история
Ермий Созомен
Слово Созомена Саламинского царю Феодосию и содержание
Церковной истории
Слово Созомена Саламинского царю Феодосию и содержание Церковной
истории
Говорят, что у древних самодержцев бывал (всегда) какой-нибудь
предмет заботы: кто любил украшения, – у тех порфира, венец и тому
подобное; кто заботился о красноречии, – у тех какое-нибудь
баснословное стихотворение или очаровательная повесть; кто упражнялся
в воинском деле, – те старались метко пускать стрелу, повергать зверя,
бросать копье или вскакивать на коня. И ко двору представлялся всякий,
могший доставить повелителю, что было ему любезно: один приносил
редкий камень, другой предлагал блистательнейшую краску для порфиры;
тот посвящал стихотворение или повесть; этот открывал новый и
необыкновенный способ вооружения. Величайшим же и царским
(сокровищем) считалось, если повелитель всех приобретал хотя одну
частицу общественной добродетели. А о благочестии, истинном
украшении царствования, ни у кого тогда не было заботы. Напротив ты
державный царь Феодосий, говоря кратко, при помощи Божией, стяжал
всякую добродетель. Для зрителей облакаясь в порфиру и венец – символы
(твоего) достоинства, внутренно ты всегда облакаешься истинным
украшением царствования – благочестием и человеколюбием. Посему
поэты, повествователи, многие из твоих градоначальников и другие
подданные непрестанно трудятся над прославлением тебя и твоих
действий. И ты, как верховный судия и ценитель словесных произведений,
не обманываешься в суждении каким-нибудь высокопарным словом или
внешностию, но произносишь мнение верно, обращая внимание и на
сообразность языка с предметом сочинения, и на форму речи, и на части, и
на порядок, и на согласие, и на выражение, и на связность, и на
доказательства, и на мысли, и на историю. А награждаешь сочинителей и
своим суждением, и рукоплесканиями, и золотыми изображениями, и
выставкою их статуй, и дарами, и разнообразными почестями. В
отношении к тому пресловутому Гомеру, ни Алевады в отношении к
Симониду, ни сицилийский тиран Дионисий в отношении к Платону,
другу Сократову, ни Филипп македонский в отношении к летописцу
Феопомну, ни кесарь Север в отношении к Ониану, описавшему в стихах
О святом Ефреме.
Но, кажется, всех их превосходит и служит особенным украшением
кафолической Церкви Ефрем Сириянин, родившийся в Низибии, либо в
окрестностях этого города. Проводя жизнь в монашеском любомудрии, не
учившись и не подавая надежд, что будет таким, он вдруг показал столь
великую ученость на языке сирийском, что постигал высшие умозрения
философии, а легкостию и блеском слова, также обилием и мудростию
мыслей, превзошел знаменитейших греческих писателей: ибо если
сочинения последних перевести на сирский, или другой какой язык, и
лишить их, так сказать, приправы греческих оборотов речи, то они тотчас
разоблачатся и потеряют прежнюю приятность; а сочинения Ефрема не
таковы. Еще при его жизни, все написанное им переведено на греческий
язык и остается до ныне, однакож не много отступает от природного
своего совершенства. На греческом ли читаете его, или на сирийском
языке, – он равно удивителен. Этим мужем восхищался и удивлялся его
учености сам Василий, бывший после епископом митрополии
каппадакийской. А мне по справедливости кажется, что такое
свидетельство, произнесенное устами Василия о Ефреме, можно почитать
общим свидетельством самих ученых между Греками мужей того
времени; потому что Василий, как известно, превосходил всех славою
своего красноречия. Говорят, что Ефрем написал всего около тридцати
тысяч стихов и имел множество учеников, которые ревностно следовали
его учению. Знаменитейшие из них были: Аввас, Зиновий, Авраам, Марас
и Симеон, которыми Сирияне и все, получившие у них образование, очень
гордятся. Хвалят также за красноречие Павлона и Аранада; но говорят, что
они уклонились от здравого учения. Не известно мне, что у Озроэнов и
прежде были равным образом красноречивейшие мужи: Вардисан,
основавший названную по его имени ересь, и сын Вардисана Армоний,
который, научившись греческим наукам, первый, говорят, подчинил
отечественный язык поэтическим размерам и законам музыки, и
установил напевы; так что Сирийцы нередко и ныне поют, пользуясь не
сочинениями Армония, а его напевами. Как сочинитель, он был не совсем
свободен от отцовской ереси и от того, что мыслят греческие философы о
душе, рождении, разрушении и возрождении тела, и имея обычай писать в
роде лирическом, примешивал к своим сочинениям и эти мысли. Видя, что
О Соборе селевкийском.
Между тем около ста шестидесяти восточных еписокопов, собрались
в Селевкию исаврийскую. Это было в год консульства Евевия и Ипатия. К
ним присоединился и Леона, занимавший при дворе высокую должность и
явившийся на Собор по повелению Констанция, чтобы при нем состоялось
определение о вере. Был там и предводитель областных войск Лаврикий,
чтобы в случае нужды оказать Собору услуги; ибо указ царя требовал его
содействия. В первом заседании, кроме других епископов, не
присутствовали Патрофил скифопольский, Македоний
константинопольский и Василий анкирский. У каждого из них был свой
предлог: у Патрофила – глазная болезнь, у Македония – нездоровье. А в
самом-то деле они не явились тогда, опасаясь обвинений в своих
преступлениях. По причине их отсутствия, некоторые отказывались
исследовать недоумения; но Леона, несмотря на то, велел приступить к
делу. Потом одни считали необходимым наперед рассмотреть учение
веры, а другие – судить о жизни обвиняемых между ними, в числе которых
был Кирилл иерусалимский и Евстафий севастийский. Повод им
представляла сама грамота царя, в которой упоминалось то о том, то о
другом. Начав спором касательно этого предмета, они уже не имели
расположения друг к другу, но разделились на две партии. Впрочем верх
одержали те, которые предлагали наперед рассудить о вере. Когда же
приступили к этому, то одни хотели совершенно отвергнуть слово:
существо, предлагая исповедание веры, незадолго пред тем составленное
Марков в Мирмии, и принятое случившимися тогда при дворе
епископами, в числе коих был и анкирский епископ Василий; но большая
часть защищали символ, изложенный при освящении антиохийской
церкви. Первое мнение поддерживали особенно Евдоксий, Акакий,
Патрофил, Георгий александрийский, Ураний тирский и другие, в числе
тридцати двух; а второе – Георгий епископ Лаодикии сирийской, Элевсий
кизикский и Софроний, епископ Помпеополиса пафлагонского, которым
следовали большая часть присутствовавших. Сообщники Акакия нарочито
решились не соглашаться с прочими касательно догмата, чтобы под этим
предлогом избавиться от представленных против себя обвинений; ибо
прежде в своем послании к константинопольскому епископу Македонию
они исповедали, что Сын во всем подобен Отцу и одного с Ним существа,