АННА БУНИНА 1774 – 1829

Майская прогулка болящей

Боже благости и правды!

Боже! вездесущий, сый!
Страждет рук твоих созданье!
Боже! что коснишь? воззри!.. Ад в душе моей гнездится,
Этна ссохшу грудь палит;
Жадный змий, виясь вкруг сердца,
Кровь кипучую сосет.
Тщетно слабыми перстами
Рву чудовище… нет сил.
Яд его протек по жилам:
Боже мира! запрети! Где целенье изнемогшей?
Где отрада? где покой?
Нет! не льсти себя мечтою!
Ток целения иссяк,
Капли нет одной прохладной,
Тощи оросить уста!
В огнь дыханье претворилось,
В остру стрелу каждый вздох;
Все глубоки вскрылись язвы, —
Боль их ум во мне мрачит.
Где ты смерть? — Изнемогаю…
Дом, как тартар, стал постыл! Мне ль ты, солнце, улыбнулось?
Мне ль сулишь отраду, май?
Травка! для меня ль ты стелешь
Благовонный свой ковер?
Может быть, мне там и лучше…
Побежим под сень древес.Сколь всё в мире велелепно!
Сколь несчетных в нем красот!
Боже, боже вездесущий!
К смертным ты колико благ! Но в груди огонь не гаснет;
Сердце тот же змий сосет,
Тот же яд течет по жилам:
Ад мой там, где я ступлю.
Нет врача омыть мне раны,
Нет руки стереть слезы,
Нет устен для утешенья,
Персей нет, приникнуть где;
Все странятся, убегают:
Я одна… О, горе мне! Что, как тень из гроба вставша,
Старец бродит здесь за мной?
Ветр власы его взвевает,
Белые, как первый снег!
По его ланитам впалым,
Из померкнувших очей,
Чрез глубокие морщины
Токи слезные текут;
И простря дрожащи длани,
Следуя за мной везде,
Он запекшимись устами
Жизни просит для себя.
На, копейку, старец! скройся!
Вид страдальца мне постыл.
«Боже щедрый! благодатный! —
Он трикратно возгласил, —
Ниспошли свою ей благость,
Все мольбы ее внемли!»
Старец! ты хулы изрыгнул!
Трепещи! ударит гром…
Что изрек, увы! Безумный!
Небо оскорбить дерзнул!
Бог отверг меня, несчастну!
Око совратил с меня;
Не щедроты и не благость —
Тяготеет зло на мне.Тщетно веете, зефиры!
Тщетно, соловей, поешь!
Тщетно с запада златого,
Солнце! мещешь кроткий луч
И, Петрополь позлащая,
Всю природу веселишь!
Чужды для меня веселья!
Не делю я с вами их!
Солнце не ко мне сияет, —
Я не дочь природы сей.Свежий ветр с Невы вдруг дунул:
Побежим! он прохладит.
Дай мне челн, угрюмый кормчий!
К ветрам в лик свой путь направь.
Воды! хлыньте дружно с моря!
Вздуйтесь синие бугры!
Зыбь на зыби налегая,
Захлестни отважный челн!
Прохлади мне грудь иссохшу,
Жгучий огнь ее залей.
Туча! упади громами!
Хлябь! разверзись — поглоти… Но всё тихо, всё спокойно:
Ветр на ветвиях уснул,
Море гладко, как зерцало;
Чуть рябят в Неве струи;
Нет на небе туч свирепых;
Облак легких даже нет,
И по синей, чистой тверди
Месяц с важностью течет.

1801 – 1811
МАРИЯ ШКАПСКАЯ 1891 - 1952
 Да, говорят, что это нужно было... И был для хищных гарпий
страшный корм, и тело медленно теряло силы, и укачал, смиряя,
хлороформ.
И кровь моя текла, не усыхая — не радостно, не так, как в
прошлый раз, и после наш смущенный глаз не радовала колыбель
пустая.
Вновь, по-язычески, за жизнь своих детей приносим человеческие
жертвы. А Ты, о Господи, Ты не встаешь из мертвых на этот хруст
младенческих костей!

Не снись мне так часто, крохотка, мать свою не суди. Ведь твое
молочко нетронутым осталось в моей груди. Ведь в жизни — давно
узнала я — мало свободных мест, твое же местечко малое в сердце моем
как крест.
Что-ж ты рученкой маленькой ночью трогаешь грудь? Видно
виновной матери — не уснуть!

Старые мои, мои мертвые, глаз ваш слеп и язык ваш нем,
и черты ваши полуистертые не хранятся никем.
Но кровь вашу непрерывную хранит моя бедная плоть,
и ей вашу власть неизбывную — не обороть.
ЕЛЕНА ШВАРЦ 1948 – 2010
ЗВЕРЬ-ЦВЕТОК

Иудейское древо цветет

вдоль ствола сиреневым цветом.

Предчувствие жизни до смерти живет.

Холодный огонь вдоль костей обожжет,
когда светлый дождик пройдет
в день Петров на изломе лета.
Вот-вот цветы взойдут алея
на ребрах, у ключиц, на голове.
Напишут в травнике — Elena arborea —
во льдистой водится она Гиперборее
в садах кирпичных, в каменной траве.
Из глаз полезли темные гвоздики,
я — куст из роз и незабудок сразу,
как будто мне привил садовник дикий
тяжелую цветочную проказу.
Я буду фиолетовой и красной,
багровой, желтой, черной, золотой,
я буду в облаке жужжащем и опасном —
шмелей и ос заветный водопой.
Когда ж я отцвету, о Боже, Боже,
какой останется искусанный комок —
остывшая и с лопнувшею кожей,
отцветший полумертвый зверь-цветок.
июль 76
ИННА ЛИСНЯНСКАЯ 1928 – 2014
У Яффских ворот

Я — твоя Суламифь, мой старый царь Соломон,

Твои мышцы ослабли, но твой проницателен взгляд.
Тайны нет для тебя, но, взглянув на зелёный склон,
Ты меня не узнаешь, одетую в платье до пят,
Меж старух, собирающих розовый виноград.

И раздев, — не узнал бы, — как вoлны песка мой живот,

И давно мои ноги утратили гибкость лоз,
Грудь моя, как на древней пальме увядший плод,
А сквозь кожу сосуды видны, как сквозь крылья стрекоз.
Иногда я тебя поджидаю у Яффских ворот.

Но к тебе не приближусь. Зачем огорчать царя?

Славен духом мужчина, а женщина — красотой.
От объятий твоих остывая и вновь горя,
Наслаждалась я песней не меньше, чем плотью тугой,
Ведь любовь появилась Песне благодаря.

Ах, какими словами ты возбуждал мой слух,

Даже волос мой сравнивал с солнечным завитком...
Для бездушной страсти сгодился бы и пастух.
Но ведь дело не в том, чтоб бурлила кровь кипятком,
А чтоб сердце взлетало, как с персиков спелый пух.

Я вкушала слова твои, словно пчела пыльцу,

Неужели, мой царь, твой любовный гимн красоте,
До тебя недоступный ни одному певцу,
Только стал ты стареть, привёл тебя к суете, —
К поклоненью заморскому золотому тельцу?

В стороне от тебя за тебя всей любовью моей

Постоянно молюсь. И сейчас в тишине ночной
Зажигаю в песчаной посудине семь свечей,
Раздираю рубаху и сыплю пепел печной
На седины: Царя укрепи, а тельца забей!

2001
МАРИНА ТЕМКИНА (1948)
Заплачка

Ой, меня ль, маленькую, не мучили.

Ой, меня ль, девочку, не скручивали, не пеленали.
Ой меня ли, меня ли не застегивали на все пуговицы,
на кнопки, крючки, лифчики и подвязки,
шубы затягивали ремешком, завязывали платки, шарфы и шапки.
Ой меня ли, меня ли в детстве не муштровали строго,
воспитывали, прививали манеры, учили ничего не просить,
ничего не желать, не занимать место в пространстве,
не корчить рожи, не гримасничать, носить приятное выражение лица,
соблюдать приличия, не морщиться, думать гладко,
двигаться грациозно, покачивая бедрами, быть спортивной.
Ой, не меня ль, не меня ли учили бальным танцам,
балету, не пачкать руки, красиво одеваться,
волосы не отращивать слишком длинно, как у хиппи,
не стричь слишком коротко, как мужчины,
мини-юбку укорачивать не слишком коротко,
и если длинную, то не совсем до пят, ты ж не синий чулок,
и вырез не слишком низкий, и голос не слишком громкий.
Ой не меня ли учили не жаловаться, не говорить,
что это несправедливо, что это просто неправда,
не обращать внимания на насильников, на садистов,
на психов, на давителей и убийц, не идти в милицию,
все равно правды не добьешься, не обращать и все,
как будто их нет или они тебе приснились, это твоя фантазия,
богатое воображение, галлюцинации, шизия,
ты все придумываешь и врешь. Ой не мне ли,
не мне ли наказывали не болеть, не простужаться,
не создавать проблем, избегать конфликтов, не конфронтировать
с начальством, ни с кем бы то ни было вообще,
не вставать в позу, в оппозицию к власти,
быть практичной, дипломатичной, твердо стоять на своих ногах,
быть реалистом, не мечтать о несбыточном, учиться на инженера,
а чтобы стихи писать, надо талант иметь.
Ой не мне ли, не мне ль говорили, что мальчики способнее к
математике,
на сто мальчиков одна девочка, мальчики вообще ко всему способнее
и они быстрее бегают и прыгают с парашюта, пусть они
занимаются наукой, пусть они книги пишут, а ты будь женственной,
кокетничай, показывай слабость, не конкурируй,
они не любят конкуренции с женщиной, ты флиртуй, но слегка,
не забывайся, обрати все в шутку, посмейся, похохочи,
неважно, что тебе несмешно, и анекдот обидный,
сохраняй мир, не лезь на рожон, пусть делает, что хочет,
а ты не сопротивляйся, молчи, подчиняйся, будь умнее,
будь выше этого, научись во-время капитулировать,
это лучше, чем быть битой, сохраняй семью и во всем ему помогай,
а то одному тяжело, один он не справится. Будь хорошей девочкой,
и пусть тебя съедят.
ГАННА ОТЧИК 1992
ЕВР АЗИЯ

Левая часть моего лица — Европа,

А правая — Азия.
Я не уверена, можно ли назвать их половинами: Азия больше.
Европа красивее.

Европа деликатнее, более утончённая, всегда дышит свободно, как

пробуждённая ментолом ноздря.
Её мгновенно трогают любые эмоции (кроме тоски), она легко передаёт
их в обоих направлениях:

гейткиперство ей не свойственно, или это хотя бы так выглядит. В ней,

как мне думается, всегда есть некая пробуждённость, готовность к
флирту;
трикстерские вайбы, лисье сияние —

сказала бы я.
Когда я гуляю с кем-то или долго беседую,
особенно с мужчиной, особенно на расстоянии 0,2–0,5 метра, то
обязательно стремлюсь повернуться
левой стороной.

Азия всегда тяжёлая, плоская и недомогает.

Не так просто её принудить что-то выразить. Уголок её рта слегка
напряжён, тянется долу, рот вообще занимает в её жизни меньше места,
она тут не для того, чтобы разговаривать,

она тут не для того, чтобы целоваться,

она тут не для того, чтобы есть и пить.
Кажется, она тут для того, чтобы вечно спать, и иногда перед рассветом,
когда скоро просыпаться, но время ещё есть, а на спине спать я устала,

я переворачиваюсь, и Азия без лишних разговоров прижимается к

подушке,
готовая набрать в рот воды.
Её не так легко впечатлить,

чтобы она засмеялась, должно случиться что-то очень, очень смешное

искреннее, доброе и живое,
тогда она слегка откликается, разминается,
не так искристо, как Европа, но, тем не менее, приходит в движение вся.

Перед сном, когда я останавливаюсь, и всё тело моё передо мною, я

чувствую справа определённую ватность, там так мало постов, на
которые сигнальные огоньки я могу передать,
я мысленно переливаю туда больше огня, больше воздуха, высасываю
тяжесть её тишины.

Утром Азия всё такая же.

Но когда мне грустно,
когда печально, когда кого-то очень жаль,
из правого глаза всегда сбегает слеза без раздумий,

может, для этого она и набрякала, хранила в чемоданах осенний снег,

молчала, берегла слова,
и сердце,
и час.