АБА КАНСКИЙ

МЕФИСТО–ВАЛЬС

© Аба Канский, 2004.

© Общество интеллектуальной собственности, 2004.

ПАВЛОГРАД
2004
 АБА КАНСКИЙ

МЕФИСТО–ВАЛЬС

Одиноким буду я петь свою

песню и тем, кто одиночествует
вдвоем; тем, кто еще может
слышать неслыханное…
Ф.Ницше

В гостиничном люксе
За окном густели сумерки, да к тому же окна наполовину прикрывались
тяжелыми шторами, а настольная лампа стояла мертвой стекляшкой. Очевидно
двоим, что сидели за столом, свет не был особенно нужен, они все обговорили,
все решили, их встреча – последнее обсуждение малозначительных деталей и
прощание. Тот, кто являлся временным хозяином гостиничного номера,
наливает гостю полную рюмку коньяка, себе – чуть на донышко. Гость не
возражает, с удовольствием выпивает и не закусывает. Да на столе ничего и
нет, кроме темной бутылки и двух рюмок.
–Сколько мне… какой определен срок, судьбой, что ли, не знаю, как
точнее сказать… – вдруг спросил хозяин.
Гость через полумрак словно ощупал его взглядом.
–Восемьдесят.
–Двадцать…
–Целых двадцать, или всего двадцать? – засмеялся гость.
–Не знаю… – грустно улыбнулся в ответ хозяин.
–К сожалению, даже такой врач, как ваш покорный слуга, не властен
увеличить предопределенный срок жизни. Уменьшить… но это легко удается и
самому пациенту.
–Если существует предопределение…
Гость предостерегающе помахал указательным пальцем.
–Принцип неопределенности – величайшая идея того, что сотворило мир.
Существует примитивный софизм, вы его, конечно, знаете, «доказывающий»
отсутствие созидающего Слова: «Может ли Господь создать такой камень,
поднять который будет не по силам даже ему? Если Бог не может создать
такого камня – он не всемогущ, а если создаст и не поднимет – опять таки не
всемогущ». Убогая философия, оперирующая огромной каменюкой.
Микельанджелло сотворил Собор Святого Петра усилием бесплотной мысли и
та же бесплотная мысль направляла тысячи нерассуждающих рук, возводящих
стены и купола. А мог ли создатель Собора усилием воли уничтожить

1
построенное? Так и Гений Мироздания создает законы и отношения
принципиально отчужденные от себя, иначе бесконечная Вселенная ничем бы
не отличалась от фабричного будильника, а Гению оставалось бы только
заводить механизм.
–Следовательно, предопределения не существует?
–Существует. Но существует и свобода воли, иначе человек не несет
ответственности за свои поступки. А свобода воли подразумевает
принципиальную невозможность влиять на нее кому бы то ни было, даже тому,
что наделило ею человека. Эта невозможность и является тем неподъемным
камнем, который Бог создал для себя, чтоб человеку не на кого было кивать –
на все, де, воля Божья, на зло и на добро. Зло творить легче, чем добро, и
скулит человек: я хилый, я слабый, мне бы что попроще – потоптаться
смазными сапогами по лицу ближнего.
Несколько минут молчали.
–Мои книги… Что будет с ними?
Гость засмеялся.
–Вы творили для вечности? Не для лавок?
–Так. «О радость творчества, свободного, без цели…».
–Без цели?
–Долгое время – да. Вся жизнь, все ее радости, весь ее цвет – творчество.
Художник подобен Богу: призван создать мир и образ, неведомые прежде. И он
живет в созданном мире, и сливается с образом, им созданным, душа создателя.
А потом приходит (или не приходит) понимание, что твои миры и образы –
маяки Бодлера и что надо позаботиться о воздвигнутой башне, не дать ей
рухнуть вместе с тобой. И в миг прозрения жестоко и больно осознать, что
застрял на диком распутье, что «грядущий Хам уж не грядет, он нас в грядущее
ведет».
–Книги издадут. И долгие годы литературоведы будут докапываться, кто
скрывается под псевдонимом.
–Докопаются? – в свою очередь усмехнулся хозяин.
Неопределенное пожатие плеч.
–Никто и никогда?
Гость потер лоб:
–В какой-то степени это зависит от вас, точнее сказать не могу.
–Не можете или не хотите?
–Не могу. Поверьте.
–И последняя просьба…
–Будет исполнено. О чем речь. Совершенный пустяк.
–Я и позабыл, с кем имею дело!
–Благодарю за комплимент. Что, прощаемся?
–Прощаемся.
Гость и хозяин встали и руки их застыли в рукопожатии.

2
 Больной ребенок

Мальчик умирал. Он лежал в кроватке в низкой палате больницы

барачного типа. Всего несколько лет назад кончилась война, страна до сих пор
точилась кровью, не до белокаменных палат.
Болезнь поразила пятилетнее существо внезапно, как удар молнии. Врачи
города Затона не знали, что лечить: одни утверждали – ребенок отравился,
возможно грибами, другие настаивали на менингите, главврач считал –
эпилепсия. Кто-то выдал экстравагантное предположение, что мальчика
поразила неведомая инфекция: он за день до болезни порезал себе подушечку
среднего пальца правой руки. Глаза мальчика закатывались и мать плакала от
ужаса, встречая мертвый белый взгляд. Голова временами забрасывалась чуть
не на лопатки, но не было даже намека на тошноту и, что более всего почему-то
пугало медиков, – держалась нормальная температура. Врачи боялись
ответственности и лекарства ребенку прописывали заведомо безобидные во
всех отношениях, чисто символически.
День шел за днем, мальчик медленно угасал, измученная и потерявшая
надежду мать вдруг обрела тупую покорность и безразличие ко всему на свете.
Вечером, сидя на стуле возле кроватки сына, тяжело придремала, но около
одиннадцати ночи вдруг очнулась, ее словно током ударило. Мальчик сидел на
постельке, сложив тонкие ручки с забинтованным пальцем на коленях, его
чужой неподвижный взгляд будто примерз к лицу сидящей женщины. Матери
ни с того ни с сего показалось, что у сына черные бездонные глаза, хотя он был
голубоглазым и белокурым. Голову держал прямо и свободно, как ни в чем ни
бывало.
–Мы в больнице? – тихо спросил ребенок.
–В больнице. Ты ложись.
–Я належался. И я уже выздоровел. Пойдем домой.
–На улице ночь. Куда мы пойдем? Ты ложись, ложись.
–Не хочу.
Он легко спрыгнул на пол и пошел по палате, осторожно заглядывая в
другие кроватки.
–Они все болеют? Бедные…
Вошла сиделка, всплеснула руками, раскудахталась и, как мальчонка ни
отбрыкивался, его уложили спать.
Утром в детскую палату сбежались врачи со всей больницы. Посмотреть
на чудо: маленького человечка, без посторонней помощи выпорхнувшего из
готовой сомкнуть челюсти могилы. И чудо не в том, что выпорхнул, а в том,
что не было на нем ни малейших следов той могилы. Кроме некоторой
слабости, но она естественна: мальчик два дня ничего не ел. Выписали со
скандалом, причем скандалил в основном мальчишка – не желал оставаться в
палате ни одного лишнего часа.

3
 Рейсовых автобусов не имелось и в помине, мать и сын тихонько брели
по запущенным улицам глухого Затона, часто присаживались отдохнуть на
лавочках у чужих палисадников – мальчик категорически отказывался, чтоб его
несли на руках.
Чем ближе подходили к своей улице, тем в большее беспокойство
приходил малыш. На перекрестке он совсем разволновался, забежал на
середину ухабистой грунтовой дороги и замер, глядя на серую бревенчатую
громаду клуба, он же кинотеатр. Потом взглянул вдоль улицы. По левую
сторону перед домами росли высокие тополя, правая сторона еще не вся
застроилась. В конце улицы высилась громадная скала, на ее макушке стояла
радиостанция с двумя высоченными мачтами. Под скалой, собственно, и был
затон, давший имя городку, там грузили на баржи руду. Руду добывали в
городе Никеле, что километрах в двадцати от Затона.
Плечи мальчика вздрагивали, мать заметила, что он плачет. Подошла,
взяла за руку.
–Пошли домой. Посмотри – совсем близко.
–Там, где черемуха и дичка?.. – всхлипывал мальчик.
–Там, там.

Маленький Руслан

Физически ребенок ничуть не пострадал, но в психике его случились, по-

видимому, непоправимые изменения. И раньше он редко улыбался, рос
молчаливым и задумчивым ребенком, теперь отец и мать его и вовсе не
узнавали. Улыбаться перестал совсем, резко замкнулся, несколько раз
взрывался неистовой яростью на своих родителей. В первый же день, как
вернулся из больницы, вечером: мать погнала его спать, Руслан неожиданно
топнул по щелястому полу и закричал:
–Налей воды вымыть ноги! Свиньи!
Второй раз через несколько дней: папаша явился домой в подпитии и
начал привычно куражиться над семейством. Крохотное существо налетело на
него с неестественным бешенством, пьяница попятился, винные пары как
ветром выдуло из головы.
Появилась странная привычка: бродил по двору, огороду, палисаднику и
внимательно осматривал каждый куст, каждую доску или камень. Когда в
палисаднике зацвели черемуха и деревцо дички, мальчика невозможно было от
них оттащить. А под вечер, если не сыпал дождь, он выбегал на середину
улицы и не сводил глаз с красного огня фонаря на вершине мачты
радиостанции. За эти причуды отец неоднократно грозился выпороть своего
наследника, но однажды нарвался на откровенно язвительную усмешку и
грозить перестал.

4
 –Угробили пацана в больнице! Свихнулся! – ругался перед женой и
тещей.
Родителей Руслан терпел, как нечто неизбежное, к младшей сестре,
плаксивой и капризной девчонке, питал полное равнодушие, и только к
бабушке, когда никто не видел, жался, робко и виновато. Бабушке не было и
пятидесяти, она сильно кашляла и зять запрещал ей нянчиться с внуками.
–Заразишь их туберкулезом!
–Какой еще беркулез? – сердилась бабушка Оля. – Нету никакого
беркулеза!
Через многие годы Руслан тоже решил, что не было никакого
туберкулеза: прочитал, что рак – болезнь печали. У бабушки был рак легких…
Она сильно курила, махорку, никотин притуплял боль в груди. Почти
каждую ночь выходила на крыльцо, сидела сгорбившись, сворачивала
самокрутки одну за другой и спрашивала Бога, за что он сделал ее сиротой? За
что детство и юность прошли в семье дальних родичей, которым она была в
тягость, которые жалели для нее не только сладкого куска, но и простого
хлеба? За что определили в женихи рябого и тупого парня, так что пришлось
бежать из «родного» дома к совсем чужим людям? Муж нашелся на двадцать
два года старше, единственная дочь – эгоистичная и ленивая барышня,
вздорный зять… Бесприютное детство, бесприютная старость…
И последний удар – боль в груди. Когда боль донимала чересчур сильно,
бабушка кричала на дочь и зятя, чтоб те затопили печь и ушли бы из дома, а она
позакроет заслонки и тихо себе угорит, и перестанет мучиться сама и мучить
других. Умерла бабушка когда Руслан учился во втором классе и он потом всю
жизнь терзался мыслью, что отец и мать, в конце концов, выполнили волю
бабушки. Впрочем, он и сам бы ее выполнил…
В июне противостояние мальчика со своими родителями достигло апогея.
Началось с пустяка: отец сидел и просматривал газету, Руслан подошел,
посмотрел и спросил:
–Ты что делаешь?
–Читаю.
–Как это?
–А вот так, – и начал читать вслух.
Сын забрался на лавку и уставился в газетный лист, переводил
внимательный взгляд с черных значков на губы отца.
–Научи меня.
–Мал еще.
–Научи!
–Пойдешь в школу – научишься. Не мешай.
Руслан молча слез с лавки и вышел во двор. В задумчивости постоял
перед большущим кустом георгина, принял какое-то решение и выбежал за
ворота. Отправился вниз по улице, там, через несколько домов, жила
некрасивая, смуглая и порядком драчливая девчонка, в связи с чем он
предпочитал уважать ее соблюдая безопасную дистанцию. Но выбирать не
приходилось: девчонка перешла в четвертый класс и, по всей очевидности,

5
умела читать и писать. Несколько минут потолкался у ее палисадника, совсем
уже решился войти в калитку, как вдруг заметил в мутном окне пристальные
черные глаза. Поманил ладошкой, девчонка выскочила из дома и двинулась на
Руслана с явным намерением надавать по шее. Руслан быстренько попятился.
–Научи меня читать буквы.
У девчонки ноги приросли к земле.
–Научи! Ты такая красивая, значит хорошо умеешь читать. Я, когда
вырасту, куплю тебе целый кулек конфет.
Ну, какое женское сердце не дрогнет и не растает от таких комплиментов
и посулов! Кавалер, правда, никудышный, мелюзга, но все равно приятно. И
ослепительная мысль попробовать себя на поприще учительницы, поприще
ученицы успело уже надоесть хуже горькой редьки.
–Пошли со мной, – напустила на себя строгий вид и открыла калитку.
Усадила неофита за стол и раскрыла перед ним старый букварь.
Через час мать девчонки вознамерилась разогнать организованный в ее
доме университет, но дочь вне себя от восторга запрыгала:
–Мама! Он полбукваря выучил! Послушай! А ты – читай. Здесь.
–Ау – уа.
–Теперь здесь.
–Маша ела кашу.
–Какая это буква?
–Дэ.
–А эта?
–Рэ.
–Неправильно!
–Эр.
–Видела? Вот здорово!
–Это не я, – льстиво ввернул хитрый мальчишка. – Это она так хорошо
учила.
Девчонка растрогалась чуть не до слез.
Но переменчиво женское сердце!.. Ах, как переменчиво!.. Через
несколько дней уличная босота сбежалась под окна класса и учинила во время
урока скандёж:
–Жених и невеста, поехали по тесто! Жених и невеста, поехали по тесто!
Профессор филологии вспылила, с одной подружкой подралась, с другой
на всю оставшуюся жизнь побила горшки, студента прогнала, курс русской
словесности закрыла.
Руслан не особенно огорчился: запомнил все буквы и довольно легко
прочитывал все слова в «Руслане и Людмиле» Пушкина. Ему нравилось, что
сказочного витязя зовут так же, как и его. Родители поначалу не обратили
внимания на то, что сын копается в книгах и были поражены, когда он бойко
зачитал им несколько строф. Отец даже расхвастался талантами сына перед
подпившими гостями. Гости подивились маленькому книгочею, только одна
женщина заметила:
–Какой-то он у вас неприветливый. Глаза как ледышки.

6
 –После болезни, никак не отойдет, – вздохнула мать.
И сразу началась вторая серия: мальчик всегда внимательно слушал
радио, особенно радовался музыке. И однажды спросил:
–А что это?.. Что?..
И мать произнесла роковое слово:
–Это скрипка играет. Твой дедушка умел играть на скрипке.
–Скрипка… Мама, напиши слово. На бумаге.
Мать написала.
–Скрипка… Скрипка…
И пока мать возилась на кухне, сын подобрался к толстому коричневому
кирпичу – дореволюционному словарю Павленкова.
–Мама! У нас есть скрипка! Мама! Скрипка!
Мать вбежала в комнату. Руслан сидел перед раскрытым словарем и не
сводил глаз с рисунка. Спрыгнул с лавки и опрометью бросился в крохотную
спальню. Там над постелью висела гитара, на которую он никогда не обращал
ни малейшего внимания.
–Скрипка!
Но чиркнул пальцами по металлическим дребезжащим струнам и
попятился.
–Это не скрипка, это гитара. На скрипке играют… такой палкой, с
конскими волосами.
–Палкой? – мальчик притих.
И вечером потребовал:
–Купите мне скрипку. И палку. Я хочу играть.
А папаша пребывал не в духе: в ГорФО ему пригрозили за неуплату
налога описать имущество. Одолевал зуд забогатеть на фотографии, взял
патент, но к систематическому упорному труду склонности никогда не имел,
много болтался без дела, не обходил пивнушки. А семья перебивалась с хлеба
на квас, да с огорода, на который глава семьи был мало вхож. Так что
требование сына упало на очень плохую почву:
–Я тебе покажу скрипку! Ишь! Скрипку ему!
Мальчик смолчал, но на другое утро исчез из дома. В это утро и началась
его беспримерная одиссея.

Музыкальная школа

В музыкальной школе лениво дорабатывали последние дни, ученики

почти поголовно разбежались, кто по деревенским бабушкам, кто в пионерские
лагеря. Появление крохотного белокурого и голубоглазого мальчугана явилось
неожиданным развлечением.
–Тебе чего, малыш?

7
 –Научите меня играть на скрипке.
Дружный хохот.
–Научите!! – мальчик топнул ногой, глаза его сверкнули недетской
яростью.
Смеяться перестали.
–А скрипка у тебя есть?
–Нет. Я научусь, тогда мама и папа купят.
Пожилая женщина взяла ребенка на руки.
–Пошли. Дам тебе поиграть на скрипке.
Руслан обнял ее за шею.
Мальчик оказался на редкость понятливым: мгновенно усвоил
постановку правой руки и внимательно следил за смычком, нежные пальчики
левой разъезжались по гнусавым жильным струнам. Он упрямо сдвигал брови и
через час начирикал все же крохотную пьеску из четырех нот. Потрясенная
скрипачка потащила вундеркинда в учительскую, там мальчишка гордо и без
малейшего смущения обнародовал свои достижения. Педагоги изумленно
переглядывались.
–Да ты чей, мальчик?!
–Ничей.
А ничейного мальчика искала милиция. И нашла довольно быстро,
благодаря сообразительности одного молодого милиционера: до войны он
учился в музыкальной школе, учился на скрипке, учился у той самой
скрипачки, к которой всей душой прилепился маленький Руслан. Молодой
человек сопоставил причину вчерашней ссоры мальчика с отцом с его
сегодняшним исчезновением, поправил милицейскую фуражку и двинулся в
музыкальную школу.
–К вам не заходил мальчик, беленький, голубоглазый, пяти с половиной
лет, под левым ухом родинка?
–Этот? Он у нас скрипач! А где родинка? А, вот она!
–Скрипач! Тебя родители потеряли. Мама с ума сходит, а он на скрипке
играет. Пошли со мной.
Руслан вцепился в свою учительницу, лицо его исказилось.
–Не пойду.
–Но, но!
–Не пойду!
Женщина вновь взяла его на руки.
–Пойдем. Я с тобой. Ты будешь играть на скрипке.
На улице Руслан попросил опустить его на дорогу:
–Я сам. Тебе тяжело меня нести.
–Не тебе, а вам, – важно поправил милиционер. Он почтительно и
немного трусливо, по старой памяти, улыбался своей бывшей строгой
учительнице.
–Вам.
В отделении милиции мать закатила скрипачке скандал, та расплакалась
и ушла. Милиционер кое-как утихомирил разбушевавшуюся женщину.

8
 Дома отец схватил ремень и отстегал сына, мальчик молча вырывался и
пытался укусить истязателя за руку, ни одной слезинки выбить из него не
удалось. Отец отшвырнул ремень и ушел из дома, ругаясь почем зря.
Руслан забился в дальний, заросший бурьяном, угол огорода и просидел
там до вечера. Ужинать отказался.
–Ничего, голод не тетка, – бурчал отец. – Все равно жрать захочет.
Скрипка ему понадобилась…
Но на утро мальчик отказался завтракать. Только воды попил. Когда
отказался обедать, его попытались накормить насильно, но он отбивался
руками и ногами.
–Я за себя не отвечаю! – заорал отец, плюнул и, от греха подальше, снова
ушел из дома. Мать плакала, бабушка охала и кашляла, маленькая сестренка
уросила.
Странное существо – человек!.. Ребенок хочет учиться музыке, хочет до
слез, посоветуйтесь с педагогом, купите копеечный инструмент, что вам
убудет? Нет. На третий день (Руслан снова отказался от еды) его повели в
больницу. К невропатологу.
Врач выслушал мать (бабушка караулила внука) и выразил желание
побеседовать с глазу на глаз с пациентом. Мальчика завели в кабинет и
посадили на стул.
–Ну, – врач наклеил на губы мармеладную улыбку, – какое у нас сейчас
время года?
–Начало лета. Июнь. Потом июль и август. В сентябре время года
изменится. Будет осень. После осени – зима. А ты задаешь неправильные
вопросы: ребенок моего возраста может и не знать термина время года. Вот.
Сначала задашь дурацкий вопрос, а потом запишешь… – Руслан ткнул пальцем
в раскрытую конторскую книгу, – …запишешь, что ребенок – дурачок. И
будешь его поить разной дрянью.
У врача отвисла челюсть, он шлепнулся на свой стул, лицо посерело,
глаза обессмыслились.
–Ты попроси моих папу с мамой, чтоб купили мне скрипку и смычок, я
хочу учиться. А то я вот попросил, а они меня к доктору потащили. Или ты
такой же тупорылый, как и они?
Врач хватал ртом воздух, махал рукой в сторону двери, показывая, чтоб
мальчик вышел, а когда тот приоткрыл дверь, прохрипел:
–Маму!.. Позови!..
Вошла мать. Врач хватался левой рукой за правую сторону груди.
–Сердце, знаете, пошаливает… То есть… – он проворно переменил руку.
– Да, сердце… Послушайте, а почему вы не купите ребенку скрипку?! Он
учиться хочет. У него задатки гения. Тупорылый… Это что имелось в виду?..
Свинья?!
–Что?..
–А?!! Это я так, мысли… Купите мальчишке скрипку и не морочьте ни
себе ни людям голову. Он абсолютно здоров. Очень умный мальчик. Упрямый?
Так это, может быть, и хорошо.

9
 Скрипку Руслану купили. То есть – купила. Скрипачка. Матери, после
учиненного скандала, идти в музыкальную школу не хотелось, отец
категорически отказался участвовать в дурацком музыкальном предприятии,
так что, охая и кашляя, потащилась с внуком бабушка Оля. Оскорбленная до
глубины души скрипачка при виде двух сирот – старой и малого – забыла все
обиды, разузнала, где они живут, сказала, что будет сама раз в неделю
приходить утром в клуб и заниматься с ним, сказала, что денег никаких не
возьмет. Руслан вдруг прижался к ней и заплакал, затеяла вытирать глаза и
учительница, за ней раскисла обычно суровая бабушка Оля.
Если отец уходил из дома по своим делам, юный музыкант забирался в
его крохотную темную фотолабораторию и что-то там пилил на своей
крохотной скрипочке, никто не интересовался – что. А если нет – с утра
пораньше пробирался в клуб, а уж там укромных уголков – пруд пруди.
Бабушка Оля, благодарная Богу за относительно благополучное завершение
семейной неурядицы, контрабандой увела внука в церковь и он исправно
отстоял литургию, крестился, разглядывал ветхие иконы с ликами святых и
любовался теплыми язычками горящих свечей.
Будучи атеистом, зять отрицал Иисуса Христа с его Царством Божиим и
запрещал бабушке запудривать мозги его детям. Впрочем, есть ли атеисты
вообще? Ибо зять, отрицая Иисуса, весьма почитал бога по имени Маммона
(хотя тот его в грош не ставил), а также богиню Астарту, более благосклонную.
Благодаря упомянутой благосклонности в семье царили перманентные скандал
и драка. Если говорить правду, благосклонность Астарты имела дефективный
характер и неприятный душок: благосклонна она была не ради личных
достоинств всякого рода зятьёв, а из за жестокости отгремевшей войны,
уложившей миллионы солдат. По ночам среди тел павших всегда бродят
мародеры…
Первая брешь в папашином неприятии скрипичного искусства
образовалась в начале сентября, во время очередного застолья. Кто-то из гостей
вспомнил о литературных талантах сына хозяина дома и заявил, что наслышан
и о музыкальных. Пришлось звать будущую знаменитость к столу. Как ни
странно, знаменитость охотно приняла приглашение и явилась во всеоружии.
Гости изготовились услышать нечто вроде «Жил был у бабушки
серенький козлик», но скрипач врезал смычком на всех четырех струнах соль-
мажорный аккорд и заиграл «Гимн Советского Союза». Вид при этом имел до
того большевистский, что гости, хотя и подпившие, невольно встали.
Дождались конца «Гимна», но сесть не успели: «Гимн» без малейшей паузы
зазвучал сначала. И лишь на третьем круге тот самый гость, что накликал беду,
сообразил, что проклятый мальчишка над ними издевается. Будучи не то более
образованным, не то менее пьяным, чем остальные, гость бдительно слушал
музыку и захлопал в ладоши и заорал «браво» на долю секунды раньше, чем
Руслан успел затянуть мелодию в четвертый раз. Остальные гости подхватили
аплодисменты и поспешно попадали на свои седалища. Не то змееныш мотал
бы свою канитель до полного и всеобщего протрезвления.
Довольным, как слон, остался один папаша и когда сын насел на него:

10
 –Сфотографируй эти ноты и напечатай – мне и учительнице. Она со мной
бесплатно занимается, – ноты переснял, отпечатал два экземпляра – один
Руслану, другой и фотопленку – скрипачке.
Кроме того, его самолюбие сладко щекотал вдруг вспыхнувший интерес
наследника к фотографии, которого, наследника то бишь, он угрожал сделать
профессором этого великого искусства. И угроза имела реальные шансы
исполниться: ушлый мальчонка с поразительной быстротой выучился печатать,
проявлять, фиксировать, промывать и сушить фотоснимки, отцу оставалось
только переснять ноты на пленку и проявить ее, да развести проявитель и
закрепитель для бумаги.
Если бы он соображал в музыке, то задумался бы, зачем малыш,
которому еще не исполнилось и шести лет, печатает себе «Рондо-каприччиозо»
Сен-Санса и «Концерт» Глазунова. Но папаша соображал в музыке чуть более
водовозной клячи и пребывал в эйфории, наблюдая успехи сына в фотографии.
Доволен остался и Руслан: никто больше не мешал ему заниматься
своими делами, очень довольна оставалась и скрипачка – для нее фотокопии
нот представляли большую ценность. Да и мальчика она полюбила всем
сердцем, как и он ее.
Мать Руслана, чрезвычайно упрямая и злопамятная, так с нею и не
помирилась, но музицированию сына не препятствовала, скорее всего потому,
что оно ее не интересовало.

Река времени

Неширокая эта река, ручеек, пожалуй, вьется по суровому и дикому краю,

редко когда берега ее окаймляет зеленый камыш, чаще они угрюмы и
каменисты. Немного увидишь, пролетая над ней, а моря она пока не достигла.
Когда Руслан учился во втором классе умерла бабушка Оля. На всю
жизнь запомнился жестокий белый ноябрь, грузовичок с гробом, спокойно
ползущий по льду через реку, убогая похоронная процессия. Мир тебе, бедная
женщина, мало радости знала ты в земной юдоли, быть может в других мирах
обрела ты покой и довольство…
Отец Руслана, наконец, оставил попытки разбогатеть на частном
предпринимательстве и устроился работать в фотолабораторию Горной
Разведки, Горную Разведку на другой год после смерти бабушки перевели из
Затона в соседний город Никель, славный своими рудниками и массой
уголовного элемента. Бытовала мрачная шутка: из десяти жителей Никеля
девять – бывшие зеки, десятый – бывший часовой. Переезд Руслан пережил
тяжело, но молчал и не жаловался.
Учился в школе из рук вон плохо. При всяком удобном случае убегал с
уроков, находил совершенно невозможные углы и пилил на скрипке, пока его
не вылавливали и со скандалом не водворяли за парту. Выручала

11
феноменальная память: когда сильно донимали – пробегал глазами учебник и
от двоек благополучно увиливал. Учителя придумали кличку – «сквозная
тройка».
Кличка не совсем справедливая – по физкультуре «сквозная тройка»
всегда получала пятерки. Руслан легко садился на продольный шпагат, делал
складку, бегал быстрее всех в школе, хорошо прыгал в длину и высоту. Но
никакие принуждения и даже угрозы не могли заставить необычного
школьника выполнять упражнения, связанные с нагрузкой на кисти рук.
Отдадим справедливость: учителя физкультуры входили в положение и не
приставали.
В пятом классе слава о Руслане взрывообразно разнеслась по темному
городу Никелю. Нет, прославился не как скрипач. Выступал он крайне редко и
крайне неохотно. Отбарабанит «Неаполитанскую песенку» Чайковского и
бегом со сцены. В пятом классе добавился новый предмет – английский язык. С
первого урока Руслан благополучно сбежал, был наказан, на втором уроке
сообразил, что пробежаться по верхушкам учебника и выкрутиться, отвечая у
доски, на этот раз не удастся и засел за иностранный язык основательно. Новый
предмет неожиданно понравился, потом увлек, потом Руслан позабыл все на
свете и за полгода осилил всю программу средней школы.
Беспримерная память и тончайший музыкальный слух сделали свое дело.
Ахнул весь педагогический контингент города Никеля, все преподаватели
иностранных языков под тем или иным предлогом побывали на уроке
английского в пятом «бэ» классе школы номер одиннадцать.
Слух о лингвистическом феномене достиг пединститута в городе Затоне
и Руслан на белом коне посетил родину своего нежного младенчества. В
институте Руслана снабдили грудой специальной литературы и намекнули
родителям, что дверь этого славного учебного заведения для него всегда
открыта и мыслью о каких-то экзаменах и конкурсах голову сушить не следует.
Отныне Руслану прощалось все, за прогулы лишь слегка журили, по
физике, химии, математике откровенно натягивали четверки, хотя познания
ученика в этих областях лишь немного превосходили познания скворца. Зато
ни один скворец не чирикал на трех языках, ибо Руслан занялся и французским
и наводил мосты на немецкий.
В седьмом классе Руслан временно лишился отца. Того, в сильном
подшофе бредшего по какой-то трущобе, решили поколотить (как сплетничали
– из-за бабы) два рыцаря без плаща и кинжала. Папаша же, в отличие от них,
имел не только плащ, но и пистолет, вследствие чего рыцари попали в
реанимацию, а папаша в тюрьму.
Руслан воспринял семейную трагедию с полным равнодушием. Ему
исполнилось четырнадцать, всегда одинокий, не по возрасту замкнутый и
горестно задумчивый казался этот взрослый мальчик чужим в мире.
Вероятно, он страдал от одиночества, потому что в том же году записался
в самодеятельный оркестр народных инструментов при дворце культуры
«Горняк». Руководитель оркестра проверил его музыкальные данные и нашел,
что они весьма посредственны.

12
 –Ты же играешь на скрипке!
–Играю.
–Что ты играешь?
–«Неаполитанскую песенку» Петра Ильича Чайковского…
–Мог бы и не сообщать имя-отчество. Что еще?
–Еще?..
–Еще.
–Не… не знаю…
–Как вот эта нота считается?
–Где?..
–Вот, четверть с точкой.
Руслан смотрел на ноту с точкой и ничего не отвечал. Руководитель
махнул рукой и определил новобранца на самый никчемный инструмент –
балалайку-секунду. В оркестре над ним зубоскалили, иногда довольно ядовито,
но Руслану было все равно. Хоть какие-то люди, занимающиеся искусством,
хоть какое-то развлечение, когда толкаешься во время концерта за кулисами. К
тому же в «Горняке» всегда можно было отыскать свободный кабинет и
позаниматься на скрипке. Что и как он играл никто толком не знал: на скрипке
всегда стояла сурдина.
Долетели мы до излучины, за которой ручей жизни Руслана вдруг
раздвинул свои берега.

Дары Астарты

В октябре (Руслан учился уже в восьмом классе) коллектив «Горняка»,

как всегда, занялся подготовкой к ноябрьским торжествам и группу
оркестрантов отправили в балетный класс – решили попробовать, смогут ли
самодеятельные балерины танцевать под оркестр, а не в сопровождении
фортепиано.
Музыканты сидели в углу у двери, одним глазом следили за рукой
дирижера, другим – за хорошенькими ножками молоденьких танцовщиц и не
только в паузах, но и во время игры ухитрялись обмениваться скабрезностями и
сальностями. Балерины надменно не обращали внимания на шайку оборванцев
и лоботрясов, хотя те, надо отдать справедливость, играли для них отменно.
Балетмейстер, очень милая, но до обидного некрасивая женщина, таяла от
удовольствия и предвкушала грядущие аплодисменты своим обожаемым
(взаимно!) воспитанницам.
–Настя, – изводила подругу прима-балерина Има Имангулова, – да
посмотри же! Мальчишка от тебя глаз оторвать не может.
–Отстань, – краснела от досады Настя, – нужен он мне очень…
Как танцовщица татарка Имангулова на голову превосходила всех своих
подруг и собиралась после десятого класса устроиться танцевать в кордебалет.

13
Не в городе Никеле, конечно. А имя Има (просим прощения за фонетическое
зияние) прилепилось к ней в честь знаменитой Имы Сумак. Дружно считалось,
что псевдоним гораздо лучше характеризует звезду Никельского балета, чем
настоящее имя.
–А вы не брат с сестрой? Глаза у вас – не отличишь.
Настя искоса посмотрела в сторону оркестра. Голубоглазый мальчик.
Волосы светло-каштановые. Действительно, потерянный. Влюбился, что ли?..
Когда успел?..
–А симпатичный, – не унималась татарка, – чего ворон считаешь?
Беленькая и голубоглазая Настя вспылила на черноглазую Иму Сумак:
–Отстань! Кому сказала!
Подруга отстала, только насмешливо поглядывала в сторону то одной, то
другой пары голубых глаз. Другие девчонки тоже заметили восторженного
мальчишку и за спиной Насти фыркали в ладошки. Одна сплетница-балетница
узнала в нем знаменитого лингвиста из школы номер одиннадцать и вычислила,
что тот учится в восьмом классе. А Настя – в десятом. Ну, не смешно ли?
Всем было смешно, одной Насте горько. Жизнь неласково обошлась с
девочкой, есть у нее такие, которым она всегда мачеха. Бабушке Оле, например.
Отца Настя не помнила, он не вернулся с войны и где его могила, и есть ли она
– никто не знал. Многое забыто и многие забыты. Не верь, когда говорят
обратное. В десять лет у нее появился отчим не отчим, но нечто вроде. Во
всяком случае он жил в их крошечной квартирке полубарачного типа.
Одноэтажная деревянная постройка не имела общего коридора: каждая
квартира щеголяла собственным крылечком и застекленной верандой,
крылечки и веранды глядели в общий двор, там играли и ссорились дети,
старики дулись в домино, временами кто-нибудь скандалил и даже дрался, но, в
общем, жить было можно.
Отчим не то отсиживался в тылу, не то преданно не щадил живота своего
на чистке генеральских сапогов, но однажды, затесавшись в компанию трех или
четырех фронтовиков, пивших водку под соленый огурец, пришел домой с
подбитым глазом и распухшей губой.
Не любил пожрать и выпить, еще кое-чего «не любил»: Настя подрастала
и жадно шарились по стройной фигурке грязные и сальные глаза.
А три года назад, будучи в игривом настроении, решил пошариться и
руками, не менее грязными и сальными. Настя уже серьезно занималась
танцами, реакцию имела мгновенную – вырвалась, закричала, схватила со стола
тяжелую фаянсовую кружку и запустила в окно. А под окном сладко дрых
сосед, будучи в подпитии не легком, как Настин отчим, а гораздо выше
среднего.
Когда на голову отдыхающему посыпалось битое стекло и осколки
кружки, он от ужаса заорал дурным голосом. Почему-то именно этот крик и
перепугал отчима, да и то: кроме дикости крик обладал диаконской мощью и
роскошной профундовой басовитостью.
Отчим, как ужаленный, пустился наутек, вслед за ним вылетела во двор
плачущая девушка. И тут какая-то баба вдохновенно прокликушествовала:

14
 –Изнасиловал! Ирод!
Хотя быстро выяснилось, что дело ограничилось всего лишь «невинной
шуткой», черное воронье перо намертво прилепилось к белой голубке. Сколько
раз приходилось плакать в подушку, когда парни, даже одноклассники, время
от времени подъезжали с пикантными предложениями и, получив жестокий от
ворот поворот, цедили сквозь зубы, что, дескать, кому бы ломаться.
К тому же тонкая красота Насти не имела успеха у молодежи, половина,
например, старшеклассников ее школы сохли по девчонке из параллельного
класса с красивыми, глупыми, коровьими глазами, с коровьим же бюстом,
толстыми ногами и широкую в кости.
Иногда Настя все же ловила на себе мрачно-страстные взгляды, но только
еще больше расстраивалась. Все такие «поклонники» оказывались намного
старше ее, даже пожилые и старые. Наивная девушка не понимала, что
встречала редких истинных ценителей прекрасного, которых не восхитишь
коровьими прелестями.
Отчим не вернулся. Настя заявила, что если он явится – она уйдет из
дома. Мать вспылила и наговорила гадостей, что, дескать, из-за нее лишилась
хорошего мужчины, что нечего ей было выдергиваться, что невелика была бы
потеря и все бы устроилось тихо мирно. Настя в ужасе все это выслушала и
поняла – она одна в мире, а матери мешает жить.
И с тех пор лелеяла одну мечту: закончить школу, уехать навсегда из
ненавистного Никеля, поступить учиться и выйти замуж. А влюбленность
безусого мальчишки совсем добила ее. Что же это такое, в самом деле?! Одни
старики да сопляки?!
Впрочем, на сопляка мальчишка не походил: ростом выше ее, статный, с
отличной осанкой, а походка – как у герцога Бэкингема. (Как раз накануне
Настя дочитала «Трех мушкетеров»). Может быть… Да нет, ну его подальше.
Не оберешься позора.
«Не оберешься позора…» – донеслось до Астарты. Астарта остановила
немного насмешливый, но ласковый взгляд на девушке и губы ее чуть тронула
легкая божественная улыбка.

«Легенда»

В воскресенье Руслан с утра спрятался за пыльными кулисами сцены

«Горняка» и часа два барахтался в водопаде совершенно головоломных
пассажей и каденций. К десяти поднялся наверх, надеялся, что руководитель
народного оркестра откроет свой класс и до репетиции удастся позаниматься
еще. Но дирижер опаздывал, Руслан положил пальто и шапку на подоконник и
встал рядом со скрипкой в руках. То, что данный подоконник находился точно
напротив двери балетного класса – случайность.

15
 Юноша задумался. Невидящие его глаза пронизывали, казалось, двери и
стены и что видели, и где – кто знает? Пальцы выщипывали на струнах скрипки
странную мелодию и какой гармонии подчинялась мелодия, тоже – кто знает?..
С грохотом распахнулась дверь балетного класса, с визгом и смехом
высыпала через нее ватага весьма легко и соблазнительно одетых девиц.
Танцорки узрили беззащитную жертву, глазенки их хищно и плотоядно
заблестели, они окружили ее полукольцом и принялись бесцеремонно
разглядывать и самого Руслана и его скрипку, обменивались замечаниями и
разражались взрывами смеха. Наконец потребовали, чтоб он сыграл. Руслан не
двигался.
–Для Насти! – пискнула какая-то маленькая девчонка.
Что началось! Горящую спичку бросили в бочонок с порохом, такой
поднялся гвалт. Руслан взглянул на побледневшую девушку. Факт этот не
ускользнул от безжалостных девиц, гвалт усилился, скрипач прижал
инструмент к подбородку.
–Только молчите, пока буду играть, – тихо попросил он. Балерины вдруг
как-то разом присмирели.
Руслан заиграл «Легенду» Генрика Венявского, глаза у него вновь
затуманились. Играл и не сводил взгляда с любимой своей белой голубки. И
она и ее подруги вдруг оказались пленницами музыки, музыки невыразимо
прекрасной и властной. Вот нанизались на нити тишины жемчужные бисеринки
заключительных арпеджио и умолкла скрипка.
Тишина.
И вдруг:
–Это же признание в любви. Откровенное и недвусмысленное. Девчонки,
признавайтесь, кому?
Балерины опомнились и, пытаясь стряхнуть неожиданное душевное
смятение, закричали:
–Насте! Да Насте же! Ей!
–Насте?! – изумленно протянула балетмейстер. – Насте?! Вот тебе раз…
Удивление любимого педагога больно кольнуло сердце девушки, горькое
недоумение и обида за подругу обожгли смуглую татарку, и без того
неширокие ее глаза гневно сузились.
–Губа не дура! – вызывающе бросила она Руслану, хотя вызов
адресовался балетмейстеру.
Но через десять минут обе подруги безоговорочно раскаялись в своих
душевных огорчениях. В классе педагог вновь удивленно посмотрела на Настю
и, словно про себя, проговорила:
–Надо же, совсем еще мальчик, и так хорошо разбирается в женщинах. В
таком возрасте влюбляются обычно в… – договаривать не стала.
Взрыв смеха, Има Имангулова повисла на шее своей второй мамочки, как
она именовала любимого балетмейстера, Настя благодарно и виновато
улыбнулась.
–Чудный скрипач. Артист. Девочки, за работу.

16
 Вечером того же дня проходила генеральная репетиция праздничного
концерта, со всей своей обычной бестолковщиной, руганью и беготней. Все это
не интересно, а интересен заговор против Руслана и Насти, созревший в недрах
«Горняцкого» балета. Во главе заговора стояла прима-балерина города Никеля
Има Сумак… то есть – татарка Имангулова.
Так было дело. Усталый и грустный Руслан уже затемно торопился
домой; усталый – понятно, а грустил из-за Насти: на сцене девушка
демонстративно не замечала музыканта, так необычно признавшегося в любви.
Но едва вышел на тротуар, как снова попал в кольцо расшалившихся балерин.
Поначалу даже и не заметил среди нападавших Насти, а когда заметил –
бессердечные танцорки толкнули ее к нему и, заливаясь смехом, удрали.
Неизвестно, кто больше растерялся – Руслан или Настя. Они стояли друг
против друга и не знали, что делать дальше. Насте хотелось фыркнуть и гордо
удалиться, но ходить по темным и глухим улицам в одиночестве…
Страшновато. А две девчонки, с которыми она всегда возвращалась домой,
только что сбежали.
–Пошли, что ли? – сухо обратилась к Руслану.
–Пошли! – Руслан радовался, словно жаворонок.
Но ничего хорошего из провожания не вышло. Настя шла очень быстро и
на такой скорости светской беседы не получалось, хоть ты тресни. После двух-
трех захлебнувшихся попыток затеять разговор, Руслан внезапно остановился.
Девушка по инерции пробежала несколько шагов и тоже остановилась. Темная,
окаянная, безлюдная улица, темный и окаянный город Никель…
–Настя, я должен тебя проводить и доведу до дома. Вот только если
девушка так бежит… она или ненавидит, или ей противен… тот, кто
провожает. Давай пойдем потише. Не знаю, за что ты меня… что я сделал…
Настя опешила и устыдилась. «Что это я, в самом деле? Чем мальчишка
виноват?»
–С чего ты взял, что я тебя ненавижу? Вовсе нет. И ты совсем не
противный. Има от тебя совсем без ума.
–Кто это – Има?
–Моя подруга. Татарочка. Вот танцует! Ее по-другому зовут, но все зовут
– Има. Има Сумак!
Настю насмешила ее собственная неуклюжая фраза, улыбнулся и Руслан.
–Пойдем. Вот! – и она храбро взяла юношу под руку.
–Ты в десятом?
–В десятом.
–А в каком месяце ты родилась?
–В августе.
–А я в январе.
Оба благоразумно не заикнулись о восьмом классе, но быстренько
подсчитали, что разница в возрасте меньше полутора лет. Чепуха в общем-то.
–А куда после школы? Танцевать?
–Да ну… Има Имангулова – вот та – да, ей только танцевать, больше
ничего не надо. Она даже не дружит ни с кем. Я в институт.

17
 –В Затоне?
–Ни за что. Подальше и от Затона, и от Никеля. Как я его ненавижу! В
Красноярск поеду. Или в Томск. Или в Иркутск. Где конкурс поменьше.
–И на кого хочешь учиться?
–А, все равно. Лишь бы от Никеля подальше. Поступлю учиться, выйду
замуж и ноги моей здесь не будет.
–Поступай на иняз, – упавшим голосом посоветовал Руслан. «Выйду
замуж» – неподходящие лексемы для сердца и души влюбленного, если они
адресованы не ему. Но Настя не заметила промаха:
–Не хочу. Да я ничего и не соображаю в английском.
–Я тебе помогу. Я английский знаю лучше русского.
–Ты какой-то странный. Не такой, как другие мальчишки. Английский…
А скрипка! Я чуть не плакала, когда слушала. Такая музыка! Нет, английский я
не собираюсь учить. Вот мы и пришли. Бр-р-р! Холодно.
Девушка стянула перчатки и подала руку провожатому.
–Спасибо. До свидания.
–До свидания…

Английский язык

Узнав, какие куцые результаты имело с таким искусством подстроенное

провожание, Има чуть не поссорилась с подругой.
–Дура! – кричала Насте. – Ходишь, киснешь, как мокрая курица! Такой
мальчик! Тебе что, детей с ним крестить? Поступишь в институт и поминай,
как звали. А сейчас-то зачем ушами хлопать?! На полтора года младше!.. Умная
какая нашлась.
Бедная Настя не спала полночи. Всякая девушка мечтает о мужчине, но
слишком рано и слишком больно ударила жизнь-мачеха бедняжку и она
боялась всего. Лежала, глядя в темный потолок, терзала самое себя, да так и
уснула, ни до чего не додумавшись.
Наступил праздник, на сцене «Горняка» подходила к концу
торжественная часть, самодеятельные артисты носились, как угорелые, взад
вперед, в пустом пока фойе Руслан и Настя вдруг столкнулись.
–Привет!
–Здравствуй.
–Ты на скрипке будешь выступать?
–Нет. Вот… – Руслан с грустно-иронической миной повертел
балалайкой-секундой.
–Жалко. Ну, я побежала.
Побежала, но украдкой оглянулась. Нет, не похож он на мальчишку.
Стройный, прямой, белая рубашка, черные брюки. Походка, осанка. А музыка?!
Какой мальчишка может так играть! «Это же признание в любви!..

18
Признавайтесь, кому?..» – вспомнились слова балетмейстера. И вдруг горячая
сладкая боль сдавила грудь. «Гори все синим огнем!! Что я – и поцеловаться ни
с кем не имею права?!!»
За номер до своего выхода на сцену улучила момент и подбежала к
Руслану.
–Я решила заняться английским, – вполне официально заявила ему, –
вдруг пригодится. У тебя найдется время?
–Конечно, – быстро ответил Руслан. На него было жалко смотреть:
известно, в каких костюмах исполняются номера классического балета!.. –
Можно завтра?
–Можно. Утром. Часов в десять.
Настя не торопилась уходить и даже выполнила на пуантах легкий
пируэт.
–А сегодня – я тебя провожу?
Теперь уже на Настю стало жалко смотреть:
–Русланчик!.. Честное слово – мы к подружке идем!.. Если б знала… Ты
не подумай – у меня никого нет!
Ей хотелось сказать (аж губы пересохли!..): ты первый меня поцелуешь!
но, конечно, не сказала.
Руслан огорчился, но радость от мысли, что завтра он все же свидится с
милой, пересилила. Быстрым движением поймал ее за руку и прижал упругую
ладошку к груди. Настя услышала, как больно и страстно бьется сердце юноши.
–Руслан… – только и выговорила она, осторожно отняла руку и ушла. На
всякий случай оглянулась и подарила влюбленному нежную улыбку.
Вдруг пришла мысль: а не грешно ли играть чувствами глубоко, по-
видимому, любившего ее человека? Но девичье легкомыслие победило: «Он
мужик, что ему сделается? Это нам, бедным, надо сто раз оглядываться на
каждый шаг…»
Руслан явился по-королевски: точно в десять ноль-ноль. Через холодную
веранду Настя проводила в крошечную прихожую с печкой (она же кухонька),
против двери на веранду – дверь в зал, а направо – вход в маленькую комнату
Насти, там еле помещались кровать и стол с тетрадями и учебниками. Окно
этой полутемной каморки выходило на веранду, окно зала – в чахлый
палисадник, за штакетником палисадника – грязь улицы, ныне, слава Богу,
замерзшая.
–Это мамина комната, она в гости ушла, – волновалась Настя, – вот,
садись за стол. А ты кушать хочешь?
–Давай английский учить.
–Ага. Давай.
Руслан раскрыл на первой странице «Квартеронку» Майн Рида и подал
девушке, точно такую же книгу положил перед собой.
–Читай.
Волнуясь и запинаясь, Настя начала читать английский текст и чтение ее
привело Руслана в ужас.
–Постой. Давай не так.

19
 Прочитал первую фразу и попросил повторить, терпеливо поправлял
произношение, перевел и объяснил каждое слово.
Вторая фраза.
Третья.
Абзац.
«Он что, всерьез взялся меня учить?!. – изнывала Настя. – Зачем мне
английский?..» Но, словно загипнотизированная, читала и повторяла слова
чужого языка и с удивлением замечала, как все ярче и рельефнее проступает
через сплошной частокол смысл прочитанного. Через два часа взмолилась:
–Хватит!.. У меня голова гудит!..
–У тебя талант. Полгода позаниматься…
Настя в ужасе замахала руками и убежала на кухню. Вернулась с
порядочной миской пирожков.
–С капустой. Сама стряпала.
Поставила миску на стол.
Руслан к пирожкам не притрагивался, потупился и чуть покраснел. «А
как целоваться с масляными губами?.. – мелькнула у Насти отчаянная мысль.
Видимо это же ужасное соображение мучило и самозванного репетитора, так
что они стояли у стола, боясь взглянуть и на пирожки, и друг на дружку.
–А ты меня не хочешь поцеловать?.. – вдруг выпалила Настя и обомлела
от собственной, неожиданной для самой себя, дерзости.
Руслан не ответил, но как-то очень уж ловко и быстро обнял девушку
одной рукой за талию, другой за плечи и прижал к груди. Легонько поцеловал в
висок. Поцеловал нежную щечку. Поцеловал в губы.
Потом они уселись на кушетку, льняные Настины волосы растрепались,
лицо порозовело, глаза блестели. Руслан выглядел не лучше. Или не хуже?..
–Ты школу закончишь и выйдешь за меня замуж. Я хочу, чтоб у меня
дочка была.
Насте и в дурном сне не привиделось бы, что это говорится всерьез, она
заливисто рассмеялась и, в знак полного согласия, несколько раз кивнула
головой.
На другой день в стихах и красках расхвасталась любимой подруге, как
горячо целовал ее хорошенький мальчишка. Той даже завидно стало.
Единственное, что отравляло свидания – английский язык. Выяснился
пренеприятнейший факт: милый и нежный Русланчик обладал железной волей
и поразительной целеустремленностью – к Новому Году пятерки по
английскому сыпались в Настин дневник как просо из прорванного мешка.

Оборванная струна

Оборвалась она в середине февраля.

20
 Едва перевели дух после Новогодних празднеств, как навалились на
самодеятельность «Горняка» заботы о грядущем дне двадцать третьего
февраля. Добавляло нервозности неподтвержденное известие, что в концерте
примут участие профессиональные артисты краевой филармонии. Никак нельзя
было опозориться перед Красноярскими ассами и руководители коллективов
тщательно песочили свои концертные номера. И надо же: в самый
неподходящий момент Настя перестала ходить на занятия. Непонятно: в эту
зиму она как-то расцвела и танцевать стала несравненно лучше. Има
Имангулова даже принялась потихоньку сманивать ее после школы попытать
счастья в театре.
–Она заболела? – беспокоилась балетмейстер.
–Нет. Я ее сегодня в школе видела. И вчера, – сказала одноклассница.
–Так что случилось?
–Не знаю. Она не хочет разговаривать.
–Има, – с мольбой обратилась к прима-балерине балетмейстер, – вы же
подруги…
–Я схожу к ней, завтра же.
Настя, увидев подругу, всплеснула руками и залилась слезами.
–Анастасия!! Что с тобой?!
–Я его люблю! – рыдала Анастасия.
Не успевшая раздеться татарка бухнулась на стул.
–Так чего орешь-то? Люби себе на здоровье, а на репетиции почему не
ходишь? Ребенка ждешь?
–Ничего я не жду! Я замуж за него хочу!
Подруга зло сузила глаза.
–А он, подлец, значит, не хочет…
–Ага, не хочет!.. Все уши прожужжал… Я мечтаю, говорит, чтоб у меня
дочка была…
Теперь подруга глаза широко раскрыла.
–Ничего не понимаю…
–Что мне делать? Мне в институт, а ему еще два года в школе учиться!
Или ждать его два года здесь?!
Има отрицательно покачала головой:
–Мало ли чего. Прождешь зазря, а он в какую-нибудь пигалицу
влюбится…
Осеклась и зажала рот ладонью. Все ясно: какой из Руслана муж? Когда
он будет работать для семьи? И чем зарабатывать? Скрипкой? Английским
языком? Бред. Да и… Все же муж должен быть старше жены. Так принято.
Короче, забрела бедная Настя в трясину. И угораздило ее так глупо
влюбиться…
–Настя… Да не реви ты! Слушай. Поступишь в институт, ну, поскучаешь
немного, а там ребята серьезные, взрослые, а ты девочка красивая, танцуешь
лучше меня…
–Ой, ой, ой.

21
 (Има охотно раздавала авансы подругам, потому как на порядок
превосходила их всех своим искусством).
–…все потихоньку забудется и уладится.
Но подруга сквозь слезы долго и невразумительно мямлила в ответ, что
она за себя не отвечает, что и так над ней висит грязная сплетня, а она хочет
быть чистой перед своим будущим мужем, иначе сплетня окажется правдой, а
ей и без того хватает горя, но что она так сильно любит Руслана, что…
В конце концов слезы полились не только из голубых славянских, но и из
раскосых татарских глаз. Битый час перебирались всевозможные варианты, но
в итоге выходило, что чем скорее Настя и Руслан расстанутся, тем лучше будет
для обоих. Легче немного пострадать сейчас, чем платить разбитой жизнью за
свою нерешительность. Трудное послевоенное детство наделило девушек
каким никаким жизненным опытом.
Оборвалась в фойе второго этажа, на том самом месте, где скрипка
пропела «Легенду», признание в любви.
–Русланчик… ты меня прости… у меня есть… парень… он в армии
сейчас… служит… еще год… я… ну, ты понимаешь… ты меня прости! Нам
больше не надо… ты понимаешь…
Настя всхлипнула, взглянула на Руслана. Юноша стоял перед ней
бледный, как смерть, неузнаваемый, с чужими, расширенными глазами, не
человек – ангел смерти. Настя зажала губы ладонью и убежала.
Потерянный, сидел Руслан на репетиции оркестра народных
инструментов и пару раз не вступил вовремя по руке дирижера. Беда, как
говорится, не приходит одна: баянист и первый домрист, виртуозы оркестра,
почему-то Руслана не любившие, вдруг грубо на него накричали, дирижер,
вместо того, чтоб оборвать распоясавшихся оркестрантов, от которых, кстати,
попахивало перегаром, молчал, лишь тонко и двусмысленно улыбался.
Остальные музыканты хихикали. Руслан сжался, сидел неподвижно, склонив
голову. После репетиции быстро оделся и ушел, провожаемый глумливыми
взглядами.
Ему не хотелось выдавать себя, но у каждого человека временами
возникает неодолимое желание хлопнуть дверью на нестерпимые обиды жизни.
В оркестре Руслан больше не появлялся, а во время генеральной
репетиции концерта бродил за кулисами со скрипичным футляром в руках и,
по-видимому, не очень понимал, как приступить к делу, к кому обратиться.
Уже решился подойти к балетмейстеру, как вдруг внимание привлекли артисты
филармонии: мощный баритон и пианистка. Баритон с большим чувством пел
«Эх, дороги…», молодая, чуть за тридцать, пианистка неподражаемо
аккомпанировала. Руслан подобрался поближе и, когда баритон дотянул
последнюю трагическую ноту, несмело улыбнулся пианистке. Пианистка
улыбнулась хорошенькому голубоглазому мальчику смело и даже ободряюще.
–Здравствуйте. Руфина… Ефимовна?..
–Она самая. Здравствуй. А тебя как зовут? Ты скрипач?
Баритон ухмыльнулся и потопал за кулисы.
–Руслан. Скрипач. Мне хочется выступить в концерте.

22
 –Каким ты номером идешь?
–Никаким. Я только сегодня надумал.
–Так чего ты от меня хочешь? – несколько высокомерно спросила
артистка.
–Чтоб вы попросили включить мой номер в концерт и саккомпанировали
мне.
Удивленная и раздосадованная пианистка не сразу нашлась, что ответить.
–Почему не попросишь своих организаторов?
–А не хочу, – развязно и равнодушно ответил юноша.
«Странный какой-то. Симпатичный. А, все равно делать нечего».
–У меня племянник скрипач. В консерватории учится, на первом курсе.
Тебе бы послушать, как он играет!
Юноша вежливо и почтительно поднял брови.
–Что ты собираешься исполнять?
–Ваше пальто…
–Шуба.
–…шуба наверху?
–В кабинете директора.
–Там в одной комнате есть пианино…
–Ты слишком привередливый. Артист. Ладно, пошли наверх.
–Я вам конфет куплю.
Пианистка фыркнула.
–Буду премного благодарна. А пока… – она полезла в сумочку и сунула
скрипачу маленькую шоколадку.
–Вообще-то я не ем конфет, но из ваших рук…
–Дон Жуан. Признавайся: девчонки по тебе сохнут?
Руслан опустил глаза.
–Разбитое сердце! Ничего, впереди целая жизнь, не унывай.
Они сошли со сцены, через зал выбрались в нижнее фойе. Мимо малой
эстрады по длинному коридору прошли к лестничному маршу на второй этаж.
Сонная дежурная мигом проснулась и подобострастно засеменила перед
артисткой, на Руслана же таращилась недоуменно.
В небольшой комнатке пылился старенький инструмент, пианистка
тронула клавиши и поморщилась.
–Что будешь играть? «Пчелку» Шуберта?
Руслан поставил на пюпитр ноты, концертмейстер села за инструмент,
взглянула и окоченела.
–Мальчик, ты с ума сошел? Неужели ты думаешь, что я буду с тобой
позориться… вот с этим?! – и потрясла перед лицом скрипача «Кампанеллой»
Никколо Паганини.
–Давайте попробуем… Руфина Ефимовна!.. Пожалуйста!.. – умоляюще
прошептал Руслан. Пианистка яростно на него взглянула и швырнула тетрадь
на пюпитр.
–Попробуем.
…Руфина Ефимовна сидела, уткнувшись лбом в ноты «Кампанеллы».

23
 –Мальчик… Ты кто такой?.. Ты откуда?.. Кто тебя учил?.. Ты – ребенок, а
тебе нет равных… А скрипка?! Где ты взял такой инструмент?!
–В магазине купил. Поскоблил ее маленько и перекрасил. А вам она
нужна?
–Мне – нет. Зачем? Племяннику. Сын моего старшего брата, он дирижер.
–Десять тысяч рублей они смогут заплатить? – вдруг спросил Руслан. – за
такой звук – это не дорого. И – но это пока неточно – возможно отдам еще
одну, на ней можно будет вернуть свои затраты.
Артистка с изумлением взглянула на юного скрипача. Юного?.. Глаза у
него бездонные и холодные, как лед. Спокойный, уверенный в себе делец.
–На чем же будешь играть сам?
–Вы считаете, что я обижу себя? – улыбнулся Руслан. – Но что вы
скажете о моем предложении? Дорого?
–Скрипка моя. Сейчас же дам телеграмму, брат приедет. Дождусь его.
–Договорились. Теперь… – делец исчез, снова появился мальчишка, – …
вы попросите директора, чтоб меня включили в программу?
–Просить? И не собираюсь. Я потребую.
–Спасибо.
За кулисами, во время концерта, Руслан старался избегать оркестрантов, а
от юных жриц Терпсихоры откровенно прятался. Настя, Настя!.. Так горячо его
целовала и так бессердечно швырнула в душу ком грязи!..
Объявили номер так:
–Композитор Никола Паганини, «Кампания», исполняет…
Руслан фыркнул, концертмейстер поджала губы.
–Сейчас вы услышите гениальное произведение Никколо Паганини –
«Кампанеллу». Кампанелла, в переводе с итальянского, означает колокольчик,
– сухо поправила безграмотную конферансье Руфина Ефимовна и села за
пианино, рояль «Горняку» был не по карману.
…Зал взорвался пушечным аплодисментом, за кулисами самодеятельные
артисты так поспешно расступались перед Русланом, что это более походило на
шараханье, пианистка обняла юношу и на какое-то время потеряла дар речи.
То, что она слышала на репетиции, было всего лишь изящным карандашным
наброском, а сейчас… Искусство юного музыканта казалось беспредельным,
трансцендентным. Шутливо-ревнивый баритон с трудом отодрал ее от
скрипача. Конечно, желание пообниматься с красивым юношей имело место, но
как музыкант она все же пребывала в потрясении.
Дирижер народного оркестра выглядел пришибленным: молчаливый
балалаечник-секундист, которому он с терпеливой снисходительностью
объяснял, что такое четверть с точкой и как ее считать, оказался
феноменальным музыкантом, а вот кем оказался он со своей четвертью с
точкой?..
Балетмейстер подошла к Руслану и с минуту молча смотрела ему в глаза.
Она любила и тонко чувствовала музыку, хотелось что-то сказать, но откуда
взять слова? Грустно улыбнулась и чуть помахала рукой.

24
 Настя с Имой, конечно, слушали, как играл Руслан, но когда грянули
аплодисменты, малодушно убежали и спрятались в каком-то закутке. Самое
интересное, что в тот же закуток спрятался и Руслан после выступления балета!
Он думал, исполнив «Кампанеллу», сразу уйти, но не совладал с желанием
последний раз в жизни посмотреть, как танцует его милая.
После концерта мамочка-балетмейстер обняла Настю за плечи:
–Ты с ним рассталась? Зря. Впрочем… Это птица очень высокого полета
и не нам летать рядом. Может, оно и к лучшему. А все равно – жаль.
Больше Руслан в «Горняке» не появлялся. Директор «Горняка»,
отставной капитан, в области музыки кое-как соображал лишь в «Егерском
марше», «Интернационале» и «Гимне Советского Союза», но отлично
соображал в том, как и что говорят о ней другие. Надвигалось восьмое марта и
капитан-директор здраво рассудил, что скрипка одаренного мальчика послужит
неплохим подарком для женщин. Позвонили в школу, где учился Руслан, но тот
категорически отказался играть где бы то ни было. Директриса попробовала
власть употребить:
–Руся, что это значит?
Высокая, стройная, с ярко накрашенными губами директриса нравилась
Руслану, поэтому он вежливо ответил:
–Я не хочу видеть людей, которых… которых… не хочу видеть. И в
«Горняк» никогда больше не пойду.
–Руслан, это ребячество. Меня директор просил, я, наконец, тебя прошу!
–Аида Борисовна! Вы разве не знаете, что некоторый ученик вашей
школы не только исключительно одарен, но еще и непроходимо упрям?
Глаза одаренного ученика лучились улыбкой и в то же время отсвечивали
твердым голубым льдом. Директору школы вдруг показалось, что она впервые
видит этого человека. Покачала головой и молча отошла.
Руслан сызмала любил мастерить (еще в раннем детстве порезал себе
палец, когда выстругивал из штакетины боевой меч) и сейчас до ночи возился
за верстаком в своей комнате. Раньше здесь помещалась фотолаборатория и
мастерская отца, теперь же сын, сбившийся с пути истинного на путь
музыкальный, священнодействовал над двумя разобранными скрипками. Еще
одна, на которой он играл, покоилась в футляре, а четвертая, так поразившая
красноярскую пианистку, уехала с ней, вернее – с ее братом.
Соседи по подъезду немало удивились, когда на глухой и полууголовной
окраине Никеля появилась вальяжная пара с целью нанести визит нелюдимому
дворовому парнишке. Целый час в комнате Руслана звучала скрипка, иногда
музыка умолкала и слышался тихий говор гостей и юного хозяина. Гости ушли,
мужчина перед расставанием долго тряс Руслану руку, Руфина Ефимовна
всплакнула и расцеловала его.
Руслан вернулся в комнату, сел за стол и положил перед собой
толстенную пачку дореформенных денег – десять тысяч. Мучительная дума
прорезала морщину на переносице, он кусал себе губы.
–Что ж, пора… Осенью, в сентябре… Настя, Настя… – по щекам
покатились слезы.

25
 Успокоился, вытер глаза, разделил деньги на две равные части. Половину
надежно упрятал в недрах верстака, с другой пошел в комнату, где жили мать с
сестрой.
–У меня скрипку купили. Возьми.
Мать испугалась. Два года назад продали, наконец, дом в Затоне за
пятнадцать тысяч, так то дом, а пять тысяч за скрипку?! Руслан еле успокоил
ее.

Серебряный аккорд

В середине марта Руслан отправился в краевой центр, взял с собой две

скрипки, но обратно вернулся без них и чем-то был очень доволен. После
поездки совсем отбился от рук, занятия в школе пропускал; когда его пытались
вразумить – огрызался на английском, французском и немецком языках, его,
естественно, никто не понимал, менее всех – преподаватели иностранных
языков. Видя, что над ними издеваются, учителя отстали.
А тут еще фантастические слухи о воскресшем в лице ученика
одиннадцатой школы великом скрипаче Никколо Паганини. Руслан же,
затворившись в своей келье, от темна до темна перелопачивал неподъемные
пласты почти неисполнимых пассажей и этюдов, мощная сурдина снижала звук
до уровня комариного пения.
А Настя? Бедная девочка страдала молча, без слез. «…птица высокого
полета…», «…не нам летать рядом…» Слова эти жгли сердце каленым
железом. Представлялось, что это она слишком высоко летает для наивного
мальчишки, что не с ней, десятиклассницей, без пяти минут студенткой, летать
рядом какому-то восьмикласснику…
Жизнь была разбита, мечта о замужестве с положительным мужчиной и
скромном, но безбедном существовании казалась серой и пресной. Что бы она
ни делала, где бы не ходила, везде ее сопровождал образ юноши, которого она
любила, который ее любил и которого она жестоко прогнала прочь. Оставалась
только одна надежда – надежда на Время, оно все лечит. Но иногда так
медленно тянется…
Обе «Квартеронки» остались у нее, Настя знала книгу наизусть,
перелистывала то один экземпляр, то другой, в забытьи прижимала их к груди и
– ах! с какой бы радостью позанималась она английским языком!.. Ее любимый
предмет!..
Има страдала едва ли не больше Насти: «Дуры мы, дуры!.. Да с таким
музыкантом… Как за каменной стеной! Его в любой театр – с ногами и
руками…»
Так она размышляла, когда шла по широкой людной аллее чахлого
полудикого парка города Никеля, аллея тянулась от летнего кинотеатра до
кинотеатра зимнего, имевшего всего один недостаток: уже много лет он стоял

26
недостроенным, с голыми, красными, кирпичными стенами. Очевидно, Астарта
подстроила, чтоб этим теплым, солнечным, майским днем выбрался на
упомянутую аллею и Руслан. Он жестоко устал от скрипки, щурился на солнце
и наслаждался невыразимо сладостным ощущением ничегонеделания. Издалека
заметил Настину подругу и круто свернул в сторону. Има тоже его увидела и
горестно поникла головой. Когда вдруг скрипач переменил решение и быстрым
шагом направился к ней. Вызывающе преградил дорогу.
–Здравствуй, Русланчик…
Руслан не поздоровался.
–Когда твоя Настя замуж выходит? Осенью? – резко спросил он.
–Ни весной, ни летом, ни осенью.
–Что так плохо?
–Не за кого.
–С тем тоже поссорилась?
–Ей не с кем было ссориться.
–Как так?
–Кроме тебя у Насти никого и никогда не было.
–Тогда… почему… – у Руслана онемели ноги.
–Руслан, Настя… старше…
–Всего полтора года!
–И на два класса школы. Ей в институт, а тебе два года учиться.
–Ну и что?!
–А ты подумай. Она тебя будет ждать, отпугнет от себя других парней, а
ты в десятом классе влюбишься… в восьмиклассницу. Ты не из тех, мимо кого
девчонки смотрят.
Почему-то эта простая мысль никогда не приходила в голову Руслана,
хотя он и знал, что физиологически девушка на несколько лет старше своего
ровесника и что к выбору спутника жизни она относится с меньшей
романтичностью, чем тот.
–Мы что только не придумывали. И так, и эдак – ничего не получалось.
Она так плакала! Она так тебя любит!
Руслан схватил девушку за руку, стиснул пальцы.
–Ой!..
–Настя сейчас дома?
–Не знаю. Должна быть. Она никуда не ходит.
–Я побегу. До свидания.
–До свидания!..
Руслан вернулся домой, взял денег и направился в магазин
«Промтовары», где имелся ювелирный отдел. Там, к удивлению продавщицы,
купил дорогущую золотую цепочку.
Настя в одиночестве сидела за учебниками и сердце не сказало, что
судьба скоро-скоро постучит в ее дверь. Да вот – уже тарабанит. Девушка
вышла на крошечную веранду и открыла дверь. Попятилась.
–Здравствуй, Настя. Я пришел и если ты меня не прогонишь, никогда не
уйду. Прогоняешь?..

27
 Говорить Настя не могла, в знак отрицания быстро покачала головой.
Было в ней что-то невыразимо жалкое, как у прекрасной белой птицы, которая
почему-то не может взлететь. Глаза Руслана налились слезами, подошел и взял
ее за плечи.
–Прости меня… – прошептала Настя.
–Нечего прощать. Забудь. Теперь отвернись. Не оборачивайся.
Вынул цепочку и не очень умело застегнул на тонкой шейке девушки.
Она же, при виде такого дорогого подарка, тихо ойкнула. Руслан обнял ее и
прижал к груди.

–«Минует печальное время,

Мы снова обнимем друг друга,
И жарко, и страстно
Забьется воскресшее сердце,
И жарко, и страстно
С устами сольются уста».

Бьется сердце?..
–У меня – бьется. Только оно не здесь. Бессовестный.
Перебирала пальцы возлюбленного, с изумлением разглядывала.
–Неужели человеческие руки могут… вот как ты, на скрипке,
«Кампанеллу»?
Обернулась к Руслану и обвила руками его шею.
–Я – с тобой. Будь что будет.
–А ничего не будет. Не бойся. Я совсем маленьким услышал скрипку. И
сказал: буду скрипачом. Ты слышала. Начал учить английский – сказал: буду
говорить лучше англичан. Ты слышала. Увидел тебя… Вот, говорю: только
смерть разлучит нас.
Настя пристально смотрела ему в глаза.
–У меня чувство… Ты не мальчик. Тебе, наверное, тысяча лет.
Потом они уселись на кушетку, целовались, о чем-то тихо
переговаривались, Настя бледнела, краснела, прятала лицо на груди
возлюбленного и делала головой странные движения, обозначающие не то
безоговорочное «да», не то категорическое «нет».
Да и нет, чёт и нечет. Да – чёт!
Июнь. Десятиклассники сдают экзамены на получение аттестата
зрелости, Настя тоже сдает, подруги ее не узнают – такая она счастливая.
Вдобавок – хохотунья.
И вот, во время одного из свиданий, свиданий ежедневных, Настя
попросила Руслана:
–Поедем завтра в Затон?
–Зачем?
–У моей одноклассницы там бабушка живет, с ее тетей. Тетя с мужем на
два дня куда-то уезжают, а бабушка одна боится. Има тоже поедет. Мы
переночуем и утром обратно.

28
 Руслан сдвинул брови и не ответил.
–Не хочешь? Что задумался?
–Обязательно поедем. Я… давно в Затоне не был, мой родной город.
На Затонской автостанции Руслан вдруг взмолился:
–Девочки, вы идите сами, а я на час опоздаю. Это ведь сразу за мостом? Я
и дом тот помню, часто ходил и в горы, и когда… к бабушке на кладбище. А я
по своей родной улице пройти хочу. Кто знает…
–И даже меня не хочешь взять с собой? – надула губки Настя.
–Очень хочу. Только чтоб ты не скучала.
–Нет. Девчонки, отпускаете?
Подруги переглянулись, о чем-то перешептались и звонко рассмеялись:
–Отпускаем!
–Так даже лучше!
–Можете часа на два опоздать!
–Только ужин не прогуляйте!
Руслан и Настя взялись за руки и ушли.
–По этой улице мы с мамой возвращались из больницы. Я чуть не умер
тогда. Ужасное было чувство… Как будто в голове раздувается железный шар
и череп вот-вот лопнет… Мать говорила, я сильно переменился после болезни.
Да я и сам почувствовал. Сначала даже пожалел, но теперь – ни в чем не
раскаиваюсь! У меня в жизни два счастья: скрипка и ты. А я думал – будет
только одно.
–Ты что-то непонятное говоришь.
Руслан беззаботно махнул рукой.
–По этой же улице я удрал из дома, когда искал музыкальную школу. А
вот, смотри! Клуб!
–Сарай.
–Ну, сарай. Я в этом сарае прятался по всем укромным углам, где можно
на скрипке поиграть, чтоб никто не мешал. Вот – мой дом… То есть – уже не
мой. Вот, где в палисаднике черемуха и куст дички.
У Руслана дрожал голос.
–Ты как будто прощаешься.
–Может быть. Я ведь уеду за тобой, в город, где ты поступать будешь.
–Как?! А учиться?
–Я не буду учиться. Я уже всему научился. Буду скрипкой зарабатывать.
–Руслан…
Опоздали на три часа. Дом на высоком цоколе, к которому они подошли,
принадлежал раньше начальнику паромной переправы Голубеву Николаю
Трофимовичу, Руслан его помнил еще от раннего детства, со времен
захватывающих путешествий на пароме с одного берега на другой. Грозный и
суровый моряк в форменной фуражке! Стоит за штурвалом! А в борта корабля
яростно хлещут океанские волны! Паромов больше нет – железнодорожный
мост.
За домом – большой двор со складскими помещениями, в них сейчас
хрюкал поросенок и кудахтали куры. За двором – огород, на задах огорода

29
большая деревянная почерневшая баня, запертая на огромный замок, а за ней,
через несколько шагов, – скалистый берег стремительной протоки. За протокой
– острова, манящий, загадочный мир для ребенка.
Некогда дом был двухквартирный (по кухне и комнате на квартиру) и
хотя давно уже имел одного хозяина, два высоких крылечка сохранил. По
левому, ближнему к калитке, вошли в дом, там радостно суетилась старушка,
боявшаяся одиночества. Особенно радовалась Руслану – мужчина, как-никак.
Успели сбегать на реку, искупались, на ужин наварили картошки и
нажарили большую сковородку ломтиков колбасы. Девушки заговорщически
переглянулись и достали бутылку сладенького вина. Бабушке налили полную
рюмку, себе – по наперстку. Руслан отличался странной неприязнью к
конфетам, пирожным и всему спиртному, но тут его заставили выпить глоток
вина.
Словоохотливые подруги Насти вдруг начали зевать и сладко
потягиваться, Настя потупилась, бабуля засуетилась:
–Как вы там поместитесь, детки? Девчатки, ложитесь здесь, а Руслан
пусть в маленькой…
–Поместимся. Бабушка, не беспокойся. Руслана на пол положим, между
топчанами.
Все четверо подались в крошечную конурку, бывшую кухню, в которую
и поднималось второе крыльцо. В комнатке стояли два грубых топчана,
вчетвером разместиться представлялось абсолютно невозможным, да и…
Шутите?! Парню ночевать с тремя девчонками?! Но едва Руслан собрался
возмутиться, как Има бесцеремонно зажала ему рот.
–Тс-с-с! Как бабуля уснет…
–Да брось ты. Она глуховатая, не услышит.
–Тогда идите. К себе. Мы вас проводим.
Настя закрыла лицо руками. Растерявшийся Руслан переводил взгляд с
одной заговорщицы на другую. На цыпочках, стараясь не стукнуть, не
скрипнуть, бесшумно выбрались во двор, Руслан обнял Настю за талию, она
порывисто прильнула к нему. У калитки в огород остановились.
–Руслан, возьми спички.
–Там керосиновый фонарь, окошко занавешено.
Влюбленные, держась за руки, пробрались через огород к темной громаде
бани. Замок на дверях висел для вида, они вошли внутрь, прикрыли дверь,
Руслан зажег спичку, Настя задвинула засов. Потом зажгли фонарь и вошли в
сухое просторное помещение бани. На широченном полке лежал матрац, две
подушки и широкое покрывало. Сгорающая от стыда Настя спрятала лицо на
груди возлюбленного. Взволнованный Руслан погладил ее гибкую спину и
прошептал:
–Фонарь погасим?
–Ага. Гаси, а я занавеску с окна уберу.
Светлая ночь просочилась сквозь низкое и широкое оконце, юноша и
девушка различали силуэты друг друга.

30
 –Руслан… ты… я… ты первый, кто меня поцеловал… – дрожащим
голоском прошептала Настя, – я ничего… не понимаю!
–Тогда мы пропали!.. – таким же несчастным голосом пытался шутить
Руслан. – Я такой же… непонятливый…
Несмотря на торжественность и взволнованность момента Настя не
удержалась и тихонько рассмеялась.
–Настя, давай просто ляжем спать, и все.
–Ага.
–Я платье помогу тебе снять…
–Без помощников обойдусь, отстань.
Быстрым гибким движением стянула с себя платье и стряхнула с ног
босоножки. Осталась в узких плавках и лифчике, шмыгнула на постель и
забилась в уголок, к самой стенке. А через пару минут Руслан прижал ее к
своей горячей груди. Долго ждали, пока утихнет канонада сердцебиения.
–Настя, я тебя так люблю!..
–И я тебя!.. Больше жизни!..
Оставим их, двух птенцов человеческих.
…Тихая, звездная, бездонная и грустная ночь. Что-то шептала небу
быстрая река, прихотливо игралась с отраженными в ней редкими огоньками
другого берега. На скале, над самой водой, тесно прижались друг к другу две
стройные фигуры. Настя прислонилась спиной к груди Руслана, он обвивал
подругу полами своей куртки и крепко обнимал.
–А ты сильный, – немного удивленно заметила Настя, – даже
неожиданно.
–Настя, наверное, мне надо было раньше тебе сказать… может быть ты
тогда без меня приехала бы в Затон. А так… Я немножко нечестно с тобой
поступил… Просто до слез влюбился и…
Девушка вздрогнула и попыталась гордо выпрямить голову, но Руслан
еще крепче ее стиснул и гордой позы не получилось.
–Если у тебя была какая другая девчонка… а ты из-за меня… Я тебя не
держу, ты свободен. А я…
Руслан вздохнул.
–Чувствую, что обречен слушать эту песенку всю свою оставшуюся
жизнь. Не перебивай меня. Я лучший скрипач мира, мне не было равных, нет,
да и не будет. Я хочу, чтоб мы с тобой побывали в Париже, Риме, Мадриде, на
Кипре, на Гавайских островах…
–Когда-нибудь побываем… – все же перебила его Настя, голос у нее был
неуверенный.
–Никогда не побываем. Я, может, побываю кое-где, под негласным
надзором, а ты с детьми будешь заложницей, чтоб твой муж не сбежал. И что
значит «когда-нибудь»? Его может быть и нет, этого «когда-нибудь»… Я хочу,
чтоб мы жили на берегу теплого моря, чтоб у нас была яхта, чтоб ты носила
бриллиантовые серьги, одевалась, как тебе хочется. Чтоб никакое уголовное
мурло не совалось ко мне с требованием осудить того, оплевать этого.
–Русланчик, ты что такое говоришь?! Я тебя не понимаю!

31
 –Сейчас, сейчас. Ответь на вопрос: если бы… допустим, осенью, в
сентябре, представилась возможность уехать из этой страны, уехать с полной
безопасностью, с полной гарантией, что нас не найдет и не вернет никто, ты бы
пошла за мной?
–Руслан, мне страшно! Что с тобой?! Ты дрожишь, ты заболел!
–Я здоров. Разволновался немного. Так ответь. Только учти, я говорю
совершенно серьезно. Может, подумаешь?
–Ничего не подумаю. Я с тобой, хоть на край света, пока ты меня не
бро…
–Настя… – тихо простонал Руслан.
–Все, все. Не буду. Прости. Да, да, да. Пойдем до… – она тихо
рассмеялась, – чуть не сказала – домой! Здесь свежо, мне холодно.
Спрятались в своем мрачном убежище, Руслан старательно укутал Настю
покрывалом, крепко ее обнял.
–Тепло… – прошептала девушка, – так хорошо…
–Настя, а твоя мама?
–Что – мама?
–Если мы уедем?
–А… Она ждет не дождется, пока я уеду. Я ей жить мешаю. Если у меня
будет дочка, я… да я лучше умру, чем…
–Я тоже один остался, – грустно сказал Руслан.
–Как? – поразилась Настя.
–Мать с сестрой уехали на Север, а я отказался. Так что если мы сбежим
– я их никогда больше не увижу.
–А мы сбежим?
–Обязательно.
–Я все-таки не очень во все это верю. Получается… мы с тобой одни на
всем белом свете?
–Получается так.
–Мне страшно… – Настя прильнула к своему юному возлюбленному.
–Не бойся. Мы победим. Спи, моя хорошая. Только поцелуемся!..

Преддверие

Настя закончила школу, собрала документы и поехала в Красноярск

поступать в институт. Руслан отправился с нею, с собой захватил скрипку и
крошечный чемоданчик-балетку, у него имелись свои планы. Настя устроилась
было в общежитии, но он отыскал в трущобах Качи отдельную комнатушку,
там и поселились. Выдали себя за брата и сестру, красивые голубые глаза
«брата и сестры» неопровержимо подтверждали родство.
Руслан разыскал Руфину Ефимовну, та ему обрадовалась до слез, и
потому, что никак не могла позабыть гениального юношу, а более из-за того,

32
что за скрипку, приобретенную ее племянником неизвестно у кого,
предлагались совершенно несусветные деньги, о чем она благоразумно
умолчала.
–Руфина Ефимовна, познакомьте меня с путёвым балетмейстером.
–Зачем тебе балетмейстер?
–Поставить несколько сольных номеров для танцовщицы средней руки. Я
заплачу.
Пианистка подняла трубку телефона, набрала номер.
–Марина? Это Руфа… – и, захлебываясь в преизбытке чувств, расписала,
какой чудный скрипач хочет свести с ней знакомство.
Балетмейстер, зная, что пианистка не скажет зря лишнего слова в том, что
касается музыки, оробела, но когда через полтора часа после телефонного
знакомства состоялось личное, сначала опешила, потом сильно рассердилась,
увидев безусого с лукавыми глазами мальчишку.
–Слушаю вас, – сухо сказала Руслану и даже не пригласила сесть.
–Я вам сейчас сыграю «Цыганочку»…
Балетмейстера передернуло. «Хамка, – подумала она о пианистке, – что
за глупая шутка?!»
–…а вы скажете, можно ли под эту музыку поставить танец и сколько это
будет стоить.
–Играйте.
Руслан вынул скрипку из футляра.
…Исчезла уютная комната, засиял ночной, звездный небосклон,
запылали костры перед шатрами, у огня стремительно кружились цыганки,
черноволосые, смуглые, белозубые мужчины гортанно вскрикивали, били в
ладоши, где-то ржали вороные кони...
Умолкла музыка, а пораженная женщина все не могла прийти в себя.
Схлынуло, наконец, наваждение, остались пристальные, сияющие невинной
голубизной глаза юноши.
–Кто танцевать будет?
–Настя, моя сестра. Такой вот эстрадный номер: скрипач и танцовщица.
–Она старше тебя?
–Чуть-чуть. Полтора года. А сколько вам пла…
–Нисколько. Подожди. Посмотрю, как она будет справляться и что
вообще из этого получится. А если по совести – это мне надо раскошеливаться.
Никогда не слышала такой музыки. Чудо какое-то.
Договорились, что завтра в восемь утра встречаются у служебного входа
в театр.
Настя робела, ее подавлял гигантский (в сравнении с полутемным
Никелем) город, Руслан смеялся и сейчас казалось, что это он старше подруги,
а не наоборот. Настя с удивлением наблюдала, как меняется Руслан, он словно
сбрасывал с себя надоевшие маскарадные одёжки.
Марина Федоровна немного опоздала, поздоровалась и пристально
посмотрела на «старшую сестру» скрипача.

33
 –Если ты танцуешь так, как твой брат играет, то я… – она беспомощно
развела руками.
–Нет, – покраснела Настя, – он гений, а я простая девушка.
Руслан улыбался.
–Но ты занималась танцами?
–Пять лет. В балетной студии. У Августы Ивановны.
–Знаю. Детки у нее хорошо танцуют. Что ж, пойдемте, попытаем счастья.
Настю поразило, что Марина Федоровна относится к Руслану как к
равному и даже как бы к более высоко стоящему. Видимо, несгибаемый
характер и железная воля невольно подчиняли окружающих, какого бы
возраста они не были. И ей чрезвычайно льстило, что такой необыкновенный
человек (ее муж!) с ней оставался робким и пылким влюбленным. Впрочем… А
английский?! Он ведь снова взял ее за горло этим английским! Ладно, по
мелочам мужчинам надо уступать.
Занимались в пустом фойе, Настя на лету ловила указания и движения
балетмейстера и к концу занятия совершенно покорила ее. Скрипач не сводил
взгляда с танцовщицы и казалось, что скрипка – не скрипка, а живое
продолжение ее тела.
–Будет не танец, будет изюмина, жемчужина! Вам надо пошить костюмы,
а Насте – парик. Танцует-то получше всякой цыганки, а беленькая и
голубоглазенькая.
–А мне парик?
–Обойдешься. У тебя волосы потемнее. Только я тебя заставлю…
–Танцевать?!
–Нет. Но посуди – цыганка танцует, аж искры из-под пяток, а цыган стоит
истуканом и только на своей скрипке выделывается. Пантомима! Ты должен
двигаться на втором плане, как хищник перед добычей, на тебе должно быть
написано желание отшвырнуть скрипку и заключить танцовщицу в объятия!
Жаль, конечно, что вы брат с сестрой, а не…
Марина Федоровна вдруг осеклась: «брат и сестра» потупились и
залились краской.
–Ах вы поросёнки! Вы же мне наврали, что вы брат и сестра?
–Наврали, – сознался Руслан. – То есть, я наврал, Настя ни при чем.
Балетмейстер грустно и немного завистливо покачала головой.
–Ромео и Джульетта. Какие-то вы не от мира сего. Птицы небесные. И
куда-то хотите улететь.
Руслан взял Настю за руку и побледнел. Облизнул губы.
–Сколько мы вам должны за урок и поставите вы нам еще несколько
танцев?
–Поставлю. Насчет гонорара… Я на вас не разбогатею…
–Ясное дело. Но за уроки все равно платить надо.
–Вам будет стеснительно ходить на занятия бесплатно…
–Именно так.
–…придется назначить плату. Десять рублей урок.
–Но это очень мало!

34
 –Молодой человек, – надменно сказала балетмейстер, – а с какого бока
вас касается, какую сумму мне брать?
–Только с того, на котором у меня карман с деньгами.
Все трое рассмеялись.
–Язык у тебя подвешен.
–Марина Фелоровна! Я не буду ломаться: хотите сделать доброе дело –
сделайте. От всей души вас благодарю.
–Все, закрыли тему. Завтра встречаемся?
–Да. Здесь же?
–Нет. Приходите…
На улице счастливая Настя предложила:
–Давай сделаем ей подарок, у нас же много денег.
–Нет, – грустно ответил Руслан, – денег у нас мало.
–Что, потерялись? – испугалась Настя.
–Ничего не потерялось. Просто тебе кажется, что это – денег много. А это
– копейки. Зайдем в магазин, там, вроде, есть ювелирный отдел. Выберешь
золотое колечко.
–Руслан! Я не понимаю! То – копейки, а то – выбирай кольцо!
–Надо всю эту бумагу обратить в золото. Оставим в обрез на квартиру,
поесть, Марине Федоровне и на билеты домой.
Настя подавленно молчала. Надвигалось что-то грозное и непонятное. Но
золотое колечко и золотые серьги так ее восхитили, что все страхи вылетели из
головы. У себя в комнате, предварительно замкнувшись, нарядилась в золото и
щеголяла перед зеркалом, достаточно, впрочем, мутным.
–Завтра пойдем в другой магазин! – смеялся Руслан. – Нацепишь на себя
целый пуд!
–А денег хватит на целый пуд?
–Пока нет. Потом – обязательно хватит.
–Ну-ну. Дай Бог нашему теляти волка задрати.
–Дразнишься?! Штраф!
Подлетел к ней, обнял и поцеловал. Раз, другой, третий.
–Отпусти! – вырывалась Настя. – Между прочим, сегодня будешь спать
один, на полу. Вон в том углу.
–??!!
–Да, да. Мне из-за тебя было трудно танцевать.
–С какой стати?!
–С такой, – уклонилась от ответа Настя.
Руслан подумал, поморгал, втянул голову в плечи и тихо отошел. Настя
не выдержала и расхохоталась.
–Ладно! Скис! Не будешь спать на полу, успокойся.
Обняла:
–Я тебя люблю!..
Экзамены Настя сдала хорошо, в институт ее приняли, Руслан по этому
поводу воздерживался от каких бы то ни было комментариев. На
импровизированном капустнике вчерашних абитуриентов Настя станцевала

35
«Цыганочку», успех имела колоссальный. Марина Федоровна достала им
костюмы и парики и лично присутствовала в зале. После выступления
расцеловала своих артистов и удивленно посмотрела на Руслана:
–Актер! Прирожденный! Поступай в наше училище на театральное
отделение.
Вместо ответа Руслан поднес к губам скрипку и поцеловал деку.
Из-за возмутительной юности Руслана его никто из молодых людей не
принимал всерьёз и поэтому многие из них усердно набивались Насте в друзья.
Руслан иронически улыбался, а Настя, в конце концов, топнула ногой:
–Отстаньте! Это мой муж!
Прожили они в Красноярске до конца августа, отрепетировали начерно
еще несколько танцев: венгерский, молдавский, русский, украинский и даже
индийский.
–Все запомнила? – строго спрашивала Марина Федоровна. – Сумеешь
сама довести танцы до ума?
–Запомнила.
–Жаль, времени нет. Позаниматься бы с тобой года два-три… Может,
испанский сделали бы.
–Нет, Марина Федоровна, я северянка. Не чувствую я испанского
характера.
–Индийский характер ведь чувствуешь?
–Чувствую. Он легкий.
Перед отъездом купили шампанского, конфет, немного деликатесной
закуски и пошли прощаться с Мариной Федоровной.
Обратно летели самолетом. Настя уныло оглядывалась на убогих улицах
Никеля.
–Тоска какая…
–Тоски осталось на три дня, – тихо сказал Руслан.
Девушка вздрогнула.
–Руслан, я боюсь.
–Я сам побаиваюсь.
–Так давай… Давай уедем обратно в Красноярск! Ты поступишь на
театральное.
–Настя, если бы я не был уверен в удаче, я тебя не потащил бы с собой.
Да, боязно, но все будет хорошо. Если не можешь… поезжай одна… И мы
больше никогда не увидимся… А у меня нет выбора, все решено.
–Тогда и у меня нет выбора. И для меня все решено. Золото…
–Что – золото?
–Пусть оно у тебя будет. Ты один, а ко мне подруги набегут, да и к маме
приятельницы ходят.
–Ладно. Давай сверток. Завтра придешь ко мне?
–Конечно. Если не умру от тоски.

36
 Трагедия

Полтора-два года пережевывал город Никель случившуюся трагедию.

Впрочем, трагедию ли? В этом сомневалось более половины населения.
Итак: бесследно исчезли двое молодых людей – девушка и юноша.
Исчезли в один день.
Поначалу милиция бросилась обыскивать многочисленные темные углы,
где могли быть упрятаны трупы, но скоро выяснилось странное обстоятельство:
вместе с девушкой исчезли все ее документы, нехитрые дешевенькие
украшения, кое-что из белья и одежды, а все оставшееся аккуратно сложено. В
комнате юноши аналогичная картина, вдобавок исчезла скрипка и все ноты –
ни одного листка не нашлось. А соседи сказали, что накануне исчезновения он
сжег во дворе большую груду бумаг и долго прибирался в комнате.
Поковыряли кучу пепла – ни одного обгорелого клочка.
Возникло и все более крепло мнение, что молодые люди сбежали, так как
выяснилось, что они были влюблены друг в друга и в Красноярске жили на
квартире вместе.
Опрашивали и Руфину Ефимовну с Мариной Федоровной. Бедная Руфина
рыдала, единственное, что от нее добились – «гениальный юноша», Марина
Федоровна отвечала спокойно, без малейших эмоций. Да, отрепетировала с
молодыми людьми несколько танцев. Нет, ничего не говорили, зачем и куда.
«Гениальный юноша»? Пожала плечами: это Руфина Ефимовна очень
талантливая и экзальтированная женщина, мало ли чего могло ей привидеться.
Погибнуть от рук убийц – холера с вами, погибайте, невелика потеря, но
скрыться?! Сбежать?! Да так, что никакие службы найти не могут?! А вы
слышали слова: «честь мундира»?!! И службы, кляня романтиков и обещая им
геенну огненную, бросились искать. Разослали по городам и весям фотографии
и описание примет. Перещупали всех голубоглазых девиц, умеющих танцевать.
Перетрясли за шкирку всех голубоглазых юнцов, пиликающих на скрипке. С
отчаяния перетрясли и виолончелистов. От полной безнадежности взялись
было за играющих на балалайке-секунде, но опомнились и махнули на это
дохлое дело рукой.
Руслан и Настя исчезли. Исчезли без следа, навсегда.

Чужая страна

Даже после тяжелейшего похмелья славной милиции города Никеля не

привиделось бы, что пока она шарилась по заброшенным стройкам, канавам и
посадкам, пропавшие юноша и девушка серым туманным утром неуверенно
брели по бульварам и площадям Парижа. Настя шла как сомнамбула,

37
вцепившись в рукав куртки Руслана; уж если он, человек несокрушимого
сердца, с трудом приходил в себя, то что сказать о бедной слабой девушке?
Руслан держал в левой руке скрипку и довольно объемистую сумку, у
Насти тоже была сумка, поменьше. Время от времени Руслан обращался к
прохожим, одни пожимали плечами, другие указывали куда идти. Денег на
такси у них не было, сверток с золотыми безделушками Руслан надежно
упрятал во внутреннем кармане куртки. Неприятная неожиданность: попытка
продать золотую вещь могла привлечь внимание полиции, надо было что-то
придумать. Хорошо, что запаслись несколькими бутербродами и четырьмя
плитками шоколада.
–Ничего, моя хорошая, потерпи, все темное – позади, впереди только
свет, мы до него дойдем.
Настя не отвечала, словно и не слышала.
Наконец достигли цели – Парижская консерватория! У Руслана блеснули
глаза, но он остановился в нерешительности, не зная, что предпринять дальше.
–Никакого плана у нас нет, будем действовать по вдохновению.
Остановим человека со скрипичным футляром и…
–Вот, тащится, твой человек в футляре.
Руслан прищурился.
–Ну его. Маленький, толстый, пыхтит. Де еще в очках.
–А тебе что за дело?!
Маленький, толстый и очкастый прокатился мимо.
А вот торопится изящная, черноглазая и черноволосая скрипачка,
похожая на портрет актрисы кисти Франсиско Гойи.
–Смотри, какая красавица. Быстрей останавливай.
–Нет. Она на Руфину Ефимовну смахивает, обниматься полезет.
Третью кандидатуру забраковала сама Настя, то есть, не забраковала, а
испугалась нарваться на унижение. И то: высокий стройный, темноволосый
мужчина лет двадцати четырех, щегольски и даже изысканно одетый, с
великолепными усами. Усы делали его похожим на киношных мушкетеров.
Настя уже измучилась от косых взглядов прохожих: всех, по-видимому,
поражал последний писк моды города Никеля, неважно, что о существовании
этого города никто не подозревал. Предстать в своих нарядах пред насмешливы
очи такого аристократа! Шутить изволите?!
–Не подходи к нему. Это, наверное, профессор. Еще ругаться начнет.
Но Руслан пристально вгляделся в роскошного француза и мягко
отстранил Настю.
Анри Шарпантье чрезвычайно удивился, когда ему преградил путь
незнакомый юноша, довольно нелепо одетый, со скрипичным футляром в
руках. Юноша быстро, и, как будто захлебываясь, заговорил, но у парижанина
удивленно приподнялись брови.
–Я плохо понимаю английский язык.
–Я разве говорил по-английски?.. – испугался странный незнакомец, но
опять таки по-английски.

38
 Заговорил снова, но осекся и, словно от нестерпимой боли, закрыл лоб
ладонью. Пораженный француз услышал немецкий говор, но язык, на котором
тот пробормотал несколько последних слов, был ему совершенно неизвестен.
Наконец послышалась французская речь, юноша говорил медленно,
контролируя, по-видимому, каждое слово.
–Извините меня, я разволновался. А в таком состоянии постоянно
путаюсь в языках.
Француз не знал, что и думать, незнакомец продолжал:
–Скажите, кто здесь, – он кивнул в сторону здания консерватории, –
самый лучший учитель на скрипке? Я хочу научиться.
«Деревенщина, – подумал было мушкетер, но вспомнил вавилонскую
путаницу в четырех языках и решил отложить окончательные выводы на потом.
– Кто он? По-французски говорит хорошо, но кто же забывает от волнения
родной язык? Англичанин? Похож, но опять: как можно говорить на родном
языке и считать, что говоришь на иностранном?! Чушь. Немец? Скорее всего.
Хотя… Там еще какая-то цыганская тарабарщина звучала. И что за замарашка с
ним? До чего вульгарно одета…»
–Мой педагог, профессор Поль Ружмон.
–Познакомьте меня с ним.
–У кого вы учились?
–Я?.. Немножко сам… Месяца полтора…
–Наивная вы душа. Ружмон не берет в свой класс даже сильных
скрипачей. Он берет очень сильных. Я, например, начал заниматься с пяти
лет… – незнакомец в ужасе округлил глаза, – …и вот уже двадцать лет по пять-
шесть часов ежедневно. А вы – «месяца полтора»… Не говоря о вас, профессор
меня выставит за дверь за попытку познакомить с ним.
На юношу было жалко смотреть. Анри отличался добротой и
сердечностью, сердце у него защемило.
–Не знаю, чем и помочь. Хотите, дам несколько уроков?
Незнакомец отрицательно покачал головой.
–У меня нет денег… Я думал…
–Я не возьму с вас платы.
–Нет. А профессор не купит у меня скрипку? Скрипка старая, я ее кое-как
подремонтировал, напортил наверное.
–Чья скрипка?
–Моя, чья же еще. На ней мой дедушка играл. Мать говорила.
–Мастер, кто мастер?
–Я же сказал, что сам ремонтировал ее. Там верхняя дощечка отлипла от
боков, я развел столярный клей…
У Анри Шарпантье заиграли желваки на скулах.
–Кто ее сделал? Сто, двести лет назад.
–А… Какой-то Мад… Мад…
–Маджини?
–Кажется, да. Да. Это единственное, чем вы можете нам помочь.
Юноша уже успокоился, языки не путал, смотрел печально и отрешенно.

39
 –Господин Ружмон будет через некоторое время. Я передам вашу
просьбу. Думаю, он согласится посмотреть скрипку. Даже если это и подделка.
–Нельзя нам подождать в вестибюле? Она… вот… мы смертельно
устали…
В поникшей фигуре девушки было столько жалкого, беззащитного…
–Пойдемте.
Руслан и Настя притулились на небольшом диванчике, Руслан обнял
подругу, гладил ей волосы, что-то шептал, достал бутерброд и заставил съесть.
Мимо сновало много разного народа, изящно и со вкусом одетого;
изящно и со вкусом одетый народ с недоумением косился на убогую одежду
непонятной парочки, похожей на двух опрятных нищих, еще не растерявших
остатков достоинства. Руслан поначалу пытался угадать меж сновавших туда-
сюда лиц особу профессора Ружмона, но скоро оставил это занятие, взял Настю
за руку и задумался.
–Господин Ружмон ожидает вас, – раздался над ними официальный и
строгий голос Анри Шарпантье. – Я вас провожу. Сумки оставьте у своей
спутницы.
Руслан поднял голову. Рядом с усатым скрипачом-мушкетером стояла
женщина лет тридцати и участливо смотрела на перепуганную девушку. Руслан
поднялся, Настя тихо ахнула и вцепилась в него. Женщина засмеялась и
положила руку ей на плечо.
–Она не говорит по-французски. Немного знает английский, – в голосе
Руслана проскользнули просительные нотки.
–Вери гуд, – женщина потянула Настю за собой, – не бойся, ничего с
тобой не случится, пойдем со мной. Замучилась, бедняжка.
Профессор Ружмон весьма повеселился, когда его любимый ученик
живым слогом описал предполагаемого неофита скрипичного искусства. Так же
скептически отнесся он к возможности увидеть подлинного Маджини. Но его
крайне заинтересовал человек, который в волнении не может сообразить, на
каком языке разговаривает.
–Это как надо владеть языками, чтоб вот так путаться?! Совсем мальчик,
говоришь? Шестнадцать лет? Гм. На такое необыкновенное существо грех не
посмотреть. А девица, такое же чудо?
–Да нет. По-моему, заурядная и серая барышня. Цепляется за сумки и его
рукава.
–Веди.
Все же профессорское веселье снизило свой градус, когда он увидел
красивые, голубые, печальные глаза странного юноши.
–На каком языке мы будем с вами разговаривать, молодой человек? На
английском? – по-английски.
–Можно на английском, – тоже по-английски.
–Или на немецком? – по-немецки.
–Мне все равно, но вам – нет. У вас неважное произношение, вы его,
вероятно, знаете не очень хорошо, – тоже по-немецки.
Профессор растерялся.

40
 –Может быть, на каком-нибудь другом… побеседуем? – это уже было
сказано по-французски и с долей раздражения.
–Можно и на каком-нибудь другом, но я знаю всего четыре языка.
–И какой же четвертый?
–Позвольте не ответить.
–Из чего можно заключить, что это ваш родной язык, а вы – Гарун аль
Рашид или граф Монте Кристо.
–Вы проницательны, – в голосе незнакомца Поль Ружмон уловил нотку
иронии, – но на араба я не похож, а Эдмон Дантес был чистокровным
французом.
Испарились последние остатки веселья.
–Покажите вашего Маджини, – сухо попросил профессор.
–Я точно не знаю, но звук… очень хороший…
–Покажите.
Руслан вынул инструмент и протянул педагогу, Ружмон, не прикасаясь,
всмотрелся. Презрительно поджал губы.
–Молодой человек, это дрянная фабричная скрипчонка, да еще кем-то
перелакированная. Забирайте своего Маджини и до свидания.
–Звук…
–Вы – авантюрист. Только еще очень неопытный. Я не собираюсь
пачкать рук о ваше полено.
–Пусть – авантюрист. Но авантюру, любую! надо доводить до конца.
И Руслан изготовился играть.
–Тьфу!!! – профессор резко повернулся к «авантюристу» спиной и
отошел к окну.
–Мне дорого время. Играйте и уходите наконец.
Незнакомец проверил строй, подтянул струны, Ружмона поразил мощный
наполненный звук скрипки, поразила атака – так владеть смычком может
только профессионал. Понять, что бы все это значило, не успел: Руслан заиграл
четвертый каприс Паганини.
В области скрипичного искусства профессор Поль Ружмон являлся
крупнейшей величиной, несколько тактов музыки и он уже знал, перед ним –
несравненный мастер.
Скрипач доиграл каприс, профессор все так же неподвижно стоял у окна.
–Еще что-нибудь, – тихо попросил он.
Срипка пошептала открытыми квинтами и на пианиссимо взлетела
следующим каприсом: десятым. Убийственное мартле окончательно доконало
Поля Ружмона. Глубокая и оригинальная интерпретация в сочетании с
беспредельным техническим могуществом!.. Мелькнула малодушная мысль:
жизнь прожита напрасно… Безусый мальчишка, явно не знающий, что такое
хороший костюм… Грубая фабричная поделка, звучащая лучше иного старого
итальянца…
–Что вы от меня хотите, молодой человек?
–Быть вашим учеником.

41
 –Я не понимаю, к чему эта комедия? Вы не можете оценить истинный
масштаб своего исполнения? Хотите услышать оценку из моих уст? Вот она…
–«…вам нет равных», – докончил за него Руслан, – а играть комедий я
себе позволить не могу.
–Тогда что?! Что вам надо?!
–Господин профессор, неужели вам не доставила удовольствия моя игра?
– вдруг улыбнулся Руслан. – Что с вами? Вы на меня смотрите, как на врага, а
я, как милостыни, жду вашей помощи.
–Да… Что я… Очень уж неожиданно… Но ведь смешно представить
вас… представить вас… учеником!
–Мне следует сразу концертировать.
–Безусловно.
–И вы согласитесь выступить моим продюсером.
–Почту за честь.
–Договорились. Задавайте вопросы.
–Что?..
–Откуда я. Кто. Где и у кого учился. Почему никто никогда не слышал о
феноменальном вундеркинде. Допустим, вам это неинтересно, но это интересно
газетам и вопросы задают репортеры. Что им ответить?
–То, что есть… Неужели это трудно?..
–Было бы трудно – как-нибудь ответил бы. Невозможно.
–Я… начинаю вас бояться.
–Бояться нечего. Мы с Анастасией уроженцы Эльзаса, вот наши
документы.
Профессор взял бумаги, мельком просмотрел и вернул. Чуть усмехнулся.
–Думаю, что после боёв, бомбежек, пожаров никаких архивов,
касающихся ваших документов, не сохранилось.
–Вы правильно думаете, – холодно подтвердил Руслан, – но подумайте
так же о том, что мне мучительно трудно… не иметь возможности быть с вами
до конца откровенным.
–Извините. Но вы назвались эльзасцем. Я, простите, знаю Эльзас, а ваш
язык… еще раз простите – даже не французский.
Руслан широко раскрыл глаза.
–Французский, французский. Но только – литературный, первоклассно
литературный, первоклассно выученный. И, если не секрет: зачем вы разыграли
перед Анри вавилонскую интермедию?
Руслан всплеснул руками, покраснел и потупился.
–Мне надо было чем-то его поразить. А то он, как вы, и разговаривать со
мной не захотел бы.
–Я так и думал. Но мы отвлеклись. Объясните же наконец, зачем я вам
понадобился.
–Да Боже мой, господин профессор! К вам приходит наивный
провинциал, пилит на скрипке нечто несусветное, смеетесь вы, хохочут ваши
ученики. Желая повеселиться и повеселить других, вы ему ставите правую
руку, даете задание и приглашаете явиться через месяц. Провинциал является с

42
выполненным заданием и всем уже не до смеха. Вы поражены, даете второе
задание. И так далее. Через несколько месяцев музыкальный феномен догоняет
студентов консерватории, вам слава, а я решаю все свои жестокие проблемы.
–Ясно. Гениально придумано.
–Ни за мной, ни за Анастасией не тянется даже паутинки чего-либо
недостойного или противозаконного. Мы никому ничем не обязаны и нам
никто ничего не должен. Мы одни в мире.
–Верю. Но если вы всего лишь беглые Ромео и Джульетта, то игры в
таинственность излишни, хотя бы потому, что я, проживший жизнь человек,
смогу уберечь вас от опрометчивостей, свойственных юности. Но если вы дети
высокопоставленных лиц…
–Почему вы так думаете?
–На это может указывать ваше знание иностранных языков. Вы такой же
Франсуа, как я – Чан Кай-ши. Не исключен международный скандал, я ничего
не боюсь, но не желал бы оказаться в его центре.
Руслан рассмеялся:
–Господин профессор! Иностранный язык – куда ни шло, но где вы
видели министерского сынка, убивающего жизнь на «Каприсы» Паганини?!
–Да. В самом деле.
Руслан наморщил переносицу и, по-видимому, начал переводить на
французский известную ему на другом языке фразу:
–«Он ни к кому не питал ненависти и ни за что не боролся. Он ничем не
был обязан безжалостной ненасытной Родине. Он жил свободным нищим».
–Какие ваши годы, что вы видели, что пережили, чтоб говорить такое?
Родина есть родина, какая бы она ни была.
–Да. Есть родина-мать, есть родина-мачеха, – на профессора Ружмона
смотрели глаза, обожженные невиданной, нечеловеческой печалью. – Вот вам
захотелось поехать в Америку – вы покупаете билет и едете. А есть… есть…
места, где одно желание побывать в Америке может навсегда испортить жизнь
и карьеру; за попытку уехать можно получить несколько лет концлагеря; а
удавшееся бегство калечит жизнь всех оставшихся родственников и хорошо,
если не навлечет на сбежавших наемных убийц. А имя мое – Руслан. Не
Франсуа. Пожалуйста. Может, какой-нибудь проницательный Франсуа Видок
заинтересуется французским скрипачом, которого кличут совершенно…
иностранным именем.
Профессор долго молчал, тяжело вздохнул.
–Раз вы не собираетесь в ближайшее время… хорошо играть на скрипке,
то где и как собираетесь жить со своей девушкой?
Руслан потупился.
–У меня было четыре скрипки, три пришлось продать и…
Он достал сверток с золотом.
–Помогите обратить это снова в деньги. Я не хочу оказаться обманутым
или ограбленным.
Ружмон взвесил сверток на руке, рассмотрел некоторые украшения.

43
 –Если вы хотите сохранить инкогнито – лучше не показывайте золото
никому. Толковый ювелир сразу определит, откуда оно. Я могу взять
драгоценности как залог под ссуду, равную их стоимости. Согласны?
–Согласен ли я?! Я не осмелился бы сам попросить вас об этом. Мы с
Анастасией хотим пожить в прибрежном городке на Средиземном море,
попробую устроиться в кафешантан, скрипачом.
–Каприсы Паганини играть?
–Если закажут – почему бы и нет? Любой из двадцати четырех, на выбор.
Но лучше…
Руслан заиграл цыганскую песню «Зэлэнэ дуба» с ноющими, сосущими
сердце импровизациями-вариациями, у профессора перехватило дыхание.
–Вы… несравненный виртуоз! Но вернемся к нашим баранам. Сейчас
Анри отвезет вас в пансион, вечером мы с женой ждем вас у себя, это недалеко
– десять минут пешком. Далее: сегодня вы мне ничего не играли, играть будете
завтра, при студентах. Что-нибудь совершенно простенькое. Вот: композитор
Людвиг ван Бетховен, «Сурок». Сумеете?
–Впереди полдня, ночь и утро, постараюсь выучить!
Оба весело рассмеялись, Руслан схватил скрипку и заиграл пьесу. Но при
первых же звуках Поль Ружмон смеяться перестал, у него даже лицо
вытянулось.
–А кого мы собираемся провести, моих учеников? – проворчал он. – Не
выйдет. Они все – отличные музыканты, сразу услышат: гений шутит. «Пусть
ворона сохнет»!
Перестал улыбаться и Руслан.
–Я и не подумал. А вот так?..
Но профессор вновь отрицательно покачал головой:
–Слышу! Слышу – и все тут! Слышу скрипача!
Руслан заиграл в третий раз, но бедный педагог замахал руками:
–Нужен человек очень плохо играющий, а это – откровенное
хулиганство.
Оба, юноша и старик, растерянно уставились друг на друга.
–Вот уж не думал, что притвориться плохим музыкантом может быть
трудно… Возьмите смычок вот таким манером… Да! Да! У нас такая
постановка правой руки считается визитной карточкой абсолютного профана.
Левую руку… да, вы поняли. И ноту «си» четвертым пальцем надо откровенно
сфальшивить.
После шестого и седьмого дубля профессор кивнул головой:
–Почти. Но опять вопрос: откуда у такой бездарности совершенное
чувство ритма?
Руслан пробормотал несколько слов, Полю Ружмону показалось, что
слова русские. К обоюдному удивлению понадобилось минут сорок, прежде
чем почтенный профессор в неправедном восторге воскликнул:
–Наконец-то слышу непроходимую бездарность! Это вам не «Каприсы»
Паганини!
Руслан только моргал и отдувался.

44
 –Это самый замечательный урок музыки в моей практике. Незабываемый.
–А как вы объясните, что подобный профан все же окажется в числе
ваших учеников?
Теперь моргнул профессор.
–Буду думать. Полдня, ночь и утро. Постараюсь спихнуть вас одному из
учеников, вы отказывайтесь…
–Лучше намекните, что Франсуа Ростан – единственный наследник очень
богатого дядюшки, и что дядюшка расшибется в лепешку ради племянниковой
скрипки.
–Гм. Умный вы юноша. Волевой и хладнокровный. Не по годам.
Анри вызвал такси и увез Руслана и Настю в пансион. По пути показал
дом, где снимали квартиру профессор и его жена – Селина Ружмон. В пансионе
– три маленькие уютные комнаты, кухонька, ванная. Руслану понравилось на
новом месте, а Настя никак не могла прийти в себя. Обняла Руслана и долго
рыдала на его груди. Ненавистный Никель казался ей землей обетованной в
сравнении с громадным, чужим, враждебным Парижем.
–Ничего, моя хорошая, все темное позади, впереди свет, ты будешь
счастлива.
Но Настя ему не верила.

Горный перевал

–Что он вам наиграл? – иронически спросил Анри своего профессора.

–Завтра услышим, – равнодушно ответил Ружмон, – я пытался
разобраться, что это за человек, разговаривал, но ничего не добился. Даже не
понял, какой он национальности. Похож на славянина, но кто может выбраться
из-за железного занавеса? А он явный беглец.
–А если именно так – каким-то чудом все же удалось вырваться, а теперь
боится, что их достанут?
Профессор задумался.
–Да, наиболее вероятно. Но знаешь что, Анри? Лучше не проявлять
лишнего любопытства. Мне жаль этих детей-сирот, они так одиноки, чем будем
в силах – поможем. Не надо привлекать к ним внимание.
–Согласен с вами. И возьмете его?
–Скорее – нет. Не могу компрометировать свое имя. Хотя… В молодости
я работал над особой методикой преподавания, но так и не испробовал ее на
практике. Определю мальчика тебе в ученики. Или Марианне.
–Не выйдет Марианне. У него подружка, они очень привязаны друг к
другу. А Марианна… Гм.
–Я и забыл о девушке.

45
 Уставшие душевно и физически беглецы умылись, съели по паре
бутербродов и легли отдохнуть. Тяжелый сон сморил их бесталанные
головушки.
Проснулись ближе к вечеру, немного посвежевшие, Настя даже обошла
квартиру и все тщательно рассмотрела.
–Мы здесь все время будем жить?
–Нет, уедем на море. На море хочу! А в Париже мы еще поживем, и не
только в Париже.
–А мы идем в гости к профессору?
–Конечно. Раз пригласили – надо идти.
–А удобно?
–Что?
–Ну… профессор, да еще в Париже… А мы…
Руслан засмеялся, обнял подругу, поцеловал в шею.
–Пойдем, посмотрим. Авось не выставят за порог.
Но Настя сомневалась и побаивалась.
Пансион находился на той же стороне улицы, где стоял дом, указанный
Анри, ошибиться было невозможно. Настя шла прижавшись к плечу Руслана и
вертела головой, разглядывая здания, вывески, афиши; на мужчин поглядывала
с любопытством, на женщин – с завистью.
–Как все одеты!.. А я – словно курица!
–Знаешь что?! – обиделся Руслан. – Если со всех этих мадам стянуть
платья и все остальное, то надо еще разобраться, кто тут курица.
Настя прыснула.
–В этом отношении – да, конечно, но все-таки посмотри, какое на
девчонке платье!
–Все женщины – барахольщицы и тряпочницы.
За такой вот непринужденной беседой не заметили, как дошли до цели.
Однако у строгого подъезда здания, где находилась резиденция профессора,
оробел и сам Руслан. Но к счастью и превеликому смущению господин Ружмон
самолично вышел их встретить, Настю поразила его предупредительность и
сердечность. А квартира! Бедную девушку потрясла невиданная роскошь, ей
казалось, что она попала в музей. Она стояла в прихожей и беспомощно
озиралась, боясь вздохнуть.
К ним вышла моложавая, хотя и с проседью, женщина – Селина Ружмон,
с любопытством посмотрела на робкую девушку и вперила острый взгляд в
Руслана.
–У меня от жены нет секретов, – тихо сказал Руслану профессор, – она
очень хочет вас услышать, вы поиграете с нею? Моя жена хорошая пианистка.
Руслан кивнул.
Хозяйка отвернулась от мужчин и подошла к девушке, окинула взглядом
ее фигуру и смешливо сморщилась.
–Как ваше имя, девочка?
–Она не говорит по-французски, – сказал Руслан. – Немного знает
английский.

46
 –Отлично, – и увела Настю, а профессор пригласил Руслана в зал.
В зале стоял белый кабинетный рояль, несколько изящных пюпитров,
диван, кресла, журнальные столики.
–Вот скрипка, итальянец, – Ружмон открыл футляр, – попробуйте.
Руслан взял смычок.
–Хороший инструмент.
–Ваш лучше, – сказал хозяин, – такая же загадка, как и сам скрипач.
Вернулась госпожа Ружмон с… но кто это с нею рядом?! Руслан не верил
своим глазам: неужели эта рафинированная надменная парижанка его Настя?!
Откуда что взялось. Руслан забыл, что она не один год занималась в балетной
студии и умела войти в образ.
–Я ей подарила наряд Жанны, а то… Завтра мы с ней пойдем в магазин,
надо одеть девочку. А юношу… – Селина Ружмон с сомнением поглядела в
сторону мужа.
–Я дам поручение Анри Шарпантье, – ответил тот.
–Анри! Что ж, то щеголь и Дон Жуан известный. Ужинать будем минут
через сорок… – она взглянула на скрипку, на открытую клавиатуру рояля и,
наконец, в безмятежные голубые глаза Франсуа Ростана, Руслана то бишь.
Сомневаться в словах мужа госпожа Ружмон не привыкла, но и поверить, что
этот наивный мальчик величайший скрипач современности тоже
представлялось трудным.
Руслан понял, улыбнулся, в руках у него оказался клавир «Концерта»
Глазунова для скрипки.
–Можно? – несмело спросил пианистку и поставил на пюпитр ноты.
И полилась мелодия, как будто рожденная в бесконечных заснеженных
степях России, как будто спетая ямщиком на безнадежной вьюжной дороге.
Настя с изумлением увидела, как наполнились слезами глаза госпожи
Ружмон, когда она подошла к Руслану и обняла его.
–Я сыграю «Сонату» Баха соль-минор, успею доиграть до начала ужина?
– застенчиво, но и немного лукаво спросил скрипач.
Селина Ружмон улыбнулась сквозь слезы:
–Вы проголодались?
–Да, – честно сознался Руслан.
–Успеете.
Исполнение и трактовка музыки Баха окончательно убедило профессора
Ружмона: перед ним исключительный, небывалый феномен скрипичного
искусства. Создавалось впечатление, что некто невидимый и могущественный
вселяется в тело юноши и, как перчатки, натягивает на свои бесплотные руки и
пальцы нежную и горячую плоть скрипача. Смутный страх закрался в сердце
старого педагога: человек ли перед ним?.. Но взглянул на девушку, более
похожую на испуганную голубку, и выругал себя. Тут такая отчаянная
полудетская влюбленность; какие потусторонние силы?!
За ужином, помимо разных пустяков, заговорили о городке на берегу
моря, где собиралась поселиться юная пара. Госпожа Ружмон подняла брови и
одарила мужчин, старого и малого, странным взглядом.

47
 –Анастасия, – обратилась к девушке, – ночуйте у нас, уже поздно;
пойдемте, покажу комнату, вдруг не понравится.
Увела девушку, в комнате вдруг «вспомнила» о чем-то срочном и
попросила подождать.
–Какая провинция, какое море?! – накинулась на мужчин. – Девочка
беременна, молодая, хрупкая, а что за врачи на вашем море?! С ума сошли?!
Профессор строго взглянул на Руслана, тот опустил глаза.
–Будете жить в пансионе до следующего лета. И, пожалуйста, выбросите
из головы все финансовые заботы, не тот случай, чтоб сушить ее такой
чепухой.
Утром Селина Ружмон повезла Настю выбирать необходимый ей
гардероб, а профессор и Руслан поехали в консерваторию.
Ружмон пригласил на «прослушивание» несколько своих студентов и
двух педагогов. Никто не мог понять, почему крайне щепетильный в вопросах
музыкального искусства профессор взялся возиться с пришедшей с улицы
деревенщиной.
А что это деревенщина – убедились сразу: неловкий парень,
вздрагивающий от малейшего стука или шороха, вцепился в скрипку, аж
пальцы побелели. «Актер! – ошеломленно подумал профессор. – Ему бы в
театр или в цирк!»
–Простите, что отнимаю у вас время, особо не задержу, но… я посчитал
своим долгом… проявить участие… – бедняга чувствовал, что у кого у кого, а у
него нет ни малейших актерских данных. – Молодой человек нам что-нибудь
сыграет, послушаем, может… поможем человеку… Играйте! – вдруг
рассердился на самого себя.
–Я не хочу! – заныл «деревенщина». – Я только вам! Я хочу у вас
учиться, зачем они пришли?
«Они» старались не глядеть на самозванца, лишь обменивались
исподтишка недоуменными взглядами.
–Молодой человек! Играйте! Или я вызову швейцара, чтоб он вас
проводил.
Молодой человек взял скрипку, поднял смычок. Кто-то, глядя на его
правую руку, захихикал, кто-то фыркнул. Зазвучал «Сурок» Бетховена.
Никто из присутствующих никогда не слышал ничего более жалкого и
убогого, чем услышанный ими «Сурок» и только профессор Ружмон восклицал
мысленно: «Попробуйте! Это вам не «Каприсы» Паганини!»
«Сурок» умолк, в аудитории повисла тягостная тишина. Все ждали, как
профессор будет выпутываться из глупейшей ситуации.
Профессор откашлялся:
–Может быть… Анри, не возьмешь себе ученика?
–Я возьму! – раздался звонкий голос упомянутой нами ранее Марианны,
той самой черноглазки с картины Гойи, которую Руслан не без основания
подозревал в желании пойти по стопам Руфины Ефимовны. – Прелестный
мальчик! Такие красивые глазки!

48
 Присутствующие засмеялись и задвигались, но бедовая Марианна
осеклась: красивые глазки превратились в две ледяные иглы.
–Я ни у кого не хочу заниматься, кроме вас, – неожиданно твердо
обратился Руслан к профессору. – Можете вызывать швейцара.
–Господа, – спокойно заговорил профессор, – некогда у меня имелись
технические задумки, которые не пришлось применить, так как все мои
ученики очень хорошо подготовлены и не нуждаются в них. Попробую теперь.
Через какое-то время я, возможно, еще раз воспользуюсь вашей любезностью и
надеюсь услышать замечания и суждения.
Сбитые с толку слушатели несчастного «Сурка» расходились и еле
слышно шептались: не заболел ли уважаемый профессор? Что за клоунада?!
–Анри, – окликнул Ружмон, – вот деньги, возьми такси и поезжайте с…
Франсуа Ростаном в магазин готовой одежды, надо его приодеть, чтоб походил
на парижанина, а не на сельского увальня. Это просьба моей жены. Мадмуазель
Анастасию одевает она.
Бедный Анри совершенно потерял голову. Великолепный скрипач и
тонкий музыкант, Анри Шарпантье крайне возмутился тем, что в священных
стенах консерватории прозвучали такие жуткие звуки. Вся его симпатия к
бедной паре пришельцев испарилась без следа и на Руслана, то бишь –
Франсуа, он поглядывал с некоторой даже гадливостью. И его бесил взгляд
юноши: смесь виноватости, лукавства и добродушия. Казалось, чем
высокомерней и презрительней обращался с ним Анри, тем большей симпатией
преисполнялся он в ответ.
Миссию свою Анри совершил с полной ответственностью, доставил
Руслана с несколькими большими пакетами в пансион и весьма сухо
попрощался.
Вечером Селина Ружмон заявила мужу:
–Анастасия – русская.
–Я и сам подозреваю это, но почему ты так решила?
–Как у нее глазенки разгорелись в магазине! Все на свете позабыла. Для
нее это – сокровищница Али-Бабы.
–По глазенкам, что ли, определила?
–Нет. Увидела на прилавке нарядные, извиняй! панталончики и пылко
восклицает: «Ой!», «Мамочки!», «Вот это да!» Чей это язык? Помнишь наших
соседей, еще до войны, русские эмигранты?
На первый «урок» новоиспеченный парижанин Франсуа Ростан пришел
при полном параде, любо-дорого взглянуть. Педагог похвалил тонкий вкус
Анри Шарпантье и со вздохом раскрыл ноты.
–Никогда не думал, что так трудно имитировать плохую игру, –
пожаловался Руслан.
–Фундаментальный закон: дураки всегда с успехом притворяются
умниками, но вот умного обязательно разоблачат, если он «закосит» под
дурачка. Тебя, при малейшей неосторожности, с головой выдает стихия музыки
– вырывается, как языки пламени. Учись владеть собой.

49
 Зато по вечерам отводили душу: Руслан и Селина Ружмон играли,
профессор и Настя слушали. Душой своей чета Ружмонов навсегда
прилепилась к двум одиноким детям, они ответили тем же: стоило лишь
взглянуть, как мадмуазель Анастасия жалась к «тете Селине». Самого
профессора мадмуазель почтительно побаивалась.
Настя слушала музыку и предавалась горьким размышлениям. Ей так
было тяжело в новом чужом мире, а кому поплакаться, да и на каком языке?!
Руслан занимается с ней французским, но когда можно будет по-французски
пожаловаться, как он ей надоел с этим французским?! Кому рассказать, как она
тоскует по своим подругам, по балетной студии, по Августе Ивановне! Но,
прежде всего – интересное положение, которое плохо переносила. Неотвязная
мысль, что Руслан умышленно создал это самое «интересное положение»:
всегда удивительно чуткий в любви вдруг проявил поразительную
беззаботность и легкомыслие. И возмущала, просто душила! мысль: рано ей
обзаводиться ребенком! Только-только исполнилось семнадцать лет и вот –
изволь лучшие годы возиться с пеленками. Но если даже ей рано, то Руслану?!!
Ему-то еще шестнадцати нет!!! Нашелся отец семейства, тоже мне…
Прошел месяц, в течение которого Поль Ружмон весьма наивно
изображал озабоченного, растерянного и приятно удивленного человека. Но так
как никто не мог даже предположить, что уважаемый профессор способен на
притворство, то и терялись в догадках – что с ним творится? Наконец
выяснилось: профессор торжественно пригласил на прослушивание всех, кто
присутствовал при историческом исполнении «Сурка», но помимо этого много
других студентов и педагогов и даже журналистов.
–Господа, сейчас я приведу одного очень странного ученика. Но сначала
попрошу тех, кто слышал его месяц назад, рассказать остальным, как он играл.
Поднялся шум, но его перекрыл звонкий и язвительный голос Марианны:
–Не надо рассказывать! Дайте скрипку, я покажу! Я целую неделю
репетировала, пока не скопировала один к одному! Дайте скрипку!
Скрипку подали. Марианна угловатыми движениями приладила ее под
своим прелестным подбородком, затем как-то странно изогнула кисть правой
руки. Слушатели зафыркали. А когда она исполнила «Сурка» а ля Франсуа
Ростан месячной давности, аудитория грянула хохотом: в музыке разбирались
все.
–Марианна! – деланно изумился профессор. – Действительно, один к
одному.
Девушка улыбалась. Никто не знал, что это была месть за те две ледяные
иглы. Увы: в Писании не велено поступать с другим так, как не хочешь, чтоб
поступили с тобой… В аудиторию вошла Селина Ружмон, за ней легкой
походкой ступил юноша с голубыми глазами и светло-каштановыми волосами,
заключал шествие профессор. Пианистка, не поднимая глаз, села за рояль,
юноша поднял смычок.
Исполнил несколько пьес Вивальди, Моцарта, Баха, Чайковского; в
аудитории застыла напряженная, звенящая тишина. Пьесы не превышали
средней трудности, но поражали чистотой и точностью исполнения, а

50
исполнение поражало полным бездушием и автоматизмом. Некоторых
слушателей посетила жутковатая мысль: а не пошел ли уважаемый профессор
Ружмон по стопам гофмановского профессора Спаланцани и не создал ли
мужской, скрипичный вариант прекрасной, но мертвой Олимпии?!
Концерт закончился, растерявшиеся слушатели не знали, как реагировать,
что думать и сидели, затаив дыхание.
–Почему мне не аплодируют? Я так плохо играл? – чистым певучим
голосом спросил юноша-скрипач.
Тишина.
Госпожа Ружмон быстро поднялась, обняла музыканта за плечи и увела
из аудитории. Профессор развел руками:
–За месяц… Постичь душу музыки труднее, чем научиться извлекать
звуки определенной высоты и длительности. Со временем… Все возможно! Кто
знает!
–Я не верю, что за месяц можно пройти путь от «Сурка» до… того, что
мы слышали, – отозвался кто-то. – Он притворяется, дурачит вас и нас.
–Мне приходила в голову эта мысль, – ответил Ружмон, – но вопрос: к
чему притворяться? И второе: я занимался с ним почти ежедневно, уверяю вас
– валять дурака ежечасно, ежеминутно… Извините, для этого нужен больший
талант, чем… Вы меня поняли.
Слушатели переглядывались: действительно – какую цель, какую выгоду
мог преследовать юный авантюрист? И как ему удалось бы обмануть крупного
музыканта и опытнейшего педагога – Поля Ружмона? Мысль, что именно
профессор Ружмон и организовал все это надувательство, никому и не снилась.
Впрочем, одному-то приснилась…
–Вы не собираетесь через месяц сделать еще одно прослушивание? –
спросили профессора.
–Вы считаете – нужно?
–Безусловно. Крайне интересный и загадочный случай.
Предложение поддержали все, кроме Марианны и Анри. Марианна
кусала губы, Анри угрюмо смотрел в пол.
Слушатели расходились, оживленно переговаривались, строили догадки.
Странный голубоглазый юноша заинтересовал всех. Анри задержался, Ружмон
вопросительно на него посмотрел.
–Господин профессор, скажите, положа руку на сердце, что вам играл
Франсуа Ростан до того, как паясничал перед нами со своим «Сурком»?
Несравненный актер! И как мастерски «путал» три языка! А сегодня мальчик
превзошел самого себя: запутался в «Пчелке», загнал темп и выкрутился все-
таки! Демон какой-то, а не человек.
–Анри, ты мой лучший ученик, я горжусь тобой, и горжусь, что тебя
единственного не удалось провести. Многого я не знаю и, наверное, никогда не
узнаю и… думаю, что лучше и не знать. Вспомни Экклезиаста! Ах да, ты
атеист. Но только не думай, что перед тобой комедия – это драма, быть может –
трагедия. И лишнее любопытство, что да почему, может обернуться
смертельной угрозой и даже гибелью для Франсуа и мадмуазель Анастасии.

51
Будем ждать и – молчать. Слышишь, Анри? Молчать! Эти люди – одни во всем
мире, двое в утлой лодчонке без паруса и весел, а лодка – посередине
пустынного океана. Демон, говоришь? Может быть, но знал бы ты, какие они
еще дети! Анастасии недавно исполнилось семнадцать, ему и шестнадцати нет,
а они… Анри! они ждут ребенка!
Молодой музыкант побледнел и не нашелся, что ответить. Молча
поклонился педагогу и вышел из аудитории.
Намеченное через месяц очередное «прослушивание» пришлось
отложить на неделю. Заметки в газетах, соблазнительные слухи сделали свое
дело: желающих послушать таинственного уникума собралось втрое больше,
чем могла вместить аудитория, решено было арендовать зал, а деньги добыть
продажей билетов. Билеты пошли нарасхват и после всех арендных и
налоговых выплат осталась приличная сумма, ее вручили концертанту.
Слушали его, образно выражаясь, раскрыв рот. Сознание раздваивалось:
чистенько и по-ученически играет скрипач средней руки, ничего особенного;
но скрипач всего два месяца назад не умел сыграть «Сурка» – поразительно! На
этот раз аплодировали, аплодировали бешено.
Получив деньги, Руслан попытался отдать их профессору, но тот
отказался:
–У меня же твое золото лежит, не выдумывай.
–А на этих… хитрых концертах нельзя заработать? – спросил Руслан.
Ружмон пожал плечами:
–Бизнесом хочешь заняться? Очень уж у тебя внешность не деловая.
Деловая, не деловая, но предполагаемый бизнесмен долго листал
скрипичную литературу, составлял какие-то списки, сверял, переносил
названия пьес с одного листка на другой, а затем… Затем черноглазая
скрипачка Марианна несказанно удивилась, когда перед ней, как из-под земли,
возник Франсуа Ростан. Глаза у него на этот раз лучились лаской и даже
откровенным подхалимажем, точь в точь, как перед драчливой девчонкой с
глухой улицы города Затона, к которой он подъезжал на предмет изучения
букваря:
–Марианна, у меня впечатление, что вы девушка очень предприимчивая.
–Да, предприимчивая, – отрезала девушка, а затем с чисто женской
непоследовательностью набросилась на Руслана: – А ты – рыба. Мужчину от
женщины отличаешь только по одежде.
Руслан опешил, но решил, что лучше будет согласиться со взбалмошной
музыкантшей:
–Согласен. Рыба. Карась-идеалист. Но если рыбу с умом продавать,
можно неплохо заработать.
Теперь опешила Марианна:
–Продавать?.. Тебя, что ли?!
–Именно. Вот, послушай…
Сговорились быстро: обсудили стратегию набега на карманы и кошельки
публики, определили причитающиеся каждому проценты с предполагаемой

52
добычи, ворох разных сопутствующих мелочей. В заключение Руслан вдруг
попросил с грустью в голосе:
–Ты бы пришла к нам в гости, к Анастасии. Ей очень тяжело одной, без
подруг. Она в таком положении… Сердится на меня…
Вследствие этой деловой встречи уже через неделю профессор Ружмон
возмущенно листал нахальную дешевенькую полурекламную брошюрку: «…
скрипку я выиграл в лотерею…», «…на улице часто останавливался
шарманщик, шарманка у него играла «Сурка»…»
–Бред!!
«…решил поехать в Париж, узнал, что там в консерватории можно
научиться играть на скрипке…», «…бесконечная доброта профессора
Ружмона…»
–Авантюрист!!
Далее следовали ловко подобранные отзывы лиц, присутствовавших на
первых двух прослушиваниях и на последнем концерте.
Видя недовольство мужа Селина вступилась за «авантюристов»:
–Ты можешь понять чувства молодого человека, поневоле живущего в
долг?
–Какое «в долг»? Он получил от нас под залог хорошую сумму… хотя,
видит Бог! не хотелось мне брать никаких залогов у такого человека.
–Поль, эта сумма не так уж велика для жизни в столице и она потихоньку
тает.
–Что ж, я откажусь ссудить их деньгами уже без всяких залогов?
–Ни ты, ни я не откажемся. Потому что это наши дети. Русла… Франсуа я
люблю как сына. Только называть его «Франсуа» никогда не привыкну. Поль,
иногда взять бывает гораздо труднее, чем дать. Пусть они с Марианной
заработают немного.
–С Марианной?!
–А ты думал. Ты знал ее с детства…
–Знал как вдумчивого и глубокого музыканта!
–…знал ее с детства и не подозревал, что она изрядная проныра.
–Не подозревал.
–А мальчик с первого взгляда раскусил ее и попросил помочь.
–Мальчик… Хотел бы я поприсутствовать на встрече царя Соломона с
этим мальчиком…
Рекламная брошюрка, сочиненная Русланом и Марианной, несмотря на
свою глупость (а возможно – благодаря ей) сделала свое дело. Денежный сбор
превзошел все ожидания и двое юных дельцов сугубо конфиденциально его
поделили в пропорции: тридцать процентов Марианне, семьдесят – Руслану.
Селина Ружмон, как ее ни упрашивали, от гонорара отказалась наотрез.
Марианна, помимо рекламных и организаторских талантов, проявила
потрясающую дальновидность, о чем стало известно немного позднее. А
именно: многие скрипачи и виолончелисты отлично играют на фортепиано,
некоторые, как Джордже Энеску или Мстислав Ростропович, владеют им
вполне профессионально. Марианна играла на фортепиано весьма прилично и

53
вот, сопоставив невиданный взлет юного скрипача и достаточно почтенный
возраст Селины Ружмон, сообразила, что лучшего концертмейстера, чем она,
Франсуа Ростану не сыскать. И занялась фортепиано. Да так усиленно, что
госпожа Ружмон, послушав, сама предложила ей должность концертмейстера
при Франсуа Ростане. Сказать по правде, бедной женщине была не по душе
необходимость морочить публику.
Марианна организовала еще четыре ежемесячных концерта, причем на
последних двух уже сама и аккомпанировала. Профессор Ружмон малодушно
не присутствовал ни на одном, хотя сам же и выпустил скрипичного джинна.
Интересно, что кроме Анри никто, даже Марианна, не догадался, что
вундеркинд Франсуа Ростан ведет тонкую и сложную игру с жизнью. И Анри
Шарпантье, затаив дыхание, следил за этой опасной игрой.
В апреле очередной концерт не состоялся: беременность Насти протекала
с проблемами и Руслан потерял голову. На некоторое время бразды правления в
своем новом неожиданном семействе взяла Селина Ружмон: мадмуазель
Анастасия пребывала в беспомощности, а бестолковые мужчины, что старый,
что малый, в сложившейся ситуации могли исполнять только роль вьючных
животных.
Роды случились тяжелыми, Руслан плакал, кричал, что «это нечестно»,
что «он так не договаривался», что если Настя умрет, умрет и он. Не знали,
кого больше жалеть: несчастную роженицу или сходящего с ума мужа. Только
теперь Марианна поняла природу ледяных иголочек, так задевших ее
самолюбие, и запоздало каялась, что обозвала Франсуа рыбой.
Настя не умерла, родила крепенькую, здоровенькую и горластую девочку,
сутки приходила в себя. Пришла, открыла глаза, узнала «тетю Селину»,
которую отчаянно звала во время родов, акушерку, Марианну, поискала
взглядом Руслана, но Руслана не было, а сидел рядом с постелью незнакомый
молодой мужчина.
–Руслан… Руслан… Где Руслан?..
–Да вот же он.
Настя вгляделась. Да, Руслан, вернее – его тень. Мертвец, одни глаза
живут.
–Руслан?..
Он прижался лицом к внутреннему изгибу ее локтя, горячие слезы
покатились по нежной коже молоденькой матери.
Когда Настя оправилась, Руслан нанял испано-язычную грамотную няню
и, не медля ни дня, повез свое семейство на юг, на берег Средиземного моря.
Но предварительно нашел православную церковь, там они с Настей
обвенчались и окрестили маленькую Машу. Крестной матерью стала католичка
Селина Ружмон, крестным отцом атеист Анри Шарпантье. Просьбу Франсуа и
Анастасии ему передала Марианна, он вежливо отказался, тогда к нему на
квартиру нагрянули госпожа Ружмон и Франсуа. «Тетя Селина» мушкетера
пристыдила, Франсуа тихо и почти умоляюще сказал:
–Анри, мы тебя очень просим.

54
 Анри Шарпантье сдался и неожиданно для себя оказался крестным отцом
девочки, то есть стал родственником человеку, к которому относился, скажем
так, с крайней настороженностью, потому что за его красивыми голубыми
глазами чуял железную волю и цель, неведомую пока никому.
И последний эпизод этой главы: лазурное море, белый песок, жаркое
солнце, Руслан у самой кромки прибоя и словно хочет обнять руками
бескрайнюю ширь мироздания, подальше от волн – тент, под ним сидит Настя и
кормит Машу, смуглая няня неторопливо прогуливается неподалеку. Вот
Руслан подошел к своей мадонне и замер: он не мог без сердечного трепета
смотреть на священнодействие материнства. Настя несмело и смущенно
улыбнулась:
–Я так виновата перед тобой!
Руслан отрицательно покачал головой.
–Виновата. Я так сердилась на тебя, что вокруг ни одного знакомого, что
мы одни, что... что... что у нас будет Маша! Я думала: ну, зачем так рано, и мне
рано, а тебе и совсем, что ты… ты… все это нарочно! Я думала – всю
молодость стирать пеленки! – Настя засмеялась. – А еще ни одной не
постирала! Такая у нас няня хорошая. И… ты ведь все знал заранее? Знал, что
нам будет хорошо, что мы будем счастливы, что я… Машу полюблю больше
жизни? Знал? Я знаю, что знал.
Руслан ничего не ответил, осторожно сел рядом и поцеловал подругу в
висок.

Земля обетованная

В конце августа Поль Ружмон, Марианна и Анри Шарпантье поехали на

юг, навестить исчезнувшее из столицы музыкальное чудо. Слухи и домыслы о
нем не прекращались, хотя за лето и поутихли.
–Что за странная фантазия играть в кафешантане? – размышлял вслух
профессор. – А мадмуазель Анастасия, оказывается, танцовщица.
–Мадам Ростан, – равнодушно поправил Анри.
–Да, так, но… для меня она – девочка, ребенок. Жена исстрадалась по
ним – наши дочери нас не очень балуют вниманием.
В приморский городок приехали под вечер, немного поплутали, пока
отыскали искомое увеселительное заведение. Нашли свободное место в
довольно шумном зале, заказали бутылку вина, три салата, фруктов, сидели и
косились на эстраду, где разбитная и смазливая девица бойко пела достаточно
фривольную шансонетку.
–Скрипач Франсуа Ростан уже выступал? – спросил Ружмон официанта.
–Еще нет, – ответил тот.
–Я его учитель.

55
 –О! Дай вам Бог, господин, долгих лет жизни. С тех пор, как Франсуа и
мадмуазель Анастасия работают у нас – наш ресторан процветает.
–Громко сказано – ресторан, – фыркнула Марианна.
По залу прокатилась волна оживления, жующая и пьющая публика
побросала рюмки, вилки, ложки и обернулась к эстраде. А там стоял
черноволосый цыган со скрипкой и чернокудрая цыганка в широкой пестрой
юбке.
–Ух ты! – восхитилась Марианна.
Цыган поднял скрипку и…
–«Рондо-каприччиозо»! – ахнула девушка.
–Чем не цыганский танец?! Ах, шарлатан!..
–Гениальный шарлатан, – уточнил Ружмон. – Второй Паганини.
–Если не более…
Скрипка не сопровождала движения танцовщицы, а сплавлялась с ними в
единое целое, в удивительную, фантастическую квазиимпровизацию.
Пораженный Анри не мог отвести глаз от танцующей Анастасии. Он помнил ее
уличной Золушкой, когда встретил первый раз у консерватории, потом серым
сжавшимся птенцом в консерваторском фойе, наконец исстрадавшейся, с
остатками пятен на лице после родов, молодой женщиной. И вдруг – страстная
цыганка с вкрадчивыми, волнующими движениями тела и сжигающий ее
глазами и звуками скрипки цыган, ничего общего не имеющий со светлым и
голубоглазым юношей. Те же чувства обуревали Марианну, но скрипачи есть
скрипачи – несравненное искусство артиста заслонило все. Анри стиснул
пальцы обеих рук.
–Эти люди понимают, что они слышат?! – простонала Марианна, когда
зал взорвался криками и аплодисментами.
–Понимать – едва ли, но – чувствуют.
–Господин Ружмон, так вы знали, что все это комедия?..
–Знал, Марианна. И «Сурка», которого ты так ловко скопировала,
Франсуа играл в моей трактовке. Помню, только-только я собрался взять его за
шиворот и выставить за дверь, как он заиграл каприс Паганини. Не успел
выставить… Послушал и понял – выставлять надо меня.
–Господин Ружмон!..
–Шучу.
Профессор поманил официанта.
–Мадмуазель Анастасия будет еще что-нибудь танцевать?
–О, нет. Один танец, – официант наклонился и прошептал: – Хозяин
платит им бешеные деньги. Приходите завтра – индийский танец! О! –
официант поцеловал кончики своих пальцев.
На другое утро Поль Ружмон, Анри и Марианна отправились в гости к
артистам кафешантана, но дома их не застали. Владелица живописной
мансарды, пышнотелая шатенка лет сорока, ответила, обмасливая томным
взором импозантную фигуру Анри, что ее жильцы всем табором откочевали на
берег моря.

56
 –Здесь недалеко – несколько минут пешком. Господин Ростан любит
всего три вещи: Марию, Анастасию и море.
–А скрипка? – возмутилась Марианна.
–Что – скрипка? – вытаращила глаза хозяйка.
–Скрипку он любит?
–Откуда мне знать.
–Но он же на ней играет!
–Первый раз слышу.
–Они что, недавно у вас поселились?!
–Три месяца. Хорошие жильцы, веселые, но не шумные, платят вовремя,
сейчас в мансарде живут, зимой в комнаты переберутся.
Профессор молча повернулся и зашагал в сторону моря, ученица и
ученик за ним.
–Ему все равно – играть ли «Сурка» или «Рондо-каприччиозо», –
бормотал Ружмон, – имею в виду технический аспект – разминка не требуется.
Иногда задумываюсь: человек ли он?
–Человек, да еще и мальчишка. Смотрите! – кивнула девушка.
По белому песку побережья носились взапуски две фигуры: одна в белой
рубашке и кремовых шортах, другая в зеленом цветастом сарафане. Вчерашняя
(а ныне – белокурая) цыганка первая заметила приезжих, присмотрелась и с
криком помчалась к ним. Цыган (светло-каштановый) за ней. Запыхавшись
остановились перед Ружмоном, Анри и Марианной, глаза их сияли
неподдельной радостью, Настя, как робкая голубка, чуть-чуть заслонилась
плечом Руслана.
–А мама… ой! тетя Селина тоже приехала? – выпалила она.
–Нет. Просила передать тебе гостинец, – Ружмон подал Насте небольшую
изящную коробку со сладостями.
Настя коробочку открыла, взглянула, отпрыгнула от Руслана шагов на
пять, вызывающе на него посмотрела и, нимало не стесняясь, принялась
угощаться. Руслан улыбнулся и молча опустил глаза.
–Что за пантомима? – поинтересовался профессор.
–Ага, пантомима! – по-французски лакомка тараторила уже довольно
бойко, хотя и с немалыми огрехами. – Если я куплю конфету или пирожное, а
он найдет, то сразу и выбросит.
–Зато на тебе ни грамма колбасного сала нет. Тебе все завидуют, а ты бы
все испортить готова.
–И врешь ты все. Не мне завидуют, а тебе. Мужчины, – хладнокровно
отпарировала Настя, но взглянула на Анри, покраснела и страшно смутилась.
–И гостинец от тети Селины я бы ни за что не выбросил.
–Еще бы. Сам бы съел, – Настя со вздохом повертела пустой коробкой. –
Конечно, ты прав. Как всегда. Даже скучно от того, что ты всегда прав. Но так
хочется поесть сладкого! – пожаловалась Марианне.
Анри молчал, пораженный в самое сердце. Такой удивительной женщины
он не встречал. Вся она искрилась радостью жизни и незнакомой ему светлой
северной красотой. Позавчера он видел Золушку, вчера (в кафешантане) –

57
соблазнительную женщину, каких тьма-тьмущая на каждом бульваре,
сегодня… А что – сегодня? Трепещущее, непередаваемой игры и красоты
полярное сияние, но сияние не холодное, а напоенное весенним теплом. Мысли
Марианны имели более прозаическую окраску: «Вот тебе и рыба. Такую
девушку высмотрел».
Где-то требовательно запищал ребенок, юных родителей как ветром
сдуло. Нянька у коляски замахала на них руками, отгоняла, как нетерпеливых
цыплят. Донеслась испанская речь, няня потрясла перед Настей и Русланом
сухой пеленкой, потом махнула ею в сторону гостей. Парочка взялась за руки и
пошла обратно.
–Вчера вечером мы слышали Сен-Санса и видели, как мадмуазель
Анастасия танцевала под его музыку, – начал разговор профессор Ружмон.
Руслан растерянно взглянул на него, на Анри, потом на Марианну.
–Не беспокойтесь. Анри единственный, кого нам не удалось провести.
Человек он благородный и, когда надо, умеет молчать. Марианна бросила
скрипку…
–Я не бросала.
–…на второй план отодвинула, занялась фортепиано. Лучшего
концертмейстера тебе не сыскать, так что же от нее таиться?
Руслан взял Анри за руку, пожал, Марианне поцеловал кончики пальцев.
–Теперь вы дадите настоящий концерт?
Руслан вопросительно взглянул на профессора.
–Об этом нам и надо поговорить. Во-первых, вам надо поступить в
консерваторию…
–А меня примут? – глаза Руслана лукаво блеснули, но Ружмон не
подхватил шуточного тона.
–Я окажу протекцию. Экзаменационная программа… как сказать-то…
должна быть исполнена в щадящем режиме. То же самое относится к концерту.
Ничего сверхъестественного. Вчерашний Сен-Санс… Боже упаси. Нас выведут
на чистую воду. Кстати, в кафешантане… Не мешает и там вести себя
поскромнее. Вчера… – профессор не нашел подходящих слов и лишь развел
руками.
–Хочется же поиграть! – жалобно ответил Руслан.
–Сегодня вечером нам и поиграете. Мадмуазель Анастасия, вы нас
приглашаете?
–Конечно!
–А как я буду учиться? – спросил Руслан. – Мы не хотим отсюда уезжать,
даже ради Маши. И нам хорошо платят за номер. Я всю жизнь мечтал жить на
берегу моря.
–Экстернат. Но раз в месяц вы должны давать концерт в столице, чтоб
через год подойти к вершине. И тогда… моя миссия кончится.
Руслан схватил профессора за руку.
–Она никогда не кончится! Мы вам всем обязаны! Вас нам Бог послал!
–Ну-ну, поменьше лирики. Завтра в Париж.
–Надолго?

58
 –Дня на три.
–Настя, не соскучишься?
–Я не хочу! Я с тобой!
–А Маша?
–И Маша! И няня!
–Да зачем?! Три дня! Возить Машу туда-сюда!
–Я не хочу! Я боюсь!
–Анри, останьтесь с Анастасией, – пошутил Руслан. Но Настя шутки не
поняла и вцепилась молодому мужчине в рукав.
–Господин Анри, пожалуйста! Вы же крестный отец Маши!
«Чем скорее и чем дальше ты удалишься от этой женщины, тем лучше
будет для тебя, – подумал он, – а если ты останешься здесь на три дня, то
погибнешь безвозвратно».
–Если ваш муж не против, почту за честь служить вам защитой.
–Он не против! Он меня ни к кому не ревнует! Ты ведь не против?
–Конечно нет. Маше ни к чему путешествовать. Сквозняк, или еще что.
Под вечер, ничтоже сумняшеся, Руслан заставил Настю и Анри
отрепетировать три танца; мотивировал тем, что негоже, дескать, терять зазря
гонорар. Ружмон смеялся:
–Анри! Поздравляю! В кабаке ты еще не концертировал!
А после выступления, в своей мансарде, Руслан до поздней ночи играл
«Сонаты и партиты» Баха.
–Почему вы никогда не играете «Чакону»? – спросил Ружмон. – Надо
выучить.
–Играю. Очень редко, – тихо ответил Руслан. – «Чакона» – музыкальное
отображение Евангельской жизни Христа, чтоб исполнить ее, надо… надо…
Сегодня у меня неподходящее душевное состояние.
По ночным уснувшим улицам Поль Ружмон и Анри Шарпантье
возвращались в свою гостиницу. Марианна осталась у Ростанов.
–Счастливые, как пара зябликов, – вздохнул Анри, думая о Франсуа и
Анастасии.
–Счастливые?.. – профессор задумался. – Когда женщина рожает,
особенно пичуга, вроде Анастасии, она кричит на родном языке «мама». А
мадмуазель Анастасия кричала на ломаном французском «Тетя Селина! Тетя
Селина!» Подумать только, как призрачно и зыбко их существование в чужом
неприветливом мире.
–Мадмуазель Анастасия… Мадам Ростан!
–А! – Ружмон махнул рукой. – Я не воспринимаю малютку их дочерью –
младшая сестренка. Какая из нее «мадам»!
Руслан с Марианной долго обсуждали и составляли репертуар будущих
концертов. Перед тем, как попрощаться перед сном, Руслан пошутил:
–От птицы рождается птица, от лягушки – лягушка, понянчись полдня с
Машей – узнаешь, что за «рыба» ее отец!
Утром Руслан, Марианна и профессор уехали, Анри два часа учил на
память странную для него музыку к украинскому танцу, затем сопровождал

59
трех женщин на берег моря. Караулил маленькую Машу, пока нянька и Настя
плескались в море, даже поменял ей пеленки, чем вогнал тех в великое
смущение. Нянька говорила только по-испански и не реагировала ни на
самомалейшее французское слово.
–Она не понимает по-французски? – спросил Анри.
–Понимает, – сморщила носик Настя, – не хуже нас. Только Ру…
Франсуа пригрозил, что уволит ее, если услышит хоть слово не по-испански. У
него… – она потерла пальцем висок, – хочет, чтоб я поступила в университет,
филологом. Закончишь, говорит, Сорбонну, будешь преподавать русский язык
и литературу. Надо оно мне. Я танцевать хочу. А он – это сейчас можно
танцевать, а потом будет неприлично. Это когда он великим скрипачом
объявится. А я уже три языка знаю, по-испански вот учусь. А он легкий – легче,
чем французский и английский.
Настя болтала, а бедный мушкетер чувствовал, что шагнул в пустоту
бездонной пропасти и неудержимо падает в нее, набирая скорость. Мучения
достигли апогея вечером, когда Настя принялась наряжать его в украинскую
вышитую рубаху. Смеялась, всплескивала руками:
–Вылитый хохол! И усы – точь в точь!
Слово «хохол» шло без перевода, но Анри смутно улавливал смысл.
Временно заменяющий несравненного Франсуа музыкант хозяину кафе
понравился и он предложил ему контракт, так как, по его мнению,
танцевальные номера мадмуазель Анастасии могли много выиграть,
сопровождай ее танец не один, а два скрипача. Анри горячо поблагодарил
хозяина, но с сожалением, почти граничащим с отчаянием, вынужден был
отказаться.
Ночевать Анри определили в комнате няни, а няня ночевала в мансарде с
Анастасией и Марией. Хозяйка поворчала было, что это, де, не в правилах ее
дома, но импозантная внешность мсье Шарпантье сладко пощипывала ее зрелое
сердце и она смирилась.
Первый, так сказать, академический концерт Франсуа Ростана состоялся
в знаменательную годовщину исполнения им несчастного «Сурка». То ли слухи
о музыкальном феномене никогда не угасали, то ли Марианна оказалась
феноменальным администратором, а скорее всего и то и другое, но зал был
набит слушателями до отказа. Некоторые случайные любители музыки
недоумевали: из-за чего сыр-бор? Неплохой скрипач, играет легко, достаточно
выразительно, но что особенного? Но когда сообщалось, что всего год назад
юноша не умел играть – отказывались верить. На этой почве даже случилась
ссора. Те же, кто имел счастье слушать Ростана от «Сурка», патриархи своего
рода, внимали ему затаив дыхание. Родилось и усиливалось ощущение тайны,
но разгадать тайну не удавалось никому. Ушлые журналисты пытались достать
Франсуа Ростана, но скоро бросили это безнадежное дело: музыкант молча
поворачивался к ним спиной и не отвечал ни единого слова на все вопросы.
А еще через год Руслан подвел черту под своим мнимым ученичеством.
Музыкальный мир почтительно расступился перед скрипачом, равного
которому не знала история. За железным занавесом, в далекой России, слухи о

60
чудесном скрипаче вызывали у двух женщин странные и смутные мысли и
воспоминания, но они остерегались делиться ими. Голубоглазый мальчик,
сверкнувший в тусклом Никеле молнией – «Кампанеллой»… Голубоглазая
девочка, неподражаемо пляшущая под его скрипку «Цыганский танец»… Нет,
не может быть. А если – может? Тогда тем более лучше помолчать.
Руслан объявил, что собирается вести жизнь гастролера и не станет
выступать лишь в тех странах, в которых избегал давать концерты Пабло
Касальс. Импресарио и концертмейстер – Марианна, которая, к молчаливому
огорчению профессора Поля Ружмона, с головой погрузилась в фортепиано и
почти забросила скрипку. Вести концерты на языке той страны, где они
гастролировали, полагалось Анастасии. Ей же, на пару с Марианной,
предлагалось отбиваться от репортеров, публику эту Франсуа Ростан на дух не
переносил. Анастасия же и Машина няня должны были заботиться о разных
мелочах, вроде организации быта их маленького табора. Маша подросла и без
памяти любящий ее отец, ни под каким видом не желал с ней расставаться ни
на минуту.
Непосредственно перед началом гастрольной эпопеи молодая семья
Ростанов потеряла почти все свои не так уж большие сбережения. Руслан по
наивности (как считали Поль Ружмон и Марианна, устроившие ему жестокую
головомойку) приобрел на бирже пакет совершенно безнадежных акций и
только моргал глазами, когда несколько газет развлекли своих подписчиков
весьма непринужденными фельетонами. Однако у англичан имеется очень
хорошая поговорка: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним». Через
полтора года стоимость акций взлетела до запредельных высот. Франсуа Ростан
приобрел особняк на побережье, дом в столичном пригороде и бриллиантовое
колье любимой жене. А Марианна и Поль Ружмон развели руками: извинений
Руслан не принял. А несколько других газет тоже развлекли подписчиков
фельетонами, где высмеивали редакторов газет, которые высмеяли в свое время
великого скрипача.

«Чакона»

Путь необычайного артиста – полет ослепительного метеора. Каждый

концерт – праздник, фейерверк скрипичной музыки, а в год Руслан давал не
менее ста концертов. Руслан, Настя, Маша и Марианна объездили полмира.
Менялись репетиторы у Маши и Насти: Маше давалось общее образование, а
Настя занималась языками. Только по виду хрупкая, а на деле – железная,
Марианна оставалась бессменным администратором и концертмейстером, что,
к слову, приносило ей немалые деньги. Они привыкли к своей цыганской
жизни, а Маша даже и не представляла, что можно жить по-другому. Музыке ее
не учили:

61
 –Музыкантом такого полета, как твой папа, ты не станешь, – Руслан
целовал смеющуюся девочку, – а маячить его бледной тенью я не позволю.
–А как это – маячить? – по-русски Маша говорила хуже, чем по-
французски.
–Маячить… плохо играть на скрипке. Мне аплодируют, кричат «браво,
маэстро!», а тебе будут свистеть.
–Я не хочу, чтоб на меня свистели, – надулась дочь. – Во дворе
мальчишки, как увидят, так и свистят. Турки.
–Они в тебя влюблены, – серьезно заявил отец, – вот подожди, вырастут,
тогда ты им покажешь, где раки зимуют. Плакать будут.
–Покажу! А я на базаре видела рака, он во-о-от такой!
–Это не рак, это омар. Ты вчера его ела.
–Да?.. – девочка задумалась. – Вкусный… А раки тоже вкусные?
–Очень вкусные.
–Тогда я не буду показывать, где зимуют раки. А то они их всех съедят.
Они обжоры. Я лучше сама съем.
Отец смеялся, обнимал дочь, прижимал к груди. Часто при этом в уголках
его глаз набухали две слезинки, но он бдительно следил, чтоб их никто не
заметил.
Настя была счастлива и, как умная женщина, понимала, что редко кому
выпадает такое счастье. Красивый, молодой, страстно любящий муж, да еще
богатый и знаменитый на весь мир. Здоровенькая, умненькая, не доставляющая
особых хлопот дочь. Они посетили половину мировых столиц, множество
крупных городов и везде были дорогими и желанными гостями. Каждое лето
проводили на лучших морских курортах. Владели двумя прелестными
особнячками во Франции. Да и сама Настя: Бог не обидел ее внешностью, а
муж постоянно «обижал» тем, что упорно выбрасывал торты, пирожные и
прочие ядовитые, как он выражался, лакомства, благодаря чему и в двадцать
семь она выглядела девушкой и обращала на себя взгляды, восхищенные –
мужчин, завистливые – женщин.
Но как умная, повторяемся, женщина, Настя знала, что мироздание
несовершенно и полного счастья требовать от него неразумно. И ее жизнь
омрачали тучки, слава Богу, что не очень большие и не очень темные.
Например, совершенно неожиданная страсть Руслана к деньгам. Не следует
понимать, что он ущемлял жену и дочь, здесь его как раз следовало сдерживать
в тратах, но в организации концертов они с Марианной проявляли себя сущими
акулами, Марианна так даже и тигровой. Шокировали, например, чопорный
музыкальный бомонд джазовой скрипкой: после концерта классической
музыки, заставив рыдать половину зала, сломя голову мчались в джазовый
клуб, где приводили публику в экстаз (за ее деньги, публики то есть)
несравненными по красоте и ритму импровизациями на тему какого-нибудь
«Сент-Луи блюза» или «Колыбельной» Гершвина. В странах Латинской
Америки скрипка Франсуа Ростана пронеслась вихрем фламенко и вихрь этот
намел в карманы и кошельки скрипача и его импресарио ворох дензнаков.

62
 В джазовых и фламенкистских безобразиях Марианна деятельно
участвовала и в качестве скрипачки, так как была далеко не последней
исполнительницей. За все это, а так же за пристрастие к своего рода шлягерам
вроде «Рондо-каприччиозо» Сен-Санса, «Цыганских напевов» Сарасате или
«Вечного движения» Паганини, Руслану доставалось в газетах от высоколобых
обозревателей, но критика, скорее, только способствовала его финансовым
успехам.
«Многоликим Янусом» поименовал его некий суровый журналист-
музыковед и ядовито порекомендовал попробоваться на поприще цирковой
музыкальной эксцентриады. Франсуа Ростан не только не обиделся на совет, но
даже и заинтересовался и поручил Марианне навести справки о размерах
предполагаемых цирковых дивидендов. Выяснилось: дивиденды мизерные.
Руслан сразу потерял к предприятию интерес.
Зато он еще три раза безошибочно сыграл на бирже через подставных лиц
и никто не знал точно, сколько на той игре заработал. Подозревали, что много и
лишь все тот же неуемный яйцеголовый журналист-музыковед кисло
утверждал, что не «много», а «очень много».
Выше мы обмолвились: «богатый и знаменитый». Знаменитый – да, но
богатым он не был. Можно даже сказать – беден, как церковная мышь. У
Руслана не только не числилось денег на счету, но и самого счета не имелось.
Все деньги, праведно или не совсем заработанные, помещались на счета
госпожи Анастасии Ростан и мадмуазель Мари Ростан. Обстоятельство это не
то чтобы смиряло горечь Насти по поводу необузданной жажды мужа к
деньгам, но лишало ее права пенять ему за слабость.
Второе облачко – бесконечное путешествие. Настя скучала по своему
дому на побережье, но понимала, что муж должен играть и знала, как
неизбежное, что ему и дня невозможно прожить без нее и Маши.
–Без тебя я тоскую, – виновато улыбался Руслан, – а без Маши – умираю.
Только не ревнуй.
–Ревную, – Настя целовала мужа. – Единственная женщина, кроме меня,
на которую смотришь с нежностью.
–Что ж делать, если я вас люблю так сильно, до безумия?
До безумия… Настя вздохнула. Наверное, так, иначе ничем не объяснить
тайной мстительности Руслана по отношению к Анри. Вот она, третья, самая
горькая туча. Женщина никогда не ошибется в чувствах мужчины и Настя
давно знала, что Анри ее любит, хотя он ни единым словом не выдавал себя. Но
для Руслана душа любого человека была прозрачнее капли утренней росы, он
обладал нечеловеческой проницательностью и, конечно же, разобрался, что к
чему и затаил злобу. Анри решился было связать судьбу с женщиной, но
свадьба расстроилась и по темным полуслухам, полунамекам приложил к этому
руку не кто иной, как Руслан. А совсем недавно у Анри сорвался контракт на
престижную работу в Соединенных Штатах – ему вдруг отказали без всяких
объяснений. И опять за кулисами темного дела мелькнула тень великого
скрипача. Настя не могла понять, зачем нужны Руслану жестокие и совершенно
бессмысленные интриги против благородного человека, хорошего друга,

63
крестного их дочери. Маша, кстати, души в нем не чаяла. Может… именно из-
за Маши? Тогда зачем настаивал, чтоб Анри стал ее крестным отцом?!
Анри и так нечасто их навещал, а тут совсем отошел, не поздравил
Руслана с днем рождения, а на день рождения Маши всего лишь прислал
подарок, чем и огорчил девочку.
Это был год, когда Руслану исполнилось двадцать пять лет, Маше –
девять, а Насте должно было исполниться двадцать семь.
Пышный и шумный день рождения Маши отпраздновали в приморском
особняке и там Франсуа Ростан объявил, что некоторое время не будет
возобновлять контракта на очередные гастроли и с мая по август проживет
безвыездно с семьей у моря. Госпожа Ростан чрезвычайно этому обрадовалась.
–Не радуйся, – охладил ее муж, – в этом году ты начнешь учиться в
Сорбонне. С твоими-то знаниями иностранных языков быть всего лишь
кухаркой при муже?!
На пару секунд госпожа Ростан превратилась в никельскую девчонку
Настю и девчонка эта показала мальчишке Руслану язык.
В просторном подвале дома Руслан вспомнил далекое детство и
оборудовал небольшую мастерскую. Фабричных скрипок не разбирал, а заказал
мастерам полный комплект деталей для десяти инструментов. Ему оставалось
только дострогать деки, приклеить их на обечайки и отлакировать. Великий
скрипач в роли скрипичного мастера! Подшутить над Русланом бегали: во-
первых – Настя, дразнившая его «горе-Страдивариусом», во-вторых –
Марианна; Марианна, однако, не шутила, а закатила истерику:
–Одно неверное движение этими твоими проклятыми ножами и
стамесками и – нет скрипача!!! Ты с ума сошел?!
Спускался в подвал совсем уже сдавший Поль Ружмон, говорить ничего
не говорил, но осматривался весьма неодобрительно.
Но в июле Франсуа Ростан собрал всех своих зоилов в роскошной
гостиной дома и одну за другой продемонстрировал все десять скрипок.
Скрипачи – те попросту онемели, Настя разбиралась в звучании инструментов
не хуже их, но речи не потеряла:
–Так ты действительно знаешь секрет Страдивари?..
Руслан смеялся:
–На черный день. Продашь – и с голода не умрете.
Потом погрустнел:
–Марианна, ты моя сестра, вот эти две скрипки – твои. Господин Ружмон,
вы мой отец, вот ваши две скрипки. По три скрипки госпоже Анастасии и
мадмуазель Марии.
Как сон пролетели четыре счастливых безмятежных месяца, день
рождения Анастасии Ростан праздновали в парижском доме, Анри ее не
поздравил и подарка не прислал.
В университет госпожу Ростан приняли без малейших проволочек –
благодаря настойчивости мужа она в совершенстве владела шестью
европейскими языками, особо блистательно – русским.

64
 Маша пошла, наконец, в школу, сначала удивилась, что можно учиться
«стадом», но потом ей понравилось, появились подруги. Единственная
неприятность – привычка болтать на ворохе разных диалектов. Отвечала на
вопрос, заданный по-французски, на итальянском или русском и никак не могла
понять, с какой стати к ней за это цепляются.
Понемногу привыкали к оседлой размеренной жизни, только иногда
томило странное чувство – звала Дорога, цыганская Странническая Звезда.
В конце сентября Руслан с женой и дочерью посетили чету Ружмонов.
Селина Ружмон обожала Машу и продолжала утверждать, что она не дочь
своих родителей, а их младшая сестренка.
После обеда Руслан сказал профессору:
–Хочу дать концерт по пригласительным билетам, здесь, в столице. Вам,
разумеется, билеты под номерами один и два…
–Разумеется.
–Сделайте список тех, кого вы хотите видеть на концерте, Марианна
подаст свой, остальное – на усмотрение хозяев зала.
На прощанье Руслан расцеловал руки Селины Ружмон, а старого
профессора вдруг крепко обнял. Поль Ружмон заглянул ученику в глаза и
сделал усилие, чтоб не отшатнуться. Показалось, что заглянул в голубую
ледяную бездну.
–Как был он загадкой, так и остался, – размышлял вслух профессор. –
Человек абсолютно бескорыстный – и готов ради лишней копейки играть в
третьеразрядном кафе, человек абсолютно благородный – и такой удар по
бедному Анри.
–Да может Руслан и ни при чем, – возражала жена.
–Он. Я знаю. Анри… – профессор откашлялся, – Анри… понимаешь…
Анастасию любит… Уже много лет.
–Что ты говоришь?! Первый раз слышу! Почему молчал?!
–Да не пришлось к слову.
–Тайны! От меня – тайны?
–Селина, прости. Виноват.
–Если так… Пусть Анри ему спасибо скажет. Жениться на одной, когда
любишь другую! Это… Этому названия нет. Может, ты сам другую любил,
когда женился на мне?
–Селина!!!
–Не кричи. Я знаю – любил меня. Женщину не обманешь.
–Почему в прошедшем времени?!
–Любишь. Любишь. Теперь я виновата. Поль, Руслана не надо понимать.
Он как Бог: его нельзя понять, в него можно только верить.
–Да, пожалуй, что так.
Когда Настя спросила, хочет ли Руслан, чтоб они с Машей были на его
концерте, он засмеялся и махнул рукой:
–Да посидите дома. Не слышали, как я играю? Настя… – Руслан замялся.
– Позвони Анри, пусть приедет на концерт.
Анастасия Ростан вспыхнула:

65
 –Ни за что. Сам звони.
Руслан грустно улыбнулся, погладил жене голову и вздохнул.
–Придется. Маша! Пойдем крестному позвоним.
Маша обрадовалась и побежала в кабинет отца.
–Сначала я буду говорить, а ты сиди тихо.
–Дашь мне трубку!
–Конечно дам. Тихо! …Господин Шарпантье? Анри, это Франсуа. Не
ожидал? Только не бросай трубку, со мной Мари, изнывает от желания
услышать твой голос. Анри, послезавтра я даю концерт, прошу, приезжай…
Денег не хватит на билет? На поезд?… Ах, на концерт… Анри, концерт
бесплатный… Не можешь поверить? Чудо? Вот и приезжай, не каждый день
чудеса случаются… Анри, я тебя не прошу, я тебя умоляю приехать! …
Переступи! Прошу! …Ни за что… Вот горе-то… Анри, приезжай, приедешь –
после концерта получишь мою скрипку. …Да, ей цены нет… Не собираюсь я
тебя подкупать, я совершенно искренне… Повторяю, скрипка будет твоя. …
Почти уговорил? Велико искушение?.. Отдаю трубку Маше.
–Крестный, приезжай, я соскучилась! Ты почему такой бессовестный – не
приехал на мой день рождения? …А на мамин почему не приехал?
Руслан лихорадочно черкал на листке бумаги: «Скажи, что поцелуешь
его».
–Крестный, если приедешь, я тебя расцелую.
«Неужели упустишь такой счастливый случай?»
–Крестный, неужели прозеваешь такое счастье?
«Ты же мушкетер».
–Ты же как Д’Артаньян, мне мама читала! Ага, приедешь!.. Конечно,
ради меня, ради кого же еще…
«Пусть даст слово».
–Крестный, поклянись, что приедешь. …Молодец! …Отдать трубку
папе? Не надо? …Передать, что приедешь? …Крестный, я тебя жду, и папа
ждет. До свиданья.
Короткие гудки, отец и дочь хохочут и начинают барахтаться и
дурачиться на мягком ворсе роскошного ковра.
Вечером Руслан отказался ужинать.
Ничего не ел и весь следующий день, на недоуменные вопросы смеялся и
отшучивался.
В день концерта проснулся рано, принял душ, выпил полстакана
минеральной воды. Настя с тревогой поглядывала на его бледное лицо и
лихорадочные глаза.
–Как ты будешь играть?
–О! Как никогда. Древние русские иконописцы сорок дней постились
перед тем, как приступить к написанию иконы.
Настя качала головой, Маша приставала:
–Где крестный?
–После концерта придет.

66
 Концерт должен был состояться в очень неудобное время: в три часа
пополудни, скрипач не желал слушать никаких возражений. Что ж, следовало
исполнять капризы великих!..
За час до начала, перед тем, как покинуть дом, Руслан кликнул дочь.
–Машенька!..
Подхватил ее под мышки и поставил на низенький табурет.
–Давай поцелуемся.
–Ага!
Поцелуй… Другой… Третий… Маша подпрыгивала от удовольствия.
–А почему у тебя слезки на глазах?
–От счастья. Что у меня такая красивая и умная дочь.
Настя ревниво косилась на чересчур откровенные проявления нежности
меж дочерью и отцом, не выдержала и подошла.
–Ромео и Джульетта?
–Мама, мама! С нами!
Руслан обнял жену за плечи.
–Давайте так: я – маму, мама – Машу, Маша – меня.
–А потом наоборот!
–Конечно. Потом наоборот: я – Машу…
–…я – маму!
–…мама – папу!
Один круг, другой, третий… В обратную сторону: один другой третий…
Руслан вздохнул:
–Все. Я пошел. Проводите меня до крылечка.
Взял скрипку и небольшой чемоданчик. Лицо у него изменилось –
суровое и отчужденное. Насте он было знакомо: перед концертом он уходил
всем своим существом в призрачный и прекрасный мир музыки.
Быстрым шагом пересек двор и остановился перед автомобилем.
Положил скрипку и чемоданчик на заднее сиденье, вдруг замер и схватился за
голову. Побежал обратно.
–Нет! Поедемте со мной! На концерт!
–Вот новости. Мы же не одеты.
–Одеты! Незачем бальные наряды! В машину!
Маша радовалась, Настя растерялась.
–Быстрее! Я не имею права опаздывать даже на минуту!
–Да пошли, мама! – Маша изо всех сил тянула ее к раскрытой дверце
автомобиля. Настя сдалась.
Сквозь тяжелую ткань занавеса на сцену просачивался ровный гул зала,
Маша с восторгом носилась меж кулис, вспоминала, так сказать, молодость,
проведенную среди них. Вот завизжала и повисла на шее вошедшего крестного
– Анри Шарпантье. Руслан в черных брюках, в белой, цыганского покроя,
рубашке, со скрипкой в руках с улыбкой наблюдал за ними. Подошел.
–Ты обещала поцеловать крестного.
–Ой…
–Вот и ой.

67
 –Анри, наклонись! Ты длинный, прямо как журавль!
Поцеловала.
–Позови маму.
Девочка убежала, Руслан подал Анри руку. Тот, не поднимая глаз, с
трудом протянул свою.
–Не сердись, Анри.
–Я не возьму твою скрипку.
–Возьмешь. Анастасия! – позвал жену. Настя тихо подошла, тихо
поздоровалась. Руслан смеялся странным серебристым смехом.
–Бедная моя! Она знает, что между мной и Анри пробежала кошка, без
памяти рада, увидев его, но как радоваться при муже?
–Руслан!.. – Настя мучительно покраснела, на глазах блеснули слезы.
–Беда с вами… Дети! Перед самой сценой я велел поставить шесть кресел
– Ружмоны, вы трое с Машей, Марианна.
–А Марианне зачем?
–Буду играть Баха. Идите в зал.
Раскрылся занавес. Громовыми аплодисментами, стоя, встретил зал
великого артиста. Руслан низко кланялся, широко раскидывал руки со скрипкой
и смычком, словно хотел обнять всех
Сцена выглядела несколько необычно: немного сбоку красовалась
высокая изящная узкая стойка, на ее круглой столешнице виднелся черный
предмет в виде застывшей волны. Никто не понял, что за предмет чернеет на
стойке, только Марианна разглядела, что это часы с большой секундной
стрелкой. А шагах в трех от стойки поместилось кресло, седьмое, такое же, как
шесть перед сценой.
Концерт начался.
Половина тех, кто находился в огромном зале, видела и слышала все.
Слышала Бостонский симфонический оркестр. Пение Энрико Карузо,
Вениамина Джильи, Марии Каллас, Мариан Андерсон. Видела балеты
Джорджа Баланчина, балеты Большого Театра. Аплодировала Брониславу
Губерману, Яше Хейфецу, Пабло Касальсу. Кричала «бис» Сергею
Рахманинову, Владимиру Горовицу, Артуро Микеланджели. Но такого не
видел и не слышал никто.
По щекам Поля Ружмона катились слезы, потрясенный Анри обратился в
каменное изваяние, он даже не аплодировал, Маша перебралась в кресло к
матери, они втиснулись в него, обнявшись, и тоже не аплодировали.
Скрипач поглядывал на часы, все чаще и чаще. И после одного из
номеров, как стихли овации, заговорил, медленно, явно затягивая время.
–Попрошу любезных слушателей… Я исполню два произведения… я…
не хочу, чтоб им аплодировали. Первое, связанное… со слишком личным! Мне
не по душе будут проявления восторга. Прослушайте молча, очень прошу.
Второе – не музыка. Я не знаю… Философия, беспримерная философия.
Совершенно не понимаю, как можно аплодировать. Нельзя аплодировать, глядя
на распятие.
Артист замолчал и мрачно посмотрел на циферблат черных часов.

68
 –Генрик Венявский, «Легенда».
Настя взметнула ресницы. «Легенду» в исполнении Руслана она слышала
в последний раз (он же и первый) в далеком сибирском городке Никеле, в
пустынном фойе второго этажа незабвенного «Горняка». «Это же признание в
любви! Девчонки, сознавайтесь, кому?»
…Тишина в зале – мучительная. Отдавалась в груди болью. И все были
благодарны Руслану, когда он нарушил невыносимое безмолвие:
–Иоганн Себастьян Бах, «Чакона».
Обернулся к Марианне и тихо попросил:
–Сойди в зал, я хочу остаться один.
Скрипач стоял неподвижно и неподвижный его взгляд застыл на
циферблате черных часов. Бесплотные картины воображения наплывали одна
на другую: вот ясли и Младенец, вот Звезда, ведущая волхвов… Вот берега
Иордана и Тивериадского озера… Вот высокий, сутулый, некрасивый человек с
удивительными пронизывающими глазами… Вот Голгофа, вот крестные муки,
вот миг, когда душа распятого человека покинула измученное тело, а крохотная
искорка души вспыхнула ре-минорным трагическим аккордом, пронеслась над
тысячелетиями и зарыдала под смычком Руслана. Звучала «Чакона» Иоганна
Себастьяна Баха.
Зал не дышал. То, что он слышал едва ли являлось музыкой. Вернее,
помимо музыки витало нечто, непостижимое человеческим разумом. Постигал
ли «нечто» сам исполнитель? Этого никто не узнал, никогда.
Руслан не сводил широко раскрытых глаз с циферблата часов, крестный
путь заканчивался, две слезы повисли на темных ресницах. Трель и
заключительная «РЕ».
Опустил руки со скрипкой и смычком и вдруг пошатнулся. В последние
мгновения жизни успел опуститься в кресло, прижать скрипку к груди и сказать
чужим голосом:
–Маша!.. Настя!.. Простите…
Истину случившегося поняли из отчаянного детского крика:
–Он умер!! Папа, не надо! Я не хочу! Я не хочу!
Опустим описание горестных подробностей дальнейшего…

Тени

Тени – слухи, догадки, предположения о судьбе гениального музыканта,

умершего при загадочных обстоятельствах. Страх перед неведомым,
необъяснимым.
Схлынул первый шок от зрелища скоропостижной смерти, нахлынул
другой, едва ли не худший: скрипач до секунды знал время своей кончины, а
дьявольские часы, похожие на черную застывшую морскую волну,
остановились вместе с его сердцем. Объяснение происшедшему пытались

69
найти в самоубийстве, цианистым калием, например. Но судебно-медицинская
экспертиза не обнаружила никаких следов какого-либо яда. Да и с какой стати
сводить счеты с жизнью молодому человеку, абсолютно здоровому физически
и психически, богатому, в блеске всемирной славы, нежно любимому
красавицей женой, в свою очередь обожавшему и ее и свою чудную дочь?
Возникло предположение, что Франсуа Ростан страдал какой-то тайной,
скрываемой болезнью, но судмедэксперты категорически отвергли и эту
версию. Отвергали ее и все, кто близко знал артиста.
Тогда… что все это означает? Ответа не было.
На Марианну и Анри Шарпантье свалились заботы о двух беспомощных
семействах: осиротевшем – Ростанов и свалившемся с ног – старой четы
Ружмонов. Когда некий сочувствующий постигшему их горю посетовал Селине
Ружмон, что Франсуа Ростан, если он действительно знал свой час, мог бы
оградить дорогих ему людей от тяжкого зрелища и умереть в одиночестве,
старая женщина вспылила и впервые в жизни позволила себе несколько
достаточно резких выражений.
–Это ужасно, – плакала она, – смотреть в одиночестве, как сатанинские
часы отстукивают последние мгновения твоей жизни! Если бы он не пригласил
нас на… на… концерт… – еле выговорила неуместное слово, – я никогда бы
ему не простила! Он ушел из жизни в кругу своих близких, неужели можно его
винить за единственное оставшееся утешение?!
Практичная Марианна, с общего согласия, перевезла профессора с женой
в просторный дом Анастасии Ростан, где три женщины, старая, молодая и
совсем еще дитя, могли вместе плакать и утешать друг дружку. Марианна тоже
плакала, но только когда никто не видел. Все печальные заботы легли на плечи
Анри Шарпантье.
Марианна и Анри почти каждый вечер навещали дом Ростанов, Машу
нельзя было оторвать от ее крестного. Быть может глубокий инстинкт
подсказывал девочке: кто они с матерью в чужом огромном мире? Две сироты,
двое на всем белом свете. Богатство? А спасает ли оно от свинцового
одиночества?
Как-то засиделись допоздна, Анастасия увела Машу спать, сама
попрощалась с гостями.
Марианна сдвинула брови и не мигая глядела на огонь камина.
–О чем задумалась? – спросил ее Поль Ружмон.
–Об удивительном, таинственном даре скрипача. Франсуа Ростана.
Нашего Руслана.
–Дар – еще не все, – возразил Анри, – всего лишь необходимое условие.
Нужен учитель. Вернее – Учитель, с большой буквы.
–Я много об этом думал, – сказал Ружмон. – Учитель, если он был, – еще
большая загадка, чем ученик.
–Почему? – обернулась к профессору Марианна.
–Вернее – большая половина одной загадки. Чтоб так, к отрочеству,
выучить скрипача, необходима неограниченная власть над учеником.
Необходимо целеустремленно, методично, ежедневно по несколько часов

70
направлять каждое движение рук и пальцев маленького ребенка. Именно
маленького: ведь по словам госпожи Анастасии Ростан она слышала
«Кампанеллу» когда скрипачу едва исполнилось пятнадцать лет.
–Вот только где он, и кто он, тот неведомый учитель-гений? – немного
саркастически отозвался Анри. – Почему молчит, почему не появляется?
–Может быть, – тихо ответил профессор, – может быть он умер, тоже при
загадочных обстоятельствах, сделав последнее – переправил двух влюбленных
детей в чужую страну.
–Неужели Анастасия никогда и словом не проговорилась, как они
оказались в Париже?! – воскликнул Анри.
–Я однажды спросила ее, – отозвалась Селина Ружмон, – а она
расплакалась.
–Я тоже спрашивала, – созналась Марианна, – с тем же результатом. Она
испугалась.
Через месяц, вновь в доме Ростанов, Анри встретился с Марианной,
которая начала давать Маше уроки на фортепиано. Для общего развития.
–Марианна, Франсуа оставил мне свою скрипку… – Анри замялся и
умолк.
–Так что? – не дождалась продолжения бывшая скрипачка, а ныне
пианистка.
–Я не могу ее взять.
–Это воля Руслана.
–Так. Но она стоит хороших денег.
–Анастасия не возьмет.
–Знаю. И я не могу обобрать одинокую женщину.
–Анри, не выдумывай. Анастасия далеко не бедная.
–Марианна, я подписываю контракт и еду работать в Южную Америку. А
ты передашь ей скрипку Франсуа.
–Кто тебя гонит в Южную Америку?
Анри не ответил.
–Ладно… Секрет Полишинеля… От всего сердца сочувствую.
Единственно, чего не могу понять, зачем ему надо было подставлять тебе две
подножки? С глаз долой… из… впрочем…
Анри увидел: женщина вдруг побледнела, побледнела до желтизны, у нее
застучали зубы.
–Боже мой… неужели…
Анри бросился к двери:
–Мари! Принеси воды! Живо!
Девочка прибежала с водой и, пока Марианна пила, стояла, обнимая руку
крестного.
–И ты сможешь бросить свою крестницу? – через силу улыбалась
Марианна.
–Крестный, ты что? Как – бросить? – забеспокоилась Маша.
–Я пошутила. Успокойся. Сейчас мама вернется из университета, будем
обедать.

71
 –Я…
–Мари, пригласи крестного на обед.
–Еще чего. Приглашать! Куда он денется?
–Ого! Характер. Анри, ты все понял?
–Еще бы не понять, – проворчал скрипач и погладил девочке голову.
За обедом Марианна была лихорадочно весела и без умолку говорила.
Анастасия грустно улыбалась.
–Ты уже поела, детка? – вдруг спросила Машу Марианна.
–Поела.
–Пойдем погуляем.
–Куда?! Я не хочу!
–Пойдем, пойдем. Твоему крестному надо очень серьезно поговорить с
мамой, – и почти утащила упирающуюся девочку.
У Анри оборвалось сердце, Анастасия не поднимала глаз от белой
скатерти стола. Тихо заговорила:
–Марианна сказала… что я могу повлиять на ваше решение уехать в
Южную Америку… Я… не знаю, как?..
–Что ж… Я понимаю, как это сейчас неуместно. Но у меня нет выбора.
Если вы… и Мари! не хотите, чтоб я уехал, чтоб остался с вами, я останусь,
готов остаться навсегда. Простите, я не имею ни малейшего права…
–Анри! Анри! Я вас всегда любила, как брата, и если вы меня любите…
немножко по-другому…
–Люблю. По-другому.
–Тогда останьтесь. А если вас удивляет скоропалительность не снявшей
траур вдовы…
–Анастасия!
–Нет, дайте договорить. Марианна сказала… Бог мой, мне жутко…
–Анастасия!
–Я должна. Потому что это может задевать ваше чувство чести. У всех на
устах страшное дело – Руслан до секунды знал, когда… – она всхлипнула. – Да,
знал. А теперь: давно ли, недавно ли узнал он об этом черном мгновении?
–Не понимаю.
–Знал он о нем в тот день, когда расстроил ваш брак? И когда помешал
вам уехать в Соединенные Штаты?
Анри побледнел: «Знал! Он все знал! Хотел, чтоб Анастасия и Мари
никогда не жили в нужде! Потому и готов был играть где угодно и что угодно,
знал, что играть ему… недолго!»
–Знал. Он все знал. Может быть, он предполагал, что вы… любите
другую и что… со временем у вас появится надежда… И уехать помешал… Так
что о какой уместности, какой неуместности можно говорить?
С минуту оба молчали.
–Я думаю, – неожиданно спокойно продолжила Анастасия, – он о своей
судьбе знал еще когда в первый раз увидел меня, я совсем девчонка была,
школьница, в любительском балете танцевала. А может – и раньше. А может –
всегда.

72
 –Так чем же задета моя честь? – хрипло выговорил Анри.
–Получается, что все… даже наш сегодняшний разговор, предвидено и
предопределено. А для мужчины подобная ситуация, возможно… обидна…
Анри подумал и гордо поднял голову.
–Да, все предвидено, кроме одного. Кроме моей любви. А в ней повинен
только я. Вы, конечно, тоже, невольно… Но больше – никто! Никто! Все
остальное – значения не имеет. Я преклонялся перед Франсуа – величайшим
скрипачом, теперь преклоняюсь еще и перед благороднейшим человеком. А
обида – на судьбу. Она омрачила наши отношения, но, по-видимому, вариантов
не было.
–Не было, Анри.

Звезда на закате

Прошли годы, прошли десятилетия, но для автора его героиня всегда

молода, всегда дорога. Она дышала воздухом тех же степей, стояла на берегах
тех же рек, бродила по тем же горам, по тем же лесам. Жила в том же городе,
что и он, выступала на той же сцене.
Кроме Маши у Насти больше не было детей, но зато появились две
внучки и внук – младшенький и, совершенно естественно, отчаянно любимый,
потому что как две капли воды оказался похожим на своего деда – великого
музыканта. Даже родинка под левым ухом досталась ему в наследство и только
шрамом на пальце в виде буквы «Y» маленький скрипач не обзавелся.
Анри чуть не с колыбели занимался с мальчиком и заказал для него
целую серию скрипочек, самая маленькая чуть превосходила по величине
спичечный коробок. В свои десять лет мальчик поражал слушателей размахом
и серьезностью исполнения. И все же Анри чувствовал: он сделает из своего
внука скрипача мирового класса, но достичь вершин Франсуа Ростана не дано
никому. Только он, одинокий орел, парил в тех разреженных ослепительных
эмпиреях. «Почему?.. – мучил неотвязный вопрос и такой же неотвязный ответ:
– У него был гениальный учитель. Но кто он, кто, этот учитель, Учитель с
большой буквы?!»
Маша шутливо укоряла отца и мать, что они похитили у нее
единственного сына, отец же мальчика, Клод Люмьер, крупный делец, не
чуждый и музам, стоял на стороне «похитителей».
–Никто не может знать своего будущего, – философствовал капиталист, –
сегодня он наследник миллионов, а завтра будет зарабатывать игрой на
скрипке. Учись, сын.
Сын хладнокровно вносил поправку:
–Играть – буду, но и миллионы – зачем же их терять?
Восхищенные взрослые смеялись и аплодировали. И, разумеется,
мальчик носил имя Франсуа.

73
 И вдруг в счастливом, тихом, расчисленном семейном созвездии, где
одна звездочка взошла совсем недавно, две горячо сияли в зените, а две,
усталые, склонились на грустное оранжевое полотнище заката, явилась
«беззаконная комета». А если языком презренной прозы – явился чиновник
нотариальной конторы с папкой, вынул из папки конверт, нацепил на нос очки
и зачитал завещательное распоряжение покойного Франсуа Ростана вручить
данный конверт госпоже Анастасии Ростан или, если ее нет в живых, дочери,
Мари Ростан. Если же судьба оказалась так жестока и вручить письмо некому,
уничтожить его не распечатывая. После исполнения всех формальностей
чиновник откланялся, а встревоженная и даже испуганная семья осталась
наедине с посланием из далекого прошлого.
–Клод, распечатай конверт, – попросила Анастасия Ростан.
Люмьер вскрыл конверт и, прежде всего, прочитал про себя. В гневе
вскочил с кресла:
–Это грубая фальшивка! Я дознаюсь, чья это затея!
–Читай же вслух!
–«Настя, если возможно – выполни мою волю. Как получишь это письмо,
поезжай в Россию. Там (все адреса и координаты на отдельном листке) найди
могилу одного недавно (для вас!) умершего человека и поставь надгробный
камень. Если, повторюсь, это будет возможно. Второе: в трех издательствах
лежат компакт-диски, подписанные «Ник Затонский», если возможно – выкупи
диски и увези. Если издатели не отдадут, то их копии спрятаны в трех
тайниках. Отыщи, но, ради Бога! будь осторожна! Прости и еще раз через
бездну времени – прощай!»
–Это Руслан написал! – дрожащим голосом сказала Анастасия. В целом
мире никто, кроме нее, не смог бы постичь истинный смысл имени «Ник
Затонский». Заря юности! Город Никель – первый поцелуй, город Затон –
первые объятья!..
–Мама, – спокойно заговорил Люмьер, – ты хорошо представляешь, когда
должно было быть написано это письмо?
–Конечно.
–Так вот, в то время даже слов таких не существовало: компакт-диск.
Страх сковал всех, кроме маленького Франсуа, который соображал, как
упросить бабушку, чтоб она взяла его с собой в Россию.
–Это Руслан написал. Его почерк. Я даже бумагу помню.
–Хорошо. Но откуда он знал, что на днях (для нас!) умрет неведомый
человек?!
Гробовое молчание. Нарушил его Анри Шарпантье.
–Клод, послушай. Мне вспомнилась странная вещь. Франсуа Ростан
несколько раз играл на бирже и все его безнадежные, как считалось,
спекуляции приносили громадный барыш. Многие, сознаюсь уж, – и я тоже!
злословили по этому случаю и один, разбирающийся в подобных делах
человек, говорил мне: «Выигрывать наверняка в таких авантюрах – труд
напрасный, выиграть можно только в одном случае – если знаешь будущее».
–И что?

74
 –Ведь Франсуа знал… знал свой срок, может, он знал гораздо больше…
Но прагматичный делец не очень доверял сказочным семейным
преданиям:
–Я этого так не оставлю. Завтра нагряну в контору канцелярских крыс,
посмотрим.
Никуда темпераментный зять не нагрянул: вечером явился второй
посыльный, тот приехал аж из Марселя, и привез второе, идентичное первому,
послание. Муж и жена провели бессонную ночь, а утром, бледные и
измученные, принимали третьего гонца – из Ниццы.
Никогда не терявшийся Клод Люмьер растерялся. Но вспомнил о своих
знакомствах в мире секретных служб и занялся тщательным расследованием.
Результат оказался ошеломляющим: все документы в нотариате пребывали в
полном порядке, сами конторы славились высокой ответственностью и
надежностью, бумага, на которой написаны три письма, имела возраст более
тридцати лет, да и в архиве семьи Анастасии Ростан сохранились листы из той
же пачки, почерк оказался подлинным и даже нашлась реликвия: старая
авторучка, которой писал Франсуа Ростан.
–Невероятно, – шептал Люмьер, а эксперты, с некоторым даже страхом,
переглядывались: к пакостям людским они привыкли, но здесь попахивало
происками сатанинскими.
Все семейство категорически возражало против поездки в бурлящую и
полыхающую Россию, но Анастасия твердо заявила, что поедет несмотря ни на
какие препятствия. Семейство с удвоенным рвением насело на нее, Анастасия
вспылила:
–Хоть в камере запирайте! Процарапаю стены ногтями и уйду пешком!
–Мама, как ты аргументируешь причину поездки? Как более менее
правдоподобно объяснишься при поисках безымянной могилы? Как будешь
ходить по издателям и просить диски? Что произойдет, когда тебя застанут у
тайника?
Анастасия пожала плечами.
–Я не знаю. Поеду, а там… будь что будет.
Люмьер задумался. Вдруг спросил:
–Франсуа тоже хочет поехать?
–Хочет. Даже расплакался.
–Гм. Дайте мне несколько дней подумать и организовать дело. Чтоб
никакого риска. А Франсуа… Пусть едет, смотрит мир, себя показывает.
В российское посольство неожиданно нанесла визит Анастасия Ростан,
профессор, преподаватель университета, крупнейшая русистка Франции, автор
многих научных работ, несравненный полиглот, вдова великого скрипача,
наконец. На чистейшем русском языке, в котором только опытные дипломаты
улавливали временами проскальзывающее французское «r» вместо русского,
госпожа Ростан изъявила желание посетить Россию с циклом лекций, о чем
всегда мечтала. В поездке ее будут сопровождать внук Франсуа Люмьер и
второй муж Анри Шарпантье, оба скрипачи. Предполагалось, что музыкальная

75
общественность России заинтересуется выступлением необычного дуэта –
внука великого скрипача и единственного его друга юности.
Желание госпожи Ростан вызвало горячую поддержку в посольстве,
горячую вдвойне, ибо, во-первых, поездка столь замечательных особ по
неспокойной стране сулила политические, хотя и небольшие, дивиденды, во-
вторых – не наносила хронически дистрофичной государственной казне ни
малейшего ущерба, ибо госпожа Ростан, как известно, женщина не бедная,
можно сказать – очень даже не бедная и путешествие по бескрайним степям
России собиралась осуществить за свой счет.
Все формальности разрешились очень быстро, но в последнюю минуту
поездка чуть не сорвалась: госпожа Ростан получила странное письмо, которое
ее сильно взволновало и расстроило. Сообщить что-либо о характере письма
она категорически отказалась, но, к облегчению дипломатического корпуса,
поездку не отменила.
Одновременно с семьей Ростанов в Россию выехал некий Этьен
Дорневаль, молодой начинающий издатель, фирма которого пока что терпела
одни убытки. Издатель надеялся приобрести по дешевке произведения
российских писателей, изнывающих от невозможности издать свои творения, и
поправить дела фирмы.
В аэропорту Шереметьево Этьен Дорневаль довольно назойливо свел
знакомство с госпожой Ростан и ее спутниками, даже таможенники попросили
издателя не мешать их работе. Он временно отстал, но после таможенного
досмотра прилип снова и не успокоился до тех пор, пока не выпросил у
Анастасии визитную карточку и не всучил свою.
В МГУ Анастасия Ростан прочитала первую лекцию о современной
французской литературе и поразила слушателей великолепным русским
языком, только изредка проскальзывающее грассирующее «r» выдавало
француженку. Девически стройная, подтянутая, хотя и не молодая, женщина
покорила всех.
На другой день в переполненном зале Московской консерватории
состоялся вечер, посвященный памяти Франсуа Ростана. Сначала делилась
воспоминаниями сама госпожа Ростан, с юмором рассказывая, как совсем
юными авантюристами сбежали они от своих родных в Париж и заявились, ни
много ни мало, в Парижскую консерваторию. Здесь госпожа Ростан заговорила
по-французски с белокурым голубоглазым мальчиком, тот заулыбался и
проскрипел на скрипке «Сурка» Бетховена.
–Вот с такой пьесой предстал Франсуа пред ясны очи профессора Поля
Ружмона, царство ему небесное. Можете представить его чувства.
Зал грохнул бешеными аплодисментами и хохотом. Жестикулируя, что-
то сказал высокий, седой, мушкетерской стати мужчина – Анри Шарпантье,
второй муж госпожи Ростан. Та перевела:
–«Это мое труднейшее педагогическое достижение. Я лично
присутствовал при историческом исполнении «Сурка», запомнил его. И каково
было преподать данную интерпретацию этому чудесному маленькому
скрипачу!»

76
 Снова аплодисменты, уже Анри Шарпантье.
Рассказала Анастасия Ростан и о том, как пришлось ей танцевать под
скрипку мужа в кафешантане, как долгие годы скитались с гастролями по всему
миру, как их дочь (по-русски – Маша) потом долго путала языки и до сих пор
может в считанные дни выучиться болтать на любом наречии.
–К сожалению, мы постоянно откладывали гастроли в Советском Союзе
и… может Франсуа Люмьер начнет выплачивать долг Франсуа Ростана.
Выступление скрипичного дуэта имело огромный успех: маленький
мальчик и седой мужчина, мальчик играет, как вундеркинд, седой – блестящий
профессионал. Да еще вундеркинд – внук великого Ростана.
Об исполнительском мастерстве легендарного скрипача рассказывал
Анри Шарпантье, госпожа Ростан переводила вопросы и ответы с
изумительным мастерством – она, по-видимому, в совершенстве владела всей
музыкальной терминологией.
В гостинице Анри с горечью сказал:
–Тяжело ломать комедию.
Жена обняла его.
–Что ж делать. А если говорить правду…
Анри отрицательно покачал головой.
Как оказалось, незадачливый издатель плелся в арьергарде
гастролирующего трио и имел при этом вполне шкурную цель. Выяснился
данный факт в одном сибирском городе, телефона в номере путешественников
не оказалось и мсье Дорневаль под вечер поднял на уши всю администрацию
гостиницы, требуя на ужасном русском языке мадам Ростан. Возмущенная
Анастасия сошла в кабинет администратора и взяла трубку. На нее обрушилась
словесная лавина – издатель захлебываясь сообщал, что раздобыл произведения
неизвестного писателя, но что они подпорчены, что он распечатал их на
лазерном принтере, что…
–Во-первых, прекратите орать, во-вторых – перестаньте пороть чушь. Что
вам от меня надо?
–О! Я не знаю русского языка, я вас прошу бегло просмотреть материал,
можно ли его перевести и иметь с этого доход, мы могли бы договориться,
процент…
–Так вы специально приурочили свою поездку к нашей?
–Госпожа Ростан, сознаюсь – виноват, простите…
Госпожа Ростан положила трубку.
–Если он опять станет звонить – не беспокойте меня, – попросила
администратора.
Этьен Дорневаль больше не звонил, через полчаса явился в гостиницу
собственной персоной и со скандалом добился встречи с Анастасией Ростан.
–Я – парижанка! И она – парижанин! Вы не хотеть… не иметь… не иметь
права!
Этьен Дорневаль по-хозяйски расположился в номере, торжественно
положил на стол компакт-диск, потом выгреб из портфеля ворох бумаги.

77
 –Ник Затонский! «Имка-Пресс» имеет этот материал, но – собака на сене!
Все, что добыл – три адреса российских издательств. Представьте, какое
варварство – захожу, редактор более-менее понимает английский, спрашиваю,
он хлопает глазами, вызывает зама, они ругаются между собой, затем редактор
хлопает себя уже по лбу, дает какие-то ключи заму и просит идти за ним.
Думаю, сейчас войдем в бронированное хранилище, когда нет – выходим во
двор, там потертая иномарка, а перед ветровым стеклом болтается диск, в
качестве брелока. Сняли и отдали. Попросил просмотреть на компьютере, но,
увы – две трети папок не открывались. Распечатали на принтере и содрали с
меня немилосердные деньги! Бандиты! Госпожа Ростан, умоляю – просмотрите
хоть бегло! Вдруг – что-то интересное, вдруг… Но – умолкаю.
Анастасия всю ночь перебирала листы, несколько раз плакала, терла
глаза холодной водой и вновь читала. Утром, на вопросительный взгляд Анри,
прижала палец к губам:
–Ждать. Может, туман рассеется или… станет совсем черным.
Заявился Дорневаль, госпожа Ростан сказала, что судить пока трудно, но
советовала увезти материал с собой и на досуге она разберется с ним и,
возможно, займется переводом. Вернула диск и распечатанные листы,
обрадованный издатель рассыпался в похвалах и благодарностях и не заметил,
что диск не тот и что не хватает несколько десятков листов.
В следующем городе, едва приехали и едва вышли свежим утром
погулять по улицам, как он снова предстал перед Анастасией, Анри и Франсуа.
Дорневаль до такой степени походил на побитого щенка, что госпожа Ростан
расхохоталась, за ней мальчик, улыбнулся и Анри.
–Что опять? Вы еще что-то раздобыли?
–Пока нет. Госпожа Ростан, господин Шарпантье! Я не рискнул вам
звонить и не рискнул появиться у вас в номере. Умоляю! Издательство… Там
никто не знает английского языка. Так, на уровне рекламы: «Town of my
dream». О французском уж и не говорю. Знают ли они русский?! На полчаса.
Переводчицей. Я был на ваших выступлениях – вы бесподобная переводчица.
Это даже переводом назвать нельзя. Это… это… Такси вот тут, за углом.
Пожалуйста.
Сунул мальчику игрушку, тот обрадовался, чем и подкупил сердца
бабушки с дедушкой.
–Поехали. Сердиться на вас совершенно невозможно.
Иностранных гостей проводили в кабинет директора, тот был не один: с
двумя, по-видимому, художниками обсуждал рекламный проспект.
–Зад, зад больше оголить. Вчера на свет родился, что ли?
Добавил еще несколько замечаний, явно рассчитывая, что иностранка-
переводчица не может знать пикантной российской словесности. Поэтому,
когда художники удалились, был неприятно поражен великолепным русским
языком госпожи Ростан.
–Я… Гм… Тут… Хм…

78
 –Не волнуйтесь. Я ничего не поняла. В Сорбонне преподают
литературный русский язык, ботать по-фене там не учат, – сухо сказала
Анастасия.
Директор побагровел, маленькие его глазки забегали.
–«В издательстве «Имка-Пресс» мне сообщили три российских адреса, по
которым были отправлены компакт-диски некоего «Ник Затонского» (это, по
всей вероятности, псевдоним), – Анастасия начала переводить тарахтение
Дорневаля. – Господа в «Имка-Пресс» ведут себя возмутительно – не издают
сами и не дают скопировать диск! Мне бы хотелось узнать, имеется ли
подобный диск у вас, и не уступите ли вы его мне, поскольку ваше
издательство специализируется, по-видимому…» – переводить двусмысленную
пантомиму рук Дорневаля Анастасия не стала.
Кабаньи глазки директора стали колючими, он внимательно переводил их
с лица тараторящего француза на лицо переводчицы.
–Подобный диск у нас имеется.
–Чудесно! – француз всплеснул руками. – Если, например, сто
долларов…
Директор вновь начал багроветь и раздуваться.
–Сто долларов?! Это национальное достояние нации! Сто долларов…
Анастасия с уважением и признательностью подняла глаза на директора и
от себя добавила Дорневалю, что здесь, очевидно, не тот случай. У Дорневаля
же оказалась толстая носорожья шкура, не моргнув глазом он предложил:
–Двести.
В течение пятнадцати минут Анастасия переводила яростную перебранку
двух бессовестных торгашей. На цифре пятьсот национальное достояние
перекочевало из сейфа в портфель француза, а пять зеленых бумажек сгинули в
бездонном кармане директора.
–Ви есть – бандит! – горячо пожимая «бандиту» руку выговорил
Дорневаль. Директор захохотал и хлопнул француза по плечу. Хохот тут же
оборвался: показалось, что под модным пиджаком не человек, а стальная
статуя.
Диск проверили, он оказался в полном порядке.
Молча сели в ожидавшее такси и поехали в компьютерный клуб, где
сделали десять копий. Анастасия была молчалива и грустна, на губах Анри
застыла язвительная улыбка, с Дорневаля, как шелуха, осыпалось все его
шутовство.
По удивительному совпадению третий адрес, добытый эксцентричным
издателем у собаки на сене, в «Имка-Пресс» то бишь, оказался в том же самом
следующем городе, куда поехали Анастасия, Анри и Франсуа со своей
гастролью. Только предварительно мсье Дорневаль, или кто там прятался за
этой вывеской, слетал в Москву, где оставил во французском посольстве пять
дисков, ради подстраховки.
На этот раз пришлось служить переводчицей меж Дорневалем и томной
вальяжной дамой, перед которой мнимый издатель начал извиваться, как уж на
сковородке, а всегда выдержанный Анри непроизвольно подкрутил кончики

79
своих седых, но все еще Д’Артаньяновских усов. Анастасия незаметно
погрозила ему пальцем.
Узнав, что перед ней вдова великого Ростана, директриня пришла в
неописуемый восторг:
–Гениальный драматург! Ах! Я еще помню старый фильм по его
сценарию – «Королева Шантеклера»!
Хорошо, что в кабинете не присутствовало непосредственное начальство
Дорневаля – он бы мигом оказался разжалованным, так как ошалел до
перевода, а не после, из чего даже мальчишка с улицы сообразил бы, что он
знает русский язык. После перевода несчастный француз долго лопотал то в
потолок, то в пол, каковое лопотание вдова драматурга не согласилась бы
перевести ни за какие деньги.
Вопрос о диске разрешился мгновенно:
–Конечно! Отдадим! Деньги? Какие деньги?! Мы счастливы вашим
визитом к нам!
И тут же весь наличный персонал издательства бросился на поиски:
перерыли все шкафы, все столы, все папки. Маленький Франсуа, который
бесцеремонно бродил где попало, подошел к Анастасии:
–Бабушка, а зачем они – вон там! – рылись в мусорной корзине?
–Ах, какой миленький мальчик! Что он сказал?
–Он сказал, что вы очень красивая, очень умная и очень образованная.
Директриса сомлела от счастья. Но диск не нашли и ей пришлось
извиняться и виновато разводить руками.
–Наш театр оказался излишним, – грустно сказал Дорневаль.
–Кто ж знал. Но надо было доиграть до конца, до занавеса, – отозвался
Анри.
–Надо было.
–Негодяи!.. Мерзавцы!.. – придушенным голосом шептала Анастасия и
сжимала побелевшие пальцы.
–Успокойся, милая.
–Бабушка, ты заболела? Дедушка, она заболела! Пойдемте к доктору!
–Не плачь, малыш. Анастасия, диск спасен, тайники можно не искать,
зачем…
–Не хочу! Не хочу, чтоб здесь осталось хоть что-то, к чему прикасалась
его рука!
Этьен Дорневаль молча кивнул и попрощался.
А всего через несколько дней, когда трио гастролеров позвонило
родителям Франсуа, Клод Люмьер сообщил, что все в порядке, то есть Этьен
Дорневаль в Париже и там же пять оригинальных дисков, так что копии можно
уничтожить. Маша привычно поплакалась, что у нее на этот раз уже увезли
сына, сын похвастался, что они с дедом имеют в России колоссальный успех и
обещал скоро вернуться, хотя непрочь и еще погастролировать.

80
 Реквием

–И тебе не страшно? – спросил Анри.

–Я должна. Вариантов нет. Поэтому… какой может быть страх? Только
вот что – увези Франсуа.
–Я тебя не оставлю.
–Придется. Если случатся какие-нибудь эксцессы, ребенка они не
должны коснуться. Да и… не обижайся, но мне одной будет легче.
Анри горько молчал.
–Ты ревнуешь?
–К кому?
–И правда, к кому?.. – задумалась Анастасия, – Анри, послушай. В моем
завещании есть такой пункт: если я умру раньше тебя, то похоронить меня
отдельно от Франсуа Ростана, с таким расчетом, чтоб мой муж Анри
Шарпантье, буде на то его воля, мог быть похоронен рядом. А если…
–Если я раньше?
–Положить меня рядом с тобой. Пусть Руслан покоится один. Он всегда
был одиноким, даже когда влюбился до беспамятства, даже когда родилась
Маша. А он ее обожал, безумно. Все мы посидели некоторое время на резном
крылечке огромного дворца и не видели его залов, не ходили по его анфиладам.
Он – загадка природы, сверхчеловек, а мы с тобой – простые люди, столько лет
прожили вместе и… спать последним сном будем рядом.
Проводила мужа и внука, помахала им рукой, когда они поднимались по
трапу самолета и вернулась в гостиничный номер. «Завтра», – подумала она.
А назавтра началось самое нудное, отвратнее чего, наверное, не имеется
предмета на свете: хождение по российским бюрократическим инстанциям.
Бюрократы есть везде, но российская чинуша – это своего рода раритет,
кистеперая рыба в стае заурядных карасей. В конечном счете ей повезло, если
только это слово подходит для данной ситуации: нашелся некто бдительный,
оперативно набрал номер телефона городского отдела ФСБ и сообщил об
иностранке, разыскивающей безымянную могилу. К госпоже Ростан вдруг
подошел среднего возраста мужчина и показал удостоверение.
–Вы не имеете права! Я французская гражданка! Преподаватель
университета!
–Госпожа Ростан, вы меня неправильно поняли. Я, кстати, читал о вашей
поездке по нашей стране, обидеть такую женщину, гостью… – офицер пожал
плечами. – Не скрою, мне бы хотелось задать вам пару вопросов, но только из
желания приподнять завесу над делом, совершенно безнадежным, дело это
висит на мне и никаких концов я в нем не нахожу. Вы ищете могилу человека,
умершего при загадочных обстоятельствах?
Анастасия молчала и пристально вглядывалась в лицо офицера. Но лица
людей этой профессии – маски, иначе они торговали бы рыбой.
–Я понимаю, если вам надо, вы можете взять меня в любом месте…

81
 –Можем, – безмятежно подтвердил офицер, – но ни в коем случае не
сделаем.
–Все же мне будет спокойнее, если мы встретимся в гостинице. Но
предупреждаю, это и для меня неразрешимая загадка и знаю я еще меньше
вашего. Всего лишь зловещее письмо и не понятно, зачем я ввязалась в темное
дело.
–Договорились.
В назначенное время офицер пришел в номер. Лицо у него приобрело
более мягкое выражение и причину перемены он с удовольствием сообщил:
–Я навел о вас справки. Вы – замечательная, редкостная женщина. На
каждый звонок… Поток восторга.
–Благодарю, но лучше оставим.
–Да. Итак, как джентльмен, я первым открываю свои козыри и отдаюсь
на вашу милость. Некоторое время назад в гостиничном люксе было
обнаружено тело мертвого мужчины лет шестидесяти, хорошо одетого, по
внешности – рафинированного интеллигента. Руки не натруженные, ладони без
мозолей. Много писал, это заметно по характерной деформации среднего
пальца правой руки. Причина смерти… – посетитель не выдержал и хлопнул
ладонью себя по колену. – Нет причины! Абсолютно здоровый человек! На
столе стояла початая бутылка коньяка и две рюмки с его следами. Следствие
сделало упор на данный факт, но безрезультатно. В крови неизвестного
практически отсутствовали следы алкоголя, никаких следов яда, никаких
следов насильственной смерти, ни-че-го. Издевательский, иначе не назовешь!
факт: на одной рюмке отчетливые отпечатки пальцев неизвестного, вторая –
девственно чиста, а из нее, между прочим, пили. Три экспертизы! Ноль.
Анастасия сидела неподвижно, сжимала пальцами платок.
–Вторая загадка. Мало того, что не нашлось никаких документов, никто
не мог объяснить, как он устроился в гостиницу и жил в номере три дня –
никаких регистрационных записей. Спрашиваю администратора, как такое
могло случиться? Никак, такое невозможно. Но записи нет? Нет. Замкнутый
круг.
–При нем не нашли никаких вещей?
–Никаких. Только несколько листков нот. Рукописных.
–Они у вас с собой?
–Да. Вот, пожалуйста.
Это уж слишком… «Легенда», Генрик Венявский… «Это же признание…
Девчонки, сознавайтесь…»
–Он… был скрипач?
–Нет. Мы показывали ноты специалистам, почерк и пометки в нотах
выдают любителя. К тому же концы пальцев на левой руке…
–Знаю. У меня и первый и второй муж скрипачи. И внук скрипач. А ноты
– точно его?
–Точно. Отпечатки пальцев. Других нет.
–А приметы?

82
 –Видите, госпожа Ростан, не я вас допрашиваю, а вы меня! Приметы.
Волосы светло-каштановые, глаза голубые, как у вас, под левым ухом родинка,
на подушечке среднего пальца крохотный шрам в виде буквы «Y»… Что с
вами?!
–В холодильнике… минеральная… дайте… сердце…
Офицер заметался по номеру.
–Вызвать врача?
–Не надо.
И, неожиданно твердо:
–У вас есть фотография?
Эфэсбэшник колебался. Но профессиональный инстинкт подсказал:
лучшая стратегия – выложить карты до конца. И не ошибся. Француженка
бегло взглянула на снимок мертвого лица и вернула фотографию.
–Вам знаком этот человек?
–Да. Еще как знаком. Но вам бы лучше не знать, чье это лицо.
–Госпожа Ростан! Я от вас не ожидал…
–Да нет, я скажу, а вы попробуйте переварить. Это лицо моего мужа,
Франсуа Ростана, если бы он дожил до шестидесяти лет. Я не ошибаюсь. У
Франсуа были светло-каштановые волосы и голубые глаза, – о родинке и шраме
на пальце выговорить не хватило ни сил, ни смелости. – Но он умер давно,
двадцати пяти лет, умер на моих глазах, на глазах дочери и своего друга,
который стал мне верным спутником на всю жизнь.
–От чего умер ваш муж?
–От того же, как и… – Анастасия не договорила, схватилась за горло и
кивнула в сторону фотографии. – Один к одному. Тоже… три экспертизы!
Липкий страх перед неведомым и непостижимым холодными муравьями
пополз по телу офицера. В самом деле, дьявольщина какая-то…
–Когда стало известно, что я еду в Россию, по почте пришло письмо, вот
оно. Ксерокопия для вас, возьмите. Французским не владеете?
–Английский.
–Ну, не важно. «Найдите в России в городе *** могилу человека, недавно
умершего при загадочных обстоятельствах и сделайте доброе дело – поставьте
безымянное надгробие». Вот. Родные были против, но я почему-то решилась на
доброе дело, хотя мне оно грозило обернуться злом. Кое-какие соображения у
меня появились, но лучше вам задавать вопросы, вы человек опытный.
–Благодарю вас. Первое… но извините ради Бога! ваш муж не мог… как-
то скрыться?
–Исключено. И слышать не желаю.
–А не было у него брата?
–Ага. Вот оно. Я и сама подумала. Дело в том, что мы… дети почти… по
некоторым причинам мы вынуждены были сбежать из дома. Мои родичи ни
капли не огорчились, а о его семье я почти ничего не знала и совершенно не
интересовалась. По-моему, родного брата у Франсуа не было. А может был.
Кто-то наверняка знает больше, чем мы, можно через Интерпол провести
поиски в Эльзасе, мы оттуда родом.

83
 Офицер только рукой махнул.
–Вот все. И у вас, и у меня не прибавилось ясности, зато прибавилось
вопросов.
–Что ж, напишу докладную, дело закроют. Хоть и за это спасибо.
–Могу я выполнить волю… того, кто написал письмо?
–Безусловно. Я лично позабочусь, чтоб не было волокиты и лишних
поборов.
–И еще… нельзя мне забрать ноты?
–Это решает начальство. После докладной поговорите с ним.
–А есть надежда на успех?
–Есть. Только…
Офицер соорудил таинственный и многозначительный взгляд и направил
его несколько вверх, почти в потолок. Анастасия поняла и чуть улыбнулась.
…Простая гранитная плита, другая, такая же, вкопана вертикально. На
ней вырезано четыре строки:

По торжищам влача тяжелый крест поэта,

У дикарей пощады не проси, –
Молчи и не зови их в скинию завета,
И с ними жертв не приноси.

–Чьи это стихи? – спросил офицер. – Я с ног сбился, никто понятия не

имеет.
–Якова Полонского.
–Вы хорошо знаете русскую литературу.
–Это моя профессия – хорошо знать русскую литературу.
–Такое надгробие мог написать только тот, кто хорошо знает, что под
ним лежит. Мне не за что зацепиться, вы умная женщина, но я не верю, что вы
сказали мне все что знаете.
Анастасия сузила глаза.
–И какие меры вы собираетесь предпринять?
Так как ответа не последовало, она презрительно усмехнулась и раскрыла
сумочку. Зеленые: одна бумажка, вторая, третья… Офицер сдвинул брови и
сделал шаг назад.
–Вы правильно ориентируетесь в нашей действительности. Но все же –
но все же. Взять с вас – навсегда потерять самоуважение. А я себя, любимого,
уважаю.
–Тогда поверьте вот во что. Есть правда, которую знает и в которую свято
верует душа, но разум должен ее отрицать, иначе он впадет в безумие.
–Это для меня слишком сложно, – смиренно отозвался офицер. – Я
рассуждаю проще: есть события и деяния, которые не подлежат человеческой
юрисдикции. Моей, во всяком случае.
–Хорошо сказано. У вас есть дочь?
–Есть. Шестнадцать лет. Три-четыре года и – повышение в чине:
дедушка.

84
 –Моя тоже рано вылетела замуж. Вся в мать. Вот, возьмите, – Анастасия
сняла с пальца перстенек.
–О, нет.
–Берите. Он дорог только тем, что был на руке вдовы величайшего
скрипача мира.
–Благодарю.

Прощание

Где и как проститься автору с любимой героиней? Долгие тяжелые

месяцы в долгие одинокие вечера она скрашивала ему свинцовую мглу
существования, существования, в котором уже давно нет никаких надежд,
никаких упований…
Он простится с Настей в городе Затоне, на скалистом берегу быстрой
протоки, под вечер, когда ясную вечернюю зарю короновала Вечерняя Звезда.
Женщина прислушивалась к тихому шелесту воды, вытирала катившиеся слезы
и никак не могла вернуться душой из ослепительной бездны прошлого, когда
она, еще вчерашняя девочка, беззаветно полюбила совсем еще мальчика
Руслана, подала ему руку и ушла с ним в Неведомое.
И Неведомое не обмануло: несравненный гений таинственного спутника
превратил ее жизнь в праздник и даже жестокая трагедия не сокрушила
цветущее дерево. Может, потому, что была предвидена им.
«Господи, – плакала Настя, – он дал мне жизнь, полную счастья, могу я
надеяться, Господи, что за те короткие годы я искупила жестокую волю
Судьбы, так его обездолившую?..»
И почудилось Насте, что в бессвязном лепете воды появились кристаллы
неслышных слов: «Ты – лебедь, и твоего белого оперения никогда, даже
кончиком крыла, не касалась черная ворона. Мир тебе, любовь моя, мир тебе, и
– прощай!»
«Мир тебе» – еле слышно прозвенело в прохладном воздухе над
протокой.
«Мир тебе» – донеслось уже от самой Вечерней Звезды.
Мир вам, дети души моей.

Конец

85