Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Любовница фюрера
Эмма Вильдкамп
Любовница фюрера
Глава 1 В больнице
Обитая железными листами дверь с облупившейся местами масляной краской
отворилась с противным скрипом, и в дверном проеме показалась голова медсестры в белой
накрахмаленной шапочке.
– Фрау Якоб, Вас ждет доктор. Собирайтесь.
Пациентка, к которой обращены были ее слова, с трудом разлепила сонные глаза –
уснуть ей удалось лишь под утро – и начала натягивать прямо на ночную рубашку казенный
застиранный халат.
– Что, опять всю ночь кошмары снились? – не без злорадства поинтересовалась
медсестра и исчезла в длинном темном коридоре.
Нетвердой походкой молодая женщина проследовала к кабинету врача. Она шла,
стараясь не слышать истошные вопли, доносившиеся из палаты через две от нее – это
кричала Паула Буш, циркачка, как ей сказали. Она не раз видела ее худое, изможденное,
прикованное к кровати тело и непрестанно качающуюся из стороны в сторону голову.
– Ну что, фрау Якоб? – спросил доктор, когда она вошла. – Ложитесь.
И он повелительным жестом указал на уже знакомую ей кушетку. Женщина обреченно
села и, послушно вытянув ноги, легла. После обезболивающего укола помощница
профессора зафиксировала ее ремнями и вставила в рот резиновый кляп. Затем обильно
смазала виски мазью и надела наушники с электродами, по команде врача повернув рукоятку
прибора, похожего на радиоприемник. Тело пациентки пронзила страшная судорога, она
забилась в конвульсиях и через несколько секунд безвольно обмякла.
– Следующий! – крикнул медсестре доктор.
***
Первое, что увидела фрау Якоб, открыв глаза, – свет, лившийся из зарешеченного окна.
– Боже, где я? Что это со мной? – промелькнули мысли в ее раскалывавшейся от дикой
боли голове.
Она попыталась пошевельнуть ногой, но не смогла – мешали ремни. Удивленно
пытаясь вспомнить, кто она и где находится, женщина с трудом оглядела маленькое
помещение – стол и стул, лишенные острых углов и привинченные к полу, глазок в двери,
почти под потолком – зарешеченное окно, на ржавой раковине – тоже решетка – все это не
оставило сомнений: психушка. Память после электрошока возвращаться совсем не хотела, но
уже через несколько минут фрау Якоб вспомнила свое имя – Хелена. Да, Лени. Усилием воли
она сделала попытку восстановить события последних дней, но в памяти словно зияла
черная дыра.
– Нет, нет, я не могу – твердила Лени, едва шевеля губами и проваливаясь в забытье.
Она очутилась вдруг на лестничной площадке дома на Херманнсплац, где повернувшись к
ней спиной, стоял мужчина и неотрывно смотрел в вечернюю темноту окна. Маленькая Лени,
которую отец послал в пивную, находящуюся в нескольких минутах ходьбы, от ужаса до
боли сжала руки, вцепившись в большую белую эмалированную кружку с пивом. Девочка
краем уха слышала, как родители обсуждали сообщение из газеты о появившемся в Берлине
маньяке, который вспарывал детям животы. Она животным чутьем поняла, что этот зловещий
незнакомец и есть тот самый садист. Лени несколько секунд помялась на площадке, не
решаясь пройти мимо и мучаясь от обжигающего страха, но потом все же рискнула и
помчалась, перескакивая сразу через несколько ступенек мимо мужчины, все также
стоявшем, широко расставив ноги и уставившись в темноту. Сердце ее бешено колотилось, и
тут убийца схватил ее за воротник и принялся душить. Кружка с пивом выпала из рук
девочки, разбившись вдребезги. Рука мужчины все сильнее сдавливала Лени горло, но она
смогла закричать, что есть мочи. На ее исступленный вопль несколько жильцов, услышавших
подозрительный шум, сразу же распахнули двери. Маньяк мгновенно выпустил девочку из
рук и растворился в темноте лестничного пролета. В ушах Лени еще долго отдавались эхом
его страшные шаги, вплетавшиеся в стук ее сердца каким-то яростным, сатанинским ритмом.
– Фрау Якоб, фрау Якоб, очнитесь! – за плечо ее трясла уже сменившаяся на посту
сестра, более дружелюбная, чем утренняя. Лени вырвалась из полусна и бессмысленно
посмотрела на немолодую женщину в белом халате и накрахмаленной белой шапочке,
которая небрежно высвобождала ее из плена фиксационных ремней.
– Время ужина, фрау Якоб, – сказала медсестра и удалилась, громко топая по коридору
тапочками без задника. Звуки шагов гулко отскакивали от пустых больничных стен.
Лени медленно поднялась и натянула халат. Неужели она провела в отключке полдня?
Раньше электрошок на нее так никогда не действовал. Она вяло проследовала в уже
заполненную больными столовую и с отвращением, стараясь не глядеть по сторонам, встала
в очередь на раздачу. Лени не могла выносить царящее вокруг уродство – уродство духа и
тела. Ее затуманенное сознание даже сейчас противилось всему некрасивому. Она молча
дождалась, пока кухарка шмякнет на ее тарелку жидкое, цвета бумаги, картофельное пюре и
кусок вареной рыбы, взяла чай и пошла между рядами искать свободный столик. Лени села и,
глотая пресное пюре, уставилась в свою тарелку, не в силах оторвать от нее взгляд и
оглядеться по сторонам. В этом мерзком и ужасном месте ее пугало все – особенно
пациенты. Им, впрочем, она была совершенно безразлична – некоторые из них
сосредоточенно ели руками, облизывая пальцы, кто-то громко давился и отплевывался, кто-
то рисовал ложкой причудливые узоры из картофеля, вываливая его прямо на стол. Похоже,
она была здесь единственным нормальным человеком. Она на минуту представила себя
отгороженной от этих людей шалашом из соломы – таким способом она любила иногда
спасаться от преследующих ее неурядиц. В Цойтене, на полуострове Раухфангсвердер, к юго-
востоку от Берлина, ее родители купили участок, выходящий прямо к озеру. Недалеко от
великолепного залитого солнцем луга, заросшего травами, маленькая Лени соорудила себе
шалаш, посадив вокруг него стену из подсолнухов, вымахавших в человеческий рост. Там
девочка предавалась мечтам, думая о том, как было бы прекрасно стать монашкой – гулять в
монастырских садах и прятаться от зноя в прохладных стенах церкви! Как хорошо быть
одной и ни от кого не зависеть! Никогда! Никогда не слышать, как из-за
перенакрахмаленного воротничка устраивается грандиозный скандал с криками и руганью –
что частенько бывало у ее родителей – как отец снова и снова поносит мать, когда та
нечаянно пересолила обед. Нет, в ее жизни никогда не было и не будет священного немецкого
триединства – киндер, кюхе, кирхе.
Лени, впрочем, всегда любила отца, несмотря на его взбалмошный, желчный характер и
свои частые наказания из-за проказ и шалостей, которыми полно было ее детство девчонки-
сорванца. Отец часто приходил домой уставший и раздраженный, мог запросто вспылить из-
за любой ерунды, остервенело швырнуть в стену дорогой фарфор, затопать ногами и
закричать на всегда послушную ему кроткую жену, но она знала, что он очень много работает
и любит ее и мать, и маленького Гейнца. Однажды отец жутко на нее обиделся из-за того, что
девочка выиграла у него партию в шахматы, и не пустил на бал-маскарад, который она с
нетерпением так долго ждала. Но Лени все равно любила его.
Родители Альфреда Теодора Пауля Рифеншталя происходили из Бранденбургской
марки: дед был слесарем, а обе бабушки – скромные и тихие домохозяйки. Кроме сына в
семье было еще три брата и сестра. Альфред владел крупной фирмой по продаже и монтажу
отопительных и вентиляционных устройств, позже ему помогал в бизнесе и младший брат
Лени Гейнц, бывший полной противоположностью сестре – застенчивый и робкий мальчик,
не имеющий сил противостоять воле отца. Родители матери, Иды Берты Шерлах, родом из
Западной Пруссии, переселились в Польшу, где дедушка работал строителем. После смерти
своей первой жены в родах восемнадцатого ребенка он женился на няньке, заботившейся о
его детях, которая ему родила еще троих. Семья не приняла российского подданства во время
завоевания Польши Россией и переехала в Берлин. Альфред Рифеншталь познакомился с 22-
летней Бертой Шерлах на костюмированном балу. Крепкий и статный голубоглазый блондин
сразу привлек внимание тихой скромницы. Он надеялся, что первенцем будет, конечно же,
сын, которому можно будет передать семейный бизнес, но первой на свет появилась Лени.
Произошло это в 1902 году 22 августа. В этот же год в Берлине зимой открыли первую ветку
метро, соединившую между собой Штралауэр Тор и Зоологический сад. Отец Лени, замечая
за ней уже в детстве железную волю и упрямство, энергичность и организаторские
способности, не раз жалел, что она не родилась мужчиной. Он даже однажды сказал об этом
самой Лени, когда вдруг застал ее за расчетами, склонившую голову над тетрадкой и
сосредоточенно что-то рисующую. Школьница проделала огромную работу, составив смету
расходов по изготовлению лайнеров гражданской авиации – тогда, в 1917 году, самолеты
использовались в основном в военных целях. Она нарисовала планы лайнеров, рассчитала
необходимый расход топлива и даже стоимость билетов и точное расписание рейсов.
Действительно, странное занятие для пятнадцатилетней девочки, но такая уж она была –
мечтательница, но не праздная, а деятельная. Она с упоением занималась тем, что ее
привлекало, было созвучно ее душе, погружалась в это с головой и неизмеримой глубиной
страсти. Да, страсть – вот чем была ее жизнь! Страсть самозабвенная, страсть во всех ее
проявлениях, страсть всепоглощающая – только это двигало ее вперед!
– Фрау Якоб, фрау Якоб, – кто-то тряс Лени за плечи. – Идите в палату, фрау Якоб.
Невидящим взором она уставилась на склонившуюся над ней с обеспокоенным видом
медсестру, потом обвела взглядом просторную, залитую пугающим желтым светом столовую,
в которой уже никого не было, даже уборщиц, и медленно, словно во сне, пошла по коридору.
На сестринском посту остановилась на минуту, выпила выданные ей в стаканчике
разноцветные таблетки, и как лунатик пошла дальше.
Зайдя в палату, она с ужасом услышала за собой звук поворачивающегося в замке ключа
и лязг засова – на ночь запирали всех.
«Я в шалаше, меня никто здесь не найдет, тут больше никого нет, кроме меня», –
промелькнуло в ее голове. Садясь на угол вновь заправленной сестрами кровати, она
продолжала себя утешать: «Здесь я в безопасности, я – одна».
В сущности, это место – эта больница, психиатрическое отделение клиники Фрайбурга
– где ее по каким-то неизвестным причинам закрыли, и была для нее соломенным шалашом
из детства – островком безопасности, хотя и зыбким. Расшатанным нервам требовался покой.
Она – сильная, она все выдержит – только бы все вспомнить!
Лени сунула холодные ноги под одеяло и вытянулась на кровати, уставившись в
потолок. Несмотря на красочный коктейль из пилюль сон все не шел. Уже выключили во всех
палатах свет. На кремовой, ставшей в вечерней темноте кофейного цвета, стене беспокойно
колыхались какие-то тени. У Лени сжалось сердце, и она, преодолевая липкий и
сковывающий страх, посмотрела на их источник – в маленьком окне сквозь решетку
виднелись качающиеся на ветру верхушки деревьев. «Наверное, граб», – подумала она,
проваливаясь в сон. – «Да, он как раз стоит в саду напротив моего окна».
Внезапно она очутилась в лесу с высокими разлапистыми елями. От запаха хвои вдруг
стало так покойно, так хорошо – она стояла в тишине деревьев как зачарованная, не в силах
двинуться с места. Вдруг на усыпанной пожелтевшими опавшими иглами тропинке
показалась сгорбленная фигурка сухой старушки в изодранном платье. Она ступала с
огромным трудом, опираясь на длинный сучковатый посох. Лени не могла оторвать взгляд от
ее ног – из них сочилась кровь. Башмаки старушки совершенно истерлись, и ноги были
покрыты кровоточащими мозолями. Увидев Лени, ее лицо озарила тень облегчения. Лени, ни
секунды не раздумывая, разодрала на себе платье и бросилась к старушке. Она перевязала ее
израненные ноги и повела заблудившуюся женщину к ее хижине. Лени безотчетно, как это
часто бывает во снах, знала, где находится дом старушки. Вскоре они пришли к небольшой
избушке, крыша которой поросла мхом, а маленький садик отделен был от леса
можжевеловыми кустами. Старушка, не говоря ни слова, высвободилась из рук Лени и
заковыляла вверх по лесенке. Через секунду она вернулась и с улыбкой протянула Лени три
грецких ореха. Лени поблагодарила женщину и, найдя камень, стала тут же, на пеньке, колоть
подарок. В первом орехе она нашла тонкое серебристое дивной красоты кружевное
покрывало. Она дотронулась до него, и ткань превратилась в сияющее платье молочно-
серебристого цвета лунного света. Во втором орехе было покрывало, еще красивее первого,
излучающее звездный мерцающий хрустальный свет, а из третьего ореха вырвался
золотистый сноп солнечных лучей, заливший лицо Лени. Он был такой теплый и наполнял
безмерной, неземной и невыразимой радостью. На пике блаженства глаза Лени открылись, и
она проснулась. По ее лицу блуждала тихая счастливая улыбка, а в лицо слепил из окна
утренний солнечный свет. «Ах, какой сон! Просто чудесный!» – подумала Лени, сладко
потягиваясь и зажмурившись от удовольствия. Это была ее самая любимая сказка – про
девочку и три ореха – она перечитывала ее бесчисленное количество раз и в детстве, и в
юности, и всегда ее настигал в конце, после прочтения, маленький кусочек необъяснимого
счастья. Такое она испытывала только когда стояла на сцене или смотрела на себя на экране.
Глава 2 Детство и школьные годы
Артистизм Лени проявился еще в раннем детстве. Одно из ее самых первых
воспоминаний о себе – это возвращение родителей домой, когда четырехлетняя Лени и
двухлетний Гейнц остались дома одни. Гейнц был намертво завернут в пеленки, как
египетская мумия – сестра постаралась на славу, чтобы брат не мешал ей, а Лени, похожая на
привидение, в это время медленно извивалась в причудливом танце с белой тюлью и в
длинных лиловых перчатках матери. Родители на мгновение застыли, растерянно
разглядывая детей, но сильно ругать не стали. Позже мать признавалась Лени, что сама
мечтала стать актрисой, но вышла замуж, и надежды пришлось оставить. Будучи
беременной, Берта молилась Всевышнему, чтобы тот послал ей дочь дивной красоты, которая
бы смогла стать знаменитой актрисой, но впервые увидев Лени после родов, она разрыдалась
– младенец, как ему и положено, был сморщенным, страшненьким и взъерошенным
кричащим куском мяса. Альфред Рифеншталь в молодости тоже увлекался театром и хорошо
пел. Вместе с женой они оставались заядлыми театралами, хотя Альфред считал актрис
дамами «полусвета», делая, впрочем, исключение для большеглазой и волоокой сопрано
Фритци Массари, премьеры которой он никогда не пропускал. Однако Альфред и подумать
не мог, чтобы дочь его вдруг оказалась на сцене и стала одной из этих «падших» женщин.
Как и все девушки, после школы она должна была отправиться в хороший пансион, учиться
домоводству и бухгалтерии, чтобы впоследствии помогать ему в конторе, ну и потом выйти
замуж за приличного человека конечно. В планы Лени такая жизнь никак не входила. Сценой
она бредила с тех самых пор, как побывала в канун Рождества в одном из театров Берлина на
«Снегурочке». Волшебство театра так поразило маленькую Лени, что по пути домой она
взахлеб рассказывала матери о своих впечатлениях, а пассажиры электрички в ужасе просили
угомонить ребенка хотя бы на несколько минут. Несмотря на свою мечтательность и
экзальтированность в детстве она слыла отчаянным сорванцом и заводилой. В школе у нее
единственной из девочек были самые плохие отметки за поведение. Вместе с соседскими
детьми она любила красть яблоки на овощном рынке, опрокидывая корзину отвернувшейся
на миг торговки и подбирая укатившиеся плоды. Для нее не существовало никаких
опасностей! Вместе с другими детьми она ходила под парусами, гребла, лазала по деревьям.
Казалось, она не могла остановиться ни на минуту. О, как она любила движение! Ей
нравилось ощущать свое тело, силу его мышц, выносливость – это было так красиво! В
двенадцать Лени вступила в спортивный клуб по плаванию «Русалка» – плавать ее «научил»
еще отец в пятилетнем возрасте: надев девочке нагрудный жилет из связанного тростника –
подарок на день рождения – он просто бросил ее в воду. Потом она уже сама могла
бесстрашно переплыть озеро, и в клубе стала одной из лучших, участвуя в соревнованиях и
получая призы. Затем Лени без разрешения отца вступила в гимнастический союз и
«заболела» параллельными брусьями и кольцами, однако занятия прервал несчастный
случай: пытаясь сделать стойку на руках вниз головой, она упала – отвязались закрепленные
на потолке канаты. Лени полетела вниз и больно врезалась в пол, едва не откусив себе язык.
Итогом стало сильное сотрясение мозга. Отец, узнав обо всем, конечно же, сразу запретил
дочери опасные занятия, но Лени не могла сидеть на месте и вскоре уже вовсю увлекалась
катанием на роликах и коньках.
Были у нее способности и к музыке: пять лет отец возил ее два раза в неделю на
Гентинерштрассе к учительнице по фортепиано. Однако девочка, несмотря на огромную
любовь к музыке, готовилась к урокам с неохотой. Как-то ее даже выбрали для участия в
концерте школьников в филармонии, где она великолепно отыграла Бетховена. Но все же
главной ее страстью оставался танец.
Как-то в музыкальном салоне семейства Баумбах, где раз в неделю собирались люди
искусств, выступал гениальный итальянский пианист и композитор Ферруччо Бузони,
дебютировавший на сцене в семилетнем возрасте. Оказалась на вечере и Лени с матерью.
Бузони играл что-то ритмичное, и музыка настолько захватила девочку, что она вдруг
закружилась в самозабвенном танце. После своего выступления пианист подошел к
маленькой Рифеншталь и, погладив ее по голове, похвалил: «У вас талант, фройляйн. Когда
вы станете известной танцовщицей, я сочиню для вас что-нибудь». Со всех сторон
послышались одобрительные аплодисменты. Однако маэстро не заставил себя долго ждать:
уже через несколько дней Лени передали от него письмо. С замиранием сердца она открыла
конверт – там оказались ноты и маленькая записка: «Танцовщице Лени Рифеншталь – от
Бузони». Позже, когда она действительно стала знаменитой, «Вальс-каприс», подаренный
пианистом, стал одним из самых популярных ее номеров.
В школе Лени отлично успевала по математике, физкультуре и рисованию, а вот пение и
история ей давались тяжело. По поведению у нее тоже были плохие оценки – давал знать о
себе озорной и авантюрный характер. Как-то они вместе с подругой забрались на крышу в
день рождения кайзера и утащили оттуда флаг, а затем в обычный непраздничный день
водрузили его обратно, решив таким образом обмануть взрослых – пускай подумают, что
сегодня праздник и тогда уроков не будет! В другой раз Лени нарисовала подруге на шее,
руках, лице красные точки, чтобы та под видом болезни могла пропустить школу. Как раз в
это время была эпидемия краснухи, и учительница отправила ее домой. Правда, через два дня
подруга заболела краснухой уже по-настоящему.
Лет в пятнадцать Лени уговорил сняться в эпизоде один из режиссеров, заметивших
юную красотку в кафе «Романское», напротив церкви кайзера Вильгельма, месте ее тайных
свиданий. Ему и его жене стоило немалых трудов, чтобы уговорить Лени – она так боялась
гнева отца! Наконец, поговорив с матерью, она дала согласие и сыграла в фильме роль
молодой неопытной девушки. Единственным ее условием была маскировка – если вдруг отец
увидит ее на экране, то не должен узнать! Режиссер сдержал свое обещание, и Лени сама с
трудом узнала себя в зеркале в черном парике.
После окончания школы отец Лени настоял на том, чтобы она поступила в престижную
берлинскую школу домоводства – Дом Лете, после чего девушка должны была отбыть в
пансион. Эта идея очень пугала ее – она так не хотела уезжать из Берлина, родного и
любимого города, с которым столько в ее жизни было связано! Кроме этого, она так мечтала
танцевать, а не проводить дни в обучении скучнейшему процессу стряпни, штопанию
мужских рубашек и искусству консервирования продуктов. Нет, не для этого она появилась
на свет с таким характером, волей к борьбе и такой жаждой жизни!
Глава 3 Уроки танцев
Однажды в газете «Берлинер цайтунг ам миттаг» Лени прочла объявление о наборе
двадцати молодых девушек для съемок в фильме «Опиум». Соискательницам предлагалось
записаться в школу танцев фрау Гримм-Райтер на Будапештерштрассе. «Вот и отличный
шанс проверить себя!» – подумала тогда Лени и, не раздумывая, пошла на просмотр. В конце
длинного светлого зала, сплошь увешанного зеркалами, за столом сидела сама фрау Гримм.
Несмотря на возраст – 40 с хвостиком – ее идеально прямая спина и точеные плечи сразу
приковывали к себе взгляд. Девушки по очереди подходили к преподавательнице, она
внимательно их рассматривала и проставляла напротив фамилий понравившихся
претенденток крестик. Рядом с именем Лени фрау Гримм тоже проставила крестик и
спросила ее адрес. Итогов просмотра она не объявила, сказав, что сделает это позже.
Разочарованная этим обстоятельством, девушка вышла из зала, но вдруг услышала
мелодичный, глухо доносившийся откуда-то, вальс. Оглядевшись, она увидела приоткрытую
дверь и заглянула в щелочку, стараясь, чтобы ее не заметили. Грациозные девушки в летящих
невесомых хитонах отрабатывали движения. «Раз-два-три! Раз-два-три!» Как ей захотелось
там оказаться! Нет, она обязательно должна стать одной из них! Чего бы это ни стоило! Лени
задумчиво спускалась вниз и уже на выходе вдруг резко повернула назад. Она взлетела по
лестнице в зал, где проходило прослушивание, и чуть не сбила с ног фрау Гримм.
– Фройляйн, осторожнее! Вы же не скаковая лошадь! – одернула ее классная дама.
– Фрау Гримм, я должна знать об условиях поступления! Я хочу заниматься у вас! На
любых условиях! – выпалила девушка.
Женщина внимательно посмотрела в глаза Лени и строго произнесла:
– Приходите в пятницу. Курс для начинающих я как раз только набрала. Занятия – два
раза в неделю.
О, не может быть! Она будет танцевать! Лени не чувствовала под собой земли,
переполняемая счастьем. Она даже не думала, что скажет отцу. Главное, что ее мечта
наконец-то сбудется!
***
***
Уже в Берлине она вложила в конверт свои фотографии и вырезки из газет с заметками
о своих танцевальных успехах и с надеждой отправила в адрес актера, но ответа так и не
приходило.
От своего друга и по совместительству тренера по теннису Гюнтера Рана Лени узнала,
что в столицу вскоре приедет сам Фанк. Ран через своих знакомых умудрился устроить
постоянно теребившей его девушке встречу с режиссером в кондитерской «Румпельмайер»
на Курфюрстендамм. Арнольд Фанк оказался весьма симпатичным коренастым мужчиной с
решительным лицом и ямочкой на подбородке. Лени восторженно поведала ему о своих
впечатлениях от фильма и сообщила, что с превеликой радостью приняла бы участие в его
фильме в любом качестве. Фанк ничего толком не ответил, лишь попросив прислать ему
фотографии и газетные статьи.
Внезапно обострившаяся в этот день боль в колене вынудила Лени поехать сразу же
после встречи с Фанком к доктору Прибраму. Договорившись о визите из телефонной будки
рядом с кондитерской Лени уже через несколько минут ехала в больницу. Там ей сделали
рентгеновский снимок и поставили окончательный диагноз – в мениске образовалась
трещина, а затем хрящевой нарост величиной с грецкий орех. Необходимо было делать
операцию. В то время такая практика не была распространена, и девушке стоило немалых
усилий уговорить врача прооперировать ее уже завтра. Доктор долго не давал согласия, но
потом все же велел ей приехать ночью в клинику, чтобы подготовиться к операции. При этом
он сказал, что гарантировать благоприятный исход, к сожалению, не может. Но Лени его
слова не остановили, и уже в восемь утра она лежала на столе. О том, что девушка в клинике,
знал только Фанк, которому она сообщила про операцию в письме, приложив свои вырезки
из газет и снимки.
Глава 7 «Святая гора»
На третий день после операции к Лени в больничную палату пришел Фанк. Вид у него
был усталый и бледный. Он протянул ей какой-то рулон бумаги.
– Что это, Арнольд?
– Это для Вас. Я писал последние три дня.
Дрожащими руками Лени развернула рукопись и на первой странице прочла: «Святая
Гора». Написано специально для танцовщицы Лени Рифеншталь». Ей захотелось плакать и
смеяться.
– Ах, Арнольд, я не знаю, как Вас и благодарить! Спасибо! Вы делаете меня такой
счастливой!
– Вам не стоит сейчас волноваться, – пробормотал смущенный Фанк. – Давайте, я
приду завтра, и мы с Вами начнем репетировать?
– Да, конечно! Спасибо! Вы так добры! – благодарности так и сыпались с ее уст. Она не
могла поверить, что ее мечта так быстро исполнилась. Все происходило словно в сказке.
Фанк приходил почти каждый день. Три месяца Лени лежала в больнице, так и не зная,
сможет ли она нормально ходить. Фанка эта неизвестность ничуть не смущала ее. Казалось,
он наконец-то нашел свою музу, поэтому все должно было получиться. Спустя тринадцать
недель Лени разрешили встать. С помощью врача и медсестры она поднялась с кровати и
сделала несколько шагов – колено сгибалось и не болело. Счастливая Лени отправилась
домой. Ее встретил Отто с большим букетом цветов, целый вечер они провели вместе. На
следующее утро зашла Герта, которая осторожно, стараясь не волновать подругу, рассказала
ей, что у Отто, пока она лежала в больнице, была во время турнира в Мерано интрижка с
теннисисткой. Они даже вместе жили в номере. Лени встретила это известие достаточно
спокойно, если не сказать, холодно. Она уже давно не чувствовала между ними душевной
близости, а после измены Отто могла с чистой совестью послать его подальше. Девушка
решила больше не принимать его у себя. Фротцгейм оказался настойчивым – обычно
женщины его не бросали – каждый день он упорно посылал букеты и записки. Однажды
даже сам пришел, умоляя его простить, но Лени была непреклонна. После его визита она еще
долгое время проплакала, но неожиданно появился Фанк. Сегодня они должны были
репетировать. Увидев ее печальное лицо, режиссер засыпал девушку вопросами. Лени долго
отшучивалась, пока, наконец, не поведала ему свою историю отношений с Фротцгеймом.
Фанк слушал ее очень внимательно, пристально глядя в глаза и ловя каждый вздох. Когда она
закончила, он немного помолчал, а потом ласково притянул к себе за плечи и робко
попытался коснуться ее губ. Его горячее и шумное дыхание она ощущала у себя на шее.
Лени немного опешила и постаралась мягко ускользнуть из его объятий, давая понять, что
сейчас она к новым отношениям не готова. Когда Фанк ушел, она осознала, что на этом он
вряд ли остановится. Девушку пугало, что отсутствие взаимности с ее стороны приведет к
неизбежному разрыву. Она могла надеяться только на то, что все это произойдет не скоро, а
пока она успеет сняться в его фильме и, может быть, стать звездой.
В декабре были намечены пробные съемки в павильоне во Фрайбурге. Лени снялась в
одной из сцен. Когда она впервые увидела себя на экране, то ужаснулась – на нее смотрело
чужое лицо с близко посажеными глазами и тяжелой линией подбородка. Пробы, к тому же,
снимались без грима. Ей стало страшно, что роль она теперь не получит. Фанк, между тем,
совершенно спокойным тоном попросил переснять кадры, и уже в этот раз, когда к ее лицу
умело подобрали освещение, пробы удались. Результат его устроил. Лени получила договор
на три месяца с гонораром в 20 тысяч марок. Кроме того, она смогла выбить себе пианиста с
инструментом, чтобы продолжать танцевальные репетиции в горах. После операции она ни
на секунду не собиралась оставлять танцы.
Лени хотела вернуться в Берлин до начала съемок, но Фанк, пока не приехал главный
исполнитель мужской роли, уже знакомый Лени, Луис Тренкер, уговорил ее остаться и
погостить в доме своей матери. Его попытки сблизиться с Лени становились все настойчивее.
У семьи, рано потерявшей главу – отца Арнольда, была превосходная библиотека и
великолепная подборка гравюр и живописи, например Кете Кольвица и Георга Гросса. Фанк
рос болезненным мальчиком – страдал от астмы и туберкулеза. Когда ему было одиннадцать,
его отправили по настоянию врачей в горы, в Давос, где он удивительно быстро выздоровел.
С тех пор, он стал одержим горами. Фанк приехал в Цуоц и стал учиться в местной школе. В
свободное время занимался скалолазанием, лыжами и фотографией. Затем поступил в
университет в Цюрихе, где учился в одно время с Владимиром Ильичом Лениным. Как-то он
упомянул, что даже был с ним знаком. Во время Первой мировой Фанк служил в
контрразведке, где сотрудничал с известной немецкой шпионкой «Мадемуазель Доктор», а
после войны начал снимать первые документальные фильмы о горах, положив начало целому
течению в кинематографе. Ленты его популярностью у прокатчиков не пользовались –
несмотря на прекрасные пейзажи в кадре, сюжета у фильмов, как такового, не было. Тогда
Фанк на свои деньги арендовал залы и демонстрировал свои картины сам. Успех Фанку
принесли зрители – они от его кадров были в полнейшем восторге. Теперь Фанк снимал
художественный фильм о горах с сюжетом – это и была «Святая гора».
Лени восхищалась режиссером, его упорством и уверенностью в том, что он делает –
ведь он был пионером кино этого жанра. Однако больше своего интеллектуального восторга
девушка предложить ему не могла. Фанк задаривал ее уникальными изданиями Гельдерлина
и Ницше, оригинальными гравюрами Кете Кольвица и графикой современных художников,
однако девушка оставалась холодна к его пылким чувствам. Возможно, тому виной было
строгое воспитание Лени, полная ее изоляция от чувственного физического мира в юности,
запреты на любые отношения с мальчиками. Скорее всего, плотская сторона любви пугала ее,
и только такое грубое проявление вожделения, какое ей впервые в ее жизни показал Отто
Фротцгейм, могло возбудить в ней хотя бы кратковременное ответное желание.
Более решительным, чем Фанк, неожиданно оказался Луис Тренкер. Когда он приехал
во Фрайбург, Лени нашла его очень живым, общительным, остроумным, совсем не таким
надменным и отстраненным, каким он показался ей тогда у озера, в гостинице «Карерзее».
Арнольд принес по случаю встречи несколько бутылок редкого вина из своих подвалов.
Лени, с трудом переносившая алкоголь, все же согласилась распить их вместе со всеми на
волне какого-то возникшего единения, разговоров о будущем фильме, приятного общения.
Оживленные и раскрасневшиеся от вина, они болтали о предстоящих съемках и обсуждали
сцены из «Святой горы». Арнольд предложил сбегать в подвал еще раз, за шампанским, и
выпить за удачу фильма на брудершафт. Лени осталась сидеть на барочной софе, обитой
красным шелком, с Тренкером. Внезапно он грубо навалился на нее и поцеловал. Девушка не
пыталась отстраниться – ей были приятны прикосновения рук актера, жадно скользивших по
ее телу. Она впервые испытывала удовольствие в объятиях мужчины. Лени, не думая ни о
чем – ни о Фанке, ни о своей дальнейшей судьбе – вся отдалась во власть Тренкера, хищно
мявшего ее молодую плоть. Тут ей показалось, что в дверях кто-то стоит. Она мгновенно
отшатнулась от Луиса и тут же стыдливыми неловкими движениями стала оправлять
расстегнутую блузку. На пороге комнаты безмолвно с двумя бутылками шампанского в руках
застыл Фанк. Воцарилась невыносимая тишина – прошло всего несколько секунд, но для
Лени они показались часами.
Тренкер быстро сориентировался и вскочил с дивана:
– Уже поздно, Арнольд. Мы пойдем. Я провожу Лени до гостиницы.
– Нет, я сам, Луис, – прерывистым голосом возразил побледневший Фанк, в глазах
которого поблескивали слезы.
Лени испытывала вину за произошедшее – ей было так неудобно уходить после этой
некрасивой ситуации, что она не стала возражать, когда Тренкер с ней попрощался, пообещав
зайти к ней утром перед отъездом. Как только дверь за ним захлопнулась, к ногам Лени
бросился сотрясающийся от рыданий Арнольд. Он громко, как ребенок, судорожно
всхлипывал, что-то бессвязно бормоча и уткнувшись в колени девушки:
– Ты ведь муза! Я все уже придумал, Лени! Ты… Я так тебя люблю! У нас все
получится! Ты – моя Диотима! Лени! Лени – ты восхитительна! А этот Тренкер вечно все
портит! – его голос изменился. – Лени, услышь меня! Что со мной творится?!
– Арнольд, пожалуйста, успокойся. Ты мне очень дорог. Ты – прекрасный режиссер, и
конечно, твой фильм будет иметь колоссальный успех. Пожалуйста, будь благоразумен. Ну
же, успокойся!
Понемногу его плач стихал. Внезапно он резко встал и решительно произнес:
– Пойдем, я провожу тебя до гостиницы. Прости за все это… Так глупо…Тебе нужно
отдохнуть.
Она накинула поданное им пальто, и они молча побрели в темноте. Воздух был
холодный и влажный. В низинах собирался туман. Проходя мостик, Фанк вдруг рванул вниз
по склону, к реке. Через несколько секунд за ним бросилась и Лени, осознав, что безумец
собирается броситься в воду. Девушка догнала его и мощным рывком схватила Фанка,
вцепившись в его одежду. Он тянул ее вниз, она отчаянно сопротивлялась, пытаясь удержать
его, уже по пояс оказавшегося в воде. На их счастье, по дороге кто-то проходил, их заметили,
и вот уже Лени помогали вытаскивать страдальца из реки какие-то мужчины. Фанк весь
дрожал, у него стучали зубы. Лени на такси отвезла его в больницу, где осталась у его
постели до утра. Фанк бредил, у него началась горячка. Лени с ужасом смотрела на его
метавшееся по белым простыням изможденное лицо и не понимала, как она могла вот так,
одним мгновением, испортить все. Это ведь была ее мечта – сниматься в кино, и вот теперь…
Что же делать?! Как убедить его, что она должна там играть во чтобы то ни стало?! Что она
ему скажет?!
Эти лихорадочные мысли мучили Лени до рассвета, а потом она, убедившись, что Фанк
спит, поехала к себе в номер – к ней ведь обещал зайти попрощаться Тренкер! Не успела она
раздеться и обессилено упасть в кресло, как в дверь постучали – на пороге стоял Тренкер.
Они обнялись, и Лени со слезами на глазах поведала о случившемся ночью.
– А, вот он, безумец! – отмахнулся мужчина. – Всегда одно и то же. Не волнуйся, скоро
он успокоится. Так уже было на съемках.
– Луис, а как же фильм? Что теперь будет? – взволнованно воскликнула девушка.
– Да ничего, все утрясется, – равнодушно пожал плечами Тренкер. – Он успокоится, и
все утрясется.
Лени хотела бы в это поверить. Задумавшись, она сидела в кресле, как вдруг в номер
как вихрь ворвался разъяренный Фанк. Как он здесь оказался?! Лени перевела взгляд на
дверь и вспомнила. Да, конечно, она забыла ее закрыть! Фанк в мгновение ока налетел на
Тренкера и вцепился в него, тот схватил режиссера за руки и старался удержать. Фанк
попытался вырваться – ему это удалось, и с новой силой он набросился на Тренкера. Лени
осмелилась подойти к мужчинам и начала их разнимать, но они в пылу драки ее не замечали.
Тогда девушка открыла окно и вскочила на подоконник, как будто собираясь прыгнуть вниз.
Ее угроза подействовала, и Фанк, наконец-то, ушел. Лени стояла в полной растерянности.
Что теперь? Какова судьба ее участия в фильме Фанка? На эти вопросы у нее ответа не было.
Вскоре посыльный принес букет и записку от Фанка. Он извинялся и просил прощения
за устроенный дебош. Похоже, все действительно утряслось, как и предполагал Тренкер.
Успокоившись насчет инцидента с Фанком, Лени стала раздумывать, как бы взять уроки
спуска с гор на лыжах до начала съемок в январе. Тренкер и оператор Шнеебергер хорошо
владели этим искусством, и, конечно же, были рады ей помочь. Девушка приехала к ним в
Кортину. Сначала у Лени ничего не получалось, но потом она уже могла выполнять
повороты. Ей разрешили проделать короткий спуск. Она смело встала на лыжи и махнула
вниз, наслаждаясь чувством полета. Между тем, скорость все нарастала, а крутому склону не
было видно конца. Все быстрее, быстрее, быстрее – и вот она уже в снегу! Тут же Лени
почувствовала острую боль в левой ноге. Она попыталась встать, но не смогла и снова упала
в снег. Видимо, это был перелом. Первой ее мыслью было, что же теперь скажет Фанк. Если
нет главной героини, то нет и фильма. Лени была в ужасе. Тренкер пошел вниз, чтобы найти
сани и перевезти пострадавшую в деревню. Шнеебергер остался вместе с девушкой. Уже
прошло много времени, стало темно и похолодало, а Тренкер все не возвращался.
Шнеебергер взвалил Лени на плечи и пошел по сугробам вниз. Начинался буран. От тяжести
идти было практически невозможно – постоянно проваливался снег, так что путникам
пришлось сдаться и сидеть, дожидаясь, когда же появится Тренкер с санями. Наконец, он
пришел, и Лени отвезли в больницу. Наутро на переломанную в двух местах лодыжку
наложили гипс. Фанку обо всем сообщили только на вокзале. Он, конечно, был в шоке. В
Швейцарии, где должны были проходить съемки, уже стояли готовые декорации, на которые
ушла треть сметы. Через неделю подул фен, и весь дворец изо льда, сооруженный по
замыслу Фанка и возводимый полтора месяца, растаял в два счета. Вдобавок, три члена
съемочной группы получили травмы: один из актеров упал на лыжах и получил перелом
бедра, другой актер и племянник Фанка тоже упал с лыж, сломав ногу, и в довершение ко
всему травму позвоночника получил Шнеебергер, который принял участие в первенстве по
скоростному спуску и неудачно приземлился. Казалось, сама судьба противостояла съемкам
этого фильма! Шесть недель вынужденного простоя!
Вскоре подул северо-восточный ветер, и рабочие приступили к восстановлению
ледовых сооружений. В это же время Лени сняли гипс, и она смогла ходить. Наконец-то,
прошли первые съемки. Действие разворачивалось ночью на озере в Ленцерхайде. Было
очень холодно, и техника часто выходила из строя, но Фанк ни на секунду не терял
самообладания. Лени очень заинтересовал режиссерский процесс, и Фанк позволял ей
смотреть в видоискатель. Он учил ее искать интересные кадры, рассказывал про цветные
фильтры и объективы, но главное он учил ее, что одинаково хорошо нужно снимать все: и
лед, и горы, и людей, и животных.
Через две недели было решено сделать перерыв, а потом отправиться на новое место –
Зильс-Марию в Энгадине. В начале апреля там было совсем безлюдно, но постоянно
продолжал приезжать Гарри Зокаль. Еще до начала съемок Лени узнала, что Зокаль участвует
с долей в 25 процентов в финансировании «Святой горы» и выкупил общество «Берг унд
шпортфильм гезелльшафт» Фанка, а также его копировальную фабрику во Фрайбурге. Как-то
в один из его приездов на съемки Лени спросила:
– Гарри, ты сменил профессию? Или это очередное увлечение?
На что он ответил:
– Съемка одного фильма в тысячу раз интереснее, чем все банковские операции.
Для себя она решила, что он приезжал, чтобы чаще ее видеть. Впрочем, бывший
банкир, видимо, всерьез решил заняться кино.
Лени в это время увлеклась Тренкером. Ей нравилась его грубость и простота. Они
пытались скрывать свои отношения от ревновавшего Фанка, но это было трудновыполнимо.
Когда Тренкер и Зокаль уехали, режиссер заметно повеселел. Теперь их оставалось всего
семеро.
Лени же предстояло научиться кататься на лыжах по-настоящему, и хотя перелом
вселил в нее неуверенность, Шнеебергер, по кличке «Снежная блоха» за свои
феноменальные спуски и прыжки, ставший наставником, был с ней весьма терпелив. В
первую свою вылазку в горы Лени шла с Фанком, вернувшимся из Боцена Тренкером,
Шнеебергером и носильщиком. Подъем был довольно сложный – бесчисленные серпантины,
крутые склоны. После отснятых кадров группа стала спускаться в долину. Первым
отправился вниз Тренкер. Шнеербергер с Фанком тем временем укладывали аппаратуру.
Лени сидела в перевалочной хижине и ждала команды на спуск. В следующую минуту
погода вдруг резко поменялась, и начался буран. В такой ледяной ураган спускаться с
неопытной лыжницей было нельзя. Лени, Фанк и Шнеебергер остались ждать улучшения
погоды, но буря и не думала утихать. Прошло уже двое суток – у них уже заканчивался
провиант и дрова, надо было что-то решать. Когда еды совсем не осталось, Фанк и
Шнеебергер посоветовались и решились спускаться. Фанк с носильщиком поехали вперед, а
Шнеебергер схватил Лени за руку и повел сквозь непроглядную белую пелену. Было холодно.
Они с бешеной скоростью летели со склона вниз в неизвестность. Вдруг Лени оторвало от
Блохи, и она кувырком полетела в снег. Приземлившись, она почувствовала, как начинает
съезжать вместе с огромной массой снега. К счастью, это оказалась не лавина, а лишь
оползень. Шнеербергер пробрался к ней навстречу и начал откапывать из сугроба. Лени не
хотела дальше спускаться, тогда Блоха крепко схватил ее за руку и потащил за собой вниз в
снежную завесу. Они снова заскользили и через некоторое время неожиданно въехали в лес.
Буран уже был позади.
Следующие съемки были запланированы в Интерлакене. Фанка отозвали в Берлин для
отчета по фильму – студия УФА не намеревалась оставлять группу на вторую зиму в горах.
Первая зима пропала из-за травмы Лени. Она чувствовала вину за нависшую над фильмом
угрозу срыва и решила помочь. Оставалось еще 600 метров пленки для съемки весенних
лугов, и девушка на свой страх и риск начала снимать сама. На кадры усыпанных цветущими
белыми нарциссами лугов, застилавших землю словно снег, ушло три дня. Материал был
отправлен Фанку в Берлин. Лени с тревогой стала ждать приговор режиссера. Вскоре от него
пришла телеграмма, в которой он поздравлял ее и сообщал, что руководство УФА в восторге
от материала, так что фильм будет сниматься до конца. Вся съемочная группа была на
седьмом небе от счастья.
Когда от студии пришли долгожданные деньги, Лени арендовала во Фрайбурге
мансарду, откуда ежедневно ездила на копировальную фабрику, где Фанк просматривал
отснятую пленку. Девушка с большим увлечением наблюдала за процессом проявки и
монтажом, приходя в восторг, как много всего можно было сделать, собрав кадры из разных
сцен. Созерцание этого творческого процесса захватило ее с необыкновенной и неодолимой
силой. После перелома тренироваться во время съемок было тяжело – пока она поднималась
на горы, то так изматывалась, что танцевать уже не могла. Но отказаться от карьеры
танцовщицы Лени еще была не готова. Как только в съемках наметился перерыв, она тотчас
же попросила сопровождавшего ее обычно на гастролях пианиста приехать к ней во
Фрайбург. Там она, стиснув от боли зубы и едва удерживаясь, чтобы на застонать,
разрабатывала сломанную лодыжку. Зная фанатизм Лени, можно представить, что первые
успехи в репетициях не заставили себя долго ждать, однако снова последовал вызов на
съемки. В одной из сцен девушка должна была танцевать на утесе. Над бушующим морем
она, по замыслу Фанка, должна была двигаться под Пятую симфонию Бетховена в такт со
стихией. В эру немого кино синхронизации движений и музыки достичь было трудно,
поэтому режиссер пошел на немыслимое ухищрение: со скалы на канате спустили
привязанного к веревке скрипача, который играл для Лени. Шум прибоя был такой
оглушающий, что девушка часто вообще ничего не слышала, не говоря уже о том, что
сильные волны несколько раз сбрасывали ее со скользких камней в воду. Когда съемки
закончились, она вздохнула с облегчением. Впрочем, она еще не знала, что за испытания
ждут ее впереди.
Затем последовали съемки в павильоне в Берлин-Бабельсберге и в горах в Церматте.
Все это время Лени продолжала встречаться с Тренкером. Первый игровой фильм, в котором
принимал участие тиролец Тренкер, несколько лет занимавшийся то одним, то другим,
конечно, вскружил ему голову. Он, служивший в войну горным инструктором, наконец, мог
получать за свою неизбывную, родом из детства, любовь к горам, деньги, поэтому вскоре
стал одержим тщеславием. Лени всегда привлекали мужчины, похожие по характеру на нее
саму, но, как известно, два амбициозных человека не могут сосуществовать вместе, так что у
нее с Тренкером вскоре начались проблемы. Девушку стала раздражать ревность актера к ее
работе, то, что он волновался не на шутку, если Фанк снимал с Лени одним метром пленки
больше. Она поняла, что период влюбленности прошел, и теперь перед ней не любовник, а
соперник.
Между тем, снова настал перерыв в съемках, и Лени не преминула им воспользоваться
для продолжения танцевальных репетиций. Каждый день она терпеливо, превозмогая боль,
растягивалась, отрабатывала прыжки, танцевала. Ее левая лодыжка после того, как сняли
гипс, была одеревеневшей, но сейчас девушке удалось вернуть ей былую гибкость. Конечно,
она не могла превзойти саму себя, но достигла уровня, на котором и была до травмы. Спустя
полтора года она снова стояла на сцене. Сначала Дюссельдорф, затем Берлин, Дрезден,
Лейпциг, Кассель, Кельн. Раз от раза Лени чувствовала, как становится все пластичнее и
раскованнее, как легче кружится и прыгает. Но контракт с Фанком снова призвал ее на
съемки.
Январь 1926 года. Снова горы, снова снег и леденящий холод. Кадры давались трудно –
иногда по нескольку недель приходилось ждать подходящей погоды. В фильме была сцена,
где героиню засыпает лавина. Фанк в это время задержался на Фельдберге, что-то доснимая,
а Лени со Шнеебергером отправилась в Цюрс на Флексенштрассе. Уже пятый день, не
переставая, шел снег, гора стала лавиноопасной – то, что и было им нужно, но носильщиков
было не найти – люди крутили пальцами у виска, считая «киношников» сумасшедшими.
Лени не привыкла отступать, поэтому решено было идти одним. Шнеебергер нес кинокамеру
со штативом, а девушка – чемодан с оптикой. Мел сильный снег, видимость была нулевая. С
гор то и дело срывались лавины – оставалось найти подходящий навес и снимать. Они нашли
утес, установили камеру и стали ждать. Было так холодно, что ноги уже онемели, а ресницы
и волосы заиндевели, делая их похожими на Санта-Клаусов. Прошло полчаса и ничего.
Прошел еще час. И еще полчаса. Наконец откуда-то сверху донесся глухой гул – лавина!
Блоха бросился к камере, а Лени к выступу горы. Она крепко вцепилась руками в скалы и
закрыла от страха глаза. Вдруг она почувствовала, как вокруг потемнело, и следом тяжело
навалился снег. Ее целиком засыпало. Стало страшно, она пыталась расталкивать ком
плечами, головой, но он поддавался с трудом. Девушка сильно испугалась. Что если она не
сможет отсюда выбраться?! Но тут Лени почувствовала, как Ганс разгребает над ней снег.
Спасена!
Сцену пришлось повторять еще несколько раз – нужны были крупный и общий планы.
Блоха с трудом уговорил Лени на такой подвиг. Впрочем, вскоре ей представилась
возможность доказать и свой авантюрный характер.
Отъехавший по делам Фанк поручил Лени снять сцену с лыжниками в лесу при свете
факелов. Шнеебергеру пришлось за малым количеством актеров также поучаствовать в роли
лыжника. Лени крутила ручку кинокамеры сама. В сумеречном еловом лесу снег на деревьях
от дрожащего света огня поблескивал словно бриллианты. Вдруг раздался громкий треск, а
затем все вспыхнуло и взорвалось. Стоявший рядом с Лени и державший в руке магниевый
факел деревенский мальчик кричал, корчась от боли – взорвался его факел. В следующее
мгновение девушка почувствовала, как горит и ее лицо. В азарте съемки она гасила пламя
левой рукой, а правой продолжала неистово крутить ручку камеры. Когда пленка
закончилась, Лени оглянулась, но мальчика нигде не было. Она побежала в дом к зеркалу и
обомлела – черная кожа, сожженные брови и ресницы, подпаленные волосы. В ужасе
девушка помчалась искать ребенка – он лежал в соседнем доме. Его багровое тело было
сплошь обожжено. Лежа неподвижно, он дико кричал. Лени никогда не слышала таких
звуков, похожих на стон животного. Эти страшные вопли заставили Лени забыть о своей
боли. Пришел местный врач, но помочь ничем не смог. Тогда крестьяне сбегали за какой-то
старушкой, оказавшейся колдуньей, наступило облегчение. Она тихо подошла к кровати, где
лежал несчастный мальчик, и что-то зашептала. Затем наклонилась над ним и подула – через
несколько минут ребенок затих и уснул. Лени была в шоке. Оправившись через несколько
минут от глубокого изумления, она вновь почувствовала свою боль, которая становилась все
нестерпимей. В отчаянии девушка выбежала на улицу и стала яростно загребать руками снег,
прикладывая его к своему лицу. Боль стала только сильней. Лени бросилась назад в дом,
чтобы попросить помощи у колдуньи, но она уже ушла. Спросив у крестьян, оставшихся в
доме с мальчиком, где можно найти старушку, Лени стремглав рванула на окраину Санкт-
Антона. Женщина почему-то категорически отказывалась проявить свое чудесное умение
еще раз и исцелить Лени. Девушка громко рыдала под ее дверью, моля старушку о помощи.
Наконец, колдунья смягчилась и впустила девушку. Она снова что-то пробормотала и дунула
на Лени. Боль сейчас же исчезла. Девушка не могла поверить сама себе. На следующий день
она с самого утра поехала в Инсбрук к дерматологу. Врач ужаснулся тому, как же она
вытерпела боль от ожогов третьей степени, и не поверил рассказу девушки про старушку.
Обработав раны, он заверил Лени, что после таких сильных ожогов обязательно останутся
шрамы. На выздоровление ушло несколько месяцев, все это время Лени ежедневно ездила на
перевязку и со страхом думала о том, что же делать, если на лице действительно останутся
шрамы. Значит ли это, что она не сможет сниматься дальше? Однако когда повязки сняли,
Лени с не меньшим изумлением увидела, что рубцов на ее лице нет. Мальчик, у которого
обожжено было все тело, тоже чудесным образом выздоровел.
За день до премьеры Фанк пригласил всю съемочную группу на ужин. Вечер в
предвкушении завтрашнего показа обещал быть приятным. Коллеги решили пройтись мимо
Дворца киностудии УФА, чтобы полюбоваться на рекламу «Святой горы». Они столпились
перед главным входом и, задрав головы вверх, смотрели на светящиеся синие буквы. Сразу
под названием красовалось имя Лени Рифеншталь, затем Тренкера и остальных. Внизу также
было написано, что перед каждым показом Лени будет танцевать на сцене.
– Вот черт! – прошипел Тренкер так, что все обернулись. – Я научил всему эту
вздорную бабенку, а ее имя стоит перед моим! Вот черт! Черт, черт, черт! Нет, вы только
посмотрите на это!
Лени на мгновение застыла в удивлении, а затем незаметно покинула стоящих мужчин
и медленно пошла к дому, находившемуся неподалеку. Настроение у нее было испорчено.
Нет, конечно, Луис очень ей помог, но он был никем. До этого он снимался только в
документальных фильмах – «Святая гора» стала его дебютом в игровом кино. Она же была
уже известна, ее концерты проходили с аншлагами. Да, она благодарна ему, что он научил ее
кататься на лыжах. И да, она не очень-то и возражала бы, если бы ее имя стояло после его
имени. Но так решила киностудия… Ах, вот так легко люди становятся врагами. Ход ее
мыслей прервал запыхавшийся Фанк, который догнал ее почти у самого подъезда. Он был
разозлен ситуацией, поскольку имел в планах еще один фильм, где играли бы и Лени, и
Тренкер. Он уже подписал договор со студией на производство «Зимней сказки». Режиссер
попросил ее не обращать внимания на актера и не утрировать конфликт.
14 декабря 1926 года состоялась премьера фильма. Вся съемочная группа сидела в ложе
во Дворце УФА «Паластам-Цоо». Перед началом картины Лени вживую исполнила «Танец
Диотимы» из «Святой горы» и танец, поставленный ею на музыку «Неоконченной
симфонии» Шуберта. Когда аплодисменты после ее выступления затихли, в зале медленно
погас свет. Лени с замирающим сердцем смотрела на экран. Это было что-то особенное! Она
смотрела и не могла на себя наглядеться. То тут, то там периодически раздавались
восторженные возгласы – публике фильм несомненно понравился. После окончания картины
сидящих в ложе актеров и режиссера зрители приветствовали бурными овациями.
Смущенные, они несколько раз выходили на поклон. На следующий день телефон Лени
буквально разрывался от звонков – столько поздравлений она еще никогда не получала. Это
был успех! Лени вышла на улицу и скупила все утренние газеты. Дома она, не раздеваясь,
села в кресло и с упоением начала читать отзывы критиков, неустанно хваливших актерскую
игру девушки и талантливого режиссера. В газете «Вельтбюне» фильм назвали «в высшей
степени порочным холмом, точнее сказать, пошлой кучей банальностей и опасных
недоразумений». Лени не стала читать дальше и выбросила газету в мусор. Ну и вздор!
Впрочем, эта рецензия не испортила ей чудесного настроения – все ее существо
торжествовало.
«Зимней сказке» – новой идее Фанка – к сожалению, студия не дала ход. Только что
руководство подписало контракт на производство самого дорогого за всю ее историю
существования «Метрополиса». Но Фанк нашел выход из положения – буквально за ночь он
написал новый сценарий под заглавием «Большой прыжок» или «Гита – девушка с козами».
Это был фарс, даже самопародия режиссера, представляющий в смешном виде неопытных
туристов в горах. Главная роль, конечно же, предназначалась Лени. Она с радостью
согласилась сниматься. Уже довольно давно она решила для себя, что с танцами покончено.
Да, ей уже 24 года, позади у нее пять переломов, вынужденный перерыв в репетициях
отбросил ее далеко назад в профессиональном плане. И потом – она ведь теперь может
сниматься в кино. Теперь, когда кино всерьез занялся Зокаль, она всегда может рассчитывать
на его помощь… К этому времени он уже основал свою собственную фирму и выпустил
несколько фильмов, помимо кинолент Фанка.
Лени переехала в новую квартиру в одном из районов Берлина – Вильмерсдорфе. На
крыше у нее был свой сад. На этом же этаже квартиру снял и Зокаль.
В «Большом прыжке» главную мужскую роль должен был сыграть Шнеебергер – только
он с его мастерством великолепного лыжника мог исполнить все те акробатические трюки,
что запланировал для съемок Фанк. Блоха в резиновом костюме «мишленовского» человечка,
раздувавшего его вдвое, должен был совершать немыслимые кульбиты в воздухе или,
например, в одной из сцен в прыжке приземляться на одетую в резиновый костюм корову.
Лени, в новой картине игравшей пастушку, предстояло научиться взбираться по скалам
босиком и без страховки. Таков был замысел режиссера. Обучить ее этому мог только Блоха,
поэтому перед съемками летних сцен в Арльберге Фанк отправил их вдвоем в Доломитовые
Альпы. Шнеебергер давно нравился Лени, но он был довольно скромным и застенчивым –
совсем не в ее вкусе. Однако его сила и мужество, с которой он взбирался на неприступные
вершины, его отвага и готовность всегда прийти на помощь – он уже столько раз спасал Лени
в горах – постепенно сблизили их. Это не было любовью с первого взгляда, но девушка вдруг
заметила, что ей очень хорошо с Гансом. Она чувствовала себя защищенной с ним, к тому же,
он никогда не претендовал на роль звезды. Так что предложение Фанка Лени обрадовало.
Вместе с Гансом они отправились в хижину в седловине Зелла. Сначала девушка обучалась
взбираться на скалы в ботинках. Танцевальные тренировки помогли развить ей хорошую
координацию, так что она уже очень скоро стала делать первые успехи. Решено было
совершить скалолазную экскурсию на башни Вайолетты. Осторожно и медленно они
карабкались вверх, нащупывая выступы и балансируя на узких карнизах, вбивая, где это
нужно было, крюки и преодолевая расщелины. Лени так нравилось взбираться, ее раздирал
какой-то детский азарт, с которым раньше она бесстрашно лазала по деревьям. Когда они
добрались до вершины, она была просто счастлива. Такие просторы вокруг! Вот и облака
совсем рядом, нахлобученные на самые пики скал. А воздух! Казалось, воздух можно осязать
пальцами – такой чистый и прозрачный! Лени не боялась высоты – она с наслаждением
спускалась вниз, скользя на канате. Но боли она боялась, и когда пришло время тренировок
босиком, ей становилось страшно. Ежедневно она ходила по осыпавшейся под горами
доломитовой крошке, но кожа ступней не могла свыкнуться с таким издевательством. Снова
и снова лилась кровь из ее расцарапанных подошв.
По сценарию она должна была карабкаться по скалам Фенстерле, которые хотя и были
невысокими, но здорово осыпались. Также Фанк задумал сцену купания пастушки в горном
озере Карерзее с ледяной водой. Протестовать и ругаться с ним был бесполезно – его
требовательность не знала границ. Делать нечего, Лени часами барахталась в
шестиградусной воде в одной тонкой ночной сорочке, когда снимали дубли.
– Лени, перестань кричать! От твоих воплей уже голова пухнет! – с досадой отчитывал
ее Фанк, когда она в очередной раз отказалась залезать в воду. – Лени, ну послушай, ты сама
потом увидишь, какие кадры получатся! Тебе понравится, обещаю!
Вода в этом зелено-бирюзовом необыкновенном озере была кристально чистой. На
глубине нескольких десятков метров можно было видеть каменистое дно. Чуть позже Лени
оценила замысел режиссера – сквозь эту воду, как сквозь стекло, проглядывало ее молодое
крепкое тело в одной лишь полупрозрачной белой рубашке. Девушка была в восторге.
«Большой прыжок» вышел на экраны в конце 1927 года. Сюжет был весьма
гротескный, поэтому отклик среди зрителей был не такой большой. Но все же для Лени это
были уже два фильма, в которых она снялась, которые хотя и наградили ее амплуа
«скалолазки» и альпинистки, но с которыми не стыдно было заявиться на кинопробы.
В это время она и Блоха уже живут вместе. Шнеебергер не погнушался оказаться в тени
«звезды», поэтому девушке с ним было очень удобно и уютно. У них было много общего –
кино, скалолазание, любовь к природе. Кроме того, судьба Блохи удивительно перекликалась
с жизнью Тренкера. Он так же как и Тренкер был тирольцем, также изучал архитектуру,
перед тем, как стать проводником, также служил в Альпах в Первую мировую. Правда, в
отличие от Тренкера, в этом темноволосом загорелом сухощавом мужчине была не
поражающая при первом взгляде, а скрытая, но оттого не менее заметная, харизма.
Следующий фильм Фанка снова был документальным, поэтому актеры ему не
требовались. Он забрал с собой на съемки Олимпийских Игр Шнеебергера и Лени осталась
одна. Девушке, оставшейся не у дел, пришлось заняться поиском ролей самостоятельно. В
1928 году на экраны вышел австрийский фильм «Die Vetsera» (в английском прокате: «Судьба
дома Габсбургов»), где она сыграла главную роль. Съемки проходили во дворце Шеннбрунн
в Вене. К несчастью, Лени заболела дифтерией и, решив как-нибудь справиться с высокой
температурой, все же отправилась в Вену, прихватив с собой мать. Состояние ее с каждым
днем становилось все хуже и хуже, так что режиссеру пришлось, в конце концов, урезать
роль, пока от нее не остался лишь один эпизод.
Вскоре Фанк сообщил, что написал новый сценарий. Снова горы, снова трюки, снова
снег и холод. Продюсером стал в который раз Зокаль. Действие картины происходило в
швейцарских Альпах, кантоне Граубюнден, неподалеку от итальянской границы. Героиня
Лени проводила вместе с женихом медовый месяц в Альпах, и пара планировала подняться
на вершину горы Пиц Палю. В их хижину у подножья горы приходит и доктор Йоханес
Крафт, скитающийся по вершинам и получивший прозвище «призрак горы». Два года назад
жена Крафта погибла в их медовый месяц, но тело ее не было найдено. Доктор решил
отправиться по тому же маршруту и найти тело жены. К нему присоединяется героиня Лени
с женихом. За съемки Зокаль предложил девушке лишь 2 тысячи марок. Это было уж
слишком! Лени, выполнявшая без дублеров все сцены, достойна была большего! Она яростно
отвергла такое предложение, лелея надежду, что Зокаль все же сжалится и повысит гонорар.
В это время Лени познакомилась с режиссером Георгом Пабстом, фильмы которого
много раз пересматривала. Ей очень хотелось сыграть в одной из его картин, поэтому она
упросила Зокаля дать Пабсту возможность снимать игровые сцены, а Фанк бы снимал
натурные, которые у него получались просто великолепно. Зокаль посчитал, что фильм от
этого только выиграет, и дал свое согласие. При этом он повысил гонорар Лени еще на 2
тысячи за счет Фанка, о чем она узнала гораздо позже.
Девушка была в восторге: съемки нового фильма «Белый ад Пиц Палю» обещали быть
захватывающими!
Глава 8 «Белый ад»
Эрнст Удет был выдающимся асом Первой мировой войны и принадлежал к элите
истребителей – «ягдгешвадер» – самого барона фон Рихтхофена. Он одержал в воздухе 62
победы, став самым молодым из доживших до заключения мира летчиков с таким
количеством сбитых самолетов. Как и Германн Геринг, после войны Удет стал воздушным
трюкачом и выступал со своим авиашоу. Публика была очарована этим бесстрашным и
авантюрным голубоглазым героем.
Однажды Лени стояла перед киностудией на Цицероштрассе, неподалеку от
Курфюрстендамм, и ловила такси. Шел проливной дождь. Зонта у нее не было.
– Фройляйн Рифеншталь? – вежливо спросил ее невысокого роста мужчина.
– Да, – удивленно ответила Лени.
– Эрнст Удет. Позвольте Вам предложить мой зонт и великодушно разрешить подвезти
Вас домой?
– Спасибо, очень мило с Вашей стороны. С удовольствием, – улыбнулась Лени. Уже
дома она предложила Удету, имя которого у нее, конечно же, было на слуху, выпить немного
коньяка, чтобы согреться после промозглого ливня. Пилот оказался очаровательным и легким
в общении весельчаком. После пяти минут общения с ним, казалось, что знаешь его всю
жизнь. Между ним и Лени шла оживленная беседа, и тут ей пришла в голову внезапная идея:
– Эрнст, а что если Вы согласитесь сниматься в моем фильме про спасение в горах?
– Хм, звучит интересно. Это было бы здорово!
– Да? Тогда Я вас познакомлю с режиссером – доктором Фанком – думаю, он
быстренько напишет для Вас сцены.
Лени была счастлива, что Удет согласился. Теперь в фильме будет что-то, что является
только ее идеей! Это же великолепно!
Удет познакомился со Снежной Блохой – у молодых людей обнаружилось много
общего. Впрочем, летчика почему-то стала раздражать влюбленность Шнеебергера в Лени.
В конце января 1928 года начались съемки. Съемочная группа расположилась у
глетчера Мертератч в горах Ангадена. Морозы тогда стояли тридцатиградусные. Сначала
Пабст должен был в короткий срок отснять все свои игровые сцены. Неподалеку от
гостиницы он нашел огромную отвесную глыбу, которую пришлось поливать до
обледенения. На ее подножии и снимались основные сцены. Актерам приходилось часами
сидеть в снегу. Одежда промерзала насквозь и деревенела. От ледяного ветра лицо
покрывалось глубокими морщинами. В перерывах люди бежали к печкам, стараясь
отогреться горячим вином, пуншем или коньяком. Большинство киногруппы заболело
пневмонией, Лени отморозила бронхи и мочевой пузырь. Всю оставшуюся жизнь ее будет
преследовать цистит. Но она вела себя очень мужественно и почти не жаловалась – работала
сутками напролет и больше всех. Даже Пабст ею восхищался: «Немыслимо! Вот это
женщина»! Четыре долгих недели продолжались съемки во льду. Это был настоящий подвиг!
Лени, несмотря на тяжелейшие испытания, восхищалась работой Пабста. Не Фанк, видевший
в ней только мягкую и преданную Гретхен, а именно Пабст раскрыл ее драматический
талант, за что она была ему безмерно благодарна.
После месяца мучений на морозе последовал перерыв. Из-за обморожений многим
участникам фильма потребовалось лечение. Пока же решено было отснять сцены с Удетом,
который предложил разместить Шнеебергера с камерой вместе с ним в самолете. Ас
выделывал совершенно фантастические трюки, и вся съемочная группа, затаив дыхание,
следила за его самолетом, чуть не задевавшим крылом ледник или гору. На съемках Удет
очень сблизился с Блохой. Он добился у Зокаля, чтобы Шнеебергера разместили не в
гостинице со всеми, а вместе с ним в Санкт-Морице в шикарном отеле. Герой войны очень
раздражался, когда видел проявление любви между Лени и Блохой. Он называл их
репейниками, прилепившимися друг к другу, и всячески старался их разлучить, советуя не
быть такими зависимыми друг от друга. Удет был завсегдатаем казино и ночных клубов,
много пил и принимал наркотики. До Лени часто долетали слухи о том, что творилось в
отеле в Санкт-Морице – бесконечные оргии и дебоши. Она надеялась лишь на то, что
Шнеебергер, попав в мир красивых женщин и дорогих удовольствий, не пленится всей этой
мишурой. Когда съемки с Удетом закончились, Шнеебергера отозвали в Берлин на
киностудию УФА. Так что Лени с ним толком-то и не успела увидеться.
Теперь киногруппа перебазировалась в Боваль, а затем в старые альпинистские хижины
Дьяволеццы, рядом с Пиц-Палю. Световые дни были короткие, поэтому приходилось
работать ударными темпами, да еще и без страховки, на закрепление и отцепление которой
уходило много времени. Одним из ключевых эпизодов с участием Лени была сцена, где в
момент, когда ее втягивают по веревке на утес, на нее обрушивается снежная лавина. Она с
ужасом ждала съемок, наблюдая за тем, как в течение нескольких дней рабочие наваливают
снег на вершину огромного утеса. Фанк утешал ее, втайне злорадствуя, – уже давно многие
замечали, что ему доставляло садистское удовольствие заставлять актеров страдать на
съемках. Лени обвязали веревкой и начали тянуть наверх по команде «Мотор!». Спустя
несколько секунд на нее обрушили созданную лавину – она почувствовала знакомую
тяжесть. Рот, нос и глаза были забиты ледяной крошкой. Теперь можно выдохнуть – сейчас ее
опустят, и этот кошмар закончится! Но что это? Ее опять тянут наверх?! Черт, мы так не
договаривались, Фанк! Лени вопила, что есть мочи, хотя из-под толщи снега доносились
лишь глухие стоны. Ее крик разнесся далеко в горах только когда ее наконец-то протащили
сквозь ледяную массу и поволокли наверх, на вершину утеса. Все лицо ее было расцарапано
крошкой льда. Женщину перевалили через острый выступ вершины, и она, как пойманная
рыба, распласталась наверху. Лицо все горело. Она в ярости посмотрела вниз на Фанка – он
хохотал во весь голос. Как же она его ненавидела!
В фильме состоялась еще одна сцена с риском для жизни, правда, инициированная на
этот раз самой Лени. По сюжету еще одна исполнительница женской роли, на которую Фанк
взял дочь хозяина гостиницы, где они остановились, должна была на канате упасть в
ледниковую расселину. Девушка рисковать не хотела, а Фанк, снимая всегда только без
дублеров, не хотел использовать манекен. Режиссер предложил Лени упасть вместо девушки,
предложив за этот эпизод пятьдесят марок. Только непомерное тщеславие могло заставить
Лени совершить такую глупость! Она переоделась в одежду героини и обвязалась канатом.
Падать нужно было всего пару метров. Когда включили камеру, Лени встала на край
трещины и шагнула назад. Летела она не меньше пятнадцати метров, ударяясь головой об
острые края ледника и сосульки. Наконец, веревка закончилась, и ее подбросило слегка
вверх. Канат чудовищно врезался в ребра так, что Лени с трудом могла дышать. Она
посмотрела наверх и увидела маленькое отверстие, через которое упала, – сквозь него лились
слабые лучи света. Под Лени журчал ледниковый ручей. Ей вдруг стало невыносимо
страшно. Когда ее, наконец, подняли наверх, он не могла пошевелиться. Больше в таких
сценах она не участвовала.
Через несколько дней съемки закончились, и спустя пять месяцев бесконечного льда
можно было вернуться к нормальной жизни. Лени так соскучилась по Блохе, который был в
это время на съемках в Венгрии. Она давно уже не слышала его голоса, не гладила его
красивое загорелое лицо. Приехав в Берлин, она тотчас же отстучала ему телеграмму:
«ЛЮБИМЫЙ ЗПТ ЕДУ К ТЕБЕ ТЧК». Вскоре ей пришел ответ: «НЕ ТОРОПИСЬ ТЧК
ДОЖДИСЬ МОЕГО ПИСЬМА ТЧК». У Лени внутри все похолодело, она не знала, что и
думать. Ей показалось, что это конец. Дни потянулись в мучительном ожидании. Через три
дня пришло письмо от Блохи.
Она смотрела на конверт и боялась его открыть, словно зная, что там написано. Руки ее
дрожали, сердце бешено колотилось, в горле пересохло. Она разорвала конверт и увидела
такой дорогой ее сердцу почерк: «Мне жаль, что приходится писать тебе об этом, но я здесь
познакомился с женщиной. Я ее люблю, и мы живем вместе. Пожалуйста, не приезжай. Это
ничего не изменит. Видеть тебя я бы тоже не хотел. Снежная Блоха». Несколько раз она
пробежала глазами это коротенькое письмо, и глаза ее наполнились обжигающими слезами.
Она не могла дышать, из груди ее вырвался громкий стон. Беспомощно оглядевшись вокруг,
она рухнула на кушетку как подкошенная и закричала в подушку. Ей казалось, что мир ее
рухнул, что никогда в ее жизни больше не будет счастья, что вокруг нее всегда будет зияющая
чернота и пустота. Слезы катились градом по ее лицу, а с шепчущих губ срывался только
один вопрос: «Как же он мог?». Ей хотелось забыться, кануть в небытие, исчезнуть. Она так
его любила – больше всех в жизни! Она так была счастлива с ним! Почему это все
закончилось? Им было так хорошо вдвоем! Она сотрясалась в бесконечных рыданиях,
вспоминая их ночи любви, полные нежности и ласки, как они вместе чистили зубы по утрам
перед зеркалом и смеялись, как они прыгали как сумасшедшие посреди заросшего
тюльпанами луга, как он раскачивал ее на качелях, что ноги ее улетали в облака, как он не раз
спасал ее в горах, вызволяя из объятий холодных гор… Воспоминания сменяли друг друга
быстро, как в кино, но это был только ее фильм. Только ее одной. Она пообещала себе, что
никогда, НИКОГДА больше не будет никого так любить! Никогда!
Глава 9 Ду-ду
Как-то Лени увидела фильм «Доки Нью-Йорка» 1928 года Иозефа фон Штернберга,
который произвел на нее сильное впечатление. В последнее время она много времени
проводила в кинотеатрах, стараясь забыться после разрыва с Блохой. Новая картина так ее
поразила, что она непременно решила предложить свои услуги для следующей картины
режиссера и сделала это, как всегда, весьма самоуверенно. Одев одно из своих лучших
платьев – шелковое, глубокого зеленого цвета, зеленое пальто, отороченное шикарным
рыжим лисьим хвостом, и зеленую фетровую шляпку, Лени отправилась на киностудию
УФА, где, как ей сказали, в данный момент происходило обсуждение новой картины
Штернберга. Она немного потопталась перед входом в конференц-зал, откуда доносились
громкие голоса и запах сигарного дыма, и решительно постучала.
– Кто там? Что Вам угодно? – спросили из-за двери.
– Я бы хотела поговорить с господином фон Штенбергом.
– Он занят.
Лени стояла в растерянности. Это оказалось не так уж просто. Неожиданно дверь
распахнулась и показалась голова самого Штернберга. Он был чем-то неуловимо похож на
Эйнштейна – те же грустно опущенные уголки глаз, мягкие черты лица, пышные усы.
– Так, и что Вы хотели, фройляйн? – задал он вопрос, уставившись на нее своими
светло-серыми глазами.
– Мне хотелось бы поговорить с Вами. Мне очень нравятся Ваши фильмы, а «Доки
Нью-Йорка» – просто фантастическая картина.
– Так, значит, Вам понравился мой фильм, – с иронией произнес режиссер, скользя
взглядом по фигуре Лени. – Это замечательно.
Казалось, он не знал, что дальше сказать. Еще несколько секунд он задумчиво смотрел
на молодую женщину и, наконец, с иронией сказал:
– Приходите в два часа в гостиницу «Бристоль», и мы вместе пообедаем.
Лени была на седьмом небе от счастья. Она побежала домой, чтобы переодеться и уже
за час до назначенного времени сидела в ресторане гостиницы в светлосером платье с
серебристым отливом и ниткой жемчуга. Штернберг пришел вовремя. Его очень
заинтриговала эта загадочная женщина, осмелившаяся прервать важные переговоры ради
встречи с ним. Лени рассыпалась в похвалах режиссеру, и он охотно слушал ее, не прерывая,
впрочем, ни словом. Восторженные отзывы о своих работах ему были не внове. Что от него
хочет эта… Позвольте, как она представилась? Актриса и танцовщица? Внезапно его слух
уловил что-то интересное в ее словах, он внимательно смотрел на Лени.
– …Да и еще Вы так снимаете, что чувствуется в каждом помещении воздух.
– Воздух? Хм, а Вы правы. Странно, что никто из критиков этого никогда не замечал.
Мне нравится Ваша наблюдательность.
Лени внутри торжествовала. Наконец, ей удалось хотя бы чем-то его зацепить!
– А что Вы сейчас снимаете? – спросила она.
– О, сейчас мы приступим к съемкам фильма по роману Манна. «Голубой ангел».
Представляете, никак не могу найти никого на роль Лолы!
– Боже, я могу прийти на пробы? – тотчас же воскликнула Лени. – Позвольте мне
прийти!
Она посмотрела на него умоляющим взглядом.
– Да, почему бы и нет, – пожал плечами Штернберг. – Кстати, может, поднимемся ко
мне в номер? Продолжим наше обсуждение? Режиссер таинственно улыбнулся и одарил
молодую женщину страстным взглядом. Лени, не долго думая, выпалила:
– Конечно, мне еще столько нужно Вам сказать!
***
***
***
***
***
20 апреля 1938 года состоялась премьера во Дворце УФА. Несмотря на протесты Лени,
прокатчик показал сразу две серии с получасовым перерывом – все действо шло целых
четыре часа. Лени волновалась, как никогда. Сейчас все увидят, на что она способна! Что за
шедевр она сняла! По возгласам «хайль!» она поняла, что прибыл Гитлер. Он вместе со
свитой разместился в центральной ложе. Погас свет, заиграл оркестр, открылся занавес и на
экране засветились большие буквы: «ОЛИМПИЯ». Лени закрыла глаза и вдруг расплакалась.
За два года напряженной, сложнейшей и высокохудожественной работы она могла теперь
расслабиться. Вот ее детище! На экране! Лени знала, что «Олимпия» заткнет рот всем! Уже в
прологе картины послышались первые аплодисменты. Лени задрожала. Когда закончилась
первая серия, аплодисменты переросли в нескончаемые овации. В зале зажегся свет, она
быстро вытерла растекшуюся тушь и приготовилась к триумфу победительницы. Сияющий
Гитлер подошел к ней и величественно сказал:
– Вы создали шедевр, за который вам будет благодарен весь мир!
Когда закончилась вторая серия, уже после полуночи, овации переросли в какой-то
всеобщий экстаз. Лени снова подвели к Гитлеру, который поздравил ее еще раз. Она не
чувствовала под собой ног от счастья, ей казалось, она парит над землей. Внезапно к ней
подошел Геббельс:
– От имени фюрера должен передать, что за такое достижение Вы можете что-нибудь
попросить.
Лени, не раздумывая, заносчиво сказала:
– Примите снова в Имперскую палату бывшего главного редактора «Фильм курир»
господина Егера, и пусть он сопровождает меня в турне по США.
Геббельс раздраженно, сквозь зубы, произнес:
– Что вы в самом деле?! Как вы себе это представляете?! Мне что, придется возвращать
и других, исключенных из палаты по тем же причинам?!
– Но пожалуйста, исполните мою просьбу! Я ведь могу попросить все, что хочу?
Господин Егер – очень талантливый журналист.
– Хорошо, как угодно. Но предупреждаю, что с этим Егером вы наживете себе кучу
проблем.
– Это мое дело.
После премьеры Лени и вся съемочная группа отправились на прием в Министерстве
пропаганды. Гитлер лично пожал руку каждому из сотрудников. Уже поздно ночью Лени
вернулась домой. Она распахнула дверь, сняла надоевшие каблуки и босиком прошла в
гостиную. Голова у нее кружилась и от выпитого шампанского, и от обрушившегося успеха.
Она стянула с себя платье и бросилась на кровать. Ни о чем она не могла думать больше. Ее
наполняло безмерное блаженство. Она потихоньку заснула. Эта ночь была самой счастливой
в ее жизни.
Глава 22 По Европе и США с «Олимпией»
Первая премьера фильма прошла в Вене – туда Лени приехала вместе с несколькими
своими сотрудниками. Публика восторженно встретила прославленного режиссера морем
цветов. Затем показ фильма с успехом прошел в Париже, Стокгольме, Хельсинки, Осло.
Всюду, где бы Лени ни появлялась, ее встречали с пылким воодушевлением.
После утомительного турне по Европе она все же решила отдохнуть. Вместе с
Германом Шторром они уезхали в маленькую рыбацкую деревушку, недалеко от Венеции, где
успех «Олимпии» и достиг своей кульминации. Фильм получил «Золотого льва», обойдя
картины Уолта Диснея и Марселя Карне.
Набравшись сил под мягким южным солнцем Италии, да еще в объятиях любовника,
Лени отправляется в тур по США. В поездке ее сопровождают Вернер Клингенберг,
работавший в немецком Олимпийском комитете секретарем доктора Дима, и небезызвестный
пресс-секретарь Эрнст Егер, на счет которого Лени предупреждал Геббельс.
7 ноября 17-летний польский еврей немецкого происхождения застрелил секретаря
немецкого посольства в Париже Эрнста фон Рата. Гитлер, узнав об этом, выступил в
Мюнхене с речью, потребовав мести за убийство. В Берлине Геббельс обратился к
партийным функционерам с подстрекательской антисемитской речью. Повсюду в Германии
начались еврейские погромы, так называемая Хрустальная ночь – немцы жгли синагоги,
разрушали принадлежащие евреям магазины, лавки, школы, больницы. Началась массовая
ссылка в концлагеря.
Антифашистская лига и комитет актеров США немедленно отреагировали на события в
Германии. Повсюду в прессе появились статьи, в которых призывали объявить бойкот
нацистскому режиссеру – Лени Рифеншталь. Повсюду в Голливуде были развешаны
транспаранты: «Лени Рифеншталь, убирайся домой!», «В Голливуде нет места для Лени
Рифеншталь!». Лени попала под раздачу – в ней видели представительницу ненавистного
рейха. В таких условиях турне продолжать было невозможно, поэтому, убитая такой встречей
американцев, Лени стала собираться обратно в Берлин. Она, конечно, была очень расстроена
таким приемом. Ей так хотелось, чтобы оценили ее работу, а не ее приверженность к какому-
либо из режимов, но делать нечего…
За несколько часов до отхода поезда Лени позвонила взволнованная Мария Ерица –
австрийская оперная певица, вышедшая замуж за голливудского магната. Лени была у них в
гостях несколько дней назад. Женщина сообщила ей, что Егер, за которого так хлопотала
Лени и которого она знала уже 15 лет, является шпионом и передает о ней сведения
заинтересованным лицам за деньги. Кроме того, он не собирается возвращаться в Германию,
а намерен остаться в Америке, чтобы вызвать потом туда свою жену и дочь. Также Ерица
сообщила, что Егер планирует выпускать вместе с режиссером Дюпоном газету, в которой
будут публиковаться скандальные статьи о Лени Рифеншталь. Чем больше Ерица говорила,
тем сильнее у Лени вытягивалось лицо, и тем бледнее она становилась. Она поверить не
могла своим ушам. Егер, ее столетний знакомый Егер, так ее подставил! Зачем он ее
скомпрометировал?! Она ведь помогла ему восстановиться на работе! Да, он правда
ненавидел Гитлера – даже отговаривал ее идти на его выступление в 1932 году, но… Черт, что
же она скажет теперь Геббельсу?!
На следующий день она стояла на палубе «Ганзы» и ждала Егера. Уже прибыли первые
приглашенные журналисты, а его все не было. Когда пароход прогудел, Лени разрыдалась.
Что же теперь будет?!
Вернувшись в Берлин, она через некоторое время получила из Америки бандероль из
немецкого посольства в Вашингтоне – письмо и пачку газет. Когда она прочла и то, и другое,
то в глазах у нее потемнело. Егер вместе с Дюпоном действительно начал издавать в
Голливуде «желтую» газету о ней, где Лени представала любовницей Гитлера, а также
подругой Геббельса и Геринга. Описывались интимные подробности из писем Лени, которые
Егер скопировал, все это переплеталось с его изощренным вымыслом. Некоторые
высказывания Лени о Геббельсе Егер также записал и прибавил что-то от себя. Лени была в
ужасе – если об этом узнает Геббельс, то в лучшем случае ее ждет высылка из страны!
По случайному совпадению в это время она получила приглашение в Мюнхен на День
немецкого искусства. Лени поняла, что там обязательно встретит Геббельса. Что же делать?
Может, опередить его? Рассказать ему об этой газетенке раньше, чем он о ней узнает от
каких-нибудь ее недоброжелателей? Что же, будь что будет!
Лени отправилась в Мюнхен. На месте выяснилось, что ее соседом по столу будет
Геббельс, напротив сядет Гитлер, а справа – доктор Дитрих, глава имперского ведомства по
делам прессы. Да уж, нелегкая ей предстоит задача!
Геббельс вошел в зал. Заметив Лени, он демонстративно холодно ее поприветствовал.
Знает? Или еще нет? Тут Лени, надув губки, протянула виноватым голосом:
– Доктор Геббельс, я должна вам кое в чем сознаться.
В его глазах засветился огонек недоверия:
– О чем вы?
– Вы оказались удивительно правы насчет Егера. Помните, вы предупреждали меня на
его счет?
– Да, и что? – раздраженно спросил Геббельс.
– О, произошла неприятность! Господин Егер опубликовал в Голливуде скандальные
истории обо мне. Вы читали?
– А, оставьте! Я же вам сразу сказал, что не стоит ему доверять! – отмахнулся Геббельс.
Ох, повезло! Как удачно она подобрала момент! Просто молодец! Сейчас Геббельс явно
в расстроенных чувствах – кажется, Гитлер приказал ему оставить эту чешку, его любовницу,
актрису Лиду Баарову, и примириться с Магдой. Так что ему сейчас ни до кого нет дела! У
Лени словно гора с плеч свалилась.
Глава 23 Война
После «Олимпии» Лени непременно хотела заняться собственным фильмом, идею
которого вынашивала уже несколько лет. Для производства «Пентесилеи», картины
повествующей о трагической любви амазонки к Ахиллу, она основала фирму «Лени
Рифеншталь-фильм-ГмбХ». Идея киноленты получила одобрение Министерства пропаганды.
В фильме она должна была исполнить главную женскую роль, поэтому приступила к
занятиям с персональным тренером – он должен был превратить ее фигуру в фигуру
амазонки. Кроме того, Лени решила брать уроки верховой езды. Днем она занималась
сценарием и подбором сотрудников для будущих съемок и актеров. В качестве режиссера
Лени выбрала Юргена Фелинга – одного из крупнейших театральных режиссеров Германии,
работающего в Прусском государственном театре на Жандарменмаркт – лучшим театром
страны того времени. Естественно, положительный ответ не заставил себя долго ждать – не
часто выпадала возможность поработать с самой Лени Рифеншталь, снявшей такие
шедевральные картины, шедшие с поистине триумфальным успехом. Уже скоро она
получила телеграмму: «Вскакиваю на лошадь. Фелинг». Часть сцен – например, сражение
амазонок, должна была сниматься в Ливии. Лени считала, что лучшего пейзажа, чем в вечно
солнечной стране не найти. Ей виделось нечто эпохальное.
Перед тем, как отправится в Ливию, Лени решила запастись энергией перед трудной
работой в горах и поехала в Доломитовые Альпы. 30 августа вместе с Гансом Штеггером они
остановились у хижины Зелла, откуда они взобрались на Химмельсшпитце. Лени стояла на
вершине и ощущала, что весь мир лежит у ее ног. Сбылась ее детская мечта! Вдали в
голубоватой дымке облака вспарывали резные пики гор, легкие пронзал чистый и свежий
воздух. Лени зажмурилась от наслаждения.
В полдень они уже спустились обратно к хижине, где их ждала взволнованная Паула
Визингер, подруга Штегера. Прерывистым голосом она возбужденно затараторила:
– Война! Война началась! Лени, немедленно возвращайся в Берлин, тебе звонил твой
друг Герман! Он уже в казарме, как и Гуцци, и Отто, и другие сотрудники! Мобилизация!
Лени не поверила свои ушам. Война?!
Возле рейхстага собрались толпы народа – Гитлер выступал с речью. С 5.45 утра немцы
и поляки «обменивались выстрелами», а к 6 утра нацисты уже бомбили Варшаву. В Данциг
отправлены более миллиона солдат.
В порыве патриотизма Лени вызвалась создать киногруппу для военных съемок.
Конечно, о «Пентесилее» теперь придется забыть. Да, она будет снимать войну. Как еще она
может помочь фюреру?
Лени составила список подходящих сотрудников – Траут, Алльгайер, Гуцци и Отто
Ланчнеры, и поехала в рейхсканцелярию. Там царило такое возбуждение – офицеры то и
дело сновали взад-вперед, постоянно крича и переговариваясь. Лени пришлось долго ждать,
прежде чем она смогла изложить свою идею одному из высших офицеров вермахта. Тот
пообещал передать бумаги начальству. Уже на следующий день план Лени был одобрен.
Киногруппу собрали в Груневальде, выдали серо-голубую форму, наспех обучили, как
пользоваться противогазом и оружием, и уже 8 сентября они выехали из Берлина на восток. В
полдень операторы во главе с Лени явились в штаб-квартиру командующего Южной группой
армий генерал-полковника фон Рундштедта, указавшему отправляться к генерал-полковнику
фон Рейхенау, командный пункт которого располагался дальше, близ польского городка
Коньске.
Увидев Фон Рейхенау, Лени узнала в нем того самого генерала вермахта,
пожаловавшегося на нее из-за отказа включить в фильм кадры с его офицерами.
Приветствовал он киногруппу коротко, но любезно. Правда, не знал, где их разместить. Весь
город был запружен солдатами. Лени и ее сотрудникам пришлось ночевать в машинах. Уже
стемнело, когда послышалась орудийная канонада, а в какой-то момент над палаткой, которая
нашлась в багажнике Лени и в которой она решила провести ночь, просвистело несколько
снарядов. Ей стало немного страшно. Она очень часто оказывалась на волосок от гибели и
много раз рисковала, находясь в горах, но ей, наверное, впервые за всю ее жизнь стало
страшно. Война казалась ей огромной махиной, перемалывающей в своем нутре все и вся.
Ладно, будь что будет!
На следующий день в район боевых действий вызвался ехать Гуцци. Остальные пошли
на рыночную площадь. Там собралось множество военных. Оказалось, что позавчера поляки
убили немецкого офицера и четверых солдат, изуродовав их трупы, а до этого польские
партизаны убили шестерых солдат и тоже изуродовали. На площади насмерть перепуганные
польские евреи обреченно копали себе могилу. Немецкие солдаты, стоявшие над ними, были
перевозбуждены, чувствовалось, что они на грани. Появившийся офицер полиции попытался
успокоить собравшихся, призвав немцев не отвечать местью на месть. Он приказал отослать
поляков по домам и самим похоронить мертвых. Когда офицер отошел, солдаты стали
раздавать полякам пинки, толкая их снова в яму. Лени это возмутило:
– Эй, вы, что, не слышали, что вам приказал офицер?
– Что?! – заорали вокруг. – Уберите отсюда эту шлюху!
– Пристрелить ее! – прокричал один из солдат и направил на Лени оружие.
Ее перекосило от ужаса. Она поняла, что здесь, где даже солдаты не подчиняются
офицерам, ей делать нечего. Фюрер ей здесь не поможет. В этот момент ее кто-то
сфотографировал. Друзья Лени оттащили ее от дула автомата, как вдруг раздался выстрел и
еще один, и еще. Лени с ужасом стояла и смотрела, как за несколько секунд над ямой
образовалось облако дыма. Когда оно рассеялось, она поняла, что все пленные застрелены,
полегли там, прямо в этой яме. Страх и безысходность сковали ее. Нет, на войне ей делать
нечего. Это слишком ужасно! Сердце не выдержит. Она немедленно отправилась к генералу
и попросила разрешить ей сложить с себя обязанности кинорепортера, отправив ее в Берлин.
Фон Рейхенау проявил понимание.
Глава 24 «Долина»
Вернувшись в Берлин, Лени, к своему удивлению, обнаружила, что
кинопромышленность, несмотря на войну, работала почти в том же режиме, что и в мирное
время. Стало сниматься много пропагандистских фильмов о войне, а также развлекательных.
Нет, о войне она снимать никогда и ничего не будет. Она любила создавать и не смогла бы
делать фильм о разрушениях, бессмысленных смертях, даже во имя великой цели. Пусть
война идет без нее. В конце концов, она – художник, а не документалист!
О «Пентесилее» Лени, конечно, уже не думала – этот проект был слишком
дорогостоящим – декорации, костюмы, съемки в Ливии. Оставалась незаконченная
«Долина». Лени решила продолжить работу над ней. Да, прекрасно, никакой политики,
никакой войны.
Съемки, казалось, займут лишь несколько месяцев. Для работы над сценарием был
приглашен Рихард Биллингер. Лени хотелось снять что-то напоминающее полотна Гойи и
Эль-Греко. По сюжету между пастухом Педро и маркизом доном Себастьяном разгорается
нешуточная борьба за красивую цыганку Марту, приемную дочь бедного цыгана. Пастух
убивает маркиза как волка, ворвавшегося в стадо овец. После смерти дона Себастьяна
начинается долгожданный дождь. Крестьяне счастливы, а Педро и Марта уходят в горы.
Однако сценарий Биллингера глубоко разочаровал Лени. Не так она видела «Долину». Что
же, попробуем пригласить Франка Визбара. Нет, снова не то! Лени сама решает взяться за
сценарий.
Она сняла небольшую горную хижину на Петушином Гребне в Кицбюэле и начала
писать. Работа шла с трудом – рядом располагалась трасса «Лента», и ей приходилось
серьезно себя мотивировать, чтобы не выскочить на улицу и не съехать лихо на лыжах вниз, с
гор. Случайно в Кицбюэле ей встретился Гаральд Рейнль, снимавшийся в качестве лыжника
у Фанка будущий юрист. Лени пригласила его помочь ей, и он дал положительный ответ.
Теперь работа пошла быстрее. Уже через шесть недель сценарий был готов.
Съемки планировалось провести в Испании, в тех же местах, что шесть лет тому назад.
Весной туда отправился оператор, декораторы и художник-костюмер, в то время как Лени в
Берлине занималась поиском актеров.
Между тем, шла война. 10 мая 1940 года немецкие войска на Западном фронте
предприняли успешное наступление на объединенные силы союзников. Быстрые победы
восторгали и изумляли людей в Германии, которые думали, что предстоят многолетние
сражения, как в Первой мировой. Голландия капитулировала уже через пять дней после
вступления немецких войск, спустя две недели сдалась Бельгия, еще через 17 дней –
Франция. Когда 14 июня пал Париж, по всей Германии три дня звонили колокола, а тысячи
людей на улицах с ликованием приветствовали Адольфа Гитлера. Лени, памятуя о мечте
Гитлера побывать в Париже, послала ему поздравительную телеграмму: «С неописуемой
радостью, наполненные жгучей благодарностью, мы разделяем с вами, мой фюрер, вашу
победу и величайшую победу Германии над Парижем. Вы превзошли все, что только может
представить человеческое воображение, достигая целей, не имеющих аналогов в мировой
истории. Как мы можем отблагодарить вас?». Она продолжала восторгаться гениальностью
этого человека, несмотря ни на что. Она его боготворила… В ее глазах он был
фантастическим примером триумфальной победы одного человека над всем миром.
Глава 25 Петер
Тем временем, Рейнль отправился на поиски цыганской массовки для фильма. Молодых
мужчин и девушек, а также детей он нашел в лагере Максглан, неподалеку от Зальцбурга.
Сюда цыган ссылали с началом антисемитской кампании. Лени отобрала на съемки 60
статистов.
Пока в Крюне заново возводили декорации для «Долины» – предыдущие Лени не
понравились – она отправилась в Доломитовые Альпы на поиски натуры. В купе поезда
«Миттенвальд – Боцен» ей повстречался незнакомец, довольно нагло рассматривающий ее из
коридора. Лени понравилось его грубое мужественное лицо, сплошь в шрамах, и
пронзительный прямой взгляд. Он постоял несколько минут, прислонившись лбом к стеклу
двери, а потом исчез, также внезапно, как и появился. Каково же было удивление Лени, когда
она снова его увидела на съемках сцен с верховой ездой в Миттенвальде. Лени требовалась
лошадь и наездник-дублер, и генерал Дитль любезно предоставил в ее распоряжение
старшего лейтенанта горнострелковых войск Петера Якоба, находившегося в данный момент
в отпуске. Лени как молния поразила. В его присутствии она трепетала. Офицер каждый день
приходил на площадку и каждый вечер сидел со съемочной группой в одном ресторане, он
даже снял комнату в той же гостинице, где остановилась Лени.
Как-то раз Лени вернулась в свой номер, рядом с которым располагалась и
костюмерная, и обнаружила лежащего на кушетке в полном обмундировании Якоба. Он спал.
Когда Лени вошла в комнату, в дверь постучали.
– Кто там?
Тишина. Снова стук.
– Да кто там? – раздраженно спросила Лени.
В дверь забарабанили.
– Да, в чем дело?! – оскорблено закричала она и слегка приоткрыла дверь. В
следующую же секунду в щель просунулся грубый сапог, а затем протиснулся и весь его
владелец. Якоб захлопнул за собой дверь и, схватив Лени за плечи, с силой бросил ее на
кровать. Он навалился на нее, задрал халат, раздвинул ее бедра и овладел ею. Лени,
ошалевшая от такого напора, не сопротивлялась. С такой страстью еще никто ее никогда не
любил. Сама она, как человек страсти, мечтала встретить кого-нибудь похожего на нее, с
таким же накалом, и вот, кажется, это он.
Лени влюбилась. Теперь парочка не расставалась ни на секунду, лелея каждое
мгновение, оставшееся до окончания его отпуска и возвращения на фронт. Вскоре он уехал.
Между тем, наступила зима. Натурные съемки в Крюне пришлось перенести на
следующее лето. В Бабельсберге художники уже закончили декорации замка, так что решено
было ехать туда. Не успела Лени перед первым съемочным днем осмотреть помещение, как
пришло сообщение из Министерства пропаганды – павильоны нужны для съемки других
фильмов, декорации приказано разрушить. Это что еще за черт?! Геббельс совсем сошел с
ума?! Ну и что, что она уже потратила более 5 миллионов марок?! Лени, не медля ни
секунды, позвонила в Министерство, однако с Геббельсом ее соединить не смогли.
Разъяренная Лени беспомощно смотрела на полученный в тот же день письменный приказ
Фрица Хипплера, рейхсфильминтенданта. Конечно же, это была месть Геббельса за то, что
она отказалась после польской кампании делать фильм «Западный вал»! Да, она испугалась!
Ей хватило и дня на войне! Какая гнусная и дешевая месть! Он ведь знает, что сейчас Лени
пожаловаться фюреру никак не может – у него же более важные дела, война!
У Лени возобновились приступы цистита на нервной почве. Она легла в больницу, где
ей ничем не смогли помочь, посоветовав поехать в горы. Да, отлично! Горы всегда ей
помогали! Однако еще в поезде у нее начались такие острые боли, что ее немедленно
доставили в мюнхенскую клинику профессора Киллейтнера. Врач, осмотрев ее, покачал
головой. Нет, операция бесполезна. К сожалению, ничем нельзя помочь. Попробуйте
съездить в горы. Ну, вот опять! Лени ничего не оставалось делать, как запастись
обезболивающими и поехать в Кицбюэль. Тут ее настигло радостное известие – на Рождество
в отпуск приедет Петер. Лени сразу стало лучше. Он теперь часто писал ей, и его письма
стали для нее настоящей отдушиной. Он так красиво писал о любви. Когда он приехал в
Кицбюэль, она была на седьмом небе от счастья, они теперь целиком и полностью
принадлежали друг другу, однако Лени нередко овладевало беспокойство – Якоб был очень
взрывным и так же легко изливал на нее, как свою страсть, так и недовольство. У них часто
возникали ссоры на пустом месте. Что же дальше будет?! После праздников он вернулся в
часть, а Лени – в Берлин на съемки.
Однако через несколько дней приступы ее болезни снова повторились. На площадке
после уколов камфары ее укутывали в одеяла, обкладывали грелками, но ничего не помогало.
Она снова попала в больницу. Врачи предложили ей лечение грязями в санатории, однако
через месяц Лени уехала оттуда такой же больной, как и приехала. Профессор Киллейтнер
намеревался еще раз обследовать ее. В ожидании его приема Лени жила в гостинице
«Рейнишер Хоф» в Мюнхене. Неожиданно ее навестил Гитлер. Да, она ведь разговаривала с
его экономкой Винтер…
– Ну, что-то вы совсем не тем делом занимаетесь, фройляйн Рифеншталь! – улыбаясь,
сказал фюрер, вручая ей букет орхидей. – Не падайте духом! У меня есть очень хороший врач
– доктор Морелль. Покажитесь ему.
– Спасибо за беспокойство, мой фюрер. Вы так добры, что пришли навестить меня. У
вас ведь сейчас совсем другие заботы!
– Здоровье такого режиссера, как вы, тоже моя забота. Когда война закончится,
приглашаю вас в Бергхоф писать киносценарии. У меня есть несколько идей. Представляете,
какое будет сотрудничество! Если фильмы будут сняты действительно гениально, то смогут
изменить мир! Жаль только, что пленка так уязвима. Было бы потрясающе, если бы можно
было сегодня смотреть фильмы, снятые в далеком прошлом. Когда вы выздоровеете,
фройляйн Рифеншталь, окажите услугу, свяжитесь с институтом имени кайзера Вильгельма и
обсудите там эту проблему с учеными. Необходимо создать киноматериал, который не
исчезнет ни со временем, ни из-за погоды и выдержит столетия. Люди должны и через много
веков видеть, что мы создали!
Его речь, как и всегда, была пламенной и внушила Лени оптимизм. Она, конечно, не
преминула воспользоваться возможностью и пожаловалась Гитлеру на Геббельса. Фюрер
пообещал ей решить вопрос с «Долиной». Лени очень рада была его видеть. Хотя последнее
время она оставила мысли, что когда-нибудь его завоюет, ей было приятно общество этого
обаятельного, учтивого и такого гениального человека. Она не переставала поражаться его
величию.
Болезнь, впрочем, отступать не думала. Через Рудольфа Гесса Лени попала к гомеопату
из Мюнхена доктору Ройтеру, облегчившему ее страдания. Лечение требовалось
продолжительное, однако Лени, как только приступы прошли, рванула в Берлин. Город
бомбили, и уже в первую же ночь Лени пережила интенсивный авианалет. Дом ее содрогался
в грохоте разрывающихся снарядов и свете бесчисленных прожекторов, ощупывающих небо.
С каждым днем налеты учащались, кругом под развалинами гибли десятки людей,
ожесточенные бои шли и на фронте. Петер не писал уже 18 дней. Что, если он погиб?! Нет,
она не переживет этого! В один из дней по радио она вдруг услышала его имя. За особую
храбрость, проявленную при прорыве линии Метаксас в Греции, его наградили Рыцарским
крестом. Слава богу, он жив! Вскоре Петер прислал телеграмму, предупреждая о своем
отпуске. Это был приятный сюрприз! За участие в тяжелых боях в Греции и в связи с
предстоящей отправкой на фронт в Россию ему дали несколько дней. В письме, которое
пришло на днях, он предложил ей выйти замуж. Лени, хотя и с некоторыми сомнениями,
согласилась. Она видела, что ее похожесть с Петером иногда делает их совместное
пребывание невыносимым. Мелкие разногласия сейчас в будущем перерастут в скандалы…
Хотя предложения стать женой ведь не каждый день поступают…
Долгожданный отпуск у них не получился. Лени продолжала работу над «Долиной»,
где была и продюсером, и режиссером, и исполнительницей главной роли. А вот роль
карьеристки и любящей женщины у нее совместить не получилось. К счастью, Петера это не
особо заботило. Вскоре он снова уехал, и Лени нашла утешение в работе – предстояли
съемки сцен в Доломитовых Альпах.
Между тем, война продолжалась. В 1941 году немецкие войска заняли большую часть
Европы, а теперь стояли в 30 километрах от Москвы. В Азии и Африке тоже шли бои. Лени
вернулась в Берлин, собираясь, наконец, закончить «Долину». Приступы благодаря
чудесному доктору Гесса больше не повторялись. Однако Лени начали преследовать по
ночам ужасные кошмары. Видя свой любимый и родной город в огне, она уже начала
сомневаться в победе Германии. Ей вдруг стало страшно. Ночами ей снились кресты,
кладбища, горы людских трупов, снега и льды. Как-то из такого кошмара ее вырвал
телефонный звонок. Она несколько секунд не могла сообразить, где находится.
– Алло, – сонным голосом сказала Лени.
– Алло, я слышал, вы хотели бы знать, где сейчас Петер Якоб?
– Да, а что с ним?
– Несколько дней назад мы были вместе с ним.
– Правда?
– Да. Мы с ним хорошо посидели за столом, немало выпили.
– А где он сейчас?
– Наверное, еще в Берлине.
– Как?! В Берлине!?
Лени оторопела. Почему же он не увиделся с ней?! Что-то случилось?!
– Да, в Берлине, он неделю жил в гостинице «Эдем» с одной красоткой. Да, вы ее
знаете.
Лени не могла больше вымолвить ни звука. Трубка выскользнула у нее из рук,
разрываясь гудками. Она лежала не в силах пошевельнуться. Как это могло случиться? Нет,
не может быть! Это неправда!
Петер 18 дней не писал. Лени забеспокоилась и обратилась с просьбой разыскать его в
вермахт. И вот его нашли…Так вот почему он не смог к ней приехать…У Лени снова
начались колики. Пришлось ехать в клинику Шарите. У нее пропал сон, аппетит, началась
горячка. Она металась по кровати, изможденная и высохшая, повторяя только: «Это
неправда, он не мог». Мать привезла ее к профессору Иоханнесу Шульцу, лечившему с
помощью аутогенной тренировки.
Светило науки развел руками, дав лишь совет, как можно быстрее расстаться с
мужчиной, ставшим причиной таких бед. Лени не могла этого сделать, по крайней мере,
сейчас. Она была слишком привязана к нему и уверена, что своей любовью изменит его. У
нее началась депрессия. Письма от Петера продолжали приходить – он писал, что, хотя и был
в гостинице «Эдем» в Берлине, но жил один. Он писал, что не прикасался к другой женщине,
что она просто ревнует его, что не стоит из-за этого расставаться, что он ее любит. Лени
читала и верила. Впервые в жизни она подчинилась своим чувствам. Это была какая-то
болезненная любовь, причинявшая боль каждую минуту и низвергавшая в пропасть отчаяния
и сомнений, но окрыляющая пустыми надеждами и иллюзиями. Когда он написал, что
приезжает в отпуск, то произошло чудо – Лени в один миг встала на ноги. Врачу оставалось
только в глубоком изумлении покачать головой.
Через несколько недель она продолжила прерванную работу над «Долиной» в Альпах.
В первый же день съемок появился счастливый Петер. Однако отпуск снова оказался
небезоблачным. Лени разрывалась между ним и работой, считая, что проблемы в их
отношениях из-за того, что она не может полностью отдаться любви. Однако она все
отчетливее стала видеть, что Петер, писавший ей проникновенные письма о любви, и Петер,
стоящий перед ней, – это абсолютно два разных человека. В последний день своего отъезда,
совпавший с днем рождения Лени, он надел на ее палец тоненькое золотое колечко со
словами: «Теперь ты официально моя невеста». Лени удивленно на него посмотрела и вдруг
заметила, что у него на пальце кольца нет.
– Хм, а где же твое?
Петер, изобразив удивление и забывчивость, ответил:
– А мое еще нужно купить, – и беззаботно улыбнулся.
Что-то в этом «подарке» и то, как его подарили, покоробило Лени. А когда они
поднялись к горной хижине, чтобы отдохнуть, Петер пренебрег новоиспеченной невестой,
весь вечер проболтав с незнакомым ему хозяином лачуги и распивая с ним пиво. Такое
поведение глубоко ее ранило.
Для фильма Лени оставалось снять кадры с боевыми быками. Союзнические
отношения с Испанией позволяли провести съемки близ Саламанки, однако Министерство
экономики запретило любые командировки, в которых «не было необходимости». Да что же
это такое?! Ей дадут, наконец, снять этот фильм или она будет постоянно обращаться к
фюреру?! Через Мартина Бормана Лени получила необходимое разрешение, и собралась
ехать в Испанию. Пока же в Берлине она видела войну во всей ее безжалостности.
Авианалеты, бомбежки, сотни убитых. Начались бои за Сталинград. Петер писал
удручающие письма о гибели немцев в России. Ее браг Гейнц тоже сражался на Восточном
фронте и даже оказался в штрафной роте. Его друг донес, что Гейнц, якобы, покупал мясо на
«черном» рынке и пренебрежительно отзывался о фюрере. Ожесточенные бои с русскими не
давали никакой возможности увидеться с Гитлером. Лени была в таком отчаянии, что могла
бы помочь брату, но не в состоянии этого сейчас сделать, что снова заболела. Надеясь прийти
в себя в горах, Лени получила отказ в Министерстве пропаганды, который выдавал
разрешения теперь на такие поездки. Беспомощная Лени осталась в Берлине.
1 марта 1943 года на дом Лени обрушились авиаудары. Дверь сорвало с петель, были
разбиты все окна, некоторые снаряды попали во двор. Когда налет кончился, все вокруг
полыхало в огне, а на дереве, неподалеку от балкона, висели остатки тела, принадлежавшие
английскому летчику. Лени была в панике. Нет, хватит с нее! Она уезжает из Берлина!
Альберт Шпеер нашел для нее в Кицбюэле комнату в «Доме Тодта», куда она и уехала
вместе со всей съемочной группой.
Вскоре можно было отправляться в Испанию. Неожиданно после того, как были
отсняты почти все сцены, появился Петер. Это казалось невозможным. Война в разгаре, бои
в России, а немецкий офицер стоит перед ней в Испании. Оказалось, что он за тяжелые бои
снова получил в награду краткосрочный отпуск и тут же помчался к Лени. Она была сражена
таким поступком.
После Испании в ноябре 1943 года Лени переехала в дом Зеебихлей в Кицбюэле,
прихватив с собой все негативы, позитивы и копии всех свои фильмов. Она намеревалась
продолжить работу над «Долиной», но не смогла – снова обострился цистит. Уже дважды она
ездила к личному врачу Гитлера, но и тот ничем не смог ей помочь.
Глава 26 Начало конца
21 марта 1944 года в Кицбюэле Лени стояла вместе с Петером, получившему к этому
времени чин майора и находящимся в отпуске перед служащим бюро загса. Невеста была в
скромном белом платье, жених – в военной форме. На церемонию в Кицбюэль приехали
родители Лени, не одобрившие выбор беспутной дочери. Альфред Рифеншталь последнее
время тяжело болел. Оставшись с Лени наедине, он растроганно, со слезами на глазах,
пожелал ей счастья. Ужин заказали в «Гранд-отеле». Праздник омрачил неприятный
инцидент: в ресторане какой-то пьяный офицер набросился на Лени с объятиями и закричал:
– Лени, помнишь наши бурные ночи – ты была ласковая как кошка?!
Пьяницу быстро успокоили друзья, а Петер, подскочив к нему, ударил его в лицо. Все
сделали вид, будто ничего не произошло.
Когда отпуск Петера заканчивался, Гитлер прислал корзину цветов с приглашением
посетить его 30 марта в Бергхофе. Лени разволновалась, она уже давно с ним не виделась, а
вот теперь еще и вышла замуж… За столько лет дружбы с ним Лени была ему очень
благодарна: за то, что он покровительствовал ей и всегда защищал от недоброжелателей, за
то, что никто так высоко, как он, не ценил ее киноискусство, за то, что дал ей свободу и
поверил в нее как в художника, за то, что благодаря ему на Лени обрушился триумф и
всевозможные почести, наконец, за то, что позволял ей быть рядом с ним и вот так запросто с
ней общался…
Гитлер, как обычно, с улыбкой поздоровался и поцеловал ей руку, коротко бросив пару
приветственных слов Петеру, которого потом, казалось, и вовсе не замечал. Фюрер очень
изменился: он сильно постарел, как-то осунулся, немного обрюзг, но от него исходили все те
же гипнотические волны магнетизма, что и всегда. Он начал говорить о восстановлении
Германии после войны, предвидя ее скорое окончание:
– Я поручил фотографам и специалистам сделать снимки всех произведений искусства,
церквей, музеев, исторических зданий, чтобы потом они смогли воссоздать их точные копии.
Германия восстанет из руин еще более прекрасной, чем раньше.
Затем он обвинил Италию в том, что Германия проигрывает войну:
– Нет, Муссолини, хотя и итальянец, но является среди них исключением – его качества
значительно выше среднего уровня. Итальянцы, также как и балканцы, всегда проигрывают
войны. Вступив в войну, Италия только испортила все. Если бы они не напали на Грецию,
призывая нашу помощь, то война пошла бы совсем по-другому! Мы бы успели начать
наступление на Россию до холодов и захватили бы Ленинград и Москву! Тогда не было бы и
Сталинградской битвы! Итальянский народ позорно предал не только Муссолини, но и всех
нас! Нам следовало нести все бремя войны одним!
Гитлер возбужденно ходил из угла в угол и дрожал от ярости. Он разразился гневной
тирадой в адрес Англии, заявив, что не сойти ему с места, если когда-нибудь нога
англичанина ступит на немецкую землю. Он все говорил и говорил, пока, наконец, внезапно
не остановился и не сделал недвусмысленный жест рукой, из которого стало ясно, что визит
закончился. Он попрощался и проводил молодоженов к выходу. Лени была немного удручена,
увидев, что он, похоже, тоже сдался в этой войне, но никак не думала, что видит его в
последний раз.
20 июля 1944 года, в тот самый момент, когда в Рангсдорфе было совершено покушение
на Гитлера, Лени стояла на Лесном кладбище в Далеме, где хоронили Альфреда Рифеншталя.
Он прожил всего 65 лет. Узнав о покушении, Лени была в ужасе. Она бросилась к
радиоприемнику и с облегчением вздохнула, когда передали, что оно закончилось неудачей, и
фюрер не пострадал. Она рванула тут же в Кицбюэль, чтобы увидеться с Гитлером. Однако
по приезде ее ждало еще одно страшное известие – ее брат, воевавший в России, погиб от
взрыва гранаты. По случайности, это произошло в тот же день, 20 июля. Лени не могла себе
простить, что не поговорила с Гитлером о переводе брата из штрафбата. Его смерть тяжким
грехом осталась лежать на ее душе до конца ее жизни.
***
***