От автора, кратко

Меня зовут Виктория Самира, я работаю нейробиологом в институте

адаптологии. И потому на тему депрессии смотрю через призму своей
профессии, без ковыряния в гештальтах и поисков виноватых во всем
родителей.

Изначально все нижеизложенное было серией статей, написанных для

моего телеграм-канала, и уже подписчики попросили оформить
публикации в виде единого сборника, чтобы удобнее было пересылать
почитать другим. Если вы захотите сделать то же самое по итогам
прочтения, в конце текста будет ссылка для копирования.

Сразу говорю, заманух на шмарафоны и прочие платные «схемы» — не

будет. И на этом закончим с представлениями и прочими реверансами.

Захотите узнать больше о моей работе, почитать другие мои книги —

добро пожаловать на сайт: https://nativa.life/

Сообщество Вконтакте: https://vk.com/nativa.life

Или в насквозь нецензурный, эмоциональный телеграм-канал:

https://t.me/nativalife
 ДЕПРЕССИЯ. ГЛАЗАМИ БИОЛОГА.

ЧАСТЬ 1. ДОКАЗАТЕЛЬНАЯ НЕЙРОФАРМАКОЛОГИЯ.

Понять биологический взгляд на феномен депрессии очень просто.

Биологи вообще товарищи крайне конкретные: вижу — пишу, не вижу —
хрен его знает, шо це такое…

Это «спихосоматологи» - фантазеры царя небесного, напридумать могут и

за тебя, и за того парня, и маму с папой до третьего колена помянут,
попутно предложив регрессию в пару прошлых жизней и обвинив во всем
товарища Сталина…

По крайней мере, до сравнительно недавнего времени я искренне верила

в непогрешимость естественных наук. Их от гуманитарной фантастики
отличало то, что, как мне казалось, что-то выдумать сложно. Есть
наблюдаемое явление, его можно или описать, или проигнорировать, как
улику, неспособную вписаться в стройную версию. Взять и выкинуть, не
было такого. Но не выдумать несуществующее умозрительное явление
типа «внутреннего ребенка», которого хрен предъявишь, не взвесишь и
не замеришь, зато терапевтировать людей через эти фантазии можно
сколько угодно.

Моим верованиям пришел конец, когда я узнала, точнее, своими глазами

увидела, как на биофаке МГУ и в медицинском институте им. Сеченова
проходят испытания нейрофармакологических препаратов. А точнее,
антидепрессантов. Собственно, тогда же началось мое крайне вдумчивое
знакомство с понятием «депрессия» и целая череда изумительных
открытий.
Итак, на картинке выше — орудие нейрофизиолога, крестообразный
лабиринт. Две плашки прозрачные, две зашторены черным плексигласом.
В лабиринт запускают специально подготовленную мышку. Такую,
которой уже достаточно свернули мозги набекрень. А иначе как можно
испытывать действие священных антидепрессантов, они должны
действовать на больных, а не на здоровых!

В общем, мышку по заветам незабвенного герра Ганса Селье, открывшего

феномен стресса, предварительно гоняют веником, шпыняют уколами,
морят голодом и всячески доводят до нервного истощения. Дальше
голосом профессора Дубынина, цитирую: «Мы, физиологи, как работаем.
Сначала искалечим подопытное животное, а потом лееечим».

Ремарочка: этим и отличаются две научно-исследовательские методики,

наблюдение и эксперимент. Наблюдатель не вмешивается в жизнь
подопытных, никак ее не регулирует и не моделирует. Он именно
наблюдает и делает выводы на основании естественных процессов.
Экспериментатор создает нужные (искусственные) условия, чтобы вызвать
определенную модель поведения. И при необходимости еще раз
«подкрутить настройки», если реакция подопытного не годится для целей
эксперимента.
Вот так искалеченное животное сажают в лабиринт. Давайте подумаем, как
поведет себя измученная крыса в таких условиях? Не сказать бы что в шибко
естественных. Правильно, зашкерится в самой темной и черной части
конструкции!

Будучи существом норно-подпольным и вообще по жизни крайне

осторожным, крыса не будет шарахаться по непонятным прозрачным или
открытым местам, которые вряд ли сочтет безопасными. И вряд ли крысе
можно объяснить, что прозрачность нужна экспериментаторам — для
удобства наблюдения за поведением. Но животине от этого не легче. Чтобы
понять, насколько, предлагаю хотя бы разочек прошвырнуться куда-нибудь
на смотровую площадку с панорамными окнами. И со стеклянным полом,
ага.

Была такая развлекуха в Китае когда-то. Но, говорят, довольно быстро

закрылась. Психиатрам и реаниматологам надоело увозить по скорой
туристов, отхвативших паническую атаку или еще какой сердечный приступ.

https://youtu.be/6pYuIXTd378

Для крысы подвешенный в воздухе прозрачный или открытый лабиринт —

примерно то же самое. Но моих коллег это ничуть не смущает при
проведении «стандартных» (!) экспериментов на эффективность
антидепрессантов.

Нет, вы серьезно думали, что лекарства испытывают как-то по-другому? Хм,

боюсь, что у меня для вас плохие новости…

Итак, подопытной скотыняке выдают таблетку или укольчик доклинически

проверяемого «лекарства», а потом смотрят, что она будет дальше делать.
Продолжит тихариться в черном углу или выбежит в прозрачный.

Вот если в прозрачный побежала и начала там активно осваиваться, значит

все, ура, работает! Хороший препарат, прошел испытания на снятие
депрессивной симптоматики. Видите, зверюшка выходит в мир, живо
интересуется.

Думаете, что я сказки рассказываю? Окей, видео из медицинского института

им. Сеченова. Развлекайтесь. Повторюсь, это стандартная практика
доклинических испытаний нейрофармы.

https://youtu.be/iHiVydmds4Q
А к чему я это веду: любой зоопсихолог уверенно скажет, что подобное
поведение говорит не о любопытстве, не об отсутствии тревожности, а об
отключении, блин, инстинкта самосохранения! О том, что крысе просто
принудительно выключили чувство опасности и способность оценивать
окружающие обстоятельства.

Собственно, этот фокус и помогает людям в депрессии якобы

«чувствовать себя лучше». До фармы они шкерятся дома, мир кажется им
враждебной средой, и антидепрессанты в коротком забеге нужны именно
для того, чтобы дать психотерапевту поработать. Когнитивно-
поведенческие асы (что мне тоже доводилось наблюдать) способны
выворачивать наизнанку любые обстоятельства, которые привели к
депрессивному состоянию, и возвращать людей в мир живых. Пример
такой работы я показывала в проекте Биологика 1.1. «Нарушения
пищевого поведения». Можете полюбопытствовать на досуге.

Месяцами, тем более, годами торчать на фарме — плохая идея. Анестезия

и анальгезия за пределами оперативного вмешательства превращается в
наркоманию. Тем не менее, во время операции она жизненно
необходима. С нейрофармой все то же самое. Она важна, но она не лечит,
она дает возможность лечить!

После таблеток человеку «что воля, что неволя, все равно». У него
попросту отключается к чертовой бабушке любая оценка окружающей
действительности. Теоретически, вместе с ней отключается и чувство
неадекватной опасности (и в норме можно успеть помочь, проговорить,
вытащить занозу из душевной раны, а дальше само заживет), но
заживляющую терапию можно продать один раз (и она бездоказательна),
а фармой можно кормить годами. Как раньше годами держали в
дурдоме…

Только есть один побочный эффект, о котором производители самого

популярного антидепрессанта, назначаемого направо и налево,
растиражированного десятками фарм-компаний, не особо любят
рассказывать. Хотя он указан мелким-премелким шрифтом в инструкции.
«Повышает риск возникновения суицидальных настроений».

При этом доказать, что человек шагнул в окно не от своей «психической

травмы», а именно под влиянием фармы, отключающей инстинкт
самосохранения и адекватной оценки мира, невозможно.
Подстраховались гениально: доказали, что якобы у человека попросту нет
инстинктов! И готово, хоть удоказывайся.

Ремарка: У меня очень большая просьба к тем, кто употребляет

антидепрессанты. Все, что я пишу, носит исключительно научно-
познавательный характер. То есть я не призываю никого спускать остатки
таблеток в унитаз (синдром отмены вы вслед за ними не спустите). Я не
считаю, что слезать с таблеток без поддерживающей терапии и
«прикрытия» - хорошая идея.

Но при всем этом не только я, но и ряд моих вполне доказательных коллег

уже давно и успешно продемонстрировали, что серотониновая теория
депрессии — хрень собачья, подверстанная фантастика. Поэтому я рада за
всех, кому «помогает», пусть вам помогает и дальше. Материал написан с
целью внятного объяснения биологического взгляда на вопрос депрессии
и ее возможной коррекции без хронического сидения на препаратах
(подчеркну — хронического).
 ЧАСТЬ 2. ОТКУДА БЕРЕТСЯ ДЕПРЕССИЯ?

Заметила я однажды, что охотно начинают «лечить» любые болезни

тогда, когда открываются новые фармацевтические возможности. В том
числе, стоило только найти такую штуку как ингибитор серотонина
(назовем его для простоты «гормоном счастья», хотя он и не гормон, и к
счастью никакого отношения не имеет), но нашли, и все — началось
повальное «лечение депрессии», которое почему-то подозрительно
часто перерастало в смерти известных персон от сочетания волшебных
таблеток с алкоголем. Хотя вроде бы каждого инструктируют о
несовместимости, но разве будет об этом думать человек с отключенным
инстинктом самосохранения и адекватной оценки обстоятельств?

Увы, доказать ни один из эпизодов подобных смертей невозможно. И это

не конспирологический бред, не диссидентские выкрики в духе «происки
фарм-компаний», это уже далеко не первый случай. К слову, первые и
самые популярные в мире антидепрессанты придумала та же компашка,
которая устроила Америке оксиконтиновый кризис. И собрала жатву в
200.000 жертв (двести! тысяч! Смертей!).
Причинно-следственную связь доказывали лет семнадцать, кажется.
Доказали, осудили, компашка отделалась легким штрафом, продолжив
ударно работать. Поэтому пускай и дальше все мной рассказанное
представляет собой «диссидентскую ересь в духе плоскоземелья», лютую
конспирологическую дичь и так далее по международному классификатору
виртуального бреда.

В рамках бредовых фантазий, естественно, могу же я придумать, что лечить

депрессию, именно лечить, до состояния излечения, попросту коммерчески
невыгодно. Хотя при хорошей когнитивно-поведенческой терапии даже
самые страшные события можно «проработать» за один сеанс. Вопрос
умения, таланта, подготовки, клинического мышления специалиста, в конце
концов. Но — это невыгодно. Потому что квалификация нарабатывается лет
десять поверх института. Потому что это морально очень тяжелая работа,
после которой терапия требуется уже самому терапевту. И все это
невозможно измерить в «трудочасах», сопоставив уровень напряжения,
необходимой вовлеченности для подобных действий и квалификации для
работы с травматиками. И кто будет платить за такую подготовку,
раздавленный горем человек, у которого случилась страшнейшая трагедия?
Или прижимистая система ОМС, у которой даже анализов простейших не
допросишься?

Поэтому «лечением» депрессии занимается предприимчивая фарма. Но

это не лечение, это затянувшийся паллиатив. В котором, впрочем, есть доля
смысла (но только доля, маленькая такая). И то, если посмотреть на
происходящее глазами биолога.

Среда, непригодная для проживания

В далеком детстве я очень любила программы про зверушек. Мне вообще

всегда нравилось наблюдать за жизнью всевозможной фауны. В
естественно-научный класс меня не отдали после крайне длительного
семейного совета, где оравой родственников — врачей и биологов —
принималось мучительное решение, делать из меня криминалиста или
переводчика. На дворе были девяностые, народ получал зарплату
«продуктами производства», а мои родственники работали в реанимации,
в противочумной станции или в ожоговом отделении. В общем, решили,
что лучше переводчиком. Но в итоге то ли карма, то ли происхождение
взяли свое, и я почти в сорок лет таки оказалась на биофаке МГУ,
восстановив все свои ни разу не потерянные знания о живом мире и
добавив к ним новые — по нейрофизиологии поведения и зоосоциологии.
И вот что любопытно: во многих программах, где говорилось о
сохранении какого-то вымирающего вида, упоминались попытки
искусственного сохранения того или иного живого образца. За которым в
условиях естественного обитания нет-нет да ведется браконьерская охота.
Или потому что мир настолько сильно изменился, что стал непригодным
для выживания данного конкретного вида. Леса перестало хватать, вода
испортилась или еще что-то произошло.

Некоторых животных пытались «спасать», помещая в зоопарки. С

кормежкой, уходом, ветеринарной заботой, но… быстро выясняли, что в
неволе животные не желают размножаться. Ну вот отпадает у них напрочь
именно эта функция! Более того, и есть начинают неохотно, и гулять
перестают через какое-то время. А еще достаточно быстро, по сравнению
с естественной средой обитания, умирают. Хотя ни хищников, ни вообще
каких-либо врагов, болезни лечат на подступах. Но нет, все равно не
выживают.

Так из красной книги в черную постепенно перемещалось все больше и

больше вымерших видов…

В детстве я этого не понимала, но запомнила. На биофаке разобралась, в

чем проблема. В том, что «невольная» среда обитания, созданная для
таких животных, это все равно что режим локдауна, когда вроде бы еда
есть, удаленная работа тоже есть, вроде все живы и даже здоровы, но…
сколько людей тогда накрыло и депрессией, и психозом, и тотальной
импотенцией?

Тогда же я посмотрела сериал «Ломка» (очень рекомендую, он основан

на реальных событиях, и там как раз про ту помянутую выше компашку,
которая «придумала депрессию, чтобы продавать валиум, а прорывную
боль — чтобы барыжить оксиконтином» - это цитата, если что, они
действительно так и говорили). В общем, пережив шок от понимания, что
депрессия — придуманный диагноз для продажи таблеток, я впервые
начала задумываться о том, что это за состояние, но не с той точки зрения,
с которой его привыкли рассматривать психофантазеры и фарм-
маркетологи.

И первым делом зацепилась за параллельную «выдумку» той же фирмы -

«лекарство от боли». Это тоже в медицинской системе большая
кормушка, изобильная и хлебом, и маслом, и черной икрой. Сколько
врачей специализируются на остеохондрозах, грыжах, спазмах и прочем,
предлагая все, чем богаты: операции, металлоконструкции, анестетические
блокады, мануальную и психосоматическую терапию, КТ и МРТ по всей
бабке…

Мало кто осмелится вообще открыть рот и попробовать сунуться на эту

хлебную пашню, сообщая, что на самом деле боль — это симптом. Грыжа
— не диагноз, а следствие. Блокада нервного узла — не лечение, а
паллиатив. А проблему — найди и устрани. Например, она (проблема)
может быть в состоянии окружающей мускулатуры, из-за которой
компрессионно «сыплется» позвоночник, или можно проверить состояние
нервной системы, ее проводимости, опиоидных рецепторов. Но нет,
удобнее раз в месяц продавать блокады. А позвоночник пусть и дальше
сыплется, зато без боли!

То же самое и с депрессией — это не диагноз, это следствие. Впервые в

жизни я поняла, что «прорывная боль», которую точно так же «лечили»
оксиконтином (а потом получили двести тысяч дохлых наркоманов) — это
тоже не болезнь, это симптом болезни.

Какой именно? Скажем так, как назвать патологию, при которой

перекошены из-за неестественного положения спины и шеи все мышцы,
связки и фасции? Что-то перенапряжено, что-то хронически перерастянуто,
потом это начинают с удвоенными усилиями «закачивать» и «подтягивать»
в тренажерном зале, потому что хлеба с маслом захотел рельефный и
крайне убедительный дебил с корочкой фитнес-тренера…

Но если с «физикой» еще более-менее понятно, то как быть с психикой,

каким аппаратом МРТ замерить, какой показатель крови
проанализировать, чтобы обозначить главное ощущение человека в
депрессии: внешняя среда больше не пригодна к выживанию.

С точки зрения биологии организм человека — это открытая

саморегулирующаяся система, которая находится в динамическом
равновесии с внешней средой и стремится к гомеостазу. То есть,
переводя на русский язык, к выживанию и сохранению тех настроек,
которые выживать позволяют.

Адаптационные механизмы возникают не просто так, а в соответствии со

средой обитания. В резко континентальном климате, где сложно добывать
пропитание зимой, бурый медведь весной и летом шатается по лесам,
осенью старательно накапливает жир, а зимой — спит. Полярный
медведь, приучившийся ловить рыбу круглогодично, в спячку не впадает.
Зато его организм вполне способен питаться одной рыбой (см. Биологика
2.1. «Видовое питание»).

Но что, если бурого медведя переместить за полярный круг и там

оставить, сколько у него будет шансов на выживание? Или что произойдет
с самой урожайной кукурузой, если ее попытаться выращивать где-нибудь
под Челябинском? И еще вопрос: сколько шансов у человека выжить в
концлагере? Ну ведь выживали же, правда? Только не все…

В каждое живое существо, будь то человек, медведь или кукурузное

зернышко, заложена генетическая программа роста, развития и передачи
отборного генетического материала следующему поколению. Биосфера
абсолютно гениально задумала не совсем циклический, скорее,
спиралевидный процесс роста, адаптации и отбора «генетического
материала» для следующих поколений, приспособленных к той среде, в
которой придется выживать. Меняется среда — меняется особь, получает
новые особенности фенотипа, либо у нее отпадают старые и ненужные.

Простой пример — травоядный олень против саблезубого хищного. Да,

представьте себе, олени раньше были хищниками. И там, где условия
обитания остались неизменными либо мало изменились, вид тоже
сохранился в своем первозданном фенотипе.

Знакомьтесь, мунтжак (саблезубый олень) — и он хищник.

Но у любого механизма приспособления (адаптации) есть свои пределы.
Например, если человека забросить, скажем, на Марс, в бескислородную
среду, он приспособится? А что, если младенца, у которого еще не
сформировались «ограничивающие убеждения», о которых так любят
трещать психологи? Если еще не выработались никакие «вредные привычки
и установки, переданные от семьи»? В фашистской практике ведь именно
так и делали, пытались воспитывать детей с младенчества, считая, что
младенец — это такой «чистый лист».

И если гусей можно из состояния «только вылупился из яйца» воспитать так,

чтобы они считали человека и мамой, и объектом сексуального внимания, то
можно ли воспитать человека «с нуля», полностью адаптировав и подстроив
под идеологические парадигмы государства, без вот этих всех «установок» и
«привычек»? Как выяснилось, нет. Подобные эксперименты ставились и
впоследствии, но всякий раз проваливались. У всего есть предел, у
адаптивности тоже.

Если среда критически непригодна, особь не выживет. Несмотря на то, что

генетически в ней заложена именно такая программа, жить, расти,
развиваться и размножаться.

Адаптивные возможности — огромны, порой немыслимы. Что доказывалось

неоднократно, когда находили младенцев, выживших после пяти (!) суток
под завалами дома, в мусорном баке, без еды и воды. Но выживали же как-
то! Не все, конечно, тем не менее. Компенсация и адаптация — чудесные
свойства, но увы, не безграничные…

И с биологической точки зрения депрессия — это программа коллапса,

сворачивания витальности, способности к выживанию, а главное — желания
это делать. Включается она в том случае, если внешняя среда была
окончательно признана непригодной для выживания.

Свою дипломную работу по биологии я как раз и писала на тему феномена

нейропластичности, приводя в пример выживание в концлагере. «Не
благодаря, а вопреки» получалось это у тех, у кого был смысл выживать. У
тех, кто искренне верил, что все это — ненадолго, но главное — у них была
цель выживания.

И если обстоятельства не складывались против (человека не заталкивали в

газенваген, не пытались отправить на противоестественную работу, не
определяли участником бесчеловечного эксперимента), то выживали самые,
казалось бы, тщедушные и хлипкие.
А умирали первыми — здоровущие белорусские парни. У которых психика
ломалась первой. Они попросту не могли осознать и спроектировать свой
горизонт планирования жизни за пределами концлагеря. Повесить перед
собой эдакую «психологическую морковку»: я буду жить ради… У них не
было ощущения, что где-то и когда-то будет совсем другая жизнь. Она у
них была не особо радостной и не особо приятной до, она стала
совершенно невыносимой после. И, по большому счету, не к чему было
стремиться, чтобы цепляться зубами за свое дальнейшее существование.

Самое страшное чувство — безысходность

Из этических соображений я не буду рассказывать и показывать

легендарный психологический кейс «Железнодорожный мост», который
стал классикой психологии. Слишком страшная история, даже погуглить не
предлагаю. Скажу только, что эту историю (тоже вполне реальную)
показывают всем будущим психологам в хороших университетах. И с
помощью наглядного примера объясняют механизм формирования
необратимой, декомпенсирующей психической травмы. Несовместимой с
дальнейшей нормальной жизнью. В этом отношении от физических травм
психические не отличаются. Они приводят или к душевной инвалидности
или к душевной смерти.

Депрессия — это как раз оно. Это программа «душевной агонии»,

растянутой во времени. При травме, несовместимой с жизнью. И в таком
случае физиология, как это заложено генетической программой, стремится
к гомеостазу — то есть к балансу психического и физического состояния.
Поэтому среди людей, впавших в депрессию, так много самоубийц или
экстремалов, которые самыми разными способами пытаются поудобнее
улечься в гроб. Не методом головы в петле, так хотя бы методом участия в
смертельных гонках.

И дело не в том, что они потеряли какой-то там смысл жизни. Они его,
вполне возможно, никогда не находили, и даже более того, искать не
пытались. Они потеряли условия, пригодные для выживания.

Смысл жизни, если хотите, это кислород, которого нет на Марсе. Это один
из возможных вариантов невыживания, но не единственный. Можно
оказаться на чистейшем свежем воздухе, только температура того воздуха
будет минус пятьдесят, а ты голый. Хоть обосмысливайся, условия
непригодны для выживания с чисто биологической точки зрения.
Можно оказаться адекватно одетым, на свежем воздухе, но в пустыне, где
на сотню километров вокруг — ни глотка воды. Хоть обпрорабатывайся со
всеми своими триггерами и болями, условия непригодны для выживания.

Как минимум, я сейчас назвала три возможных фактора невыживания:

температура среды, которую невозможно компенсировать силами
организма; отсутствие питательных ресурсов; отсутствие кислорода для
дыхания. И это только три возможных варианта, помимо идиотских
инсинуаций о смысле жизни и «психосоматике». Но в любом случае, у
человека в депрессии возникает ощущение «я больше не могу так жить»,
а как жить по-другому, он не знает и найти выход из сложившейся
ситуации самостоятельно — не может.

Соматика устремляется за психикой, когда психика окончательно

приходит к выводу, что дальнейшая борьба за жизнь — бесполезна,
бессмысленна. В таком случае включается биологический принцип
разумной экономии.

Как это выглядит физиологически? Возьмем упомянутого выше голого

человека в снежной пустыне. Сначала он пытается согреться и добежать
хоть куда-нибудь, где тепло. Но, пробежав энное количество километров,
рано или поздно понимает, что все, его компенсаторные возможности
кончаются. И система отключает «жизнеобеспечение». Человек ложится и
засыпает.

Или некто ползет по пустыне столько, сколько в силах идти, потом ползти.
А потом водные ресурсы организма кончаются, тело больше не может
компенсировать потерю влаги, человек ложится на песок и засыпает.

Примерно то же самое происходит с человеком в состоянии депрессии: у

него отключаются «лишние» функции. Такие как социальное
взаимодействие, эмоциональное реагирование, уход за собой и т. д.

Потребности отключаются в «обратном порядке». Сначала сфера личных

интересов, потом — социальное взаимодействие, потом уход за собой,
затем — питание, и последним выключается потребность вообще
двигаться. А зачем, для чего?

Я сейчас перечислила все признаки депрессии: апатия, дискинезия,

анорексия, импотенция, эмоциональная депривация, гиперсомния…
Только все это, повторюсь, симптоматика. Говорящая о включении
программы коллапса — сворачивания жизненного цикла особи, потому
что внешняя среда, с которой данная особь взаимодействует, была
признана категорически непригодной для проживания.

Это признание может произойти в острой форме (нет кислорода) или в

более длительной (нет воды, но есть три дня, чтобы успеть ее найти,
однако с каждым днем компенсаторный механизм будет работать все
хуже).

А теперь, чтобы понять, как работают антидепрессанты, попробуем

представить себе того же человека в пустыне, который периодически,
скажем, раз в пару часов, находит колючий кактус, мякоть которого
содержит небольшое количество воды. Неприятно, руки в кровь, но на
следующую пару часов под палящим солнцем водных ресурсов хватит.
При этом кактусы попадаются «рандомно», непредсказуемо. Иногда
можно найти следующее растение быстро, а иногда — часа через три, в
отчаянии и ужасе рыская глазами по барханам.
И каждый раз воды критически мало, то есть хватает ровно на то, чтобы
не помереть прямо сейчас, а продолжить кое-как, но двигаться дальше,
надеясь, что однажды удастся выбраться.

Представьте себе эту картину и попробуйте ответить на вопрос: через

какое время в таких условиях, граничащих с невыживанием, при полной
непредсказуемости получения жизненно важного ресурса (воды), при
тотальной его ограниченности (хватает на совсем чуть-чуть, а дальше —
никто не знает, выживешь или кактусы кончатся) психика будет
поддерживать витальность, то есть желание жить?

Замечу, условия задачи изменились: среда к выживанию стала пригодной,

но… очень условно пригодной. Организму приходится затрачивать
немыслимые усилия на поддержание гомеостаза, при этом горизонт
планирования — два часа, до следующего кактуса.

Внимание, вопрос: включится ли у данной особи механизм размножения

в таких условиях? Ну, один из базовых биологических принципов
выживания вида.

Второй вопрос: через какое время поиски очередного кактуса станут

менее интенсивными и начнется апатия?
Антидепрессанты — это те самые «кактусы», которые раз в несколько
часов дают возможность еще немного «потерпеть до оазиса». И еще
немного, и еще чуть-чуть. Но рано или поздно перестают работать, потому
что в любом случае среда продолжает оставаться непригодной для
выживания.
 ЧАСТЬ 3. ОГРАНИЧИВАЮЩАЯ ОПАСНАЯ СРЕДА.

Я никогда не страдала клаустрофобией, как мне казалось. До сорока двух

лет и первого знакомства с барокамерой и аппаратом МРТ.

Я действительно думала, что совершенно не боюсь лифтов (только

моментально о них вспомнила, пока валялась под диагностическими
лучами), что давно и много летаю на самолете (и заодно поняла, откуда у
людей аэрофобия), и что нахождение в любом закрытом пространстве
всегда нервирует, но есть определенные условия, при которых
нервировать оно начинает гораздо сильнее, чем обычно.

Самые буйные ощущения мне довелось поймать как раз в аппарате МРТ,
даже в барокамере такого ужаса не испытала, больше неприятных
ощущений от давления и гипероксии. В томографе от приступа паники не
спасало ничего, только железное терпение и умение «выключаться»,
богатая событиями жизнь научила пользоваться таким методом защиты
психики.
Зато у меня было достаточно времени, чтобы понять, что именно меня так
нервирует: эта паскуда же орет, как сотона! Издает какие-то атональные
бумкающие звуки, а еще… да, пожалуй, вот оно: сведена к нулю
возможность моих потенциальных телодвижений. Я, «случись чо», даже
выползти быстро не смогу…
Мы снова говорим об условиях безысходности и невозможности
«сбежать от потенциальной опасности»

Мои коллеги-биологи достаточно много рассуждают о понятии «воли» и

«неволи», которые очень остро чувствуют все живые существа. Условная
«воля» - это отсутствие видимых, ощутимых, осознаваемых границ
перемещения особи в пространстве.

Наличие любого забора, железного занавеса, приказа «сидеть дома»,

заваренной подъездной двери (чем только в локдаун не развлекались —
нацистам не снились подобные опыты над людьми под эгидой всеобщего
блага и спасения бабушек), все это так или иначе определяется живым
организмом как ограничение не просто свободы перемещения, а
возможности убежать от потенциальной опасности или вовремя добыть
ресурсы для выживания.

В норме живые существа замечательно разграничивают свои ареалы

обитания самостоятельно. Железы для «разметки» территории у них не
просто так, у помянутых мунтжаков тоже. И у собачек, и у кошечек, и у
человеков, которые тоже любят везде понавыставлять «личных границ».
Но!

Все эти границы моментально стираются и забываются, если начался

лесной пожар. В таком случае обитатели леса во все лапы и копыта
устремляются прочь из опасной зоны, и плевать они хотели, через чью
помеченную территорию ломиться, чтобы спастись. Потом отдышатся,
разберутся, разбредутся, снова все переметят и разграничат, подерутся и
сломают друг другу рога, выясняя, кто тут хозяин. Но во время опасности
бегут все.

И сама возможность сбежать из опасного места — это одна из базовых,

фундаментальных потребностей живого существа. Даже так: это базовое
условие для реализации механизма выживания, понимаете?

Как вода в бассейне — базовое условие для плавания. Если есть бассейн,
но в нем нет воды, то плавать невозможно. Это системный глюк. Точно так
же, когда есть инстинкт самосохранения, но нет возможности в случае
опасности сбежать. Это тоже системный глюк, при котором происходит
коллапс, приводящий к невозможности выполнять заданную функцию.
Именно поэтому в системе социальных наказаний используются не
только пытки и всевозможные плети, но и ограничение свободы. Вот
казалось бы, ну какое это наказание? Сидит себе человек в тюрьме, на
казенных харчах, зарабатывать не надо, заботиться о пропитании не
надо, шляться в поисках одежды и платить за коммуналку не надо.

Большинству бомжей, умирающих от холода и голода, подобные

бытовые условия показались бы райскими, но почему-то никто не
стремится под любым благовидным предлогом оказаться в тюрьме (хотя
и может), предпочитая ночевать в сырой теплотрассе, в вонючем
подвале, добывать еду через раз, но оставаться на свободе, хотя опять
же условия этой свободы — тоже весьма и весьма условны…

Просто инстинкт самосохранения — самый базовый, самый

фундаментальный, самый важный. Уже за ним следом идут и питание, и
уход за собой (у бомжей он как раз уже отключен, но выживание все еще
осталось). И наличие любой видимой, осязаемой, ощутимой,
осознаваемой преграды, не позволяющей в случае опасности хотя бы
попытаться сбежать — это нарушение условия выживания. Отсутствие
воды в бассейне, когда бассейн есть, а плавать в нем невозможно.

Поэтому любая клетка, хоть золотая с бриллиантами — всегда нервирует

и заставляет включать инстинкт освобождения.

Потому что даже условная свобода действий — это возможность быстро

сориентироваться в случае опасности. Быстро переместиться в случае
нехватки ресурсов. Это в любом случае генетически заложенное чувство,
потребность на уровне фундаментальнейших.

И любой человек, так или иначе «запертый» в определенных условиях —

в городе, из которого не может уехать, в семье, из которой не может
уйти, на работе, которую не может бросить, хотя нагрузка ежедневно и
хронически превышает его компенсаторные способности, или рядом с
ребенком-инвалидом, которого не может бросить и сдать в приют, в
общем, в любых ограничивающих условиях такой человек каждый день
берет психические ресурсы «взаймы» у собственного организма.
Поэтому рано или поздно окажется в состоянии депрессии:
чувствительно ограниченная окружающая среда несовместима с
выживанием особи.
Нелюбимый дом, нелюбимая жена, нелюбимая работа, чувство долга,
отсутствие ощутимых результатов ежедневного труда, подчинение чужим
условиям, чужим «надо», отсутствие своего «хочу/могу/делаю» — все это
мало чем отличаются от концлагеря.

Ограничивающие свободу рамки, за которые не можешь выйти и

ощущаешь это ограничение — это всегда нарушение базовой функции
выживания.

В концлагере выживали те, кто продолжал помнить о свободе. Умирали

те, кто решал, что свободы уже не будет. В неволе не размножаются. В
неволе не выживают.

Условия, к которым невозможно адаптироваться

Мы восхищаемся историями людей, которые, скажем, потеряли ногу, но

не сломались. Людьми, которые пережили трагедию и не сломались.

Вы просто не пробовали их доломать. Или сломать в другом месте. Хотите

покажу, как это делается?

Не пустите спортсмена на Олимпиаду, в последний момент заменив его

на «блатного» сынка. Не дайте медаль, по праву заслуженную, но уже
«отписанную» соперникам, с которым планируется заключить
многомиллионный рекламный контракт.

Условный спортсмен способен терпеть адскую боль и выступать, как

проклятый. Но если у него отобрать эту возможность — он сляжет с
самыми страшнейшими диагнозами. Почему? Потому что «влезть на
тумбочку» для него ценность, а быть, скажем, успешным у женщин —
вообще пофигу. Если великую штангистку бросит муж — она выжмет пару
соток и забудет. Если ее опрокинут с поездкой на чемпионат — она
сляжет.

Собственно, мы только что подошли еще к одному вопросу, почему

богатые и, казалось бы, успешные люди сидят на антидепрессантах и
вообще «с жиру бесятся». Иногда ответ банально очевиден: а на наркоте
зачем? Потому что слезть не могут, если откровенно, но по каким-то же
причинам они на нее и залезают? (Я опять напомню о своей
рекомендации посмотреть прекрасный мини-сериал «Ломка»!).
Людям, которым приходится каждый день ползти «к следующему
кактусу», то есть выживать в условиях, приближенных к коллапсу, просто
рано или поздно надоедает так жить. Они уходят в запой, в сектантство,
еще в какой эскапизм. А те, у кого базовые потребности закрыты, они
особенно остро ощущают вакуум в области потребностей высших. Тех,
которые, как раньше считалось (и сейчас местами считается), отличают
человека от других живых существ.

На самом деле мои коллеги не догоняют: дело не в том, что «надо

просто чем-то заняться, все проблемы — от безделья». А в том, что к
жизни многих людей относятся как к жизни домашней скотины. А много
ли той скотине нужно? Пожрать, поспать, потрахаться там, что еще? На
добычу базовых ресурсов уходит столько сил, что на все остальное не
остается даже крошек. Вот уж действительно, прекрасное лекарство от
человечности!

Мое общение с зоопсихологами и зоосоциологами положило конец

этому недоразумению — искреннему убеждению, что у животных нет
высших потребностей, присущих только людям. Окончательно это
мнение подтвердило мое собственное изучение материалов по теме
«обогащенной среды», о чем я написала подробно в книге «Страховка от
срывов».

Если помните, был такой эксперимент про мышку с электродом в башке

и рычагом, активирующим «центр удовольствия в мозге», и якобы она
«так увлекалась этим удовольствием»…. (дальше цитировать книгу не
хочу, лень). Но стоило подопытных мышек поместить в обогащенную
среду, с развивалками, гулялками и выбором партнеров, как сразу
интерес к рычагам с электродами отпадал к едрени кочерыжке.

У животных есть не только витальные потребности, у них тоже есть

любопытство, иерархия, стремление занять максимально высокую
позицию, стремление изучать нечто новое, им важна социализация и
постоянное изучение окружающего мира. Собачки и кошечки тоже
«тухнут», если у них нет новых игрушек, общения и эмоциональных
проявлений. И тут как в старом анекдоте — зъисть-то он зъист, та хто ж
ему даст?
По большому счету, рассматривая скотину (или большинство людей, не
входящих в некий условный «золотой миллиард») исключительно в
качестве служебного ресурса, как раньше рассматривали рабов в качестве
бесправного имущества, мои коллеги априори отказывают живым
существам в праве на самореализацию, в праве на высшие потребности. И
так же, как жители рабовладельческих цивилизаций искренне не
понимали, какие там потребности (мозги, чувства и дыр и пыр) могут быть
у рабов, и были в этом истово уверены, так же сейчас многие уверены, что
высшие потребности — это, видимо, только для элитарной тусовки. А
какие они могут быть у каких-то животных или людей, приравненных к
скотине, к быдлу, плебсу? Ну действительно…

Впрочем, даже для самых узколобых плебеев сейчас дикость — когда-то

абсолютно нормально, социально одобряемое, замечу, отношение к
рабам и крепостным крестьянам. Которых продавали, выдавали замуж, не
спрашивая, пороли до смерти и вообще, воспринимали как скотину. А для
современного зоопсихолога дикость — воспринимать животное как
существо, не имеющее высших потребностей.

И эти самые потребности, ценности, смыслы — называйте как хотите —

они есть. И если ставить нейрофизиологические опыты на животных, а
потом проецировать на людей, то неудивительно, что выводы получаются
исключительно скотскими.

У людей высшие потребности не просто есть, они ярко выражены, и они

могут быть самыми разными, у кого какие сформировались. Они как цвет
волос или форма ушей, как размер и природный цвет зубов… С чужого
плеча не набросишь.

Не получится проецировать свои потребности на чужую жизнь и пытаться

осознать, чего там человеку не хватает для счастья, примеряя на него свои
ценности.

Поэтому и непонятно, «какого лешего еще ему/ей не хватает», все же

есть! Точно все? А если внимательнее посмотреть?

Кому-то не хватает ребенка, материнского инстинкта, чувства заботы. Все

есть, дом, работа, карьера, деньги, здоровье, а ребенка нет. И все, жизнь
не в радость.
Другому — «на тумбочку влезть», и тут ломается вся пирамида Маслоу
(которую он, к слову, никогда не рисовал, это выдумка его
последователей, причем уже посмертная, приписанная маэстро и его
авторитету). И спортсмен, легко отказавшись от социализации, не будет
чувствовать себя убогим, проводя месяцы жизни на тренировочной базе,
тягая штангу или бесконечно прыгая с шестом, потому что перед глазами у
него та самая «тумбочка» с золотой медалью. И человек счастлив, даже
если ходит за пределами базы в растоптанных кедах и по миру катается
только в составе олимпийской сборной, ни разу не повалявшись тюленем
на пляже. Да не надо ему, и так хорошо!

Нереализованные потребности — уже печально, а непонятные самому

себе, не осознанные, забитые, скомпенсированные другими, потому что
мама учила, что надо добиваться всего в жизни, папа учил, что за деньги
можно все купить, в фильмах показывают, что главное — победа… В
общем, каждый свой пиджак навесил, и получилось чучело-мяучело.

Смотришь на такое и думаешь: ну вот какого черта? Успешный же

человек, деньги есть, здоровье как у космонавта, дальше по списку, что у
нас определяет социально успешную особь и позволяет прочертить знак
равенства между человеком материально обеспеченным и счастливым.
Какого пьяного ежика лезть в бутылку, глотать антидепрессанты и
жаловаться, что все плохо, жизнь не радость? В Африке дети голодают!

Обеспечен — не значит счастлив, если живет не своей жизнью, не в той

среде, к которой лежит душа. Кто-то будет искренне счастлив удить рыбу
на берегу Карибского моря, даже проживая в соломенной лачуге. А кто-то
будет счастлив, проведя восемь часов возле операционного стола и
буквально вытащив с того света за ноги «безнадежного» больного. Врачи-
адреналинщики жить не могут без горячих точек и визга кареты скорой
помощи. Мой дядя, как раз такой адреналиновый реаниматолог, сорок
лет пахал, не разгибаясь, в условиях, казалось бы, несовместимых с
понятием здорового образа жизни, но не болел ничем. Ушел на пенсию и
за два года буквально сгорел, точнее, «протух» от водянки.

Есть условия среды, полностью несовместимой с психотипом. Как есть

белые медведи, которые не выживают в «райских» условиях карибского
бассейна. Есть маламуты, которые будут радостно носиться по сугробам и
спокойно спать на снегу, но где-нибудь в ласковой солнечной
Доминикане будут страдать и валяться под кондиционером. А мы,
человеки, мы в снегу долго продержимся? И предложи сейчас уехать со
всеми удобствами «под пальмы», какой процент желающих рванет
паковать чемоданы? У нас разные понятия о комфортной среде обитания.

Точно так же разные психотипы созданы человеческой эволюцией для

выполнения совершенно разных задач в популяции одного вида. Что
доказано подбором кадров в сферах, где для подготовки одного
квалифицированного профессионала требуются годы и миллионы. Спорт,
спецназ, политика — туда невозможно зайти «с улицы», невозможно
построить карьеру, не будучи изначально отобранным по принципу
подходящего фенотипа и психотипа. Попросту не пропустят, отфильтруют
на подступах. Потому что спортсмен через боль, на сломанных ногах, но
допрыгает до тумбочки, а спецура сначала, не размышляя, прикроет собой
«мирняк», а потом уже будет простреленной головой думать. И как
проходят такие профессиональные отборы, я видела. Какие психологи
работают с этими структурами — тоже видела. Поэтому, наверное, не
миндальничаю с мокрощелками, возомнившими себя вершительницами
терапии в социальных сетях. Вижу разницу и есть с кем сравнить.

И вот как раз профессионалы, в отличие от излишне мнительных онлайн-

терапевтиц, прекрасно умеют объяснять, что такое реализация психотипа.
Когда человеку физически надо — адреналин хапать половниками или
чтобы все вокруг было в идеальном порядке, или чтобы было о ком
заботиться…

Хуже всего, если эта потребность не только не реализована, но еще и

замещена другими, чуждыми ценностями, когда человеку буквально
вдалбливают в голову, что он должен: работать / родить / добиться /
жениться. Не хочешь — захочешь, потом оценишь, спасибо скажешь, и
вообще, аппетит приходит во время еды!

Человек соглашается (особенно когда убедительно заставляют),

выворачивается мехом вовнутрь, и все: маниакальное следование чуждой
ценности, потребности, смыслу — назовите как хотите — превращается в
хроническую фрустрацию.

Человек зарабатывает все больше, покупает машины все дороже, а лучше

ему не становится. Ребенок богатых родителей учится во все более
престижных заведениях, изучает все больше языков и носит все более
дорогие костюмы, а прыгнуть с парашютом так и не разрешили. Или на
скорой поработать, чтобы мимо пробок с цветомузыкой!
Тут депрессию сначала путают с хронической фрустрацией, чувством
«обманутого вкладчика», обделенностью чем-то важным. А потом
хроническая фрустрация, которую человек не в силах преодолеть, не в
силах выйти из этого замкнутого круга чужой жизни, чужих ценностей,
чужих потребностей — превращается в бассейн без воды. Бассейн есть,
купальник и ласты есть, а плавать невозможно. Среда непригодна к
выживанию данного психотипа. Нет возможности реализовать свой
функционал, свою потребность в чем-то — заботе, адреналине,
признании, битве…

Знаете, синдром Корсакова очень часто такие личности ловят, когда

начинают буквально выдумывать себе параллельную биографию,
проживать свою непрожитую «настоящую» жизнь «внутри себя», потому
что снаружи ее прожить невозможно. Психиатры еще называют это
шизотипическим расстройством. А я лично считаю, что это тоже вторичная
симптоматика, причина которой — условия среды, непригодные для
успешного выживания и генетической программы данной особи. Я не
психиатр, я биолог, и на все смотрю через призму профдеформации.

У каждого своя социальная норма

Есть еще кое-что, тоже важное, из понятий разницы между людьми.

Уровень социальной нормы. Хороших психологов этому учат, плохих, зато
мнящих себя черт знает кем, учат только в комментах гадости писать
посторонним людям и обижаться на тех же посторонних людей, что
недоучек смеют выполаскивать в дерьме за попытки «терапевтировать»
больных кривыми руками. Мне этот термин подсказала хорошая дама-
психолог, если будет желание, можете найти ее в сети, Светлана
Анатольевна Рудой. Из числа специалистов, которых я считаю
гениальными.

Именно она в свое время подсказала мне, что для одних людей
социальная норма — хирургическая стерильность в доме, а для других —
ковер из собачьей шерсти и гора немытой посуды в раковине. Я об этом
подробно рассказывала в книге «Расхламинго. Система управления
хаосом для бессистемных хаотов».

Так вот, я зацепилась мозгами за это понятие разницы в оценке нормы, и

поняла, что это тоже «пунктик» в число факторов, определяющих
пригодность среды к выживанию особи.
 Норма, хронически несовместимая с реальностью

Хороший психолог знает, что такое личный уровень нормы. Для бомжа
надетая (и пофигу насколько грязная) одежда — норма. Тепло, не
продувает — нормально. Фильдеперсовая аристократка закатит истерику,
если на выходе из дома не найдет свои чулки и перчатки, потому что для
нее не норма — выйти в люди без перчаток и чулок. Она и не выйдет,
потому что «голая».

Если заставить такую женщину все-таки выйти из дома (по любой

надобности), она будет страдать. Но один раз переживет. Как любой
здоровый человек может пережить удар по почкам. Поболит, но
компенсируется.

Если человека бить по почкам каждый день, он довольно быстро

испортится. И то же самое происходит при хроническом нарушении
понятия личной социальной нормы.

Если условную деревенскую бабу муж, тракторист Василий, регулярно

прилаживает кулаком по лицу, она считает это нормой. Подумаешь, с кем
в деревне не бывает, все мужики бухают и все размахивают кулаками. Да,
это больно и неприятно, но серьезных моральных потрясений она от этого
не испытывает. И со своим мужиком счастливо проживет тридцать лет и
три года, а умрет в один день, траванувшись паленой самогонкой. Для нее
это не «ужас, домашнее насилие», а социальная норма, при которой брак
считается вполне счастливым.

А если мы поместим свободолюбивую актрису Меган Маркл в жесткие

рамки аристократического этикета, то получим где-то через год
невротизированную скандальную особь, которая с визгом и матом
хлопает дверью и бежит жаловаться на все каналы. Хотя чего ей не
хватало, муж-принц, свекровь давно в могиле (и мозг оттуда выедать не
будет), всемирной славы и денег — больше чем у миллионов людей,
вместе пучком взятых…

Потому что лично для нее это ненормально, все эти протоколы, приемы,
долги и обязанности, ограничения на каждом шагу и незыблемые
традиции БКС. Лично ей этот образ жизни не подходит, не нравится, не
сидит на плечах. И для нее все это — условия, несовместимые с
выживанием.
И да, прозябающая в деревне доярка с бланшем на морде будет по-
своему счастлива, а герцогиня во дворце — свихнется и начнет по стенкам
бегать. Материальный достаток и социальный статус — не определители
серотонина.

Депрессия — это болезнь социального долга и безвыходности

Она принимает самые разные формы, и не нужно городить

терминологических огородов симптоматики, не нужно «терапевтировать
боль», нужно понять, почему. Что создает это ощущение безвыходности и
безнадеги, несовместимой с жизнью?

Например, лично я терпеть не могу холод, от гололеда у меня начинаются

панические атаки, но в ближайшем обозримом будущем у меня нет
возможности взять и переехать на юг. Что мне делать, таблетку выпить,
благодаря которой мне будет все равно, что там на улице? Долго я на этих
таблетках продержусь?

Что нужно сделать женщине, которая вышла замуж за иностранца, а

потом он показал хорошо спрятанное истинное лицо — тогда, когда
родились дети, и теперь она «никуда от него не денется»?

В живой природе волк себе лапу отгрызет, если попадет в капкан. Любая
мать бросит своих детенышей, если посчитает, что ей необходимо
спастись. Именно так создана модель инстинктов, не угандошенная
социальными долгами.

Но в человеческом социуме подобные модели не срабатывают, здесь мы

обязаны вывернуть естественность наизнанку, и жить «ради других»,
попирая собственные потребности.

Депрессия появляется в тот момент, когда приходит чувство

безысходности. Когда понимаешь, что, как ни бейся об лед, из этого
кошмарного города не можешь выбраться. Делаешь все возможное, но не
получается — сил не хватает, таланта не хватает, старенькие родители не
готовы уезжать, дети не хотят расставаться с друзьями по школе, муж не
сможет устроиться на нормальную работу, слишком редкая
специальность, а здесь — специфическое градообразующее предприятие,
а он кормилец, и все ради детей…
Депрессия появляется, когда у матери рождается ребенок-инвалид, и она
возится с ним, понимая всю бесперспективность и безнадежность этой
возни. Отсутствие результата и хоть какого-то горизонта планирования —
хотя бы когда все это уже кончится. А еще ужасаясь тихонько собственным
мыслям об этом. Хотя с точки зрения биологии совершенно нормальные
мысли, но социальная психология все вывернула мехом вовнутрь...

Депрессия появляется, когда спортсмен ломает ногу, и консилиум врачей

в один голос говорит, что больше выступать не судьба. А других способов
самореализации у человека нет.

Депрессия — это обедненная среда, в которой нет возможности

реализовать все свои потребности в той мере, в которой это необходимо с
точки зрения генетически заложенной программы. Это энергия в ядерном
реакторе, которую замкнули и не пускают в расход. Она аккумулируется,
сжимается, не находит себе выхода, а потом происходит взрыв. После —
реактор ломается и больше не работает.
 ЧАСТЬ 4. ФОРМИРОВАНИЕ ОПЫТА НЕВЫЖИВАНИЯ В ДЕТСТВЕ:
«СЫТ, ОДЕТ, КАКОГО ЕЩЕ ЛЕШЕГО НАДО?»

«Я не умею любить, я умею заботиться»

Баба Восс, сериал «Видеть»

Коллапс выживания, последующие его трансформации в повреждения

психики — маниакальность, депрессивность, психоз, тревожность и т. д.
(выбирайте любые формы душевной травматизации и последующей
инвалидности на свой вкус, как можно выбрать любой диагноз
повреждения и травматизации в автомобильной катастрофе, суть
неважна, важна дисфункция травмированного организма) происходит в
том числе по причине нарушения базовой потребности в выживании,
формируемой в детстве.

Дедушка Фрейд был не сильно далек от истины, но слишком закопался в

своих наркоманских фантазиях и слишком далеко ушел в сексуальную
тематику, начав городить огороды вокруг членов, при этом позабыв
напрочь, что когда-то служил замом хирурга в анатомичке. И вроде как с
биологией и физиологией был знаком. Наверное, наркотическая
энцефалопатия сказалась, меньше надо было кокаином баловаться между
приемами и трупорезкой.
В живой природе все предельно просто: если не выживает родитель, то
детеныш тоже обречен. Поэтому никогда никакие матери не жертвуют
собой ради потомства. Это биологически бессмысленно.

Регулярно лесники, егеря, зоозащитники и просто туристы находят и куда-

то привозят брошенных оленят, ежат, котят пумы и прочую случайно
подвернувшуюся живность. Еще регулярнее не находят, поэтому нам
сложно оценить реальную статистику.

Но мне повезло с родственниками, когда-то мои бабушка и дедушка

выезжали «в поля», в том числе, наблюдать колонии грызунов,
потенциальных разносчиков особо опасных инфекций. И статистические
данные у меня самые натуральные, добытые из живой природы, а не из
лабораторных извращений.

В живой природе каждые четвертые роды (25% статистики) заканчиваются

тем, что материнский инстинкт у самки не включается. Мне опять же в силу
семейного опыта доводилось эту статистику много лет наблюдать и среди
домашних собачек/кошечек, которые рожали, но к своему потомству даже
не подходили. И моей маме звонили встревоженные хозяева с вопросом,
чем выкармливать и как выхаживать эти шерстяные комочки. В живой
природе — никак. Жестоко, но правда.

В человеческом обществе, как вы понимаете, все по-другому. Мать будет

«разрываться на двух работах», но тянуть детей. Не вылезать из нищеты и
той же самой хронической депрессии (не могу сбежать, не могу
прокормить себя, не могу соответствовать социальным нормам и т. д.), и
как итог — в нищей полуголодной семье с вечно бьющейся матерью
вырастает слабохарактерный, вечно трясущийся от страха, убогий… маньяк
Андрей Чикатило. Именно таким описал его психологический профиль
психиатр Александр Бухановский, отец-основатель криминально-
психиатрического профайлинга.

Все инсинуации на тему «моя мама меня не любила», в любых

проявлениях, от субклинических до криминально-психопатологических
(кому как повезет со степенью выраженности симптоматики), все это
проявления «опыта невыживания» в детстве.

Тут никакого лишнего психологизма и фрейдовщины, все гораздо проще:

отсутствие родительской любви и заботы — это отсутствие материнского
инстинкта, как следствие — невыживание потомства.
Постоянное пребывание в условиях ощущения этой самой нелюбви, даже
на фоне социального обеспечения, когда «сыт/одет / какого хрена тебе
еще надо», все равно очень четко считывается зеркальными нейронами.
И ребенок годами растет с ощущением приближающейся неминуемой
смерти. Просто у него кактусы не заканчиваются, но пустыня остается
пустыней, непригодной к выживанию.

Мама (папа) вроде есть, но не проявляет себя как родитель. Не любит,

просто «заботится». На самом деле дает социальные «подачки» (кактусы),
но не обеспечивает главного — априорного, абсолютного чувства
безопасности, которое может дать только наличие родительского
инстинкта.

С той же симптоматикой, только более выраженной, проявляется

синдром госпитализма, когда брошенных детей вроде как кормят,
одевают, моют и всячески обихаживают, но не ласкают, не берут на руки и
т. д. И это не отдельный диагноз, это все тот же симптомокомплекс,
сопровождающий ощущение не выжившего потомства.

Какими таблетками можно вылечить этот инстинктивный коллапс?

Надолго хватит «кактусов»?

Многие читающие меня недоучки или виртуальные «психолухи»

безнадежно пытаются переложить проблему с больной головы на
здоровую, обвиняя меня в «травмированности» и столь же априорной
нелюбви к их братии. Да щас прям. Я не люблю, когда кривыми руками в
душу лезут.

При этом считаю, что в работе с синдромом невыживания прекрасно себя

показывает именно психотерапия. Профессиональная. Бережная.
Квалифицированная. Когда психолог может объяснить, внятно и
доходчиво, что ты уже взрослая особь, тебе уже удалось выжить, не
благодаря, а вопреки, но удалось же?

Кроме того, прекрасно работают любые псевдо-ритуалы, от

«добаюкивания» и «регрессии» до классического психоанализа (если
уметь им пользоваться, а не просто ковыряться в «травмах развития» - там
и поковыряться, и зашить надо, а не бросить со вскрытой раной, в ужасе
убегая от вида душевной кровищи!). Короче, все способы работают, какой
«откликается», такой и бери, все сойдет. Главное — прожить свое детство
заново, как в компьютерной игре: когда первый раз не получилось,
персонаж умер, потом откатился к началу не пройденного пути, уже
получив нужный опыт, и прошел заново, только уже до конца.

И неважно, какая методика и с какими декорациями, если соблюдается

главное правило: человек получает и запечатлевает другую программу,
другой опыт, другие воспоминания о своем периоде онтогенеза
(становления особи). Добаюкан, доласкан, дообнят, доцелован и
докормлен досыта.

Важно — вовремя остановиться (что не у всех получается, жадность и

жажда «терапевтировать годами», в смысле, доить несчастного пациента
пересиливает здравый смысл). Нельзя вечно жить в этой «игре в детство»,
в ней можно увязнуть как в болоте, и протухнуть. Потому что детство тоже
не бывает вечным, и его надо пройти, до конца, с ощущением выживания,
а потом перейти на следующий этап: «вылет из гнезда», сепарацию от
условной родительской семьи. И все, свободен — на выход, во взрослую
спокойную жизнь.

А как выжить в условиях ограниченности мира?

Это был последний вопрос, на который следовало бы ответить. Не

превращая его в абстрактную рекомендацию «найти грамотного
психолога». Ну, как могу, отвечу. Есть три варианта.

Первый — установить себе горизонт планирования за пределами

ограниченного периода времени. Вырастут дети — уеду к чертовой матери
отсюда, на берега Карибского морюшка. А пока просто выживаю, как в
концлагере, думая о свободе. Стараюсь сделать свой быт максимально
комфортным, насколько это получается в заданных условиях.

Второй: попробовать просчитать «план побега». Условия и шаги,

необходимые для того, чтобы выбраться. Кстати, очень рекомендую
посмотреть обе серии одноименного фильма, весьма обнадеживает и
помогает понять алгоритм эскапизма даже из самых неприступных
тюремных условий. Играть можно с терапевтом, готовым включиться в
разработку такого «плана», или с нетоксичным, понимающим, умным
напарником (другом, подругой, коллегой, неважно, главное, чтобы
помогли план составить и просчитать его реалистичность). Второй раз
порекомендую посмотреть «План побега» для лучшего понимания, о чем
я.
Вариант третий, который тоже можно рассмотреть. Есть люди, которые
настолько привыкают жить «на зоне», что уже ни под каким предлогом не
хотят на волю. Почему? Потому что в этом микросоциуме они встали на
высшую иерархическую ступень, а там, в большом мире, они никто. Здесь,
в рамках микросоциума, у них куча привилегий, организованная «рабочая
сеть», контакты с внешним миром и вообще, полный дом удовольствий.
Модель, конечно, извращенная, но рабочая.

Если совсем никак не получается выбраться за пределы некоей «зоны

дискомфорта», ну то есть совсем не вариант, то можно сделать эту зону
максимально комфортной, «обоями оклеивать» то, что дано. Полумера,
конечно, но тоже годится.

Хоть что-то — это всегда лучше, чем ничего.

 А если я уже ничего не хочу?!

Совсем-совсем крамольное скажу напоследок: имеете право не хотеть.

Да, всегда можно найти цель для дальнейшего выживания, и ради этой
цели менять хотя бы по чуть-чуть, по шагам условия, но «можно» не
равнозначно «нужно». Мне часто приходится объяснять своим
пациентам разницу между «надо», «могу» и «хочу».

Любой человек в своем праве решить, хочет он чего-то или нет, менять,
меняться, выживать или на ручки, устал, задолбался и похороните меня
за плинтусом.

Однажды мне пришлось через этой пройти: близкий человек так и

заявил, что устал, «зажился», больше не хочет ни лечиться, ни
поддерживать свое активное существование. Вот обезболивающих еще
пару упаковок привези.

У меня не было никаких аргументов, зачем ему жить, кроме того, что
лично мне он был нужен. Мне, лично мне, нужна была его помощь. А
ему уже ничего не хотелось, в том числе, жить. И я не стала заводить
шарманку убеждений, что так нельзя, что он должен, и вообще. Хотя кто
бы знал, как сложно мне далось это решение — отойти и не мешать.

Человек ушел за полгода. Отказавшись от операции, реабилитации и

подсев на паллиативные обезболивающие, хотя все шансы прожить еще
лет десять у него точно были. Просто не захотел. И такое тоже бывает.

Помните, программа сохранения или коллапса живой особи —

автономна до предела. Практически невозможно заставить человека
шагнуть в окно или прыгнуть с крыши. Инстинкт самосохранения
попросту не позволит. Это надо реально пополам сломать психику, чтобы
такое произошло.

И в обратную сторону оно тоже работает: если решение о коллапсе было

принято окончательно, никто не заставит выжить. И такие решения
принимает только тот, чья это жизнь.

Только вам решать, хотите ли вы жить дальше, и «для того чтобы что».
Потому как теперь вы уже знаете: бесполезно натягивать на себя чужие
планы и ценности, они как чужие сапоги, рано или поздно натирают или
сваливаются. Долго не прошагаете. А идти ли куда-то, либо сидеть на
пятой точке ровно — дело сугубо хозяйское. Любой дееспособный и
правоспособный человек решает такие вопросы самостоятельно.

В общем, все, что можно было рассказать по теме депрессии с

биологической точки зрения — рассказано.
Надеюсь, было полезно.

Ссылка для копирования, если захотите поделиться этим материалом с

другими

https://nativa.life/product/depression-mini-book

Другие полезные книги и материалы: тут

Поблагодарить автора материально: тут