ПРОЗА Ордена Трудового Красного Знамени

Лениздат
Николай Студеникин 8 Шурики. Р а с с к а з
Владимир Даненбург 24 Совсем другой счет. П о в е с т ь
Бернард Шоу 46 Автобиография. Окончание

ПОЭЗИЯ

Станислав Золотцев 7 «Восходит солнце...» «Взойди,

мое солнце!..» На повороте о б щ е с т в е н н о -п о л и т и ч е с к и й
Август Ярковец 7 «Память! Память!..» «Вот л и т е р а т у р н о -х у д о ж е с т в е н н ы й
опять придет сосед с гар­ еж ем есячны й ж у рн а л
монью...» «О край ольхи, болот
ЦК ВЛКСМ,
и куликов...» «Сжигаем прош­
логоднюю траву...» СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ РСФСР
Сергей Баруздин 23 «Будь ты проклята, война!..» И ЛЕНИНГРАДСКОЙ
«Лайнэ читает книгу...» «В до­ п и с а т е л ь с к о й ОРГАНИЗАЦИИ
ме у нас...»
Евгений Евтушенко 42 Свежий запах лип. Медсестра.
Абажуры. Никто и ничто. «И ИЗДАЕТСЯ С ИЮЛЯ 1969 ГОДА
в детях правды нет...» Вместо
рецензии. Последний стих. ФЕВРАЛЬ 1975
«Каплет ли над лирой...» Ни­
точка

ПУБЛИЦИСТИКА

Борис Сергеев
Петр Грищенко
2
52
БАМ. Первостроители
«А все же я дышал им, воз­
духом моря...» Записки под­
2
водника
Евгений Рубин 70 Чернышев и Тарасов

КРИТИКА

Игорь Михайлов 64 Раздумья о Родине

Лев Плоткин 67 О новой книге Константина
Симонова
Александр Шарымов 68 «Театр» Георгия Ковенчука

ИСКУССТВО

Алексей Каплер 57 Загадка «королевы экрана»

С т а т ь я первая
Инна Пруссакова 75 Петровский портрет
Регина Азеран 76 «Архитектор всех эпох...»

«СЛОН»

Юмористический 77 Выпуск пятьдесят седьмой

журнал в журнале

© «А врора» 1975 г.

На титуле — фотографика Р. Борисова

Рукописи не возвращ аю тся. А дрес редакции: 192187 Л енинград, Литейный

пр., 9. Телефон 73-33-90. М-26017. Сдано в набор 25/Х 1974 г. П одписано
в печать 10/1 1975 г. Ф орм ат 84X108Vie. Печ. л. 5 (уел. л. 8,4). Уч.-изд.
л. 12. Тираж 130 000. Заказ 924. Цена 30 коп. Типография имени В ол одар ­
ского Л ениздата, 191023 Л енинград, наб, р. Ф онтанки, 57
установленном тамг где будет главная площадь по­
селка. Первый памятник Звездного воздвигнут в честь
тех, кто и начале 1974-го привел сюда, на безлюдную
таежную поляну, головной караван вездеходов. Со р о ­
какилометровый снежный переход занял более ме­
сяца, но все машины и их экипажи блестяще выпол­
нили задачу: грузы, необходимые для строительства
поселка в глухой долине, были доставлены. В составе
знаменитого «снежного десанта» был и демобилизо­
ванный моряк-подводник Александр Янкин...
Новое шоссе почти полностью повторяет суровую
трассу, пробитую первопроходцами сквозь промерз­
шую тайгу. Д орога выходит к Звездному возле из­
бушки-зимовья. Сидя на ее ступенях, Саша вспоми­
нает, как этот единственный на много километров
вокруг дом не смог вместить экипаж первого кара­
вана — приходилось греться по очереди.
А сейчас за спиной бригадира — молодой, быстро
растущий поселок. Вспыхивают в ранних осенних су­
мерках сотни его огней. Качаются под кронами веко­
вых сосен уличные фонари, светятся окна общежитий,
домов и магазинов, высоко на сопке хорошо видно
самое большое здание поселка — двухэтажную сред­
нюю школу.
У нее еще нет номера, но уже есть история. С тр о­
ить школу пришлось гораздо меньшими силами, чем
предполагали сперва: все объекты Звездного были
минувшим летом первоочередными. Но бойцы Всесо­
юзного ударного комсомольского строительного отряда
имени X V II съезда ВЛКСМ , работающие на западном
крыле БАМа, решили: первый школьный звонок дол­
жен прозвенеть над тайгой точно в срок. И после
окончания трудового дня бригады строителей и лесо­
рубов приходили к подножию сопки, где расположена
иДкола. Ее строили при свете костров и прож екто­
ров, в зной и ливни. Кстати, тут, в пахнущих смолой,
еще не оштукатуренных комнатах, имена многих ребят
и девушек занесены были в первые классные журна­
лы: строители стали учениками вечерней школы ра­
бочей молодежи.
Настроение строителей передалось и летчикам. Не
один сверхплановый рейс сделали они в Звездный,
чтобы к открытию школы доставить все, в чем она нуж­
далась. На поляне-вертолетодроме сгружали кипы тет­
радей и комплекты учебников, парты, оборудование
для кабинетов и даже мел. Этим мелом на первом
уроке вихрастый первоклассник Алеша Васильев сде­
лал свою первую запись на доске: «Мы растем,
чтобы строить!» Учительница похвалила малыша: пред­
ложение было написано без ошибок...
Как и в Звездном, повсюду на БАМе проклады­
вают сейчас вспомогательные подъездные пути. На
сотни километров сквозь тайгу, топи, горные пере­
валы протянулись эти пути — словно притоки, впадаю­
щие в главное русло Байкало-Амурской железной до­
роги. А далеко от Звездного, со станции Бам, что на
7273-м километре от Москвы по Транссибирской
магистрали, тянется к будущей станции новой трас­
сы — Тынде ставосьмидесятикилометровая рельсовая
магистраль-перемычка. И по ней вскоре пойдут грузы
для строителей восточного участка магистрали. 1
кто с и л ь н е е :
УРАГАН, БАЙКАЛ ИЛИ УТЕСЫ?
Проект прокладки северного Транссиба создавался
не один десяток лет. Специалисты начали изучать воз­
можность строительства здесь железной дороги еще
на рубеже прошлого и нынешнего веков. Но тогда
пришлось отказаться от идеи выхода к Тихоокеанскому
побережью из центра страны напрямую — через се­
верные районы Сибири и Дальнего Востока. Слишком
сложной оказалась трасса, а препятствия, воздвигну­
тые на пути изыскателей суровой природой, были по
тем временам непреодолимыми.
Минули годы. В тайге все осталось по-прежнему,
однако ныне люди смело взялись за строительство
Байкало-Амурской железной дороги. Выигрывать битву
за битвой на тяжелой северной трассе им помогает
мощная техника, которой вооружены механизирован­
ные колонны и мостопоезда.
На одной из вершин Северо-М уйского хребта, пе­
ресекающего тысячекилометровый центральный уча­
сток строящейся магистрали, поднят флаг. Он указы­
вает, где сквозь мощную скальную толщу пройдет
ось пятнадцатикилометрового тоннеля. Геологическая
и инженерная разведка трассы этого уникального со­
оружения завершена.
Центральный участок северного Транссиба, начи­
нающийся возле Байкала и тянущийся до будущей
станции Чара, приготовил строителям целый набор
испытаний. Вечная мерзлота и высокие хребты, бездо­
рожье, сейсмические явления, оползни, наледи и даже
несколько километров настоящей песчаной пустыни, \
И одним из наиболее сложных участков центрального
отрезка магистрали является тоннель через Северо-
Муйский хребет.
Пока что к отрогам этого хребта есть только один
путь — воздушный. Из столицы Бурятской А С С Р —
Улан-Уд» до маленького таежного аэродрома летит
ИЛ-14, затем его сменяет «небесный тихоход» АН-2.
В Нижнеангарске — поселке на северном берегу вели­
кого сибирского моря — последняя пересадка. До
трассы тоннеля отсюда «только вертолетом можно
долететь...»
Винтокрылая машина берет курс на восток. Под
ним — дельта Верхней Ангары, болотистое плато. Спра­
ва медленно удаляется гигантское зеркало Байкала.
Вертолет входит в узкое ущелье, и скалистый кори­
дор, накрытый густой шапкой тумана, словно направ­
ляет его путь на протяжении двух с половиной часов
полета.
За это время зеленый ковер тайги не пересекает
ни одна дорога, ни одна постройка не появляется
в поле зрения пилотов — население громадного рай­
она, территория которого больше, чем площадь иного
государства, равно количеству жильцов многоквар­
тирного городского дома.
На борту вертолета — разные специалисты, кото­
рым предстоит проложить здесь стальные пути и об­
служивать будущую трассу. К иллюминаторам с кар­
тами и схемами в руках прильнули начальник Новоси­
бирского института «Сибгипротранс» Али Халилович
Алиджанов, главный инженер проекта центрального
участка БАМа Эдуард Антонович Приц и руководитель
тоннельного отряда, опытный метростроитель, про-
кладывавший подземные тоннели в Ленинграде, Баку,
Харькове, работавший на многих стройках Сибири,
Виктор Максимович Кобляков. Цель полета замести­
теля начальника Восточно-Сибирской железной дороги
Владимира Павловича Добровольского — выяснить, чем
и как наиболее эффективно можно помочь строите­
лям, а также прикинуть заранее, каковы будут осо­
бенности эксплуатации этого отрезка магистрали.
Вертолет садится на лесистом плато. Здесь из
скалы бьют горячие источники. Высота над уровнем
моря — девятьсот метров. В нескольких сотнях шагов
по склону — восточный портал будущего тоннеля.
Охотники, проходившие через этот перевал, пом­
нят старинную легенду: ураган, Байкал и серые скалы
хребта однажды поспорили, кто из них сильнее. Ура­
ган, разметав седые валы сибирского моря, ворвался
было в ущелье, но на его пути неприступной стеной
встали утесы. О них разбился ветер, и не было с тех
пор такой силы, которая смогла бы преодолеть камен­
ные громады.
Дописать новое окончание древней легенды сейчас
предстоит специалистам-тоннельщикам, разбившим
здесь свой лагерь. Они сосредоточенно, планомерно
готовят плацдарм, с которого поведут наступление на
горный барьер.
Геологи и геофизики с помощью приборов «вы­
слушивают» участок хребта, сквозь который в этом
месте пройдет линия железной дороги. Авторы про­
екта центрального участка БАМа тщательно выверили
несколько вариантов этого отрезка магистрали, взве­
сили все «за» и «против», определили важнейшие этапы*
работ, методы их организации, наметили места для
баз строителей, маршруты их снабжения.
Так, в частности, было решено пока отказаться от
«помощи» Байкала. Бурное и коварное озеро-море
имеет в году всего сто семьдесят дней устойчивой
навигации. Для перевалки грузов, нужных стройке,
понадобилось бы соорудить на его берегах специаль­
ные причалы, создать целый флот. На это потребова­
лось бы слишком много времени.
Даже в условиях таежного бездорожья отличитель­
ной чертой стройки стала высокая маневренность.
Постоянная радиосвязь между бригадами позволяет
наиболее рационально распределить силы по объектам.
Опытный, хорошо знающий людей руководитель тон­
нельного отряда Виктор Максимович Кобляков прини­
мает решение — и вот снова таежную глухомань тр е­
вожит стрекот вертолета: очередной десант лесорубов
высаживается в той части трассы, где работы следует
ускорить.
На фоне голубого неба четко вырисовываются си­
луэты гор. С о всех концов лагеря у Горячего ключа,
которому предстоит стать одним из разъездов север­
ного Транссиба, виден флаг на утесе — веха оеи буду­
щего тоннеля.
В ЗВЕЗДНОМ
Сокращение «БАМ» не нуждается в расшифровке:
о гигантской стройке, развернувшейся на просторах
Сибири и Дальнего Востока, знает вся страна. Но
тысячи писем и телеграмм, поступающие в ее адрес
отовсюду, порой ставят в затруднительное положение
самых опытных почтовых работников. Ведь адресованы
они предельно лаконично: «Строительство БАМа».
На какой из участков трехтысячекилометровой трас­
сы направить очередное письмо! Впрочем, можно
сказать заранее, что в любом случае ошибки не про­
изойдет. Авторов тысяч писем и телеграмм волнует
один вопрос: когда приехать, чтобы принять участие
в сооружении «магистрали века»?
Их письма внимательно читают в Звездном и Ниж­
неангарске, в Тындинском и Шимановске, где созда­
5
 ется мощная строительная база будущей магистрали.
Строители БАМа отвечают своим корреспондентам:
стройка быстро набирает темпы, разворачивается, ей
требуется все больше крепких молодых рабочих рукг
но для того, чтобы с первых же дней работы на
БАМе стать полезным стройке, нужно готовиться за­
ранее, осладевать профессиями, которые здесь осо­
бенно необходимы.
Во многих уголках страны уже проходят подго­
товку новые трудовые десанты БАМа. Однако нет-нет
да и появляются в поселках строителей дороги самые
нетерпеливые из авторов писем-запросов. Виновато
разводят руками: мол, не смогли дождаться...
Хлопот с ними немало. Как правило, специальности
у ребят «чисто городские» — они станочники, слесари,
химики, текстильщики. А на трассе сейчас требуются
лесорубы, строители, укладчики рельсов, плотники,
крановщики, бульдозеристы. Приходится «с ходу»
переучивать новичков.
В одном из кабинетов школы Звездного создан
первый музей таежного поселка. Среди его экспона­
тов — гравюра, на которой изображено Черноморское
побережье. На ее обратной стороне надпись:
«С уважением и завистью к строителям магистрали
века. Участники экспедиции Одесса — БАМ».
У экспоната этого — интересная история. Ее часто
рассказывает новоселам Звездного боец Всесоюзного
ударного комсомольского строительного отряда имени
X V II съезда ВЛКСМ плотник из Одессы Виталий Ма-
лютяк.
Минувшим летом группа старшеклассников одной
из школ черноморского города прибыла на западное
плечо БАМа. Ребята серьезно подготовились к экспе­
диции: на деньги, заработанные в подшефном сов­
хозе, купили необходимое снаряжение, собрали не­
сколько десятков томов для библиотеки молодого та­
ежного поселка. Юные одесситы везли их в подарок
своим старшим товарищам — строителям БАМа.
Когда ребята достигли сибирского городка Усть-
Кут, оттуда в Звездный только строилась шоссейная
дорога, и попасть в поселок мржно было лишь верто­
летом. Но низкие облака легли на горные перевалы.
Синоптики обещали затяжное ненастье.
И тогда экспедиция предприняла многокилометро­
вый марш-бросок через тайгу. Где пробираясь по
едва заметным тропам, где идя напрямик через чащу
и бурелом, сплавляясь на самодельных плотах, ее
участники достигли Звездного. Радостной и сердечной
была их встреча со строителями Байкало-Амурской
магистрали.
Но ребята не захотели быть здесь только гостями.
Едва отдохнув с дороги, они взялись помогать строи­
телям и работникам только что созданной в поселке
библиотеки.
МОСТ ЧЕРЕЗ АМУР
Вдоль трассы БАМа возникают новые поселки.
Быстро растут маленькие таежные деревушки. «Ма­
гистраль века» открыла новую страницу их истории.
Таков, например, населенный пункт Тындинский,
обязанный своим рождением Амуро-Якутской шос­
сейной дороге, проложенной в этих краях несколько
десятилетий тому назад. Теперь поселку предстоит
стать одной из узловых станций БАМа, вокруг кото­
рой вырастет большой город.
Прямо над вековыми соснами поднялись стрелы
башенных кранов; взметая облака пыли, проносятся
по дорогам поселка груженные кирпичом тяжелые
машины; вдоль новых улиц, еще не имеющих назва­
в
ний, выросли ряды нарядных многоквартирных сбор­
ных домов; открыты новые столовые и магазины.
Здесь строят быстро, но не наспех. Целые бригады
справили новоселье в четырехэтажном общежитии,
белокаменные стены которого первыми поднялись
над лесом. Здание строит комплексная бригада опыт­
ного каменщика коммуниста Ивана Павловича Щ ер­
бакова. Иван Павлович — опытный строитель, подни­
мавший в послевоенные годы из руин Волгоград.
В поселке строят не только жилье. Распахнул двери
Дом культуры «Юностью.
Шумит на окрестных сопках вековая тайга, но
ритм жизни у сегодняшней Тынды — уже городской,
стремительный.
«Даешь БАМ!» — эти слова, воскрешающие в па­
мяти трудовые подвиги строителей первых пятилеток,
можно увидеть вдоль всей трассы магистрали. Они
начертаны и на щите у берега Амура. Здесь, в не­
скольких километрах выше Комсомольска, строится
мост через великую реку. Это восточные «ворота»
БАМа.
Труден этот последний рубеж магистрали. Коварен
и своенравен Амур. Высокие, словно на море, волны,
большие глубины, штормы, частые паводки, мощный
лед — все это создает дополнительные трудности для
строителей стальной переправы, длина которой около
полутора километров.
Но и Амуру пришлось покориться. Шагнули в его
русло вечные, словно скала, опоры, легли на них
ажурные стальные фермы. По вечерам над строя­
щимся мостом сотни лампочек высвечивают алые
звезды. Их хорошо видно с набережной легендарного
города юности.
Недавно группа молодых строителей моста пришла
в гости к Евдокии Петровне Селютиной, одной из
первых ступившей здесь на глухой таежный берег
в мае 1932 года. Затаив дыхание, слушали девушки
и ребята р а сска з. комсомолки тридцатых годов о том,
как строился город на Амуре.
Многим из тех, кто с помощью современной тех­
ники строит сейчас стальной мост-исполин, трудно
даже представить, как несколько десятилетий назад их
сверстники шли в наступление на тайгу лишь с пилами,
кирками и лопатами. Шли и победили.
Возвращались ребята по одной из нарядных новых
улиц Комсомольска. Она носит имя первостроителя
города коммуниста Ивана Сидоренко. В суровую во­
енную годину провожала мужа на фронт Евдокия
Петровна Селютина. Прощался молодой командир со
своим городом, с сыновьями, которым он завещал
его.
Иван Сидоренко геройски пал в битве с фаши­
стами у стен Сталинграда. Боевые товарищи передали
в музей Комсомольска горсть патронов, найденную на
месте его последнего боя. Род Сидоренко и сейчас
трудится на берегах Амура. По улице, носящей имя
отца-героя, с гордостью проходят четверо его сыно­
вей — корабелы, машиностроители, сталевары.
Один из них — Василий Иванович — аппаратчик за­
вода «Амурсталь». Недавно этот завод выплавил пар­
тию металла для ферм строящегося моста. Пионерские
дружины города соревнуются в сборе металлолома,
из которого будет изготовлена прочная амурская
сталь. В этом соревновании участвуют и внуки комму-
ниста-первостроителя...
Чуден Амур в любую погоду. Широкими уступами
спускается к его волнам прекрасный, вечно юный го­
род — город воплощенной мечты.
Отсюда, с берегов Амура, «магистраль века» устрем­
ляется дальше на восток — к Тихому океану.
 Станислав Золотцев
* ...А зима повернула на свет,
Восходит солнце. Алая громада
дымит в мехах небесных горновых.
И самолет подобием снаряда
звенит над кромкой льдов береговых.
Потоки светового водопада
на лопастях змеятся винтовых,
как будто сквозь горящие преграды
летит душа в доспехах боевых!
С винтов спадают ледяные хлопья.
Туман таранят огненные копья.
И никогда над миром штормовым
так жадно человеку не мечталось,
чтоб зарево рассветное осталось
единственным пожаром мировым.
* с непокрытой головой
Взойди, мое солнце!
Прими самолет на лучи!
Соцветьями звездными
холод предутренний вышит.
И корпус машины поет в поредевшей ночи, *
как сладко вернуться к земле,
где любимая дышит.
Взойди, мое солнце, —
под крыльями берег родной.
Огромные льдины отсюда —
не больше ледышек. «Спасовскую»— волховский мотив.
И слышно в морзянке,
летящей из клетки грудной, Уходи, печаль-тоска, с пути!
как сладко ту землю хранить,
где любимая дышит.
Взойди, мое солнце,
качни желторотых грачат
на ветках смолистых,
как нас при посадке колышет> ведь еще осталась жизни треть.
И взрывами почек леса молодые кричат,
как сладко дышать над землей,
где любимая дышит!
На повороте
>..А зима повернула на свет,
и в крови озорство партизанит,
и копыта лосиного след
синевою раздвоенной залит.
И уже тяжелеют снега
на зеленых прогнувшихся лапах
Скоро примется снова тайга
созывать своих верных, крылатых,
торопящихся к северу слуг:
не забыты родные гнездовья!
И начнет разговаривать вслух
кровь дерев с человеческой кровью.
Клич любви духоту рассечет
непроветренных судеб и комнат
и предъявит немыслимый счет
бедолагам, что в зиму не помнятг
как, любой прорывая запрет,
сердце сладкая боль забивает!
и по капелькам день прибывает.
А в гу с т Ярковец
Память! Память!
Ох ты, память!
Долго ль будешь на меня
ты глаза большие пялить
из военного огня?!
В этой павшей деревушке
над опавшею листвой,
над бойцом и над старушкой
ты стоишь, седая память.
И в глазах моих всю жизнь
солдат все будет падать, падать,
рукой на ветер опершись.
Вот опять придет сосед с гармонью
и, потрогав грустные усы,
сядет, руки длинные уронит,
после бросит пальцы на басы.
И уже наяривает жарко
И пошло. И ничего не жалко.
Но из глаз соседа, как из мрака,
льется не веселье, а тоска.
Умерла жена его от рака,
ранний снег не тает у виска.
Может быть, придет к нему удача,
И поет, поет он, а не плачет,
потому что плакать — умереть!
*
О край ольхи, болот и куликов,
где бродят лоси в ивняковой чаще,
где на душе а больно, и легко!..
Меня сюда влечет все чаще, чаще —
обычный посвист серого дрозда,
слова знакомой песни за рекою
и меж ветвей высокая звезда,
дрожащая над вечным непокоем.
*
Сжигаем прошлогоднюю траву.
Вдыхаем жадно терпкий запах дыма.
И боль ясна. И радость объяснима.
И кажется, как будто наяву,—
я снова школьник, я в девятом-б,
и вот сбежал с последнего урока,
иду с друзьями далеко-далеко
по влажной, зеленеющей тропе.
7
 Николай
Студеникин

Руку для пожатия стар­

шина Пригода протянул толь­
ко Васе Танчику, а с осталь­
ными попрощался, поднеся
ладонь к потрескавшемуся козырьку полевой фу­
ражки.
— Ну,бойцы, оставайтесь здоровы! — коротко и
даже будто бы ссожалением буркнул он.— Не по­
минайте лихом!
— Не волнуйтесь, завтра и забудем,— бойко от­
ветил Саня-«москвач» и ударил по деке своей гита­
ры, как по бубну.
Шурик Алфеев дернул его за мундир.
— Значит, послезавтра,— обернулся «москвач»,—
Не вижу разницы, Шалфей!
Старшина Пригода махнул рукой, сел в зеленый
автобусик и — уехал.
Демобилизованные остались на маленьком вок­
зале. На двери буфета висел замок. Три часа слоня­
лись, ожидая поезда, и сели в темный и почти пу­
стой плацкартный вагон — общих в этом составе не
было. Заняли отсек у самого тамбура, чтобы курить
не выходя; некурящие Шурик Алфеев и Вася Тан-
чик расположились на боковых полках, по сосед­
ству. Постелей, презирая комфорт и экономя рубли,
не взяли, чем обидели пожилую проводницу.

ШУРИКИ
Сержант Шурик Алфеев стащил сапоги, размо­
тал портянки и, блаженно шевеля пальцами ног под
легким вагонным сквознячком, принялся размыш­
лять о том, что будет делать дома.
От Нины, жены его, писем не было вот уже три
месяца, но Шурик волновался не особенно: он знал,
что Нина собралась поступать в заочный Институт
советской торговли — есть, оказывается, и такой; не­
которые девочки там учатся, их ставят старшими
продавцами, а кое-кому доверяют даже заведование
секциями, а чем Нина хуже?.. «Институт — дело
серьезное», — размышлял Шурик, пытаясь объяснить
себе молчание жены.
За собой он чувствовал некоторую вину. Бели на
первом году службы он испытывал эпистоляр­
ный зуд и писал письма ежедневно кому только мог,
то ко второму году остыл, никак не мог выбрать вре­
мя даже для коротенькой записки.
А вот мать писала часто и длинно. Последнее ее
письмо Шурик получил перед самым отъездом из ча­
сти. Опоздай оно на один день, Шурик бы не узнал,
что мать жива-здорова, что на работе у нее все хо­
рошо, но замучили внеочередные дежурства, и боль­
ные пошли капризные и требовательные; что по но­
чам у матери ноют руки и не дает уснуть поясница,
простуженная еще тогда, когда мать работала на
2 Зак. М 924
железной дороге... «Нина все работает на обувке
в институт собирается поступать нет не знаю...» —
вот все, что мать сообщала о невестке.
♦Поругались,— решил Шурик, складывая письмо.
Он почувствовал такую нежность к обеим, что слад­
ко защемило сердце.— Ничего,— счастливо улыбнул­
ся он,— дело поправимое! Приеду — помирю».
— Шурк, ты как, дома осядешь? — неожиданно
спросил Вася Танчик, не открывая глаз и не меняя
позы.
— Наверно. А что? — Шурик сунул материно
письмо в карман и повернулся на бок.— Не знаю
еще, не решили.
— А то бери свою Нинку — и к нам,— предложил
Вася.— Семейным квартиры быстро дают — у нас
стройка, и жилья тоже много строят. Для начала
у нас поживете. Или в общаге — как решите. На за­
паде что? Теснота! А у нас...— Вася улыбнулся, до­
вольный.— Ты не смотри, что Север. Грибы, ягоды,
снабжение хорошее. На охоту ходить станем — у ме­
ня «тозовка», у тестя — дробомет. Он у меня молодой,
тесть! Хороший мужик! Себе ружье купишь. Зажи­
вем...
— Посмотрим,— нерешительно ответил Шурик.
Вася не впервые затевал с ним такие разговоры,
и после них Шурика всегда начинали мучить сомне­
ния. Сам-то он поехал бы с удовольствием. И Нина
поехала бы — в этом Шурик не сомневался. «А мать
не стронется,-— думал он.— Дом надо продавать, го­
род бросить. Целая морока! Она вон когда из про­
водниц уходила из-за зрения, так ночи не спала, пе­
реживала, пока в больницу не устроилась. Из боль­
ницы тоже столько раз уходить собиралась, да так
и не собралась...»
— Посмотри,— эхом отозвался Вася.
— Ты с «москвачом» поговори,— посоветовал Шу­
рик, чувствуя себя виноватым.— Он малый шуст­
рый — может, согласится. А я... Мать у меня, пони­
маешь...
— Понимаю. А насчет Сани ты сказанул! — про­
тянул Вася.— 'Москвичи знаешь как за свою пропи­
ску держатся! Поедет он тебе, жди...
А сам Саня-«москвач» в это время не находил се­
бе места. Бренчать на гитаре ему скоро надоело. Он
спрыгнул вниз и подсел к игрокам, стал подсказы­
вать, но игроки досадливо отмахнулись от него. Оби­
женный, унося под мышкой гитару, он пошел по
лязгающим переходам в другие вагоны — искать слу­
шательниц и собеседниц.
Вернулся он через два часа, довольный; растяги­
вая в улыбке рот, спросил у Шурика:
— Какая станция?
— Не знаю,— неохотно ответил Шурик. Он как
раз подробно вспоминал Нину, свою недельную се­
мейную жизнь с ней, и не хотел, чтобы ему мешали.
— Ага...— сказал Санька. Он понял, что с Шури­
ком не поговоришь, а похвастать только что завя­
занными знакомствами ужас как хотелось.— Слышь,
Шалфей,— помявшись, спросил он,— тетрадочку мою
не видел?
— Нужна она мне!..— сердито буркнул Шурик н
рывком отвернулся к стене.
Санька отложил гитару и принялся двигать чу­
ткие легкие чемоданы, толкать под руку игроков. Его
облаяли — безо всякой, впрочем, злобы. Тетрадки он
не нашел.
— И хрен с ней! — заявил он, ни к кому особен­
но не обращаясь.— Вот только фотка там. Шикар­
9
ная деваха, между прочим! Ты, Шалфей, таких и
не видал.
— Куда уж нам!..— фыркнул, не оборачиваясь,
Шурик.
Сошел с поезда Санька неожиданно, на большой
станции, раяним-ранним утром. Разбудил Шурика —
попрощаться. Шурику спросонья было зябко, он дро­
жал. Где-то совсем рядом на высоких нотах пересви­
стывались локомотивы.
— Ну чего тебе? — сипло прошептал Шурик, ста­
раясь унять дрожь.
— Будь здоров, Шалфей, выхожу я,— сообщил
«москвач».— Надоело в поезде колыхаться, хочу са­
молетом. Завтра дома, понял? Экономьте время, поль­
зуйтесь услугами Аэрофлота,— тихо засмеялся он.—
Понял, голова? Телефон мой, адрес имеешь? Пиши,
если что. Будешь в Москве — звони, не стесняйся,
понял? Ночевать и прочее—
Шурик вяло удивился— больше тому, что Санька
в такую рань одет, умыт, застегнут и причесан,
меньше — его словам. Они дошли до него не сразу.
— Ладно,— сказал он, вникнув наконец в их
смысл.— Зря денежки потратишь! Вечно у тебя за­
кидоны...
— Наплевать! — засмеялся Санька.
Он выдернул из-под лавки свою сумку, торопли­
во, не попадая ладонью в ладонь, пожал Шурику
руку и выскочил, когда вагон уже качнулся и по­
плыл вперед сквозь густой и холодный предутренний
туман.
Шурик повозился, стараясь одним мундиром
укрыть и голову и ноги, и снова уснул. Он видел
беспорядочные, веселые сны. Когда Вася Танчик рас­
толкал его, было тепло и светло, а игроки уже си­
дели за картами.
— «Чепешник» где? — озабоченно спросил Вася.
Прозвище это Саня-«москвач» получил с легкой
руки старшины Пригоды. Однажды старшина выстро­
ил роту, на первом году службы, и принялся рассу­
ждать, прохаживаясь леред строем.
— Р-рановато в самоволки стали ходить, товари­
щи,— нарочито негромко говорил он, упираясь взгля­
дом в Саньку.— Не думайте, что служба — мед! Бу­
дем стараться, чтоб служба медом не казалась.
А лично твое поведение мне, парень, не нравится!
И сам ты мне не нравишься, хоть и столичный уро­
женец...
— А я не новая сторублевая, чтобы нравиться
всем подряд! — быстро и весело брякнул Санька пря­
мо из строя.
То, что в строю разговаривать не положено, зна­
ли все — это записано в Уставе. Поэтому слова Сань­
ки показались всем неслыханной наглостью. Даже
видавший виды старшина оторопел и оборвал свою
неспешную речь на полуслове.
— Ну и «чепешника» господь послал! — сказал
он, когда молчание затянулось.— Давно у нас та­
ких не было! Ох, давно!..
После этого к Сане и прилипло это прозвище.
— Сошел наш «чепешник»,— ответил Шурик,
спросонья припоминая зябкое утро.— В Иркутске,
кажется. Самолетом решил лететь, экономить время!
— Да? — нисколько не удивился Вася.— А адре­
са случаем не оставил?
— Как же! У меня есть,— зевнул Шурик.— И ад­
рес, и телефон. Длинный: две буквы и пять цифр!
— Тетрадь он забыл,— сообщил Вася.— Ребята
утром нашли. Хорошая тетрадочка! Жаль, исписал
всю, живого места не осталось. Возьми — пошлешь.
Шурик взял. Тетрадь и впрямь была хорошая.
В темном, вишневого цвета, переплете, с кармашком,
табель-календарем на два года и алфавитом для ад­
10
ресов и телефонов. На каждой голубоватой страни­
це стояла дата и название дня недели — на русском
и английском языках.
Саня-«москвач» исписал всю тетрадь адресами,
песнями и анекдотами. Анекдоты были записаны не­
ряшливо — видимо, второпях, чтобы не забыть; зато
песни переписаны были каллиграфическим почерком,
каждая буковка отдельно от другой.
В кармашке помещались фотографии. На них был
изображен Саня во всех видах: с автоматом, писто­
летом Макарова и просто так, с засученными рука­
вами. Вид везде грозный, во рту — окурок сигареты.
И лежала в кармашке еще одна фотография — де­
вичья. «Саня! Я бросила курить, чего и вам жела­
ем!» — было разгонисто написано на обороте. Ниже
стояла подпись: «Наташа». А еще ниже — небреж­
но изображен цветок о пяти лепестках.
«А она ничего»,— ревниво подумал Щурик. Он
расстегнул карман, вынул военный билет, а из би­
лета — фотографию Нины, жены своей. Нина стояла
в городском саду, у круглого бетонного фонтана. Лю­
бительская фотография уже успела пожелтеть на
уголке. Шурик перевернул ее. «Если дорог оригинал,
береги копию»,— прочел он в который раз. Надпись
ему нравилась. Он перевернулся на спину и снова
сравнил фотографии. И снова Нина оказалась лучше.
Шурик довольно вздохнул и принялся листать
Санькину тетрадь, рассеянно пробегая глазами тек­
сты знакомых песен. Оказалось, что тетрадка вкла­
дывается в переплет — исписал эту, вставляй новую.
Шурик подергал ее, и ему на грудь упала, стала до­
миком сложенная пополам новая десятирублевка.
«Вот это да! — изумился Шурик.— Как же он те­
перь без денег?» Ему захотелось куда-то бежать и
что-то делать, но бежать было некуда, а что делают
в таких случаях, Шурик не знал и потому остался
на месте. Решил, что у Саньки, наверное, есть еще
деньги, и успокоился. «Домой приеду — вышлю по
почте,— подумал он.— Все разом: и тетрадку, и де­
сятку*.
Шурик закрыл глаза и стал думать, кто лучше —
Нина или Наташа. Все время получалось — Нина.
На вокзале Шурика никто
не встретил. Сколько он ни
# вглядывался в толпу, не уви­
дел ни мамы, ни Нины. Он
сразу почувствовал себя усталым и присел на че­
модан.
По быстро опустевшему перрону, мимо киосков,
торговавших газированной водой, мороженым и вся­
кой снедью и в этот ранний час закрытых, медлен­
но, будто это не перрон, а бульвар, бродила пара:
юный морячок с черно-желтыми гвардейскими лен­
точками на бескозырке, белобрысый, как Саня-«мо-
сквач», и чем-тонеуловимым на него похожий, и де­
вушка. Несколько поодаль, стараясь не мешать им,
прохаживалась полная женщина в шумящем плаще.
Она украдкой зевала.
«Поженились»,— определил Шурик и проникся
симпатией к морячку.
У него тоже было такое же прощание на вокзале,
только бродили они с Ниной вдвоем, никто не зевал
поодаль. Его мать дежурила в больнице — как всегда
не в свою очередь, а прогулять побоялась, а ее мать
провожать зятя не пришла, сославшись на нездоровье.
Шурик тогда решил, что она стесняется его солдат­
ской формы, и обиделся. Нина плакала, не вытирая
слез.
«Долго же тебе ск у ч а ть!»— подумал Шурик, гля­
дя на счастливую девушку. Он вспомнил, как воз­
вращался в часть после своей торопливой свадьбы.
 Первым его встретил Санька-«москвач». По слу­
чаю непереносимой жары и безлюдья Санька беспеч­
но нарушал устав — расстегнул ворот, распустил ре­
мень и, поминутно поправляя висевшие на нем нож­
ны со штыком, раскачивался на красном табурете,
заставляя себя читать учебник геометрии, часть вто­
рую — стереометрию. Завидев Шурика, который со­
всем запарился в парадно-выходном мундире, «мо­
сквач» оторвался от науки. Он лениво поднес два
пальца к ржаной брови и спросил тоном провидца:
— Это ты, Шалфей? Привет! Чего сияешь? Же­
нился?
— Женился,— признался Шурик. Он снял фураж­
ку, мокрую от пота изнутри, и пожалел, что не мо­
жет тут же стащить мундир.
— Ну и дурак! — сделал вывод Саня. Довольный
своей проницательностью, он снова вник в книгу, по­
теряв к «женатику» всякий интерес.
Старшина Пригода зазвал Шурика в каптерку,
усадил на узел с чистым бельем и потребовал фото­
карточку. Шурик дал. Старшина повертел фотокар­
точку так и эдак, прочел надпись на обороте и про­
изнес приговор:
— Ничего, подходящая! Девушкой взял?
Шурик покраснел и не ответил.
Новый ротный, капитан Крухмалев, прибывший
в часть совсем недавно и откуда-то издалека, оста­
новил Шурика вечером на плацу.
— Слышал, женились вы, Алфеев? — спросил
он.— Знаете, сержант,— сказал он, получив невразу­
мительный ответ,— брак, он — как крепость в оса­
де: кто осаждает — рвется внутрь, а кто внутри —
наружу, да. Есть у арабов такая интересная посло­
вица. А вообще-то женитьба — дело хорошее! Толь­
ко вот...— Капитан задумался, глядя в землю. По­
том очнулся, глянул мимо Шурика далекими гла­
зами, поморщился и махнул рукой.— Ладно, идите,
Алфеев! Желаю вам...
А что именно желает ему капитан Крухмалев,
Шурик так и не услышал.
Нечаянно встретившись с юным морячком гла­
зами, Шурик подмигнул ему и украдкой показал от­
топыренный большой палец. Морячок в ответ улыб­
нулся радостно и смущенно. «А ведь посмеются над
тобой, пацан»,— с сочувствием подумал Шурик.
Первые недели после возвращения в часть ему
тоже не давали проходу. Особенно старался Саня-
« москвач». Вася Танчик, заступаясь за Шурика, пред­
сказывал ему:
— Сам ведь женишься, никуда тебе не деться!
Как редкий специалист по монтажу чего-то очень
важного — он не уточнял, чего, Вася имел отсроч­
ку от призыва. Когда то важное было смонтировано
и сдано в эксплуатацию, Васю призвали. Так что
служил он не со своим годом и был старше всех
в роте. Дома у него подрастала дочка, и он пере­
писывался с женой о детских болезнях.
— Ну нет,— отвечал ему «москвач»,— милые да­
мы, мы очень упряыы!
— Ну что с него взять? — добродушно отмахивал­
ся Вася.— «Чепешник» и есть «чепешник»!..
А Шурик считал дни. Получалось, что служить
ему осталось год с «хвостиком». Даже если отбро­
сить «хвостик», то все равно оставался год. Целый
год!
И вот год прошел, прошел и «хвостик». Осталось
полчаса. «Всего-навсего»,— с радостным изумлением
подумал Шурик.
Приветственно помахав морячку, которому дослу­
живать еще предстояло, Шурик поднялся, подхватил
чемодан и заспешил к трамвайной остановке. «Дол­
го ему еще,— в такт шагам прыгали мысля о мо­
рячке,— оии, морские, на год дольше служат, а
я все, полчаса, полчаса».
...Чешский трамвай, яркий, как игрушка, заскре­
жетав, повернул и, покачиваясь на рессорах, помчал­
ся вдоль стены хлебозавода. Стоявший на задней
площадке Шурик прильнул к стеклу, придерживая
шатающийся чемодан ногой.
Они гуляли вдоль этой стены — мальчики отдель­
но, девочки отдельно. Вечера были похожи, как близ­
нецы, и пролетали быстро и незаметно. Украдкой от
гуляющих отделялись парочки. Они уходили подпи­
рать чей-нибудь глухой забор. Шептали что-то, цело­
вались и, обалдевшие от счастья, расходились по до­
мам, чтобы выслушать перед сном родительские но­
тации, а утром проспать в школу или на работу.
Над воротами висели те же круглые часы и, как
и два года назад, показывали неправильное время.
От хлебозавода всегда вкусно пахло. Любопытный,
поднявшись на цыпочки, мог сквозь мутное стекло,
которое невозможно разбить, увидеть, как возле слож­
ных, ходящих ходуном аппаратов мечутся распа­
ренные женщины в белом. Это белое походило на
обыкновенные бязевые кальсоны, но было короче.
Из-под ворот выходил бдительный вахтер в синей
форме, и любопытный удалялся, чувствуя себя ви­
новатым. Запахи сдобного теста и ванили долго пре­
следовали его.
Шурик любил Нину с восьмого класса.
Она тоже гуляла по вечерам, окруженная тесной
стайкой подруг. Шурик с друзьями ходили следом.
Ему хотелось уединяться с Ниной у чужих заборов
н замирать, когда за забором вдруг недовольно за­
ворчит собака и чей-нибудь сонный голос окажет
с невидимого крыльца: «Кто там? Тихо, Шарик!
Брысь! Покою от проклятых нету!..» А Нина тогда
не замечала Шурика. Она никого не замечала. Она
ходила, погруженная в себя, и загадочно улыба­
лась. Видя эту ее улыбку, Шурик замирал и чув­
ствовал себя мальчишкой...
От своей остановки, которая раньше звалась «Ко­
нечной», а теперь стала называться «Магазин», по­
тому что трамвайные рельсы протянулись дальше,
к новым кварталам, Шурик пошел медленно, с ин­
тересом оглядываясь и предвкушая радость встречи.
Новые пятиэтажные коробки, одинаковые, как
пятаки одного года чеканки, гордо возвышались над
пестрыми частными домиками. Витрины нового про­
дуктового магазина, в честь которого была наречена
остановка, жарко отражали утреннее солнце и — ко­
со — улицу и Шурика, идущего по ней с коричневым
чемоданом. А школа была старая, со знакомым
пыльным двором. Шурик улыбнулся.
Нина написала, что к ней привязался Витька Би­
рюк, отсидевший срок за хулиганство, не стал да­
вать проходу. Сначала, встречая Нину, говорил:
— Ты ток скажи, если кто тронет! Ты ток скажи...
Потом стал пугать, а однажды, пьяный, ударил
и прогнал с танцев, а дружинники, дежурившие на
танцплощадке, отвернулись.
Приехав в отпуск, Шурик встретил Бирюка у ста­
рого магазина, который стоял как раз на месте но­
вого. Он крепко взял Витьку за руку, завел в пу­
стынный школьный двор и, молниеносно сняв ре­
мень, наглядно показал, что им, особенно бляхой,
можно сделать. Витька растерянно улыбнулся, пока­
зав щербатые зубы, и, кажется, понял.
Подгорная улица была безлюдна. Только три рос­
лых и тощих школьника молча пинали ногами жел­
тый волейбольный мяч да сидела на лавочке без
платка, греясь на солнышке, бабка Мотя.
Шурик остановился рядом с ней, поставил чемо­
дан на землю и громко, как обычно говорят с глу-
11
хжми, сказал, разглядывая коричневые бабкины уши:
— Здравствуй, бабка Мотя! Как живешь?
Школьники остановили мяч и уставились на Шу­
рика. Он их не помнил, они его — тоже.
— Ишь ты, уже и гаркать научился,— отметила
вовсе не глухая бабка Мотя.— Посиди, Шурик,— при­
гласила она и подвинулась, освобождая побольше ме­
ста.— Большой ты стал... То-то я с утра гляжу, а
мамка твоя кофту новую под мышку и на вокзал.
Телеграмму, что ты отбил, показала — и бегом!
Встретить, значит, хотела, упредить... Стало быть, раз­
минулись вы с ней! А чего упреждать-то? Правда —
она все равно вылезет, сколь ее ни хорони...
Шурик, недоумевая, слушал бабкины намеки. Та
испытующе глянула на него — знает, не знает? —
и продолжала:
— В милиции вон зарплату прибавили, а в ар­
мии что? Солдат и есть солдат! Кормлют его и га-
лихве дают...— Она сухими пальцами осторожно по­
трогала Шуркину штанину, ушитую по армейской
моде.— Сукно вроде, шерсть... А в милиции все одно
лучше! И кажную ночь он дома. Обратно — какая ей
было житье? Растравил — и Кузькой звали на два
года, а девка молодая, да... Сначала она к матери
своей ушла. С твоей-то не поладили, значит, не со­
шлись характером...
Шурик обалдело глядел на бабку. «Что плетет,
старая?!* — в смятении подумал он. На глаза ему
попались школьники, которые с немалым интересом
прислушивались к рассказу бабки Моти.
— А ну кыш отсюда, мелюзга! — приподнимаясь
с лавки, зычно приказал Шурик.
Школьники подобрали мяч и, независимо огляды­
ваясь, отошли подальше, зашептались.
А бабка Мотя, вперив глаза в пространство перед
собой и покачивая ногами в длинных шерстяных
носках-самовязах, складывала и раскладывала на ко­
ленях свой белый, в бледный цветочек, вдовий пла­
ток и неотвратимо скрипела:
— Потом этот объявился, милиционер. И само­
стоятельный, и начальник... И годами,— она взгля­
нула на Шурика,— тебя старше! Из району прибыл,
блат у него — устроился. Сошлись. У Сеньки Бати­
щева на квартире стоят. Во времянку он их пустил.
Пятнадцать рублей плотют. Сенька-то радуется: пен­
сия, говорит, мала, а тут подмога!..
Школьники снова приблизились и жадно слуша­
ли. Лица у них были делаачо равнодушные, постные.
— За себя ее взять собирается,— говорила баб­
ка, теребя платочек,— как ты ей развод дашь. Но
не верю я в ихнюю семейную житье! Должон бро­
сить. Наиграется...
Шурик ее уже не слушал — все было ясно. Он
вскочил, зацепился сапогом за чемодан и бросился
к дому Батищева. Бабка Мотя проводила его гла­
зами.
— Фибра,— сказала она, тронув качающийся че­
модан ногой.— Эх, гусли-мысли!..
Школьники снова пинали мяч.
Семен Батищев считался ин­
3 #
валидом и нигде не рабо-
тал. Возился по хозяйству —
с домом, огородом, садом.
Разводил цветы и торговал ими на базаре — един­
ственный среди женщин. На улице он слыл скупцом.
Про него, ухмыляясь, рассказывали, что на рассве­
те, когда никто не видит, он ходит к трамвайной
остановке и собирает окурки. Потом высыпает та­
бак на газетку, сушит и набивает им пустые гиль­
зы — машинка у него такая есть.
12
Жена Батищева, огромная, нелюдимая женщина*
работала в маленьком мяском магазинчике. Сама
ворочала говяжьи туши, сама, ухая, рубила мясо на
колоде — здоровья у нее было на двоих.
Свой дом Батищевы купили сразу после войны е
денежной реформы, перестроили его и жили в нем
замкнуто, за запертой калиткой и задернутыми за­
навесками. «Бактисты»,— предполагала бабка Мотя.
Когда Шурик с разбега ткнулся в высокую ка­
литку, во дворе у Батищевых лениво гавкнула соба­
ка. Шурик забарабанил в калитку кулаком. Загля­
нув в прорезь под литой табличкой «Для писем и
газет», он увидел самого Семена. В застиранной, бес­
цветной майке, висевшей на синеватых плечах как
на вешалке, в суконных жарких штанах, опустив­
шихся до самого предела, и в тапочках, оторочен­
ных облезлым мехом, Батищев стоял на крыльце и
кашлял в кулак. Получалось гулко и страшно.
— Дядь Сень, открой,— переводя дыхание, попро­
сил Шурик.— Дело есть!
Батищев зашаркал подошвами, Дорожка от
крыльца до калитки была залита серым цементом.
Там, где висели цинковые водосточные трубы, це­
мент был желт от ржавчины. Стукнула щеколда, за­
гремел засов.
— Приехал? — спросил Семен, обнажая коричне­
вые обломки зубов.
— Здорово, дядь Сень,— сказал Шурик.
Сунув Шурику холодную и влажную ладонь, Ба­
тищев повлек его на огромную парковую скамью,
которая стояла у цементной дорожки, утопая в цве­
тах. На спине Батищева, от заросшей серым воло­
сом шеи до огромного выреза линялой майки, отчет­
ливым рядом выступали крупные позвонки. «Как
у скелета»,— подумал, содрогаясь, Шурик.
От цветов, мешая дышать, исходил душный аро­
мат. У мощных скамейкиных ног, щедро окрашен­
ных в синее, суетились маленькие черные муравьи.
Шурик попробовал отковырнуть застывшую каплю
краски. Она не поддалась.
— Что же, Шурик, дело житейское,— начал, осто­
рожно покашляв, Батищев и ласково тронул Шурика
за колено.— А что на квартиру их пустил, ты на
меня злобы не держи! Пятнадцать рубликов не лиш­
ние, и прописывать не надо. Пенсия у меня — сам
знаешь!..
— Да уж знаю! — дернулся Шурик.
— ...Только на ВТЭК посылают, дергают,— про­
должал Батищев, сжимая Шуриково колено.— Его
ведь тоже Шуриком зовут! И парень ничего — уважи­
тельный. А не простой — младший лейтенант, на­
чальник, дальше учится... И мйе, понимаешь, спо­
койней — все ж милиция во дворе. Времянка-то все
равно пустая!
— Шуриком? — Шурик сбросил с колена ладонь
Батищева и зашарил руками по скамейке.— Шури­
ком, говоришь? А ну, постой!.. Погоди... Шуриком...
Кобелек, умильно глядевший на людей влажны­
ми глазами, с визгом полез в будку, суча ногами и
застревая. Батищев вцепился в Шурикову спину.
— Да погоди ты, дохлятина! — оторвал его от се­
бя Шурик.— Не мешай...
Батищев, теряя тапочки, засеменил следом.
— Нету их,— убеждал он Шурика, брызгая слю­
ной.— Нету, тебе говорят! Вчера уехали к его мате­
ри в район. Картошку копать поехали!
Шурик дернул дверь времянки так, будто хотел
ее вырвать из стены вместе с косяком. За дверью
что-то звякнуло, упало и, громыхая, покатилось. Шу­
рик долго вглядывался в занавешенное окошко, хо­
тя, кроме белой занавески, видел в нем только неяс­
ное отражение собственного перекошенного лица и
своих красных, перечеркнутых желтыми лычками,
погон.
— Приедут когда? — коротко спросил он, оторвав­
шись наконец от стекла.
— Обещались пять мешков...— невпопад ответил
перепуганный Батищев.— Завтра приедут,— внезапно
и тонко закричал он,— к обеду, не ране!
— Ясно! — сказал Шурик.— Очень даже хорошо!
Он твердыми шагами, не оглядываясь, вышел
с батищевского двора, едва не стукнулся лбом о верх­
нюю перекладину калитки. Батищев подбежал к ней
и торопливо накинул щеколду, задвинул засов.
— Я тебе покажу дохлятину! — слабым голосом
закричал он.— Я тебя привлеку к ответственности!
Шурик молча пошел прочь. Он не оглядывался и
твердо, как на строевых занятиях, ставил ноги.
— Шпана чертов! — нерешительно добавил Бати­
щев из-за своего высокого забора.— Хулиган!
Песик, пересидевший грозу в будке, вылез и гро­
мыхнул цепью. Потом потянулся и гавкнул — тоже
нерешительно. Батищев схватил палку и огрел пса
что было силы. Пес, обиженно визжа, снова забил­
ся в будку.
Бабка Мотя, спасаясь от набиравшего силу солн­
ца, накинула на голову платочек.
— Шура, а там мамка твоя пришла,— пропела
она, заглядывая Шурику в лицо и искательно улы­
баясь.— Волнуется, что тебя нету! Чемоданчик-то за­
брала... И сколь я ей, матери твоей, говорила, а она
все свое: ночная кукушка, мол, все равно переку-
кует!..
Школьники куда-то исчезли. Остались только по­
ловинки кирпичей, обозначавшие ворота. Шурик на­
брал в грудь воздуху и пошел, пыля сапогами.
Родная мать показалась Шу­
и заплакала.
4 •
рику очень маленькой и сов-
сем старой.
— Сынок,— сказала она
Шурик, как маленькую, гладил ее по голове и
уговаривал:
— Мам, ну мам, не плачь, мам...
Кое-как успокоившись и вытерев глаза полотен­
цем, мать принялась хлопотать. Пока она собирала
на стол, Шурик сидел, далеко вытянув ноги в пыль­
ных сапогах, и думал. Мысли перескакивали с одно­
го на другое и мелькали, мелькали...
— Я на вокзале все глазыныси проглядела,— рас­
сказывала мать, снова готовая заплакать,— думала
уж : не приедет мой сыночек, там останется! Некому
будет глазыныси мои закрыть... Хотела сразу на ра­
боту. Ан нет, думаю, зайду. Как сердце подсказало!
Мотя говорит, что ты тут...
Она снова обняла сына, уколовшись о его много­
численные значки.
— Ушла она от (нас,— всхлипнув, сообщила
мать.— Одних чулков снашивала на всю зарплату!
Заразы боялась, отдельно ела. По дому — ничего.
Не подошли мы ей...
— Знаю, все знаю,— жестко ответил Шурик, вы­
свобождаясь из объятий.— Доложили уже, успели!
Поправив ремень, он прошелся по комнате. За­
ныли половицы. «Сон,— подумал Шурик,— все —
сон*.
— Я теперь, Шура, курочек держу,— неожиданно
перескочила мать.— Шесть несушек с петушком. Мо­
жет, яичка выпьешь свеженького?.. Несутся плохо!
Ой, мне ж работать идти,— спохватилась она.— От­
просилась на два часа — тебя встретить! Ты ешь, го­
лодный небось...— И она снова заплакала.
— Ладно, ладно,— сказал Шурик, поднимая ма­
мину голову,— ты не плачь. Москва слезам не ве­
рит! Не могли совсем отпустить! Безобразие!..
— Сменять некому,— виновато объяснила мать.—
Все грамотные стали, никто к нам работать не идет!
А то б отпросилась. Ты, Шура, не ходи никуда,—
попросила она.— Полежи, ладно? Отдохни...
— Ладно,— сказал Шурик, ласково гладя мать
по голове.— Ты не задерживайся там! Нечего...
Он проводил мать до калитки и долго глядел, как
она шла по улице, склонив голову к плечу. Волны
жалости захлестывали его. В горле комом стояли
невылившиеся слезы. «Чинить надо,— подумал он,
трогая серые колья, на которых держался старый
забор.— Ладно... потом...*
Все трогая, медленно обошел дом. Резко подтя­
нул гирю старых ходиков.
Постояв у раскрытого окна, Шурик вернулся
в комнату. Ткнул пальцем в клавишу радиолы, ко­
торую мать когда-то купила в кредит. В эфире хихи­
кали — шла веселая детская передача. Шурик вы­
ключил — не до смеха. Залез в серую коробку с пла­
стинками.
Все они, кроме одной, были Нинкины, а пластин­
ку про «город над вольной Невой» Шурик купил сам,
давным-давно, когда и проигрывать-то ее было не на
чем. «Ушла, а приданое забыла*,— усмехнулся Шу­
рик, перебирая пластинки.
Взял одну в руки, подержал и лениво, не читая
названия, выбросил в окно. Пластинка, бесшумно
вращаясь, вылетела и блеснула на солнце. Она, рас­
пугав кур, упала в картофельную ботву и не разби­
лась.
— Очень хорошо,— сказал сам себе -Шурик и по­
дошел к столу, хотя есть совсем не хотел.
В щербатой тарелке со сплетенными буквами
«МПС», почищенная, порезанная и политая пост­
ным маслом, лежала рыжая селедка без хвоста. Шу­
рик грустно усмехнулся, вспомнив детство. Мать за­
прещала ему, маленькому, есть рыбьи хвосты. «Не
ешь,— говорила она,— а то у самого хвостик выра­
стет». И Шурик не ел — боялся. Не ел он рыбьих
хвостов и позже, когда подрос, и мать всегда съеда­
ла их сама — не боялась, а может, и любила.
— Да-a, дела,— сказал Шурик, чувствуя, как
щиплет в горле.— Шурик! Почему — Шурик? Из ми­
лиции! Нет, надо же, а? Тоже Шурик...
Он повалился на кровать, на тощий матрац, спи­
санный когда-то из купированного вагона, и с оби­
дой вспомнил, как после скромной свадьбы тащил
от тещи приданое — перину в напернике с продоль­
ными широкими синими полосами. Крапал легкий
дождик, перина была завернута в прозрачную кле­
енку, которая вяло пузырилась, и перевязана шпа­
гатом. Встречные мальчишки, а их было, как никог­
да, много, глядя на краснолицего, страдающего Шу­
рика, строили рожи и смеялись. Нина независимо
шла поодаль, делая вид, что перина и все происхо­
дящее вокруг ее совершенно не касается.
Сейчас эта перина, должно быть, лежала у Бати­
щева во времянке, за занавешенным окном. Нина
завтра приедет в город и будет спать на ней со сво­
им милиционером, как спала она на Ней с ним и
вчера, и позавчера, и месяц назад, а Шурик ничего
об этом не знал.
— Но почему именно милиционер? — спросил
он у самого себя.
С милицией он встречался всего два раза в жиз­
ни — когда получал паспорт и когда бросил школу.
Школу Шурик бросил в девятом классе. Ему очень
хотелось стать самостоятельным человеком. На за­
воде, куда он устроился учеником слесаря, его за­
ставили записаться в вечернюю школу. Но школу
13
 Шурик посещал редко. Он предпочитал проводить
вечера в компании друзей, которой верховодил Вить­
ка Бирюков, по прозвищу Бирюк.
Приходя с работы домой, Шурик безо всякого ин­
тереса обедал — хлебал какой-нибудь супчик или щи
прямо из кастрюли, которую мать, уходя, заворачи­
вала в свою старую шинель и накрывала подуш­
кой. Они с матерью так и питались всегда: суп,
хлеб, чай. Второго не было в обычае. Котлеты мать
делала только в праздники, раз в полгода.
Поев, Шурик облачался в черную рубаху. Сле­
дуя моде, он выкрасил ее сам, а потом она долго
красила его, особенно под мышками и на спине. На­
пяливал много раз перешитые — с каждым разом
уже и уже — брюки, обувал девятирублевые полубо-
•тинки: если их хорошо вычистить, они запросто схо­
дили за тридцатипятирублевые. Вырядившись так,
Шурик отправлялся на улицу.
По улицам гуляли стаями. Слонялись по темным
переулкам, пугая молоденьких девушек и пожилых
дядек потрусливее. Женщины постарше их почему-
-о совсем не боялись. Часто парни затевали драки —
стая на стаю. После драк долго бахвалились: каж­
дый описывал свои подвиги.
Иногда, в самый разгар драки, откуда ни возь­
мись, возникал оперуполномоченный Нецветаев,
в длинном, булыжного цвета макинтоше, со сверну­
той газеткой в руках. Драчуны, завидев его, броса­
лись врассыпную. Нецветаев молча хватал за шиво­
рот самого неповоротливого и тут же на месте учи­
нял допрос. Потом, велев пойманному завтра с утра
явиться в отделение, Нецветаев уходил в ночь, за-
лакованный в узкий макинтош, помахивая газеткой.
Однажды самым нерасторопным оказался Шурик.
Нецветаев велел прийти в отделение к одиннадцати.
Шурик, обмирая от страха, приплелся без пятнадца­
ти. Нецветаева не оказалось на месте, и Шурик, ожи­
дая его, промаялюя'лцелых два часа. Уйти он не осме­
лился.
В отделении милиции кипела своя — непонятная
и жутковатая — жизнь. Сновали туда-сюда, входили
н выходили хмурые милиционеры. Поминутно хлопа­
ли двери. Где-то стрекотала пишущая машинка. Из
кабинета, напротив которого сидел Шурик, вышел
некто в штатском,
— Долго не чикайся,— через плечо кинул он ко­
му-то уже с порога.— К прокурору — и в суд!
Шурик, услышав это, испуганно сжался, хотя ры­
чащее слово «прокурор» и не менее грозное — «суд»
относились явно не к нему.
Судьба принесла и посадила рядом с ним потре­
панного и небритого мужичка, одетого в ватник, хо­
тя на улице стояла жара — май. На ватнике не бы­
ло ни одной пуговицы. Мужичок, не успев сесть, с хо­
ду попросил закурить. Шурик сказал, что не курит.
Тогда мужичок закурил свою папироску — тонень­
кую и вонючую. Подымив в рукав, мужичок сип­
лым шепотом принялся поносить «мусоров» — всех
скопом и каждого в отдельности. Но если мимо про­
ходил человек в форме, мужичок вскакивал и сги­
бался в поясном поклоне.
— Будьте здравы, гражданин начальник! — гундо­
сил он одновременно и раболепно, и ехидно.
Занятые милиционеры зло отмахивались.
От мужичка попахивало непонятной скверной, и
Шурик весь сжимался, стараясь не прикасаться
к своему цротивному соседу. Страх его рос и рос.
По коридору, поправляя серый галстук на мод­
ной черной рубашке, прошел Нецветаев. Без макин­
тоша и газетки он выглядел непривычно, и Шурик
узнал его не сразу, а узнав, нерешительно привстал
14
иавотречу. Нецветаев глянул я* него, вопомнил и
поманил:
— А, драчун! Иди-ка сюда, голубок!
Шурик послушно встал и пошел, опустив голову,
как на казнь. Нецветаев казался ему огромным и
беспощадным.
В кабинете, куда Нецветаев привел Шурика, сто­
яло три стола. На вешалке висели две форменные
фуражки и белая, в рубчик, кепка с захватанным
козырьком. В окне, между рамами, вставлена была
решетка — из тоненьких, крашенных белой масляной
краской прутьев.
— Паспорт принес? — спросил Нецветаев, усажи­
ваясь за стол.— Давай-ка его сюда!
Он медленно, как бы скучая, пролистал новень­
кий паспорт, потом привстал, прикрыв его большой
ладонью.
— Ну что, герой? — медленно спросил он.
Готовясь к страшному, Шурик втянул голову
в плечи и почувствовал, как запотели ладони. Тут
в кабинет шумно влетел милиционер в чине капи­
тана.
— Мишка! — закричал он прямо с порога.— Под­
мени меня двадцатого! Ах, да! — тут же спохватил­
ся он.— Ты же у нас на сессию уходишь, студент...
А это что за фигура? — заинтересованно спросил он
и, обойдя вокруг замершего Шурика, оглядел его со
всех сторон.— Незнакомый! На какой улице прожи­
ваешь?
— На Подгорной,— разлепил губы Шурик.
— Ах, на Подгорной...— многозначительно протя­
нул капитаи.— Ясно! Там одна шпана живет! Ты да­
вай ему сразу год, года ему хватит. Чего возиться,
мотать сопли на кулак? — Капитан, заменив суд, вы­
нес Шурику приговор и подмигнул Нецветаеву.—
А Бирюка знаешь? — быстро обернулся он к Шу­
рику.
Внезапный вопрос застал Шурика врасплох.
— Никого. я не знаю,— потерянно соврал он и
пришел в отчаяние. Вчера он дрался именно под во­
дительством Витьки Бирюка, не очень, правда, ак­
тивно. Проницательность капитана его подавила.
Как капитан подмигивал Нецветаеву, он не видел и
едва не разревелся.
— Врешь,— внушительно проговорил Нецветаев,—
а в милиции врать не полагается! Вот тебе паспорт,
вот — повестка.— Нецветаев вписал в графу бланка
Шурикову фамилию.— Отнесешь в отдел кадров.
День не оплатят. Еще раз замечу, скажу отцу —
пускай уши оборвет... Иди!
— Я? — обалдело переспросил Шурик.— У меня
одна мать, отца нету...
— Иди-иди,— махнул рукой капитан и накло­
нился к нецветаевскому столу.
Шурик вылетел из отделения как на крыльях. Он
беспечно бормотал и смеялся. Прохожие изумленно
оглядывались на него и качали головами.
Повестку в отдел кадров Шурик, конечно, не по­
нес и несколько дней правел в тревоге — боялся, что
Нецветаев позвонит и проверит. Нецветаев, к сча­
стью, не позвонил, но Шурик с той поры стал осте­
регаться драк...
...Ходики, задушенные слишком высоко и резко
вздернутой гирей, молчали. Шурик влез на табурет­
ку и толкнул маятник... Послушал тиканье и вышел
на крыльцо.
По двору деловито сновали куры, разгребали ла­
пами пыль. Они не обратили на Шурика никакого
внимания. Их общий муж, маленький красный пе­
тух, стоял неподвижно, размышляя о том, какую из
жен ему на сей раз предпочесть...
Шурик сел на нагретые солнцем доски крыльца
и сдвинул вниз голенища тяжелых сапог. Они стали
походить на крупную гармошку. Шурик сплюнул
в пыль, курам под ноги, и задумался.
Пил он очень мало — вернее, не пил вообще, пья­
нел быстро и тяги к спиртному не имел. Однако
знал, что с горя люди пьют — от этого вроде бы
л ете. Одному стало невыносимо, а в кармане, не да­
вая забыть о себе, лежала новенькая десятка Сани-
«москвача». Шурик нащупал в кармане военный би­
лет, запер дверь и отправился в магазин. На люди.
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам...
— неожиданно для себя и фальшиво пропел он, за­
крывая калитку, и усмехнулся. Усмешка вышла од­
новременно и беспомощной, и злой.
В новом продовольствен­
5
ном магазине как раз кон-
• чался перерыв. У стеклян­
ной двери уже толпились по­
купатели. Самые нетерпеливые кулаками барабани­
ли в стекло. Тощая продавщица де нечистом халате
подошла к двери изнутри, показала очереди руку
с часами и погрозила пальцем,— скорее в шутку, не­
жели всерьез. Очередь, однако, зароптала.
— У них часики золотые, с секретцем — когда от­
станут, а когда и поспешат! А то совсем остановят­
ся: переучет, выручку сдаем, товар получаем, реви­
зия, тары нет... Сам в торговой сети работаю, знаю!
Ненормированный рабочий день,— рассуждал знако­
мый Шурику пронзительный голос.
— Те же у фонтана,— пробормотал Шурик, узна­
вая в обладателе пронзительного голоса Витьку Би­
рюка, и потянул его за рукав.
Витька живо обернулся.
— Шура, ты ли это? — вскричал он,
— Ну, я,— ответил Шурик.
Бирюк с восхищением оглядел Шурика е ног до
головы.
— Лоб вымахал, лоб...— сказал он.— Здравия ж е
лаем, гражданин генерал-сержант! Много у вас лы­
чек! — Витька, дурачась, сделал «под козырек».
— К пустой голове руку не прикладывают,— сни­
сходительно улыбнулся Шурик.— Ну, здорово! — ска­
зал он, крепко сжимая протянутую Витькой руку.
— Силен, лбина, силен!..— оценил рукопожатие
Бирюк.— Отъелся на кирзе! — Тонкое знание сол­
датского рациона, которое проявил Витька, удивило
Шурика. А Витька продолжал: — Как ты насчет вы­
пить, Шура? Я-то винца хотел, на одного, но теперь,
гляжу, мои планы меняются...
— Не за мылом пришел,— ответил Шурик, пря­
ча за грубостью смущение.— Я и сам хотел...
Он расстегнул и снова застегнул ремень, втянув
живот и чувствуя, как под мундиром и ремнем на­
мокла майка. Витька, как бы невзначай, скользнул
взглядом по ремню.
— Чтобы сердцу дать толчок, очень нужен тро­
ячок! — прищелкнув пальцами, дурашливо продекла­
мировал он и заслужил укоризненные взгляды оче­
реди.
Впрочем, Витька не обратил на это никакого вни­
мания.
— Я тут пятерочку закалымил,— шепотом пояс­
нил он, дохнув табаком Шурику в лицо.— Одному
тут фраеру холодильничек достал, доставил и поста­
вил! Компрессорный, с гарантией... Я ведь товаро­
вед, Шура! Будь здоров работенка! Но требует...—
Бирюк прямым пальцем потыкал себя в лоб.— Слу­
шай, Шура, а почему у нас с тобой нет больших
рублей? — Он, как в детской игре «каравай», пока­
зал, каких именно.
Не заработали,-^ отрывисто ответил Шурик.
Он извлек из кармана военный билет, а из биле­
та — десятку. «Чужие ведь,— мельком посомневал­
ся.— А, ладно! —‘ решил.— Семь бед, один ответ».
— Строго пополам,— сказал Витька и вытянул
десятку из вялых пальцев Шурика.— Все строго по­
полам, Шура! А как же! Только так!
Тут магазинная дверь отворилась.
Старики и старушки, толкая друг друга и стука­
ясь о дверное толстое стекло, полезли в магазин.
Продавщицы, дожевывая и перекликаясь, расходи­
лись — каждая к своим весам. Тощая из к аф етери я,
та, что показывала очереди часы и грозила паль­
цем, привстав на носки, переливала из трехлитровой
банки в стеклянный конус мутный и густой, синева­
того цвета, сок. Кассирша, устроившись на высоком
табурете, заперла свою клетку изнутри. Пенсионеры
разбрелись к прилавкам. После давки в дверях их
оказалось неожиданно мало. Только у штучного от­
дела, под плакатиком «Деньги платить продавцу»,
скопилась маленькая очередь. Старуха в офицер­
ском кителе, заняв позицию у прилавка и широко
расставив локти, вытаскивала из кошелки пустые
бутылки разных цветов и калибров. Кошелка каза­
лась бездонной.
— Сколько возьмем, Шура? — обернулся Витька
Бирюк.— Две хватит?
Он, не глядя, оттеснил бабку с кошелкой в сто­
рону. Печально звякнули бабкины бутылки. Бабка
молча сопротивлялась: старалась острым своим лок­
тем ткнуть Витьку в грудь. Очередь молча наблюдала
за их единоборством.
Шурик недоуменно развел руками.
— Давай боевую! — сказал он, вспомнив Саню-
«москвача».— Смотри сам...— И отошел к витрине.
Прислонившись к большому и теплому стеклу, он
стал думать о том, как дальше жить. Дождаться зав­
трашнего дня, набить милиционеру морду, а Нинку
за руку увести домой?.. Но всю жизнь над ним бу­
дут смеяться, а за милиционера могут и посадить.
Уехать?.. А мама? И потом, куда уедешь, если Вить­
ка Бирюк разменивает сейчас последнюю десятку, и
та — чужая?..
— Ничего,— произнес Шурик вслух,— распла­
чусь...
— Как же! — подтвердил Витька.— Расплатишь­
ся, Шура! Как не расплатиться! Глаз за глаз, зуб
за зуб — и как учили отцы святые!
Шурик вздрогнул и обернулся. В одной руке Би­
рюк, зажав горлышки между пальцев, цепко держал
две бутылки с водкой, а на ладони другой, под пач­
кой «Беломора»,— мятые бумажки, присыпанные
сверху мелочью: никелем и медью.
Между большим и указательным пальцем той ру­
ки, которая сжимала горлышки бутылок, Шурик уви­
дел синий якорек. Раньше, еще в школе, Бирюк ча­
сто рисовал на этом месте якорь — химическим ка­
рандашом или чернилами. Теперь татуировка была
настоящей. «Мечта сбылась»,— усмехнулся Шурик.
— Обязательно надо расплатиться, Шура,— повто­
рил Витька.— Мы же жентельмены!
Шурик отделился от теплого стекла и вяло от­
махнулся: ему было жарко в суконном мундире,
с лица тек обильный пот.
— А где употребим, Шура? — нисколько не оби­
девшись, спросил Бирюк.— В столовой, а? А то в ки­
но пойдем,— предложил он, и глаза его загоре­
лись.— Есть там, Шура, одна, буфетчицей работает!
Там сеанс, а ты сидишь спокойно и пиво пьешь! Как
девять бутылок выпьешь, десятую бесплатно дает —
удивляется!..
16
 «Еще бы!» — подумал Шурик, иронически огля­
дев тщедушную фигуру Бирюка. Идти ему никуда
не хотелось. Подумав, он предложил:
— Может, ко мне? Мать на работе. И закусить
есть чем,— добавил он, вспомнив селедку без хво­
ста.— А то я в форме...
, — Боишься, заметут? — Витька огляделся.— Так
тут некому... Ну, у тебя так у тебя,— быстро согла­
сился он.— Вот рубли и мелочь, как в госбанке,— он
протянул Шурику сдачу.— Можно не считать, Шура!
Шурик, снова расстегнув мундир, вложил в воен­
ный билет потрепанные бумажки. «Вышлю еще»
успею»,— подумал он.
Витька потянулся к уголку фотографии, выгля­
нувшему из Шурикова военного билета.
— Кто это, Шура? — Опросил он, разглядывая фо­
тографию чужой Наташи.— Ну, нет слов! Краля!
Нинка ей и в подметки не годится, Шура!
— Так, знакомая одна,— с усилием соврал Шу­
рик.
Его мундир так и остался незастегнутым.
— Хорошие у тебя знакомые, Шура,— сказал Би­
рюк, читая надпись на обороте фотографии.— Ты
разве куришь сам? — удивленно спросил он.— Мо­
жет, тебе другие взять? — показал он пачку «Бело-
мора».— Я эти смолю, но многим не нравится!
— Не надо,— снова соврал Шурик,— я бросил!
Соврать во второй раз оказалось легче.
По пути к дому Бирюк болтал не умолкая.
— Ты думаешь, Шура, я обиделся f когда ты на
меня с ремнем лез, хотел съездить? — говорил он.—
Нет, Шура, дело прошлое, не обиделся и не рассер­
чал! А почему, спросишь ты меня, Шура? А потому,
что сильно я зауважал йвою любовь и знаю, какой
ты есть, Шура, человек! Я тебе еще тогда хотел ска­
зать про приключения ее — вся улица орала,— но
ты бы слушать все равно не стал. Ты был в ослеп­
лении, Шура, а я глядел и плакал, как она тебя на
законный брак наколола...
— Неправда! Как это — наколола? — упрямо воз­
разил Шурик.— Я сам.
— ...Наколола, Шура, наколола,— продолжил
Витька, не позволив себя перебить.— Я ведь сам, Шу­
ра, когда от хозяина прибыл, ходил по земле, как...
как ребенок! Веревки из меня вей, вяжи узлами —
такой я был счастливый!.. Вот тут она и помести­
лась с «мусором» со своим,— презрительным кивком
указал он на батищевские хоромы.
— Знаю,— коротко ответил Шурик и отвернулся,
чтобы не видеть калитки с литой табличкой «Для
писем и газет».
— А эта краля, что ты при себе ее карточку но­
сишь, ехал бы ты к ней, Шура, а Нинка еще попла­
чет горькими слезами с хахалем своим, ох, попла­
чет!.. Ее ведь Наташей зовут, Шура?
— Наташей,— краснея, подтвердил Шурик.— Ты
ж прочитал, чего спрашиваешь?
— Н ^ сердись, не надо, Шура,— попросил Витька,
быстро, как птица, вертя головой.— А где она про­
писана, в каких краях? Читецкая, дальняя, да, Шу­
ра?
— Читинская тогда уж ,— улыбнулся Шурик.—
В Москве она прописана, вот где,— сказал он чистую
правду.— Поеду скоро туда. Осмотрюсь и поеду!
В третий раз совралось совсем легко.
...Сидели долго. Закусы­
6 #
вая, съели селедку без хво-
ста. На поржавевшей элект­
роплитке — мать побаивалась
электричества и включала плитку очень редко, пред­
почитала пользоваться примусом — зажарили яич­
16
ницу с салом. Яйца были мелкие. «Воробьиные»,—
чего-то стыдясь, подумал Шурик. Съели и яичницу.
Потом ели сало, запивая его сырыми яйцами — без
соли. Соли Шурик не нашел. Потом разговаривали.
— Товаровед — трудная работа, Шура! — кричал
Витька Бирюк.— Но я тебя устрою к нам в сеть, как
мы с тобой старые друзья, Шура! Будем калымить
на пару и не пропадем!
Потом он, загибая пальцы, пытался сосчитать,
сколько денег может заработать товаровед помимо
зарплаты, если он «с головой». Получалось много.
—/ ...А тут вызывает меня в канцелярию ротный,
капитан Крухмалев,— спешил досказать свое Шурик.
Друг друга они не слушали.
Потом заводили радиолу. Все время одну пластин­
ку, купленную когда-то Шуриком,— трогать другие
он не разрешил. Объяснил, что собирается побить их
на голове у Нинкиного милиционера. По одной. Би­
рюк шумно и восторженно одобрил это решение. Од-
нако пластинка им скоро надоела. Стали петь сами.
Шурик затянул подходящую к случаю, солдат­
скую :
А я тебя не виню: нелегко
Ждать так долго солдата!..
Забыв слова, он полез в чемодан — за тетрадкой
Сани-«москвача». Совесть легонько уколола его, а
язычки чемоданных замков больно ударили по паль­
цам.
Витька Бирюк посокрушался, что нет под рукой
гитары, а потом запел так. Он спел печальную пес­
ню про Колыму и расстроился, хотя маленький свой
срок отбывал не на знаменитой реке. Мать навещала
его почти каждый выходной. Шурик взялся веселить
его и, веселя, развеселился сам.
Потом они пели вместе,« но дальше первых слов
дело не пошло: там, где надо петь «куртизанка»,
Витька упорно выкрикивал «партизанка» и спорил,
ударяя себя кулаком по колену. Сдался он только
перед авторитетом тетрадки Сани-«москвача».
Допели, заглядывая в каллиграфически выписан­
ный декст и легонько стукаясь при этом головами:
А ты — куртизанка, ты — фея из бара,
Ты — высшая сила преступной любви!..
Потом Шурик чиркнул спичкой и неумело заку­
рил, глотая дым и морщась. От дыма и попавших
в рот табачных крошек его мутило, и он, с отвра­
щением сплюнув, сунул недокуренную папиросу пря­
мо в сковороду, в застывшее сало. Зашипело и за­
пахло. Шурик чихнул как кошка — несколько раз
подряд.
Потом долго и шумно выясняли, кто же это та­
к и е — куртизанки. К общему мнению не пришли, хо­
тя оба в общем-то были близки к истине.
А потом пришла мать.
— Ну, я, значит, попер, Шура,— совсем трезво
сказал Витька и встал.— Ты мне дай свою тетрадоч­
ку,— попросил он,— песни списать. Это оч-чень хоро­
шие песни, Шура!
— Возьми,— великодушно разрешил Шурик, мед­
ленно поднимая голову.— Н-не жалко, понял?
Его неодолимо клонило в сон.
— Никаких тетрадок! — неожиданно строго, как
маленьким, сказала мать.
Шурик уставился на нее пустыми глазами, не
понимая. Витька тут же исчез, как исчезает дым,—
будто и не было его.
Из того, что было дальше, Шурику запомнилось
только одно: как все время потел лоб, как, вытирая
его, Шурик чувствовал кости собственного черепа,
как тонка казалась кожа на лбу и как подкатыва­
лась к горлу, выжимая слезы из глаз и мешая ды­
шать, жалость к самому себе.
Шурик не запомнил, как говорил матери:
— А его тоже Шуриком зовут, мама! Почему Шу­
риком?! — будто не то было важно и обидно, что Ни­
на, недельная жена его, ушла и на глазах у всех жи­
вет с другим, а то, что того, другого, зовут Шуриком.
Не Сашей даже, не Саней, как «москвача», а Шури­
ком, Шуриком! — и в этом их с матерью главная
беда.
Шурик не запомнил, как, внезапно очнувшись от
тяжелой дремоты, он рвался к Батищеву — бить, за
отсутствием Нины и милиционера, самого Семена,
бить его огромную жену, бить в их доме стекла и
топтать кладбищенские цветы, которые мешают ды­
шать. Как рвался отыскивать Витьку Бирюка: ска­
зать ему, что он — хороший человек, друг, попро­
сить прощения за бляху и еще выпить.
— Витька — товаровед, мама! — чему-то радуясь,
кричал он.— Это хорошая должность, она требует
ума! Витька и меня устроит, если надо! Но мне не
надо! Н-не на-до!
— Грузчик он в «Электротоварах», твой Вить­
ка,— пыталась урезонить его мать, но Шурик ее не
слушал.
Он не запомнил, как, поддерживаемый маленькой
матерью, дотащился до кровати и плюхнулся на нее,
как мать, тяжело присев рядом, стащила с него тес­
ные сапоги и как она, забыв подняться с корточек,
тихо плакала, держа в руках потные, черные, где
были пальцы, портянки сына.
К утру Шурик начал ви­
деть сны.
# Сначала мимо проносились
какие-то обрывки. Они похо­
дили на кадры из мультфильмов, до которых Шурик
с детства был большой охотник. Затем он близко
увидел белые и пухлые руки старшины Пригоды, из­
мазанные ружейным маслом; закопченное лицо ка­
питана Крухмалева; одетого в штатское Васю Тан-
чика... Живая, чем-то удивленная селедка без хвоста
ковыляла на желтых костылях и беззвучно разевала
рот — будто бы зевала. Острая ее голова была повя­
зана платочком, и поэтому она походила на бабку
Мотю... Потом Шурику долго снилась Нина. Он ти­
хонько постанывал во сне.
Разбудила его жестяная сухость во рту. В распах­
нутую форточку вползал предутренний холодок, до­
носился резкий воробьиный щебет. Босые ступни при­
липали к холодным половицам. Шурик, покачиваясь,
долго и жадно глотал воду. От сухости во рту она
его не избавила и жажды не утолила. Шурик потро­
гал гудящую голову и снова лег, чувствуя легкую
тошноту и — от выпитой воды — тяжесть в желудке.
Во второй раз, уже окончательно, он проснулся
поздно. Мать, поцеловав его, как в детстве, в лоб,
уже успела уйти на работу, а воробьи за форточкой
давно молчали. Пол был теплый. На нем лежали ко­
сые снопы солнечных лучей.
На кухонном столе, под вафельным полотенцем,
лежало тонко нарезанное сало, хлеб н маленькая
дыня. На куцем полотенце стоял неопрятный штамп
МПС — память о том времени, когда мать работала
проводницей.
Под дыней Шурик обнаружил записку. Буквы
в ней разъезжались в разные стороны. Мать просила
никуда не ходить и обещала отпроситься с работы.
Шурик отложил записку н полоснул дыньку ту­
пым ножом. Она квакнула и легко >подалась — ока­
залась гнилой. Шурику в нос шибанул резкий за­
пах спирта. Его передернуло. Он с отвращением вы­
бросил дыньку в помойное ведро и вытер руки клей­
меным полотенцем. Есть ему расхотелось.
— Вот и кончилась моя законная любовь! —
вслух заявил он и огляделся.
Увидел свои сапоги, вымытые матерью, выгла­
женный ею мундир, который аккуратно висел на пле­
чиках, и едва не разревелся. Вздрагивая от жалости,
вспомнил фиолетовые прожилки на руках матери и
ее редкие волосы, сквозь которые просвечивала ро­
зовая кожа...
Забывая задвинуть на место ящики старого комо­
да и прикрыть дверцу шкафа, в которую покойный
дядя Григорий вделал когда-то зеркало, вытащил
брюки, рубашку и ботинки — довоенную свою фор­
му. Брюки оказались коротковаты и узки, рубаш­
ка — мала, но с закатанными рукавами выглядела
еще очень прилично. Стельки в ботинках заверну­
лись винтом — от долгого неношения.
Торопливо, так, что лопались какие-то внутрен­
ние шовчики, Шурик напялил все свои старые одеж­
ды, но не почувствовал себя одетым — настолько ста­
рая одежда оказалась легка и непривычна. Шурик
мельком, не узнав себя, глянул в волнистое и мут­
ное от старости зеркало и вышел из дому.
Куры, завидев его, разбежались, а петух еще дол­
го клекотал, как закипающий чайник.
Пустой трамвай, громыхая и дребезжа, довез Шу­
рика до центра города, и Шурик, сам того не желая,
очутился у витрин центрального городского универ­
мага.
Между стеклами, на пыльном и крупном гравии,
стояла женщина-манекен, попирая ободранной нож­
кой гравий. Женщина, сделанная из папье-маше, бы­
ла задрапирована в кусок яркого ситца, конец кото­
рого живописно свисал с ее тонкой, зазывно протя­
нутой вперед руки. Рядом с женщиной, прислонясь
к стеклу, стоял стенд «Смотрите на экранах города».
К стенду были приклеены жирные фотографии —
кадры из кинофильмов.
Шурик вспомнил, что Нина когда-то мечтала сде­
латься актрисой кино или дикторшей на телевиде­
нии. Потом она хотела выучить английский язык и
стать переводчицей. Кончилось все это тем, что, окон­
чив школу, ни в переводчицы, ни в актрисы кино, ни
в Педагогический — единственный в городе — инсти­
тут Нина не попала и пошла в продавщицы.
Она работала сначала в маленьком железнодо­
рожном магазинчике, который стоял возле локомо­
тивного депо и на вывеске которого стояли загадоч­
ные буквы ОРС НОД,— смысл их навсегда остался
для Шурика загадкой.
Потом Нина перешла сюда — в универмаг, в обув­
ной отдел. И сразу же у нее унесли новенькие юго­
славские туфельки — прямо из-под носа, вместе с ко­
робкой. Она так тогда переживала, что Шурику ста­
ло жаль ее даже сейчас. Он так и вошел через кру­
тящиеся двери в универмаг — ругая себя за неуме­
стную жалость.
На первом этаже универмага торговали телевизо­
рами, магнитофонами и радиолами на тонких чер­
ных ножках. Хотя все эти аппараты можно было ку­
пить в кредит, покупателей в отделе не было, и про­
давцы, молодые ребята в одинаковых синих халатах,
развлекались, испытывая, как им и положено, новый
товар,— заводили наимоднейшие пластинки. От кри­
ков на иностранных языках голова у Шурика загу­
дела и стала резонировать, как пустая, и он бегом
взлетел по лестнице на второй этаж.
В левом крыле второго этажа продавали готовое
платье, а в правом — обувь. Там, где обувь, Нины
17
не было. «Выходная,— решил Шурик,— или отпро­
силась. Картошечку копать, самогон пить! Или нет,
милиционеру самогон неудобно. «Боевую», казенную
употребляют...» Вспомнив о Сане-«москваче», Шурик
пробормотал себе под нос что-то неразборчивое и по­
краснел. По спине потекли противные струйки пота.
Продавщиц, знакомых по прежним временам, Шу­
рик но увидел^ но и мимо незнакомых прошел как-то
воровато и с опаской: боялся быть узнанным и осме­
янным и стеснялся немодно узких брюк. Штатский
наряд казался с непривычки настолько легким, что
Шурик почувствовал себя голым. От этого стало еще
неудобней.
Шурик решил убраться из обувного отдела подоб­
ру-поздорову. Уже у самой лестницы, у безлюдной
секции резиновой обуви — сапог не было, а галош
никто не покупал,— Шурику встретилась босая и бе­
ременная цыганка. Она приперла Шурика огромным
животом к прилавку и горячим голосом зашептала:
— Красавец, разменяй пятьдесят рублей! Рааме-
няй, золотой!
Шурик растерянно посмотрел на бородатый цы­
ган кин подбородок. «Сколько ж ей лет?» — подумал
он и принялся вяло отнекиваться.
Цыганка, одназсо, не отставала.
— Ведь есть у тебя деньги,— энергично наступа­
ла она на Шурика.— Вижу — есть! Разменяй, помо­
ги человеку!
— Нету,— мотал головой Шурик и затравленно
озирался.
От цыганки, пахло-лотом и «шипром». Она пронзи­
тельно и базарно — все услышали, весь магазин,—
закричала:
— А зачем в магазин без денег пришел, а? — и
тяжело задышала Шурику в лицо.
— А я из милиции,— ответил Шурик, отстраняя
от себя цыганку. Он сделал это, постаравшись не
прикоснуться в ее огромному животу и не наступить
ей на. грязную босую ногу.
Веское слово «милиция» подействовало магиче­
ск и : цыганка моментально исчезла, даже шороха ее
цветастых юбок не осталось, только у Шурика — рас­
терянность от неожиданной и скорой победы...
Девчонки-продавщицы в одинаковых халатиках,
видевшие эту сцену, весело захохотали. Они с инте­
ресом разглядывали Шурикову сверхкороткую при­
ческу. Одна, самая маленькая и самая смелая, спро­
сила, кокетливо улыбаясь:
— А вы правда — из «милиции?
— Правда,— переминаясь с ноги на ногу, бурк­
нул Шурик. „А что ему оставалось делать?
— Ваис, наверное» Алфеева интересует,— томно
вздохнула девушка.— Я знаю, вы ей в институт го­
товиться помогаете...— Она оглянулась на подруг и,
кажется, подмигнула им. Те сдержанно хихикнули.—
А Алфеева сегодня выходная. К ней муж, говорят,
должен приехать.- А что, окажите, в милиции те­
перь все так коротко стригутся? Как в армии?
И Шурик бежал. Он бежал с позором, проклиная
дотошную маленькую продавщицу, настырную цы­
ганку и свои ноги — за то, что занесли его в уни­
вермаг.
Из универмага обруганные логи занесли Шурика
в^городакой сад, под дырявый шатер* где продавали
светлое пиво и пыльные баранка, которые были твер­
ды, как дерево.
Одинокий счастливец, зажав между ног портфель,
рвал на ленточки тощую копченую рыбку. Он на­
слаждался ею, пивом и молчаливой завистью окру­
жающих. Как и все, завидуя ему, Шурик долго тя­
нул пиво из тяжелой кружки. «Уеду я отсюда,—
18
угрюмо думал он.— Хоть к чертям на рога, все рав­
но уеду!..»
После второй кружки приятно зашумело в го­
лове, в теле появилась обманчивая легкость. Теперь
все произошедшее казалось Шурику удивительно про­
стым: надо уехать, обязательно уехать, а там, на
новом месте, все это кончится, оборвется, как дур­
ной сон.^
По пути домой Шурик за­
8 ф
брел в военкомат, сам нетвер-
до зная — зачем. В темнова­
том и прохладном коридоре
висели плакаты, портреты, призывы. Неожиданно Шу­
рик вздрогнул: он встретился глазами с самим со­
бой» Младший сержант Алфеев, крепко сжимая цевье
автомата, строго глядел перед собой из-под козырь­
ка глубоко сидящей парадно-выходной фуражки. Фо­
тография висела на стенде «Отличники боевой и по­
литической подготовки, призванные нашим военко­
матом».
«Вот и мы,— подумал Шурик.— Тогда как раз
сержанта присвоили, лычку не успел дошить! Все,
вот и кончился отличник, скоро снимут...» Услышав
скрип ступеней, Шурик оглянулся и увидел воен­
ного комиссара. Военком, грузный и важный, как
вол, шумно отдувался и вытирал шею темным боль­
шим платком.
— Здравия желаю, товарищ полковник! — сказал
Шурик, по старинной армейской привычке опуская
приставку «под».
Рука сама потянулась козырнуть, но Шурик во­
время вспомнил, что одет в штатское и — «без голо­
вы». Рука дернулась и осталась у брючного шва.
Пальцы отбили по карману бесшумную дробь.
— Здорово, сержант,— кивнул военком, протяги­
вая для пожатия руку.— Успел, переоделся? И пива
выпил... У пива, Алфеев, запах специфический! Ну,
заходи...— пригласил он и, гремя ключами, отпер
дверь своего кабинета.
Слушая сбивчивый рассказ Шурика, военком
кряхтел, ерзал в кресле, но помалкивал. Кресло у
него было деревянное, жесткое, а Шурик и вовсе при­
мостился на краешке стула.
— Значит, все твердо? — спросил подполковник,
когда Шурик закончил свой рассказ.— Ехать, значит,
и никаких гвоздей?.. Ну что тебе сказать? Там, ко­
нечно, в людях нужда большая, это мы понимаем!
Стройка есть стройка, передний, так сказать, край.
Но и здесь...— Военком карандашиком постучал по
толстому, надвое расколотому настольному стеклу.—
А фамилию его не энаешь, говоришь? — еще раз
спросил он.— Твердо уверен, что не знаешь? Ну лад­
но, ладно...— махнул он рукой.— А вербоваться я
тебе все-таки не советую. Отношение к вербованным
другое, и вообще... Несолидно, я считаю. Демобили­
зованный воин... Лучше по комсомольской линии.
Шурик сглотнул и молча закивал. От вылитого
пива и жары, которая стояла на улице, он взмок, а
теперь чувствовал, что зябнет в легкой прохладе ка­
бинета. А тут еще военком, грузно развернувшись,
включил лопоухий вентилятор.
О чем-то думая, военком аккуратно развернул, а
потом «ложил свежий номер «Красной звезды* и су­
нул его под зеленый телефонный аппарат. Подумав
еще немного, он набрал номер.
— Девочка, дай-ка мне шефа своего, Алешу,— осо­
бенным, «телефонным» голосом попросил он.— Отку­
да, откуда... От верблюда! Военком говорит. Из военко­
мата. естественно. Рано обюрократились, молодежь!..
A -а, здравствуй, Алеша! Да, жарковато...— Подпол­
ковник покосился на вентилятор, который жужжал
вовсю.— Безусловно, бабье, последние денечки... Але­
ша, я с большой просьбой. Снабди одного нашего то­
варища комсомольской путевочкой... Нет, на этот раз
не офицер. Сержант, вернулся со срочной. Мы и при­
зывали. Отличник, между прочим, боевой и политиче­
ской! На стенде у меня висит...
— Бывший,— сипло поправил Шурик, приподни­
маясь со стула.
— Что? — Военком отнял от уха трубку.
— Бывший отличник, говорю,— снова приподнял­
ся Шурик.
— A -а, не мешай! — отмахнулся военком и сно­
ва прижал к уху трубку,— Нет, это я не тебе, Але­
ша, хотя ты тоже мне мешаешь иногда! — Военком
улыбнулся и подмигнул Шурику.— Ну, друг доро­
гой, мало ли куда у тебя разнарядка! Человек сам
выбрал место, принял твердое решение. Друг у него
в тех местах, это важно... Ну, значит, договорились!
Завтра он сам подойдет к тебе и расскажет...
Шурик затряс головой — не буду, мол, рассказы­
вать, но военком погрозил ему толстым пальцем: си­
ди себе помалкивай, когда старшие говорят.
— Особый случай у него,— сказал он в трубку,—
деликатный случай, да. Ну, будь здоров, Алеша!
Всех благ!
Шурик сидел, понурив голову. Подполковник не­
довольно подергал зеленый телефонный шнур, туго
завернутый в спираль, и обратился к Шурику:
— Ты мне это, Алфеев, брось — .трагедии разы­
грывать! Ты что, философски мыслить не умеешь?
Ушла — черт с ней! Значит, недостойна. Гляди ве­
селей, сержант! Какие твои годы! Будь тверд — та­
кую еще встретишь!.. А насчет отъезда крепко поду­
май, мой тебе совет. Если не раздумаешь, то завтра
в десять ноль-ноль,— военком поглядел на часы,—
будь у комсомольцев.
— Есть! — сказал Шурик, вставая.
— Ну, в любом случае будь здоров, сержант,—
ответил военком, тоже поднимаясь.— А фамилию
его, значит, не знаешь? Или припомнил, пока мы
тут говорили? Нет? Смотри, а то мы этому Фанфан-
Тюльпану!.. А сам глупостей делать не смей! Нака­
жут — и будут правы. Понял?
— Ага,— совсем по-штатски ответил Шурик.—
До свиданья, товарищ подполковник.
Военком взял его под руку и проводил до две­
ри, а у двери молча похлопал по мокрой от пота
спине.
Шурику очень не хотелось идти домой, проходить
по улице под насмешливыми взглядами соседей, ко­
торые знали все, и из военкомата он завернул на
ближайшую почту. Купил два авиационных конвер­
та с сине-красными рубчиками по бокам и два ли­
сточка серой бумаги. Сел за монументальный, зака­
панный чернилами стол и быстро настрочил фальши­
во-бодрое письмо Сане-«москвичу». Сообщил, что на­
шлась знаменитая тетрадь с песнями, нашлась и фо­
тография. Написал, что Наташе, хоть она красавица,
все-таки до Нины далеко. Пообещал, что вышлет те­
традку, как только перепишет некоторые песни, а
заодно и фотографию. О растраченной десятке Шурик
стыдливо умолчал. Решил, что вложит десять рублей,
как только они у него появятся, в тетрадку и вы­
шлет все вместе ценной бандеролью, будто и не на­
ходил ничего.
А вот Васе Танчику Шурик писал долго. В серд­
цах рвал листочки с неудачным началом и шел
к окошечку за новым. Немолодой девушке в очках
его хождение скоро надоело. Она высунулась из сво­
его окошка и насмешливо предложила:
— Вы уж купите всю пачку, молодой человек!
А если любовное, то спишите откуда-нибудь — вам
же будет легче! Возьмите в библиотеке роман и ва­
ляйте...
Чувствуя на себе презрительный взгляд перезре­
лой девицы, Шурик бойко накатал неправду: решил
приехать, но пока один, Нина приедет позже, когда
он, Шурик, устроится с работой и жильем,— заклеил
конверт и торопливо, боясь раздумать, опуетид пись­
мо в синий почтовый ящик с приклепанным к нему
гербом страны.
Нину Шурик заметил из­
9 •
далека. «Она»,— подумал он,
и сердце его дрогнуло. Он
ускорил шаги.
Нина шла по нечетной стороне улицы. Одета она
была в старенький сарафан, выцветший от солнца
и многих стирок. На плечи ее, несмотря на жару,
была накинута красная кофточка. Жара, впрочем,
уже спадала, и Шурик потел не от нее, а от волне­
ния и пива. Торопливо шагая, он решал, что скажет
Нине, когда догонит ее.
Догнал, но так ничего и не придумал.
— Здравствуй, Нина,— тихо сказал он, поровняА-
шись с нею.— Это я, Шурик!
Нина вздрогнула. Авоська в ее руках дернулась.
Темные бутылки с пробками, зубчатыми, ка& ше­
стерни, глухо звякнули, стукнувшись друг о друга.
— Что, пиво несешь? — неожиданно ляпнул Шу­
рик.
Нина добела прикусила губу и отвернулась. По­
розовело ее маленькое, покрытое нежным пушком
ухо.
— Здравствуйте, Александр,— прошептала она,
глядя в землю, на мелкие камушки и стеклянную,
растертую подошвами пыль, которая даже не бле­
стела.
Раньше Нина никогда не называла Шурика Але­
ксандром. «Мой Алфеев»,— говорила она начальнице
и подругам по работе. Тогда это не казалось Шури­
ку обидным. Зато сейчас... «Чтоб не перепутать»,—
горько подумал он. Ему захотелось ударить Нину, но
он себя пересилил.
— Поговорить надо,— сказал он и ваял ее за ру­
ку повыше локтя, там, где трогательно и беззащит­
но белели оспины, слишком большие для ее тонкой
руки.— В институт поступила?
Нина остановилась, осторожно высвободила руку
и поправила кофточку, повисшую на одном плече.
Бутылки с пивом похоронно позвякивали.
— О чем же нам говорить? — Нина опустила вниз
уголки бледных губ.— Об институте?
Она тихо-тихо пошла вперед. «Как поплыла»,—
подумал Шурик и шагнул следом.
— Как ж е?..— растерянно спросил он.
Нина не обернулась и не ответила.
— Хорош о,— обозлился Шурик,— Я сегодня в го­
сти приду! Надо разобраться! И с тобой, и с твоим..*
этим...— Шурик хотел сказать «хахалем», но сдер­
жался.
— Приходи... если тебе не ясно,— внезапно, не
оглядываясь, сказала Нина и заторопилась.
Она уходила, это было неотвратимо, и Шурик на
секунду опешил, потом нерешительно шагнул следом.
— А как приходить? С бутылкой или без?..— ду­
рашливо крикнул он.
Нина, не ответив, скрылась за высокой калиткой.
Дом Батищевых показался Шурику неприступной
крепостью. Оставшись один, Шурик бездумно постоял
посреди улицы, увидел вдалеке бабку Мотю, которая
сидела на лавочке в своей неизменной позе, повер­
нулся и пошел.м
19
 ...в магазин.
Перед магазином и внут-
# ри — у штучного отдела и ка­
фетерия — толпились мужич­
ки. Одни уже успели утолить жажду и теперь разго­
варивали, другие спешили утолить ее. Надеясь уви­
деть знакомых, Шурик огляделся, но таковых не
оказалось. «Пойду домой,— поникнув, решил он,—
чего зря толкаться?»
Вдруг откуда-то вынырнул Витька Бирюк. Он под­
скочил к Шурику с заботливым вопросом:
— Ну, ты как после вчерашнего? Полечился?
Шурик только махнул рукой.
— А мы тут калым пропиваем,— весело сообщил
Витька.— Застраиваемся — на троих, соображаешь?
Руль если есть, то — пожалуйста, примыкай! Нас как
раз двое. А можешь и без рубля — потом отдашь.
Смотри!
От толпы отделился низенький мрачный мужичок.
В руках он держал огромную авоську, набитую пач­
ками папирос «Север». Мужик встал рядом с Вить­
кой, искательно заглядывая ему в глаза.
— Работаем вместе,— небрежно сообщил Бирюк и
покровительственно потрепал мужика по шее.
Шурик выудил из кармана вчерашнюю сдачу —
ветхие пять рублей.
— Такое дело...— пояснил он, криво улыбаясь.—
К «мусору» в гости вечером иду. Без бутылки не­
удобно...
Витька вытянул пятерку из Шуриковых пальцев,
■передал ее молчаливому мужику и отдал отчетли­
вые распоряжения.
— Рунь, значит, назад — ему,— показал он на
Шурика.— Возьмешь две полбанки и все остальное,
понял?
Дирижерскими движениями рук он изобразил это
♦остальное». Мужик понимающе кивнул и растворил­
ся в говорливой толпе. Бирюк обнял Шурика за та­
лию и повел прочь от магазина, ласково советуя:
— Ты, Шура, ему, колхозничку, спуску не давай!
Он здоровый, я видел, а ты ему рожу набей! Стукни
по тыкве бляхой, как мне тогда обещал! — Витька,
показывая испорченные зубы, засмеялся.— Судить
тебя не будут, Шура, дело святое — простят! Наше
дело правое — мы победим! — Он потер ладони.— А
работать к нам пойдешь,— подмигнул он,— калымить
будем на пару...
«А не отлупить ли мне этого тезку на самом де­
ле? — задумался Шурик.— Не посадят же меня за
это!»
— ...А разве с этими покалымишь? — пожаловал­
ся Витька.— Двух слов путем связать не умеют.
Зашли в школьный двор, в поломанную беседку.
Тут же явился запыхавшийся молчун. Карманы его
брюк топорщились, в руках он, кроме сетки с «Севе­
ром», держал три зефирины в прозрачной упаковке
и плавленый сырок «Новый». Помятый сырок сквозь
фольгу прорывался наружу.
— Вынимай,— (Скомандовал Витька.
Водка лениво плескалась в бутылках. Сквозь зе­
леноватое стекло она казалась маслянистой. Шурик
поежился, вспомнив, что с утра ничего не ел.
Витька, манипулируя, как фокусник, извлек из-за
стрехи беседки грайеный стакан, заботливо заверну­
тый в вощеную бумагу. «Из такой стаканчики дела­
ю т»,— слушая, как она шуршит, подумал Шурик.
— Во, закон — тайга,— похвастался Бирюк.— Я
лично положил, два месяца лежит, не сперли!
— Не нашли,— определил Шурик и звонко хлоп­
нул себя по лбу.— Летают... мошкара,— сказал он,
сбрасывая со лба убитую мошку.
По очереди вылили, передавая друг другу захва­
20
танный стакан. Шурику досталась розовая зефири-
на, его собутыльникам — по белой. Откусить от плав­
леного сырка Шурик побрезговал — отказался. Вить­
ка, поминутно утирая мокрый рот, принялся угова­
ривать Шурика идти работать в «Электротовары».
— ...И Наташу свою привезешь,— кричал он, осе­
ненный счастливой идеей.— Оденешь ее, обуешь. Как
куколку! А Нинка пускай себе локоточки покусает!
— Пора,— вдруг встрепенулся Шурик.— Идти на­
до!
Бутылка никак не хотела лезть в карман.
— Ты... газетку...— приказал Витька молчуну.
Тот послушно отправился рыскать по школьному
двору, выписывая ногами, и принес сухую, желтую
половинку газетного листа. Бирюк заботливо, даже
с некоторым щегольством завернул бутылку и вло­
жил ее в руки Шурику.
— А то прихвати нас с собой! — предложил он.—
Поможем в случае чего. Возьми, а, Шура?
— Как арьергард и подкрепление,— неожиданно
для всех сказал молчун.
Шурик несказанно удивился тому, что молчун за­
говорил, и долго рассматривал его. Потом засмеял­
ся — с друзьями ему было хорошо. Однако взять их
с собой отказался, заявил:
— Мое дело, ребята! Хочу сам! Справлюсь! —
Прижал к боку бутылку и пошел, стараясь ступать
ровно.
— Про бляху не забудь, Шура! — вдогонку крик­
нул Бирюк.— Угости колхозничка, пусть знает!
Шурик старательно развернулся и помахал собу­
тыльникам. Свою долю он пил содрогаясь, но теперь
потихоньку приходил в себя и веселел. Это было, ка­
залось ему, грозное веселье.
Домой за бляхой Шурик
И #
не пошел. Мать, наверное,
вернулась с работы. Распла­
чется — тогда не уйдешь.
По дороге к дому Батищевых Шурик растерял все
свое веселье. Он зло пнул калитку ногой и удивил­
ся, когда она послушно распахнулась,— он-то ожи­
дал, что она будет заперта на все щеколды и засо­
вы, только не решил, как действовать,— ломать ее
или лезть через забор.
Песик, уже знакомый с Шуриком, суетливо по­
лез в будку, завозился там в темноте, заскулил и вы­
ставил наружу черный мокрый нос.
— Ты-то чего, друг человека? — проходя мимо,
вяло спросил Шурик.
Рослый — чуть, может, пониже Шурика — па­
рень заносил во времянку знакомую перину. Он бе­
режно обнимал ее, а она заслоняла от него весь бе­
лый свет. Шурик, не желая глядеть на синие поло­
сы, отвернулся.
— Вам, товарищ, кого? — выйдя во двор, спросил
парень у Шурика и, смущенно улыбнувшись, при­
нялся обирать с темных форменных брюк малень­
кие, загнутые дугой, перья.
— Нину — вот кого,— вызывающе ответил Шу­
рик.— Тебя, само собой, тоже!
Предупреждая возможность рукопожатия, он сло­
жил руки на груди. Так делал старпшна Пригода,
когда хотел показать власть и что служба — труд,
солдат не гость, а офицеров поблизости не было. До
Пригоды в такой позе, по слухам, любил стоять
Наполеон Бонапарт. Быть похожим на них Шурику
помешала бутылка — он едва не уронил ее.
Парень забыл про перья и посерьезнел.
— Заходите, раз так,— помедлив, предложил он.
В окне у Батищевых шевельнулась занавеска,
 — И зайду,— заметив это, заявил Шурик и, со­
гнувшись, перешагнул через порог.
Перина, развалясь, как барыня, возлегала на трех
ветхих венских стульях. Нина, наклонившись, проти­
рала остов старой кровати, побитой местами ржавью.
— Вот и я! — громко сказал Шурик, стараясь не
смотреть на Нину.— Пришел, как приглашала — с бу­
тылкой,— и, сорвав газету, со стуком поставил бу­
тылку на стопку книг.
Нина обернулась и безвольно опустила руку
с тряпкой. Милиционер молча стоял, прислонившись
к дверному косяку. Шурик старался шуметь как
можно громче.
— Закусить нам, Нина, приготовь,— развязно при­
казал он, вспомнив, что ничего не ел.— Свари карто­
шечки или еще чего...
Нина повесила тряпку на спинку одного из вен­
ских стульев и покорно вышла. Оба Шурика прово­
дили ее глазами.
— Садись, чего стоишь? — пригласил Шурик сво­
его тезку, как будто он был здесь хозяином, а не
гостем, и сел сам, небрежно сдвинув в сторону пе­
рину, хотя прекрасно знал, как тяжело ее сбивать.
Милиционер послушался и сел, сложив руки на
коленях. Руки его искали работы, и он снял со
спинки стула оставленную Ниной тряпку. Тряпка бы­
ла сухая, но казалось, будто милиционер выжима­
ет ее.
— Шуриком, значит, зовут? — спросил Шурик,
пытаясь обозлиться.— Значит, тезки мы с тобой?
Милиционер молча кивнул, отложил тряпку и,
подойдя к окну, принялся перебирать лежавшие на
низком подоконнике книги. Тряпка упала на пол.
Шурик сделал было движение, чтобы поднять ее, но
сдержался. Милиционер, переложив книги, лежавшие
на подоконнике, принялся за те, что лежали на сто­
ле.
— Э-э, ты бутылку-то не разбей! — предостерег
его Шурик.— С этим делом надо осторожней... В ми­
лиции, значит, работаешь? Или служишь — как у вас
там?
Милиционер молча пожал плечами. Шурик уви­
дел, как сошлись и разошлись у него на спине ло­
патки.
— Во всеми уважаемом мундире ходишь? — спро-
гил Шурик, распаляясь.— С газеткой? Как Нецве-
таев?
— А я и есть Нецветаев,— обернувшись, серьезно
ответил милиционер.
— Ка-ак? — поразился Шурик.— Что... тому f род­
ственник?
— Почему — родственник? — удивился милицио­
нер.— Мы одного района уроженцы. У нас там по­
ловина Нецветаевых. Популярная фамилия! Что-то
не цвело у предков, я так понимаю...— ’Милиционер
смущенно улыбнулся.— У нас в селе, пу, где мать...
— А что ж ты, Нецветаев,— без церемоний пере­
бил его Шурик,— мундир свой позоришь, чужую же­
ну вот увел? Или у вас в селе все такие... шустрые?
Милиционер насупился и умолк, а Шурик через
стекло засмотрелся на Нину, бывшую жену свою.
Она возилась с примусом во дворе, под навесом, и
изредка с тревогой поглядывала на окно. Примус гу­
дел, сдержанно сердясь. На нем стояла полуметровая
сковорода с крупно нарезанной картошкой. Нина пе­
реворачивала ее ножом. Потом, взяв нож за лезвие,
ручкой тюкала по белым яйцам и разламывала их
над сковородкой. Половинки скорлупы она склады­
вала одну в одну.
— Вот и кончилась моя законная любовь,— про­
бормотал Шурик, с трудом отведя взгляд от окна.—
А чего темно у тебя, Нецветаев? — спросил он.—
Дохлятина свет -отрезала? — Шурик, ярясь, кивнул
на стену дома Батищевых.— Ты ему, значит, кар­
тошку везешь, пять мешков, а он на тебе копейки
экономит, жмот?!
Второй Шурик встал, заботливо придержал пери­
ну и, пошарив рукой по стене, щелкнул выключа­
телем. Вспыхнувшая лампочка осветила убогую чи­
стоту жилища. Она висела на длинном витом прово­
де, прихваченном бельевой веревкой. Первый Шурик
украдкой посмотрел в окно, но увидел теперь только
свое неотчетливое отражение и — точно посреди сво­
его темного лица — синюю корону примуса, придав­
ленную сковородкой.
Как раз тут примус хлопнул и потух. За окном
воцарилась темень. Нина, прикусив губу, быстро вне­
сла тяжелую сковородку. Второй Шурик засуетился,
разыскивая подставку, но не нашел ее, и сковорода
плюхнулась на старую толстую книгу, заняв место
посреди стола.
Первый Шурик втянул ноздрями запах подсол­
нечного масла и снова почувствовал сосущий голод.
Второй пошарил в большой картонной коробке из-
под дамских сапог и вытащил три вилки. Нина рас­
ставила стаканы и, заглянув под стол, извлекла от­
туда две бутылки с пивом.
«А несла четыре, если не шесть»,— с обидой вспо­
мнил первый Шурик. Он сорвал с водочной бутыл­
ки пробку и покрутил ее в руках. В каком-то ракур­
се пробка стала походить на матросскую бескозыр­
ку. Шурик вспомнил юного морячка, которого встре­
тил утром на вокзале, и засмеялся.
— Наливай, хозяин! — оборвав смех, обратился
он ко второму Шурику.
— Я — пиво! — быстро сказала Нина и прикрыла
свой стакан ладонью.
Больше она не проронила ни слова. Глядела на
обоих Шуриков поплакавшими глазами — то на одно­
го, то на другого — и молчала.
Второй Шурик вертел в руках наполненный ста­
кан : повернет, посмотрит на одну грань — и снова
поворачивает.
— Интересуешься, за что выпить? — спросил пер­
вый Шурик.— Выпьем за расстояние между губами
и стаканом!
Это была острота из репертуара Сани-«москвача».
Шурик и произнес ее, подражая Сане. Потом, ни
с кем не чокнувшись, торопливо выпил.
Второй Шурик, помедлив, тоже выпил. Нина мел­
кими глотками, как горячее, прихлебывала пиво,
держа стакан в обеих ладонях и слегка покручивая
его. Она не выпускала стакан из рук и ничего не
ела. Второй Шурик закусывал осмотрительно и де­
ликатно, а вот первый навалился на картошку так,
что потрескивало за ушами, но ни голод, ни хмель
не проходили.
Когда было налито по второму разу, первый Шу­
рик встал и попытался сказать тост: «За тех, кто
в морге!» — но ничего из этого не получилось. Оп
только расплескал водку — половину на стол, поло­
вину себе на брюки. Нина кинулась за полотенцем.
Второй Шурик посоветовал посыпать мокрое солью и
пододвинул ближе солонку. Все суетились, хотя каж­
дый знал, что пятен от водки не остается, и суета
принесла всем заметное облегчение.
— Так, Нецветаев,— начал Шурик, накрыв коле­
ни полотенцем. Он совсем захмелел.— Я, собственно,
жить тут не собираюсь! Ждет меня одна, понима­
ешь? — Неверными пальцами он вытянул из заднего
кармана брюк военный билет, теплый и слегка по­
гнутый, полистал его, а потом потряс над полотен­
21
цем.— Вот, смотри, Нецветаев! — сказал он, когда на
колени выпали две фотографии.— Да не эту! — Он
выхватил из рук Нецветаева фотографию Нины.—
Вот!
Второй Шурик осторожно, двумя пальцами взял
фотографию Наташи и долго всматривался в ее ми­
ленькое лицо, далеко отнеся руку от себя. Потом
неопределенно покачал головой и передал фотогра­
фию Нине. Первый Шурик затаил дыхание. Пальцы
у Нины дрогнули — то ли она боялась обжечься, то
ли — испачкаться. Надпись на обороте, однако, она
прочла внимательно и вернула фотографию второму
Шурику.
Первый Шурик, жадно наблюдая за ними, и сам
поверил, что москвичка Наташа — его девушка.
— Ну, Нецветаев, как? — самодовольно спросил
он.— Ничего, а? Ты таких и не видал в своем рай­
оне! А что ты вообще видал? Нинку? — Шурик, изо
всех сил стараясь казаться презрительным, покосил­
ся на свою бывшую жену.— Не жалко, доедай на
здоровье! — Он увидел, как напрягся второй Шурик,
и засмеялся, довольный.— Наташа в Москве, между
прочим, живет, понял? Квартира — газ, телефон, го­
рячая вода! Люстра...— Шурик с жалостью поглядел
на серую от старости и непогод бельевую прищепку,
которая удерживала лампу над столом.— Там уже и
забыли, какие они есть, примусы... Сам на днях
в Москву еду, понял, Нецветаев? С матерью побуду
и поеду! А разведемся потом, по почте.— Он небреж­
но кивнул на Нину, которая кусала губы.— Сейчас
времени у меня в обрез...
Милиционер, слушая Шурика, терпеливо улыбал­
ся, и только правое веко подрагивало у него. Нина,
не выдержав, порывисто встала и, отвернувшись от
обоих Шуриков, загремела вилками. Хвастаться ста­
ло не перед кем, и первый Шурик погрустнел, а по­
том и вовсе поднялся, ткнул знакомую перину в бок.
— Проводи меня, Нецветаев! — мотнул он голо­
вой.
— Водку с собой возьмешь или как? — спросил
второй Шурик, взболтнув оставшееся в бутылке.
— Издеваешься? — ПерЪый Шурик поднял брови.
— Нет, что ты,— ответил второй, снимая штат­
ский пиджак с гвоздя.— Пошли, Алфеев!
— А что, Алфеев — хорошая фамилия,— заявил
первый Шурик.— Вот и Нина скажет! Правда, Нина?
У Нины задрожали плечи.
— Развод по почте, как договорились,— безжало­
стно напомнил первый Шурик.
По дороге к своему дому он не умолкая таршго-
рил о Москве и разводе, размахивая изрядно помя­
той фотографией Наташи. Второй шел, отстав на шаг.
Он боялся очутиться к первому спиной и потому
осторожничал. '
Улица была пуста, фонари не горели.
— Ты, Нецветаев, не уходи,— попросил первый
Шурик.— Ты погоди, я сейчас...
Хлопнула калитка, потом — дверь в дом.
— Где ты был, Ш ура?— спросила мать, подняв
на сына заплаканные глаза.
— Сейчас, мама,— отмахнулся Шурик.
Он рыскал глазами по комнате, отыскивая ре­
мень. У порога, раздвинув носки по-уставному, на
ширину приклада, стояли его сапоги. Мундир со мно­
жеством значков висел на вешалке, обшитой паруси­
ной. На этой вешалке мать обычно держала свое зим­
нее пальто, которым очень гордилась. Ремня не бы­
ло видно.
— Как назло! — выдохнул Шурик.
Его глаза наткнулись на коробку с пластинками,
которая стояла на радиоле, прикрытая вышитой сал­
феткой. Шурик сбросил салфетку па пол, схватил
коробку и, неся ее впереди себя, как поднос, выско­
чил на улицу.
— Я сейчас, мама! — крикнул он уже от калитки.
Нецветаева не было видно. Шурик растерянно
огляделся. «Испугался... ушел...» — мелькнула мысль.
— Нецветаев, ты где? — позвал он.
Коробка была тяжелая.
— Здесь,— неожиданно ответили из темноты.
Второй Шурик отделился от дерева.
— На, возьми,— сказал первый Шурик, переда­
вая ему коробку.— Ей отдай. Я кокнул одну... неча­
янно. Пусть не обижается. И вот что, Нецветаев...—
Шурик замялся, подбирая слова.— Ты на ней женись
все-таки, если так вышло!
— А что тут? Пластинки? — спросил второй Шу­
рик.
Он взвесил коробку на ладони и взял ее под мыш­
ку. Пластинки глухо громыхнули.
— Так женишься... или как? — настойчиво повто­
рил первый Шурик.— А, Нецветаев?
— Это мы все уже обсудили,— ответил тот, а го­
лос у него был тихий, убаюкивающий.
— Гляди не обмани! — дернулся первый Шурик.
— Ладно, ладно,— ответил второй.— Слушай, а ты
сам в Москве-то бывал, Алфеев?
Вопрос был задан безразличным тоном, и пьяный
Шурик не почувствовал подвоха.
— Нет пока,— ответил он, беспечно запрокидывая
голову.— Побываю еще, успею!
Звезды исполняли какой-то замысловатый танец:
они двоились, троились, сливались и выписывали на
черном быстрые петли и зигзаги.
— А где ж ты тогда с этой своей познакомил­
ся? — быстро опросил второй Шурик, показав, что
знаком с такой штукой, как «тактика допроса».
Первый Шурик с трудом оторвался от созерцания
звезд и попытался вникнуть в суть вопроса.
— Где? А иди-ка ты, Нецветаев, к такой-то ба­
бушке, понял? — вникнув в суть, заявил он и, повер­
нувшись на каблуках, ушел сам, опасаясь не сдер­
жаться.
Нецветаев неуверенно рассмеялся ему вслед, но
Шурик даже не оглянулся. Усталость властно обня­
ла его, но в калитку Шурик постарался войти браво,
держа спину прямой.
Мать, зябко обняв себя за плечи, ждала его на
пороге.
— Да где же ты ходил, сынок? — плачущим го­
лосом спросила она.— Все мое сердечко изболелось...
— У Нинки был, в гостях,— ответил Шурик.—
Разговоры разговаривал. Кончилась моя законная
любовь! Объяснились...
Он окинул комнату рассеянным взглядом и уви­
дел свой ремень. Свернутый, он мирно лежал на
стуле. Шурик отвел глаза.
Утром Шурик был в гор­
коме комсомола. Оттуда его
# направили в оргнабор. Два
следующих дня он потратил
на поликлиники и бухгалтерии. Раздевался, дышал,
не дышал, одевался, читал буквы, прикрывая один
глаз ладонью, предъявлял документы, расписывался
на разных бланках, выслушивал инструкции и по­
желания.
По Подгорной улице проходил прямо, не глядя по
сторонам.
В пятницу, получив подъемные, Шурик улетел,
оставив матери половину денег и адрес Васи Танчи-
ка — куда писать..
Сергей Баруздин

Будь ты проклята, война! В доме у нася

До чего хитра тыI В Москве,
Через тридцать с лишним лет На Новопесчаной,
Догнала солдата... Ныне улице
Нет особого в том, Вальтера Ульбрихта,
Рвется, где тонко... В феврале,
Только был тот солдат Посреди зимы,
Не мужик — девчонка. Появилась
Я бы начал рассказ, Божья коровка,
Все о том солдате... Или, как зовут
Да боюсь помешать! Ее сейчас,
Ты не одна в палате... Красная коровка.

Правда,
Зима теперь — не зима,
А. И , и Е. К. Дейч И февраль — теперь —
Лайнэ читает книгу Не февраль:,
Из серии «Жизнь в искусстве»: Все течет
«Франсуа-Жозеф Тальма», И в природе
Присланную женой, Все перепутано.
Вдовой Александра Дейча, Но ведь
Странного человека, Красная коровка есть,
Что был почитаем ею, И она ползет,
Что был почитаем мной. И ползет
Старый французский трагик, Зимой
О нем говорится в книге, По стене
О Тальме и Робеспьере Моего кабинета.
И о мадам dje Сталь...
День и два
В больницах живут и верят, Я снимаю ее
В больницах страдают и верят, Рукой,
И', видимо, Лайнэ искренне Осторожно снимаю
Этого трагика жаль. Пальцем.
А может, и не о трагике А она опять
Она вспоминает при этом? По стене ползет
Ей видится южное лето, К фронтовым
Гагринская волна, Фотографиям нашим.
Слепой человек в тюбетейке,
Пусть не верим
Все видящий, понимающий,
Мы
И рядом с ним неизменно
С тобой
Подтянутая жена.
В чудеса,
На пляжах и на бульварах, Но коровка —
И за веселой попойкой, Разве не чудо?
И перед слепым экраном
Маленького кино Почему ж
Не поверить
Ей видится эта пара, Коровке той,
Ей видится эта стойкость, Раз она
Ей видится эта верность Называется
И мужество заодно. Красной?

Владимир Даненбург
СОВСЕМ
ДРУГОЙ
СНЕТ
ПОВЕСТЬ
Рисунок Александра Иванова
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРИГОРОД
I внимания.
Что на алгебре у меня будет бледный вид, я знал
давно. Не доходит она до моего ума — хоть головой
об стенку бейся. Как думал, так и получилось. На
экзамене бекал и мекал, как будто говорить совсем
разучился. Короче, заработал переэкзаменовку.
Узнал я эту приятную новость на классном собра­
нии в субботу утром. Узнал и пошел домой. Иду,
на душе кисло. Встречаю Юрку Чумака — сосед мой
и друг закадычный. Идет он веселый — улыбочка на
все тридцать два. «Ты чего скис? Алгебру завалил?»
Не отвечаю. Только ему и так все понятно. «Лад­
но,— говорит,— Миха, не переживай. Вместе зася­
дем. Сдашь как-нибудь».
Разошлись мы во дворе. Иду я по ступенькам на
третий этаж, ноги еле переставляю. Понимаю, мама
уже, наверно, дома. Сейчас будет весело! Хочется ей,
чтоб я в институт поступил. А того не понимает, что
24
душа моя к этому не лежит. Не приставала б мама
со своим институтом, давно бросил бы ко всем чер­
тям все эти уроки, дневники, отметки и устроился
учеником электрика на завод Кирова. Дядя Мотя,
Юркин батя, еще прошлый год, после седьмого клас­
са, звал меня к себе. Мама не позволила.
Когда открыл двери и увидал возле стола тетю
Дусю, у меня совсем, пропала охота домой заходить.
Мамина сестра в таких делах *— самый вредный чело­
век. Давала она мне жизни — будь здоров! И где
только те слова обидные находила!..
Мама и тетя Дуся сидели возле стола. Похожи
они были между собой, как две капли воды. Обе чер­
новолосые. Глаза тоже одинаковые — на мокрые аб­
рикосовые косточки похожие. Возле губ у сестер
ямочки. Если не знаешь, точно подумаешь — близне­
цы. Только на самом деле тетя Дуся на пять лет
старше.
Я больше всего на свете любил, когда она с дя­
дей Колей, мужем своим, в гости к нам приезжала.
У нас тогда самый настоящий праздник начинался.
Бондаренки — такая у них фамилия — очень свой­
ские д очень веселые люди. Как заявятся, начинают­
ся шуточки, смех. А тетя Дуся петь любила: «Ой,
казала ж мени мама», «Ой, не свиты, мисяченьку»
и другие украинские песни. Много она их знала!..
Короче, стал я в дверях — и ни туда, ни сюда.
Признался:
— На осень по алгебре оставили.
Мама головой на меня мотнула, вроде бы сказа­
ла: «Полюбуйся на моего сыночка!» Тетя Дуся так
глянула — лучше б скалкой стукнула. А мама скриви­
лась — вот-вот слезу пустит. И завела старую песню.
— Удивляюсь я, Мишка. У тебя что, голова хуже
работает, чем у Юры или Эдика? Или в биндюжни­
ки тянет? Господи, за что мне такое наказание?
У всех дети как дети, а у меня... Ну что мне с ним
дел^ать? — Это она уже у тети Дуси спросила.
Обидно мне стало. И так жизни не рад... Не вы­
держал:
— Ну и вредный человек! От разговоров твоих
что-то переменится? Я на завод пойду работать. Там
без алгебры обходятся. Чем плохо будет, если дядя
Мотя меня к себе устроит? Обещал же он...
— Ты чего это на мать голос поднимаешь? — кри­
кнула тетя Дуся.— А ну заткнись! Ишь герой! Возь­
мусь я за тебя!
— Может, хватит? — Меня уже, наверно, ждал
Юрка.— Пока.
Он стоял возле ворот с •Эдькой Миргородским,
Шкилей-Макароной. У Юрки под мышкой был мяч
с белой потертой крдеей. Подошел я, а они — ноль
Терплю, жду, когда они вспомнят, что и Мишка
Греков человек. Зло берет на Юрку — нет сил. Мир­
городские перебрались в наш дом каких-то два года
назад, а его прямо как магнитом к Шкиле тянет.
А кто такой Шкиля-Макарона? Конечно, он круглый
отличник и в шахматы лучше всех во дворе играет.
И книжек у него дома столько, что хоть сто лет чи­
тай — не прочитаешь. Зато меня все признавали ко­
ролем полянки на углу Успенской и Маразлиевской.
Никто не умел, как я, проходить по краю, ни у кого
не было такого сильного и точного удара. А пасовал
я как! Из-за меня всегда спор был, когда на коман­
ды делились. А Эдька и не ходил на полянку. Он
вообще футбола не признавал...
Шкилей-Макароной прозвали его с первого дня.
Он был такой длинный, что возле него задирать го­
лову приходилось. Между прочим, у нас никто не
остался без прозвища. Юрку и то перекрестили в Ге­
нерала. Владька стал Паном, потому что батя его
 был прокурором, а мадам Войцсховская сильно зада­
валась.
Мы все тогда о чем-нибудь мечтали. Само собой,
мечтали по-разному. Так и должно быть — какой че­
ловек, такая у него и мечта. Юрка собирался после
школы поступить в Харьковское бронетанковое учи­
лище. И он точно бы поступил, потому что еще
с седьмого класса начал готовиться. Книжки про
танкистов где-то доставал, военные картины в кино
раз по десять смотрел, каждое утро делал зарядку
и обливался холодной водой до пояса — закалялся.
Эдька мечтал поступить на физмат в университет и
еще выполнить норму мастера по шахматам. Тут
вообще можно было не сомневаться. У него так: ска­
зано — сделано. Шкиля слов даром не говорил.
Я про свою мечту никому не рассказывал — стес­
нялся. Сам понимал, что мечтаю неинтересно, что
всякий нормальный человек давно бы выкинул из
головы эти глупости. Понимать понимал, а ничего
все равно не менялось. Мечту свою я при себе дер­
жал. Так получилось из-за мамы: сильно жалел ее.
Маме было только тридцать четыре года, а она уже
целых семь лет жила без мужа. Батю своего я во­
обще еле-еле помнил. Его убило, когда я еще в пер­
вый класс ходил. Он был грузчиком. И у них в пор­
ту какая-то авария случилась...
Мама, сколько я себя помню, ни разу не ездила
в дом отдыха или там на курорт. А чтоб летом жить
на даче '— так про это и говорить нечего. Вот я и
думал: чем она хуже мадам Рубинчик или мадам
Войцеховской? Те каждое лето на своих собствен­
ных дачах живут. Мама совсем не хуже, а может,
как раз наоборот. Во-первых, она молодая и краси­
вая, во-вторых, добрая и душевная. Ее все уважали.
Потому, наверно, я и мечтал: когда вырасту и по-,
ступлю на работу, не буду шиковать, а соберу мо­
нету ж куплю дачу возле моря. Главное — чтоб ма­
ма хоть потом, когда станет совсем пожилой, могла
летом выезжать на дачу...
Все это так, между прочим.
А тогда вышли мы из ворот и сразу увидали Юр-
кжного деда, Василия Макаровича (между пацанами
его называли «дед Василь»). На нем была старая
мичманка с облезлым «крабом», намазанные чем-то
жирным тяжелые сапоги и морской китель с якоря­
ми на пуговичках. Тот китель он, кажется, никогда
не снимал. Дед Василь разговаривал с дядей Петей,
маленьким, лысеньким, с черными усиками продав­
цом из зеленой будки «Пиво — воды». На прилавке
уже были приготовлены стакан водки и кружка пи­
ва. Дед то брался рукой за стакан, то отпускал его.
— На.— Юрка протянул мне мяч.— Играйте без
меня.
— И я не пойду.
Дед Василь в конце концов поднял стакан, выпил
водку, а потом долго тянул пиво. Закусил поджарен­
ным на постном масле коричневым пирожком с ка­
пустой, вытер платком усы и, капельку покачива­
ясь, пошел к воротам. Увидал нас, задержался.
— Обратно на полянку? — вроде бы сердито спро­
сил он у Юрки и подморгнул мне: — Родной дед
в гости прщпел, а он обратно на полянку. Что это
такое, скажите, пожалуйста! Мотька дома?
— С работы не пришел.— Юрка не смотрел на де­
да.— А придет — сидеть не будет. Тетя Оксана уже
интересовалась.
Я видал, Юрка алой на весь белый свет: на де­
да — за то, что не вовремя приехал, на батю (чело­
веку сорок лет, а ему охота гулять, как молодому)
и даже на Верховный Совет — за то, что он сделал
выходные по воскресеньям. Юрке это сразу не понра­
вилось, Не надо было, говорил он, связывать нашу
26
советскую жизнь с церковным календарем. Надо вы­
ходные все равно по числам делать.
— Пошли! — Юрка взял деда, как маленького, за
руку и повея.
Сперва и меня понесло аа ними, хотел было даже
в квартиру зайти. У них я был свей человек. Чума­
ки, можно сказать, меня совсем не стеснялись. И се­
мейные разговоры вели, а кой-когда и спорили меж­
ду собой: в жизни все бывает. От меня у них не бы­
ло секретов. Я знал, где у них деньги лежат, где
продукты, когда подошла очередь уборку делать на
кухне и в коридоре. Кой-когда помогал им. Бегал за
хлебом, за водой, подметал в коридоре. Стирала им
моя мама. Юрка говорил, вроде дядя Мотя и она
должны скоро пожениться. Юркин батя был подхо­
дящий человек, и я против него ничего не имел...
Шел я, шел за дедом Василем и Юркой, а возле
крыльца — оно все заросло диким виноградом — от­
стал. Зачем лезть в чужую квартиру, когда тебя не
зовут, и мешать людям? Им же, наверно, охота по­
говорить без чужих, один на один.
Василий Макарович Чумак плавал капитаном —
по-Юркиному, «шкипером» — на сейнере «Тайфун»
люстдорфского рыбколхоза имени Эрнста Тельмана.
Кто не разбирается, может подумать, что сейнер —
это настоящий корабль, вроде белых красивых теп­
лоходов «Грузия» или «Крым», какие обслуживают
курортную линию Одесса — Батуми, или тех здоро­
венных танкеров и сухогрузов, которые ходят куда-
то в Марсель или даже Гонконг. Я и сам так думал,
пока не увидал тот «Тайфун».,.
Только это было потом. А раньше случилось дру­
гое.
Во дворе Чумаков очень уважали. Правда, не все.
Некоторые говорили, что они не умеют жить. Может,
и правильно говорили. Дед Василь вот в граждан­
скую войну был на красном флоте. Кто другой на
его месте давным-давно стал бы начальством. А он
как устроился когда-то у люстдорфских рыбаков, так
и работал у них чуть ли не пятнадцать лет. И еще
он полжизни жил без жены.
Дядя Мотя, по разговорам соседок, недалеко ушел.
Работать простым электриком, когда ты член пар­
тии,— это что, не глупость? А то, что он во дворе
ни на кого, кроме Оксаны Грековой (моей мамы, зна­
чит), женщины с ребенком, не обращал внимания и
даже собирался на ней жениться («Что он в ней на­
ш ел?»),— это что, по-вашему, не сумасшествие? О чем
говорить!..
А в прошлом году кто-то пустил слух, вроде у де­
да Василя завелась в Люстдорфе какая-то немка. Что
во дворе поднялось! Возле садика и колонки, в па­
радных и на кухнях ни про что другое не говорили.
«Как не стыдно? Почти шестьдесят... Пора бы уже...»
Один раз, когда мы шли после школы домой, я
не утерпел и спросил у Юрки, что то за немка и
почему соседки клепают на деда.
— Младенец ты, Миха! — Юрка был уже в девя­
том классе, а я еще в восьмом.— Есть там одна. Вы­
жил человек на старости лет из ума...
Другой, может, полез бы выспрашивать: кто, что,
где, когда? Я не из таких. С меня хватит и того,
что сказано. Больше я ни про что не спрашивал и
дал самому себе слово молчать. Только зачем было
молчать? Весь двор уже все анал. Трепу было!..
Думаете, я про ту немку б не трепался? Я тоже
был не золото высшей пробы. Только так вышло,
что на Первое мая дед Василь ваял Юрку, Эдьку и
меня на морскую прогулку. Прошли мы на сейнере
«Тайфун» от Люстдорфа до Лузановки и обратно. Удо­
вольствие получили! Как же после этогр клепать на
человека?
 ...Капитанская рубка стояла на корме, прямо на
палубе, без всякого трапа. А в машинное отделение
надо было идти по трапу — пять крутых ступенек.
Все это, правда, я хорошо рассмотрел в другой раз,
про него после расскажу. А тогда на сейнере все
показалось вроде бы настоящим: штурвал, спаса­
тельный круг, шлюпка под брезентом. Труба, маши­
на. Только было все это на маленьком, вроде как
игрушечном, пароходике. Сперва я даже напугал­
ся — думал, он пойдет на дно, не выдержит народа,
что собрался на причальном мостике. А «Тайфун»
как раз ничего — выдержал.
Отвалил он от берега и взял курс на Лузановку.
Сперва шел напрямую в открытое море. Волны были
не очень, и нас почти не качало. Гудела под ногами
машина и еле-еле дергалась палуба. Я смотрел на
берег. Там все потонуло в зелени. Редко-редко где
в зеленом белели домики. Левей Люстдорфа видне­
лись посадки и между ними какие-то вышки. А еще
дальше увидал я большое село — густые сады, цер­
ковь, кирпичная школа, ветряк, хаты под соломенны­
ми крышами. То был Сухой Лиман, село, где жили
Бондаренки.
Мы с мамой летом по выходным ездили овидио-
польским пригородным поездом к ним в гости. При­
едем, тетя Дуся и мама сразу растопляют плиту во
дворе, начинают чистить картошку, цибулю, моют
мясо. Меня и дядю Колю прогоняют со двора. Мы
на них сильно не обижались. Чем плохо пойти на
лиман, позагорать на песочке, поплавать в теплой
воде? Дядя Коля работал кузнецом в колхозе. Му­
скулы у него на руках — железо] Меня ему ничего
не стоило кинуть с берега в воду, прямо как мла­
денца. Помню, надурачимся с ним, насмеемся!
...«Тайфун» сделал разворот и довольно-таки бы­
стро пошел к порту. После Аркадии и Лермонтовско­
го курорта начался город. Пассажиры — были на сей­
нере еще какие-то люстдорфские пацаны — прилепи­
лись к левому борту. Интересно смотреть на Одессу
с моря, особенно Первого мая. Дома потонули в зе­
лени, выше их всех поднимается наш самый
красивый в мире оперный театр. Подошли к пор­
ту. Краны, как будто из детского «конструктора» сде­
ланные, корабли возле причалов, па мачтах — флаж­
ки расцвеченные. Такая красота — глаз не оторвешь!
Думаю, другого такого города нет на всем свете.
Прошли мимо бульвара, увидали малюсенькую из­
далека статую дюка Ришелье над широкими ступень­
ками Потемкинской лестницы, белые колонны обко­
ма, Дворца пионеров. В порту, за молом, носились
туда-сюда катера портофлота. Дал гудок на посадку
белый теплоход «Абхазия», к нему бежали пас­
сажиры с чемоданами и корзинами. В Нефтяной
гавани стояли два длинных танкера с надстройками
на корме. Потом пошли причалы судоремонтного.
Дальше были уже одни заводские корпуса, серые ци­
стерны, кирпичные трубы. Началась Пересыпь. Смо­
треть на берег стало неинтересно, и мы разговори­
лись с люстдорфскими. Почти всех их звали как-то
по-чудному. Одного, здорового блондина с плечами как
у борца,— Карл; другого, рыжего и длинного, с чер­
ной повязкой на глазу»— Вальтер; третьего, тоже ры­
жего, в очках,— Отто (а я раньше думал, что так
никого, кроме академика Шмидта, не зовут). Неко­
торые, правда, звались привычно: Витя, Саша, Леня.
Юрка втихаря сказал нам, что они немцы.
Я на них только потом и смотрел. Какие ж это
немцы? Говорят понятно, как все. У некоторых на
шее пионерские галстуки с обыкновенными зажима­
ми. У Карла, Вальтера и Отто на рубашках комсо­
мольские значки. «Люди как люди,— удивлялся я.—
Почему они немцы?»
Не успели мы сойти на берег, а Эдька уже рванул
на остановку двадцать девятого. Так всегда было.
Бели родители приказывали' ему прийти в какое-то
время, он больше ни про что не думал. :А его дома
и пальцем не трогали.
Вот моя мама совсем недавно давала мне духу —
держись! Я на нее не очень обижался: попадало мне
за дело. Маму я вообще жалел. Только чтоб я, как
Шкиля, все бросал и бежал домой, потому что мама
велела? Я ж еще не совсем...
У Миргородских все было по-другому. Квартиру
они занимали самую большую — две комнаты с от­
дельной кухней. Как у них было красиво! Куда ни
глянешь — зеркала, на полу — ковер, книжный
шкаф — до потолка. В большой комнате на стене —
две красивые картины в рамках, а в кабинете Гри­
гория Самойловича, Эдькиного бати,— портрет. Сам
Григорий Самойлович работал в горсовете. Домой он
приезжал на черной «эмке». Когда шел через двор,
был с виду такой важный — не дай бог! Соседи с ним
уважительно так здоровались. А говорить — никто не
говорил. Только мадам Войцеховская кой-когда при­
вязывалась, клепала на Эд|>ку. Она, видно, думала —
раз муж прокурор, то ей все можно.
Тетя Женя, Эдькина мама, работала в оперном те­
атре, иногда приносила сыну и нам с Юркой конт­
рамарки на дневные спектакли. Григорий Самойлович
рядом с ней казался совсем пожилым. Тетя Женя оде­
валась шикарно, была всегда напудренная, с накра­
шенными губами. Ничего удивительного — она же не
в порту, как моя мама, а в театре работала.
Когда б ни позвал Эдька меня и Юрку в гости
играть в шахматы, тетя Женя кормила нас обедом.
Стыдно сказать, именно поэтому я как раз и любил
ходить к Миргородским. Самому было совестно, а ни­
чего с этим сделать не мог.
Теперь, в Люстдорфе, пока мы шли следом за де­
дом Василем, я все время думал над этим и под ко­
нец дал себе слово жить по-другому. Закончу вось­
мой класс, а потом — пускай мама что хочет де­
лает — пойду работать на завод Кирова.
На душе стало хорошо, как будто сдал экзамен
по алгебре. Скоро начнется нормальная жизнь. Даже
Юрке захотелось про мысли свои рассказать. Гля­
нул на него, а он с тем здоровым Карлом разгово­
рился. Распустил хвост по привычке и про меня со­
всем забыл.
Шли мы по улице от моря вверх. За заборами бе­
лели цветами сады, пахло сиренью. В Люстдорфе я
не впервые, а таким красивым никогда его не ви­
дал. Кругом флаги и портреты. Народу на ули­
цах — как в выходной на Привозе: не пройдешь.
Мужчины нарядились в белые костюмы, женщи­
н ы — в шелковые платья. Несколько pas попада­
лись нам духовые оркестры. Музыканты шли строем
по мостовой, за ними бежала малышня. Все смея­
лись, шумели.
Дед Василь свернул в какой-то переулок, открыл
калитку. Там был дом с верандой под красноватой
черепичной крышей. Посыпанная желтым песочком
аллейка тянулась через весь двор. Все кругом — ак­
куратное, прибранное, чистенькое. Вдоль забора от
столба до столба как бешеная носилась здоровенная
серая собака. Она аж задыхалась от злости — так не
терпелось ей хватануть кого-то. К собаке подошел
Карл, заговорил по-немецки, и она затихла.
Из дому выскочила не старая еще с виду женщи­
на в длинной синей юбке и шелковой кремовой блуз­
ке. На юбке был пристроен кожаный, как у сапож­
ника, передник. На плече висело полотенце, и она
на ходу вытирала руки. Подошла к деду Василю. Он
27
что-то ей сказал. Она прямо-таки зашлась от смеха.
Потом поцеловала Карла, обняла Юрку и меня и
сказала, что зовут ее Агата Вильгельмовна.
Зашли мы на веранду с мытым-перемытым жел­
тым полом. От дверей до дверей протянулась поло­
сатая дорожка. В комнате за верандой было про­
хладно и темновато. Под самыми окнами росли де­
ревья, и солнце в комнату не могло пробиться. Х о­
зяйка приказала гостям садиться за стол, где уже
стояли тарелки с холодцом, винегретом, скумбрией
и большая бутылка розового вина. Агата Вильгель­
мовна завела патефон. Ставила мировые пластинки:
«Каховка», «Валенки», «Осень, прохладное утро...»
Я и без вина могу заплакать от музыки. А тут...
Кто-то зашел с веранды. Я глянул — то был Отте?
и с ним какая-то фифа с голубым бантом. Отто сел
возле деда Василя, а фифу устроил возле меня. Ага­
та Вильгельмовна схватилась за чистые тарелки.
— Что, Эльза, попробуем вина? — Отто подвинул
моей соседке полный стакан.— Не боишься?
— Я? — Она засмеялась и почему-то глянула на
меня.— Первое мая сегодня или нет? И вообще —
что я, маленькая?
Они выпили, и Эльза опять повернулась ко мне.
Смотрит, вроде увидала что-то интересное. А я, со­
вестно сказать, покраснел, застеснялся, как младе­
нец. Чего, спрашивается? Не видал таких фиф, что
ли? В школе их было больше чем надо. Сам не знаю,
что со мной случилось. Как возле горячей печки,
возле той Эльзы сидел. Вспотел даже. А ей хоть бы
что! Смотрит в упор и смеется.
Кто-то стукнул в окно. Карл вышел и вернулся
с новым гостем. Дядьке в белом костюме и паруси­
новых туфлях было с виду лет пятьдесят. Он чудно
так всем поклонился и сказал:
— С праздником, родные мои! — Поцеловал Агату
Вильгельмовну, протянул руку деду В а си л ю :— По­
здравляю от души.
— Спасибо, Дитрих.— Хозяйка показала ему на
стул.— Садись.
— Вот и славно, сестра. Вот и хорошо. Выпью
с вами, родные мои. А то с утра один пью. Эрна
в Кляйнлибенталь к детям уехала, бросила меня
в праздник. Славно я придумал — сюда прийти.
От него воняло куревом и рыбой, я даже отвер­
нулся. И опять увидал глаза Эльзы. Она их при­
жмурила и смотрела так, вроде я был далеко-далеко.
Мне почему-то стало весело, и я спросил:
— Еще не пьяная? 1
— Я? — Она засмеялась.— От стакана тетиного
вина? Оно слабенькое, как ситро. Вот папа делает
вино! Все давно бы опьянели.
— Правильно, Эльз оч ка,— забубнил с набитым
ртом Дитрих.— Эрих мастер этого дела. Он дома?
Да? Вот и славно. Зайду к нему. Ради такого вина
стоит зайти в гости.
Дитрих загоготал и пихнул меня в бок, так что
я чуть не слетел со стула. Пихнул и даже не гля­
нул — вроде так и надо. Налил еще стакан, выпил
и навалился на закуску. Рубал холодец, колбасу, ви­
негрет и не переставал говорить. Всех перебивал, по­
ворачивался то в одну, то в другую сторону и каж­
дый раз гоготал, как в бочку бухал. Пластинки, са­
мо собой, больше не ставили. Разговор пошел про
колхозные дела, про то, что рыбу на Привозе прода­
вать стало совсем невыгодно, и еще про ремонт ка-
кого-то старого сейнера.
— Почему патефон молчит? — опросил Дитрих.—
Что это за праздник без музыки?
Агата Вильгельмовна поставила пластинку. Он по­
требовал другую. Карл зло глянул на него и сам по­
28
шел к патефону. Доставил «Дан приказ...» и опять
глянул на дядю. Дитрих загоготал.
— Большое спасибо, родные мол.— Он вылез из-
за стола.
Когда за ним захлопнулись двери на веранде,
про него немножко поговорили. Я узнал, что он бух­
галтер рыбколхоза. Понятно было, для люстдорфских
он — большое начальство. Ушел Дитрих, и у всех
вроде бы настроение лучше стало. Кончили обедать,
вышли во двор. Бегали, дурачились. Карл и Агата
Вильгельмовна уговорили деда Василя играть в
«жмурки». Смеху было!
Дед жмурил, а мы прятались. Я нашел местечко
в кустах. Только залез — от сарая Эльза перебегает.
Спрашивает тихонько:
— Можно к тебе?
— Давай. Место не купленное.
...Пробыли мы там до темноты. И если б Агата
Вильгельмовна не напомнила, что пора ехать, мы б,
наверно, про дом и не подумали. Даже не заметили,
как время пролетело.
На остановке двадцать девятого, возле магазинчи­
ка, стояло каких-то полтора человека. Юрка кусал
зеленую веточку и молчал. Потом ни с того ни с се­
го спросил:
— Ну как, Миха, понравилась тебе Агата Виль­
гельмовна?
Иди знай, для чего это ему. Я пожал плечами:
— Агата Вильгельмовна? Ничего. Холодец у нее
мировой.
— Холодец! — Юрка выплюнул веточку.— Младе­
нец ты все-таки, Миха. Знаешь, что дед сказал? Они
поженились. Понял?
В это время как раз подошел трамвай с прице­
пом. Залезли мы, сидим как тузы. На весь вагон
только мы и кондукторша. Устроились возле откры­
того окна. Когда отъехали, я спросил про самое глав­
ное:
— Выходит, значит, брехал дед, что после экза­
менов еще раз устроит нам прогулку на «Тайфуне»?
— Дед брехал? — Юрка даже, не глянул на ме­
ня.— Плохо ты его знаешь. Будь спокоен, поката­
ешься.
Разговора насчет прогулки больше не было. И
вот — экзамены как раз кончились — дед заявился.
Выходило, Юрка не трепался. Только не было вто­
рой прогулки на «Тайфуне». И не потому, что дед
забыл свое слово. Просто в воскресенье утром нача­
лась война...
к
Днем город был такой же, как всегда. Ходили
трамваи, работали магазины и кино. Хозяйки несли
с Привоза молодую картошку, редиску, огурцы. Мы
бегали на Ланжерон — купаться.
А ночью в Одессу приходила война. Как стемне­
ет, город становится черный и как будто неживой.
Только прожектора обшаривают небо. Тишина стоит
жуткая. Правда, кой-когда на улице кричат:
— Свет! Свет! Овет!
Сперва фашисты Одессу не бомбили. Наверно, ду­
мали, что вот-вот возьмут ее. Бомбить не бомбили, а
каждую ночь в черном небе гудели «юнкерсы». Ни
с того ни с сего начинали противно нудить сирены,
гудели заводы, паровозы, корабли в порту. Быстро­
быстро били зенитки, по крышам стукали осколки...
За командира у нас был Юрка Чумак. Это он
придумал очистить на случай пожара чердаки. Потом
два дня копали щели во дворе, а после расчищали
подвал, где раньше был склад магазина «Мясо — ры­
ба». Юрка дал команду делать бомбоубежище. Подвал
тот был вроде специально для этого и построен. Пото­
лок куполом, как в церкви, и крепкий — любую бом­
бу выдержит. Было там до черта всякой всячины:
бочки, ящики, пустая посуда. Воняло в подвале ржа­
вой селедкой и еще почему-то керосином. В темных
углах пищали крысы. Чудно, для некоторых нет ни­
чего страшнее крыс. И для меня — тоже. Помню, за­
пищит где-нибудь в углу, так мы даже работать бро­
саем. Юрка психовал:
— Если вы 1фыс испугались,' так о чем с вами
говорить?
И правда, о чем говорить с людьми, если они
крыс боятся? Нам было стыдно, и мы после этого
старались вовсю. Выкатывали наверх бочки, выта­
скивали ящики, бутылки, банки. Когда кончили и
подмели цементный пол, взялись закладывать кир­
пичом окошки под потолком.
— На сегодня все,— дал команду Юрка.— Пошли
к Миргородским.
К Миргородским ходили слушать радио. Раньше
у них одних на весь двор был приемник «СВД». Он
ловил не только станцию имени Коминтерна, но да­
же какие-то заграничные города. А в первый день
войны Григорий Самойлович отнес куда-т;о свой при­
емник и сдал.
Сегодня отнес «СВД», а завтра сам ушел из дому.
Служил он, говорил Эдька, комиссаром истребитель­
ного батальона в порту. Утром ушел Миргородский,
а вечером — дядя Мотя и еще несколько человек.
Во дворе осталось только двое мужчин — хромой дя­
дя Мокей и Владькин батя, прокурор Войцеховский.
Тетя Женя пропадала в театре, и квартира была
в полном Эдькином распоряжении. Наберется в ком­
нате человек десять, Эдька включает динамик. Спер­
ва слушаем военные марши, потом — «Последние из­
вестия». А после говорим про то, что узнали.
От Миргородских мы с Юркой шли к нам. Когда
дядю Мотю взяли в истребительный батальон, Юрка
остался один. Дед Василь застрял у своей Агаты
Вильгельмовны. Мама сказала, чтоб я позвал Юрку
жить у нас. Он, само собой, обрадовался. Понятно,
я — тоже.
С работы мама приходила поздно. Была она ве­
совщицей в порту, а там дел хватало. Ей даже ноч­
ной пропуск выдали. Мы с Юркой не ложились, по­
ка она не придет. Мама каждый раз видала в пор­
ту такое, что нам и не снилось. То транспорт с вой­
сками придет, то самолет фашистский над портом зе­
нитчики собьют, то диверсанта поймают.
Вставали рано. Не успеет из-под одеяла на ок­
не — его для светомаскировки вешали — показаться
свет, как наши глаза сами собой открываются. Мамы
уже нет. На столе — завтрак: в синей мисочке
помидорный салат с постным маслом и цибулькой
и наши порции хлеба. Юрка — ему ж все равно, вой-
в*а или нет,— как закон, делал зарядку. Потом от­
крывал вовсю на кухне кран и хлюпался, пока не
становился красный, как вареный рак. Потом завтра­
кали и выскакивали во двор. Нас уже ждали. Юрка
решал, что будем сегодня делать.
Так прошел первый месяц войны. Если б я ска­
зал, что мы тогда сильно страдали, верить мне было
б не обязательно.
А с двадцать второго июля все переменилось. Мы
вышли во двор, когда там уже говорили про несча­
стье на Малом переулке. Ровно через месяц после на­
чала войны фашисты кинули первую бомбу на Одес­
су, и попала она в красивый четырехэтажный дом
на углу Гаванной и Малого переулка. Там вроде бы
убило старика и двоих детей, а мать их от горя
умом тронулась.
...Вечер начался как всегда. Старички расселись
на стульчиках возле садика. Соседки стояли там же и
вели всякие разговоры. Мы собрались на крыльце
Чумаков, смотрели на небо, чего-то ждали.
Только начало темнеть, показались фашистские са­
молеты. Гудели они по-чудному — с перерывами, вро­
де задыхались. Летели самолеты строем и низко-низ­
ко. Было темновато, но мы видели кресты на крыль­
ях. Хором заревели сирены. Загудел завод Кирова.
Забабахали зенитки. С неба долетел зверский вой.
Он делался сильней и сильней. Хотелось убежать, а
ноги не слушались. В голове все перемешалось. Зем­
ля страшно зашаталась, зазвенело стекло, закрича­
ли женщины. Юрка скомандовал:
— Все в бомбоубежище!
Мы кинулись загонять людей в подвал. Просиде­
ли там с ними всю ночь. А наверху раз за разом
страшенно бухало, и под нами дергался цементный
пол. В подвале никто не спал...
Видно* можно привыкнуть и к бомбежкам. Те­
перь без них не проходило ни дня, ни ночи. А нам
казалось, так и должно быть. Бомба попала в боль­
шой дом на Ремесленной. В подвале завалило чуть
ли не сто человек. Три дня спасательная команда
разбирала камни. Напрасно.
Разбомбило дом, где когда-то жил Пушкин.
Днем на углу Ришельевской и Новорыбной упала
осколочная бомба. Возле булочной стояла очередь, и
на остановке был народ. Целую неделю потом не
могли отмыть от крови тротуар...
А Одесса жила. Работали заводы, выходили га­
зеты «Чорноморська кому на» и «Большевистское
знамя». Там печатались объявления, что можно ве­
чером пойти в театр. Нормально работали кино.
Только пусто было на Привозе и Новом базаре. Пу­
сто потому, что фашисты из пулеметов сверху рас­
стреливали людей.
Не помню ни одной ночи, чтоб не было налета.
Не успеешь заснуть, опять ревут сирены. Юрка тут
как тут:
— Оксана Павловна! Миха! Вставайте! Всем в
бомбоубежище!
Засыпали только под утро. Из-под одеяла на ок­
не свет пробивается, а мы еще не спим. Высыпать­
ся все равно не приходилось. Юрка не давал:
— Вставай, соня-фасоня! Нечего валяться.
На этот раз глаза сами собой открылись. Вижу:
стоит возле дверей дядя Мотя в красноармейской
форме. Увидал, что я проснулся, скомандовал:
— Подъем!
Юрка подскочил с перепугу. Сидит на полу, смот­
рит на батю — не узнает. Потом сердито сказал:
— Как маленький! Испугал насмерть! — И засме­
ялся : — Смотрю, глазам не верю. Наяву тебя вижу
или во сне?
Завтракали втроем. Прикончили мамин салат, по­
том дядя Мотя достал колбасу и консервы. Юрка на­
грел чай.
— Прошелся я, ребятки, по городу,— заговорил
дядя Мотя,— посмотрел, что они натворили,— серд­
це кровью запеклось. Вы б на ночь уходили в ката­
комбы. А то разговоры идут, они теперь сильней бом­
бить будут. Видно, сюда и фронт подойдет. Здорово
жмут, сволочи. Только Одесса им не подарок. Мы их
встретим...
— Понятно,— сказал Юрка.— Одесса это Одесса.
Порт, промышленность и остальное. Должны встре­
тить. Вот ответь лучше, что мне делать, если фронт
подойдет? Смотреть, как другие воюют? Мне, между
прочим, восемнадцатый год...
— Восемнадцатый...— Дядя Мотя встал, обнял
Юрку.— Ты, сынок, за это не переживай. Не забудут
29
про тебя. Пригодишься. Сильно, сынок, не спеши.
Все. что положено, получишь и от судьбы своей ни­
куда не денешься.
Высказался он, и глава его сделались жалкими-
жалкимн. А вообще-то он человек спокойный, как
Юрка. Они и с виду были похожи. Только у Дяди
Моти из-за лысины лоб стал больше. И вот весь этот
лоб переполосовали морщины. Он так смотрел на
Юрку!
— Мы,— не выдержал я,— будем прятаться в ка­
такомбах. Возле Лермонтовского курорта есть одно
мировое местечко. Мы знаем точно, а, Юрка? Вы, дя­
дя Мотя, не переживайте.
Юркин батя погладил меня по голове. Потом ска­
зал сыну:
— Вчера с дедом виделся. Я теперь в Люстдорфе
служить буду. Григорий Самойлович — его туда на
батарею комиссаром назначили — и меня с собой
взял. Между прочим, дед про тебя спрашивал. Я так
думаю, Оксане Павловне трудно с двумя такими
хлопцами справляться.
— Если Оксане Павловне трудно,— Юрка отвер­
нулся от бати,— я уйду домой. Но она сама меня
пригласила. А к деду не пойду. Не нужны мне его
заботы. Как-нибудь и сам...
— Зачем же ты обижаешься, дурачок? Живи тут.
Ты человек самостоятельный.— Дядя Мотя вздохнул.
Потом достал из кармана черное портмоне.— Раз та­
кое дело, Миха, будет к тебе просьба. У меня тут
осталось немножко денег. Передай маме. И покло­
нись от меня. Если б не она, не мог бы я спокойно
дело свое делать. Вы, ребятки, жалейте ее, не оби­
жайте.
in
Эдька выскочил из парадной, повертел головой и
рванул через двор к нам. Бежал, размахивал газетой:
— Осадное положение! Приказ адмирала Жуко­
ва номер двадцать пять,— и протянул Юрке «Боль­
шевистское знамя».— Вот, читай.
Юрка прочитал вслух приказ адмирала Жукова,
начальника гарнизона, что с девятнадцати ноль-ноль
восьмого августа Одесса переходит на осадное поло­
жение. Запрещается въезд в город без специальных
пропусков и движение транспорта и жителей по ули­
цам с двадцати ноль-ноль до шести ноль-ноль.
— Выходит,— сказал я,— фронт совсем близко.
Не может быть, чтоб наши им Одессу отдали.
— Глупости! — Эдька на Юрку глянул: — Как
ты думаешь?
— Все может быть.— Наш командир вроде и не
трусил.
На углу Канатной и Успенской начали строить
баррикаду. Работали там старички, женщины, ну и
мы. А за старшего был дядя Мокей. Приходил ка­
кой-то начальник с двумя шпалами на петлицах, про­
верял. Дядя Мокей после этого давал нам жизни —
будь здоров!
Тогда и пошли разговоры, будто ходит по городу
военный патруль и задерживает некоторых. Забира­
ют у них паспорта и приказывают явиться на «сбор­
ный пункт». Оттуда отправляют их на строительство
укреплений — «на окопы».
Мы тоже попали. Только нас никакой патруль не
задерживал ш никто не заставлял. Сами пошли на
вокзал и напросились. Начальником эшелона был
старший лейтенант в годах. Одна рука его была в
гипсе, из рукава выглядывало что-то наподобие бе­
дой трубы с дырочками для пальцев. Юрку он взял
30
без звука. А на нас е Эдькой и не смотрел. При­
шлось пустить в ход клятвы, брехню и даже слезы.
Когда Эдька заревел, старший лейтенант скривился
и махнул здоровой рукой:
— Черт с вами!
Эшелон прибыл на место в самую жару, я стар­
ший лейтенант приказал выходить. Все обрадова­
лись, потому что в вагоне было как в горячей каст­
рюле. Вывел начальник эшелона свою команду, 'По­
строил возле сквера, посмотрел кругом и покачал
головой:
— Не стоило штаб тут размещать — станция ря­
дом...
Возле длинного красного дома — там был этот са­
мый штаб — носились туда-сюда военные, показы­
вали часовому документы, заходили, выходили. Подъ­
езжали верховые и тоже забегали в штаб. Кругом
было полным-полно зеленых походных кухонь, пе­
редков без орудий.
— Пойду доложу,— сказал начальник и побежал
в штаб.
Вся наша команда — люди с лопатами, чемодан­
чиками, кошелками, мешочками для еды — осталась
в холодке под большим деревом возле домика с вы­
веской «Камера хранения». Старший лейтенант ушел
и пропал. Мы уже начали переживать: может, не
туда приехали? Смотрим, идет. Идет — как туча.
Вроде своих не узнает.
— Плохи наши дела, товарищи,— объявляет.—
Мы отрезаны. Домой придется пробираться кто как
сможет.
Что тут поднялось! Женщины расплакались, на­
чали ругаться. А старший лейтенант молчал,
как будто из-за него получилось такое положение.
Потом глянул на нас и — можно было подумать, на
ногу ему кто-то наступил — скривился:
— Вас мне только не хватало! — И приказал: —
Стойте тут, пока не вернусь! Ясно?!
Опять побежал в штаб. Мы еще видали его спи­
ну, когда за путями гавкнула зенитка, и сразу —
другая. Женщины и старички кинулись через пло­
щадь в село, кто-то громко выкрикивал непонятные
команды, из красного дома выбегали военные, сади­
лись на коней, один конь поднялся на дыбы и по­
скакал без верхового...
По земле пронеслась тень, и з тот же момент за­
свистела бомба. Юрка повалил Эдьку и меня на мо­
стовую. Когда все затихло, на станции ничего нель­
зя было узнать. Горели на путях зеленые вагоны
нашего эшелона. Там, где раньше стоял маленький,
довольно-таки симпатичный вокзал, осталась только
одна задняя стена. На ней висела зеленая карти­
на — лес и медведи, а рядом — белое расписание по­
ездов. За вокзалом стоял разбитый бомбой паровоз.
Вовсю горел кирпичный штаб. Где-то за площадью
истерически кричала женщина...
— Начальника эшелона, я так думаю,— сказал
Юрка,— ждать рискованно. Вместо него можно сво­
бодно дождаться фашистов.
Мы молчали. Эдька кусал ногти, а я смотрел на
небо, боялся, чтоб опять не прилетели самолеты.
В селе кричала и кричала женщина. Этот крик мог
свести с ума. Юрка скомандовал:
— Пошли!
Мы шли и оглядывались — еще была надежда
увидать старшего лейтенанта. Прошли последний
дом, последний огород. Дальше начиналось поле.
Кругом было тихо-тихо, и от этого делалось еще жут­
че. Где-то близко притаились фашисты, а до своих
в Одессе нам, наверно, надо идти всю ночь. Если
только дойдем...
 ^ р к а глянул по очереди на меня и на Эдьку и,
видно, понял, чтэ нам все равно — стоять на месте,
поворачивать обратно на станцию или пробираться
в Одессу. Он поднялся на горбик возле дороги, дол­
го смотрел в |толе, вернулся и сказал:
— Оставаться на станции, я так думаю, нет смы­
сла. Там уже сейчас может быть противник. До го­
рода километров пятьдесят. Путь опасен. И все-таки
надо идти. Все будет в порядке — вечером придем до­
мой. Что скажете?
Что мы с Эдькой могли сказать? Раньше, бывало,
смеялись, когда Генерал распускал хвост. А те­
перь было не до смеха.
— Понятно? — сказал Юрка.— Пошли!
Сперва мы не сходили с шоссе, потом повернули
направо в сторону Сухого Лимана. Перебрались че­
рез железнодорожную насыпь и попали в село, где
жили Бондаренки. Село как будто вымерло. Куда-то
подевались люди, некоторые хаты стояли с черными
стенами и без крыш. Я повел Юрку и Эдьку к дому
тети Дуси. Только никого там не было.
— Есть хочется,— признался Юрка.
— Надо идти! — чуть ли не приказал Эдька.—
Нельзя задерживаться. Опасно.
— Вообще-то да.— Юрка не спорил.
— Сейчас пойдем.— Это я сказал.— Посмотрю
только, может, хлеба или еще чего найду.
Нашелся черствый кирпичик хлеба. Мы сглотну­
ли его и двинули дальше. Кругом лежало гладкое
поле. Юрка скинул ботинки, связал шнурками и по­
весил на плечо. Мы сделали то же самое. Пылюка
сперва здорово припекала, потом ноги привыкли.
— Скоро Люстдорф,— сказал Юрка.— Ходил бы
трамвай...
— Прошлый год,— вспомнил я,— как раз летом
в Люстдорфе в лагере был. Ох и жизнь была!
Пляж — рядом. Кормили так, что лично я после обе­
да даже встать не мог...
Где-то впереди по-чудному так застукало. Можно
было подумать, какой-то пацан бежит вдоль забора
и ведет по доскам палкой: тук-тук, тук-тук, тра-та-
та, тук-тук, тук-тук, тра-та-та...
— Стреляют, кажется.— Эдька глянул на Юрку.—
Слышишь?
Юрка ничего не успел сказать — совсем близко
зверски заревели моторы. Я в момент оглох. И все-
таки услыхал Юркин крчк:
— Танки! За мной!
Оглянуться было страшно. Ботинки стукали по
животу и спине. А моторы ревели как будто совсем
рядом. Бежать уже не было сил. Юрка заскочил
в посадку, упал на траву. Мы легли возле него. За­
тихли, слушаем. Танки, видно, свернули в сторону.
— Придется, я так думаю, здесь ночевать.— Юр­
ка сел.— Кусты нас надежно маскируют. Дождемся
утра, а там сориентируемся.
— Я не согласен.— Эдька тоже сел.— Надо идти.
Пока темно, проберемся в Люстдорф. Там наши.
В кустах застонал человек. Эдька вытянул шею
наподобие гусака и стал вылитый Жак Паганель из
картины «Дети капитана Гранта». Начинало тем­
неть. От моря подул ветер, зашумели листочки. Тан­
ки теперь гудели еле слышно, как мухи в бутылке.
Юрка подошел к черным кустам, прислушался. Бы­
ло тихо.
— Может быть,— оглянулся он,— показалось? Мо­
жет быть...
— Братцы! — услыхали мы тихий голос.— Брат­
цы...
Юрка пошел в кусты. Мы — за ним. Раненый ле­
жал в ямке. Лежал неудобно: голова — внизу, но­
ги — наверху. Стали мы возле него. Молчим, не зна­
ем, что делать. Юрка сказал:
— Надо перевести его туда.— Он показал на по­
лянку с высокой травой.— Вы вдвоем беритесь за
плечи, я — за ноги. Давай!
По .дороге проехало к Одессе три грузовика с сол­
датами в касках. Они сидели на машинах бок о бок
и были все одного роста и одной толщины. Грузови­
ки с солдатами на какой-то момент как будто отпе­
чатались на небе и пропали.
Потом мимо посадки прошел строй. Мы хорошо
слыхали слова и шаги. Сердито и непонятно кряк­
нул на солдат офицер. Люди на дороге сделались жи­
вые и страшные. Когда строй прошел, Юрка прика­
зал:
— Внимание! Взялись!
Раненый закричал, и мы бегом потащили его на
полянку. Тяжелый он был — еле донесли. Чтоб не
сделать больно, тихонько положили на траву.
— Я все-таки считаю,— опять завел свое Эдь­
ка,— надо сейчас пробираться в Люстдорф. Что мы
здесь будем делать всю ночь?
— Молчи ты! — зло сказал Юрка.— Тебе жить на­
доело? Куда мы пойдем? Давай лучше раненого пе­
ревяжем.
Удивлялся я на Эдьку. Не понимает, что ли, что
выходить из посадки нельзя? И раненого не бро­
сишь. Раз так получилось, надо всем Юрке подчи*
няться. Если каждый начнет свое «я» выставлять,
ничего хорошего из этого не выйдет.
Юрка нашел у краснофлотца индивидуальный па­
кет. Мы скинули с него мокрую от крови форменку,
взялись перевязывать рану на груди. Хорошо еще —
светила луна, и было видно, что делать.
Краснофлотец затих, и мы легли спать. Эдьку —
он был самый хлипкий — положили в середину. Я
пристроился справа, на самом неудобном месте. В бо­
ка давили твердые корни. Юрка и Эдька заснули, а
я лежал и думал. Думал про маму.
Правда, оставил ей записку, что поехал с Юркой
на окопы и скоро вернусь. Только что ей та запис­
ка? Не дай бог меня ранит или убьет. Она, точно,
умом тронется...
Закрыл глаза и сразу увидал маму, какой она
была утром Первого мая. В шелковом синем платье,
золотистая брошка-жучок возле шеи, мама смотрела
в зеркало, причесывалась, пудрилась, красила пома­
дой губы. Видно, приятно ей было на себя смотреть.
— Шикарная жена будет у дяди Моти;— подна­
чил я.
— Ты что это сказал? — Мама глянула на меня
и чуть-чуть покраснела.— Ты что выдумал? Дурачок
ты у меня, Мишка.
Начал я засыпать, и до ума моего дошло, что на­
до мне как угодно домой попасть, потому что без
меня мама совсем пропадет. Жалко ее стало до слез.
Уже и не рад был, что пошел на окопы.
Разбудил меня мотоцикл. Какой-то фашист про­
ехал мимо посадки. Юрки и Эдьки возле меня не
было, они из кустов наблюдали за дорогой. Перелез
я к ним. Устроился в середине.
— Слышишь, как тихо? — Юрка повернулся ко
мне.— Я так думаю, фронт уже около города. А мы
тут...
Эдька тоже повернулся. Ничего не сказал, только
и так я понял — убивается человек. Из дому когда
уходили, тети Жени не было. Эдька боялся, что она
придет и не пустит его с нами. Он так спешил, что
даже записки не оставил.
— Юра, по-моему, пора сменить повязку,— ска­
зал Эдька.— Можно на бинты мою рубашку порвать,
она чистая,
31
 — Ты прав.— Юрка сразу стал таким, как всег­
да.— Видите, как пригодилось, что на ГСО сдавали?
— Еще как пригодилось! — поддакнул Эдька.
Раненому, само собой, было очень больно. Только
он терпел. Мы его опять раздели, порвали на бинты
Эдькину рубашку с вышитым воротником и сменили
повязку. Эдька остался в майке.
Под вечер застукали редкие выстрелы, потом они
начали долетать чаще, а еще через какое-то время
все заглушил треск моторов. От Одессы проехало
несколько грузовиков, протарабанило с десяток мо­
тоциклов. Кричали люди, бухали пушки. Потом до­
летело «ура».
Наши наступали. Мы с Эдькой встали на ноги.
Юрка повалил нас на траву. Тут от лимана к Одессе
полетел снаряд, потом — еще один, и еще. Заревели
моторы. На дорогу вылезли танки — один, другой,
третий... Скоро стрельба затихла, и пропало «ура».
Пришел в себя раненый. Поднял голову.
— Вас, выходит, трое? Как же вас это... занесло
сюда? Ох, болит... Худо мне, ребятки. Горит нутро...
Попить нечего?
— Воды, товарищ, нет.— К нему нагнулся Эдь­
ка.— Ягод вот собрали немного. Можно попробовать
утолить жажду. Я вам помогу.
...Пошла вторая ночь нашей жизни в посадке. Со­
всем стемнело. Юрка вышел на дорогу. Мы с Эдькой
сидели на траве. Я его успокаивал. Вернулся Юрка.
Я сказал про Эдьку:
— Расклеился.
— Эдик? — спросил наш командир.
— Я ,— признался Эдька.— Что делать? Нам от­
сюда никогда не выбраться. Мама сойдет с ума...
— Успокойся.— Юрка погладил его по шее.—
Нельзя нам распускаться. Сейчас пойдем. Попробуем
пробраться.
— А раненый? — Эдька вздохнул.
— Другого выхода нет-
Как раз в это время мы услыхали знакомое: тук-
тук, тук-тук, тра-та-та, тук-тук, тра-та-та. Вроде тот
же пацан опять вел на бегу палкой по забору. Про­
ехала от Одессы легковая машина, опять затарахтели
мотоциклы. Пришлось-таки убегать фашистам.
Затрещали веточки, раздвинулись кусты, и на по­
лянку выскочил человек. Я увидал перед самыми
глазами сапог. Поднял голову — немец. Он крутил
головой туда-сюда. Увидал раненого, выхватил пи­
столет. Эдька не выдержал, шевельнулся. Фашист
отступил на шаг. Мелькнул свет. Треснул выстрел...
На дороге кто-то говорил по-русски. Фашист ки­
нулся в кусты и пропал. Мы с Юркой выбежали из
посадки.
— Товарищи, товарищи! Сюда, сюда!
Нас в момент обступили красноармейцы. В нос
ударило потом, пылюкой, махоркой. Один позвал:
— Товарищ капитан! Это вовсе какие-то маль­
чишки.
— Кто такие? — спросил командир.— Почему шу­
мите?
— Товарищ капитан! — Юрка докладывал по-во-
енному.— В том направлении только что скрылся
вражеский офицер. О себе сообщим позже. У нас двое
раненых. Требуется срочная помощь.
Капитан послал в погоню за фашистом трех бой­
цов, позвал медсестру, и мы все вместе пошли в по­
садку. Командир спросил:
— Где ваши раненые?
— Здесь краснофлотец с батареи,— показал Юр­
ка,— а здесь наш товарищ. В него этот фашист вы­
стрелил. Эдик,— позвал он,— Эдик! Ты что? Наши
пришли. Эдик!
32
— Где он, ваш Эдик? — Капитан раздвинул вет­
ки кустов, нагнулся.— Убил мальчонку, сволочь.
Убил...
Просидели мы с Юркой возле мертвого Шкили до
утра. Он, бедный, лежал на тех твердых корнях, что
прошлую ночь не давали мне спать. Светало. Я не
отрывал глаз от Эдьки. В майке, руки тоненькие, по­
хожие на сломанные палки. Пуля попала ему в лоб.
Там была малюсенькая дырочка. К ней прилипли
черные волоски...
Пришел капитан. Сказал Юрке:
— Бери дружка и садись в машину, на дороге
вон стоит. Отвезут вас домой. Прежде только ране­
ного в госпиталь доставят.
— А с Эдиком как? — спросил Юрка.
— Беда, брат. Что же делать! Похороним, как по­
ложено.
«Похороним, как положено»! А тетя Женя, Григо­
рий Самойлович? — хотел я спросить. Не спросил.
Никаких слов у меня не осталось...
— Товарищ капитан,— подал голос раненый.—
Можно вас?
Нагнулся к нему капитан, потом опять Юрку по­
дозвал :
— Такое дело, брат. Вы с дружком, должно быть,
одесситы? Где Люстдорф, знаете? Вот и отлично.
Есть у меня к вам большая просьба. Покажите до­
рогу моему бойцу. Дело очень срочное.
IV
Шло нас трое — был с нами еще пожилой рябой
красноармеец. Он раз за разом доставал кисет, сво­
рачивал цигарку и курил, пока в пальцах с желты­
ми ногтями не оставались куцые кусочки газетки.
Мы даже голоса его не слыхали. Шли по горбатым
зеленым улицам без разговоров. Попали на берег.
Море внизу шлепало волнами по скалам. Красноар­
меец опять достал кисет, оторвал газетку.
— Красиво-то как! — заговорил он.— Пожить бы
тут маленько летом без войны проклятой. Мечтал про
это Степан.— Высказался и замолчал. Потом при­
знался: — Беда у меня, ребята.— Говорил он чудно:
вместо «е» получалось «я ».— Землячка ноне убило.
Б я д а горькая. Детишки у него малые. Трое...
Пошли мы дальше над обрывом. Берег за Люст-
дорфом высокий и крутой. А наверху — поле. Трава
высокая, крапива, паслен с желтыми цветочками.
Чуть подальше красноватые коровы и беленькие ко­
зы пасутся. Можно подумать, что нет никакой вой­
ны.
К морю глубокие яры спускались. Дошли мы до
первого яра. Где-то там, на другой стороне, должна
быть батарея, куда послали красноармейца. Перебра­
лись мы через тот яр, вымазались в грязи, как чер­
ти. Только вылезли наверх, как откуда-то выскочил
морячок. Подходит, спрашивает, почему в запрет­
ную зону попали. Молодой с виду, а важный, как
генерал. Рябой красноармеец отвел его в сторонку.
Договорились они в момент и пошли по стежке ту­
да, где росло штук пять деревьев и густые кусты
возле самого обрыва.
— Товарищ краснофлотец,— крикнул Юрка вдо­
гонку.— Одну минутку! — Морячок вернулся.— Чума­
ку, Матвею Васильевичу, передайте — сын пришел.
Пусть выйдет, если можно.
Краснофлотец присмотрелся, подморгнул:
— Точно, похожие вы. Будет исполнено.
Мы устроились на здоровенном камне-ракушечни­
 ке возле стежки. Смотрим — жмет дядя Мотя в мор­
ской форме. В руке — зеленый котелок.
— Как это вас в Люстдорф занесло? — Он глянул
сперва на Юрку, потом на меня.— Чего дома не си­
дится?
Я сперва чуть-чуть стушевался. Что говорить?
А Юрка не крутил. Рассказал про все, что с нами
было.
— Как же комиссару такую новость сообщить? —
Дядя Мотя нагнул голову.— Это же немыслимое
дело...
Мы с Юркой молчали. А что сказать, если ска­
зать нечего?
— Что ж, что случилось — то случилось.— Юркин
батя расстелил на камне газету.— Беда бедой, а жить
надо. Поешьте пока. Потом еще поговорим. У меня
есть немножко времени.
Разделались мы с кашей. Дядя Мотя закурил.
— Несчастье...
Сказал и как будто забыл про нас. Юрка спро­
сил у него, когда он последний раз видал деда.
— Деда? — Дядя Мотя вроде бы только проснул­
ся.— Выкинул шкипер Чумак ном ер!— сказал и
опять голову нагнул.— Мне из-за отца родного лю­
дям в глаза смотреть совестно. О чем говорить!
— Да...— Юрка встал с камня.— Я так думаю,
ты слишком. Если бы дед заметил за ними что-то та­
кое, он бы ни за что...
— Может, и ни за что.— Дядя Мотя опять полез
за папиросой.— Может, и ня за что. Вот что, сынок',
зайди ты туда, посмотри, как твой дед с немцами
уживаемся. Встретимся — расскажешь.— Он положил
руку Юрке на спину.— Был у меня разговор с комис­
саром. Просил я, чтоб тебя на батарею зачислили.
Ты ж совсем взрослый... А люди на батарее нужны,
особенно грамотные.
Начинался вечер, а мне еще надо было идти и
идти. Шел я один, Юрка остался в Люстдорфе. Сле­
ва от дороги тянулся забор православного кладби­
ща, справа — забор еврейского. Во всей Одессе нет
страшнее места. Тут стоит такая жуткая тишина,
что сам себе мертвы*! кажешься. Никогда не любил
я это место. И бер того был не в себе. Шел домой —
и не радовался. С мамой получится тот еще разго­
вор! Только это полбеды. А как тете Жене про Эдь­
ку сказать? Как подумаю — не то что домой идти,
жить пропадает охота. И все-таки я шел и шел.
Кругом не было ни души. Только возле Чумки
увидал строй пограничников с зелеными петлицами
й в зеленых фуражках. Проехал к Люстдорфу грузо­
вик с прицепленной пушкой. А уже возле Привоза
услыхал такой грохот, что даже уши заболели.
С Комсомольской одна за другой вылезли две чуд­
ные махины: здоровенные железные ящики на гу­
сеницах. На весь город, наверно, они гремели. Что
это построенные на Январском заводе танки «НИ»
(«На испуг!»), я, само собой, тогда еще не знал.
Сразу началась ночь. В. момент. В Одессе всегда
так. Только что было светло — не успел глазом мор­
гнуть, а небо уже черное-пречерное.
— Стой! — сердито скомандовал кто-то.
Глянул — трое с винтовками. Патруль!
— Пропуск?
Откуда у меня пропуск?! Молчу.
— Кто такой? — спрашивает один.
— Михаил Греков,— отвечаю и начинаю объяс­
нять.
— Довольно!
Просидел я в комендатуре чуть лд не до утра.
Бомбили в ту ночь Одессу особенно зверски! Отпу­
стили меня, когда уже светало. Я сразу’ кинулся до­
мой. Капельку успокоился, только ^огда повернул
на Успенскую и увидал наш трехэта&ный дом. Се­
рый, с бородатыми силачами под крышей, он стоял
как ни в чем не бывало.
Подошел ближе — что такое? Ворота настежь от­
крыты, стены потрескались, как земля от солнца.
Что за черт! Присмотрелся — за воротами все кам­
нями завалено, не пройдешь. Во дворе ничего нель­
зя узнать. Ни окон там не видно, ни дверей, ни
балконов.
Дошло до моего ума — бомба к нам попала. Пе­
релез через гору камня, посмотрел кругом. Так н
есть! Квартиры как будто напоказ выставлены —
обои на стенах, зеркала, часы. А людей не видно.
Куда все подевались? Где мама? Охота крикнуть —
не могу. Понимаю, надо что-то делать, а меня вроде
заморозило — не шевельнусь.
И не помню, как попал на улицу. Стою там, где
раньше была будка «Пиво — воды», как памятник.
В голове — каша. Что делать? Где искать маму? Ви­
жу — дядя Мокей через дорогу идет. Дошел до се­
редины мостовой. Стоит, шатается, как пьяный. Ки­
нулся я к нему:
— Дядя Мокей!
— Миха? — Был он весь в слезах. У меня душа
похолодела, как будто в середине все льдом взя­
лось.— Миха...
— Где люди? Где мама? Дядя Мокей, где все?
— Все? Мама? — Он заплакал.— Убило, Миха,
твою маму. И Марусю мою. И Лидочку. И жену то­
варища Миргородского. Много народу поубивало.
И нас бы, если б мы дома были... За что это? Гос­
поди...
Собрались какие-то женщины. Говорят между со­
бой, слезы вытирают. Увидал я Юрку. Стоит он, сло­
ва сказать не может. Все ж таки подошел, обнял.
И тут я не выдержал, заплакал первый раз...
— Не надо, Миха, не надо,— уговаривал Юрка.—
Слезами теперь ничего не изменишь...
Он уговаривает, а я еще сильней плачу.
— Пошли, Миха, в Люстдорф,— сказал Юрка.
Я пошел. Мне было все равно.
Юрка открыл калитку, и мы попали во двор Ага­
ты Вильгельмовны. Там ничего не переменилось. Уви­
дал я это и попросил:
— Юрка, отпусти ты меня в город. Не хочу я
к твоей Агате Вильгельмовне. Как-нибудь и без них...
— Ты что! Шля, шли... Что ты выдумал?
— Немцы они...
— Немцы? — Юрка задумался.— Ну и что? Нем­
цы тоже разные бывают. А кроме того, они не одни.
Дед тут живет. Слушай, Миха, не выдумывай. Чест­
ное комсомольское, тебе здесь будет неплохо. Мне
уходить надо. Я ведь на батарею зачислен.
Короче, остался я в Люстдорфе...
v
Ушел Юрка, и как будто отпала вся моя старая
жизнь.
Вечером хозяйка позвала меня на веранду. Возле
окна там сидел Карл в одних трусах и смотрел в сад.
С виду ему можно было свободно дать все двадцать
лет. Муекулы у него были как у дяди Коли. А под
носом — я давно заметил — усы расти начали. Не­
разговорчивый вообще-то он был, все про что-то думал.
Агата Вильгельмовна постелила на полу, сказа­
ла: «Спать будете вдвоем»,— и ушла. А мы и не ду­
маем ложиться. Молчим, как будто только что по­
дрались. Карл, видно, понимал, что я не могу на него
33
по-старому смотреть, ■ не лез ко мне с разговором.
А я как гляну на него, злом наливаюсь: «Здоровый,
гад! Людям от войны горе, а нм хоть бы что. Хле­
ба — навалом, молока — сколько влезет. А в городе
все по карточкам получают...»
— Может быть, будем ложиться? — не выдержал
Карл.— Поздно.
— Момент.
Вышел я в сад. Светила круглая, как футбольный
мяч, луна. Ветра не было, и стояла такая духота,
что рубашку к опине вроде столярным клеем приле­
пили. Сел я на скамейку. Глаза закрыл, увидал ма­
му. Потянуло домой, потянуло так — хоть вставай и
иди...
Город опять бомбили. Небо с той стороны стало
красное. Наверно, где-то был сильный пожар. Я смот­
рел без всякого интереса и страха. Чего было боять­
ся? Убьют меня? Пускай...
Услыхал шаги. Глянул — Карл.
— Почему спать не идешь? — спросил он.
— А ты чего?
— Я понимаю. Думаешь, если я немец...
— Ничего я не думаю.— Говорить не было охо­
ты.— Иди ты!
В городе опять рванула бомба. Видно, не меньше
тонны. Даже показалось — и в Люстдорфе земля чу­
точку с места сдвинулась.
— Видишь, сюда они бомб не кидают,— сказал
я.— Зачем своих убивать? Вам нечего бояться, фа­
шисты вас не тронут.
— Чушь несешь! — обиделся Карл.— Отец мой
был член партии. Я уже второй год комсомолец. Как
же они меня своим считать будут? И разве только
я?..
Гавкнул Полкан. Скрипнула калитка. По аллей­
ке шел человек.
— Василий Макарович? — спросил Карл.
— Он самый.— Дед Василь подошел к нам.— А то
кто? Миха?
— Я.
Как увидал деда, про несчастье свое вспомнил.
Из старой жизни он вроде бы пришел. Глаза мои
слезами залило.
— Знаю про горе твое, Миха,— сказал дед Ва­
силь.— Знаю... Обидела тебя судьба, хлопец. Невыно­
симо обидела. А ты все ж таки не плачь, не надо.
Ты помни...
Бомбить город не переставали. Небо еще сильнее
покраснело. Мы смотрели туда, смотрели и молчали.
Дед Василь быстро засветил спичку, прикурил. Карл
сказал:
— Спрячьте огонь! — И поинтересовался:— Вы где
так поздно были? Мама волновалась.
— Где был? По делу ходил, Карлуша. По сильно
важному делу. Раньше никак нельзя было. Мама
спит?
— Кажется. Устала она за день.
— Пора и нам на боковую.
...Когда мы были на окопах, в Одессе воду начали
выдавать по карточкам — полведра в сутки на чело­
века. И в Люстдорфе теперь было то же самое. А ко­
гда воды нет, все время пить охота. Утречком Карл
позвал меня за сарай. Там возле будки Полкана сто­
яла бочка дождевой воды. Держали ее для коровы
Краснухи и поросят.
— Пей,— сказал Карл.— Вода хоть и такая, а
пить можно.
Мы сунули носы в теплую вонючую воду. Нас за­
стукала Агата Вильгельмовна. Я капельку напугал­
ся думал, даст нам духу. А она пальцем погрози­
ла и засмеялась.
Потом Карл погнал в поле Краснуху. От нечего
34
делать и я пошел. Агата Вильгельмовна дала нам
хлеба и полную кошелку помидоров вместо воды.
Выгнали корову за поселок, и я сразу узнал то ме­
сто, куда приходил с Юркой и рябым красноармей­
цем.
Погнали корову по-над яром. Нашли местечко, где
трава получше была. Кругом кусты росли, и холо­
док был. А жара стояла — самое настоящее пекло.
Карл устроился под кустом и меня позвал. Неохота
пошевельнуть языком. Пить хочется зверски. Так хо­
чется, что ни про что другое и думать нельзя. Карл
достал два помидора.
— На, пей,— протягивает один и смеется.— Луч­
ше воды.
Увидал я возле Краснухи еще одну корову. Похо­
жие они были, темно-рыжие, с белыми ногами. Да­
же головы одинаково держали.
— Карл, глянь,— сказал я.— Вроде две сестры.
— Они и есть сестры. Это Рыбка Визеров. .
Тут я Эльзу увидал. Она сидела на взгорке. В од­
ной руке держала тоненькую длинную веточку,
в другой — книжку. Смешной она показалась. Ко­
сички с синими ленточками рогами торчат.
— Эльза! — позвал ее Карл.— Иди к нам, здесь
тень.
Она по-чудному дернулась от его голоса, чуть
книжку не выпустила. Увидала нас, засмеялась.
— Классно устроились! Карл, подвинься. — Подо­
шла и заняла самый холодок.— Интересная книга,
а мама заставила с Рыбкой...
Онд показала книжку «Мое поколение» и меня
спросила:
— Ты как в Люстдорф попал? Трамваи ведь не
ходят!
Я ничего не сказал. Эльза удивилась, а может,
обиделась.
— Отто где? — Карл на другое, ^разговор переве­
сти хотел.
— Ты же знаешь, он каждый день в горком ком­
сомола ходит. В армию просится, а его не берут. Из-
за зрения.
— Пусть к нам зайдет. Нужно поговорить.
Не знаю, что было на уме у Карла, а у меня —
то же самое: как теперь жить? И другое: почему
так несправедливо получается — одним всегда везет,
а другим, как мне, только несчастья в жизни терпеть
приходится? Почему м о ю маму убило, почему я
такой несчастливый? Все на одного, все на одного...
— Отто уже, видно, дома.— Эльза закрыла книж*
ку.— Пригоните Рыбку? Интересно, что ему сегодня
сказали.
— Иди, иди. Пригоним.
Она быстро побежала к поселку, и через минуту
мы ее уже не видели. Я опять начал думать про то,
что будет со мной дальше. Не приходила б Эльза,
может, и не вспомнил бы тогда про свое положение.
А она была такая веселая, не затронутая войной, что
я сам себе показался конченым человеком. Зла на
нее не было. Откуда ей понимать, что такое остать­
ся одному на всем белом свете? А она даже и не
знала про мое несчастье...
Возле берега как бабахнет орудие! Тут же — еще
раз, и еще. Краснуха и Рыбка оторвались от травы,
подняли рогатые головы. Орудия не затихали. А ко­
ровы так и стояли, прислушивались...
— Батарея,— сказал К а р л . П о противнику за
лиманом бьет.
— Скажи, Карл,— интересно было про это спро­
сить,— тебе что, и вправду все равно? Может, наши
только что родственника какого твоего убили? Не­
ужели тебе все равно? Не верится...
 — Возьми.— Он протянул еще один помидор и
долго смотрел, как я сок из него высасываю. Молчал,
молчал и говорит: — Врать не хочу. Нет, не все рав­
но. Я ведь все-таки немец, хоть и всю жизнь в Со­
ветском Союзе прожил. Конечно, я горжусь, когда
немцы делают какие-то открытия, пишут прекрасные
книги, музыку. Поэтому мне особенно обидно быва­
ет, когда о немцах плохо говорят. Л обиднее всего,
если они того заслуживают. Понимаешь? — Спросил
и замолчал. Потом перевернулся на спину и загово­
рил вроде бы сам с собой: — Нет, этого тебе не по­
нять. Помню, отец предсказывал: «Для нас, нем­
цев из Советского Союза, нет ничего страшнее войны
с Гитлером». Тогда я не понимал, почему. Теперь
вот немножко понимаю. Больше нет разницы между
словом «немец» и словом «фашист». Вот и ты так
думаешь, разве нет?
— Про других, может, и думаю. А про тебя, Карл,
нет.— Я уже пожалел, что завел этот разговор.
И чтоб кончить его. спросил про другое: — Слышь,
где это дед Василь с утра до ночи пропадает? Рыбу
ж теперь, наверно, ловить не приходится?
— Не приходится.— Карл опять аа помидорами
полез.— Какая сейчас рыба! И из команды никого
не осталось. Одних в армию взяли, другие не желают
работать. Может быть, боятся, что фашисты мстить
будут, когда Одессу возьмут, а может быть, не хотят
Красной Армии помогать — есть и такие в Люстдор-
фе. А Василий Макарович говорит, что война когда-
нибудь закончится, и его «Тайфун» еще понадобится.
Спрятал сейнер в скалах и туда ходит. А может
быть, и не туда? Не знаю.
Далеко-далеко, где-то возле Аккермана, легонько
так стукнуло, и в нашу сторону полетел снаряд. Жут­
кое это дело! Ничего не видно, а воет и свистит тош­
нотворно. Упал снаряд за яром. Земля вверх полез­
ла и солнце закрыла. Не успела она опять показать
нам небо, как рвануло еще раз...
— Давай домой! — вскочил Карл.— Скорей!
Завели Рыбку к Визерам, поставили Краснуху
в сарай, напились воды из бочки, сели на скамейку
в холодок под шелковицей. Стало тихо. Снаряды
в поле не рвались.
— Неужели они батарею засекли? — Карл пожал
плечами.— Она ведь...— Он запнулся, как будто упал
на бегу.— Дитрих...
Глянул я на аллейку — брат Агаты Вильгельмов­
ны от дома идет. Был он в коричневых сапогах, во­
енных штанах и рубашке с закатанными рукавами.
Шел Дитрих без спешки. Ноги в сапогах ставил на
землю с силой, как будто гвозди забивал. Поста­
вит — с места не сдвинешь. Повернул он голову, за­
метил меня — покраснел. Смотрит, глаз не оторвет.
— Чего он вылупился? — удивился я.
— Не обращай внимания.— Карл говорил еле
слышно. А Дитрих постоял, постоял и пошел через
дорогу к себе домой.
— Ты что, напугался? — опросил я.
— Посиди немножко. Я сейчас.
Он побежал домой. А до ума моего не доходит,
что у них тут делается. Смотрю — вышла из дому
Агата Вильгельмовна. За ней — Карл. Что-то сердито
еказал ей по-немецки. Она нагнула голову и пошла
в сарай, как побитая. А Карл возле меня сел. Сел —
и ни слова. Терпение мое лопнуло:
— Что у вас вышло?
— У нас? Понимаешь, дело получается такое...
опасное. Надо подумать, чтобы не сделать ошибку.
Понимаешь?
— По правде говоря, что-то не совсем.
— Не совсем? Конечно. Так вот, слушай. Дядю
моего Дитриха знаешь? Это тебе кажется, Такого че­
ловека, Миша, не узнаешь, если даже сто лет прожи­
вешь с ним рядом. Это человек такой... такой... та­
кой, как сказать, непрозрачный, как грязная вода.
Все время через дорогу от нас живет, с отцом вместе
работал, к нам приходил, рассуждал о разном...
Первый раз по-настоящему понял я, что Карл не
русский. Говорил он как будто с натугой, слова еле-
еле находил. А может, ему просто трудно было про
Дитриха рассказывать? Я еще не знал, в чем дело,
а до моего ума уже дошло, что Дитрих — враг.
— Понимаешь,— рассказывал Карл дальше;—
пришел он к нам в первые дни войны. Пришел та­
кой... такой довольный. Смеется, шутит, как будто
опьянел. Василия Макаровича дома не было. Пришел
и говорит: «Жди наших, сестра. Скоро здесь будут».
Я ушам своим не поверил. Кто это «наши»? Фаши­
сты? А он даже не заметил, как я на него смотрю.
Или, может быть, сделал вид, что не заметил? Ска­
зал он еще, что мы, немцы, теперь должны всеми
силами... это... помогать своим, что нас в Люстдорфе
порядочно и мы можем принести большую пользу
Германии. Я тогда спросил, какую пользу. Хотел
побольше... это... выведать у него. Он сказал: «Мо­
лодец, Карл, понял меня. Пока ничего делать не на*
до». Он... это... как сказать... бдительным сразу стал.
Присмотрелся ко мне и объяснил: «У нас еще мало
сил. А если поспешим, никакой пользы от нас не бу­
дет. Ждите».
Это были новости! Выходило, что Дитрих давно
уже всей душой за Гитлера. Сам Карл — он так го*
ворил — вроде бы еще тогда хотел заявить на него
куда надо. Дед Василь не позволил: «Пока рано».
И Агата Вильгельмовна отговаривала — родной брат
все ж таки. Карл и подумал: раз дядя ничего та*
кого еще не сделал, зачем заявлять?
А теперь нельзя было молчать. Дитрих уже сню­
хался с фашистами. Дома у него прячется человек
«с той стороны». К сестре он приходил требовать,
чтоб она уговорила мужа перевезти того фашиста
куда-то за лцман. Шкипер Чумак, доказывал Дит­
рих, знает берег и за одну ночь обернется на «Тай­
фуне» туда и обратно. От германского командования
ему за это будет благодарность. Агата Вильгельмов­
на говорила, что на сейнере из всей команды остался
один дед. А как без людей выйти на судне в море?
И потом — ее муж русский. Как же надеяться, что
он захочет помогать врагу? Дитрих накинулся на
нее. Сказал, пускай на себя обижаются. И НКВД им
не поможет.
— Чего ж мы сидим? — встревожился я.— На ба­
тарею бежать надо. Сообщить, пока тот фашист еще
тут.
Карл быстро глянул на меня и опять задумался.
Я спросил:
— По-твоему выходит — пускай перебирается че­
рез фронт, пускай доложит своему начальству, что
тут разведал?
— Понимаешь, Миша,— Карл вроде бы виноватый
был,— чересчур спешить не всегда полезно. Иногда
подумать стоит, а то ошибешься. Давай позовем От­
то, посоветуемся.
Мы все трое зашли в сарай. Там было темно. Сту­
кала копытами по доскам Краснуха, хрюкали поро­
сята. Воняло — прямо нечем было дышать. Мы при*
строились на каких-то пустых ящиках. Отто закурил,
а Карл начал рассказывать. Говорил он долго, кой-
когда у него выскакивали немецкие слова. Отто не
перебивал, только огонек папиросы то светился, то
потухал.
— Думаешь, я удивлен? — Когда Карл кончил
рассказывать, Отто встал.— Скажу тебе больше. Я до­
гадываюсь, кто с вашим Дитрихом вместе действует.
85
Келеманы — вот кто. Догадываюсь и о том, почему
Василий Макарович не разрешил вам на Дитриха за*
являть. Нет, нет, не спрашивай. Об этом полагается
молчать.
— Как же нам быть? — спросил Карл расстроен­
но.
— По-моему, до прихода Василия Макаровича —
ждать. Без него мы можем все испортить. А он, ко­
нечно, придумает что-нибудь лучше нас. Как ты
скажешь, Миша?
Я не спорил.
— Пойду домой,— сказал Отто.— Буду нужен, по­
зовете.
Мы с Карлом устроились на скамейке под шелко­
вицей. Ждали деда. В сарай быстро прошла с вед­
ром Агата Вильгельмовна — доить Краснуху. Слышно
было, как стукает по ведру молоко. Кончила она
свое дело, вышла во двор. Глянул я — совсем опухла
женщина от слез, вроде пчелы ее пожалили. Несла
она ведро, в землю смотрела.
— Испугалась,— объяснил Карл и позвал: — Ма­
ма!
Она медленно повернула голову, постазнла ведро
на песок.
— Ты успокойся.— Карл говорил с ней как с ди­
тем.— Мы решили ничего не делать, пока Василий
Макарович не придет.
Агата Вильгельмовна на меня с вопросом гля­
нула.
— Само собой,— сказал я.— Как можно без де­
да Василя?
Она взяла ведро и пошаркала дальше. А я наду­
мал:
— Карл, давай проверим, что делается. Может,
они про нас и не думают? А мы только даром время
теряем.
— Давай.
За сарай мы прокрались. Там вместо забора росли
густые кусты. Дальше была маленькая площадь, за
ней — длинный забор пионерского лагеря с деревян­
ными высокими воротами. Сверху там было написа­
но: «Добро пожаловать!» С мирного времени оста­
лось.
— Видать, никого? — сказал я еле слышно.—
А ты говорил...
— Тише! — Он пальцем погрозил.— Нельзя спе­
шить. Надо проверить как следует. Смотри! — Карл
махнул головой на площадь.
И я увидал одноглазого Вальтера Келемана, того
самого, что когда-то катался с нами на «Тайфуне».
Тогда у него на рубашке был комсомольский значок,
а теперь он оделся как Дитрих — сапоги, галифе и
рубашка с закатанными рукавами.
— Под фашистов наряжаются, сволочи! — рутнул-
ся Карл.
Вальтеру было, наверно, не меньше двадцати лет.
Здоровый, как бугай. Такой даст в лоб — до смерти
не вылечишься. Вальтер курил под акацией возле
ворот пионерлагеря и раз за разом выглядывал из-за
дерева — следил за дорогой.
— Понял? — Это Карл сказал.
Положение! Тут и дед Василь, наверно, ничего не
придумает. Что было делать? Посмотрели мы с Кар­
лом, ничего не сказали. И без слов было понятно,
что Дитрих и его компания страх потеряли. Они
уэерены были, что наши долго не продержатся.
Слышим — калитка хлопнула. Дед Василь! Чуть
ли не бегом на веранду он прошел. Мы — за ним.
Заходим. Он из угла в угол шагает. На нас — ноль
внимания. Карл спрашивает:
— Что с вами Василий Макарович?
36
— Что? — Дед Василь как будто на стенку на­
ткнулся.
— Поговорить нужно. Дело очень серьезное.
— Серьезное? Давай рассказывай.
Сперва дед слушал без всякого интереса. Потом
достал из кармана коробку из-под монпансье, где
махорку и газетку держал. Свернул цигарку — и да­
вай опять по веранде туда-сюда ходить.
— На меня, значит, родич надежду имеет? —
Дед как будто сам с собой разговаривал. Увидал
жену, она как раз на веранду зашла, к 'ней по­
вернулся : — Слыхала? Ну, Дитрих! Ну, паразит! Бы­
стро он с ними снюхался! Молодец, говорю, брат
твой. Молодец... А то не пойму, чего возле скал
с утра народ крутится. А он, выходит, вот чего кру­
тится. Ты насыпь мне борща, с утра во рту ничего
не было. Ну, Дитрих! Нашел, кого просить!
Борщ — Агата Вильгельмовна налила ему полную
тарелку — дед кончил в момент. Выбрал последнюю
ложку, загнал под усы. Вытер сперва ложку, по­
том рот и опять из кармана коробку из-под мон­
пансье достал. Закурил, сказал жене:
— Давно таким борщом не кормила. Век бы ел
и не отстал! — Глянул, а у нее в глазах слезы.— Не
переживай. Будет морской порядок, вспомнишь мои
слова. А ну-ка, герои,— это он Карлу и мне сказал,—
пошли в сад. Поговорим трошки.
Повели мы его на нашу скамейку под шелкови­
цу — ее за кустами с улицы не было видно. Сели.
Дед сказал:
— Задачка выходит...— И замолчал. Потом потер
лоб: — Да, задачка... Время позднее, ночь скоро...
Нет, не успею...— Опять замолчал.— Правда, задач­
ка! А вы, значит, ничего придумать не смогли? На
старика надежду имеете? Молодцы! А вдруг и я ни­
чего не придумаю? Тогда как? Идти с ними за ли-
маи? Чего вылупились? Помирать кому охота? Ни­
чего, ничего, героя, пошевелим трошки мозгами, что-
нибудь придумаем. Как по-вашему, когда они посме­
ют в море выйти? Вот и я так прикидываю — не
раньше как при полной темноте. А этот Вальтер до
утра тут маячить будет, что ли? Вот и я так при­
кидываю.
Мы молчали. Дед сказал:
— Нет, герои, с вами каши не сваришь. Давай-ка»
Карлуша, вызови мне сюда Отто. Незаметно чтоб
было.
Карл привел Отто.
— Здорово, сосед,— сказал дед.— Был в горкоме?
Что, не берут? Ну, люди! Говорят, зрение не подхо­
дит? А ты думаешь — подходит? Не думаешь? Пра­
вильно. Не переживай, хлопец. Твое не пропадет.—
Выговорил и замолчал. Тер лоб, гладил усы. Мы жда­
ли. Дед сказал: — Пацаны вы еще. Не понимаете,
как нам помирать нельзя. Чем больше нас есть, тем
скорее кости им. переломаем.— Он встал, дошел до
калитки, вернулся, положил руки мне и Карлу на
плечи: — Идите, герои, погуляйте. Мне с Отто пого­
ворить надо.
Мы пошли за сарай, напились воды из бочки.
Ждем. А они забыли про нас. Сидят и сидят под шел­
ковицей. Дед закурил раз, другой. Потом замечаем —
Отто уходит. Какой у них был разговор, мы не зна­
ли. Только, видно, договорились они.
VI
Агата Вильгельмовна позвала нас пить чай. Ве­
ранда под вечер была вся в солнце. Агата Вильгель­
мовна жмурилась от света и чай наливала как ле­
карство, чтоб ни капельки мимо не пролить. Поста-
вяла каждому чашку, села. Глянула в окно, испуга­
лась:
— Дитрих...
— Давай без паники,— сказал дед Василь.
Зашел Дитрих, с дедом за руку поздоровался.
Агата Вильгельмовна для брата чашку из буфета до­
стала.
— Не беспокойся,— засмеялся он.— Сейчас не по­
лагается чаем угощать, воды на это нет. Но ничего.
Скоро у нас будет все, что человеку нужно. Я сам
тогда вас на чай приглашу. Придете?
Карл не сводил с Дитриха глаз. Можно было по­
думать, вот-вот ошпарит его кипятком. Рука Карла,
здоровая, вся в жилах, обхватила чашку и давила
изо всех сил... А на веранде шел спокойный, можно
даже сказать, семейный разговор. Вообще^тоЛговорил
один Дитрих. Сестра его и дед вставят слово и мол­
чат. А Дитрих не затихал. Говорил, что понимает,
как русским обидно узнавать сводки про отступление
Красной Армии. Только он бы на их месте не очень
расстраивался. Их ждет новый порядок.
— Мы, конечно, люди разной национальности,—
доказывал он.— Но разве это мешает нам одинаково
видеть» кто сильнее? Разве мы — и ты, Василий, я
я — не понимаем, кто несет народу России культуру
и цивилизацию? Мы все понимаем. Наслушались до­
статочно детских сказок про социализм!
— Это конечно.— Дед Василь не спорил.
Они поговорили еще про то, что рыбколхоз имени
Тельмана, такой хороший колхоз, развалился на гла­
зах, что скоро сентябрь, самое время промышлять
скумбрию, а сейнера стоят без дела, что и виноград­
ники, наверно, останутся неубранными.
— Вся жизнь пошла шиворот-навыворот,— выска­
зался дед.— Мало людям других переживаний, так
они еще войну на свою голову придумали. Только
семью завел, и на тебе — принимай гостей!
— Не нужно расстраиваться,— посочувствовал
Дитрих.— С сестрой у вас все будет хорошо.— Тут
он достал из кармана часы-цибулю на цепке, долго
рассматривал. Солнце уже ушло к морю, и на ве­
ранде потемнело.— Десятый час. Пора,— сказал и вы­
лез из-за стола. Дошел до дверей, повернулся: — Да,
Василий, дело у меня к тебе. Разговор один на один.
Выйдем?
Про что-то они поговорили в саду, и дед вернулся.
Поцеловал жену и Карла. Меня погладил по голове
и тихо сказал:
— На тебя, Миха, надеюсь. У Отто узнаешь, что
делать. Сможешь — добре. Нет — значит, шкипер Чу­
мак последний раз в море выходит.
Ушел он, хлопнула в темноте калитка. Агата
Вильгельмовна в слезы ударилась. Через момент мы
опять шаги услыхали. На веранду зашел дед Василь,
а следом за ним — Вернер, старший сын Келемана,
здоровый дядька лет под сорок в матросском клеше
и полосатом тельнике. Он стал возле дверей и спро­
сил у деда:
— Где эти ваши части? Давайте побыстрее!
Дед открыл сундук под окном, залез туда. Стука­
лись какие-то железяки, Вернер ждал. Дед вытащил
из сундука мешок, сказал:
— Видишь? А вы не верили.
Мы еще слышали их шаги, когда кто-то тихонько
стукнул в окно. Тут же на веранду зашел Отто. Об­
вел всех взглядом, вернулся к дверям, открыл. Смот­
рел в сад, прислушивался. Потом сказал:
— Ушли. Начинаем действовать. Скорее!
Когда человеку приказывают, он и не спрашива­
ет, а просто подчиняется. Мы тоже ни про что не
спросили. Вышли следом за Отто. Он повел нас к се­
бе во двор. А там объяснил положение.
Дед Василь, узнали мы, пойдет с Дитрихом на
«Тайфуне» с таким расчетом, чтоб я постарался по­
пасть на батарею. Дед, говорил Отто, мог бы и не
идти за лиман, если б нашлось время самому свя­
заться с кем следует. Он только боялся, что не успе­
ет, а Дитрих и Келеманы смогут без него перепра­
вить фашиста.
— Как бы они это сделали? — спросил Карл.
— Тише! — приказал Отто.— Пробрался же он
как-то сюда. Но теперь нам о другом думать нужно.
Как Мише на батарею пройти? У лагеря Вальтер
стоит. Не заметили?
— Заметили,— сказал я.
— У меня есть план.— Отто был сейчас похож на
нашего Юрку.— План такой. К Вальтеру я Эльзу
пошлю. Он к ней неравнодушен. Она ему так заморо­
чит голову, что он забудет, зачем его поставили. Ну
а Мише в это время надо будет пройти. Согласны?
— Согласны,— сказал Карл.
А я промолчал. По правде говоря, не сильно по­
нравилось мне, что Эльза будет с Вальтером шуры-
муры разводить. Совестно было про это думать в то
время, когда дед Василь на волосок от смерти был.
Только разве человек может приказать себе — про
что-то можно думать, а про что-то нельзя?
Потом Отто сходил домой и вернулся с Эльзой.
— Не беспокойтесь, мальчики,— сказала она.—
Я с ним так еще поговорю! — Сказала и пропала
в темноте.
Нас Отто повел куда-то в угол двора. Вовсю све­
тила луна, и там, где не было тени, можно было рас­
смотреть каждую травинку, каждый листок. Из пе­
реулка показалась Эльза, дошла до толстого дерева.
Там был Вальтер. Они немножко поговорили и вошли
в ворота.
— Миша, иди,— сказал Огго.— Сообщи командо­
ванию о выходе в море «Тайфуна». Пусть перехва­
тят.
— Сам знаю...
Показал мне Отто дырку в заборе, сказал тихонь­
ко: «Счастливо!» — и я пробрался на стежку. Иду.
Кругом тихо, а мне мерещится, что одноглазый Валь­
тер из ворот смотрит. Страшно! Идешь по открытому
месту, заборы чернеют, кусты, высокая трава. Может,
Вальтер тут не один? А может, и не думает никто
про тебя, а душа все равно в пятках. Вот и ворота.
Так и есть, выскакивает человек. Вальтер или дру­
гой — ночью не разберешь. А что здоровый лоб —
это видно. Следом Эльза выбегает, хватает его за ру­
ку. Он отпихивает ее — и ко мне. «Х а н а !»— думаю
и как рвану по стежке! Жму как антилопа, а сза­
ди сапоги грохают.
Сразу за пионерлагерем спуск на пляж. Выска­
киваю на берег. Внизу море — без конца и без края,
как будто блестящей белой краской разрисованное.
Глянул я вниз — по-над водой люди идут, человек
пять. Вроде бы между ними дед Василь, а возле не­
го — Дитрих.
Сапоги все громче. Бежать вниз теперь было нель­
зя, и я рванул к ярам. Возле первого оглянулся. Ни*
кого. «Ага! Побоялся, гад! Пока тут наши в силе».
Ясно, в силе. Только где они?
Полез в черный вонючий яр. Оскальзывался, па­
дал, вляпался руками в липкую грязь. Еле-еле вы­
брался на другую сторону. Глянул туда, глянул сю­
да — опять никого. Тогда я закричал:
— Товарищи! Товарищи! Выйдите кто сюда!
Крик мой летит в поле как в колодец. Растерял­
ся я совсем. Выходило, что бежал сюда, что нет —
один черт. А дед Василь, наверно, уже выходит в мо­
ре. И с ним — те...
— Товарищ часовой! Вы ж где-то тут. Выйдите.-
37
 — Чего шумишь?
Я задохнулся. Откуда он ваялся, тот краснофло­
тец с винтовкой? Из-под земли, что ли?
Начинаю рассказывать. Говорю много, а все не то.
Слова в голове перемешались и наскакивают одно
на одно, как бульбочки в воде, когда она кипит.
Краснофлотец останавливает меня:
— Ладно. Мы не договоримся. Постой, разводя­
щего вызову.
Вернулся он с разводящим. Я рассмотрел у того
под носом черное пятно усов. Разводящий сразу
взялся спрашивать, у кого я в Люстдорфе жил, кто
послал меня на батарею. Он голосу своему воли не
давал. Голосок у него был тот еще! Говорил бы
громко — наверно, фашисты за лиманом попросыпа-
лись бы. Расспросил он меня и повел туда, где чер­
нели над обрывом деревья и кусты.
Сперва шли поверху, потом попрыгали в ход со­
общения — окоп с ровным полом и гладкими стен­
ками. Дошли до каких-то дверей. Разводящий нада­
вил на звонок в стене раз, другой, третий, потом еще
два раза быстро. Двери — они были тяжелые, бро­
нированные,— открылись. В маленьком коридорчике
стоял краснофлотец с карабином. Там пол, стены, по­
толок — все было бетонное. Посреди каждой стены
увидал я такие же, как и первые, тяжелые, брони­
рованные двери. Часовой про что-то тихо поговорил
с разводящим и надавил на звонок возле дверей про­
тив нас.
Попали мы в другой коридор — длинный и свет­
лый. На стенах там было много разных проводов.
И еще увидал я штук десять дверей справа и слева.
Они все тоже4были бронированные. Возле одних раз­
водящий остановился и позвонил. Сказал: «Погоди.
Я мигом».
— Ты, Рябов? — спросил кто-то за дверями.— Что
у тебя?
— Не один я, товарищ капитан. Парнишка тут
из Люстдорфа прибежал. Там у них такое дело по­
лучается, что я...
— Где он?
Возле большого стола сидел довольно-таки моло­
дой командир в морской форме, без фуражки. Это
был капитан Куклин. Черноволосый, как цыган, он
добро так улыбнулся и спросил:
— Так в чем дело?
Вместо меня усатый Рябов доложил комбату по-
военному — коротко и ясно. Доложил и пошел куда-
то. Капитан снова начал меня про люстдорфские де­
ла спрашивать. Я, само собой, запсиховал. «Тайфун»
уже, наверно, далеко в море. Непонятно, что ли, ка­
питану, что фашист вот-вот к своим попадет, и они
с дедом Василем разделаются? Хотел я сказать про
это. Нахальства не хватило.
— Волнуешься? — спросил капитан.— Понимаю.
Сейчас разберемся и начнем действовать. Андреев!
— Я! — отозвался краснофлотец из угла.
— Соедини меня с одиннадцатым. Срочно!
Вернулся Рябов. Следом за ним зашел высокий
морской командир в кителе и фуражке. Глянул на
меня с удивлением:
— Миша Греков?
Тут и я его узнал. То был Григорий Самойлович.
Когда он скинул фуражку, я увидал, что стал Эдь-
юин батя совсем седой, только брови остались чер­
ные и мохнатые.
— Здравствуйте, Григорий Самойлович,— сказал я.
— Ты как здесь оказался?
-— Комиссар,— капитан оторвался от карты, — я
вас пригласил по делу. Сложная ситуация. Посове­
товаться бы не мешало.
Над столом они нагнулись голова к голове, чер­
38
ная и белая,— карту рассматривать начали. Перего­
варивались еле слышно:
— Узлов семь, не больше...
— Осадка небольшая. Смогут у самого берега идти.
— Да, у самого берега, у самого берега...— Капи­
тан засветил спичку, прикурил, протянул огонь Гри­
горию Самойловичу и заговорил про д р у го е :— Про­
шляпили мы врагов у себя под носом. Надо было,
как советовали люди, профилактикой заняться. Это
интеллигенты вашего типа теориями от жизни отго­
раживаются. О чем сейчас можно рассуждать? Про­
тив кого мы воюем? Против немцев или нет?
— Мы воюем с фашистами, товарищ капитан.—
Григорий Самойлович глянул почему-то на меня, по­
думал чуть-чуть и повернулся к капитану: — Впро­
чем, на эту тему мы побеседуем с вами в другое вре­
мя и при других обстоятельствах.
— Не только со мной, товарищ комиссар. Полит-
беседы на эту тему сегодня требуется вести со всей
Россией. Уверен, однако, они не помогут. Немцы аги­
тируют против себя так убедительно, что никакие
слова ничего не изменят. Возможно, теории эти бы­
ли правильными вчера, пока немцы не пришли на
нашу землю, пока были живы тысячи зря погибших
людей, пока были живы ваша жена и сын...
Стало тихо. Комиссар смотрел на потолок и ша­
рил в карманах — искал папиросы. Как раз в этот
момент в углу по-чудному запищал зеленый ящик,
вроде туда сослепу залетела здоровая муха, а обрат­
но никак не вылетит. Андреев схватился за трубку:
— «Акация» слушает. Точно! Товарищ капитан,
одиннадцатый...
— Сорок второй у телефона.— Капитан занял ме­
сто Андреева.— Почему ночью беспокою? Встречный
вопрос: у вас катера под рукой имеются? Один? До­
вольно и одного. Нет, вы меня послушайте! — крик­
нул он зло.— По пустякам я бы вас не беспокоил.
Необходимо немедленно послать катер в квадрат во­
семь — тринадцать для задержания сейнера «Тай­
фун». Вражеского разведчика на ту сторону пере­
правляет. Попутная просьба: пусть ваши люди дей­
ствуют осторожно. Да, шкипер Чумак. Еще просьба:
сообщите, как прошла операция. Судьба Чумака нас
очень беспокоит. Ждем.
Пробыл я на КП батареи всю ночь. Как уйти, по­
ка тот «одиннадцатый» не сообщил, что делается на
море? Спать хотелось — глаза сами собой закрыва­
лись. На КП натолкалось полно людей в морской
форме. Все молчали — видно, переживали за деда Ва­
силя.
В зеленом ящике зуммера запищало только под
утро. Капитан кинулся в угол, схватил трубку:
— Сорок второй слушает.
Сперва был хмурый, и все стояли убитые. Потом
он засмеялся, и народ на КП повеселел. В конце кон­
цов капитан сказал:
— Все в порядке, товарищи. Перехватили погра­
ничники сейнер у Сухого Лимана. Немцы были на­
строены решительно. Стрельбу открыли. Одного бывше­
го соседа пришлось ликвидировать. Остальных взяли.
Главное — разведчика захватили. И местного глава­
ря — тоже.
— А шкипер Чумак? — спросил комиссар.
— К сожалению, ранен. Одиннадцатому сообщи­
ли, Чумак этого главаря и помог взять. А ранение
не слишком серьезное. Хотя в госпиталь все-таки при­
шлось отправить.
Народу на КП стало еще больше. Пришли новые
люди. Между ними увидал я Юрку и дядю Мотю.
Недаром прибежал на батарею! Хорошо стало
у меня на душе. Только вспомнил про Отто, Карла,
Агату Вильгельмовну, и настроение чуть-чуть испор^
 тилось. Конечно, ждут не дождутся. Их разные мыс­
ли мучают. А я застрял на батарее.
— Позвольте уйти? — спросил у Григория Самой-
ловича.— Люди там с ума сходят. Не знают ничего...
Комиссар сел возле меня на деревянный диван.
— Ты останешься здесь, Миша. Нельзя тебе туда
идти. Переночуешь у нас, а утром решим, как даль­
ше быть. О близких Василия Макаровича не волнуй­
ся, им все сообщат. Отправляйся спать к Юре Чума­
ку. Не спорь, пожалуйста. Привыкай к воинской ди­
сциплине!
Пошли мы с Юркой ходом сообщения в сторону
моря. Там помещался каземат силовой станции. Спать
не было никакой охоты. Лег я на Юркину койку и
рассматривал каземат. Бетонный пол, стены и пото­
лок, светлые лампочки, зеленый ящик зуммера в уг­
лу, винтовки в пирамиде. На стенах — портреты и
«Боевой листок». Было там штук двадцать коек, на
некоторых спали люди. Один зверски храпел. А я
лежал с открытыми глазами. Про какой сон можно
говорить, когда попал ты в каземат береговой бата­
реи и комиссар тебе сказал: «Привыкай к воинской
дисциплине!»
Потом все ж таки сон Меня сморил. Заснул и уви­
дал себя на полянке на углу Успенской и Маразли-
евской. Иду с мячом по левому краю. Выхожу пря­
мо на ворота. Яшка-рыжий с Канатной от штанги
до штанги забегал (штанги на полянке — это два
больших камня-ракушечника). По центру Юрка
жмет — синие балеточки мелькают. «Пас! — кричит
он с азартом.— Пас, Миха!» Яшка-рыжий совсем за­
психовал. Откинул я мяч направо. Юрка как даст!
Рыжий руку подставил — мяч к дому НКВД поле­
тел. Бенц! Стекло зазвенело. Мы, само собой, за
мяч — и кто куда. Возле дома крики, милиция сви­
стит. Весело!
Мама откуда-то выскочила, хвать меня за руку:
«Ты куда?» Я вырываюсь: «Пусти!» Понимаю, это
снится, мамы нет на свете, а все равно сержусь на
нее. Страшно — милиция свистит...
Вырвался, на дороге Шкиля-Макарона стоит, сме­
ется. Присмотрелся — седой он весь. Не Шкиля то,
а Григорий Самойлович. За руку тетю Женю держит.
Она плачет и ни с того ни с сего чернеть начинает.
Юрка тут из-за угла выскакивает и как закричит:
— Миха! Миха! * Сам визир — здоровая зеленая труба с пристроенной
А сам на месте стоит. Неужели милиции не бо­
ится? А он опять:
— Миха! Ну дает! Не разбудишь...
В конце концов до ума моего дошло, что не во
сне я Юркин голос слышу. Открыл глаза — он стоит.
Самый настоящий краснофлотец! Рябчик из-под фор­
менки выглядывает. Пряжка пояса блестит. Соскочил
я с койки. Юрка руку мне протянул и говорит:
— Доброе утро, соня-фасоня. Вставай, умывайся и
шагай на КП.
Там были капитан Куклин и Григорий Самойло­
вич. Зашел я один, Юрка остался за дверями. За­
шел, спрашиваю:
— Звали, товарищ капитан?
— Ждать себя заставляете, товарищ Греков. Так
у нас дело дальше не пойдет!
— Вот что, Миша.— Это Григорий Самойлович за­
говорил.— Посоветовались мы с капитаном Кукли-
ным и решили просить тебя остаться на батарее. Бе­
ли ты, конечно, не возражаешь. Может быть, у тебя
другие планы?
— Нет никаких планов. Я с охотой. Какой раз­
говор! Я...— Слова вылетали, как из пулемета. Бо­
ялся, чтоб они не передумали.— Товарищ капитан,
Григорий Самойлович, я не возражаю. Я буду хо­
рошо служить. На меня можете надеяться...
VII
Для комиссара был сделан специальный блиндаж
недалеко от КП. Там стояли простой квартирный
диван, стол под лампочкой, несколько домашних
стульев и еще этажерка с книгами. Стены были из
досок, а потолок — из бетонных плит. Свет попадал
туда через открытые двери. А когда их закрывали,
приходилось включать лампочку*
Вообще-то после я привык к тому блиндажу как
к своей квартире. А когда Григорий Самойлович при­
вел меня туда первый раз, там все чудным показа­
лось. Война, фронт подходит, огневые позиции близ­
ко, а тут диван с белой подушкой, книжки на эта­
жерке, чернильница с ручкой и открытая тетрадка
на столе.
— Здесь, Миша, теперь твой дом,— сказал Гри­
горий Самойлович.— Садись, побеседуем о твоих обя­
занностях. Слушай внимательно и постарайся запом­
нить все, что я скажу. Ты с сегодняшнего дня мой
связной, иными словами — ординарец. Обязанности
у тебя несложные. Без моего разрешения никуда не
отлучаться. Это главное. Кроме того, ты должен сле­
дить за чистотой в нашем блиндаже, заботиться
о пище, воде и тому подобное. Попутно будешь учить­
ся специальности визирщика у младшего сержанта
Гудашвили. Я тебя с ним познакомлю попозже. По­
нял? Вот и отлично.
На новом месте человеку всегда интересно. И я
до самого вечера смотрел кругом так, вроде был сов­
сем дикий. Повел меня Григорий Самойлович на КП.
Коммутатор, оперативная, броневая рубка, ход в па-
терну, коридоры разные — не КП, а целый город под
землей. А людей там сколько было! Краснофлотцы,
командиры. И все смотрели на меня как на пугало
огородное.
Броневая рубка была на самом верху, вроде как
на чердаке. Там дежурил визирщик, молоденький но­
сатый морячок — младший сержант Гудашвили. По­
ка Григорий Самойлович был в рубке, он, правда,
чуть-чуть стеснялся и почти все время молчал. Потом
комиссар ушел, и визирщик взялся показывать свое
хозяйство. Рубка вся как танк — из брони. Наверху
в крыше отверстие круглое проделано, чтоб можно
было засекать цели и наблюдать, как стрельба идет.
сверху штукой, похожей на перископ. И все это сто­
ит на круглой площадке, что крутится наподобие ка­
русели. Через бинокуляры визира — так, объяснял
Гудашвили, называются отверстия с увеличительны­
ми стеклами — могут в одно время с двух боков ве­
сти наблюдение визирщик и комбат. Еще в рубке
были наушники, зуммер для связи с центральным
постом, силовой станцией и огневыми позициями.
Потом Гудашвили посадил меня к бинокулярам,
сказал «смотри», и я увидал море. Прямо к глазам
подходила каждая волна, каждый белый гребешок.
Видно было так, вроде перенесло меня прямо в от­
крытое море.
— Ну как, Михаил,— спросил мой новый учи­
тель,— красиво?
— Здорово!
— Без этого батарее плохо жить. Она слепая бу­
дет. Понимаешь? Слушай, объясню.— Младший сер­
жант стоял возле меня, как учитель на уроке.— Что
такое наша батарея? Наша батарея, Михаил, это
морская артиллерия. Морская, понимаешь? Нет, ме­
ня слушай. Я, или ты, или еще другой наблюдаем
горизонт. Засек противника — сообщай командова­
нию. Имеешь все: радио, телефон, слуховая труба
в оперативную, на центральный пост. Понимаешь?
Слушай, верю, понимаешь. Теперь другое слушай.
39
С моря сейчас есть противник? Нет противника. Что
делать батарее? Скажешь? — Он опять белые зубы
показал.— Слушай, молчи. Лучше я скажу. Батарея
поворачивает орудия на сто восемьдесят градусов и
ведет огонь по берегу. Зачем тогда визирщик, спро­
сишь? Смотри.
Он сел против меня, повернул карусель, и я как
будто в поле попал. Кругом горбики зеленые, се­
рый от пыли бурьян, желтая кукуруза. Повел Гуда-
швили визир дальше — на станцию направил. Два
паровоза там стояло, вагоны черные после пожара,
водокачка кирпичная. Потом село мы увидали. То
был Сухой Лиман. Каждую хату, каждый сарай рас­
смотреть можно было. Увидал я опять спаленные ха­
ты без крыш, церковь с черной дыркой в белой сте­
не, школу под красной железной крышей, траву на
улицах. Визир наткнулся на хату Бондаренков. Я по­
просил Гудашвили:
— Не поворачивай пока. Дай посмотреть.
Я видал все знакомое: журавль колодца, камен­
ную плиту во дворе, занавески на окнах. Подумал:
«Наверно, тетя Дуся сейчас дома. Где она была, ког­
да мы с окопов шли?» И еще подумал: «Про маму
она ничего не знает...»
Увидал на улице села солдата не в нашей форме
и прямо-таки прилип к бинокулярам. Смотрел на то­
го фашиста, а до ума моего не доходило, что это мо­
жет быть на самом деле. Фашист как ни в чем не
бывало ходит по селу, как у себя дома. Вытерпеть
такое не хватало сил, и я тихонько ругнулся.
— Зачем плохие слова говоришь? Ай как нехо­
рошо, Михаил, ай как нехорошо! Молодой совсем,
товарища комиссара знакомый. Понимаешь теперь,
что делать, когда визирщиком станешь?
— Само собой,— сказал я.
— Ай, Михаил! Ай, Михаил! Нельзя так быстро
все понимать. Нужно думать больше, слушать стар­
ших нужно. Тогда все понимать будешь. И не спеши
говорить, что все знаешь. Ай, не спеши, Михаил!
Какой хороший голова ни будет, спешить начнешь,
ничего не получится. А думать будешь, меня слу­
шать будешь — визирщиком станешь.
Что Григорий Самойлович когда-нибудь начнет
разговор про Эдьку, я понимал давно. И все время
в душе ждал такого разговора. Ждал и места себе
не находил. Что ему сказать? Как объяснить? Ска­
зать — несчастье, судьба? Только что для него эти
слова? Он и сам их не хуже меня знает. Я вот по­
нимаю, что маму убило, потому что на войне без
несчастий не бывает. Понимать понимаю, а разве
мне от этого легче?
Короче, разговора с Григорием Самойловичем я
начал ждать, еще когда жил в Люстдорфе.
После ужина мы сидели в блиндаже. Он сидел
за столом, что-то писал. Потом встал, закинул руки
за голову и как будто задеревенел. Стоял, стоял —
взял стул. Сел возле меня, смотрит прямо в глаза:
— Миша! Расскажи, как это случилось. Я хочу
знать.
— Про что вы? — У меня как будто даже язык
опух.
— Расскажи, как Эдик погиб.
Я долго молчал. В блиндаже стало жарко — пря­
мо нечем было дышать. Горела лампочка. Кто-то
громко разговаривал наверху. Через открытые двери
слышно было, как смеются батарейские. Видно,
анекдоты травили. А мы сидели один против одного
и молчали. Я совсем измучился. Говорить не могу,
и молчать тоже нельзя. А комиссар смотрел на ме­
ня с такой мукой, что душа моя не выдерживала.
— Про что тут говорить! — оказал я.— Случай
40
такой получился. Фашист тот выстрелил куда попа­
ло от страху...
— Куда попало... Место, где это случилось, ты
запомнил?
На другой день мы трое — Григорий Самойлович,
Юрка и я — пошли в посадку, что стала Эдькиным
кладбищем. Нашли могилку, земляной горбик на по­
лянке возле самых кустов смородины. Григорий Са­
мойлович скинул фуражку, Юрка — пилотку, а мне
нечего было снимать. Я еще не получил формы...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В РАЗВЕДКЕ
I
Бели посчитать, война не гак много времени шла.
Что такое три месяца в жизни человека? Можно
сказать, ничего. Раньше каникулы летом тянулись
как раз три месяца. А пролетали в момент. Не успе­
ешь оглянуться — опять надо в школу идти.
В войну счет совсем другой. Через три месяца я
уже и не помнил, как жил в мирное время. Как буд­
то давным-давно смотрел кино, а теперь почти все из
него забыл. И не верилось, что это я делал уроки,
переживал из-за отметок, считался «королем полян­
ки», надеялся когда-то купить дачу для мамы...
Пошла вторая неделя моей службы на батарее.
С виду я, можно сказать, ни капельки не переменил­
ся. Потому так получилось, что начальник вещевого
склада Криворучко, чернявый носатый старшина,
спокойный и неразговорчивый, форму на меня ни­
как найти не мог.
По приказу комиссара каждый раз, когда дежу­
рил Гудашвили — Серго, Серега,— я должен был на­
ходиться при нем. И вот, помню, утром — я только
зашел в рубку — заявляются туда два командира.
Один — р морской фуражке, другой — в пилотке. Про
первого я сразу подумал, что это командир дивизи­
она майор Долинин. Он на Серегу сердито глянул,
спросил:
— Что, Гудашвили, так и не засекли?
— Не засекли, товарищ майор. Вспышки, пони­
маешь, еле видим. А как темно, они не стреляют. Вот
и... Разве днем точно заметишь?
— Нам, Гудашвили, нужно точно, как в аптеке.
Ну-ка покажите.— Майор занял мое лместо. Серега
навел визир.— Я так и предполагал. Что же, пору­
чим их корпосту. Слышите, старший лейтенант,—
сказал майор, не отрываясь от бянокуляров,— я
о вас говорю. Из Дальника это место будет хорошо
просматриваться.
Старший лейтенант, тщательно выбритый, с белым
кудрявым чубом, видным из-под пилотки, стоял воз­
ле меня. Был он молодой и чистенький, как новая
игрушка. Вроде бы даже духами от него пахло. Ког­
да разговор про батарею фашистскую начался, он —
я заметил — вытянулся весь.
— Мое предложение, товарищ майор,— старший
лейтенант заговорил так, вроде у него горло было
простуженное,— единственно правильное. Никакого
риска! Я все продумал. Прошу разрешить.
 — Подумаем,— сказал майор и на меня посмот­
рел. Спросил:— А это тот самый паренек, о кото­
ром комиссар докладывал?
— Он самый, товарищ майор! — вытянулся я.—
Боец Греков!
— Молодчина, боец Греков! — Майор засмеялся.—
У Гудашвили уроки берешь? Учись, учись. У него
есть чему поучиться.
Ушли они. Сереге никак на месте не сиделось
после таких слов майора.
Недалеко от КП, где-то возле силовой, рванул
снаряд. Серега кинулся к бинокулярам, навел визир,
крикнул:
— Они! Ай, сволочь!
Другой снаряд грохнул ближе» Рубка подскочила,
как консервная коробка, когда ее аогой стукнешь.
Серега опять крикнул:
— Надо засечь! Садись, Михаил! Смотри хорошо.
Я тоже к бинокулярам сел. Знакомое увидал: се­
ло Сухой Лиман, станция с теми же паровозами и
черными от пожара вагонами. Серега, правда, скоро
сдвинул визир чуть левее. Там вода морская под
солнцем блестела, а на берегу много кустов росло.
— Смотри, Михаил! — командовал Гудашвили.—
Хорошо смотри!
Не знал я тогда, увидал это или только помере­
щилось. Из тех зеленых кустов наподобие молний
огонь выскакивал. Правда, так получалось, вроде
оттуда и как будто не оттуда. У меня даже глаза
заболели туда смотреть. Хотел точно заметить, а не
мог.
— Вроде там они,— сказал я.— Вроде правильно
наводишь.
Обстрел не кончался. В рубку пришел капитан
Куклин. Я освободил ему место. Комбат понаблю­
дал чуть-чуть и начал командовать:
— Приготовиться к огню! — И дальше: — Первое
орудие! Второе орудие! Третье орудие! Дистанция!..
Угол!.. Снаряд!.. Заряд!..
Загремела наша батарея — будь здоров! Твердая
земля морэм стала, и весь наш бетонный КП качало,
как лодочку в шторм. Пол под ногами раз за ра­
зом подскакивал, и бахало так, что после каждого
залпа я какое-то время был совсем глухой. А когда
отгремел последний залп и капитан Куклин со­
брался уходить, довольнрш, что дали жизни против­
нику, от лимана опять прилетел снаряд...
Весь день (только за обедом для комиссара я
в столовку сбегал) мы не уходили из рубки. Капитан
даже голос от крика сорвал. Били наши орудия по
той фашистской батарее воале лимана, снарядов не
жалели, а сделать ничего не смогли. Только наши
орудия затихнут, с той стороны снаряды сюда летят.
—> Крепко они там окопались! — говорил капи­
тан.— А может быть, мы все-таки ошибаемся в рас­
четах? Да нет, кажется...
Под вечер стало тихо, и комбат ушел. И Серега
сменился. Выбрались мы с ним из КП. Уже темнеть
начинало. За морем туча до середины неба подни­
малась, вся как будто из огня. От нее море красным
сделалось. Возле КП, силовой и ближе к берегу
штук пятнадцать свежих воронок я насчитал.
— Совсем не понимаю,— волновался Серега.—
Слушай, Михаил, ты хорошо видел, откуда эта сво-
лочь огонь вела? Помнишь, я расчет делал? По­
мнишь? Слушай, правильный расчет, как думаешь?
— Я знаю?! Может, и правильный...
Потом я расспросил его про разведчиков из диви­
зионного корпоста (корпост — это значит коррек­
тировочный пост наблюдателей возле передовой), что
у Пашкова служат. Их, объяснил Серега, человек
десять от силы. Народ туда вроде бы сам майор под­
бирает.
После этого разговора я места себе не находил.
Несколько дней сам с собой воевал. Так захотелось
на корпост попасть и посмотреть на тех разведчи­
ков, а может, и повоевать возле них! Видал же в ви­
зир, где приблизительно та фашистская батарея сто­
яла. А возле Сухого Лимана все места мы когда-то
с дядей Колей облазили. Пашков — это я тоже по­
нимал — хотел один в тыл противника пройти. Я б
ему помог.
К разведчикам было бы совсем неплохо попасть.
А с батареи как уйти? Тут же все свои. И Люст-
дорф под боком. Когда-то, может, позволят в уволь­
нение выскочить. Много ломал я голову и все-таки
надумал просить комиссара, чтоб на корпост пере­
вел.
Выбрал момент. Рассказал про все. Закурил Гри­
горий Самойлович. Повернулся на стуле, лампу от
меня совсем закрыл.
Сидели мы один против одного, и я всей душой
чувствовал, что он жутко расстроился. Подумал, как
ему будет одиноко, когда он придет в свой блин­
даж и никого не застанет.
— Если вам неохота, чтоб я к Пашкову перехо­
дил,— сказал я,— пускай меня туда только на зада­
ние возьмут. Ладно?
— Нет, Миша, так нельзя. Не надо бояться твер­
дых решений. Судя по твоим словам, просьба эта не
минутным капризом вызвана. Мне кажется, ты уже
несколько дней порываешься сказать об этом. Не
ошибаюсь? Вот видишь. Если уж принял решение —
не иди на попятный.— Он закурил еще одну папи­
росу и какое-то время молчал. Потом подошел, об­
нял меня.— Ты догадываешься ведь, как мне тебя
будет не хватать? И тем не менее я постараюсь вы­
полнить твою просьбу.
Не знаю, с кем про это дело комиссар говорил, а
только на второй или третий день меня вызвали
в оперативную. Возле стола сидело все начальство:
майор Долинин, комбат и комиссар. Майор занял
место комбата, а капитан и Григорий Самойлович
сидели по бокам.
— Товарищ майор, разрешите обратиться к това­
рищу капитану?
— Разрешаю, товарищ Греков,— очень серьезно
сказал майор.
Я доложил комбату как положено. Они посмот­
рели один на одного, капитан приказал мне сесть,
и начался разговор про фашистскую батарею, что
портила нам жизнь, про местность возле Сухого Ли­
мана, про то, кто у меня там есть.
— Вот что, боец Греков,— сказал майор,— я скло­
нен согласиться на твой перевод. Пригласил тебя,
чтобы спросить, не передумал ли ты? Не пожалеешь
ли, что с батареей расстался? Вы ведь, оказывается,
с комиссаром старые знакомые. А у Пашкова и
служба опаснее, и люди там для тебя чужие. Так
что, не передумал?
— Я твердо решил, товарищ майор!
— Все, боец Греков. Мы больше тебя не задержи­
ваем. Прощайся с товарищами, собирайся. Машина
подойдет, будем отправляться.
Окончание сл едуе?
Евгений Евтушенко

Свежий запах лип Зелен, золот, синь,

радужно горласт,
Свежий запах лип — зоомагазин
горькая струя. банку с рыбкой даст.
Значит, не погиб
Красный, как флажок,
почему-то я.
подмигнет слегка
Обступил, навис новый мой дружок
свежий'запах лип. мне из-за стекла.
Клейкий юный лист Может быть Москва
к языку прилип. бабою-ягой.
Слышен детский всхлип. Может быть мягка,
Спрыгнул в воду мяч. как никто другой.
Свежий запах лип
говорит:, «Н е плачь!» Упаси господь,
если в слабость впал —
Плачет пожилой не перебороть
у пивнушки тип... чувства, что пропал.
Пожалей его,
свежий запах лип! Лучше надкуси,
разогнав тоску,
Листья подросли. огонек такси,
Ими от беды как антоновку.
вы меня спасли,
Чистые Пруды. Поцелуй в тени
локтя белый сгиб
И отважусь я и в себя втяни
быть беды умней, свежий запах лип.
и окрашусь я
в свежий цвет скамей. Что за подлый май —
радует, к стыду!
Шахматный турнир Но не подменяй
лысин и бород жаждой жить — судьбу.
вновь откроет мир:
«Ваш, товарищ, ход!» Пусть соблазн велик
жить хоть как-нибудь:
Чем ходить? Куда? свежий запах лип
Нет фигур почти. может обмануть.
На воде пруда
новый ход прочти.
Жаром пирожков Медсестра
ветер просквозит.
Фотошароскоп Барак в Филях. Мать-одиночка.
сняться соблазнит. Пьет. Ночью водит мужиков.

42
А ты — единственная дочка.
В шестнадцать лет — артель шнурков.
Мать — в спондилозе. Ты — в запарке;
то борщ в столовке подаешь,
то чистишь клетки в зоопарке,
то газировку продаешь.
Мать умирает. Бьешься, ищешь.
Уборщица. Аэропорт.
Брак. Девять метров. Муж-носильщик.
Детей не хочет. Пьет. Аборт.
Полы за мужем вытираешь.
Трешь в туалетах пол с утра.
Тупеешь, сохнешь. Вечерами
на курсы ходишь. Медсестра.
Непросто выбиться в медсестры,
«о существует благодать —
лсалс б^/дго Пушкину морошки,
горсть милосердия подать.
Теперь тебе уже за тридцать,
но зовом к долгу и добру
исходит хрип: «Воды, сестрица...»
и вздох: « Сестра, я не умру?»
В себе такую перемену
ты ощутила в миг один,
когда впервые в жизни в вену
больному влила строфантин.
И как от ангела России,
косясь на белые крыла,
мерцательная аритмия
из сердца, съежившись, ушла.
А ты сама тряслась от страха,
яо дождалась, почти в жару,
ресниц чуть видимого взмаха
и выдоха: « Сестра, живу...»
Что знала ты? На все печали,
на все вопросы: «Отвяжись...»
Тебя как будто отучали
от взглядов собственных на жизнь.
Но, вея чистою прохладой,
вдруг распрямил тебя халат.
Еще не появились взгляды,
но появился просто взгляд.
И по-девчоночьи ты прыснешь,
забыв, что ты — медперсонал,
когда смешной поэт под шприцем
поет « Интернационал».
Жалеешь мужа ты порою,
но рассыпается твой брак.
Ведь ты не можешь быть сестрою
того, кто сам тебе не брат.
В метро, автобусах, столовых,
у магазинов и пивных
не видишь ты родных — в здоровых,
а видишь лишь в больных — родных.
И рвешься ты поближе*к смерти,
в свой белоснежный тяжкий труд,
в свою свободу милосердья,
пока ее не отберут.
И вновь поймешь свою нелишнесть,
спасая чьи-нибудь сердца,
и наконец-то вновь услышишь
вздох человеческий: « Сестра...»
Абажуры
Так звучат имена городов—‘
словно что-то
совсем неизведанное —
в мастерской абажуров
для поездов
упоительно дальнего следования.
Абажурщицы —
старые и молодые.
Абажуры —
зеленые и золотые.
Надо сделать каркас,
и не как-нибудь!
А потом
усмиренную проволоку
непослушной вискозою обтянуть,
чтоб лежала красиво
и ровненько.
Если международный бывает заказ,
появляется чей-то начальственный глаз.
Намекает он пристально из-за спины,
сам себя очень важно прищурив,
о значении абажуров
для престижа страны.
Я давненечко отвоевав,
отдерзав,
там сидит инвалид —
абажуровый зав —
и ухаживает за нестарой
абажурщицею Варварой,
в общем, доброй,
в работе ярой,
но с характерцем бабы-яги,
одинокой,
курящей,
пьющей,
чуть не каждое утро встающей
с левой ноги.
Первый муж был убит в Будапеште
в сорок пятом году,
в двадцать два.
Девятнадцати лет, опешившая,
оказалась она — вдова.
Муж второй был ревнивым,
нервным:
не простил ей печали о рервом.
Третий муж
утонул спьяна —
и Варвара давно одна.
Зав —
давно холостяк, домосед.
Полон зав абажурных побед,
абажурных своих поражений,
и Варваре за восемь лет
восемь сделал он предложений.
Он отвергнут...
Себя истерзав,
невеселый полтинник свой празднуя,
вечерком
на « Калину красную»
приглашает Варвару зав.
Фильм ей нравится,
но — тяжело.
Чуть не плачет,
сумочку стискивая.
Лучше все-таки фильмы индийские,
где поют,
где светло и тепло.
44
И комедиям тоже спасибо.
Неправдиво —
зато красиво.
Горькой правды и в жизни полно —
так зачем она в книгах,
в кино!
Взгляд ее на жалетелей зол:
«Душу лучше не задевайте.
Мною хоть подтирайте пол —
только тряпкой не называйте!»
Ну а после кино —
ресторан
«Южный».
Абажуры стоят по столам.
Хороши.
Поучиться бы нужно.
Ткань поглаживая рукой,
она спрашивает неуверенно
метрдотельшу:
«Откуда такой?»
Отвечает:
«Из Венгрии».
Утром,
ночь не проспав напролет,
заву грубый рисунок дает,
между прочим,
не повторяющий
абажур венгерский ничуть,
а какой-то особый путь
в абажурных делах проторяющий.
Помрачнеет —
похожа на смерть.
Над работою хмуро сгибается.
Но когда она вдруг улыбается —
так девчатам ни в жисть не суметь.
Никто и ничто
избеночки нехотя
Д ы м ят ся
и ветер играет в лото
бензинными бочками в Эконда,
что значит «Никто» и «Ничто».
Какое название страшное!—*
но даже и в этом селе
эвенки, пришельцев не спрашивая,
себя называли « илэ».
t
«Илэ» — человек, а не что-нибудь,
и было то слово в чести
в каком-нибудь чуме, заштопанном
иглою из рыбьей кости.
Но Золушкой мира проклятого
ты мечешься, еле дыша,
как Сонечка Мармеладова,
униженная душа.
И как Мармеладову Сонечку Дорожил он этой теплой тенью —
в лицованном жалком пальто — и она им тоже дорожила,
позор убеждать потихонечку и в него, как в доброе растенье,
людей: «Вы — никто и ничто». мудрость легкомыслия вложила.
В трущобах Манилы и Гарлема Наша знать эстрадная России
в глазах выражение то, важно, снисходительно кивала
как будто бы в лица им харкнули: на « сороковые-роковые»
«•Вы — кто? Вы — никто и ничто». и на что-то про царя Ивана.
Какое похмелкj мрачное—>
Мы не допускали в себе дерзкость
вновь дернувши граммчиков сто,
и подумать, что он пишет лучше.
добавить пять раз по што граммчиков,
Думали мы: «Дезик — это Дезик.
скуля: «Я — никто и ничто».
Ключ — мы сами. Дезик*— это ключик».
Весьма утешение спорное —
быть трусом, но скромным зато: Мы уразумели не с налета,
« Что сделать смогу я в истории? становясь, надеюсь, глубже, чище,
Кто я? Я *— никто и ничто». что порой большущие ворота
открывает ключик — не ключище.
Философы столькие трудятся,
но вновь предлагают не то. И читаю я «Волну и камень»—
Пока в нас ничто не пробудится, там, где мудрость выше поколенья.
мы будем — и вправду — никто. Ощущаю и вину, и пламень,
позабытый пламень поклоненья.
*
И себя я чувствую так странно,
И в детях правды нет... И себя я чувствую так чисто...
В них тоже есть притворство. Мне писать стихи, пожалуй, рано,
Война как эскимо'Оля них в кино сладка. но пора стихи писать учиться.
В них — крошечный вождизм,
в них — черствое проворство
расталкивать других локтями у лотка. Последний стих
Какой я напишу последний стих?
Когда я вижу в них жестокости зачатки,
конечно, их самих я вовсе не виню Надеюсь, лучше всех стихов моих.
в том, что они порой — волчата, не зайчатки, И улыбнусь, рыданья придавя:
хотя у них пока бескровное меню. ну, наконец-то я —^и вправду я.
Что старый подхалим! Но лет пяти подлиза,
но ябеда лет в семь — вот что меня страшит.
Каплет ли над лирой
Мой сын, кем хочешь стань —
или в нее — молния,
хотя бы футболистом,
не капитулируй!
но человеком будь! И это все решит.
Белый флаг — безмолвие.
Поверь, что твой отец тебя не опозорил.
Не сразу ты поймешь, но — К черту пораженчество,
в пору зрелых лет, белый флаг — в клочки,
что лишь отцовский страх если пара шепчется
кощунственно позволил где-то у реки...
сказать такую ложь:
«И в детях правды нет...»
Ниточка
Вместо рецензии 1 Чего только я не задумывал!
Немало я нитей запутывал,
Стал я знаменитым еще в детях, а все-таки -
напускал величие на лобик, только одну,
а вдали, в тени, Самойлов Дезик какую-то главную ниточку,
что-то там выпиливал, как лобзик. как будто бы счастье и пыточку,
покряхтываю,
1 Д авид С ам ойлов. «В О Л Н А И К А М Е Н Ь », «С оветский
п и са тел ь», 1974 но тяну...

45
 Мне кажется, что я родился, уже зная и «Старо­
го моряка» 1 и Джона Гилпина2, а также с какими-
то смутными воспоминаниями о бароне Тренке3 и его
побеге из тюрьмы.
Поощряемый матерью, я упорно, страница за
страницей, следовал за Робинзоном Крузо до его вы­
садки на необитаемом острове, после чего книга увле­
кла меня без посторонней помощи. Детские же кни­
ги, начиная с отвратительного «Швейцарского Ро­
бинзона» 4 и тому подобные, я всегда презирал и не­
навидел за их обман, лицемерие, за их сентименталь­
ную растленность и ужасную глупость.
У меня возник очень живой (недетский) интерес
к Шекспиру, когда я прочитал отрывки из его пьес,
помещенные под иллюстрациями Селу... Мне жаль
людей, которые не способны наслаждаться Шекспи­
ром. Он пережил тысячи одаренных мыслителей ■
переживет еще тысячи. Его дар рассказчика (будто
со слов того, кто раньше поведал об этом), мастер­
ство языка, проявляющееся как в диких неправиль­
ностях речи, так и в чудесах выразительности, его
юмор, особенный склад ума, изумительный запас той
жизненной энергии, которая кажется неотъемлемой
принадлежностью гения, и вся совокупность его раз­
личных свойств, хороших, плохих и посредствен­
ных,— все это производит на нас такое впечатление,
что созданные им вымышленные сцены и люди ста­
новятся для нас более реальными, чем наша совре­
менная жизнь, по крайней мере до тех пор, пока на­
ше знание и способность постигать жизнь не станут
углубляться и блистать за пределами обыденности.
В двадцать лет я знал всех действующих лиц
у Шекспира, от Гамлета до Эбхорсона6, причем знал
их более близко, чем моих живых современников.
И до сего дня, если имя Пистоля или Полония по­
падается мне на глаза на страницах газет, я задер­
живаюсь на нем с большим любопытством, чем если
бы там стояло имя... но, быть может, не следует
мне называть, какое именно...
В промежутках между обучением чтению и пись­
му гувернанткой и еще до поступления в школу на­
чались первые уроки латыни на дому у моего дя­
дюшки-священника. Уильям Джордж Кэролл был
женат на одной из моих теток с материнской сторо­
ны (с отцовской — дядям и тетям конца не было),
у него было двое сыновей, и я присоединился к ним
для занятий по утрам, пока не начну ходить в шко­
лу.
По школьным программам я ничему не научился
и в конце концов позабыл добрую долю того, чему
меня учил дядя, хотя школа, имевшая претензию го­
товить в университет, не обращала серьезного вни­
мания на все предметы, кроме латыни и греческого.
Но разве можно назвать это обучением, если в пе­
реполненном классе мальчика иногда спрашивали,
как будет по-латыни человек, лошадь или тому по­
добное? То же происходило и на уроках математи­
ки, английской истории (по большей части лживой
и циничной) и так называемой географии, о ко­
торой у меня не сохранилось никаких воспоминаний.
Классы были очень большие, учителя без всяких пе­
1 П оэм а английского поэта-ром анти ка С эм ю эла К олриджа
(1772— 1834)
8 Герой комической поэмы «Занимательная история Дж она
Гилпина» английского поэта-сентименталис£а Уильяма Купера
(1731 — 1800)
3 Барон Тренк (1726— 1794) — прусский авантю рист, остави в­
ший автобиограф ию , в которой оп исы ваю тся его похож дения,
и в частности — смелый побег из тю рьмы
4 Книга швейцарского писателя Иоганна Виса (1781— 1830),
п одраж авш его Дефо
ъ Палач в драме Ш експира «М ера за меру».
дагогических навыков — главным образом из тех,
кто подрабатывал на жизнь, пока не станет священ­
ником.
Когда пришло время заняться геометрией, меня
ничему не учили, а просто без всяких объяснений
задали евклидовы теоремы. Правда, я обнаружил,
что объяснения легко получить у ребят в классе, и
в конце полугодия надеялся, что хорошо сдам эк­
замен. Однако я полностью провалился, потому что
на экзамене спрашивали теоремы по их порядковым
номерам в учебнике, из которого я смог запомнить
лишь первые пять номеров да еще о квадрате гипоте­
нузы.
Следующим шагом была алгебра — н также без ка­
ких бы то ни было объяснений. От меня просто тре­
бовали, чтобы я решал задачи из учебника с а, Ь,
х вместо пенсов и шиллингов.
Необученный ребенок не отделяет числа или их
буквенные символы от материальных предметов, под­
счет которых хорошо известен. Для меня а и Ь, ког­
да они обозначали величины, были бессмысленны, ес­
ли они не означали масло, яйца или фунт сыру.
У меня хватало математической одаренности на то,
чтобы заключить, что если а=*Ь, Ь =с, то а должно
быть равно с. Но у меня также было достаточно
ума для вывода: если бутылка коньяка равна по
стоимости трем библиям, а три библии — апостоль­
ским вероучениям, то, следовательно, ценность веро­
учений — это бутылка коньяка, демонстрируя тем
reductio ad absurdum К
В школе я обычно постыдно и бессовестно лгал,
оправдываясь в невнимательности на занятиях или
в невыполнении письменных упражнений. На самом
деле я был слишком занят чтением интересных книг
(школьные к н и г и были крайне неинтересны), слушал
музыку, смотрел картины художников и бродил по
Доки Хилл в предместье Дублина — все это давало
мне действительное образование, заставляя ненави­
деть мою школьную тюрьму, где не было места ни
красоте, ни искусству.
...Есть в Дублине скромная Национальная галерея
с обычной коллекцией гипсовых слепков с произве­
дений античного искусства. Детям разрешалось бро­
дить там. И я бродил... Позвольте мне выразить бла­
годарность Ирландской национальной галерее за это
нежно хранимое в памяти убежище моего детства.
Думаю, что я единственный ирландец, когда-либо
бывавший в этой галерее, за исключением ее служа­
щих. Она очень много дала мне, значительно боль­
ше, чем два захваченных виноторговцами средневе­
ковых собора, так величественно «реставрированных»
на доходы от винных лавок.
Хорошо известный дублинский музыкант Джозеф
Робинсон разрешал мне приходить к нему и брать
на время книги очерков Дьюшейна о старых масте­
рах — их было что-то томов двадцать. Когда у меня
бывали деньги — чего почти не случалось, я поку­
пал «Жизнеописания наиболее знаменитых живопис­
цев, ваятелей и зодчих» Вазари и читал их с захва­
тывающим интересом. К пятнадцати годам я уже
знал многих итальянских и фламандских художни­
ков и узнавал их картины с первого взгляда.
Летом мы жили в коттедже на горе, возвышав­
шейся с одной стороны над северной бухтой Дублин­
ского залива от Хоут до Доки Саунд, а с другой —
над южной, от Доки Айленд до Брей Хед. Не было
там величественных гор или захватывающих пейза­
жей, но я никогда не видел более прекрасного неба,
даже в Италии. А я всегда гляжу на небо.
1 Приведение к нелепости (лат‘ )
47
 Итак, мой университет состоял из трех коллед­
жей: Музыкального общества, Национальной галереи
и пригорода Дублина.
Служба
В те времена на одной из набережных Дублина
находилась текстильная фирма «Скотт, Спейн и Руни».
Кто-то из друзей нашей семьи знал Скотта и упро­
сил его взять меня на работу, чтобы я начал само­
стоятельную жизнь. В назначенный день я пришел
к этому джентльмену. У меня было туманное пред­
ставление о том, что мне придется делать. «Я посту­
паю в контору» — вот все, что я знал.
Мне казалось, что я предпочел бы встретиться со
Спейном, ибо эта фамилия звучала более романтич­
но. Скотт оказался красивым, щеголеватым мужчи­
ной с усами. Для него, по-видимому, не имело особо­
го значения, будет в их торговле одним мальчиком
больше или меньше,— почему бы не сделать одолже­
ние своему приятелю? Во всяком случае, он задал
мне лишь несколько беглых вопросов и согласился
принять меня на работу, когда — такова уж моя
судьба — вошел Руни. Мистер Руни был много стар­
ше и без всякой склонности к щегольству. Он был
высок, сутуловат, угрюм и респектабелен.
В последнюю мою встречу с покойным актером
сэром Джорджем Александером он рассказывал мне
о своем детстве, которое прошло на текстильном
складе в Чипсайде. Там его нагружали тюками ма­
нуфактуры, хвалили за превосходное поведение и
спустя несколько лет даже вознаградили, начав пла­
тить шестнадцать шиллингов в неделю. Руни спас
меня от тюков. Коротко побеседовав со мной, он ре­
шительно заявил, что я слишком молод и эта ра­
бота не подходит мне. Он, очевидно, решил, что и
тот, кто рекомендовал меня, и его молодой компань­
он поступили неосмотрительно. Я спускался по лест­
нице, получив передышку и оставшись безработным...
но я не забыл его чуткого отношения ко мне.
Через год или около того мой дядя Фредерик, важ­
ный чиновник (ни один земельный агент или част­
ный стряпчий в Дублине не мог оставить без вни­
мания его просьбу), попросил известную и весьма
солидную фирму по продаже недвижимости поды­
скать для меня место. Его просьба была исполнена,
и я стал посыльным в конторе (младшим клерком,
как я себя величал) за восемнадцать шиллингов
в месяц. Это было хорошим началом — в будущем я
мог стать земельным агентом, что тогда в Ирландии
считалось стоящим занятием. Но оно решительно от­
вергалось мной. Однако, поскольку в конторе было
полно учеников, которым платили изрядный гонорар
за привилегию распевать со мной в отсутствие хозя­
ев избранные места из опер, трудно было на что-ли-
бо жаловаться даже и Шоу. Атмосфера была такой
некоммерческой, какую едва можно представить
себе в конторе. Так-то я познакомился с бизнесом,
но не заразился его духом.
Как в школе, мне и здесь ничего не объясняли.
Когда я бывал озадачен какой-либо непредвиден­
ной работой, мне говорили: «Посмотри, как делали
прошлый раз». Отсюда я понял, как необходима кон­
ституция в те долгие промежутки между появлением
талантливых монархов, вождей или диктаторов, ког­
да власти ничего не могут придумать, кроме соблю­
дения заведенного порядка.
Я обладал исключительной способностью учиться
и обобщать полученный опыт, хотя и не считал это
тогда редким качеством и не придавал ему особого
значения. Я не проявлял ни малейшего интереса
48
к делам агентства по продаже недвижимости, но я
накопил массу наблюдений, которые оказались по­
лезными, когда позднее Генри Джордж объяснил
мне их политическое значение. В то время я просто
не любил бизнес, не задумываясь о его политиче­
ской оценке.
В конце года в конторе неожиданно освободилось
место главного кассира. Это была беспокойная, ответ­
ственная должность, связанная с банковскими опе­
рациями клиентов, с ежедневным получением и опла­
той чеков, со всякого рода расчетами по арендной
плате, процентам, страховым взносам и частным по­
собиям. Место освободилось так внезапно, что при­
шлось поставить меня, пока подыщут нового касси­
ра зрелого возраста и безупречной репутации. Но
так как я без труда справлялся с новой работой и
преуспел в изменении своего размашистого, наклон­
ного детского почерка, с успехом подражая убори­
стому почерку моего предшественника (это удвоило
мое жалованье, что было значительным событием),
приглашение зрелого кассира было отсрочено, а затем
и вовсе отменено. Я оказался честным кассиром и
бухгалтером. И хотя я часто не знал, сколько денег
оставалось у меня в кармане, я никогда не искал их
в конторских расчетах.
Таким образом, я уж больше не был посыльным,
а стал главным кассиром, исключительным касси­
ром, находившимся на равных правах со взрослыми
служащими в конторе и считавшимся в ней наиболее
деятельным и ответственным сотрудником.
В конторе было довольно весело, я находился
в обществе людей с университетским образованием.
Однако я ненавидел свое место, свою работу и
в 1876 году сбежал, отважно бросившись в Лондон,
чтобы присоединиться к матери тотчас после смерти
моей сестры Агнессы, умершей на острове Уайт.
Но кой о чем мне бы хотелось еще упомянуть.
Вскоре после моего поступления в контору было сде­
лано ужасное открытие: вместо протестанта, регу­
лярно посещающего церковь, как это положено юно­
ше, рекомендованному высоким чиновником, я ока­
зался тем, кого в те дни называли язычником.
Возникали споры, в которых я, молодой и неис­
кушенный в диалектике, бывал жестоко побит. «Ка­
кая польза спорить,— говорил Хэмфри Ллойд, один из
сослуживцев,— когда ты и понятия не имеешь о сил­
логизмах?» Я справился в словаре и обнаружил, что
это значит, узнав заодно, что» подобно мольеровско-
му мещанину во дворян&ве, я всю жизнь пользо­
вался силлогизмами, даже подозревая об этом.
Все >эти разговоры доп£ии до моего старшего хо­
зяина Ч ар л за Таунсэнда, столпа церкви, дублин­
ского Королевского общества и всего тмго, что требо­
валось подпирать в Дублине. Он не иосягнул на мою
свободу совести, не пытался уговаривать меня или
вмешиваться в мои религиозные или антирелигиоз­
ные убеждения, но потребовал от меня обещания не
обсуждать эти вопросы в его конторе.
Вопреки своей воле я дал обещание и сдержал
его, но не потому, что это угрожало мне потерей ра­
боты (я никогда не колебался сжечь свои корабли),
а лишь по той причине, что я не собирался жить
постоянно с такими ограничениями. Случай этот по­
казал мне, что не может быть и ретеи о дальнейшей
службе в конторе как о серьезном пути в жизни. Я
продолжал стыдиться своего обещания, а когда пос­
ле моего ухода хозяева по просьбе отца дали мне
прекрасную характеристику, я был нелепо взбешен
тем, что к ним пришлось обратиться. Теперь
(в 1947 году) я весьма горд этой характеристикой.
Тем не менее я еще никоим образом не сознавал
своего назначения и своей судьбы. Однажды один
мой сослуживец, тот, что с большим чувством пел
«Ah, che la morte» \ заметил: иные мальчики дума­
ют, что они станут великими людьми. Меня вдруг
осенило, что и я отношусь к этой категории, хотя
у меня не было ни малейших оснований считать се­
бя рожденным в одном ряду с Шекспиром, Шелли,
Моцартом, Праксителем и Микеланджело. Такие пре­
тензии у выдвинувшегося в конторе посыльного ка­
зались нелепыми: моя юношеская скромность и
трусость говорили мне, что я всего лишь невежест­
венный недоумок. Однако письменный стол и будка
кассира приучили меня каждодневно работать и
вразумили, что вместо мечтаний надо чему-нибудь
учиться, так как ничто, кроме умения, практики и
работоспособности, короче говоря — мастерства, не
может быть полезно мне.
Я отвергал апломб моих родственников, основан­
ный на сознании, что их прапрадедушки были так­
же прапрадедушками баронета Роберта Шоу. Если при­
надлежишь к миру искусства, то одним лишь род­
ством с баронетами не добьешься признания. Я по­
стоянно чувствовал себя пристыженным и несчаст­
ным, потому что не мог заниматься тем, чем мне хо­
телось. Я хранил деньги хозяев, и у меня никогда
не мелькнула мысль украсть их (в зрелые годы я по­
нял, что многие из моих подвигов, вероятно, недооце­
нивались в Книге добра и зла), так как деньги в ту
пору ничего не значили для меня. А потом я и во­
все стал их ненавидеть.
Именно это время было началом моей литератур-
ной деятельности, хотя я и не считал ее таковой. Мой
школьный товарищ Эдвард Макналти, впоследствии
автор трех романов из ирландской жизни, поступил
на службу в банк. Оба наделенные богатым вообра­
жением, мы подружились еще в школе, но обстоя­
тельства так неумолимо разлучили нас, что после
школы мы уже ще встречались. Однако в те отроче­
ские годы мы продолжали переписываться, строчи­
ли друг другу огромные, разукрашенные грубыми
рисунками письма, оживляя их сочинением паро­
дийных драм. Само собой, письма тут же уничтожа­
лись, как только был написан ответ, ибо нам не хо­
телось, чтобы наши откровенные душевные излияния
попали в чужие руки.
Я смутно помню, как мальчиком я состряпал рас­
сказ и послал его в какой-то юношеский журнал.
Это был рассказ о человеке с ружьем, напавшем на
другого человека в узкой долине среди холмов Юж­
ной Англии, причем весь интерес рассказа сосредо­
точивался у меня на ружье. А что касается моей пе­
реписки с Эдвардом Макналти, то она как раз и
была выхлопом зарождавшейся у меня литератур­
ной энергии.
В это же время я завязал одно очень полезное
знакомство, случайно сняв комнату в одном доме
с Чичестером Беллом, двоюродным братом изобре­
тателя телефона Грэма Белла. Чичестер был знаю­
щий врач, живший в Германии и изучавший химию
и физику у Гельмгольца. Общение с ним оказалось
чрезвычайно благотворным для меня. Мы вместе изу­
чали итальянский язык, и хотя я не научился язы­
ку, зато узнал многое о таких науках, как физика
и патология. Я даже прочел клинические лекции
Тиндалла и Труссо. И не кто иной, как Чичестер по-
будил меня серьезно отнестись к Вагнеру. До этого
я никогда не слыхал его музыки, за исключением
марша из «Тангейзера», который исполнял посред­
ственный военный оркестр.
Когда я узнал, что Чичестер Белл считает Вагне*
ра великим композитором, я купил вокальную пар­
титуру Лоэнгрина, причем в музыкальных магази-
1 «А х, какая см ерть» (итал.)
4 Зак. Me У24
нах Дублина нашелся только один-единственный эк­
земпляр этой оперы. Первые же несколько тактов
целиком обратили меня в новую веру.
Через сорок лет после того, как я отряс контор­
ский прах с ног своих, как-то утром я очутился на
улице перед зданием этой конторы, добившись тем
временем положения человека, привлекшего всеоб-
щее внимание, представ недавно перед восхищенной
Европой в качестве «Мольера X X века». Я разыски­
вал чиновника, принимающего показания под прися­
гой, чтобы совершить это узаконенное богохульство.
Внезапно я вспомнил, что ведь в этом здании,
на первом этаже, я как раб тянул свою лямку. У ме­
ня был отличный повод войти и мимоходом через
стеклянную дверь взглянуть на свою прежнюю тюрь­
му. Я с негодованием обнаружил, что теперь поста­
вили внутреннюю перегородку, отгородив барьером
то место, которое я занимал в большой комнате, сло­
вом, как говорили в мое время, «устроили, как
в ломбарде».
Я поднялся по лестнице. Чиновника не было на
месте. Сидевший здесь клерк не походил на обычно­
го письмоводителя, это был вылитый церковный ста­
роста. Облаченный в сюртук, он казался огромным,
величавым, процветающим и, могу поклясться, си­
дел, словно мастер масонской ложи. По своей писа­
тельской профессии я человек общительный, а так
как утро было прекрасное и мы никуда не торопи­
лись, то и поболтали немного. Я упомянул, что со­
рок лет назад сам был клерком в этом здании.
Тотчас исключительное внимание, которое он ока­
зывал мне, обманувшись моим видом и сочтя меня
персоной, заслуживавшей особого отношения, смени­
лось явным презрением, колючей недоверчивостью.
Его презрение выразилось в том тоне и подозритель­
ности, с какой он процедил слова:
— Я вас не помню.
Он служил тут тогда, когда я появился в конто­
ре. С тех пор он прослужил здесь сорок лет. Все это
время, пока я шесть или семь раз прославился (не
касаясь того, что вовсе не принесло мне славы) и
меня поносили газеты, как поносят только знамени­
тостей, все это время, пока я изучал род человече­
ский если не от Китая до Перу, то во всяком случае
от Стамбула до Ямайки, он продолжал приходить
сюда каждое утро к десяти часам и уходить домой
в пять часов и был вполне пригоден для этого еще
на десять лет.
И я был обречен на это, но, по чистой случайно­
сти, оказался единственным из, скажем, миллиона
людей, кто обладал уменьем так увлекательно наго­
родить с три короба, что народ идет в театр погля­
деть, как это изобразят актеры.
Думаю, что ничто в жизни не изнуряло этого
клерка так, как изнуряло меня, и он, очевидно, был
в лучших отношениях с самим собой. Полагаю так­
же, что не был он и одним из ваших английских
Ньюменов Ногсов а лишь правой рукой столичного
ирландского стряпчего. Вероятно, он никогда не вхо­
дил в вагон третьего класса, презирал стенографию
как ремесло простого репортера и не отличал пишу­
щей машинки от кассового аппарата. И все же я не
могу поверить, что в годы нашей общей молодости
он в большей степени, чем я, хотел остаться клерком
на всю жизнь.
Как я избежал участи
преуспевающего романиста
Мне пришлось начать писать, потому что ничего
другого я не умел делать. В моем старом романе
1 П резираемый, но в результате преуспевающ ий клерк в ро­
мане Чарльза Д иккенса «Н иколас Никлби»
49
«Профессия Кэшела Байрона» герой, боксер-профес­
сионал, замечает, что человек делает не то, что ему
хотелось бы, а то, что он может, чем ему приходит­
ся заниматься в этом мире.
Я хотел стать вторым Микеланджело, но обнару-
жил, что не умею рисовать; хотел быть музыкантом,
но обнаружил, что не умею играть; пожелал стать
певцом, но выяснилось, что у меня нет голоса. Я не
собирался писать, это случилось само собой, помимо
моего желания...
В двадцать лет я безрассудно бросился в Лондон.
Мои печатные труды состояли тогда из одного пйсь-
ма, написанного лет в шестнадцать или семнадцать
и помещенного в «Public Opinion». В нем я выступил
против Муди и Сэнки, известных в то время амери­
канских евангелистов, заявив, что я лично отвергаю
религию как обман. Но Лондон тогда еще не созрел
для меня. Впервые я появился в печати двумя строч­
ками в отделе писем редакции одной юно­
шеской газеты. Однако мой дебют в качестве
критика и полемиста состоялся в упомянутом «Public
Opinion». Единственным следствием этого дебюта бы­
ла чрезвычайная встреча моих дядюшек, чтобы об­
судить ужасающую новость — появление в семье
Шоу атеиста.
В первые годы жизни в Лондоне я не создал ни­
чего стоящего. Я сделался автором-«призраком»
одного музыканта, который занимал должность му­
зыкального критика. Поскольку такого рода «при­
зраки» не должны появляться, я не имел доступа
в газету, не мог править корректуры, н мои крити­
ческие статьи появлялись с таким количеством опе­
чаток, искажений и пристрастных, корыстных вста­
вок, сделанных чужой рукой, так тесно смыкались
с остальной подобной критикой, самой отвратитель­
ной для моего художественного вкуса, что я всегда
скрывал свое участие в этой писанине, боясь, как
бы кто-нибудь не откопал ее и не вообразил, что я
отвечаю за все, что там написано.
Итак, я писал критические статьи, а он вручал
мне гонорар без всяких вычетов, довольствуясь со­
знанием своей щедрости к молодому жалкому лите­
ратурному авантюристу я почестями и славой от при­
писываемого ему авторства моих статей. Этим стать­
ям я обязан знанием всех свойств негодной, дурной
критики. Я не могу передать всех ее дурных черт,
не переходя границ приличия. Все это делало меня
несчастным, но тогда я еще не понимал, что терза­
ли меня главным образом ощущение вины и позо­
ра, связанные с невежеством и бездарностью.
Не без моей помощи газета испустила дух, и мои
грехи были погребены вместе с нею. Но я продол­
жал хранить в укромном, надежном месте полный
набор содеянных мной критических преступлений,
как убийца прячет окровавленный нож, от которого
пала его жертва. Всякий раз когда я чувствовал, что
становлюсь самодовольным или у меня появляется
сознание своего естественного превосходства над ка­
ким-либо младшим собратом по ремеслу, я охлаждал
себя чтением некоторых из этих старых статей, хотя
и одной мысли о них было вполне достаточно. И все
же ни литературные способности, ни музыкальные
знания не были у меня позорно ничтожны в то вре­
мя. Для своего возраста я был очень приличным
критиком, если бы только знал, как критиковать.
Даже теперь мне трудно заставить себя сказать,
что та газета называлась «Шершень» н находилась
в руках некоего капитана Дональда Шоу, моего од­
нофамильца, которого я никогда в глаза не виды­
вал. Газета испустила дух от его рук и отчасти, как
я уже говорил, от моих«
60
Потом моя кузина миссис Кэшел Хои, писатель­
ница, дочь той тетушки с красивыми руками, что ли­
хо била в бубен, познакомила меня с Арнольдом
Уайтом, бывшим тогда секретарем телефонной ком­
пании Эдисона. Он подыскал мне место в отделе по
прокладке линий этой недолговечной компании, и я
занялся изучением топографии восточной части Лон­
дона н попытками убедить ее обитателей, чтобы они
разрешили компании ставить на крышах их домов
столбы, изоляторы, распорки и т. п. для прокладки
телефонной линии.
Мне нравилась связанная с этим работа, по моя
застенчивость мешала мне убеждать незнакомых лю­
дей, а моя крайняя чувствительность, несмотря на
наглый вид, который я напускал на себя, болезнен­
но воспринимала нетерпеливые отказы, то и дело по­
лучаемые мной, особенно от многих потревоженных
мною женщин, принимавших меня за рекламного
агента. Однако позже я избавился от этих испыта­
ний, так как на меня возложили заведование отделом
и я привлек к работе более закаленных авантюристов.
Вскоре телефонная компания Эдисона была про­
глочена телефонной компанией Белла, н я восполь­
зовался этой возможностью, чтобы обрести утрачен­
ную свободу, отказавшись от должности, обещанной
при слиянии компаний.
Моя телефонная эпопея происходила в 1879 году,
и в этот же год я начал с того, с чего в те дни на­
чинал всякий литературный авантюрист, а многие
начинают и теперь,— я написал роман.
Служба в конторе выработала у меня привычку
к регулярной каждодневной работе, что стало для
меня основным отличием продуктивного труда от
праздности. Я считал, что только усидчивостью мож­
но добиться успеха и что без этого мне никогда
не удастся написать книгу.
Запасшись большим количеством белой бумаги
в пол-листа, которая стоила тогда по шести пенсов за
пачку, я сложил эти листы еще пополам и обрек се­
бя на то, чтобы каждый день — идет ли дождь или
светит солнце, есть ли вдохновение или нет — обяза­
тельно исписывать пять страниц. Во мне было еще
так много от школьника и от клерка, что если пя­
тая страница кончалась на середине фразы, то я
дописывал эту фразу на следующий день. Если же
я пропускал день, то назавтра выполнял норму
в двойном размере.
Таким манером за пять лет я написал пять рома­
нов. Это были годы профессионального ученичества,
упрямых страданий робкого, неуверенного ученика
перед строгим, требовательным учителем (им был я
сам), кого не проведешь и не задобришь, и потому,
дабы не потерять уважения к себе, я упорно про­
должал писать, несмотря на полное безденежье, а
оно дважды доводило меня до крайности (меня и
сейчас передергивает при воспоминании об этом), ког­
да я ходил в рваных башмаках, с обтрепанными ман­
жетами (бахрому на них я подстригал ножницами)
и в такой старой, изношенной шляпе, что надевал я
ее задом наперед, чтобы скрыть изъяны.
Как романист я не имел успеха. Свои пять рома­
нов я посылал всем издателям в Лондоне и некото­
рым издателям в Америке. Но никто не от­
важился на их издание. Пятьдесят или шестьдесят
отказов без единого слова одобрения привили мне
отчаянный стоицизм. Я стал невозмутим, приобрел
сверхчеловеческую нечувствительность к похвалам
и поношениям, что принесло мне пользу, хотя впо­
следствии иногда сказывалось на моих практических
делах, так как я продолжал оставаться безразличным
к изданию и выходу своих книг.
Из моих пяти совсем зеленых романов, как я на­
зывал их. четыре в конце концов были напечатаны.
Но мой первый роман так никогда и не увидел све­
та. Вскрыв старый пакет (а это все равно что вскрыть
могилу спустя много лет после погребения), я нахо­
дил там связку тетрадей по двадцать страниц в каж­
дой и с некоторым унынием узнавал свой первый
роман, в котором почти двести тысяч слов. Его за­
главие — «Незрелость». Страницы исписаны слегка
наклонным почерком, ясным и четким, каким я пи­
сал и в кассовой книге. К несчастью, мыши так силь­
но изгрызли две тетради, что исчезли концы строк:
их уже трудно восстановить...
Хотя ранний стиль моего письма смешон мне те­
перь своей педантичностью, но все же я отношусь
с большим уважением к школярской добросовестно­
сти моих первых усилий. Они доказывали, что, по­
добно Гете, я с самого начала умел писать и моя
способность изображения и владения материалом ка­
залась больше самого материала. Во всяком сЛучае,
была в этом некая черта молодости, которую я те­
перь не могу вернуть,— есть в ней и свое очарова­
ние, и своя слабость и глупость.
Тем не менее я могу ручаться за удовлетворитель­
ность моего раннего стиля. Он был вполне точен. Я
никогда в жизни не стремился выработать стиль, ибо
стиль — это тот вид мелодии, что сам по себе зву­
чит в моих писаниях. Если писатель выскажет, что
имеет сообщить, так точно и ярко, как он сможет,
то его стиль сам проявится, если он у него есть.
Лишь одно условие я поставил себе в молодости. Я
решил, что не буду использовать слова и выражения,
которые иностранец не сумеет пднять с помощью
словаря, подобно французскому языку у Вольтера, и
потому избегал употребления идиом. (Впоследствии
я стал искать идиомы как наиболее живую форму
языка). Не слышно было также в моих романах го­
лоса публичного оратора, того голоса, что так гром­
ко зазвучал в моих последующих книгах.
Из той поры, когда я писал романы и никто гро­
ша ломаного не д^вал за мой труд, мне вспоминает­
ся, как однажды вечером я шел по Слоун-стрит
в смокинге, этом благословенном щите, прикрывав­
шем захудалого литератора. Какой-то человек оста­
новил меня и обратился ко мне с проникновенной
просьбой, говоря, что у него нет ни гроша. Я сказал
ему в ответ сущую правду: «И у меня тоже нет».
Он вежливо извинился и отошел прочь, ничуть, по-
видимому, не удивленный, а я стал спрашивать себя,
почему бы и мне не сделаться попрошайкой, так как
почувствовал, что, конечно же, человек, умеющий
просить, должен жить в более благоприятных усло­
виях.
И еще одно воспоминание. Как-то, вскоре после
полуночи, я, все в том же смокинге, свернул с Пика-
дилли на Бонд-стрит. Уличная девица — ей, видимо,
не посчастливилось в этот вечер — доверительно со­
общила мне, что последний омнибус на Бромптон
уже ушел и что она была бы чрезвычайно призна­
тельна джентльмену, который взялся бы подвезти
ее. Старинную ирландскую галантность не вытравили
из меня ни мой век, ни пребывание в Англии. Кро­
ме того, как романист, не могущий найти себе изда­
теля, я был тронут сходством нашего ремесла и труд­
ностью наших положений.
Весьма вежливо извинившись за отказ, по той
причине, что дома меня ждет жена (выдуманная для
этого случая), я выразил убеждение, что такая при­
влекательная леди без всякого труда найдет себе
другого провожатого. Увы, мои слова произвели на
нее столь благоприятное впечатление, что она тут же
подхватила меня под руку и объявила о своей го­
товности идти со мной куда угодно, на том лестном
для меня основании, что действительно настоящий
джентльмен.
Напрасно я пытался отговорить ее — она, по-ви­
димому, уже оставила всякую надежду на то, что
ее подвезут, и так преданно вцепилась в меня, что
лишь с помощью силы я смог бы освободиться. На­
конец на углу я остановился, вытащил кошелек, от­
крыл его и вывернул вверх дном. Бедная девушка,
как у нее вытянулось лицо! Она повернулась на Каб­
лучках и, меланхолично вильнув юбкой, исчезла.
Мой последний (пятый) роман окончательно от­
толкнул от меня издателей. Один из них отказался
даже заглянуть в рукопись. Я прочитал тогда пер­
вый том «Капитала» Маркса и сделал своего героя
марксистом-социалистом. Этого уж никак не могли
вынести.
В моем первом романе клерк в качестве героя не
заслужил одобрительной рекомендации, но, по край­
ней мере, этот герой принимал мир таким, каким ои
был, носил белые воротнички и вертелся в своем ма­
леньком жизненном водовороте. Что ж, меня, воз­
можно, следовало бы поощрить на дальнейшее. Во
втором романе инженер-электрик из рабочих сокру­
шал привилегированные касты и подчинял их себе.
Это уже было лишено вкуса и в корне неверно. Я,
оказывается, пошел не по тому пути. В третьем ро­
мане героем был музыкант, английский Бетховен, не­
брежно одетый, неукротимый, непонятый бедняк,
ютившийся в плохих комнатах вдалеке от фешене­
бельных мест. Это посчитали просто абсурдом. В чет­
вертом — боксер-профессионал, который женится на
самодовольной богатой собственнице: небольшая лю­
бовная история без умирающего ребенка, но с не­
сколькими драками. Но — социалист! Красный,
враг цивилизации, всемирный грабитель, атеист, пре­
любодей, анархист, поборник сатаны!!! И преподне­
сти его в образе богатого молодого джентльмена,
эксцентричного, но социально вовсе не такого уж
непривлекательного? Очень жаль!
Итак, после ряда лет, проведенных за писанием
романов, я потерпел полную неудачу. И чем болып*
и лучше я писал, тем меньше нравился издателям.
Хотя первый роман был отклонен, но все-таки с по­
желаниями ознакомиться с дальнейшими попытками.
Издатель Блэквуд даже взял его, но затем отказал­
ся. Сэр Джордж Макмиллан, тогда еще младший
из владельцев издательской фирмы, не только по­
слал обо мне пространный и, очевидно, серьезный
отзыв Джону Морли, но и рекомендовал меня в ка­
честве редактора «Пэлл-Мэлл гэзет».
После второго романа доброжелательные отклики
прекратились. Я недоумевал и был слишком молод и
неопытен, чтобы догадаться — дело тут не в отсут­
ствии у меня литературных данных, а в антагонизме
издателей, который я пробуждал у них своей враж­
дебностью к респектабельному викторианскому обще­
ству и его образу мыслей.
Луч надежды угас, однако это не остановило
меня, и я продолжал писать романы. Но, замыслив
в колоссальном масштабе свой пятый роман, я после
первых двух частей обнаружил, что больше мне не­
чего сказать, а потому решил, что лучше мне оста­
новиться и обождать до тех пор, пока я подучусь
еще.
Когда же, после перерыва, в течение которого я
занимался журнальной критикой, я снова начал пи­
сать, то сделался драматургом, а не романистом.
Перевел с английского Григорий Л ев
 Петр Грищенко

„А ВСЕ ЖЕ Я ДЫШАЛ
ВОЗДУХОМ МОРЯ..

ЗАПИСКИ ПОДВОДНИКА

Петр Денисович Грищ енко, записки к от о­

р ого публикует в этом номере « А в р о р а » ,—•
бывший командир п одв одн ого м инного з а ­
градителя «Ф рунзенец» (бортовой номер —
« Л -3 » ). В о время Великой Отечественной
войны «Л -3» была одной из сам ы х знам е­
нитых подводны х л одок на Балтике, а м о­
ж ет бы ть, и во всем С оветском Военно-
М ор ск ом Ф лоте: ею бы ло потоплено д в а ­
дцать пять кораблей; за боевы е п о­
двиги ее команда (пятьдеся т один человек)
получила более четы р ехсот орденов и ме­
далей; о П етре Д енисовиче Грищ енко на­
писано огром ное количество статей и
очерков (среди авторов — Ольга Берггольц,
В севол од Вишневский, А лександр Ш тейн).
В 1966 год у капитан п ервого ранга Петр
Д енисович Грищ енко сам выпустил в свет
книгу «М ои др узья п одв одн и ки ». Книга
эта — ст о тридцать небольш их страничек —
вбирала в себя воспоминания о м атросах,
старш инах и оф ицерах « Л -3 », о боевы х
п оход ах, торпедны х атаках, ф лотской
д р у ж б е. Книга читалась с интересом, но
знавшие о подвигах «Л -3» моряки гов о­
рили, что она не полна...
Д ействительно (то ли из-за присущ ей
а втору скром н ости , т о ли по каким-то
другим причинам) в книге не бы ло р а с­
сказано о целом ряде боевы х операций
«Л -3 ». Например, о такой ...
1941-й год. Н ачало а вгуста . В торой месяц
С оветская страна отр а ж ает натиск врага.
П олож ение на ф ронтах тя ж ел ое... К ом ан­
дир «Л -3» получает ш иф ровку: встать на
якорь в указанной точке; ровно в час
ночи всплыть; заж ечь прож ектор и светить
им в небо, в з е н и т —>целых пять минут.
Указанная точка —■чуть дальш е маяка
Аркон на остр ове Рю ген, в гл убоком ты лу
противника...
П од ры скаю щ ими по всей Балтике немец­
кими катерами — охотникам и за п од в од ­
ными лодками — «Л -3 » прошла в ук азан ­
ную точку. Свет ее п рож ектора был си г­
налом для бом ба р ди р овщ и ков авиаполка
Евгения Н иколаевича П р еобр аж ен ского
(указанная лодк е точка находилась на м е­
ридиане Б ерлина). На следую щ и й день,
поймав по ради о М оскву, на «Л -3 » у сл ы ­
шали: «В ночь с 7 на 8 августа группа
наших са м ол етов ... сбр оси л а некоторое к о­
личество заж игательны х и ф угасны х б ом б
в районе Б ерлин а». Э то была первая б о м ­
бардировка ф аш истской столицы .
Н емало и других боевы х эп и зодов из
жизни подводни ков не вош ло в книгу.
Сейчас П етр Д енисович Грищ енко готовит
новое издание своих записок, дополняет
их неизвестными страницами из б и огр а ­
фии «Л -3 », из истории подводной войны
на Балтике.
П убликуем ы й <отры вок отн оси тся к дням,
п р едш ествую щ ем началу Великой О тече­
ственной войяы .

Владимир Торопыгин
 М ЕН Я часто спрашивали: не подводной лодки, которым мне до­ знание лодки, какой и во сне не
страшно ли плавать и не тяжело ли велось командовать.
служить на подводной лодке) Когда я впервые надел флотский тогда можешь садиться на пароход
Мой путь подводника — длиною
в десятки тысяч миль, за тридцать
семь лет службы на флоте — дает
мне право, перефразируя слова из­
вестной песни, сказать:
— Пускай погибал я на лодке,
пускай замерзал на борту, но если
ты скажешь мне снова, я снова все
это пройду...
«Романтика», скажут некоторые.
Возможно. Но кто смолоду не мечтал,
тот рано старым стал. Или — вспом­
ните — как сказано у Антуана Сент-
Экзюпери: «А все же я дышал им,
воздухом моря! Кто хоть раз отве­
дал его, не забудет этой пищи!» Да,
именно —■пищи.
Море это если и романтика, то
суровая. Это тяжелый и напряжен­
ный труд. Но труд благородный,
творческий, приносящий человеку
огромное удовлетворение. В этом-то
и состоит его притягательная для
многих молодых людей сила, его
романтика.
Время «чайных» клиперов и па­
русных фрегатов кануло в вечность.
Но чем хуже, скажем, изящная под­
водная лодка — нет, не капитана
Немо, а настоящая современная —
атомоход — под советским /военно-
морским флагом!
Конечно, вокруг подводной лод­
ки то же м оре/ что и во времена
Станюковича, и моряк, как прежде,
всей своей профессией призван к
защите отчизны от врага и к борьбе
со стихией, с грозными штормами
и тайфунами. Но кто живет только
старыми представлениями о суще­
стве морской жизни, кто не знает,
что служба на современном кораб­
ле — это прежде всего обширная
инженерная культура и технический
кругозор, тот фантазер-романтик.
Избравший профессию моряка
должен знать, что горе и радость,
удачи и срывы, надежды и разоча­
рования, любовь и ненависть, му­
жество и трусость, сострадание
и равнодушие, скромность и само­
хвальство, доброта и жадность,
жажда познания и муки творче­
ства — словом, все превратности
судьбы человека на Земле — при­
сущи и морю. Меньше всего оно
терпит хвастунов и трусов. Море
жестоко расправляется с такими
людьми — «только смелым покоря­
ются моря».
Восторгаясь сегодня людьми, за­
воевавшими космос, молодыми бой­
цами, которые управляют ракетами,
идут в глубины океана на атомных
подводных лодках, я точно знаю,
что и у них «бой идет не ради
славы — ради жизни на земле», как
это было и у молодого экипажа
приснится. Но если провалишься,
китель и пришел на подводную
лодку, то некоторые мои товарищи
по выпуску из училища завидовали
мне — я попал служить на знамени­
тую «Пантеру». Она к тому времени
давно уже получила новое назва­
ние — «Комиссар», но никто ее так
не назыкел в силу морских тради­
ций, изменить которые очень
трудно.
Подводная лодка «Пантера» за­
щищала морские подступы к рево­
люционному Петрограду в годы
гражданской войны и борьбы с ино­
странной интервенцией на Балтике.
Своими торпедными залпами «Пан­
тера» открыла тогда боевой счет
вражеских кораблей, потопленных
советскимм подводниками.
Этот подвиг прославил «Пантеру»
на весь мир, вызвал бешеную злобу
врагов и радостное восхищение
друзей молодой Советской респуб­
лики.
Не скажу, однако, чтобы уж
очень обрадовало меня назначение
на эту легендарную подводную
лодку. Построенная на ревельском
заводе в 1916 году, она теперь
выглядела жалко рядом со стояв­
шими у пирсов подводными лодками
типа «Декабрист» и «Ленинец».
Командиром «Пантеры» был Лев
Михайлович Рейснер 1 . Несмотря на
добрую славу этой лодки, меня
больше все-таки привлекали пер­
венцы советского кораблестроения.
Недовольство мое не ускользнуло
от строгого и наблюдательного Карла
Яновича Шлиттенберга — командира
дивизиона подводных лодок, быв­
шего командира «Пантеры». В прош­
лом матрос дореволюционного флота,
латыш из рабочей семьи, Карл
Янович рано вступил на путь револю­
ционной борьбы с царским само­
державием.
Вот он-то и вызвал меня к себе
на плавбазу «Смольный» и сказал:
— Ты, сынок, не дуйся и не
плюйся, а займись «Пантерой». Изучи
лодку от киля до клотика. Это
потом пригодится. Пока оперишься,
будет м для тебя новая субмарина,
а сейчас тренируй свои мозги на
заслуженной старушке.
Уж не знаю, откуда Карлу Яно­
вичу стало известно о моем «нездо­
ровом настроении», но, вовремя
замеченное, оно, как ни странно,
улетучилось.
— Через два месяца, — говорил
он мне, — устрою вам, молодым
подводникам, такой экзамен на
1 Л. М. Рейснер — родной брат известной
писательницы Л арисы Рейснер, ком м уни­
стки, ком и ссара В олж ской флотилии, а за ­
тем и ком иссара Главного м орского ш та­
ба в годы граж данской войны
и уезжать из Кронштадта — у меня
на дивизионе плохих подводников
нет и не будет.
В темно-синем кителе, с боевым
орденом Красного Знамени на груди,
атлетически сложенный, с седыми
висками, Карл Янович всегда был
невозмутимо спокойным. Он казался
нам даже суровым. Все хорошо
знали, что от его требовательного
взора не ускользнет ни одна мелочь.
Слово свое он сдержал наполо­
вину. Через два месяца из восьми
молодых выпускников сдали экза­
мены только четыре лейтенанта,
в том числе и я, остальным при­
шлось сдавать повторно.
Многим я обязан этому честному
командиру и коммунисту.
Незаметно прошло время от
«Пантеры» до «Фрунзенца», хотя
равнялось оно десяти годам... Я уже
успел поплавать на других подвод­
ных лодках на Северном флоте, не
меньше — если не больше — было
пройдено миль на Черном море.
Словом, служба шла, как говорят,
дай бог каждому. Успел окончить
Военно-морскую академию. И вдруг...
заковыка, да еще какая — смена вех,
меня назначают на штабную работу.
Прощай, романтика моря! Начинается
проза — логарифмическая линейка,
карандаш, резинка и прочее.
Помню, сидели мы, выпуск­
ники-подводники, в приемной началь­
ника академии, ждали, пока нас
вызовет заместитель народного
комиссара Военно-Морского Флота
Сергей Парфеныч Игнатьев. Для рас­
пределения нас по флотам он специ­
ально приехал из Москвы.
Пока там, за двойкой дверью,
в спешке изучались «личные дела»
выпускников и выслушивались реко­
мендации командования академии,
мы сидели, курили, нервничали,
гадали вслух, кому из нас что гото­
вят.
Почти все были настроены идти
только на командные должности, на
худой конец — в штаб плавающего
соединения: оттуда легче было вы­
рваться на корабли.
— Мне повезло, — хвастался я
перед друзьями.— Сергей Парфеныч
мой сослуживец по Кронштадту. Уж
мою-то просьбу он уважит!
— Да, тебе везет, даже в этом
роскошном кабинете-холле,— пошу­
тил кто-то.
Все засмеялись, поняв намек:
секретарем начальника академии
была моя жена, сидевшая за пись­
менным пресс-бюро.
Наконец над заветной дверью
раздался звонок — прием начался.
Настала и моя очередь.
53
 Заместитель наркома объявил мне
о назначении в Главный штаб,
в Москву.
— Я с назначением не согласен,—
сдерзил я иг повернувшись, вышел
в приемную, молча прошел мимо
недоумевающих друзей, жены и,
никому ничего не сказав, ушел
домой.
Д орого обошлась мне эта дер­
зость! Почти два месяца ждал
я назначения. Дважды выезжал
в Москву, и только после того как
отсидел — там же, в Москве,— на
гауптвахте пять суток ареста за не­
тактичность в разговоре с Игнатье­
вым, меня наконец назначили, не без
вмешательства военного отдела Ц к
партии, на должность командира
подводной лодки «Фрунзенец». Так
исполнилось мое давнишнее желание:
как говорится, не было бы счастья,
да несчастье помогло.
Штаб соединения кораблей, куда
я прибыл, находился в Ленинграде.
Командир соединения капитан пер­
вого ранга Василий Дмитриевич Вино­
градов и начальник штаба Сергей
Сергеевич Кудряшов приняли меня
радушно и по-деловому. Оба были
мне знакомы. Виноградова я знал по
службе на Черном море, где все
о нем отзывались как о человеке
энергичном и решительном, замеча­
тельном командире подводной лодки.
Приходилось встречаться и с капита­
ном второго ранга Кудряшовым,
подводником-тихоокеанцем, только
что прибывшим к новому месту
службы. Мы сразу же отправились
с ним на завод, где находилась «Л-3»
(бортовой номер «Фрунзенца»). По­
знакомив меня с главным инжене­
ром — производителем работ на
лодке — Василием Федоровичем Чек-
ризовым, Кудряшов сказал:
— Д о зимы надо успеть провести
ходовые испытания, а зима на носу...
Носы же у нас с вами, Василий Ф едо­
рович, пуговкой, значит, времени
маловато — надо ускорить работы да
быстрее уходить в море.
Я стал знакомиться с людьми и
кораблем. Лодки, выходившие из
модернизации и капитального ре­
монта, считались наиболее ценными
кораблями — и справедливо. Они
были оборудованы по последнему
слову военной техники, ^ысокая тр е ­
бовательность предъявлялась, есте­
ственно, и к кадрам.
Личный состав «Фрунзенца» был
опытный, почти все старшины под­
разделений— сверхсрочники. Некото­
рые мичманы служили на лодке по
семь-восемь лет. Старшина мин-
но-торпедной группы — одной из
важнейших на корабле — Сидоров
54
служил со дня спуска лодки на воду.
Он пришел сюда от станка того же
завода, где сейчас находилась «Л-3».
Большую часть экипажа составля­
ла молодежь — из Ленинграда, Мо­
сквы, Киева, Харькова... Были ребята
и из сельских местностей, но мало.
Подводное дело сложное, поэтому
отдают ему себя люди высокой ква­
лификации, знающие технику или
способные ее быстро познать.
Ш еф флота — Ленинский комсо­
мол — посылал сюда своих лучших
воспитанников. Ш естьдесят процен­
тов экипажа корабля составляли ком­
сомольцы, сорок — коммунисты.
Почти одновременно со мной
получил назначение на должность
помощника командира старший лей­
тенант Владимир Константинович Ко­
новалов. Немало потребовалось от
него личного упорства, чтобы от­
стоять свое желание служить именно
на подводной лодке. Он прямо-таки
бился за это право, и вся его даль­
нейшая судьба доказала, что не кап­
риз и не погоня за «морской роман­
тикой» руководили Владимиром Ко­
новаловым, а, я бы сказал, п р и ­
з в а н и е . К концу Великой О тече­
ственной войны Владимиру Констан­
тиновичу было присвоено звание
Героя Советского Союза. Он был
тогда уже командиром «Фрунзенца».
Получив под свою опеку такую
замечательную команду, я с голо­
вой ушел в работу. Пришлось не
только серьезно знакомиться
людьми, их характерами, но и са­
мому заняться доскональным изуче­
нием корабля. Перерыв в службе
на подводных лодках — три года
проучился я в Военно-морской ака­
демии — безусловно сказался. За
это время подводная техника до­
вольно далеко шагнула вперед.
Чтобы быть хорошим подводником,
а тем более командиром корабля,
нужно уметь с закрытыми глазами
найти любой механизм подводной
лодки, расположенный по всей ее
восьмидесятиметровой длине, раз­
деленной стальными переборками
на шесть отсеков.
Словом, пришлось временно от­
ложить «высокие материи», которым
меня учили в академии, и вплотную
заняться кораблем.
Заместителем командира по по­
литической части на «Л-3» был А ле­
ксандр Иванович Баканов, тоже не
новичок в нашей службе: ему при­
ходилось плавать на лодках типа
«Щука».
По мирному времени нам не хва­
тало в штате только одного фельд­
шера. Отдавая дань старой морской
традиции, фельдшеров на флоте
упорно величали докторами. Вот и
мы с нетерпением ждали своего»
прикидывали, кого к нам пришлют.
За два дня до выхода с завода
в Кронштадт наш «доктор» прибыл.
Это был Анатолий Алексеевич Бу­
лыгин, двадцатилетний выпускник
среднего медицинского училища, со­
вершенно неожиданно для самого
себя ставший военнослужащим, офи­
цером, да еще и подводником. Он
мужественно прошел через обыч­
ные морские подначки, уготованные
новичкам.
В начале декабря, взяв на борт
нужных нам рабочих завода, мы пе­
решли в Кронштадт. Ледовая обста­
новка с каждым днем осложнялась.
Поэтому нам было приказано про­
вести ходовые испытания в районе
Либавы. Этот порт замерзает лишь
в конце февраля, и то на непродол­
жительное время. Десятого декабря
на подводную лодку прибыл упол­
номоченный Главного морского шта­
ба капитан второго ранга Измаил
Матигулович Зайдулин. Ему пред­
стояло принять «Л-3» от судостро­
ителей. Это был незаурядный море­
плаватель, подводник и даже перво­
открыватель подводной Арктики.
В 1940 году Северным морским пу­
тем в одну навигацию, впервые
в истории Арктики, прошла совет­
ская подводная лодка. Обыкновен­
ная «Щука», под командованием ка­
питана третьего ранга Зайдулина,
5 августа отдав швартовы в Мур­
с манском порту, через шестьдесят
семь суток стала на якорь в бухте
Золотой Р о г
Мы с большим нетерпением жда­
ли команды: «По местам стоять, со
швартов сниматься».
Ждать пришлось недолго. На
следующий день за ледоколом мы
вышли из Кронштадтской гавани,
взяв курс в Балтийское море.
Новый, 1941 год мы встретили
в море. Вернулись на базу только
в середине января, успешно закон­
чив все ходовые испытания.
Теперь оставалось только ждать
приказа о включении «Л-3» в состав
действующего боевого соединения
подводных лодок. За это время эки­
паж привел подводный минный за­
градитель в такое состояние чисто­
ты и готовности механизмов, что
начальство оценило это высшим бал­
л о м — «отлично». «Л-3» была приня­
та в дивизион подводных минных
заградителей.
Теперь нам предстояло много
плавать, чтобы научиться управлять
корабельной техникой в любых ус­
ловиях. Только после этого «Л-З»
могли зачислить в боевое ядро
флота.
 Несмотря на низкие температуры
и штормовые погоды, весь март,
апрель и май мы не прекращали
выходов в море. И только в ф евра­
ле тяжелые ледяные торосы стали
препятствием. Зима была очень су­
ровая. Лед покрывал Финский за­
лив до самого устья Балтийского
моря. Даже район Таллина в первых
числах мая не очистился ото льда.
Корабли флота, базировавшиеся на
этот порт, начали летнюю кампанию
лишь в середине месяца.
К этому времени «Л-З» наплавала
уже около трех тысяч миль, из них
почти половину под водой. Новый
командир соединения подводных
лодок Герой Советского Сою за ка­
питан I ранга Николай Павлович
Египко включил «Л-З» в состав ко­
раблей для участия в учении, кото­
рое проводил командир Либавской
военно-морской базы, во взаимо­
действии с сухопутными частями,
дислоцированными на побережье
Либава — Виндава.
Учение началось 18 июня. В эфи­
ре уже отчетливо чувствовалась на­
пряженная обстановка. Воинственные
речи немецко-фашистских заправил
сменялись не менее воинственными
маршами, транслируемыми всеми
радиостанциями Германии. Стрелка
политического барометра шла на
понижение, явно предсказывая бурю.
Готовя нападение на Советский С о ­
юз, фашистская Германия уже
с марта вела регулярную воздушную
и корабельную разведку восточного
побережья Балтийского моря.
Даже в устье Финского залива
наши береговые посты часто обна­
руживали «неизвестные» подводные
лодйи. Не раз пролетали самолеты
со свастикой и над палубой «Л-З».
Нарушая элементарные международ­
ные правила, самолет летел над на­
ми почти на бреющем полете. Д оста­
точно было одного-двух выстрелов
зенитного орудия, чтобы сбить этого
воздушного пирата, но мы руковод­
ствовались строгим указанием ко­
мандующего флотом вице-адмирала
Трибуца: «Огонь не открывать».
Не скрою, возмущению нашему
не было предела. Некоторые коман­
диры «по секрету» говорили:
— В следующий раз я прикажу
открыть огонь — будь что будет!
Но вернувшись с моря, «храбре­
цы» помалкивали: приказ есть при­
каз.
В эти дни, когда атмосфера была
наполнена ожиданием чего-то тре­
вожного и щемящего сердце, про­
ходили у нас учения при безнака­
занном пиратстве самолетое-разеед-
чиков фашистской Германии, гото­
вившейся напасть на нашу Родину.
В боевой рубке на вахте стоял
старший лейтенант Коновалов. О см о­
трев горизонт, он опустил пери­
скоп. На поверхности никаких ко­
раблей. Солнце медленно садилось
в море. Моряки говорят: «Солнце
село в воду, жди хорошую погоду».
Нам нужна была погода.
Десант, которого мы ожидали со
стороны «противника», состоял из
мелких кораблей — катеров, траль­
щиков,— их часто называют труже­
никами моря. В случае штормовой
погоды они не выйдут из гавани.
«Л-З» двигалась малым ходом на
перископной глубине. Время от вре­
мени меняли курс, чтобы не пропу­
стить «противника». Эта медлитель­
ность для Коновалова была нелег­
ким испытанием. Бывший морской
летчик, Владимир Константинович
более остро ощущал время и рас­
стояние. Ему постоянно казалось,
что у него уйма свободного вре­
мени.
Коновалов старался найти для
себя работу, но ее не было,— «про­
тивник» не шел, горизонт совершен*
но чист. А кругом полная тишина.
Ни один человек, свободный от вах­
ты, не имеет права громко разгова­
ривать или ходить по отсекам. Все
лежат на койках, отдыхают, ожида­
ют своей очередной вахты. Стук
случайно упавшего на палубу ме­
таллического предмета отдается по
всей подводной лодке, словно удар
молотком по громадной металличе­
ской бочке. Можно себе предста­
вить, как действуют на нервы раз­
рывы глубинных бомб. Этого еще
нет, мы на учении, война услов­
ная, но вахту несем по-боевому.
Она длится четыре часа, затем
происходит смена вахт. И так, «че­
рез четыре по четыре», на протяже­
нии многих дней — до возвращения
на базу. Толькф командир, замполит
и доктор не входят в этот расчет.
Некоторые могут спросить: а за­
чем же тогда врач на корабле!
Ведь случаи, когда требуется скаль­
пель хирурга, в практике корабель­
ного врача не так уж часты. Да и
другие заболевания очень редки —
ведь на лодках служат молодые,
физически крепкие люди! Все это
так, но жизнь требует заботы о здо­
ровье людей. Не днями, даже не не­
делями, а месяцами находится под­
водная лодка в море. Без терапевта-
хирурга не обойтись!
Больше того, нам с комиссаром
пришлось использовать врача еще и
как психолога. С первых дней моего
прихода на «Л-З» я неустанно обра­
щал внимание офицерского и стар­
шинского состава на их огромную
роль в создании здорового нравст­
венного климата на корабле. Боль­
шинству это пошло на пользу.
Показательна эволюция взглядов
моего помощника. Поначалу он не
придавал серьезного значения ду­
шевному состоянию людей.
— Главное,— говорил Конова­
лов,— требовать от подчиненного
добросовестного исполнения обязан­
ностей, а учитывать всякие нюансы
настроений во время боевых дейст­
вий ни к чему.
Коновалов наивно полагал, что
сам он не подвержен никаким влия­
ниям обстановки длительного боево­
го похода, и с такой же меркой
подходил к другим. А между тем
к концу вахты он уставал так же,
как и все. Становился излишне рез­
ким, вспыльчивым. Мы с Булыгиным
не раз обращали на это внимание,
советовали Коновалову держать себя
в руках, помнить, что устают и
другие.
— Дело не в усталости,— возра­
жал нам Владимир Константино­
вич.— Я одинаково требователен и
в начале и в конце вахты. Да и не­
достатков появляется больше всего
к концу вахты.
Чтобы убедить Коновалова в его
заблуждении, мы с Булыгиным ре­
шили провести эксперимент, заранее
заручившись согласием самого
«подопытного» — Коновалова. Изме­
рили у него пульс и частоту дыха­
ния. Показания были соответственно
72 и 14 в минуту. В конце вахты
пульс участился до 112, а дыха­
н и е — до 25. Следует заметить, что
Владимир Константинович был весь­
ма добросовестный офицер. Он вни­
мательно следил за собственной ре­
акцией на различные события и не
мог не признать, что его отношение
к одному и тому же явлению в на­
чале и в конце вахты различно.
В порядке самокритики должен
признаться, что и я иногда грешил
несдержанностью.
Но несмотря на мой спокойный
характер (так всегда в аттестациях
отмечало меня начальство), на «Л-З»
меня выводил из себя единственный
человек — штурман Алексей Петров.
Его рассеянность при маневриро­
вании лодки, при выходе в атаку,
при определении места корабля
иной раз ставили «Л-З» на грань
гибели.
Зная эти недостатки старшего
лейтенанта Петрова, я всегда вы­
нужден был проверять его расчеты
самым тщательным образом. Только
благодаря этому контролю, в чем
часто мне помогал Коновалов, нам
удавалось избегать неприятностей.
Иногда это обнаруживалось за не­
сколько секунд до возможной беды,
и тогда я срывался, вплоть до того,
что однажды пригрозил штурману...
Он, бедняга, плакал, клялся, что
это — в последний раз, что больше
это не повторится. Часто с П етро­
вым, после очередного его просчета,
садились мы у навигационной карты
и обратной прокладкой курсов вос­
станавливали истинное положение
места корабля.
Однако вернемся в боевую
рубку.
Время позднее. Наверху, должно
быть, наступила темнота, и нам при­
ходится оставлять эту тишину под­
водного царства, где кажется очень^
уютно. Надо всплывать для зарядки
аккумуляторной батареи. За шест­
надцать часов подводного хода ба­
тарея не так уж разрядилась, но у
подводников неумолимый закон —
если есть возможность, то прежде
всего надо зарядить батарею и про­
вентилировать отсеки. Это даст воз­
дух людям, энергию механизмам.
Всплыли на поверхность, но тем­
ноты все же нет. Одиннадцать часов
вечера, а кругом светло. Стоят «бе­
лые ночи». Сколько о них уже ска­
зано и в прозе и в стихах, но в вой­
ну, когда «заря с зарею говорит»,
это очень некстати. Враг может по­
явиться в любое мгновение — тогда
стоп зарядка, все вниз, срочное по­
гружение. Так может повториться
несколько раз, пока не будет заря­
жена батарея. Но мы воюем сейчас
все же условно — учение.
На мостике вахтенным офицером
стоял лейтенант Исаак Аронович
Дубинский. Это был удивительно
«глазастый» офицер. Не было слу­
чая, чтобы кто-нибудь обнаружил
корабль или самолет раньше него.
В любую погоду, в любое время,
будь то ночь или день| если Исаак
Аронович на вахте, можно быть
уверенным, что мимо «Л-3» никто
не пройдет незамеченным.
Для того чтобы стать мореходом,
мало по книгам и рассказам позна­
комиться с историей мореплава­
ния — необходимо и самому попла­
вать на настоящем боевом корабле,
на паруснике, постичь тайны мор­
ского дела, самому ставить паруса и
стоять у штурвала; готовить торпед­
ные аппараты к выстрелу; вязать
узлы; овладеть языком флажного
семафора и морзянкой клотика; на­
учиться ходить на шлюпке в свежую
погоду под парусом и веслами...
Почти каждый курсант после
окончания училища может назвать
себя моряком. Именно таким моря­ Ш
56
ком пришел на «Фрунзенец» в 1938
году, после окончания училища,
краснощекий, с юношескими припух­
лыми губами, немного флегматич­
ный, Исаак Аронович Дубинский.
Вот и сейчас Дубинский первый за­
мечает дым на горизонте, что дви­
жется из Ирбенского пролива на за­
пад — очевидно, это не «против­
ник», которого мы ищем, а «купец»,
то есть обычное торговое судно,
идущее своим курсом по своим де­
лам.
Для кораблей дым — сущее не­
счастье. В военное время подвод­
ные лодки только и ищут его — вер­
ный признак добычи, а команда па­
рохода расплачивается за дым сво­
ей жизнью. Чтобы дать тренировку
личному составу, принимаю реш е­
ние «атаковать» транспорт.
Закончив атаку, мы всплыли за
кормой нашего «противника» и тогда
познакомились с ним поближе. Это
оказался транспорт под названием
«Жданов». Он следовал из Риги
в Ленинград. Жалко было возвра­
щаться на базу, не обнаружив и не
атаковав «десант»; непонятно было,
почему начальство оборвало учение,
приказав вернуться в Либаву. В до­
вершение всего штурман передал
мне на мостик курс на базу с гр у­
бой ошибкой. Я быстро исправил эту
ошибку, дав команду на руль, но
рассеянность штурмана меня огор­
чила. Ведь из-за малейшей невнима­
тельности, если ее не исправить,
корабль может угодить на мель,
а во время войны — на минное поле.
К утру море, шумевшее и бур­
лившее всю ночь, как будто немного
приутихло. Мы подходим к Либаве.
Навстречу нам идет какая-то под­
водная лодка. Поровнявшись, при­
ветствуем ее своим флагом первые,
хотя по должности командиры под­
водных лодок равны. На флоте при­
нято отдавать почести кораблю, ухо­
дящему в море, а не возвращающе­
муся. Тот, кто уходит, может не вер­
нуться. Море, вероятно, никогда
полностью не покорится людям.
На рубке подводной лодки бе­
лой краской выведено — «С-7». На
мостике уже хорошо виден ее ко­
мандир в кожаном реглане с бинок­
лем в руках,— Сергей Прокопьевич
Лисин. Как и Николай Павлович
Египко, он вместе с испанскими па-
триотами-подводниками сражался
против фашизма, а вернувшись из
Испании, стал командиром «С-7».
Мы машем друг другу рукой:
счастливого плавания! Лисин уходит
в дальний дозор, не зная, что завтра
он будет уже воевать, а значит, мо­
жет и не вернуться на базу. Это
было в субботу 21 июня 1941 года.
ВСТРЕЧИ
с
Алексей Каплер j
; 1
16 февраля 1919 года в Одесс!
у дома Попудовой на Соборной пло
щади стояла молчаливая толпа.
Было нечто тревожное, пугающе
в молчании обычно по-южному шум
ных, общительных, экспансивны
одесситов.
По временам к дому подъезжай
извозчик или экипаж. Люди рассту
пались, пропускали его и снова смм
кались.
Там, в доме, за окнами, на кото
рые были устремлены взгляды, уми
рала молодая женщина — любое)
всего города, любовь России, «к^
ролева экрана» — Вера Холодная.
Испанка протекала у нее траги
чески тяжко, как легочная чум!
Помочь было невозможно. Да и ка
кие были тогда средства?.. Антибио
тиков еще не существовало. Давал]
аспирин да растирали камфарные
гпиртом.
Весь этот холодный февральски
день, до самого вечера, не расхо
дилась толпа. Кто-то уходил, н
снова возвращался, приходили вс
новые и нрвые люди, шепотом за
давали вопросы, им шепотом отв<
чали.
Вечером, в половине восьмое
из подъезда дома, рыдая, выбежал
какая-то девчонка, и через мгноМ
ние все уже знали: умерла! ^
На ступенях лестницы, не скрыв!
ясь, не стесняясь слез, плакал, icflj
ребенок, знаменитый одесский npcj
фессор Усков, которому не удало»
спасти больную.
Вера Холодная...
В истории нашего отечественного
киноискусства остается совершенно
необъяснимым (а точнее — не объяс­
ненным) тот фантастический, сен­
сационный успех, который имела
Вера Холодная, та всеобщая зри­
тельская любовь, поклонение и
безоговорочное признание ее «ко­
ролевой экрана».
. Имя ее для целого поколения
стало нарицательным обозначением
славы, женской красоты и таланта,
Актриса прожила в искусаю
одно только мгновение — всего три
года; она снялась впервые в 1915
году, а в феврале 1919 года скон-
чалась.
Но слава Веры Холодной пере­
шагнула десятилетия и жива по сей
День.

М еж ду тем, фильмы, в которых
она снималась, были по большей
части банальными салонными дра­
мами со страдающей героиней и
трагическим финалом, так называе­
мые «драмы женской души». Сейчас
большая часть этих картин смотрит­
ся как пародия.
Но в предреволюционные годы
и в первые годы после революции
увлечение Верой Холодной было
всеобщим. Она стала любимейшей
актрисой во всех кругах русского
общества.
Оформление
Сурена Захарьянца
Статья первая
Иные историки кино пытаются Этому тоже не дается никакого
объяснить успех Веры Холодной од­ сколько-нибудь вразумительного
ной только ее внешностью, а как объяснения.
актриса она, мол, была ничем — Где же разгадка этих несоответ­
просто красивой натурщицей. ствий?
Объяснение, которое ровно ни­ Что кроется за «тайной» нашей
чего не объясняет, ибо в те же вре­ «королевы экрана»?
мена, что и Вера Холодная, в рус­
ском кино снимались десятки не­
обычайно красивых женщин, но ни „ПОЛТАВСКАЯ
одна из них не имела даже м икро­
скопической доли успеха Холодной. Г АЛУШКА“
А как объясняют наши киноведы
то, что и ни одна из знаменитых те­ Осенью 1893 года в Полтаве у
атральных актрис, снимавшихся в учителя гимназии Василия Левченко
одно время с Холодной, тоже не родился первый ребенок — дочь
могла завоевать ничего похожего Вера. Вера Левченко.
на сенсационный успех этой «натур­ Вскоре после рождения «пол­
щицы»? тавской галушки», как прозвала ее
57
были убеждены, что ее жизнь будет
посвящена театру.
Но Вера Холодная неожиданно
«изменила» театру, уйдя в кино. Это
было неожиданностью для других,
но не для нее самой.
Она ни с кем не делилась сво­
ими мыслями о кино, своими на­
деждами, своей убежденностью, что
ее путь, ее артистическое предна­
значение — экран.
Она поклонялась великой кинема­
тографической актрисе — Асте Ниль­
сен, она поняла и приняла как от­
кровение то совершенно новое твор­
ческое направление, которое созда­
ла Аста Нильсен в немом кино де­
сятых годов двадцатого столетия.
Вместо привычных внешних про­
явлений чувств, заламываний рук и
вращания глазами на экране вдруг
появилась героиня почти неподвиж­
ная, строго сдержанная, но зато как
выразителен был каждый едва уло­
вимый жест ее тонкой руки, как зна­
чителен короткий взгляд, движение
чуть дрогнувших ресниц!
Каждая новая картина Асты Ниль­
сен становилась для Веры драгоцен­
ным уроком.
То было в годы бурного развития
русской кинематографии. Самым
сильным стимулятором ее развития
было то, что с началом войны 1914
года почти полностью прекратился
ввоз новых иностранных картин, а в
синематографах России два раза
в неделю менялись программы, и
это требовало великого количества
новых картин.
Быстро возрастало число русских
кинофирм.
Осенью 1914 года в ф ирму «Ти-
ман и Рейнгард», которая выпускала
популярные картины, объединенные
названием «Русская золотая серия»,
пришла молодая актриса Вера Хо­
лодная.
Через много лет в книге воспо­
минаний народного артиста СССР
Владимира Ростиславовича Гардина
появится запись: «В дни съемок
«Анны Карениной» произошло еще
одно памятное событие. Сижу я од­
нажды в режиссерском кабинете пе­
ред большим зеркальным окном,
откуда виден мост возле Алексан­
дровского (ныне Белорусского) вок­
зала и все движение по Тверской-
Ямской (ныне улица Горького).
Мой помощник-администратор, до­
стающий со дна морского птичье
молоко, Дмитрий Матвеевич Воро-
жевский, знаменитый «накладчик»,
объясняющий решительно «все— опоз­
дание актера, отсутствие ^нужного на
съемке кота или попугая единствен­
ной фразой: «Бреется, сию минуту
будет», поправил на своем легко­
мысленном носу пенсне и обратил
мое внимание на красивую брю нет­
ку, переходящую улицу в направле­
нии, по-видимому, к нам. Брюнеток
и блондинок приходило колоссаль­
ное количество, все мечтали о «ко­
ролевском троне». Но это явилась
ко мне Вера Холодная...»
Владимир Ростиславович Гардин
снял ее в «Анне Карениной» в мас­
совой сцене на балу и итальянкой-
няней, вся роль которой заключа­
лась в том, что она приносит Анне
Аркадьевне нелюбимую дочь. Обе
роли ни в малейшей степени не вы­
явили ее артистические возможно­
сти.
«Мысленно, — пишет Гардин
своих воспоминаниях, — - я поставил
диагноз из трех слов: «Ничего не
выйдет».
Но, несмотря на столь категори­
ческий отрицательный диагноз, Гар­
дин все же спросил владельца ф ир­
м ы — Тимана, не зачислить ли эту
красавицу в их постоянную труппу.
Посмотрев сцены, в которых Хо­
лодная была снята, Тиман, по свиде­
тельству Гардина, сказал: «Нам нуж­
ны не красавицы, а актрисы».
Не прошло года, и оба опытней­
ших кинематографиста — режиссер
Гардин и глава фирмы «Тиман и
Рейнгард» — поняли, какую непопра­
вимую ош ибку они совершили: по
всей России неслась слава первой
актрисы русского кино Веры Холод­
ной, и много месяцев подряд, с ут­
ра до вечера, при битковых сборах,
демонстрировалась во всех киноте­
атрах страны «Песнь торжествующей
любви» — лента, снятая режиссером
Бауэром в фирме Ханжонкова
с Верой Холодной в главной роли.
Кинорежиссеру Николаю Ф ран­
цевичу Бауэру и принадлежит заслу­
га «открытия» Веры Холодной.
«Вклад», как принято говорить,
Бауэра в русскую кинематографию
очень велик. Кроме Холодной, он
«открыл» в своих постановках М оз­
жухина, Полонского, Максимова.
При первом же разговоре с Ве­
рой Холодной Бауэр угадал в ней —
сквозь скованность и застенчи­
вость — и скрытый артистизм, и че­
ловеческую глубину, и неповтори­
мую женственность.
— Я нашел сокровище,— говорил
Бауэр друзьям.
Ему не стоило никакого труда
убедить главу фирмы Ханжонкова —
человека высокой культуры, умного
предпринимателя,— что молодую ак­
трису нужно пригласить на главную
роль в новой картине. И когда эта
картина — «Песнь торжествующей
любви»— еще только снималась,
Ханжонков, посмотрев несколько на­
черно смонтированных сцен, заклю­
чил с Холодной контракт на три года.
Однако, после выхода картины на
экран сенсационный успех Веры Хо­
лодной превзошел все ожидания и
Бауэра, и Ханжонкова. В русской
кинематографической практике не
бывало ничего похожего.
Картину ходили смотреть по мно­
гу раз, имя Веры Холодной беско­
нечно повторялось во всех кругах
общества — она сразу стала самой
популярной в стране актрисой.
Вот когда кинодельцы, владельцы
других фирм, бросившиеся к Вере
Холодной с предложениями сни­
маться у них на любых условиях,—
вот когда они оценили деловую пре­
дусмотрительность Ханжонкова с его
трехлетним контрактом!
в В те времена названия и содер­
жание картин, которые снимались
той или иной кинофирмой, держа­
лись в строгом секрете, ибо при
быстрых темпах производства немых
лент в те годы идея могла быть
перехвачена и конкуренты выпу­
стили бы картину на тот же сюжет
раньше.
Так произошло, например, с «Вой­
ной и миром». Начали ставить экра­
низацию «Войны и мира» у Ханжон­
кова, но, разузнав об этом, две д р у­
гие фирмы — Талдыкина и Тимана и
Рейнгарда («Русская золотая серия»)
стали наперегонки крутить свои
экранизации романа.
Первыми закончили картину Тиман
и Рейнгард, у которых поставили ее
в шесть дней режиссеры Гардин и
Протазанов. Картина была тут же,
буквально в тот же день, показана
в столичных и московских кинотеат­
рах и сразу прокатилась по про­
винции.
Ханжонков немного опоздал со
своей лентой «Наташа Ростова», и
потому никакого ком мерческого ус­
пеха она не имела.
Третью экранизацию — в фирме
Талдыкина — решено было вовсе не
выпускать на экран.
А вот картины с участием Веры
Холодной рекламировались еще до
начала съемок — в этом не было
риска, ибо перехват сюжета («срыв»,
как это тогда именовалось) не пред­
ставлял бы ровно никакой опасно­
сти — ведь • главнейшая ценность
картины заключалась в участии Веры
Холодной.
Зрители шли в кинотеатры «на
Веру Холодную», ее имя привлекало
их. Ленты с Верой Холодной были
вне всякой конкуренции.
Немного осталось первых зрите­
лей картин Веры Холодной. Я при­
надлежу к числу этих «ихтиозавров»
и хочу рассказать о своем первом
впечатлении.
ВОСПОМИНАНИЕ
Каждое воскресенье, ранним ут­
ром, в наш дачный поселок Пущу-
Водицу приезжал из Киева трамвай
69
№ 19 с открытым прицепным ваго­
ном.
На скамьях прицепа сидели музы­
канты духового оркестра и играли
марш.
Дачники просыпались под этот
праздничный сигнал, означавший, что
сегодня в парке на пятой линии
весь день будет гулянье, а вечером
на открытой эстраде состоится кон­
церт, в закрытом театре — спек­
такль, а в дощатом здании кинема­
тографа, что встроено в розовый
забор парка и само выкрашено в
тот же веселый розовый цвет,
в синематографе — премьера новой
киноленты.
Поднимая тучи пыли, мальчишки
бежали вслед за трамваем, напе­
ререз ему, и на ходу вскакивали на
подножки, которые тянулись вдоль
всего прицепного вагона.
Мы облепляли вагон как рой
пчел, и кондуктор отворачивался,
делая вид, что ничего не замечает.
Он даже не пытался потребовать,
чтобы мы купили билеты, или со­
гнать нас. И то и другое было бы
одинаково бесполезным.
Так начиналось в Пуще-Водице
каждое воскресенье.
Синематограф действовал обычно
только по праздничным дням. Там
шли то заграничные, то отечествен­
ные ленты.
Одни посещались меньше, иные —
больше, но когда объявлялась но­
вая картина с участием Веры Холод­
ной, v входа с утра собиралась тол­
па за билетами.
Ленту с Верой Холодной крутили
с угра до вечера, и не только
в воскресенье, но всю неделю, пока
население поселка ее не пересмо­
трит.
А многие поклонники «королевы
экрана» смотрели картину раз по
пять, а то и больше.
Нам, мальчишкам, почитателям
«Вампиров», «Тайны черной руки» и
«Фантомаса», это безумие взрослых
казалось смешным.
Но однажды заболел сосед по
даче — великий поклонник Веры Хо­
лодной. Он отдал мне свой билет
на вечерний сеанс и велел идти на
ее новую картину.
Мне совсем не хотелось смотреть
какую-то там занудную психологиче­
скую бузу (выражаясь нашей тог­
дашней мальчишеской терминоло­
гией).
Из вежливости я взял билет, тут
же решив не ходить и потом изо­
брести какое-нибудь оправдание.
Своим друзьям я об этом билете
ни слова не сказал — чтобы не за­
дразнили.
Однако вечером меня начали
грызть сомнения: не сходить ли все-
таки посмотреть — чем это взрослые
60
восторгаются? Хоть посмеюсь, ду­
маю.
И вот, когда стемнело, я, вроде
бы прогуливаясь, прошел мимо ил­
люзиона, затем нырнул в толпу,
предъявил свой билет и оказался
в зале.
Единственным украшением на­
шего синематографа были новые
красного плюша занавеси на всех
дверях. В остальном это был обык­
новенный деревянный сарай, а в
нем скамьи с нанесенными краской
номерами мест на спинках, да вол­
шебный луч света, летящий над го­
ловами зрителей к экрану, да еще
пианино справа от полотна экрана и
одинокая фигура «тапера» — ста­
ренького аккомпаниатора, похожего
на Лемма из «Дворянского гнезда».
В те времена немого кино кар­
тина обязательно сопровождалась
музыкой. В больших кинотеатрах,
таких, например, как киевский те­
атр Шанцера, перед экраном поме­
щался большой и очень хороший
симфонический оркестр. К каждой
картине составлялась специальная
музыкальная программа.
В других кинотеатрах картина со­
провождалась квартетом, трио и уж
как минимум — фортепиано.
Старый «Лемм» из нашего пу-
щеводицкого синематографа был на­
стоящим художником, никакого «бук­
вализма» не было в его игре. Он
импровизировал, передавая общее
настроение, общий смысл ленты, и
это было прекрасно.
Он не прерывал игру, как это
делали все другие музыканты, в ан­
трактах между частями, а продол­
жал тихонько играть, поддерживая
настроение зрительного зала. Ведь
в те времена после каждой части
картины в зале зажигали свет, пото­
му что механик перезаряжал аппа­
рат.
До «великого изобретения» — по­
ставить в кинобудку вместо одного
два проекционных аппарата и пу­
скать фильмы без перерывов — че­
ловечество еще не додумалось. И
до того, чтобы проектор работал от
электромотора, тоже не дошли, хо­
тя моторы давно существовали. М е­
ханик вертел ручку проекционного
аппарата с постоянной скоростью —
шестнадцать кадров в секунду — и
зажигал свет в зале на время, нуж­
ное ему, чтобы заменить часть сле­
дующей.
Я уселся и приготовился ирони­
чески смотреть эту их взрослую пси­
хологическую чепуху.
Не помню уж сейчас названия
картины, но оно было в стиле мод­
ных тогда «роковых страстей». И это
название, и заголовок первой части,
тоже что-то о страстях,— в те вре­
мена каждая часть предварялась
надписью-заголовком,— совсем уж
настроили меня на смешливый лад.
Погас свет, пошла картина. И я
впервые увидел на экране это неза­
бываемое лицо, навсегда, на всю
жизнь запомнившееся, и глаза Веры
Холодной... Это не имело ничего об­
щего с фотографиями, которые я,
конечно, видел в сотнях вариантов.
Что-то мне совсем не смеялось.
Я странно себя чувствовал. Когда
героини не было на экране, я не­
терпеливо ожидал нового ее появ­
ления.
Первый антракт я неподвижно
просидел в каком-то обалделом со­
стоянии, уставившись на опустевшее
полотно экрана.
Теперь я уж не помню не только
названия, но и сюжета той картины.
Единственное, что осталось в памя­
ти,— это была трогательная, мело­
драматическая история несчастной,
страдающей героини, которую было
бесконечно жалко.
В зале все чаще и чаще слыша­
лись посапывания и всхлипывания.
Мне эти женские проявления
чувств мешали смотреть картину.
Потом я почувствовал какое-то
незнакомое, непонятное щекотание
в горле и пощипывание в глазах.
Через минуту я стал шмыгать носом
и шарить в кармане, где, конечно, и
намека не было на носовой платок.
И тогда (да простит меня тень из­
вестного всему поселку хозяина пу-
щеводицкого синематографа!) я вос­
пользовался в качестве носового
платка роскошным плюшевым зана­
весом, закрывающим «выход на слу­
чай пожара».
Что было, то было.
Примерно к третьей части я си­
дел уже не шелохнувшись и вместе
со всем залом неотрывно следил за
судьбой этой удивительной женщины
на экране, вызывающей всеобщее
сочувствие.
Состояние зала было похоже на
какой-то массовый гипноз, и я не­
вольно дышал единым дыханием со
всеми, а выходя после сеанса, так
же как и другие, прятал зареванные
глаза.
Куда вдруг девались мои Майн-
Риды и Нат Пинкертоны, «Тайны
Нью-Йорка» и уличные драки!..
Что это такое со мной случилось
там, в темноте зрительного зала?
Откуда неотвязная мысль об этой
удивительной женщине, потребность
защищать ее, ограждать от опасно­
стей?.. Не героиню картины, а ее —
Веру Холодную...
После этого дня, правдами и не­
правдами, я проникал в синемато­
граф на ее картины, даже в тех
случаях, когда детям вход бывал
строго воспрещен.
Кажется, я не пропустил ни од­
ной ленты с ее участием.
 В анкетах, которые мне доводится бесконечно увлечена своим творче­ лее. У меня бывали постоянно стыч­
заполнять, бывали разные вопросы, ством. Выбор был мучительным, и в ки с Вертинским — полушутливые,
но ни в одной из них не было во­ конце концов она приняла решение полусерьезные. В моей комнате сто­
проса о первой любви. остаться в кино. Пойти к Станислав­ ял инструмент, он заходил ко мне
Но если бы он был — - я должен скому, сказать об этом она не ре­ и часами одним пальцем подбирал
был бы честно ответить: Вера Хо­ шилась и написала письмо. Несколь­ свои мелодии. Готовить уроки при
лодная. ко дней она писала и переписывала этом я, конечно, не могла и молила
Да что — я?.. Вся Россия была его, плакала над ним. И наконец его перейти куда-нибудь. Он отвечал
в нее. влюбленаI послала. Знаете, я думаю иногда — «сейчас, сейчас», и это «сейчас» дли­
может быть, она предчувствовала, лось часами. Я его прямо вознена­
что ей осталось так мало жить, что видела. В балетной школе Большого
ОДЕССА, расчет на годы уж е не для нее... театра, где я училась, спрашивали
ЛЕРМОНТОВСКИЙ — Партнеры? Среди них были очень строго не только в классе ба­
лета, но и по всем предметам, а вот
М озжухин и Максимов, Полонский и
ПЕРЕУЛОК, 7 Рунич, Худолеев, Чардынин, который из-за этих «креольчиков» я просто
был не только знаменитым киноре­ не могла заниматься.
Софья Васильевна — младшая се­ жиссером, но и актером. Я думаю, — Переезд в Одессу? Это была
стра Веры Васильевны Холодной — что самыми интересными актерами, киноэкспедиция фирмы Харитонова.
живет в Одессе с дочерью и внуч­ по-настоящему выдающимися ху­ Вера взяла с собой меня и одну из
кой Верой. дожниками были М озжухин и Мак­ своих дочерей — Ж еню, а сестра
Я послал Софье Васильевне пись­ симов. Надя и вторая дочь Веры — Нонна
мо, попросил разрешения навестить •— Вертинский? Впервые он по­ остались в Москве с Владимиром
ее, и, получив согласие, несколько явился у нас с письмом от Влади­ Григорьевичем. Сообщение с М оск­
дней подряд записывал наши с ней мира Григорьевича-— мужа Веры. вой было нерегулярным — от ока­
беседы на ленту диктофона. Это было письмо с фронта. Я ему зии к оказии. Здесь, в Одессе, я
Очень много в высшей степени как раз открывала дверь. Вижу, сто­ уж е начала выступать в балете
интересного рассказала Софья Ва­ ит худой-прехудющий солдат. Ноги О перного театра — мне было трина­
сильевна, но здесь, в рамках статьи, в обмотках, гимнастерка вся в пят­ дцать лет. Вера всегда опекала меня
я приведу только немногое. нах, шея тонкая, длинная, несчаст­ и фактически была мне матерью.
После выхода на экран картины ный какой-то. Он был тогда санита­ Когда Одесса была занята фран­
«Живой труп» Вера Васильевна по­ ром, служил в поезде — передвиж­ цузскими войсками, Вера начала по­
лучила от Станиславского приглаше­ ном госпитале. Я провела его в го­ лучать одно за другим предложе­
ние зайти побеседовать. стиную. Он передал Вере письмо и ния иностранных фирм уехать за
— В тот день она возвратилась стал приходить к нам каждый день. границу. Дмитрий Иванович Харито­
очень поздно и сразу бросилась к Садился, смотрел на Веру и молчал. нов предложил ей стать компаньо­
матери, с которой всегда делилась Однажды попросил прослушать его. ном его «дела» за границей. Фирмы
своими переживаниями. Никогда я Это были какие-то никуда не год­ предлагали ей огромнейшие гонора­
не видела сестру такой восторжен­ ные куплеты. Вера честно сказала ры, но Вера решительно все откло­
ной, такой окрыленной,— говорит свое мнение. Потом он приносил няла. Уезжали многие актеры, со­
Софья Васильевна.— Константин Сер­ еще и еще — и наконец Вере что-то блазняясь и деньгами, и перспекти­
геевич предложил ей вступить показалось интересным. Она ведь вой работы. В Одессе становилось
в труппу Художественного театра и сама очень хорош о пела старинные все труднее снимать картины — не
готовить роль Катерины в «Грозе». цыганские романсы, аккомпанируя было пленки, химикалиев. Вера опуб­
Как ни поразило Веру это почет­ себе на рояле. Вера попросила устро­ ликовала заявление в печати, в кото­
нейшее для актрисы предложение, ить первое выступление Вертинского ром публично заявила, что ни за что
но еще больше была она потрясена Арцыбушеву, которая была директо­ не покинет свою родину в тяжелое
впечатлением, которое произвел на ром Театра миниатюр в Мамонов­ для нее время, и призывала других
нее сам Станиславский. Он давно был ском переулке (ныне Московский артистов тоже последовать этому ре­
для нее богом. ТЮЗ). Он пел там своего «Малень­ шению. Ответы были разные, кто
Константин Сергеевич говорил кого креольчика» и еще какие-то остался, кто — как М озжухин — эми­
с Верой по-отечески, расспрашивал песенки, посвященные Вере. Помню, грировал.
о ее жизни, вникал в обстоятельства говорил, что получает три пятьде­ Наша жизнь в Одессе, с момента
ее работы в кино. Вера должна была сят в вечер. Он, кажется, к тому прибытия, была подчинена задаче
вскоре дать ему ответ. Но Стани­ времени был уж е демобилизован. ограждать Веру от поклонников и
славский предупредил ее, что при­ В воспоминаниях Вертинского — здесь поклонниц. Если и в М оскве Верина
дется очень долго и много работать, у меня эта книга — вот... «Я был, как жизнь осложнялась этими людьми,
сколько времени будут готовить и все тогда, неравнодушен к Вере то в Одессе с первого момента на­
«Грозу», сказать заранее невозмож­ Холодной и посвятил ей свою пе­ шего прибытия это стало настоящей
но — «пока не получится». М ожет сенку «Маленький креольчик». Я катастрофой. Жили мы вначале в
быть, год, может быть, гораздо впервые придумал и написал ти­ гостинице, потом в доме Попудовой
больше. В кино Вера к этому вре­ тул — «Королева экрана». Титул ут­ на Соборной площади, как она то­
мени снималась из картины в кар­ вердился за ней. С тех пор ее так гда называлась. Вера бывала занята
тину, у нее часто не бывало даже называла вся Россия». Не помню с утра до вечера. Харитонов быстро
дня передышки. С ее участием сни­ точно — прав ли Вертинский или у выстроил ателье на Французском
малось уже не то десять, не то да­ него произошел какой-то обман па­ бульваре, и там кипела работа —
же пятнадцать картин в год. Уход мяти, но мне казалось, что задолго снимались один за другим новые
в МХТ означал прекращение рабо­ до этого Веру именовали этим титу­ фильмы. Зачем только мы в эту
ты в кино. Ну, может быть, время лом в печати и в рекламах филь­ Одессу поехали! М ожет быть, Вера
от времени, в одной какой-нибудь мов. Вертинский посвящал ей одну жила бы и жила. Там она зарази­
картине... Но кино ведь было для за другой все свои песенки: «Лило­ лась этой ужасной испанкой. В Одес­
Веры чем-то очень большим. Она вый негр», «В этом городе шум­ се была настоящая эпидемия, и бо­
по-настоящему любила кино, была ном».», «Где вы теперь?»» и так да­ лезнь протекала очень тяжело, а у

61
Веры как-то особенно тяжко. Про­
фессора Коровицкий и Усков гово­
рили, что испанка протекает у нее
как легочная чума. Теперь это
называется вирусным гриппом. Все
было сделано для ее спасения. Как
ей хотелось жить! Перед домом на­
шим постоянно — день и ночь —
стояла толпа молодежи. Вера гово­
рила: «Володя там, в Москве, не
чувствует, наверно, что я умираю».
Все понимала, знала, что конец. Ха­
ритонов и Чардынский плакали, сидя
на кухне. В половине восьмого ве­
чера она умерла. Это было шест­
надцатого февраля 1919 года. Хоро­
нил ее весь город, буквально. Два­
дцать шесть ей было... М уж Веры —
Володя Холодный — пережил ее не­
надолго. После панихиды памяти
Веры в Москве, в Художественном
театре, он стал заговариваться, иног­
да не слышал, когда к нему обра­
щались. Вскоре он умер. Перед
смертью все говорил о Вере как о
живой.
Софья Васильевна так и осталась
с тех пор в Одессе, стала балери­
ной Одесского оперного геатра,
здесь вышла замуж, здесь родились
сын и дочь.
Побывал я у Анатолия Григорь­
евича Маленского, который хорош о
знал Веру Васильевну и был админи­
стратором последнего ее концерта.
Это было за несколько дней до
смерти. Записал я и его рассказ.
В М оскве записал рассказ И. Э. Ю ж -
ного-Горенюка, который в годы ин­
тервенции был начальником под­
польной партийной контрразведки,
был свидетелем последних месяцев
жизни Веры Холодной в Одессе.
Все это я постараюсь опублико*
вать.
Побывал я и у Н. А. Болобана,
научного работника, и познакомился
с собранными им материалами о
Вере Холодной. Он собрал и систе­
матизировал огромнейший, ценней­
ший материал о жизни и творчестве
Веры Холодной. Здесь многотомная
хроника событий, рецензии, сведе­
ния об эпохе, об окружении Холод­
ной. Здесь бесчисленные фотогра­
фии ее в ролях, в жизни. Все стро­
го научно систематизировано и, вне
сомнения, заслуживает того, чтобы
быть изданным: эти материалы ка­
саются гордости нашей отечествен­
ной кинематографии, «королевы
русского экрана». Это часть нашей
славной истории.
Теперь я хочу вернуться к по­
ставленному в начале этих заметок
вопросу — в чем же загадка «коро­
левы экрана»? В чем секрет такого
фантастического, ни с чем не срав­
нимого ее успеха, всеобщей любви
к ней? Была ли она настолько та­
лантливее всех других актрис рус­
62
ского дореволю ционного кинемато­
графа?
Я думаю, что разгадка нераз­
рывно связана с самой природой
кинематографа.
В любом виде искусства боль­
шое значение имеет личность ис­
полнителя, будь это театральный ак­
тер, чтец, скрипач или эстрадный
певец.
Мы, зрители, не отдавая даже
себе в том отчета, вместе со зву­
ками песни воспринимаем и челове­
ческие свойства поющего. Он в ка­
кой-то мере раскрывается для нас
как человек. По множеству призна­
ков, иной раз едва уловимых, мы
составляем себе мнение об этом
человеке. Один нам сразу почему-
то симпатичен — он нравится нам,
приятен нам, другой вызывает анти­
патию или безразличие зрителей.
И это независимо от того, кто из них
лучше берет верхнее «до», у кого
лучше голос и совершеннее испол­
нение. Впрочем, я неправ, ограни­
чивая все это сферой искусства: а
как обнажает оратора трибуна! Слу­
шатель или зритель, все внимание
которого сосредоточено на выступа­
ющем перед ним, примечает все:
одежду, манеру держаться, всякое
движение, взгляд, улыбку — искрен­
ню ю или «сделанную».
Но если это все заметно со сце­
ны или с эстрады, то в кинематогра­
фе, с его крупными планами, со
способностью заглянуть в глаза ак­
тера, с детализацией его поведения,
зритель в тысячи и тысячи раз
больше узнает о личности актера, с
которым он общается. Сквозь об­
раз, создаваемый актером, неиз­
беж но пробивается его, этого акте­
ра, характер, его ум или глупость,
правдивость или фальшь, самодо­
вольство, наивность или наглость.
Все обнаруживается на экране.
Я перечисляю здесь крайние вы­
ражения личности, но экран обна­
жает, а зритель чутко улавливает
и самые тонкие нюансы в характере
человека.
Вот эти-то свойства кинематогра­
фа открыли зрителям тех, далеких
уже, десятых годов нашего столе­
тия в Вере Холодной существо не­
повторимой женственности, доброты
и сердечности, они увидели в ней
женщину своей эпохи, отвечающую
вкусам и настроениям, свою совре­
менницу. Именно такую, быть м о­
жет неосознанно, они хотели уви­
деть.
И сквозь подчас банальные, са­
лонные сюжеты картин, поверх этих
сюжетов, зрители узнали и полюби­
ли самоё Веру Холодную — чело­
века, женщину, в которой органиче­
ски соединились красота внешняя
с красотой внутренней.
Впрочем, кроме всех перечислен­
ных выше качеств, было в ней еще
нечто, чему я не найду названия.
Но именно это «плюс нечто» тоже
в значительной мере определяло
особость Веры Холодной, ее инди­
видуальность, ее личность и привле­
кало к ней сердца.
Вы спросите — что же это все-
таки за «нечто»?
А я отвечу — не знаю. Не знаю,
но оно существует.
М ож но найти н в современном
кино такие примеры. Скажем, Жан
Габен. Он покорил нас не только
потому, что талантливый актер, — их
немало, а потому, главное, что он
Жан Габен, потому что мы встреча­
емся с человеком, бесконечно нам
интересным, обаятельным, умным.
Прожив в киноискусстве всего
три года, в расцвете молодости,
в зените славы, окруженная всеоб­
щей любовью, скончалась русская
«королева экрана».
Одесса проводила ее в послед­
ний путь. Многотысячные толпы шли
за гробом в этот леденящий фев­
ральский день. Люди плакали, про­
щаясь со своей любимицей.
В Госфильмофонде СССР сохра­
нились кинокадры этого трагиче­
ского похоронного шествия.
Рассказав кратко о жизни Веры
Васильевны Холодной, почитаю сво­
им долгом рассказать и о том, что
случилось после ее смерти.
В то время, когда миллионы
зрителей во всей стране еще опла­
кивали безвременную кончину Веры
Холодной, одесские кумушки стали
распускать слухи о каких-то якобы
таинственных обстоятельствах ее
смерти.
И пополз слушок... Бессмыслен­
ный, глупый, грязный слушок, не
имеющий ровно никакой почвы,
кроме обывательской фантазии его
изобретателей.
Кумушкам показалось просто не­
достаточно интересным, что «коро­
лева экрана» умерла от обыкновен­
ной испанки.
И пошли чесать шершавые
языки...
— Как1 Неужели вы еще ничего
не знаете? Ее отравили!
— Слыхали? Ее отравили фран~
цузы ядом кураре...
— М ожете себе представить —
отравили и потом зарезали. Она
была советская шпионка...
— Что вы говорите! А мне толь­
ко что сказали, что она была фран­
цузской шпионкой и это Чека ей
подсыпало цианистый калий.
И пошло, и пошло, и пошло...
Конечно, сплетни — это не более
чем сплетни, и пошлость — это пош­
лость.
 Они недолговечны, если... если
не становятся фактом литературным.
Через три с лишним десятилетия
после смерти Веры Васильевны Хо-
лодной появился на свет роман
Ю рия Смолича «Рассвет над морем»,
действие которого происходит в
Одессе в период иностранной ин­
тервенции.
Автор вывел в качестве одного
из действующих лиц своего романа
Веру Васильевну Холодную — под
собственным ее именем.
Что ж, литература знает множе­
ство примеров введения в ткань
художественного произведения дей­
ствительно существовавших лиц.
При этом, однако же, азбучное
понятие об этике обязывает придер­
живаться фактов биографии назван­
ного подлинным именем лица.
Итак, Ю рий Смолич. «Рассвет над
морем». Роман. Авторизованный
перевод с украинского. «Советский
писатель», Москва, 1955 год, страни­
цы 148— 151. Сцена у ф ранцузского
консула в Одессе господина Энно:
«...— Пришла одна дама и тоже
добивается свидания с вами.
— Дама? Она назвала свою фа­
милию?
— Да, мосье. Это Вера Холодная.
Артистка синематографа.
Мосье Энно остолбенел бы,
если б не было неудобно консулу
столбенеть перед своим секретарем,
Но морозцу, который вдруг про­
бежал у него по спине, мосье Энно
разрешил пробежаться. Вера Холод­
ная! Королева экрана! Очарователь­
ная женщина, можно сказать — перл
красоты! И не мосье Энно искал пу­
тей познакомиться с нею, а... при­
шла сама... Что ж, если дело обора­
чивается так, то мосье Энно, опыт­
ный донжуан, может побиться об
заклад, что не завтра, так послезав­
тра перл красоты, королева экрана
Вера Холодная... будет его любов­
ницей.
— Пускай генерал Гришин-Алма­
зов немного подождет, проводите
его в приемную «А», а артистку Ве­
ру Холодную просите немедленно
и прямо сюда...
...Артистка Вера Холодная вошла
и, сделав два шага, остановилась.
Мосье Энно продержал ее так
секунд десять и только тогда нако­
нец поднял усталый и равнодушный
ко всему на свете взгляд.
И сразу же его подбросило, как
на пружинах. О к вскочил и учтиво
поклонился, а на лице у него в эту
минуту застыло выражение сног­
сшибательного восторга. (Заметьте,
товарищи, я не позволяю себе ника­
ких оценок стилистики приводимого
отрывка. Как написано — так и ци­
тирую.)
«— Мадемуазель? Простите... Ма­
дам?
— М о е имя Вера Холодная. Я —
артистка синема.
— О, прошу, мадемуазель.
Вера Холодная села...
...В своем волнении она была
еще очаровательнее. Мосье Энно
м ог гордиться тем, какая у него бу­
дет любовница!
•— М осье консул,— промолвила на­
конец артистка, «— я к вам по важ­
ному для меня и конфиденциаль­
ному делу..* Я хочу выехать за гра­
ницу, во Ф ранцию, и пришла к вам
просить визу... Я буду откровен­
на, мосье консул. Мне надоела эта
жизнь. Войны, революции, перево­
роты. Я артистка, и меня влечет
только чистое искусство...
— Кроме чистого искусства,—
м ягко промурлыкал мосье Энно,—
вас, очевидно, влечет и... красивая
жизнь, не так ли, мадемуазель?
Артистка чуть приметно повела
плечами и улыбнулась...
— Пусть так, мосье...
...Мосье Энно уже хотел... встать,
подойти и просто заключить в объ­
ятия очаровательную красотку. Он
даже скрипнул стулом, поднимаясь...
...Но стул под мосье Энно скрип­
нул еще раз — он снова сел. Неожи­
данная идея вдруг пронизала мозг
консула Франции...
...Вера Холодная в вознагражде­
ние эа визу должна стать любовни­
цей генерала Гришина-Алмазова. Ла­
ски очаровательной женщины откро­
ют сердце воинственного мужа...
...Конечно, чтобы изменчивая
обольстительница не превратилась
в обольстительную изменницу, как
она это великолепно проделывает
в своих кинофильмах, у мосье Энно
должна быть на нее хорошая узда:
эта самая приманка — виза...»
Далее Вера Холодная за это са­
мое «обещание визы становится лю ­
бовницей Энно, а также, по его
приказанию, любовницей белогвар­
дейского генерала Гришина-Алмазова,
и передает первому любовнику шпи­
онские сведения от второго.
«...— Кому генерал больше сим­
патизирует — Франции или Англии?..
...— В жизни он... равно привер­
жен к обеим, мне почти не прихо­
дится слышать от него русскую речь.
Днем он разговаривает исключи­
тельно по-французски, а ночью
сквозь сон бормочет по-английски.
Мосье Энно даже передернуло...
Он свирепо взглянул на свою лю ­
бовницу.
— Вы могли бы мне не расска­
зывать о том, что генерал бормочет
сквозь сон.
Артистка подарила его презри­
тельным взглядом.
— Я добросовестно выполняю
ваше поручение, мосье...
Ну, не будем ссориться,—
примирительно проворковал кон­
сул.— Сегодня вы не пойдете... слу­
шать английское бормотание гене­
рала...
Артистка подняла брови и взмах­
нула своими огромными ресницами.
— А что же я буду слушать се­
годня ночью?
— Сегодня вы будете слушать
меня.— Консул смотрел на артистку,
давая волю живчикам в глубине сво­
их томных глаз.— Если хотите, я для
вас согласен бормотать даже по-
русски...»
Это и очень многое другое
в том же роде рассказано в романе
Смолича «Рассвет над морем»
о женщине, названной им королевой
экрана Верой Холодной.
О той самой Вере Холодной, ко­
торая была чистейшим человеком,
любящей женой и трогательной ма­
терью, о той, что была актрисой-
труженицей и снялась за три года и
четыре месяца своей творческой
жизни в сорока семи фильмах,
не имея никогда буквально свобод­
ного часа.
О той самой Вере Холодной, ко­
торая незадолго до смерти выска­
зала свою гражданскую, патриоти­
ческую позицию в печати так: «Нам
предлагают громадные деньги за­
граничные фирмы— значит, нас там
ценят высоко. Но теперь расстаться
с Россией, пусть измученной и ис­
терзанной, больно и преступно, и я
этого не сделаю».
(«Кино-газета» № 22, май 1918
года)
Вера Васильевна Холодная при­
надлежит истории нашего киноискус­
ства, и, по моему убеждению, мы,
кинематографисты, обязаны поднять
голос в ее защиту и публично вы­
разить возмущение по поводу гря­
зи и пошлости, которыми в романе
«Рассвет над морем» покрыто ее
чистое имя.
Окончание следует
63

И го р ь Михайлов
Раздумья о Родине
ано или поздно любой поэт приходит к серь­
Р
езным раздумьям о Родине, о сложности ее
развития, о ее месте в мировой истории, о со­
отношении ее больших судеб и своей чело­
вечьей судьбы.
Путь к Родине — характерный путь развития таланта
Ларисы Васильевой. Это путь, так сказать, «историче­
ский». Ее первая книга — «Льняная луна», удостоен­
ная премии М осковского комсомола, явила читателю
поэта, живущ его исключительно интенсивной и полно­
кровной творческой жизнью, виртуозно владеющего
словом, образом, рифмой, умеющ его повседневно
открывать свои маленькие америки и поэтизировать
все, к чему ни прикоснется.
Книга отличалась редким разнообразием: стихи
о «синхро-фазо-циклотронах» и «супер-киберкрасоте»,
о русских именах, как бы сшитых из «сурового полот­
на», о русском лесе, о своих отрезанных косах, о «пла­
кучей осени», о дождях и ветрах, о плодах и ягодах,
об изобилии осенних базаров — и, разумеется, огром­
ное количество стихов о любви. В них можно было
найти отдельные просчеты вкуса («горечи утрат»,
«терпкая усталость»), но и здесь Васильева показала
себя поэтом достаточно своеобразным.
Всякие параллели в поэзии рискованны и неточны,
но в такой ранней зрелости было что-то от Марины
Цветаевой, в послесловии к своим юным стихо­
творениям заклинавшей молодых поэтов «не презирать
внешнего» и писать обо всем, «закреплять каждое
64
мгновение, каждый жест, каждый вздох». Параллель
эта напрашивается тем более настойчиво, что во вто­
рой своей книге — «Огневица» — Лариса Васильева, как
бы исчерпав круг тем, окружавших ее внешне* и внут­
реннее «я» (ее любовная лирика во второй книге толь­
ко договаривает недоговоренное в первой), обратилась
к разработке несравнимо более трудоемких пластов
поэзии — к поэме и к сказке. Удачи и неудачи Ва­
сильевой в этом отношении чрезвычайно поучительны
в смысле возможностей использования «творческого
наследия» одного из сложнейших русских поэтов —
Марины Цветаевой.
«Княгиня Ольга» Васильевой, оставаясь безусловно
исторической поэмой, в то же время является «твори­
мой легендой» на историческом материале. Поэтесса
придала Ольге «низкое» происхождение, сделала пре­
тендентом на ее руку древлянского князя Мала, орга­
низовала попытку народного бунта после смерти князя
Игоря и расправу Ольги с боярами, подружила ее
с Бояном.
Основная коллизия поэмы — - пушкинская: правитель
может быть силен лишь «мнением народным». По­
добно пуш кинскому Борису Годунову, горько жало­
вавшемуся на тех, чью любовь он надеялся «снискать
щедротами», а они его же «беснуясь, проклинали»,
Ольга возмущается народной неблагодарностью. Но
Ольга — плоть от плоти народной, ей еще нужно убе­
дить самое себя в «праве на угнетение», ей еще
нужно бороться с врожденным человеколюбием. Еди­
ножды усомнившись в своем праве на месть (ей
снятся муки древлян, погибших в учиненном ею по­
жарище), нетрудно усомниться и в своем праве на
власть. Ольга сознает: «Мнится мне такое: в том моя
вина, что у них со мною в жилах кровь одна». Боян
олицетворяет в поэме голос народа и тем самым со­
весть Ольги.
М ож ет быть, стоит упрекнуть автора в том, что
отдельные строфы поэмы подражательны. Ольга, на­
пример, разговаривает с Бояном почти как цветаев­
ская Царь-девица — с пасынком. Княгиня говорит: «Я —
кошка, ты — мышка, замучаю, заманя. Боишься меня,
мальчишка, боишься меня?» Изображая пожар в древ­
лянском Коростене, поэтесса прибегает даже к той
манере обрывать речь на полуслове, которая так ха­
рактерна для цветаевской сказки «Молодец»: «По
лицу ногами, ой, затопта...» Но зато столь характерные
для цветаевских поэм резкие сюжетные переходы, на­
, рочитая недосказанность, введение неожиданных диа­
логов, использование до предела напряженного ритма
коротких, энергичных строк, примененные в поэме
о древней Руси, написанной с современных историче­
ских позиций, пришлись как нельзя более к месту
и позволили автору построить стройное здание на
сравнительно небольшом земельном участке при мак­
симальной экономии материала, начисто избежав мно­
гословия.
История неразлучна с Ларисой Васильевой, наи­
большие удачи поэтессы связаны с ней. В новой ее
книге — «Синий сумрак», в разделе «Отголоски», мы
находим стихи «Ярославна» и «Над летописью»; в ж ур­
нале «Нева» был опубликован ее цикл стихов — вариа­
ций на тему «Слова о полку Игореве».
«Я избегала громогласных тем», — утверждает
Лариса Васильева. Не только тем, можно добавить, но
и слов. Лишь в виде заклинания может она произ­
нести: «Спаси тебя имя высокое, великое имя — Русь!»
Очень достойно и сдержанно благодарит она Родину
«за перелесок и проселок, за перекресток, перегон, за
то, что путь прозренья долог,,, но прям и неуклонен он,
за то, что судишь нас сурово, прощаешь, сердце не
скрепя, за то, что никакое слово не в силах выразить
тебя».
 Воронежский поэт Владимир Гордейчев, широко
известный за пределами своего края, хорош о знает,
«с чего начинается Родина»: с города, где родился
и вырос. Встречая знакомых воронежских ребят-монте-
ров «вдалеке от районного центра», он рад узнать, что
к октябрю они вернутся домой. «Их ответ разберу
без труда, и покажется вдруг не с того ли, что о счастье
поют провода по пути к сельсовету и школе». Выйдя
на «Воронежское море», поэт радуется тому, что «здесь
на зеркале залитой поймы солнце рыбкой стоит
золотой».
Начат май, и рыбак на просторе
первым делом бросает блесну.
Если Волга в Каспийское море,
то Воронеж впадает в весну.
Обновляя подход к традиционной теме неузнавае­
мости родных мест, Гордейчев смотрит на Воронежское
море глазами отпускника, вернувшегося «из Ленинграда
дальнего, с Васильевского острова в колхоз родимый»:
М оряк стоит, про все забыв,
глядит, волнуясь,
на то, как ровные столбы
бегут вдоль улиц.
— Да что тут было в этот срок,
скажи, бабуся?
— Подняли уровень, милок,
смотри, любуйся...
Есть у Гордейчева стихи декларативного плана
(«Слово о России», «Звенья доблести»), но, разумеется,
не ими сильна его лирика. Она сильна умением самые
прозаические вещи поднимать до уровня высокой поэ­
зии:
В груженной доверху машине,
привезшей сено в райсовет,
трудяги-парня на вершине
гороподобен силуэт.
Неброское мастерство поэта очевидно и бесспорно.
Он умеет «строить здание на острие иголки». Именно
так возникает глубоко поэтическое изображение
«ритуала» зачерпывания воды молодыми волжанками:
«Сапожки в воду заступнуть им позволяют днесь и
присно, чтоб Волгу в ведра зачерпнуть, с плеч не сни­
мая коромысла».
А вот другой образчик мастерства, позволяющего
возвращать права даже самому затасканному эпитету,
окружив его певучим многообразием новизны: «При­
ходите вечером сюда, где бурлит у берега вода, где
моторы вторят невпопад звонким песням
хлопцев и девчат, где луна плывет в вечерней мгле,
побледнев от зависти к земле».
В стихах Гордейчева есть что-то от эпического по­
вествовательного строя. Они легко перерастают
в поэму, весьма необычную по сюжету, названную
им «В звоне жаворонка». Собственно, единого сюжета
в ней и нет: он дробится на несколько мелких сю жет­
цев — эпизодов из жизни «школьного сторожа
и бычьего пастуха» Алексева. Но зато есть полно­
кровный образ любовно обрисованного, по-народному
мудрого человека. Поэма завершается характерной
концовкой:
Ветер шел — изумрудного цвету.
И, привольно раскинув поля,
заливалась пронзительным светом
до рыданья родная земля.
Имена Евгения Антошкина и Геннадия Серебрякова
становятся все известнее широкому читателю. Совер­
шенно непохожие по своему творческому почерку,
они тем не менее родственны друг другу и напоми­
нают два бурных потока, весьма активно расширяющих
свои русла. Неважно, что один из них возник не­
сколько раньше, другой несколько позже (первая
книга Серебрякова вышла в свет в 1963 году, а Ан­
тош кина— в 1965-м; две следующие книги — «Наедине
с Россией» и «Голубая береста» — одновременно,
в 1969 году). Не только истоки творчества близки, но и
тематика — в самом существенном и кровном — род­
ственна. Обоим дорого русское искусство старины,
безвестные и безымянные зодчие, воздвигшие ска­
зочно прекрасные храмы, хотя один пишет о Софий­
ском храме в «мудрейшем Новгороде», а другой —
о «храме Покрова, что на Нерли». Им обоим не чужда
историческая тема: Серебрякова волнуют «каменные
песни Суздаля», Антошкина — Куликово поле, где
«за рекою Непрядвой соловки поют». Детство обоих
опалила война.
И Антошкину, и Серебрякову свойственно стремле­
ние населить свои стихи живыми людьми, «соседями
по планете». У Антошкина это большей частью одно­
сельчане: погибший д р уг Сергей; веселые кавалеристы,
которых бабы встречают хлебом-солью; мальчишка-
табунщик «в латаной отцовской телогрейке», на кото­
рого с немалым уважением «лошади притихшие» гля­
дят; нищие, заменявшие в старой деревне радио и
воплощавшие «больное прошлое» русской земли.
У Серебрякова людей в стихах, может быть, и по­
больше, но все они — родные братья героев Антош­
кина: «курносый почтальон Колька», «идущий сквозь
пургу упорно, сцепивши зубы, как в бою»; лесорубы,
покуривающие и поющие песню после работы, в то
время как «лежат вокруг, раскинув руки, деревьев
теплые тела»; рыбаки в «белом городе Пучеже», не­
сущие домой «щук, огромных, как поленья»; девчонки
из «вуза гуманитарного», вздумавшие «парней колхоз­
ных удивить» песенками Окуджавы, но услышавшие
в ответ песню о «рябине, рвущейся к дубу», спетую
с таким чувством, что «струны новенькой гитары мол­
чат — им нечего сказать».
Что больше всего привлекает в творчестве Антош­
кина? Прежде всего, пожалуй, кровная, неразрывная,
органическая связь с родной природой, которую он
великолепно чувствует. Не случайно он так доверчиво
обращается к родничку: «Ты научи меня, родник,
терпенью быть струйкой золотой среди камней».
Кроме того, стихи его какие-то удивительно добрые.
О собую линию в них составляют произведения о раз­
личном зверье и птицах: то это лоси, которые «спе­
шат прижимистой рысцой» на водопой; то это непо­
корный конь, который ночью, «осилив страх», под­
ходит к спящему табунщику, нюхает его ушанку и
смирно застывает у костра. Иногда это журавлиха,
кличущая «кого-то в пустых небесах», или «растороп­
ные» дикие голуби, опустившиеся «в болото на­
питься», или грачи: «У грачей прилетевших крылья
болят, на лугу отдыхают галдящими стаями».
Если в стихах Антошкина всегда доминирует чув­
ство, то у Серебрякова чаще главенствует мысль.
Он умеет поразить внимание читателя с первой же
строки и закончить стихотворение совершенно не­
ожиданной параллелью. Одно из его осенних стихо­
творений начинается строчкой: «Как Рубенс, ты, сен­
тябрь, на краски щедр». Стихи о русской елке конча­
ются утверждением, что в ней «как в твореньях на­
ших древних зодчих, живет хмельная жажда высоты»,
а стихи о яблоках, которые мальчишки таскали
у деда Парамона для «солдат в бинтах кровавых», за­
вершаются так: «Приподнимая памяти завесу, я раз­
личаю душ людских родство: когда-то Прометей украл
у Зевса огонь... Но разве это воровство?» Характерно,
что миф всегда служит у Серебрякова современности.
65
Точно так же легенда о Дедале и Икаре понадоби*
лась ему для изначального разделения человеческого
рода на, так сказать, Соколов и Ужей: «Нет, люди
сложили недаром эту красивую небыль — к земле
приросли Дедалы, Икары — рванулись в небо». Зна­
ком Серебрякову и другой — пожалуй, более совер­
ш енны й— способ построения стихотворения, когда
финал его, перекликаясь с началом, приводит к зако­
номерному выводу. Так, он пишет: «Да, в мире есть
святая простота, что на бессмертье выдержит экзамен:
с тугого потемневшего холста глядит она наивными
глазами». В заключительных же строках это стремле­
ние к «святой простоте» оборачивается авторским
кредо:
Хочу жить так, чтоб на крутой черте
У жизни не вымаливать прощенья,
Как к высоте, стремиться к простоте
И отвергать любое упрощенье!
Новые стихи Антошкина все чаще подымаются до
высокого обобщения. Стихотворение о «студеных род­
никах», дающих начало реке, которые, по уверению
сельчан-соседей, бьют именно у них, кончается такими
строчками:
Русь, не ты ли даешь нам силы,
Что клокочут, как струи реки?
Посмотрите — по всей России
Бьют могучие родники!
Что же касается Серебрякова, то вершиной его
сегодняшних поэтических достижений являются эпиче­
ские мотивы. Первым опытом была драматическая
поэма «Иван», глубоко человечное и глубоко патри­
отическое произведение. Последние главы поэмы
естественно перерастают в высокий пафос финала:
М оя Россия — звезды в синей вечности,
Прямые обелиски, как лучи,— »
Учи меня высокой человечности
И высшей справедливости учи!
За поэмой «Иван» последовал сказ «Бессмертная
дружина» (о подвиге Евпатия Коловрата) и дума
«Первопроходцы», в которой мы встречаем «перво­
проходцев» русского гражданства, от Михайлы Ломо­
носова до народовольцев и Ленина. Одна из глав
этой поэмы (не случайно Серебряков именует ее
«думой», подчеркивая свою преемственность от ры-
леевских традиций) — гимн подлинной гражданствен­
ности, которая «не терпит суеты, как самое высокое
искусство»:
Гражданственность,
она — скорее боль,
она остра,
как резкий свет прозренья,
она на смертный
поднимает б'ой
и ложь клеймит
позором и презреньем,
Книга «Годовые кольца» наглядно демонстрирует,
как расширился поэтический кругозор Геннадия Сере­
брякова. Особый интерес представляет в ней раздел
«Меридианы сердца», где собраны стихи, написанные
под впечатлением поездок по Болгарии, Югославии,
Финляндии и Индии.
Стихи Александра Шевелева, собранные в книге
«Гончарный круг», во многом близки стихам Антош­
кина. Вернее, не столько сами стихи, сколько их тема­
тика. В них тоже немало воспоминаний о трудном воен­
ном детстве, когда крестьянки, одетые в шинели, «гла­
дили ледяными руками» ребят, безмолвно лежащих на
печи, в то время как «погибших пурга заметала» и хол­
66
мик возникал «над каждым лицом». Шевелев помнит»
как погорельцы кочевали «по дорогам разбитым», пом­
нит и «послевоенных волов» с «мутными глазами»,
которые своей «тягловой силой» «народ тянули из
беды»:
Они все это понимали,
Не подводили никогда,
И, ткнувшись мордой, умирали
От непосильного труда.
Правда, в творчество Шевелева давно уже властно
вошел город, ленинградский пейзаж, «спокойная Нева»
и белая ночь, которая с<за Кировские острова никак
продвинуться не хочет». Сам поэт определил свой
путь, как «две параллельные дороги: одна по городу
кружит, другая по полям петляет». Но той, которая
«петляет» по полям, отдана большая часть его души,
и лучшие его стихи связаны с деревенской тематикой.
Здесь его корни, здесь его изначальная родина, и
естественно, что именно в те дни, когда Шевелев
возвращается с Невы-реки на тихую речку Болву, ему
приходят в голову мысли о Родине с большой буквы,
и стихи приобретают особенно глубокое звучание:
Встает рассвет. Я тихо выхожу,
И дым отечества вдыхаю,
И в даль холодную гляжу,
И кажется, что вечность понимаю.
М ожно, впрочем, предположить — без особого
опасения ошибиться, что на дальнейшем этапе творче­
ского пути Александра Шевелева «параллельные до­
роги» сольются в его душе в одну, и он будет вправе
сказать о Ленинграде то же, что Антошкин о Москве:
«Мне без тебя вдали тоскуется, твоими ритмами
дышу и запах поля с шумом улицы в душе взволно­
ванной ношу».
Книга Олега Тарутина «На трех китах» — из тех
книг, которые застают поэта в какой-то переходный пе­
риод его развития. М ногое в ней продолжает и завер­
шает мотивы его прежней лирики. Мы найдем в этой
книге стихи, связанные с геологическими скитаниями
(«Комар», «Гон», «Соскучился», «Все хорошо», «Отдых»,
«Ночь», «Таймыр»), стихи об обитателях других пла­
нет («Первый контакт»), о детских и юношеских годах
человечества («Первооткрыватель»), Но иногда возни­
кают в ней и трагические образы, столь необычные
для прежнего Тарутина. В такие сумрачные минуты
души даже солнце падает за черту горизонта, «как
сгоревший бомбардировщик». М ож ет быть, именно
поэтому книга производит впечатление менее целост­
ной, чем первая, но зато в ней больше проблемности,
больше встревоженности. И по-прежнему прочной
основой творчества поэта остается его уверенность
в том, что «Земля стоит на трех китах: Добра, Любви
и Веры». Ход раздумий автора примерно таков:
пусть, по справедливому замечанию Маяковского,
«для веселия планета наша мало оборудована», но
ведь, в сущности, люди еще так «недавно на этой пла­
нете, летящей исправно», «еще в наших душах добро
не исконно. Нам счастье — проблема, и братство —
проблема, еще мы в начале, еще на заре мы». М ежду
тем постепенно в жизни человечества «забывается
чувство когтя, утверждается чувство локтя».
Мир, богатый конкретным содержанием возвышен­
ных духовных порывов, мир, в котором личность
представляется неразрывно слитой с народом и не
мыслящей себя иначе как частицей народа, мир,
раскрывающий патриотическую радость причастности
каждого человека к судьбам страны, к ее истории
и культуре,— таков мир нашей сегодняшней поэзии.

КРУГ ЧТЕНИЯ
О новой книге
Константина Симонова
М
инувшая война до сих пор остается главной
темой творчества Константина Симонова. Ве­
роятно, немалую роль сыграло то, что писа­
тель сформировался в тридцатые годы, когда
все мы жили под впечатлением надвигаю­
щихся грозных потрясений. Он был свидетелемвал
на Халхин-Голе, а затем в качестве военного коррес­
пондента прошел всю войну, закончив ее в Берлине.
Впечатления военных лет нашли свое отражение в по­
вести «Дни и ночи», в романе «Товарищи по оруж ию »,
в трилогии «Живые и мертвые», в стихах, пьесах и
корреспонденциях. Среди этих разнообразных
жанру работ недавно вышедшая книга «Незадолго до
тиш ины »1 занимает особое место. Во вступлении ав­
тор замечает, что к концу войны писатель начал в нем
подавлять журналиста: «Внутри меня боролись два
вйдения войны — корреспондентское и писательское.
И последнее к концу войны брало верх...»,
«Незадолго до тишины», в сущности, занимает про­
межуточное место между книгами писательскими
и журналистскими. В ней отражены мотивы, которые
развиты были и в корреспонденциях, и в художест­
венных произведениях. Она представляется той реаль­
ной почвой, на которой возникали и те и другие.
Перед нами — записки, дневники, заметки, относя­
щиеся к последнему этапу войны. Март, апрель и май
1945 года — вот время действия в них. В центре запи­
сей — поездка Симонова на Четвертый Украинский
фронт во время наступления наших войск на М оравску
Остраву весной 1945 года. Свои записи автор доводит
до мая 1945 года и завершает их окончанием войны
и нашей великой победой. Как я уже говорил, некото­
рые материалы нашли отражение в военных коррес­
понденциях, другие — в повестях и романах. Симонов
замечает, что в то время он замышлял повесть
и даже роман о войне. Задуманную повесть он не
создал. «Роман о войне я все-таки написал... Но го­
раздо позже, чем думал тогда, в сорок пятом... И, по­
ставив точку на его последнем томе, так и не до­
брался до тех событий, которые видел в конце войны
на Четвертом Украинском фронте». Известно, что
«Последнее лето» завершается нашим наступлением
в 1944 году. До Берлина своих героев автор не довел.
Рецензируемая книга служит в каком-то смысле про­
должением и эпилогом «Последнего лета». Она рас­
сказывает об исторических событиях, происшедших
после сорок четвертого года.
Чрезвычайно интересна книга для понимания про­
тотипов трилогии «Живые и мертвые». В записках
1 Константин С имонов. Н Е ЗА Д О Л ГО Д О ТИШ И НЫ . Записки
1946 года. М арт — апрель — май. «С оветская Р оссия* f М ., 1974 степени разъяснять ему все и вся.
Симонов с большой симпатией повествует о генерале
Петрове, командующем Четвертым Украинским ф рон­
том. Писатель признается, что Петров был ему на­
столько симпатичен, что он собирался написать о нем
в романе. Однако случилось так, что Петрова в «Жи­
вых и мертвых» нет. Зато в обрисовке главного героя
трилогии Серпилина явственно сказались черты Пет­
рова. Внимательный читатель сможет уловить в симо­
новских записках и реальные штрихи характера дру­
гого персонажа «Живых и мертвых»— генерала Львова.
Но, конечно, ценность новой книги Симонова не
исчерпывается тем, что она раскрывает творческую
лабораторию писателя. Она прежде всего дает значи­
тельный и яркий материал для расширения наших
представлений о финале войны, о завершающих побе­
доносных ее битвах. И здесь необходимо отметить
одно важное обстоятельство. Весной 1945 года война
подходила к концу, окончательная гибель гитлеров­
ского разбойничьего воинства была предрешена и по­
беда представлялась несомненной. Но автор как
будто предупреждает читателя: грубую ошибку со­
вершит тот, кто представит себе дело таким образом,
будто последний этап великой битвы был легким три­
умфальным маршем. Нет, и этот этап был тяжким
изнурительным кровопролитным трудом, и он требо­
боевкрайнего напряжения сил, воинского умения
и беспредельной отваги для того, чтобы сокрушить
до конца все еще сильного врага. Этот мотив выра­
жен в книге очень ярко. -Писатель подчеркивает и
такой штрих: в преддверии победы, уже ощущая ее
дыхание, наши люди шли на смерть с какой-то обост­
по ренной жаждой жизни. Умирать всегда тяжело, но
вдвойне тяжело именно теперь, когда вот-вот враг бу­
дет сокрушен. И несмотря на этс^ воины Советской
Армии до конца готовы были исполнить свой долг
перед Родиной.
По условиям этой своей поездки писатель стал­
кивается главным образом не с солдатами, а с офи­
церами и генералами. Среди них были крупные со­
ветские военачальники. Читатель найдет в книге выра­
зительные портреты широко известных лиц. Образно
запечатлен портрет командующ его армией генерала
Москаленко. Симонов записывает телефонные разго­
воры, свидетелем которых он был на командном
пункте армии. Писатель стремится передать психоло­
гические черты Москаленко, самый стиль боевого ру­
ководства командарма. Перед нами военачальник, пол­
ный энергии, творческой активности, один из тех гене­
ралов новой школы, которые сыграли огром ную роль
в завоевании победы.
Интересен и по-своему сложен портрет генерала
Петрова, командующ его Четвертым Украинским ф рон­
том. Симонов описывает Петрова в очень трудное для
него время. Наступление на М оравску Остраву идет не
так, как хотелось бы и как планировалось. Симонов
застает Петрова в ту пору, когда его снимают с долж ­
ности командующего фронтом. И всю сложную гамму
переживаний, связанных с этим драматическим собы­
тием, писателю удалось передать с подлинным художе­
ственным тактом и психологической достоверностью.
Дневниковые заметки Симонова изданы через
тридцать лет после событий, зафиксированных в них,
и автор хочет, соблюдая все оттенки тогдашних своих
представлений и мыслей, внести и некоторые коррек­
тивы, продиктованные сегодняшним своим видением
мира. В книгу включены комментарии автора. Они
выделены курсивом. В ряде случаев эти комментарии
вполне уместны. Но порой они кажутся излишней
предосторожностью. Читатель и сам сможет разо­
браться в написанном, и вовсе нет, нужды до такой
67
 В целом новая книга Симонова представляется
важным и существенным эвеном в той летописи Вели­
кой Отечественной войны, которую на протяжении де­
сятилетий неутомимо создает писатель.
Лев Плоткин
„Театр"
Георгия Ковенчука
1 акого театра нет.
Такой «театр» есть.
Это «театр», существующий на тридцати ты­
сячах «сценических площадок» — и разыгры­
вается на них один и тот же «спектакль»:
«Клоп» Владимира Маяковского.
На каждой из площадок — одни и те же декорации,
одни и те же костюмы, интонации актеров, акценты,
ритм, мизансцены и другие режиссерские находки.
Срежиссировал эту необычную постановку ленинград­
ский художник-график Георгий Ковенчук.
Читатель, вероятно, уже догадался, что речь здесь
идет не о театре в буквальном смысле слова,— но
о том, что именуется «театром» в применении, ска­
жем, к драматическим произведениям литераторов
(«театр Брехта») или к специфической режиссерской
постановочной манере («театр Мейерхольда»). Но
у «театра», о котором сейчас идет речь, есть еще
одна особенность: это — театр художника. Ибо я рас­
сказываю вам о книге, выпущенной в прошлом году
издательством «Искусство» и проиллюстрированной
Георгием Ковенчуком ,*.
Мы, авроровцы, видели, как она создавалась.
Ковенчук работал тогда художественным редакто­
ром нашего журнала. Замысел будущей книги уже
оформился. Художник уж е показывал нам отдельные
иллюстрации к «Клопу». Но образ, облик обложки ни­
как Ковенчуку не давался. И вот однажды он явился
в редакцию необычайно воодушевленным: в одном из
старых ленинградских домов был капитальный ремонт,
и там снимали со стен обои, накопившиеся едва ли не
за сто лет; Ковенчук принес кусок этих многослойных
обоев — разноцветных, разностильных, запечатлевших
и безвкусные розочкн, и обрывки рекламных объяв­
лений со своеобразной дореволюционной эстетикой
• Владимир М аяковский. К Л О П 4 Оформление Георгия
чука. «И ск усств о» j Л „ 1974
68
оформления, и не поддающиеся теперь опознанию
тексты с ятями и ерами.
— Вот — обложка будущей книги! — сказал Ко­
венчук.— Здесь — множество пластов обывательской
жизни, против которой «Клоп» и направлен...
Потом он приносил и показывал нам полный
макет книги, потом еще один макет — переработанный.
Потом были еще и еще переработки. Это длилось
Долго. Едва ли не три года. Наконец однажды он
сказал:
— Все. Это — последнее.
Вскоре читатели «Авроры» увидели в «СЛОНе»
репродукции нескольких листов «Клопа»,— а теперь те,
кто успел купить книгу, видят, что она собою пред­
ставляет в целом.
Эта книга, действительно, — интереснейший «спек­
такль».
Спектакль начинается с занавеса.
Занавес «Клопа» в интерпретации Ковенчука —
белое полотнище бумаги, по которому, как бы в такт
его колыханию, причудливо изгибаются алые слова
«Владимир Маяковский» и «Феерическая комедия».
А посередине — короткое слово «Клоп» с багровеющей
буквой «о».
Далее идет как бы представление действующих
лиц на театральных подмостках. Персонажи появля­
ются — каждый в той манере, какая предписана ему
художником-режиссером.
Бессмысленная харя Присыпкина — «бывшего ра­
бочего, бывшего партийца, ныне жениха» — прихлоп­
нута синим штампом.
Маленькая фигурка Зои Березкиной почти незаметна
в соседстве с мощным заводским строением: Зоя —
работница.
Семейство Ренесанс словно сошло с пошловатой
фотографической карточки (впрочем, в духе таких
шедевров в левом углу есть и надпись: «Сочи. 1929 г.»).
Разудалые черные кудри Олега Баяна и огромный
желтый бант — два штриха, характеризующие внут­
ренний мир «самородка»...
А затеям начинается первая картина.
Ковенчук сразу же стремится поместить сего­
дняшнего зрителя в атмосферу 1929 года: действие
начинается возле «затоваренных витрин» универмага,
миме которых расхаживают «частники-лотошники», —
и перед зрителем рассыпаются фотокопии рекламных
объявлений, взятых художником из газет и журналов
того времени. Тут — венские стулья, образчик нике­
лированной кровати, гуталин, грим для глаз, новинки
моды, пуговицы, лезвия, духи, даже червонец образца
двадцатых годов. Эти аксессуары быта предстают пе­
ред нами и дальше: в сцене «молодняцкого обще­
жития» это обложка первого номера журнала «Изо­
бретатель», плакат «Кто куда, а я — в сберкассу!»;
в сцене свадьбы — кассовая машинка «Националь»,
на которой, вероятно, работает Эльзевира Давидовна;
а в сценах нашего времени появляются предметы
современной эстетики: сверкающие механизмы и хи­
рургические инструменты, кислородные баллоны и
электродные лампы, суперсовременные машины и мно­
гоэтажные дома, фотоаппараты и люминесцентные
уличные фонари...
Но я написал: «начинается первая картина...»
Она началась — и на сцену ринулись частники-
лотошники, продающие всяческую снедь и барахло.
Их портретов в книге нет. Но каждый из них охарак­
теризован по-своему: газетными ли рекламными
виньетками и рамками (у каждого — своя), зелеными
ли яблоками, массивной ли статуэткой Венеры, необъ­
К овен­
ятными ли штанами, разрезанной ли на куски
сельдью — кто чем торгует! И вот уже каждый из них
действует, играет. И мы слышим их голоса и угадываем
характеры.
Спектакль идет своим чередом — и вот уж е мы
замечаем, как его постановщик выстраивает первые
мизансцены. Вот диалог Баяна и Присыпкина об эпи­
таламе Гименея заключается в огромную , во всю
страницу, голубую лиру (это — Баян!), а рядом, на
следующей странице, пунцовеют слова «красная
свадьба», занимающие едва ли не половину листа
(это орет Присыпкин!). Любимое присыпкинское «Во!
Во!» тоже время от времени вспыхивает то алым, то
синим цветом на протяжении всего спектакля. Обыч­
ным шрифтом набираются слова Зои о том, как она
«жить хотела, работать хотела»,— а шрифтом в пять
раз большим — слова Присыпкина о том, что их
«любовь ликвидирована». Мы улавливаем даже инто­
нации, с которыми произносятся слова в спектакле!
На одном развороте книги (в одной мизансцене!)
вспыхивает алый крик Зои: «Он мой!», черный вопль
Розалии Павловны: «А!..» — и несокрушимое в наме­
рении восстановить порядок розовое лицо М илицио­
нера.
Во второй картине на всю страницу раздается на­
бранный крупным шрифтом мученический крик Бо­
сого парня: «Где сапоги? Опять сапоги сперли». И —
новая мизансцена: на одной половине разворота —
полная темнота (гаснет свет на сцене?), и по ней —
белым — слово «Выстрел», а на другой половине —
лес восклицательных знаков (оркестровый удар?).
И — завершающее картину полустраничное «ВОН!»:
Присыпкин с треском «отрывается от класса».
Третья картина — сцена свадьбы на «Луначарской
улице». Как бы выдвинутые к самой рампе фундамен­
тальные фигуры «молодых» — Эльзевиры и Присып­
кина— доминируют на целом развороте. Начинается
пиршество, хмелеют гости — и вот уже увеличиваются
в шрифтовых размерах реплики: «Горько!», «Шакеспе-
ара!», «Прошу не выражаться при новобрачных!»,
«Во!», «Горим!!!» Вакханалия доходит до апогея.
Перед четвертой картиной — новая мизансцена:
залитый черной краской разворот, на котором мель­
кают несколько красных пятен — тлеющие головешки,
все, что осталось от «красной свадьбы». А пятая
и последующие картины — уже в наших днях. Здесь
изобилуют иные цвета — голубой и светло-желтый,
зеленый и светло-фиолетовый.
Блестяще поставлена Ковенчуком сцена голосо­
вания, когда решается вопрос о воскрешении . При­
сыпкина. От гигантского пальца, нажимающего на
красную кнопку, откликающуюся на другой странице
огромной алой репликой механиков: «Есть!» — до
солнечно-желтой переклички районов Федерации на
следующем развороте. И в результате — решение со­
брания, выражающееся в одном слове, которому
Ковенчук отводит в книге целых шесть страниц, три
разворота1 Первый — три колоссальные буквы:
«ВОС — », второй — «КРЕ — », третий — «СИТЫ» В те­
атре, проплывшие на каком-нибудь заднике-экране,
эти буквы (этот режиссерский прием!) произвели бы
сильное впечатление.
Интересны и другие находки Ковенчука. Вот в ше­
стой картине мы видим семерых врачей в белых ха­
латах как бы глазами распростертого на столе При­
сыпкина (это — тоже книжный разворот), а на сле­
дующем развороте возникает хамская фигура самого
Присыпкина с единственной репликой: «Ну и вы­
спался!» Рискуя получить упрек в том, что отхожу
в сторону от сравнения книги со спектаклем, замечу,
однако, что это — типичный кинематографический при­
ем со сменой точек зрения и со сменой крупных
кадров.
Седьмая картина повествует у Маяковского об
эпидемии, охватившей население после столкновения
с размороженным клопом, — это эпидемия мещан­
ства! Картина эта и открывается ироническим изобра­
жением стопудовых яблок и мандаринов, словно со­
шедших с рекламных страниц какого-нибудь запад­
ного журнала: ведь сегодня, в сегодняшней жизни
Земли, есть откуда ползти клопам мещанства, обыва­
тельщины! Ковенчук тут — публицистичен. Он высмеи­
вает и циклопических размеров пьяницу, шагающего
с бутылками по зеленому фону страницы (человек во
власти зеленого змия!), и эфемерную девицу, из уст
которой вылетает реплика в виде колышущегося
красного сердечка, и свившуюся в странном танце
пару, пляшущую на желтом фоне (ах, желтый цвет —
цвет измены1..).
В девятой картине абсолютно одинаковые рисунки
сопровождают речи Председателя и Директора (этих
ораторов-близнецов в театре йграл бы, конечно, один
актер!). Наконец, в самом финале, ключевой у Мая­
ковского вопль Присыпкина («Граждане! Братцы! Свои!
Родные! Откуда?..») тоже срежиссирован у Ковен­
чука выразительно — огромными белыми буквами по
голубому фону: такого сочетания красок раньше
в книге не встречалось — и потому этот крик действи­
тельно звучит неожиданно и резко...
Напоследок — еще одно замечание. Автор «Клопа»
сам ведь был художником, и может появиться во­
прос: а повлиял ли Маяковский-художник на худож ­
ника Ковенчука? Валентин Плучек, руководитель м о­
сковского Театра сатиры, так отвечает на него в своем
предисловии к книге: «Маяковский определенен в своих
художнических пристрастиях, в своей эстетике. Худож­
ник Ковенчук, не порывая с этой эстетикой, остается
самостоятельным рисовальщиком со своей современ­
ной манерой». Я бы добавил еще: очень хорош о
ощущающим самый дух театра!
Здесь упомянуто лишь о нескольких «режиссерских
находках» Георгия Ковенчука. Их в книге очень, много.
Когда будете смотреть «Клопа» в этой «постановке» —
будете находить их на каждой странице. Пожелаем
вам поскорее это сделать.
Ну, а художнику чего пожелать?
Новых «спектаклей»! Таких же веселых, остро­
умных, изобретательных и смелых.
Александр Шарымов
 И тут его фантазия неистощима.
Тренируются хоккеисты ЦСКА и в
самом деле с какой-то одерж и­
мостью. Впечатление такое, словно
каждый задался целью перещего­
лять другого. И не старательностью
даже, а каким-то неистовым рве­
нием.
Когда команда выходит на лед,
Тарасов мгновенно загорается тре­
нировочным азартом и умеет за­
жечь игроков. Есть, понятно, в этом
«самовозгорании» какая-то доля на­
игранности, если хотите — позерства.
Но это та игра, которая стоит свеч.
Тренируются в этой команде, как ни
в одной другой.
Сам Тарасов сначала обычно
стоит у борта с микрофоном в ру­
ке, и над полем непрерывно, без
секундной паузы, несется его голос.
Он понукает, укоряет, дразнит, тор­
мошит игроков. Сперва на лицах у
одних — ироническая усмешка, у Изредка Тарасов командовал: «А
других — спрятанная обида, у тре­
тьих — недовольство. Но уже через
несколько минут каждого захватил
этот вихрь, который раздул над по­
лем тарасовский голос.
А вскоре и сам он не может
больше томиться у микрофона и
выезжает на середину поля с клюш­
кой в руках. Кому-то мешает, кого-
то норовит зацепить за конек, кого-
то оттолкнуть от шайбы. И по-преж­
нему не замолкает ни на секунду,
задирая своими репликами всех и
каждого.
Когда заканчивается эта изнури­
тельная, выматывающая тренировка,
чувствуешь: дай Тарасов волю игро­
кам, остались бы они на поле еще—
уж очень все это было здорово и
интересно.
Однажды мне понадобилось
встретиться с Тарасовым после окон­
чания чемпионата страны. Был май.
Сезон закончился, команды должны
были вот-вот разъехаться на кани­
кулы. «Приезжай к нам на трени­
ровку, там поговорим, заодно погля­
дишь, чем мы летом занимаемся»,—
сказал мне по телефону Тарасов.
Растянувшись длинной цепью, не­
торопливой рысцой трусило вокруг
Дворца ЦСКА два с половиной де­
сятка хоккеистов. Свисток — и они
рванулись вперед, словно спринте­
ры к финишу. Новый свисток — темп
опять стал прежним. Еще сигнал —
и они, повернувшись в прыжке на
сто восемьдесят градусов, помча­
лись спиной вперед. И еще много
раз они меняли ритм, скорость, по­
зы. Так продолжалось минут пятна­
дцать. Их тренировочные костюмы
стали потихоньку темнеть от пота,
дыхание становилось тяжелей.
— Все, стоп1 Теперь — в зал! —
скомандовал Тарасов.
Вот где я понял, что все виден­
ное мною до сих пор не более чем
72
цветочки. Полтора часа работала
команда в зале. Игроки вскакивали
с пола, как с низкого старта, мча­
лись от стены к стене, падали и под­
нимались по команде, кидались друг
другу на плечи, вели воображаемую
шайбу, обыгрывали воображаемых
партнеров, взмывали в воздух на­
встречу воображаемым броскам. И
все это — не выпуская из рук два­
дцатикилограммового блина от
штанги. Он заменял им то клюшку,
то шайбу, то мяч (они ведь и пе­
ребрасывались этими блинами на
бегу). А когда кто-то однажды ре­
шил схитрить, его остановил окрик
Тарасова: «Куда за легкую гирю ух­
ватился? Ишь ты, с пятнадцатикило­
граммовой всякий справится!» И на
всякий случай, чтобы подбросить
лишнее полено в пламя соревнова­
ния: «Всем работать, как Александр
Палыч!» (Это — про Рагулина.)
теперь, ребятки, отдохнем. Положи­
ли блины. Будем играть в салочки.
Один на один. Да не так, как во
дворе играли. Салить разрешается
только грудью, чтобы как на поле,
будто силовой прием делается. А
руками — ни-ни! Замечу — оштра­
фую!» Так выглядели минуты отды­
ха. И снова кружилась карусель, и
ни одна рука не протянулась, чтобы
осалить партнера. Все знают, что
значит в устах Тарасова— «оштра­
фую». Либо бежать тебе опять во­
круг Дворца, либо сделать десяток
каких-то немыслимых кульбитов, ли­
бо покатать по залу на загривке по
очереди несколько партнеров.
Не знаю, как для игроков, а для
меня, зрителя, эти полтора часа про­
летел)* словно один миг, как летит
время на хорошем спектакле или
на концерте моисеевского ансамбля,
где не успеваешь привыкнуть к од­
ной ситуации, а ее уже сменяет д р у­
гая, и ты можешь только гадать (и
ни за что не угадаешь), что после­
дует за этой другой. И устал я от
этой бесконечной череды картин,
ритмов, команд, кажется, не мень­
ше, чем хоккеисты. А когда поло­
женные полтора часа истекли, Та­
расов дал свисток и вкрадчивым,
чуть нараспев, голосом произнес:
— Ну, молодцы, молодцы... До­
вольно на сегодня железа. Скоро
по домам. Ветераны — минут на пят­
надцать на воздух, в футбол поиг­
рать. Полуфабрикаты останутся с
Фирсовым в зале акробатикой поза­
ниматься. Завтра — выходной, после­
завтра собираемся здесь же, в это
же время.
Потом, года два спустя, я снова
увидел в разгар весны похожее за­
нятие, в другой команде. Но об
этом — позже...
Характер тренера — это обычно
характер команды. , -
М осковское «Динамо» — сама ус­
тойчивость. Я долгие годы наблюдал
за игрой, тренировками, эволюцией
лучших наших хоккейных клубов, за
тем, как сменяются в них поколения
игроков. Человеку, который задался
бы целью доказать, что в хоккее
сегодняшний день — это не более
чем продолжение дня вчерашнего,
не пришлось бы ломать голову над
поиском аргументов: идеальным до­
казательством послужило бы ему
московское «Динамо».
Когда-то, на заре хоккея, в «Ди­
намо» была тройка форвардов —
Борис Петелин, Александр Уваров и
Николай Поставнин. Обычно дина­
мовские атаки строились по такой
схеме: Петелин и Уваров мчались
по правому краю, передавая друг
другу шайбу, и на большой скоро­
сти врывались в зону соперника. За­
тем следовал пас через всю пло­
щадку на левый край, где шайбу
уже поджидал всеми забытый По­
ставнин. Пользуясь этим тактическим
ходом, динамовцы забивали много
голов.
Закончил играть Поставнин, за­
т е м — Петелин. Их места заняли
Ю рий Крылов и Валентин Кузин. По­
том на смену этой тройке пришла
молодая: Станислав Петухов — Влади­
мир Ю р зи н о в — Ю рий Волков. М еж­
ду теми, первыми, и этими, новы­
ми, лежало десятилетие — целая
эпоха, во многом изменившая лицо
хоккея. А тот, изобретенный Черны­
шевым для Петелина, Уварова и По-
ставнина прием розыгрыша шайбы
на одном фланге, заканчивающийся
длинной передачей на другой, про­
должал жить в исполнении Петухо­
ва, Ю рзинова и Волкова.
Когда в московском «Динамо»
появляется новый игрок, он еще
долго — иногда год, а иногда и
два — остается загадкой для публи­
ки. Что он умеет, на что способен—
этого не знает никто. Его имя фи­
гурирует в протоколе, но на поле
он не появляется. По неписаному,
но почти не знающему отклонений
закону, утвердившемуся в «Дина­
мо», он должен сначала основатель­
но изучить каждый сантиметр ска­
мейки запасных. Чернышев не лю­
бит без особой нужды делать даже
крошечные преобразования в соста­
ве. Динамовские звенья перестраи­
ваются крайне редко, разве если
кто-то заболел, или закончил играть,
или уж слишком явно сдал.
В канун каждого очередного се­
зона кто-нибудь из тренеров — все
по очереди — заводит разговор о
смене поколений в своей команде
и о возникающих в связи с ней про­
блемах. Кажется, лишь московское
«Динамо» минует этот болезненный
процесс. И всегда — независимо ни
от каких передряг, время от време­
ни происходящих в хоккее, — эта
команда остается самой опытной и
стабильной.
ЦСКА всю жизнь верен одной-
единственной традиции: быть в лю ­
бом турнире первым — и только пер­
вым. Да и не только в турнире, во
всем. И в ломке традиций тоже.
Нет в хоккее такого достижения —
в технике ли, в тактике, в методике,
которое этот клуб не стремился бы
сразу же преобразовать и усовер­
шенствовать. Старинная поговорка
«От добра добра не ищут» не го­
дится для ЦСКА. Похоже, Тарасов
тем лишь и занят, что от добра доб­
ра ищет...
Все, что со временем закрепля­
лось и получало права гражданства
в нашем хоккее, сначала создава­
лось в армейском «КБ», а потом
проходило практическую проверку
на армейском испытательном поли­
гоне. Так появились у нас сначала
пять, а потом и шесть — три пары —
защитников, три тройки нападающих,
тактика «пять в обороне — пять в
наступлении», знаменитая «систе­
ма» — игра с полузащитником, по­
точный метод тренировки.
Каждая новая эра в истории лю ­
бого вида спорта обязательно ассо­
циируется с именем спортсмена, ко­
торый является классическим типом
этой эры, своеобразным эталоном,
воплощающим ее наиболее харак­
терные черты. В хоккее таким эта­
лоном может оказаться и малень­
кая команда — хоккейное звено. Все­
волод Бобров, Николай Сологубов,
тройка Александра Альметова, трой­
ка Виктора Полупанова, Анатолий
Фирсов, Эдуард Иванов, Валерий
Харламов, тройка Петрова — по этим
именам можно проследить историю
советского хоккея. Все эти игроки и
звенья — из ЦСКА. Случалось, вы­
растали такие хоккеисты или звенья
в других клубах: скажем, Александр
Мальцев в «Динамо» или тройка Вя­
чеслава Старшинова в «Спартаке».
Но во всех остальных командах
вместе взятых их появилось меньше,
чем в ЦСКА.
Чернышев и Тарасов участвовали
в первом чемпионате СССР, будучи
одновременно игроками и тренера­
ми своих команд. С тех пор минуло
почти три десятилетия. Все это вре­
мя, независимо от взлетов и паде­
ний московского «Динамо», которое
знавало и множество отличных се­
зонов, но в чьей биографии случа­
лись и досадные срывы, Чернышев
неизменно оставался у штурвала. Во
главе «Динамо» он отпраздновал
свои сорокалетний, пятидесятилет­
ний, шестидесятилетний юбилеи.
Биография ЦСКА почти не знает
падений. Восемнадцать золотых ме­
далей в двадцати восьми первен­
ствах страны завоевал этот клуб и
ни разу не остался без места на
пьедестале почета. А главному ви­
новнику этих побед, старшему тре­
неру команды Тарасову дважды
приходилось оставлять свой пост — и
оба раза не по собственному жела­
нию.
Вот теперь и судите знатоков, ко­
торые сомневались в плодотворно­
сти этого союза. Нет, что ни гово­
рите, а поводы для сомнений у зна­
токов были,
Почему же все-таки союз двух
таких разных людей оказался столь
прочным и принес столь удивитель­
ные результаты?
Что бы ни разделяло двух людей,
десяток лет делающих общее дело,
должно быть нечто объединяющее
их, и оно — это нечто — должно быть
больше и значительней, чем разни­
ца в характерах, темпераментах,
мироощущении.
Каждому ясно, что Чернышев и
Тарасов — крупные специалисты сво­
его дела. Они отдали хоккею боль­
шую и лучшую часть жизни, верны
ему до конца. Перед их верностью
отступает на задний план все, что
иным казалось бы друг в друге не­
приемлемым.
Думая о счастливой тренерской
судьбе этих людей, получивших все­
общ ую известность и признание,
имеющих самые высокие тренерские
и спортивные знания, мы говорим:
«А все же им не позавидуешь.
Впряглись в тяжелый воз и тянут
его тридцать лет, не зная передыш­
ки, неделями не видя своих близ­
ких». Это и верно и неверно. Так
же как и верен и неверен по от­
ношению к Чернышеву и Тарасову
эпитет «трудолюбивые». Да, они
трудолюбивы, да, они всю жизнь
тянут этот тяжелый воз ответствен­
ности, не зная и дня покоя. Но ни
за что на свете не согласились бы
они променять эту ношу на другую ,
полегче. И потому они счастливы,
счастливы без всяких оговорок, как
могут быть счастливыми лишь лю ­
ди, которые нашли свое призвание.
Хоккей — их жизнь, их воздух.
Если случаются у них минуты, часы
или дни, когда они не заняты рабо­
той, они разговаривают о хоккее.
Не с кем разговаривать — думают о
хоккее.
Невозможно представить себе
Чернышева и Тарасова вне хоккея.
Трудно представить себе хоккей без
Чернышева и Тарасова. Что бы ни
происходило в нашем хоккее, мы
мысленно связываем эти события с
Чернышевым и Тарасовым. Рассуж­
дая, мы обязательно вслух или про
себя скажем: «Это идет со времен
Чернышева» или: «Интересно, а как
поступил бы в данном случае Тара­
сов?»
Конечно же, им было очень
сложно найти общий язык. Уверен,
что к каждому совместному реше­
нию они приходили путем долгих и
ожесточенных споров, возможно,
ссор. Но в конце концов — прихо­
дили. И совместные эти решения
чаще всего были верными. Потому
что, каким бы разным ни был их
подход к решению любой хоккейной
проблемы, интересы хоккея для
обоих превыше всего.
Эта верность заставляет и того,
и другого — людей упрямых, вы­
страдавших свои взгляды долгим
опытом, ошибками, поражениями,
победами, — чем-то поступаться ра­
ди общ его дела. Эта верность по­
могает обоим в спорах друг с дру­
гом находить неопровержимые аргу­
менты. Благодаря этой верности
два таких непохожих человека, сой­
дясь волею обстоятельств, не толь­
ко не оттолкнули, а, наоборот, до­
полнили друг друга.
С 1963 года они начали работать
в сборной вместе, Чернышев — стар­
шим тренером, Тарасов— тренером.
В какой-то мере эта субординация
носила формальный характер.
Полным хозяином тренировок
сразу стал и всегда оставался Тара­
сов. Но умение ладить с людьми,
поддерживать в команде ровную
атмосферу и добрые отношения —
не самая сильная черта его тренер­
ского дарования: слишком крут он
в своих симпатиях и антипатиях,
слишком крайних взглядов придер­
живается в ненависти и любви. И
когда после занятия или игры хок­
кеисты — разгоряченные, взвинчен­
ные, одни раздосадованные, другие
окрыленные тарасовскими реплика­
ми, манерой, жестикуляцией — при­
езжали на свою базу или в гости­
ницу, наступало время Чернышева.
Его спокойствие, терпимость, его не­
громкий голос и видимое желание
понять каждого, его это ласковое
«Бося» со всех снимали нервное на­
пряжение: перевозбужденные успо­
каивались, повздорившие мирились,
приунывшие расправляли плечи.
Тарасов всю жизнь руководит са­
мым сильным нашим клубом —
ЦСКА. Команда эта не знает иных
путей к победе, кроме одного —
атака, постоянный штурм, непрерыв­
ное силовое давление. И эта такти­
ка никогда не подводила ЦСКА и
Тарасова. Понятно, что и приходя в
сборную, Тарасов приносит с собой
тактическую идею, которой покло­
няется всю жизнь и которая служит
ему верой и правдой.
Чернышев тоже возглавляет
сильную команду — московское «Ди­
намо». Но динамовскому тренеру в
практической работе приходится
считаться с тем, что есть на свете
и ЦСКА, и московский «Спартак»,
и «Крылья Советов», играть с кото­
73
рыми надо, варьируя тактику в за­
висимости от силы соперника и его
тактических привязанностей. ЦСКА
способен подавить любую команду,
динамовцам кое-кого необходимо
и перехитрить. Должно быть, по­
этому Чернышев более осмотрите­
лен и осторожен в выборе схемы
игры, чем его коллега.
На Олимпийских играх 1964 го­
да наша сбррная победила чехосло­
вацкую, играя «по Тарасову». Шквал
атак обрушился на ворота чехосло­
вацкой команды, которая была явно
обескуражена таким поворотом со­
бытий. Правда, к концу матча наши
соперники пришли в себя и встреча
закончилась со счетом 7 : 5, однако
судьба матча была решена еще в
первом периоде.
Тактику, принесшую победу,
обычно не меняют. Из этого исхо­
дили чехословацкие тренеры, когда
готовились к следующей встрече со
сборной СССР, на первенстве мира
в Тампере. И они припасли сюрприз
в виде позиционной игры, долгого
розыгрыша шайбы в своей зоне и
внезапных, быстрых контратак. Так
намеревалась команда Чехословакии
ответить на штурм со стороны
сборной СССР, штурм, который те­
перь уже не мог застать ее врас­
плох.
Но штурма и не было. Советская
команда выглядела на поле так,
словно не своим, а нашим хоккеи­
стам давали чехословацкие тренеры
такую предыгровую установку.
Странный это был матч. Команды
выстроились у границ зон, будто за­
зывая друг друга на свою террито­
рию, добровольно отказываясь от
инициативы и уступая ее партнеру.
Началась игра нервов: кто первый
не выдержит и ринется на такого
внешне пассивного и податливого
соперника? Случилось то, что дол­
жно было случиться: нервы сдали у
чехословацких хоккеистов. Они-то
ведь не обкидали от наших ловушки,
наши же отрепетировали этот матч
накануне, причем тренеры предупре­
дили хоккеистов, как будут вести
себя соперники. Этот матч принес
сборной СССР очередную победу —
3 :1 и третий подряд комплект зо­
лотых чемпионских медалей.
И так было в играх со всеми
сильными противниками. Отлично
подготовленная Тарасовым команда
способна была выполнить любое
игровое задание Чернышева.
На скамейке запасных хоккейно­
му тренеру в отличие, скажем, от
футбольного приходится трудиться
непрестанно — производить смены
состава, делать замечания только
что вернувшимся с поля, уточнять
задания выходящим.
Когда игрой руководят Чернышев
и Тарасов, со стороны может пока­
74
заться, что трудится только один
Тарасов. Он не остается в состоянии
покоя ни секунды: по-отечески по­
хлопывает по плечу одного, шепчет
что-то другому, журит третьего, в
промежутках успевая делать помет­
ки в своем блокноте. Но лишь по
короткой и брошенной тихим голо­
сом Чернышева команде «Смена!»
или «Второе звено, на лед!» про­
исходят все перестроения. Идет иг­
ра, и на нашей скамье запасных все
подчиняется только одному челове­
ку — старшему тренеру.
Понятно, что разграничение обя­
занностей между двумя тренерами
более чем условно. Все — от соста­
ва команды до деталей каждой тре­
нировки, от выбора тактики до по­
рядка выхода звеньев на поле —
сначала проходит непременную ста­
дию обсуждений и споров, о дли­
тельности и ожесточенности которой
можно только догадываться. Но «на
люди» — на заседание тренерского
совета, на президиум хоккейной фе­
дерации, на собрание команды —
они всегда выходят, имея единое
мнение по всем вопросам, и по
крупным и по мелким. Причем Чер­
нышев пользуется любым поводом,
чтобы подчеркнуть: «Никакого раз­
деления функций, никакого деления
на «старшего» и «младшего»- между
нами нет».
В начале этих заметок я расска­
зал о том переполохе в хоккейном
мире, который вызвало решение
объединить Чернышева и Тарасова
на посту руководителей сборной. Но
( тот, теперь уже можно сказать —
стародавний, переполох — ничто по
сравнению с реакцией знатоков (да
и не только знатоков!) на другую
реф орму сборной, относящуюся к
1972 году. В феврале, после оконча­
ния Зимней олимпиады в Саппоро,
Чернышев и Тарасов ушли в отстав­
ку. Обоим в ту пору давно уже пе­
ревалило за пятьдесят, и они, устав­
шие от многолетней необходимости
совмещать работу в своих клубах и
в сборной, как принято говорить в
спорте, «попросили замену». Их
просьба была удовлетворена.
«Как можно объединить . двух
этих людей?!» — недоумевали в хок­
кейных кулуарах десять лет назад.
Теперь тревожились совсем по дру­
гому поводу: «Что будет со сборной
без Чернышева и Тарасова?!»
Я хорош о помню редакционную
почту газеты «Советский спорт» и
еженедельника «Футбол — хоккей»
тех февральских и мартовских дней.
«Что р а н е т теперь с нашей сбор­
ной?», «Верните в сборную Черны­
шева и Тарасова!» — две эти мысли
в той или иной форме повторялись
в сотнях писем.
Ничего страшного со сборной не
случилось. Наш хоккейный корабль
сбавил скорость совсем ненадолго,
а затем вновь набрал прежние обо­
роты. После относительной неуда­
чи — второго места на первенстве
мира в Праге — последовали уверен­
ные победы на мировых чемпиона­
тах в Москве и в Хельсинки.
Время неумолимо, и в любом де­
ле на смену людям, самым, кажет­
ся, незаменимым, приходят другие.
Оказывается, можно без незаме­
нимых. Но не потому, что они были
недостаточно хороши, а сменившие
их оказались лучше. Именно потому
и можно, что они б ы л и . Они де­
лали свое дело — и как делали! —
и учили ему других. И выучили.
И передали им дело в наследство.
Это вовсе не значит, что другим,
следующим, уготована беспечная
жизнь и что им остается лишь идти
по протоптанному пути. В спорте,
как и в жизни, так не бывает. Чер­
нышев и Тарасов передали своим
преемникам тяжелую ношу — но пе­
редали в целости и сохранности, из
рук в руки.
Всеволод Бобров, принявший
сборную у ее прошлых тренеров, в
день своего пятидесятилетия за
праздничным столом сказал так:
— Я поднимаю этот первый тост
за моих учителей: футбольного —
Бориса Андреевича Аркадьева и хок­
ке й н о го — Аркадия Ивановича Чер­
нышева. Им я обязан всем, что
знаю и умею.
Борис Кулагин, ставший в прош­
лом году старшим тренером сбор­
ной СССР, больше десятка лет ра­
ботал в ЦСКА вместе с Тарасовым и
был его ближайшим помощником и
доверенным лицом. Рассказывая об
одной тренировке ЦСКА, я сказал,
что несколько лет спустя увидел та­
кую же в другой команде. Эта дру­
гая — «Крылья Советов», которой
руководит теперь Кулагин.
Связь между Чернышевым и Та­
расовым, с одной стороны, и про­
чими ведущими, лучшими нашими
хоккейными тренерами — с другой,
наверное, внешне прослеживается
не так очевидно. На самом же деле
и здесь такая же прямая преем­
ственность. Пусть Николай Эпштейн
и Виктор Тихонов, Николай Пучков
и Дмитрий Богинов, Александр При-
лепский и Владимир Юрзинов в
чем-то пошли дальше Чернышева и
Тарасова, от чего-то из их методики
отказались, что-то в ней видоизме­
нили. Но каждый из них может сме­
ло сказать: «Все мы вышли из Чер­
нышевской и тарасовской школы».
У нашего хоккея славное про­
шлое и, убежден, блистательное бу­
дущее. Два имени — Чернышев и
Тарасов — не сотрутся, не поблекнут,
не затеряются среди других в исто­
рии советского хоккея. Они отпеча­
таны в ней прочно, навсегда.
 С А Т И Р И Ч Е С К О - Л И Р И Ч Е С К О Е О Б О З Р Е Н И Е Н Р А В О В

# ЛУБОЧНАЯ КАРТИНКА Рисунок Леонида Каминского

77
 С А Т И Р И Ч Е С К О - Л И Р И Ч Е С К О Е О Б О З Р Е Н И Е Н Р А В О В

.......... ЧТО НЕ СЛУЧИЛОСЬ С НЕНАШЕВЫМ

» Утром Ненашев не проснулся
в хорошем настроении. Он не про­
делал энергичной гимнастики,
после чего не приступил к водным
процедурам. Не оценив по достоин­
ству завтрака, Ненашев на про­
щанье не поцеловал жену. Выйдя
на улицу, он не улыбнулся лучам
весеннего солнца. В метро он охот­
но не уступил место пожилой жен­
щине.
На службу Ненашев не явился
без опоздания и сразу же не ушел
с головой в интересную работу. Спу­
стя некоторое время он не зашел
в библиотеку, где не ознакомился
с новейшей информацией по своей
специальности. Участвуя затем в
работе технического совещания,
Ненашев в полной мере не способ­
ствовал успешному решению об­
суждавшихся проблем. До обеден­
ного перерыва он успел еще не
сделать сослуживцам замечания по
поводу слишком частых переку­
ров.
— Надо совесть иметь, товари­
щи! — не сказал он.
Придя после обеда, Ненашев не
закончил срочного отчета. На со­
стоявшемся в конце paj6o4ero дня
профсоюзном собрании Ненашев не
{^ыступил с докладом и несколько
раз не просил слова в прениях.
При голосовании по первому во­ го к девушке. Затем он не подо­
просу Ненашев не был «за», в то шел к цветочному ларьку и не ку­
время как по второму вопросу он пил жене фиалок. У метро Нена­
не проголосовал «против». шев по старой привычке не подо­
шел к театральной афише. Прочи­
тав по дороге в вечерней газете о
проигрыше городской футбольной
команды, он не огорчился. Прочи­
тав о победе хоккеистов, он не
обрадовался.
Придя домой, Ненашев, как
обычно, не проверил домашних за­
даний сына и не помог жене по
хозяйству. Потом он не написал
письмо матери/
И только поздно вечером, уже
перед самым сном, Ненашев вдруг
не помрачнел, не задумался и не
пришел к твердому убеждению,
что живет он как-то не так.
Он не вышел с работы усталый,
эо довольный и на улице сразу
: :э не увидел хулигана, приставше­

Рафаэль Соколовский — Что же ты до сих пор молчало! Я бы тебя на

дачу свозил.
» • • • •.
» * ^ — Нет, — сказало эхо. — Прощай!
Остался я без эха. Жить, конечно, можно, но
е ♦••*••••••••». обидно — вроде бы не такой, как все. И на службе
заметили мою озабоченность.
I •I Ъ — У тебя неприятности дома! — спросил предсе­
• ••*•••••••' датель месткома.
• I •• •••# — Эхо от меня ушло.
• •• •
I • •о — О т тебя! — не поверил председатель месткома.—
О т такого человека! На службу не опаздываешь. От
собраний не увиливаешь. И задолженности по взносам
Аукнул я однажды, но эхо не оюзвалось. Уди­ никогда не имел. Непонятно! Пиши заявление.
вился я и крикнул погромче. Снова молчание. — Куда!
— Что же ты не откликаешься! — спрашиваю. — Нам, в местком.
— Не хочу1 — ответило эхо. — Насильно мил не будешь,— сказал я.
Первый раз ответило самостоятельно. — Ерунда! — возразил наш председатель.— Когда
— То есть как! — рассердился я.— Ты мое эхо и обя­ Зузулин ушел от жены, мы ему так хвоста накрутили,
зано повторять только мои слова. что в тот же день он прибежал к ней проситься
— Надоело... Я ^ хо ж у от тебя. обратно.
— Интересно, к кому! Написал я заявление. Эхо мне вернули.
— К одному знакомому,— сказало эхо.— Он меня — Ау! — радостно крикнул я.
обещал в горы возить и читать стихи. — Ау...— почему-то грустно откликнулось эхо.

78
С А Т И Р И Ч Е С К 0- Л И Р И Ч Е С К О Е
СЛонО
вости
• ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ лист
Однажды Рихард Вагнер попро­
сил Ференца Листа сыграть ему
Вторую венгерскую рапсодию. Тот
охотно исполнил просьбу своего
друга.
# СП0Н0ЙН0Й Н0ЧИ1
Наша легкая промышленность
освоила аппарат против бессонницы.
Миниатюрный магнитофон кладет­
ся под подушку, и вы слышите
равномерный шум дождя, что дей­
ствует убаюкивающе. Как только
вы уснули, срабатывает специаль­
ное реле и раздаются громкие
звонки, предупреждающие, что вы
должны проснуться и выключить
аппарат, чтобы не перегревался,
поскольку задание выполнено — вы
уснули.
• РЯДОМ С ИНТЕРЕСНЫМ
СОБЕСЕДНИКОМ
Наш корреспондент побывал летова замелькали стоп-кадры его
вчера на спектакле местного драм- ближайшего отрезка жизни.
театра. В течение всего вечера си­
девший рядом с ним в партере из­
вестный артист Замураев беспре­
станно громко разговаривал со сво­ ные от восторга члены худсовета
ей соседкой.
Никита Богословский
О Б О З Р Е Н И Е
Александр Иванов
Вчерашний, день
Евгению Х рам ову
Золотились луковицы храмов,
Вышел я, Евгений Львович Храмов,
И собою солнца диск затмил.
Я царю сказал: *Посторонитесь...*
Все вокруг шептали: €Что за витязь?
Как красив онА смел, умен и милI»
Владимир Ломаный
П ервая
п ьеса
Молодой, начинающий автор Пи­
столетов шумно вздохнул и, воору­
жившись шариковой, в форме гуси­
ного пера, ручкой, задумался над
вступительной фразой своей первой
пьесы.
«Первая — она самая трудная.
Именно над ней больше всего терза­
лись классики драматургии,— потек­
ли мысли Пистолетова.— Но я уве­
рен — дорога творческих мук и по­
исков обязательно приведет на вер­
шину Олимпа. Да и как же иначе —
моя пьеса будет глубоко оптимисти­
ческим, дерзким, масштабным, зо­
вущим вперед, современным произ­
ведением!»
Перед мысленным взором Писто­
КА Д Р ПЕРВЫЙ
После обсуждения пьесы хмель­
не могут сдержать свои положитель­
ные эмоции. Они поднимают Писто­
летова на руки и с возгласами «До­
рогу гению!» несут его по улицам
в ресторан «Астория».
Н Р А В О В
Кубок опрокинув без закуски,
Говорил я только по-французски,
В золотой затянут был мундир.
Треуголку снял Наполеошка,
И сказал, грассируя немножко:
«Ша, французы, это— командирb
Я в салоне сел к роялю с Беккерг,
Несравненный Вилли Кюхельбекера
Рдея от смущенья, подошел.
Говорить хотел, но не решался,
А потом и вообще смешался,
Высморкался на пол и ушел...
„,В этом месте разлепил я веки:
Жаль, что я живу в двадцатом веке
И былого не вернуть, хоть плачь...
Ничего со мною не случилось,
Это мне с похмелья все приснилосьд
Я — очкарик, рохля и трепач,
КАД Р ВТОРОЙ
Знаменитейшие режиссеры выры­
вают пьесу друг у друга из рук, на­
родные артисты с пяти утра в оче­
реди за ролями. Вся театральная
общественность дышит исключитель­
но его творением. Его менее та­
лантливые собратья по перу рвут на
себе волосы и сжигают собственные
пьесы.
КАДР ТРЕТИЙ
Премьера в Большом Академиче­
ском, одновременно — в главных те­
атрах всех союзных республик и го-
родах-героях. Билетов не достать
уже за месяц, у входов в храмы
искусств — конная милиция в парад­
ной форме.
КАДР ЧЕТВЕРТЫЙ
Занавес опускается под востор­
женные крики зала: «Ав-то-ра! Ав-то-
ра!» Никто не бросается в разде­
валки — все, ликуя, окружаю т сце­
ну, «юпитеры» работают на пределе.
Когда ажиотаж достигает апогея,
Пистолетов появляется откуда-то
сверху, со светящимся ореолом над
головой. Десятки, сотни букетов па­
дают к его ногам. Самая красивая
девушка города со слезами востор­
га в дивных глазах бросается к нему
на шею...
Пистолетов с большим трудом
пришел в себя, вытер вспотевший
от жара «юпитеров» лоб и тупо
уставился на чистый лист бумаги.
— Зачем писать?! — наконец про­
шептал он и, медленными движени­
ями пальцев скомкав лист, швырнул
его в корзину.— Ведь все послед­
ствия этого я только что пережил!
79
С А Т И Р И Ч Е С К О - Л И Р И Ч Е С К О Е О Б О З Р Е Н И Е Н Р А В О В

В семье Москиных из г. Петрозаводска проблема

«физиков» и «лириков» решилась следующим обра­
зом : четверо братьев пошли в физики, а пятый —
Дмитрий Москин — в Ленинградское высшее худо-
жественно-промышленное училище им. Мухиной, где
он осваивает профессию художника по интерьерам
и оборудованию. В свободное от учебных интерьеров
время Дмитрий Москин создает юмористические ри­
сунки и скульптуры, что и отражено в нашем «Са­
лоне «СЛОНа».

Этот выпуск «СЛОНа» оформил художник Борис Петрушанский

80