Идашкин Юрий Владимирович

Небо его мечты: О Главном маршале авиации А. Е. Голованове

-----------------------------------------------------------------------
Проект "Военная литература": militera.lib.ru
Издание: Идашкин Ю. В. Небо его мечты. — М.: Политиздат, 1986.
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)

[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.

{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Идашкин Ю. В. Небо его мечты: О Главном маршале авиации А. Е. Голованове. — М.: Политиздат,
1986. — 124 с. — (Герои Советской Родины). Тираж 200 тыс. экз. Цена 20 коп.

Аннотация издательства: В книге писателя Ю. В. Идашкина рассказывается об основных вехах жизни

и деятельности одного из организаторов и руководителей нашей авиации верного сына партии Главного
маршала авиации А. Е. Голованова. Автору удалось создать образ сильного и волевого человека.

Небо его мечты: О Главном маршале авиации А. Е. Голованове

Крутой перелом
На боевом курсе
Командующий Авиацией Дальнего Действия
Особые задания
Легенды и быль
Примечания

К выполнению боевых задач Голованов подходил

творчески, смело.
Н. С. Скрипко, маршал авиации
Крутой перелом
Вечер выдался отменный. Несильный морозец бодрил, слегка пощипывал щеки, крупные пушистые
снежинки, такие искристо-невесомые в своем недолгом полете, густо оседали на шапки, на плечи и
рукава прохожих. Улица Горького и хорошо знакомое Ленинградское шоссе, по которому шеф-пилоту
Аэрофлота Голованову частенько доводилось ездить на Центральный и Тушинский аэродромы,
освещены ярко, празднично, многолюдны. Прохожие спешат, почти все нагружены сумками, свертками,
уступая друг другу расчищенные в снегу тропки, обмениваются шутками, то и дело слышится: «С
наступающим вас!», «И вас также!». Супруги Головановы шли на встречу Нового, 1941 года налегке —
ни сумок, ни свертков. Решили встречать его в Доме летчиков{1}. Конечно, Новый год — праздник
семейный, но разве дружное общество летчиков — не единая семья, где взаимные отношения
определяются не субординацией и чинопочитанием, а искренними уважением и привязанностью, не раз
проверявшимися в самых критических ситуациях. Да, немало в стране пилотов, штурманов,
бортмехаников, бортрадистов — тысячи, десятки тысяч. А вот, поди ж ты, кажется иногда, все друг
друга знают! Кто-то с кем-то вместе учился в летной школе, а через много лет в санатории встретился со
штурманом, который теперь летает в одном экипаже со вчерашним соучеником нынешнего соседа по
палате. И как будто и не было десятка лет разлуки — снова все известно о товарище: как летает, как по
службе продвинулся, как детишки растут... Кто-то с кем-то коротал [4] долгие часы непогоды на дальнем
аэродроме — бесконечные рассказы, воспоминания, обмен новостями. И так случается, знакомишься с
пилотом или штурманом, а знаешь о нем чуть ли не все — где учился, сколько раз ломался, с кем летал, с
кем дружил, а с кем не ладил...
Да, летающий люд — народ особый. Таковым делает его принадлежность к братству покорителей одной
из самых загадочных, самых манящих из всех стихий. И не в опасностях, подстерегающих в небесах,
здесь дело. Вернее, не только в них... Пожалуй, ни в какой другой профессии успех да и сама жизнь не
зависят таким решающим образом от степени мастерства, от воли и выдержки, находчивости и смелости,
от умения в какой-то момент безоглядно рискнуть, а в какой-то — проявить разумную осторожность. А
то ведь бывает и так: ну всем хорош летчик — техникой пилотирования владеет отлично, ориентируется
в воздухе прекрасно, смел, в меру осторожен, здоровье крепкое, а без происшествий никак не может
обойтись. Невезуч?.. Конечно, и случайностей из летной жизни исключить нельзя, но только чаще всего
не в них дело. Есть такое неуловимое, трудно поддающееся анализу качество, как летный талант. И вот
одни им наделены от природы щедро, а другим она, скупясь, как будто торгуясь, отпустила его,
заставляя платить двойную, а то и тройную цену...
Поэтому в авиационных школах не удивляются, если один учлет{2} уже первую самостоятельную
посадку делает уверенно и непринужденно, а другой — «козлит» чуть ли не до самого выпуска. Правда,
трудом, старанием, упорством менее одаренные нередко достигают почти того же, что и «счастливчики».
...Стрелки часов совершают последние обороты в уходящем 1940 году. Торопясь, выныривают из
гардероба в высокий зал припозднившиеся пары, весело приветствуют знакомых, рассаживаются за
столиками, где уже нетерпеливо ждут друзья. Как удивительно прекрасны, как радостно [5] оживлены
женщины! Каким счастьем лучатся их глаза, как звенящ, как беззаботен их смех!
И только когда прозвучали тосты за уходящий год, словно тень набежала на лица. Не всегда легкими, а
подчас и тревожными были и для них и уходящий, да и предыдущий годы... Большинство находящихся
сейчас в этом величественном зале мужчин, выполняя свой долг, не раз и не два заглядывали в глаза
смерти. Их самолеты проносились над раскаленными равнинами Испании, бескрайними степями
Монголии, заснеженными лесами Карелии. К привычным волнениям жен и невест летчиков (не
случилось ли что в полете?!) прибавились новые, тревожные, острые... И вот они наконец дома, эти
всегда внезапно уезжающие мужчины, посуровевшие, с новыми, еще не знакомыми морщинками, первой
сединой, такими красивыми на парадных синих кителях и темных штатских пиджаках орденами.
Тамара Васильевна Голованова нет-нет да и взглянет на лацкан пиджака мужа. Там празднично
отблескивают два ордена: Ленина и Красного Знамени. Не без труда уговорила надеть их на встречу
Нового года. Муж по своей всегдашней скромности не хотел надевать награды.
Голованов внимательно, сосредоточенно слушал наклонившегося к нему вместе со стулом известного
летчика, большеглазого, кудрявого Якова Владимировича Смушкевича. Их разговор постепенно
превратился в горячий, увлеченный монолог Смушкевича{3}. [6]
Несмотря на советско-германский договор 1939 года о ненападении, неизбежность военного
столкновения с фашизмом ясно осознавалась подавляющим большинством политических, военных и
хозяйственных работников. Они понимали, что это — лишь вопрос времени и что нужно делать все
возможное для лучшей подготовки к будущей войне.
Даже в новогоднюю ночь, среди веселящихся людей, под звуки популярных в те годы танго «Брызги
шампанского» и «Огоньки Барселоны» Смушкевич не мог не думать о том, что постоянно заботило,
настоятельно напоминало о себе сообщениями с военных театров Европы, Азии и Африки.
Извинившись перед Тамарой Васильевной, Смушкевич положил руку на плечо Голованова и привлек его
ближе к себе:
— Вам довелось участвовать и в боях на Халхин-Голе, и в советско-финляндской войне... А
задумывались ли вы, дорогой Александр Евгеньевич, хорошо зная все тонкости летного дела, об
усилении боевой мощи нашей авиации? Я имею в виду проблемы, которые в полной мере еще не
решены.
Вопрос Смушкевича не то чтобы застал Голованова врасплох — он, конечно, немало размышлял о
недавних боях, о том, как действовали наша авиация и сам он со своим экипажем. Вопрос показался не
вполне уместным в обстановке праздничного веселья, всеобщей приподнятости, беззаботности. За
несколько минут до того, как Смушкевич задал ему этот нелегкий вопрос, Голованов сам чуть не
обратился и к нему и к другому соседу по столику — наркому авиационной промышленности Алексею
Ивановичу Шахурину по поводу давней мечты своего экипажа: совершить дальний беспосадочный
перелет или полет вокруг земного шара в рекордно короткий срок. Экипаж был хорошо, как говорят в
авиации, «слетан», имел опыт двух военных кампаний, летал в любую погоду и в ночное время,
пользуясь [7] средствами радионавигации. К задуманному перелету уже, собственно, и подготовка
началась, пока, так сказать, неофициальная: слетали из Монголии в Москву меньше чем за сутки,
включая время всех посадок для заправки горючим. По тем временам это было весьма обещающим
достижением.
Пора было ставить вопрос о перелете на официальные рельсы, обращаться в правительство, а для этого
нужна была поддержка и Наркомата авиационной промышленности, и командования ВВС. И конечно,
чрезвычайно заманчивой представлялась возможность в такой благоприятной, непринужденной
обстановке поговорить и с Шахуриным и со Смушкевичем, заручиться поддержкой наркома и одного из
самых авторитетных, влиятельных лиц в ВВС страны.
Однако, начав было излагать суть дела Смушкевичу, Голованов заметил, что генерал слушает как бы
вполуха, явно думая о чем-то другом. «Человек озабочен сотнями важнейших дел, от решения которых
зависит обороноспособность страны, а я к нему пристаю с каким-то перелетом, не даю отдохнуть,
отвлечься даже в новогоднюю ночь», — укорил себя Голованов.
Вот тут-то Смушкевич и задал свой вопрос, заставивший Голованова вновь задуматься: не он ли виноват
в том, что генерал-лейтенант авиации в столь неподходящий момент настроился на деловой лад.
Поэтому Голованов с ответом не торопился, намереваясь как-нибудь потактичнее сменить тему беседы.
Но, видимо, Смушкевич решил продолжить начатый разговор:
— Вы мечтаете о дальних перелетах, хотите сделать то, что не успел Чкалов, — облететь вокруг шарика.
Не сомневаюсь, вы это сможете. Но думаю, что в интересах дела вы должны сейчас заняться другим.
Время такое — сами знаете... Я хотел с вами на днях побеседовать о некоторых неотложных вопросах.
Но раз уж вы сами начали здесь [8] деловой разговор — давайте продолжим. Видите, все принялись
танцевать и нам мешать не будут... — Так под звуки штраусовского вальса начался разговор, круто
переменивший жизнь Александра Евгеньевича Голованова...
Листая пожелтевшие от времени газеты двадцатых — тридцатых годов, современный молодой читатель
может проникнуться пониманием того, чем была в то время для нашей страны авиация.
Через некоторое время после окончания гражданской войны партия выдвинула лозунги: «Трудовой
народ — строй воздушный флот!», «Пролетарий — на самолет!». В марте 1923 года было создано
добровольное Общество друзей воздушного флота. Оно развернуло всенародную кампанию за
строительство воздушного флота Страны Советов, организовало сбор средств на строительство
самолетов и авиационных двигателей, а также начало широко пропагандировать авиационное дело,
авиамодельный и планерный, а затем и парашютный спорт.
Вскоре на площадях и улицах, на стенах клубов, Домов культуры, на стадионах и в библиотеках, в
кинотеатрах и на вокзалах запестрели броские запоминающиеся плакаты с призывами партии: «Что ты
сделал для воздушного флота?» — требовательно вопрошал с одного из таких плакатов летчик в
авиационном шлеме с очками. «От модели — к планеру, от планера — к самолету!» — призывал другой
плакат. Движение это приобрело огромные масштабы. В том же, 1923 году было учреждено общество
«Добролет», ставшее прообразом ГВФ (гражданского воздушного флота). Первого июня 1924 года на
Центральном аэродроме состоялась торжественная передача Обществом друзей воздушного флота XIII
съезду РКП (б) авиаэскадрильи «Ленин», построенной на средства, собранные обществом. А
несколькими днями раньше на зеленом поле того же Центрального аэродрома произошло другое
знаменательное событие: свой пробный полет совершил первый советский металлический самолет,
спроектированный и построенный Центральным [9] аэрогидродинамическим институтом (автор проекта
и руководитель работы А. Н. Туполев).
1926 год. Летчик М. М. Громов на цельнометаллическом двухместном одномоторном биплане АНТ-3,
или Р-3, — первом серийном боевом самолете отечественного производства, созданном в советское
время, названном «Пролетарий», совершает выдающийся для тех лет перелет по маршруту Москва —
Кенигсберг — Берлин — Париж — Рим — Вена — Варшава — Москва, покрыв за 34 летных часа
расстояние 7 тысяч километров.
Меньше чем через год летчик С. Н. Шестаков на таком же Р-3 конструкции А. Н. Туполева, названном
«Наш ответ», за 153 летных часа преодолел по маршруту Москва — Токио — Москва около 22 тысяч
километров.
А еще через два года уже на трехмоторном десятиместном моноплане туполевской конструкции — АНТ-
9 М. М. Громов с группой корреспондентов московских газет совершил перелет по столицам
европейских государств общей протяженностью 9 тысяч километров с пятью посадками, при средней
скорости полета 180 километров в час.
Это были первые успехи советской авиации. Они и оказались прелюдией к каскаду мировых
авиационных рекордов, установленных нашими летчиками в середине и во второй половине тридцатых
годов.
Молодая страна находилась в порыве, в едином стремлении вперед: возводились домны и мартены,
строились города в тайге, прокладывались дороги, осваивали выпуск отечественных автомобилей,
тракторов, самолетов в невиданно короткие сроки, опрокидывались прежние нормы и расчеты. Люди
Страны Советов штурмовали небо и ледяные просторы Арктики, покоряя, как пелось в широко
популярной песне того времени, «пространство и время».
Что ни год — страна восторженно приветствовала новые подвиги и достижения наших летчиков.
Люди моего поколения еще не читали газет, когда были спасены челюскинцы. Но кто из нас не знал
имен первой [10] семерки Героев Советского Союза, конечно же (иначе и быть не могло!) летчиков, —
Ляпидевского, Леваневского, Молокова, Каманина, Доронина, Слепнева, Водопьянова! Война и трудные
послевоенные годы по-своему распорядились многими судьбами. Но я твердо знаю, что мое поколение
на всю жизнь сохранит особое отношение к авиации. Потому, что она для нас — часть нашего детства,
окрашенного радостью осознания своей принадлежности к стране героев, она для нас — символ
преодоления пространства и времени, порыв, который неотделим от эпохи бурного социалистического
штурма тридцатых годов.
Я и сейчас, как сотни тысяч моих сверстников, не заглядывая в газеты и книги тех времен, повторяю
имена, на всю жизнь вошедшие в память: Чкалов, Байдуков, Беляков, Громов, Юмашев, Данилин,
Коккинаки, Бряндинский, Гордиенко, Головин, Мазурук, Бабушкин, Чухновский, Гризодубова,
Осипенко, Раскова, Спирин, Аккуратов, Мошковский, Смушкевич, Серов, Кравченко, Грицевец,
Лакеев...
Александр Евгеньевич Голованов принадлежал к той же плеяде. Мечта о небе пришла к нему еще в
юности, но только зрелым, многое повидавшим и испытавшим в жизни человеком довелось ему сесть за
штурвал самолета. Может быть, потому, что мечта его осуществилась позднее, чем у других, он
особенно преданно любил авиацию, ценил возможность летать, никогда не жалел ни сил, ни времени для
того, чтобы еще лучше, еще полнее овладеть искусством пилотажа, научиться водить послушную его
воле машину в любую погоду, в любое время суток. «Летать выше всех, дальше всех, быстрее всех!» —
этот призыв партии, начертанный на красных транспарантах, которые украшали любой аэродром страны
в предвоенные годы, Голованов воспринимал и как обращенный лично к нему. Что ж, он имел все
основания считать, что делом ответил на призыв партии. И на Халхин-Голе, и особенно во время
советско-финляндской войны призванный в армию экипаж Голованова продемонстрировал образцы [11]
летного мастерства, выполняя задания командования практически в любых условиях. Почти четыреста
часов провели Голованов и его товарищи — второй пилот Вагапов и бортмеханик Томплон — в небе над
Финляндией, причем большую часть этого времени совершая слепые полеты с использованием средств
радионавигации, вплоть до работающих радиостанций Финляндии и ее соседей, и не было случая, чтобы
самолет заблудился, не вышел в заданный район в расчетное время. Туманы, снегопад, обледенение —
эти постоянные враги летчиков и штурманов стали верными союзниками экипажа Голованова. Летчики
противника в такую скверную, считавшуюся нелетной погоду в воздух не поднимались, побаивались, да
и не видели смысла. Не представляла опасности в условиях плохой погоды при полетах на малых
высотах и зенитная артиллерия. Мужество и высокое летное мастерство Голованова было оценено по
достоинству: за успешные действия в боях на реке Халхин-Гол он был награжден орденом Красного
Знамени, а за советско-финляндскую войну — орденом Ленина. В то время и один орден был большой
редкостью, а два, да еще высших, делали человека, их заслужившего, очень заметной фигурой, вызывали
к нему огромный интерес и уважение. Но довольство собой, самоуспокоенность были глубоко чужды
натуре Голованова. Все его помыслы были направлены на организацию дальнего беспосадочного
перелета. Конечно, не честолюбивое желание вписать свое имя в летопись авиационных рекордов,
превзойти или хотя бы повторить прогремевшие на весь мир достижения Чкалова, Громова, Коккинаки
руководило им. Ведь и эти прославленные летчики предпринимали свои рекордные, поразившие
воображение миллионов людей во всем мире перелеты отнюдь не ради личной славы, а для повышения
престижа советской авиации, демонстрации ее возможностей, уровня конструкторской мысли и качества
ее технического воплощения, воли, мужества и высокого мастерства летного состава. Недаром после
успешного беспосадочного перелета экипажа Коккинаки из Москвы на Дальний Восток была сложена
частушка: [12]
Если надо, Коккинаки
Долетит до Нагасаки.
И покажет там Араки,
Где и как зимуют раки.
Речь шла о том, что один из главарей японской милитаристской клики генерал Араки и некоторые другие
деятели не только в Японии, но и в Европе, вынашивали агрессивные планы в отношении нашей страны.
Они надеялись на безнаказанность. Однако успехи, которых добились в предвоенные годы и наши
авиаконструкторы, и авиастроители, были бесспорны. Высокой оценки заслуживали летная и
тактическая выучка советских летчиков, их мужество, храбрость, волевые качества. Они прошли
проверку в боевых условиях: в Испании, во время боев с японскими агрессорами и в советско-
финляндскую войну. В воздушных боях с хвалеными немецкими и японскими пилотами наши летчики
убедительно доказали свое превосходство в умении владеть машиной и оружием, в преданности Родине.
Ни один японский ас не выдержал лобовых атак советских истребителей. Не раз сдавали нервы и у
питомцев барона Рихтгофена — лучших летчиков немецко-фашистских ВВС, направленных Гитлером в
Испанию для поддержки франкистских мятежников. Сорок самолетов сбил в воздушных боях дважды
Герой Советского Союза майор С. И. Грицевец (такой боевой счет выглядел бы чрезвычайно
внушительно и в Великую Отечественную войну, а ведь масштабы военных действий, в которых
участвовал Грицевец, несравнимы с размахом воздушных битв 1941 — 1945 годов). Не уступали
Грицевцу в героизме, боевой смекалке, навыках воздушного бойца и такие прославленные летчики-
истребители, как дважды Герой Советского Союза Г. П. Кравченко, Герои Советского Союза А. К. Серов
и И. А. Лакеев. Отважно действовала и бомбардировочная авиация. В испанском небе советские летчики-
бомбардировщики почти без прикрытия летали на бомбежку, и не было случая, чтобы кто-то из них
нарушил боевой курс. Соединения наших [13] бомбардировщиков успешно наносили массированные
удары по позициям и ближним тылам противника и во время боев в Монголии.
...Обо всем этом горячо и вдохновенно говорил Смушкевич, наклонившись к Голованову, то повышая
голос, когда оркестр проявлял чрезмерную ретивость, то понижая его в паузах между танцами.
— Что греха таить, бомбардировочная авиация действовала отлично, пока стояла хорошая погода. Но
стоило метеоусловиям измениться, и... Да ты и сам, Александр Евгеньевич, по финской кампании
хорошо знаешь, что слепые полеты вне видимости земли — наш камень преткновения. А ведь мы еще из
Испании поднимали эти вопросы! Но зима тридцать девятого — сорокового годов вновь показала
недостаточную подготовленность части пилотов к полетам в плохую погоду, несовершенство средств
радионавигации. Ты же понимаешь, что в условиях большой войны без бомбардировочной авиации,
способной летать ночью и в плохую погоду, обойтись невозможно. Стало быть, товарищ Голованов, —
как бы подчеркивая важность того, что он собирается сказать дальше, Смушкевич сменил тон на
официальный, — вы должны написать на эту тему письмо товарищу Сталину.
— Я? Почему я? Какое отношение я, пилот Аэрофлота, имею к вопросам подготовки бомбардировочной
авиации? Наверное, такое письмо, вернее, докладную записку, следует писать вам...
Голованов искренне недоумевал. Он был совершенно согласен со всеми доводами и соображениями
Смушкевича, мог к ним многое добавить, исходя и из собственного опыта и наблюдений, но полагал, что
вмешиваться в вопросы, далекие от его компетенции, да еще обращаться в столь высокий адрес —
неудобно и нескромно. Но Смушкевич продолжал настойчиво убеждать Голованова в целесообразности
и даже необходимости такого шага именно с его стороны. Приобняв собеседника, подчеркивая этим
особую доверительность [14] разговора, Смушкевич дал понять, что по ряду причин не может сейчас
обратиться к Сталину с такой запиской, а если и обратится, то вряд ли она будет принята во внимание.
Смушкевич продолжал настаивать на том, что если Сталин получит письмо от Голованова, о мастерских
полетах которого в финском небе ему докладывали, то обязательно заинтересуется поднятыми
вопросами и меры, скорее всего, будут приняты.
...Танцуя с женой, Голованов поймал себя на том, что ее реплики, которые он конечно же прекрасно
слышал, как-то не проникают в сознание, что ни о чем другом, кроме услышанного от Смушкевича, он
уже думать не в состоянии. Тамара Васильевна заметила его рассеянность и тревожно спросила:
«Случилось что-нибудь? Или опять что-то задумал?..» Веселье явно шло на убыль. Пора было
разъезжаться. Заметив, что Головановы собираются, Смушкевич подошел попрощаться и, улучив
момент, когда Тамара Васильевна была занята разговором со знакомыми, тихо, но чрезвычайно
настойчиво, как о деле решенном, сказал:
— Не медля, пишите записку и передайте ее мне. Я позабочусь о том, чтобы она попала на доклад лично
к товарищу Сталину.
...Голованов так и не заснул в ту ночь. С пронзительной ясностью на экране памяти возникала одна
картина за другой...
Раннее летнее утро тридцать девятого года. Центральный аэродром столицы. На старте три самолета с
пассажирами, проводить которых прибыл нарком обороны Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов.
Трем гражданским пилотам — А. Е. Голованову, Н. И. Новикову и М. А. Нюхтикову поручили срочно
перебросить в Монголию большую группу «испанцев» — летчиков, имевших опыт боевых действий.
Командирам кораблей приказали взять в полет своих бортмехаников. А штурманов и стрелков-радистов
дали из ВВС. Он отлично помнил ситуацию, сложившуюся в том полете. Как только в районе
Красноярска погода резко испортилась [15] и видимость исчезла, Голованову и бортмеханику К. М.
Томплону, окончившему курсы радистов, пришлось взять самолетовождение и связь на себя. Нюхтиков,
которого штурман и радист тоже подвели, принял дерзкое решение идти бреющим полетом над
железной дорогой и так дошел до Иркутска. С грехом пополам, случайно выскочив к Байкалу и
восстановив ориентировку, пришел в Иркутск и Новиков. Разбор перелета показал, что летный состав,
выделенный из особой эскадрильи ВВС, слабо подготовлен и в штурманском и в радиоделе. Лишь один
из военных летчиков, майор В. Г. Грачев, летевший в экипаже Голованова вторым пилотом, произвел
очень приятное впечатление своим спокойствием, выдержкой и тем, что сразу же овладел техникой
пилотирования нового для него самолета.
Вспоминался и сравнительно недавний разговор с первым секретарем Ленинградского обкома ВКП (б)
А. А. Ждановым, который во время советско-финляндской войны был членом Военного совета фронта.
Жданов тогда весьма критически высказывался о действиях бомбардировочной авиации, о
неподготовленности части ее летного состава к полетам в сложных метеорологических условиях и в
ночное время, о неумении использовать средства радионавигации. Военные действия на Западе ясно
показывали, что роль дальнебомбардировочной авиации в современной войне вряд ли можно
переоценить. А наносить бомбовые удары по тылам противника, по его стратегическим коммуникациям,
по промышленным объектам можно, лишь научившись летать в любых метеорологических условиях и в
ночное время.
...Мысли, воспоминания одолевали, не давали уснуть и мучительные сомнения: писать или не писать
письмо. Весь день — он был свободен от службы — Голованов вел нескончаемый диалог с самим собой.
Вправе ли он ставить такой вопрос, который находится в компетенции высшего военного командования?
А если уж ставить вопрос, то надо ведь и предлагать конкретные пути его решения, и в частности свое
личное участие... Но не будет ли это сочтено [16] нескромным? Ведь, чего греха таить, не так уж редко
люди обращаются в высшие инстанции с предложениями, пусть и дельными, но в подтексте которых
проглядывает стремление обратить на себя внимание, намекнуть на свои большие, еще нереализованные
возможности.
На следующий день Голованову позвонили от Смушкевича. Кто-то, видимо адъютант, настойчиво
интересовался, готово ли письмо. И, выяснив, что автор надеется написать завтра, закончил разговор
решительным обещанием прислать нарочного, чтобы передать письмо по назначению. Отступать было
некуда. Голованов уселся за письменный стол и начал работать. Время шло, а, кроме обращения, на
листе бумаги ничего не появилось. И только когда позвонили со службы и сообщили, что утром надо
вылетать в Западный Синьцзян, чтобы доставить в Урумчи вновь назначенного председателя Советско-
китайского смешанного авиационного общества А. С. Горюнова, перо забегало по бумаге. Часто черкая и
перечеркивая слова и целые фразы, Голованов за несколько часов написал следующее:
«Товарищ Сталин!
Европейская война показывает, какую огромную роль играет авиация при умелом,
конечно, ее использовании.
Англичане безошибочно летают на Берлин, Кельн и другие места, точно приходя к
намеченным целям, независимо от состояния погоды и времени суток. Совершенно
ясно, что кадры этой авиации хорошо подготовлены и натренированы.
В начале войны с белофиннами мной была выдвинута идея полетов в глубокие тылы
белофиннов, используя радионавигацию, для разбрасывания листовок и лидирования
бомбардировщиков к целям, намеченным для бомбометания. Этот план докладывали
Вам, после Вашего одобрения мы приступили к его выполнению. Ввиду того, что мы
летали на самолете «Дуглас» без всякого сопровождения и вооружения, летали мы
только при плохих метеоусловиях, пользуясь исключительно радионавигацией. [17]
Много полетов было проведено нами по тылам финнов, вплоть до Ботнического
залива, как днем, так и ночью. Много тонн листовок, а также и десанты
выбрасывались нами в точно намеченных местах, и это лишний раз подтвердило всю
важность и эффективность радионавигации.
Будучи на приеме у тов. Жданова, я выдвигал вопрос, чтобы нам были приданы
бомбардировщики для вождения их на цели. Тов. Жданов дал задание проработать
этот вопрос, но он так и остался нерешенным, и, таким образом, вторая часть задачи
осталась невыполненной.
Но сегодня с каждым днем диктуется необходимость иметь такую авиацию, которая
могла бы работать почти в любых условиях и точно прилетать на цели, которые ей
указаны, независимо от метеорологических условий. Именно этот вопрос, по
существу, и будет решать успех предстоящих военных операций в смысле
дезорганизации глубоких тылов противника, его промышленности, транспорта,
боепитания и т. д. и т. п., не говоря уже о возможности десантных операций.
Имея некоторый опыт и навыки в этих вопросах, я мог бы взяться за организацию и
организовать соединение в 100—150 самолетов, которое отвечало бы последним
требованиям, предъявляемым авиации, и которое летало бы не хуже англичан или
немцев и являлось бы базой для ВВС в смысле кадров и дальнейшего увеличения
количества соединений.
Дело это серьезное и ответственное, но, продумав все как следует, я пришел к
твердому убеждению в том, что если мне дадут полную возможность в организации
такого соединения и помогут мне в этом, то такое соединение вполне возможно
создать. По этому вопросу я и решил, товарищ Сталин, обратиться к Вам.
Летчик Голованов
Место работы — Аэрофлот
(эскадрилья особого назначения)»{4} [18]
Оставив письмо в запечатанном конверте на письменном столе и предупредив жену, что за пакетом
могут приехать от Смушкевича, Голованов отправился на аэродром. Приземлившись вечером в
Актюбинске и заночевав там, Голованов перестал думать о письме. Мелькнула было мысль рассказать о
нем товарищам по экипажу, с которыми обычно делился всем, но тут же эту мысль отбросил: скорее
всего, история с письмом никакого продолжения иметь не будет, ведь в Кремль пишут тысячи и тысячи
людей, пишут и из организаций по самым различным вопросам — и имеющим подлинно
государственное значение, и — нередко — мелким, личным... Скорее всего, его письмо будет передано
на рассмотрение в Главное управление ВВС или тому же Смушкевичу...
Поэтому, когда в Алма-Ате Голованову было передано распоряжение немедленно возвращаться в
Москву, они с Вагаповым и Томплоном почти всю обратную дорогу строили предположения о причинах
этого внезапного вызова. В районе Куйбышева погода совсем испортилась. Из-за вторжения теплых
воздушных масс происходило обледенение, все полеты на рейсовых трассах были отменены, но экипаж
Голованова упорно пробивался к Москве. Благополучно посадив самолет, Голованов поехал домой, где
жена сообщила ему, что его настойчиво разыскивают из ЦК ВКП (б). Не успел он сесть за обед, как
раздался телефонный звонок и товарищ из ЦК попросил быть готовым к выезду...
А через час Голованов входил в большой кабинет. От дальнего стола неторопливо, мягко ступая по
ковру, приближался Сталин.
— Здравствуйте, — сказал он с характерным грузинским акцентом, протягивая Голованову руку. — Мы
видим, что вы действительно настоящий летчик, раз прилетели в такую погоду. Мы, — и он коротким,
но широким движением руки как бы обвел всех присутствовавших в кабинете, — ознакомились с вашей
запиской и навели о вас справки. Предложение [19] ваше считаем заслуживающим внимания, а вас —
подходящим человеком для его выполнения...
Видевший Сталина впервые не на фотографии, а воочию, да еще в двух шагах, пристально
разглядывающим его в упор, к тому же несколько ошеломленный таким стремительным развитием
событий, Голованов выжидательно молчал. Сталин тоже не торопился прервать возникшую паузу. Он
направился к своему столу, стоявшему в торце кабинета, потом не спеша вернулся к ожидавшему
посредине комнаты Голованову и, остановившись возле него, негромко, жестковато сказал:
— У нас, товарищ Голованов, нет соединений в сто или сто пятьдесят самолетов. У нас есть эскадрильи,
полки, дивизии, корпуса и армии. Это на военном языке называется организацией войск. И никакой
другой организации придумывать, видимо, не следует...
Поскольку Голованов продолжал молчать, Сталин, обращаясь ко всем присутствующим и ни к кому в
частности, спросил:
— Ну, так как будем решать вопрос?..
Один из находившихся в кабинете военных внес предложение организовать воздушную армию, другой
предложил начать с создания корпуса. В завязавшемся обсуждении принял участие и Сталин. Он сказал,
что начинать дело целесообразнее всего с формирования кадрированного полка, подчинив его, минуя все
промежуточные инстанции, непосредственно центру. Примерно через полгода развернуть полк в
дивизию, через год — в корпус, а через два — в армию. Если же сразу формировать корпус или армию,
то Голованову вместо основного дела — подготовки летного состава, способного выполнять боевые
задания в любых условиях, пришлось бы заниматься преимущественно вопросами обеспечения,
снабжения, и, как выразился Сталин, «портянки» задавят. Против его мнения никто не возразил.
Согласился с ним и Голованов, поскольку оно полностью отвечало и его собственным представлениям о
том, с чего начинать. [20]
— Ну, кончайте ваше вольное казачество, — обращаясь к Голованову, заключил Сталин обсуждение, —
бросайте ваши полеты, займитесь организацией полка, вносите свои конкретные предложения, да
побыстрее. Мы вас скоро вызовем...
В смятенном состоянии шел Голованов к Спасским воротам, с обостренным интересом оглядываясь по
сторонам: ведь ему только дважды довелось до этого дня побывать в Кремле. Величавый, истинно
державный покой, царивший здесь, на Кремлевском холме, скрывал в себе — и в этом он только что
убедился — огромное, таившееся под спудом напряжение, связанное с решением сложнейших проблем
жизни страны. Он смотрел на красивые, припорошенные январским снежком и чуть подсвеченные
боковым светом голубые кремлевские ели и думал о том, что снова, теперь уже, наверное, окончательно,
меняется его судьба, начинается ее новый, важнейший этап. Пройдет несколько дней или недель, и он
наденет военную форму. Да, военную форму. Но ведь это не новость в его жизни. Когда же он впервые
надел военную форму?.. О, как давно это было... Кажется, что прошла уже целая вечность...
И все же, хотя и смутно, помнятся огромные, с высоченными потолками, вечно холодные казармы
Александровского кадетского корпуса, куда его, восьмилетнего мальчугана, поместила мать. Когда-то
указом императора Александра II потомкам военнослужащих, погибших в Крымской кампании, было
предоставлено право поступать на казенный кошт в кадетские корпуса. Семейные предания гласят, что
Вера Ивановна, женщина необыкновенной красоты, обладательница сильного, приятного тембра голоса,
одна из любимых учениц известного профессора Московской консерватории Полли, несколько лет
выступавшая с концертами, а затем ставшая учительницей пения, приходилась какой-то дальней
родственницей прославленному русскому флотоводцу адмиралу Корнилову, погибшему при героической
обороне Севастополя. Вот так Шура Голованов [21] оказался в Александровском кадетском корпусе.
Худо ему там было. Подавляющее большинство кадетов принадлежало к дворянскому сословию: это
были дети офицеров, а некоторые — и внуки генералов. А классовый антагонизм проявляется
чрезвычайно рано, нередко он предшествует формированию ясного классового сознания, во всяком
случае, в детском возрасте социальная дискриминация ощущается и переживается чрезвычайно остро.
Особенно болезненно воспринималось некоторыми кадетами из бедных семей их неравноправное
положение на фоне лицемерного равенства всех воспитанников. Да, мундирчики и погончики у всех
кадетов были одинаковыми, единой была и программа занятий, но требования и отношение к разным
кадетам были различными в зависимости от чина и состояния родителей.
Поэтому вряд ли можно считать случайным то обстоятельство, что вскоре после начала гражданской
войны четырнадцатилетний Голованов убежал на фронт и вступил добровольцем в Красную Армию.
Рослый, физически крепкий, он, конечно, набавил себе пару годков. Впрочем, время было суровое, люди
закалялись и мужали быстро. И если шестнадцатилетние командовали эскадронами и даже полками, а
двадцатипятилетние — дивизиями и корпусами, стоит ли удивляться тому, что пятнадцатилетний
юноша, храбрый, рослый, физически сильный, да к тому же успевший за несколько лет пребывания в
кадетах в какой-то мере прикоснуться к военному ремеслу, стал бойцом полковой разведки, участвовал в
тяжелых, кровопролитных боях на Южном фронте против Деникина...
Поздней осенью 1920 года Голованов, которому едва исполнилось шестнадцать лет (он родился 7 августа
1904 года), был демобилизован из рядов РККА после почти двух лет боевой службы как не достигший
призывного возраста. Встал вопрос: что делать дальше? Сначала он подался на родину в Нижний
Новгород, к отцу. Там вступил в ЧОН (части особого назначения), обучал комсомольцев, [22] не
имевших боевого опыта партийных и советских активистов азам военного дела, от времени до времени
принимал участие в пресечении бандитских вылазок. Вскоре не по возрасту серьезного, умудренного
жизненным и боевым опытом, смелого и решительного юношу зачислили в органы ВЧК. А затем,
приехав в Москву, он близко познакомился с мужем сестры — Валентины Евгеньевны — Львом
Николаевичем Захаровым, членом партии с 1918 года, одним из руководителей советской контрразведки,
а впоследствии и военной разведки. Л. Н. Захаров, больше известный под псевдонимом Мейер, оказал
огромное влияние на формирование личности Голованова, сыграл неоценимую роль в его идейном
развитии, побуждал к постоянной учебе и самообразованию, руководил его чтением, особенно
марксистской литературы. Наконец, будучи одним из руководителей ВЧК — ОГПУ, Захаров-Мейер
умело и терпеливо направлял служебную деятельность молодого чекиста, учил его внимательно изучать
людей, не торопиться с их оценкой, быть настойчивым и неуступчивым в отстаивании принципов, но
сочетать твердость и бескомпромиссность в больших и серьезных вопросах с гибкостью,
покладистостью в мелочах, уметь требовать с подчиненных, и подчас жестко, но всемерно заботиться о
них, об их нуждах, настроениях, доверять людям, но проверять их действия, стремиться к тому, чтобы ни
одна заслуга не оказалась не отмеченной, но и ни одно упущение, проступок не остались без
последствий.
Захаров и большевик с дореволюционным стажем член коллегии Наркомата путей сообщения П. Н.
Кирсанов рекомендовали Голованова в партию. Партийный билет он получил в двадцать пять лет,
будучи зрелым человеком, отличавшимся, по воспоминаниям сослуживцев, исключительной выдержкой
и спокойствием, проницательностью и тактом в обращении с людьми.
Генерал-майор в отставке В. Н. Ильин, долгие годы проработавший в органах государственной
безопасности, [23] вспоминает: «В середине двадцатых годов я служил политруком 1-го отдельного
эскадрона кавалерийского полка Отдельной механизированной дивизии особого назначения при
Коллегии ОГПУ. В 1926 году в наш полк пришел новый уполномоченный особого отдела. Высокий,
худощавый, сдержанный, очень немногословный, он поначалу казался даже несколько инертным.
Однако очень скоро это впечатление рассеялось. В отличие от своего предшественника, державшегося
внешне значительно более активно, но не стремившегося стать полноценным кавалеристом, новый
«особист», как мы между собой называли Александра Евгеньевича Голованова, не только стал сразу же
заниматься в манеже, но и, к нашему общему удивлению, быстро преуспел в искусстве преодоления
препятствий и весьма отличился на полковых соревнованиях, хотя лошадь ему подобрали с большим
трудом — был он очень высок и длинноног. Лишь много лет спустя я узнал, что отнюдь не в нашем
полку впервые сел Голованов в седло: оказывается, ему пришлось немало поездить верхом еще в
гражданскую, когда он совсем еще мальчишкой участвовал в боях против Деникина. Голованов
держался в полку умно и тактично. С людьми был неизменно корректен и, хотя для своего возраста
занимал уже довольно солидное положение, вел себя подчеркнуто скромно. Нам, политработникам,
очень нравилось, что он в своей работе неизменно ориентировался на политсостав, стремился всегда
действовать через нас. Как-то вечером Голованов пригласил меня к себе и у нас с ним состоялся весьма
характерный для его манеры работы разговор. «У вас в эскадроне, товарищ Ильин, комсостав выпивает»,
— негромко начал он. «Мне это неизвестно», — заявил я с некоторым даже вызовом в тоне, так как
никаких сигналов о случаях выпивок никогда не было. «Я знаю, что вам об этом неизвестно», —
спокойно сказал Голованов. «Но ведь я сам не пью», — снова с некоторым вызовом сказал я. «И об этом
я знаю», — так же спокойно ответил Голованов. «Но, видимо, они все-таки пьют не так уж сильно, [24]
поскольку никаких ЧП в эскадроне не было, службу все несут исправно». — «А стоит ли ждать ЧП, не
лучше ли принять меры для их предупреждения?» — не столько спросил, сколько порекомендовал
Голованов. «А кто персонально пьет?» — поинтересовался я. «Ну, вы своих взводных и отделенных
командиров лучше меня знаете. Вот и примите меры к тем, кто особенно в этом нуждается. За этим я вас
и пригласил». Разумеется, меры я принял немедленно и до ЧП дело не дошло. Повторяю, этот на первый
взгляд совсем незначительный эпизод очень характерен для Голованова той поры. Его смолоду отличали
выдержка, умение досконально разобраться в деле, способность предвидеть возможные последствия
своих и чужих действий. Знал он цену и словам и поступкам».
...Выйдя из Спасских ворот, Голованов не сразу сообразил, куда идти. Пришлось остановиться, собраться
с мыслями, и тут только он понял, в каком напряжении находился во время не столь уж
продолжительного разговора в большом кремлевском кабинете.
Жена встретила у двери.
— Рассказывай скорее! Зачем вызывали? С кем беседовал?
— Со Сталиным...
Ахнув, Тамара Васильевна присела на диван. Хотя к этому дню они не так уж давно были вместе, но
пережито было немало, и она понимала, что начинается новый этап их жизни. Каким-то он окажется? В
одном не сомневалась: нелегким. Легких путей в жизни ее муж не искал никогда. Вспомнилось, как этот
уверенный в себе, немногословный, сдержанный, на вид даже суровый человек вошел в ее жизнь. Она
привыкла к поклонникам, которые ухаживали за ней изобретательно, стараясь превзойти один другого.
Тамара Васильевна была удивлена и даже несколько обескуражена манерой поведения ее нового
знакомого. Нет, он тоже уделял много внимания ей, но как-то по-другому. Если ее старые знакомые
беспрерывно болтали о всяких пустяках, перемывали [25] косточки общим знакомым, часто приглашали
на вечеринки, на танцы, много и охотно рассказывали о себе, о своих делах, успехах, перспективах, то
Александр практически ничего о себе не рассказывал; смешно, но почти до самой свадьбы она даже не
знала толком, где он работает, хотя понимала, что человек он очень занятой. Не раз бывало так:
захочется ей побывать в театре или в концерте — Александр отвезет ее, усадит, принесет конфеты или
мороженое и, извинившись, исчезнет, предупредив, что к окончанию спектакля обязательно явится
проводить ее домой. Несколько раз приглашал ее на мотогонки и не мог скрыть удовольствия от того,
что выигрывал первый приз. Азартен? Нет, не похоже. Скорее, самолюбив и любит в серьезных делах,
требующих храбрости и умения, быть первым. И все-таки она сомневалась: тот ли это человек, с
которым ей будет в жизни хорошо? Он, безусловно, надежен, но добр ли, умеет ли прощать? И вдруг
Александр, как будто угадав ее сомнения, однажды сказал: «Тамара, выходи за меня. Ты не бойся, я
только на вид такой, а на самом деле я добрый». Убедили ли ее эти слова? Да она и без них уже поняла,
как прочно и навсегда вошел в ее жизнь этот рослый, как будто нескладный, а в действительности
красивый, даже наделенный какой-то особой грацией движений, человек. Он не раз удивлял ее.
Выходила она замуж в 1932 году за работника Наркомата тяжелой промышленности. А когда у них в
1934 году родился первый ребенок — дочь Светлана, отец ее был уже... летчиком. Потом Тамара
Васильевна от друзей мужа узнала, что еще во время службы в ОГПУ в середине двадцатых годов он
занимался не только мотогонками в спортобществе «Динамо», но и усиленно изучал летное дело на
специальных курсах для оперативного состава. А работая в Наркомате тяжелой промышленности,
поступил в летную школу при ЦАГИ, которую чрезвычайно успешно, одним из лучших, окончил в 1932
году. И уже в следующем, 1933 году начал летать, получив назначение сначала помощника командира, а
затем и командира летного отряда Московского управления ГВФ. [26]
Просматривая послужной список Голованова за время работы в системе ГВФ, нельзя не заметить, что
подолгу на одном месте он не задерживался. Но дело тут не в его личных пожеланиях или охоте к
перемене мест. Голованов был человеком долга. В 1938 году семья Головановых вновь увеличилась —
родилась вторая дочь, Тамара. Непрерывно менять местожительство с двумя маленькими детьми было
делом хлопотным. Но не в правилах Голованова отказываться от поручений, особенно — трудных.
Шло бурное развитие авиации, ГВФ прокладывал пассажирские и грузовые трассы по всей стране.
Налаживалась деятельность регулярных авиалиний в районах, где еще недавно не слышали гула
авиационных моторов; это требовало не только высокого летного мастерства, но и больших
организационных навыков, политической зрелости, умения находить контакты со множеством людей,
убеждать их, а в случае необходимости — и жестко требовать безупречного исполнения служебного
долга. Всеми этими качествами обладал Голованов, коммунист, участник гражданской войны, бывший
чекист и работник Наркомтяжпрома, которому довелось неоднократно встречаться и учиться у
ближайших соратников Ф. Э. Дзержинского и Г. К. Орджоникидзе. Поэтому-то руководство направило
его в 1934 году в Среднюю Азию, где он командовал особым отрядом тяжелых воздушных кораблей. А
уже в январе 1935 года ЦК ВКП(б) рекомендует Голованова на работу в Сибирь на должность
начальника Восточно-Сибирского управления ГВФ.
И напряженный труд нового начальника Управления быстро принес свои плоды. Не прошло и года после
назначения Голованова, как авиаработники Восточной Сибири первыми в системе ГВФ отказались от
государственной дотации. В связи с этим начальник Главного управления ГВФ издал 14 октября приказ
«О досрочном выполнении плана перевозок Восточно-Сибирским управлением ГВФ», в котором
отмечалось, что «управление к 1 октября выполнило на 103,5 процента годовой план, на 8 процентов
повысилась [27] коммерческая загрузка. Успех работы Восточно-Сибирского управления лишний раз
показывает, что ГВФ может и должен выполнять план, снижать себестоимость и переходить на работу
без дотации».
Начальник ГУ ГВФ премировал начальника управления Голованова, пилотов Белякова, Погодина,
Немкова, Асямова, Дмитриева, Мансветова, инженера Шульгина, бортмехаников Антуха, Шергина,
Кулькова, начальников аэропортов Лысянского, Баринова.
Интенсивное развитие горнодобывающей промышленности в значительно отдаленных от наземных
транспортных путей районах требовало прокладки новых воздушных линий. В августе 1935 года
начальник управления А. Голованов и командир отряда В. Онищенко открывают полеты по трассам:
Чита — Ципикан, Чита — Хапчеранга, Нижнеудинск — слюдяной рудник Нерой, Нижнеудинск —
прииск Бирюса. В августе 1935 года были открыты также первые рейсовые полеты между Якутском и
Алданом.
За годы второй пятилетки перевозка пассажиров возросла почти в 7 раз, почты — в 18, а грузов — в 28
раз! В этих достижениях большая заслуга принадлежит лично Голованову, который на посту начальника
Восточно-Сибирского управления ГВФ вновь проявил себя талантливым организатором,
требовательным, заботливым к людям, отзывчивым руководителем, чрезвычайно способным, быстро
растущим летчиком.
Работа Голованова в Восточной Сибири закончилась раньше, чем он предполагал, и совсем не так, как
хотелось. Взыскательный, решительный в искоренении недостатков руководитель, принципиальный
коммунист, смело и нелицеприятно высказывавший свое мнение, оказался по нраву не всем. Было
пущено в ход излюбленное оружие трусов и интриганов — клевета, доносы. Стоял вопрос об
исключении Голованова из партии. Он срочно выехал в Москву. Понадобились его твердая воля,
непоколебимая уверенность в неминуемом торжестве правды, чтобы все вздорные, лживые, [28] хотя и
умело сфабрикованные, наветы были опровергнуты. Доброе имя Голованова осталось незапятнанным, и
его командировали на работу в Московское управление ГВФ, где он успешно трудился.
...Голованов был человеком действия, и хотя поспешности и всяческой суеты не любил, но и сам
стремился к быстрым решениям и поступкам, и от других требовал того же. Естественно, что,
вернувшись из Кремля домой, он немедленно начал обдумывать, как лучше и скорее сформировать полк,
которым ему предстояло командовать. Однако он никак не ожидал, что следующий вызов последует уже
на второй день. Это свидетельствовало о том, что в Кремле придавали формированию полка большое
значение. Эта боевая единица была способна решать задачи в сложных погодных и ночных условиях. И
еще о том, что, несмотря на договор о ненападении с фашистской Германией, война, видимо,
рассматривалась как неизбежная и достаточно близкая по срокам.
Голованов доложил свои соображения, сводившиеся к тому, что полк целесообразнее всего
сформировать из наиболее опытных, хорошо владеющих навыком полета по приборам пилотов ГВФ, ибо
военных летчиков, не владеющих этим навыком, трудно сразу в полной мере подготовить так, чтобы они
уже через полгода были в состоянии занять командные должности в будущей дивизии и сами могли
обучать молодых летчиков премудростям слепого полета. Сталин с этим согласился, но тут же у него
возникли новые вопросы: кто будет заниматься прокладкой маршрутов, бомбометанием, связью? Ведь в
ГВФ ни штурманов, ни стрелков-радистов не было. Их, видимо, следовало взять из ВВС. Он предложил
назначить командирами эскадрилий военных летчиков, а также укомплектовать ими штаб полка. Тут же
были вызваны начальник Главного управления ВВС генерал П. В. Рычагов и начальник Главного
управления ГВФ В. С. Молоков, один из первой семерки Героев Советского Союза, получивших это
высокое звание за спасение челюскинцев. [29] Рычагову и Молокову были даны соответствующие
указания, и на этом, казалось, все вопросы были в основном решены. Но, как выяснилось в ближайшие
дни, предстояло разрешить еще много очень серьезных и на первый взгляд не слишком серьезных, но
неожиданно трудно поддающихся решению проблем.
Принципиально важным был разговор с заместителем начальника Главного управления ВВС генералом
И. И. Проскуровым. Он охотно и подробно ознакомил Голованова с организацией, структурой и боевой
подготовкой дальнебомбардировочной авиации, охарактеризовал всех командиров корпусов, особо
выделив (как лучшего организатора и методиста) полковника Н. С. Скрипко. Познакомил Проскуров
Голованова и с программами ночных и слепых полетов, слепой посадки и предложил дать по ним свое
заключение. Программы, на взгляд Голованова, были составлены хорошо и вполне соответствовали
вводу в строй летного состава. Беда была в другом — Голованов знал это по встречам с военными
летчиками, согласился с его мнением и Проскуров, по-видимому, полностью разделявший идеи письма
Голованова. Обученный по хорошим программам, летчик систематических тренировок для закрепления
и совершенствования навыков слепых полетов и посадок не получал и, естественно, через некоторое
время утрачивал и ранее приобретенные. Месячного перерыва в тренировках оказывалось достаточно,
чтобы даже весьма опытный летчик утратил навык слепых полетов и посадок. Для тех, кто имел всего
десять — двадцать часов налета вслепую, отсутствие систематических, непрерывных тренировок
означало полную утрату еще не сформировавшегося в достаточной степени навыка, и любой слепой
полет для таких летчиков становился смертельно рискованным. Радионавигация же в программах
занимала второстепенное место.
В письменном заключении по этим вопросам, которое Голованов передал генералу Проскурову, в
качестве основных отмечалось два момента: необходимость организации [30] непрерывных
систематических тренировок в слепых полетах и посадках и выделение радионавигации в обязательный
самостоятельный специальный раздел программы подготовки летчиков дальнебомбардировочной
авиации. Голованов подчеркивал, что дальнебомбардировочная авиация по своим задачам,
определяющим характер ее действий, весьма значительно отличается от всех других видов авиации, и
требования, предъявляемые к уровню мастерства летного состава дальнебомбардировочной авиации,
должны быть чрезвычайно высокими и специфичными.
Однако до начала претворения в жизнь тех принципов подготовки летного состава, которые предложил
Голованов, предстояло урегулировать ещё немало различных трудностей, выполнить немало
формальностей. Неожиданно возник и такой вопрос: какое воинское звание присвоить командиру
формируемого Отдельного 212-го дальнебомбардировочного полка. Проскуров сообщил Голованову,
что, поскольку в соответствии с недавним приказом наркома обороны летчики вместо звания среднего
комсостава получают звание младшего комсостава, командиру авиаполка, даже отдельного, звание выше
капитана не положено. Голованов ответил, что не считает вопрос о звании заслуживающим внимания.
Но тут же возник новый вопрос: оказалось, что оклад, который Голованов должен будет получать в
полку, чуть ли не втрое ниже заработка шеф-пилота Аэрофлота Голованов пытался было и этот вопрос
снять с обсуждения. Но тут вмешался Сталин. По его указанию нарком обороны С. К. Тимошенко
присвоил Голованову звание «подполковник» и установил персональный оклад на уровне прежнего.
Перед выездом в Смоленск, к месту дислокации полка, Голованова вызвал Сталин и, подведя к карте,
сказал:
— Видите, сколько здесь наших вероятных противников?.. Но вам, как и всякому военному, надо ясно
понимать, для чего, для каких операций вы будете готовить кадры... Обстановка такова, что ни Англия,
ни Франция сейчас с нами воевать не будут. С нами будет воевать Германия, [31] и это нужно твердо
помнить. Поэтому вам следует изучать военно-промышленные объекты и крупные базы, расположенные
на территории Германии, как главные объекты ваших будущих действий...
Не пройдет и полугода, как Голованов вспомнит это напутствие, но тогда его будут обуревать совсем
другие чувства, нежели те, с которыми он покидал кремлевский кабинет, убывая к месту новой службы.
Он понимал, что международное положение становится все более напряженным, что руководство страны
считает войну с фашистской Германией лишь вопросом времени, и был полон решимости сделать все от
него зависящее, чтобы его полк выполнил свою задачу и в возможно более короткий срок стал
поставщиком кадров для дальнебомбардировочной авиации Советских ВВС. Не мог он тогда знать, что
хотя эта задача будет решена и даже примерно в те же сроки, какие планировались в первом разговоре в
ЦК, но большая часть пути к достижению цели пройдет уже не в мирном безоблачном небе, а в суровых
и кровопролитных сражениях самой жестокой и ужасной войны из всех, которые когда-либо знало
человечество. [32]
На боевом курсе
Отдельный 212-й дальнебомбардировочный полк укомплектовался быстро: уже в феврале 1941 года
полным ходом шла боевая подготовка личного состава. Пилоты, бывшие летчики ГВФ, в очень короткий
срок овладели навыками пилотирования новой для них машины — Ил-4. Сложнее было с подготовкой
штурманов и стрелков-радистов, которых, по существу, приходилось заново обучать радионавигации и
связи. Практические занятия с ними шли по двенадцать часов в сутки. Руководил занятиями Н. А.
Байкузов, назначенный заместителем командира полка по радионавигации и связи (такая должность
была введена в ВВС РККА впервые). Спал он не более четырех-пяти часов. «Дуглас», на котором
Голованов вместе с Байкузовым летал во время советско-финляндской войны, со всем экипажем
переданный из ГВФ в 212-й полк, был переоборудован в летающую лабораторию для штурманов, где
двенадцать человек могли заниматься одновременно. В казармах, учебных классах, квартирах были
установлены зуммеры{5} для тренировки по радиосвязи.
Голованов занимался с командирами эскадрилий, пришедшими в полк из ВВС, отработкой навыков
пилотирования в условиях слепого полета. Байкузов работал с руководящим штурманским составом.
Люди не жалели ни сил, ни энергии. Они овладевали необходимыми навыками и мастерством с
энтузиазмом, понимая, что времени осталось немного, стремились как можно лучше подготовиться к
защите Родины. Голованов видел, что летное мастерство личного [33] состава растет буквально день ото
дня, подмечал, как искренне радуются штурманы всякий раз, когда в плохую погоду, вне видимости
земли при помощи средств радионавигации точно выводят самолет на условную цель.
Когда люди увлеченно, самозабвенно занимаются общим делом, то и формирование коллектива идет
быстро и легко, и личные отношения складываются просто и непринужденно. А это в свою очередь
благотворно влияет на дело, тем более на ратное дело, сама природа которого требует особой спайки,
взаимовыручки, чувства локтя. Голованов всю свою жизнь — и во время службы в органах ВЧК —
ОГПУ, и во время работы в гражданской авиации, и когда пришел на командные должности в Красную
Армию — придавал огромное значение царящей в коллективе атмосфере, настроению людей, их
моральному состоянию.
В мае в полк прибыла комиссия для проверки боевой подготовки. После отъезда членов комиссии,
высоко оценившей проделанную в полку работу, Голованов, которому начальник штаба неоднократно
тактично напоминал о необходимости представиться в штабе ВВС округа, решил отправиться в Минск.
212-й полк командованию Западного особого военного округа не подчинялся, как это было установлено
при его формировании. Однако этика служебных отношений диктовала необходимость визита в Минск.
Сначала Голованов явился в штаб ВВС округа, где представился начальнику штаба полковнику С. А.
Худякову (будущему маршалу авиации) и командующему ВВС округа, генерал-майору авиации, Герою
Советского Союза И. И. Копцу{6}.
Копец порекомендовал Голованову представиться командующему Западным особым военным округом
генералу армии Д. Г. Павлову. На следующий день, в двенадцать [34] ноль-ноль, как было указано,
Голованов вошел в кабинет командующего.
Крутоплечий, начинающий полнеть бритоголовый генерал армии с Золотой Звездой Героя и множеством
орденов на груди встретил Голованова приветливо, но в его манере держаться явственно проглядывала
привычная властность. Павлов поинтересовался, не испытывает ли полк и его командир нужды в чем-
либо, добавив, что распорядился, чтобы 212-й обеспечивали всем, так как об этом его просил лично
Сталин. Голованов начал было перечислять некоторые нужды полка, но Павлов тут же перебил доклад
предложением подчинить полк непосредственно ему. Голованов, естественно, ответил, что этот вопрос
выходит за пределы компетенции командира полка.
— А мы сейчас позвоним товарищу Сталину, — неожиданно предложил Павлов, внимательно глядя на
Голованова и явно стремясь определить, какое впечатление это произвело на подполковника. Но ответа
Голованова командующий ждать не стал и через несколько минут уже разговаривал со Сталиным. Не
успел Павлов доложить, что звонит по поводу подчинения ему полка Голованова, как его собеседник,
судя по репликам Павлова, которые слышал Голованов, начал задавать встречные вопросы.
Положив трубку, Павлов вытер платком вспотевшую во время разговора голову. Голованов
выжидательно молчал.
— Не хочет хозяин тебя подчинять мне. Своих, говорит, дел у тебя много. А зря...
Ничего не ответив Павлову, Голованов попросил разрешения быть свободным. Командующий,
потянувшись к одному из многочисленных телефонов, разрешающе махнул рукой.
В тот же день вернувшись в полк, Голованов вновь окунулся в крутое кипение напряженных будней.
Дважды, а то и трижды в неделю, в самое неожиданное, самое неудобное время в полку проводились
боевые тревоги с подвеской бомб и получением боевых задач. Выполнение программы боевой [35]
подготовки шло с опережением графика. К августу оно должно было завершиться. Уже вырисовывалась
группа кандидатов на командные должности в будущей дивизии. Последняя боевая тревога, проведенная
в три часа утра 21 июня, дала хорошие результаты, и командование полка решило в воскресенье
предоставить всему личному составу полный отдых. В субботу в клубе части состоялся вечер
самодеятельности, закончившийся танцами, которые в предвкушении свободного дня грозили затянуться
чуть ли не до утра. Голованов, вернувшись из клуба домой, долго читал, потом заснул было, как вдруг
раздался телефонный звонок. Дежурный по округу взволнованной скороговоркой сообщил:
— Боевая тревога, немцы бомбят Лиду!
Такие звонки в связи с учебными тревогами в те летние дни не были редкостью. Но тут Голованов решил
поспорить:
— Товарищ дежурный, дайте личному составу хоть денек отдохнуть. Только вчера я поднимал полк по
своему плану. Нельзя ли отложить?
— Немцы бомбят Лиду, времени у меня больше нет! — ответил дежурный отрывисто, но довольно
спокойно и выключился.
Вызвав дежурного по полку и передав условный пароль тревоги, Голованов направился на аэродром,
невесело размышляя о том, как отнесутся к тревоге командиры, которым только вчера было объявлено,
что воскресенье будет днем отдыха...
Летный состав полка, собравшийся на аэродроме, ждал заданий.
К Голованову обратился инженер полка по вооружению с вопросом, выдавать ли взрыватели. «Что
делать? — мучительно размышлял Голованов. — А если это очередная учебная тревога?.. Ведь
командный состав неоднократно — и особенно после недавнего заявления ТАСС — инструктировали на
случай всякого рода провокаций». Приказав доставить [36] ящики с взрывателями к стоянкам самолетов,
Голованов отдал распоряжение начальнику штаба доложить в округ о приведении полка в боевую
готовность и запросить дальнейших указаний. Не прошло и пяти минут, как запыхавшийся майор В. К.
Богданов доложил, что связи с округом нет. «Ну что ж, — прикидывал Голованов, — может быть и такая
вводная: проверяют, как будет поступать командир полка при отсутствии связи... А если все-таки...» Он
приказал подвесить крупнокалиберные фугасные бомбы и проложить маршрут на Данциг, а сам
позвонил командиру дислоцированного в Смоленске 3-го дальнебомбардировочного авиакорпуса
полковнику Н. С. Скрипко. Но в тот момент Скрипко еще не имел никаких определенных указаний. И
мог лишь подтвердить то сообщение из штаба округа, которое Голованову было уже известно.
Напряжение нарастало. После переданной по радио речи Молотова все стало окончательно ясно. Но
только на следующее утро Голованова вызвал Скрипко и объявил, что в соответствии с переданным из
Москвы по телефону распоряжением на него возлагается общее командование и полку ставится задача
нанести удар по сосредоточению войск противника в районе Варшавы. Поскольку до начала войны
Голованова ориентировали на другие цели, у него были основания полагать, что произошла какая-то
ошибка.
— Есть ли у вас распоряжение вскрыть секретные документы под литером? — обратился он к командиру
корпуса.
Последовал отрицательный ответ.
— А приказ или письменное распоряжение? — настаивал Голованов.
Такого документа не было. Голованов не знал, а Скрипко не считал возможным рассказать, что двадцать
минут назад ему позвонил начальник Главного управления ВВС РККА генерал-лейтенант авиации П. Ф.
Жигарев, который, торопясь, крайне возбужденно требовал, чтобы все силы, находящиеся под
командованием Скрипко, во что бы то ни стало задержали быстрое продвижение бронетанковых [37]
колонн противника, которые не встречают должного противодействия наших наземных войск, еще не
подтянутых к фронту. Не сказал Скрипко и о том, что на просьбу обеспечить прикрытие истребительной
авиацией действий дальних бомбардировщиков в дневное время Жигарев ничего не ответил. «Связи с
Минском не имею, выполняйте поставленную задачу!» — закончил разговор генерал.
Между тем Голованов продолжал добиваться ясности.
— Товарищ полковник, кто отдавал распоряжение о целях для нашего полка?
— Лично командующий ВВС.
— А вы вскрыли пакет с предписаниями на случай войны?
— Нет, без специального распоряжения я этого сделать не могу.
— А вы уверены, что нашему полку приказано бомбить именно данную цель?
— Я вам еще раз передаю словесный приказ командующего ВВС, — сдерживая раздражение, повторил
Скрипко.
Откозыряв, Голованов отправился в свой полк. И там узнал, что распоряжения поступают одно за
другим, ставятся все новые задачи, старые отменяются еще до их выполнения. Было очевидно, что
точных сведений о положении дел на фронте у командования пока нет. Не было связи и со штабом
Павлова.
Во второй половине дня полк в полном составе поднялся в воздух и приступил к выполнению боевых
задач. В 19 часов 17 минут на скопление воинских эшелонов железнодорожного узла близ Варшавы
обрушились первые бомбы.
Зенитная артиллерия фашистов вела яростный огонь по самолетам полка. Отдельные машины над нашей
территорией подвергались атакам истребителей с красными звездами на крыльях. Что это — ошибки,
путаница, вызванная чрезмерным нервным напряжением, или коварный прием врага, нанесшего на свои
истребители наши опознавательные знаки, чтобы беспрепятственно сбивать советские [38] самолеты?
Было решено не подпускать такие истребители близко, открывая по ним заградительный огонь с дальней
дистанции. Позднее выяснилось, что молодые летчики-истребители, еще не освоившиеся с боевой
обстановкой, действительно принимали наши Ил-4, которые они видели лишь на картинках, за
вражеские бомбардировщики. И издалека Ил-4 несколько напоминал по конфигурации немецкий Хе-111.
Поэтому-то в первые дни войны случалось, что наши истребители атаковали свои бомбардировщики,
несмотря на сигналы «Я — свой».
А ранним утром 24 июня совершил свой первый боевой вылет и Голованов.
Обстановка оставалась сложной и неясной. Полк уже понес значительные потери. И когда поступил
приказ уничтожить мост через Березину, который начали наводить фашисты вместо взорванного нашими
саперами при отступлении, Голованов решил лично повести на выполнение этого задания эскадрилью.
Погода была ясной, солнечной. В составе экипажа Голованова летели штурман капитан И. И. Петухов и
стрелок-радист младший сержант Д. И. Чхиквишвили.
...Дороги были забиты войсками. На восток двигались внушительные танковые и мотомеханизированные
колонны противника. Тут и там шли локальные бои — с воздуха были хорошо видны вспышки огня.
Заметны были и колонны наших войск, преимущественно отходящих, хотя некоторые направлялись и в
сторону фронта. При подходе к цели появилась облачность. Голованов вел эскадрилью на высоте около
двух тысяч метров под нижней кромкой облаков. Вот блеснула лента реки. Он взял боевой курс на
понтонный мост. Зенитная артиллерия противника, охранявшая мост, открыла ураганный огонь. Все
девять самолетов эскадрильи отбомбились прицельно. Прямыми попаданиями нескольких бомб мост
был разрушен. Но одна из наших машин прямо над целью была сбита. Едва эскадрилья развернулась от
цели, ее атаковало звено фашистских истребителей. Голованов приказал сомкнуть строй [39] и открыть
огонь. Маневр был выполнен мгновенно. Как ни пытались «мессеры» расколоть строй эскадрильи, им
это не удалось. А когда один из фашистских истребителей был сбит, остальные два поспешили
ретироваться. Но и наши самолеты сильно пострадали от зенитного огня и от огня фашистских
истребителей. Особенно досталось командирской машине. После посадки на аэродроме в Ельне в ней
насчитали более пятидесяти пробоин.
Голованов тяжело переживал потерю боевых друзей. Но задачу полк выполнил, экипажи умело
действовали и над целью, и в этом первом для них воздушном бою.
...Подожженный фашистскими бомбами, горел Смоленск. Голованов поехал в штаб корпуса, чтобы
решить вопрос о передислокации полка — оставаться на аэродроме, подвергающемся постоянным
бомбежкам, было нецелесообразно. Штаб все еще находился в городе. По улицам в сторону Московского
шоссе брели толпы людей. Женщины, дети, старики тащили на себе, везли в тележках и самодельных
колясках разный домашний скарб. Какая-то женщина, одной рукой ведя за руку девочку, другой —
прижимала к себе подушку. За ними старик, спотыкаясь, катил садовую тачку, в которой, отчаянно
визжа, тыкался пятачком из стороны в сторону маленький поросенок, а рядом сосредоточенно шагала
немолодая женщина, неловко взгромоздив на спину пустое корыто. Люди, видно, брали первое
подвернувшееся под руку, торопясь как можно скорее покинуть город, чтобы не попасть в руки
фашистов. Из уст в уста передавались слухи о якобы высаженном фашистами парашютном десанте,
который вот-вот захватит город, что порождало среди населения панику.
Глядя на все это из окна «эмки», Голованов испытывал какое-то гнетущее чувство. Было трудно
поверить в реальность происходящего: полыхавшие пожары, трупы на улицах, рыдания женщин,
жалобный плач испуганных детей... Машина шла медленно, с трудом лавируя в толпе, и, замечая
командира со шпалами в петлицах, вероятно покидающего [40] город, многие женщины качали
головами, и на лицах их читались недоумение и горький укор... При виде измученных людей,
оставляющих свой кров и бредущих в неизвестность, Голованов, как он вспоминал позднее, испытывал
тяжкое чувство личной вины за все происходящее. Как могло случиться, спрашивал он себя, что события
войны, к которой так серьезно, так целеустремленно готовились, приобрели столь трагически
неблагоприятный оборот?
Особенно удручало Голованова то, что фашистская авиация хозяйничала в военном небе. В полку к
исходу 28 июня из семидесяти двух осталось лишь четырнадцать машин, способных выполнять боевые
задания. Остальные или были сбиты средствами ПВО и истребительной авиации врага, или требовали
ремонта: ведь полк совершал по нескольку боевых вылетов преимущественно в дневное время без
прикрытия истребителей.
И даже в этих тяжелейших условиях полк не только наносил весьма ощутимые удары по наземным
целям, но и довольно эффективно противодействовал истребительной авиации, сбив за первую неделю
войны восемнадцать Me-109. Летчики полка проявляли огромное мужество, волю, выдержку, отличную
боевую выучку. Летали в любую погоду, днем и ночью, пользуясь радионавигацией и осуществляя связь
с вышестоящими штабами при помощи радиосредств. Часто люди забывались коротким сном прямо под
плоскостями самолетов, пока подвешивали бомбы и заправляли баки горючим. Высокая сознательность,
мужество, отменные летные качества сочетались с инициативой, великолепной смекалкой.
Стрелок-радист младший сержант Д. И. Чхиквишвили после первых же боевых вылетов понял, что за
хвостом самолета Ил-4 образовывалось «мертвое пространство», так как ни огнем турельной установки,
ни люковым пулеметом оно не простреливалось. Тогда Чхиквишвили предложил поставить в хвост еще
один закрепленный пулемет ШКАС и, прикрепив к спусковому механизму дополнительного пулемета
[41] трос, во время полета привязывать этот трос к ноге стрелка. Таким образом он получал возможность
одновременно управляться с двумя пулеметами. А для защиты от вражеского огня к турели прикрепили
броневую заслонку, которую острые на язык летчики окрестили «сковородкой».
Не все поверили в действенность предложенной «рационализации». Но Голованов, внимательно с ней
ознакомившись и все осмотрев, одобрил ее.
— Неплохо! Завтра же испытайте в бою, — сказал он.
После первого же воздушного боя в броневой заслонке оказалось семь вмятин от пуль, а сам
Чхиквишвили отделался ранением в ногу, но продолжал летать. Установка третьего пулемета дала
чрезвычайно высокий эффект, позволив обстреливать вражеские истребители, когда они заходили в
хвост нашему бомбардировщику, уверенные в своей безнаказанности. Спасаясь от огня хвостового
пулемета, фашистский истребитель, как правило, выходил вверх и подставлял брюхо под огонь
турельной установки. Так Чхиквишвили сбил семь «мессеров», за что первым из стрелков-радистов 212-
го полка был удостоен боевой награды. Указом Президиума Верховного Совета СССР за
исключительное мужество и воинскую смекалку его наградили орденом Ленина.
Человек железной выдержки, умевший в любых обстоятельствах сохранять хладнокровие, не проявлять
каких-либо признаков волнения, Голованов стремился держаться в эти трудные дни с особым,
подчеркнутым спокойствием. И это ему удавалось. Но цена непоколебимого самообладания оказывалась
высокой. В недолгие часы отдыха он не мог заснуть, искал ответы на трудные, порой горестные вопросы,
которые задавал сам себе. Да разве только он?
Конечно же нет! Голованов вспоминал все, что знал, видел и слышал о подготовке к войне с фашизмом.
В декабре 1940 года состоялось совещание высшего командного состава, на котором обсуждались
актуальные проблемы оперативного искусства и тактики, состоялся [42] разговор об основных
направлениях развития советской военной теории.
Несколько позднее под руководством наркома обороны была проведена большая стратегическая игра,
разбор которой состоялся в Кремле в присутствии И. В. Сталина и других членов Политбюро ЦК
ВКП(б). Он прямо и откровенно назвал нашего вероятного противника, к борьбе с которым надо
готовиться. Голованов не был на том совещании, но слова Сталина не являлись таким уж секретом для
посвященных, да и ведь в том, памятном разговоре в Кремле, напутствуя Голованова перед отъездом в
полк, Сталин их повторил. А докладные записки, с которыми обращались в ЦК партии и правительство
многие военные, предлагая различные меры по укреплению обороноспособности страны, в частности по
улучшению подготовки материальной части и личного состава авиации... Голованов знал, что с такими
записками обращались, например, известные летчики В. К. Коккинаки, С. П. Супрун и П. М.
Стефановский. Да и его собственные беседы с А. И. Шахуриным, Я. В. Смушкевичем, И. И.
Проскуровым свидетельствовали о том, что было немало людей, правильно понявших уроки боев в
Испании, Монголии, Карелии. Ведь есть у нас самолеты, не уступающие немецким и даже
превосходящие их, размышлял Голованов, и летный состав наш хоть в целом не имеет, конечно, такого
боевого опыта, каким обладают ВВС фашистской Германии, воюющей уже фактически два года, но
летным мастерством, волевыми качествами, мужеством наши авиаторы, безусловно, превосходят
геринговских воздушных пиратов.
Так почему же?..
Кое у кого нервы не выдерживали. После взрыва одного из полковых складов авиабомб, в который
угодила немецкая бомба, находившийся в штабе, пострадавшем от этого взрыва, начальник связи полка
застрелился, оставив записку: «Товарищи, бейте фашистов». Было ли это малодушием? «Нет, — думал
Голованов, вспоминая этого неплохого, [43] исполнительного командира, — видимо, слишком сильным
оказалось потрясение первых дней войны и в сочетании с тяжким переутомлением, бессонницей оно
привело к нервному срыву». После трагического случая, оказавшегося в полку единственным ЧП,
Голованов стал еще тщательнее бриться, еще внимательнее следить за собой.
На двенадцатый день войны, 3 июля, Голованова вызвали в Москву. В знакомом ему уже кремлевском
кабинете было много людей. Сталин был непроницаемо спокоен, хотя на лице его и в глазах
проглядывала хмурая озабоченность. Выслушав краткий доклад Голованова об обстановке и действиях
полка, он сказал:
— Вот что. Мы плохо ориентированы о положении дел на фронте. Не имеем даже точных сведений о
местонахождении многих наших соединений и их штабов, не знаем, где враг. Нам необходимы
надежные, правдивые данные. У вас наиболее опытный летный состав. Займитесь разведкой. Все, что
узнаете, немедленно сообщайте нам. Что вам для этого нужно?
— Истребительное прикрытие.
— На многое не рассчитывайте. Чем можем, поможем. Полагайтесь больше на свои силы. Видите, что
происходит!..
Когда уже на склоне лет Александр Евгеньевич Голованов работал над своими мемуарами, автору этих
строк, одному из первых редакторов записок Голованова, довелось долгими часами беседовать с ним о
виденном и пережитом. Я благодарен судьбе, которая свела меня с этим замечательным человеком,
испытанным ветераном партии, чьи суждения о прошлом и настоящем были для меня глубоко
поучительны, а примеры обостренной честности во всем, особой личной скромности, жизненной
мудрости, доброжелательного внимания к людям, чрезвычайной обязательности, непреклонной —
несмотря на возраст и болезни — требовательности к себе незабываемы. Как и многие щедро одаренные
природой люди, Александр Евгеньевич был талантлив [44] разносторонне. Прекрасный летчик,
великолепный организатор и руководитель, он обладал острым, аналитическим умом, склонностью к
глубокому осмысливанию не только событий и фактов, но и мотивов поведения, поступков людей,
вообще человеческой психологии. Обладал он и несомненными литературными способностями. Не
случайно в конце жизни написал несколько рассказов. Беседуя со мной о первых днях войны, Александр
Евгеньевич неоднократно подчеркивал объективные и субъективные, чисто психологические трудности
перестройки жизни, склада мышления, привычек в связи с изменившимися условиями существования —
уже в военной действительности. И приводил пример, который считал весьма характерным.
212-й полк перебазировался из Смоленска в Ельню, затем в Брянск, в Орел и, наконец, в Мценск.
Эскадрилья истребителей, которая была направлена для прикрытия разведывательных полетов дальних
бомбардировщиков, фактически помощи оказать не смогла. Перебазировалась она по звеньям. И вот
«МиГи» одного звена потерпели аварии при посадках. Летчики, по счастью, остались живы, но машины
нуждались в очень серьезном ремонте. Другие звенья эскадрильи, видимо из-за частых передислокаций
полка, не смогли найти новый аэродром. Летать на задания весь июль и начало августа приходилось без
прикрытия, причем часто в дневное время. Вот тут-то дала себя знать высокая выучка летного и
штурманского состава полка. С помощью радиосредств в любую погоду, днем и ночью летчики
выполняли задания, прикрываясь облачностью, порой на бреющем полете «прокрадывались» к линии и
за линию фронта и, добыв важные сведения, всегда точно выходили на свой аэродром. Конечно, работа
эта требовала не только отличного летного и штурманского мастерства, но и большого мужества,
напряжения всех физических и душевных сил. Тут-то и прибыл в полк следователь военной прокуратуры
и начал дотошно выяснять причины самоубийства начальника связи. В частности, он потребовал
письменные объяснения, почему покойный [45] был захоронен без санкции органов военной юстиции, а
когда выяснилось, что и акт о захоронении не составлялся — тело было предано земле без
документального оформления, — следователь, несмотря на то что ему показали предсмертную записку
покойного, поставил под сомнение факт самоубийства и решительно заявил, что ему необходимо
побывать на месте происшествия и, возможно, понадобится эксгумировать труп...
Нетрудно представить, как на все это реагировали люди, бесконечно усталые, потрясенные и потерями,
которые понес полк, и каждодневной гибелью тысяч соотечественников — не только солдат, но и
гражданского населения, глубоко встревоженные судьбой своих семей, тяжко переживающие неудачный
для нас ход военных действий.
Конечно, как человек, привыкший к дисциплине и порядку, к тому же в прошлом чекист, хорошо
представляющий важность правильного составления следственных документов, Голованов понимал, что
военный следователь действует так, как привык действовать в соответствии с законом и служебными
инструкциями. Но его поведение в конкретных обстоятельствах оказалось настолько нелепым, что было
ясно: человек не осознал всю громадность ворвавшихся в нашу жизнь событий, опрокидывающих
многие вчерашние установления, правила, обычаи и т. п. Вступать в дискуссии с таким человеком,
видимо, было бесполезно, да и времени на это не найти. И Голованов, вызвав членов своего экипажа, в
присутствии следователя распорядился:
— Подготовьте машину к вылету, ночью слетайте в Смоленск, сбросьте товарища следователя с
парашютом точно над аэродромом и возвращайтесь.
— Ясно, — ответил летчик Вагапов. — Разрешите выполнять?
— Идите.
Следователь возмутился, почему это его собираются выбрасывать с парашютом, и потребовал
прекратить неуместные шутки. Подчеркнуто спокойно Голованов объяснил: [46]
— Дело в том, что Смоленск захвачен врагом. Я полагал, что это вам известно, поскольку сообщалось в
сводке Совинформбюро. Но так как вы настаиваете на своем требовании побывать на «месте
происшествия», я не вижу иной возможности вас туда доставить...
По выражению лица немедленно распрощавшегося и быстро убывшего к месту службы следователя
можно было понять, что он полностью осознал происшедшее и, видимо, сделал для себя правильные
выводы.
В середине августа Голованова снова вызвали в Ставку. Сталин был немногословен:
— Вот что, есть у нас дивизия, которая летает на Берлин. Командует этой дивизией Водопьянов; что-то у
него не ладится. Мы решили назначить вас на эту дивизию. Быстрее вступайте в командование. До
свидания.
Расставаться с 212-м ДБАП было нелегко. Но исключительно трудная, напряженная обстановка не
оставляла времени на проявление эмоций. Прибыв к новому месту службы, Голованов начал облет
полков, располагавшихся на разных аэродромах. Тяжелые летные происшествия, случившиеся в дивизии
и вызвавшие смену командования, требовали тщательного анализа. В штабе дивизии и в полках
Голованов выяснил: в соответствии с распоряжением Верховного Главнокомандующего в ночь на 11
августа группа самолетов 81-й авиадивизии совершила налет на Берлин. На столицу фашистской
Германии были сброшены бомбы и листовки. Однако до цели дошли только семь самолетов. Из-за
плохой подготовки и организации полета произошло много неприятностей. В результате плохой увязки
маршрута следования бомбардировщиков к цели они были обстреляны своими истребителями и
зенитной артиллерией береговой обороны и военных кораблей. Летно-технический состав, как оказалось,
плохо освоил материальную часть, то есть самолеты Ер-2 и ТБ-7 (Пе-8). Причиной нескольких
вынужденных посадок на своей, правда, территории послужила и плохая работа двигателей на самолетах
ТБ-7. [47]
Верховный Главнокомандующий, отметив в своем приказе от 17 августа 1941 года М. В. Водопьянова и
командиров других экипажей, дошедших до Берлина, распорядился уделить особое внимание подготовке
и состоянию 81-й авиадивизии, пополнив ее самолетами ТБ-7, Ер-2 и Ил-4. Непосредственным
выполнением этого распоряжения и предстояло заняться Голованову.
Быстро установив деловой и человеческий контакт со старшим инженером дивизии И. В. Марковым
(впоследствии главным инженером ВВС СА, генерал-полковником инженерно-авиационной службы),
новый комдив вплотную приступил к подготовке материальной части. Но это была не единственная
проблема. Как-то прилетев вместе с Марковым на аэродром 420-го авиаполка, Голованов не был
встречен командиром полковником Н. И. Новодрановым. Выяснилось, что командир полка находился на
аэродроме, но представиться комдиву он явился лишь часа через полтора. Не надо быть военным
человеком, чтобы оценить подобное происшествие как свидетельство низкого уровня дисциплины. Все, в
том числе и Марков, ожидали «грозы». Не следует забывать и о том, что многие новые подчиненные
Голованова были кадровыми военнослужащими, а его по-прежнему считали гражданским летчиком и
довольно скептически относились к его возможностям в качестве командира дивизии. К их числу, в
частности, принадлежал и командир другого полка 81-й дивизии — 421-го — подполковник А. Г. Гусев,
еще совсем недавно в качестве инспектора Управления дальнебомбардировочной авиации проверявший
в мае головановский полк в Смоленске.
Так что оснований для утверждения своего авторитета, для того, чтобы раз и навсегда установить
надлежащие отношения с подчиненными, у Голованова было предостаточно. Но сделать это можно было
по-разному. Вот как он сам вспоминал о том, почему не применил тогда дисциплинарные меры: «К тому
времени, многое повидав в своей жизни, я твердо убедился в том, что сила старшего не только в [48] той
власти, что находится в его руках, а совсем в другом — в умении показать если не свое преимущество,
то, во всяком случае, не меньшие, чем у подчиненных, познания в том деле, на котором он стоит. Учить
и командовать может только тот и до тех пор, пока он знает больше своего подчиненного и умеет
передать ему свои знания. Тогда любой работающий под твоим руководством будет относиться к тебе с
уважением. Мне кажется, что не обладающий должными знаниями человек не может стоять во главе
других, он не принесет пользы делу, а иногда от него просто вред. Конечно, власть совершенно
необходима в руках старшего, и применять ее обязательно нужно по отношению к людям, не желающим
выполнять или плохо выполняющим свои обязанности. Причем власть эта после надлежащего
предупреждения должна применяться немедленно и ощутимо. Это на пользу и тому, по отношению к
кому она применяется, и, конечно, делу. Применение власти, если это становится необходимым,
укрепляет организацию и дисциплину. Но неразумное применение власти дает подчас плачевные
результаты, начальник и сам удивляется: кажется, пользуется своими правами вовсю, а эффект обратно
пропорционален его стараниям».
Утверждать, что Голованов не обращал никакого внимания на случаи, подобные описанному выше, —
значит грешить против истины. Он был весьма эмоциональным, даже ранимым человеком. Личные
обиды, недоброжелательность, особенно безмотивную, основанную на капризах, помнил долго, а кое-что
— всю жизнь. Но, обладая редкостной силой воли, он умел, когда нужно, и подавлять и прятать свои
эмоции, а главное — не позволял им влиять на принимаемые исключительно в интересах дела решения.
Вот потому-то и полковник Н. И. Новодранов, и подполковник А. Г. Гусев остались тогда на своих
местах, а вскоре получили по инициативе Голованова заслуженные их боевой деятельностью повышения
по службе — стали генералами. [49]
Возможно, окажись на месте Голованова другой человек, он постарался бы добиться перевода прежнего
командира дивизии, да еще такого, как Герой Советского Союза комбриг М. В. Водопьянов, в другое
соединение. Но сам Водопьянов просил оставить его в дивизии командиром экипажа. И Голованов
добился согласия Ставки оставить прежнего, старшего по званию командира дивизии в ее составе.
Добился и никогда не жалел об этом, потому что, поступившись неудобствами, презрев мелкие чувства,
Голованов и Водопьянов прекрасно служили вместе, в одной дивизии, и впоследствии по представлению
Голованова отважному командиру экипажа Водопьянову было присвоено генеральское звание.
Принятые новым комдивом меры дали некоторые результаты, но дивизии все еще трудно было
полноценно сочетать нанесение ударов по глубоким тылам противника — военным объектам,
расположенным в районах Берлина, Кенигсберга, Варшавы, Данцига, — с повседневной боевой работой
по ближним тылам. Сказывалась недостаточная выучка экипажей, особенно слабая подготовка в
самолетовождении с использованием средств радионавигации. Случалось, что экипажи теряли
ориентировку, не находили целей и своего аэродрома, совершали вынужденные посадки, приводившие
порой и к поломкам. Тогда Голованов обратился в Ставку с просьбой передать в дивизию личный состав
212-го ДБАП. Просьба была удовлетворена, и полк, который был задуман и создан как ядро будущей
авиации дальнего действия, способной решать свои задачи в любое время суток и в любых погодных
условиях, приступил к осуществлению своей миссии. Отлично подготовленные еще в мирных условиях
и приобретшие уже некоторый боевой опыт, кадры 212-го приняли на свои плечи тяжесть работы по
переподготовке личного состава всей дивизии. Естественно, что времени на занятия в классах и
лабораториях больше не было. Обучение шло в перерывах между боевыми вылетами. Об успешности
проходившей в беспрецедентных условиях учебы свидетельствует [50] такая цифра: за годы войны
только в 81-й дивизии, ставшей затем 11-й гвардейской, с использованием средств радиопеленгации
вернулись с боевых заданий на свой аэродром многие десятки экипажей.
Нанося удары по глубоким тылам фашистов, наглядно опровергая клятвы Геринга о том, что ни одна
бомба не упадет на Берлин, и заверения Геббельса о том, что советской авиации больше не существует,
дивизия вела напряженную боевую работу, уничтожала войска и технику противника, расположенную за
передним краем. По инициативе Голованова для массированной бомбардировки вражеских позиций
второго эшелона во время напряженных боев под Москвой в полосе обороны 5-й армии генерала Л. А.
Говорова впервые были использованы крупные группы дальних бомбардировщиков. Удары наносились
в ночное время, однако цели поражались с высокой точностью. Применялись крупнокалиберные, в том
числе пятисоткилограммовые бомбы. Действия дальних бомбардировщиков оказались столь
эффективными, что гитлеровцы вынуждены были резко снизить активность на этом участке фронта.
Опыт был взят на вооружение и впоследствии не раз использовался при прорывах вражеской обороны.
День ото дня возрастала роль 81-й дивизии в тяжелых боях осени сорок первого года. Все чаще и чаще
боевые задания дивизии давались непосредственно Ставкой. Все шире становился диапазон действий
дивизии, все четче определялся профиль ее боевого применения. Увеличивался объем «обычной» для
дальнебомбардировочного соединения боевой работы — нанесения ударов по глубоким тылам
противника и действий в интересах наземных войск. Наряду с групповыми дивизия все чаще
использовала действия и одиночных самолетов, особенно в ночное время и в сложных метеоусловиях.
Все больше экипажей выделялось для «охоты» за воинскими эшелонами противника, для внезапных атак
аэродромов, скоплений войск и техники противника [51] на дорогах и в оперативных тылах. Самолеты
дивизии использовались для обеспечения связи с партизанами, действовавшими на временно
оккупированных территориях нашей страны, а позже также и с силами Сопротивления Болгарии,
Польши и других стран.
В октябре — ноябре Ставка впервые отметила боевые действия дивизии. Ее боевой работой было
довольно и фронтовое командование, и общевойсковые штабы. Большая группа летчиков, штурманов,
стрелков-радистов, инженеров и техников была награждена боевыми орденами и медалями. А
двадцатилетний командир экипажа лейтенант Александр Молодчий первым в дивизии был удостоен
звания Героя Советского Союза. Великолепное знание материальной части, отличная техника
пилотирования позволили молодому летчику (впоследствии дважды Герою Советского Союза, генерал-
лейтенанту авиации) увеличить бомбовую нагрузку самолета и тем повысить весомость наносимых по
врагу ударов. Однажды в 1942 году самолет А. И. Молодчего попал над Берлином под шквальный огонь
средств ПВО. Но умелыми маневрами преодолев огонь, Молодчий сбросил бомбы в сердце Берлина.
Тогда же он передал радиограмму: «Москва, Сталину. Нахожусь в районе Берлина. Задание выполнено.
Молодчий». Москва ответила: «Ваша радиограмма принята. Желаем благополучного возвращения».
В напряженных жестоких буднях войны крепло мастерство и мужество летчиков 81-й дивизии,
формировались асы советской дальней авиации. Когда были получены данные о предстоящем прибытии
поезда Гитлера в Варшаву, двадцать лучших экипажей были отобраны для прицельного бомбометания.
Действовали не группой, а каждый экипаж самостоятельно. Бомбежка была проведена исключительно
точно. От внезапного удара, вызвавшего много пожаров и взрывов, на железнодорожном узле поднялась
паника, но поезд Гитлера ушел чуть раньше появления наших самолетов... [52]
Летать приходилось и днем и ночью. Люди буквально валились с ног от усталости. Не составлял
исключения и командир дивизии. Однажды, находясь в Ставке, Голованов на миг потерял сознание и,
если бы его не поддержал оказавшийся рядом маршал Б. М. Шапошников, наверняка упал бы. Сталин
быстро подошел к буфету и, налив в стакан какую-то жидкость, протянул Голованову. Выпив единым
духом, Голованов по спазме в горле понял, что в стакане было что-то очень крепкое. Долго еще после
этого случая, бывая в Ставке, Голованов испытывал чувство неловкости от своей мимолетной слабости.
Впрочем, никто из членов Ставки никогда ему об этом эпизоде не напоминал. Лишь Сталин через
несколько дней вскользь обронил, что планировать боевую работу надо так, чтобы оставлять личному
составу хоть минимальное время для отдыха...
30 ноября 1941 года постановлением Государственного комитета обороны, а затем и приказом наркома
обороны 81-я авиационная дивизия была преобразована в 3-ю авиационную дивизию дальнего действия
с непосредственным подчинением Ставке Верховного Главнокомандования. Документ, подписанный
Верховным, предусматривал весьма широкие права командира дивизии по назначению и перемещению
личного состава дивизии до заместителя командира полка и присвоению воинских званий до майора.
Приказы по присвоению званий от майора и выше, а также по перемещениям и назначениям от
командира полка подписывались лично Верховным Главнокомандующим.
Штаб дивизии был переведен в Москву и размещен в непосредственной близости от Центрального
аэродрома в здании, которое занимала до войны Военно-воздушная академия имени Жуковского.
Подошел к концу сорок первый год. Под Москвой были разгромлены немецко-фашистские войска. Это
была первая победа над фашистской армией не тактического, а стратегического значения. Она вселяла
веру в то, что гитлеровским полчищам можно не только успешно противостоять, [53] не только наносить
им серьезные, чувствительные удары, но и громить их. Боевой дух советских воинов, их решимость до
последней капли крови отстаивать родную землю и до этого были на высоте. Теперь же надежды на
скорый перелом в ходе войны получили чрезвычайно весомое, реальное подтверждение.
Голованов встретил новый, сорок второй год в Москве. Настроение у него, как и у всех советских людей
в те дни, было приподнятое. Помимо подъема, вызванного победой в битве за Москву, он не мог не
испытывать удовлетворения от того вклада, который внесла в общий успех вверенная ему дивизия. Но
нет-нет, а мысли возвращались к недавним тяжелейшим дням, которые довелось пережить. Вспоминался
горящий Смоленск и толпы беженцев на улицах оставляемого города, вспоминались боевые товарищи,
погибшие в неравных боях первых недель и месяцев войны...
В канун тридцатилетия Победы — это была одна из последних моих встреч с Александром Евгеньевичем
— мы долго беседовали с ним о причинах превосходства немецко-фашистской авиации в первый период
войны. Голованов говорил по своему обыкновению неторопливо, иногда задавал вопросы — то ли
самому себе, то ли собеседнику — и, обстоятельно отвечая на них, как бы подкреплял главное
характерным одновременно плавным и резким движением правой руки. В моем блокноте сохранилась
запись той беседы. Основная мысль Александра Евгеньевича сводилась к тому, что вероломное
нападение фашистской Германии на Советский Союз оказалось для нас внезапным лишь по срокам, в
определении которых с нашей стороны был допущен просчет. Гитлер пошел на заведомо обреченную на
провал авантюру, недооценив ни прочность нашего общественного строя, ни наш военно-
промышленный, в частности авиационный, потенциал. «Что касается авиации, нам не хватило какого-то
года, — сказал мне в той беседе Александр Евгеньевич. — Первые полтора-два года войны на руку
Гитлеру играли и элемент внезапности, и то обстоятельство, [54] что серийное производство многих
видов советской военной техники, в конечном счете решивших исход войны, только разворачивалось, и,
наконец, полная военная инертность союзников. Когда мы начали получать все то, что было разработано
до войны, и в достаточных количествах, когда люди приобрели боевой опыт, которым к началу войны у
нас обладали считанные летчики, а в фашистских ВВС — многие тысячи пилотов, наше господство в
воздухе стало полным и безраздельным».
Успехи нашей страны в развитии авиации неоспоримы. К середине тридцатых годов в СССР были
созданы летательные аппараты, превосходившие в своих классах большинство зарубежных самолетов.
Располагала наша авиация — и военная и гражданская, в частности полярная, — замечательными
летчиками, штурманами, чьи достижения на отечественных машинах поражали мир. Эти достижения
объективно свидетельствовали о том, что авиационная промышленность, авиационные НИИ и ОКБ
отлично справляются со своими задачами. Но они же, эти достижения, мировые рекорды высоты,
дальности, скорости полетов, привели к некоторой самоуспокоенности.
В 1938—1939 годах впервые встретились в небе Испании советские самолеты-истребители И-15 и И-16
конструкции Н. Н. Поликарпова с японскими, итальянскими и немецкими боевыми машинами.
Поликарповские истребители — для своего времени отличные — успешно противостояли истребителям
противника. Надо при этом учесть, что в Монголии и Испании воевали на наших машинах лучшие,
наиболее подготовленные летчики-добровольцы, отличавшиеся исключительными летным мастерством
и отвагой. Высокий уровень боевой подготовки, смелость советских пилотов позволяли им одерживать
победы над фашистскими летчиками, но в какой-то мере затушевали тот факт, что усовершенствованные
к концу войны в Испании «мессершмитты» стали превосходить по летно-тактическим качествам наши
истребители того времени. [55]
Специальная правительственная комиссия, созданная по решению ЦК ВКП(б), проверявшая состояние
вооруженных сил, отметила, что материальная часть советской авиации отстает по скоростям, мощности
моторов и вооружению от авиации передовых армий мира, не удовлетворяет возросшим требованиям,
выявившимся в ходе начавшейся второй мировой войны.
Была намечена конкретная программа развития советской авиации, оснащения ее современной техникой
с учетом новых требований. Последовал ряд важнейших постановлений ЦК ВКП(б) и Совета Народных
Комиссаров СССР по этим вопросам, в соответствии с которыми были организованы новые ОКБ по
разработке авиационной техники; стала все шире применяться практика параллельных заданий,
обеспечивающая высокий уровень творческого соревнования конструкторских коллективов, что
значительно сократило сроки проектирования новых самолетов, моторов, авиационного вооружения; в
течение 1940—1941 годов решительно снимались с производства устаревшие типы самолетов,
запускались в серию новые машины; одновременно шло стремительное техническое перевооружение
авиастроительных предприятий, резко возросло их количество. В воспоминаниях «Крылья победы»
бывший нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин так подытожил результаты проделанной
работы: «Если оценивать готовность к войне по освоению новых самолетов, то такая готовность была.
Авиационная промышленность работала очень четко, ритмично, все время наращивая выпуск
продукции. Когда приходится слышать, что новые самолеты появились у нас только во второй половине
войны, то совершенно очевидно, что утверждают это люди малокомпетентные, слабо разбирающиеся в
технике, не понимающие, что такую технику создать в ходе войны уже невозможно. Если бы нас война
застала со старой техникой на стапелях, то никакими усилиями мы бы уже серийное производство новых
самолетов освоить не могли». [56]
Это свидетельство заинтересованного человека, на которого партия возложила ответственность за работу
авиапромышленности в предвоенные годы.
Обратимся теперь к свидетельству зарубежного специалиста. В журнале Академии наук СССР «Новая и
новейшая история» опубликована весьма содержательная статья известного советского историка
профессора В. Л. Малькова «Секретные донесения военного атташе США в Москве накануне второй
мировой войны». В статье приводятся обнаруженные автором в библиотеке Ф. Д. Рузвельта среди
архивных документов Гарри Гопкинса, специального помощника президента Рузвельта, донесения
полковника Ф. Феймонвила, занимавшего в 1933—1938 годах пост военного атташе США в Москве.
Один из наиболее образованных и профессионально подготовленных офицеров армии США, Феймонвил
был человеком прогрессивно и реалистически мыслящим, относившимся к Советскому Союзу безо
всякой предвзятости и весьма добросовестно выполнявшим свои служебные обязанности: объективно
информировать правительство США о советском военно-промышленном потенциале и состоянии
вооруженных сил.
8 мая 1937 года в донесении о посещении советского авиационного завода военный атташе США писал:
«Общий вывод: авиационный завод № 19 является образцовым предприятием. Среди всех заводов,
которые я посетил в СССР, его отличает самый высокий уровень культуры производства, надежность
управления; по-видимому, он принадлежит к числу наиболее высокопроизводительных предприятий.
Похоже, что с переводом производства авиационных моторов на поток (этот процесс начался с 1 марта
1937 г.) завод сделал самый значительный шаг в области технологического прогресса по сравнению со
всем, что известно в мировой практике авиамоторостроения».
А 13 июня 1938 года Ф. Феймонвил сообщал: «...Авиационная промышленность является высоко
централизованной, хорошо организованной и очень мощной отраслью [57] промышленности, в
настоящее время она успешно переходит на массовое производство скоростных истребителей и средних
бомбардировщиков. Система организации авиации строится с расчетом на любые обстоятельства
ведения боевых операций... Личный состав военно-воздушных сил многочислен, и среди многих тысяч
подготовленных пилотов сотни летчиков являются авиаторами высочайшего класса, способными в
условиях войны решать любые задачи».
Заметим, что это донесение относится ко времени, когда перестройка авиапромышленности и переход на
выпуск новых современных машин только начинались. Впрочем, некоторые боевые машины, сыгравшие
в Великой Отечественной войне большую роль, были уже спроектированы или находились в стадии
разработки, другие модифицировались, третьи проходили испытания, четвертые поступали в серийное
производство. Среди них был и основной дальний бомбардировщик советских ВВС — Ил-4, на котором
под руководством А. Е. Голованова проходили боевую подготовку экипажи 212-го ДБАП.
Этот самолет в разных своих модификациях на протяжении всей Великой Отечественной войны
оставался основным дальним бомбардировщиком советских ВВС. Именно на этих самолетах в ночь на 8
августа 1941 года был нанесен первый удар советской авиации по столице фашистского рейха. Пролетев
с аэродрома, расположенного на острове Эзель, до Берлина по прямой около 1800 километров, из них
1400 километров над морем вне видимости берегов на высоте около 7 тысяч метров, тринадцать
самолетов из 1-го минно-торпедного полка ВВС Балтийского флота под командованием полковника Е.
Н. Преображенского отбомбились по Берлину и через четыре часа благополучно вернулись на свою базу,
совершив затем за короткое время еще девять успешных налетов на Берлин.
С соседнего аэродрома Астэ на бомбардировку Берлина в течение августа несколько раз летали две
группы дальнебомбардировочной [58] авиации, возглавляемые майором Щелкуновым и капитаном
Тихоновым. Действовали они, как и морские летчики, ночью в сложных метеоусловиях, значительная
часть маршрута их самолетов Ил-4 пролегала над районом Балтийского моря, вне ориентиров.
Возвращались большей частью на рассвете и сажали машины в тумане. В этих полетах экипажи
проявили не только героизм, но и незаурядное мастерство самолетовождения, пользуясь в целях
ориентировки широковещательными радиостанциями Берлина и Штеттина.
А история создания Ил-4 такова. Еще в 1933 году творческие коллективы КБ А. Н. Туполева и С. В.
Ильюшина получили задание спроектировать бомбардировщик, способный нести бомбовую нагрузку в
одну тонну и иметь дальность полета до 5 тысяч километров при скорости порядка 350—400 километров
в час. Оба КБ успешно справились с поставленной задачей. Туполевский АНТ-37 получил в ВВС РККА
обозначение ДБ-2. Он был готов чуть раньше, нежели ильюшинский ЦКБ-26. Но ильюшинский самолет
несколько превзошел ДБ-2 по скоростным качествам и маневренности. После того как на первомайском
параде 1936 года шеф-пилот ильюшинского КБ В. К. Коккинаки показал эту машину в воздухе,
выполнив на ней петлю Нестерова, было решено запустить его в серийное производство. Коллектив
ильюшинского КБ произвел некоторую доводку машины, и она была принята на вооружение ВВС под
наименованием ДБ-3.
На протяжении 1936—1939 годов В. К. Коккинаки установил на новой машине несколько мировых
рекордов высоты и дальности полетов. Но КБ С. В. Ильюшина продолжало упорно работать над
совершенствованием дальнего бомбардировщика. В 1940 году была запущена в серийное производство
новая модификация самолета, получившего название ДБ-3ф (форсированный). Мощный двигатель
позволил увеличить скорость полета на высоте 6800 метров до 445 километров в час. [59]
Основные аналогичные бомбардировщики ВВС фашистской Германии «Хейнкель-111» и «Дорнье-217»,
созданные примерно в те же годы и принятые на вооружение в 1936—1937 годах, практически ни в
одной из модификаций не превосходили Ил-4 (ДБ-3ф) ни по высоте и дальности полета, ни по
вооружению.
Не только не уступали, но по ряду тактико-технических данных превосходили аналогичные по боевому
применению самолеты фашистских ВВС и другие машины советских авиаконструкторов. И фронтовой
бомбардировщик Пе-2 конструкции В. М. Петлякова, запущенный в серию в 1940 году, и поступивший
на вооружение советских ВВС в 1943 году пикирующий бомбардировщик Ту-2, спроектированный еще в
1939 году в КБ А. Н. Туполева, безусловно, превосходили основные фронтовые бомбардировщики
германских ВВС Ю-87 и Ю-88 (выпускался с 1938 года во многих модификациях). Максимальная
скорость Ю-88 (465 км в час) уступала максимальной скорости Пе-2 и Ту-2 почти на 100 километров.
Великолепными летно-тактическими качествами отличался и фронтовой бомбардировщик Су-2,
сконструированный в КБ П. О. Сухого в 1938 году и принятый на вооружение перед самой войной.
Еще до начала войны был создан дальний бомбардировщик ТБ-7 (Пе-8). Воплотив в своей конструкции
последние достижения передовой авиационной науки и техники, он превосходил аналогичные
зарубежные машины, в том числе и американскую «летающую крепость» — «Боинг-17» дальностью
полета. Накануне войны было выпущено лишь десятка полтора Пе-8. После начала войны, когда
большинство авиапредприятий перебазировалось на восток, резкое наращивание выпуска дальних
бомбардировщиков можно было легче и быстрее обеспечить за счет уже хорошо освоенного в серийном
производстве Ил-4.
Все они: и ТБ-7, и другой дальний бомбардировщик — Ер-2 конструкции Р. Л. Бартини и В. Г.
Ермолаева, сыграли [60] свою роль во второй половине войны, когда их использовали для нанесения
ударов по особо важным целям.
Да, прекрасные были машины, внесшие немалый вклад в повышение ударной мощи нашей
дальнебомбардировочной авиации. Несмотря на большие потери, понесенные нашей авиацией в первые
дни и недели войны, несмотря на то что на ВВС гитлеровской Германии работала не только
поставленная на военные рельсы мощная авиаиндустрия, но и авиапромышленность многих стран
Европы, оккупированных фашистами, советские авиастроители в нечеловечески трудных условиях
далеко опередили противника по выпуску боевых машин.
Буржуазные военные историки частенько пытаются принизить значение блестящих побед Советских
ВВС, утверждая, что мощь фашистской авиации была якобы подорвана в первую очередь ударами англо-
американских бомбардировщиков по авиационным заводам Германии. Но эти утверждения
опровергаются историческими фактами. До 1943 года, пока гитлеровская авиация была еще очень
сильна, ВВС США и Англии бросили лишь два процента бомб на авиационные объекты врага.
Конечно, наступление авиации союзников в 1943 году отвлекло на себя некоторую часть авиации
гитлеровской Германии, затруднило работу ее авиационной промышленности. Но ведь даже в 1944 году,
когда уже был открыт второй фронт в Европе, фашистская Германия произвела на 16 тысяч самолетов
больше, чем в 1943 году.
А ведь против ВВС Англии и США действовали только истребители противовоздушной обороны
фашистской Германии. Основные же ее авиационные силы, 70—75 процентов, вели боевые действия на
советско-германском фронте. Нет, завоевание господства в воздухе советской авиацией было не
результатом «переброски германских ВВС на Западный фронт», а следствием разгрома фашистских
воздушных эскадр на советско-германском фронте и увеличения выпуска наших самолетов. [61]
Командующий Авиацией Дальнего Действия
В январе — феврале 1942 года Голованова часто вызывали в Ставку. Теперь, когда дивизия была в
непосредственном ее подчинении, боевые задания нередко давал лично Верховный
Главнокомандующий. Он ставил конкретные задачи, требовал расширить боевую деятельность дивизии.
Голованов неоднократно предлагал увеличить число экипажей, чтобы постепенно удвоить летный
состав, имеющий немалый боевой опыт. Соглашаясь с этими предложениями, Верховный все же не
считал такое решение удовлетворительным и настоятельно добивался от него более кардинальных
предложений по значительному расширению форм боевого применения авиации.
Размышляя над требованиями Верховного, Голованов задался вопросом: а почему отказались от такой
формы организации дальнебомбардировочной авиации, как АОНы — армии особого назначения,
существовавшие до войны, и перешли к корпусной организации. Ведь армии были законченными
структурными объединениями со строго определенным назначением, в то время как корпуса хотя и
имели идентичные задачи применения, но находились в двойном подчинении (округа и Управления
ВВС) и обладали менее четкой организационной структурой.
Организация войск, рассуждал Голованов, должна максимально соответствовать тем задачам, которые
перед ними ставятся. Если она им соответствует, то всегда будет оправданной. Но этого мало. Без
полного овладения боевой техникой, без умения ее всесторонне использовать никакая даже самая
совершенная организация не принесет должного эффекта. Не так ли случилось с АОНами? Ведь тактико-
технические [62] данные бомбардировщика Ил-4, достаточно оснащенного радиотехникой, позволяющей
летать в ночных и сложных метеоусловиях, зачастую не использовались в полной мере. А если
недостатки подготовки устранить, если возможности техники использовать в полном объеме, не
разумнее ли вернуться к армейскому, а не корпусному принципу организации авиации стратегического
назначения? Создание АОНа позволило бы на уже имеющейся базе значительно увеличить дальнюю
авиацию количественно, а подчинив ее непосредственно Ставке, обеспечить повышение качественного
уровня ее боевого применения.
Вот это-то предложение Голованов и доложил Верховному при очередном вызове в Ставку, напомнив о
бомбардировке железнодорожного узла близ Варшавы с целью уничтожения штабного поезда Гитлера.
Для этого было выделено двадцать самолетов дивизии и десять от других частей. С самолетами
головановской дивизии во время полета поддерживалась устойчивая двусторонняя связь, и все они
благополучно вернулись на свои аэродромы, а с самолетами других частей связи на маршруте не было, и
ни один из них не нашел своего аэродрома. Вот что значит свободное и умелое использование всех
средств радионавигации, имеющихся на борту, с помощью которых можно точно выйти на цель,
выполнить боевую задачу и вернуться на свой аэродром.
Сталин хорошо помнил этот случай. Внимательно выслушав Голованова, он сказал:
— А что, если мы вместо воссоздания АОНа создадим авиацию дальнего действия (АДД). Изымем все
части и соединения дальнебомбардировочной авиации, обучим личный состав всему, что необходимо
для выполнения новых задач. Подчиним дальнебомбардировочную авиацию Ставке и впредь так и будем
ее именовать: авиация дальнего действия Ставки Верховного Главнокомандования. Ну как, не
возражаете, если мы немного поправим и расширим ваше предложение?.. [63]
— Конечно нет. Но над тем, как практически все это осуществить, нужно хорошенько подумать.
— Серьезные вопросы никогда сразу не решаются, — последовал ответ. — Будет издано специальное
постановление о создании АДД, в его подготовке примете участие и вы. По специальным авиационным
вопросам внесете свои предложения.
— Тогда разрешите мне встретиться с лицом, которое будет поставлено во главе этого дела. Я доложу
ему все свои соображения, и, если будет получено согласие, мы внесем их вам.
— А мы с этим лицом и ведем сейчас разговор, — невозмутимо, не меняя интонации, ответил Сталин.
— Разрешите подумать, — после довольно длительной паузы попросил Голованов.
— Боитесь? — быстро спросил Верховный.
Голованов почувствовал, что краснеет, и от этого еще больше нервничая, громче и резче, чем было
принято в этом кабинете, сказал:
— Трусом я никогда не был.
Сталин остро глянул на Голованова и тут же отвел взгляд. С подчеркнутым спокойствием ответил:
— Это нам давно известно. Но нужно уметь держать себя в руках... А времени на раздумья вам тратить
незачем. Вы лучше подумайте над тем, что и как надо сделать, чтобы быстрее осуществить все
необходимое. Не торопитесь, посоветуйтесь, с кем найдете нужным, и через пару дней представьте свои
соображения...
Много лет спустя, работая над своими воспоминаниями, Голованов, возвращаясь к этому памятному
разговору, в котором определилось его назначение на чрезвычайно ответственный пост в наших
Вооруженных Силах, пытался воскресить свои тогдашние мысли и чувства. О многом думал он,
неспешно шагая по длинному кремлевскому коридору. Мог ли некогда маленький кадет даже мечтать о
том, что когда-нибудь станет генералом, маршалом... Почему-то в [64] этот один из самых значительных
дней его жизни вспомнилось, как в дни юности подолгу простаивал перед портретами военачальников и
думал: «Вот, наверное, интересно, хорошо и весело живется этим людям...» Улыбаясь своим давним,
таким наивным мальчишеским мыслям, Голованов с особой остротой ощутил тот тяжкий груз
ответственности, который отныне был возложен на его плечи.
А некоторые обстоятельства делали этот груз еще более тяжелым. Не все кадровые авиационные
командиры, служившие до войны в дальнебомбардировочных частях и соединениях, положительно
восприняли выдвижение на командные должности в ВВС вчерашнего пилота гражданской авиации.
В книге «Самолеты уходят в ночь» дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации А. И.
Молодчий, начавший войну командиром экипажа в 81-й авиадивизии, вспоминает: «Мы узнали, что
командиром нашей дивизии (вместо комбрига М. В. Водопьянова. — Ю. И.) назначен подполковник А.
Е. Голованов. Это известие было встречено по-разному. Бывшие летчики Аэрофлота, знавшие его по
совместной работе, говорили, что это человек деловой, порядок он наведет. Кое-кто из военных
высказывал сомнение:
— Какой там порядок? Он же не военный. Аэрофлотовец...
— А мы что — не военные?! — восставали тут же вчерашние гражданские пилоты».
Далее А. И. Молодчий рассказывает, как после одного из боевых вылетов, с трудом посадив
изрешеченный пулями и осколками бомбардировщик, экипаж, выбравшись из самолета, увидел на
аэродроме кроме командира полка полковника Н. И. Новодранова какого-то незнакомого
подполковника. Прервав начавшего рапортовать о выполнении боевого задания командира экипажа,
Новодранов показал жестом, что докладывать надо подполковнику.
«Я посмотрел на него и растерялся, — пишет А. И. Молодчий. [65] — Почему докладывать ему? Ведь он
по воинскому званию ниже на ранг командира полка. Мое замешательство, наверное, было очень
заметным. Из затруднительного положения помог выбраться сам незнакомец. Смотрел он на нас
внимательно и даже ласково. А потом спокойно представился: «Голованов». И добавил: «Командир
дивизии»... Командир дивизии стал с нами беседовать. Александр Евгеньевич вел разговор так, что сразу
расположил нас к себе. Он подробно расспрашивал о полете. Его интересовало, как мы в плохую погоду
отыскали цель, как вышли на свой аэродром, какие средства и способы навигации для этого
использовали. Тут командир нашел хорошего собеседника в лице нашего штурмана. А когда разговор
коснулся радионавигации, наш Сергей так увлекся, что и о субординации забыл. Он размахивал руками,
вертелся, спорил. Командир полка стоял в недоумении. Приезд комдива — и такое поведение капитана
Куликова! Новодранов подал мне знак, мол, приведи-ка своего штурмана к надлежащему порядку. Я
понимал: нужно остановить увлекшегося Куликова незаметно для других. И, улучив подходящий
момент, толкнул Сергея ногой. А подполковник Голованов это заметил, замахал рукой: «Не надо, он
дело говорит». Таким было наше первое знакомство с новым командиром дивизии Александром
Евгеньевичем Головановым... Уехал комдив, а Куликов все никак не мог поверить, что Голованов пилот
Аэрофлота... Вспоминая давно прошедшие времена, только можно удивляться, как смог подполковник А.
Е. Голованов, получив столь несовершенное и уже наполовину разбитое «хозяйство», в короткий срок не
только завершить формирование новой дальнебомбардировочной авиационной дивизии, но и
наращивать ее боевые возможности в условиях войны, когда неминуемы боевые потери. И они были, но
с каждым днем процент боевых потерь уменьшался. Дивизия стала боевой, а в марте 1942 года А. Е.
Голованову доверяют все уцелевшие тяжелые самолеты и под его руководством... была создана авиация
дальнего действия [66] (АДД) — ... основная ударная сила ВВС... Ставки Верховного
Главнокомандования. АДД громила врага и в тылу, и на всех фронтах. Боевые возможности и ее мощь с
каждым годом войны нарастали».
С того момента, когда командир экипажа младший лейтенант Молодчий докладывал новому командиру
дивизии подполковнику Голованову о выполнении боевого задания, до назначения генерал-майора
авиации Голованова командующим АДД Ставки Верховного Главнокомандования прошло совсем
немного времени — всего полгода. Но недаром в действующей армии год службы засчитывается за три.
Война преподносила суровые уроки. Каждая крупица опыта давалась исключительно дорогой ценой,
оплачивалась кровью лучших сынов и дочерей Отчизны. Именно поэтому так невиданно быстро в
тяжелейших испытаниях мужали и росли люди.
В первые, самые тяжкие недели войны командир авиакорпуса полковник Н. С. Скрипко неоднократно
имел возможность оценить боевую работу командира 212-го дальнебомбардировочного полка
подполковника Голованова. «Высокие морально-боевые качества и организаторские способности
Голованова проявились уже в первых суровых сражениях Великой Отечественной войны... В день
вероломного нападения гитлеровской Германии на нашу страну Голованов лично повел
дальнебомбардировочный авиаполк в бой и успешно бомбил танковые колонны врага в районах
восточнее Бреста и Гродно, — вспоминает в своей книге «По целям ближним и дальним» маршал
авиации Н. С. Скрипко. — С августа 1941 года Александр Евгеньевич командует...
дальнебомбардировочной авиадивизией. Непосредственно выполняя боевые задания Ставки Верховного
Главнокомандования, это соединение наносило удары по объектам глубокого вражеского тыла, включая
Берлин. Занятый напряженной боевой работой, Голованов одновременно осуществлял по заданию
Ставки подготовительные мероприятия по объединению всех дальнебомбардировочных [67]
соединений... К выполнению боевых задач генерал Голованов подходил творчески, смело, он
продуманно и обоснованно вносил в Ставку свои предложения по наилучшему использованию
авиасоединений в различной боевой обстановке».
Служивший заместителем командующего ВВС Юго-Западного фронта Скрипко несколько месяцев не
встречался с Головановым. В марте 1942 года генерал-майор авиации Н. С. Скрипко был назначен
первым заместителем командующего АДД и срочно вызван в Москву к новому месту службы. Явившись
к командующему АДД генерал-майору авиации Голованову, он застал в кабинете все руководство АДД:
члена военного совета, дивизионного комиссара Г. Г. Гурьянова, начальника штаба полковника М. И.
Шевелева, главного штурмана майора И. И. Петухова, главного инженера, военного инженера первого
ранга И. В. Маркова.
— Итак, руководящий состав авиации дальнего действия в сборе, — несколько торжественно объявил
Голованов, сердечно поприветствовав вошедшего Скрипко, и тут же деловито добавил: — Обсудим
наши неотложные дела...
И снова предоставим слово Н. С. Скрипко, который вспоминает об этом совещании: «С вполне
объяснимым интересом я присматривался к Голованову, внимательно слушал его... суждения и все более
убеждался, что он такой же, каким я знал его раньше. И вместе с тем заметно вырос, обогатил свой
оперативный кругозор. А внешне Александр Евгеньевич был по-прежнему худощав, подтянут. Его
мужественное лицо выражало сосредоточенность, решительность, упорство. Но в манере держаться
появилось что-то новое, значительное, незнакомое. И хотя Александр Евгеньевич был по-прежнему
демократичен в обращении, товарищески прост и приветлив, чувствовалось, что этот волевой и
решительный человек будет достойным командующим».
Да, командованию АДД предстояло решать нелегкие задачи, требовавшие не только глубоких
профессиональных [68] знаний и навыков, но и высокого организаторского таланта, твердой воли,
неуклонной решительности в проведении избранной линии, которая была выработана с учетом горького
опыта ошибок, неудач, а главное — потерь.
В первые месяцы войны дальнебомбардировочная авиация, рассредоточенная по различным фронтам и
направлениям, зачастую использовалась не в оперативных целях, а в тактических, нанося удары по
живой силе и технике противника в дневное время и, как правило, без прикрытия истребителей, которых
не хватало. Потери в этих условиях были чрезвычайно чувствительными.
Голованов принял энергичные меры по пополнению потерь самолетов. Практически круглосуточно
функционировали две школы ночных экипажей. В состав АДД направлялись вновь сформированные
экипажи из резервной авиабригады. Вошел в нее и основной состав ГВФ, на летную часть которого была
возложена значительная доля десантных и транспортных задач.
Была развита сеть приводных радиостанций, пеленгаторных баз, радиомаяков. С их помощью экипажи
уверенно и надежно осуществляли радионавигацию. Применялась и астроориентировка. Кроме того,
была создана целая сеть прожекторных светомаяков, каждый из которых работал в своем режиме.
К 5 марта 1942 года, когда была создана АДД, она располагала всего 341 самолетом и 367 экипажами,
причем лишь 171 самолет был полностью исправен и лишь 209 экипажей владели искусством ночных
полетов. Показательна и такая цифра: за первые шесть месяцев войны каждый дальний бомбардировщик
успевал до того, как его сбивали, сделать в среднем 13 боевых вылетов. Много это или мало? Если
сопоставить с числом боевых вылетов, дававших в стратегической авиации ВВС США летному составу
право покинуть действующую армию (это число составляло 25), то отнюдь не мало. Но если сопоставить
со средним числом боевых вылетов, которое совершал каждый бомбардировщик [69] с момента
организации АДД (март 1942 г.) до конца войны, достигшим 97, конечно же очень мало.
В 6,5 раза вырос срок боевой жизни дальнего бомбардировщика, для чего потребовалась огромная
организационная, методическая и техническая работа. В кратчайший срок, не прерывая боевой
деятельности, руководство АДД во главе с Головановым создало новую по существу и по форме
организацию.
«Сразу возникла уйма вопросов, — вспоминает об этом времени генерал-полковник авиации в отставке
Герой Советского Союза С. Ф. Ушаков. — Командующий решал их с помощью своих заместителей и
начальников служб, большинство из которых оказались большими специалистами своего дела. Оставив
за штабом только вопросы боевого управления, генерал Голованов подчинил себе все ведущие службы
АДД и даже некоторые службы штаба. Он смело принимал решения и с завидным упорством претворял
их в жизнь. Обладая способностью быстро схватывать все новое, он никогда не стеснялся прибегнуть к
опыту подчиненных, был наделен исключительной пытливостью, стремлением лично изучить тот или
иной вопрос, вникнуть в его суть».
В те дни и месяцы не просто менялись методы боевого применения дальних бомбардировщиков, а, по
существу, создавалась принципиально новая, соответствующая задачам нового вида авиации тактика.
Основой ее были действия в ночное время. Естественно, что в ночных условиях невозможно применять
привычную для дневного времени организацию боевых действий. Нужно было иметь достоверные
сведения о погоде на маршруте и в районе цели, быстро отыскивать и освещать объекты удара,
предпринимать меры, препятствующие прикрытию объектов удара истребительной авиацией
противника, изыскивать средства борьбы с ПВО противника непосредственно в районе цели, наконец,
предотвращать столкновения своих самолетов в ночном небе над целью, избегать [70] возможного
поражения своими же бомбами при одновременном выходе нескольких самолетов на цель...
Были тщательно разработаны и практически опробованы различные способы обеспечения высокой
эффективности поражения целей в ночных условиях как в тактической и оперативной глубине, так и в
глубоком тылу врага.
В боевые порядки частей стали включаться специальные самолеты-разведчики погоды, группы
отыскания и освещения цели. Создавались группы самолетов-блокировщиков, которые перед подходом к
цели главного — ударного — эшелона совершали налеты на аэродромы базирования истребительной
авиации прикрытия, бомбили взлетно-посадочные полосы и выводили их из строя, пулеметным огнем
препятствовали взлету истребителей. Применялись и так называемые «звездные» налеты, когда в целях
дезориентации и распыления сил ПВО противника наши бомбардировщики выходили на цель с разных
направлений и высот. Для каждого полка определялись и время пребывания над целью, и единая для
всех его экипажей высота бомбометания. Выход на боевой курс самолета совершался стремительно в тот
момент, когда свет прожекторов и зенитный огонь сосредоточивались на других самолетах. А снижение
самолетов при подходе к цели совершалось на минимальной скорости, при малых оборотах двигателей,
чтобы затруднить работу звукоулавливателей ПВО противника. В нескольких десятках километров от
цели намечался хорошо различимый с высоты даже в ночных условиях ориентир. Только от этого
ориентира все самолеты строго на заданной высоте выходили на цель бомбометания. В июне 1942 года
шесть ночей подряд группы в сто и более бомбардировщиков АДД наносили массированные удары по
сосредоточению войск противника в районах Щигров, Курска и Обояни. Это первое серьезное
испытание новой организации действий в крупных масштабах прошло успешно.
Летный состав АДД овладевал и средствами самолетовождения [71] вне видимости земли. Над своей
территорией широко использовалась ориентация на радиомаяки, радиопеленгаторы, приводные
радиостанции. На большом удалении от линии фронта, над территорией противника, штурманы
прибегали к астроориентировке, а нередко настраивались, как это делал Голованов еще во время
советско-финляндской войны, на иностранные радиостанции.
Все служившие в то время под началом Голованова единодушно отмечают, что в тот переломный период
особенно заметно проявились самые сильные стороны его незаурядной личности. Неукоснительная,
порою жесткая и доходящая до педантичности требовательность и самоорганизованность сочетались у
него всегда с ровным, лишенным какой-либо нервозности отношением к людям, непоказной,
заинтересованной внимательностью к ним, постоянной заботой о них. Он никогда не заигрывал с
подчиненными, не кокетничал своим демократизмом, без особой нужды не сокращал дистанцию. Но,
может быть, именно поэтому она, эта дистанция между командующим и рядовыми пилотами,
определялась не только и не столько субординацией, сколько огромным личным авторитетом
Голованова, безграничным уважением и любовью к нему всего личного состава АДД.
Централизация и умелая организация руководства дальнебомбардировочной авиацией приносила
значительный, а главное быстрый, эффект. Голованов целеустремленно и настойчиво добивался того,
чтобы управление было оперативным, четким и гибким, чтобы боевые задачи доводились до экипажей в
кратчайшие сроки и чтобы в случае необходимости машины можно было непосредственно в воздухе
перенацеливать на другие задачи.
Летом и осенью 1942 года под Сталинградом шли тяжелейшие бои. АДД вела в районе города
интенсивные действия. В августе Ставка поставила перед АДД задачу, не прерывая ни на день
напряженной боевой работы на этом важнейшем театре военных действий, нанести ряд мощных [72]
ударов по военно-промышленным объектам некоторых крупных городов фашистской Германии и ее
сателлитов. Штаб АДД в кратчайший срок решил ряд серьезнейших вопросов, некоторые из которых у
нас вообще решались впервые. Были организованы в районе Андреаполя так называемые «аэродромы
подскока». За счет изобретательности и организованности удалось преодолеть трудности, возникшие с
подготовкой полевых аэродромов к взлету перегруженных (предельная бомбовая нагрузка плюс
дополнительное горючее) самолетов, с подвозом горючего и бомб. Причем все подготовительные
мероприятия проводились в непосредственной близости от фронта не только быстро, но и скрытно. И
вот в ночь на 19 августа был нанесен удар по военным объектам Кенигсберга и Данцига. Затем из-за
крайне скверных метеоусловий в Западной Европе был сделан недельный перерыв. А потом последовали
бомбовые удары по военно-промышленным объектам Берлина, Будапешта, Бухареста, Штеттина и
других центров.
18 августа шестая армия Паулюса при поддержке авиации, после мощной артиллерийской подготовки
форсировала Дон, закрепилась на восточном берегу и, прорвав после тяжелых кровопролитных боев
оборону советских войск, вышла к Волге севернее Сталинграда.
В этот период советские наземные войска вели тяжелые оборонительные бои. АДД, поддерживая их
действия, наносила весьма чувствительные удары по живой силе и технике наступающего противника,
по его переправам через Дон, по группировке, рвавшейся к Волге в районах Котлубань, Кузьмичи,
Ерзовка, по войскам, продвигавшимся с юго-запада. Самолеты АДД разрушали переправы через реку
Червленая, уничтожали фронтовую авиацию противника, базировавшуюся на аэродромах Суровикино,
Обливская, Аксай.
В ходе напряженной боевой работы совершенствовалась тактика АДД. Так, из данных разведки стало
известно, что [73] на восстановление переправ, разбитых у берегов, уходит вдвое больше времени, чем
на ремонт переправ, разбомбленных посредине реки. Это было учтено, и бомбометание начали вести по
береговым частям переправ. Поскольку точных данных о местах расположения переправ, как правило, не
было, бомбардировки стали производить по ночам с помощью подсветки — спускаемых на парашютах
стокилограммовых светящихся бомб, которые хорошо освещали реку и позволяли быстро находить и
прицельно поражать переправы.
О масштабах деятельности АДД в этот трудный период боев под Сталинградом дают представление
следующие цифры: с 18 августа по 2 сентября было произведено в интересах наземных войск 1466
самолето-вылетов.
В октябре 1942 года Голованова вызвали в Ставку. Он предложил временно отказаться от бомбардировок
военных объектов в тылу врага и сосредоточить усилия АДД на сталинградском направлении.
Предложение было принято Верховным.
Огромную помощь оказала АДД защитникам Ленинграда. Тесно взаимодействуя с войсками
Ленинградского и Волховского фронтов, ее соединения произвели более 27 тысяч самолето-вылетов. По
сообщению командования Ленинградского фронта одна из вражеских артиллерийских группировок
после сокрушительного удара наших дальних бомбардировщиков больше недели не вела огонь по
городу.
В связи с полетами в глубокий тыл противника возникла серьезная трудность с выяснением
метеорологических условий. Принимать решение о вылете приходилось на основании сведений,
получаемых из Англии, а также пойманных в эфире метеосводок и прогнозов невоюющих стран.
Естественно, что решения о боевых вылетах в этих условиях были сопряжены с риском. При налете на
Данциг в конце июля 1942 года наши самолеты в районе Кенигсберга попали в обширный и быстро
распространяющийся на запад и на восток грозовой фронт. Пришлось [74] переключаться на запасные
цели и, отбомбившись, пробиваться на свои аэродромы. В ту ночь, как обычно, когда производились
налеты по глубоким тылам противника, позвонил Сталин и поинтересовался ходом дел. Голованов
доложил обстановку. Верховный возмутился тем, что метеорологи не предупредили о сильной грозе.
— Метеорологи предсказывали грозы, — доложил Голованов.
— Так кто же тогда послал самолеты? За это нужно привлечь к ответственности.
— Приказ на вылет отдал я. Ошибка моя, и больше никто в этом не виновен, — после этих слов
Голованова наступила длительная пауза.
— И часто вы отдаете приказания о вылете, когда синоптики считают погоду нелетной? — прервал
наконец молчание Верховный.
— Думаю, что не ошибусь, если скажу: восемь раз из десяти.
Когда Верховный узнал, что десять экипажей не вернулись на свои базы, он сказал Голованову, что во
всем случившемся следует серьезно разобраться. К утру выяснилось, что погибли три машины, а
остальные сели на свои или запасные аэродромы, причем экипажи погибших машин сумели спастись.
Это несколько смягчило Верховного, однако он потребовал принять специальные меры, чтобы
уменьшить вероятность встреч с грозой. Пришлось отдать строжайший приказ, запрещающий экипажам
АДД входить в грозовую облачность, обязывающий обходить ее, а если это невозможно, возвращаться
на свою базу или переключаться на запасную цель.
Верховный Главнокомандующий в целом высоко ценил деятельность Голованова. Однако это ни в коей
мере не означало, что командующий АДД был застрахован от всяких коллизий, иногда достигавших
весьма большой остроты. О некоторых из них представляется полезным рассказать, ибо поведение
Голованова в этих случаях проливает [75] дополнительный свет на существенные особенности его
личности.
Во второй половине июня 1942 года Голованова вызвали в Ставку, где он получил указание всеми
имеющимися силами АДД нанести удар по Берлину. Произведя необходимые расчеты, командование
АДД убедилось, что самолеты смогут отбомбиться над целью лишь незадолго до рассвета и, таким
образом, возвращаться придется днем, а большая часть маршрута пролегает над рейхом и
оккупированной врагом территорией. А это означает, что возвращающиеся бомбардировщики будут
подвергаться атакам истребителей ПВО и фронтовой авиации. Естественно, это грозило большими
потерями. Перед командованием АДД возникла дилемма: готовиться к немедленному выполнению
полученного задания или доложить Ставке о вероятных последствиях этого налета на Берлин и внести
предложение о выборе более целесообразного срока. Тщательно перепроверив все расчеты,
посоветовавшись с членами военного совета и наиболее компетентными специалистами из состава АДД,
Голованов поехал в Ставку и, изложив все доводы, внес предложение перенести срок налетов на конец
лета. Верховный был очень недоволен, но ответа на предложение не дал. Он вызвал специалистов из
ВВС и гидрометеослужбы и поручил им придирчиво и скрупулезно проверить все расчеты,
представленные АДД. Получив подтверждение их правильности, Верховный Главнокомандующий
поблагодарил вызванных товарищей и отпустил их, не объяснив причины вызова. Затем, по своей
привычке неторопливо, зашагал по кабинету, размышляя. У Голованова создалось впечатление, что по
каким-то причинам, может быть в связи с обещанием союзникам, Сталину очень хотелось подвергнуть
Берлин бомбардировке именно теперь. Однако он не торопился с решением. Наконец после весьма
продолжительного молчания Сталин спросил:
— Когда вы считаете возможным возобновить налеты на Берлин? [76]
Услышав ответ Голованова, Верховный переспросил:
— Но это точно?
— Совершенно точно, если не будет очень серьезных помех с погодой.
— Ничего не поделаешь, придется с вами согласиться...
Вопрос был решен. И ровно в полночь названного Головановым числа в его кабинете раздался звонок.
Верховный осведомлялся, не забыл ли командующий АДД, какое сегодня число. Голованов доложил, что
группа самолетов находится в воздухе и, по расчетным данным, через несколько минут начнется
бомбардировка Берлина.
— Удачи вам, — коротко прозвучало в трубке.
Авиационный обозреватель английской газеты «Йоркшир пост», комментируя советские налеты на
фашистскую Германию, писал: «Означают ли они новое советское наступление в воздухе?
Возобновление этих воздушных бомбардировок очень хорошо сочетается с нынешним наступлением
советских войск на Центральном фронте. Авиация дальнего действия, руководимая Головановым,
получила в свое распоряжение новые мощные четырехмоторные бомбардировщики. Эти
бомбардировщики имеют большой радиус действия и по праву считаются не уступающими крупнейшим
бомбардировщикам английской авиации. Голованов, по-видимому, проектирует в широком масштабе
налеты на глубокие тылы противника».
А лондонская газета «Дейли телеграф энд морнинг пост» в передовой статье от 29 августа писала: «В
ночь на 27 августа советские бомбардировщики совершили налеты на Данциг. В ночь на 28 августа
английские бомбардировщики совершили налет на Гдыню. Таким образом... обещанная после нападения
Гитлера на Россию встреча над Берлином является не пустой фразой, а реальной возможностью...
Русским бомбардировщикам, возможно, приходится покрывать несколько меньшее расстояние, но их
налеты являются блестящим доказательством их силы, дающей им [77] возможность заставить население
Германии почувствовать войну в то время, когда русские армии и авиация участвуют в одном из
величайших в истории сражений, происходящих в глубине их собственной страны».
14 сентября лондонское радио сообщало: «Русские и английские бомбардировщики совершили налет на
Германию. Русские бомбардировщики совершили налет на Восточную Пруссию, и, хотя нет еще
официальных сообщений из Москвы, Берлин признает, что русские бомбардировщики принесли
материальный ущерб».
Бомбардировки крупных центров в глубоком тылу фашистской Германии и в странах-сателлитах
принесли не только чисто военный результат. Они имели и огромное морально-политическое и
психологическое значение. Даже фашистская печать вынуждена была как-то коснуться боевых действий
советской бомбардировочной авиации над территорией третьего рейха. Ведомство Геббельса, верное
своим методам наглой и грубой лжи, было уже не в силах отрицать очевидность, стремясь лишь исказить
ее. Так, 24 августа 1942 года берлинские газеты сообщили, что с 15 по 25 августа «большевики потеряли
во время налетов на Германию сто тридцать восемь самолетов». Для иллюстрации масштабов этой
чудовищной лжи достаточно напомнить, что в марте 1942 года АДД располагала 171 полностью
исправным самолетом из общего числа 341, переданных в распоряжение только что созданной авиации
дальнего действия. Итак, по Геббельсу, советская авиация, во всяком случае дальнего действия, к 25
августа была в очередной раз «уничтожена». Но 30 августа германское информационное агентство
сообщило, что «минувшей ночью советские бомбардировщики совершили налет на восточные и северо-
восточные районы Германии», признало, что «несколько самолетов противника проникли к большому
Берлину», но заверило, что причиненный ущерб «незначителен». Примерно аналогичные сообщения
передавались 7 и 10 сентября. Официальная фашистская пропаганда [78] вынуждена была признать факт
систематических действий советской авиации над территорией гитлеровского рейха.
В штабе АДД тщательно изучали и отклики зарубежной прессы, и трофейные документы, в которых
содержались свидетельства успешности боевых действий нашей авиации.
В своих записках, опубликованных после войны, Голованов приводит весьма характерные выдержки из
писем на фронт, захваченных советскими войсками в числе трофейных документов. Судя по этим
письмам, советские бомбардировщики заставили глубокий тыл врага весьма серьезно, как писала
английская газета, «почувствовать войну».
Лейтенанту Гейнцу Шулыгу некая Гертруда из Бретау сообщала: «Вчера у меня была Эльза Вернер из
Шахау. У них творилось что-то ужасное. Русские бросали тяжелые бомбы. Верфи горели... В Шахау в
уцелевших домах не осталось ни одного целого стекла. Люди думают, что нужно куда-нибудь уезжать.
Но куда? Эльза зовет меня в Штраубинг, но ведь и туда могут явиться русские».
В письме из Прейтенштейна ефрейтору Гельмуту Лиготцу говорится: «Здесь, так же как и в других
местах Восточной Пруссии, были русские летчики в ночь на 26 июля. Они кроме бомб сбрасывали еще
листовки. Ах, когда же наступят другие времена? Утверждают, что русские будут побеждены. Но может
случиться иначе...»
Весьма показательные сомнения! Еще каких-нибудь пять-шесть месяцев назад они не приходили в
голову ни тем, кто писал эти письма, ни тем, кому они посылались.
Английский еженедельник «Спектейтор» в сентябре 1942 года сообщал, что хортистское правительство
сильно обеспокоено ударами советской авиации по скоплениям немецко-фашистских войск, которые,
благоденствуя в комфорте на территории Венгрии, надеялись на полную безопасность.
Да, настроение начинало меняться! Конечно, было бы неверно переоценивать значение действий АДД
как фактора, влияющего на морально-политическую атмосферу в [79] воюющих и не вступивших в
войну странах, но и не следует его и недооценивать. Авиация дальнего действия наглядно подтверждала
целесообразность своей новой организации.
Кстати, под Сталинградом, в сентябре 1942 года АДД продемонстрировала и другой пример
эффективности новой организации и управления, когда по команде с КП непосредственно в воздухе
были успешно перенацелены 8 авиадивизий.
Как бы совершенны сами по себе ни были организация и управление, но приказы, указания,
предначертания осуществляют в особо сложных, чреватых смертельной опасностью условиях войны
люди. И именно от них, от силы их духа, их идейно-нравственных и волевых качеств зависит в конечном
счете успех любого, пусть и блестяще подготовленного и организованного дела. Об этом постоянно
помнил и всегда учитывал в своей деятельности Голованов. Он знал людей, уважал и ценил их, был
всегда готов прийти им на помощь, если они в том нуждались.
В первые месяцы войны дальнебомбардировочная авиация понесла тяжелые потери. С весны 1942 года,
после организации АДД, потери резко сократились. Но после того как значительную часть летного
состава АДД составили уже прошедшие специальную подготовку летчики и штурманы, владевшие
навыками самолетовождения в сложных метеоусловиях и ночью, умело применявшие средства
радионавигации, изучавшие тактику боевого применения АДД, слетавшиеся в экипажи, понимавшие
друг друга с полуслова, потеря каждого экипажа наносила весьма ощутимый урон.
Но по мере роста боевого мастерства летного состава АДД все большее количество экипажей машин,
сбитых или серьезно поврежденных над территорией противника, совершали вынужденные посадки,
выпрыгивали с парашютами — словом, оставались в живых и, проявляя огромные мужество,
находчивость, целеустремленность, пробирались к партизанам или выходили через линию фронта.
Вначале им далеко не всегда удавалось быстро возвращаться в [80] АДД — слишком много времени
занимали различного рода формальности. Неоднократно обращаясь почти по каждому такому факту к
Верховному Главнокомандующему, Голованов в конце концов добился специального решения: все
члены боевых экипажей АДД, любыми путями попавшие снова на свою территорию, немедленно
направлялись в распоряжение командования АДД, где и производилась необходимая проверка всех
обстоятельств полета и возвращения из вражеского тыла.
Да, командующий АДД проявлял заботу о личном составе, делал все, что от него зависело, чтобы
каждый летчик, штурман, стрелок, бортмеханик мог спокойно выполнять свою трудную и опасную
боевую работу. Они могли рассчитывать на полную поддержку и понимание в случае любого летного
происшествия, если оно произошло не по недобросовестности или трусости. И в той атмосфере
спокойствия и уверенности, которая царила в трудные годы войны в АДД, чрезвычайно велика была
роль политорганов, десятков и сотен уполномоченных большевистской партии, которые не только
пламенным словом, но и личным боевым примером вдохновляли авиаторов на легендарные подвиги в
грозовом военном небе.
Огромным уважением и авторитетом среди личного состава АДД пользовались политработники:
полковой комиссар С. Я. Федоров, старшие батальонные комиссары Н. П. Докаленко, А. Д. Петленко и
многие другие. Особенно любили в АДД члена военного совета АДД, дивизионного комиссара Г. Г.
Гурьянова — «Гурьяныча», как нередко называли его между собой летчики. Обладавший к началу
службы в АДД уже большим жизненным и политическим опытом, он отличался исключительной
работоспособностью, деловитостью, душевным вниманием к людям и большой личной скромностью. Их
совместная работа с командующим в течение всей войны была образцом основанного на высокой
принципиальности и искреннем уважении друг к другу содружества. Голованов — и он [81] писал об
этом в своих воспоминаниях — очень высоко ценил не только человеческие качества комиссара, но и его
глубокую компетентность в военном деле, в трудном искусстве политико-воспитательной работы. «Тем-
то и сложна эта (политическая. — Ю. И.) работа, что каждый раз нужно найти в конкретно создавшейся
обстановке правильное решение и уметь правильно сочетать политическое влияние и воздействие с
командирской властью, какой облечен каждый политработник в нашей армии. Только политработник,
обладающий этими способностями, пользуется уважением и всеобщим признанием... Прямо надо сказать
— трудная должность». Вот что превыше всего ценил в политработниках и конечно же в Г. Г. Гурьянове
Голованов. Работая над этой книгой, я, естественно, пытался прибегнуть к помощи бывшего члена
военного совета АДД. К сожалению, возраст и очень тяжелая болезнь не позволили генерал-полковнику
авиации в отставке Г. Г. Гурьянову сколько-нибудь активно участвовать в подготовке материалов книги.
Но не могу не привести несколько строк из письма, полученного мной от Г. Г. Гурьянова: «К сожалению,
отдельные авторы, пишущие об АДД в годы Великой Отечественной войны, недостаточно, а то и вообще
не отразили в своих мемуарах организаторский талант как военачальника А. Е. Голованова, его
непререкаемый авторитет среди личного состава дальней авиации, особенно среди летного состава.
Известно, что его предложения об использовании АДД в операциях на фронтах Великой Отечественной
войны всегда находили одобрение со стороны Генерального штаба и Ставки Верховного
Главнокомандования{7}. Когда он бывал в частях, а это бывало почти [82] постоянно, люди шли к нему
за советом, поделиться своими успехами, высказаться о недостатках. И, как правило, он на месте решал
поставленные перед ним вопросы. Он был исключительно чутким к людям, заботливым и
внимательным».
Интересно сопоставить эти два высказывания. Нетрудно заметить, что и командующий, и член военного
совета особенно высоко ценили один у другого сочетание командирских качеств, организаторских,
военных дарований с умением находить общий язык с людьми, понимать их нужды и мотивы, т. е.
важнейшие качества политического работника. И это еще одно свидетельство того, что коммунист
Голованов на любом посту, куда бы ни направляла его партия — в органы ВЧК — ОГПУ или в Наркомат
тяжелой промышленности, в ГВФ или АДД, ощущал себя прежде всего ее посланцем, ее
уполномоченным и представителем.
...Всякое случалось во фронтовом небе с самолетами авиации дальнего действия. Однажды,
отбомбившись над целью в глубоком тылу врага, самолет 752-го полка АДД был сбит прямым
попаданием зенитного снаряда. «Всем прыгать!» — скомандовал командир экипажа гвардии старший
лейтенант Д. И. Барашев и последним выбросился из падавшего бомбардировщика. Приземлился он на
объятой огнем железнодорожной станции и, воспользовавшись тем, что все фашисты во время бомбежки
попрятались в укрытия, сумел забраться в товарный вагон. Зарылся в уголь. Эшелон долго стоял.
Фашисты гомонили буквально в двух шагах. Потом эшелон двигался, снова стоял. Больше суток без
воды и пищи, в черной угольной ночи пребывал советский летчик. На каком-то полустанке услышал
сквозь стенки вагона белорусскую речь. Выбрался из эшелона. Добрался до леса. Встретил партизан.
Отдохнул немного. Мог, конечно, Д. И. Барашев остаться в партизанском отряде, среди своих. Но он
предпочел пуститься в далекий, полный опасностей путь к линии фронта. Достиг ее, благополучно
преодолел и вскоре вернулся в свою часть. Через [83] несколько дней летчик Барашев повел новую
машину в очередной боевой вылет, а вскоре был удостоен звания Героя Советского Союза. Немало
подвигов совершили Барашев и его боевой друг штурман гвардии старший лейтенант Травин, чудом
вырвавшийся из фашистского концлагеря. Погибли они, возвращаясь с очередного боевого задания 20
августа 1943 года.
Дважды Герой Советского Союза В. Н. Осипов, ведя бой с фашистскими истребителями, сбил двух. Но
машина получила такие повреждения, что лететь на ней было невозможно: один мотор разбит, другой
сильно поврежден. Однако двадцатидвухлетний ас все-таки добрался до своих. Техники насчитали в
самолете несколько сот (!) пробоин. «Как ты смог долететь?» — спросили его. Осипов отшутился:
«Моторы не работали — на сердце дотянул!»
Герой Советского Союза капитан М. В. Симонов еще в первые, самые трудные дни войны днем, без
прикрытия истребителей штурмовал танковую колонну фашистов. Зенитным огнем был поврежден
мотор его самолета. На высоте 100 метров Симонов 370 километров прошел на одном моторе и совершил
посадку на своем аэродроме. За первый год войны его подбивали четырежды. Но каждый раз искусный
пилот приводил машину на аэродром, спасая и самолет и экипаж. Штурман Симонова Г. И. Несмашный
также был удостоен звания Героя Советского Союза.
А вот отрывок из наградного листа на командира экипажа капитана Я. И. Пляшечника: «С 20.2. на
21.2.42 г. — выброска десанта корпуса генерала Левашова в районе д. Луги — корабль тов. Пляшечника
был атакован при подходе к цели двумя ночными истребителями Ме-110. С первой атаки был убит
воздушный стрелок в носовой рубке... и с последующих атак был выведен из строя один мотор и
загорелись бензиновые баки. Несмотря на создавшиеся тяжелые условия полета, тов. Пляшечник
проявил исключительное мужество и патриотизм... Задание было выполнено, и десант был выброшен в
назначенное место. Одновременно [84] с выброской десанта были приняты все меры к тушению пожара
на корабле. Несмотря на бушевавший на левой плоскости огонь, тов. Пляшечник уверенно вел корабль
на свою территорию... Тов. Пляшечник пролетел на горящем самолете более 100 километров над
территорией противника... Посадка произведена благополучно, сохранен экипаж и самолет». За этот
подвиг и семьдесят три других успешных боевых вылета командование части представило Я. И.
Пляшечника к ордену Красного Знамени. Но военный совет АДД ходатайствовал о присвоении Я. И.
Пляшечнику звания Героя Советского Союза, и это высокое звание было летчику присвоено.
Таких примеров можно привести множество. Не говоря уже о чудесах храбрости и мужества,
неистощимой изобретательности и находчивости личного состава. Экипажи сбитых или совершивших
вынужденные посадки самолетов АДД упорно пробивались в родные части. Опытных, заслуженных асов
и молодых, только начинавших свой путь в военном небе пилотов и штурманов, вела одна мечта —
поскорее занять свое место в кабине боевой машины, чтобы снова бить ненавистного врага.
Невольно возникает сопоставление между этим страстным, преодолевающим любые опасности и
препятствия стремлением летного состава АДД вернуться в строй и случаем, о котором вспоминал
Голованов в своих записках. «...В 1943 году довелось мне на Центральном аэродроме осматривать
американский самолет Б-17. Показывал его американский генерал, а необходимые пояснения давал через
переводчика здоровый, краснощекий, веселый летчик-американец, который невольно располагал к себе.
Осмотрев самолет, я познакомился со всем составом экипажа и поинтересовался, куда летит экипаж. В
ответ услышал, что экипаж летит в Америку. Я был удивлен и без особых церемоний спросил:
— А почему такие молодые и здоровые ребята не хотят больше воевать? [85]
— А мы уже отвоевались, — ответил командир экипажа. Я был несколько озадачен и спросил:
— А что значит «отвоевались»?
— Очень просто, — последовал ответ. — Мы сделали по двадцать пять боевых вылетов, участвуя в
налетах на гитлеровскую Германию. Летали днем. За каждый вылет наша авиация теряла пять процентов
самолетов и личного состава. После двадцати вылетов мы должны бы были быть «на том свете», но нам
повезло. Еще пять вылетов мы сделали уже «с того света», а поэтому наша работа завершилась и мы
летим домой, отлетав свою норму...
Вот так и закончилась война для этих парней, конца которой еще не было видно. И тут я невольно
подумал: сколько же раз побывали «на том свете» (и сколько раз вернулись с него! — Ю. И.) советские
летчики — русские и украинцы, узбеки и казахи, грузины и белорусы... И в частности, экипажи авиации
дальнего действия, сделавшие по сто, двести, триста и более вылетов по глубоким тылам. А потом наши
союзники удивлялись: откуда у русских появилась такая мощь, что они свернули шею Гитлеру?»
Процитированный выше отрывок из записок Голованова о Великой Отечественной войне был
опубликован в печати в августе 1971 года, а я прочитал его в рукописи примерно на семь — восемь
месяцев раньше, то есть в начале того же года, почти одновременно с книгой известного американского
писателя Джона Херси «Возлюбивший войну», выпущенной в русском переводе издательством
«Художественная литература» в самом конце 1970 года. Роман Херси посвящен жизни и боевой
деятельности экипажа тяжелого бомбардировщика Б-17, или, как называли эти громадные
четырехмоторные боевые машины стратегической авиации США, «летающей крепостью», в период
весны и начала лета 1943 года. Экипаж этот под командованием пилота-аса капитана, а затем и майора
Уильяма Морроу в составе крупного соединения стратегической авиации США, базирующегося в
Англии, близ Лондона, участвует [86] в налетах на военные и промышленные объекты противника,
расположенные на территории самой Германии, а также Бельгии, Голландии, Франции и Норвегии.
Экипаж Морроу, как и другие экипажи соединения, лихорадочно отсчитывает те самые двадцать пять
боевых вылетов, после совершения которых война должна для них закончиться.
Помню, книга произвела на меня большое впечатление, а материал ее как бы «наложился» на материал
записок Голованова, над которыми он в то время работал, давая мне их читать частями, по мере
готовности. При одной из очередных встреч с Александром Евгеньевичем я поинтересовался, не читал
ли он книгу Херси, а когда выяснилось, что книга ему незнакома, предложил свой экземпляр. Голованов
с благодарностью взял книгу, сказав, что прочитает быстро. Дня через два-три он позвонил мне: «Начал
читать, весьма интересно. Не будете ли вы возражать, если я кое-что помечу на полях карандашом.
Возможно, надо будет сделать некоторые выписки. А при встрече потолкуем».
Следующая наша встреча состоялась не очень скоро: помнится, Александр Евгеньевич уезжал то ли в
санаторий, то ли в какую-то командировку от Комитета ветеранов войны. Вручив мне аккуратно
обернутую в плотную бумагу книгу, он сказал: «Правильно вы мне ее порекомендовали. Книга, по-
моему, правдивая».
Я уже знал, что в его устах это высшая оценка. И дальше начался разговор, который я постараюсь
воспроизвести, опираясь не только на память, но и на сохранившиеся в моем экземпляре книги
карандашные пометки Александра Евгеньевича.
— Да, правдивая книга. Автор хорошо освоил материал, грамотно написал с авиационной точки зрения.
А без знания материала никакой талант не спасет. — Голованов помолчал. Взял в руки книгу и стал ее
неторопливо перелистывать, останавливаясь на тех страницах, где на полях виднелись его карандашные
пометки. — Я, знаете ли, нередко сорок первый год вспоминаю. Ведь, сказать откровенно, [87] были
моменты, когда положение становилось прямо-таки отчаянным. И объективные обстоятельства
складывались исключительно тяжело, и настроение у людей бывало соответствующее. Помню, один
известный, отмеченный еще до войны высокой наградой летчик в октябре сорок первого так растерялся,
что это ни с его прошлыми заслугами, ни с характером никак не вязалось. Еще один случай вспоминаю,
когда в те же дни несколько неплохих, смелых в общем-то летчиков оробели, вроде бы заболели, когда
болеть никак не время было... Но ведь почему я это запомнил? — спросил, помолчал и сам же ответил:
— Да потому, что случаи-то редчайшие, исключительные, можно сказать. Люди о себе меньше всего
думали. Как страну отстоять, как Отечество спасти да фашизм навеки уничтожить — вот о чем днем и
ночью душа болела. И что характерно — от этой главной заботы многие, вовсе не героического склада
люди, совершали такое, о чем в иных условиях и помыслить не решились бы. — Голованов не любил
долго сидеть. Особенно когда разговор его волновал, задевал за живое, он частенько вставал и мерил
комнату крупными своими шагами. — Вот у нас часто говорят и пишут: «массовый героизм». На первый
взгляд кажется нелогично: героизм, подвиг — это ведь что-то необычное, выдающееся, а выдающееся
вроде бы не может быть массовым. И все верно: героизм был массовым. Потому что весь народ дружно,
единой грудью прикрывал Родину, и в этих условиях храбрость, мужество становились необходимой, а
потому обычной нормой поведения. А вот трусость, шкурничество — чем-то исключительным.
Мысль эта была высказана Головановым так четко, с такой убежденностью и отточенностью
формулировок, что не возникало сомнений: пришли они не вдруг, не в нынешнем разговоре, а выношены
и обдуманы раньше.
— Меня что в книге американского писателя поразило, — не вопросительно, а утвердительно продолжал
Голованов, — откровенное описание массового индивидуализма. [88]
Ведь там, в американской авиации, в разгар войны с фашизмом каждый думает только о себе. Ни о
родине, ни о необходимости уничтожения фашизма никто и не помышляет. Делают свою опасную
работу, подсчитывая, сколько вылетов сделали, сколько еще осталось. Техника у них была
первоклассная, летать они тоже умели — это Херси верно пишет. Но какое страшное отсутствие высоких
целей и идеалов...
Сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной лежит книга Д. Херси, и я бережно листаю ее, отыскивая
уже едва заметные следы головановского карандаша на полях. Вот на странице 444 отчеркнуты строки
— идет речь об асе стратегической авиации США майоре Морроу: «Я попытался решить, за что мог
воевать Морроу. Конечно, не за идеи, надежды, какие-то стремления...» И далее: «Когда ты задаешься
вопросом, за что человек воюет, ты, наверное, сам себе отвечаешь: за жизнь. А Морроу не хочет жизни,
он хочет смерти. Не для себя — для всех остальных».
И вспоминаю, как тогда, почти пятнадцать лет назад, шагая по столовой своей квартиры, где мы
беседовали, Александр Евгеньевич говорил:
— Психология наемного убийцы, вооружен ли он кинжалом, пистолетом или атомной бомбой, — штука
чрезвычайно опасная. Если даже в ту войну, когда сражались против фашизма, таким, как Морроу, было
все равно, кого и за что убивать. Если, сбрасывая атомную бомбу на Хиросиму, полковник Тиббетс ни на
секунду не задумался о цели и смысле происходящего, то в Корее и во Вьетнаме наемные убийцы
развернулись вовсю. И теперь идеология наемных убийц стала официальной идеологией армии США...
Вот почему нам надо больше и лучше писать о войне против фашизма. Воспитывать нужно молодежь на
примерах патриотизма, героической защиты Родины.
И Александр Евгеньевич Голованов занимался этим благородным делом до последнего дня своей
жизни... [89]
Особые задания
В одну из майских ночей 1942 года Голованову позвонил Поскребышев и сказал, что нужно срочно
явиться в Ставку.
— Кто у Верховного? — спросил Голованов, чтобы сориентироваться.
— Моряки, — коротко ответил Поскребышев.
За семь минут поездки от Петровского парка до Кремля Голованов не смог представить себе, зачем он
понадобился при докладе моряков. Войдя в кабинет Верховного, увидел там кроме наркома Военно-
Морского Флота Н. Г. Кузнецова и командующего военно-морской авиацией генерала С. Ф.
Жаворонкова заместителя наркома обороны генерала А. А. Новикова и некоторых других лиц.
Сталин сразу же обратился к вошедшему:
— Нужно помочь морякам. Караваны судов, идущие из Англии, несут большие потери от авиации
противника. Нужно пресечь ее деятельность.
— Что от нас требуется? — спросил Голованов.
— Вам нужно использовать свои тяжелые четырехмоторные самолеты для нанесения ударов по
аэродромам противника, расположенным на территории Норвегии и Финляндии, перебазировав свои
самолеты на северные аэродромы. Есть у вас желание помочь в этом деле?
— Конечно, но я хотел бы узнать, откуда наши самолеты будут работать?
— Пойдите вместе с товарищами в другую комнату, ознакомьтесь со всеми вопросами и дайте свои
предложения.
Когда Голованов разобрался в сути дела, ему стало ясно, что кто-то неверно информировал Верховного.
Аэродромы, на которые предлагалось перебазировать тяжелые [90] бомбардировщики ТБ-7, были
непригодны для этой цели. Подходы к ним закрыты сопками, да и длина летного поля составляла всего
лишь восемьсот метров — ни сесть на такой аэродром, ни взлететь с него тяжелые бомбардировщики не
смогут. Но один из участников совещания, проходившего в комнате, примыкавшей к кабинету
Верховного, возразил:
— Решение уже фактически принято. Товарищу Сталину доложено, что самолеты ТБ-7 могут летать с
этих аэродромов. Поэтому вам надо не возражать против важного задания, а продумать, как обеспечить
его выполнение.
Войдя в кабинет и встретив вопросительный взгляд Верховного, Голованов доложил о непригодности
названных северных аэродромов.
— Вы что, шутите? — резко бросил Сталин. И чуть спокойнее добавил: — Товарищи заверяют, что
аэродромы пригодны для тяжелых самолетов...
Воцарилось молчание.
— Вы хотите, чтобы караваны судов дошли до нас? — голос был, как всегда, негромок, глуховат, но
интонация ничего доброго не предвещала.
— Конечно, хочу.
— Так в чем же дело?
— Дело в том, что на эти аэродромы тяжелые самолеты сесть не смогут, не смогут с них и взлететь.
— Зачем же мы тогда строим такие воздушные корабли? Придется отобрать у вас и завод и самолеты, —
чувствовалось, что он с трудом сдерживает гнев.
— Как прикажете.
Верховный встал из-за стола, со стуком двинув кресло.
— Вы, видно, просто не желаете бить фашистов, — услышал Голованов. Так Сталин еще никогда с ним
не разговаривал. Обстоятельства принимали тяжелый оборот. В такие минуты и проявляется суть
личности человека, проверяется его способность ставить интересы дела выше личных. [91]
— Я могу сам пойти на первом корабле на указанный аэродром и разбить машину при посадке. Но я не
имею права терять людей и машины и не принять мер, зависящих от меня, чтобы этого не случилось...
После слов Голованова в кабинете снова наступила тишина. Верховный обошел свой стол и неторопливо
двинулся по кабинету, вдоль стола для заседаний. Все собравшиеся отводили глаза от Голованова.
Приостановившись и не обращаясь ни к кому персонально, Сталин спросил:
— Так что же будем делать?
Все молчали.
— Ну а вы сами можете что-нибудь предложить? — на этот раз Верховный обращался непосредственно
к Голованову.
— Мне не совсем понятно, почему все уперлось в тяжелые корабли. Ведь поставленную задачу вполне
можно решить самолетами Ил-4. Аэродромы, на которых базируется авиация противника, находятся в
радиусе действия этих самолетов, а аэродромы, которые предлагаются для базирования наших
самолетов, вполне пригодны для «илов».
— И вы убеждены, что Ил-4 выполнят поставленную задачу?
— Абсолютно убежден. Они выполнят ее успешнее...
— Вы берете на себя личную ответственность за это?
— Да, беру.
— Ну что же, тогда давайте так и решим, — заключил Верховный.
Двадцать шесть лучших экипажей из 36-й дивизии полковника В. Д. Дрянина в мае были
перебазированы на один из северных аэродромов. Из них была сформирована оперативная группа для
уничтожения немецко-фашистской авиации, базировавшейся на норвежских и финских аэродромах и
систематически бомбившей караваны судов союзников. Эффективно проработав на Севере около месяца,
группа была возвращена в свои части, однако в сентябре ее снова перебазировали на Север, и в
дальнейшем такие [92] группы создавались неоднократно. В одном из донесений, полученных из-за
рубежа, о результатах бомбардировок вражеских аэродромов самолетами группы говорилось: «При
одном из крупных налетов русских самолетов на аэродроме Баник в октябре было уничтожено 60
немецких самолетов, убито много летчиков и солдат, причинены большие разрушения постройкам на
аэродроме».
А вот текст телефонограммы, переданной командованию ВВС Северного флота: «Первый лорд
Адмиралтейства и командующий отечественной эскадрой Англии объявляет благодарность летному
составу оперативной группы 36-й авиадивизии за обеспечение прохода транспортов в порт Мурманск».
Так была успешно решена одна из многочисленных и разнообразных задач. Твердость, проявленная
командующим АДД при решении этой задачи, произвела, видимо, впечатление на Верховного. Во
всяком случае, он не раз во время войны вспоминал об этом эпизоде и всегда внимательно
прислушивался к мнениям, высказывавшимся командованием АДД при обсуждении различных боевых
заданий.
А задания действительно были весьма разнообразными... Как-то в конце марта 1942 года, перед тем как
отпустить Голованова после доклада в Ставке, Верховный спросил, в каких районах Севера ему довелось
летать. Выслушав короткий рассказ о работе Голованова в Восточно-Сибирском управлении ГВФ, он
неожиданно для Голованова сказал:
— Нужно будет организовать трассу на Аляску, скажем в Фербенкс... Как вы думаете, это трудно?
— Главная трудность — горючее. Остальные трудности преодолеть будет легче, — ответил Голованов.
— Ну вот и хорошо. Мы вам поручим организацию этого дела. Возможно, нам с вами придется слетать в
Квебек. Но это — строго между нами...
Через несколько дней, при очередной встрече в Ставке, Верховный как бы мельком спросил: [93]
— Как вы думаете, сколько понадобится времени, чтобы слетать в Квебек и обратно с двухдневной
остановкой?
Голованов ответил, что при благоприятных погодных условиях на это потребуется десять — двенадцать
суток, но может случиться и так, что погода задержит перелет на непредсказуемое заранее время. Больше
к разговору о полете в Канаду Сталин не возвращался, но вскоре спросил Голованова, как лучше и
быстрее долететь до Вашингтона. Опыт перелетов из Москвы в США был накоплен еще до войны.
Успешно осуществили такие перелеты экипажи В. П. Чкалова, М. М. Громова, В. К. Коккинаки.
Но организация перелета в США в мирных условиях конечно же ни в какое сравнение с подобным
полетом, совершаемым в разгар мировой войны, не идет. Голованов понимал, что лететь в Америку,
видимо, собирается Сталин или кто-нибудь из других высших руководителей государства. Таким
образом, дело не ограничится лишь риском для жизни членов экипажа самолета, людей военных, для
которых этот риск не только привычен, но и профессионален. Поэтому Голованов ответил Верховному,
что необходимо время для проработки различных вариантов. Сталин согласился ждать, но предупредил,
что посвящать в замысел никого не надо.
Голованов принялся за расчеты и прокладки различных вариантов трассы, стремясь не привлекать
внимания своих ближайших помощников, которые входили к нему в кабинет без предварительных
докладов, к карте мира, все чаще появлявшейся на его рабочем столе. Вариант полета через Аляску
Голованов почти сразу отверг, так как он был сопряжен с длительной подготовкой и сам по себе занял
бы слишком много времени. Также довольно продолжительным представлялся вариант трассы через
Иран и далее. Полет должен был проходить над территорией государств, которые отнеслись бы к нему,
мягко говоря, без восторга. В итоге напряженных раздумий Голованов пришел к варианту, [94] который
мог на первый взгляд показаться авантюрным, но в действительности больше, чем любые другие,
обеспечивал безопасность полета: из Москвы на Лондон и далее через Исландию и Канаду в Вашингтон.
Разумеется, нельзя было исключить возможность того, что фашистская разведка получит сведения о
намерении представителей советского высшего руководства лететь в Вашингтон и даже о примерных
сроках этого полета. В этом случае, конечно, будут приняты меры для перехвата самолета в воздухе или
диверсий в местах промежуточных посадок. Но для того чтобы их осуществить, надо знать маршрут
полета. И самым маловероятным покажется противнику вариант маршрута, проходящий через линию
фронта и оккупированные фашистами страны. Для перелета из Москвы в Лондон на самолете ТБ-7
требовалось около семи часов — время сравнительно непродолжительное. А после Лондона шел участок
трассы, на котором гитлеровские самолеты не летали. К тому же Исландия, Канада и США находились в
состоянии войны со странами оси, и, таким образом, советский самолет окажется под защитой
правительств этих государств.
Как и предполагал Голованов, при докладе о различных вариантах маршрута, вариант с полетом через
линию фронта поначалу вызвал недоумение и сомнения. Но, выслушав все соображения, которыми
руководствовался Голованов, Верховный признал их обоснованными и заключил:
— Мы вам доверяем. Действуйте, как найдете нужным, так как ответственность возлагается лично на
вас. Но никто не должен знать о предстоящем полете. Нужно только что-то придумать, чтобы найти для
него легальный повод, ибо сам факт его подготовки все равно в абсолютной тайне не сохранишь...
Как раз в это время англичане выразили готовность передать Советскому Союзу некоторое количество
боевых самолетов. Голованов и предложил выдвинуть в качестве повода для полета в Лондон
необходимость ознакомления нескольких специалистов Советских ВВС с предназначенными [95] для
передачи самолетами. Предложение было утверждено, и подготовка к полету началась.
Прежде всего подобрали экипаж. Командиром был назначен майор С. А. Асямов, которого Голованов
хорошо знал еще до войны по работе в Восточной Сибири и высоко ценил за летное мастерство,
смелость и умение не теряться в любой обстановке. «Человек чкаловского покроя» — так
охарактеризовал Асямова командующий АДД. В последние годы перед войной С. А. Асямов служил в
полярной авиации, что, конечно, способствовало росту его пилотажного искусства и обогатило ценным
опытом полетов в особо сложных условиях. Вторым пилотом к напористому, энергичному Асямову
определили более спокойного по характеру, склонного к большей осмотрительности опытного полярного
летчика Э. К. Пусепа, штурманами назначили С. М. Романова и А. П. Штепенко, бортинженерами — С.
Н. Дмитриева и А. Я. Золотарева.
Закончив подготовку к сложному и рискованному полету, получив у англичан все необходимые данные
по маршруту, экипаж майора С. А. Асямова 28 апреля в 19 часов 05 минут стартовал на Лондон, и, как
ожидалось, через семь часов десять минут самолет достиг места назначения. Было еще темно, и,
дождавшись в воздухе рассвета, Асямов благополучно совершил посадку на аэродроме Тилинг.
Все члены экипажа, включая командира, были уверены, что, проложив трассу, они следующим рейсом
повезут в Англию экипажи ГВФ для перегонки английских самолетов. Командование АДД никакого
видимого участия в подготовке полета не принимало, все необходимые данные получали через ГВФ,
возникавшие вопросы решал командир авиадивизии полковник В. И. Лебедев, в дивизию никто из штаба
АДД не приезжал, и хотя полет, что вполне естественно для военного времени, готовился в обстановке
секретности, особого внимания к нему внешне не проявлялось. Но в действительности за полетом
следили внимательно [96] и с волнением. И как только из советского посольства в Лондоне поступило
сообщение о том, что четверо из состава экипажа во главе с Асямовым в 9 часов утра 29 апреля прибыли
на английском самолете из Тилинга в Лондон, Голованов немедленно доложил Верховному
Главнокомандующему о благополучном завершении первого этапа перелета.
А затем произошла неожиданная и загадочная трагедия.
С. А. Асямов в сопровождении двух членов советской военной миссии в Англии и помощника
советского военного атташе по авиации в 9 часов утра следующего дня вылетел на английском самолете
типа «Фламинго» из Лондона снова в Тилинг. На борту самолета кроме четырех советских офицеров и
четырех членов английского экипажа находились английские офицеры связи Вильтон и Эдмонс.
Благополучно приземлившись в Тилинге, самолет стартовал в Ист-Форчун (как впоследствии сообщало
английское министерство авиации, для осмотра аэродрома и самолетов). Из Ист-Форчуна «Фламинго»
вылетел снова в Лондон и в районе Йорка, в 200 милях от английской столицы, внезапно воспламенился
в воздухе и развалился на части. Все десять человек, находившиеся в самолете, погибли. Советские
офицеры были опознаны лишь по остаткам форменной одежды.
В советское посольство явилась делегация генерального штаба английских вооруженных сил, которая
выразила свое соболезнование и предложила главе советской военной миссии адмиралу Н. М. Харламову
принять участие в работе комиссии по расследованию причин гибели самолета. Однако причины гибели
самолета установить так и не удалось...
Война есть война, и потери на войне не являются чем-то чрезвычайным. И все же привыкнуть к гибели
людей невозможно. А тут не стало человека, которого Голованов близко знал, с которым был связан
годами трудной и опасной совместной работы и которого не случайно сравнивал с Чкаловым [97] за
широту русской души, удаль, всегдашнюю готовность к риску, беззаветное мужество и редкий летный
талант. Тяжело переживал Голованов гибель Асямова еще и потому, что обстоятельства ее носили
неясный и от этого еще более трагический характер... Сколько раз попадал погибший летчик в
критические, казалось бы, безвыходные ситуации в тогда еще не освоенном авиацией сибирском небе,
сколько раз водил боевой корабль в глубокий тыл противника! И вот внезапная, нелепая катастрофа в
небе союзной державы после того, как, казалось, самое трудное и опасное уже позади... Известие о
гибели Асямова произвело сильное впечатление и на Верховного. Он долго молчал, набивая трубку, а
потом спросил:
— Ну, что же теперь делать? Встреча с Рузвельтом должна состояться во что бы то ни стало... Можете вы
предложить какой-то выход из положения?..
Теперь хорошо известно, что, хотя президент Рузвельт весьма осторожно относился к плану
форсирования Ла-Манша в то время и больше склонялся к высадке союзнических войск в Северной
Африке, он все же в отличие от Черчилля стоял за открытие второго фронта в Европе. Не однажды у
Рузвельта возникало желание встретиться со Сталиным для обсуждения этого важнейшего вопроса.
Однако обстановка на фронтах исключала возможность такой встречи. В апреле 1942 года Рузвельт
направил Сталину телеграмму. В ней говорилось: «К несчастью, географическое расстояние делает нашу
встречу практически невозможной в настоящее время. Такая встреча, дающая возможность личной
беседы, была бы чрезвычайно полезна для ведения войны против гитлеризма. Возможно, что, если дела
пойдут так хорошо, как мы надеемся, мы с Вами сможем провести несколько дней вместе будущим
летом близ нашей общей границы возле Аляски. Но пока что я считаю крайне важным с военной и
других точек зрения иметь что-то максимально приближающееся к обмену мнениями. [98]
Я имею в виду весьма важное военное предложение, связанное с использованием наших вооруженных
сил таким образом, чтобы облегчить критическое положение на Вашем Западном фронте. Этой цели я
придаю огромное значение.
Поэтому я хотел бы, чтобы Вы обдумали вопрос о возможности направить в самое ближайшее время в
Вашингтон г-на Молотова и доверенного генерала. Время имеет большое значение, если мы должны
оказать существенную помощь...
Я предлагаю такую процедуру не только из соображений секретности, которая является столь
необходимой, но и потому, что мне нужен Ваш совет, прежде чем мы примем окончательное решение о
стратегическом направлении нашей совместной военной акции.
Я послал Гопкинса в Лондон в связи с этим предложением...»
Вот почему Верховный так настоятельно добивался от Голованова какого-то варианта скорейшей
доставки представителя советского руководства в Вашингтон. Но, естественно, что все эти
обстоятельства стали известны Голованову лишь гораздо позднее, когда была опубликована переписка
между Рузвельтом и Сталиным.
...Вопрос Верховного не застал Голованова врасплох. Командование АДД уже продумало сложившуюся
ситуацию.
— Могу, — ответил Голованов. — Летчик Пусэп, который летал вторым пилотом в экипаже Асямова,
опытный командир корабля, полярный летчик, привык к длительным беспосадочным перелетам на
Севере, да и во время войны неоднократно летал в глубокие тылы без второго пилота. Он и приведет
самолет домой, а здесь мы пополним экипаж, и можно будет вновь отправляться в путь.
— Ну что же, действуйте! — согласился Верховный. Англичане были поражены, когда тяжелая
четырехмоторная машина, ведомая одним пилотом, поднялась в [99] воздух, легла на курс и через
несколько часов благополучно приземлилась на своем аэродроме.
Во время доклада Верховному Голованов получил указание готовить самолет для полета в Вашингтон, и
чем скорее, тем лучше. Сталин добавил, что на переговоры с Черчиллем и Рузвельтом полетит Молотов.
Экипаж был пополнен опытным летчиком В. М. Обуховым, который занял место второго пилота. На
самолете было установлено дополнительное вооружение — несколько скорострельных пушек и
пулеметов системы Шпитального, естественно, с солидным запасом боеприпасов. Прихватили и
изрядное количество запасных частей. К 10 мая самолет был тщательно осмотрен и принят комиссией.
Но англичане не давали «добро» на прием самолета из-за метеоусловий. Вылет несколько раз назначался
и отменялся. Наконец согласие англичан было получено, и 19 мая вечером пассажиры собрались на
Центральном аэродроме. Их было девять, в том числе две женщины (машинистка и медсестра). Десятый
член делегации — переводчик В. Н. Павлов уже находился в Англии, он прилетел туда первым рейсом с
экипажем Асямова.
Подробности полета изложены в книгах, написанных после войны командиром экипажа полковником Э.
К. Пусэпом и штурманом полковником А. П. Штепенко, удостоенными за этот полет звания Героя
Советского Союза (звание Героя Советского Союза было посмертно присвоено и С. А. Асямову).
Но в ходе работы над книгой мне удалось встретиться с одним из участников того памятного рейса —
бывшим сотрудником НКИД СССР М. М. Юниным. И несколько деталей, увиденных глазами
пассажира, мне хотелось бы изложить.
Естественно, что многочасовой полет на боевом самолете, где места для пассажиров не предусмотрены,
представляет большие трудности. Во-первых, надо было как-то разместить людей — и не одного, не
двоих, а девятерых. [100]
Во-вторых, в самолетах того времени герметики не было, а это означало, что на высоте, на которой
проходила значительная часть полета — 8 тысяч метров, нужно было пользоваться кислородными
приборами. Наконец, температура в самолете почти равна температуре за бортом, то есть десятки
градусов ниже нуля. И кроме того, следовало принять дополнительные меры безопасности пассажиров.
Перед полетом пассажиров как следует накормили, затем обрядили в меховые летные комбинезоны,
шлемы и унты, подробно проинструктировали на предмет пользования кислородными приборами и
парашютами, которых каждый получил по два. Все кое-как разместились, разумеется, без каких бы то ни
было удобств, и в 22.00 ТБ-7 поднялся в воздух.
Несмотря на тщательную подготовку машины, в воздухе обнаружилась какая-то неисправность
маслопровода. Во всяком случае, сидевший у самого иллюминатора Юнин наблюдал, как правая
плоскость постепенно стала блестеть, покрываясь пленкой масла. Юнин своими наблюдениями ни с кем
не делился. Экипаж спокойно занимался делом, никакой суеты или волнения не замечалось. В 8.00
самолет благополучно приземлился в Шотландии, недалеко от города Данди.
Перелеты из Англии в США и обратно прошли благополучно. Так же, как и обратный рейс из Прествика
(Западная Шотландия) до Москвы.
На Центральном аэродроме в Москве приземлились 13 июня в пять часов утра. Среди встречающих у
трапа, естественно, был и командующий АДД генерал Голованов. М. М. Юнин вспоминает, что кто-то из
членов делегации, кажется А. С. Соболев, видимо знакомый с Головановым ранее, спросил его о
самочувствии. Голованов усмехнулся и негромко ответил:
— Какое может быть самочувствие, если нам сообщили, что в одном из пунктов вашего маршрута шел
воздушный [101] бой, правда, значительно ниже. Вот мы тут сидели и переживали: что, если в ходе боя
кто-то выше полезет... Два часа в поясницу стреляло от волнения, а вы спрашиваете о самочувствии, — и
Голованов с облегчением рассмеялся.
Надо заметить, что, когда советская делегация ехала поездом из Лондона в Прествик, откуда должна
была лететь на родину, американское и английское радио и газеты дали сообщение о том, что Молотов
посетил Лондон и Вашингтон, где были подписаны важные соглашения. Из текста сообщения можно
было понять, что советская делегация уже возвратилась в Москву. Это, конечно, повышало шансы на
безопасность обратного полета через линию фронта.
Три важных документа, подписанных главой советской делегации в Вашингтоне и Лондоне, оказали свое
влияние на ход войны против фашизма и, конечно, сторицей окупили все волнения и переживания,
связанные с перелетами Асямова и Пусэпа.
Выполнение любого задания Ставки было сопряжено с огромной ответственностью и, естественно,
вызывало немало волнений. Но, находясь в расцвете сил, с каждым новым заданием набираясь опыта,
Голованов обретал все большую уверенность в осуществлении своих разнообразных и многотрудных
обязанностей командующего. Эта уверенность однажды чуть не сыграла с Головановым опасную шутку.
Обладая великолепной памятью, он, как правило, при беседах с Верховным не вел записей. Однажды,
давая Голованову очередное указание, Сталин сказал:
— А вы напрасно не записываете. Память может вас когда-нибудь подвести.
— Не беспокойтесь, задания будут выполнены точно.
— Смотрите, дело ваше, но учтите, что такими вещами не шутят...
А задания в тот раз заключались в нанесении ударов АДД по немецко-фашистским военным объектам,
находившимся на территории Венгрии. Верховный Главнокомандующий [102] назвал пять таких
объектов и определил очередность нанесения ударов. Три первых и последний объект Голованов, как
обычно, легко запомнил, а четвертый, к полному его изумлению, забыл. Отдав начальнику штаба
генерал-лейтенанту М. И. Шевелеву соответствующие указания по первым трем объектам, Голованов
подошел к карте и стал ее внимательно рассматривать, надеясь, что, прочитав названия всех пунктов в
районе указанных целей, без труда вспомнит и забытый. Но, увы, название в памяти не всплывало.
Потребовав карту более крупного масштаба, Голованов вместе с Шевелевым принялся пристально ее
изучать. Дислокация наших войск, ведших бои на территории Венгрии, Голованову была известна во
всех деталях, и, исходя из нее, он тщательно перебирал названия всех пунктов, которые могли войти в
сферу боевых действий АДД. Но ни одно из них даже отдаленно не напоминало забытое...
До нанесения удара по четвертому объекту оставалось три дня, и Голованов решил отвлечься на другие
дела, надеясь, что, как это нередко бывает, искомое название само всплывет в памяти.
На другой день позвонил Верховный, высказал удовлетворение результатами налета по объекту,
назначенному для удара в первую очередь, и дал указание действовать по второй цели. Видимо, о
результатах налета он кроме боевого донесения АДД получил данные и от руководства фронтом. В
следующую ночь из-за плохих метеорологических условий АДД боевых действий в Венгрии не вела.
Затем был совершен боевой вылет по второму объекту, а название четвертой цели так и не всплывало.
Делать нечего, нужно было докладывать Верховному.
В день подготовки удара по третьему объекту, когда шло согласование с командованием фронта,
позвонил Сталин, спросил, готовится ли сегодняшней ночью третий удар, и сообщил, что надобность в
ударе по четвертому объекту отпала, и следует действовать по объекту номер пять. [103]
При следующем посещении Кремля, когда, получая задание, Голованов раскрыл блокнот и приготовился
записать цели, подлежащие бомбометанию, Верховный несколько удивленно посмотрел на него, но
ничего не сказал...
Эпизод этот, в котором причудливо сочетается очень серьезное с комическим, послужил для Голованова
хорошим уроком, хотя закончился вполне благополучно и в силу этого мог настроить на вполне
благодушный лад: дескать, чего не бывает, а вот пронесло же... И не в том только дело, что Голованов с
того дня больше никогда не полагался на свою память, кстати сказать, не изменявшую ему до последних
дней жизни. Он стал еще более собранным, еще более требовательным к себе и другим, еще более
педантичным во всем, что касалось дела.
...Утром 25 мая 1944 года Голованову была доложена радиограмма от начальника радиостанции АДД,
которая была придана советской военной миссии при Верховном штабе Народно-освободительной армии
Югославии. Радиостанция использовалась как приводная и связная рация при многочисленных полетах
самолетов АДД, доставлявших различные грузы в районы боевых действий Народно-освободительной
армии, и находилась в горах в районе Дрвара, где был расположен штаб маршала Тито. В радиограмме
сообщалось, что происходит высадка вражеского воздушного десанта на Дрвар и идет ожесточенный
бой. Голованов тотчас же информировал Ставку и получил задание выяснить подробности. Не прошло и
двух часов, как радиостанция АДД подтвердила: на Дрвар высажен крупный немецко-фашистский
десант, город захвачен, фашисты находятся в непосредственной близости, в связи с чем персонал
радиостанции зарывает аппаратуру в землю и уходит в горы. Попытки связаться со штабом Тито по
другим каналам успеха не имели. Стало ясно, что создалось чрезвычайно критическое положение и надо
принимать незамедлительные меры к спасению штаба Народно-освободительной армии во главе с ее
главнокомандующим. [104]
В южноитальянском городе Бари — на очень небольшом расстоянии от Югославии — располагалась
военно-воздушная база английской авиации. Иногда посадку там совершали и самолеты АДД. В эти дни
в Бари находился самолет, командиром экипажа которого был майор А. С. Шорников. Голованов давно
знал и высоко ценил летное мастерство и отвагу этого пилота. Еще в довоенные годы, в бытность шеф-
пилотом ГВФ, Голованов неоднократно проверял летный состав различных территориальных
управлений гражданской авиации на предмет определения возможности допуска к полетам с
пассажирами в сложных метеорологических условиях и ночью. Такие проверки обычно проводились по
ночам в очень скверную погоду. И вот однажды Голованову довелось проверять летчика Закавказского
управления ГВФ Шорникова. По тому, как спокойно, без напряжения сидел Шорников в своем
пилотском кресле, по тому, как мгновенно, автоматически срабатывали его реакции на изменения
положения самолета, возникавшие из-за сильной болтанки, Голованов сразу заключил, что летчик не
только опытен и умел, но и наделен особым летным талантом. И хотя после того полета Голованов
больше ни разу не наблюдал Шорникова в деле, но, к своему удовольствию, имел все основания
убедиться, что не ошибся в своем давнишнем заключении: командующему АДД докладывали о
мастерских полетах Шорникова в сложнейших погодных условиях и в ночное время к югославским
партизанам. Он оказался первым летчиком, сумевшим приземлиться ночью на заснеженную маленькую
площадку в высокогорном районе Боснии. Никто из американских и английских пилотов,
базировавшихся на аэродроме в Бари, не верил в такую возможность. Тогда Шорников, отправившись в
очередной полет в горы, захватил с собой десяток плетеных корзин, плотно набил их снегом с
высокогорья и, совершив посадку в Бари, не говоря ни слова, поставил корзины с не успевшим растаять
снегом на посадочную полосу. [105]
Когда Ставка дала указание АДД вывезти штаб Народно-освободительной армии Югославии из
Дрварского ущелья, у Голованова сомнений не было: лететь должен Шорников. Но связь с нашей
военной миссией у экипажа Шорникова была утеряна. Наконец 3 июня радист экипажа старший
лейтенант Н. С. Вердеревский по самолетной рации принял радиограмму от главы советской военной
миссии при штабе НОА Югославии генерала Н. В. Корнеева с указанием в ночь на 4 июня приземлиться
в ста километрах от Дрвара. Из радиограммы Шорникову стало ясно, что наша миссия сумела оторваться
от преследования фашистов. Вместе с миссией находился штурман Шорникова майор П. Н. Якимов,
который обеспечивал прием самолета. Шорников приказал экипажу готовиться к вылету. Но в это время
его вызвали в штаб английского авиационного командования в Бари и вручили радиограмму от генерала
Корнеева, в которой предписывалось прибыть в Купрешко Поле «в ночь с 4 на 5 июня».
Вылететь с английской военно-воздушной базы без разрешения ее командования Шорников не мог. Но у
него не было сомнений, что лететь надо немедленно, так как в повторной радиограмме генерала
Корнеева ничего не говорилось об отмене предыдущего указания, о котором командованию базы не
было известно. Шорников проявил в этой непростой ситуации недюжинные выдержку и
изобретательность. Он явился в штаб базы и попросил разрешения на разведывательный полет в район
Купрешко Поле, чтобы на следующую ночь более уверенно выполнить задание. Разрешение было
получено, и самолет Шорникова взлетел. Погода была — хуже некуда. Бушевала гроза, лил проливной
дождь. Пришлось идти над Адриатическим морем на малой высоте, чтобы не уклониться от маршрута и
не попасть в грозовые тучи. Обойдя оккупированный фашистами Сплит, где находилась немецкая
военно-морская база, располагавшая мощным зенитным прикрытием, Шорников набрал высоту и взял
курс на Купрес. В том районе надежным [106] ориентиром служит самая высокая гора. Определившись,
стали искать условные сигналы, но низкая облачность мешала просматривать местность. Более получаса
искали сигнальные огни. Наконец Шорников посадил самолет на обозначенную площадку, изрезанную
горными ручьями и усеянную камнями. Самолет встретил раненный в бою с фашистским десантом
штурман Якимов. Взяв на борт двадцать человек во главе с маршалом Тито, Шорников благополучно
доставил их в Бари и тут же стартовал вновь. Он вывез в ту ночь еще двадцать человек. Кстати,
выяснилось, что генерал Корнеев никаких указаний о переносе вылета не давал...
А. С. Шорников, второй пилот Б. Т. Калинин и штурман П. Н. Якимов были удостоены званий Героя
Советского Союза и Народного Героя Югославии, а бортмеханик И. Г. Галактионов и бортрадист Н. С.
Вердеревский были награждены орденами Ленина и «Партизанской Звездой» Югославии.
В ноябре 1944 года Голованов тяжело заболел: резко обострилась болезнь, начавшаяся после контузии,
полученной в 1942 году. Она внезапно свалила его с ног в период подготовки к операции «Багратион».
Состояние его стало настолько тяжелым, что врачи категорически предписали постельный режим и
отправили в подмосковный санаторий. Тяжело переживая вынужденное отстранение от боевой работы,
Голованов обратился к Верховному Главнокомандующему с рапортом об освобождении его от
обязанностей командующего АДД по болезни. Спустя месяц АДД была преобразована в 18-ю
воздушную армию. ГВФ, входивший прежде в состав АДД, был возвращен в подчинение Совета
Народных Комиссаров, а воздушно-десантная армия — в подчинение наземного командования.
Голованов был назначен командующим 18-й воздушной армией, членом военного совета и заместителем
Главнокомандующего ВВС.
Вскоре осунувшийся, побледневший за месяцы болезни [107] Голованов вновь появился в своем
кабинете в старом Петровском дворце. Реорганизация почти никак не повлияла на характер боевой
деятельности частей и соединений АДД. Продолжались удары по скоплениям войск и техники
противника в портах Клайпеда, Вентспилс и Лиепая, по железнодорожным эшелонам с живой силой,
оружием и боеприпасами.
Решающими победами Красной Армии и серьезным поражением союзных войск под Арденнами начался
1945 год. 6 января 1945 года Черчилль обратился к советскому Верховному Главнокомандующему с
просьбой ускорить наступление на советско-германском фронте и тем самым помочь войскам
союзников, попавшим в тяжелое положение в связи с наступлением немцев в Арденнах.
Начав наступление 12 января 1945 года, Красная Армия обрушила небывалой силы удар по противнику
на всем фронте, от Балтийского моря до Карпат. Мощная оборона врага была взломана на протяжении
тысячи двухсот километров. Красная Армия отбросила противника далеко на запад, освободила Польшу,
Венгрию, большую часть Чехословакии, значительную часть Австрии, овладела Восточной Пруссией,
Померанией, немецкой Силезией и, наконец, столицей Германии Берлином — очагом фашистской
агрессии.
18-я воздушная армия совместно с фронтовой авиацией поддерживала наступление войск фронтов,
препятствовала перевозкам противника в Восточной Пруссии, Западной Польше, на территории
Восточной и Северной Германии, а также Венгрии, бомбила порты на побережье Балтийского моря и
крупные железнодорожные узлы, наносила удары по аэродромам и скоплениям войск в юго-западной
Польше, Чехословакии, Австрии и Венгрии, по портам и железнодорожным узлам в Штральзунде,
Свинемюнде, Хель, Гдыне, Данциге, по военным объектам Грейфсвальда, Штеттина, Штаргарда,
Хойнице, Инстербурга, Лодзи. [108]
Особенно значительные потери противник понес в порту и на железнодорожном узле Данцига. В девяти
налетах участвовало две тысячи сто семьдесят семь самолетов. Произведенное фотографирование
зафиксировало огромные пожары: горели военные транспорты, портовые сооружения, железнодорожные
эшелоны...
В марте 1945 года, когда противник нанес контрудар в районе озера Балатон, части 18-й воздушной
армии бомбили скопления войск гитлеровцев в районе населенных пунктов и станций Хаймашкер,
Варпалота, Балатон-Кенеше, на железнодорожном узле Веспрем, одновременно нанося удар и по
аэродрому противника, расположенному в этом районе.
В период разгрома кенигсбергской группировки фашистов экипажи 18-й воздушной армии
содействовали наступательным операциям, препятствуя морским перевозкам противника и нанося удары
по морским портам Кенигсберга и Пиллау, где скопились транспорты с живой силой и техникой.
7 апреля 1945 года в дневное время 18-я воздушная армия нанесла удар по окруженным в городе и
крепости Кенигсберг гитлеровским войскам. На задание вылетало более пятисот пятидесяти
бомбардировщиков. За весьма короткий промежуток времени, применяя тактику, уже давно и хорошо
отработанную при нанесении массированных ударов, эта воздушная армада с разных направлений и
разной высоты прицельно била по засевшему в центре города противнику. Слаженность и точность
действий были таковы, что, несмотря на непосредственную близость наших войск, ни одна бомба не
упала в их расположение.
18-я воздушная армия активно поддерживала наши войска на всех этапах Берлинской операции. На
рассвете 16 апреля на участке, намеченном для прорыва, был нанесен массированный удар семисот
шестидесяти восьми самолетов. Хорошее освещение специальными авиационными бомбами дало
возможность всем экипажам уверенно [109] выйти на цели и точно отбомбиться. В дальнейшем войска и
техника противника подвергались ударам в районах сосредоточения на территории Германии. Вражеские
резервы уничтожались с воздуха восточнее Берлина, а также и в самом Берлине.
Более тысячи трехсот самолетов систематически бомбили окруженную группировку противника в
Бреслау. Она оказывала наиболее упорное сопротивление.
За последние месяцы войны 18-я воздушная армия произвела девятнадцать тысяч сто шестьдесят четыре
самолето-вылета. Из них в мае 1945 года — более тысячи. А всего с февраля 1942 по май 1945 года АДД
совершила свыше двухсот тысяч боевых самолето-вылетов, в том числе в Сталинградской битве —
четырнадцать тысяч, в сражении под Курском, в Орловской и Белгородско-Харьковской наступательных
операциях — девять тысяч, в невиданной по размаху и участию войск Белорусской операции —
тринадцать тысяч пятьсот.
В связи с безоговорочной капитуляцией фашистской Германии дальнейшая боевая деятельность авиации
дальнего действия была прекращена... [110]
Легенды и быль
Я не пишу ни биографию Александра Евгеньевича Голованова, ни тем более историю АДД. Содержание
этой книги — лишь эскиз, лишь штрихи к портрету одного из выдающихся военачальников Великой
Отечественной войны, оказавшейся в его жизни тем самым звездным часом, когда в человеке
проявляются все лучшие качества ума и характера, достигают своего высшего развития все способности,
обнаруживаются такие свойства и особенности личности, каких он и сам в себе не мог предполагать, но
которые становятся закономерным следствием всего предшествующего жизненного опыта. И этот
звездный час Александра Евгеньевича Голованова неразрывно связан с АДД, в организацию и боевую
деятельность которой он вложил столько сил и энергии, таланта и воли, мужества и решительности.
Месяц от месяца, год от года исторической битвы с фашизмом мужала и крепла авиация дальнего
действия. Вместе с ней рос, набирался опыта, знаний и умений ее командующий, начавший войну в
звании подполковника с двумя орденами на груди и закончивший ее в звании Главного маршала
авиации{8}, кавалером девяти орденов, три из которых — Суворова первой степени — были наградой за
высшее полководческое искусство.
Много раз доводилось Голованову по поручению Ставки выезжать для координации действий АДД с
наземными войсками на различные фронты. Встречаясь с талантливейшими советскими полководцами,
наблюдая за их работой [111] по руководству войсками в крупнейших сражениях Великой
Отечественной, участвуя в разработке планов решающих операций, Голованов расширял свой военный
кругозор, совершенствовал оперативное мышление, постигал тончайшие премудрости военного
искусства. Среди высших военных руководителей, с которыми он неоднократно решал общие вопросы,
были Г. К. Жуков, А. М. Василевский, К. К. Рокоссовский, И. С. Конев, В. Д. Соколовский, К. А.
Мерецков, А. А. Новиков, И. X. Баграмян, Л. А. Говоров, И. Д. Черняховский и другие. С некоторыми из
них у Голованова сложились теплые товарищеские отношения, основанные на взаимном уважении и
человеческой симпатии. С особенной сердечностью отзывался Голованов в послевоенные годы об А. М.
Василевском, К. К. Рокоссовском, Н. Г. Кузнецове, с глубочайшим преклонением говорил о
полководческом таланте Г. К. Жукова.
Оборона и разгром немецко-фашистских войск под Москвой, Сталинградская битва и сражение на
Курской дуге, прорыв блокады Ленинграда, операция «Багратион» и штурм Кенигсберга, наконец, битва
за Берлин — во всех этих и во многих других исторических событиях Великой Отечественной самое
активное участие принимала наша дальнебомбардировочная авиация. Свой личный вклад в ее успешные
боевые действия на решающих этапах борьбы с фашистским агрессором внес и командующий АДД
Главный маршал авиации А. Е. Голованов.
Исключительно широк был диапазон действий АДД — от нанесения массированных бомбовых ударов
по районам сосредоточения, коммуникациям, переправам, ближним тылам противника до воздушных
рейдов на тысячи километров по дальним целям в логове фашизма. Сотни полетов для заброски
разведывательных и диверсионных групп на оккупированные территории, для снабжения партизан и
разведчиков оружием, боеприпасами, продовольствием, медикаментами, для эвакуации раненых,
оказания интернациональной помощи борцам Сопротивления... Разве забудется [112] роль АДД в
поддержке словацкого восстания, в спасении штаба Народно-освободительной армии Югославии от
фашистов, уже почти добравшихся до Дрварского ущелья, в помощи польским и болгарским
партизанам... А доставка советских правительственных делегаций в Англию, США, на историческую
встречу глав трех держав в Тегеран...
В книге А. И. Молодчего, на которую я уже не раз ссылался, есть, между прочим, и такие строки: «На
самолетах Ил-4 вести боевые действия днем, можно сказать, было невозможно. А для ночной войны
гораздо сложнее подготовить летный состав. Ночью все несравнимо сложнее. И все же АДД с каждым
днем наращивала свои силы. Может, для кого-то все это похоже на... легенду, но потому и легендарна
наша АДД! Много затрачено сил, энергии всеми, кто имел отношение к авиации дальнего действия или
служил в ее рядах, но отдадим должное нашему командующему Александру Евгеньевичу Голованову!..
Он был большим военачальником и большим человеком... Потому знавшие его так скорбели много лет
спустя после войны, как и неизвестный мне автор стихов, посвященных памяти Главного маршала
авиации Александра Евгеньевича Голованова:
Помнишь, маршал, дороги воздушные,
По которым ты в бой нас водил,
Помнишь, «илы», штурвалу послушные,
Шли ночами во вражеский тыл?
Хоронили, ты помнишь, товарищей
Прямо в сердце, не в дальней дали,
Дым печали и гнева пожарища
Наши души навек обожгли.
Год за годом недуги военные
Нас живых вслед погибшим зовут.
Вот и маршала вахты бессменные
Привели на последний редут... [113]
И стоим мы на кладбище каменном,
И болит возле сердца свинец,
Тот, что стал и легендой и памятью,
Долгожителем наших сердец.
«Стихи неизвестного автора» — написал А. И. Молодчий... Работа над рукописью этой книги уже шла к
концу, когда я получил письмо:
«На заседании Президиума Совета ветеранов АДД было сообщено о том, что Вы
завершаете работу над материалом, посвященным памяти А. Е. Голованова.
Подобного рода сообщения не случайны на наших ежемесячных совещаниях:
каждому из нас дорога память обо всех, кто ушел из наших рядов и в годы войны, и в
послевоенные годы. Чувства свои мы выражаем каждый, как можем, и многие из нас
— стихами. Именно стихи позволяют обычно коротко выразить самую суть наших
мыслей и чувств...
Бывший гвардии старший сержант В. А. Перов».
Виктор Андреевич Перов с 1943 по 1945 год служил механиком в 21-м гвардейском полку АДД,
обслуживал Ил-4.
Да, ветераны АДД свято чтят память о своем командующем и делают все от них зависящее, чтобы
передать эту память в надежные руки молодого поколения.
...Голованов был прекрасным рассказчиком, говорил он обычно без всякой внешней экспрессии,
сдержанно, даже, казалось, несколько флегматично, но в рассказах его всегда присутствовало явственно
ощущаемое слушателями внутреннее напряжение, и, что особенно характерно, хотя он повествовал о
реальных событиях, людях и обстоятельствах, то и дело называя место и время действия и фамилии лиц,
о которых шла речь, эта строгая «документальность» отнюдь не исключала драматургию. Строго следуя
подлинным фактам, он умел выстроить сюжет, в его рассказах всегда присутствовали и завязка, и
кульминация, и развязка. Одного он не то чтобы не умел, но не любил: говорить [114] о себе. Помнится,
уступая моим настойчивым просьбам, не раз начинал он, бывало, какую-нибудь историю о том, как он...
И вдруг незаметно главным действующим лицом оказывался уже не он, а кто-то другой, на кого как бы
случайно соскальзывало повествование...
Но сколько же я слышал о нем от других, от тех, кто когда-то служил с ним, летал да просто встречался
когда-либо. Я нисколько не погрешу против истины, если скажу, что еще при жизни Голованова, а
особенно после его кончины, имя его стало легендарным.
...Однажды в летной столовой за затянувшимся ужином кто-то из ветеранов дальней авиации уверял
меня, что в конце войны, когда прилетевший с фронта на Центральный аэродром Главный маршал
авиации Голованов шел к ожидавшей его автомашине, к нему обратился пожилой солдат, часовой,
пожаловавшийся на то, что какой-то интендант не выдал ему полагавшуюся уже по срокам новую
шинель. Группа генералов и офицеров, сопровождавшая командующего АДД, естественно, попыталась
оттереть усатого ефрейтора от маршала и решить этот вопрос без его участия. Но Голованов, как
свидетельствует молва, приостановился, сбросил с себя реглан, накинул его на плечи ефрейтора и,
обернувшись на ходу, бросил на прощание: «Носи, он теплый, только погоны спори — они тебе
великоваты». После ряда лет знакомства с Александром Евгеньевичем я счел возможным спросить его,
был ли такой случай в действительности. Он усмехнулся: «Не помню. Да и мало ли что говорят...»
Вероятнее всего, я так никогда и не узнаю, вправду ли получил тот ефрейтор в подарок маршальский
реглан. Но зато я точно знаю: все, что написано и передается о нем из уст в уста, полностью
подтверждает не только его исключительную внимательность к людям, какой бы скромной ни была их
роль в жизни, но и ряд выдающихся качеств военного руководителя, особенностей яркой, крупной
человеческой личности. [115]
Научить подчиненных, что за самым мелким, казалось бы, незначительным вопросом нередко кроется
судьба человека, преподать им наглядный урок оперативного решения вопроса, который не смогли
своевременно урегулировать те, кому это положено делать по штатным обязанностям, без шума и
пространных нравоучений дать понять, что за невнимание к людям командующий будет строго
взыскивать, — вот чем «отсвечивала» кожа маршальского реглана.
Ветераны АДД — с кем бы из них я ни беседовал — обязательно вспоминают один из излюбленных
способов Голованова решать различного рода «личные», то есть обычно самые трудные и сопряженные с
обилием эмоций вопросы. Способ этот, пожалуй, парадоксален. Естественно предположить, что именно
такие вопросы следует решать с глазу на глаз, без свидетелей, обеспечивая тем самым условия для
полной доверительности и взаимной откровенности. Голованов же действовал прямо противоположным
образом. Приезжая в часть, он собирал личный состав на аэродроме или на стадионе и просил заявлять
всевозможные просьбы, претензии и жалобы. И люди, не стесняясь своих товарищей, сослуживцев,
прямо говорили о неполученной награде — где-то путешествует наградной лист, видимо потерялся; о
непонятной задержке в присвоении очередного звания — если есть претензии, пусть начальство
предъявит, будет ясно, над чем работать, а если их нет, зачем же тянуть, ведь звание для военного
человека не пустяк; о нарушении справедливой очередности в предоставлении жилья; о плохой работе
магазинов Военторга и Военкниги... Член военного совета, присутствовавший на таких встречах, многое
«брал на карандаш». А командующий тут же диктовал краткие и четкие поручения адъютанту по тем
вопросам, которые невозможно было решить на месте. Кое-что решалось тут же. Видимо, Голованов, и
думается справедливо, считал, что солгать, словчить, слукавить в присутствии боевых товарищей вряд
ли возможно. Ведь [116] выслушав жалобу или просьбу, командующий обычно обращался к
присутствующим: верно ли это, справедливо ли? Нет, Голованов отнюдь не устраивал вече или
референдумы, конечно же несовместимые с законами военной службы. Просто он полагал, что приемы
по личным вопросам в воспитательных целях иногда следует проводить в обстановке гласности, ибо
скорое торжество справедливости, совершающееся публично, очень поднимает настроение людей.
Об этих приемах Голованова по личным вопросам я не раз вспоминал после введения у нас единого
политдня. Ведь ветеран партии Голованов обычно начинал с доклада о текущем моменте, серьезно и
глубоко разбирал обстановку, останавливался на вопросах совершенствования тактики, на состоянии
материально-технического и боевого обеспечения полетов, на задачах личного состава, а затем уж
переходил к ответам на вопросы служебного и личного характера.
...Много рассказывают о личной храбрости Голованова и его высочайшем летном мастерстве. Во время
Великой Отечественной в этих его качествах однажды довелось лично убедиться Г. К. Жукову.
Поздней осенью 1942 года Жуков в качестве представителя Ставки был направлен на фронт, где провел
совещание с двумя командующими фронтами — Рокоссовским и Ватутиным. В совещании принял
участие и Голованов. После окончания совещания Жукову предстояло вернуться в Ставку, должен был
возвращаться в Москву и Голованов. Погода на трассе была нелетная. Однако Голованова, прекрасно
владевшего навыками слепого полета, это не смутило: он решил лететь на своем самолете со своим
экипажем и, зная, что Жуков очень спешит в Ставку, предложил маршалу лететь с ним. Жуков
согласился. Вероятно, он понимал, что полет в таких условиях — большой риск, но в то время каждый
час был на счету, готовилось наше контрнаступление под Сталинградом, и Жуков решил рискнуть.
После взлета к самолету, который пилотировал [117] Голованов, пристроились истребители
сопровождения, командированные для охраны заместителя Верховного Главнокомандующего. Однако
через десять — пятнадцать минут истребители вынуждены были вернуться на аэродром — сплошная
низкая облачность делала сопровождение в условиях слепого полета опасным. Голованов же продолжал
вести машину к Москве. Несмотря на очень сложные условия полета, настроение у экипажа было
отличное, каждый спокойно выполнял свои обязанности. До Москвы уже оставалось около ста
километров, самолет вышел из облачности, как вдруг началась быстрая потеря высоты. Голованов
добавил моторам мощности, но это лишь на очень короткий срок остановило снижение. Добавил еще, но
самолет продолжал терять высоту: обледенение. Включили антиобледенители, довели обороты
двигателей до максимальных — никакого результата. От хорошего настроения экипажа не осталось и
следа. Голованов вспомнил, как во время советско-финляндской войны попал в аналогичную ситуацию
после десяти — двенадцати минут полета от Ленинграда. Тогда, развернувшись на форсаже, он еле-еле
дотянул бреющим полетом до аэродрома. На самолете оказалось бугристое обледенение, которое резко
нарушило его аэродинамику и в случае продолжения полета неминуемо привело бы к катастрофе...
Да, тогда Голованов рисковал только своей жизнью и жизнью двоих членов экипажа. Теперь на борту
находился человек, роль и значение которого в битве с фашизмом вряд ли можно было переоценить.
Голованов решил не пытаться дотянуть до Центрального аэродрома столицы и на полном газу посадил
самолет на ближайший аэродром, где стояла приводная радиостанция. Вызвав из своего штаба машину,
Голованов предоставил ее в распоряжение Жукова и, распрощавшись с ним, остался на аэродроме, где у
него еще были дела.
Через несколько дней из окна своего кабинета в штабе АДД Голованов увидел у подъезда новенький
голубой [118] «Зис». На них в то время ездило высокое начальство. Вызвав порученца, он осведомился,
кто приехал. Порученец поспешил узнать и, вернувшись, доложил, что эту машину заместитель
Верховного Главнокомандующего прислал командующему АДД на память о совместном полете.
Впоследствии шофер Голованова рассказал, что, когда на видавшей виды «эмке» вез Жукова с аэродрома
в Ставку, маршал осведомился, на чьей машине едет. Узнав, что машина принадлежит командующему
АДД, Жуков, усомнившись, переспросил и, удостоверившись, что понял правильно, видимо, решил
подарить Голованову более соответствующую его рангу автомашину.
...Да, слышал я о мужестве, храбрости, выдержке, самообладании Голованова немало. И поскольку
познакомился с ним, когда он уже оставил службу и не сидел за штурвалом, то, естественно, я и
предположить не мог, что когда-либо доведется мне видеть Голованова в обстановке если и не
критической, то по крайней мере близкой к таковой. Но судьбе было угодно дать мне такую
возможность, и, наблюдая за Головановым в этой ситуации, я смог гораздо нагляднее и живее
представить себе, каким он бывал в минуты смертельной опасности.
А дело было так. Летом 1971 года Голованов получил приглашение принять участие в праздновании
тридцатилетия одного из авиационных полков, входившего во время Великой Отечественной войны в
АДД. Приглашение на празднование получили и несколько литераторов, в числе которых был и автор
этих строк. После традиционной трапезы в летной столовой на одном из аэродромов вся наша группа —
человек пятнадцать — во главе с Головановым направилась на летное поле к ожидавшему нас самолету.
Экипаж был выстроен для встречи, командир — молодой, худощавый капитан — доложил Главному
маршалу о готовности к полету. Здороваясь с членами экипажа, Голованов спросил командира: [119]
— Чего больше всего боится самолет?
— Грозы, товарищ Главный маршал, — после некоторого раздумья ответил летчик.
— Нет, не так, — Голованов усмехнулся. — Больше всего боится самолет земли, как говаривали в дни
моей молодости...
Разместились мы в штабном самолете удобно, места было много, а пассажиров мало. Голованов сел у
иллюминатора, а я устроился в кресле позади. Вскоре под ровный шум двигателей я довольно крепко
уснул.
Когда я проснулся, в иллюминаторе было темно. Казалось, в метре от самолета сверкнула молния.
Оглушительный удар грома будто потряс машину, за ним еще один. По плоскостям молотил крупный
град, кучки градин белыми островками скапливались на крыльях. Самолет то падал вниз, то затем снова
устремлялся кверху. Молния как бы прицельно била по нему, пока промахиваясь...
К горлу подступила тошнота, а к сердцу, признаюсь откровенно, тревога. По проходу между креслами то
и дело ходили к пилотской кабине и обратно два летевших с нами авиационных генерала. Я поглядел на
Голованова. Он о чем-то беседовал с поэтом Феликсом Чуевым, с интересом поглядывая время от
времени в иллюминатор. Так же спокойны, во всяком случае на вид, были и другие пассажиры в военной
форме. Что ж, пришлось и мне взять себя в руки. Один из генералов подошел к Голованову, о чем-то
негромко спросил его. Главный маршал коротко ответил и снова с интересом приник к иллюминатору.
Самолет резко пошел на снижение, и буквально через несколько минут мы оказались в почти ясном небе.
Вечером того же дня выяснились любопытные подробности, о которых я, конечно, не мог догадаться.
Оказывается, попав в грозовой фронт, командир экипажа, памятуя слова Голованова о том, что больше
всего самолет боится земли, к тому же опасаясь прослыть трусом, решил не снижаться. Тогда один из
представителей командования ВВС [120] осведомился у Голованова, не считает ли он необходимым
попытаться снижением выйти из грозового фронта. Голованов ответил, что лично он, если бы
пилотировал самолет, поступил именно так, но давать советы командиру экипажа, отвечающему за
самолет и за людей, считает недопустимым. Тогда генерал отдал летчику соответствующее приказание, и
мы вырвались из грозы.
Как-то раз, вспоминая об этом случае, я сказал Голованову, что поначалу здорово испугался и
успокоился, лишь убедившись в его полном самообладании. Александр Евгеньевич усмехнулся:
— Спокойствие наше порождено было разными причинами. Ваше — незнанием, а мое — ясным
пониманием ситуации.
У меня было сорвался с языка вопрос: «Так почему же вы?..» Но я не спросил. Конечно, он не мог вести
себя иначе. И вспоминая его спокойное лицо, пытливый взгляд, которым он разглядывал огненные
зигзаги за иллюминатором, я отчетливо представляю себе, как он клал бомбардировщик на боевой курс,
как летал над бескрайней сибирской тайгой, где вынужденная посадка была невозможна, как твердо
отстаивал свое мнение и тогда, когда было так заманчиво и так удобно отступить...
Да, он умел, если был уверен в своей правоте, неуступчиво стоять на своем. Я хочу привести лишь два
примера. Один из них касается, так сказать, личного вопроса. Другой — важного общественного дела.
В послевоенные годы Голованов, не имевший специального военного образования, решил его получить.
Он окончил курсы «Выстрел», а затем и Военную академию Генерального штаба Вооруженных Сил
СССР имени К. Е. Ворошилова. Учился он блестяще. На выпускных экзаменах в академии шел на
круглых пятерках. И лишь по одному из предметов его знания были оценены четверкой. Предмет был не
из самых важных, но Голованов считал, что четверку ему поставили без достаточных оснований, что в
[121] возникших между ним и преподавателем расхождениях во мнениях прав был он, а не
преподаватель. Четверка эта не влияла на общие результаты учебы Голованова — вне зависимости от
этой единственной четверки он должен был получить диплом с отличием и золотую медаль. Когда
Голованов обратился к начальнику академии, тот искренне удивился: «Создавать специальную
комиссию для повторной проверки ваших знаний?! Александр Евгеньевич, помилуйте, да зачем вам это?
Ведь предмет чрезвычайно далек от авиационных вопросов, в которых вы, конечно, любым
специалистам сто очков форы дадите... А тут... Ведь соберется многочисленная комиссия и из одного
самолюбия вам докажет, что не можете вы, авиатор, эти специфически сухопутные вопросы на пятерку
знать. Оставьте, послушайте доброго совета...»
Но Голованов не отступил. Он добился созыва комиссии и после двухчасовой беседы с самыми
компетентными специалистами на повторном экзамене получил пятерку.
Что это было: болезненное самолюбие? Упрямство? Каприз прославленного военачальника, не
желавшего признать правоту младших по званию? Нет! Это был характер. Всю жизнь Голованов
руководствовался принципом: истина, справедливость должны торжествовать во что бы то ни стало, и
нет цены, которая была бы за это слишком высока...
В ходе войны командующему АДД не раз становилось известно о случаях, когда совершенно здоровые,
никогда не болевшие летчики и штурманы начинали испытывать недомогание. Медицинские проверки
показывали, что у них внезапно резко повышалось кровяное давление, обнаруживались и другие
болезненные симптомы. Голованова всегда отличали склонность к глубокому анализу фактов и умение
их обобщать. Он справедливо задумался: во многих профессиях существуют специфические условия
труда и порожденные этими условиями специфические требования к организму человека, этим трудом
занятому. Есть и болезни, [122] названные профессиональными, так как они возникают в связи с
определенными видами труда. А летная профессия? Разве не нуждается она в специальном глубоком
изучении присущих ей особенностей, диктующих определенные требования и к человеческому
организму, и к условиям труда летного состава? Ведь до сего времени, размышлял Голованов, отбор в
авиацию производится в основном по принципу: нет ли отклонений от нормы. А достаточно ли этого?
Чем, например, объяснить тот факт, что некоторые летчики и в пятьдесят пять лет абсолютно пригодны к
летной работе, а других медицинская комиссия отстраняет от полетов уже в сорок пять? А ведь по мере
роста скоростей и высот в авиации реакции организма, требования к человеку будут еще больше
усложняться... Назрела необходимость создания специальной авиационной медицинской службы, решил
Голованов, и стал добиваться организации в АДД самостоятельного авиационно-медицинского отдела.
Идея эта в 1944 году казалась очевидной далеко не всем. Голованова не поддержало руководство
медицинской службы Красной Армии, которое полагало, что медицинский персонал, имеющийся в
частях и соединениях АДД, достаточно надежно обеспечивает нужды летного состава в медицинском
наблюдении и помощи. Это было верно. Голованов не имел оснований жаловаться на медиков из АДД.
Но мысль его устремлялась вперед. Он был уверен, что если сегодня необходимость в специальной
авиационно-медицинской службе ощущается еще не остро, то не пройдет и десятка лет, как без нее
нельзя будет обойтись. Будучи уверен в своей правоте, Голованов счел возможным по такому, в то время
казавшемуся многим отнюдь не актуальному вопросу обратиться к Верховному Главнокомандующему.
И предложение командующего АДД было принято. Отдел авиационной медицины в дальней авиации
был создан, и тем самым обрела право гражданства новая отрасль медицины, существование которой
ныне не только считается [123] само собой разумеющимся, но которая уже успела выделить дочернюю
отрасль — медицину космическую.
Подхожу к концу своего повествования и с полной ясностью вижу огромность того материала, который
не вошел в эту книгу, но который обозначен во множестве документов, опубликованных и еще не
опубликованных записках и воспоминаниях и самого Голованова, и ветеранов АДД, и тех, кто
встречался с Александром Евгеньевичем на разных этапах его славного жизненного пути.
Спешат люди по улицам, носящим имя Главного маршала авиации Голованова, учатся дети в школах его
имени, кипит на необъятных просторах Родины, которую он так любил и берег, радостная жизнь.
...Александр Евгеньевич Голованов мечтал о небе чистом и мирном, открытом дерзаниям человеческого
гения. И небо его мечты сегодня надежно охраняют наследники его бессмертной славы — часовые
воздушных просторов нашей великой Родины.
Примечания
{1}Ныне гостиница «Советская».
{2}Ученик летчика.
{3}Генерал-лейтенант авиации Я. В. Смушкевич в свои тридцать восемь лет был одним из
руководителей ВВС. Шестнадцатилетним юношей в 1918 году он вступил в партию, участвовал в
гражданской войне. В зрелом возрасте стал летчиком. В 1938 году за мужество и высокое летное
мастерство, проявленные во время боев в Испании, где Смушкевич под псевдонимом Дуглас командовал
советскими летчиками-добровольцами, был удостоен звания Героя Советского Союза. Через два года за
заслуги в боях на реке Халхин-Гол — он руководил тогда боевыми действиями нашей авиации —
Смушкевич один из первых в стране стал дважды Героем Советского Союза. В 1939—1940 годах —
начальник ВВС РККА, затем помощник начальника Генерального штаба РККА по авиации. Кандидат в
члены ЦК ВКП(б), депутат Верховного Совета СССР первого созыва.
{4}Текст письма приводится по копии из личного архива А. Е. Голованова.
{5}Электромагнитные прерыватели тока, издают своеобразное жужжание.
{6}Высокого звания Героя Советского Союза И. И. Копец был удостоен за боевые отличия в воздушных
боях в Испании. По возвращении на Родину командир эскадрильи Копец был назначен заместителем
командующего ВВС Ленинградского, а затем — командующим ВВС Западного особого военного округа.
Погиб в самом начале войны.
{7}А. Е. Голованов принимал активное участие в организации и проведении боевых действий АДД (18-й
воздушной армии) при освобождении Крыма, в Ясско-Кишиневской, Восточно-Прусской, Венской,
Берлинской и других операциях. По заданию Ставки АДД оказывала большую помощь партизанам
Крыма, Украины, Белоруссии и Прибалтики, Народно-освободительной армии Югославии и восставшим
словацким патриотам. Выполнялись специальные задания по заброске в тыл врага и вывозу из тыла
многих тысяч людей.
{8}Это высокое звание было присвоено А. Е. Голованову в 1944 году.