44 литературоведение гуманитарии
Псалтирь, звучащая
в стихах Михаила Лермонтова
текст Алексей Биргер
иллюстрация Виктор Меламед
Лермонтов, в отличие от мно‑
гих русских поэтов, не перелагал целиком
и полностью ни одного псалма, но при этом
образами и ассоциациями Псалтири прони‑
зано все его творчество. В этом, если хоть
чуть‑чуть приглядеться, нет ничего удиви‑
тельного. Известно, что его бабушка Ели‑
завета Алексеевна Арсеньева стремилась
дать внуку блестящее образование, в его
учителях-гувернерах были и француз, и ан‑
гличанин, и немец, причем не абы какие, как
случалось в помещичьих семействах, когда
учителем могли любого приезжего из Пари‑
жа взять, хоть мусорщика, хоть сапожника,
лишь бы дети язык учили, — нет, Елизавета
Алексеевна, при ее‑то возможностях, выпи‑
сывала настоящих специалистов, знатоков
своего дела и блестящих педагогов.
И при том, она, женщина строгая
и патриархальная, считала, что нет основ
обучения крепче и надежней тех, которые
существовали испокон века. Поэтому гра‑
моте маленький Миша Лермонтов учится
по Псалтири, она становится его первой на‑
стольной книгой и первым букварем. Извест‑
но, как воздействуют первые прочитанные
книги и как они закрепляются в подсознании.
Заостряя до парадоксальности, можно ска‑
зать, что, если копнуть поглубже творчество
многих современных поэтов, то выяснится,
что образы и ритмы их поэзии произрастают,
причудливым и извилистым путем, от тех же
«Ехали медведи / На велосипеде». Чаще все‑
го это бывает незаметно, но при первом же
вдумчивом анализе вылезает наружу.
И здесь возникает достаточно
сложный вопрос переиначивания, пере‑
оформления в сознании Лермонтова глу‑
боко внедренных с самого раннего детства
образов и созвучий. Предстоит сложней‑
ший и кропотливейший поиск тех зерен,
из которых произрастает многое. Причем
очень часто эти зерна можно узнать только
по их колосьям и цветкам, из которых они
взошли, а зерно, оставшееся само собой
и не давшее всходов, оказывается мертвым.
Образ, переработанный в иные слова и пре‑
поднесенный чуть иными словами, остается
тем же образом, а прямая цитата может
означать нечто совершенно иное, отрица‑
ние прежнего смысла и внесение нового.
За примерами далеко ходить не надо. «Мой
дядя самых честных правил» означает со‑
всем не то же, что «Осел был самых честных
правил», взятая у Бестужева (Марлинского)
строка «Белеет парус одинокий» у Лермон‑
това приобретает совершенно иной смысл.
Да, как ни крути, а в итоге неиз‑
бежно подходишь к принципиально почти
неразрешимому вопросу о том, насколько
у Лермонтова эта заложенная с детства ос‑
нова проявляется сознательно, а насколько
бессознательно, тайными путями определяя
его творчество.
Какие‑то вещи, впрочем, оста‑
ются достаточно узнаваемыми, чтобы мы
могли сразу их  обозначить. Например,
коммерсантъ-наука №05 2015
стихотворение «Смерть поэта» ассоциа‑
циями и аллюзиями из псалмов пронизано
вполне очевидно, а  его заключительная
часть («А вы, надменные потомки…») — это
во многом переложение псалма 51 — «Что
хвалишися во злобе, сильне?..» — причем
поэтическая вольность этого переложения
не выходит, в принципе, за рамки тех воль‑
ностей, которые позволял себе и Державин
в своих переложениях псалмов.
Или, скажем, псалом 68, зву‑
чащий абсолютно «по‑лермонтовски»,
включая важнейшую для Лермонтова тему
чуждости даже самым близким — «чуждь
бых братии моей, и странен сыновом матери
моея» — прямо‑таки «растаскан» Лермон‑
товым во множество произведений. Когда
читаешь этот псалом, то не успеваешь поме‑
чать: да это ж, в минимально переработанном
в формы современного языка виде, фраза
из такой‑то лермонтовской вещи, а это из та‑
кой‑то. И если составить список всех вещей,
в которые так или иначе кусочками разошел‑
ся псалом 68, мы получим интереснейший ряд
(а вернее сказать, «отряд» — объединенный
общим командованием), заслуживающий от‑
дельного глубокого и подробного исследо‑
вания. Сразу можно сказать, что откроются
истины вроде бы простые и очевидные, но на‑
столько неожиданные и непривычные, что
придется очень многое в расхожих взглядах
на Лермонтова пересматривать.
Ситуация, в чем‑то обратная си‑
туации со стихотворением «Из Андрея Ше‑
нье», а в чем‑то очень схожая с ней. Сколько
первых исследователей Лермонтова спот‑
кнулись и обожглись на этом стихотворении.
Читают — вроде бы, и образы Шенье, и бли‑
стательно переданный на русском языке сам
дух его поэзии, и смутное воспоминание
крутится: «Читал я такое у Шенье, точно
читал!» А начинают искать — нет такого
***
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сияньи голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея
Темный дуб склонялся и шумел.