Новая локальная история (материалы конференции)

МИНИCTEPCTBO ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ

УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
«СЕВЕРО-КАВКАЗСКИЙ ФЕДЕРАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»
НОВАЯ ЛОКАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ:

ПО СЛЕДАМ ИНТЕРНЕТ-КОНФЕРЕНЦИЙ.
2007–2014
Ставрополь
2014
УДК 94/99 (082) Печатается по решению
ББК 63.3 я43 редакционно-издательского совета
Н 72 Северо-Кавказского
федерального университета
Редакционная коллегия:
Крючков И. В. (председатель), Булыгина Т. А. (заместитель председате-
ля), Амбарцумян К. Р., Зозуля И. В., Колесникова М. Е.,
Маловичко С. И., Кожемяко Т. Н.
Н72 Новая локальная история: по следам Интернет-конференций.

2007 – 2014. – Ставрополь: Изд-во СКФУ, 2014. – 344 с.
ISBN 978-5-9296-0688-5
В сборнике представлены статьи по широкому кругу проблем регио-

нальной, новой локальной истории, всеобщей истории, истории России.
Ряд материалов посвящен теоретическим и методологическим подходам
к историческим исследованиям. Невзирая на широту тематического спек-
тра, в основе всех материалов сборника лежат отдельные теоретико-методо-
логические представления об историческом исследовании постулируемые
в рамках новой локальной истории. Составители постарались объединить
материалы пяти Интернет-конференций, проведенных на базе научно-обра-
зовательного центра «Новая локальная история». В самостоятельный раздел
вынесены рецензии на научные издания, содержание которых значимо для
исследовательских практик НОЦ «Новая локальная история»
УДК 94/99 (082)

ББК 63.3 я43
© ФГАОУ ВПО «Северо-Кавказский

федеральный университет», 2014
ПРЕДИСЛОВИЕ
Осенью 2002 г. в Ставропольском государственном университете

был создан Научно-образовательный Центр «Новая локальная исто-
рия», создатели которого попытались с новых методологических
позиций подойти к анализу местной истории. Исследовательское
пространство НОЦ включало и теоретические разработки, в кото-
рых авторы пытались развести подходы «новой локальной истории»
и исторического краеведения, и изучинение особенностей письма
местных историописателей, и анализ специфики местных источни-
ков социокультурной истории Ставрополья и Северного Кавказа, и
разработка проблем культурного пограничья в полиэтничном регио-
не, и устная история. Одной из многочисленных форм деятельности
Центра стало проведение регулярных интернет-конференций, первая
из которых относится к 2003 г.
По итогам первых 4 конференций были изданы сборники научных
статей1. В последующем в 2007 – 2014 гг. прошли еще 5 конферен-
ций, а в конце 2014 – начале 2015 гг. готовится десятая интернет-кон-
ференция.
Конференция 2007 г. была посвящена теме «Новая локальная
история: город и село в виртуальном и интеллектуальном простран-
ствах», из которой и составлен первый раздел данногого юбилейно-
го сборника. Различные представления о хронотопе в историческом
познании, в исторической памяти и исторической мысли, а также
хронотоп города и села в разных измерениях рассматривались на
конференции в 2008 г. и стали основой второй части сборника. Но-
вая локальная история: социальные практики и повседневная жизнь
горожан и сельских жителей стала предметом конференции 2010 г. и
1
Новая локальная история. Выпуск 1. Новая локальная история: методы, источники, столичная и про-
винци-альная историография.: Материалы первой Всероссийской научной интернет-конференции. Старо-
поль, 23 мая 2003 г. Ставрополь: Изд-во СГУ, 2003; Новая локальная история. Выпуск 2. Новая локальная
история: пограничные реки и культура берегов: Материалы второй Международной научной интернет-кон-
ференции. Старополь, 20 мая 2014 г. Ставрополь: Изд-во СГУ, 2004; Новая локальная история: Сборник
научных статей. Выпуск 3. Ставрополь – Москва, Изд-во СГУ, 2006; Новая локальная история: Сборник
научных статей. Выпуск 4. Ставрополь – Москва, 2009.
Новая локальная история: по следам Интернет-конференций
представлены в третьем разделе, посвященном истории повседнев-

ности. В 2011 г. на конференции с международным участием рассма-
тривались проблемы историографии и источниковедения, включая
контекст «новой локальной истории», материалы которой вошли
в четвертый раздел. Наконец, в феврале 2014 г. прошла конференция
также с международным участием, затронувшая одну из злободнев-
ных исторических тем в рамках такой отрасли гуманитаристики, как
имагология. Речь шла о «Своем» – «чужом» – «другом» относитель-
но локуса в представлениях путников. Эти материалы помещены
в пятом разделе сборника.
Кроме того, за эти годы вышли ряд монографий, посвященных как
местной истории, так и вопросам интеллектуальной истории как Рос-
сии, так и Европы. Впечатления от этих книг авторы представили в
разделе «Книжная полка».
Тринадцать лет существования НОЦ и десять лет проведения ин-
тернет-конференций – достаточно серьезный срок для подведения
первых итогов. Результаты этой работы изложены в основательных
и интересных статьях этого сборника. Теоретическим и методоло-
гическим подходам к историческим исследованиям посвятили свои
статьи С.И. Маловичко, М.Ф. Румянцева, Л.Б. Сукина, С.И. Посохов,
А.Ю.Саран, С.Л. Дударев. С.И. Реснянский и другие. Нетривиаль-
ный анализ историографических и исторических источников пред-
ставлен в работах М.Е. Колесниковой, Т.Н. Плохотнюк, О. И. Журбы,
М.М. Картоев, Т.П. Хлыниной, И.А. Красновой, Е.Н. Стрекаловой.
Интерес вызывают исследовательские практики ряда авторов по про-
блеме хронотопа и по истории повседневности. В первом случае –
это материалы К.Р. Амбарцумян, М.В. Кирчанова, И.Б. Михайловой,
В.С. Бобровской. Во втором случае речь идет о статьях Л.В. Вы-
скочкова, Н.Д. Крючковой, Д.А.Добровольского, О.А. Гайлит,
Л.Н. Мазур. Наконец, среди исследований о «Другом» особое вни-
мание привлекает работа исследователя из Казахстана А.А.Тюрина,
молодого историка К.В. Ивлева из Орехово-Зуева и исследование
ставропольских филологов К.Э. Штайн и Д.И. Петренко.
Разнообразие тематики, неоднозначность научного инструмен-
тария, широта методологических подходов в материалах сборников
вполне отвечает тезису концепции НОЦ «Новая локальная история»:
-4-
Предисловие
«Успешное исследование любой темы предполагает взаимодействие

подходов, методов и приемов, включенных во все обозначенные на-
правления. Историки НОЦ не только не претендуют на замещение
традиционных подходов исторического краеведения, а предполага-
ют занять свою нишу в изучении истории Северного Кавказа. Более
того, они предполагают активное сотрудничество с краеведами при
сохранении права на научную дискуссию и собственную методоло-
гическую автономность»2.
2
Булыгина Т.А. История Северного Кавказа: новые исследовательские подходы/Кавказоведение: опыт
исследований Материалы международной научной конференции (Владикавказ, 13-14 октября 2005 г.) http://
kvkz.ru/
-5-
ЧАСТЬ 1
ГОРОДСКАЯ И СЕЛЬСКАЯ ИСТОРИЯ
В ПРОСТРАНСТВЕ НОВОЙ ЛОКАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
Кожемяко Т. Н. (Ставрополь)
ОБРАЗ МЕСТНОЙ ВЛАСТИ В КАРТИНЕ МИРА

СТАВРОПОЛЬСКОГО КРЕСТЬЯНСТВА в 1920-1930-е гг.
П роблема взаимоотношений власти и крестьянства в XX века

является одной из наиболее активно разрабатываемых в совре-
менной исторической науке. Огромный интерес со стороны истори-
ков вполне закономерен, поскольку власть и крестьянство являлись
наиболее значимыми агентами развития России в прошлом столетии.
Вместе с тем, при изучении данной проблемы в отечественной
историографии длительное время имела место недооценка крестьян-
ства как активного субъекта политических и социальных изменений
в обществе. Настоятельная потребность в преодолении односторон-
него подхода делает актуальным изучение локального опыта. Иссле-
дование отношений крестьянства и власти на примере отдельного
региона помогает выявить образ власти в картине мира сельского
населения Ставрополья и проследить динамику изменений полити-
ческих настроений крестьян.
Поскольку главные народные представления о власти в картине
мира человека формируются на основе впечатлений от ежедневного
взаимодействия с местной властью, целью статьи будет выявление
в общественном сознании ставропольского крестьянства именно обра-
за местной администрации. Такой подход позволяет рассмотреть про-
блему взаимоотношений власти и общества с позиций отдельного че-
-6-
Часть 1. Городская и сельская история в пространстве новой локальной истории
ловека, что в свою очередь способствует наиболее полному изучению

социально-экономических и политических процессов, происходившие
в российской деревне в первые десятилетия советской власти.
К началу 30-х годов XX века на селе наблюдался численный рост
управленцев в результате укрупнения колхозов. Главными фигурами
были председатель и бригадир. Следующими за ними выступали чле-
ны правления колхозов или «правленцы» (как они часто называются в
источниках) – парторги и секретари колхозных ячеек. В 1929 г. в 312
колхозах Ставропольского округа насчитывался 761 член правления,
что составляло в среднем 2,4 правленца на один колхоз. Согласно ма-
териалам обследования, проведенного в Северо-Кавказском крае в
первой половине 1930 г., в 3269 колхозах русских округов края насчи-
тывался уже 20 861 член правлений, то есть в среднем 6 человек на
одно коллективное хозяйство [4, 46]. В «Примерном уставе сельхозар-
тели» 1935 г. размер правления был определен в 5-9 человек, «смотря
по величине артели» [7, 433]. Однако, если в 1920-х гг. от правления
действительно зависела судьба колхоза, то в результате форсирован-
ной коллективизации этот орган стал декоративным. В ряде колхозов
правления настолько не играли никакой роли, что их членов по совме-
стительству назначали, к примеру, старшими конюхами. Что же каса-
ется сельсоветов, то в рассматриваемый период они также становятся
малоэффективными. Сельские жители зачастую отрицательно относи-
лись к местным советам и их работникам, которые не только не решали
жизненно важных для крестьян вопросов, но нередко отличались гру-
бостью и профессиональной некомпетентностью [8, 2-4]. Как следует
из архивных документов за 1934 год, для большинства руководящих
кадров обследованных сельских советов характерен низкий уровень
управленческой культуры и квалификации. Несмотря на то, что мно-
гие из них находятся на сельскохозяйственной работе по 5-8 лет, «дело
ведут плохо, политически малограмотны, не умеют разобраться в со-
временной сложной обстановке на селе» [10, 113]. В немалой степени
этому способствовала и частая сменяемость председателей сельских
советов, которые «редко удерживаются на одном месте больше года
(обычно 3-6 месяцев) [10, 113].
Сельские советы нередко не занимались решением культурно-хо-
зяйственных вопросов сельской жизни, больше всего волновавших
крестьянство, часто вызывали отторжение крестьян в связи с прису-
-7-
щим им администрированием и злоупотреблениями. В 1934 г. пер-

вый секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Е.Г. Евдокимов
осуждающе говорил, что «организующая ведущая роль депутатов
(сель)совета мало заметна за немногим исключением», что «в ряде
мест они совершенно бездействуют» и «в довольно изрядном числе
мест находятся в запустении» [9, 28-29]. Поэтому во второй половине
1934 г. краевое руководство на Юге России озаботилось упрочением
контроля за деятельностью сельсоветов и укреплением их состава за
счет «лучших сельских активистов» [6].
При этом большинство руководителей местных органов власти
назначались на должности вышестоящими партийными комитетами
и являлись пришлыми по отношению к местному населению. Эти
назначения касались и председателей, которые зачастую назначались
районным руководством, нередко даже не из членов соответствующе-
го колхоза. Даже во второй половине 1930-х гг. колхозники жалова-
лись, что тот или иной председатель «поставлен неизвестно кем, без
одобрения общего собрания колхозников» [12, 106]. Неудивительно,
что крестьяне в большинстве случаев относились к ним с недовери-
ем. Часто такие назначенцы не разбирались в сельском хозяйстве и
не были заинтересованы в его процветании. «Они не заинтересова-
ны, чтобы наше село богатело, потому что они нам, а мы им чужды»
[2, 19], - констатируют крестьяне Виноделинского района.
Управленцы зачастую равнодушно относились к нуждам колхоз-
ников и игнорировали их просьбы о помощи. В отчете Евдокимова
приводится большое количество примеров, указывающих, что забо-
ты крестьян местной власти были чужды. Так, в Изобильно-Тищен-
ском районе в колхозе им. Трунова колхозник П.Е. Логачев в 1933 г.
потерял жену. «Он нуждается в помощи, оставшись с 3 малолетни-
ми детьми. Однако со стороны колхоза этой помощи ему оказано не
было. В 1934 г. Логачев, будучи мало трудоспособным, не в состоя-
нии был выполнять тяжелую работу, а легкой работы не было предо-
ставлено. За отсутствие трудодней его исключили из колхоза. Такое
бездушное отношение к человеку на глазах всей колхозной массы
не идет в пользу колхозного строительства» [10, 31].
Не меняется ситуация и к 1936 г., о чем свидетельствует следу-
ющий документ. «В селе Серафимовском колхоза им. «Буденного»
-8-
в период уборочной парторг Воронин, будучи в бригаде № 5, на

просьбу колхозников улучшить питание, ответил: «А что вы голодует
на току (ток – склад для зерна – прим. авт.), соломы у вас много. Бе-
рите, варите и ешьте ее» [1, 27].
Как отмечает Евдокимов, таких случаев в колхозе очень много и
настроение колхозников в отношении зарвавшихся руководителей
нездоровое [10, 31].
Сам стиль жизни местных начальников ассоциировался с их пол-
ной оторванностью от нужд и забот сельских тружеников. Ставро-
польские крестьяне описывают в письме на имя М.И. Калинина ха-
рактерный образ сельских активистов, «которые понимают только
одну сторону, как бы получать и брать от вас пособие, а также по-
лучать жалованьице на легцах, портфель подмышку и барин. А там
хоть травушка не расти, потому что служит в чужом селе. Ему, конеч-
но, не нужно, что село не богатеет и не процветает, он жалованье по-
лучает, наряжается пребюрократично, а уж за жен и говорить не при-
ходится, как их они одевают. Настоящая интеллигенция, вина наши
винники не навозятся. Кто же пьет? Уж не хлеборобы мужики, ясно,
что интеллигенция. Тут кое-когда и подумакиваешь, уж не туда ли
идет наш продналог? Да им кажется и без продналога хватает, пото-
му что они получают 60-100 рублей, как ответственные, а куда ж им
девать» [2, 18]. В этих словах выразилось крестьянское недовольство
распределением социально-экономических благ в новом государстве.
Советское государство, провозглашавшееся государством рабочих и
крестьян, на деле таковым не являлось. Распределение благ в пользу
партийной номенклатуры лишь усиливало недовольство ставрополь-
ского населения властью. Колхозники именовали колхозных управ-
ленцев «красными помещиками», а их жен – «колхозными барыня-
ми», утверждали, что «работаем все на пана коммуниста» [11, 120].
Формированию негативного образа местной власти в картине
мира ставропольских сельских тружеников способствовали много-
численные злоупотребления властью. В регионе нередки были слу-
чаи, когда управленцы использовали колхозную собственность в це-
лях личного обогащения. Характерный пример тому – тов. Воронин,
парторг колхоза им. «Буденного» по селу Серафимовскому, который,
по сообщению крестьян, «при наличии нахальства – берет без учета
-9-
продукты из кладовой колхоза: мясо, яйца, масло, мука и д.р. в нео-

граниченном количестве и в целях личной наживы за счет колхоза
открыл столовую, взяв трех столовщиков. Воронину самоснабжение
в привычку, так как он в 1935-м г. незаконно взял из кладовой 8 меш-
ков ячменной фуражной муки для кормления своих свиней, а колхоз-
ные лошади на посевной были без фуража» [1, 18].
Управленцы часто использовали общественные фонды для обе-
спечения себя и своих семей необходимыми продуктами, а так же для
личного обогащения. Нередко колхозная администрация не распре-
деляла на трудодни полагающееся количество продукции, используя
остаток в своих интересах. Широко практиковалось перераспределе-
ние трудодней в пользу администраторов. Однако на этом злоупотре-
бления не заканчивались. Нередки были случаи избиения колхозни-
ков [3, 302 – 304].
Негативное воздействие на формирование образа местной власти
в картине мира ставропольского населения также оказывало пьянство
провинциального «начальства». Зачастую оно носило откровенно
вызывающий характер, превращалось в образ жизни, в одну из фун-
даментальных характеристик облика Советской власти на местах.
По данным контрольной комиссии, во второй половине 1920-х годов
среди проступков ответработников и нарушений партийной дисци-
плины пьянство занимало безоговорочное первое место. В цифровом
выражении это выглядело следующим образом: доля привлечения
к партийной ответственности за пьянство в 1925/1926 г. (октябрь
– март) составила 33,3% в 1926/1927 – 31,3% в 1927-1928 – 43,6%,
1928/1929 – 49% [5, 125]. В процентном отношении, к сожалению,
не удалось найти данные за 30-е годы, однако, судя по источникам,
ситуация не претерпела принципиальных изменений. В сводках о на-
строениях на местах, в обзорах политико-экономического состояния
страны неоднократно отмечалось «поголовное пьянство среди чле-
нов волисполкомов, сельских милиционеров, деревенских коммуни-
стов и других представителей местной власти».
В источниках находим бесконечное количество примеров этого яв-
ления: в колхозе «Красный Восток» председатель Медведев «вместо
руководства, пьянствует с сопровождением преступных действий,
о чем колхозники с 1935 года говорят, но мер никаких в деле улучше-
- 10 -
ния руководства колхоза – не принято» [1, 24]. В другом колхозе «Им.

Ширяева» председатель Шалимов также систематически пьянствует,
при этом «в последнее время дошел до того, что начал пьянствовать
с группой в правлении колхоза» [1, 25].
Возможно, правы те исследователи, которые причины таких зло-
употреблений власти на селе видят в том, что с приходом новой вла-
сти в селе произошел небывалый переворот, в результате которого
наверх вынесло худших [13, 501].
Однако, несмотря на все злоупотребления местных властей, ря-
довые колхозники чаще всего не рисковали открыто их критиковать,
так как те могли испортить им жизнь. В период 1930-х годов, в ат-
мосфере страха, подозрительности и взаимного недоверия, крестья-
не вынуждены были подчиняться решениям и указаниям органов
власти. Исключение из колхоза представляло собой очень серьезное
наказание. Сельский житель, исключенный из колхоза, терял право
пользования приусадебным участком, его корову уже не принимали
в общественное стадо и т.д.
Характеризуя образ местной власти в картине мира сельского жи-
теля Ставрополья, необходимо отметить, что, безусловно, на селе
были и такие руководители, которые пользовались авторитетом и
уважением колхозников. Как правило, это были те, кто честно жили
и трудились на глазах у односельчан. Однако в целом, образ местной
власти в картине мира ставропольского крестьянства был наполнен
негативом. Этому способствовали некомпетентность, произвол и
злоупотребления местных начальников.
1. ГАНИСК. Ф.1. Оп. 1. Д. 148.

2. ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 61. Д. 223.
3. ГАРФ. Ф.Р. 1235. Оп.141. Д.1522.
4. ГАСК. Ф. Р-602, Оп. 1. Д. 254.
5. Лившин А. Настроения и политические эмоции в Советской России 1917-1932 гг. М., 2010.
6. Постановление президиума крайисполкома Азово – Черноморского края «О работе сельсоветов и
руководстве ими райсполкомов» от 13 сентября 1934 г. // Молот. 1934. 5 октября.
7. Примерный устав сельхозартели от 17 февраля 1935 г. // История колхозного права. Сборник зако-
нодательных материалов СССР и РСФСР. 1917 – 1958. Т. 1. 1917-1936. М., 1959.
8. РГАСПИ, Ф. 17, Оп.84, Д. 870.
9. РГАСПИ, Ф. 17, Оп. 120, Д. 117.
10. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 118.
11. РГАСПИ. Ф. 166, Оп. 1. Д. 22.
12. РГАЭ, Ф. 396, Оп. 10. Д. 116.
13. Стреляный А. И. Без патронов // Судьбы российского крестьянства. М., 1995.
- 11 -
Крючков И.В. (Ставрополь)
ВЕНА В ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XIX – НАЧАЛЕ ХХ вв.:

МЕНЯЮЩЕЕСЯ ПРОСТРАНСТВО ГОРОДА
В УСЛОВИЯХ МОДЕРНИЗАЦИИ
Д о середины XIX в. Вена не принадлежала к числу блистатель-

ных городов Европы. В пышности и великолепии она уступала
Парижу, Берлину, Санкт-Петербургу. Город теснился в рамках воен-
ных укреплений, Вена переживала скученность и антисанитарию.
Город не соответствовал званию имперской столицы. Город нуждался
в новом пространстве и кардинальной перепланировке. После дол-
гих и жарких дискуссий император подписал 20 декабря 1857 г. указ
о сносе военных укреплений, несмотря на протесты многих высших
офицеров [17, 57]. Главный печатный орган австрийских либералов
«Neue Freie Presse», сравнивала этот акт с падением феодальных оков
вокруг Вены. И надо сказать за этой метафорой крылся истинный
смысл, отражающий суть происходившего в городе и стране. К 1860 г.
этот процесс был завершен, после этого в городе начинается настоя-
щий строительный бум.
Начало бурного развития Вены привело к конфликту между го-
родскими и имперскими властями по вопросу о том, кто должен кон-
тролировать процесс строительства и развития города. После острых
дебатов победа осталась за имперским правительством, которое об-
ладало значительными финансовыми ресурсами. Однако и венский
магистрат, находившийся в 60-70-е гг. под контролем либералов вно-
сил свой весомый вклад в развитие города. В последней трети XIX в.
полностью меняется городской ландшафт Вены. Город был пронизан
новыми широкими проспектами и кварталами, Вена поглощает быв-
шие соседние деревни. Украшением новой Вены стала центральный
проспект Рингштрассе. На нем в 1885 г. было завершено строитель-
ство новой городской ратуши, в 1883 – 1884 гг. главного корпуса вен-
ского университета, в 1870 г. императорского оперного театра и т.д.
Эти здания отражали либеральную этику, доминировавшую в городе
в 60-70-е гг., воплощенную в созданном ратушном квартале (парла-
ментское правление – здание Парламента, городское самоуправление
- 12 -
– Ратуша, высшее образование – Университет, культура – Бургтеатр).

Величие и блеск архитектуры Ригштрассе в наибольшей степени
символизировали амбиции и радужные перспективы австрийского
либерализма. «Вена Рингштрассе» стала таким же синонимом, как
викторианская эпоха в Великобритании. Как и викторианство, стиль
Рингштрассе критиковался интеллектуалами в начале ХХ в., разоча-
ровавшимися в классическом либерализме.
Город был заполнен красивыми доходными домами. Венский
средний класс хотел подражать аристократии, пусть даже внешне,
проживая в домах, похожих на дворцы. Строительство доходных до-
мов отражало важную тенденцию, наблюдавшуюся в венском обще-
стве, а именно сближение аристократии и буржуазии. Неслучайно,
что крупными инвесторами, вкладывавшими средства в Рингштрас-
се, были как крупные буржуа, так и представители родовой аристо-
кратии. Аристократия становилась домовладельцем и сама, проживая
в доходных домах. К 1914 г. около трети частных домов на Рингштрас-
се принадлежала аристократам [17, 91]. В конце XIX в. в одноком-
натных квартирах в Вене проживало только 5,3% горожан, что явля-
лось одним из лучших показателей в Европе. В отличие от Берлина и
других городов Вена сохраняла стремление к пространству, поэтому
украшением города стали его бульвары и парки [6, 9]. На помощь ар-
хитекторам в этом вопросе пришли военные, которые настаивали на
максимальной широте венских улиц и площадей, что обеспечивало
хорошую маневренность войск и затрудняло строительство барри-
кад. Воплощением быстрых перемен в городе стало развитие улицы
Грабен, где были сосредоточены самые модные и дорогие магазины
в Вене, которые своим блеском поражали воображение венцев и го-
стей города [7, 65]. Лицом города стали его гостиницы, среди кото-
рых выделялись «Бристоль», «Империал» и «Гранд-Отель» [2, 22].
К началу Первой мировой войны радикальным образом измени-
лись пригороды Вены, они были благоустроены и перестроены, дабы
соответствовать имперскому шику Вены. Некоторые из них, в част-
ности Баден имели собственные театры, где выступали лучшие ар-
тисты страны. В Бадене находилась одна из лучших гостиниц Вены
«Захер». Этот пригород стал любимым местом отдыха венской знати
летом [7, 69]. В другом пригороде Зиммеринге, наоборот развивались
- 13 -
зимние виды спорта и зимний отдых венцев. К 1914 г. Вена стала

одним из красивейших городов мира, ее блеск и роскошь поражали
восприятие современников.
Успехи Вены, были во многом связаны с тем, что в строительном
буме в столице империи Габсбургов активное участие принимал ча-
стый бизнес. Государство, предпринимателей, занимавшихся стро-
ительством в Вена, освобождало от налогов на 12-30 лет. Однако
государство не играло роли статиста. Оно жестко контролировало
условия труда рабочих и качество строительных работ, особенно это
проявилось после биржевого краха 1873 г., который больно ударил
и по строительной индустрии Вены.
Во второй половине XIX – начале ХХ вв. меняется география раз-
мещения населения Вены. Из перенаселенного центра горожане пе-
реезжают на окраины и пригороды столицы. Этому обстоятельству
способствовало бурное развитие городского транспорта, гордостью
Вены стали ее трамваи, которые в день перевозили несколько сотен
тысяч человек. «Компания венских трамваев» была преуспевающим
предприятием, отчислявшим большие налоговые поступления в го-
родской бюджет. Утром и вечером рабочие, и учащиеся пользовались
льготами при проезде в трамвае, если обычные категории граждан
платили за проезд 5-9 геллерам, то льготники всего 4 геллера [18,
607]. Городские власти четко следили за тарифами на проезд и ка-
чеством транспортных услуг, оказываемых гражданам. Доступность
городского транспорта позволила людям с окраин без проблем доби-
раться в центр города и обратно, в том числе и на работу [2, 27 – 33].
В эпоху дуализма городские власти при поддержке имперского
правительства решили еще целый ряд сложных проблем. Настоящее
бедой Вены являлось качество питьевой воды. Город в 1873 г. постро-
ил новый водопровод, который чистую альпийскую воду доставлял
прямо в город из Штирии, длина этого водопровода составила 170
км. Вся Вена была оснащена первоклассной канализацией и осве-
щением улиц и площадей. Город строил общественные скотобойни
и следил за качеством, поставляемого в город продовольствия, мо-
дернизировались старые и строились новые рынки, наводился поря-
док на городских кладбищах, огромное внимание уделялось уборке
улиц и утилизации отходов. Таким образом, Вена с середины XIX в.
- 14 -
переживала новое рождение. Успех столицы Габсбургов во многом

был обусловлен системностью реформ городского хозяйства и объ-
единением усилий имперского правительства, городских властей и
частного бизнеса. Результаты не замедлили сказаться, так если в 1860 г.
смертность в городе составляла 40 чел. на 1000 горожан, то к 1894 г.
этот показатель сократился до 22,8 чел. [18, 613]. Следует подчер-
кнуть, что здесь немаловажную роль сыграло развитие городской си-
стемы медицинского обслуживания населения. Показателем успеха
Вены стал бурный рост численности населения в городе. В 1860 г.
в городе проживало 500 тыс. чел., к 1914 г. численность венцев до-
стигла 2 млн. [1, 7]. В основном прирост населения происходил за
счет эмиграции. К 1910 г. только 48% венцев являлась коренными
жителями [22, 36].
Вена на основе императорского патента от 9 марта 1850 г. получи-
ла особое муниципальный статус, став отдельной административной
единицей в австрийской половине империи [11, 60]. Бургомистр и
городское собрание Вены обладали значительными полномочиями.
Правда, избранного бургомистра Вены должен был обязательно ут-
вердить император. Однако не все горожане имели избирательные
права. Избирательное право обуславливалось цензом оседлости не
менее 3 лет (для четвертой – «всеобщей курии»), и уплатой опреде-
ленной суммы налогов до 5 гульденов [4, 89]. Всего к началу ХХ в.
примерно треть мужчин Вены имело право голоса [5, 175]. Только
в 1907 г. в Австрии вводится всеобщее избирательное право.
С расширением города менялся его национальный и социальный
состав, стиль жизни горожан. Экономическая стабильность перио-
да дуализма позволила крупным буржуа больше внимание уделять
гедонизму и меньше производству. Создание акционерных обществ
все больше обезличивало процесс производства. Владельцу пред-
приятия теперь не надо было вникать в технологию производства,
доверяя эту функцию менеджерам. Стремление к удовольствиям
стало отличительной чертой жизни венской элиты. Посещение те-
атров, балов, званых вечеров стало повседневной обыденностью.
Украшение повседневности вело к меценатству и повальному увле-
чению искусством и наукой. «Денди с Ригштрассе с удовольствием
читали работы Шопенгауэра, а воинствующие аполитичные эсте-
- 15 -
ты превозносили «безвольное созерцание» искусства как убежища

от жизненной борьбы», - писал по этому поводу У. Джонсон [4, 168].
Дети бывших нуворишей быстро становились рафинированными
эстетами и членами высшего общества. Именно это поколение созда-
ло эстетический клуб «Новая Вена». Место сбора клуба находилось
в кафе «Гриншталь», а затем в кафе «Централь». Среди членов клуба
следует выделить А. Шницлера, Г. Бара, П. Альтенберга и др.
Следует отметить, что кафе в Вене играли огромную роль в об-
щественно-политической и культурной жизни города. Они были цен-
трами жарких дискуссий, и местом формирования общественного
мнения. Главные новости венцы узнавали в кафе, именно кафе яв-
лялись основными подписчиками газет, так как венцы приходили в
кафе для ознакомления с прессой. В кафе можно было, и отдохнуть
от жарких дискуссий, поиграв в бильярд, шахматы, карты и выпив
отменный венский кофе за 28-45 геллеров [2, 26]. Ни в одном городе
Европы кафе не пользовались такой популярностью как в Вене.
Венская элита формирует даже особую манеру общения, осно-
ванную на приветствии, радушии, способности создавать непринуж-
денную атмосферу общения. Этот стиль передавался и остальным
венцам. «…Будучи гурманами в кулинарии, исключительно заботясь
о хорошем вине, терпком, свежем пиве, пышных мучных изделиях и
тортах, этот город притязал и на более тонкие наслаждения. Музици-
ровать, танцевать, играть в театре, беседовать, вести себя деликатно,
с тактом – все это культивировалось здесь (в Вене – прим. И.К.) как
особое искусство», – отмечал С. Цвейг [14, 20]. По поводу венцев из-
вестный европейский этнолог и путешественник Ф. Гельвальд писал,
что они: «…отличается от своего соседа германца и образом мыс-
лей, и характером, в котором больше веселости и добродушия наряду
с неоспоримой наклонностью к материальным удовольствиям и на-
слаждением жизнью…» [3, 251]. Многие иностранцы считали вен-
цев неискренними за постоянные улыбки и вежливость, полагая, что
они это делали для того, чтобы угодить, клиенту или собеседнику [9,
225]. Но в любом случае это обстоятельство подкупало, даже непри-
миримых критиков Вены.
В последней трети XIX в. меняется повседневный быт венцев,
городская жизнь становиться комфортной и обустроенной. В тоже
время ей оказались присущи такие явления, как лихорадочный темп
- 16 -
жизни, нестабильность и монотонность. Венцы искали утешения

в досуге. В эпоху дуализма досуговая культура Вены активно разви-
вается [10, 207 – 208]. Театр, кино, музыка дали людям возможность
уйти от серых будней в мир грез и лирики, особое место в досуге вен-
цев занимала оперетта [15, 11]. Венская оперетта отражала мульти-
культурализм империи Габсбургов и те коренные изменения, которые
происходили в Дунайской империи в эпоху дуализма. Оперетта пере-
жила империю, но никогда она больше не достигала такого расцвета,
как в государстве Франца-Иосифа I.
Рубеж XIX – ХХ вв. ознаменовался бурным развитием науки и
культуры в Вене. Венские интеллектуалы имели высокую степень со-
циальной сплоченности. В кафе и салонах они обменивались идеями,
тесно контактируя с представителями деловой и профессиональной
элиты. Интеллектуальная элита была не столь оторвана от общества,
как это наблюдается в Лондоне, Париже и Берлине. Отчасти это было
связано с тем, что австрийские интеллектуалы были отстранены от
управления страной. Они могли полностью сосредоточиться на вы-
работке новаторской эстетики и идей. Уникальное интеллектуальное
пространство, впитавшее в себя космополитизм и провинциальность,
традиционализм и модернизм стало феноменальной кладовой, пода-
рившей миру блистательную плеяду художников (Г. фон Гофман-
сталь, А. Шницлер, Г. Климт, О. Кокошка и др.) и ученых (З. Фрейд,
К.Менгер, Л. фон Визер, Е Бем Баверк, Э. Мах, Л. Виттгенштейн и
др.). Вена постоянно подпитывалась талантливыми провинциалами,
которые стремились в блистательную Вену, где они могли полностью
реализоваться. Кстати, амбициозный, молодой А. Гитлер также искал
свое применение в Вене. Применительно к евреям Моравии С. Цвейг
писал: «Вовремя избавившись от всего ортодоксально-религиозного,
они были страстными сторонниками религии времени – «прогрес-
са»…если из родных мест они (евреи – прим. И.К.) переселялись
в Вену, то с поразительной быстротой приобщались к более высокой
сфере культуры; их личный успех органически сочетался с всеобщим
подъемом того времени» [14, 14]. Венская элита в своей основе была
космополитичной, так как она формировалась из представителей
различных народов империи. Космополитизм Вены являлся отличи-
тельной чертой ее жизни. Космополитизм и межкультурный диалог
- 17 -
стали гарантами интеллектуальной, экономической и политической

жизни австрийской столицы. Эти факторы легли в основы венского
модерна [8], организационно, оформившегося в «Венский сецесси-
он», клуб художников – новаторов, положивших начало знаменитому
венскому стилю [12, 51].
Венская либеральная культура доминировала в городе в 60-80-е гг.
однако затем наступил кризис либерализма, он выражался во всем.
Традиционно либеральная культура опиралась на доктрину раци-
онального индивида, но закат рациональной эпохи в конце XIX в.
показал, что человек ведом не только разумом, но и инстинктами и
чувствами. Венские интеллектуалы это осознали одними из первых,
попытавшись разобраться в кризисе либерализма и дать стройную
концепцию взаимодействия политики и мира души [17, 27]. Венские
либералы имели узкую социальную базу, даже в лучшие свои годы.
Они могли рассчитывать только на поддержку еврейского населения
и части немецкого среднего класса. В парламенте страны либералы
держались с помощью антидемократической избирательной систе-
мы. Экономическая программа либералов была дискредитирована
кризисом 1873 г. Символом краха австрийского либерализма в Вене
стал приход к власти К. Люгера. Однако идейное наследие венского
либерализма оказало значительное влияние на последующее разви-
тие человечества, он дал миру таких крупных теоретиков либераль-
ной мысли как Л. фон Мизес и Ф. фон Хайек, сформировавшихся
в интеллектуальном пространстве либеральной Вены [13, 161 – 167].
В недрах Вены в последней четверти XIX в. одновременно рождают-
ся такие явления как социализм, национализм, сионизм и антисеми-
тизм [19, 66]. Лидером венских антисемитов был бургомистр города
К. Люгер, который возглавлял Вену с 1897 по 1910 г., наряду с импе-
ратором это был самый популярный политик среди венцев. Следует
подчеркнуть, что Люгер отражал настроения низов среднего клас-
са Вены, которые составляли значительную часть жителей столицы.
Эта часть общества сильно страдала от индустриализации и интер-
национализации мировой экономики. Олицетворением этих явле-
ний в глазах обывателя являлись евреи, крупный еврейский капитал,
эти настроения особенно усилились после биржевого краха 1873 г.,
который нанес значительный удар по экономическому положению
- 18 -
широких слоев населения, особенно среднему классу, увлеченному

биржевыми и финансовыми спекуляциями [16, 64 – 73]. Кроме этого
следует подчеркнуть, что город постоянно пополнялся представите-
лями мелкой буржуазии за счет присоединения к нему пригородов,
только присоединение Флоридсдорфа в начале ХХ в. увеличило тер-
риторию Вены почти на 50%.
Вена стала ареной столкновения инноваций и традиционной куль-
туры, объектом массовой миграции и сценой распространения раз-
личных фобий, местом формирования новой предпринимательской
и трудовой этики [21]. Экономическая либерализация и рационали-
зация вызывали страх у мелких буржуа и чиновников, которым было
очень трудно приспособиться к новым реалиям. Венская «народная
культура» стремилась противостоять массовой культуре индустри-
ального общества, одним из проявлений этого противостояния стало
распространение ксенофобии и антисемитизма [20, 427].
Вся политика Люгера была направлена на защиту интересов мел-
кой буржуазии. Вплоть до 1900 г. в Вене было запрещено строитель-
ство крупных универмагов, закон требовал узкую специализацию
магазинов. Одежду и обувь в Вене в основном шили вручную, по-
явление в 1894 г. фабричных туфель из США стало городской ново-
стью №1, первый хлебозавод был в городе построен только в 1895
г. Все этот мешало ведению успешного бизнеса в городе, но данная
политика спасала ремесленников и мелких торговцев от разорения.
До своей смерти Люгер возглавляя самую популярную в австро-не-
мецких землях Христианскую Социалистическую партию. Эта пар-
тия демонстрировала свой антимодернизм, антисемитизм, антимарк-
сизм и верность династии Габсбургов, что ее отличало от еще одной
разновидности немецкого националистического, антисемитского
движения, во главе которого стоял Г. Шенерер, которое не скрывало
своих симпатий к Гогенцоллернам.
На рубеже XIX – ХХ вв. большую популярность в Вене получает
еще одна антилиберальная сила – социал-демократы, во главе кото-
рых стояли такие видные лидеры как В. Адлер, К. Каутский, О. Бауэр
и К. Реннер. Костяк партии в Вене составляли немцы, прибывшие
в город из Судетской области [4, 147]. Это, как правило, была рабочая
аристократия и рабочие с высокими зарплатами. Вне социал-демо-
- 19 -
кратической партии находилась основная часть малообеспеченных

рабочих Вены – чехи. По мере разрушения либеральной культуры
бывшие сторонники либерализма стремились найти новые социаль-
ные ориентиры. Среди таковых оказался и Т. Герцль, предложивший
свой путь решения «еврейской проблемы». Возникновение сионизма
во многом стало следствием набиравших силу антисемитских на-
строений в Вене и Австрии. Герцль также в основном ориентировал-
ся на низы еврейской общины, обещая ей счастливое будущее [17,
226]. Таким образом, К. Люгер, Г. Шенерер, Т. Герцль и социал-демо-
краты давали массам свой идеал справедливого общества, сделав его
основным инструментом критики либерализма. Кризис либерализма
порождал новые утопии, реализация которых была чревата рискован-
ными и даже опасными последствиями.
1. Австро-Венгрия. М., 1914.

2. Вена, Тироль и австрийские курорты (Карлсбад, Франценсбад, Мариенбад, Грис, Меран и др.). СПб., б.г.
3. Гельвальд Ф. Земля и ее народы. Т. III. СПб., 1898.
4. Джонстон У. Австрийский ренессанс. Интеллектуальная и социальная история Австро-Венгрии
1848 – 1938 гг. М., 2004.
5. Европейская избирательная система (парламентские, провинциальные и муниципальные). СПб., 1905.
6. Из России в Австрию. Вена, 1908.
7. «Курьер». Практический путеводитель для русских по городам и курортам Западной Европы и
Египту / Сост. П.П. Кузьминский. СПб., 1912.
8. Модерн. Модернизм. Модернизация: По материалам конференции «Эпоха «модерн». Нормы и каз-
усы в европейской культуре на рубеже XIX-XX. Россия, Австрия, Германия, Швейцария / Отв. Ред. Н.
Павлова. М., 2004.
9. Путник (Н. Лендер) По Европе и Востоку. Очерки и картинки. СПб., 1908.
10. Русский заграницей. Путеводитель для Русских путешественников. Берлин, 1911.
11. Сравнительное обозрение муниципальных учреждений /Сост. Н.Второв. СПб., 1864.
12. Стригалев А.А. О «венском стиле» / Художественная культура Австро-Венгрии 1867 – 1918. СПб.,
2005.
13. Хаейк Фридрих фон. Воспоминания / Хаейк Ф. Познание, конкуренция и свобода. СПб., 1999.
14. Цвейг С. Вчерашний мир. Воспоминания европейца. М., 2004.
15. Чаки М. Идеология оперетты и венский модерн. СПб., 2001.
16. Чупров А.И. Венский биржевой кризис / Чупров А.И. Речи и статьи. Т.1. М., 1909.
17. Шорске К. Вена на рубеже веков: политика и культура. СПб., 2001
18. Шоу А. Городское управление в Западной Европе. М., 1898.
19. Bowman W. Religions Associations and the Formation of Political Catholicism in Vienna, 1848 to the 1870 s.
// Austrian History Yearbook. 1996. V.XXVII.
20. Boyer J. Culture and Political Crisis Vienna: Christian Socialism in Power, 1897 – 1918. Chicago, 1995.
21. Fuess J. The Crisis of Lower Middle Class Vienna, 1848 – 1892. New-York, 1997.
22. Vienna: The World of Yesterday 1889 – 1914 / Ed. S.Bronner and P. Wagner. New-Jersey, 1997.
- 20 -
Маловичко С. И. (Москва)
ИСТОРИОГРАФИЯ ПОСЛЕ «КУЛЬТУРНОГО ПОВОРОТА»:

ПРОСТРАНСТВЕННЫЙ ПОДХОД
И НОВАЯ ЛОКАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
В настоящее время происходит изменение пространственно-вре-

менных представлений, которые складывались в модернист-
ском мироощущении и классическом европейском научном знании.
Общества перестают жить по одним социальным часам, заведенным
по «законам» и «закономерностям» метанарратива. Процесс одно-
временного объединения мира глобальными системами и его рас-
щепления на этнорегиональные составляющие уже анализировался
в рамках новой локальной истории [12, 203, 171 – 189]. В последние
же годы историография все большее внимание стала уделять про-
странству в истории.
Для понимания этого процесса необходимо учесть ряд обстоя-
тельств, оказавших влияние на актуализацию проблемы простран-
ства. Это, в первую очередь, влияние социокультурной ситуации
после постмодерна, критика современными гуманитариями «модер-
ности» и «культурный поворот» в историографии, а также влияние на
последнюю постпозитивистской географии и, конечно, интенсивные
поиски актуального объекта истории, проводимые самими исследо-
вателями, в том числе, как показывает тема нынешней конференции,
в проблемных полях новой локальной истории. На них я и обращаю
внимание в этой статье.
Современная реальность предлагает новые смыслы, актуализи-
рованные как всепроникающей глобализацией, так и локализацией.
С одной стороны, как указывает Ф.Ю. Согомонов, не только террито-
рии, но даже группы и индивиды сегодня «отличаются друг от друга
не историко-хронологической «развитостью» или «отсталостью» по
воображаемой модернизационной шкале, а своими неповторимыми
рисунками того, как в них переплетаются включенность в глобаль-
ные потоки и следование местным культурным традициям, социаль-
ным устоям… По глокальному критерию, – замечает ученый, – ныне
разнятся, страны, регионы, отдельные города и т.д., тем самым они
- 21 -
неравнозначны друг другу, но такая неравнозначность сегодня уже

не образует «идеологию развития» [18, 62 – 63, 67].
С другой стороны, заметно желание господствующих властных
структур повторно сформировать набор исторических отношений
между локальными, национальными и/или глобальными простран-
ствами. Перед лицом тревожных пространственно-временных из-
менений такая идеология чаще всего использует традиционные
(использовавшиеся ранее) способы конструирования исторической
карты политического и культурного «единства» некоего националь-
ного или постнационального пространства. Однако такие «объеди-
няющие» исторические рассказы мало учитывают множественность
индивидуальных и коллективных интересов, основанных на альтер-
нативных идеологиях и историях [31, 111 – 129].
Вполне понятно, что к традиционной риторике, характеризую-
щей отношение к изменяющемуся пространству и времени чаще
прибегают политики, заинтересованные в жесткой вертикали вла-
сти в государстве. Не случайно, президент В.В. Путин на встрече
с историками в 2007 г. говорил об «общих» особенностях народов
России, покоящихся на генетическом уровне, о «наших религиях»,
«приспособленных» для того, чтобы существовать на одной терри-
тории и под одним небом [8].
Надо заметить, что в этой ситуации современные историки ис-
пользуют отличные друг от друга пространственно-временные под-
ходы. Традиционный взгляд на государственное строительство Рос-
сии и освоение русскими восточных пространств сегодня выражает
значительное число ученых. Так, самарский историк Ю.Н. Смирнов
недавно указал, что русскими осваивались «ранее практически пу-
стынные земли Симбирской, Оренбургской и Саратовской губерний
(курсив мой. – С.М.)» [10, 203]. Напротив, рефлексия о современной
социокультурной ситуации позволяет другим историкам по-новому
смотреть на пространственно-временные изменения, отказываться
от традиционного взгляда и замечать: «Ко времени прихода русских
в Сибирь ее огромные, кажущиеся на первый взгляд незаселенными,
территории были освоены и обустроены местными народами. Но это
мироустройство представляло иной тип, отличный от сложившегося
в Европейской части России (курсив мой. – С.М.)» [16, 201].
- 22 -
Самарский историк, отметивший, что русские переселенцы при-

ходили в «практически пустынные земли» Поволжья и Урала еще
мыслит русскими пространственными конструкциями, которые
покоятся на понимании двух бинарных пространств: первое – это
«нормальное», привычное и «свое», «освоенное» культурой земле-
делия; второе – населенное кочевниками и охотниками – «чужими»,
это пространство непривычно «пустое» и «неосвоенное» земледели-
ем. Историки, констатирующие, что колонизировавшиеся русскими
пространства Востока были «освоены и обустроены местными на-
родами», понимают актуальный пространственный образ «других» и
тем самым отказываются от иерархии сконструированных разными
культурами неоднозначных образов одних и тех же пространств. Они
их ставят рядом, признают разные хозяйственные практики народов
России за равноправные исторические опыты.
Практику защиты традиционного взгляда на государственное
строительство, с одной стороны, и критики такого взгляда, с другой
стороны, можно встретить не только в российской историографии.
Например, Лайл Дик критикует канадского историка, который пред-
ставил государственную историю, как историю неизбежного и не-
преклонного исторического процесса строительства государства, на
который совершенно не влияли как местные индейцы, так и не ан-
глоговорящие переселенцы и представители не белой расы, маргина-
лы и т.д. Перед лицом растущего разнообразия, указывает Дик, такая
история представляет лишь единственно возможный голос англофи-
ла и копирует то, что писалось еще сто лет назад [24, 86 – 87, 91].
Постмодернистская историография оказалась довольно критич-
ной по отношению к проблеме «модерности» или «современности»
[23, 7 – 33]. Осмысление этой проблемы позволяет говорить о том,
что наше отношение к пространственно-временным образам форми-
ровалось представлением о «современности». Именно «современ-
ность» позволила некогда сконструировать периоды истории «Сред-
невековье» (которое иногда приписывается новейшим обществам),
«Новое время» и т.д. «Современность» создала в западном сознании
пространственную оппозицию «город» – «деревня».
Европейскими, в том числе, русскими просветителями XVIII в.
сельское пространство было отнесено к ступени «варварства», а го-
- 23 -
родское к «цивилизации» [5, 55]. Даже сейчас мало кого удивят сло-
ва, сказанные Дж. Ла Пиром во второй половине XX в., что города
имеют большее цивилизационное значение, нежели государства, по-
скольку «государства меняются, а города остаются», также как не-
зыблемыми остаются человеческие ценности [4, 207]. Удивляет не
принижение статуса государства – «верхушки» социально-политиче-
ской иерархии, а присутствие в современном сознании самой иерар-
хичности объектов, которые являются культурными конструкциями.
В результате город как объект исторического изучения стал привле-
кать внимание историописателей еще в XVIII в., а о сельской исто-
рии (именно сельской, а не аграрной или крестьянской историях) за-
говорили только на исходе XX в. [11, 11 – 15]
В новое время «деревенщиной» стали называть уже не просто
сельских жителей, а вообще «несовременных», «отставших» от моды
людей. Даже на любовь «современность» накладывает свой отпеча-
ток. Не без иронии известный русский писатель первой половины
XIX в. Ф.В. Булгарин отмечал: «Наша нынешняя любовь, как и в про-
чих образованных странах, появляется в свете не с луком и колчаном,
не с завязанными глазами, но с зрительною трубой или с лорнетом,
с адрес-календарем, с весами и аршином» [2, 187].
«Современность» колонизировала пространства, давая им назва-
ния: «Новый Свет», «Новороссия», «Новосибирск» и т.д. Она откры-
вала эти «неупорядоченные» пространства для «просвещенного»
света и приспосабливала их для него и по его подобию. Например, в
30-х гг. XIX в. Н.И. Надеждин писал, что земли Азии, куда приходят
русские, - это наш Новый Свет (курсив мой. – С.М.), который «деды
наши открыли и стали колонизировать почти в то же время, как про-
чие европейцы нашли путь к азиатскому югу и открыли восток Аме-
рики» [16, 17].
Городское пространство стало пространством «современным»,
но такое пространство является не менее воображаемым, чем «идил-
лия» сельского пейзажа. Еще в XIX в. это прекрасно выразил писа-
тель В.А. Слепцов, написавший: «Город расположен чрезвычайно
искусно, и надо быть очень непроницательным, чтобы не обратить
на это внимания. Если вы захотите всмотреться пристальнее, то вы
непременно заметите, что тут прошлась чья-то искусная рука, что
кто-то так ловко скомпоновал все эти objects d’art, что они неминуе-
- 24 -
мо вам должны броситься в глаза. Вы непременно заметите, что для

каждой вещи выбрано именно такое место, на котором она больше
выигрывает и привлекает на себя ваше внимание» [17, 51 – 53]. Та-
ким образом, любое пространство – конструкция, которое не только
строится по образцам (образец «деревни», «села», «поселка», «горо-
да», «сельского пейзажа» и т.д.), оно воображается, подводится под
топос присущий тому или иному «универсальному месту». Мирча
Элиаде по этому поводу заметил: «Человек строит по образцу. Не
только его город или его храм имеют небесные модели, то же можно
сказать и о том крае, где он живет, о реках, его орошающих, о полях,
дающих ему пищу, и т. д.» [19]
Историки знают, что в историческом исследовании сложно обой-
тись без структуры, основанной на хронологии, периодизации или
географии. Последняя традиционно ограничивает объект исследо-
вания в национальных, региональных или локальных администра-
тивных единицах. «Культурный поворот» в историографии в конце
XX в. позволил многим историкам отказаться от предпочтительного
внимания не только к известным датам, но и на самой периодизации,
которая, по их мнению, становилась второстепенной по отношению
к территориальности. При этом исследователи отдавали отчет, что
территориальность – это историческое формирование, а его поли-
тическая форма также была исторической, то есть имела начало и
конец [28, 807 – 809]. Насколько такой подход отвечал актуальной
социокультурной ситуации, говорит тот факт, что его стали исполь-
зовать не только историки, но и представители новой географии,
обратившие внимание не на политические и естественные границы,
а на отличительные внутренние черты пространственных областей и
на социальные институты [22, 101].
Проблема осмысления пространства оказалась интересной пост-
позитивистской географии, которая все смелее стала покидать поле
естествознания и интересоваться не только социально-экономиче-
скими процессами, но искать культурно-антропологическую основу
для своих исследований. Ученые обратились к изучению сложной
истории попыток понимания пространственного измерения про-
шлого и призвали своих коллег-историков не просто знакомиться
с географией, но обратиться к изучению истории социокультурных
пространств [20]. Новые географы предлагают смотреть на полити-
- 25 -
ческую организацию общества через организацию этим обществом

своего пространства, исследовать пространственное мышление от-
дельных сообществ [6].
Кризис исторических гранд-нарративов, пишет Денис Косгроу,
повлиял на отношение исследователей к локальным историческим
объектам, к случайностям, заставил задуматься о теории и пересмо-
треть историческое объяснение. В этой ситуации многие географы
заинтересовались устойчивостью и изменчивостью географиче-
ских структур, их названиями и образами этих структур в культуре
[22, 99]. По мнению ученых, регионы, цивилизации, культурные об-
ласти, в конечном счете, являются произвольными, а учебные атласы
и карты никак нельзя называть научными, они учитывают взгляд на
мир и на его отдельные области лишь незначительного числа коло-
низировавших огромные пространства европейских наций. Поэтому,
в изображенных и описанных пространствах можно увидеть только
их корыстное собственное воображение (self-image). Европа – вот
место рождения этой метагеографической системы [26, 100 – 101].
Так же как и новые географы, обращающие внимание на локаль-
ные объекты исследования историки, стали отмечать, что прошлое
состоит из быстро изменяющихся границ регионов и этнических
областей. Необязательно, что это происходило официально и отраз-
илось на картах континентов. Достаточно того, что границы появля-
лись в сознании людей, они «создавались» [30, 273 – 292]. «Культур-
ный поворот» в историографии предоставил возможность не только
иначе посмотреть на проблемы «нации» и «государства» (находя
в них определенные культурные конструкции), но и обратить внима-
ние на локус, который уже представлялся не только «территорией» и
не только «обществом», но «окружающей средой», «пространством»,
«пейзажем» и т.д. Пространство и пейзаж не существуют помимо че-
ловеческой культуры, они изобретены человеком, который строил
пространственную идентичность для определенного локуса, места
проживания, отдыха и иных своих действий. Именно таким образом,
появлялся местный или национальный стереотип.
В рамках западной культуры люди изобретали традиции, чтобы
усилить национальные корни, однако каждая страна, указывает Кэ-
трин Брайс, организовывала пейзаж по-своему. В XVIII – XIX вв.
- 26 -
яркие пространственные представления возникают в России, Фран-

ции, Швейцарии и Соединенных штатах. Например, французы пы-
тались гармонично сложить вместе культуру и природу, а русские,
используя западные эстетические каноны, учили себя восхищаться
своей естественной окружающей средой [21, 109 – 119].
«Культурный поворот» помог историкам обратить внимание
не только на культурную историю отдельных мест, но и задумывать-
ся о месте культуры среди других человеческих ценностей. Россий-
ские историки, работающие в исследовательском поле новой локаль-
ной истории, считают, что в данном случае, изучение общества не
должно представлять второстепенный интерес для исследователей,
т.к., само общество изучается через его культуру и культура пред-
ставляет категорию социальной жизни [3, 4 – 24].
Однако, концепт «культура», как и иные ключевые слова – «обще-
ство», «история», «идеология», «искусство», «класс», «демократия»
и/или «суверенная демократия», «территория», «регион», «место» –
являются участками идеологической борьбы и зависят от социально
ориентируемых акцентов, т.е. они ничто иное, как символы. Их от-
тенки, различия и границы активно создаются людьми и именно они
управляют символами, которые помогают упорядочить наши знания,
обеспечить познавательную карту, но, кроме того, они и результат
борьбы за власть над символами отдельных социально ориентируемых
акцентов. Историко-культурный подход новой локальной истории, пе-
реносящий акцент с анализа процессов на анализ структур, с линейно-
го исторического метанарратива на локальные социокультурные миры,
на их включенность в глобальный контекст, в глокальную перспективу,
позволяет обратить внимание на концепт «пространство».
Следует учитывать, что пространственный подход к исследованию
любого локуса несет в себе импульс отказа от обслуживания государ-
ственно-этнического нарратива. Погружающийся во фрагментарные,
произвольные пространственно-временные ряды историк перестает
быть государственным биографом, так как он не обязательно находит
консенсус с метенарративным стилем истории государственной ме-
ханической сборки территорий.
Народы, подвергшиеся российской колонизации, могли и не при-
знаваться «своими», в отличие от пространств, которые довольно бы-
стро осваивались имперским сознанием. Если в конце 50-х гг. XIX в.,
- 27 -
через восемь десятилетий после проникновения Российской импе-

рии на Северный Кавказ, ставропольский учитель Ф.В. Юхотников
называл это пространство «диким» и «уединенным», считал, что Рос-
сии только предстоит развить там европейскую духовную жизнь [7],
то через четверть века ставропольский журналист заключил несколь-
ко иное, что «современный юг России был более русским (курсив
мой – С.М.), чем думали до сих пор» [14]. Уже в самом конце XX в.
ставропольский краевед начнет свою работу словами: «Когда впер-
вые славяне оставили свой след на нетронутых (курсив мой. – С.М.)
ковыльных полях Предкавказья?» [1, 10] Местные северокавказские
народы его не интересуют. Неслучайно, их пространство до прихода
русских и украинцев он назвал «нетронутым». Подобное империали-
стическое присвоение пространства присутствовало и еще проявляет
себя в американском историописании, где «государственные биогра-
фы» нередко «забывают» о коренных американцах и мексиканцах на
калифорнийском пространстве [27, 250].
Изучение региональной идентичности в пределах развивающихся
этнических и полиэтнических государств в последние годы стано-
вится плодотворной темой не только в зарубежной, но и в российской
историографиях, в том числе в проблемном поле новой локальной
истории [25]. В этих работах изучается конструирование региональ-
ной, местной, городской и сельской идентичности в контексте изо-
бретения самой нации. Исследователи изучают культурные факторы,
работавшие в таких конструкциях, особое внимание уделяют изобре-
тению пейзажа, виртуализации безликой природы и созданию иконо-
графических стереотипов «своего» и «чужого» пространств.
Еще в 2005 г. в проекте «Северо-Кавказский город в эпоху модер-
низации» ставропольские и московские историки предложили обра-
щать внимание на городское пространство, как парадигматическое
место, микромир империи и колонизируемого региона [13]. В это
же время зарубежные исследователи, изучающие локус, заговорили
о «пространственном повороте» (spatial turn) в историографии [33,
659 – 660] Теоретики социальной истории XXI в. призывают своих
коллег предусматривать возможность исследования нададминистра-
тивных пространств, обращать внимание на наднациональные про-
странственные объекты [32, 613 – 614].
- 28 -
Последний призыв сегодня вполне успешно реализует компара-

тивная городская история, изучающая культурное, социальное или
политическое пространства сразу двух или более городов. Например,
исследуются «постсоциалистические», космополитические центры
Шанхай и Будапешт, которые уверенно (со второй попытки после
начала XX в.) меняют свое замкнутое пространство на глобальный
статус [34, 199 – 234]. Напротив, понижение глобального статуса и
превращение в провинциальные городские центры демонстрируют,
по мнению исследователей, Салоники и Стамбул, которые после на-
чала греческого и турецкого национального возрождения утратили
свой былой космополитизм [29, 141 – 170].
Отход от традиционной социальной истории с функционалистич-
ными или механистическими формами объяснения, различные «пово-
роты» последних десятилетий XX – начала XXI вв. создали сильное
желание понять объект исследования, пробудили чувствительность
к вопросам субъективности и случайности, к производимой социаль-
ной реальностью смысловой структуре и, конечно, потребовали ис-
следовательской саморефлексии. Она позволила московским и став-
ропольским историкам начать в 2006 г. процесс институциализации
направления «сельская история» в проблемном поле «новой локаль-
ной истории». Подходы новой локальной истории, несомненно, от-
личают сельскую историю от иных направлений, изучающих истори-
ко-аграрную проблематику. Такое понимание открывает перспективу
культурно-исторических подходов к изучению региональных/локаль-
ных сельских социумов, а также пространственных образов и включе-
ния знания о них в общий контекст гуманитаристики [15]. Это можно
проследить по тематике последних конференций межвузовского науч-
но-образовательного центра «Новая локальная история». Следует об-
ратить внимание на желание некоторых исследователей изучить ломку
и/или изменение сознания жителей сельской местности, оказавшихся
на границе своей культуры и культуры империи, в контактной зоне
земледельческой и степной культур и т.д. [9]
Изучение пространственных образов в проблемных полях новой
локальной истории является вполне плодотворной практикой по-
тому, что конституирование самой новой локальной истории идёт
не от объекта исследования (локуса), но основывается на методоло-
- 29 -
гических процедурах, на способе видеть пространства (локальные и

региональные объекты) не в традиционных границах, а наблюдать
связи поперек административных, политических и культурных гра-
ниц. Новая локальная история сама определяет объект своего изуче-
ния, он не задан ей заранее территориальными рамками, а определя-
ется интересом к актуальному социокультурному пространству.
1. Беликов Г.А. Ставрополь – врата Кавказа. Ставрополь, 1997.

2. Булгарин Ф.В. Древняя и новая русская любовь // Булгарин Ф.В. Дурные времена: Очерки русских
нравов. СПб., 2007.
3. Булыгина Т.А., Маловичко С.И. Культура берегов и некоторые тенденции современной историогра-
фической культуры // Новая локальная история. Вып. 2. Ставрополь, 2004.
4. Гуськов А.Г., Лисейцев Д.В. От Рима к Третьему Риму: Город и вселенная. Центр и периферия: XXIII
международный семинар // Отечественная история. 2004. № 3.
5. Десницкий С.Е. (1775) Юридическое рассуждение о начале и происхождении супружества у перво-
начальных народов и о совершенстве, к какому оное приведённым быть кажется последовавшими
народами просвещёнными // Русская философия второй половины XVIII в. / Сост. Б.В. Емельянов.
Свердловск, 1990.
6. Замятин Д.Н. Метагеография: Пространство образов и образы пространства. М., 2004.
7. Кавказ. 1859. № 39.
8. Коммерсантъ. 2007. № 107.
9. Маловичко С.И. След актуальной культуры в историческом сознании гимназиста [Электронный
ресурс] URL: http://www.newlocalhistory.com/ inetconf/2006/?tezis=ic06malovichko2/; Шумакова Е.В.
Восприятие пространства степного Предкавказья земледельческими и степными этносами (конец
XVIII – XIX вв.) [Электронный ресурс] URL: http://www.newlocalhistory.com/ inetconf/2007/?tezis=ic0
7shumakova/
10. Пинаева Д.А. Межрегиональная научно-практическая конференция «Аграрный строй Среднего По-
волжья в этническом измерении» 19-21 мая 2005 года // Отечественная история. 2006. № 3.
11. Румянцева М.Ф. Возможна ли «сельская история»: полемические заметки [Электронный ресурс]
URL: // http://www.newlocalhistory.com/ interconf /2006/; Маловичко С.И., Зайцева Н.Л. Сельская
история в проблемном поле «новой локальной истории» // Сибирская деревня: история, совре-
менное состояние, перспективы развития: Материалы VI Международной научно-практической
конференции 30-31 марта 2006 г. Омск, 2006.
12. Румянцева М.Ф. Субъект исторического действия: к вопросу о предмете новой локальной истории
// Новая локальная история. Вып.1. Новая локальная история: методы, источники, столичная и про-
винциальная историография: Материалы первой всероссийской научной Интернет-конференции.
Ставрополь, 23 мая 2003 г. Ставрополь, 2003; Маловичко С.И. Глокальная перспектива новой локаль-
ной истории // Новая локальная история: Сборник научных статей. Вып. 3. Ставрополь; М., 2006.
13. Северо-Кавказский город в эпоху модернизации: Круглый стол [Электронный ресурс] URL: //
http:www.newlocalhistory.com/ interconf/ 2005/ krugstol.php/
14. Северный Кавказ. 1884. № 27.
15. Сельская история в проблемном поле «новой локальной истории»: Проект межотраслевой и
межвузовской научно-образовательной программы [Электронный ресурс] URL: //http://www.
newlocalhistory.com/rural/proekt.php/
16. Сибирь в составе Российской империи / Отв. ред. Л.М. Дамешек, А.В. Ремнева. М., 2007.
17. Слепцов В.А. Письма из Осташково // Современник. 1862. № 5.
18. Согомонов Ф.Ю. Глокальность (очерк социологии пространственного воображения) // Глобализа-
ция и постсоветское общество /«Аспекты 2001» / Под ред. А. Согомонова и С. Кухтерина. М., 2001.
19. Элиаде, Мирча. Миф о вечном возвращении / пер. Е. Морозовой и Е. Мурашкинцевой. Новая библи-
отека [Электронный ресурс] URL: // http://nz-biblio.narod.ru/html/eliade1/index.htm
20. Black, Jeremy. Maps and History: Constructing Images of the Past. New Haven: Yale Univ. Pr., 1997.
- 30 -
21. Brice, Catherine. Building Nations, Transforming Landscape // Contemporary European History. 2007. Vol.
16. No. 1.
22. Cosgrove, Denis. The Myth of Continents: A Critique of Metageography. By Martin W. Lewis and Karen
Wigen. Berkeley, 1997.
23. Delgado, Elena & Romero, Rolando J. Local Histories and Global Designs: An Interview with Walter
Mignolo L. // Discourse. 2000. Vol. 22. No. 3; Critically Modern: Alternatives, Alterities, Anthropologies /
Ed. by Bruce M. Knauft. Bloomington: Indiana Univ. Pr., 2002.
24. Dick, Lyle. ‘A New History for the New Millennium’: Canada: A People’s History // The Canadian Historical
Review. 2004. Vol. 85. No. 1.
25. Ely, Christopher David. This Meager Nature. Landscape and National Identity in Imperial Russia. DeKalb,
IL: Northern Illinois Univ. Pr., 2004; Струполева Н.С. Православные приходы Ставрополья и Кубани
в 40-е гг. XIX – начала XX вв.: социальные функции и духовная жизнь: Автореф. дисс. канд. ист. наук.
Ставрополь, 2007.
26. Ibid.
27. Kropp, Phoebe S. California Vieja: Culture and Memory in a Modern American Place. Berkeley and Los
Angeles: Univ. of California Pr., 2006.
28. Maier, Charles S. Consigning the Twentieth Century to History: Alternative Narratives for the Modern Era
// The American Historical Review. 2000. Vol. 105. No. 3. June.
29. Marc, Baer. Globalization, Cosmopolitanism, and the D?nme in Ottoman Salonica and Turkish Istanbul
// ibid.
30. Schultz, Hans-Dietrich & Natter, Wolfgang. Imagining Mitteleuropa: Conceptualisations of «Its» Space In
and Outside German Geography // European Review of History. 2003. Vol. 10. No. 2. Summer.
31. Shapiro, Michael J. Globalization and the Politics of Discourse // Social Text. 1999. Vol. 17. No. 3.
32. Stearns, Peter. Social History and Spatial Scope // Journal of Social History. 2006. Vol. 39. No. 3. Spring.
33. Umbach, Maiken. A Tale of a Second Cities: Autonomy, Culture and the Low in Hamburg and Barcelona in
the Late Nineteenth Century // The American Historical Review. 2005. No. 3.
34. Wasserstrom, Jeffrey N. Is Global Shanghai «Good to Think»? Thoughts on Comparative History and Post-
Socialist Cities // Journal of World History. 2007. Vol. 18. No. 2.
Мареш Т. (Польша, Быдгощ)
МЕСТНОЕ И РЕГИОНАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ

НА УРОКАХ ИСТОРИИ В ПОЛЬШЕ
(НА ПРИМЕРЕ ГОРОДА ТОРУНЬ)
П роблема регионализма на уроках истории в Польше появилась

в 20-летие между Первой и Второй мировыми войнами ХХ в.
Творцом польского регионализма был Александр Патковски (путе-
шественник, педагог, общественный деятель). Небольшую террито-
рию, занятую местным населением, называл «маленькой отчизной».
Он выдвинул краеведческий лозунг «с познания своего региона до
познавания страны». Этот выдающийся учитель и краевед возбуждал
среди школьной молодёжи потребность узнавать отчизну. Не сразу
были введены в школьную программу сюжеты исторического и об-
щественного обучения. Это требование вызвало бурную дискуссию
- 31 -
в учительской и дидактической среде. Только реформа просвещения

в 1932 г. ввела региональную и местную историю в программу обу-
чения в польских школах. В послевоенной Польше территориальные
изменения, массовые переселения поляков, создание польского го-
сударства с совсем иной идеологией способствовали тому, что силы,
которые правили, не были заинтересованы в поддержке традицион-
ной региональной идентичности, а как раз наоборот укрепляли об-
щество, лишённое местного патриотизма и подчёркивали классовую
солидарность. Однако это не означает полного отречения от тожде-
ства и традиций как региональных, так и местных. Мудрость опыт-
ных учителей, особенно в 70 – 90-е годы ХХ в., поспособствовала
введению региональных тем на уроках истории, несмотря на то, что
программа обучения истории не предусматривала этого.
Сегодня обращаемся к корням, так как образование, основанное
на знании истории родной окрестности, приобретает особенное зна-
чение. Процесс трансформации политического строя в Польше, на-
чатый в 1989 г., способствовал выработке новых образцов и форм
деятельности. В 1999 г. в Польше была проведена коренная реформа
просвещения. Она ввела новое деление обучения на этапы, а так-
же новые программные основы отдельных предметов в школе [1].
В настоящее время всё больше внимания уделяется обучению реги-
ональной и местной истории в основной школе, гимназии и после
гимназической школе. В обучение истории систематически вводятся
региональные сюжеты. На всех этапах «Программные основы об-
щего образования» предусматривают «Региональное образование –
культурное наследство в регионе».
В начальной школе предусматриваются следующие темы:
1. Ближайшее окружение родного дома, соседства и школы.
2. Общая географическая и культурная характеристика региона,
а также основная ономастика; главные региональные символы.
3. Язык региона, диалект и ономастика.
4. Элементы истории региона и их связи с историей и традицией
собственной семьи.
5. Местные региональные традиции, праздники, обычаи.
6. Местные предания, пословицы, музыка, архитектура, традици-
онное ремесло, народное искусство, фольклор.
7. Образы лиц, значимых для местной среды, региона и страны.
- 32 -
В гимназии:
1. Расположение и пространственное дифференцирование эле-
ментов географической среды региона.
2. Роль региона и его связи с другими частями Польши.
3. Характеристика и происхождение регионального общества.
4. Элементы истории региона и её выдающиеся деятели.
5. Региональный язык, диалекты и региональная ономастика,
местные наименования, имена и фамилии.
6. Элементы истории региональной культуры, региональные тра-
диции, обычаи, нравы, музыка.
7. Главные памятники природы и архитектуры в регионе.
8. История и традиция собственной семьи на фоне истории и тра-
диции региона.
В учреждениях профессионального образования:
1. История региона в контексте истории Польши и Европы.
2. Естественная, общественная, экономическая, культурная спец-
ифика региона в отношении к другим регионам Польши и Ев-
ропы.
3. Будущее региона, его культурное наследие как основа для пони-
мания современности региона.
4. Перспективы и шансы развития региона в отечественном и
международном сотрудничестве.
5. Позиционирование региона в стране и за рубежом. Регионали-
зация исторического образования соответствует требованиям
психологии и педагогики. Она даёт возможность плавного пе-
рехода «от ближайшего к дальнейшему», «от опыта к понима-
нию», «от конкретности к теоретической абстракции» [4, 194].
Региональные сюжеты могут быть основой для тщательного
наведения фокуса, проверки и оценки явлений прошлого. Ре-
гиональная тематика обуславливает и дидактическое влияние,
главным образом в контексте эмоциональных связей ученика
с территорией, на которой он проживает и происходящими на
этой территории событиями. Обращаясь к эмоциональной сфе-
ре, достигаем познавательных, образовательных и воспитатель-
ных целей (например, понимание связей «меньшего отечества»
с жизнью народа и государства; подготовка к общественной
- 33 -
жизни; привитие уважения к культурным различиям; воспи-

тание патриотизма). Микроистория акцентирует внимание на
повседневность, а это вызывает у учеников еще большую за-
интересованность исторической тематикой. В свою очередь это
ведёт к изучению проблем не известных им ранее, а также даёт
возможность для постановки новых вопросов.
Привлекая молодежь к региональной проблематике можно до-
стичь многих целей. Я попробую перечислить те, которые, по моему
мнению, самые важные:
– получение определённых знаний о собственном регионе в связи
с историческими событиями в Польше и даже в Европе,
– формирование у учеников ощущения причастности к среде и
людям, проживающим в регионе,
– поворот к культуре и истории других регионов,
– выработка представление о региональном отличии, а тем са-
мым и национальном,
– сохранение традиции, обычаев, обрядов, которые исчезают
в среде молодого поколения и т.д.
Регионализм, в моём убеждении, является тем элементом обра-
зования, который необходимо вводить на каждом уровне школьного
воспитания. Если не школа, учитель, тогда кто должен воспитывать
среди молодого поколения уважение к региону, к этой «маленькой
отчизне», в которой живём, с которой чувствуем себя связаными?
Многие молодые люди когда-то уедут из нашего региона, но если мы
привьём им некие ценности, то они будут их защищать за его преде-
лами. Может когда-то они или их дети вернутся сюда. Регионализм
это не только передача некоторой информации, ценностей, но и пре-
зентация нашего региона во внешнем мире.
Вводя регионализм в программу обучения истории, мы можем на-
чать с «ближайшей для ученика отчизны». Первым шагом в обучении
при помощи деятельности, может быть (как в младших классах, так
и в классах средней школы) ознакомление с историей своей семьи.
Ученики, играя в исследователя истории рода, знакомятся с первыми
принципами работы историка (поиск, сбор источников (документов),
семейных фотографий, разговоры с дедушками, родственниками,
а также подбор материала и его разработка в письменном или графи-
- 34 -
ческом виде, например, генеалогического дерева рода). Очередным

шагом является переход от «ближайшей отчизны» – семьи к «мень-
шему отечеству» – городу, региону.
В Польше почти в каждой маленькой местности или в её окрест-
ности имели место какие-то события, которые повлияли на историю
Польши, а также Европы и мира. Здесь перед учителем стоит задача:
на уроках истории, обсуждая конкретную проблему, необходимо уме-
ло связывать события (как те, которые связаны с дальнейшей исто-
рией, так и современной) с историей города или деревни, в которой
находится школа.
Всё чаще предлагается частичное перенесение дидактического
процесса за пределы школьных стен (экскурсии, занятия на террито-
рии, коллекционирование, документация местных исторических па-
мятников и т.п.). Эти формы могут развивать исторический интерес
учеников, давать им что-то наподобие опыта исследовательской ра-
боты [2, 313 – 317]. Источником знаний о минувших временах «бли-
жайшей отчизны» могут быть местные памятники старины, местные
музеи, музеи-заповедники под открытым небом, архивы, вещи, на-
ходящиеся в частных руках, сообщения участников исторических
событий, региональная и местная пресса, статьи в исторических из-
дательствах, хроника школы.
Одной из самых лучших и успешных форм работы во время реа-
лизации региональной тематики являются экскурсии. Во время экс-
курсии создаются вызывающие переживания ситуации, рассматри-
ваемыми предметами стимулируется интерес. Эта форма позволяет
также сопоставлять знания, которыми обладают ученики, с тем, что
видят. Каждая экскурсия должна быть использована максимально
всесторонне, а наблюдения необходимо закреплять и обобщать.
В Польше почти каждая школа имеет в пределах досягаемости
разного рода памятники старины. Например, возьмём г. Торунь, ко-
торый является богатой сокровищницей истории. Это дает учителю
много возможностей для соотнесения программной тематики на всех
этапах обучения с региональными проблемами [3, 1 – 5].
Торунь является историческим городом, занесённым в список
UNESCO. В первую очередь обращает на себя внимание из-за ком-
плекса достопримечательностей в готическом стиле. Вместо того, что-
- 35 -
бы учиться за школьной партой (пользуясь снимками или диапозити-

вами), учитель может вблизи показать ученикам характерные черты
готического стиля в непосредственном соприкосновении с сохранив-
шимися в этом городе культурными ценностями (сакральные объекты,
костёлы: св. Янов, СМД, св. Якуба, а также для сравнения неоготи-
ческий костёл св. Катажины; светские объекты: мещанские каменные
дома на улице Коперника, Мостовой, Францишканской; ратуша; обо-
ронные стены). Так же может сделать учитель, который хочет обсу-
дить ренессансный стиль (примером каменные дома на Старомейском
рынке или ул. Хелминска, а также ул. Марии Девы), стиль барокко
(Дом под Звездой; так называемый Лук Цезара) или прусские стены
– шахульцовую постройку из XIX века (застройка Быдгоского Предме-
стья). Торунские кладбища являются книгой для прочтения молодым
поколением. Здесь находятся могилы людей, деятельность которых
была связана с г. Торунь, здесь на еврейском кладбище или на старолю-
теранском кладбище находятся брошеные могилы. Прогулку по клад-
бищам можно соединить с биографическим методом (ученики разра-
батывают биографии лиц, похороненных на этих кладбищах) или же
с проведением семинара (беседа, исторический суд над историческим
лицом, его ролью в жизни города Торунь). В г. Торунь и окрестностях
много мест национальной памяти. Можно организовать экскурсию по
г. Торунь на тему истории мученичества.
Обсуждая на уроках истории проблему Ордена тевтонских рыца-
рей можно провести экскурсию «Крестоносцы в г. Торунь». Замок
крестоносцев может послужить основой для раскрытия темы: «При-
ведение крестоносцев на хелминскую землю» или также «Локали-
зация г. Торунь», а сами развалины могут привести к рассмотрению
проблемы разрушения замка торунскими мещанами в 1454 г.
Научно-просветительное отделение Окружного музея в г. Торунь
сотрудничает с учителями, готовя широкий диапазон тем для реали-
зации регионализма на основе музейных экспонатов в ратуше, Доме
Коперника и Доме Эскенов (примерные темы: «Легко ли было быть
тевтонским рыцарем?»; «Ежедневная жизнь торунских ремесленни-
ков»; «Молитва в камне или каким образом создавалась готическая
кафедра»; «По следам Николая Коперника»; «Традиции пряничников
прежде и сегодня»; «Живые цвета в витражах»; «Польские короля
в г. Торунь»; «Торунское искусство резьбы»).
- 36 -
Такой подход позволяет говорить об интегрированном обучении.

Полная интеграция сюжетов, например, естественных и гуманитар-
ных, во время занятий в районе разрешает реализовать самые важные
задачи современного образования, какой является выявление связей
и зависимостей (причинно-результативных, временных и простран-
ственных). Поэтому и я являюсь популяризатором выхода с учениками
за город, на лоно природы, где также находятся элементы националь-
ной истории. Путешествуя по окраинам г. Торунь, ученики узнают о
проблеме локализации города и начале заселения в регионе. Так как
г. Торунь расположен на реке Висле, очередной темой является про-
блема освоения реки в XIX и ХХ в. В окрестностях Древесного порта
молодёжь знакомится с историей строения порта и сплава леса в Брды-
устье и в Гданьск. Практической задачей будет: проведение разведки
современного использования водной акватории. Немного дальше от
города – в лесу на Барбарке находится Кладбище жертв гитлеризма.
И здесь есть основания для проведения уроков истории, во время ко-
торых ученики почувствовали бы трагедию Второй мировой войны.
Город Торунь был одной из старейших и самых больших крепостей
на территории Куяв и Приморья. Это очередной стимул для учителей
истории. Они могут предложить ученикам занятия в районе сохранён-
ных фортов в г. Торунь. Пользуясь тем, что сохранился капонир Форта
VII, можно расширить тему занятий, обращаясь к сюжетам обучения
не только из XIX в. Выходя от Форта VII вместе с учениками можно
определить на плане расположения местонахождение и обстановку
остальных фортов, создавая кольцо вокруг города. Тем самым мож-
но перейти к оборонительным зданиям всего комплекса. Это даёт
возможность к сравнению оборонительных элементов применяемых
в прошлом (например селения в Бискупине, средневекового города –
Кракова или г. Торунь, а также Форта – в г. Пшемысль или Торунь).
Таких примеров занятий в районе в окрестностях г. Торунь мы
можем приводить очень много. Существенным является то, чтобы
темы, изученные в музее, на Старом Рынке г. Торунь или в окрест-
ностях города, ученики не только усвоили, но и позже умели пред-
ставить. Презентация может быть представлена в письменном виде
(доклад, статья в школьную газетку), в устной форме (выступление
на конференции или симпозиуме, на форуме класса или школы), вы-
- 37 -
полнена с помощью изобразительных средств (плакаты, модели, ма-

кеты, альбомы), в кинематографической форме, документирующей
памятники старины, жизнь г. Торунь и её жителей (ученики под ру-
ководством учителя разрабатывают сценарии, являются режиссёрами
и исполнителями дидактического фильма). Учащиеся, под руковод-
ством учителя истории, готовят экспозицию, собирая материалы, кото-
рые хранятся в домах родителей или дедушек. Экспонаты можно даже
одолжить у частных коллекционеров или у разных учреждений. Тема
выставок может быть различная, (например, «Возращение г. Торунь
к Польше 11.11.1918 – 18.01.1920»; «Выдающиеся жители г. Торунь
в 20-летие между Первой и Второй мировыми войнами ХХ в.»). Эта
работа при организации выставки даёт учителю возможность позна-
комить учеников с рабочим местом историка. Ученики учатся соби-
рать, комплектовать первоисточники, а затем занимаются внешней
и внутренней критикой источника. Очередным исследовательским
шагом учеников является классификация, каталогизация экспонатов,
а также разработка справочника объясняющего отделы выставки или
экспонаты. Можно также провести каталогизацию на мультимедийном
носителе или подготовить мультимедийную презентацию.
Я отдаю себе отчёт в том, что я не исчерпала тему регионализма.
Ведь недавняя история, также является признанной темой для реа-
лизации на уроках истории. Можно показать ученикам связи меж-
ду прошлым и современностью, а также представить современную
историю на локальном уровне, связывая это с событиями в стране.
Также не исчерпан диапазон предложений, форм и методов работы
введения «маленькой отчизны» в историю «большого отечества»
и во всеобщую историю.
1. Постановление MEN со дня 15.02.1999 r. по делу программной основы общеобразовательного обу-

чения для начальной школы и гимназии, а также Постановление MENiS со дня 26.02.2002 r. по делу
программной основы дошкольного воспитания и общего образовательного обучения в отдельных
типах школ.
2. Maresz T. Regionalizm na lekcjach historii — O tym, jak można uczyć historii regionu nie tylko w ławce
szkolnej // Demokracja i samorządność na Kujawach Pomorzu w dobie nowożytności, ред. Z. Biegański,
W. Jastrzębski, Wydawnictwo: Bydgoskie Towarzystwo Naukowe, Bydgoszcz, 2004.
3. Maresz T. Regionalizm na lekcjach historii // Toruński Przegląd Oświatowy «45 minut». 1996. № 4.
4. Maternicki J. Historia regionalna i lokalna, (в:) Dydaktyka historii, J. Maternicki, Cz. Majorek, A. Suchoński,
Warszawa 1994.
- 38 -
Оборский Е. Ю. (Ставрополь)
ПОЭТИЧЕСКОЕ ТВОРЧЕСТВО ЖИТЕЛЕЙ Г. СТАВРОПОЛЯ

В 1917 Г. КАК ИСТОЧНИК ИЗУЧЕНИЯ
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА
ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ГОРОДА В ПЕРЕЛОМНОЕ ВРЕМЯ
И зучение наполнения интеллектуального пространства любого

локального сообщества до недавнего времени ограничивалось
достаточно узким кругом источников. Как правило, это были публи-
цистические труды местной и столичной интеллигенции, программы
политических партий и их представительств на местах, резолюции,
протоколы и стенограммы различных съездов, собраний, митингов
и шествий, письма и телеграммы, адресованные органам власти раз-
личных уровней. Художественные произведения часто привлекались
лишь в качестве иллюстрации того или иного вывода и не являлись
объектом отдельного исследования. Между тем, любое интеллек-
туальное произведение, созданное в различные периоды истории,
несет в себе не только отпечаток личности его создателя, но и дает
представление об особенностях идейных тенденций, господствовав-
ших в тогдашнем общественном сознании.
Стихотворные произведения, написанные в 1917 году жителями
г. Ставрополя, а также столичными авторами, опубликованные на
страницах местной прессы, отвечают на вопрос о содержании ин-
теллектуального пространства провинциального города. Безуслов-
но, многие из этих творческих трудов можно назвать поэзией лишь
по формальному признаку, поскольку написание строчек в столбик,
наличие четкого ритма стихосложения и рифмы не всегда являются
чертами поэтического творения.
В данной статье будет сделан акцент на обусловленность стихот-
ворных произведений и анализ настроений того времени. События,
давшие импульсы для создания стихотворений, можно разделить на
мировые, общероссийские и местные, что позволяет различать также
различные уровни формирования общественного сознания. К собы-
тию мирового масштаба следует отнести, конечно, Первую мировую
войну и преломление ее содержания в сознании жителей г. Ставро-
- 39 -
поля. В 1917 году война пронизывала все сферы жизни ставрополь-

чан. На страницах газет ежедневно появлялись сводки с фронтов,
описывались боевые эпизоды, общая ситуация в воюющих странах.
В поэтической форме выражалось отношение жителей к захватниче-
ским целям войны, к трагедиям отдельных людей и целых народов,
к положению России в это трудное время. Ярче всего это отразилось
в газетной публикации «Новая Марсельеза»:
Нам не надо захватов, аннексий,
Нам не нужно соседской земли.
Чем виновен крестьянин турецкий,
Что в сраженья его завлекли?!
И далее:
Ведь австрийцы и немцы страдают
Под ярмом венценосцев-царей.
Уж давно они голодают,
Просят бойню прикончить скорей [4, 2.].
Воздействие Первой мировой войны сознание отдельного гражда-
нина оттеняет его политические взгляды. В данном случае в стихот-
ворных формулировках видна эсеровская политическая программа:
необходим всеобщий мир, без аннексий и контрибуций, но никакого
скорого завершения войны. Уверенность автора в том, что жители во-
юющих держав голодают, несомненно, идет от собственного затруд-
ненного положения, поскольку человек, в первую очередь, выражает
свое мнение. Сознательно – в переживании о ходе войны, подсозна-
тельно – перенося российские проблемы на «чужую» почву. Источ-
ником служат газеты, уверявшие в бедственном состоянии Германии
и Австро-Венгрии и поддерживавшие патриотические настроения
для скорого окончания войны. Таким образом, по характеристике
положения врагов России мы можем судить о социально-экономиче-
ских проблемах внутри страны.
Отдельно стоит отметить упоминание «турецкого крестьянина».
Почему именно представитель этого социального слоя? По ритму
стихотворения можно спокойно подставить слово «рабочий», кото-
рые больше ассоциировались с угнетенными массами. Однако это
сделано с целью обращения к основной социальной силе, поддержи-
- 40 -
вающей эсеров – российскому крестьянству. Эсеровское сознание и

не могло вставить другое подобное слово, поскольку позициониро-
вало себя как главного защитника прав и свобод сельских жителей.
Употребление именно «крестьянина» частично обусловлено спец-
ификой экономического развития Турции, где на начало ХХ века
трудно выделить высокоразвитый промышленный сектор, и где пре-
обладало производство сельскохозяйственных продуктов. Отчасти
поэтому крестьянин именно «турецкий», а не, скажем, «немецкий»,
поскольку для сознания большинства россиян устойчивым сочетани-
ем было «немецкий рабочий», именно в силу развитости германской
промышленности. К тому же боль-шинство солдат-ставропольчан
воевало на Кавказском фронте именно с турецкой армией.
Гораздо больше места в подобных стихах отведено многочислен-
ным страданиям, которые приносила война. Интересны строчки,
списанные «одним солдатом с креста убитого русского воина под го-
родом Тернополем (Галиция)»:
Весеннее солнышко светит и греет;
Пташки так весело, звонко поют…
Вот свежая насыпь на ниве чернеет,
Русский наш воин нашел здесь приют.
Никто из родных не придет, и, рыдая,
Горючей слезы не прольет над тобой
Далеко отсюда сторонка родная…
Покойся же с миром ты в крае чужом.
Хоть будет могила твоя одинока,
Бурьяном, травою она зарастет,
Но добрая память героя глубоко
В сердцах твоих братьев-стрелков западет [6, 2].
Эти строки, написанные в районе боевых действий, как видно, от-
ражают непосредственность восприятия суровой действительности
с небольшой долей лирики, характерной для начала ХХ века. Образ
смерти соотносится со «свежей, черной нивой», а оппозиция «весна
– смерть» более выпукло показывает невозвратность произошедшего
события. Отражен здесь и один из важных концептов православной
культуры – почитание мертвых. То, что «никто из родных не придет» и
- 41 -
«слезы не прольет» высказывается как горький упрек судьбе солдата,

забросившей его далеко от родных мест. Общий ритм стихотворения
выдержан практически до конца, и только последняя строчка из него
выбивается. Очевидно, что автор, достаточно образованный человек,
втиснувший в данные строки многие поэтические штампы, для выра-
жения конкретной действительности не смог найти более подходящих
слов, укладывавшихся бы в жесткие рамки стиха. Именно указание
на принадлежность к вполне определенной воинской специальности
придает этим строчкам историческую ценность, вынося их за рамки
критического восприятия профессиональных литературоведов.
Интересно не только содержание данного стихотворения, формаль-
но по происхождению не относящееся к Ставрополю, но факт его
публикации на страницах ставропольской газеты. Эти строчки были
прочитаны горожанами, значит, необходимо принимать во внимание
редакторский выбор именно этого стиха для публикации. Иначе гово-
ря, материалы центральных и иных газет и, в целом, неставропольские
статьи и заметки, интересны и содержанием, и их выбором для публи-
кации. Тексты ставропольчан выражают идеи и настроения непосред-
ственно горожан, тексты остальных авторов, помимо идейной нагруз-
ки, несут воздействие других регионов, чаще всего столицы.
В подобных стихотворениях происходила трансляция ужасов во-
йны мирным гражданам, далеким от театра боевых действий. Оче-
видно, что решающую роль в стилистике поэтических произведений
играла удаленность от места боёв. Образы, возникавшие у провинци-
альных стихотворцев, оказывались гиперболизированными до край-
ней степени. Так, описание смерти молодого воина, написанное уже
непосредственно вдали от фронта и его ужасов, перегружено мета-
форами и гиперболами:
Злорадный жуткий смерти крик, –
Холодный сатанинский хохот…
И взвизги пуль, орудий грохот,
Людей звериный вой… [2, 3].
Также встречаются «ночь с бездонными глазами» схватила «чер-
ными руками», «птица», разумеется – ворона (причем, злая!). Такая
страсть к гиперболам и красивым выражениям были характерна для
речевой стилистики той эпохи, причем не только стихотворной.
- 42 -
Подобные выражения говорят, как минимум, о двух вещах: с од-

ной стороны, это были образовательные стандарты, впитанные но-
сителями такого образного мышления, с другой стороны – требова-
ния эпохи, выдвигавшие особые условия для реализации личности
и выделения ее из общей массы. Влияние классической литературы
на формирование личности в дореволюционной России было весь-
ма существенным. Читать было не только необходимо для изучения
школьной и университетской программы, но и модно. Модно было
посещать литературные салоны, ставить различные пьесы, писать
рассказы, сценки, водевили. Без должного уровня образования чело-
век в городской среде не мог себя реализовать. Ставропольские газе-
ты в 1917 году (и ранее тоже) пестрят сообщениями о литературных
вечерах, маленьких спектаклях, поставленных молодыми горожана-
ми. Участвовать в такой насыщенной культурной и политической,
жизни без нужного словарного запаса было практически невозмож-
но. Именно 1917 год высвечивает особенности «конструирования»
личности в то переломное время.
Также влияние Первой мировой войны можно оценить по ген-
дерному признаку. Война по-особому преломляла взаимоотношения
мужчин и женщин. Грусть одинокой женщины отразилась в «Ко-
лыбельной песне солдатки», где мать жалуется дочери на горькую
судьбу [9, 2]. Мелодраматическая ситуация описана в стихотворении
Л. Пивоварова «В лазарете», где девушка навещает раненого:
Он казался таким больным,
Весь обвязан бинтами и ватою;
Я, склонясь, рыдала над ним,
Опоздавшая, виноватая.
Прямо в душу ко мне глядясь,
Говорил он лицом затуманенным:
«Был здоров – ушла, не простясь…
а теперь рыдаешь над раненым? [3, 2].
По стилистике данное произведение, безусловно, лирично и реа-
ли-стично, что не мешает автору использовать некоторые метафоры
для придания произведению характера настоящего стихотворения.
Символизм, характерный для русской литературы начала ХХ века,
не мог не отразиться на ставропольских поэтах; излишне иносказа-
- 43 -
тельные и заумные метафоры не были бы понятны обычному став-

ропольскому жителю, не входящему в круг интеллигенции. Иначе го-
воря, реализм всего стихотворения только подчеркивается символом
«креста» в последней строчке: реалистически передается житейская
ситуация и символизируется сложность взаимоотношений двух лю-
дей. Извлечь непосредственно историческую информацию из этих
строчек нельзя, но остается стойкий осадок переоценки отношения
к войне, переломившей жизнь этих людей. Автор не хотел вызвать
серьезных исторических и политических параллелей переживани-
ями своих героев – он соответствовал духу времени, когда подоб-
ные описания были весьма популярными. Глядя из XXI века, одно
сравнения напрашивается точно: легкие отношения между героями
в начале проецируется на несерьезное отношение к войне на первых
этапах боевых действий и мощный подъем патриотизма. После у ге-
роев происходит переоценка их связи, точно так же как и меняется
в российском обществе отношение к войне.
Конечно, немногие женщины участвовали непосредственно в бое-
вых действиях. О даже это не мешало им постоянно думать о простых
вещах, для них более главных, чем судьбы «турецкого крестьянина»,
в частности, и всего мира, в целом. Для них, по-прежнему важны
были дети, семья, домашний покой, добрые отношения с соседями.
В целом, Первая мировая война оказала сильное влияние на состо-
яние умов провинциальных жителей, которыми являлись и жители
Ставрополя. Стихотворные произведения, по большей части, свиде-
тельствуют о желании скорейшего окончания войны, о переживаниях
и трагедиях, доставленных боевыми действиями, о накоплении чув-
ства усталости от войны.
Событие общероссийского масштаба – это революция 1917 года.
Она пронизывает не только стихотворения, но и все сферы жизни
ставропольчан. Изначально вдохновлял на поэтические опыты сам
процесс свержения самодержавия. В апреле 1917 г. младший ун-
тер-офицер Першин сообщил, что «образовался 1-й Социал-револю-
ционный Ставропольский добровольный отряд, под названием Крас-
ной Гвардии» [11, 55]. Позже, в честь этого, он выпустил листовку
со стихотворениями своего сочинения: «Жандармы» и «Эсеровская
чайка». Он не скупился на эпитеты царской власти:
- 44 -
Оружием на солнце сверкая,

Под гласы жандармов-пузачей,
По Петрограду вихрем пронесся
Царских эскадрон палачей.
Здесь также «проклятые министры», «царские пираты», «монар-
хисты», «вампиры» и «тираны». Причем, в конце очень понятно объ-
ясняется причина появления этих стихов:
Настала година свободы,
Доброволец стал сочинять,
И эту песнь запоют все народы,
И Першина будут вспоминать [1].
Именно революция, давшая возможность высказывать свое мне-
ние без последствий, явилась главным побудительным мотивом для
создания множества подобных произведений. Причем, уверенность
«добровольца Першина» в том, что его стихи останутся жить в гря-
дущих поколениях, объясняется достаточно просто: свержение само-
державия настолько значимое событие, что все, кто его описывал, так
или иначе, попадут в историю.
Интересна также трактовка Першиным движущей силы револю-
ции. По его описанию, царскую власть свергли эсеры, они иниции-
ровали отставку министров и царя, они защищали добытую свободу,
они погибали за народ:
Товарищи эсеры, стальные в вас груди,
Трусами не должны себя показать,
А вспомните, в селах молятся люди,
«Спаси нам героев, о, Божия мать!!!»
Вот кончился бой, пулеметы с крыш сняты,
Пиратов прогнали на берег Невы;
К народу приникнулись казаки, солдаты;
Настали дни светлые, не будет уж тьмы [10].
Характерно, что про остальные партии Першин не говорит ни
слова. Очень любопытен пассаж о том, что «к народу приникнулись
казаки, солдаты». В результате, эсеры предстают настоящей народ-
ной партией, которая ведет за собой и серьезную военную силу. При-
чем казаки и солдаты являются в его глазах разными социальными
- 45 -
слоями, что соответствует дальнейшим перипетиям, сложившимся

уже в ходе Гражданской войны. А силу эсеровской партии можно
было увидеть на выборах в Учредительное собрание, где она набрали
88,8% голосов всех жителей Ставропольской губернии.
Наиболее интересным с точки зрения информативности можно
считать стихотворный фельетон «День министра председателя»:
Утром – восстание в Луге,
В десять – стрельба на Неве,
В полдень – восстанье на Юге,
В два – забастовка в Москве.
Финны и Выборг – в четыре,
В пять – большевистский наскок
И отделенье Сибири,
В шесть – наступает восток.
В семь заявление Рады,
В восемь – тревога в суде,
В девять – управы осада
И ультиматум ка-де.
В десять – конфликты, отставки
И полемический жар.
В полночь – известья из Ставки,
Взрыв и заводов пожар [5, 2].
Здесь перечислены реальные события 1917 года, специально со-
бранные в один день. Например, из событий 3 – 4 июля взяты дей-
ствия большевиков, кадетов и Рады; стрельба на Неве могла остаться
в памяти еще с февраля; отставок было много (министров и прави-
тельств); забастовок еще больше; вести с фронта актуальны были
до июня. Более мелкие события происходили почти каждый день.
Но очень точно передается ритм революции, крайне быстрая смена
событий, политических сил и людей. В такой спешке слабые поли-
тики, не умевшие последовательно реализовывать свои замыслы в
сочетании с народными интересами, так же быстро сошли со сцены.
Местный уровень событий тоже давал много пищи для поэтиче-
ской практики. В этом отношении показателен, случай с управляю-
щим земской аптекой Небельсоном. В начале сентября 1917 г. он зая-
вил об увольнении аптекарской ученице Пономаревой и помощнице
- 46 -
провизора Бледных, не указав причин этого поступка. После их от-

каза удалиться, управляющий вызвал милиционера. Профессиональ-
ный союз служащих фармацевтов г. Ставрополя, рассмотрев дело,
постановил считать увольнение необоснованным, его форму оскор-
бительной, а, главное: «провизор Небельсон, как управляющий, не
соответствует назначению, и как товарищ подлежит исключению из
союза служащих фармацевтов с доведением об этом до сведения всех
в России союзов» [5, 3]. Через неделю в газете появилось стихотворе-
ние «Крутой аптекарь»:
Аптека-кухня надоела,
Аптекарь «ндрав» свой проявил,
Душа скандала захотела,
Он как «Анатома» вопил:
- Жандарм! Милиция! Скорее
Возьмите служащих моих.
Ведь я безвластен! Вы сильнее.
Гоните прочь отсюда их [7, 3].
И в конце этого пародийного стихотворения автор советует фар-
мацевту идти служить в полицию.
Вообще, таких юмористических стихотворений писалось тогда
вполне достаточно. И объектами, как правило, становились местные
жители, проявившие те качества характера, которые не соответство-
вали сложившимся условиям. Конечно, юмор всегда был одним из
индикаторов общественных процессов, и демократическая атмосфе-
ра представляла свободное право печатать подобные произведения.
Некоторые из них были не такими простыми, а отражали глубинные
экономические и политические процессы России. В фельетоне «Вра-
ги» в споре «Города» и «Деревни», «детей Свободной России», «ис-
текающей кровью и призывающей к объединению», показано истин-
ное положение в экономике. «Город» просит хлеб, картошку, овощи,
мясо, птицу, на что «Деревня» требует ситец, гвозди, нитки, махорку,
чай; и заканчивается спор таким образом:
Город (показывая пустой воз):
Что ты, милка, лицемеришь?
Сам я гол, а ты не веришь…
- 47 -
Деревня:
Занапрасно зенки лупишь –
Ничаво ты не укупишь.
Город (угрожающе):
Ишь, ты стала больно гордой,
Хлеб возьму ценою твердой.
Деревня (накрывая воз пологом):
И с того я не заплачу,
Все продукты разом спрячу.
Город (грозя кулаком):
Подойди-ка только близко,
Хулиганка, анархистка.
Деревня:
Пропадай буржуй постылый,
Тилигент лядащий, хилый [8, 2].
Юмористическая форма только подчеркивает остроту накопив-
шихся противоречий, глубокий экономический кризис и неумение
властей его разрешить. Антагонизм города и деревни в хозяйствен-
ной сфере перерастал в социальную, политическую, а затем и воен-
ную борьбу, став одной из частей будущей Гражданской войны.
Следовательно, Первая мировая война, революция 1917 года, об-
щее положение страны и местные события становились причинами
написания множества стихотворений. В них выражались настроения
усталости от войны, восторженного отношения к революции и к ее
деятелям, критическое восприятие хозяйственной разрухи и высме-
ивание человеческих слабостей. Многие поэтические произведения
можно использовать в качестве исторических источников, извлекая
из них прямую и косвенную информацию.
1. Как показывает данная статья, не прошло и 100 лет, как потомки вспомнили о нем. Только вот петь
эти стихи очень сложно!
2. Северокавказский Край – 1917 – 25 июня.
3. Северокавказский Край – 1917 – 2 июля.
4. Северокавказское Слово – 1917 – 6 июля.
5. Северокавказское Слово – 1917 – 16 сентября.
9. Северокавказское Слово – 1917 – 5 ноября.
10. Сохранена орфография оригинала.
11. Ставропольский государственный природно-ландшафтный историко-краеведческий музей-запо-
ведник. Ф. 427. Оп. 1. Д. 1.
- 48 -
Романова Н.В. (Ставрополь)
ВЛАСТЬ, КУЛЬТУРА И СЕЛО

ЮЖНОЙ РОССИЙСКОЙ ПРОВИНЦИИ
ПЕРИОДА «ОТТЕПЕЛИ»
Ф акторы и тенденции, наметившиеся в духовной жизни совет-

ского общества в период «оттепели», своеобразно преломля-
лись в культурной истории регионов. Неукоснительный партийный
контроль над культурной сферой общественной жизни действовал
в провинции даже более жестко, чем в Центре. Хотя злободневные
вопросы экономики и политики постоянно оттесняли вопросы куль-
туры на второй план, и реально культура развивалась по остаточно-
му признаку, но отношение власти к культуре как к идеологическому
средству воздействия на умы людей актуализировало культурную
политику местных органов управления. Поэтому культурно-просве-
тительская деятельность творческих работников была одним из при-
оритетных направлений в идейно-воспитательной работе местных
партийных органов, в частности на Кубани и Ставрополье.
В связи со сказанным выше в эти годы в культурной жизни кубан-
ского и ставропольского села появились новые культурные практики
– сельские жители активно стали приобщаться к городской культу-
ре. Это происходило разными путями, но главным в политическом
наказе партийной власти была установка на то, чтобы творческая
интеллигенция постоянно держала связь с работниками сельскохо-
зяйственного производства, глубоко изучала сложные процессы,
происходящие в деревне с тем, чтобы основательно отражать про-
изводственные темы в своем творчестве. С одной стороны, такая
установка ограничивала творческую свободу художника, а с другой,
постоянное общение деятелей культуры с сельскими жителями при-
общало последних к элитарной культуре.
Эффективность театральной и музыкальной деятельности неиз-
менно рассматривалась в тесной связи с обслуживающей функцией
культуры. Как отмечалось в одном из партийных решений Красно-
дарской краевой партийной организации, «с развитием социалисти-
ческого сельского хозяйства вырастают культурные запросы колхоз-
- 49 -
ников и работников МТС и совхозов, что требует усиления заботы

о культурно-бытовом обслуживании сельского населения». В резуль-
тате только коллектив Армавирского драматического театра за 1953
год показал в колхозах, совхозах, МТС и на полевых станах тридцати
одного района 160 спектаклей [19, 3]. Такие творческие работники
театра, как Е. Андион, В. Широков, И. Кисурин, Н. Олещенко явля-
лись настоящими энтузиастами поездок в колхозы. В этом же году
Ставропольский драматический театр показал колхозникам и меха-
низаторам сел Пелагиада, Дубовское, Спицевка, Темнолесское, Ста-
ро-Марьевка и Бешпагир спектакли «Стрекоза» и «Огненный мост».
Ставропольский краевой музыкальный театр в течение всего 1953
года регулярно выезжал в районы края для обслуживания колхозного
зрителя. Кроме того, усилиями дирекции театра колхозные зрители
близлежащих районов неоднократно выезжали на просмотр спекта-
клей в городе Пятигорске. Вниманию зрителей были представлены
спектакли: «Суворочка», «Голубой гусар», «Трембита» [8, 44].
Особенно активизировалась эта работа в связи с решениями сен-
тябрьского Пленума ЦК КПСС, потребовавшего улучшить обслужи-
вание тружеников сельского хозяйства. Как видим, здесь действовали
те же критерии эффективности творческой деятельности, которая рас-
сматривалась, в первую очередь, как сфера, обслуживающая произ-
водство. Как положительный пример, приводилась инициатива Став-
ропольского краевого драматического театра им. М.Ю. Лермонтова,
организовавшего показ спектаклей для колхозников Ворошиловского
района. С 1 июля 1954 г. в разгар уборочной кампании Ставропольская
филармония направила в районы края 8 бригад. Из них 3 бригады име-
ли автомашины, что дало возможность артистам выступить на самых
отдаленных сельскохозяйственных участках [13, 50].
В кругу основных задач филармоний стояла организация гастро-
лей приезжих артистов и музыкантов. Так Ставропольская филар-
мония в 1953 году обеспечила концерты Государственного русского
народного хора Северной песни, Государственной заслуженной ка-
пеллы бандуристов, выступления артистов Рины Зеленой, Л. Орло-
вой, М., певцов Л. Кострица, Михайлова, К. Шульженко. При этом
руководство филармонии должно было не только создать условия для
гастролеров и обеспечить сбор на этих концертах, но и привлечь на
- 50 -
гастрольные выступления тружеников из районов. Представляется,

что этот опыт имеет большое позитивное значение и не может быть
отброшен в современных условиях. Например, на концерты Л. Орло-
вой, капеллы бандуристов и К. Шульженко был организован приезд
из районов края в Ставрополь колхозников и механизаторов общей
численностью 1000 человек. Всего было проведено 38 гастрольных
концертов, из них в Ставрополе – 29, в районах края – 9 [12, 47].
Эта работа местных творческих коллективов была всегда в цен-
тре внимания властей. Однако известный партийный тезис о связи
искусства с практикой социалистического строительства, как уже от-
мечалось, приобрел особое звучание после 1956 года. Поэтому в по-
следующие годы в работе творческих коллективов выезды артистов
и музыкантов регионов в летний период в поле, туда, где убирался
хлеб, стали их самой важной обязанностью. В эту обязанность вхо-
дил не только показ спектаклей и концертов, но культурно-массовая
работа. Эстрадные бригады Ставропольской краевой филармонии
находились на гастролях по районам края не только в период убо-
рочной страды, но и в течение всего года. Так, эстрадный концерт
под руководством Асланова в клубе племсовхоза «Ставрополь Кав-
казский» села Книгино состоялся 25 января 1956 г., несмотря на пло-
хую погоду и грязь. «Зрители «концертом остались очень довольны,
после трудового дня хорошо отдохнули». В адрес концертной брига-
ды было составлено благодарственное письмо жителей села [14, 6].
С 20 апреля по 2 мая 1956 года артисты филармонии побывали в кол-
хозах и совхозах Георгиевского района, где дали более 20 выступле-
ний [20, 3]. Таким образом, мы можем говорить о положительном
восприятии селянами такой культурной практики. Хотя в значитель-
ной мере они относились к таким мероприятиям как к развлечению и
отдыху, а не осознанному духовному развитию.
Отличительной чертой требований, предъявляемых к професси-
ональным мастерам искусств со стороны государственных и пар-
тийных органов, было их участие в организации художественной
самодеятельности в трудовых коллективах. Еще в 1947 году вышел
приказ Комитета по делам искусств при Совете Министров РСФСР
«Об организации систематического обслуживания районных Домов
культуры и укомплектовании их художественными руководителя-
- 51 -
ми», в котором подчеркивалась обязательность шефства театров и

концертных организаций над районными Домами культуры. К этим
коллективам прикреплялись отдельные театры, концертные органи-
зации, музыкальные коллективы, а также отдельные режиссеры, ди-
рижеры и артисты для методической и творческой помощи коллекти-
вам художественной самодеятельности [7, 14].
В соответствии с этим, Ставропольскиий краевой драматически-
ий театр курировал кружки Ворошиловского, Старо-Марьевского и
Егорлыкского районов. За Черкесским областным драматическим те-
атром были закреплены кружки районов Черкесской области, за кра-
евым театром музыкальной комедии – коллективы Горячеводского,
Кисловодского, Минводского, Ессентукского районов [10, 18]. Бла-
годаря помощи профессионалов на Ставрополье появились сильные
в художественном плане драматические кружки в Петровском, Дми-
триевском, Буденовском, Зеленчукском районах. Всего в 1953 году
в Ставропольском крае насчитывалось 696 любительских театраль-
ных коллективов [6, 167]. Еще более широко развивались самодея-
тельные театры в Краснодарском крае, где действовало 1492 самоде-
ятельных театральных коллектива [6, 87].
Однако наиболее широко и систематически такая работа профес-
сиональных творческих коллективов развернулась в конце 50-х – на-
чале 60-х годов, когда власть обратила особое внимание на развитие
художественной самодеятельности в стране. Большую роль в успеш-
ной постановке художественной самодеятельности в регионах игра-
ла согласованность действий профессиональных коллективов с кра-
евыми Домами народного творчества. В Краснодарском крае краевая
филармония работала в тесном контакте с краевым Домом народного
творчества. Много сил развитию художественной самодеятельно-
сти на Кубани отдавали такие известные деятели, как композитор
Г.М. Плотниченко, заслуженный деятель искусств Чечено-Ингуш-
ской АССР А.И. Александров, режиссеры Т. Гагава, В. Арбенин, ак-
триса Л. Воробьева, искусствовед А. Ломоносов [4, 7].
Ставропольское управление культуры и краевой Дом народно-
го творчества в 1959 г. организовали стажировку 10 руководителей
кружков из трех районов края у режиссеров Ставропольского крае-
вого драматического театра А. Шумилина и В. Сумкина. Партийное
- 52 -
бюро и местный комитет драмтеатра совместно с местным отделени-

ем Всероссийского театрального общества (ВТО) 26 апреля 1960 г.
приступили к организации театра-спутника в Михайловском ДК.
В 1962 году при Ставропольском краевом Доме народного твор-
чества была создана народная театральная студия. В ней работали
на общественных началах главный режиссер местного драмтеатра
заслуженный деятель МА ССР М.М. Толчинский и артисты театра
Ф.И. Абакумов и В.Г. Фоменко [9, 4]. В 1961-1962 гг. здесь были
созданы постоянные театральная и музыкально-хоровая секции.
Ими руководили режиссер М.В. Мирошниченко и композиторы
Н.Ф. Зинченко, Л.А. Яресько, Т.Е. Черепкова [11, 7 – 10]. Регулярное
привлечение профессиональных мастеров к помощи любительским
коллективам способствовал повышению их исполнительского уров-
ня. В результате этого многие любительские коллективы получали
звания «народный». Представляется, что подобное шефство, если
оно не превращено в «обязаловку», является благородным делом,
взаимно обогащающим и подшефных, и шефов.
В контексте организации системы художественной самодеятель-
ности развивалась и детская художественная самодеятельность.
В этом тоже был немалый вклад творческих музыкальных и театраль-
ных коллективов. Особый упор делался на работу в районах. Успешно
работали по развитию художественной самодеятельности на Ставро-
полье молодые артисты Ставропольского кукольного театра. Более
того, по планам крайкома комсомола они сами организовывали раз-
личные культурно-массовые мероприятия. Педагоги и культработни-
ки Суворовского района тепло отзывались о режиссере Кузнецове,
который «оказывал большую помощь руководителям художествен-
ной самодеятельности в школах района» [20, 3]. Во время гастролей
в Александровском районе артисты-кукольники после представлений
разучивали с детьми песни, играли, загадывали загадки.
В период весенней посевной и летней уборочной компаний 1957 г.
бригады артистов Ставропольской краевой филармонии выступа-
ли непосредственно на полевых станах, в колхозных бригадах края
и Карачаево-Черкеской автономной области. В результате из запла-
нированных 1306 было проведено 1788 концертов [15, 31]. В 1959
году не было ни одного района, в котором не побывали бы эстрадные
- 53 -
бригады краевой филармонии. Всего за год было дано 1322 концер-

та, на которых побывали 439100 зрителей, из них непосредственно
в производственных коллективах сельскохозяйственных районов –
989 концертов с числом зрителей 2978 [16, 4]. За 1960 г. филармония
организовала уже 1400 концертов, из них 1018 только в сельскохозяй-
ственных районах края [17, 22].
Не менее интенсивно обслуживал сельского зрителя коллектив
Краснодарского драматического театра им. М. Горького. За 7 месяцев
1960 года в районах края артисты театра дали 62 спектакля, которые
посетили 24 тысячи зрителей. Доход от этих спектаклей составил
180 тысяч рублей. В 1961 году были организованы 160 выездных
спектакля в 31 районах края, на которых побывало 50,6 тысяч зри-
телей [3, 3]. Сельский зритель увидел спектакли «Вишневый сад»,
«Укрощение строптивой», «Любовь Яровая».
Краснодарская филармония в 1961 году 61% всей концертной ра-
боты приходилось на колхозы и совхозы. Используя передвижную
автомобильную эстраду, артисты филармонии давали представле-
ния непосредственно на полевых станах и в рабочих бригадах [2, 9].
Из 2431 концертов, всего данных артистами филармонии за этот год,
более половины было в сельской местности – 1508 [15, 31].
То же можно сказать о коллективе Краснодарского театра музы-
кальной комедии. В первом полугодии 1962 года наряду с переход-
ными спектаклями труппой было подготовлено три новых спектакля
«Севастопольский вальс» К. Листова, «Фиалка Монмарта» Кальмана,
«Девичья фамилия» Плотниченко и Верховского. Все они были пред-
ставлены сразу же сельскому зрителю. За этот сезон артисты театра
организовали 50 спектаклей в Ладожском, Усть-Лабинском районах,
в Ахтарях и Горячем Ключе [21, 3].
Подобные факты свидетельствуют, с одной стороны, о подъеме
массовой культуры, об отрадной тенденции расширения художествен-
ного воспитания населения. С другой же стороны, очевидна перегру-
женность творческих коллективов концертными поездками, которая
приводила к нехватке времени для серьезного повышения творческого
мастерства, для индивидуального самосовершенствования артистов.
Требования высших партийных органов по художественному вос-
питанию подрастающего поколения, изложенные в выше упомяну-
том постановлении ЦК, также способствовали приданию этой работе
- 54 -
массовый характер. Регулярно во время зимних каникул школьников

кукольная бригада Ставропольской краевой филармонии обслуживала
школы региона кукольными спектаклями и массовками. В репертуар
кукольной бригады прочно вошли: «Красная шапочка», «Петрушка –
физкультурник», «Два Потапыча», «Волк и лиса», «Волк и козленок».
Однако в этот период в массовом порядке перед детьми выступали и
артисты эстрадных бригад. Объем работы был так велик, что к вы-
ступлениям привлекались студенты ставропольского музыкального
училища [17, 22]. Труппа Краснодарского театра кукол в летний се-
зон 1962 г. провел в постоянных поездках по пионерским лагерям,
в которых отдыхали в основном, дети из сельских районов. Следует,
помнить, что Кубань включает в себя часть Черноморского побережья,
поэтому здесь пионерских лагерей было особенно много [18, 3].
Работа с детьми была важным направлением работы Ставрополь-
ской краевой филармонии. Его детская бригада кукол подготовил но-
вый спектакль «Чтобы счастья добиться, надо потрудиться», автором
которого был артист этой бригады Е. Кузнецов. Местный материал,
как основа ряда спектаклей, по мнению местного руководства, должен
был особенно заинтересовать сельских жителей. Так спектакль «Дру-
зья познаются в беде» рассказывал об учащихся школ Ставрополья, ко-
торые во время летних каникул занимались выращиванием племенных
телят на одной из колхозных ферм [5, 97]. Артисты Ставропольской
филармонии оказывали содействие сельским школьникам в создании
танцевального, хорового и драматического коллективов [1, 2].
В те годы теснее стала связь художников с повседневной жизнью
масс, активизировалось культурное просвещение различных слоев
населения, что было немаловажным для подъема уровня массовой
культуры в стране. Особенно важным это было для художественного
воспитания подрастающего поколения и для раннего выявления са-
модеятельных талантов. Не случайно именно в исследуемый период
художественная самодеятельность в регионах приобрела не только
массовый характер, но и организационные рамки.
Вместе с тем, надо отметить несостоятельность бездумного экспе-
риментаторства над общественным организмом, которое коснулось
и культуры. Чего стоят социалистические обязательства творческих
коллективов, которые заставляли жить творческих работников по за-
- 55 -
конам производственного коллектива. Не менее ущербным оказался

тезис о слиянии художественной самодеятельности с профессио-
нальным певческим и хореографическим искусством. Превращение
гастролей в сельскую глубинку в сферу обслуживания, которая ха-
рактеризовалась, в первую очередь, количественным валом показов и
зрителей, также не способствовало развитию серьезного творчества.
1. Государственный архив Краснодарского края (далее ГАКК). ФР. 1693. Оп. 1. Д. 107.
2. ГАКК. ФР. 1705. Оп.1. Д. 198.
3. ГАКК. ФР. 1726. Оп.1. Д. 150.
4. ГАКК. Ф. 1731. Оп.1. Д. 6.
5. Государственный архив Российской Федерации (далее ГАРФ). Ф. А-501. Оп.1. Д. 3895.
6. ГАРФ. Ф. 628. Оп. 2. Д. 457.
7. Государственный архив Ставропольского края (далее ГАСК). ФР. 2439. Оп. 1. Д. 37.
8. ГАСК. ФР. 3798. ОП. 1. Д. 3.
9. ГАСК. ФР. 3798. Оп. 1. Д. 301.
10. ГАСК. ФР. 3815. Оп. 1. Д. 14.
11. ГАСК. ФР. 3815. Оп. 1. Д. 114.
12. ГАСК. ФР. 3992. Оп. 1. Д. 3.
13. ГАСК. ФР. 3992. Оп. 1. Д. 58.
14. ГАСК. ФР. 3992. Оп. 1. Д. 72.
15. ГАСК. ФР. 3992. Оп. 1. Д. 73.
16. ГАСК. ФР.3992. Оп. 1. Д. 85.
17. ГАСК. ФР. 3992. Оп. 1. Д. 94.
18. Петренко. А. В школы пошли артисты. Кавказская здравница. 18 декабря 1963.
19. Самохвалов. И. Театр и сельский зритель. Советская Кубань. 28 декабря 1953.
20. Сталинское слово. 11 мая 1956.
21. Театры Кубани на гастролях. Советская Кубань. 15 августа 1956.
Румянцева М.Ф. (Москва)
К ВОПРОСУ ОБ ИСТОЧНИКОВОЙ БАЗЕ И МЕТОДАХ

ИЗУЧЕНИЯ СЕЛЬСКОЙ ИСТОРИИ
Н астоящие заметки носят несколько провокативный характер и

продолжают развивать тему, поднятую мной на предыдущей
Internet конференции, проведенной Межвузовским научно-образова-
тельным центром «Новая локальная история». В прошлый раз речь
шла о принципиальной возможности / невозможности «сельской
истории». Кратко напомню основной тезис, заявленный на конфе-
ренции 2006 г. Этот тезис, по сути, носит характер апории, то есть
неразрешимого противоречия, но неразрешимого лишь в рамках го-
- 56 -
сподствующей парадигмы. Снятие апории требует выхода за пределы

традиционной парадигмальности на новый уровень исторического /
социогуманитарного синтеза. Смысл это тезиса в следующем:
с одной стороны, «сельская история» как история (в узком смыс-
ле слова) невозможна, поскольку сельский социум практически на
всем протяжении своего существования, в течение веков, если не ты-
сячелетий, сохранял традиционный тип социальной памяти, воспро-
изводил свою культурную общность через традицию / обряд, и, как
следствие, не создавал письменных источников, корпус которых на
90, если не более, процентов обеспечивает информационные потреб-
ности исторической науки в ее классическом варианте;
но с другой стороны, при выходе за пределы традиционного /
классического способа историописания, связанного с линейными мо-
делями исторического развития, при становлении цивилизационных
подходов в условиях начала глобализации и, следовательно, кризиса
линейных метанарративов национально-государственного уровня уси-
ливается внимание к коэкзистенциальной составляющей историческо-
го развития, а значит, сельская история в этом новом цивилизационном
коэкзистенциальном пространстве становится необходимой.
Конечно, необходимость не предполагает автоматически возмож-
ность, но провоцирует активные поиски в этом направлении. И эти
поиски для того, чтобы быть продуктивными, должны быть наце-
лены, в первую очередь, на формирование источниковой базы сель-
ской истории, выявление структуры и специфики обслуживающего
ее корпуса исторических источников, на адаптацию традиционных
методов исторической науки к новой познавательной ситуации и на
поиск новых исследовательских стратегий, адекватно соответствую-
щих потребностям нового проблемного поля.
Для того, чтобы определить область поисков новых подходов, надо
зафиксировать исходные параметры становления «сельской истории»
как составляющей «новой локальной истории». Конечно, сельский мир,
хотя и был традиционно на периферии внимания историков, но никогда
не ускользал из их исследовательского поля. Но можно ли интерес клас-
сической историографии к так называемой истории крестьянства рас-
сматривать как становление «сельской истории», как ее предысторию
или ее начальный этап? На мой взгляд, нет. Дело в том, что в рамках
- 57 -
традиционной линейной историографии крестьянство выступает факти-

чески как объект воздействия со стороны властей и только в этом ракур-
се включается в исторический метанарратив. Основной корпус истори-
ческих источников по истории крестьянства в этом случае составляют
законодательство, регулирующее отношение государства к этому соци-
альному слою; материалы делопроизводства, фиксирующие (впрочем,
весьма в незначительной степени) реализацию управленческих функ-
ций, и актовые источники в тех случаях, когда крестьяне выступали
в качестве контрагентов в каких-либо сделках. Иные письменные источ-
ники не задействуются, поскольку их просто нет.
Любопытно отметить, что в хорошо известном библиографиче-
ском указателе под редакцией П.А. Зайончковского «История доре-
волюционной России в дневниках и воспоминаниях современников
(Т. 1. М., 1976) в отдельную рубрику выделены мемуары крестьян.
Казалось бы – вот источник по «сельской истории». Но составители
не учли одно важное, на мой взгляд, обстоятельство: мемуары писали
не крестьяне, а «выходцы из крестьян», то есть те бывшие крестьяне,
которым удалось в силу тех или иных причин перейти в иную со-
циальную группу. Например, в ходе губернской реформы Екатерины
II, когда местный административный аппарат разросся до необык-
новенных размеров, некоторые крестьяне сумели поступить на госу-
дарственную службу в качестве канцелярских служащих. И именно
в их среде мы обнаруживаем нескольких мемуаристов, а не в среде
тех крестьян, которые продолжали землю пахать.
В середине – второй половине XIX в. круг исторических источ-
ников для изучения истории крестьянства несколько расширился.
Во-первых, интерес помещиков к своему хозяйству, его эффективно-
сти, товарному потенциалу в условиях становления и развития капи-
талистических отношений привел к тому, что описания крестьянских
хозяйств, так называемые «подворные описи», приобретают массо-
вый характер, что особенно заметно накануне крестьянской реформы
1861 г. [2]. Во-вторых, в связи со становлением этнографии (на при-
чинах возникновения этой области знания мы здесь останавливаться
не будем, отметим лишь существенную корреляцию этого явления
с началом кризиса линейного метанарратива национально-государ-
ственного уровня) появляется такой интереснейший, многоплановый
- 58 -
источник как этнографические описания. Наличие существенного

корпуса этих источников, их яркость, информационное богатство
создают у историков иллюзию (это мое мнение, возможно ошибоч-
ное, как и любое другое субъективное мнение) богатства источни-
ковой базы «сельской истории». В качестве иллюстрации приведу
замечательное, глубоко фундированное исследование М.М. Громыко
«Мир русской деревни» (М., 1991). Не удержусь от некоторых цитат,
чтобы точно передать не только мысль, но и яркий исследователь-
ский пафос Марины Михайловны: «Настало время сказать правду
о русских крестьянах. А для этого нужно сопоставить многочис-
ленные и многообразные источники, раскрывающие жизнь деревни
с разных сторон. «Но это ведь уже нельзя воспроизвести!» – сказал
мне мой коллега–оппонент. Ошибаетесь, коллега. Вы принимаете
желаемой за действительное [так!? – М.Р.]. Сохранилось и лежит
в архивах <...> множество описаний современников, подробнейших
ответов на программы различных научных обществ, решений об-
щинных сходок, прошений, писем и других документов, по которым
можно очень подробно представить жизнь старой деревни» [1, 8].
Неслучайно на первое место автор ставит «описания современников»
и «ответы на программы различных научных обществ», то есть источ-
ники, созданные с позиции «вненаходимости». Да и сама исследо-
вательница среди прочих источников выделяет «публикации совре-
менников, непосредственно наблюдавших тогдашнюю деревню» [1].
И совершенно неслучайно, что заявив хронологические рамки рабо-
ты XVIII – XIX вв., автор сосредотачивает свое внимание на «больше
XIX веке, особенно – конце его» [1, 5], поскольку именно в это время
и осуществлялись этнографические описания.
Но для полноценной «сельской истории», когда сельские жители
выступают не как объект, а как субъект / актор исторического действия,
необходимо обращение к таким историческим источникам, которые
представляют объективированный результат именно их деятельности.
По крайней мере, это один из основных принципов фундаментальной
теории феноменологической источниковедческой парадигмы, восхо-
дящей к наследию А.С. Лаппо-Данилевского (1863 – 1918) и разраба-
тываемой на протяжении последних семидесяти лет Научно-педагоги-
ческой школой источниковедения Историко-архивного института.
- 59 -
Логично предположить, что если сельский социум обладал по пре-

имуществу традиционным типом социальной памяти, то источниковая
база сельской истории вряд ли обеспечена письменными источниками.
Следовательно, необходимо не декларативное, но реальное расшире-
ние источниковой базы исследований за счет вовлечения в научный
оборот исторических источников иных типов, в частности, веществен-
ных, изобразительных, устных, лингвистических. Несомненно, это
потребует от историков нетривиальных методологических поисков,
поскольку если историческая наука привычно и вполне закономерно
[3, 341 – 364] опирается на письменные источники, а выход за пределы
традиции, тем более вполне оправданной, всегда непростое дело.
Но в этих методологических поисках мы можем опираться на сло-
жившуюся как минимум на протяжении двух с лишним последних ве-
ков традицию изучения универсалий человеческого опыта в так назы-
ваемых вспомогательных исторических дисциплинах. Конечно, не все
они могут быть в равной степени задействованы в изучении «сельской
истории». Например, такие дисциплины, связанные с государственной
символикой и атрибутикой, как геральдика, фалеристика, вексиллоло-
гия вряд ли будут эффективны в интересующей нас сфере. Но методы
символики и эмблематики вполне применимы к изучению орнамен-
тов, знаков собственности и прочих символов, бытовавших именно
в крестьянской среде. Ономастика (антропонимика, топонимика, ги-
дронимика и т.п.) дает метод изучения лингвистических источников
«сельской истории». Такая дисциплина как геортология вообще, на
мой взгляд, может дать свое оригинальное ответвление применитель-
но к сельской истории. Трудно переоценить значение исторической
метрологии для изучения сельской повседневности. Перечисление
можно продолжить... Вообще, стоит обратить внимание на то, что
часть вспомогательных наук истории своим объектом имеет отнюдь
не письменные, а изобразительные и даже вещественные источники,
что дает возможность предположить наличие в них значительного ин-
формационного потенциала для изучения так называемых «беспись-
менных» культур и субкультур. Конечно, введение в научный оборот
вещественных исторических источников, совокупность которых во
многом определяет материю повседневного бытия, потребует суще-
ственной методологической рефлексии, но здесь «сельская история»,
несомненно, должна объединить усилия с такой актуальной сферой
исторического знания как история повседневности.
- 60 -
Таким образом, обращение к «сельской истории» в структуре

проблемного поля «новой локальной истории», как и к иным акту-
альным проблемным полям исторического / социогуманитарного
знания, выявляет культурологический потенциал так называемых
«вспомогательных исторических дисциплин» / «вспомогательных
наук истории», нисколько не умаляя при этом их традиционную роль
в установлении подлинности, атрибуции, интерпретации историче-
ских источников.
1. Громыко М.М. Мир русской деревни. М., 1991.

2. Литвак Б.Г. Очерки источниковедения массовой документации: XIX – начало XX в. М., 1979.
3. Лотман Ю.М. Альтернативный вариант: Бесписьменная культура или культура до культуры? // Лот-
ман Ю.М. Внутри мыслящих миров: Человек – текст – семиосфера – история. М., 1996.
Соколова Е.В. (Тара, Омская обл.)
ФОТОДОКУМЕНТЫ КАК ИСТОЧНИК

ПО ИЗУЧЕНИЮ КУЛЬТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА
МАЛЫХ ГОРОДОВ ОМСКОГО ПРИИРТЫШЬЯ
ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ ХХ ВЕКА
П роцесс формирования культурного пространства малого города

сложный и многосторонний. Для его изучения необходимо при-
влекать комплекс различных источников.
Одно из ключевых мест в изучении культурного пространства горо-
дов занимают фотодокументы («визуальные тексты»). К ним сегодня
проявляется большой исследовательский спрос [1, 220 – 224]. «Новое
знание о прошлом, потребность в котором возрастает, без сомнения,
в большей мере базируется на изучении традиционных для историка
нарративных источников. В начале ХХI в. перед исследователями, раз-
вивающими гуманитарное знание, появляются задачи, требующие рас-
ширения привычного источникового круга. Более того, выявление и ана-
лиз «нетрадиционных» источников понимания отечественной истории,
в том числе художественной литературы, визуальных источников – ста-
новится долговременной задачей исторической науки» [2, 251].
- 61 -
Проблемы использования фотодокументов как источников по

новейшей истории сегодня еще недостаточно разработаны. Но они
являются одним из важнейших свидетельств эпохи. Это, во-многом,
связано со спецификой фотодокумента, как исторического источни-
ка. Возможность фиксировать какое-либо определенное событие или
явление, доступность при изготовлении и использовании, эмоцио-
нальная нагрузка делают фотографии распространенным явлением.
Особенно четко это выразилось в послевоенный период жизни со-
ветского общества, когда фотографии широко использовались в аги-
тационной и просветительской работе.
Фотоснимки позволяют нам «восстанавливать колорит эпохи, вид
городов, получать информацию, создающую основу для интегриро-
ванного представления о действительности» [5, 181]. Они отражают
не только внешние черты культурных символов эпохи, но и передают
духовную атмосферу конкретного периода.
Изучая динамику культурного пространства малых городов Ом-
ского Прииртышья во второй половине ХХ века, мы, в первую оче-
редь, обратились к источникам названной группы. Это обусловлено
тем, что по данной проблеме накоплен богатый фотоматериал, храня-
щийся как в архивных фондах, так и в музейных и частных коллекци-
ях. Он наглядно отражает город обозначенного периода.
Собранные нами фотографии позволяют не только охарактеризо-
вать культурное пространство города, но и проследить отношение
населения к процессу его формирования.
В данной публикации рассмотрим фотоматериалы, хранящиеся
в 785 фонде Тарского филиала Государственного архива Омской об-
ласти (ТФ ГАОО) и отражающие особенности культурного простран-
ства г. Тары Омской области.
Тара – старейший город Омского Прииртышья, его история насчи-
тывает более четырехсот лет. Культурное пространство этого города
сочетает в себе элементы различных эпох и поколений. Фотоматери-
алы, зафиксированные в фонде ТФ ГАОО, позволяют проследить из-
менения, которые происходили в процессе формирования городского
пространства Тары.
Преобладание деревянной застройки в 50 – 60-е гг. ХХ в. явля-
лось одной из характерных черт культурного пространства не только
Тары, но и других малых городов Омского Прииртышья: Тюкалин-
- 62 -
ска, Исилькуля, Калачинска, Называевска. Это иллюстрируют фото-

графии, извлеченные из фондов историко-краеведческих музеев и
муниципальных архивов этих городов.
В целом фотографии, собранные нами в ходе исследования по-
зволяют выявить следующие общие черты в облике малых городов
Омского Прииртышья в 50 – 60-е гг. ХХ в.:
• отсутствие какой–либо упорядоченной системы размещения
жилых и общественных зданий;
• отсутствие четко организованного центра города;
• преобладание деревянной застройки;
• преобладание домов усадебного типа;
• слабое благоустройство (отсутствие дорог с твердым покрыти-
ем, отсутствие четкой системы озеленения и так далее).
Значительные перемены во внешнем облике Тары, также как и в об-
лике других малых прииртышских городов происходят в 70 – 80-е гг.
ХХ в. Появление каменных административных зданий, зонирование
территории, четкость планировки становятся характерными чертами
культурного пространства малых городов Омского Прииртышья.
Сделав анализ фотоматериалов, запечатлевших внешний облик
малых городов Омского Прииртышья в 70 – 80-е гг. ХХ в., можно
выделить следующие общие черты:
значительная часть жилого фонда, расположенная в границах го-
родского центра, благоустроена;
четкое расположение жилых домов и общественных зданий вдоль
дорожного полотна;
широкие улицы, не всегда имеющие тротуар;
четкая система главных улиц, представляющая собой решетку.
Основное внимание в этот период отводилось оформлению город-
ского центра, как «сердца города». Окраины чаще всего оставались
неблагоустроенными. Фотографии демонстрируют фрагменты улиц
Свердлова и Коллонтай в Таре, основная часть которых по-прежнему
оставалась деревянной. Важно сказать, что часть этих улиц входила в
границы городского центра.
Еще один аспект, отраженный в фотофонде ТФ ГАОО, связан
с символической составляющей культурного пространства города –
памятником Воину-Освободителю.
- 63 -
Представленный на фотографии памятник выполнен по проекту

ленинградского скульптора Г. Д. Ястребенецкого. Тару с городом на
Неве связывают особые отношения. В 1942 г. сюда была эвакуирова-
на Вторая Ленинградская военно-морская школа. А в 1962 г. ленин-
градские архитекторы разработали первый генеральный план Тары.
Исполнение монумента было заказано Тарским горисполкомом
2 декабря 1969 г. в комбинате декоратовно-прикладного искусства
и скульптуры Ленинградского отделения художественного фонда
РСФСР. Первоначально памятник располагался на пересечении улиц
Советская и Луначарского (ныне - Спасская).
Таким образом, фотоматериалы, собранные в 785 фонде Тарского
филиала Государственного архива Омской области, отражают раз-
личные аспекты культурного пространства Тары, как старейшего го-
рода Омского Прииртышья. В сочетании с «визуальными текстами»,
извлеченными из других источников (историко-краеведческие музеи
и муниципальные архивы городов, личный архив автора, периодиче-
ская печать), они дают богатый материал для исследователя.
«Визуальные тексты» помогают выделить общие и специфические
черты культурного пространства города, проиллюстрировать особен-
ности его оформления на различных этапах, увидеть его структурные
компоненты.
1. Виноградова Н. А., Муравицкая Н. В. Востребованность фотоколлекций высока // Архивный вест-

ник. 2000. № 8.
2. Димони Т. Жизнь советской провинции 1930 – 1950-х годов в официальной фотографии // Горизон-
ты локальной истории Восточной Европы в XIX – XX вв. Сб. ст. /Под ред. И.В. Нарского. Челябинск,
2003.
3. Из фондов Исилькульского историко–краеведческого музея.
4. Из фондов Называевского муниципального архива.
5. Рыженко В., Назимова В., Алисов Д. Пространство советского города (1920-е – 1950-е гг.): теоретиче-
ские представления, региональные
социокультурные и историко-культурологические характеристики / Отв. ред. В. Г. Рыженко. Омск,
2004.
6. Тарский филиал Государственного архива Омской области (ТФ ГАОО). Ф. 785. Оп. 1. Д. 85. Л. 1.
- 64 -
Часть 2. Время и хронотоп в исторической науке
ЧАСТЬ 2
ВРЕМЯ И ХРОНОТОП В ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕ
Амбарцумян К.Р., (Ставрополь)
СЕМЬЯ КАК МАРКЕР ВРЕМЕНИ
П ространство и Время являются фундаментальными категория-

ми исследования Бытия. Как утверждает С.Н. Иконникова, каж-
дый факт, историческое событие, художественный памятник, юриди-
ческая норма, научное открытие и даже любое явление повседневной
жизни неизбежно вписываются в эту систему координат [1]. В этой
связи уместно говорить о пространственно-временных характеристи-
ках социальных сообществ любого уровня, в том числе и семьи. Вну-
трисемейные отношения – материя достаточно статичная, и степень
этой статичности во многом зависела от сословной принадлежности
семьи, которую можно отнести к пространственному измерению.
Но с другой стороны, семья всегда содержит в своем пространстве
признаки времени и является индикатором хронотопа, в котором от-
ражено социально-экономическое, политическое, культурное разви-
тие локального сообщества в определенный промежуток времени.
Особенно это четко проявляется в переходные, кризисные моменты
истории, например, в периоды войн и революций, в эпоху радикально-
го реформирования, когда семья остро реагировала на новые реалии
и адаптировалась соответствие с ними. Например, история России
второй половины XIX – начала XX представляла период кардиналь-
ных изменений по всем направлениям, и вполне закономерно то, что
в это время модернизировалось содержание внутрисемейных отно-
шений, менялись гендерные роли, гендерная асимметрия, система
воспитания детей, взаимоотношения родителей с взрослыми детьми.
- 65 -
Изменения социально-экономического порядка обусловили демокра-

тизацию микроклимата в семье. Этот процесс, безусловно, долгий и
противоречивый, и если обращаться к примерам конкретных семей,
не всегда мы можем наблюдать смягчение нравов. В различных со-
словиях степень демократизации внутрисемейных отношений была
разной. И как отмечает Б.Н. Миронов, модернизационные процессы
раньше начались и интенсивнее протекали в семьях дворян и богатых
купцов. Гораздо медленнее – в семьях купцов, где патриархальность
была залогом коммерческой стабильности, так как купеческая семья
выполняла функции экономической корпорации [2]. Таким образом,
насколько неоднозначен и противоречив пореформенный период, на-
столько противоречива история семьи в это время.
В картинах семейной истории видна неоднозначность периода,
так как воспроизведение в семейной истории специфики времени
накладывается на уникальность пространства. Одновременно, се-
мья, отражая своеобразие времени и места, сама представляла со-
бой уникальную пространственно-временную протяженность, некий
семейный хронотоп. Качественное содержание хронотопа каждой
отдельно взятой семьи детерминировалось, не только духом време-
ни и пространством локального сообщества, в которое семья была
инкорпорирована. Мы можем говорить о существовании простран-
ственно-временного континуума отдельного семейного микросоциу-
ма, который определялся еще и индивидуальными качествами людей.
Специфика российской истории состоит в том, что в большинстве
случаев принадлежность к определенному семейному пространству
людьми не отрефлексирована и неосознанна. Человек в России ассо-
циировал себя с макроструктурами: общиной, приходом, гильдией
регионом, империей. В этом одна из причин отсутствия в массовом
сознании мотивации для сохранения памяти о своем роде. Поэтому
для отечественного исторического знания изучение истории семьи
весьма затруднительно, в том числе и по причине ограниченного ко-
личества источников. В тоже время в XX – начале XXI вв. отчетливо
проявляется тенденция, когда люди осмысленно стремились не толь-
ко сберечь свидетельства истории своего рода, но и обнародовать их.
Сохранение и создание эти самых свидетельств, особенно написание
воспоминаний говорит об осознанной самоидентификации лично-
сти именно в контексте семейной пространственно-временной про-
- 66 -
тяженности. Безусловно, не следует недооценивать значение новых

тенденций в системе ценностей современного российского обще-
ства, когда которого появился интерес к дореволюционному семей-
ному прошлому, особенно если речь идет о знатном роде.
Обращаясь к истории одной из известных ставропольских фа-
милий, а именно семье Траубе, мы имеем в распоряжении воспо-
минания, написанные в условиях блокадного Ленинграда Юлией
Петровной Траубе, женой чиновника по особым поручениям Алек-
сандра (Людвиговича) Васильевича Траубе. Источник включает
в себя несколько хронотопов, в которых существовали Юлия Петров-
на и близкие ей люди. Необходимо сразу сказать о том, что реконстру-
ируя хронотопы по ее воспоминаниям, в итоге мы получим в большей
степени их конструирование автором, которая актуализировала темы
исходя из личной значимости. Кроме того, Юлия Петровна, адресуя
послание внучке, включает в него информацию, соответствующую
главной цели написания письма – рассказ внучке об отце, то есть о её
сыне. Вполне закономерно то, что мы воспринимаем пространствен-
но-временную протяженность через авторское видение.
Безусловно, хронотоп имеет границы и связи с другими простран-
ственно-временными континуумами, которые могут иметь совершен-
но иное и даже неожиданное качественное наполнение. В этой связи
ощущается его свойство порождать новые пространственно-времен-
ные протяженности. Так при соединении купеческого рода Траубе и
дворянской семьи Маслаковец возникла третья семья радикальной
интеллигенции Юлии Петровны и Александра Васильевича Траубе,
это и есть первый фиксируемый хронотоп. Еще будучи студентом Ки-
евского университета, Александр Васильевич увлекся марксизмом,
и как показали все последующие события, это его увлечение повли-
яло на специфику семейного хронотопа. В дальнейшем, несмотря на
стремительное движение вверх по карьерной лестнице, он проявил
себя как участник первой русской революции [4, 126]. Не осталась
в стороне от революционной бури и его супруга, которая была одним
из активнейших участников революционных событий в Пятигорске.
Этот хронотоп маркирован для Юлии Петровны тремя важными
событиями: смерть вследствие болезни сына Пети («золотенького»),
рождением другого сына (тоже Пети) и революцией 1905 – 1907.
С другой стороны, смерть Пети и рождение другого Пети делят его
- 67 -
на два подхронотопа: с Петей «золотеньким» в Ставрополе (о кото-

ром она ничего не пишет), с Петей «черненьким кудрявым» в Пяти-
горске (с 1900-го года).
Дневник Ю.П. Траубе яркий пример того, как время может марки-
ровать семью. Все сферы жизни, вплоть до воспитания детей, в пери-
од первой русской революции несли на себе отпечаток этих событий.
Дети были если не вовлечены в жизнь взрослых, то, по крайней мере,
максимально к ней приближены. Так, в то время когда старшие зани-
мались редактированием революционной «Народной правды», дети
издавали свою газету с иллюстрациями, примером которых может
быть «цари пьют народную кровь» [3, 10]. Сама реальность взбун-
товавшегося города, вторгаясь в пределы семьи, проникала в жизнь
детей, независимо от желания или нежелания родителей. Юлия Пе-
тровна пишет о том, что «Петя из окна видел интересную картину
братания солдат с местными казаками. Брошенное оружие и объ-
ятия» [3, 10]. Крайней границей данного хронотопа стал 1905 год,
когда после подавления революционных выступлений Александр
Васильевич был вынужден скрываться в разных городах, затем был
арестован в 1907 и посажен в тюрьму в Тифлисе на полтора года
одиночного заключения. Стараниями родственников был переведен
в Чернигов, где Юлия Петровна водила детей на свидания. После вы-
хода из тюрьмы А.В. Траубе уехал в Нижний Новгород, в котором он
жил и работал до 1917 года, где он снова женился [4, 127].
После череды этих событий в жизни Юлии Петровны наступил но-
вый этап. И мы можем наблюдать, как в ситуации нового простран-
ственно-временного континуума может формироваться новая систе-
ма ценностей личности, влияющая даже на человеческую сущность.
Другой хронотоп, который нашел отражение в воспоминаниях, связан
с семьей Маслаковец. Он менее динамичен, менее насыщен событи-
ями, более стабилен. После подавления выступлений и побега Алек-
сандра Васильевича Юлия Петровна с детьми переехала к родителям
в Черниговскую губернию. Много времени члены семьи Маслаковец
проводили в семейном поместье в деревне Грабовке. По всей вероятно-
сти, это место и время, проведенное там, следует выделить, как хроно-
топ в хронотопе, в котором большая семья Маслаковец существовала
в особом режиме – в состоянии семейного отдыха и сельской повсед-
- 68 -
невности. В воспоминаниях мы встречаем совершенно идиллическое

описание одного дня, проведенного в имении. [3, 17]. Юлия Петровна,
ностальгируя по прошлому, в ярких красках передает ритм традицион-
ного времяпрепровождения семьи во время пребывания в Грабовке че-
рез собирательного образа одного дня. И в этом случае принципиально
значимо место, родовое гнездо, которое собирало всех родственников.
Вероятно, по этой причине из воспоминаний Юлии Петровны можно
получить относительно четкое представление именно о пространстве
пребывания фамилии в деревне.
Как свидетельствуют воспоминания, в качественно иной про-
стран-ственно-временной протяженности семья была вынуждена
жить в соответствии с другими приоритетами, нежели в революци-
онном Пятигорске. В пятигорский период, проживая в семье Трау-
бе, она совмещала в себе две натуры: заботливой матери и активной
участницы революционных событий. После возвращения в роди-
тельское лоно общественная работа для неё перестала играть како-
е-либо значение, так как главная проблема - выживание семьи и бла-
гополучие детей, охватила весь её мир. Эти устремления, в первую
очередь, проявились в попытке максимально изолировать детей от
трудностей взрослой жизни. Они играли в сугубо детские игры, за-
нимались музыкой, иностранными языками, то есть делали все, что
положено делать детям благородного происхождения. Обществен-
ная нагрузка имела место в жизни Юлии Петровны, но она имела
совершенно иные формы, другое качественное наполнение и была
самым тесным образом связана со стремлением, как можно больше
времени посвящать детям: «Меня втянули в родительские кружки в
«Просвiту» где устраивались детские вечера с выступлениями детей.
Втянули в библиотечную работу, заведовала приобретением книг, за-
тем взяла на себя детский отдел, т.к. хорошо знала детский книжный
рынок. Общественная работа меня захватила» [3, 21 – 22].
Третий хронотоп выделяемый из письма размыт во временных и
пространственных границах. И если во втором случае превалировало
ощущение места, то здесь сильнее чувствуется особенность времени,
и практически не фиксируется пространство. С началом Первой ми-
ровой войны, революции, а затем Гражданской войны члены семей
Траубе и Маслаковец оказались разбросаны по пространству бывшей
- 69 -
Российской империи. Поэтому сложно вести речь о существовании

семейного хронотопа, как о совокупности времени и места. С 1914
года по 1930 год Юлия Петровна зафиксировала в дневник Чернигов,
Ростов, Краснодар, Новочеркасск, Ессентуки, и наконец, Петербург.
В 1916 году её дети, дочь Валя и сын Шура, оказались на фронте,
что уменьшило семейное пространство. Позже устойчиво оно стало
включать Валю, которая после контузии практически потеряла зрение
и вернулась домой, младшего сына Петю и Юлию Петровну. Шура
связан с семьей больше виртуально, через письма и кратковременные
визиты, но связь эта не такая прочная, как была ранее. Эпизодически
в этом пространстве появляются другие родственники, но такой чет-
ко очерченной и внутренне стабильной пространственно-временной
протяженности, как в былые годы мы больше не наблюдаем. В конце
20-х годов, когда Петя в Петербурге и Шура на Кубани создали соб-
ственные семьи, в воспоминаниях Юлии Петровны складываются
уже три семейных хронотопа, генетически связанных с самым пер-
вым: семья Александра Васильевича в Москве, семья Пети в Петер-
бурге, к которой можно отнести Юлию Петровну и Валю, и семья
Шуры в Краснодаре.
Таким образом, с одной стороны семья отражает признаки време-
ни и пространства. С другой стороны, мы можем говорить о суще-
ствовании хронотопа семьи, которая инкорпорируется в более мас-
штабные пространственно-временные протяженности, обладая при
этом своими уникальными чертами.
1. Иконникова С.Н. Хронотоп культуры как основа диалога поколений [Электронный ресурс] URL: //
http://anthropology.ru/ru/texts/ikonnik/misc_10.html
2. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало XX). СПб, 2000.
3. СГМЗ. Ф. 131. Ед. хр. 36.
4. Траубе Ю.А. Род Траубе. Полтора века в России //Материалы конференции «Семейные письма и
документы военных лет: семейная летопись войны». СПб., 2005.
- 70 -
Бобровская В.С. (Ставрополь)
ПРАКТИКА ХОЗЯЙСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ ГОРОЖАН

ЗАШТАТНОГО ГОРОДКА И МЕСТНОЙ ВЛАСТИ
С ПОЗИЦИЙ ХРОНОТОПА ГОРОДСКОЙ ИСТОРИИ
Г ород может характеризоваться различными критериями, среди

которых наибольший интерес представляет наличие локального
городского сообщества, проживающего на его территории. Локаль-
ное сообщество объединено не только единой территорией – локусом,
но это, прежде всего, совокупность людей, объединенных сложными
связями в процессе многообразной деятельности – от производственной
до быта. Город, как выражение этой деятельности, является накопите-
лем идей, эмоций и действий человека, которые характерны для этого
социума не только в определенном месте, но и в определенное время.
Большинство городов Российской империи первой половины XIX
века относились к процессу «протоурбанизации», т.е. создавались
«сверху», по инициативе органов власти как, прежде всего, воен-
но-административный объект [6, 51]. Заштатный городишко Став-
ропольской губернии – Святой Крест, не был исключением. Земли,
занимаемые городом, составляли принадлежность казны и были
отданы по указу Павла I в 1799 г. армянам, желавшим выселиться
из Персии и Закавказья [7, 219]. На протяжении полувека армянское
поселение имело облик типичного средневекового восточного горо-
да, для которого характерно доминирование торговли в экономиче-
ском развитии. Виноделие и торговля вином составляли главнейший
источник существования горожан [7, 222].
Преобразования конца XIX – начала XX века, вносившие коренные
изменения в экономическую, социальную, политическую и культур-
ную жизнь страны, затронув и Ставропольскую губернию, докатились
до Святого Креста. Изменения, приникавшие в этот город, были харак-
терны для провинции начала XX века и отражали сложный процесс,
радикально изменяя состав городского населения, образ жизни горо-
жан, социальные отношения в этом локальном сообществе.
Развитие рыночных отношений и рост промышленных заведе-
ний способствовали увеличению численности населения города.
За 10 лет, с 1897 – 1907 гг., население города возросло почти в 2,5 раза.
- 71 -
Согласно переписи 1897 года население города составляло 6 583 че-

ловека [5. 12], а к началу 1907 года горожан насчитывалось уже свыше
15 тысяч человек [2, 14]. Бурное экономическое развитие позволило
новому предприимчивому, мобильному, городскому человеку искать
новые источники дохода и благосостояния. Модернизационные про-
цессы, происходившие на территории всей страны, диктовали но-
вые же правила взаимоотношений горожан, как между собой, так и
с местной властью.
Меняющаяся экономическая жизнь городского социума вносила
свои коррективы, прежде всего, в хозяйственные отношения. В кон-
тексте рассмотрения городского сообщества, как единого локального
микроорганизма, интересен анализ особенностей хозяйственных от-
ношений горожан Святого Креста, которые выясняются из двух ар-
хивных документов. Это «Жалоба жителей Святого Креста Степана
Пономарева, Григория Донцова на неправильные действия старосты
в деле продажи городских построек» адресованная губернатору 20
ноября 1908 года и «Рапорт городского старосты Заикина» [1, 5 – 13].
Источники позволяют говорить о том, что в тот момент в город-
ской среде начал складываться устойчивый слой состоятельных го-
рожан. К представителями этого нарождавшегося в глубинке «сред-
него класса» принадлежали, по-видимому, и авторы жалобы. Об этом
свидетельствует лингвистический анализ документа. Кроме того, за
литературными пассажами истцов ясно просматривается личный ин-
терес представителей городской «верхушки», который они уже до-
статочно ясно артикулируют. При этом данная жалоба намечает об-
щие изменения, происходившие в среде зажиточных горожан эпохи
модернизации. Как точно подметил К. Гинзбург, индивид, ничем не
выделяющийся из среднего уровня, может выступать в качестве сво-
его рода микрокосма, сосредоточивающего в себе все существенные
характеристики целого социального организма [4, 10]. В данном слу-
чае авторы источника Пономарев и Донцов являются микрокосмом
буржуазной «верхушки» горожан Святого Креста.
Проведя сравнительный анализ текста рапорта старосты Заикина,
который представлял тот же уровень городского социума, что и жа-
лобщики, с текстом жалобы, попытаемся понять характер их эконо-
мических и межличностных взаимоотношений. В жалобе выражены
нарекания горожан на «неправильные действия» представителя мест-
- 72 -
ного самоуправления. Речь идет о действиях городского старосты Заи-

кина, который своей волей распорядился продать городские построй-
ки без объявления торгов и по низкой плате. На первый взгляд, перед
нами образец столкновения интересов зажиточного населения города
с местной властью. Однако более внимательное рассмотрение не толь-
ко источников, но и личностей их авторов позволяет за формальной
стороной конфликта увидеть скорее конфликт личных интересов, свя-
занных с хозяйственной деятельностью как Заикина, так и Пономаре-
ва с Донцовым. Формально спор-диалог между городскими властями
и горожанами является фактически спором личных интересов людей
принадлежащих к одной социальной прослойке: зажиточных горожан,
способных влиять на хозяйственную жизнь города.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что жалоба, адре-
сованная на имя губернатора, не была выдержана в стиле унифициро-
ванной делопроизводственной переписки XIX века. Происходит раз-
рушение унифицированных норм и правил написания официальных
документов, сквозь призму которых на протяжении столетия не было
видно человека. Изучаемый документ по своему стилю больше напо-
минает эссе или фельетон из периодической печати того времени. Чего
стоит сарказм авторов в адрес старосты, которого они называют то
«лорд-мэром», то марионеткой. Городское управление, которое сами же
выбирали, характеризуют определением «злополучный». Чиновники
городской управы именуются «присными-помощниками», а главный
из них, господин Орлов получил имя «бессмертного отставного поли-
цейского. Вскрывая неблаговидность их поведения, жалобщики ирони-
чески цитируют Священное Писание, говоря, что управа творит «волю
«пославшего мя». Видимо, Пономарев и Донцов были либеральными
«героями своего времени», которые воспитывались на газетной публи-
цистике и либеральной беллетристике, типа произведений «незабвен-
ной Гарриэт Бигерт-Стоу», в частности ее «Хижине дяди Тома».
Таким образом, под влиянием первой российской революции 1905 –
1907 гг. и последовавшей за ней политической модернизацией либера-
лизация общественного сознания, новый тип социального поведения,
сопровождались ростом самосознания личности, осознанием индиви-
дуальной идентичности в пространстве локального, в том числе город-
ского социума. Эта тенденция в начале XX века захватила самые глу-
бинные слои российского населения, что подтверждается указанными
- 73 -
выше документами. Очевидно, что на самоопределение личности все

больше влияла не принадлежность ее к одному из официальных сосло-
вий, а к одному из слоев городского населения, определяющим крите-
рием которого становился образовательный и экономический капитал.
С другой стороны, не честь мундира или кодекс чести конкретно-
го сословия становятся доминирующими в личностных отношениях,
а личные хозяйственные интересы и личная выгода конфликтующих.
Постройки, о которых шла речь в жалобе, представляли собой дом с
подвалом из «бурлацкого камня», три амбара, саманный сарай и «чи-
хирня» с конюшней. Самым дорогим в условиях строительного бума
был столь дефицитный и дорогой бурлацкий камень, которым был вы-
ложен подвал. По заявлению жалобщиков, этого камня насчитывалось
5000 штук, а весь дом вместе с подвалом был продан всего за 240 ру-
блей. Авторы скрупулезно посчитали реальную стоимость строения, и
оказалось, что при номинальной цене 20 копеек за один камень стои-
мость одного только камня составила 1000 рублей. Понятна обида По-
номарева и Донцова, которые были не допущены к торгам.
В рапорте староста Заикин вынужден согласиться с тем, что про-
дажа построек обошлась покупателю гораздо дешевле их реальной
цены. Единственным слабым оправданием действий представителя
городской власти было заявление, что «покупатель обязуется засы-
пать все ямы, сделать саманную стенку по длине всего дома», т.к.
постройки были проданы под снос. Староста лукавит, говоря о скид-
ке, обещанной покупателям, поскольку расходы на строительство са-
манной стенки по сравнению с выгодой от продажи бурлацкого кам-
ня слишком значительны, чтобы остаться незаметными. Не учитывая
стоимости построек, которые также вошли в 240 рублей, одна толь-
ко продажа облицовочного камня, принесла новому владельцу дома
прибыль более, чем на 25%. Эта несложная бухгалтерия, несмотря на
век Интернета, похоже и сейчас находится на вооружении некоторых
современных российских градоначальников.
Для более полной картины хронотопа хозяйственной жизни Свя-
того Креста в начале XX века приведем и третий документ, сюжетно
связанный с двумя первыми источниками. К переписке приложен тор-
говый лист, который дает ценную информацию о покупателе построек,
из которого видно, что дом, ставший причиной раздора, был продан
городскому землемеру Федору Белоусову. Анализ имущественного
положения представителей этой профессии в губернии свидетельству-
- 74 -
ет о низком прожиточном уровне этих государственных чиновников,

которые относились к среднему слою горожан, и жили на одно жало-
вание, едва сводя концы с концами. Например, Ставропольский город-
ской землемер Николай Иванович Демьянов, проживший всю жизнь
на жалование, в описываемое время умирал в нищете. Он не имел
даже возможности купить необходимый минимум лекарств, в которых
остро нуждался [3, 221]. Если даже полагать, что случай Демьянова
был крайностью, все равно рядовой землемер не мог себе позволить
такую дорогостоящую покупку, если только он не был родственником
старосты или не имел дополнительного прибыльного дела. Следова-
тельно, должность в эти годы переставала быть единственным марке-
ром материального положения, а, значит, и социального статуса.
Конфликт завершился ответом губернатора, который остается
солидарным с местными властями. Канцелярия губернатора опреде-
лила действия старосты «закономерными». По всей видимости, гу-
бернская администрация руководствовалась в этом деле принципами
корпоративной этики. Надежды Понамарева и Донцова на помощь
со стороны губернатора не оправдались. Интересы укрепления вер-
тикали власти оказались сильнее экономической целесообразности.
Возможно, кроме того, что у старосты было больше рычагов влияния
на губернское чиновничество, чем у жалобщиков.
Рассмотрение конфликта городской власти с горожанами на ло-
кальном уровне позволяет проследить изменения в городской микро-
структуре. Модернизация страны, размывание сословных структур,
происходившее после революции 1905 – 1907 гг., обнажают эволюцию
социальных противоречий на микроуровне. Личность в социальных
отношениях становится доминирующей, корпоративность общества
уходит на второй план, открывая дорогу интересам индивидуума. Ре-
альная же картина социальных изменений не нашла своего отражения в
общегосударственном законодательстве, примером тому служит жалоба
горожан Святого Креста. Конфликт местных властей и горожан является
конфликтом личных хозяйственных интересов каждой из сторон.
1. ГАСК. Ф. 60. Оп. 1. Д. 294.

2. ГАСК. Ф. 60. Оп. 1.Д. 432.
3. ГАСК. Ф. 95. Оп. 3. Д. 8692.
4. Гинзбург К. Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI веке. М., 2000.
5. Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897. Т. LXVII. Ставропольская губер-
ния. СПб., 1905.
6. Сенявский А.С. Урбанизация России в XX веке. Роль в историческом процессе. М., 2003.
7. Твалчрелидзе. А.И. Ставропольская губерния в статистическом, географическом, историческом и
сельскохозяйственном отношениях. Ставрополь, 1897.
- 75 -
Кирчанов М.В. (Воронеж)
«СВОJАТА ДРЕВНОСТ» VS «МАКЕДОНИJА,

ГРАДСКА И СОЦИJАЛИСТИЧКА»: ХРОНОТОП
(НЕ)ГОРОДА И ГОРОДА В МАКЕДОНСКОЙ
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ТРАДИЦИИ 1950 – 1960-Х ГОДОВ
С оздание после завершения Второй мировой войны в составе

Югославии македонской автономии в виде СР Македонии стало
началом нового этапа в истории македонского национального дви-
жения и развития македонской идентичности. Появление в составе
Югославии македонской автономии было значительным успехом ма-
кедонского национализма, создававшего относительно гомогенное
македонское государство [1, 113 – 127]. Македонские авторы нача-
ли культивировать новый образ Македонии, конструируя и создавая
национальные традиции, связанные с развитием новой македонской
идентичности, в рамках которой совмещались бы сельские (архаич-
ные) и городские (модерновые) дискурсы.
В настоящей статье автор остановится на проблемах функциони-
рования этих дискурсов в рамках македонского интеллектуального
проекта. Значительное место в поэтических текстах, созданных ма-
кедонскими интеллектуалами-националистами в СР Македонии, за-
нимали сельские образы, связанные с «конструированием» македон-
ца как борца и разбойника.
Подобный «разбойничий» нарратив был характерен для класси-
ка македонской литературы Славко Яневски [17]. Свое раннее твор-
чество, связанное с идеями борьбы за национальное освобождение,
Сл. Яневски определял как «мојата песна разбојничка». На раннем
этапе творческой деятельности мотивы партизанской вооруженной
войны были одними из доминирующих в произведениях Славко
Яневски: «Сирачиња од маки да бранам, и да гаснам в пусти села
пламен, дојди, чето, заздрави ми рани и земи ме под своето знаме»
[20, 9]. Политическая экзситенция македонцев в аграрной перифе-
рии трансформируется в поэзии С. Яневски из христианского бытия
в революционную борьбу, наполненную верой в победу и в создание
независимой Македонии: «Донеси, синко, убава мома, жито да сее
- 76 -
в бескрајна нива, донеси в пролет, донеси дома убава мома, Слобода

жива...» [16, 19].
Македонец в этом контексте возникает как балканский воитель.
Македонец – воин «со вино в една со секира в друга рака» [18, 13],
который борется за освобождение «мој народе» родного края от
«вековно ропство» [4, 54]. Мир македонца – это мир борьбы за сво-
боду и землю: «Земјата дамна је собра, нашата песна, нашата пес-
на, мојта клетва…» [5, 194]. Македонец – это человек мечтающий
о своей земле: «И велми проклет да је кто не појет. За отроче и матер
его – Землу…» [7, 232]. Македонец – крестьянин, хранящий надежду
на прощение («земјо прими ме таков») [15, 16], а само бытие маке-
донцев предстает как постоянный протест, сознательный бунт про-
тив национальной несправедливости за независимость и свободу:
«И моите другари (секој од нив на бунт в срце ранет) и нив би ги
сакал со щумот на нивните жили, што секоја ноќ со гроздово млеко
горат од занес, тие сурови јаблани, банда по крв и било…» [18, 12].
Македонские интеллектуалы через поэтические тексты констру-
ировали и предлагали новые образы Македонии, способствуя на-
циональной консолидации и укреплению македонской идентично-
сти. Значительное внимание македонские интеллектуалы в своих
произведениях уделяли проблеме постепенного отмирания старой
традиционной Македонии [4], на смену которой приходит новая на-
циональная Македония. В частности Гане Тодоровски [8] констати-
ровал постепенное умирание старой Македонии («…ој, Македонија,
малодушна и кибарна…») на фоне национализации Скопье, который
из сербской провинции трансформировался в македонскую столицу:
«…за да му станеме квасец во градот, за де му станеме озон на гра-
дот, за де му станеме фермент на градо, за де му го помакедончиме
Скопје…».
Македонские интеллектуалы-националисты констатировали, что
на смену традиционной Македонии приходит новая, современная и
модерновая Македония – «…ој, Македонија, градска и социјалистич-
ка…» – страна со своей идентичностью, политической и этнической
одновременно. С другой стороны, Гане Тодоровски понимал, что ав-
торитарная модель модернизации, которая была взята на вооружение
в СФРЮ, отличается значительными противоречиями, связанными
- 77 -
как с развитием новой македонской идентичности и культуры, так

и сохранением традиционности, которую предстояла преодолеть:
«Ој, Македонијо, со пет епископи и илјади икони испокрадени.
Ој, Македонијо, со соујзни министри и судбина на периферија.
Ој, Македонијо… со пленуми, со црква автокефальна… со први до-
мати во Републиката, со четиренаесет академици… ој, Македонијо,
со голем број неписмени, со академија на науките и уметностите…».
Поэтому вердикт Гане Тодоровски не утешителен. Македония еще
не создана, Македония пребывает в процессе постоянного созида-
ния, национального конструирования и национального воображения:
«Ој, Македонијо, колку ли уште ни треба за да те домаедончиме!» [10,
156 – 158]. С другой стороны, эта незавершенность процессов модер-
низации и национальной консолидации предстает как одна их гаран-
тий того, что македонский национальный проект имеет будущее.
Среди образов, связанных с концептом Македонии, особое ме-
сто занимает образ, пребывающий на стыке аграрного и городского
дискурсов. Это – образ Македонии как святой православной земли,
страны-мученицы: «Макарие и Огнена Марија, Пароние и Пеоарија,
Европие и Евдокија, Исидор и Итакија… под тебе ја соборија суви
от глад и патила маченицата на Аморија… А кога во монастирот се
спровре првиот зрак, несопирзмија, во олтарот се нишаше на козји
нозе отец Симеон пијан. Господи и во ова лето помина најсопниот
петок…» [19, 38; 40]. Эти религиозные образы мы находим у Слав-
ко Яневски, что весьма интересно, если принять во внимание, что
в СР Македонии он имел репутацию первого проводника социали-
стического реализма и идей классовости в македонской литературе.
В текстах Блаже Конески [3] мы находим религиозно маркирован-
ный образ в виде «полночной церкви» («полноќна црква») [2, 60].
В одном из произведений Ацо Шопова [13] предстает «храм затво-
рен во својата древност» [12, 108]. Македония в произведениях маке-
донских интеллектуалов фигурирует как единое «место памяти», где
своеобразными центрами являются города, игравшие значительную
роль в македонской национальной истории. Среди таких городов –
Охрид. Название стихотворения Гане Тодововски «Дојди в Охрид»,
как и сам текст в целом, звучит как призыв к национальному палом-
- 78 -
ничеству: «Во мугрите кога ги растури исток по небото темно злати-

стите зракои, штом сонцето тргне проблеснато, чисто по пресните
следи на ноќта и мракот… тогаш дојди в Охрид…» [9, 142; 286].
Для националистического дискурса СР Македонии был характе-
рен и своеобразный окцидентализм, представленный европейскими
образами, призванными подчеркнуть принадлежность македонских
интеллектуалов к традиции европейской городской культуры: «Бо-
гохулно, грешно и без срам, сека вечер мислам покрај Сенa: што би
сторил да e Notre Dame, чудом млада и убaва жена?... Нема каде: пре-
ку Babylone да одлутам на Pigalle и вечер. Барем да сум само една
ноќ, едно кубе на нејните плеќи!» [14, 15]. Вероятно, Ацо Шопов –
один из наиболее окциденталистских македонских поэтов 1950-х го-
дов: «По булеварот Saint-Germain верглата минува секој ден. Старата
позната песна здушено в неврат се слива. Досадна сива магла, до-
садна песна cивa. Пo булеварот Saint-Germain сликарот стар е секај
ден. Ha булеварот Saint-Germain облачен, матен, зимен ден» [11, 28].
Не исключено, что македонские националистически ориентирован-
ные интеллектуалы позиционировали себя в качестве европейцев.
Европейские мотивы, в свою очередь, были призваны способство-
вать формированию своеобразного культурного и политического ев-
ропеизма и окцидентализма. Европеизм мог играть роль и своеобраз-
ного интеллектуального протеста против авторитарного режима.
Подводя итоги, отметим, что литературные тексты, которые ос-
новывались на дихотомии аграрных и урбанистических дискурсов
в СР Македонии были важным каналом для развития национальной
идентичности и широко использовались для поддержания нацио-
налистического дискурса в культурной и интеллектуальной жизни.
В этом контексте сама македонская литература стала большим наци-
ональным проектом, претендующим на полную выработку идентич-
ности. Поэтому, в литературных текстах, создаваемыми македонски-
ми интеллектуалами на македонском языке, формировался особый
комплекс национально маркированных нарративов. Литература под-
держивала и питала идею создания македонской независимой госу-
дарственности. Литературные тексты способствовали утверждение
идентичности и национализации географического пространства, со-
- 79 -
стоявшего из сельских периферийных и городских центральных об-

разов, что вело к формированию концепта новой Македонии, создан-
ной сначала усилиями интеллектуалов, а позднее через образование,
как важнейший канал социализации, предложенный македонцам.
1. Ачкоска В. Некои демографски движенија и етнички промени во Република Македонија по втората

светска војна / В. Ачкоска // Македонците и словенците во Југославија / упоред. Н. Велјановски, Б.
Давитковски. – Скопје – Љублјана, 1999.
2. Конески Б. Виј / Б. Конески // Антологија на современата македонска поезија. Antologija suvremene
makedonske poezije.
3. Конески Б. Мостот / Б. Конески. – Скопје, 1945; Конески Б. Земјата
и лјубовта / Б. Конески. – Скопје, 1948; Конески Б. Песни / Б. Конески. – Скопје, 1953; Конески Б. Везилка
/ Б. Конески. – Скопје, 1955; Конески Б. Записи / Б. Конески. – Скопје, 1976.
4. Конески Б. Тешкото / Б. Конески // Антологија на современата македонска поезија. Antologija
suvremene makedonske poezije.
5. Матевски М. Враќање / М. Матевски // Антологија на современата македонска поезија. Antologija
6. О традиционности в теоретическом плане в контексте развития идентичностей Айзакс Х. Идоли на
племето: Групова идентичност и политическа промяна / Х. Айзакс. – София.
7. Поповски А. Сије от много скрби писах / А. Поповски // Антологија на современата македонска пое-
зија. Antologija suvremene makedonske poezije.
8. Тодоровски Г. Во утрините / Г. Тодоровски. – Скопје, 1951; Тодоровски Г. Тревожни звуци / Г. Тодо-
ровски. – Скопје, 1953; Тодоровски Г. Спокоен чекор / Г. Тодоровски. – Скопје, 1956; Тодоровски
Г. Божилак / Г. Тодоровски. – Скопје, 1956; Тодоровски Г. Апотеоза на делникот / Г. Тодоровски. –
Скопје, 1964; Тодоровски Г. Горчливи голтки на премол / Г. Тодоровски. – Скопје, 1970; Тодоровски
Г. Снеубавен ден / Г. Тодоровски. – Скопје, 1974.
9. Тодоровски Г. Дојди в Охрид / Г. Тодоровски // Антологија на современата македонска поезија.
Antologija suvremene makedonske poezije. В творческом наследии Владо Урошевича (Владо Уроше-
виќ) есть стихотворение «Охрид». См. подробнее: Урошевиќ В. Охрид / В. Урошевиќ // Антологија
на современата македонска поезија. Antologija suvremene makedonske poezije / eds. P. Kepeski, Br.
Glumac. – Zagreb, 1979.
10. Тодоровски Г. Фуснота без повод / Г. Тодоровски // Антологија на современата македонска поезија.
Antologija suvremene makedonske poezije.
11. Шопов А. Верглата / А. Шопов // Шопов А. Слеј се со тишината / А. Шопов. – Скопје, 1955.
12. Шопов А. Молитва за еден обичен но уште непронајден збор / А. Шопов // Антологија на совреме-
ната македонска поезија. Antologija suvremene makedonske poezije.
13. Шопов А. На Грамос / А. Шопов. – Скопје, 1950; Шопов А. Со наши раце / А. Шопов. – Скопје, 1950;
Шопов А. Стихови за маката и радоста
/ А. Шопов. – Скопје, 1951; Шопов А. Слеј се со тишината / А. Шопов. – Скопје, 1955; Шопов А. Ветрот
носи убаво време / А. Шопов. – Скопје. 1957.
14. Шопов А. Notre Dame / А. Шопов // Шопов А. Слеј се со тишината / А. Шопов. – Скопје, 1955.
15. Jаневски С. Ехо на разбојничката / С. Jаневски // Антологија на современата македонска поезија.
Antologija suvremene makedonske poezije.
16. Jаневски С. Испраќала мајка чедо / С. Jаневски // Jаневски С. Песни / С. Jаневски. – Скопје, 1948.
17. Jаневски С. Пруга на младоста / С. Jаневски. – Скопје, 1947; Jаневски С. Егејска барутна бајка /
С. Jаневски. – Скопје, 1949; Jаневски С. Песни / С. Jаневски. – Скопје, 1950; Jаневски С. Лирика /
С. Jаневски. – Скопје, 1952; Jаневски С. Леб и камен / С. Jаневски. – Скопје, 1957.
18. Jаневски С. Смеата на осамениот разбоjник / С. Jаневски // Антологија на современата македонска
поезија. Antologija suvremene makedonske poezije / eds. P. Kepeski, Br. Glumac. – Zagreb, 1979.
19. Jаневски С. Фреска / С. Jаневски // Антологија на современата македонска поезија. Antologija
20. Jаневски С. Челник Пејо / С. Jаневски // Jаневски С. Песни / С. Jаневски. – Скопје, 1948.
- 80 -
Маловичко С.И. (Москва)
«ИСТОРИОГРАФИЯ ВРЕМЕНИ»
И РОЖДЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ ХРОНОТОПА
В декабре 2007 г. мы проводили интернет-конференцию, посвя-

щенную пространственным образам. В частности, отмечалось,
что «культурный поворот» в историографии конца XX в. позво-
лил многим историкам отказаться от предпочтительного внимания
не только к известным датам, но и к самой периодизации, которая,
по их мнению, становилась второстепенной по отношению к терри-
ториальности и пространству.
Действительно, как заметил немецкий историк Карл Шлёгель,
с последней четверти XX в. исследователи актуализируют «утерю»
вытесненного временем пространства в историографии. Традицион-
ное историописание стало «историографией времени» и диагнозом
такой практики письма истории (основанной на структуре националь-
но-государственного исторического рассказа), по мнению Шлёгеля,
стало «исчезновение пространства» во имя торжества времени. Од-
нако напоминает ученый, история «происходит не только во времени
(Zeit), но и в пространстве (Raum)», поэтому, актуальную историо-
графическую ситуацию, характеризующуюся «пространственным
поворотом», он назвал «возвращением пространства» (Wiederkehr
des Raumes) [33, 9 – 15].
Следует согласиться с мнением немецкого историка об исчезно-
вении пространства в практике классической европейской истори-
ографии, но напомнить, что рефлексия о времени и пространстве,
о темпоральности и пейзаже стала возможной в проблемных полях,
так называемой, «новой исторической науки». Как заметил Фредрик
Джеймсон, постмодерн фрагментировал представления о простран-
стве, в результате чего произошло его смещение и распространение
на темпоральное составляющее (spatialization of the temporal) [30, 156].
Проблема времени всегда была доминирующей в классической
европейской исторической науке. В период, когда европейские обще-
ства приучались использовать время в своих бытовых и хозяйствен-
ных нуждах, мыслители эпохи Просвещения актуализировали время,
- 81 -
связав его «измеряемость» с самим человеком [32, 17 – 27]. Появив-

шаяся еще в позднее средневековье историческая хронология изу-
чала существование единицы измерения времени и разрабатывала
способы перевода дат на актуальную систему летосчисления, помо-
гала историографии датировать события минувшего, устанавливать
их последовательность, а затем и выстраивать причинно-следствен-
ные связи. Время стало фигурировать в исторических сочинениях
в разных ипостасях: как инструмент анализа и как относительно са-
мостоятельный объект [22, 190]. С XVIII в. время «загоняли» в табли-
цы, которые рационально классифицировали, контролировали, упо-
рядочивали знание и не случайно таблица предстала как техникой
власти, так и процедурой познания [25, 216 – 217]. Практика евро-
пейского образования дала возможность универсализировать пред-
ставление о времени в культурных пространствах всей Европы и, мы
видим, что далекий от исторической науки грамотный русский дере-
венский парень 1 января 1900 г. записал в своем дневнике: «Грустно.
А ведь будет же начало 2000-го года? Люди насчитают» [6].
Время в XVIII в. превращается не только в научную, но бытовую
универсалию европейского сознания, становится определенной цен-
ностью. Даже отход от «суетной», полной «пышностей мирских»
жизни в столице и переезд в село, желание «обрести здесь уединение
совершенное» не останавливают князя А.Б. Куракина от предписаний
строгой регламентации, которую он выразил так: «Хозяин... определя-
ет утро каждого дня от семи часов до полудни для разных собственных
его хозяйственных объездов, осмотров и упражнений; а вечер каждо-
го дня от семи до десяти часов определяет он для уединенного свое-
го чтения или письма» [17, 618]. Сами «часы» становятся метафорой
в тексте автобиографии изобретателя XVIII в. И.П. Кулибина. «Ни-
жегородской купец Иван Кулибин из-детства обучался от своего отца
торговать хлебным небольшим торгом и сидел в лавке мушнаго ряду,
а между тем имел охоту смотреть колоколенные часы и другия подоб-
ныя тому штуки, и как пришел в возраст до 17-ти лет, увидел в сосед-
стве у свекра своего деревянные часы с большими дубовыми колеса-
ми…», такими словами начинал он повествование о себе [16, 734].
Прошлое настолько «упорядочивается» хронологией, что запад-
ному сознанию становится трудно мириться временным «хаосом»
Востока, демонстрирующему неупорядоченность (для европейца)
календарных систем и практики (не)восприятия линейности разви-
- 82 -
тия. Русский публицист А.Н. Молчанов с удивлением восклицает

об Индии: «Хронология здесь… ничему не учит. На обширном про-
странстве Индии – не говоря уже о всем земном шаре – одновремен-
но и рядом уживаются остатки столь древней старины, что разбор по
старшинству не мыслим» [19, 465]. Современнику Молчанова сразу
бросается в глаза непрактичность жителей Средней Азии, которые не
имеют привычного для любого европейца календаря. «Не пользуясь
календарями, в которых точно определяется время новой луны, - пи-
шет он, - туркестанцам приходится наблюдать [время поста в рама-
зан]… самым примитивным способом…» [20, 142].
В то же самое время, хронология становится составной частью
европейской культуры, на пространстве которой со второй полови-
ны XVIII в. уже трудно найти памятник, который бы четко не адре-
совал свое посвящение определенному времени. Мне представился
любопытным пример того, как известный деятель русской культуры,
ректор Академии Художеств И.П. Мартос в середине 20-х гг. XIX в.
сумел оригинально соединить пространство и время в памятнике
М.В. Ломоносову, проект которого сопроводил такими словами: «Ло-
моносов представлен мною на северном полушарии для означения,
что он есть северный поэт. На полушарии награвировано имя Холмо-
гор, места его рождения… Вензелевое на лире имя государыни им-
ператрицы Елизаветы Петровны означает, что Ломоносов был певец
счастливого ея царствования» [10, 176].
События во времени расставлялись в порядке приближения к со-
временности и само время, укрепив свою линейность научностью,
было направленно уже не к эсхатологическому концу (как в христи-
анской исторической мысли), а к определенному этапу «неизбежного
прогресса» или времени «социальной справедливости» (как в марксиз-
ме). Линейная эволюционная историчность учится управлять време-
нем, выстраивая стадиальные этапы развития человечества в графиках
и таблицах. «Дух времени» становится метафоричным отражением
в тексте чувства «прогресса» и «современности», становится хроното-
пом, который с уверенностью связывает с «развитым» центром (столи-
цей), еще не вполне «окультуренное» провинциальное пространство.
Именно это имеет в виду С.Т. Аксаков, написавший в первой половине
XIX в.: «…следуя духу времени начинавшему пробиваться до границ
таких губерний, где зимой частенько замерзает ртуть…» [1].
- 83 -
«Дух времени» формировал модернизационное сознание европей-

цев, которое постепенно распространялось с запада на восток Европы,
в пределы Российской империи. Антропоцентрическое христианское
сознание, переплетаясь с европейской наукой, усваивает определенное
отношение к живой и неживой природе, создает отличную от восточ-
ного западную культурную универсалию роли человека как «венца
творения». Русский человек в традиции западного модернизационно-
го сознания восклицал: «Оскудеют реки! стоит ли теперь об этом ду-
мать… Вешней воды, по которой у нас совершается главное судоход-
ство, не в силах исчерпать никакое орошение…» [11, 10].
Начало «современности» или «современного времени» прихо-
дится приблизительно на начало 1800-х гг. Настоящее после 1815 г.
разрушило прошлое и история, теряющая свою прежнюю функцию
magistra vitae, была воспринята как процесс постоянных потерь во
времени [28, 7]. Разрыв между «потерянным» прошлым и «современ-
ным временем» русский сенатор П.Г. Дивов воспринял как «оцепене-
ние», написав в дневнике: «Европейские государства, ошеломленные
нашествием Наполеона, которому судьба благоприятствовала на поле
битвы, вышли наконец из оцепенения, в которое их поверг властелин
Франции» [7, 498].
Конечно, «современность» – европейское чувство и оно иногда
замещает хронологию там, где требовалось обеспечить обобщенную
«сортировку» многообразного исторического и изменчивого социаль-
ного опытов. Например, рассказчик из русских колонистов в Турке-
стане, демонстрируя мнимую чуждость «своего» локуса в «чужой»
стране, определил рубеж наступления современного времени на тер-
ритории, завоеванного Российской империей восточного города, фра-
зой, в которой отсутствует точная дата. «Когда Ташкент начал уже при-
нимать более или менее европейский вид…», указал он [23, 85 – 118].
Город, о котором идет речь, стал представлять два пространства одно
туземное – экзотическое, где русские не селились и собственно при-
вычное – русское, ими сконструированное и потому не оригинальное,
так как там было все то, что вообще должно быть в европейском горо-
де. Здесь современное время влилось в пространство, растеклось по
нему и русский человек конца XIX в. писал: «Что касается до нового
Ташкента, т.е. до той половины города, которая заселена русскими, то
здесь вы встретите мало оригинального. Те же магазины, те же клубы,
те же кафе, почтовые и другие конторы, канцелярия и проч.» [23, 575].
- 84 -
Актуальный мир стал выступать точкой отсчета для всех видов

исторической человеческой деятельности. Он представлялся «луч-
ше» или «хуже», чем прошлое, но все равно – «другим» по отноше-
нию к нему. Это чувство, выраженное фразой «было время» можно
найти в размышлении русского сельского священника начала 80-х гг.
XIX в., заметившего: «Ныне …нельзя даже облагодетельствовать
какого-нибудь дикаря-башкира: заплати ему хоть целую полтину
за десятину, и то начнут кричать в газетах: ‘башкир ограбили, зем-
лю у башкир отняли’… Все кричат: какие времена настали ныне!
А как взглянешь на историю, то и увидишь, что когда-то много таких
благодетелей бывало и в прежнее время! Было время, что отбивали
не то, чтоб пустынные степи (у восточных народов. – С.М.), а целые
населенные деревни, и полтин не платили, – и ничего» [13, 716].
Если в обыденном сознании XVIII в. линейный ход време-
ни мог представляется еще более или менее плавным «течением»,
что демонстрируют воспоминания выходца из крестьянской среды
Л.А. Травина [24, 45], то уже в XIX в. в европейской литературе по
отношению ко времени все чаще прибегают к метафорам «траекто-
рии» или «пути» и, не случайно, закончивший одноклассное учили-
ще, молодой сельский писарь в начале XX в. с тревогой писал: «Идет,
идет, не останавливаясь время... А время идет, идет... 25 лет! Эх вре-
мя идет! ‘Бежит, бежит быстротечное время’» [8, 127 – 169], а в по-
пулярной комсомольской песне 20-х гг. XX в. пелось: «Наш паровоз,
вперед лети! В Коммуне остановка…»
Идея неизбежного прогресса и все более и более упорядоченного
и рационализированного настоящего позволяли европейскому чело-
веку с уверенностью смотреть в «другое» будущее. Современность
становилась этапом подготовки будущего, транзитным по отноше-
нию к нему периодом. В частности, будущий первый директор Пе-
тровской сельскохозяйственной академии (ныне РГАУ-МСХА имени
К.А. Тимирязева) в 1857 г. говорил: «Судьбы России нам неизвестны,
но все показывает, что она вступает на новую стезю…» [21, 25]. Как
указывает современный историк Г. Бликс, это историческое темпо-
ральное чувство было навеяно культурой романтизма или «отчекане-
но романтиками». Оно характеризуется ощущением перехода от соб-
ственного упорядоченного времени к будущему периоду творческих
преобразований [27, 51 – 71]. Однако подобное чувство проявлялась
и при взгляде на «другую» культуру, при условии, что она посред-
- 85 -
ством приобщения к «своей» религии приближается к более «понят-

ной» культуре. Публицист А.Н. Молчанов увидел «прогрессивные»
изменения в жизни населения современной ему Индии, выраженные
приобщением к христианству, а «освобождение» женщины Востока
в будущем связал именно с этими начавшимися изменениями. Не-
многочисленные христиане Индии, писал он, «еще во многом не от-
стали от предрассудков своей старины…, но их женщина более не
затворница и не раба. Она учится как равная мужчине, не отдается
насильно в замужество. Имеет собственность и право личности».
И далее: «Прекращение страданий женщины Индии, понятно, долж-
но совпасть с расцветом христианства над тьмой туземной религии»
[19, 465 – 484].
Несмотря на прививаемое европейской историей чувства неповто-
римости прошлого, последнее, однако все равно вторгается в настоя-
щее отдельных людей и целых обществ посредством памяти, которая
всегда сопротивляется хронологии. «В жизни наступает время, -
писала в начале XIX в. В.Н. Головина, – когда начинаешь жалеть
о потерянных мгновениях первой молодости...» [4, 14]. Это и есть
возвращение памятью в настоящее отдельных событий. Как считает
современный историк Габриэлла М. Шпигель, память перерабатыва-
ет прошлое и заставляет его вновь появляться и жить в настоящем,
она отказывается держать прошлое в прошлом и тем самым ведет
себя антиисторически [34, 149 – 162].
Отдельный человек посредством привитого ему образования и
литературы понимает созданный европейской наукой образ мира,
но на эмоциональном уровне пробует ему сопротивляться. В данном
случае, уместно снова привести рассуждение молодого сельского пи-
саря, который в дневниковой записи за 1900 г., продемонстрировал
попытку сопротивления линейности и неповторимости времени, но,
как оказалось, научный образ оказался сильнее. Молодой человек
записал: «Прошел год, целый век, время, которое, говорят, не повто-
рится. В жизни человека – да. А что значит для времени природы
«не повторится»? Постоянно повторяется, мне кажется. Ну, да что я,
куда? Периоды земли были, не повторяются, и прочее многое, мно-
гое...» [8, 151 – 184].
На этом фоне увеличивающееся число исторических исследова-
ний превратило прошлое во множество миров. Только определенная
семантическая инерция, находящаяся под влиянием массового исто-
- 86 -
рического сознания позволяла и позволяет нам говорить о некоем

общем прошлом. Прошлое, в действительности, стало путаницей,
мультипрошлым, зависимым от разных идеологических перспектив,
интерпретируемое разным инструментарием, подгоняемое под раз-
ные шаблоны, выработанные несколькими десятками историографи-
ческих школ. Все эти «прошлые» имеют свои собственные времен-
ные горизонты, отношение к настоящему и т.д.
В исторической науке, в структуре национально-государственно-
го нарратива, временные (хронологические) рамки стали своего рода
предписанием для исследований. Посредством хронологии, пишет
Ханс-Ульрих Гумбрехт, историзм достиг небывалого институцио-
нального выражения, «заморозил» прошлое, отделил его от насто-
ящего, сделал прошлое «объективным», «неизменным», а потому –
«мёртвым» [5]. Вот здесь уместно вернуться к мысли современного
немецкого историка Шлёгеля (с которой мы начали эту статью), что
в историографии произошло «исчезновение пространства», она ста-
ла во имя торжества времени «историографией времени». Однако со
второй половины XX в. исследователи все больше начинают разоча-
ровываться в евроцентристской модели истории с ее узкой концен-
трацией на линеарности.
Изменения в историографии явились ответом на актуальную со-
циокультурную ситуацию, связанную с опространствованием време-
ни, превращением времени в форму пространства [15]. Телефоны и
коммуникаторы, радио, таймеры на корпусах университетов сегодня
почти на каждом шагу изображают «общее», но не всегда скоорди-
нированное время. На мониторах компьютеров время изображается
в виде цифровых, аналоговых, солнечных, песочных и т.д. часов. Од-
нако оказывается, что современные средства массовой коммуникации
не обеспечивают нам «точного» времени. Несмотря на существова-
ние часовых поясов, странных режимов летнего и зимнего времени
большинство пользователей компьютеров не осознают специфику
собственного часового пояса и, выбирая примечание, являющееся
близким к литературной передаче даты, делают его бессмысленным
для представителей иных культур.
У нас появились несколько дней в году по 23 и 25 часа в сутках,
привязанные к определенному пространству, власти и коллективной
человеческой нелогичности, позволяющей политическим структу-
рам диктовать время. Сезонный перевод времени усложняет не толь-
- 87 -
ко общение человека с компьютером, но нарушает точную переда-

чу данных от машины к машине, тем более, если они расположены
в разных часовых поясах [31].
«Развитие компьютерных технологий и информационных сетей, -
пишет в своей посмертной работе О.М. Медушевская, - изменив
привычное соотношение времени и пространства, оказало глубокое
воздействие на научное сообщество, способствовало смещению ак-
центов исследований с традиционного диахронического подхода,
рассматривавшего явления во времени, на синхроническое исследо-
вание системных связей исторического настоящего» [18, 25].
Гуманитаристика ответила на вызов времени. По замечанию Барни
Ворта, несмотря на то, что пространство и время кажутся «естествен-
ными» категориями, которые существуют вне пределов общества,
фактически они социальные конструкции. Каждое общество развива-
ет различные способы измерения, организации, и чувства времени и
пространства. Увеличение суммы и темпа социальных связей «сжали»
время и пространство. Такое сжатие является одновременно культур-
ным, социальным, политическим и психологическим. Оно началось
еще в эпоху ранней современности и достигло пределов «космическо-
го сжатия» в эпоху постмодерна [35]. М. Эпштейн добавляет, что тек-
стуальная, знаковая, информационная, компьютерная вселенная все
больше поглощает и потенцирует вселенную фактов, делает возмож-
ным то, что раньше было невозможно сделать. «Этот процесс можно
определить как смену мировых модальностей» [26, 157 – 171]. Можно
согласиться с мыслью Эпштейна - а пока на странице «Живого журна-
ла», далекий от историографии, наш современник – интернет-пользо-
ватель подчеркивает: «Время сжимается в точку…» [12].
Под влиянием происходящих изменений некоторые решили разру-
шить рациональную линейность времени, создать повествовательные
стратегии, отвергающие событийную последовательность и привыч-
ную причинно-следственную перспективу. Одной из таких стратегий
становится модель повседневности, прививающую нам, по мнению
Робби Гоха, «шизофреничное сознание» (правда, становящееся в со-
временной культуре нормативным) [29, 61 – 71]. Другие, отмечая,
«упрощенные» теории времени и пространства европейской науки за-
дают вопрос: если отсчёт времени различен в разных культурных ми-
рах, не означает ли это, что оно и «течет» неодинаково? [14, 70]
- 88 -
В разных культурах время представлено по-разному, - ответил ра-

нее М.М. Бахтин. В конце XX в. в гуманитарной сфере знания стали
более внимательны к концепту «хронотоп» Бахтина, писавшего, что
математические понятия, используемые для измерения простран-
ственных и временных явлений, «не имеют временно-пространствен-
ных определений; они - предмет нашего абстрактного мышления».
Однако «смыслы существуют не только в абстрактном мышлении»,
поэтому «всякое вступление в сферу смыслов совершается только
через ворота хронотопов». Ученый устранил время, находящееся
в целенаправленной линейности, заменил монологизм времени син-
хронными отношениями между различными очеловеченными пред-
ставлениями о нём, непрерывное временное скольжение сменил кар-
навалом темпоральности [2, 234 – 407]. Бахтин (наряду с М. Фуко)
открыл область гетероглосии, где возможно описать бесконечное
число уникальных и непоследовательных смыслов.
Уже в конце XX в. известный историк А.Я. Гуревич, исследуя хро-
нотоп средневековой культуры, признал, что «пространство и время
не только существуют объективно, но и субъективно переживаются и
осознаются людьми, причем в разных цивилизациях и обществах, на
различных стадиях общественного развития, в разных слоях одного
и того же общества и даже отдельными индивидами эти категории
воспринимаются и применяются неодинаково» [6].
Исследователи активнее интересуются социокультурными хро-
нотопами, отмечая, что время является важнейшей характеристикой
культурного пространства, без которого нет возможности его пони-
мания, поэтому хронотоп предстаёт как взаимное единство социаль-
ного времени и пространства [3, 15]. Такой интерес усиливается тем,
что дисциплинарная историография уже не так прямолинейно, как
ранее, связана с изучением «периодов» и динамикой изменений во
времени. Она перестает быть «историографией времени» и признает,
как это сделала О.М. Медушевская, что «историческая наука по ха-
рактеру своего объекта может и должна быть наукой о человеческом
мышлении» [18, 24]. Об этом интересе свидетельствует проведенный
недавно в Германском историческом институте в Москве «круглый
стол» на тему «Хронотопы российской и европейской городской
повседневности: культурные практики и практики исследования»,
об этом говорит и проводимая новой локальной историей в 2008 г.
интернет-конференция «Хронотоп сельской и городской истории».
- 89 -
Хронотопическое «видение времени» в пространстве не угрожает

хронологическому «измерению времени» (если некоторые этого бо-
ятся). Появляется практика интерпретации исследователями бытия
времени в человеческом пространстве. Хронотопический подход,
помогает увидеть в каждом прошлом разновременность: прошлое
в настоящем и зачатки будущего в настоящем.
1. Аксаков С.Т. Очерк помещичьего быта в начале нынешнего века // Русский архив. 1868. Изд. 2-е. М.,
1869. Стб. 530.
2. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.
3. Бурнашев К.Э. Хронотоп – ключ к познанию социального пространства // Вестник Нижегородского
университета им. Н.И. Лобачевского. Сер. Социальные науки. 2007. № 2.
4. Головина В.Н. Мемуары. М., 2005.
5. Гумбрехт, Ханс-Ульрих. «Современная история» в настоящем меняющегося хронотопа // НЛО. 2007.
№ 83 [Электронный ресурс] URL: //http://magazines.russ.ru/nlo/2007/83/gu5.html (12. 10. 2008)
6. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры // Гуревич А.Я. Избранные труды. Т. 2. М., 1999.
7. Дивов П.Г. Из дневника П.Г. Дивова // Русская старина. 1898. Т. 93. № 3. / Запись 1828 года.
8. Дневник волостного писаря А.Е. Петрова // Русская литература. 2005. № 2.
9. Дневник волостного писаря А.Е. Петрова // Русская литература. 2005. №. 3.
10. Ермилов Н.Е. История сооружения памятника Ломоносову в Архангельске // Исторический вестник.
1889. Т. 36. № 4.
11. Железнов Н.И. Поездка в Крым в 1870 году // Сельское хозяйство и лесоводство: Журнал Министер-
ства государственных имуществ. 1871. Ч. CVIII.
12. Живой журнал [Электронный ресурс] URL: http://aviva-shi.livejournal.com/125156.htm (13. 12. 2008)
13. Записки сельского священника // Русская старина. 1882. Т. 33. № 3.
14. Иконникова С.Н. Хронотоп культуры как основа диалога поколений [Электронный ресурс] URL:
Miscellanea humanitarian philisophiae. Очерки по истории философии. К 60-летию проф. Ю.Н. Со-
лонина. Сер. Мыслители. Вып. 5. СПб., 2001.; Schwach, Vera. Beyond the Nation in Time and Space:
Power of the Past and Prospects of the Future in Norwegian Historical Research: An Evaluation of Eleven
Academic Institutions // http://english.nifustep.no/layout/set/print/content/view/full/446 (18. 10. 2008)
15. Керимов Т.Х. Исторические типы хронотопов // Социемы . 2007. № 13 [Электронный ресурс] URL:
http://www2.usu.ru/soc_phil/rus/texts/sociemy/13/kerimov.html(18. 10. 2008)
16. Кулибин И.П. [Автобиография] / Сообщ. И. Андреевский // там же. 1873. Т. 8. № 11.
17. Куракин А.Б. Обряд правила для здешнего образа жизни в селе Надеждине / Сообщ. И.Ф. Горбунов
// Русская старина. 1887. Т. 56. №. 12.
18. Медушевская О.М. Теория и методология когнитивной истории. М., 2008.
19. Молчанов А.Н. Женщины Индии. Бытовой очерк // Исторический вестник. 1888. Т. 34. № 11.
20. Н.И.В. Рамазан в Самарканде и курбан-байрам в Бухаре // там же. 1888. Т. 33. № 7.
21. Речь, произнесенная Членом Императорского экономического общества Н.И. Железновым в Тор-
жественном собрании Общества 31 октября 1857 года // Труды Императорского вольного эконо-
мического общества. Т. 4. Октябрь 1857 г. СПб., 1857.
22. Савельева И.М., Полетаев А.В. Знание о прошлом: теория и история. В. 2 т. Т. 1. Конструирование
прошлого. СПб., 2003.
23. Сорокин Н.В. Природа и человек в Средней Азии // Исторический вестник, 1889. Т. 37. № 7.
24. [Травин Л.А.] Божиим милосердием облагодетельствованного Леонтия Автономова сына Травина,
уроженца из бедного состояния родителей, происшедшего в достоинство благородства, бывшее с
1741 г. в жизни его обстоятельства и приключения, для сведения и пользы собственно потомкам
его описанные самим им // Воспоминания русских крестьян XVIII – первой половины XIX века /
Сост. В.А. Кошелева. М., 2006.
25. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М., 1999.
26. Эпштейн М. Хроноцид: пролог к воскрешению времени // Октябрь. 2000. № 7.
27. Blix, Gran. Charting the «Transitional Period»: The Emergence of Modern Time in the Nineteenth Century
// History and Theory: Studies in the Philosophy of History. 2006. Vol. 45. No. 1. February.
28. Fritzsche, Peter. Stranded in Present: Modern Time and Melancholy of History. London: Harvard Univ. Pr.,
2004.
- 90 -
29. Goh, Robbie B. H. Myths of Reversal: Backwards Narratives, Normative Schizo-phrenia and the Culture of
Causal Agnosticism // Social Semiotics. 2008. Vol. 18. No. 1.
30. Jameson, Fredric. Postmodernism, or the Cultural Logic of Late Capitalism. Durham: Duke Univ. Pr., 1994.
31. Naggum, Erik. The Long, Painful History of Time (1999) // http://naggum.no/lugm-time.html (18. 10.
2008); Mitchell, Marilyn, van Sommers, Peter. Representations of Time in Computer Interface Design
Visible Language. Issue of Visible Language. 2007 // http://findarticles.com/p/search?tb=art&qa=Mitch
ell%2C+Marilyn
32. Ratcliff, Marc J. Una historia epistemol?gica del tiempo: desde la tecnolog?a a las representaciones //
Estudios de Psicologia. 2002. Vol. 23. No. 1.
33. Schl?gel, Karl. Im Raume lesen wir die Zeit ?ber Zivilisationsgeschichte und Geopolitik. M?nchen:
Carl Hanser Verlag, 2003.
34. Spiegel, Gabrielle M. Memory and History: Liturgical Time and Historical Time // History and Theory. 2002.
Vol. 41. No. 2.
35. Warf, Barney. Time-Space Compression: Historical Geographies. London: Routledge, 2008.
Михайлова И.Б. (Санкт-Петербург)
ХРОНОТОП ПРИДВОРНЫХ ПРАЗДНИКОВ

В МОСКОВСКОЙ РУСИ XVI ВЕКА
Д вор московского государя XVI в. – это место проживания и де-

ятельности харизматического, Богом данного и подотчётного
только Всевышнему монарха, главы Русского православного царства
[2, 102 – 107; 115 – 146]. Все действа, в том числе и ежегодные, пыш-
ные и многолюдные, христианские праздники, проводившиеся в Мо-
скве – «Третьем Риме» и «Новом Иерусалиме» с целью демонстрации
величия Русской державы, в сознании населявших её людей избранной
небесными покровителями и самой могущественной «во вселенной»,
и репрезентации власти её верховного правителя, были чётко распре-
делены во времени и имели глубоко символический смысл.
В соответствии с византийской традицией, новый год в России
XVI в. начинался 1 сентября. С этого дня отмечались христианские
праздники очередного года, причём их цикл совпадал с днями отды-
ха, веселья, почитания умерших предков и поклонения силам приро-
ды в традиционном народном календаре, сложившемся в глубокой
древности, отразившем языческие представления восточных славян
и сохранившем многие архаичные обряды и символы. Так, право-
славные Святки наложились на языческие дни солнцеворота, победы
сил дня и света над злом ночи и тьмы, усиления власти лета и со-
кращения господства зимы; Вербное воскресенье, Страстная неде-
- 91 -
ля и Пасха воспринимались как время торжества весны, молодости,

жизни, окончательная победа над царством холода, мрака и смерти;
летние церковные праздники, обрамлённые Троицей и Успением
Пресвятой Богородицы, считались периодом расцвета земного бы-
тия, буйства чувств и страстей и вместе с тем подспудного угасания
физической активности человека и природы. К концу православного
календаря всё отчётливее звучал призыв: «Memento mori!». Он уси-
ливал традиционное, сложившееся в глубокой древности представ-
ление русских людей о том, что в этот период года души усопших
предков пребывают среди живых потомков, и осуществляется тесное
взаимодействие двух миров, кратковременного земного и вечного по-
тустороннего. Народные праздники в течение двенадцати месяцев и
четырёх годовых сезонов распределялись равномерно, причём осен-
ние были зеркальным отражением весенних, а зимние – летних, что
символизировало бесконечно повторявшуюся, предопределённую
свыше цикличность развития человека, природы, макрокосма.
В отличие от них придворные календарные торжества скучены
в первой половине года и разрежены в летний период. Это может
быть объяснено как длительными летними разъездами государей и
придворных в загородные резиденции, на охоту, в частые и продол-
жительные военные походы, так и нежеланием власть предержащих
акцентировать внимание подданных на фигуре харизматического
правителя в последние месяцы года, во время старения и умирания
всего сущего в поднебесном мире. Напротив, в первые девять меся-
цев, с сентября до мая включительно, когда вызревали и торжество-
вали силы света, которые побеждали зиму, мрак и смерть, полный
жизни, величественный и могущественный московский властелин
часто, в полном орнате и со всеми регалиями своей сакральной вла-
сти являлся на многолюдных христианских праздниках.
Главным событием новогоднего праздника, отмечавшегося 1 сен-
тября, была официальная церемония поздравления монарха и ми-
трополита, впоследствии патриарха, московскими людьми всех сло-
ёв общества. Упоминания о ней встречаются в источниках только
с 60-х годов XVI в. Праздничный день начинался с благовеста. Под его
звучные, мелодичные переливы москвичи и гости столицы спешили
в Кремль. Около 9 часов утра под перезвон всех городских колоколов
из Успенского собора московского Кремля начинался выход митропо-
лита (патриарха) и многочисленного духовенства, которые несли хо-
- 92 -
ругви, кресты, иконы. Когда клир появлялся на Соборной площади,

из Благовещенского храма выступала придворная процессия. В ней
шёл государь в полном орнате, его сопровождали придворные чины и
должностные лица в роскошных золотных нарядах, обильно украшен-
ных драгоценностями. Колокола не умолкали до тех пор, пока царь и
владыка не поднимались на установленный посреди площади помост
с ярко выкрашенными точёными решётками и тремя аналоями.
Здесь монарх целовал Евангелие, икону и принимал благосло-
вение от владыки. Затем глава церкви спрашивал царя о здоровье,
на что получал неизменный ответ: «Божиею милостию и Пречи-
стые Богородицы и великих чудотворцев русских молитвами и тво-
им отца нашего и богомольца благословением дал Бог жив». После
этих слов духовенство размещалось за спиной митрополита (патри-
арха), а бояре, дети боярские и дворяне вставали справа от государя и
за его «местом». При этом учитывались местнический счёт служилых
людей и ранжированность священнослужителей. Все они слушали
литургию. В конце богослужения, осенив крестом монарха и его сы-
новей (если таковые имелись), владыка громогласно провозглашал
в их честь здравицу, и вся площадь дружно отзывалась: звучало все-
народное «многолетие» царской чете. Затем митрополит (патриарх)
произносил поздравительную речь, в которой желал «здравствовать»
государю и его семье, «богомольцам» «со всем освященным собором
и с бояры и с христолюбивым воинством и с доброхоты и со всеми
православными христианы». Царь благодарил владыку, приклады-
вался к Евангелию и иконе. Затем государя и владыку поздравляли
духовные и светские чины. После этого «всенародное множество»
людей, заполонивших площадь, одновременно опускалось на колени
и ударяло челом в землю. Это была впечатляющая картина поклоне-
ния всесильному монарху.
Праздник завершался обедней в Благовещенском соборе и пиром
у царя. В тот же день налогоплательщики вносили подати в государе-
ву казну, а служилые люди устремлялись в соответствующие приказы
с просьбами о получении дополнительных поместных, хлебных и де-
нежных окладов [5, 277; 398 – 401; 63, 199 прим. 258, 200 прим. 259].
Осенью и в начале зимы православная Русь отмечала несколько
более или менее значительных церковных праздников, сопровождав-
шихся торжественными шествиями царя, придворных и духовенства.
На Рождество Пресвятой Богородицы (8 сентября), Воздвижение Чест-
- 93 -
ного и Животворящего Креста Господня (14 сентября), Покров Святой

Богородицы (1 октября), Введение во храм Пресвятой Богородицы
(21 ноября) и Пресвятой Богородицы Знамение (27 ноября) все участ-
ники праздничных выходов обряжались в бархат. В дни Черниговских
чудотворцев князя Михаила и его боярина Фёдора (20 сентября), Сер-
гия [Радонежского] Чудотворца (25 сентября) и великомученика Геор-
гия (26 ноября) они выступали в «объяринных» (муаровых) нарядах
[7, 332 – 333; 395 – 396; 95 – 98, 111, 148, 154, 167, 206, 212].
17 декабря было посвящено библейскому пророку Даниилу и трём
его «товарищам» – Анании, Азарии и Мисаилу. Ежегодно в этот и по-
следующий дни в крупных городах России ставилось официозное и
в то же время народное, поучительно-увлекательное представление,
которое называлось «Пещное действие, или воспоминание бывших
в пещи трои отроц Анания, Азария и Мисаила». Впервые «Пещное
действо» упоминается в расходных книгах Новгородского Софийско-
го архиерейского дома под 1548 г. [8, 101]. С этого времени до кон-
ца XVII в. оно ежегодно ставилось по неизменному, утверждённому
церковными властями «чину», но захватывающий сюжет, необычные
механические декорации, непосредственная, понятная каждому зри-
телю игра актёров превращали средневековый спектакль в излюблен-
ное горожанами, долгожданное, а потому всегда интересное зрелище
[10, 363 – 380; 117]. В Москве ежегодное «Пещное действо» всегда
смотрели государь с семьёй и их приближённые.
В этом спектакле действовали библейские герои, спасённые Бо-
гом за то, что не испугались грозного вавилонского повелителя и не
отреклись от отеческой веры. В период напряжённой борьбы русских
ратников с войсками иноконфессиональных народов (казанских,
астраханских, крымских, сибирских татар, ливонских рыцарей и
их польско-шведских союзников) «Пещное действо» служило сред-
ством консолидации православного населения единого Московского
государства. Вместе с тем вредные персонажи «действа» – жесто-
кие палачи-«халдеи» наделялись чертами некоторых не библейских,
а славянских языческих «злыдней». Наряду с семантически сложны-
ми святочными существами они безобразничали и пугали благоче-
стивых христиан с 19 декабря по 6 января, в период разгула всевоз-
можной нечисти, активизации «покойников», колдунов и ведьм. Так,
намазавшись священным языческим веществом – мёдом, «халдеи»
нападали на прохожих и сжигали у них бороды, усы и торчавшие
- 94 -
из-под шапок волосы. 6 января лицедеи обязательно купались в ос-

вящённой проруби – Иордани, чтобы очиститься от скверны и снова
стать добропорядочными православными людьми [3, 314 – 315].
Русские крещенские обряды XVI в. подробно описаны П.-Д.Но-
вокомским, А.Поссевино и Д.Флетчером [9, 116 – 117; 30; 281 – 282].
В них тоже активная роль отводилась царю и его придворным, ко-
торые торжественно проходили по центральным улицам Москвы к
реке, чтобы первыми из присутствующих на многолюдном празднике
зачерпнуть освящённой митрополитом (патриархом) воды из прору-
би – Иордани. При этом духовенство и просвещённая знать пони-
мали, что праздник отмечается в честь крещения Иисуса Христа, но
большинство верующих воспринимало его как день победы света и
тепла над холодом и мраком, считало, что он знаменует рождение
нового солнечного, плодородного года [1, 369; 501].
Большой крестный ход с обязательным участием царя, который
вёл под уздцы лошадь, обряженную осликом, с восседающим на ней
митрополитом (патриархом), совершался в Вербное воскресенье.
Процессия двигалась из Кремля к собору Василия Блаженного, назы-
вавшемуся Иерусалимом, и символизировала въезд Иисуса Христа
в главный религиозный центр древней Иудеи. Первое упоминание
о ней относится к 1548 г., но маршрут «шествия на осляти» известен
только с 1560 г. В апреле 1585 г. его наблюдал львовский торговец
М.Груневег [6, 165 – 167; 21].
Всю Страстную неделю звонили колокола, и беспрерывно шли
церковные службы. Главным атрибутом наступавшей затем Пасхи
было сваренное вкрутую и ярко окрашенное яйцо. Оно символизиро-
вало бесконечный мир, вечность, репродуцирующие силы природы,
воспринималось как источник жизни, торжествующей над смертью.
В России XVI в. было принято дарить пасхальные яйца не только
родственникам, друзьям, сослуживцам, но всем встречным людям,
даже незнакомым прохожим. Такие же подарки царь с владыкой вру-
чали придворным и архиереям. Количество полученных от властите-
лей яиц зависело от социального ранга, должности и чина духовного
лица или служилого человека. В этот праздничный день царь обяза-
тельно посещал тюрьмы, наделял заключённых варёными яйцами и
призывал их верить в то, что «Христос за грехи всего мира распят,
умер и воскрес». После обхода темниц самодержец участвовал в ве-
личественном крестном ходе [4, 457 – 458].
- 95 -
Пышные царские выходы также устраивались в Троицу, в день

Происхождения Честного и Животворящего Креста Господня (1 ав-
густа) и на Успение Пресвятой Богородицы (15 августа).
1. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. Т. 1. М.,1995.; Мадлевская Е.Л. Ряженье //
Русский праздник. Праздники и обряды народного земледельческого календаря. Иллюстрирован-
ная энциклопедия. СПб., 2001.
2. Михайлова И.Б.: 1) Золотой властелин // Родина. 2006. № 10. Земной бог // Труды кафедры истории
России с древнейших времён до ХХ века. Т. II «В кратких словесах многой разум замыкающе…»: Сб.
научных трудов в честь 75-летия профессора Р.Г.Скрынникова. СПб., 2007.
3. Олеарий А. Подробное описание путешествия голштинского посольства в Московию и Персию
в 1633, 1636 и 1639 годах, составленное секретарем посольства Адамом Олеарием. М., 1870.
4. О начале войн и смут в Московии. М., 1997.
5. Поджи В. Иоанн Павел Кампана и Иоанн Грозный // Римско-константинопольское наследие на Руси:
идея власти и политическая практика. IX Международный семинар исторических исследований
«От Рима к Третьему Риму». Москва, 29 – 31 мая 1989 г. М., 1995; Забелин И.Е. Домашний быт русско-
го народа в XVI и XVII ст. Т. 1. Ч. 1. М., 2000; Штаден Г. Записки немца-опричника. М., 2002.
6. Савва В. Московские цари и византийские василевсы. Харьков, 1901; Хорошкевич А.Л. Тиран и за-
ступник. Два взгляда иностранцев на Россию 1585 года // Родина. 2004. № 12.
7. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Ч. 1. Л., 1988; Забелин И.Е. Домашний быт. Т. 1.
Ч. 1; Лосева О.В. Русские Месяцесловы XI – XIV веков. М., 2001. – Все даты даются по старому стилю.
8. Фаминцын А.С. Скоморохи на Руси. СПб., 1889.
9. Флетчер Д. О государстве Русском; Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. М., 1983;
Россия в первой половине XVI в.: взгляд из Европы. М., 1997.
10. «Чин» «Пещного действа» см.: Древняя Российская Вивлиофика. Ч. VI. М., 1788. – Д.Флетчер присут-
ствовал на этом спектакле и записал свои впечатления о нём (Флетчер Д. О государстве Русском
или образе правления русского царя (обыкновенно называемого царем московским). СПб., 1906).
Саран А.Ю. (Орел)
О МАСШТАБЕ ХРОНОТОПА
В ИССЛЕДОВАНИЯХ ЛОКАЛЬНОЙ ИСТОРИИ ГОРОДА
У роженец Орла, всемирно признанный философ и культуролог

М.М. Бахтин первым использовал термин «хронотоп» как поня-
тие, объединяющее место и время. С одной стороны, термин может
использоваться в литературоведении, которым по своей узкой науч-
ной специализации занимался Михаил Михайлович. Здесь хронотоп –
это характеристика времени (хронология) и места действия литера-
турного произведения (топография). Вместе с тем, понятие выходит
за узкоцеховые рамки, оказывается применимым и даже желанным
на гораздо более широком научном поле.
- 96 -
Наука хронология является вспомогательной исторической дис-

циплиной, она занимается изучением времени, особенностей его
учета в разных культурах, а также проблем совмещения систем ле-
тоисчисления разных народов между собой – синхронизации. В ве-
дении этой науки, в широком смысле слова, находится и понимание
представителями одной культуры - ушедших или живущих пред-
ставителей других культур. Это примыкает к проблеме, которой
М. М. Бахтин посвятил немало времени и сил - проблеме диалога
культур, то есть перевода языка одной культуры на язык другой и
продуктивного их взаимодействия.
В культурологии же используются не только приемы хроноло-
гического определения дат, здесь время является временем культу-
ры, это единовременный срез одновременно сосуществующих сло-
ев культуры. Скорее всего, именно этот смысл следует вкладывать
в первую часть бахтинского понятия «хронотоп».
Топография так же является специальной дисциплиной, разра-
батывающей способы графического и вербального описания мест-
ности. Историческая топография рассматривает развитие способов
описания местности в разные периоды развития разных культур
мира. Опять-таки, рассматривая бахтинское применение понятия то-
пографии, приходится предположить, что он использует его для ха-
рактеристики региональных особенностей национальной культуры.
То есть, хронотоп – это пространственно-временная характеристи-
ка объекта на исторической карте развития национальной культуры
в контексте мировой культуры. Такое понимание хронотопа позволя-
ет применять это понятие для анализа культуры в самых разнообраз-
ных аспектах.
Автор попытался использовать методологические возможно-
сти концепции хронотопа в конкретно-историческом исследовании,
тематически посвященном истории одной из улиц города Орла.
В этом исследовании понятие «хронотоп» используется в его корне-
вом значении. Берется определенный промежуток времени – со време-
ни основания города во второй половине XVII века до конца XX века и
конкретный участок городского ландшафта – Ленинская улица города
Орла, до 1918 г. называвшаяся Болховской (впрочем, и впоследствии
еще долго употреблялось наименование Болховская улица).
- 97 -
Насколько правомерно в качестве темы исследование выбрать ули-

цу? Ведь улица, это только часть целого – города. Для ответа на этот
вопрос придется обратиться к основам исторической науки. История,
как и всякая наука, изучает явления в систематическом виде, выяв-
ляя внутренние и внешние связи явлений прошлого, определяя по-
следовательности процессов во времени. Главным предметом иссле-
дования для историков является человечество, именно его развитие
стремится осветить историческая наука. Но человечество состоит
из отдельных этносов, народов и многие историки заняты именно
этим предметом исследования. История одного народа, конечно, лишь
часть целого – истории человечества, но целое складывается именно
из историй отдельных народов. Не менее распространены исследо-
вания биографического характера – ведь народ состоит из отдельных
людей. Таким образом, для описания человечества историческая наука
использует несколько масштабирующих подходов – изучается чело-
вечество в целом, его составные части – народы и части его частей -
отдельные люди. Следуя этой логике перехода от общего к частному,
исследование, посвященное одной улице, не может противоречить ка-
нонам исторической науки с точки зрения выбора темы.
Если мы обратимся к краеведению, а настоящая работа носит кра-
еведческий характер, то увидим те же задачи. Целью краеведения яв-
ляется комплексное описание края, а для этого необходимо выделить
и описать составные части комплекса. Конечно, ими являются как
природные, так и гомогенные, то есть созданные человеком, элементы.
Поэтому краеведческими исследованиями занимаются как географы,
геологи, биологи и другие представители естественных наук, так и ис-
следователи человеческого сообщества – социологи, экономисты и, ко-
нечно, историки. Каждая из групп специалистов изучает свой участок,
стремясь создать цельную общую картину локальной общности.
История городов и других населенных пунктов, несомненно, яв-
ляется частью истории края. И всем орловским любителям краеведе-
ния известны работы об Орле. Ливнах, Мценске и других поселениях
нашего края. Но ведь города состоят из улиц, и серьезное исследо-
вание В.Г. Емельянова «Улицы города Орла» вновь напоминает
об этом. В воронежском краеведении заслуженным авторитетом
пользуются работы о литературных прогулках профессора О.Г. Ла-
сунского по некоторым улицам Воронежа.
- 98 -
А может ли одна улица стать предметом для историко-краевед-

ческого исследования? В орловском краеведении подобных работ
нет, но петербуржцам хорошо знакомы монографии, посвященные
отдельным улицам - Невскому проспекту, Каменноостровскому (Ки-
ровскому) и проспекту Стачек (Петергофскому шоссе). Более того,
краеведы «Северной Пальмиры» подготовили монографические ис-
следования не только по улицам, но и по отдельным градостроитель-
ным объектам: зданиям,6 площадям, садам. Действительно, с точки
зрения краеведа, каждый дом заслуживает отдельной работы, и кни-
ги, изданные в Москве и Ленинграде (Санкт-Петербурге), подтвер-
ждают верность, научность и осуществимость этого замысла.
Выбор автором именно Болховский-Ленинской улицы обуслов-
лен, отчасти, ее центральным положением в современном Орле, от-
части – богатой и относительно изученной историей. Вместе с тем,
автор считает, что ничуть не меньше, чем Болховская-Ленинская,
заслуживают отдельного изучения и монографического описания
Садовая улица (ныне – улица Горького), Гостиная или Московская,
Пушкарные и еще множество других улиц. Ведь каждая из них, как и
всякий человек, совершенно индивидуальна и уникальна.
Особенностью исследования стал его энциклопедический харак-
тер, рассказ об одной из улиц города ведется с разных точек зрения:
освещаются вопросы заселения и застройки, экономики и культуры,
политики и коммунального хозяйства, они занимают равноправное
положение в исследовании. Это определяется, отчасти – материалом,
который удалось найти по столь специфической теме – история каж-
дого дома на конкретной улице. А также позицией автора, который
считает, что в историческом краеведении, или в локальной истории,
желательно изучать жизнь края во всей ее полноте. Ведь для человека
важна и жизнь духа, и жизнь тела, а, значит, он обустраивает город-
скую среду для удовлетворения всех своих потребностей. Это тре-
бует изучения не только истории библиотек и издательств, что как-
то привычнее для краеведов, но также и продовольственных лавок,
и системы канализации нечистот, что не очень-то пока привлекало
внимание исследователей-гуманитариев. Но ведь всех нас волнует и
крыша над головой, в особенности, если она почему-то протекает,
и освещение на улице, и вообще все вопросы, которые определяют
нашу повседневную и духовную жизнь в городе.
- 99 -
Основную часть работы составило описание каждого из домов

на Болховской-Ленинской улице. Автор исходил из простого логиче-
ского обоснования такого подхода, поскольку здание или городская
усадьба является основной составной частью улицы как градострои-
тельного объекта.
Прежде всего, в ходе исследования автором была осуществлена
топографическая привязка зданий, располагавшихся на этой улице,
к бывшим собственникам этих зданий. Этот вопрос лежит в основе
восстановления истории каждого дома, а он не решался ранее в мест-
ном краеведении, поскольку его реализация возможна только в рам-
ках комплексного подхода к улице как к единому объекту. А между
тем он важен при решении проблем городской топографии до 1918 г.,
когда была введена обязательная нумерация домов. Ведь ранее адреса
жителей, государственных учреждений, хозяйственных и культурных
заведений определялись по имени владельца помещения. Нумерация
домов стала использоваться на рубеже ХIХ – ХХ вв., но, как замечает
геодезист В.Г. Емельянов, «дело в том, что в дореволюционные годы,
да и в первые послереволюционные, нумеровались не отдельные дома,
а целые домовладения. Это нужно учитывать тем, кто изучает доку-
менты, относящиеся к истории Орла» [1, 140.]. Среди горожан было
принято называть дома и по известным магазинам, например, ориенти-
ром на Болховской рубежа ХIХ – ХХ вв. служил магазин Калашникова
(дом 34). Топонимика зданий продолжает развиваться и в настоящее
время: дом 39 сейчас чаще называют «Северным банком», но среди
градостроителей он больше известен как АТС, дом 25 чаще называют
«Ягодкой», по названию расположенного в нем кафе.
Второй задачей, решаемой в указанном исследовании, стало опре-
деление состава государственных учреждений, учреждений культу-
ры и хозяйственных заведений, располагавшихся в ХVII – ХХ вв.
почти в каждом из домов на Болховской-Ленинской улице.
В работу включались и описания многих событий, связанных
с описываемым зданием. Ведь, как писал академик Д.С. Лихачев,
«здание никогда не существует само по себе. Оно несет в себе от-
печаток времени и воспринимается всегда в контексте культуры.
Я имею в виду, – говорил Дмитрий Сергеевич, – не только архитек-
турный ансамбль, но и историческую жизнь в архитектурной среде.
В домах жили писатели, композиторы, художники, актеры, политиче-
- 100 -
ские деятели. В окружении архитектуры происходили события – дей-

ствительные, а иногда и не менее важные – воображаемые: действие
романов и повестей. Город тронула и украсила поэзия» [2, 120]. Кро-
ме того, что включает в «историческую» жизнь городского здания
корифей отечественной культуры Д.С. Лихачев, автор настоящей ра-
боты учитывал еще и некоторые стороны хозяйственной жизни.
Наконец, среди целей написания книги просматривается и третья –
назидательная задача. Для ее описания можно вновь обратиться
к работам академика Д.С. Лихачева, который уделял много сил защи-
те культуры России. Он совершенно справедливо писал, что «унич-
тожить исторический... ансамбль можно не только разрушая, но и
строя». «А поэтому архитектор, работающий в старом городе, дол-
жен обладать разнородными знаниями прошлого его, быть историком
не только стилей и зодчества, но и историком литературы, историком
искусства и т.д. Сохранение памятников архитектуры и «литератур-
ного антуража» особенно волнует и писателей, и литературоведов –
особенно потому, что «литературные места» учитываются в расчетах
наших архитекторов гораздо меньше, чем памятники архитектуры»
[3, 115, 120]. Упоминаемая работа и должна была помочь градостро-
ителям получить простой культурологический материал, связанный
с объектами городского ландшафта. А это могло помочь им в осозна-
нии необходимости сохранении исторической городской среды, ко-
торая и определяет во многом стабильность в жизни горожан, по ко-
торой так истосковались жители России в беспокойные десятилетия
ХХ века. Впрочем, эта задача оказалась невыполненной из-за того,
что издать относительно массовым тиражом работу пока не удалось.
Перечисленные задачи определили структуру основного корпуса
работы. Каждому зданию посвящена отдельная статья, которая со-
стоит из описания нумерации дома в разные периоды истории горо-
да и нескольких исторических справок: об элементах архитектуры и
выявленных подробностях строительства, перестройки или ремонта,
о собственниках здания, некоторых обитателях, знаменитых посе-
тителях и любопытных случаях, происходивших здесь, а также обо
всех выявленных учреждениях и заведениях, когда-либо располагав-
шихся в его стенах. Каждая статья, по мере возможностей автора, на-
сыщалась визуальной информацией, которая иллюстрирует, а порой
и дополняет текст.
- 101 -
Исследование было выполнено, главным образом, на материалах

Государственного архива Орловской области. Кроме того, автором
были учтены сведения, помещенные в «Памятных книгах Орлов-
ской губернии» за 1860 – 1917 гг. и, частично, данные прессы. Ин-
формация, относящаяся ко второй половине XX в., получена в ГУП
ООЦ «Недвижимость» и отделе архитектуры Администрации города
Орла. Широко использованы также материалы книжного фонда об-
ластной библиотеки им. И.А. Бунина.
Большая часть работы по топографической привязке выполнена с ис-
пользованием владельческих чертежей и планов усадебных мест по ули-
це Болховской. Наложение их на карту города, которую составил в 1901
г. землемер-таксатор А. Андерсен и показал на ней планы большинства
построек во всех трех частях города Орла, дает наиболее надежное ос-
нование для идентификации градостроительных объектов. На заключи-
тельной стадии работы был использован также «План г. Орла», состав-
ленный в 1879 г. архитектором А.С. Вишневским. Принят во внимание
и «План г. Орла 1887 г.» составленный Н.И. Андреевым (отцом писателя
Леонида Андреева), хотя на нем отмечены лишь отдельные усадебные
места, а основную часть составляет лишь схема улиц.
Таким образом, выполненное исследование показывает необходи-
мость использовать в работах по локальной истории с привлечением
концепта хронотопа, по меньшей мере, трех уровней масштабирова-
ния. Масштаб основного плана, в данном случае, улицы, составля-
ется из объектов более мелкого масштаба (отдельных зданий и уса-
дебных мест). При этом основной объект исследования должен быть
вписан в общую картину более крупного масштаба, для улицы, это,
безусловно, город.
Опыт изучения истории центральной улицы города Орла позволя-
ет выделить и основные гнезда практического наполнения концепта
хронотоп в работах по локальной истории города. В масштабе улицы
такими гнездами являются: описание исторических условий застрой-
ки, из которой формируется улица, ее развитие в связи с развитием
города и городской среды, элементы городской инфраструктуры, про-
являющиеся в наземной, под- и надземной частях улицы, значимые
исторические события, связанные с улицей, типичные черты эконо-
мической, политической, социальной и культурной жизни, характер-
ные для разных эпох прошлого.
- 102 -
По мнению автора, обязательным условием восстановления исто-

рии улицы является выявление всех градостроительных объектов,
составляющих этот городской феномен – всех зданий, памятников,
фонтанов, коммуникаций и т.п. При описании главного звена улицы
– отдельного здания, продуктивно группировать исторические матери-
алы в следующих гнездах: топографическая привязка здания вербаль-
ными и визуальными средствами, описание строительной истории и
архитектуры здания, хронологический перечень владельцев, знаме-
нательные или типичные события в основных сферах жизни, а также
примечательные обитатели или посетители данного здания, следую-
щим гнездом является описание государственных или общественных
учреждений, располагавшихся в рассматриваемом здании с указанием
датировки, завершает описание библиография и архивные отсылки.
1. Емельянов В.Г. Записки орловского краеведа (Рукопись). Орел, 1991.

2. Лихачев Д.С. Архитектура в контексте культуры//Лихачев Д.С. Земля родная. М., 1983.
3. Лихачев Д.С. Земля родная. М., 1983.
Сукина Л.Б. (Переславль-Залесский)
НАЧАЛО «ГОРОДСКОГО ВРЕМЕНИ» В ИСТОРИИ РУССКОЙ

КУЛЬТУРЫ: ПРОБЛЕМА ПОИСКА ТОЧКИ ОТСЧЕТА
Привычная для нас оппозиция «город-село» подразумевает про-

тивопоставление двух образов жизни, двух типов ментальности, от-
личающихся друг от друга специфическими чертами. Современному
исследователю кажется, что так было всегда, по крайней мере, с тех
самых пор, когда появились города. При этом зачастую мы просто
воспроизводим мыслительную установку, сложившуюся в рамках
нововременной парадигмы исторического знания. Однако ретроспек-
тивный взгляд в прошлое русской культуры заставляет задуматься,
были ли различия городского и сельского типов картины мира выра-
жены с такой же степенью очевидности и до начала Нового времени
нашей истории.
- 103 -
С проблемой описания образа жизни, системы взглядов, привы-

чек, обычаев и культурных традиций населения средневекового рус-
ского города исследователи сталкивались давно, но стремились не
столько разобраться в ней, сколько обойти. В этом отношении при-
мечательна известная монография М.Г. Рабиновича «Очерки этно-
графии русского феодального города», в которой общественный и
домашний быт горожан XI – XIX вв. реконструируется, как правило,
на основе источников XVII – XVIII и XIX вв. [12]. Предельно широ-
кую хронологию своего труда автор объяснял желанием «проследить
явления городской жизни в их развитии, показать, как сложился тот
городской быт, который исследователи застали в середине XIX в.»
[12, 14]. Явный перекос в пользу данных, извлеченных из поздних
источников, М.Г. Рабинович оправдывал отсутствием более ранних
текстов, которые он пытался заменить, где это было возможно, архео-
логическими материалами. Но, в результате, в большинстве случаев,
это привело к невольной экстраполяции этнографической ситуации
XVII – XVIII вв. на древнерусский период.
Похожая проблема знакома и медиевистам, пытающимся иссле-
довать городскую жизнь европейского средневековья. Но, обладая
большим теоретическим опытом, они более аккуратны в терми-
нологическом отношении и предпочитают говорить о «народной»
культуре того времени вообще, не разделяя ее резко на городскую
и сельскую. Они находят другие оппозиции: народное – аристократи-
ческое, светское – церковное [4].
Археологический материал, к которому апеллировал М.Г. Рабинович
в описании жизни и быта горожан XI – XV вв., тоже не дает возможно-
сти однозначно определить, в чем состояла специфика городского обра-
за жизни этого времени. Сами археологи уже несколько десятилетий об-
суждают вопрос, какое поселение следует считать городом, какие типы
городов существовали в средневековой Руси [6, 12 – 32.].
Составители «Словаря древнерусского языка XI – XIV вв.» среди
значений слов «город|ъ», «град|ъ», «грод|ъ» и уменьшительных про-
изводных от них указывают «крепостная стена, крепость, оборони-
тельное сооружение», «укрепленный населенный пункт, город» [13,
357 – 359; 360; 378 – 379; 392.]
Проделанная ими исследовательская работа подтверждает спра-
ведливость суждения Н. Ходаковского, высказанного еще в первой
половине XIX в., что в культуре Древней Руси «город или град есть
- 104 -
просто ограда, венец, круг, черта, объятия» [8, 76]. Однако можно
согласиться и с претензиями тех исследователей, которых в таком по-
нимании древнерусского города не устраивает отсутствие социаль-
но-экономических, политических, культурных характеристик. Эти
характеристики были учтены в концепциях возникновения древне-
русских городов, сформулированных во второй половине XX в.
Такова «экономическая» теория происхождения города М.Н. Ти-
хомирова. Согласно ей, город – это постоянный населенный пункт,
возникший в земледельческом районе, население которого способно
прокормить его жителей, и где сконцентрировано ремесло и торгов-
ля [17, 36 – 37]. Древнерусский город у М.Н. Тихомирова объединен
в торгово-экономическую систему с окружающей его сельской терри-
торией. Товарооборот производимых в данной местности ремесленных
изделий и сельскохозяйственных продуктов происходит в основном
внутри самой этой системы. Транзитную торговлю М.Н. Тихомиров
не считал существенным фактором генезиса древнерусского города.
«Замковая теория» М.Ю. Брайчевского строится на суждении, что
большинство древнерусских городов выросло из раннефеодальных
крепостей, утверждавших на данной территории власть того или
иного князя [2, 12]. Таковыми, например, были все города, построен-
ные в Суздальщине князем Юрием Долгоруким.
Третья, «синтетическая», концепция принадлежит Н.Н. Воронину
[3, 11 – 12]. Она подразумевает множественность путей возникно-
вения и развития древнерусских городов (на основе торгово-ремес-
ленных поселков на сельских территориях; в результате слияния
нескольких сельских поселений; вокруг княжеских крепостей). Со-
ответственно, эта теория предполагает и многообразие типов древ-
нерусских городов.
Следует отметить, что ни одна из этих концепций, каждая из кото-
рых до сих пор имеет как своих приверженцев, так и своих против-
ников, не дает ответа на вопрос, в чем же состояла специфика образа
жизни населения древнерусского города по сравнению с населением
сельских поселений. Предположительно, большинство древнерус-
ских горожан должно было заниматься ремеслом и (или) торгов-
лей и обмениваться произведенными или привезенными из других,
ближних и дальних городов продуктами с окрестным крестьянством.
Занималось ли этим население княжеских городов-крепостей или
в его функции входили какие-то другие виды деятельности (напри-
- 105 -
мер, обеспечивать быт княжеских дружинников и воинов), доныне

остается неясным. Как выстраивались взаимоотношения между кня-
зем или его наместником, горожанами и окружающим сельским на-
селением тоже пока не вполне понятно.
Любопытной представляется концепция древнерусского «горо-
да-государства» И.Я. Фроянова [19, 216 – 243]. По И.Я. Фроянову,
в результате процесса разложения родоплеменных отношений в Древ-
ней Руси на рубеже X – XI вв. складываются «городские волости»,
в состав которых входят главный город, его пригороды – населенные
пункты городского типа и сельская округа. Эти волости управляются
посредством «вечевой демократии». Во второй половине XII в. в Се-
веро-Восточной Руси вечевые принципы вынуждены были уступить
свое место княжескому правлению «монархического» типа. Дальней-
шее развитие древнерусских городов-государств было остановлено
татаро-монгольским нашествием.
Уточним, что развитие русского средневекового города было
не только остановлено, но и как бы законсервировано на следую-
щие два – три столетия. Любопытно, что это состояние уже давно
интуитивно улавливается историками русской культуры и древнерус-
ского искусства. Указанная ситуация фиксируется в исследователь-
ской терминологии. Принято говорить и писать не о культуре того
или иного города, а о культуре «земли», в понятие которой входит
не только главный город данной территории, но и другие крупные
населенные пункты, монастыри. Именно в последних, а не в городах,
зачастую сконцентрированы характерные для данной «земли» памят-
ники письменности, архитектуры, искусства, позволяющие судить
о ее культурном, политическом, социальном своеобразии и связях
с другими «землями». В XIV – XVI вв. не города, а монастыри являют-
ся главными экономическими конкурентами землевладельцев в борьбе
за собственность и контроль над «внутриземельной» и «внешней» тор-
говлей. Эта конкурентная ситуация становится предметом внимания
государства в середине XVI в., что зафиксировано, в частности, в из-
вестной 75 главе Стоглава, ограничивающей возможности монастырей
принимать вклады сельскохозяйственными землями [15, 310].
Монастыри, князья и землевладельческая знать определяют и, вы-
ражаясь современным языком, «культурную политику» той «земли»,
на которой они находятся или которой владеют. Они выступают дона-
- 106 -
торами строительства храмов, создания рукописных книг, икон, произ-

ведений декоративно-прикладного искусства, в том числе и в городах.
Роль горожан, как самостоятельной и весьма влиятельной соци-
альной силы в русском обществе становится очевидной в начале
XVII в. После драматических событий Смутного времени. В усло-
виях Смуты в восстановлении государственной структуры оказались
заинтересованы, в первую очередь, жители больших городов Повол-
жья, хозяйственная деятельность и образ жизни которых уже стали
существенно отличаться от жизни людей села. Вероятно, на рубе-
же XVI – XVII вв. и наступил тот перелом, который Ж. Ле Гофф и
А. Я. Гуревич характеризуют как начало перехода от «библейского
времени» ко «времени купцов».
Это движение исторического, культурного времени хорошо выяв-
ляется при анализе практики храмового строительства в крупнейших
русских городах. В храмоздательном благочестии периода русской
культуры, начавшегося после преодоления Смуты, появляется новая
тенденция – все более заметной становится роль представителей ку-
печества и торгово-ремесленного населения городов.
К счастью, от XVII века сохранилось не только значительное количе-
ство купеческих и посадских храмов в старинных русских городах, но и
достаточный корпус письменных источников, освещающих различные
аспекты их строительства. Все это позволяет выстроить довольно точ-
ную хронологическую последовательность возведения каменных купе-
ческих и посадских храмов на городских улицах. Наблюдения над этой
последовательностью приводит нас к выводу о том, что процесс стро-
ительства купеческих и посадских храмов в XVII в. следует разделить
на два хронологических отрезка: до 1649 г. (года принятия Соборного
Уложения царя Алексея Михайловича) и после него.
О купеческом и посадском храмовом строительстве в русских го-
родах XVII в. написано достаточно много и исследования в этом на-
правлении интенсивно продолжаются. Но, во-первых, на наш взгляд,
во всех работах, посвященных данной проблеме, оказывается упу-
щенным один очень важный социальный аспект.
Исследовательница генеалогии и культуры купечества XVII в.
Л. А. Тимошина в своих работах неоднократно подчеркивает, что по-
садское (или в другой терминологии торгово-промышленное) населе-
ние русского города этого времени неправомерно рассматривать как
- 107 -
социально единую недифференцированную группу с общими при-

сущими ей социальными и культурными свойствами [16, 189 – 190].
По крайней мере, в эту группу не входило высшее купечество России:
гости, члены гостиной и суконной сотен. Эти лица принадлежали
не к посаду конкретного города, а к категории государевых служилых
людей с особым определенным кругом обязанностей и полномочий. Эта
дифференциация отражена и в Соборном Уложении 1649 г. [14, 1 – 40].
Так вот, в 20-е – 40-е гг. XVII в. немногочисленные большие ка-
менные храмы (за пределами городских кремлей), которые исследо-
ватели архитектуры по уже сложившейся традиции называют «посад-
скими», были построены, строго говоря, вовсе не представителями
посадского населения, а гостями или купцами гостиной сотни. В том
числе, знаменитая московская церковь Троицы в Никитниках (ктитор
Григорий Никитников, 1628 – 1653 гг.) и хрестоматийные примеры
«посадского» строительства ярославские церкви: Николы Надеина
(ктитор Надея Светешников, 1620 – 1622 гг.), Рождества Христова
(ктиторы Анкудин и Гурий Назарьевы, 1644 г.), Ильи Пророка (кти-
торы Иоанникий и Вонифатий Скрипины, 1647 – 1650 гг.); а также
костромская церковь Воскресения на Дебре (ктитор Кирилл Исаков,
1645 – 1651 гг.). Аналогичные примеры можно привести и в отно-
шении других крупных торговых городов: Архангельска, Великого
Устюга и т.п. То есть, строившиеся на городских посадах в первой
половине XVII в. церкви не были ни «посадскими», ни даже приход-
скими в каноническом смысле этого понятия. Это типичные и для бо-
лее раннего времени так называемые ктиторские храмы, забота о ко-
торых и контроль над которыми, включая подбор церковного причта
во главе со священником было делом их строителя и благотворите-
ля – ктитора. Разнообразные источники свидетельствуют о том, что
перечисленные выше храмы в течение десятилетий находились под
покровительством храмоздателей и их наследников [21].
Серьезные изменения в городском храмоздательстве происходят
после утверждения Земским собором в сентябре 1649 г. Соборного
Уложения. Уложение, отменив привилегии «белых» слобод и урав-
няв все посадское население, более равномерно распределяя на него
«государево тягло», создало условия для укрепления материального
положения посадских людей. В то же время, закрепляя ремесленни-
ков и торговцев за конкретным посадом, оно насильственно стабили-
- 108 -
зировало городское общество, в том числе и церковные приходские

общины. Вся социальная жизнь посадского человека и его семьи,
включая религиозное окормление, сосредотачивались в той город-
ской слободе, к которой он был приписан. Разбогатевшее посадское
население демонстрировало свое благочестие на приходских храмах.
Именно в это время многие деревянные церкви перестраиваются
в камне. И именно их можно уже с полным правом назвать «посадски-
ми» и рассуждать о специфике посадской храмоздательной традиции.
Со всей очевидностью эта тенденция проявляется во второй по-
ловине XVII в. в традиционной религиозной жизни Москвы, боль-
ших торговых городов Ярославля, Костромы, Нижнего Новгорода и
других менее крупных городских поселений, стоявших на основных
водных и сухопутных путях того времени.
В Москве XVII в. средоточием посадской жизни был Земляной
город, который в это время представлял собой территорию внутри
валового кольца, застроенную многочисленными слободами, пе-
ремежавшимися луговинами и пустырями. Исследователь истории
застройки Земляного города М.И. Домшлак отмечает, что мелкие
деревянные дворы жителей ремесленных слобод теснились вокруг
приходских церквей. Последние в первой половине XVII в. были де-
ревянными, а во второй половине столетия стали довольно быстро
сменяться каменными, строившимися местным населением [10, 15].
Не отставали от Москвы и жители больших торговых городов
на Волге – главной торговой артерии страны. В Нижнем Новгороде бум
каменного храмового строительства также начинается в 1649 г. с по-
стройки на горе за речкой Почайной крупной церкви Жен-мироносиц [1,
44]. В течение следующей половины века почти все деревянные храмы,
располагавшиеся в посадской части города были заменены на каменные.
Аналогичную картину можно было наблюдать во второй половине
XVII в. и в Ярославле – втором по значению после Москвы торговом и
ремесленном центре. Начало массового строительства каменных хра-
мов на ярославском посаде тоже можно датировать 1649 г. В 1649 –
1654 гг. на средства посадских людей Ивана и Федора Неждановских
была построена церковь Иоанна Златоуста в Коровницкой слободе.
В перечневой описи Ярославля первой половины XVII в. Упоми-
нается 40 приходских церквей [11, 271]. Во второй половине столе-
тия около двух десятков из них были перестроены в камне. При этом
- 109 -
многие храмы строились не один год, иногда процесс строительства

особенно больших церквей затягивался на десятилетия. Это строи-
тельство производилось уже не отдельным ктитором или ктиторской
семьей, но всей приходской общиной, когда нередко соединялись
усилия богатых купцов и зажиточных посадских. Например, заказ-
чиками известной ярославской церкви Николы Мокрого выступали
представители гостиной сотни Афанасий Лузин и Андрей Лемин и
посадские Федор Выморов и Степан Тарабаев.
Какими мотивами были движимы купцы и посадские люди XVII в.,
тратя немалые средства и немалые труды на строительство больших
каменных церквей, которые своими размерами, вычурностью архи-
тектуры, богатством внутренней отделки затмевали древние мона-
стырские комплексы и постройки митрополичьего двора? Современ-
ному человеку наиболее подходящим объяснением представляется
честолюбие, желание продемонстрировать свои материальные воз-
можность и влияние. Именно соперничество между собой богатых
торговых и ремесленных слобод, как считали многие архитектурове-
ды, занимавшиеся изучением русских городов XVII в., стало двига-
телем массового строительства больших каменных храмов во второй
половине XVII столетия. А более ранние постройки, осуществлен-
ные богатыми купцами-ктиторами, пытались представить как способ
их самоутверждения в противоборстве с государственной и церков-
ной властью.
Одним из примеров, подтверждающих такую возможность, явля-
ется строительство в 1684 – 1693 гг. в Ярославле на земле бывшей
монастырской Спасской слободы Богоявленской церкви на средства
гостя Алексея Авраамова Зубчанинова, отец и дед которого были
приписанными к монастырю «закладчиками» [9, 107].
Спасо-Преображенский монастырь потерял свои подмонастыр-
ские Спасскую и Крохину слободы с 8 церквями и 306 дворами по-
сле посадского бунта 1648 г. Царской жалованной грамотой они были
приписаны к посаду, выступившему против чрезмерного влияния
Спасского монастыря на городские дела и привилегий монастыр-
ских слобод [20, 115 – 116]. Противостояние монастыря и посада,
тем не менее, продолжалось и в последующие десятилетия. В годы
строительства Богоявленской церкви произошло сразу несколько
- 110 -
конфликтов, отмеченных в документах того времени. В 1684 г. по-

садские воскобойные целовальники попытались разгромить кон-
курировавшую с ними воскобойную избу Спасо-Преображенского
монастыря [5, 100]. В свою очередь, в 1685 г. монастырь добился
от государственной власти некоторых ограничений в сфере город-
ской торговли (царскими жалованными грамотами посадским было
запрещено нанимать в качестве прислуги и для торговли в лавках
монастырских крестьян и бобылей, а крестьянам принадлежавших
Спасской обители заволжских деревень наниматься на работу к по-
садским и торговым людям в Ярославле) [7, 199; 206 – 208].
Огромная красивая церковь Богоявления, краснокирпичные стены
которой отделаны муравлеными изразцами, и сейчас сопернича-
ет с ансамблем Спасо-Преображенского монастыря. Она построена
возле моста через Которосль в непосредственной близости от мо-
настырской ограды (между церковью и монастырем проходит часть
московской дороги, которая во второй половине XVII в. отделяла мо-
настырскую территорию от посадских слобод). Наглядным аргумен-
том в пользу того, что церковь строилась Алексеем Зубчаниновым
не только для демонстрации собственного благочестия, но и в укор
и назидание монастырской братии служит включение в програм-
му ее фресковой росписи, выполненной по заказу ктитора, не тра-
диционного символико-догматического Христологического цикла,
а цикла «Земная жизнь Иисуса Христа». Особое внимание обращает
на себя редкий для русской монументальной живописи сюжет спора
Христа с книжниками и фарисеями о сущности веры. В своей речи
Христос требовал от фарисеев следовать тому, что они сами же и
провозглашали: соблюдать чистоту предания старцев, пост, поддер-
живать обязательность церковной десятины (Мф. 21:1 – 39). Осу-
ждению со стороны Христа подвергается не учение фарисеев, а их
лицемерное поведение: «ибо они говорят, и не делают» (Мф. 23:3).
Роль фарисействующих книжников в русской культуре XVII в. могла
принадлежать только духовенству, которому предписанное правосла-
вие предопределило обязанность поучения паствы. Вероятно, ктито-
ра Богоявленского храма также раздражал не соседствующий с его
храмом и двором Спасский монастырь как таковой, а монастырская
братия, пытавшаяся занимать в экономической и социальной жизни
- 111 -
богатого торгового города место, не только не подобающее духовным

лицам, но и противоречащее их религиозной функции.
Последний из приведенных нами примеров показывает, что в
экономический жизни продолжается все тот же конфликт мирских
и церковных интересов, но «мир» теперь представлен не сельски-
ми землевладельцами – вотчинниками и помещиками, а городскими
жителями – купцами и ремесленниками. В социальной и культурной
сфере наступило «городское время».
1. Агафонов С.Л. Горький. Балахна. Макарьев. М.,1987.

2. Брайчевский М.Ю. К происхождению древнерусских городов // Краткие сообщения Института исто-
рии материальной культуры. М., 1951. Вып. XLI.
3. Воронин Н.Н. К итогам и задачам археологического изучения древнерусского города // Краткие
сообщения Института истории материальной культуры. М., 1951. Вып. XLI.
4. Гуревич А.Я. Проблемы средневековой народной культуры. М.,1981; Он же. Культура и общество
средневековой Европы глазами современников. М.,1989; Художественный язык средневековья.
М.,1982; Культура и искусство средневекового города. М., 1984; Даркевич В.П. Народная культура
средневековья. Светская праздничная жизнь в искусстве IX – XVI вв. М.,1988.
5. Данилова Л.В. Мелкая промышленность и промыслы в русском городе во второй половине XVII –
начале XVIII в. (По материалам г. Ярославля) // История СССР. 1957. № 3.
6. Дубов И.В. Города, величеством сияющие. Л.,1985.
7. Исторические акты ярославского Спасского монастыря / Изд. И.А. Вахрамеевым. М.,1890. Т.1: Кня-
жьи и царские грамоты.
8. Историческая «система» Н. Ходаковского была опубликована М.Н. Погодиным: Русский историче-
ский сборник. М.,1838. Кн.3.
9. Крылов А.П. Церковно-археологическое описание губернского города Ярославля. Ярославль, 1860.
10. Памятники архитектуры Москвы. Земляной город. М, 1989.
11. Перечневая опись города Ярославля 1630 г. // Ярославские губернские ведомости. Часть неофи-
циальная. 1861.№ 35.
12. Рабинович М.Г. Очерки этнографии русского феодального города. Горожане, их общественный и
домашний быт. М., 1978.
13. Словарь древнерусского языка (XI – XIV вв.): В 10 т. / Гл. ред. чл.-корр. АН СССР Р.И. Аванесов. М.,1989. Т.II.
14. Соборное Уложение 1649 года. Л.,1987. Гл. X. Ст.94; Гл.XIX.
15. Стоглав // Российское законодательство X – XX веков. М.,1985. Т.2.
16. Тимошина Л.А. Распространение книг Московского Печатного двора в середине XVII в. среди выс-
шего купечества России // Патриарх Никон и его время. М., 2004.
17. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М.,1956.
19. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980.
20. Ярославль: История города в документах и материалах от первых упоминаний до 1917 года /
Под ред. А.М. Пономарева. Ярославль, 1990.
21. 350 лет церкви Ильи Пророка в Ярославле. 1650-2000 гг. Ярославль, 2001; Рутман Т.А. Церковь Ильи
Пророка в Ярославле. Ярославль, 2004. Т.2.
- 112 -
Часть 3. История повседневности как предметное поле новой локальной истории
ЧАСТЬ 3
ИСТОРИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
КАК ПРЕДМЕТНОЕ ПОЛЕ
НОВОЙ ЛОКАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
Булыгина Т.А. (Ставрополь)
ИСТОРИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
И «НОВАЯ ЛОКАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ»:
ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЕ ПОЛЕ
И ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ИНСТРУМЕНТ
В Концепции НОЦ «Новая локальная история», который, соб-

ственно, и является инициатором проведения данной конферен-
ции, такое новое научное направление, как история повседневности,
рассматривается как одно из важных средств реализации главнойце-
ли проекта. Эта цель формулируется как «переориентация местной
истории на изучение внутреннего мира, частного и социального по-
ведения, миропредставлений, повседневного бытия человека», кото-
рый создавал социокультурную локальную целостность. Именно эти
параметры входят в понятие «повседневность», включающее в себя
сферу многократно повторяющейся социальной практики отдельной
личности, семьи и другого локального микросообщества, стереоти-
пы каждодневного поведения и мышления. Как заметил Ю.М. Лот-
ман, по житейским манерам мы можем реконструировать образ «ти-
пичного» и «другого» представителя эпохи и/или нации.
В данном случае обращение к истории повседневности отражает
стремление исследователей перейти от линейного описания собы-
тий, характерного для позитивистской парадигмы, к изучению струк-
- 113 -
тур человеческого повседневного бытия в контексте этих событий.

С одной стороны, региональная ограниченность и локальные гра-
ницы личности и микросообщества способствуют более успешному
и пристальному рассмотрению структур повседневности для выяв-
ления способов самоидентификации человека и локальной группы,
а также формы их идентификации через реконструкцию различных
моделей поведения. Обращение к локальному измерению в контексте
более общих процессов позволяет более полно воссоздать динамику
повседневных структур. Так, использование лупы ограничивает об-
щий горизонт картины, расширяя возможности видения деталей, что
изменяет наши представления не только о рассматриваемой части,
но и о картине в целом. С другой стороны, история повседневности
служит инструментом более объемного изучения процессов, проис-
ходивших в локальных сообществах прошлого.
При исследовании различных сторон повседневности в контек-
сте «новой локальной истории» выявляются несколько проблем из-
учения местной истории, которые позволяют расширить горизонты
исторического знания о «прошлом места». Во-первых, речь идет
о формировании комплекса соответствующих источников. Для рос-
сийской истории это одна из наиболее сложных задач, т.к. источни-
ки социальной истории откладывались в хранениях весьма скудно.
Поэтому проблема выявления и методов изучения местных источни-
ков приобретает дополнительное звучание. На местном уровне даже
в наиболее унифицированные эпохи зазор между жизнью людей и
их официальным отражением в документах оказывается значитель-
но меньшим, чем в национальных масштабах. Главное – диалоговое
общение с источником, когда и источник выступает в роли субъекта,
и исследователь занимает активную позицию по отношению к форме
и содержанию источника. Необходимо использовать широкий спектр
методологических приемов – от лексического анализа, семиотиче-
ских наработок, до компаративных методов и социологического опы-
та «погружения».
Примером может служить серия «Голоса из провинции», в книгах
которой нет мемуаров, частной переписки, т.е. традиционно востре-
бованных при изучении прошлой повседневности источников. Од-
нако активная позиция составителей, которая отразилась не только
- 114 -
в подборе документов, но и в структуре издания, и в археографиче-

ской обработке, и справочном аппарате. Благодаря ракурсу, заданно-
му составителями, такие человеческие документы, как обращения
конкретных людей во власть, управленческая переписка, местная
пропагандистская продукция становятся источником информации
о повседневной жизни конкретного исторического периода в локаль-
ных сообществах того или иного региона.
Именно работа с местными источниками раскрывает потенциаль-
ные возможности визуальных и вещественных источников в рекон-
струкции повседневности. Об этом свидетельствуют все те же доку-
ментальные сборники «Голоса из провинции», в которых визуальные
источники составляют самостоятельный документальный раздел,
описанный и в научном, и в археографическом предисловии. Эти
источники воссоздают те черты повседневности, которые ускольза-
ют от внимания нарративных источников по разным причинам, но,
в первую очередь, из-за своей рутинности. Как показывает опыт изу-
чения источников местной истории, что является одной из практиче-
ских задач НОЦ, при исследовании структур повседневности необхо-
димо на равных правах с письменными источниками использовать и
описывать как исторические источники, этнографический материал
и вообще музейные экспонаты.
Изучение истории повседневности в локальном измерении
(а иной подход мало продуктивен) выводит нас на «человеческую»
историю, т.к. в повседневном проживании конкретных людей форми-
руется, как отмечено в Концепции НОЦ, социокультурная локальная
целостность. Таким образом, обращение к истории повседневности
локальных обществ реализует один из главных принципов направ-
ления – его антропологическое измерение. В описании структур
повседневности, в отличие от иных социальных, политических и
экономических структур, человека нельзя превратить в абстракцию,
в элемент этих структур. В своем рутинном проживании, в выработ-
ке стратегий поведения (социальный статус, карьера, каждодневный
труд, семья) личность все время выбивается из социального стандар-
та под влиянием множества факторов. «Человек – это мир», отдель-
ный мир и проявляется он в повседневной жизни как явление уни-
кальное, по-своему реализующее общие идеи, общие стереотипы,
общие нормы.
- 115 -
Никак не могу согласиться с А.С. Сенявским, что повседневность,

которая «всецело принадлежит «микроистории», является прерога-
тивой «фактографии» и предельной конкретности». Повседневность
включает не быт и этнографию, которые выступают источниковой
базой истории повседневности, а социокультурные смыслы, которые
создавали в своей повседневной жизни люди в ту или иную эпоху.
Как считали П. Бергер и Т. Лукман, реальность повседневной жизни
среди множества других реальностей явдяется высшей реальностью,
реальностью par excellence. По их мнению, «напряженность созна-
ния наиболее высока именно в повседневной жизни: повседневная
жизнь накладывается на сознание наиболее сильно, настоятельно и
глубоко [1, 66 – 69].
История повседневности не только дает возможность узнать о ка-
ких-то событиях, но и показывают отношение людей к этим событиям,
их тогдашние мысли, чувства, переживания. На первый план выходит
личность, ее самоидентификация, формы идентификации через обра-
зы моделей поведения военного времени. Одним из ключевых понятий
повседневности является дискурс «поведение», которое адекватно от-
ражает специфику конкретной исторической эпохи и происходившие
в ней изменения. Поведение складывается на основе определенных
ценностных канонов и нормативных систем, поэтому является клю-
чом к зашифрованным смыслам исторического времени. Этот ключ
тем эффективнее, чем сложнее социальная система и условия ее функ-
ционирования, т.к. в этом случае в повседневной жизнедеятельности
большее место занимает самоорганизация ее членов.
Основным методом изучения истории повседневности является
микроанализ, а именно микроистория прописана в концепции НОЦ
не столько как предметное, сколько как методологическое направле-
ние. Четкого определения этого метода не существует, но есть неко-
торые исследовательские приемы. Это крайне ограниченное, но как
бы углубленное пространство исследования, внутри которого ставит-
ся большая значимая проблема. Это, как замечает С.В. Оболенская,
позволяет «ухватить» «исключительное нормальное», то, мимо чего
может пройти макроистория [2]. Таким образом, с помощью инстру-
ментов микроистории исследователь повседневности в рамках «но-
вой локальной истории» изучает, в отличие от краеведа, не истории
- 116 -
того или иного локуса, а тот или иной вариант социальной макрои-
стории, демонстрируя голографичность исторического процесса.
Микроистория позволяет увидеть место и роли конкретных людей
и их локальных сообществ в исторических процессах; чтобы понять
социальную природу этих процессов. История повседневности бла-
годаря микроистории выявляет восприятие людьми происходящих
событий, их поступки в этих обстоятельствах, что, в свою очередь,
связано с культурными традициями, ментальностью, социально-пси-
хологическими мотивами. Внимание в этом случае сосредоточено на
единичном, которое одновременно содержит многозначные смыслы
и символы, отражающие разнообразие социальных связей исследо-
вателя, обращенное на единичные ситуации. Задача исследователя –
расшифровать эти символы и приблизиться к постижению смыслов с
тем, чтобы постичь более общие черты макроистории.
Наконец, история повседневности, связана с еще одним направ-
лением работы НОЦ «Новая локальная история». Речь идет об исто-
рической биографике, об изучении индивидуальной жизни объекта
от рождения до смерти, где опять-таки эффект «микроскопа» весьма
перспективен. В данном случае биография конкретного человека ста-
новится центром изучения событий, явлений, структур и взаимосвя-
зей общества через конкретику проживания всего этого отдельным
индивидуумом, который одновременно был единицей социума.
1. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М.,
1995.
2. Оболенская С.В. Некто Йозеф Шеффер, солдат гитлеровского вермахта. Индивидуальная биография
как опыт исследования истории повседневности/Одиссей. Человек в истории. М., 1996.
- 117 -
Выскочков Л.В. (Санкт-Петербург)
СТУДЕНТ И ГОРОД: «ПРОЗА» СТУДЕНЧЕСКОЙ ЖИЗНИ

В ПОЭЗИИ Н. Я. АГНИВЦЕВА
«С туденческие песни. Сатира и юмор» – первый сборник стихов

Николая Яковлевича Агнивцева, опубликованный двумя из-
даниями в 1913 году [2]. Художественная литература является одним
из видов письменных источников. В чем-то она менее информативна
по сравнению с мемуарами и другими источниками, которые давно
в поле зрения историков [8, 670 – 672]. Но она обнажает эмоции, по-
могает понять чувства, то, что сейчас вкладывается в понятие мента-
литета. Прежде всего, это касается поэзии. Содержит она и конкрет-
ные факты повседневной жизни.
Поэт «Серебряного века» Николай Яковлевич Агнивцев (1888 –
1932), пережив короткую славу, оказался почти неизвестным по-
томкам. Он родился в дворянской семье. Его дядя был гвардейским
полковником, отец – юристом, часто перемещавшимся по служ-
бе. Детство Николая прошло на Дальнем Востоке, затем он учился
в гимназиях Умани, Владивостока, Москвы и в 1906 г. в Благовещен-
ске закончил учебу. В 1907 г. он приехал в Петербург, где стал сту-
дентом Императорского Санкт-Петербургского университета. Счи-
тается, что он поступил на историко-филологический факультет, но,
судя по его стихам, жизнь студентов-юристов была ему ближе. Впро-
чем, университет он не закончил. В 1908 г. его первое стихотворение
«Родной край» было опубликовано в журнале «Весна» (редактор –
Н.Г. Шебуев). На обложке альманаха был девиз: «В политике – вне
партий, в литературе – вне кружков, в искусстве – вне направлений».
Поэзия Н.Я. Агнивцева по преимуществу аполитична. В записной
книжке поэта в графе «звание, должность или занятие» стоит: «Поэт
и больше ничего».
Агнивцев вошел в историю литературы как один из лучших пев-
цов Санкт-Петербурга, а его созданный в ностальгии в Тифлисе
(1921) и Берлине (1923) цикл из 38 стихотворений «Блистательный
Санкт-Петербург» – это единственное своего рода объяснение в люб-
ви к «ампирном щеголю» и «гранитному барину» Санкт-Петербургу.
- 118 -
Но эта тема впервые зазвучала в сборнике 1913 года. Краевед-исто-

рик Е.З. Куферштейн в своей незавершенной биографической книге
о поэте писал: «Стихи Агнивцева легки и изящны, хотя и лишены
порой значительного содержания, что дало повод «Литературной
энциклопедии» 1929 года определить его творчество как экзотику,
эротику и идеализацию феодально-аристократической среды, совер-
шенно игнорируя антибуржуазную, сатирическую направленность
его стихов дооктябрьского периода и патриотическую тематику 20-х
годов… Избранный Агнивцевым жанр – шуточные куплеты и сати-
рические стихи – не позволяли, естественно, отразить значительную
тематику, или идейный пафос борьбы. Но ведь, в конце концов, как
сказал Вольтер, все жанры хороши, кроме скучного. Да и сам поэт
был очень веселым человеком и любил писать смешно. … Блистая
остроумием и весельем, он всю жизнь надевал на себя поэтические
костюмы и маски, скрывающие его постоянную боль, одиночество и
тоску» [5, 7].
Этот сборник был главным свидетельством пребывания Агнивце-
ва в Санкт-Петербургском университете, его легкие стихи, тем не ме-
нее, пестрящие латинизмами и галлицизмами, живописуют повсед-
невную жизнь «студента-голяка» (как он сам назвал себя). Впрочем,
первое стихотворение в сборнике под названием «Привет» жизне-
утверждающее. Оно написано с юмором, почти без сарказма и пе-
редает восторг молодого человека, прибывшего в столицу, готового,
преодолевая все невзгоды, получить знания.
Привет вам, слетевшимся издалека
В столицу на крыльях сорочьих
Из Омска, Якутска, Тетюшей, Торжка
И прочих, и прочих, и прочих!
Вероятно, это реальные географические координаты знакомых
Агнивцеву студентов. Во всяком случае, Тетюши, пристань и город
(с 1781 г.) на правом берегу Волги в 129 км. ниже Казани, упоми-
нается еще раз в стихотворении «Весеннее». Когда «в городе весна
– больна туберкулезом», когда она «плюется дождиком и кашляет
морозом» поэт по-грибоедовски восклицает: «Нет, прочь из города!
В деревню, в лес, в Тетюши».
- 119 -
Но эти настроения будут позже. А пока – все прекрасно! Агнив-

цев любит восклицательные знаки. Пожалуй, ни у одного поэта нет
столько восклицательных знаков – чуть ли не через каждую строчку,
а уж в каждом четверостишии обязательно.
Привет вам, оставившим все позади,
Кипящим в столичном вулкане
С мильоном надежд и желаний в груди,
С последним целковым в кармане!
Пусть дома остались бифштексы, блины
И прочие вкусные штуки,
Но здесь – Alma-mater! Здесь мозг всей страны!
Здесь – лучшие блюда Науки.
В стихотворении «Предрассветно – пьяное» студент с перепоя
предлагает извозчику за полтинник прокатить по Невскому проспек-
ту, чтобы посмотреть на «высший свет» и, желая поговорить по ду-
шам, с гордостью заявляет:
Юрист я! Что чувствуешь?! То-то!
Вези веселей, черт возьми!
Типичный студент не в восторге от подготовки к экзаменам по раз-
личным юридическим дисциплинам сравнительно с «академистами».
Несмотря на аполитичность, Агнивцев не может не отреагировать
на вводимые более жесткие требования к студентам и циркуляры ми-
нистра просвещения Кассо. Министр просвещения в 1910—1914 гг.
Л. А. Кассо упоминается недобрым словом в этом цикле стихов трижды.
Стихотворение «Успокоение» полно сарказма:
Все есть у нас! И – помещенье,
И надпись: «Университет»,
И профессура, и – влеченье,
Одних студентов только нет!
В стихотворении «Вдали от тебя, Петербург», написанном позд-
нее в Тифлисеупоминаются первомайские митинги студентов:
Ужели вас рукою страстной
Не молодил на сотню лет
На первомайской сходке красный
Бурлящий Университет?
- 120 -
Большой политики нет в «Студенческих песнях», только один раз

появляется Государственная Дума. В стихотворении «Весеннее» поэт
призывает отправиться в славный город Тетюши, почти деревню:
Где нет ни скетингов, ни Думы, ни газет,
Где можно всю весну и лето бить баклуши,
Валяться на траве, глазеть на Божий свет,
Ухаживать, есть борщ, пить молоко и спать!
Ах, черт возьми, какая благодать!
Следует также пояснить, что забытый английский термин скетинг,
точнее скетингринг, – это каток на асфальтовом или деревянном полу
для катания на роликовых коньках.
Агнивцев пишет не только о студентах Императорского Санкт-Пе-
тербургского университета, но и о студентах других вузов. Помимо
Императорского Санкт-Петербургского университета в столице на-
ходились институты: Технологический, Горный («блистательный
горняк»), Политехнический, Электротехнический, Лесной, Архео-
логический, Филологический, гражданских инженеров и инженеров
путей сообщения, различные военные заведения. Девушки-студент-
ки также присутствуют в поэзии Агнивцева. Это – «Две сестры-кон-
серваторки» («В Мариинке») награждают овациями артистов Мари-
инского театра. Также упоминаются и некие: «курсистки» («В окнах
напротив»), возможно, слушательницы Высших (Бестужевских) кур-
сов, открытых в 1878 г.
Самая первая жизненная необходимость для студентов, приехав-
ших в Петербург, была связана с поиском доступного по средствам
жилища. Обычно перед началом осеннего семестра на окнах мно-
гих домов (особенно на Васильевском острове) появлялись листочки
с объявлениями о сдаче квартир. Но все было не так просто.
Характерно стихотворение «Снимают комнату!»:
Вверх и вниз по этажам,
В неустанном беге,
Знай, несутся там и сям
Парные college,и..
– «Здесь сдается?» – «Как же-съ, вот».
Тишь. Благоуханье.
- 121 -
Ванна. Свет. Парадный ход.

«Сколько?» - «До свиданья!…»
Там, где комната годна,
Там хозяйка – рожа;
Где хозяйка – недурна –
Комната не гожа!
…Выше, выше, хоть умри!
Жарко, словно в Ялте!
Стоп, вот № 43.
«Комнату? – Пожалте!»
Три аршина в ширину, столько и в длину-же…
И цена – 12… Ну,
Снимем, что же друже?
Ведь – не вредное купэ!»
Друг в решеньях краток
И, прельстившись «канапэ»,
Молвит свысока так:
«Вот вам рубль—в задаток!»
Обычно комната оказывалась на самом верху. В стихотворении
«Зато…»:
Живу по близости к луне
На недоступной вышине
Повыше пирамид!
Из неумытого окна
Мне даже Англия видна,
Такой прелестный вид!
Ну, а квартирная хозяйка – вечный враг безденежного студента.
Характерно стихотворение «Трагедия»:
Хозяйка квартирная,
Разбухшая, жирная
Эмма Ивана,
Утречком рано
Крадется, словно паук
Сонную муху ловить…
В двери: «тук-тук!
«Можно войтить?
- 122 -
Как бы не так-то? – Студент Францессон

Всем существом симулирует сон!
…С горечью шлепают туфли обратно…
Но через полчаса, вновь аккуратно
Слышен их скрип… О, Медуза-Горгона!
Ближе…все ближе… подходит к дверям…
Эмма Иванна, я жду почтальона!
Эмма Ивана, я … завтра отдам».
Гром плюс две молнии!!! – Ой!!!
…Долго еще за соседней стеной
Слышится едкий припев патентованный:
«Эх, а еще ведь – студент, образованный?!!
В стихотворении «Татарская мелодия» поэт восклицает:
Занять еще?!.. Но где и как?!
Швейцар, что – Гибралтар!..
Хозяйка – в юбке гайдамак!
Кошмар! Кошмар! Кошмар!
Мы не знаем, где Агнивцев жил в годы обучения в университете.
После выхода сборника «Студенческие песни», как видно из справоч-
ника «Весь Петроград», он жил сначала по адресу Екатерининский
канал, 59 (1914 — 1915), а затем - Бармалеева ул., 3. (1916—1917).
В четырех стихотворениях Агнивцева упоминается проблема с ос-
вещение в связи с отсутствием денег на керосин. Отсутствие керосина
вызывало сложности с подготовкой к зачетам и экзаменам. Отчасти
выручала Публичная библиотека с её электрическим освещением.
В стихотворении «Один из многих» читаем:
Эх, теперь бы да взять,
Да пойти почитать,
Ведь несданных «зачетов» – корзина!..
Но домой не влечет:
Трудно сдать тот «зачет»
И без книг, и без керосина!..
Надо, как ни верти,
Вновь в «Публичку» идти:
Там и книги, и свет – даровые!..
- 123 -
Проблема прилично одеться для студента в изображении Агнив-

цева – почти неразрешимая. Это касается как сюртука, так и пальто.
В стихотворении «Зато…» поэт, между прочим, констатирует:
И мой сюртук, от передряг,
Как ни верти: и так и сяк
Одне лишь дыры в нем!
Характерно также стихотворение «Январские рифмы»:
Мое пальто – предел мечтаний,
Мое пальто – венец желаний
И, отвечаю рубль за сто
Что никогда, никто,
Ну-ни за что
Не видел лучшего пальто!
Его воспеть не в силах бард,
А оценить ломбард!..
Клянусь текущем январем
Нет даже пятнышка на нем
Пальто моем!..
Что за покрой?! Что за сукно?!
Но
Не нравится мне лишь одно:
Оно… Оно…
Да… - летнее оно!
В стихотворении «Снег на голову» рассказывается о «пальто» юри-
ста Сеньки и так называемой «накидке» филолога Кольки Перевалина:
Филолог Колька Перевалин
В одежде – индивидуален!
На нем
Помесь дамской мантильи с плащом!
Одеяние это
Наследие поэта:
Все в пятнах, как солнечный диск оно!
Но Колька, увлекшись попыткой:
«Навевать человечеству сон»,
- 124 -
– Называет изысканно
Свой балахон
– Накидкой!
В стихотворении «Синие глазки» студент готовиться к свиданию:
У технолога Рузанова
Брюки выглажены заново,
Чаем вычищен сюртук
И – не хлопает каблук.
Штрипки нитками привязаны!
И чернилами замазаны
(И за совесть, и за страх)
Три дыры на сапогах!
Стержневой темой стихотворений Агнивцева является питание.
Здесь явно не до книги о вкусной и здоровой пище. У студентов своя
шкала ценностей. Целый гимн посвящен «Чайной колбасе»:
Пою тебя о, колбаса,
Студенческий бифштекс!
С богами в близком ты родстве,
О, фея чердака!
Фунт – двадцать шесть и – двадцать две,
Фунт – в рот, и жизнь легка!
Сolleg, и, кто ее не ел?
И впредь не будет есть:
Фунт – в двадцать две и в двадцать шесть,
И в тридцать как предел!
Диплом тяжел! Без лишних слов,
Коль бросить на весы,
15 minimum пудов
Погибшей колбасы!
О, фея, равная богам,
Спасай же нас, спасай!
И впредь дипломы раздавай,
С катаром пополам!
Тема колбасы продолжена в упоминавшемся стихотворении «Та-
тарская мелодия». Поэт восклицает:
- 125 -
А где-то вечный юный май!

Лазурь! Цветы! Покой!
А где-то там – сейчас пьют чай
И – так, и с колбасой!..
В стихотворении «Один из многих» упоминается ситный хлеб.
Студент, преодолевший пешком расстояние от Васильевского острова
до Измайловских рот, чтобы поесть у товарища, приятно обрадован:
Входит в комнату с видом угрюмым…
Ах, ты, съешь тя комар!..
На столе самовар
И торжественный «ситный с изюмом»…
Ситный хлеб – это хлеб, выпеченный из ситной муки, просеянной
через сито (решетная мука). Ситный хлеб бывает и ржаной – ситник –
но в данном случае имеется в виду, конечно же, белый хлеб, да еще
с изюмом. Изобретение такого хлеба приписывается известному мо-
сковскому булочнику Филиппову, чьи булочные появились затем и
в Санкт-Петербурге (известный анекдот о таракане в булке, расска-
занный В.А. Гиляровским в очерках «Москва и москвичи»). Ситный
хлеб с изюмом – это студенческое лакомство.
Ситный хлеб упоминается и в стихотворении «Кассирша Рита».
Сначала описывается сама недоступная девушка, которая так привле-
кает студентов:
В булочной Herr Шмита
Есть кассирша Рита,
У кассирши Риты, щечки, что бисквиты»!
И затем Агнивцев завершает, как всегда иронично:
И colleg, и, с края
Вертятся, вздыхая…
«Ситный! Покупают
И – опять – вздыхают!
Немецкая фамилия владельца булочной не случайна. Хотя к на-
чалу ХХ века немцы утратили доминирующие позиции в хлебобу-
лочном производстве, но все равно немецких булочных было до-
статочно. Конкретно Herr Шмита в справочнике «Весь-Петербург»
- 126 -
за те годы мы не найдем, но были другие булочные, владельцами ко-

торых были или немцы, или «финляндцы» (шведы и финны) и евреи:
Иногда студенты, объединяясь в коммуну, делали складчину. Одно
из произведений так и называется «Коммуна», в котором пять студен-
тов, рассуждая о «дороговизне Петербургской жизни»:
Порешили так:
Я – пятак, ты – пятак,
Тот – пятак, другой – пятак,
Глядь и – четвертак!
На копейку соли.
На пятак фасоли,
Зелени две ложки,
Фунта три картошки,
Четверть фунта круп
Вот тебе и суп!
Изредка студенты могли позволить себе посещать дешевые,
но считающимися приличными заведения общепита (до «Общества
дешевых столовых» они все же не опускались). На первом месте, ко-
нечно, университетская столовая, с пиететом и добродушным юмо-
ром описанная в стихотворении «В университетской столовке»:
На катар давно патент
Взял студент со злобы!
Ну-ка, где такой студент,
Без катара чтобы?!
Каша гречневая – 3,
Пол битка—13, Хлеб же даром! Знай бери!
Итого – 16.
Если ж вздумаешь когда
Тихо лопнуть с жиру,
То возьми еще тогда
На пятак – гарниру!
Ну, а если твой бюджет
С горя, деликатно,
Объявил нейтралитет,
Помни: хлеб – бесплатно!
- 127 -
Для студента-голяка
Много ли потребно?
Каша с хлебом, пол битка
И – великолепно!
Но были и другие варианты, в том числе так называемые «поль-
ские столовые».
В стихотворении «Привет» читаем:
Привет вам, покинувшим отчий порог
Для жизни неведомо новой!
Привет вам, жующим маститый биток
В «Студенческой польской столовой».
Старые петербуржцы Д.А. Засосов и В.И. Пызин вспоминали:
«Особую категорию представляли собой столовые для бедных служа-
щих, студентов. В них не подавали напитков, но за небольшую плату –
15—20 копеек – можно было получить приличный обед. Чисто, ак-
куратно работала сама хозяйка и ее семья. Славились польские сто-
ловые, где вкусно готовили специфические польские блюда – зразы,
фляки (потроха) и т.д. Много таких столовых было и близ учебных
заведений, например, около Технологического института» [3, 104].
В справочной книге «Весь Санкт-Петербург на 1912 год» в рубри-
ке «Кухмистерские и столовые» указаны 8 польских столовых (прав-
да, не на Садовой).
Садовая улица была популярной среди студентов. В стихотворе-
нии «Amorvincitomnia», посвященном, конечно же, всепобеждающей
любви, говорится о «гордой инфанте» и «лилии долины» Тане:
Таня – служит на Садовой
Младшей горничной в «столовой»…
Таня! Таня!... – Ради Тани
Ем я там битки в сметане,
Клопсы, супы и бульоны,
Пирожки и макароны,
И рагу, и буженину,
И свинину… И конину!...
С юмором перечислены блюда разных национальных кухонь.
Клопсы (от нем. klopfen – отбивать, стучать) – это блюдо, приготов-
ляемое из мяса размером 4—5 см, без панировки, но обязательно от-
- 128 -
битое. Мясо обжаривается и тушится с луком, а в качестве подливки

употребляется либо мясной сок, либо сметана. В качестве гарнира
обычно используется картофель и свежие овощи – помидоры и огур-
цы [6, 63]. Что касается, конины, в Санкт-Петербурге находилась
конебойня, где откармливались лошади для употребления их мяса
в пищу, что было характерно для татарского населения Петербурга.
В стихотворении «Один из многих» называется еще одно блюдо
обычного студенческого меню типичного студента в дешевых столовых.
А в обеденный час,
Надорвав гневный бас
Громом с бурей по адресу мира,
Он берет на пятак
Пресловутый форшмак
И как можно побольше гарнира!
Форшмак – холодное блюдо, характерное для еврейской кухни.
Это паштет из селедочного масла, для приготовления которого ис-
пользуется хорошая селедка, вымоченная в молоке или чайном отва-
ре. К фаршу добавляется белый хлеб, лук, антоновские яблоки, жел-
тки крутых яиц – все в растертом состоянии. Форшмаку придается
форма усеченной прямоугольной пирамиды [6, 376]. В справочнике
«Весь Санкт-Петербург» в рубрике «Трактиры: Чайные и съестные»
на улице Садовой указаны, как минимум пять таких дешевых заведе-
ний. Ну, а завершается процитированное стихотворение с обычной
добродушной издевкой:
Кто же, кто отдаст мне вновь:
И – потерянный рассудок
И – испорченный желудок?!
Вот она – Любовь!
К начале ХХ века в С.-Петербурге было свыше 170 ресторанов.
Из них в «студенческих песнях» Агнивцева упоминается лишь пер-
воразрядный ресторан «Доминик». Наполненное специально терми-
нологией игры в бильярд стихотворение «У «Доминика»» воссозда-
ет атмосферу этого заведения, где собираются «оттянуться» игрой
в бильярд «студенты всех родов науки», а героем выступает некий
Колька Бочкарев, судя по всему, реальная личность. Кафе-ресторан
Т-ва «Доминик» (Невский. 24) вспоминают многие современники.
- 129 -
Ресторан «Доминик» – первое в России кафе-ресторан – был

открыт в мае 1841 г. в доме лютеранской церкви (Невский пр., 24).
Его владельцем был выходец из Швейцарии Доминик Рица-Порта.
В кафе-ресторане, просуществовавшем 76 лет, предлагался набор пе-
тербургской и иностранной периодики, различные настольные игры –
шахматы, шашки, домино и бильярд. Но главное – здесь была хоро-
шая кухня. В этом заведении в 1870-х гг. бывали: Ф.М.Достоевский,
М.Е. Салтыков-Щедрин, А.П. Чехов, Д.И. Менделеев. С 1880-х гг.
здесь открылось «шахматное кафе». Прокат шахмат или шашек сто-
ил 20 коп. Столики были маленькие, как в кафе, а венские стулья –
жесткими. Его интерьер запечатлен на рисунке И.Е. Репина. Обед
в нем стоил от 75 коп. до 1 рубля. В ресторане «Доминик» не было
музыки. Позднее в эмигрантской ностальгии Агнивцев вспоминал
«Доминикский» пирожок» («Вдали от тебя, Петербург»).
Старожилы Д.А. Засосов, В.И Пызин, перечисляя самые фешене-
бельные рестораны, пишут: «Далее шли рестораны I разряда: «Вена»,
«Прага», «Квисисана», «Доминик», рестораны при гостиницах «Зна-
менской», «Северной», «Англетер». В них цены были ниже. Посе-
щали их в основном люди деловые – чиновники, служащие банка,
а также артисты и зажиточная молодежь» [3, 102]. В другом стихот-
ворении «Триптих» Агнивцев вновь вспоминает о скромных угоще-
ниях своей студенческой молодости. Здесь вновь прозвучит название
«Доминик», а также вспомнится «Квисисана».
Кулебяка «Доминика»,
Пирожок из «Квисисаны»,
«Соловьевский» бутербротъ…
Следует пояснить, что ресторан «Квисисана» (Невский проспект,
46) многие годы кормил петербуржцев. Мемуаристы Д.А. Засосов и
В.И. Пызин пишут: «Особый характер приобрел ресторан «Квисиса-
на» на Невском возле «Пассажа». Там был механический автомат-бу-
фет. За 10 – 20 копеек можно было получить салат, за 5 копеек –
бутерброд. Его охотно посещали студенты, представители небога-
той интеллигенции. Студенты шутили, перефразируя латинскую
пословицу: «Мене сана ин Квисисана» (Перефразировка с латинско-
- 130 -
го «Menssanaincomporesano» или «В здоровом теле здоровый дух»)

[3, 222]. Впрочем, рядом, по адресу Невский 43, существовала и
другая «Квисисана» – «бар с тухлыми котлетами на маргарине, раз-
битым пианино и жидким кофе» (владелецем двух заведений был
Г. Р. Сартора) [1, 920 – 924].
По поводу «Соловьевского» бутерброда». Вероятно, имеется
в виду ресторан под фирмою «Товарищество В.И. Соловьева» «Пал-
кин» (Невский пр, 47), но было еще два ресторана в названии кото-
рых звучала фамилия Соловьева.
Накануне Первой мировой войны Агнивцев уже признанный поэт
и журналист. Его печатают «Солнце России», «Сатирикон», «Лу-
коморье», «Двадцатый век», «Бич», «Стрекоза», «Синий журнал»,
«Столица и усадьба», «Биржевые ведомости», «Петербургская газе-
та», где он выступает под псевдонимами. С 1917 г. имя Агнивцева
чаще встречается на театральных афишах. Он пишет для «Летучей
мыши» (Москва). В январе 1917 г. в подвале петербургского «Пасса-
жа» открылось кабаре «Би-ба-бо», режиссером которого стал талант-
ливый К.А. Марджанов, а организаторами и вдохновителями тетра –
Н. Я. Агнивцев и артист Ф. Н. Курихин.
В годы разрухи и гражданской войны Н.Я. Агнивцев будет вынуж-
ден покинуть Санкт-Петербург. Вместе с группой под новым назва-
нием «Кривой Джимми [4, 185 – 188] 18 августа 1918 г. он уезжает
на гастроли в Киев. В конце августа 1919 г. джиммисты снова пу-
стились в странствия и осели в Тифлисе, где Агнивцев стал тоско-
вать о любимом городе. Так начал рождаться упомянутый цикл сти-
хов «Блистательный Санкт-Петербург». Это единственное в таком
роде признание любви к Санкт-Петербургу. Стихи Агнивцева легли
также в основу некоторых песен А.Н. Вертинского («Гимназистка
румяная» и т.д.). Не выдержав ностальгии, Агнивцев возвращается
в СССР. Одинокий и больной он пишет стихи для детей, тексты пе-
сен для И.О. Дунаевского и издает в 1926 г. последний прижизнен-
ный сборник «От пудры до грузовика. Стихи 1915—1926 гг.». В сбор-
ник частично вошли и «Студенческие песни». В предисловии к нему
он писал: «Это мой литературный паспорт со всеми рифмованны-
ми визами, своевременно отмечавшими мои стихотворные шатания
- 131 -
с 1916 по 1926 г. Что же? В свое время я имел неистребимое право

молодости на всевозможные ошибки. Никто не посмеет сказать, что я
не воспользовался этим правом».
1. Абрамова Е.В. Ресторан // Три века Санкт-Петербурга. Энциклопедия. Т. II. Девятнадцатый век.
Кн. 5. П-Р. СПб., 2006.
2. Агнивцев, Николай. Студенческие песни: Сатира и юмор. СПб., 1913. Цитируется в тексте по этому
изданию.
3. Засосов Д.А. Пызин В.И. Из жизни Петербурга 1890—1910-х годов: Записки очевидцев. Л., 1991.
4. Кружнов Ю.Н. Кафе-клубы // Три века Санкт-Петербурга. Т. II. Три века Санкт-Петербурга: энциклопе-
дия в 3 т. Т. II. Кн. 3. К–Л. СПб., 2004.
5. Куферштейн, Ефим. Странник нечаянный (Книга о Николае Агнивцеве – поэте и драматурге). Изд.
2-е, испр. и доп. СПб., 1998. (1-е изд. СПб., 1997).
6. Похлебкин В.В. Кулинарный словарь. Новосибирск, 1994.
7. Тихвинская А.И. Кабаре и театры миниатюр в России 1908—1917. М., 1995.
8. Чебыкина Н.В. «Проза жизни» студентов Санкт-Петербургского университета в дореформенный пе-
риод (1819–1861 гг.) // Петербургские чтения 97. СПб., 1997.
Гайлит О.А. (Омск)
СОВЕТСКАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ
В БИОГРАФИЧЕСКИХ ВОСПОМИНАНИЯХ СЕЛЬЧАН*
И стория человеческого общества формируется из множества ло-

кальных сюжетов, индивидуальных опытов и частных случаев,
которые как фрагменты мозаики выстраивают общую картину ре-
альности. Эта картина не будет полной без ключевого элемента обще-
ственной системы – отдельного ее представителя. В данной работе мы
обратились к индивидуальному жизненному опыту рядовых сельчан,
чьи биографии представляют собой миниатюрный слепок советской
эпохи, а поступки, чувства и переживания являются частью советской
повседневной культуры. Особый интерес, в данном случае, вызывает
субъективный аспект воспоминаний: восприятие сельчанами совет-
ской реальности, их представления о себе и своей жизни.
* Исследование выполнено при финансовой поддержке Министерства образования и науки РФ в рам-

ках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на
2009 – 2013 гг. Государственный контракт 02.740.11.0350.
- 132 -
Все наши герои (в работе использовано 9 биографических интер-

вью, собранных автором статьи в двух районах Омской области) –
представители первого советского поколения (женщины, 1920-1930-х
годов рождения), т.е. люди, родившиеся и прошедшие социализацию
в рамках советской политической системы и культурной традиции.
В современной социологии нет единого представления о границах
поколений XX в. В данном случае мы пользуемся поколенческим ря-
дом, выделенным В.В. Семеновой [8, 80 – 107] на основе субъектив-
ных представлений поколения о самих себе. Согласно этой периоди-
зации наши респонденты относятся к «околовоенному» поколению,
которое исторически связано с временны́м образом «войны». Именно
это событие оказало существенное влияние на их жизненный опыт и
мироощущение.
Воспоминания рядовых сельчан о войне ассоциативны, в них нет
точных дат, последовательно изложенных фактов или событий, гене-
тически связанных друг с другом. Зачастую ответы кратки, но эмоци-
онально окрашены (слезами, нежеланием вспоминать). «Война, она и
есть война, чё говорить» [11]. Память о войне дискретна, она соеди-
няет в себе два уровня представлений. Первый уровень ассоциаций
может быть условно назван «официальным», поскольку представляет
всем понятную, емкую, но безличную лексическую формулу: «повест-
ки, проводы, похоронки». «Да, началась война, помню. Вот. Повестки
эти все присылали, да убивали, да похоронки шли. Страшно было, как
война началась» [5]. Употребление респондентом этой формулы, с од-
ной стороны, демонстрирует наличие воспоминаний о военной эпохе,
а с другой, дает понять, что респондент желает исчерпать этим дан-
ную тему. И все же тема войны не может не провоцировать на воспо-
минания, и тогда включается второй уровень ассоциаций, связанный
с индивидуальными переживаниями. На этом уровне военные воспо-
минания прочно связаны с сюжетами голода и работы.
Важнейшей характеристикой повседневности военной эпохи вы-
ступает голод. «Ой, голод был! <…> Страшно, что было в войну!»
(З.Н. Першукевич). Стратегии выживания, выработанные сельским
социумом в предшествующие голодные периоды, возрождали рецеп-
ты приготовления различных заменителей хлеба [3, 64]: «Как не ро-
дилась картошка, ну чё, вот этот клевер, все на свете, липу разведешь,
- 133 -
лепешки стряпали, пекли.» (З.Н. Першукевич). «И варили боланду,

а боланда что такая: вода и муки посыпят ржаной, заварют, и вот эту
боланду мы ели… <…> То гнилой рыбы привязут какой-нибудь боч-
ку, уху сварют.» [2]. Голодали в деревнях и на лесоучастках: «Вот мы
же норму выполним, нам давали 800 г. хлеба. <…> А что этих 800 г.,
я его за раз съем» (М.А. Козловская).
И все же выжить вне колхозов, по мнению респондентов, было
проще: «Как же не голод! 200 г. кусочек хлеба. Ну, мать работала ей,
наверное, 800 г. давали, а мы по 200 г. в день. Хорошо, что имели
огород, коровку, молочко же каждый день было, только этим и жили.
<…> А, которые работали в колхозе за трудодень, палочку им напи-
шут и ниче, больше ничего. Дак вот как они жили?!» [7]. В отличие
от работников лесных участков, колхозники не состояли на государ-
ственном довольствии, не получали на детей хлебный паек, а потому
были вынуждены, по мнению Т.К. Щегловой, идти на правонаруше-
ния – кражу хлеба [12, 392].
Для наших респондентов, переживших голод, мерилом благопо-
лучной жизни становится сытость: «А после войны работать было
хорошо, пока наладились после войны, зарабатывали, да получали
тоже хлеб и все давали. Держали скотину, масло вот давали, все та-
кое. На трудодни получали хлеб, как колхоз был» (З.Н. Першукевич).
А главным признаком «хорошей жизни» является достаточное коли-
чество хлеба.
Другим сюжетом, определившим воспоминания рядовых сельчан
о войне, стала работа: «Война, помню. Вот в войну работала…» [9].
«Да, я в войну восемь лет, я была (работала на тракторе – прим. О.Г).
Четыре года я была на прицепе, как и всегда, когда война была силь-
но такая. А потом, мужиков-то нет, четыре года сама еще работала
на колесном [тракторе]. <…>Все приходилось и на колесниках, и на
конях, и клади клала за мужиков» – вспоминает Мария Филипповна
Кириллова [1]. Для нее война растянулась на восемь лет, которые она
проработала на тракторе «за мужика». Своя периодизация войны и
у М.А. Козловской: «Я пошла с тридцать девятого уже в лес. Меня
захватила война туда. Всю войну отработала в лесу. <…> И отрабо-
тала всю войну <…> до сорок седьмого года. С тридцать девятого по
сорок седьмой год». Как мы видим, военное время в воспоминаниях
- 134 -
респондентов маркируется не сражениями и политическими собы-

тиями, а тем временем, когда они выполняли тяжелую физическую
работу в отсутствии мужчин.
Заметим, что ассоциация «война – тяжелый труд», свойственна не
только респондентам, достигшим к началу 1940-х гг. трудоспособного
возраста (родившиеся до 1925 г.). Работать приходилось и подросткам,
с 10 – 13 лет они привлекались к различным работам в колхозе (при-
чем такая практика была распространена и в предвоенный, и после-
военный период): «Как война началась, я еще не закончила, не стала
в школу ходить. <…> У мамы шесть детей было. Папу взяли в армию
тоже, по болезни отпустили, дома был. А робить-то надо… Боронили
тоже, все далали, в заготовку ездили, везде ходили» (З.Н. Першукевич).
«Отца забрали на фронт, погиб он там, нас осталось трое [у] мами.
И нам спокою никакого не было, гоняли везде малой» [6].
Как мы уже говорили, военная эпоха для наших респондентов не
закончилась в мае 1945 г. Концом войны для них стало возвращение
мужчин, преодоление голода, появление возможности покинуть кол-
хоз. Например, М.А. Козловская ассоциирует конец войны со всту-
плением в брак: «Потом уже вышла замуж, стало легче, тут война
кончилася». На самом деле ее замужество состоялось в 1946 г., но для
респондента важна не хронологическая последовательность данных
событий, а их символическая перекличка: брак, семья, нормирован-
ная работа – символы возврата к мирной жизни.
Тема труда актуализируется в памяти респондентов не только
вопросами о войне. Следует заметить, что «работа», «труд» занима-
ют главное место в воспоминаниях сельчан о собственной жизни.
Именно через эти категории они конструируют свои биографии. «…
Родилась, начала работать с 10 лет, нас начали гонять на работу» –
так представляет себя интервьюеру Любовь Ивановна Попова. Вся
ее жизнь связана с колхозом: «Я, это, – вечная колхозница, потом
совхоз. И пошла с совхозу на пенсию. <…> И родилась в колхозе,
и на эту… [пенсию] только с совхозу пошла, потому что колхозы пе-
ревели на совхозы». В данном случае словосочетание «вечная кол-
хозница» скорее символизирует не членство в коллективном хозяй-
стве, а обязанность трудиться в нем.
Характер работ, выполняемых простыми колхозниками, зависел
от потребностей колхоза, поэтому был разнообразным. Они были
- 135 -
в колхозе «всем»: «И телят поила, и овечек кормила, пасла, и дояр-

кой была. <…> И я вот работала в колхозе всем…» (Л.И. Попова).
«Свалится в «кочки» корова, свалится, и вот попробуй, вот вытяни ее.
Мы были и врачами, и всем…» [4]. Такое отношение к человеку, как
к «винтику» в гигантском производственном механизме, характерно
не только для колхозной системы: «Все работы прошла! У меня ра-
боты были, м-м-м! Ледянка, подсочка, лес подсачивали, это резали,
чтоб смола затекла в баночки. Подсочка, заготовка, <…> ледянка» -
вспоминает Зинаида Васильевна Сергеева о работе на лесоучастках.
Такая необходимость быть всем и везде, однако, не сформировала
у наших респондентов ощущения собственной значимости. Напро-
тив, необходимость выполнения тяжелой и разнообразной работы,
утилитарное отношение к рядовым работникам колхозов со сторо-
ны руководства, формировало у сельчан ощущение собственной не-
значительности, а порой и ничтожности. «Нас гоняли, как не знаю
што. Вот летом, собирайтесь баржи грузить. Идем пешком в Шиш.
В Шишах кончили грузить, собирайтесь в Аргаиз, вторую часть. Туда
идем ешо пешком» (М.А. Козловская).«Нас переводили туда-сюда,
как этих <…> телят» (М.К. Лютина). Заметим, что обида за тяжелую
жизнь актуализируется в современный момент. «Никто на нас вни-
мания не обращает. Как работали в войну, старые – никому не надо»
(М.А. Козловская). «Работали мы, работали, закинули нас, пенсионе-
ров! Никто не приедет, никто нас не проведает. Когда работали, тог-
да мы были надо. А теперь ушли на пенсию, мы никому не нужны»
[10]. Уход на заслуженный отдых они воспринимают как заброшен-
ность, ненужность, что подкрепляется минимальным (или близким
к минимальному) размером пенсии, бытовыми трудностями (необ-
ходимость добывать дрова, самостоятельно заготавливать сено для
скота). Их просьбы о помощи в адрес местной администрации, как
правило, остаются без ответа. Это формирует устойчивое убеждение
о бесправности рядового сельчанина, его приниженном положении.
Подводя итог своей жизни, рядовые колхозники не склонны идеа-
лизировать колхозное прошлое: «Ой, не дай Бог ранешняя жизнь, ка-
кая была, ой, тяжелая!» (З.Н. Першукевич). Тяжелые 1940 – 1950-е гг.
определили их восприятие собственной жизни. Даже отмечая пози-
тивные перемены, произошедшие в их жизни с появлением совхозов
- 136 -
в 1960 – 1970-е гг. (ежемесячная оплата труда, переход на денежную

зарплату), не изменили общего впечатления от прожитых лет. Любо-
пытно, что эти более благополучные десятилетия занимают наимень-
шее место в воспоминаниях сельчан.
1. Кириллова Мария Филипповна, 1922 г.р., с. Киселево Знаменского р-на Омской обл. (интервью 2007,
2009 г.).
2. Козловская Мария Андреевна, 1924 г.р., с. Новоягодное Знаменского р-на Омской обл. (интервью
2007 г.).
3. Кондрашин В.В. Голод 1932-1933 годов: трагедия российской деревни. М., 2008.
4. Лютина Мария Кирилловна, 1936 г.р., д. Таборы Знаменского р-на Омской обл. (интервью 2008 г.).
5. Першукевич Зоя Никандровна, 1929 г.р., д. Айлинка Знаменского р-на Омской обл. (интервью 2008 г.).
6. Попова Любовь Ивановна, 1928 г.р. с. Новоягодное Знаменского р-на Омской обл. (интервью 2008 г.).
7. Резанова Евдокия Степановна, 1927 г.р., с. Новоягодное Знаменского р-на Омской обл. (интервью
2007 г.).
8. Семенова В.В. Современные концепции и эмпирические подходы к понятию «поколение» в соци-
ологии // Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России / Сост. Ю. Левада, Т. Шанин.
М., 2005.
9. Сергеева Зинаида Васильевна, 1924 г.р., п. Усть-Шиш Знаменского р-на Омской обл. (интервью 2008 г.).
10. Солтон Надежда Константиновна, 1935 г.р., д. Таборы Знаменского района Омской обл. (интервью
2008 г.).
11. Туркина Прасковья Ивановна, 1913 г.р., с. Бергамак Муромцевского р-на Омской области (интервью
2009 г.).
12. Щеглова Т.К. Деревня и крестьянство Алтайского края в XX веке. Устная история. Барнаул, 2008.
Добровольский Д.А. (Москва)
ПОВСЕДНЕВНОСТЬ РУССКО-ПОЛОВЕЦКИХ ОТНОШЕНИЙ

ГЛАЗАМИ ЛЕТОПИСЦЕВ КОНЦА XI – НАЧАЛА XII ВВ.
П оловецкие набеги были неотъемлемой частью древнерусской

повседневности. Столь же обычным явлением были и кон-
такты с представлителями иных этносов. Традиции интерпретации
Повести временных лет, сложившиеся в отечественной историче-
ской науке, предписывают рассматривать летописные сообщения
о половцах исключительно в контексте противостояния Руси и степи
[3, 3 – 15]. С этой точки зрения (корни которой, замечу, могут быть
прослежены даже не до написанных в позднесталинское время работ
- 137 -
Д. С. Лихачева [7, 145 – 169], а по меньшей мере до «Истории госу-

дарства Российского» Н.М. Карамзина [6, 45, 68 – 69.]) вооружен-
ное противостояние степнякам оказывается патриотическим долгом,
а сотрудничество с ними — предательством, или, в лучшем случае,
проявлением недальновидности. В общем, однобокость такого взгляда
уже была показана на весьма представительном материале [4, 40 – 64],
однако специальное исследование того, как отношения с тюрками-ко-
чевниками представлены в летописании конца XI — начала XII в.
(т.е. в Повести временных лет и предшествовавшем ей Начальном сво-
де 1090-х гг.), позволяет не только конкретизировать существующие
представления, но и поставить вопрос о тенденциях в развитии образа
тюрков-кочевников под пером летописцев конца XI — начала XII в.
Несмотря на всю важность степного «направления» в политике
средневековой Руси, половцам не нашлось места в «этногеографиче-
ском вступлении» к летописи [8, 1 – 4]. Этот пробел был восполнен
под 6604 (1096) г., где, со ссылкой на Откровение Мефодия Патар-
ского, степняки Восточной Европы отождествляются с 8 коленами
мадианитян, якобы уцелевшими после битвы с Гедеоном, описанной
в седьмой главе книги Судей [8, 234]. Составитель фрагмента упоми-
нает о существовании иной точки зрения на кочевников («друзии же
глаголють «сыны Амоновы»»), однако лишь затем, чтобы эту теорию
отвергнуть, «сынове бо Моавли — хвалиси, а сынове Аммонови —
болгаре». Примечательно, что «племя» аммонитян, происходившее
«от дочерю Лютову, иже зачаста от отца своего», признавалось в этом
рассуждении «нечистым», тогда как измаильтяне оставались враж-
дебными, но «чистыми». Можно спорить о причинах, которые заста-
вили книжников причислить половцев к разряду чистых народов [5,
141 – 142] (я предположил, что это связано с религиозной нейтраль-
ностью язычников-кочевников, выгодно отличавшей их в глазах ле-
тописца от приверженцев ложной веры, мусульман Волжской Булга-
рии), однако факт остается фактом: степняки не казались книжникам
абсолютным злом, были народы, трактуемые существенно хуже.
Терпимое отношение составителей летописи к степнякам вопло-
тилось в рассказе 6603 (1095) г. о том, как Владимира Всеволодича
пришлось уговаривать на убийство половецких ханов. Двумя годами
раньше, в 1093 г. половцы нанесли Руси очень серьезный урон, чему
- 138 -
посвящен, пожалуй, самый пронзительный фрагмент летописного

рассказа за XI в.: «Половци же, приимше град, запалиша и огнем [и]
люди разделиша, и ведоша в веже к сердоболем своимъ и сродникомъ
своимъ много роду хрестьяньска. Стражюще, печални, мучими зи-
мою, оцепляеми, въ алчи и в жажи, и в беде, опустневше лици, почер-
невше телесы, незнаемии, страною, языком испаленым, нази ходяще
и боси ногы имуще сбодены терньем со слезами отвещеваху другъ
к другу, глаголюще «Азъ бехъ сего города», и други: «А язъ сея вси» –
тако съупрашаются, со слезами родъ свои поведающе и въздышю-
че, очи возводяще на небо к Вышнему, сведущему таиная» [8, 225].
В одной из битв этой провальной для русского воинства кампании по-
гиб младший брат Владимира Мономаха Ростислав [8, 220]. Однако,
когда представилась возможность отомстить, Владимир начал коле-
баться («отвеща бо: «како се могу створити, роте с ними ходивъ»»), и
только настояние дружины заставило князя согласиться: «отвещавше
же дружина рокоша Володимеру: «княже, нету ти в томъ греха, да они
всегда к тобе ходяче роте губять землю Русьскую и кровь хрестьянь-
ску проливають бесперестани». И послуша ихъ Володимеръ» [8, 227].
Естественно, обсуждаемая сцена едва ли имела место в реальности
(любопытно сопоставить соответствующий фрагмент с описанием
колебаний Владимира Святославича относительно введения смерт-
ной казни) [8, 126 – 127]. С другой стороны, долг защитника Русской
земли очевидным образом конфликтовал в данном случае с воинской
честью и представлением о святости «роты». В то же время, необхо-
димость оправдывать нападение на степняков раскрывает перед нами
иерархию ценностей летописца. Судя по всему, ненависть к «врагам»
стояла в этой аксиологической системе ниже, чем верность своему
слову или уважение к целуемому на «роте» кресту.
А.А. Шахматов полагал, что «длинные благочестивые рассужде-
ния в конце летописной статьи 6601 (1093) года» представляли со-
бой завершение Начального свода, написанного около 1095 г. [10,
29 – 30]. Это заставляло ученого относить статьи 6603 и 6604 гг.
либо к авторскому тексту Повести временных лет, либо к вставкам
ее редакторов. Однако современные исследователи пишут об «идей-
ной и стилистической перекличке», связывающей с Начальным сво-
дом значительную часть статьи 6605 (1097) г. [1; 2, 3 – 24; 15 – 16],
- 139 -
что позволяет передатировать данное произведение как минимум

второй половиной десятилетия, а соответственно и переатрибути-
ровать обе существенные для обсуждаемой темы статьи. Очевидно,
относительно толерантное отношение к степным народам было вы-
работано еще летописцами конца XI в.
При составлении Повести временных лет тенденции, заложенные
в Начальном своде, получили дальнейшее развитие. Весьма харак-
терной является сцена, включенная во второй, более поздний слой
рассказа о событиях 1097—1099 гг. Князь Давид Игоревич и его со-
юзники-половцы, сообщает нам книжник, готовились к битве с вен-
грами, нанятыми Святополком Изяславичем. Ночью накануне сраже-
ния «вставъ Бонякъ, отъеха от вои, и поча выти волчьскы, и волкъ
отвыся ему. И начаша волци выти мнози, Бонякъ же приехавъ поведа
Давыдови, яко победа ны есть на угры заутра» [8, 270 – 271]. Общее
знакомство с логикой летописания, последовательно противопостав-
ляющего истинное знание христиан и вымыслы язычников, одним
из которых является вера в приметы и гадания [8, 170, 178 – 179],
склоняет ожидать, что на следующий день Давид и Боняк потерпят
поражение. Однако (неожиданным образом) гадание себя оправдало:
венгры были наголову разбиты и бежали, потеряв убитыми «пискупа
ихъ Купана и от боляръ многы» [8, 271]. По мнению М.Д. Приселко-
ва, цитируемый фрагмент представляет собой пересказ половецкой
народной песни [9, 288 – 289], но эта догадка представляется крайне
маловероятной, хотя бы потому, что в арсенале летописца имелось
достаточно средств разграчения авторской речи и цитаты, а значит,
такой пересказ был бы соответствующим образом оформлен. Ско-
рее всего, перед нами текст, написанный от имени самого книжника,
который — в определенных ситуациях — был готов становиться на
точку зрения степняков.
Не менее показательно и то, как книжники воспринимали уча-
стие степняков в междоусобной борьбе Всеволодичей с потомками
Святослава. Союз с кочевниками, заключенный Олегом Святосла-
вичем, оценивается подчеркнуто негативно: «се уже третьее наведе
поганыя на землю Русьскую, егоже греха дабы и Богъ простилъ» [8,
226]. Однако под знаменами Владимира Мономаха тоже служили по-
ловцы, которым иной раз доверялись весьма ответственные задачи:
- 140 -
«и вдасть Мстиславъ стягъ Володимерь половчину именем Кунуи, и

вдавъ ему пешьце и постави и на правемь криле. И, заведъ Кунуи
пешьце, напя стягъ Володимерь, и узре Олегъ стягъ Володимерь, и
убояся, и ужасъ нападе на нь и на вое его. И поидоша к боеви противу
собе <…> И виде Олегъ, яко поиде стягъ Володимерь, нача заходи-
ти в тылъ его. И, убоявъся, побеже Олегъ. И одоле Мстиславъ» [8,
239 – 240]. Наивно полагать, что половцы, сражавшиеся на стороне
Мономаха и его сыновей, принципиально отличались в плане обра-
щения с мирным населением от половцев-наемников в войске Олега.
Но следовательно и причина негативной оценки знаменитого кня-
зя-изгоя кроется не в его союзнических отношениях со степняками,
а в чем-то другом (например, в излишней гордости, приобретавшей
иной раз вид откровенного чванства) [8, 230]. Как ни «не повезло»
Олегу Святославичу с оценкой современников (готовых в определен-
ных ситуациях признать его правоту с точки зрения закона [8, 237],
но не воспринимавших его личных качеств) и потомков, половецкий
фактор в формировании этого негативного «имиджа» был, надо по-
лагать, ни при чем.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что по мере раз-
вития летописного текста образ половцев становился конкретнее и
богаче деталями. Составитель Начального свода характеризует пове-
дение степняков обобщенно, следуя, очевидно, некоему канону: «ем-
люще иконы, зажигаху двери, и укаряху Бога и законъ нашь. Богъ же
терпяше, еще бо не скончалися бяху греси ихъ и безаконья ихъ, темь
глаголаху: «Кде есть Богъ ихъ, да поможеть имъ и избавить я», и ина
словеса хулная глаголаху на святыя иконы» [8, 233]. Так или пример-
но так вели бы себя в церкви любые другие безбожники. Напротив,
автор Повести временных лет интересуется особенностями половец-
кой военной тактики, подробно характеризуя, например, маневры
полков Боняка в ходе битвы с венграми, а иногда и любуется ордами
кочевников, подыскивая для их действий нетривиальные метафо-
ры: «и сбиша угры, акы в мячь, яко се соколъ сбиваеть галице» [8,
271], «и поидоша полкове, аки борове» [8, 278]. Весьма показательна
в данном отношении сцена военного совета в степи, помещенная в
статье 6611 (1103) г. и построенная на том же противопоставлении
старых и «уных», что и оценка политики Всеволода Ярославича [8,
- 141 -
217, 278]. Половецкие ханы описываются в указанной статье в тех же

категориях, что и «свои» летописцу русские князья.
Итак, если subspecie классической «национальной истории» отно-
шения русских и половцев выглядят как последовательное противо-
стояние, то анализ структуры соответствующих летописных известий
делает картину существенно более сложной и многоплановой. Вре-
мена противостояния сменялись временами мира, а воспроизведение
стереотипов, предписываемых образом врага, — проявлениями чело-
веческого интереса. Представляется важным дополнить наблюдения о
восприятии степняков, сделанные на материале Начальной летописи,
сведениями о том, как образ кочевых соседей эволюционировал в по-
следующей летописной традиции. Такая работы позволит не только
полнее представить себе спектр возможных подходов к «вопросу о по-
ловцах», но и определить момент, когда раннесредневековая гибкость
уступила место последовательному неприятию, определившему то,
какое место отводилось степнякам в историографии XIX—XX вв.
1. Гиппиус А.А. К проблеме редакций Повести временных лет: II // Славяноведение. 2008. № 2.

2. Гиппиус А.А. Повесть об ослеплении Василька Теребовльского в составе Повести временных лет:
к стратификации текста // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2005. № 3 (21).
3. Гребенюк В.П. Принятие христианства и эволюция героико-патриотического сознания в русской
литературе XI—XII вв. // Герменевтика древнерусской литературы. М., 1995. Сб. 8.
4. Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII—XIV вв.). М., 2000.
5. Добровольский Д.А. Половцы в восприятии летописцев XI - начала XII в. // Национальный/социаль-
ный характер: археология идей и современное наследство: материалы всерос. науч. конф. М., 2010.
6. Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1991. Т. 2 -3.
7. Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947.
8. Полное собрание русских летописей. [Репринт. изд.]. М., 1997. Т. 1: Лаврентьевская летопись.
9. Приселков М.Д. Летописание Западной Украины и Белоруссии // Приселков М.Д. История русского
летописания XI—XV вв. СПб., 1996.
10. Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах // Шахматов А.А. История рус-
ского летописания. СПб., 2002. Т. 1, кн.
- 142 -
Кирьяш О.А. (Омск)
«ПОВСЕДНЕВНЫЙ МИР» РУССКИХ ИСТОРИКОВ

ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX В.
С мещение акцентов в гуманитарном знании с исследования клас-

сов и крупных общественных групп на изучение малых групп
и отдельных людей привело к повышенному интересу со стороны ис-
следовательского сообщества к повседневному миру человека, про-
фессиональным корпорациям и объединениям и т.д.
По мнению В.Д. Лелеко: «повседневность не представляет со-
бой нечто рутинное и непредставляющее интереса, повседневность
представляет собой особый пространственно-временной континуум,
наполненный вещами и событиями» [6, 92 – 93]. Элементами повсед-
невного мира русских историков второй половины XIX в. выступали
профессиональная деятельность в Университете, различных обще-
ствах и объединениях, научная деятельность, межличностные отно-
шения как с коллегами-историками, так и со студентами, представле-
ния о пространстве и времени и т.д.
Центральным местом профессиональной повседневности русских
историков второй половины XIX в. был университет. Университет
был «общим чаянием почти всего, что было мыслящего в России,
верховным ареопагом в деле науки <…>» [22, 32]. Особое значение
университета в жизни общества отмечал в своих воспоминаниях
А.А. Кизеветтер: «<…> университет – не монастырь кабинетных от-
шельников, но живой орган культурного процесса» [3, 14].
В университете читали курсы лучшие специалисты в своей об-
ласти. Так, в разное время на кафедре отечественной истории
в Московском университете читали свои лекции С.М. Соловьев,
В. О. Ключевский, П.Н. Милюков, М.К. Любавский и др. Не менее
интересные и обстоятельные курсы были представлены и в Петербург-
ском университете. Так, в своих письмах А.Е. Пресняков писал, что
в будущем учебном году будет «слушать курс Лаппо-Данилевского «Ме-
тоды изучения источников и явлений русской истории», по пятницам
и, вероятно, по средам Форстена «Историю немецких университетов».
Василевский читает византийскую историю последний год» [12, 144].
- 143 -
Без университета, его среды и культуры пространство для русского

историка теряло всю свою привлекательность. Именно эту мысль вы-
сказывал П.Н. Милюков в своих письмах С.Ф. Платонову, в которых
отмечал, что «Петербург без университета не имеет смысла» [9, 102].
«Повседневный мир» русских историков второй половины XIX в.
образовывал не только университет. Помимо него особую ценность
для русских историков составляли архивы, библиотеки, музеи. Зна-
чимое место для русского исторического сообщества занимал архив.
По словам П.Н. Милюкова: «Для историка архив - особая вселен-
ная, это «кровеносная система» мира историков, а источник – пульс,
по которому можно подслушать <…> биение жизни» [4, 94]. А.А. Ки-
зеветтер был полностью согласен с П.Н. Милюковым относительно
особого отношения историка к архиву, как очень важному «месту»
в жизни и деятельности исторического сообщества. В своих воспо-
минаниях он писал, что «истинное душевное удовлетворение я испы-
тывал только там, в архиве, погружаясь с мыслью в смысл старинных
текстов, стараясь не пропустить в них ни малейшего намека, ни ма-
лейшей черточки, которые могли бы доставить мне какой-либо блик
света на занимавшие меня исторические вопросы» [3, 195 – 196].
В архивах и библиотеках происходили встречи историков, их со-
вместная работа. Так А.Е. Пресняков писал матери о своих планах
провести «2 недели января в Москве – в архивах с Платоновым,
Дьяконовым (это дерптский юрист) и Рождественским (наш маги-
странт)» [12, 124]. Библиотеки и архивы являлись традиционными
местами не только исследовательской работы, но также встреч, зна-
комств и интенсивного общения историков.
Одной из традиционной форм межличностной коммуникации
внутри исторического сообщества было участие в различных обще-
ствах и объединениях. Так, например, В.О. Ключевский и был избран
в действительные члены Общества истории и древностей российских,
В.Г. Дружинин принимал участие в деятельности Петербургской Ар-
хеографической комиссии, П.Н. Милюков участвовал в работе Обще-
ства любителей естествознания, антропологии и этнографии, а так-
же был членом Общества любителей российской словесности и др.
На заседаниях различных Обществ происходило обсуждение докла-
дов молодых историков, рецензий и статей, присуждение различных
премий, решались вопросы опубликования исследований и т.д.
- 144 -
Общение русских историков второй половины XIX в. проходило

также рамках кружков и журфиксов. При Московском университе-
те существовал исторический кружок молодых историков, членами
которого были П.Г. Виноградов, П.Н. Милюков, М.К. Любавский,
А.А. Кизеветтер, М.М. Богословский, М.Н. Покровский, М.С. Коре-
лин, С.Ф. Фортунатов и др. На заседаниях этого кружка исследова-
тели делились своими открытиями и идеями. Журфиксы отличались
от кружков и салонов, в первую очередь, своей демократичностью
и открытостью, на них можно было приходить без приглашения.
Так, П.Н. Милюков был завсегдатаем многих журфиксов, например,
Н.В.Бугаева, Н.И.Стороженко, Ф.Ф.Фортунатова, И.И.Янжула и др.
[7, 123]. Постепенно у П.Н. Милюкова начались свои журфиксы, ко-
торые проходили по вторникам. В Москве П.Н. Милюкова посещал
А.Е. Пресняков, который «просидел часа три - много болтали и очень
интересно для меня болтали. Он мне очень нравится» [12, 39].
Журфиксы проходили и в Петербурге, о чем в своих письмах
к К. Н. Бестужеву-Рюмину писал С.Ф. Платонов. «Ваши вторники,
о которых так восторженно отзывался П.Н. Полевой в своем «Живо-
писном обозрении» (к отзыву приложив невероятный по исполнению
Ваш портрет), ваши вторники до некоторой степени восполняются
мне четвергами Одиста Федоровича <…>» [12, 40].
Помимо журфиксов непосредственное общение русских истори-
ков происходило за многочисленными обедами и ужинами. Вопросы,
которые обсуждались на таких вечерах, были самыми разнообразны-
ми. Об одном из таких ужинов у Ф.И. Буслаева вспоминает И.Е. За-
белин. «Далее рассуждали о том, что для профессора нужно. Буслаев
требует самостоятельного труда, сочинений, чтобы публика знала
<…> Он должен только иметь право на поездку за границу на три
года для приготовления в профессора. А главное, чтобы он заявил
себя публике статьями, сочинениями <…> Нужен преподаватель -
вот что не менее важно» [1, 52].
Именно такой интенсивной, живой среды, непосредственного
взаимодействия не хватало «провинциальной» университетской сре-
де. Об отличии столичного университетского общества от провин-
циального писал в своих письмах к А.Н. Пыпину русский историк
Д. А. Корсаков: «Когда попаду в Питер – не знаю: а очень бы хоте-
- 145 -
лось, да и нужно освежиться обменом мыслей с моими друзьями и

даже с недругами на «берегах» Невы. У Вас интеллигентная жизнь
и интеллигентная борьба – у нас в Казани как есть стоячее болото
с разными лягушками и головастиками» [20, 9]. О нежелании уезжать
из столицы писал в письмах к матери К.Н. Бестужев-Рюмин. В них
он заявлял, что «не думаю, чтобы я уехал в провинцию, да и, кажется,
дела не так складываются: я признаться и рад этому: кроме Петер-
бурга и Москвы ученые занятия почти не возможны в России» [8,
16]. Статуса «провинциального» был удостоен и университет в Дерп-
те. Эту мысль ярко выразил П.Н. Милюков в одном из своих писем
С. Ф. Платонову, в котором он отмечал, что «Дерпт слишком захо-
лустен и неудобен для ученой работы» [9, 98], хотя университет там
открыт с 1802 г. В другом письме русский историк заявлял, что «от
Дерпта же отказаться мне уже не трудно: я думаю там отвратитель-
ная обстановка и для ученой и для профессорской деятельности» [9,
115]. Свое нежелание ехать в Томский университет в письме В.В. Ро-
занову подчеркивал М.К. Любавский: «Н.А. Попов предложил ехать
в Сибирский университет на кафедру русской истории. В Сибирь
ехать не хотелось «ибо» <…> в провинции дальнейшие занятия рус-
ской историею немыслимы» [14, 7]. Еще более красочно эту мысль
высказывает в своем письме к С.Ф. Платонову Н.Д. Чечулин. «Недав-
но получил через вице-директора М. Н. Пр. предложение управляю-
щим Министерством занять место декана и ординарного профессора
в открывающемся юридическом факультете в Томске. Денег сулили
5100 р. <…> Я уклонился от этой нечестной ссылки по мотивам се-
мейным и научным» [16, 11].
Недостаточность непосредственного взаимодействия между
представителями исторической науки несколько компенсировалась
интенсивной перепиской между ними. Переписка являлась непосред-
ственным атрибутом повседневной среды русских историков второй
половины XIX в. Многочисленность и плотность переписки между
историками дает основания делать вывод о наличии насыщенного
коммуникативного пространства внутри русского исторического со-
общества, не обязательно объединенного рамками одного универси-
тета. «Тематика групповой и профессиональной самоидентификации
красной нитью проходит через весь корпус писем <…> В этом смыс-
- 146 -
ле, письма – это один из механизмов становления ученого» [5, 14 –

15]. В письмах русского исторического сообщества можно выделить
некоторые компоненты.
Одним из элементов писем были всевозможные обращения
с просьбами о написании отзывов и рецензий. Например, К.Н. Бесту-
жев-Рюмин читал материалы университетского курса П. Н. Милю-
кова, тот в свою очередь писал рецензию на исследование А.С. Лап-
по-Данилевского, А.Н. Пыпин рецензировал работу А.П. Щапова,
по этому поводу Щапов пишет в письме к А.Н. Пыпину «не знаю как
и благодарить Вас, Александр Николаевич, за вразумительную кри-
тику <…> Вы там ясно и основательно в ней действительно указали
на существенный недостатки и пробелы, что я сейчас же бы взялся
за возможное исправление их, если бы понадобилось другое изда-
ние» [21, 1]. С.Ф. Платонов читал книгу И.Е. Забелина «Минин и
Пожарский: прямые и кривые в смутное время», о своем мнении об
этом исследовании С.Ф. Платонов поделился в письме к К.Н. Бесту-
жеву-Рюмину: «Много я думал над книгой И.Е. и вот к чему пришел:
в общем воззрении на см. время он нового ничего не сказал: он ухи-
трился соединить два друг против друга стоящие взгляда, – Соловье-
ва и К. Аксакова, и не упал. Эти свои замечания мне ужасно хочется
изложить и передать Л.Н. Майкову, но несколько страшно: не будет
ли это лаять на слона?» [15, 7] и др.
Другой, не менее важной тематикой писем была пересылка книг,
рукописей, корректур и журналов. Их получение расценивалось как
самый дорогой подарок. Так, внимание М.П. Погодина было прико-
вано к историческим работам киевлян и вообще киевским изданиям.
«Обозрение Киева» превосходное, и я обрадовался ему как дорогому
подарку» [11, 5], свои искренние поздравления и благодарность вы-
сказывал Е.Ф. Шмурло русскому историку С.Ф. Платонову. В одном
из писем он писал: «поздравляю с выходом книги; надобно прочи-
тать ее в сентябре <...> в свою очередь высылаю Вам своего «Бесту-
жева» [19, 36].
Отдельным компонентом писем были размышления методологи-
ческого характера. Например, Д.И. Иловайский в письме к М.П. По-
годину писал «Посылаю Вам отдельный оттиск моей последней ста-
тьи о Варяжском вопросе. Из нее Вы увидите, что с норманизмом
- 147 -
я окончательно расхожусь и клянусь вести с ним войну беспощадную

<…>» [13, 1]. С.Ф. Платонов в переписке с К.Н. Бестужевым-Рюми-
ным заявлял о применении критического метода в обучении стар-
ших классов: «Я читаю там нечто вроде университетских лекций, на
что дает мне право довольно высокий умственный уровень классов.
Но тем не менее Окр. Инспектор Аничков остался мною не совсем
доволен: нашел, что критикуя научные теории, я колеблю научные
авторитеты. Вряд ли эта точка зрения заслуживает порицания, вводя
в преподавание критический метод (в старших классах)» [15, 5].
В письмах могли решаться и чисто деловые вопросы. Так, напри-
мер, Д.А. Корсаков в своих письмах к С.Ф. Платонову обращается
с просьбой «В мае с.г. скончался И.Н. Смирнов, и кафедра всеобщей
истории в нашем университете стала вакантной: по ней имеется у нас
только приват доцент М.М. Хвостов, магистрант Московского уни-
верситета. <…> Я глубоко ценя Ваше постоянное желание прийти на
помощь Казанскому историко-филологическому факультету Вашими
компетентными советами и указаниями, считаю своим долгом обра-
титься к Вам с покорнейшей просьбой, сделайте для меня отзывы
следующих аспирантов: Н.Н. Новодворского, И.И. Иванова» [17, 6].
Русские историки обращались друг к другу за помощью в решении
различных проблем и затруднений. Например, С.Ф. Платонов давал
рекомендации Е.Ф. Шмурло для преподавания на Высших Женских
Курсах, способствовал командированию И.И. Лаппо для работы в ар-
хивах Москвы, Вильны, Витебске и т.д.
В переписке находили отражение эмоции, волнения, разочарова-
ния, чаяния и надежды историков. В своей переписке с А.Н. Пыпи-
ным Д.А. Корсаков делился своими переживаниями относительно
осложнений в защите диссертации и подробностей неприятной ситу-
ации, произошедшей на его диспуте.
В письмах могли сообщаться различные новости и происшествия,
при этом обозначалась собственная позиция по поводу случившего-
ся. С.Ф. Платоновым П.Н. Милюков делился новостями, например,
по поводу диспутов: «диспут Л [аппо] Дан [нилевского] начался
поздно, тянулся долго. Кареев возражал ему совсем прилично <…>
Диспут был скучным и монотонным, и устали все до крайности.
Саша Лаппо защищался остроумно <…> Долго писать о его книге
- 148 -
не буду, а поговорить бы хотелось: книга мне очень нравится <…>»

[10, 132]. С.Ф. Платонов в своих письмах к К.Н. Бестужеву-Рюмину
делился своими мыслями относительно темы своего исследования:
«Вы меня, уезжая, направили к Е.Е. Замысловскому <…> Отчасти
в беседе с ним, отчасти «собственным умом» дошел я до решения
заняться обзором русских летописных повестей и сказаний о смут-
ном времени со стороны их состава и исторической достоверности.
Думаю, Константин Николаевич, что эта работа не будет безрезуль-
татной и несвоевременной» [15, 4]. В письмах К.Н. Бестужеву-Рю-
мину И.М. Гревс, находящийся в Италии, обращается к историку за
советом в написании своей диссертации и др.
В среде русских историков второй половины XIX в. наблюдается
формирование особой интеллектуальной среды, где центральное место
занимает университет. Интенсивное взаимодействие между историка-
ми в рамках университетов, архивов, библиотек, журфиксов способ-
ствовало складыванию целостного «интеллектуального ландшафта».
1. Забелин И.Е. Дневники и записные книжки. М., 2001.

2. Кизеветтер А.А. Московский университет и его традиции. Прага, 1927.
3. Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий: Воспоминания 1881-1914. М., 1996.
4. Корзун В.П., Мамонтова М.А., Рыженко В.Г. Путешествия русских историков конца XIX- начала XXвека
как культурная традиция // Мир историка. XXвек. М., 2002.
5. Корзун В.П., Свешников А.В., Мамонтова М.А. Историк в собственных письмах: зеркало или мир
зазеркалья? (Несколько замечаний о специфике писем русских историков XIX – XXвеков в каче-
стве историографического источника // Письма русских историков (С.Ф. Платонов, П.Н. Милюков) /
Под ред. В.П. Корзун. Омск, 2003.
6. Лелеко В.Д. Пространство повседневности в европейской культуре. СПб., 2002.
7. Макушин А.В., Трибунский П.А. Павел Николаевич Милюков: труды и дни (1859 – 1904). Рязань, 2001.
8. Малинов В.А. К.Н. Бестужев-Рюмин: очерк теоретико-исторических и философских взглядов. СПб.,
2005.
9. Письма русских историков (С.Ф. Платонов, П.Н. Милюков) / Под ред. В.П. Корзун. Омск, 2003.
10. Письма С.Ф. Платонова П.Н. Милюкову // Мир историка. XX век. М., 2002.
11. Понамарев С. М.П. Погодин в его отношениях к Киеву. Киев, 1875.
12. Пресняков А.Е. Письма и дневники. 1889-1927. СПб., 2005.
13. РГАЛИ Ф. 373. Оп. 1. Д. 161.
14. РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Д. 527.
15. РНБ. Ф. 585. Оп. 1. Д. 1716.
16. РНБ. Ф. 585. Оп. 1. Д. 2860.
17. РНБ. Ф. 585. Оп. 1. Д. 3229.
19. РНБ. Ф. 585. Оп. 1. Д. 4661.
20. РНБ. Ф. 621. Д. 425.
21. РНБ. Ф. 621. Д. 1010.
22. Шмурло Е.Ф. Очерк жизни и научной деятельности Константина Николаевича Бестужева-Рюмина
(1829 – 1897). Юрьев, 1899.
- 149 -
Киселев М.Ю. (Москва)
ИЗУЧЕНИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ПРАКТИК ЖИТЕЛЕЙ ГОРОДА

И СЕЛА РОССИЙСКИМИ ИСТОРИКАМИ
ПО МАТЕРИАЛАМ АРХИВА РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК
А рхив Российской Академии наук является крупнейшим и ста-

рейшим хранилищем архивных документов по истории Рос-
сийской академии наук, ее учреждений и организаций, отечественной
и зарубежной науки и культуры, российских и иностранных ученых.
В составе личных фондов ученых Архива РАН хранится научное на-
следие более 60 российских историков, в отдельных фондах которых
определенное место занимают исторические источники по изучению
социальных практик жителей города и села.
В фонде Тихомирова Михаила Николаевича (1893 – 1965) – акаде-
мика АН СССР (1953) хранится статья «Села и деревни Дмитровско-
го края» [23] и рукопись монографии «Древнерусские города» [24],
в которых выдающийся ученый затронул вопросы социальной жизни
жителей города и села на Руси.
Значительный интерес представляет историко-социологическое
исследование Веселовского Степана Борисовича (1876 – 1952) – ака-
демика АН СССР (1946) о типах внегородских поселений «Село и
деревня в Северо-Восточной Руси в XIV – XVI вв.» [13] хранящее-
ся в его личном фонде. Не менее интересны работы Богоявленско-
го Сергея Константиновича (1871 – 1947) – члена-корреспондента
АН СССР (1929): рукописи монографий «Мещанская слобода в Мо-
скве в XVII веке» [10] и «Приказные судьи XVII века» [12] и статья
«Приказные дьяки XVII века» [11].
Судьбы жителей села отражены в работах: Шестакова Андрея Ва-
сильевича (1877 – 1941) – члена-корреспондента АН СССР (1939) –
доклад «Пролетариат и крестьянство» [17], статьи «Крестьянство
в 1905 г.» [18], «Деревня в революции 1905 – 1907 гг.» [19], «Диф-
ференциация крестьянства в 1914 – 1916 гг.» [20]; Яковлева Алексея
Ивановича (1878 – 1951) – члена-корреспондента АН СССР (1929) –
статьи «Империя XVIII – XIX вв. и крестьянство» [21], «Московское
государство XV – XVII вв. и крестьянство» [22]; Дружинина Николая
- 150 -
Михайловича (1886 – 1986) – академика АН СССР (1953) – сочинение

«Крестьянская тягловая община в XVII в.» [29], монография «Русская
деревня на переломе 1861 – 1880гг.» [30], статья «Государственная де-
ревня Центрального черноземного района в середине XIX в.» [31].
Положение крестьян и горожан в дореволюционной России нашло
отражение в статьях: Бахрушина Сергея Владимировича (1882 – 1950) –
члена-корреспондента АН СССР (1939): «Торговые крестьяне
в XVII в.» [14], «Феодальный город XIV – XVII вв.» [15], «Мангазей-
ская мирская община» [16]; Устюгова Николая Владимировича (1896 –
1963) – доктора исторических наук (1938) – «Гости гостиной и су-
конной сотни, торговые люди и тяглецы московских сотен и слобод
и их взаимоотношения с посадами» [25], «К вопросу о социальном
расслоении русской черносошной деревни XVII в.» [26]; плане курса
Шункова Виктора Ивановича (1893 – 1967) – члена-корреспондента
АН СССР – «История крестьян в России с XV в. до середины XIX в.» [27],
«К истории крестьян Западной Сибири XVII в. начала XVIII в.» [28].
Отдельно необходимо отметить работы Яцунского Виктора Кор-
нельевича (1893 – 1966) – доктора исторических наук – «Город по-
сле реформы 1861 г.» [32], «К итогам дискуссии о возникновении
капиталистического расслоения земледельческого крестьянства
в дореформенной России» [33], «Бытовые условия и семейный со-
став рабочих Петербурга в 40-х годах XIX века» [34]; Иванова Лео-
нида Михайловича (1909 – 1973) – доктора исторических наук – «Го-
сударственные крестьяне Московской губернии (1838-1866 гг.)» [35]
и «О сословно-классовой структуре городов капиталистической Рос-
сии» [36]; Новосельского Алексея Андреевича (1891 – 1967) – док-
тора исторических наук – «Город как военно-служилая и сословная
организация провинциального дворянства в XVII в.» [37] и «Очерк
истории деревни Рязанского края» [38].
Интересны для исследователей работы Черепнина Льва Владими-
ровича (1905 – 1977) – академика АН СССР – «Формирование класса
крестьянства на Руси» [39] и «Облик средневекового русского горо-
жанина» [40].
Особое место в фондах Архива РАН занимают документальные
комплексы учреждений и организаций Академии наук по вопросам
изучения социальных практик городских и сельских жителей: сте-
нограмма совместного заседания Кооперативной комиссии, Эко-
номической и Аграрной секций Коммунистической академии при
ЦИК СССР по докладу И.М.Павлова «Социальный состав сельских
- 151 -
потребительских кооперативов» [2, 1 – 57]; стенограмма заседания

Экономической секции Коммунистической академии при ЦИК СССР
по докладу Л.К. Мартенса «Основные факторы социальной жизни
народов» [3, 1 – 50]; стенограмма заседания Секции религии Комму-
нистической академии при ЦИК СССР по докладам В.Н. Сарабья-
нова «Социальные корни религии в СССР», Ф.М. Путинцева «Со-
циальные корни сектантства» и М.М. Шеймана «Социальные корни
религии среди городского населения» [4, 1 – 154]; стенограмма до-
клада А.Я. Анисимова «Социальные противоречия коллективного
движения», заслушанного на заседании Секции социалистической
реконструкции сельского хозяйства первой Всесоюзной конферен-
ции аграрников-марксистов [1, 1 – 87]; таблицы Аграрного инсти-
тута Коммунистической академии при ЦИК СССР «Статистические
сведения по обследованию колхозов Кубанского края «Социальный
облик хозяйств членов колхозов» [5]; протокол заседания Отделе-
ния биологических факторов социальных явлений Тимирязевского
института по обсуждению сообщения В.П. Налимова о результатах
обследования развития детей и быта рабочих фабрики «Моссукно»
[6, 47 – 52]; протокол заседания бюро Комиссии по монографиче-
скому обследованию и изучению промышленных предприятий СССР
при Президиуме Коммунистической академии при ЦИК СССР по об-
суждению программы Маркуса Б.Л. «Изучение социального состава
рабочих на предприятии» [7, 19 – 25]; тезисы и ориентировочный
план «Изучение состава рабочих на предприятии» группы по изуче-
нию социального состава пролетариата Комиссии по монографиче-
скому изучению промышленных предприятий Секции истории про-
летариата СССР Института истории Коммунистической академии
при ЦИК СССР [8, 309 – 318, 320 – 323]; статистические сведения
о составе рабочих, о состоянии социально-политической и бытовой
работы на заводе «Серп и молот» за 1905 – 1930 гг. – из материалов
к сборнику «История завода «Серп и молот», подготовленному Ко-
миссией по истории фабрик и заводов Института истории Коммуни-
стической академии при ЦИК СССР в 1931 – 1933 гг. [9]; научный
доклад, подготовленный институтом Секции общественных наук для
представления в Президиум АН СССР по теме «Анализ социальных
изменений в составе населения» [41]; стенограмма заседания Секции
общественных наук Президиума АН СССР «Развитие социальной
структуры социалистического общества» [42]; протоколы и отчеты
проблемной комиссии многостороннего сотрудничества академий
- 152 -
наук социалистических стран «Эволюция социальной структуры со-

циалистического общества. Социальное планирование и прогнози-
рование» (Май 1981 года, г. Москва, октябрь 1981 года, г. Бухарест,
4 - 10 апреля 1083 года, г. Таллинн) [43].
Фонды Архива РАН являются значительной источниковедческой
базой по изучению социальной практики и повседневной жизни го-
рожан и сельских жителей и могут быть использованы как в препода-
вательской, так и исследовательской практике.
1.Архив РАН. Ф. 350. Оп. 2. Д. 102.

2. Архив РАН. Ф. 350. Оп. 2. Д. 303.
3. Архив РАН. Ф. 350. Оп. 2. Д. 336.
4. Архив РАН. Ф. 353. Оп. 1. Д. 41.
5. Архив РАН. Ф. 353. Оп. 1. Д.Д. 579, 584, 585, 586.
6. Архив РАН. Ф. 356. Оп. 1. Д. 38.
7. Архив РАН. Ф. 359. Оп. 1. Д. 44.
8. Архив РАН. Ф. 359. Оп. 1. Д 48.
9. Архив РАН. Ф. 359. Оп. 2. Д. 407.
10. Архив РАН. Ф. 553. Оп. 12. Д.Д. 19, 20, 70а.
11. Архив РАН. Ф. 553. Оп. 1. Д. 35.
12. Архив РАН. Ф. 553. Оп. 1. Д.Д. 57, 58.
13. Архив РАН. Ф. 620. Оп. 1, Д.Д. 77а, 78.
14. Архив РАН. ф. 624. Оп. 1. Д. 12.
15. Архив РАН. Ф. 624. Оп. 1. Д. 32.
16. Архив РАН. ф. 624. Оп. 1. Д. 144.
17. Архив РАН. Ф. 638. Оп. 1. Д. 55.
18. Архив РАН. Ф. 638. Оп. 1. Д. 58.
19. Архив РАН. Ф. 638. Оп. 1. Д. 60.
20. Архив РАН. Ф. 638. Оп. 1. Д. 68.
21. Архив РАН. Ф. 665. Оп. 1. Д. 93.
22. Архив РАН. Ф. 665. Оп. 1. Д. 94.
23. Архив РАН. Ф. 693. Оп. 1. Д. 3.
24. Архив РАН. Ф. 693. Оп. 1. Д. 31.
25. Архив РАН. Ф. 1535. Оп. 1. Д. 76.
26. Архив РАН. Ф. 1535. Оп. 1. Д.Д. 128, 129, 131а.
27. Архив РАН. Ф. 1555. Оп. 1. Д. 2.
28. Архив РАН. Ф. 1555. Оп. 1. Д. 7.
29. Архив РАН. Ф. 1604, Оп. 1. Д. 5.
30. Архив РАН. Ф. 1604. Оп. 1. Д.Д. 43-55.
31. Архив РАН. Ф. 1604. Оп. 1. Д. 173.
32. Архив РАН. Ф. 1639. Оп. 1. Д. 9.
33. Архив РАН. Ф. 1639. Оп. 1. Д. 53.
34. Архив РАН. Ф. 1639. Оп. 1. Д. 108.
35. Архив РАН. Ф. 1673. Оп. 1. Д. 1.
36. Архив РАН. Ф. 1673. Оп. 1. Д. 19.
37. Архив РАН. Ф. 1714. Оп. 1. Д. 15.
38. Архив РАН. Ф. 1714. Оп. 1. Д. 20.
39. Архив РАН. Ф. 1791. Оп. 1. Д. 62.
40. Архив РАН. Ф. 1791. Оп. 1. Д. 64.
41. Архив РАН. Ф. 1731. Оп. 1. Д. 88.
42. Архив РАН. Ф. 1731. Оп. 1. Д. 209.
43. Архив РАН. Ф. 1977. Оп. 1. Д. 378.
- 153 -
Крючкова Н.Д. (Ставрополь)
РИТУАЛЫ ПОВСЕДНЕВНОСТИ БРИТАНСКИХ ГОРОДСКИХ

ДЖЕНТРИ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX В.
(ПО МАТЕРИАЛАМ РОМАНА Э. ГАСКЕЛЛ «КРЭНФОРД»)
В ышедшая в середине прошлого века работа Норберта Элиаса

«Придворное общество», в которой впервые была показана
и исследована связь этикета и церемониалов с социальной иерархи-
ей и структурой власти на материале Франции XVII – XVIII вв. [4],
стимулировала дальнейшие исследования этикета, ритуалов и цере-
моний в разные исторические эпохи. Современными историками ри-
туал рассматривается как своеобразный поведенческий текст, насы-
щенный социальными и культурными кодами. Он отчасти совпадает
с этикетом, но, в отличие от этикета, в котором формально артикули-
руются правила и нормы, в ритуале большее значение всегда имеют
имплицитные составляющие.
Ритуал всегда тесно связан с социальной структурой. Будучи
символическим социальным актом, он может демонстрировать как
уже существующий статус индивида, так и его интенции, и таким
образом являться механизмом социальной мобильности. В сообще-
ствах с более жесткой иерархической системой значение ритуала и
насыщенность повседневной жизни ритуалами выше. В аристокра-
тических кругах ритуалы всегда были наиболее эффектными и запо-
минающимися, но это не значит, что данные социальные практики
ограничивались только высшими слоями общества. Любая социаль-
ная группа, претендующая на определенное возвышение над осталь-
ными, создавала свои ритуалы, становившиеся основой социальной
идентичности членов группы.
В данном ключе хотелось бы рассмотреть повседневные ритуалы
британских городских джентри в первой половине XIX в. В этом слу-
чае представляется целесообразным использовать материалы худо-
жественной литературы, в частности роман Э. Гаскелл «Крэнфорд»,
в котором подробно рассмотрена повседневная жизнь маленького
патриархального городка Крэнфорд. Роман «Крэнфорд» – это ре-
зультат жизненных наблюдений Э. Гаскелл. Прототипом Крэнфорда
- 154 -
послужил Натсфорд – захолустный городок в графстве Чешир, где

Элизабет Гаскелл провела детство. Воспоминания детства и юности
стали материалом, из которого был создан роман. Сама Э. Гаскелл
утверждала, что главным достоинством ее работы является достовер-
ность, и не раз ссылалась на «подлинность» многих забавных проис-
шествий, описанных в книге [8, 42 – 43].
По форме роман представляет собой переплетение историй, собы-
тий и сценок повседневной жизни обитателей Крэнфорда. Интерес
автора вызывают не все местные жители, а лишь те, которые, соб-
ственно говоря, и определяют облик этого провинциального городка
– старосветское общество – «вымирающая порода» городских джен-
три. Прочие обитатели города попадают в поле зрения лишь спора-
дически, тогда, когда они вовлечены в события местного «света». По-
следний состоял главным образом из вдов и старых дев, живших на
скромную ренту, доставшуюся им по наследству от мужей и отцов.
Принцип иерархии являлся структурообразующим для данного со-
общества. Согласно ему выстраивались отношения и с внешним ми-
ром, и внутри «избранного» круга. Родственные связи с титулованной
аристократией и род занятий определяли положение в группе. Фор-
мальным главой крэнфордского «общества» считалась миссис Джей-
мисон, которая, несмотря на то, что была «толста, апатична и всецело
зависела от своих старых слуг», являлась «невесткой покойного графа
Гленмайра», поэтому ни одно важное решение не принималось без ее
одобрения [3]. Мисс Бетти Баркер, ранее работавшая в мастерской дам-
ских шляп и стремившаяся во что бы то ни стало попасть в «высший
крэнфордский свет», демонстрирует тонкости сословных различий.
Приглашая к себе на званый ужин местных дам, она строго следует
иерархии: «Я собираюсь пригласить мисс Пул. Само собой, я не могла
пригласить ее прежде, чем пригласила бы вас, сударыня, дочь нашего
священника… И миссис Форрестер. По правде говоря, я думала по-
бывать у нее прежде, чем у мисс Пул. Хотя обстоятельства ее жизни
переменились, сударыня, она – урожденная Тиррел, и мы не должны
забывать о ее родстве с Биггсами из Биглоу-Холла» [1, 87 – 88].
Принадлежность к дворянству являлось основой элитарного
статуса в традиционном обществе, но в индустриальную эпоху его
значение постепенно вытесняется экономическими показателями со-
- 155 -
стоятельности личности. Недостаточность финансовых ресурсов и

благородное происхождение – два главных фактора, определяющих
систему ритуалов крэнфордского «общества». Крэнфордские дамы
определенно бедны, но в то же время пытаются сохранить высокий
социальный статус в городе. Отсюда то значение, которое придава-
лось этикету и ритуалам, поскольку только они давали возможность
демонстрировать и таким образом сохранять положение социальной
элиты Крэнфорда. Если лондонцу крэнфордское общество казалось
захолустной провинциальной элитой с мизерными интересами и ме-
лочным этикетом, то сами обитательницы городка воспринимали
свои регулирования совершенно иначе: «…молодым девицам, го-
стившим в городке, эти правила возвещались с той же торжественно-
стью, с какой древние законы острова Мэн раз в год читались вслух
на горе Тинуолд» [1, 21]. Этикет и ритуалы в основе своей были теми
же, что и в любом другом месте Англии, но они дополнялись много-
численными мельчайшими правилами, которые обладали собствен-
ными смыслами, понятными только членам сообщества.
Толкователем крэнфордских культурных кодов выступает персо-
наж, от лица которого ведется повествование – Мэри Смит. С одной
стороны, она посторонний человек, поскольку проживает в про-
мышленном Драмбле, а в Крэнфорд приезжает только погостить,
да и по возрасту она совсем не соответствует своим крэнфордским
приятельницам [5, 408 – 409]. Поэтому она в состоянии смотреть
на крэнфордские установления и правила с изрядной долей иронии.
С другой стороны, частое общение способствовало тому, что Мэри
отлично знает местную знаковую систему и в состоянии объяснить
читателю ее значение. Ироническая трактовка смягчается иденти-
фикацией рассказчицы со своими героинями, о чем свидетельствует
частое использование местоимения «мы».
Необходимо отметить, что в иерархической пирамиде традици-
онного общества джентри находились между титулованной аристо-
кратией и средним классом, что отражали исполняемые ими риту-
алы. Жизнь женщин из среды джентри так же, как и жизнь женщин
из среднего класса была ограничена рамками дома. Приглашения
и нанесение визитов, обеденный церемониал, одежда, разговоры,
особенности межличностных взаимоотношений, устройство быта,
- 156 -
хозяйственные заботы – все это Гаскелл описывает чрезвычайно

подробно, мелочи и большие по внутреннему смыслу события ока-
зываются в равной степени достойными внимания. Это дало повод
современникам отнести «Крэнфорд» к разряду самых «женских» ро-
манов Э. Гаскелл. Исследователи творчества Гаскелл неизменно от-
мечают эту особенность романа, его часто сравнивают с пособиями
по этикету и руководствами по поведению и по ведению домашнего
хозяйства, которые были чрезвычайно популярны в средних классах
в XIX в. и формировали представление о домохозяйстве и социаль-
ной сфере как отчетливо «женском пространстве» [6].
Пространственные аспекты коммуникации в романе определены
по преимуществу частной сферой (домом), где происходило нанесе-
ние визитов, давались обеды, проводились званые вечера. Гаскелл
приводит повторяющиеся или схожие описания ритуалов. Они все
проводились по определенной схеме. Так, визиты представляли
собой исключительно формальное общение. При приезде в город
постороннего первый визит наносили местные жители, причем по-
лагалось наносить визиты не позже, чем через три дня после при-
езда человека. Учитывая, что продолжаться визиты могли не более
15 минут, разговор сводился к набору общепринятых фраз и тем. Зва-
ные вечера имели иной характер: они «были весьма торжественны-
ми, и дамы, сидя друг возле друга в парадных туалетах, испытывали
умиротворенную радость». Но точно так же проводились по единой
схеме. Дамы рассаживались за покрытые зеленым сукном карточные
столики и играли в преферанс. Вместо преферанса могли использо-
ваться и другие настольные игры (карты-головоломки, игры в раз-
говоры), могли просто рассматривать калейдоскоп. В самом начале
на подносах подавали чай с легкими закусками. Так, угощаясь, играя
в карты и ведя беседу, дамы проводили время. Копирование образцов
досуга респектабельного общества служило поддержанию классо-
вых отличий. Оно представляло собой сочетание церемонии, обязан-
ности и удовольствия.
Помимо демонстрации респектабельности среднего класса, ри-
туалы включали представление благородства происхождения крэн-
фордских дам, принадлежность их к дворянству. Исключительное
значение приобретали ритуалы, в которых воспроизводился празд-
- 157 -
ный образ жизни британской аристократии. Забавный пример «кол-

лективного притворства» ради поддержания мифа об аристократиз-
ме – званый обед миссис Форрестер, которая «восседала в парадном
туалете, делая вид, что не имеет ни малейшего представления о том,
каким печеньем собирается угостить нас повар, хотя она знала, и мы
знали, и она знала, что мы знаем, и мы знали, что она знает, что мы
знаем, что она все утро пекла чайные хлебцы и пирожки из пресно-
го теста» [1, 22]. Демонстрация праздности была ролью, исполняя
которую женщины несли двойное бремя: им приходилось не только
выполнять работу, но и скрывать любые признаки ее выполнения.
Принадлежность к дворянству маркировало и аристократичное
отношение к чрезмерному потреблению. При этом граница чрезмер-
ного проводилась иначе, чем в аристократических кругах, и соответ-
ствовала тому минимальному уровню доходов, который наблюдался
в крэнфордском «обществе». «Экономная элегантность», «вульгар-
ная чванливость» – эти слова всегда использовались парно и ста-
новились своего рода устойчивыми словосочетаниями. Скудность
угощения на обедах и званых вечерах декларировалась как признак
хорошего тона. Тонкие ломтики хлеба, чуть-чуть смазанные маслом,
и маленькие бисквиты – вот то, что предлагалось гостям. В сочета-
нии со старинным серебром, тончайшим фарфором и величествен-
ной манерой поведения хозяйки угощение должно было напоминать
не о бедности, а скорее о продуманной изысканности [2]. В харак-
теристике своей манеры одеваться крэнфордские дамы делали упор
опять-таки на благородство. Старомодность и аккуратность своей
одежды, которая была сшита из простой, хотя и добротной, ткани и
носилась в течение десятилетий, леди определяли как «целомудрен-
ную элегантность и строгость».
Имплицитное соглашение заключалось в том, чтобы исключить
тему бедности и денег вообще. О бедности не говорили, ее «забы-
вали» [7, 134]. Когда недавно приехавший в город капитан Браун во
всеуслышание заявил о своей бедности как о причине, почему он
не может снять дом, «общество» решило повернуться к нему спи-
ной и подвергнуть бойкоту. Всячески подчеркивалось, что не бед-
ность, а свободный выбор определял поступки жительниц городка.
Когда кто-то приходил на званый вечер пешком и возвращался тем
- 158 -
же путем, причина заключалась в чудесной погоде и свежем воздухе,

а не в том, что иные средства передвижения были слишком дороги.
Выбор летних платьев из ситца, а не из шелка, объяснялся не доро-
говизной последнего, а всего лишь тем, что ситец легче стирается.
Всевозможные правила и ритуалы определяли принадлежность
к «лучшему обществу», отслеживая их исполнение, крэнфордские
дамы регулировали доступ в «избранный круг», что означало власть
и влияние. Впрочем, регулирование это было в большой степени сим-
волическим. Хорошее общество Крэнфорда уменьшалось год от года и
все беспокоились о том, что скоро в нем вообще никого не останется,
поэтому решения о признании принимались чаще всего положитель-
ные, при этом всячески подчеркивалось оказываемое снисхождение.
В романе продемонстрировано, как язык ритуалов вытекает из
практической необходимости. Бедность и аристократизм являлись
ключевыми факторами, определяющими систему питания, манеру
одеваться, структурирование интерьера, язык, темп жизни, неглас-
ные коды поведения. Исполнение ритуалов являлось для обитатель-
ниц Крэнфорда коллективной стратегией сохранения высокого соци-
ального статуса. Разделяемые членами общества образцы позволяли
утверждать их социальную идентичность как членов элиты Крэнфор-
да. Схожие модели составляли основу повседневного опыта джентри
большей части маленьких английских городов первой половины XIX в.,
вытесняемых крупными промышленными центрами. Ритуалы по-
вседневности для них становились основой генерирования смыслов
и социального порядка, с их помощью они пытались противостоять
социальной и экономической нестабильности.
1. Гаскелл Э. Крэнфорд. М., 1973.

2. Здесь напрашивается аналогия с «Олмаксом» – самым изысканным закрытым элитарным клубом
эпохи Регентства. Дамы-патронессы, регулирующие доступ в «Олмакс», выдвигали строжайшие
критерии, главными из которых были хорошие манеры и знание тонкостей светской жизни. Заку-
ску на балах «Олмакса» подавали очень скромную – чай, причем не высшего сорта, лимонад, сухие
бисквитики и тонкие кусочки черного хлеба, намазанные маслом. Скромность угощения самого
шикарного в регентской Англии клуба подчеркивала дистанцию между аристократией, знающей
истинную ценность вещей и людей, и буржуа, стремящимися к неограниченному потреблению.
Думается, что пример «Олмакса» вдохновлял многих стремительно беднеющих викторианских
джентри.
3. Следует отметить, несмотря на то, что миссис Джеймисон являлась официально признанным ли-
дером крэнфордского «общества», генезис своеобразных городских обычаев связывается не с ее
именем, а с дочерью священника Деборой Дженкинс – личностью сильной и самостоятельно мыс-
- 159 -
лящей, долгие годы правившей светской жизнью Крэнфорда. Хотя Дебора Дженкинс присутствует
только в первых главах, ее влияние ощущается на протяжении всего романа. Это проявляется и в
следовании созданным ею ритуалам, и в попытках женщин в трудных ситуациях найти решение,
которое Дебора Дженкинс сочла бы самым подходящим. В этом случае Гаскелл демонстрирует, что
даже в иерархически организованных сообществах далеко не всегда установление прецедентов и
впоследствии норм является привилегией вышестоящих.
4. Элиас Н. Придворное общество. М., 2002
5. Knezevic B. An Ethnography of the Provincial: The Social Geography of Gentility in Elizabeth Gaskell`s
Cranford. Victorian Studies. V.41, 1998.
6. Meir N.K. «Household Forms and Ceremonies»: Narrating Routines in Elizabeth Gaskell`s Cranford //
Studies in the Novel. Vol. 38. 2006.
7. Myers J.C. Performing the Voyage Out: Victorian Female Emigration and the Class Dynamics of
Displacement // Victorian Literature and Culture. 2001.
8. Sanders G.D. Elizabeth Gaskell. New Haven, 1929.
Мазур Л.Н. (Екатеринбург)
ПОВСЕДНЕВНОСТЬ СОВЕТСКОЙ ДЕРЕВНИ

В ЗЕРКАЛЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО КИНЕМАТОГРАФА:
НОВЫЕ ИСТОЧНИКИ И ПОДХОДЫ
К ИЗУЧЕНИЮ СЕЛЬСКОЙ ИСТОРИИ*
В отечественной историографии, когда речь заходит об изучении

сельской проблематики, обычно используется термин аграрная
история. Он достаточно точно отражает те направления исследова-
ний, которые получили развитие в советской исторической науке
во второй половине XX в. – это история аграрного производства, со-
циальной структуры сельского сообщества, демографических про-
цессов, а также уровня жизни крестьянского населения, т.е. это, пре-
имущественно, социально-экономическая проблематика.
Наряду с термином «аграрная история» сегодня все чаще упо-
требляют понятие «сельская история», коренное отличие которого
состоит в его ориентации на антропологические принципы иссле-
дования. Человек – деревенский житель – становится центральной
фигурой новой истории с его представлениями и ценностями, пове-
дением, образом жизни.
* Статья подготовлена в рамках исследования «Урбанизация российской деревни в конце XIX – XX вв.
в контексте государственной политики (по материалам Урала)», выполненного при поддержке РГНФ (08-
01-00418а).
- 160 -
Изменение условий и образа жизни российского крестьянства

в XX в. определялось двумя основными факторами: социалистиче-
ское строительство (идеологический) и урбанизация (глобальный).
Под влиянием индустриализации, информационной революции грань
между сельским и городским образом жизни начинает постепенно ис-
чезать. Подобная трансформация сельского образа жизни выступает
как отражение глобальной закономерности, но имеет и свои цивилиза-
ционные особенности, связанные с политическими, экономическими
и социально-культурными макроусловиями ее реализации.
Антропологический подход к изучению сельской истории застав-
ляет по-новому взглянуть на методические и источниковедческие во-
просы исследования. Необходимо привлечь такие материалы, которые
позволили бы визуализировать перемены, произошедшие в условиях
и образе жизни крестьянства, получить комплексное представление
о материальных и поведенческих аспектах жизнедеятельности сель-
ского социума. В этом случае письменные источники, обычно ис-
пользуемые историками-аграрниками (статистические, делопроиз-
водственные учетные документы, а также материалы периодической
печати и проч.), недостаточны, т.к. в них слабо представлен личност-
ный контекст истории. Документы личного происхождения (дневники,
воспоминания, письма и проч.) более соответствуют задачам сельской
истории, однако в силу ряда причин они практически не сохранились.
Важную роль в формировании информационной базы сельской
истории могут сыграть методы oral history (устной истории), которые
вызывают сегодня живой интерес историков, позволяя получать уни-
кальные свидетельства о повседневности, ментальности, поведении
крестьян, однако затратность проведения полевых исследований,
а также методические и организационные проблемы тормозят разви-
тие этого направления.
Что же остается исследователям, работающим в русле сельской исто-
рии? Не так уж и мало! Помимо традиционных письменных источников
по истории XX в. сегодня мы имеем возможность использовать для ре-
конструкции образа советской деревни и основных этапов ее развития
аудиовизуальные источники, включающие, преимущественно профес-
сионально созданные документальные и художественные кинодокумен-
ты. Авторские видеозаписи мы в данной статье рассматривать не будем,
т.к. они представляют собой новое специфическое явление.
- 161 -
Кинодокументы традиционно выделяются в самостоятельную

группу исторических источников, обладающих определенными
свойствами, отличными от письменных, в том числе иконографиче-
ских источников – это особенности документирования, воспроизвод-
ства информации и ее характер. Важнейшей чертой кинодокументов
является возможность визуализации прошлого.
Ощущение реальности, которое вызывает кинематограф у зрителя
на подсознательном уровне, дополненное эмоциональным восприя-
тием, превращает его в грозное оружие влияния на массовое созна-
ние. Сила кино заключается в том, что у зрителя присутствует дове-
рие и убеждение в подлинности того, что он видит своими глазами
на экране, он становится очевидцем и как бы соучастником проис-
ходящего. По мере роста искушенности зрителя это чувство приту-
пляется, но не пропадает совсем. Влияние кино возрастает вместе
с техническим прогрессом. Так появление телевидения приблизило
кинопроизведения к зрителю, сделало их более потребляемыми. Впо-
следствии воздействие его еще более возрастает благодаря созданию
общедоступных технологий видеозаписи и тиражирования фильмов.
Роль индустрии кино в современном обществе трудно переоце-
нить. Кинематограф является способом документирования реальных
и вымышленных событий, важнейшим информационным каналом,
транспортирующим и моделирующим определенные стереотипы по-
ведения, а также обладает механизмом закрепления их на личност-
ном уровне, определяя шкалу ценностей человека и его образ жизни.
Сила влияния зависит и от числа каналов восприятия информации:
немое кино воздействует на зоны визуального восприятия, звуковое –
подключает слуховой канал, современные 4D-технологии задейству-
ют тактильные ощущения, повышая достоверность передаваемой
информации на уровне подсознания.
Кино обладает своим языком, символьным рядом, технологиями –
все это затрудняет адекватную интерпретацию, заложенной в филь-
мах информации и требует разработки особых методик анализа ки-
нодокументов с учетом задач исторического исследования. Перевод
образов кино в язык исторических понятий и суждений представляет
собой методическую задачу нового уровня, т.к. требует совмещения
разных по характеру рядов символов – изобразительных и словесных.
- 162 -
Кинодокументы подразделяются на 2 группы – документальные

и художественные. Их надежность, по мнению большинства иссле-
дователей, различается: наиболее достоверными и, соответственно,
ценными (не вполне обоснованно) считаются документальные филь-
мы, особенно хроника. Другая разновидность кинодокументов –
художественное кино – всегда вызывала трудности с интерпрета-
цией, поскольку в них представлена вымышленная реальность, ор-
ганизованная по законам художественного произведения. При этом
возникает парадоксальная ситуация: по умолчанию за художествен-
ными кинолентами признается право на «историческую правду»,
но в практике работы историка они практически не востребованы.
Фундаментальная работа В.М. Магидова, посвященная характери-
стике информационного потенциала кинофотодокументов, в частно-
сти документального кино, фактически это подтвердила [2].
Такая ситуация сложилась в силу ряда причин: 1) основная мас-
са историков ориентирована на изучение письменных источников;
2) привычные для историков методы анализа письменных доку-
ментов не соответствуют специфике аудиовизуальных материалов;
3) до недавнего времени кинодокументы были малодоступны для ря-
дового исследователя.
Последняя проблема постепенно решается, благодаря развитию
технологий цифровой видеозаписи и формированию новой инфор-
мационной среды, основным ресурсом которой становится Интер-
нет. Сегодня в русскоязычном сегменте Интернета имеются десятки
сайтов, содержащих информацию о фильмах и облегчающих до-
ступ к их текстам [1]. Помимо ресурсов удаленного доступа появи-
лись мультимедийные информационно-справочные системы о кино,
в частности «Энциклопедия кино Кирилла и Мефодия» (2003 г.,
2-е изд.), где собрано 22135 статей по истории кино. Появление
подобных информационных ресурсов обеспечивает возможность
для привлечения фильмов в качестве источников по исторической те-
матике, в частности по проблемам урбанизации советской деревни.
Много сложнее проблема, связанная с разработкой методики из-
учения кинодокументов. В исследовательской практике преоблада-
ют подходы, основанные на восприятии фильма как определенного
художественно феномена и, соответственно, весь анализ направлен
- 163 -
на выявление его художественных достоинств и ценности, типично-

сти создаваемых образов, места и роли картины в культурной жизни
общества или творчестве его создателей. Эти методики воспроизво-
дятся историками, нарушая в известной степени принцип историзма
и превращая исторический дискурс в киноведческий [3]. Под влия-
нием кинокритики в поле зрения историков попадают, как правило,
наиболее значимые в художественном отношении фильмы, объектив-
но сужая круг привлекаемых документов и оставляя в стороне сотни
картин, которые могут представлять научный интерес.
Сложность разработки методики анализа аудиовизуальных источ-
ников определяется особенностями представления информации
и необходимостью обращения к другим, не характерным для исто-
рической науки, технологиям – методам сбора и анализа визуальной
и звуковой информации, основанным на приемах наблюдения. Дан-
ный метод нашел применение в социологии, а также в этнографии,
где были разработаны приемы описания жилищ, поселений, одежды,
украшений и т.д. Однако для изучения кино метод наблюдения ну-
ждается в серьезной адаптации.
Предлагаемая в данной статье комплексная методика изучения
фильмов основана на приемах структурированного контролируе-
мого наблюдения определенных элементов изображения (герой,
поведение, одежда, речь, взаимоотношения с семьей, сельским со-
обществом, поселение, жилье, обстановка и т.д.). Для проведения
массового наблюдения необходимо разработать анкету наблюдателя,
в которой все элементы наблюдения будут формализованы и систе-
матизированы.
Кроме того, нужно решить проблему отбора фильмов для анали-
за, поскольку их количество по отдельным периодам, жанрам, те-
матике достигает тысяч единиц. В качестве основы выборки можно
использовать справочные материалы о фильмах, достаточно полно
представленные в Энциклопедии кино Кирилла и Мефодия» [4]. По
сведениям энциклопедии в 1920–1991 гг. в СССР (включая союзные
республики) было создано 6426 фильмов. В результате целевого от-
бора фильмов по сельской тематике был сформирован массив, со-
стоящий из 482 описаний, что составило 7,5% от общего количества.
При отборе фильмов помимо тематики соблюдался принцип отраже-
- 164 -
ния событий в режиме реального времени. Ретроспективные филь-

мы, в которых воспроизводились события прошлого, т.е. историче-
ские образы, не были включены в выборку.
Метаданные об отобранных фильмах были систематизированы в
базе, на основе которой был проведен первичный анализ их распре-
деления по историческим периодам, жанру, проблематике и получена
общая картина развития сельского кинематографа, проведена оценка
степени его историчности (см. табл.1).
Таблица 1
Динамика кинопроизводства в СССР в 1920–1991 гг.*
Удельный
Выпущено
Всего Фильмы вес к общему
Годы фильмов о селе
фильмов о деревне количеству
в среднем за год
фильмов
1920 – 1928 228 11 4,8 1,2
1929 – 1940 412 65 15,8 5,9
1941 – 1945 159 9 5,7 1,8
1946 – 1952 110 10 9,1 1,4
1953 – 1964 809 87 10,7 7,2
1965 – 1985 3214 224 7,0 10,6
1986 – 1991 1494 64 4,3 10,6
Итого 6426 482 7,5 6,8
*Составлено по материалам Энциклопедии кино Кирилла и Мефодия (издание 2-е, 2003)
По сведениям табл. 1 очевидно, что сельская тематика на протя-

жении всего изучаемого периода была на периферии интересов ки-
нематографического сообщества и это несмотря на то, что вплоть
до 1950-х гг. СССР была сельской страной. Будучи детищем город-
ской культуры, кинематограф фиксировал, прежде всего, жизнь го-
рода, снимался горожанами и для городских жителей. Удельный вес
фильмов о селе в советский период колеблется от 4 до 15% к об-
щему числу фильмов, достигая максимальных значений в 1930-е гг.
и в хрущевское десятилетие, когда задачи реформирования сельского
хозяйства находились в центре внимания правительства и советского
общества.
- 165 -
Несопоставимость временных интервалов, представленных в таб-

лице, позволяет сгладить показатель среднего количества «дере-
венских картин» в год. Очевидно, что вплоть до 1950-х гг. сельская
тематика не рассматривалась как социально значимая: другие про-
блемы (индустриализация, строительство социализма, война) каза-
лись более актуальными. Фильмы о селе 1930-х гг. выполняли аги-
тационную, пропагандистскую функцию, не отражая жизнь деревни,
а скорее моделируя образы, необходимые для решения задач соци-
алистического строительства. В жанровой терминологии тех лет
широко использовалось понятие «агитпропфильм», под которым вы-
ходила значительная часть кинопродукции этих лет, подчеркивая их
идеологическую заданность.
Только в 1950-е гг. сельская тематика приобретает общественный
резонанс и значимость. Определенную роль в этом сыграло новое по-
коление режиссеров, многие из которых были выходцами из деревни.
Кино в этот период переориентируется с производства агитфильмов
на картины, воссоздающие сельскую реальность с большей степенью
достоверности. Это заметно и по проблематике картин и по жанрово-
му разнообразию. В дальнейшем эта тенденция усиливается и приво-
дит к становлению в 1960-1970-е гг. самостоятельного направления,
которое можно обозначить как «деревенского кино», рассказываю-
щего о проблемах села и предназначенного не только для городских,
но и сельских жителей.
Данное направление исчезло в 1990-е гг. Скорее всего, оно оста-
лось в прошлом: пришло новое поколение продюсеров и режиссе-
ров, полностью потерявших связь с деревней и незнакомых с ее про-
блемами и бедами, а само российское село оказалось отброшенным
на обочину политики и экономики и сегодня переживает не лучшие
времена. Катастрофа сельской местности и российской деревни в
результате утверждения неокапитализма, возможно, еще найдет от-
ражение в российском кинематографе, но, скорее всего, в ретроспек-
тивном режиме, как попытка рефлексии пройденного пути. Феномен
деревенского кино, как и советскую деревню, можно считать уже эле-
ментом прошлого, истории.
В заключении следует подчеркнуть огромный информационный
потенциал фильмов, который может быть использован для изуче-
ния сельской истории и, прежде всего, проблем повседневности. Бо-
- 166 -
лее того, объективно складывается так, что материальная культура

XX века исчезает и меняется гораздо быстрее, чем в прошлом. Сохра-
нить и визуализировать элементы быта, повседневности советского
времени – традиций труда, праздников, семейных отношений и проч. –
помогают кинодокументы.
1. Кино – театр [электронный ресурс]: режим доступа: http://www.kino-teatr.ru; Русское кино [элек-
тронный ресурс]: режим доступа: http://www.ruskino.ru (включает аннотированные описания 6619
советских фильмов, снятых в период с 1927 по 1991 гг.; Официальные информационные порталы
киностудий, в том числе киноконцерна «Мосфильм» (www.mosfilm.ru), «Ленфильма» (www.lenfilm.
ru), киностудии им. М. Горького (www.gorkyfilm.ru), Свердловской киностудии (www.stranamedia.
com) и др.
2. Магидов В.М. Кинофотодокументы в контексте исторического знания. М., 2005.
3. Отечественная история. 2003. №6.
4. Энциклопедия представляет собой достаточное полное изложение описаний фильмов советско-
го времени, основанное не только на открытых источниках информации (каталогах киностудий,
материалах киножурналов), но и на архивных данных. Однако говорить об абсолютной полноте
не приходится. Сравнение описаний энциклопедии с сайтами «Кинотеатр», «Русское кино», «Мос-
фильм, «Ленфильм» и др. свидетельствует, что в базе данных энциклопедии есть пропуски, однако
они находятся в пределах статистической погрешности и позволяют получить достаточно полное
представление о динамике и объемах кинопроизводства.
Пантюхина Т.В. (Ставрополь)
ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ АМЕРИКАНСКОЙ

ФЕРМЕРСКОЙ СЕМЬИ НА РУБЕЖЕ XIX –ХХ ВВ.
ПО СТРАНИЦАМ КАТАЛОГА «СИЕРС, РОУБАК И К.»
В новое время повседневная жизнь американской фермерской се-

мьи, как, впрочем, и весь уклад фермерского хозяйства в Аме-
рике, существенно отличался от хозяйственной жизни и быта кре-
стьянина Старого Света.
Семьи американских фермеров проживали изолированно. Это
объяснялось особенностями освоения американского континента.
Массовое заселение земель началось с 1862 г., когда был принят за-
кон, по которому каждый гражданин мог получить на Западе участок
земли размером 160 акров. К 1900 г. к западу от Аллеганских гор на-
считывалось приблизительно 5.7 млн. фермерских хозяйств [7]. Даже
если поселенец имел не более 160 акров, согласно прямоугольной
- 167 -
системе межевания земли, среднее расстояние между отдельными

фермами должно было составлять не менее 0,5 мили. На практике
расстояние превышало эту норму, т.к. в силу разных причин многие
площади пустовали.
Для переселенцев из Европы изолированность проживания ста-
новилась тяжелым испытанием. Прежняя их жизнь на родине была
изнурительной, но они не испытывали чувства одиночества. В Аме-
рике одиночество было особенностью образа жизни фермера. Визи-
ты соседей были нечасты, к тому же население было неоднородно.
У людей не было общего прошлого, о котором можно было бы по-
говорить. Отчужденность усиливалась этническими различиями.
В силу всех этих причин многие переселенцы, особенно женщины,
лишались душевного равновесия и нередко рассудка. Это – обратная
сторона освоения Америки. «С одной стороны, освоение континента
– это героическая эпопея, с другой стороны, это великая американ-
ская трагедия. Бескрайние неисследованные просторы земель, суро-
вые природные условия, острая нехватка помощи, человеческого теп-
ла и участия в случае несчастья. Чувство страха никогда не покидало
женщин из переселенческих семей», – писала известная американская
исследовательница В. Л. Паррингтон в послесловии к роману «Гиган-
ты на земле» О.И. Релваага [5]. Автор книги, сын фермера-переселенца
из Норвегии, отразил реалии повседневной жизни фермерской семьи
на рубеже XIX– ХХ вв. (книга издана в 1927 г. – Т.П.).
Преодолению изолированности жизни американских фермеров
способствовал ряд обстоятельств. Во-первых, широкое строитель-
ство железных дорог, связавших в единый рынок старые, обжитые
регионы Атлантического побережья и колонизуемый Запад. К 1900 г.
вся Америка была опутана сетью железных дорог, их суммарная
протяженность составила 200000 миль [2, 488]. Была создана инфра-
структура, позволявшая вовлечь фермера из самой отделенной глу-
бинки в потребительское сообщество.
Второе обстоятельство – это создание сельской почтовой службы.
В ту эпоху, когда не было телефона, радио и телевидения, единствен-
ным средством сообщения с отдаленными аграрными районами была
почтовая связь. Ее становление связывают с принятием в 1896 г. кон-
грессом закона о бесплатной доставке корреспонденции на фермы
- 168 -
(Rural Free Delivery – RFD). Уже к 1906 г. была завершена разработка

основных почтовых маршрутов. По мнению американского историка
Д. Бурстина, создание сельской почтовой службы явилось событием
революционного значения. Для сельских жителей Америки (согласно
переписи населения 1910 г. они составляли половину населения стра-
ны) стали доступны услуги дешевой государственной службы связи.
Теперь фермер «получил возможность влиться в более широкий мир
людей, с которыми никогда не встречался, и событий, свидетелем кото-
рых никогда не был, но о чем мог прочитать в газетах. Благодаря служ-
бе почтовой связи образовались новые сообщества. Теперь от порога
каждого фермерского дома начиналась дорога в мир» [1, 167 – 168].
Третье обстоятельство, которое помогло разрушить изолирован-
ность жизни фермерской семьи и приобщить ее к сообществу потре-
бителей, – это появление нового вида услуги: заказ товара по почте.
Американизм «mailorder» («заказ по почте») вошел в обиход
в начале ХХ в., хотя появление такого рода услуги относится к на-
чалу 70-х гг. XIX в. Пионером в этой области стал предприимчивый
американец Монтгомери Уорд. В 1872 г. он издал каталог, в котором
давался перечень товаров и пояснение о порядке их заказа. Спустя
10 лет после начала дела Уорд уже рекламировал товары на общую
сумму в полмиллиона долларов [7].
Успех нового вида розничной торговли был не случаен. Фермер-
ские семьи были отрезаны от благ цивилизации, доступных горожа-
нину. Необходимые им товары фермеры приобретали у странствую-
щих коммивояжеров или в лавках ближайших городков. Ассортимент
товаров был скудным, а цены высоки. Так что Монтгомери Уорд и
другие предприимчивые люди правильно оценили, какой бездонный
рынок представляет собой фермерская Америка.
Вслед за Монтгомери Уордом инициативу подхватили другие
предприимчивые американцы. Абсолютного успеха здесь удалось
добиться только одной фирме – «Сиерс, Роубак и К.». Основанная
в 1888 г. Ричардом Сиерсом небольшая фирма по продаже часов
к середине ХХ в. выросла в крупнейшую в стране компанию в сфере
розничной торговли промышленными товарами.
Стратегия работы с клиентами была сформулирована Сиерсом
в каталоге 1895 года. Сиерс обращается к клиенту как своему близ-
кому другу, приглашая его высказать свои замечания и предложения
- 169 -
по работе компании. В каталоге публикуются фотографии сотруд-

ников компании и офиса в Чикаго. «Будете в Чикаго – обязательно
заходите к нам в гости!» - обращается Сиерс к покупателю. Друже-
ски-доверительный тон каталога Сиерса пришелся по душе жителю
американской глубинки, где покупка товара в местной лавке пред-
ставляла собой не столько акт купли-продажи, сколько форму обще-
ния двух старых знакомых: лавочника и покупателя. Сиерс стремил-
ся стать таким же «старым знакомым» для своих клиентов.
Для историка каталог «Сиерс, Роубак и К.» – бесценный источ-
ник. Это отмечает Д. Бурстин, посвятивший истории этого издания
несколько страниц своего труда «Американцы: Демократический
опыт». Значимость каталога, видимо, осознавали и в самой кампании
«Сиерс, Роубак и К.». В одном из многочисленных печатных органов
компании, «Sears News Graphic» за 1943 год, читаем: «Каталог – это
зеркало нашего времени, в нем запечатлены устремления, желания,
привычки, обычаи, традиции и образ жизни человека нынешней эпо-
хи для будущего историка» [3].
Еще одним подтверждением значимости этого исторического источ-
ника является тот факт, что несколько лет назад в США выпустили
в свет репринтное издание каталога «Сиерс, Роубак и К.» за 1908 год.
В предисловии редакторы поясняют, что при всей значимости и востре-
бованности этого исторического источника, каталоги «Сиерс, Роубак
и К.» давно стали библиографической редкостью, а стоимость одного
экземпляра превышает стоимость любого товара, указанного в нем [6].
Репринтное издание каталога за 1908 год оказалось в распоряжении
автора этой статьи (подарок американских коллег). Какую информа-
цию мы можем извлечь отсюда о повседневной жизни сельских жи-
телей Америки, поскольку издание было ориентировано прежде всего
на фермера из глубинки, со Среднего и Дальнего Запада. Как справедли-
во отмечают редакторы репринтного издания, Сиерс знал свой рынок.
Он сам был выходцем из маленького фермерского сообщества, и вся
его предпринимательская деятельность с самого начала была ориенти-
рована на людей такого же происхождения» [4]. Каталог 1908 года был
таким, каким его хотел видеть фермер. Каждый товар проиллюстри-
рован рисунком и детально описан. Оформление заказа, как уверяли
потенциального клиента с первых страниц каталога на трех языках
(английском, немецком и шведском), – элементарно просто.
- 170 -
Ассортимент товаров каталога 1908 г. разнообразен. Что только не

представлено на 1184 страницах этого каталога! Товары сгруппиро-
ваны по нескольким разделам: швейные машины, обои, краска, кни-
ги, транспортные средства, велосипеды, оптика, электротовары, му-
зыкальные инструменты, часы, ювелирные украшения, товары для
дома, мебель, инструменты, продукты, сантехника, кухонные печи,
фотоаппараты и фотооборудование, оружие, спорттовары, медтехни-
ка, обувь, ковры, ткани, игры и детские игрушки, одежда.
Первое, что обращает на себя внимание при знакомстве с катало-
гом – это соотношение количества товаров «приятных» (для досуга)
и «полезных» (для работы и повседневной жизни). В ассортименте
товаров преобладают, причем с большим преимуществом, товары
«полезные». Здесь рекламируется все, что могла предложить про-
мышленность для облегчения труда фермера: наборы инструмен-
тов, плуги, культиваторы, бойлеры, моторные лодки на бензиновом
двигателе мощностью до 10 лошадиных сил, инкубаторы, ветряные
мельницы, металлическая сетка, сепараторы, щипцы для клеймения
крупного рогатого скота, инсектициды и т.д. В перечне товаров для
дома, кажется, предусмотрено все, что может пожелать хозяйка: сти-
ральные машины, раковины, унитазы, мебель, ткани, одежда, корзи-
ны, весы, замки, предметы гигиены, кухонные принадлежности и т.д.
Каталог открывается с рекламы сепараторов – одного из самых
нужных предметов на ферме, как уверяют авторы. На семнадцати
страницах каталог в восторженных тонах рекламирует разные мо-
дели сепараторов, изготовленные на собственном заводе компании
«Сиерс, Роубак и К.»: «Новейший и самый лучший», «предмет зави-
сти других производителей», «проще и эффективнее других», «на-
стоящее чудо мира сепараторов», «чудо из чудес» [4, 19 – 35].
Интересную информацию о том, какими предметами пользова-
лись в быту семьи фермеров, дает последний раздел каталога – «По
сниженным ценам». На четырех разворотах последних страниц ка-
талога предлагается масса мелких товаров домашнего обихода по
цене 2, 4, 6 и 8 центов каждый. Условие покупки: нужно заказать
не менее 12 предметов. На развороте товаров по 2 цента покупатель
мог выбрать, например, ложки, бельевые прищепки, веера, штопоры,
мухобойки, прихватки для горячей посуды, крючки, дверные ручки,
- 171 -
записные книжки для рецептов, лопаточки и формы для выпечки

и многое другое [4, 1176 – 1183].
Гораздо скромнее ассортимент товаров для отдыха. Их можно
условно разделить на две группы. Первая включает товары, предна-
значенные для активного отдыха, ко второй группе можно отнести
все, что помогало разнообразить свободное время, проводимое дома,
в кругу семьи.
Начнем с товаров, предназначенных для домашнего досуга. Как
отмечалось выше, семьи фермеров проживали изолированно, и воз-
можностей для социальных контактов, не говоря уже о коллективном
проведении досуга, у них было крайне мало. Свободное от работы и
бытовых забот время фермер проводил в семье. Однообразие и моно-
тонность жизни каталог предлагал скрасить с помощью настольных
игр, таких как карты, домино, кости, шашки, шахматы, мини-бильярд
[4, 1046 – 1047].
Для тихих вечеров в кругу семьи каталог «Сиерс, Роубак и К.»
предлагал еще одну форму досуга, сочетающую развлекательное с
познавательным. Это просмотр «волшебных картинок». В каталоге
1908 года потребителю предлагался стереоскоп – бинокулярный оп-
тический прибор для рассматривания оптических пар. При просмо-
тре изображаемый объект выглядел объемным. Стоил такой прибор
недорого: 28 центов.
Стереопары подбирались по тематическому принципу. Для сель-
ского жителя, живущего в изоляции от внешнего мира, «волшебные
картинки» были настоящим окном в мир. Любопытно содержание
стереопар. Их разработкой занимался специальный отдел фирмы«-
Сиерс, Роубак и К.». Образовательная серия, как с гордостью сооб-
щалось в каталоге, была обширна, в общей сложности насчитывала
1260 стереопар. Они были сгруппированы в тематические наборы.
Например, набор «Образы мира» был посвящен выдающимся памят-
никам архитектуры. К каждой стереопаре прилагался текстовый ком-
ментарий справочного характера: описание и история создания этого
памятника [4, 178].
Образовательные серии посвящены экзотическим странам и важ-
нейшим событиям современности. Есть серия «Прекрасная Япония»
с полным набором стереотипных образов: ирисы, хризантемы, чай-
- 172 -
ные сады, гейши, Фудзияма. Другие события, по мнению состави-

телей, достойные внимания зрителя, – это международная ярмарка
в Сент Луисе и землетрясение в Лос Анжелесе 1906 года [4, 185].
Тематика образовательных серий была рассчитана на потреби-
телей самого широкого диапазона. Для любителей живой природы
были готовы серии об охоте, рыбалке, походах, жизни индейцев; для
любителей путешествий (хотя бы воображаемых) – серии о замках
Швейцарии, фортификационных сооружениях на Кубе, Ниагарском
водопаде, Йеллоустоунском заповеднике. Верующие могли приоб-
рести серии «Святые места» [4, 182 – 185]. Родителям настоятель-
но рекомендовалось приобрести серию из 100 картинок «Рассказы
для детей». На обратной стороне каждой стереопары был напечатан
текст сказки или забавного рассказа [4, 182 – 185].
Говоря о предметах для домашнего досуга из каталога «Сиерс,
Роубак и К.», стоит отметить, что изучение каталога само по себе
было любимой формой проведения свободного времени для фермер-
ской семьи. Найти в своем почтовом ящике свежий каталог за пару
месяцев до рождества, полистать его, помечтать, окунуться в мир
новых, красивых вещей – за этим занятием проводились многие ве-
чера. Сошлюсь снова на мнение Д.Бурстина: «Для многих фермеров
каталог Сиерса и Роубака стал более близкой и нужной книгой, чем
Библия. Фермер хранил Библию в чопорной гостиной, где проводил
мало времени. Что же касается каталога, то… он обычно находился
в уютной кухне, под рукой. На кухне фермерская семья не только ела,
она практически там жила» [1, 163].
Вещи, предлагаемые в каталоге, помогали сделать досуг более
разнообразным, привносили новые впечатления, эмоции и ощуще-
ния в повседневную жизнь американца начала ХХ века.
1. Бурстин Д. Американцы: Демократический опыт. М., 1993.

2. Gruver R.B. An American history. 4-th edition. Alfred A.Knopf, N-Y., 1985.
3. History of the Sears // Catalog<http://www.searsarchives.com/ catalogs/history.htm>
4. Ibid.
5. Rolvaag O.E. Giants in the earth. –Harper&Row, New York., 1955 (1-st ed. 1927).
6. Sears, Roebuck & Co. 1908. Catalogue No.117. Edited by J.J.Schroeder, jr. –DBI Books, INC.– Р.V.
7. The Development of Mail Order America & Consumer Society // http://www.bgsu.edu/~wgrant/1890s/
america.html>
- 173 -
Птицын А.Н. (Ставрополь)
ОСОБЕННОСТИ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ

ПЕРВЫХ ЧЕШСКИХ КОЛОНИСТОВ КРЫМА
П ереселение чехов-колонистов в Крым являлось результатом це-

ленаправленной государственной политики. В середине XIX в.
российские власти стали активно приглашать для заселения Кры-
ма и Северного Причерноморья иностранных колонистов из числа
болгар, чехов и немцев. Потребность в притоке новых переселенцев
в эти регионы обуславливалась их редкой заселенностью и необходи-
мостью скорейшего экономического освоения. Важнейшую роль при
этом сыграла развернувшаяся в начале 1860-х гг. массовая эмиграция
крымских татар и ногайцев в Турцию, в результате которой обезлю-
дели целые уезды Крымского полуострова.
Для привлечения иностранных колонистов были приняты законы,
гарантировавшие им ряд льгот и привилегий. Колонисты обеспечи-
вались бесплатными земельными наделами в Крыму, им выделялись
серьезные денежные субсидии, они освобождались от налогов, во-
инской повинности, получали права местного самоуправления и т.д.
В чешские земли были направлены российские эмиссары для
вербовки будущих колонистов. В беседах с местными крестьянами,
в многочисленных газетных объявлениях и агитационных листовках
российские представители и сотрудничавшие с ними чешские пере-
селенческие компании не скупились на различные обещания. Крым
представлялся ими как некая благословенная земля, где переселен-
цев ждали непременное богатство. Данные призывы встретили зна-
чительный отклик, так как в Богемии и Моравии в XIX в. наблюда-
лось значительное аграрное перенаселение, которое обуславливало
малоземелье и бедность значительной части чешских крестьян. Вы-
ход последние видели в эмиграции, а предлагаемые в России условия
выглядели достаточно заманчиво [10, 198].
В 60 – 70-е гг. XIX в. в нашей стране возникли многочисленные
чешские колонии в Крыму, Северном Причерноморье, на Черномор-
ском побережье Кавказа и на Волыни. Крым стал первым районом
чешской колонизации. Первые переселенцы сталкивались с серьезны-
- 174 -
ми трудностями, и испытывали сложности при адаптации. Чехи на-

чали переселяться в Крым в 1861 г. Массовый характер переселение
приобрело в 1862 г. и наиболее интенсивно продолжалось до 1865 г.,
после этого количество переселенцев стало идти на убыль [2, 76].
Чехи переселялись в Крым различными маршрутами. Первая
группа переселенцев двигалась в Крым сухопутным путем – через
Галицию и юго-западные губернии до Херсона, а затем в Симферо-
поль. Такое путешествие занимало восемь недель и сопровождалось
большими трудностями. По воспоминаниям переселенцев, они пере-
возили на повозках лишь самое необходимое, сами же, как правило,
шли пешком. В повозки запрягали не только лошадей, но даже собак
[7, 147]. Все это говорит о том, что первые переселенцы были пред-
ставителями беднейших слоев чешской деревни.
Но большинство переселенцев воспользовалось более удобным, хотя
и более дорогостоящим маршрутом. Они добирались по железной доро-
ге до венгерского порта Базиаш, а остальную часть пути плыли на кора-
блях по Дунаю и Черному морю, делая пересадки в румынском Галаце
и Одессе. Таким образом, чехи попадали непосредственно в Феодосию,
Евпаторию и другие крымские порты, оттуда направлялись вглубь полу-
острова в поисках земли и работы. Весной 1862 г. таким путем просле-
довали две первые группы чехов в 80 и 90 семей [2, 74 – 75].
По воспоминания первых колонистов, во время переселения они
сталкивались с большими трудностями и проблемами. Переселенцам
не хватало средств на самое необходимое, в пути они часто голодали.
Русское пароходное общество, чьи суда перевозили чехов из Одессы
в крымские и кавказские порты, по ходатайству Московского славян-
ского комитета даже организовало для них бесплатные обеды [3, 1].
Чехи переселялись, как правило, группами, по нескольку десят-
ков семей. Прибыв в Крым, они подавали прошения о зачислении их
в число иностранных колонистов и о наделении землей. Прошения
эти, в лучших традициях российской бюрократии, рассматривались
долго, поэтому чехи были вынуждены на первое время селиться на
землях крымских помещиков, выступая в качестве сельскохозяй-
ственных рабочих и арендаторов. Крымские помещики, оставшиеся
после татарской эмиграции без работников, активно зазывали к себе
чехов, но далеко не всегда могли предоставить им необходимые хо-
- 175 -
зяйственные орудия и скот. В поисках лучших условий чехи часто

переходили от одного помещика к другому, что вызывало жалобы со
стороны землевладельцев.
Чешские колонисты стремились получить землю в горном Крыму,
который напоминал им родные земли в гористых местностях Боге-
мии. Однако свободных земель там уже не было, они были розданы
российским помещикам. Чешским колонистам для поселения были
выделены земли степного Перекопского уезда, откуда эмигрировало
75% местного татарского населения. Они получали от государства
бесплатные земельные наделы, размеры которых зависели от каче-
ства почвы (от 15 до 25 дес. на душу мужского пола) и материальную
помощь в 170 руб. на семью. Кроме того, колонистам выделялись
зерно для семенного фонда и для обеспечения продовольствием, ра-
бочий скот, сельскохозяйственный инвентарь, средства для покупки
скота и постройки домов, чрезвычайная помощь в случае неурожа-
ев и т.п. Все это служило серьезным подспорьем для колонистов,
не имевших, как правило, собственных средств для обустройства на
новом месте. Впрочем, размеры помощи и сроки ее предоставления
далеко не всегда удовлетворяли нужды колонистов [1, 10].
В 1862 – 1863 гг. чехи основали в Перекопском уезде четыре коло-
нии: Богемку, Табор, Александровку и Цареквич. Названия их были
весьма символичными, отражая как географическую номенклатуру
родины переселенцев, так и их «верноподданнические чувства» в
отношении царя Александра II. Примечательно, что в Крыму и Се-
верной Таврии было отмечено появление чисто чешских топонимов,
в то время как на Волыни все чешские колонии получили названия от
местных украинских и польских сел и имений.
Колония Богемка была основана в 1862 г. на месте татарского села
Джадра (нынешнее название этого села – Лобаново). После ухода
татар в этом селе первоначально поселились болгарские колонисты,
а затем они перешли в другое место, и село заняли чехи. Общий зе-
мельный надел новой колонии, составил 2318 дес. Первоначально в
Богемке поселилось 60 семей чехов – 303 человека (152 мужчины и
151 женщина) [2, 83].
Чешское поселение Табор было основано в начале 1862 г. на ме-
сте бывшего татарского селения Кирей. Оно получило свое назва-
ние в честь родины переселенцев – чешского города Табор. Часто
использовалось двойное название села Кирей-Табор (нынешнее его
- 176 -
название – Макаровка). Первоначально в новой колонии поселилось

39 чешских семей (191 человек, в том числе 90 мужчин и 101 женщи-
на), затем – еще 18 семей (91 человек, в том числе 33 мужчины и 58
женщин). Данной колонии было выделено 1467 десятин земли [4, 41].
Колония Александровка, названная в честь царствовавшего рос-
сийского императора, возникла в апреле 1862 г. на землях татарской
деревни Кемельчи. Первоначально там поселилось 45 чешских се-
мей (183 человека, в том числе 98 мужчин и 85 женщин). К 1869 г.
в ней насчитывалось уже 65 семей и 144 душ мужского пола. Алек-
сандровка была обеспечена землей лучше, чем другие чешские
колонии. Всего община колонистов этого села владела 3397 дес.
земли, средний размер надела составил 23,5 дес. на душу [4, 41].
В дальнейшем в Александровке были поселены немецкие колонисты,
и она стала единственной в Крыму смешанной, чешско-немецкой ко-
лонией. Александровка также единственное из чешских поселений,
сохранившее свое первоначальное название (остальные были переи-
менованы в советские годы, когда менялись иностранные и «старо-
режимные» названия).
Четвертой чешской колонией в Перекопском уезде стало поселе-
ние Цареквич (ныне – Пушкино), основанное одновременно с дру-
гими, но являвшееся самым малочисленным. Оно возникло на месте
татарского селения Курман-Кемельчи. Число чешских первопоселен-
цев составило там 67 человек (36 мужчин и 31 женщина, 15 семей).
Земли им было выделено 878 дес. [4, 41].
За два первых года колонизации Перекопского уезда (1862-1863 гг.)
там поселилось 615 чехов (309 мужчин и 306 женщин). В 1869 г.
в Перекопском уезде проживало уже 1038 чехов. Им было выделено
в общей сложности 8060 дес. земли [4, 41].
В 1869 г. возникла чешская колония с громким названием Чехо-
град в Северной Таврии, на землях Мелитопольского уезда. Туда
переселились 92 чешских семьи (207 человек), ранее поселившихся
в Крыму. Побудительным мотивом переселения в Северную Таврию
являлась нехватка земли в Крыму. Современное название этого села –
Новгородковка (Запорожская область) [5, 69].
Ландшафты и климат степного Крыма и Северной Таврии были
весьма непривычны для чехов, что затрудняло их адаптацию. Пересе-
ленцы столкнулись с необходимостью выработать новые хозяйствен-
- 177 -
ные навыки, приспособить привычные земледельческие технологии

к новым условиям. Так, в Перекопском уезде плодородный слой по-
чвы был во многих местах очень тонким, что требовало применения
соответствующих земледельческих орудий. Там плохо росли пше-
ница и многие овощи, было затруднено садоводство. Переселенцы
часто сталкивались с эрозией почв. В регионе был острый дефицит
воды. Много сил первые поселенцы тратили на рытье колодцев. Не-
важное качество почвы и климат обуславливали частые неурожаи,
когда переселенцы терпели нужду и голод. Поэтому они неоднократ-
но обращались за помощью к российским властям.
В Крыму чехи селились в бывших татарских деревнях и в пер-
вые годы жили в брошенных татарами домах, зачастую уже полураз-
валившихся. Много усилий требовало строительство новых домов.
В Чехограде первые поселенцы были вынуждены вначале жить в
землянках [7, 151 – 152].
Первые переселенцы испытывали неизбежное чувство разочарова-
ния, когда «… встретились с такой Россией, какой она была в действи-
тельности, и которая довольно быстро показалась им не такой розовой,
как им многие расписывали еще в Чехии» [7, 148]. Спустя десятиле-
тия пионеры чешского переселения в Крым вспоминали свои первые
годы на новом месте как время, наполненное различными жизненны-
ми трудностями. Собравший их воспоминания в начале ХХ в. чешский
учитель И. Непраш в этой связи отмечал: «Была такая большая нище-
та и всяческие страдания, что их рассказ и сравнение с сегодняшним
благополучием иногда даже сказке подобно… Когда смотришь на се-
годняшнюю жизнь переселенцев и их потомков, тяжело вериться в то,
что это тягостное время было меньше, чем полстолетия назад» [7, 149,
152]. Трудности адаптации в Крыму вели к тому, что некоторые пере-
селенцы были вынуждены возвращаться на родину [9, 187].
Серьезным подспорьем для обустройства переселенцев являлась
помощь со стороны российских властей. Так, в 1866 г. чешским пере-
селенцам Перекопского уезда Таврической губернии было выделено
4303 руб. на закупку хлеба в связи с неурожаем. Эта сумма по ко-
лониям распределялась следующим образом – колонисты Цареквича
получили 455 руб. 62 коп., Табора – 921 руб. 37 коп., Александровки –
1533 руб. 93 коп., Богемки – 1392 руб. В 1867 г. в связи с новым неу-
- 178 -
рожаем жители четырех чешских колоний Перекопского уезда вновь

получили денежную ссуду, на этот раз в большем размере – 9 тыс.
руб. Первым поселенцам Чехограда была выделена для покупки про-
довольствия сумма в 1070 руб. [8].
Со временем чехам-колонистам удалось наладить хозяйство в экс-
тремальных природных условиях степного Крыма. Они смогли ос-
воить целинные земли, и стали получать хорошие урожаи зерновых.
Колонистам удалось обзавестись достаточным количеством рабочего
и домашнего скота. Они использовали прогрессивные методы земле-
делия, современные по тем временам сельскохозяйственные орудия.
Много внимания чехи уделяли посадке деревьев, разбивке садов,
устройству огородов. Росту материального благосостояния колони-
стов способствовали такие качества чешского национального харак-
тера, как трудолюбие, энергичность, бережливость.
Существование чешских колоний, как мест компактного прожива-
ния представителей данного этноса, способствовало сохранению эт-
нической специфики, традиций материальной и духовной культуры.
Крымские чехи сохраняли свои традиционные обряды и праздники.
Так, например, свадебный обряд в чешских колониях Крыма полно-
стью соответствовал свадебным традициям их родины [6, 49].
Географические и социально-экономические условия прожива-
ния чехов в Крыму, где чешские колонии были окружены русскими,
украинскими, немецкими и болгарскими поселениями, обусловили
формирование этнокультурных особенностей в материальной и ду-
ховной культуре переселенцев. Эти особенности отразились в быту,
обрядовой культуре, фольклоре и т.п. Долгое время сохранялись на-
циональные особенности в убранстве домов и одежде. Поэтому села
Крыма и Северной Таврии, где до сих пор проживают потомки чеш-
ских переселенцев, являются привлекательными объектами для эт-
нографов и фольклористов.
1. Волкова С.А. Новые документы Российского государственного исторического архива по истории

чешской колонизации Таврической губернии в XIXвеке // Ученые записки Таврического нацио-
нального университета им. В.И. Вернадского. 2003. Т. 16. № 2.
2. Волкова С.А. Чехи на пiвднiУкраїни (друга половина XIX– перша третина ХХ столiття). Сiмферополь, 2006.
3. ГАРФ. Ф. 1750. Оп. 1. Д. 353.
4. Клаус А.А. Наши колонии. Опыты и материалы по истории и статистике иностранной колонизации в
России. Вып. I. СПб., 1869. Приложение.
- 179 -
5. Курiнна М.А. Формування чеських поселень на ПiвднiУкраїни: чехи Пiвнiчного Приазов’я (60-iроки
XIX ст. – початок ХХ ст.) // Народна творчiсть та етнографiя. 2008. № 5.
6. Лаптев Ю.Н. Чехи Крыма в культурно-этнографическом аспекте (1861-1920 гг.) // Чехи в Крыму.
Очерки истории и культуры. Симферополь, 2005.
7. Непраш И.Переселение чехов в Крым и основание Чехограда // Чехи в Крыму. Очерки истории
и культуры. Симферополь, 2005.
8. РГИА. Ф. 381. Оп. 11. Д. 20974; Оп. 44. Д. 20647.
9. Doubek V. Čecká emigrace do Ruska v druhé polovinĕ 19. století. Dobové interpritace // 150 let
Slovanského sjezdu (1848). Historie a současnost. Praha, 2002.
10. Vaculík J. K počátkům českého zemědělského vystěhovalectví do Ruska ve 2. polovině 19. století //
150 let Slovanského sjezdu (1848). Historie a současnost. Praha, 2002.
СОБЫТИЙНОСТЬ – ПОВСЕДНЕВНОСТЬ – КАЗУАЛЬНОСТЬ

(К ВОПРОСУ О ТИПОЛОГИИ ИСТОРИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ)
Д ля понимания значения истории повседневности в актуальном

историческом знании, в частности в предметном поле новой
локальной истории, и в социальной практике необходимо опреде-
литься с генезисом и теоретико-познавательными и социокультурны-
ми контекстами становления и развития этого направления в истори-
ческом познании. Рискну предложить схему развития исторического
знания в XX в, в которой история повседневности рассматривается,
с одной стороны, в соотнесении с «традиционной» событийной исто-
рией, а с другой стороны, – с микроисторией / историей казуса. Есте-
ственно, эта схема не претендует на истинность, а может рассматри-
ваться только как интерпретационная модель.
Изменение в 60 – 80 гг. XVIII века представлений о задачах и
принципах исторического познания и об историческом времени ведет
к становлению линейных / стадиальных моделей историописания [6].
На их основе и формируется, главным образом в XIX веке и особен-
но в первой его половине, исторический нарратив национально-го-
сударственного характера. Линейные / стадиальные модели, сыграв
свою роль в формировании национальной идентичности, переста-
ют в полной мере удовлетворять потребностям социума на рубеже
XIX – XX вв., когда в связи с началом глобализационных процессов
- 180 -
(или, используя иной дискурс, – в эпоху империализма) возникает

необходимость расширения «умопостигаемого поля истории» (тер-
минология А. Тойнби).
В начале XX века ограниченность национально-государственной
идентичности преодолевается в цивилизационных моделях. Цивили-
зационные подходы, кроме того, что расширяют «умопостигаемое
поле истории», ориентированы не только на линейную / вертикаль-
ную, но и на коэкзистенциальную / горизонтальную составляющую
исторических трансформаций.
В 20-е годы XX века начинается антропологический поворот
в историческом познании, конституируется «новая историческая нау-
ка». Со становлением исторической антропологии историческое зна-
ние начинает выстраиваться по предметным полям, структура кото-
рых постоянно усложняется. Новая конфигурация профессионального
исторического знания вступает уже в явное противоречие с традици-
онным линейным историческим метарассказом. И именно здесь сто-
ит акцентировать внимание на предметном поле истории повседнев-
ности. Как правило, говоря об антропологическом повороте, а чаще
– о становлении исторической антропологии, упор делают на историю
ментальностей, именно в интересе к ней видя принципиальную но-
визну «новой исторической науки». Но, на мой взгляд, в сложившей-
ся познавательной ситуации история повседневности не только была
важна с точки зрения формирования нового типа идентичности – через
восприятие Другого, но и являла собой фактически феноменологию
ментальности. Впрочем, именно по этой причине она и работала на
новый тип идентичности. Попутно замечу, для наглядности (в прямом
смысле этого слова), что становлению предметного поля истории по-
вседневности в изобразительном искусстве соответствовал поп-арт,
то есть, по сути, эстетизация структур повседневности.
Переход к постмодерну в последней трети XX в. сопровождается
кризисом исторического нарратива [2, 10]. Соответственно, в истори-
ческом познании знаком постмодерна является микроистория (исто-
рия в «казусах») и продолжим аналогию с изобразительным искус-
ством – с ее коллажным принципом построения.
Этой схеме в целом соответствует развитие представлений об
объекте исторического знания в Научно-педагогической школе
источниковедения Историко-архивного института. В начале XX в.
- 181 -
А.С. Лаппо-Данилевский, к эпистемологической концепции которо-

го восходят концептуальные основы Научно-педагогической школы
источниковедения, в своей «Методологии истории» «добывает» (по
его собственному выражению) следующее определение историче-
ского источника: «<…> исторический источник есть реализованный
продукт человеческой психики, пригодный для изучения фактов
с историческим значением» [1, 38]. Не будем здесь фиксировать вни-
мание на первой части этого определения, хотя понимание истори-
ческого источника именно как объективации человека имеет прин-
ципиальный характер. Но с точки зрения рассматриваемой нами
проблемы важно подчеркнуть, что данное определение весьма точ-
но фиксирует результат развития исторического знания в XIX веке
в рамках преимущественно линейных / стадиальных теорий исто-
рического процесса, поскольку факт с историческим значением,
по А.С. Лаппо-Данилевскому, – это факт воздействия индивидуума
на среду, повлекший изменение этой среды.
На следующем этапе, на протяжении середины – второй полови-
ны XX в., уже собственно Научно-педагогической школой источни-
коведения разрабатывалась видовая структура корпуса исторических
источников как проекция определенной культуры и видовые мето-
дики изучения исторических источников. Завершение этого периода
приходится на ситуацию постмодерна. В здесь именно исследование
видовой структуры корпуса исторических источников позволяло
наиболее эффективно противостоять постмодернистской раздро-
бленности исторического знания.
Следующий этап – начало XXI в., что соответствует становлению
новой социокультурной ситуации – постпостмодерна, для которого
характерны мощные интеграционные тенденции, а, следовательно,
и поиск новых оснований исторического знания, поиск оснований
новой исторической целостности. В этот время в Научно-педаго-
гической школе источниковедения продолжается разработка фило-
софских оснований понятия «исторический источник», но теперь не
только гносеологических, как в неокантианстве, но и онтологиче-
ских. В результате этой работы О.М. Медушевская, с именем которой
связана разработка эпистемологических оснований Научно-педаго-
гической школы источниковедения, пришла к концепции когнитив-
- 182 -
ной истории, базовым понятием которой является понятие «эмпири-

ческой реальности исторического мира» [4, 24 – 34].
И хотя развитие представлений об объекте исторического позна-
ния – историческом источнике неплохо коррелирует с изменением
в структуре и целеполагании исторического знания, все же необхо-
димо акцентировать внимание на некоторых несоответствиях. Опре-
деление исторического источника, данное в начале XX в. А.С. Лап-
по-Данилевским, жестко связано с событийной, линейной, историей.
Разработка видовой структуры корпуса исторических источников от-
вечает потребностям цивилизационных моделей историописания и
соответствует историко-культурному подходу в исторической науке.
А вот антропологический поворот в историческом познании, начав-
шийся в 1920-х гг. и сопровождавшийся становлением предметных
полей истории ментальностей и истории повседневности как фено-
менологии ментальности, не получил, на мой взгляд, адекватного от-
клика как в теории источниковедения, так и в источниковедческом
инструментарии. Выйти на новый уровень изучения истории повсед-
невности позволяет, как раз уже упоминавшееся сформулированное
и теоретически разработанное О.М. Медушевской понятие «эмпири-
ческая реальность исторического мира», предполагающее перенос
внимание с традиционно разрабатываемых письменных источников
на феномен опосредованного информационного обмена как имма-
нентной характеристики человека и социума.
При этом история повседневности в теоретико-познавательной
и социокультурной ситуации начала XXI в. может обрести новую
актуальность. В разных контекстах я уже неоднократно приводила
характеристику парадигмальной ситуации в современном истори-
ческом знании, данную О.М. Медушевской: «Профессиональное
сообщество историков находится в ситуации смены парадигм <…>.
По отношению к философии исторического познания следует гово-
рить не столько о смене, сколько о сосуществовании и противобор-
стве двух взаимоисключающих парадигм. Одна из них, неотделимая
от массового повседневного исторического сознания, опирается на
многовековую традицию и в новейшее время идентифицирует себя
с философией уникальности и идиографичности исторического зна-
ния, исключающего перспективу поиска закономерности и видя-
- 183 -
щего организующий момент такого знания лишь в ценностном вы-

боре историка <…>. Другая парадигма истории как строгой науки,
стремящаяся выработать совместно с науками о природе и науками
о жизни общие критерии системности, точности и доказательности
нового знания, не общепризнанна и представлена исключениями»
[3, 15 – 16]. В целом соглашаясь с подходом О.М. Медушевской,
я не буду здесь уточнять свою позицию, а акцентирую внимание
лишь на одном аспекте. Хотя современный исторический нарратив
имеет в своем background’е аксиологически ориентированную иди-
ографическую логику историописания баденских неокантианцев
(В. Виндельбанада, Г. Риккерта) [7, 129 – 204], но строится прин-
ципиально по-иному – не на событиях («фактах воздействия ин-
дивидуума на среду, повлекших за собой изменение этой среды»,
по А.С. Лаппо-Данилевскому), а на «местах памяти», сконструиро-
ванных во многом искусственно [5]. На мой взгляд, в основе отличия
нового нарратива от классических форм историописания лежит раз-
личие понятий ценности и оценки. Но эти размышления выходят за
пределы проблематики настоящей работы. Здесь же заметим лишь
следующее. История повседневности, тем более в предметном поле
новой локальной истории, т.е. в фиксированном хронотопе, по необ-
ходимости, системна и структурна (недаром словосочетание «струк-
туры повседневности» обладает устойчивостью) и именно в силу
этих своих имманентных качеств способна противостоять произволу
исторического нарратива, ориентированного на «места памяти».
В предшествующих работах я писала о проблемных полях,
но дискуссия с А.В. Лубским по этому вопросу привела меня к выво-
ду о большей точности понятия «предметное поле».
1. Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории: В 2 т. М., 2010 (1-е изд. 1909, 1910 – 1913). Т. 2.
2. Лиотар Ж-Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998.
3.Медушевская О.М. Теория и методология когнитивной истории. М., 2008.
4. Медушевская О.М. Эмпирическая реальность исторического мира // Вспомогательные историче-
ские дисциплины – источниковедение – методология истории в системе гуманитарного знания:
материалы XX междунар. науч. конф. Москва, 31 янв. – 2 февр. 2008 г.: в 2 ч. М., 2008.
5.Нора П., Озуф М., Ж. де Пюимеж, Винок М. Франция-память СПб., 1999; Хаттон П. История как искус-
ство памяти. СПб., 2003.
6.Образы времени и исторические представления: Россия – Восток – Запад. М., 2010.
7.Риккерт Г. Философия истории // Риккерт Г. Науки о природе и науки и культуре. М., 1998.
- 184 -
Стецура Ю.А. (Армавир)
ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ МОЛОДЁЖИ

20-Х – 30-Х ГОДОВ ХХ ВЕКА
В ПЕРИОД СОВЕТСКОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ
В современном толковом словаре русского языка «повседнев-

ность» определяется как «имеющий место изо дня в день, ка-
ждодневный», а также «ничем не примечательный, обыденный, буд-
ничный» [13, 538].
В историческую науку концепт повседневности вошёл в начале
80-х годов ХХ века. И как констатирует О.С. Поршнева, «централь-
ными в анализе повседневности являются жизненные проблемы тех,
кто в основном остались безымянными в истории, так называемых
«маленьких», «простых», «рядовых» людей. Они составляли в то же
время большинство участников исторического процесса, чья социаль-
ная практика определяла изменчивость и преемственность в истории».
Ольга Сергеевна подчеркивает, что «история повседневности позво-
ляет решить одну из фундаментальных методологических проблем,
стоящих перед исторической наукой: изучение взаимосвязей между
социальными структурами и практикой субъекта» [6, 44 – 45].
Т.А. Булыгина справедливо отмечает, что «обращение к прошло-
му без повседневности сосредотачивает внимание ученых на кон-
струировании идеальных схем, вместо реконструкции прошлой дей-
ствительности… и благодаря истории повседневности, как одной,
но не единственной из форм изучения прошлого, происходит переход
от преобладания умозрительных построений к «истории подробно-
стей жизни» [2, 23].
Н.Л. Пушкарева замечает, что «большинство отечественных ис-
следователей подразумевают под «повседневностью» главным об-
разом сферу частной жизни и только некоторые включают в сферу
анализа и жизнь трудовую, те модели поведения и отношения, кото-
рые возникают на рабочем месте». Трудовая и производственная по-
вседневность, по мнению Натальи Львовны, является дискуссионной
проблемой в современной историографии [15].
- 185 -
Нами предпринята попытка исследовать «каждодневную, ни-

чем не примечательную, обыденную, будничную» жизнь молодежи
20-30-х годов в период советской модернизации и отойти от «умо-
зрительных построений», раскрывая «историю подробности жизни».
Советские преобразования отличались от классической модер-
низации Западной Европы. С одной стороны, модернизация в СССР
носила догоняющий характер, а с другой – идеологические префе-
ренции влияли на повседневную жизнью общества.
В повседневной жизни И.В. Сталин и его окружение изо дня
в день уделяли большое внимание идеологизации «большого скач-
ка». Политическое руководство убеждало население страны, и осо-
бенно молодежь, в необходимости провести индустриализацию
быстрыми темпами. Официальной пропагандой изо дня в день аб-
солютизировалась человеческая жертвенность во имя строительства
нового общества. Повседневная жертвенность рассматривалась, как
доказательство истинной веры в социализм, преданности классовым
интересам. Ежедневно эксплуатируя социальную активность моло-
дежи и используя ее наивность, политическое руководство требовало
от юношей и девушек огромных жертв.
Участвуя в производственной повседневности, молодежь внесла
значительный вклад в индустриализацию страны и, прежде всего,
восточных районов СССР. Только в годы первой пятилетки на Урале
было построено и пущено полностью или частично 149 разных пред-
приятий, а из 53 ударных строек в 1933 г. на долю Урала приходилось
30. В годы второй пятилетки было построено и реконструировано
около 150 промышленных предприятий, в том числе 50 крупнейших
объектов тяжелой промышленности [14, 35].
В повседневной жизни ЦК ВКП(б), мобилизуя юношей и деву-
шек на участие в модернизационных процессах, обязывал комсомол
поднимать массовое рационализаторское и техническое движение
среди молодежи, подчеркивая, что «техническая подготовка для ком-
сомольцев и, в первую очередь, для комсомольского актива, должна
быть столь же обязательным делом, как военная и политическая под-
готовка. Час в день на техническую учебу – это должно стать лозун-
гом действия каждого комсомольца» [4, 69].
- 186 -
Массовый трудовой героизм, ударничество, которые зародились

в годы первой пятилетки, стали неотъемлемой частью повседневной
жизни страны. Однако официальные умозрительные построения ру-
ководителей страны и комсомола, о которых можно было прочитать
в ежедневных газетах, расходились с действительностью. Так, уже
в начале 30-х годов в погоне за «хорошими показателями» комсо-
мольские функционеры занимались приписками, указывая на 100%
охват комсомольцев ударничеством. Хотя в действительности рабо-
тать по ударному могла незначительная часть молодежи, о чём свиде-
тельствовали документы ЦК ВЛКСМ. Так, в докладной записке цен-
трального комитета комсомола «О выполнении решений XI съезда
ВЛКСМ о поголовном вовлечении комсомольцев в ударничество и о
качестве работы ударных бригад по нарвскому РК ВЛКСМ» указы-
валось, что в порту, где числилось 100% охвата комсомольцев, но в
основной мастерской 155 комсомольцев фактически не участвовали
в соцсоревновании и ударничестве, что «ни одна бригада, ни один
комсомолец в порту не имели и не знали ни договора, ни обязатель-
ства. На «Красном Путиловце» только 12% рабочей молодежи было
охвачено ударничеством, а в порту – 19% и т.д. [9, 13].
Правда, в повседневной жизни все средства массовой информации
рассказывали только о положительном опыте, героических трудовых
буднях молодежи. С одной стороны, это было связано с идеологиза-
цией общественной жизни, а с другой – через политическую, трудо-
вую повседневность шёл процесс формирование «нового человека»,
который должен был только верить в правильность генеральной ли-
нии ВКП (б) и ее руководства.
Документы повседневности свидетельствует о том, что официаль-
ная точка зрения расходилась с обыденной жизнью молодежи. Обоб-
щая материалы с мест, информстатсектор ЦК ВЛКСМ, показывая
массовый героизм, жертвенность молодежи, вынужден был конста-
тировать о трудностях, противоречиях, недовольствах юношей и де-
вушек, собирать, анализировать в специальном отделе и передавать
материалы для принятия мер в ОГПУ. Так, в ноябре 1932 г. спецотдел
направил секретарю Цека комсомола А. Косареву письмо от 17 чело-
век в котором говорилось: «Мы почти вышли механически из ком-
сомола. Большинство имеем высшее образование (педагогическое).
- 187 -
До прошлого года верили в генеральную линию партии, но, видя, как

с черного хлеба, без молока и жиров гибнутнаши дети и дети рабо-
чих, мы решительно и навсегда порываем со Сталинской линией,
имея организационные навыки, надеемся бытьактивными борцами
за изменение существующих безобразий (если они не уничтожат-
ся в скором времени)… На своем собрании нельзя спросить, почему
не улучшается положение трудящихся, часто сидим без хлеба, так как
его не хватает в магазинах, продуктов нет никаких, а также и одежды,
получая до 100 руб. в месяц на 2 – 3 едоков, жить никак нельзя. Трудя-
щиеся настроены контрреволюционно, но в массе молчат, так как нет
свободы слова. Комсомольцы (особенно старые) бегут из комсомола.
Производительность труда везде плохая, результат этого – плохое
качество продукции. Общественную работу выполняют на словах, и
все это зависит из-за плохого материального положения трудящихся»
[7, 11 – 12]. Этот документ показывает, что советская повседневность
была многоликой. Одна – для официальной прессы, массовых собра-
ний, парадов, а другая – только для служебного пользования и для
принятия карательных мер.
В повседневную жизнь входил лозунг – «догнать и перегнать
развитые капиталистические страны», который находил отзыв в ду-
шах и делах молодежи 20 – 30-х годов. Именно юноши и девушки
в повседневности первыми шли на выполнение решений партии по
превращению России в индустриальную державу. Генеральная поли-
тическая линия по модернизации страны, как правило, проводилась
в жизнь не экономическими рычагами, а чаще всего идеологически-
ми. В обществе преобладал приоритет идеологии над экономикой,
а это способствовало утверждению героических, романтических,
«сверхчеловеческих усилий», пафосу строительства нового обще-
ства, чем умело пользовалось политическое, государственное, хозяй-
ственное руководство страны.
Советская повседневность 20 – 30-х годов вошла в историю
массовым трудовым героизмом, ударничеством и крупными строй-
ками: Днепрогэсом, Уралмашем, Магниткой, Турксибом, Комсо-
мольском-на-Амуре и др. На строительство гигантов первых лет
индустриализации комсомол мобилизовал 800 тысяч юношей и де-
вушек [8, 55].
- 188 -
В газетах, по радио изо дня в день официальная пропаганда рас-

сказывала только о положительном опыте участия молодежи в хозяй-
ственном строительстве, на чем настаивал И.В. Сталин, а в повсед-
невной жизни на строительстве гигантов первых пятилеток молодежь
встречалась с обманом, бесхозяйственностью, уголовщиной.
Основным источником трудовых ресурсов при сооружении про-
мышленных объектов на Урале и Сибири была молодежь. Однако,
низкая заработная плата, плохие бытовые условия приводили к боль-
шой текучести юношей и девушек с «ударных строек». Так, на стро-
ительство Магнитогорского металлургического комбината и города
в июне 1930 г. на стройку прибыло 9 932 человека, а убыло 7 494, в авгу-
сте прибыло 3 600, а покинуло стройку 3 200. За пять месяцев (с апреля
по август 1930 г.) на строительство «комсомольской домны» прибыло
29 тысяч человек, убыло 20 тысяч, что составило 69% [10, 16].
При строительстве Березниковского химкомбината только в 1933 г.
«за дезертирство с производства» и прогулы из ВЛКСМ было исклю-
чено 138 человек, что составляло 62% всех исключенных, или около
30% всей организации. Дезертирство заключалось в том, что многие
уезжали домой, в отпуск и не возвращались. Основными причинами
текучести были нехватка жилья (в Магнитогорске более двух с поло-
виной тысяч рабочих жили в палатках), плохая организация труда,
дефицит продуктов питания, спецодежды. На многих стройках де-
морализовали население хулиганские элементы. Молодые женщины
боялись выходить из бараков на улицу. Никакой культурно-массовой
работы не велось. В жилых помещениях – грязь, клопы. Эти данные
приводились на пленуме Уралобкома 20 сентября 1930 г. В жилой зоне
Магнитогорска хулиганы повесили плакаты: «Улица наша с 22 часов.
Просьба не выходить». Хулиганствующие элементы заходили в бара-
ки, брали понравившихся женщин и насиловали их. В результате, при
попустительстве государственных органов власти среди девушек по-
явились страдающие психическими заболеваниями. Только в одном
бараке у 30 женщин обнаружились нервно-психические болезни.
В повседневной жизни в период модернизации страны проявля-
лось потребительское отношение к трудовым ресурсам со стороны
хозяйственных руководителей, о чём свидетельствовали информаци-
онные сообщения органов внутренних дел для служебного пользова-
- 189 -
ния. В аналитических записках, адресованных партийным органам,

НКВД констатировало: в трест «Севуралтяжстрой» на Березников-
скую строительную площадку направлено 500 лучших стахановцев
юга, организована колония ГУЛАГА НКВД на 500 человек. Однако
трест не был готов принять такое количество рабочей силы. Не хвата-
ло жилья, спецодежды, транспорта, и каждый день до 200 человек –
более 40% – не выходили на работу [10, 17].
Несвоевременная выдача зарплаты, обсчеты молодых рабочих
толкали их на проведение так называемых «итальянских забасто-
вок». Рабочие вместо 130 – 140 замесов за смену выдавали только
10 – 11 [11, 148 – 149].
А газеты ежедневно продолжали призывать молодежь к героиче-
скому труду. 5 февраля 1930 г. газета «Звезда» поместила заголовок,
набрав его на всю страницу крупным шрифтом: «Пермская комсо-
мольская организация в большом долгу у пятилетки. Она слабо уча-
ствует в борьбе за выполнение промфинплана». И далее выделялось:
«Пусть знает каждый комитет, каждая ячейка, каждый комсомолец,
что они несут ответ перед страной за недовыполнение заданий пар-
тии. На выполнении плановых заданий сейчас проверяется классовая
боеспособность организации». Печатный орган партии заявлял: «Тот,
кто не хочет работать ударными темпами, тот не комсомолец» [3].
О повседневной жизни на Урале в период советской модернизации
рассказывал американский рабочий Джон Скотт в книге «За Уралом:
американский рабочий в русском городе стали». В своих мемуарах он
писал, что в 1932 г. в продовольственной карточке монтажника, вы-
даваемой ему на месяц, значилось следующее: хлеба – 30 кг, мяса –
3 кг, сахара – 1 кг, молока – 15 л, масла – 1/2 кг, крупы – 2 кг, карто-
феля – по мере доставки. «Однако на протяжении всей зимы 1932 –
1933 года, – писал американец, проработавший в Магнитогорске пять
лет, – монтажники не получили ни мяса, ни масла и почти не видели
сахара и молока» [12, 97].
Приведенные автором данные по Магнитогорску были типичны
для многих новостроек. Везде не хватало хлеба, централизованные
фонды на продукты питания были мизерными. И если американский
рабочий рассказывал о состоянии дел в начале 1930-х годов, то такая
система снабжения сохранилась и в дальнейшем. Это подтверждает
- 190 -
письмо и.о. зам. председателя завкома Березниковского химкомбина-

та Ермакова депутату Верховного Совета СССР Н.М. Швернику от 28
декабря 1938 г. В документе приводились данные о выделении фондов
на 1938 г. Из годовых фондов на душу населения в Березниках и Соли-
камске приходилось: мяса – 1,05 кг, колбасных изделий – 2,4 кг, рыбы –
3,9 кг, консервов – 1 банка, сыра – 100 г, макаронных изделий – 2,57 кг.
На месяц каждому жителю могло перепасть: мяса – 87 г, колбасных
изделий – 200 г, рыбы – 325 г, жиров растительных и животных – 300 г,
сыра – 8,3 г, макаронных изделий – 210 г. Промышленными товарами
первой необходимости строители обеспечивались на 78% [5, 62].
Начиная с 1929 г. во всех городах СССР в повседневную жизнь
входила лимитированная система снабжения – карточная система.
Начавшись с хлеба, нормированное распределение было затем рас-
пространено и на другие продукты (сахар, мясо, масло, чай, кар-
тофель и пр.), а к середине 1931 г. – и на промышленные товары.
В 1932 г. нормы повседневного снабжения были снова понижены. Вся
история нормированного снабжения сопровождалась проявлениями
недовольства населения. Его формы были различны: бегство с пред-
приятий, письма в ЦК и правительству, нажим на местные власти, го-
лодные демонстрации и забастовки. Подробнее о влиянии «большого
скачка» на повседневную жизнь и материальное положение горожан
говорится в учебном пособии: «История России ХХ века», в моно-
графии Осокиной Е.А. [1, 334 – 342].
Повседневная жизнь повлияла на социокультурные представле-
ния юношей и девушек на модернизацию страны. В молодежном
движении шел непростой и противоречивый процесс. С одной сторо-
ны, было достаточное количество комсомольцев-фанатиков, которые
под воздействием правильных и хороших слов о трудовом героизме,
о борьбе за социализм в холод и стужу, не обращая внимания на усло-
вия труда, перевыполняли планы, становились «красногвардейцами
пятилеток», искренне веря, что без их героического труда «социа-
лизм» не построят. Они не понимали, что государство эксплуатирует
их, призывая работать «добровольно» по 10 – 12 часов ежедневно,
что лозунг «догнать и перегнать» насаждается искусственно, т.к. под
него не подведена материальная база. С другой стороны, в комсомо-
ле появлялись люди, которые выдавали желаемое за действительное,
- 191 -
записывались в ударники, чтобы не допустить навешивания на себя

политических ярлыков. Однако работать по-ударному они просто не
могли и попадали в новую категорию «лжеударников». Но были и
такие юноши и девушки, которые под воздействием трудной эконо-
мической, политической повседневности становились в оппозицию
советской модернизации, пытаясь заявить о невнимании общества к
проблемам молодежи.
Повседневная жизнь молодёжи 20 – 30-х годов ХХ века в период
советской модернизации свидетельствует о том, что за идеологиза-
цией, словесной риторикой ничем не примечательной, обыденной,
будничной жизни скрывалась главная цель – использовать дешевый
массовый труд миллионов юношей и девушек, не заботясь о нор-
мальных человеческих условиях производственной деятельности,
развивая административно-командные методы управления, как эко-
номикой, так и юношеским движением, формируя новый социаль-
ный тип HomoCovetous.
1.Боханов А.Н., Горинов М.М., Дмитренко В.П. и др. История России ХХ век. М., 1997; Осокина Е.А. Ие-
рархия потребления. О жизни людей в условиях сталинского снабжения 1928 – 1935 гг. М., 1993.
2. Булыгина Т.А. Великая Отечественная война в контексте военной повседневности // Народы Север-
ного Кавказа в Великой Отечественной войне: материалы научно-практической конференции, по-
священной 65-летию Победы в Великой Отечественной войне 930 марта 2010 г.) Ставрополь, 2010.
3. «Звезда».1930. 5 февраля.
4. Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций
и Пленумов ЦК (1898 – 1988): В 15-ти т. Т 5. М., 1984.
5. ПОГАНИОПД. Ф. 59. Оп.1. Д. 316.
6. Поршнева О.С. Междисциплинарные методы в историко-антропологических исследованиях. Изд.
2-е, доп. Екатеринбург, 2009.
7. РГАСПИ. Ф. М 1. Оп. 23. Д. Оп. 23. Д. 1008.
8. РГАСПИ. Ф. М 6. Оп. 10. Д. 75.
9. Российский Государственный Архив социально-политической истории (Далее РГАСПИ). Ф. М 1.
Оп. 23. Д. 993.
10. Свердловский Областной Центр Документации Общественных Организаций. Ф. 61. Оп.1. Д. 445.
11. Свердловский Областной Центр Документации Общественных Организаций. Ф. 59. Оп. 1. Д. 302.
12. Скотт Д. За Уралом: американский рабочий в русском городе стали, Пер с англ. Москва – Сверд-
ловск., 1991.
13. Современный толковый словарь русского языка / Гл. ред. С.А. Кузнецов. СПб, 2005.
14. С огнем большевистским в груди. Очерки истории комсомола Урала (1917 – 1979). Свердловск,
1979.
15. Пушкарева Н.Л. «История повседневности» как направление исторических исследований [Элек-
тронный ресурс] URL: http://www.perspektivy.info/print.php?ID=50280
- 192 -
Юрченко И.Ю., Юрченко Н.В. (Москва)
ФЕНОМЕН «КОНЬ И ВСАДНИК»

В ПОВСЕДНЕВНОЙ КУЛЬТУРЕ КАЗАЧЕСТВА ЮГА РОССИИ:
ПРОБЛЕМА ИСТОРИЧЕСКИХ ИСТОЧНИКОВ
И РЕКОНСТРУКЦИИ КАЗАЧЬЕЙ ДЖИГИТОВКИ
К азачья бытовая культура и её повседневные практики во многом

сыграли ведущую роль в формировании всего культурно-циви-
лизационного пространства Юга России и в особенности русско- и
украинско- говорящих регионов Северного Кавказа: Терской и Ку-
банской войсковых областей, а также Ставропольской губернии.
Ныне в Российской Федерации этот субкультурный ареал включа-
ет в себя главным образом Ставропольский и Краснодарский края.
На территории бывшей Терской области оригинальная и уникальная
казачья культурная традиция терцев была практически уничтожена
в результате ряда «экспериментов» в области национальной полити-
ки при советской власти и особенноно двух новейших «Чеченских
войн» и взаимосвязанных с ними конфликтов.
Одно из главных мест в традиционной казачьей культуре исстари
занимало коневодство. Поэтому представляется не случайным тот
факт, что если в центральных регионах России со второй половины
прошлого века лошадь и культура коневодства стали маргинальным
явлением для подавляющего большинства населения и остаются
лишь уделом небольшой субкультуры конного спорта и модным раз-
влечением в элитарных кругах, то на Юге России коневодство вплоть
до сегодняшнего дня остается частью повседневной культуры и сель-
ского образа жизни.
Процесс освоения Российской империей Северного Кавказа и ор-
ганичной интеграции его в имперские политические, социальные,
экономические и культурные структуры протекал в сложных и остро-
конфликтных условиях т.н. Большой Кавказской войны XIX столетия.
При этом правительственная региональная и национальная полити-
ка опиралась на отработанную в течении XVIII– XIX вв. практику
т.н. «военно-казачьей колонизации». Именно казачество выступало
на Кавказе в качестве своеобразного авангарда военной, политиче-
- 193 -
ской, экономической и в целом культурно-цивилизационной экспан-

сии Российской империи. В этом многогранном и неоднозначном
процессе терские, кавказские линейные, черноморские (позднее – ку-
банские) и донские казаки выступали активным субъектом военных
действий в рамках т.н. «набеговой системы» горцев и российского
противодействия ей. С другой стороны, казачество как бы «живым
щитом» прикрывало шедших за ним русских, украинских, грече-
ских, немецких и других переселенцев-колонистов, которые осваи-
вали благодатные и плодороднейшие чернозёмы юга Предкавказских
степей. При этом само северокавказское казачество приобретало
характерные черты фронтирного субэтноса – зоны активной асси-
миляции и аккультурации, служа в этих процессах специфическим
«проводником», «осваивателем» синтеза горских культурно-бытовых
традиций и их органичной инкорпорации в единое социокультурное
и экономическое пространство России. В свою очередь традициона-
листские горские общества Кавказа воспринимали через посредство
казаков передовые достижения русской, а через неё и всей евро-
пейской культуры. Таким образом, именно в казачьей среде скла-
дывались адекватные региональной специфике бытовая культура,
способы хозяйствования и отрабатывались практики, отвечающие
почвенно-климатическим и всем экологическим условиям Север-
ного Кавказа. Эти практики на протяжении четырех столетий фор-
мировали традиционную субкультуру северокавказского казачества,
а уже затем были интродуцированы колонистами – переселенцами
из южных и центральных регионов России.
Основу традиционного казачьего хозяйства на Северном Кавказе
первоначально составляло отгонное скотоводство: разведение лоша-
дей, крупного и мелкого рогатого скота, особенно овец, в том числе
тонкорунных, а на Ставрополье и верблюдов. В степной части края и
на Ставропольской возвышенности скотоводство продолжало доми-
нировать в традиционном казачьем хозяйстве вплоть до начала ХХ в.
Обширный статистический материал по состоянию скотоводства,
животноводства и коневодства на Северном Кавказе содержится во
входящих в ГУКВ отчетах Терского и Кубанского казачьих войск, та-
ких как Всеподданнейший отчет начальника Терской области и на-
казного атамана ТКВ о состоянии области и войска за 1891 год [10],
- 194 -
и другие [11]; о состоянии Кубанской области и Кубанского казачьего

войска за 1893 год [12] и другие [13].
На протяжении всей своей истории казаки занимались не только
разведением лошадей, но и улучшением их породы, интуитивными
и эмпирическими методами народной селекции. Главным и самым
желанным трофеем для казака были статные жеребцы и кобылы, ко-
торых в XVI – XVII вв. зачастую даже вывозили морем из пиратских
набегов на турецкие и персидские берега. В результате на казачьем
Юге России и в Северокавказском регионе исторически сложились
четыре основные породы верховых лошадей: стародонская, затем
донская, черноморская, карачаевская и кабардинская, а уже в ХХ в.
на этой основе были выведены буденовская и терская.
Постоянная угроза набегов, полувоенный, милитаризованный
быт, потребности военной службы, объезда пастбищ и защиты стад,
заготовка кормов – все это делало лошадь одновременно и одним из
главных «средств производства», основой хозяйственного достатка и
основой вооруженной силы казачьих (станичных) обществ.
Казак был исторически и культурно связан с коневодством с неза-
памятных времен. Уже во времена господства в степи Золотой Орды
казачество было неразрывно связано с конным делом. Лихое наезд-
ничество: джигитовка или по-казачьи «молодечество» было «визит-
ной карточкой» казака, также как и любого другого степняка – воина
и кочевника. Перманентные вооруженные стычки в степи, баранта
(отгон скота у враждебных соседей), «походы за зипунами», полуко-
чевой тип ведения хозяйства, загонные охоты – всё это стимулирова-
ло и развивало на протяжении столетий тесную взаимосвязь казака
и его лошади. От этой «команды», своеобразного микроколлектива
из коня и всадника, требовались четкие совместные взаимодействия,
тонкое взаимопонимание на вербальном и тактильном уровне, что
определяло высокую индивидуализацию взаимоотношений. Взаим-
ное знакомство казака и лошади начиналось с самого раннего дет-
ства. По обычаю маленького казачонка первый раз сажали на коня
уже в четырех – пятилетнем возрасте, так проходила своеобразная
инициация будущего казака-воина. А в подростковом возрасте казаку
дарили жеребенка – первого своего собственного коня. Такой харак-
тер взаимоотношений предполагал высокие и специфические каче-
ства, как всадника, так и лошади.
- 195 -
Только быстрый (резвый), выносливый, отлично выезженный,

умный и сообразительный, психически устойчивый конь мог стать
настоящим «боевым товарищем» казака, его «гарантией» от захва-
та в плен, а зачастую и спасителем жизни своего хозяина и друга.
История Кавказской войны дает нам примеры того, как казачьи кони
«дезертировали» к горцам за Линию и отправлялись за своими хо-
зяевами, если те попадали в плен. Лошадь должна была не только
обладать хорошими статями, но и отличаться выносливостью, не-
требовательностью к условиям содержания, то есть быть способной
к тяготам полевой и походной службы, длительное время сохранять
боевые качества в условиях бескормицы, зимой, на сложной и пере-
сеченной местности. Поэтому хорошо выезженный и подготовлен-
ный боевой конь стоил в среднем в 10 – 20 раз (то есть на порядок)
дороже, чем обычная тягловая (упряжная) и даже верховая лошадь
[7]. При этом огромное значение имела и нематериальная составляю-
щая – подготовка коня и всадника, индивидуальный характер их вза-
имоотношений, интимность и уникальность их коммуникации, со-
впадение характеров и других личностных характеристик. Наиболее
полное воплощение и демонстрацию этого единства коня и всадника
представляет искусство джигитовки.
На сегодняшний день время, место и причины возникновения
джигитовки точно не установлены. Это связано с тем, что джигитов-
кой занимались кочевые народы, не имевшие письменности. Тради-
ционные навыки верховой езды передавались от отца к сыну и для
своего воспроизводства не требовали ни письменной, ни изобрази-
тельной фиксации. Такая фиксация элементов джигитовки появилась
лишь при контактах с оседлыми народами, которых поражало уме-
ние верховой езды кочевых соседей.
Первое упоминание о подобных трюках мы встречаем в древне-
греческом (римском) цирке, построенном в 329 году до н.э. в долине
между Авентином и Палатином. В перерывах между заездами колес-
ниц там выступали мастера фигурной верховой езды и джигиты из
Иберии [4, 25]. Далее мы встречаем в Римской империи уже II в. н.э.
конных искусников также из Иберии. В 135 г. н.э. после ряда побед
в кавказском регионе и столкновения с римлянами Иберийский царь
Фарасман II был приглашен для переговоров в Рим императором
- 196 -
Адрианом. Спутники же Фарасмана демонстрировали на Марсовом

поле свое боевое искусство в конном строю [8, 358]. Это были ала-
ны, приглашенные им как лучшие конники для ведения совместных
боевых действий.
После падения Римской империи в V веке н.э. древнегреческие
(римские) цирки продолжали существовать в Византии, програм-
ма их также состояла из заездов колесниц и выступлений различных
штукарей между заездами [1]. Однако выступления конных штукарей
в Византии уже не происходят. Мы находим в труде Никифора Грегори
за XIII – XIV века н.э. следующие сведения: «В это время в Констан-
тинополь по пути зашли люди, которые знали какое-то чудное искус-
ство и которых никто никогда не слыхал и не видел. Их было не менее
20 человек. Они вышли первоначально из Египта и сделали как бы та-
кой круг, прошедши к востоку и северу Халдею, Аравию, Персию, Ми-
дию и Ассирию, а к западу – Иберию, лежащую у Кавказа, Колхиду,
Армению и другие государства, идущие до самой Византии» [2, 344].
Что же демонстрировали египетские гастролеры? Всадник, «под-
нявшись на лошадь, погонял и на всем бегу стоял то на спине, то на
гриве, то на одной из ягодиц, постоянно и смело перебирая ногами,
принимая вид летающей птицы. Иногда вдруг соскакивал с бегущей
лошади, хватался за ее хвост и неожиданно появлялся опять в сед-
ле». Или еще: «опускался с одной стороны седла и, обогнув брюхо
лошади, легко поднимался на нее, но уже с другой стороны, и снова
ехал» [2, 344]. Все эти упражнения на лошади вполне можно отнести
к джигитовке.
Несмотря на то, что джигитовка – слово тюркского происхожде-
ния, основными его носителями этого искусства в новое время стали
казаки. Видимо, это связано с природным казачьим любопытством.
В казачьей джигитовке собраны практически все элементы кавказ-
ской и среднеазиатской джигитовки и добавлено много специфиче-
ски своего.
Сведения об элементах казачьей джигитовки мы получаем уже
в конце XVIII-XIX вв. при столкновении европейцев с безудержными
русскими «рыцарями» [5], а также при проникновении джигитовки
в русский цирк при постановке батальных сцен [4, 60]. Восторжен-
ные зрители оставляли описания казачьих трюков в своих мемуарах.
- 197 -
Вместе с этим в качестве официальных документов по истории

джигитовки мы можем рассматривать уставы казачьих войск и про-
граммы юнкерских казачьих училищ. С одной стороны, уставы и
программы, да и любая фиксация любого явления культуры сильно
его обедняет, тормозит развитие. С другой, только благодаря этим до-
кументам мы можем выяснить не только с внешней, но и с техниче-
ской стороны все нюансы традиционного воспитания казака.
В пореформенной России потребовалось создать систему подго-
товки кадров для казачьих войск централизованно, а не традиционны-
ми методами. Для этого в военных округах по военной реформе 1862 –
1865 гг. были открыты окружные юнкерские училища. Они были откры-
ты в Оренбурге (1867 г.) для обучения юнкеров Оренбургского, Ураль-
ского и Семиреченского казачьих войск, в Новочеркасске (1869 г.) –
Донского и Астраханского казачьих войск, в Ставрополе (1870 г.) –
Терского и Кубанского казачьих войск. Для подготовки казаков, полу-
чивших общее образование в кадетских корпусах, в 1890 г. при Нико-
лаевском кавалерийском училище в Санкт-Петербурге была создана
казачья или «царская» сотня.
Главное Управление казачьих войск придавало большое значение об-
учению верховой езде. Однако из-за нехватки опытных преподавателей
из числа казаков использовались учителя по европейской вольтижиров-
ке, что приводит к взаимовлиянию обоих дисциплин. Даже собственно
джигитовка в это время носит название - казачья вольтижировка [6].
По уставу 1899 г. к обязательной джигитовке относились: «стрель-
ба с коня и рубка чучел», «поднимание предметов с земли», «подъем
на коня пешего товарища», «увоз раненого одним или двумя всадни-
ками», «соскакивание и вскакивание на коня на карьере».
К упражнениям вольной джигитовки относились: «джигитовка
с пикой», «умение положить коня на карьере», «скачка о дву-конь
и три-конь, пересадкою с одной лошади на другую», «скачка груп-
пами», «скачка стоя», «скачка вниз головою», «переворачивание
на карьере лицом назад и скачка сидя задом наперед», «расседлыва-
ние коня на скаку» [15].
Следующий временной срез казачьей джигитовки мы получаем
в книге Г. Рогалева и О. Роге [14], когда вид этого конного спорта
пытались возродить в СССР, а именно следующий набор элементов:
- 198 -
«Езда стоя», «Толчок в один темп с хватом за переднюю луку из седа

верхом», «Толчок в один темп с хватом за заднюю луку из седа вер-
хом», «Уральские толчки», «Стойка из седа верхом», «Поднимание
с земли предметов», «Ножницы», «Толчки в темп через двух лоша-
дей», «Езда стоя на двух лошадях», «Езда стоя за всадником», «Толчки
в один темп на лошади с всадником», «Подвижная перекладина» (тур-
ник на плечах двух всадников), «Оборот вокруг корпуса лошади».
На сегодняшний день казачья джигитовка активно восстанавли-
вается в казачьих землячествах. В 2005 году в России была создана
Федерация конного боевого искусства, расположенная на подмосков-
ном конноспортивном комплексе «Фаворит». Проводятся соревнова-
ния по джигитовке. Набор обязательных элементов становится все
больше и богаче благодаря новым изобретениям и поискам забытых
форм энтузиастами своего дела.
Элементы эти были взяты из всех перечисленных выше источни-
ков и к ним добавились элементы казачьей джигитовки, развиваю-
щейся в среде русской эмиграции после 1917 года [3].
Соревнования по современной джигитовке подразделяются
на две группы: «А» (владение оружием) и «Б» (вольная джигитовка),
по принципу обязательной и не обязательной в царской армии.
Важнейшим, совершенно необходимым условием успешного вы-
полнения упражнений является специальная выездка лошади, от ко-
торой в первую очередь требуется прямолинейность движения.
Для исполнения программы группы «А» выдвигаются следующие
требования: сокращать до минимума расстояние между мишенями,
менять уровень нанесения ударов, стрелять из неудобных положений,
научиться проезжать дистанцию стоя на седле, рубить с перехватом
или перебросом шашки из правой в левую руку и обратно, рубить и
стрелять двумя руками. Для уверенного выполнения всех упражнений
всадник должен хорошо уметь управлять конем одной рукой, а в иде-
але стремиться управлять без повода – шенкелем и уклонами корпуса,
что позволит держать оружие в обеих руках. В программу группы «А»
входит рубка шашкой, метание ножа, владение пикой, стрельба с коня.
Раздел «Вольная джигитовка» включал следующие упражнения:
«стойка на стремени»; «езда, лежа поперек седла»; «казачий вис»;
«казачий обрыв»; «стойка вниз головой»; «езда, стоя на седле»;
- 199 -
«волочение прямое»; «волочение с оборотом назад (обратное)»; «под-

нимание предметов с земли»; «ласточка на седле»; «ласточка на стре-
мени»; «толчки с посадкой в седло»; «толчки на две стороны»; «толчки
против темпа с посадкой назад на шею лошади»; «оборотная вертушка
с кувырком против темпа»; «ножницы»; «уральская вертушка»; «тер-
ская вертушка»; «туркменская вертушка»; «уральские толчки» [9].
Используя имеющиеся материалы и ретроспективный метод иссле-
дования, можно восстановить быт казачества юга России в области ко-
неводства и военной подготовки в разные периоды, а также установить
происхождение каждой составляющей искусства джигитовки.
Таким образом, конь и все конское снаряжение представляли
в контексте традиционной казачьей культуры главную и жизненно
необходимую ценность, как материальную, так и духовную, мировоз-
зренческую. Образ коня и всадника имел парадигмальное значение,
формировал всю феноменологическую очевидность, естественную
сущность образа казака. Это обстоятельство, его эмпирическое, ин-
туитивное «чувствование» и иррациональное осознание закономерно
отражалось и рефлексировалось общественным сознанием казачества
в его традиционной культуре, что нашло свое отражение в языке, пес-
нях, пословицах, поведенческих стереотипах и, разумеется, в искусстве
казачьей джигитовки, которая может служить бесценным источником
исторического познания и реконструкции образа казака и его лошади.
1. Брабич В., Плетнев Г. Цирк в Византии // Советский цирк. 1960. № 5.
2. Грегори Н. Римская история (1204 – 1341). Т. 1. Спб., 1862.
3. Джигитовка казаков по Белу Свету / Составление, научная редакция, предисловие и комментарии,
подбор иллюстраций П.Н. Стрелянова (Калабухова) М., 2006.
4. Дмитриев Ю. Цирк в России. М., 1977.
5. Казаки в Париже в 1814 году Государственный исторический музей М., 2007., и др.
6. Козлов В.В. Физическое воспитание в казачьих юнкерских и военных училищах императорской Рос-
сии (1867 – 1917 гг.) // Военно – исторический архив. №11 (47). Октябрь 2003.
7. К примеру, если обычный строевой конь в XIX в. стоил около 20 рублей, то хороший дончак – до
двух сотен. При этом общий рост цен и сокращение поголовья лошадей после 1861 г. и последовав-
шего упадка дворянских конных заводов приводил к тому, что и в начале ХХ столетия боевой конь
оставался наиболее ценным, главным материальным вложением казака в подготовку к прохожде-
нию обязательной военной службы.
8. Меликишвили Г.А. К истории Грузии. Тбилиси. 1959. М. 358. (Dion Cassius., Roman. hist, LXIX, 15).
9. Методика подготовки к соревнованиям по джигитовке КСК «Фаворит» [Электронный ресурс] URL:
http://www.favorit-podolsk.ru/ index.php3?id=120
10. РГВИА. Ф. 330. Оп. 61. Д. 622.
11. РГВИА. Ф. 330. Оп. 61. Д. №№ 915-917, 926, 927, 972, 973, 997, 998, 1018-1020 и др.
12. РГВИА. Ф. 330. Оп. 61. Д. 936.
13. РГВИА. Ф. 330. Оп. 61. Д. №№ 937, 939, 940, 963-965, 987-990, 1010-1013, 1036 – 1039 и др.
14. Рогалев Г., Роге О. Вольтижировка и джигитовка. М. 1971.
15. Электронный вариант Устава 1899 года представлен на сайте казачьего клуба Скраб. [Электронный
ресурс] URL: http://www.scrab.ru
- 200 -
Часть 4. Историография, источниковедение и новая локальная история
ЧАСТЬ 4
ИСТОРИОГРАФИЯ, ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ
И НОВАЯ ЛОКАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
Аксенов В.Б. (Москва)
ДИСКУРСИВНЫЙ ПОДХОД В ИССЛЕДОВАНИИ

МАССОВОГО СОЗНАНИЯ ПЕРИОДА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ
ВОЙНЫ: ПРОТОКОЛЫ ОБВИНЕНИЙ КРЕСТЬЯН
В НАРУШЕНИИ 103 СТ. УГОЛОВНОГО УЛОЖЕНИЯ 1903 Г.
В фонде министерства юстиции Российского государственного

исторического архива сохранились протоколы обвинений кре-
стьян в нарушении 103 ст. Уголовного уложения 1903 г. об оскор-
блении императора, императрицы и наследника престола. Для до-
кументов, имеющих признаки массового источника, характерно:
повторяемость сюжетов и характеристик, присутствие фольклорных
элементов, специфический механизм интерпретации информации,
экзистенциональная обусловленность мотивов правонарушения.
Использование морфологического подхода позволяет обнаружить
три пласта массового сознания российского крестьянства: связан-
ного с архетипическими представлениями, пласта идеологического
и сформированного в процессе повседневно-эмпирического по-
знания. Введение понятия «дискурс» в значении близком теории
М. Фуко (сведение термина не столько к речи, что свойственно для
автора термина Э. Бенвениста, сколько к функционирующим в рече-
вых практиках образам событий), а также применение теории интер-
текстуальности (Ю. Кристева) открывает возможности для изучения
природы многих народных стереотипов в отношении власти.
- 201 -
Российское крестьянство менее восторженно, чем городские обы-

ватели приняло известие о начале войны, предчувствуя, что именно
на деревню ляжет основное бремя военных поборов, в силу чего уже
с первых дней мобилизации в адрес царя зазвучала обсценная лек-
сика. Однако неудовлетворенность, вызванная кризисом повседнев-
ности, имела и скрытые архетипические установки. В речах часто
звучали обороты, являвшиеся формами интертекста, отсылающего
исследователя к фольклорному материалу. Удалось обнаружить не-
сколько групп подобных первоисточников: русские волшебные сказ-
ки, народно-христианские легенды и апокрифическая литература.
«Сказочные мотивы» проявились уже на стадии объяснения при-
чин войны в том, что крестьяне от Курляндской губернии до Омска
связывали ее с неудавшейся помолвкой Франца Фердинанда к Ольге
Николаевне [2, 211, 426], в чем проявлялась архаичная природа сва-
товства как войны-состязания двух противоборствующих начал [1,
376 – 380; 67 – 69].
Сказочно-архетипические мотивы также прослеживаются в рас-
пространявшихся с 1915 г. слухах о бегстве императора по подземно-
му ходу [2, 261 – 262]. Семантика последнего указывает на его связь
с подземным миром-пещерой, а также повторяет позицию церкви,
осуждавшей мат как языческое заклинание о разверзании земли.
Учитывая, что в этот же период народ часто называет императора
Антихристом или Иродом, образ подземного хода через семантику
мата оказывается воплощением страхов перед Апокалипсисом.
Однако эсхатологические предчувствия порождают и поиски пу-
тей спасения. Главными виновными в массовом сознании крестьян
оказываются царь и его семья, ведущие греховный образ жизни - «ца-
рица блядует, а царь вином торгует» [2, 525, 338]. Любопытно, что
дьявольским атрибутом представляется смех, в разных уголках Рос-
сии крестьяне как заученную наизусть повторяют одну и ту же фра-
зу об императрице: «Плачет, когда русские бьют немцев и радуется,
когда немцы побеждают». В этой фразе проявился не только «раци-
ональный» мотив шпиономании, но и «иррациональная» семантика
оппозиции смех-плач, присутствовавшая в ветхозаветном фольклоре
и повторявшаяся в апокрифической литературе.
- 202 -
В результате, единственным спасением в сознании крестьян

становится акт цареубийства, который выражался как в матерных
проклятиях – заклинаниях в адрес власти, так и ритуальным надру-
гательством над изображением царской семьи, заключавшихся в вы-
калывании глаз на портретах и измазывании лиц кровью [2, 114].
1. Пропп В. Исторические корни волшебной сказки. М., 1986.; Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и
жанра. М., 1997.
2. Российский государственный исторический архив (РГИА) Ф. 1405. Оп. 521. Д. 476.
Дударев С.Л. (Армавир)
ИЗ ОПЫТА САМОИДЕНТИФИКАЦИИ
ЛИЧНОСТИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ
Р еализуя подходы «новой локальной истории», специалисты

обращаются к вопросу о формировании региональной и мно-
жественной идентичности в рамках Северного Кавказа. Подобные
вопросы интересуют и автора. Сегодня мы стремимся на основе само-
анализа продемонстрировать одну из сторон формирования собствен-
ной идентичности, и полагаем, что эта работа, которая только начина-
ется, может послужить ориентиром для других современников.
Правы те, которые утверждают, что в процессе самоидентифика-
ции большую роль играет песенная культура. Ниже мы обратимся
к оценке ее роли для формирования мировосприятия и самоиденти-
фикации автора.
1. Раннее детство (3 – 6 лет: 1954 – 1957). Детсадовский фоль-
клор, «общесоветские» песни («Родина слышит, Родина знает…»),
мировой культурный пласт («Кармен») и т.д.
2. Позднее детство и отрочество (7 – 14 лет: 1958 – 1965). Пио-
нерский, комсомольский, «общесоветский» и российский (русский)
пласты (они, особенно два последних, были практически синони-
- 203 -
мичны и шли в «едином потоке»), мировая классика (арии из опер,

оперетт), элементы рок-культуры в конце периода («Битлз») и др.
Влияние советской составляющей во многом за счет дошкольных и
школьных учреждений.
3. Юность и молодость (15 – 25 лет: 1966 – 1976). Заметный ком-
понент рок-культуры («Битлз», Т. Джонс, Э. Хампердинк, Д. Руссос),
реже – музыки соцстран. С 1970 г. – сильное влияние яркой и сво-
еобразной молодежной субкультуры археологических экспедиций
В.Б. Виноградова, включавшей в себя в песенном отношении целый
ряд равноправных компонентов, иногда с шуточной маркировкой.
Жанры «отрядного фольклора»: «Славянский угар» (великорусские,
«монархические» элементы) («Из-за острова на стрежень…», «Как
ныне сбирается вещий Олег…»); Советский патриотический («На
братских могилах…», песни из к/ф «Щит и меч» и др.); «Шансон»
(«Цыганка старая…»); «Восточный» («Турок-1», «Турок-2»); Улич-
но-лирический («Голуби целуются на крыше»); «Дембельский»;
и др. Толерантное восприятие местной чечено-ингушской музыки,
запоминание ее мелодий на долгие годы.
4. Молодость (26 – 35 лет: 1977 – 1986). Включение в реперту-
ар «отрядного фольклора» городского романса и творчества бардов
(Б. Окуджава, В. Высоцкий). На личном срезе – лирика Ю. Антонова
и т.д. Специфически «советская» составляющая внешне не домини-
рует, но лежит в подоснове мировосприятия: реакция автора на ис-
полнение советского гимна на русском языке американским певцом
после победы хоккейной команды СССР над американо-канадскими
профессионалами (14.10.81).
5. Зрелость (36 – 45 лет: 1987 – 1996). Музыкальные составля-
ющие 3 и 4 этапов: «отрядный фольклор», городской романс, ли-
рика - дополняются, с одной стороны, зарубежными элементами
(Дж. Дассен, Т. Кутуньо и др.). С другой, на протяжении всего этапа
идет постепенный, а во второй его половине – явный рост позитивно-
го восприятия и все более душевного понимания русской националь-
ной музыкальной культуры, в том числе ее симфонического пласта
(особенно творчества Г. Свиридова), казачьей песенной тематики.
6. Зрелость и начало старости (46 – 60 лет: 1997 – 2011). Со-
хранение и укрепление части ранее возникших предпочтений. Новое
- 204 -
увлечение – греческая музыка. Безусловное одобрение и поддержка

русского национального (в т.ч. казачьего) компонента, лучшее пони-
мание отдельных его особенностей (как музыки, так языка и фоль-
клора), осознаваемых через перипетии личной судьбы и судеб стра-
ны, понимание и опыт ученого. Восприятие мелодии сегодняшнего
гимна России на фоне ее прежнего текстового оформления. Реминис-
ценция «Интернационала» и социальная ситуация в стране. Стойкая
память о вайнахской музыкальной составляющей в условиях Кубани.
Положительное восприятие армянских мелодий как части культурно-
го фона Армавира.
Итог. К 5 периоду советский пласт постепенно занял «перифе-
рийное» положение. Однако связка в сознании (российский-рус-
ский-советский) осталась («навеки сплотила Великая Русь»).
На первый план в 3 – 4 периодах выходили «гетерогенные» многона-
циональные, зарубежные, меньше – маргинальные элементы. Затем
стал наблюдаться рост русского национального компонента (при со-
хранении «интернациональности» и неприятии в целом «шансона»).
Возможные причины: его «компенсаторно-ностальгическая» роль
в условиях ухода из эфира тематики советских лет, рост соответству-
ющего личностного самосознания в контексте депопуляции России.
Сегодня можно сказать, что в ощущении мира через музыку автор
воспринимает себя как человека, несущего в себе российско-русские,
советские, интернациональные черты (с маркирующей кавказской
компонентой). В этом видится часть ментального спектра современ-
ных россиян-русских, отражение феномена «российскости» в его
южнороссийско-кавказском варианте.
- 205 -
Журба О.И., Леонова А.В. (Украина, Днепропетровск)
НОВАЯ РЕГИОНАЛЬНАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ

И СТРАТЕГИИ НОВОЙ ЛОКАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
Т радиционные презентации региональной историографии, как

правило, реализуются в формах представления местных исто-
риков или исторических институций, которые по принципу допол-
нения, так или иначе, вписываются в общую сциентистскую картину
линейного, беспрерывного и поступательного историографического
процесса. Подчиненные задачам вписывания регионального в дан-
ное целостное, такие подходы вольно или невольно не учитывают
(и не нацелены на это) всего многообразия функционирования «исто-
рического» как отрефлексированного или стихийного знания о про-
шлом в региональном культурном пространстве. Переакцентации
историографических исследований с учетом стратегий новой куль-
турной истории немало способствовало освоение и усвоение кон-
цептов новой локальной истории и принципов феноменологического
источниковедения, что дает основания говорить о становлении новой
региональной историографии. Нацеленная на более глубокое позна-
ние целого через локальное, новая региональная историография ори-
ентирована на поиск виртуальных интеллектуальных пространств
с перспективами их вписывания в накладывающиеся друг на друга,
сосуществующие в сложном переплетении изменчивые, взаимосвя-
занные, относительно устойчивые историографические целостности.
Для описания этих сложных взаимодействий такой набор понятий,
как «историографические круги/ареалы/регионы», «историографи-
ческие иерархии», «историографическое время», «асинхронность
историографических процессов», «историографическая экспансия»
кажется необходимым.
При такой постановке историографических задач метод локализации
даёт возможность изучения историографических процесса/ситуации
в конкретных пространственно-временных рамках («локусах») как
некоего целого, имеющего свои специфики складывания, функциони-
рования, формирования. Ракурсы новой локальной истории дают воз-
можность рассмотрения регионального историографического процесса
- 206 -
в вертикальном разрезе (профессиональное, аматорское, повседневное

историческое знание/познание, инструментализация истории в социаль-
ных практиках) как сложноструктурированное явление (например, «по-
дуровни» профессионального исторического знания: университетский,
учительский, архивный, музейный). Выделение уровней и подуровней,
в свою очередь, актуализирует проблемы их взаимодействия, а также
места, как в своей культурной среде, так и извне.
При постановке задач новой региональной истории особую специ-
фику и роль приобретает источниковедческая методология, переори-
ентирующая организацию источниковой базы историографического
исследования. Налаживание подобной источниковедческой оптики и
изучение с её помощью трудов историков, исторической беллетри-
стики, периодики, учебников по истории, его документов, художе-
ственной литературы, изобразительного и фотоискусства, кино, му-
зыки, фольклора в конкретном культурном пространстве даёт выход
на такие широкие проблемы, как региональное историческое созна-
ние, историческая память, коллективная самоидентичность. Кроме
того, источником для изучения функционирования «исторического»
в локальной культурной общности могут выступать исторические па-
мятники, исторические названия улиц, юбилеи, исторические музеи,
частное коллекционирование, меценатство в области исторических
знаний, аматорские исторические и археологические изыскания.
При этом важно разделять внутренние мотивы социума в его обра-
щении к прошлому и внешние стимулы – элементы государственной
политики памяти, формирования идеологии, внешние социальные
и интеллектуальные заимствования.
Таким образом, исторические знания, тексты и связанные с исто-
рией практики исследуются не столько как продукт индивидуального
творчества, сколько той социокультурной и интеллектуальной сре-
ды, в которой формировались как производители, так и потребители
«исторического».
Таким образом, для новой региональной историографии познава-
тельные стратегии новой локальной истории могут выступать эффек-
тивным инструментом как выявления регионального историографи-
ческого пространства, так и его исследования, в том числе выделения
уровней функционирования исторического знания/познания как сег-
- 207 -
мента исторической культуры локальных сообществ. Переосмысле-

ние предметного пространства историографии вызывает к жизни и
адекватные источниковедческие подходы, нацеливающие на форми-
рование иного отношения к иерархии историографических источни-
ков (в том числе и к самому этому понятию), на изменение подходов
и ракурсов в работе с ними.
Картоев М.М. (Магас)
КОНФЛИКТ «ИСТОРИОГРАФИЙ» СЕВЕРНОГО КАВКАЗА

И ВОЗМОЖНЫЕ ПУТИ ЕГО ПРЕОДОЛЕНИЯ: В КОНТЕКСТЕ
МЕТОДОЛОГИИ ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ
И ПРЕДМЕТНОГО ПОЛЯ НОВОЙ ЛОКАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
1. Неизбежный «конфликт историографий» этнических сообществ

(народов) Северного Кавказа является закономерным следствием но-
вой политической и социокультурной ситуации в регионе, сложив-
шейся на общем фоне федерально-государственного строительства
и демократических процессов в России в 90-е гг. XX в., когда нацио-
нальные элиты получили возможность открыто обратиться для фор-
мирования своей «собственной» идентичности, к такому важному
инструменту, как исторический нарратив. Опуская причины и под-
робности, заметим, что в развернувшихся «боях за историю» реги-
она, проявились несколько основных проблемных «болевых» точек,
вокруг которых развернулись дискуссии как в научном сообществе,
так и за его пределами. В первую очередь, это вопрос об «автохтон-
ности» и «пришлости» тех или иных этнических сообществ и связан-
ные с ним проблемы этногенеза, а также «исторических территорий»
и историко-культурного наследия, получившие особую актуальность
в процессе конструирования исторической памяти. При этом апелля-
ция к историческим «фактам» и к «накопленному» знанию в области
кавказоведения у профессиональных историков в разных субъектах
региона у каждого своя, «собственная», в зависимости от насущных
национально-практических задач. Эти локальные периферийные
- 208 -
процессы происходят в период активного поиска глобальной исто-

рической наукой выхода из кризиса, порожденного постмодернист-
ским «недоверием к метарассказу» и, соответственно, к истории как
к науке. В тоже время, нужно отметить, что исторический «рассказ»
востребован в социуме региона и поэтому незанятое исторической
наукой в силу своей специфики информационное пространство, лег-
ко заполняется «любительским» продуктом. Последний, не будучи
отягченным профессиональными «обязательствами» и скованным
методологическими рамками, «победно» шествует на просторах гло-
бальной сети интернета и книгоиздательства.
2. Под «конфликтом историографий» в контексте данной работы
следует понимать активное развитие в постсоветский период этно-
национальной истории в республиках Северного Кавказа. Произ-
водимый в рамках последней, свой собственный в каждом регионе
историографический «продукт», позиционируемый в тоже время
в контексте общекавказской истории, зачастую кардинально проти-
воречит друг другу как в отдельных деталях, так и шире, в представ-
лении места и роли того или иного этноса в региональном и глобаль-
ном историческом пространстве. В результате, в условиях создания
«своих собственных» моделей историографий региональной (севе-
рокавказской и шире кавказской) истории в республиках Северного
Кавказа, зачастую антагонистских по отношению друг к другу (в осо-
бенности это касается ближайших территориальных соседей), возни-
кает историографический «хаос» и конструирование, по сути, многих
«историй» Северного Кавказа, по числу заинтересованных субъектов
исторического процесса. В связи с этим нам представляется очень
важным поиск путей к «примиренчеству» в формировании образа
прошлого у народов Северного Кавказа на основе конструктивных
и аутентичных площадок, понятных и приемлемых для всех сторон.
Понятно, что «примиренчество» не возможно без отказа, в первую
очередь, от практики «мифологизации» и «демонизации» научного
продукта, противоречащего «собственному», как невозможно и без
отказа от практики использования «административного ресурса»
в науке, когда одни историки, создающие тот же этнонациональный
историографический продукт, но более высокого качества в силу сво-
ей «профессиональной» подготовки, спешат обвинить в мифотворче-
стве своих менее «профессиональных» оппонентов.
- 209 -
3. Один из возможных путей выхода из сложившейся ситуации

«конфликта историографий» Северного Кавказа нам представляется
в широком применении в исследовательских практиках источниковед-
ческой методологии исторического познания, основанной на универ-
сальном методе познания «чужой одушевленности», и методологии
новой локальной истории, изначально ориентированной на преодоле-
ние в сознании историка государственных, национальных, культурных
и иных границ, через определение нового объекта исследования – эт-
нокультурного приграничья как зоны соприкосновения разных этни-
ческих и культурных миров и их взаимного влияния друг на друга.
4. Применение источниковедческой парадигмы исторического
познания предполагает выявление и введение в научный оборот но-
вых корпусов источников, создание их видовой классификационной
модели и выявление их информационного потенциала в репрезен-
тативности истории Северного Кавказа и населяющих его народов.
В этой связи представляется очень важным возрождение «источнико-
ведческой культуры» в историографии Северного Кавказа, имеющей
давние традиции. Источниковедение – одна из уникальных площадок
для профессионального сотрудничества историков северокавказско-
го региона, поскольку априори, в силу своей методологии, будучи да-
леким от «политики» в истории, способно к формированию «диалога
историографий» на основе изучения исторических источников, как
объективно существующих и доступных для всех.
5. Предметное поле новой локальной истории, в котором «госу-
дарство, нация, локальная общность рассматриваются не как тер-
риториально-генетические «закономерности», а как изобретения
и/или конструкции» [1, 65 – 70] и взамен им предлагаются историо-
графические дискурсы, в которых особенное место занимает этиче-
ская практика, строящая «мосты между берегами, пространствами и
сообществами, между разными образами прошлого», это, безусловно,
один из ярких маяков, освещающих путь к преодолению «конфлик-
та историографий», как в глобальном, так и региональном, в данном
случае, северокавказском историографическом пространстве.
1. Маловичко С.И., Мохначева М.П. Опыт центра «новая локальная история» в изучении социокультур-
ных конфликтов // Локальные сообщества имперской России в условиях социальных конфликтов
(подходы и практики современных региональных исследований / под ред. В.Н. Худяковой, Т.А. Са-
буровой. Омск: ОмГПУ, 2009.)
- 210 -
Клопихина В. С. (Ставрополь)
РАБОТА ИСТПАРТОВ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА

ПО ФОРМИРОВАНИЮ КОМПЛЕКСА ИСТОРИЧЕСКИХ
ИСТОЧНИКОВ ПО ИСТОРИИ РЕВОЛЮЦИОННОГО
ДВИЖЕНИЯ И ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ В 1920-1930-е гг.
О дним из приоритетных направлений работы истпартов были

поиск и сбор источников по истории революционного, наци-
онально-освободительного движений, по истории большевистских
организаций и Гражданской войны в конкретной местности. Харак-
тер выявления источников в значительной мере определялся доктри-
нальными установками большевиков о непримиримости идеологи-
ческой борьбы, которые накладывали отпечаток на представления
о содержании источниковой базы, и регламентировался инструктив-
ными материалами.
В первые годы работы региональных истпарты были ориентиро-
ваны на необходимость обратить внимание на «разыскивание, при-
ведение в известность местных жандармских и прочих Губернских и
уездных архивов, наблюдение за их полной сохранностью и состав-
ление описи» [10, 1]. Для этой цели истпарты устанавливали тес-
ную связь с губернскими архивами или уполномоченными, входили
в состав этих учреждений и принимали непосредственное участие
в их работе. Одной из самых сложных практических задач на местах
в начале 1920-х гг. была проблема сохранности архивных материа-
лов. Во-первых, из-за дефицита помещений и их аварийного состо-
яния на местах не было условий для хранения архивов. Во-вторых,
из-за нехватки бумаги, судя по грозным распоряжениям местной вла-
сти, все время оставалась угроза использования бумажных докумен-
тов для делопроизводства, а то и для растопки или курения. Как, со-
общала помощница управляющего архива Октябрьской революции
А.М. Рахлин, которая была командирована 1922 г. в города Юга Рос-
сии и Кавказа для сбора материалов по истории Гражданской войны,
во всех городах, где она побывала, архивы массами гибли, продава-
лись и расхищались [10, 93].
- 211 -
Действительно, к примеру, Кубано-Черноморский отдел Цен-

трального архивного управления «добывал» материальные сред-
ства торговлей бумагой [10, 92]. Ростовская писчебумажная фабрика
в 1922 г. купила архивы бывшего Донского войскового правительства
и переработала их в новую бумагу. Руководство этой фабрики разме-
щало в местной периодической печати рекламные объявления о по-
купке архивов у частных лиц и учреждений для производства бумаги.
Кроме того, на Дону имели место случаи использования судебных
архивов для «хозяйственных надобностей» [25, 242]. Гибло множе-
ство ценных документов и на Ставрополье. Как утверждал местный
истпарт, это произошло в результате небрежного отношения работ-
ников некоторых учреждений, употреблявших документы на нужды
канцелярии и обертки [12, 317]. В плачевном состоянии находились
материалы Терского архива в Георгиевске, которые нещадно расхи-
щались. Поэтому Донской истпарт (выполнявший функции краевого
истпарта) настаивал на перевозке архива из Георгиевска в Пятигорск
[10, 92]. Практически невозможно учесть урон, который нанесли ар-
хивам региона многочисленные макулатурные кампании 1920-х гг.
На провинциальные истпарты возлагалась обязанность органи-
зовать работу местного отделения политической секции в структу-
ре архивных бюро, где концентрировались бы архивные материалы
историко-революционного характера [1, 27]. Таким образом, базой
собирательской деятельности истпартов становились создаваемые
политические секции местных архивных органов. Тем самым ре-
шались две задачи – развернуть собирательскую работу истпартов
и одновременно поставить под партийно-государственный контроль
архивное дело по всей стране. В фондах политических секций кон-
центрировались материалы дореволюционного периода: секрет-
ная часть архивов генерал-губернаторов, архивы градоначальств,
губернских, уездных и соответствующих им полицейских управ-
лений и охранных отделений, цензурных и прочих учреждений по
делам печати, дела, связанные с политическим движением в стране
и аграрными беспорядками окружных судов и судебных палат, ар-
хивы тюрем. Здесь же сосредотачивались материалы всех учрежде-
ний и организаций за время Февральской революции 1917 г. [26, 5-7].
На практике методика создания политических секций заключалась
- 212 -
в выделении всех фондов историко-революционного характера из об-

щей суммы фондов и концентрация их в отдельном помещении или
в специальном месте. Сюда же относились и источники, собранные
истпартами. Наконец, материалы историко-революционного характе-
ра, которые непосредственно не относились к политической секции
вносились в ее картотеку [9, 5].
В период с 1921 по 1924 гг. политические секции местных архив-
ных бюро на Северном Кавказе были созданы в семи губерниях [26,
5 – 7]. Например, в Краснодаре политсекция существовала еще с 1922 г.
[26, 10], а на Тереке она была создана к февралю 1924 года [21, 28 – 29].
На Ставрополье политическая секция архивного бюро была организо-
вана осенью 1924 года [9, 11]. Под ее эгидой были в «ударном порядке»
выделены 16 архивных фондов. В их состав вошли материалы быв-
шего Губернского Правления, бывших судебных архивов, архивных
фондов бывших Ставропольской Городской Управы и Ставропольско-
го Губернского Земства, связанные с вопросами революционного дви-
жения [9, 7 – 7 об]. Как замечает современный исследователь, такой
подход был губительным для архивов, т.к. происходило разрушение
исторически сложившихся комплексов документов [10].
Политическая секция как база истпартовской деятельности на ме-
стах перестала существовать после утверждения в 1925 г. Коллегией
Центрархива РСФСР Положения об организации Единого государ-
ственного архивного фонда (ЕГАФ), согласно которому методика де-
ления архивных материалов по секциям была ликвидирована. Весь
ЕГАФ был разделен на две части: документы дореволюционного пе-
риода (исторические архивы) и документы революционного перио-
да (архивы Октябрьской революции). Разделительной датой между
ними устанавливался февраль – март 1917 г., а затем такой границей
был установлен январь 1917 года [24, 109].
После данной реорганизации была уточнена сфера компетенции
истпартов по хранению архивных материалов. С начала 1920-х гг.
судьба собранных истпартами документов имела три варианта. Они
могли быть переданы в местные губернские архивы «при условии
партийного их состава» и полной гарантии сохранности, могли
быть также оставлены на хранение при бюро истпарта, наконец, при
особой важности документов высланы в Центр. Именно истпарты
- 213 -
на местах должны были заняться архивами местных партийных органи-

заций, которые надо было привести в порядок, составить надлежащие
описи, а также тщательно сохранять материалы о текущей жизни этих
организаций [16, 1]. С 1925 г. истпартотделы не должны были хранить
никакие архивные материалы, за исключением партийных архивов,
а это являлось задачей Центрархива. Ввиду этого, истпартам предпи-
сывалось все образованные ими «собрания архивных материалов» пе-
редать в местные архивные органы, а во временное пользование брать
дела по актам на срок, не превышавший трех месяцев [27, 169].
Очевидно, что базой для истпартовских исследований были мест-
ные архивные органы. Однако истпарты и сами активно участвова-
ли в сборе историко-революционных материалов. Изучение работы
истпартов Северного Кавказа позволило установить основные на-
правления собирательской деятельности. Например, в местной пери-
одической печати публиковались объявления о покупке материалов
по истории революции. Также на страницах газет и в рекламе, поме-
щенной в выпускаемых истпартами книгах и брошюрах, истпарт об-
ращался с воззваниями к населению сдавать материалы, фотографии
и документы [13, 532]. Истпарты принимали в дар от частных лиц ли-
стовки, прокламации, фотографии, заметки, газеты и другие матери-
алы [12, 317]. Отмечалось достаточно интенсивное комплектование
истпартов источниками революционного движения. Для собиратель-
ской работы истпарта использовалась и партийная ответственность
коммунистов. Местные комитеты партии принимали постановления,
обязывающие всех членов партии, имевших официальные докумен-
ты, т.е. «листовки, газеты, всякого рода протоколы парторганизаций,
фотографические карточки съездов, конференций, отдельных пар-
тработников», предоставить их истпарту «в порядке партдисципли-
ны» [28, 26г]. Стимулом для сбора источников были потребности
в издательской работе истпартов.
Собирательскую деятельность истпартов стимулировали прово-
димые юбилейные кампании, приуроченные к годовщинам рево-
люции 1905 года, и, прежде всего, Октябрьской революции. Напри-
мер, в декабре 1923 г. был выпущен специальный циркуляр Истпарта
ЦК ВКП (б), в котором было обращение к местным отделам истпарта
с требованием немедленно заняться сбором и обработкой материалов
- 214 -
по истории революции 1905 года. Для выполнения поставленной за-

дачи истпарты прежде всего изучали архивы канцелярии губернатора,
жандармские, полицейские и судебные архивы, выявляли в губернских
публичных библиотеках имевшиеся там большевистские и меньшевист-
ские газеты, журналы и брошюры. На всю найденную прессу составля-
лись описи, копии которых пересылались в Истпарт ЦК [34, 241].
Регламентация Истпартом ЦК источниковой базы для осущест-
вления исследовательской работы являлась одним из значимых фак-
торов, способствовавших выработке единообразной модели истории
революционных событий, внедряемой в историческое сознание. Если
в начале 1920-х гг. в циркулярах говорилось о необходимости собирать
«официальные документы и литературу (легальную и нелегальную и
вражескую)» [29, 31], то уже в 1924 г. в инструкции Истпарта ЦК была
конкретизирована возможность использования контрреволюционных
и белогвардейских документов для исследовательской и издательской
работы. Их важность ограничивалась наличием в них сведений «о
наших организациях». Однако и эту информацию необходимо было
тщательно сверять и проверять. Исследователям по рекомендации ис-
тпартов надо было опираться в своей работе в основном на архивы со-
ветских учреждений и партийных организаций [3, 281]. Со временем
это стало традицией советских историков, когда «не наши» материалы
были окончательно засекречены вплоть до 1990-х годов.
Широкое использование в качестве источников документов жан-
дармского управления, судебных палат, охранных отделений рассма-
тривалось как серьезная политическая ошибка. С середины 1920-х
годов не приветствовалась полная перепечатка отдельных «враждеб-
ных» материалов, которую позволяли себе некоторые местные ис-
тпарты в первой половине 1920-х годов. Центр утверждал, что на
данные документы нельзя «надеяться, как на бесспорный документ,
к ним нужны поправки, замечания и добавления». Самыми важны-
ми сведениями, которые можно было в них почерпнуть, были, по его
мнению, вещественные доказательства, даты показаний свидетелей
и обвиняемых, а не заключения прокурора и суда [3, 281].
Таким образом, уже в 1920-е гг. происходило постепенное суже-
ние источниковой базы социальной истории России XX в., что от-
разилось и на направлениях собирательской деятельности местных
- 215 -
истпартов. Например, В. Толмачев, приступив к работе по заведы-

ванию краевым Северо-Кавказским истпартом, характеризуя в не-
гативных тонах предыдущую деятельность истпарта, указывал, что
его сотрудниками «собирался всякого рода материал, в том числе
белогвардейский» [20, 97]. Речь шла, прежде всего, о разысканном
Е. Полуян-Верецкой дневнике генерала И.Г. Эрдели, возглавлявшего
корниловскую конницу в боях за Екатеринодар. Этот дневник даже
готовился к публикации Северо-Кавказским краевым истпартом. Од-
нако изменение политического курса власти приводило к логично-
му выводу о необходимость изымать из пользования и из поля об-
щественного сознания любые документы, связанные с враждебным
большевикам лагерем. Этим и был обусловлен новый подход к сбору
истпартами источников, который определяло новое поколение пар-
тийных работников. Не случайно Истпарт ЦК не дал согласие на из-
дание дневника белого генерала, указав, что истпартовским органам
«неприлично заниматься публикованием дневников белогвардейских
генералов» [14, 13]. В результате подлинник дневника Эрдели вместе
с перепечаткой был отослан в Истпарт ЦК [4, 112].
Во второй половине 1920-х гг. не только издание, но и исполь-
зование в качестве источников материалов и газет «вражеских пар-
тий (кадетов, эсеров, меньшевиков)» рассматривалась Центром как
крайняя мера. Это допускалось только в случае, если партийные и
советские материалы по истории революций в конкретном регионе
отсутствовали чаще всего из-за того, что большевики здесь долгое
время работали в подполье, а официальная власть значительный срок
оставалась в руках белых [14, 355 – 356].
Усилия истпартов Северного Кавказа по формированию комплек-
са исторических источников сталкивались с трудностями техниче-
ского характера. Так, частые административно-территориальные
реформы в стране привели к тому, что, к примеру, в 1926 г. мате-
риалы по истории революционного движения того или иного окру-
га Северо-Кавказского края находились на другой территории, где
ими никто не интересовался, т.к. в этих фондах не было материалов
по истории другого округа, и источники «лежали без движения». На-
ряду с разбросанностью архивных материалов по всем округам Се-
веро-Кавказского края Краевой истпарт отмечал несогласованность
- 216 -
действий окружных истпартов и архивных бюро, в результате чего

местные архивные фонды использовались недостаточно [30, 29].
По инициативе Донского истпарта в 1926 г. было проведено сове-
щание работников Краевого, Донского и Кубанского архивных бюро
совместно с истпартом Северо-Кавказского крайкома ВКП(б), посвя-
щенное подготовке к десятилетию Октябрьской революции [18, 22].
Было предложено провести работу по составлению единой описи
фондов архивов Октябрьской революции в крае, что способствова-
ло решению проблемы разобщенности окружных архивов [30, 33].
Именно в это время был ограничен доступ к архивным материалам
для работы над историко-революционной и историко-партийной
проблематикой в связи с тем, что на использование фондов местных
архивных бюро требовалось разрешение истпартов [33, 3].
Существенную роль в выявлении нужных истпартам докумен-
тов играли командировки научных сотрудников Краевого истпарта
в округа Северного Кавказа [32, 3]. Однако их поездки не ограни-
чивались пределами края. Еще одной полезной формой выявления
местных источников были поездки сотрудника Краевого истпарта
в Москву, где Истпарт ЦК оказывал помощь в изучении архивных ма-
териалов, касавшихся истории северокавказских сообществ. Данная
работа проводилась «в секретном порядке с целью принципиальной
установки порядка использования и опубликования документов в на-
учных трудах» [33, 171].
Наконец, такой формой формирования источникового комплекса
по историко-революционной проблематике был обмен истпартот-
делов разных регионов документами, многие из которых пересы-
лались в подлинниках. Целые комплексы уникальных подлинных
документов ездили по стране в почтовых посылках, и хорошо, если
попадали нужному адресату. Так, Кубанский истпарт получил 11 па-
пок дел о Сочинской республике 1905 г., которые были высланы ему
Северо-Кавказским истпартом. Однако Кубанский истпарт ждал из
Ростова-на-Дону совсем другие материалы, на что Краевой истпарт
ответил о необходимости пересылки полученных документов в Чер-
номорский истпарт и обещал вернуть полученные ранее именно из
Краснодара материалы [4, 112]. Такая путаница усиливала риск пол-
ной потери ценных архивных документов.
- 217 -
Наряду с юбилеями активизации собирательской деятельности

истпартов способствовали специальные задания Центра. К примеру,
согласно решениям IV Всесоюзного совещания заведующих истпар-
тотделов местные истпарты приступили к выявлению и изучению
фабрично-заводских архивов, а также материалов по организации
Красной Гвардии [35, 263 – 264]. Конечно, эта работа велась в тес-
ном контакте с архивными органами. Так, именно архивным бюро
Кубани было проведено обследование архивов фабрично-заводских
предприятий г. Краснодара [4, 108]. В результате этого Центр полу-
чал ценную информацию о выявлении историко-революционных ма-
териалов и посредством описей, и непосредственно через отчетные
документы. Самые значительные источники на местах сотрудники
истпарта вынуждены были переправлять в Истпарт ЦК партии. Надо
отметить, что в этой деятельности существовал параллелизм и не-
согласованность, чаще всего в ущерб местным органам. Например,
в 1926 г. Армавирский истпарт начал перепечатку газетного матери-
ала у частного коллекционера. Было перепечатано 16 статей, когда
вдруг владелец ценных газет отказался предоставлять материал для
распечатки. Оказалось, что с ним связался представитель Института
В.И. Ленина, который и купил их [17, 4].
В сферу компетенции истпартов изначально входил сбор и хране-
ние материалов о текущей жизни местных партийных организаций.
После создания в 1929 г. в структуре Северо-Кавказского краевого
истпарта единого партийного архива произошла активизация и упо-
рядочение этого направления работы. Всем округам и областям Се-
верного Кавказа были даны указания и инструкции об учете и при-
ведении «в должный вид» местных партийных архивов. С октября
1929 г. был начат процесс сдачи и приема материалов в фонд единого
партийного архива [154, 304].
После ликвидации в 1930 г. округов Северо-Кавказского края
окружные комитеты должны были привести в порядок партийные
фонды и сконцентрировать в них материалы ликвидируемых партий-
ных и советских учреждений. Однако обследование состояния пар-
тийных архивов в округах и автономных областях наглядно показало,
что, несмотря на значительность архивного дела в государственной
политике, работники местной власти проявили полное непонимание
- 218 -
этого. Так, в Кабардино-Балкарской автономной области архивы на-

ходились в открытой комнате и поедались мышами. В Ингушетии
фонды были свалены в сарае и портились от сырости. В не лучшем
состоянии находились архивы Черкесской области. Только после
личного вмешательства сотрудника краевого уровня была произведе-
на работа по концентрации партийных архивов, и начат процесс по
их сдаче в краевой центр Одновременно в Ростове-на-Дону происхо-
дило оборудование архивохранилища [2, 281].
Небрежное отношение представителей местной партийно-совет-
ской власти к архивному делу было тенденцией местной политики и
в 1930-х годы. К примеру, после обследования в 1936 г. Северо-Кав-
казским партийным архивом работы своих филиалов было выявлено,
что в автономных областях и республиках, как и раньше, не только
районные партийные организации, но и секретари обкомов не обраща-
ли внимания на процесс приведения в порядок партийных архивов [8,
8]. Призывы заведующего Краевым партийным архивом к секретарям
обкомов, райкомов и горкомов поднять дело «хранения и учета парт-
документов на должную высоту» оставались неуслышанными [8, 9].
Очень сложным делом стало для Ростовского партийного архива
выделение дел для вновь образованного в 1934 г. Северо-Кавказского
края с центром в г. Пятигорске. После разукрупнения Северо-Кавказ-
ского края на Азово-Черноморский с центром в Ростове-на-Дону и
Северо-Кавказский с центром в г. Пятигорске между органами ист-
парта этих двух краев возникли серьезные противоречия. Изученные
материалы отражают нежелание Азово-Черноморского партийного
архива передавать соответствующие дела в Пятигорск. Ответствен-
ный инструктор Института Маркса-Энгельса-Ленина (ИМЭЛ)
по местным истпартам обращал внимание на эти трения и поставил
вопрос перед заведующим архивом ИМЭЛ [22, 20]. Перевозка архив-
ных материалов из партийного архива Ростова-на-Дону была произ-
ведена только после переименования Северо-Кавказского Крайкома
ВКП(б) в Орджоникидзевский крайком партии в 1937 г. и его переезд
из г. Пятигорска в Ставрополь (Ворошиловск) и подготовки там со-
ответствующего помещения [5, 86]. Помимо архивов обкомов, райко-
мов и горкомов, которые вошли при новом территориальном делении
в Северо-Кавказский край, из Ростовского партийного архива в 1939 г.
- 219 -
были вывезены материалы Ставропольского, Терского, Владикав-

казского истпартов 1920-х гг. Также партийные документы, изъятые
из Пятигорского Краевого архивного управления и музея революции,
были переданы в краевой партийный архив [8, 10].
Изменение политической направленности научно-исследователь-
ской работы истпартов в 1930-х гг. отразилось и на их собиратель-
ской работе. Формирование культа Вождя и его окружения потре-
бовал выявления дополнительных источников об их героической
жизни. Сектор истории ВКП(б) ИМЭЛ, к примеру, предписывал Азо-
во-Черноморскому истпарту в 1936 г. особенно обратить внимание на
собирание материалов, связанных с деятельностью в крае Сталина,
Орджоникидзе, Ворошилова, Кирова, Андреева, Микояна, Каганови-
ча [22, 141]. Северо-Кавказский истпарт также в это время проводил
поиски документов о жизни и деятельности на Северном Кавказе
Сталина, Кирова, Орджоникидзе, Ворошилова, Микояна и других
членов ЦК ВКП(б) [8, 10]. С этой целью были организованы коман-
дировки в Ростов-на-Дону, Орджоникидзе, Дагестан, Карачай, Чеч-
ню, Кабарду, Тифлис и другие города и республики для собирания
архивных материалов [7, 17, 18]. Информация и описи, отражавшие
результаты проделанной работы, были представлены заведующему
Единым партийным архивом ИМЭЛ [8, 10,-12]. Подобная опись ма-
териалов о работе членов ЦК ВКП(б) на Северном Кавказе, которые
находились в партийном архиве Азово-Черноморского истпарта, так-
же была передана в ИМЭЛ [23, 47].
Таким образом, собирательская работа истпартов возможна была
только в тесном сотрудничестве с архивными органами. Однако
в процессе этого взаимодействия часто возникали противоречия, ко-
торые не удалось преодолеть вплоть до расформирования истпартов
в конце 1930-х годов. Тем не менее, именно деятельность полити-
ческих секций архивных бюро стала базой для собирательской де-
ятельности истпартов. Поэтому 1920-е годы стали временем регла-
ментации отношений архивных и истпартовских органов. К концу
1920-х гг. в структуре истпартов были созданы партийные архивы,
что способствовало интенсификации собирательской работы ист-
партов по приведению в порядок и хранению материалов о текущей
жизни местных партийных организаций. Наиболее интенсивно сбор
- 220 -
историко-революционных материалов производился в изучаемом ре-

гионе в 1920-е годы. Усилиями истпартов также были сформированы
фонды воспоминаний по историко-революционной проблематике.
Однако данный вопрос требует самостоятельного рассмотрения. Ме-
тоды формирования комплекса исторических источников по истории
революционного движения и Гражданской войны в 1920-1930-е гг.
наложили отпечаток на их специфику, а потому должны учитываться
современными исследователями при изучении отдельных эпизодов
революционной борьбы и особенностей общественного сознания.
1. Бюллетень Истпарта № 1. М., 1921.
2. В Крайистпарте Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) // Пролетарская революция. 1931. №1.
3. Всем Истпартотделам // Пролетарская революция. 1924. №10.
4. Государственная архивная служба Краснодарского края. К 85-летию создания. Краснодар, 2005.
5. Государственный архив новейшей истории Ставропольского края (далее – ГА-НИСК). Ф. 1. Оп. 1. Д. 98.
7. ГАНИСК. Ф. 66. Оп. 1. Д. 1.
8. ГАНИСК. Ф. 66. Оп. 1. Д. 2.
9. Государственный архив Ставропольского края (далее – ГАСК). Ф.р-299. Оп. 1. Д. 141.
10. История Государственного архива Российской Федерации. Документы. Статьи. Воспоминания /Отв.
ред. С.В. Мироненко. М., 2010.
11. Зеленов М.В. Аппарат ЦК РКП(б) – ВКП(б), цензура и историческая наука в 1920-е годы. Нижний Нов-
город. 2000. С. 182-238. // Электронное периодическое издание «Открытый текст». [Электронный
ресурс] URL: http://www.opentextnn.ru/censorship/russia/sov/ libreries/books/zelenov/?id=2142 (дата
обращения: 24.03.2011)
12. Корреспонденции. Ставропольское бюро истпарт//Пролетарская революция. 1922. №9. 18. Корре-
спонденции. Юго-Восточное бюро истпарт // Пролетарская революция. 1922. №10.
13. Отчет отдела местных истпартов Института Ленина и обзор истпартработы на местах за 1927/28 гг.
// Пролетарская революция. 1928. №11-12.
14. Работа Крайистпарта Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) за 1929 г. // Пролетарская революция.
1929. №11.
15. Российский государственный архив социально-политической истории (далее – РГАСПИ). Ф. 70.
Оп. 2. Д. 1.
16. РГАСПИ. Ф. 70. Оп. 2. Д. 31. Л. 4.
17. РГАСПИ. Ф. 70. Оп. 2. Д. 130.
18. РГАСПИ. Ф. 70. Оп. 2. Д. 298.
19. РГАСПИ. Ф. 70. Оп. 2. Д. 299.
20. РГАСПИ. Ф. 70. Оп. 2. Д. 361.
21. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 2. Д. 171.
22. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 2. Д. 219.
23. Сборник руководящих материалов по архивному делу. М., 1961.
24. Хроника бюро Истпарта. Юго-Восточное бюро // Пролетарская революция. 1922. №7. С. 246.
25. Центр документации новейшей истории Краснодарского края (далее – ЦДНИКК). Ф. 1774-Р. Оп. 2.
Д. 612.
26. ЦДНИКК. Ф. 2830. Оп. 1. Д. 10.
27. Центр документации новейшей истории Ростовской области (далее – ЦДНИ-РО). Ф. 4. Оп. 1. Д. 166.
28. ЦДНИРО. Ф. 6. Оп. 1. Д. 16.
29. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 343. 37.
30. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 554.
31. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 714.
32. ЦДНИРО. Ф. 7. Оп. 1. Д. 825.
33. Циркуляры Истпарта. Всем Истпартотделам // Пролетарская революция. 1924. №2.
34. IV Всесоюзное совещание заведующих истпартотделами // Пролетарская революция. 1927. №1.
- 221 -
Колесникова М.Е. (Ставрополь)
ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVIII – НАЧАЛА XIX В.
ПО ИСТОРИИ ИЗУЧЕНИЯ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА
П ри характеристике историографических источников мы исхо-

дим из данного С.О. Шмидтом определения их как носителей
информации об историографическом процессе. Данный вид источ-
ников обладает выраженными информационными особенностями.
Они содержат и передают субъективное отношение создавшего их
исследователя к событиям прошлого. Вместе с тем они не только ин-
терпретируют, но и достоверно отражают исторические явления.
Исторические нарративы второй половины XVIII – начала XX в.
условно можно классифицировать по характеру и жанру написания.
Это обзоры путешествий, совершенных на Северный Кавказ, со-
ставленные учеными, обладавшими как раннепрофессиональными,
так и профессиональными историческими знаниями (С.-Г. Гмелин,
И.А. Гильденштедт, П.С. Паллас, Я. Рейнеггс, Я. Потоцкий
Г.-Ю. Клапрот, К.М. Бэр, Ф. Дюбуа де Монпере и др.). Их исследова-
ния заложили основы интеллектуального кавказоведения, явились на-
чалом складывания северокавказской историографической традиции.
Многогранным источником являются труды военных истори-
ков П.Г. Буткова, С.М. Броневского, И.Л. Дебу, Д. Романовского,
С. Эсадзе, В.А. Потто, Р.А. Фадеева, Н.Ф. Дубровина, А.Л. Зиссер-
мана, Ракинта, К.Ф. Сталя, А. Юрова, Е.Д. Фелицына, В.Г. Толстова,
П.П. Короленко, И.Д. Попко и др. В качестве историографического
источника выступают и составленные военными специалистами раз-
личного рода описания и обозрения Кавказского края, которые по-
зволяют проследить изменение исследовательского интереса к реги-
ону, специфику освещения жизни и быта северокавказских народов.
Среди них работы И. Бларамберга, описания Букретова, Г.Н. Казбека,
Г.С. Карелина, Носова, Н.Н. Забудского и др.
В качестве источника выступают и исторические труды пред-
ставителей столичных научных учреждений и обществ, силами ко-
торых осуществлялось изучение Северного Кавказа и работы про-
- 222 -
винциальных историков, историков-любителей, краеведов второй

половины XIX– начала XX вв. Наиболее распространенной формой
работ провинциальных исследователей были краеведческие описа-
ния (историко-топографические, историко-статистические, статисти-
ко-этнографические). Это описания различных населенных пунктов,
составленные Ф.Ф. Арканниковым, И.В. Бентковским, Н. Бороди-
ным, А. Бубновым, Н.И. Вороновым, К.Т. Живило, Г. Ильинским,
П. Кирилловым, В. Кобеляцким, Г. Косоглядовым, И. Рыбаковым,
Н. Рябых, А. Семилуцким, А. Сосиевым, Т. Стефановым, А. Твалчре-
лидзе, П. Терновским, К. Франгопуло, Д.В. Шаховым и др.
Изучение научного наследия исследователей тесно связано с рас-
смотрением их творческих биографий, с изучением той среды, в ко-
торой они жили и творили, а также взаимоотношений между самими
исследователями. Комплексное изучение авторских текстов позволя-
ет выявить тематику и методы исследований, определить характер их
развития, проанализировать, как и с каких позиций изучалась та или
иная проблема, как развивалась северокавказская историографиче-
ская традиция. Большинство работ провинциальных исследователей
были раннепрофессионального характера, в сочинениях зачастую
отсутствовало представление о важности того или иного вида источ-
ника, шло простое перечисление фактов и событий. Однако их труды
хранят разнообразный по содержанию и значимости материал, кото-
рый позволяет не только воссоздать историю прошлого Северного
Кавказа, но и увидеть сам процесс «создания» исторической науки.
Они представляют собой важный источник по изучению истории на-
уки и научных коммуникаций.
Ценным источником являются и произведения северокавказских
просветителей, общественных деятелей и писателей XIX в. из чис-
ла горской интеллигенции, прежде всего, С. Хан-Гирея, Ш.Б. Ног-
мова, С. Казы-Гирея, А.Г. Кешева, С. Адыль-Гирея, С.К.-Г. Инатова,
Я.М. Шарданова и др., чьи труды содержат значительный объем ин-
формации по истории и этнографии народов Северного Кавказа.
Процесс накопления исторических свидетельств отражался и
в справочных книжках, справочниках и путеводителях, составлен-
ных исследователями Северного Кавказа, в работах иностранных ав-
торов, побывавших в регионе во второй половине XIX в.
- 223 -
Историографическим источником, обладающим большими ин-

формационными возможностями, являются некрологи ученым, ис-
следователям Северного Кавказа. Они в не меньшей степени, чем
источники личного происхождения, обладают биографической ин-
формацией, прежде всего, о жизненном пути, достижениях и заслу-
гах, научных открытиях, просветительской и научной деятельности
того или иного исследователя. Некрологи позволили реконструиро-
вать исторические биографии историков-краеведов Северного Кав-
каза, увидеть, какими приемами и методами отбора, сопоставления
и интерпретации исторических фактов они пользовались, как шел
процесс накопления и передачи исторических знаний.
При рассмотрении исторических концепций изучения прошлого,
выяснения характера теоретического мышления создателей истори-
ческих сочинений в качестве историографических источников вы-
ступают не только их труды, но и рецензии современников на них.
Они позволили более объемно и ярко представить научную атмос-
феру, царящую в интеллектуальном сообществе, от имени которого
выступал тот или иной рецензент. В совокупности с другими источ-
никами рецензии позволили реконструировать процесс развития се-
верокавказской историографической традиции.
Краснова И. А. (Ставрополь)
БИОГРАФИИ РЕНЕССАНСНОГО ПЕРИОДА КАК ИСТОЧНИК

ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ ФЛОРЕНТИЙСКОГО ОБЩЕСТВА XV В.
Б иографический жанр начал распространяться в культурной

жизни Флорентийской республики, начиная с середины XIV в.,
в отдельных жизнеописаниях на volgare (Vite), составленных Джо-
ванни Боккаччо и Филиппо ди Маттео Виллани, младшим пред-
ставителем семьи известных хронистов, но также во фрагментах,
посвященных выдающимся личностям, вкрапленных в текст истори-
ческого повествования: в качестве примера можно привести «лепку»
- 224 -
образа флорентийского гражданина Никколо дельи Аччайуоли, кан-

цлера Неаполитанского королевства, в «Хронике» Маттео Виллани [7,
17 – 20; 28 – 32; 32 – 37]. Подлинный расцвет интереса к судьбам не-
заурядных современников или исторических персонажей приходится
на последующее столетие, судя по возросшему числу жизнеописаний,
выходящих из-под пера выходцев из самых разных социальных слоев –
от рыцарей до ремесленников, большую часть которых вряд ли воз-
можно в полной мере считать носителями гуманистической культуры.
Наиболее значимое место в этом ряду занимали биографические
произведения Веспасиано да Бистиччи (1421 – 1498) [6], с одной
стороны, продолжавшего традиции жизнеописаний XIV в., с другой,
проявляющего некоторую оригинальность в попытках воспроизве-
сти портреты своих героев, ставших, по его мнению, достойными
увековечивания. Наряду с биографиями понтификов и представите-
лей высшего клира, императоров, королей и владетельных синьоров,
автор приводит жизнеописания своих соотечественников, причем
не только известных политический деятелей (Козимо Медичи Стар-
ший), но и флорентийцев, совершивших, с его точки зрения, хотя
бы один доблестный поступок, или просто прошедших жизненный
путь скромно, но достойно, безукоризненно выполняя свой долг пе-
ред обществом и коммуной в соответствии с идеалами настоящего
гражданина [4]. Веспасиано да Бистиччи таким образом предостав-
ляет исследователям ренессансной культуры богатейший источ-
ник сведений для изучения культурных достижений эпохи раннего
Возрождения, поскольку многие его персонажи - например, Никко-
ло Никколи, Лоренцо Ридольфи [5, 454 – 465] – являлись учеными
в области studiahumanitatis, а в жизнеописаниях других сограждан
автор всегда стремился акцентировать их образованность, приоб-
щенность к античному наследию и литературному творчеству, связи
с выдающимися представителями раннего гуманизма. Но не менее
содержательный материал для изучения городской повседневности
Флоренции XV в. оказывается в распоряжении историков-антропо-
логов, особенно тех, кто пытается исследовать сферу стереотипов
поведения и политического мышления горожан, ментальные образы,
в которых выражалась идентичность личности и республиканского
социума, формы несогласия или протеста, проявляемого отдельными
- 225 -
гражданами в отношении своей коммуны, и границы противостояния

индивида и государства.
Материал биографий Веспасиано да Бистиччи ценен тем, что сте-
пень достоверности излагаемых фактов во многих случаях можно ве-
рифицировать документальными источниками, хорошо сохранивши-
мися в архивах, содержанием аутентичных хроник, а также письмами
и семейными книгами флорентийских граждан. Но значимость жиз-
неописаний этого автора как исторических источников заключается
не в точности фактов и объективности подходов к конструированию
судьбы и внутреннего мира героев: в описаниях Бистиччи содержится
немало ошибок и искажений, большая часть флорентийских биогра-
фий представляет идеализированные модели, не соответствующие
противоречивости оценок и разнобою мнений о данном персонаже
в обществе современников. Это, скорее, не достоверные и объектив-
ные повествования о жизненном пути конкретных личностей, а «ли-
тературные портреты», по меткому определению О.Ф. Кудрявцева [1,
453]. Уникальность этого источника заключается в том, что, пожа-
луй, только из него можно составить представления о соотношении
идеальных стереотипов политиков, дипломатов, граждан, в той или
иной степени участвующих в управлении своим государством, и ре-
альных поведенческих практик в публичной жизни и государствен-
ной деятельности тех, кто составлял общество городского социума, в
котором наряду с сохранением республиканских и демократических
традиций пополанской республики уже давали о себе знать олигар-
хические тенденции и политические трансформации, отражающие
стремление рода Медичи манипулировать выборными механизмами
управления и все более жестко контролировать их.
Из жизнеописаний исследователь может почерпнуть сведения об
изменившихся формах социального поведения граждан, когда фрак-
ционную борьбу, осуществляемую посредством возведения барри-
кад и стычек вооруженных отрядов родов-консортерий, вытесняли
конформистские установки, направленные на достижение относи-
тельного единства социума путем изощренных предвыборных ма-
хинаций, тактики лавирования и уступок в отношении недовольных
слоев общества, примирений политических противников с помощью
брачной стратегии, умелого сокрытия жажды власти.
- 226 -
Вряд ли возможно отнести Веспасиано да Бистиччи к кругу гума-

нистов, со многими из которых он состоял в дружеских отношениях.
Но материал жизнеописаний обнаруживает не только славословия
в адрес избранных автором персонажей, но и критику их несправед-
ливых поступков, которой не удалось избежать даже Козимо Медичи
Старшему, не говоря уже об остальных выдающихся представителях
олигархии, блестящих администраторах и дипломатах (например,
Пьеро Пацци) [3, 364 – 371]. Веспасиано воплотил свое представле-
ние о социальной справедливости в том, что, увековечивая образ Ко-
зимо Медичи, прославил его поверженного врага – Палла ди Нофри
Строцци, высланного из Флоренции в 1434 г. на 30 лет и умершего
в изгнании [2, 281 – 285]. В лице последнего воссоздан поднимаю-
щийся до эпических высот образ благородной жертвы, в связи с ко-
торой автор надолго утвердил в сознании своих сограждан легенду
о «самом счастливом человеке», в одночасье низвергнутым роком, и
миф об идеальном изгнаннике, хранящим верность отторгнувшему
его отечеству.
1. Веспасиано да Бистиччи. Жизнеописания прославленных людей XVв. Никколо Никколи // Опыт ты-
сячелетия. Средние века и эпоха Возрождения: Быт, нравы, идеалы. М., 1996.
2. Bisticci V. // CommentariodellavitadimesserPallaStrozzi // Archiviostoricoitaliano. IV.
3. Bisticci V. CommentariodellavitadimesserPierode Pazzi // Archiviostoricoitaliano. IV. 1843.
4. CommentariodellavitadiBartolomeoFortini; CommentariodellavitadimesserBernar-doGiugni //
VespasianodaBisticci. VitediuominiillustridelsecoloXV
5. CommentariodellavitadiLorenzoRidolfi // VespasianodaBisticci. Vite di uomini illustri del secolo XV;
ВеспасианодаБистиччи. Жизнеописания прославленных людей XVв. Никколо Николи // Опыт ты-
сячелетия. Средние века и эпоха Возрождения: Быт, нравы, идеалы. М., 1996.
6. VespasianodaBisticci. Vite di uomini illustri del secolo XV / A cura di L. Frati. Bologna, 1892 – 1893. T.I – III
7. VillaniFilippo. Vite d’illustri fiorentini // Croniche di Giovanni, Matteo e Filippo Villani. Trieste, 1858; Cronica
di Matteo Villani. Firenze, 1825-1826. Libro terzо. Cap. IX; Libro V. Cap. XXII. P. 25; Libro X. Cap. XXIV; Libro
X. Cap. XXV.
- 227 -
Логачева А.В. (Ставрополь)
ДОКЛАД Г.Н. ПРОЗРИТЕЛЕВА «КАВКАЗСКИЕ АРХИВЫ»

КАК ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ АРХИВНОГО ДЕЛА
СЕВЕРНОГО КАВКАЗА НАЧАЛА XX ВЕКА
О бращение к текстам историописателей начала XX в. позволя-

ет выявить ценный материал, представляющий важный источ-
ник не только по изучению конкретной темы, но и истории науки
в целом. Отдельные статьи, доклады, сообщения, очерки, путевые
заметки, краеведческие описания, монографии – все это позволяет
представить научную атмосферу, царящую в интеллектуальном со-
обществе, увидеть развитие историографических и источниковед-
ческих практик.
Одним из таких источников является доклад Г.Н. Прозрителева
«Кавказские архивы», написанный в 1905 г. Он был подготовлен
специально для заседания Ставропольского губернского статистиче-
ского комитета, на котором рассматривался вопрос о создании Став-
ропольской губернской ученой архивной комиссии (СУАК). Архив-
ные документы, представлявшие богатейший материал по истории
Северного Кавказа, который мог рассказать о реалиях прошлых лет,
до создания архивной комиссии были разбросаны по разным учреж-
дениям и помещениям, где находились в удручающем состоянии. Во-
прос о состоянии архивов неоднократно поднимался на заседаниях
Ставропольского губернского статистического комитета. Так, и на
заседании Общего собрания Комитета, 19 августа 1905 г., вновь был
поднят вопрос о необходимости спасения документального насле-
дия, создания архивной комиссии и губернского исторического архи-
ва. Основным докладчиком был действительный член статкомитета
Г.Н. Прозрителев, с именем которого неразрывно связана история
архивного дела Северного Кавказа. Его доклад «Кавказские архивы»
позже был опубликован в первом выпуске «Трудов Ставропольской
ученой архивной комиссии» в 1911 г.
В докладе Григорий Николаевич описал положение дел в архи-
вах, указав на острую необходимость в принятии мер по их разбору
и сохранению. Им было отмечено, что старые архивы не только были
- 228 -
не разобраны, но даже не имели описей. В старых архивах, находив-

шихся при городском полицейском управлении, в уездной полиции
(нижний Земский суд), в Консистории, городской Управе, при не-
которых церквах беспорядочно хранились ценные дела. Например,
абсолютно случайно целый архив был обнаружен в колокольне Став-
ропольского кафедрального собора, в котором оказалось дело о по-
гребении убитого на дуэли поручика М.Ю. Лермонтова. В основном
все архивы, за исключением архива Губернского Правления, пред-
ставляли собой груду бумажного хлама, служившей для учреждений
определенной обузой, которой никто не предавал ни какого значения.
Являясь на протяжении некоторого времени областным городом,
Ставрополь сосредотачивал все управление Кавказским краем, вви-
ду чего в архивах встречались ценные документы периода освоения
Кавказа, Кавказской войны, войны с Персией и Турцией. Богатый
материал по истории Кавказской церкви и Ставропольской епархии
можно было встретить в архивах духовного ведомства. Из-за смены
мест территориального управления все учреждения переводились
во вновь назначенные места. Из г. Екатеринодара учреждения были
переведены в г. Георгиевск, оттуда в г. Ставрополь и вместе с ними
следовали архивы, однако часть документов оставалась на месте и
дальнейшая их судьба была неизвестна. Такая же судьба складыва-
лась и у архивов духовных правлений.
В докладе Г.Н. Прозрителевым было обращено внимание на архив
Казенной Палаты, которая, в сущности, распоряжалась всей адми-
нистративной деятельностью губернии. Здесь были сосредоточены
ревизские связки, дела по винной продаже, по отбыванию натураль-
ных земских повинностей, об отдаче на откуп оброчных статей, дела
о мельницах и др. Обращалось внимание на то, что Ставропольские
архивы содержали огромный материал, так при церквах в некоторых
старых селах находили документы, датированные до 1765 г., архив
Ставропольской Духовной Консистории вел свое начало с 1708 г.,
Казенной Палаты с 1785 г. и этот ценный материал погибал из-за от-
сутствия надлежащих условий хранения. Только в незначительной
степени часть этих документов в своих научных работах использо-
вали бывший секретарь Ставропольского статистического комитета
И.В. Бентковский и кубанский общественный деятель, археолог,
- 229 -
библиограф, секретарь Кубанского областного статистического ко-

митета Е.Д. Фелицын. Некоторыми документами воспользовался и
известный историограф генерал-лейтенант И.Д. Попко при написа-
нии своих книг «Терские казаки» и «Историей Кавказской войны».
Но, к сожалению, как отмечал Г.Н. Прозрителев, это были единичные
случаи, основная же масса документов оставалась нетронутой.
Плодотворным разбором архивов на Кавказе начала заниматься
Кавказская Археографическая комиссия, которая была учреждена
в Тифлисе еще в 1864 г. Свою работу она начала с разбора архива
Главного Управления Наместника Кавказского и публиковала най-
денные документы на страницах «Актов Кавказской Археографиче-
ской комиссии». В докладе Г.Н. Прозрителевым содержится справка
о Тифлисском архиве и об издательской деятельности Кавказской
Археографической комиссии.
Однако важнейшие документы, находящиеся в архивах Став-
ропольской губернии, отражающие историю края, повествующие
о жизни и быте населения, о созидательной его деятельности в пе-
риод освоения кавказских земель все еще оставались не разобраны
и гибли в сырых помещениях городских учреждений. Единственным
средством спасения ценного исторического материала Г.Н. Прозрите-
лев определил в учреждении, в Ставрополе, ученой архивной комис-
сии, которая не только бы занялась разбором документов, но и «при-
вела бы в известность местонахождение архивов за разные годы…».
В завершении доклада Г.Н. Прозрителев призвал членов Ставрополь-
ского губернского статистического комитета ходатайствовать об от-
крытии в Ставрополе ученой архивной комиссии. Ходатайство было
удовлетворено и 17 февраля 1906 г. состоялось ее первое заседание.
- 230 -
Плохотнюк Т.Н. (Ставрополь)
МЕТРИЧЕСКИЕ КНИГИ КАК ИСТОЧНИК

ПО ИССЛЕДОВАНИЮ ДЕМОГРАФИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ
СРЕДИ НЕМЕЦКОГО НАСЕЛЕНИЯ СТАВРОПОЛЬЯ
С воеобразная «непрозрачность» социальной реальности в исто-

рической ретроспективе может быть преодолена историком
только при условии создания пертинентного комплекса источников.
Поэтому корпус источников должен включать самые разнообразные
виды, которые, дополняя или перепроверяя друг друга, позволяют до-
стичь адекватности в представлении прошлого. Среди прочих групп
источников отметим особо метрические книги. Было бы заблуждением
считать, что этот вид источника регистрации половозрастной структуры
и гражданского состояния населения интересен и важен только в рамках
исторической демографии или генеалогии. Метрические книги позволя-
ют получить обоснованное представление о рождаемости, смертности,
брачности, о возрастной структуре населения, о фертильности женщин
и т.д. Кроме того, они содержат сведения о конфессиональной принад-
лежности, местах выхода и многие другие важные сведения, позволяю-
щие изучить народонаселение отдельно взятых территорий.
Репрезентативная выборка, выполненная на основе метрических
записей, подтверждает, что соотношение мужчин и женщин у немцев
несколько разнилось в разных возрастных категориях. В составе не-
мецкого населения обратим особо пристальное внимание на следу-
ющие возрастные группы – 20–29 лет, 30–39 лет, 40–49 лет, так как
именно эти возрастные категории наиболее активно перемещаются
в силу своей высокой трудоспособности. Для возрастной категории
от 20 до 29 лет соотношение мужчин и женщин составляло на 100
мужчин 85 женщин. Оно немного менялось в возрастной категории
от 30 до 39 – на каждую сотню мужчин приходилось 90 женщин, сле-
дующая возрастная категория была представлена таким образом на
100 мужчин 95 женщин [1, 2, 3, 4 - подсчет].
Как правило, женщин в сельской местности всегда больше,
чем мужчин, что является следствием «неподвижности» крестьян.
Но так как немецкое сельское население не представляло обычного
- 231 -
плотно и давно «сидящего» на земле слоя, то в целом соотношение было

иным. Только в двух первых возрастных группах от 0 до 9 лет и от 10
до 19 лет наметился некоторый перевес в численности женщин. Преоб-
ладание мужчин в самых работоспособных группах в возрасте от 20 до
29, от 30 до 39 лет являлось самым существенным отличием гендерного
состава немецкого населения Северного Кавказа [1, 2, 3, 4 – подсчет].
Сопоставление данных метрических книг позволило выявить та-
кую особенность как стойкое сохранение тенденции преобладания
рождаемости мальчиков над девочками. Лишь в отдельные годы
обнаруживается численное преимущество рожденных девочек над
численностью рожденных мальчиков. В среднем, на 100 рожденных
девочек приходилось рождение 105,4 мальчиков. Немецкую семью
отличала плодовитость – в среднем в семье выживало от 4 до 6 детей.
Пропорциональное соотношение численности населения и случаев
рождения в среднем ежегодно выглядело таким образом: на каждую
сотню человек приходилось около 6 рождений [1, 2, 3, 4 – подсчет].
Особенностью феномена рождаемости северокавказского немец-
кого населения был довольно низкий показатель незаконнорожден-
ных детей: в среднем на 100 законнорожденных детей приходилось
1,5 рожденных вне брака. Это один из самых низких показателей рож-
даемости внебрачных детей. Среди незаконнорожденных преобладание
мужского пола над женским было еще отчетливее [1, 2, 3, 4 – подсчет].
Смертность является другой стороной процесса движения на-
селения, ведя к его убыли. Показатель смертности колебался под
воздействием эпидемий, например, эпидемий оспы или дифтерита.
Смертность мужчин превышала смертность женщин во всех немец-
ких поселениях. Исключение составило только поселение Каново,
где высокая смертность была следствием неадаптированности на-
селения к климатическим условиям региона [5, 162]. Соотношение
смертности по полу изменялось в зависимости от возраста, а именно:
смертность мальчиков преобладает над смертностью девочек в воз-
расте до 3-х лет; затем с 3-х до 6-ти лет смертность мальчиков слабее
смертности девочек; во всех остальных возрастных группах смерт-
ность мужчин превышает смертность женщин, хотя и неравномерно.
Во всех остальных возрастных категориях мужская смертность пре-
обладала над женской [1, 2, 3, 4 – подсчет].
- 232 -
Если проанализировать показатели смертности всех возрастов, то

можно заметить, что наибольший максимум смертности всех возрас-
тов приходится на месяцы летние – июль и в особенности на август.
Но, кроме летнего максимума, есть другие небольшие повышения
этого показателя в январе, марте и октябре. Выявлено, что они харак-
терны для определенных возрастных групп. Так, возрастная группа
от 20 до 50 лет дает значительные повышения в зимние месяцы и
наиболее благоприятными для этого возраста являются июнь и июль
месяцы. У возрастной группы свыше 50 лет наибольшая смертность
тоже падает на зиму, наименьшая – на лето; осенью немного более
чем весной [1, 2, 3, 4 – подсчет].
Важным показателем демографических процессов является воз-
раст вступления в брак. Самая нижняя граница такого возраста коле-
блется в зависимости от этапа миграции. Выяснилось, что тенденция
к заключению в более юном возрасте была характерна для второго
этапа миграции – во второй половине XIX – начале XX вв. На этом
этапе около 80% браков заключались в парах, где возраст жениха был
20 – 22 года, а невесты – 17 – 20 лет. [1, 2, 3, 4 – подсчет]
Свыше 20% браков ежегодно заключались повторно. Приблизи-
тельно четверть таких браков заключалась парами, где вдовцы брали
в жены девиц. Как правило, возраст вдовца в такой паре соотносился
в рамках 30 – 35 лет. Невесты, впервые вступающей в брак в таких
парах, были немного «взрослее» обычного – от 20 – 25. В остальных
случаях – это три четверти повторно заключаемых браков – брачный
союз заключался между людьми самого разного возраста. Чаще воз-
растное соотношение было таковым: возраст мужчины – 40-49 лет,
женщины – 35-40. При анализе метрических книг можно встретить
и более «зрелый» возраст повторного заключения брака, например,
у мужчин 77 лет, а у женщин – 69 лет. [1, 2, 3, 4 - подсчет]
Таким образом, информационный потенциал метрических книг
позволяют расширить проблематику и пополнить своеобразную па-
литру исторического исследования, так как содержат информацию о
браке и семье, естественном движении, воздействии демографиче-
ских процессов на социальное, экономическое, политическое и куль-
турное развитие и об обратном воздействии. Чтобы достичь макси-
мальной эффективности в использовании массива метрических книг,
- 233 -
требуется определенный синтез методов исторической информатики,

исторической демографии, исторической географии, компьютерного
картографирования. Использование компьютерных методов обуслов-
лено особенностью исследования источников массового характера –
значительного информационного объема повторяющихся по своей
структуре сведений.
Великобритания, Норвегия, Нидерланды и другие страны уже
прошли стадию фундаментальной организации работ по пере-
воду в электронную форму и анализу аналога метрических книг
(parishregisterbooks) и занялись представлением результатов в форме
монографий, CD-изданий, Web-страниц (online-base, offline-dates).
В отечественной практике только лишь начинается процесс сбора и
перевода записей метрических книг в машиночитаемую форму. Со-
здание базы данных на основе Microsoft Access 97 позволила бы со-
брать воедино информацию метрических книг, разделив их записи
по рубрикам – о рождении, о браках, о смертях и т.д.
Учитывая, что структура метрических книг на протяжении XVIII –
XX вв. подчинялась строго установленной форме, следует выбрать
основные поля для всего комплекса метрических книг и занести их
по следующим основным полям:
– код (порядковый номер каждой занесенной книги);
– год;
– приход (церковь);
– волость;
– уезд;
– современный административный район;
– населенный пункт;
– записей о родившихся;
– записей о брачующихся;
– записей об умерших;
– листы архивного дела записей о родившихся;
– листы архивного дела записей о брачующихся;
– листы архивного дела записей об умерших;
– архивный фонд;
– опись;
– дело;
– объем книги в листах.
- 234 -
Таким образом, предполагаемая база данных «METRIX» вполне

может выполнять как справочно-поисковые, так и источниковедче-
ские функции.
1. Государственный архив Ставропольского края (далее ГАСК). Ф. 132. Оп. 1. Д. 1990

2. ГАСК. Ф. 135. Оп. 73. Д. 1252.
3. ГАСК. Ф. 135. Оп. 78. Д. 328, 1110, 1111, 1115, 1338.
4. ГАСК. Ф. 235. Оп.1. Д. 104.
5. Плохотнюк Т.Н. Российские немцы на Северном Кавказе. М., 2001.
ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ VS ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ
В КРАЕВЕДЕНИИ И НОВОЙ ЛОКАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
Н а фоне постоянно нараставшей в течение нескольких десяти-

летий, практически начиная с антропологического поворота
1920-х гг., полидисциплинарности исторического знания в послед-
нее время все более отчетливо проявляется его дифференциация
на социально ориентированное и научно ориентированное [2, 21 – 28].
А в самое последнее время явно актуализировалась тенденция к ил-
люзорной «достоверности» и «объективности» исторического зна-
ния, достигаемых путем так называемой «критики исторических
источников». Примером чему служит прошедшая 2 декабря 2011 г.
в МГУ конференция «Может ли история быть объективной?», в ходе
которой участники практически единодушно пришли к выводу о том,
что объективность обуславливается достоверностью факта, добывае-
мого из исторического источника путем «критики» (оставлю сие без
комментариев….).
В этой ситуации считаю необходимым, хотя, по-видимому, уже со-
вершенно бессмысленным, привлечь внимание к проблемам опериро-
вания историческими источниками и источниковедческих процедур
в краеведческих работах, наиболее модельно представляющих соци-
ально ориентированное знание, и в исследованиях по новой локальной
- 235 -
истории, являющихся одним из предметных полей научного историче-

ского знания, актуализированных, наряду с интеллектуальной истори-
ей, при переходе от постмодерна к постпостмодерну [3, 49 – 60].
На мой взгляд, даже в случае грамотно выполненного исследо-
вания, что очевидно не всегда достижимо, краеведение и новая ло-
кальная история востребуют разное источниковедение – точнее: либо
две парадигмально различных концепции источниковедения, либо,
в лучшем случае, две составляющих феноменологической концеп-
ции источниковедения, наиболее адекватно отвечающей потребно-
стям современного исторического знания.
Различение как этих двух парадигм, так и двух составляющих
феноменологической концепции проводится мною с позиций Науч-
но-педагогической школы источниковедения, восходящей в своих ос-
новах к оригинальной эпистемологической концепции историческо-
го познания, разработанной в начале XX в. А.С. Лаппо-Данилевским,
развивавшейся с 1930-х гг. до начала XXI в. на кафедре источникове-
дения и вспомогательных исторических дисциплин Историко-архив-
ного института и получившей на настоящий момент концептуальное
оформление в трудах О.М. Медушевской [4].
Не буду здесь подробно останавливаться на парадигмально раз-
личных подходах, в основе которых лежит разное определение ба-
зового понятия источниковедения исторический источник. Отмечу
только, что они имеют разные философские и мировоззренческие
основания и разные методологические следствия [5, 5 – 17].
На этот раз акцентируем внимание на другом. В рамках феноме-
нологической концепции источниковедения, в основе которой лежит
понимание исторического источника как продукта культуры, а точ-
нее как феноменологической конструкции исследователя, восприни-
мающего исторический источник как продукт культуры, необходимо
четко различать (1) источниковедение как вспомогательную истори-
ческую дисциплину – систему источниковедческих процедур, инкор-
порированных в любое профессионально грамотное историческое
исследование, и (2) источниковедение как самодостаточную методо-
логию исторического исследования (напомню, что фундаментальный
труд А.С. Лаппо-Данилевского, в котором разработана методология
источниковедения, называется «Методология истории»).
- 236 -
При грамотной реализации системы процедур / проведении источ-

никоведческого анализа, заканчивающегося процедурой интерпрета-
ции исторического источника, исследователь в результате приходит
к пониманию: «знание о каком именно факте он может получить из
данного источника» [1, 64]. Это тем более важно, что, как представ-
ляется, задача максимум современного исторического образования
– научить «интерпретировать факты». «Факт» снова, как и в былые,
присно памятные времена, берется ниоткуда, существует самосто-
ятельно, как бы вне зависимости от исследователя. На мой взгляд,
грамотное решение задачи интерпретации исторического источника
необходимо и достаточно в рамках профессионально грамотной со-
циально ориентированной истории, в данном случае – краеведения.
Далее следует процедура конструирования ценностно нагруженного,
как правило, выполняющего функцию конструирования историче-
ской памяти данного социума нарратива.
В качестве самостоятельной концепции исторического познания
феноменологическая концепция источниковедения востребована но-
вой локальной историей. В рамках данного подхода в качестве объ-
екта исследования выступает уже не отдельно взятый исторический
источник, а видовая система исторических источников, адекватно
презентирующая соответствующую социокультурную реальность,
что существенно важно для исследования любого предметного поля,
но особенно – новой локальной истории, одна из базовых проблем
которой – конструирование субъекта истории, нетождественного
государству, маркирование границ и внутреннее структурирование
«умопостигнаемых полей» (терминология А. Тойнби) исторического
знания.
1. Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. М., 2010. Т. 2.

2. Маловичко С.И. Историописание: научно ориентированное vs социально ориентированное // Исто-
риография источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин: Материалы XXII меж-
дунар. науч. конф. Москва, 28 – 30 янв. 2010 г. М., 2010.
3. Маловичко С.И., Румянцева М.Ф. Региональная и локальная история: компаративный анализ // Ре-
гіональна історія України. К.:, 2011. Вип. 5.
4. Медушевская О.М. Теория и методология когнитивной истории. М., 2008.
5. Румянцева М.Ф. Феноменологическая концепция источниковедения в познавательном простран-
стве постпостмодерна // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия Истории Рос-
сии. 2006. № 2 (6).
- 237 -
Савин В.А. (Москва)
АРХИВНЫЕ РЕСУРСЫ ИЗУЧЕНИЯ ЛОКАЛЬНОЙ ИСТОРИИ

НА ПРИМЕРЕ РОССИЙСКОГО ЭКСКЛАВА
(НОВАЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПРАКТИКА)
Н ачальный этап освоения Калининградской области – един-

ственного эксклава России, в 1945-начале 1950-х гг. является
для новой локальной истории уникальным предметом изучения.
Архивные документы свидетельствуют и удостоверяют факты, со-
бытия, права, обязательства, компетенцию, полномочия, подтверждают
и доказывают их, содержат информацию о жизнедеятельности не только
государственных и общественных институтов, но и отдельных граждан.
Системы делопроизводственных документов эксклава требу-
ют комплексного изучения. Исследовательская практика нуждается
в современных моделях исследования архивных информационных
ресурсов. В качестве одной из моделей можно предложить пере-
крестный (компаративистский) анализ номинально-видового и пред-
метно-тематического полей источникового массива.
В ходе проведенного системного исследования выявлено и изучено
почти шестьсот документальных источников, хранящихся более чем
в пятидесяти фондах государственных архивов Российской Федерации.
Все источники распределяются на двадцать видов и разновидно-
стей документов, составляющих пять перечисленных ниже групп,
образующих номинально-видовое поле источникового массива.
Классифицируются они традиционно: организационно-распоря-
дительная документация служила для реализации управленческой
деятельности (сюда можно отнести решения, резолюции, приказы,
инструкции, циркуляры, распоряжения, поручения, предписания,
наказы и пр., особый вид организационно-распорядительной доку-
ментации составляли протоколы и стенограммы заседаний коллегий,
собраний, конференций); информационно-справочная документация
включает отчетные материалы, текущую переписку фондообразова-
телей, письма граждан в государственные и общественные органи-
зации; плановая документация; учетная документация, в том числе
статистическая; контрольная документация.
- 238 -
Но статистический анализ на видовом уровне не позволяет до-

стичь высокой степени раскрытия содержания источников. На по-
мощь приходит предметно-тематический анализ.
Источники по истории освоения эксклава можно классифициро-
вать по множеству предметно-тематических признаков в соответ-
ствии с выбранной для изучения проблематикой. Опираясь на име-
ющиеся исторические исследования и руководствуясь пониманием
специфики объекта изучения, целесообразно включить в предмет-
но-тематическое поле источникового массива комплексы источников
о: прибытии переселенцев; выбытии населения; донорах переселен-
ческого контингента; топографии расселения; обустройстве пересе-
ленцев; организации колхозов и совхозов; работе в сфере культуры и
идеологии; перемещении немецкого населения в Германию.
Применение перекрестного (компаративистского) анализа номи-
нально-видового и предметно-тематического полей источникового
массива открывает возможности выявления глубины информативно-
сти составляющих его сегментов. Например, изучение показывает,
что распорядительная документация не только содержат более трети
(33%) выявленных по теме источников, но и, являясь единственной
номинально-видовой группой, охватывающей весь диапазон изуча-
емых тем, демонстрирует наивысшую степень информативности.
С точки зрения предметно-тематического подхода, например, источ-
ники о динамике прибытия переселенцев в Калининградскую область
охватывают все номинально-видовые комплексы и составляют более
половины (56%) общего видового состава источников, что определят
максимально высокий уровень их представительства в данной теме.
Наиболее видное место среди них занимает информационно-спра-
вочная документация, которая составляет более половины (57%) ви-
дов источников данного тематического комплекса.
Реализация системного подхода, состоящего из статистического и
эвристического методов, позволяет осуществить перекрестный ана-
лиз источников в разных предметных полях новой локальной исто-
рии с целью повышения эффективности получения достоверной ин-
формации.
- 239 -
Стрекалова Е.Н. (Ставрополь)
«ПРОШЛОЕ В НАСТОЯЩЕМ»: УСТНЫЕ ИСТОЧНИКИ

В СОВРЕМЕННОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
О бразное и увлекающее название устных источников - «прошлое

в настоящем», «голоса прошлого», с легкой руки британского
исследователя П. Томпсона стало привычным для современных исто-
риков. Однако красивое название глубокого исследования, одной из
первых и немногих обобщающих работ в области методологии устной
истории, не отражает сложности, трудоемкости, кропотливости рабо-
ты с устными источниками. Важно, что сам П. Томпсон редактор-осно-
ватель британского научного журнала «Устная история (Оral history)» и
директор национальной коллекции жизненных историй в Националь-
ном архиве звукозаписей в предисловии ко второму изданию спустя
десять лет на основании полученного практического опыта обозначил
главную проблему метода. Сложности анализа устного источника, пре-
жде всего, связаны с процессами формирования, функционирования и
передачи памяти о прошлом, отражающиеся в нем [15, 9].
Несмотря на сложности, пересечение проблематики исторической
памяти и методологии устной истории породило рост устноистори-
ческих исследований и в России. Социальная сторона языка, речи в
целом, и ценность воспоминания человека об эпохе в которую заклю-
чена его собственная «история жизни (life-story)», возможность ус-
лышать голос «безмолвствующего большинства» отражают главную
источниковедческую ценность устного источника. Такой вид источ-
ника постепенно и прочно входит в интеллектуальное пространство
отечественной исторической традиции.
Цель данной работы, в связи со сказанным, заключается в рас-
смотрении отношения к устному источнику в российском исследова-
тельском пространстве за постсоветский период времени. Поскольку
академическое источниковедение не склонно выделять специальную
группу или вид – устных источников, но ширится количество работ,
научно-исследовательских центров и сайтов с использованием про-
блемных записей интервью современников событий.
- 240 -
Подтверждение первому тезису служит издание 2004 г. «Источни-

коведение новейшей истории России: теория, методология и практи-
ка». Подводящая некоторый итог изменениям теоретического, мето-
дологического, источниковедческого характера в изучении новейшей
истории России, эта многоплановая попытка проникнуть в творче-
скую лабораторию современной исторической науки о российском
ХХ веке, не содержит, к сожалению, отдельного параграфа по ха-
рактеристике устных источников. Коллектив авторитетных ученых
Института российской истории РАН (А.К. Соколов, А.С. Сенявский,
С.В. Журавлев, В.В. Кабанов и др.) лишь при анализе современных
макро- и микроподходов в социальной истории отдают должное воз-
можностям устных источников. Точнее анализ новых подходов, ис-
следование повседневности советского города Н.Б. Лебиной и при-
влечению ею ранее мало привлекаемых источников, в частности,
визуальных позволил сказать и об устных источниках [7, 690].
Косвенно признавая свою принадлежность к устоявшейся источ-
никоведческой традиции, авторы говорят об «объективной огра-
ниченности традиционных письменных источников» очевидную
для ряда актуальных современных проблем в историографии. Сле-
довательно, историк «вынужден» использовать методики устной
истории и создавать серию интервью. Меткой фразой о том, что
устные источники заполняют информационные лакуны, авторы
«Источниковедения…» указали на главную роль, отводимую устной
истории – накопление источниковой базы. Бедность наших архи-
вов социально-антропологической информацией невольно наводит
на цитирование риторического вопроса отечественного медиевиста
А. Я. Гуревича: «Где искать источники, анализ которых мог бы рас-
крыть тайны коллективной психологии и общественного поведения
людей» [7, 114]. Устная история с ее записью «вынужденных мемуа-
ров» (мы вводим этот термин в научный оборот) [12, 228] определен-
но конкурирует в сохранении антропологически ориентированных
источников с государственными фондохранилищами.
Доминирующей же темой уже появившихся работ, построенных
на использовании методологии устной истории в России, является
проблематика Второй мировой и Великой Отечественной войны,
социальных процессов связанных с ней. Пожалуй, первым опытом
- 241 -
исследования военного прошлого методами устной истории стал про-

ект «Переселенцы», осуществленный в 1988 – 1991 г. на историческом
факультете Калининградского госуниверситета, созданный ассоциа-
цией устных историков и посвященный начальному периоду истории
Калининградской области. Окончание войны и начало заселения обла-
сти стало лишь начальной точкой для исследователей этого проекта:
Ю.В. Костяшова, С.П. Гальцовой, А.А. Ярцева и др. Тем не менее, па-
мять об оккупации и об отношении к немцам присутствовала практи-
чески во всех (более 300) воспоминаний-интервью [2, 5 – 20].
Отправной точкой для этого четырехлетнего исследования по-
служило желание написать историю об обычных людях, по мнению
авторов, выпавших из истории области. Открыть завесу повседнев-
ности советских переселенцев на территории бывшего Кенигсберга
оказались практически бессильны архивные документы. «История
заводов, колхозов, удоев и уловов» перекрывала реалии отношений
советских переселенцев с немецким населением, проживающим
здесь до конца 1940-х годов. Важно отметить, что работа вузовских
ученых шла совместно с музейщиками и архивистами, что позволи-
ло сохранить накопленный материал устных интервью, так сказать,
«легализовать» эти источники в рамках отечественной источниковед-
ческой, архивной традиции.
В одном из первых проектов центра устной истории Европейско-
го университета в Санкт-Петербурге, проводившегося совместно
с институтом Йоенсуу (Финляндия), в течение 2000 – 2003 гг. про-
водилась запись устных воспоминаний населения пограничной тер-
ритории Приладожской Карелии и Карельского перешейка. Устные
интервью – воспоминания людей, заселивших финские земли после
советско-финляндской Зимней войны 1939-1940 гг. и после заверше-
ния Великой Отечественной войны, составили уникальный комплекс
источников по социальной истории северо-западной Карелии. Науч-
ный редактор устных воспоминаний «Граница и люди», Е.А. Мель-
никова, утверждает, что переселившееся на эти земли этнически пе-
строе население начало своей сознательной жизни в 30 – 50-х гг. ХХ в.
вписывает в контекст эпохи социальных катаклизмов, в которой во-
йна 1941 – 1945 гг. стала наиболее тяжелым испытанием. Основной
задачей проекта стало изучение стратегий освоения переселенцами
- 242 -
финского культурного ландшафта, новых заселяемых земель. Однако

доминанта воспоминаний о жизни переселенцев приходится на время
войны. Записанные устные нарративы насыщенны тяжелыми воспо-
минаниями о военных действиях, жизни в землянках, многочислен-
ных утратах и страхе смерти от пуль и голода, бесконечной борьбой
за существование [5, 22]. В этом проекте вновь устные источники
восполнили практически «безмолвствующие» архивные фонды.
Тематически к указанному проекту близки исследования Петроза-
водских ученых. Жизнь в условиях финской оккупации Карелии, по
понятным причинам, слабо отражена в местных архивах. Финские
архивы остаются малодоступными для отечественных исследова-
телей. Записи устных воспоминаний с людьми, пережившими ок-
купацию, становятся важным источником информации о прошлом.
Руководитель проекта, А.В. Голубев, утверждает, что воспоминания
о политике финских оккупационных властей расходятся с официаль-
ными версиями об этом режиме, направленном на геноцид местно-
го населения. В связи с чем, память о времени финской оккупации
становится ареной политической борьбы. Проблемы послевоенной
идентичности местного населения рассматриваются исследователя-
ми в контексте социальных процессов в Карелии в первое послево-
енное десятилетие [4].
Сопоставление содержания и структуры памяти переживших
блокаду и их потомков стало предметом еще одного проекта центра
устной истории в Санкт-Петербурге (к сожалению, сайт санкт-пе-
тербургского Европейского университета сообщает, что центр про-
существовал до 2010 г.). Результатом труда коллектива авторов
(В. Календарова, Т. Воронина, В. Баранова, И. Утехин, Н. Ломагин,
О. Русинова), проводивших в течение двух лет интервью с блокад-
никами, стала книга «Память о блокаде. Свидетельства очевидцев и
историческое сознание общества». Это одна из самых основательных
с методологической точки зрения работ по устной истории в России
[10, 7 – 9]. Исследователи указывают сложность анализа устного ин-
тервью очевидцев войны, блокадников в отличие от любого другого
типа источника этого времени. Эмоциональная связь с событиями
военной эпохи, «правда личного опыта», содержащаяся в устном рас-
сказе, а также особое отношение к войне в обществе не позволяют
в полной мере применить методы критики источника.
- 243 -
Тем не менее, Воронежский центр устной истории проводит ис-

следование воспоминаний узников концентрационного лагеря Ра-
венсбрюк. Проект по поиску и записи воспоминаний бывших узниц
этого лагеря проводился в 2004 – 2005 гг. совместными усилиями
отечественными учеными под руководством Н.П. Тимофеевой и не-
мецкими исследователями во главе с доктором Р. Сааведра Сантис
(Свободный университет, Берлин) [8].
Схожей проблематикой, воспоминаниями бывших «восточных
рабочих» на территории Германии или «остарбайтеров», анализом
опыта принудительного труда занимается международное истори-
ко-просветительное, правозащитное и благотворительное общество
«Мемориал» в Москве. Проведение этого проекта - это еще один на-
глядный пример того, как устная история становится реальным ме-
тодологическим приемом для восполнения архивных брешей. Более
5 миллионов человек были вывезены германскими оккупационными
властями с территории бывшего СССР. Об их судьбе было не принято
говорить по известным политическим причинам. Выжившие вынуж-
дены были молчать даже в своих семьях, тем не менее, эта марги-
нальная страница памяти также достойна занять свое место в общей
картине истории войны [9, 75 – 84]. Стратегии репрезентаций жизни
в немецком плену и работы бывших «восточных рабочих» - темати-
ка и Украинской ассоциация устной истории при Харьковском на-
циональном университете им. В.Н. Каразина (руководитель Г. Грин-
ченко) [14]. Начальным импульсом этому исследованию послужил
международный проект немецкого фонда «Память, ответственность
и будущее», в ходе которого на территории Украины было записано
40 устных интервью-воспоминаний с людьми, угнанными в детском
и подростковом возрасте оккупационными фашистскими властями
на принудительные работы в Германию.
Давние традиции сбора устных воспоминаний поддерживаются
в Тверском госуниверситете. В 2004 – 2007 гг. ряд проектов посвяти-
ли тематике Великой Отечественной войны: «Один день на войне»,
«Никто не создан для войны» и др. Коллектив исследователей (рук.
О.К.Ермишкина) использует на практике значительный потенциал
гражданственности устной истории, широко привлекая к интервью-
ированию студентов. Действительно, живой голос участника войны,
- 244 -
говорящий о перенесенных испытаниях, воспитывает значительно

эффективнее теоретических примеров. Новым для этой группы ис-
следователей является сбор воспоминаний участников войны в Аф-
ганистане в целях сравнения форм репрезентации военного опыта
в разные годы [1, 18].
Устная история как исследовательский метод нашла своих сторон-
ников во всех областях нашей страны. Обширный проект Т.К. Щегло-
вой (Барнаульский госуниверситет) об Алтайской деревне в ХХ веке
содержит главу о сибирских крестьянах в тяжелейшее время войны.
На основе устных материалов, собранных в этнографических экспе-
дициях по Алтайскому краю почти за два десятка лет, написана мо-
нография [15, 3 – 25]. Судьба женщин и детей, вынесших на своих
плечах военный тыл, по мнению автора, должна быть написана и ос-
мыслена как равная военным действиям страница истории войны. Из-
учение поставленной проблемы немыслимо без привлечения устных
источников, поскольку в архивах отложились результаты посевных, но
никак не самоощущения народа, вынужденного выживать в условиях
тяжелейшего труда. Многолетнее исследование самой Т.К. Щегловой
заметный вклад в решение обозначенной научной проблемы.
С 2005 г. автор данной работы также занимается исследованием
коллективной / исторической и индивидуальной / приватной памяти
о Великой Отечественной войне на материалах Северного Кавказа
при помощи методологии устной истории. Записи воспоминаний-ин-
тервью записывались в ходе опросов на цифровой диктофон, перено-
сились на СD и сохраняются наряду с текстовой версией интервью.
Каждый устный источник занесен в опись с фиксированием личных
данных информанта (Ф.И.О., возраст, время и место рождения, данные
о семье), времени и места проведения опроса, фамилии интервьюера,
с присвоением ему определенного номера, что дает возможность де-
лать сноску на этот источник любому исследователю. Методология
соответствует особенностям устной истории в ее современном пони-
мании. Исследователю необходимо анализировать полную версию ин-
тервью. Неприемлемы стенографирование или выборочная фиксация
рассказанного. Хранение записей предполагается в целях возможного
анализа любым исследователем не только смыслового и лингвистиче-
ского содержания устного рассказа, но и эмоционального фона, сопут-
ствующего трансляции человеком своего прошлого.
- 245 -
Параллельно с опросами проводилась работа по переводу аудио

записей интервью в текстовый формат согласно устно-историческим
правилам транскрибирования интервью. По сути – это первый анализ
интервью, проводимый исследователем. Он максимально приближа-
ет аудио источник, записанный на диктофон в форме беседы-интер-
вью, к текстовому аналогу устного воспоминания. Интервью пере-
водиться в текстовый формат без редактирования, стилистической
правки, с максимальным сохранением дословно особенностей уст-
ной речи. Сохраняются обрывки предложений, недосказанные фра-
зы, переходы между темами. Иными словами, при переводе из аудио
записи в текстовый формат сохраняется, насколько это возможно,
«спонтанность» устных воспоминаний, дающих возможность уви-
деть, как человек вспоминает свое прошлое и каковы приоритеты
в темах памяти о его жизни в контексте военной эпохи. Сохраняются
и эмоции информанта: в скобках отмечены паузы в воспоминаниях,
слезы, смех. Таким образом, вербальные и невербальные компонен-
ты устного рассказа, значимые для интерпретации, по большей части
сохранены. В скобки помещены вставки, сделанные при расшифров-
ке в том случае, если эти слова были понятны из контекста разгово-
ра непосредственно во время беседы или дополнительных сведений
об информанте. Неразборчивые фразы также отмечены в треуголь-
ных скобках, более всего это географические названия и имена. Ин-
тервью сопровождены комментариями и пояснениями для возмож-
ности их адекватного прочтения как источника.
Записанные устные интервью-воспоминания, на наш взгляд, еще
раз подчеркнем – своеобразные «вынужденные мемуары», которые
можно отнести к источникам личного происхождения. Устная исто-
рии создает возможность высказаться и быть услышанными нау-
кой рядовым участникам исторического процесса, людям, которые
не оставили бы после себя письменных источников, составляющих
так называемое «безмолвствующее большинство». Доминирующая
часть опрошенных нами людей редко или никогда не сталкивалась
с необходимостью или возможностью публичного изложения своего
опыта военного времени.
Анализ части собранных интервью нашел отражение в нашей
книге «Память о Великой Отечественной войне в социокультурном
пространстве современной России». В целом, занимаясь изучением
- 246 -
памяти о войне с помощью устной истории, мы пришли к выводу

о комплексности, взаимосвязанности открывающихся исследователь-
ских полей. В первую очередь возникает проблема изучения устных
воспоминаний фронтового поколения как тип исторического источ-
ника о военном времени. Память, несмотря на определенную непол-
ноту, способна удерживать в сознании людей основные исторические
события прошлого. В этой перспективе устные записи воспоминаний
– исторический источник о социальной истории войны, повседнев-
ности в годы войны, психологии и гендерной истории войны. Вторая
исследовательская линия связана с функционированием и эволюцией
политики памяти. Память о Великой Отечественной войне служила
легитимности политического режима. По воспоминаниям можно на-
блюдать, как менялось, трансформировалось содержание и структу-
ра памяти. Рассказывая моменты, не вписывающиеся в ранее обще-
принятую концепцию истории войны, информанты подчеркивают:
«раньше об этом нельзя было говорить». Явственно выделяются две
действующие формы памяти о войне. Параллельно выхолощенной,
отредактированной, героической концепции войны, существует не-
официальная, но также коллективная память. Она влияет на совре-
менное молодое поколение, на формирование идентичности граждан
России, поскольку память о войне стала для нашего общества своео-
бразной гражданской религией. Третья тематическая линия, связан-
ная с анализом устных источников о войне, выводит на исследование
функций социальной памяти и формах ее воплощения в литературе,
кино, СМИ. Интервью свидетельствуют, как официальная истори-
ческая версия «вплетаются» в индивидуальную память, происходит
так называемое «забвение источника» [11, 3 – 10].
Проведенный анализ собранных устных свидетельств по смысло-
вому содержанию, по способу трансляции образов памяти о войне,
можно разделить на три нарративных дискурса. Первый нарратив
отражает прокоммунистический дискурс, он передает мифы о вой-
не советского времени. Эти мифы начали формироваться с подачи
коммунистической партии, некоторые – еще со времени войны, дру-
гие – содержались в постановлении к 20-летней годовщине Победы,
когда 9 Мая впервые стал выходным, нерабочим днем. Наибольшее
количество таких штампов содержатся в воспоминаниях ветеранов,
широко вовлеченных в общественную работу, неоднократно высту-
- 247 -
павших перед учащимися. По свидетельствам одного из ветеранов,

еще в 1970-е гг. в военкомате им проводили специальный инструк-
таж, как рассказывать о войне.
Второй тип нарратива – патриотический, в котором история во-
йны не такая как в учебниках и книгах по истории войны. В нем
содержатся различные образы войны и врага, переоценка «своих»,
собственная, не хрестоматийная, оценка командования, признание
ошибок Красной Армии, тяжесть и несправедливость жизни в войну
и после нее, образы обыденной военной повседневности. Они позво-
ляют оценить, насколько многогранна память о войне. Однако в це-
лом этот взгляд на войну не противоречит общей концепции трагич-
ности и справедливости войны для советского общества и значения
победы для мировой истории.
Третий тип нарратива содержит маргинальный дискурс о войне,
который вообще не был вписан в официальный нарратив. Это вос-
поминания пленных, репрессированных, попавших в штрафбаты,
остарбайтеров или воспоминания о встрече в военное время с таки-
ми людьми. Память о войне таких маргинальных групп по-прежнему
находится на периферии общественного сознания и культурной па-
мяти общества об этом событии. Трансляция такого травматического
и трагичного опыта чрезвычайно затруднена.
Все представленные типы дискурса о войне практически не
встречаются в чистом виде, они переплетаются, дополняя, иногда
соперничая друг с другом. В целом устная история показывает, что
в воспоминаниях о войне есть прошлое, оставшееся за гранью офи-
циальной истории войны. По сути дела «голос воевавшего народа»
по-прежнему «узурпируется» официальной концепцией войны.
Значимым продолжением нашей работы стал совместный проект
краснодарских, ставропольских и ростовских историков (совместно
с Рожковым А.Ю., Кринко Е.Ф., Ребровой И.В., Юрчук И.В.) 2008 –
2009 гг. по исследованию памяти о военном детстве [3]. Интер-
вьюирование «детей» фронтового поколения составляло важную
составляющую часть проекта. Исследование показало, что память
о военном детстве – существенная часть биографии целого поколе-
ния людей. Память о военном детстве лишь частично была вписана
в общегосударственную картину памяти о войне. У наших инфор-
- 248 -
мантов по этой причине не было возможности опираться на кон-

стантные речевые конструкции. Собранные диалоги о военном дет-
стве - это рассказы о выживании в чрезвычайных ситуациях войны,
о травматическом опыте, который занял в биографии важное место.
Почти все воспоминания указывают на болезненность их передачи и
передают глубокие душевные потрясения времен войны, притупив-
шиеся и трансформировавшиеся с течение времени. Во время транс-
ляции наиболее болезненных воспоминаний информанты переходят
к сухому перечислению фактов, к «хроникам» своей жизни, что ведет
к нейтрализации прошлых утрат и тем самым к душевному дистанци-
рованию от мучительного размышления о прошлом. Важно, что вос-
поминания говорят о незавершенности осмысления событий войны
поколением «детей» по следующим причинам: болезненности воспо-
минаний, крушению многих надежд, отсутствии детства в привычном
для нас смысле слова. Устные истории «детей войны», в целом, можно
назвать комплексом «невостребованных воспоминаний». Официаль-
ная идеология войны и оправданное внимание к фронтовикам затмили
исследовательский интерес к воспоминаниям о детстве в годы войны,
в связи с этим поставленная проблема не изучалась, и воспоминания
«детей войны» практически не отложились в культурной памяти.
1. Военный синдром и общественное сознание молодежи. Сб. научных статей и воспоминаний участ-
ников и очевидцев военных конфликтов ХХ века. Тверь, 2007.
2. Восточная Пруссия глазами советских переселенцев. Первые годы Калининградской области в вос-
поминаниях и документах. СПб., 2002.
3. Вторая мировая война в детских «рамках памяти». Сб. научн. статей / под ред. А.Ю. Рожкова. Крас-
нодар, 2010.
4. Голубев А.В., Осипов А.Ю., Савицкий А.А. Региональная и этническая идентичность населения Ка-
релии в первое послевоенное десятилетие (1945-1956гг.) // Устная история (Oral History):теория
и практика. Материалы всероссийского научного семинара 25-26 сентября 2006. Барнаул, 2007.
С. 68-75.
5. Граница и люди. Воспоминания советских переселенцев Приладожской Карелии и Карельского Пе-
решейка. СПб., 2005.
6. Гуревич А.Я. Смерть как проблема исторической антропологии: о новом направлении в зарубеж-
ной историографии // Одиссей. Человек в истории. Исследования по социальной истории и исто-
рии культуры. М., 1989.
7. Источниковедении новейшей истории России: теория, методология и практика / Под ред. А.К. Со-
колова. М., 2004.
8. Непобедимая сила слабых: концентрационный лагерь Равенсбрюк в памяти и судьбе бывших
заключенных. Воронеж, 2008.; Аристов С.В. Опыт нацистских лагерей в памяти бывших несовер-
шеннолетних узников из Советского Союза // Вторая мировая война в детских «рамках памяти». -
Краснодар. 2010. С. 19-31.; Сайт Воронежского центра устной истории [Электронный ресурс] URL:
//http://historyvoice.ru.
- 249 -
9. Островская И.С., И.Л. Щербакова Опыт принудительного труда в устных свидетельствах бывших
остарбайтеров. // Устная история (Oral History): теория и практика. Материалы всероссийского на-
учного семинара 25-26 сентября 2006. Барнаул, 2007. С.75 – 84.
10. Память о блокаде. Свидетельства очевидцев и историческое сознание общества: Материалы и ис-
следования. / Под ред. М.В. Лоскутовой. Москва, 2006. С. 7 – 9.
11. Память о Великой Отечественной войне в социокультурном пространстве современной России.
Материалы и исследования. / Под ред. Е.Н. Стрекаловой. СПб., 2008.
12. Стрекалова Е.Н. Архив устной истории Великой Отечественной войны (на материалах северного Кав-
каза) // Юг России в Великой Отечественной войне: тропы памяти. Сб. науч. статей. Краснодар, 2011.
13. Томпсон П. Голос прошлого: Устная история. М., 2003.
14. Уснi iсторii остербайтерiв. / Автор – упорядник Г.Г. Гринченко.- Харкiв, 2004; Гринченко Г.Г. «Устные
истории» и проблемы их интерпретации (на примере устных интервью с бывшими остарбайтера-
ми Харьковской области) // Век памяти, память века. Опыт обращения с прошлым в ХХ столетии.
Сб. статей. Челябинск, 2004. С. 215 – 227; Гринченко Г.Г. Принудительный труд в нацистской Герма-
нии в устных историях бывших детей – остарбайтеров. // Вторая мировая война в детских «рамках
памяти». Краснодар. 2010. С. 103-147.
15. Щеглова Т.К. Деревня и крестьянство Алтайского края в ХХ веке. Устная история. Барнаул, 2008.
Хлынина Т.П. (Ростов-на-Дону)
ИСТОЧНИКИ ОФИЦИАЛЬНОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ В

ПРОСТРАНСТВЕ НОВОЙ ЛОКАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
1. Становление и институционализация новых направлений иссле-

довательского поиска в современной исторической науке неизбежно
сталкивается с проблемой своего источникового обеспечения. Родо-
вая зависимость науки о прошлом от документальных свидетельств
времени, еще несколько лет тому назад казавшаяся незыблемой, на
сегодняшний день признается уже не столь монолитной. Професси-
ональная легализация устной истории и визуальных образов в каче-
стве полноправных источников постижения прошлого превращает
их в основной строительный материал новой исторической науки.
Тем не менее, подавляющее большинство отечественных исследова-
телей связывает ее дальнейшую судьбу с расширением традиционно-
го для нашей профессии корпуса источников – источников, имеющих
официальное происхождение и, как правило, находящихся в архивах.
Именно эта принадлежность к архивному ведомству придает, по их
мнению, источнику характер непосредственной связи с минувшей
реальностью и позволяет рассматривать его в качестве достоверно-
го свидетеля изучаемых событий. Вместе с тем, изменения, привне-
- 250 -
сенные в понимание природы исторического источника последними

десятилетиями развития исторического знания, осознание его тесной
взаимосвязи с интеллектуальной атмосферой времени вновь актуа-
лизируют проблему познавательных возможности источника. В этом
отношении весьма показательна судьба находящихся в региональных
архивах источников официального происхождения.
2. Активизация исследовательского интереса к локальной исто-
рии, по большей своей части, отождествляемой с историей конкрет-
ного места различных масштабов, ознаменовалась пристальным
вниманием историков к региональным архивам. Только за последние
несколько лет на их материалах было защищено несколько десятков
диссертационных исследований и написано по-настоящему интерес-
ных книг по истории советской повседневности и национально-го-
сударственного строительства, стратегий выживания дворянского
сословия и участия иностранных рабочих в строительстве гигантов
советской индустрии. При этом использование в них официальных
документов ограничивается лишь упоминанием соответствующих
решений и распоряжений местных органов власти, определяющих
собою течение жизни на подведомственных им территориях. Одна-
ко даже в тех случаях, когда исследователь поднимается до уровня
добротного анализа делопроизводственной документации исполни-
тельных структур, нередко приоткрывая пласты взаимоотношений
новой власти с населением, формирования трудовой этики советской
бюрократии и ее поведенческих практик, он использует источник не
более чем резервуар необходимых ему фактических сведений.
3. В пространстве новой локальной истории, понимаемой исто-
рией «своеобразного микросообщества, совокупности людей,
осуществляющих определенную историческую деятельность»,
у источников официального происхождения появляется новая онто-
логическая перспектива. Их использование вплоть до недавнего вре-
мени рассматривалось историком в качестве «недостающего звена»,
заполняющего собою лакуны больших страноведческих нарративов.
На сегодняшний день исследователи все чаще декларируют при-
сущий им самодостаточный характер, основой чему становится
признание гуманитарными науками идеи некоторой автономности
в развитии составляющих единую систему компонентов. В склады-
- 251 -
вающейся новой теоретико-методологической ситуации архивные

источники официального происхождения начинают играть роль
рампы в формировании пространства новой локальной истории, чье
освещение направлено по преимуществу на выявление своеобразие
ее социального ландшафта. Так, обращение к фондам региональных
архивохранилищ по традиционным для нашей историографии про-
блемам национально-государственного и административно-террито-
риального устройства народов Северного Кавказа позволяет выявить
существенный зазор («управленческий лаг») в реализации региона-
ми судьбоносных решений центра, а также лоббировании местами
собственных интересов.
Чернов Е.А., Литвинова Т.Ф. (Украина, Днепропетровск)
ЛАПИДАРНО О ЛОКАЛЬНОМ
А вторы предлагаемого рассуждения испытывают потребность

в признании, что проблематика, спровоцировавшая его, пред-
ставляет для них несомненный интерес и, вместе с тем, вызывает
опасение возможная асимметричность по отношению к замыслу
уважаемых организаторов-вдохновителей. Это опасение связано с
тем, что вербально оформленные концепты типа «локальная исто-
рия» вместо того, чтобы поднимать нас на котурны, создают ходуль-
ный эффект. И хотя последний, кажется, мог бы восприниматься
уже как качественный постсоветский историографический признак,
однако мы, несмотря на многолетние тренировки, никак не можем
приспособиться к свободному передвижению таким способом.
И поэтому мысль историков, сформировавшаяся в определенной
«синтаксической системе», постоянно спотыкается об микро, ло-
кальную, тотальную, интеллектуальную и некоторые другие исто-
рии. Природа этой нестойкости, если коротко, заключается в тради-
ционном восприятии слова «история» в сочетании с тем или иным
предикатом как хронотопного понятия. Отсюда, «локальное» вполне
- 252 -
комфортно размещается в сознании в методологической коннотации.

Иначе говоря, история в структурах «родного» языка связана с поис-
ками ответов на вопросы: что происходило? где происходило? когда
происходило? как происходило? почему происходило? зачем проис-
ходило? как и почему повлияло? и т. д.
Когда же логика познания выводит на осмысление вопросов
о возможностях познания, то они в этом языке не связаны с непо-
средственным использованием слова «история». Однако формирова-
ние этих традиционных образов восходят еще к тем «юношеским»
представлениям о науке, в которых складывалась иерархия подчи-
ненности мира познания миру познаваемого. И хотя реально это
«юношеское» состояние уже давно само стало фактом истории и
в профессиональном мире историка то, что имело вторичные онтоло-
гические признаки, приобрело статус первичных, но в отечественной
традиции языка науки этот эпистемологический переворот мало от-
разился на судьбе слова «история». При этом, с нашей точки зрения,
попытки еще больше расширить семантическое пространство этого
слова скорее приводят к эффекту «флюса», как известно, особенно
болезненного на «зубах мудрости».
Со словом «история» или без мы воспринимаем «локальное»
как осознанный подход, метод к изучению исторического процесса
(истории), который вполне отвечает усилиям историков, направлен-
ным на гармонизацию отношений в познавательном пространстве:
анализ – синтез… Поэтому размышление о взаимодействии «локаль-
ной…» и источниковедения мы можем вести только в методологи-
ческой плоскости, – в постановке вопроса о влияниях методологии
«локальной…» на «источниковедческое» и наоборот: влияние моди-
фикации образов источниковедения на проявления локально-истори-
ческих подходов. В последнем случае имеем в виду движение мыс-
ли от феноменологической интерпретации исторического источника
к феноменологическому структурированию истории.
Считаем возможным для себя высказаться только по одной лишь
части поставленных вопросов. На наш взгляд, мобильная дисци-
плинарная структура современного научно-исторического познания
в условиях уже отмеченной эпистемологической и информационной
революции фактически привели к коррозии всех источниковедче-
- 253 -
ских парадигмальных основ научно-исторического знания. В этом

отношении роль локально-исторических подходов не представляется
эксклюзивной. Они скорее повлияли и влияют на иерархию истори-
ческих источников. Но по мере развития процесса отчуждения исто-
рической информации от её носителей и это влияние будет маргина-
лизироваться.
Коррозия «источниковедческого» наиболее болезненно, по види-
мому, ощущается в постсоветской профессиональной среде истори-
ков. Потому что источниковедение и было одной из специфических
дисциплинарных характеристик советской исторической науки, вос-
принимаемых с позиций «извне» как «флюс», а «изнутри» как «зуб
мудрости».
- 254 -
Часть 5. «Свое» – «Чужое» – «Другое». Локус глазами путешественника
ЧАСТЬ 5
«СВОЕ» – «ЧУЖОЕ» – «ДРУГОЕ».
ЛОКУС ГЛАЗАМИ ПУТЕШЕСТВЕННИКА
Ивлев К.В. (Орехово-Зуево)
МЕСТНАЯ, РЕГИОНАЛЬНАЯ И НОВАЯ ЛОКАЛЬНАЯ

ИСТОРИЯ: ПЕРСПЕКТИВЫ КОМПЛЕКСНОГО ИЗУЧЕНИЯ
ЛОКУСА НА ПРИМЕРЕ КОМИССИИ «СТАРАЯ МОСКВА»
О тсутствие жестких границ в объекте исследования и, в то же

время различие методов и целей между историческим кра-
еведением, региональной историей и новой локальной историей,
допускает получение различных результатов относительно одного
предмета исследования. В связи с этим требует разрешения вопрос:
возможно ли их сочетание и комплексное исследование локуса с трех
различных позиций?
К сожалению, подобных объединений нет, как не было и попы-
ток их создать, поэтому выводы, сделанные на основе деятельности
Комиссии «Старая Москва» и экстраполированные к современным
условиям, следует считать не более чем гипотезой.
1. Утверждая в 1910 г. «Правила Комиссии по изучению Старой
Москвы», ее создатели прямо указали на территориальную обособлен-
ность своего объекта исследования: Комиссия «имеет целью изучать
Москву и ее ближайшие пригородные местности...» [2]. Такая форму-
лировка одинаково подходила бы для организации, занимающейся и
местной, и региональной историей, но дальнейшее указание причин
образования Комиссии наводит на мысль, что первое время она дей-
ствовала в рамках изучения именно местной истории. Программа
деятельности Комиссии недвусмысленно указывает на свой объект
- 255 -
не просто как на территорию с богатой, но еще не изученной историей,

а устанавливает связь локуса с государством: «старая Москва, наша
прародина, создавшая обширную Российскую империю, заслуживает
детального изучения ее истории и быта». Последняя цитата обращает
на себя внимание еще и тем, что многие работы Комиссии были по-
священы истории XV-XVIIвв., а Российская империя формально была
создана только в 1721 г. Этот примечательный факт также свидетель-
ствует, что первоначально Комиссия занималась изучением местной
истории в рамках классической модели исторической науки.
2. На тяготение к местной истории также указывают ранние (1912,
1914) публикации Комиссии: многим авторам свойственно рито-
ричность изложения, исключение из текста указаний на источники
в одних случаях, некритичное к ним отношение в других. Желание
представить читателю как можно больше «интересного и / или фак-
тического материала для описания прошлого их локуса» [1, 252] ча-
сто приводит к указанию в статьях несущественных цен на скульпту-
ры для Триумфально арки, или не имеющих отношения к теме статьи
деталей — опись государевой конюшни в статье об Ильинской улице
[4, 89]. Отдельные статьи, однако, могут считаться не принадлежа-
щими к местной истории. В частности, работы И.Я. Стеллецкого и
В.К. Трутовского, также не вполне свободные от указанных выше
недостатков, обладали научной новизной: они были посвящены под-
земной археологии Москвы и происхождению названия «Арбат».
Подобная двойственность работы Комиссии, имевшаяся с самого
начала, в дальнейшем привела к сосуществованию в рамках «Ста-
рой Москвы» краеведческого направления вместе с научной практи-
кой изучения города, которая впоследствии выделилась в историю
города. В рамках первого работали П.Н. Миллер, А.М. Васнецов,
А.Ф. Родин и др. В рамках направления история города, относяще-
гося к научному типу исторического знания работали М.М. Бого-
словский, С.К. Богоявленский, И.Я. Стеллецкий, Н.П. Чулков и др.
Значительные успехи Комиссии определенно свидетельствуют о пер-
спективности подобного рода сочетаний, особенно подкрепляемых
исследованиями, которые сейчас бы назвали междисциплинарными:
среди активных членов Комиссии были экономисты (А.В. Чаянов),
археологи (И.Я. Стеллецкий), краеведы (А.Ф. Рощин), историки
(С.К. Богоявленский), искусствоведы (В.В. Згура) и пр.
- 256 -
В последнем сборнике работ Комиссии [3, 196] заметен опреде-

ленный отход от краеведения в сторону региональной истории: в ста-
тьях имеет место анализ источниковой базы, проведение параллелей
с общеевропейскими историческими процессами. Изучение того или
иного исторического явления проводилось не в жесткой зависимости
от линейной истории строительства государства, а в связи с синхро-
ническими системными связями, представленными национальным
или международным контекстом.
Насколько возможным и перспективным остается сочетание
в пределах одной организации изучения истории локуса с позиций
исторического краеведения, региональной истории и истории города
остается невыясненным за отсутствием практического воплощения
подобных комплексных образований.
Также справедливо было бы задаться вопросом, возможно ли со-
здание в настоящий момент подобных комплексов, работающих од-
новременно уже в рамках исторического краеведения, региональной
истории и новой локальной истории. Можно предполагать, что их
сосуществование, а не последовательная смена одного другим допу-
скает подобное объединение. Сотрудничество в рамках региональ-
ной истории, истории города и новой локальной истории, имеющее
место в настоящий момент, указывает на возможность и продуктив-
ность совместной работы в рамках научно ориентированного типа
исторического знания. Указанное на примере Комиссии сочетание
исторического краеведения и практики изучения истории города по-
казал себя успешным и жизнеспособным объединением («Старая
Москва» была закрыта «сверху» в начале 1930 г.). Все это позволяет
предполагать, что сочетание научно и социально ориентированного
типов знания в рамках комплексного образования к отрицательным
последствиям не приведет.
1. Маловичко С.И., Румянцева М.Ф. История как строгая наука vs социально ориентированное истори-
описание: монография. Орехово-Зуево, 2013.
2. Правила Комиссии по изучению Старой Москвы Московского археологического общества. М., 1912.
3. Старая Москва. Статьи по истории Москвы в XVII – XIX вв. М., 1929. Сб.1.
4. Старая Москва. Труды Комиссии по изучению Старой Москвы при Императорском Московском Ар-
хеологическом Обществе. Вып 1. М., 1912.
- 257 -
Назарова И.М. (Ставрополь)
НАРОДЫ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА

В ТРУДАХ УЧЕНЫХ И ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ
Развитие науки невозможно без использования опыта, накоплен-

ного предшествующими поколениями исследователей. Необходи-
мость оглянуться на пройденный путь и проанализировать достиже-
ния и неудачи – это естественный и объективный этап в процессе
познания. После подведения итогов яснее видятся перспективы раз-
вития науки и те исследовательские направления, которые оказались
вне поля зрения этнологов-кавказоведов.
Этнология как самостоятельная научная дисциплина сложилась
лишь в середине XIX в. на основе эволюционизма. До этого времени
труды, имевшие этнологический характер, представляли собой глав-
ным образом эмпирические описания культуры и быта населения.
По словам академика С.А. Токарева, этнография существовала испо-
кон веков, и веками этнографический материал накапливался, расши-
рялся и уточнялся [19, 5 – 6]. Не менее известны слова М.О. Косвена
о том, что началом русской этнологии можно считать один из первых
памятников русской письменности – Начальную летопись Повести
временных лет (1112 г.). Для Северного Кавказа этот памятник инте-
ресен тем, что в Лаврентьевском списке Начальной летописи под 965 г.
упоминается о ясах и касогах – предках северокавказских народов
(карачаевцев, осетин, адыгов). В «Книге Большому Чертежу» (1627 г.)
говорится о проживающих «в горах по Тереку и по рекам иным» пя-
тигорских черкесах и кабардинцах.
Новым периодом, когда в России началось систематическое и ин-
тенсивное изучение Северного Кавказа, был XVIII в. Это было время
начала вхождения отдельных кавказских территорий и народов в со-
став Российского государства. Причем, присоединение новых земель
как бы побуждало к научному изучению Кавказа, к познанию исто-
рии и культуры народов, проживающих на этих землях.
Одним из первых подробных этнографических сочинений XVIII в.
стало сочинение путешественника-академика И.Г. Гербера, состав-
ленное в 1728 г. [4, 152-155]. Ценность описания Кавказа Гербера
- 258 -
заключается, прежде всего, в том, что оно основано на личных на-

блюдениях автора. Труд Гербера написан по хорошо продуманному
плану. Изложение представляет собой обстоятельное описание тер-
ритории и населения Кабарды, причем, к тексту приложена доста-
точно точная карта местности. В 30 – 40-х гг. XVIII в. по заданию
правительства Академией наук России была разработана специаль-
ная программа региональных экспедиций, основной целью которых
было изучение всех регионов Российской империи и составление
подробного описания народов, населяющих страну.
В 1770 г. академик И.А. Гюльденштедт возглавил одну из крупней-
ших академических экспедиций на Северный Кавказ. В ходе своей
поездки он объездил всю Большую и Малую Кабарду, Осетию, Ингу-
шетию и многие районы Пятигорья. Результатом экспедиции был сбор
обширного фактического материала, причем, в сборе информации
Гюльденштедту помогали проводники и переводчики из числа пред-
ставителей местного населения. Опубликование материалов путеше-
ствия академика Гюльденштедта по Кавказу имело большое научное
значение. В них впервые было дано всестороннее и точное описание
природы, хозяйства и быта населения различных районов Кавказа [5].
П.С. Паллас совершил путешествие на Кавказ, возглавив экспе-
дицию 1793 – 1794 гг. Его путешествие явилось продолжением ака-
демических экспедиций Гмелина и Гюльденштедта и было как бы
завершающим кавказоведческие изыскания Академии наук России
в XVIII в. Паллас, в ходе экспедиции, обследовал районы прожива-
ния осетин, балкарцев, кабардинцев; совершил поездку по Пятиго-
рью [14, 215-224]. Паллас был ученым-энциклопедистом, знатоком
многих отраслей знаний: ботаники, палеонтологии, географии, архе-
ологии, этнологии. Описание путешествия Палласа содержит весьма
ценный научный материал по флоре и фауне, этнографии и экономи-
ке Кавказского края. Сообщаемые Палласом сведения об адыгах и
абазинах чрезвычайно интересны и точны. Он один из первых досто-
верно описал территорию их расселения, охарактеризовал их обще-
ственный строй, культуру и быт.
Выдающийся ученый Г.Ю. Клапрот был экстраординарным ака-
демиком Российской Академии наук. Ему было поручено посетить
Кавказ во главе экспедиции 1807 – 1808 гг. для проведения исто-
- 259 -
рико-филологических и этнологических исследований. Клапрот

подробно описал племенной состав населения Северного Кавказа,
уточнил их лингвистическую классификацию, попытался выяснить
процесс этногенеза осетин, карачаевцев и адыгов, а, кроме того, дал
всестороннее этнографическое описание хозяйства, общественного
строя, быта и нравов северокавказских народов [7, 236 – 280].
Несмотря на усилия ученых Российской Академии наук, к началу
30-х годов XIX в. этнографические сведения по Северному Кавказу от-
личались еще своей неполнотой и недостаточной систематичностью.
Разные районы были изучены неравномерно. Степень изученности за-
висела от того, в какое время те или иные области Северного Кавказа
вошли в состав Российской империи. Чем раньше данная область была
подчинена России, тем более полными и достоверными были сведения
о ней. Поэтому в это время лучше всего была изучена Кабарда.
Огромная роль в изучении Северного Кавказа в 30-40-х гг. XIX в.
принадлежит офицерам Генштаба русской армии. После заключения
Адрианопольского мира 1829 г. в состав Российской империи был
включен весь Северо-Западный Кавказ и восточное побережье Чер-
ного моря от Анапы до Поти. Присоединение этой новой территории
потребовало ее специального топографического и этнографического
описания и изучения, что и было поручено офицерам Генштаба пред-
ставителями высшей власти на Кавказе.
К числу работ такого рода можно отнести сведения об адыгах
штабс-капитана Г.В. Новицкого и описание Чечни штабс-капитана
И.И. Норденстамма. Интересен с научной точки зрения и рапорт по-
ручика А.П. Щербачева «О нравах и обычаях горских народов, оби-
тающих близ Кавказской линии», содержащий массу интереснейших
этнографических подробностей [13, 36 – 54; 301, 101 – 108].
К числу сводных работ 1-й половины XIX в. относится капиталь-
ный труд И.Ф. Бларамберга «Историческое, топографическое, стати-
стическое, этнографическое и военное описание Кавказа» (1834 г.)
[2]. Бларамберг служил в Отдельном Кавказском корпусе, участвовал
в экспедициях на территории Осетии, Ингушетии, в Закубанье и Да-
гестане. Будучи высоко и разносторонне образованным человеком,
Бларамберг не только с интересом, но и со знанием дела собирал эт-
нографический материал о горцах, записывал личные впечатления
о Кавказе. Кроме того, он досконально изучил и использовал в своем
- 260 -
описании штабные и архивные документы и материалы, касающи-

еся народов Кавказа. Сочинение Бларамберга представляло собой
трехтомник, содержащий свыше 1500 страниц рукописного текста на
французском языке. В своем описании Кавказа автор сообщил ста-
тистические сведения о народонаселении, рассказал о локализации
и социальном строе северокавказских народов, об их языках, основ-
ных и подсобных занятиях, об их материальной культуре, нравах
и обычаях. В сочинении Бларамберга описаны адыги и абазины, осе-
тины, карачаевцы, балкарцы и ногайцы.
За составление описания Кавказа Бларамберг был награжден ор-
деном Св. Станислава III-й степени. Однако, к огорчению автора,
рассчитывавшего, что его труд станет печатным изданием и познако-
мит широкие круги общественности с жизнью народов Кавказа, он,
в действительности, был засекречен, и, по меткому замечанию исто-
рика Генштаба Н.П. Глиноецкого, был «схоронен в архивах воен-
но-топографического депо». Рукопись хранилась под грифом «со-
вершенно секретно» и могла быть использовано только офицерами
Генерального штаба армии. Несколько лет спустя сочинение Бла-
рамберга было использовано военным историком Н.Ф. Дубровиным
в числе других архивных источников при написании его известного
труда «История войны и владычества русских на Кавказе» [6].
Первым десятилетиям XIX в. принадлежит создание и выход
в свет 2-х кавказоведческих сочинений общего характера, сделавших
значительный вклад в развитие этнологии Кавказа. «Известия о Кав-
казе» Семена Броневского – первое в русской литературе обширное и
разностороннее сочинение о Кавказе, в частности, содержащее массу
этнографических сведений [3]. Труд этот основан на литературных
и архивных материалах, а также на личных сборах автора, служив-
шего на Кавказе. Содержание «Известий» составляют исторические
и географические сведения о Кавказе, характеристика обществен-
ного строя его народов и краткие этнографические данные по ряду
народов: абхазам, ногайцам, кумыкам и более подробные сведения о
кабардинцах, причем автор ссылается при описании кабардинцев на
данные записок П.С. Потемкина.
Рост кавказоведческих исследований на протяжении XVIII
и XIX вв. отражал глубинные основы русской жизни. С одной сто-
роны, рост знаний о Кавказе диктовался практической необходи-
- 261 -
мостью, обусловленной российской экспансией; с другой стороны,

с 20-х гг. XIX в. в русском обществе отмечается широкий интерес
к Кавказу, интерес несколько романтического свойства, подогрева-
емый «кавказской литературой», представленной произведениями
Пушкина, Лермонтова, Бестужева-Марлинского. Длительная Кав-
казская война послужила сильнейшим фактором, формировавшим
общественное мнение в России. Одна часть общества смотрела
на горцев как на врагов, фанатиков, не понимающих благ мирной
жизни под сенью великой державы; другая часть – восхищалась са-
моотверженной борьбой горцев за свободу. На фоне таких достаточ-
но противоречивых тенденций общественной мысли и развивалось
русское кавказоведение в то время.
Главным итогом двухвекового развития этнологии Кавказа было
накопление обширного фонда знаний по самым различным вопросам
культуры и быта народов Кавказа. К концу XIX – началу XX в. русские
кавказоведы сделали ряд важных открытий, составивших блестящую
страницу в истории не только отечественной, но и мировой этнологии.
Это изыскания В.Ф. Миллера в области древней этнической истории
народов Кавказа. Это серия выдающихся работ М.М. Ковалевского по
социальному строю и нормам обычного права народов Кавказа; это
лингвистические штудии П.К. Услара, во многом определившие наши
представления о классификации и типологии кавказских языков; нако-
нец, это работы Н.Я. Марра, сумевшего охватить своими исследовани-
ями целый комплекс кавказоведческих проблем [10].
Основная черта, которая была присуща дореволюционному рус-
скому кавказоведению, – это комплексность, междисциплинарный
подход к исследуемой проблеме. Эта тенденция ярко проявилась
в трудах выдающихся представителей кавказоведения, для которых
не представлялось возможным рассматривать какую бы то ни было
исследовательскую задачу лишь в рамках нее самой и только для нее
самой. Поэтому проблемы этнологии рассматривались на фоне исто-
рии, археологии, фольклористики; археологическое решение вопро-
са всегда подкреплялось живыми данными этнологии и лингвисти-
ки, а языковые штудии опирались на понимание того, что носители
данного языка живут в определенной этнокультурной среде. Именно
поэтому труды Миллера, Ковалевского, Марра невозможно отнести
к какой-то определенной отрасли этнологических исследований. Они
- 262 -
комплексны и именно поэтому являются вершинными достижения-

ми кавказоведения дореволюционного периода.
Известия иностранных авторов относятся к группе чрезвычайно
важных источников при изучении любого народа. Особенно это каса-
ется бесписьменных народов, в число которых в XIX в. входили на-
роды Северного Кавказа. Наш регион был весьма привлекателен для
иностранцев своими природно-климатическими и людскими ресур-
сами. Поэтому на протяжении всех исторических периодов Север-
ный Кавказ активно посещали путешественники, торговцы, дипло-
маты и разведчики разных стран. Не исключением были и англичане.
Среди тех, кто посетил наш край в XIX в. были миссионер Глен, врач
Роберт Лайэлл [8], политический агент Джемс Белл и корреспондент
лондонской газеты «Таймс» Дж.А. Лонгворт.
Сочинения Белла и Лонгворта являются наиболее интересными,
объемными и насыщенными фактическим материалом историко-эт-
нографического характера. Это не удивительно, так как именно эти
авторы прожили в регионе наибольшее количество времени, что и
дало им возможность ближе познакомиться с жизнью и бытом се-
верокавказских народов. Джемс Белл – разведчик, направленный
в регион по указанию английского правительства, прожил здесь три
года (1837 – 1839 гг.). Все это время Белл жил среди адыгских наро-
дов, главным образом среди шапсугов, натухайцев, убыхов (причер-
номорские субэтносы адыгов). В восточных областях Черкесии он
бывал наездами, останавливаясь в поселках, населенных бжедугами
и темиргоевцами. Длительное пребывание на Северном Кавказе по-
зволило Беллу детально и всесторонне изучить хозяйство, быт, раз-
нообразные аспекты культуры адыгов, их нравы и обычаи.
Как утверждал крупнейший этнограф XX столетия Франц Боас,
для изучения и правдивого описания любого народа исследователь
должен прожить среди него не менее года, но лучше всего два-три
года, чтобы увидеть повторяемость традиционных занятий во все
сезоны годового круга [18]. Джемсу Беллу, который не был профес-
сиональным этнографом, ученым-исследователем, жизнь случайно
дала возможность реализовать себя как наблюдателю-интеллектуа-
лу. Живя в Черкесии, Белл живо интересовался всеми деталями хо-
зяйственных занятий населения, подробно описывая это на страни-
цах своего дневника. Он смог вникнуть в существующую ситуацию
- 263 -
и понять основные черты общественного быта адыгов, описал ха-

рактерные черты их семейно-бытовой обрядности, дал оценку поло-
жения и роли женщин в регионе. По возвращении в Англию Белл
опубликовал в Лондоне в 1840 г. «Дневник пребывания в Черкесии
в течение 1837, 1838, 1839 гг.». Книга вызвала несомненный интерес
у читающей английской публики, которая могла благодаря этой пу-
бликации познакомиться с бытом далекой и экзотической Черкесии.
Популярность этой книги была столь велика, что вскоре ее перевели
на французский и немецкий языки.
Заглянем же на страницы этого замечательного «Дневника» Джем-
са Белла. Книга имеет весьма оригинальную структуру. Она постро-
ена в виде писем, адресованных другу, оставшемуся в Англии. Белл
информирует своего соотечественника обо всем интересном, что
встречается на его пути в далеком причерноморском крае – Черкесии.
Во-первых, он описывает дом, в котором он живет на правах гостя и
природу края. Кстати, невольно, автор сравнивает окружающую его
местность с горной Шотландией. Затем автор рассказывает об обыча-
ях гостеприимства на Кавказе. Пища, которую предлагают гостю, по
мнению Белла, весьма сытна и обильна: «Прежде всего была подана
сладкая лепешка с молоком. Затем, на чистом деревянном столике на
четырех ножках – большая порция густой пасты; в середине этого
блюда была вставлена деревянная чашка, наполненная соусом, при-
готовленным из молока, орехового масла и стручкового перца; вокруг
пасты были разложены куски отварной молодой козлятины… Потом
появился большой кувшин с виноградным соком… затем последова-
ла… большая миска прекрасного, приправленного бобами бульона из
козлятины, который я также вынужден был попробовать».
Хозяин дома, в котором жил Белл, был аталыком и воспитывал
двух мальчиков из семей дворян высших степеней, поэтому нашему
англичанину удалось познакомиться с этой специфической традици-
ей, бытующей в среде феодальной знати северокавказских народов.
В следующих письмах автор описывает свадебные и похоронные
обряды горцев, которые ему удалось лично наблюдать; он обращает
внимание на существующие у адыгов традиции избегания. С удивле-
нием отмечает автор факт сохраняющегося в регионе патриархально-
го рабства и традиции работорговли [1, 463, 478.].
- 264 -
Корреспондент лондонской газеты «Таймс» Лонгворт совершил

путешествие на Северный Кавказ и жил среди черкесов в течение
1839 г., он посетил приблизительно те же районы, что и Белл. Ког-
да его книга «Год среди черкесов» была опубликована в Лондоне,
она стала своеобразным дополнением и продолжением к сочинению
Белла. Эта книга вызвала не меньший интерес публики, так как ав-
тор подробно описал в ней внешний облик черкеса и черкешенки, их
манеру одеваться и вести себя согласно этикету. Достаточно много
внимания Лонгворт уделил описанию жилища и его интерьера, си-
стемы питания и традициям гостеприимства, тщательно, не упуская
малейших подробностей, описывает автор свадебные торжества и
праздники адыгов [9, 531 – 582].
На протяжении всех исторических периодов Северный Кавказ ак-
тивно посещали ученые, путешественники, торговцы, дипломаты и
разведчики разных стран. Не исключением были и французы. Сре-
ди тех, кто посетил наш край в XVII в. были Жан Батист Тавернье
(1605 – 1689 гг.) и Жан Шарден (1648 – 1713 гг.).
Тавернье – крупный коммерсант, скупщик драгоценностей. Он
вырос в семье, глава которой занимался изготовлением и продажей
географических карт. Поэтому уже в ранней юности он увлекался из-
учением других стран и в семнадцатилетнем возрасте впервые вые-
хал за пределы Франции, побывав в Англии, Голландии и Германии.
В начале 30-х годов XVII в. он впервые выехал в страны Ближнего
Востока, посетив Иран, Ирак, Турцию, а затем Мальту.
В последующие десятилетия он неоднократно посещал страны
Ближнего Востока и Индию, а после шестого путешествия занялся об-
работкой своих путевых заметок, готовя их к публикации. Его книга
«Шесть путешествий в Турцию, Персию и Индию в течение сорока лет,
с особыми заметками об особенностях религии, управления, обычаях,
торговле каждой из этих стран вместе с мерами, весами и стоимостью
обращающихся денег» содержит ряд глав, посвященных Черкесии.
Интересным является тот факт, что собственно в Черкесии Тавер-
нье никогда не был, но собрал сведения об этой стране во время пу-
тешествий по странам Ближнего Востока. Таким образом, Тавернье
сообщает нам о черкесах то, что знали о них их южные соседи – жи-
тели Ирана, Ирака, Турции, Сирии. Он пишет: «Их главное богатство
- 265 -
заключается в стадах, в особенности в прекрасных лошадях, очень

сходных с испанскими. Они имеют большое количество коз и овец,
шерсть которых также хороша, как и получаемая в Испании… Этот
народ не сеет ни ржи, ни овса, а только ячмень для лошадей и просо
для выпечки хлеба» [16, 74]. Как мы можем заметить, сведения, сооб-
щаемые Тавернье, не отличаются от тех, которые оставили путеше-
ственники, действительно посетившие Черкесию.
Жан Шарден – ювелир из Парижа ездил для закупки драгоценных
камней в Иран, Турцию и по пути проезжал земли населенные ады-
гами и карачаевцами. Собрав ряд интересных сведений об этих наро-
дах, он их систематизировал и опубликовал. Причем, его книга сразу
же вызвала очень горячий интерес и была переведена с французского
на ряд европейских языков: английский, голландский и немецкий.
Описание Шардена до сих пор является ценным историко-этно-
графическим источником, хотя автор был не всегда объективным по
отношению к описываемым народам, называл их «дикарями» и «раз-
бойниками». Он сообщал: «Надо всегда быть очень осторожными,
так как черкесы – сама неверность, само вероломство. Они не могут
спокойно видеть возможность для воровства, чтобы не воспользовать-
ся ею. Эти народы совсем дикие. Некогда они были христианами, а в
настоящее время у них нет никакой религии, даже языческой, так как
я не принимаю в расчет несколько суеверных обычаев, которые они
якобы восприняли частично от христиан, а частично от своих соседей
магометан» [22, 105]. Как отмечал В.К. Гарданов, субъективность оце-
нок Шардена вероятнее всего объясняется тем, что он в своих путеше-
ствиях перевозил много ценного груза (драгоценные камни), поэтому
опасался разграбления и везде видел опасности [22, 104].
В XVIII в. северокавказский регион посетили Ферран (1670-1713 гг.),
Абри де ла Мотрэ (1674-1743 гг.) и Карл Пейсонель (1727-1790 гг.).
Французский врач Ферран находился на службе у крымского хана,
кроме своих чисто служебных обязанностей, выполнял дипломатиче-
скую миссию в пользу Франции. В 1702 г. Ферран сопровождал сына
крымского хана Селим-Гирея Казы-Гирея в походе против черкесов.
Подобные походы были частым явлением в то время, когда черкесы
вели почти непрекращающуюся борьбу с крымской агрессией. Ферран
воспользовался участием в этом походе, чтобы ближе познакомиться
с народами Северного Кавказа: черкесами, ногайцами и калмыками.
- 266 -
Хотя автор пишет, что отправился в поход «из любопытства»,

правильнее будет считать, что предпринимая это полное опасностей
и трудностей путешествие, он преследовал другие цели. Известно,
что Ферран хотел приобщить черкесов к католической вере и вел
по этому поводу переговоры с представителями иезуитского ордена
в Константинополе [20, 109]. Путевые заметки Феррана, составлен-
ные после похода, носят беглый характер, что не лишает их серьез-
ной познавательной ценности. Ферран дал краткую характеристику
территории Черкесии, ее климата и описал некоторые элементы мате-
риальной культуры черкесов: «Страна Черкесия, которую мы проез-
жали, заключает в себе высокие горы и глубокие долины, осеняемые
множеством огромных деревьев… Страна Черкесская прекрасна,
изобилует плодоносными деревьями, орошается прекрасными вода-
ми, но нисколько не возделана. Воздух здесь благорастворенный и
чрезвычайно здоровый. Полагаю, что от этого происходит цветущая
красота черкесов… У черкесов пища гораздо лучше, чем у нежели у
ногайцев. Они всегда едят говядину, баранину, птицу и почти никогда
не употребляют конины. Впрочем, хлеб у них ничем не лучше ногай-
ского: он состоит из лепешек из просяной муки, замешанных на воде
и полуиспеченных в золе…» [21, 111].
Путешественник и дипломат Абри де ла Мотрэ в 1698 г., после
отмены Нантского эдикта, будучи протестантом, покинул родину и
переселился в Турцию. С этого времени начинаются его путешествия
по странам Европы и Ближнего Востока.
В 1711 г. Мотрэ стал агентом шведского короля Карла XII и со-
вершил по его поручению ряд поездок через Крым и Тамань на Се-
верный Кавказ и обратно. После смерти Карла XII в 1718 г. Мотрэ
переселяется из Швеции в Голландию, а затем в Англию, в интересах
которой продолжает свою дипломатическую деятельность, совершая
поездки по Европе (посещает Францию, Германию, Польшу и Рос-
сию). В 1724 г. Мотрэ издал в Лондоне описание своих путешествий
на английском языке, а в 1727 г. этот труд был переиздан в Гааге
на французском языке [11, 119].
По сообщению Мотрэ, он посетил Черкесию в 1711 г. под видом
врача, запасшись разнообразными снадобьями и лечебными травами.
Звание врача и большой опыт путешественника и дипломата позволили
Мотрэ совершить путешествие весьма благополучно. Он смог доволь-
- 267 -
но подробно познакомиться с жизнью и бытом населения Черкесии, что

и нашло отражение в его сочинении. Мотрэ описал географическое и
политическое положение Черкесии, быт и нравы населения, сообщил
исторические и этнографические сведения о черкесах, их религии и
обычаях. Причем, Мотрэ удалось познакомиться с жителями не толь-
ко равнинной, но и горной части Черкесии. Помимо других сведений,
Мотрэ подробно описал процедуру оспоривания (прививку от оспы),
которую он наблюдал в одном из черкесских аулов [12, 143-144].
Карл Пейсонель – ученый, дипломат и политический деятель про-
исходил из дворянской семьи. Его отец был французским консулом
в Смирне и именно там юный Карл познакомился с тонкостями дипло-
матии в странах Востока. В 1753 г. Карл Пейсонель получил самостоя-
тельный пост, он был назначен французским консулом в Крым. Здесь он
прослужил до 1757 г. и за это время сумел собрать исключительно цен-
ный материал не только о Крымском ханстве, но и о соседней Черкесии.
Прослужив почти 20 лет на Востоке, Пейсонель вернулся в Париж, где
занялся научно-литературной деятельностью. Он тщательно системати-
зировал и обобщал материалы, собранные им во время пребывания в
странах Востока. В 1787 г. он опубликовал двухтомный труд «О торговле
на Черном море». В этом трактате Пейсонель дает подробное описание
внешней торговли Черкесии, ее экспорта и импорта. На основании этого
текста можно составить представление об уровне экономики Черкесии
той поры, о состоянии основных отраслей хозяйства: земледелии, ското-
водстве, пчеловодстве и охоте. Также автор описал бытующие в Черке-
сии ремесленные занятия населения [15, 179 – 180].
Следующий XIX в. не уменьшил интереса исследователей к Кав-
казу, его описание оставил служивший на Черноморском побережье
Кавказа Жак Виктор Эдуард Тебу де Мариньи (1793 – 1852 гг.).
Тебу де Мариньи принадлежал к аристократической семье, которая
сильно пострадала во время Великой французской революции. В 1809 г.
семья переезжает в Россию и юный Жак поступает на русскую службу,
которая протекала на Черноморском побережье Кавказа. В 1813 г. Тебу
де Мариньи был в Анапе, а в 1818 г. участвовал в экспедиции к берегам
Черкесии, что позволило ему хорошо познакомиться с причерноморски-
ми племенами адыгов – шапсугами и натухайцами. Он пытался уста-
новить с адыгами дружественные отношения, путем развития торговых
- 268 -
отношений, в чем его поддерживал тогдашний херсонский военный гу-

бернатор и одесский градоначальник Ланжерон. Но эти попытки встре-
тили противодействие со стороны кавказских военных властей, вслед-
ствие чего Тебу де Мариньи оставил русскую службу.
В 1821 г. он стал нидерландским вице-консулом портов Черного
моря и с 1823-1824 гг. по заданию нидерландского правительства не-
сколько раз посетил Черкесию. В 1830 г. он был назначен нидерланд-
ским консулом в Одессе, где и прослужил до конца своей жизни. Тебу
де Мариньи был активным членом Одесского общества истории и
древностей. Свои путешествия в Черкесию он описал в книге, издан-
ной на французском языке в 1821 г. в Брюсселе.
Дневники путешествий Тебу де Мариньи содержат разнообраз-
ный материал по этнографии причерноморских адыгов, ценность ко-
торого определяется главным образом тем, что он основан на личных
впечатлениях автора. Тебу де Мариньи описал хозяйство и политиче-
ское устройство черкесских племен, их общественный и семейный
быт, религиозные верования и духовную культуру [17, 291-292]. Со-
чинение Тебу де Мариньи вызвало большой интерес читающей пу-
блики и неоднократно переиздавалось еще при жизни автора, причем
в 1837 г. оно было опубликовано в Лондоне на английском языке.
Таким образом, подводя итоги, следует сделать вывод о том, что
иностранные путешественники в разные годы и столетия, посещав-
шие Северный Кавказ и оставившие воспоминания об этом, внесли
неоспоримый вклад в развитие этнологии региона. Народы региона
были вплоть до XIX в. были бесписьменными, поэтому роль иноя-
зычных источников, в таком случае, оценивается как ведущая, при
всем уважении к памятникам археологическим (а таковых великое
множество) и фольклорным.
1. Белл Д. Дневник пребывания в Черкесии // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских
авторов XIII – XIX вв. Нальчик, 1974.
2. Бларамберг И. Историческое, топографическое, статистическое, этнографическое и военное опи-
сание Кавказа / Перевод с французского языка, введение и комментарии И.М.Назаровой. М., 2010.
3. Броневский С. М. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. М., 1823. Ч. 1 – 2.
4. Гербер И.Г. Записки о находящихся на западном берегу Каспийского моря, между Астраханью и
рекою Кура, народах и землях и об их состоянии в 1778 году // Адыги, балкарцы и карачаевцы
в известиях европейских авторов XIII – XIX вв. Нальчик, 1974.
5. Гюльденштедт И.А. Географическое и статистическое описание Грузии и Кавказа. Из «Путешествия»
г-на академика И.А. Гюльденштедта через Россию и по Кавказским горам в 1770, 1771, 1772, 1773
годах. СПб., 1809.
6. Дубровин Н.Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. СПб., 1871. Т. 1. Кн. 1.
- 269 -
7. Клапрот Г.Ю. Путешествие по Кавказу и Грузии, предпринятое в 1807 – 1808 гг. // Адыги, балкарцы
и карачаевцы…
8. Лайэлл Роберт (1790 – 1831 гг.) – врач-путешественник, получил образование в Эдинбургском уни-
верситете, в 1822 г. посетил Кавказ. В 1825 г. в Лондоне опубликовал книгу «Путешествие в Россию,
Крым, Кавказ и Грузию».
9. Лонгворт Дж. А. Год среди черкесов // Адыги, балкарцы и карачаевцы…
10. Миллер В.Ф. Осетинские этюды. М., 1881 – 1887. Ч.I–III; Ковалевский М.М. Современный обычай и
древний закон, обычное право осетин в историко-сравнительном изучении: в 2 т. М., 1886; Его же.
Закон и обычай на Кавказе: В 2 т. М., 1890; Услар П.К. Этнография Кавказа. Языкознание. Тифлис,
1887 – 1896. Т. I – VI; Марр Н.Я. О языке и истории абхазов. М., Л., 1958.
11. Мотрэ А. // Адыги, балкарцы и карачаевцы…
12. Мотрэ А. Путешествие господина Абри де ла Мотрэ в Европу, Азию и Африку // Адыги, балкарцы
и карачаевцы…
13. Новицкий Г.В. Географическо-статистическое обозрение земли, населенной народом адехе // РГ-
ВИА. Ф. ВУА. Колл. 414. Д. 301. Щербачев А.П. О нравах и обычаях горских народов, обитающих близ
Кавказской Линии // РГВИА. Ф.ВУА. Д.6244.
14. Паллас П.С. Заметки о путешествиях в южные наместничества Российского государства в 1793 и
1794 гг. // Адыги, балкарцы и карачаевцы…
15. Пейсонель К. // Адыги, балкарцы и карачаевцы…
16. Тавернье Ж.Б. Шесть путешествий в Турцию, Персию и Индию в течение сорока лет, с особыми
заметками об особенностях религии, управления, обычаях, торговле каждой из этих стран вместе
с мерами, весами и стоимостью обращающихся денег // Адыги, балкарцы и карачаевцы…
17. Тебу де Мариньи Ж.В.-Э. // Адыги, балкарцы и карачаевцы…
18. Токарев С.А. История зарубежной этнографии. М., 1989.
19. Токарев С.А. История русской этнографии. М., 1966.
20. Ферран // Адыги, балкарцы и карачаевцы…
21. Ферран. Путешествие из Крыма в Черкесию, через земли ногайских татар, в 1709 году // Адыги,
балкарцы и карачаевцы…
22. Шарден Ж. Путешествие господина дворянина Шардена в Персию и другие восточные страны //
Адыги, балкарцы и карачаевцы…
Плохотнюк Т.Н. (Ставрополь)
ВЕСТФАЛЬСКИЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК О «НЕМЕЦКОЙ

АТМОСФЕРЕ» В РОССИИ: АНАЛИЗ ПУТЕВЫХ ЗАМЕТОК
ЭКОНОМИСТА XIX ВЕКА БАРОНА ГАКСТГАУЗЕНА
В1843 году Россию посетил экономист-аграрий барон фон Гакстга-

узен (Haxthausen). Август Гакстгаузен, рожденный в 1792 г. в Вестфа-
лии, был неординарным человеком. Его первое исследование «Ueber
die Agrarverfassung inden Fürstenthümern Paderborn und Corvey», по-
священное аграрной жизни двух княжеств, было замечено не только
в научном мире, но привлекло внимание прусского наследного принца.
Такой интерес к работе Гакстгаузена был обусловлен его апологией
традиционных аграрных институтов. Ему было поручено исследовать
сельские учреждения провинции Пруссии [4, 258].
- 270 -
Во время путешествий по прусским землям, Гакстгаузен обратил

внимание на славянский элемент в составе сельского прусского насе-
ления, отметив у них «какие-то загадочные отношения, не вытекающие
из основ чисто германской народной жизни» («Ueber den Ursprung und die
Grundlagen der Verfassung inden ehemals slavischen Ländern Deutschlands
imallgemeinen und des Herzogtums Pommern imbesonderen»; Берлин,
1842). Так у Гакстгаузена вызрела идея изучить «колыбель славянско-
го племени» — Россию. В мае 1842 года русский посланник в Берлине
обратился к министру государственных имуществ, графу П.Д. Киселе-
ву, с письмом, в котором, прилагая восторженный отзыв Гакстгаузена
об указе 1842 г. (Об обязанных крестьянах), появившийся в берлинской
«Staatszeitung». Посланник высказал мнение, что путешествие Гакстгау-
зена по России могло бы послужить режиму на пользу. Так Гакстгаузен
получил возможность приехать в Россию, получив при этом своеобраз-
ный грант от Николая Первого [1, 1].
В марте 1843 года Гакстгаузен прибыл в Россию, где пробыл до
конца года. Свое путешествие по аграрным регионам России он
начал с 27 апреля (9мая) 1843 года, после того как изучил любез-
но предоставленный ему членом ученого комитета министерства
А.П. Заблоцким-Десятовским краткий обзор положения помещичьих
крестьян до указа 2апреля 1842 г. с объяснением юридического и вну-
треннего быта государственных крестьян. В путешествии его сопро-
вождал чиновник Адеркас, свободно владевший русским и немецким
языками, и тщательно оберегавший Гакстгаузена от всего того, что
«могло бы сему иностранцу подать повод к неправильным и неумест-
ным заключениям, которые легко могут произойти от незнания им
обычаев и народного быта нашего отечества» [2].
Маршрут протяженностью в 11000 верст пролегал от Петербур-
га через Саратова, как самой восточной точки, Киев и Одессу – как
юго-западной – до Эриваня как самой южной точки маршрута. Та-
ким образом, барон Гакстгаузен оказался одним из первых, кто смог
сравнить итоги участия немцев в колонизации российских регионов,
прежде всего, Поволжья и Новороссии, а также определить, насколько
немцы в России остались немцами. Отметим, что повсеместно, где он
встречался с немцами, он безошибочно определял, что это его земля-
ки: «29 июня, около полудня, достигли мы первой немецкой колонии
- 271 -
Шафгаузен. Еще прежде, чем мы въехали в деревню, мы почувство-

вали уже охватившую нас немецкую атмосферу по нескольким жен-
щинам...». Конечно же, в первую очередь, «немецкость» проявилась
в повседневном костюме женщин. Но для Гакстгаузена истинная не-
мецкость была в том, что женщины, возвращавшиеся с поля пешком
(вряд ли это был релаксирующий моцион перед ужином), вязали при
этом чулки. Заметим, что Гакстгаузена привлекло то, что это были чулки
как традиционный элемент женского и мужского немецкого костюма:
«Я нигде не видал русских крестьянок за этой работой, по крайне мере,
они никогда не вяжут вовремя прогулки. Впрочем, большинство рус-
ских крестьян и не носит чулок, а обёртывает ноги тряпкой» [1, 363].
Проявление немецкой атмосферы Гакстгаузен отметил и в том,
что «ловкого, вежливого и лукавого русского ямщика на козлах, кото-
рый любезно и вежливо снимал шапку при каждом слове, и которого
лошади несли нас в галоп от станции до станции» сменил неуклю-
жий немец, который отдал предпочтение легкой рыси, так как берег
лошадей. От взгляда Гакстгаузена не ускользнуло и то, что немецкая
прочная упряжь была очень плотной, и немецкому ямщику не при-
ходилось 5 – 6 раз, как это было с русским ямщиком, поправлять,
удлиняя или отвязывая, веревку, останавливая экипаж [1, 363 – 364].
Сравнив немецкие поселения на Волге и на Хортице и найдя сход-
ство во внешнем облике деревень с поселениями в фатерланде, Гак-
стгаузен все же подчеркнул, что новороссийские поселения — точ-
ная копия Западной Пруссии: «Как будто нас внезапно пересадили ...
в долину Веслы— до того немецки было все кругом!». Гакстгаузена
восхитило то, что не только манеры, язык, одежда были прусскими,
но даже домашние животные и ландшафт непросто напоминали Гер-
манию, оказались перенесенными сюда [1, 466].
Как экономист Гакстгаузен обратил внимание на системы хозяй-
ствования переселенцев в этих регионах и должен был признать, что
они существенно разняться. По его мнению, на Хортице было «не-
мецкое разделение и обработка полей...» [1, 486], тогда как на Волге
немцы из-за нехватки земли «... добровольно ввели у себя русскую
систему деления земли. Каждые три, четыре или шесть лет они делят
всю землю по душам. Они измеряют всю землю особыми шнурами
10 саженной длины, и затем разбирают участки по жребию. Перво-
- 272 -
начально отведенной им земли скоро стало недостаточно, и прави-

тельство несколько раз, в1825, 1828 и1840гг. прирезывало им новый
земли; теперь приходится надушу по5десятин распахиваемой земли,
следовательно, за исключением парового поля» [1, 370]. По мнению
Гакстгаузена, немцы на Волге, «сохранились только по языку, одежде
и правилам, все же вокруг их скорее русского характера, разве с при-
месью некоторого немецкого удобства» [1, 369].
Но, давая такие оценки, Гакстгаузен не предпринял попыток объ-
яснить, почему имели место столь существенные различия у пред-
ставителей одной и той же культуры [4, 76]. Несомненно, что при
анализе положения поволжских и новороссийских поселенцев стоит
учитывать, прежде всего:
– уровень развития земледельческой культуры к началу эмиграции;
– степень сформированности природно-хозяйственных и социаль-
но-культурных адаптационных механизмов на момент пересе-
ления этих групп;
– характер отношений каждого их потоков переселенцев с госу-
дарством – выхода и принимающим государством.
1. Гакстгаузен А. Исследования внутренних отношений народной жизни исельских учреждений Рос-

сии. М., 1869.
2. Марийская история в лицах [Электронный ресурс] URL: http://marihistory.ru/index.php?option=com_
content&view=article&id=2659:2012-04-25-18-37-26&catid=48:2011-01-01-15-41-23&Itemid=156
3. Штах Я. Очерки из истории и современной жизни южно-русских колонистов. М., 1916.
4. Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. СПб, 1890–1907.
С. И. Посохов (Украина, Харьков)
ЭТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИЧЕСКОЙ ИМАГОЛОГИИ
С обретением независимости во многих государствах на пост-

советском пространстве наблюдалась отчетливая тенденция
к тому, чтобы выстроить свой собственный «национальный истори-
ческий нарратив». Сегодня такой нарратив мы фактически уже име-
ем. Закрепившись в школьных учебниках, он закладывает опреде-
- 273 -
ленные стереотипы на уровне массового сознания и, таким образом,

определяет будущее. В частности, речь идет об этноцентризме [7].
Впрочем, следует отметить, что многие национальные историо-
графии, а не только возникшие на постсоветском пространстве, бази-
руются на принципе этнической эксклюзивности. В этом случае т.н.
«другие» выполняют «вспомогательные функции» или превраща-
ются во «враждебную силу», а тема конфликта становится системо-
образующей. На сегодняшний день даже есть специальный термин –
«этническая мобилизация», который обозначает принцип осмысле-
ния прошлого, который особенно широко применялся и применяется
на этапе борьбы за обретение той или иной общностью политиче-
ских прав. Однако, по большому счету, его господство во всемирном
масштабе прошло, поскольку глобальные интеграционные процессы
нивелируют значение старой национальной государственности. Все
это заставляет внимательнее отнестись к исканиям в области имаго-
логии и, прежде всего, к ее этическим проблемам.
«Имагологией» стали называть междисциплинарное направление
исследований, которое сложилось во второй половине ХХ в. (в основе
лежит слово «image» – «образ»). В центр внимания имагологии была
помещена социальная функция этнических представлений. Соответ-
ственно, проявляется интерес к тому, что ранее называлось «предвзято-
стями», «искажениями» применительно к таким представлениям. Стало
ясно, что этнические образы рождены в ходе взаимодействия сложных
процессов, прежде всего, процессов самоидентификации. Был сделан
важный вывод о двойственном характере такого рода представлений
(отражают не одну, а две реальности или, точнее, два народа – и тот, чей
образ формируется в сознании другого народа, и тот, в среде которого
эти представления слагаются и получают распространение [4, 21].
Свой вклад в становление имагологии внесли и историки. Посте-
пенно в научном сообществе даже утвердился термин «историческая
имагология» [12] и началось осознание специфических задач соб-
ственно исторических исследований в данной области. Впрочем, сре-
ди широкого круга историков принципы и результаты имагологиче-
ских исследований используются слабо. В их работах, по-прежнему,
неявно преобладает примордиалистско-биологизаторское понимание
этнических феноменов.
- 274 -
В начале нового тысячелетия имагологические исследования сти-

мулировались как усилением национализма и национальных движе-
ний (в том числе и на постсоветском пространстве), так и различными
проявлениями глобализации, а также новыми научными концепциями.
Важно отметить, что проблема «своего» – «другого» – «чужого»
в исследованиях рубежа ХХ и ХХІ столетий постепенно вышла
на новые горизонты, в частности, существенно расширились ее хроно-
логические и территориальные границы. Теперь не только изучаются
образы народов-соседей или народов – «лидеров эпохи». Более того,
в центре внимания оказались образы «другого» в культуре. Тем самым
произошла «релятивизация категории национального» [3, 85]. Иссле-
дователей стали интересовать возникновение образов микрообщно-
стей на ограниченном пространстве, процессы наследования образов,
природа «двояких образов» и т.п. в динамичном социокультурном кон-
тексте. Вместе с тем, освоение новых рубежей исследований не означа-
ет, что все задачи предшествующих этапов решены. Напротив, многие
проблемы «из прошлого» имагологии стали еще более актуальными.
В данном случае остановимся на этических проблемах.
1. Применительно к имагологии можно спорить уже относительно
основополагающих вопросов об объекте и предмете исследований.
Ведь собственно термин «образ нации» заставляет нас вернуться
к вопросу о том, что такое «нация». По мнению Э. Хобсбаума, мы, как
и прежде, «…не способны растолковать наблюдателю, как a priori от-
личить нацию от других человеческих сообществ и групп – подобно
тому, как можем мы ему объяснить различие между мышью и ящери-
цей или между отдельными видами птиц. Если бы за нациями можно
было наблюдать примерно так же, как и за птицами, занятие это не
составило бы особого труда» [13, 11 – 12]. Система «мега- макро-
микро- и суб-микрообщностей» настолько подвижна и границы меж-
ду ними размыты, что порой можно сомневаться в наличии объекта
исследования. Познавательный потенциал концепта «национальный
характер» тем более многими исследователями ставится под сомне-
ние. Еще сложнее обстоит дело применительно к историческим ис-
следованиям. Как выявить общности и что положить в их основу?
Не менее сложно определить и предмет исследования. Ведь от-
вечая на вопрос о целях и задачах имагологии, мы неизменно выхо-
дим на сложные и довольно болезненные общественные и научные
- 275 -
проблемы. В частности, подвергаются сомнению цели такого рода

исследований с точки зрения их социальных функций, их влияния на
современный социум. Например, отмечается, что в последнее время
наблюдается процесс «размывания» структуры этнической идентич-
ности путем противопоставления «мы» – этнического «мы» – не-
этническому, из содержания понятия «нация» («национальность»)
исключается «этническое ядро», что чревато потерей этническими
элитами этнической идентичности [14, 295]. С другой стороны, мож-
но услышать мнения о том, что в современном обществе наблюда-
ется сближение между двумя ключевыми видами идентичности –
этнической и гражданской, и, соответственно, муссирование темы
«национального характера» в этих условиях может превращаться
в рычаг регулирования определенных общественных настроений,
в частности, препятствующих формированию политической нации.
Очевидно также, что, выявляя образы тех или иных общностей, ис-
следователи вольно или невольно сами способствуют оформлению
и закреплению некоторых этнических стереотипов. Некоторые авто-
ры обвиняют историю ментальностей именно в том, что та создает
предпосылки для поддержания националистических коллективных
стереотипов.
Конечно, такие сомнения не означают, что исследования в данной
области следует прекратить, но они предупреждают о возможных
опасностях и, соответственно, особой ответственности ученого, ко-
торый их изучает. Это особенно актуально в современной ситуации
повсеместного складывания полиэтнических общностей и усиления
межэтнических контактов. На наших глазах иногда происходит стре-
мительное движение по линий «свой»-«другой»-«чужой»-«враждеб-
ный». Общественные настроения очень изменчивы и «измерить» их
«градус» чрезвычайно сложно. И это один из тех вопросов, который
по-прежнему остается нерешенным: каким образом, с учетом «не-
преодолимой» устойчивости архетипов сознания, с одной стороны,
образ «чужого» легко превращается в образ «врага», а другой – как
может происходить обратный процесс, и в целом – какова логика
общественных и личностных отношений, при которых система про-
тивостояния или сотрудничества приобретает подвижность [10, 15].
Свою «роковую» роль в таких «сдвигах» могут сыграть и историки.
- 276 -
2. В значительной мере предмет имагологии связан с проблемой

культурного наследования. Л.П. Репина прямо указывает на актуаль-
ность «исторического [курсив автора] изучения образов как части
культурного наследия» [10, 15]. Но можно ли причислить этнические
образы к культурному наследию? Если «да», то мы должны согла-
ситься с тем, что для русских и татар такие события как Куликовская
битва или взятие Казани Иваном Грозным всегда будут наполнены
различными смыслами и образами (в т.ч. этническими), что это на-
следие будет «полярно заряженным». Может проще вообще отказать-
ся от этих образов, объявив их несущественными? Однако это лишь
на первый взгляд легко сделать. Прежде всего, следует понимать, что
от нашего решения не зависит их существование, они никуда не ис-
чезнут, к тому же их нельзя безболезненно «ампутировать», так они
вплетены в ткань культуры. Как отметил В. Вжозек, люди не могут
воспринимать прошлое иначе, чем именно в свете категорий, дан-
ных им культурой, в границах которой они должны быть и думать
[2, 23]. И, во-вторых, эти образы часто являют собой аккумулирован-
ный опыт, который не обязательно должен быть позитивным. Опыт
является ценным сам по себе, ибо, соединенный с целеполаганием,
он позволяет и рефлексировать, и смотреть в будущее. Возможность
понять «другого», и «чужого, возможность диалога между «своими»
и «чужими» – одна из важнейших проблем в истории культуры [9, 5].
Но что же делать на практике? Признавая несостоятельными
эссенциалистские представления о «национальном характере»,
Л.П. Репина предлагает вести речь об историчности национальных
(этнопсихологических) стереотипов и об исторической динамике са-
мого концепта «национальный характер» [10, 11]. Она же сформу-
лировала следующие ключевые методологические принципы има-
гологической исследовательской программы: необходимость учета
психологической составляющей процесса формирования этнических
представлений как смеси правды и фантазии; принцип отражения в
образе другого народа сущностных черт собственной коллективной
психологии; принцип сочетания синхронического и диахроническо-
го подходов в историческом анализе коллективных представлений
с императивом выявления происходящих в них изменений, а также
дифференцированный подход к взаимоотражениям народов в раз-
- 277 -
ных социальных группах [10, 13]. В этой же программной статье

Л.П. Репина сформулировала ряд наблюдений и выводов, которые
также могут стать методологическими ориентирами для исследова-
телей: этнический стереотип формирует психологическую установ-
ку на эмоционально-ценностное (чаще негативное) восприятие «чу-
жого» и задает соответствующий алгоритм отбора и интерпретации
фактов взаимоотношения; «другой» по национальной принадлеж-
ности может быть своим по культурно-нравственным приоритетам;
оппозиция «свои-чужие» складывается на разных уровнях, в частно-
сти, в обыденной жизни она возникает на основе коммуникативных
критериев, подразумевающих возможность установления общения
(языка, внешности, одежды, манер поведения); есть время складыва-
ния стереотипов, их укоренения в культуре, и время их разрушения
и формирования новых стереотипов взаимного восприятия. Данные
методологические принципы тесно связаны с профессиональной
этикой, ибо только она не позволяет взять верх односторонности.
3. Третья проблема – это «проблема границ». Говоря о границах
«ментальных регионов», следует сразу заметить, что в отличие от
государственных границ, они не представляют собой линий на по-
литической карте. По мнению А. Миллера, речь должна идти о до-
вольно обширных переходных зонах, в которых разные культурные
и политические влияния и традиции взаимодействуют между собой
[6]. Ярким примером выявления и характеристики таких пространств
стали исследования Ф. Броделя, который отошел от принципов тра-
диционного метанарратива, осуществлявшегося в рамках тех или
иных политических границ, а сосредоточил внимание на общностях,
объединенных геодемографической средой, в частности, в его трудах
таким макроисторическим пространством стало выступать Среди-
земноморье. Впрочем, как считает А.И. Миллер, перспективным на-
правлением исследований является выделение также микрорегионов,
которые позволяют увидеть разные, не обязательно национальные,
но и региональные идентичности, понять механизмы взаимодей-
ствия в этнически разнородных регионах. В последнее время иссле-
дователи сконцентрировали свое внимание не на описании идентич-
ностей, но на отношении индивидуумов к этим идентичностям, на
изучении того, что люди думали о «своем» и «чужом» пространстве,
- 278 -
как они видели те или иные географические ареалы, как конструиро-

вали территориальные целостности и какими смыслами их наделяли.
К подобным исследованиям исторического пространства относятся
работы по истории формирования геоисторических (геополитиче-
ских) конструктов, таких, например, как «Индия», «Восточная Евро-
па», «Балканы», «Кавказ», «Дикий Запад» и др. Но «формируя» про-
странства, исследователь часто сам находится в плену стереотипов,
а то и политических программ. В частности, популярность приобре-
ла книга Э. Саида «Ориентализм» [11], в которой формируемый За-
падом дискурс Востока показан автором как инструмент доминации
и подчинения. Е.Н. Шапинская, солидаризуясь с таким взглядом, пи-
шет: «Отсюда, например, отношение к «культуре Востока», которая
выделяется в отдельный раздел учебных курсов, хотя абстрактному
понятию «Восток» не присуща даже та доля обобщения, с которой
можно говорить, к примеру, о странах Западной Европы» [16, 10].
В украинском варианте, можно найти примеры того, когда попытка
«не там» провести «ментальную границу» вызывала не просто спо-
ры, но обвинения в предательстве национальных интересов.
Действительно, с историческим пространством в подобной интер-
претации связано формирование символического универсума систе-
мы культуры: мистические компоненты традиции, приметы «малой
родины», дизайн места обитания и базовые основы национальной
идентичности. Для некоторых людей последние являются незыбле-
мыми. К этому же типу («чреватых скандалом») следует отнести и
работы по культурной антропологии, в которых используются став-
шие такими популярными на рубеже веков концепты, как «пограни-
чье», «граница», «зона контакта», «срединность» и др. [12].
Важно отметить, что изучение проблем «фронтира», границ и пе-
реходных зон в последнее время стало не только развитием концепту-
альных положений, высказанных ранее, но и обогатило имагологию
методикой градации и иерахизации пространств [8]. И эти пробле-
мы очень интересны с научной точки зрения. В частности, были
поставлены новые исследовательские задачи: какие образцы поли-
тического, экономического и культурного взаимодействия и какие
специфические социокультурные организационные формы возникали
на пограничье, возможно ли сравнение форм культурных контактов и
- 279 -
культурных границ и др. Стали выделять виды фронтира: географи-

ческий, социальный, военный, религиозный и культурный. Объектом
внимания стали пограничные сообщества и регионы. Тем самым на-
рабатываются варианты выявления и анализа зон взаимной аккуль-
турации, специфики социополитической культуры и фронтирного
менталитета. В результате, становится понятно, что такие зоны весь-
ма подвижны, частым явлением была и есть смешанная «географи-
ческая идентичность», когда причудливо уживаются различные ло-
яльности. К слову, исследования Пограничья заставляют усомниться
в выводе Б. Андерсона о том, что в традиционном обществе лояльно-
сти людей непременно были иерархическими и центростремитель-
ными [1, 58]. На Пограничье такая иерархия была весьма неустой-
чивой и, в зависимости от ситуативного сочетания факторов, легко
изменялась, что же касается «центростремительности», то Пограни-
чье скорее демонстрировало «самодостаточность», поскольку жизнь
часто требовала безотлагательных действий и приучала к самостоя-
тельности. К этому добавим, что региональная идентичность также
может соединять различные по стадиальности признаки, например,
домодерные и модерные. И такие гибридные идентичности не явля-
ются исключением, а скорее выступают в качестве типичного. Со-
существование на территории региона разных типов идентичности
было возможным, в первую очередь, благодаря слабости каждого из
них [5, 334]. Соответственно, требовать «чистоты идентичности» на
пограничье, да еще и в исторической ретроспективе, задача абсурд-
ная для исследователя. Но как ему в этом случае взаимодействовать
с сообществом, нацеленным на однозначность? - Только обозначив
тенденции и перспективы в развитии мировой культуры, т.е. выводя
проблему из «местечковых» на глобальный горизонт и обозначив мо-
ральную ответственность за будущее «своего» сообщества.
1. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализ-
ма. М, 2001.
2. Вжосек В. Культура и историческая истина. М., 2012.
3. Гудков Л.Д., Левинсон А.Г. Евреи в России – свои/чужие // Одиссей. Человек в истории. 1993. М., 1994.
4. Ерофеев Н.А. Туманный Альбион. Англия и англичане глазами русских 1825 – 1853 гг. М., 1982.
5. Кравченко В. Харьков / Харків: столица Пограниччя. Вильнюс, 2010.
6. Миллер А.И. Ментальные карты историка. И связанные с ними опасности. [Электронный ресурс].
URL: mion.sgu.ru/empires/docs/mental.doc
7. Освещение общей истории России и народов постсоветских стран в школьных учебниках истории
новых независимых государств. М, 2009.
- 280 -
8. От редакции. Границы империи: в поисках пределов применимости исторических метанарративов

// Ab imperio. 2003. №1 и другие материалы в этом и последующих выпусках указанного издания.
9. От редколлегии // Одиссей. Человек в истории. 1993. Образ «другого» в культуре. М., 1994.
10. Репина Л.П. «Национальный характер» и «образ Другого» // Диалог со временем. М., 2012. Вып. 39.
11.Саид Э. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб., 2006.
12. Савельева И. Пространственный поворот и глобальная история. [Электронный ресурс]. URL:
http://gefter.ru/archive/4328
13. Сенявский А.С., Сенявская Е.С. Историческая имагология и проблема формирования «образа вра-
га» (на материалах российской истории ХХ в.) // Вестник Российского университета дружбы наро-
дов. Серия: История России. 2006. №2.
14. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб., 1998.
15. Ходячих С.С. «Angli» vs «Normanni»: проблемы и парадоксы англо-норманского взаимовосприятия
// Диалог со временем. М., 2012. Вып. 39.
16. Шапинская Е.Н. Образ Другого в текстах культуры. М., 2012.
Реснянский С.И. (Москва)
ФИЛОСОФСКО-ИСТОРИЧЕСКИЙ ДИСКУРС О «ДРУГОМ»
П роблема «Другого» — одна из наиболее обсуждаемых тем фи-

лософско-исторической рефлексии современности. Хотя ретро-
спекцию этой рефлексии можно обнаружить ещё в античности. Ан-
тичная философия, как известно, проводила различие между «другим»
и иным. «Другой», в интерпретации греческих философов, это такой
же, как ты, но не ты. А иной — это не такой как ты и существующий
на основаниях, которые сформировались, исключая твоё в них участие.
Позднее мы встречаем эту проблему у Декарта. Известно, что француз-
ский философ напрямую связывал свои размышления о «Я» с сомнения-
ми в достаточности всякого «Я» для обоснования последнего.
Генеалогию «другого» прослеживает, и Ф.И. Достоевский в «Запи-
сках из подполья». «Другой», по мнению писателя и мыслителя, каким
являлся Ф.И. Достоевский, — это тот, кто вынуждает тебя смотреть на
себя с отрицательной точки зрения. В «Записках из подполья» писа-
тель выстраивает модель, в которой формируется «другой». Давайте
вспомним. Лиза приходит к тому, кого она полюбила и застаёт свое-
го героя в неприглядной ситуации. В ответ она встречает со стороны
своего любимого человека ненависть и становится для него «другой»,
тем человеком, кто заставляет героя «Записок из подполья» взглянуть
на себя с отвратительной стороны. Перед нами ведение определён-
- 281 -
ной игры со своими установленными правилами. Только получается,

по мысли Ф.И. Достоевского, что по этим правилам один игрок играет
иллюзорную роль, да ещё с завязанными глазами.
Действительно, знающий себя, знает себя через «другого», однако
«другого» он знает через себя же, так что взаимоотношения между
«я» и «другим» есть конфликт и молчаливый диалог одновременно.
При этом в рамках классической теории игр, смысловое простран-
ство человеческого поведения можно абстрактно представить, как
набор поведенческих альтернатив. Они соответствуют трём осново-
полагающим ролевым стратегиям: наступлению, отступлению, ком-
промиссу. В соответствии с этими ролевыми стратегиями М. Вебер
выделил три модели отношения к миру и (можно сказать) к «друго-
му»: овладение миром, бегство от мира и приспособление к миру.
Эти ролевые модели прекрасно, согласно М.Веберу, соотносятся
с религиозно-философскими доктринами [4, 158 – 159], а также, что
вполне, естественно, можем добавить мы, и со стереотипами чело-
веческого поведения по отношению к «другому» в таких отличных
друг от друга регионах мира, какими являются Европа, Индия и Ки-
тай. Таким образом, если в XIX – XX веках отношения между «Я»
и тем, что обобщённо называют «другим», понимались в терминах
«своего» и «чужого», «господина» и «раба», «субъекта» и «объек-
та» и принимались в качестве безусловной предпосылки всякого
мировоззрения, то позднее возникла сначала идея мира без «друго-
го», а затем, с появлением феномена виртуальной реальности, идея
«другого» без мира и стали формироваться элементы языка, более
адекватного новой реальности. Попытки развития такого языка осу-
ществлены в книге профессора Б.Н. Попова «Другой в современной
философии». Так случилось, что в современной философии тема
«другого» оказалась предметом целенаправленного внимания, ви-
димо, из-за тотальной отчуждённости людей друг от друга в сегод-
няшнем мире. Поиски коммуникативных связей «я» с «другим» охва-
тывают широкое пространство философско-исторического дискурса
от экзистенциально-феноменологической интерпретации «другого»
в интеллектуальных построениях Э. Гуссерля, Ж.П. Сартра,
М. Мерло-Понти, герменевтической энтелехии Гадамера, Рикера, «ди-
алогизирования» М. Бубера и М. Бахтина, до осмысления «другого»
в опытной интуиции психоаналитиков. В экзистенциально-феномено-
- 282 -
логической традиции «другой» — это другой человек. И, следователь-

но, проблема заключается в том, чтобы решить, как тебе относиться
к другому человеку, исходя из своих предпочтений и ценностей. Эта
проблема — ключевая у экзистенциалистов. Надо сказать, что данная
философская рефлексия не допускает прямого сообщения между со-
знаниями людей, вступивших в коммуникацию. Предполагается, что у
человека имеются отношения сознания к своему телу и его пережива-
нию. Затем взаимное действие своего тела на другое. И только потом
это другое тело даёт что-то знать другому сознанию. Таким образом,
представители феноменологии полагают, что о теле «другого» мож-
но судить только по аналогии переживания своего собственного тела.
Это телесное конструирование мира отвергает движение от сознания
к сознанию. «Другой» — это не моё тело. Это тело объект, который
имеет свойство превращаться в субъект. Превращение не-моего-тела –
объекта в субъект и является предметом внимания для экзистенциаль-
ной философии, особенно для Сартра, для которого «другой» — это
ад. Герменевтическая рефлексия «другого» исходит из иного опо-
средования между «Я» и «Другим». Для Гадамера, Рикера и других
адептов этой интенции проблема не в теле, как в экзистенциально-фе-
номенологической конструкции, а в знаках. В их интерпретации о
присутствии «другого» узнают по знакам, которые «другой» оставляет
и расставляет в мире. Знаки необходимо понимать, интерпретировать,
придавать им смысл. К знакам относится речь, позы, жесты, эмблемы
и т.д. «Другой» — это то, что непонятное и далёкое от «Я». Это то,
чему не удаётся придать смысл и тем самым приблизить к себе. Прео-
доление далёкости достигается диалогом, проигрыванием роли «дру-
гого» субъектами диалога. Диалог вводит субъектов в одно смысло-
вое поле и этим делает их близкими и понятными. Любое обращение
к другому уже несёт в себе фрагменты языка того, к кому оно обраще-
но. В постструктуралистской интерпретации «другого» представители
этого направления видят в нём бессознательное. Так, во всяком случае,
понимает «другого» Лакан.
Например, по знаменитой формуле Лакана, связавшего психоана-
литическое и гносеологическое истолкование «другого» с социальным
и лингвологическим анализом, «бессознательное – это речь другого»
[1, 253]. Подводя итог моему короткому эссе по проблеме «другого»
в философско-историческом дискурсе, ещё раз хочу акцентировать
- 283 -
внимание на том обстоятельстве, что взаимоотношения между «я» и

«другим» — это вопрос, не дающий покоя многим философам и пси-
хологам. Э. Мунье, например, считал основой этих взаимоотношений
любовь [5, 42 – 43], для Ж.П. Сартра, провозгласившего, что «Ад – это
другие» и написавшего работы под характерными названиями «Стена»
и «Тошнота», встреча «я» и «другого» виделась изначально враждеб-
ной. М. Бубер, посвятивший теме одиночества и диалога «я» и «друго-
го» яркую книгу «Я» и Ты», определял этот вопрос, как режим позна-
вательной и духовной событийности человека [2, 20 – 27].
С точки зрения христианской философии, тот выход из одиночества
в современном мире, который предложил М. Бубер в своей концепции
коммуникативной теории – общения «я» и «ты», приводящее к «мы»
[3], является тупиковым. На наш взгляд, только в пространстве хри-
стианской практики аскезы и покаяния, изменяя сознание, появляется
способность любить «другого», («ближнего как самого себя») и тем
самым приводящим к истинной коммуникации с «другим». В целом
же, как бы не осмыслялась этиология данной событийности — как
зависимость от соперника по стаду, как считал Ю. Лотман, как зави-
симость от Бога, по словам В. Зеньковского, или как зависимость от
отсутствия Бога, как рассматривал М. Хайдеггер слова Ницше: «Бог
умер» — «другое» в любом случае предстаёт как сущностное условие
социального и индивидуального самоопределения.
Эта мысль прекрасно иллюстрируется на примере историческо-
го прошлого. Например, призвание Рюрика на Русь и последующая
традиция правления иноземцев в России, где иностранцы осозна-
вались как «немые», очень характерны в этом ракурсе, или другой
пример, герои, обладающие реальной властью в обществе, нередко
ассоциируются в народном сознании с теми, кто обладает властью
сверхъестественного порядка — с магами, чародеями и т.п. то есть с
неочевидными и непроявленными силами, с «другими». В структуре
социальных мифологий «другое» тем самым оказывается неким не-
пременным условием искомой реальности, меняющим и революцио-
низирующим наличную повседневность.
1. Богданов К.А. Очерки по антропологии молчания. СПб., 1997.
2. Бубер М. «Я и Ты». М., 1993.
3. Бубер М. Два образа веры. М.,1995.
4. Давыдов Ю.Н. «Картины мира» и типы рациональности // Вопросы философии. 1989. № 8.
5. Мунье Э. Персонализм. М., 1992.
- 284 -
Терзиян Т.Ю. (Ставрополь)
WIEDERGEBURT! НО ГДЕ?..: ОТРАЖЕНИЕ ИДЕЙ

ВОЗРОЖДЕНИЯ И ВОССТАНОВЛЕНИЯ
ГОСУДАРСТВЕННОСТИ РОССИЙСКИХ НЕМЦЕВ
В ПУБЛИЦИСТИКЕ ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕТВЕРТИ XX – НАЧАЛЕ XXI вв.
Российские немцы, с момента переселения в Россию, обрели здесь

малую родину, и, служа России, долгое время сохраняли немецкий
язык как родной, а также традиции и обычаи страны своего исхода.
В XX веке, став заложниками отношений двух государств – России и
Германии, они были обречены на исчезновение. С целью воспрепят-
ствовать этому процессу, сохранить этническое своеобразие, нацио-
нальную культуру, язык и традиции российских немцев, на передний
план с 60-е годы XX века выдвинулись активисты, благодаря деятель-
ности которых возникло социально-политическое движение за сохра-
нение этноса и национальной культуры российских немцев. Среди
них есть и те, кто считает, что сохранение российских немцев как са-
мостоятельного этноса возможно только в условиях их собственного
государства. Об этом они говорили с момента возрождения движения,
а в конце восьмидесятых годов, когда в процессе перестройки оформи-
лось общество Wiedergeburt, идея восстановления Автономной респу-
блики немцев Поволжья обрела новую силу [4, 101].
В этот период, когда разрушалась советская система и казалось, что
принцип восстановления исторической справедливости торжествует,
у многих не было сомнения, что реализация этой идеи возможна. Поэ-
тому стоящие у истоков общественного движения российских немцев:
Гуго Вормсбехер, выступавший с 1963 года в национальном движении
за восстановление государственности российских немцев, участник
первых двух делегаций советских немцев в Москву в 1965 году и деле-
гаций в 1988 году, один из основателей Всесоюзного общества совет-
ских немцев «Возрождение»; Роберт Корн, участник двух делегаций
1988 года, заместитель председателя Координационного центра совет-
ских немцев по содействию правительству СССР в восстановлении
АССР НП, соучредитель ВОСН и член президиума его руководящего
органа; Юрий Гаар, участник двух делегаций 1988 года, соучредитель
- 285 -
ВОСН, сопредседатель организации; Вилли Мунтаниол, участник

национального движения за реабилитацию советских немцев с 1963
года, председатель Актюбинской областной организации ВОСН; Ген-
рих Гроут, участник делегаций 1988 года, секретарь Координацион-
ного совета в марте 1989 года были уверены, что идея получит свое
воплощение. Но их надежды не сбылись. Сегодня общественное дви-
жение российских немцев расколото и разделено не только идейными
разногласиями, но и государственными границами.
29 марта 2014 года в Берлине состоялось торжественное собра-
ние, посвящённое 25-летию учреждения в Советском Союзе Все-
союзного общественно-политического и культурно-просветитель-
ского общества советских немцев «Возрождение» («Видергебурт»).
Инициатором его проведения и главным организатором стал Меж-
дународный конвент российских немцев, который считает себя на-
следником ВОСН «Возрождение». Президиум Конвента, полностью
состоящий из бывших активистов «Видергебурт», исполнял функции
организационного комитета по подготовке празднования 25-летнего
юбилея учреждения ВОСН [7].
При подготовке 25-летнего юбилея Конвент опирался на поддержку
и солидарность Международного Союза общественных объединений
немцев (МСООН) под руководством Виктора Баумгертнера, от которо-
го на торжественное мероприятие из России прибыла представитель-
ная делегация. В России торжеств по этому поводу еще не устраивали.
Таким образом, развитие и состояние общественного движения
российских немцев как научная проблема породило комплекс задач,
нуждающихся в теоретическом осмыслении и вариантах интерпрета-
ции, которые могут оказаться полезными при принятии определен-
ных управленческих решений. В составе этого комплекса не послед-
нее место занимают вопросы где – в России или Германии – может
окончательно состояться возрождение российских немцев и каким
может быть возрождение – этническим или национальным?
При организации исторического исследования данного сюжета
важно корректно сформировать корпус источников. На наш взгляд,
его основу должна составить публицистика, которая способна выра-
зить мнение данной социальной группы об общественно значимой
проблеме. В комплекс должны быть включены авторские и коллек-
- 286 -
тивные (публицистика массовых народных движений; проекты го-

сударственных преобразований и конституций) публицистические
произведения. Исходя из этого критерия, в данный комплекс, создава-
емый для заявленной темы, следует включить проекты по созданию
немецкого общественного движения и восстановлению Автономной
республики немцев Поволжья, а также авторские публицистические
произведения Гуго Вормсбехера, Генриха Гроута, Виктора Дизендор-
фа, Юрия Гаара и др. Эти авторы явно или имплицитно выражали
мнение своей этнической группы.
Каждый из них, выбирая такую форму как публицистика, кто-
то осознанно, а кто и по наитию, ставил своей целью максимально
использовать потенциал этого жанра, сочетающего логику, направ-
ленную на убеждение, и средства художественной выразительности
для усиления эмоционального восприятия темы. В авторских публи-
цистических произведениях эмоциональное воздействие начина-
лось уже с заголовка, например, как в статьях и обращениях Гуго
Вормсбехера «Куда идем?», «Минута молчания, обогнувшая земной
шар», «Протуберанцы мужества и надежд», «Как за бюджетные день-
ги покупают «одобрямс» своей провальной политике», «Будущее мо-
жем иметь только в России – если у нас в ней будет государствен-
ность», «Триптих в траурной рамке», «Хроника репрессий и обмана.
Как нас обвиняли, «использовали» и реабилитировали», «Куда летит
стрела: национальная идентичность российских немцев как зеркало
«национальной политики»», «Трудная весна 1991», «Сделать шаг, до-
стойный великой страны! Обращение к Президенту и Председателю
Правительства РФ», «Реабилитация – не пляски, а восстановление
государственности» и т.д. [1]
Анализ авторских публицистических произведений убеждает
в том, что каждый из авторов отождествляет себя с корпоративным
целым – с немецкой общностью в Россиии выступает не сам по себе,
а от лица всей общности. Но адресатом для авторов публикаций по
проблемам возрождения и восстановления государственности рос-
сийских немцев довольно часто выступает не сам немецкий народ,
а российское или германское правительство и российское общество.
Потому что, начиная со времени правления Н.С. Хрущева ни один из
руководителей страны не проявил готовности восстановить немец-
- 287 -
кую государственность в Поволжье, доказывая самим немцам, что

в послевоенный период они «укоренилось по новому месту житель-
ства на территории ряда республик, краев и областей страны» [5].
Что касается возрождения самих немцев, то и в этом случае реша-
ющее значение имела публицистика. Одной из первых такие матери-
алы стала публиковать «Нойес лебен». На ее страницах появились
материалы, касавшиеся трагической истории народа, размышления
журналистов и читателей о его будущем. Вскоре «тема» немцев СССР
выходит на полосы центральной печати. Это значительно ускорило
консолидацию активистов [8].
В 1988 г. в стенах редакции «Нойес лебен» проходит несколько
совещаний, в результате которых были подготовлены обращения к
высшим государственным деятелям СССР с просьбой восстановить
республику на Волге, реабилитировать немцев. В начале 1988 г. была
сформирована новая, третья делегация советских немцев. Однако,
уровень их собеседников в высших органах власти был низким: ин-
структор ЦК, «выставленный» в качестве представителя на этих пе-
реговорах, свидетельствовал о том, что в настоящий момент немец-
кой проблемой всерьез никто в Москве заниматься не намерен [2].
Эти встречи закончились тем, что группа из девяти членов тре-
тьей делегации провела заседание, на котором был сформирован Ко-
ординационный комитет для подготовки следующей делегации для
переговоров «в верхах». Почти месяц, проведенный членами делега-
ции вместе, привел к преобразованию Координационного комитета
в Координационный центр советских немцев по содействию прави-
тельству СССР в восстановлении АССР немцев Поволжья [3].
Вернувшись в свои регионы, члены делегации развернули аги-
тационную работу для популяризации целей Координационного
центра. К осени была сформирована пятая делегация к советскому
руководству: в сентябре в Москву приехало 103 человека, которые
посетили в первых числах октября приемные ЦК КПСС и Президиу-
ма Верховного Совета СССР. Никто из «ответственных работников»
этих органов, однако, не принял ее членов [5].
Все эти поездки, переговоры, подготовка заявлений привели
к тому, что начало складываться ядро новой общественно-политиче-
ской организации. У ее истоков стояло три человека: Гуго Вормсбехер,
- 288 -
в то время главный редактор литературно-публицистического аль-

манаха на немецком языке «Хайматлихевайтен», а ранее, в 1965 г., -
участник переговоров с А. Микояном; Генрих Гроут, кандидат био-
логических наук из украинского города Бердянска, и Юрий Гаар, до-
цент саратовского вуза. Именно они стали во главе нового движения,
которое образовалось в марте 1989 г. [4, 96].
Каждый из них все эти годы оставался (или становился в эти годы)
публицистом, оттачивая и пополняя полемический потенциал своих
публикаций. В них они стремились обеспечить бесспорность своих ар-
гументов. Каждая публикация – это своеобразная «внутримонологиче-
ская диалогизация», т.е. авторы, знающие и убежденные в понимании
читательского мнения (в данном случае мнение о том, что российские
немцы как этнос должны сохраниться и это возможно только в услови-
ях собственной государственности), обеспечивали «вторжение в свой
монолог диалогических элементов», а их волевые установки были со-
звучны активному ценностному контексту читателя [6, 102].
Таким образом, публицистика, являя собой многоаспектный фе-
номен, так как охватывает все явления действительности, является
уникальным источником для исследования проблемы соотношения
«государство – общество – общность». В случае с российскими нем-
цами публицистика, имеющая ярко выраженное авторское начало,
концептуализм и масштабность выводов, отображает факт обще-
ственно-политической деятельности и дает возможность проанали-
зировать определенный пласт общественного сознания.
1.Авторская страница Гуго Вормсбехера [Электронный ресурс] URL: http://wolgadeutsche.ru/

wormsbecher.htm
2 Вормсбехер Г. Если у нас действительно одна цель, то почему мы не вместе? (Открытое письмо В.
Дизендорфу) // Российские немцы. Политика, культура, образование. 1997. №12.
3 Вормсбехер Г. «Шаг влево, шаг вправо...» (Неюбилейные заметки о советской немецкой литературе),
Февраль 1989 г. [Электронный ресурс] URL: http://www.proza.ru/2011/01/29/1702
4. Дизендорф В. Ф. Прощальный взлет/Судьбы российских немцев и наше национальное движение.
Книга I. От национальной катастрофы – к попытке возрождения. М., 1997.
5. История немцев России [Электронный ресурс] URL: http://www.rusdeutsch.ru/?hist=1&lng
6 Каминский, П. П. Принципы исследования публицистики на современном этапе // Вестник Томского
государственного университета. Филология. 2007. №1.
7 К 25-летию создания ВОСН «Возрождение» [Электронный ресурс] URL: http://genosse.su/novosti/160-
k-25-letiyu-sozdaniya-vosn-vozrozhdenie.html
8. Hugo Wormsbecher. Im Anfang war die Tat. «Neues Leben» Nr. 9, 24. Februar. 1988.
- 289 -
Тюрин А.А. (Казахстан, Петропавловск)
ОБРАЗ АЗИАТСКОГО «ДРУГОГО»

В РУССКОЙ ПУТЕВОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX – НАЧАЛА ХХ ВЕКА
П утешествие является одной из самых распространенных прак-

тик познания неизвестных территорий, стран, народов и имен-
но благодаря путешествию конструируется образ «Другого» неиз-
вестного или малоизвестного региона. В обыденном представлении
путешествие – это «поездка куда-нибудь далеко за пределы родной
местности, постоянного местопребывания» [10]. Д.Н. Замятин отме-
чает: «Путешествие — это динамика пути, путевой стиль и путевые
состояния. Во время путешествия происходит расширение сознания,
обострение всех чувств, человек расширяет пространство» [5, 224].
Путешествие это всегда встреча с новым, «иным», зачастую
с «чужим», это межкультурное взаимодействие. Именно благодаря
путешествию происходит идентификация «своих» и «чужих», фор-
мируется идентичность, принадлежность к тому или иному народу,
стране, религии или даже к цивилизации (например, к европейской).
В своих исследованиях Д.Н. Замятин, отмечает тот факт, что путе-
шествие формирует географический образ региона. «Путешествие по-
рождает свой собственный образ… Путешествие, как правило, может
способствовать созданию целенаправленных географических образов,
в структуре которых доля чисто прикладных элементов и связей (физи-
ко- и экономико-географическая информация, статистические сведения
и т.д.) может быть в значительной степени уменьшена. В то же время
роль и значение культурных, эмоциональных, психологических элемен-
тов и связей может быть резко увеличены, что часто ведет к большей
«выпуклости», рельефности, более сложной морфологии самого обра-
за местности, страны, региона, через которые пролегал путь. Подобная
структура географического образа означает, что большинство путевых
записок, описаний, дневников может быть оценено не с точки зрения
достоверности сообщаемых там сведений и фактов (часто довольно низ-
кой), но с точки зрения мощи и яркости самого продуцируемого по ходу
путешествия географического образа» [5, 226].
- 290 -
Именно благодаря путешествию формируется или наоборот раз-

рушается определенный образ народа, страны или цивилизации.
Итогом путешествий становилась разнообразная литература: путе-
вые очерки, заметки, воспоминания, мемуары и отчеты о путеше-
ствиях. Вся эта разнообразная литература расширяла представления
жителей «внутренней России» о чужой и малоизвестной территории,
населенной «другими/чужими» народами, формировала узнаваемые
образы территорий и населения регионов, вписывала «новые земли»
в ментальные карты образованных россиян.
Во второй половине XIX – начале ХХ века, в связи с присоеди-
нением Средней Азии в состав Российской империи, в российском
обществе формируется Образ азиатского «Другого», этому способ-
ствовала, в том числе, и путевая литература. Научное изучение и лите-
ратурное описание Среднеазиатских территорий, было необходимым
процессом, с точки зрения европоцентрического просветительства,
для «встраивание» ее в коммуникативное пространство Российской
империи. Принадлежность русских путешественников и исследова-
телей к европейской цивилизации, формировало и соответствующую
мировоззренческую картину восприятия мира. В свою очередь кар-
тина восприятия мира, формировала и отношение к чужой культуре.
Конструирование Образа азиатского «Другого» и стереотипного
мышления было связано с «инаковостью» региона, противопоставле-
ние своей и чужой культуры, и попыткой понять этот «чуждый» край.
Образ «Другого», зачастую отсталого, инертного, варварского Вос-
тока, был необходим российским интеллектуалам, прежде всего для
встраивания в европейское ментальное картографирования, Образ
просвещенного цивилизатора россиянина, способного быть наравне
с англичанами, французами, немцами.
«Вчера, поздно ночью, мы переправились через р. Урал и оста-
новились на ночлег в одной из гостиниц Орска. Значит, придержи-
ваясь мнения учебников географии, мы в данную минуту находимся
в Азии. Европа и все европейское осталось за нами… Настоящее
путешествие начинается именно с этой минуты. Рассчитывая с за-
втрашнего же дня видеть много интересного…» [7, 651]. Так описы-
вал начало своих путешествий Николай Николаевич Каразин в 1885
году, отправляясь в Аму-Дарьинскую научную экспедицию. В дан-
- 291 -
ной фразе содержатся представления, разделяемые его современни-

ками, относительно представлений о картографическом разделении,
двух частей света Европы и Азии, это не просто линия на карте, это
граница, разделяющая два мира: «цивилизованную» Европу и «вар-
варскую», «дикую» Азию. Мы согласимся с утверждением Сухих
О.Е. о том, что образ границы является «очень важной составной об-
раза региона, придающей ему особый смысл» [9, 30]. Действитель-
но, мы можем отметить, что для путешественников, отправляющихся
за пределы территории своего проживания, большое значение играл
образ границы, который символизировал конец «Своей» культуры и
начало «Другой». В этом отношении Ю.М. Лотман, который в одной
из своих работ попытался осмыслить ситуацию межкультурного вза-
имодействия именно как проблему границы. Граница, согласно опре-
делению Лотман, это черта, за которой кончается «периодическая
форма», то есть мир «свой», «культурный», «безопасный», «гармо-
нически организованный», и начинается мир «их», «чужой», «враж-
дебный», «опасный», «хаотический». Именно на этой черте осущест-
вляется перевод текстов чужой культуры на язык своей, а «внешнее»
как бы трансформируются, во «внутреннее», делаясь понятнее, но,
в то же время, оставаясь осознанным как инородное» [9, 31 – 32].
Сама граница, линия разделяющая народы, страны, становится от-
правной точкой при формировании коллективной идентичности,
и в путевой литературе играла роль. Обращаясь к путевым замет-
кам Каразина, мы видим «пересекли р. Урал…согласно учебникам
географии, мы находимся в Азии», то есть изменения произошли
только на уровне воображения, и изменению этому способствовала
граница, граница, где закончилось «Своё» и начинается «Другое»,
что принесет «много интересного». Эмоции, в этом отношении, ох-
ватывают и Гейнса А.К. во время пересечении границы Европы и
Азии через р. Урал: «Вчера, когда уже совсем стемнело, мы выехали
из Оренбурга и по мосту переехали через Урал… Вот мы опять в Азии»
[2, 3]. Александр Константинович задается вопросом: «И будто в са-
мом деле река, шагов в двести, триста шириной, служит разделом
европейской цивилизации от азиатского варварства? И будто нет
последовательности и постепенности, начиная с Москвы, а может
и Петербурга? Там, на левом берегу, отчизна Тамерлана и нагайки;
- 292 -
здесь, на правом, - уважение права и признание силы и ума?!...» [2,

3 – 4]. Сам Гейнс отмечает, что «территориальный характер Азии на-
мекает про себя уже давно. От самой Самары тянется степь, пустын-
ная, однообразная, с редкими поселениями и со всеми удобствами
для кочевника… За левым берегом Урала те же однообразные увалы,
покрытые травою. Перед нами во все стороны сколько можно было
рассмотреть протягивался уже знакомый степной ландшафт» [2, 4].
Это замечание как нельзя лучше показывает, что граница между Ев-
ропой и Азией условна, географически она ничем не обусловлена.
Данная граница нужна, прежде всего, для самоидентификации себя,
через создания азиатского «Другого».
Авторами путевых очерков формировались стереотипы о Средней
Азии, которые складывались в некий многогранный, противоречи-
вый Образ азиатского «Другого», состоящий из этнографических,
культурных и политических мифов.
Одним из культурных стереотипов культивируемом в российском
обществе изучаемого периода, было представление о «дикости»,
«варварстве» населения проживающего в Среднеазиатском регионе.
Одной из составляющей данного стереотипа была необразованность
и безграмотность населения. Долгорукий в своих путевых очерках
заметил: «Действительно народ необразован в Кокане, к несчастью и
не один народ. Высших классов нет, то – есть они есть, но по своим
вкусам, образу жизни, идеям, образованию, они ничем не отличают-
ся от низших» [4, 288]. Дикость, по мнению путешественника, про-
является в отсутствии четких различий в общественной иерархии,
между высшими и низшими слоями. Что же до образованности, то
Долгорукий отмечал, что «главное знать на память несколько мест
из корана, и чем больше, тем лучше» и приводит пример, что один
из землевладельцев считался одним из ученейших людей в Кокане,
хотя вся его ученость состояла из знания Корана наизусть, а главный
доктор хана, не получал ни какого образования, а только знал одну
книгу по медицине наизусть [4, 288 – 289].
Стереотип о «дикости» и «варварстве» азиатского «Другого» куль-
тивировался в российском обществе с одной целью противопоста-
вить «Себя»-«просветителей» – «Им»-«варварам», тем самым оправ-
дать, в глазах общественности, завоевательную политику в регионе,
- 293 -
и сформировать новый стереотип, уже о российском обществе, о его

«цивилизующей миссии» в крае, которая трактовалась как «истори-
ческая». Очаги цивилизации в регионе ассоциировались с русскими
крепостями и поселениями, Гинс Г., в своей работе, заметил «кстати
сказать, чем дальше отъезжаешь от Верного, тем население стано-
вится более диким» [3, 688]. При анализе путевой литературы, было
установлено, что слово «дикий» является, словом-маркером, при
обозначении Среднеазиатского населения и региона в целом.
Во второй половине XIX – начале ХХ века был распространен
культурный стереотип о «коварности» и «кровожадности» местного
населения. В путевых очерках Марков отмечает «наивно представ-
лять себе отвечных степных разбойников, этих двуногих волков сво-
его рода, какими-нибудь великодушными рыцарями… они жестоки и
беспощадны, как звери, и обман считают таким же необходимым ору-
жием самообороны и нападения, как свои шашки и винтовки. Клятвы
и договоры для них пустые слова, если только из-за них им не видно
какой-нибудь выгоды или опасности» [8, 205]. Далее относительно
«кровожадности» азиатского населения Марков отмечает «середин-
ная Азия всею своей историей вырабатывала эти вкусы насилия и
кровожадности. На насилии основывалась семья азиатца, на насилии
основывалось его гражданское и государственное устройство, на на-
силии покоятся и международные отношения азиатских государств.
Кругом нигде ничего кроме возмутительного проявления своей силы,
кроме содрогающей душу жестокости во всем – в суде, в управлении,
в войне» [8, 206]. В своей работе Гартевельд отмечает «Да, это край
…отрубленных голов» [1, 8].
В путевой литературе распространялся этнографический стерео-
тип о лени среднеазиатского населения. В частности Зарубин отме-
чал: «Что же касается до Киргиз-казаков…то я люблю этот ленивый,
апатичный, но добродушный народ» [6, 263]. Аналогичный стерео-
тип ленивого азиатского «Другого» можно встретит и работе Дол-
горукого «…но когда посмотришь на жизнь в Кокане…ужаснешься
при виде всеобщей пустоты и праздности. Коканец, если нужда не
заставляет его быть поденщиком или работать, проводит весь день
на улице, на базаре, в чайхане… слушает городские сплетни или рас-
сказы какого-нибудь полоумного дервиша о дивных прелестях путе-
- 294 -
шествия в Мекку, или смотрит по целым часам как дерутся горные

куропатки, любимое коканское удовольствие. Люди богатые расши-
ряют круг такого рода зрелищ и смотрят на драку петухов, верблю-
дов, ослов и всяких других животных» [4, 289 – 290].
Немаловажным аспектом в конструировании азиатского «Друго-
го», в рассматриваемый период, является конфессиональный аспект,
который является одной из важных граней «инаковости». В лите-
ратуре путешественников второй половины XIX века – начала XX
века четко прослеживается разграничение населения по религиозной
принадлежности на православных русских и мусульман Средней
Азии. В литературе неоднократно отмечается негативное отноше-
ние, представителей мусульманства, к русским, «кафирам» – «невер-
ным». Так, например, в своих путевых заметках Зарубин, упоминает
о неоднократных встречах с путниками, которые «…при виде наших
веселых, довольных лиц, взгляд непримиримой ненависти сверкнет
из под густых нависших бровей… Это какой-нибудь мулла или бо-
гомолец… Он вспоминает былое время и злобно глядит на побе-
дителей – кафиров (неверных)» [6, 249]. Вообще непримиримыми
борцами с русскими завоевателями края, выступало мусульманское
духовенство, обладающее большим влиянием, как на население, так
и на власти: «Духовенство…имеет громадное влияние не только на
народ, но и на само правительство. Влияние это весьма враждебно
нам, что очень понятно; мы на Востоке представители европейской
цивилизации, столь противной мусульманскому застою, на котором
зиждется не только влияние, но сама жизнь и благосостояние духо-
венства» [4, 288]. И неудивительно, что при таких обстоятельствах,
при таком явно враждебном отношении, Марков недоумевает «зачем
это единственный русский храм брошен без всякой охраны и дозора
среди мусульманского города» [8, 29].
Для российских исследователей, путешественников Среднеази-
атская окраина империи идентифицировалась как Образ азиатского
«Другого». В данном крае все: окружающее пространство, населе-
ние, его обычаи, традиции, религия, все представлялось «Иным».
1. Гартевельд В.Н. Среди сыпучих песков и отрубленных голов. Путевые очерки Туркестана (1913). М., 1914.
2. Гейнс А.К. Дневник 1866 года. Путешествие в Туркестан // Собрание литературных трудов Алексан-
дра Константиновича Гейнса. Т. 2. СПб., 1898.
3. Гинс Г. Таранчи и Дунгане. (Очерки из поездки по Семиречью) // Исторический вестник. № 8. 1911.
- 295 -
4. Долгорукий Д.Н. Пять недель в Кокане //Русский Вестник. 1871. Т.91. № 1.

5. Замятин Д.Н. Геокультура и процессы межцивилизационной адаптации: стратегии репрезентации
и интерпретации ключевых культурно-географических образов //Цивилизация. Восхождение и
слом: Структурообразующие факторы и субъекты цивилизационного процесса. М., 2003.
6. Зарубин И.И. По горам и степям Средней Азии. Путевые заметки от Москвы до Кульджи // Русский
Вестник. 1879. Т. 144. №11.
7. Каразин Н.Н. В низовьях Аму // Вестник Европы. 1875. Т. 51.
8. Марков Е. Россия в Средней Азии. Очерки путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самар-
кандской, Ташкентской и Ферганской областями, Каспийскому морю и Волге. СПб., 1901. Т. 1 – 2.
9. Сухих О.Е. Образ казаха-кочевника в русской общественно-политической мысли в конце XVIII – пер-
вой половине XIX века. Дисс. канд. ист. наук. Омск, 2007.
10. Толковый словарь русского языка /Под ред. Д.Н. Ушакова. М., 1939. Т.III. [Электронный ресурс] URL:
http://enc-dic.com/ushakov/Puteshestvie-61959.html
Штайн К.Э., Петренко Д.И. (Ставрополь)
КАВКАЗОВЕД-ПУТЕШЕСТВЕННИК Н.Я. ДИННИК:

ОТКРЫТИЯ И ПРОЗРЕНИЯ СПУСТЯ СТО ЛЕТ
Н.Я. Динник (1847–1917) — выдающийся ученый-кавказовед,

биолог, географ, гляциолог, посвятивший себя исследованию живот-
ного мира и природы Кавказа. Со времени выхода работ Н.Я. Динни-
ка (1877–1926) они не переиздавались. Спустя сто лет мы погружа-
емся в наше прошлое как «Другое» и открываем уникальное явление
— произведения Н.Я. Динника о Кавказе как литературные произве-
дения, созданные серьезным ученым. Сочетание разнообразных та-
лантов в одном человеке позволило пробудить к нему интерес сейчас,
в XXI веке, когда междисциплинарные исследования становятся наи-
более значимым проблемным полем в гуманитарной науке. Вместе
с тем, новая культурная ситуация возвращает нас к взаимодействию
между наукой и искусством на новом витке. Ученые реально пони-
мают, что художественное измерение в процессе исследования часто
дает неожиданные результаты, как например, открытия в области
квантовой механики, математики (законы симметрии), теории поля и
т.д. В данном случае «Чужое» в науке позволяет приращивать «Свое»
знание, и «Чужое» и «Свое», синтезируясь, создают общее «Свое»
для тех и других.
- 296 -
Особенно важно это в исследовании природы, науках о жизни,

куда человек включен как действующее лицо, а не только актив-
ный наблюдатель. Установка на антропоцентризм отделяет человека
от природы, живого мира, космического пространства, куда, несомнен-
но, встроен человек, взаимодействующий с миром и вселенной. В по-
следние десятилетия открылись горизонты новых дисциплин: геопоэ-
тики, гуманистической (гуманитарной) географии, геософиии, наук о
живых системах, в которых делается установка на взаимосвязь всего
сущего, системность подходов к изучению мира и человека в нем.
Хорошо известны работы Д.Н. Замятина, И.И. Митина, В.В. Аба-
шеева , занимающихся гуманитарной географией, которая представ-
ляет «междисциплинарное научное направление, изучающее различ-
ные способы представления и интерпретации земных пространств
в человеческой деятельности, включая мысленную (ментальную)
деятельность» [13, 26]. Гуманитарная география развивается во вза-
имодействии с такими научными областями и направлениями, как
когнитивная наука, культурная антропология, культурология, фило-
логия, политология и международные отношения, геополитика и по-
литическая география, искусствоведение, история.
За рубежом распространен термин «humanistic geography» («гума-
нистическая география»), к которой принадлежат географические ра-
боты феноменологической и экзистенциональной природы [20]. Наи-
более значительным исследователем в этой области является Йи-Фу
Туана (Yi-Fu Tuan). В обзоре проблем современной гуманистической
географии на сайте Голландского научно-исследовательского уни-
верситета Radboud University Nijmegen (город Неймеген) говорится
о вкладе Йи-Фу Туана в развитие этого направления науки: «Гума-
нистическая география — одно из направлений гуманитарной гео-
графии, которое выделяется тем, что в исследованиях во главу угла
ставятся осведомленность, информированность человека, его дея-
тельность, самосознание и творческая активность» [19].
Гуманистическая география появилась как самостоятельная дис-
циплина в англо-американской науке в 1970-х гг., и предполагалось,
что она сможет предложить «широкий взгляд на то, что собой в дей-
ствительности представляет человек и на что он способен» (Йи-Фу
Туан). Введение этой дисциплины рассматривалось как попытка «по-
- 297 -
нять значение, ценность и смысл событий жизни для человека». Она

была также, в некоторой степени, развитием бихевиористической
географии, т.к. бихевиористическая география «использует количе-
ственные методы, гуманистическая география — качественные» [19].
Гуманистическая география пытается понять мир человека, ана-
лизируя связи человека с природой, особенности его географическо-
го поведения, мир чувств и идей человека в связи с его отношением
к пространству и месту. Йи¬Фу Туан родился в Китае в 1930 г., полу-
чал образование в Китае, Австралии, на Филиппинах, в Оксфордском
университете, а в 1951 г. переехал в США, где работал в Миннесот-
ском университете и Висконсинском университетах. Многочислен-
ные путешествия, пребывание в разных культурных средах, обусло-
вили большой опыт Йи-Фу Туана. В основе его подхода – понимание
человечества как «пребывающего в мире нераздельно с ним» («being
in the world»), т.е. жизнь человечества находится в неразрывной связи
с окружающим миром, определяется им и нашим отношением к нему
как в физическом, так и в эмоциональном смысле, как гласит феноме-
нологическая интерпретация
Туан ввел значимые термины для описания эмоционального от-
ношения человека к месту: топофилия и топофобия. Топофилия
определяется как любовь человека к географическому пространству,
эмоциональная связь человека и места, например, его рождения или
происхождения. Туан утверждает, что эта связь может изменяться в
зависимости от индивидуальных особенностей личности и что осо-
бенности связи человека и места проявляются и на культурном, и на
биологическом уровнях. Топофилия часто принимает форму эсте-
тизирования места или ландшафта. Другая важная форма топофи-
лии — привязанность к родине, степень которой может меняться в
зависимости от отношения конкретного человека к стране, району,
собственному дому. Такая привязанность может быть основана на
воспоминаниях, гордости за свою собственность или объект соб-
ственного творчества. Топофилия – не только эмоциональная реак-
ция, на географическое пространство, и человек под воздействием
топофилии включается в процесс активного преобразования среды.
Топофобия – противоположный топофилии процесс, означающий
отторжение от места. Это могут быть «страшные места», места, кото-
- 298 -
рые кажутся нам угрожающими. Так, часто – это кладбище или место
преступления.
В работах современных отечественных ученых обращается вни-
мание на осмысление когнитивных особенностей географии. В част-
ности, вводится понятие «синтеза комплексных географических ха-
рактеристик», в основе которого лежит принцип структурирования
информации как предмета анализа. В основе синтеза лежит отбор
единиц информации и их структурирование. «Итогом наших поисков
комплексности в комплексных географических характеристиках ста-
новится установка на описание мест по выделенным индивидуаль-
но для каждого места и субъективно каждым исследователем доми-
нантам» и возможное структурирование. В процессе интерпретации
пространства создается «пространственный миф» [14, 164].
В контексте указанных выше научных направлений работы
Н.Я. Динника представляют прозрения в области общегеографиче-
ских исследований. Автор использует принцип понимания человече-
ства как «being in the world». Он любой объект природы анализирует
во взаимосвязи с другими явлениями и со значимыми экологически-
ми посылками. В работах Н.Я. Динника в процессе создания текста
наблюдается естественный синтез трех аспектов: 1) научный «обще-
географический» подход» [17, 996]; 2) подход, который в современ-
ных терминах можно определить с точки зрения «гуманистической
географии»; и 3) художественный подход.
Научный подход во многом был определен тем, что Н.Я. Динник
был выпускником Московского университета, имел степень кандида-
та естественных наук и вполне овладел навыками как научного «об-
щегеографического» исследования, так и приемами исследования
в биологии. Его учитель, С.М. Федоров, называет Н.Я. Динника на-
туралистом широкого профиля и отмечает, что «Н.Я. Динник объез-
дил и обследовал весь Кавказский хребет. В некоторых местах, для
него особенно интересных, он побывал несколько раз. Все виденное
он и здесь заносил в свой дневник, так что ни географические, ни
зоологические, ни ботанические и другие факты не были оставле-
ны без внимания, ничто не пропало для науки, так как впоследствии
все материалы были обработаны и опубликованы» [17, 995]. Подход
Н.Я. Динника к исследованию был системным, комплексным.
- 299 -
Действительно, Н.Я. Динник был гляциологом, ботаником, фло-

ристом, специалистом по изучению жизни зверей и птиц, полевой зо-
ологии, географии. Его деятельность превратила Ставрополь в центр
изучения всего Предкавказья. Как писал С.М. Федоров, Н.Я. Динник
в 1883 г. получил благодарность от Санкт-Петербургского общества
естествоиспытателей, а в 1885 г. Русское географическое общество
наградило его серебряной медалью за статью «Горы и ущелья Тер-
ской области». В 1888 г. Кавказское отделение Русского географи-
ческого общества наградило Николая Яковлевича золотой медалью
за труды по кавказоведению, в 1890 г. оно выделило ему 200 руб. на
расходы по горным изысканиям. В 1912 году за первую часть труда
— «Звери Кавказа» Академия наук присудила ему Ахматовскую пре-
мию в размере 500 рублей [17, 995].
Комплексный подход позволял Н.Я. Диннику «изучить Кавказ
в деталях, ознакомиться с его дорогами, тропами, реками, ледника-
ми, растительностью животным миром и населяющими его племе-
нами» [17, 995]. Применив систематику животных, Н.Я. Динник по-
стоянно расширял возможности изучения их жизни непосредственно
в природе [17, 1000]. Своими исследованиями Н.Я. Динник опередил
развитие такой науки, как биоэкология, поэтому изучение хищных,
копытных и других зверей на Кавказе было проведено лучше, чем
в других местах России. Не случайно С.М. Федоров называет его эко-
логом, «лично наблюдавшим жизнь диких животных и оставившим
после себя прекрасное описание жизни туров, серн, оленей, кабанов
и других, труднодоступных для наблюдения животных» [17, 1000].
Н.Я. Динник в своих изысканиях разбивает стереотипы, нашед-
шие выражение в мифах, сказках, легендах о животных, о природе
Кавказа. Так, говоря о характере и умственных способностях кав-
казского медведя, Н.Я. Динник проясняет некоторые особые черты
этого вида: «На основании личных наблюдений я прихожу к тому
заключению, что если медведи других стран по своей сообразитель-
ности приближаются к кавказскому, то все рассказы, в которых они
являются существами более или менее смышлеными, догадливыми
или находчивыми, должны быть отнесены к области сказок, причину
возникновения которых надо приписать тому, что медведь, благодаря
своей силе, страшному виду и оригинальной наружности, занимал
- 300 -
всегда человека, в особенности необразованного или полудикого,

больше, чем какое-либо другое животное». По его наблюдениям,
медведя отличает лень, отсутствие наблюдательности, пассивность
и трусливость «и способен обнаруживать некоторую храбрость или
смелость только в исключительных случаях. Такого мнения придер-
живаются и все те кавказские охотники, которым удалось познако-
миться с медведем более или менее основательно» [10, 873].
Ученые отмечают достоверность, аргументированность и точность
исследований Н.Я. Динника. [17, 1000–1001]. Еще одно качество Дин-
ника-ученого – систематичность наблюдений животных и природы
на Кавказе и Ставрополе [17, 1003]. Как подлинный исследователь-но-
ватор Н.Я. Динник в своих выводах он опирался исключительно
на авторскую позицию и собственные наблюдения [17, 1002].
Н.Я. Динник в своих метапосылках к тексту сам говорит о стрем-
лении к достоверности и указывает на пути ее достижения. Так,
в статье «Медведь и его образ жизни на Кавказе» (1897) он, ссылаясь
на мнение академика Миддендорфа, что кабинетный ученый и «сво-
бодный житель лесов» должны стремиться в своих наблюдениях над
жизнью животных стремиться к одной цели, считал важным обсто-
ятельством систематичность наблюдений. Ученый писал: «я решил,
пополнив пробелы в своих наблюдениях тщательно проверенными
рассказами охотников и местных жителей, описать некоторых из чис-
ла наиболее интересных млекопитающих Кавказа». Это позволило
ему сделать вывод, «что жизнь животных на Кавказе во многом на-
столько существенно отличается от жизни их в других странах, что
уже в силу одного этого ее есть основание описать» [10, 868].
Так рождались монографические исследования Н.Я. Динника
о животных и птицах Кавказа: «Кавказские горные козлы» (1882),
«Кавказский тетерев» (1884), «Кавказская серна и ее образ жизни»
(1896), «Медведь и его образ жизни на Кавказе» (1897), «Дикий ка-
бан и его образ жизни на Кавказе» (1900), «Кавказский олень (Cervus
elaphus maral Ogilby)» (1902), «Звери Кавказа» (1914). Анализ этих
текстов демонстрирует ярко выраженное открытое «я» исследовате-
ля. При этом его утверждения не категоричны, часто он использует
модальность предположения. Например, в упомянутой работе «Мед-
ведь и его образ жизни на Кавказе» (1897), рассуждая о черепе мед-
- 301 -
ведя, Н.Я. Динник отмечает: «Кроме того, медведи мелкие, с узким

черепом живут, как я заметил, большею частью не там, где крупные,
с высоким лбом и сильно выдающимися скуловыми дугами. Послед-
ние придерживаются по преимуществу лесов и сравнительно редко
выходят на альпийские пастбища, тогда как первые отдают замет-
ное предпочтение, по крайней мере, летом, высоким горам, скалам
и альпийским лугам. Наконец, почти все ходившие с медвежатами
медведицы, которых я видел и убивал на горных лугах, имели малый
рост, и мне кажется, что признать их всех молодыми, полувзрослы-
ми, весьма мало вероятности». По этим признакам Н.Я. Динник счи-
тал, что «крупные и мелкие кавказские медведи представляют две
самостоятельные породы. Такого мнения придерживаются почти все
кавказские охотники» [10, 869]. При этом животное со всеми повад-
ками изображается исследователем в пространстве обитания.
Многие результаты исследований Н.Я. Динника были внедрены
в процесс промыслового охотоведения, использованы при создании за-
поведников и введении в них ряда биотехнических мероприятий по про-
ведению подкормки, при устройстве искусственных солонцов [17, 1001].
Использование в работах Н.Я. Динника конкретных фактов и ко-
личественных данных не делает их сухими, отстраненными от чи-
тателя. Его исследования представляют диалог, в котором ученый
делится наблюдениями, открытиями, впечатлениями. Например,
в статье «По Чечне и Дагестану» (1906) Н.Я. Динник наряду со стро-
го научными сведениями обращает внимание читателя на красоту и
особенности описываемой местности, которая «по сторонам дороги
и вдали от нее очень красива и более или менее лесиста. Лес состо-
ит из деревьев средних размеров; между ними преобладают сосны
и, кроме того, часто попадается береза, рябина и бук. Из кустарных
растений в нем растут можжевельник, жимолость (Lonicera), родо-
дендроны, карликовая ива (Salix arbuscula)». Он отмечает особен-
ности флоры в этих местах: «Rhododendron ponticum я видел только
в одном месте, но зато в очень большом количестве. Выше грани-
цы лесов на этих горах тянется широкая зона альпийских лугов,
гораздо более пышных и красивых, чем вблизи Санчхоя и Чамгоя.
На них встречается множество прекрасных, светло-голубых неза-
будок (Myosotis silvatica), несколько видов вероники, чудные тем-
- 302 -
но-синие Gentiana pyrenaica, крупные светло-голубые колокольчики

или водосбор (Aquilegia olympica) Silene, Polygala comosa, P. vulgaris,
Asperula cynanchica, Galium verum, Viola altaica и т.д.» [12, 957].
Анализ этого текста демонстрирует эстетический камертон:
«местность... очень красива», – который поддерживается тоном
описания, цветовыми характеристиками. Восхищение природой, ее
эстетизация —оживляет строгое иерархическое системное описание
растений лесной зоны – от деревьев средних размеров и кустарников
до трав и цветов. В исследовании используются принципы биологи-
ческой систематики, латинская терминология и ее интерпретация на
основе российской ботанической терминосистемы, которая оживля-
ется точечными художественными зарисовками растений.
В начале XX в. шло формирование научного языка различных
отраслей, порождавшее широкую общественную дискуссию вокруг
терминологии и свойств научного текста. В ней участвовали поэты,
философы, ученые. Так, А. Белый был категоричен по отношению
к «слову¬термину»: «...придавая терминологической значимости
слова первенствующее значение, вместо побочного и служебного, мы
убиваем речь, то есть живое слово» [3, 406]. По его мнению, термин
– «прекрасный и мертвый кристалл, образованный благодаря завер-
шившемуся процессу разложения живого слова» [3, 407]. Его в не-
которой степени поддержал философ П.А. Флоренский, по мнению
которого научная речь, — «выкованное из повседневного языка ору-
дие, при помощи которого мы овладеваем предметом познания» [18,
229]. Всякая наука — система терминов. П.А. Флоренский считал,
что в научном, философском языке увлечение терминологией ведет
к «окаменению» языка, к тому, чтобы «...навеки заморозить мысль
в данном ее состоянии. Таков один путь потери языком своего равно-
весия» [18, 165].
Язык, по мнению П.А. Флоренского, антиномичен, ему присущи
два противоположных стремления: творческое, индивидуальное,
своеобразное на одном полюсе, и монументальное, общее, приня-
тое исторической традицией – на другом. Вне этого противоречия
не существует языка. П.А. Флоренский вводит понятие «turgor vitalis»
(«жизненная крепость») как виталистическое определение характе-
ра жизни языка и слова: «Углубление, сгущение, оплотнение языка
- 303 -
достигается чрез повышение его turgor vitalis, — когда самособира-

ется, организуется и выкристаллизовывается его противоречивость.
Культура языка двуединым усилием подвигает его по двуединому
пути зараз, и только так может продвинуть к новым достижениям,
не разрушая при этом самого существа его». Он считал, что рабо-
та над языком включает закалку «в сталь» этой антиномии, «сделать
двойственность языка еще бесспорней, еще прочней». Такой сталью
он считал науку с философией [18, 201, 203].
Языку исследований Н.Я. Динника как раз и присуща эта антино-
мия. Он строг и точен, но одновременно в нем есть место образности,
выразительности, возможности передать чувства натуралиста, благо-
говевшего перед святыней красоты природы. Термин «turgor vitalis»
(«жизненная крепость») можно применить как к восприятию при-
роды, жизни Н.Я. Динником, так и к его языку. Эта двойственность
характерна и для личности ученого. В обыденной жизни он был ди-
намичным, деятельным, активным человеком, мужем, отцом и в то
же время великолепным учителем, пытливым, талантливым ученым,
писателем. В основе его жизни лежали живая целенаправленная де-
ятельность (целеполагание), большие волевые усилия, стремление
к творчеству, как в науке, так и в искусстве ее представления.
К способам представления научного знания Н.Я. Динником мы
отнесли принципы «гуманистической географии», которую он пред-
восхитил. Эстетизация природы в описаниях Н.Я. Динника харак-
теризует связь человека с природой и дает возможность понять его
чувств и идей в контексте его отношения к пространству и месту.
Биограф Н.Я. Динника С.М. Федоров отмечает, что Н.Я. Динник дал
«первое красочное описание» Кавказа [17, 999].
«Красивый» — одно из самых частотных слов в зарисовке пейза-
жей, обычно используемое Н.Я. Динником в начале описания. Это
слово становится текстообразующим, т. к. оно далее подтвержда-
ется подробными элементами: «Аргунское ущелье от своего нача-
ла до Шатоя на протяжении верст 20 очень красиво. Река с темной
мутной водой несется в глухой, мрачной теснине, прыгая с камня
на камень и со скалы на скалу. По обеим сторонам ее поднимаются
высокие, очень крутые горы, покрытые густыми лиственными леса-
ми. Во многих местах над зеленью этих лесов выдаются то отдель-
- 304 -
ные скалы, то группы их или даже целые ряды и галереи. Ущелье имеет
«мягкий, ласкающий вид и лишено той дикости, которой отличаются
многие ущелья Кавказа» [12, 952]. Приемы контраста, метафоризация
нисколько не умаляют точности и строгости описания. Так, в иници-
альной части данного пейзажа дается довольно суровая зарисовка те-
чения реки, а в финальной части Н.Я. Динник прибегает к светлым
и спокойным тонам и краскам. Метафора «река... несется... прыгая
с камня на камень и со скалы на скалу» снимает резкий контраст, при-
дает оживленность, яркий динамичный радостный настрой пейзажу.
Слово «красивый» с указанием степени восприятия: «очень»,
«необыкновенно», «замечательно», «менее» создает особую тональ-
ность, настраивает на гармоническое восприятие природы и способ-
ствует тому, чтобы возвышенные чувства автора передались читате-
лю. Слово «красивый», по данным «Словаря русского языка» (МАС),
означает «приятный на вид, отличающийся правильностью очерта-
ний, гармонией красок, тонов, линий». В нем отображается такие
особенности восприятия, как приятность, правильность, гармониче-
ское соотношение красок, тонов, линий.
Эти особенности языка Н.Я. Динника характерны и для описа-
ния фауны Кавказа. Строгое терминологическое описание птиц под-
крепляется деликатными живописными зарисовками: «...смешение
форм, свойственных самым разнообразным климатам, мы встреча-
ем на Кавказе, конечно, не только среди млекопитающих, но и среди
птиц, пресмыкающихся и других классов животных. В самом деле,
вместе с великолепно окрашенной султанской курицей (Porphyrio
poliocephalus Lath), розовым фламинго, щуркой (Merops), сивоворон-
кой (Coracius), имеющей такую чудную лазоревую окраску нижней
стороны крыльев, какая может быть только у птиц тропических стран,
зимородком, — такими близкими родственниками птиц тропическо-
го пояса — живут дети холодных, даже полярных стран, как напри-
мер снегири, клесты (Loxia pityopsittacus Bechst), овсянки (Emberiza
citrinella L.) и т.д.» [11, 980]. Художественные штрихи помогают дать
возможность «переживания предметности». Мы представляем себе
эту красоту и включаемся в жизненный мир ученого. Прием кон-
траста он использует не только в описаниях, но и в научном анализе,
беря явление «в пределе его» на основе принципа дополнительности,
- 305 -
соединяя взаимоисключающие основания для определения. Таковы,

например, «птицы тропического пояса» и «дети холодных полярных
стран», обитавшие на Кавказе. Ученый хорошо знает весь природ-
ный мир, схватывает его в одновременности, как бы взирая сверху,
системно, что позволяет видеть части и их отношения в системе це-
лого, что позволяет делать ему смелые наблюдения и обобщения.
Он убедительно говорит о причинах необычайного разнообразия
форм жизни на Кавказе: «К ним принадлежит, прежде всего, необык-
новенный рельеф Кавказа, на котором мы встречаем с одной стороны
низменности, лежащие даже ниже уровня океана (все Каспийское по-
бережье), а с другой — горы, которые поднимаются до высоты, на не-
сколько тысяч футов превышающей высоту нижней границы вечных
снегов, (Эльбрус 18470 футов, Дыхь-тау 17054, Шхара, Коштантау и
т.д.) Такой рельеф вместе с другими метеорологическими условиями
является причиной необыкновенного разнообразия климата местно-
стей Кавказа, которое, в свою очередь, не может не влиять на живот-
ный и растительный мир». Это сочетание морозов в Карсе и почти
экваториальной жары в Дербенте, Баку, Екатеринодаре, это колеба-
ния влажности, когда в одном месте выпадает осадков до 3000 мм
в год, а в другом – только 245 мм. Другая причина, по мнению
Н.Я. Динника «заключается в том, что Кавказ, как мы увидим ниже,
в прежние геологические эпохи служил мостом, по которому неодно-
кратно совершались переселения животных севера на юг, и с юга на
север, причем как те, так и другие, находя иногда на Кавказе подхо-
дящие для себя условия жизни, поселялись в нем навсегда» [11, 980].
Для Н.Я. Динника Кавказ был научной лабораторией, которая
дает возможность на сравнительно небольшом пространстве изучить
практически все формы жизни на Земле. В силу этих же особенно-
стей регион производит и яркое эстетическое впечатление. Здесь со-
брано «все сразу», что влияет на чувства, настроения, самочувствие,
самосознание человека. Он получает понятие о грандиозности жи-
вого мира, его разнообразии, о его гармонии с природой, климатом,
атмосферой. Все это с интересом ко всему сущему отобразил в своих
работах Н.Я. Динник. При этом он не был холодным наблюдателем,
для него природа – грандиозный космический дом, населенный че-
ловеком, зверем, птицами, деревьями, цветами. Описание характера
- 306 -
зверей Н.Я. Динник содержит теплые чувства и легкий юмор в отно-

шении объекта описания. Так, рассуждения о чувстве вкуса у медведя
Н.Я. Динник строит на основе рассказа о его «кулинарных» пристра-
стиях: «Его склонность покушать малины, его путешествия на высо-
кие деревья с целью полакомиться даже мелкими дикими черешнями,
его несомненное умение выбирать деревья с наиболее вкусными сли-
вами, грушами, яблоками и т.д., наконец, его всегдашняя готовность
претерпеть немалые мучения, лишь бы отведать пчелиного меда, все
это говорит, конечно, в пользу хорошо развитого вкуса» [10, 874].
Как уже отмечалось, «гуманистическая география» связана с пони-
манием человечества как «пребывающего в мире нераздельно с ним»
(«being-in-the-world»). Жизнь человечества находится в неразрыв-
ной связи с окружающим миром, определяется этим миром и нашим
к нему отношением как в физическом, так и в эмоциональном смысле.
При этом человек и среда не противопоставлены друг другу, а взаимо-
обусловлены. Произведения Н.Я. Динника всегда многоплановы, каж-
дый объект природного мира находится в неразрывной связи со всем
сущим, будь то человек, зверь, птица, дерево, цветок. Иначе человек не
был бы человеком, зверь – зверем, птица – птицей, дерево – деревом.
Нарушение этой всеобщей связи ведет к катастрофе.
Указывая на природные факторы, связанные с исчезновение ди-
ких видов животных, Н.Я. Динник обращается к проблеме истре-
бления зверей и птиц человеком: «Необыкновенно важным обсто-
ятельством, стоящим в тесной связи с рассматриваемой причиной
истребления дичи, является то, что пастухи... всегда выступают
как самые варварские, безжалостные и страшные истребители зве-
рей. Живя, можно сказать, в самом центре района, обитаемого ди-
чью, и имея пропасть свободного времени, многие из них таскаются
по горам с ружьем в руках изо дня в день, как в запрещенное, так и
в незапрещенное время и не щадят при этом ни стельных ланей или
серн и туров, ни самок, за которыми следуют недавно появившиеся
на свет беспомощные еще козлята или телята. Мне самому много раз
приходилось слышать, как где-нибудь в горах кричал по целым часам
осиротевший туренок или маленькая серна, тщетно призывая свою
мать, погибшую, без сомнения, от пули варвара пастуха-охотника»
[9, 72, 75]. Н.Я. Динник предвосхитил развитие биоэкологии, указал
пути сохранения природы на Кавказе.
- 307 -
В центре исследований путешественника могли находиться разные

объекты, но описывались они в связи со всеми элементами природного
мира. Таково, к примеру, описание аула Итум-кале в работе «По Чечне
и Дагестану»: «Аул Итум-кале, находящийся около крепости, состоит
из маленьких невзрачных чеченских саклей. В нем есть, однако, не-
сколько мелочных лавочек. Что касается самого ущелья, то оно около
Евдокимовского не так узко и покрыто на большей части своего протя-
жения приземистой травкой, а кое-где и кустарником, который растет
на местах, бывших прежде под лесом». Далее он описывает фауну ме-
ста – «нам попадалось довольно много белых плисок (Motacilla alba L.),
горных плисок (Motacilla boarula L.) и чеканов (Saxicola oenanthe L.);
корольковые вьюрки (Serinus pusillus Pall.) попадаются здесь очень ча-
сто, своим голосом и веселым нравом очень оживляют эти мрачные и
пустынные места». Евдокимовское – обиталище человека, соседствует
с кустарниками и деревьями, где «часто попадаются дрозды-дерябы
(Turdus viscivorus L.), а вблизи скал носятся взад и вперед горные ла-
сточки (Cotyle rupestris Scop.), своей мутно-серой, однообразной окра-
ской очень напоминающие цвет скал. Ворон, серая ворона и красноно-
сая альпийская ворона (Fregilus graculus L.) попадаются тоже довольно
часто». Здесь же «в Аргун впадает с правой стороны речка, которая
течет по очень глубокому ущелью с крутыми склонами. Последние
вблизи слияния этой речки с Аргуном покрыты мелким лесом, а кое-
где более или менее скалисты; что же касается верховьев речки, то там
виден крупный сплошной лес» [12, 955].
В центре описания — птицы, которых Н.Я. Динник изучает обсто-
ятельно, системно, описывает на основе принятой научной классифи-
кации, с применением русскоязычных и латинских терминов. Это опи-
сание занимает абзац, но ему предшествует указание на заселенность
местности людьми, наличие военной крепости, аула, короткое описа-
ние жилья, деталей быта наряду с особенностями растительного мира.
В последующем абзаце разворачивается масштабная географическая
картина: горы, реки, ущелья, балки, леса Евдокимовской дачи.
Гармоничная взаимосвязь всего со всем сопровождается систем-
ным порядком, когда каждый объект занимает собственное место
в природной системе. Ущелье является обиталищем и идля людей,
и для растений, и для животных, которые бытийствуют в соседстве,
- 308 -
взаимосвязи и координации друг с другом. Такой подход можно счи-

тать энциклопедическим. Несмотря на краткость изложения, оно
всегда является достаточно полным, с демонстрацией всех аспектов
описываемого объекта.
Н.Я. Динник философски осмысляет мир как «книгу природы»,
где все ее компоненты пребывают в гармоническом соответствии
друг с другом. В очерке «Горы и ущелья Кубанской области» (1884)
Н.Я. Динник отмечает, что при первом взгляде горный лес может
представлять «хаотический беспорядок», «но присмотритесь к нему,
и как много вам удастся прочитать на страницах его раскрытой книги:
вы увидите громадные деревья, обхвата в три или четыре толщины,
которые стоят уже целые столетия, мешая другим расти около себя.
Чтобы пользоваться светом солнца, они гордо подняли свои верхуш-
ки на несколько десятков сажен от земли и значительно выше своих
соседей. Рядом с ними стоят такие же великаны, но отжившие свой
век… Росли они сотни лет, мешали расти другим, еще, может быть,
простоят многие годы, но, наконец, придет время им превратиться в
почву и своим бренным телом питать новое поколение. Тут же растут
и молодые деревья; некоторым из них суждено впоследствии превра-
титься в великанов, другие же, желая пробиться на свободу, много
лет будут чахнуть под тенью своих собратов… He менее замечатель-
ный вид представляет почва. В страшном беспорядке лежат на ней
деревья, поваленные бурей или упавшие от старости… Некоторые из
них своим телом уже кормят группы мхов, папоротников и молодое
поколение елей или пихт. Хоронить мертвецов здесь некому, поэто-
му во многих местах они представляют такие крепости и баррикады,
через которые едва можно перебраться. Необыкновенное безмолвие
и тишина царствуют всегда в таких лесах. Только изредка раздастся
в них крик маленькой птички, послышится стук дятла или издалека
донесется шум воды. Даже жужжание насекомых здесь никогда не
бывает слышно…» [7, 861 – 862].
Это философское описание леса в его жизненном потоке. Лес
представлен во внутреннем драматизме, в соотношении жизненных
сил от рождения до смерти. Это не только зарисовка дремучего леса
в верховьях Кавказа, это гимн лесу, природе, жизни, которая, связана
с невероятными усилиями, проявлением внутренней титанической
энергии природы.
- 309 -
Свои наблюдения Н.Я. Динник вводит в научный контекст: «Рост

деревьев, их появление на свет, более или менее продолжительное
существование и, наконец, смерть, — все это управляется единствен-
ным неумолимым фактором — борьбою за существование, влияние
которой не сказывается нигде в такой поразительной форме, как
здесь» [7, 861]. Научный контекст обогащается философским и по-
этическим, так как в описании леса Н.Я. Динник проявляет блиста-
тельное мастерство художника:
Понимание Н.Я. Динником мира как «книги природы» представ-
ляет, по словам С.С. Аверинцева, «восходящее к древности представ-
ление о мире природы как некоем «тексте», подлежащем «чтению»
и толкованию». По мнению последнего, «отсюда вытекает извест-
ный параллелизм природы и Библии как двух «книг» одного и того
же автора (природа — мир как книга, Библия — книга как мир)».
С.С. Аверинцев отмечал, что «Книгу природы» можно было сопо-
ставлять не только с Библией, но и с человеческой цивилизацией и
книгой как ее символом». Умонастроение Просвещения, согласно об-
раз «книги природы» включает «веру в культуру, до конца согласную
с природой, и в природу, до конца согласную с разумом», отражено
в стихах Ф.И. Тютчева:
«Где вы, о древние народы!
Ваш мир был храмом всех богов,
Вы книгу Матери-природы
Читали ясно без очков!» [2, 262]
Пытливый ум Н.Я. Динника, был направлен на прочтение, изуче-
ние «книги природы», преклонение перед ней. В его повествованиях
много этнографических зарисовок, бытовых сценок, на которые он
никогда не отвлекался надолго, но касался этого, что отражало мно-
госторонность, энциклопедичность описания. Эти немногочислен-
ные этнографические наблюдения Н.Я. Динника позволяют судить
о народах, населявших Кавказ, их образе жизни.
Так, в очерке «По Чечне и Дагестану» дается описание жили-
ща и быта горцев аула Тюиллой. Их дома сложены «из шиферных
плит и ими же покрытых. Материала этого имеется здесь под руками
сколько угодно, и платить за него не приходится; поэтому некоторые
- 310 -
из жителей Тюиллоя, несмотря на свою бедность, выстроили доволь-

но порядочные по размерам сакли и содержат их очень чисто. Почти
все они стоят на крутых косогорах, причем нередко своим задним
фасадом упираются прямо в гору» [12, 957].
Н.Я. Динник отмечает приветливость, любезность обитателей
аула Тюиллой. При этом он описывает быт аульчан: «Они отвели нам
довольно чистую, просторную кунацкую, тотчас же согрели воды
для чая, принесли молока, яиц и сыра» [12, 958]. В своих работах
Н.Я. Динник разбивает сложившиеся стереотипы и страхи перед на-
родами Кавказа. Он создает позитивный яркий коллективный портрет
чеченцев: «Чеченцы-горцы — народ бедный, но... трудолюбивый,
смирный и честный. Они очень вежливы, любезны, предупреди-
тельны и гостеприимны. Я несколько раз останавливался и ночевал
в Дачуборзое, Улускерте, Соное и других аулах и всегда пользовал-
ся полным вниманием своих хозяев. Неоднократно ездил ночью,
как зимою, так и летом, по горам Чечни и никогда не случалось со
мною ничего неприятного». Ученый отмечал, что плату «за ночлег
и самовар или что-нибудь съестное чеченцы почти всегда долго от-
казывались принять, говоря, что по их законам брать с гостя деньги
не полагается и стыдно» [12, 958]. Н.Я. Динник записывал кулинар-
ные впечатления, даже краткие рецепты блюд кавказских народов:
«Вечером нас угостили ужином — супом и курицей, приготовленной
с перцем, и притом превкусно» [12, 968].
Заметки ученого свидетельствуют о прекрасном владении им рус-
ским языком. Попутно Н.Я. Динник, по-видимому, осваивал языки
тех народов, с которыми он вступал в общение. В его текстах много
экзотизмов — слов из языков народов Кавказа. В работе «По Чечне
и Дагестану» он использует чеченские названия, создавая колорит,
присущий данному месту: «медведи (по-чеченски «ча») живут во
всех лесах», «то же можно сказать и о диких свиньях (по-чеченски
«хека»)», «дикие козы («лу» по-чеченски) водятся также во всех ле-
сах» [12, 966–967].
Язык произведений Н.Я. Динника открывает в нем элитар-
ную языковую личность, способную не просто успешно общаться,
но и создавать оригинальные произведения, вступать в коммуникацию
с учеными и их текстами, различными по степени сложности. Работы
- 311 -
Н.Я. Динника небольшие по объему, но наполненные богатым содержа-

нием и информацией. Они четко организованы, всегда имеют внятную
направленность — научную, познавательную, художественную. При
этом первичная направленность его произведений – научно-познава-
тельная, а художественное измерение позволяло читателю не только по-
лучить информацию о Кавказе, но и ярко представить его флору, фауну,
мысленно побывать в тех местах, которые в конце XIX — начале XX в.
были труднодоступными и считались опасными для посещения.
Жанр основных произведений Н.Я. Динника можно определить
как путешествие. Его работы так и называются: «Путешествие по
Пшавии и Тушетии» (1893), «Из путешествий по Западному Кавка-
зу» (1893), «Путешествие по Закатальскому округу» (1912), «Поезд-
ка в Ленкорань и на Талыш» (1899), и др. Термины «путешествие»,
«поездка», «странствие» встречаются не только в названиях, но и
в текстах. Например: «6 июля 1881 года я вместе со своим спутником,
студентом Д., прибыл в Нальчик, чтобы здесь запастись от местно-
го начальства предписанием, могущим гарантировать нас от разных
неприятных случайностей во время путешествия по горам» [8, 825];
«Подъем от Бизинги и спуск к Чегему очень круты, поэтому путе-
шествие на некованых лошадях во время дождя, сделавшего дорогу
грязной и скользкой, было отвратительно» [8, 831]; «Мне приходи-
лось бывать в Баталпашинске еще в то время, когда там жил Н.Г. Пе-
трусевич, и я хорошо помню то участие, которое оказывал он мне, как
путешественнику» [7, 845].
Этот жанр восходит к традиционной форме научной литературы,
связанной с изложением географических и этнографических сведе-
ний. Путешествие, как форма изложения, оказала влияние на разви-
тие всей художественной литературы, и была одним из распростра-
ненных способов организации композиции в повествовательных и
описательных жанрах. Согласно МАС путешествие — это «поездка
или передвижение пешком куда-либо далеко за пределы постоянно-
го местожительства с научной, общеобразовательной, спортивной и
другими целями». Странствие — «поездка или передвижение пеш-
ком куда-либо далеко за пределы постоянного местожительства; пу-
тешествие» (МАС). В отличие от странствия, путешествие связано
с определенной целью передвижения. Эта цель, как правило, и опре-
- 312 -
деляет сюжет. Путешествия Н.Я. Динника имеют внутренний сюжет

и целеполагание. Так, поездка по Чечне и Дагестану предпринима-
лась для наблюдения и описания безоарового козла во время охоты
на него. Н.Я. Динник так и не встретился с этим животным, так ин-
тересовавшим ученого. В этом и был парадокс организации сюжета:
«Исса сообщил, что в соседних с Будты местах водятся дикие козы
(косули), в доказательство чего показал ветвистые рожки убитого им
козла, изредка попадаются серны и вовсе нет интересовавшего меня
безоарового козла. <...> ...поэтому попытку поохотиться за безоаро-
выми козлами пришлось отложить до более удобного времени...» [12,
976]. Это создает интригу рассказа, делает повествование увлека-
тельным и динамичным.
В задачи путешественника входит общегеографическое описание
малоисследованной местности. Значимыми оказываются трудности,
невзгоды, преодоление которых ведет к открытию нового и неизвест-
ного. В инициальной части исследования «Верховья Малой Лабы и
Мзымты» Н.Я. Динник определяет особенности организации и цели
путешествия: «За последние лет 30 их не посетил ни один из путеше-
ственников. <...> ... Мне удалось осмотреть и таинственные истоки
Малой Лабы. Настоящее путешествие мое с обычными трудностями
и невзгодами началось со станицы Псебайской, откуда мною было
предпринято несколько поездок в разные стороны; но, прежде чем
описывать их, скажу несколько слов о Псебае и о природе окружаю-
щих его мест» [6, 902]. Основная задача этого произведения – опи-
сание неизвестного в географическом, биологическом отношениях
пространства. Н.Я. Динник интересно рассказывает, какие путеше-
ствия, экскурсии были предприняты для исследования этого геогра-
фического пространства, показывает обстоятельства их проведения,
описывает некоторые «приключения», путешественников.
Часто такие миниатюрные рассказы имеют самостоятельную ху-
дожественную ценность. Примером может служить динамичный
рассказ о том, как путешественники попали в бурю в горах, когда
наблюдалась невероятно быстрая смена климатических событий.
В такое время пребывание в горах сложно и опасно, но для се-
рьезных путешественников привычно, тем более что на смену непо-
годе приходит яркое ласковое солнце. Таково описание бури у севе-
- 313 -
ро-западного конца хребта Магишо. После полосы густого тумана

«поднялся сильный порывистый ветер, потом посыпался град; град
перешел в крупу, а вместе с нею полил проливной дождь. В то же
время длинные, с ослепительным блеском молнии, сопровождавшие-
ся оглушительными ударами грома, которые потрясали, как казалось
нам, всю гору, прорезывали одна за другой воздух и ударяли в гребень
хребта в самом небольшом расстоянии от нас». Лошади разбежались,
да и для путешественников «пребывание на самом гребне горы все-
го лишь в нескольких саженях от грозовой тучи было рискованно».
Через несколько минут дождь прекратился, ветер затих. «Спустя еще
минут 15–20 над нами было уже чистое темно-синее небо, на кото-
ром блестело яркое солнце» [6, 909 – 910].
Как видим, Н.Я. Динник не испытывает сложности в описании
многообразных изменчивых событий в горах. Обращает на себя
внимание то обстоятельство, что он пользуется небольшим числом
языковых тропов, фигур и других средств выразительности. В то же
время объем его словаря огромен, что позволяет ему применять раз-
нообразную точную лексику в наименовании тех или иных предме-
тов: «хребет Магишо», «гребень хребта», «густой туман», «направле-
ние», «заблудились», «добрались до лошадей», «разразилась буря».
В описании он точен и строг, но именно эта точность способствует
выразительности в создании картины: «сильный порывистый ветер»,
«посыпался град», «град перешел в крупу», «проливной дождь».
Яркие языковые средства изобразительности и выразительно-
сти он использует, когда накал событий достигает предела: «длин-
ные, с ослепительным блеском молнии», «оглушительные удары
грома, которые потрясали, как казалось нам, всю гору». Метафоры
Н.Я. Динника являются скорее языковыми, общеупотребительными:
«ослепительный блеск», «оглушительные удары», «ударяли в гре-
бень хребта». Однако их сгущение, предельно точная, напряженная
организация повествования приводит к особой изобразительности,
к тому, что мы начинаем переживать предметность: слышать удары
грома, видеть блеск молнии.
В повествовании Н.Я. Динник как автор и наблюдатель открыт
читателю. С жизнелюбием и радостью он рассказывает обо всем
увиденном, пережитом, делая яркие зарисовки мест, которые он по-
- 314 -
сещал. Эти зарисовки он называет «видами», «картинами», т.к. ри-

сует их словом как живописец пером и кистью. Вот описание горы,
«которая известна у псебайцев под именем «Скирды»: «Вид на нее
замечательно красив. Она имеет длинную ровную плоскую вершину,
напоминающую скирду сена, и покрыта зеленой травой. «Скирда»
окаймлена гигантским барьером совершенно отвесных темно-серых
скал. Ниже их тянется очень крутой зеленый откос, по которому едва
ли в состоянии пройти человек, а за ним еще целая серия чередую-
щихся друг с другом уступов скал и карнизов, покрытых изумруд-
но-зеленой травой». [6, 904]. В этом описании Н.Я. Динник идет от
имени, которое распространено среди местных жителей. Описание
строгое, системное, но неравнодушное к природе, поэтому в нем по-
являются оценочные, яркие образные вкрапления, связанные с цвето-
выми художественными деталями.
Каждая работа Н.Я. Динника — это захватывающее и в то же вре-
мя серьезное познавательное чтение. Сам путешественник захвачен
интересом к познанию, к осмыслению и умело передает эти впечат-
ления. Слова «интерес», «интересный» часто встречаются в текстах
Н.Я. Динника. В системе научного описания Н.Я. Динника как «топо-
фила», помимо слов «красивый», «прекрасный», «замечательный»,
«чудный», слова «интерес», «интересный» являются текстообразую-
щими. Вот примеры этому: «...пути, по которым распространялись
шире и шире разные виды животных, представляет еще огромный
научный интерес» [11, 979]; «Интересны были его два спутника, ис-
полнявшие роль конвоя и прислуги» [8, 833]; «...я узнал интересные
данные о климатических особенностях этой местности, где они жи-
вут уже более десяти лет» [5, 888]; «...я пошел побродить по сосед-
ним местам в надежде найти что-нибудь интересное» [5, 887].
Интерес является посылом к исследованию и путешествию.
Интересное, — это сложная философская категория. По мнению
Я.Э. Голосовкера, «интересное» захватывает интеллектуальное во-
ображение и существует интеллектуальная чувственность как ин-
теллектуальная возбудимость от чисто интеллектуальных явлений.
Например, такая интеллектуальная возбудимость может возникнуть
от новой научной гипотезы о происхождении космоса [4, 74]. «Ин-
тересное» — это и таинственное, загадочное, неведомое как нечто
- 315 -
нас особенно волнующее, как наше тяготение к тайне [4, 76]. «Инте-
ресное» может быть по материалу, по идее, по теме, по проблеме, по
смыслу. Может быть «интересное» по жанру, по ситуации, по поста-
новке вопроса [4, 76].
Произведениям Н.Я. Динника присущи все составляющие «ин-
тересного»: ментально или интеллектуально, соматически этически
интересное. Его произведения до сих пор волнуют нас радостью от-
крытий, их осмыслением, переживанием ярких впечатлений, силь-
ных чувств. Нас не может не восхищать личность самого ученого, ко-
торый раскрывается перед нами искренне, во всей полноте мыслей и
чувств с присущей ему цельностью, достоинством, убежденностью.
Н.Я. Динник – исследователь, движимый долгом, благородно, честно
и достойно выполнивший свою миссию учителя, ученого, человека
на Земле.
1. Абашев В.В. Пермь как текст: Пермь в русской культуре и литературе ХХ века. Пермь, 2000.
2. Аверинцев С.С. Книга природы // Философский энциклопедический словарь. М., 1983.
3. Белый А. Магия слов // Три века русской метапоэтики: Легитимация дискурса. Антология: В 4 т. Став-
рополь, 2005. Т. 2.
4. Голосовкер Я.Э. Засекреченный секрет. Томск, 1998.
5. Динник Н.Я. Верховья Большого Зеленчука и хребет Абишира-Абуха // Опальные: Русские писатели
открывают Кавказ. Антология: В 3 т. Ставрополь, 2011. Т. 3.
6. Динник Н.Я. Верховья Малой Лабы и Мзымты // Опальные: Русские писатели открывают Кавказ. Ан-
тология: В 3 т. Ставрополь, 2011. Т. 3.
7. Динник Н.Я. Горы и ущелья Кубанской области // Опальные: Русские писатели открывают Кавказ.
Антология: В 3 т. Ставрополь, 2011. Т. 3.
8. Динник Н.Я. Горы и ущелья Терской области // Опальные: Русские писатели открывают Кавказ. Ан-
тология: В 3 т. Ставрополь, 2011. Т. 3.
9. Динник Н.Я. Истребление дичи в горах Кубанской области // Природа и охота. 1909. №10 — 11.
10. Динник Н.Я. Медведь и его образ жизни на Кавказе // Опальные: Русские писатели открывают Кав-
каз. Антология: В 3 т. Ставрополь, 2011. Т. 3.
11. Динник Н.Я. Общий очерк фауны Кавказа // Опальные: Русские писатели открывают Кавказ. Анто-
логия: В 3 т. Ставрополь, 2011. Т. 3.
12. Динник Н.Я. По Чечне и Дагестану // Опальные: Русские писатели открывают Кавказ. Антология: В3
т. Ставрополь, 2011. Т. 3.
13. Замятин Д.Н. Гуманитарная география: пространство, воображение и взаимодействие современ-
ных гуманитарных наук // Социологическое обозрение. 2010. Т. 9. № 3.
14. Митин И.И. От когнитивной географии к мифогеографии: интерпретации пространства и места //
Первая российская конференция по когнитивной науке. Казань. 9 — 12 октября 2004 года. Казань,
2004.
15. Сапрыкина Е.Ю., Шпагин П.И. Путешествие // Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. М.,
1962 – 1978. Т. 6. Стб. 86 – 89.
16. Словарь русского языка: В 4 т. М., 1957 — 1961 (МАС).
17. Федоров С.М. Выдающийся исследователь Кавказа Николай Яковлевич Динник // Опальные: Рус-
ские писатели открывают Кавказ. Антология: В 3 т. Ставрополь, 2011. Т. 3.
18. Флоренский П.А. У водоразделов мысли // Флоренский П.А. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 2.
19. Geographical Approaces. Space. Place. Identity. [Электронное издание] URL: http://socgeo.ru¬hosting.
nl/html/files/geoapp/Werkstukken/SpacePlaceIdentity.pdf
20. Pocock D.C.D. The paradox of humanistic geography // Area. 1983. Vol. 15. № 4.
- 316 -
Книжная полка
КНИЖНАЯ ПОЛКА
Стрекалова Е.Н. (Ставрополь)
СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ
СОВЕТСКОЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ЖИЗНИ
Булыгина Т.А. Глава III. Из истории интеллектуальной жизни советского
общества накануне социально-политических перемен / Наука и Эпоха:
монография / [А.Н. Асташкова, Т.А. Булыгтна, И.А. Дымова и др.]; под общей
ред. Проф. О.И. Кирикова – Книга 3. – Воронеж: ВГПУ, 2010. – 354 с.
И сследование Т.А.Булыгиной в монографии «Наука и эпоха» –

яркое подтверждение действительно научного изучения со-
ветского прошлого, характеризующего современную общественную
ситуацию с расширением источниковедческих возможностей откры-
тости архивов, свободы от идеологических преград, конъюнктуры,
использования новых парадигм, использованием соответствующего
методологического инструментария.
Неизменный интерес к сталинской эпохе, очевидный с перестроеч-
ного времени, характеризует исследование Т.А. Булыгиной как важ-
ный шаг на пути осмысления и обобщения интеллектуальной жизни
в условиях жесткого прессинга политического режима и подавления
всякого инакомыслия. Невероятно сложный, насыщенный материал
показан, как представляется, новаторски. Новаторство наблюдается и
в заметном расширении диапазона источников, широте сравнений и
выводов. Размышления ученого, привлекающего пристальное внима-
ние к судьбам общественных наук и обществоведов в сталинское вре-
мя, заставляет задуматься о современной науке и образовании.
На этом фоне, научную значимость работы Т.А. Булыгиной в кол-
лективном весомом монографическом исследовании подчеркивает
не только недостаточная изученность в отечественной историографии
- 317 -
развития общественных наук в СССР как в целом, так и в последние

годы сталинской эпохи конца 1940-х гг. начала 1950-х гг. Действи-
тельно, эта тема не относится к числу популярных и не может быть
подтверждена обширным списком научных изысканий [2, 3, 4, 6].
В условиях социально-экономической трансформации, потрясений,
реформирования различных сфер общества с конца ХХ века соци-
альные науки советского периода зачастую просто игнорировались.
В советское же время постановка подобных исследовательских задач
в рамках марксистско-ленинской идеологии сама по себе исключа-
лось, поскольку могла подорвать миф о безоговорочной привержен-
ности общества коммунистической идеологии.
Кроме того, более значимым, как представляется, является распо-
ложенность материала исследования, сравнений и выводов автора на
пересечении ряда направлений современных исторических исследо-
ваний. Интеллектуальная и социальная история, история культуры,
историческая биографика соседствуют на страницах «… истории
интеллектуальной жизни советского общества накануне социаль-
но-политических перемен» с политической историей последнего ста-
линского десятилетия, что усиливает актуальность научного анали-
за. Взаимосвязи и взаимообусловеленности проходящих процессов
в политике, социуме, духовной сфере, в развитии общественных наук
и судьбах ученых обществоведов представленных Т.А. Булыгиной
в своей главе представляют нечто метода так называемого «тоталь-
ного подхода». Метод, по словам Л.П. Репиной, отражает рекон-
струкцию действительности с учетом исторической среды во всем
ее многообразии [5, С. 40]. Большое внимание автором уделено из-
менению общественного сознания. Отражен противоречивый спектр
общественных ожиданий в стране, импульс настроений воевавшего
поколения, наблюдаемый и среди обществоведов, в частности, не-
смотря на “идеологическое давление” общественных наук.
Опираясь на обширный документальный материал Т.А. Булыгина,
показала трудный процесс изменения партийной политики в отношении
обществоведения, ее противоречивость в последние годы «апогея стали-
низма». Разработка целого комплекса новых данных из центральных и
местных архивов, которые рассматриваются в сочетании с опубликован-
ными документами, позволили сделать выводы работы более весомы-
ми. Ученым привлечено значительное число материалов периодической
- 318 -
печати, свидетельства дневников, воспоминаний и других источников

личного происхождения. В научный обиход впервые введено много но-
вых исторических данных, обществоведческая литература изучаемого
времени также привлечена в качестве источника.
Особенностью работы стало стремление автора излагать конкрет-
ную историю общественных наук через живые судьбы участников ин-
теллектуальной истории сложнейшего периода отечественной исто-
рии, что вызывает особый интерес при знакомстве с монографией.
Аргументировано и достаточно подробно описаны страницы полити-
ческих преследований нестандартно мыслящих философов, истори-
ков, экономистов в ходе борьбы с космополитизмом. За фасадом разви-
тия общественных наук показано реальное противостояние творчески
мыслящих ученых и партии, партийных чиновников как общую драму
советского обществоведения этой эпохи. Кроме того, положение об-
щественных наук после Победы, подчеркивает автор, основывалось на
тех принципах, которые определились еще в середине 1930-х годов,
однако Великая Отечественная война внесла и коррективы в жизнь и
сознание советского народа, что не могло не сказаться и на интеллек-
туальной жизни. Именно изменения в массовом сознании советских
людей в ходе войны заставили сталинский режим использовать все
средства активизации обществоведов как официальных идеологов для
подавления опасных общественных настроений [1, С. 40] .
Новый ракурс анализа общественной жизни сквозь призму су-
деб Н.А. Рубинштейна, В.Ф. Асмуса, А.Ф. Лосева, В.В. Виногра-
дова, Б.Д. Грекова, А.М. Панкратовой и многих других позволя-
ет автору сказать, как сталинский режим улавливал и боролся
с угрозой его благополучию, идущему от новых настроений. Усиле-
ние партийно-государственного диктата, аргументировано доказывает
Т.А. Булыгина, по отношению к духовной сфере советской системы
в последнее десятилетие жизни Сталина было не только прямым про-
должением политического террора тридцатых годов, но и следствием
появления новых тенденций в духовной жизни советского общества.
Руководство страны активно искало идеологическое противоядие
от последствий роста национального самосознания, от «тлетворного»
влияния открытого нашими соотечественниками буржуазного Запада, от
независимости населения, вошедшего в состав СССР накануне войны,
от «опасных» мыслей и творческих поисков советских интеллектуалов.
- 319 -
В широком смысле исследование посвящено результатам влияния

на общественные науки того, о чем сказал М.Я. Гефтер, слова которого
приведены в тексте. Трагедию послевоенного сталинизма, в чем при-
знавался М.Я. Гефтер незадолго до своей кончины, видел в разломе по-
коления: «После такой веры друг в друга, после такого братства люди
встали против людей, страна вновь кишела «изменниками»... кто со-
считает потери душ... Карьера становилась программой начинающих.
Все проникалось и лицемерием, и худшим из самообманов» [1, С. 43].
Особого внимания заслуживают наблюдения автора о негативных
сторонах партийной опеки обществоведов. Складывается впечатле-
ние, замечает Т.А. Булыгина, что ни один сколько-нибудь значимый
ученый-обществовед в течение 1947 – 1953 гг. не избежал угрозы
идеологических репрессий. Таким образом, власть рассчитывала
держать обществоведов в состоянии постоянного страха и неуверен-
ности, чтобы полностью подчинить их своей воле и манипулировать
ими в своих интересах. Справедливо подмечено, что кампании по
идеологической «чистке» ученых проводились во внешне демокра-
тической форме дискуссий. Однако в отличие от подлинно научных
дискуссий, стимулируемых остротой нерешенных исследователь-
ских проблем или насущной потребностью социальной практики,
в которых диспутанты имели право на ошибку, исход дискуссий
1940-х гг. предопределялся партийными директивами.
Со свойственным Т.А. Булыгиной увлеченным интересом к ан-
тропологическому источнику в работе представлена картина не толь-
ко официальной политика по отношению к социально-политическим
наукам, но и состояние общественного сознания среди самих обще-
ствоведов в те годы. Вызывает интерес восприятие обществоведения
различными социальными группами, прежде всего, студенческой
молодежью. Автор показал противоречивые настроения в их среде.
С одной стороны, молодежь после войны была более открыта кри-
тическому переосмыслению официальных догм марксистских пози-
ций. Приводятся интересные архивные данные о событиях накануне
тридцатилетия октябрьской революции. На рассвете 7 ноября 1947
года специальные комсомольские отряды были разосланы во все кон-
цы Москвы, чтобы обезвредить столицу от враждебных листовок.
О подпольных студенческих организациях того времени глухо упо-
- 320 -
минается в дневниках С.С. Дмитриева. Вместе с тем, равнодушие

большинства студентов к политике, проявлявшееся в частности в
отношении к судьбе гонимых за «космополитизм» преподавателей,
было типичным явлением [1, С.56].
Несомненно, успешная работа Т.А. Булыгиной, на наш взгляд,
поставила новые исследовательские задачи. Подобный комплекс-
ный анализ и антропологическое прочтение требуют и другие отрас-
ли наук, уместно изучение специфики регионального опыта и судеб
провинциальных ученых в этот период. В целом, интеллектуальная
жизни советского общества накануне оттепели выглядит частью
истории советской культуры и науки, что подчеркивает комплекс-
ность исследования автора.
1.Булыгина Т.А. Из истории интеллектуальной жизни советского общества накануне социально-поли-
тических перемен. Глава III // Наука и эпоха / под общей ред. проф. О.И. Кирикова – Книга 3. – Воро-
неж: ВГПУ, 2010. С. 38-62.
2. Заболотный Е.Б., Камынин В.Д. Историческая наука России в конце ХХ - начале ХХI века. Тюмень:
Изд-во ТГУ. 2004. 208с.
3. История и сталинизм / Под ред. Н. Мерцалова. М., 1991.
4. Кип Д. Литвин А.Эпоха Иосифа Сталина в России. Современная историография. М.РОС-
СПЭН.2009.328с.
5. Репина Л.П.Смена познавательных ориентаций и метаморфозы социальной истории. Часть 1 // Со-
циальная история. Ежегодник.1997. М.1998.
6. Советская историография./ Под ред. Ю.Н. Афанасьева. М., 1996.
Булыгина Т.А. (Ставрополь)
НОВОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ПО КАВКАЗОВЕДЕНИЮ

Колесникова М.Е. Северокавказская историографическая традиция:
вторая половина XVIII – XX века: Монография; 2-е изд., доп. / Науч. ред.
М.П. Мохначева. – Ставрополь: Изд-во СНУ, 2011. – 496 с.
Проблематика книги М.Е. Колесниковой вписывается в наиболее

востребованные направления российской и мировой исторической
науки. Важнейшим базовым принципом современной исторической
науки является междисциплинарность. На это как на непременное
условие современного исторического исследования еще в конце
1990-х гг. обратили внимание российские ученые, разрабатывающие
вопросы исторического познания. М.Е. Колесникова, начиная с вы-
- 321 -
явления предмета исследования, аналитического инструментария и

завершая синтезом авторских исследовательских практик, основыва-
ется на использовании этого принципа.
Исследовательница на практике опирается на методологию наи-
более востребованных научных направлений современной историо-
графии, что существенно актуализирует избранную ею тему. В част-
ности, междисциплинарность как основа работы М.Е. Колесниковой
позволила наряду с методами классической историографии широко
использовать подходы «новой интеллектуальной истории» с ее кон-
текстностью, с ее вниманием не только к различным формам исто-
рического знания, но и к видам исторического сознания. Оставаясь
на позиции этого исторического направления, автор принципиально
отказалась от выстраивания иерархической лестницы «важных» и
«второстепенных» историописаний.
В связи с поворотом последних десятилетий исторической науки
от «мировых» тем к углубленному изучению местной истории офор-
мились и новые научные направления, в частности, «новая локальная
история», как открытая модель изучения истории «места», в контек-
сте национальной и мировой истории. Автор не только теоретиче-
ски доказала перспективность этого направления, но и ввела ряд его
подходов в практику исследования, подтвердив тем самым и актуаль-
ность направления, и актуальность своей работы. М.Е. Колеснико-
ва доказывает открытость «новой локальной истории», не отвергая
с порога историческое краеведение, но углубляя теоретико-методо-
логические представления о нем.
Можно также выделить актуальность обращения исследователь-
ницы к такому современному историческому направлению, как исто-
рическая биографика. В отличие от мемориально-воспитательного
классического подхода к биографиям выдающихся деятелей, она че-
рез историческую биографику осуществляет принцип исторической
антропологии и методы «интеллектуальной истории». М.Е. Колесни-
кова рассматривает лабораторию исторической мысли местных крае-
ведов через их биографию, судьбу, внутренний мир.
Внимание проблемам истории Северного Кавказа придает рабо-
те М.Е. Колесниковой особую социальную значимость. В последние
20 лет местная историография пополнилась большим пластом наци-
- 322 -
ональных историографий, которые были направлены не столько на

поиски исторической истины, сколько на обслуживание конъюнктур-
ных политических нужд местных элит. В таких условиях рецензируе-
мая монография является серьезным вкладом в восстановление науч-
ного авторитета северокавказской историографии. Ее общественная
своевременность напоминает и местным профессиональным истори-
кам, и краеведам вообще о социальной ответственности как перед
настоящим и будущим, так и перед прошлым тех, кто берется за исто-
рические сюжеты.
Актуальность предложенного сочинения усиливается и тем, что во
многом успех стратегических политических решений в таком слож-
ном и взрывоопасном регионе, как Северный Кавказ, определяется
не только пониманием сиюминутной ситуации в регионе и стране, но
и глубиной, научностью и взвешенностью интерпретаций северокав-
казской истории в общероссийском контексте. М.Е. Колесникова как
раз и обобщает опыт изучения этой истории, который способствует
расширению пределов исторической реконструкции региона.
При анализе поставленных в исследовании вопросов автор опи-
рается на мощную источниковую базу, которая представляет собой
документы архивов и музеев, а также многообразные виды опубли-
кованных источников. Однако главное состоит в том, что М.Е. Ко-
лесникова предлагает оригинальную авторскую концепцию. Так,
исследовательница существенно уточнила понятие «провинциаль-
ная историография», соотнеся его с различными уровнями и форма-
ми изучения региона – регионолистика, историческое краеведение,
местная история, провинциальная историография, «новая локальная
история».
Основой авторской концепции, ее отправной точкой стало поня-
тие северокавказской историографической традиции как органиче-
ского элемента национально-государственной историографической
традиции на всех трех ее уровнях: когнитивном, институциональном
и личностно-биографическом. В то же время, освещая региональную
специфику северокавказской историографической традиции, иссле-
довательница показала ее как культурное явление, включающее мно-
гообразие различных, порой противоположных компонентов. Речь
идет и о научных, и о донаучных исторических представлениях о Се-
- 323 -
верном Кавказе, о деятельности различных личностей по изучению

истории региона, о функционировании различных изданий, обществ,
комитетов, о наличии различных типов исторической памяти и исто-
рического сознания.
Историографическая традиция, предполагая некоторую стабиль-
ность своих тенденций, не является неким монолитом. Речь идет не
только о многослойности ее содержания, но и о ее способности к из-
менениям. Поэтому в понятие «северокавказская историографическая
традиция» исследовательница включила и характеристику изменений
внутри этой традиции на протяжении всего изучаемого периода.
М.Е. Колесникова углубляет знание об историографических источ-
никах, включив в эту категорию наряду с текстами профессионалов,
допрофессиональное и раннепрофессиональное историописания,
развивая и подтверждая положения С.И. Маловичко, М.П. Мохначе-
вой и других современных историографов. Одной из первых среди
отечественных историков она включает в понятие «историографиче-
ский источник» историческую библиографию, раскрывая механизм
функционирования библиографии как инструмента формирования
историографии Северного Кавказа.
Автор еще раз подтверждает, что в рамках «новой интеллектуаль-
ной истории» ряд историографических фактов одновременно явля-
ются источниками для исследования истории науки, в данном случае
исторической. Для более полного понимания вопросов поставленной
проблемы она также широко исследует различные виды визуального
типа источников, что также является относительно новым в истори-
ческих исследованиях, базирующихся в основном на нарративных
источниках.
М.Е. Колесникова использует оригинальные методологические
решения, когда обращается к изучению побудительных причин, за-
ставивших тех или иных людей обратиться к краеведению, через
факты их биографии – к специфике их исторического письма. Это
позволило подробно показать мир краеведа в контексте интеллекту-
альной истории. В книге предпринята попытка комплексного иссле-
дования истории исторического изучения Северного Кавказа. Автор
показала особенности интеллектуальных коммуникаций и их эво-
люцию в северокавказском обществе по вопросам истории региона
- 324 -
на протяжении почти двух веков. Она не ограничивается только

текстами краеведов-любителей и историков-профессионалов, обра-
щаясь к комплексному исследованию истории научных обществ и
государственных учреждений Северного Кавказа, вносивших вклад
в изучение региона.
Становление северокавказской историографической традиции
М.Е. Колесникова рассматривает как поэтапный процесс накопле-
ния позитивных знаний о Северном Кавказе допрофессионального
и раннепрофессионального уровня, как формирование истоков кав-
казоведения, оформления профессионального исторического знания
в рамках европоцентристской парадигмы, наконец, институализации
северокавказской историографии в начале XX века. В то же время
в монографии показано, что наступление очередного этапа развития
северокавказской историографической традиции не исключало тен-
денций предыдущего времени. Такое сосуществование различных
типов знания характерно для любых интеллектуальных коммуника-
ций. Автор показывает этот процесс в контексте тех переломных яв-
лений, характерных для мировой исторической науки начала XX в.,
когда шла смена теоретико-методологических парадигм.
Анализ причин затухания краеведения с середины 1930-х – до кон-
ца 1950-х годов, когда официальная советская наука предпочитала
оценивать краеведение в уничижительных характеристиках, сделан
убедительно и корректно. Парадоксальным выглядит на этом фоне
бурное развитие кавказоведения, и автор не скрывает этого парадок-
са. Она подчеркнула активизацию археологических и этнографиче-
ских исследований в те годы, широту и продуктивность изучения
дореволюционных историографических источников, включая абсо-
лютно новый сюжет о деятельности национальных просветителей на
исторической ниве. Именно в этот период фактического прекраще-
ния краеведческой работы была заложена источниковедческая база
истории Северного Кавказа. В то же время автор не обходит молча-
нием политического подтекста советских оценок дореволюционной
историографии о Кавказе.
Очерк о текстах местных краеведов-любителей важен не только
как рассказ об еще одном секторе провинциальной историографии,
но и как анализ особенностей интеллектуального пространства се-
- 325 -
верокавказского общества, изменений его конфигурации, движения

идей локального интеллектуального сообщества региона. Интересна
и перспективна идея автора об изучении северокавказской истори-
ографической традиции как переплетении военно-государственной,
научной и краеведческой составляющих этой традиции.
В исследовании М.Е. Колесниковой рассматриваются отдельные
стороны процесса формирования образа Кавказа в Российском об-
ществе XIX в., в частности роль художественной культуры и публи-
цистики, которые производили допрофессиональное историческое
знание, в этом процессе, а также роль северокавказской историогра-
фической традиции в целом. Она показывает факторы влияния на ин-
теллектуальное пространство северокавказского общества в целом
и на историографическую традицию региона, такие как столичные
общества и научные учреждений и обществ, издательства, а также
Ставропольскую архивную комиссию как инструменты и направле-
ния северокавказской историографической традиции и одновремен-
но как элементы северокавказского интеллектуального и культурного
пространства. В то же время М.Е. Колесникова предлагает читателям
коллективную биографию северокавказских историописателей, их
коллективный интеллектуальный портрет. Черты этого коллективно-
го портрета включают в себя и происхождение, и биографию, и об-
разование и выбор тематики, и историческое письмо, и гражданскую
позицию северокавказского историописателя. На наш взгляд, удачей
автора является индивидуализация этого портрета в жизни и деятель-
ности ставропольских краеведов.
В целом кавказоведческая наука пополнилось интересным и све-
жим изданием, расширяющим представления как профессионалов,
так и любителей об истории изучения Северного Кавказа на большом
хронологическом отрезке.
- 326 -
Стыкалин А.С. (Москва)
СВЕЖИЙ ВЗГЛЯД НА ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНУЮ ИСТОРИЮ

ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЫ
Крючков И.В., Онишенко А.И. Основные тенденции и противоречия
развития стран Европы и Сша в первой половине XX века
в общественно-политических взглядах Й. Шумпетера и Л. Мизеса.
Ставрополь: изд-во СКФУ, 2013. – 189 с.
В последние годы во многом благодаря усилиям проф. И.В. Крюч-

кова, а также его коллег и учеников в Северо-Кавказском фе-
деральном университете складывается сильный центр по изучению
истории среднеевропейского региона и в первую очередь монархии
Габсбургов и ее стран-наследниц. Среди направлений этого иссле-
довательского поля являются среднеевропейские идеи и культурное
пространство, а также отношения России с Дунайской империей
в широком международном контексте. Ставропольские историки
не только активно участвуют в международных проектах по этой те-
матике, но были инициаторами ряда из них. Публикуемые на базе
Северо-Кавказского федерального университета серийные тематиче-
ские сборники («Российско-польский ист. альманах», «Российско-ав-
стрийский ист. альманах», «Ставропольский альманах интеллекту-
альной истории» и др.) снискали заслуженное уважение российского
профессионального исторического сообщества, вызвали позитивный
отклик за рубежом.
Появление рецензируемой монографии отнюдь не случайно.
Творчество крупных австрийских мыслителей Й. Шумпетера и
в меньшей мере Л. Мизеса уже привлекало внимание ставрополь-
ских исследователей в ряде статей, и подготовленная монография
стала итогом длительного, кропотливого изучения общественной
мысли монархии Габсбургов в последние десятилетия ее существо-
вания в широком историческом и историко-культурном контексте.
Хотя интерес к идеям Шумпетера и Мизеса проявляют не только
историки, но также экономисты и социологи, в данном случае мы
имеем дело с работой исторической, относящейся к сфере интеллек-
туальной истории, что определяет специфику подхода, методологию,
- 327 -
большое внимание к той культурной и социальной среде, которая

породила рассматриваемые явления общественной мысли. Необхо-
димость обращения к социокультурным истокам концепций Шумпе-
тера и Мизеса в полной мере предопределила структуру монографии
– она представляется вполне логичной и оправданной. В частности,
разделы, содержащие подробный анализ историко-экономических и
историко-социологических концепций Шумпетера и Мизеса предва-
ряются интересной главой о социальном, политическом и культур-
ном ландшафте имперской столицы – Вены. Раздел написан с учетом
новейшей литературы, вышедшей не только в Австрии, но и за ее
пределами. Надо сказать, что Австро-Венгрия эпохи дуализма 1867 –
1918 гг. привлекает широкое внимание исследователей не только в
странах-наследницах этой многонациональной монархии, но также
в университетских центрах Западной Европы и США, о чем можно
судить по богатейшим историографическим разделам авторитетного
американского ежегодника «Austrian History Yearbook». Это вполне
объяснимо, с одной стороны, интересом к неоднозначному опыту
разрешения межнациональных противоречий в Дунайской монар-
хии, а с другой, к ее богатейшей и многообразной культурной жизни.
Что же касается актуальности проведенного исследования теорий
Шумпетера и Мизеса, то она неоспорима. Наследие этих мыслителей
австрийской «экономической школы» привлекает сегодня внимание
не только ученых, но и экономистов-практиков и не в последнюю
очередь партийных идеологов в разных странах Европы, особенно на
леволиберальном фланге политической жизни. Заметим, что к этой
школе относились и такие авторитетные экономисты, социологи,
социальные мыслители разных генераций, как К. Менгер, Ф. Визер,
Ф. фон Хайек. Можно согласиться с авторами в том, что «в услови-
ях современного кризиса социалистической идеологии теоретическое
наследие Й. Шумпетера дает возможность левым силам найти ответы
на многие проблемы, объяснение которых нельзя найти на основе
принципов марксизма-ленинизма и их ортодоксальных последовате-
лей». Знание же теоретического наследия более правоверного, клас-
сического либерала Мизеса было бы полезным для российских либе-
ралов «в условиях мучительного поиска современной Россией своей
модели построения демократического общества». Нельзя отрицать
значения наследия мыслителей «австрийской школы» и с точки зрения
- 328 -
совершенствования ими методологии гуманитарных наук, включая

историческую (это касается экономической и социальной истории).
На отдельных дискуссионных или спорных положениях в трак-
товке идей Шумпетера и Мизеса не будем останавливаться, они
могут стать предметом дискуссий среди коллег-историков после
публикации работы. Важно заметить, что любое принципиальное по-
ложение в монографии хорошо аргументировано, логически вывере-
но и опирается на глубокое знание источниковой базы. Хотелось бы
только обратить внимание авторов на обилие опечаток в тексте – этот
серьезный недостаток будет, как мы надеемся, устранен в процессе
подготовки работы к изданию.
Необходимость публикации монографического исследования
И.В. Крючкова и А.И. Онишенко не вызывает сомнения, можно толь-
ко поздравить авторов с успешным завершением проделанной работы,
достойной быть вынесенной на суд широкого профессионального со-
общества.
Матвеев Г.А. (Ростов-на-Дону)
О СОВРЕМЕННОМ ОПЫТЕ ИЗУЧЕНИЯ

ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА
Ткаченко Д.С., Колосовская Т.А. Военно-политическая история
Северного Кавказа XVI - XIX вв.: факты, события, люди.-
Ставрополь: Изд-во СГУ, 2009. - 291 с.
Н есмотря на обширную кавказоведческую литературу, многове-

ковая история закрепления России на южных рубежах изучена
далеко недостаточно. Кроме того, огромный пласт наработок дорево-
люционных авторов по военно-политической истории Северного Кав-
каза был в советское время основательно забыт, так как противоречил
официальным идеологическим установкам. В связи с этим исследова-
ние Д.С. Ткаченко и Т.А. Колосовской, посвященное анализу военных
событий XVI – XIX вв. и их влияния на политические процессы в ре-
гионе, несомненно, имеет большое научно-практическое значение.
- 329 -
Все сюжеты, прямо или косвенно связанные с историей россий-

ской политики на Северном Кавказе в условиях современного обо-
стрения ситуации, становятся наиболее политизированными. Пер-
вым шагом на пути объективного изучения военно-политической
истории Северного Кавказа является установление круга имеющихся
источников во всей их полноте. При обращении к текстам изданий
XVIII – XIX вв. следует опасаться придавать современный смысл
в замыслы авторов источников.
Решить эту проблему позволяет проект, над которым работают
Д.С. Ткаченко и Т.А. Колосовская. Его электронная часть помогает
представить в виде единой базы данных рассеянные по различным
музейным и библиотечным фондам материалы и тем самым сделать
доступными широким научным кругам, а монография – интерпрети-
ровать собранные источники в историческом контексте.
Написанная на основе дореволюционных печатных изданий и
с учетом достижений современной историографии, монография су-
щественно обогащает историческую науку по избранной тематике,
вводит в научный оборот большой пласт первоисточников, отража-
ющих взгляд на исторические события как «изнутри», так и «сна-
ружи». Кроме текстового материала при написании книги, авторы
широко использовали оригинальный иллюстративный материал. За-
рисовки с натуры, картины художников-баталистов, портретный ряд,
выполненные непосредственными участниками событий, сами явля-
ются оригинальным источником, могущим многое поведать профес-
сиональному историку.
Авторами обобщен и систематизирован огромный фактический
материал, последовательно раскрывающий события военно-политиче-
ской истории Северного Кавказа начиная с налаживания первых ди-
пломатических контактов и заканчивая врастанием региона в общеим-
перское пространство России, что в определенной степени позволяет
заполнить пробелы, сложившиеся в современном кавказоведении.
Авторы особое внимание уделяют рассмотрению политического
сближения России с населением Северного Кавказа. Отдельно ав-
торы останавливаются на истории формирования вольных казачьих
обществ на южных окраинах Российского государства и в первую
очередь терско-гребенского казачества, которое московское прави-
- 330 -
тельство рассматривало как союзников в борьбе с общими врагами и

активно привлекало для защиты своих южных рубежей.
Представляет интерес авторская трактовка событий геополитиче-
ского соперничества России, Турции и Ирана в регионе в XVIII в.
Особое значение Д.С. Ткаченко и Т.А. Колосовская отводят роли Се-
верного Кавказа во внешней политике России в период правления
Петра I и его приемников на Российском престоле. Отдельный блок
вопросов посвящен особенностям российской политики в регионе
в последней четверти XVIII века. Речь идет о переходе к планомер-
ной постройке Кавказских укрепленных линий. Внимание читателя,
несомненно, привлекут исторические реконструкции планов этих
крепостей, в основу которых были положены оригинальные схемы,
хранящиеся в архивных и музейных фондах.
Не остались без рассмотрения и процессы российской колониза-
ции Северного Кавказа. Отказавшись от прямолинейной оценки пере-
селения казачества на новые линии, Д.С. Ткаченко и Т.А. Колосовсой
удалось показать его внутреннюю противоречивость. Представлен-
ный в книге обширный источниковый и историографический мате-
риал помогает пролить свет на сложные процессы военно-казачьей
и гражданской колонизации, в ходе которых завязались узлы межэт-
нических противоречий, периодически обострявшихся и в конечном
итоге вылившиеся в масштабную Кавказскую войну XIX века.
Наибольшей сложностью в книге отличаются вопросы, посвящен-
ные военному противоборству с горцами Северного Кавказа. Кавказ-
ская война до сих пор вызывает споры как среди научного сообще-
ства, так и среди широкого круга читателей. Многие воспоминания
и размышления участников этой войны сегодня фактически недо-
ступны широкому читателю. Строя свое изложение на анализе этих
материалов, авторы последовательно раскрывают специфику «малой
войны» на Кавказской линии, показывают организацию российских
военных экспедиций, а так же проекты российских властей, направ-
ленные на выработку наиболее приемлемых путей интеграции Се-
верного Кавказа в состав Российской империи.
В завершении книги авторы анализируют вопросы послевоен-
ного устройства Северного Кавказа. По справедливому убеждению
авторов, включение в состав страны нового региона требовало про-
- 331 -
ведения особой хозяйственной, административной и культурной

политики, осуществление которой, в свою очередь, осложнялось
последствиями Кавказской войны. В книге анализируются админи-
стративные преобразования, первые хозяйственные мероприятия и
изменения, произошедшие в этнической карте региона.
Воссоздавая сложную картину врастания Северо-Кавказского ре-
гиона в состав России, авторы убедительно показывают, что россий-
ская армия оказалась силой, занятой не только своей прямой военной
функцией, но и несвойственной ей ролью обустройства мирной жиз-
ни на новых территориях, что в достаточной степени не учитывалось
ранее. Более того, по справедливому убеждению авторов, не только
гражданские лица, но и российские генералы осознавали, что мир
на Кавказе необходимо вершить не столько силой оружия, сколько
разумной политикой.
Несомненной заслугой Д.С. Ткаченко и Т.А. Колосовской является
использование оригинального картографического материала. Авторы
книги проделали основательный труд по сведению вместе разнопла-
новых карт и составлению на их основе исторических реконструк-
ций, являющихся яркими наглядными отображениями военно-поли-
тических событий в регионе.
В заключении хотелось бы остановиться на характеристике элек-
тронного проекта Д.С. Ткаченко и Т.А. Колосовкой «Военно-поли-
тическая история Северного Кавказа (XVI – XIX вв.) Информаци-
онно-справочная система», существенно дополняющего настоящее
издание. Подобная инновационная деятельность открывает новые
перспективы развития исторических исследований. Обширный ил-
люстративный и картографический материал информационно-спра-
вочной системы создает у пользователей иллюзию непосредственно-
го присутствия, воспроизводя атмосферу и «расставляя декорации».
Созданный авторами программный продукт, совместно с моно-
графией, несомненно, привлечет внимание исследователей в области
кавказоведения и будет способствовать дальнейшему изучению отно-
шений между Россией и Кавказом, а в перспективе даст возможность
обеспечить инновационный подход к изучению и преподаванию во-
просов, освещающих исторические, политические и культурные осо-
бенности развития Северо-Кавказского региона.
- 332 -
Сведения об авторах
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
Аксенов Владислав Бэнович, кандидат исторических наук, доцент кафе-

дры истории России и права Московского государственного техниче-
ского университета - МИРЭА
Амбарцумян Каринэ Размиковна, кандидат исчторических наук, доцент
кафедры истории России факультета истории, философии, искусства
Гуманитарного института Северо-Кавказского федерального универ-
ситета
Бобровская Вероника Сергеевна, ведущий специалист отдела кадрового,
документационного обеспечения и общей работы, Министерство при-
родных ресурсов и охраны окружающей среды Ставропольского края
(МПР и ООС СК)
Булыгина Тамара Александровна, доктор исторических наук, профессор,
профессор кафедры истории России факультета истории, философии,
искусства Гуманитарного института Северо-Кавказского федерально-
го университета
Выскочков Леонид Владимирович, доктор исторических наук, профес-
сор, профессор кафедры истории России с древнейших времён до ХХ
века Санкт-Петербургского государственного университета
Гайлит Оксана Александровна, кандидат исторических наук, доцент ка-
федры современной отечественной истории и историографии ГОУ
ОмГУ им. Ф.М. Достоевского
Добровольский Дмитрий Анатольевич, кандтдат исторических наук, до-
цент, доцент кафедры истории идей и методологии истории историче-
ского факультета НИУ «Высшая школа экономики»
Дударев Сергей Леонидович, доктор исторических наук, профессор, заве-
дующий кафедрой всеобщей и отечественной истории исторического
факультета ФГБОУ ВПО «Армавирская государственная педагогиче-
ская академия»
Журба Олег Иванович, доктор исторических наук, профессор, заведую-
щий кафедрой историографии, источниковедения и архивоведения
Днепропетровского национального университета им. О. Гончара
- 333 -
Ивлев Константин, аспирант кафедры истории исторического факультета

Московского государственного областного гуманитарного института
Картоев Магомет Мусаевич, ведущий специалист Отдела научных иссле-
дований Госархива Ингушетии.
Кирчанов Максим Валерьевич, кандидат исторических наук, доцент ка-
федры регионоведедения и экономики зхарубежных стран факультета
международных отношений Воронежского государственного универ-
ситета
Кирьяш Оксана Андреевна, кандидат исторических наук, старший пре-
подаватель кафедры истории и социально-педагогических дисци-
плин ФГБОУ «Омский государственный аграрный университет
им. П. А. Столыпина»
Киселев Михаил Юрьевич, кандидат исторических наук, руководитель
Центра учета и обеспечения сохранности документов Архива Россий-
ской академии наук, г. Москва
Клопихина Василина Сергеевна, кандидат исторических наук, старший
преподаватель кафедры теории и методики преподавания историче-
ских дисциплин Ставропольского государственного педагогического
института
Кожемяко Татьяна Николаевна, кандидат исторических наук, доцент
кафедры истории России факультета истории, философии, искусств
Гуманитарного института Северо-Кавказского федерального универ-
ситета
Колесникова Марина Евгеньевна, доктор исторических наук, профессор,
заведующая кафедрой истории России факультета истории, филосо-
фии, искусства Гуманитарного института Северо-Кавказского феде-
рального университета
Краснова Ирина Александровна, доктор исторических наук, профессор,
профессор кафедры всеобщей истории и археологии факультета исто-
рии, философии, искусства Гуманитарного института Северо-Кавказ-
ского федерального университета
Крючков Игорь Владимирович, доктор исторических наук, профессор,
декан факультета истории, философии, искусства Гуманитарного ин-
ститута Северо-Кавказского федерального университета, заведующий
кафедрой всеобщей истории и археологии
Крючкова Наталья Дмитриевна, кандидат исторических наук, доцент ка-
федры всеобщей истории и археологии факультета истории, филосо-
фии, искусства Гуманитарного института Северо-Кавказского феде-
рального университета
- 334 -
Леонова Александра Владимировна, аспирантка кафедры историографии,

источниковедения и архивоведения Днепропетровского национально-
го университета им. О. Гончара
Логачева Алла Викторовна, старший преподаватель кафедры истории
России факультета истории, философии, искусства Гуманитарного
института Северо-Кавказского федерального университета
Литвинова Татьяна Федоровна, кандидат исторических наук, доцент ка-
федры истории Украины Днепропетровского национального универ-
ситета им. О. Гончара
Мазур Людмила Николаевна, доктор исторических наук, профессор, за-
ведующая кафедрой документационного и информационного обе-
спечения управления Уральского государственного университета
им. А.М. Горького
Маловичко Сергей Иванович, доктор исторических наук, профессор, про-
фессор кафедры истории исторического факультета Московского го-
сударственного областного гуманитарного института
Мареш Тереза, доктор, адъюнкт Института дидактики истории и обще-
ствоведения, Институт истории - Университет Казимежа Великого
Матвеев Герман Аронович, кандидат исторических наук, профессор ка-
федры истории Отечества и Кавказоведения Института по переподго-
товке и повышению квалификации преподавателей гуманитарных и
социальных наук Южного федерального университета
Михайлова Ирина Борисовна, доктор исторических наук, профессор ка-
федры истории России с древнейших времён до ХХ века Санкт-Пе-
тербургского государственного университета Санкт-Петербургского
университета
Назарова Ирина Михайловна, кандидат исторических наук, доцент, до-
цент кафедры истории России факультета истории, философии, ис-
кусства Гуманитарного института Северо-Кавказского федерального
Оборский Евгений Юрьевич, кандидат исторических наук, доцент кафедры
истории России факультета истории, философии, искусства Гуманитар-
ного института Северо-Кавказского федерального университета
Петренко Денис Иванович, доктор филологических наук, доцент кафедры
русского языка филологического факультета Гуманитарного институ-
та Северо-Кавказского федерального университета
Плохотнюк Татьяна Николаевна, доктор исторических наук, доцент кафе-
дры истории России факультета истории, философии, искусства Гума-
нитарного института Северо-Кавказского федерального университета
- 335 -
Посохов Сергей Иванович, доктор исторических наук, профессор, заведу-

ющий кафедрой историографии, источниковедения и археологии, де-
кан исторического факультета Харьковского национального универ-
ситета имени В.Н. Каразина
Реснянский Сергей Иванович, доктор исторических наук, профессор ка-
федры истории исторического факультета Московского государствен-
ного областного гуманитарного института
Румянцева Марина Федоровна, кандидат исторических наук, доцент, до-
цент кафедры социальной истории факультета истории НИУ
«Высшая школа экономики», Научно-педагогическая школа
источниковедения – сайт Источниковедение.ru
Романова Нина Васильевна, кандидат исторических наук, доцент кафедры
истории России факультета истории, философии, искусства Гумани-
тарного института Северо-Кавказского федерального университета
Савин Валерий Александрович, доктор исторических наук, профессор
кафедры Учебно-научного центра «Новая Россия. История постсовет-
ской России» Историко-архивного института РГГУ
Саран Александр Юрьевич, кандидат исторических наук, доцент, заве-
дующий кафедрой истории Орловского государственного аграрного
Соколова Евгения Валерьевна, кандидат исторических наук, доцент, заве-
дующая кафедрой гуманитарных, социально-экономических и фунда-
ментальных дисциплин ФГБОУ «Омский государственный аграрный
университет им. П. А. Столыпина»
Стецура Юрий Анатольевич, доктор исторических наук, профессор, про-
фессор кафедры всеобщей и отечественной истории исторического
факультета ФГБОУ ВПО «Армавирская государственная педагогиче-
ская академия»
Стрекалова Елена Николаевна, кандидат исторических наук, доцент кафе-
дры истории России факультета истории, философии, искусства Гума-
нитарного института Северо-Кавказского федерального университета
Стыкалин Алекчандр Сергеевич, кандидат исторических наук, ведущий
научный сотрудник Института славяноведения РАН
Сукина Людмила Борисовна, кандидат культурологи, заведующая кафедрой
гуманитарных наук НОУ «Институт программных систем Университет
города Переславля им. А.К. Айламазяна», Переславль-Залесский
Терзиян Татьяна Юрьевна, аспирантка кафедры истории России факуль-
тета истории, философии, искусства Гуманитарного института Севе-
ро-Кавказского федерального университета
- 336 -
Тюрин Алексей Анатольевич, преподаватель колледжа Северо-Казахстан-

ского университета, г. Петропавловск, Казахстан
Хлынина Татьяна Павловна, доктор исторических наук, главный научный
сотрудник лаборатории истории и этнографии Института социаль-
но-экономических и гуманитарных наук ЮНЦ РАН
Чернов Евгений Абрамович, старший преподаватель кафедры историогра-
фии, источниковедения и архивоведения Днепропетровского нацио-
нального университета им. О. Гончара
Штайн Клара Эрновна, доктор филологических наук, профессор, профес-
сор кафедры русского языка филологического факультета Гуманитар-
ного института Северо-Кавказского федерального университета
Юрченко Иван Юрьевич, кандидат исторических наук, доцент, доцент ка-
федры истории Московского авиационного института (государствен-
ного технического университета) «МАИ»; заместитель директора
Межвузовского центра по историческому образованию в технических
вузах РФ
Юрченко Наталия Владимировна, кандидат исторических наук, доцент,
доцент кафедры истории Московского авиационного института (госу-
дарственного технического университета) «МАИ»; доцент Межвузов-
ского центра по историческому образованию в технических вузах РФ
- 337 -
СОДЕРЖАНИЕ
ЧАСТЬ I. Городская и сельская история в пространстве новой ло-

кальной истории..............................................................................6
Кожемяко Т. Н. Образ местной власти в картине мира став-

ропольского крестьянства в 1920-1930-е гг........................................ 6
Крючков И. В. Вена в последней трети XIX – начале ХХ вв.:
меняющееся пространство города в условиях модернизации.... 12
Маловичко С. И. Историография после “культурного пово-
рота”: пространственный подход и новая локальная история... 21
Мареш Т. Местное и региональное образование на уроках
истории в Польше - на примере города Торунь.............................. 31
Оборский Е. Ю. Поэтическое творчество жителей г. Став-
рополя в 1917 г. как источник изучения интеллектуального
пространства провинциального города в переломное время..... 39
Романова Н. В. Власть, культура и село южной российской
провинции периода «оттепели............................................................ 49
Румянцева М. Ф. К вопросу об источниковой базе и мето-
дах изучения сельской истории........................................................... 56
Соколова Е. В. Фотодокументы как источник по изучению
культурного пространства малых городов Омского Приир-
тышья во второй половине ХХ века................................................... 61
ЧАСТЬ 2. Время и хронотоп в исторической науке.................................113
Амбарцумян К. Р. Семья как маркер времени................................ 65

Бобровская В. С. Практика хозяйственных отношений
горожан заштатного городка и местной власти с позиций
хронотопа городской истории............................................................. 71
- 338 -
Содержание
Кирчанов М. В. «Своjата древност» vs «македониjа, градска

и социjалистичка»: хронотоп (не)города и города в маке-
донской интеллектуальной традиции 1950 – 1960-х годов........... 76
Маловичко С. И. «Историография времени» и рождение
проблемы хронотопа.............................................................................. 81
Михайлова И. Б. Хронотоп придворных праздников в Мо-
сковской Руси XVI века......................................................................... 91
Саран А. Ю. О масштабе хронотопа в исследованиях ло-
кальной истории города........................................................................ 96
Сукина Л. Б. Начало «городского времени» в истории рус-
ской культуры: проблема поиска точки отсчета...........................103
ЧАСТЬ 3. История повседневности как предметное поле новой

локальной истории .....................................................................113
Булыгина Т. А. История повседневности и «новая локаль-

ная история»: исследовательское поле и исследовательский
инструмент.............................................................................................113
Выскочков Л. В. Студент и город: «проза» студенческой
жизни в поэзии Н.Я. Агнивцева........................................................118
Гайлит О. А. Советская повседневность в биографических
воспоминаниях сельчан.......................................................................132
Добровольский Д. А. Повседневность русско-половецких
отношений глазами летописцев конца XI – начала XII вв..........137
Кирьяш О. А. «Повседневный мир» русских историков
второй половины XIX в.......................................................................143
Киселев М. Ю. Изучение социальных практик жителей
города и села российскими историками. По материалам
фондов архива Российской Академии Наук...................................150
Крючкова Н. Д. Ритуалы повседневности британских го-
родских джентри в первой половине XIX в. (по материалам
романа Э.Гаскелл «Крэнфорд»)..........................................................154
Мазур Л. Н. Повседневность советской деревни в зеркале
художественного кинематографа: новые источники и под-
ходы к изучению сельской истории .................................................160
Пантюхина Т. В. Повседневная жизнь американской
фермерской семьи на рубеже XIX –ХХ вв. по страницам
каталога «Сиерс, Роубак и К.»............................................................167
- 339 -
Птицын А. Н. Особенности повседневной жизни первых

чешских колонистов Крыма...............................................................174
Румянцева М. Ф. Событийность – повседневность – казу-
альность (К вопросу о типологии исторического знания).........180
Стецура Ю. А. Повседневная жизнь молодёжи 20 –х – 30-х
годов ХХ века в период советской модернизации........................185
Юрченко И. Ю., Юрченко Н. В. Феномен «конь и всадник»
в повседневной культуре казачества Юга россии: проблема
исторических источников и реконструкции казачьей джи-
гитовки.....................................................................................................193
ЧАСТЬ 4. Историография, источниковедение и новая локальная

истогрия........................................................................................201
Аксенов В. Б. Дискурсивный подход в исследовании массо-

вого сознания периода Первой мировой войны: протоколы
обвинений крестьян в нарушении 103 ст. Уголовного уложе-
ния 1903 г.................................................................................................201
Дударев С. Л. Из опыта самоидентификации личности
исследователя.........................................................................................203
Журба О. И., Леонова А. В. Новая региональная историо-
графия и стратегии новой локальной истории.............................206
Картоев М. М. Конфликт «историографий» Северного
Кавказа и возможные пути его преодоления: в контексте
методологии источниковедения и предметного поля новой
локальной истории...............................................................................208
Клопихина В. С. Работа истпартов Северного Кавказа по
формированию комплекса исторических источников по
истории революционного движения и Гражданской войны в
1920-1930-е гг..........................................................................................211
Колесникова М. Е. Историографические источники второй
половины XVIII – начала XIX в. по истории изучения Се-
верного Кавказа.....................................................................................222
Краснова И. А. Биографии ренессансного периода как
источник для изучения флорентийского общества XV в...........224
Логачева А. В. Доклад Г.Н. Прозрителева «Кавказские ар-
хивы» как источник по истории архивного дела Северного
Кавказа начала XX века.......................................................................228
- 340 -
Содержание
Плохотнюк Т. Н. Метрические книги как источник по

исследованию демографических процессов среди немецкого
населения Ставрополья.......................................................................231
Румянцева М .Ф. Источниковедение vs источниковедение в
краеведении и новой локальной истории.......................................235
Савин В. А. Архивные ресурсы изучения локальной исто-
рии на примере российского эксклава (новая исследова-
тельская практика)................................................................................238
Стрекалова Е. Н. «Прошлое в настоящем»: устные источни-
ки в современной отечественной историографии........................240
Хлынина Т. П. Источники официального происхождения в
пространстве новой локальной истории........................................250
Чернов Е. А., Литвинова Т. Ф. Лапидарно о локальном............252
ЧАСТЬ 5. «Свое» – «чужое» – «другое».

Локус глазами путешественника...............................................255
Ивлев К. В. Местная, региональная и новая локальная

история: перспективы комплексного изучения локуса на
примере Комиссии «Старая Москва................................................255
Назарова И. М. Народы Северного Кавказа в трудах уче-
ных и путешественников....................................................................258
Плохотнюк Т. Н. Вестфальский путешественник о «немец-
кой атмосфере» в России: анализ путевых заметок эконо-
миста XIX века барона Гакстгаузена ................................................270
Посохов С. И. Этические проблемы исторической
имагологии ............................................................................................273
Реснянский С.И. Философско-исторический дискурс о
"Другом" .................................................................................................281
Терзиян Т. Ю. Wiedergeburt! Но где?..: отражение идей
возрождения и восстановления государственности
российских немцев в публицистике последней четверти
XX – начале XXI вв...............................................................................285
Тюрин А. А. Образ азиатского «Другого» в русской путевой
литературе второй половины XIX – начала ХХ века....................290
Штайн К. Э., Петренко Д. И. Кавказовед-путешественник
Н. Я. Динник: Открытия и прозрения спустя сто лет..................296
- 341 -
КНИЖНАЯ ПОЛКА.....................................................................................317
Стрекалова Е. Н. Страницы истории советской интеллек-

туальной жизни.....................................................................................317
Булыгина Т. А. Новое исследование по кавказоведению...........321
Стыкалин А .С. Свежий взгляд на интеллектуальную исто-
рию Центральной Европы..................................................................327
Матвеев Г. А. О современном опыте изучения военно-поли-
тической истории Северного Кавказа.............................................329
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ...........................................................................333
- 342 -
Научное издание
НОВАЯ ЛОКАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ:

по следам Интернет-конференций 2007–2014
Издается в авторской редакции

Компьютерная верстка: И. В. Бушманова
_______________________________________________________________________
Подписано к печати 25.08.2014
Формат 60x84 1/16 Усл. п. л. 20,1 Уч.-изд. л. 18,3
Бумага офсетная Заказ 257 Тираж 500 экз.
_______________________________________________________________________
Отпечатано в Издательско-полиграфическом комплексе
ФГАОУ ВПО «Северо-Кавказский федеральный университет»
355009, г. Ставр355009, г. Ставрополь, пр-т Кулакова, 2.

Новая локальная история (материалы конференции)

Загружено:

Сведения о документе

Оригинальное название

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Новая локальная история (материалы конференции)

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

МИНИCTEPCTBO ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ

НОВАЯ ЛОКАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ:

Н72 Новая локальная история: по следам Интернет-конференций.

В сборнике представлены статьи по широкому кругу проблем регио-

УДК 94/99 (082)

© ФГАОУ ВПО «Северо-Кавказский

Осенью 2002 г. в Ставропольском государственном университете

представлены в третьем разделе, посвященном истории повседнев-

«Успешное исследование любой темы предполагает взаимодействие

ОБРАЗ МЕСТНОЙ ВЛАСТИ В КАРТИНЕ МИРА

П роблема взаимоотношений власти и крестьянства в XX века

ловека, что в свою очередь способствует наиболее полному изучению

щим им администрированием и злоупотреблениями. В 1934 г. пер-

в период уборочной парторг Воронин, будучи в бригаде № 5, на

продукты из кладовой колхоза: мясо, яйца, масло, мука и д.р. в нео-

ния руководства колхоза – не принято» [1, 24]. В другом колхозе «Им.

1. ГАНИСК. Ф.1. Оп. 1. Д. 148.

Крючков И.В. (Ставрополь)

ВЕНА В ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XIX – НАЧАЛЕ ХХ вв.:

Д о середины XIX в. Вена не принадлежала к числу блистатель-

– Ратуша, высшее образование – Университет, культура – Бургтеатр).

зимние виды спорта и зимний отдых венцев. К 1914 г. Вена стала

переживала новое рождение. Успех столицы Габсбургов во многом

ты превозносили «безвольное созерцание» искусства как убежища

жизни, нестабильность и монотонность. Венцы искали утешения

стали гарантами интеллектуальной, экономической и политической

широких слоев населения, особенно среднему классу, увлеченному

кратической партии находилась основная часть малообеспеченных

1. Австро-Венгрия. М., 1914.

ИСТОРИОГРАФИЯ ПОСЛЕ «КУЛЬТУРНОГО ПОВОРОТА»:

В настоящее время происходит изменение пространственно-вре-

неравнозначны друг другу, но такая неравнозначность сегодня уже

Самарский историк, отметивший, что русские переселенцы при-

мо вам должны броситься в глаза. Вы непременно заметите, что для

ческую организацию общества через организацию этим обществом

яркие пространственные представления возникают в России, Фран-

через восемь десятилетий после проникновения Российской импе-

Последний призыв сегодня вполне успешно реализует компара-

гических процедурах, на способе видеть пространства (локальные и

1. Беликов Г.А. Ставрополь – врата Кавказа. Ставрополь, 1997.

Мареш Т. (Польша, Быдгощ)

МЕСТНОЕ И РЕГИОНАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ

П роблема регионализма на уроках истории в Польше появилась

в учительской и дидактической среде. Только реформа просвещения

жизни; привитие уважения к культурным различиям; воспи-

ческом виде, например, генеалогического дерева рода). Очередным

бы учиться за школьной партой (пользуясь снимками или диапозити-

Такой подход позволяет говорить об интегрированном обучении.

полнена с помощью изобразительных средств (плакаты, модели, ма-

1. Постановление MEN со дня 15.02.1999 r. по делу программной основы общеобразовательного обу-

ПОЭТИЧЕСКОЕ ТВОРЧЕСТВО ЖИТЕЛЕЙ Г. СТАВРОПОЛЯ

И зучение наполнения интеллектуального пространства любого

поля. В 1917 году война пронизывала все сферы жизни ставрополь-

вающей эсеров – российскому крестьянству. Эсеровское сознание и

«слезы не прольет» высказывается как горький упрек судьбе солдата,

Подобные выражения говорят, как минимум, о двух вещах: с од-

тельные и заумные метафоры не были бы понятны обычному став-

Оружием на солнце сверкая,

слоями, что соответствует дальнейшим перипетиям, сложившимся

провизора Бледных, не указав причин этого поступка. После их от-

Романова Н.В. (Ставрополь)

ВЛАСТЬ, КУЛЬТУРА И СЕЛО