Не трэба, не трэба вам в этой защите? Не надо вам ехать в уезд…
ехаць у павет… Пражывіце тут яшчэ дзень- Поживите здесь еще день-другой и оставьте
два і пакіньце Яліны назаўжды. Ялины навсегда.
Яе рука з удрыгваючымі пальцамі лягла на Ее рука со вздрагивающими пальцами легла
мой рукаў. на мой рукав.
— Чуеце, я вас вельмі-вельмі прашу… — Слышите, я вас очень-очень прошу…
Я быў такі няўважлівы, што сказаў: Я был слишком поглощен своими мыслями,
поэтому не вник в ее слова и сказал:
— У канцы гэтага ліста да нябожчыка — В конце письма к покойному
Свеціловіча стаіць подпіс, частка яго, Свециловичу стоит подпись «Ликол…». Нет
«Лікол…». Ці няма ў наваколлі шляхціца, у ли в округе шляхтича, имя и фамилия
якога імя або прозвішча пачыналася б так? которого начинались бы так?
Твар яе адразу спахмурнеў, як хмурнее Лицо ее сразу помрачнело, как мрачнеет
дзень, калі знікае сонца. день, когда исчезает солнце.
— Не, — уражаным і дрыжачым, як ад — Нет, — дрожащим, словно от обиды,
крыўды, голасам адказала яна. — Хіба што голосом ответила она. — Разве что
Лікаловіч… Гэты прыдомак да прозвішча Ликолович… Это вторая часть фамилии
нябожчыка Кульшы. покойного Кульши.
— Ну, гэта наўрад ці, — раўнадушна сказаў — Ну, это вряд ли, — равнодушно ответил
я. я.
Я толькі праз гадзіну зразумеў, якой я быў И только внимательно взглянув на нее,
грубай жывёлінай. Гэта здарылася, калі я понял, каким же я был грубым животным. Я
глянуў на яе і пабачыў, як з-пад далоні, увидел, как из-под ладони, которой она
якой яна прыкрыла вочы, выкацілася і прикрыла глаза, выкатилась и поползла вниз
папаўзла ўніз цяжкая, нечалавеча самотная тяжелая, нечеловечески одинокая слеза,
сляза, хутчэй знемагаючага ад адчаю скорее изнемогающего от отчаяния
мужчыны, чым дзяўчыны-напаўдзіцёнка. мужчины, нежели девушки, почти ребенка.
Я заўжды жаласна губляюся і раблюся Я всегда теряюсь и становлюсь Слюнтяем
Сліняём Кісялёвічам ад жаночых і дзіцячых Киселевичем от женских и детских слез, а

205
слёз, а гэта сляза была такая, якой крый эта слеза была такая, какую упаси Боже
Божа пабачыць камусьці ў жыцці, ды яшчэ увидеть кому-то в жизни, к тому же слеза
ад жанчыны, для якой бы ахвотна женщины, ради которой я охотно
распляскаўся ў блін, каб толькі яна была превратился бы в прах, разбился в лепешку,
вясёлай. чтобы только она не была печальной.
— Надзея Раманаўна, што вы? — — Надежда Романовна, что вы? —
замармытаў я, і вусны мае мімаволі склаліся забормотал я, и губы мои невольно
ва ўсмешачку прыблізна такога гатунку, сложились в улыбочку приблизительно того
якая бывае на твары дурня, калі ён сорта, какая бывает на лице идиота,
прысутнічае на пахаванні. присутствующего на похоронах.
— Нічога, — амаль спакойна ўжо адказала — Ничего, — почти спокойно ответила она.
яна. — Проста я ніколі не буду… — Просто я никогда не буду… настоящим
сапраўдным чалавекам. Я плачу… па человеком. Я плачу… о Свециловиче… о
Свеціловічу… па вас, па сабе. І нават не па вас, о себе. Я даже не о нем плачу, а о его
ім я плачу, а па загубленай яго маладосці, загубленной молодости, — я хорошо
— я добра разумею гэта! — па шчасці, якое понимаю это! — о счастье, которое нам
нам заказана, па шчырасці, якой у нас няма. заказано, об искренности, которой у нас нет.
Знішчаюць лепшых, знішчаюць вартых. Уничтожают лучших, уничтожают
Памятаеце, як казалі колісь: «Не імамы достойных. Помните, как говорили когда-
князя, правадыра і прарока і, як лісце, то: «Не имамы князя, вождя и пророка и,
мяцемся па грэшнай зямлі». Нельга как листья, метемся по грешной земле».
спадзявацца на лепшае, самотна сэрцу і Нельзя надеяться на лучшее, одиноко
душы, і ніхто не адкажа ім. І дагарае сердцу и душе, и никто не откликнется им.
жыццё. И догорает жизнь.
Устала, сутаргавым рухам зламала галінку, Встала, судорожным движением сломала
якую трымала ў руках. веточку, которую держала в руках.
— Бывайце, дарагі пан Беларэцкі. Можа, — Прощайте, дорогой пан Белорецкий.
мы і не пабачымся больш. Да канца жыцця Может, мы больше и не увидимся. Но до
я буду ўдзячная вам… Вось і ўсё. І канец. конца жизни я буду благодарна вам… Вот и
все. И конец.
І тут мяне на хвіліну прарвала. Не И тут меня прорвало. Не замечая, что
адчуваючы, што паўтараю словы повторяю слова Свециловича, я выпалил:
Свеціловіча, я выпаліў:
— Няхай заб'юць — і мёртвым прыцягнуся — Пускай убьют — и мертвым притащусь
сюды!… сюда!…
Нічога не адказала, толькі зноў паклала Она ничего не ответила, лишь притронулась
руку мне на рукаў, моўчкі глянула ў вочы, к моей руке, молча взглянула в глаза и
пайшла. Я застаўся адзін. ушла.

206
 РАЗДЗЕЛ ЧАТЫРНАЦЦАТЫ
Можна было меркаваць, што сонца зрабіла
адно абяртанне (я ўжываю слова
«меркаваць» толькі таму, што сонца не
паказвалася з-за хмар), калі я апоўдні
з'явіўся ў павет. Гэта быў плоскі, як
праснак, гарадок, горшы за самае дрэннае
мястэчка, і аддзялялі яго ад яноўскага
наваколля толькі вёрст васемнаццаць —
дваццаць чэзлых лясоў. Конь мой цокаў
капытамі па брудных вуліцах, вакол былі
замест хат нейкія куратнікі, і адзіным, што
адрознівала гэта ад вёскі, былі паласатыя
будкі, ля якіх стаялі вусатыя цэрберы ў
латаных мундзірах, ды яшчэ дзве-тры
каменныя крамы на высокіх арках. Худыя
яўрэйскія козы іранічнымі вачыма глядзелі
на мяне з гнілых стрэх.
Затое трохі далей узвышаліся магутныя
замшэлыя муры даўняй уніяцкай царквы з
дзвюма вялізнымі стральчастымі вежамі
над чатырохкутнікам змрочнай каменнай
плебаніі.
І над усім гэтым вісела такая самая, як і
паўсюль, брыдота запусцення: на дахах,
паміж рабрыстых лат, раслі даволі вялікія
бярозкі.
На галоўнай плошчы бруд быў па калена,
перад абшарпаным шэрым будынкам
павятовага суда, амаль на ганку, ляжала
штук шэсць свіней, якія дрыжалі ад холаду і
часам рабілі дарэмныя спробы падлезці пад
сябровак, каб сагрэцца. Гэта кожны раз
суправаджалася эксцэсамі ў выглядзе
207
Глава четырнадцатая
Можно было предположить, что солнце
обернулось один раз (я употребляю слово
«предположить», потому что солнце вообще
не показывалось из-за туч), когда я в
полдень явился в уезд. Это был плоский, как
блин, городок, хуже самого захудалого
местечка, и отделяли его от яновской округи
лишь верст восемнадцать чахлых лесов.
Мой конь чавкал копытами по грязным
улицам. Вокруг вместо домов были какие-то
курятники, и единственным, что отличало
этот городок от деревни, были полосатые
будки, возле которых стояли усатые
церберы в латаных мундирах, да еще две-
три кирпичные лавки на высоких
фундаментах. Худые еврейские козы
ироничными глазами смотрели на меня с
гнилых, ободранных стрех.
В отдалении возвышались замшелые
могучие стены древней униатской церкви с
двумя стрельчатыми башнями над
четырехугольником мрачной каменной
плебании.
И над всем этим властвовало такое же, как и
повсюду, запустение: на крышах, меж
ребристыми слегами, росли довольно
высокие березки.
На главной площади грязь была по колено.
Перед обшарпанным серым зданием
уездного суда, рядом с крыльцом, лежало
штук шесть свиней, которые дрожали от
холода и временами безуспешно пытались
подлезть друг под друга, чтоб согреться.
Это всякий раз сопровождалось эксцессами
пакрыўджанага рохкання. в виде обиженного хрюканья.
Я прывязаў каня да канавязі і падняўся па Я привязал коня к коновязи и по скрипучим
рыпучых прыступках у калідор, дзе кісла ступенькам поднялся в коридор, где кисло
пахла папяровым пылам, чарнілам і пахло бумажной пылью, чернилами и
мышамі. Дзверы ў канцылярыю, абабітыя мышами. Обитую истертой клеенкой дверь
пашарпанай цыратай, ледзь адарваў, так в канцелярию чуть оторвал, так она
яны набраклі. Увайшоў і спачатку нічога не набрякла. Вошел и поначалу ничего не
разгледзеў: такое скупое, у тытунёвым увидел: такой скупой, в табачном дыму свет
дыме, святло прабівалася праз вузкія пробивался сквозь узкие, маленькие окна.
маленькія вокны. Лысы скурчаны Лысый скрюченный человечек, у которого
чалавечак, у якога ззаду з прарэхі выбіваўся сзади из прорехи штанов вылезал хвостик
хвосцік кашулі, узвёў на мяне вочы і рубашки, поднял на меня глаза и моргнул. Я
лыпнуў імі. Тут я вельмі здзівіўся: верхняе очень удивился: верхнее веко осталось
павека засталося нерухомым, а ніжняе неподвижным, а нижнее закрыло весь глаз,
закрыла ўсё вока, як у жабы. Я назваў сябе. как у жабы. Я назвал себя.
— Вы з'явіліся? — здзівіўся чалавек-жаба. — Вы явились? — удивился человек-жаба.
— А мы… — А мы…
— А вы думалі, — працягнуў я, — што я не — А вы думали, — продолжил я, — что я не
з'яўлюся ў суд, ад'еду адсюль, уцяку. явлюсь в суд, уеду отсюда, сбегу. Ведите
Вядзіце мяне да вашага суддзі. меня к вашему судье.
Пратакаліст вылез з-за канторкі і патопаў Протоколист вылез из-за конторки и
перада мною ў глыб гэтага дымнага пекла. потопал впереди меня в глубь этого
дымного ада.
У наступным пакоі за вялікім сталом В следующей комнате за большим столом
сядзелі тры чалавекі ў сурдутах, сидели три человека в сюртуках, таких
зашмальцаваных да таго, што нагадвалі замусоленных, словно они были сшиты из
стары мультан. Твары павярнуліся да мяне, старой бумазеи. Лица повернулись ко мне, и
і я заўважыў у вачах аднолькавы выраз я заметил в глазах одинаковое выражение
хцівасці, здзіўлення перад тым, што я ўсё ж алчности, наглости и удивления — все же
з'явіўся, і нахабства. явился.
Гэта былі суддзя, пракурор і адвакат, адзін з Это были судья, прокурор и адвокат, один
тых «аблакатаў», што абдзіралі кліентаў як из тех «аблакатов», которые обдирали
ліпку, а пасля здраджвалі. Галодны, хцівы і клиентов как липку, а потом предавали.
прадажны судовы кручок з галавою, Голодный, алчный и продажный судебный
падобнай на агурок. крючок с головой, похожей на огурец.
І наогул гэта былі не бацькі і не дзеці И вообще это были не отцы и не дети
судовай рэформы, а хутчэй пад'ячыя судебной реформы, а скорее подьячие
дапятроўскіх часоў. допетровских времен.

208
— Пан Беларэцкі, — мятым голасам — Пан Белорецкий, — мятым голосом
прагаварыў суддзя, — мы ажыдалі вас. проговорил судья, — мы ажидали вас.
Очань прыемна… Мы паважаем людзей са Очань прыятна… Мы уважаем людей са
сталічным бляскам. — І ён, не запрашаючы сталичным блеском. — И он, не приглашая
мяне сесці, утаропіўся ў нейкую паперку. — меня сесть, уставился в какую-то бумагу. —
Вы, навернае, ведаеце, што зрабілі что-та Вы, навернае, знаите, что савершили что-та
падобнае да крыміналу, кагда пабілі падобное крыминалу, когда пабили
прыстава за какой-та нявінны жарт? Гэта — пристава за какую-то невинную шутку?
дзействіе ўгалоўна наказуемае, іба какурат Этта — действие угаловна наказуемое, ибо
супярэчыць норавам нашага наваколля, а какурат пративаречит нравам нашей акруги,
такжа і зводам законаў імперыі Расейскай. а такжа и сводам законов империи
Рассийскай.
І ён паглядзеў на мяне праз акуляры з И он посмотрел на меня сквозь очки с очень
вельмі ганарлівым выглядам. Ён быў гордым видом. Он был страшно доволен,
цалкам задаволены, гэты нашчадак Шамякі, этот потомок Шемяки, доволен тем, что
задаволены тым, што чыніць суд і расправу вершит в уезде суд и расправу.
ў павеце.
Я зразумеў, што, калі я не наступлю яму на Я понял, что, если я не наступлю ему на
мазоль, я загінуў. Таму я прысунуў да сябе мозоль, — я погиб. Поэтому я придвинул к
крэсла і сеў на яго верхам. себе стул и сел на него верхом.
— Мне здаецца, што ў яноўскім наваколлі — Мне кажется, что в яновской округе
трохі забыліся на далікатнасць. Таму я сяду забыли о вежливости. Поэтому я сяду сам.
сам.
Пракурор, ветлівы малады чалавек з Прокурор, молодой человек с темными
сінякамі пад вачыма, як быццам ад синяками под глазами, какие бывают у
ганебнай хваробы, суха сказаў: страдающих постыдной болезнью, сухо
сказал:
— Пра далікатнасць пану трэба моўчаць. — О вежливости пану не стоит говорить.
Вы з'явіліся сюды і адразу парушылі спокуй Вы появились здесь и сразу нарушили
мірных абыватэляў. Скандалы, збуйства, спокуй мирных обыватэлюв . Скандалы,
спроба завязаць дуэлю са смяротным драки, попытка завязать дуэлю со
канцом на бале ў шаноўнай пані Яноскей. І, смертельным исходом на балу у почтенной
да таго ж, палічылі за годнае пабіць пани Яновской. И к тому же посчитали
паліцэйскега чына пры выкананні возможным набить полицейского чина при
службовых абовёнзкув. Чужак, а лезеце ў исполнении служебных обовёнзкув . Чужак,
наша жыце… а лезете в нашу жизнь…
Халоднае шаленства заварушылася ў мяне Холодное бешенство зашевелилось у меня
недзе пад сэрцам. где-то под сердцем.
— Брудныя жарты ў хаце, у гаспадара якой — Грязные шутки в доме, где ты ешь,
209
ясі, трэба караць не бізуном па твары, а следует карать не плетью по лицу, а честной
сумленнай куляю. Ён абражае гонар пулей. Он оскорбляет достоинство людей,
людзей, якія бездапаможныя перад ім, не которые беспомощны перед ним, не могут
могуць адказаць. Суд павінен займацца ответить. Суд должен заниматься именно
менавіта такімі справамі, змагацца за такими делами, бороться за справедливость.
справядлівасць. Вы кажаце пра мірных Вы говорите о мирных обывателях. Почему
абывацеляў. Чаму ж вы не звяртаеце ўвагі же вы не обращаете внимания на то, как
на тое, як гэтых мірных абывацеляў этих мирных обывателей убивают
забіваюць невядомыя злачынцы. Вашу неизвестные преступники. Вашу округу
акругу тэрарызуюць, а вы седзіцё тут са терроризируют, а вы сидите здесь со своими
сваімі ўваходзячымі і сыходзячымі… входящими и исходящими… Позор!
Ганьба!
— Размова пра забойства гасударственава — Разгавор аб убийстве гасударственава
праступніка, а аднака абыватэля і шляхціца праступника, а аднака абывацеля и
Свеціловіча будзе весціся не з вамі, — шляхтича Свециловича будет вестись не с
зарыпеў суддзя. — Расейскі суд не вами, — заскрипел судья. — Рассийский суд
акказвает нікаму ў абароне, дажэ не атказывает никаму в защите, даже
праступнікам. Аднака дзела ідзе не пра тое. праступникам. Аднака речь идет не аб этам.
Вы ведаеце, што за скарбленіе прыстава мы Вы знаете, что за скарбление пристава мы
можам… вас прысудзіць да дзвюх нядзель можем… вас присудить к двум неделям
увязнення ілі штрафу і, как казалі продкі, тюрьмы или штрафу и, как гаварили предки,
баніцыі за прадзелы яноўскага наваколля. баниции за пределы яновской акруги.
Я раззлаваўся: Я рассердился:
— Вы можаце зрабіць гэта сілаю. Але я — Вы можете сделать это, применив силу.
знайду на вас управу ў губерні. Вы Но я найду на вас управу в губернии. Вы
пакрываеце забойцаў, ваш прыстаў ганьбіў покрываете убийц, ваш пристав порочил
законы імперыі, казаў, што забойствам законы империи, говорил, что убийством
шляхціца Свеціловіча вы не намераны шляхтича Свециловича вы не намерены
займацца! заниматься.
Твар суддзі пакрыўся апаплексічнай Лицо судьи покрылось апоплексической
малінавай чырванню. Ён выцягнуў шыю, як малиновой краской. Он вытянул шею, как
гусак, і прасіпеў: гусак, и прошипел:
— А свідзецялі этава разгавора, шаноўны — А свидзецели этава разгавора,
пане Беларэцкі, у вас ёсць? Сведкі? уважаемый пан Беларецкий, у вас есть?
Сведачкі? Дзе яны? Свидзецели? Где ани?
Адвакат, як дастойны прадстаўнік Адвокат, как достойный представитель
прыміраючага начала ў расейскім судзе, примиряющего начала в российском суде,
чароўна пасміхнуўся: обворожительно улыбнулся:
— Натуральна, пану Беларэцкаму нету — Натуральна, пану Белорецкому нету
210
светкі. І наогул, гэта ест глюпства: прыстаў свидетель. И вообще, это ест глюпост:
не смог такое сказаць. Пан Беларэцкі сабе пристав не мог это сказать. Пан Белорецкий
гэта проста ўявіць, апанента словы ён не это себе просто представить, аппонента
схапіць. слова он не схватить.
Ён кінуў у рот манпансье, якое дастаў з Он достал из бонбоньерки монпансье,
бамбаньеркі, пачамкаў губамі і ціха дабавіў: бросил в рот, почмокал губами и добавил:
— Нам, дваранам, становішча ад пан — Нам, дворянам, положение от пан
Беларэцкі ест асабліва зразумелай. Мы не Белорецкий есть особенно понятный. Мы не
хочам вам непрыемна рабіць. Няхай вас хотим вам неприятно делать. Пускай вас
ціха і мірна адсюль з'ехаць. Тады ўсё тут, як тихо и мирно отсюда ехать. Тогда все здесь,
казаць, абразуецца, і мы справу замінаць как говорить, образуется, и мы дело
будзем… Нун, гут? заминать будем… Ну-с, гут?
Для мяне гэта было самым разумным Собственно говоря, для меня это был самый
выхадам, але тут мне да памяці прыйшла разумный выход, но я вспомнил Яновскую.
Яноўская.
«Што будзе з ёю? Для яе гэта можа «Что будет с нею? Для нее это может
скончыцца смерцю або вар'яцтвам. Я паеду, окончиться смертью или помешательством.
а яе, дурненькую, толькі лянотны не Я уеду, а ее, глупенькую, только ленивый не
пакрыўдзіць». обидит».
Я зноў сеў у крэсла, сціснуў сківіцы і схаваў Я снова сел на стул, сжал плотно губы и
пальцы рук паміж каленямі, каб яны не спрятал пальцы между коленями, чтобы они
выдалі майго хвалявання. не выдали волнения.
— Я не паеду, — сказаў я, — перш за ўсё, — Я не уеду, — после некоторого молчания
спаймайце злачынцаў, якія прыкрываюцца сказал я, — пока вы не поймаете
імем зданяў. А пасля я знікну адсюль преступников, которые прикрываются
назаўжды. именем привидений. А потом я исчезну
отсюда навсегда.
Суддзя ўздыхнуў: Судья вздохнул:
— Мне кажацца, што вам прывядзецца — Мне кажется, что вам придется быстрее
пайсці адсюль хутчэй, ніж спаймаць гэтых уйти атсюда, чем паймать этих… ми…
мі… міхі… михи…
— Міфічных, — падказаў адвакат. — Мифических, — подсказал адвокат.
— Вот-вот, міхічных праступнікаў. І — Вот-вот, михических праступников. И
прывядзецца пайсці атсуда не па придется уйти атсюда не па собственной
собственнай ахвоце. ахоте.
Уся кроў кінулася мне ў твар. Я адчуваў, Вся кровь бросилась мне в лицо. Я
што загінуў, што яны зробяць са мною тое, чувствовал, что погиб, что они сделают со
што ім захочацца, але біў ва-банк, ставіў на мной все, что захотят, но бил ва-банк,
211
апошнюю карту, бо змагаўся за шчасце той, ставил на последнюю карту, потому что
што была мне даражэй за ўсё. боролся за счастье той, которая была мне
дороже всего.
Неверагодным намаганнем я прымусіў мае Невероятным усилием я унял дрожь
пальцы не дрыжаць, калі выцягнуў з пальцев, вынул из портмоне большой лист
партманета вялікі аркуш паперы і тыцнуў ім бумаги и сунул им под нос. Но голос мой
пад нос. Але голас мой перасякаўся ад прерывался от ярости:
ярасці:
— Вы, здаецца, забылі, што я з Акадэміі — Вы, кажется, забыли, что я из Академии
навук, што я член Імператарскага наук, что я член Императорского
геаграфічнага таварыства. Вы бачыце гэта? географического общества. И я обещаю вам,
І я абяцаю вам, што, як толькі я вызвалюся, что, как только буду свободен, я пожалуюсь
я паскарджуся гасудару і не пакіну ад вашае государю и не оставлю от вашей вонючей
смярдзючае нары каменя на камені. Я норы камня на камне. Я думаю, что
думаю, што гасудар не пашкадуе трох государь не пожалеет трех негодяев,
нягоднікаў, якія хочуць выдаліць мяне которые хотят меня удалить отсюда, чтобы
адсюль, каб уладжваць свае цёмныя справы. обстряпывать свои темные дела.
У першы і апошні раз я назваў сябрам В первый и последний раз я назвал другом
чалавека, якога саромеўся назваць нават человека, которого стыдился называть даже
суайчыннікам. Я ж заўжды імкнуўся забыць соотечественником. Я ведь всегда старался
той факт, што продкі Раманавых паходзяць забыть тот факт, что предки Романовых
з Беларусі. происходят из Беларуси.
А гэтыя ёлупы не ведалі, што кожны другі А эти олухи не знали, что каждый второй
член Геаграфічнага таварыства дорага даў член географического общества дорого дал
бы, толькі б яно не звалася імператарскім. бы, чтобы оно не называлось
императорским.
Але я ўжо амаль крычаў: Но я уже почти кричал:
— Ён заступіцца! — Он заступится! Он защитит!
Думаецца мне, што яны трохі завагаліся. Думается мне, что они немного
Суддзя зноў выцягнуў шыю і… усё ж заколебались. Судья снова вытянул шею
шапнуў: и… все же прошептал:
— А ці будзет прыятна гасудару, што член — А будзет ли приятна гасудару, что член
такога паважнага обшчаства знюхался з такого уважаемога общества снюхался с
гасударственнымі праступнікамі? Многія гасударственными праступниками? Многие
паважныя дзедзіцы пажалуюцца на гэта почтенные памещики пажалуются на это
таму самаму гасудару. таму самому гасудару.
Яны абклалі мяне, як харты. Я сеў паклаў Они обложили меня, как борзые. Я
нагу на нагу, склаў рукі на грудзях і сказаў поудобнее уселся, положил ногу на ногу,
212
спакойна (я быў надта, надта спакойны, такі сложил руки на груди и сказал спокойно (я
спакойны, хоць тапіся): был оч-чень спокоен, так спокоен, что хоть
топись):
— А вы не ведаеце тутэйшых сялян? Яны, — А вы не знаете здешних крестьян? Они,
так бы мовіць, пакуль што шчырыя так сказать, пока что искренние
манархісты. І я абяцаю вам, калі вы толькі монархисты. И я обещаю вам, если вы
выганіце мяне адсюль — я пайду да іх. только изгоните меня отсюда, — я пойду к
ним.
Яны аж пазелянелі. Они позеленели.
— Зрэшты, я думаю, што да гэтага справа — Впрочем, я думаю, что до этого дело не
не дойдзе. Вось ліст ад асобы самога дойдет. Вот бумага от самого губернатора,
губернатара, дзе ён прапануе мясцовым где он предлагает местным властям
уладам падтрымліваць мяне. А вы ведаеце, оказывать мне всяческую поддержку. А вы
што бывае за непаслушэнства такім знаете, что бывает за неподчинение таким
загадам? приказам.
Пярун над вухам не так бы ўразіў гэту Гром над ухом так не потряс бы эту
публіку, як звычайны аркуш паперы са публику, как обычный лист бумаги со
знаёмым подпісам. А я, вельмі нагадваючы знакомой подписью. А я, очень напоминая
генерала на падаўленні бунту, павольна генерала во время подавления бунта,
цадзіў, адчуваючы, што мая справа медленно цедил, чувствуя, что мои дела
паляпшаецца: улучшаются:
— Вы што, паляцець з пасады пажадалі?! Я — Вы что, хотите полететь с должностей? Я
зраблю гэта! А за патуранне дзікім учынкам сделаю это! А за потворство диким
нейкіх вылюдкаў вы таксама адкажаце! поступкам каких-то изуверов вы тоже
ответите!
Вочы ў суддзі забегалі. Глаза судьи забегали.
«Ну што ж, — вырашыў я, — хоць які сказ «Ну что же, — решил я, — семь бед — один
— адзін адказ». ответ».
Я паказаў астатнім на дзверы. Яны Я указал остальным на дверь. Они
пахапцам выйшлі з пакоя. Я добра бачыў у торопливо вышли из комнаты. Я хорошо
вачах суддзі боязь, як у зацкаванага тхара, видел в глазах судьи страх, как у
бачыў і яшчэ нешта прыхаванае, злоснае. Я затравленного хорька, видел и еще что-то,
падсвядома быў упэўнены зараз, што ён скрытое, злобное. Сейчас я подсознательно
звязаны з таямніцай дзікага палявання, што был уверен, что он связан с тайной дикой
выратавацца ён можа толькі ў тым выпадку, охоты, что спастись он может только в том
калі я загіну, што зараз паляванне пачне случае, если погибну я, что теперь охота
паляваць на мяне, бо гэта пытанне іхняга начнет охотиться за мной, потому что это
жыцця, і я, магчыма, яшчэ сёння атрымаю вопрос их жизни, и я, возможно, уже

213
кулю ў спіну, але шалёная злосць, ярасць, сегодня получу пулю в спину, но бешеная
нянавісць сціснулі мне глотку. Я зразумеў, злость, ярость, ненависть сжали мне глотку.
чаму нашых продкаў звалі шалёнымі і Я понял, почему наших предков звали
казалі, што яны б'юцца нават мёртвымі. бешеными и говорили, что они бьются, даже
будучи мертвыми.
Я зрабіў крок, схапіў чалавечка за шкірку, Я сделал шаг, схватил человечка за шкирку,
выцягнуў з-за стала і падняў у паветра. вытащил из-за стола и поднял в воздух.
Патрос. Потряс.
— Хто?! — раўнуў я і сам адчуў, як збялелі — Кто?! — взревел я и сам почувствовал,
мае вочы. что стал страшен.
Ён надзіва правільна зразумеў маё пытанне. Он удивительно правильно понял мой
вопрос.
— А-вой! Не ведаю, не ведаю, пане. Ох, — О-ой! Не знаю, не знаю, пане. Ох, что
што мне рабіць? Яны заб'юць мяне, заб'юць. мне делать?! Они убьют меня, убьют!…
Я шпурнуў яго на падлогу і схіліўся над ім: Я швырнул его на пол и наклонился над
ним:
— Хто?! — Кто?
— Пане, пане. Ручкі-ножкі пацалую, не — Пане, пане. Ручки-ножки поцелую, не
трэба… надо…
— Хто?! — Кто?!
— Я не ведаю. Ён даслаў мне ліст і пры ім — Я не знаю. Он прислал мне письмо и в
трыста рублёў з патрабаваннем выдаліць нем триста рублей с требованием удалить
вас, бо вы перашкаджаеце. Там быў толькі вас, потому что вы мешаете. Там было
адзін сказ, і там гаварылася, што ён мае только одно предложение, и в нем
цікавасць да пані Яноўскай, што яму говорилось, что он имеет интерес к пани
карысна яе смерць або замужаства з ім. І Яновской, что ему выгодна ее смерть или
яшчэ там было сказана, што ён малады і брак с нею. И еще там было сказано, что он
моцны і здолее ў выпадку чаго заткнуць молодой и сильный и сумеет в случае чего
маю глотку. заткнуть мне глотку.
Схожасць суддзі з тхаром дапоўнілася Сходство судьи с хорьком вдруг
раптам яшчэ і смуродам. Я паглядзеў на дополнилось еще и смрадом. Я посмотрел
заліты слязьмі твар гэтай жывёлы і, хоць на залитое слезами лицо этого быдла и, хотя
падазраваў, што ён ведае трохі больш, чым подозревал, что он знает больше, чем
кажа, з гідлівасцю адштурхнуў яго. Не мог говорит, брезгливо оттолкнул его. Не мог я
я пэцкаць рукі аб гэтага… Не мог. Іначай марать руки об этого зас… Не мог. Иначе
згубіў бы павагу да сябе назаўжды. потерял бы уважение к себе навсегда.
— Вы яшчэ адкажаце за гэта, — кіўнуў я ад — Вы еще ответите за это, — бросил я от
дзвярэй. — І такой агідзе падпадаюць пад двери. — И от таких мерзавцев зависят
214
час суда людзі! Бедныя мужыкі!
…Я ехаў па дарозе праз лес і меркаваў аб
усім, што здарылася. Гэта было зараз
больш-менш лёгка, усё, здаецца, ставала на
месцы. Вядома, натхніцель палявання не
Дубатоўк: якая яму выгада, ён не
спадчыннік Яноўскай. І не ахмістрыня. І не
няшчасная вар'ятка ў сядзібе Кульшаў. Я
перабраў усіх, нават тых, на каго нельга
было і падумаць, бо стаў вельмі
недаверлівы. Злачынец малады, яму
карысная або смерць Яноўскай,або шлюб з
ёй. Значыцца, ён мае нейкае права на
спадчыну. Гэты чалавек, як падазраваў
Свеціловіч, быў на бале ў Яноўскіх, ён неяк
уплываў на Кульшу.
Толькі два чалавекі адпавядалі ўсяму
гэтаму: Варона і Берман. Але чаму Варона
так па-дурному трымаў сябе са мною? Не,
хутчэй за ўсё гэта Берман. Ён ведае
гісторыю, ён мог натхняць нейкіх
бандзюкоў на гэта. Трэба толькі даведацца,
якая яму карысць ад смерці Яноўскай.
Але хто такія Малы Чалавек і Блакітная
Жанчына Балотных Ялін? Галава мая
круцілася, і ўвесь час стаяла ў ёй тое самае
слова. «Рука…» «Рука…» Чаму рука? Вось-
вось прыпомню… Не, зноў адляцела. Ат,
цёмная душа… Ну што ж, трэба шукаць
дрыкгантаў і ўвесь гэты маскарад. І хутчэй.
РАЗДЗЕЛ ПЯТНАЦЦАТЫ
У той вечар з'явіўся Рыгор, увесь В тот вечер заявился Рыгор, весь в грязи,
перапэцканы брудам, потны і стомлены. потный и уставший. Хмуро сидел на пеньке
215
судьбы людей! Бедные мужики!
…Я ехал по лесной дороге и думал обо
всем, что произошло. Кажется, все
становилось на свои места. Конечно,
вдохновитель охоты не Дубатовк: какая ему
выгода, он не наследник Яновской. И не
экономка. И не несчастная безумная в
усадьбе Кульшей. Я перебрал всех, даже
тех, на кого нельзя было и подумать, потому
что стал очень недоверчив. Преступник
молод, ему выгодна или смерть Яновской
или брак с нею. Значит, он имеет какое-то
право на наследство. Этот человек, как
говорил Свецилович, был на балу у
Яновской, он имел какое-то влияние на
Кульшу.
Только два человека соответствовали этим
данным: Ворона и Берман. Но почему
Ворона так глупо вел себя со мной? Нет,
скорее всего это Берман. Он знает историю,
он мог вдохновить каких-то бандитов на все
эти ужасы. Нужно узнать, какая ему польза
от смерти Яновской.
Но кто такой Малый Человек и Голубая
Женщина Болотных Ялин? Голова моя
пухла от мыслей, и в ней все время
вертелось одно и то же слово: «Рука…»
«Рука…» Почему рука? Вот-вот
припомню… Нет, снова ускользнуло… Вот
темная душа… Ну что же, нужно искать
дрыкгантов и весь этот маскарад… И
побыстрее.
Глава пятнадцатая
Пахмура сядзеў на пяньку перад палацам.
— Схованка ў лесе, — буркнуў нарэшце. —
Сёння я даведаўся, што акрамя той сцежкі,
дзе я тады вартаваў, ёсць другая, з поўдня.
Толькі яна на локаць пад тванню. Я зайшоў
у самую пушчу, але тут нарваўся на
непраходную межытоку. І не адшукаў
слядоў праз яе… Разы два ледзь не
ўтапіўся. Залез на верхавіну самай вялікай
хвоі і бачыў на тым баку вялізную галявіну
і сярод хмызоў і дрэў страху нейкай вялікай
будыніны. І дымок. І адзін раз у тым баку
загігатаў конь.
— Трэба будзе пайсці туды, — заўважыў я.
— Не, толькі без глупстваў. Там будуць мае
людзі. І няхай пан прабачыць, але калі мы
спаймаем гэтых паршыўцаў, мы зробім з імі
як з канакрадамі.
Твар яго з-пад доўгіх касмылёў глядзеў на Его лицо из-под длинных волос смотрело на
мяне з нядобрай усмешкаю: меня с недоброй усмешкой.
— Мужыкі церпяць, мужыкі даруюць,
мужыкі ў нас святыя. Але тут я сам
патрабую, каб з гэтымі… як з канакрадамі:
прыбіць асінавымі цвікамі да зямлі рукі і
ногі, а пасля такі самы кол, толькі большы,
— у задні праход, да самага нутра. І ад хат
іхніх нават жарынкі не пакіну, усё пушчу
попелам, каб духу нават… каб духу іхняга
смярдзючага не засталося. — Падумаў і
дадаў: — І ты сцеражыся. Можа, і ў тваёй
душы калісьці панскі дух зашыбуе. Тады і з
табою так… пане.
— Дурань ты, Рыгор, — холадна працадзіў
я. — Свеціловіч таксама панам быў, а ўсё
сваё кароткае жыццё вас, ёлупняў, ад
прагнай шляхты ды пыхатых суддзяў
абараняў. Чуў, як над ім лямантавалі? І я
216
перед дворцом.
— Тайник в лесу, — буркнул наконец. —
Сегодня я выследил, что кроме той тропы,
где я тогда караулил, есть вторая, с юга.
Только она по локоть в трясине. Я забрался
в самую пущу, но натолкнулся на
непроходимую топь. И не отыскал тропы,
чтобы переправиться через нее. Раза два
чуть не утонул… Взобрался на вершину
самой высокой ели и увидел на той стороне
большую прогалину, а на ней посреди
кустов и деревьев крышу какого-то
большого строения. И дымок. Один раз в
той стороне заржал конь.
— Надо будет пойти туда, — сказал я.
— Нет, только без глупостей. Там будут
мои люди. И нехай пан извинит, но если мы
поймаем этих паршивцев, мы поступим с
ними, как с конокрадами.
— Мужики терпят, мужики прощают,
мужики у нас святые. Но тут я сам
потребую, чтоб с этими… как с
конокрадами: прибить осиновыми кольями
к земле руки и ноги, а потом такой же кол,
только побольше, в задний проход, до
самого нутра. И от ихних хат даже уголька
не оставлю, все пущу пеплом, чтоб даже
духа… чтоб духа ихнего смердючего не
осталось. — Подумал и добавил: — И ты
берегись. Может, и в твоей душе когда-
нибудь панский дух забродит. Тогда и с
тобой так… пане.
— Дурак ты, Рыгор, — холодно обронил я,
— Свецилович тоже был паном, а всю свою
короткую жизнь вас, олухов, от жадной
шляхты да кичливых судей защищал.
Слышал, как над ним голосили? И я могу
магу так загінуць… за вас. Маўчаў бы так погибнуть… за вас. Молчал бы лучше,
лепей, калі Бог розуму пазбавіў. если Бог разума не дал.
Рыгор крыва пасміхнуўся, пасля дастаў Рыгор криво усмехнулся, потом достал
аднекуль са світкі канверт, такі скамечаны, откуда-то из свитки конверт, такой измятый,
быццам яго з ваўчынай зяпы выцягнулі. будто его вытянули из волчьей пасти.
— Добра, не крыўдуй… Вось табе ліст. У — Ладно, не обижайся… Вот тебе письмо.
Свеціловіча тры дні як ляжыць, бо так на У Свециловича три дня лежало, на его хату
канверце… І паштар казаў, што сёння занёс пришло… Почтарь говорил, что сегодня
табе да Балотных Ялін яшчэ і другі. Бывай, занес тебе в Болотные Ялины еще и второе.
заўтра прыйду. Бывай, завтра приду.
Я на месцы раздзёр канверт. Ліст быў ад Я, не сходя с места, разорвал конверт.
вядомага знаўцы мясцовай генеалогіі з Письмо было из губернии от известного
губерні, да якога я пісаў. І ў ім быў адказ на знатока местной генеалогии, которому я
адно з самых важлівых пытанняў: писал. И в нем был ответ на один из самых
важных вопросов:
«Шматпаважаны гасудар мой, пан «Многоуважаемый сударь мой, пан
Беларэцкі. Дасылаю вам звесткі пра Белорецкий. Посылаю вам сведения о
чалавека, якім вы цікавіцеся. Нідзе ў человеке, которым вы интересуетесь. Нигде
генеалагічных маіх спісках, як і ў в моих генеалогических списках, а также и в
аксамітных кнігах, пра даўнасць роду аксамитных книгах про давность рода
Берманаў-Гацэвічаў я не знайшоў. Але ў Берманов-Гацевичей я ничего не нашел. Но
адным старым акце я натрапіў на звестку, в одном старом акте натолкнулся на
не пазбаўленую цікавасці. Выяўляецца, што сообщение, не лишенное интереса.
ў 1750 годзе ў справе вядомага вальнадумца Обнаружилось, что в 1750 году в деле
Нямірыча ёсць звестка пра нейкага известного Вольнодумца Немирича
Бермана-Гацэвіча, які быў за ганебныя имеются сведения о каком-то Бермане-
ўчынкі вырачаны на баніцыю — выгнанне Гацевиче, который за бесчестные деяния
за межы былога каралеўства польскага і был приговорен к баниции — изгнанию за
пазбаўлены шляхецкіх правоў. Гэты Берман межи бывшего королевства польского и
быў зводным братам Яраша Яноўскага, што лишен шляхетских прав. Этот Берман был
насіў мянушку «Схізмат». Вы павінны сводным братом Яраша Яновского, что
ведаць, што са зменаю ўлады старыя выракі носил прозвище Схизмат. Вы должны знать,
пазбаўлены чыннасці, і Берман, калі гэта что со сменой власти старые приговоры
нашчадак таго Бермана, можа прэтэндаваць потеряли силу и Берман, если это наследник
на прозвішча «Яноўскі», калі галоўная того Бермана, может претендовать на
галіна гэтага сямейства згасне. Прыміце фамилию Яновской, если главная ветвь
запэўненне…» і г.д. этого семейства исчезнет. Примите
уверения…» и прочее и прочее.
Я стаяў як аслупянелы і ўсё перачытваў Я стоял ошеломленный и все перечитывал
217
радкі ліста, хоць ужо моцна сцямнела і письмо, хотя уже стемнело и буквы
літары расплываліся перад маімі вачыма. расплывались перед глазами.
— Ч-чорт!… Усё ясна. Берман, наследнік — Ч-черт!… Все ясно. Берман, этот
Яноўскай, агідны мярзотнік, адмысловы мерзавец и изощренный негодяй, —
нягоднік. наследник Яновской.
І раптам мне цюкнула ў галаву: И вдруг мне как стукнуло в голову.
— Рука… адкуль рука. Ага! У Малога — Рука… откуда рука?… Ага! У Малого
Чалавека, калі ён глядзеў на мяне праз акно, Человека, когда он смотрел на меня сквозь
была рука, як у Бермана, такія самыя доўгія стекло, была рука, как у Бермана, такие же
нялюдскія пальцы. длинные, нечеловеческие пальцы.
І я кінуўся ў палац. Па дарозе зайшоў да И я бросился во дворец. По дороге заглянул
сваёй спальні, але ліста там не было. в свою комнату, но письма там не было.
Ахмістрыня казала, што ліст быў тут, Экономка сказала, что письмо было, должно
павінен быў быць тут. Яна вінавата быть здесь. Она виновато квохтала передо
квахтала перада мною: яна наогул стала мной: после той ночи в архиве она вообще
пасля той ночы ў архіве вельмі ліслівай і стала очень льстивой и заискивающей.
мяккай.
— Не, пан, я не ведаю, дзе ліст. Не, на ім не — Нет, пан, я не знаю, где письмо… Нет, на
было паштовага кляйма. Не, хутчэй за ўсё нем не было почтового клейма… Нет,
ліст даслалі з яноўскага наваколля, а можа, скорее всего письмо прислали из яновской
з павятовага мястэчка. Не, тут не было округи, а может, из уездного местечка…
нікога… Вось хіба толькі пан Берман, які Нет, здесь никого не было. Вот разве только
заходзіў сюды, думаючы, што пан дома. пан Берман, который заходил сюда, думая,
что пан дома…
Я не слухаў яе далей. Вочы мае прабеглі па Я больше не слушал ее. Скользнул взглядом
бюро, дзе ляжалі раскіданыя паперы, у якіх, по столу, где лежали разбросанные бумаги,
відаць, капаліся. Пасля гэтага я выбег з в которых, видно, рылись, и побежал в
пакоя і пабег да бібліятэкі. Там не было библиотеку. Там никого не было, только на
нікога, толькі кнігі цэлым стосам ляжалі на столе возвышалась груда книг. Их,
стале. Іх нечакана кінулі для нейкай больш очевидно, оставили здесь в спешке из-за
важлівай справы. Тады я накіраваўся да какого-то более важного дела. Тогда я
Бермана. І тут сляды паспешлівасці, нават направился к Берману. И здесь следы
дзверы не зачынены. Слабы агеньчык поспешности, даже дверь не заперта.
серніка кінуў кружок святла на стол, і я Слабый огонек спички бросил кружок света
заўважыў на ім адну пальчатку і разарваны на стол, и я заметил на нем перчатку и
наўскос канверт, такі самы, як і ў разорванный наискось конверт, точно такой
Свеціловіча тады, у той жахлівы вечар. же, какой получил Свецилович в тот
страшный вечер.
«Пан Беларэцкі, паважаны брат. Я мала і «Пан Белорецкий, уважаемый брат. Я мало
218
кепска ведаю пра дзікае паляванне. Але ўсё
ж я магу сказаць табе нешта цікавае. Да
таго ж, я магу раскрыць табе адзін сакрэт,
таямніцу некаторых цёмных падзей у вашай
хаце… Магчыма, гэта проста выдумка, але
мне здаецца, што ты шукаеш не там, дзе
трэба, любенькі. Небяспека ва ўласным
палацы пані Яноўскай. Калі хочаш ведаць
тое-сёе пра Малога Чалавека Балотных Ялін
— прыходзь сёння ў сем гадзін
надвячоркам на тое месца, дзе загінуў
Раман і дзе ляжыць яго крыж. Там твой
невядомы дабрадзей раскажа табе, у чым
корань смяротных падзей».
Я на хвіліну завагаўся, прыпамятаўшы лёс
Свеціловіча, але доўга вагацца нельга было:
гадзіннік паказваў без пятнаццаці сем. А
тут яшчэ Бермана няма… Куды пайшоў?
Калі ён і Малы Чалавек, і кіраўнік дзікага
палявання, ён павінен вельмі занепакоіцца,
прачытаўшы перлюстраваны ім ліст. Ці не
пайшоў ён замест мяне на спатканне з
незнаёмцам, каб замкнуць яму рот? Цалкам
магчыма. А тут яшчэ вартаўнік на маё
пытанне пра Бермана паказаў рукою на
паўночны захад, якраз у напрамку алеі і
дарогі, што вяла да крыжа Рамана Старога.
Я пабег туды ж. Ах, колькі я пабегаў за
гэтыя дні і, як сказалі б зараз,
патрэніраваўся! Чорт яго бяры, такі трэнінг,
разам з Балотнымі Ялінамі! Ноч была трохі
святлейшая, чым заўжды. Праменні
вялізнага чырвонага месяца асвятлялі
часам, прабіваючы хмары, зямлю, наўскос
падалі паміж чорнымі стаўбурамі дрэў.
Месяц стаяў над верасовымі пусткамі такі
вялізны, круглы, чырвоны, такі райскі,
ззяючы, такога вогненнага шчаслівага
колеру была гэта планета, што туга па
чымсьці светлым, пяшчотным, непадобным
219
знаю про дикую охоту, но все же могу
сказать тебе кое-что интересное. К тому же
я могу раскрыть один секрет, тайну
некоторых темных событий в вашем доме…
Возможно, это просто выдумка, но мне
кажется, что ты ищешь не там, где нужно,
дорогой. Опасность в собственном дворце
пани Яновской. Если хочешь знать кое-что
про Малого Человека Болотных Ялин —
приходи сегодня в девять часов вечера на то
место, где погиб Роман и где лежит его
крест. Там твой неизвестный благодетель
расскажет тебе, в чем корень смертельных
происшествий».
Я на миг заколебался, вспомнив участь
Свециловича, но долго думать было нельзя:
часы показывали без пятнадцати девять.
Если Берман главарь дикой охоты и если
Малый Человек — дело его рук, то он
должен был очень обеспокоиться, прочитав
перлюстрированное им письмо. Не пошел
ли он вместо меня на встречу с
незнакомцем, чтобы заткнуть ему рот?
Вполне возможно. А тут еще сторож на мой
вопрос о Бермане указал рукой на северо-
запад, как раз в направлении дороги, что
вела к кресту Романа Старого.
Я побежал туда же. Ах, сколько я побегал за
эти дни и, как сказали б теперь,
потренировался! Черт бы побрал такой
тренинг вместе с Болотными Ялинами!
Ночь была светлее, чем обычно. Луна
вставала над вересковыми пустошами, такая
огромная, круглая, багровая, такая райская,
сияющая, такого огненного, счастливого
колера была эта планета, что тоска о чем-то
светлом, нежном, не похожем на болота и
пустоши, сжала мое сердце. Как будто
подплыли к земле и сгорали над нею какие-
то неизвестные страны, города из
на гэтыя балоты і пусткі заліла маё сэрца. расплавленного золота, жизнь которых была
Быццам падплылі да зямлі і згаралі ў совсем иная, не похожая на нашу.
паветры нейкія невядомыя краіны, гарады з
расплаўленага золата, і быццам было ў іх
іншае, не такое, як наша, жыццё.
Месяц між тым, плывучы вышэй,
паменшаў, збялеў і адразу пачаў раз-пораз
засноўвацца драбнюткімі белымі хмаркамі,
падобнымі на кіслае малако. І ўсё зноў
стала халодным, змрочным і таемным: хоць
сядай ды пішы баладу пра бабулю, якая
ехала верхам, і пра таго мілага конніка, што
сядзеў наперадзе.
Прадраўшыся так-сяк праз парк Балотных
Ялін, я выбіўся на сцежку і ўжо амаль
падыходзіў да крыжа Рамана. Лес злева
стаяў нізкай змарнелай сцяной, насупраць
ад крыжа Рамана маячыла постаць
чалавека.
І тут… я проста не паверыў сваім вачам.
Аднекуль раптам выраслі цені коннікаў.
Яны павольна пад'язджалі да чалавека. Усё
гэта рабілася ў поўным маўчанні, і мёртвая
халодная зорка гарэла над іхнімі галовамі.
У наступны момант гучна пралунаў
пісталетны стрэл, коні перайшлі ў намёт і
змялі чалавечую постаць капытамі. Я быў
уражаны. Я думаў, што пабачу сустрэчу
мярзотнікаў, а пабачыў забойства чалавека.
У вачах маіх пацямнела, і калі я ачуняў, то В глазах у меня потемнело, а когда я
пабачыў, што коннікаў ужо не было. пришел в себя, всадников уже не было.
Жахлівы нялюдскі крык прагрымеў недзе
над балотамі, і быў у ім жах, гнеў, адчай —
чорт ведае што такое. Але я не спалохаўся.
Між іншым, я ніколі з тых часоў не баяўся.
Усё жахлівае, што я сустракаў пасля тых
дзён, мне здавалася нявартай дробяззю.
220
Между тем луна, поднимаясь выше,
уменьшилась, побледнела и начала
затягиваться маленькими белыми тучками,
похожими на кислое молоко. И все снова
стало холодным, мрачным и таинственным;
хоть садись и пиши балладу про бабу ею,
что ехала верхом на коне, и про того милого
всадника, который сидел впереди.
Продравшись кое-как через парк, я
выбрался на тропинку и уже почти
подходил к кресту Романа. Слева стоял
мрачной стеной лес, возле креста Романа
маячила фигура человека.
И тут… я просто не поверил своим глазам.
Откуда-то возникли тени всадников. Они
медленно подъезжали к человеку. Все это
происходило в полном молчании, и мертвая
холодная звезда горела над их головами.
В следующий миг громко прозвучал
пистолетный выстрел, кони перешли в
галоп и смяли копытами человеческую
фигуру. Я был потрясен. Я думал, что увижу
встречу негодяев, а стал свидетелем
убийства.
Страшный, нечеловеческий крик разнесся
над болотами, и были в нем ужас, гнев,
отчаяние — черт знает что еще. Но я не
испугался. Между прочим, с того времени я
никогда ничего уже не боялся. Все самое
ужасное, что я встречал после тех дней,
казалось мне сущим пустяком.
Асцярожна, як змей, я папоўз да таго месца,
дзе цямнела ў траве тое, доўгае. Я памятаю,
што я пабойваўся засады, сам жадаў
забіваць, што я плазаваў між асенніх траў,
выкарыстоўваючы кожную ямінку, кожны
байрак. І яшчэ я памятаю нават зараз, як
смачна пах дробны палынок у траве. О, як
пах тым'ян, якія скразныя блакітныя цені
ляжалі на зямлі! Якое добрае было жыццё
нават у гэтым агідным месцы! А чалавек
быў вымушаны плазаваць, як гад, у траве,
замест таго каб вольна дыхаць гэтым
халодным бадзёрым паветрам, глядзець на
месяц, распраўляць грудзі, хадзіць ад
радасці на руках, цалаваць вочы любай.
Месяц свяціў на мёртвы твар Бермана.
Вялікія рахманыя вочы былі вырачаны, твар
перакрыўлены грымасай нялюдскай
пакуты.
За што яго? Няўжо ён не вінен? Я ж быў
упэўнены, што гэта ён. Ах, як горка, як
радасна пах тым'ян! Травы, нават
паміраючы, патыхаюць горка і радасна.
У тую ж хвіліну я інстынктыўна, яшчэ не
разумеючы, у чым справа, паплазаваў назад.
Я адпоўз даволі далёка, калі пачуў далёкія
крокі. Ішлі два чалавекі. Я быў пад вялікай
ніцай вярбой. Стаў на ногі (людзі не маглі
мяне заўважыць, я зліваўся са сцяною лесу),
падскочыў, і, падцягнуўшыся на руках,
узлез на дрэва, і захаваўся ў яго гушчары,
як вялізная дравесная жаба.
Два цені падышлі да забітага. Месяц свяціў
проста на іх, але твары былі закрыты
кавалкамі цёмнай матэрыі. Дзіўныя гэта
былі постаці: у старых капцях, у чугах, з
доўгімі валасамі, на якіх ледзь трымаліся
плеценыя з палосак скуры шапкі (такія
можна было бачыць у музеі месца
221
Осторожно, как змей, я пополз к
темнеющему в траве мертвому телу.
Помню, что побаивался засады, сам жаждал
убивать, что полз, извиваясь, среди осенних
трав, используя каждое углубление, каждый
бугорок. И еще я помню даже сейчас, как
вкусно пахла полынь, как пах тимьян, какие
сквозные, голубые тени лежали на земле.
Как хороша была жизнь даже в этом
ужасном месте! А человек был вынужден
извиваться, как гад, в траве, вместо того
чтоб вольно дышать этим холодным
бодрящим воздухом, смотреть на луну,
расправлять грудь, ходить от радости на
руках, целовать глаза любимой.
Луна светила на мертвое лицо Бермана.
Большие кроткие глаза были выпучены,
лицо перекошено гримасой нечеловеческого
страдания.
За что его? Неужели он не виноват? Ведь я
был уверен, что это он. Ах, как горько, как
радостно благоухал тимьян! Травы, даже
умирая, пахнут горько и радостно.
В ту же минуту я инстинктивно, еще не
понимая, в чем дело, повернул обратно. Я
отполз довольно далеко, когда услышал
шаги. Шли два человека. Я был под
большой плакучей ивой. Поднялся на ноги
(люди не могли меня заметить: я сливался с
деревом), подпрыгнул и, подтянувшись на
руках, взобрался на него и спрятался в
ветвях, как огромная древесная лягушка.
Две тени подошли к убитому. Месяц светил
прямо на них, но лица были закрыты
кусками темной ткани. Странные это были
фигуры: в старинных кабтях, в чугах, с
длинными волосами, на которых едва
держались плетенные из кожаных полосок
шапки (такие можно было увидеть в музее
Віленскага). На плячах доўгія плашчы. града Виленского). На плечах длинные
плащи.
Яны падышлі да трупа і схіліліся над ім. Я Они подошли к телу и склонились над ним.
чуў урыўкі іх размовы: До меня долетели отрывки их разговора.
— Абодва трапілі на адну і тую ж вуду… — Оба попались на одну и ту же удочку…
Лікол… Х-хе, як яны, аднак, паверылі гэтай Ликол… Х-хе, как они, однако, поверили
дзіцячай мянушцы. І той паследыш, і гэтая этому детскому прозвищу. И тот последыш,
свіння. Лікол… даў ім Лікол. и эта свинья. Ликол… Дал им Ликол.
І раптам адзін з іх не ўстрымаўся ад И вдруг один из них удивленно воскликнул:
здзіўленага ўскрыку:
— Што такое?
— Глядзі, Пацук, гэта не той. — Гляди, Пацук, это не тот!
— Як не той, чаго ты брэшаш? — Как не тот, что ты мелешь?
— А я табе кажу, што не той. Гэта… гэта — А я тебе говорю, что не тот. Это… это
той дзівак, што жыве ўпраўляючым у тот чудак, что был управляющим у
Яноўскай. Яновской.
— Ах, чортава душа! Памыліліся трошкі. — Ах, чертова душа! Ошиблись малость.
— За гэтую памылку, хлопча, — змрочна — За эту ошибку, хлопче, — мрачно сказал
адказаў адзін, — з нас Лікол галаву здыме. второй, — с нас Ликол голову снимет.
Непрыемна, браце. Два забітых — гэта жах. Нехорошо, брат. Двое убитых — ужас!
Гэтым можа і начальства зацікавіцца. Этим может и начальство заинтересоваться.
— Але чаму ён з'явіўся сюды замест таго? — Но почему он явился сюда вместо того?
Другі не адказаў. Яны пайшлі ад трупа і Второй не ответил. Они отошли от трупа
сталі пад дрэвам пад самымі маімі нагамі. под дерево, на котором я сидел. Если б я
Каб я пажадаў, я мог бы апусціць нагу і пожелал, я мог бы опустить ноги и стать на
стаць на галаву кожнаму з іх, па выбару, голову каждому из них, по выбору, или
або двойчы стрэліць з рэвальвера на такой дважды выстрелить из револьвера. С такого
адлегласці, на якой і дзіцёнак трапіў бы. Я расстояния и ребенок попал бы. Я дрожал от
дрыжаў ад хвалявання, але голас халоднага волнения, но голос холодного рассудка
розуму казаў мне, што так рабіць нельга, говорил мне, что этого делать нельзя — я
што я спалохаю астатніх, што з паляваннем вспугну остальных. С охотой нужно кончать
трэба канчаць адным ударам, што зараз одним ударом. Я и так уже наделал
трэба сачыць за гэтымі. Хопіць, я нарабіў слишком много ошибок, и если погибнет
занадта многа памылак, і, калі загіне яшчэ і еще и Надежда — тогда останется лишь
Надзея, тады толькі і застанецца, што пойти к Волотовой прорве, сигануть в нее и
пайсці ў Волатаву прорву, скокнуць туды і услышать, как над тобой из топи с диким
пачуць, як вырвецца над табою з твані з ревом вырвется воздух.
дзікім ровам паветра.
222
— За што ён так ненавідзіць гэтага За что он так ненавидит этого Белорецкого?
Беларэцкага? — спытаў той, каго клікалі — спросил тот, кого звали Пацуком.
Пацуком.
— Думаю, за тое, што Беларэцкі хоча — Думаю, за то, что Белорецкий хочет
ажаніцца з Яноўскай. А тады палац з рук жениться на Яновской. А тогда дворец
Лікола ўцячэ. ускользнет из рук Ликола.
— Ды нашто ён яму, гэта ж трухлявая — Да зачем он ему, это же трухлявый гроб,
труна, а не будынак. а не дворец.
— Ну, гэта ты не кажы. Для Яноўскіх ён — Ну, это ты не говори. Яновским он
карысці не дае, гэта валоданне роду, а вось пользы не приносит, это владение рода, а
для старонняга гэта каштоўнасць. Да таго для постороннего человека большая
ж, ён любіць старажытнасць, спіць і бачыць ценность. К тому же он любит древность,
сябе гаспадаром вялізнага замка, як продкі. спит и видит себя хозяином огромного, как
у предков, замка.
Яны памаўчалі, пасля пыхкнуў агеньчык, і Они замолчали, потом вспыхнул огонек, и
да мяне пачалі паўзці сівыя кучары ко мне начали ползти сизые завитки
тытунёвага дыму. Я разумеў ужо, што пада табачного дыма. Я понимал уже, что подо
мною стаяць шляхцюкі. Дрэнная мясцовая мной стоят шляхтичи. Скверный местный
мова, якая зрабілася грубай ад барбарызмаў язык, который стал грубым от варваризмов
польскага паходжання, так і рэзала вуха. польского происхождения, резал ухо.
Галасы здаваліся мне знаёмымі. Голоса казались мне знакомыми.
— Мне здаецца, — буркнуў адзін пасля — Сдается, — буркнул после
працяглага маўчання, — што тут яшчэ адна продолжительного молчания Пацук, — что
прычына: хлопы. тут еще одна причина: холопы.
— Маеш рацыю. Калі заб'ём яшчэ і гэтага, — Ты прав. Если убьем еще и этого, они
яны прыціхнуць, як мышы пад венікам. А притихнут, как мыши под веником. А то
то дужа нахабныя сталі. Нядаўні бунт, слишком нахальными стали. Недавний бунт,
пасля забойства ўпраўляючага Гарабурды. потом убийство управляющего Гарабурды.
Глядзяць нахабна. І асабліва сапсаваліся Глядят нагло. И особенно осмелели после
пасля прыезду Свеціловіча. Месяц пражыў приезда Свециловича. Месяц прожил здесь,
тут, падла, а нашкодзіў нам горш за пажар. падла, а нашкодил нам хуже пожара.
Чатырох хлопаў з рук суда выдраў, Четверых холопов из рук суда выдрал,
паскардзіўся на двух дваран. А калі гэты подал жалобу на двух дворян. А когда этот
Беларэцкі прыехаў — зусім дрэнна стала. Белорецкий появился — совсем житья не
Сядзіць у хлопскіх хатах, запісвае дурныя стало. Сидит в холопских хатах, записывает
байкі, ляпае па плячы. Ну, нічога, их глупые байки. Ну, ничего, попритихнет
папрыціхнуць гэтыя хамы, калі мы таго хамье, если мы и этого предателя шляхты
здрадніка шляхты прыдушым… Толькі придушим… Только надо будет узнать, кто
223
трэба будзе яшчэ даведацца, хто правадыр вожак этих наглецов. Я ему не прощу моих
гэтых нахабнікаў. Я яму не дарую маіх спаленных стогов.
спаленых стагоў.
— А мне здаецца, што я ведаю, хто гэта. — А мне сдается, что я знаю, кто это.
Гэта Кульшаў вартаўнік Рыгор. Гэткая Сторож Кульшей Рыгор. Эт-такая наглая
нахабная мыса, як у ваўка. І павагі да цябе морда, как у волка. И никакого тебе
ніякай. почтения.
— Нічога, рыгнецца і яму. — Ничего, рыгнется и ему.
Зноў памаўчалі. Пасля адзін сказаў: Снова помолчали. Потом один сказал:
— А ведаеш, Яноўскую шкада. Такую — А знаешь, Яновскую жалко. Такую
жанчыну давесці да вар'яцтва або забіць — женщину довести до сумасшествия или
глупства. Такім калісь ногі цалавалі. убить — глупость. Таким когда-то ноги
Памятаеш, як яна на бале ў даўняй сукні целовали. Помнишь, как она на балу в
лебедзем плыла. Ух-х! старинном наряде лебедем плыла! Ух-х!
— Ды і пан шкадуе, — дабавіў другі. — — Да и пан жалеет, — промолвил второй.
Але што зробіш. — Но что поделаешь.
І раптам зарагатаў. И вдруг захохотал.
— Чаго ты? — Ты чего?
— Не таго мы мякнулі. Не шанцуе нам, а — Не того прихлопнули! Нам не везет, а
яму яшчэ горш. Ты памятаеш, як Раман ему и того горше. Ты помнишь, как Роман
крычаў, калі яго ў дрыгву загналі, казаў, кричал, когда его в трясину загнали?
што з-за труны нас выдасць. Аж, бачыш, Говорил, что из гроба нас выдаст. ан,
маўчыць. видишь, молчит.
І яны пайшлі ад дрэва. Я чуў яшчэ толькі, И они пошли от дерева. Я услышал еще, как
як Пацук сказаў басам: Пацук произнес басом:
— Нічога, хутка і да гэтага наведаемся. — Ничего, скоро и этого навестим.
Я саслізнуў з дрэва зусім нячутна і рушыў Я неслышно соскользнул с дерева и
за імі. Бязгучна ступалі мае ногі па траве, двинулся за ними. Бесшумно ступали мои
там-сям я нават плазаваў. І, вядома, я зноў ноги по траве, кое-где я опять полз. И,
выявіўся дурнем, бо забыўся на тое, што ў конечно же, снова оказался в дураках,
іх маглі быць коні. Яны зайшлі за грыўку упустив из вида, что у них были кони. Они
хмызнякоў, прыцішыў крокі, баючыся скрылись за гривкой кустарника, я замедлил
нарвацца на іх, а праз хвіліну пачуў пошчак шаги, боясь нарваться на них, а в
падкоў. следующее мгновение услышал стук копыт.
Калі я выдраўся на дарогу, я пабачыў даволі Когда я выбрался на дорогу, то увидел
далёка два цені, якія шалёна гналі коней ад вдали двух всадников, бешено гнавших
крыжа Рамана на паўдзённы ўсход. коней от креста Романа на юго-восток.

224
Думкі мае былі невясёлыя: даведаўся, што Мысли мои были грустные: я узнал, что они
яны палююць за Яноўскай і за мною, што охотятся за Яновской и за мной, что пощады
літасці чакаць нельга, выпусціў двух ожидать нечего, упустил двух бандитов да
бандзюкоў ды яшчэ так жорстка памыліўся еще так жестоко ошибся в Бермане. Я,
ў Бермане. І сапраўды, я пераканаўся ў тым, конечно, убедился, что он темная личность:
што ён цёмны чалавек, што ён ускрыў мой вскрыл мое письмо и зачем-то пошел на это
ліст і чагосьці пайшоў да месца, дзе і дастаў страшное место, где нашел погибель. Сам
смерць. І самы факт гэтай смерці закрыў ад факт этой смерти заслонил от меня все
мяне ўсе астатнія яго правіны. Але размова остальные его грехи. Но из подслушанного
дала многа цікавага, і, перш за ўсё, я ведаў разговора я узнал многое и, прежде всего,
зараз аднаго з дзікіх паляўнічых. Гісторыя знал теперь одного из диких охотников.
са спаленымі стагамі выдала яго. Стагі История со спаленными стогами выдала его.
спалілі за апошнія дні ў шляхцюка Маркі Стога сгорели у шляхтича Марка Стахевича,
Стахевіча, якога я бачыў на гулянцы ў которого я видел на пирушке у Дубатовка.
Дубатоўка. І гэты чалавек быў тады И этот человек был тогда секундантом
секундантам Вароны. Няхай я памыліўся ў Вороны. Пускай я ошибся в Бермане, но в
Бермане, але ў Вароне я не памыляюся, Вороне я, кажется, не ошибаюсь. И он будет
здаецца. І ён будзе мой. Зараз трэба толькі моим. Только сейчас нужно больше
больш рашучасці… решимости…
А позна ўначы дзікае паляванне караля А поздно вечером дикая охота короля Стаха
Стаха з'явілася зноў. Зноў выў, галасіў, явилась снова. Снова выл, голосил, плакал
плакаў нечалавечы голас: нечеловеческий голос:
— Раман у дваццатым калене, выходзь! Мы — Роман в последнем колене, выходи! Мы
прыйдзем! Мы скончым! Мы адпачнём пришли! Мы покончим! Мы отдохнем
пасля! Раман! Раман! потом! Роман! Роман!
І зноў я, схаваўшыся за ганкам, страляў у И снова я, укрывшись в кустах у крыльца,
лятучыя цені коннікаў, якія мільгалі ў стрелял в летучие тени всадников, что
самым канцы залітай месячным дымам алеі. мелькали в самом конце залитой лунной
Калі я стрэльнуў першы раз — коні кінуліся дымкой аллеи. Когда я выстрелил первый
ў гушчар і зніклі, як быццам іх ніколі не раз — кони бросились в чащу и исчезли, как
было. Гэта было падобна на жахлівы сон. будто их никогда и не было. Это было
похоже на страшный сон…
Трэба было канчаць. Я прыпомніў словы Надо было кончать. Я вспомнил слова
Маркі Стахевіча, якія той сказаў пад Марка Стахевича, сказанные им под
дрэвам, наконт абяцання Рамана выдаць деревом, насчет обещания Романа выдать
забойцаў пасля смерці і падумаў, што, убийц после смерти и подумал, что, может,
можа, Раман пакінуў у хаце ці на месцы Роман оставил в доме или на месте своей
сваёй смерці нейкі доказ, які прагледзелі смерти какую-то улику, которую
тады нават арліныя вочы Рыгора. проглядели тогда даже зоркие глаза Рыгора.

225
І калі Рыгор прыйшоў, мы рушылі з ім да
месца забойства Рамана. Я добры хадок, але
ледзь паспяваў за гэтай доўгай фігурай.
Рыгор ішоў, як здавалася, павольна, але гэта
была не павольнасць, а размеранасць рухаў.
І ногі ён ставіў не так, як звычайныя людзі,
а наскамі ўнутр: так ходзяць усе
прыроджаныя паляўнічыя, і заўважана, што
гэта робіць кожны іхні крок даўжэй
прыблізна на дзюйм.
Па дарозе я сказаў яму, што чуў размову По дороге я передал ему разговор Марка
Маркі Стахевіча з нейкім Пацуком, і Рыгор Стахевича с каким-то Пацуком.
злосна буркнуў:
— Людзі Вароны, — а пасля дадаў: — А мы
думалі, што «Лікол…» гэта пачатак
прозвішча. Пан не так распытваў. «Лікол»
— гэта, відаць, мянушка. Трэба спытаць,
каго клікалі так, у пані Яноўскай. Калі
ведалі гэтую мянушку Свеціловіч і нават
Берман, значыцца, яна таксама павінна
ведаць.
— Я пытаў у яе.
— Ты пытаў у яе прозвішча, ды і яшчэ — Ты спрашивал у нес фамилию, да к тому
пачатак яго, а не мянушку. же ее начало, а не прозвище.
Так мы дайшлі да славутага і двойчы
апісанага мною месца, дзе застыў у багне
бацька Надзеі Раманаўны. Мы
пераварушылі ўсю сухую траву, хоць
глупствам было б шукаць тут нешта пасля
двух год. І нарэшце падышлі да таго месца,
дзе невялікі абрыўчык раптам узносіў
лугавіну над дрыгвой.
— Тут, — сказаў Рыгор.
Над самым абрывам тырчаў з зямлі невялікі
стаўбур, уломак ад дрэва, якое калісьці
расло тут. Карані яго, як магутныя змеі,
апляталі абрыўчык, спускаліся ў дрыгву,
быццам жадаючы напіцца, або проста віселі
226
И когда пришел Рыгор, мы поспешили с
ним на место убийства Романа. Я неплохой
ходок, но едва успевал за этой долговязой
фигурой. На первый взгляд могло
показаться, что Рыгор шел медленно, но
движения его были размеренными, и ноги
он ставил не так, как обычные люди, а
носками внутрь: так ходят все
прирожденные охотники. Между прочим,
замечено, что это делает каждый шаг
приблизительно на дюйм длиннее.
— Люди Вороны, — зло буркнул Рыгор. А
потом добавил: — А мы думали, что
«Ликол…» — это начало фамилии. Пан не
так расспрашивал. «Ликол» — это, видать,
прозвище. Треба спытать у пани Яновской,
кого так звали. Если знал это прозвище
Свецилович и даже, может, Берман, значит,
она тоже должна знать.
— Я спрашивал у нее.
Так мы дошли до известного и дважды уже
описанного мной места, где погиб отец
Надежды Романовны. Мы переворошили
всю сухую траву, хотя глупо было здесь
что-либо искать спустя два года. И наконец
подошли к тому месту, где над трясиной
был небольшой обрыв.
— Тут, — сказал Рыгор.
Над самым обрывом из земли торчал
небольшой пенек — обломок ствола
росшего когда-то здесь дерева. Его корни,
словно могучие змеи, оплетали обрыв,
спускались, словно желая напиться, в
ў паветры. трясину или просто висели в воздухе.
— Ці рукі Рамана былі над паверхняй Я попросил Рыгора вспомнить, были ли
дрыгвы? — спытаў я. видны руки Романа над трясиной.
Цяжкія павекі Рыгора апусціліся, ён Тяжелые веки Рыгора опустились, он
прыпамінаў: припомнил:
— Так, былі. Правая была нават — Да, были. Правая даже была вытянута,
выцягнутая, ён, відаць, хацеў ухапіцца за он, видать, хотел ухватиться за корень, но
корань, але не дацягнуўся. не дотянулся.
— А можа, проста кінуў нешта туды, пад — А может, просто кинул что-то туда, под
карэнні, дзе, бачыш, яміна? корни, где виднеется яма?
— Давай паглядзім. — Давай поглядим.
І мы, трымаючыся за карэнне і збіваючы И мы, держась за корни и ломая ногти,
пазногці зямлёй, злезлі амаль да самай спустились почти к самой трясине, чуть
дрыгвы, ледзь трымаючыся на маленькіх удерживаясь на маленьких скользких
слізкіх прыступках, што былі на стромым уступах крутого склона. Под корнями
адхоне. Пад карэннямі сапраўды была действительно оказалась яма, но в ней
яміна, але там нічога не было. Расчараваны, ничего не было. Я собрался уже взбираться
я збіраўся быў лезці наверх, але Рыгор наверх, но меня остановил Рыгор:
спыніў мяне:
— Ёлупы мы. Калі там сапраўды штосьці — Дурни мы. Если здесь действительно что-
ёсць, дык гэта пад глейкай. Ён мог кінуць, то было, то оно уже под пластом ила. Он
але ж два гады мінула, скляпенне гэтай мог кинуть, но ведь минуло два года, земля
пячоркі асыпалася і пахавала тое… тую рэч. в ямке осыпалась и захоронила то… ту
вещь.
Мы пачалі драпаць пальцамі ўбіты глей, Мы начали царапать пальцами слежавшийся
высыпаць яго з пячоркі, і — хочаце верце, ил, высыпать его из ямы, и — хотите верьте,
хочаце не — хутка пальцы мае натрапілі на хотите нет — вскоре пальцы мои
штосьці цвёрдае. На далоні маёй ляжаў наткнулись на что-то твердое. На моей
партабак з «птушынага вока». Больш у ладони лежал портсигар из «птичьего
пячорцы нічога не было. глаза». Больше в яме ничего не было.
Мы выдрапаліся на лугавіну і асцярожна Мы выбрались на луговину и осторожно
абчысцілі з партабака руды глей, обтерли портсигар от рыжего ила,
перамешаны з глінай. У партабаку ляжаў перемешанного с глиной. В портсигаре
шматок белай матэрыі, выдраны, відаць, лежал кусочек белой ткани, видимо,
зубамі. І на гэтай анучцы былі невыразныя вырванной из сорочки зубами. И на этой
рудыя літары: «Варона забі…» тряпочке были едва различимые
порыжевшие буквы: «Ворона уби…»
Я знізаў плячыма. Чорт ведае, што гэта Я передернул плечами. Черт знает что это!
227
было! Ці сведчанне, што Рамана забіў Или свидетельство, что Романа убил
Варона, ці просьба да Вароны забіць Ворона, или просьба к Вороне убить кого-
кагосьці. Рыгор паглядзеў на мяне то! Рыгор глядел на меня.
халоднымі вачыма.
— З'ясавалі, пан Андрэй. Загнаў яго сюды — Вот и прояснили, пан Андрей. Загнал его
Варона. Заўтра будзем яго браць. сюда Ворона. Завтра будем его брать.
— Чаму заўтра? Можа, ён з'явіцца якраз — Почему завтра? Может, он явится как раз
сёння. сегодня.
— Сёння пятніца. Пан забыў пра гэта. — Сегодня пятница. Пан забыл про это.
Бандзюка, як кажуць, шукай у царкве. Бандюка, как говорят, шукай в церкви.
Святыя надта ды божыя. Рэжуць з імем Слишком уж они святые да божьи. Режут с
святой тройцы на вуснах. Яны прыйдуць именем святой троицы на устах. Они придут
заўтра, бо страцілі цярпенне. Ім патрэбна завтра, потому что потеряли терпение. Им
пазбавіцца ад цябе. — Памаўчаў, вочы нужно избавиться от тебя. — Помолчал,
спалахнулі нядобрым полымем: — Заўтра глаза полыхнули недобрым пламенем. —
нарэшце прывяду мужыкоў. З віламі. І табе Завтра, наконец, приведу мужиков. С
дамо. Калі з намі, дык да канца. Будзем вилами. И тебе дадим. Если с нами, то до
вартаваць ля паваленай агароджы. І ўсіх конца. Будем караулить у поваленной
пакладзём, усіх. Пад самы корань чортава ограды. И всех положим, всех. Под самый
семя… корень, чертово семя…
Мы пайшлі разам да Балотных Ялін і там Мы вместе пошли в Болотные Ялины и там
даведаліся, што Надзея Раманаўна не адна. узнали, что Надежда Романовна не одна. У
У яе сядзеў пан Гарабурда. Яноўская за нее сидел пан Гарабурда. В последние дни
апошнія дні ўнікала мяне, а калі мы Яновская избегала меня, а когда мы
сустракаліся — адвяртала пацямнелыя, встречались — отводила потемневшие,
сумныя, як асенняя вада, вочы. грустные, как осенняя вода, глаза.
Таму я праз ахмістрыню выклікаў яе ў Поэтому я через экономку вызвал ее в
ніжнюю залу, дзе Рыгор змрочна глядзеў на нижний зал, где Рыгор мрачно смотрел на
святога Юрыя, такі самы магутны і высокі, святого Юрия, такой же могучий и высокий,
як статуя. Яноўская выйшла, і Рыгор как статуя. Яновская пришла, и Рыгор,
сарамліва падцягнуў пад крэсла ногі, бо порядком наследивший на полу, стыдливо
натаптаў на падлозе. Але голас яго па- спрятал под кресло ноги. Но голос его,
ранейшаму быў грубы, калі ён звяртаўся да когда он обратился к ней, был по-прежнему
яе, толькі ў глыбіні нешта непрыкметна грубый, только где-то в глубине что-то чуть
дрыжала. заметно дрожало.
— Слухайце, ясная пані. Мы знайшлі — Слушайте, ясная пани. Мы нашли короля
караля Стаха. Гэта Варона. Дайце мне пару Стаха. Это Ворона. Дайте мне пару ружей.
стрэльбаў. Заўтра мы скончым з імі. Завтра мы покончим с ними.
— Дарэчы, — перабіў я, — я памыліўся — Кстати, — сказал я, — я ошибся, когда
228
тады. Я пытаўся ў вас, ці не ведаеце вы спрашивал у вас, не знаете ли вы человека,
чалавека, прозвішча якога пачынаецца з фамилия которого начинается с «Ликол…».
«Лікол…». Зараз я пытаю, ці не ведаеце вы Теперь я хочу спросить, не знаете ли вы
чалавека, мянушка якога «Лікол», проста человека, прозвище которого Ликол, просто
«Лікол»? Гэта самы небяспечны чалавек у Ликол? Это самый опасный человек в банде,
гэтай бандзе, магчыма, нават натхніцель. возможно, даже ее главарь.
— Не! — раптам крыкнула яна, засунуўшы — Нет! — вдруг вскрикнула она,
кончыкі пальцаў у рот. Вочы яе ухватившись за грудь. Глаза ее
пашырыліся, застыглі ў тузе. — Не! Не! расширились, застыли в ужасе. — Нет! Нет!
— Хто ён такі? — змрочна спытаў Рыгор. — Кто он такой? — мрачно спросил Рыгор.
— Пашкадуйце, пашкадуйце мяне! Гэтага — Пощадите, пощадите меня! Этого не
не можа быць… Ён такі добры, шчыры. Ён может быть… Он такой добрый,
трымаў Свеціловіча і мяне на каленях. Тады чистосердечный. Он держал Свециловича и
наш дзіцячы язык не мог вымавіць яго імя, меня на коленях. Тогда наш детский язык не
мы яго перакручвалі, і з гэтага нарадзілася мог вымолвить его имя, мы его коверкали, и
мянушка, якой мы называлі яго толькі між так родилось прозвище, которым мы
сабою. Нямногія ведалі яе. называли его только между собой.
Немногие знали это.
— Хто гэта? — няўмольна сказаў Рыгор, — Кто он? — неумолимо повторял Рыгор,
рухаючы каменнымі сківіцамі. двигая каменными челюстями.
І тады яна заплакала. Плакала ўзахлёб, як И тогда она заплакала. Плакала,
дзіцёнак. І праз рыданні нарэшце всхлипывая, как ребенок. И сквозь рыдания
вырвалася: наконец вырвалось:
— Пан Лікол… пан Рыгор Дубатоўк. — Пан Ликол… пан Рыгор Дубатовк.
Я быў уражаны ў самае сэрца. Я аслупянеў, Я был поражен в самое сердце. Я
я задыхаўся: остолбенел.
— Не можа быць! Што вы! Такі добры — Не может быть! Что вы? Такой хороший
чалавек! І, галоўнае, якая яму карысць! человек! И, главное, какая польза? Ведь он
не наследник!
А памяць паслужліва падсунула словы А память услужливо подсунула слова
аднаго з мярзотнікаў пад дрэвам: «Любіць одного из негодяев под деревом: «любит
старажытнае». І нават невядомае «ічкі старину». И даже неизвестное «ички на…»
на…» з ліста Свеціловічу раптам из письма Свециловичу вдруг закономерно
заканамерна ператварылася ў любімае превратилось в любимую поговорку
прыслоўе Дубатоўка: «Балеснічкі нашы, Дубатовка «Мученички наши, что же это
што гэта робіцца на зямлі?!» творится на земле?!»
Я працёр вочы, адагнаў ачмурэнне: Я протер глаза, отогнал оторопь.

229
— Не, не можа быць. Якая яму карысць, ён
зусім і не спадчыннік пані.
І тут адгадка бліскавіцай шуганула ў маёй Разгадка молнией промелькнула в моей
галаве: голове.
— Пачакайце тут, Надзея Раманаўна. — Подождите здесь, Надежда Романовна.
Пачакай, Рыгор. Я прайду да пана Подожди и ты, Рыгор. Я пойду к пану
Гарабурды. Пасля мне трэба будзе Гарабурде. Потом мне нужно будет
перабраць рэчы Бермана. просмотреть вещи Бермана.
— Добра, — сумна сказала Яноўская. — — Хорошо, — грустно сказала Яновская. —
Яго пахавалі ўжо. Его уже похоронили.
І я пабег па сходах. Думкі мае ішлі ў двух Я побежал по лестнице наверх. Мысль
кірунках. Першае: Дубатоўк мог дамовіцца работала в двух направлениях. Первое:
з Берманам (толькі чаму ён забіў яго?). Дубатовк мог договориться с Берманом
Другое: Гарабурда таксама мог неяк (только почему он убил его?). Второе:
залежаць ад Дуботоўка. Гарабурда тоже мог в чем-то зависеть от
Дубатовка.
Ірвануў дзверы. Насустрач мне з крэсла Когда я распахнул дверь, навстречу мне
ўстаў пажылы мужчына з гамерычнымі поднялся с кресла пожилой мужчина с
ляжкамі. Ён здзіўлена глядзеў на мой гомерическими ляжками. Он удивленно
рашучы твар. смотрел на мое решительное лицо.
— Прабачце, пан Гарабурда, — рэзка кінуў — Простите, пан Гарабурда, — резко
я, як у вір скокнуў. — Я павінен паставіць бросил я, словно прыгнул в омут, — я
перад вамі адно пытанне. Пра вашы должен задать вам вопрос о ваших
адносіны з панам Дубатоўкам. Нашто вы отношениях с паном Дубатовком: почему
далі гэтаму чалавеку так заўладаць вамі? вы позволили этому человеку так помыкать
вами?
Ён выглядаў як спайманы на месцы У него был вид вора, пойманного на месте
крадзяжу. Нізкі лоб яго пачырванеў, вочы преступления. Низкий лоб покраснел, глаза
замітусіліся. Але, відаць, па маім твары ён забегали. Однако по выражению моего лица
зразумеў, што жартаваць са мною нельга. он, наверное, понял, что шутить со мной
нельзя.
— Што зробіш… Вэксалі, — замармытаў — Что поделаешь… Векселя… —
ён. забормотал он.
І зноў я трапіў у мішэнь, мецячы ў неба: И снова я попал в мишень, целясь в небо:
— Вы далі пану Дубатоўку вэксалі пад — Вы дали пану Дубатовку векселя под
маёнтак Яноўскай, які вам не належыць. имение Яновских, которое вам не
принадлежит?
— Гэта была такая мізэрная колькасць — Это была такая мизерная сумма. Всего
230
грошай. Усяго тры тысячы рублёў. Псарня три тысячи рублей. Псарня требует так
патрабуе так многа… много…
Усё пачынала ставаць на сваё месца. Все начинало становиться на свои места.
Пякельны план Дубатоўка яснеў у маіх Чудовищный план Дубатовка постепенно
вачах. прояснялся.
— Па тэстаменту Рамана Яноўскага, — — По тестаменту Романа Яновского, —
замармытаў ён, абіраючы дрыжачымі забормотал он, снимая дрожащими
пальцамі нешта з візіткі, — устаўлена такая пальцами что-то с визитки, — установлена
субстытуцыя. Спадчыну атрымліваюць такая субституция. Наследство получают
дзеці Яноўскай… — І жаласна глянуў мне ў дети Яновской… — И жалостно посмотрел
вочы. — Іх не будзе. Яна ж памрэ… Яна мне в глаза. — Их не будет. Она ведь
хутка памрэ… П-пасля іх — муж. А яна умрет… Она скоро умрет… После нее —
вар'ятка, хто з ёй ажэніцца?… Пасля, муж. А она помешанная, кто на ней
наступная прыступка, апошнія Яноўскія. А женится?… Потом следующая ступенька —
іх няма, няма пасля смерці Свеціловіча. А я последние Яновские. А их нет, нет после
сваяк Яноўскіх па пралцы, з жаночага, так смерти Свециловича. Я родственник
бы мовіць, боку. Калі не будзе дзяцей і Яновских по прялке, так сказать, по
мужа — палац мой. — І ён заенчыў: — Але женской линии. Если не будет детей и мужа
як я мог чакаць? Я ўвесь у вэксалях. Я такі — дворец мой. — И он заскулил: — Но как
няшчасны чалавек. І большасць папер я мог ждать? Я весь в векселях. Я такой
скупіў пан Рыгор… І яшчэ тры тысячы даў. несчастный человек. Большинство бумаг
Зараз ён тут будзе гаспадаром. скупил пан Рыгор… И еще три тысячи дал.
Теперь он тут будет хозяином.
— Паслухайце, — холадна кінуў я, — тут — Послушайте, — процедил я сквозь зубы,
была, ёсць і будзе толькі адна гаспадыня, — здесь была, есть и будет только одна
пані Надзея Яноўская. хозяйка, пани Надежда Яновская.
— Я не спадзяваўся на спадчыну. Яноўская — Я не надеялся на наследство. Яновская
ўсё ж магла выйсці замуж… І я даў все же могла выйти замуж… И я дал
Дубатоўку даўгавое абавязацельства пад Дубатовку долговое обязательство под
забеспячэнне палаца. обеспечение дворца.
— Добра. Сорам з вамі нават не начаваў. — Ладно. У вас ни стыда, ни совести. Они
Але няўжо вы не ведаеце, што гэта возле вас даже не ночевали. Но неужели вы
нядзейсны з фінансавага боку ўчынак? Што не знаете, что это недействительный с
гэта крымінал? финансовой стороны поступок? Что это
криминал?
— Не, не ведаю. Я быў рады. — Нет, не знаю. Я был рад.
— А вы ведаеце, што вы штурхнулі — А вы знаете, что вы толкнули Дубатовка
Дубатоўка на жахлівае злачынства, якому і на страшные преступления, которым на
наймення на чалавечай мове няма. Чым человеческом языке нет даже названия? В
231
вінавата бедная дзяўчына, што вы пажадалі чем виновата бедная девушка, что вы
пазбавіць яе жыцця? решили лишить ее жизни?
— Я падазраваў, што гэта злачынства, — — Я подозревал, что это преступление, —
разрумзаўся ён. — Але мая псарня… залепетал он, — но моя псарня, дом…
— Гніда вы! Рук толькі пэцкаць не хочацца. — Гнида! Не хочется мне только марать
Вамі будзе займацца губернскі суд. А рук. Вами займется губернский суд. А пока
пакуль што я сваёй уладай засаджу вас на что я своей властью засажу вас на недельку
тыдзень у сутарэнне гэтага дома, каб вы не в подземелье этого дома, чтобы вы не могли
маглі папярэдзіць іншых мярзотнікаў… предупредить других негодяев…
Пакуль скончыцца гэтая справа.
— Гэта гвалт, — заскуголіў ён. — Это насилие, — заскулил он.
— Што вы ведаеце пра насільства? — кінуў — Вам ли говорить о насилии, вам ли
я яму. — Што вы ведаеце, смоўж? взывать к законам, негодяй? — бросил я. —
Что вы об этом знаете, слизняк?
Праз паўгадзіны Рыгор заштурхнуў Я позвал Рыгора, и он затолкал Гарабурду в
Гарабурду ў скляпенне без акон пад подземелье без окон под центральной
цэнтральнай часткай будынка. Жалезныя частью здания. Железная дверь с грохотом
дзверы з грукатам зачыніліся. закрылась за ним.

РАЗДЗЕЛ ШАСНАЦЦАТЫ Глава шестнадцатая

Агеньчык свечкі маячыў недзе далёка за Огонек свечи маячил где-то далеко за
цёмнымі шыбамі. Калі я падымаў вочы, я темными стеклами. Когда я поднимал глаза,
бачыў поруч з ім адбітак свайго твару з то видел рядом отражение своего лица с
рэзкімі ценямі ў вачаніцах. резкими тенями.
Я разбіраў паперы Бермана. Мне здавалася Я разбирал бумаги Бермана. Мне все же
ўсё ж, што я змагу адшукаць у іх нешта казалось, что я могу найти в них что-нибудь
цікавае. Берман быў занадта складаны интересное. Берман был слишком сложен,
характар, каб жыць простай авечкай. чтоб жить простой овцой.
І вось я з ведама гаспадыні выцягнуў усе И вот я с ведома хозяйки вытащил все
паперы з бюро на стол, пераклаў на яго ж бумаги из бюро на стол, переложил сюда же
кнігі, лісты, дакументы і сядзеў, чхаючы ад книги, письма, документы и сидел, чихая от
пылу, які густа ўкрываў гэтыя рэліквіі. пыли, густо покрывавшей эти реликвии.
Цікавага было, аднак, мала. Трапіўся ліст ад Интересного, однако, было мало. Попалось
маці Бермана, дзе яна прасіла аб дапамозе, і письмо от матери Бермана, в котором она
чарнавік ліста Бермана ёй, дзе ён пісаў, што просила о помощи, и черновик ответа, где
232
на яго ўтрыманні знаходзіцца брат, што он писал, что на его иждивении находится
брат цяпер не перашкаджае маці жыць так, брат, что брат теперь не мешает матери
як яна хоча, а ў астатнім яны — квіты. Гэта жить так, как она хочет, а в остальном они
было дзіўна: які брат, дзе ён зараз? — квиты. Это было странно: какой брат, где
он сейчас?
Пасля я адшукаў нешта накшталт дзённіка, Потом я раскопал нечто вроде дневника, где
дзе поруч з грашовымі выдаткамі і вельмі рядом с денежными расходами и довольно
разумнымі заўвагамі па беларускай гісторыі умными заметками по белорусской истории
я прачытаў і такія-сякія разважанні я нашел и рассуждения Бермана, наподобие
Бермана. Вось некаторыя: вот этих:
«Паўночна-Заходні край як паняцце — «Северо-западный край как понятие —
фікцыя. Справа, магчыма, у тым, што ён фикция. Возможно, дело в том, что он
крывёй і мозгам сваім служыць ідэі цалкам кровью и мозгом своим служит идее всего
усяго космасу, а не пяцёх губерняў, космоса, а не пяти губерний, расплачивается
расплачваецца за ўсё і гатуе ў глыбіні сваёй за все и готовит в глубине своей нового
новага Месію для ўратавання людской Мессию для спасения человеческой породы.
пароды. Таму яго лёс — пакутаваць. Поэтому его участь — страдать. Это,
Справа, аднак, не датычыцца лепшых яго однако, не относится к лучшим его
прадстаўнікоў, людзей сілы, арыстакратаў представителям, людям силы, аристократам
духу». духа».
— Бач ты, рыцар духу, чалавек сілы ў — Гляди-ка ты, рыцарь духа, человек силы
прадзёртых портках, — буркнуў я. в драных штанах, — проворчал я.
«Адзіная любоў мая — брат. Часам мне «Единственная моя любовь — брат.
здаецца, што ўсе астатнія людзі ёсць Временами мне кажется, что все остальные
карыкатуры на яго, і патрэбны чалавек, які люди — лишь карикатуры на него и нужен
перарабіў бы ўсіх на яго капыл. Людзі человек, который переделал бы всех по его
павінны быць людзьмі цемры. Тады ў іхніх подобию. Люди должны быть созданиями
арганізмах лепей высоўваецца наперад тое тьмы. Тогда в их организмах ярче
цудоўна жывёльнае, што мы павінны проявляется все прекрасно-животное, что
зберагаць і любіць. Хіба геній не мы должны сберегать и любить. Разве гений
аддзяляецца ад ідыёта толькі фігавым не отличается от идиота лишь фиговым
лістком, які прыдумалі самі людзі. листком, который придумали сами люди.
Беларэцкі мяне раздражняе сваёй Белорецкий меня раздражает своей
звычайнасцю, і, дальбог, для яго было б заурядностью, и, ей-Богу, для него было бы
лепей, каб ён хутчэй знік». лучше, если б он быстрее исчез».
І яшчэ адзін запіс: И еще одна запись.
«Грошы — эманацыя чалавечай улады над «Деньги — эманация человеческой власти
статкам іншых (на жаль!). Трэба было б над стадом других (к сожалению!). Нужно
навучыцца рабіць мазгавую кастрацыю было бы научиться делать мозговую
233
ўсім, хто не варты свядомага жыцця. А
лепшым даваць бязмернае шчасце, бо такая
штука, як справядлівасць, не прадугледжана
самой прыродай. Так і са мною. Мне
патрэбен спакой, якога тут больш, ніж дзе-
небудзь, і грошы, каб вынасіць ідэю, дзеля
якой я з'явіўся на свет, ідэю вялікапышнай і
надзвычайнай несправядлівасці. І мне
здаецца, што першай прыступкаю магла б
быць перамога над тым, да чаго імкнецца
маё цела і што, аднак, неабходна знішчыць,
над гаспадыняй Балотных Ялін. Яна ўсё
адно асуджана сляпым лёсам на знішчэнне.
На ёй праклён спраўджваецца з'яўленнем
дзікага палявання пад мурамі палаца. Яна
больш трывалая, ніж я думаў, дагэтуль не
звар'яцела. Кароль Стах слабы, і выправіць
яго памылкі суджана мне. І, аднак, я раўную
яе да ўсіх маладых людзей і асабліва да
Беларэцкага. Учора страляў па ім і быў
вымушаны на рэтыраду. Дрэнна страляю».
Наступны лісток:
«Магчыма, калі я выканаю ролю боскай
сілы, вышэйшага наканавання (бывала ж
такое са звычайнымі смертнымі), духі зла
пакінуць гэтыя мясціны, і я стану
гаспадаром. Пераконваў калісь Беларэцкага,
што галоўная небяспека — паляванне. А
якая небяспека ад зданяў? Іншая справа
Малы Чалавек.
Золата, золата! Тысячы панегірыкаў трэба
спяваць уладзе тваёй над душамі людзей.
Ты ўсё: пялюшка дзіцяці, купленае табою
цела дзяўчыны, сяброўства, любоў і ўлада,
мозг найвялікшых геніяў, нават прыстойная
яма ў зямлі. І да ўсяго гэтага я праб'юся».
234
кастрацию всем, кто недостоин
сознательной жизни. А лучшим давать
безграничное счастье, потому что такая
штука, как справедливость, не
предусмотрена самой природой. Это
касается и меня. Мне нужен покой, которого
здесь больше, где бы то ни было, и деньги,
чтоб выносить идею, ради которой я
появился на свет, идею великолепной и
исключительной несправедливости. И мне
кажется, что первой ступенькой могла бы
быть победа над тем, к чему стремится мое
тело и что, однако, необходимо уничтожить
— над хозяйкой Болотных Ялин. Она все
равно осуждена слепой судьбой на
уничтожение. Проклятие на ней сбывается
появлением дикой охоты под стенами
дворца. Но она сильнее, чем я думал: до сих
пор не лишилась рассудка. Король Стах
слаб, и исправить его ошибки суждено мне.
И, однако, я ревную ее ко всем молодым
людям и особенно к Белорецкому. Вчера
стрелял в него и был вынужден
ретироваться. Плохо стреляю».
Следующий лист:
«Возможно, если я исполню роль божьей
силы, высшего предначертания (бывало же
такое с обычными смертными), духи зла
покинут эти места и я останусь хозяином.
Убеждал Белорецкого, что главная
опасность — охота. А какая опасность от
призраков! Иное дело Малый Человек!
…Золото, золото! Тысячи панегириков
нужно пропеть власти твоей над душами
людей. Ты все: пеленка ребенка, купленное
тело девушки, дружба, любовь и власть,
мозг величайших гениев, даже приличная
яма в земле. И ко всему этому я пробьюсь».
Я скамячыў паперкі і да болю сціснуў Я смял бумаги и до боли сжал пальцы.
пальцы:
— Брыдота!
І раптам сярод іншых паперак рука мая
натрапіла на складзены ў чатыры столкі
аркуш пергаменту. Я расклаў яго на каленях
і толькі галавою хітануў: гэта быў план
будынка ў Балотных Ялінах, план ХVІ
стагоддзя. І на гэтым плане выразна было
азначана, што слухавак у мурах палаца аж
чатыры, і яны так схаваны ў плафоне, што
адшукаць іх ніяк нельга. Між іншым, адна з
іх вяла ад сутарэнняў пад палацам да пакоя
ля бібліятэкі (напэўна, каб падслухоўваць
размовы вязняў), а другая злучала
бібліятэку, закінутыя пакоі для слуг на
першым паверсе і… пакой, у якім жыла
Яноўская. Дзве другія былі невядома дзе:
выхады іхнія былі ў калідоры, дзе жылі я і
Яноўская, але далейшы іх ход быў старанна
зацёрты пальцамі.
Мярзотнік адшукаў план у архіве і схаваў Негодяй отыскал план в архиве и скрыл его.
яго.
І было яшчэ тое-сёе цікавае. У вонкавым
муры палаца была пустэча, выразна быў
адзначаны вузкі праход і тры нейкія
клетушкі. А выхад з прахода быў намечаны
якраз за павароткай калідора, дзе я калісьці
аддзіраў дзверы ў сапраўды забітым пакоі.
Я лаяўся так, як ніколі ў жыцці. Шмат
непрыемнасцей мінула б, калі б я абстукаў
там сценкі, абшытыя панелямі. Але не
позна было і зараз. Я схапіў свечку, глянуў
на гадзіннік (палова на адзінаццатую ночы)
і хутка пабег пераходамі да свайго калідора.
235
— Мерзость!
И вдруг среди груды бумаг моя рука
натолкнулась на сложенный вчетверо лист
пергамента. Я разложил его на коленях и
лишь покачал головой: это был план дворца
в Болотных Ялинах, план XVI столетия. И
на этом плане было четко обозначено целых
четыре слуховых канала в стенах! Четыре!
Но они были так скрыты в плафонах, что
отыскать их просто невозможно. Между
прочим, один из них вел от дворцовых
подземелий к комнате возле библиотеки
(наверное, чтобы подслушивать разговоры
узников), а второй соединял библиотеку,
заброшенные комнаты для слуг на первом
этаже и… комнату, в которой жила
Яновская. Два других остались для меня
неизвестными: они выходили в коридор, где
были расположены комнаты, моя и
Яновской, а их продолжение было
старательно затерто.
В плане оказалось еще кое-что, что-то
любопытное. В наружной стене дворца
значилась пустота, четко были обозначены
узкий проход и три каких-то клетушки. А
выход оттуда был намечен как раз за
поворотом коридора, где я однажды
отрывал доски в заколоченную комнату.
Я ругался, как никогда в жизни. Многих
неприятностей можно было бы избежать,
если б я тщательно простучал стены,
обшитые панелями. Но не поздно было и
сейчас. Я схватил свечу, взглянул на часы
(половина одиннадцатого) и быстро
побежал к своему коридору.
Стукаў я, напэўна, з палову гадзіны, пакуль
не натрапіў на месца, якое адказала на стук
гулкім водгукам, быццам я лупіў дно бочкі.
Я шукаў на панелі месца, за якое можна
ўзяцца і аддзерці яе ад астатніх, але
дарэмна. Пасля пабачыў у адным месцы
лёгкія драпіны, пакінутыя як быццам
нажом. Таму я дастаў сцізорык і пачаў
торкаць ім у ледзь прыкметныя шчыліны
між гэтай часткай панелі і астатнімі. Даволі
хутка мне ўдалося намацаць лязом нажа
нешта, што паддавалася. Я націснуў мацней
— нешта зарыпела, і пасля панель павольна
пачала паварочвацца вакол свайго цэнтра,
кажучы мне вузкую шчыліну. Я паглядзеў
на адваротны бок панелі ў тыя месцы, куды
торкаў лязом, — там была глухая дошка,
знутры панель адчыніць на калідор было
нельга. Я нават спусціўся быў уніз
прыступак на пятнаццаць, але дзверы за
спіною жаласна заспявалі, я пабег да іх і
якраз своечасова паспеў прытрымаць іх
нагою, каб яны не захлопнуліся. Не,
аставацца ў нейкай пацуковай нары аднаму,
з пагрозай прасядзець тут да другога
прышэсця, ды яшчэ з абгаркам свечкі —
гэта было глупствам.
Таму я пакінуў дзверы напаўзачыненымі,
паклаўшы ля восі ўласную хустку, а сам сеў
непадалёк на падлогу, паклаўшы на калені
рэвальвер. Свечку давялося загасіць, бо
святло яе магло спудзіць істоту, калі б яна
задумала вылезці з патаемнага ходу. І,
аднак, свечка за павароткай калідора, якая
гарэла ўсю ноч, хоць цьмяна, але асвятляла
калідор, ды і ў акно ліўся няпэўны шэры
водбліск.
Не ведаю, колькі я так праседзеў, уткнуўшы Не знаю, сколько я так просидел,
падбароддзе ў калені. Было каля уткнувшись подбородком в колени. Было
дванаццаці, калі раптам дрымота пачала около двенадцати, когда дремота начала
236
Стучал я, наверное, с полчаса, пока не
наткнулся на место, которое ответило на
мой стук гулким отзвуком, как будто я
стучал в дно бочки. Я искал на панели
место, за которое можно было бы
зацепиться и оторвать хотя бы часть ее, но
напрасно. Потом увидел легкие царапины,
оставленные чем-то острым. Поэтому я
достал складной нож и начал тыкать им в
едва заметные щели между панелями.
Довольно скоро мне удалось нащупать
лезвием ножа нечто поддающееся. Я нажал
сильнее — панель заскрипела и начала
медленно поворачиваться, образуя узкую
щель. Я посмотрел на обратную сторону
панели в том месте, куда тыкал ножом, там
была глухая доска, изнутри открыть лаз
было невозможно. Я даже спустился было
вниз, ступенек на пятнадцать, но дверь за
спиной жалобно заскрипела, я помчался
вверх и как раз вовремя успел придержать
ее ногой, чтоб не захлопнулась. Остаться в
какой-то крысиной норе одному, с угрозой
просидеть тут до второго пришествия, с
огарком свечи было глупостью.
Поэтому я оставил дверь полуоткрытой,
положил возле оси платок, а сам сел
неподалеку на пол с револьвером на
коленях. Свечу пришлось задуть, потому
что свет ее мог вспугнуть таинственное
существо, если бы оно вздумало вылезти из
тайника. Свеча, горевшая за поворотом
коридора всю ночь, хоть тускло, но
освещала его, да и в окно лился
неопределенный серый свет.
падаць на мяне, навальвацца цяжарам,
стуляць павекі. І я ўпарта дзюбаў носам, як
ні намагаўся змагацца са сном: даліся мне ў
знакі мінулыя бяссонныя ночы. У адзін з
момантаў прытомнасць адмовіла мне, і я
праваліўся кудысьці ў цёмную душную
бездань.
Вы спрабавалі калі-небудзь спаць седзячы,
прыціснуўшы спіну да мура або, лепей, да
дрэва? Паспрабуйце. Вы пераканаецеся,
што пачуццё падзення, якое вы часам
адчуваеце, лежачы пад цёплай коўдрай,
ёсць шостае пачуццё, што перайшло нам у
спадчыну ад продка нашага, малпы, што
яно было ёй неабходна, каб не ўпасці з
дрэва. І, седзячы ля дрэва, вы ў сне будзеце
падаць вельмі часта, і адкрываць вочы, і
зноў засынаць. І нарэшце дзіўныя сны
авалодаюць вашай душой, знікне мільён год
чалавечага існавання, і вам здасца, што пад
дрэвам дапатопны мамант ідзе на вадапой і
вочы пячорнага мядзведзя гараць з-пад
скалы.
Прыблізна ў такім настроі быў і я. Сны…
Сны… Мне здавалася, што я сяджу з
доўбняю на каленях недзе на дрэве і мне
страшна злезці, бо пада мною, па зямлі, ідзе
нейкі пітэкантрап. І ноч, і стогнуць ваўкі за
дрэвамі. У той самы момант я ўпаў і
раскрыў вочы.
Проста ў паўцемры рухалася паўз мяне
дзіўная істота. Зялёнае старадаўняе ўбранне
было ў пыле і павуцінні, галава, доўгая,
выцягнутая назад, як боб, задуменна
апушчана, павекі, як у жабы, ледзь не
закрывалі журботныя вочы, а рукі былі
апушчаны ўніз, і доўгія-доўгія пальцы іх
амаль даставалі да зямлі.
Малы Чалавек Балотных Ялін прамінуў Малый Человек Болотных Ялин прошел
237
наваливаться на меня, склеивать веки. Я
клевал носом, как ни старался бороться со
сном: давали знать минувшие бессонные
ночи. В одно из мгновений сознание
отказало мне, и я провалился в какую-то
темную, душную бездну.
Вы пробовали когда нибудь спать сидя,
прислонившись спиной к стене или дереву?
Попробуйте. Вы убедитесь, что ощущение
падения, которое временами испытываешь,
лежа под теплым одеялом, является шестым
чувством, доставшимся нам в наследство от
нашего предка — обезьяны: оно было
необходимо ей, чтоб не упасть с дерева. И,
сидя возле дерева, вы во сне будете падать
очень часто, просыпаясь и снова засыпая. И
наконец удивительные сны овладеют вашей
душой, исчезнет миллион лет человеческого
существования, и вам покажется, что под
деревом допотопный мамонт идет на
водопой и глаза пещерного медведя горят
из-под скалы.
Приблизительно в таком состоянии был и я.
Сны… Сны… Мне казалось, что я сижу на
дереве и мне страшно спуститься вниз,
потому что подо мной, по земле, крадется
какой-то питекантроп. И ночь, и стонут
волки за деревьями. В тот самый миг я
«упал» и открыл глаза.
В полумраке прямо передо мной двигалось
странное существо. Зеленая старомодная
одежда была в пыли и паутине, голова,
длинная, вытянутая, как бобовое зерно,
задумчиво опущена, веки, как у жабы, почти
закрывали грустные глаза, а руки были
опущены вниз, и длинные-длинные пальцы
почти касались пола.
мяне і праплыў далей, а я сачыў за ім з мимо и поплыл дальше, а я следил за ним с
рэвальверам. Будынак быў яму, відаць, револьвером. Он открыл окно, потом второе
добра знаёмы. Ён адчыніў акно, пасля и вылез наружу. Я высунул за ним голову и
другое, пасля вылез у адно. Я высунуў за ім увидел, что это существо с обезьяньей
галаву і пабачыў, што гэта істота з ловкостью идет по узкому, в три пальца,
малпячым спрытам ідзе па вузкім, у тры карнизу. По ходу дела он отщипнул с ветки
пальцы, карнізе. Ён амаль бег, як павук, з липы, касавшейся стены, несколько
нечалавечай жвавасцю. Па ходзе справы ён плодиков. Почавкал ими. Одной рукой он
адшчыкнуў з галіны ліпы, якая падыходзіла помогал себе двигаться. Потом снова пролез
да сцяны, некалькі плодзікаў. Пачамкаў іх. в коридор, закрыл окна и медленно
Адной рукой ён дапамагаў сабе рухацца. двинулся куда-то, страшный в своей
Пасля ён зноў пралез у калідор, зачыніў нечеловечности. Однажды мне
вокны і павольна рушыў кудысьці послышалось какое-то бормотание. Малый
калідорам, страшны ў сваёй нечалавечнасці. Человек хлопнул себя по лбу и пропал в
Аднойчы мне пачулася нейкае мармытанне, темноте, куда не доходил свет далекой
Малы Чалавек хлопнуў сябе па лбе і знік у свечи. Я поспешил за ним, потому что
цемры, куды не даставала святло далёкай боялся его исчезновения. Когда я очутился в
свечкі. Я хутка накіраваўся за істотай, бо темноте, то увидел два горящих глаза,
баяўся знікнення. Калі я апынуўся ў цемры, которые смотрели из угла с неизъяснимой
я пабачыў два ззяючых вокі, што глядзелі з угрозой.
кута з невымоўнай пагрозай.
Я кінуўся да яго, але яно застагнала цяжка і Я бросился к Малому Человеку, но он
пабрыло кудысь, хістаючыся на нагах. тяжело застонал и побрел куда-то, качаясь
Утаропіла на мяне свой позірк, пасварылася на тонких ножках. Обернувшись, вперил в
пальцам. меня свой взгляд, погрозил длинным
пальцем.
Аслупянеўшы на імгненне, я апамятаўся, Остолбенев на мгновение, я опомнился,
дагнаў Малога Чалавека і схапіў яго за догнал Малого Человека и схватил его за
плечы. І радасна страпянулася маё сэрца, бо плечи. И сердце мое радостно
гэта не была здань. встрепенулось, потому что это был не
призрак.
Калі я выцягнуў гэтую істоту на святло, яна Когда я выволок существо на свет, оно
торкнула сябе пальцам у рот і сказала ткнуло себе пальцем в рот и произнесло
няпэўным рыпячым голасам: скрипучим голосом:
— Гам-гам!… — Ам-ам!…
— Ты хто такі? — трасянуў я яго за плечы. — Ты кто такой? — встряхнул я его.
І Малы Чалавек, былая здань, адказаў И Малый Человек, бывший призрак,
завучана: ответил заученно:
— Я Базыль. Я Базыль. — Я Базыль. Я Базыль.
238
І раптам хітрасць, якая бывае і ў ідыётаў, И вдруг хитрость, которая бывает и у
асвяціла яго вочы: идиотов, осветила его глаза.
— Я вас… бачыў. Гы-гы! Я сядзеў пад — Я вас… видел. Гы-гы! Я сидел под
сталом… пад сталом, брат мяне карміў. А столом… под столом, брат меня кормил. А
вы раптам — шась! вы вдруг — шасть!
І зноў зачамкаў вялізным, да вушэй, ротам. И снова зачавкал огромным, до ушей, ртом.
Я зразумеў усё. Два мярзотнікі — кіраўнік Я понял все. Два негодяя, предводитель
дзікага палявання і Берман — дадумаліся, дикой охоты и Берман, преследуя одну и ту
уласна кажучы, да аднаго і таго ж самага. же цель — избавиться от Яновской, —
Берман, які ведаў, што ён з'яўляецца додумались, собственно, до одного и того
сваяком Яноўскай, прыехаў у Балотныя же. Берман, зная, что он является
Яліны і тут напаткаў план хадоў у мурах і родственником Яновской, приехал в
слухавак. Пасля гэтага ён таемна паехаў у Болотные Ялины и тут нашел план
горад і, кінуўшы маці на волю лёсу, прывёз слуховых каналов и ходов в стенах. После
сюды брата, які не таму ўнікаў людзей, што этого он тайно съездил в город и, бросив
любіў самоту. Брат проста быў мать на произвол судьбы, привез с собою
непапраўным ідыётам, і нездарма ў клубе брата, который избегал людей не потому,
здзівіліся яго дрэннаму выхаванню (Берман, что любил одиночество, — он просто был
вядома, прывёз у клуб не брата, а нейкага безнадежным идиотом. Недаром в клубе
захожага чалавека). Калі ён прывёз яго удивились его плохому воспитанию
сюды, ён змясціў яго ў сваім пакоі, (Берман, конечно, привез в клуб не брата, а
карыстаючыся тым, што да яго ніхто не какого-то случайного человека). В
заходзіў, і загадаў сядзець ціха. Пад час Болотных Ялинах Берман поселил брата в
аднаго з гадаванняў я і заспеў іх на месцы своей комнате, пользуясь тем, что к нему
злачынства. Малы Чалавек тады сядзеў пад никто не заходил, и приказал сидеть тихо.
сталом, і я мог бы схапіць яго, Во время одного из кормлений я и застал их.
працягнуўшы руку. Малый Человек сидел, оказывается, под
столом, и, протянув руку, я мог бы схватить
его.
Уначы Берман заводзіў яго ў хады, і той Ночью Берман заводил его в тайные ходы, и
крочыў па начных пераходах, абуджаючы ў тот вышагивал там, в результате чего в
слухаўках гукі, якія чулі жыхары дома. слуховых каналах рождались звуки,
которые слышали все жители дома.
Зрэдку яго выпускалі і ў калідор: у гэтым Изредка Берман выпускал Малого Человека
выпадку ён апранаў назнарок пашыты и в коридор: в этом случае он надевал на
стары ўбор, а Берман чакаў яго ля него специально сшитый старинный
адчыненых дзвярэй ходу, бо адчыніць іх костюм. Пока братец гулял, Берман ожидал
Малы Чалавек не мог. Сяды-тады яму его у открытой двери прохода, потому что

239
дазвалялі пагуляць і на свежым паветры. З
малпячым, а хутчэй з павучыным спрытам
ён бегаў па карнізах будынка, глядзеў у
асветленыя вокны і, у выпадку трывогі,
маланкава знікаў за шматлікімі кутамі
будынка.
Яму тым лягчэй было гэта рабіць, што ў яго
пячорным мазгу зусім адсутнічаў інстынкт
самазахавання. Ён ішоў па гэтым карнізе
так раўнадушна, як мы часам,
забаўляючыся, ідзём па чыгуначнай рэйцы.
Пад час адной такой пагулянкі і адбылося
яго спатканне са мною. Што ж здарылася
пасля? «Лікол» даслаў мне ліст, у якім, каб
выбавіць мяне з хаты, рэкнуў здуру, што
ведае штосьці пра Малога Чалавека.
Берман, які апошні час сачыў за мною,
прачытаў ліст і пайшоў на месца сустрэчы,
каб неяк дамовіцца з невядомым. Там яго
палічылі за мяне, і адбылася трагедыя,
познім сведкам якой я быў.
А карла сядзеў усе гэтыя дні ў хадах, не
маючы змогі вылезці, і зусім заслаб з
голаду. Каб я не адчыніў дзверы — ён,
напэўна, памёр бы, так і не здагадаўшыся,
чаму пакінуў яго той, што заўжды яго
гадаваў і песціў.
Што мне было рабіць з ім? Няшчасны малы
ідыёт не быў вінен у тым, што яго стварылі
такім на свет. Тут ён і выбывае з нашага
апавядання. Я нагадаваў яго, абвясціў
Яноўскай аб канчыне аднаго з прывідаў,
якія насялялі палац Балотных Ялін, і
наступнага дня адаслаў яго ў павятовую
бальніцу для вар'ятаў.
І ўпершыню гэтым вечарам я бачыў, што И
240
открыть ее Малый Человек не мог. Иногда
ему разрешалось погулять и на свежем
воздухе. С обезьяньей, а скорее с паучьей
ловкостью он бегал по карнизам здания,
заглядывал в окна и, в случае тревоги,
молниеносно исчезал за многочисленными
углами дворца.
Проделывать все это Малому Человеку
было легче легкого, потому что в его
пещерном мозгу напрочь отсутствовал
инстинкт самосохранения. Он шел по
карнизу так спокойно, как мы иногда,
забавляясь, идем по рельсу.
Во время такой прогулки и произошла его
встреча со мной. Что же случилось потом?
Ликол прислал мне письмо, в котором, чтоб
вызвать из дома, сдуру брякнул, что
располагает сведениями о Малом Человеке.
Берман, который в последнее время следил
за мной, прочитал письмо и поспешил на
место встречи, чтобы как-то договориться с
автором письма. Там его приняли за меня, и
произошла трагедия, запоздалым
свидетелем которой я стал.
А карлик сидел все эти дни в ходах, не имея
сил оттуда выбраться, и совсем ослаб от
голода. Если б я не открыл дверь, он,
наверное, умер бы, так и не догадавшись,
почему оставил его тот, кто всегда кормил и
ласкал.
Что мне было с ним делать? Несчастный не
был виновен в том, что таким появился на
свет. Тут он исчезает из нашего рассказа. Я
накормил его, объявил Яновской о кончине
одного из призраков, населявших дворец, и
на следующий день отослал его в уездную
больницу для умалишенных.
впервые я увидел, что надежда
надзея загарэлася ў вачах гаспадыні затеплилась в глазах хозяйки Болотных
Балотных Ялін цёплым, пакуль што яшчэ Ялин нежным, пока еще слабым огоньком.
слабым агеньчыкам.

РАЗДЗЕЛ СЕМНАЦЦАТЫ Глава семнадцатая

— Ты, Рыгор? — Ты, Рыгор?

— Я, Андрусь. Праўдзівей, мы. — Я, Андрусь. Точнее, мы.
Я працягнуў Рыгору руку. Гэта ноч, пасля Я протянул Рыгору руку. Эта ночь была
той, у якую я спаймаў Малога Чалавека, первой за все последнее время безоблачной
была першай за ўвесь час бясхмарнай и лунной. Полная луна заливала торфяные
месячнай ноччу. Поўны месяц заліваў болота, пустоши, парк Болотных Ялин
тарфяныя балоты, пусткі, парк Балотных голубым серебром и далеко-далеко блестела
Ялін блакітным срэбрам і далёка-далёка в окошке какой-то одинокой хаты. Ночью
блішчаў у акенцы нейкай самотнай хаты. похолодало, и сейчас болота «потели»,
Ноччу пахаладзела, і зараз балоты «пацелі», рождая в лощинах пряди белого
нараджаючы ў ямінках касмылі белых подвижного тумана.
рухлівых туманоў.
Рыгор выступіў з-за хмызоў, якія ляжалі ля Рыгор выступил из-за кустов, росших у
паваленай агароджы, а за ім з'явіліся з поваленной ограды, а за ним из темноты
цемры людзі, чалавек дванаццаць. появились люди, человек двенадцать.
То былі мужыкі. Усе ў кажухах мехам То были мужики. Все в кожухах,
наверх, у аднолькавых белых магерках, з вывернутых наизнанку, в одинаковых белых
аднолькавымі чырвонымі лапамі. магерках.
І ўсе яны ў месячным святле былі на адзін И все они при лунном свете были на одно
твар: як быццам сама гэта зямля адначасова лицо: словно сама земля одновременно
нарадзіла іх. У двух я пабачыў доўгія породила их. У двоих я увидел длинные
стрэльбы, як у Рыгора, адзін трымаў у руках ружья, как у Рыгора, третий держал в руке
пулгак, астатнія былі ўзброены доўгімі пистолет, остальные были вооружены
рацішчамі і віламі, а адзін нават простай рогатинами и вилами, а у одного была
дубінай. обыкновенная дубина.
— Гэта хто? — здзіўлена спытаў я. — Кто это? — удивленно спросил я.
— Мужыкі, — нутром прагудзеў Рыгор. — — Мужики, — нутром прогудел Рыгор. —
Хопіць цярпець. Два тыдні таму дзікае Хватит терпеть. Два дня назад дикая охота
паляванне затаптала на верасовай пустцы затоптала на вересковой пустоши брата вот
брата вось гэтага мужыка. Міхалам яго этого мужика. Михалом его зовут.
241
завуць.
Міхал сапраўды нагадваў «Міхала — бурага
дзедзіна». Глыбокія маленькія вочкі, скулы
шырокія, рукі і ногі — не горш як у
Дубатоўка. Вочы яго былі чырвонымі і
апухлымі, рукі так сціснулі вілы, што аж
суглобы пальцаў сталі белымі. Глядзеў ён
змрочна і пахмура, але разумна.
— Хопіць, — зноў сказаў Рыгор. — Зараз
нам толькі паміраць і засталося. А паміраць
мы не хочам. І ты, Беларэцкі, калі што-
небудзь заўважыш, маўчы. Гэта справа
наша. І Бог дазваляе на канакрада — усім
мірам. Сёння мы іх адвучым не толькі
людзей таптаць, але і хлеб есці.
— Гэта ўсе?
— Не, — сказаў мой наваз'яўлены Чортаў
Бацька, — гэтыя, на чале з Міхалам,
застануцца тут, пад тваёй рукою. А мае
чакаюць ля балота, што акружае Яноўскую
пушчу, ля Ведзьмаковай ступы. Там яшчэ
два дзесяткі. Калі яны пойдуць там — мы іх
сустрэнем, калі яны пойдуць невядомай
нам, іншай дарогай — сустрэнеце вы. Мы
трымаем пад увагай пушчу, Халодную
лагчыну і пусткі, што поруч. Вы —
Балотныя Яліны. Сустрэча, калі што такое,
у Халоднай лагчыне. Калі спатрэбіцца
дапамога — дасылайце чалавека.
І Рыгор знік у цемры.
Мы зрабілі засаду. Я загадаў шасці
мужыкам размясціцца паабапал дарогі ля
самай паваленай агароджы, тром — трохі
далей. Атрымаўся мяшок, або, лепей, нерат.
Трое павінны былі, у выпадку чаго,
перагарадзіць паляванню шлях
адступлення. Сам я стаў за вялікім дрэвам
ля самай сцежкі.
242
Михал своим видом действительного
напоминал «бурого пана» — медведя.
Глубокие маленькие глазки, широкие скулы,
руки и ноги — почище, чем у Дубатовка.
Глаза были красные и опухшие, а руки так
сжимали ружье, что даже суставы пальцев
побелели. Взгляд был мрачный и хмурый,
но умный.
— Хватит, — повторил Рыгор. — Нам
теперь только помирать осталось. А
помирать не хочется. И ты, Белорецкий,
коли что будет не по тебе, молчи. Это дело
наше. И Бог дозволяет на конокрада — всем
миром. Сегодня мы их отучим не только
людей топтать, но и хлеб есть.
— Это все?
— Нет, — сказал мой новоявленный Чертов
Батька . — Эти, во главе с Михалом,
останутся тут, под твоей рукой. А мои
ожидают у болота, что окружает Яновскую
пущу, возле Ведьмаковой ступы. Там еще
два десятка. Если охота пойдет там — мы их
встренем, если они пойдут неведомой нам,
другой дорогой — встренете вы. Мы
смотрим за пущей, Холодной лощиной и
пустошами, которые рядом. Вы — за
Болотными Ялинами. Встреча, если что, в
Холодной лощине. Если понадобится
подмога — присылайте человека.
И Рыгор исчез во тьме.
Мы устроили засаду. Я дал указание шести
мужикам разместиться по обе стороны
дороги у поваленной ограды, троим —
немного подальше. Получился мешок, или,
точнее, мережа. Трое должны были в случае
чего преградить охоте путь к отступлению.
Я стал за большим деревом у самой
тропинки.
Я забыўся яшчэ сказаць, што на кожнага з Я забыл еще сказать, что на каждого из нас
нас было па тры паходні. Дастаткова было, было по три факела. Вполне достаточно,
каб асвятліць, у выпадку патрэбы, усё. чтобы в случае необходимости осветить все
вокруг.
Мае людзі ў шкурах як ляглі, так і зрасліся з Мои люди в кожухах как легли, так и
зямлёю, нельга было адрозніць іх ад срослись с землей, их нельзя было отличить
звычайных купін, а шэрая аўчына злівалася от кочек, серая овчина сливалась с
з шэрай, забітай восенню, травой. пожухлой, убитой осенью травой.
Так мы ляжалі даволі доўга. Месяц плыў Так мы ждали довольно долго. Луна плыла
над балотамі, мільгацелі там нейкія над болотами, изредка мелькали там какие-
блакітныя іскры, туман то сплываў у то голубые искры, туман то сбивался в
суцэльную, каню па калена, смугу, то зноў сплошную, низкую, коню по колено,
распаўзаўся. пелену, то расползался снова.
Яны з'явіліся, як заўжды, нечакана. Два Они появились, как всегда, неожиданно.
дзесяткі туманных коннікаў на туманных Два десятка туманных всадников на
конях. Бязгучна і грозна насоўваліся яны. туманных конях. Бесшумно и грозно
Не звінелі цуглі, не чуць было чалавечых надвигались они. Не звенели удила, не
галасоў. Бязлюдная маса рухалася да нас. слышно было человеческих голосов.
Развяваліся доўгія валасы і плашчы. Беззвучная масса двигалась на нас.
Паляванне імчала. Развевались длинные волосы и плащи.
Охота мчалась.
А наперадзе, як раней, скакаў кароль Стах, А впереди, как и прежде, надвинув шляпу
прыкрыўшы капелюхом твар. Мы чакалі, на лицо, скакал король Стах. Мы ожидали,
што яны прылятуць, як вецер, але крокаў за что они прилетят, как ветер, но шагов за сто
сто яны… спешыліся, павазіліся ля конскіх они… спешились, повозились возле ног
ног, і, калі паехалі пасля гэтага, паехалі коней, и, когда двинулись вновь, до нас
павольным крокам, да нас даляцеў зусім долетел совсем неожиданный после тишины
нечаканы пасля маўчання ляск капытоў. грохот копыт.
Павольна набліжаліся яны. Вось мінулі Медленно приближались они. Вот миновали
дрыгву, вось пад'ехалі да агароджы, вось трясину, вот подъехали к ограде, вот
мінулі яе. Кароль Стах ехаў проста на мяне, миновали ее. Король Стах ехал прямо на
і я пабачыў, што твар яго белы, як крэйда. меня, и я увидел, что лицо его белое, как
мел.
Вось ён амаль ля майго дрэва. Я ступіў з-за Вот он почти у моего дерева. Я шагнул
яго і ўзяў каня за аброць. Адначасова левай вперед, взял коня за уздечку. Одновременно
рукою, у якой акрамя рэвальвера быў у левой рукой, в которой, кроме револьвера,
мяне стэк, я пасунуў ягоны капялюх на был зажат стек, я сдвинул шляпу ему на
патыліцу. затылок.
Трупна-бледны, глядзеў на мяне вялікімі Трупно-бледное лицо Вороны смотрело на
243
мёртвымі вачыма твар Вароны. Ад меня большими мертвыми глазами. От
нечаканасці ён, напэўна, не ведаў, што неожиданности он, наверное, не знал, что
рабіць, але затое я добра ведаў гэта. делать, но зато я хорошо знал это.
— Дык гэта вы кароль Стах? — спытаў я — Так это вы — король Стах? — спросил я
ціха. І перацягнуў яго стэкам па твары. тихо и ударил стеком его по лицу.
Конь Вароны стаў дыбкі і кінуўся ад мяне ў Конь Вороны встал на дыбы и кинулся от
натоўп. меня в кучу всадников.
У той самы момант грымнулі стрэльбы В то же мгновение грохнули ружья засады,
засады, і ўсё закруцілася ў шалёным моры вспыхнули факелы и все закружилось в
агню. Уставалі дыбкі коні, падалі коннікі, бешеном море огня. Вставали на дыбы кони,
хтосьці нема крычаў. Я запамятаў толькі падали всадники, кто-то кричал истошным
твар Міхала, які хладнакроўна цэліўся з голосом. Я запомнил только лицо Михала,
доўгай стрэльбы. Сноп агню вырваўся з яе. который хладнокровно целился. Сноп огня
Потым праплыў перада мною твар вырвался из длинного ружья. Потом передо
скуластага хлопца з доўгімі касмылямі мной проплыло скуластое лицо хлопца с
валасоў, што падалі на лоб. Хлопец гэты длинными прядями волос, падавшими на
працаваў віламі, як на таку, пасля ўзняў іх і лоб. Хлопец работал вилами, как на току,
з жахлівай сілай усадзіў у жывот каня, што потом поднял их и со страшной силой
стаў на дыбкі. Коннік, конь і хлопец упалі всадил в брюхо вздыбившегося коня.
разам. А я стаяў і, нягледзячы на тое, што Всадник, конь и хлопец упали вместе. А я
стрэлы нарэшце загучалі і з іхняга боку, стоял и, несмотря на то что выстрелы
што кулі пасвіствалі ля маёй галавы, на раздавались уже и со стороны охоты, что
выбар страляў па конніках, што мітусіліся ў пули посвистывали у моей головы, на выбор
нашым коле. Ззаду іх таксама палівалі стрелял по всадникам, что суетились вокруг.
агнём. Сзади их тоже поливали огнем.
— Браткі, нам здрадзілі! — Братки, измена!…
— Даскакаліся! — Доскакались!…
— Ратуйце! — Спасите!…
— Божа! Божухна! — Боже! Боже!…
На тварах гэтых бандзюкоў я пабачыў жах, і На лицах этих бандитов я увидел ужас, и
радасць помсты авалодала мною. Ім трэба радость мести овладела мной. Им следовало
было думаць раней пра тое, што адплата думать раньше о том, что придет расплата.
прыходзіць. Я бачыў, як чалавек з дубінай Я видел, как мужик с дубиной ворвался в
удзёрся ў сярэдзіну коннага натоўпу і біў гущу схватки и бил ею наотмашь. Вся
ёю наводмаш. Уся застарэлая ярасць, усё застарелая ярость, все долготерпение сейчас
доўгацярпенне зараз выбухнула прыпадкам взорвались припадком неслыханной страсти
нечуванага запалу, баявой смеласці. и боевой смелости. Кто-то рывком стащил с
Хтосьці рыўцом сцягнуў з сядла аднаго з седла одного из охотников, и конь волочил

244
паляўнічых, і конь пацягнуў яго галавою па его головой по корням.
карэннях.
Праз дзесяць хвілін усё было скончана. Через десять минут все было, по сути,
Коні без седакоў працягла гігаталі, кончено. Кони без седоков протяжно ржали,
пехцярамі ляжалі на зямлі забітыя і как снопы, лежали на земле убитые и
параненыя. Толькі Варона, як д'ябал, раненые. Только Ворона, как дьявол,
круціўся сярод мужыкоў, адбіваючыся вертелся среди мужиков, отбиваясь мечом.
мячом. Рэвальвер ён заціснуў у зубах. Біў Револьвер зажал в зубах. Дрался он очень
ён вельмі добра. Пасля пабачыў у натоўпе здорово. Потом увидел меня. Лицо его
мяне. Твар яго перакрывіўся такой жахлівай перекосилось от такой страшной ненависти,
нянавісцю, што нават зараз я памятаю яго і что даже теперь я помню его, а иногда вижу
часам бачу ў сне. во сне.
Стаптаўшы канём аднаго з сялян, ён схапіў Затоптав конем одного из крестьян, он
рэвальвер: схватил револьвер.
— Трымайся, падла! Адняў яе! Табе — Держись, подлец! Отнял ее! Тебе тоже не
таксама не мілавацца! миловаться!
Селянін з доўгімі вусамі пацягнуў яго за Крестьянин с длинными усами дернул его за
нагу з каня. І толькі таму я не ўпаў на ногу, и только поэтому я не рухнул с
зямлю з дзіркай у чэрапе. Варона зразумеў, дыркой в черепе. Ворона понял, что его
што яго зараз сцягнуць з каня, і стрэлам ва сейчас стащат с коня, и выстрелом в упор
ўпор паклаў на месцы даўгавусага. уложил длинноусого.
І тады я, паспеўшы ўставіць новыя патроны, И тогда я, успев вставить новые патроны,
высадзіў у яго ўсе шэсць куль. Варона всадил в него все шесть пуль. Ворона,
хітнуўся ў сядле, хапаючыся рукамі за хватаясь руками за воздух, качнулся в седле,
паветра, але ўсё ж павараціў каня, збіў на но все же повернул коня, сбил наземь
зямлю скуластага хлопца і памчаў у скуластого хлопца и помчал в направлении
напрамку да балот. Ён усё хапаўся рукамі за болот. Он все время хватался руками за
паветра, але яшчэ сядзеў у сядле і разам з воздух, но еще держался в седле и вместе с
сядлом (відаць, лопнула папруга) з'язджаў ним (видимо, лопнула подпруга) съезжал
набок, пакуль не павіс паралельна зямлі. набок, пока не повис над землей. Конь
Конь збочыў, і галава Вароны з маху свернул, и голова Вороны с размаху
ўдарылася аб каменны слуп агароджы. ударилась о каменный столб ограды.
Брызнули мозги.
Варона з'ехаў з сядла і гопнуўся аб зямлю, Ворона вылетел из седла, ударился о землю
застаўся ляжаць на ёй нерухомы, мёртвы. и остался лежать неподвижный, мертвый.
Разгром быў поўны. Страшнае дзікае Разгром был полный. Страшная дикая охота
паляванне ляжала на зямлі, разбітае рукамі была повержена руками обычных мужиков
звычайных мужыкоў у першы ж дзень, калі в первый же день, когда они немножко
яны трошкі паднатужыліся і паверылі сваім поднатужились и поверили, что даже против
245
прымхлівым мазгам, паверылі, што нават призраков можно подняться с вилами.
супраць зданяў можна ўстаць з віламі ў
руках.
Я прайшоў па месцы бойкі. Коней сяляне
зводзілі ўбок. Гэта былі сапраўдныя
палескія дрыкганты, парода, ад якой зараз
нічога не засталося. Усе ў палосах і плямах,
як рысі або леапарды, з белымі ноздрамі і
вачыма, якія адлівалі ў глыбіні чырвоным
агнём. Я ведаў, што гэтая парода
вызначаецца дзіўнай трывалай машыстай
інахаддзю і пад час намёту імчыць
вялізнымі скачкамі, як алень. Не дзіва, што
ў тумане мне такімі вялізнымі здаваліся
іхнія скачкі.
І яшчэ дзве разгадкі прыйшлі нечакана. Па-
першае, ля сядла кожнага паляўнічага віселі
чатыры глыбокія аўчынныя торбы, якія,
відаць, у выпадку патрэбы, можна было
надзець на ногі коням і завязаць ля бабак.
Крок рабіўся зусім бязгучны. Па-другое:
сярод трупаў і параненых я пабачыў на
зямлі тры чучалы, апранутыя так, як і
паляўнічыя, у старыя капелюхі з пер'ямі,
кабці, чугі, але прывязаныя вяроўкамі да
сядла. Людзей у Вароны, відаць, не хапала.
Але і нашы страты былі значныя. Мы ніколі
не перамаглі б гэтай банды
прафесіянальных ваякаў, каб не
нечаканасць нашага нападу. Але нават і з
гэтым атрымалася дрэнна: мужыкі ваяваць
зусім не ўмелі. Скуласты хлопец, якога збіў
канём Варона, ляжаў на зямлі з разбітай
галавою. У даўгавусага мужыка дзірка ад
кулі цямнела проста ў сярэдзіне лба.
Мужык з дубінай, што ўдзёрся ў сярэдзіну
між коннікаў, ляжаў на зямлі і стрыг нагамі,
як нажніцамі: адыходзіў. Параненых было ў
два разы больш. Я таксама атрымаў рану:
246
Я осмотрел поле битвы. Крестьяне отводили
коней в сторону. Это были настоящие
полесские дрыкганты, порода, от которой
теперь ничего не осталось. Все в полосах и
пятнах, как рыси или леопарды, с белыми
ноздрями и глазами, полыхавшими из
глубины красным огнем. Я знал, что эта
порода отличается удивительно машистой
иноходью и во время галопа мчит
огромными, оленьими прыжками. Не
удивительно, что в тумане их прыжки
казались такими большими.
И еще две разгадки пришли неожиданно.
Во-первых, у седла каждого охотника
висели четыре глубокие овчинные торбы,
которые в случае необходимости можно
было надеть коням на ноги и завязать у
бабок. Шаг становился совсем бесшумным.
Во-вторых, среди трупов и раненых я
увидел на земле три чучела, которые были
одеты так, как и охотники; на них были
шляпы с перьями, кабти, чуги, но они были
привязаны веревками к седлу. Людей у
Вороны, по-видимому, не хватало.
Однако и наши потери были значительны.
Мы никогда не победили бы этой банды
профессиональных убийц, если б не
внезапность нашего нападения. Но даже и
при этом результаты были скверные:
мужики воевать совсем не умели.
Скуластый хлопец, которого сбил конем
Ворона, лежал с размозженной головой. У
длинного мужика дыра от пули темнела
прямо посреди лба. Мужик с дубиной лежал
на земле и стриг ногами: отходил. Раненых
было в два раза больше. Я тоже получил
рану: пуля рикошетом щелкнула мне в
куля рыкашэтам шчоўкнула мне ў патыліцу. затылок.
Мы лаяліся. Міхал бінтаваў мне галаву, а я
крычаў, што гэта глупства. Між тым сярод
паляўнічых адшукалі аднаго і падвялі да
кастра, які мы расклалі. Перада мною стаяў
з вісячай, як бізун, рукою Марка Стахевіч,
той самы шляхцюк, размову якога з
Пацуком я падслухаў тады пад дрэвам. Ён
быў вельмі каларытны ў сваёй чузе
вішнёвага колеру, у маленькім капелюху, з
пустымі похвямі ад шаблі на баку.
— Ты, здаецца, пагражаў мужыкам,
Стахевіч? Ты памрэш, як гэтыя, —
спакойна сказаў я. — Але мы можам
адпусціць цябе, бо адзін ты няшкодны. Ты
паедзеш за межы яноўскага наваколля і
будзеш жыць. Мы адпусцім цябе тады, калі
ты раскажаш нам пра вашу дзейнасць.
Ён павагаўся, паглядзеў на жорсткія твары
мужыкоў, залітыя чырвоным сяйвом
вогнішча, на кажухі, на рукі, якія сціскалі
вілы, і зразумеў, што літасці тут чакаць
нельга. Вілы з усіх бакоў абкружалі яго,
датыкаючыся да цела.
— Гэта ўсё Дубатоўк, — сказаў ён панура.
— Палац Яноўскіх павінен быў перайсці да
Гарабурды, але Гарабурда вельмі
запазычыўся Дубатоўку. Ніхто пра гэта не
ведаў, акрамя нас, людзей Дубатоўка. Мы
пілі ў яго, і ён даваў нам грошы. А сам ён
марыў пра палац. Ён не жадаў нічога
прадаваць адтуль, хоць палац каштаваў
многа. Варона казаў, што, каб прадаць усе
рэчы адтуль па музеях, можна было б
атрымаць многа тысяч. Выпадак звёў іх з
Варонай. Варона не жадаў спачатку
забіваць Яноўскую, хоць яму і паказалі на
дзверы. Але пасля таго, як з'явіўся
247
Мы ругались: Михал бинтовал мне голову, а
я кричал, что это чепуха. Между тем среди
охотников отыскали одного живого и
подвели к разведенному костру. Передо
мной стоял с повисшей, как плеть, рукой
Марка Стахевич, тот самый шляхтич,
разговор которого с Пацуком я подслушал,
сидя на дереве. Он выглядел очень
колоритно в своей чуге вишневого цвета, в
маленькой шляпе, с пустыми сабельными
ножнами на боку.
— Ты, кажется, грозил мужикам, Стахевич?
Ты умрешь, как эти, — спокойно сказал я.
— Но мы можем отпустить тебя, потому что
один ты не страшен. Ты уедешь за пределы
яновской округи и будешь жить, если
расскажешь обо всех ваших пакостях.
Он поколебался, посмотрел на жесткие лица
мужиков, залитые багровым отсветом
костра, на кожухи, на руки, сжимавшие
вилы, и понял, что милости ждать не
приходится. Вилы со всех сторон окружали
его, дотрагиваясь до тела.
— Это все Дубатовк, — сказал он хмуро. —
Дворец Яновских должен был перейти
Гарабурде, по тот очень задолжал
Дубатовку. Никто об этом не знал, кроме
нас, людей Дубатовка. Мы пили у него, и он
давал нам деньги. А сам мечтал о дворце.
Он не хотел ничего продавать оттуда, хотя
дворец стоил много. Ворона говорил, что
если бы продать все вещи из дворца музеям,
то можно было б получить много тысяч.
Случай свел их с Вороной. Ворона не хотел
вначале убивать Яновскую, хотя она и
указала ему на дверь. Однако, после того
как появился Свецилович, согласился и он.
Свеціловіч, згадзіўся і ён. Казка пра дзікае
паляванне караля Стаха прыйшла
Дубатоўку да галавы яшчэ тры гады таму. У
Дубатоўка аднекуль ёсць прыхаваныя
грошы, хоць жыве ён назнарок бедна. Ён
наогул вельмі хітры, вельмі скрытны,
вельмі хлуслівы чалавек. Самага разумнага
абкруціць вакол пальца, такім мядзведзем
прыкінецца, што далей няма куды. І вось ён
паехаў да самай лепшай у нашай краіне
стайні, да збяднелага за апошнія гады пана,
і купіў усіх дрыкгантаў, а пасля перавёў іх
да Яноўскай пушчы, дзе мы пабудавалі
сховішча і стайню. Усіх здзіўляла, як гэта
мы можам імчаць па дрыгве, дзе і кроку
ступіць нельга. А ніхто не ведае, як мы
плазавалі па Волатнай прорве, шукаючы
патаемных сцежак. І адшукалі. І вывучылі. І
імчалі па мясцінах, дзе сцежка была на
локаць пад тванню, а з бакоў бездань. І, да
таго ж, гэтыя коні — цуд! Яны бягуць на
голас Дубатоўка, як сабакі. Яны чуюць
багну і, калі трэба, робяць над месцамі, дзе
сцежка перарываецца, вялізныя скачкі. І
яшчэ: мы заўжды выязджалі на паляванне
толькі ўночы, калі туман паўзе па зямлі. І
ўсе таму лічылі нас прывідамі. А мы яшчэ і
маўчалі заўжды. Гэта была рызыка. Але
што ж нам было рабіць, падыхаць з голаду
на чвэрці валокі? А Дубатоўк плаціў. І, да
таго ж, мы не толькі даводзілі гэтым да
вар'яцтва або смерці Яноўскую, мы яшчэ і
вучылі нахабных хлопцаў, каб ведалі жах
божы і не думалі пра сябе занадта многа.
Дубатоўк праз Гарабурду прымусіў тады
Кульшу выклікаць да сябе дзяўчыну, бо
ведаў — бацька занепакоіцца. І мы
падлавілі Рамана, перастрэлі яго. Ух, і гонка
гэта была!… Уцякаў, як чорт… Але яго
конь зламаў нагу.
248
Сказка про дикую охоту короля Стаха
пришла на ум Дубатовку еще три года
назад. У Дубатовка откуда-то имеются
припрятанные деньги, хотя живет он как бы
бедно. Он вообще очень хитрый, лживый и
скрытный человек. Самого умного сумеет
обвести вокруг пальца, таким медведем
прикинется, что дальше некуда. И вот он
поехал на самый лучший конный завод, к
обедневшему за последние годы помещику
и купил всех дрыкгантов, а потом перевел
их в Яновскую пущу, где мы построили
убежище и конюшню. Всех удивляло, как
мы можем мчать по трясине, где и шага
ступить нельзя. А никто не знает, сколько
мы поползали по Волотовой прорве в
поисках потайных стежек. И отыскали. И
изучили. И выучили коней. А потом мчали
по местам, где стежка была по локоть под
трясиной, а по бокам — непроходимая топь.
И к тому же эти кони — чудо! Они бегут на
голос Дубатовка, как собаки. Они чуют
трясину и, когда стежка прерывается,
делают огромные прыжки. И еще: мы всегда
выезжали на охоту только ночью, когда
туман ползет по земле. И потому все
считали нас призраками. А мы еще и
молчали всегда. Это был риск. Однако что
нам было делать: подыхать с голода на
четверти волоки? А Дубатовк платил. И к
тому же мы не только доводили до
помешательства или смерти Яновскую, мы
еще и учили нахальных холопов, чтобы
знали страх божий и не мнили о себе
слишком много. Дубатовк через Гарабурду
заставил Кульшу пригласить к себе девочку,
потому что знал — отец забеспокоится. И
мы поймали Романа, встретили,
перехватили его. Ух и гонка была!…
Удирал, как черт… Но его конь сломал

— Мы ведаем гэта, — з'едліва сказаў я. —
Між іншым, Раман выдаў вас з галавою
менавіта пасля смерці, хоць вы ягоным
крыкам і не верылі. Не верылі яшчэ два дні
таму, калі размаўлялі з Пацуком пасля
забойства Бермана.
У Стахевіча аж сківіца адвалілася. Я ўладна У Стахевича от удивления отвалилась
загадаў яму распавядаць далей.
— Мы навялі жах на ўсё наваколле.
Найміты згаджаліся на тую цану, якую
даваў гаспадар. Мы сталі лепей жыць. А
Яноўскую давялі да роспачы. І тут з'явіўся
ты, Беларэцкі. Дубатоўк прывёз тады
партрэт Рамана Старога нездарма. Каб не
ты, яна была б вар'яткай праз тыдзень пасля
гэтага. І тут пан Рыгор пабачыў, што
памыліўся. Яна была вясёлай. Ты ўвесь час
танцаваў з ёю. Дубатоўк назнарок запрасіў
цябе, калі перадавалі справы апекі, каб ты
пераканаўся, што яна бедная. Ён добра
ўпраўляў маёнткам — гэта ж быў ягоны
будучы маёнтак. Але беднасць Яноўскай на
цябе не падзейнічала, і цябе вырашылі
прыбраць.
— Між іншым, — сказаў я, — я ніколі не — Кстати, — сказал я, — я никогда не
думаў ажаніцца з ёю. намеревался на ней жениться.
Стахевіч невымоўна здзівіўся.
— Але нічога. Ты ўсё адно перашкаджаў
нам. Яна аджыла з табою. Між іншым,
Дубатоўк сапраўды любіў Яноўскую. Яму
шкада было яе знішчаць,і каб магчыма
было абысціся без гэтага, ахвотна згадзіўся
б. І цябе ён паважаў. Казаў нам заўжды, што
ты сапраўдны чалавек, шкада толькі, што не
згодзішся быць з намі. Тады, на баль,
Дубатоўк прывёз Яноўскай стары ўбор, бо
ён тых, хто не звык да яго, робіць
249
ногу.
— Мы знаем это, — язвительно заметил я.
— Между прочим, Роман выдал вас с
головой именно после смерти, хотя вы его
крикам и не верили. Не верили еще
несколько дней назад, когда разговаривали с
Пацуком после убийства Бермана.
челюсть. Я приказал ему рассказывать
дальше.
— Мы навели ужас на всю округу. Батраки
соглашались на ту цену, какую давал
хозяин. Мы зажили лучше. А Яновскую
довели до отчаяния. И тут появился ты,
Белорецкий. Дубатовк привез тогда Романа
Старого не случайно. Если б не ты, она
лишилась бы рассудка через неделю. И тут
пан Рыгор увидел, что ошибся. Она была
весела. Ты все время танцевал с нею.
Дубатовк специально пригласил тебя, когда
передавали опекунские дела, чтобы ты
убедился, что она бедна. Он хорошо
управлял имением — ведь это было его
будущее имение. Но бедность Яновской на
тебя не подействовала, и тогда тебя решили
убрать.
Стахевич несказанно удивился.
— Ну да ладно. Ты все равно мешал нам.
Она ожила при тебе. Справедливости ради
следует сказать, что Дубатовк
действительно любил Яновскую. Ему было
жаль губить ее, и если б можно было
обойтись без этого, он охотно согласился
бы. И тебя он уважал. Говорил нам всегда,
что ты настоящий человек, жаль только, что
не согласишься быть с нами. Словом, наши
дела усложнились: нужно было убрать и
непрыгожым. І сам здзівіўся, так гэта тебя, и Свециловича, который имел право
нечакана добра атрымалася. Словам, наследства и любил Яновскую. Дубатовк
справы нашы ўскладніліся: трэба было пригласил тебя к себе, где Ворона должен
ўбраць і вас, і Свеціловіча, які меў права на был вызвать на дуэль. Он так тонко
спадчыну і кахаў Яноўскую. Дубатоўк разыграл все, что никто даже не подумал,
запрасіў вас да сябе, дзе Варона павінен что не он, а Дубатовк был зачинщиком, а
быў вызваць вас на дуэль. Ён так добра мы тем временем разглядывали тебя,
разыграў усё гэта, што ніхто не падумаў, потому что нам нужно было запомнить твое
што не ён, а Дубатоўк быў натхніцелем лицо.
справы, а мы тым часам разглядалі вас, бо
трэба было добра запомніць ваш твар.
— Далей, — кінуў я. — Дальше, — бросил я.
Стахевіч завагаўся, але Міхал торкнуў яму Стахевич заколебался, но Михал ткнул его
злёгку віламі ў месца, адкуль растуць ногі. вилами в место, откуда растут ноги. Марка
Марка паглядзеў вакол зацкаваным исподлобья огляделся вокруг.
позіркам спадылба.
— З дуэллю атрымалася глупства. Дубатоўк — С дуэлью вышла глупость. Дубатовк
падпойваў цябе, але ты не п'янеў. Ды яшчэ спаивал тебя, но ты не пьянел. Да еще
выявіўся такім спрытным, што паклаў оказался таким ловким, что уложил Ворону
Варону, і ён сапраўды павінен быў пяць в постель на целых пять дней.
дзён праляжаць у ложку.
— А як вы маглі адначасова быць у хаце і — А как вы тогда могли одновременно быть
гнацца тады за мною? в доме и гнаться за мной?
— За абсадай Дубатоўкавай хаты чакалі — За усадьбой Дубатовка ждали другие,
другія, навічкі. Мы думалі іх спачатку новички. Мы поначалу думали пустить их
пусціць па слядах Свеціловіча, калі цябе по следам Свециловича, если тебя убьют, но
заб'юць, але Свеціловіч сядзеў з намі да Свецилович сидел с нами до утра, а Ворона
наступнага дня, а Варона быў паранены. Іх был ранен. Их пустили за тобой. Дубатовк
пусцілі за табою. Дубатоўк дагэтуль не до сих пор не может простить себе, что по
можа дараваць сабе, што па тваіх слядах твоим следам пустили этих сопляков. Если б
пусцілі гэтых саплякоў. Каб не гэта — ты б не это — ты б ни за что не удрал бы. И к
ад нас не ўцёк нізавошта. І, да таго ж, мы тому же мы думали, что ты пойдешь по
думалі, што ты ішоў па дарозе, а ты рушыў дороге, а ты пошел пустошью да еще
пусткаю ды яшчэ прымусіў страціць час заставил охоту потратить целый час перед
перад балотнай лагчынай. Пакуль сабакі болотом. Пока собаки напали на след —
натрапілі на след — было ўжо запозна. І было уже поздно. Мы до сих пор не можем
дагэтуль мы не ведаем, як ты ўслізнуў тады понять, как ты сумел улизнуть тогда от нас,
ад нас, спрытняга! Але ведай, спаймалі б — ловкач. Но знай, поймали б — не
не пашчасціла б табе. поздоровилось бы.
250
— А чаму рог спяваў убаку? І яшчэ, дзе — А почему рог пел в стороне? И еще, где
гэтыя навічкі зараз? эти новички сейчас?
Стахевіч павагаўся: Стахевич неохотно продолжал:
— На паляўнічым розе граў адзін з нас, які — На охотничьем роге играл один из нас, он
ехаў нездалёк. А навічкі — вось яны, тут, ехал неподалеку. А новички — вот они,
ляжаць на зямлі. Нас было раней менш. І здесь, лежат на земле. Прежде нас было
мы вялі з сабой коней з пудзіламі ў сядле. А меньше. И мы вели с собой коней с
частка маладых пайшла да Халоднай чучелами в седлах. А часть молодых пошла
лагчыны Мы думалі, што ты там адзін, к Холодной ложбине. Мы полагали, что ты
разам са сваім Рыгорам, вартуеш. Але мы там один вместе со своим Рыгором
не спадзяваліся, што вас тут — армія. І вось караулишь. Но мы не думали, что вас тут —
дорага заплацілі за гэта. Вось яны ляжаць: армия. И дорого заплатили за это. Вот они
Пацук, Ян Стыровіч, Паўлюк Бабаед. І лежат: Пацук, Ян Стырович, Павлюк
нават Варона. Ты пазногця ягонага не Бабаед. И даже Ворона. Ты ногтя его не
варты. Разумны быў Варона, а таксама не стоишь. Умен был Ворона, а тоже не минул
мінуў божага суда. его Божий суд.
— Нашто вы падкінулі мне запіску пра тое, — Зачем вы подбросили мне записку о том,
што паляванне караля Стаха прыходзіць что «охота короля Стаха приходит ночью»?
уначы?
— Што ты, што ты, — захітаў Стахевіч — Что ты, что ты, — покачал головой
галавою, — здані не падкідваюць запісак. Стахевич, — привидения записок не
Мы на такую дурасць не пайшлі б. подбрасывают. Мы б на такую глупость не
пошли.
«Гэта, напэўна, Берман зрабіў», — падумаў «Это, наверное, сделал Берман», — подумал
я, а ўголас сказаў: я, а вслух сказал:
— А мяне гэтая запіска пераканала ў тым, — А меня эта записка убедила в том, что вы
што вы не здані, якраз у той момант, калі я не привидения, как раз в тот момент, когда я
пачынаў гэтаму верыць. Падзякуйце за гэта начинал этому верить. Поблагодарите
невядомаму дабрадзею, бо са зданямі я неизвестного благожелателя, потому что с
наўрад ці адважыўся б змагацца. привидениями я вряд ли бы отважился
бороться.
Стахевіч збялеў і, ледзь варушачы сківіцамі, Стахевич побледнел и, чуть шевеля губами,
кінуў: бросил:
— Гэтага чалавека мы б раздзёрлі на — Этого человека мы разорвали б на куски.
кавалкі. А вас я ненавіджу, нягледзячы на А тебя я ненавижу, несмотря на то, что не
тое, што не мая сіла. І я буду маўчаць. моя сила. И я буду молчать.
Рука Міхала схапіла палоннага ззаду за Рука Михала схватила пленника за шею и
шыю і націснула за вушамі. сдавила ее.
251
— Кажы. Іначай мы цябе тут…
— Добра. Ваша сіла… Радуйцеся,
хлопцы… А мы вас таксама правучылі.
Няхай хто даведаецца, куды галоўныя
крыкуны падзеліся з вёскі Яркі, якую пан
Антось Духвіца з зямлі сагнаў? Спытайце ў
каго, можа, і даведаецеся. Шкада, што
Дубатоўк не загадаў вас удзень
падсцерагчы і застрэліць. А гэта ж лёгка
было зрабіць, асабліва калі вы да Кульшаў
ішлі, Беларэцкі. І я вас нават бачыў тады.
Мы яшчэ тады зразумелі, што вы шворку на
нашу шыю згатавалі. Кульша старая, хоць і
вар'ятка, але магла пра нас нешта рэкнуць.
Яна пачала здагадвацца, што была нашай
зброяй у дзень забойства Рамана. Давялося
яе тады толькі аднойчы з'яўленнем дзікага
палявання настрашыць. Галава была слабая,
адразу вар'яткай стала.
Я аж кіпеў ад усіх тых агідных учынкаў, ад
усіх паскудстваў, пра якія распавядаў мне
гэты чалавек. Толькі тут бездань
шляхецкага падзення адкрылася мне. І я
згадзіўся з Рыгорам, што гэту пароду трэба
знішчыць, што яна пачала смярдзець на
ўвесь свет.
— Далей, паскуднік!…
— Калі мы даведаліся, што Рыгор згадзіўся
шукаць разам з вамі, мы зразумелі, што нам
будзе вельмі дрэнна. Тут я ўпершыню
пабачыў, як Дубатоўк спалохаўся. Ён аж
жоўты зрабіўся. Трэба, кажа, канчаць, і не
дзеля багацця, а дзеля ўласнай шкуры. І мы
з'явіліся тады да палаца.
— Хто гэта крычаў тады? — сурова спатаў — Кто это кричал тогда? — сурово спросил
я. я.
— Хто крычаў, таго больш няма. Вось ён — Кто кричал, того больше нет. Вот он
ляжыць… Пацук… лежит… Пацук…
Стахевіч відавочна пацяшаўся, распавядаў Стахевич
252
— Говори. Иначе мы тебя тут…
— Хрен с вами, ваша сила… Радуйтесь,
холопы… Но мы вас тоже проучили. Пусть
кто-нибудь попробует узнать, куда поделись
главные крикуны из деревни Ярки, которую
пан Антось Духвица с земли согнал?
Спрашивайте, у кого хотите. Жаль, что
Дубатовк не приказал подстеречь тебя днем
и пристрелить. А ведь это легко было
сделать, особенно когда ты к Кульшам шел,
Белорецкий. Я тебя видел. Мы еще тогда
поняли, что ты веревку на нашу шею
приготовил. Кульша старая, хотя и
помешанная, но могла про нас что-то
брякнуть. Она начала догадываться, что
была орудием в наших руках в день
убийства Романа. И пришлось ее однажды
постращать появлением дикой охоты.
Голова у нее слабая, сразу спятила.
Я кипел от мерзостей, о которых
рассказывал этот человек. Только теперь
мне открылась бездна шляхетского падения.
И я внутренне согласился с Рыгором, что
эту породу нужно уничтожить, что она
начала смердеть на весь свет.
— Продолжай, мразь!
— Когда мы узнали, что Рыгор согласился
искать вместе с тобой, мы поняли, что нам
придется туго. Тут я впервые увидел, как
Дубатовк испугался. Он даже пожелтел.
Нужно, говорит, кончать и не ради
богатства, а ради спасения собственной
шкуры. И мы явились к дворцу.
откровенно потешался,
пра ўсё з гонарам, хвацка і зухавата, з такім
заліхвацкім маладзецтвам, быццам вось-
вось «Баладу» Рубінштэйна заспявае, але я
добра бачыў, што ён баіцца, хоць добра
валодае сабою.
— Ды і я магу амаль так крычаць.
І ён закінуў галаву — жылы надуліся на яго
шыі — і пачаў забіраць то вышэй, то ніжэй.
Апошні раз я пачуў крык дзікага палявання:
нялюдскі, жахлівы, дэманскі.
— Раман! — рыдаў і галасіў голас. — — Роман! — рыдал и голосил он. — Роман!
Раман! Раман! Авой! Помста! Мы Роман! Авой! Месть! Мы придем! Роман в
адпачнём! Раман у дваццатым калене, последнем колене, выходи!
выходзь!
Голас яго пакаціўся над Волатавай прорвай
кудысьці далёка, пачаў пераклікацца з
рэхам, запоўніў сабою ўвесь абшар. У мяне
мароз пайшоў спіною.
І Стахевіч зарагатаў:
— Ты не выйшаў тады, Беларэцкі. Нічога,
на тваім месцы другі здох бы з жаху. Мы
спачатку падумалі, што ты спудзіўся, але на
другі дзень здарылася амаль непапраўнае.
Свеціловіч нарваўся на Варону, які ездзіў
для вярбоўкі новых паляўнічых і спазніўся.
І гэта было якраз ля сцежкі, што вядзе ў
пушчу, да нашай схованкі. А пасля мы
прасачылі, што ён сустрэўся з табою,
Беларэцкі, у лесе. І хоць ён не сказаў табе
гэтага пакуль што, мы разумелі — яму
нельга даць ані гадзіны жыцця. Палову
людзей накіравалі да трох хвояў. Дубатоўк
даслаў Свеціловічу ліст і выбавіў з хаты. А
пасля з паловаю людзей, з трыма старымі
хлопцамі і навічкамі, паехалі да Балотных
Ялін. Сам Дубатоўк спешыўся тады і
падкраўся да цябе ззаду. Але ты паспеў ужо
даць некалькі стрэлаў, і нашы
253
рассказывал обо всем с гонором, с таким
молодечеством, как будто вот-вот
«Балладу» Рубинштейна запоет, но я
хорошо видел, что он боится, хотя и владеет
собой.
— Да и я могу почти так же кричать.
И он закинул голову — вены вздулись у
него на шее — и начал выть, то понижая, то
повышая голос. Последний раз я услышал
крик дикой охоты: нечеловеческий,
страшный, демонский.
Голос его покатился над Волотовой прорвой
куда-то далеко, начал перекликаться с эхом,
заполнил собой весь простор. У меня мороз
прошел по спине.
А Стахевич захохотал.
— Ты не вышел тогда, Белорецкий. Ничего,
на твоем месте другой подох бы от ужаса.
Вначале мы подумали, что ты испугался, но
на другой день случилось почти
непоправимое. Свецилович нарвался на
Ворону, который ездил для вербовки новых
охотников и припозднился. И это было
аккурат возле стежки, что ведет в пущу, к
нашему тайнику. А потом мы проследили,
что он встретился с тобой, Белорецкий, в
лесу. И хотя он не сказал тогда тебе ничего
(это было видно по твоему поведению), мы
поняли — с ним надо кончать. Дубатовк
послал Свециловичу письмо и выманил из
дома. Половину людей направили к трем
соснам. А вторая половина — три старых
охотника и новички — поехала к Болотным
Ялинам. Сам Дубатовк спешился тогда и
подкрался к тебе сзади. Но ты успел уже
неабстраляныя кампаньёны кінуліся
ўцякаць. І яшчэ адно дзіва: ты наклаў у
патыліцу Дубатоўку і так даў яму, што ён
дагэтуль не сядае на каня, сядзіць дома.
Дома ён і сёння, так што ты сцеражыся,
хлоп. А цябе, Беларэцкі, ён добра тады
абкруціў. Ты і ачуняць не паспеў, а ўжо яго
падсаджваў на каня. Затое з Свеціловічам
нам пашанцавала. Варона дачакаўся яго,
спытаў коратка: «Адкрыў дзікіх
паляўнічых?» Той толькі плюнуў у бок
Вароны. Тады Варона стрэліў. І тут з'явіўся
ты, страляў па нас, аднаму прастрэліў руку.
А пасля ты пабіў станавога, а пасля цябе
выклікалі ў павет не без нашай дапамогі.
Ты, напэўна, не ведаеш, што цябе павінны
былі заарыштаваць, а пасля забіць па дарозе
«пры спробе ўцячы». Але ты быў занадта
спрытны, д'ябал, табе пашанцавала, і ліст
губернатара прымусіў суддзю адмовіцца
дапамагаць нам. Ён на каленях маліў
Дубатоўку, каб цябе хутчэй застрэлілі.
Дарэчы, Варона чакаў тады Свеціловіча пад
дрэвамі, страляў па ім і ўжыў такую
хітрасць, якой ты ніколі не адгадаеш.
— Чаму не, — раўнадушна сказаў я. —
Дубатоўк выдраў з часопіса ў Яноўскай
некалькі аркушаў, і з іх зрабілі клак. Вы
думалі, што я, калі выб'юся жывым з вашых
лап, грунтуючыся на гэтым, буду
падазраваць Бермана.
Скручаныя, падобныя на кіпцюры пальцы Скрюченными,
Стахевіча драпалі сабе грудзі. пальцами Стахевич царапал грудь.
— Д'ябал! — ледзь прахрыпеў ён. — Не
трэба было нам звязвацца з табою. Але хто
думаў? Вось яны, не думаючыя, ляжаць тут
зараз, як торбы з дзярмом, нінавошта не
вартыя.
Пасля зноў пачаў гаварыць:
254
сделать несколько выстрелов, и наши
необстрелянные компаньоны бросились
наутек. И еще диво: ты так накостылял
Дубатовку, что он до сих пор не может
ездить верхом, сидит дома. Он и сегодня
дома, так что берегитесь, хлопцы. А тебя,
Белорецкий, он хорошо тогда объегорил. Ты
и очухаться не успел, а уже подсаживал его
на коня. Зато со Свециловичем нам повезло.
Ворона дождался его, спросил: «Раскрыл
диких охотников?» Тот плюнул в сторону
Вороны. Ворона выстрелил. И тут появился
ты, стрелял в нас, одному прострелил руку.
А потом ты избил станового, и тебя
вызывали в уезд не без нашей помощи. Ты,
наверное, не знаешь, что тебя должны были
арестовать, а потом кокнуть по дороге. Но
ты, дьявол, оказался слишком ловким, тебе
повезло, и письмо губернатора заставило
судью отказаться помогать нам. Он на
коленях умолял Дубатовка, чтоб тебя
быстрее пристрелили. Кстати, когда Ворона
стрелял в Свециловича, он применил такую
хитрость, которой ты никогда не
разгадаешь.
— Почему же? — равнодушно сказал я. —
Дубатовк вырвал из журнала у Яновской
несколько листов, и из них сделали пыжи.
Вы думали, что если я вырвусь живым из
ваших лап, то на основании всего этого буду
подозревать Бермана.
похожими на когти
— Дьявол! — задыхаясь, прохрипел он. —
Не нужно было нам связываться с тобой. Но
кто мог подумать? Вот они, не думающие,
лежат сейчас здесь, как торбы с дерьмом.
Потом снова начал говорить:
— І вось яшчэ наша памылка. Глядзелі за
табою, а за хлопамі пакінулі глядзець, за
Рыгорам пакінулі. А яны дабраліся да нас,
да схованкі, да патаемных сцежак… І нават
ля крыжа Рамана табе пашанцавала, мы
забілі кураня, выпусціўшы цябе з лап. Забілі
на скаку, не спыняючыся. Кокнулі — і
далей. І пасля толькі пайшлі праверыць. І
нават тут нарваліся на цябе, як дурні. А
пасля знікнуў Гарабурда, і мы вырашылі не
вяртацца ў гэтую ноч дахаты, перш чым не
здабудзем цябе. Вось і здабылі…
— Хопіць, — сказаў я. — Слухаць брыдка. І
хоць ты варты пятлі — мы не знішчым
цябе. Мы далі слова. Пасля мы разбяромся
і, калі ты будзеш вельмі вінен, перадамо
цябе ў губернскі суд, а калі не — выпусцім.
Я не паспеў сказаць гэта, як Стахевіч
раптам адштурхнуў двух мужыкоў,
вырваўся і з надзвычайнай хуткасцю пабег
да коней. Вартавому ён даў нагою ў жывот,
ускінуў цела ў сядло і з месца ўзяў намётам.
На хаду ён павярнуўся і здзекліва крыкнуў:
— Чакай яшчэ губернскага суда! Я зараз да
Дубатоўка, ён на вас, хлопцы, усю шляхту
ваколіцы падыме. Вас тут на месцы
пакладуць. І табе, хамло сталічнае, не жыць,
і шалаве тваёй таксама. А ты, дурны Міхал,
ведай, гэта я твайго брата нядаўна стаптаў.
Тое самае і табе будзе.
Міхал павёў у паветры руляй доўгай
стрэльбы і, не цэлячыся, націснуў на спуск.
Стахевіч моўчкі, быццам так трэба было,
кульнуўся з сядла, абаранкам некалькі разоў
перавярнуўся на зямлі і заціх.
Міхал падышоў да яго, узяў за аброць каня і Михал подошел к нему, взял за уздечку
стрэліў Стахевічу проста ў лоб. Пасля ён коня и выстрелил Стахевичу прямо в лоб.
255
— И вот еще одна наша ошибка. Следили за
тобой, а за холопами и Рыгором перестали.
А они добрались к нам, к убежищу, к
потайным стежкам… И даже возле креста
Романа тебе повезло, мы убили цыпленка,
выпустив тебя из лап. Убили на скаку, не
останавливаясь. Кокнули — и дальше. И
лишь потом пошли проверить. И даже здесь
нарвались на тебя, как дураки. А потом
исчез Гарабурда, и мы решили не
возвращаться в эту ночь домой, пока не
добудем тебя. Вот и добыли…
— Довольно, — сказал я. — Слушать
противно. И хотя ты достоин петли — мы
не убьем тебя. Мы дали слово. Потом
разберемся и, если ты будешь очень
виноват, передадим тебя в губернский суд, а
если нет — отпустим.
Я не успел окончить, как Стахевич вдруг
оттолкнул двух мужиков, вырвался и с
необычайной быстротой побежал к коням.
Караульного ударил ногой в живот, вскинул
тело в седло и с места взял в намет. На ходу
он обернулся и крикнул издевательским
тоном:
— Жди еще губернского суда! Я к
Дубатовку, он на вас, быдло, всю шляхту
округи поднимет, всех на месте положит. И
тебе, хамло столичное, не жить, и шалаве
твоей. А ты, дурной Михал, знай — это я
твоего брата стоптал, то же и тебе будет!
Михал повел в воздухе дулом длинного
ружья и, не целясь, нажал на спуск.
Стахевич молча, как будто так и надо было,
кувыркнулся с седла, несколько раз
перевернулся на земле и затих.
сурова сказаў мне: Потом сурово сказал мне:
— Ідзі наперад, атаман. Няўчасна ты з імі — Иди вперед, атаман. Рановато ты с ними
добры стаў. Дабрыню прэч. Абыдзецца без добрым стал. Доброту — прочь. Обойдется
марцыпанаў цыганскае вяселле. Ідзі, мы без марципанов цыганская свадьба. Иди, мы
цябе дагонім. Ідзі па дарозе, да Халоднай тебя догоним. Иди по дороге к Холодной
лагчыны. І не павяртайся. лощине. И не оглядывайся.
Я пайшоў. І сапраўды, якое я меў права Я пошел. И в самом деле, какое я имел
міндальнічаць з імі. Каб гэты здраднік право миндальничать. Если бы этот бандит
дабраўся да Дубатоўка — яны б усё добрался до Дубатовка — они б всю округу
наваколле залілі крывёй. А Дубатоўка трэба залили кровью. А Дубатовка нужно быстрее
хутчэй узяць. Трэба ўзяць сёння ж уначы. брать. Нужно взять сегодня же ночью.
Ззаду пачуліся стогны і лямант. Там Сзади послышались стоны и вопли. Там
дабівалі параненых. Я паспрабаваў добивали раненых. Я хотел обернуться — и
павярнуцца — і не мог. Шчыпала ў глотцы. не мог. Щипало в глотке. Но разве они не
Але хіба яны не зрабілі б з намі яшчэ поступили бы с нами еще хуже?
горшага?
Дагналі яны мяне на палове дарогі да Мужики догнали меня на половине дороги к
лагчыны. Імчалі на дрыкгантах з віламі ў лощине. Мчали на дрыкгантах с вилами в
руках. руках.
— Сядай, атаман, — дабрадушна сказаў — Садись, атаман, — добродушно сказал
мне Міхал. — З гэтымі скончылі. А прорва- Михал, указывая на коня. — С этими
матухна не раскажа нікому. Вось як з імі… покончили. А прорва-матушка никому не
расскажет…
Я зусім спакойна адказаў: Я, как только мог спокойнее, ответил:
— Ну і добра. А зараз хутчэй да Рыгора. — Ну и ладно. А сейчас быстрее к Рыгору.
Пасля, разам з ім, пойдзем на дом Потом вместе с ним пойдем на дом
Дубатоўка. Дубатовка.
Мы дамчалі да лагчыны ў вокамгненне і Мы домчали до лощины в мгновение ока и
там таксама заспелі самы канец трагедыі. там застали самый конец той же трагедии.
Рыгор і два дзесяткі мужыкоў збіліся ў Рыгор сдержал слово, хотя с пойманными
лагчыне. Рыгор стрымаў слова, хоць са участниками охоты не расправились, как с
спайманымі ўдзельнікамі палявання не конокрадами, а просто убили. Перед
ўчынілі расправы, як з канакрадамі, а Рыгором лежал на спине последний из
проста забілі. Перад Рыгорам ляжаў на живых — совсем молоденький шляхтич. Я
спіне апошні з жывых: зусім маладзенькі бросился к ним. А тот, поняв по моей
шляхцюк. Я так і кінуўся да іх. А той, одежде, что я не крестьянин, вдруг
пазнаўшы па маёй вопратцы, што я не закричал:
селянін, раптам закрычаў:

256
— Матулька! Матулька! Мяне забіваюць! — Матулька! Матулька! Меня убивают.
— Рыгор, — узмаліўся я. — Не трэба, ён — Рыгор, — взмолился я, — не надо его
зусім яшчэ малады: убивать, он совсем еще молод.
І я ўчапіўся ў яго плячо, але тут мяне И я уцепился в его плечо, но тут меня
схапілі ззаду за рукі. схватили сзади за руки.
— Прэч! — гаркнуў Рыгор. — Бярыце яго! — Прочь! — гаркнул Рыгор. — Уведите его,
Боўдур! А яны дзяцей з Яркоў шкадавалі? этого оболтуса! А они детей из Ярков
Тыя з голаду здыхалі… з голаду! Чалавек шкодовали? Те с голоду сдыхали… с
есці, па-твойму, не мае права?! У яго голоду! Человек есть, по-твоему, не имеет
матулька! А ў нас матулек няма?! А ў права?! У него матулька! А у нас матулек
Міхалавага брата не было матулькі? А ў нема?! А у Михалового брата не было
цябе яе няма, што ты такі добры?! матульки? А у тебя ее нету, что ты такой
Слюнцяй! А ты ведаеш, што гэты вось добрый?! Слюнтяй! А ты знаешь, что этот
«хлопчык малады» сёння Сымона, вот «хлопчик молодой» сегодня Сымона,
Зосьчынага брата, застрэліў! Нічога, мы ім Зоськиного брата, застрелил?! Ничего, мы
зараз учынім, як у песні, «Ваўкалакаву им учиним, как в песне, «Вавкалакову ночь»
ноч». .
І Рыгор, павярнуўшыся, з сілаю ўсадзіў И Рыгор, повернувшись, с силой всадил
вілы ў тое, што ляжала на зямлі. вилы в то, что распростерлось на земле.
Я адышоў убок і сеў на кукішкі. Мяне Я отошел в сторону и присел на корточки.
пачало ванітаваць. І я не адразу пачуў, як Меня рвало, и я не сразу услышал, как
Рыгор, калі забітых пакідалі ўжо ў багну, Рыгор, когда убитых уже побросали в
падышоў і ўзяў мяне за плечы: трясину, подошел и взял меня за плечи:
— Дурань ты, дурань… Ты думаешь, мне — Дурень ты, дурень… Думаешь, мне не
не шкада? Сэрца крывёю абліваецца. Спаць жалко? Сердце кровью обливается. Спать
спакойна, здаецца, ніколі ў жыцці не змагу. спокойно, кажется, никогда в жизни не
Але цярпець дык цярпець, а калі пачалі ўжо смогу. Но терпеть так терпеть, а уж коли
— дык да канца. Каб ніводнага не пакінуць, начали, так до конца. Чтоб ни одного не
каб толькі мы адны, пад кругавой парукай, оставить, чтоб только мы одни, под
ведалі. «Малады»! Ты думаеш, не вырасце з круговой порукой, знали… «Молодой»! Ты
гэтага маладога стары гад? Вырасце. думаешь, из этого молодого не вырастет
Асабліва пры ўспамінах аб гэтай ночы. Так старый гад? Вырастет! Особенно при
будзе нашага брата, хлопа, шкадаваць, што воспоминаниях об этой ночи. Так будет
дзіву дасіся… Пусці яго — суд сюды нашего брата, холопа, «жалеть», что диву
з'едзецца. Мяне з табою — у пятлю. Міхала дашься. Отпусти его — сюда суд явится.
і астатніх — на катаргу. Крывёю наваколле Мне с тобой — в петлю, Михала и
зальюць, шмагаць будуць так, што мяса з остальных — на каторгу. Кровью округу
задніц шматкамі паляціць. зальют, так будут лупить, что мясо с задниц
шматками полетит.
257
— Я разумею, — адказаў я. — Трэба, каб — Я понимаю, — сказал я. — Нужно, чтоб
ніводны з іх не ўцёк. Я толькі што ни один из них не уцелел. Я вот
Свеціловіча ўспомніў. Трэба, браце, Свециловича вспомнил. Надо, брат,
падавацца да апошняга з жывых, да отправляться к последнему из живых, к
Дубатоўка. Дубатовку.
— Добра, — ласкава прабурчаў Рыгор. — — Добро, — ласково проворчал Рыгор. —
Вядзі. Веди.
І атрад рушыў за мною ў бок дома И отряд двинул за мной в сторону дома
Дубатоўка. Мы ляцелі намётам, і коні Дубатовка. Мы летели галопом, кони мчали
імчалі так, як быццам за намі гналіся ваўкі. так, будто за ними гнались волки. Месяц
Месяц цьмяна асвятляў нашу кавалькаду: тускло освещал нашу кавалькаду, кожухи
кажухі мужыкоў, вілы, змрочныя твары, мужиков, вилы, мрачные лица, чучела на
пудзілы на некаторых конях. Нам давялося некоторых конях. Нам пришлось огибать
агінаць балота вакол Яноўскай пушчы. Мы болото вокруг Яновской пущи. Дорога
даволі доўгі час марудзілі там, пакуль показалась мне довольно долгой, пока мы не
перада мною не ўзніклі верхавіны ліп ля увидели кроны лип возле дома Дубатовка.
дома Дубатоўка. Месяц заліваў іх Месяц заливал их мертвенным светом, и,
мярцвячым святлом, і, нягледзячы на позні несмотря на позднее время, в трех окнах
час, пад ліпамі міргалі тры ружовыя горел огонь.
агеньчыкі.
Я загадаў людзям спешыцца сажнях у Я приказал людям спешиться саженях в
пяцідзесяці ад дома і акружыць яго пятидесяти от дома и окружить его плотным
плотным колам. Паходні трымаць у руках і кольцом. Факелы держать наготове и по
быць гатовымі па сігналу запаліць іх. Загад сигналу зажечь их. Приказ выполнили
выканалі моўчкі. Сам я пералез праз молча. Сам я перелез через невысокий забор
нізенькую агароджу ў сад і пайшоў між и пошел между рядами почти уже голых
радамі амаль ужо голых яблынь, залітых яблонь, залитых мерцающим, неуверенным
мігатлівым святлом месяца. лунным светом.
— Хто з коньмі? — спытаў я ў Рыгора, які — Кто с конями? — спросил я у шедшего за
ішоў за мною. мной Рыгора.
— Хлопец адзін. Ён, у выпадку чаго, сігнал — Хлопец один. Он, в случае чего, подаст
нам дасць. Свішча надта ўжо добра. Проста нам сигнал. Вельми добре свистит. Прямо
салавей-разбойнік: коні на калені падаюць. соловей-разбойник: кони на колени падают.
Мы краліся далей, і боты нашы мякка Мы крались дальше, и сапоги наши мягко
ступалі па мокрай, ільснянай, як мак, зямлі. ступали по влажной земле. Я подошел к
Я падышоў да акна: Дубатоўк быў у пакоі і окну: Дубатовк нервно ходил из угла в угол
нервова хадзіў з кута ў кут, часта пазіраючы комнаты, часто поглядывая на стенные
на вісячы гадзіннік. часы.
Я ніколі не бачыў такога твару. Гэта быў Я не узнал его. Это был совершенно другой
258
другі Дубатоўк, і тут, сам-насам з сабою, Дубатовк и здесь, наедине с собой, конечно,
вядома, сапраўдны. Куды падзеліся настоящий. Куда девались доброта,
дабрыня, памяркоўнасць, ружовы твар сердечность и ласка, куда подевалось
каляднага дзеда. Гэты твар быў жоўты, з розовое, пышущее здоровьем и весельем
моцна апушчанымі кутамі рота, з рэзкімі лицо рождественского деда. У этого
зморшчынамі ля носа. Вочы запалі, глядзелі Дубатовка лицо было желтое, с резко
мёртва і змрочна. Я жахнуўся, пабачыўшы опущенными уголками рта, с резкими
яго, як жахаецца чалавек, які праспаў ноч у складками возле носа. Глаза запали,
ложку і толькі ранкам знайшоў у ім змяю, смотрели мертво и мрачно. Я ужаснулся,
якая залезла туды для цеплыні. увидев его, как ужасается человек, который
проспал ночь в кровати и лишь утром нашел
в ней змею, залезшую туда погреться.
«Як я мог быць такім бестурботным?» — з «Как я мог быть таким беспечным?» — с
жахам падумаў я. ужасом подумал я.
Не, з ім трэба было канчаць. Ён сам — Нет, с ним надо было кончать как можно
больш небяспечны, чым дзесяць дзікіх быстрее. Он один опаснее десяти диких
паляванняў. Добра, што я пазбавіў яго тады охот. Хорошо, что я во время драки лишил
на некаторы час магчымасці ездзіць верхам, его на какое-то время возможности ездить
іначай мы б не выкруціліся. Ён бы не верхом, иначе нам пришлось бы туго. Он бы
паехаў проста на кулі, ён бы не драбніў не попер прямо на пули, он бы не дробил
атрад, ён бы раздушыў нас з Рыгорам, як отряд — он раздавил бы нас с Рыгором, как
кацянят, капытамі сваіх коней, і зараз мы котят, копытами своих коней, и теперь мы
ляжалі б недзе на дне прорвы з выкалатымі лежали бы на дне прорвы с выколотыми
вачыма. глазами.
— Дасылай сюды, Рыгор, чалавек сем. Яны — Пришли сюда, Рыгор, человек семь.
будуць выбіваць дзверы тут, вы — з Пусть ломают дверь парадного входа, а я
параднага ўвахода, а я паспрабую ададраць попытаюсь оторвать доску в омшанике и
дошку ў імшаніку і кінуцца на яго. Толькі неожиданно напасть на него оттуда. Только
ўсім адразу. всем сразу…
— А можа, паспрабаваць выдаць сябе за — А может, попробовать выдать себя за
паляванне, пастукаць у акно і, калі охоту, постучать в окно и, когда откроет,
адчыніць, схапіць. Сваякоў ён на гэтую ноч схватить. Родню он отослал куда-то, один в
адаслаў, сам у доме, — прапанаваў Рыгор. доме, — сказал Рыгор.
— Нічога не атрымаецца. Гэта хітры ліс. — Ничего не получится. Это хитрая лиса.
— А ўсё ж паспрабуем. Разумееш, крыві — А все же попытаемся. Понимаешь, крови
шкада… жалко…
— Глядзі, хлопча, каб горш не было, — — Гляди, парень, чтобы не было хуже, —
пакруціў я галавою. покачал я головой.

259
Коней падвялі да дома. Людзі мае Коней подвели к дому. Я с радостью увидел
загаманілі. Я з радасцю пабачыў у акно, в окно, что лицо пана Рыгора прояснилось.
што твар пана Рыгора прасвятлеў, як Он пошел со свечой к двери, но вдруг
быццам ён дачакаўся нарэшце. Ён пайшоў остановился, недоумение отразилось на его
са свечкаю да дзвярэй, але раптам спыніўся, лице. И в тот же миг он задул свечу, и
непаразуменне адбілася на яго твары. У той комната утонула во мраке. Дело срывалось.
самы момант ён дзьмухнуў на свечку, і
пакой патануў у цемры. Справа зрывалася.
— Хлопцы! — крыкнуў я. — Акружайце — Хлопцы! — крикнул я. — Ломайте дверь!
дом.
Пачуўся тупат бягучых ног, воклікі. З двух Послышался топот бегущих к дому,
бакоў пачалі ламаць дзверы, біць у іх возгласы. Начали ломать дверь, бить в нее
цяжкім. А з мезаніна адначасова прагучаў чем-то тяжелым. И в это время из мезонина
стрэл. І адразу за стрэлам пачуўся з вышыні раздался выстрел. Вслед за выстрелом
нялюдскі ад ярасці голас: послышался полный ярости голос:
— Абклалі, сабакі. Чакайце! Шляхта так не — Обложили, собаки! Погодите! Шляхта
здаецца!… так не сдается!…
З другога акна мезаніна вылецеў сноп агню. И из другого окна мезонина вылетел сноп
Дубатоўк, відаць, перабягаў ад акна да акна, огня. Дубатовк, видимо, перебегал от окна к
страляючы ва ўсе бакі па падступаючых окну, стреляя во все стороны по
людзях. наступающим.
— Ого, ды ў яго там цэлы арсенал, — ціха — Ого, да у него там целый арсенал, —
сказаў Рыгор. тихо сказал Рыгор.
Словы яго перарваў яшчэ адзін стрэл. Его слова прервал еще один выстрел.
Малады хлопец поруч са мною пакаціўся па Молодой хлопец, стоявший рядом со мной,
зямлі з прабітай галавою. Дубатоўк страляў упал на землю с пробитой головой.
лепш за лепшага паляўнічага-палешука. Дубатовк стрелял лучше самого лучшего
Яшчэ стрэл. охотника-полешука. Еще выстрел.
— Прыціскайцеся да сцен! — крыкнуў я. — — Прижимайтесь к стенам! — крикнул я. —
Там кулі не дастануць. Там пули не достанут.
Кулі нашых хлопцаў, што стаялі за дрэвамі, Пули наших хлопцев, стоявших за
адбівалі трэскі ад бярвенняў мезаніна, деревьями, откалывали щепки от бревен
пырскалі атынкоўкай. Але зразумець, у якім мезонина, брызгали штукатуркой.
акне з'явіцца Дубатоўк, было нельга. Предположить, в каком окне появится
Перамога наша абяцала быць Піравай. Дубатовк, было невозможно. Победа наша
обещала быть пирровой.
— Андрэй! — грымеў голас Дубатоўка. — — Андрей! — гремел голос Дубатовка. —
Ты таксама атрымаеш сваё. Па маю душу Ты тоже получишь свое. По мою душу
260
прыйшлі, д'яблы — аддасцё свае душы! пришли, дьяволы, — отдадите свои души.
— Паходні паліце, — крыкнуў я. — Кідайце — Зажигайте факелы, — скомандовал я. —
іх на дах. Бросайте их на крышу.
У той самы момант палыхнулі вакол дома В тот же миг вокруг дома вспыхнули три
тры дзесяткі агнёў. Некаторыя з іх, десятка огней. Некоторые из них, описав в
апісаўшы ў паветры паўкола, падалі на дах воздухе дугу, падали на крышу и,
і, распырскваючы вакол сябе смалу, разбрызгивая смолу, постепенно начинали
паступова пачыналі працягваць языкі протягивать языки пламени к окнам
полымя да акон мезаніна. У адказ на гэта мезонина. В ответ на это послышался рев:
пачуўся роў.
— Сорак на аднаго! Ды і то агнём — Сорок на одного! Да и то огнем
карыстаецеся! Высакароднасць!… пользуетесь! Благородство!
— Маўчы! — крыкнуў я. — А на адну — Заткнись! — гаркнул я. — А на одну
дзяўчыну дваццаць коннікаў выпускаць девушку выпускать двадцать бандитов —
высакародна?! Унь яны, твае коннікі, зараз благородно? Вон они, твои охотники, в
у багне ляжаць. І ты там будзеш. трясине лежат, и ты там будешь!
У адказ ля маёй галавы цокнула аб В ответ у моей головы цокнула о
атынкоўку куля. штукатурку пуля.
Дом Дубатоўка палаў. Жадаючы быць Дом Дубатовка пылал. Стремясь быть
далей ад сценкі, я мятнуўся да дрэў і ледзь подальше от стены, я метнулся к деревьям и
не ўпаў: куля караля Стаха праспявала ля чуть не погиб: пуля короля Стаха пропела у
майго вуха. Нават валасы заварушыліся. моего уха. Даже волосы шевельнулись.
Полымя ахапіла мезанін. Я ўскінуў Пламя проникло в мезонин, и там, в огне,
рэвальвер і адначасова стрэліў. Дубатоўк сами начали стрелять загодя заряженные
дзіка завыў. Полымя заглядвала ў мезанін, і ружья. Мы успокоились и совсем было
там, у агні, самі пачыналі страляць загадзя отошли от дома, который превратился в
зараджаныя стрэльбы. Мы супакоіліся і сплошную свечу, когда вдруг возле коней
зусім былі адышлі ад дома, які закричал хлопец. Мы взглянули в его
ператварыўся ў суцэльную свечку, калі сторону и увидели Дубатовка, вылезшего из
раптам голас хлопца ля коней устрывожыў подземелья саженях в пятидесяти от дома.
нас. Мы глянулі ў той бок і ўбачылі
Дубатоўка, які вылез з закінутага сутарэння
сажняў у пяцідзесяці ад дома.
— А-ах, — прарыпеў зубамі Рыгор. — — А-ах, — заскрипел зубами Рыгор. —
Забылі, што ў лісіцы ў нары заўжды другі Забыли, что в норе лисицы всегда есть
ход ёсць. другой ход.
А Дубатоўк, пятляючы, бег у напрамку да А Дубатовк, петляя, бежал в направлении
Волагавай прорвы. Правая рука яго вісела. Волотовой прорвы. Правая рука его висела.
261
Відаць, я ўсё ж пачаставаў яго.
Ён бег з хуткасцю, нечаканай для яго
таўшчыні. Я стрэліў з рэвальвера — далёка.
Цэлы залп вырваўся са стрэльбаў маіх
людзей — хоць бы што. Дубатоўк прабег
невялікі паплавок, з маху кінуўся ў балота і
пачаў скакаць па купінах, як коннік, з такой
хуткасцю, што ў вачах мільгацела.
Апынуўшыся на бяспечнай адлегласці,ён
пагразіў нам кулаком.
— Трымайцеся, пацукі!… — даляцеў да нас
ягоны страшны голас. — Ніводнаму з вас не
жыць. Шляхецтвам, імем, крывёю сваёй
клянуся — выражу вас разам з дзецьмі.
Мы былі ўражаны. Але ў гэты момант свіст
такой сілы, што ў мяне забалела ў вушах,
аддаўся над балотамі. Я глянуў у той бок і
пры святле пажара ўбачыў, як хлопец
торкнуў аднаму каню проста пад хвост
калючы сухі бадзяк. Зноў свіст…
Статак дзіка гігатаў. Коні ставалі дыбам.
Зразумеўшы план гэтага юнака, мы кінуліся
да дрыкгантаў і пачалі сцябаць іх. У
наступны момант ахоплены панікаю статак
памчаў да Волатавай прорвы. На некаторых
конях яшчэ сядзелі постаці фальшывых
паляўнічых.
Дзікі пошчак капытоў раздзёр ноч. Коні
імчалі як шалёныя. Дубатоўк, відаць
таксама зразумеў, чым гэта пахне, і,
азваўшыся шалёным крыкам, пабег з
хуткасцю роспачы балотнай сцежкай. Ён
бег, а коні за ім, прывучаныя да гэтага тым,
хто зараз уцякаў ад іх.
Мы бачылі, што шалёна імчала дзікае
паляванне караля Стаха, пазбаўленае
коннікаў. Развяваліся ў паветры грывы,
твань ляцела з-пад капытоў, і зорка гарэла
над галовамі коней.
262
Очевидно, я все же угостил гада.
Он мчался со скоростью, неожиданной для
его полноты. Я выстрелил из револьвера —
далеко. Целый залп вырвался из ружей моих
людей — хоть бы хны. Дубатовк пересек
небольшой лужок, с маху сиганул в болото
и начал прыгать с кочки на кочку, как
кузнечик. Оказавшись на безопасном
расстоянии, он погрозил нам кулаком.
— Держитесь, пацуки!… — долетел до нас
его страшный голос. — Ни одному из вас не
жить. Шляхетством, именем, кровью своей
клянусь — вырежу вместе с детьми.
Мы были ошеломлены. Но в этот момент
раздался свист такой силы, что мне
заложило уши. И я увидел, что молодой
хлопец тычет одному из коней прямо под
хвост пучок колючего сухого чертополоха.
И снова пронзительный свист…
Кони ржали, вставали на дыбы. Поняв план
этого юноши, мы бросились к дрыкгантам и
начали их хлестать. В следующий миг
охваченный паникой табун помчал к
Волотовой прорве. На некоторых конях еще
держались фигуры фальшивых охотников.
Дикий топот копыт разорвал ночь. Кони
мчали, как бешеные. Дубатовк, видимо,
тоже понял, чем это пахнет, и, безумно
вскрикнув, побежал. Он бежал, а кони
неслись следом, приученные к этому тем,
кто сейчас убегал от них.
Мы смотрели, как бешено мчалась дикая
охота короля Стаха, лишенная всадников.
Развевались по ветру гривы, летела из-под
копыт тина, и одинокая звезда горела в небе
над головами коней.
Бліжэй! Бліжэй! Адлегласць паміж
Дубатоўкам і шалёнымі коньмі змяншалася.
У адчаі ён збочыў са сцежкі, але
звар'яцелыя коні збочылі таксама.
Крык, споўнены смяротнага жаху, даляцеў Крик, полный смертельного ужаса, долетел
да нас: до нас:
— Ратуйце! О, кароль Стах!…
У той самы момант ногі ягоныя з маху
ўскочылі ў бездань, а коні наздагналі яго і
пачалі правальвацца. Першы дрыкгант змяў
яго капытамі, уціснуў глыбей у Дубатовка копытами, вдавил глубже в
смярдзючую багну і загігатаў.
Забулькацела, загаварыла дрыгва.
— Кароль Стах!… — даляцела да нас.
Пасля нешта вялізнае заварочалася ў
глыбіні, глытаючы ваду. Пасля коні і
чалавек зніклі, і толькі вялікія булькі
засіпелі на паверхні.
Як свечка, палаў палац апошняга «рыцара»,
рыцара начных разбояў і воўчага сонца.
Мужыкі ў вывернутых кажухах і з віламі ў
руках стаялі вакол дома, залітыя чырвоным
трывожным святлом.
РАЗДЗЕЛ ВАСЕМНАЦЦАТЫ
Я з'явіўся дадому брудны, стомлены і, калі
вартаўнік адчыніў мне дзверы, адразу
прайшоў да сябе. Нарэшце ўсё было
скончана, нарэшце раздушылі чыгунную
дзікую сілу. Я быў такі выснажаны, што,
запаліўшы свечку, ледзь не заснуў на
ложку, напалову сцягнуўшы адзін бот. А
калі я лёг, усё паплыло перад маімі вачыма:
балоты, полымя над домам Дубатоўка,
263
Ближе! Ближе! Расстояние между
Дубатовком и взбесившимися животными
сокращалось. В отчаянии он свернул со
стежки, но обезумевшие кони свернули
тоже.
— Спасите! О король Стах!…
В тот же миг его ноги с маху провалились в
бездну, а кони догнали его и тоже начали
проваливаться. Первый дрыкгант смял
зловонную топь и заржал. Заклокотала,
заговорила трясина.
— Король Стах!… — донеслось оттуда.
Потом что-то огромное заворочалось в
глубине, глотая воду. Кони и человек
исчезли, и лишь большие пузыри с
шипением лопались на поверхности.
Как свеча, пылал дом последнего «рыцаря»,
рыцаря ночных разбоев и волчьего солнца.
Мужики в вывернутых кожухах и с вилами
в руках стояли вокруг дома, залитые
багровым, тревожным светом.
Глава восемнадцатая
Я явился домой грязный, усталый и, когда
сторож отворил мне дверь, сразу прошел к
себе. Наконец со всем этим ужасом было
покончено, мы раздавили чугунную дикую
силу. Я был так измучен, что, запалив свечу,
едва не уснул в кресле, наполовину стащив
один сапог. А когда лег, все поплыло перед
глазами: болото, пламя над домом
Дубатовка, мерный топот копыт, всадники,
мерны пошчак капытоў, коннікі, жудасныя жуткие крики, лицо Рыгора, опускающего
крыкі, твар Рыгора, які апускае цяжкія тяжелый трезубец на чью-то голову. И лишь
габлі-трайчаткі. І толькі потым цяжкі сон спустя какое-то время тяжелый сон
зваліўся на мяне, уціснуў галаву ў падушку, свалился на меня, вдавил голову в подушку,
як конь капытом галаву Дубатоўка. Нават у как конь копытом голову Дубатовка. Даже
сне я жыў падзеямі ночы: бег, страляў, во сне я жил событиями ночи: бежал,
скакаў і адчуваў сам, што ногі мае стрелял, скакал и ощущал, что ноги мои
рухаюцца, бягуць у сне. двигаются во сне.
Дзіўным было маё абуджэнне, хоць і нельга Пробуждение было странным, хотя мое
было назваць абуджэннем мой стан. Яшчэ ў состояние и нельзя было назвать
сне я адчуваў, што нешта цяжкае, вельмі пробуждением. Еще во сне возникло
нядобрае робіцца вакол, што ў пакоі гусцее ощущение чего-то тяжелого, недоброго, как
цень нейкай невымоўнай, апошняй бяды. будто надо мной нависла тень какой-то
Быццам нехта сядзеў у мяне на нагах, так большой последней беды. Казалось, кто-то
наліліся яны цяжкім. Я адкрыў вочы і сидел у меня на ногах, так они отяжелели. Я
пабачыў смерць пад руку з Дубатоўкам, які открыл глаза и увидел Смерть под руку с
смяяўся. І я разумеў, што яны ў сне, што хохочущим Дубатовком. Я понимал, что это
вочы я адкрыў у сне, што бяда па- все во сне, но беда осязаемо жила в комнате,
ранейшаму жыве ў гэтым пакоі, рухаецца, она двигалась, она приближалась все ближе
што яна ўсё набліжаецца і набліжаецца. и ближе.
Балдахін навісаў, плыў на мяне, душыў, і Балдахин нависал, наплывал на меня,
кутас яго вісеў проста перад маімі вачыма. душил, кисти его раскачивались прямо
Сэрца шалёна калацілася. Я адчуваў, што перед моими глазами. Сердце бешено
невядомае ідзе на мяне, што яго цяжкія колотилось. Я чувствовал: что-то неведомое
крокі гучаць на пераходах, і я адчуваў, што надвигается на меня, его тяжелые шаги
я быў слабы, бездапаможны, што ўся мая звучат по переходам, а я слаб и
сіла зараз дарэмная, што нейкае дурное беспомощен, да и сила моя ни к чему,
страшыдла зараз схопіць мяне, або нават не дурное чудовище сейчас схватит меня,
мяне, а яе, і хрупнуць тонкія, слабыя яе скорее даже не меня, а ее, и хрустнут
костачкі. А я буду толькі глядзець. Я круціў тонкие, слабые косточки. И не в силах
галавою і мыкаў, не ў змозе адбіцца ад предотвратить это, я тряс головой и мычал,
кашмарнага цяжкага сну. не в состоянии избавиться от тяжелого
кошмара.
І раптам полымя свечкі пацягнулася да И вдруг пламя свечи потянулось к потолку,
столі; стала чэзнуць, чэзнуць, знікаць і стало уменьшаться и, наконец, погасло,
згасла нарэшце, знясіленае барацьбою з обессиленное борьбой с мраком.
цемрай.
Я глянуў на дзверы — яны былі Я посмотрел на дверь — она была
прыадчынены. Зноў цяжкі кашмар. Месяц приоткрыта. Луна расплескала мертвый свет

264
распляскаў святло па сценах пакоя, паклаў по стенам комнаты, положила квадраты
квадраты на падлогу, блакітным туманом окна на пол. Голубым туманом курился
курыўся ў праменнях дымок ад згаслай дымок от погасшей свечи.
свечкі.
Застагнаў, не маючы змогі варухнуцца. І И вдруг я увидел два огромных глаза,
раптам пабачыў два вялікія бессэнсоўныя смотревших на меня сквозь
вокі, якія глядзелі на мяне з-за парцьеры. полупрозрачную занавесь. Это было
Гэта было жахліва! Я хітнуў галавою: твар ужасно! Я мотнул головой: на меня
жанчыны глядзеў на мяне. І яшчэ каб вочы смотрела женщина. Но если бы глаза ее
яе глядзелі, а то яны ўтаропіліся кудысьці смотрели, а то ведь уставились куда-то за
за мяне, быццам бачылі мяне наскрозь і ў меня, словно видели меня насквозь и в то же
той жа час не заўважалі. время не замечали.
Пасля невядомая істота паплыла да мяне. Я Потом она поплыла прочь. Я смотрел на
глядзеў на яе, на Блакітную Жанчыну нее, на Голубую Женщину Болотных Ялин,
Балотных Ялін, і валасы мімаволі ўставалі и волосы вставали дыбом, хоть я не знал,
дыбарам на маёй галаве, хоць я і не ведаў, явь это или сон, сон моего обессиленного
ява гэта ці сон, сон майго знясіленага цела. существа. Это была явь, женщина с
Гэта была яна, жанчына з партрэта, портрета, похожая на Надежду Яновскую и
падобная на Надзею Яноўскую і адначасова в то же время совсем не похожая:
зусім не падобная: даўжэйшы твар, удлиненное лицо, спокойное, как смерть, —
спакойны, як смерць, зусім не той выраз на совсем не то выражение на нем, — сама она
ім, постаць больш высокая і моцная. І вочы была выше и крепче. Глаза смотрели мертво
глядзелі мёртва і пранікнёна, глыбокія, як и проникновенно, глубокие, как омут.
вір.
Блакітная Жанчына плыла. Вось яна ў сваім Голубая Женщина плыла. Вот она в своем
дзівосным блакітным уборы, які зіхацеў удивительном наряде, который переливался
пераліўчатымі хвалямі пад туманным сияющими волнами под туманным лунным
святлом месяца, выплыла на сярэдзіну светом, выплыла на середину комнаты,
пакоя, выцягнула рукі, мацаючы імі протянула руки, шаря ими в воздухе.
паветра.
Я адчуваў, што канчаткова прачнуўся, што Я чувствовал, что окончательно проснулся,
ногі мае скутыя, што дзівосная здань но ноги мои были скованы. Удивительный
рухаецца да мяне, цягне свае рукі. призрак двигался ко мне.
«Што здарылася з гаспадыняй, можа, яна «Что случилось с хозяйкой, может, она
мёртвая зараз, нездарма ж такі невымоўны мертва сейчас, недаром же такой
жах ахапіў маю істоту толькі што, у сне?» неописуемый ужас охватил меня только что,
во сне?»
Гэтая думка надала мне сілы. Я збіў нагамі Эта мысль придала мне сил. Я сбросил
коўдру, прыгатаваўся да нападу і, калі яна ногами одеяло, приготовился к нападению
265
падплыла бліжэй, схапіў яе проста за и, когда она подплыла ближе, схватил ее
выцягнутыя рукі. Адна мая рука трапіла ў прямо за протянутые руки. В одной моей
нейкі, унікаючы пальцаў, флёр, другая руке оказался рукав ее волшебного одеяния
моцна схапіла за штосьці невымоўна — какой-то ускользающий из пальцев флер,
тонкае, слабае і цёплае. другая же крепко держала что-то
удивительно тонкое, слабое и теплое.
Моцна ірвануў яе на сябе, пачуў крык і Сильно рванув ее на себя, я услышал крик.
зразумеў сутнасць з'явы, калі пабачыў, як Я понял суть явления, когда увидел, как
грымаса жаху зноў села на твар, як у вачах, гримаса ужаса снова легла на лицо, как в
быццам абуджаных ад сну, з'явіўся глазах, словно пробужденных от сна,
асэнсаваны агеньчык, выраз болю, трывогі і появился осмысленный огонек, выражение
яшчэ чагосьці, што бывае ў вачах сабакі, які боли, тревоги и еще чего-то, что бывает в
чакае ўдару. Блакітная Жанчына глазах собаки, ожидающей удара. Голубая
закалацілася ў маіх руках, не здольная ад Женщина задрожала в моих руках,
нечаканасці сказаць ані слова, а пасля неспособная произнести ни звука, а потом
сутаргавае рыданне вырвалася з яе вуснаў. судорожное рыдание вырвалось из ее груди.
І схожасць, новая схожасць гэтай істоты з Сходство этого создания с Надеждей
Надзеяй Яноўскай была такой моцнай, што Яновской было таким разительным, что я,
я, не памятаючы сябе, крыкнуў: не помня себя, крикнул:
— Надзея Раманаўна, супакойцеся! Што вы, — Надежда Романовна, успокойтесь! Что с
дзе вы?! вами, где вы?
Яна і слова не магла сказаць. Пасля жах Она не могла произнести ни слова. Потом
споўніў яе зрэнкі. ужас наполнил ее зрачки.
— А! — крыкнула яна коратка і спуджана і — А! — вскрикнула она и испуганно
затрэсла адмоўна галавой. затрясла головой.
Абуджаная з самнамбулічнага стану, яна Разбуженная от сомнамбулического сна, она
яшчэ нічога не разумела, толькі жах поўніў еще ничего не понимала, лишь страх
яе маленькае, дрыжачае, як кацяня, переполнял ее маленькое дрожащее
сэрцайка. І нязнаны жах споўніў і мяне сердечко. Неописуемый ужас объял и меня,
таксама, бо я ведаў, што ад такога потому что я знал, что от такого внезапного
раптоўнага спуду людзі часта вар'яцелі або испуга люди часто теряют рассудок или
заставаліся нямымі. остаются немыми.
Я не ведаў, што я раблю, як мне ратаваць яе Я плохо соображал, что делаю, как мне
ад гэтага, і стаў укрываць пацалункамі яе спасать ее, и стал покрывать поцелуями ее
духмяныя доўгія валасы, спуджана душистые длинные волосы, испуганно
дрыжачыя павекі, халодныя рукі. дрожащие веки, холодные руки.
— Надзея Раманаўна! Надзея Раманаўна! — Надежда Романовна! Надежда
Любая! Пяшчотная! Не бойся, я тут, я з Романовна! Любимая! Нежная! Не бойся, я

266
табою, я знішчыў караля Стаха! Ніхто ўжо здесь, я с тобой, я уничтожил короля Стаха!
не парушыць твой добры ласкавы спакой! Никто уже не нарушит твой добрый,
ласковый покой!
Павольна, вельмі павольна вярталася да яе Медленно, очень медленно возвращалось к
прытомнасць. Зноў адкрыліся вочы. І я ней сознание. Снова открылись глаза. И я
паступова пакінуў цалаваць яе, хоць гэта перестал целовать ее. Хотя это было
было цяжэй за смерць. тяжелее смерти.
— Што гэта? Што за пакой? Чаму я тут? — — Что это? Что за комната? Почему я
прашапацелі вусны. здесь? — прошептали ее губы.
Я ўсё яшчэ трымаў яе ў абдоймах, танюткі Я все еще держал в объятиях эту
сітняг, без якога я, моцны, адразу зламаюся. тонюсенькую тростинку, без которой я,
Я трымаў яе, бо ведаў: пакінь — і яна ловкий и сильный, мгновенно сломаюсь. Я
ўпадзе. держал ее, потому что знал: оставь — и она
упадет.
А ў вачах яе між тым плескануўся такі жах, А в глазах ее между тем плеснулся ужас,
змешаны з такой вар'яцінкай, што я смешанный с такой безуминкой, что я
пашкадаваў, нашто я абудзіў яе ад гэтага. пожалел, зачем пробудил ее от этого.
— Надзея Раманаўна! Супакойцеся, калі — Надежда Романовна! Успокойтесь, ради
ласка! Не трэба больш, усё-ўсё будзе добра, Бога! Не надо больше бояться. Все-все
светла для вас на зямлі. будет хорошо, светло для вас на земле.
Яна не разумела. Чорны цень поўз аднекуль Она не понимала. Черная тень ползла
з кута да яе (відаць, хмара засноўвала откуда-то из угла к ней (видимо, туча
месяц), і яна глядзела на яго, і зрэнкі, і вочы наплывала на луну), она смотрела на нее, и
яе ўсё шырыліся, шырыліся, шырыліся. зрачки и глаза ее расширялись,
расширялись, расширялись.
Вецер раптам загрукацеў недзе Вдруг ветер загрохотал где-то
напаўадарванай аканіцай, завыў, заскуголіў полуоторванным ставнем, завыл, заскулил в
у коміне. І гэта было так неймаверна трубе. Это было так поразительно похоже
падобна на далёкі грукат капытоў дзікага на далекий грохот копыт дикой охоты, на
палявання, на нялюдскі крык: «Раман! нечеловеческий крик: «Роман! Роман!
Раман! Выходзь!» Выходи!» — что я содрогнулся.
Гэта было так падобна на ўсё гэта, што я
здрыгануўся.
А яна раптам закрычала, прыціснулася да А она вдруг закричала, прижалась ко мне. Я
мяне так, што я адчуваў яе грудзі, калені ощутил ее грудь, колени под тонкой тканью,
пад тонкім флёрам, учапілася за мяне, і я, она уцепилась за меня, и я, подвластный
падначалены нястрымнаму жаданню, непреодолимому желанию, прижал ее всю к
прыціснуў яе ўсю да сябе. себе.
267
— Клятыя грошы. Клятыя грошы!
Забярыце, забярыце мяне адсюль, забярыце!
… Моцны, вялікі чалавек мой, уладар,
забяры мяне адсюль! Тут так жахліва, так
холадна, так змрочна! Я не жадаю, не
жадаю паміраць…
Я перанёс яе на ложак, лёгкую, як дзіця.
«Капыты» ўсё яшчэ грукацелі за акном. Яна
так учапілася ў мае рукі, што я адчуў
сапраўдны боль.
— Забярыце, забяры мяне!… Я не магу, я не — Забери, забери меня!… Я не могу, не
магу. могу…
І ўсё прыціскалася да мяне, лавіла мой И все прижималась ко мне, ловила мой
позірк, хавалася за мае грудзі. взгляд, пряталась у меня на груди.
Я адварочваў твар, я задыхаўся. Але я не
мог. Гэта наляцела, як навала, і слабы
чалавек не вытрымаў. Усё злілося,
закруцілася ў чырвоным кругавароце, і яна
даравала мне нават боль.
Месяц схаваўся за домам, апошнія адбіткі
яго праменняў падалі на яе твар, на
радасныя спакойныя вочы, якія глядзелі ў
змрок.
Амаль рыдаючы ад шчасця, якое заўжды
валодае першым і першай, калі ніхто раней
не кранаўся так тварам да тваёй рукі, я з
жахам думаў, што яна, мая першая, адзіная,
назаўжды свая,магла, каб гэтыя мярзотнікі
дабіліся свайго, быць падобнай чымсьці на
тую, у Кульшавым доме.
Гэтага не будзе. Пяшчотай, вечнай
удзячнасцю, дабрынёй — я зраблю так, што
знікне яе самнамбулізм. Ніводнага
крыўднага, ніводнага чэрствага слова не
скажу я ёй. Хіба не вянчаў нас нясцерпны
жах, чаканне смерці, агульнае жаданне
звычайнай цеплыні? Хіба не рызыкавалі мы
268
— Проклятые деньги! Проклятые деньги!
Заберите, заберите меня отсюда, заберите!
… Сильный, большой человек, мой
властелин, забери меня отсюда! Здесь так
страшно, так холодно, так мрачно! Я не
хочу, не хочу умирать…
Я перенес ее на кровать, легкую, как дитя.
«Копыта» все еще грохотали за окном. Она
так уцепилась в мои руки, что я
почувствовал боль.
Я отворачивал лицо, я задыхался. Но я не
мог совладать с собой. Это налетело, как
вихрь, и слабый человек не устоял. Все
слилось, завертелось в огненном
круговороте, и она простила мне даже
боль…
Луна скрылась за домом, последние отсветы
падали на ее лицо, волосы, рассыпавшиеся
на моей руке, на радостные, спокойные
глаза, глядевшие во мрак.
Готовый разрыдаться от счастья, которое
всегда возникает от близости с первой,
разрыдаться от сознания, что никто прежде
не касался так лицом твоей руки, я с ужасом
думал, что она, моя первая, единственная,
навсегда моя, могла, если б эти негодяи
добились своего, стать похожей на ту, в
доме Кульши.
Этого не будет. Нежностью, добротой,
вечной благодарностью я сделаю так, что
исчезнет ее сомнамбулизм. Ни одного
черствого слова не услышит она от меня.
Разве не венчал нас немыслимый страх,
ожидание смерти, обоюдное желание
обычного тепла? Разве не рисковали мы
адзін для аднаго? Хіба не ўзяў я яе, як друг ради друга? Разве не получил я ее как
найвялікшае шчасце, на якое не величайшее счастье, на которое не
спадзяваўся? надеялся?

РАЗДЗЕЛ ДЗЕВЯТНАЦЦАТЫ Глава девятнадцатая

Вось і ўсё. Праз дзень упершыню за ўсе
гэтыя дні сонца разам з лёгкім ранішнікам
пала на балоты, пусткі, на старыя яліны
парку, на замшэлыя муры маёнтка. Высокая
трава была абсыпана белай халоднай
пудрай і ружавела ад першых праменняў
сонца. І муры былі ружовымі, нават
памаладзелі, прачнуўшыся ад цяжкага сну,
які вісеў над імі тры гады. Молада блішчалі
вясёлкавыя шыбы, сонца кідала нягрэючыя
праменні, і адхонні пацелі ад яго, трава на
іх рабілася мокрай.
Мы ад'язджалі. Вазок стаяў ля дзвярэй
маёнтка. Небагатыя пажыткі прывязалі
ззаду. Я вывеў з дома Яноўскую, захутаную
ў лёгкую футрачку, сам сеў поруч. Мы
кінулі апошні позірк на палац, у якім
зведалі боль і пакуты і знайшлі, нечакана
для сябе, каханне, за якое не шкада аддаць і
жыццё.
— Што ты думаеш рабіць з гэтым? — — Что ты думаешь делать со всем этим? —
спытаў я. Яноўская знізала плячыма, як ад спросил я. Яновская передернула плечами,
марозу: словно от холода.
— Старыя рэчы аддам музеям, астатнія
няхай бяруць тыя мужыкі, што сталі на
абарону сваіх хат і выратавалі мяне. Палац
таксама аддамо пад бальніцу, школу і яшчэ
што-небудзь. — І горка ўсміхнулася: —
Маярат! Столькі крыві, такі клубок
подласці, падступных злачынстваў,
інтрыг… І дзеля чаго? Жменька золата…
269
Вот и все. На следующий день впервые за
все это время солнце вместе с легким инеем
пало на болота, пустоши, на старые ели
парка, на замшелые стены дворца. Высокая
трава была обсыпана белой холодной
пудрой и алела под первыми лучами солнца.
И стены были розовыми, даже помолодели,
проснувшись от тяжелого сна,
властвовавшего над ними три года. Молодо
блестели радужные стекла под неяркими
лучами, и отпотевала земля у стен,
становилась влажной трава.
Мы уезжали. Возок стоял перед дворцом.
Небогатые пожитки привязали сзади. Я
вывел из дома Яновскую, закутанную в
легкую шубку, сел рядом. Мы бросили
последний взгляд на дворец, в котором
изведали боль и страдания и неожиданно
для себя обрели любовь, за которую не жаль
отдать и жизни.
— Старинные вещи отдам музеям,
остальные пусть возьмут те мужики,
которые поднялись на защиту своих хат и
спасли меня. Дворец — под больницу,
школу или еще что-нибудь. — И горько
усмехнулась: — Майорат! Столько крови,
такой клубок подлости, коварных
преступлений, интриг… И ради чего?
Не, Бог з ім, з маяратам, гары ён ясным Горстка золота… Нет, Бог с ним, с
агнём!… майоратом.
Я абняў яе за тонкія плечы: Я обнял ее за узкие плечи.
— Я так і думаў. Так і трэба было рабіць. — Я так и думал. Так и следовало
Непатрэбна гэта нам, калі мы адшукалі поступить. Не нужно нам всего этого, если
адзін аднаго. мы нашли друг друга.
Мы пакінулі ў палацы новую ахмістрыню, Мы оставили во дворце новую экономку —
удаву з дзіцёнкам, якіх я падабраў тады на вдову с ребенком, которых я однажды
дарозе. Слугі таксама засталіся на сваіх подобрал на дороге. Слуги остались на
месцах. своих местах.
І мы вельмі лёгка ўздыхнулі, калі палац знік И мы легко вздохнули, когда дворец исчез
за павароткай алеі. З кашмарам было за поворотом аллеи. С кошмаром было
скончана. покончено.
Калі мы выехалі з парку на верасовую Когда мы выехали из парка на вересковую
пустку, што ішла ля Волатавай прорвы, і пустошь, тянувшуюся вдоль Волотовой
брама зачынілася за намі ў апошні раз, і прорвы, и ворота закрылись за нами в
ўжо заскакалі вакол курганы і пусткі, я последний раз, и уже показались вдали
пабачыў чалавека, які стаяў ля дарогі. курганы, я увидел человека, стоявшего у
дороги.
Чалавек гэты пайшоў вялікімі крокамі нам Человек пошел большими шагами нам
насустрач, затрымаў за аброць каня, і мы навстречу, взял за уздечку коня, и мы
пазналі Рыгора. Ён стаяў у сваім кажусе, узнали Рыгора. Он стоял в кожухе,
зблытаныя валасы падалі з-пад магеркі на спутанные волосы падали на лоб, на добрые
лоб, на добрыя дзіцячыя вочы. детские глаза.
Я скочыў з воза. Я соскочил с возка.
— Рыгор, дарагі, што не прыйшоў — Рыгор, дорогой, почему не пришел
развітацца? проститься?
— Хацеў адных вас сустрэць. Цяжка мне — Хотел встретить вас одних. Тяжко мне
пасля гэтай гісторыі. Вы малайцы, што после этой истории. Вы молодцы, что
едзеце, тут паўсюль вам усё будзе уезжаете, здесь повсюду все будет
нагадваць старое. напоминать вам прошлое.
Палез рукою ў кішэнь і, пачырванеўшы, Полез в карман и, покраснев, достал
дастаў гліняную ляльку. глиняную куклу.
— Гэта вам, Надзея Раманаўна… Можа, — Это вам, Надежда Романовна… Может,
паставіце дзе… успамінаць будзеце… поставите где… вспоминать будете…
Надзея ўзяла яго за скроні і пацалавала ў Надежда притянула его голову и поцеловала
лоб. Пасля дастала з вушэй завушніцы і в лоб. Потом сняла серьги и положила их в

270
паклала іх у шырокую чорную далонь широкую темную ладонь охотника.
паляўнічага.
— Будучай жонцы тваёй. — Твоей будущей жене.
Рыгор крэкнуў, пакруціў галавою. Рыгор крякнул, покачал головой.
— Бывайце вы… Бывайце, лепей, хутчэй… — Бывайте вы… Бывайте… Езжайте
А то адзін грэх з вамі: разрумзаешся, як скорее… А то один грех с вами: распустишь
баба… Дзеці вы. Жадаю вам найлепшага, нюни, как баба… Дети вы. Желаю вам
самага добрага на зямлі. наилучшего, самого доброго на земле.
Я расцалаваў Рыгора ад усяе душы. Я расцеловал Рыгора от всей души.
— Рыгорка! Лепшы друг! Ёдзем з намі, — Рыгор! Друг мой! Едем с нами,
перасядзіш той час, калі будуць шукаць пересидишь время, пока будут искать
Дубатоўка і іншых. А то яшчэ які-небудзь Дубатовка и других. А то еще какой-нибудь
паскуднік заб'е цябе. негодяй убьет тебя.
Вочы Рыгора пасуровелі, і жолвы Глаза Рыгора посуровели, желваки
зарухаліся на сківіцах. задвигались на челюстях.
— Го, няхай паспрабуе!… — Го, нехай попробует!…
І рукі ягоныя сціснулі доўгую стрэльбу, аж И руки его сжали длинное ружье, даже вены
жылы на іх надзьмуліся. вздулись.
— Зброя ў руках. Вось яна. Няхай — Оружие в руках. Вот оно. Нехай возьмут!
возьмуць! Не паеду. Маё царства — лясы. І Не поеду. Мое царство — леса. И это
гэтае царства павінна быць шчаслівым. царство должно быть счастливым.
— І я веру ў гэта, — проста сказаў я. — И я верю в это, — просто сказал я.
Калі мы ад'ехалі далёка, я з узлесся яшчэ Когда мы отъехали, я с опушки еще раз
раз пабачыў на кургане ягоны вялізны увидел на кургане его большой силуэт.
сілуэт. Рыгор стаяў на фоне чырвонага неба Рыгор стоял на фоне багрового неба с
з доўгай, вышэй галавы, стрэльбаю ў руках, длинным, выше головы, ружьем в руках, в
у кажусе поўсю наверх, які абцягваў яго кожухе наизнанку, ладно облегавшем его
ладную постаць. Вецер развейваў яго доўгія фигуру. Ветер развевал его длинные волосы.
валасы. Цар лясных мясцін!… Царь лесных мест!
Мы праехалі лясы праз дзень, таксама на Мы ехали лесами весь день и ночь.
світанні. Тут толькі я зразумеў, якая была Следующее утро встретило нас солнцем,
розніца паміж яноўскім наваколлем і гэтай мокрой высокой травой, радостью!…
зямлёй. Мокрая высокая трава, сонца, Только теперь я понял, какая разница была
радасць… между яновской округой и этой землей.
І над чыстымі хаткамі бусліныя вялізныя Над чистыми хатами огромные аистиные
гнёзды і блакітная цішыня. гнезда и голубая тишина.
Гэта была новая, зусім іншая Беларусь.
271
Там-сям стаялі на рэчках сукнавальні —
зусім іншая эпоха, іншыя звычаі.
Як жа павінна была глядзець на гэта мая Как же должна была смотреть на новый мир
жанчына з васемнаццатага стагоддзя, калі моя женщина из восемнадцатого столетия,
нават я за гэтыя тыдні забыў усё гэта!… если даже я за короткое время забыл все
это!…
Я глянуў на тую, што мелася стаць маёй Я взглянул на ту, которая должна была
жонкай. Вочы яе былі шырока і шчасліва стать моей женой. Глаза ее были широко и
раскрытыя, яна прыціскалася да мяне і счастливо распахнуты, она прижималась ко
часам перарывіста ўздыхала, як дзіця пасля мне и временами прерывисто вздыхала, как
слёз. Мне вельмі хацелася, каб ёй было ребенок после слез. Мне очень хотелось,
яшчэ лепш. І я часам нахіляўся і цалаваў яе чтоб ей было еще лучше. И я наклонялся и
тонкую руку. целовал ее руку…
Непакоіла мяне ў той час, ды і пазней, Беспокоила меня в то время, да и позже, ее
толькі яе хвароба. Таму я наняў на ўскраіне болезнь. Поэтому я снял на окраине города
горада маленькую хатку з садам. Урачы небольшой домик с садом. Врачи сказали,
сказалі, што гэта пройдзе ад спакойнага что все пройдет при спокойной жизни. И
жыцця. І сапраўды, гэта прайшло, калі яна действительно, это прошло, когда она
пражыла са мною два месяцы і сказала, што прожила со мной два месяца и сказала, что у
ў нас будзе дзіця. нас будет ребенок.
Мы акружылі адзін аднаго такім морам Мы окружили друг друга таким морем
пяшчоты і ўвагі, такой любоўю, што я нават ласки и внимания, такой любовью, что я
праз дваццаць год здзіўляўся гэтаму, як сну. даже спустя двадцать лет удивлялся этому,
Нам было добра паўсюль, нават у Сібіры, как сну. Нам было хорошо всюду, даже в
куды я трапіў у 1902 годзе. Яна была больш Сибири, куда я попал в 1902 году. Она была
чым проста жонкай, яна была другам да больше чем просто женой, она была другом
смерці. до смерти.
Мы жылі доўга і шчасліва, як у песні: Мы жили долго и счастливо, как в песне:
Пакуль сонца ззяла над грэшнай зямлёю… Пока солнце сияло над грешной землей…
Але яшчэ і зараз я часам бачу ў сне сівыя Но еще и теперь я иногда вижу во сне седые
верасовыя пусткі, чэзлую траву на паверхні вересковые пустоши, чахлую траву над
прорваў і дзікае паляванне караля Стаха, прорвами и дикую охоту короля Стаха,
якое скача па дрыгве. Не бразгаюць цуглі, скачущую по трясине. Не звякают удила,
моўчкі сядзяць у сёдлах прамыя постаці прямо сидят в седлах немые всадники.
коннікаў. Вецер развейвае іх валасы, Ветер развевает их волосы, плащи, гривы
плашчы, грывы коней, і самотная гострая коней, и одинокая звезда горит над их
зорка гарыць над іхнімі галовамі. головами.
У жахлівым маўчанні шалёна скача над В жутком молчании бешено скачет над

272
зямлёю дзікае паляванне караля Стаха. землей дикая охота короля Стаха.
Я прачынаюся і думаю, што не прайшоў Я просыпаюсь и думаю, что не прошло ее
ягоны час, пакуль ёсць цемра, голад, время, пока существуют мрак, голод,
нераўнапраўе і цёмны жах на зямлі. Яно — неравноправие и темный ужас на земле. Она
сімвал усяго гэтага. — символ всего этого.
Хаваючыся напалову ў тумане, імчыць над Утопая наполовину в тумане, мчит над
змрочнай зямлёй дзікае паляванне. мрачной землей дикая охота.

273