Nystad300

Михаил Ю. Медведев

Геральдика ништадских приобретений

Российская земельная символика в начале XVIII столетия развивалась, можно сказать, от

случая к случаю, в экспериментальном режиме. Геральдика, в то время еще мало знакомая
большинству вовлеченных в ее судьбы россиян, отчасти воспринималась в контексте
эмблематическом и аллегорическом. Показателен случай с гербом Риги: банальные львы-
щитодержатели в упрощенной версии герба (употреблявшейся, в частности, на печатях)
поддерживали не щит, а непосредственно фигуру щита; парившая вверху королевская корона
также относилась к внутреннему пространству подразумевавшегося щита; понять эту композицию,
построенную на геральдических вольностях и умолчаниях, можно было лишь изнутри гербовой
традиции. Князь А. И. Репнин, взяв именно эту версию (в сущности, вторичную) за основу, заменил
львов, расположенных по сторонам, половинами российских орлов и таким образом заложил
основу для принципиально новой, продержавшейся в итоге два века, версии рижского герба.
Своего рода фобия в отношении рижских львов понятна: в пышном и пропагандистски
напряженном пространстве петровских аллегорий лев был безусловно узнаваемым символом
Швеции, так что даже льву великого княжения Владимирского при попадании на полковое знамя
пришлось оправдываться в своей породе; рядом с ним была помещена шкура его шведского
собрата, как фуми-э. При этом львы благополучно присутствовали в фамильных гербах петровских
сподвижников – Меншикова, Головина, Головкина, Брюса и других. Но городская и земельная
геральдика, публичная по принадлежности, мыслилась более близкой к стихии аллегорической
пропаганды.

Системный подход к геральдическому аспекту приобретений 1721 года стал возможным лишь
при составлении графом Бурхардом Кристофом (он же – Христофор Антонович) Минихом
сборника гербов, преимущественно территориальных, для российских полковых знамён. Этот
опыт Миниха охватил и остзейский край, и карельское направление, но своеобразный творческий
подход граф проявил именно в случае с гербами Ингерманландии и владений к северу от неё.

Весной 1728 года, среди множества военных хлопот, граф Миних подал в Военную коллегию
«малое мнение» о сокращении числа знамён в российских войсках. Инициатива наказуема: в

ответ Миниху было поручено заняться знаменами и, в частности, исправить одно из главных
упущений в подготовке новых знамён – а именно «учинить новые гербы». Речь шла о сочинении
нескольких десятков земельных и городских гербов, соответствующих наименованиям полков по
их месту квартирования, иногда лишь номинального. В 1730 году представленный Минихом на
утверждение гербовник получил высочайшую апробацию, но весной 1728 года до этого было еще
далеко.

При этом предполагалось, что у полков в большинстве своём уже есть гербы (так поначалу
думал и сам Миних), и что надо лишь расположить их по порядку. Но нет: земельные и полковые
символы, доставшиеся графу в наследство от предшественников, оказались по большей части
вообще не гербами – вместо этого пришлось иметь дело с барочными эмблемами, старыми
догеральдическими знаками и недавними неутверждёнными проектами.

Петр I, подражая шведскому неприятелю и учась у него, ещё в самом начале столетия решил
украсить знамёна местными гербами, но таковых ещё не было. Были лишь придуманные в XVI и
XVII веках эмблемы земель, иногда именовавшиеся печатями (хотя в действительности лишь
немногие из них были таковыми), иногда - клеймами. Эти эмблемы были измышлены и
употреблялись – прежде всего в царском обиходе – в подражание гербам, по примеру западных
монархов; вот только правила геральдики оставались ещё неведомыми в России. Более того:
Оружейная палата во исполнение воли Петра соорудила в 1711-1712 годах полковые знамёна,
изображения на которых отличались от гербов ещё сильнее, чем эмблемы XVII столетия.

Как раз на заре ништадской эры работу над приведением гербов и знамен в порядок
поручили профессиональному геральдисту – «отцу русской геральдики» графу Франциску
Матвеевичу Санти; но в обсуждаемый период этот человек уже томился в жестоких условиях
сибирской ссылки, а Миниху не без труда удалось добыть лишь часть оставшихся после Санти
бумаг. В рабочих записях рядом с некоторыми из проектов, основанных на версиях Санти,
появились указания: «против последнего сантиева» (то есть, в переводе на современный
русский, «по той новой версии, которую создал Санти»: слово «против» здесь указывает на
соответствие), «каковое сделал Сантий» и т.д. В частности, авторство Санти было указано в
отношении герба Петербурга (хотя созданный Минихом символ существенно отличен от
использованного прототипа). Эти технические по сути своей записи попали в окончательную
версию документа, так что Франциск Матвеевич, в ту пору – едва живой в своём сибирском
заточении, оказался упомянут в императорском акте.

Долго думали, что сам Миних, до того не замеченный в особенном внимании к геральдике,
вряд ли серьёзно занимался сочинением новых гербов, и что созданные под его началом гербы в
основном – даже если пометы «что учинил Санти» не было – воспроизводили проекты,
созданные «отцом русской геральдики». Это предположение сказывалось на ходе исследований
(например, геральдический стиль Санти обсуждался на примерах из гербовника Миниха) и даже

на современной геральдической жизни: так, герб Архангельска недавно стал предметом

совершенно вздорных обвинений в неправославном облике из-за того, что его составил
итальянец-католик. Предположение о том, что занятый более важными делами генерал не стал
вдаваться в геральдическое творчество и в основном транслировал версии предшественников,
казалось вполне убедительным, пока использованные им проекты работы Санти оставались
неисследованными. Но их публикация в 2012 году все изменила. Традиционное
противопоставление Санти как эксперта, сосредоточенного на гербоведении, и Миниха как
военного, занятого знамёнами, оказывается в корне ошибочным. Расхождения между проектами
Санти и итоговыми версиями Миниха оказались принципиальными, даже сенсационными. При
этом выяснилось и то, что сантиевы проекты не были проектами гербов как таковых. Это были
вексиллологические проекты, очень смело и своеобразно сочетавшие геральдическую семантику
с традиционными приемами оформления знамен. С этим контрастирует строго гербовое
содержание сборника, подготовленного Минихом: каждый символ чётко ограничен контуром и
декоративной рамкой щита, а равно и снабжён венчающим элементом (короной, шапкой, в одном
из случаев, что характерно, остзейским – шлемом).

Творческий подход Миниха ярче всего проявился в том, как он позаботился о геральдическом
умиротворении русско-шведской границы в ее карельской части. Местные гербы, перешедшие к
России от шведов и еще со времен Иоанна III Вазы полные суровых признаков противостояния
двух держав, были не без хитроумия переправлены Минихом путём исключения одних фигур,
переделки других и добавления третьих. Гербы Ингерманландии и Кексгольма были лишены ядер,
при этом в герб Кексгольма при этом был внесен вензель Петра I, к гербу Карелии, который,
казалось бы, невозможно было сделать мирным, добавлен журавль с камнем – знак бдительности
(превративший руки с мечами из символа войны в символ постоянной угрозы – но это все же на
порядок более мирная идея). Герб Выборга не нес военной символики и был оставлен без
изменений. Миних завершил многовековую историю эмблематической перебранки, начатой еще
Иоанном Грозным.

Еще один интереснейший аспект геральдического творчества Миниха – это принятая им

система корон. Оригинальный фасон основного типа территориальной короны (которую можно
видеть в гербе Кексгольма) остается загадкой: что послужило прототипом для Миниха? Весьма
вероятно, что одним из источников вдохновения стали шведские династические герцогские
короны. Эта готовность видеть в плоде победы не трофей, навсегда пахнущий противником, а
новую часть собственной системы характеризует имперский принцип, непоследовательность в
следовании которому оказалась столь трагична для России.