Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
4 - . .1. - 2001 - 664
4 - . .1. - 2001 - 664
Первый том уникального издания Оскара Егера `Всемирная история` - `Древний мир` - охватывает
ход истории человеческого общества с четвертого тысячелетия до нашей эры до падения Западной
Римской империи в 476 г.н.э.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Книга I . Египет и Междуречье
ГЛАВА ПЕРВАЯ . Страна и народ в Египте
ГЛАВА ВТОРАЯ . Семиты. — Аравия, Месопотамия, Сирия. — Финикийцы; история Израильского
народа до смерти Соломона
ГЛАВА ТРЕТЬЯ . История Передней Азии, от распада Израильского царства до смерти Навуходоносора
. (953–561 гг. до н. э.)
Побеги папируса.
Необходимость постоянного уравнения земельных владений, которые беспрерывно видоизменялись
вследствие разливов Нила, постепенно должна была придать этой царской власти особенное значение и,
вероятно, подчинить ей местную знать, хотя, конечно, ничего достоверного об этих отношениях не
известно. Значение царской власти послужило утверждению в стране строгого порядка, который был
здесь особенно необходим, поэтому река непрерывно меняла всю земельную собственность жителей, то
увеличивая, то сокращая ее размеры.
Первым в числе царей в 1500 г. до н. э. местные историки-жрецы почитали Мину, который, как
предполагают, начал царствовать в 3892 г. до н. э.
Мемориальная табличка вождя Мины, объединившего под своей властью Верхний и Нижний Египет
и ставшего первым фараоном
Его считают основателем Мемфиса, города, который был выстроен на Ниле, у самого выхода его из
долины, в том месте, где он разветвляется на два рукава дельты. В течение тысячелетий этот город был
естественной столицей страны. Десять династий правили, одна за другой, в течение тысячи лет, и нет в
истории другого примера столь продолжительной эры, в течение которой какому бы то ни было народу
была дана подобная возможность развивать свой оригинальный быт без всякой помехи извне. В течение
того же тысячелетия постепенно начинает выступать из мрака и Южный (или Верхний) Египет. Во главе
его город, построенный на сто миль выше Мемфиса на Ниле, так называемые Фивы (Уиса), является
вторым известным центром египетской жизни. Возможно, эти два отдельных царства, Мемфис и Фивы,
некоторое время существовали рядом самостоятельно. Это можно заключить по тому, что короны
Верхнего и Нижнего Египта, белая и красная, постоянно различаются на изображениях памятников.
Впоследствии оба царства несомненно соединились, и целый ряд фараонов продолжал мирно править
страной, которая могла существовать сама по себе, ни в ком не нуждаясь. Только на юге, в отношении к
земле Куш, фараонам приходилось проявлять некоторую воинственную деятельность и бороться за свои
границы, между тем как с востока укрепления, протянутые от Красного моря до Нила, от нападения
бродячих племен пустыни защищал Египет.
Мумификация.
Наверху — усопший на столе для бальзамирования (столу придана форма льва), перед ним бог
Анубис и жрецы. Внизу бальзамирование патроном и кедровым маслом.
По изображению на гробе Джедбастетиунфаха (Поздняя эпоха)
Похоронное шествие, похоронные песнопения, свита, сопровождавшая покойного — были те же, что
и везде; но гроб покоился на челне: корабль, игравший такую важную роль в быту египтян, служил, по
их понятиям, и для переселения в царство мертвых.
Мумия в гробу
Уже на саркофагах этой отдаленной эпохи можно найти высеченные изображения суда над
мертвыми, на которых душа покойного представляется на суде держащей папирусный свиток, с полным
списком всех его грехов. Такой список помещался в гроб каждого покойника… При этом нельзя не
заметить, что хотя вера в бессмертие души существовала у египтян с древнейших времен, их
представления о загробной жизни были весьма ограничены…
Господство гиксосов
Эти поколения жили мирно в течение многих веков, как вдруг около 2100 г. до н. э. важное
происшествие нарушило плавное течение их жизни. Союзу кочевников, живших в восточной пустыне,
удалось ворваться в Египет, и «князья пастухов», иначе — гиксосы, в течение 500 лет господствовали в
Египте. Нашествие гиксосов, как и все нашествия варваров на цивилизованную страну, сопровождалось
всякого рода ужасами — убийствами, пожарами и грабежами.
Перевозка статуи
Скальный храм фараона Рамсеса II в Абу-Симбеле в Нубии
Нет около царя воинственной знати, но есть особые отряды телохранителей и постоянное войско в
его распоряжении, которое прекрасно содержится и расположено гарнизонами, подразделенными на
сотни и тысячи. Среди этого войска: воины, сражающиеся на колесницах, пехотинцы и стрелки,
вооруженные луками, занятые стрельбой в цель, как видно на стенных изображениях. Консервативное
течение в этом периоде, как и в древнейшем, проходит через всю египетскую жизнь, заметно только
ревностное стремление к искоренению любых воспоминаний о временах иноплеменного владычества.
Сын наследует отцу в его занятии, достигая таким образом значительного совершенства в производстве.
Но из этого вовсе не следует, что разделение на касты имело какое-нибудь значение в египетской жизни.
Переход от одного состояния к другому не был затруднителен.
Ти и его супруга, картина в одной из усыпальниц 5-ой династии в Мемфисе (около 2500 г. до н. э.)
Древнеегипетские вожди приносят дары фараону
Стенная живопись на Фивской гробнице Нового царства (около 1380 г. до н. э.)
Голова Анубиса.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Семиты. — Аравия, Месопотамия, Сирия. —
Финикийцы; история Израильского народа до смерти
Соломона
Семиты. Южные семиты
Если от низовьев Нила обратиться на восток и северо-восток, то вступишь в область, населенную
семитским племенем. Первоначальным отечеством семитов следует считать большой Аравийский
полуостров, с двух сторон омываемый Персидским и Аравийским заливами. Громадное пространство
внутри полуострова — пустынные, песчаные равнины, скалистые горные хребты и обнаженные
возвышенности — мало пригодно для обработки; только горные террасы, спускающиеся к берегам
Индийского океана, да узенькая полоска земли, непосредственно прилегающая к Аравийскому заливу,
позднее известная под названием «Счастливой Аравии», обладают плодородной почвой. Это — страна
ладана и сахарного тростника, кофейного кустарника, финиковой пальмы и фигового дерева. «Кто
приставал к этим берегам, тому казалось, что он вкушает амброзию», — так выражается об этих берегах
один из позднейших греков. Только здесь, на юге, семиты пришли к более прочным государственным
формам. Остальные, кочевые племена пустыни, жизнь которых и теперь течет так же, как 500 лет тому
назад, оставались вне области истории, пока и для этого народа, гораздо, впрочем, позднее, не настал его
час… Большая часть семитского племени в ту отдаленную эпоху жила еще в условиях простейшего
родового быта.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
История Передней Азии, от распада Израильского
царства до смерти Навуходоносора
(953–561 гг. до н. э.)
События в Египте
В то время, когда Давид и Соломон пытались создать прочное государство в среде израильского
народа, в Египте происходили следующие события. Фивы утратили свое значение и возвысилась новая
династия, 21-я, в Нижнем Египте, в области дельты Нила. Первым представителем новой династии был
Несубанебджед, первый жрец Амона Фиванского. Дочь одного из этих царей, как сказано выше, была
одной из первых жен в гареме Соломона; с другой стороны, и в Египте этого времени ощущается
сильное семитское влияние, отразившееся даже в египетском языке внесением массы чуждых семитских
слов. Первый царь новой, 22-й, династии Шешонк (961 г. до н. э.), соединил под своей властью весь
Египет, воспользовался событиями, последовавшими за смертью Соломона, чтобы продвинуть свои
владения в сторону Сирии.
Ритуальная встреча ассирийского царя Ашшурнасирпала II (883–850 гг. до н. э.) после удачной
охоты.
Рельеф из дворца в Кальху.
Ашшурнасирпал на троне.
Рельеф из дворца в Кальху.
Сам Ашшурбанапал уже распространил свои владения на запад до моря; его преемник Салманасар II
(858–823 гг. до н. э.), как говорят надписи, сражался против целой коалиции из 12 сирийских князей и
всех их победил.
Обелиск Салманасара.
Bвepху пленные иудеи перед Салманасаром. Внизу: поднесение дани от царя Израильского.
В этой коалиции участвовало 260 военных колесниц и 10 тысяч воинов царя Ахава, который вскоре
погиб в походе против Дамаска. При его сыне, Иораме, возбудилась сильнейшая реакция в пользу
древнего богопочитания. Ииуй, восставший против Иорама и поддерживаемый учеником Илии,
пророком Елисеем, умертвил и Иорама, и его мать Иезавель, а затем подослал убийц к союзнику
Иорама, иудейскому царю Охозии. Одновременно он приказал перебить всех жрецов Баала и вновь
восстановил в Израильском царстве служение Иегове. Подобное же случилось и в Иудейском царстве,
где была жестоко убита правительница Аталия, на время рискнувшая ввести идолопоклонство.
Все эти события не помешали поступательному движению ассирийского могущества. Ииуй вскоре
оказался данником ассирийского царя. Затем царь Ададнерари III предпринял ряд походов на запад. В
надписях говорится, что он подчинил своей власти Дамаск, Израиль, Эдом и Палестину (землю
филистимлян), а с другой стороны — Мидию и Персию. В одной из надписей, относящихся к тому же
государю, есть имя Саммурамат (Семирамиды), занимающей выдающееся место в сказаниях греков; но
с этим именем возможно связать только довольно смелое предположение о том, что Саммурамат,
наследовавшая вавилонский престол, вышла замуж за Ададнерари III Ассирийского, и это супружество
примирило и соединило обе страны. Тиглатпаласар III (745–727 гг. до н. э.) возобновил походы на запад.
Зорко следя за постоянными раздорами между Израильским и Иудейским царствами, Тиглатпаласар III
охотно откликнулся на призыв иудейского царя Ахаза, который молил его о защите от врагов.
Ассирийская мощь обрушилась разом на Израильское царство и Дамаск. Царь ассирийский стал
здесь распоряжаться полновластно, наказывая виновных, назначая дани, смещая царей и правителей. С
ужасом и отвращением современник этих событий, пророк Исайя, говорит, что и ассирийские
жертвоприношения стали вводиться в еврейском народе, под давлением ассирийского гнета…
Ашшурбанапал (Сарданапал, 668–626 гг. до н. э.) и его царица за столом. Рельеф из царского дворца
в Ниневии.
Бой греков со скифами. Самое раннее изображение скифов с греческого саркофага, датируемого
VI в. до н. э., хранящегося в Британском музее
Не довольствуясь тем, что могла дать их алчности Мидия и бедные горные страны, скифы огненным
потоком устремились оттуда в плодоносную долину рек Тигра и Евфрата, все предавая огню и мечу.
Геродот, близко знакомый с обычаями и нравами скифов, написал о них превосходный очерк,
составляющий одну из самых драгоценных и самых любопытных страниц его бессмертного творения.
Этот очерк, подтвержденный исследованиями скифских могильных насыпей в степях на юге России, в
связи с добытыми там драгоценными памятниками, ныне хранящимися в Государственном Эрмитаже в
Санкт-Петербурге, дает довольно полную характеристику скифов. Геродот рисует скифов народом
воинственным и храбрым, у которого мужество на войне уважалось так же, как любовь к родине и
родным обычаям. Нравы скифов, по его описанию, были суровы и жестоки. Высшим богом у них был
бог войны, которому не ставили ни капищ, ни кумиров. Олицетворением грозного божества являлся
старый железный меч, водруженный на высоком холме из прутьев. Ему ежегодно приносили в жертву
скот и лошадей, а также одного из сотни врагов, взятых в плен на войне. «Возлив вино на голову
пленника, — описывает Геродот эти скифские человеческие жертвоприношения, — его зарезают над
сосудом, потом несут эту кровь на холм из прутьев и льют ее на меч». Еще более жестокими
оказываются военные обычаи скифов: они пьют кровь первого убитого врага, сдирают кожу (скальп) с
головы убитого противника и, как трофей победы, вешают на узду своего коня; кожей, содранной с рук
врага, обивают колчаны; из верхней части вражеских черепов делают чаши, оправляя их то в кожу, то в
золото, и хвалятся ими на пирах перед иноземцами.
Пластины со скифских горитов для луков. Прекрасные образцы скифского звериного стиля». Сцена
терзания грифонами оленей (вверху), лежащий олень (внизу).
При заключении союзов и договоров скифы опять прибегают к крови и оружию: «налив вина в
большую глиняную чашу, мешают его с кровью заключающих договор, уколов шилом или порезав
ножом их тело; потом погружают в чашу саблю, стрелы, секиру (род топора) и дротик. При совершении
сего произносят многие заклинания. Потом выпивают чашу и заключавшие союз, и важнейшие из их
свиты».
Любопытен еще один обычай, упоминаемый Геродотом именно как обычай народа, страстно
любившего войну и всю жизнь проводившего в этой войне, среди привольных степей, лежавших на
рубеже Азии, этой колыбели народов. «Ежегодно, — говорит Геродот, — каждый правитель собирает
скифов своего округа, растворяет чашу вина, которую пьют все, истреблявшие неприятелей на войне. Не
отличившихся военными подвигами старшина этим вином не угощает: сидят они особо, без всякой
почести, и это считается у них за великое бесчестье. Кто же убил очень много неприятелей, те
связывают даже и по два стакана и из обоих пьют одновременно».
«Львиная могила».
Некрополь хеттского времени
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Основание Персидской монархии
Взгляд назад
Как рассказывалось выше, в долине Нила и в долине Тигра и Евфрата, а также в той полосе земель,
которая простирается между этими двумя долинами, развилась и выросла своеобразная цивилизация,
которая насчитывала уже не одно тысячелетие. Но нужно признать, что эта цивилизация касалась только
внешних, чисто материальных сторон быта, а духовная жизнь в течение этих тысячелетий двигалась
очень медленно. Прекрасной характеристикой тех нравственных понятий, которые являлись
результатом прожитых тысячелетий, может служить одна из ассирийских надписей, в которой царь
Ашшурбанапал хвалится своими воинскими подвигами, совершенными в возмутившейся против него
провинции Ассирийского царства. «Царя я победил, — гласит надпись, — столицу его разрушил, страну
разорил так, что в ней не стало слышно человеческой речи, не стало слышно и топота стад овечьих и
рогатого скота — лишь дикие звери могли в ней всюду свободно рыскать…»
Ахриман, поражаемый персидским царем. С большого рельефа залы со ста колоннами во дворце
пария в Персеполе.
Бехистунский рельеф, изображающий триумф пария над магом Гауматой (лже-Смердисом). Конец
VI в. до н. э.
Персидский царь попирает ногой поверженного врага, перед ним просят пощады девять
побежденных мятежных сатрапов, за спиной царя — телохранитель и воин из отряда «бессмертных».
Лже-Смердис и Дарий Гистасп
Немногим государям приходилось добиваться престола при таких затруднительных обстоятельствах,
как Дарию. Но этот поистине великий государь сумел преодолеть все трудности и добиться своей цели
на благо подданных своего громадного государства. Прежде всего, ему надо было, сохраняя в тайне
предсмертное признание Камбиса, решиться на убийство царя-самозванца, который вел свое дело очень
ловко и сумел уже многих привлечь на свою сторону. Но Дарий, убежденный в законности своих прав
на престол, считал обязанностью наказать самозванца и решился на отчаянно смелое дело.
Избиение магов. 521 г.
Вернувшись из Египта в Персию, Дарий первое время прикидывался послушным и верным
подданным лжецаря. Между тем он сблизился с высшими персидскими князьями, входившими в состав
царского совета, и открыл им свою тайну. Вместе с Дарием они отправились в тот небольшой
индийский городок, в котором лже-Смердис тогда находился, и, воспользовавшись своим правом входа
к царю в любое время без доклада, они совершили свое дело. Геродот рассказывает сцену убийства лже-
Смердиса так живо и так подробно, как если бы он слышал ее прямо из уст очевидца. Один из двух
магов бежал и укрылся в темном покое, куда двое из князей, Гобрий и Дарий, за ним последовали;
первый из них бросился на обманщика, стал с ним бороться, и Дарий, остановившись в
нерешительности, не смел пустить в ход свой меч, опасаясь, что может ранить Гобрия. «Что ты
медлишь? — крикнул ему Гобрий. — Коли смело, хотя бы ты даже и обоих нас проколол своим мечом!»
Смелый удар оказался удачным… И другой маг тоже пал под мечами, а день избавления страны от
обманщиков (521 г. до н. э.) долгое время отмечался у персов, как праздник.
Дарий I. 521–485 гг. Подавление восстаний.
Сохранившаяся надпись на одной из скал Бехистуна в Мидии дает подробный отчет о тех громадных
трудностях, какие пришлось преодолеть Дарию в первые годы его царствования. Восстание, почти
повсеместное, началось в Эламе, затем распространилось на Вавилон, где появился лже-Навуходоносор.
Разбив его, Дарий принялся за осаду Вавилона, и тогда везде, по словам надписи, «ложь
распространилась в царстве». В Эламе во главе мятежников явился какой-то «Иманиш», в Мидии лже-
Фраорт из дома Киаксара; восстали и парфяне, и гирканы, и Армения; в самой Персии явился второй
лже-Смердис… Одно время все казалось потерянным для Дария. Но Дарий все выдержал и не дал себя
поколебать. После упорнейшей двухлетней осады он взял, наконец, Вавилон, и только тогда счастье
обратилось в его сторону. Победив самозванцев и их мятежные скопища в Сузиане, в Мидии и Персии,
он пригвоздил обманщиков к крестам; вслед за тем покорились Армения, Парфия, Маргиана и, наконец,
походом против саков эта беспримерная борьба закончилась (518 г. до н. э.). В память о событиях этой
борьбы была высечена драгоценная Бехистунская надпись, помещенная на скале над изображением
самого Дария, который, придавив к земле ногой лже-Смердиса, поверженного в прах, видит перед собой
восставших против него царей в различных одеяниях. Все они скованы между собой одной цепью, за
шею, у всех руки скручены за спину. Надпись называет каждого из этих «лжецов» по имени.
Ежегодная церемония поднесения дани персидскому царю. Барельеф с парадной лестницы дворца в
Персеполе.
Маги и жители Согда приносят дары своих земель.
Доказательством этого служит, между прочим, и тот факт, что огромные богатства могли наживаться
в Персидском царстве и подданными не-персами. В этом смысле особенно поучителен пример лидийца
Пахиоса, который предложил наследнику Дария в дар все свои денежные капиталы, состоявшие из 2
тысяч серебряных талантов и 3,5 миллионов золотых дариков, и все же мог жить безбедно, потому что у
него оставалась в руках значительная собственность в виде множества рабов и обширных земельных
владений. Нельзя упустить из вида и то, что при господствующей системе правления высшие сановники
подвергались зоркому наблюдению и что государственные поборы, как это можно видеть на уцелевших
изображениях, передавались выборными от тех или других стран самому царю, из чего следует
заключить, что им не был воспрещен доступ к монарху. Возможно, что это царство, созданное по
восточному образцу, еще долго бы просуществовало и процветало, держась в своих определенных
границах.
Персидский царь на троне, который поддерживают народы, входящие в его империю. Стела из
Персеполя V в. до н. э.
Верхний ряд: перс, маг, сириец, каппадокиец.
Средний ряд: согдиец, индус, бактриец, вавилонянин, армянин.
Нижний ряд: араб, иудей, финикиец, египтянин, эфиоп.
Но лишь весьма немногие из восточных самодержцев были способны собственной волей удержаться
от распространения своих владений путем завоеваний. Даже и Дарий не хотел удовольствоваться
царством, которое унаследовал от своего предшественника. На одной из надписей ему прямо влагаются
в уста слова: «копье персидского воина должно под моей властью проникнуть далее пределов царства»,
и он, как известно, уже поручил доверенным лицам ближайшее исследование прибрежья и островов,
заселенных ионийцами. Его мысль, очевидно, уже стремилась туда, где — по другую сторону Эгейского
моря — начинался иной, новый мир, в котором все было чуждо персам, все совсем иначе устроено…
Этот мир из-за моря уже начинал вторгаться в жизнь отдаленного Востока.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Эллины. — Происхождение и история нации до
столкновения с персами
Восток и Запад
Переходя от обзора различных сторон быта громадного Персидского царства к истории Запада,
невольно поражаешься той полнейшей противоположности Востоку, которая встречается во всех
проявлениях исторической жизни. На Востоке государство, организация и порядок идут, если можно так
выразиться, сверху, вследствие чего создается некоторый механически правильный общественный
строй, обычно приводящий к непомерному развитию власти того, кто в этом строе составляет главную
основу и опору, т. е. царя. Права народа оказываются там совершенно ничтожными перед волей
монарха, и самого понятия о законе, о государственном праве в западном значении этого слова там не
существует.
На Западе другое: здесь сила, создающая государство, идет снизу, от единицы; единичное благо есть
постоянная и главная цель, созидающая и связующая общество. Здесь только и могло сложиться
понятие о личной свободе, которое и как понятие, и как слово, напрасно искать в древних языках и
надписях Востока, или даже в самом Ветхом Завете. Эллинам впервые удалось сознательно провести это
понятие в общественную жизнь и тем придать новую силу нравственной деятельности человека: в этом
заключается их всемирно-историческая заслуга, в этом и вся сущность их истории.
Происхождение эллинов
Переселения из Азии.
Основным и первоначальным событием в истории той части света, которую называют древним
семитским названием Европы (полуночной страны), было нескончаемо долго длившееся переселение в
нее народов из Азии. Предшествовавшее этому переселению покрыто полнейшим мраком: если и было
где до этого переселения туземное население, то оно было очень редким, стояло на самой низкой
ступени развития, а потому и было вытеснено переселенцами, порабощено, истреблено. Этот процесс
переселения и прочного поселения на новых сельбищах стал принимать форму исторического и
разумного проявления народной жизни, ранее всего — на Балканском полуострове, и притом в южной
его части, к которой со стороны азиатского берега как бы проведен мост, в виде почти непрерывного
ряда островов. Действительно. Спорадские и Кикладские острова лежат так близко друг к другу, что как
бы заманивают переселенца, привлекают, удерживают, указывают ему дальнейший путь. Римляне
назвали жителей южной части Балканского полуострова и принадлежащих к ней островов греками
(graeci); сами же они называли себя впоследствии одним общим именем — эллины.[11] Но они приняли
это общее название уже в довольно позднюю эпоху своей исторической жизни, когда сложились в своем
новом отечестве в целый народ.
Рисунок на архаическом греческом чернофигурном сосуде VIII в. до н. э. В стиле росписи
чувствуются восточные черты.
Эти жители, переселившиеся на Балканский полуостров, принадлежали к арийскому племени, как это
положительно доказывается сравнительным языкознанием. Та же наука в общих чертах объясняет объем
культуры, вынесенной ими из их восточной прародины. В круг их верований входили бог света — Зевс,
или Дий, бог всеобъемлющего небесного свода — Уран, богиня земли Гея, посол богов — Гермес и еще
несколько наивно-религиозных олицетворений, воплощавших силы природы. В области быта им была
известна необходимейшая домашняя утварь и земледельческие орудия, обычнейшие домашние
животные умеренного пояса — бык, конь, овца, собака, гусь; им было свойственно понятие об
оседлости, прочном жилище, о доме, в противоположность с переносным шатром кочевника; наконец,
они обладали уже весьма развитым языком, свидетельствовавшим о довольно высокой степени
развития. Вот с чем вышли эти переселенцы из старых мест поселения и что они принесли с собой в
Европу.
Их переселение было совершенно произвольное, никем не руководимое, не имевшее никакой
определенной цели и плана. Оно совершалось, без сомнения, подобно европейским выселениям в
Америку, происходящим в настоящее время, т. е. переселялись семьями, толпами, из которых большей
частью уже спустя много времени в новом отечестве складывались отдельные роды и племена. В этом
переселении, как и в современном переселении в Америку, принимали участие не богатые и знатные, и
не самый низший слой населения, менее всего подвижный; переселялась наиболее энергичная часть
бедняков, которая при выселении рассчитывает на улучшение своей участи.
Природа страны
Территорию, избранную для поселения, они нашли не совсем пустой и безлюдной; они встретили там
первобытное население, которое впоследствии называли пеласгами. Между древними названиями
различных урочищ этой территории встречаются многие, носящие на себе отпечаток семитского
происхождения,[12] и можно предположить, что некоторые части территории были заселены семитскими
племенами. Те переселенцы, которым пришлось вступить на Балканский полуостров с севера,
наткнулись там на другого рода население, и дело не везде обошлось без борьбы. Но об этом ничего не
известно, и можно только предположить, что первоначальное пеласгическое население территории было
немногочисленно. Новые переселенцы искали, видимо, не пастбищ и не торжищ, а таких мест, где они
могли бы прочно осесть, и вот местность на юг от Олимпа, хотя и не особенно богатая большими и
плодоносными равнинами, показалась им особенно привлекательной. С северо-запада на юго-восток
здесь тянется по всему полуострову горный хребет Пинд с вершинами до 2,5 тысяч метров, с проходами
в 1600–1800 метров; он и составляет водораздел между Эгейским и Адриатическим морями. С его
высот, обратясь лицом к югу, с левой стороны к востоку видна плодоносная равнина с прекрасной рекой
— страна, впоследствии получившая название Фессалии; на запад — страна, изрезанная горными
цепями, параллельными Пинду, — это Эпир с его лесистыми высотами. Далее, под 49° с. ш.
простирается страна, позднее получившая название Эллады — собственно Средняя Греция. Эта страна,
хотя и есть в ней горные и довольно дикие местности, а в середине ее поднимается двухвершинный
Парнас, возвышающийся на 2460 метров, все же была очень привлекательна на вид; чистое небо, редко
выпадающие дожди, много разнообразия в общем виде местности, немного подальше — обширная
равнина с озером посредине, изобилующим рыбой — это позднейшая Беотия; горы всюду были
обильнее покрыты лесом в то время, нежели позднее; рек немного и нее мелководны; на запад везде до
моря — рукой подать; южная часть представляет собой гористый полуостров, почти вполне отделенный
водой от остальной Греции — это Пелопоннес. Вся эта страна, гористая, с резкими переходами климата,
имеет в себе нечто такое, что будит энергию и закаляет силу, а главное, самим устройством своей
поверхности она благоприятствует образованию отдельных небольших общин, вполне замкнутых, и тем
способствует развитию в них горячей любви к родному углу. В одном отношении страна имеет
действительно несравненные преимущества: весь восточный берег полуострова чрезвычайно извилист, в
нем не менее пяти больших бухт и притом со множеством разветвлений — следовательно, он везде
доступен, а изобилие дорого ценившегося в то время пурпурного моллюска в некоторых заливах и
проливах (например, Эвбейском и Сароническом), а в других местностях изобилие корабельного леса и
минеральных богатств уже очень рано стали привлекать сюда иноземцев. Но иноземцы никогда не
могли далеко проникнуть в глубь страны, т. к. ее, по самому характеру местности, всюду легко было
защитить от внешнего вторжения.
Бронзовая пластина и изображение головы Медузы Горгоны. Диаметр 32 см. Находка из Лаконики,
датирована VII в.
Дальнейшее развитие внутреннего строя. Эфоры
Кроме военной славы, которой заслуженно пользовалась Спарта, были еще три обстоятельства,
которым она была обязана своим высоким положением. Первое — то, что Спарта именно в то время,
когда во всей остальной Греции кипела борьба политических партий (явление, неизвестное на Востоке!),
сумела во внутреннем быте примирить все противоречия и оставалась совершенно спокойна. Попытки
некоторых более энергичных царей к расширению царской власти привели к полнейшему торжеству
аристократии, но при этом и царская власть не была устранена, а только добавилось новое и в высшей
степени своеобразное учреждение — нечто вроде контроля: пять эфоров (надзирателей), которые вскоре
присвоили себе право наблюдения не только за царской властью, но и вообще за аристократией.
Бег.
Слева: эстафета с факелом (изображение на кувшине, IV в. до н. э.).
План афинской Агоры, центральной площади города, где проходили народные собрания
О Солоне известно, что он говорил с народом в спокойном положении, до половины укрыв руку
одеждой. Собрания эти собирались на особом месте, которое каждый раз особо освящалось для этой
цели; открывалось собрание, как и в Спарте и всюду в Греции, жертвоприношениями и молитвой. И
старости воздавались почести — глашатай предлагал сначала говорить тем, кому было более 50 лет. По
натуре этого живого, легко воспламеняющегося народа ионийского племени и по самому духу
подобного рода государственных учреждений, эти собрания здесь очень скоро приобрели более
оживленный характер и получили большее значение, нежели народные собрания в Спарте и где бы то ни
было у дорийского племени. Солон считал, что он дал народу достаточно власти; он позаботился и о
том, чтобы народ воспитать, и с этой целью предоставил в его руки судебную расправу как наиболее
близкое народу дело. В этом смысле и ради этой цели ежегодно из граждан, переступивших 30-летний
возраст, избиралось по жребию 4 тысячи человек в распоряжение фесмофетов, и большее или меньшее
их количество призывалось в суд для присутствия в качестве присяжных при тех судебных процессах,
которые были сопряжены с лишением подсудимых жизни, имущества или гражданских прав. Они
приносили общую клятву при вступлении в исправление своих важных почетных обязанностей, а те из
них, которые были призваны произносить договор в том или другом случае, произносили еще особую
клятву перед началом каждого судебного разбирательства. Особенное значение этому народному
судилищу, гелиее, придавало то, что перед его лицом и сами архонты, до своего вступления в
должность, должны были выдерживать некоторого рода испытание (докимасию), касавшееся их прав,
их нравственной чистоты, оказанных ими воинских заслуг и выполнения ими иных гражданских
обязанностей; точно так же и по окончании своего года службы архонты должны были перед тем же
учреждением отдать отчет (эвтину) в своей деятельности. Круг деятельности этого суда вначале был не
чрезмерно велик, в отдельных общинах страны были свои деревенские судьи для менее важных дел, и
все жалобы, касавшиеся решения каких бы то ни было тяжб, должно было всегда приносить сначала
перед третейским судом.
Праздничный хор в честь бога виноделия Диониса. Изображение с архаической вазы VIII в. до н. э.
Дискобол.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Век Перикла
Введение
В 479 г. до н. э. в битвах при Платеях и Микале было остановлено наступление персов на
европейский материк. Кто же остановил разноплеменные толпы, собранные по одной воле
самодержавных азиатских царей, потомков Кира Великого? Несколько городов и областей, которые в
общей сложности не равнялись по размерам даже одной из персидских сатрапий, — против нескольких
областей, правда, в минуту опасности они соединились в один военный союз, в котором, однако, не
было единства и все зависело от доброй воли отдельных его членов. К тому же не все области Греции
принимали участие в союзе. Так, в Пелопоннесе две важные области, Арголида и Ахайя, остались
нейтральными, чуждыми общему делу, а в Средней Греции центральное государство Беотия открыто и
энергично приняло сторону Персии, в лагере которой и без того было немалое число недовольных
греческими порядками и изгнанников из греческих городов. Политическое и военное управление
союзными силами было далеко не гениальным, а скорее даже очень плохим. В важнейших местах число
войск было недостаточно, удобнейшие случайности были пропущены, накануне решительных действий
все было полно раздора. Исходы этих действий, закончившихся при Саламине и Платеях победами,
постоянно представлялись более чем сомнительными. Объяснить можно, конечно, все, что уже
случилось, и в данном случае также поводы к победе малого числа над массой отыскать и указать
нетрудно. Тем не менее, однако, всем участникам событий они представлялись чем-то вроде чуда, да так
чудом и остались для потомства.
Но как бы то ни было, громадная опасность миновала. Она миновала довольно быстро, так что
никому и в голову не приходило теснее сплотиться для защиты против возможности подобных
случайностей в будущем. На следующий день после Платейской битвы, во время первого
воодушевления, в груди всех греков шевельнулось чувство сознания общего эллинского единства. Стали
говорить о большом национальном празднестве, о празднестве «освобождения», которое следовало бы
установить и через каждые пять лет праздновать на священном поле Платейской битвы; затем даже на
ближайших Олимпийских играх, в 477 г. до н. э., настроение было еще очень возвышенное. Не
победители были предметом общего внимания на играх, а афинянин Фемистокл, победитель при
Саламине. Но только о народном празднике (Элевтериях) замолкли вскоре, и сам военный союз
эллинских государств распался прежде, чем пала последняя персидская крепость в Европе (470 г. до
н. э.).
Спарта и Пелопоннес
Все общеэллинские предприятия, непосредственно связанные с походом 479 г. до н. э., — наказание
Фив, изгнание персов с их позиций на Геллеспонте (Сеста, Византия) — кончились успешно. Затем
наступил чрезвычайно странный поворот в политике: спартанцы, а с ними и все пелопоннесцы,
уклонились от продолжения войны. В то же время победитель при Платеях, Павсаний, возмечтав быть
тираном над всей Элладой, как говорит о нем Геродот, с помощью персидского царя долгое время
занимал положение в Клеонах, потом был призван обратно в Спарту, замышлял государственный
переворот, но был выдан одним рабом и заморен голодом в том храме, где он искал себе убежища
(466 г. до н. э.). Эта измена была признаком внутреннего распада, в который эпоха борьбы с персами и
побед, одержанных над ними, повергла спартанское государственное устройство. Война с персами
требовала и политического, и военного искусства в более обширном смысле, чем это было доступно
Спарте. Человек, стоявший во главе 100-тысячного войска эллинов и разбивший персов в большом
сражении, конечно, не мог равняться с теми царями-полководцами, которые предводительствовали
спартанцами в мелких стычках с мессенцами и аргивянами; не мог примириться с придирчивой
проверкой его действий эфорами — органами подозрительной и недоверчивой аристократии, чтобы не
поколебать свой авторитет главнокомандующего над всей союзной армией. Было еще много других
вопросов: если Спарта предполагала оставаться во главе Эллады, то она должна была принять на себя и
начальствование на море, а между тем у нее не было своего флота, да и завести его она могла, только
поступившись многими сторонами своего внутреннего устройства. К тому же и положение периэков,
которые все же были свободными эллинами, вызывало размышление; и об илотах, оказавших некоторые
услуги на войне, тоже приходилось подумать… По некоторым известиям, все эти вопросы были
подробно исследованы на одном из народных собраний; и вероятно, не один раз, а часто и много раз
обсуждались те же вопросы и были даже главным предметом разговора в сисситиях между
спартанскими мужами. Но в результате получился крайне непоследовательный вывод: решили
отказаться от того славного пути, который открывался Спарте после победы над персами. Приняв это
решение, все опять зажили как прежде, как будто персы никогда в Грецию не приходили, стали по-
прежнему заниматься телесными упражнениями, участвовать в народных собраниях, праздновать
празднества — все, как велось исстари. Наблюдение над царями стало более придирчивым, более
мелочным со времен гибели Павсания, который рассчитывал поднять против Спарты илотов и тем
указал на слабое место Спарты. Вскоре опять пришлось вступить в мелочные усобицы с аргивянами,
своими старыми врагами, затем порвать дружбу с Элидой, затем усмирять опасное восстание города
Тегеи и других аркадских местечек… И если материальное положение в период, последовавший за
персидскими войнами, и было благоприятно, то политическая жизнь в Пелопоннесе, после подавления
Спартой некоторых демократических стремлений, вызванных возбуждением умов во время персидских
войн, была вялой и бесплодной и проявлялась в Спарте, и особенно в Коринфе, только в затаенном
озлоблении и ненависти против Афин, которые вскоре во всем превзошли Спарту и отодвинули ее на
задний план.
Афины.
В Афинах действительно было чему позавидовать: тут во всем была видна ясность, энергия, подъем
духовной жизни. Афиняне достигли полной зрелости и в несколько лет, в несколько месяцев многому
научились; судьба послала им в это многознаменательное время такого государственного мужа, который
ясно сознавал, куда бессознательно стремились жизненные силы его народа.
Афинская тетрадрахма.
АВЕРС. Голова Афины Паллады, покровительницы города.
РЕВЕРС. Сова с масличной ветвью и три начальные греческие буквы названия города.
Фемистокл в высшей мере обладал теми свойствами, которые необходимы великому политику —
умел соединять идеальные побуждения с практическим взглядом и осмысленным отношением к тому,
что предстояло совершить; и рядом с ним Аристид (в канун Саламинской битвы они оба примирились),
дополнявший его, когда было необходимо, остерегавший его, побуждавший его к уступкам. О
деятельности Фемистокла известно мало, но оставленное им громкое имя доказывает, что все великие и
простейшие мысли дальнейшего развития афинской политики исходили от него. Эти мысли пережили
Фемистокла и были в основном приведены в исполнение или, по крайней мере, были на пути к
осуществлению, когда какая-то неизвестная тягостная необходимость побудила его земляков, или,
вернее, влиятельный кружок из нескольких знатнейших родов, отстранить Фемистокла в угоду
спартанцам. Уже в 470 г. до н. э. он подвергся остракизму и вынужден был искать себе убежища там, где
его находили все изгнанники — у персидского двора. Там, в маленьком городке Магнесии, который
великодушно был дан ему на кормление, победитель при Саламине скончался подданным персидского
царя (463 г. до н. э.) в то время, когда его родной город достиг высшей степени процветания.
Укрепление Афин
Первой мерой, принятой по совету Фемистокла, было укрепление Афин, т. е. обеспечение их
независимости. Это укрепление совершилось прежде чем кто бы то ни было вздумал поднять против
него голос. Это могла сделать только Спарта. Когда же она действительно вздумала высказаться против
укрепления Афин, стена, над постройкой которой работало все население, была уже возведена и
служила городу оплотом. Была укреплена и гавань, которую по достоинству умел оценить тот же
Фемистокл, и укрепления были воздвигнуты в то время, когда все население было занято
восстановлением самого города и постройкой домов. Весьма значительная часть персидской военной
добычи выпала на долю Афин, и афиняне целиком употребили их на величественные и общеполезные
сооружения. В тесной связи с этими обширными замыслами во внутреннем государственном устройстве
была проведена важная реформа, приписываемая осторожному и консервативному Аристиду. Все
почетные права, даже должность архонта, стали доступны младшему из сословий — сословию фетов.
Это отчасти могло быть вызвано тем, что война доставила грекам массу рабов, и этот наплыв несколько
изменил общественные отношения: люди свободные, даже из наименее состоятельных классов, как бы
повысились в значении. События и политические случайности ближайшего периода афинской истории
способствовали тому, что все афиняне стали составлять своего рода аристократию, что в значительной
степени содействовало уравнению всех классов общества.
Союз приморских городов
Укрепление города и его гаваней было только неизбежным вступлением к смело задуманному плану
внешней политики. Чтобы избежать опасностей, которые грозили со стороны несколько потрясенного,
но все же могущественного Персидского царства, надлежало всюду продолжать вести ее поступательно,
создавая персам всякого рода затруднения в их собственных морях, на их побережьях. К этой политике
неизбежно должны были пристать все островные и материковые города малоазийского побережья. И вот
на месте общеэллинского военного союза, который фактически разрушился, теперь выступил союз
береговых и островных городов Эгейского моря. В состав этого союза вошли ионийские общины, хотя
вначале в нем участвовали и некоторые дорийские государства, как о. Кос и о. Родос, и эта
однородность была верным ручательством за его прочность и развитие в будущем. Руководящей силой в
союзе были Афины, обладавшие всеми необходимыми данными для подобного руководства: на их
стороне была главная, тесно сплоченная сила. Из Афин в лучшее время выходили и настоящие вожди
союза — привлекательные люди и крупные деятели, подобные Аристиду, и рядом с ним Кимону, сыну
Мильтиада, юному, но чрезвычайно талантливому полководцу. Аристид, осторожный и неподкупный,
был первым распорядителем союзной кассы, которая хранилась на о. Делос — древнем сборном пункте
всех ионийцев.
Монета Мегеры.
АВЕРС. Голова Апполона в венке.
РЕВЕРС. Кифера.
Планы эллинского единения
Было трудно решить вопрос, долго ли просуществуют рядом этот ионийский или афинский союз и
старый пелопоннесский или спартанский? Решение этого вопроса было тем более затруднительно, что
были еще в Греции и большие, и малые общины, не примкнувшие ни к тому, ни к другому союзу.
События 464 и 461 гг. до н. э. выяснили только полное несогласие обоюдных интересов Спарты и Афин.
В Афинах, среди кругов, близких к главному распорядителю судеб государства, знали, что когда-нибудь
дело дойдет до расчета между обеими державами-соперницами. Сохранилось известие, по которому
Перикл будто бы лелеял такой план: пригласить все эллинские города, большие и малые, на общий
съезд в Афины, и на этом съезде обсудить вопрос о восстановлении всех разрушенных варварами
святилищ, об учреждении некоторых общих жертвоприношений и об установлении общего мира на
море, одним словом, воспроизвести нечто вроде общеэллинской амфиктионии для более тесного
сближения и умиротворения беспокойных элементов греческого мира. Говорили, будто бы послы,
которым было поручено пригласить города на съезд, выехали из Афин, но весь план разрушился из-за
несогласия Спарты.
Среднегреческие усобицы
Во всяком случае, со времени падения Кимона положение стало более натянутым. До этого времени
в афинской политике было принято держаться подальше от Пелопоннеса. В 459 г. до н. э. привлекли к
союзу небольшую, но очень важную по своему положению на Истме Мегару, а через это завладели и
двумя хорошими гаванями — Нисеей (при Сардоническом заливе) и Пагами (при Коринфском заливе).
Война, которая завязалась из-за этого с соседними дорийскими городами — Эгиной, Коринфом,
Эпидавром, Трезеной — побудила спартанцев выслать войска за Истм. В союзе с фиванцами они
разбили в 457 г. афинское войско при Танагре; это поражение в следующем году было заглажено
победой, одержанной афинянами в той же местности, при Энофитах, и в том же году вечно враждебная
Афинам, а подчас даже весьма опасная Эгина была захвачена, стены ее города снесены и на эгинцев
наложена дань. В это самое время спартанцам удалось настолько справиться с мятежниками на Итоме,
что те решили очистить эту местность, если им будет открыт свободный путь из Пелопоннеса. Афиняне
тотчас же отвели для этих желанных союзников город Навпакт на северном берегу Коринфского залива,
из которого незадолго перед этим изгнали локров. По другую сторону залива, близ тех же мест, к
афинскому морскому союзу присоединились некоторые из ахейских городов, а в Ионическом море
острова Закинф и Кефалления. Но зато на дальнем Востоке, в Египте, афиняне потерпели поражение: их
войско, отправленное на помощь восставшим египтянам, было окружено персами на одном из островов
Нила, и после 18-месячной осады вынуждено было сдаться; одновременно там же погибла и флотилия
из 50 триер (453 г. до н. э.). Но зато в том же году, столь обильном событиями, был положен последний
камень на стены, соединявшие город с гаванями. Может быть, в связи с египетским эпизодом в Афинах
стало временно преобладать более мирное настроение, и граждане опять стали склоняться к политике
Кимона, который в 454 г. до н. э. возвратился в Афины. В 451 г. до н. э. между афинским и спартанским
союзами было установлено пятилетнее перемирие.
Кимонов мир. 449 г.
С этим временем совпало окончание Персидской войны. Кимон умер во время последней экспедиции
против старого врага — перед г. Китионом (на о. Кипре); после его смерти была одержана еще одна
победа при Кипрском Саламине. Затем афинская эскадра была вызвана обратно, и наступил мирный
период, которому древние придали название Кимонова мира. В данное время трудно решить, был ли то
прочный мир, заключенный с Персидским царем Артаксерксом I, или только временное перемирие,
заключенное с сатрапами западных провинций Персидского царства. Несомненно, однако, что какое-то
соглашение существовало и что для него были выработаны соответствующие условия. Афиняне
отказались от вмешательства в кипрские и египетские дела, персы не стали требовать дани с греческих
городов Малой Азии. Персидские военные корабли более не появлялись в Эгейском море.
Перемирие со Спартой
В том же году истек срок перемирия между государствами Греции. Фокейцы поссорились с
Дельфийской общиной, что привело к вмешательству спартанцев, которые вступились за дельфийцев, и
к вмешательству афинян, заступившихся за фокейцев. Гораздо опаснее для Афин был следующий, 447 г.
до н. э. В Беотии поднялся мятеж против демократической партии и афинского союза. Отряд афинского
войска, поспешивший на помощь демократам, потерпел поражение при Коронее, что послужило
сигналом к восстанию враждебных Афинам партий в некоторых городах на Эвбее и в Мегаре. На
подкрепление Мегары пришло спартанское войско. Перикл подавил восстание, а наступавшее
спартанское войско побудил к отступлению благодаря тому, что подкупил молодого царя Плистоанакта
и его советника. Вероятно, это произошло благодаря переговорам, которые привели к соглашению.
Перикл, обладавший важнейшей доблестью каждого хорошего правителя — умением знать, что
достижимо — на время приостановился, видя, что еще не настало время для осуществления его планов.
Афины отступились от Мегары и своих приобретений в Пелопоннесе, и таким образом появилась
возможность добиться заключения мирного договора между Спартой и Афинами на тридцатилетний
срок (445 г. до н. э.).
Мирный договор
Десятилетие, последовавшее за заключением этого мира, можно считать счастливейшим в жизни
эллинского народа. Воспользуемся же возможностью бросить взгляд на этот разнообразный мир и на ту
многостороннюю и величавую работу во всех областях человеческого творчества и труда, которые веку
Перикла, как совершенно правильно называется это время, придали значение эпохи, важной для всех
последующих поколений, всемирно-исторической эпохи в возвышенном смысле этого слова.
Пелопоннес
Хотя в этот век город Афины и вся Аттика оставили далеко за собой все остальные части Эллады, без
их обзора богатство афинской жизни оказалось бы не вполне ясным. В южной части Греции, в
Пелопоннесе, наиболее оживленным было северо-восточное побережье, и здесь Коринф, благодаря
своему необычайно выгодному положению, казалось, был предназначен быть столицей, пожалуй, даже
столицей всей Эллады.
Мраморная статуя Афины, найденная в Афинах в 1880 г. Считается копией знаменитой Афины
Парфенонской работы Фидия.
В то же время, что и в Афинах, горячая, неутомимая деятельность проявилась везде: великолепные
постройки в Акраганте Сицилийском, храм Аполлона в Фигалии, телестрион в Элевсине относятся к
этому же времени, а в 432 г. до н. э. был закончен храм Зевса в Олимпии, для которого величайший из
скульпторов того времени, Фидий, изваял статую Зевса, почитаемую за совершеннейшее произведение
древней пластики.[21]
Развалины Акрополя с южной стороны. На первом плане остатки здания Одеона и храма
Асклепиада.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Распад эллинской нации. Пелопоннесская война
Города-государства
Приступая к изложению ближайшего периода, необходимо упомянуть о борьбе двух важнейших
государств эллинского мира — Спарты и Афин за политическое преобладание. По этому поводу следует
заметить, что, называя Спарту и Афины государствами, нужно сознавать, в какой степени это слово
оказывается неудобным для передачи той идеи, которую хотелось бы выразить. Тот политический
организм, весьма сложный и мудреный и весьма разнообразно устроенный, который в настоящее время
называется государством, вовсе не соответствует простому и несложному понятию греков об их
небольших, тесно сплоченных и цельно сложившихся политических организмах. Не было в то раннее
время понятия о государстве, о державе как политической единице, не было и слова для
несуществующего понятия. Поскольку все греческие государства развивались из того или другого
политического центра, из города (полис по-гречески), то и сложившаяся в одно целое страна, которая
тяготела к этому городу и почитала его центром, тоже носила название полиса, но уже не в смысле
города, а именно в смысле маленького государственного организма. Вследствие этого всюду, под
именами Афины, Спарта, Фивы и т. д. разумеется, в большей части случаев, вся совокупность граждан
города и внегородского населения, которая этим городом олицетворялась, составляя с ним одно целое.
Некрополь Платей.
432–421 гг. Чума в Афинах
Спартанский глашатай, посланный царем Архидамом, уже не был впущен в Афины и тотчас
препровожден обратно через границу Аттики. Первый период этой продолжительной войны длился до
421 г. до н. э. и закончился кратким и ненадежным перемирием. В 431 г. до н. э. пелопоннесское войско
вступило в Аттику, но т. к. все население сбежалось в город, то враги могли вымещать свою злобу
только над опустевшей страной. Они могли бы еще несколько раз повторить то же вторжение, но
каждый раз эти вторжения были бы для них более и более убыточными, т. к. им все менее и менее
оставалось материала для разорения. Как на беду для афинян, пелопоннесцы нашли себе союзника, на
которого менее всего могли рассчитывать: страшная эпидемия, занесенная на торговых кораблях с
Востока, разразилась в Афинах, переполненных массой народа, и произвела большие опустошения и в
городе, и в афинском флоте. Ионийцы, по своему характеру чрезвычайно энергичные там, где
приходилось принимать быстрые и смелые решения и бороться с явными, осязательными опасностями,
оказались совершенно неподготовленными к борьбе со страшной болезнью, против которой тогдашние
медицинские средства были совершенно бессильны. Болезнь разлагающим образом действовала и на
нравственное настроение афинян; это настроение отозвалось и на Перикле, которыйна некоторое время
впал в немилость у народа. Впрочем, от его политики никто и не думал отклоняться. О попытках к
примирению никаких сведений нет.
Смерть Перикла
Великим несчастьем для афинян была смерть Перикла в 429 г. до н. э., на третий год войны.
Незаменимых людей на свете не бывает и, все сообразив, нельзя даже сказать, чтобы война в
последующие годы с афинской стороны велась дурно. Афиняне, однако, не слишком строго держались
метода Перикла в ведении войны, да и вообще сомнительно, чтобы в войне можно было слишком долго
держаться одного плана, т. к. каждый план войны необходимо изменять на основании случайных
событий и действий противника.
Митилена; Платеи; Керкира
Подробное изложение обоюдных случайностей этой борьбы, раздробившейся на столько разных
театров войны, может быть любопытно только для людей, специально изучающих греческую историю.
Чрезвычайно характерно то, что около 428–427 гг. до н. э. борьба сосредоточилась вокруг двух городов
— Митилены на Лесбосе и Платей в Беотии. Митилена, вероятно, вследствие временного перевеса
аристократической или, лучше сказать, сепаратисткой партии, отпала от Афин. Однако спартанская
помощь, на которую эта партия рассчитывала, не являлась, и вот город, осажденный афинским отрядом
сухопутного войска и афинской эскадрой, угрожаемый внутри местным демосом, которому само
правительство в крайности выдало вооружение гоплитов, должен был сдаться на полную волю
осаждающих, и люди, правившие городом, должны были предоставить и судьбу города, и свою
собственную на произвол афинского народного собрания. Собрание, побуждаемое одним из самых
задорных вожаков народа, Клеоном, сыном Клеенета, [22] решило всех пленных мужского пола казнить:
пусть, мол, союзники всюду узнают, что значит отпасть от союза с Афинами. Корабль отплыл с этим
кровавым повелением к начальнику эллинского войска, и едва только он успел прочесть присланный
ему приказ, как прибыл другой корабль с другим приказом, который был результатом более спокойных
рассуждений в народном собрании. В этом последнем приказе смертная казнь применялась лишь к более
виновным, но и тех все же набралось более тысячи человек, как свидетельствует донесение. Приказ этот
был беспощадно приведен в исполнение. Спартанцам вскоре предоставился случай отомстить за эту
суровую кару, т. к. после долгой осады остатки гарнизона, засевшего в Платеях (только 220 воинов из
него успели пробраться через неприятельские линии, воспользовавшись бурной декабрьской ночью
428 г. до н. э.), были вынуждены сдаться. Ненависть фиванцев к платейцам на суде взяла верх; были
забыты клятвы времен Саламина и славной Платейской битвы! Времена изменились. Был учрежден
особый военный суд из пяти спартиатов и несчастным был предложен насмешливый вопрос: «Удалось
ли платейцам с самого начала войны хоть раз оказать спартанцам или их союзникам какое-нибудь
добро?» В самом этом вопросе уже заключался смертный приговор, и вот 200 платейцев и 25 афинян
были казнены, а город разрушен.
В то же самое время на острове Керкире яростно боролись партии, олигархическая и
демократическая, и из них одна рассчитывала на помощь Спарты, а другая — на помощь Афин.
«Происходило все возможное и даже более того», — говорит Фукидид, историк этой войны, описывая
отвратительную сцену в храме Геры, где были умерщвлены демократами 400 пленных олигархов,
которые не успели еще наложить на себя руки.
Тетрадрахма Селинунта.
АВЕРС. Аполлон, стреляющий из лука, едет на колеснице, управляемой Дианой.
РЕВЕРС. Аполлон с блюдом и лавровой ветвью.
Та часть афинского общества, которую можно было бы назвать на новейшем историческом языке
«молодыми Афинами», и во главе ее Алкивиад, жаждали политики в величавом стиле, и под стать их
идеям в массе приверженцев подобной политики давно уже сделалось общим желание утвердиться на
таком удобно расположенном и плодородном острове, как Сицилия, и даже обладать им. Эти юные
государственные мужи, не затрудняясь и не останавливаясь ни перед чем, уже простирали виды на
Италию и Африку, Этрурию и Карфаген, пренебрегая и осмеивая старые традиции и осторожную
политику Перикла… Экспедиция на Сицилию — на помощь Эгесту — была решена. Брожение в
Афинах было чрезвычайное: юношество и толпа страстно ухватились за мысль о подобном походе, на
который все смотрели как на предпринимаемый с целью завоеваний; прилив добровольцев, желавших
поступить в ряды войска, был громадный, можно было подумать, что наступает новая эра в жизни
государства. И напрасно противился Никий, представитель традиций времен Кимона и Аристида,
осуществлению этой экспедиции, которая должна была отвлечь военные силы Афин вдаль, в такое
время, когда в самой Греции нельзя было ручаться ни за один день. Порицания Никия и его указания на
то, что это предприятие будет стоить огромных затрат, только еще более повредили делу; народ удвоил
затраты, предположенные Никием, и избрал его самого, Алкивиада и Ламаха, довольно известного
полководца, предводителями экспедиции, вручив им весьма обширные полномочия.
Кощунство над статуями Гермеса
Как велико было возбуждение в среде консервативных кружков, доказывается загадочной проделкой
— известным кощунством над статуями Гермеса. Незадолго до отплытия экспедиции одним утром
обнаружилось, что все гермы, т. е. священные камни с головой Гермеса, бога торговли и мореплавания,
всюду в городе воздвигнутые в качестве символов мирных торговых отношений, были изуродованы.
Это кощунство привело в ужас всю еще весьма наивно веровавшую массу афинского народа, причина
этого преступления до сих пор остается загадкой для исследователей, но есть основание думать, что
этим чрезвычайным злодеянием желали возбудить в народе опасение против экспедиции и навлечь
подозрение на ее инициатора, Алкивиада, легкомыслие которого уже не раз проявлялось в осмеянии
священных обрядов. Довольно ясным представляется то, что злодеяние было совершено немногими
участниками и притом приведено в исполнение быстро, умно и тайно. Показательно также, что никакого
беспристрастного расследования не было произведено. Но цель, к которой стремились лица,
участвовавшие в этом заговоре, не была достигнута (415 г. до н. э.).
Изготовление гермы.
Резник работает характерным для того времени тонким долотом на длинной ручке. Изображение
с красно-фигурной аттической вазы. 480 г. до н. э.
Осада Сиракуз. 415 г.
С удивительным мастерством рисует Фукидид ряд картин этой трагической экспедиции, целью
которой был первый из сицилийских городов — дорийская колония Сиракузы. При этом своим
примером древний писатель доказал, что историк, проникнутый сознанием своих высоких обязанностей,
может найти в себе силы для точного, правдивого и беспристрастного изложения даже того, что ему
особенно горько и тягостно излагать как патриоту. Едва ли из древности дошла другая подобная
картина, настолько же сохранившая всю свежесть своих красок. По Фукидиду можно проследить это
предприятие начиная с раннего утра того июльского дня (415 г. до н. э.), когда войска из города
направились к гавани и после жертвоприношений, вознесенных необозримой толпой народа,
направились на ожидавшие их корабли, которые пустились в свой гибельный путь, весело обгоняя друг
друга. Затем, по прибытии флота в италийские воды, видна нерешительность и несогласие в среде
вождей, виден перст судьбы в прибытии того государственного корабля, который должен был увезти в
отечество Алкивиада — единственного человека, способного провести это предприятие до конца или
вовремя от него отказаться.[25] И вот честный, преданный своему отечеству, но ограниченный Никий
вынужден руководить предприятием, которое он положительно не одобрял, которое по своему существу
вполне противоречило и его природным свойствам, и его политическим воззрениям. Он подступил к
городу после долгого промедления, в течение которого сиракузяне имели возможность приготовиться к
обороне. Весной 414 г. до н. э. начинается осада, ведется усиленно, победа уже близка, но вскоре все
изменяется.
Осада Сиракуз в 416 г. до н. э.
Афиняне подошли с севера (1) после короткого боя, заложили два укрепления: одно на плато
Эпиполы, другое — круглый форт и начали строить стены для блокады города. Чтобы
воспрепятствовать этому, сиракузяне попытались построить вал (2), который был взят и разрушен.
Затем осажденные попытались провести через болота ров с палисадом (3), но и эти укрепления были
взяты афинянами. После этого осаждающие стали строить прибрежные укрепления (4), чтобы
прикрыть свой флот, вместо того чтобы закончить укрепление на севере. Сиракузяне получили
подкрепления из Спарты и возвели стену (5) между морем и афинским укреплением, кольцо оказалось
разомкнутым. Афиняне построили три форта (6) и расположили под ними флот. Сиракузяне перешли
в наступление, взяли форты и заперли в гавани афинский флот торговыми судами, соединенными
цепью (7). После судьбу экспедиции решило морское сражение, в котором афинский флот был разбит.
Злой дух Афин, Алкивиад, с беспримерной наглостью перешедший на сторону врагов и бежавший в
Спарту, вступает в дело. По его наущению спартанский военачальник Гилипп прибыл на Сицилию с
небольшим отрядом, проник через афинские линии в осажденный город, принял начальство над
сиракузянами, сумел ободрить их, и осенью того же года положение осаждающих ухудшилось
настолько, что осаду уже можно было продолжать с надеждой на успех только в случае присылки
сильных подкреплений из Афин. Подкрепления были посланы, но Никий не был отозван обратно: народ,
жаждавший успеха экспедиции и уверенный в том, что в ней затронута честь имени Афин, к сожалению,
слишком доверял своему малоспособному вождю. Демосфен, приведший подкрепление из Афин, после
первой же неудачи признал, что следует отказаться от несчастного предприятия; но Никий никак не мог
решиться на этот шаг. Наконец он решился на это, но тут лунное затмение (27 августа 413 г. до н. э.)
довершило дело: жрецы объявили, что отплытие может совершиться только через трижды девять дней.
Тогда сиракузяне, пользуясь этим невозвратно утраченным временем, загородили вход в гавань, где
стояли афинские корабли, и только победой могли проложить себе путь в открытое море —
единственный путь к спасению. Последовала битва в большой сиракузской гавани; описание ее у
Фукидида переносит в то отдаленное время и заставляет переживать те ощущения, которые, во время
этой страшной битвы, переживали сиракузяне, следившие за ее ходом со стен города и с окружающих
его высот. Приближался ли к берегу, в общей сутолоке, афинский корабль и экипаж его собирался
искать спасения на берегу, стоявшие там спрашивали его: не думает ли он посуху вернуться в Афины?
Когда в таком же положении находился сиракузский корабль, сиракузяне кричали своим землякам с
берега, что смерть есть жребий всех людей и что нет смерти прекраснее, чем на водах родного города. В
конце концов афинянам не удалось прорваться в море — единственный путь к спасению был утрачен.
Катастрофа 413 г.
Последние движения афинского войска, попытка отступления внутрь острова для соединения с
дружественными племенами — все это было не более чем содрогания умирающего. Победители
преследовали афинян по пятам. Сначала была обезоружена окруженная в оливковом саду сиракузянами
часть афинского войска под предводительством Демосфена; в пяти часах пути от Сиракуз, на берегах
маленькой речки Асинар, войско Никия остановилось. Порядок был нарушен окончательно, это уже не
войско, а толпа несчастных людей, измученных лишениями и жаром, отчаянных беглецов, которым
Никий, проявивший в крайности большое самообладание, еще раз предложил сразиться, и когда они ему
в том отказали, предоставил их и себя великодушию того спартиата, который руководил сиракузянами в
победе. Сиракузяне не послушали Гилиппа, который хотел, по крайней мере, спасти вождей афинского
войска: Никий и Демосфен пали жертвами народной мести. Те из пленных, которые не погибли в
сиракузских каменоломнях, были проданы в рабство; «скачущий конь», герб города Сиракузы, был
выжжен у них на лбу и указывал на то, что свободные афинские граждане отныне стали собственностью
города Сиракузы. Немногие из жертв этой катастрофы, которых местами можно было встретить на
острове, старались снискать себе смягчение своей горькой доли тем, что вслух читали трогательные
стихи из трагедий Еврипида, любимейшего в то время трагика афинян.
Нетрудно вычислить, что долгая осада и заключительная катастрофа стоила афинянам не менее 8
тысяч афинских граждан и около 200 триер; можно сказать, что едва ли когда-либо высокомерие
демократии, избалованной долгим периодом счастья, наказывалось более страшным ударом! И едва ли
когда-либо более ясным всем и каждому представлялось неудобство такого государственного
устройства, при котором в решении трудных вопросов и положений внешней политики последнее,
решающее слово принадлежит народному собранию. Каждый видел наступление бедствия, никто — и
менее всего сами полководцы — не сознавал в себе мужества или права вовремя это бедствие отклонить
или от него отстраниться. И если в данном случае должно обвинить афинян, то, с другой стороны,
справедливость побуждает признать, что, напротив, способ действий афинян после пережитой ими
ужасной катастрофы был достоин лучших времен афинской республики и лучших деяний прошлого.
Вскоре после того, как афинские граждане справились с первым, потрясающим впечатлением
катастрофы, они одумались и приготовились к одной из славнейших в истории человечества
оборонительных войн, только девять лет спустя закончившейся взятием Афин спартанцами, после
всевозможных колебаний счастья то в ту, то в другую сторону.
Отчаянное положение и героизм Афин
Так начался третий период войны (413–404 гг. до н. э.), главный интерес которой вращается
преимущественно около этой изумительной обороны. Несчастливый исход сицилийского похода,
конечно, тотчас вызвал против Афин целую коалицию хищных врагов, желавших поживиться богатой
добычей. Прежние противники афинян в Греции получили новое подкрепление со стороны сиракузян,
еще не пресыщенных местью и явившихся доказать свою признательность дорийским союзникам,
оказавшим помощь их городу. К коалиции примкнули и города, участвовавшие в Делосском союзе,
отпавшие от Афин вследствие понесенного ими поражения или просто пользовавшиеся случаем
выбиться из-под их власти, потому что под влиянием Спарты во главе управления этих городов явилась
олигархическая партия. Особенно чувствительным для Афин было отпадение от них Хиоса (412 г. до
н. э.), который все же занимал в союзе выдающееся положение. К этим противникам Афин
присоединились, наконец, и персы. На быстро долетевшее из Суз известие о поражении афинян в
Сицилии персидское правительство ответило очень странной мерой: царская казна вновь потребовала от
двоих сатрапов Малой Азии внесения тех даней, которые никогда не платили персидскому царю
греческие малоазийские города. И уже в 412 г. до н. э. между сатрапом Тиссаферном и Спартой был
заключен оборонительный и наступательный союз, по которому Артаксерксу I, персидскому царю (с
465 г. до н. э.), следовало возвратить все его прежние владения на берегах Малой Азии.
Спартанцы в Аттике
К счастью, все эти противники выказали себя медлительными, и афиняне успели далеко обогнать их
в приготовлениях к войне: уже к концу 412 г. до н. э. они снова обладали флотом, состоявшим из 104
триер, тогда как в пелопоннесском флоте их было всего 94. Хуже всего было то, что спартанцы, по
совету Алкивиада, вместо своих ежегодных вторжений в Аттику заняли в этой области местечко
Декелею,[26] укрепили его и поместили в нем сильный гарнизон. Это не повело непосредственно к
столкновению, но было все же чрезвычайным стеснением для афинян; недаром Аристофан в своей
знаменитой комедии «Облака» влагает в уста Стрепсиада жалобу на то, что «теперь нельзя даже и рабов
своих выпороть всласть — того и гляди убегут в спартанский лагерь». Известно, что и в
действительности среди рабов в Афинах эти побеги сделались обычным делом.
Вообще говоря, война около этого времени велась очень вяло, и все были гораздо менее заняты
войной, нежели интригами, в которых Алкивиаду вскоре опять пришлось играть главную роль.
Алкивиад в Персии
После того как Алкивиад в течение долгого времени пользовался при спартанском правительстве
влиятельным положением полезного советника, пришло и такое время, в которое недоверие к нему,
никогда вполне не проходившее, вновь стало преобладать. Человек он был в Спарте бесправный, да
притом стал признаваться неудобным — с ним и не поцеремонились. Эфоры вынесли ему смертный
приговор. Но хитрый иониец не дался им в руки: он бежал к сатрапу Тиссаферну и, вероятно, при его
дворе чувствовал себя лучше, чем среди спартанцев, которых от души презирал, как истый афинянин. И
вот он задумал примириться со своим родным городом и даже готов был предложить своим
согражданам награду за это примирение: он надеялся склонить их в пользу сатрапа, у которого вскоре
стал пользоваться большим значением.
Политическая борьба в Афинах
Однако Тиссаферн в виде ручательства потребовал изменения демократического правления в Афинах
в смысле преобладания аристократического принципа. И такому изменению в данное время
действительно способствовали многие обстоятельства. После того как многие из новых людей,
подобных Клеону, Гиперболу и др., вышедшие из низших слоев народа, привели демократию к целому
ряду неудач, древнеафинские аристократические элементы сплотились теснее. Появились в обществе
гетерии или клубы; припомнили и то, что несчастная сицилийская экспедиция не одобрялась одним из
представителей аристократического сословия, честным и верным правительству Никием. Многим
демократическая форма правления стала казаться неудобной, и это направление нашло себе горячего
сторонника в талантливейшем и остроумнейшем из всех афинских писателей — в Аристофане. Мир
был необходим, но как же могло демократическое правление прийти к какому бы то ни было
соглашению со Спартой? Алкивиад, по-видимому, надеялся добиться своего возвращения в Афины при
помощи олигархической партии, которая временно получила некоторую точку опоры в довольно
распространенном настроении массы. Но эти надежды рухнули потому, что Алкивиаду не удалось
переманить персов на сторону Афин и ему перестали доверять, даже опасаться его. Олигархическая
партия решилась действовать и помимо его, и — отчасти при помощи насилия, отчасти при помощи
ловкой интриги — произвела такой государственный переворот, при помощи которого солоновское
государственное устройство было устранено и замещено олигархическим способом правления. Эту
перемену старались несколько прикрыть тем, что в механизме нового правления оставили место и для
экклесии, состоявшей из 5 тысяч зажиточнейших граждан, как бы сохранив народное собрание, и притом
на довольно широкой демократической основе. Но эта экклесия никогда не собиралась, потому что
право созывать ее было предоставлено особому совету четырехсот (411 г. до н. э.). Весть об этом
перевороте в правлении вызвала восстание на афинском флоте, в то время находившемся близ берегов
Самоса. Слова, некогда высказанные Фемистоклом накануне Саламинской битвы, не утратили своего
значения для этих афинян: они пришли к убеждению, что здесь, за стенами кораблей, сохранилось
настоящее афинское государство и весь строй их родного города, что «не они, восставая против новых
порядков, отпадают от города, а город от них отпадает». Так выразился один из их вождей, Фрасибул.
Затем афинские моряки побратались с гражданами Самоса, державшими сторону демократии; все
поклялись держаться демократического способа правления и обязались вести войну с Пелопоннесом, не
щадя никаких усилий. А т. к. им нужен был вождь с громким именем, а Алкивиад пользовался славой
человека, который может добиться всего, чего захочет, то они его призвали, и он принял над ними
начальство.
Возвращение Алкивиада. Победы афинян
Можно сказать, что он был человеком, вполне подходящим для такого запутанного положения. Он
выказал и знание людей, и осмотрительность, и патриотизм, и сумел отстранить те крайние меры, к
которым, как известно, люди именно тогда выказывают наибольшую склонность, когда они наименее
способны привести их в действие. Пока он посредничал, новый переворот произошел в Афинах.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Преобладание спартанцев. — Возвышение Фив. —
Восстановление могущества Афин
Мир. Спартанская гегемония
Несколько десятилетий подряд Спарта стояла во главе Греции. В одном только смысле Спарта
действительно могла господствовать над этим чрезвычайно разнообразным и разрозненным миром: в ее
распоряжении было небольшое, но постоянное войско, состоявшее из настоящих воинов, не просто
прекрасно обученных и снаряженных, но и воодушевленных сознанием собственного достоинства.
Слава, всюду предшествовавшая этому войску, удесятеряла его силы, и сверх того, спартанцы всюду в
городах встречали более или менее сильную аристократическую партию, среди которой не было
недостатка в выдающихся личностях. Что же касается большинства населения, то оно, как и после
каждой большой войны, было искалечено, запугано, подавлено, да к тому же и Лисандр был в это время
для Спарты наиболее подходящим человеком. Он, собственно, и был главным руководителем судеб
Греции: около него группировались по городам вожди олигархической партии, все лично ему
известные; и он в ближайшие годы после падения Афин играл точно такую же роль, на какую некогда
имел притязания Павсаний, но только Лисандр был к ней гораздо более способен и умел подчинять
окружающих действию своей личной тирании, прикрываясь именем Спарты.
Олигархия в Афинах
Афины представляли собой оригинальное зрелище. Положение афинского общества отчасти было
подготовлено олигархическими клубами, давно уже существовавшими в Афинах. Пять высших
должностных лиц, которым без дальних околичностей было дано спартанское название эфоров,
побудили народное собрание, еще находившееся под гнетом только что перенесенных страданий, к
выбору 30 человек, которые должны были одновременно и управлять Афинами, и набрасывать план
нового государственного устройства. Совет был оставлен в прежнем виде, но не смел и пикнуть, потому
что спартанский гармост с отрядом войска занимал Акрополь да, кроме того, в распоряжении олигархов
состояло известное количество наемников, большей частью чужеземцев, всегда готовых на всякое
насилие. Эмигранты, возвращавшиеся в Афины, ликовали. Вскоре дело дошло до того, что насилия
стали совершаться уже не по политическим причинам, а по чисто личным побуждениям, по ненависти,
корыстолюбию и другим низким пристрастиям. При этом утонченная злоба правителей доказывалась и
на практике: так, например, 30 правителей ввели в обычай, чтобы все насильственные меры, принятые
по их приказанию, приводились бы в действие именитыми гражданами, которых правители этим путем
хотели опорочить в глазах народа и вынужденным участием в их злодействах заставило перейти на свою
сторону.
Террор олигархии
Большим счастьем было то, что среди этих тридцати правителей ни один не пользовался своей
неограниченной властью с безусловным авторитетом: власть эта дробилась между двумя умными
злодеями, Критием и Фераменом. Последний, принимавший личное участие в недавних мирных
переговорах в Спарте и в главной квартире войск, осаждавших Афины, отлично знал афинский народ:
цель его заключалась в том, чтобы создать прочное положение, постепенно подготовить почву для
олигархии в самом народе. Он стремился к тому, чтобы привлечь на сторону аристократического
государственного устройства всех зажиточных граждан, т. е. те 3 тысячи человек из высшего слоя
афинского населения, которые имели возможность из собственных средств запастись полным
вооружением гоплита.
Артемида. Античная мраморная статуя, известная также под названием «Диана Версальская».
В то же самое время была провозглашена полная амнистия, и все выборные присяжные, вошедшие в
состав восстановленной гелиеи, должны были дать обязательство в том, что будут ее соблюдать. Все это
совершилось в течение одного года, и архонтство Евклида (он придал свое имя и самому году) получило
вследствие этого весьма важное значение (403 г. до н. э.).
Возможно, что такому обороту дел способствовали всякие личные отношения, а особенно то
обстоятельство, что спартанскому правительству крайне докучала вся эта возня со всевозможными
интригами, которыми была переполнена жизнь всех греческих государств: Спарта довольствовалась уже
тем, что город Афины на долгое время был теперь исключительно предоставлен заботам о своем
внутреннем устройстве; и действительно, Афины за это время как бы вовсе не участвовали в
политической жизни Греции. Однако в 339 г. до н. э. там случилось крупное, выдающееся по значению
событие, которое, впрочем, гораздо более привлекло к себе внимание потомства, нежели было замечено
современниками. Речь идет о знаменитом процессе философа Сократа.
Софистика
И в Афинах, конечно, это событие выделялось из ряда обыкновенных, т. к. чудак-«софист» Сократ,
сын Софрониска, был личностью весьма известной. Это был истый афинянин, никогда не покидавший
своего города, кроме тех случаев, когда он должен был выступать в поход вместе с другими, несшими
обязательную военную службу. Так его видели под стенами Потидеи, при Амфиполе, при Делии.
Подраставшему поколению афинян он, может быть, и был несколько более чуждым, однако все знали,
что он во время суда над полководцами в 406 г. до н. э. и при тридцати тиранах не раз выказывал себя
неустрашимо мужественным и независимым в своих мнениях, и в одной из комедий Аристофана,
«Облака», карикатура на Сократа набросана так метко, что должна была несомненно врезаться в
сознание толпы. Фукидид очень умно и очень верно называет войну «суровым учителем»; это
выражение оказывается особенно верным в тех случаях, когда война по продолжительности и значению
походит на Пелопоннесскую войну, и действительно является «суровым учителем» в том смысле, что
разрушает всякие идеалы. Она беспощадно вынуждает человека ограничиваться одной грубой
действительностью, а Пелопоннесская война разразилась именно в такое время, когда греческая жизнь,
особенно в Афинах, витала в очень высоких сферах. Сам способ демократического правления —
правления, убеждающего путем разумных доводов, — уже побуждает к критике, к различению
действительно существующего от того, что существует только в воображении, и прямым выразителем
этого критического духа представляется Еврипид в своих произведениях (жил в 480–406 гг. до н. э.). Он
не мог тягаться на поприще поэзии с современными ему трагиками Эсхилом и Софоклом; нечасто
выпадала на его долю награда за его поэтическое творчество, но он далеко превосходил их по
непосредственному влиянию на толпу. Этой популярностью он был обязан тому, что сам лишь весьма
немного возвышался над толпой обыкновенных смертных. Он мыслит, философствует или рассуждает,
как они. Он проявляет себя то верующим, то легкомысленным, а нередко и чувствительным и даже
воодушевленным, как и все люди толпы.
Афродита Милосская
Оригинал этой античной мраморной статуи хранится в Лувре.
Аполлон Бельведерский.
Оригинал этой знаменитой античной мраморной статуи хранится в Ватикане.
Прекрасно характеризует Сократа известный случай, когда один из самых восторженных
поклонников запросил Дельфийского оракула о своем учителе и получил ответ, что «ни один из эллинов
не может по уму тягаться с Сократом». Но Сократ не поверил божеству, которое говорило устами
оракула, и всем своим философским рассуждениям придавал такую странную форму, как будто искал
человека, который бы очевидно был умнее его. При этом поиске, который привел его к чисто афинскому
оспориванию всех и каждого, он пришел к парадоксальному, весьма знаменательному положению:
«Иные, — говорил он, — считают себя знающими даже то, что им вовсе неизвестно; я же, по крайней
мере, твердо знаю одно — что ничего не знаю». И это положение послужило как бы первым шагом к
действительному, осязательному знанию и полному познаванию. Излюбленной предшествующими
исследователями натуральной философии Сократ избегал, решив, что она не может привести его к
выводам, которых он добивался, и он обратился к этике, к созерцанию человека и его обязанностей,
стараясь в этой области добиться верных определений. Это привело его к беспощадной критике
обычного миросозерцания. В своем философском учении он ясно различал четыре стороны:
положительную и отрицательную, созидательную и критическую. Этой последней он дал название
иронии, а положительную сторону в шутку сравнивал с ремеслом своей матери, т. к. она предназначена
вызывать к жизни здравые понятия о вещах. Он назвал эту сторону своей маевтикой. Наиболее важным
выводом из всех его этических воззрений следует считать выдвинутое им положение: «Добродетель
сама по себе есть знание. Тот, кто уяснил себе ее сущность, сущность всего доброго, уже должен быть
добродетельным». И в нем самом теоретическая и практическая стороны находились в гораздо большем
соответствии, чем когда-либо до того времени в ком-либо из смертных.
Деятельность Сократа
Невозможно представить себе исследования помимо книг и учительской, проповеднической
деятельности — без университетской или церковной кафедры. Сократ же просто пользовался
свободными формами отношений и общественной жизни в современных ему Афинах, стараясь многих
привлечь к участию в его собственной духовной деятельности. С каждым приходившим к нему и с теми,
от кого он надеялся услышать нечто дельное, Сократ вступал в беседу и спор, причем многие люди
самых разнообразных наклонностей, например, Платон и Ксенофонт, Алкивиад и Критий, вскоре уже
поняли, что можно извлечь из общения с этим своеобразным мыслителем. Наиболее своеобразным в нем
было то, что он не стремился ни к одной из обычных человеческих целей, не брал за свои занятия
никакой платы и вовсе не желал быть софистом, т. е. учителем мудрости по профессии. При этом
бросалась в глаза его внешность, лицо, напоминавшее Силена, умные большие глаза. Вскоре он всем
стал известен в Афинах, где и без того все полноправные граждане так часто встречались, что все
сколько-нибудь выдающиеся люди наверняка были лично знакомы.
Смерть Сократа
Конечно, подобные знакомства были весьма поверхностны: по-настоящему понять такого человека
могли очень немногие. А что большинство знало Сократа весьма поверхностно, доказывается той
комедией Аристофана, в которой он был выведен на сцену в качестве представителя того самого учения,
против которого боролся. Он предстает перед зрителями ярым софистом, которому ничего не стоит
доказать, что сын должен сечь отца. Но эти нападки Аристофана не повредили философу, и он еще
четверть века продолжал свою деятельность. Он был женат, и у него были сыновья. Частная домашняя
жизнь не была доступна афинскому гражданину, и о Сократе слышно и во время суда над
полководцами, и во время правления тридцати тиранов, которым он был особенно неудобен. До
серьезного столкновения между тиранами и этим представителем свободного слова не дошло только
потому, что олигархия пала очень быстро, и только после восстановления демократии на Сократа, уже
переступившего предел старости, была подана жалоба.
Существенные поводы к подаче этой жалобы недостаточно известны. По существу выдвигаемых
претензий и по тому, что известно о лицах, являвшихся инициаторами судебного процесса, можно
прийти к заключению, что эта жалоба исходила из староафинской демократической среды: «Сократ не
верит в богов — покровителей города, вводит новые божества и портит юношество». Суд был чисто
тенденциозным. В лице Сократа, который неодобрительно отзывался о некоторых основных
учреждениях афинского государства, например, о замещении должностей по жребию, хотели, видимо,
поразить всех недовольных или, может быть, дать им некоторое предостережение. По крайней мере, из
всего хода процесса с полной очевидностью явствует, что Сократ весьма легко мог бы избегнуть своей
участи. Ему стоило только смиренно покаяться, подобно всем другим обвиняемым, перед судом
гелиастов — сборищем самых простых афинских граждан. Он этого не сделал, а напротив,
воспользовался этим случаем только для того, чтобы во всеуслышанье возвестить новую, великую
истину, а именно — что существует возложенная божеством на него и на всякого другого человека
безусловная, непременная обязанность, которую следует почитать выше всякой политической прихоти.
«Я буду повиноваться богу, а не вам!» — воскликнул он в заключение своей защитной речи, и хотя эта
мысль должна была показаться массе простых афинских граждан мятежной, обвинительный приговор
был вынесен лишь весьма незначительным большинством. Этот факт может служить доказательством
того, что в Афинах еще умели ценить свободу слова, а может быть, даже и того, что новые идеи уже
успели пустить глубокие корни. Только тогда, когда Сократ с явной насмешкой отнесся к аттическому
закону, допускавшему различные снисхождения в пользу осужденного, смертный приговор был
произнесен значительным большинством, и едва ли какой бы то ни было суд мог бы поступить иначе в
данных условиях. Но еще до приведения приговора в исполнение Сократу предоставлялась возможность
спастись. Ни одна казнь не могла быть совершена в дни древнего панионийского празднества в честь
Аполлона — в то время, когда отплывший в Делос корабль с афинскими феорами (священными
послами) находился на пути к острову и обратно в Афины. Притом никому из друзей Сократа не
препятствовали посещать его в темнице и, судя по этому, есть основание предположить, что в правящих
кругах ничего не имели бы против того, чтобы Сократ избег смертной казни посредством бегства или
добровольного изгнания. Партия, признававшая деятельность Сократа вредной, была бы гораздо более
довольна подобным исходом, чем той геройской смертью, которой он увенчал свой величавый,
спокойный и уверенный образ действий. Но Сократ и не подумал избегать смерти. В стенах афинской
тюрьмы произошла та неописуемо торжественная сцена, которую так трогательно описывает Платон,
называя Сократа «лучшим, справедливейшим, мудрейшим из людей». Смертью, которой он не искал, но
которую свободно принял, мудрец запечатлел святость обязанности повиноваться законам родной земли
и неколебимость своих убеждений (399 г. до н. э.).
Эта смерть, в кругу ближайших к Сократу людей представлявшаяся громадным событием, была едва
замечена среди течения жизни большого города и вскоре забыта. Почти смешно слышать, когда говорят,
будто афиняне впоследствии оплакивали смертный приговор, произнесенный над Сократом. Не следует
забывать, что не афиняне присудили Сократа к смерти, а афинский суд присяжных, и, надо полагать,
каждый гелиаст подал свой голос на основании той клятвы, которую они приносили, вступая в
должность: «Клянемся судить по законам, а в тех случаях, где нельзя применить закон — по чистой
совести». Но люди, подобные Сократу, не от афинского суда присяжных получают свое оправдание. Не
только в Афинах, но и во всей Греции смерть Сократа была замечена только в немногих кружках
мыслящих и ученых людей.
Гнет спартанского господства.
Демократическое правление утвердилось в Афинах, не приведя к столкновению со Спартой. Афины
не тревожили Спарту, и в течение целого двадцатилетия спартанцы беспрепятственно поддерживали
свое господство над всей Грецией. Эта гегемония держалась не на общем довольстве подчиненных ей
государств и городов, а более напоминало чужеземное господство. Во многих местах небольшие отряды
спартанского войска под командой гармостов, как правило, людей простых и малообразованных,
поддерживали господство незначительной кучки местных олигархов и тем самым способствовали не
только многим насилиям со стороны олигархии, но и широко распространяющейся порче нравов. К тому
же каждый спартиат в городах, занятых спартанскими гарнизонами, привыкал смотреть на себя как на
господина и повелителя, вследствие чего всюду существовало полное бесправие, невольно заставлявшее
сожалеть о прежней афинской гегемонии. Разумеется, у спартанцев всюду были свои добровольные
шпионы, и они своевременно узнавали, где именно недовольные пытались сплотиться для того, чтобы
произвести насильственный переворот. Пока во главе спартанского управления стоял зоркий и
энергичный Лисандр, он умел заранее предвидеть и предупреждать все опасности. Так, например, не
ушел от его руки опасный враг Спарты, Алкивиад, который пал от предательской стрелы во владениях
сатрапа Фарнабаза. Алкивиада устранили из опасения, что он мог бы воспрепятствовать выполнению
большого плана, к осуществлению которого при помощи Лисандра готовился старый союзник Спарты
— Кир Младший.
Персидские дела. Артаксеркс II и Кир
Брат Кира, Артаксеркс II, еще в 404 г. до н. э. вступил на персидский престол. Кир Младший
принадлежит к числу немногих личностей позднейшего персидского мира, способных возбудить к себе
живейший интерес. Он известен не только по имени, но и по отзывам очевидцев, лично знавших его.
После несчастного для афинян сицилийского похода наступило время для Персии вступить в войну,
столь гибельную для эллинского мира, и Кир с величайшей готовностью начал борьбу с ненавистными
Афинами. Он не только горел желанием отомстить за все зло, которое афиняне когда-то сделали
Персии, но и одновременно питал гораздо более обширные планы, мечтая о восстановлении
древнеперсидского могущества и величия. С братом он жил не в ладах и однажды дерзнул в такой
степени прогневить царя, что его смогло спасти только преобладающее влияние царицы, их общей
матери. Артаксеркс был настолько слаб, что вновь отправил его в Сарды, в его сатрапию. Но, конечно,
сообразно общепринятым воззрениям всех восточных монархий, Кир, провинившийся и навлекший на
себя подозрение брата-царя, должен был постоянно опасаться за свою жизнь. И вот он задумал
свергнуть своего брата с престола, и, твердо уверенный в том, что Спарта поможет ему в выполнении
этого намерения, надеялся на успех своего замысла. Это и было прелюдией к знаменитому походу
греков в Персию.
Битва при Кунаксе.
Продолжительная Пелопоннесская война очень многих греков во всех местностях Эллады выбила из
обычной колеи и таким образом способствовала развитию наемничества на военную службу, которое
еще до войны в некоторых местностях, например, в Аркадии, было делом обычным. При помощи такого
наемного греческого войска Кир Младший и задумал осуществить свой план. 13 тысяч греков-
наемников собрал он под свои знамена и присоединил к гораздо более многочисленному варварскому
войску. Наиболее влиятельным начальником греческого отряда был бежавший из Спарты Клеарх,
которого Ксенофонт изображает способным и мужественным военачальником. Он был изгнан из
отечества, но спартанское правительство, тайно поддерживавшее с Киром отношения, не противилось
тому, чтобы Клеарху было поручено начальство над греками. Поход, весьма опасный для греков, вскоре
закончился неудачей, в которой большинство персов было почти уверено. В нескольких днях пути от
Вавилона, при деревне Кунакса, на левом берегу Евфрата, войско Кира сошлось с царским войском, при
котором находился сам Артаксеркс. Это войско было громадно по численности; однако и здесь, и с
гораздо большим блеском, чем в великих битвах Персидских войн, выказалось военное превосходство
греков. Неприятель не выдержал их натиска и бежал как стадо баранов перед хорошо обученными
воинами, которыми командовал Клеарх. Но на результаты битвы это не повлияло. На другое утро после
битвы, из которой греки вышли победителями, они узнали, что в центре сражения между обоими
братьями, царем Артаксерксом и Киром Младшим, и их ближайшей свитой произошла ожесточенная
схватка, в которой Кир был убит. Положение греков-победителей оказалось вдруг совсем безнадежным.
Дальнейший ход событий продемонстрировал полную несостоятельность персидских порядков и
доказал, что та неподражаемая нравственная сила греков, на которой, главным образом, и основывал
свои расчеты потерпевший неудачу Кир, должна была в конечном счете привести к победе.
Бой за тело Патрокла. Средняя группа западного фронтона храма Афины в Эгине.
Возвышение Фив. Эпаминонд
О внутренних условиях жизни фиванского государства известно немногое: в дошедших сведениях
особенно подчеркивается необычайная телесная крепость фиванского народа, воинственный дух,
присущий ему, и в связи с этим сильно развитое чувство собственного достоинства. Вообще говоря,
Беотия среди остальных греков, и особенно среди афинян, не пользовалась особенно лестной славой.
Беотийцы слыли за людей вялых и не очень способных, пристрастных к чувственным наслаждениям,
предававшихся до излишества обжорству и пьянству, чего за остальными греками не водилось. Однако
народ был честолюбив, как это можно видеть в произведениях фиванца Пиндара (521–447 гг.), который
всю свою поэзию посвятил исключительно прославлению победителей на народных состязаниях в
Олимпии, Коринфе, Дельфах и Немее. Возможно, не по вине народа, а из-за особых условий его жизни
свойственное этому народу честолюбие до того времени не находило надлежащего удовлетворения.
Теперь же представились самые благоприятные к этому условия, да сверх того на долю города выпало
особое счастье — между выдающимися вождями фиванцев появились два в высшей степени
замечательных мужа — Пелопид и Эпаминонд, которые весь свой народ сумели воспламенить тем
одушевлением, которое вдохновляло их. Пелопид играл главную роль в эпизоде освобождения Фив от
олигархии в 379 г. до н. э.; Эпаминонд либо преднамеренно был оставлен заговорщиками в стороне,
чтобы избавить его от последствий возможной неудачи, либо по какой-нибудь другой причине сам
держался вдали от заговора и принялся за дело только на другой день после умерщвления олигархов,
когда был поднят вопрос об упрочении успеха устранением спартанцев. Но именно Эпаминонд был
наиболее замечателен из этих двоих деятелей. Его дух преобладал над всеми и всем давал направление.
Его деяния побуждают видеть в нем мужа необычайных дарований, отмеченного, подобно Периклу, от
природы печатью царственного величия. Как и Перикл, Эпаминонд в равной степени был наделен и
необычайной широтой взгляда и замысла, и необычайной настойчивостью в выполнении задуманного.
По складу ума философ и патриот-идеалист, он даже не представлялся опасным в глазах своих
товарищей-олигархов, людей недалеких и беззаботных, и не возбуждал в них никаких подозрений. Этот
человек теперь и выступил вперед во всей своей мощи.
Эпаминонд и Агесилай. Война
Разумеется, что после переворота 379 г. до н. э. отношение Фив к Спарте стало враждебным.
Неприязненные отношения продолжались несколько лет и не приводили ни к чему решительному.
Между тем фиванцы не теряли времени: по указанию Эпаминонда — хотя и против условий
Анталкидова мира — они заняли свое прежнее положение во главе союза беотийских городов.
Несчастный город Платеи еще раз сделался жертвой фиванской политики (372 г. до н. э.), и его
население вынуждено было искать себе защиты за стенами дружественных ему Афин. Афиняне,
несколько напуганные тем, что творилось у них по соседству, после разорения Платеи даже выказали
некоторую склонность к сближению со спартанцами. Весной 371 г. до н. э. выборные от городов
Пелопоннесского союза по обычаю собрались в Спарте, которая умела по-своему понимать условия
Анталкидова мира. Поскольку на это собрание явились посланные и уполномоченные от других
государств, заседания обратились в конгресс мира, и по предложению афинского посла Каллистрата
условия Анталкидова мира были приняты за основу общего соглашения. Эта основа сама по себе уже
исключила все так называемые гегемонические притязания. Было даже постановлено, что
пелопоннесских союзников Спарты нельзя принуждать к оказанию помощи спартанцам в их войнах. Но
это постановление, конечно, было только простой формальностью и не могло изменить отношений
могущественной Спарты к ее мелким и слабым союзникам. Главным же ядром всех обсуждений был
вопрос о положении беотийских городов и их отношении к Фивам. Вопрос этот, однако, был поднят
только по окончании совещаний конгресса, когда уже все собирались скрепить его решение присягой.
На вопрос о беотийских городах Эпаминонд отвечал, что они поставлены точно в такое же отношение к
Фивам, как и лакедемонские города к Спарте. При этом он в качестве фиванского посла заявил, что
желает присягнуть в соблюдении мира на суше и на море не иначе как от имени всей Беотии. Но
большинство присутствовавших на конгрессе не считали возможным допущения такой аналогии,
которую предложил Эпаминонд. Это большинство главным образом стремилось как раз к уничтожению
беотийского союза, а если это не удастся — к обвинению фиванцев в честолюбивых замыслах. Таким
образом оказалось бы, что фиванцы, или, по крайней мере, их правители являются главным
препятствием для общего умиротворения Греции. Поднялись споры — обнаружился раздор, и дело
дошло до личностей. Эпаминонд, далеко превосходивший Агесилая во всех отношениях, давно уже
возбудил к себе ненависть этого спартанского царя, который и позволил себе резкую выходку: когда
Эпаминонд на вопрос об автономии беотийских городов выдвинул в виде противовеса вопрос об
автономии городов лакедемонских, царь вычеркнул Фивы из списка городов, которые должны были
пользоваться миром.
Тетрадрахма Мессении.
АВЕРС. Голова Деметры в венке из колосьев.
РЕВЕРС. Зевс, правой рукой мечущий молнию, а на левой держащий орла.
Этих утешительных последствий бесконечной войны не могли поколебать ничьи новые интриги и
происки, которые в конце концов привели к новому союзу между Афинами, Коринфом, Спартой и
некоторыми другими пелопоннесскими городами. Военное превосходство фиванцев, равно как и
необходимость для их собственных союзников в Пелопоннесе их поддержки, проявились во втором
(369 г. до н. э.) и третьем (367 г. до н. э.) походах Эпаминонда в Пелопоннес. С другой стороны, на
севере Фивы подчинили своей власти Фессалию и Македонию. Кроме того, Эпаминонд счел
необходимым обеспечить себе союз с Персией, и фиванские послы Исмений и Пелопид (367 г. до н. э.),
выдвинувшие при персидском дворе достаточно веские доводы, заимствованные ими из истории Фив, в
пользу сближения Персидского царства с их родным городом, добились в Сузах акта, которым Персия
признавала вновь созданные в Пелопоннесе государства, а вместе с тем значение руководящего
государства утверждала за Фивами, как некогда за Спартой при заключении Анталкидова мира. Вскоре
после этого один из двоих фиванских вождей, Пелопид, сошел со сцены (в 364 г. до н. э.). В одном из
походов в Фессалию против ферского тирана Александра, Пелопид слишком поддался порыву своего
рыцарского мужества и ненависти к врагу, врубился в ряды неприятелей и пал, прежде чем свои успели
прийти ему на помощь. Над его трупом завязалась ожесточенная битва и окончилась победой фиванцев.
Эпаминонд же был в это время в полном расцвете сил и вынашивал смелый план создания морской
силы для фиванцев, которые всюду начинали проявлять свое могущество и охотно шли за своим
великим вождем по пути смелой завоевательной политики, к которой воодушевлял их гений
Эпаминонда.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Македонское царство и эллинская независимость.
Филипп и Демосфен
Введение
Все авторы, излагавшие историю греков в виде отдельного, самостоятельного целого, совершенно
правильно заканчивали ее 338 г. до н. э. — годом, в который эллинская свобода была сражена
«македонским Аресом» на напитанной кровью равнине западной Беотии; трагической личностью
эллинского оратора Демосфена заключается история греков. Далее, при Александре Великом и его
преемниках, Эллада стала уже иной, просветленной, одухотворенной, проникнутой не
автополитическими, а космополитическими стремлениями. Многие из историков, занимавшиеся
исключительно историей Греции, например, Нибур, Грот, Курций, о последних ее годах, когда
происходила борьба греков с Македонским царством, излагают ее ход с таким же теплым сочувствием к
побежденным, с каким рассказывают о победоносной борьбе греков с персами. Но при изложении
всеобщей истории, в которую история Греции входит лишь как часть, задача изложения несколько
изменяется. История человечества есть история прогресса, а эта геройская борьба против исторической
судьбы, борьба, которой величественная и прекрасная личность аттического оратора придала столько
достоинства и благородства, была не более чем агонией. Историческое право, право нового,
многообещающего, животворного развития было на стороне македонского оружия, а потому будет
правильней, утешительней и справедливей рассматривать эти последние дни греческой независимости
как вступление, подготовительный акт нового, наступающего века.
Духовная жизнь эллинов
В памяти людей лучше сохраняются воспоминания о тех временах, когда творят немногие, но
первоклассные гении, нежели о тех, когда множество вызванных к жизни гениями второстепенных
талантов начинает распространять в обществе последние художественные достижения в виде
всевозможных подражаний, копий и слепков. Вспоминая такие времена, говорят об упадке — только
потому, что искусства в эти периоды не достигают высшего предела, хотя Гомер, Софокл и Фидий,
сообразно законам человеческой ограниченности, являются отдельными и редкими исключениями.
Греческая монета IV в. до н. э.
АВЕРС. Дельфийский треножник и Аполлон, убивающий Тифона.
РЕВЕРС. Геракл с лавровой ветвью перед жертвенником.
Это особенно ясно проявлялось в одной черте тогдашних нравов (в других отношениях она была,
конечно, шагом назад) — в неохоте, с которой граждане греческих городов, даже Афин, поступали на
военную службу, что побуждало государство все чаще прибегать к помощи наемных воинов и технитов
почти для всех военных предприятий. Особенно важно, что многие греки того времени — и среди них
даже выдающиеся умы — в сфере чувства и этического сознания уже не довольствуются тесными
границами своего полиса или узкими рамками городской жизни. К такому критическому отношению к
государству естественным образом приводило размышление о его сущности, и в свете этих мыслей,
конечно, исчезал городской и местный патриотизм. На первый план стали выступать политические
принципы, которым становилось уже тесно в границах отдельных государств, и большинство эллинов,
руководствовавшихся не только личными или узкопартийными интересами, ставило их выше своих
непосредственных обязанностей по отношению к родному городу. Философы этого времени уже
создали свои воображаемые «идеальные государства», и эти идеалы уже очень немногим напоминали
реальное эллинское государственное устройство. Они искали чего-то нового, и знаменательные черты
наступающего нового времени ощутимы в идеале государства, который создан Платоном.
Платон. Античный мраморный бюст
В его государстве обязанности сословий распределены так: во главе стоят люди идеи, философы,
которые всем руководят; землепашцы и ремесленники заботятся об удовлетворении нужд общества и
потому не несут воинской повинности; защита государства поручена особому сословию стражей.
Однако сам философ, который и по рождению, и по высоким качествам ума более чем кто-либо имел
право на заметную политическую роль в своем родном городе, Афинах, [28] не захотел и слышать о
подобной роли и предпочел ей политико-педагогическую деятельность при дворе сиракузского тирана
Дионисия, в которой претерпел неудачу.
Эллинское самосознание
Чрезвычайно любопытно, что именно в период, последовавший за Пелопоннесской войной, в те
самые годы, когда, казалось, не было конца партийным раздорам и междоусобицам, вдруг появилось
общеэллинское сознание единства, и сила этого сознания проявилась во время похода греческих
наемников в Азию на помощь Киру Младшему. Это сознание единства коренилось не в политических
соображениях, у него были более глубокие основы. Эти основы с редкой выразительностью
подчеркивает Аристофан, говоря, что «все эллины совершают возлияния бессмертным из одной общей
жертвенной чаши». Менее сильно, но не менее верно высказывает ту же мысль ритор Исократ в
похвальном слове своему родному городу Афинам (он произнес его в 380 г. до н. э.), утверждая, что имя
эллина характеризует в его время не одно только физическое происхождение, но и связанную с этим
именем идею: «Оно относится, — по словам Исократа, — скорее к тем, кто разделяет с нами наши
воззрения, нежели к тем, кто принадлежит к одному племени с нами».
Родосская монета (слева). Изображена Ника с пальмовой ветвью и диадемой в правой руке.
Монета Коса (справа).
АВЕРС. Посох Эскулапа.
РЕВЕРС. Профиль Никия.
Затруднительным положением Афин, единственного государства, у которого была ясная
политическая программа и вполне определенные интересы, Филипп воспользовался, чтобы приобрести
на севере основанный некогда афинянами город Амфиполь, и не возвратил его, хотя и вступал в
переговоры.
Третья Священная война. 356 г.
В это время (356 г.) в самом сердце Греции разразилась война, которая вызвала всеобщее
расстройство и тем самым дала Филиппу возможность до такой степени вмешаться в эллинские дела,
насколько ему было выгодно. То была третья Священная война, которая и самым своим началом, и
ходом, и последствиями была характерной для тогдашней Греции. Суд амфиктионов в Дельфах — тень
суда, которой по традиции придавали некоторое значение — в течение определенного времени служил
немаловажным политическим орудием в руках фиванцев. Этот суд за какую-то ничтожную вину
присудил фокейцев к тяжелому денежному штрафу. Те взялись за оружие, напали на Дельфы и
наложили руку на храм и его священную казну. И вот вся Греция тотчас разделилась на партии:
беотийцы, локры, фессалийцы, дорийцы, фтиотийские ахейцы, магнеты вступились за святыни; афиняне
же, спартанцы и некоторые другие из пелопоннесцев приняли сторону фокейцев. Когда фокейцы
увидели, что фиванцы с союзниками сильнее их, они решились на вынужденный шаг. Вождем фокейцев
был Филомел; он вынудил у дельфийской пифии благоприятное для себя решение богов, которое
гласило: «Филомел может исполнить задуманное им». Тогда фокейцы сделали заем в казне захваченного
ими святилища Аполлона и на эти деньги призвали под свои знамена наемников, которых в то время
нетрудно было найти в достаточном количестве. Эти толпы наемников, числом до 10 тысяч человек, и
их предводители хорошо поняли, что они полные господа в стране и что золотой источник не напрасно
отдан под охрану их меча. Они стали дальше — больше черпать из казны храма, а потом наконец
принялись распродавать и расточать его древние святыни и сокровища. Один из вождей наемного
войска, Ономарх, приобрел большое влияние: с одной стороны, он захватил беотийский город Орхомен,
с другой — занял Фермопильский проход. Затем он двинулся по призыву одной из партий в Фессалию, а
другая призвала на помощь соседа — македонского царя Филиппа (353 г. до н. э.). Филипп тотчас
сообразил, что ему не может представиться лучший случай выказать себя эллином. Его воины бились за
одну из величайших святынь Эллады, шлемы их были обвиты лаврами дельфийского бога; они
сражались, защищая общественный порядок от хищничества наемников, которое уже несколько лет
тяготело страшным злом над государствами Средней Греции. Решительная битва произошла в южной
Фессалии и была одной из самых страшных битв, какие когда-либо происходили на земле Греции. Как
нелегко досталась царю Филиппу победа, можно судить по тому, что не менее 6 тысяч фокейцев пало в
битве; с пленниками поступили как со святотатцами: их утопили, и тела их не были удостоены
погребения. Эта победа привлекла на сторону Филиппа всю Фессалию, в которой он все устроил
сообразно своим интересам. Но он не мог тотчас же воспользоваться своей победой и вступить в
Грецию — ему препятствовал в этом афинский флот, крейсировавший в Малейском заливе и
охранявший проходы, перед которыми он на этот раз остановился (352 г. до н. э.).
Афины и Демосфен
Можно прийти к заключению, что в Афинах тогда еще не совсем разучились понимать политику в
широком смысле. К тому же в то время она приобрела себе выразителя в лице еще молодого (едва ли 30-
летнего) деятеля Демосфена, который несколько лет тому назад впервые выступил с речью в народном
собрании при разборе важного по политическому значению финансового вопроса.
Демосфен. Античная мраморная статуя.
Демосфен путем долгого и ревностного изучения подготовился к призванию оратора по
государственным вопросам и достойно завершил собой ряд великих государственных мужей свободной
Греции. Он имеет полное право на это высокое место, т. к. идеальные воззрения соединились в нем с
практичностью и способностью верно оценивать все достижимое и возможное. Напрасно многие
пытались оспаривать это, приходя в конечном итоге к выводу, противоположному тому, что они
отстаивали. Политика, которую он предлагал своему народу, легко могла привести к успеху, тем более,
что планы Филиппа были исключительно его личными честолюбивыми притязаниями. Но, конечно, с
той минуты, когда борьба против Македонии стала руководящей идеей политики Демосфена, для ее
осуществления появилась большая помеха: он не мог быть деятельным участником этой борьбы, как
некогда Мильтиад, Фемистокл, Кимон, Перикл и как его противник, царь Филипп; не мог потому, что не
был ни воином, ни полководцем… Он был только оратором и знатоком финансов, управления, внешних
отношений государства и, может быть, именно потому склонен недооценивать то, что составляло силу
Филиппа, а именно военную сторону. В этом отношении Демосфен, кажется, был действительно
идеалистом. Он верил в возможность порыва, который бы вновь, как в былые дни, увлек граждан на
поле битвы, и даже побуждал их к тому своими пламенными речами. Он как будто не понимал, что те
времена давно минули и поле битвы принадлежало теперь постоянным, правильно обученным армиям.
Другую трудность он, конечно, не мог не признавать, но не мог ее устранить, хотя в ней, собственно, и
заключалась вся тайна окончательного решения борьбы. Филипп в своей деятельности один произносил
решающее слово и мог хранить его в тайне от всех, пока не наступало время привести планы в
исполнение. В Афинах ни о какой тайне не могло быть и речи, и прежде чем будет принято какое-либо
решение, нужно было выдержать целую словесную битву, исход которой бывал и сомнителен. То же
происходило почти в каждом греческом городе, который мог быть вовлечен в антимакедонскую
коалицию. А между тем и в Афинах, и во всей Греции было немало людей, которые все это отлично
понимали и которые либо тотчас же отправлялись ко двору Филиппа, либо, подобно Фокиону, вступали
в борьбу, не имея ни малейшей надежды на успех. Главной отличительной чертой Демосфена следует
признать глубокую патриотическую веру в родной город, который в течение всего своего исторического
существования ни в ком из граждан не выразил такой воодушевленной энергии, как в Демосфене.
Падение Олинфа. 348 г.
В скором времени Филипп добился положения, весьма опасного для Афин. Он завладел в Фессалии
важным портом Пагасы, откуда сильно влиял на Эвбею; на севере он угрожал Херсонесу, обладание
которым было вопросом жизни и смерти для Афин с точки зрения северной торговли и подвоза
съестных припасов из Афин. Важнейшим из греческих городов среди ближайших соседей Филиппа был
Олинф, олинфяне сначала позволили Филиппу обольстить себя, потом стали опасаться за свою
независимость и наконец обратились за помощью к афинянам. Здесь Демосфен давно уже указывал
гражданам на опасность, грозившую со стороны Филиппа. Неоднократно, пока македонский царь
готовился к осаде города, в Олинф посылалась помощь — 4 тысячи гоплитов-граждан, 10 тысяч
наемников; против Филиппа пришлось сражаться и на Эвбее, но общей, последовательной войной,
какой требовал Демосфен, эту войну назвать было нельзя, и в 348 г. до н. э. Олинф пал, уступив энергии
македонского царя, которому в городе помогли предатели, каких во всей Греции было немало.
Продолжение Священной войны
Завоевание этого могущественного города на севере немало способствовало расширению могущества
Филиппа в этих местностях; но, с другой стороны, это завоевание усложнило проведение его политики,
потому что теперь во всей Греции, а особенно в Афинах, его стали опасаться. Стало ясно, что далее дело
не может идти так, как шло. Взятие Олинфа и беспощадное отношение победителя к побежденным,
возбудившим яростный гнев Филиппа упорной обороной своего города, произвели переворот в
общественном мнении Афин. Демосфен и его партия вышли теперь на первый план, и даже
господствовавшая прежде партия примкнула к политической программе Демосфена и стала делать
попытки создания общеэллинской коалиции против Филиппа. Эти попытки — искренние или
демонстративные — не привели ни к какому результату. Об общем выступлении против Филиппа, о
«пробуждении городов» напрасно было и думать, пока в Средней Греции, в самом сердце Эллады,
продолжалась несчастная война.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Смерть Филиппа; первые годы царствования
Александра и падение царства Ахеменидов
Положение Персидского царства
Планы, осуществлением которых были так заняты в Пелле и на которые уже давно указывали в своих
писаниях эллинские публицисты, были хорошо известны в Сузах. Но там к этой угрозе давно уже
привыкли; и, по-видимому, до самой битвы при Херонее все утешали себя тем, что до исполнения этих
планов еще много пройдет времени, да и вообще эти планы, как и все в Греции, зависят от
случайностей. Издавна уже персы отделывались только тем, что поддерживали врагов Филиппа
известного рода субсидиями, и, возможно, эти деньги целиком не доходили по назначению; только уже
во время борьбы за Перинф и Византий персы приняли в ней деятельное участие. Полное усыпление,
овладевшее всеми частями этого великого царства, отозвалось и на внешней политике Персии, и то
обновление персидского могущества, о котором некогда мечтал Кир Младший, оказалось после
несчастной битвы при Кунаксе неосуществимой фантазией. Артаксеркс II процарствовал, в прямой
ущерб своему царству, очень долго — до 362 г. до н. э. Уже из рассказа Ксенофонта об отступлении 10
тысяч греческих наемников можно узнать, в каком положении было в то время Персидское царство.
Никто не дерзает открыто напасть на небольшой греческий отряд, против которого решаются
действовать только средствами трусливого невежества, и эти греческие воины, пройдя сотни миль по
персидским владениям, должны были поведать Западу тайну великой слабости громадной империи. В
Мемфисе, еще при Дарий II Ноте, предшественнике Артаксеркса, уже снова правил туземный царь,
начавший собой новые, 29-ю и 30-ю династии. При Артаксерксе отпадения от царства стали более
частыми; восстание следовало за восстанием, на Кипре, в Финикии, на малоазийском берегу, в Карий, на
берегах Понта Евксинского; в самом царстве появились независимые от персидского царя племена, и
для того, чтобы спокойно проехать от Персеполя до Суз, он должен был каждый раз посылать денежный
подарок горцам, владевшим горными проходами, а этот подарок немногим отличался от обязательной
дани. При наследнике Артаксеркса II, Артаксерксе III, положение дел несколько изменилось к лучшему,
потому что руководителем этого царя стал некий Багас, энергичный правитель на восточный лад,
сумевший на время восстановить значение царской власти. Когда же царь выказал желание уклониться
от его влияния, Багас беспощадно истребил весь род Ахеменидов, кроме одного, Арсеса, от имени
которого и продолжал править царством. Только уже следующему царю (наследовавшему престол по
боковой линии), Дарию III Кодоману, удалось устранить страшного визиря, поднеся ему отраву. Это
случилось в тот год, когда должен был начаться македонско-греческий поход (336 г. до н. э.).
Убийство царя Филиппа. 336 г.
Но судьбе было угодно еще на некоторое время отсрочить падение этого жалкого царства: в то время
как всюду велись самые оживленные приготовления к походу, царь Филипп был убит одним из
начальников своего отряда телохранителей (зимой 337/336 г. до н. э.). Это событие произвело
потрясающее впечатление на всех современников и на ближайшее поколение. Актер Неоптолем, один из
эллинских технитов, которыми так охотно окружал себя Филипп, был очевидцем этого трагического
эпизода и говорит, что никакое впечатление трагедии Софокла или Эсхила не может с ним сравниться
по впечатлению. Он пал, достигнув верха могущества и счастья, во время празднества по случаю
свадьбы его дочери Клеопатры, [30] на пороге театра, где выступал среди праздничного шествия, в
котором торжественно несли перед царем изображения двенадцати олимпийских божеств.
Этот эпизод даже в Македонии отозвался общим колебанием. В Македонии в это время
существовала партия приверженцев сына Филиппа от второго брака, и другая — стоявшая за
племянника Филиппа Пердикку, некогда устраненного им от престола. Предвидя замешательство по
престолонаследию, соседние варварские племена вторглись в Македонию с севера, а на ее западной
границе разразилось восстание между горцами. Разумеется, и в Греции все держались того мнения, что
со смертью Филиппа должна пасть вся задуманная им Коринфская конвенция.
Воцарение Александра
Но все эти затруднения и сомнения были быстро разрешены новым македонским царем,
Александром, сыном Филиппа от его брака с Олимпиадой, дочерью эпирского князя. В самой
Македонии ему нечего было пугаться: он вырос в таких условиях, что мог смело быть наследником
своего могущественного отца, и все войско, уже знавшее его, было ему безусловно предано.
Персидские воины
Ко времени похода Александра персидское военное дело подверглось сильному греческому влиянию.
Это хорошо видно на реконструкции. Знатный конный воин облачен в мягкий набивной холщовый
доспех греческого покроя, вооружен греческим мечом и двумя дротиками. Пеший воин из отряда
«бессмертных» вооружен большим гоплитским щитом и мечом греческого типа.
Дарий, вообще слывший за человека храброго, произвел смотр своей армии на обширных равнинах
близ Вавилона, и этот смотр внушил ему большую уверенность в своих силах. Александр довольно
поздно выступил ему навстречу из Гордиона. По-видимому, его задержали греческие дела, но затем он
открыл кампанию блестящим успехом, который может быть объяснен только полнейшей неурядицей в
общем плане ведения войны со стороны персов. На его пути лежали три прохода, представлявшие
твердую оборонительную позицию, так называемые Киликийские ворота, Аманские ворота и Сирийские
ворота, и армия Александра, направляясь из Малой Азии в Сирию, не могла миновать этих проходов. И
вот первые из трех ворот (в Таврских горах) Александр прошел, не потеряв ни одного человека, а между
тем здесь теснины, в самом узком своем месте, едва дают возможность пройти в ряд четырем воинам.
Оказывается, персы, едва заслышав в полночь македонские сигналы, и не подумали ни о какой обороне,
и вот все македонское войско спокойно вступило в Киликийскую равнину. Прибыв в Таре, Александр
вдруг заболел, и весть об этом опять замедлила движение войска вперед. Однако искусный врач,
акарнанец Филипп, быстро поднял царя с одра болезни; он выздоровел раньше, чем предполагали, и
вскоре после этого был также счастливо пройден другой, не менее опасный проход в Аманских горах,
которые тянутся параллельно с Тавром. Тут войско повернуло на юг, чтобы, пройдя через третий проход
(Сирийские ворота), в одном из отрогов того же Аманского хребта, двинуться прямо против
неприятельского войска, которое тем временем подошло и расположилось немного восточнее, в
равнине. И этот третий проход был пройден Александром беспрепятственно, но тут последовало
стратегическое передвижение персидского войска, которое, во всяком случае при других условиях,
могло бы быть весьма опасно для Македонии. Дарий двинулся в северо-западном направлении через
боковой проход в Аманских горах и расположился со всем своим войском в равнине Исса, в тылу
Александра. Это передвижение было действительно недурно задумано, и слух о нем, достигнувший
Афин, где охотно верили тому, чего желали, привел всех к убеждению, что Александр отрезан от своей
отчизны и гибель его несомненна.
Битва при Иссе
Но сам Александр совсем иначе взглянул на свое положение: он увидел только возможность
покончить с неприятельской армией одним ударом. Он тотчас же переменил фронт войска, и битва при
Иссе (333 г. до н. э.) вполне оправдала его смелые надежды.
Битва при Иссе. Мозаика из Помпеи, изображающая кульминационный момент битвы, когда Дарий
бросается в бегство.
Эта битва представляет собой характерную картину побоища с варварами. Там, где с неприятельской
стороны достаточно было бы 10 тысяч хорошего войска, было выставлено 50 тысяч плохого; ничего не
происходило кстати и вовремя, и малейшая случайность могла привести к катастрофе, — где-нибудь
произвести бегство, которое поколебало бы близстоящие массы и вскоре всех увлекло бы неудержимо; а
при таком составе войска, как персидское, отступление невозможно, бегство же гибельно. Александр
наступал с юга, фронтом к северу. Левым, оборонительным крылом командовал Парменион, старейший
из военачальников Филиппа. Сам же царь находился на правом наступательном крыле и, высмотрев
слабое место противника, быстро перешел с отборной тяжелой кавалерией, составленной из
македонской знати, через небольшую речку и ударил на персидскую пехоту, неприятель дрогнул и
побежал, открыв для нападения центр, в котором находилась колесница царя (персы сражались еще на
колесницах, как во времена Рамсеса). Александр обратился против центра, и на персидской стороне
нашлось много храбрецов, которые, противясь его наступлению, пожертвовали собой, лишь бы дать
возможность повернуть царскую колесницу и отвезти в безопасное место священную особу царя, ибо в
эту решительную минуту ни у кого из персов не было иной мысли. Та сумятица, которая неудержимо
овладела всеми, вскоре охватила и другое, непоколебленное еще крыло персидской армии, и никакая
попытка противостоять гибели или отвратить ее была невозможна. И как поразительно проявилась в
этом случае противоположность между восточным, мишурным, царем и настоящим царем,
Александром; он и на этот раз, как всегда, одержал победу благодаря личному участию в битве, и сам
вел преследование бегущего неприятеля; полное расстройство персидской армии было главным образом
его заслугой. Несчастный персидский царь должен был вскочить на коня, чтобы уйти от своего грозного
гонителя, и когда Александр уже гораздо позднее вернулся на поле битвы и в свою главную квартиру, то
узнал, что шатер персидского царя, а в нем его мать, супруга и дети, достались в руки победителя —
добыча в высшей степени ценная, унизившая значение Дария в глазах азиатов и значительно
ослабившая в нем желание сопротивляться Александру. Победитель же обошелся со своими
пленницами чрезвычайно внимательно.
Последствия победы
Битва была во всех смыслах решительная. Победа при Иссе, открывшая победителю путь в Сирию и
Финикию, отозвалась и на персидском флоте, составленном большей частью из сирийских и
финикийских кораблей, которые тотчас отделились от флота. Надежды греческих патриотов на
освобождение от македонского владычества разом рухнули. Греки, собравшиеся на Истмийские игры,
отправили к Александру посольство с пожеланием счастья в форме обычного дара — золотого венка. И
от членов комиссии, наблюдавшей за выполнением условий Коринфского договора, были переданы
такие же поздравления и пожелания. Немудрено было предвидеть, что Дарий даст Александру полную
возможность завоевать побережье Средиземного моря, которое и без того не представляло особенных
затруднений; ввиду этого, лишь только Александр двинулся вперед, в область финикийских городов, к
нему уже явилось посольство персидского царя, чтобы вступить в переговоры с македонским царем. Эти
переговоры не лишены интереса. Дарий жаловался на нападение, к которому он не давал никакого
повода, но т. к. судьба решила битву не в его пользу, то просил вернуть ему его царское семейство,
находившееся в плену у Александра, и изъявлял готовность на весьма значительные пожертвования.
Александр отвечал на это укорами, в которых с чисто эллинской точки зрения не могло быть недостатка.
Можно было, пожалуй, указать на то, что и само убийство Филиппа было делом персидского подкупа.
Но важнее всего было то, что при этих переговорах выяснилось совершенно новое политическое
понятие и новая точка зрения. Александр приказал Дарию сказать, что теперь он считает себя владыкой
всей Азии, и потому не следует Дарию вести переговоры с ним, Александром, как равному с равным:
пусть, мол, Дарий сам к нему явится, чтобы получить то, что Александр ему пожалует. Этот резкий
ответ, впрочем, очень понравился приближенным к Александру лицам. Они тогда еще не предвидели
последствий, которые должны были произойти для них из нового положения, принятого Александром;
об азиатском царстве не было речи при дворе Филиппа когда-либо до этого времени.
Переговоры. Взятие Тира
Между тем, приблизившись к стенам Тира, Александр встретил такое сопротивление, которое
напомнило ему, что существуют еще на земле независимые от него силы. Не совсем ясно, почему
именно этот старый финикийский город так упорно противился новому порядку, который, по меньшей
мере, сулил ему такие же выгоды, какими он пользовался прежде. Горячо разгорелась здесь старая
вражда между финикийским и эллинским племенем, и семь месяцев подряд здесь истощались все
усилия и средства как со стороны защиты, так и со стороны нападения. Соединенные силы сухопутного
войска и наскоро собранного флота долго и тщетно осаждали сильно укрепленный островной город, из
которого своевременно были высланы морем в Карфаген бесполезные для борьбы старики, женщины и
дети. Отметим при этом любопытную, чисто семитскую черту, характеризующую местное
богопочитание: кому-то из горожан в Тире представилось в сонном видении, что один из богов, главный
защитник города, собирается его покинуть, и вот граждане решили приковать истукан божества
железными цепями к тому основанию, на которое он был поставлен… В лагере Александра слышались
уже многие голоса в пользу того, что пора идти вперед, покинув осаду Тира… И вот в самый разгар
осады явилось вдруг посольство от Дария с более определенными предложениями: 10 тысяч талантов
выкупа за царское семейство, уступка всех земель до самого Евфрата и дочь Дария в супруги — вот что
предлагал персидский царь. Говорят, что Парменион, старший и знатнейший из сановников и
полководцев Филиппа, сказал, узнав об этих условиях: «Я бы это принял, если бы я был Александром»,
[34]
— слова знаменательные, ясно указывающие на то, что завоевательные планы Филиппа не
простирались дальше Евфрата или даже дальше реки Галис. Для его военных товарищей, для
македонской знати это было бы, конечно, наиболее выгодно; они могли бы остаться по отношению к
своему царю в том же положении, но только стали бы богаче, знатнее прежнего и больше бы средств
имели для наслаждения роскошной жизнью. Но эта цель уже была достигнута. Для Александра казалось
уже невозможным остановиться на полпути, и потому он отпустил и второе посольство Дария с ответом,
который был лишь подтверждением первого.
Падение Тира
Между тем осада Тира близилась к концу. Штурм удался: после долгой битвы на улицах города
последние его защитники пали у храма Баала. Страшная кара постигла город, который, однако, не был
разрушен весь; в нем разыскали одного из потомков старинного рода местных царей, служившего
поденщиком у кого-то из тирийцев и жившего в предместьи; его и возвели в цари (322 г. до н. э.) по воле
Александра.
Взятие Газы. 332 г.
Взятием Тира был положен конец существованию персидского флота. От Тира войско Александра
двинулось на юг. Сопротивление, оказанное ему древним филистимлянским городом Газа,
заграждавшим путь в долину Нила, носило на себе военный характер, а не национальный, как в Тире.
Мужественный персидский военачальник защищал порученную ему крепость до последнего; такие
верные слуги еще были у царя персидского, хотя их было и немного.
Завоевание Египта
Зато завоевание Египта оказалось чрезвычайно легким. Египет постоянно относился к персам
враждебно и все более и более их чуждался. При всех своих восстаниях он постоянно получал или
ожидал помощи от Эллады; притом греческие религиозные воззрения и миросозерцание были гораздо
более близкими и подходящими к египетским воззрениям, нежели недоступная египтянам
религиозность персов с ее сухим дуалистическим делением добра и зла. Замысел греческого отряда
наемников, удалившихся с поля битвы при Иссе и пытавшихся захватить страну в свои руки, окончился
неудачей. Когда в Египет вступили войска Александра, Мемфис был сдан ему персидским наместником
без сопротивления, и все население приняло македонского царя почти как законного государя. И здесь
Александр сумел доказать свою государственную мудрость, сохранив древнее разделение страны на
номы, не сместив египетских чиновников, правивших отдельными округами, и не коснувшись
важнейших правительственных учреждений. Особенно он расположил все население Египта двумя
своими деяниями: царь заложил новый, громадный город и посетил древнее святилище бога Амона.
Развалины Персеполя.
Кончина Дария
Александр мог уже не опасаться Дария; осталось только одно его имя, которое, быть может,
способно было бы послужить поводом к народному восстанию. Итак, Александр поспешил, приняв
некоторые важнейшие меры, в погоню за этим несчастным государем, который бежал в восточные
сатрапии и, по-видимому, в Экбатанах вновь пытался собрать кое-какие силы для дальнейшей борьбы.
От этого соперника Александр вскоре был избавлен заговором, который составили окружающие Дария.
Заговор закончился тем, что заговорщики схватили его, связали и везли в своем караване, как пленника,
а когда Александр погнался за ними, они закололи Дария и бросили его на дороге умирающим в
повозке. Александр приказал этого последнего Ахеменида похоронить с почестями в Пасаргадах, рядом
с гробницами других персидских царей. По восточным воззрениям он был теперь законным государем
Персии. Неожиданно у него появился довольно опасный противник — сатрап Бактрии Бесс, стоявший
во главе заговора против Дария; он принял царское имя Артаксеркса и заявил свои притязания на
престол. Александру удалось, наконец, его захватить и казнить по персидским законам. Но и после этого
в Бактрии и в Согдиане Александру пришлось вести долгую и опасную борьбу, которой значительно
способствовали и природа гористой страны, и сам политический строй этих областей. Они распадались
на несколько независимых княжеств и получали поддержку от скифских племен, живших по ту сторону
Яксарта.
С 330–327 гг. до н. э. Александр пребывал в этом северо-восточном углу Персидского царства,
заложил город Александрию на берегах Яксарта, как на северной границе своих владений; местное же
население он усмирил в такой степени, что там стало возможным установить благоустроенное и
влиятельное управление.
Поединок грека с персом.
Прорисовка с греческой вазы.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Царство Александра Великого
Новая правительственная система
Немногое известно о тех трех годах, которые Александр провел на отдаленном северо-востоке Азии,
более или менее вдали от греков; но и это немногое убеждает в том, что он в это время уже приступил к
чрезвычайно важной реформе, которая, при новом положении вещей, была необходима. Нелегко было
привести в исполнение задуманное и при этом Александру пришлось выдержать тяжкие испытания и
пережить весьма опасные перевороты.
Александр, царь Азии
Проблема заключалась в превращении македонской царской власти в абсолютную монархическую
власть азиатского владыки. Государство в том виде, в каком Александр получил его от своего отца
Филиппа, несло в себе еще черты определенной патриархальности. Царь, как первый между равными,
принимал участие в пиршествах своих вельмож, носивших даже официальные титулы «товарищей»
(гетайров) его, среди которых ближайшие к царю лица отличались еще названием «друзей» (филой). То,
что случайно известно об этом кружке приближенных к царю лиц, удостоверяет, что они на своих
сходках проводили время почти так же, как гомеровские герои в своем лагере под стенами Илиона. Все
важнейшие дела обсуждались в государственном совете, который носил название «совета друзей «, и
если виден постоянно Александр во время битв на коне и во главе конного отряда македонской знати, то
это было не военной случайностью, а установившимся обычаем. Способ обращения царя со знатью был
тем более свободным, что Александр был еще молод, а между старшими его военачальниками было
много таких, которые отличились еще при Филиппе и потому были твердо уверены, что они
необходимы. Надо предполагать, что ввиду общей борьбы с варварским миром, македонский элемент
значительно сблизился с греческим. Александр со своей стороны не допускал между ними никакого
различия. Но, конечно, в ближайшем будущем можно было ожидать, что этот македоно-греческий
элемент придет в столкновение с новой политикой царя, тем более, что он был вынужден
необходимостью избирать для управления обширным царством людей из среды покоренных им
народов. Он был тем более к тому вынужден, что никто из македонян и эллинов, видимо, не подумал
изучить персидский язык или хоть сколько-нибудь ознакомиться с особенностями покоренных стран и
народов.
Индийские воины.
Боевой слон, с погонщиком и знатным воином на нем. Слоны были главной ударной силой индийского
войска; иногда для усиления их защиты им на ноги надевались медные кольца. Знатные воины имели
чешуйчатые медные панцири, по описаниям иногда покрывавшие все тело (у царя незащищенной
оставалась только левая рука). Основным оружием дальнего боя были бамбуковые дротики с
железными вилообразными наконечниками, ближнего — широкий меч (длина до 120 см) с
поразительными боевыми качествами. Индийский лучник вооружен большим бамбуковым луком
(длиной 1,8 м). Лучники прославили себя меткой стрельбой на дальнюю дистанцию и являлись
основным типом индийской пехоты. Индийский пехотинец.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Население Италии. — Основание Рима и первые
века его существования
Запад
Древнее сказание передает, что Александр на смертном одре на вопрос, кому он завещает свое
царство, отвечал: «Сильнейшему». В самом деле, тотчас после его смерти поднялись продолжительные
войны из-за громадного наследства, оставленного без главы и без прямого наследника. Во всемирно-
историческом смысле наследование великому человеку было представлено целому государству, которое
образовалось на западном берегу Средней Италии. Во время неожиданной кончины Александра оно
переживало уже четвертый век своего существования и готовилось распространить свою власть на все
государства Средней Италии, лежавшие между Тирренским и Адриатическим морями.
Страна и население
Сомнительно, чтобы название этого государства, Рим, когда-либо дошло до сведения Александра.
Лишь незадолго до его времени впервые упоминается о Риме у одного из греческих писателей. Средний
из трех полуостровов, заканчивающих Южную Европу, уже издавна заселенный постепенными
переселениями племен с севера, получил свое общее название Италии довольно поздно и притом
совершенно случайно, от имени маленького народца, жившего на юге полуострова. Различают три
главных племени среди народов, заселяющих полуостров: япигов — на юге, находившихся в ближайшем
родстве с греками; этрусков — на севере и западе, до самого Тибра; и третье, важнейшее, которому
обычно придают название умбро-сабельского. Ему-то и обязана страна своим развитием и объединением
различных племен в один народ. Его проникновение в восточную часть полуострова составляло лишь
одно звено в общей цепи тех великих, целыми веками длившихся выселений из восточной Азии,
которым и европейская Греция, и греческая часть Малой Азии, и острова между ними были обязаны
своим заселением. Племена или толпы, из которых в Италии произошли отдельные народы умбро-
сабельского племени,[44] были родственны грекам по происхождению, насколько можно судить по
родству языков и по общности известных элементов развития. Как у тех, так и у других земледелие и
виноделие были главными основами жизни, и те, и другие почитали ту же богиню очага, Гестию или
Весту, и, в общих чертах, даже изображали ее одинаково; почитали того же бога неба и богиню неба; и
тут и там были те же меры длины, то же вооружение и одежда. Даже условия жизни были у них,
отчасти, те же самые. Местность Италии, как и Греции, гориста и в равной степени с Грецией
способствует дроблению на малые области, и только в своей восточной части представляет достаточный
простор для образования больших государств; и, вообще говоря, развитие народной жизни шло здесь
иным путем, нежели в западной части. При своем первоначальном поселении на Италийском
полуострове поселенцы не встречали следов какой бы то ни было древнейшей культуры, вроде,
например, финикийской, которую нашли в Греции древнейшие поселенцы арийского племени.
Мореплавание не получило здесь никакого значения, т. к. на восточном берегу Италии мало хороших
гаваней и нет больших рек, и широкое, не покрытое островами водное пространство Адриатического
моря отделяло их от соплеменников, с которыми они, наконец, и утратили всякое отношение.
Средняя Италия; латиняне, сабиняне
В Апеннинских горах, где благодатная почва вознаграждает труд земледельца даже на высоте тысячи
метров над уровнем моря, а в тогдашних лесах и на луговых склонах удобно было заниматься
разведением скота, эти переселенцы разрослись в небольшие народцы, которые, подобно всем
пастушеским и земледельческим народам, тщательно хранили древние, завещанные стариной обычаи, и
лишь весьма медленно достигали высших ступеней культуры, с особенным отвращением относясь к
городской жизни и предпочитая ей привольное житье в отдельных широко разбросанных хуторах и
поселках. Иначе шло развитие культуры у латинян, т. е. тех пришельцев, которые ранее других пришли
на полуостров и заняли или вынуждены были занять наиболее обширную равнину Италии, у западных
ее берегов, на юг от Тибра. Эта страна не может быть названа ни особенно плодородной, ни особенно
здоровой, ее берег однообразен по очертаниям, не имеет гаваней, покрыт сыпучим песком. Но дело-то в
том, что поселившиеся здесь пришельцы подвергались нападениям с различных сторон — из-за гор с
востока и со стороны моря на западе, а вскоре после того и с севера, и с юга, — и благодаря этим
условиям появилась необходимость в защищенных стенами городах, которые постепенно превратились
в городские центры маленьких общин, образуя нечто вроде греческих городов-государств (полисов).
Таких общин в отдаленнейшую эпоху известной истории Италии (в VIII в. до н. э.) насчитывалось уже
около тридцати.
Начало Рима
Среди этих городов, тесно связанных между собой общим языком, обычаями, государственными
учреждениями, общими святынями и общей враждой с соседями, главным, преобладающим городом
был Альба Лонга, построенный на высокой меловой скале, господствовавшей над обширной равниной.
Уже по своему положению город естественно должен был получить значение столицы. Однако на самой
северной оконечности той же территории, в низовьях Тибра, милях в пяти от его устья вскоре стало
возрастать и достигло самостоятельного значения латинское местечко Roma (Рим). В позднейшие
времена, под греческим влиянием появились всевозможные рассказы о первоначальном зарождении
этой городской общины, которой было предназначено такое великое будущее, и о Ромуле и Реме,
братьях-близнецах, сыновьях бога войны, и об их дивном детстве и юности, и о том, что случилось при
самом основании города… Указывали даже день его основания — 21 апреля, в 4 году VI Олимпиады,
т. е. 753 г. до н. э.
Ромул.
Один из бюстов семи римских царей в Капитолии; атрибуция традиционная.
Отражает представление поздних римлян о своих древних царях.
Цари Нума Помпилий (слева) и Анк Марций (справа). Бюсты семи римских царей на Капитолии;
атрибуция традиционная.
Гробница Горациев
Положение народа
Реформа Сервия Туллия была вовсе не так демократична, как это может показаться с первого
взгляда. Были приняты меры к тому, чтобы центурии первых трех классов, безусловно
многочисленнейшие, вместе со всадниками (следовательно, патриции и богатейшие землевладельцы из
плебеев), постоянно имели при голосовании перевес даже в тех редких случаях, когда центуриатным
собраниям в древнейшую эпоху приходилось принимать важные решения. Притом же все права старых
граждан оставались неприкосновенными, и корпорация «отцов», составлявшая сенат, сохраняла свой
прежний авторитет, хотя во времена царей плебеи являлись в сенат в качестве приписных его членов
или призывались к участию в его заседаниях. Особенно ошибочно было бы думать, что политика в это
отдаленное время уже играла важную роль в римской жизни. Римская почва требовала старательной и
тщательной работы, и эта работа земледельца придавала особый отпечаток всему течению римской
жизни. Умение обращаться с землей составляло красу и честь каждого римлянина. Более богатый
землевладелец дробил свою землю на мелкие участки, предоставляя их обработку своим подчиненным;
семьянин обрабатывал свою землю сам со своими сыновьями и немногими наемниками. Все то, что в
позднейшую эпоху составляло особое ремесло, как, например, печение хлеба, обработка шерстяной
пряжи, врачебное искусство, — все это в древнейшую эпоху еще относилось к обычным занятиям
домашнего обихода. Остальными промыслами и ремеслами занимались преимущественно
переселившиеся в Рим иноземцы, и этим объясняется то некоторого рода пренебрежение, с которым
римляне относились к этого рода деятельности. Не развилось здесь и такое сословие купцов, которое
способно было бы стоять на одной ступени с сословием земледельцев. А между тем в Лации всегда
существовали богатые торжки (mercatura), посещаемые и римскими гражданами, и поселянами.
Предметы роскоши привозились с Востока, через посредство греков. Но средства обмена были еще
очень первобытными, ограничивались рогатым скотом и овцами, а настоящая торговля, подобная той,
что была у этрусков и привела тех к обогащению и роскоши, была еще совсем не развита. Меры и числа
были внесены в Италию уже древнейшими поселенцами; весьма древними были и некоторые условные
знаки, как, например, вытянутый палец, обозначавший единицу, рука с пятью пальцами, обозначавшая
пять, две сложенные руки — десяток. Есть основание, по некоторым выражениям (например,
древнейшее название плебеев приписными (conscripti)), что и само звуковое письмо, по утверждению
некоторых исследователей появившееся к 1300 г. до н. э., здесь было введено очень рано. Понятия о
законе были очень строги, более же всего строги в тех случаях, где речь шла о нарушении прав
собственности. Взыскание долгов, в конце концов, приводило к тому, что кредиторам приходилось
делить между собой «самого должника», или точнее вырученную от его продажи сумму. Все
гражданские отношения совершались на широкой и либеральной основе: собственность свободно
переходила из рук в руки и договоры заключались без особых формальностей. Исполнительная власть
была очень сурова, расправа производилась быстро. Каждый пользовался своим правом без
снисхождения, но зато и произвол был невозможен. Искусство и поэзия еще не украшали жизнь в эту
отдаленную эпоху, и во время празднеств пляски предпочитались пению, как это можно видеть из
одного драгоценного отрывка древней римской песни, которая состоит из простейших взываний к ларам
и Марсу и заканчивается триумпом («прыжком» — triumpe).
Главным украшением жизни, главной прелестью и оживлением ее простейших форм была религия. В
круг религиозных понятий, однако, не вносилось еще ничего ни поэтического, ни художественного, и
духовная деятельность в создании мифов и образов выражалась очень слабо. Даже в названии месяцев
или в подыскании имен детям не хватало изобретательности, и после четырех первых начинались уже
повторения: Quintilis, Quintus, Sextilis, Sextus. Будничная трудовая жизнь поселянина прерывалась
только жертвоприношениями и празднествами: в честь Юпитера, Марса и его, быть может, сабинского
— двойника Квирина; богини Земли (Теллус), богини жатвы (Цереры), богини домашнего очага (Палее);
сатурналии — празднества сева, терминалии — празднества межевых камней, луперкалии —
празднества волков, и другие подобные.
Церера.
Богиня земледелия, покровительница плебеев. Статуя, найденная в Остии в 1856 г.
Ватиканский музей.
Удаление плебеев из Рима
Случилось, что понадобилось набрать войско против вольсков, и масса плебеев при этом отказалась
нести военную службу. Консулу удалось различными обещаниями сломить их сопротивление. Дважды
выводили войска в поле и бились с врагом счастливо, но когда после возвращения из второго похода
обещания, подтвержденные дружественным народу диктатором Манием Валерием Волузом, не были
приведены сенатом в исполнение, плебеи решились на весьма смелый шаг. Построившись в воинские
ряды, в полном боевом порядке они переправились через реку Анио, впадающую в Тибр на несколько
часов пути выше Рима, и заняли возвышенность, которая позднее получила название Священной горы
(Mons Sacer). Там они стали готовиться к постройке собственного плебейского города. Эта
внушительная демонстрация вынудила сенат вступить с ними в переговоры. Менений Агриппа, человек
доброжелательный, сумел подействовать на плебеев известной притчей о споре членов тела с головой и
желудком, убедил их в крайнем вреде междоусобия, и плебеи обусловили свое возвращение из Рима
формальным договором, на основании которого была учреждена новая и весьма важная должность
народных трибунов (tribuni plebis). Таким образом, у сословия плебеев в государстве появились свои
представители, свой, и притом весьма деятельный, орган для выражения их дальнейших желаний и
происков.
Политическая борьба плебеев с патрициями
Эти народные трибуны (сначала двое, а потом уже пятеро) избирались ежегодно, имели право
защищать каждого из плебеев против любого распоряжения правительственного чиновника, и тем
самым кассировать его исполнение. Из этого права трибунов и из неприкосновенности их особы,
которая по закону считалась «священной», развились впоследствии самые нежелательные результаты:
трибун мог созывать народ и влиять на его решения, на подготовку выборов; он присутствовал на
сенатских заседаниях в курии и никто не смел отогнать его от порога. Само право защиты каждого
плебея от распоряжений правительства, в сущности, было равносильно праву избавлять народ от
тягостей военной службы и взыскания налогов. Такой результат оказался опасным даже с точки зрения
общественного блага, и внутренняя борьба трибунов против консулов, чиновников-плебеев против
чиновников-патрициев по-прежнему продолжалась с большим ожесточением. Способствовало
раздражению и то, что вопрос об общественной земле все еще оставался нерешенным, хотя весьма
видный государственный деятель, Спурий Кассий, во время своего третьего консульства (486 г. до н. э.)
пытался решить его посредством первого аграрного закона. Об этом времени сохранилось много
рассказов, довольно запутанных и украшенных вымыслом, однако характеризующих общее положение
дел в республике в это смутное время. Из них можно узнать об изгнании патриция, лютого врага
плебеев, Гая Марция Кориолана, который возвращается под стены Рима с войском вольсков,
приютивших его у себя, и осаждает родной город; о сабинском выходце Аппии Гердонии, который,
предводительствуя шайкой изгнанников и поддерживаемый своими приверженцами в Риме, во время
ночного нападения захватывает Капитолий, и о том, что граждане должны были изгонять его оттуда
вооруженной рукой.
Монета вольсков (вверху).
Изображение свиней, видимо, связано с тем, что на мысе близ города вольсков Цирцеи якобы
некогда жила легендарная волшебница Цирцея, превращавшая людей в свиней.
Монета рода Фабиев (слева). Монета плебейских эдилов (справа).
АВЕРС. Голова Цереры и надпись: AED(elis) PL(ebis).
РЕВЕРС. Фигуры эдилов и надпись: M(arcus) FAN(nius) L(ucius) CR(i)T(onius) (Марк Фанний и Луций
Критоний).
Известно и о происках патрициев, которые в течение шести лет (485–479 гг. до н. э.) предоставляют
почти диктаторскую власть одному из своих родов, роду Фабиев, постоянно выбирая одного из них в
консулы. Известно также об убийстве одного из трибунов, Гнея Генуция (473 г. до н. э.) с политической
целью. И, несмотря на все подобные колебания, плебеи все же начинают понемногу приобретать все
большее и большее значение. Особенно важен 471 г. в истории развития плебейских вольностей. Трибун
Публилий Волерон в предшествовавшем году внес такого рода предложение: плебейские власти, т. е.
народные трибуны и плебейские эдилы должны выбираться в собраниях плебеев по округам, а не в
куриях, где перевес влияния всегда был на стороне патрициев. В 471 г. до н. э., когда Волерон вновь был
выбран в трибуны, ему удалось провести этот закон. Несмотря на это, общее положение дел было
неутешительным, потому что патриции со своим консулом и плебеи с трибунами относились друг к
другу враждебно и эта внутренняя усобица должна была, конечно, в значительной степени ослаблять
государство по отношению к его внешней политике.
Внешние враги
Во внешней политике в последние 40 лет, прошедшие со времени падения царской власти, Рим
значительно отстал. Все, что известно о внешних отношениях, основывается на сказаниях, которым
нельзя доверять в подробностях, но в общем ход внешней политики проследить нетрудно. Опаснейшим
врагом являлись этруски на севере и, по преданиям, известно о весьма опустошительном походе этого
народа под предводительством царя Ларса Порсены из Клузия, в связи с попытками восстановления
царской власти в пользу Тарквиния. Как ни стараются предания выставить на вид различные геройские
подвиги, совершенные римскими воинами, нет ни малейшей возможности скрыть то тяжелое
поражение, которое было нанесено тогда Риму. Торжествующий враг довел побежденный им город до
такого унижения, что римляне должны были обязаться не употреблять железо ни на что другое, кроме
земледельческих орудий. Однако это преобладание этрусков в Лации было непродолжительным.
Этрусский лучник.
С рисунка в этрусской гробнице в Цере.
Саркофаг знатной этрусской женщины с ее статуей наверху. Найден в Кьюзи (этрусский Клузий).
Середина II в. до н. э.
Как бы то ни было, но Вейи не поддерживались другими городами и были предоставлены судьбе, в
надежде на толстые стены и их крепкую позицию (город лежал на скале, между двух речек, которые
сливались перед городом). Десять лет подряд город отбивался от нападения римлян, однако на этот раз
римляне решили довести дело до конца. В этой войне римляне уже проникнуты сознанием своего
государственного значения, и это мощно развитое сознание нашло выражение в сильной личности
патриция Марка Фурия Камилла, избранного в 396 г. до н. э. в диктаторы, чтобы нанести последний
удар уже потрясенному городу. Ничтожны были прежние войны и прежнее понимание государственных
задач, т. к. в этом 396 г. до н. э. римское войско впервые не было распущено по домам в конце лета, а
всю зиму простояло в поле, следовательно, и война продолжалась до окончательного взятия города.
Победитель Камилл был удостоен торжественного триумфа при въезде в Рим, и та богатая добыча,
которую Рим приобрел по окончании этой десятилетней войны, была наименьшей из выгод победы.
Дело в том, что завоевание южной Этрурии было первым шагом на пути величавой и смелой политики,
хотя и нельзя сказать, что Рим, захватив оба берега низовьев Тибра и продвинув свою северную границу
до Циминского леса, преступил линию мудрой и прозорливой оборонительной политики. Уже настало
время для образования сильной государственной общины в середине итальянского полуострова, т. к.
ему давно грозило тяжелое бедствие, которое и разразилось несколько лет спустя после падения Вейев в
виде нашествия галлов.
Галлы
Во времена, лежащие за пределами исторических воспоминаний, это племя переселилось в Европу из
Азии, заняло крайний запад, собственно Галлию, Британские острова и часть Испании. В прекрасной
Галлии, которая от них и получила свое имя, население вскоре разрослось настолько, что ему стало
тесно, и галлы (кельты) стали понемногу перебираться за горную преграду, отделявшую их от северной
Италии. По своему характеру более склонные к войне и тревоге, чем к спокойному и терпеливому труду
земледельца, они давно уже обращали взоры на юг, в ту страну, из которой этрусские и греческие
торговцы вывозили нежные плоды и крепкие вина, а равнина, простирающаяся по берегам реки По,
давно уже соблазняла это пастушеское племя своими богатыми пастбищами. И вот с 400 г. до н. э.
началось новое переселение кельтов из-за Альп. Толпами надвигались эти дикари, мощной силой,
непреодолимо храбрые, необузданные как варвары в проявлении своих бурных страстей. Вскоре они
завладели городом Мельпум в Этрурии, ближайшим к ее северной границе, потом захватили всю
равнину р. По, вытеснили отсюда этрусков, потом перешли реку, и одно из кельтских племен, сеноны,
под началом князька Бренна, явилось под стены Клузия, могущественнейшего города на северо-востоке
Этрурии (390 г. до н. э.). По-видимому, в Риме не сообразили, как велика была надвигавшаяся опасность
и в какой степени она уже была близка. Когда жители Клузия стали просить римлян о помощи или, по
крайней мере, о посредничестве (вот в какой степени уже успело в это время возрасти значение Рима!),
римский сенат решил отправить послов. Это было плохое средство для предупреждения опасности, если
бы даже послы, вопреки международному праву, и не приняли участия в битве с варварами и не подали
им повода непосредственно двинуться на Рим.
Галлы в Риме. 390 г.
Это произошло так быстро, что в Риме даже не успели надлежащим образом подготовить войско, у
которого к тому же не было настоящего вождя, т. к. Камилл — жертва все еще продолжавшегося
раздора партий — находился в изгнании, в Ардее. В нескольких милях от Рима, при ручье Аллия,
римское войско сошлось с галлами. Вооруженные римские граждане и селяне, составлявшие римское
ополчение, еще не имели понятия о войне с этими кельтскими дикарями и поэтому, когда те с
оглушительным криком при резком звуке своих боевых рогов яростно устремились вперед, панический
страх напал на римлян. Ряды их войска расстроились, и большая часть воинов искала спасения в бегстве,
открывая неприятелю путь к Риму. В Риме воспользовались тем кратким промежутком времени, в
течение которого галлы, упоенные победой, грабили, что могли, и по своему обычаю отрезали убитым
головы. Приняты были быстрые и решительные меры к тому, чтобы все население Рима и его святыни
переправить за Тибр и укрепить для обороны Капитолийский холм, т. к. весь остальной город
невозможно было удержать.
Вотивный щит.
Иллюстрирует легенду о взвешивании галлами золота из Капитолия.
Тогда галльский вождь Бренн еще бросает свой громадный меч на чашу весов, чтобы и он был
уравновешен золотом, и тот возглас «Горе побежденным!», который раздался впервые, сделался одним
из наиболее понятных возгласов для всех позднейших времен и народов. Но римские боги не могут
потерпеть, чтобы столь ужасное совершалось безнаказанно: раздается звук воинских труб, Камилл
приближается с собранным им войском и разбивает врагов на развалинах самого города, который этой
победой искупил свой позор. Так гласит позднейшее римское предание, но трезвая правда говорит:
галлы вполне разумно приняли золото, которое также разумно было им предложено римлянами, или
может быть наоборот: галлы предложили покинуть Рим, если им будет выплачена определенная сумма,
и римляне на это охотно согласились. Во всяком случае, этот погром италийского города, который
понемногу начинал уже привлекать к себе внимание даже со стороны греческих городов, наделал много
шума. Это было первое событие в римской истории, о котором узнали современные греки или их
ближайшие потомки: «Эллинский город Рим взят и разорен войском варваров, пришедшим из стран
Гиперборейских».
Значение Рима в Италии
Но вынесенное Римом опустошение никак не коснулось собственно жизненных корней римского
возникающего могущества. Первое смущение, глубокое уныние возвращавшегося в Рим населения при
виде развалин города выразилось в отчаянном намерении покинуть город и переселиться в Вейи,
которое едва ли было подвергнуто серьезному обсуждению да и не заслуживало того: народная жизнь
проявляется не в одном только ныне живущем поколении, а и в предшествующем ему, и в
последующем. Главное приобретение последнего десятилетия, завоеванная Римом южная Этрурия,
оставалась неприкосновенной собственностью Рима, и только тут римляне впервые осознали истинное
значение Рима по отношению ко всей основной Италии и поняли, что главной задачей является создание
такого оплота, который мог бы защитить Италию от дальнейших хищнических и опустошительных
галльских набегов. В южной Этрурии были заложены две крепости — Сутрий (383 г. до н. э.) и немного
позднее Непет, а вся страна до самого Циминского леса была разделена на четыре новых гражданских
округа или трибы. Местные попытки восстания были подавлены суровыми мерами, а в 351 г. до н. э.
еще самостоятельной Этрурией был заключен мирный договор, по этрусскому обычаю на 400 месяцев.
О ближайших событиях, последовавших непосредственно за галльским погромом, известно лишь очень
немногое. Наиболее важно то, что Марк Фурий Камилл вновь выдвинулся на первый план и что
правительственная власть, все еще главным образом находившаяся в руках патрициев, на время опять
стянула бразды правления, что, может быть, было даже и необходимо после событий 390 г. до н. э.
Против этого восстал Марк Манлий, прославившийся во время обороны Капитолия. [46] Рассказ о том, как
он побуждал плебеев к перевороту и отчаянной борьбе против консульства и диктаторской власти, как
он был схвачен, объявлен государственным изменником и свергнут с Тарпейской скалы — все это не
более чем отголосок бурного периода борьбы и волнений, который, однако, скоро миновал и уступил
место правильной работе законных властей.
Тарпейская скала.
Сейчас под этим названием известна лишь небольшая часть подлинной Тарпейской скалы.
Осужденных сбрасывали с гораздо большей высоты, к тому же по склону с острыми камнями.
Законы Лициния и Секстия
Вожди плебейской оппозиции тоже не дремали. Они приложили все усилия к тому, чтобы и плебеям
проложить путь к достижению высшей должности в республике, а также к упорядочению вопроса об
общественных землях. К последнему их особенно побуждало значительное расширение
государственной территории вследствие завоеваний в Этрурии, а с другой стороны возрастающая нужда
и задолженность среднего сословия вследствие галльского погрома. Вождями народа в этой последней
борьбе сословий явились два трибуна (377 г. до н. э.) Гай Лициний Столон и Луций Секстий Латеран.
Они представили на рассмотрение правительства три предложения, первое из которых имело целью
оказать немедленную помощь невыносимому бедствию, второе — прочно искоренить зло на будущее, а
третье — окончательно прекратить борьбу сословий обоюдным соглашением. Первое предложение
заключалось в том, чтобы «уплаченные уже должниками проценты были вычислены из капитальной
суммы долга, а уплата капитала производилась бы в определенные сроки»; второе — в том, «чтобы
участки, занимаемые частными лицами или уже занятые ими на общественной земле, не превышали бы
500 югеров, а излишек этой земли был бы поделен между нуждающимися плебеями»; третье касалось
«уничтожения должности военных трибунов, причем предлагалось возвратиться к правильным
ежегодным выборам двух консулов, из которых один должен быть постоянно избираем из плебеев, и
один из патрициев». Еще раз дело дошло до жестокой борьбы. Много раз передовой боец патрициев,
старый Камилл избирался диктатором, чтобы совладать с разбушевавшимися волнами народных
страстей; с другой стороны и плебеи из года в год выбирали обоих своих ходатаев в трибуны. Наконец
после десятилетней упорной борьбы плебеи одержали победу. Сенат согласился на предложения, и один
из трибунов, Луций Секстий, знатный плебей, был первым плебейским консулом (367 г. до н. э.).
Государственное устройство. 350 г.
Таким образом, борьба сословий была закончена, насколько вообще могут быть закончены такие
противопоставления, лежащие в самой природе вещей и в основе исторических отношений. Временные
отмены завоеванного права не могли уже иметь важного значения. Так, например, случилось, что
однажды патрициям удалось-таки провести обоих консулов из своего сословия, затем из консульской
обязанности была выделена еще одна новая должность: двум преторам из патрициев был предоставлен
надзор за судебными учреждениями (367 г. до н. э.), а к эдилам из плебеев были присоединены двое
курульных или патрицианских торговых старост. Но все это не имело никакого существенного значения:
после того, как само консульство стало доступно плебеям, мудрено ли было им добиться должности
претора или цензора? Храм Согласия был воздвигнут на Форуме,[47] и полное единство между
сословиями установилось и окончательно окрепло в испытаниях последующих годов, которые были
отмечены страшными эпидемиями и хищническими набегами галлов.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Положение дел на Востоке после смерти Александра
Великого. — Война между Римом и тарентинцами
Восток после Александра Великого
Та трудная и продолжительная борьба, при помощи которой Римская республика добилась
господства над большей частью Италии и укрепила его за собой, совпадает с периодом времени, в
течение которого совершился и другой важный переворот по ту сторону Адриатического моря: царь
Филипп Македонский добился гегемонии в Элладе, а затем Александр Великий совершил завоевание
своего громадного царства. Эти события в такой степени приковывали к себе внимание греческого мира,
что они очень мало заботились обо всем, что совершалось в Италии, и даже самые выдающиеся из их
политических деятелей не имели понятия о значении возрастающего римского могущества. Со своей
стороны, и римляне мало внимания обращали на победоносное шествие македонского героя, хотя
римские правители и знали о том, что происходило на Востоке. Сохранилось известие о том, что
Александр Великий, возвратившись в Вавилон из индийского похода, принимал многие посольства при
своем дворе и в том числе римское посольство. В этом нет ничего невероятного или невозможного, тем
более что посольства не всегда отправляют ради важных политических интересов, а и по другим
поводам. Неизвестно, простирал ли Александр свои планы на Запад; всегда занятый ближайшим,
подлежащим немедленному исполнению, едва ли он строил какие-нибудь планы относительно Запада и
говорил об этом. Тем не менее, тот оборот, который приняли дела вскоре после смерти Александра
(323 г. до н. э.), имел очень важное значение и для западного мира, для Италии и Рима.
Насмешливые афиняне тотчас же нашли удачное сравнение для выяснения того в высшей степени
необычного и странного положения, в котором оказалось царство Александра после его внезапной
смерти. Афиняне сравнивали это царство с гомеровским великаном, циклопом Полифемом, которого
какая-то таинственная и враждебная сила лишила единственного глаза… По другим рассказам, и сам
Александр, проникнутый воззрениями «Илиады», много раз вспоминал воинские игры, которые
совершались в честь героев над их прахом, и говаривал, что и над его прахом тоже разыграются
«большие воинские игры».
Положение после смерти Александра
Александр действительно не оставил никаких распоряжений о наследовании, да если бы даже и
оставил, то едва ли мог бы этим воспрепятствовать естественному течению событий. У Александра
было две жены арийского племени и высокого происхождения: Роксана, дочь бактрийского
владетельного князя, и Статира — дочь царя Дария. От Роксаны ожидали рождения наследника,
который, однако, еще не родился, когда Александр умер. Ближайшее решение вопроса о наследовании,
конечно, находилось в руках македонской части войска и его вождей. Вожди, принадлежавшие к
македонской знати, более склонялись на сторону ожидаемого наследника и управления царством от его
имени. Македонское войско (фаланга), сообразно с исконными национальными обычаями, твердо
держалось династии и, не придавая особенного значения законности прав наследника, требовало царя.
Таким царем оно хотело видеть незаконного сына Филиппа, побочного брата Александра Филиппа
Арридея.
Наконец македонское войско и знать сошлись на двух царственных именах — слабоумного Филиппа
Арридея и того младенца, который родился несколько месяцев спустя и был назван Александром IV. От
имени этих царей царством стал править один из именитых македонских генералов, Пердикка, который
по праву или без права присвоил себе царский перстень с печатью. Он раздавал сатрапии, распределял
начальство над войском между военачальниками и тем самым открыл поприще для беспощадной игры
честолюбия. И греческий, и восточный элементы царства, которые великий государь умел подчинять
общим интересам своей империи, были оставлены в стороне.
Лаокоон.
Римская копия со статуи работы родосских скульпторов Агесандра, Афинодора и Полидора (конец
III-начало IV в. до н. э.).
Греческие дела
Но на первых порах идея царства Александра держалась прочно, и прежде всего в этом должны были
убедиться греки. Недаром Фокион сказал, когда получил известие о смерти Филиппа: «Сила,
победившая нас при Херонее, уменьшилась только одним человеком». Точно так же и теперь — монарх
скончался, а его монархия стояла твердо. Но в Афинах вообразили, что теперь настало время вновь
возвратить себе прежнюю свободу, и Демосфен, незадолго до того принесенный в жертву политической
необходимости, возвратился из своего изгнания в Афины. Афинский военачальник Леосфен успел еще
заблаговременно собрать около 8 тысяч воинов из тех наемников, которые на основании приказа
Александра сатрапам были оставлены без хлеба и слонялись без дела в спартанских владениях близ
мыса Тенар. К этому наемному войску примкнули этолийцы, фессалийцы и др., и образовалась
коалиция, с которой царский наместник в Македонии Антипатр не решился вступить в битву ввиду
численного превосходства ее сил и заперся в крепости Ламии. Война, из-за этой крепости получившая
название Ламийской, затянулась, но вскоре на подмогу из Азии явилось войско ветеранов под началом
Кратера, и в то время как значительная часть греческого войска разошлась по домам, македонские
полководцы собрали сильное войско, в котором насчитывали до 40 тысяч гоплитов, 3 тысяч
легковооруженных и пращников, 5 тысяч конницы. В 322 г. до н. э. при Кранноне в Фессалии это войско
сошлось с эллинским, в день Херонейской битвы. Эллинское войско все еще поджидало подкреплений и
уже действовало несогласованно. Греки потерпели поражение, и когда на следующий день в
македонский лагерь прислали уполномоченное для переговоров лицо, Антипатр заявил ему, что он
вступит в переговоры не с союзом городов, а с отдельными городами. Следствием этого поражения
было то, что Афины должны были принять македонский гарнизон, изменить свой демократический
образ правления на тимократический, при котором богатые граждане, призванные к участию в
правлении, целым рядом новых учреждений обеспечили македонянам спокойное обладание Афинами.
Последний из афинских государственных людей Демосфен покончил с жизнью, отравившись ядом в
храме Посейдона на островке Калаврия, где он искал себе убежища. Он только смертью мог избежать
унизительной казни или еще более унизительного помилования, которых мог ожидать от Антипатра.
Немудрено предположить, что согласие недолго продержится между полководцами Александра,
взаимная зависть которых и при его жизни сдерживалась только мощной волей царя. А после его
кончины, когда они получили возможность выражать и проявлять свои чувства, дело очень скоро дошло
до вооруженного столкновения между ними. Провинции царства были поделены между знатнейшими из
полководцев, причем Македония и Греция достались Антипатру и Кратеру, Египет и Ливия —
Птолемею, Памфилия, Ликия, Великая Фригия — Антигону, Фракия и Вифиния — Лисимаху. Но этот
раздел, конечно, не удовлетворил никого из этих деятелей, т. к. все они были обыкновенными
честолюбцами, и это их честолюбие тотчас побудило Антипатра, Антигона и Птолемея заключить
между собой союз против Пердикки, которого они считали равным себе, а между тем он задумал ими
повелевать. Азиатский наместник Пердикка выступил с войском против правителя Египта, Птолемея,
сына Лага, и против Антигона, между тем как сторонник Пердикки грек Эвмен Кардийский обратился
против Кратера и Неоптолема, сатрапа Армении. Эвмен одержал победу, но когда известие об этом
громком успехе достигло берегов Нила, куда Пердикка уже успел передвинуться, катастрофа уже
совершилась: известие о победе не застало Пердикку в живых, он был умерщвлен. Но единство царства
еще признавалось всеми, и Антипатр — старейший и именитейший из полководцев Александра
(диадохов) — заменил Пердикку в качестве наместника царства от имени царей Филиппа и Александра.
В Трипарадисе в Верхней Сирии был проведен новый, второй раздел провинций (321 г. до н. э.).
Борьба диадохов
В 318 г. до н. э., когда Антипатр умер, поднялись новые волнения. По его завещанию регентство над
государством было передано Полисперхонту, одному из старейших полководцев Александра, уроженцу
Эпира, а сыну Антипатра Кассандру отводилась второстепенная роль. Полисперхонт, мать Александра
Великого Олимпиада, которая только теперь добилась желанной роли, и Эвмен объединились в союз
против Кассандра. В этой борьбе единство царства все более и более отодвигалось на задний план, и уже
в этом втором периоде войны за наследие Александра сходят со сцены некоторые из тех лиц, в
некотором роде имевшие право заявить свои претензии на престол, а именно: Арридей, брат
Александра, и Олимпиада. И тот, и другая кончили насильственной смертью. Характерным по
отношению к тому времени был конец Олимпиады, на голову которой пало ею же совершенное
преступление. После того, как она долго отсиживалась в Пидне, она попала в руки Кассандра. На нее
подали жалобу войску — высшему народному судилищу по древнемакедонскому обычаю, и войско
приговорило ее к смерти. Но исполнение приговора встретило затруднения, т. к. из 200 человек,
избранных в войске для этой цели, ни один не решился поднять руку на мать своего обожаемого царя-
героя. Нашлись, однако, люди, которые охотно взялись за исполнение приговора: родственники тех, кто
год тому назад были казнены по приказанию Олимпиады. В том же 316 г. до н. э. пал и умный,
изворотливый Эвмен Кардийский, доверенный секретарь Александра, который дольше всех стремился к
поддержанию целостности и единства царства. В то время, как он задумал еще раз попытать счастья и
собрал большие силы против Антигона, правителя Великой Фригии и Ликии (который уже решил
распространить свою власть на всю Азию), македонское войско, ненавидевшее Эвмена как грека,
выдало его врагам. Тогда уже открылся полный простор для борьбы честолюбцев, которые смело могли
снять личины. О подъеме какой бы то ни было нации, о какой бы то ни было идее не было уже и речи,
мир принадлежал хитрому и храброму, и даже последняя тень высшего вида честолюбия — желание
обладать всем нераздельным царством Александра — постепенно исчезло. Честолюбие этих воинов-
выскочек уже удовлетворялось возможно большим куском добычи.
Битва при Ипсе. 301 г.
Высшее положение между диадохами принадлежало в это время Антигону, стремившемуся
приобрести то значение, которым пользовались до него Пердикка и Антипатр. Его многолетний
военный опыт (он был уже стар) дополнялся гениальной смелостью и изобретательным умом его сына
Деметрия. Против него, естественно, образовалась коалиция из остальных полководцев — Кассандра,
Лисимаха, Птолемея и Селевка, и эта борьба составляет третий акт неутешительной драмы (315–301 гг.
до н. э.). Душой этой коалиции был умный Птолемей, по титулу правитель, а на самом деле уже
несомненный победитель Египта, раньше всех постигнувший неизбежную судьбу царства Александра,
которое не могло сохраниться в целости и должно было распасться на известное число независимых
государств.
Монеты диадохов.
Серебряная тетрадрахма Антигона II Гоната (слева).
АВЕРС. Голова Пана с пастушеским посолом, изображенная на македонском щите.
РЕВЕРС. Идущая Паллада и надпись по-гречески: «Царь Антигон».
Монета Птолемея I Сотера (справа, вверху).
Золотой статер Деметрия Полиоркета (справа, внизу).
АВЕРС Голова Деметрия Полиоркета.
РЕВЕРС Всадник и надпись по-гречески: «Царь Деметрий»
Правителя Вавилонии Селевка Антигон вооружил против себя, потребовав от него отчета по
управлению. Селевк резко ответил ему, что не намерен давать отчета по управлению страной, которую
ему дали македоняне за его службу при царе Александре. С ним соединились и Кассандр, повелевавший
Македонией, и Лисимах, утвердившийся на Геллеспонте в Вифинии. Для всеобщей истории не имеют ни
малейшего значения последовавшие за этим борьба на суше и на море, победы и поражения,
обманчивые заключения мирных договоров и бесконечные интриги. В этом третьем периоде борьбы
пали от рук убийц и Роксана, и юный царь Александр (311 г. до н. э.), и Клеопатра, сестра Александра
Великого, и Геракл, его второй сын. После одной из побед в 307 г. до н. э. Деметрий провозгласил
своего отца царем и, следуя этому примеру, все его противники с этого времени стали также величать
себя царями. Окончательное решение борьбы последовало в сражении при фригийской деревне Ипс,
летом 301 г. до н. э. Войско союзников было значительно сильнее войска Антигона (между прочим,
Селевк, благодаря своим связям с Индией, мог ввести в битву и громадную силу — 400 военных
слонов). Счастье изменило 80-летнему царю Антигону, и он пал в общей сече смертью солдата.
Государственная система Востока
Постепенно установился новый порядок. 20 лет спустя после смерти Александра его монархия
распалась на три больших царства и на несколько меньших владений. Тремя большими царствами были
Египет под властью династии Птолемеев, Азия (от Геллеспонта до Инда) под властью Селевка
Никатора и его наследников, Селевкидов; и Македония под властью Антигона Гоната,[48] внука
Антигона (с 278 г. до н. э.) и его наследников. Вскоре становится известно о дальнейшей судьбе этого
третьего царства, т. к. она оказалась тесно связанной с историей Запада и Рима, который был его
центром. Наиболее цветущим из этих трех царств был Египет, для которого первый Птолемей оказался
самым подходящим правителем. Династия Птолемеев сроднилась с народом и со всей страной, которая
больше, чем все другие, была способна удовлетворять всем потребностям.
Птолемей II Филадельф.
Резиденция Птолемеев — этот первый из городов, заложенных Александром, придала и всему тому
веку прославленное имя «Александрийского «. Замечательно умно и ловко сумели первые цари из
династии греческих фараонов (31-й по местному египетскому счету) — Птолемей I Сотер, Птолемей
Филадельф и Птолемей Эвергет — слить воедино давно уже укоренившийся греческий элемент с
элементом туземным. Путем торговли за счет своего господствующего положения в восточной части
Средиземного моря, Египет достиг необычайного богатства, и здесь, в Александрии, среди полного мира
и безопасности, каких нигде не было в окрестных странах, наука свила себе гнездо, стала собирать и
разрабатывать сокровища греческого ума и, по крайней мере, сохранила хотя бы немногое из того, что
некогда представлялось великому завоевателю конечной целью его жизни.
Рядом с тремя большими царствами остается еще только припомнить в Азии небольшие государства:
Армения, Каппадокия, Понтийское царство, Вифиния. Между всеми этими владениями греческие
владения были не более чем игрушкой, зависевшей от прихоти более крупных и могущественных
государств. Никто не хотел их уступить и все желали овладеть этими издревле прославленными
городами, местностями и островами, утратившими всякое политическое значение, тогда как с другой
стороны самим грекам, их образованию и способностям всюду открывалось обширнейшее поприще.
Дух греческой, эллинской или, как ее правильнее называют вследствие различных примесей,
эллинистической цивилизации стал господствующим на всех побережьях Средиземного моря и
распространился отсюда вширь и вдаль; но этот дух совершенно утратил ту творческую силу, которая
некогда вызывала к жизни государства на родной почве Греции, и те блистательные царства, которые
произошли из Александровой монархии, должны были пасть перед Римом, более односторонне, но зато
и более прочно развившимся из твердой национальной основы. А Рим именно теперь впервые вступал в
непосредственное политическое соприкосновение с эллинским миром.
Италийские греки. Тарент
Римское правительство вскоре после окончания последней Самнитской войны вошло в пререкания с
могущественнейшим из нижнеиталийских греческих городов богатым торгово-промышленным городом
Тарентом или Тарантом, как он назывался среди коренного населения, состоявшего из пелопоннесских
дорийцев.
Монета Пирра.
АВЕРС. Голова Юпитера в дубовом венке.
РЕВЕРС. Деметра на троне и надпись по-гречески: «Царь Пирр».
Но и этого небольшого владения он лишился, когда его отец Эакид стал на сторону одного из
диадохов Александра. Это не понравилось могущественнейшему из эпирских племен, и оно царя Эакида
сместило, а его сына Пирра, тогда еще мальчика, добрые люди едва успели спасти от преследования
враждебной партии. Впоследствии много раз призываемый на царство и вновь изгоняемый Пирр
наконец удалился к Деметрию, сыну Антигона, знаменитому и гениальному современному полководцу,
с которым состоял в родственных отношениях. В решительной битве при Ипсе он сражался с ним рядом,
затем попал заложником к египетскому двору, где своей прямотой и рыцарским характером приобрел
благосклонность умного царя Птолемея, который выдал за него замуж дочь и относился к нему, как к
своему сыну. В 296 г. до н. э. он возвратился в Эпир, несколько лет спустя ввязался в войну со своим
бывшим покровителем Деметрием, который с 294 г. до н. э. был македонским царем, и некоторое время,
в 287 г. до н. э., был даже царем Македонии. Когда до него дошло воззвание тарентинцев, он опять
сидел на своем родовом престоле и правил своим царством, которое узкой полосой тянулось вдоль
берегов Адриатического моря. А это царство было слишком тесным поприщем для такого энергичного и
сильного деятеля, для его тревожного духа, постоянно и неутомимо строившего все новые и новые
планы. Предложение тарентинцев вызывало его на Запад, где тотчас же представлялся Пирру целый ряд
новых комбинаций. Может быть, он льстил себя надеждой на то, что в странах Запада явится тем же,
чем Александр Великий явился на Востоке. К тому же, вероятно, ко двору Пирра уже проникли
посланцы от побежденных в последней войне самнитов и этрусков, а также галльские предводители
наемников. И соседние правители, вероятно, поощряли Пирра в выполнении его плана, т. к. этим путем
надеялись надолго избавиться от беспокойного соседа или противника.
Пирр в Италии
Пирр. Статуя из Капитолийского музея.
Кузнец с клещами и двуручным молотом. Каменотесы. Один вытесывает каменный блок, другой —
колонну. По Вергилию Ватиканскому.
Запад и эллинское влияние
В противоположность этому монархическому и космополитическому развитию в восточной части
современного исторического мира, на Западе из основ строго замкнутой народности возникал
республиканский Рим и возрос до значения державы, которая, особенно со времени последней войны,
все больше и больше начинала привлекать к себе внимание всех царей и народов. И сам город Рим, и
римское государство в последние полвека успели существенно преобразиться. Жизнь среди стен,
которыми царь Сервий Туллий обнес семь римских холмов, приняла совсем иной характер с тех пор, как
Рим стал столицей союза областей и городов, простиравшегося от северных отрогов Апеннин до
Регийского пролива на юге. Этот характер жизни был в зависимости, главным образом, от двух начал: от
религиозного культа и от политики. Праздничные богослужения и процессии, жертвоприношения перед
алтарями быстро выраставших в Риме святилищ, совещания жрецов, вызываемые какими-нибудь
явлениями, требовавшими тщательного обсуждения с религиозной точки зрения, — и рядом с этим
деловая, гражданская жизнь в виде заседаний сената, народных собраний, торжественных вступлений в
должность или сложения с себя должностей высшими сановниками; или же военная жизнь — набор
войск и торжественное принесение присяги новобранцами, выселения из Рима военных колоний…
Изредка же радостное и трогательное зрелище триумфального вступления в Рим полководца-
победителя, за колесницей которого следовало его торжествующее войско, — вот те впечатления,
которые являлись в Риме ежедневными, происходили на глазах у всех граждан и у постоянно
возраставшего наплыва заезжих иноземцев. Под этими же впечатлениями вырастало и римское
юношество. В городе в это время все улицы были вымощены, два водопровода уже проводили в него
воду. Особенно изменился форум — этот главный центр города: статуи именитых мужей, в том числе и
греческих знаменитостей, украшали его, здесь же находилась особая трибуна, которая называлась
грекостасис и предназначалась для именитых гостей из иноземцев, которым почему-либо было
интересно взглянуть на форум и послушать, что на нем говорилось.
Курульное кресло
По креслу, выложенному слоновой костью, по ликторам с их пучками прутьев и топорами можно
было издали узнать претора, консула римского народа, и этому внешнему почету соответствовали знаки
уважения, изъявляемого сановнику со стороны встречных прохожих. Перед сыном-консулом старик-
отец поднимался с кресла или сходил с коня. Само собой разумеется, что значение консульской власти
еще более возвышалось правом в течение должностного года быть и главнокомандующим. Все эти
почести, конечно, были очень желательными, были приманкой для молодых честолюбцев, но до
консульства было нелегко добраться: надо было пройти через квестуру в эдилы, а из эдилов попасть в
преторы, и только после претуры можно было добиваться консульства. И далеко не все могли питать эти
честолюбивые мечты в римском государстве, которое на вид казалось таким демократическим, потому
что аристократический элемент больше по форме и на словах, чем на деле, утратил свое прежнее
значение. Насколько известно, общественная жизнь носила еще на себе аристократический отпечаток.
Патрицианские фамилии, тесно сплоченные, сохранили еще за собой некоторые особые права и особые
почести: из патрициев выбирался один из ежегодных консулов, один из цензоров, двое из четверых
эдилов. Им же принадлежала почетная должность старейшего из сенаторов (princeps senatus) —
первого подававшего голос — и некоторые жреческие должности. И в сенате, и на улице сенатора из
патрициев можно было тотчас узнать по пряжке из слоновой кости в виде полумесяца (lunula), которой
были скреплены черные ремни его красной обуви. Но еще более важно было то, что к старому
патрициату — благородным по рождению — присоединилось потом знатное плебейство, приобретавшее
видное положение в обществе посредством службы. Плебей, добившийся консульства, вступал уже в
круг прирожденной аристократии. Также и его семейство наследовало и его положение в обществе, и
все преимущества, и все притязания высшего сословия. И немало было уже в Риме семейств, которых
интересы положения, интересы благородного сословия, выросшего рядом и почти вместе с
патрицианским сословием, связывали в очень тесный и строго замкнутый круг. Аристократизмом
отзывалось и то, что все курульные должности были должностями почетными, не сопряженными ни с
каким жалованием.
Сенат
Но самым своеобразным явлением в этом своеобразном государственном организме был, конечно,
его сенат — учреждение, которому во всем свете нельзя было найти подобного.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Первая Пуническая война (264–241 гг. до н. э.). —
Восстание карфагенских наемников; Истрийская и
Галльская войны. — Вторая Пуническая война (218–
201 гг. до н. э.)
Положение на побережье Средиземного моря
В то время, когда Милон сдал римлянам тарентскую цитадель, установилось нечто вроде
политического равновесия между великими державами, образовавшимися на берегах Средиземного
моря. Можно было подумать, что мир надолго установится именно на основе системы равновесия
между этими государствами, ни одно из которых не в силах было одолеть противника и которым
мешало известное число малых и средних государств. Соглашение между этими двумя
государственными общинами теперь установить было бы легче, чем когда-либо, несмотря на
разнородность национальностей, входивших в их состав: греческий язык и образованность с каждым
днем скрепляли связи между культурными народами того времени, а быстро развивавшиеся торговые
отношения и невероятно возраставшая промышленная деятельность, все шире распространявшаяся во
множестве городских центров, вызывали потребность в мире и мирных, вполне упорядоченных
отношениях. Надежды на такой мир, по-видимому, возросли с тех пор, как римская федеративная
держава окончательно округлилась. Теперь на западе Европы преобладали два государства,
управляемые двумя большими республиканскими городами: Рим — на западном берегу Италии и
Карфаген — на северном берегу Африки. Интересы обоих государств до этого времени еще никогда не
приводили их к враждебным столкновениям. Многие торговые контракты (348, 306 гг. до н. э.),
составленные, по-видимому, без всякого затруднения и на довольно либеральной основе, указывают на
дружеские отношения, и среди посольств, присланных дружественными державами в 340 г. до н. э. в
Рим с поздравлениями по поводу окончательного приобретения Капуи, было также карфагенское
посольство.[51] И в только что законченной войне с Пирром общая опасность даже побудила Рим и
Карфаген к заключению союза. Несмотря на все это, дело приняло совсем иной оборот, неожиданный
для всех. Вместо прочного мира между Римом и Карфагеном последовало целое столетие почти
непрерывных войн, которые создали всемирную монархию, далеко превышавшую все самые смелые
замыслы Александра. Ее центром явилась та самая курия, в которой близ форума собирался на
совещания римский сенат.
Мессенская коммуна
Событие, по-видимому, имевшее местный характер, как оказалось, носило в себе зародыши этого
гибельного будущего. В 282 г. до н. э. шайка кампанских наемников (сыновей Мамерта, бога войны по
их понятиям), мамертинцев, состоявших на службе у сиракузского тирана Агафокла, захватила Мессану
при Сицилийском проливе, перебила всех жителей мужского пола, а женщин, детей и их имущество
присвоила себе.
Монета мамертинцев.
АВЕРС. Голова молодого Марса в лавровом венке и его греческое имя «АРЕС».
РЕВЕРС. Орел, сидящий на молнии; надпись по-гречески: «МАМЕРТИНЦЫ».
Астарта.
Финикийская статуэтка. Богиня богато одета, на лбу — роскошная повязка. Волосы, заплетенные
в множество кос, лежат на спине и плечах. На шее — два символических ожерелья: обруч, замкнутый
драгоценным кулоном, и тройная нитка жемчужин. Обнаженная по предплечье правая рука украшена
незамкнутыми браслетами, завершающимися головками антилоп. Верхнее платье сделано из мягкой и
тонкой ткани, открыто спереди и образует по бокам многочисленные складки. Рукава с аграфами
закрывают верх рук. Нижнее платье, ниспадающее спереди только до подъема ног, закрывает пятки и
имеет шлейф, который держит и натягивает левая рука. На ногах — ременные сандалии.
Объявление войны Карфагену
Вопрос о помощи мамертинцам, как и всякий другой вопрос внешней политики, был таким делом,
которое требовало не долгих обсуждений, а энергичного решения. Сенат предоставил этот вопрос на
решение народа, и сама форма, в которую в подобных случаях облекались народные собрания (по
сотням, как вполне военный организм, и в полном вооружении), могла способствовать принятию
мужественных решений. В центуриатных комициях большинство отвечало на заданный правительством
вопрос положительно. Помощь мамертинцам была подана, хотя их дело было далеко не чистое, и тем
самым уже была объявлена война Карфагену — первая из трех Пунических, которую древние называли
еще Сицилийской войной, т. к. в этой первой войне наградой победителя и естественным объектом
войны был именно остров Сицилия, из-за обладания которым арийцы и семиты, греки и карфагеняне
боролись уже много веков подряд.
Первая Пуническая война (264–241 гг. до н. э.)
Начало войны
Эта борьба народов из-за прекрасного острова, который лежал как раз посередине между их
государствами, длилась 24 года. Как только римляне решились вмешаться в сицилийские дела, тотчас
же новый сиракузский правитель вступил в союз с Карфагеном, и в самой Мессане произошел
внутренний переворот: карфагенская партия взяла верх и даже впустила в город карфагенский гарнизон.
Это тем более побудило римлян действовать энергично: передовой отряд римского войска удалось
быстро и благополучно переправить через пролив (длина его около 30 км, а ширина 3– 14 км) и
командовавший отрядом военный трибун сумел хитростью выманить карфагенский гарнизон из
Мессаны. Затем уже переправились и главные силы римлян, под начальством консула Аппия Клавдия
Кавдика {264 г. до н. э.), разбили соединенное войско карфагенян и сиракузян, и их союз после новой
победы консула Марка Валерия распался в следующем году (263 г. до н. э.).
Война в Сицилии. 264 г.
Правитель Сиракуз Гиерон понял, что в борьбе пунийцев и римлян сицилийские греки скорее всего
возьмут сторону последних. В следующем, 262 г., после семимесячной осады в руки римлянам
досталась главная крепость пунийцев — Акрагант на юге острова. Тогда-то и выяснилось, что
римлянам необходим сильный военный флот, и этот флот был создан с обычной энергией.
Рассказывают, что в течение двух месяцев римляне построили 100 пентер и 20 трирем. Римское
правительство нимало не смутилось тем, что при первом испытании, которое пришлось выдержать
новому флоту, один из консулов вместе со своей эскадрой попали в руки карфагенян. Главные морские
силы римлян со вторым консулом Гаем Дуилием в это же время вступили на северо-восточной стороне
острова у Мил в битву с более многочисленным флотом Карфагена, и произошло нечто неожиданное:
карфагенский флот был разбит и потерял 50 кораблей. Этим успехом римляне были обязаны
остроумному изобретению — подвижным помостам с крючьями. Оно называлось «Дуилиевым
крючьям». Это приспособление в нужный момент быстро опускалось, захватывало крючьями борт
приблизившегося неприятельского корабля, обращая морское сражение, в котором карфагеняне
славились своим искусством, в простую схватку между воинами, где все преимущества были уже на
стороне римлян. Эта первая морская победа была отпразднована в Риме торжественно, как событие,
составляющее эпоху в римской истории (260 г. до н. э.). Но как ни было оно славно, все же не привело
ни к чему решительному, и четыре ближайших года прошли в осадах и боях на суше и на море, без
решительного перевеса на той или другой стороне.
Карфагенский воин.
Бронзовая статуэтка высотой 12,5 см, найденная на Сицилии в 1762 г.
Монета, отчеканенная для оплаты карфагенских наемников. Греческая работа.
Пуническая надпись гласит: «народ из лагеря».
Можно себе представить, как они приняли подобное предложение. Сознавая свою силу, они прямо
пошли к Карфагену, где, конечно, изъявили готовность удовлетворить их требованиям, которые теперь
повысились. Пока еще с ними велись переговоры, некоторые из этих негодяев (один кампанец, слуга
наемников, другой — природный ливиец) стали во главе разноплеменного скопища и, вероятно, без
особого труда растолковали своим подчиненным, что карфагенское правительство теперь у них в руках.
И они были правы, потому что нашли себе союзника в туземном населении, с которым после восстания
255 г. до н. э. карфагенские власти обходились с удвоенной жестокостью и алчностью. Поднялось
восстание. Карфагеняне, высланные для переговоров, были захвачены, все население ближайшей к
Карфагену территории примкнуло к мятежникам, и только города Гиппон и Утика закрыли перед ними
ворота. Раскинув лагерь около Тунеса, часть наемников преградила путь всяким отношениям с
внутренними областями. Карфагену стала угрожать судьба, в 282 г. до н. э. постигшая несчастное
население Мессаны вследствие восстаний мамертинцев. Тогда карфагенские вербовщики поспешили
собрать несколько новых наемных полков. При этом и Рим оказал им помощь самым честным образом,
т. к. там очень хорошо понимали, что со стороны этих смешанных наемных шаек, не принадлежащих ни
к какой определенной национальности, могла угрожать большая опасность для всех цивилизованных
государств, особенно если бы их попытка осталась безнаказанной и поданный ими пример побудил к
подражанию. Вопреки одному из пунктов трактата Лутация, карфагенянам было разрешено вербовать
себе наемников для этой войны и на римской территории. Призваны были и в самом Карфагене на
службу все способные носить оружие, и на место Ганнона во главе войска встал недавний герой Геиркте
и Эрикса Гамилькар Барка. Чрезвычайно ловко, смело и осторожно действовал он со своим небольшим
войском против гораздо более многочисленных скопищ мятежных наемников. Он одержал первую
победу и подал им надежду на прощение их вины. Начались побеги из их войска. После второй победы
Гамилькара предводители мятежников прибегли к мерам террора, чтобы воспрепятствовать побегам. Во
главе их стал теперь галл Автарит. По его приказанию пленных карфагенян страшно калечили или
убивали, и в ответ на эти ужасы Гамилькар тоже должен был отказаться от всякой гуманности и
эллинской мягкости и приказал растаптывать слонами всех пленных наемников, попавших в руки
карфагенян. Дела еще раз приняли опасный для Карфагена оборот, когда и города Утика и Гиппон также
перешли на сторону мятежников, да притом и по отношению к Риму наступило охлаждение, т. к.
римское правительство вступилось за италийских купцов, которые подвозили мятежникам военные
запасы, за что некоторые из них были схвачены карфагенянами и посажены в тюрьму. Однако это
уладилось. Дальнейшая торговля с мятежниками была запрещена римским правительством, и
мятежники вскоре были доведены до отчаянного положения. В нескольких часах пути от Карфагена,
около гряды холмов, известной под названием Прион, Гамилькар с чисто пунийской хитростью заманил
их в западню, прикинувшись, что хочет вступить с ними в переговоры. Большая часть мятежников
полегла здесь, и после ужасной бойни было перебито не менее 40 тысяч человек. Вскоре после этого,
несколько далее на востоке, при Лептисе, было уничтожено другое скопление мятежников. Гиппон и
Утика вновь были завоеваны, и таким образом эта более чем трехсотлетняя страшная война была
закончена полным истреблением мятежников (238 г. до н. э.).
Римляне в Сардинии
Между тем как эта война бушевала в Африке, искра большого пожара запала и в среду тех
карфагенских наемников, которые постоянно стояли в Сардинии. Они убили своего карфагенского
командира. Войско, присланное из Карфагена, присоединилось к бунтовщикам, а туземцы восстали
одновременно и против мятежных наемников, и против карфагенского владычества. Некоторое время на
острове господствовало полное безначалие. Неизвестно кем — мятежными ли наемниками или
населением острова — римляне среди этой суматохи были призваны на помощь и действительно
появились на острове. На это они могли даже предъявить некоторое право: обязанность защищать
италийские берега от вторжения с этой стороны до тех пор, пока карфагеняне вынуждены были
справляться со своими мятежниками в Африке. Когда же они были побеждены, карфагенское
правительство попыталось было вернуть себе и Сардинию. Однако в Риме и не думали этого допустить.
Слишком заманчива была возможность дополнить трактат Лутация приобретением Сардинии вместе с
Сицилией, и поэтому в ход была пущена не совсем честная политика: карфагенянам пригрозили
немедленной войной или даже объявили ее. Им оставалось только одно: купить мир уступкой Сардинии
и новым денежным откупом (238 г. до н. э.).
Рим в 241–218 гг.
Помимо этих осложнений, которые больше привлекали внимание правительства, нежели народа, Рим
и Италия после окончания первой Пунической войны довольно долго пользовались относительным
спокойствием, и в 235 г. до н. э. наступил даже и такой в последнее время редкий случай, что и храм
Януса на форуме был заперт, т. к. у республики нигде не было выведено войска в поле. Такое явление
даже в это относительно спокойное время было исключительным, и в Сардинии, и в Корсике, и против
бойев и лигурийцев на севере, и даже против этрусского города Фалерий приходилось и в это время
воевать. Гораздо важнее было то, что в 230 г. до н. э. сенат был вынужден выступить против
иллирийских морских разбойников, бесчинствующих в северо-восточной части Адриатики. Риму уже
давно приходилось заботиться об охране своих интересов на Адриатическом море, и еще во время
войны с Карфагеном (в 244 г. до н. э.) римляне заложили колонию Брундизий в месте, удобном для
переправы в Грецию. Т. к. греческие города и федерации никак не могли справиться с морским
разбойничеством, все усиливавшемся в Адриатическом море, то отовсюду стали обращаться в Рим с
жалобами на это зло. В это время варварами правила царица Тевта, при которой разбойничество
процветало более чем когда-либо. Римское посольство застало эту царицу перед эпирским городом
Иссой. Она дала послам дерзкий ответ, что «не может воспрепятствовать мужам своего народа, по
общепринятому обычаю, извлекать добычу из моря». Римский посол имел неосторожность возразить ей,
что у римлян есть обычай — отвечать на грубость грубостью, а где нужно — вносить в страну иные
лучшие обычаи. На обратном пути на него напали разбойники и убили его. Не беспокоясь о том, что
произошло, иллирийцы собрались в большой хищнический набег на юг, и вновь всюду по побережьям
распространили ужас и опустошение, пока, наконец, не явился давно ожидаемый римский флот перед
Керкирой. Тогда дела тотчас же приняли совсем иной оборот: иллирийский правитель этого острова,
Деметрий Фаросский, тут же подчинился.
Монета Сагунта
Кельтские щиты.
Диодор Сицилийский говорит, что эмблемы на щитах могли быть из бронзы, подобно
церемониальным щитам, найденным в Британии. Но боевые щиты обычно расписывались
геометрическими орнаментами. Под греческим влиянием, а особенно у галатских племен, проникших в
Италию, Грецию и Азию, появились и другие мотивы, например, прыгающий волк и пр.
Ему пришлось иметь только небольшую стычку с разведочным отрядом нумидийских всадников
Ганнибала, и стало ясно, что пунийское войско направляется по старой дороге, которой галлы
проходили в былое время в Италию через Альпы, и что вторжению Ганнибала он уже не в силах
воспрепятствовать.
Сципион имел неосторожность разделить свое войско и большую его часть отправил со своим
братом Гнеем Сципионом в Испанию, а с остальным сел на суда и поплыл обратно в Пизу. Когда он,
стянув кое-какие подкрепления, вновь принялся за военные действия, Ганнибал успел уже совершить
переход через Альпы и стоял на италийской территории. Переход от Роны до западной подошвы Альп
он совершил без всякого урона, т. к. он уже заранее вошел в отношения с галльскими племенами и
перешел через Альпы, как полагают, направляясь на Малый Сен-Бернар. Другие же не без основания
указывают, что он шел через Мон-Сени. Трудности этого перехода были велики, потери весьма
ощутимы. Но все же сохранившееся описание этого перехода и борьбы с его природными
препятствиями и с дикими горными племенами, как кажется, сильно преувеличивает ужасы,
встреченные Ганнибалом на пути. На девятый день Ганнибал достиг вершины Альп и на пятнадцатый
вступил в область тавринов, у восточной подошвы хребта. И как бы ни были велики его потери, он все
же явился в Италию с отличным войском — 20 тысяч пехоты, 60 тысяч конницы и 20 слонов.
Первые впечатления
Последними событиями все в Риме уже были подготовлены к вторжению Ганнибала, и все же
положение никому не представлялось отчаянным. Ведь и Пирр тоже некогда приходил в Италию с
войском, и тоже имел в Италии союзников, притом еще тогда, когда римское владычество было далеко
не в такой степени утверждено в Италии, как теперь. Горячие, увлекающиеся люди уже пророчили
вторгнувшемуся врагу быструю и верную гибель; более спокойные и разумные готовились к нескольким
годам тяжелой борьбы, но никому и в голову не приходило, что предстояла такая страшная война и что
Италии было предназначено в течение шестнадцати лет служить ее театром.
Галлы на стороне Ганнибала Битвы при Тицине и Требии, 218 г.
Однако положение признавалось настолько серьезным, что консул Семпроний получил приказание
тотчас же отказаться от своего сицилийско-африканского похода и вести свое войско через Аримин на
помощь своему товарищу Сципиону, которому уже нелегко было сдерживать галльское население в
долине р. По, т. к. среди него приближение пунийцев вызвало величайшее возбуждение. При Тицине,
одном из самых северных притоков По, произошло первое столкновение с конницей Ганнибала.
Важность, которую придавали этому первому столкновению, доказывается тем, что оба полководца
лично руководили битвой. Но тут обнаружилось значительное превосходство Ганнибала именно в этом
роде оружия. Римское войско не умело защититься от своеобразного натиска нумидийской конницы,
которая беспрестанно налетала на него с обоих флангов, нанося удар за ударом, и лишь с величайшим
трудом из общей сечи удалось спасти самого консула. Тотчас после этого неудачного дела начались
побеги галлов, находившихся в римском лагере. Второе поражение должно было охватить пламенем
восстания всю Северную Италию, где старая ненависть к Риму едва сдерживалась страхом, который тот
внушал. Между тем Семпроний успел примкнуть с войском к войску своего товарища. Сорок дней
потребовалось на передвижение его войска из Сицилии, через Аримин в Италию. Соединившись,
консулы (а особенно Семпроний) предположили, что теперь у них достаточно силы для наступления, да
его и откладывать было невозможно ввиду общего настроения войска, ожиданий, волновавших столицу,
и тех надежных и ненадежных союзников, которыми войско было окружено. От Плацентии консулы
двинулись по правому берегу р. Требии, впадающей в р. По, на несколько миль выше этого города. При
этом первом большом сражении на берегу Требии явно выказалось превосходство Ганнибала как
полководца. Римские вожди не сходились во мнениях, и притом ни один из них не возвышался над
средним уровнем того круга способностей, какой был обычным в среде людей, призываемых к занятию
высших государственных должностей. Принявший главное начальство над войском консул Семпроний
начал с того, что на виду неприятеля переправил сначала конницу, а потом и все остальное войско через
речку на противоположный берег. Не следует забывать, что это происходило в холодный декабрьский
день 218 г. до н. э., что речка была вздута ночным ливнем и что переправа через ее быстрину была
нелегка для войска, которое к тому же было плохо подготовлено для участия в большом сражении.
Когда Семпроний построил свое войско на том берегу, то конница, и так гораздо более слабая, чем
конница Ганнибала, была уже истомлена все утро длившимися стычками с нумидийцами. О
возможности засады среди ровной, безлесной местности Семпроний и не подумал, а между тем
Ганнибал, искусный в военных хитростях и обладавший острым взглядом человека, с детства
привычного к войне, тотчас сумел воспользоваться небольшим волнообразным возвышением почвы.
Особенно важной ошибкой Семпрония было то, что в центре, где находилась главная масса римской и
союзнической пехоты, битва еще упорно продолжалась даже тогда, когда сражение очевидно было
проиграно. Оба крыла были окончательно разбиты и рассеянны, а к правильному и строгому
отступлению центра было уже упущено время. Некоторая его часть, около 10 тысяч человек, пробилась
сквозь ряды врагов и выше места битвы, переправившись через речку, проложила себе путь к крепости
Плацентии, куда затем укрылись и многие из отдельных беглецов наголову разбитого римского войска.
Этим тяжелым поражением окончился первый поход против Ганнибала. Плацентию римляне удержали
за собой, а вся остальная территория была для них утрачена. После этого кельты массами поспешили
двинуться в пунийский лагерь, хотя уже и в битве при Требии в рядах войска Ганнибала многие
кельтские витязи бились против римлян. Чрезвычайно оригинальным и грозным по отношению к Риму
было то, что узнали об отношениях Ганнибала к военнопленным, римских граждан он приказывал
отделять от других и оставлял под строгой охраной; союзников же повелевал без выкупа отпускать на
родину. При этом он во всеуслышанье объявил, что пришел воевать ради освобождения Италии от
римского ига.
Кельтские штандарты.
Напоминают значки римских легионов. На навершие крепились тотемы кельтских родов: рыба,
кабан, петух, буйвол и пр.
217 год
В течение всей этой зимы у римских жрецов было очень много дел: все они были так напуганы
гневом богов, так много отовсюду наносили всяких слухов о страшных и изумительных знамениях, что
жрецам приходилось всех утешать. При этом, странно сказать, самые воинские приготовления
оказывались далеко не соответствующими чрезвычайности положения. Сенат не решался даже
прибегнуть к излюбленному целительному средству во всех чрезвычайных положениях, — к
диктатуре, — т. к. ему и без того приходилось бороться с сильным демократическим и оппозиционным
течением. И самый горячий, да очевидно и самый решительный из вождей этой популярной оппозиции,
Гай Фламиний,[52] вместе с одним патрицием из рода Сервилиев, Гнеем Сервилием Гемином, был избран
в консулы на следующий, 217 год.
Битва при Тразименском озере. 217 г.
Консулы выступили в поход, не согласные ни в чем, поделив между собой войско. Войско Сервилия
собралось близ Аримина, на берегу Адриатического моря; Фламиний со своим войском стоял при
Арреции, в верховьях р. Арн. Предполагали, что вся Этрурия, в области долины р. Арн, покрыта водами
весеннего разлива. Однако это препятствие не испугало Ганнибала, которого и Альпы не могли
остановить: после тягостного перехода по стране, охваченной разливом, он при Фезулах вступил в
богатую страну, которую и принялся опустошать. Тогда, не ожидая прихода войск своего товарища из
Аримина, К. Фламиний горячо и рьяно двинулся вперед. С тех пор, как в 223 г. до н. э. ему удалось,
благодаря мужеству своих войск, одержать в войне против инсубров блестящую победу в таком дурном
положении, в котором ему следовало бы понести поражение, Гай Фламиний, по-видимому, слишком
надеялся на себя и на свое войско. Кстати, римские историки, вообще скупые на похвалы Ганнибалу,
решались восхвалять в нем только самые обычные доблести вождя и воина: смелость, сметливость,
способность переносить лишения и чрезмерные усилия, неутомимую деятельность. Но, очевидно, самой
страшной из его способностей была та необычайная прозорливость, с которой он умел насквозь видеть
своего противника, и та неисчерпаемая многосторонность его духа, благодаря которой он никогда не
затруднялся в выборе средств для достижения цели и никогда не заблуждался по отношению к своему
положению или значению достигнутого им успеха. Для того противника, который теперь на него
наступал, Ганнибал сумел подыскать такое поле битвы, на которое стоило только заманить
неприятельское войско и вынудить его к битве, чтобы уже нанести ему поражение. На юге от Кортоны,
на восточной оконечности одного из больших озер в Этрурии, Тразименского, Ганнибал нашел то, что
ему было нужно: это было ровное, не очень широкое пространство, налево примыкавшее к озеру,
направо — к цепи холмов, а с южной стороны, где пролегает дорога в Рим, замыкавшееся
возвышенностью. На этой возвышенности, на виду у наступающих римлян, стояли главные силы
Ганнибала, за цепью холмов была скрыта остальная часть его войска. Выслав авангард против римлян,
Ганнибал заставил его отступать перед ними, вынуждая их к наступлению и заманивая в равнину между
возвышенностью, цепью холмов и озером. Когда они поддались на эту хитрость и зашли в равнине
довольно далеко, нападение пунийцев последовало вдруг со всех сторон. Фламиний пал в числе первых
— он был убит кельтским воином. После трехчасового мужественного, но безнадежного боя римлянам
было нанесено полное поражение: уничтожено целое консульское войско, даже и 6-тысячный отряд,
который, как и при Требии, проложил себе дорогу мечом, — и тот был настигнут конницей Ганнибала и
вынужден сдаться в апреле 217 г. до н. э.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Войны на Востоке. (200–168 гг. до н. э.)
Эта громаднейшая война, доведенная после 18-летнего периода борьбы до благополучного конца, не
принесла продолжительного мирного периода, как этого можно было ожидать. Но если мир и был
нарушен, то вовсе не потому, как это часто представляют историки, что римскому сенату и народу
тотчас после уничтожения карфагенского могущества вздумалось произвольно перенести свое
победоносное оружие по ту сторону Адриатического моря. Там были у римлян, вследствие сцепления
особых обстоятельств, еще со времен иллирийской войны, даже еще со времен Пирра, союзники, да и
вообще весь восточно-европейский мир с той поры постепенно вступил в область политики римского
сената.
Восточные дела
Между тем как Пирр был занят своим причудливым предприятием на Западе, на Грецию и Малую
Азию обрушилось большое хищническое нападение галлов, отражением которого эпирский царь мог бы
приобрести себе гораздо более почетную славу, чем своим походом в Италию. Сын первого Птолемея,
Птолемей Керавн, следовательно, египетский принц, тогда (280 г. до н. э.) правивший Македонией, был
убит в войне с галлами. Затем они разлились по всей Греции, где им могли противиться только
укрепленные города; их грабежи были главным образом обращены на святилища, и, ограбив все, что им
было доступно, они направили свой опустошительный набег на Азию, где царские резиденции сулили
еще большую добычу. Здесь они наткнулись на сирийское войско, и Антиох I нанес им жестокое
поражение. Некоторой части галлов удалось осесть в одной из внутренних областей Малой Азии,
которая получила от них название Галатии. Впрочем, они и там продолжали свое военное
бродяжничество, только в другой форме: как наемники в войске различных правителей этих
малоазийских областей.
Общее положение дел в восточном мире, конечно, ненадолго изменилось от этого хищнического
набега. Там объединились и выделились три больших государства: Египет, Сирия и Македония.
Великим несчастьем для спокойствия Востока было то, что все эти страны когда-то, при Александре
Великом, составляли одно царство. Благодаря этому обстоятельству, и т. к. они притом не были
устроены на основе какой-нибудь одной национальности, в каждом из государей этих еще юных
династий постоянно поддерживалось влечение к приобретению земель, к расширению своего
могущества, и, сколько возможно, к восстановлению единой великой монархии Александра. Менее
всего это мелочное честолюбие проявлялось в египетских государях, благодаря самостоятельному
положению страны и весьма разумной решимости первого правителя из династии Птолемеев. В
противоположность Птолемеям, это честолюбие было естественным свойством македонских и
сирийских государей, которые до некоторой степени имели право смотреть на себя как на наследников
притязаний Александра. Из Македонии Александр некогда направился в свои завоевательные походы;
центром и главным местопребыванием Александра в Азии были именно те страны, которые теперь
находились во власти Селевкидов. Для римской политики особенно важна была та судьба, которая
ожидала Грецию, подобно Италии еще сохранившую республиканское устройство среди этих трех
могущественных государств.
Македония и Греция
Там проявились новые политические коалиции. В Средней Греции Афины давно уже утратили свое
руководящее политическое положение, но их значение в области искусства и литературы по-прежнему
было весьма важно, и среди общей военной сумятицы здесь один за другим чередовались главы
философских школ, преимущественно по двум главным направлениям — платоновскому и
аристотелевскому. Среди непрерывной работы духа здесь развились два мировоззрения, весьма важных
для истории человеческого духа: школа Эпикура и школа Зенона.
Тетрадрахма Абидоса.
АВЕРС. Погрудное изображение Артемиды.
РЕВЕРС. Орел и факел в окружении лавровых ветвей; надпись по-гречески: «АБИДОС
ДИОНИСИЙСКИЙ».
Царь уклонился от прямого ответа, но вторжение в аттическую область македонского войска,
вызванное враждебными действиями афинян против акарнанцев, союзников Македонии, привело к
разрыву с Римом.
Вторая Македонская война
В сенате объявление войны было уже делом окончательно решенным. Но не совсем легко было
получить на это согласие граждан, которые теперь уже имели формальное право произносить решающее
слово в вопросе о войне и мире. Уже с 241 г. до н. э. Сервиева форма центуриатных комиций была
преобразована в демократическом смысле. Разделение по центуриям было так связано с разделением по
округам или трибам, что каждая из 35 триб стала содержать в себе по 10 центурий, и из пяти
достаточных классов в ней всякий раз участвовали представители двух классов — одного из старейших
и одного из младших; центурии всадников уцелели, но они прежде всех других утратили важное право
подачи голосов, которое по жребию стало теперь переходить к одной из центурий первого класса. Таким
образом, перевес знати был нарушен; в ее безусловном распоряжении осталась только одна пятая часть
голосов. Но и само значение этих собраний гражданства в силу изменившихся политических
обстоятельств, которые бывают сильнее всяких форм внутреннего устройства, в значительной степени
умалилось. А для этих обстоятельств форма первоначальных собраний, в которые землепашец
призывался от плуга, а ремесленник от своего верстака, давно уже оказывалась непригодной. Всей
внешней политикой ведал теперь сенат, в котором заседали люди сведущие, а в их среде держалась
передаваемая от отца к сыну, как дорогое наследство, государственная мудрость, служившая
непоколебимо твердой основой при обсуждении дел. К тому же, среди сенаторов всегда могли найтись
люди, по личному опыту и наблюдению знакомые с иноземными странами, о которых шла речь. Так вот
и на этот раз при вторичном созыве комиций сумели добиться от них объявления войны Филиппу
Македонскому, для которой не было недостатка в поводах, и даже весьма веских. Лучшим из них было
соображение, которое послужило основанием внешней политики римского сената: оборона угрожаемых
иноземными вторжениями частей италийской территории при посредстве занятия береговых областей в
соседних странах, — политика, которая повела римлян далее, нежели они первоначально могли
предполагать (200 г. до н. э.). Походы 199 и 198 гг. до н. э. не привели ни к какому результату. Только
уже консулу Титу Квинкцию Фламинину, быстро добившемуся высших должностей (ему едва ли было
30 лет), удалось дать войне благоприятный оборот и на некоторое время привести греческие дела в
сколько-нибудь удовлетворительное положение.
Пелопоннесские монеты.
Коринф (слева). АВЕРС. Голова Паллады. В поле бородатая головка — монетный индекс,
характеризующий эмиссию.
РЕВЕРС. Пегас, под ним «коппа» — инициал Коринфа; этим знаком клеймили породистых лошадей.
Ликург (справа), спартанский законодатель. Серебряная монета Спарты. Портрет, конечно,
полностью традиционный.
Тетрадрахма Аргоса.
АВЕРС. Гера в диадеме.
РЕВЕРС. Коровья голова, украшенная ленточками, между двух дельфинов. Надпись по-гречески:
«АРГОС».
Оставалось еще только одно доброе дело в Пелопоннесе: восстановленное в Спарте под надзором
эфором царское достоинство должно было уступить место господству тиранов из военных наемников.
Второй из подобных тиранов, Набис, жестоко правил в знаменитом древнем городе, да еще присвоил
себе во время войны город Аргос, который по решению только что заключенного мира должен был
принадлежать Ахейскому союзу. Сильное войско было собрано для того, чтобы вынудить этого тирана к
повиновению, и тот своим дерзновенным способом действий довел дело до величайших крайностей; тем
не менее, Фламинин оставил его владеть самим городом и только тем сделал его безвредным, что всех
потерпевших от его насилий в качестве «свободных лакедемонян» поселил на той же территории,
которая вслед за этим вместе с Аргосом была присоединена к Ахейскому союзу.
До следующего 194 г. до н. э. Фламинин оставался в Греции. Он собрал выборных от всех городов на
собрание в Коринфе, где и возвестил им об очищении крепостей и как бы извинялся в том, что
обстоятельства вынудили его оставить тирана в Спарте. Затем, по свидетельству Ливия, в весьма
внушительной речи он советовал присутствовавшим относиться к свободе с умеренностью и всеми
силами поддерживать единодушие. На глазах у всего собрания выборных римский гарнизон вышел из
крепости вместе с проконсулом, который тотчас же вместе со своим войском отплыл в Италию. Он увез
с собой на родину некоторое число римских граждан и союзников, которые во время войны с
Ганнибалом попались в плен и были проданы в Грецию, в рабство, а ныне были всюду разысканы
греческими городскими общинами и отпущены на волю. Они составляли лучшее украшение того
триумфа, которым по возвращении в Рим был удостоен победитель при Киноскефалах.
Положение дел в Риме
Итак, новый порядок, установленный в Греции миром 201 г. до н. э., по-видимому, был обеспечен.
Тот же порядок в Сицилии давно уже оказывался вошедшим в плоть и кровь населения. Только в
Северной Италии, в Испании и на промежуточных станциях, Корсике и Сардинии, еще встречались
некоторые затруднения. В 200 г. до н. э. в долине По еще раз было поднято восстание бойями и
инсубрами, и к ним присоединились жившие на северо-западном побережье лигурийцы и даже до того
расположенное к римлянам кельтское племя ценоманов. Один из карфагенских военачальников,
Гамилькар, играл при этом видную роль, и только в 196 г. до н. э. после разных военных случайностей
римлянам не без труда удалось справиться с восстанием. Кельтам по ту сторону реки По было оставлено
их старинное внутреннее устройство, и только были приняты меры к тому, чтобы никакие дальнейшие
переселения из Трансальпийской Галлии не были более допущены. Собственно границей римского
государства с этой стороны был южный берег реки По, и население Италии стало быстро перенимать
нравы и усваивать язык победителей. Когда же в 191 г. до н. э. среди бойев исчезли всякие признаки
сопротивления Риму, страна была окончательно закреплена основанием колоний — Бононии, Мутины,
Пармы и других — и проведением дальнейших военных дорог. Борьба с лигурийцами — храбрым, но
бедным народом, жившим в горах около Генуэзского залива, и против диких племен, живших внутри
Сардинии и Корсики, представляла своего рода полигон для упражнения войск, а отчасти и легкий путь
к триумфам для полководцев из знати. Впрочем, как и Сицилия с 241 г. до н. э., Италийская Галлия,
Сардиния, Корсика и часть Испании, находившаяся под властью римлян, получила провинциальное
устройство. На Пиренейском полуострове были образованы две провинции (в 205 г.), из которых одна,
в долине реки Ибер, захватывала Арагон и Каталонию, другая же — земли, отвоеванные у Карфагена:
Мурсию, Валенсию, Андалусию и Гранаду. Здесь римская власть с первого же раза нашла себе
поддержку у прибрежных греческих городов-колоний, которые, со своей стороны, приобрели в глазах
римлян значение благодаря крупному недостатку — полному отчуждению от туземцев. Туземцы не
высказывали склонности отказываться от своей независимости и относились к грекам с
пренебрежением, и подобные условия жизни вызывали до некоторой степени необходимость
присутствия значительной воинской силы. С 197 г. до н. э. в обеих испанских провинциях пришлось
бороться с восстаниями, и лишь консулу 195 г. до н. э. Марку Порцию Катону, который, как истый
римлянин, умел соединять воинственную энергию с храбростью и обеими пользоваться в управлении
честно и справедливо, — удалось, наконец, прекратить войну и установить мир на более долгое время в
стране, которой нелегко было управлять.
Антиох III, царь сирийский
Так и на Востоке, и на Западе дела были доведены со славой до конца, и Катону, как и Фламинину,
был устроен почетный триумф при возвращении в Рим. Однако великие решения судеб проявились
слишком быстро, внешний вид мира в течение всего каких-нибудь 40 лет изменился, чтобы цари и
народы, застигнутые так нежданно этим новым порядком, покорились ему навсегда, без недовольства, и
не надеялись бы втайне вернуться к прежним порядкам. Всюду — в Карфагене и в Пелле, в Испании и в
Греции — все представляли себе, что римское господство установилось не вполне непоколебимо. Взоры
всех врагов Рима обратились ко двору сирийского царя Антиоха III, с которым уже издавна велись
оживленные переговоры, касавшиеся положения этого царя в Европе, его крепости Лисимахии во
Фракии и отношения к нему греческих малоазийских народов, находившихся в пределах сирийской
монархии.
Вакх.
Скульптурная группа, найденная на территории Тускула. В правой руке Вакх держит вазу, а левую
поднимает над маленькой фигурой на пьедестале, которую Кларак считает Надеждой.
Драгоценный памятник, сохранившийся от этого времени, передает важный правительственный акт
сената в его оригинальной редакции.
Римский сенат этим актом запрещал всякие проявления вакхического культа на территории
соединенного римского государства под страхом смертной казни. Через 10 дней после опубликования
этого акта в отдельных округах всякий след вакханалий должен был исчезнуть. Тем не менее, сенат
должен был признать, что в стране, изобилующей виноградниками, этот важный культ не мог быть и
даже не должен быть окончательно истреблен. А потому он приказал, чтобы там, где дело шло о
действительно священных сторонах культа, о древних изображениях Вакха и Силена, об алтарях,
посвященных им, об освященных обычаем жертвоприношениях и т. п. — обо всем этом было дано знать
городскому претору и через него получено соответствующее разрешение сената. Указ сената,
запрещающий вакханалии, начертанный на медной доске, был в таком виде разослан по всем округам и
прибит всюду на видных местах для всеобщего сведения. В 1640 г. нашего времени одна из подобных
таблиц была открыта в древней стране бруттиев.
Цензорство Катона н Флакка. 185 г.
Эти бесчинства вакханалий, конечно, были только одним из симптомов многих темных сторон
римской жизни. Целительным средством против них являлась строгая и суровая цензорская
деятельность, и потому на ближайшие годы были избраны выдающиеся сторонники древнеримских
нравов — Марк Порций Катон и Луций Валерий Флакк (185 г. до н. э.). Это цензорство, с его
тягостными налогами на роскошь, с беспощадным изгнанием из сената недостойных представителей
знати, с его быстро и бесповоротно действовавшими полицейскими мерами надолго сохранилось в
народной памяти, точно так же как и отдельные меткие выражения Катона, вроде, например, известного
«Погибели обречен город, в котором рыба стоит дороже пахотного вола!» Но это цензорство, конечно,
могло коснуться только некоторых, резко выдающихся симптомов быстро развивающегося недуга, но не
главного источника его или, вернее, не тысячи его источников.
Царь Персей
Важнейшим внешним событием этого времени была кончина царя Филиппа Македонского,
последовавшая в 179 г до н. э. Мир с ним не нарушался уже с 196 г. до н. э., и в этой второй половине
своей жизни он выказал себя способным человеком и умным правителем. При нем его царство успело
окрепнуть и оправиться. Если действительно верно то, что он, как утверждают римские писатели, не
оставлял мысли когда-нибудь еще раз вступить в борьбу с римлянами, то его, по крайней мере, следует
похвалить за то, что он, умея выжидать, собрал такие средства, при которых способный наследник мог
бы успешно провести необходимую войну. Но он в своей семье был несчастлив. У него было два сына, и
один из них, родившийся от законного брака, Деметрий, жил в Риме заложником, всецело проникся
впечатлением величия и могущества римской республики и сумел завязать личные хорошие отношения
с правящими кружками Рима. Весьма было бы желательно, чтобы подобная примирительная политика
получила значение в Македонии, после смерти Филиппа. Однако общее мнение большинства правящих
людей в Македонии и чувство всей нации было положительно против всякой дружбы с Римом, и на этом
настроении основывал свои надежды старший сын, Персей, рожденный от брака с женой не из
царственного рода. Притом дело сложилось так, что Деметрий был устранен рукой убийцы, и таким
образом Персей остался единственным законным наследником Филиппа.
Персей Македонский.
С его монеты.
Положение Греции
И при этом наследник Филиппа, который, быть может, вовсе не настолько стремился к войне с
Римом, как он это выказывал, добившись престола, — мир все же устоял в течение 8 лет. Более всего
способствовало нарушению мира еще при Филиппе, а затем и при его преемнике общее крайне
ненадежное положение дел во всей Греции. Здесь уже давно управление в отдельных областях было
подчинено фразе и неразумным порывам: только в этом смысле современные греки и понимали
общественную свободу! Всюду, на ограниченном пространстве греческих областей, на первый план
выступали резкие противоположности партий, относившихся друг к другу с величайшей ненавистью, а
преобладавшее полное экономическое расстройство еще усугубляло ядовитую резкость этих
противоположностей. Так не предвиделось конца усобицам, и если, наконец, возникала небходимость в
третейском суде, то оставалось только обратиться к римлянам, которые, конечно, не упускали случая
указать грекам на противоречие, существующее между мнимой свободой и фактическим рабством. И
если уже, по своей природе, человек вообще более склонен обращать внимание на
неудовлетворительность политического положения, чем на его хорошие стороны, то уж в Греции-то при
необузданной свободе слова эта сторона выступала еще ярче, чем где-либо. Понемногу во всей Греции
не только образовалась сильная антиримская партия, но и вообще общественное мнение получило
враждебную римлянам окраску. Недовольство против римлян (на этой горячей почве быстро
перерождавшееся в непримиримую ненависть) более всего было направлено против их друзей и
особенно против пергамского царя Эвмена. Само собой разумеется, что антиримская партия была в то
же время партией македонской, ибо только в тесной связи с Македонией можно было рассчитывать хоть
на какой-нибудь успех, а о Македонии не без основания думали, что она теперь значительно окрепла.
Царь Эвмен Пергамский
Царь Эвмен был затронут за живое быстрым падением своей популярности в Греции. В 172 г. до н. э.
он лично поехал в Рим и там о положении дел в Греции подробно донес сенату, которому кое-что уже
было известно. Кроме того, он сообщил сведения о тайных вооружениях царя Персея, которого в
одинаковой степени считал и своим врагом, и врагом Рима.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Влияние и последствия последней борьбы. Начало
римского всемирного владычества. Завоевательные
войны
Возрастающая экспансия Рима
В данную минуту весь народ и особенно его правящие классы — все поддалось одуряющим
впечатлениям переживаемого момента, а те огромные суммы звонкой монеты, которые были внесены в
государственную казну последними войнами (одна только третья македонская война доставила казне
огромную сумму), равно как и то, что досталось в добычу участникам этих войн, возбудили в массе
обманчивое ощущение изобилия. Эти впечатления еще усиливались теми униженнейшими пожеланиями
счастья, которые отовсюду приходили в Рим. Из самых различных стран являлись посольства с
золотыми венками или даже лично самые владетельные особы; так, явился брат пергамского царя Аттал,
сын царя Масиниссы Масгаба, который прикинулся даже обиженным, когда римляне заплатили за
зерновой хлеб, доставленный им нумидянами, вместо того, чтобы принять эти запасы как должную дань
от своего вассала. Царь Прусий Вифинский, который всех превзошел в льстивых речах, всюду являлся в
шапке, стараясь показать, что он смотрит на себя как на вольноотпущенника римского народа. Тот же,
кто во время последней войны хоть на минуту поколебался или мог быть заподозрен в малейшем
колебании, приближался теперь к торжествующему Риму не иначе как с трепетом. Поразительным
примером той громадной мощи, какой обладала республика, может служить посольство Гая Попилия
Лената к царю Антиоху Эпифану Сирийскому, который во время войны Рима с Македонией решился
напасть на Египет, чтобы за счет этой страны вознаградить себя за убытки, понесенные его отцом при
заключении мира с Корнелием Сципионом. Антиох появился в Нильской долине уже с войском. Тогда
советники малолетнего государя, шестого из Птолемеев (Филометора), ввиду угрожающей опасности
обратились в Рим, и в то время, когда сирийский царь явился под стенами Александрии, римский посол
был уже на месте.
Птолемей VI Филометор (слева). Антиох IV Эпифан, царь Сирии (справа). С их монет.
Царь при свидании протянул руку претору, который был ему знаком. Попилий, не принимая руки,
передал царю грамоту от сената с определенными требованиями. Он выжидал, пока царь читал;
прочитав грамоту, царь медлил с ответом, требовал времени на размышление. Тогда римлянин очертил
своим жезлом на песке круг около царя и его приближенных. «Прежде чем ты выйдешь из этого
круга, — сказал Попилий, — ты дашь мне ответ, который бы я мог передать сенату». Т. к. это
происходило после сражения при Пидне, то размышлять долго не пришлось: царь принял римский
ультиматум, сказав: «Я исполню желание сената». И только после этого римский посол протянул ему
руку, как другу и союзнику Рима. Новый самодержец, римский сенат, уже проявлял кое-какие
деспотические прихоти. Царю Эвмену Пергамскому, который во время войны на мгновение
поколебался, хотя это колебание и не выказалось никаким явным, осязательным фактом, сенат выразил
свою немилость, а родосцы, так некстати сунувшиеся со своим посредничеством и тем самым заявившие
сомнение в могуществе Рима, могли отклонить от себя грозившую им войну только униженнейшей
покорностью. По этому случаю из множества дошедших мнимых речей, сказанных как будто в римском
сенате, а в сущности представляющих собой риторические упражнения позднейшего времени, дошло
только одно живое слово, действительно принадлежащее этому времени: речь Марка Порция Катона в
защиту родосцев. Оратор еще представляет все переполненным радостью по случаю великой победы.
Он даже заявляет опасение, как бы «по поводу такого успеха» все не потеряли голову, что вообще
обычно между людьми. «Потому-то и говорю я, и тем более советую, чтобы это дело (вопрос о
родосцах) отложить решением на несколько дней, пока после такой великой радости мы снова не
совладаем с собой». Весьма разумно и с большой прямотой он указывает на то, что не одни родосцы, а и
«весьма многие народы и нации» не желали бы такого «полного поражения царя Персея»… «И может
быть даже вовсе не во вред нам, а просто из опасения, как бы не случилось нежелательное: когда мы
никого из людей не будем более бояться, то, пожалуй, мы только одни и будем господами, а все
остальные рабами». И затем продолжал: «Официально родосцы никогда бы не оказали поддержки
Персею; даже тот, кто хотел бы возвести на них самое тяжкое обвинение, мог бы только сказать: они
хотели бы быть нашими врагами: ну а с каких пор такое желание можно считать заслуживающим
наказания? Какой закон налагает кару на человека, желающего обладать более чем 500 югерами земли?
И если мы не оказывали особого почета тому, кто и хотел было сделать нечто доброе, но все же не
сделал — то почему же мы станем с особенной строгостью относиться к родосцам не за то, что они
какое-либо зло сделали, а за то, что зло сделать хотели?» В возражениях оратору ссылались на
высокомерие родосцев… «А если бы даже и так? — отвечал Катон. — В каком смысле это нас касается?
Или уж вас может прогневать даже то, что кто-либо может быть высокомернее вас?»
Высокомерие народа
К несчастью, был и такой вопрос, в решении которого большинство римского народа и даже сам этот
честный и замечательный государственный деятель, так правдиво и разумно защищавший родосцев, не
могли выказать такого беспристрастия, которым дышала речь Катона. Было на свете такое государство,
которому нельзя было извинить того, что ныне всепобедная республика должна была в течение 20 лет
трепетать перед одним из его граждан. Можно даже сказать более: воспоминание о том времени, когда,
по собственному выражению Катона, «Ганнибал зубами терзал италийскую землю» — о тех страшных
пятнадцати годах, когда африкано-испано-галльское войско стояло в Италии, — лежало в основе всей
внешней политики мужей, которые, подобно Катону, провели юность и первые годы мужества в этой
тяжкой борьбе. Тот дух страшной, непримиримой ненависти, который был вызван этой борьбой,
проявлялся каждый раз, когда речь заходила о Карфагене.
Ливийские дела
До этого времени мир с Карфагеном ничем не был нарушен, и карфагеняне выполняли буквально все
свои обязательства по договору. Старательные, расчетливые, изворотливые, они уже давно успели
залечить те раны, которые были нанесены войной их благосостоянию. Известие о том, будто бы
карфагенский сенат давал ночную аудиенцию посольству Персея в храме бога-целителя в такой же
степени не заслуживает доверия, в какой вероятным представляется то, что многие агенты Персея были,
конечно, неоднократно приняты многими из влиятельнейших представителей карфагенской
аристократии. Собственно говоря, карфагеняне даже настолько не провинились, насколько провинились
родосцы, по верному и точному замечанию Катона. Однако было нечто такое, что придавало особую
ядовитость карфагенскому вопросу (если только можно употребить этот термин): эту окраску придавал
вопросу нумидийский царь Масинисса. Римляне возвеличили этого варварского князька, чтобы при его
посредстве наблюдать за Карфагеном и держать его под ударом. Тот и исправлял эту обязанность, и
воспользовался благорасположением к себе Рима, чтобы нагло оттягать у карфагенян такой клочок их
области, на который, по его воззрениям, он мог заявить претензии. Спор из-за этого клочка затянулся.
Наконец, после третьей македонской войны, в Риме последовало решение дела в пользу Масиниссы.
Вскоре после того он точно так же захватил и другой клочок карфагенской области. Карфагеняне,
которым была запрещена даже самозащита без разрешения Рима, стали жаловаться в Рим. Сенат медлил.
Наконец явилась комиссия и возвратилась в Рим, не прийдя ни к какому определенному решению. С
этой поры и до 160 г. до н. э. карфагенский вопрос оставался самой жгучей и непростой проблемой.
Простым, может быть, он казался только старшему поколению, бойцам, сражавшимся при Каннах, таких
как Катон. Для подобных деятелей он решался просто: «Карфаген должен быть разрушен « — ибо они
действительно не могли отрешиться от опасения, что этот ненавистный соперник Рима может ожить
только в грядущем. В противоположность этому, существовало и другое настолько же простое
воззрение, проводимое одним из Сципионов, родственником победителя при Заме Публием Корнелием
Сципионом Назикой. По его мнению, город Карфаген следовало сохранить, на том же основании,
которое Катон упомянул «в защиту родосцев»: следовало действительно опасаться того, что «Рим все
себе позволит, когда ему уже некого будет опасаться». Но и помимо этого, каждый серьезный
государственный деятель должен был прийти к заключению, что Карфаген еще мог представить
опасность для Рима, даже в качестве столицы какого-нибудь Ливийского царства, под властью
Масиниссы или одного из его преемников. Что именно обладание Карфагеном было крайней целью
стремлений нумидийца — варвара честолюбивого и лукавого — это было слишком явно для всех, а
утонченная приниженность и льстивость, с которыми он относился к сенату, конечно, не могли никому
затуманить глаз. К сожалению, известно очень немногое из сенатских обсуждений с 160 по 150 гг. до
н. э., но из предшествующих и последующих событий становится ясно, что именно в это время в Риме
начали убеждаться в полной непригодности той системы зависимых государств, которая была допущена
всюду на окраинах, и в конце концов пришли к такому выводу: следует от этой системы
посредственного господства перейти к системе господства непосредственного, т. е. превратить
вассальные государства в провинции. Стремления, заявленные Масиниссой, приводили к тому, что
применение этой системы в Африке оказывалось не только желательным, но даже необходимым. Это
должно было послужить смертным приговором пунийскому городу, ибо город с этим населением, с этой
историей, с этим положением ни в коем случае не мог бы быть римским провинциальным городом,
настолько же, насколько и в гораздо более позднее время им не была Александрия. Из всего хода
событий видно, что в Риме в течение некоторого более или менее долгого периода времени с подобным
взглядом на участь Карфагена вполне освоились — и вот именно эта холодная беспощадность римской
политики (гораздо более, чем само разорение Карфагена, весьма понятное после трехлетней
ужаснейшей войны) и есть самое ужасное во всей истории.
Разорение Карфагена решено
А это история одного из великих преступлений — история уничтожения одного из центров древнего
мира! Римлянам очень кстати пришлись постепенно возраставшие в Карфагене неустройства,
неурядицы и борьба партий. Предлогом и поводом, особенно при новом повороте в политике сената,
послужило неожиданное известие о том, что карфагенское правительство, задираемое нумидийским
царьком, не находя себе защиты у римлян, которые не удостаивали его даже ясного выражения своей
воли, решилось наконец выступить против нумидийцев с оружием в руках. Это было нарушением
Сципионовского договора. Немедленно было решено военное вмешательство в дела Африки, и именно в
форме объявления войны Карфагену. Следует, однако, заметить, что для этого вмешательства начали
готовить весьма многочисленное войско, и что это решение не было изменено подоспевшим известием о
том, что карфагенское войско потерпело от Масиниссы полнейшее поражение. Несчастный город,
которому предоставлено было на выбор — либо безусловно подчиниться нумидийскому царю, либо —
римлянам, предпочел подчинение римлянам. Утика, один из важнейших городов карфагенской области,
уже отделила свою судьбу от судьбы Карфагена и добивалась возможности попасть в число союзных
римских городов.
Образцы укреплений карфагенских, городов. Тройное кольцо стен Тапса.
Античное метательное орудие, баллиста или онагр (дикий осел), как его называли римляне.
Предназначено для навесной стрельбы каменными ядрами. Как и вся античная метательная
техника, баллиста относится к торсионным машинам, использующим энергию пучка скрученных
упругих веревок. Дальность стрельбы такого орудия составляла 200–250 м, вес снаряда — 20–25 кг.
Онагр был удобен тем, что для его обслуживания требовалась небольшая прислуга.
Тогда последовал окончательный приговор — старый город подлежит очищению и разорению, за что
сенат дозволяет основать новый, но не ближе чем на 10 тысяч шагов от моря.
Карфаген разорен. 146 г.
Однако оказалось, по совершенно справедливому выражению одного из карфагенских послов, что
«легче убить народ и оставить в живых город, чем убить город, пощадив народ». Когда в Карфагене
узнали о неслыханном требовании римлян, то весь народ разом был охвачен героизмом отчаяния и
устремился к последней, с самого начала уже безнадежной и тем более величавой борьбе насмерть. И
этот народ, о котором, если рассматривать его в частности, можно немного рассказать достославного,
показал теперь, что и кроме материальных благ, к приобретению которых он так неутолимо и
беспощадно стремился в течение целых столетий, ему доступно было нечто высшее, облагораживающее
человеческую природу — его национальная честь. Карфагеняне с ужасающей решимостью и притом в
самое короткое время приготовились к последнему бою, который должен был достославно закончить
800-летнюю историю города.
Античное метательное орудие, катапульта.
Предназначена для прямой, прицельной стрельбы стрелами или каменными ядрами, также
относится к классу торсионных метательных машин. В конце XIX в. по описаниям античных авторов
были изготовлены реконструкции таких орудий, которые успешно прошли испытания, метая снаряды
на 300–350 м.
Трех лет (149–146 гг. до н. э.) борьбы стоило выполнение смертного приговора, произнесенного
сенатом. Город Карфаген лежал на полуострове, который к западу соединялся с материком узким
перешейком шириной в полчаса пути. Этот перешеек был защищен тройной стеной в 15 метров вышины
и в 10 ширины. Восточная и северная стороны города, обращенные к морю, были защищены одиночной
стеной. С южной стороны город был прикрыт озером, которое было отделено от моря лишь узкой
полосой земли. Здесь, на юго-востоке были расположены карфагенские гавани — большая торговая
гавань, которую запирали цепями, а позади ее, к северу, военная гавань. Крайним укреплением была
Бирса, расположенная на северо-востоке от военной гавани при море, и высшим пунктом ее святилище,
которое греческие писатели называют храмом Асклепиада. Не стоит излагать случайности двух первых
лет, в течение которых осада, по-видимому, велась очень дурно. Старый царь Масинисса в течение этого
времени умер. Точно так же скончался и недальновидный сторонник разорения Карфагена Марк Порций
Катон. Только на третий год наконец во главе войска явился начальник, который довел дело до конца.
Это был сын победителя при Пидне, один из Эмилиев, через усыновление перешедший в фамилию
Сципионов, Публий Корнелий Сципион Эмилиан. Он начал с того, что преобразовал, как некогда его отец
в Фессалии, расстроенное римское войско, затем пресек подвоз припасов к городу. Тогда карфагеняне
решились на последнюю попытку — проложить себе дорогу в море, прорезав военную гавань каналом в
восточном направлении, чтобы внезапным и быстрым нападением уничтожить римский флот. Но эта
попытка не удалась, а болезни и голод сделали свое дело, и тогда Эмилиан пошел на приступ весной
146 г. до н. э. Гавани, торговая площадь были захвачены римлянами. Опять произошла яростная битва
на улицах, которые вели вверх к Бирсе. Шесть дней, шесть ночей — так гласят источники — бушевали
силы разрушения, пока наконец не двинулось от замка шествие несчастных, моливших о пощаде. Из 700
тысяч населения налицо оказалось всего 50 тысяч таких, которым еще можно было сохранить жизнь.
Последнюю битву поддерживала укрывшаяся в храме бога-целителя толпа отчаянных храбрецов — то
были, вероятно, римские перебежчики или заклятые фанатики. Последний карфагенский полководец
Гасдрубал вышел наконец из храма, умоляя победителей о пощаде, — и получил ее. Не так поступила
его супруга, которая, убив своих детей, устремилась с их трупами в пламя пылающего храма и погибла
под его развалинами вместе с последними защитниками Карфагена.
После того как было закончено дело полного разорения такого города, все его городище было
вспахано плугом и римские жрецы произнесли над ним свои заклятия. Надо, однако, предполагать, что
разорение Карфагена было произведено весьма основательно. Кажется, что вместе с городом и народ
тоже был убит, т. к. нигде не уцелело даже его следа. Вся территория Карфагенской области с этого
времени уже управлялась как провинция. Ее управитель, претор, поселился в Утике, и этой новой
провинции было дано название нынешней части света — Африка.
Греческие дела
Вполне одиноким это возмутительное деяние политики, бесповоротно идущей по намеченному пути
к определенной цели, не осталось: новая система, усвоенная римским сенатом, требовала еще многих и
многих жертв. Восточные дела, находившиеся в самом неудовлетворительном состоянии, настоятельно
побуждали к введению системы провинциального управления вместо системы непрерывных
вмешательств посредством римских посольств. В высшей степени характерным является эпизод,
побудивший афинян в 155 г. до н. э. отправить в Рим троих известнейших профессоров: знаменитого
академика Карнеада, стоика и перипатетика. Дело в том, что город Афины для освобождения себя от
бедствия, весьма обычного в Греции, т. е. от тяжкого безденежья, прибег к обычному в Греции средству,
а именно к грабительскому набегу на г. Ороп, который в давние времена был постоянным яблоком
раздора между Аттикой и Беотией. По жалобе города Афины были приговорены третейским судом,
устроенным не без участия Рима, к пене в 500 талантов. И вот задачей, предстоявшей трем философам,
были хлопоты о смягчении этой пени. Они сделали отличный оборот и лично для себя, т. к. все
юношество сбежалось к ним учиться уменью говорить, т. е. тому искусству диалектики и риторики, в
котором они еще не имели в Риме соперников, и своему городу принесли пользу, т. к. пеня, возложенная
на Афины, была снижена до 100 талантов. И из этих 100 талантов оропийцы, конечно, и одного в глаза
не видели: пошли улаживания, подкупы, обещания, переливания из пустого в порожнее, и дело
затянулось на несколько лет… Это не было единичным явлением: полное экономическое расстройство
рядом с широко распространившейся и легко перенимаемой способностью расплываться в пышных
фразах вызывало к существованию массу отчаянных и на всякое преступление способных людей, и
обоюдная ненависть одного округа к другому, одного города к другому, одной партии против другой
постоянно держали страну в состоянии напряжения. Римляне же были, конечно, ненавистны этим
обанкротившимся людям, т. к. они естественно искали опоры общественному порядку в имущих классах
и их всеми силами поощряли и поддерживали.
Восстание в Македонии и Греции
И вот в 151 г. до н. э. во Фракии, в Амфипольской тетрархии, явился самозванец, который назвался
Филиппом, сыном Персея. Нашел себе приверженцев, потому что республиканская форма правления и
разъединение македонской территории на четыре части были невыносимы для населения. В 148 г. до
н. э. этот удалец по имени Андриск,[60] был разбит отрядом войск Квинта Цецилия Метелла.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Начало гражданских смут в Риме, вызванных
попытками реформ Тиберия Семпрония и Гая
Семпрония Гракхов. — Война с Югуртой. — Кимвры
и тевтоны
Влияние последних событий на завоеванные страны
Проследив ход внешних событий, которые привели к слиянию всех стран на побережьях
Средиземного моря в одно государство, познакомившись со всеми этими войнами, битвами, мирными
договорами, осадами и разорениями городов, выясняешь, что все эти события должны были глубоко
повлиять на жизнь народов, вошедших в состав этого царства или хотя бы только с внешней стороны
соприкасавшихся с ними. Для многих из числа этих народов такое влияние было благодатным — можно
назвать Испанию, где уже очень рано (206 и 171 гг. до н. э.) были заложены некоторые колонии,
например Гиспал и Картея, а после окончательного завоевания, уничтожения разбоев на суше и на море
развилось оживленное торговое движение, и латинский язык стал быстро входить во всеобщее
употребление. Не менее благодатным было это влияние и для Африки, где гнет пунийцев, тяготевший
над местным ливийским населением, сменился более мягкими формами власти. Также и в Греции, и в
Македонии, которые неспособны были сами себя успокоить и которым мирные занятия и обеспеченная
промышленная деятельность были теперь как бы насильно навязаны римским могуществом. По
счастливой случайности римская власть нигде глубоко не проникала во внутреннюю жизнь отдельных
городов, местностей, кружков населения, и та перемена, которую всюду вносило новое политическое
положение в характер народов и в бытовые условия его жизни, совершалась лишь медленно и
постепенно. Совсем иное — в центральной местности, в господствующей над всем остальным миром
италийской стране, где та же перемена произошла быстро, в краткий период жизни нескольких
поколений, и потому вызвала во всех проявлениях жизни самые резкие противоречия и
противоположности.
Положение в Италии
Особенно сильное изменение произошло в населении Италии при помощи громадной массы
введенных в него рабов, что, может быть, было даже своего рода необходимостью во время второй
Пунической войны, при усиленной потере в людях и ощутимом недостатке рабочей силы. В течение
одной только третьей Македонской войны было продано в рабство не меньше 150 тысяч человек; при
лигурийских походах охота за людьми была, очевидно, одной из главных побудительных причин к
войне, которой помимо этого нетрудно было бы положить конец, и то же самое, по крайней мере,
отчасти следует заметить и о войнах в Северной Италии, Сардинии и Испании. Оптовая и розничная
торговля рабами велась очень оживленно, главным рынком оптовой торговли был о. Делос в Эгейском
море; центром для розничной и мелкой торговли рабами служил храм Кастора в Риме. Когда Катон
отправился в Испанию и ему показалось, что троих рабов, следующих за ним, недостаточно для
римского главнокомандующего, он тотчас же, не откладывая отъезда, приказал купить еще двух рабов
на форуме. Большинство этих рабов, по крайней мере, тех, которые оказывали непосредственное
влияние на римскую общественную жизнь, а именно — рабы-ремесленники, были греки или полугреки,
и от них-то все пороки утонченной культуры восточных стран вместе с их драгоценными искусствами и
знаниями непосредственно проникали в массу городского населения, главным образом римского. С
другой стороны, вместе с наплывом полевых рабов, преимущественно из западных и северных стран —
галлов, испанцев, сардинцев — в римскую жизнь широкой волной вливалась грубость чуждых
варварских нравов.
Чуждые влияния в жизни и литературе
Эти влияния более непосредственно воздействовали на высшие классы общества, в среде которых
многие были уже знакомы с греческой литературой, греческим искусством и изяществом жизни на их
родине и охотно допускали это влияние. Произведения для сцены проникли на народные празднества;
тот Ливии Андроник, который поставил первую театральную пьесу на римской сцене, сделал отличный
оборот (240 г. до н. э.). Сначала преобладала комедия, и публика, присутствовавшая на представлении,
была далеко не избранной.
Макк.
Традиционный персонаж римской комедии. Бронзовая статуэтка.
Сюжеты пьес заимствовались преимущественно из так называемой средней комедии греков, из
Филемона и Менандра, современников Александра Великого. Римские писатели, среди которых Тит
Макций Плавт был знаменитейшим и значительнейшим, должны были при переработке загрублять
оригиналы, для того чтобы они были лучше приняты публикой.
Кибела.
Богиня фригийского происхождения, Великая мать, богиня материнской силы и плодородия.
Бронзовая статуэтка в короне из башен.
В 173 г. ко всем этим празднествам был добавлен праздник Флоры. Население города росло, и для
облегчения города власти прибегали к насильственному выселению латинян, в огромном количестве
населявших Рим (в 187 и 177 гг. до н. э.). Между тем, общее количество граждан даже в мирное время с
328 тысяч (159 г. до н. э.) сократилось до 319 тысяч (131 г. до н. э.), и тот, кто в середине II в. до н. э.
проезжал по Италии, мог уже по внешнему впечатлению с полной очевидностью заметить, в каких
нездоровых общественных и государственных условиях находилась вся страна. На юге — в Апулии,
Лукании, Бруттии — преобладало пастбищное хозяйство; огромные стада с весны перегонялись в
Самний, в горы, и с наступлением зимы снова возвращались в Апулийскую равнину. Небольшие
владения землепашцев-собственников сократились не только в тех местностях, которые были особенно
разорены продолжительными войнами, но и вообще земледелие, в настоящем смысле этого слова,
исчезло. И из Средней Италии земледелие было вытеснено виноградарством и маслиноводством, и
преобладающим типом землевладения являлись большие имения с множеством рабов. Местами были
видны роскошные загородные дома владельцев и рядом с ними жалкие хижины рабов и скромное жилье
управителя (villicus). В Этрурии, да, вероятно, и не в ней одной, всюду можно было видеть, что работы
производились в полях закованными в цепи рабами, как на плантациях бывшей карфагенской области.
На севере, в долине По, в местности, чрезвычайно благоприятной для земледелия, невероятная
дешевизна жизненных припасов приводила к тому, что труд земледельца уже не окупался. Это зло
восходило еще ко временам ганнибаловских войн. Для пропитания народа в жестоко разоренной стране
прибегли тогда к помощи привозного заморского зерна — сицилийского, египетского, ливийского.
Многие имения и усадьбы простых землепашцев были обесценены и за бесценок куплены людьми более
богатыми, а потом слиты в крупные участки земель, для обработки которых нетрудно было добыть
дешевый рабский труд на бесчисленных рынках рабов, всюду открытых войной. При этом оказалось,
что на некоторое время, и именно для крупного землевладения, рабский труд был выгоднее и дешевле
труда свободного. Как дешево было пропитание рабов, как нетрудно было держать их массу в узде, как
выгодно можно было сбывать их с рук на аукционах (вместе со старым железом и непригодными к
употреблению земледельческими орудиями), когда они становились старыми и болезненными — обо
всем этом известно от таких представителей доброго старого времени, как Катон, которые с этой
стороной новейшего времени примирились довольно легко. Благодаря войнам, молодое земледельческое
население на долгое время отрывалось от своей земли, и военная служба длилась настолько долго, что
иногда и совсем отвлекала от первоначального призвания.
Плеть лорария (lorarius).
По образцу, найденному в Геркулануме. Эта плеть (flagrum) состоит из нескольких цепочек с
металлическими наконечниками
Гай Марий.
Мраморный бюст в Ватикане
Однако путь к возвышению в Риме был всегда открыт в виде воинской службы. Он обратил на себя
внимание главнокомандующего во время нумантинской войны, затем был народным трибуном, в 115 г.
до н. э. — претором и теперь стремился к высшей цели всех римских честолюбцев — к консульству. Он
попросился в отпуск у своего главнокомандующего, аристократа, как и все другие, и тот отпустил его с
насмешкой. Разумеется, вся аристократическая партия в Риме воспротивилась его избранию. Однако на
этот раз тщетно: общественное мнение и настроение, которое нередко на выборах обманывает самые
пламенные надежды, вдруг так горячо восстало против аристократии, что этот грубоватый, опытный в
военном деле плебей-воин вдруг стал на целую голову выше своих знатных соперников, тем более, что с
обычным лукавством простолюдина умел прикидываться человеком честным и прямым, способным
всюду идти напролом, и потому представлялся толпе именно тем, кто ей в данном случае был нужен.
Марий — консул.
Выбор этого человека, который теперь принял на себя ведение нумидийской войны, должен был
иметь гораздо больше серьезных последствий, чем предполагали. С вступлением его в должность
главнокомандующего было связано новшество, которое повлекло за собой довольно тяжкие
последствия. Римское войско до того времени, как некогда гоплиты греческих государств, было до
некоторой степени аристократическим учреждением, отчасти потому, что положение легионной пехоты
по отношению к союзническим когортам и к вспомогательным отрядам внеиталийских стран было
вполне привилегированным, отчасти потому, что все высшие начальники войска избирались народом,
т. е. ими же. Но особенно привилегированным их положение было именно потому, что граждане, не
обладавшие никакой собственностью, так называемые capite censi, были совсем исключены из числа
служащих в военной службе. Это условие Марий и изменил: он дал возможность этому классу граждан
вступать в службу в качестве добровольцев, и этим путем создал в войске такой элемент, который
вполне зависел бы от него, главнокомандующего. Таким образом, в войске появились люди, которые
возлагали на него все свои надежды на будущее и всегда были готовы служить, если бы ему вздумалось
играть политическую роль.
Окончание войны
Марий, конечно, не поскупился на обещания в своей выборной речи. Но и он одерживал лишь
совершенно бесплодные победы, и понемногу стало выясняться, что война может быть окончена только
тогда, когда сам Югурта окажется во власти римлян. С этой целью уже вступили в переговоры с царем
Бокхом I, который, вероятно, в это же время пришел к убеждению, что война с Римом может привести
его только к утрате власти. В этих переговорах выдающуюся роль сыграл квестор Мария,
происходивший из древнепатрицианской фамилии Корнелиев, некто Луций Корнелий Сулла, который до
этого был известен только своей родовитостью и распущенностью жизни. Здесь же, в войне, которая от
обоих предводителей требовала лукавства и хитрости, Сулла тотчас выступил на первый план, как и
потом, во всех случаях, когда ему приходилось разрешать мудреные задачи. Когда переговоры с
варварским царьком зашли достаточно далеко, Сулла принял на себя выполнение опасного поручения:
отправился ко двору мавританца и убедил его, что ему следует выдать зятя римлянам.
Легионер в походе.
С колонны Траяна.
Шест с перекладиной, на котором легионеры переносили в походе провизию, инструменты и личные
вещи.
По утверждению античных авторов, был введен Марием, солдаты также дали этому
приспособлению прозвище «осел Мария».
Эта война, в основе представлявшая событие весьма второстепенного значения, не была опасна для
владычества Рима в Африке, и даже трудно предположить, чтобы в этом дерзком и коварном
варварском царьке, который закончил жизнь позорной смертью преступника, таилась часть того
громадного честолюбия, которое когда-то руководило действиями Масиниссы. Но в то же время
впервые после 500-летнего периода центру римского государства, Италии угрожала непосредственная,
действительная опасность, и вот к отвращению ее и обратились теперь все мысли и опасения римских
государственных людей.
Отношения к северным странам
Поприщем исторического рассказа до настоящей минуты были расположенные по побережьям
Средиземного моря страны, следовательно, южная часть Европы. Все, что простиралось на север от
Пиренеев, Альп и их восточных разветвлений, на север от Балкан, следовательно, вообще по ту сторону
гор, которые на крайнем западе у Атлантического океана начинаются и тянутся до Черного моря, — все
это для римлян представляло собой так называемый варварский мир. Римская политика
довольствовалась только тем, что если какие-нибудь племена из этого мира северных варваров
продвигались в сферу римского могущества, на них сейчас же обращали внимание, их старались
выделить из среды соплеменников и либо одолеть мечом, либо совладать с ними при помощи различных
способов римской культуры, действовавших медленнее, но вернее оружия. Новые поселения таких
северных народов на римской государственной почве не допускались. Когда в 183 г. галльские толпы
попытались осесть в северо-восточной части Италии, римское правительство решительно им отказало, и
римское посольство было отправлено к жившим между Пиренеями и Альпами трансальпийским
кельтским племенам, чтобы заявить им определеннейшим образом, что Альпы составляют границу,
которую их соплеменники ни в коем случае не должны переступать. В то же время и доступ с востока
был замкнут вновь заложенной крепостью Аквилея. Но этим дело не закончилось. Римлянам пришлось
переступить указанную ими границу. С 125 г. до н. э. римские войска уже бьются с племенем, живущим
между Роной и Альпами — с аллоброгами, которым стало помогать одно из могущественнейших племен
южной Галлии, арверны, а другое племя, эдуи, приняло сторону Рима. В 121 г. до н. э. консул Квинт
Фабий Максим, внук Эмилия Павла, заслужил себе большой победой, одержанной над аллоброгами,
почетное название «Allobrogicus «, и вся Трансальпийская Галлия между Альпами и Пиренеями
получила провинциальное устройство с главным городом Нарбоном. И вообще, по всей линии, по
которой варварский мир соприкасался на границах с цивилизованным римским государством — и в
Альпах, и во Фракии, и в Иллирии — как это обычно, повелась непрерывная мелкая пограничная
борьба: с одной стороны, бесконечные набеги и грабежи, с другой, — изыскания и экзекуция за них.
Начало переселения народов. Кимвры, 113 г.
В 113 г. до н. э. на среднем течении Дуная откуда-то из дальних северных стран явился новый народ,
назвавший себя камерами — племя, вероятно, германского происхождения, которое, вследствие каких-
нибудь естественных переворотов или других побуждений, было вынуждено искать себе новые
поселения. Они избегали столкновения с римлянами. Консул Гней Папирий Карбон хитростью вынудил
их к битве близ Нореи (в Норике), но потерпел страшное поражение. Этот бродячий народ, в состав
которого вошли еще и кое-какие иные элементы, повернул теперь на запад, и через Рейн и Юрские горы
вошел в Галлию. И здесь-то, где это страшное вторжение привело к ужаснейшему положению, дело
дошло до вторичной битвы с римлянами, которым подобные соседи были не по нутру (109 г. до н. э.). И
опять результат был плачевным: консул Марк Юний Силан, потерпел тяжелое поражение.
Впечатляющие разгромы двух консульских армий вызвали панику в «Вечном городе», но варвары
желали воспользоваться своей победой только так, чтобы владения, на которых они осели, были
признаны Римом за ними. С этой целью они прислали в Рим посольство, и в этом случае впервые
встречается среди кимврских послов настоящий германец, который тешит всех своим человеческим
юмором и своим искренним заявлением на мгновение заставляет забыть обо всех ужасах войны. Одному
из послов показали на римском форуме на некое произведение искусства — статую карлика с посохом,
изображавшего Пифагора или Нуму или кого-нибудь другого, — и при этом спросили его, во сколько он
это произведение ценит. Варвар отвечал, что он такого старичонку и живого не принял бы в подарок.
Поражение римлян
Сенат отказал посольству в ходатайстве, а между тем войну повели вяло, и только в 105 г. до н. э.
дело дошло до генерального сражения при Аравсионе на левом берегу Родана. Консул Гней Манлий и
проконсул Квинт Сервилий Цепион (последний, хотя и принадлежал к знати, но пользовался дурной
славой) соединили свои силы для общего удара, их войска были так жестоко истреблены кимврами, что,
по известиям, может быть и преувеличенным, однако передающим первое впечатление поражения,
только 10 человек успели бежать с поля битвы… И вот теперь уже приходилось ожидать вторжения
этих дикарей в саму Италию.
Кимвры и тевтоны
Этого, однако, не случилось. Кимвры перешли Пиренеи и вторглись в Испанию. Но в Риме под
впечатлением «кимврского ужаса « вторично на 104 г. до н. э. в консулы был избран Гай Марий, в
котором народ видел противника знати и уважал воина, напоминавшего древнеримских воинов.
Обстоятельства сложились так, что против всех существующих законов, самым необычайным образом
он же вновь был избран в консулы в последующие четыре года подряд. Дело в том, что кимврская война
в 103 г. до н. э. отхлынула от Испании. Они не смогли ничего добиться, т. к. туземцы встретили их
упорнейшим сопротивлением. Они потянулись на север вдоль океанского побережья, пока и здесь им не
преградило путь храброе галльское племя белгов. Но именно тут-то им, по преданиям, и удалось
соединиться с другим крупным германским народом, тевтонами, которыми предводительствовал какой-
то храбрый витязь, Тевтобод, и тут решились, наконец, северные варвары соединенными силами
вторгнуться в Италию. Однако их многочисленность была настолько велика, что они должны были
подразделить свое войско: кимвры и другие тесно связанные с ними племена двинулись на восток,
чтобы вторгнуться в Италию с восточной стороны, а тевтоны с тойгенами и отборной ордой кимвров
двинулись на юг против римской провинции.
Римские Гладиаторы, мозаика в термах (около 200 г. н. э.) Коракаллы
Гладиатор.
Терракотовая статуэтка из музея Борджа в Веллетри.
Только тут Марий принял, наконец, давно предлагаемый ему триумф, которого он вполне
заслуживал, освободив Италию от варварских скопищ и избавив государство от опасности. Его
встречали в Риме и в войске с восторгом, называя то «вторым Камиллом», то даже «Ромулом». И
действительно, положение, занятое им во главе общества, было очень важным и даже исключительным:
он был первым среди всех римских полководцев, четыре года подряд сосредоточивал в своих руках и
высшую государственную власть и предводительствование войском и, тем самым, сумел приобрести со
стороны войска беспримерную привязанность. В то же время он был и вождем политической партии:
ослепленный честолюбием, заблуждаясь насчет своих способностей, постоянно окруженный льстецами
из народной партии и легко поддававшийся их лести, он тоже задумал играть важную политическую
роль и, чтобы иметь возможность выполнить это, стал в шестой раз в 100 г. до н. э. добиваться выбора в
консулы.
Ради этой цели он соединился с двумя темными личностями, в ту пору стоявшими во главе народной
партии и мутившими народ: с Гаем Сервилием Главцией, добивавшимся преторства, и Луцием Аппулеем
Сатурнином, вторично добивавшимся трибунства. Все они достигли своих целей: выборы, какими бы то
ни было средствами, прошли благоприятно для них, и Сатурнин, отчаянный демагог, но человек
действительно способный, взялся за обширную законодательную деятельность в духе идей Гракха. Он
ввел аграрный закон, по которому требовалось разделение между гражданами кельтской территории по
ту сторону По, отвоеванной Марием у кимвров. Затем и фрументарный закон, понижавший цену на
зерновой хлеб для граждан, которые хотели его употребить для посева, до минимальной цены 0,83 асса
(примерно 39 г серебра) за определенную меру (modius). Кроме того он предложил заселение обширных
земель в заморских странах. При распределении земель заслуженные солдаты войска Мария должны
были стоять на первом плане, причем италийские союзники приравнивались в правах с римскими
гражданами, тем более что и сам Марий во время войны собственной властью раздавал права полного
римского гражданства италийским частям войска. Все эти законы прошли и были утверждены, несмотря
на кое-какие возражения трибунов и религиозные препятствия, выставленные на вид сенатской партией.
К аграрному закону, кроме того, был присоединен еще один параграф, рассчитанный, главным образом,
на то, чтобы как можно больше принизить сенат, а именно: сенат был обязан в течение 5 дней
присягнуть в том, что этот закон будет приведен в исполнение, а те из сенаторов, которые не захотят
принести эту присягу, теряют право на присутствие в сенате. Но именно тогда, когда дело дошло до
принесения этой присяги, Марий поколебался: он не был одарен красноречием и способностью
руководить политическими прениями, да, кроме того, на него нетрудно было подействовать обращением
к его чувству справедливости или лестью, приятной для его тщеславия. Он вступил в переговоры с
обеими партиями, но наконец присяга все-таки была вынуждена у запуганного сената, и один только
Метелл Нумидийский (некогда бывший начальником Мария) отказался принести присягу и покинул
Рим. Но оказалось, что Марию не под силу было именно теперь удержать твердой рукой бразды
правления в страшно взволнованном городе, и править народом, и направлять его к определенным
целям. Он был слишком хорошим солдатом, чтобы выпутаться из этой мудреной политической смуты.
Оба демагога вскоре убедились в том, что они в нем ошиблись, и принялись за политику по-своему, не
выбирая средств для достижения целей. Так, например, при консульских выборах на 99 г. до н. э.
соперник Главции Гай Меммий[61] был убит среди бела дня на одной из римских улиц. Городу стала
угрожать полная анархия. Вследствие этого, всадническое сословие вновь сблизилось с сенатом, и все,
кому был дорог общественный порядок, стали взывать к власти. Марий не мог уклониться от этого
призыва, для него самого, привыкшего к солдатской дисциплине, анархия представлялась чудовищной,
и когда дело дошло до формальной уличной битвы против шаек Сатурнина и Главции, Марий как
консул должен был во главе правительственной силы и партии порядка выступить против тех, кто
способствовал его возвеличению и все еще называл его своим союзником. Должно быть, в надежде на
его снисхождение они и сдались, но Марий не мог их спасти: захваченные в плен анархисты были убиты
в тюрьме своими яростными противниками, «друзьями порядка». Оба они погибли 10 декабря 100 г. до
н. э. Гораздо более важным последствием этих событий было то, что народная партия убедилась в
полной политической несостоятельности великого полководца. Появление Мария в каких бы то ни было
высших должностях оказалось на будущее совершенно невозможным, т. к. и торжествующая, и
побежденная партии относились к нему с одинаковым пренебрежением. Он посчитал лучшим на
некоторое время совсем скрыться с политического горизонта и удалился в Азию, между тем как Метелл
Нумидийский возвратился в Рим из своего краткого изгнания, которое провел на острове Родосе. Итак,
вот уже в третий раз со времени гибельного трибунства Тиберия Гракха партия сената одержала победу,
и эта победа была наиболее многозначительной: Марий обладал по отношению к Гаю и Тиберию
Гракхам преимуществом, которого они не имели — в его руках была воинская сила, и его положение
было совершенно исключительным. И все же он потерпел поражение.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Двадцатилетняя и междоусобная войны. — Война с
союзниками и полное единение Италии. Сулла и
Марий: первая война с Митридатом; первая
междоусобная война. Диктатура Суллы
(100-78 гг. до н. э.)
Ливий Друз предлагает реформы
В данный момент правительственная мощь сената возросла более чем когда-либо, и истинная
государственная мудрость — столь редкая между людьми — предписывает победителю в подобные
минуты несомненно одержанной победы непременно удовлетворять справедливым требованиям
побежденных. Только такой целительной и примиряющей политикой и оказывается возможным вновь
возвратить потрясенное государство и общество к прежнему здоровому состоянию. Но дело в том, что
для подобной политики необходим первоклассный государственный деятель — муж, подобный Солону,
например, — а такая политика была не по плечу сенаторской олигархии, которая в большинстве
состояла из посредственных, ограниченных и потому именно чрезвычайно задорных политиков. В их
среде существовало известное количество вполне способных и по-своему даже честных и патриотичных
деятелей второстепенного значения, но выдающихся не было. Самым выдающимся из всех деятелей
сенатской партии был в то время Луций Корнелий Сулла, но он еще не обладал авторитетностью
признанного главы партии. Он еще раз доказал свои блестящие воинские способности в войне с
варварами, сначала под начальством Мария, потом под начальством Катула, но оба раза только в
положении человека подначального. В данный момент он не занимал никакой государственной
должности.
Сулла
Предполагаемое портретное изображение. Мраморный бюст в музее Кьярамонти.
Дела в ближайшие годы шли кое-как: выборы происходили правильно и заканчивались без всяких
анархических происков, благодаря тому, что долговременная привычка пользоваться политическими
правами в определенных, традициями установленных формах в Риме никогда не утрачивалась. К тому
же во внешних отношениях всюду господствовало полное спокойствие, а в 99 г. и сицилийская война с
восставшими рабами была закончена.
Отношение союзников к Риму
В политических агитациях и процессах, конечно, не было недостатка, и два важных вопроса
постоянно выступали на первый план: реформа судов и отношение к союзникам. С тех пор как большие
государственные процессы разбирались присяжными судьями от всаднического сословия, правосудие не
улучшилось и оставалось таким же, каким оно было при судьях-сенаторах. Жители провинции
находились в дурном положении с тех пор, как гибельное влияние богатства и могущества уничтожило
прежнюю, древнеримскую законность. И правители провинций, и акционерные общества, откупившие в
Риме право на собирание податей, постоянно обогащались за счет бедных провинциалов. В законах,
специально предназначенных для защиты их интересов, конечно, не было недостатка; но беда была в
том, что уже нельзя было найти судей, которые способны были бы беспристрастно и бескорыстно
применять эти законы. Когда же судами овладели люди, близко стоявшие к финансам, то оказалось, что
именно тот добросовестный чиновник, который зорко следил за плутнями сборщиков податей и
защищал интересы подданных римского народа, больше всех рисковал попасть под суд. Так был в
процессе 92 г. осужден «за вымогательство» честнейший человек Публий Рутилий Руф,[62] и это тем
более наделало шума в обществе, что суд оправдывал людей, на которых были возведены самые тяжкие
обвинения. В большинстве случаев провинциалы не жаловались на происходившее в провинции, не
надеясь найти ни суда, ни расправы. Более жгучим и важным был вопрос об отношении к союзникам.
Численная пропорция граждан и союзников италийского племени в точности не известна: можно,
однако, на 400 тысяч полноправных граждан, способных носить оружие, положить, по меньшей мере,
500 или 600 тысяч союзников. Не подлежит никакому сомнению, что они принимали участие в великих
победах, создавших это изумительное царство, и что в войнах, веденных Римом, на их долю постоянно
выпадало выполнение наиболее трудных задач; вот почему они, конечно, и не помышляли о том, чтобы
их можно было смешивать с жителями провинций или с «чужеземными подданными» иных,
внеиталийских национальностей, и их италийской национальной гордости было очень больно видеть,
что в Риме римские чиновники начинают обращаться с ними все более и более высокомерно. Но, увы,
все попытки реформ, начиная со времен Гая Гракха, терпели крушение именно в этом вопросе, и
положение союзников только ухудшалось от этих попыток. Несколько раз в 126, 122 гг. до н. э. в Риме
применялась строгая мера высылки из города всех не римских граждан; а в 95 г. до н. э. был принят
строгий закон против всякого присвоения права римского гражданства, открытого или приобретенного
путем лукавства, и этот закон был проведен одним из умеренных людей. Как же были в Риме настроены
все остальные правители по отношению к притязаниям союзников!
Гибель Друза
Нашелся однако в 91 г. до н. э. такой государственный деятель, который, воспользовавшись
периодом времени, по-видимому, более спокойным, предложил обширный план важных реформ. Это
был Марк Ливий Друз, сын того Ливия, который боролся против Гая Гракха.
Монеты рода Марциев.
Конная статуя Луция Марция Филиппа (слева); внизу — марка денария.
Клятва на свинье (справа).
Он предложил дополнить сенат 300 членами из всаднического сословия и затем уже передать
заведывание судом сенату в этом усиленном составе. Таким образом, он хотел примирить и слить
воедино оба привилегированных класса, а затем уже предложил даровать право полного римского
гражданства всем италийским союзникам Рима. Однако и он наткнулся на упорное и близорукое
противодействие главным образом в лице одного из правящих консулов — в Луции Марции Филиппе.
Брожение, несомненно уже проявлявшееся среди союзников, не побудило правительство к принятию
предлагаемой ему великой и спасительной меры, а, напротив, послужило только средством к
возбуждению умов против трибуна. Привязались к несоблюдению какой-то формальности в
предлагаемых им законах, а самого Марка Ливия подло убили.
Тайный союз в Италии
Это злодейство, совершенное над человеком самых чистых стремлений, довело до крайности
ненависть, уже давно таившуюся в сердцах всего италийского населения, и всем тотчас же стало
очевидно, что среди них давно на всякий случай приняты меры, весьма важные и весьма обширные, хотя
римское правительство, по близорукости своей, ничего о них не подозревало. В Риме только в самых
неопределенных чертах знали о каком-то большом «тайном союзе», который будто бы образовался
между городами средней и южной Италии для поддержки планов Друза. Когда же после его гибели
простая случайность — грубая выходка римского претора в пиценском городе Аускул — подала первый
повод к восстанию, изумленный римский сенат вдруг увидел перед собой вполне организованную силу в
виде целого «союзного государства Италии «. У этого государства оказался и свой италийский сенат,
состоявший из 500 членов, и своя столица Италика (Корфиний в стране пелигнов), и италийские
комиции, заседавшие в этом городе, и два италийских консула, и 12 своих преторов. Весь внутренний
строй «Италии» был, видимо, создан по римскому образцу. Разумеется, и этот италийский сенат не был
собранием представителей народа в современном смысле слова, хотя уже довольно близко подходил к
этому типу.
Союзническая война.
В Риме были, очевидно, поражены таким исходом, хотя в нем, судя по предшествующим событиям,
не было ничего неожиданного. Но и в этот опаснейший момент с самой лучшей стороны проявилась
несравненная организация римского могущества и выказалось величайшее из ее преимуществ:
громадное число людей, которых можно было поставить во главе того или другого дела. Притом и в
самом Риме, ввиду общей опасности, на мгновение смолкли все раздоры, и даже политические
противники, даже люди, состоявшие в личной вражде между собой, как Сулла и Марий, тотчас явились
на зов правительства и отдались в его распоряжение. Война, быстро распространившаяся по всей
средней Италии, Кампании, по древнему Самнию во всем его объеме и даже до крайнего Пицена, —
получила впоследствии название Союзнической. В бесчисленных стычках и в немногих больших битвах,
в которых с той и с другой стороны сражалось не менее 70 тысяч человек, сходились и мерялись силами
противники, которые и по языку, и по обычаям, и по умению владеть оружием были совершенно
равносильными… Сходились биться из-за дела, которое уже перед началом войны было почти решено.
И среди государственных людей, составлявших в ту пору правительство, было несомненно решено, что
эта борьба, как бы она ни велась, удачно или неудачно, все же должна была окончиться значительным
расширением римского права гражданства, и другая, противная сторона, не стала бы поднимать такой
бури, если бы не стремилась к достижению столь серьезной цели.
Слияние италийской нации
Первое столкновение — первый поход 90 г. до н. э. — в общем был весьма благоприятен для
«Италии»: на монетах, выбитых в это время италийской федерацией, видно вычеканенное изображение
вола (древний герб сабельского племени), который добивает рогами лежащую на земле волчицу. В Риме
не замедлили высказать то, что должно было быть последним словом этой войны. Консул Луций Юлий
Цезарь предложил и без всяких затруднений провел законопроект, по которому римское право
гражданства немедленно предоставлялось всем латинским общинам, не принявшим участия в
вооруженном восстании; трибуны Плавтий и Папирий дополнили этот закон другим, по которому имели
право на получение римского права гражданства все те граждане союзных общин, которые в течение 60
дней подадут заявление преторам в Риме. Таким образом удалось положить предел дальнейшему
распространению опустошительного пожара, а на второй год даже почти прекратить войну. Лишь
немногие города и крепкие пункты, подобные Ноле в Кампании и Венусии в Апулии, еще оказывали
сопротивление.
Циста из Пренесты.
Предводившие этими мятежниками Понтий Телезин, Марк Лампоний да капуанец Гутта решились на
отчаянное геройство: идти на Рим, до которого по прямому пути было не более одного дня перехода, с
тем, что, если дойти им не удастся, они все полягут как один человек. 25 октября 82 г. до н. э. их массы,
около 60 тысяч, со стороны Альбанских гор стали приближаться к городским воротам Рима. Штурм был
замедлен мужественной вылазкой небольшого гарнизона; уже около полудня появилась часть конницы
Суллы, а после полудня он сам подошел с легионами. И еще раз под самыми стенами Рима
возобновилась древняя борьба между римлянами и самнитами. На одном крыле, где находился Сулла,
самниты в течение некоторого времени еще одерживали верх, но в то же время на правом крыле Луций
Лициний Красс уже решил победу в пользу Рима. Битва продолжалась, однако, еще всю ночь, и ни с той,
ни с другой стороны никто не просил и не давал пощады. И те 4 тысячи самнитов, которые очутились в
плену после этой ужасной резни, были казнены несколько дней спустя на Марсовом поле. Гул и шум
этой бойни долетал до слуха заседавших в сенате, которых беспощадный победитель как раз в это время
созвал в храм Беллоны. После этого Сулла уже нигде не встречал сопротивления. Марий Младший
покончил самоубийством, героический предводитель самнитов Понтий Телезин был в числе казненных
пленников. Нетрудно было справиться и с противодействием в провинциях, которые довольно
равнодушно относились к переменам власти в Риме. Юный Гней Помпей, овладев Сицилией и Африкой,
дополнил новой заслугой свою службу на пользу дела Суллы, и Серторий в Испании недолго мог
удерживаться против значительных воинских сил, предводимых легатами Суллы.
Понтий Телезин.
Бронзовый бюст, найденный в Геркулануме, в том же месте, где и бюст Суллы.
Атрибуция сомнительна.
Сон Суллы. С серебряной монеты рода Эмилиев. Сюжет связан с неоднократными заявлениями
Суллы, что он лишь исполняет волю богов, являющиеся ему во снах. Сулла спит на траве, над ним —
Виктория с пальмовой ветвью, справа — Диана.
Лучшей характеристикой Суллы служит то, что он даже в самые тревожные эпохи своей жизни, даже
в разгар военных действий, садясь за стол, уже не выслушивал никаких докладов и не принимал никаких
решений: остальное время он посвящал службе государству, но время обеда принадлежало лично ему,
Корнелию Сулле. И точно так же в период диктаторского могущества, когда он один всем правил и
издавал законы, он никогда не упускал возможности воспользоваться свободным временем, когда
положение государства этого допускало, и удалялся от дел, чтобы в полном спокойствии насладиться
теми радостями, которые мог найти на дне кубка жизни.
Один великий плод революционных движений последнего пятидесятилетия — великое дело
единения Италии путем дарования полного права гражданства союзникам — он признал существующим
фактом и не пытался изменить в нем ни йоты. Напротив, он быстро и с корнем старался уничтожить все
те учреждения, которые отозвались демократизмом Гракхов и их подражателей. Раздачи зернового
хлеба были прекращены; особенно опасное орудие демократии, народное трибунство, было притуплено
посредством «Корнелиева закона о трибунской власти», по которому трибунам разрешалось обращаться
с предложением к народному собранию не иначе как на основании сенатского решения. В трибуны
могли быть выбраны только люди из сенаторского сословия, и тот, кто уже побывал трибуном, не мог
больше добиваться никаких должностей. Таким образом, трибунство было обращено в орудие сената
для отношений с гражданами, а т. к. за трибунами было сохранено право оказывать помощь гражданам
против превышения власти со стороны магистратуры, то трибуны являлись тоже некоторого рода
орудием для обуздания чиновничества. Законодательные права народных собраний Сулла не вполне
ограничил и выборы оставил в том же виде, в каком они были прежде; но в последовательность
поступательного восхождения по служебной лестнице были внесены некоторые новые ограничения:
никто не мог быть претором, не будучи квестором, никто не мог быть консулом, не будучи претором.
Сенат был значительно дополнен Суллой введением новых 300 членов, избранных им лично, и при этом
существенно возвышено могущество и независимость этой древней корпорации. На будущее время
вступление в сенат обусловливалось вступлением в должность квестора; а т. к. ежегодно избиралось 20
квесторов, то ежегодно состав сената обновлялся 20 новыми членами. Чрезвычайно мудреная
обязанность, возложенная на цензоров, по отношению к просмотру списка сенаторов, была устранена, и
сенаторы явились несменяемыми и пожизненными. Даже власть высших сановников, консулов и
преторов была значительно ограничена Суллой. Военная власть была отделена от политической:
консулы и преторы (а их теперь ежегодно избиралось восемь) оставались в течение своего служебного
года в Риме и в постоянных отношениях с гражданами, т. е. они правили Италией и распоряжались
судом и расправой. Затем они отправлялись в качестве проконсулов и пропреторов в провинции,
которых теперь было уже десять: Сицилия, Сардиния, две Испании, Македония с Ахайей, Африка, Азия,
Нарбонская Галлия, Киликия и Цисальпийская Галлия. Там эти проконсулы и пропреторы, согласно
распоряжению сената, принимали на себя командование войсками. В законах, касавшихся финансовой и
общей части управления, например, в ограничении роскоши и т. п., диктатор выказал весьма
разнообразную предусмотрительность и оказал современникам услуги, которые в потомстве уже не
могут найти себе правильной оценки. Особенно важные услуги были оказаны Суллой правосудию при
посредстве учреждения и дальнейшего совершенствования системы постоянных отделений суда
(Quaestiones perpetuae), а также тем, что отделил процесс уголовный, который был представлен
разбирательству суда присяжных, от процесса гражданского, который подлежал решению одного
присяжного, указанного председательствующим в суде претором. Не мешает добавить, что в это время
выработались формы управления италийскими городскими общинами по римскому образцу, так
называемые муниципалитеты. В отдельных городах введены народные собрания, сенат из старейших
представителей общины и чиновников, являющих собой исполнительную власть, административную и
судебную подобно тому, как это было в Риме. Не следует забывать, что именно эту организацию и
переустройство государства на новый лад, благодаря которым в обществе было восстановлено нечто
вроде ощущения порядка и безопасности, — и следует считать главной заслугой в жизни и деятельности
этого человека, минуя вызванные лихорадочным возбуждением революционной эпохи не
извинительные, но объяснимые его жестокости. Для того, чтобы государственный механизм, вновь
восстановленный Суллой, мог работать спокойно и непрерывно, Сулле необходимо было позаботиться
не только о своей личной безопасности, но и о безопасности партии, вновь вызванной им к кормилу
правления. Это было произведено путем обширной колонизации, при которой все его ветераны
получили участки земли в Италии,[63] а затем была принята другая практическая мера, совершенно в духе
Суллы — было освобождено 10 тысяч рабов, принадлежавших лицам, подвергнутым проскрипции и
павшим в войне против Суллы. Эти освобожденные рабы, как было в данном случае, приняли имя
освободившего их господина, прозвались Корнелиями и, распределенные по трибам, представляли собой
весьма надежную и преданную Сулле тайную полицию.
Смерть Суллы. 78 г.
В 81 г. до н. э. Сулла уже мог произвести опыт пригодности и прочности восстановленного им
государственного строя; он допустил выбор консулов, однако при этом не отказался от диктатуры. В
79 г. до н. э. он наконец сложил с себя диктатуру и удалился в свое имение близ Путеол, где стал жить,
наслаждаясь по-своему, деля свое время между шумными пиршествами в кругу людей весьма
сомнительной нравственности и составлением мемуаров, да, вероятно, и еще какой-нибудь серьезной
работой, которая была неизбежна при его положении. Весьма многое, а по его воззрениям даже все
случившееся с ним в жизни он приписывал удаче. Это же воззрение, которое отзывается не то довольно
своеобразной скромностью, не то довольно странным легкомыслием, выразилось и в том, что Сулла сам
себе придумал прозвище «счастливца « — Луций Корнелий Сулла Счастливец — и этим прозванием
вполне удовольствовался. Высокое положение, которое он занимал и продолжал занимать даже после
своего удаления от дел, т. к. он мог вновь возвратиться к нему в каждую минуту, — это положение
никогда не составляло конечной цели и стремлений его честолюбия. По воле счастья, если только
подобное положение можно назвать «счастливым «, или в силу неизбежно сложившихся обстоятельств
и условий политического положения Рима Сулле пришлось быть первым постоянным диктатором
(dictator perpetuus) — первым монархом Рима. Так он и скончался в своем имении либо скоропостижно,
либо после очень краткой болезни (78 г. до н. э.). Останки его с царственной пышностью были преданы
земле на Марсовом поле.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Общее положение дел: Гней Помпей. — Война в
Испании. — Невольническая война. — Война с
морскими разбойниками. — Война на Востоке. —
Третья война с Митридатом. — Заговор Катилины. —
Возвращение Помпея и первый триумвират. (78–
60 гг. до н. э.)
Общий взгляд
После кончины Суллы оказалось, что для римского государства была необходима монархическая
власть вроде той, какой он обладал. Вся внутренняя история Рима в ближайшие десятилетия
настоятельно требовала именно такой власти, и в этом направлении были сделаны разнообразные, но
безуспешные попытки: и весь ход внешней истории, и успехи единичных выдающихся общественных
деятелей — все стремилось к той же цели. Деятели приобретали в глазах современников интерес лишь
настолько, насколько они обрисовывали собой с большей или меньшей ясностью личность того
будущего монарха, которого весь исторический мир желал и искал. Вопрос «искания монарха» уже не
составлял более частного вопроса, важного для правящих кругов Рима или для римско-италийского
населения Италии. Нет, он был одинаково насущным вопросом для высших классов всех народов,
расселенных на пространстве земель от берегов Нила до берегов Гвадалквивира: история Рима уже
обратилась в это время в историю всех стран, расположенных по побережьям Средиземного моря, —
история небольшой италийской гражданской общины расширилась до пределов всемирной истории.
Положение народов, живших на побережьях Средиземного моря.
Происшествия этой истории, как уже рассказанные, так и те, которые предстоит рассказать,
поочередно переходя от войн к различным переворотам и переменам во внутреннем государственном
устройстве, — все эти происшествия дают понятие лишь о весьма небольшой и в сущности самой
неутешительной части этой истории. И все же даже во время всяких ужасов правления Мария, даже во
время убийств и проскрипций диктатуры Суллы, прогресс человечества не был приостановлен, хотя его
проявления, весьма обильные, весьма многозначительные, конечно, принадлежали более к области
частной жизни, к деятельности отдельных лиц, и потому их можно уловить или предположить только в
самых общих чертах, но нельзя изобразить в отдельности. Предполагают, что во времена Суллы
свободное население Италии простиралось от 7 до 8 миллионов, а число рабов — от 13 до 14
миллионов. Отдельные насилия всяких правителей, захватывавших власть в руки, не касались
большинства этих 20 миллионов, и те выгоды, которые это большинство извлекало из существующего
порядка, далеко превышали все ущербы и убытки, какие могли быть причинены ему Марием, Суллой
или одним из их пособников. Рим стал теперь столицей громадного государства, а вся Италия
представляла собой не более как ее предместье, городской округ. Такое положение Рима вызвало
возрастание торгово-промышленной деятельности, и едва ли когда-либо существовал на свете город, на
улицах и площадях которого кипела бы такая разносторонняя и более шумная жизнь, нежели в
тогдашнем Риме. Политические, законодательные и правительственные вопросы составляли только
весьма незначительную часть интересов, которые сосредотачивались в Риме как в мировом центре.
Значительную часть населения занимали, главным образом, финансовые последствия событий —
повышение и падение бумаг, «биржевых ценностей», стоявшее в тесной связи с известиями о военных
действиях в Азии или в другом театре войны. Еще большую массу населения занимали сведения о
колонизациях, о новых аграрных или фрументарных законах. Чернь, которая в Риме была, естественно,
еще многочисленнее и еще пестрее по составу чем где-либо, кроме забот о насущном заработке, более
всего занимали зрелища и увеселения, которые постепенно становились более и более утонченными и
более частыми, сообразно с множеством празднеств, вносимых в календарь и доставлявших полный
простор праздному досугу.
Быстроходное судно (celes). С барельефа на колонне Траяна. Эти беспалубные суда из-за их
скорости часто применялись пиратами. Судно имеет два ряда весел и относится к классу бирем. Над
тараном имеется еще один — надводный, для разрушения фальшборта неприятельских кораблей.
Восстание гладиаторов. 71 г.
В Италии загорелось (сначала около Капуи) страшное восстание гладиаторов, к которому толпами
стали отовсюду сбегаться рабы (73 г.). Мятежники нашли себе энергичного и ловкого предводителя в
лице фракийца Спартака, и их силы, благодаря нераспорядительности римского правительства, вскоре
возросли до 100 тысяч человек, так что даже сам Рим пришлось объявить на военном положении и
охранять его стены и ворота войсками. Только в 71 г. до н. э. претор Марк Лициний Красс, один из
учеников Суллы в военном деле, нанес решительное поражение скопищу Спартака, двинувшемуся на
юг. Как плохо до того времени велась война со Спартаком, можно судить по тому, что Красс после этого
поражения отбил у мятежников пять легионных орлов и другие трофеи сражавшихся против них
римских войск. Затем он нанес мятежникам последнее поражение в Лукании; здесь Спартак пал
смертью героя. Отдельный отряд мятежников в 500 человек, воевавших на севере Италии, вздумал
спастись, перебравшись за Альпы, но натолкнулся здесь на Помпея, возвращавшегося с войском в
Италию, и был им рассеян. Красс был, конечно, очень недоволен тем, что Помпей сумел и этот, в
сущности, совершенно ничтожный успех поставить себе в особенную заслугу.
Помпей и Красс — консулы. 70 г.
Оба победоносных вождя, которые, не доверяя друг другу, медлили даже распускать свои войска,
пожелали быть избранными в консулы на следующий год; однако они сговорились вскоре между собой
и предпочли, оставив борьбу в стороне, действовать заодно для обоюдной пользы. Они были избраны
оба. Красс, который удивительно счастливо умел спекулировать во время проскрипций Суллы и
приобрел этим путем громаднейшее богатство, поражал народ своей необычайной щедростью. В день
каких-то важных жертвоприношений он пригласил всех римских граждан на обед и угостил их, усадив
за 10 тысяч столов. Он раздавал направо и налево, всем и каждому, зерно из житниц в виде
трехмесячных запасов; и этим путем добился того значения в глазах толпы, какое может быть
приобретено подобными средствами, а с другой стороны, умным и толковым управлением и
распоряжением своими колоссальными богатствами, привязал к себе массу частных лиц и частных
интересов. Но при всем этом умении и ловкости он уступал в значении Помпею. Поразительно, с каким
упорством привязалась к этому человеку толпа, олицетворяя то монархическое влечение, которое
жаждало подчиниться власти одного господина и повелителя! А между тем, до этого времени тот не
произвел ничего, что превышало бы круг деятельности человека, одаренного недюжинными
способностями; да и последнее его деяние — усмирение Испании — ни в коем случае нельзя было
назвать блестящим подвигом. Именно такое воззрение на Помпея преобладало и в сенате, который
отнесся к нему довольно холодно, но именно это и открыло Помпею путь к счастью. Не поладив с
сенатом, он сблизился с народом, который был польщен ухаживанием знатного человека и, конечно,
весьма горячо отозвался на его происки. От него ожидали, что ему удастся неудавшееся другим —
устранение законов, внесенных Корнелием Суллой. Помпей отчасти исполнил это желание народа. Он
восстановил власть трибуна в том виде, в каком она существовала до Суллы, и стал на стороне закона о
суде, предложенного Аврелием Коттой и устранявшего исключительно сенаторские суды. Крайняя
несостоятельность этих судов выказалась в самом неказистом виде при разборе одного из современных
весьма громких процессов, а именно процесса некоего Верреса, бывшего претором в Сицилии в 73–
70 гг. до н. э. Процесс этот вел молодой еще адвокат Туллий Цицерон против знаменитейшего из
современных адвокатов Квинта Гортензия и против всех богатств обвиняемого, так же, как против
усиленного влияния многих знатных фамилий, и процесс был им выигран.
Цицерон. Бюст из паросского мрамора.
Квинт Гортензий.
Бюст, найденный на вилле Адриана одновременно с бюстом философа Исократа.
По закону Аврелия Котты были учреждены три отделения или декурии судей — одно из сенаторов,
другое из всадников и третье из таких лиц, которые, принадлежа по имущественному положению к
первому классу граждан, уже были удостоены доверия в своих трибах и избираемы в различные
почетные и ответственные должности. При этом и должность цензора была восстановлена, и круг ее
власти остался тем же… Помпей воспользовался военным смотром, который задумали устроить
цензоры того года, чтобы заставить толпу говорить о себе. Он, консул, предшествуемый ликторами в их
обычной обстановке, явился вместе с всадниками перед цензором, вел под уздцы его лошадь, как и все
другие, и когда цензор к нему, так же, как и ко всем другим, обратился с вопросом, совершил ли он
положенное законом число походов, Помпей отвечал утвердительно и добавил: «Под моим собственным
предводительством».
Ликторы.
Рельеф с колонны Марка Аврелия в Риме.
И эта показная скромность пришлась толпе как нельзя более по вкусу.
Но Помпей в нарушении установленного Суллой строя дальше этих мер не пошел; народ был и этим
доволен, и сенат тоже успокоился, видя, что Помпей избегает наиболее страшного для всех вопроса о
возвращении изгнанников, которое для Красса могло оказаться очень неприятным. Затем, покинув
консульство, Помпей опять вернулся в частную жизнь: он необычайно — ловко умел играть роль
знатного, но удалившегося от дел человека; между тем как другие из сил выбивались, чтобы отличиться.
Он спокойно ждал того прилива или отлива в общественных делах, который вновь должен был открыть
ему доступ к высшему сану. И действительно, дела на Востоке вскоре сложились именно так, что
Помпей дождался своей очереди.
Морской разбой в Средиземном море.
Настоятельнейшим вопросом, требовавшим безотлагательного решения, несомненно был вопрос о
морском разбое. По побережьям Средиземного моря и в различных его углах было немало таких стран,
которые либо исстари занимались этим промыслом, либо принимались за него весьма охотно, когда им в
том благоприятствовали условия.
Судно греческих пиратов (hemiolia). Увеличенное изображение с монеты.
Одним из таких условий для быстрого распространения морских разбоев по побережьям
Средиземного моря послужили, конечно, происходившие в Италии междоусобные войны со всеми их
последствиями, проскрипциями, преследованиями и скитанием изгнанников. И вот эти изгнанники и
отверженники из ненависти к новым правителям и новым порядкам принимались за морской разбой, на
который исстари установился гораздо более снисходительный, чем на простое разбойничество на суше,
взгляд. А т. к. за междоусобными войнами последовала еще одна союзническая война, затем
невольническая война и разные перевороты, то морское разбойничество, пользуясь бездействием
римских властей, понемногу выросло до значения силы, которая сама себе придавала название
«плавучего государства», и наконец распространилась по всему Средиземному морю. Уже ни один
купеческий корабль не мог более плавать вполне безопасно. Награбленное добро разбойники укрывали
в неприступных горных замках Тавра, а людей, захваченных в плен, если никто их не выкупал, они
продавали на невольничьих рынках. Римское правительство выступало на борьбу с морскими
разбойниками, но только мимоходом, по частям, не придавая никакого единства своим действиям,
довольствуясь полумерами и поручая эту борьбу личностям, не имевшим никакого значения. Таким
образом, зло невероятно возросло. Даже цены на хлеб стали подниматься, потому что пираты
перехватывали на море хлебные грузы; греческие прибрежные и островные города были пиратами
разграблены, и вскоре та же участь постигла сицилийские и италийские города (например, Мизены,
Кайета и т. д.). Многие именитые римские мужи, даже чиновники, плывшие за море по делам
общественной службы, попадали в руки пиратов, и легкие суда киликийцев, так называемые миопароны,
иногда соединявшиеся в громадные разбойничьи эскадры, стали наконец появляться даже перед Остией,
в самом устье Тибра. Это великое зло — особенно теперь, когда война с Митридатом опять разгорелась
и тянулась из года в год — представляло серьезную опасность и должно было даже возыметь некоторое
значение для внутренней истории римского государства и его владений.
Габиниев закон. Помпей главнокомандующий
Один из любимцев Помпея, народный трибун Авл Габиний, выступил перед народом в 67 г. до н. э. с
предложением поручить борьбу с морским разбоем одному главнокомандующему, который всюду на
море и на 400 стадий от побережья внутрь страны пользовался бы проконсульской властью на всем
пространстве от Геркулесовых столпов до восточной границы римского государства; такой
главнокомандующий (imperator) должен быть избран на три года, а ему под начало отряжены 15 легатов,
по его собственному выбору, и в его распоряжение должны поступить 200 военных кораблей; а на
соответствующие издержки должна быть отпущена сумма около 13 миллионов рублей. Этому
предложению, которое, очевидно, метило на Помпея, большинство сената противилось горячо, но
тщетно, в насмешку выставляя на вид предлагавшему, что тут дело идет «о выборе наварха, а не
монарха». Но все эти политические соображения оказались бессильными ввиду того, что весь народ
страдал от морского разбойничества. Когда дело поступило на решение народного собрания, то трибун,
который заявил было о том, что будет возражать против предложения, не осмелился и рта открыть, и
Габиниев закон, принятый единогласно, предоставил главнокомандующему гораздо большие
полномочия, чем можно было ожидать: под его началом должны были находиться 24 легата и 500
кораблей! Уже само принятие этого закона тотчас отозвалось облегчением в общественной жизни: цены
на зерновой хлеб сразу понизились. А уже три месяца спустя Помпей, воспользовавшийся своими
полномочиями энергично и разумно, действительно избавил римский мир от пиратства. Вытесненные из
всех морей и из всех своих убежищ пираты наконец собрались близ мыса Коракесий (на западном
берегу Киликии) для последней, отчаянной битвы; но битва оказалась ненужной, потому что все они
решились сложить оружие.
Усмирение морских разбойников
Помпей блестящим образом доказал, какими силами обладает римское государство, если только
опытная рука сумеет направить их к ясной и определенной цели: современные источники приводят
громаднейшие цифры уничтоженных Помпеем кораблей, убитых и захваченных в плен врагов,
завоеванных им замков и освобожденных от порабощения людей и городов. Меры, принятые Помпеем
после одержанной победы, были, по-видимому, разумны и справедливы. Лучшей части побежденных им
пиратов он даже дал возможность возвратиться к порядочной жизни, поселив их в новом городе в
Киликии, который он по своему имени назвал Помпейополь (67 г. до н. э.).
От этого успеха нетруден был переход к принятию подобных же энергичных мер для более важной
войны, тянувшейся с 74 г. до н. э., которая сначала велась римлянами довольно успешно, а теперь,
напротив, принимала не особенно утешительный оборот.
Вторая Митридатова война, Лукулл
Царь Митридат с напряженным вниманием следил за римскими делами после кончины своего
победителя. Из числа изгнанников партии Мария некоторая часть нашла себе приют при дворе
Митридата, и через этих беглецов он вошел в отношения с Серторием, который даже отправил к нему
нескольких военачальников для устройства и обучения некоторой части войска Митридата по римскому
образцу. Мощный деспот никак не мог примириться с мыслью, что он не более чем понтийский царь; к
тому же, когда в 75 г. до н. э. умер последний царек местной династии, завещав свое царство римлянам,
они опять появились у него под боком, угрожая ему и спеша придать Вифинии провинциальное
устройство. Тогда Митридат решился перейти к наступлению (74 г. до н. э.): он на суше и на море нанес
поражение небольшим римским местным воинским силам, захватил Вифинию и с сильным войском
явился под стены города Кизик, господствовавшего над Пропонтидой. Этот город входил в состав
римской провинции Азия. Город оборонялся геройски, до того времени, когда консул того года, Луций
Лициний Лукулл, которому вместе с его товарищем Аврелием Коттой было поручено вести эту войну,
могли явиться на выручку городу.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Первый триумвират: консульство Цезаря. —
Галльская война: Помпей в Риме. — Лукская
конференция. — Поход Красса против парфян. —
Распадение триумвирата и новая междоусобная война
Первый триумвират. Консульство Цезаря
Первым успехом этого взаимного соглашения было то, что Цезарь, по уговору, был выбран в
консулы на 59 г. до н. э. Рядом с ним аристократы посадили одного из своих, Марка Кальпурния
Бибула, — человека совершенно ничтожного. Цезарь вступил в исполнение своей должности с великим
спокойствием и полной уверенностью, провел аграрный закон, по которому и ветераны Помпея
добились исполнения своих притязаний. Сотоварищ Цезаря хотел было оказать ему сопротивление, и
Цезарь попытался его уговорить и убедить ласковым словом, но когда увидел, что это невозможно, то
приказал силой (но без повреждения их личности) удалить с площади и консула Кальпурния и вождя
крайних оптиматов Марка Порция Катона (Младшего), после чего провел свои меры, не обращая ни
малейшего внимания на бессильные протесты Кальпурния Бибула. Тогда присмиревший сенат
подтвердил все распоряжения Помпея в Азии, не входя в расследование подробностей и не
противоречил, когда по предложению трибуна Публия Ватиния народ возложил на Цезаря на 5-летний
срок сопряженное с большими полномочиями проконсульство в Цизальпинской Галлии и даже
подчинил его власти Трансальпийскую Нарбонскую Галлию в качестве провинции. Помпею и Крассу
предстояло остаться в Риме, чтобы вместе с особой комиссией из двадцати человек совершить
распределение земель по состоявшемуся аграрному закону Юлия Цезаря. Одновременно в интересах
триумвирата было решено удалить из Рима некоторых беспокойных людей; так например Цицерона,
которому поставили на вид незаконное присуждение катилинариев к смертной казни (и тщетно
унижался он теперь перед Помпеем, лишь бы как-нибудь избежать ссылки!), и Марка Порция Катона,
которому навязали почетное поручение финансового характера и отправили на Кипр.
Когда в 58 г. до н. э. Цезарь как проконсул отправился в свою провинцию, он приступил к
разрешению большой и трудной задачи внешней политики, и это разрешение должно было иметь
впоследствии величайшее, всемирно-историческое значение.
Галлия и галлы
Юго-восточная часть нынешней Франции, которую римляне называли страной кельтов Галлией, так
называемая Нарбонская провинция, которая простиралась вверх по долине Роны до городов Вьенны и
Женевы, а на запад — до Толозы, представляла собой вполне цивилизованную страну, да еще
цивилизованную на римский лад. Жизнь здесь проявлялась в таких формах, которые вели свое начало
еще от издревле основанного здесь греческого города Массалии. Эта греко-римская культура до
некоторой степени перешла и на соседние области свободной Галлии, с которой велись весьма
оживленные торговые отношения; но, конечно, по мере приближения к северу Галлии следы этой
культуры становились все менее и менее заметными. Препятствием к воспринятию греко-римской
культуры служил и политический строй Галлии. На всем ее обширном пространстве господствовали те
же нравы и те же условия общественной жизни: жрецы и знать всюду преобладали, а масса народа,
находившаяся в безусловном повиновении у жрецов и в порабощении у знати, представляла собой нечто
вроде живой собственности, не более. Из этого становится ясно, что высшая, царская власть, по природе
своей созданная для защиты слабого от сильного или не существовала совсем, или была низведена до
полного бессилия.
Монета нервиев.
АВЕРС. Ветка с листьями, расположенными друг против друга.
РЕВЕРС. Лошадь. Надпись «VARTICE» — имя одного из нервиев, который помог спастись
Цицерону, осажденному в своем лагере.
На одной из высот в верховьях Самбра, спускавшихся к речной долине, римское войско стало
разбивать по своему обычаю укрепленный лагерь; в то же время римская конница билась с отдельными
кучками конных нервиев и погнала их за реку. А между тем в лесочке, покрывавшем поднимавшиеся за
рекой высоты, неприятель успел собраться в значительных силах: густыми толпами он высыпал из
лесочка, быстро спустился с высот, перебрался через реку и так быстро ударил против римлян, что те
едва успели построиться в боевой порядок. Резкий звук сигнальной трубы, призывавшей в строй солдат,
высланных на работы, смешался с ревом рогов, под звуки которых неприятель бешено наступал на
высоты. Битва была продолжительная, серьезная и на мгновение даже отчаянная для римлян, и сам
римский полководец оставил превосходное описание ее. На правом, наиболее угрожаемом крыле
римского войска, где сам Цезарь лично принимал участие в сече, опасность миновала только тогда,
когда подоспели и приняли участие в битве те два легиона, которые на походе прикрывали обоз. Нервии
тем временем успели подняться на высоты, и битва кипела уже у самых окопов начатого постройкой
лагеря; т. к. нервии не сумели вовремя окончить битву и отступить, а наоборот с яростным мужеством
старались удержаться на том же месте, все еще надеясь сломить римлян, то битва окончилась для них
полным поражением (57 г. до н. э.).
Верцингеториг.
Известно почти двадцать монет Верцингеторига, и сходство изображенных на них лиц дает
основания предположить, что они портретны.
Он собрал большое конное войско из знати и, предводительствуя им, постоянно угрожал сообщениям
отдельных римских отрядов между собой, а также затруднял подвоз к ним припасов. Затягивая таким
образом войну, он успел выиграть время и воспользовался им, чтобы набрать из массы народа сколько-
нибудь сносную пехоту и обучить ее военному делу. Некоторое время римляне находились в очень
опасном положении. Лучший из легатов Цезаря, Тит Лабиен, был задержан осадой Лютеции (на средней
Сене), города паризиев, сам Цезарь осаждал Герговию, и это замедлило общий ход военных действий, а
между тем даже старейшие из римских союзников, эдуи, уже готовы были присоединиться, наравне с
другими, к общему делу. Но из-за раздоров в кельтском лагере удобнейший момент был галлами
упущен. Цезарю удалось собрать воедино все свое войско, в количестве десяти легионов. Последний акт
галльского восстания закончился ожесточенной борьбой под стенами города Алесии (в верховьях Сены),
в котором Верцингеториг укрылся и был осажден Цезарем.
Парфянский катафрактарий.
Парфянская кавалерия состояла из конных лучников, которые завязывали бой и изматывали
противника и тяжеловооруженных всадников, с ног до головы закованные в железо, которые
сокрушали расстроенного противника в рукопашной схватке. Эта кавалерия употребляла
традиционный для Востока доспех. Копья на некоторых изображениях катафракты держат двумя
руками, меч у них обычно был гораздо длиннее пехотного, наручи и поножи изготовлялись из железных
колец.
Красс поспешил направиться к городу Карры, расположенному неподалеку от места битвы, и от
этого города двинулся опять к северу, чтобы, вступив в гористую местность, обезопасить себя от
неприятельской конницы. На этом переходе Крассу было нанесено страшное поражение. Войско парфян
явилось снова, и тот же сурена предложил вступить в переговоры, может быть, с коварным намерением.
При этих переговорах и сам Красс, и окружавшие его военачальники были изменнически убиты, а затем
римское войско, лишенное начальников, было рассеяно, перебито или взято в плен. 10 тысяч пленных
римлян были отведены на самый дальний восток и там поселены на житье.
Помпей и Цезарь
Это поражение, впрочем, не могло иметь особенно опасных последствий для римского владычества
на востоке; можно было, конечно, ожидать вторжения со стороны парфян, и такое вторжение
действительно последовало в 51 г. до н. э.; но зато смерть Красса воздействовала непосредственно на
положение дел в Риме. Триумвират не существовал более: вся власть сосредоточивалась теперь в руках
двоих правителей. Помпей увидел, что Цезарь, пожалуй, станет выше его, между тем как он именно
теперь чувствовал себя на высоте величия. Как раз в это время произошло столкновение между двумя
известными уже нам демагогами, Публием Клодием и Титом Аннием Милоном, первый из них был убит
шайкой Милона на Аппиевой дороге. Среди той дикой анархической сумятицы, которая за этим
последовала, когда шайка убитого Клодия даже подожгла курию, сенат был вынужден установить
власть с чрезвычайными полномочиями, и вот Помпей, у которого, как у проконсула Испании, [66]
находилась в распоряжении воинская сила, был, против всех обычаев, назначен консулом, без товарища.
Партия оптиматов тотчас же с ним сблизилась, и он признал ту выгоду, которую предоставляло ему
возвращение к прежнему положению во главе партии, к его положению во времена могущества Суллы.
Эта новая связь между оптиматами и Помпеем не могла назваться особенно честной ни с той, ни с
другой стороны, тем более, что каждая из сторон смотрела на другую как на орудие для достижения
своих целей; но связь эта была несомненно живой, т. к. основывалась на одном общем интересе и на
одном общем ощущении — на опасении Цезаря. То, что называется общественным мнением (т. е.
настроение, преобладающее в высших сферах населения), в данную минуту было на стороне
республики, иначе сказать — на стороне сената, который стоял за мирный и законный порядок вещей, в
противоположность военной диктатуре, «за тогу» — «против военной брони». И не только в Риме, но и
в муниципиях, как это доказывают стихотворения веронца Катулла, преобладало то же настроение, и
оно высказывалось тем решительнее, чем сознательнее начинало большинство относиться к настоящему
положению и к наступавшему в нем решительному перелому. Но с другой стороны, и влияние Цезаря
тоже давало себя знать. На народ сильно действовали вести о его победах, и простолюдин не мог
равнодушно относиться к тому, что этот победоносный полководец принадлежал к партии Мария, к
народной партии — что он всегда был ее сторонником.
Помпей и оптиматы
Цезарь тотчас заметил перемену в настроении Помпея — да это было и несложно. Помпей отклонил
предложение брачного союза, сделанного ему Цезарем, и женился на дочери Метелла Сципиона,
которого принял себе в товарищи по консульству на 51 г. до н. э. А Метелл Сципион принадлежал к
самым строгим представителям аристократизма. Принимая его в товарищи, Помпей сохранил за собой
исключительное положение: продолжал, живя в Риме, управлять двумя большими провинциями — и
оптиматы ему в этом не препятствовали. И вот для Цезаря наступило время обеспечить свое будущее от
угрожавших ему политических комбинаций его могущественных противников. Он ясно выставил свои
требования: просил сенат дозволить ему, хотя бы и в отсутствии, — следовательно, при фактическом
обладании своими провинциями — выступить кандидатом на консульское звание на 48 г. до н. э. При
этом он, конечно, имел в виду желание вынудить своих противников к противозаконным действиям, и
только того и ожидал, чтобы они свернули с законного пути. А эти противники, с консулом 51 г. до н. э.
Марком Клавдием во главе, сделали со своей стороны все возможное, чтобы выказать свою неприязнь к
Цезарю, а между тем все же медлили делом и приведением в исполнение тех мероприятий, которые
были им предложены в сенате. А дело Цезаря принялся вести в Риме под личиной беспристрастия один
очень талантливый, хотя и не очень почтенный политический деятель — народный трибун Гай
Скрибоний Курион, которого Цезарь привлек на свою сторону, подкупив крупной суммой денег. Трибун
отстаивал такое положение: оба представителя власти, и Помпей, и Цезарь, перед которыми трепетал
римский народ, должны были, по мнению Куриона, одновременно отказаться от своих провинций,
следовательно, и от своей военной власти. В ответ на это предложение уже год спустя, в течение
которого и та, и другая сторона усиленно подводили друг другу всякие подвохи и каверзы, и даже
готовились к непосредственному началу действия, 1 января 49 г. до н. э. большинство сената, отчасти
ободренное к действию, отчасти терроризируемое с разных сторон, решило, что Цезарь должен сдать
свои провинции, а войска распустить, и назначило ему преемника. Помпей стянул войска в город, и
сенат, наконец, произнес ту формулу, при помощи которой он передавал консулам чрезвычайные
полномочия: «Да блюдут они, чтобы республика не потерпела никакого ущерба». Трибуны, державшие
сторону Цезаря, тотчас протестовали, но затем покинули город и бежали в Равенну, где Цезарь — все
еще на почве своей Цизальпинской Галлии — стоял всего с одним из своих легионов.
Монета Фарсала.
АВЕРС. Голова Паллады.
РЕВЕРС. Голова лошади. Фессалия славилась своими лошадьми.
Решительная битва при Фарсале
Войско Цезаря, конечно, было гораздо надежнее войска Помпея, но зато у Помпея насчитывалось до
60 тысяч воинов, а у Цезаря не было и половины. По-видимому, Помпей и на этот раз разумно избегал
битвы и был к ней вынужден только недовольством и высокомерием окружавших его лиц. 9 августа
48 г. до н. э. завязалась, наконец, битва, которая, благодаря мужеству войск Цезаря и его твердому и
умелому руководству, приняла вскоре оборот, неблагоприятный для помпейцев. Но битва была еще
далеко не потеряна, как Помпей уже махнул на нее рукой: он поехал в лагерь и покинул войско, которое
все слабее и слабее стало биться с тех пор, как в рядах италийцев стало известно, что Цезарь не
собирается подвергать их никаким взысканиям. Вероятно вследствие этого битва ни по отношению к
числу участвовавших в ней воинов, ни по отношению к громадному своему значению, не была чересчур
кровопролитной: убитых было около 6 тысяч, масса помпейцев, числом около 20 тысяч человек, на
другой день положила оружие.
Смерть Помпея
Решительный удар был нанесен — и к крайнему удивлению партии Помпея восторжествовал Цезарь.
Но, конечно, еще не все надежды оптиматов были потеряны: у них были еще и другие театры войны.
Цезарь, однако, следил только за Помпеем, который поспешил через Лариссу к устью Пенея и оттуда в
Амфиполь. Известие об исходе битвы распространилось быстро, и Помпей встретил в Азии (где
обыкновенно преклонялись перед победителем) такое настроение, которое ясно указывало, что здесь
продолжать войну немыслимо. Помпей направился дальше, в Египет, где правивший страной царь был
ему обязан — так, по крайней мере, казалось легковерному Помпею, — тем, что его отец некогда был
восстановлен на престоле благодаря влиянию Помпея. Но Птолемей XIV был еще мальчиком, а его
советники верным чутьем восточных царедворцев угадали, что сила теперь на стороне Цезаря, и
предположили, что даже окажут Цезарю некоторую услугу устранением его побежденного соперника.
Статуя Помпея, у которой, как предполагают, был убит Цезарь. Рим, дворец Спада.
</Paaa
Книга VIII
РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Смуты и борьба после смерти Цезаря. — Второй
триумвират. — Восстановление и утверждение
единовластия Октавианом Августом
Положение Рима
Положение римского мира после кровавого события, совершенного во время мартовских ид,
которым был устранен человек, державший в своих руках все нити разнообразных и запутанных
отношений общественной жизни, очень напоминает событие 323 г. до н. э., когда почти так же внезапно
на одре болезни угасла столь же незаменимая жизнь другого великого человека. Однако неурядицы
после смерти Цезаря длились не так долго и были не в такой степени гибельны, как войны диадохов
Александра: весь мир давно уже был научен повиноваться Риму, и римское владычество всюду успело
принять столь прочные и устойчивые формы, что их уже не могла поколебать даже новая предстоявшая
борьба за главенство в Риме.
Заговорщики и Антоний
И действительно, вскоре выяснилось, что теперь в Риме речь шла не о восстановлении республики и
ее аристократического элемента, а о том, кто станет будущим монархом Рима, кто наследует Цезарю.
Поскольку заговорщики ничего не приготовили для разрешения этого вопроса, а при общем настроении
народа в первые дни после убийства Цезаря не решались даже покинуть Капитолий, где они укрылись,
то власть тотчас же перешла в руки некоторых ближайших к Цезарю лиц — к Марку Антонию как
консулу, и к Марку Эмилию Лепиду, начальнику конницы при Цезаре. И тот и другой, занимая
официальное положение, могли рассчитывать и на поддержку ветеранов Цезаря.
Минерва из Веллетри. Статуя, найденная в 1757 г. в миле от Веллетри в развалинах римской виллы,
возможно, принадлежавшей Октавиану.
Прежде всего из войска явилось заявление о назначении молодого Цезаря консулом. Когда же сенат
отклонил это требование, Октавиан во главе своих 8 легионов двинулся к Риму, где, конечно, тотчас же
все присмирели и не посмели ему противоречить, и новое положение выказалось в том, что был принят
закон, требовавший наказания убийц Цезаря. Этот оборот дел, при котором Октавиан приступил к
выполнению своей задачи как наследник и мститель Цезаря, вынуждал к перемене в политике. Дело шло
к новой гражданской войне. Можно было ожидать, что республиканская партия и особенно убийцы
Цезаря теперь напрягут все свои силы, чтобы удержать за собой свое положение. Оба главнейших вождя
заговорщиков успели тем временем приступить к управлению провинциями, которые давно уже были
им назначены: Марку Бруту — Македония, а Гаю Кассию — Сирия. А в Сицилии правил Секст Помпей,
сын Помпея, самовольно захвативший там власть и утвержденный в этой власти сенатом после
поражения Антония.
Фульвия.
Фульвия, первая жена Антония, с атрибутами Виктории — крыльями и щитом; с очень редкой
бронзовой монеты с греческой надписью «ФУЛЬВИЯ».
Там он вскоре дал себя запутать в близкие отношения с египетской царицей Клеопатрой и
последовал за нею в Александрию, где закружился до полного забвения среди упоения роскошных
празднеств. Самую трудную и наиболее важную задачу принял на себя Октавиан, который вернулся в
Италию и там занялся раздачей земель ветеранам, а эта раздача могла быть произведена только путем
самых возмутительных насилий над населением. Немного прошло времени, как уже между обоими
триумвирами началась распря. Фульвия, супруга Антония, и его брат Луций дерзнули поднять в Италии
знамя бунта, который в 40 г. до н. э. был усмирен и закончен взятием г. Перусии, где мятежники
поспешили укрыться. Отсюда эта небольшая война получила название перусийской. Антоний,
напуганный поражением своих близких, подплыл к берегам Италии со своим флотом, и война уже
готова была разразиться между двумя правителями, которые никогда не были между собой особенно
дружны; однако же им еще раз удалось сговориться, и в Брундизии они заключили новый договор,
скрепленный брачным союзом, в некотором роде династическим. Антоний, у которого в это время
умерла жена, сочетался браком с сестрой Октавиана, Октавией, которую известия того времени рисуют
как выдающееся между всеми современными знатными римлянками явление по красоте, образованности
и добродетели.
Октавия. Камея.
Ей действительно удалось на некоторое время поддержать хорошие отношения между ее братом и
супругом. Этот договор в следующем 39 г. до н. э. был еще дополнен новым договором с Секстом
Помпеем, четвертым правителем. По последнему договору, заключенному в Мизенах, Сицилия была
закреплена за Секстом Помпеем в качестве провинции, причем он обязался доставлять в Италию
транспорты зерна, которые ей были так существенно необходимы.
Римские поэты.
Публий Вергилий Марон (слева). Камея. Поэт в лавровом венке, над головой — фрагмент головного
убора, украшенного жемчужинами. Атрибуция очень спорная. Квинт Гораций Флакк (справа).
Бронзовая монета, т. н. «медальон-конторниат».
Поэзия
Среди многочисленных писателей того времени, которые уже могли писать на языке, достигшем
полной зрелости развития, и при том писать для общества, уже воспринявшего все богатство греко-
римской культуры, первое место занимают трое: Публий Овидий Назон, Публий Вергилий Марон, Квинт
Гораций Флакк, оказавшие более или менее глубокое влияние на последующие века. Первый из них,
Овидий, по рождению принадлежал к руководящим классам общества; одаренный счастливым умением
легко и красиво писать стихи, он не обладал ни глубиной взгляда на жизнь, ни стремлением к какой-
либо серьезной цели, и потому представляет собой поэта, который характеризует свой век с самой
непривлекательной стороны. Распущенная жизнь столицы, ее бесчисленные любовные интриги и
прочие приманки и интересы нравственной испорченности, ее потребности в пустом литературном
развлечении — вот что составляло главные темы его поэзии, пока сам поэт, постоянно воскурявший
Августу фимиам тончайшей лести, не подвергся опале: за проступок, не подлежавший никакому
извинению, он был по приказу Цезаря удален из Рима в ссылку в город Томы на Черном море, где и
умер в 17 г. н. э. Другой поэт, Вергилий, в прекрасных четырех поэмах, посвященных земледелию (в
четырех книгах «Георгик «), выказывает тонкое понимание жизни природы и самое искреннее
расположение к древнеиталийским национальным занятиям — сельскому хозяйству, плодоводству,
садоводству и скотоводству, и это расположение, производя самое приятное впечатление, дает
возможность заглянуть в жизнь и познакомиться с образом мысли современных, чуждых политике
людей, т. е. огромного большинства. Скромный и признательный автор, которому Цезарь оказал личное
одолжение, отплатил ему за это любезной услугой: в обширном эпосе, в «Энеиде «, он изложил давно
уже всеми усвоенное сказание о начале Рима и троянце Энее, его предполагаемом основателе, которого
выставил предком знаменитой семьи Юлиев, великого Цезаря и его преемника. Прекрасный язык,
полный риторического пафоса, производил некоторого рода впечатление на публику, которая уже
настолько привыкла к подражанию греческим образцам, что ее даже не поражало то неуклюжее и
наивное повторение Илиады и Одиссеи, которое представляла собой Энеида, эта довольно складная, но
вполне искусственная героическая поэма, по достоинствам своим так мало напоминавшая настоящий
древний эпос. Наиболее талантливым из трех вышеупомянутых поэтов был Гораций, который сумел
удивительно тонко понять изменившееся положение общества и явиться истолкователем идей новой
эпохи. История его жизни отражает на себе со многих сторон это замечательное время. Он родился в
65 г. до н. э. в Венусии (в Апулии) и был единственным сыном вольноотпущенника, обладавшего
небольшими средствами. На родине он получил школьное образование. Отец Горация — вероятно, один
из многих современных отцов — захотел дать своему талантливому сыну хорошее образование, чтобы
улучшить в будущем его общественное положение. Он обратил свою небольшую недвижимость в
деньги и отправился с сыном в Рим, где и сумел доставить ему такое образование, какое получали
только представители высшего сословия, сыновья всадников и сенаторов. Знатная римская молодежь
для усовершенствования своего научного образования отправлялась обыкновенно на некоторое время в
Грецию — в Афины или на Родос, славившиеся своими знаменитыми школами и знаменитыми
преподавателями. Точно так же и Гораций, закончив образование в Риме, отправился для его
усовершенствования в Афины. Тут в жизнь 23-летнего юноши внезапно вторглась политика. Смерть
Цезаря, несомненно, в кружке этой учащейся молодежи в Афинах была встречена как радостное
событие, как смерть тирана, и когда два года спустя Брут кликнул клич, взывая к борьбе против
триумвиров, то клич его был встречен знатной римской молодежью, обучавшейся в Афинах,
сочувственно. Гораций, разделявший республиканские воззрения этой молодежи, вместе со многими из
своих сотоварищей вступил в ряды войска Брута и сразу был удостоен высокого звания военного
трибуна, что, конечно, не служит доказательством его военных талантов, а только указывает на крайний
недостаток лиц, которым можно было бы поручить начальство над республиканским войском. Его
военная карьера была, впрочем, очень непродолжительна: поражение при Филиппах положило ей конец
и в то же время отрезвило юношу от его республиканского идеализма. Он возвратился в Италию, где
последние остатки отцовского владения были поглощены новыми раздачами земель ветеранам;
пробившись кое-как некоторое время в скромной должности квесторского секретаря (scriba quaestorius),
он обратил на себя внимание умом, прекрасным образованием и выдающимся поэтическим даром,
который сначала проявлял только среди небольшого кружка друзей. На него обратил внимание
Меценат, и вскоре Гораций занял при нем такое положение, которое приблизило его к высшим,
правящим кружкам — «к богам», как он в шутку выражался. Он с полным убеждением перешел на
сторону нового порядка, хотя и сумел сохранить за собой независимость развитого и умеренного в своих
желаниях человека. Важной его заслугой, как писателя, было то, что он пересадил на римскую почву
многие высокоразвитые формы греческой лирики и в то же самое время умно и тонко умел разработать
своеобразные римские формы поэзии — сатиру и послания. Не подлежит сомнению и то, что он стоял в
непосредственном соотношении с внутренней политикой Августа, весьма видным орудием которой
служил его покровитель Меценат. Горацию были близко известны замыслы этой политики, хотя он
этого нигде не высказывал; в его произведениях есть отклик даже на те планы, которые случайно
зарождались в правящих кружках и были там предметом споров и обсуждений; [69] а в своих одах он
серьезно поддерживал основные тенденции законодательства Августа, направленного главным образом
на исцеление глубоких моральных язв, столь разрушительно подействовавших на жизнь римского
общества во времена междоусобных войн.
Законодательство.
Октавиан счел совершенно правильным сохранить то, что еще уцелело от древнеримской
религиозности, и, насколько возможно, внести новую жизнь в эти остатки верований. По его
приказанию очень много разрушенных святилищ вновь были восстановлены и освящены с большим
великолепием; в то же время он старался отстранить проникнувшие в Рим новые культы (например,
египетский культ Исиды) и, по крайней мере, изгнать их из столицы.
Фраат IV, царь Парфии (слева). По изображению на его монете. Клавдий Друз Старший (справа).
Изображение на монете.
Восстания испанских племен, кантабров и астуров, в западных Пиренеях, уже не составляли теперь
важного вопроса внешней политики, и можно было даже дивиться тому, как мало таких местных
восстаний происходило на громадном пространстве этого государства, возникшего на развалинах
стольких национальных автономий.
Отношение к германскому миру
Гораздо более запутанной и важной задачей внешней политики Рима было распространение
государства в сторону германской земли. Во время великой, решающей борьбы за главенство в римском
государстве (48–31 гг. до н. э.) с этой стороны не последовало никакого натиска. Победы Цезаря сделали
свое дело: торговые отношения завязались у римлян и по ту сторону обеих больших рек, отделявших
германский мир от римского, и видны даже германские князьки, вступающие на службу в римское
войско; пользуясь этим мирным временем, римляне нашли возможность укрепить важнейшие пункты
своей границы и эти укрепления соединить между собой военными дорогами. В 37 г. до н. э. Октавиан
послал Агриппу наместником в Галлию, и он был вторым римским полководцем, который переходил за
Рейн. 12 лет спустя такой же переход за Рейн совершил один из легатов Цезаря после получения
известия об убийстве германцами нескольких италийских купцов. Но с 16 г. до н. э. дела принимают уже
более серьезный оборот. Сначала сигамбры вторглись в бельгийскую область; легат Марк Лоллий
Паулин потерпел от них поражение и даже оставил один из легионных орлов в руках варваров. Затем
начались набеги кельтских народцев, живших в Альпах, незначительные сами по себе, но все же
вынуждавшие к принятию более энергичных мер на границе. Это дало возможность обоим приемным
сыновьям Августа (родившимся в первом браке от Ливии, супруги Цезаря) Клавдию Друзу Старшему и
Тиберию Клавдию Нерону, прославиться воинскими подвигами. Может быть, даже помимо воли Цезаря,
военные действия против западногерманских племен между Рейном и Везургием приобрели, под
начальством талантливого и предприимчивого Друза, до некоторой степени характер завоевательной
войны: начиная с 12 г. до н. э. в целом ряде походов он доказал германцам превосходство римского
оружия. И на правом берегу Рейна появились римские крепости: Ализон — в Нидерландах, Кастель — в
верховьях Рейна; а в 9 г. до н. э. Друз проник до берегов Эльбы. На обратном пути из этого похода Друз
умер, и его брат Тиберий принял командование войском. Походы более не возобновлялись,
правительство удовольствовалось улучшением пограничной организации, и мирные отношения с
германским миром возобновились; два главных пункта, занятых римлянами на Рейне — Могонтиак и
Колония (Майнц и Кельн) — резиденция римских легатов, быстро достигли цветущего состояния. Среди
самих германцев постепенно стали появляться следы римского влияния и люди, уже усвоившие
римскую культуру. Одним из таких деятелей явился лично известный Августу знатный маркоманн по
имени Маробод, который утвердился в Богемии и стал отсюда распространять свое владычество во все
стороны. Это побудило Августа вновь передать управление германскими делами в руки своего
приемного сына Тиберия, который одно время жил вдали от двора и в немилости, а теперь, когда
остался почти единственным представителем дома Цезаря, вновь был вызван из своего уединения. С той
поры этот способный человек более и более стал приобретать влияния на дела. Тиберий действительно
очень ловко умел управляться с внешней политикой и вел ее чрезвычайно удачно: так, например, он
долго и тщательно скрывал свою главную цель — уничтожение могущества Маробода; воевал против
западногерманских племен, проник до берегов Эльбы и только на третий год (6 г. н. э.) обратился
против своего главного и опаснейшего противника. С двух сторон он готовился напасть на Маробода,
как вдруг опасное восстание, разразившееся в Паннонии и соседней Далмации, разрушило все его
планы. Тиберий предложил Марободу мир, и тот был настолько недальновиден, что на него согласился,
вместо того чтобы воспользоваться паннонско-далматской смутой. И северные, и западные германские
племена тоже не подумали этим воспользоваться и дали римлянам возможность окончить далматско-
паннонскую войну, длившуюся не один год (6–8 гг. н. э.). Несколько лет спустя произошло событие,
которое страшным образом проучило римлян и указало, кого им следует опасаться со стороны
Германии. В 7 г. в Германию был послан Квинтилий Вар, который в течение нескольких лет правил
Сирией.
Он нашел страну почти спокойной. Разнообразные мирные отношения были в полном ходу,
германские князьки выказывали покорность, и поэтому Вар решил, что может, не колеблясь, ввести в
стране обычные формы римского управления, римского судоустройства и римского обложения
пошлинами. Там же, где встречал противодействие, он действовал с той грубой жестокостью, которую
посредственные люди обычно не отличают от энергии. О той ненависти, которая разгоралась среди
германцев, недальновидный и самодовольный Вар даже не подумал, и германским вождям
национальной партии удалось провести его наивной хитростью: они прикинулись, что новые римские
порядки им очень нравятся. А между тем втайне устроили заговор, во главе которого стоял Арминий,
юный князек из племени херусков. Он сам состоял на римской службе и так ловко умел вкрасться в
доверие Вара, что тот даже не захотел верить Сегесту (вождю римской партии херусков), когда Сегест
сообщил ему точные сведения о заговоре. Между тем пришло известие о местном восстании в земле
хаттов, и Вар двинулся туда с тремя легионами молодых, еще недавно присланных в Германию солдат,
придавая своему походу скорее значение больших маневров, предпринимаемых для практики войск. Это
было в сентябре 9 г. н. э.; притом всем дружественным германским князькам было дано знать, чтобы
они тоже собрали свои вспомогательные войска. Под этим благовидным предлогом, который враг им
доставлял, германские князьки закончили свои приготовления. Они привели свои отряды; а когда
численность этих сборных отрядов значительно превысила численность римского войска, союзники
обратились во врагов, и при переходе через дремучий Тевтобургский лес все три римские легиона были
предательски уничтожены.
Надгробие Мания Целия, погибшего в битве в Тевтобургском лесу. Найдено в 1633 г. в Ксантене.
Надпись: «Манию Целию, сыну Тита, из Лемонийской трибы, родом из Бононии, легату 18-го
легиона, пятидесяти трех с половиной лет, павшему в войне, которую вел Вар. Место, куда можно
поместить останки. (Гробница обнаружена пустой.) Как брат усопшего повелел воздвигнуть гробницу
Публий Целий, сын Тита, из Лемонийской трибы».
Только часть конницы сумела пробиться и достигнуть Рейна; легионы бились с германцами двое
суток. На третьи, когда они уже находились на пол дня пути от крепости Ализон, дальнейшая битва
оказалась невозможной. Всякий порядок исчез, Вар сам заколол себя мечом, и многие последовали его
примеру: этим самоубийством они избавили себя от мести германцев, которые были озлоблены
отчаянным сопротивлением римлян и позволили себе совершить всякого рода зверства над римскими
пленниками.
Весть об этой катастрофе произвела на всех в Италии удручающее впечатление, и хотя правительство
смотрело на событие спокойнее, однако в народном воображении возникали уже все ужасы якобы
предстоящего нашествия кимвров и тевтонов. А между тем несмотря на случившееся, союзные
римлянам германские племена — хавки, фризы, батавы — и не подумали ни о каком восстании, и даже
Маробод, которому Арминий прислал в дар голову несчастного римского легата, не сумел
воспользоваться данным случаем. Участвовавшие в избиении римских легионов племена, по-видимому,
удовольствовались одержанной победой, отмщением и добычей, и Арминию не удалось даже собрать их
силы и побудить к походу за Рейн. Римляне были только вынуждены покинуть крепость Ализон. Затем
Тиберий вновь принял власть в свои руки, и первый год прошел спокойно. В 11 г. начались работы над
выполнением обширной системы пограничных укреплений, которые были предназначены для
обеспечения с этой стороны спокойствия государства. Это доказывает, что Тиберий, нисколько не
преувеличивая непосредственного значения поражения, нанесенного в Тевтобургском лесу, все же ясно
сознавал грозящую опасность. Он видел, что этот мощный варварский народ, на который один из
римских писателей указывал испорченному римскому обществу как на образец простоты и чистоты
нравов, — этот народ перешел к наступлению и даже начал приобретать кое-какие понятия о политике.
И вот разумные и наступательные люди серьезно принялись за изучение нравов и характера этих
народов, о которых до того времени римлянин среднего образования знал только то, что сообщил о них
Цезарь.
Кончина Августа. 14 г.
Тиберий вскоре, однако, возвратился в Рим, передав главное начальство на германской границе сыну
своего ранее умершего брата, Германику. Сам Тиберий был вынужден политическим положением дел к
тому, чтобы постоянно находиться вблизи Августа, которому уже недолго оставалось жить и которому
Тиберий был назначен наследовать. Судьбе не угодно было дать Августу родного сына, и тяжкий рок
тяготел над всем его домом. Дочь свою, Юлию, он выдал замуж в 25 г. до н. э. за Марка Клавдия
Марцелла, сына своей сестры Октавии от первого брака с Гаем Клавдием Марцеллом, но этот молодой
человек, на которого все возлагали большие надежды, вскоре умер. Умерли, едва достигнув юношеского
возраста, и те сыновья (Гай и Луций Цезари), которые родились у Юлии от ее второго брака с Агриппой.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Утверждение принципата. Дом Юлиев — Клавдиев
и его падение. — Возвышение Флавиев
Император Тиберий
Известный анекдот заставляет Августа на смертном одре говорить об актерстве в жизни и даже
влагает в его уста вопрос: хорошо ли он сыграл свою роль в жизненной комедии. Ни о ком невозможно
было распустить более неправдоподобного и более несправедливого анекдота, и менее всего он может
быть отнесен к Августу. На него уже в ранней юности была возложена в высшей степени важная и
трудная задача, при этом назначены условия ее выполнения, и в течение долгой жизни, полной трудов и
опасностей, он эту задачу блистательно разрешил. Своими успехами он был обязан той глубокой
общественной необходимости, которая лежала в самом существе общего положения и настойчиво
требовала соединения правительственной власти в руках одного правителя; но этими успехами он был
обязан и полной беспристрастности своей натуры и государственному уму, с которым он, равнодушный
к внешнему блеску и великолепию власти, сумел удержать ее в руках и направить к достижению
определенных целей. Его домашний быт почти ничем не отличался от быта других вельмож, которые,
как и он, имели дома в древнепатрицианской части города и, по обычаю римской знати,
многочисленную дворню из рабов, составлявшую некоторое подобие двора. На внешнюю обстановку
своей жизни он, по-видимому, обращал мало внимания. Тем не менее, его власть с каждым годом
возрастала. Его похороны напоминали похороны монарха, правившего огромным царством, а те
божеские почести, которые впоследствии были ему возданы, были только соответствующим воззрению
древних выражением того, что и сам Август, и все совершенное им заслуживает памяти и
признательности в потомстве.
Калига римского легионера. Развернутый вид. Через концы ремешков пропускался один длинный
шнурок.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Веспасиан и дом Флавиев. — Процветание
Римского государства в течение столетия с 70 г. н. э.
до смерти Коммода
Возвышение Веспасиана
С Веспасиана, в 70 г. вступившего на почву Италии, начался для государства счастливый период,
почти столетний; в течение этого периода, после окончательного устранения дома императоров и его
притязаний, представители высшей власти, хотя и получали эту власть как бы по наследственному
праву, все же старались показать себя достойными ее, относясь к своим обязанностям добросовестно и
серьезно. И нельзя не отдать справедливости Веспасиану — или императору Цезарю Веспасиану
Августу, как он теперь назывался, — что он подал пример всем императорам вступившей с ним второй
династии и даже придал особый характер новому периоду развития высшей власти. Он был уже
немолод; родился еще при Августе, в 9 г. н. э., в небольшом местечке сабинской земли. Незнатного
происхождения, он, один из способных и надежных людей, один из тех, которые и при деспотическом
правлении бывают необходимы, подвигался вперед трудовой, служебной дорогой. Во время
путешествия в Ахайю, куда он сопровождал Нерона, однажды случилось, что Веспасиан уснул при
исполнении музыкального произведения императора; а между тем, будучи императором, он
принадлежал к числу самых трудолюбивых людей в Риме, и приемы у него начинались еще до
солнечного восхода. И сам свой императорский сан он принял, как важную, ответственную должность, в
силу формального, заодно с сенатом обнародованного закона о государственном управлении (lex de
imperio). При этом он был опытен в делах, находчив, обладал некоторым юмором и был не
односторонне, не в исключительно солдатском духе, воспитан.
Война с Иудеей: разрушение Иерусалима
Две войны, имеющие всемирное значение, были при нем закончены: война Иудейская и Батавская
— война по поводу восстания в Батавии, обозначившая собой новый период в развитии германского
мира.
Веспасиан. Мраморный бюст, найденный близ церкви Сан-Джованни в Латеране. Музей Кампаны.
По-видимому, соглашение, состоявшееся между Веспасианом и сенатом, оказывало свое действие: в
нем права высшей власти были установлены точнее и таким образом, после падения династии Юлиев-
Клавдиев, государству вновь была дана прочная правовая основа, а поэтому согласие между
представителями высшей государственной власти могло быть ничем не нарушаемо. Особенно удачно
сумел Веспасиан возвратить войска к подобающему им положению в государстве, хотя в последние
годы они и постигли значение своей силы; в то же время он привел в порядок и финансы, сильно
потрясенные смутами последних лет. Сам он был привычен к весьма умеренному и простому
домашнему быту, и единственный укор, который могли возвести на него злые языки столичной молвы,
заключался в том, что он свою мещанскую бережливость переносил из домашнего обихода и в самую
область государственного управления: смеялись преимущественно над тем, что он не брезговал
некоторыми статьями доходов. Но эти насмешники были несправедливы: он выказывал себя щедрым в
тех случаях, когда речь шла о полезных затратах или же о таких, которые могли доставить занятие
толпе. Он первым в Риме назначил риторам содержание от казны, т. е. придал государственное значение
высшему образованию; ему же принадлежит постройка громадного амфитеатра, Колизея, вмещавшего
87 тысяч зрителей — этот величавый и несокрушимый памятник правления Веспасиана.
Колизей в Риме. С фотографии XIX в.
Особенно же благодетельно влияло на всех его личное отношение к занимаемому им высокому
положению и чрезвычайная простота его собственной жизни. При нем наступила реакция против
роскоши, достигшей при Цезаре невероятных размеров в высших классах, — и эта реакция держалась
довольно долго.
Тит, 79 г. Домициан, 81 г.
После кончины Веспасиана в 79 г. его сын Тит продолжал править государством в духе отца; до
своего вступления во власть он вел довольно разгульную жизнь, но совершенно изменил образ жизни,
приняв бразды правления. При этом, по сравнению со своим отцом, он обладал важным преимуществом:
был чрезвычайно приятен и приветлив в личных отношениях. Большие общественные бедствия, вроде,
например, первого извержения Везувия в августе 79 г., при котором были залиты лавой и засыпаны
пеплом города Геркуланум и Помпеи, дали ему возможность показать свое милосердие и готовность
оказать помощь страждущим. К несчастью, правление Тита продолжалось всего два года.
Нерва. Мраморный бюст, найденный в Риме близ форума Траяна. Музей Кампаны.
Вот почему, побуждаемый с одной стороны сенатом к насильственным мерам против всего, что было
связано с последним правлением, он в то же время вынужден был предоставить на произвол
недовольных преторианцев тех убийц Домициана, которым был обязан своей властью. Ему было в то
время уже 64 года; особенным честолюбием он не отличался, и самой большой его заслугой было
именно то, что он усыновил и приблизил к себе лучшего и замечательнейшего из современных деятелей
— Марка Ульпия Траяна, командовавшего легионами на Рейне.
Правление Траяна, 98 г.
Этот человек, представляющий собой в высшем развитии тип, вызванный к жизни новым порядком,
начавшимся со времен Августа, был одним из величайших правителей, какие когда-либо являлись в
истории. Он происходил из семьи, поселившейся в Испании. Когда в октябре или ноябре 97 г. Траян
получил известие об усыновлении его императором Нервой, у него уже было свое весьма обильное
деятельностью и многозначительное прошлое. Родился он в 53 г. в Италике, набрался житейского опыта
и в войне, и в мире; и в 91 г. в правление Домициана был уже консулом. Его авторитетность была так
прочно установлена, что когда его имя было произнесено в связи с будущим назначением, все
успокоились, и он имел возможность довершить свою задачу на Рейне. Только уже осенью 99 г. (Нерва
умер в 98 г.) Траян лично явился в Рим. Сохранилась небольшая часть его корреспонденции с одним из
его высших сановников — 120 писем и записок из того времени, когда этот сановник, Плиний Младший
(Гай Цецилий Плиний Второй) управлял небольшой и очень важной провинцией — Вифинией. Этого
небольшого отрывка из его переписки достаточно, чтобы дать понятие о его предусмотрительности, о
его практическом и здравом уме и в то же время о его справедливости и гуманности, а особенно о
громадном объеме его административной деятельности. Строгий приверженец законов, Траян в то же
время был человеком энергичным и доброжелательным, и как ни вычурны похвалы, расточаемые ему
Плинием в известных панегириках, Траян и в этом произведении предстает во всей простоте великого
человека, который все силы своего несравненного царства умел привести в теснейшее соотношение,
умел оживить их и своим собственным примером пробудить во всех благороднейшее соревнование.
Траян.
Мраморная статуя из Неаполитанского музея.
Плиний не преувеличивает, выставляя на вид, что «только теперь можно радоваться громадности
римского могущества — теперь, когда во главе государства стоит правитель, который умеет
распределять изобилие отдельных стран, перенося его избытки туда, где в них могла быть нужда». [73] Да
и во всех письмах панегириста представляется утешительная картина многосторонней культурной
работы, совершавшейся всюду, причем не были упущены из вида и заботы о бедных, о
благотворительных и всякого рода иных полезных заведениях. Сам император побуждал всех к такого
рода деятельности учреждением в Италии большого благотворительного заведения для пропитания
нуждающихся детей.
Войны Траяна
Идеальное значение Траяна, как правителя римского государства, дополнялось тем, что он был
замечательным воином, и в качестве воина способствовал разрешению последних военных задач, какие
еще представлялись государству. Так, в 101–106 гг. он разрешил дакийский вопрос: несколькими
последовательными походами он довел Децебала Дакийского до того, что тот, не предвидя возможности
продолжения борьбы, сам лишил себя жизни; и вся страна даков, соединенная с Мизией (на южном
берегу Дуная) посредством постоянного моста, могла быть обращена в провинцию.
Децебал.
Дакийский царь, побежденный Траяном. Голова статуи из Британского музея.
В том же 106 г., когда в Риме праздновали эту успешно оконченную войну, один из легатов Траяна
покорил Каменистую Аравию и обратил ее в римскую провинцию. Эти войны в двух противоположных
концах государства не препятствовали мирным занятиям: постройкам, водопроводам, улучшению и
усовершенствованию торговых путей, решению бесчисленных местных вопросов во всех провинциях:
все шло своим чередом, и провинции все теснее и теснее сживались с духом, законами и обычаями
римского государства. В 113 г. сенат и римский народ воздвигли в честь своего великого государя
колонну, которая и доныне украшает устроенный Траяном форум, возвещая современному поколению о
его славе.
Адриан
Мраморный бюст из Ватиканского музея.
От завоеваний своего предшественника он весьма благоразумно отказался: с парфянами вступил в
договор, и снова стянул римские войска за Евфрат, который на будущее время должен был служить юго-
восточной границей государства. Армения вновь была предоставлена во власть царя из дома
Аршакидов, правившего страной в качестве римского вассала. Зато Адриан обратил все свое внимание
на усиление системы огромных пограничных укреплений в Германии и Британии. Правление его было
чисто личным, и он не жалел сил на выполнение своих обязанностей; беспрестанно в разъездах,
постоянно деятельный, постоянно занятый умственно, побуждающий и других работать по всем
направлениям своей необычайно многосторонней натуры: в 119 и 121 гг. он был в Галлии и на Рейне,
весной 122 — в Британии, в 123 — в Испании, а некоторое время даже в Мавретании. В 123–124 гг. он
странствует из конца в конец Малой Азии, до самого Евфрата; летом 125 его встречали в Афинах, потом
в 126 — в Риме, затем на короткое время он появляется в Африке, в 129 — опять на Востоке, в Афинах,
в Александрии. Повсюду он любил оставлять следы своей деятельности, особенно же любил постройки.
В 132 г. последнее восстание иудеев (окончательно подавленное только в 135 г.) подало ему повод
увековечить свое имя и на этой территории, где он основал новую римскую колонию, Элию Капитолину,
в которой на месте древнего храма Иеговы заложил громадный храм Юпитера. Эти далекие
Путешествия Адриана имели, конечно, громадное значение: чем более, под влиянием мира, всюду
распространялось высшее образование и города, подобные Афинам или Александрии, вновь достигали
известного рода процветания, тем более приобретала значение провинциальная жизнь, и единственным
действительным центром всеобщего единения был император. С 134 г. Адриан не выезжал из Рима; его
тревожная деятельность угомонилась. Из его построек выдающееся место занимают мавзолей
(нынешняя крепость Святого Ангела) и вилла в Тибуре; но он обращал внимание и на другие области
общественной жизни. Он умел вникнуть в интересы и потребности военного быта, в правосудие, в
подробности управления, в финансы; гуманный указ, отнимающий у рабовладельцев право на жизнь и
смерть своих рабов, характеризует и самого Адриана, и его время, на котором уже более и более
начинало становиться заметным влияние христианских идей. И Адриан также, не имея прямых
наследников, должен был позаботиться об усыновлении лица, которому мог бы передать свою власть.
Первый его избранник умер еще при жизни Адриана. Затем, в 138 г., его выбор при назначении себе
преемника удачно пал на всеми уважаемого представителя знатной фамилии Аврелиев, Тита Аврелия,
которого он и усыновил, при условии, что и тот, в свою очередь, должен усыновить другого, не менее
способного и прекрасного человека — Марка Анния Вера (позднее известного под именем Марка
Аврелия).
Римские женские прически разных эпох: Лукреция (кон. VI в. до н. э.); Кариссия (республика); Юлия,
дочь Августа (нач. I в. н. э); Плотина, жена Траяна (кон. I-нач. II в. н. э.); Юлия, дочь Тита (кон. I в.
н. э.); Поппея, жена Нерона (сер. I в. н. э.); Криспина, жена Коммода (кон. II в. н. э.); Садонина, жена
Галлиена (сер. III в. н. э.); Сабина, жена Адриана (нач. II в. н. э.); Октацилла Севера, жена Филиппа
Араба (сер. III в. н. э.); Елена, мать Константина (кон. III в. н. э.).
Венера.
Мраморная статуя, найденная близ Анция. Музей Кампаны.
Во II в. заметен даже как бы некоторый подъем, некоторое оживление в этих политеистических
религиозных воззрениях. Языческие писатели начинают уже удостаивать новое явление христианства
некоторым вниманием. Поворот к лучшему в нравах высших классов становится несомненно заметным
со времен Веспасиана, и хотя, с одной стороны, нет недостатка в очень непривлекательных явлениях
общественной жизни, зато, с другой, поражает большое число благородных и честных людей, которые
смотрят на жизнь серьезно и прямо, с точки зрения этической задачи, возложенной большинством на
человека.
Марк Аврелий, милующий маркоманнских вождей. Барельеф с триумфальной арки Марка Аврелия.
Теперь хранится в Капитолийском музее.
Уже во времена Августа прозорливые люди с тревогой следили за плодородием брачных союзов
среди германцев, замечая в то же время, что население Италии или очень медленно возрастало, или
вовсе не возрастало. Выселение на восток для германских племен было немыслимо, т. к. там жило много
славянских и финских племен, поэтому они чувствовали невольное тяготение в сторону римских
владений, и странствование народа готов от берегов Балтийского моря по направлению к низовьям
Дуная еще больше усилило это тяготение. В явном соотношении с внешними событиями во внутренней
жизни Германии стояло какое-то движение, которое проследить в подробностях невозможно, но которое
уже ясно высказывается в том, что германские племена начинают вступать в большие федерации или
племенные союзы. С римской же стороны, напротив, проявился тревожный симптом, который довольно
трудно объяснить только одним опасением эпидемий: легионы на границах стали уменьшать в числе,
найдя какие-то затруднения к поддержанию их в полном составе. Осенью 176 г. Марк Аврелий
возвратился в Рим и ревностно посвятил себя мирным занятиям, заботился о поправлении финансов
государства, поощрял всякие гуманные стремления, подобные воспитательному дому Траяна и многие
иные, но уже в 178 г. вновь угрожавшая Риму опасность вынудила его опять отправиться с войском к
низовьям Дуная, и в 180 г. в лагере при Виндобоне он умер от моровой язвы, против которой оказалось
бессильным искусство Галена, знаменитейшего врача того времени и друга Марка Аврелия.
Коммод, 180 г.
Луций Вер скончался еще в 168 г.; власть от Марка Аврелия перешла к его единственному сыну,
Коммоду (180–193 гг.), который при кончине отца своего был 19-летним юношей. Не следует приводить
здесь рассказов о его страсти к нарядам и к участию в различных всенародных зрелищах,
напоминающей Нерона: это не относится к истории римского государства, которому подобное
пристрастие не причиняло никакого ущерба. Он был ничтожным и плохо воспитанным человеком, не
занимался делами и предоставлял управление государством своим любимцам и вольноотпущенникам,
которых, впрочем, и предавал в жертву народной ярости, когда случайные бедствия — моровая язва или
непомерная дороговизна — вызывали волнения в народе. Покушение на его жизнь в 183 г., от которого
он едва спасся, побудило его быть недоверчивым и жестоким. Наконец, его страсть выступать в
амфитеатре перед народной толпой в качестве фехтовальщика и отличного стрелка из лука (страсть,
доходившая почти до сумасшествия) стала оскорблять достоинство всех благомыслящих людей. В
народе стала ходить молва о том, что он сын не императора Марка Аврелия, а простого гладиатора. В
193 г. составился новый заговор среди его приближенных; рассказывают, что они подкупили того борца,
с которым он любил упражняться в борьбе, и тот задушил его в 193 г. н. э.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Императоры III в., до Диоклетиана. — Начало и
успехи христианства и первые преследования.
Поступательное движение германцев
Быстрая смена правителей
Большим несчастьем было то, что с устранением от власти такого недостойного и неспособного
правителя, как Коммод, был нарушен тот спокойный переход власти из рук одного, почившего
правителя, в руки другого, всеми уже признанного представителя власти, — великое благо, которым уже
более ста лет пользовалась Римская империя. Тотчас после гибели Коммода заговорщики провозгласили
было императором способного и почтенного человека, Гельвия Пертинакса, римского префекта
полиции; но он не сумел поладить с преторианцами и несколько месяцев спустя пал жертвой их
ненависти. Дело дошло до смешных и постыдных крайностей: знатный сенатор, обладавший огромным
состоянием, некто Дидий Юлиан, мучимый честолюбием, был провозглашен императором
преторианцами после того, как он каждому из них пообещал дать весьма щедрый подарок — по 25
тысяч сестерциев на человека, что он, кстати, став императором, не сделал.
Септимий Север и его противники
Но это привело к такому же положению дел, как и в 68 г. Сознание собственного достоинства, а
отчасти и честолюбие некоторых полководцев, и зависть легионов к преторианцам не допустили
установления подобного порядка. Иллирийские легионы провозгласили императором Септимия, и сенат
одобрил это избрание; после весьма слабой попытки сопротивления Дидий вынужден был уступить, и
был обезглавлен по приказанию сената. Септимий явился в Рим, тотчас распустил всех преторианцев, и
из легионов всех провинций образовал новую гвардию. По весьма плохой латыни их надгробных
надписей, можно судить о том, что варварский элемент широкой волной вторгся в среду этого нового
состава преторианцев. Тем временем в двух местах явились к Септимию Северу противники и
соискатели его власти.
Святой Георгий, поражающий «дракона». Любопытно, что христианский святой изображен в виде
египетского бога Гора с головой сокола.
Этим воззванием к веротерпимости они как бы предугадали такое настроение в обществе, которое
уже начинало выказываться в среде образованных классов. В этом кругу стремились к одухотворению
народной религии при помощи Пифагора и Платона, и самые философы этой неоплатонической школы
считали, что им выгоднее всего бороться с христианством (с которым у них было меньше общего в
воззрениях), делая ему некоторых уступку: поэтому они признавали Христа выдающимся мудрецом и
высоконравственным человеком, подобно Пифагору и другим, и только одного не желали, чтобы ему
поклонялись, как Богу. Это направление веротерпимости, само по себе уже поощрявшееся, преобладало
и в отношениях к христианству Цезарей, следовавших за Коммодом. О Севере Александре известно, что
он в своем ларарии (домашней молельне), рядом с изображениями Орфея и Аполлония Тианского,
хранил также изображения Авраама и Христа, точно так же, как и его предшественник, в том Пантеоне,
который он собирался воздвигнуть своему солнечному богу, хотел соединить и иудейские, и
христианские святыни.
Указ Деция, 250 г.
С вступлением во власть Деция Траяна, который возводил свой род до знаменитых древнеримских
Дециев, наступила реакция в древнеримском смысле: Деций в 250 г. издал указ ко всем наместникам, в
котором он повелевал им, под страхом наказания, принуждать христиан к принятию их прежней веры.
Этим указом, собственно, и начался период действительных гонений на христиан.
Готы
Этот указ не достиг своей цели уже потому, что император в следующем же году пал во время
похода против готов, этого опаснейшего врага римской империи. Этот германский народ, к которому
примкнуло множество других, более мелких племен и всякий иной сброд, после долгих переходов с
места на место обрушился на Дакию и, овладев этой провинцией, стал вторгаться оттуда в области,
расположенные южнее Дуная. Деций явился в Мизию со своим другом Валерианом и принял на себя
главное начальство. Все ожидали полного поражения готов, но оказалось, что у тех был искусный
полководец, и первая же битва с ними окончилась поражением римского войска, причем сам Деций был
убит (251 г.).
Правление Галлиена. Смуты. 251–268 гг.
Затем наступило страшное время: чума, войны, насильственные захваты власти — все это
чередовалось без перерыва до 268 г. Между теми, кто среди этой сумятицы достигал императорской
власти после смерти Деция или, по крайней мере, заявлял на нее права, наконец утвердился на троне
Валериан (253 г.), который принял к себе в соправители своего 35-летнего сына Галлиена. Последний
правил западными провинциями, между тем как он сам отправился на Восток, где готы продолжали
хищнические набеги, а персы под предводительством Шапура или Сапора, одного из выдающихся
представителей новой династии, грозили нападением на пограничные земли.
Валериан, униженный Шапуром. Рельеф над гробницей персидских царей в Наке-Рустем, близ
Персеполя.
До 260 г. Галлиен кое-как справлялся с возложенной на него задачей, и в этом же году нанес
поражение аламаннам, но, конечно, уже на италийской почве, около Милана. Но зато в том же году
Римской империи пришлось пережить величайший позор: сам император Валериан попался в плен к
персам. Подробности этого события мало известны; но последствия его были во всяком случае
гибельны, т. к. императорская власть из твердых и опытных рук перешла в руки Галлиена — человека
слабого.
Клавдий II Готский.
В лавровом венке. Золотая монета.
Он продолжал дело Клавдия, и, между прочим, принял две меры, которые столько же делают чести
его проницательности, сколько свидетельствуют о затруднительном положении империи. Неоднократно
разбив германцев (вандалов и ютунгов), он все же вынужден был очистить Дакию и предоставить ее во
владение готским племенам, а романскую часть населения этой провинции перевел на эту сторону
Дуная, в Мизию; затем, нанеся еще раз поражение вторгшимся в Италию германцам (на этот раз аланам)
при Павии, Аврелиан позаботился об укреплении Рима и обвел его новыми стенами.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Диоклетиан и его организация. — Гонения на
христиан и торжество христианства. — Константин и
его династия
Диоклетиан, 285–305 гг.
Гай Аврелий Валерий Диоклетиан (285–305 гг.) — таково было полное имя, принятое новым
императором, — был, наравне с многими из своих ближайших предшественников, человеком
самостоятельным, личными своими заслугами выбившийся из низкого состояния и поднявшийся до
своего положения путем долгой государственной и военной службы. Тотчас после избрания ему
пришлось воевать с Карином, старшим сыном императора Кара, который заявил свои права на титул
императора и пал во время борьбы с Диоклетианом (285 г.). Новый император организовал управление
своим огромным государством по-новому: в соправители он избрал наиболее способного из числа своих
военных товарищей, Максимиана, который признавал его умственное превосходство и охотно
подчинялся ему, как послушное орудие, сначала как императора, а потом и как второго Августа (286 г.).
Большой заслугой Максимиана было то, что он сумел положить конец долго длившейся в Галлии
междоусобной войне высших и средних классов с низшим слоем населения, причины которой не вполне
ясны. Затем Максимиан продолжал править западной частью империи, избрав себе Милан резиденцией,
между тем как Диоклетиан основался в Никомедии, городе, по своему центральному положению весьма
удобном для управления большим государством. Весьма благоразумно было именно то, что он,
настоящий владыка всего государства, поселился на Востоке, и что ни Максимиан, ни кто-либо из
соправителей, избранных обоими императорами в 293 г., не поселились в Риме. При этом Диоклетиан
намеревался дать вполне новое устройство правительственной власти и всему государству, решив не
затрудняться древнеримскими традициями, тесно связанными с Римом, как центром государства. Рим,
по его замыслу, совершенно утрачивал значение столицы древнего мира, и Италия превращалась в
такую же провинцию, как и все прочие.
Устроение престолонаследия и самого государства
Ближайшей потребностью, без сомнения, было противодействие в будущем возможности новых
захватов власти в отдельных провинциях, и Диоклетиан думал противодействовать подобным попыткам
посредством особого договора, заключенного с Максимианом. По этому договору они, оба Августа, в
определенное заранее время должны были отказаться от своего сана и на их место вступить избранные
ими обоими соправители: Галерий, избранник Диоклетиана, и Флавий Констанций Хлор, избранник
Максимиана. При этом все четверо правили каждый своей частью совершенно самостоятельно. Эта
система, несомненно, имела свои выгодные стороны. Совсем было отставшая от империи Британия
вновь была с нею воссоединена, пограничные укрепления всюду были восстановлены и дополнены, сам
Диоклетиан подавил восстание в Египте, а Галерий успешно сражался против персов, с которыми в
297 г. был заключен мир на более продолжительное время. И Максимиан тоже выказал себя деятельным
воином, но больше всех отличился Констанций — император, правящий Западом. Однако для того,
чтобы эта система управления могла удержаться в силе, нужен был император с такой силой воли и
авторитетом, как Диоклетиан. Нельзя укорять его в том, что он не смотрел в будущее, когда не будет
следить за порядком, установленным его усилиями. Он намеревался придать высшей власти тот
исключительно монархический характер, ту недоступность и величие, которыми отличались восточные
государи, в то время как римская императорская власть до этого времени все еще носила на себе
отпечаток своего полугражданского, полусолдатского характера. Он желал, чтобы власть государя
почиталась всеми, как бы установленная самим божеством: перед владыкой (Dominus), перед
священным владыкой — Dominus sacratissimus — все должны были падать на колени; он носил и
повязку восточных монархов, которая так долго была в Риме строжайше воспрещена; он окружил себя
двором, дворцовыми чиновниками, строго определенным церемониалом.
Христос в образе «пастыря божьего». Раннехристианская фреска. III в. Из катакомб св. Каликста.
Рим.
Были тут налицо и сенат, в который прежде всего попадали законы, исходившие от императора.
Сюда же были принесены и произведения древнего искусства, т. к. не скоро еще можно было здесь
дождаться развития нового искусства, тем более, что христианское искусство еще не решалось стать
рядом с древнеязыческим. Впрочем, новая вера постепенно начинала овладевать и этой областью
жизненных явлений, и ее символы — крест и пальмовая ветвь, добрый пастырь, несущий овцу, корабль,
виноградная лоза, рыба и голубь — чаще и чаще начинали появляться всюду.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Утверждение христианства и правоверия в Римском
государстве. — Разделение империи на Восточную и
Западную и последние времена Западной Римской
империи. (363–476 гг. н. э.)
Иоман, христианин
Преемник Юлиана, Иовиан, избранный советом высших военачальников, был человеком не
блестящих способностей, но честным и христианином по убеждению. Он тотчас же отказался от плодов
Юлиановых побед, заключив с персами мир, по которому он уступил им и завоевания Диоклетиана по
эту сторону Тигра, и Армению, постоянно служившую яблоком раздора. Он оставил в силе основное
положение о свободе вероисповеданий, но не успел показать себя ни добрым, ни злым, потому что уже
на обратном пути из Персии в начале 364 г. скончался, даже не достигнув Константинополя. Высшие
сановники государства избрали Новизну преемником Валентиниана, префекта императорской гвардии.
Их выбор был удачен: приняв бразды правления, он назначил себе в соправители своего брата, Валента,
который стал во главе Восточной префектуры с Фракией и Египтом, между тем как новый Август
принял в свое управление три остальные префектуры, следовательно, Запад.
Валентиниан I, 364 г. Общее положение
Валентиниан I правил империей до 375 г. Ему тоже, как и многим из его предшественников,
пришлось бороться с претендентом, в удобную минуту захватившим власть в свои руки. В связи с этим
он объявил Августом своего 8-летнего сына Грациана, желая таким образом утвердить на престоле свою
династию и успокоить народ относительно престолонаследия. Внутри государства важнейшей задачей
все же являлись религиозные вопросы. Валентиан сумел с ними справиться. Он принял строгие меры
только против главного из современных недугов — против страсти к волшебству и магическим
жертвоприношениям; в остальном же объявил одним из указов полную свободу всех исповеданий и не
дозволил ни гонений против язычества, ни преследований, направленных в среде христианства против
различных лжеучений. Эта веротерпимость нанесла язычеству последний удар; гонения, быть может,
еще пробудили бы в нем кое-какие, окончательно иссякнувшие жизненные силы; теперь же оно, при
огромном нравственном превосходстве христианства, утратило всякий смысл и значение и понемногу
снизошло на ступень суеверия, пригодного только для низших слоев населения (pagani — paganismus).
Торжество христианства было полное, но в самом лоне христианского мира все еще продолжались
раздоры. Спор, поднятый Арием, все еще не оканчивался, хотя уже значительное большинство
склонялось на сторону противников Ария, во главе которых стоял сильный духом и елевом епископ
Миланский Амвросий. Особенно непривлекательно было положение церковных дел в Африке, где с
311 г. догматические споры привели к формальной религиозной войне. Тогдашний епископ
Карфагенский Цецилиан был посвящен в епископский сан духовным лицом, которого общественное
мнение называло «предателем» (traditor) за то, что он наравне со многими другими во времена гонений
на христиан спас себе жизнь тем, что выдал святые книги языческим властям. Ревнители веры, по
одному из своих вождей получившие название донатистов, не захотели поэтому признавать Цецилиана
епископом, исходя из того воззрения, что церковь должна состоять только из чистых людей. От
подобного воззрения до полного разрыва с существующей церковью был только один шаг, т. к. церкви
постоянно приходится иметь дело с множеством людей нечистых или не вполне чистых.
Государственная власть вступилась было в это дело, но это не привело ни к чему хорошему: толпы
фанатиков-донатистов разрушали церкви, грабили и убивали. К донатистам пристало в Мавритании и
Нумидии простонародье, и они вели ожесточенную борьбу, сопровождавшуюся большими
жестокостями со своими противниками. Наконец, Валентиниану удалось найти человека, который в
сравнительно короткое время сумел умиротворить эту провинцию, взволнованную религиозными
смутами: то был Флавий Феодосий, родом испанец, который уже в 368–370 гг. отличился тем, что
отстоял римское государство в Британии, выдержав упорную борьбу с пиктами и скоттами.
Гонорий.
Половина диптиха из Аосты.
Император в военной одежде, с лабарумом, в другой руке — шар с фигуркой Виктории.
Язычество попрано
Еще раз пришлось Феодосию бороться против восстания, когда вышеупомянутый франк Арбогаст
восстал против Валентиниана II, который и погиб в войне с ним. Франк-язычник не мог присвоить себе
императорского титула и поэтому возвел на этот сан одного из знатных вельмож империи, некоего
Евгения.
Стилихон и его супруга. Медальон с саркофага Стилихона в соборе св. Амвросия в Милане.
В 403 г., когда он только что успел оправиться, ему было нанесено вторичное поражение на р.
Атезии, после чего он удалился в Эпир. Но Стилихону не суждено было вложить меч в ножны. В 404 г.,
в тот год, когда на Западе происходили последние бои гладиаторов, с северо-востока вдруг обрушилось
на Западную Римскую империю полчище всякого германского сброда (их насчитывали до 200 тысяч
человек), под предводительством германского князька Радагаиса. Стилихон выступил против них и
действовал удивительно осторожно, сознавая, что положение его будет гибельно для Западной Римской
империи. Его действия были так искусны, что ему наконец удалось окружить германское полчище со
всех сторон и вынудить к сдаче голодом. Тогда он приказал убить всех их вождей, а пленных,
принадлежавших к различным германским национальностям, продал в рабство.
Однако такие частные успехи и военные удачи уже не могли более сдерживать постоянно
напиравший с севера прилив германских вторжений. В январе 406 г. аланы и вандалы перешли Рейн по
льду; они потерпели поражение от франков, которые смотрели на галльскую землю уже как на свое
достояние. Но, несмотря на это, вся Галлия была залита новыми и новыми толпами вторгавшихся в нее
аланов, вандалов и свевов, и рейнская граница была навсегда утрачена для империи среди этого
беспрерывного передвижения народов; точно так же отступала от империи и Британия, где,
воспользовавшись общей сумятицей, какой-то Константин даже провозгласил себя императором.
(обратно)
44
В позднейшей истории полуострова встречаются названия двадцати таких народов.
(обратно)
45
По звуку известны некоторые из этрусских слов, вроде менлэ, утуце, эльхзантре; различаются в надписях имена Менелая, Одиссея, Александра
— и только.
(обратно)
46
Его имя было известно и в Греции, так же как и совершенный им подвиг. О нем упоминает и Аристотель.
(обратно)
47
Говорят, что сам старец Камилл участвовал в его освящении.
(обратно)
48
Антигон Гонат был сыном Деметрия, который окончил свою бурную и тревожную жизнь пленником Селевка.
(обратно)
49
Он был тогда во цвете лет, ему только что минул 38-й год.
(обратно)
50
Аппий Клавдий происходил из гордого патрицианского рода Клавдиев. В 312 г. до н. э. будучи цензором, он прославился гениальными
новшествами, которые были им проведены, и необычайной энергией в исполнении своих обязанностей. Старость и постигшая его слепота
вынудили его оставить государственную службу.
(обратно)
51
По установившемуся обычаю такие посольства, являвшиеся в Рим с поздравлениями, приносили от имени города золотой венок и возлагали его
на алтарь главного храма столицы — Юпитера Капитолийского.
(обратно)
52
Уже при первом своем командовании, в 223 г. до н. э., предводительствуя войском в походе против галлов, он позволил себе не выполнить
приказ сената.
(обратно)
53
Проводники, плохо понимавшие италийские названия местностей в пунийском выговоре Ганнибала, сбились с указанной им дороги.
(обратно)
54
По римскому обычаю, консулы в военное время командовали войском поочередно — один день один, другой день другой, что отрицательно
влияло на боеспособность войска.
(обратно)
55
Тех воинов, которые не захотели следовать за ним за море. Ганнибал, повинуясь жестокой военной необходимости, приказал перебить.
(обратно)
56
Говорим так потому, что царь Филипп Македонский, ненавидевший Антиоха, был далек от всякой мысли о союзе с ним.
(обратно)
57
Царь Антиох вступил в личные отношения со знаменитым римским государственным деятелем, отправив к нему сына, случайно попавшего в
плен к сирийцам.
(обратно)
58
Этот проконсул по простой прихоти, без всякого повода, предпринял поход против галатов в Малой Азии, и при этом приобрел много добычи и
общее порицание со стороны людей честных и опытных в военном деле.
(обратно)
59
Imperator — в первоначальном значении был почетным титулом полководца, одержавшего блестящую победу. Солдатская сходка
провозглашала его императором, тем самым выражая свое восхищение. Титул императора давал право на почетное вступление в Рим, овацию
или триумф. Какая форма из этих двух разрешалась, определялось сенатом, соответственно признанию значения одержанной им победы.
(обратно)
60
Младший сын Персея, исправлявший должность секретаря при одном из римских чиновников, умер незадолго перед этим в Италии.
(обратно)
61
Это был тот самый Гай Меммий, который, будучи трибуном, потребовал Югурту к ответу перед народным собранием.
(обратно)
62
Он служил легатом в 98 г. при Квинте Муцие Сцеволе во время его управления провинцией Азия, причем прославился образцовой честностью.
(обратно)
63
Античные авторы иногда неправомерно преувеличивают число ветеранов Суллы, говоря о 120 тысячах.
(обратно)
64
Так, в 139 г. до н. э. были высланы из Рима халдейские прорицатели и гороскописты.
(обратно)
65
В их числе находился Цицерон, который был уже претором, но в надежде на свои таланты считал занимаемую им должность не конечной своей
целью.
(обратно)
66
Он правил Испанией при посредстве легатов, а сам продолжал преспокойно жить в Риме.
(обратно)
67
Например, хотя бы тот же Тит Лабиен, который некогда был его легатом в Галлии, но уже с самого начала войны принял сторону Помпея.
(обратно)
68
Из этой переписи известно, что в римском государстве насчитывалось 4 миллиона способных носить оружие и 17 миллионов полноправных
римских граждан.
(обратно)
69
Например, пресловутое перенесение столицы в Илион, о котором слухи носились в обществе еще во времена Цезаря.
(обратно)
70
В Риме ходили слухи о том, что Сеян при помощи Ливиллы умертвил Друза.
(обратно)
71
Говорят, что поводом к этому послужил следующий случай: Тиберий за столом предложил ей какой-то плод, а она резко отказалась его
отведать, явно выказывая, что опасается отравы.
(обратно)
72
Он родился в то время, когда его отец Германик воевал на Рейне.
(обратно)
73
Плиний этими словами намекает на тот случай, когда заботами Траяна был отвращен голод, грозивший Египту.
(обратно)
74
Несущественной, но все же знаменательной чертой этого правления следует считать тот любопытный факт, что, начиная с 140–154 гг. пост
префекта преторианцев был занят одним и тем же лицом.
(обратно)
75
Эклектизм учил тому, что «хорошее» или «кажущееся нам пригодным» следует заимствовать из всех философских систем.
(обратно)
76
У Константина был еще старший сын, Крисп, от первого брака, но в 326 г. он приказал его убить, по причинам, которые довольно трудно
понять.
(обратно)
77
Этот Феодосий был сыном знаменитого полководца Феодосия (при Валентиане I), который после своих побед в Африке пал жертвой
придворной интриги.
(обратно)
ОГЛАВЛЕНИЕ
КНИГА ПЕРВАЯ. ЕГИПЕТ И МЕЖДУРЕЧЬЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ. Страна и народ в Египте
Египет. Нил
Страна
Древнейшая история
Культура. Царская власть
Памятники. Иероглифы
Жизнь народа. Религиозные воззрения
Господство гиксосов
Освобождение от ига. Фиванское царство
Времена 20-й династии
Условия народной жизни
Религия и литература
ГЛАВА ВТОРАЯ. Семиты. Аравия, Месопотамия, Сирия. Финикийцы; история Израильского народа до
смерти Соломона
Семиты. Южные семиты
Восточные семиты. Страна Тигра и Евфрата
Царство Элам. Вавилонское государство
Западные семиты. Ханаанеяне
Финикийцы
Израильский народ. Авраам
Моисей
Завоевание Ханаана
Положение страны после смерти Иисуса Навина. Времена судей
Царь Саул. 1055 г.
Царь Давид. 1025 г. Завоевания
Внутреннее устройство царства
Иерусалим - столица
Восстания
Царь Соломон. 993 г. Мирная политика
Постройка храма
Упорядочение культа
Религиозные верования
Распад царства. 953 г.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. История Передней Азии, от распада Израильского царства до смерти Навуходоносора
(953-561 гг. до н. э.)
События в Египте
Израильское и Иудейское царства
Ассирийское царство
Гибель Израиля 722г.
Царь Саргон
Синахериб
Асархаддон
Народ и государство Ассирийское
Вторжение скифов
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ТАБЛИЦА К НИКОПОЛЬСКОЙ СКИФСКОЙ ВАЗЕ
Разрушение Ниневии
Падение Ассирии. Независимость Вавилонии
Вавилония и Египет. Битва при Каркемише
Навуходоносор. Гибель Иудейского царства. 586 г.
Осада Тира
Смерть Навуходоносора. 561г.