Kroche Teoria Et Historia Historiographii

I.
ИСТОРИЯ И ХРОНИКА
«Современной» принято называть историю недавнего прошлого —

последние пятьдесят, десять лет, год, месяц, м и н у в ш и й день, д а ж е час
и л и миг. Правда, в строгом смысле «современной» д о л ж н а именовать
ся только та история, которая вершится прямо на н а ш и х г л а з а х и в
н а ш е м сознании: к примеру, моя л и ч н а я и с т о р и я , которую я создаю,
когда п и ш у эти с т р а н и ц ы , — это история р о ж д е н и я м ы с л и и ее вопло
щ е н и я в письмо. Она современна именно потому, что, к а к в с я к и й ду
ховный а к т , л е ж и т вне времени (вне прошлого и будущего), возникает
«в одно время» с самим этим актом и может быть отделена от него не
хронологически, а только умозрительно. История же «несовременная»,
история «прошлого» имеет дело с у ж е с в е р ш и в ш и м с я и предполагает
критическое его осмысление независимо от того, сколько п р о ш л о с тех
пор — тысячелетие и л и всего л и ш ь час.
Однако, по здравом р а з м ы ш л е н и и , свершившуюся историю, что
именуется (либо должна именоваться) «несовременной», историей «прош
лого», если, конечно, это в подлинном смысле история, а не переливание
из пустого в порожнее, т о ж е м о ж н о без оговорок назвать современной.
Д л я этого необходимо одно условие: факт, из которого творится исто
р и я , д о л ж е н ж и т ь в душе историка и л и же (пользуясь историческим
лексиконом) историк д о л ж е н иметь в своем р а с п о р я ж е н и и удобопо
н я т н ы е д о к у м е н т ы . А если этот ф а к т сопровождается толкованием и л и
пересказом, это л и ш ь обогащает его, но сам ф а к т ни в коем случае не
утрачивает своей значимости, эффекта своего присутствия. То, что прежде
было толкованием, оценкой, теперь стало фактом, «документом» и в свою
очередь подлежит истолкованию и оценке. Историю н е л ь з я построить
на пересказах — только на документах, либо на пересказах, ставших
д о к у м е н т а м и . С о в р е м е н н а я и с т о р и я в о з н и к а е т непосредственно и з
ж и з н и , оттуда же происходит и несовременная история, ибо очевидно,
что л и ш ь интерес к настоящему способен подвигнуть нас на исследова
ние фактов минувшего: они входят в н ы н е ш н ю ю ж и з н ь и откликают
ся на н ы н е ш н и е , а не былые интересы. Об этом на разные лады твер
дят и с т о р и к и , в этом и состоит если не глубинная суть, то х о т я бы
причина живучести довольно избитой ф о р м у л ы : «история — magistra
vitae* (история — наставница ж и з н и ) .
Я вспомнил об этих формулах исторической н а у к и , дабы постулат
«всякая п о д л и н н а я история есть история современная» не звучал слиш
к о м уж парадоксально. В историографии ему легко найти великое мно
жество очевидных примеров, если не впадать в одну о ш и б к у , а именно,
10 Теория историографии
не рассматривать труды всех историков в целом и л и не брать наугад

отдельные их группы и не вопрошать, обращаясь к абстрактному чело
веку, либо воспринимая абстрактно самих себя, к а к о й н ы н е ш н и й инте
рес побуждает нас читать или писать историю прошлого, к а к о й н ы н е ш
ний интерес м о ж н о усмотреть в истории Пелопоннесской войны и л и
войны с Митридатом, в мексиканском искусстве и л и арабской филосо
фии? По мне, в д а н н ы й момент — н и к а к о г о , значит, д л я меня в д а н н ы й
момент это вовсе не история, в л у ч ш е м случае н а з в а н и я исторических
к н и г , а историей они станут для тех, кто соизволит их осмыслить или
готов осмыслить, с к а ж е м , д л я меня, когда я осмыслю и переосмыслю их
согласно своим духовным потребностям. Если же придерживаться под
линного духа истории, истории в процессе ее осмысления, нетрудно за
метить, что она и есть самая л и ч н а я и современная из всех существую
щ и х историй. Когда потребности моего культурного р а з в и т и я в тот и л и
иной момент истории (излишне, а быть может, и неточно добавлять:
«моей л и ч н о й истории») ставят передо мной проблему древнегречес
кой ц и в и л и з а ц и и , философии Платона и л и своеобразия аттических обы
чаев, эта проблема точно так же связана с моим существом, к а к история
дела, к о т о р ы м я занимаюсь, любви, которую в ы н а ш и в а ю в д у ш е , и л и
опасности, которая мне угрожает, и я с той же страстью, с тем же стра
данием погружаюсь в эту проблему, пока мне не удастся ее р а з р е ш и т ь .
Судьба древних греков присутствует во мне, волнует, влечет, мучает по
добно образу моего противника, возлюбленной, любимого ребенка, за
которого я п е р е ж и в а ю . То же самое происходит, происходило и л и про
изойдет с войной против Митридата, м е к с и к а н с к и м искусством и всем
прочим, о чем я упомянул в ы ш е в качестве примера.
Допустив, что современность — не характеристика того или иного
класса истории (как с полным основанием заявляет э м п и р и ч е с к а я клас
с и ф и к а ц и я ) , но внутреннее свойство в с я к о й истории, необходимо по
стичь единство истории и ж и з н и — не в смысле абстрактного тожде
ства, но как единство синтетическое, предполагающее наряду с единством
и р а з л и ч и е . Говорить об истории, не и м е я документов, столь же нелепо,
к а к рассуждать о существовании чего-либо при отсутствии одного из
необходимых условий этого существования. История, не о п и р а ю щ а я с я
на документ, не достоверна, а смысл истории состоит именно в ее досто
верности, и в с я к а я ее повествовательная к о н к р е т и з а ц и я л и ш ь тогда
я в л я е т с я исторической, когда представляет собой критическое осмыс
ление документа, основанное на интуиции, размышлении, сознании, само
сознании и т. п.; в противном случае история к а к н а у к а не обладает
упомянутой достоверностью и не имеет права на существование. Мож
но ли писать историю живописи, если не имеешь возможности видеть
к а р т и н ы , о п р о и с х о ж д е н и и к о т о р ы х ты намерен р а с с к а з а т ь ? И что
сможет п о н я т ь в такой истории читатель, если у него нет той художе
ственной подготовки, на которую рассчитывал автор? Много ли стоит
I. История и хроника 11
история философии вне философских трудов и л и х о т я бы их фрагмен

тов? К а к о й смысл излагать историю обычая и л и традиции, с к а ж е м , хри
стианского смирения и л и рыцарской чести, к о л ь скоро не и м е е ш ь воз
можности пережить, вернее, должным образом прочувствовать эти особые
состояния д у ш и ?
С другой стороны, если утверждается нерасторжимая связь ж и з н и
и м ы с л и в истории, то сразу бесследно и невозвратимо исчезают сомне
н и я относительно правдоподобия и пользы истории. Может ли быть
неправдоподобным то, что сейчас рождено н а ш и м духом? Может ли
быть бесполезным знание, разрешающее проблемы самой ж и з н и ?
II
Возможно ли вообще разорвать связь документа с его толкованием,

истории с ж и з н ь ю ? Почему бы и нет? Ведь случается, что д о к у м е н т ы ,
соответствующие тому и л и иному историческому периоду, навсегда
у т е р я н ы и л и же (случай более общий и типичный) эти документы не
ж и в у т в н а ш е й душе. Необходимо признать, что в т а к о м п о л о ж е н и и
касательно того и л и иного отдела истории рано и л и поздно оказывает
ся к а ж д ы й из нас. К примеру, д л я нас история древнегреческой ж и в о
писи по большей части не имеет документов. Историей без документов
я в л я е т с я и ж и з н ь народа, когда мы точно не знаем, где этот народ ж и л ,
к а к и е м ы с л и и чувства его волновали, когда мы не м о ж е м воочию уви
деть созданные им творения; и л и , допустим, до нас не д о ш л и ни литера
турные, ни философские тексты, а будь они д а ж е у нас перед г л а з а м и ,
мы не м о ж е м понять п р о н и з ы в а ю щ и й их дух — то ли от недостатка
з н а н и й , то ли в силу непонятного внутреннего сопротивления, то ли
просто из неспособности сосредоточиться.
И к о л ь скоро у п о м я н у т а я связь нарушена, история у ж е не я в л я е т
ся историей (ведь она не что иное, к а к эта самая связь). А то, что от нее
осталось, историей можно именовать с тем же успехом, с к а к и м именует
ся «человеком» труп, — и не потому, что от него ничего не осталось (в
строгом смысле труп т о ж е кое-что), будь это «ничем», связь бы и не
н а р у ш и л а с ь , ибо «ничто» не способно на действие. Если же все-таки
осталось кое-что, иначе говоря, толкование, то к а к о й в нем смысл без
документов?
История древнегреческой ж и в о п и с и в дошедших до нас и л и вос
созданных современными исследователями и з л о ж е н и я х при б л и ж а й
шем рассмотрении сводится к перечню имен х у д о ж н и к о в (Аполлодор,
Полигнот, Зевксид, Апеллес и др.), приправленному биографическими
анекдотами, к описанию сюжетов их полотен (пожар в Трое, сражение
амазонок, битва при Марафоне, Елена, А х и л л , Клевета и т. д.), иногда
довольно подробному, и л и к р я д у п о л о ж и т е л ь н ы х и л и о т р и ц а т е л ь н ы х
/. История и хроника 13
вание есть не что иное, к а к скопище пустых слов и л и формул, скреп

л е н н ы х а к т о м воли.
Вот вам наконец и определение, н и к е м до сих пор не найденное,
истинного о т л и ч и я истории от хроники. Не найденное потому, что его
до сих пор п ы т а л и с ь вывести из качества фактов, избираемых к а к пред
мет истории и л и х р о н и к и . С к а ж е м , хронике п р и п и с ы в а л и регистра
цию частных, а истории — общих фактов, область первой — личные,
второй — общественные ф а к т ы . К а к будто общее не я в л я е т с я одновре
менно ч а с т н ы м и наоборот, а общественное не может восприниматься
к а к личное. И л и же истории вменялось в обязанность вести летопись
важных (достопамятных) событий, а хронике — неважных, словно бы
важность того и л и иного события не относительна, не зависит от ситу
ации и д л я человека, над ухом которого вьется к о м а р , ж у ж ж а н ь е этого
ничтожного насекомого не важнее похода Ксеркса! Р а з у м е е т с я , и в этих
небезупречных определениях есть рациональное зерно, поскольку они
пытаются вывести р а з л и ч и е м е ж д у историей и хроникой из р а з л и ч и я
интересующего и не интересующего нас (интересует всегда общее, а
не частное, большое, а не малое и т. д.). Надо отдать должное и другим
р а с х о ж и м х а р а к т е р и с т и к а м , к примеру, той, что отмечает прочные свя
зи, присущие истории, и бессвязность, свойственную х р о н и к е , логиче
скую организацию первой и чисто хронологическую — второй, проник
новение истории вглубь фактов и скольжение хроники по поверхности,
либо в з г л я д на н и х со стороны, и тому подобное. Но д и ф ф е р е н ц и а ц и я
носит здесь скорее метафорический, н е ж е л и осмысленный х а р а к т е р , а
в метафорах (если к н и м прибегаешь не просто к а к к выразительному
оформлению мысли) легко утратить то, что приобрел минутой ранее.
Все дело в том, что историю и хронику н е л ь з я считать д в у м я формами
истории, которые либо независимы друг от друга, либо одна подчинена
другой. Это два р а з л и ч н ы х духовных подхода. История ж и в а , х р о н и к а
мертва, история всегда современна, хроника уходит в прошлое, история —
преимущественно м ы с л и т е л ь н ы й , х р о н и к а — волевой а к т . В с я к а я ис
тория превращается в х р о н и к у , если не подлежит осмыслению, а л и ш ь
регистрируется с помощью абстрактных слов, некогда с л у ж и в ш и х кон
к р е т н ы м средством ее в ы р а ж е н и я . Х р о н и к у м о ж н о д а ж е считать исто
рией философии, написанной или прочитанной людьми, ничего в филосо
фии не разумеющими, а историю мы зачастую читаем к а к хронику некоего
монаха из Монтекассино, который, например, отмечает: «1001. Beatus
Dominicus migravit ad Christum. 1002. Hoc anno venerunt Saraceni super Capuam.
1004. Terremotus ingens hunc montem exagitavit* и так далее. П е р е ж и в а я эти
1
события, он скорбел об уходе блаженного Д о м и н и к а , у ж а с а л с я стихий

н ы м и человеческим бедствиям, что обрушились на его страну, и видел
1 0 0 1 . Блаженный Доминик переселился к Христу. 1002. В сей год напали

1
сарацины на Капую. 1004. Огромное землетрясение потрясло сию гору (лат.).

над этой чередой событий простертую длань Господа. Это, однако, не

означает, что история не могла стать д л я того же монаха х р о н и к о й ,
когда он переставал думать о содержании событий и представлять себя
среди н и х , а просто записывал холодные формулы с одной-единствен-
ной ц е л ь ю — не растерять воспоминания, передать их тем, к т о будет
ж и т ь в Монтекассино после него.
Установление же подлинной, формальной (то есть действительной)
грани м е ж д у историей и хроникой не только освобождает нас от утоми
тельной и бесплодной погони за м а т е р и а л ь н ы м и (читай: в ы м ы ш л е н
ными) определениями, но и дает возможность пересмотреть банальней
ш и й тезис о первичности х р о н и к и по отношению к истории. «Ргіто
annales (хроника) fuere, post Historiae factae sunt» ,согласно затверженному,
2
к а к прописи, высказыванию древнего ученого (грамматика Мария Викто

рина). Но из исследования природы, а т а к ж е генезиса двух р а з л и ч н ы х
подходов следует п р я м о противоположное: сначала История, потом
Хроника. Сначала ж и в о е , потом мертвое. А утверждать, будто х р о н и к а
породила историю, все равно что вести происхождение живого челове
ка от трупа, к о т о р ы й в той же мере я в л я е т с я останками ж и з н и , в к а к о й
хроника я в л я е т с я останками истории.
III
И с т о р и я , оторванная от живого документа и сведенная к х р о н и к е ,

у ж е не д у х о в н ы й а к т , а просто вещь, скопление звуков и л и и н ы х зна
ков. Но и документ, оторванный от ж и з н и , не что иное, к а к в е щ ь , подоб
н а я всем прочим, скопление звуков и л и и н ы х знаков; к примеру, з в у к и
и буквы, через которые в ы р а ж а л себя з а к о н , и л и высеченная в мраморе
фигура божества, в н у ш а в ш а я некогда религиозный трепет, и л и груда
костей, в которую с течением времени превратились человек и животное.
Спрашивается, существуют ли в действительности пустые изложе
н и я и мертвые документы? В известном смысле нет, ибо ничто внешнее,
постороннее духу, не обладает существованием. Мы знаем, что х р о н и к а ,
я в л я ю щ а я собой пустое изложение, существует постольку, поскольку ее
порождает дух и удерживает актом воли (должно быть, здесь уместно
еще раз напомнить о том, что последний влечет за собой новый акт
сознания и мысли), актом, отделяющим звук от м ы с л и , в которой он
был чем-то к о н к р е т н ы м и определенным. И точно т а к же мертвые
документы существуют постольку, поскольку я в л я ю т с я з н а к а м и новой
ж и з н и : ведь и труп участвует в жизненном процессе, х о т я и к а ж е т с я
р а з л а г а ю щ и м с я , неодушевленным по отношению к определенной фор-
2
Сперва появились анналы, затем были созданы истории (лат.).
ме ж и з н и . Подобно тому, к а к пустые з в у к и , некогда з а к л ю ч а в ш и е в

себе историческую м ы с л ь , в п а м я т ь об этой мысли все еще называют ее
и з л о ж е н и е м , т а к и новые ж и з н е н н ы е п р о я в л е н и я продолжают считать
останками предшествующей, но ф а к т и ч е с к и у ж е угасшей ж и з н и .
Теперь мы в состоянии оценить встречающееся во многих совре
менных методологиях разграничение исторических источников на до
ш е д ш и е до нас в изложениях и документах, и л и , к а к иногда формули
руют, в традициях и останках (Uberbleibsel, Uberreste). В эмпирическом
аспекте данное разграничение в ы г л я д и т и р р а ц и о н а л ь н ы м и может слу
ж и т ь т и п и ч н ы м примером неуместного введения в э м п и р и к у умозри
тельной м ы с л и . Ты тут же сталкиваешься с невозможностью прово
дить на основании этого п р и н ц и п а к а к и е бы то ни было р а з г р а н и ч е н и я .
Пустое «изложение» рассматривается к а к в е щ ь и тем с а м ы м прирав
нивается к любой другой в е щ и , именуемой «документом». Есть еще
одна трудность, с в я з а н н а я с этим разграничением: историю приходит
ся строить на двух р а з н ы х фундаментах (одна нога на берегу, другая в
воде), и м е я в виду, так сказать, две параллельные л и н и и и постоянно
переходя с одной на другую. А когда в попытке избавиться от неудоб
ного п а р а л л е л и з м а ты хочешь определить соотношение двух источни
ков, то один ставится в ы ш е другого, и тем самым разграничение стирает
с я , ибо в ы с ш а я форма разрешается в самой себе и уничтожает н и з ш у ю .
И л и же приходится постулировать третий термин, в котором оба пер
в ы х сосуществуют в своем р а з л и ч и и , — вот вам еще один способ объя
вить их чистой абстракцией. Поэтому мне вовсе не к а ж е т с я странным
тот ф а к т , что разграничение и з л о ж е н и я и документа не отражено в
наиболее эмпирических методологиях, авторы которых отнюдь не сму
щаются подобными тонкостями и довольствуются тем, что подразделяют
исторические источники на письменные и изобразительные, либо к а к -
то иначе, но в том же к л ю ч е . В Германии подобное разграничение мож
но найти у Дройзена в его замечательных «Элементах истории» (Дрой-
зен, следует заметить, обладал умом весьма философического склада), а
вслед за н и м у других н е м е ц к и х ученых, которые в силу богатейших
философских т р а д и ц и й своей страны были «смешанными» эмпирика
м и , «систематиками» и л и «педантами», к а к величают их в н а ш и х ла
т и н с к и х странах. Да, в этой неуместной философии педантизм присут
ствует в н е м а л ы х дозах, но к а к ж и в и т е л ь н а у п о м я н у т а я неуместность
со всеми свойственными ей противоречиями, к а к умеет она пробудить
у м ы от эмпирической с п я ч к и , к а к остро дает почувствовать, что в е щ и
не суть в е щ и , но духовные а к т ы , а там, где, казалось бы, должен царить
н е п р и м и р и м ы й д у а л и з м , на деле властвуют связь и единство! Деление
источников на и з л о ж е н и я и документы, превосходство, приписываемое
вторым над п е р в ы м и , признание и з л о ж е н и я пусть подчиненным, но
неотъемлемым элементом истории суть аллегория и л и м и ф , в образной
форме представляющие связь в исторической м ы с л и ж и з н и с м ы с л ь ю ,

документа с к р и т и к о й .
Документ и к р и т и к а , ж и з н ь и мысль — вот истинные источники
истории, и н ы м и словами, элементы исторического синтеза, и, в качестве
т а к о в ы х , они не предшествуют истории и л и синтезу к а к резервуар, к
которому историк спешит со своим ведром, а з а л о ж е н ы внутри исто
р и и , внутри синтеза, к а к и м и созданные и их созидающие. И с т о р и я , ч ь и
источники находятся вне ее, — ч и с т е й ш а я химера, и ее надобно отбро
сить н а р я д у с химерой истории, которой предшествует х р о н и к а . Соб
ственно, это одна и та же химера. Д л я чисто внешнего эмпирического
взгляда источник к а к в е щ ь выступает в одном р я д у с х р о н и к о й , я в л я ю
щ е й с я классом этих вещей и подобной им, и не предшествует истории,
а следует за ней. Ч т о стало бы с историей, если б она дожидалась своего
р о ж д е н и я от того, что следует за нею, от того, что находится вне ее? От
вещи рождается в е щ ь , а не м ы с л ь . История, порожденная в е щ а м и , сама
была бы вещью, и к тому же несуществующей, о чем у ж е ш л а речь
выше.
К о л ь скоро в отношении х р о н и к и , к а к и в отношении документов,
создается видимость их предшествования истории, видимость ее вне
ш н и х источников, тому д о л ж н а быть причина. Д у х человеческий хра
нит бренные останки истории, пустые т о л к о в а н и я , х р о н и к у . И тот же
самый дух собирает следы прошлой ж и з н и , п а м я т н и к и , документы, при
чем стремится сохранять их по возможности в неизменном виде, либо
восстанавливать по мере их и з м е н е н и я . Ч е м объяснить подобное упор
ство в сохранении мертвого, отжившего? Б ы т ь м о ж е т , иллюзорной на
деждой у д е р ж а т ь бренное и преходящее на пороге смерти возведением
гробниц, обители д л я усопших? Но ведь гробницы — не глупость, не
и л л ю з и я , а нравственное деяние, с помощью которого обеспечивается
символическое бессмертие трудов человеческих, что и после смерти
ж и в у т в н а ш и х воспоминаниях и будут ж и т ь в г р я д у щ е м . И переписы
вание пустой истории, пересказывание мертвых документов — т о ж е
а к т ж и з н и , н а п р а в л е н н ы й на служение ж и з н и . В один п р е к р а с н ы й день
они воскреснут в н а ш е й душе и, обогатив м и н у в ш у ю историю, сделают
ее н ы н е ш н е й .
Д а , м е р т в а я история возрождается, минувшее становится н ы н е ш
н и м , если того требует сама ж и з н ь . Древние р и м л я н е и г р е к и покои
лись в своих гробницах до тех пор, пока новая зрелость европейского
сознания в эпоху Возрождения не пробудила их к ж и з н и . П о к о и л и с ь
з а б ы т ы м и , н е н у ж н ы м и , н е п о н я т ы м и п р и м и т и в н ы е , грубые, варварские
формы к у л ь т у р ы , п о к а новый этан р а з в и т и я европейского духа, назван
н ы й романтизмом и л и Реставрацией, не «проникся симпатией» к н и м ,
не признал их, руководствуясь своим н а с у щ н ы м интересом. И с к о л ь к о
еще областей истории, которые пока я в л я ю т с я д л я нас х р о н и к о й , сколь-
ко доныне безмолвствующих документов со временем сбросят с себя

оцепенение смерти и заговорят вновь!
Процесс воскрешения объясняется исключительно внутренними
причинами, никакое изобилие источников не могло бы его подтолкнуть,
ибо он сам притягивает друг к другу источники, которые иначе остава
лись бы р а с с е я н н ы м и , безмолвными, и умножает их число. И с т и н н ы й
смысл исторического п о з н а н и я н е л ь з я постичь, если не отталкиваться
От того п р и н ц и п а , что сам дух и есть история, что -в к а ж д ы й отдельно
в з я т ы й момент он и творит историю, и сотворяется ею. То есть несет в
себе всю историю и совпадает в ней с самим собой. Смена забвения в
истории воскрешением не что иное, к а к ж и з н е н н ы й р и т м духа. Д у х
самоопределяется и индивидуализируется, одновременно с н и м а я пре
ж н ю ю определенность и индивидуальность, дабы создать новую, еще
богаче, еще насыщеннее. Он, если м о ж н о т а к выразиться, п е р е ж и л бы
собственную историю д а ж е без в н е ш н и х атрибутов, и м е н у е м ы х изло
ж е н и я м и и документами. Однако эти внешние атрибуты с л у ж а т ему
орудиями, это подготовительная стадия в процессе совершения внут
реннего жизненного акта, в котором они находят свое разрешение. Вот
почему дух присваивает себе и ревниво оберегает «память прошлого».
То, что мы делаем на п р о т я ж е н и и всей ж и з н и , занося в блокнот
даты и события, относящиеся к н а ш и м делам (хроника), и л и х р а н я в
я щ и к е стола засохшие цветы и л е н т ы (да будет мне позволено прибег
нуть к столь сентиментальному примеру д л я и л л ю с т р а ц и и процесса
собирания документов), осуществляет в более масштабном объеме, распо
л а г а я своего рода социальным мандатом, класс т р у д я щ и х с я , именуемых
филологами, а точнее эрудитами, когда они собирают свидетельства и
и з л о ж е н и я , и л и же архивистами и археологами, когда те разыскива
ют документы и п а м я т н и к и . А места, где эти предметы х р а н я т с я («без
молвная белая смерти обитель»), величают библиотеками, архивами, му
зеями. Можно ли плохо относиться к эрудитам, архивистам и археологам,
и с п о л н я ю щ и м необходимое, важное и полезное дело? Однако над н и м и ,
к а к п р а в и л о , посмеиваются и л и в л у ч ш е м случае смотрят на н и х снис
ходительно. Правда, они сами часто дают повод д л я насмешек своей
наивной верой в то, что держат в р у к а х к л ю ч к истории и, если захотят,
откроют «источники», из к о т о р ы х будет черпать все ж а ж д у щ е е челове
чество, — тогда к а к истинная история п р и н а д л е ж и т всем и ее источ
н и к и содержатся в душе к а ж д о г о из нас. Н а ш а душа и есть то горнило,
в котором достоверное переплавляется в истинное, а филология, сли
ваясь с философией, порождает историю.
II. ПСЕВДОИСТОРИИ
И с т о р и я , х р о н и к а , ф и л о л о г и я , чей генезис мы видели, я в л я ю т с я

формами м ы ш л е н и я , которые, несмотря на р а з л и ч и я , следует считать
формами физиологическими, иначе говоря — достоверными и рацио
н а л ь н ы м и . Но логические р а з м ы ш л е н и я теперь уводят меня от физио
логии к патологии, к формам, я в л я ю щ и м с я , по сути, деформированными,
недостоверными, и р р а ц и о н а л ь н ы м и .
Н а и в н а я вера филологов в то, что им удастся у д е р ж а т ь историю в
библиотеках, м у з е я х и архивах (подобно тому д ж и н н у из «Тысячи и
одной ночи», что к а к с ж а т ы й дым х р а н и л с я в закупоренном сосуде), не
остается пассивной, а напротив, порождает образ истории, созданной из
п р е д м е т о в , т р а д и ц и й и д о к у м е н т о в (пустых т р а д и ц и й и м е р т в ы х до
к у м е н т о в ) : т а к у ю и с т о р и ю следовало б ы н а з ы в а т ь ф и л о л о г и ч е с к о й .
Я не случайно говорю об «образе», а не об образце, ибо выстроить исто
рию из в н е ш н и х предметов попросту невозможно, к а к и е бы у с и л и я и
искусство к этому ни прилагались. Подправленные, подчищенные, пе
рекроенные, упорядоченные х р о н и к и все равно остаются х р о н и к а м и ,
пустыми и з л о ж е н и я м и ; восстановленные, переосмысленные, истолко
ванные и сгруппированные документы так и останутся документами,
то есть безгласными предметами. Филологическая история сводится к
с л и я н и ю многих к н и г и л и их частей в новую к н и г у , то есть к процессу,
который в нашем языке определяется термином «компиляция». Причем
к о м п и л я ц и и нередко приносят пользу — избавляют от труда переры
вать горы к н и г , — однако н и к а к о й исторической мысли не содержат.
Современные историки-филологи взирают свысока на средневековых
хронистов и на и т а л ь я н с к и х историков прошлого (от М а к ь я в е л л и и
Гвиччардини до Джанноне), которые, по их словам, в повествователь
н ы х , и л и летописных ч а с т я х своих трудов попросту переписывали «ис
т о ч н и к и » . Но и сами они недалеко от этого у ш л и , да и куда им девать
ся, ведь история, построенная на обращении с источниками к а к с вещью,
и есть не что иное, к а к переписывание источников с дополнениями,
с о к р а щ е н и я м и и л и изменениями отдельных слов (что порой есть вопрос
вкуса, а порой просто литературное мошенничество), с упорядочением
ц и т а т , что иной раз выражает стремление к точности и чувство ответ
ственности, а чаще — ж е л а н и е убедить себя и других в том, что и з л о ж е
ние или процитированный документ и есть твердая почва и с т и н ы . Сколь
ко т а к и х филологических историй появилось в н а ш и дни, особенно с
тех пор, к а к восторжествовал т а к н а з ы в а е м ы й «филологический ме
тод»! Их исполненный научного достоинства вид — только видимость,
в них fehlt, leider'.das geistige Band, отсутствует духовная связь, это не более
II. Псевдоистории 19
чем « х р о н и к и » , при всей их учености и архиучености; в случае н у ж д ы

к ним м о ж н о обратиться за справкой, но отнюдь не за словами, питаю
щ и м и и согревающими у м ы и д у ш и .
И т а к , филологическая история представляет собой х р о н и к у и до
кумент, но почему — могут нас спросить — мы обвиняем ее в иррацио
нальности и неправоте. Ведь ничего иррационального в составлении
хроник и сборе документов нет. Но неправота з а к л ю ч е н а не в самом
факте составления х р о н и к и , а в «претензии», в «идее» творить историю
с помощью толкований и документов. Рациональное начало есть и здесь:
в потребности (остающейся неудовлетворенной) поднять историю над
просто х р о н и к о й и просто документом; но так к а к подняться над н и м и
она не м о ж е т , претензия эта в ы г л я д и т противоречиво и нелепо.
И эта нелепость претензии л и ш а е т достоверности саму филологи
ческую историю: наравне с хроникой она ищет достоверность не внут
ри себя, а в авторитете, на который всегда м о ж н о сослаться. Мне возра
з я т , что филологическая история оценивает авторитеты и выбирает из
н и х наиболее з а с л у ж и в а ю щ и е доверия. Впрочем, х р о н и к а , д а ж е та, ав
тор которой — самый невежественный, неотесанный и н а и в н ы й из хро
нистов, п и ш е т с я так ж е , то есть с опорой на авторитет, наиболее заслу
ж и в а ю щ и й доверия, но главное — ив том и в другом случае речь идет
о «принятии на веру» (то есть использовании ч у ж о й , бывшей, мысли), а
не о критическом осмыслении (не о собственной, сегодняшней, м ы с л и ) ,
о правдоподобии, а не об истине: филологическая история может быть
в е р н о й , но не может быть и с т и н н о й (richtig, а не wahr). А поскольку она
л и ш е н а и с т и н ы , то и не вызывает к себе подлинно исторического ин
тереса, не освещает фактов, которые отвечали бы п р а к т и ч е с к о й и эти
ческой необходимости; она может охватывать любую материю, сколь
угодно д а л е к у ю от п р а к т и ч е с к и х и этических интересов автора. Ч и с т ы й
филолог обладает привилегией абсолютной индифферентности, и д л я
него и т а л ь я н с к а я история последних пятидесяти лет значит столько
ж е , сколько история к и т а й с к о й династии Ц и н ; разумеется, н е к и й инте
рес вызывают и та и другая, но интерес внеисторический, не выходя
щ и й з а р а м к и чистой филологии.
В этом равнодушии к истине, свойственном филологической ис
тории, п р и ч и н а непрекращающегося спора м е ж д у историками-филоло-
гами и и с т о р и к а м и к а к т а к о в ы м и ; последние, з а н я т ы е решением на
с у щ н ы х п р о б л е м , н е т е р п я т , к о г д а в к а ч е с т в е этого р е ш е н и я и м
предлагают бесплотные филологические и з ы с к и ; они выходят из себя,
когда им твердят, что, мол, такова история и т а к и м и методами, в таком
духе надобно ее разрабатывать. Один из наиболее красноречивых взры
вов такого негодования м ы , наблюдаем, к примеру, в ^Letters on the study of
history* (1738) Болингброка, который определяет эрудицию не иначе,
1
1
«Письмах об изучении истории» (англ.).
к а к «спесивое невежество», а ученые изыскания в античной и л и перво

бытной истории сравнивает с настройкой инструментов перед концер
том, — ее м о ж н о п р и н я т ь за м у з ы к у л и ш ь при отсутствии слуха; точно
т а к же л и ш ь п р и отсутствии исторического слуха м о ж н о п р и н я т ь эру
дицию за подлинную историю. В противовес им Болингброк предлагает
в качестве идеала нечто вроде «политических глобусов», д а ю щ и х п и щ у
не п а м я т и , а уму; к этому идеалу п р и б л и ж а ю т с я , по его словам, первый
том «Истории Флоренции» М а к ь я в е л л и и «Трактат о благодеяниях»
святого П а в л а . Н а к о н е ц , Болингброк утверждает, что истинной, ж и в о й
истории не след заглядывать далее начала XVI века, далее эпохи Карла V
и Генриха VIII, то есть времени зарождения европейской политической
и социальной системы, просуществовавшей до начала XVIII века; два
эти столетия дают, по его мнению, к а р т и н у , полезную не т о л ь к о любо
п ы т с т в у ю щ и м и эрудитам, но т а к ж е и п о л и т и к а м . Н е л ь з я не заметить
верного чувства истории, стоящего за этими требованиями, и это при
том, что Болингброк не подозревал, да и не мог подозревать, у ч и т ы в а я
к у л ь т у р н у ю обстановку его времени и его страны, что история способна
умирать и возрождаться (то есть ему была неведома строго умозритель
н а я к о н ц е п ц и я «актуальной», «современной» истории); ему и в голову
не приходит, что первобытная, в а р в а р с к а я история, отброшенная им
к а к н е н у ж н ы й х л а м , всего полвека спустя возродится и расцветет к а к
р е а к ц и я на и н т е л л е к т у а л и з м и якобинство и что одним из г л а в н ы х
двигателей этой р е а к ц и и станет его соотечественник, публицист Б е р к ;
более того, еще в его время в одном из уголков И т а л и и будет ж и т ь ее
провозвестник — Джамбаттиста В и к о . Достаточно одного этого приме
ра; расхождение между и с т и н н ы м и историками и историками-филоло-
гами — явление известное, точно т а к а я же борьба не раз вспыхивала на
н а ш и х г л а з а х . Ж а л ь только, что полемика против «филологизирую-
щих» историков переходит в полемику против филологов к а к т а к о в ы х
(впрочем, это вполне естественно, ведь в драке трудно соразмерить уда
ры), против ни в чем не повинных эрудитов, архивистов и археологов,
несчастных, добродушных созданий, которые немало потрудились на
духовной ниве, и если теперь разгромить их в полемическом задоре, то
это не просто нанесет урон, а в п р я м о м смысле у н и ч т о ж и т ее плодоро
дие, и придется срочно вводить и культивировать противоядия в к у л ь
туре, аналогичные тем, к а к и е , по слухам, введены в сельском хозяйстве
Ф р а н ц и и после долгого и опрометчивого истребления не т о л ь к о ни в
чем не п о в и н н ы х , но и очень полезных ж а б .
И д е я недостоверности и бесполезности и с т о р и и т а к ж е в ы р а с
тает в к о н е ч н о м счете из бунта п о д л и н н о г о и с т о р и ч е с к о г о ч у в с т в а
против филологической истории — недаром самые р а д и к а л ь н ы е нисп
ровергатели истории (Фонтенель, Вольней, Д е л ь ф и к о и др.) допускают
и д а ж е утверждают, что определенные ее формы не совершенно бес
полезны и н е д о с т о в е р н ы , во в с я к о м случае о т ч а с т и ; с т р е л ы их наце-
лены исключительно против филологической истории, базирующейся

на авторитетах; к ней и только к ней подходит сатирическое определе
ние Руссо (в «Эмиле»): «artde choisir, entreplusieurs mensonges, celuiquiressemble
mieux a laverite* . Во всем прочем, то есть во всем том, ч е м у с л у ж а т
2
основой сенсуалистический и натуралистический предрассудки, исто

рический с к е п т и ц и з м сам себе противоречит, к а к в с я к и й с к е п т и ц и з м :
ведь те же естественные н а у к и , возведенные им на пьедестал, основа
ны на восприятии, наблюдении и опыте, то есть на исторически зак
репленных ф а к т а х , а « о щ у щ е н и я » , которые выступают в качестве ис
точника истины, сами по себе знаниями не я в л я ю т с я , если не принимают
форму к о н с т а т а ц и и фактов, то есть не становятся историей.
Однако филологическая история, к а к всякое заблуждение, гибнет
не под ударами врагов, а от собственной внутренней неустойчивости;
причем разрушают ее сами творцы, ибо, во-первых, создают ее вне свя
зи с ж и з н ь ю к а к чисто ученое упражнение (все они, в сущности, дви
ж у т с я по к о л е е , заданной ш к о л ь н ы м сочинением, предназначенным
д л я приобретения н а в ы к о в исследования, истолкования и и з л о ж е н и я )
и, во-вторых, п р о я в л я ю т неуверенность, облекая с о м н е н и я м и к а ж д о е
свое утверждение. Чтобы приостановить стихийное р а з л о ж е н и е фило
логической истории, была проведена грань м е ж д у к р и т и к о й и г и п е р
к р и т и к о й : первая допустима и достойна п о х в а л ы , вторая подлежит зап
рету и гонениям; но данное разграничение не что иное, к а к безмозглое
примиренчество, безуспешная п о п ы т к а сгладить противоречия, не под
дающиеся р а з р е ш е н и ю . Г и п е р к р и т и к а — это логическое продолжение
к р и т и к и , стремление расколоть к р и т и к у на большую и меньшую с при
знанием меньшей и отрицанием большей, то есть, м я г к о говоря, чистей
ш а я з а у м ь . Нет авторитетов «достоверных» и «недостоверных», все они
недостоверны и различаются л и ш ь по степени своей недостоверности,
притом г р а д а ц и я эта весьма поверхностна и ненадежна. Кто убережет
нас от ф а л ь ш и , допущенной по рассеянности и л и в силу минутного
увлечения очевидцем, до сих пор с ч и т а в ш и м с я и с п ы т а н н ы м и надеж
ным? Недаром в мудром изречении XVI века, которое до сих пор мож
но прочесть на старой улочке Н е а п о л я , содержится мольба к Богу (так
ж е р ь я н о к а ж д о е у т р о д о л ж н ы м о л и т ь его и с т о р и к и - ф и л о л о г и ) убе
речь «от л ж и ч е л о в е к а доброй с л а в ы » . В ф и л о с о ф с к о м с м ы с л е эти
историки выполняют весьма п о у ч и т е л ь н у ю м и с с и ю , п о д т а л к и в а я к р и
т и к у к т а к называемой гиперкритике, но одновременно обесценивают
всю свою работу, д л я определения к о т о р о й к а к н е л ь з я л у ч ш е подходит
в ы р а ж е н и е Санчеса «Quod nihil scitur* . Помню, когда я был молод и ре
3
тив до познаний, меня донельзя поразило в ы с к а з ы в а н и е одного моего
«Искусство выбирать из множества разнообразной лжи ту, что ближе

2
всего к истине» (франц.).

«К чему знать?» (лат.).
3
далекого от литературы друга, которому я дал почитать весьма к р и т и

ческую и д а ж е г и п е р к р и т и ч е с к у ю историю Древнего Р и м а , а он по
прочтении вернул мне к н и г у и з а я в и л , что, оказывается, он «намного
превзошел всех филологов», так к а к те приходят к выводу о том, что
ничего не знают, путем невероятных трудов, он же ничего не знает без
всякого труда, а л и ш ь по щедрому дару п р и р о д ы . 4
II
Из стихийного р а з р у ш е н и я филологической истории следует от

рицание истории, которая существует за счет толкований и документов,
в з я т ы х в их внешней предметности, и низведение их до вспомогатель
ных орудий исторического познания, которое вновь и вновь утверждается
в р а з в и т и и д у х а . Но если не у ч и т ы в а т ь этого н е и з б е ж н о г о с л е д с т в и я
и у п о р н о , н е в з и р а я на п о с т о я н н ы е н е у д а ч и , п р и д е р ж и в а т ь с я подоб
ного и с т о р и ч е с к о г о метода, поневоле с т о л к н е ш ь с я с еще одной про
блемой: к а к , не изменяя основных положений, избавить филологи
ческую историю от холодной отстраненности и в н у т р е н н е й
недостоверности. П р о б л е м а п о с т а в л е н а ошибочно, и решение предла
гается ошибочное: заинтересованность м ы с л и подменяется заинтере
сованностью чувства, а логическая последовательность — эстетичес
кой. Т а к и м образом, возникает н о в а я д е ф е к т н а я форма и с т о р и и —
поэтическая и с т о р и я .
Многочисленными ее примерами с л у ж а т трогательные биографии
л ю б и м ы х и у в а ж а е м ы х людей и сатирические портреты ненавистных;
патриотические истории, воспевающие славу и о п л а к и в а ю щ и е беды на
рода, к которому мы п р и н а д л е ж и м , которому сочувствуем, и у н и ч и ж и
т е л ь н ы е , и с к а ж е н н ы е истории враждебных нам н а ц и й ; всеобщая исто
рия, проникнутая идеалами либерализма или гуманизма, история,
которую социалист пишет о к а п и т а л и с т е , об этом (по в ы р а ж е н и ю Марк
са) Р ы ц а р е Печального Образа; и л и написанная антисемитом, к о т о р ы й
во всех человеческих бедах винит иудеев, а благополучие и процвета
ние объясняет их изгнанием. Поэтическая история, конечно, не исчер
пывается а б с т р а к т н ы м и м о д у л я ц и я м и любви и ненависти (ненависти,
т а я щ е й в себе любовь, и любви, сведенной к ненависти), но проходит
более с л о ж н у ю эволюцию форм и более тонкую градацию чувств; в
результате п о я в л я ю т с я м я г к и е , печальные, тоскливые, отчаянные, сми
ренные, доверчивые, веселые и прочие поэтические истории, к а к и е только
можно себе вообразить. Геродот поет романсы о зависти к богам; Л и
в и и создает эпос р и м с к и х доблестей; Тацит п и ш е т монументальной
л а т и н с к о й прозой трагедии у ж а с а , елизаветинские д р а м ы ; а если в з я т ь
4
См. Приложение 1.
новых и н о в е й ш и х , то Дройзен облекает свою лирическую т я г у к силь

ному централизованному государству в форму истории Македонии —
своего рода древнегреческой Пруссии; д л я Грота символом вожделен
н ы х демократических институтов я в л я ю т с я А ф и н ы ; Моммзен ратует
за империю, воплощенную в личности Цезаря; Бальбо страстно сражается
за и т а л ь я н с к у ю независимость на п о л я х всех и т а л и й с к и х битв, начи
н а я ни много ни мало с битв италиков и этрусков против пеласгов;
Тьерри прославляет б у р ж у а з и ю , рассказывая историю третьего сосло
в и я ; братья Гонкур создают сладострастные романы, ж и в о п и с у я обра
зы мадам Помпадур и л и Дюбарри и Марии-Антуанетты и интересуясь
т к а н я м и и фасонами больше, чем идеями; Де Барант же в своей исто
рии герцогов бургундских упивается д а м а м и , р ы ц а р я м и , схватками и
любовью.
Кому-то может показаться, что т а к и м образом в самом деле сни
мается индифферентность ф и л о л о г и ч е с к о й истории и и с т о р и ч е с к и м
материалом начинает править принцип и к р и т е р и й ценности, чего в
н а ш и дни настойчиво требуют от истории методологи и философы. Но
я до сих пор избегал этого п о н я т и я из-за скрытой в нем двусмысленно
сти, в которую так легко впасть. П о с к о л ь к у история не что иное, к а к
история духа, а дух не просто ценность, но единственная ценность, то
история не может не быть историей ценностей; и, к о л ь скоро именно в
историографическом сознании дух в ы я в л я е т себя к а к м ы с л ь , то глав
н а я ценность историографии есть ценность м ы с л и . Именно по этой при
чине о п р е д е л я ю щ и й п р и н ц и п историографии не может быть, что назы
вается, ценностью «чувства»: чувство есть ж и з н ь , а не м ы с л ь , и когда
эта ж и з н ь находит в ы р а ж е н и е , еще не обузданное м ы с л ь ю , тогда полу
чается п о э з и я , а не история. Чтобы превратить поэтическую биографию
в подлинно историческую, надо в себе подавить, к а к часто внушают
биографам, страсти, слезы, гнев и заняться исследованием миссии, кото
рую в ы п о л н я л герой рассказа в области общественной и л и к у л ь т у р
ной; то же самое относится и к истории государства и человечества, а
также ко всякому большому или малому собранию фактов и событий, — в
применении к ним т о ж е необходимо превратить ценности ч у в с т в а в
ценности м ы с л и . Если же мы не в силах подняться до этой «субъек
тивности» м ы с л и , тогда н а ш и м произведением станет п о э з и я , а не
история, тогда исторические проблемы останутся незатронутыми, вер
нее с к а з а т ь , н е р о ж д е н н ы м и : значит, им еще не п р и ш е л срок родиться.
В т а к о м случае нами движет интерес не к ж и з н и , к о т о р а я становится
м ы с л ь ю , а к ж и з н и в форме и н т у и ц и и и воображения.
Едва мы проникаем в царство поэзии, оставив исторические проб
лемы по ту сторону, э р у д и ц и я , или филология, которые были, казалось,
н а ш и м отправным п у н к т о м , остаются по эту сторону, то есть становят
с я , по сути, пройденным этапом. В филологической историй, несмотря
на все ее претензии, х р о н и к и и документы всегда оставались т а к и м и
ж е непереваренными, необработанными, незрелыми, к а к и м и они были

в своем естественном состоянии. Но в поэтической истории они пре
терпевают глубокие и з м е н е н и я , и л и , в ы р а ж а я с ь точнее, растворяются
без остатка. Не станем приводить в пример (хотя случай это далеко не
редкий) историка, к о т о р ы й намеренно, д л я пущего художественного
эффекта, мешает свои в ы м ы с л ы и домыслы со сведениями, почерпну
т ы м и из х р о н и к и документов, и пытается выдать их за историю, то
есть идет на сознательный обман и подлог. Но неизбежное и с к а ж е н и е ,
которое совершают п р и в е р ж е н ц ы поэтической историографии, состоит
в самом подборе и связи элементов, и з в л е к а е м ы х из «источников» по
у к а з к е не м ы с л и , а чувства, что, если вдуматься, ничем не отличается от
в ы м ы с л а и л и домысла: новая связь есть новый факт, и факт придуман
н ы й . А поскольку данные, добытые из «источников», не всегда поддаются
ж е л а е м ы м м а н и п у л я ц и я м , автор позволяет себе «solliciter doucement les
textes» ( к а к говорил, если не ошибаюсь, один из историков-поэтов Ре-
s
нан), пусть не в форме у т в е р ж д е н и я , а в форме п р е д п о л о ж е н и я , то есть

подтасовки, добавления к ф а к т а м в ы м ы ш л е н н ы х деталей. Т а к , Фоссий
порицал тех греческих и прочих историков, которые, р а с с к а з ы в а я сказ
к и , "ad effugiendam vanitatis notam satis fore putantsi addant sollemne suum „aiunt",
,/ertur", velaliquid quod tantumdem valeat» . Но и в н а ш и дни было бы очень
6
занимательно и поучительно классифицировать все виды м а с к и р о в к и ,

которой пользуются историки, имеющие репутацию самых добросовест
н ы х , чтобы дать ход собственным и з м ы ш л е н и я м : «наверное», «судя по
всему», «можно с к а з а т ь » , «хотелось бы думать», «надо полагать», «по
всей вероятности», «очевидно» и тому подобное. Иногда они незаметно
опускают эти оговорки и принимаются рассказывать с уверенностью
очевидца то, что домыслили д л я полноты к а р т и н ы ; им трудно избе
ж а т ь конфуза, если кто-нибудь с бесцеремонностью enfant terrible их 1
спросит: «А вы откуда это знаете? Кто вам это сказал?» Д л я з а щ и т ы

п р и в и л е г и и , которой добиваются историки, если не quidquid, то х о т я бы
aliquidaudendi , создана целая методологическая теория фантазии, «необ
8
ходимой историку, если он не хочет быть простым хронистом», фантазии

реконструирующей и интегративной, и л и , к а к еще говорят, «необходи
мого пополнения исторических фактов н а ш и м л и ч н ы м психологиче
с к и м опытом и л и психологическими з н а н и я м и » ; эта теория, наравне с
теорией ценности в истории, т а к ж е содержит в себе двусмысленность.
Вне в с я к и х сомнений, ф а н т а з и я историку необходима: с у х а я к р и т и к а ,
сухое и з л о ж е н и е , к о н ц е п ц и я , за которой нет и н т у и ц и и и л и ф а н т а з и и , и
в самом деле бесплодны; на этих страницах я у ж е не раз твердил о
«Слегка переосмыслить тексты» (франц.).
5
«Дабы избежать легковесности, полагают достаточным добавить „как го

9
ворят", „как рассказывают" либо что-то в этом роде» (лат.).

Невоспитанного ребенка (франц.).
7
Всего... чего-то услышанного (лат.).

8
необходимости живого в о с п р и я т и я событий, о которых повествует исто

р и я , о том, что требуется их переосмысление под знаком и н т у и ц и и и л и
фантазии; без такой реконструкции и интегрирования нам не дано ни
писать историю, ни читать и понимать ее. Но эта ф а н т а з и я , действи
тельно необходимая историку, неотделима от исторического синтеза, она
представляет собой фантазию внутри м ы с л и и ради м ы с л и , сообщает ей
конкретность, ведь м ы с л ь не отвлеченное понятие, а отношение и оцен
ка, не расплывчатость, а определенность. И эту фантазию надо строго
отграничивать от свободного поэтического в ы р а ж е н и я , которому пре
даются те и с т о р и к и , что собственными у ш а м и с л ы ш а т глас Иисуса на
озере Тивериадском, и л и сопровождают Гераклита в его ежедневных
п р о г у л к а х по холмам Эфеса, и л и пересказывают т а й н ы е беседы Фран
ц и с к а Ассизского с его м и л о й родиной.
Здесь т о ж е напрашивается вопрос, в к а к о й ошибке м о ж н о ули
чить поэтическую историю, если это не история, а поэзия (неотъемле
м а я форма духа, одна из наиболее любезных человеческому сердцу)? Но
и тут — подобно ответу в отношении филологической истории — на
добно заметить, что ошибка состоит не в том, что делаешь, а в том, на что
претендуешь, не в создании поэзии, но в присвоении ей титула истории,
поэтической истории, то есть в терминологической путанице. Я, разумеет
ся, далек от м ы с л и порицать поэзию, вплетенную в ткань исторического
повествования, и, напротив, утверждаю: немалую часть высокой и чис
той поэзии всех времен, и особенно современности, м о ж н о найти в так
н а з ы в а е м ы х исторических к н и г а х . С к а ж е м , эпос, вопреки бытующему
мнению, не умер в И т а л и и второй половины XIX века; его нет разве что
в «эпических поэмах» Б о т т ы , Б а н ь о л и , Б е л л и н и и л и Б а н д е т т и н и , где
его и щ у т близорукие к л а с с и ф и к а т о р ы от л и т е р а т у р ы , зато он присут
ствует в исторических рассказах Рисорджименто, вместивших в себя
эпос и драму, л и р и к у и сатиру, и д и л л и ю , элегию и прочие «поэтические
ж а н р ы » — на любой в к у с . Историография Рисорджименто по большей
части есть историография поэтическая, богатая легендами, она еще ждет
настоящего историка, либо встречается с н и м с л и ш к о м редко и слу
чайно, она подобна античному и средневековому эпосу, что по сути своей
был поэзией, но публика, а зачастую, видимо, и сами создатели считали
его историей. Да и я оставляю за собой и за другими право мечтать о
такой истории, к а к а я мне больше по душе: с к а ж е м , воображать И т а л и ю
прекрасной, к а к ж е л а н н а я ж е н щ и н а , любимой, к а к н е ж н а я м а т ь , стро
гой, к а к почтенная бабушка, следить за ее ш а г а м и на п р о т я ж е н и и сто
летий, а возможно, и предвидеть будущее, сотворять в ее истории к у м и
ров любви и ненависти, добавлять, к своему величайшему удовлетворению,
светлых к р а с о к светлым персонажам и ч е р н ы х — ч е р н ы м , собирать
любые воспоминания, припоминать любые подробности — черты л и ц а ,
жесты, платье, ж и л и щ е (подробности, н и ч т о ж н ы е д л я других, но не д л я
меня в этот к о н к р е т н ы й момент), с тем чтобы едва ли не физически
о щ у т и т ь присутствие моих друзей и возлюбленных, — п е р в ы х у м е н я в

истории целое общество, вторых — ц е л ы й гарем. Но условимся: когда
мне и л и другим выпадет создавать историю — историю подлинную, а
не историческую поэзию, то мы избавимся от мифов, к у м и р о в , друзей и
любовниц, от симпатий и антипатий и обратимся к единственной в ис
тории проблеме — к проблеме Духа, и л и Ценности (или, если вам боль
ше по душе не философские, а расхожие определения — К у л ь т у р ы , Ц и
в и л и з а ц и и , Прогресса) и будем взирать на нее нераздвоенным зрением
м ы с л и ; а если кто-либо, вступив в эту область, поднявшись на эту высо
ту, заведет речь о чувствах, еще недавно к л о к о т а в ш и х у нас в груди, мы
выслушаем его т а к , к а к если бы он говорил о вещах д а л е к и х , почив
ш и х и более нам не сопричастных, поскольку единственное чувство,
что наполняет отныне н а ш у д у ш у , есть чувство истины, поиск истори
ческой правды.
III
Поэтической историей, то есть нисхождением истории в сферу поэ

з и и , стоящей в плане идеальном на более н и з к о м уровне, ц и к л л о ж н ы х
исторических (или теоретических) форм з а в е р ш а е т с я . Но моим рас
с у ж д е н и я м , очевидно, будет недоставать полноты, если я умолчу о еще
одной т а к называемой форме истории, которой в древности придавали
немалую важность и д а ж е снабдили соответствующей теорией, которая
до сих пор играет заметную роль, хотя охотно выступает под ч у ж и м
именем и меняет одежды и м а с к и . В античные времена эта история
именовалась ораторской и л и риторической и предназначалась, соглас
но р а з л и ч н ы м н а м е р е н и я м риторов, либо д л я обучения ф и л о с о ф и и
посредством примеров, либо д л я проповеди добродетелей, либо д л я оз
н а к о м л е н и я с л у ч ш и м и п о л и т и ч е с к и м и и военными институтами, либо
просто д л я п о л у ч е н и я удовольствия. В н а ш и дни т о ж е , и не только в
начальной ш к о л е (так уж повелось, что д л я детишек необходимо сдоб
рить горечь з н а н и й сладостью сказочки), но и у з р е л ы х людей, есть
спрос и предложение на этот тип истории, тесно связанной с п о л и т и к о й ,
если речь идет о политике, и л и с религией, философией, моралью в при
сущих им областях, или же с развлечениями — к а к , н а п р и м е р , в сбор
н и к а х анекдотов, курьезов, скандалов и ужасов. Так может ли она счи
таться, я не говорю, историей, но теоретически ошибочной формой
истории? П о н я т и е риторической истории предполагает историю краси
вую и стройную и л и х о т я бы поэтическую историю, но подчиненную
практической цели. Ц е л ь эта состоит в том, чтобы растрогать и л и воо
душевить, пробудить р а с к а я н и е и л и утвердить добродетель, либо поте
ш и т ь д у ш и разнообразными з р е л и щ а м и , к а к в игре; или внедрить в
точные формы и продукты с к р е щ и в а н и я существуют л и ш ь в и з м ы ш

л е н и я х классификаторов-эмпириков и никогда в реальности духа; а
тенденциозная и с т о р и я , если вдуматься, — это история либо поэтиче
с к а я , либо п р а к т и ч е с к а я ; само собой, это не касается тех к н и г , где оба
момента материально соседствуют друг с другом, к а к порой соседствуют
подлинная история, и х р о н и к а , и документ, и филологическая, и поэти
ч е с к а я история. И л л ю з и ю м е ш а н и н ы , и л и особой формы истории, со
здает тот ф а к т , что историки, д в и ж и м ы е поэтическим вдохновением
(любовью к родине, сознанием долга, восторгом перед в е л и к и м челове
ком и т. д.), нередко скатываются к практическому расчету, то есть
начинают поэтами, но затем становятся адвокатами, а иной раз (хотя и
реже) проделывают этот путь в обратном н а п р а в л е н и и . Т а к у ю двой
ную подмену м о ж н о от века наблюдать в п а р т и й н ы х и с т о р и я х , и не т а к
уж трудно заметить, где в н и х преобладают поэтические м о т и в ы , а где
расчет; разделять их умеет к р и т и ч е с к и й метод и просто х о р о ш и й вкус
не только в поэзии и вообще в искусстве, но и в истории.
Правда, публика с хорошим вкусом поэзию любит и приемлет, а
практические соображения поэта и поэта-историка отвергает; однако
их, эти соображения, приветствуют и одобряют моралисты, если, конеч
но, это благие соображения, ведущие к благим действиям: ведь к а к бы
ни поносили п л е м я адвокатов, но всем ясно, что без честного адвоката и
благоразумного оратора в общественной ж и з н и не обойтись. Р а в н ы м
образом н е л ь з я было обойтись без так называемой п р а к т и ч е с к о й исто
р и и ни в греко-римскую эпоху, когда в качестве м о р а л ь н ы х образцов
выдвигались портреты правителей, полководцев и героических жен
щ и н , ни в средневековье, когда воспитательным примером с л у ж и л и
ж и т и я с в я т ы х и о т ш е л ь н и к о в , с к р ы в а ю щ и х с я в пустыне, либо подвиги
доблестных р ы ц а р е й , ч ь я р у к а тверда и вера н е р у ш и м а , ни в н а ш е й
современности, когда образцом д л я п о д р а ж а н и я и духовным стимулом
стали биографические «легенды» об изобретателях, п р о м ы ш л е н н и к а х ,
исследователях и м и л л и а р д е р а х . Воспитательные истории существуют
на самом деле и способствуют созданию определенных п р а к т и ч е с к и х
или нравственных установок; к а ж д о м у и т а л ь я н ц у известно, к а к о е дей
ствие о к а з ы в а л и в эпоху Рисорджименто истории К о л л е т т ы , Бальбо и
им подобные; к а ж д ы й читал книги, которые «вдохновляли» его и «приви
вали» ему любовь к родине, к своему городу и своей к о л о к о л ь н е .
Воздействие, которое идет от морали, а не от истории, казалось та
к и м в а ж н ы м , что и поныне еще не и з ж и т предрассудок, предписываю
щ и й истории (равно к а к и поэзии) нравственное, педагогическое пред
назначение; он чувствуется, например, в такой педагогической работе,
к а к «Обучение истории» Л а б р и о л ы . Если под словом «история» пони
мать одновременно историю к а к мысль и историю к а к поэзию, филоло
гию и л и этический а к т , то «история», несомненно, участвует в воспита
тельном процессе, и не в одной, а во всех этих формах, тогда к а к д л я
истории в собственном смысле слова единственная форма ее воспита

тельного воздействия состоит в развитии и совершенствовании м ы с л и .
•
IV
Сейчас более, чем когда бы то ни было, ведутся разговоры о необ

ходимости «реформировать историю». Мне же к а ж е т с я , что в этой об
ласти реформировать нечего. Нечего в том смысле, к а к о й придают по
добному требованию: то есть вылепить новую форму истории, и л и же
впервые создать подлинную историю. История была, есть и будет все
гда одна — та, которую мы назвали ж и в о й и (в идеальном плане) со
временной историей; и точно так же были, есть и будут н е и з м е н н ы м и
х р о н и к а , ф и л о л о г и ч е с к а я , поэтическая и п р а к т и ч е с к а я история (если
допустимо сохранять за последней и м я истории). Тем, к т о берется за
создание новой истории, удается л и ш ь еще раз противопоставить поэ
тическую историю филологической, и л и филологическую поэтической,
и л и той и другой современную и так далее; хорошо, если они не уподо
бятся Б о к л ю и другим столь же нудным социологам и позитивистам
последних десятилетий, которые с большим апломбом и не м е н ь ш и м
непониманием истинной сути истории сетуют на то, что ей не хватает
наблюдательности и опыта (иными словами, такой натуралистической
абстракции, к а к наблюдение и эксперимент), и грозятся «свести исто-,
рию к естественной н а у к е » , то есть, попав во власть порочного круга, с
гротескной серьезностью свести историю к той мыслительной форме,
которая я в л я е т с я ее бледным подобием.
С другой стороны, в истории все подлежит реформации, ибо в к а ж
дый свой миг она трудится над самосовершенствованием, самообогаще
нием и самоуглублением; нет истории, которая бы нас полностью удов
летворяла, поскольку всякое наше построение порождает новые ф а к т ы ,
новые проблемы и требует новых р е ш е н и й . Поэтому мы в с я к и й раз по-
новому и з л а г а е м и по-иному освещаем историю Р и м а и Греции, хрис
тианства и Р е ф о р м а ц и и , Французской революции, философии, литера
туры и прочих материй. Но история сама себя реформирует, оставаясь
самой собой, — именно в этом постоянстве з а к л ю ч е н ы ее д в и ж е н и е и
развитие.
Требование коренной и л и абстрактной реформы ни в коем случае
не может приобретать значение реформы исторической «идеи», что пред
полагает о т к р ы т и е сейчас и л и в будущем истинного смысла истории.
Во все времена т а к и л и иначе осмыслялось разграничение м е ж д у исто
рией к а к таковой и историей, которая есть вымысел и л и х р о н и к а : при
мерами тому служат отдельные в ы с к а з ы в а н и я , встречающиеся у истори
ков и теоретиков всех времен, и признания, невольно проскальзывающие
д а ж е у с а м ы х б о л ь ш и х путаников; подобное разграничение с неизбеж-
30 Теория историографии Ц, Псевдоистории
ностью следует из самой природы человеческого духа, х о т я бы и не м и к а и тенденциозное

были написаны и л и не сохранились слова, его в ы р а ж а ю щ и е . С той же тью, потребность в жи
неизбежностью сама история реформирует и в к а ж д ы й миг обогащает, нию новой историогра
углубляет это понятие и разграничение, в чем м о ж н о удостовериться ошибочным был тип чи
хотя бы на примере истории историографии, совершившей все же неко тие в Германии после
торый прогресс от Дионисия Галикарнасского и Цицерона до Гегеля и однако и этот тип и с *
Гумбольдта. А наше время выдвинуло новые вопросы; на некоторые из менее ф а н т а с т и ч е с к и ^
них я к а к раз хочу ответить в этой к н и г е , причем совершенно отдаю м и , — и захочет ли к»
себе отчет, что не отвечу на значительную их часть и уж тем более не ф и я м истории»? И оі
отвечу (поскольку это невозможно) на те, что еще не в о з н и к л и , х о т я беспристрастия) тип •
непременно возникнут впоследствии. ванный к ж и з н и уже]
Некоторые могут подумать, что ясность, обретенная историческим движением; но поэтиче
сознанием относительно природы его деятельности, будет по м е н ь ш е й овладеть историческое 1
мере способствовать разрушению л о ж н ы х форм истории и, к о л ь скоро дить (как это случилосз
мы убедились, что филологическая история есть х р о н и к а и документ, а историю, вскормленнх
не история, что поэтическая история есть поэзия, а Не история, то «фак рабой и не позволивщ
т ы » , которыми оные оперируют, д о л ж н ы рассеиваться, а область их — которые этими интерв
жество, но всем прими
постепенно с у ж а т ь с я , пока вовсе не исчезнет в б л и ж а й ш е м и л и отда
нас, когда мы рассматр
ленном будущем, к а к исчезли при появлении р у ж е й арбалеты и к а к на
замечаем, к а к пробуж
н а ш и х глазах исчезают э к и п а ж и , вытесненные автомобилями.
т и п а т и и (наша поэти"
Так и было бы, если бы эти ошибочные формы воплощались в
(наша ораторская истей,
« ф а к т а х » , а не оставались, к а к я говорил в ы ш е , ч и с т ы м и «претензия
ч е с к а я история); по ме
м и » . Б у д ь ошибка и л и зло ф а к т о м , человечество со временем разобла
леваем, мы мало-поім
чило и л и преодолело бы и х , подобно тому к а к преодолело рабство, кре
ской истиной. Так у т я
постничество, н а т у р а л ь н ы й обмен и многие другие « ф а к т ы » , то есть
и усваивая порождеиц
свои собственные преходящие ф о р м ы . Но о ш и б к а (и зло, которое едино у ж е с к а з а л , в истории
с нею) не я в л я е т с я фактом и не обладает э м п и р и ч е с к и м существова плане и абсолютно вся
нием; она не что иное, к а к негативный и л и д и а л е к т и ч е с к и й момент
духа, необходимый д л я к о н к р е т и з а ц и и момента позитивного, д л я реаль
ности духа; поэтому она н е р у ш и м а и вечна, и р а з р у ш и т ь ее п р и помо
щи абстракции (ибо путем м ы ш л е н и я это невозможно) все равно что
представить себе смерть духа, ибо, к а к гласит известное в ы р а ж е н и е ,
а б с т р а к ц и я есть смерть.
Не вдаваясь в вопросы общей теории, что привело бы к с л и ш к о м
большому отступлению от т е м ы , замечу т о л ь к о , что в з г л я д , брошенный
на историю истории, л и ш н и й раз подтверждает оздоровительное дей
ствие з а б л у ж д е н и я , что оно не Калибан, а, скорее, А р и э л ь , к о т о р ы й ды
ш и т , где хочет, зовет и волнует, но неуловим, ибо нематериален. И м е я в
виду те общие ф о р м ы , к а к о в ы е я до сих пор исследовал, с к а ж у , что 4
ошибочной, безусловно, является полемическая, тенденциозная историо
г р а ф и я , преобладавшая в эпоху Просвещения и сводившая историю к
памфлету, направленному против духовенства и тиранов; но захочет ли 4
кто-нибудь просто в з я т ь и возвратиться от нее к высоколобой и анатич-
ной истории бенедиктинцев и других ученых авторов ин-фолио? Поле
м и к а и тенденциозность в ы р а ж а л и , х о т я и не удовлетворяли полнос

тью, потребность в ж и в о й истории, и эта потребность привела к созда
нию новой историографии в эпоху романтизма. Вне в с я к и х сомнений,
ошибочным был тип чисто филологической истории, п о л у ч и в ш и й разви
тие в Германии после 1820 года и распространившийся повсеместно;
однако и этот тип истории стал средством освобождения от более и л и
менее фантастических и п р е д в з я т ы х историй, п р и д у м а н н ы х философа
ми, — и захочет ли кто-нибудь просто возвратиться от него к «филосо
ф и я м и с т о р и и » ? И о ш и б о ч н ы м был (ибо л и ш и л нас исторического
беспристрастия) тип тенденциозной, а ч а щ е поэтической истории, выз
ванный к ж и з н и у ж е не раз п о м я н у т ы м и т а л ь я н с к и м н а ц и о н а л ь н ы м
движением; но поэтическое сознание, изменившее самому себе в попытке
овладеть исторической истиной, рано и л и поздно д о л ж н о было поро
дить (как это случилось в XVIII веке, только в более ш и р о к о м масштабе)
историю, вскормленную ж и з н е н н ы м и интересами, но не ставшую их
рабой и не позволившую увлечь себя п р и з р а к а м и любви и ненависти,
которые этими интересами н а в е я н ы . Примеров м о ж н о привести мно
жество, но всем примерам пример — то, что происходит в к а ж д о м из
нас, когда мы рассматриваем историческую материю и время от времени
замечаем, к а к пробуждаются в этом процессе н а ш и симпатии и л и ан
т и п а т и и ( н а ш а п о э т и ч е с к а я история), н а ш и п р а к т и ч е с к и е интересы
(наша ораторская история), н а ш и личные воспоминания (наша филологи
ческая история); по мере того, к а к мысленно мы все эти формы преодо
леваем, мы мало-помалу овладеваем новой, более глубокой историче
ской истиной. Так утверждается история, отмежевываясь от не-историй
и усваивая порожденные и м и диалектические моменты. Словом, к а к я
у ж е с к а з а л , в истории абсолютно нечего реформировать в абстрактном
плане и абсолютно все н у ж н о реформировать в плане конкретном.
III. История как исторш
III. ИСТОРИЯ КАК ИСТОРИЯ ВСЕОБЩЕГО. на самом деле разворачт

видцами, дают р а з н ы е я
КРИТИКА «ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ» великую историю и расе
малую — не нашей страв
бы самого себя: чего я
вчера), когда предавался
иные слова; к а к я прищ
Возвращаясь после такого диалектического обзора к п о н я т и ю ис намерению; к а к о й моги)
тории к а к «истории современной», мы встречаемся с новым мучитель или н и з м е н н ы й , благорці
н ы м сомнением. Ведь если приведенные доказательства и освободили продиктованный чувстве,
данное понятие от одной из самых н а в я з ч и в ы х форм исторического гом: л ю д я м , л ю б я щ и м ке
с к е п т и ц и з м а ( с к е п т и ц и з м а , порожденного недостоверностью «свиде ше пытаешь свою совестя^
тельств»), то едва ли оно освободилось и когда-либо сможет освободить л и ш ь посоветовать не сц
ся от другой формы скептицизма, который п р и н я т о н а з ы в а т ь «агности назад, а если и оборачива
цизмом» и к о т о р ы й , не о т к а з ы в а я истории в истине, отказывает ей в мо д л я того, чтобы увер*
полной истине, что в конечном счете означает о т к а з от возможности собственную историю и в
п о з н а н и я , поскольку ущербное познание, познание наполовину ф а к т и к а к скудно по сравнений
чески обесценивает и ту половину, которую мы я к о б ы п о з н а л и . Соглас Самый к о р о т к и й пу
но общепринятому суждению, из истории нам известна только часть, го все время придержини
н и ч т о ж н а я малость, и этот слабый огонек з н а н и я л и ш ь сгущает сумер нутые и вообще все воггрс
к и , нас обступающие. лись, причем т а к , к а к тол
В самом деле, что мы знаем, несмотря на все у х и щ р е н и я эрудитов, в бесконечность, то есть}
о происхождении Р и м а , или греческих полисов, и л и тех народов, на ди и о т к р ы в а я перед
смену которым п р и ш л и греки и р и м л я н е ? А если какой-то стертый удовлетворения всех
след ж и з н и тех народов и сохранился — до чего же недостоверны его все вопросы, получить |
т о л к о в а н и я ; если какая-нибудь нить до нас и дотянулась, то до чего же тогда стали делать? Что]
она тонка и запутанна! Еще меньше мы знаем о народах, что были до такой легкости и бьющей
тех народов, о переселениях из А з и и и А ф р и к и в Европу и наоборот, о нечности так же широка
з е м л я х за океаном, не говоря у ж е о легендарной А т л а н т и д е . А моноге с у м а с ш е д ш и й дом — •
нез и полигенезис человеческой особи — и вовсе головоломка, доводя мира, пока еще не превЯ
щ а я до о т ч а я н и я , к а к и х только и з м ы ш л е н и й она не породила! Точно более того — нас пугаетI
т а к же дает обильную п и щ у д л я пустых и з м ы ш л е н и й появление на к а к мы п р и б л и ж а е м с я к
земле genus homo и его близость и л и родство с ж и в о т н ы м и ; а история
1
ности, определенное, к оно

З е м л и , солнечной системы, космического пространства и подавно теря может с л у ж и т ь основой]
ется в т а к называемой тьме истоков. Но тьма окутывает не т о л ь к о н а ш и х действий. Пс
«истоки», но и всю историю, д а ж е наиболее б л и з к у ю к нам; д а ж е совре стей бесконечной истот.
менная история Европы, и та п о к р ы т а м р а к о м . Кто, например, сможет с к а к забыть и х , выбг
точностью сказать, чем руководствовались в своих действиях Дантон ственной частности, в
и л и Робеспьер, Наполеон и л и русский царь Александр? А в самих дей центре ж и в о й , дейст
ствиях, то есть во в н е ш н и х п р о я в л е н и я х воли, с к о л ь к о т е м н ы х пятен и
провалов! О сентябрьских д н я х , о восемнадцатом брюмера и л и о пожа Это к а к раз и о с у щ
ре в Москве написаны груды томов, но кто с уверенностью с к а ж е т , к а к факта, который не был б
даря тому сознанию дейс
1
Рода человеческого (лат.). нет такого факта, которьгі
2 Кроне Б.
III. История как история всеобщего... 33
на самом деле разворачивались события? Д а ж е те, к т о б ы л и их оче

видцами, дают разные и противоречивые версии. Но оставим в стороне
великую историю и рассудим, возможно ли познать ц е л и к о м х о т я бы
малую — не н а ш е й с т р а н ы , не нашего города, не н а ш е й семьи, но х о т я
бы самого себя: чего я на самом деле ж е л а л (много лет н а з а д и л и
вчера), когда предавался той и л и иной страсти и произносил те и л и
иные слова; к а к я п р и ш е л к этой м ы с л и и л и к этому практическому
намерению; к а к о й мотив л е ж и т в основе моего поступка — в ы с о к и й
или н и з м е н н ы й , благородный и л и эгоистический, ч и с т ы й и л и п о д л ы й ,
п р о д и к т о в а н н ы й чувством долга и л и тщеславием? Голова идет кру
гом: л ю д я м , л ю б я щ и м копаться в себе, хорошо известно, что чем боль
ше пытаешь свою совесть, тем сильнее закутываешься, т а к что им можно
л и ш ь посоветовать не с л и ш к о м усердствовать и глядеть вперед, а не
назад, а если и оборачиваться, то л и ш ь в той мере, в к а к о й это необходи
мо д л я того, чтобы увереннее смотреть в будущее. М ы , конечно, знаем
собственную историю и историю о к р у ж а ю щ е г о нас м и р а , но к а к плохо,
к а к скудно по сравнению с н а ш е й бесконечной ж а ж д о й з н а н и я !
Самый к о р о т к и й путь к освобождению от этих м у к — тот, которо
го все в р е м я п р и д е р ж и в а л с я я; представьте на минуту, что все упомя
нутые и вообще все вопросы, число к о т о р ы х бесконечно, вдруг разреши
лись, причем т а к , к а к только и возможно разрешить вопросы, у х о д я щ и е
в бесконечность, то есть находя готовый ответ на все вопросы по очере
ди и о т к р ы в а я перед духом путь головокружительного и бесконечного
удовлетворения всех запросов. Так вот, если бы нам удалось р а з р е ш и т ь
все вопросы, получить на к а ж д ы й соответствующий ответ — что бы мы
тогда стали делать? Ч т о бы н а м оставалось делать, если б мы достигли
такой легкости и бьющей через к р а й полноты з н а н и й ? Дорога к беско
нечности так же ш и р о к а , к а к и дорога в ад, и если ведет не в ад, то в
с у м а с ш е д ш и й дом — уж точно. А н а м , в р е м е н н ы м ж и т е л я м этого
мира, пока еще не превратившегося в с у м а с ш е д ш и й дом, не по нраву,
более того — нас Пугает бесконечность, к о т о р а я у д а л я е т с я по мере того,
к а к мы п р и б л и ж а е м с я к н е й , нам по душе конечное во всей его скром
ности, определенное, конкретное, то, что можно охватить мыслью, то, что
может с л у ж и т ь основой нашего существования и о т п р а в н ы м п у н к т о м
н а ш и х действий. Поэтому, едва н а ш а ж а ж д а до бесконечных частно
стей бесконечной истории была бы утолена, ничего бы н а м не осталось,
к а к забыть и х , выбросить из головы, и сосредоточиться на той един
ственной частности, в связи с которой возникает проблема, с т о я щ а я в
центре ж и в о й , действующей, современной истории.
Это к а к раз и осуществляет дух в своем р а з в и т и и , ибо нет такого
факта, к о т о р ы й не был бы познан в п о р о ж д а ю щ е м его действии, благо
даря тому сознанию действия, которое присутствует в единстве духа; и
нет такого факта, который рано или поздно не был бы забыт, и он остается
2 Кроче Б.
з а б ы т ы м до тех пор, пока не возникнет в нем потребность и он снова

не п о я в и т с я на свет, подобно тому к а к по воле ж и з н и оживает мертвая
история и прошлое, воскрешенное современностью, становится н ы н е ш
ним. Толстой упорно проповедовал м ы с л ь о том, что не т о л ь к о н и к т о ,
д а ж е Наполеон, не мог предвидеть ход с р а ж е н и я , но и н и к т о не мог
знать, к а к оно на самом деле происходило, потому что в тот самый
вечер, когда оно завершилось, в о з н и к л а и стала распространяться вы
м ы ш л е н н а я , легендарная история, к а к у ю только легковерный может
п р и н я т ь за действительную историю, но тем не менее над нею к о р п я т
ученейшие историки, дополняя и проверяя один вымысел другим. Но
пока сражение идет, совершается и его познание; когда же прекращается
его п ы л , рассеивается и с у м я т и ц а этого п о з н а н и я , и отныне значение
имеют л и ш ь новый распорядок фактов и новое расположение духа, вы
ливающееся в поэтические легенды и находящее опору в п р и ч у д л и в ы х
ф а н т а з и я х . К а ж д ы й из нас ежеминутно забывает большую часть своих
м ы с л е й и дел (не дай Бог, если б было иначе, ведь тогда он только и
делал бы, что мучительно анализировал малейшее свое побуждение!);
однако мы не забываем, а напротив, долго х р а н и м те м ы с л и и те чув
ства, которые обозначают кризисные моменты и л и у к а з ы в а ю т на проб
л е м ы , разрешимые в будущем, и порой в крайнем недоумении замечаем,
к а к возрождаются в нас чувства и м ы с л и , которые мы считали невозв
р а т и м ы м и . Следовательно, мы в к а ж д ы й миг знаем всю историю, кото
рую н а м в а ж н о з н а т ь ; что до остальной истории, поскольку она д л я нас
не важна, значит нет условий к тому, чтобы ее знать, хотя по мере необхо
димости они могут в о з н и к н у т ь . Эта «остальная» история представляет
собой вечный п р и з р а к «вещи в себе», которая не я в л я е т с я «вещью», не
содержится «в себе», а л и ш ь в фантастическом образе отражает беско
нечность н а ш и х действий и нашего п о з н а н и я .
Фантастический образ вещи в себе вместе с с о п р я ж е н н ы м с нею
агностицизмом привнесли в философию физические н а у к и , полагаю
щ и е действительность внешней, материальной и потому непознаваемой;
и с т о р и ч е с к и й ж е а г н о с т и ц и з м я в л я е т с я следствием н а т у р а л и с т и ч е
ского момента истории, исходит из х р о н и к и , которая полагает историю
мертвой и непознаваемой; тот, к т о позволит себя увлечь э т и м и и г р а м и
и сойдет с пути конкретной истины, сразу почувствует, к а к д у ш а его
н а п о л н я е т с я бесконечными, т щ е т н ы м и , о т ч а я н н ы м и вопросами. И по
аналогии: кто сойдет с плодотворного пути деятельной ж и з н и и л и т а к
на него и не ступит, тот обречен вечно строить н е в ы п о л н и м ы е п л а н ы ,
и с п ы т ы в а т ь бесконечные ж е л а н и я и бесплодные н а с л а ж д е н и я , одним
словом, т а н т а л о в ы м у к и . Но мудрость ж и з н и учит нас не предаваться
абсурдным желаниям, а мудрость м ы с л и — не у г л у б л я т ь с я в празд
ные проблемы.
2*
II
Но если мы способны познать одно л и ш ь конечное и частное, при

чем т о л ь к о данное конечное и данное частное, значит, надо (как это
ни горько) навсегда отказаться от познания всеобщей истории? Да, не
сомненно, однако с двумя оговорками: во-первых, мы отказываемся от
того, чего никогда не и м е л и , ибо не могли иметь, а, во-вторых, ничего
горького в таком отказе нет.
Ведь «всеобщая история» тоже не конкретное действие и не ф а к т ,
а л и ш ь «претензия», п р о и с х о д я щ а я из увлечения хроникой и «вещью в
себе», из нелепого стремления к бесконечному завершению бесконечного,
изначально ошибочного процесса. По сути дела, всеобщая история пре
тендует на создание общей к а р т и н ы всех деяний рода человеческого —
от п р о и с х о ж д е н и я его на земле до нынешнего момента; вернее д а ж е , от
происхождения вселенной и л и от ее сотворения до к о н ц а света, иначе
она не будет в полном смысле всеобщей; отсюда ее стремление запол
нить бездну предыстории от с а м ы х истоков теологическими и л и нату
ралистическими романами и т а к и л и иначе очертить будущее; либо по
примеру христианской всеобщей истории с помощью откровений и про
рочеств вплоть до Антихриста и Страшного Суда; либо прогнозами пози
тивистских, демократических и социалистических всеобщих историй.
Таковы претензии, но результат не совпадает с намерением: дос
тичь м о ж н о л и ш ь достижимого, и перед нами оказывается либо хрони
ка, более и л и менее сумбурная, либо поэтическая история, в ы р а ж а ю щ а я
какой-нибудь д у ш е в н ы й порыв, либо история к а к т а к о в а я , но ни в коем
случае не всеобщая, а частная, х о т я и о х в а т ы в а ю щ а я ж и з н ь многих
народов в р а з л и ч н ы е времена; и часто эти разнородные формы сосед
ствуют в одном и том же литературном организме. И, оставляя в стороне
более и л и менее пространные (но всегда недалекие) х р о н и к и , поэти
ческие истории и с м е ш а н н ы е формы, заметим, что в с я к о м у непреду
бежденному взгляду, без опоры на логические в ы к л а д к и , очевидно, что
любая из «всеобщих историй», если она п о д л и н н а я , я в л я е т с я самой что
ни на есть «частной историей», к о т о р а я в ы з в а н а к ж и з н и ч а с т н ы м
интересом, посвящена частной проблеме и содержит ф а к т ы , отвечаю
щие только этому интересу и способствующие разрешению только этой
проблемы. Д л я античности достаточно примера Полибия, нанболее энер
гично настаивавшего на необходимости «всеобщей истории»
д л я христианского периода —
*Civitas Dei» Августина, д л я нашего времени — «Философии истории»
3
(или всеобщей истории, «philosophische Weltgeschichte» , к а к он ее назы-

4
2
Всеобщей истории, или собрания общих предметов (греч.).
3
«О граде Божием» (лат.).
4
«Философской всемирной истории» (нем.).
«Универсальность» возможна только в этом смысле и н и к а к не в смысле

«всеобщей и с т о р и и » . Подобная «история» п р и н а д л е ж и т м и р у и л л ю
з и й вместе с аналогичными у т о п и я м и , среди которых образцовое д л я
всех времен искусство и л и не способное устареть универсальное право.
III
Однако понимание иллюзорности универсального искусства и уни

версального права не м о ж е т поколебать внутреннюю универсальность
конкретного искусства и конкретного права (к примеру, «Илиады» и л и
римского семейного у л о ж е н и я ) . Точно т а к же отвергать всеобщую ис
торию не значит отвергать познание всеобщего в истории. Здесь надо
вновь повторить, к а к в отношении Бога, которого бессмысленно и с к а т ь
в бесконечном р я д у к о н е ч н ы х я в л е н и й , но м о ж н о обрести в к а ж д о м
отрезке этого р я д а : Und Du bist ganz vor mir! Частное и конечное в своей
5
частности и конечности детерминировано м ы с л ь ю , а потому одновре

менно познается к а к всеобщее в форме частного. Конечное и частное в
чистом виде существуют т о л ь к о к а к абстракции: с к а ж е м , в поэзии и л и
в искусстве, которые п р и н а д л е ж а т к сфере индивидуального, нет конеч
ности абстрактной, но есть конечность непосредственная, то есть нераз
рывное единство конечного и бесконечного, которые в сфере м ы с л и под
вергнутся различению и достигнут, т а к и м образом, более высокой формы
единства. И с т о р и я — это м ы с л ь , и следовательно, м ы с л ь о всеобщем, о
всеобщем в его конкретности и оттого в его детерминированности част
ным. Нет я в л е н и я , сколь бы незначительным оно ни к а з а л о с ь , которое
можно было бы воспринять (то есть п е р е ж и т ь и осмыслить) иначе, к а к
явление всеобщее. Самой простой, то есть основной, формой в ы р а ж е н и я
истории с л у ж а т с у ж д е н и я , представляющие собой н е р а с т о р ж и м ы й син
тез индивидуального и всеобщего. В старой ш к о л ь н о й терминологии,
которую, м о ж е т быть, стоит сохранить, индивидуальное н а з ы в а е т с я
субъектом с у ж д е н и я , а всеобщее — его предикатом. Но д л я всякого,
кто п р и в ы к в своих в ы с к а з ы в а н и я х руководствоваться м ы с л ь ю , истин
ный субъект истории к а к раз я в л я е т с я предикатом, а истинный пре
дикат — субъектом; иначе говоря, в суждении всеобщее определяется
путем и н д и в и д у а л и з а ц и и . Возможно, это положение в ы г л я д и т черес
ч у р заумной философической тонкостью, но м о ж н о сделать его очевид
н ы м , с тем чтобы оно перестало к а з а т ь с я исключительной п р и н а д л е ж
ностью т а к н а з ы в а е м ы х философов, — достаточно л и ш ь отметить, что
ни один р а з у м н ы й человек на вопрос, что есть субъект истории поэзии,
конечно, не ответит: Данте или Ш е к с п и р , и т а л ь я н с к а я и л и английская
поэзия и л и собрание известных нам стихотворений, он ответит: Поэ-
5
И ты весь для меня! (нем.)
38 Теория историографии III. История как истори
з и я , то есть нечто всеобщее; а рассуждая о субъекте социальной и по м ы ; оба о т р и ц а н и я сооги

литической истории, не назовет ни Грецию, ни Р и м , ни Ф р а н ц и ю , ни одно (поскольку и з а м к н
Германию, ни д а ж е все их вместе в з я т ы е , а с к а ж е т : Культура, Цивили к а к космологические роз
зация, Прогресс, Свобода и л и что-либо иное, относящееся к всеобщему. в тенденции л у ч ш и х ум,
И здесь необходимо убрать с дороги один т я ж е л ы й к а м е н ь претк историй» и «конечных со
новения, п р е п я т с т в у ю щ и й п р и з н а н и ю тождества философии и исто а т а к ж е в е р у ю щ и м и лея
рии: подробную аргументацию, с помощью которой я п ы т а л с я обновить, з а л о ж е н а в последней вез
видоизменить и подкрепить эту м ы с л ь ч и т а т е л ь найдет в другом томе встретившись с сопротй
данного т р у д а . Понимание ее, однако, часто встречается с трудностями
6 ся: в итоге и эта филоі
и опирается не на внутреннюю достоверность, а на логическую прину роман. То, что в н а ч а л е I
дительность; доискиваясь причин этих трудностей, я нашел одну, кото ле XX переросло в тверд
р а я представляется мне п р и н ц и п и а л ь н о й и основополагающей, и зак ме всеобщего не т о л ь к о
лючена она в к о н ц е п ц и и истории не к а к истории ж и в о й и современной, познанию вместе с дина
а к а к истории мертвой и прошедшей, к а к хроники (или филологиче зом, и с т о р и я , ставшая а
ской истории, к о т о р а я , к а к мы знаем, сводится к хронике). Есть непре познать всего: оно не п
л о ж н ы й ф а к т : едва история оборачивается х р о н и к о й , к а к единство будет познано, а филосо)
философии с нею поневоле распадается. Но если свести х р о н и к у к ее вилась от о т ч а я н и я пере
п р а к т и ч е с к о м у и мнемоническому назначению, а задачу истории воз н ы . То есть обе освободд
высить до п о з н а н и я вечного настоящего, тогда история вновь обретет
единство с философией, к о т о р а я , в свою очередь, занимается именно ос
мыслением вечного настоящего.
Р а з у м е е т с я , в том случае, если удалось преодолеть дуализм идей
и фактов, verites de raison и verites de fait вместе с представлением о фило
7
софии к а к о созерцании идей, и л и verites de raison, а об истории — к а к о

сборе неосмысленных, необработанных фактов, verites de fait, этот дуа
л и з м п р о д е м о н с т р и р о в а л свою ж и в у ч е с т ь в недавно п р о з в у ч а в ш е м
у т в е р ж д е н и и : «le propre de I'histoire est de savoir, le propre de la philosophic de
comprendre* , — абсурдное отделение з н а н и я от п о н и м а н и я и п о н и м а н и я
8
от з н а н и я , обрекающее человека на безрадостную раздвоенность его

теоретической способности. Именно этот дуализм и его идейные след
с т в и я , а не н а с т о я щ а я философия я в л я ю т с я вечным источником тех
незрелых потуг на философствование, которые именуется религией, когда
они н а х о д я т с я внутри ее магического к р у г а , и мифологией, когда ле
ж а т вне его. Стоит ли и д а л ь ш е вести п о л е м и к у против трансцендент
ности и отстаивать и м м а н е н т н ы й х а р а к т е р действительности и фило
софии? Р а з у м е е т с я , стоит, но я, по к р а й н е й мере здесь и сейчас, не
чувствую такой потребности.
Подобно тому, к а к верно п о н я т а я история уничтожает идею всеоб
щей истории, так и имманентная философия в своей тождественности
истории уничтожает идею всеобщей философии, и л и з а м к н у т о й систе-
8
«Логика», в особенности часть II, гл. 4.
7
Истин рассудочных... истин фактических (франц.).
8
Истории надлежит знать, философии надлежит понимать» (франц.).
м ы ; оба о т р и ц а н и я соответствуют друг другу и, по сути, сливаются в

одно (поскольку и з а м к н у т ы е системы, и всеобщие истории не что иное,
к а к космологические романы), и оба находят эмпирическое отражение
в тенденции л у ч ш и х умов нашего времени отмежеваться от «всеобщих
историй» и «конечных систем», предоставив те и другие к о м п и л я т о р а м ,
а т а к ж е верующим и легковерным всех сортов. Т а к а я тенденция была
з а л о ж е н а в последней великой философии — философии Гегеля, — но,
встретившись с сопротивлением старых схем не смогла осуществить
ся: в итоге и эта философская система в ы л и л а с ь в космологический
роман. То, что в начале X I X века было простым предчувствием, в нача
ле XX переросло в твердое убеждение: именно такой подход к пробле
ме всеобщего не только обеспечивает его познаваемость, но и сообщает
познанию вместе с динамической формой непрерывность. Т а к и м обра
зом, история, с т а в ш а я актуальной историей, освободилась от боязни не
познать всего: оно не познано только потому, что у ж е было и л и еще
будет познано, а философия, ставшая исторической философией, изба
вилась от о т ч а я н и я перед л и ц о м вечно недостижимой, конечной исти
н ы . То есть обе освободились от п р и з р а к а «вещи в себе».
IV. ГЕНЕЗИС И ИДЕАЛЬНЫЙ РАСПАД
«ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ»
Детерминистская к о н ц е п ц и я истории постоянно оспаривает и от

рицает т а к называемую «философию истории», что логически неизбеж
но, поскольку «философия истории» представляет трансцендентную точ
ку з р е н и я на реальность, а детерминизм — имманентную. Но ф а к т ы
говорят, что тот же с а м ы й исторический детерминизм непрерывно по
рождает «философию истории»; и с логической т о ч к и з р е н и я этот факт
не менее неизбежен, чем п р е д ы д у щ и й , т а к к а к детерминизм есть нату
р а л и з м и потому имманентен, но это неполная и в итоге л о ж н а я имма
нентность; м о ж н о д а ж е сказать, что он стремится к имманентности, но
не достигает ее и, сколько бы он к ней ни стремился, неумолимо превра
щ а е т с я в трансцендентность. П о н я т ь все это не составит трудности д л я
тех, у кого сложилось в уме четкое представление об имманентном и
трансцендентном, о философии истории к а к трансцендентности и о де
терминистской, натуралистической к о н ц е п ц и и истории к а к о л о ж н о й
имманентности. Однако следует подробнее остановиться на том, к а к
эти совпадения и противоречия п р о я в л я ю т с я по отношению к пробле
ме истории.
«Сначала собрать ф а к т ы , потом объединить их п р и ч и н н ы м и свя
з я м и » , — т а к детерминистская к о н ц е п ц и я представляет себе труд исто
р и к а , и л и , если повторить дословно известнейшую формулу одного из
с а м ы х изобретательных и красноречивых теоретиков этой ш к о л ы Тэна:
«Apres la collection des Jbits, la recherche des causes» . Грубые, р а з м ы т ы е фак
1
ты х о т я и р е а л ь н ы , но не озарены светом н а у к и , не сделаны достоянием

и н т е л л е к т а , а исследование причин позволит придать им необходимую
познаваемость. Но ни д л я кого не секрет, что происходит п р и соедине
н и и двух фактов с помощью причинной связи, то есть при выстраива
н и и причинно-следственной ц е п о ч к и : начинается бесконечное регрес
сивное д в и ж е н и е , и вам у ж е н и к о г д а не д о и с к а т ь с я той последней
п р и ч и н ы , на которой в конце концов завершится с т а к и м трудом со
ставленная цепочка.
Впрочем, эту сложность большинство историков-детерминистов
преодолевает довольно простым способом: в определенный момент они
разрывают и л и бросают плести свою цепочку, к о т о р а я и так у ж е обо
рвана в другом звене, с другого к о н ц а (в следствии, с которого н а ч а л с я
процесс анализа), и рассматривают этот обрывок цепи к а к нечто закон-
1
«После сбора фактов — поиск причин» (франц.).
пусть несколько т ы с я ч е л е т и й , но не вечно, и перемены в н и х все же

происходят, х о т я и очень медленно.
Т а к и м образом, тому, кто п р и д е р ж и в а е т с я детерминистского по
н я т и я истории, н о ж е л а е т все ж е оградить предпринятое исследование
от н а т я ж е к и домыслов, непременно придется п р и з н а т ь , что с помощью
такого метода невозможно достичь поставленной ц е л и ; но, с другой сто
роны, раз, несмотря на ущербность метода, работа у ж е начата, у исследо
вателя нет иного выхода, кроме к а к начать сызнова и пойти и н ы м
путем либо продвигаться вперед, сменив направление. Несгибаемая на
туралистическая предпосылка («сперва собрать ф а к т ы , потом доиски
ваться причин» — что м о ж е т быть очевиднее и неотвратимее?) понево
ле толкает ко второму. Но избрать второй путь значит отречься от
детерминизма, перешагнуть природу и ее причинность, в ы д в и н у т ь ме
тод, противоположный предыдущему, то есть о т к а з а т ь с я от к а т е г о р и и
п р и ч и н ы ради иной категории, к о т о р а я м о ж е т б ы т ь т о л ь к о ц е л ь ю , при
чем целью внешней и трансцендентной, и л и п р и ч и н о й наоборот. Так
вот, поиск трансцендентной ц е л и и есть «философия истории».
От этого поиска последовательный натуралист (я н а з ы в а ю тако
в ы м натуралиста, к о т о р ы й несмотря ни на что «продолжает м ы с л и т ь » ,
или, к а к принято говорить, «делает выводы») устраниться не м о ж е т и
никогда, по сути дела, не устраняется, к а к о в бы ни был его новый замы
сел; не м о ж е т , д а ж е когда пробует устраниться, о б ъ я в л я я цель и л и «по
следнюю» п р и ч и н у непознаваемыми, ибо (как всем известно) объяв
ленное непознаваемым в какой-то мере у ж е познано. Н а т у р а л и з м всегда
стремится увенчать себя философией истории, независимо от формы ее
в ы р а ж е н и я : либо представляет вселенную хаосом соединенных м е ж
собой атомов, и из этого беспорядочного соединения, из этой их п л я с к и
выводит ход истории, которой те же а т о м ы могут п о л о ж и т ь к о н е ц , вер
нувшись к первобытному распаду; либо называет скрытого Бога Мате
рией, Подсознанием и л и чем-то в этом роде; либо, н а к о н е ц , понимает
его к а к Ум, к о т о р ы й прибегает к причинно-следственной необходимо
сти д л я осуществления своих з а м ы с л о в . И напротив, в с я к и й философ
истории я в л я е т с я натуралистом в силу своего д у а л и з м а , ибо м ы с л и т
п о н я т и я м и Бога и мира, Идеи и ф а к т а , внешнего и л и подчиненного
этой Идее; царства целей и подвластного ему царства п р и ч и н , града
небесного и града земного, всегда в той и л и иной степени сатанинского.
Возьмите любое построение исторического детерминизма, и вы обнару
ж и т е я в н у ю и л и с к р ы т у ю трансцендентность (к примеру, у Тэна она
носит имена «Ласе» и л и «Su'ec/е» , которые н а д е л я ю т с я поистине боже
5
ственным всемогуществом); возьмите любое построение «философии

истории», и вам откроются ее дуализм и н а т у р а л и з м ( с к а ж е м , у Гегеля
в д о п у щ е н и и м я т е ж н ы х и бессильных фактов, которые сопротивляют-
5
Раса... момент (франц.).
IV. Генезис и идеальный распад... 43
ся и л и не достойны власти Идеи). Т а к и м образом, из лона н а т у р а л и з м а

неизбежно выходит на свет «философия истории».
II
Но «философия истории» столь же противоречива, сколь и поня

тие детерминизма, из которого она происходит и которому противостоит.
П р и н я в и вместе с тем преодолев метод соединения грубых ф а к т о в , она
более не находит фактов д л я соединения (так к а к все они у ж е худо-
бедно соединены причинной связью), и этим грубым ф а к т а м необхо
димо сообщить у ж е не с в я з ь , а «значение», представив их к а к аспекты
трансцендентного процесса, некой теофании. Ведь по п р и ч и н е своей
грубости ф а к т ы эти я в л я ю т с я бессловесными, а чтобы осознать и пред
ставить д а н н ы й процесс в его трансцендентности, требуется не м ы с л ь ,
которая полагает или порождает ф а к т ы , а иной экстралогический орган
(например, мысль, оперирующая априорными п о н я т и я м и : Фихте), кото
р ы й , если и содержится в духе, то л и ш ь к а к негативный момент, к а к
пустота действенной логической м ы с л и . Эту пустоту немедленно за
полняет praxis, иначе говоря, чувство, которое в теоретической рефлек
сии получает и м я поэзии. Поэтический х а р а к т е р самоочевиден во всех
«философиях истории», к а к в а н т и ч н ы х , которые и з о б р а ж а л и истори
ческие события в форме противоборства богов — з а щ и т н и к о в и покро
вителей того и л и иного народа и л и индивида, либо противоборства Бога
света и и с т и н ы с с и л а м и т ь м ы и л ж и и т а к в ы р а ж а л и с т р е м л е н и я
народов, этнических групп или индивидов к господству и л и человека — к
истине и высшему благу; т а к и в самых современных, которые черпают
вдохновение в разного рода н а ц и о н а л и з м е и этноцентризме (италий
ском, германском, славянском и т. п.) и представляют ход истории к а к
стремление к царству Свободы и л и к а к переход от р а я первобытного
коммунизма через средневековое рабство, крепостничество, наемный труд
к вновь обретенному к о м м у н и з м у , только у ж е не бессознательному, а
сознательному, не райскому, а человеческому. В поэзии у ж е нет фактов,
а есть слова, нет реальности, а есть образы, и так и должно быть, если мы
остаемся в р а м к а х чистой поэзии. Но мы т а м не остаемся, т а к к а к
образы и слова предстают здесь в виде идей и ф а к т о в , а точнее, мифов:
о Прогрессе, Свободе, Экономике, Науке, Технике, — если они понимают
ся к а к внешние двигатели событий, то мифического в н и х не м е н ь ш е ,
чем в Боге и Д ь я в о л е , в Марсе и Венере, в Иегове и Ваале и л и в д р у г и х ,
более п р и м и т и в н ы х образах божества. Вот почему исторический детер
м и н и з м , породив к а к своего антагониста «философию истории», т о ж е
принужден откреститься от своей д щ е р и , отвергнув м и р целей ради
мира причинных связей, воображение ради наблюдения, м и ф ради факта.
44 Теория историографии IV. Генезис и идеальный рае*
В з а и м н о е опровержение исторического д е т е р м и н и з м а и филосо людей п о н и м а ю щ и х и в я

ф и и истории, превращающее обоих в одно и то же пустое место, эклектики р и и » , которую надо построй
обычно в о с п р и н и м а ю т к а к сосуществование двух сущностей, которые тность, которую надо об на]
у к р е п л я ю т и л и д о л ж н ы у к р е п л я т ь свой союз, с тем чтобы поддержи я в л я ю т с я в области истори"
вать друг друга. П о с к о л ь к у э к л е к т и к а , mutato nomine , свирепствует в со
6
т а ф и з и к и , которую надо пс
временной философии, ничего удивительного нет в том, что она нередко гласно р е к о м е н д а ц и я м неои
в м е н я е т в обязанность истории, п о м и м о поиска п р и ч и н , исследование претендовала не просто на і
« з н а ч е н и я » и л и «генерального п л а н а » исторического р а з в и т и я (см. пустот, но и на п р и м и р е н а
труды по «философии истории» Л а б р и о л ы , З и м м е л я , Р и к к е р т а ) ; и по с т а н т и в а ц и и к а ж д о й , в едн
с к о л ь к у составители методик, к а к п р а в и л о , п о д в е р ж е н ы э м п и р и з м у , а сами алхимии (по-моему, ся
следовательно, и э к л е к т и к е , они т а к ж е пристрастились д е л и т ь историю ходит сравнение со с т р я п н
на ту, что з а н я т а сбором и к р и т и ч е с к и м а н а л и з о м документов и вос
созданием событий, и на «философию истории» (достаточно хотя бы
пролистать пособие Бернхайма); наконец, поскольку д а ж е здравый смысл
э к л е к т и ч е н , нет ничего легче, к а к объединить его п р и в е р ж е н ц е в вокруг
следующего тезиса: простой истории, п р е д л а г а ю щ е й р я д ф а к т о в , недо Н е таков д о л ж е н быт
статочно — м ы с л ь д о л ж н а вернуться к выстроенной ею цепочке ф а к ческого д е т е р м и н и з м а и «{
тов, чтобы о б н а р у ж и т ь в н и х с к р ы т ы й с м ы с л и н а й т и ответ на вопрос, осознать результат в з а й м и
откуда мы п р и ш л и и к у д а идем; и н ы м и словами, р я д о м с историей другую, и отказаться к а к
д о л ж н а стоять «философия и с т о р и и » . Э к л е к т и к а , с у б с т а н т и в и р у ю щ а я « п р и ч и н н ы х цепочек» дел
два этих п у с т ы х места, иногда т щ и т с я превзойти саму себя и с п л а в и т ь вновь о к а ж е м с я в отправа
воедино эти ф и к т и в н ы е н а у к и и л и разделы н а у к и . Тогда с л ы ш а т с я с в я з н ы м и , прочно стоящим
осторожные голоса в з а щ и т у «философии и с т о р и и » : дескать, к ней ну виться с к о т о р ы м и детерм
ж е н «научный» и «позитивный» подход, необходимо исследование при « ф и л о с о ф и я истории» —]
ч и н , п р и з в а н н о е в с к р ы т ь м е х а н и з м действия р а з у м а и л и божественно н а м делать с э т и м и фактам
го П р о в и д е н и я , — п р о г р а м м а , которую т а к ж е всегда готова п р и н я т ь
7
Из р а с п а д а ю щ и х с я в орга
в у л ь г а р н а я м ы с л ь , н о которая потом о к а з ы в а е т с я н е в ы п о л н и м о й . Д л я
8
ные? С н и м и и в п р я м ь д
8
Изменив имя (лат.). более произвести упомян"
7
Можно рассмотреть в качестве типичного примера труды Флинта; но что ему ч у ж д о , — ч у ж д о |
поскольку Гегель и гегельянцы, менее радикальные, чем Флинт, в конце кон
цов тоже признали сотрудничество двух противоположных методов, следы это воспринимаешь факты в}
го заблуждения можно отыскать-и в их «философиях истории». При этом ное отношение философов
надо подчеркнуть проведенную Гегелем ложную аналогию: якобы между ап н ы х времен (Аристотель с
риорными и историческими фактами существует та же связь, что между мате нее серьезной» по с р а в н е
матикой и естественными науками: *Мап mufi mit dem Kreise dessen, worin die
Prinzipien fallen, wenn man es so nennen will, a priori vertraut sein, so gut als Kepler mit den «неметодической м а т е р и е
Ellipsen, mit Kuben und Quadraten und mit den Gedanken von Verhaltnissen derselben a priori р и и не п о н и м а л и не чуі
schon vorher bekannt sein musste, ehe er aus den empirischen Daten seine unsterblichen Gesetze, грубые ф а к т ы , сосредоточ
welche aus Bestimmungen jener Kreise von Vorstellungen bestehen, erfinden konnte*. (Cfr. детям.
Varies. Ub d. Philos. D. Gesch., ed. Brunstad, S. 107—8). — «Круги.по которым проходит
развитие всех начал, если нам угодно так их называть, можно априорно уподо Но п р е ж д е чем подда
бить тем эллипсам, кубам и квадратам в одних и тех же пропорциях, коими сти р а д и , подвергнуть егО
мыслил Кеплер; ему они должны были быть известны априори до того, как он и обратить в н и м а н и е как
из эмпирических данных вывел свои бессмертные законы, которые дают пред р ы х и отправляется, по ей
ставление о назначении тех кругов» (нем.).
м и н и з м и к к о т о р ы м мы,
8
Не выполнил ее даже вышеупомянутый Флинт: заплутал в предвари
тельных исторических обзорах книг по так называемой «философии исто нением — философией в
рии», а к обещанному построению так и не приступил. сомнение п р е ж д е всего на
TV. Генезис и идеальный распад... 45
людей п о н и м а ю щ и х и в этом ничего нового нет: « ф и л о с о ф и я исто

р и и » , которую надо построить « п о з и т и в н ы м и методами», трансценден
тность, к о т о р у ю надо о б н а р у ж и т ь методами л о ж н о й и м м а н е н т н о с т и ,
я в л я ю т с я в области исторической н а у к и т о ч н ы м и э к в и в а л е н т а м и «ме
т а ф и з и к и , которую надо построить э к с п е р и м е н т а л ь н ы м методом», со
гласно р е к о м е н д а ц и я м неокритиков (Целлера и других), и которая тоже
претендовала не просто на преодоление двух в з а и м о о т т а л к и в а ю щ и х с я
пустот, но и на п р и м и р е н и е их друг с другом, на с л и я н и е , после суб
с т а н т и в а ц и и к а ж д о й , в единую сущность. Не стану н а з ы в а т ь это чуде
сами алхимии (по-моему, с л и ш к о м лестная аналогия), скорее, сюда под
ходит сравнение со с т р я п н е й бездарных поваров.
III
Не таков д о л ж е н быть способ р а з р е ш е н и я противоречий истори

ческого д е т е р м и н и з м а и «философии и с т о р и и » ; чтобы н а й т и его, надо
осознать р е з у л ь т а т в з а и м н о г о о п р о в е р ж е н и я , сводящего на нет и тот, и
другую, и о т к а з а т ь с я к а к от «планов» ф и л о с о ф и и истории, т а к и от
« п р и ч и н н ы х цепочек» д е т е р м и н и з м а . П р о г н а в обоих п р и з р а к о в , м ы
вновь о к а ж е м с я в отправном п у н к т е — перед ф а к т а м и г р у б ы м и и бес
с в я з н ы м и , прочно с т о я щ и м и на ногах, но не осмысленными, чтобы спра
в и т ь с я с к о т о р ы м и д е т е р м и н и з м пустил в ход цемент п р и ч и н н о с т и , а
« ф и л о с о ф и я истории» — волшебную п а л о ч к у целесообразности. Ч т о
н а м делать с э т и м и ф а к т а м и ? К а к превратить их из т у м а н н ы х в я с н ы е ?
Из р а с п а д а ю щ и х с я в органичные? Из нечленораздельных в осмыслен
ные? С н и м и и в п р я м ь довольно трудно что-либо сделать, а уж тем
более произвести упомянутое п р е в р а щ е н и е . Д у х бессилен перед тем, -
что ему ч у ж д о , — ч у ж д о и на деле, и л и ш ь п р е д п о л о ж и т е л ь н о . Когда
в о с п р и н и м а е ш ь ф а к т ы в таком виде, есть соблазн усвоить презритель
ное отношение философов к и с т о р и и , почти не и з м е н и в ш е е с я с антич
н ы х времен (Аристотель считал историю «менее философичной» и «ме
нее серьезной» по сравнению с поэзией, а Секст Э м п и р и к н а з ы в а л ее
«неметодической материей») едва ль не до к о н ц а XVIII века (Кант исто
р и и не п о н и м а л и не чувствовал): философам — идеи, и с т о р и к а м —
грубые ф а к т ы , сосредоточимся на серьезных вещах, а и г р у ш к и оставим
детям.
Но п р е ж д е чем поддаться этому соблазну, следует, предосторожно
сти ради, подвергнуть его методическому сомнению (это всегда полезно)
и обратить в н и м а н и е к а к раз на те грубые и бессвязные ф а к т ы , от кото
р ы х и отправляется, по собственному утверждению, исторический детер
м и н и з м и к к о т о р ы м м ы , р а с с т а в ш и с ь с д е т е р м и н и з м о м и с его допол
нением — философией истории, — к а ж е т с я , в е р н у л и с ь . Методическое
сомнение п р е ж д е всего наведет нас на м ы с л ь о том, что эти ф а к т ы суть
недоказанное предположение, и заставит в ы я с н и т ь , в о з м о ж н о ли его

доказать; а пустив в ход пробный к а м е н ь доказательства, мы в конце
концов п р и д е м к выводу, что этих фактов в действительности не су
ществует.
К т о , собственно говоря, утверждает их существование? — Д у х , и
и м е н н о в акте п о и с к а п р и ч и н . Но разве д у х в д а н н о м акте располагает
сначала г р у б ы м и ф а к т а м и («d'abord, la collection des faits»),& потом и щ е т
п р и ч и н ы («apres, la recherche des causes»)? Нет, он с а м и м э т и м актом де
лает факты грубыми, то есть полагает их т а к и м и , к а к и е ему требуются.
П о и с к п р и ч и н в истории н и ч е м не отличается абстрактных к л а с с и ф и
к а ц и й и а н а л и з о в , с к о т о р ы м и н а т у р а л и з м подходит к действительнос
ти. Но а б с т р а к т н ы й а н а л и з и к л а с с и ф и к а ц и я влекут за собой и абст
р а к т н ы е с у ж д е н и я , и н ы м и словами, ф а к т ы в о с п р и н и м а ю т с я н е к а к
творения духа, осознанные в мысли, их осмысляющей, а к а к нечто внеш
нее и л и грубое. С к а ж е м , перечитывая «Божественную к о м е д и ю » , мы во
всех частностях воссоздаем ее в н а ш е м воображении, подвергая к р и
тическому осмыслению, п о н и м а е м к а к особую м а н и ф е с т а ц и ю духа и с
учетом всех с о п у т с т в у ю щ и х обстоятельств и связей отводим ей соот
ветствующее место в и с т о р и и . Но когда актуальность н а ш е г о вообра
ж е н и я и н а ш е й м ы с л и остается в п р о ш л о м и м ы с л и т е л ь н ы й процесс
з а в е р ш а е т с я , м ы получаем возможность абстрактно п р о а н а л и з и р о в а т ь
все его элементы в процессе нового духовного а к т а ; сконструировав, к
примеру, т а к и е к л а с с и ф и ц и р у ю щ и е рубрики, к а к «флорентийская куль
тура» и л и « п о л и т и ч е с к а я п о э з и я » , м ы с к а ж е м , что « Б о ж е с т в е н н а я ко
медия» у к о р е н е н а во ф л о р е н т и й с к о й к у л ь т у р е , а та в свою очередь — в
п о л и т и ч е с к о й борьбе к о м м у н , и тому подобное. И одновременно н а м
откроется дорога к тем абсурдным проблемам, которые т а к р а з д р а ж а
ли Де С а н к т и с а в отношении поэмы Данте; он блестяще их охаракте
ризовал, с к а з а в , что они возникают только тогда, когда остывает ж и в о е
эстетическое впечатление и поэзия попадает во власть т у п ы х любите
лей ш а р а д . Тут в а ж н о вовремя остановиться, не ступить на п у т ь , веду
щ и й к абсурду, не в ы й т и за р а м к и чисто натуралистического подхода,
простых к л а с с и ф и к а ц и й и к л а с с и ф и ц и р у ю щ и х с у ж д е н и й ( и л и , что то
же самое, у с т а н о в л е н и я п р и ч и н н ы х связей), не у к л о н и т ь с я от п р а к т и
ческой ц е л и ; поступив так, мы не допустим ничего противозаконного,
напротив, осуществим свое право и вместе с тем обязанность — следо
вать н а т у р а л и з м у в г р а н и ц а х его разумности и уместности. Ибо при
таком подходе вполне допустима и м а т е р и а л и з а ц и я ф а к т о в , и их внеш
нее и л и к а у з а л ь н о е объединение; оправданно д а ж е требование придер
ж и в а т ь с я « б л и ж а й ш и х » п р и ч и н и не заходить в к л а с с и ф и к а ц и и т а к
далеко, что она теряет в с я к и й п р а к т и ч е с к и й с м ы с л . В о з м о ж н о , « Б о ж е
ственную комедию» и уместно к л а с с и ф и ц и р о в а т ь в т е р м и н а х «фло
рентийской к у л ь т у р ы » , но к л а с с и ф и к а ц и я ее в терминах «индоевропей
ской к у л ь т у р ы » и л и « к у л ь т у р ы белого человека» л и ш е н а с м ы с л а .
TV. Генезис и идеальный распад... 47
IV
И т а к , вернемся у ж е с б о л ь ш и м доверием к н а ч а л у всех н а ч а л , то

есть не к беспорядочным, н а т у р а л и з о в а н н ы м ф а к т а м , а к у м у , что ос
м ы с л я е т и конструирует ф а к т ; облагородим несчастные и оболганные
«грубые ф а к т ы » светом м ы с л и . Тогда начало станет д л я нас не только
о т п р а в н ы м п у н к т о м , но и местом н а з н а ч е н и я , не первым ш а г о м в со
здании истории, а всей историей в процессе ее с о з и д а н и я , то есть самим
созидательным процессом. И с т о р и ч е с к и й д е т е р м и н и з м и — с еще боль
ш е й неизбежностью — « ф и л о с о ф и я истории» отворачиваются от исто
рической реальности: их путь к ней о к а з ы в а е т с я п о р о ч н ы м к р у г о м .
Истинность этого нашего у т в е р ж д е н и я поневоле подтверждает наи
в н ы й Тэн, о б ъ я с н я я , что он подразумевает под ^collection des faits: по его
у т в е р ж д е н и ю , сбор включает в себя два этапа и л и момента; на первом
документ с л у ж и т тому, чтобы открыть «а trovers la distance des temps, I 'homme
vivant, agissant, doue de passions, muni d"habitudes, avec sa voix et saphysionomie,
avec ses gestes et ses habits, distinct et complet comme celui qui tout a / 'heure nous
avons quitte dans la rue* , а на втором пытается открыть «sous I 'homme exterieur
9
I'homme Шёгіеиг», чІЪотте invisible*, «/e centre*, ole groupe des facultes et des
sentiments qui produit le reste», «le drame Шёгіеиг», «la physiologies . И н ы м и
10
словами, к а к о й т а м ^collection desfaits»\ Е с л и то, о чем говорит н а ш ав

тор, происходит в действительности, если воображение способно о ж и
вить людей и события, более того — осмыслить внутреннюю природу
тех и других, то есть, если достигнут синтез о щ у щ е н и я и понятия, являю
щ и й собою м ы с л ь в ее конкретности, тогда история создана, — чего еще
ж е л а т ь ? Б о л ь ш е г о мы и не и щ е м . «Надо и с к а т ь причины!» — добавляет
Тэн. То есть надо убить ж и в о й о с м ы с л е н н ы й « ф а к т » , с тем чтобы выч
л е н и т ь из него некие абстрактные элементы, — дело, без с о м н е н и я , по
лезное, но л и ш ь д л я п а м я т и и п р а к т и к и ; а к тому же (что блестяще
удается Тэну) и с к а з и т ь задачи абстрактного а н а л и з а , б л у ж д а я в м и ф о
л о г и и расы и момента и л и в к а к о й - л и б о другой, но очень на нее похо
ж е й м и ф о л о г и и . Н о , если мы хотим м ы с л и т ь исторически, давайте все
ж е остережемся убивать несчастные ф а к т ы ; и с т о р и к у действительно
м ы с л я щ е м у нет необходимости прибегать ни к поверхностной связи
п р и ч и н (исторический детерминизм), ни к столь же в н е ш н е й и поверх
ностной с в я з и т р а н с ц е н д е н т н ы х целей (философия истории). П р и ч и н а
и цель ф а к т а , осмысленного в его конкретности, могут находиться толь-
9
«Преодолев разделяющую нас дистанцию времени, человека — живого,
действующего, наделенного страстями, привычками, голосом, внешностью, жес
тами, одеждой и всеми прочими, отчетливо узнаваемыми чертами, — точь-в-
точь как у того человека, с которым вы только что расстались на улице» (франц.).
10
Под внешним человеком внутреннего, невидимого, сердцевину, конгломе
рат способностей и чувств, откуда происходит все остальное, внутреннюю дра
му, физиологию (франц.).
ко внутри и н и к о г д а вне этого ф а к т а , они совпадают с его р е а л ь н ы м

количеством и л и с его качественной реальностью. П о с к о л ь к у (заме
т и м мимоходом) определение ф а к т а к а к реального, но с неведомой
природой, констатированного, но непознанного, — опять-таки и л л ю з и я
н а т у р а л и з м а (предвестница еще одной и л л ю з и и — «философии исто
р и и » ) : в м ы с л и действительность и качество, существование и сущ
ность — одно целое, и н е л ь з я объявить ф а к т р е а л ь н ы м , не з н а я , что это
за ф а к т , то есть одновременно не к в а л и ф и ц и р у я его.
Когда мы обращаемся к конкретному ф а к т у , пребываем в нем, дви
ж е м с я в его пределах и л и , л у ч ш е с к а з а т ь , осмысливаем д а н н ы й ф а к т в
его конкретности, это значит, что мы п е р е ж и в а е м постоянное возник
новение и постоянное р а з в е р т ы в а н и е н а ш е й и с т о р и ч е с к о й м ы с л и и
одновременно п р о я с н я е м д л я себя историю и с т о р и о г р а ф и и в ее т а к о м
же постоянном р а з в е р т ы в а н и и . И у б е ж д а е м с я (ограничусь всего од
н и м п р и м е р о м , чтобы в з г л я д не с л и ш к о м рассеивался), что от времен
Древней Г р е ц и и до н а ш и х дней историческое сознание все более раз
вивалось и у г л у б л я л о с ь — не потому, что н а м и были о б н а р у ж е н ы абст
р а к т н ы е п р и ч и н ы и трансцендентные цели человеческого б ы т и я , а по
тому, что п о н и м а н и е его становилось все более п о л н ы м ; представления
о п о л и т и к е и м о р а л и , р е л и г и и и философии, искусстве и н а у к е , культу
ре и э к о н о м и к е усложнялись и вместе с тем обретали внутреннюю ус
тойчивость и определенность; и, соответственно, у с л о ж н я л и с ь и обрета
ли более прочное единство истории этих форм деятельности. « П р и ч и н ы »
ц и в и л и з а ц и и н а м известны так же мало, к а к и грекам, и не более гре
ков знаем мы о Боге и л и о богах, которые у п р а в л я ю т человеческими
судьбами. Однако теорию ц и в и л и з а ц и и мы знаем л у ч ш е греков и вдо
бавок знаем (греки этого не з н а л и и л и , во в с я к о м случае, их з н а н и е
было н е я с н ы м и неопределенным), что поэзия есть вечная ф о р м а теоре
тического д у х а , что регресс и л и у п а д о к — п о н я т и е относительное, что
нет раздельно с у щ е с т в у ю щ и х м и р а идей и м и р а их теней и л и потен
ц и и и акта, что рабство не я в л я е т с я категорией б ы т и я , а представляет
собой историческую форму экономики, и т а к далее. Потому н а м у ж е не
п р и х о д и т с я (разве что н е к и м и с к о п а е м ы м , которые еще попадаются
среди нас) и з л а г а т ь историю поэзии, п е р е ч и с л я я воспитательные ц е л и ,
которые с т а в и л и перед собой поэты, мы и щ е м форму, в которой выра
ж а е т с я чувство; мы не теряемся при виде т а к называемого « у п а д к а » , а
с т р е м и м с я о т ы с к а т ь то новое и перспективное, что д и а л е к т и ч е с к и раз
вивается благодаря ему; мы не считаем убогими дела р у к человече
с к и х , а единственно достойными в о с х и щ е н и я и п о д р а ж а н и я — возды
х а н и е о небе и аскезу, в р а ж д е б н у ю всему земному; но в акте мы в и д и м
реальность п о т е н ц и и , в т е н я х — осязаемость идеи, на земле — небо; и,
н а к о н е ц , мы не отчаиваемся в перспективах общественной ж и з н и в
с в я з и с о т м и р а н и е м рабовладельческой э к о н о м и к и — это стало бы
действительной катастрофой, если бы в действительности существова

ли рабы по природе своей; и т а к далее, в том же духе.
Такое п о н и м а н и е истории и внутреннего с м ы с л а историографи
ческого труда дает н а м т а к ж е возможность отдать справедливость ис
торическому д е т е р м и н и з м у и «философии истории», которые, то и дело
возрождаясь, у к а з ы в а ю т н а м на пробелы в н а ш и х з н а н и я х , к а к истори
ч е с к и х , т а к и ф и л о с о ф с к и х , и своими и л л ю з о р н ы м и р е ш е н и я м и опере
ж а ю т д и а л е к т и ч е с к о е и историческое р а з р е ш е н и е вновь и вновь возни
к а ю щ и х проблем; надо полагать, что и впредь они не перестанут с л у ж и т ь
той же ц е л и (которая, по сути, есть б л а г а я цель всех утопий). Несмотря
на то, что в с и л у своего абстрактного и сугубо негативного х а р а к т е р а
и с т о р и ч е с к и й д е т е р м и н и з м и «философия истории» собственной исто
рии не и м е ю т , ибо не развиваются, благодаря о т н о ш е н и я м , в которые
они вступают с историей, приобретают содержание, способное к разви
тию; историческое р а з в и т и е , и н ы м и словами, совершается и здесь, не
в з и р а я на отрыв ф о р м ы от с о д е р ж а н и я , и п р и н у ж д а е т м ы с л и т ь д а ж е
тех, кто способен л и ш ь бездумно фантазировать и схематизировать. Ясно,
что м е ж д у д е т е р м и н и з м о м , который может в о з н и к н у т ь сегодня, после
Д е к а р т а и В и к о , К а н т а и Гегеля, и тем, что в о з н и к после А р и с т о т е л я ,
зияет пропасть, равно к а к между философией истории Гегеля или Маркса,
с одной стороны, и г н о с т и ц и з м а и л и христианства, с другой. Всем им
свойственна трансцендентность и л о ж н а я и м м а н е н т н о с т ь , но любые аб
с т р а к т н ы е ф о р м ы , любые м и ф о л о г и и , р о ж д е н н ы е в эпоху более зрелой
м ы с л и , в к л ю ч а ю т в себя эту новую зрелость; довольно бросить в з г л я д
(оставляя в стороне н а т у р а л и з м ы р а з л и ч н о г о толка) т о л ь к о на «фило
софии и с т о р и и » , чтобы почувствовать огромный ш а г вперед от гомеров
ской ф и л о с о ф и и истории к ф и л о с о ф и и истории Геродота, ч ь я зависть
богов я в л я е т собой к а к бы подступ к идее нравственного з а к о н а , м и л о
стивого к м а л ы м м и р а сего и попирающего н а д м е н н ы х ; и далее к судь
бе стоиков, то есть закону, которому подвластны д а ж е боги; к идее Про
видения, р а з в и в ш е й с я в поздней античности, к премудрости, что правит
м и р о м ; затем от языческого провидения к х р и с т и а н с к о м у , з а к л ю ч а ю
щ е м у в себе идеи божественного правосудия, благой вести и попечения
о роде человеческом; и постепенно к провидению теологов, которое из
бегает чудес и действует через естественную причинность, к провиде
н и ю В и к о , совпадающему с д и а л е к т и к о й духа, к идее Г е г е л я , то есть к
поэтапному обретению свободой полноты самосознания, и, н а к о н е ц , к
еще б ы т у ю щ и м м и ф а м о Прогрессе и Ц и в и л и з а ц и и , чьей конечной
целью п р и з н а е т с я искоренение всех предрассудков и суеверий на осно
ве н е у к л о н н о р а с т у щ е й и к р е п н у щ е й п о з и т и в н о й н а у к и .
Т а к и м образом, «философия истории» и и с т о р и ч е с к и й детерми
н и з м в р е м е н а м и становятся т о н к и м и и п р о з р а ч н ы м и , к а к в у а л ь , по
к р ы в а ю щ а я и вместе о б н а ж а ю щ а я конкретность реальной м ы с л и ; меха-
н и ч е с к и е «причины» в ы г л я д я т и д е а л и з и р о в а н н ы м и , трансцендентные
«божества» — очеловеченными, а ф а к т ы сбрасывают б о л ь ш у ю часть
своих г р у б ы х одеяний. Но к а к бы тонок ни был покров, он остается
покровом, к а к о й бы чистой ни к а з а л а с ь правда, она все же не совсем
чиста, ибо где-то в глубине таится л о ж н о е убеждение в том, что д л я
строительства истории необходимы: «материал» в виде грубых ф а к т о в ,
«цемент» п р и ч и н и «магия» целей к а к три последовательных и л и проти
в о с т о я щ и х друг другу метода. То же самое происходит и с р е л и г и е й ,
которую высокие у м ы почти начисто освобождают от п р и м и т и в н ы х
суеверий, а высокие д у ш и почти совсем и з б а в л я ю т ее э т и к у от гетеро
н о м и и божественной власти и у т и л и т а р и з м а н а г р а д ы и н а к а з а н и я .
П о ч т и , но не совсем; оттого-то р е л и г и и н и к о г д а не стать ф и л о с о ф и е й ,
если она не отречется от себя; оттого «философия истории» и историче
с к и й д е т е р м и н и з м т о ж е станут историей только ценой самоотречения.
Воспроизводятся они, воспроизводится и д у а л и з м , а вслед за н и м —
мучительный скептицизм, или агностицизм.
Философия истории самоуничтожается в истории конкретной; и
поскольку т а к н а з ы в а е м а я «философия» не что иное, к а к а б с т р а к т н ы й
и н е г а т и в н ы й момент, нетрудно п о н я т ь , почему мы у т в е р ж д а е м , что
философия истории мертва: мертва в своей позитивности, мертва к а к
доктрина, мертва вместе со всеми п р о ч и м и и д е я м и и ф о р м а м и транс
цендентного. И мне бы не хотелось у д л и н я т ь мое к р а т к о е (но, на мой
в з г л я д , вполне исчерпывающее) и з л о ж е н и е данной т е м ы р а з ъ я с н е н и я
м и , которые м н о г и м (в том числе и м н е самому) п о к а ж у т с я не с л и ш
ком ф и л о с о ф с к и м и и чересчур т р и в и а л ь н ы м и . Тем не менее т р и в и а л ь
ность д л я м е н я предпочтительнее неясности, поэтому добавлю, что, к а к
к р и т и к а «понятий» п р и ч и н ы и трансцендентной целесообразности не
запрещает у п о т р е б л я т ь эти «слова», когда они я в л я ю т с я просто слова
ми (например, именовать Свободу богиней и л и , берясь за изучение Дан
те, о б ъ я в л я т ь о н а м е р е н и и «вскрыть п р и ч и н у » и л и «причины» того
и л и иного его п о с т у п к а и л и творения), т а к же точно ничто не м е ш а е т
говорить о « ф и л о с о ф и и истории» и о «философствовании на предмет
истории» в смысле разработки и л и у г л у б л е н и я той и л и и н о й истори
ческой п р о б л е м ы . Р а в н ы м образом не запрещено н а з ы в а т ь «филосо
ф и е й истории» исследования исторической гносеологии, хотя в данном
случае разрабатывается ф и л о с о ф и я не столько истории, с к о л ь к о исто
риографии: эти два п о н я т и я в и т а л ь я н с к о м и в д р у г и х я з ы к а х п р и н я
то обозначать одним словом. И, н а к о н е ц , вполне допустимо (по п р и м е
ру, д а н н о м у н е с к о л ь к о л е т н а з а д о д н и м н е м е ц к и м п р о ф е с с о р о м ) ,
подходить к «философии истории» к а к к «социологии», то есть увенчи
вать этим старым титулом э м п и р и ч е с к у ю н а у к у о государстве, обще
стве и к у л ь т у р е .
Все эти обозначения допустимы в силу того же права, к которому

а п е л л и р о в а л перед с у д ь я м и авантюрист К а з а н о в а , оправдываясь в т о м ,
что сменил и м я , — «права, которое к а ж д ы й человек имеет на все буквы
алфавита». Но рассмотренный в ы ш е вопрос касается отнюдь не букв
алфавита; «философия и с т о р и и » , чей генезис и распад мы в с ж а т о й
форме п о к а з а л и , не просто н а з в а н и е , которое м о ж н о употреблять по-
разному, а совершенно определенная историческая к о н ц е п ц и я — транс
цендентная концепция.
V. ПОЗИТИВНЫЙ ХАРАКТЕР ИСТОРИИ
По п р и м е р у известного а ф о р и з м а Ф ю с т е л я де К у л а н ж а о том, что

есть «история и ф и л о с о ф и я , но нет ф и л о с о ф и и и с т о р и и » , мы выведем
свое определение: нет ни ф и л о с о ф и и , ни истории, ни ф и л о с о ф и и исто
р и и , а есть история, я в л я ю щ а я с я философией, и философия, я в л я ю щ а я
ся историей, з а к л ю ч е н н о й в ней. Поэтому все р а з н о г л а с и я (и п р е ж д е
всего споры по поводу прогресса) философов, методологов и с т о р и и и
социологов д л я нас сводятся к одним и тем же исторически мотивиро
в а н н ы м проблемам ф и л о с о ф и и , которые с в я з а н ы со всеми п р о ч и м и
рассматриваемыми философией проблемами.
В спорах по поводу прогресса обсуждаются вопросы о том, плодо
творны и л и бесплодны творения человека; сохраняются они и л и исче
зают; есть ли у истории ц е л ь и к а к о в а она; д о с т и ж и м а ли эта цель во
времени и л и только в бесконечности; чем я в л я е т с я и с т о р и я — прог
рессом и л и у п а д к о м , и л и сменой прогресса и у п а д к а , взлетов и паде
н и й ; что в ней преобладает — добро и л и зло; и тому подобные. Вопро
сы эти, если рассмотреть их в н и м а т е л ь н о , по сути, в р а щ а ю т с я вокруг
трех основных п у н к т о в : п о н я т и й развития, цели и ценности, то есть
вокруг п о н я т и й , которые охватывают действительность ц е л и к о м , а ис
торию только в той мере, в к а к о й она совпадает с действительностью; то
есть они п р и н а д л е ж а т не ч а с т н ы м н а у к а м , ф и л о с о ф и и истории, эмпи
рической исторической методике и л и социологии, а только ф и л о с о ф и и
и и с т о р и и , в той мере, в к а к о й она я в л я е т с я ф и л о с о ф и е й .
Е с л и перевести р а с х о ж и е ф о р м у л ы н а я з ы к ф и л о с о ф и и , они сразу
же предстанут в виде тезиса, а н т и т е з и с а и синтеза, то есть т а к , к а к они
о с м ы с л я л и с ь в ходе истории ф и л о с о ф и и , — к ней-то и надо отсылать
ч и т а т е л я , ж а ж д у щ е г о р а з ъ я с н е н и й . И только мимоходом м о ж н о на
п о м н и т ь , что к о н ц е п ц и я действительности к а к р а з в и т и я не что иное,
к а к синтез двух противоположно однобоких представлений: постоян
ства без и з м е н е н и я и и з м е н е н и я без постоянства, тождества без р а з л и
ч и я и р а з л и ч и я без тождества, ибо развитие есть вечное преодоление и
вместе с тем вечное сохранение. П о д э т и м углом з р е н и я одно из н а и
более распространенных п о н я т и й в исторической литературе — поня
тие исторических кругов — раскрывается к а к неосознанная п о п ы т к а
и з б а в и т ь с я от односторонности и повторное впадение в нее именно в
силу ее неполной продуманности, потому что к р у г и либо п о н и м а ю т с я
к а к тождественные, и мы имеем постоянство в чистом виде, либо к а к
р а з л и ч н ы е , что дает н а м в чистом виде и з м е н е н и е . Е с л и же п о н и м а т ь
ц и к л и ч н о с т ь к а к вечное тождество и одновременно вечное р а з л и ч и е , то
в этом своем з н а ч е н и и она совпадает с самой идеей р а з в и т и я .
Точно т а к же п р о т и в о п о л о ж н ы е тезисы о цели в истории, о ее
достижимости и л и недостижимости обнаруживают общий недостаток —
V. Позитивный характер истории 53
цель о к а з ы в а е т с я вне и с т о р и и и в том случае, когда она считается

д о с т и ж и м о й во времени (progressus adfinitum ),vi в том,когда к ней м о ж н о
l
только бесконечно п р и б л и ж а т ь с я {progressus ad infinitum ). Но если ц е л ь

2
понимать правильно, к а к внутреннюю целесообразность, совпадающую

с р а з в и т и е м , то в к а ж д о м его моменте она оказывается и д о с т и ж и м о й , и
н е д о с т и ж и м о й , т а к к а к любое достижение — это о т к р ы т и е нового гори
зонта, и, следовательно, в к а ж д о м моменте мы и с п ы т ы в а е м удовлетво
рение от обладания и неудовлетворенность, которая у с т р е м л я е т нас к
новому о б л а д а н и ю . 3
Н а к о н е ц , та же с а м а я о ш и б к а л е ж и т в основе п р е в р а щ е н и я добра
и зла, счастья и горя (составляющих структуру реальной д и а л е к т и к и ) в
самостоятельные с т р у к т у р ы и порождает п о н и м а н и е истории к а к пере
хода от з л а к добру (прогресс) и л и от добра к злу (упадок, регресс), где
э к л е к т и ч е с к и соединены два тезиса в форме чередования добра и зла,
прогресса и регресса. Верное п о н и м а н и е — это прогресс не в форме
перехода от з л а к добру, к а к будто из одного состояния в другое, а от
хорошего к л у ч ш е м у , где зло есть добро, представшее в свете большего
добра.
Ф и л о с о ф с к и е р е ш е н и я всех этих проблем в той же степени отлич
ны от поверхностных ответов, предлагаемых у ч а с т н и к а м и спора (и обя
з а н н ы х своим в о з н и к н о в е н и е м всплеску чувств и л и игре воображе
ния), в к а к о й согласуются с глубокими у б е ж д е н и я м и к а ж д о г о человека,
с его н р а в с т в е н н ы м сознанием, и м е ю щ и м опору в неустанном труде,
вере, отваге.
Д л я п р а к т и ч е с к о й и к р и т и ч е с к о й и с т о р и о г р а ф и и больше значе
н и я имеют те выводы, которые м о ж н о извлечь из д и а л е к т и ч е с к о г о по
н я т и я прогресса. И м е н н о из него происходит и з в е с т н е й ш а я историо
г р а ф и ч е с к а я м а к с и м а , которую зачастую толкуют неверно и которой
неверно следуют: истории н а д л е ж и т не судить, а объяснять, и она долж
на быть не субъективной, а объективной.
Ошибочное толкование состоит в следующем: «суд» часто пони
мают в смысле логического с у ж д е н и я , того с у ж д е н и я , которое и есть
м ы с л ь к а к т а к о в а я , субъективность ж е , которая в этом случае подле
ж и т и с к л ю ч е н и ю , есть н и больше н и м е н ь ш е к а к субъективность мыс
л и . И м е н н о и с т о р и к а м советуют отбросить теории, п р е к р а т и т ь дискус
с и и по э т о м у п о в о д у и п р и д е р ж и в а т ь с я ф а к т о в — с о б и р а т ь и х ,
в ы с т р а и в а т ь , в ы ж и м а т ь из н и х сок (например, с т а т и с т и ч е с к и м мето
дом). Этим советам на поверку н и к т о не в состоянии последовать; «обо
рона от м ы с л и » в ы л и в а е т с я , по существу, в оборону от «серьезной мыс-
1
Конечный прогресс (лат.).
2
Бесконечный прогресс (лат.).
8
Подробное изложение этой концепции см. в моем очерке «Concetto sul
divenire» в кн.: «Saggio sullo Hegel seguito da altri scritti di storia della filosofia* (4a ed.,
Ban, 1948), pp. 145—72.
субъекта д е й с т в и я , к а к не в акте сотворения новой ф о р м ы ж и з н и ? И в 4
этом акте тот, к т о н а м противостоит, всегда не прав; то, от чего мы

отрекаемся, плохо; то новое, к чему мы с т р е м и м с я , воплощает д л я нас
счастье, которое м о ж н о обрести в будущем и л и н а й т и в п р о ш л о м , со
х р а н и в ш е м с я в н а ш е й п а м я т и (вернее, не в п а м я т и , а в воображении)
ослепительно п р е к р а с н ы м . Хорошо известно, к а к о е в ы р а ж е н и е нахо
д и л и и н а х о д я т эти и л л ю з и и в истории и к а к п р о я в л я л и с ь в п о э з и и ,
у т о п и и , тенденциозном рассказе, злословии, апологе, легендах о любви
и н е н а в и с т и и т а к далее. П р е к р а с н е й ш е й и святейшей представлялась
ж и з н ь р а н н и х х р и с т и а н средневековым е р е т и к а м и д е я т е л я м Р е ф о р
м а ц и и и гнусной, отвратительной — ж и з н ь папского Р и м а ; я к о б и н ц ы
в о с х и щ а л и с ь Спартой Л и к у р г а и Р и м о м Ц и н ц и н н а т а и Б р у т а и п р и х о
д и л и в негодование от Ф р а н ц и и К а р о л и н г о в и К а п е т и н г о в ; г у м а н и с
там ж и з н ь а н т и ч н ы х мудрецов и поэтов к а з а л а с ь подной света, а сред
невековье — п о г р у ж е н н ы м во тьму; и д а ж е в б л и з к и е н а м времена мы
могли наблюдать прославление л о м б а р д с к и х к о м м у н и ниспроверже
ние Священной Р и м с к о й и м п е р и и , и наоборот, в соответствии с тем, к а к
преломляются одни и те же исторические ф а к т ы в сознании и т а л ь я н ц а ,
мечтающего о независимости И т а л и и , и л и немца, ратующего за священ
ную н е м е ц к у ю и м п е р и ю во главе с Пруссией. И так будет всегда, ибо
такова феноменология практического сознания; т а к и л и иначе эти прак
т и ч е с к и е о ц е н к и всегда будут п р о н и к а т ь в к н и г и историков, п о с к о л ь к у
и м е н н о в качестве к н и г и они н и к о г д а не смогут представить историю в
чистом виде, ее идеальную сущность и хотя бы в своей ф р а з е о л о г и и , в
своем образном строе будут о т р а ж а т ь п р а к т и ч е с к и е н у ж д ы и проек
т ы . Но историческое сознание к а к таковое есть сознание логическое, а
не п р а к т и ч е с к о е , и м е ю щ е е последнее одним из своих предметов; исто
р и я , к о т о р а я б ы л а ж и з н ь ю , теперь становится м ы с л ь ю , где больше нет
места п р о т и в о п о л о ж н о с т я м воли и чувств. Д л я истории нет х о р о ш и х и
п л о х и х ф а к т о в , д л я нее все ф а к т ы х о р о ш и , когда осмыслены во всей
своей глубине и к о н к р е т и к е ; в ней нет в р а ж д у ю щ и х п а р т и й , в ней все
входят в одну п а р т и ю — в этом и состоит суть исторического в з г л я д а .
Поэтому д л я нее р а в н ы церковь к а т а к о м б и церковь Г р и г о р и я VII, рим
ские т р и б у н ы и феодальные бароны, л о м б а р д с к а я л и г а и император
Барбаросса. И с т о р и я не судья, но адвокат; судьей она стать не м о ж е т
без того, чтоб не стать несправедливой, не с м е ш а т ь м ы с л ь с ж и з н ь ю , не
подменить л о г и ч е с к и е с у ж д е н и я с и м п а т и я м и и а н т и п а т и я м и чувства.
В ы р а ж е н и е м чувств довольствуется поэзия; и тут н е л и ш н е заме
тить, что такой п р о с л а в л е н н ы й историк, к а к Шлоссер, о с т а в л я в ш и й з а
собой право и обязанность с к а н т и а н с к о й строгостью и отвлеченностью
судить и с т о р и ч е с к и е ф а к т ы , считал своим н а у ч н ы м идеалом поэти
ческое творение — «Божественную к о м е д и ю » . П о с к о л ь к у поэтические
элементы присутствуют во всех м и ф а х , неудивительно, что явление, име
нуемое и с т о р и ч е с к и м дуализмом (имеется в виду и с т о р и я , составлен-
н а я к а к бы из двух течений, которые, с л и в а я с ь , никогда не смешивают

своих вод, — добра и зла, истины и з а б л у ж д е н и я , р а ц и о н а л и з м а и ирра
циональности), характерно не только д л я христианской религии, но так
же д л я мифологий и теологии (таковы они и есть) г у м а н и з м а и Просве
щ е н и я . К осознанию проблемы д у а л и з м а ценностей и к формулировке
п о н я т и я р а з в и т и я , снимающего ее в своем высшем единстве, п р и ш е л
только X I X век, к о т о р ы й именно поэтому (а вовсе не благодаря своим
филологическим и археологическим о т к р ы т и я м , в к о т о р ы х он не слиш
ком превосходит четыре предыдущих столетия) п о л у ч и л название «век
историзма».
Следовательно, история не только не может делить я в л е н и я на
добрые и з л ы е , а эпохи — на прогрессивные и регрессивные, но она
д а ж е и не начинается до тех пор, пока психологическое состояние, обус
ловившее подобные противопоставления, не будет преодолено в акте
духа, исследующего, к а к у ю задачу в ы п о л н и л и в своем р а з в и т и и ранее
подвергнутые осуждению ф а к т и л и эпоха, что привнесено и м и в ход
этого р а з в и т и я , ведь если все я в л е н и я и все эпохи по-своему созида
тельны, н и к а к и е из н и х не заслуживают осуждения истории, но напро
тив, все достойны п о х в а л ы и у в а ж е н и я . Явление, в ы з ы в а ю щ е е негодо
вание, не может служить достоянием истории, в лучшем случае
предпосылкой пока еще не сформулированной исторической пробле
м ы . Н е г а т и в н а я история — это еще не история, ее негативность д о л ж н а
уступить место положительной м ы с л и , она д о л ж н а отказаться от эти
ческих и п р а к т и ч е с к и х с у ж д е н и й , от поэтических образов, от эмпири
ческой иллюстративности, от всего, что допустимо д л я речи (но не д л я
мысли) наравне с п о н я т и я м и плохого человека и эпохи у п а д к а .
Если недостаток негативной истории берет начало из з а к р е п л е н и я
диалектической антитезы добра и зла, из гипостазирования и д е а л ь н ы х
моментов р а з в и т и я , то из неверного п о н и м а н и я другой стороны этого
п о н я т и я , а именно вечного постоянства, вечного сохранения накоплен
ного, рождается другое историческое отклонение, именуемое элегиче
ской историей, л о ж н о е , к а к и первое, по определению. То, что х р а н и т с я
и обогащается в ходе истории, и есть сама история, ж и з н ь духа; про
шлое ж и в е т л и ш ь в н а с т о я щ е м , преображаясь в нем к а к его сила. Вся
к а я ч а с т н а я форма (индивид, действие, установление, творение, мысль)
обречена погибнуть, гибнет д а ж е искусство, хотя его называют вечным
( к а к о в ы м оно в некотором смысле и я в л я е т с я ) , но оно ж и в о только в
той мере, в к а к о й воспроизводится, преображается, освещается новым
светом в душе потомков; гибнет д а ж е истина в своей к о н к р е т н о й опре
деленности, поскольку сохранена она может быть только включенной в
систему более ш и р о к о й истины и, следовательно, измененной. Но те,
к т о не в состоянии подняться до исторического осмысления, те, к т о со
всем п ы л о м д у ш и п р и л е п л я ю т с я к индивиду, произведению, верова
нию, установлению, будучи не в силах помыслить отстраненно, склонны
переносить бессмертие духа в его всеобщности на одно из частных и

к о н к р е т н ы х я в л е н и й духа; а поскольку эти я в л е н и я , несмотря на все
их с т а р а н и я , погибают, притом часто у них на г л а з а х , то м и р д л я н и х
о к у т ы в а е т с я с у м р а к о м и п е ч а л ь н а я и с т о р и я агонии и смерти всего
прекрасного становится единственной историей, к а к у ю они способны
и з л о ж и т ь . Это тоже поэзия, и едва ли не высочайшая — поэзия, создавае
м а я теми, к т о , навсегда потеряв дорогое существо, способен на большее,
чем т о л ь к о слезы, и, подобно Данте, узнавшему о смерти возлюбленной,
что «так была прекрасна», сможет видеть, к а к гаснет солнце, и д р о ж и т
з е м л я , и п т и ц ы , п р е р ы в а я свой полет, падают с небес. Но история не
может быть историей смерти, она может быть только историей жизни;
и в с я к о м у понятно, что нет более достойного поминовения у с о п ш и х ,
чем изучение их дел при ж и з н и , того, что они произвели на свет и что
живет в нас, — истории их ж и з н и , а не их смерти, которую чистые д у ш и
стремятся скрыть под покровом, а грубые и жестокие, напротив, представ
ляют в уродливой наготе и смакуют с нездоровой настойчивостью. Вот
почему все истории, и з л а г а ю щ и е смерть, а не ж и з н ь людей, государств,
установлений, обычаев, литературно-художественных идеалов и рели
гиозных убеждений надо считать л о ж н ы м и (или, в л у ч ш е м случае, по
этическими, если они обладают достоинствами поэзии); в с я к а я истори
ческая скорбь, всякий плач по тому, что было и чего больше нет, сводились
бы к обычной тавтологии (ведь если было — ясно, что у ж е нет), когда
бы не вели к игнорированию того ф а к т а , что в этом п р о ш л о м не все
погибло, что прошлое ж и в о , и живо вечной ж и з н ь ю , поскольку стало
н а с т о я щ и м ; именно в этом, в л о ж н о й перспективе, которая здесь выст
раивается, и состоит п р и н ц и п и а л ь н а я ошибочность подобных историй.
Порой случается, что историков, ж и в о п и с у ю щ и х м р а ч н ы м и крас
к а м и сцены агонии и похорон, к о и м они присваивают и м я истории,
вдруг повергает в полнейшую растерянность изучаемый и м и документ:
до н и х вдруг явственно доносятся взрыв смеха, вздох удовлетворения
и л и т о р ж е с т в у ю щ и й к р и к радости. К а к ж е т а к (спрашивают они себя),
к а к могли эти люди ж и т ь , любить, плодиться, петь, рисовать, рассуждать,
когда с востока и запада раздавалась трубная весть о к о н ц е света? Но
они не отдают себе отчета, что конец света существует л и ш ь в их вооб
р а ж е н и и (оно богато элегическими мотивами, да скудно умом), а в дей
ствительности его нет и никогда не было, о чем к а к раз и свидетель
ствуют эти неуместные звуки; с другой стороны, они более чем уместны,
так к а к напоминают чересчур з а б ы в ч и в ы м о том, что и с т о р и я про
должает свой неутомимый труд и что ее м н и м а я агония — л и ш ь родо
вые с х в а т к и , а ее м н и м ы й последний вздох — л и ш ь к р и к новорожден
ного, к которому надо прислушаться, ибо он возвещает рождение нового
мира. В отличие от индивида, который умирает, поскольку ( к а к гово
р и л А л к м е о н Кротонский) не может — свя
зать свое начало и к о н е ц , история не умирает никогда, ибо в ней эта
связь н е р а з р ы в н а .
VI. ГУМАНИЗМ ИСТОРИИ
Освобожденная от рабского подчинения потусторонней воле и сле

пой естественной необходимости, от трансцендентности и л о ж н о й им
манентности (которая в свою очередь есть трансцендентность), м ы с л ь
воспринимает историю к а к творение человека, к а к продукт человече
ского ума и стремлений; так возникает форма истории, которую мы
назовем гуманистической.
С н а ч а л а этот г у м а н и з м в ы р а ж а е т с я в простом п р о т и в о с т о я н и и
природе и л и потусторонним силам и несет в себе д у а л и з м . С одной
стороны, человек с его силами — умом, з н а н и я м и , осмотрительностью,
волей к добру; с другой — нечто ему не поддающееся, мешающее, путаю
щее самые блестящие з а м ы с л ы , рвущее сотканное им полотно, застав
л я ю щ е е т к а т ь его снова. История в таком ее понимании принимает
односторонний вид, поскольку вторая сторона не вступает с первой в
диалектическое взаимодействие, а представляет собой нечто совершен
но ч у ж д о е , постороннее, случайное, п а л к у в колесе. Только та часть ис
тории, которая занимается человеком, проницаема д л я разума и потому
открывает возможность р а ц и о н а л ь н ы х объяснений. Все, что идет от
противного, может быть названо, но не объяснено: это материал не д л я
истории, а в л у ч ш е м случае д л я х р о н и к и .
Р а н н я я форма гуманистической истории имеет несколько назва
н и й : рационалистская, интеллектуальная, абстрактная, индивидуали
стическая, психологическая, но самое употребимое из всех (не будем
дознаваться, посредством к а к и х метафор и какого метабазиса она его
з а с л у ж и л а ) — прагматическая история. И форма эта в целом подвер
гнута осуждению современной м ы с л ь ю , которая под т а к и м и названия
м и , в особенности под рационализмом и прагматикой, постепенно ста
ла понимать историографическую недостаточность и ущербность, а самые
х а р а к т е р н ы е прагматические объяснения сделала притчей во я з ы ц е х ,
превратив в и л л ю с т р а ц и ю того, чего должен избегать в с я к и й серьез
н ы й историк. Но в истории к у л ь т у р ы и н а у к и часто случается, что
приговор вынесен и единодушно одобрен, из него сделаны практические
выводы, а ясного сознания п р и ч и н , этот приговор породивших, и всего
мыслительного процесса, который к нему привел, нет. В данном случае
этот процесс м о ж н о к р а т к о охарактеризовать следующим образом.
П р а г м а т и к а обнаруживает п р и ч и н ы исторических я в л е н и й в че
ловеке, но человек воспринимается как абстрактный индивид и проти
вопоставляется не только вселенной, но и другим л ю д я м , тоже абстракт
н ы м ; т а к и м образом, история предстает к а к механическое действие и
противодействие непроницаемых друг д л я друга сущностей. П р и по
добной механической схематизации н и к а к о й исторический процесс не
VI. Гуманизм истории 59
будет понятен: сумма всегда оказывается больше слагаемых, и чтобы

свести к о н ц ы с к о н ц а м и , приходится искать помощи у теории «малых
п р и ч и н » , п о р о ж д а ю щ и х «великие следствия». Абсурдная теория, по
с к о л ь к у очевидно (даже если не спорить с правомерностью т а к и х поня
тий, к а к малое и великое, п р и ч и н а и следствие), что в е л и к и е следствия
могут быть порождены только в е л и к и м и п р и ч и н а м и , и потому эта фор
мула, вместо того чтобы у к а з ы в а т ь на исторический з а к о н , поневоле
в ы р а ж а е т ущербность теории, не способной у д е р ж а т ь с я на уровне своих
претензий. Поскольку рационального объяснения, к которому она стре
милась, т а к и не последовало, возникает ц е л ы й рой домыслов, его заме
щ а ю щ и х ; все они н а н и з ы в а ю т с я на мотив абстрактного индивида. Не
менее знаменательной и не менее знаменитой я в л я е т с я прагматиче
с к а я х а р а к т е р и с т и к а р е л и г и й к а к сказок, которые слагают и распрост
р а н я ю т ж а д н ы е п о п ы , п о л ь з у ю щ и е с я невежеством и доверчивостью
ч е р н и . Но п р а г м а т и ч е с к а я история в своих и з м ы ш л е н и я х не всегда
сохраняет эгоистический колорит и пессимистическую и н т о н а ц и ю ; ее
напрасно обвиняют во внутреннем эгоизме и у т и л и т а р и з м е , вместо того
чтобы п р е д ъ я в и т ь истинное обвинение — в у ж е упомянутом абстракт
ном индивидуализме. Этот абстрактный индивидуализм м о ж н о , впро
чем, считать высоконравственным, ведь и в самом деле п р а г м а т и к а изо
билует образами мудрых законодателей, добрых монархов и благодетелей
человечества, даровавших ему научные о т к р ы т и я , изобретения, образцо
вые общественные установления. Если ж а д н ы й с в я щ е н н и к обманывал
паству, грубый деспот т и р а н и л беззащитные и ни в чем не повинные
народы, укоренившееся заблуждение порождало самые странные и не
лепые обычаи, то благодеяния просвещенного монарха и законодателя
порождали эпохи счастья, способствовали процветанию искусств, обере
гали поэтов, пробуждали научную м ы с л ь и у с к о р я л и развитие п р о м ы ш
ленности; об этой прагматической к о н ц е п ц и и до сих пор напоминают
такие ставшие н а р и ц а т е л ь н ы м и в ы р а ж е н и я , к а к «век П е р и к л а » , «век
Августа», «век Л ь в а X » , и л и «век Л ю д о в и к а XIV». И т а к к а к предме
том в ы м ы ш л е н н ы х объяснений могут быть не только и н д и в и д ы , но и
большие и м а л ы е события, превращенные наравне с индивидом в абст
р а к ц и и , в то, что Вико назвал бы «фантастическими у н и в е р с а л и я м и » ,
то та же п р а г м а т и к а порождает способы объяснения, которые п р и н я т о
называть «катастрофическими»: они состоят в поисках некоего собы
т и я , которому приписывается р е ш а ю щ а я роль в счастливом и л и несча
стном повороте истории. П р и м е р ы такого рода объяснений т а к ж е ш и
роко известны, поскольку в наше время встречаются с настойчивой
к р и т и к о й : это падение Р и м с к о й и м п е р и и к а к следствие в а р в а р с к и х
нашествий, европейская ц и в и л и з а ц и я XII и XIII веков к а к следствие
крестовых походов, возрождение классической л и т е р а т у р ы к а к след
ствие завоевания т у р к а м и Константинополя и э м и г р а ц и и у ч е н ы х ви
зантийцев в И т а л и ю и тому подобное. К а к действие отдельно взятого
индивида о к а з ы в а л о с ь с л и ш к о м слабым объяснением исторического

события, в с в я з и с чем приходилось п р и в л е к а т ь множество индивидов
в их совместных и л и враждебных действиях, так и одна-единственная
п р и ч и н а в ы г л я д е л а малоубедительно, и п р а г м а т и к и и с п р а в л я л и этот
дефект своего метода, составляя ц е л ы е списки исторических п р и ч и н :
такое перечисление п р и ч и н могло п р о д о л ж а т ь с я до бесконечности, но
никогда ничего не о б ъ я с н я л о по той всем известной п р и ч и н е , что пре
рывное (сколько к нему ни п р и б а в л я й и с к о л ь к о его ни у м н о ж а й ) ни
когда не порождает непрерывного. Т а к называемая теория п р и ч и н и л и
исторических факторов, п р о д о л ж а ю щ а я н а р я д у с многими д р у г и м и ум
ственными с к л о н н о с т я м и п р а г м а т и к и ж и т ь в современном сознании
(вообще говоря, враждебном этой традиции), превратилась из теории в
признание неспособности подчинить историю посредством индивидуа
лизированной причинности; словом, мы имеем не столько р е ш е н и е ,
сколько новую проблему.
Упорно д е р ж а с ь за человеческую сторону истории, противопостав
л я я ее природной и сверхприродной, п р а г м а т и к а , к а к мы убеждаемся,
не способна оставаться в границах человеческого, то есть с о х р а н я т ь
рациональность; начав с дегуманизации индивида, превращенного в аб
с т р а к ц и ю , она мало-помалу начала обращаться к д р у г и м историческим
ф а к т о р а м и д о ш л а н а к о н е ц до естественных п р и ч и н , которые столь же
абстрактны, к а к и п р и ч и н ы индивидные. Это значит, что п р а г м а т и к а ,
у т в е р ж д а в ш а я с я к а к гуманизм, у в я з л а в натурализме, от которого так
решительно о т к р е щ и в а л а с ь . И, к а к мы успели заметить, увязает в нем
тем г л у б ж е , чем большей абстракцией становятся человеческие инди
виды не только в о т н о ш е н и я х м е ж д у собой, но и по отношению к ос
тальной, враждебной и м , вселенной. Кто же на самом деле у п р а в л я е т
историей в данной системе взглядов? Человек или нечеловеческие с и л ы ,
либо природные, либо божественные? Утверждение, что историю делают
т о л ь к о л ю д и , последовательно провести не удается: п р а г м а т и ч е с к а я
к о н ц е п ц и я не может обойтись без иного, наряду с человеком, творцом
истории, которого в разные времена нарекают Р о к о м , Случаем, Форту
ной, Природой, Богом и л и каким-либо и н ы м именем. Именно во вре
мена господства прагматической историографии, когда только и гово
рилось, что о разуме и мудрости, с уст к о р о л я и его друга философа
сорвалось в ы р а ж е н и е , окрашенное в монархические тона и л и в тона
придворной лести: Sa Majeste le Hasard! И тут не обошлось без компро
1
миссов и эклектики; и прагматика, дабы избавиться от неловкости, охотно

твердит, что делами человека наполовину правит осмотрительность, а
наполовину случай, что ум это, конечно, в а ж н о , но нельзя не п р и н и м а т ь
во внимание фортуну, и т а к далее. Но кто с точностью определит, к а к а я
к а ж д о м у п р и н а д л е ж и т доля? Кто определит, тот, м о ж е т , и есть един-
1
Его Величество Случай! (франц.)
ственный и с т и н н ы й творец истории? А поскольку человеком он быть

не может, прагматика неизбежно увлекается своим натурализмом п р я м о
к трансцендентности и иррациональности. Притом она влачит за со
бой ш л е й ф всех своих противоречий, всех видов д у а л и з м а , я в л я ю щ и х
ся ее ч а с т н ы м и аспектами: невозможность р а з в и т и я , регресс, торжество
зла. Индивид в схватке с чужеродной силой, к а к бы она ни н а з ы в а л а с ь ,
иногда одерживает победу, а ч а щ е терпит п о р а ж е н и е , но и победа его
ненадежна: в итоге победителем всегда о к а з ы в а е т с я враг, н а н о с я щ и й
п о р а ж е н и я и д е л а ю щ и й н е н а д е ж н ы м и победы. И н д и в и д ы — это му
равьи, раздавленные глыбой, и если какой-нибудь муравей вдруг спа
сется и произведет себе подобных, а те вновь примутся за работу, глыба
упадет на н и х снова; она будет обрушиваться на к а ж д о е новое поколе
ние и когда-нибудь придавит его совсем; одним словом, она, эта глыба,
правит ж и з н ь ю трудолюбивых муравьев, приносит им много зла и ни
какого добра. Взгляд, п р я м о с к а ж е м , пессимистический.
После многих попыток преодолеть эти трудности п р а г м а т и ч е с к а я
историография была подвергнута пересмотру, целью которого было со
хранить и з н а ч а л ь н ы й гуманистический пафос, но освободить его от аб
страктного атомизированного и н д и в и д у а л и з м а — тем с а м ы м умень
ш а л с я р и с к в о з в р а щ е н и я к н а т у р а л и з м у и повторного в п а д е н и я в
трансцендентный агностицизм и мрачное отчаяние пессимизма. К л ю
чевое понятие, в о з н и к ш е е в ходе к р и т и к и п р а г м а т и к и и в о з р о ж д е н и я
гуманизма, называлось когда т а к , когда иначе, но удачнее всего — исто
р и ч е с к и м умом или разумом, «провиденциальным» умом и л и «пре
дусмотрительным» разумом.
В ы с о к а я ценность этого п о н я т и я состоит в изменении х а р а к т е р а
гуманизма: из абстрактного он превращается в к о н к р е т н ы й , из мони
стического и л и атомистического в идеалистический, из приземленного
в к о с м и ч е с к и й , из бесчеловечного, то есть берущего человека в его про
тивостоянии другому, в истинно человечный, общий д л я всех людей и
д л я всей вселенной, которая от начала до к о н ц а человечна, ибо духовна.
История же в этой к о н ц е п ц и и не я в л я е т с я более ни творением приро
ды или потустороннего Бога, ни ж а л к и м созданием нереального, эмпи
рического индивида; теперь ее творец — индивид р е а л ь н ы й , то есть дух
в процессе его вечного самоопределения. Поэтому д л я нее нет против
н и к о в , а к а ж д ы й противник одновременно ее подданный, то есть одна
из сторон той д и а л е к т и к и , которая составляет ее внутреннюю сущность;
и п р и н ц и п объяснения она ищет не в каком-либо частном а к т е м ы с л и
и л и воли, не в отдельном индивиде и не в их совокупности, не в собы
т и и , причинно обусловившем другие события, и не в скоплении собы
т и й , ставшем причиной одного события; нет, она ищет его внутри само
го процесса м ы с л и , процесса, в котором м ы с л ь открывает себя перед
самой собой, ибо, чтобы понять самое себя, ей нет н у ж д ы апеллировать к
тому, что ей ч у ж д о . Объяснение истории в этом случае совпадает с ее
развертыванием, тогда к а к объяснение с помощью абстрактных при

ч и н убивает процесс, — это все равно что п ы т а т ь с я возвратить ж и з н ь
трупу, п р и с т а в л я я отрезанную голову к телу.
Когда в н а ш и дни историки и просто з д р а в о м ы с л я щ и е люди, не
и м е ю щ и е отношения к философии, твердят о том, что мировая история
не зависит от воли отдельных индивидов, от т а к и х с л у ч а й н ы х вещей,
к а к д л и н а носа К л е о п а т р ы , от анекдотов; что н и к а к о е историческое
событие не м о ж е т быть следствием обмана и л и недоразумения, а толь
ко необходимости и сознательного убеждения; что область духа не от
д е л ь н ы й индивид, а весь м и р ; что объяснение ф а к т у всегда надо искать
во всем организме, а не в части, оторванной от целого; что история
могла развиваться только т а к , к а к развивалась, и в своем р а з в и т и и она
повинуется собственной железной логике; что к а ж д ы й факт имеет свою
причину и нет индивида, ошибающегося во всем, — и приводят другие,
подобные этим соображения, из числа которых я в з я л наугад л и ш ь
м а л у ю часть, они, д о л ж н о быть, не ведают, что тем с а м ы м л и ш н и й раз
подвергают к р и т и к е прагматическую (и косвенно — натуралистиче
скую и теологическую) историю и высказываются в пользу истории
идеалистической. Если бы они это делали сознательно, то не стали бы
допускать д р у г и х , п р я м о противоположных, в ы с к а з ы в а н и й — о причи
нах, случайностях, у п а д к е , к л и м а т е , расе и тому подобных, в к о т о р ы х
з а я в л я е т о себе отброшенная точка з р е н и я . Н о , видимо, т я н у т ь за но
в ы м п о н я т и е м отбросы старых и о т ж и в ш и х — з л а я участь сознания,
именуемого обыденным и л и в у л ь г а р н ы м , однако в данном случае глав
ное то, что сознание в ы н у ж д е н о иметь дело с новым п о н я т и е м и ори
ентироваться на него в своих о ц е н к а х .
П о с к о л ь к у все вопросы историографической философии снимают
ся в р а м к а х общей философии, невозможно проиллюстрировать то но
вое понятие истории, которое X I X век противопоставил прагматическо
му п о н я т и ю , без подробного и з л о ж е н и я философских д о к т р и н , а такое
и з л о ж е н и е , помимо обилия н е н у ж н ы х подробностей, привело бы к пов
тору того, что у ж е было объяснено в других работах. Я же намерен
т о л ь к о , с ч и т а я это понятие известным (а именно, что история есть тво
рение не абстрактного индивида, а Р а з у м а и л и Провидения), исправить
порок, на мой взгляд, заложенный в форме, данной ей Вико и л и Гегелем,
у т в е р ж д а ю щ и м и , что провидение, и л и разум, и г р а я на частных ц е л я х и
страстях людей, подводит их к более высокому состоянию духа и в
этом п р о я в л я е т некую благодушную хитрость.
Если понимать эту форму буквально (а це просто к а к образное
в ы р а ж е н и е истины), то, боюсь, д а ж е в лоне идеалистического п о н я т и я
появится п р и з р а к дуализма и трансцендентности. Потому что д л я ин
дивида т а к о е п о л о ж е н и е относительно идеи и П р о в и д е н и я оборачи
вается если не разочарованием (напротив, своего рода принудитель
н ы м удовлетворением), то уж во всяком случае заблуждением, х о т я и
благодетельным, индивид и провидение и л и индивид и разум предстают

не единством, а двойственностью; индивид занимает низшее положе
ние, идея — высшее, и н ы м и словами, сохраняется д у а л и з м и обоюдная
трансцендентность Бога и мира; давно подмечено, с другой стороны, что
мысль Гегеля, а тем более Вико, сохраняет теологическую основу. С
точки з р е н и я последовательного идеализма индивид и идея — это еди
ное целое, они р а в н ы и тождественны друг другу и только в метафори
ческом смысле м о ж н о говорить о мудрости идеи и о безумии и заблуж
дениях индивидов.
Однако к а ж е т с я несомненным, что ф а к т и ч е с к и индивид подвер
ж е н бесконечным з а б л у ж д е н и я м : он то и дело ставит перед собой не
достижимые цели, а достигает тех, которых не ставил. Шопенгауэр (сле
д у я в этом за Гегелем) развил теорию любовной и л л ю з и и , посредством
которой воля влечет индивида к увековечению человеческой особи; всем
известно, что не т о л ь к о отношения м у ж ч и н ы и ж е н щ и н ы с в я з а н ы с
иллюзией (le trompieries reciproques ), и л л ю з и и сопровождают нас повсе
2
местно, к а ж д о е наше дело выступает в о к р у ж е н и и н а д е ж д и м и р а ж е й ,

д а л е к и х от реальности. Главной же иллюзией о к а з ы в а е т с я с л е д у ю щ а я :
индивид полагает, что трудится в поте л и ц а ради своей ж и з н и , ради
того, чтобы сделать ее полнее, на самом же деле он трудится, чтобы
умереть; он ж е л а е т , чтобы завершение его трудов стало утверждением
ж и з н и , а оно становится свидетельством его к о н ч и н ы ; он стремится
обрести покой в ж и з н и , но покой м о ж н о обрести только в смерти. К а к
же в таком случае отрицать дуализм и л л ю з и и и реальности, индивида
и идеи? И м о ж н о ли отвергнуть единственное объяснение, способное в
какой-то степени сгладить их разногласие, а именно п р и з н а т ь , что идея
использует и л л ю з и и индивида в своих ц е л я х , д а ж е если при этом нельзя
избежать д о п у щ е н и я трансцендентности идеи?
В действительности же все высказанное означает, что заблуждает
ся не тот индивид, который любит, трудится, ж а ж д е т п о к о я , а тот, кото
р ы й считает, что все это и л л ю з и я : и н ы м и словами, иллюзорна сама
и л л ю з и я . В плане феноменологии м ы с л и она возникает в результате
процесса абстрагирования, который, к а к известно, разрушает единство, а
в данном случае отделяет результат от процесса и л и а к т от деятельно
сти, где только п е р в ы й реален, сопровождение от сопровождаемого, со
ставляющего с н и м единое целое (ведь нет отдельно духа и его с в и т ы , а
есть единый дух в своем развитии), отдельные этапы процесса от его
последовательности, которая есть сама его суть, и т а к далее. Зарождает
ся эта и л л ю з и я в самом индивиде, едва он принимается р а з м ы ш л я т ь о
себе, в самом начале этих р а з м ы ш л е н и й , которые в свою очередь пред
ставляют собой д и а л е к т и ч е с к и й процесс. Но в к о н к р е т н о м р а з м ы ш л е
нии и л и , л у ч ш е с к а з а т ь , в конкретном сознании нет ц е л е й , которые не
2
Взаимные заблуждения (франц.).
осуществлялись бы в самом процессе, где цель никогда не я в л я е т с я

абсолютной, и л и же абстрактной, а целью и средством одновременно.
Возвращаясь к популярной теории Шопенгауэра: т о л ь к о тот, кто при
нимает людей за ж и в о т н ы х и л и того х у ж е , может считать любовь про
цессом, предназначенным д л я биологического р а з м н о ж е н и я особи, в то
время к а к в с я к и й знает, что любовь оплодотворяет д у ш у , а не т о л ь к о
лоно, и порождает образы и м ы с л и , мечты и действия, а не одних детей.
Разумеется, в ходе действия мы сознаем л и ш ь его моменты и л и его
протекание; д л я осознания процесса его целокупности необходима но
вая духовная с и т у а ц и я , необходимо отрешиться от действия и обратить
к нему в з г л я д и с т о р и к а . Но и л л ю з и и нет сейчас и не было тогда, к а к не
было и нет абстрактного индивида, которого морочит Провидение, высту
пающее в отношении его в роли скорее сострадательного л е к а р я , н е ж е л и
вдумчивого наставника, и третирующего весь людской род к а к сборище
ж и в о т н ы х , п о д л е ж а щ и х дрессировке и не способных к просвещению.
После Вико и Гегеля есть ли смысл останавливаться на концепци
я х , которые я в л я ю т с я предметом спора д л я историков и методологов
нашего времени и которые возвращают нас, но в вульгарной (то есть
натуралистической и потому бесплодной) форме к проблемам соотно
ш е н и я индивида и идеи, прагматической и идеалистической истории?
Б ы т ь может, следует п р о я в л я т ь больше терпимости, быть м о ж е т , из ис
следования этих споров м о ж н о извлечь нечто полезное, но я п р о ш у
меня уволить от т а к и х трудов и ограничусь л и ш ь замечанием по пово
ду у ж е некоторое время дебатируемого вопроса: я в л я е т с я ли история
историей «масс» и л и «индивидов». Конечно, он в ы г л я д е л бы попросту
нелепо, если бы под «массой» понималось то, что это слово и означает,
то есть сборище индивидов. И поскольку не с л и ш к о м хорошо в к л а д ы
вать в уста противников смехотворные идеи, допустим, что под «мас
сой» в данном случае понимается нечто совсем иное — н а п р и м е р , «дух»,
д в и ж у щ и й массой индивидов; в т а к о м случае мы возвращаемся к той
проблеме, которую только что рассматривали. Противоречие между «кол
лективистской» и «индивидуалистической» историографией п р и м и р и т ь
н е л ь з я , пока первая считает источником идей и и н с т и т у ц и й общности,
а вторая — гениального индивида, ведь оба у т в е р ж д е н и я и с т и н н ы в
том, что утверждают, и л о ж н ы в том, что отвергают, причем не т о л ь к о
когда явно отвергают идеи своего противника, но и когда тайно отвер
гают сам п р и н ц и п единства.
Уместнее будет призыв- к осторожности в с в я з и с д р у г и м историо
графическим направлением, которое внешне до того схоже с отстаивае
м ы м мною, что их легко спутать: это направление, именуемое то социо
логическим, то институционным, то ценностным, при всем разнообразии
своего содержания и р а з л и ч и и умственного уровня его п р и в е р ж е н ц е в ,
сохраняет общую и постоянную черту — считает подлинной историей
историю обществ, институтов, человеческих ценностей, а не просто ис-
торию индивидов. Последней отводится в л у ч ш е м случае второстепен

ная роль, либо потому, что она не вызывает к себе особого интереса, либо
из-за ограниченности ее познавательных возможностей; в этом случае
(как бы возвращая по обратному адресу высокомерие, проявленное праг
матической историей) ее приравнивают к хронике и л и роману. Но в
подобном д у а л и з м е , в подобном неистребимом противоречии з а л о ж е
но глубокое различие м е ж д у эмпирической и л и натуралистической кон
цепцией ценностей, и н с т и т у ц и й и обществ и концепцией идеалисти
ческой. Последняя ставит своей целью не создание рядом с абстрактной
индивидуалистской и прагматической историографией абстрактной ис
тории духа, некоей всеобщей абстракции; идеалистическая к о н ц е п ц и я
исходит из того, что индивид и идея, в з я т ы е в отдельности, есть две
разнозначные абстракции и к а к таковые не пригодны д л я того, чтобы
составить предмет истории, а п о д л и н н а я история — это история инди
видуального в его всеобщности и всеобщего в его индивидуальности.
Вопрос не в том, чтобы забыть о П е р и к л е ради п о л и т и к и , о Платоне —
ради философии и л и о Софокле — ради трагедии, а в том, чтобы осмыс
л и т ь и представить п о л и т и к у , философию и трагедию через П е р и к л а ,
Платона и Софокла, а последних, напротив, к а к воплощение п о л и т и к и ,
философии и трагедии в определенный исторический момент. Ведь если
вне связи с духом индивид не более, чем сонный морок, то т а к и м же
сонным мороком я в л я е т с я и дух вне его и н д и в и д у а л и з а ц и и , а стать
универсальным исторический взгляд м о ж е т , только став индивидуали
зированным: всеобщее опирается на индивидуальное и наоборот. Если
существование П е р и к л а , Софокла и Платона нам безразлично, разве не
станет нам от этого безразличным и существование Идеи? А кто выб
расывает из истории индивида, пусть хорошенько п р и г л я д и т с я — он
непременно заметит, что либо, вопреки своим н а м е р е н и я м , никого не
выбросил, либо вместе с индивидом выбросил и саму историю.
3 Кроче Б.
VII. ОТБОР И ПЕРИОДИЗАЦИЯ
Т а к к а к ф а к т я в л я е т с я историческим в той мере, в к а к о й он ос

мыслен, и т а к к а к ничто не существует вне м ы с л и , вопрос, к а к и е ф а к т ы
я в л я ю т с я историческими, а к а к и е нет, не имеет н и к а к о г о смысла.
Ф а к т не исторический означает ф а к т не осмысленный и, следова
тельно, не существующий, а несуществующие ф а к т ы вряд ли кому-либо
встречались. За исторической м ы с л ь ю всегда следует д р у г а я с в я з а н н а я
с ней м ы с л ь , а за ней еще одна и е щ е , — и до тех пор, пока мы бороздим
великое море б ы т и я , нам н и к у д а не у п л ы т ь из четко определенного
моря м ы с л и .
Однако не худо бы объяснить, к а к и м образом возникает ложное
п о л о ж е н и е о существовании двух р а з н ы х категорий фактов — истори
ческих и не исторических. Объяснить это л е г к о , если вспомнить то, что
было сказано о процессе п р е в р а щ е н и я истории в х р о н и к у , к о т о р а я к а к
история умирает, о с т а в л я я за собой немые следы своей ж и з н и , а т а к ж е
о задаче эрудиции и л и филологии которые ради к у л ь т у р н ы х целей со
х р а н я ю т эти следы и собирают разрозненные сведения, д о к у м е н т ы , па
м я т н и к и . Но сведениям, документам и п а м я т н и к а м несть ч и с л а , и со
брать их все не только невозможно, но и противно ц е л я м все той же
к у л ь т у р ы , которой приносит пользу у м е р е н н ы й и л и пусть д а ж е значи
т е л ь н ы й запас ф а к т о в , но от их и з б ы т к а , чтобы не сказать — бесконеч
ности — она бы просто задохнулась. Поэтому собиратели одни д а н н ы е
переписывают, другие отбрасывают; одни бумаги с к л а д ы в а ю т по по
р я д к у в п а ч к и , другие рвут, и л и ж г у т , и л и отправляют в у т и л ь , причем
последних гораздо больше; а н т и к в а р кое-какие предметы выставляет в
витрине, кое-какие складирует, а прочие без сожаления уничтожает и л и
выбрасывает, иначе он будет у ж е не собирателем, а м а н ь я к о м , представ
л я ю щ и м т и п , неоднократно осмеянный в фельетоне и л и к о м е д и и . По
этому в обязанности архивариусов входит не только собирать, тщатель
но х р а н и т ь д о к у м е н т ы и составлять описи, но и проводить их отбор и
выбраковку; поэтому в р е ц е н з и я х филологов рефреном проходит хва
ла разумному эрудиту и х у л а тому, к т о , вопреки разуму, включает в
состав своих анналов а р х и в н ы е подборки и к о л л е к ц и и документов в
количестве, г р а н и ч а щ е м с бессмыслицей. Словом, все — и эрудиты, и
филологи — отбирают, и всем этот отбор п о к а з а н . К а к о в л о г и ч е с к и й
к р и т е р и й этого отбора? Его не существует: нет логического к р и т е р и я ,
указующего н а м , к а к и е сведения и л и документы полезны и в а ж н ы ; нет
именно потому, что отбор имеет п р а к т и ч е с к и й , а не н а у ч н ы й х а р а к т е р .
Более того, отсутствие логического к р и т е р и я дало п и щ у известному
софизму, к о т о р ы й пользуется популярностью у собирателей-маньяков:
они, вполне обоснованно у т в е р ж д а я , что сгодиться может все, с п о л н ы м
VII. Отбор и периодизация 67
безрассудством загромождают пространство в с я к и м х л а м о м и с рев

нивой нежностью любуются и м . К р и т е р и й состоит в самом отборе, обу
словленном, к а к любое экономическое предприятие, знанием ситуации,
а в данном случае п р а к т и ч е с к и м и и н а у ч н ы м и н у ж д а м и определенно
го момента и л и эпохи. Поэтому отбор ведется х о т я и с у м о м , но без
п р и м е н е н и я философского к р и т е р и я ; его обоснование и оправдание
только в нем самом; оттого-то мы и твердим то и дело о т а к т е , чутье,
инстинкте собирателя и эрудита. Помочь этому отбору м о ж н о , проведя
логическое разграничение м е ж д у общественными и ч а с т н ы м и факта
м и , основными и вспомогательными документами, п р е к р а с н ы м и и бе
зобразными, замечательными и незначительными памятниками; ноч
окончательное решение о том, что сохранить, а чем пренебречь, все рав
но п р и н и м а ю т исходя из п р а к т и ч е с к и х соображений. Эти практиче
ские с о о б р а ж е н и я н е л ь з я с ч и т а т ь о б ъ е к т и в н ы м к а ч е с т в о м ф а к т о в :
разделение фактов на «достойные» и «не достойные» войти в историю,
на «исторические» и «неисторические» — это дело воображения, дело
л е к с и к и и р и т о р и к и , и к сути отношения не имеет.
Тот к т о путает историю с эрудицией, необоснованно приписывает
истории методы последней и понимает в буквальном смысле только
что упомянутое метафорическое разграничение, тот не м о ж е т не оста
н а в л и в а т ь с я в недоумении перед вопросом: к а к не заплутать в беско
нечности ф а к т о в , к а к выработать к р и т е р и й отделения «исторических
фактов» от «не достойных войти в историю»? Но опасность заблудиться
в истории н и к о м у не грозит, поскольку, к а к мы могли убедиться, ее
проблемы в ы д в и н у т ы самой ж и з н ь ю и м ы с л ь разрешает их по мере
перехода от смуты ж и з н и к ясности сознания. В истории всегда есть
проблема, есть решение, есть переход к другой проблеме, но нет пробле
мы выбора м е ж д у двумя и л и многими ф а к т а м и : н у ж н ы й ей ф а к т она
создает сама, его о с м ы с л я я . В ней нет места отбору, к а к нет ему места в
искусстве, которое от т ь м ы чувства восходит к ясности и з о б р а ж е н и я и
никогда не теряется среди изобилия образов, поскольку само создает
образ в его единстве.
Смешение истории с эрудицией не только порождает неразреши
мую проблему отбора, но и л и ш а е т смысла проводимое эрудицией раз
деление фактов на значительные и незначительные. Н е з н а ч и т е л ь н ы е
ф а к т ы — это т о ж е ф а к т ы , вернее, следы фактов, сведений, документов и
п а м я т н и к о в ; т а к и л и иначе и х м о ж н о рассматривать к а к отдельный
класс, н а р я д у с классом з н а ч и т е л ь н ы х ф а к т о в . Ф а к т ы же неисториче-
ские, и л и не осмысленные, суть ничто и, если поставить их рядом с
историческими, осмысленными ф а к т а м и к а к явление того же рода, они
сообщат последним свою призрачность и у н и ч т о ж а т не только разгра
ничение ф а к т о в , но и саму историю.
После чего анализ п р и н ц и п о в , о т л и ч а ю щ и х ф а к т ы исторические
от неисторических, в г л а з а х сторонников такого деления теряет в с я к и й
смысл: если тезис признается л о ж н ы м , то нет необходимости входить в

детали его обоснования. Может случиться (явление вполне обычное),
что у к а з ы в а е м ы е разграничительные п р и з н а к и не л и ш е н ы некоторой
основательности и л и по м е н ь ш е мере дают повод д л я р а з л и ч и й : напри
мер, когда под историческими ф а к т а м и подразумевают общие, а под
неисторическими — частные ф а к т ы , и в этой связи ставится вопрос о
соотношении всеобщего и индивидуального; и л и под историческими
ф а к т а м и — те, к о т о р ы м и оперирует собственно история, а под неисто-
рическими — разрозненные события х р о н и к и , и тогда возникает воп
рос о соотношении истории и х р о н и к и . Но это перечисление п р и з н а к о в
сразу обнаруживает свою ошибочность, если рассматривать его к а к по
п ы т к у логическим способом разграничить, к а к и е ф а к т ы история д о л ж н а
разрабатывать, а к а к и м и пренебречь, и определить качества, присущие
первым и в т о р ы м .
Т а к и м же превратностям подвержена и периодизация истории.
Несомненно, осмысление истории включает в себя ее периодизацию,
поскольку мысль есть организм, диалектика, драма и, к а к таковая, имеет
периоды: начало, середину, конец и все прочие идеальные п а у з ы , кото
р ы х требует драма. Но эти паузы и д е а л ь н ы , а потому неотделимы от
м ы с л и ; они соединены с нею, к а к тень с телом, к а к молчание со звуком,
они следуют за нею, когда она неизменна и когда она м е н я е т с я . Хрис
тианские м ы с л и т е л и д е л и л и историю на предшествующую и последую
щую Спасению; эта периодизация не была п р и л о ж е н и е м к христиан
ской м ы с л и , а была самой христианской м ы с л ь ю . М ы , современные
европейцы, делим историю на античность, средневековье и современ
ную эпоху, и х о т я к этой периодизации упорно придираются к р и т и к и ,
говоря, что она введена незаконно, неизвестно к а к , не освящена автори
тетом в е л и к и х и м е н , без учета м н е н и я философов и методологов, но
периодизация все-таки д е р ж и т с я и не исчезнет на данном этапе наше
го сознания; а то, что возникла она стихийно, неосознанно, следует отне
сти скорее к ее достоинствам, чем к недостаткам, ведь это означает, что
она была порождена на свет не по чьей-то прихоти, а следовала за раз
витием современного с о з н а н и я . Когда античность перестанет и г р а т ь
т а к у ю в а ж н у ю роль, к а к в н а ш и дни, когда исчезнет потребность изу
чать греческий и л а т ы н ь , эллинскую философию и римское право; ког
да д л я средневековья действительно наступит закат (а он еще не насту
пил), когда н о в а я общественная форма, о т л и ч н а я от той, что в о з н и к л а
на р у и н а х средневековья, вытеснит н а ш у , тогда и основная историче
с к а я проблема, и определенный ею исторический кругозор и з м е н я т с я ;
тогда-то, возможно, античность, средневековье и современность сольют
ся в одну эпоху, и драматические п а у з ы распределятся иначе. Это спра
ведливо не только в отношении в е л и к и х эпох, но и всех прочих истори
ч е с к и х периодов, к о т о р ы е о т л и ч а ю т с я друг от друга и с т о р и ч е с к и м
материалом и способами его в о с п р и я т и я . Иногда м о ж н о у с л ы ш а т ь , что
VII. Отбор и периодизация 69
в с я к а я п е р и о д и з а ц и я имеет «относительную» ценность, но надо доба

вить: «относительную и абсолютную одновременно», — к а к и в с я к а я
м ы с л ь , ибо периодизация имманентна м ы с л и и приобретает определен
ную форму в соответствии с ее формой.
Однако же практические н у ж д ы х р о н и к и и эрудиции п р о н и к л и
и в эту область; к а к внутренний ритм поэзии в т р а к т а т а х по метрике
становится в н е ш н и м , дробится на слоги и стопы, долгие и к р а т к и е глас
н ы е , тоническое и ритмическое ударение, строфы и стиховые г р у п п ы ,
т а к и внутреннее время исторической м ы с л и (то в р е м я , которое и есть
сама мысль) х р о н и к а превращает во внешнее в р е м я , во временную пос
ледовательность, ч ь и элементы пространственно отделены друг от дру
га. Схема и ф а к т ы у ж е не едины, а разъединены; ф а к т ы располагаются
по схеме и складываются в большие и малые ц и к л ы (например, часы,
дни, м е с я ц ы , годы, века и тысячелетия, где берутся за основу обращения
З е м л и вокруг своей оси и вокруг Солнца). Такова х р о н о л о г и я , благода
ря которой мы знаем, что история Спарты, Афин и Р и м а имела место в
первом т ы с я ч е л е т и и до Рождества Христова, а история лангобардов,
вестготов и франков — в первом тысячелетии н а ш е й эры и что теперь
идет второе тысячелетие; тем же способом мы устанавливаем, что ко
нец Западной Р и м с к о й и м п е р и и настал в 476 году н. э. (хотя на самом
деле либо р а н ь ш е , либо позже); что ф р а н к К а р л был коронован в Р и м е
папой Л ь в о м III в 800 году; что в 1492-м была открыта А м е р и к а , а в
1648-м окончилась Т р и д ц а т и л е т н я я война. Н а м очень в а ж н о все это
знать, и л и , точнее (поскольку знаний все это не дает н и к а к и х ) , в а ж н о
располагать этим способом обозначения сведений, чтобы при случае
легко и быстро отыскать и х ; никто не думает оханвать хронологию,
х р о н и к у и синхронистические таблицы, х о т я есть опасность (но в ка
ком человеческом д е я н и и нет той и л и иной опасности?), что добрые
люди вообразят, будто цифра порождает событие, подобно тому к а к стрел
ка часов, доходя до часовой отметки, включает механизм боя; и л и (как
говорил мой старый профессор), что в году 476-м опустился занавес
после представления античной истории, чтобы тут же подняться д л я
представления истории средневековой.
К с о ж а л е н и ю , т а к и е фантазии приходят в голову не только л ю д я м
н а и в н ы м и рассеянным; они же л е ж а т в основании бесплодных и бес
полезных поисков т а к называемой о б ъ е к т и в н о й и естественной пери
одизации. Именно христианские хронисты сообщили хронологии это
онтологическое значение, сопоставив т ы с я ч е л е т и я истории м и р а с дня
ми его сотворения и возрастами ж и з н и ; д а ж е в X I X веке Феррари в
И т а л и и и Л о р е н ц (независимо от и т а л ь я н с к о г о предшественника) в
Германии в ы д в и г а л и теорию исторических периодов в соответствии с
п о к о л е н и я м и , исчисленными в тридцать один с небольшим и л и в трид
цать три с небольшим года к а ж д о е и сгруппированными в тетрады и л и
триады, которые составляют сто двадцать п я т ь и л и сто лет. Но дело не
в числах и не в хронологических схемах: той же самой ошибке — превра

щ е н и ю периодизации в нечто внешнее и натуралистическое — подвер
ж е н ы все у ч е н и я , у т в е р ж д а ю щ и е , будто история народов проходит те
же стадии, что и индивид в своем биологическом и психологическом
развитии, и л и дух в его становлении, и л и что-либо иное. И все эти уче
н и я , будучи н а т у р а л и с т и ч е с к и м и , я в л я ю т с я вместе с тем и мифологи
ч е с к и м и , если т о л ь к о не используют эти сопоставления в эмпирических
ц е л я х , то есть т а к ж е , к а к используется хронология х р о н и к о й и эруди
ц и е й , и если не проявляют р а з у м н у ю осторожность (которая и здесь
необходима) в подходе к проблемам, которые и при неверной постанов
ке исследования могут продемонстрировать всю свою в а ж н о с т ь . И это
освобождает нас (точно т а к ж е , к а к в отношении в ы ш е у п о м я н у т ы х кри
териев отбора) от разбора подобных доктрин во всех д е т а л я х , ведь если
их основные д о п у щ е н и я фантастичны, следовательно, их н а у ч н а я цен
ность н и ч т о ж н а . Н и ч т о ж н а в той же мере, к а к ценность псевдокрити
ческих методов, к о т о р ы е , в ы д в и г а я претензии на объяснение п р и р о д ы
искусства и оценку творений человеческого воображения, берут за ис
ходный п у н к т те абстрактные элементы, на которые в чисто практиче
с к и х ц е л я х дробится ж и в о й организм произведения искусства.
VIII. РАЗЛИЧИЕ (СПЕЦИАЛЬНЫЕ ИСТОРИИ)
И РАЗДЕЛЕНИЕ
Понятие истории, которое вы выработали, — истории, которая име

ет внутри, а не вне себя все н у ж н ы е ей документы, внутри, а не вне себя
свои п р и ч и н ы и ц е л и , которая составляет одно целое с философией и из
самой себя определяет свое строение и свой р и т м , — это понятие пред
полагает тождество истории и а к т а м ы с л и . Тем самым она избавится
от в с я к и х припарок и пластырей, которые предлагались ей в ц е л я х
излечения от воображаемого недуга и в ы з в а л и недуг действительный.
Спору нет, завоеванная самостоятельность — великое преимуще
ство, но она тут же встречается с весьма серьезной трудностью. Со все
ми с л о ж н ы м и и легко п р и н и м а е м ы м и на веру д и с т а н ц и я м и покончено,
и возникает впечатление, что история к а к м ы с л и т е л ь н ы й акт тожде
ственна сознанию универсального индивида, в котором у н и ч т о ж а ю т с я
все р а з л и ч и я . А это есть не что иное, к а к м и с т и ц и з м , к о т о р ы й прекрас
но подходит д л я единения с Богом, но не годится д л я осмысления мира
и деятельности в этом мире.
Едва ли уместно добавлять, что единение с Богом не исключает
сознания р а з л и ч и я , и з м е н е н и я , становления. В таком случае источни
ком этого сознания я в л я е т с я индивидуальная и н т у и ц и я (но при этом
непонятно, к а к подобная форма и н т у и ц и и может сочетаться со всеобщ
ностью м ы с л и ) , либо сам акт м ы с л и (но при этом р а з л и ч и е , считавшее
ся устраненным, вновь выносится в мысль и разрушает ее простоту).
Мистицизм, к о т о р ы й выдвигает на первый план особенное и различное,
и л и же и с т о р и ч е с к и й м и с т и ц и з м , был бы терминологическим противо
речием, ибо мистицизм антиисторичен, внеисторичен по своей природе.
Но все эти противоречия возникают именно тогда, когда а к т мыс
ли воспринимается м и с т и ч е с к и , то есть не к а к действительный акт
м ы с л и , а к а к нечто негативное, к а к простое снятие э м п и р и ч е с к и х раз
л и ч и й , что освобождает м ы с л ь от и л л ю з и й , но оставляет ее не заполнен
ной самой собой. Т а к и м образом, м и с т и ц и з м , в ы с т у п а ю щ и й яростным
противником трансцендентности и натурализма, сохраняет в себе отпе
чаток того, что им отвергнуто, поскольку ему нечем его заменить, и
поддерживает их существование, х о т я и в негативном п л а н е . Но воис
тину действенного о т р и ц а н и я эмпиризма и трансцендентности, отрица
н и я позитивного, достигает не м и с т и ц и з м , а и д е а л и з м ; достигает не в
непосредственном, а в о п о с р е д о в а н н о м сознании; не в недифференци
рованном тождестве, а в тождестве, которое есть р а з л и ч и е и, следствен
но, м ы с л ь к а к т а к о в а я .
А к т м ы с л и есть сознание духа, идентичного сознанию, вследствие
чего этот акт я в л я е т с я актом самосознания. А самосознание привно-
сит в тождество р а з л и ч и е : различие субъекта и объекта, теории и прак

т и к и , м ы с л и и воли, общего и частного, воображения и ума, пользы и
нравственности, и н ы м и словами, все возможные р а з л и ч и я тождества
при всех в о з м о ж н ы х исторических к о н ф и г у р а ц и я х вечной системы
р а з л и ч и й — perennis philosophic^. Мысль — это суждение, а в ы с к а з ы в а т ь
суждение значит различать, объединяя; и различие здесь не менее реаль
но, чем тождество, а тождество — не менее, чем р а з л и ч и е ; они реальны
не к а к две р а з н ы е реальности, а к а к единая реальность, представляю
щ а я собой диалектическое единство (или диалектическое различие).
Из такого п о н я т и я духа и м ы с л и в первую очередь следует, что
история, преодолев эмпирические р а з л и ч и я , не отказывается от разли
чений и, загасив б л у ж д а ю щ и е огни, не остается в темноте, поскольку в
ней самой горит огонь р а з л и ч и я . Будучи предметом м ы с л и , история
есть предмет с у ж д е н и я , такого суждения, которое, к а к мы могли видеть,
я в л я е т с я не просто реакцией чувства, но познанием фактов в их внут
ренней сути. И здесь ее единство с философией п р о я в л я е т с я во всей
конкретности, поскольку чем больше философия углубляет и оттачи
вает свои д и с т и н к ц и и , тем более углубляется в частное; и чем крепче
она охватывает это частное, тем прочнее овладевает собственными поня
т и я м и . Прогресс философии и прогресс историографии осуществляется
в н е р а з р ы в н о м единстве.
Другой вывод, следующий из вышесказанного, стоит еще б л и ж е к
п р а к т и к е историографии — это отказ от ошибочной идеи о б щ е й исто
р и и , в о з в ы ш а ю щ е й с я над с п е ц и а л ь н ы м и и с т о р и я м и , то есть истории,
которая одна я к о б ы я в л я е т с я истинной и потому главенствует над ис
торией политической, историей экономической и л и социальной, исто
рией морали и л и нравственных чувств и идеалов, историей поэзии и
искусства, историей м ы с л и и философии. Б у д ь это т а к , мы вновь оказа
лись бы в плену дуализма и его обычных последствий: один из двух
терминов плохо проведенной их д и с т и н к ц и и л и ш а е т с я в этом случае
содержания — либо общая история, которой нечего делать, т а к к а к спе
ц и а л ь н ы е истории все сделали за нее, либо специальная история, кото
рой остается только подбирать к р о ш к и с пиршественного стола. Мож
но, конечно, присвоить общей истории содержание одной из специальных,
а прочие задвинуть куда-нибудь подальше; л у ч ш е е , что м о ж н о сказать
о т а к о м неловком приеме — то, что это просто игра слов, не и м е ю щ а я
опоры в логических дистинкциях и противопоставлениях; много хуже —
п р и н и м а т ь эту искусственную историю всерьез, з а к р ы в а я тем самым
путь к пониманию реального течения истории. Наверное, нет такой
специальной истории, которую бы не пытались поднять до у р о в н я об
щей истории: когда ее называют п о л и т и ч е с к о й и с о ц и а л ь н о й , то при
ложением к ней служат картины литературы, искусства, философии, ре-
1
Вечная философия (лат.).
VIII. Различие (специальные истории) и разделение 73
л и г и и и других м а л ы х ж и з н е н н ы х сфер; когда — историей идей и л и

умственного прогресса, то на н и з ш у ю ступень помещается социальная
история и все остальные; когда — экономической историей, то все
прочие становятся и с т о р и я м и и л и х р о н и к а м и «надстроек», то есть, по
сути, м и р а ж е й , создаваемых развитием э к о н о м и к и , н е о б ъ я с н и м ы м и
н е п о н я т н ы м развитием, вне м ы с л и , вне воли, которые л и ш ь вскипают
на поверхности в о з д у ш н ы м и п у з ы р ь к а м и и лопаются. Н и к а к о й дру
гой реальной истории, кроме специальной, не существует: м ы с л ь ос?
м ы с л я е т я в л е н и я постольку, поскольку различает их в их особенности
и потому не создает н и к а к о й иной истории, кроме истории идей, фан
тазий, п о л и т и ч е с к и х действий, апостольских миссий и тому подобного.
Но столь же справедливо и правомерно обратное утверждение: не
существует ничего, кроме общей истории, — утверждение, направлен
ное против представления о множестве историй, обладающих к а ж д а я
своим особым предметом и в ы с т р а и в а ю щ и х с я одна за другой, по оче
реди, по п о р я д к у и л и по р а н ж и р у : политическая история, история про
м ы ш л е н н о с т и и торговли, история обычаев, история р е л и г и и , история
философии и н а у к и , история литературы и искусства и т а к далее, часть
за частью, глава за главой. В литературном плане, д л я удобства читате
ля это м о ж е т оказаться п о л е з н ы м , но историческому пониманию толь
ко вредит, ибо совершается без учета логического взаимоотношения
частей, их диалектической с в я з и . После всех этих историй историю
еще только н а д л е ж и т создавать (это всем ясно). Абстрактная дистинк-
ц и я и абстрактное тождество в равной мере д а л е к и от к о н к р е т н ы х ди-
с т и н к ц и и и тождества, то есть от их взаимоотношения.
Когда эта взаимосвязь не рвется и история осмысляется в своей
конкретности, то сразу обнаруживается, что одну ее сторону н е л ь з я по
м ы с л и т ь без другой. Невозможно, н а п р и м е р , полностью п о н я т ь учение
философа, не изучив в какой-то мере его к а к человека и не разделив
человека и философа, не охарактеризовав к а к философа, так и человека
и не сведя две эти х а р а к т е р и с т и к и в одну, о т р а ж а ю щ у ю двуединство
ж и з н и и философии. Точно т а к же необходимо р а з л и ч а т ь в философе
философа к а к такового и оратора или художника, человека, подверженно
го своим личным страстям или поднявшегося до осознания долга, и так
далее. Отсюда следует, что история есть одновременно история социаль
ная, и политическая, и литературная, и религиозная, и этическая, —
здесь и берет начало вера в то, что одна из этих историй г л а в н а я , а
именно та, которую л у ч ш е знает и больше ценит автор; не случайно
«историю философии» часто называют «философией истории» или «со
ц и а л ь н у ю историю» — «подлинной историей философии» и так далее.
На самом деле продуманная до к о н ц а история философии есть всеоб
щ а я история (и точно т а к же история литературы и всякого иного про
я в л е н и я духа) не потому, что не н у ж д а е т с я в остальных, а потому что
обязана им всем; поэтому-то и н у ж н о историкам развивать в себе уни-
версализм и быть универсально образованными, поэтому-то и плохи

историки-специалисты — чистые философы, чистые ф и л о л о г и , чистые
п о л и т и к и и л и чистые экономисты, которые в силу своей однобокости
не понимают д а ж е своей специальности, а л и ш ь «владеют» ею к а к чем-
то абстрактным и мертвым.
Теперь мы подходим к основной д и с т и н к ц и и , без которой невоз
м о ж н о обойтись в осмыслении истории: к различению ф о р м ы и м а т е
р и и . Именно благодаря ему м ы , например, понимаем искусство — че
рез материю (переживания, ощущения, страсти и тому подобное), которой
х у д о ж н и к сообщил форму; понимаем философию — через события и
я в л е н и я , породившие проблемы, которые сформулировал и р а з р е ш и л
м ы с л и т е л ь ; понимаем действия п о л и т и к а — через идеи и с т р е м л е н и я ,
к о т о р ы м он в н я л и которые, подобно гениальному х у д о ж н и к у , претво
р и л в ж и з н ь ; мы понимаем все это и благодаря умению отличить в н е ш
н ю ю историю от в н у т р е н н е й , то есть от внешней истории, которая ста
новится внутренней. Различие материи и формы, внешнего и внутреннего
я в л я е т с я различием диалектическим и тем самым оберегает нас, его
вводящих, от риска впасть в дуализм самого худого толка и от прагматиче
ских фантазий о человеке, борющемся против враждебной природы.
Ибо н а ш а м ы с л ь заключается в том, что внешнее и внутреннее не есть
две реальности и л и две формы реальности, но что внутренним и внеш
н и м , материей и формой предстают в р е м я от времени все формы в
отношении друг друга и м а т е р и а л и з а ц и я к а ж д о й д л я и д е а л и з а ц и и дру
гой есть вечное круговое движение духа в его всеобщей относительно
сти, д в и ж е н и е , которое я в л я е т с я прогрессивным, поскольку ни одна из
этих форм не имеет привилегии оставаться только формой, и ни одна
не обречена вечно пребывать в плену м а т е р и и . Ч т о я в л я е т с я материей
истории философии и искусства? Обычно говорят — история общества
и э т и к и . А что я в л я е т с я ее материей? История философии и искусства.
Стоит установить истинную связь материи и формы, к а к немедленно
падает тот исторический метод, который располагает ф а к т ы по одной
стороне, а идеи по другой, к а к соперников и врагов, и потому не спосо
бен р е ш и т ь свою задачу, то есть п о к а з а т ь , к а к из фактов р о ж д а ю т с я
идеи, а из идей — ф а к т ы , к а к один р я д вечно переливается в другой.
Если история основана на р а з л и ч и и (тождестве) и составляет одно
целое с философией, то вполне понятна та важность, к а к у ю д л я разви
т и я историографии имеют исследования самостоятельного значения той
и л и иной специальной истории, поскольку они я в л я ю т с я не чем и н ы м ,
к а к о т р а ж е н и е м , зачастую смутным и неточным, исследований филосо
фов. Всем известно, к а к о й м о щ н ы й толчок п о л у ч и л а историография
благодаря новому пониманию искусства и воображения и вместе с тем
мифологии и р е л и г и и ; в XVIII веке оно с трудом пробивало себе дорогу,
но восторжествовало в начале X I X ; у истоков нового в и д е н и я поэзии и
VIII. Различие (специальные истории) и разделение 75
м и ф а обычно помещают В и к о , а вслед за н и м Гердера и д р у г и х ; у

истоков новой истории изобразительных искусств — В и н к е л ь м а н а и
других. Более ясное понимание философии, права, т р а д и ц и й и я з ы к а
привело к обновлению соответствующих областей историографии, за
что славят Гегеля, Савиньи, Гумбольдта и всех, к т о внес в к л а д в разви
тие с п е ц и а л ь н ы х историй. Понятно теперь, отчего велось столько спо
ров о том, что в а ж н е е , история государства и л и история к у л ь т у р ы , и
представляет ли история к у л ь т у р ы отдельную и, м о ж е т быть, д а ж е бо
лее ш и р о к у ю область, чем история государства, и я в л я е т с я ли прогресс,
о котором повествует и с т о р и я , только прогрессом разума и л и т а к ж е
п р а к т и ч е с к и м и м о р а л ь н ы м , и тому подобное; все эти споры я в л я ю т с я
ответвлением фундаментального философского исследования форм духа,
их связи и р а з л и ч и я и точного соотношения к а ж д о й из н и х с п р о ч и м и . 2
Но х о т я историк различает и объединяет, он никогда не разделяет,

а разделения, которые делались и делаются в истории, есть результат
процесса абстрагирования, который (как мы видели) противостоит ак
туальности ж и в о й истории и л и ш ь подводит ее неодушевленные остат
ки под хронологическую, то есть вполне внешнюю схему. Именно та
к и м образом написанные и, следовательно, у ш е д ш и е в прошлое истории
получают название ( в с я к а я историческая м ы с л ь в ее вечной действи
тельности н а з в а н и я не имеет: ее название — это она сама), и отделяют
ся одна от другой, и к л а с с и ф и ц и р у ю т с я с помощью эмпирических по
н я т и й . П р и м е р ы т а к и х к л а с с и ф и к а ц и й в виде пространных таблиц в
изобилии встречаются в к н и г а х методологов, и составлены они, к а к и
следовало о ж и д а т ь , в соответствии с одним из двух общих к р и т е р и е в :
критерием качества объектов (история религии, обычаев, идей, установле
ний и т. д.) и критерием пространственно-временного р а с п о л о ж е н и я
(европейские, азиатские, американские истории, истории античности, сред
невековья, нового времени, Древней Греции, Древнего Р и м а , новой Гре
ц и и , средневекового Р и м а и т. д.), что вполне согласуется с процессом
абстрагирования, к о т о р ы й , р а з д е л я я п о н я т и я , на одной стороне поме
щает абстрактные формы духа (объекты), а на другой — абстрактные
ощущения (пространство и время). Не стану называть бесполезным не
только это разделение, но и эти т а б л и ц ы , ограничусь л и ш ь замечанием,
что д а ж е истории философии и искусства или какой-либо иной идеаль
ной формы духа, воплотившись в к н и г у и л и т р а к т а т , превращаются в
я в л е н и я эмпирические, ибо содержат в себе не только р а з л и ч и е , но так
же единство и всеобщность. Замечу т а к ж е , что, подобно тому, к а к суще
ствуют истории философии или искусства в эмпирическом смысле, точно
так же нет препятствий к тому, чтобы в аналогичном смысле говорить
об общей истории, отделенной от с п е ц и а л ь н ы х , и д а ж е — об истории
прогресса, истории упадка, истории добра и зла, истины и заблуждения.
2
См. Приложение, II и там же, последняя сноска.
Смешивающие разделение и р а з л и ч и е , то есть э м п и р и ч е с к и й под

ход, к о т о р ы й дробит историю на специальные истории, и философский,
который всегда объединяет и только в объединении различает, обречены
на о ш и б к и , аналогичные тем, которые мы у ж е разбирали. Среди них —
бесконечный спор по поводу «проблемы» и «пределов» той и л и иной
истории и л и г р у п п ы с п е ц и а л ь н ы х историй: проблемы т а к о й не суще
ствует, пределы логически определить невозможно ввиду их условно
сти, с чем в конце концов все после бурных волнений и соглашаются;
волнений могло бы быть меньше, если бы за исходный п у н к т в з я л и не
периферию, а ц е н т р , то есть гносеологический а н а л и з . Более серьезную
о ш и б к у представляет собой сотворение бесчисленных entia imaginationis , 3
к о т о р ы м присваиваются те же права, что и м е т а ф и з и ч е с к и м сущнос

т я м и духовным формам; отсюда п о п ы т к и создавать историю абстрак
ц и й , к а к будто они я в л я ю т с я ж и в ы м и ч а с т я м и единого духа; отсюда
же — бесчисленные надуманные проблемы и фантастические р е ш е н и я ,
которые встречаются в к н и г а х историков и которые здесь упоминать
не стоит. Ч и т а т е л ь у ж е в состоянии сам дать им правильные о ц е н к и .
Очевидно т а к ж е , что entia imaginationis наравне с «отбором» ф а к т о в и
хронологической их схематизацией и л и датировкой входят к а к вспо
могательные элементы в любое конкретное и з л о ж е н и е исторической
м ы с л и , п о с к о л ь к у и различие м е ж д у м ы с л ь ю и абстракцией есть разли
чие идеальное и действительно т о л ь к о в единстве духа.
Воображаемых сущностей (лат.).

IX. «ИСТОРИЯ ПРИРОДЫ»
И СОБСТВЕННО ИСТОРИЯ
Надо вернуться к упомянутому нами процессу к л а с с и ф и к а ц и и и

связанному с н и м з а б л у ж д е н и ю натурализма, превращающего вообра
ж а е м ы е сущности в исторические ф а к т ы и в п р и н ц и п исторической
к л а с с и ф и к а ц и и , — вернуться, чтобы до к о н ц а п о н я т ь р а з н и ц у м е ж д у
собственно историей и историей, п р и н а д л е ж а щ е й к области т а к назы
в а е м ы х естественных н а у к ; ее т о ж е п р и н я т о н а з ы в а т ь историей, —
«историей природы», — но она я в л я е т с я историей только по н а з в а н и ю .
Недаром несколько лет назад был в ы р а ж е н горячий протест про 1
тив с м е ш е н и я этих двух форм умственного труда, одна из к о т о р ы х

предлагает подлинную историю, к а к о й может быть, н а п р и м е р , история
Пелопоннесской войны, и л и Ганнибаловых войн, и л и древнеегипетской
ц и в и л и з а ц и и , а д р у г а я — л о ж н у ю историю вроде так называемой исто
рии ж и в о т н ы х организмов, строения З е м л и (геология), образования сол
нечной системы (космогония). Не случайно многие отмечают, к а к пло
хо одна согласуется с другой, например, история цивилизации с историей
природы, — их во многих трудах помещают рядом, к а к будто одна исто
рически продолжает другую; на самом деле м е ж д у н и м и непреодоли
м ы й р а з р ы в , к о т о р ы й все смутно о щ у щ а ю т , и л у ч ш е всех — историки
по духу и п р и з в а н и ю , которые д е р ж а т с я от нее подальше, ибо она вызы
вает у н и х инстинктивное отвращение. По этому поводу не раз выска
з ы в а л и с ь з а м е ч а н и я такого рода: история историков всегда имеет в
качестве своего предмета нечто индивидуально детерминированное и
идет по пути внутренней р е к о н с т р у к ц и и , тогда к а к история натуралис
тов изучает т и п ы и абстракции и идет по пути аналогий. И, н а к о н е ц , не
случайно эту л о ж н у ю историю, или квазиисторию, обвиняли в том, что
она сводит в общую хронологическую схему объекты, не имеющие еди
ного местоположения в пространстве, — т а к что самое подходящее д л я
нее название Метаистория.
Такого рода построения в основном составляются на основе но
м е н к л а т у р ы классов, от самого простого до самого сложного, — эта клас
с и ф и к а ц и я , результат абстрактного анализа и обобщения, выстраивает
ся затем в воображении к а к история р а з в и т и я от простого к сложному.
Право к л а с с и ф и к а ц и о н н ы х таблиц на существование неоспоримо, и т а к
же неоспорима их польза, поскольку, опираясь на воображение, они об
легчают понимание и запоминание.
1
Со стороны профессора экономики Готтля на VII Конгрессе немецких
историков, состоявшемся в Гейдельберге. Материалы его можно прочесть в пе
чати под не слишком ясным и не слишком точным названием: «Die Grenzen
der Geschiclite* («Границы истории»), Leipzig, Duncker u. Humblot, 1904.
Спорными они становятся, л и ш ь когда отдаляются от самих себя,

теряют свою суть, претендуют на решение несвойственных им задач и
принимают всерьез их воображаемую историчность. Это весьма харак
терно д л я м е т а ф и з и к и натурализма, а особенно д л я э в о л ю ц и о н и з м а —
самой поздней ее формы; и виной тому не столько ученые (они, к а к
правило, осторожны, и более и л и менее отчетливо сознают ограничен
ность своих схем), сколько дилетанты от н а у к и и от философии, к о и м
мы обязаны множеством к н и г , где излагается без всякой тени сомне
н и я происхождение м и р а , гладко и беспрепятственно совершается пе
реход от к л е т к и и л и д а ж е туманности прямо к Французской револю
ц и и , а то и к социалистическим д в и ж е н и я м X I X века. Так возникают
«всемирные истории», а лучше с к а з а т ь , космологические романы (тот
же случай, что и со всеобщими историями), в основе к о т о р ы х л е ж и т не
ч и с т а я м ы с л ь , всегда н о с я щ а я к р и т и ч е с к и й х а р а к т е р , а м ы с л ь пополам
с воображением, что дает в итоге м и ф . То, что н ы н е ш н и е эволюционис
ты я в л я ю т с я творцами мифов и без устали переписывают в современ
ном стиле первые главы к н и г и Б ы т и я (описание становится более изощ
р е н н ы м , но с той же наивностью, что была свойственна в а в и л о н с к и м
и л и и з р а и л ь с к и м с в я щ е н н о с л у ж и т е л я м , это описание выдается за ис
торию), нет н у ж д ы доказывать во всех подробностях, это ясно само со
бой, стоит только у к а з а т ь на их место в системе логических к а т е г о р и й .
Приговор этим н а у ч н ы м ч у д и щ а м у ж е произнесен: и тем скеп
тическим отношением, с которым они столкнулись среди к р и т и ч е с к и х
умов, и тем ф а к т о м , что свою фортуну они и с к а л и и н а ш л и среди плеб
са и л и «широкой п у б л и к и » , опустившись до орудий пропаганды. Н а м
ж е д л я н а ш и х д а л ь н е й ш и х целей необходимо с а м ы м ч е т к и м образом
определить, к а к возникают и функционируют системы к л а с с и ф и к а ц и й ,
имеющие видимость исторических. С этой целью отметим, что системы
к л а с с и ф и к а ц и й и м н и м ы е истории используются не только в области
так н а з ы в а е м ы х естественных н а у к и л и н а у к , и з у ч а ю щ и х м и р ж и в ы х
организмов, но т а к ж е и в этике, в н а у к а х о человеческом м и р е . Возьмем
самый простой и очевидный пример: когда производится отвлеченный
а н а л и з я з ы к а и в ы д е л я ю т с я части речи, т а к и е , к а к существительное,
глагол, прилагательное, местоимение и так далее, когда слово расклады
вается на з в у к и и слоги, когда исследуется стиль и метафоры разде
л я ю т с я на к л а с с ы , тогда приходится иной раз выстраивать последова
тельности, и д у щ и е от простого к сложному, и это порождает и л л ю з и ю ,
что у я з ы к а есть история: либо история постепенного обретения новых
частей речи, либо история перехода от звука к слогу (односложные я з ы
к и ) , от слога к соединению слогов (многосложные я з ы к и ) , от слова к
предложению, метру, ритму и так далее. Воображаемые истории, они
происходили только в кабинетах у ч е н ы х . И точно так же литератур
ные ж а н р ы , абстрактно вычлененные и сгруппированные по возрастаю
щей сложности (лирика, эпос, драма), кладутся в основу истории поэзии,
IX. «История природы» и собственно история 79
состоящей из трех эпох: в первой, самой ранней, доминирует л и р и к а ,

затем эпос и, наконец, драма. То же самое происходит с классификациями
абстрактных политических, экономических, философских и прочих форм,
т а к ж е д а ю щ и х фактические проекции в историю. И с т о р и к и с одинако
вой н е п р и я з н ь ю смотрят к а к на естественнонаучные и мифологиче
ские прологи, что напоминает им сожительство с трупом, т а к и на со
единение конкретной истории с историей абстрактной, к о т о р а я д а ж е по
виду своему с ней не сочетается. Сколько раз на Де Санктиса сыпались
со всех сторон упреки в том, что он не предварил свою «Историю итальян
ской литературы» очерком о п р о и с х о ж д е н и и и т а л ь я н с к о г о я з ы к а и
его с в я з я х с л а т и н с к и м , а быть может, и с индоевропейскими я з ы к а м и ,
либо о н а с е л я в ш и х И т а л и ю народностях; примером вопиющей истори
ческой и научной слепоты н у ж н о считать п о п ы т к у исправить компози
ц и ю этого классического труда и внести в него н и к о м у не н у ж н ы е
добавления. Сам же Де Санктис, много р а з м ы ш л я я над тем, откуда
л у ч ш е начать рассказ об истории и т а л ь я н с к о й л и т е р а т у р ы , в конце
концов избрал в качестве исходного п у н к т а обзор к у л ь т у р ы при шваб
ском дворе и с и ц и л и й с к у ю поэтическую ш к о л у и безо в с я к и х колеба
ний о т л о ж и л в сторону я з ы к о в ы е и этнические а б с т р а к ц и и , которые
его тонкому историческому чутью представлялись совершенно не соче
таемыми с тенцоной Ч у л л о , р и т м а м и ф р а Якопоне и л и балладами Гви-
до К а в а л ь к а н т и , то есть с я в л е н и я м и вполне к о н к р е т н ы м и .
Надо т а к ж е у ч и т ы в а т ь , что системы к л а с с и ф и к а ц и й и псевдоисто
рические и л и подобные им построения опираются не только на ж и в ы е ,
то есть воспроизведенные современной м ы с л ь ю , истории, но и на мерт
вые, то есть на архивные сведения, д о к у м е н т ы , п а м я т н и к и ; тем с а м ы м
л о ж н ы е истории, берущие начало из естественных н а у к , ничем прин
ц и п и а л ь н о не отличаются от л о ж н ы х историй, п р о и с х о д я щ и х из гума
н и т а р н ы х н а у к . Т а к и м образом, в их основе часто л е ж и т непонимание
истории, а целью тех и других — не непосредственной, что есть поддер
ж а н и е ж и з н и ж и в о й истории, а опосредованной — я в л я ю т с я манипу
л я ц и и с прахом, с останками почившего м и р а , с и н е р т н ы м и отбросами
истории.
Уместность такого р а с ш и р е н и я п о н я т и я абстрактной, аналогизи-
рующей и л и н а т у р а л и з у ю щ е й истории на сферу, которую э м п и р и ч е с к и
обозначают к а к «духовную» (в отличие от той, которую э м п и р и ч е с к и
обозначают к а к «природную»), не вызовет сомнений у тех, к т о знает и
учитывает великое благо, воспоследовавшее д л я философии от замены
реалистического п о н я т и я «природы» идеалистическим п о н я т и е м «кон
струирования», которое человеческий дух производит с действитель
ностью, представляя ее к а к «природу»; над этим п о н я т и е м неутомимо
и кропотливо трудились философы, н а ч и н а я с Канта, сделавшего пер
в ы й ш а г , до н а ш и х дней. Вывод из этого, в а ж н ы й д л я нас, д л я пробле
м ы , теперь нас з а н и м а ю щ е й , таков: под в л и я н и е м вполне законного
80 Теория историографии IX. «История пр>
требования отделить историю абстрактную от истории к о н к р е т н о й , ис к л а д ы в а н и е м по

торию н а т у р а л и з у ю щ у ю от истории м ы с л я щ е й , историю ф и к т и в н у ю от писей, которые 1
истории подлинной м о ж н о ступить на ошибочный путь агностицизма, травинки? П р е я
ограничив историю человеческой областью, которая одна я к о б ы позна а если не удастс
ваема, и о б ъ я в и в все остальное предметом метаистории, л е ж а щ и м за н и и сочиняйте о
пределами человеческих з н а н и й ; тем с а м ы м воспроизводится, только т и ю , с которого
на более высоком уровне, определенный вид дуализма. Но если метаис- понятию соврем
т о р и я , к а к было у к а з а н о , п р о я в л я е т с я и в человеческой области, то зна опираемся на зі
чит, эта формулировка неточна и д л я агностицизма попросту нет поч ность, разрешал
в ы . Не м о ж е т быть у м ы с л и двойного объекта — человека и природы, рии п р и р о д ы » , !
не может быть применительно к ним двух р а з н ы х методов, не может н я е т с я законамг,
один быть познаваем, а второй к а к ч и с т а я а б с т р а к ц и я — нет; м ы с л ь П о н я т и е исторм
всегда направлена на историю, на историю действительности, которая и в а я «истории і
едина, и вне м ы с л и нет ничего, поскольку природный объект, в з я т ы й
именно к а к объект, есть не более чем м и ф , а в реальности своей он не
что иное, к а к все тот же человеческий дух, к о т о р ы й налагает свои схе
мы на п р о ж и т у ю и осмысленную историю и л и на оставленные ею сле
д ы . Утверждение, что природа не имеет истории, надо понимать в та
к о м с м ы с л е , что п р и р о д а к а к п р о и з в е д е н и е р а з у м а и а б с т р а к т н а я
к о н с т р у к ц и я истории не имеет, ибо сама не я в л я е т с я ничем, в ней нет
ничего реального; а противоположное утверждение — что и природа
есть историческое образование и историческая ж и з н ь — заключает в
себе другой с м ы с л , а именно: единая действительность ( в к л ю ч а ю щ а я в
себя человека и природу, к о т о р ы х м о ж н о разделить л и ш ь эмпирически,
л и ш ь абстрактно) вся есть развитие и ж и з н ь .
Какое существенное различие имеется между, с одной стороны, гео
л о г и ч е с к и м и с л о я м и и л и растительными и ж и в о т н ы м и о с т а н к а м и , ко
торые поддаются систематизации, но не осмыслению в ж и в о й диалек
т и к е их генезиса, а с другой стороны, — останками т а к называемой
человеческой истории, и не только теми, что именуются доисторически
м и , но д а ж е документами н а ш е й вчерашней истории, которую мы забы
ли и у ж е не понимаем, которую мы м о ж е м при ж е л а н и и классифици
ровать, выстраивать в хронологическом порядке, дописывать с помощью
воображения, однако совершенно не способны превратить в предмет
м ы с л и . Эти два внешне р а з л и ч н ы х случая имеют одно и то же логиче
ское основание. В т а к называемой «человеческой истории» т о ж е есть
«история естественная», а т а к называемая «естественная история» тоже
была когда-то «человеческой», то есть историей духа, х о т я теперь, ото
двинувшись от нас на такое расстояние, она предстает пред н а ш и м не
способным п р о н и к н у т ь внутрь ее взором к а к м у м и я , к а к м е х а н и з м .
Вы хотите п о н я т ь подлинную историю лигуров и л и сикулов времен
неолита? Попробуйте, по мере возможности, мысленно перевоплотиться
в л и г у р а и л и с и к у л а времен неолита, а если такой возможности нет и л и
вам это не н у ж н о , довольствуйтесь описанием, к л а с с и ф и к а ц и е й и рас-
IX. «История природы» и собственно история 81
к л а д ы в а н и е м по п о р я д к у черепов, утвари и обломков н а с к а л ь н ы х рос

писей, которые вы о б н а р у ж и л и . Ж е л а е т е понять подлинную историю
т р а в и н к и ? П р е ж д е всего попытайтесь перевоплотиться в эту т р а в и н к у ,
а если не удастся — довольствуйтесь анализом ее частей и п р и жела
нии сочиняйте их псевдоисторию. Мы вернулись тем с а м ы м к поня
т и ю , с которого я начал эти историко-логические р а з м ы ш л е н и я , — к
понятию с о в р е м е н н о й истории и х р о н и к и к а к истории п р о ш л о й ; мы
опираемся на это понятие и вместе вновь подтверждаем его правиль
ность, р а з р е ш а я в его свете антиномию «собственно истории» и «исто
рии природы», которая, з а я в л я я претензии на это и м я , почему-то подчи
няется з а к о н а м , о т л и ч н ы м от законов единой и единственной истории.
П о н я т и е истории и х р о н и к и помогает р а з р е ш и т ь эту трудность, присва
и в а я «истории природы» статус п с е в д о и с т о р и и .
ПРИЛОЖЕНИЯ
I. ДОСТОВЕРНЫЕ СВЕДЕНИЯ
Если п о д л и н н а я история — та, что п р о ш л а внутреннюю верифи

к а ц и ю и потому есть история в идеальном плане современная, история
настоящего, если, с другой стороны, в истории, основанной на свидетель
ствах, нет истины, но нет и прямой л ж и , она ни истинная, ни л о ж н а я (не
hoc est, afertur ), возникает з а к о н н ы й вопрос по поводу п р о и с х о ж д е н и я и
1
задачи тех бесчисленных допущений, на к о т о р ы х основывается любое

самое серьезное историческое исследование, хотя их соответствие исти
не не установлено и они л и ш ь «признаются» и с т и н н ы м и .
Когда мы создаем историю у ч е н и я , которое называется coincidentia
oppositorum , и л и поэмы под названием «Гробницы», л а т ы н ь к а р д и н а л а
2
из К у з ы и стих Фосколо нам п о н я т н ы , к а к н а ш и собственные м ы с л и ,

к а к слова, обращенные нами к н а м самим, и достоверность этих исто
рических фактов одновременно я в л я е т с я логической истиной. Но то,
что т р а к т а т «De docta ignorantia* был написан в конце 1439 — начале
3
1440 года, а поэма Фосколо — по возвращении поэта в И т а л и ю после

долгой военной с л у ж б ы во Ф р а н ц и и — это сведения, основанные на
свидетельствах, о к о т о р ы х мы не м о ж е м сказать иного, кроме того, что
их м о ж н о считать достоверными, ибо они в некотором роде засвиде
тельствованы, но утверждать, что они истинны, мы не м о ж е м , и сколько
бы историческая к р и т и к а ни трудилась над их обоснованием, она не в
силах помешать вновь п о я в и в ш е м у с я документу и л и новому прочте
нию старого документа их опровергнуть. И при этом н и к т о не станет
изучать творения Н и к о л а я Кузанского и л и У го Фосколо, не з а г л я н у в в
биографические данные, которые сохранились об их авторах.
Один х в а л е н ы й методолог н а ш и х дней д а ж е создал удивительную
теорию, о б ъ я с н я ю щ у ю наше доверие к в ы ш е у п о м я н у т о й группе сведе
н и й чем-то вроде телепатии, едва ли не спиритическим возрождением
прошлого. Но в этом доверии нет ничего загадочного, тут не требуется
столь головоломное объяснение, которому не поверил бы д а ж е Горациев
иудей. Н а п р о т и в , речь идет о том, что мы изо д н я в день наблюдаем в
н а ш е й частной ж и з н и , в быту. Мы п и ш е м в дневнике о том, что сдела
л и , и л и заносим в к н и г у расходов свой дебет и кредит, а потом, спустя
какое-то в р е м я , эти ф а к т ы ц е л и к о м и л и частично выпадают у нас из
п а м я т и , и единственный аргумент в пользу того, что они действительно
и м е л и место и надо их считать и с т и н н ы м и , — н а ш е собственное пись-
1
Не «так есть», а «так говорят» (лат.).
2
Единство противоположностей (лат.).
8
«Об ученом незнании» (лат.).
Приложения 83
менное свидетельство: что написано пером... И с т а к и м же доверием

м ы о т н о с и м с я к д н е в н и к а м и л и р а с х о д н ы м к н и г а м д р у г и х : пред
полагаем, что если написано, значит было. Б е з сомнения, такое предпо
л о ж е н и е , к а к всякое предположение вообще, может быть ф а к т и ч е с к и
ошибочным: возможно, занись сделана в момент рассеянности и л и про
с т р а ц и и и л и с л и ш к о м поздно, когда воспоминание о п р о и с ш е д ш е м
у ж е стерлось в п а м я т и и стало неточным, а может быть, его заведомо
сделали неточным, чтобы обмануть других. Именно поэтому мы не при
в ы к л и п р и н и м а т ь на веру всякое письменное свидетельство: к а к пра
вило, мы устанавливаем его достоверность, сравнивая с другими запи
сями, проверяем надежность и добросовестность писателя и л и свидетеля;
именно поэтому в уголовном кодексе предусмотрены н а к а з а н и я за подлог
и ф а л ь с и ф и к а ц и ю документов. И хотя эти строгие предосторожности
не могут полностью пресечь мошенничество, обман и л и заблуждение
(подобно тому к а к суды, учрежденные д л я того, чтобы к а р а т ь виновных,
нередко отпускают преступников на свободу и подчас осуждают неви
новных), тем не менее п р а к т и к а документальных свидетельств в це
лом считается н а д е ж н ы м способом установления и с т и н ы , и, поскольку
п о т е н ц и а л ь н ы й вред здесь все же гораздо меньше п о л ь з ы , эту п р а к т и к у
ц е н я т , сохраняют и развивают.
Тем ж е , что делают люди в повседневной ж и з н и , м о ж н о сказать,
занят и род людской в целом: освобождает свою п а м я т ь от бремени
бесчисленных сведений и сохраняет их вовне, где они становятся доку
м е н т а л ь н ы м и свидетельствами, не поддающимися в е р и ф и к а ц и и , но все
же в целом не у т р а ч и в а ю щ и м и статус достоверности. Следовательно,
историческое доверие — продукт не телепатии и л и с п и р и т и з м а , а ра
зумной э к о н о м и и , осуществляемой духом. Отсюда активное неприятие
и с к а ж е н и й и и з в р а щ е н и й исторической к р и т и к о й , равно к а к и ее при
верженность достоверным свидетельствам, «тому, что д о л ж н о считать
и с т и н н ы м при н ы н е ш н е м состоянии н а у к и » , и разделение прочих све
дений на недостоверные, вероятные, весьма вероятные, что могут иногда
пойти в ход за неимением более н а д е ж н ы х ; и, н а к о н е ц , отсюда же идет
недовольство «гиперкритикой», когда та, постоянно оттачивая свое кри
тическое острие, оспаривает ценность любого самого непосредственного
и авторитетного свидетельства и в этом случае нарушает, так с к а з а т ь ,
правила и г р ы , которая д о л ж н а идти sub regula (и г и п е р к р и т и к а полезна,
4
но польза от нее сводится к тому, чтобы, к а к у ж е было сказано, напоми

нать, что история, основанная на свидетельствах, — это, по сути, история
чисто в н е ш н я я и никогда не станет историей фундаментальной, истин
ной, современной, историей настоящего).
В ы я с н и в происхождение или природу «достоверных» свидетельств,
мы получаем ответ и на вопрос об их предназначении: оно, разумеется,
4
По правилам (лат.).
84
Приложения
не в том, чтобы создавать и л и подменять подлинную историю, а в том,

чтобы д е р ж а т ь д л я нас наготове всякого рода м а л о з н а ч и т е л ь н ы е под
робности, к о т о р ы м и не стоит труда загромождать п а м я т ь : это помеша
ло бы д е л а м более н а с у щ н ы м . Т о ч н о е в р е м я н а п и с а н и я «De docta
ignorantia* х о т я и м о ж е т п о в л и я т ь на толкование той и л и иной частно
сти в философии Н и к о л а я Кузанского, но не имеет н и к а к о г о отноше
н и я к той р о л и , которую учение о единстве противоположностей играет
в р а з в и т и и л о г и к и ; и если бы замысел «Гробниц» в о з н и к е щ е до отъез
да Фосколо во Ф р а н ц и ю , это, несомненно, в чем-то изменило бы н а ш е
представление о душевном и умственном р а з в и т и и поэта, но н и к а к ,
и л и почти н и к а к , не отразилось бы на толковании н а м и в е л и к о й поэ
м ы . Те, кто из-за обуявшей их неуверенности и сомнений в правдоподо
бии второстепенных деталей вообще разуверились в существовании ис
торической п р а в д ы , уподобляются человеку, в ы п у с т и в ш е м у и з п а м я т и
события собственной ж и з н и за тот и л и иной год и на этом основании
сделавшему вывод, что он ничего у ж е не знает о себе и в н а с т о я щ е м ,
которое подытоживает прошлое и сохраняет в себе все, что в нем дей
ствительно представляет интерес. С другой стороны, такого рода свиде
тельства — стимул покопаться в самих ceбe, дополнение к тому, что мы
обнаружим в результате этих р а з м ы ш л е н и й и самоанализа, "а т а к ж е
проверка н а ш е й м ы с л и на истинность, что происходит, если свидетель
ства истинные и достоверные не противоречат друг другу. Отказаться
от облегчения и п о м о щ и , которые подают н а м достоверные свидетель
ства, из опасений, что некоторые из них могут быть л о ж н ы м и , и л и из-за
того, что все они носят в н е ш н и й , общий и р а с п л ы в ч а т ы й х а р а к т е р , зна
чило бы (повторяя о ш и б к у Д е к а р т а и Мальбранша) отвергнуть а в т о р и
тет р о д а ч е л о в е ч е с к о г о . Впрочем, здравому историческому м ы ш л е н и ю
не с т р а ш н а д а ж е т а к а я в е л и к а я ж е р т в а , д л я него в а ж н о , чтобы автори
тет — пусть д а ж е авторитет рода человеческого — никогда не подме
н я л собой м ы с л ь человечества, за которой в любом случае остается
первенство.
71. АНАЛОГИЯ И АНОМАЛИЯ СПЕЦИАЛЬНЫХ ИСТОРИЙ
В ходе п р е д ы д у щ и х теоретических р а з ъ я с н е н и й мы отвергли идею

в с е о б щ е й истории (во времени и пространстве) , равно к а к и идею об
1
щ е й истории (духа в его неограниченной обобщенности и единстве) , и 2
взамен в ы д в и н у л и п р о т и в о п о л о ж н ы й двойной тезис: история всегда

я в л я е т с я частной и всегда специальной, и к а к раз эти два определения
представляют собой подлинную и конкретную всеобщность, подлинное
1
См. выше, с. 35—37.
2
См. выше, с. 72—74.
и конкретное е д и н с т в о . П р и этом мы ничего не п о т е р я л и , поскольку

отвергнутая н а м и всеобщность я в л я е т с я фиктивной, или воображаемой,
а отвергнутое нами единство — а б с т р а к т н ы м и л и , если угодно, непрос
ветленным. Т а к н а з ы в а е м ы е всеобщие истории — это, по существу,
либо частные истории, присвоившие себе такое и м я на правах литера
турного произведения, либо собрания, своды, с о п р я ж е н и я частных исто
р и й , либо, н а к о н е ц , романы; и точно т а к же общие и сводные истории
либо я в л я ю т с я т а к о в ы м и л и ш ь по названию, либо в н е ш н и м образом
соединяют р а з н ы е истории, либо сводятся к метафизическим и мета
форическим игрушкам.
Отказ от этих двух типов историй влечет за собой т а к ж е и о т к а з
от довольно распространенного и прочно укоренившегося предрассуд
ка (коему мы сами отчасти отдали д а н ь ) , негласно восстанавливающе
3
го в своих правах мифическую всеобщность: согласно ему, среди спе

ц и а л ь н ы х историй, о т р а ж а ю щ и х в своем р а з л и ч и и р а з л и ч н ы е формы
духа (их всеобщность и единство состоит л и ш ь в том, что в с я к а я форма
духа есть весь дух в этой форме), некоторые имеют у н и в е р с а л ь н ы й ха
рактер, прочие же — только монографический. Т и п и ч н ы й случай —
различие м е ж д у историей философии и историей поэзии и л и искусст
ва; предмет первой — в е л и к а я , единственная и общая д л я всех людей
философская проблема, предмет второй — проблемы чувства и вообра
ж е н и я , затрагивающие отдельный момент духовного р а з в и т и я и л и в
л у ч ш е м случае отдельных х у д о ж н и к о в ; и поэтому первая последова
тельна, вторая дискретна, первая поднимается до общего, универсального
видения, вторая ограничивается своим особым взглядом. Но более «реа
листическое» представление о философии отнимает у нее эту привиле
гию по отношению к истории искусства и поэзии и в с я к о й иной специ
альной истории; неверно, что человечество вечно решает одну и ту же
философскую проблему и что ее новые, все полнее о т р а ж а ю щ и е истину
р е ш е н и я образуют единый путь прогресса й составляют всеобщую исто
рию человеческого духа, к о т о р а я с л у ж и т опорой д л я остальных исто
р и й . Верно к а к раз противоположное: философские проблемы, с которы
ми сталкивались и л и еще столкнутся люди, бесконечны, и к а ж д а я имеет
частное, индивидуальное в ы р а ж е н и е ; а л о ж н о е впечатление единствен
ности проблемы порождено логической ошибкой, совершению которой
способствовали исторические обстоятельства: например, проблема, счи
т а в ш а я с я в ы с ш е й по р е л и г и о з н ы м соображениям, рассматривалась к а к
основная и единственная, а группировки и обобщения, которые делают
ся из чисто п р а к т и ч е с к и х целей, воспринимались к а к р е а л ь н а я общ
ность и единство . Д а ж е «всеобщие» истории философии при б л и ж а й
4
шем рассмотрении оказываются наравне со всеми прочими либо

3
В «Эстетике», I, гл. XVII (десятое издание, с. 149).
4
См. в этом Приложении, III. ,
86 Приложения
историей определенной проблемы, интересующей данного философа-

историографа, либо надуманной и произвольной к о н с т р у к ц и е й , либо
сводом разнообразных исторических рассказов на манер хрестоматии
или философской э н ц и к л о п е д и и . Сводить воедино историко-философ
ские проблемы, их классифицировать, показывать, к а к виднейшие мысли
тели всех н а ц и й и эпох р е ш а л и тот и л и и н о й класс проблем, — дело не
только не запрещенное, а напротив, весьма полезное. Но п р и этом мы
остаемся в р а м к а х натуралистического подхода к истории философии,
к о т о р ы й преодолевается, л и ш ь когда очередной м ы с л и т е л ь у в я з ы в а е т с
з а н и м а ю щ е й его проблемой те, что были у ж е в ы д в и н у т ы в п р о ш л о м и
ее готовили, временно отстраняя другие, с ней не соотносящиеся, — не
отбрасывая, разумеется, а именно о т с т р а н я я , чтобы обратиться к н и м ,
когда новая проблема сделает такое обращение необходимым. Ведь д а ж е
в компендиумах, которые к а ж у т с я самыми полными, самыми «объектив
ными» (то есть «вещественными»), имеет место определенный отбор в
соответствии с теоретическими интересами составителя, к о т о р ы й , не
смотря на все свои с т а р а н и я , всегда х о т я бы отчасти остается филосо
фом-историографом. Словом, все происходит точно так ж е , к а к в исто
рии поэзии и искусства, где ж и в ы м и п о л н о к р о в н ы м и с т о р и ч е с к и м
исследованием является л и ш ь критическое осмысление отдельных
поэтических индивидуальностей, а все остальное — а б с т р а к т н а я к л а с
с и ф и к а ц и я х у д о ж н и к о в по времени, месту, предмету, х а р а к т е р у и по
степени художественного мастерства. И не надо ссылаться на т о , что, в
отличие от поэзии и искусства, в с я к а я философская проблема непре
менно с м ы к а е т с я с другими и отсылает к общефилософской проблемати
ке; к а к раз в этом смысле р а з л и ч и я м е ж н и м и нет: в к а ж д о м отдель
ном произведении искусства з а к л ю ч е н ы вся история и весь космос.
Отсюда видно, н а с к о л ь к о противоречат современному в з г л я д у на фило
софию и историю требования и л и п о п ы т к и распространить на историю
поэзии и искусства обобщающий, у н и в е р с а л ь н ы й метод истории фило
софии. Методологическая задача н а ш и х дней состоит к а к раз в т о м ,
чтобы придать историям поэзии и искусства более гибкую структуру,
освободить их от т и р а н и и отвлеченных к о н ц е п ц и й и социологических
теорий и использовать их усовершенствованную форму к а к образец
д л я истории философии.
С помещением истории философии в р а з р я д ч а с т н ы х историй едва

ли есть необходимость д о к а з ы в а т ь , что другое требование, которое и
поныне звучит со всех сторон — требование «общей» и «всеобщей»
истории н а у к и , — т а к ж е л и ш е н о основания: подобная история б ы л а бы
невозможна, д а ж е если историю н а у к и допустимо было бы рассматри
вать наравне с историей философии, но она невозможна вдвойне — и
потому, что под одним названием объединяются т а к и е р а з н ы е явле
н и я , к а к н а у к и естественно-испытательские и н а у к и математические, и
потому, что д а ж е в одном классе н а у к отдельные д и с ц и п л и н ы не связа-
ны м е ж д у собой в силу неустранимой разнородности д а н н ы х и посту

латов, от к о т о р ы х они о т т а л к и в а ю т с я . Если в с я к а я ч а с т н а я философс
к а я проблема с м ы к а е т с я и звучит в унисон со всеми о с т а л ь н ы м и фило
софскими проблемами, то в с я к а я н а у ч н а я проблема, наоборот, тяготеет
к замкнутости в себе, и нет более деструктивной тенденции д л я н а у к и ,
чем тенденция к «единому принципу» объяснения всех фактов: изве
стно немало попыток подменить плодотворную н а у к у бесплодной мета
ф и з и к о й , в которой одно пустое слово действует наподобие волшебной
п а л о ч к и и, «объясняя все», ничего не «объясняет». Единство, допусти
мое в истории н а у к , не в том, чтобы соединить одну теорию с другой и
одну н а у к у с другой в р а м к а х фантастической общей истории Н а у к и , а
в том, чтобы связать Каждую н а у к у и к а ж д у ю теорию с и н т е л л е к т у а л ь
ной и социальной обстановкой того времени, в которое они в о з н и к л и .
Х о т я и тут необходимо оговориться: цель п р е д л о ж е н н ы х р а з ъ я с н е н и й
не в том, чтобы оспаривать права лексиконов и энциклопедий по исто
рии н а у к , и уж тем более не в том, чтобы бросить тень недоверия на
современное научное д в и ж е н и е , которое под эгидой создания истории
н а у к и предприняло очень н у ж н ы е , давно назревшие и з ы с к а н и я . Во вся
ком случае, чтобы отвергнуть эту систематическую и энциклопедиче
скую историю недостаточно простого у к а з а н и я на то, что ни один уче
н ы й не м о ж е т быть одинаково компетентен во всех н а у к а х ; точно т а к
же нет на свете философа, в равной мере интересующегося всеми фило
софскими проблемами и их постигающего (напротив, углубление в одну
проблему, к а к правило, влечет за собой отдаление от другой); нет такого
к р и т и к а и историка поэзии и искусства, который, к а к бы ш и р о к и ни
были его интересы, одинаково бы разбирался во всех формах искусства
и поэзии. У к а ж д о г о своя, более и л и менее узко очерченная область, и
л и ш ь в этой частной сфере труд его универсален.
Не станем повторять то же самое применительно к истории поли
т и к и и э т и к и , поскольку здесь р е ж е з а я в л я л и с ь претензии на то, чтобы
у к а з а т ь истории ее единственно в е р н ы й путь, ч а щ е признавалось, что
к а ж д а я история носит частный х а р а к т е р , то есть определяется той поли
тической и этической проблемой, которую в соответствии с обстоятель
ствами времени и места пытается р а з р е ш и т ь историк, и поэтому вся
к и й раз п и ш е т с я заново.
Т а к и м образом, а н а л о г и ю с п е ц и а л ь н ы х историй м о ж н о назвать
абсолютной, и в с я к а я а н о м а л и я одной по отношению к другой и с к л ю
чается: их основной п р и н ц и п (что бы против этого ни в о з р а ж а л и ) —
п р и н ц и п частности (общности-частности). Но если к а к истории они
подчиняются общему п р и н ц и п у историографии, то к а к истории спе
ц и а л ь н ы е в ы р а ж а ю т п р и н ц и п своей специальности; в этом и только в
этом смысле к а ж д а я по отношению к другим аномальна, то есть сохра
няет свой неповторимый х а р а к т е р . В чем ошибочность подхода к исто
рии поэзии и искусства с теми же м е р к а м и , что и к истории философии?
Не только в и с к а ж е н и и истинного смысла истории, но и в и с к а ж е н и и

истинной природы искусства, которое, воспринятое к а к ф и л о с о ф и я , ра
створяется в д и а л е к т и к е п о н я т и й ; и н ы м и словами, в истории искусст
ва игнорируется именно то, что делает искусство искусством, либо ему
отводится второстепенная роль, либо — того х у ж е — оно не исключает
ся полностью, но помещается в один р я д с д р у г и м и , совершенно посто
ронними, п о н я т и я м и . Этой ошибке точно соответствует та, что л е ж и т в
основе т а к называемой «психологической» реформы истории филосо
ф и и : история философии объясняется исходя из психологии филосо
фов и общественных групп и начинает напоминать то историю чувств,
то историю ф а н т а з и й и утопий, и н ы м и словами, все то, что не есть исто
р и я философии. В этом случае отсутствует представление о том, что
есть философия; в предыдущем — понятие поэзии и искусства. Кто
хочет убедиться в разнице м е ж д у историей философии и историей по
эзии, пусть обратит внимание, что одна по х а р а к т е р у своего предмета
рассматривает теории к а к творения чистого ума и потому создает рас
с к а з , в котором м ы с л и выступают к а к dramatis personae , тогда к а к дру
5
г а я по х а р а к т е р у своего предмета призвана рассматривать произведе

н и я и с к у с с т в а к а к продукты ф а н т а з и и , д а ю щ е й в о з м о ж н о с т ь д л я
в ы р а ж е н и я чувств, и потому она создает рассказ о способах в ы р а ж е н и я
чувства и воображения; если п е р в а я , не пренебрегая д е й с т в и я м и , собы
т и я м и и ф а н т а з и я м и , считает их л и ш ь почвой чистой м ы с л и и оттого
остается историей п о н я т и й , а не личностей, к а к р е а л ь н ы х , т а к и вы
м ы ш л е н н ы х , то вторая, т а к ж е не пренебрегая действиями, событиями и
м ы с л я м и , в свою очередь считает их удобрением д л я цветов фантазии
и в силу этого становится историей идеально-фантастических л и ч н о с
тей, с т р я х н у в ш и х с себя гнет п р а к т и ч е с к и х интересов и ц е л и идей.
Д а ж е их схематизм, без которого н и к а к и е человеческие рассуждения
не могут обойтись, отвечает этой отличительной тенденции: в одной это
схематизм и л и о б щ а я типология способов м ы ш л е н и я , в другой — схе
м а т и з м и д е а л ь н ы х личностей.
И с т о р и я философии не раз пыталась поглотить историю поэзии и
искусства, и такова же ее п о з и ц и я в отношении истории практики,
истории политической и этической, и л и «социальной», к а к в н а ш и дни
предпочитают ее н а з ы в а т ь . Считается, что, дабы освободить ее от в л и я
н и я х р о н и к и и придать строго научную форму, надо превратить ее в
историю «идей», которые и представляют собой в конечном итоге прак
тические а к т ы , ибо их порождают. Тем самым повторяется о ш и б к а , о
которой говорилось в ы ш е применительно к истории поэзии и искусст
ва: все специфическое в п р а к т и ч е с к и х актах устраняется, и остаются
только «идеи», я в л я ю щ и е с я их антецедентами и следствиями. Но ведь
в свое в р е м я «идеи», к к о т о р ы м п ы т а л и с ь свести п р а к т и ч е с к и е а к т ы ,
5
Действующие лица (лат.).
не б ы л и в полном смысле и д е я м и , то есть я в л е н и я м и и н т е л л е к т у а л ь

н ы м и , а б ы л и теми же п р а к т и ч е с к и м и а к т а м и — чувствами, склонно
с т я м и , п р и в ы ч к а м и ; а раз т а к , то за самобытность политической и эти
ческой истории м о ж н о не опасаться. Ее предмет состоит к а к р а з в том,
что м о ж н о определить одним словом институции, в к л а д ы в а я в него
самый ш и р о к и й смысл, то есть в к л ю ч а я сюда все п р а к т и ч е с к и е отно
ш е н и я м е ж д у индивидами и человеческими сообществами — от самых
с о к р о в е н н ы х чувств до наиболее о т к р ы т ы х ж и з н е н н ы х п р о я в л е н и й
(которые всегда я в л я ю т с я а к т а м и воли); и все они в равной мере про
д у к т ы исторической деятельности, и т о л ь к о их п р а к т и ч е с к а я форма
духа воспринимает к а к р е а л ь н ы е . Если совокупность суждений (то есть
тот к а п и т а л , к о т о р ы й нам достался и к о т о р ы й дает п и щ у д л я работы
н а ш е й сегодняшней мысли) есть результат долгой истории, в чем мы
отдаем себе отчет, только когда обращаемся к тому и л и иному ее разде
лу под воздействием вновь в о з н и к ш е й потребности, — если это т а к ,
тогда то, на что мы ныне способны п р а к т и ч е с к и , все н а ш и чувства так
н а з ы в а е м ы х ц и в и л и з о в а н н ы х людей: смелость, честь, достоинство, лю
бовь, целомудрие и прочее, — и все н а ш и в п р я м о м смысле установле
н и я (которые т а к ж е восходят к у т и л и т а р н ы м и л и нравственным про
явлениям духа): семья, государство, торговля, промышленность, военная
служба и т а к далее, — имеют долгую историю; и по мере того, к а к те
и л и и н ы е из этих чувств и установлений в силу новых потребностей
переживают к р и з и с , мы п ы т а е м с я понять их истинную «природу», то
есть их исторический генезис. Кто внимательно следил за состоянием
дел в современной социальной историографии, мог со всей ясностью
удостовериться, что она прежде всего нацелена на приведение хаотич
ной хроники разрозненных ф а к т и ч е с к и х сведений к упорядоченной
последовательности истории общественных ценностей и что область
ее исследований — история человеческой д у ш и в п р а к т и ч е с к о м ас
п е к т е , чем бы она ни занималась — общей историей культуры (кото
р а я , тем не менее, всегда имеет свои частные мотивации и ограниче
ния), либо созданием истории классов, народов, общественных течений,
чувств, установлений и тому подобного.
Д а ж е биография (разумеется, когда она не ограничивается про
стым составлением ж и з н е н н о й х р о н и к и л и ч н о с т и и л и п о э т и ч е с к и м
портретом, необоснованно внесенным в разряд исторических трудов)
я в л я е т с я историей «институции» в философском понимании этого слова
и п р и н а д л е ж и т истории п р а к т и к и , ибо личность представляет собой
наравне с народом и л и общественным классом определенный х а р а к
тер и л и совокупность к о н к р е т н ы х установок, п р и в о д я щ и х к соответ
ствующим действиям; именно из этого х а р а к т е р а , а не из в н е ш н е й , и л и
частной, и л и ф и з и ч е с к о й индивидности с к л а д ы в а е т с я и с т о р и ч е с к а я
основа биографии.
Чтобы к а к - т о завершить этот беглый обзор с п е ц и а л ь н ы х историй,

в к о т о р ы х в р е м я от времени реализуется общая история (вне их она
вообще существовать не может), нам остается у к а з а т ь место и предназ
начение истории науки и истории религии. Если н а у к а , в отличие от
философии, находится на стыке теории и п р а к т и к и , а р е л и г и я — по
п ы т к а о б ъ я с н и т ь действительность с помощью м и ф а и организовать
п р а к т и ч е с к и е действия человека с помощью идеала, из этого со всей
очевидностью следует, что история н а у к и частично входит в историю
философской м ы с л и , а частично в историю человеческих потребностей
и общественных институтов; более того — поскольку специфической
чертой н а у к и я в л я е т с я ее принадлежность к области конвенциональ
ного и л и практического, то, по сути и в самом ш и р о к о м смысле ее
история п р и н а д л е ж и т к истории институций; а история религии отча
сти входит в историю и н с т и т у ц и й , а отчасти в историю философии, и
поскольку ее стержнем я в л я е т с я мифология, и м е ю щ а я черты филосо
ф и и , то по существу история р е л и г и и — это история философии. Более
подробное рассмотрение этих тем было бы не к месту в н а с т о я щ е й
работе, в задачу которой не входит изучение теории и методологии от
д е л ь н ы х с п е ц и а л ь н ы х историй (соответствующих р а з л и ч н ы м отделам
философии — эстетике, логике и т. п.); здесь мы л и ш ь хотели у к а з а т ь
на единственно в о з м о ж н ы й д л я н и х угол з р е н и я .
6
В примечании надо бы обратить внимание на вышеупомянутое разде

8
ление (с. 88) истории практики на историю политики и этики, ибо только с
его помощью можно унять споры, терзающие историографию, особенно с
XVIII века и далее, между политической историей, или историей государств,
и историей человечества или культуры. В Германии это один из аспектов
запутанного спора между Geschichte и Kulturgeschichte (историей и историей
культуры); он лежит в основе разногласий между французской историогра
фией (Вольтер и последователи), принявшей вид histoire de la civilisation (ис
тории цивилизации), и германской (Мёзер и последователи), выступавшей в
качестве истории государства. Одна сторона стремится подчинить историю
культуры или социальную историю истории государства, другая — наоборот,
а эклектики, как обычно, не утруждая себя излишним пониманием, ставят
рядом как инертные массы историю политики и историю культуры, раска
лывая тем самым единство истории. Суть же в том, что история политики
и история культуры в практической области связаны между собой так же,
как история поэзии или искусства с историей философии или мысли — в
теоретической; они соответствуют двум вечным моментам духа — моменту
чистой, или экономической, воли и моменту воли этической. Тем самым
становится понятно, почему людей всегда будет привлекать либо та, либо
другая история: выбор определяется преобладанием либо политического,
либо этического интереса.
III. ФИЛОСОФИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ
И т а к , мы установили единство философии и историографии и по

к а з а л и , что разграничение их не имеет иной цели, кроме литературной
и дидактической, поскольку эксплицирует то один, то другой из двух
д и а л е к т и ч е с к и х моментов этого единства; теперь следует в ы я с н и т ь , в
чем, собственно, состоит предмет сочинений, традиционно и м е н у е м ы х
«теорией» и л и «системой» философии — к чему (короче говоря) сво
дится Философия.
Ф и л о с о ф и я , вследствие новых отношений, в к а к и е она поставлена,
не может быть ничем и н ы м , к а к м е т о д о л о г и ч е с к и м м о м е н т о м Исто
р и о г р а ф и и , р а з ъ я с н е н и е м основных категорий исторического сужде
н и я и л и основных п о н я т и й исторического т о л к о в а н и я . И к о л ь скоро
содержание историографии представляет собой конкретную ж и з н ь духа,
которая включает в себя фантазию и м ы с л ь , действие и нравственность
(или что-либо иное, если удастся таковое помыслить), будучи едина во
всем разнообразии своих форм, задача философии состоит в в ы я в л е н и и
р а з л и ч и й эстетики и л о г и к и , экономики и э т и к и и в объединении всех
их в философии духа. Если н е к а я философская проблема ничего не
дает д л я исторического с у ж д е н и я , это доказывает, что д а н н а я проблема
не имеет з н а ч е н и я , неверно поставлена и вообще не существует. Если
же решение некой проблемы, то есть философское в ы с к а з ы в а н и е , вмес
то того, чтобы углубить понимание истории, напротив, затемняет его,
и л и игнорирует через него, и л и отвергает, значит, данное в ы с к а з ы в а н и е
и сама философия, от которой оно отправляется, надуманны, хотя в и н ы х
о т н о ш е н и я х , т а к и х , например, к а к проявление чувства и ф а н т а з и и , мо
гут представлять некоторый интерес.
Определение философии к а к «методологии» вызывает сомнения
д а ж е со стороны тех, кто готов в целом п р и н я т ь т а к о й ход м ы с л и ; ведь
известно, что т е р м и н ы «философия» и «методология» нередко противо
поставляют друг другу, а философия, которая переходит в методологию,
к а к правило, слывет эмпирической. Н о , конечно, в методологии, о кото
рой пойдет речь, ничего эмпирического нет, напротив, она призвана за
м е н и т ь э м п и р и ч е с к у ю методологию профессиональных и с т о р и к о в и
и н ы х специалистов, которая в значительной своей части представляет
собой п о п ы т к у , пусть и неудачную, философского р е ш е н и я теоретиче
ских проблем, в ы з в а н н ы х изучением истории, то есть д в и ж е н и е в сто
рону философской методологии и философии к а к методологии.
Но если спор философии и методологии разрешается без всякого
труда, иначе обстоит дело с другим спором, где н а ш и м наставником
выступает давнее и ш и р о к о распространенное представление о филосо
фии к а к о некоем к л ю ч е к познанию тайн вселенной, в ы с ш е й реаль
ности, м и р а первосущностей, находящегося по ту сторону м и р а явле-
н и й , в р а м к а х которого з а к л ю ч е н ы н а ш а повседневная ж и з н ь и наше

историческое познание. Едва ли есть смысл приводить здесь историю
этой к о н ц е п ц и и , но по к р а й н е й мере надо с к а з а т ь , что происхождение
ее — религиозное и мифологическое и что ее м о ж н о обнаружить д а ж е
у философов, которые наиболее решительно у к а з а л и м ы с л и на ее ис
т и н н ы й предмет — на человека и м и р , которые стоят у истоков новой
философии и методологии с у ж д е н и я и л и исторического п о з н а н и я . Кон
ц е п ц и я эта присутствует у Канта — в виде предела, поставленного им
перед своим к р и т и ч е с к и м методом; присутствует и у Гегеля, сделав
шего свой и з о щ р е н н ы й а н а л и з л о г и к и и философии д у х а частью свое
образной мифологии идеи.
Однако р а з л и ч и е двух к о н ц е п ц и й ощущалось все острее и в тече
ние X I X в е к а вылилось в противопоставление психологии метафизике,
опытной и имманентной философии — априорной и трансцендент
ной, позитивизма — идеализму, и х о т я п о л е м и к а не всегда велась
н а и л у ч ш и м образом и ч а щ е всего дело оканчивалось воссоединением
с все той же м е т а ф и з и к о й , с трансцендентным и а п р и о р н ы м началом, с
абстрактным идеализмом, который предполагалось разгромить, однако
требования, л е ж а в ш и е в ее основе, б ы л и вполне правомерны. Филосо
ф и я , определившая себя к а к методология, в з я л а их на вооружение и
ниспровергла противника, сообщив своему психологизму умозритель
н ы й х а р а к т е р , а историзму и имманентности — х а р а к т е р диалектичес
к и й . В этом ее отличие от позитивизма: если последний берет возмож
ное к а к необходимое, то она необходимое берет как возможное, утверждая
гегемонию м ы с л и . Т а к а я философия к а к раз и есть философия в каче
стве истории (а следовательно, и история в качестве философии), само
определение философии в сфере методологических категорий.
Превосходство философии к а к методологии над философией к а к
метафизикой п р о я в л я е т с я в способности первой к р и т и ч е с к и оцени
вать и р а з р е ш а т ь проблемы второй; тогда к а к м е т а ф и з и к а не только не
разрешает проблемы методологии, она не способна р а з р е ш и т ь д а ж е соб
ственные проблемы без фантазий и домыслов. Т а к и м образом, вопросы
о реальности внешнего мира, субстанциальности д у ш и , о г р а н и ц а х по
з н а н и я , о дуализме и а н т и н о м и я х оказались с н я т ы м и в новых гносео
логических подходах: здесь эти вопросы понимаются к а к вечно воз
р о ж д а ю щ и е с я и вечно п о д л е ж а щ и е преодолению аспекты д и а л е к т и к и
и л и феноменологии п о з н а н и я .
Закоснелое и ж и в у ч е е понятие философии к а к м е т а ф и з и к и до сих
пор дает ростки в у м а х тех, кто в целом освободился от него, но не
истребил окончательно во всех его п р о я в л е н и я х , не з а к р ы л перед н и м
наглухо все двери, с тем чтобы оно не могло нежданно просочиться в
какую-либо щ е л ь . И х о т я его теперь нечасто встретишь в н е п р и к р ы
том обличье, но надо научиться опознавать его и тогда, когда оно при
нимает вид интеллектуального к а п р и з а и л и иррационального пристра-
с т и я : опасность избрать д л я философии неверный путь д а л е к о не ми

новала, и реставрация (пусть эфемерная) м е т а ф и з и к и не и с к л ю ч е н а .
По поводу некоторых из этих пристрастий и к а п р и з о в я считаю
необходимым в ы с к а з а т ь с я со всей ясностью и у к а з а т ь на ту о ш и б к у ,
что они в себе з а к л ю ч а ю т .
П е р в ы м среди пережитков прошлого нам предстает и поныне весьма
распространенное понятие основной проблемы философии. Это поня
тие р е ш и т е л ь н ы м образом несовместимо и с понятием философии к а к
истории, и с представлением о философии к а к о методологии истории;
д л я последней число философских проблем бесконечно, все они м е ж д у
собой с в я з а н ы и ни одну н е л ь з я считать «основной», точно т а к же к а к
в организме н и к а к а я часть не я в л я е т с я основой других частей, но к а ж
д а я что-то основывает и на чем-то основана. Если методология заим
ствует материю д л я своих проблем у истории, то история в скромной,
но предельно конкретной форме н а ш е й персональной истории, исто
рии к а ж д о г о и з нас к а к индивида показывает нам, к а к м ы под в л и я н и
ем событий н а ш е й ж и з н и переходим от одной частной философской
проблемы к другой и к а к в соответствии с периодами н а ш е й ж и з н и та
и л и и н а я группа и л и класс проблем выдвигается на п е р в ы й п л а н . А
если обозреть более ш и р о к о е , но менее конкретное поле деятельности
т а к называемой общей истории философии, мы увидим то же самое: в
разное в р е м я и у р а з н ы х народов главное внимание уделялось р а з н ы м
философским проблемам — на первом месте стояла то мораль, то полити
ка, то р е л и г и я , то естественные и математические н а у к и ; разумеется,
к а ж д а я частная философская проблема заключала в себе явно и л и скрыто
общефилософский смысл, но н и к т о и никогда не с т а л к и в а л с я , в силу
невозможности этого, с особняком стоящей общей проблемой философии.
Н е к у ю видимость ее действительно м о ж н о обнаружить, и объясняется
это тем, что современная философия, в ы ш е д ш а я из лона философии
средневековья и сформировавшаяся в р е л и г и о з н ы х войнах Возрожде
н и я , сохранила и в своей дидактической форме, и в психологических
н а к л о н н о с т я х большинства своих ревнителей с и л ь н ы й отпечаток тео
логии; отсюда и огромное значение, узурпированное проблемой соотно
ш е н и я р а з у м а и бытия, проблемой, которая л и ш ь излагает на я з ы к е
гносеологии старую проблему того и этого света, земли и неба. Но те,
кто р а з р у ш и л и и л и , по м е н ь ш е й мере, н а ч а л и разрушение неба, того
света и трансцендентной философии ради философии и м м а н е н т н о й , тем
самым р а з р у ш и л и и л и начали подрывать понятие «основной проблемы»,
х о т я в полной мере не отдавали в том себе отчета (выше у ж е говорилось
о том, к а к их сковывала философия «вещи в себе» или мифология «идеи»).
Конечно, без этой проблемы н е л ь з я себе представить религиозное со
знание, д л я которого все умственные и практические д о с т и ж е н и я это
го м и р а не имеют ценности, если перед душой и м ы с л ь ю не откроется
истинно р е а л ь н ы й м и р первосущностей, но к чему она философам, пе-
ред к о т о р ы м и л и ш ь м и р или природа, где все из одного к у с к а , где нет

ни ядра, ни скорлупы? Если восстановить в правах «основную пробле
м у » , признать ее главенство над всеми остальными, что тогда будет?
Остальные проблемы надо будет либо рассматривать т о л ь к о в связи с
главной и считать р е ш е н н ы м и вместе с ней, либо считать не философ
с к и м и , а э м п и р и ч е с к и м и . И н ы м и словами, все ежедневно предлагае
мые наукой и ж и з н ь ю проблемы деградируют либо до частного варианта
«основной», либо до чистой э м п и р и к и ; следовательно, мы опять вернем
ся к разделению философии и методологии, м е т а ф и з и к и и философии
духа, м е т а ф и з и к а опять обретет трансцендентность, методология опять
утратит свой философский статус.
Другая т е н д е н ц и я , и д у щ а я от старой метафизической к о н ц е п ц и и
философии, ведет к тому, чтобы ради единства забыть о р а з л и ч и и , — в
полном согласии к а к с теологией, где все р а з л и ч и я стираются в созер
ц а н и и Бога, т а к и с религией, где в видении Бога меркнут м и р и его
н у ж д ы . Отсюда равнодушие пополам с беспечностью перед л и ц о м ча
стных проблем, отсюда же т а й н а я симпатия к пагубному учению о двой
ном орудии п о з н а н и я : с одной стороны, умственная и н т у и ц и я и л и иное
высшее орудие п о з н а н и я , к о т о р ы м располагает философ и которое от
крывает перед ним истинную реальность, с другой — к р и т и к а и л и мысль,
з а н я т а я миром с л у ч а й н ы х я в л е н и й и потому не обладающая достоин
ством и умозрительной строгостью первой. Т а к а я т е н д е н ц и я с а м ы м
плачевным образом сказалась на судьбе гегельянской ш к о л ы : ее после
дователи (в отличие от основателя) совсем и л и почти совсем не осоз
навали разнообразия духовных форм, охотно п р и н и м а я вульгарные воз
зрения на этот счет и п р о я в л я я легкомыслие людей, уверенных, что они
знают главное, а все остальное м о ж н о безжалостно кромсать и резать,
дабы загнать в свои готовые схемы и на том успокоиться; оттого-то их
философии так пусты и с к у ч н ы , и ни один историк, то есть тот, кого
интересует к о н к р е т н а я действительность, не умел почерпнуть из н и х
ничего, что помогло бы ему найти путь исследования и в е р н ы й в з г л я д
на предмет. И поскольку мифология идеи возродилась в позитивизме
к а к мифология эволюции, то и здесь частные проблемы (которые, соб
ственно, и есть единственный предмет философии) толковались настолько
схематично, что разрешение их не продвинулось ни на ш а г . Ф и л о с о ф и я
к а к история и методология истории вновь воздает должное способности
к разграничению, которую пыталась обесценить м е т а ф и з и к а в своем
теологическом унитаризме: это разграничение прозаично, но строго,
жестоко и мучительно, но плодотворно, порой в нем проступают не слиш
ком п р и я т н ы е черты схоластики и педантизма, но оно и в т а к о м виде
полезно, к а к всякая дисциплина, и доказывает, что сглаживание различий
в угоду единству несовместимо с концепцией философии к а к истории.
Третья тенденция (я позволю себе ради удобства и ясности при
своить порядковые номера р а з л и ч н ы м сторонам одного и того же на-
п р а в л е н и я м ы с л и ) х а р а к т е р н а тем, что ее представители все еще пре

бывают в п о и с к а х итоговой философской системы: их не в р а з у м и л и
исторический опыт, д о к а з ы в а ю щ и й , что ни одна философия никогда не
была итоговой, иначе это п о л о ж и л о бы конец м ы ш л е н и ю , что если фи
лософия м е н я е т с я вслед за вечно и з м е н я ю щ и м с я миром, то это не недо
статок, а естественное свойство к а к м ы ш л е н и я , так и действительности.
Да, представители данной тенденции признают, что дух вечно перерас
тает самого себя, п о р о ж д а я новую м ы с л ь и новую ее систематизацию.
Но поскольку они до сих пор держатся за понятие «основной пробле
м ы » , к о т о р а я ( к а к было отмечено) есть, по сути, все та же д р е в н я я и
н е и з м е н н а я проблема веры и откровения и, к а к в с я к а я четко опреде
л е н н а я проблема, предполагает единственное решение, то это решение
понимается к а к о к о н ч а т е л ь н ы й ответ на все философские проблемы.
Н о в ы й ответ м о ж н о дать только на новую проблему (в силу логическо
го единства проблемы и р е ш е н и я ) , но «основная проблема» остается
неизменной. Так что понятие итоговой философии, тесно связанное с
понятием «основной проблемы», вступает в противоречие с историче
с к и м опытом и в еще более жестокое (поскольку логически еще более
неизбежное) с философией к а к историей, к о т о р а я , допуская бесконеч
ность проблем, снимает вопрос об итоговой философии. В с я к а я филосо
ф и я носит итоговый х а р а к т е р д л я той проблемы, которую решает в
н а с т о я щ и й момент, но не д л я той, что родится сразу за ней, и не д л я
других, ею п о р о ж д е н н ы х . Оборвать эту последовательность значит вер
нуться от философии к р е л и г и и и обрести м и р и покой в Боге.
Ч е т в е р т а я т е н д е н ц и я , к которой мы переходим и в которой, к а к и
в трех п р е д ы д у щ и х , о щ у щ а е т с я теологическая основа старой метафи
з и к и , отличается своим пониманием ф и г у р ы ф и л о с о ф а , которого, по
добно Будде и л и «пробужденному», философия освобождает от иллю
з и й , волнений, страстей и возносит над другими людьми (и над н и м
самим, когда он не философ). Такое свойственно верующему, что, уст
р е м л я я взор к Богу, отрясает прах земных забот, влюбленному, готовому
ради обладания предметом своей страсти бросить вызов всему миру,
х о т я м и р , чтобы восстановить свои права, не замедлит отыграться и на
верующем, и на влюбленном. Но эта и л л ю з и я невозможна д л я филосо
фа-историка, к о т о р ы й , в отличие от иного типа философа, необратимо
вовлечен в ход истории и одновременно я в л я е т с я ее субъектом и объек
том, поэтому он отрицает счастье и блаженство, к а к в с я к у ю прочую
абстракцию (потому что, к а к было хорошо сказано, le bonheur est le contraire
de la sensation de vivre ), и принимает ж и з н ь т а к о й , к а к о в а она есть, — к а к
1
радость преодоления боли, к а к горечь новых страданий и новых мимо

л е т н ы х радостей. А история, которую он полагает единственной исти
ной, есть плод неустанной м ы с л и и условие п р а к т и ч е с к и х дел в той же
1
Счастье противоположно ощущению жизни (франц.).
мере, в к а к о й п р а к т и ч е с к и е дела становятся условием новой работы

м ы с л и ; оттого-то превосходство, которое некогда отдавалось созерца
тельной ж и з н и , н ы н е присваивается не ж и з н и деятельной, а ж и з н и в ее
целостности, ж и з н и к а к м ы ш л е н и ю и действию. Философом же (в своей
ш и р о к о й и л и у з к о й сфере) я в л я е т с я к а ж д ы й человек, и к а ж д ы й фило
соф — человек, неразрывно с в я з а н н ы й с условиями человеческого су
ществования, из к о т о р ы х н и к о м у и никогда не в ы р в а т ь с я . Аполитич
н ы й ф и л о с о ф - м и с т и к э п о х и з а к а т а г р е к о - р и м с к о й к у л ь т у р ы мог
отрешиться от м и р а ; в е л и к и е м ы с л и т е л и , предвестники современной
философии, х о т я и о т р и ц а л и на п р а к т и к е примат абстрактного созерца
н и я , могли в теории п р и д е р ж и в а т ь с я этого з а б л у ж д е н и я и постулиро
вать, к а к Гегель, существование абсолютного духа, а т а к ж е процесс его
освобождения в искусстве, религии и л и философии; но образ философа,
блаженствующего в Абсолюте, ныне выглядит не возвышенно, к а к преж
де, а смехотворно. Сказать по правде, сатира в н а ш и д н и находит д л я
себя м а л о п и щ и и потому и з о щ р я е т с я в н а с м е ш к а х над «профессорами
философии» (имеется в виду тип философа, распространенный в совре
м е н н ы х университетах и я в л я ю щ и й с я п р я м ы м наследником «магистра
теологии» средневековых университетов), над теми, к т о , механически
повторяя з а м ш е л ы е сентенции, остается глух к страстям и проблемам,
в о л н у ю щ и м м и р и требующим к о н к р е т н ы х ответов. Однако задачи и
с о ц и а л ь н ы й облик философа теперь в корне и з м е н и л и с ь , и кто знает,
быть м о ж е т , мало-помалу и з м е н я т с я и «профессора философии»: ины
ми словами, разразится долгожданный кризис и выбьет из университет
ской и ш к о л ь н о й философии последние остатки средневекового философ
ского ф о р м а л и з м а . Ц е л ь философского прогресса состоит в следующем:
все, кто изучают человека, — юристы, экономисты, моралисты, литерато
р ы , — все, кто изучают историю, станут сознательными и умудренными
философами, а философу «вообще», purusphilosophus не останется места 2
в ш т а т н о м расписании н а у к и . С исчезновением философа «вообще»

канет в Лету теолог и л и м е т а ф и з и к , он же Будда и л и «пробужденный».
Е щ е одно заблуждение сказывается в представлении о к у л ь т у р е ,
которое составили д л я себя философы: к у л ь т у р а , по их м н е н и ю , есть
дотошное изучение философских трудов, причем почти и с к л ю ч и т е л ь н о
п р и н а д л е ж а щ и х философам «вообще», систематизаторам м е т а ф и з и к и :
т а к и м же образом теолог ничего знать не хотел, к р о м е с в я щ е н н ы х тек
стов. Этому представлению о культуре нельзя отказать в последова
тельности, когда оно отталкивается от постулата «основной» и л и един
ственной проблемы, п о п ы т к и р е ш е н и я которой во всем их разнообразии
необходимо знать, но оно совершенно не пригодно д л я имманентной и
исторической философии, черпающей материал из с а м ы х разнообраз
н ы х ж и з н е н н ы х впечатлений, из всех и н т у и ц и и и р а з м ы ш л е н и й о ж и з -
2
Философу в чистом виде (лат.).
н и . Эта форма к у л ь т у р ы — п р и ч и н а невыносимой сухости в изложе

н и и ч а с т н ы х проблем, которые требуют постоянной п о д п и т к и из опыта
частных фактов (искусство и художественная к р и т и к а поставляют их
эстетике, п о л и т и к а , экономика и юридическая п р а к т и к а — философии
права, позитивные и математические науки — гносеологии наук и проч.),
и т а к о й же сухости в и з л о ж е н и и тех разделов философии, которые тра
диционно относились к «общей философии»: они тоже в ы ш л и из ж и з н и ,
и к ж и з н и следует их вернуть, погрузить в ж и з н ь , чтобы они восстали
из нее обновленными. Фундаментом философии к а к истории я в л я е т с я
вся история, и ограничивать его одной л и ш ь историей философии,
«общей» философией и л и «метафизикой» м о ж н о разве по неосознан
ной приверженности устаревшему понятию философии — не методо
логической, а метафизической философии, в чем и состоит порок пятой
из отмеченных н а м и тенденций.
Их перечисление м о ж н о продолжить и завершить у к а з а н и е м на
шестой случай, к а с а ю щ и й с я философского изложения: от философии
по-прежнему требуют то строгой ф о р м ы , к а к будто речь идет о храме,
где п о к л о н я ю т с я вечности, то формы страстной и поэтической, словно
это гимн и л и псалом во славу вечности. Но эти формы были связаны
со старым содержанием, а теперь, когда содержание изменилось, когда
философия стала объяснением исторических категорий, ей сделались
не н у ж н ы ни грандиозная х р а м о в а я а р х и т е к т у р а , ни с в я щ е н н а я лири
ка гимна, она в ы р а ж а е т себя через дискуссии, полемику, строгую дидак
тику; ее форма, подобно всякой литературной форме, сможет, конечно,
окрашиваться чувствами автора и брать высокие регистры (или, по мере
надобности, лирические и ш у т л и в ы е ) , но она не обязана подчиняться
п р а в и л а м , которые диктовались теологическим и л и религиозным со
д е р ж а н и е м . Ф и л о с о ф и я , п о н я т а я к а к методология, поэзию, что назы
вается, заменила прозой.
Со всеми этими и с к а ж е н и я м и , и з в р а щ е н и я м и , з а б л у ж д е н и я м и , ко
торые я в к р а т ц е обрисовал, надо, на мой в з г л я д , вести решительную
борьбу, поскольку именно они препятствуют философии н а й т и себя в
соответствии с обретенным ею осознанием своего единства с историей.
Стоит хотя бы в з г л я н у т ь на материал психологических наблюдений и
м о р а л ь н ы х вопросов, который в течение XIX века н а к о п и л и г л а ш а т а и
нашего общества — поэзия, роман и драма — и который по большей
части остается без критического осмысления, и у ж е м о ж н о будет соста
вить некоторое представление о предстоящем философии гигантском
труде. И л и , с другой стороны, о к и н е м взглядом ту массу т р е в о ж н ы х
вопросов, которые в с к о л ы х н у л а повсюду в е л и к а я европейская война —
о государстве, истории, праве, о предназначении тех или и н ы х народов, о
цивилизации, культуре, варварстве, о науке, искусстве, религии, о цели и
идеале ж и з н и и тому подобном, — тогда и вовсе не останется сомнений
в том, что философам надо разорвать з а м к н у т ы й теолого-метафизиче-
4 Кроче Б.
с к и й к р у г , где они продолжают пребывать в силу того, что над умом их

и душою все еще довлеют устаревшие идеи, х о т я сами они у ж е не же
лают ничего с л ы ш а т ь ни о теологии, ни о метафизике и давно испове
дуют новые п о н я т и я .
Д а ж е и с т о р и я ф и л о с о ф и и подверглась л и ш ь незначительному об
новлению в связи с новым представлением о философии. В этой связи
стоило бы обратить внимание на те идеи и тех мыслителей, которые
долго пребывали в забвении и л и числились во втором р я д у из-за того,
что п р я м о не рассматривали «основную проблему» философии — это
великоеpeut-etre , — а занимались «частными проблемами», теми, кото
3
рые наконец ниспровергли так называемую «общую проблему» и свели

ее к «частной». Ну не косность ли считать М а к ь я в е л л и , к о т о р ы й фор
мулирует п о н я т и я чистой п о л и т и к и и государства, и л и П а с к а л я , кото
р ы й к р и т и к у е т иезуитский л е г а л и з м , и л и В и к о , который обновляет все
н а у к и о духе и все представления об истории, или Б е р к л и , к о т о р ы й
развенчивает идею м а т е р и и , и л и Гамана, который т а к остро чувствует
важность т р а д и ц и й и я з ы к а , — философами низшего уровня по сравне
нию не то что с каким-нибудь з а у р я д н ы м м е т а ф и з и к о м , но д а ж е , строго
говоря, с Декартом и л и Спинозой, которые выдвигали другие проблемы,
но того же у р о в н я , ничуть не в ы ш е ! Философии «основной проблемы»
соответствовала схематичная и т о щ а я история философии, а филосо
фии к а к методологии д о л ж н а соответствовать гораздо более богатая,
разнообразная и г и б к а я история философии, которая бы п р и н и м а л а во
внимание не т о л ь к о рассуждения о трансцендентности и имманентно
сти, о том и этом свете, но и все, что способствует обогащению запаса
н а ш и х п о н я т и й , более глубокому пониманию истории и формированию
той реальности м ы с л и , в которой мы ж и в е м .
Быть может (франц.).

ВОКРУГ ИСТОРИИ
ИСТОРИОГРАФИИ
I. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ
По истории историографии есть много трудов, к а к с п е ц и а л ь н ы х ,

к а с а ю щ и х с я отдельных авторов, т а к и более общих, которые объеди
няют их в г р у п п ы (по н а ц и я м , и л и по эпохам, и л и всех вместе во «все
общих» историях); причем они носят не только библиографический и
эрудитский х а р а к т е р , но и к р и т и ч е с к и й , особенно в немецкой научной
литературе, самой дотошной, которая не оставляет без в н и м а н и я ни еди
ной области, ни единого у г о л к а в сфере з н а н и я . Освещать тему с н а ч а л а
и до к о н ц а не входит в мои п л а н ы ; я предполагаю дать нечто вроде
п р и л о ж е н и я , критического к о м м е н т а р и я к собранию к н и г и очерков,
которые мне довелось прочесть по данной теме; конечно, оно будет да
леко не п о л н ы м и д а ж е не охватит всех мало-мальски з н а ч и т е л ь н ы х
работ, и все же довольно представительным. В этом к о м м е н т а р и и я
намерен, во-первых, точно определить — в соответствии с проясненны
ми ранее п р и н ц и п а м и — метод истории, в которой д а ж е л у ч ш и е ее
представители допустили изрядную п у т а н и ц у , п о р о ж д а ю щ у ю ошибоч
ные о ц е н к и и л и , по меньшей мере, неверные выводы; и во-вторых, схе
матично обрисовать основные периоды, с тем чтобы р а з ъ я с н и т ь на при
мерах в ы ш е и з л о ж е н н ы й метод и дать иллюстрацию п о н я т и й , которые
иначе могут показаться с л и ш к о м отвлеченными.
Н а ч и н а я с вопросов методики, напомню прежде всего, что в исто
рии историографии исторические сочинения н е л ь з я рассматривать в
том же к л ю ч е , что в истории литературы, то есть к а к в ы р а ж е н и е инди
видуального чувства к а к я в л е н и я искусства. Без сомнения, это им т о ж е
свойственно, и они занимают полноправное место в л и т е р а т у р н ы х исто
р и я х , к а к з а н я л и его к н и г и философов — Платона, А р и с т о т е л я , Б р у н о ,
Лейбница, Гегеля; но и те и другие в этом случае надо считать не исто
рическими и л и философскими, а л и т е р а т у р н ы м и и поэтическими про
изведениями, и э м п и р и ч е с к а я ш к а л а оценок, п р и л а г а е м ы х к одним и
тем же авторам, в р а з н ы х т и п а х истории различна: с к а ж е м , в истории
литературы роль П л а т о н а и Бруно ввиду их более я р к и х и ж и в ы х ин
дивидуальностей и большего богатства п о д н я т ы х и м и художественных
проблем всегда будет в а ж н е е роли Аристотеля и Л е й б н и ц а . То, что во
многих к н и г а х по истории литературы такое различие в истолковании
не соблюдается и об и с т о р и к а х и философах рассказывается не с лите
ратурной, а с историографической и философской точки зрения, означает,
что в этих трудах критическое осмысление подменено беспорядочной
к о м п и л я ц и е й . Безосновательное перенесение ш к а л ы оценок из одной
истории в другую приводит к неверным с у ж д е н и я м , несправедливой
к р и т и к е и л и неоправданным восхвалениям; т а к , в античности и п о з ж е
недооценивали Полибия, который, к а к считалось, «плохо писал» по срав-
102 Вокруг истории и историографии
нению с б л е с т я щ и м Л и в и е м и страстным Тацитом, а в И т а л и и , напро

т и в , н е з а с л у ж е н н ы е л а в р ы доставались историкам, которые всего л и ш ь
обладали г л а д к и м слогом, тогда к а к у серьезных исследователей стиль
бывал порой н е б р е ж н ы м и ш е р о х о в а т ы м . В своей ранней к н и г е по
истории античной историографии, до сих пор не у т р а т и в ш е й ценности
несмотря на т я ж е л ы й я з ы к и многословие, У л ь р и ч и , указав на «науч
1
ное значение» этой историографии, столь же подробно рассуждает о ее

«художественном значении»; здесь он остается в р а м к а х эстетических
представлений своего времени, но главное, что вторая тема н и к а к не
связана с первой, а просто поставлена с ней р я д о м . Точно т а к же просто
поставлены рядом разделы к н и г по исторической методике, где за гла
вами, п о с в я щ е н н ы м и формированию исторической мысли от сбора мате
р и а л а и л и «эвристики» до «понимания», следуют главы о форме «изло
ж е н и я » — в точном соответствии с методом ренессансных риторических
трактатов по искусству истории, наиболее известный из к о т о р ы х при
н а д л е ж и т перу Фоссия (1623). Конечно, н е л ь з я совсем не обращать
в н и м а н и я на литературную форму исторических к н и г и л и не у к а з ы
вать на н е з а с л у ж е н н ы й почет, к о т о р ы м пользуются в историографии
т р у д ы , чье достоинство ограничено литературной сферой, но подобные
оценки я в л я ю т с я д л я истории историографии п р и в х о д я щ и м и и не со
ставляют ее первоочередную задачу, ее предмет — р а з в и т и е историо
графической мысли.
Менее очевидно, х о т я столь же несомненно различие м е ж д у исто
рией историографии и историей ф и л о л о г и и и л и э р у д и ц и и — р а з л и ч и е ,
а не простое разделение. Подобная оговорка относится ко всем и з ъ я т и я м ,
которые мы будем делать, не повторяя ее к а ж д ы й р а з : ибо связь м е ж д у
историей и филологией столь же неоспорима, к а к связь м е ж д у историей
и искусством и л и историей и п р а к т и ч е с к о й ж и з н ь ю . Тем не менее
ф и л о л о г и я к а к т а к о в а я представляет собой сбор, упорядочение, оформ
ление материалов, а не историю. В силу этого своего качества она ско
рее п р и н а д л е ж и т истории к у л ь т у р ы , чем истории м ы ш л е н и я ; в самом
деле ее трудно отделить от истории библиотек, архивов, музеев, универ
ситетов, семинарий, ecolesdechartes , академий, издательств и тому подоб
2
н ы х у ч р е ж д е н и й я р к о выраженного практического х а р а к т е р а . Не слу

чайно Фуэтер в своей недавно в ы ш е д ш е й истории современной
историографии и с к л ю ч и л из нее «историю филологических исследо
3
ваний и чисто филологической к р и т и к и » , что не помешало ему упомя

нуть при случае ш к о л у Бьондо и л и мавристов, а т а к ж е усовершенство
в а н и я , внесенные в методику изучения источников немецкой ш к о л о й
X I X века. Когда же данным различием пренебрегают, это, к а к правило,
1
«Charalcteristik der antiken Historiographie» (Berlin, 1833).
2
Школ архивоведения (франц.).
3
«Geschichte der neueren Historiographie» (Miinchen u. Berlin, Oldenburg, 1911).
I. Предварительные вопросы 103
ведет к бессистемному нагромождению сведений, что, н а п р и м е р , отли

чает с т а р ы й ф у н д а м е н т а л ь н ы й труд Вахлера ( к а к справочное пособие
4
он до сих пор не потерял своего значения); н а з ы в а ю щ и й с я «История

исторических исследований и исторического искусства от н а ч а л а воз
р о ж д е н и я словесности в Европе», он в значительной своей части пред
ставляет собой библиографический справочник и каталог.
Более тонкой работы требует разграничение истории историогра
фии и истории п р а к т и ч е с к и х я в л е н и й , и л и социального и политиче
ского духа, к о т о р а я присутствует в трудах историков и л и по к р а й н е й
мере оставляет в них свой отпечаток; но именно потому, что грань меж
ду н и м и т а к трудно р а з л и ч и м а , необходимо четко ее обозначить. Эти
я в л е н и я , этот социально-политический дух принадлежат м а т е р и и , а не
теоретической форме истории; это не историография, а а к т у а л ь н а я ис
тория, история в ее становлении. Макьявелли — историк, когда пытается
п о н я т ь ход событий, и политический деятель и л и во в с я к о м случае
публицист, когда выдвигает идеал основателя сильного национального
государства и помещает его в свою историю, которая, о т р а ж а я этот идеал
и в л о ж е н н ы й в него пафос, то и дело превращается в басню (fabuladoceif;
т а к и м образом, М а к ь я в е л л и , с одной стороны, п р и н а д л е ж и т истории в
эпоху В о з р о ж д е н и я , с другой — практической истории. Подобное про
исходит не только в политической и социальной историографии, но
т а к ж е в литературной и художественной, ибо едва ли отыщется на све
те к р и т и к настолько беспристрастный и обладающий т а к о й широтой
взглядов и мыслей, чтобы соблюсти объективность во всем и полностью
отрешиться от ж е л а н и я сказать новое слово в литературе; в этом слу
чае он, не в ы х о д я за г р а н и ц ы одной и той же к н и г и , одной и той же
с т р а н и ц ы , одного и того же абзаца перестает быть к р и т и к о м и стано
вится п р а к т и ч е с к и м реформатором искусства. Л и ш ь в одном разделе
истории невозможно такое мирное сосуществование и с т о л к о в а н и й и
тенденций: в истории философии — ибо здесь расхождение историче
ской интерпретации и л и ч н ы х интересов философии у к а з ы в а е т на не
точность интерпретации. И н ы м и словами, если историк философии про
тивопоставляет свою теорию теориям, которые он в з я л с я излагать в
своей истории, то значит его теория ошибочна, ибо не объясняет исто
рию теорий. Но этот и с к л ю ч и т е л ь н ы й случай не отменяет п р и н ц и п
различия в других областях, наоборот, укрепляет его, да, собственно, и не
я в л я е т с я исключением в эмпирическом смысле: м ы ш л е н и е есть раз
личение, в том числе самого м ы ш л е н и я от чувства и воли, но — не
м ы ш л е н и я от него самого, ибо оно и есть п р и н ц и п всякого р а з л и ч е н и я .
Из р а з л и ч е н и я истории историографии и истории п р а к т и к и в плане
4
«Geschichte der historischen Forschung und Kunst seit der Wiederhestellung der
litterarischen Kultur in Еигора» (G6ttingen, 1812—20).
л Басня учит (лат.).
5
методологическом следует, что введение в первую соображений, отно

с я щ и х с я ко второй, надо считать ошибочным; и этим, к а к мне к а ж е т с я ,
отчасти грешит Фуэтер, когда в вышеупомянутой к н и г е подразделяет
историографию на гуманистическую, политическую, партийную, импер
скую, п а р т и к у л я р н у ю , протестантскую, католическую, иезуитскую, про
светительскую, романтическую, образовательную, лирико-субъективную,
национальную, государственную и тому подобные; из этих подразделе
ний только некоторые п р и н а д л е ж а т собственно историографии, боль
шинство же относится к общественной и политической ж и з н и . Вслед
ствие чего в этой умной и ж и в о й книге чувствуется отсутствие с т е р ж н я ,
а структура ее в ы г л я д и т нелогично, непоследовательно и необоснован
но, поскольку н и к а к не связана с общей идеей. Если и с к л ю ч и т ь из нее
собственно историографические рубрики, прочие, несомненно, образова
ли бы некую целостность, но у ж е к а к социальная и п о л и т и ч е с к а я исто
р и я , а не к а к история историографии, поскольку труды историков вош
ли бы сюда л и ш ь к а к д о к у м е н т ы , свидетельствующие об особенностях
эпохи, в которую они создавались; М а к ь я в е л л и (возвращаясь к н а ш е м у
примеру) фигурировал бы в ней к а к и т а л ь я н с к и й патриот и сторонник
абсолютной государственной власти, а д л я В и к о (историка гораздо бо
лее значительного, н е ж е л и М а к ь я в е л л и ) вообще не было бы места, так
к а к его связь с политической ж и з н ь ю своего времени носит чересчур
общий и р а с п л ы в ч а т ы й х а р а к т е р .
Из всего вышеизложенного м о ж н о , т а к и м образом, сделать вывод,
что история историографии не я в л я е т с я ни литературной историей, ни
историей культурных, социальных, политических, нравственных, то есть
практических по своей природе, я в л е н и й . В силу самотождественности
истории все они в ней присутствуют, но акцент делается не на п р а к т и
ческих м а н и ф е с т а ц и я х истории, а на ее субъекте — историографиче
ской мысли.
Отметив те д и с т и н к ц и и , пренебрежение к к о т о р ы м , к а к мы убеди
лись, приводит к неблагоприятным последствиям, мы д о л ж н ы теперь
остеречь ч и т а т е л я от других, не и м е ю щ и х под собой р а ц и о н а л ь н ы х ос
нований: не свет разума привносят они в историю историографии, а
л и ш ь дополнительно ее затемняют и запутывают.
Фуэтер (я снова обращаюсь к нему, х о т я не он один тут не без
греха) о б ъ я в л я е т , что затрагивал в своей к н и г е историографические
теории и историческую методику только в той мере, в к а к о й они, по его
мнению, имели отношение к собственно историографии. История исто
рических сочинений (это аргумент, к о т о р ы й он приводит) столь же да
л е к а от истории историографии, к а к история д р а м а т и ч е с к и х теорий от
истории д р а м ы ; в подтверждение этого он ссылается на тот ф а к т , что
теория и п р а к т и к а нередко идут р а з л и ч н ы м и п у т я м и , к а к , н а п р и м е р ,
теоретическое кредо Лопе де Вега и его драматические произведения:
известно в ы с к а з ы в а н и е этого испанского драматурга о том, что, к а к бы
благоговейно ни относился он к поэтическому искусству, но, садясь со

ч и н я т ь , «запирал все п р а в и л а на семь з а м к о в » . Аргумент, п р я м о ска
ж е м , изобретательный — я в свое время т о ж е ему следовал, — но оши
бочный, к а к я п о н я л по здравом р а з м ы ш л е н и и , и теперь з а я в л я ю о том
со всей убежденностью и авторитетностью человека, к р и т и к у ю щ е г о соб
ственное заблуждение. Ибо аргумент этот покоится на ошибочном упо
доблении искусства истории. Искусство, я в л я ю щ е е с я плодом вообра
ж е н и я , в корне отличается от искусства — продукта м ы ш л е н и я ; первое
создает художественный гений, вторую — с п е к у л я т и в н ы й рассудок, и
часто случается, что с п е к у л я т и в н ы й рассудок у х у д о ж н и к а не равен
его таланту, что х у д о ж н и к делает одно, а говорит другое, и наоборот, но
это не значит, что его надо упрекать в логической непоследовательнос
ти, ведь непоследовательной может быть м ы с л ь в отношении другой
м ы с л и , но н и к а к не м ы ш л е н и е в отношении воображения. Но история
и теория истории обе я в л я ю т с я продуктом м ы ш л е н и я и т а к же связа
ны м е ж д у собой, к а к связано внутренним единством м ы ш л е н и е ; и нет
историка, у которого не было бы более и л и менее осознанной теории
истории, ведь к а ж д ы й историк явно и л и неявно полемизирует с други
ми и с т о р и к а м и , оспаривая их «версии» и «оценки» одного и того же
факта; а к а к бы он мог полемизировать, к а к бы к р и т и к о в а л и х , если б
не имел представления о том, что есть и чем д о л ж н а быть и с т о р и я , то
есть о теории истории? Х у д о ж н и к же на то и х у д о ж н и к , чтобы не поле
мизировать, не к р и т и к о в а т ь , а творить. Нет ничего невозможного в со
четании ошибочной теории историографии и хорошего исторического
сочинения; здесь действительно есть непоследовательность, но не боль
ш а я и не м е н ь ш а я , чем когда прогресс в историографии затрагивает
одну ее ветвь и не касается другой. И л и наоборот: теория истории ве
л и к о л е п н а , а сама история н и к у д а не годится; и т а к же точно в одной
области историографии, с к а ж е м , проявилась т я г а к совершенствованию,
у л у ч ш е н и ю , тогда к а к в остальных дело тормозят устаревшие методы.
История историографии есть история исторического м ы ш л е н и я ; в ней
невозможно р а з г р а н и ч и т ь теорию истории и саму историю.
Другое и з ъ я т и е , на которое идет Фуэтер, касается философии ис
тории; здесь он д а ж е не приводит аргументов, х о т я м о ж н о п о н я т ь , что
д л я него философии истории не имеют строго научного х а р а к т е р а и
грешат недостоверностью. Но ошибочными к о н ц е п ц и я м и истории я в
л я ю т с я не только т а к н а з ы в а е м ы е «философии истории», но и противо
с т о я щ и е им натуралистические и л и детерминистские к о н ц е п ц и и и все
многообразные формы псевдоистории, которые были описаны в ы ш е :
ф и л о л о г и ч е с к а я и с т о р и я , поэтическая и с т о р и я , р и т о р и ч е с к а я история;
их он почему-то не считает н у ж н ы м и с к л ю ч а т ь , к а к на деле не сможет
и с к л ю ч и т ь теологическую и трансцендентную к о н ц е п ц и ю (то есть фи
лософию истории). Справедливость и л о г и к а требуют либо все исклю
чать, либо все сохранять — причем ф а к т и ч е с к и , а не на словах. Но
и с к л ю ч а т ь все неразумно: историю истории н е в о з м о ж н о и з л а г а т ь в

пустоте. Что такое история, к а к не борьба научной историографии против
научно несостоятельных историографии, где первой, безусловно, при
надлежит г л а в н а я роль, а прочим — роли антагонистов, п о с к о л ь к у в
истории, к а к во всякой драме, протагонистов без антагонистов не сущест
вует? Допустим, что филологической историей д о л ж н а заниматься фило
л о г и я , поэтической — литература, риторической и п р а к т и ч е с к о й —
социальная и политическая история, но не надо забывать, что эти ум
ственные к о н с т р у к ц и и нередко воспринимаются к а к нечто реальное,
к а к подлинная история; к а к ее детерминистские и л и трансцендент
ные к о н ц е п ц и и , обе эти к о н ц е п ц и и , в ы с т у п а я представителями всех
остальных, в конце концов д и а л е к т и ч е с к и отождествляются и неиз
менно предстают умственному взору историка, ибо в своем развитии
выступают к а к постоянное условие и постоянный п р и з н а к прогресса
исторической м ы с л и , переходящей от трансцендентности и л и л о ж н о й
имманентности к имманентности подлинной и вновь возвращающейся
вспять, чтобы углубить понятие имманентности. Следовательно, и с к л ю
чать философию истории из истории историографии мне не следует по
той же самой п р и ч и н е , по которой не следует и с к л ю ч а т ь историографи
ческие теории, где история демонстрирует достигнутый ею уровень са
мосознания. Философии истории единосущны, более того, тождествен
ны с историей, они не внешние ее аксессуары и д а ж е не ее фундамент, а
сама ее суть. В доказательство м о ж н о привести "Historical Philosophy in
France" Ф л и н т а , который, по-видимому, руководствуется предубежде
6
нием, п р я м о противоположным предубеждению Фуэтера, ставит своей

целью рассмотрение не самой истории, а философии истории, но о к а з ы
вается не способен соблюдать им же п р о л о ж е н н ы е г р а н и ц ы , т а к что его
рассказ, снеся искусственные п л о т и н ы , течет единым потоком, охваты
вая всю историю французской исторической м ы с л и , к которой в равной
степени принадлежат Боссюэ и Роллен, Кондорсе и Вольтер, Огюст Конт,
Мишле и Т о к в и л ь .
Мне могут возразить (у Фуэтера такой м ы с л и нет, но она л е ж и т в
основе его построений), что от истории историографии требуется не ис
тория исторической мысли, а история конкретных исторических со
чинений: «Истории Флоренции» М а к ь я в е л л и , «Siecle de Louis XIV» Воль 7
тера или «Romische Geschichte" Нибура, — то есть не общая, а специальная

8
история. Но давайте разберемся, к чему это требование нас приводит.

Если я возьму исторический труд М а к ь я в е л л и в плане его конкретного
предмета и буду разбирать т р а к т у е м ы е им частные м а т е р и и , то просто-
напросто н а п и ш у новую историю Ф л о р е н ц и и , подвергнув к р и т и к е и
6
«Историческую философию во Франции» (англ.).
7
«Века Людовика XIV» (франц.).
8
«Римской истории» (нем.).
дополнив М а к ь я в е л л и , к а к это сделали, с к а ж е м , Виллари, Дэвидсон или

Сальвемини. Если я стану писать историю на материале вольтеровского
труда, то о п я т ь - т а к и подвергну к р и т и к е Вольтера, создам новый «Siecle
de Louis XIV*, к а к это сделал, например, Филиппсон. Точно так ж е , если я
возьму тот же предмет во всей его конкретности, что и Нибур, то стану
е щ е одним автором истории Р и м а — н о в ы м Моммзеном и л и (если
брать н ы н е ш н и х ) Этторе Паисом, Гаэтано Де Санктисом и т. д. Но
разве это от меня требуется? Конечно, нет. А если требуется не это, если
не к о н к р е т н ы й предмет этих историй нас интересует, что же остается,
к а к не «строй м ы с л и » , который л е ж и т в их основе, не та «умственная
форма», согласно которой М а к ь я в е л л и , Вольтер и Нибур строили свой
рассказ; и н ы м и словами, их «теория», их историческое « м ы ш л е н и е » ?
Если согласиться с этим утверждением (не в и ж у , к а к его м о ж н о
оспорить), то надо принять и его следствие, которое при всей своей внеш
ней парадоксальности ни в ч е м не противоречит н а ш е й к о н ц е п ц и и
тождества истории и философии. Можно ли себе представить м ы ш л е
ние, которое не было бы м ы ш л е н и е м ? Позволительно ли разграничи
вать мышление историка и мышление философа? Разве существуют
на свете два р а з н ы х м ы ш л е н и я ? Настаивать на том, что историк осмыс
ляет ф а к т ы , а не теорию, не позволяет т о л ь к о что сделанный вывод:
историк одновременно с историческим фактом всегда так и л и иначе
осмысляет теорию истории. Но из этого вывода следует еще один: вме
сте с теорией истории он осмысляет теорию всего, о чем он рассказывает,
ибо нельзя излагать, не понимая, а значит, не теоретизируя. Фуэтер пре
возносит заслуги В и н к е л ь м а н а , к о т о р ы й п е р в ы м создал историю не
художников, а искусства, духовной деятельности в чистом виде, и Д ж а н -
ноне, который первым написал историю права. Однако они достигли
т а к и х успехов именно потому, что располагали новым, более точным
представлением об искусстве и праве; а если допускали о ш и б к и в сво
их исторических построениях, то л и ш ь оттого, что не всегда продумы
вали эти представления до к о н ц а ; к примеру, Винкельман овеществлял
духовную деятельность х у д о ж н и к а , постулируя н е к и й абстрактный и
з а с т ы в ш и й идеал красоты и создавая абстрактную историю художе
ственных стилей без учета исторической обстановки, темперамента и
индивидуальности самих х у д о ж н и к о в ; Д ж а н н о н е же не сумел преодо
леть дуализм государства и ц е р к в и . Не будем приводить других част
н ы х примеров, поскольку ясно с первого взгляда, что а н т и ч н а я историо
графия соответствует античному пониманию религии, государства, этики
и всей действительности; средневековая — христианской теологии и
э т и к е ; историография первой половины X I X века — идеалистической
и романтической философии, а второй половины — натуралистской и
позитивистской. Так что ex parte historicorum н и к а к нельзя развести исто-
9
9
С точки зрения истории {лат.).
рическое и философское м ы ш л е н и е , которое в конкретном п р о я в л е н и и

всегда едино. Но не д е р ж и т с я такое разграничение и ex parte philoso-
phorum , поскольку всем известно (во всяком случае, все это утверждают),
10
что к а ж д а я эпоха имеет философию, ей п р и с у щ у ю , философия — это

само сознание эпохи и к а к таковое — ее история, х о т я бы в з а р о д ы ш е ;
и л и , по нашему в ы р а ж е н и ю , философия и история е д и н ы . А если они
едины, то едины и история философии с историей историографии; вто
р а я не только неотделима от первой, но д а ж е не может быть подчинена
ей, ибо составляет с нею единое целое.
История философии у ж е начала приоткрываться трудам историков;
мы все больше убеждаемся, что история греческой м ы с л и была бы не
полной без Геродота, Ф у к и д и д а и П о л и б и я , история р и м с к о й м ы с л и —
без Л и в и я и Тацита, а ренессансной — без М а к ь я в е л л и и Гвиччардини.
Теперь ей н у ж н о сделать следующий шаг и допустить в себя д а ж е скром
н ы х средневековых историографов, авторов Gesta episcoporum, Historiolae
translationum, Vitae sanctorum , которые составляют свидетельство христи
11
анской м ы с л и , по-своему не менее я р к о е , чем труды великого Августи

на; и допустить т а к ж е вместе с этими простодушными агиографами
всех бестолковых историков-филологов и социологов, которые немало
нас веселили в последние десятилетия и которые в ы р а ж а ю т кредо пози
тивизма не х у ж е , чем системы Спенсера и Г е к к е л я . Б л а г о д а р я этому
р а с ш и р е н и ю п о н я т и й и обогащению м а т е р и а л а , история философии
сможет показать философию к а к силу, действующую во всех сферах
ж и з н и , а не к а к частное дело и увлечение отдельных ученых м у ж е й ;
она найдет те з в е н ь я , которых недоставало философии, чтобы воссоеди
ниться с совокупным историческим д в и ж е н и е м .
История историографии в свою очередь т о л ь к о выиграет от этого
с л и я н и я , поскольку в философии найдет р у к о в о д я щ и е п р и н ц и п ы и уяс
нит д л я себя к а к общие проблемы истории, т а к и проблемы р а з л и ч н ы х
ее подразделов: истории искусства и философии, истории э к о н о м и к и и
морали. Искать принцип объяснения вне философии — напрасный труд.
Фуэтер в конце своей к н и г и дает обзор историографии после 1870 года
и выделяет в ней к у л ь т политической и военной с и л ы , о з н а ч а ю щ и й
конец старого либерализма, в л и я н и е на этот к у л ь т дарвиновской тео
рии борьбы за существование, воздействие экономического и п р о м ы ш
ленного роста и мировой п о л и т и к и , ослабление европоцентризма, свя
занное с о т к р ы т и я м и египтологов и востоковедов, подъем расовой теории
и т а к далее. Все это верно, но все это остается на поверхности, не прони
к а я в сердце современной историографии; а сердце — это, к а к у ж е гово
рилось, н а т у р а л и з м , новый, тщательно пестуемый идеал истории, пытаю
щейся пристроиться в один ряд с естественными науками; тот же Фуэтер
10
С точки зрения философии (лат.).
11
Деяний епископов, истории перенесения мощей, житий святых (лат.).
/. Предварительные вопросы 109
курит ф и м и а м этому идолу, мечтая о такой истории, к о т о р а я красива

красотой хорошо отлаженной м а ш и н ы и может сравниться с к н и г о й по
ф и з и к е , н а п р и м е р , с «Теорией тонов» Гельмгольца. На самом деле есте
ствознание в качестве идеала ведет историческую м ы с л ь не к совер
шенству, а к очередному кризису, ибо м ы с л ь я в л я е т с я д и а л е к т и к о й раз
в и т и я , а не д е т е р м и н и с т с к и м п о и с к о м п р и ч и н , к о т о р ы й н и к у д а не
приводит, потому что ничего не развивает. Именно н а т у р а л и з м и л и его
к р и т и к а дают нам конец н и т и , схватившись за к о т о р ы й м о ж н о размо
тать весь клубок историографии последних десятилетий, а все истори
ческие события и я в л е н и я , что были перечислены в ы ш е , л и ш ь дают
материал д л я подкрепления натуралистического образа м ы с л и .
Разумеется, ничто не мешает (быть м о ж е т , это д а ж е полезно) ис
следовать историю философии и историю историографии по отдельнос
т и , руководствуясь соображениями чисто п р а к т и ч е с к и м и : обширнос
тью материала и л и спецификой подготовки, потребной д л я осмысления
того или иного класса материалов. Но то, что п р а к т и к а в н е ш н е р а з ъ е
д и н я е т , м ы с л ь в н у т р е н н е соединяет; именно это реальное объединение
я и стремился подчеркнуть, не имея смехотворной идеи предписывать
к о м у бы то ни было правила сочинения исторических к н и г и не пося
г а я на свободу авторов, и м е ю щ и х полное право р а с п о р я ж а т ь с я по свое
му усмотрению содержанием своих трудов.
П. ГРЕКО-РИМСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
После всего сказанного нами о природе п е р и о д и з а ц и и общее пра 1
вило, которому и я подчиняюсь, — начинать историю историографии с

греков, причем с греков пятого и шестого века до Рождества Христова, —
будет воспринято к а к д о л ж н о , не к а к признание того, что здесь л е ж и т
начало историографии, здесь она явилась на свет; речь идет только о
том, что н а ш интерес к историографии, н а ч и н а я с этого периода, стано
вится более ж и в ы м и острым. И с т о р и я , к а к и философия, не имеет
исторического начала, а только идеальное или метафизическое, поскольку
м ы ш л е н и е существует вне времени, а в собственно хронологическом
аспекте история у ж е была до Геродота, до логографов и д а ж е до Гесио-
. да и Гомера, потому что трудно представить себе людей, которые не
м ы с л я т и не рассказывают о том, что с н и м и происходит. Подобное
р а з ъ я с н е н и е было бы и з л и ш н е , если бы те, кто путают начало истори
ческое и начало идеальное не строили бы фантазий о «первом ш а г е » ,
совершенном философией в лице Фалеса и л и Зенона, о «первом фило
софском п о н я т и и » , с формулировкой которого был з а л о ж е н фундамент
здания философии, чье завершение откладывается до того момента, ког
да будет сформулировано последнее понятие. Но Фалеса и Геродота,
п о ж а л у й , следует именовать не столько «отцами» философии и исто
р и и , с к о л ь к о «сыновьями» нашего интереса к развитию этих дисцип
л и н ; а мы н а ш и х сыновей почитаем к а к «отцов»! Тем, что происходило
до н и х и л и у народов, менее н а м б л и з к и х по духу, мы обычно не инте
ресуемся — не только потому, что о н и х остались скудные и отрывоч
ные сведения, а г л а в н ы м образом потому, что это т а к и е формы м ы с л и ,
которые м а л о согласуются с проблемами, д л я нас а к т у а л ь н ы м и .
С другой стороны, в силу р а з л и ч и я , положенного н а м и м е ж д у исто
рией и филологией, не следует и с к а т ь , к а к было п р и н я т о до сих пор,
истоки греко-римской историографии в п р а к т и к е составления списков
магистратов с добавлением к р а т к и х сведений о войнах, договорах, ос
нованиях к о л о н и й , р е л и г и о з н ы х празднествах, з е м л е т р я с е н и я х , навод
н е н и я х и тому подобном в и annates pontificum , в х р а м о в ы х а р х и в а х
3
и м у з е я х , и л и , с к а ж е м , во вбитых в стены хронологических гвоздях, о

к о т о р ы х писал Перизонио. Все это истоки не историографии, а хрони
ки и филологии, зародившейся не в X I X , и не в XVII веке, и д а ж е не в
александрийскую эпоху, но существовавшей во все времена, потому что
во все времена люди записывают что-либо д л я п а м я т и и стараются
сохранить эти записи и дополнить и х . Историческим источником исто-
1
См. выше с. 66—70.
2
Хронике (греч.).
3
Записях понтификов (лат.).
II. Греко-римская историография 111
р и и не может быть нечто отличное от истории, но только сама и с т о р и я ,

так ж е , к а к философии — сама философия, а живого — само ж и в о е ;
мысль Геродота и логографов прямо порождает религию, м и ф , теогонии,
космогонии, генеалогии, легендарные и эпические р а с с к а з ы , которые
у ж е не поэзия или не только поэзия, но и м ы с л ь , то есть м е т а ф и з и к а и
история. Д л я позднейшей историографии, которая развилась и з н и х
посредством диалектического процесса, они дали материал п о н я т и й ,
утверждений и вымыслов, а вместе с н и м стимул к более глубокому
исследованию истины и рассеиванию вымыслов. Этот процесс значи
тельно ускорился в эпоху, которую условно считают эпохой возникно
вения греческой историографии.
В это время м ы с л ь покидает мифологическую историю, ее самую
примитивную форму — историю чудес и л и волшебства — и обращается
к земной и л и человеческой истории, то есть приобретает ту форму, ко
торую сохраняет до сих пор, — не случайно один в ы д а ю щ и й с я историк
нашего времени у к а з а л к а к на образец д л я п о д р а ж а н и я на труд Ф у к и -
дида. Р а з у м е е т с я , у п о м я н у т ы й переход не означал д л я греков полного
разрыва с п р о ш л ы м : и раньше земная история з а я в л я л а о себе, и впос
ледствии, за рубежом шестого и л и пятого века, греки не перестали ве
рить в мифологию и в чудеса. Эти верования сохранились не только в
народе и у историков второго плана, но и у самых в е л и к и х . Но в целом,
и к а к раз великие это показывают л у ч ш е других, положение дел дей
ствительно изменилось. Д а ж е многочисленные с к а з к и , которые м о ж н о
прочесть у Геродота и у логографов, теперь к р а й н е редко ( к а к было
справедливо подмечено) излагаются с п р е ж н е й наивной верой; они со
общаются к а к бы от имени л и ц а , собирающего все, во что верят другие,
и хотя не разделяющего их веру, но и не знающего, что ей противопос
тавить, — собирающего к а к материал д л я раздумий; «quae пес confirmare
argumentis neque refellere in animo est" , — говорил Тацит о легендах герман
4
цев; «ріига transcribe quam credo" , з а я в л я л Квинт К у р ц и й . Геродот, конеч

6
но, не Вольтер и д а ж е не Ф у к й д и д (Фукидид — «атеист»), однако у ж е

не Гомер и не Гесиод.
К а к началась и к а к ш л а война м е ж д у г р е к а м и и персами; к а к
проходила Пелопоннесская война; к а к и м был поход К и р а против Арта
ксеркса; к а к р и м с к а я власть утвердилась в Л а ц и и и к а к потом распрост
ранилась на всю И т а л и ю и на весь м и р ; к а к р и м л я н а м удалось отвоевать
Средиземноморье у к а р ф а г е н я н ; к а к и м и политическими институтами
крепло могущество А ф и н , Спарты и Р и м а и с к а к и м и общественными
противоречиями они и м е л и дело; за что ратовали а ф и н с к и й демос и
р и м с к и й плебс, эвпатриды и п а т р и ц и и ; к а к о в ы достоинства, склоннос-
«Я не собираюсь ни подкреплять доказательствами это суждение, ни ут

4
верждать обратное» (лат.).

«Верю не во все, что сообщаю» (лат.).
5
ти и особенности к о н ф л и к т о в а в ш и х м е ж собой народов: а ф и н я н , л а к е

демонян, персов, македонцев, р и м л я н , галлов и германцев; к а к о в ы ха
р а к т е р ы в е л и к и х людей, что у п р а в л я л и судьбами народов: Ф е м и с т о к л а
и П е р и к л а , Александра, Ганнибала и Сципиона, — это л и ш ь в з я т ы е на
угад, д л я примера, проблемы, которые выдвигали античные историки и
которые были им продиктованы обстоятельствами и у с л о в и я м и ж и з н и
греков и р и м л я н ; в з г л я д , обращенный к истории, р а з л и ч а л в ней у ж е не
эпизоды соперничества Афродиты и Геры ( к а к , с к а ж е м , в Троянской
войне), а сложное и неоднозначное противоборство человеческих интере
сов, выраженное через действия людей. Эти проблемы освещены в целом
ряде классических произведений (историях Геродота, Ф у к и д и д а , Ксе-
нофонта, Полибия, Л и в и я , Тацита и др.), которых было бы нелепо упре
к а т ь в том, что они не исчерпали тему, — ибо тему исчерпать н е л ь з я , —
равно к а к и в том, что свои проблемы они решают в тех т е р м и н а х ,
которые им известны, — н а ш и проблемы мы решаем точно т а к ж е . Не
надо забывать и о том, что современная историография до сих пор во
многом такова, к а к о й ее создали г р е к и , и события мы видим т а к и м и
ж е , к а к и м и их видели древние историки; к о е - к а к и е детали б ы л и добав
л е н ы , целое освещено другим светом, но труд древних историков сохра
няется в нашем — «достояние н а в е к и » , к а к говорил Ф у к и д и д .
На переходе от мифологической эры к человеческой одновремен
но с исторической м ы с л ь ю м у ж а л и и к р е п л и исследовательская прак
тика и филология; т а к , Геродот путешествовал, с л у ш а л , расспрашивал и
у ж е не ставил под одну строку увиденное своими г л а з а м и , у с л ы ш а н н о е
от других и известное л и ш ь по слухам; а Фукидид подвергал критическо
му сравнению разные версии одного события, и д а ж е вводил в свой
рассказ д о к у м е н т ы . П о з ж е в о з н и к л и легионы у ч е н ы х и к р и т и к о в и
п р и н я л и с ь за составление «Древностей» и «Библиотек», за к р и т и к у тек
стов, хронологию, географию и за прочие полезные д л я истории в е щ и .
Ф и л о л о г и ч е с к а я деятельность достигла такого р а з м а х а , что п о я в и л а с ь
необходимость у к а з а т ь на р а з н и ц у м е ж д у «историями антикваров» (от
к о т о р ы х многое дошло до нас во фрагментах, а кое-что и целиком) и
«историями историков»; Полибий не раз повторял, что писать историю
по к н и г а м труд не в е л и к , д л я этого довольно обосноваться в городе, где
есть хорошие библиотеки, однако н а с т о я щ а я история требует опыта
политических и военных дел и прямого знакомства с местностями и
народами; а Л у к и а н твердил, что историку необходимо политическое
чутье, природный д а р , которому н е л ь з я научиться ( т а к и м и им подоб
н ы м в ы с к а з ы в а н и я м многие у д и в л я л и с ь к а к новым, у с л ы ш а в и х о т
Мёзера и Нибура). Все дело в том, что ставшей на ноги историографии
сопутствовало более глубокое теоретическое сознание, поскольку тео
р и я истории неотделима от истории и движется вместе с ней. Возникло
понимание, что историю не д о л ж н о п р и н и ж а т ь до практического ору
д и я , использовав в политических ц е л я х и л и д л я р а з в л е ч е н и я , что ее
г л а в н а я задача — стремиться к истине: те quid falsi dicere audeat, ne quid

veri поп audeat" ; она не д о л ж н а принимать ничью сторону, д а ж е соб
6
ственной родины (хотя забота о ней допустима и похвальна); подлежит

осуждению «quidquid Graecia mendax audet in historian . Известно было так
7
ж е , что история не хроника (annates), которая ограничивается внешним;

х р о н и к а наноминает ( к а к говаривал старый р и м с к и й историк Азелли-
он): «quod factum, quoque anno gestum sit» , тогда к а к история объясняет:
8
"quo consilio, quaque ratione gesta sint» . Выло известно, и что история не
9
может иметь ту же ц е л ь , что и поэзия; т а к , Ф у к и д и д негодовал против

тех историков, которые оспаривают пальму первенства в поэтических
соревнованиях и л и не брезгуют вымыслом, чтобы угодить толпе, а По-
либий гневался на тех, кто сочиняет трогательные и л и у ж а с а ю щ и е сце
н ы , изображает растрепанных ж е н щ и н в слезах, к а к будто хочет потря
сти п у б л и к у трагедией и л и развлечь, а не просветить и образовать. В
риторической историографии (извращенной разновидности фантасти
ческой и поэтической) античность не испытывала недостатка: ее ф а л ь ш ь
затронула и некоторые в е л и к и е творения, и все же серьезные труды,
к а к правило, стремились избавиться от риторического у к р а ш а т е л ь с т в а
и дешевого к р а с н о р е ч и я . Но от этого античные историки вовсе не утра
т и л и поэтической силы и красоты (даже «прозаичный» Полибий иног
да рисует весьма в п е ч а т л я ю щ и е к а р т и н ы ) , неотъемлемых принципов
высокого исторического повествования; Ц и ц е р о н и К в и н т и л и а н , Дио
нисий и Л у к и а н — все в один голос признают, что истории необходим
«verbafermepoetarum» , 10
что она mroximapoetisetquodammodocarmensolutum» ,11
что «scribitur adnarrandum, поп ad demonstrandum" , что в ней

12
и тому подобное. Л у ч ш и е историки и теоретики ратовали не за сухость

и скудость физического и л и математического т р а к т а т а (за что многие
ратуют в н а ш и дни), а за серьезность, строгость, сдержанность, против
развлекательности и сказочной легковесности, словом, за то, чтобы ис
т о р и к и не уподоблялись риторам и рифмоплетам, которых всегда было
в и з б ы т к е , а их истории не походили на романы дешевого т о л к а . В
особенности же они требовали, чтобы история всегда п р и д е р ж и в а л а с ь
реальной, ж и з н и , была инструментом ж и з н и , подспорьем государствен
ному м у ж у и патриоту, а не с л у ж и л а п р и х о т я м бездельников, и щ у щ и х
развлечений.
«Да убоится какой бы то ни было лжи, да не убоится какой бы то ни было

6
правды» (лат.).
«То, что лживая Греция помещает в историю» (лат.).
7
«Что и в каком году произошло» (лат.).

8
Почему произошло и с какой целью» (лат.).

9
«Порой поэтический слог» (лат.).

10
Близка поэзии и в известной мере напоминает свободный стих (лат.).

11
«Пишется для рассказа, а не для доказательства» (лат.).

12
Есть нечто поэтическое (греч.).

13
Эту теорию и с т о р и о г р а ф и и м о ж н о о б н а р у ж и т ь во м н о г и х спе

ц и а л ь н ы х или общих т р а к т а т а х по искусству речи, но нигде она не
прочитывается с такой полнотой, нигде не з а я в л е н а с такой убежденно
стью, к а к в многочисленных полемических вставках «Истории» Поли-
б и я , где именно полемическое задание сообщает ей особенную точность,
конкретность и весомость. Полибий — это Аристотель античной исто
риографии, д о п о л н я ю щ и й Стагирита, который при всем своем энцик
лопедизме не п р о я в и л интереса к истории. К а к рассказы а н т и ч н ы х
историков ж и в у т в н а ш е й историографии, т а к и их с у ж д е н и я , х о т я бы
те, что п р и ш л и мне на п а м я т ь , входят и л и могут входить в н а ш у тео
рию; и если, например, положение, что историей д о л ж н ы з а н и м а т ь с я
люди с ж и з н е н н ы м опытом, а не просто филологи и эрудиты, что она
д о л ж н а рождаться из п р а к т и к и и воздействовать на п р а к т и к у , часто
игнорируют, то иначе к а к ошибкой это не назовешь; ошибаются и те,
кто создают себе идеал истории в виде анатомического атласа и л и трак
тата по м е х а н и к е .
А н т и ч н а я историография страдает недостатком иного рода; сами
древние его не замечали, а если и о щ у щ а л и , то очень смутно и неопреде
ленно, не придавая ему большого з н а ч е н и я , иначе непременно бы попы
тались исправить. Современная м ы с л ь исследует процессы формирова
н и я чувств и представлений, составляющих н а ш е духовное богатство,
их п р о я в л е н и я в общественной ж и з н и , те пути, те перевороты, которые
привели от первобытных и восточных к у л ь т у р к греческой и р и м с к о й ,
от античной э т и к и к современной, от античного государства к совре
менному, от античной формы экономического производства к Крупной
промышленности и мировой торговле, от мифов арийцев к н а ш е й фило
софии, от микенского искусства к французскому, скандинавскому и л и
и т а л ь я н с к о м у искусству XX века; отсюда и исторические сочинения,
посвященные культуре, философии, поэзии, н а у к е , технике, экономике,
морали, религии и так далее; их много больше, чем историй отдельных
личностей и л и государств, в з я т ы х в их абстрактной индивидности, и
они насквозь п р о н и к н у т ы идеями ц и в и л и з а ц и и , свободы, г у м а н и з м а ,
прогресса. Всего этого нет в античной историографии, хотя н е л ь з я ска
зать, что нет решительно и бесповоротно, ведь что еще может з а н и м а т ь
ум, к а к не идеалы и человеческие «ценности»? Б ы л о бы ошибкой счи
тать «эпохи» чем-то непроницаемым и н е п о д в и ж н ы м , тогда к а к они
разнообразны внутри себя и полны д в и ж е н и я ; было бы ошибкой при
писывать реальное существование тем д е л е н и я м , которые, к а к было
нами показано, есть не что иное, к а к ритм н а ш е й м ы с л и , обращенной к
истории, — ошибки эти находятся в одном р я д у с идеей абсолютного
н а ч а л а истории и с п р и в я з к о й ко времени форм духа. У кого хватит
терпения, тот может обнаружить то в одном, то в другом античном
тексте следы тех историографических п о н я т и й , знакомство с к о т о р ы м и
в античности мы только что в общем плане отрицали; а тот, кому ин

тересно модернизировать, может и з л о ж и т ь какую-нибудь высказанную
в античности м ы с л ь т а к , что она ничем не будет отличаться от н а ш е й .
В первой к н и г е Аристотелевой «Метафизики» имеется набросок разви
т и я греческой философии: от разнообразных натуралистических объяс
нений космоса до того момента, когда «сама истина побудила искать
дальнейшее н а ч а л о » , то есть до Анаксагора, к о т о р ы й «казался рассуди
тельным по сравнению с необдуманными рассуждениями его предше
ственников», и, наконец, до Сократа, к о т о р ы й п о л о ж и л начало этике и
первый обратил м ы с л ь на общее и на определения. Е щ е один истори
ческий набросок, относящийся к возникновению ц и в и л и з а ц и и , предва
ряет «Историю» Фукидида; Полибий рассуждает о прогрессе искусств,
Ц и ц е р о н , К в и н т и л и а н и многие другие — о прогрессе права и литерату
р ы . А о столкновении человеческих ценностей то и дело идет речь в
рассказах о борьбе греков с варварами, где с одной стороны — деятель
н а я г р а ж д а н с к а я ж и з н ь , а с другой — лень и роскошь; такое же пред
ставление о ценностях м о ж н о увидеть, например, у Тацита, когда он
описывает германцев к а к новую нравственную силу, восставшую про
тив старого Р и м а , и е щ е , п о ж а л у й , когда не скрывает о т в р а щ е н и я к
евреям, соблюдавшим обряды, «contrarios ceteris mortalibus» ; и, н а к о н е ц ,
14
Р и м , в л а д ы к а м и р а , время от времени вырастает до очевидного символа

человеческого идеала, подобно римскому праву, постепенно возведенно
му до статуса права естественного. Но речь в этих с л у ч а я х идет скорее
об образах, чем об и д е я х , — это мы додумываем за древних то, что вряд
ли думали они: в з г л я н у в беспристрастно на очерченную Аристотелем
историю философии, мы убеждаемся, что она не более чем беглый к р и
тический обзор, которому предназначена роль введения в его собствен
ную систему; а историям л и т е р а т у р ы , искусства и к у л ь т у р ы вредит
убеждение их авторов в том, что все это не необходимые формы духа, а
социальная роскошь. В л у ч ш е м случае можно говорить об исключениях,
случайностях, робких п о п ы т к а х , что н и к а к не влияют на общий вывод;
в античности не было историй к у л ь т у р ы , философии, р е л и г и и , литера
т у р ы , искусства или права в том виде, в к а к о м имеем их м ы . И не
было в античности «биографии», то есть истории идеального вклада
личности в свою эпоху и в историю всего человечества; не было пред
ставления о р а з в и т и и , когда же а н т и ч н ы й историк рассуждал о перво
бытных временах, он не о щ у щ а л этой первобытности — скорее, преоб
р а ж а л ее в поэзию подобно Д а н т е , когда он устами Каччагвиды говорил
о Ф л о р е н ц и и , которая «меж древних стен... ж и л а спокойно, скромно и
смиренно». Н а ш Вико немало потрудился, чтобы отыскать за поэтиче
с к и м и и д и л л и я м и грубую историческую реальность; и помогли ему в
этом не античные историографы, а документы и г л а в н ы м образом я з ы к .
14
«Противные остальным смертным» (лат.).
А н т и ч н а я история в этом своем качестве неплохо о т р а ж а е т ха

рактер античной философии, которая не выработала п о н я т и я духа, а
потому и п о н я т и й человечества, свободы, прогресса, то есть форм и л и
синонимов духа. От физиологии и л и космологии она п е р е ш л а к э т и к е ,
л о г и к е и р и т о р и к е , но представляла их в схематичном и материализо
ванном виде, поскольку рассматривала их эмпирически; вследствие чего
этика оказалась связана греческим и р и м с к и м ж и з н е н н ы м у к л а д о м ,
л о г и к а — абстрактными формами рассуждения и о п р о в е р ж е н и я , по
э т и к а — списком литературных ж а н р о в , а в ы р а ж е н ы они были через
свод п р а в и л . «Антиисторическая философия» — т а к ее п р и н я т о назы
вать, но антиисторическая по одной-единственной п р и ч и н е : п о с к о л ь к у
была не знакома с понятием духа, поскольку была натуралистична.
А н т и ч н ы е философы не сознавали этого очевидного д л я нас недостатка,
они наравне с историографами были поглощены радостным процессом
п р е в р а щ е н и я м и ф а в н а у к у , собирали и к л а с с и ф и ц и р о в а л и я в л е н и я
действительности и так хорошо с этим справились, что обеспечили нату
р а л и з м инструментарием, к о т о р ы м он пользуется по сей день: формаль
ной л о г и к о й , г р а м м а т и к о й , учением о добродетелях, учением о литера
т у р н ы х ж а н р а х , к а т е г о р и я м и гражданского права и тому подобным, —
все это греко-римские творения.
Но то, что античные историки и философы не з а м е ч а л и недостатка
в своих построениях (собственно говоря, построения эти у ж е н а ш и , со
временные), не значит, что они его ни в м а л е й ш е й степени не чувство
вали. В р а м к а х к а ж д о г о исторического периода существуют проблемы,
теоретически сформулированные и, следовательно, разрешенные, и проб
л е м ы , еще не достигшие теоретической зрелости, — их о щ у щ а ю т , пере
ж и в а ю т , но не осознают д о л ж н ы м образом; и если первые я в л я ю т с я
позитивным вкладом данного периода в сокровищницу человеческого
духа, то вторые — это не п о л у ч и в ш а я удовлетворения потребность, свя
з ы в а ю щ а я этот период с будущим. Преимущественное в н и м а н и е , уде
ляемое негативному аспекту к а ж д о й эпохи, приводит к забвению про
тивоположного аспекта: человечество представляется и д у щ и м не от
одного д о с т и ж е н и я к другому через неудачи, а от неудачи к неудаче и
от о ш и б к и к о ш и б к е . Но ведь м р а к и хаос возникают не на пустом
месте, они приходят на смену свету и гармонии и поэтому т а к ж е являют
ся д в и ж е н и е м вперед: д л я исторического периода, к о т о р ы й мы сейчас
обозреваем, они значат, что осталась позади эпоха мифологии и чудес.
Если бы Греция и Р и м не были чем-то большим, чем Г р е ц и я и Р и м ,
если бы они не были человеческим духом, к о т о р ы й бесконечно больше
всякой Г р е ц и и и всякого Р и м а — его п р е х о д я щ и х воплощений, то, на
верное, довольствовались бы к а р т и н а м и человеческой ж и з н и , к о т о р ы е
давали им их историки, и дальше не з а г л я д ы в а л и . Но они з а г л я н у л и
д а л ь ш е , те самые историки и философы, и поскольку и м е л и перед гла
зами великое множество сцен и драм человеческой ж и з н и , то не могли
не задаться вопросом, к а к о в а их «причина». И, сделав справедливый

вывод, что п р и ч и н а эта не может быть фактом в ряду других ф а к т о в ,
п р и ш л и к разграничению фактов и п р и ч и н , а в самих п р и ч и н а х —
п р и ч и н ы и повода, к а к Ф у к и д и д , или начала, п р и ч и н ы и повода
к а к Полибий. Они увлеченно спорили об истинной при
чине того и л и иного события; вопрос о «причинах» «величия» Р и м а ,
в о з н и к ш и й у ж е в античности, унаследован новым временем в качест
ве пробного к а м н я исторической мысли и н ы н е стал и г р у ш к о й в р у к а х
историков-ретроградов. Вопрос этот порой р а с ш и р я л с я до вопроса о том,
что движет всей историей; п о п ы т к и ответа порождали у ч е н и я , кото
р ы м была уготована долгая ж и з н ь : к примеру, учение о том, что всему
причиной форма политического устройства, и л и о в л и я н и и к л и м а т а , о
темпераменте народов и тому подобном. Особенной известностью пользо
вался закон круговорота человеческих вещей: вечное чередование доб
ра и зла, и л и смена политических форм, что всегда возвращаются к
своему началу, и л и подъем от детства к зрелости, к о т о р ы й переходит в
нисхождение к старческому угасанию, дряхлости и смерти. Но закон
такого рода, который удовлетворял и до сих пор удовлетворяет восточ
ное м ы ш л е н и е , не годился д л я классического, всегда остро о щ у щ а в ш е
го ценность человеческой деятельности, где сами препятствия я в л я ю т
ся стимулом, а противоречия — з а к а л к о й ; и вот, в связи с этим новые
вопросы: правит ли человеком с железной необходимостью фатум, и л и
им играет к а п р и з н а я фортуна, или его направляет в ы с ш и й разум и
заботятся ли о нем боги. На эти вопросы давались ответы, то благочести
вые, в ы р а ж а в ш и е покорность воле и мудрости богов, то э к л е к т и ч е с к и е ,
отдававшие должное к а к предусмотрительности человека, т а к и силе
судьбы, то стоявшие под знаком р а з л и ч и я , допускавшие со стороны
богов не заботу о человеческих делах вообще, а л и ш ь возмездие и нака
зание. Все в ы г л я д и т довольно ш а т к о , в в ы р а ж е н и я х преобладает неуве
ренность, часто звучат п р и з н а н и я в собственном неведении; «іп incerto
indicium est" , говорил Тацит, словно подводя итог античной м ы с л и , по
15
священной этому предмету, и итогом этим оказывалось непознанное,

непомысленное.
Тем, что не понято, нельзя овладеть, напротив, непонятое овладевает
нами и л и , по меньшей мере, грозит нам, к а ж е т с я чем-то з л ы м , — общий
взгляд античного человека на историю склоняется к пессимизму. Он
видел поверженное величие, но не замечал в е л и ч и я устоявшего и л и
возродившегося после п а д е н и я еще более в е л и к и м — отсюда н о т к а
горечи, з в у ч а щ а я в его истории. Счастье и красота человеческой ж и з н и
всегда к а з а л и с ь ему чем-то к а н у в ш и м безвозвратно, либо обреченным
скоро исчезнуть. Обычно д л я р и м л я н и л и р о м а н и з и р о в а н н ы х народов
мечты об утраченном воплощались в образе первобытного, сурового и
15
«В неуверенности заключена мудрость» (лат.).
сического м и р а . Во времена античности проблема смысла истории так

и осталась нерешенной: образ Ф о р т у н ы , вера в богов, убеждение во
всеобщем и неизбежном упадке, выраженное у ж е в а н т и ч н ы х м и ф а х ,
ввиду их противоречивости решением с л у ж и т ь не м о г л и .
И п о с к о л ь к у осознание духовной ценности к а к и м м а н е н т н о й и
прогрессивной с и л ы истории так и не было достигнуто, д а ж е самым
к р у п н ы м а н т и ч н ы м историкам не удалось обосновать автономию исто
риографического труда — не удалось, несмотря на успехи в других облас
т я х . И х о т я они л и ш и л и права именоваться историей поэзию, п р я м о й
обман, пропаганду, необработанный материал, беспорядочную груду све
дений, р а с с к а з ы , р а з в л е к а ю щ и е толпу, они не смогли освободиться от
предвзятой идеи о том, что история д о л ж н а с л у ж и т ь у л у ч ш е н и ю нра
вов и л и , по меньшей мере, процветанию: чистая гетерономия, ошибочно
п р и н я т а я за автономию. В этом сходились все: Ф у к и д и д намеревался
излагать прошлое т а к , чтобы оно с л у ж и л о аналогией и л и назиданием
на будущее: ведь людские дела всегда одинаковы и л и п о х о ж и ; Поли-
бий доискивался причин событий д л я лучшего понимания событий иных,
но п о х о ж и х , и о б ъ я в л я л у щ е р б н ы м и те случаи, которые ввиду своей
исключительности не подчиняются п р а в и л а м ; Тацит, согласно со своим
моралистическим пафосом, оттеснявшим на второй план социальные
и политические интересы, преследовал цель собирать п р и м е р ы выдаю
щ е й с я добродетели и выдающегося порока, дабы те virtutes sileantur utque
pravis dictis factisque exposteritate et infamia metus sit» ; за в е л и к и м и истори
23
к а м и следовали малые, следовали лицемеры, которые либо за неимением

своих м ы с л е й , либо из рабской угодливости бездумно повторяли то, что
у великих объяснялось глубокими причинами: все эти Саллюстии, Диони
сии, Диодоры, П л у т а р х и , а следом собиратели исторических анекдотов,
п а м я т н ы х слов и дел государственных м у ж е й , полководцев, философов
и даже прекрасных женщин Античную историогра
фию не раз именовали «прагматической» — такова она и есть, к а к в
древнем, т а к и в современном смысле слова, поскольку, во-первых, со
средоточена на земной или человеческой стороне фактов, в особенности
на политике («прагматика» Полибия), и, во-вторых, поскольку стремит
ся п р и у к р а с и т ь ее цветистыми рассуждениями и нравоучениями («ано-
д и к т и к а » того же историка-теоретика).
Эта гетеронимическая теория истории не всегда остается чистой
теорией, и л и прологом к истории, или ее обрамлением, она п р о я в л я е т
себя, в частности, в том, что заставляет п р и м е ш и в а т ь к истории не соб
ственно исторические элементы: м о ж н о у к а з а т ь на «речи», «публич
ные в ы с т у п л е н и я » , которые никогда в действительности не произноси
лись и л и произносились иначе, но были выдуманы историком и вложены
«Сохранить память о добродетели и противопоставить бесчестным сло

23
вам и делам устрашение позором в потомстве» (лат.).

в уста исторических персонажей. Р е ч ь в данном случае идет, на мой

в з г л я д , не о живучести «эпического духа» и не о риторических при
страстиях историков; это могло быть справедливо л и ш ь д л я какого-
нибудь вульгарного автора и л и д л я п р и с я ж н ы х риторов, но д л я большин
ства историков подобные ф а л ь с и ф и к а ц и и есть исполнение обязанности,
возложенной на н и х исторической теорией — обязанности поучать и
н а с т а в л я т ь . Но т а к а я ц е л ь , присвоенная истории, не могла не поколе
бать главную ее добродетель — приверженность истине — вместе с
разграничением реальности и в ы м ы с л а : ведь вымысел мог п о с л у ж и т ь
этой ц е л и не х у ж е , если не л у ч ш е , ч е м истина. Не говоря уж о Платоне,
к о т о р ы й признавал только познание трансцендентных идей, сам Арис
тотель разве не задавался вопросом, что правдивее — история и л и поэ
з и я , и разве не говорил, что история «менее философична», чем поэзия?
И почему в таком случае история не вправе обратиться за помощью к
поэзии и ф а н т а з и и ? Правда, такому уклонению от и с т и н ы м о ж н о было
противодействовать х о т я бы зоркой к р и т и к о й и л и сведением к мини
муму воображаемых речей и других и з м ы ш л е н и й ; но от теории, от про
светительской цели, предписанной истории, устраниться было н е л ь з я ,
ибо без ц е л и в истории обойтись невозможно, и п о с к о л ь к у и с т и н н а я
цель была все еще недоступна, просветительство с л у ж и л о к а к бы ее
метафорой, будучи не так от нее д а л е к о . Если говорить о П о л и б и й , его
к р и т и ч е с к а я зоркость, н а у ч н а я строгость, стремление к чистой и всеох
ватной истории т а к о в ы , что этого историка из Мегалополя м о ж н о , по
ж а л у й , в к л ю ч и т ь в число в е л и к и х я з ы ч н и к о в , допущенных средневеко
вой фантазией в рай и л и , по м е н ь ш е й мере, в ч и с т и л и щ е за т о , что
сверхъестественными п у т я м и и л и в награду за их безупречную добро
детель они приобщались к познанию Бога. Но по здравом р а з м ы ш л е
н и и , к а к это ни горько, н а м все же придется с м и р и т ь с я с тем, что его
место в Лимбе Ада, рядом с теми, «кто ж и л до христианского ученья» и
«Бога ч т и л не т а к , к а к мы д о л ж н ы » ; эти «достойные м у ж и » д о ш л и до
к р а я и с т и н ы и д а ж е коснулись ее, но за к р а й т а к и не с т у п и л и .
III. СРЕДНЕВЕКОВАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ
По той же самой п р и ч и н е , по к а к о й начало всякого исторического

повествования нельзя считать абсолютным началом, а эпохи понимать
упрощенно, к а к будто они во всем соответствуют их общей х а р а к т е р и
стике, н е л ь з я и отождествлять гуманистическое понятие истории с ан
тичной эпохой историографии, которую оно характеризует и символи
зирует, — иными словами, нельзя идеальные категории, которые
существуют в вечности, путать с историческими. Греко-римская исто
риография, без сомнения, гуманистична, но это греко-римский гуманизм
со всеми его о г р а н и ч е н и я м и , которые б ы л и нами у п о м я н у т ы , и со своим
особым обликом, более и л и менее индивидуально в ы р а ж е н н ы м в тру
дах к а ж д о г о из древних историков и м ы с л и т е л е й ; и потом, гуманисти
ческой достойна называться не только она, но и другие ф о р м ы м ы с л и ,
быть м о ж е т , ей предшествовавшие и, вне всякого сомнения, ее сменив
ш и е . Спору нет, соблазнительно (хотя искусственно и противоречит ис
тинному понятию прогресса) выстроить историю философии и истори
ографии к а к р я д л о ж н ы х идеалов, с м е н я ю щ и х друг друга, философов
превратить в категории, а категории — в философов, забыть о том, что
Демокрит и атом не одно и то ж е , к а к не одно и то же Платон и транс
цендентная идея, Декарт и д у а л и з м , Спиноза и п а н т е и з м , Л е й б н и ц и
монада, историю свести к «Dynastengeschichte» , к а к саркастически выра
l
зился один н е м е ц к и й к р и т и к , либо к своеобразной «Ііпе of buckets theory"

(теории ведер, передаваемых на п о ж а р е из р у к в р у к и ) , к а к иронически
заметил один а н г л и ч а н и н . Считается, что н а с т о я щ а я история еще не
появилась на свет и л и п о я в л я е т с я впервые сейчас, к а к в с п ы ш к а мол
н и и , в ответ на п р и з ы в ы , обращенные к ней историком и к р и т и к о м . Н о ,
к а к мы знаем, историческое м ы ш л е н и е всегда адекватно своему време
ни и никогда — другому.
Подтверждением этого может с л у ж и т ь замешательство, которое
обычно испытывают, рассматривая переход от античной историогра
фии к христианской и средневековой: к а к могло с л у ч и т ь с я , что мы
вдруг вновь оказались в мире чудес и мифов, подобном тому, с к о т о р ы м ,
казалось, навсегда п о к о н ч и л и а н т и ч н ы е историки? К а к о й же это прог
ресс, это скорее падение в пропасть, к у д а вместе с н а м и летит и вера в
неудержимость прогресса! Вот такой пропастью, т а к и м провалом каза
лось средневековье д а ж е некоторым л ю д я м , ж и в ш и м в эту эпоху, и
тем более — л ю д я м Возрождения; т а к и м оно и поныне предстает в
обыденном сознании. Ч т о касается историографии, то замешательство,
которое она испытывает перед л и ц о м раннего средневековья, дает та
к и е результаты, к а к , н а п р и м е р , вводный том «Истории и т а л ь я н с к о й
1
«Истории династий» (нем,).
литературы» нашего Адольфо Б а р т о л и , где только и с л ы ш и ш ь , что кри

ки негодования, только и в и д и ш ь , к а к автор з а к р ы в а е т л и ц о р у к а м и .
«Мы перенеслись в м и р , — пишет Бартоли применительно к Григорию
Турскому, — где мысль пала так н и з к о , что не вызывает ничего, кроме
ж а л о с т и , в м и р , где не существует п о н я т и я истории»; где история стала
« ж а л к о й с л у ж а н к о й теологии, то есть произошла аберрация д у х а » . А
после Григория Турского (продолжает Бартоли) дела п о ш л и еще х у ж е .
«Вот Фредегар с его легковерием, невежеством, бестолковостью, которые
переходят в с я к и е г р а н и ц ы . . . в нем не осталось ничего от п р е ж н е й
к у л ь т у р ы » . После Фредегара — хоть это, к а ж е т с я , у ж е невозможно, —
мы с монастырской хроникой делаем еще один шаг вниз, к полному
нулю, и вот «перед нами иссохший монах, к о т о р ы й к а ж д ы е пять-десять
лет выглядывает из окна своей убогой кельи, дабы удостовериться, что
есть еще ж и в ы е на свете, а после вновь з а м ы к а е т с я в своей темнице в
о ж и д а н и и смерти». В ответ на подобные у ж а с ы (сообщающие описываю
щ и м их историкам некоторое сходство с «иссохшим монахом») следу
ет заметить, что мифология, чудеса и трансцендентность, безусловно, воз
родились в средние века, что эти идеальные категории вернулись здесь
почти к античной силе и наглядности, но и с т о р и ч е с к и они были т о ж д е
с т в е н н ы трансцендентным к а т е г о р и я м доэллинского мира, и в их но
в ы х п р о я в л е н и я х м о ж н о обнаружить определенный прогресс, з а м е т н ы й
и у Григория Турского, и у Фредегара, и д а ж е у авторов монастырских
хроник.
Антропоморфное божество нисходит до з е м н ы х дел к а к существо,
наделенное сверхъестественной силой рядом с более слабыми; вместо
богов теперь с в я т ы е : святой Петр и святой Павел покровительствуют
тому и л и иному народу; святой М а р к , святой Георгий, святой Андрей,
святой Я н у а р и й ведут войска на битву, порой вступая друг с другом в
открытое единоборство, порой подстраивая к а в е р з ы п р о т и в н и к у ; в ис
полнении и л и неисполнении к у л ь т о в ы х обрядов вновь усматривают
п р и ч и н ы р а т н ы х побед и л и п о р а ж е н и й ; средневековые поэмы и хрони
ки полны подобных рассказов. П р я м а я аналогия с античностью и д а ж е
ее прямое историческое продолжение проглядываются не т о л ь к о в та
к и х мелочах (на которые мы много раз у к а з ы в а л и ) , к а к сохранение
народных верований или превращение богов в с в я т ы х и бесов. Где-то
на самой границе античного гуманизма удержались п о н я т и я Ф о р т у н ы ,
Божества, Непознаваемого, д а ж е самые строгие историки полностью не
освободились от представления о чудесном, во всяком случае, дверь д л я
него осталась о т к р ы т о й . Всем известно, с к о л ь к и м и «суевериями» об
росли философия, наука, история и мораль поздней античности, которая
в этой области отнюдь не была умственно в ы ш е , скорее н и ж е новой
христианской р е л и г и и . В христианстве с к а з к и и чудеса обрели духов
ность, перестали быть «суевериями», то есть чем-то посторонним обще
му г у м а н и с т и ч е с к о м у м и р о в и д е н и ю ; они в п о л н е г а р м о н и р о в а л и со
III. Средневековая историография 123
сверхъестественным и трансцендентным началом, которое стало осно

вой нового мировоззрения. Т а к , м и ф и чудо, приобретая в христианстве
новую значительность, становились и н ы м и , чем м и ф и чудо античности.
И н ы м и и более в ы с о к и м и , ибо содержали более высокую м ы с л ь —
м ы с л ь о духовном достоинстве, которым обладал у ж е не отдельно взя
т ы й народ, но все человечество, — понятие, к которому античность по
дошла вплотную, но так им и не овладела, которому античные филосо
фы давали абстрактные формулировки, но не затрагивали его сути, к а к
в христианстве. Павел Орозий в ы р а з и л это в своей «Historiae adversus
paganos" т а к , к а к этого не смог бы сделать ни один греко-римский
2
философ: « Ubiquepatria, ubique lex et religio mea est... Latitudo orientis, septentrionis
copiositas, meridiana diffusio, magnarum insularum largissimae tutissimaeque sedes
mei iuris et nominis sunt, quia ad Christianos et Romanos Romanus et Christianus
accedo" . Г р а ж д а н с к о й добродетели идет на смену добродетель челове
3
ка духовного, к о т о р ы й сопричастен истине в своей вере и праведных

трудах; вместо в е л и к и х людей языческого м и р а — христианские свя
т ы е ; н о в ы й П л у т а р х — это Vitae patrum и л и eremitarum , ж и т и я испо
4
ведников Христа, мучеников, апостолов истинной веры; новый эпос —

это борьба в е р у ю щ и х п р о т и в н е в е р н ы х , х р и с т и а н п р о т и в е р е т и к о в и
м у с у л ь м а н . Это п р о т и в о с т о я н и е более в н я т н о р а з у м у , ч е м противо
стояние г р е к о в и в а р в а р о в , свободных и рабов, в котором было больше
природного, чем духовного. Так создается ц е р к о в н а я и с т о р и я , не исто
р и я А ф и н и л и Р и м а , а история религии и ц е р к в и , ее в о п л о щ а ю щ е й ,
история ее борьбы и побед, которые символизируют борьбу и победы
и с т и н ы . В античном мире такого быть не могло, ибо там истории к у л ь
т у р ы , и л и искусства, и л и философии не выходили за пределы эмпири
к и , тогда к а к предмет церковной истории — дух, с высоты которого она
объясняет и оценивает ф а к т ы . Критиковать церковную историю за то,
что она оттесняет и подавляет светскую, и м о ж н о и н у ж н о (далее мы
это увидим), но н е л ь з я к р и т и к о в а т ь саму ее идею, ибо к р и т и к а неожи
данно превращается в похвалу: historia spiritualis (как м о ж н о ее окрес
6
тить, позаимствовав название у поэмы Авита) по определению не мо

ж е т и не д о л ж н а довольствоваться второстепенной ролью и терпеть
рядом с собой соперников, она д о л ж н а править, к а к ц а р и ц а , д о л ж н а
быть всем. Т а к что в христианстве история становится историей исти
н ы , освобождается от произвола с л у ч а й н ы х факторов, которому ее не
редко обрекали в античности, и признает только свой собственный за
кон — не з а к о н природы, не слепой рок и л и , допустим, в л и я н и е звезд
«Истории против язычников» ( л а т . ) .
2
«Повсюду моя родина, повсюду мой закон и моя вера... Просторы и

3
пространства востока, севера и юга — надежный оплот моему праву и моему

имени, ибо всюду, римлянин и христианин, встречаю римлян и христиан» (лат.).
Жития отцов... отшельников ( л а т . ) .
4
Духовная история (лат.).

5
(св. Августин отвергает эти учения я з ы ч н и к о в ) , а р а з у м , рассудок, про

видение; последнее понятие не ч у ж д о и античной философии, но те
перь оно о т т а я л о , освободилось от холодного абстрактного интеллектуа
лизма, о ж и л о и стало плодородным. Провидение направляет ход событий
к определенной ц е л и , допускает зло к а к н а к а з а н и е и воспитательное
средство, оно возвышает и низвергает царства в преддверии Ц а р с т в и я
Господня. И это значит, что впервые отброшена идея круга, вечного
в о з в р а щ е н и я человечества к своему началу, вечного и бессмысленного,
к а к работа данаид (Августин спорит т а к ж е и с идеей circuitus ); впервые 6
возникает и понимание истории к а к прогресса: д л я античных истори

к о в он о г р а н и ч и в а л с я к о р о т к и м и и редкими в с п ы ш к а м и — их песси
м и з м беспросветен, в то в р е м я к а к пессимизм х р и с т и а н с к и й озарен
н а д е ж д о й . Ч р е з в ы ч а й н о в а ж н ы с т о ч к и з р е н и я исторической н а у к и
средневековые споры о п о с л е д о в а н и и ц а р с т в , об их назначении, о Р и м
ской и м п е р и и , политически объединившей м и р , к о т о р ы й Христос был
призван объединить духовно, об отношении иудаизма к христианству
и тому подобном. Эти вопросы р а з р е ш а л и с ь по-разному, но любой ответ
предполагал, что за всеми этими событиями, за радостью и м у к о й , за
величием и упадком стоит божественная премудрость, что они — не
обходимые звенья в продвижении к финальной ц е л и истории, связан
ные м е ж д у собой не к а к следствия слепой п р и ч и н ы , а к а к этапы еди
ного процесса. Отсюда берет начало понимание истории к а к истории
в с е о б щ е й , у ж е не в том смысле, к а к о й придавал ей Полибий, рассказы
в а в ш и й о государствах, с т а л к и в а в ш и х с я друг с другом, но в более глубо
ком смысле: всеобщая история к а к история всеобщего, к а к история в
ее отношении к Богу и в ее устремленности к Богу. Д а ж е самые неза
тейливые х р о н и к и благодаря этому духу всеобщности з а к л ю ч а ю т в сете
нечто н е в е д о м о е к л а с с и ч е с к и м г р е ч е с к и м и р и м с к и м и с т о р и я м и
потому б л и ж е н а ш е м у у м у и сердцу, к а к б ы н и б ы л н а м ч у ж д и х
к о н к р е т н ы й облик.
Т а к о в ы новые проблемы и новые р е ш е н и я , которые христианство
привнесло в историческую м ы с л ь , и наряду с политической и гумани
стической м ы с л ь ю античности они представляют собой прочное, необра
тимое завоевание человеческого д у х а . Евсевия Кесарийского наравне с
Геродотом следует считать «отцом» современной историографии; правда,
она вовсе не с к л о н н а п р и з н а в а т ь отцом этого варварского автора, к а к и
других «отцов ц е р к в и » , несмотря на то, что стольким и м , в особенности
Августину, обязана. Ч т о такое н а ш и истории к у л ь т у р ы , ц и в и л и з а ц и и ,
прогресса, гуманизма, и с т и н ы , к а к не разновидность ц е р к о в н о й исто
р и и , сообразная н а ш е м у времени; что это, к а к не история победного
распространения веры, борьбы с властью т ь м ы , подготовки к восприя
тию Е в а н г е л и я , и л и Б л а г о й Вести? А современные истории, повествую-
* Круга (лат.).
щ и е о с в е р ш е н и я х и л и о д о с т и ж е н и я х той и л и иной н а ц и и в развитии

ц и в и л и з а ц и и , — разве это не те же gesta Dei per Francos и л и что-нибудь
1
подобное? И н а ш и всеобщие истории восходят не только к П о л и б и ю , но

и к христианской всеобщности, к всеобщности к а к идее, х о т я в з я т о й
теперь в другом смысле, — недаром по мере п р и б л и ж е н и я к храму
истории нас охватывает религиозное чувство.
Можно возразить, что мы представили христианскую историогра
ф и ю в несколько идеализированном виде, и это замечание справедливо,
но то же самое м о ж н о сказать и об античном гуманизме, в котором
было место и д л я трансцендентности, и д л я т а й н ы . Подобно античной,
х р и с т и а н с к а я историография отозвалась л и ш ь на поставленные проб
л е м ы и не могла отозваться, поскольку их не ставила, на те которые
в о з н и к л и п о з ж е ; свидетельством тому с л у ж а т и в данном случае вы
м ы с л ы и м и ф ы , сопутствующие ее основной идее. Сказочное и чудес
ное, к о т о р ы м и исполнена х р и с т и а н с к а я историография, к а к раз и гово
р я т о том, что процесс создания нового, более возвышенного идеала
божества, не б ы л доведен до к о н ц а : представление о нем превращалось
в м и ф , рассказ о нем — в с к а з к у . И д а ж е когда о чуде не говорилось
п р я м о , когда его п ы т а л и с ь замолчать, с к р ы т ь и л и д а ж е отвергнуть, ос
тавались в неприкосновенности чудо божества, чудо и с т и н ы , которые в
их трансцендентности противополагались земному бытию, и это т о ж е
было х а р а к т е р и с т и к о й христианского духа, противостоящего антично
му не т о л ь к о в сфере спокойной м ы с л и , но и в сфере взволнованного
чувства. В з г л я д из трансцендентности — это в з г л я д на м и р к а к ч у ж
д ы й Богу: отсюда дуализм Бога и мира, civitas celestis и civitas terrena,
civitas Dei и civitas diaboli , восходящий к древнейшим восточным учени
6
я м (зороастризм); трансцендентность л и ш ь отчасти корректировалась

идеей провиденциального исторического р а з в и т и я , скорее саму эту идею
подрывал п р и н ц и п и а л ь н ы й х р и с т и а н с к и й д у а л и з м . Град Б о ж и й мог
т о л ь к о враждовать с градом з е м н ы м , но не у к а з ы в а т ь ему п у т ь , х о т я
п р о в и д е н ц и а л и з м , свойственный христианской м ы с л и , п о д т а л к и в а л ее
в этом н а п р а в л е н и и . Августин, о б ъ я с н я я п р и ч и н ы могущества Р и м а ,
отделался софизмом: дескать, Бог даровал величие р и м л я н а м в награ
ду за их добродетели — пускай земные, не сопричастные небесной сла
ве, однако з а с л у ж и в а ю щ и е х о т я бы столь эфемерной награды, к а к слава
земная. В итоге р и м л я н е всегда оставались г р е ш н и к а м и , х о т я и не столь
п р е з р е н н ы м и , к а к прочие: истинной добродетели не могло быть там,
где никогда не было истинной веры. Противостоящие друг другу идеи
не воспринимались к а к противоречия истины в ее становлении, а про
сто к а к к о з н и дьявола, покушающегося на прекрасную в своем совер
шенстве и законченности истину; к о з н я м и дьявола Евсевий Кесарий-
7
Деяния Бога через франков (лат.).
8
Град небесный... град земной... град Божий... град дьявольский (лат.).
ский о б ъ я с н я л появление ереси, именно дьявол породил Симона Мага

и Менандра, а затем два основных разветвления гносиса, представлен
н ы х Сатурнином и Василидом. По Оттону Фрейзингенскому, Р и м на
следовал Вавилону, к а к сын отцу, царства персов и греков б ы л и его
наставниками и у ч и т е л я м и ; в римском политическом единстве он видит
предвосхищение христианского, оно н у ж н о было, чтобы сделать у м ы
людей «admaiora intelligendapromptiores etcapaciores" и чтобы люди,покло-
9
н я я с ь единому императору и страшась единой власти, приучились «ипат

quoquefldem tenendum* . Н о , по словам того же Оттона, весь м и р , «аргіто
10
homine ad Christum... exceptis de Israelitico populo paucis, errore deceptus, vanis

superstitionibus deditus, daemonum ludicris captus, mundi illecebris irretitus» ,как
11
п р а в и л «sub principe mundi diabolo" до тех пор, п о к а не «venit plenitudo

temporis" 12
и Бог не послал своего сына на землю. Учение о спасении
к а к о благодати Б о ж ь е й , nindebita Dei gratia" не случайное дополнение
13
трансцендентной к о н ц е п ц и и , а ее обоснование и л и логический итог.

Х р и с т и а н с к а я гуманность была обречена сделаться а н т и г у м а н н о й , и
Августин, в о с х и щ а я нас силой своего характера, своей неизменной уст
ремленностью ввысь, одновременно оскорбляет недостатком человече
ского сочувствия, непреклонностью и жестокостью; «благодать», о ко
торой он толкует, к а ж е т с я н а м бездушным деспотизмом. Однако н е л ь з я
забывать, что все эти колебания, эта неустойчивость в числе прочего
представляют собой путь к преодолению дуализма. И с к а т ь христиан
ское начало у нехристиан, не отказывать в дарах благости н и к о м у из
людей, поскольку все они люди, видеть истину в ереси, достоинство в
я з ы ч е с к и х добродетелях — такое историческое понимание будет мед
ленно пробивать себе путь только в современную эпоху, но оно и не
могло бы в о з н и к н у т ь , если бы христианство не з а л о ж и л о его основу
разделением двух городов и двух историй и их объединением в прови
д е н ц и а л ь н о м божественном единстве.
Другой хорошо известный аспект этого дуализма — д о г м а т и з м ,
неспособность п о н я т ь к о н к р е т и к у духа в разнообразии его деятельнос
ти и форм, недаром церковную историю обвиняют в тираническом уг
нетении и д и с к р и м и н а ц и и всей остальной истории. Эта дискримина
ц и я происходила оттого, что ц е р к о в н а я , или духовная, история вместо
универсальной конкретности духа сосредоточивалась на частном его
аспекте. Все человеческие ценности были сведены к одной — к твердо
сти в вере и в с л у ж е н и и ц е р к в и ; в таком абстрактном значении цен-
«Способными понять больше» (лат.).

9
«Держаться единой веры» (лат.).

10
«От первого человека до Христа... кроме нескольких человек из изра

11
ильского народа, находился во власти заблуждений, был предан суевериям,

одержим демоном соблазна, прельщался мирскими обольщениями» (лат.).
«Князь мира сего... наступила полнота времен» (лат.).
12
«Незаслуженной благодати Божией» (лат.).

13
доходит д а ж е до создания ф и к т и в н ы х историй и подделки документов,

и з о б р а ж а я н у ж н ы й ей т и п а ж : от А г н е л л и я из Р а в е н н ы , к о т о р ы й со
ставлял ж и з н е о п и с а н и я д а ж е тех равеннских епископов, о к о т о р ы х не
имел сведений, «et credo, — говорил он, — поп mentitum esse" , ибо кто 16
поставлен столь высоко, просто обязан быть добродетелен, сердоболен,

ревностен в вере и тому подобное, — до лжеисидоровых д е к р е т а л и й . В
аскетизме надо и с к а т ь основную причину того распространения, кото
рое п о л у ч и л а в средневековье х р о н и к а к а к форма истории, ибо, если
частные ф а к т ы не вызывают интереса, ничего не остается, к а к фикси
ровать их т а к и м и , к а к и м и их в и д и ш ь или к а к о них с л ы ш и ш ь , заботясь
только о хронологической, а отнюдь не идеологической их связи; т а к , в
сочинениях средневековых историков часто сходятся вместе (что, на
первый в з г л я д , странно, однако, если поразмыслить, не л и ш е н о логики)
грандиозные исторические к а р т и н ы , рисующие сотворение м и р а и рас
селение народов, и сухая х р о н и к а , которая по мере п р и б л и ж е н и я к со
временности становится все более мелкой и случайной.
Преодоление дуализма, имеющего такие идейные предпосылки —
история к а к борьба града небесного и земного, трансцендентность вер
ховного п р и н ц и п а истории, — возможно только на основании м и ф а , а
н и к а к не л о г и к и : м и ф об окончании борьбы победой одного из против
н и к о в , м и ф о грехопадении, о спасении, о пришествии долгожданного
Ц а р с т в и я Христова, о Страшном Суде и бесповоротном отделении од
ного града от другого, — небесному, населенному избранными, предназ
начены небеса, земному, населенному г р е ш н и к а м и , уготован ад. К воз
никновению этой мифологии, имевшей своим источником мессианские
ч а я н и я иудаизма и д а ж е до некоторой степени орфизм, причастны гно
стика, х и л и а з м и другие религиозные течения и ереси; а окончательно
(или почти окончательно) она с л о ж и л а с ь в учении Августина. Я у ж е
говорил, что в этом мировидении метафизика объединяется с историей —
совершенно новый поворот м ы с л и , неизвестный грекам, привнесенный
в философию христианством, но сейчас необходимо уточнить, что мифо
л о г и я не объединяла, а только п у т а л а метафизику и историю, конечное
о б ъ я в л я л а бесконечным и, о т к а з ы в а я с ь от представления о вечном кру
говороте вещей, вела к другой ошибке — представлению о прогрессе
к а к и м е ю щ е м начало и конец во времени. История м ы с л и л а с ь состоя
щ е й из эпох и л и духовных периодов, обозначавших р о ж д е н и е , рост и
гибель земного человечества: эпох было шесть, семь и л и восемь в зави
симости от п р и н ц и п о в периодизации, они соответствовали то возрас
там человеческой ж и з н и , то д н я м сотворения мира, то и тому и друго
му вместе; а святой Иероним, т о л к у я к н и г у Д а н и и л а , ввел деление на
четыре ц а р с т в а , из которых последнее — римское, причём не только
по хронологии, но и по идеологии, т а к к а к после царства Р и м (средне-
18
«И думаю, что ни в чем не солгал» (лат.).
вековье, к а к известно, ж и л о в уверенности, что Р и м с к а я и м п е р и я не

погибла и существует к а к С в я щ е н н а я Р и м с к а я империя) другого не
будет, а сразу — царство Христа и ц е р к в и , а затем пришествие Анти
христа и С т р а ш н ы й Суд. Окончание истории, еще не достигнутое в
плане хронологии, могло, однако, конструироваться теоретически, по
с к о л ь к у входило к а к неотъемлемый элемент в систему исторических
взглядов средневековья: пример такого конструирования — А п о к а л и п
сис, откуда оно перешло в к н и г и по теологии и д а ж е по истории, где в
з а к л ю ч е н и и (достаточно у к а з а т ь на Оттона Фрейзингенского) описы
вались пришествие Антихриста и Конец Света; здесь — истоки идеи
и с т о р и и будущего, возможность которой обосновывал у ж е в XVI веке
известный своей склонностью к парадоксам философ Франческо Пат-
р и ц и в диалогах «Об истории» (1560). Эта историческая к а р т и н а могла
м е н я т ь с я в частностях, но никогда не нарушалась в целом; в догматиче
ском плане ее разработка остановилась на Августине, д а л ь н е й ш и е из
менения вносили только и н а к о м ы с л я щ и е и е р е т и к и . Самое знамени
тое из этих нововведений — «Вечное Евангелие» иоахимистов, которые
делили историю на три эпохи, согласно трем ипостасям Троицы: пер
вая — эпоха Ветхого Завета — соответствовала Отцу, вторая — эпоха
Нового Завета — Сыну и третья, последняя — Святому Д у х у . В попыт
ке вырваться из ж е с т к и х схем, г р о з я щ и х задушить ее, ж и з н ь всегда
находит весьма причудливые к о м б и н а ц и и и компромиссы.
Но н и к а к и е компромиссы не в с и л а х преодолеть противоречие
реальности и схемы — отсюда необходимость а л л е г о р и ч е с к о г о истол
к о в а н и я , которое т а к ценило средневековье и которое соединяло схему
и историческую реальность перемычкой фантастических образов — иной
основы, кроме воображения, у этого соединения не было. Любой персо
н а ж и любое событие священной и светской истории могли быть под
вергнуты аллегорической интерпретации, в поисках соответствий и па
раллелей делались и переделывались заново бесконечные подсчеты, в
соответствие историческим эпохам приводились не т о л ь к о возрасты
человеческой ж и з н и и дни творения, но т а к ж е добродетели и другие
абстрактные п о н я т и я ; нечто подобное и поныне м о ж н о встретить в бла
гочестивой литературе и в переводах некоторых особенно простодуш
н ы х и отставших от века ц е р к о в н ы х писателей. Аллегорическим тол
кованием оказывалось охвачено и «царство природы»; к беспорядочному
союзу истории и м е т а ф и з и к и добавилось естествознание; аллегориями
такого рода испещрены страницы средневековых энциклопедий, «Пан
теонов» и «Зерцал м и р а » .
Несмотря на все эти неизбежные задачи, несмотря на привержен
ность к мифологии, новое понятие истории к а к духовной д р а м ы чело
вечества у т в е р ж д а л о с ь ч е м д а л ь ш е , т е м б о л ь ш е и л и ш а л о п о ч в ы
а н т и ч н о е п р е д с т а в л е н и е об и с т о р и и к а к о своде а б с т р а к т н ы х пред
п и с а н и й , к о т о р ы м надо следовать в практической ж и з н и . Теперь же
5 Кроче Б.
предписанием стала сама и с т о р и я , стала познанием рода человеческо

го от его сотворения, через все его земные мытарства до самого к о н ц а ,
то близкого, то далекого, но у ж е различимого на горизонте: история
к а к творение Б о ж и е , к а к свидетельство Его присутствия и Его слова,
которое звучит повсюду. Конечно, нет недостатка в у т в е р ж д е н и я х , буд
то чтение истории заключает в себе м о р а л ь н ы й у р о к , что оно учит
добродетели и отвращает от зла; иногда т а к и е з а я в л е н и я — дань тра
д и ц и и , иногда — плод осознанного убеждения, но по своей глубинной
сути средневековая историография у ж е не была, ибо не могла быть,
явлением гетерономным.
А с к е т и з м у м е р щ в л я л у м ы , чудеса их з а т у м а н и в а л и , но ни тот ни
другие не б ы л и в состоянии всерьез и надолго з а г л у ш и т ь голос дей
ствительности; именно потому, что аскетизм был продуктом воли, а
мифология — продуктом воображения, они, подобно аллегорическому
подходу, бессильному изменить реальные отношения вещей, оставались
по большей части абстрактными. Град земной м о ж н о было презирать и
отвергать на словах, но он все же приковывал к себе внимание и гово
р и л если не уму, то душе и чувству. Д а ж е в свою юношескую пору
христианство было вынуждено терпеть рядом со священной историей
историю светскую, жизнестойкость которой питалась экономическими,
политическими и военными интересами. Ведь средневековье было не
только эпохой религиозных поэм и с в я щ е н н ы х гимнов, но и эпохой
территориальных завоеваний, раздоров м е ж д у государствами и феодаль
ной борьбы, потому более и л и менее самостоятельно от церковной раз
вивалась светская историография, и д а ж е самые ревностные христиане,
самые благочестивые с в я щ е н н и к и и с п ы т ы в а л и потребность собрать и
сохранить воспоминания о народах, к которым п р и н а д л е ж а л и ; Григо
рий Турский писал о ф р а н к а х , Павел Д и а к о н — о лангобардах. Беда —
об англах, В и д у к и н д — о саксах. В узде р е л и г и о з н ы х предписаний не
перестали биться сердца я з ы ч н и к о в и политических борцов, и слезы
проливаются не только о бедственном состоянии рода человеческого и
низости, но и о бедах человека. Так, монах Эрхемперт, «ех intimo corde
ducens aha suspiria" , продолжает историю П а в л а , чтобы поведать о н ы
17
нешнем некогда славных лангобардов (загнанных теперь на юг И т а л и и

и со всех сторон о к р у ж е н н ы х в р а г а м и ) «поп regnum sed excidium, поп
felicitatem sedmiseriam, поп triumphum sedperniciem» . А Л и у т п р а н д Кремон-
l8
с к и й , х о т я у него ни одно событие не обходится без к а р а ю щ е й длани

Бога, а святые л и ч н о участвуют в битвах, все же свой рассказ о том, к а к
Беренгарий п ы т а л с я ухватить власть после смерти Гвидона, а сторон
н и к и последнего тут же п р и з в а л и к о р о л я Ламберта, сопровождает сле
д у ю щ и м з а м е ч а н и е м : «quia semper Itali geminis uti dominis volunt, quatinus
«Из глубины сердца воздыхая» (лат.).

17
«Не могуществе, а разорении, не счастье, а убожестве, не торжестве, а

18
погибели» (лат.).
alterum alterius terrore coherceant" ,— прекрасное определение феодального

19
общества. Во многом они были чересчур легковерны, ко многому глу

боко р а в н о д у ш н ы , с л и ш к о м часто предавались м е ч т а н и я м и вымыс
л а м , но в том, что касалось владений и привилегий ц е р к в и , монастырей,
семейств, феодальных групп и городских к о р п о р а ц и й , к к о т о р ы м при
н а д л е ж а л и , легковерия не было и в помине, а напротив — осторож
ность, осмотрительность, недоверчивость; именно этим их интересам
мы обязаны возникновением архивов, регистров, анналов, основами
критической работы по установлению подлинности документов. Доб
родетель в новом христианском п о н и м а н и и п о д а в л я л а , но не могла
полностью у н и ч т о ж и т ь восхищение (которое самые строгие ревнители
о б ъ я в л я л и греховным) величием античного Р и м а и множеством дос
т и ж е н и й я з ы ч е с к о й к у л ь т у р ы : ее красноречием, поэзией, гражданс
кой сознательностью; оно не воспрещало восхищаться арабской и ара-
бо-иудейской мудростью и чтить ее плоды, несмотря на различие в вере.
Так же к а к греко-римский гуманизм полностью не и с к л ю ч а л сверхъе
стественного, т а к сверхъестественное в христианстве не могло устра
нить человеческого аспекта земных дел и м и р с к и х страстей.
Это становится все более очевидным при переходе от высокого к
позднему средневековью, когда в результате борьбы м е ж д у церковью и
государством, р а з в и т и я городов, роста торговли к а к внутри Европы, так
и с Востоком н а м е т и л с я я в н ы й прогресс светской историографии; с
другой стороны, сами эти факторы стали следствием р а з в и т и я , созрева
н и я , обновления м ы с л и , которая движется вместе с ж и з н ь ю и приводит
ж и з н ь в д в и ж е н и е . Ни ж и з н ь , ни мысль не остановились на воззрениях
отцов ц е р к в и , Августина, Орозия, к о и м история представлялась л и ш ь
свидетельством неисчислимых бедствий, угнетающих человечество, и
Б о ж ь е й к а р ы , настигающей злодеев. Д а ж е у Оттона Фрейзингенского,
который ревностнее других следовал и д е я м Августина, категоричность
учения о благодати предстает ослабленной; описывая же борьбу м е ж д у
церковью и империей, он я в н ы м образом не становится ни на одну из
сторон; эсхатологические видения, которых немало в его трудах, не за
ставляют его утратить практической сметки и здравости политических
с у ж д е н и й . Конечно, борьба против неверных остается по-прежнему «ве
л и к о й борьбой», продолжается «борьба классов» (избранники и греш
ники) и «государств» (град небесный против града земного), но в рам
к а х этой обширной к а р т и н ы вырисовываются теперь отдельные ф и г у р ы ,
иные интересы постепенно выдвигаются на первые, и вторые, и третьи
места, а борьба Бога и дьявола к а к - т о размывается, уходит на задний
план, становится само собой разумеющимся, но душевно не самым близ
к и м ; о ней продолжают говорить, но думают не много и л и во в с я к о м
«Ибо италийцы всегда желают иметь двух повелителей, дабы они

19
сдерживали друг друга обоюдным страхом» (лат.).

случае не с той страстью, к а к а я звучит в словах, да и сами слова все

ч а щ е превращаются в рефрен, благочестивый, но б а н а л ь н ы й . Чудеса
занимают все меньше места и упоминаются все р е ж е : Бог охотнее дей
ствует через промежуточные п р и ч и н ы , относясь с у в а ж е н и е м к есте
ственным з а к о н а м , и п р я м о и решительно в ж и з н ь не вмешивается.
Д а ж е х р о н и к а становится не такой фрагментарной и сухой, к а к прежде,
то и дело звучат требования иного «порядка», иного п о н и м а н и я ; ordo
artificialis, то есть внутренний, противопоставляется (в особенности начи
н а я с ХІI века) ordo naturalis , внешнему, хронологическому; некоторые
20
настаивают на том, что одно дело «sub singulis annis describere" и другое
"sub stilo historico conglutinare" , то есть группировать события по темам.
21
Значительно меняется общий вид историографии; если взять и т а л ь я н

скую — это у ж е не рассказы о чудесах, о перенесении с в я т ы х мощей и
д е я н и я х епископов, а х р о н и к а к о м м у н , со страстью отстанвающая инте
ресы феодальной партии и л и п а р т и и архиепископа, императорской и л и
антиимператорской, Милана, и л и Бергамо, и л и Л о д и . Тоска, раздирав
ш а я сердце Эрхмеперта, приобретает еще более трагическую интона
ц и ю в повествовании о борьбе Барбароссы и Милана, озаглавленном:
«Libellus tristitiae et doloris, angustiae et tribulationis, passionum et tormentorum" . 22
Летописцы забывают воздавать хвалу божеству и превозносят свой род

ной город: Милан, Бергамо, Венецию, Амальфи, Неаноль. Хроники укруп
н я ю т с я , они все еще берут начало от строительства Вавилонской башни,
но предпочтение в н и х явно отдается истории того города и того собы
т и я , которое о многом говорит своему летописцу и заставляет усерднее
работать его перо; х р о н и к а и ее автор теперь среди людей и вещей
настоящего и л и недавнего прошлого. Д ж о в а н н и В и л л а н и , совершив
ш и й в ю б и л е й н ы й год паломничество в Р и м , вместо того чтобы укре
питься благодаря этому священному з р е л и щ у в аскетических м ы с л я х ,
отвернуться от презренной земли и возвести взор к небу, напротив того,
«побывав во в р е м я благословенного своего паломничества в святом
городе Р и м е , увидев его древнее величие и прочитав истории о вели
ких делах р и м л я н » , решает написать историю родной Флоренции, «дще
ри и создания Рима» (античного, а не христианского), стоящей «на по
роге в о з в ы ш е н и я и в е л и ч и я , тогда к а к Р и м в упадке пребывает»; и н ы м и
словами, «святое» и «благословенное» не внушают ему святых и благо
словенных мыслей, а наводят на м ы с л ь о светском в е л и ч и и . С истори
ографией коммун м о ж н о поставить рядом и д а ж е в ы ш е — по ее светс
кому духу, по формальной и исторической отделке — историографию
сицилийского королевства норманнов и швабов (во вступлении к ее
«Constitutiones» монархическая власть объявлена учрежденной ipsarerum
23
20
Искусственный порядок... естественному порядку ( л а т . ) . -
21
«Описывать единственный год... создавать связную историю» (лат.).
22
«Книга печали и скорби, тоски и терзаний, страстей и мучений» (лат.).
23
«Установлениям» (лат.).
24
necessitate cogente, пес minus divinae provisionis instinctu ); ее авторы — это
Ромуальдо Гварна и аббат Телезино, Малатерра и Угоне Ф а л ь к а н д о ,
Пьетро из Эболи и Р и к к а р д о из СанДжермано, н е к и й ПсевдоЯмсилла
и Саба М а л а с п и н а , ее герои — норманны Р о д ж е р и Вильгельм, швабы
Ф р и д р и х и Манфред, главное достоинство которых — умение создать
прочное государство и у п р а в л я т ь им твердой р у к о й . «£о tempore, — го
ворит Ф а л ь к а н д о о Р о д ж е р е , — Regnum Siciliae, strenuis et praeclaris viris
abundans, cum terra mariq ue plurimum posset, vicinis circumq uaq ue gentibus terrorem
25
incusserat, summaq ue pace ac tranq uillitate maxima fruebatur" . А т а к называе
м ы й Я м с и л л а пишет о Фридрихе II: «Virfuit magni cordis, sed magnanimitatem
suam multa, q uae in eo fuit, sapientia temperavit, ut neq uaq uam impetus eum ad aliq uid
faciendum impeller et, sed ad omnia cum rationis maturitate procederet... utpote q ui
philosophiae studiosus erat quam et ipse in se coluit, et in regno suopropagari ordinavit.
Tunc q uidem ipsius felici tempore in regno Siciliae erant literati pauci vel nulli; ipse
vero imperator liberalium artium et omnis approbatae scientiae scholas in regno ipso
constituit... ut omnis conditionis et fortunae homines nullius occasione indigentiae a
26
philosophiae studio retraherentur" . Государство, светская к у л ь т у р а , «фило
софия», которые стоят за фигурой ересиарха Ф р и д р и х а , выступают с
несомненно п о л о ж и т е л ь н ы м з н а к о м . И если, с одной стороны, этим
п о л и т и ч е с к и м и к у л ь т у р н ы м и з м е н е н и я м соответствуют все более
светские теории государства (от Данте и л и д а ж е от Ф о м ы Аквинского
до Марсилия Падуанского) и первые подступы к истории литературы
(жизнеописания поэтов и з н а м е н и т ы х у ч е н ы х , истории возникновения
литературы на народных я з ы к а х ) и к истории нравов (например, в не
которых местах у Рикобальда Феррарского), то, с другой стороны, схола
стика, опираясь на труды Аристотеля, разрабатывала т а к и е проблемы и
п о н я т и я , в которых, х о т я п о к а и в самом общем виде, о ж и в а л а антич
н а я мудрость. П а м я т н и к о м такому состоянию духа, в котором главное
место занимают средневековые идеи, но у ж е п р о я в л я ю т с я , х о т я и сдер
ж и в а е м ы е и м и , к а к политические, поэтические, философские интересы,
так и ж а ж д а с л а в ы , я в и л а с ь , к а к ясно всем, поэма Данте.
И все же Средневековые идеи сохраняют свое главенство д а ж е
среди сторонников и м п е р и и и противников ц е р к в и ; л и ш ь немногие
24
По необходимости вещей, равно как и по божественному предначерта
нию (лат.).
25
«В это время королевство Сицилии, изобилуя славными и достойными
мужами, совершает великие дела на земле и на море, наводит страх на соседей,
вкушает нерушимое спокойствие и мир» (лат.).
28
«Муж был великой доблести, но храбрость его сочеталась с мудростью,
ибо он умел держать в узде свои порывы и все дела вершить по зрелом раз
мышлении... причина же в том, что он хорошо знал философию, которой и сам
усердно занимался, и в своем королевстве распространял. В те счастливые вре
мена в Сицилийском королевстве мало было образованных людей; поэтому
император основывал в королевстве школы свободных искусств и других дос
тойных наук... дабы у людей любого сословия и состояния не было препят
ствий к изучению философии» (лат.).
решаются на отрицание, форма которого колеблется м е ж д у скептиче

ской и шутовской. Трансцендентность, всеведение Бога, к о т о р ы й все
устанавливает, устраивает и направляет по своей воле, раздаваемые им
награды и н а к а з а н и я , а т а к ж е Его чудесное вмешательство в ход собы
тий по-прежнему присутствуют, пусть и на заднем плане, и у Данте с
Д ж о в а н н и В и л л а н и , и у всех остальных историков и хронистов. На
исходе XV в е к а ф р а н ц у з Коммен я в л я е т нам любопытное сочетание
теологического взгляда на м и р и вполне циничной теории политиче
ского успеха. Светской к у л ь т у р е , у ж е богатой, разнообразной и разно
сторонней, недоставало идеального отправного п у н к т а и системы, пото
му она скорее переживалась, чем осмыслялась, и находила в ы р а ж е н и е
в богатстве, а не в системе. А н т и ч н ы е элементы к у л ь т у р ы , почерпнутые
схоластикой у Аристотеля, представали ослабленными, ибо из аристоте-
л и з м а извлекалось л и ш ь то, что не противоречило христианской мыс
л и , которой у ж е отцы ц е р к в и сообщили платоновскую трансцендент
ность; интерес к истории д а ж е падает там, где сохраняет свою власть
схоластика, историография довольствуется компендиумами, неисчерпае
м ы м источником цитат д л я учебной и судебной п р а к т и к и , наподобие
составленного Мартином П о л ь с к и м и долгое в р е м я с л у ж и в ш е г о ци
т а т н и к о м ораторам и судейским ч и н о в н и к а м . Чтобы вступить в но
вую эпоху прогресса (движение вперед есть всегда, но «эпохами про
гресса» м ы н а з ы в а е м п е р и о д ы , к о г д а д у х о в н а я ж и з н ь р а з в и в а е т с я
особенно быстро и собираются плоды, созревавшие веками), н у ж н а была
сознательная, о т к р ы т а я , одновременно выстраданная и осмысленная
к р и т и к а христианской трансцендентности, чуда, аскетизма и эсхатоло
г и и — к р и т и к а , основные п о н я т и я которой ( ж и з н ь небесная и ж и з н ь
земная) х о т я и проявились в историографии позднего средневековья,
но пребывали здесь к а ж д о е в себе, не вошли друг с другом в соприкос
новение, не вступили в к о н ф л и к т .
IV. ИСТОРИОГРАФИЯ ВОЗРОЖДЕНИЯ
Отрицание христианской трансцендентности в з я л а на себя эпоха

Возрождения, во время которой, если воспользоваться в ы р а ж е н и е м Фуэ-
тера, историография была «секуляризована». В историях Леонардо Бруни
и Браччолини, ставших первыми значительными примерами новых вея
ний в историографической м ы с л и , а т а к ж е во всех прочих, что следова
ли за н и м и (среди последних выделяются истории М а к ь я в е л л и и Гвич-
чардини), не остается н и к а к и х следов «чуда», — о нем упоминают с
насмешкой и л и объясняют естественными п р и ч и н а м и ; верованиям в
божественное провидение приходит на смену пристальный а н а л и з ин
д и в и д у а л ь н ы х характеров и интересов; д е я н и я пап и д а ж е религиоз
ные чувства рассматривают в у т и л и т а р н о м плане и с т о ч к и з р е н и я
политической п р а г м а т и к и . Схема четырех царств с венчающим ее при
ш е с т в и е м А н т и х р и с т а отброшена; теперь истории о т п р а в л я ю т с я аЪ
inclinatione imperii , и д а ж е всеобщие истории, например, «Эннеады» Са-
1
беллико, более не придерживаются церковной т р а д и ц и и . Мировые хро

н и к и всего света, всеобщие, фантастические, теологические, апокалипсиче
ские истории переходят в разряд ч т е н и я д л я не с л и ш к о м образованных
людей, и л и сохраняют свое в л и я н и е в странах отсталой к у л ь т у р ы , ка
кой была тогда Германия, и л и , наконец, не выходят из узкого к р у г а
конфессиональной, то есть католической и протестантской, историогра
фии, которые остаются верными средневековой т р а д и ц и и ; протестант
с к а я , п о ж а л у й , д а ж е больше (по крайней мере, на первый взгляд), чем
к а т о л и ч е с к а я , которая все же была не совсем глуха к в е я н и я м време
н и . Все это очень хорошо и детально показывает Фуэтер, к чьей книге
я буду обращаться за наблюдениями и ф а к т а м и , дополняя их своими. В
п о л и т и ч е с к о й историографии позднего средневековья теологическая
к о н ц е п ц и я , к а к я у ж е с к а з а л , была отодвинута на задний план; но
теперь ее д а ж е н е л ь з я обнаружить, а если порой и звучат какие-то
в ы с к а з ы в а н и я , о ней напоминающие, то они скорее п о х о ж и на призы
вы к крестовому походу против турок за освобождение Гроба Господня,
которые проповедники, стихотворцы и ораторы повторяют в течение
трех веков, но которые раздаются в пустоте, потому что у н и х нет опоры
ни в политической действительности, ни в сознании людей. Отрицание
теологии, с е к у л я р и з а ц и я истории происходили не только на п р а к т и к е ,
то есть не до к о н ц а осознанно, — нет, при том что, к а к часто бывает,
многие у м ы инстинктивно обращались в ту сторону, к у д а в л е к л и их
факт и л и новые умственные потребности, хотя п о л е м и к а не всегда была
открытой, а наоборот, велась с множеством предосторожностей, тем не
менее у нас есть немало свидетельств, д о к а з ы в а ю щ и х связь п р а к т и к и с
1
От заката империи (лат.).
теорией историографии. Против схемы четырех царств направлена кри

т и к а такого солидного теоретика истории, к а к Боден, к о т о р ы й прямо
формулирует свое намерение опровергнуть положение inveteratum errorem
de quuattuor imperiis и доказывает, что эта схема была произвольное вычленена из видения Даниила и ни в коей мер
2
Гвиччардини (одного примера довольно) говорил, что чудесами похвалялись все р е л и г и и , и поэтом
истинности ни одной из н и х , скорее их следует отнести к «загадкам природы»; советовал никогда не
матривает непростительную «самонадеянность» у тех, к т о уверен, что
знает, «куда направляет события этот высший разум», ведь люди склонны
считать себя во всем п р а в ы м и и думают, что «Бог так же благосклонно
расположен к их м н е н и я м , к а к они сами»; к примеру, у к а з ы в а л о с ь , что
Бог потому п о к а р а л почти одновременной смертью Ц в и н г л и и Эколам-
п а д и я , дабы не оставалось более сеятелей раздора, но на самом деле
«после их смерти евангелические к а н т о н ы л и ш ь у к р е п и л и с ь в учении,
у них почерпнутом». Подобное расположение духа людей н а б о ж н ы х и
осторожных значит д а ж е больше. чем о т к р ы т ы й протест бунтарей и радикалов; очень важный знак—
критически оценивают достоверность источников, вырабатывают методы исследования документов, составляют
Естественно, эта новая форма историографии должна была казать

ся возвращением к греко-римской античности, точно так же к а к хри
стианство казалось возвращением к истории Эдема (когда интермедия
язычества завершилась воплощением Христа), а средневековье до сих
пор к а ж е т с я н е к о т о р ы м в о з в р а щ е н и е м к д о э л л и н с к о м у варварству.
Эта и л л ю з и я выразилась в культе классической античности и во мно
жестве других я в л е н и й литературы, искусства, морали и быта, хорошо
известных специалистам по Возрождению; в той области з н а н и я , кото
рой мы сейчас з а н и м а е м с я , любопытным показателем этой и л л ю з и и
было то, что ренессансные филологи и к р и т и к и и помыслить не могли
2
Укоренившееся заблуждение насчет четырех империй (лат.).
IV. Историография Возрождения
греческих и р и м с к и х авторов о ш и б а ю щ и м и с я , л г у щ и м и , п о д д е л ы в а ю
щ и м и д о к у м е н т ы , ослепленными страстью и л и невежеством наравне с
их средневековыми собратьями по перу; поэтому вторых судили строго,
а первых п о ч и т а л и и п р и н и м а л и беспрекословно, и понадобилось нема
ло времени, п р е ж н е чем по отношению к н и м удалось достичь т а к о й
же умственной свободы; в итоге к р и т и к а текстов и источников разви
лась на материале средневековом гораздо раньше, чем на античном.
Самым в ы д а ю щ и м с я документом и п а м я т н и к о м и л л ю з и и возвраще
н и я к античности стала история г у м а н и с т и ч е с к о г о т и п а , в о з н и к ш а я
к а к антитеза средневековой. Средневековая история и м е л а преимуще
ственно вид х р о н и к и , и гуманистическая историография, хотя и не о т к а з а л а с ь от р а с п о л о ж е н и я собы
л я н , но по мере возможности избегала числовых указателей и стремилась_
к плавности без хронологических перебивов. В средние века л а т ы н ь
варваризировалась, в нее в о ш л и слова из народных я з ы к о в и новые
слова, обозначающие новые я в л е н и я ; историографы-гуманисты пере
с к а з ы в а л и в с я к у ю м ы с л ь , описание, рассказ на я з ы к е Ц и ц е р о н а и л и , на
худой к о н е ц , Золотого века) В средневековых х р о н и к а х нередко встре
чаются довольно красочные анекдоты — гуманизм, в о з в р щ а я истории
достоинство, л и ш и л ее этой красочности и л и ее приглушил и смягчил
так же, к а к старался смягчить обычаи и установления варварских в е к о в . Гуманистический тип истори
филологической критике, подобно Возрождению в целом, был делом
рук и т а л ь я н ц е в , по его образцу в И т а л и и вскоре в о з н и к л и истории на
народном я з ы к е ? н а ш е д ш и е в л а т и н и з и р у ю щ е й прозе Б о к к а ч ч о инст
румент, к а к н е л ь з я л у ч ш е отвечающий их ц е л и . Из И т а л и и этот тип
истории распространился н а другие страны, и, к а к п р и экспорте промышлённого оборудования в стран
с н и м прибывают из страны-экспортера и н ж е н е р ы и рабочие, т а к и
первые историки-гуманисты других стран Европы были и т а л ь я н ц а м и :
можно у к а з а т ь , н а п р и м е р , на веронца Паоло Эмилио, к о т о р ы й «Gallis
condidit historias" , то есть даровал французам свой труд «De rebus gestis
3
Francorum" , гуманистическую историю Ф р а н ц и и , на Полидора Верги

4
л и я к о т о р ы й с д е л а л то же самое д л я А н г л и и , на Л у ц и я Маринея в
Испании и на многих других, которые трудились на этом поприще,
пока те страны не стали обходиться собственными силами и не утрати
ли н у ж д у в помощи и т а л ь я н ц е в . Впоследствии, когда сочли н у ж н ы м
освободиться от этой с л и ш к о м ш и р о к о й и л и обуженной — одним сло
вом, не по фигуре современной м ы с л и скроенной — тоги, н а ч а л и ста
вить в вину гуманистической историографии что в ней было искусст
венного, н а п ы щ е н н о г о , ф а л ь ш и в о г о : все пороки, к о т о р ы е , впрочем,
3
«Сочинил историю галлам» (лат.).
4
«О деяниях франков» (лат.).
вытекают у ж е из основного п р и н ц и п а — п р и н ц и п а п о д р а ж а н и я . Но
тот, к т о способен тосковать по былому, не может не чувствовать симпа
тии к исторической прозе гуманистов, в которой так я р к о проявилась
любовь к античности и ж е л а н и е возвыситься до нее: ж е л а н и е столь
сильное, что, подчиняясь ему, гуманисты брали из античности не только
л у ч ш е е — брали все. Спустя три столетия Джамбаттиста В и к о , у кото
рого иногда встречаются в о з в ы ш е н н о - и н ф а н т и л ь н ы е в ы с к а з ы в а н и я ,
сетовал на то, что «ни одному монарху не запало в ум увековечить
чьим-нибудь б л е с т я щ и м л а т и н с к и м пером знаменитую войну за ис
панское наследство, равной которой не было на свете после второй к а р
фагенской, а т а к ж е войны Ц е з а р я против Помпея и Александра против
Д а р и я . . . » Да что т а м говорить!.. Совсем недавно, во в р е м я войны в
Триполи, из ю ж н о й и т а л ь я н с к о й глубинки, где редкий городок обхо
дится без какого-нибудь потомка гуманистов, раздался п р и з ы в посвя
тить этой войне л а т и н с к и й комментарий «De bello ІіЬісо» ; разумеется,5
он был встречен всеобщим смехом, не мог не улыбнуться и я, но вместе

с тем почувствовал умиление, вспомнив, к а к у ю преданную любовь пи
тали н а ш и отцы и деды к идеалу прекрасной античности и величавой
историографии.
И все же вера в возможность возрождения не более чем и л л ю з и я :
ничто не возрождается таким, к а к и м было, и ничто былое нельзя уничто
ж и т ь ; д а ж е когда повторяешь м ы с л ь , высказанную в античности, ее
приходится по-иному з а щ и щ а т ь от нового противника, и тем самым
она сама становится иной. Я к а к - т о ч и т а л брошюру одного ученого
француза-католика, который, з а щ и щ а я средневековье от нелепых обвине
ний и опровергая ложное мнение о нем, утверждал, что средневековье —
эпоха по-настоящему современная вечной современностью истины —
не заслуживает этого имени; «средневековьем» д о л ж н о скорее назы
ваться в р е м я от XV века до н а ш и х дней, от Р е ф о р м а ц и и до позитивиз
ма; и я подумал, что эта теория ничем не х у ж е другой, которая ставила
и л и ставит средневековье н и ж е античности, и обе они не имеют ничего
общего с историческим мнением, которое не признает возрождений и
твердо стоит на том, что средневековье не забыло античность, а Возрож
дение — средневековье. [Что такое «гуманизм», к а к не новое и м я д л я
«человечества», которого а н т и ч н ы й мир не знал и которое впервые я в и
лось на свет в христианской и средневековой м ы с л и ? А метафора «воз
рождения» и л и «обновления» разве не в з я т а из я з ы к а религии? И если
отставить слова в сторону, разве понятие гуманизма не есть утвержде
ние некоей универсальной духовной ценности, и к а к таковое совершен
но ч у ж д о античному м ы ш л е н и ю , и, напротив, прямо восходит к «цер
ковной», «духовной» истории, которой положило начало христианство?
П о н я т и е духовной ценности, без сомнения, изменилось и обогатилось,
5
«О ливийской войне» (лат.).
IV. Историография Возрождения 139
вобрав в себя более чем т ы с я ч е л е т н и й исторический и к у л ь т у р н ы й

опыт, но при этом сохранило печать своего п р о и с х о ж д е н и я , представ в
качестве р е л и г и и , у которой были свои с в я щ е н н и к и и свои м у ч е н и к и ,
свои полемисты и свои апологеты, своя нетерпимость (вспомним разру
шение п а м я т н и к о в средневековья и предание забвению средневековых
авторов) и иногда д а ж е свой к у л ь т (так, Навагерий к а ж д ы й год с ж и г а л
э к з е м п л я р к н и г и Марциала к а к ж е р т в у безупречной латыни!). И по
с к о л ь к у гуманность, философия, н а у к а , литература, искусство, а т а к ж е
п о л и т и к а и вообще человеческая деятельность входят теперь во всем
своем разнообразии в то понятие ценности, которое в средневековье
было связано исключительно с христианской верой, то именно они и
становятся и л и готовы стать предметом истории; т а к и е истории были,
без сомнения, новым словом по сравнению с литературой средневеко
в ь я , но не менее новым и по сравнению с греко-римской, где все, что
м о ж н о было с н и м и сопоставить, оставалось э м п и р и ч е с к и поверхност
н ы м . Первые ш а г и истории духовных ценностей были р о б к и м и , они
п о д р а ж а л и редким а н т и ч н ы м образцам, и все же в них у ж е п р о я в л я
лись и у м , и страсть, и вдохновение, которые о т к р ы в а л и перед н и м и
будущее, — к а к раз будущего и не было у а н т и ч н ы х историй, которые с
течением времени становились все более поверхностными и в конце
концов исчезли, полностью утратив свою с п е ц и ф и к у . Достаточно ука
зать на « Ж и з н е о п и с а н и я наиболее з н а м е н и т ы х ж и в о п и с ц е в , ваятелей
и зодчих» Вазари, почвой д л я которых п о с л у ж и л и з а м е ч а н и я и рас
с у ж д е н и я об искусстве, рассеянные в бесчисленных и т а л ь я н с к и х трак
татах, Диалогах и письмах: у Вазари то и дело встречаются озарения,
невозможные в античности. То же самое м о ж н о сказать о т р а к т а т а х по
поэтике и р и т о р и к е , об оценках поэтических творений, о новой истории
поэзии, создание которой продвигалось вперед с переменным успехом.
Д а ж е «государство» — тема р а з м ы ш л е н и й М а к ь я в е л л и — не равно
античному государству, городу и л и и м п е р и и , оно вот-вот достигнет ста
туса национального и мыслится к а к нечто божественное, ради чего можно
пожертвовать спасением д у ш и , ибо в нем д у ш а и обретает истинное
спасение; д а ж е я з ы ч е с к а я добродетель, которую М а к ь я в е л л и и другие
противопоставляли добродетели христианской, не п о х о ж а на то, чем
она была у греков и р и м л я н . П о д р а ж а н и е античности не помешало
п о л о ж и т ь начало исследованиям истории права, политических форм,
мифов и верований, философских систем — полного расцвета они дос
т и г л и в наше в р е м я . Тому же сознанию, что породило г у м а н и з м , откры
лись и раздвинувшиеся г р а н и ц ы мира, открылись народы, о к о т о р ы х не
упоминается в Б и б л и и и ничего не знала античность: в к н и г а х , описы
в а ю щ и х д и к а р е й , ц и в и л и з а ц и ю аборигенов А м е р и к и (а т а к ж е далекой,
но л у ч ш е исследованной А з и и ) , в о з н и к а л и з а ч а т к и представлений о
формах первобытной ж и з н и , и тем с а м ы м вместе с м а т е р и а л ь н ы м и
расширились духовные г р а н и ц ы человечества.
Не только мы сознаем иллюзорность «возрождения античности» —

ее вскоре осознали и люди самой этой эпохи; д а л е к о не всех устраива-
ла литература гуманизма — многие (в их числе М а к ь я в е л л и ) сбросили
тогу, в с к л а д к а х которой м о ж н о было з а к у т а т ь с я , и предпочли более
удобные современные одежды. Нередко раздавались протесты против
подражания и педантизма; философы восстали против Аристотеля (спер
ва против средневекового, потом и против античного) и стали апелли
ровать к истине, что превыше Платона и Аристотеля; литераторы от
стаивали право новых «жанров» на существование, х у д о ж н и к и твердили,
что есть только два в е л и к и х у ч и т е л я — «природа» и «идея». В воздухе
носилось о щ у щ е н и е , что недалек тот час, когда на вопрос: «Что есть
античность?» (то есть образец умственной зрелости) последует ответ:
«Античность — это м ы » , — и тогда идол античности будет разбит, а на
обломках его воздвигнется вечно новая человеческая м ы с л ь . Этот от
вет может быть не всем ясен и не д л я всех убедителен, но он в доста
точной мере поясняет и с т и н н ы й смысл возрождения античности, помо
гая увидеть р а з н и ц у м е ж д у символом и тем, что он символизирует.
Этот свойственный гуманистическому мировоззрению в целом сим
волизм, причина многих недоговоренностей и заблуждений, был не един
ственным недостатком историографии В о з р о ж д е н и я . Мы не говорим
о пристрастности, которая не могла не проявиться в исторических со
чинениях, если их авторы были придворными литераторами и по обязан
ности поддерживали интересы своего государя, и л и о ф и ц и а л ь н ы м и ис
ториографами аристократических, консервативных республик, т а к и х к а к
Венеция, или представляли оба лагеря, представляли враждующие сторо
ны в одном государстве, наподобие оптиматов и популяров во Флорен
ц и и , и л и , с к а ж е м , з а щ и щ а л и разные конфессии, к а к авторы «Магдебур-
гских центурий» и Б а р о н и й . Не будем т а к ж е говорить ни об историках,
с к л о н я в ш и х с я к новеллистике (среди новеллистов т о ж е б ы л и испыты
вающие склонность к истории, например, Банделло), ни о тех, к т о по
м ы ш л я л л и ш ь о том, к а к пробудить любопытство и л и вызвать с к а н д а л .
Такое свойственно всем временам и н и к а к не характеризует отдель
ную историографическую эпоху. Н о , беря к рассмотрению только то,
что было и л и старалось быть исторической м ы с л ь ю , надо отметить, что
историография Возрождения обладала двумя недостатками, унаследо
в а н н ы м и от двух своих предков — античности и средневековья. От
античности ей достался абстрактно-гуманистический, и л и прагматиче
с к и й , метод, согласно которому все подлежит объяснению через инди
вида, взятого в его абсолютной обособленности, либо через абстрактные
политические формы и тому подобное. Государь д л я М а к ь я в е л л и не
только идеал, но и п р и н ц и п истолкования событий; он присутствует не
только в его т р а к т а т а х и политических меморандумах, но и в «Истории
Ф л о р е н ц и и » , где в самом н а ч а л е , после описания бедствий, обрушив
ш и х с я на И т а л и ю в V веке, возникает величественный образ Теодориха,
«храбрость» и «великодушие» которого не только Р и м и И т а л и я , но

т а к ж е все другие части Западной империи «избавили от притеснений,
которые они терпели столько лет от варварских племен, возродили по
рядок и счастливую ж и з н ь » ; и тот же образ под р а з н ы м и именами
проходит через все века, охваченные историей М а к ь я в е л л и . В конце
рассказа о социальной борьбе во Флоренции мы читаем, что город «до
шел до такого состояния, в котором мудрому законодателю не соста
вило бы труда установить в нем любую форму правления». Точно т а к
же «История Италии» Гвиччардини открывается описанием благоден
ствия И т а л и и на исходе XV века, «обретенного в силу многих п р и ч и н » ,
среди которых не последнее место занимают «дарования и доблести
Лоренцо дей Медичи», который «всячески радел о том, чтобы все дела
И т а л и и удерживались в равновесии и не было перекоса в ту и л и иную
сторону», и м е я своими соперниками Фердинанда Арагонского и Лудо-
вико Моро, стремившихся к тому же «отчасти по тем ж е , отчасти по
другим п р и ч и н а м » , а всех троих д е р ж а л и в узде в е н е ц и а н ц ы : совер
ш е н н а я система равновесия сил, которая нарушилась со смертью Ло
ренцо, Фердинанда и п а п ы . Примерно в таком стиле писали тогда все
историки, и хотя, к а к мы видели, активно формировались представления
о духовных ценностях человечества, их п о н и м а л и к а к з а в и с я щ и е от
воли и ума индивидов, а не наоборот; в истории ж и в о п и с и , н а п р и м е р ,
для Вазари «государем» является Джотто, который «единственный среди
н и к ч е м н ы х ремесленников благодаря своему Б о ж ь е м у дару сумел воз
родить ж и в о п и с ь и вывести ее с дурного пути на п р а в и л ь н у ю дорогу».
Тем же индивидуализмом проникнуты биографии: индивид оказывает
ся сам по себе, а дело его ж и з н и , которое его формирует, — само по себе.
Прагматической взгляд на историю сопровождался, к а к и в антич
ности, представлением о случае и л и Фортуне. М а к ь я в е л л и приписывает
власть над событиями наполовину Фортуне, наполовину человеческому
разуму и, к а к бы высоко ни ставил разум, не может вознести его над
таинственной и трансцендентной Фортуной. Гвиччардини спорит с теми,
кто, ц е л и к о м полагаясь на разум и доблесть, ни во что не ставят «могу
щество фортуны», ибо всем ведомо, что дела человеческие «всегда пре
бывают в могучей воле случая и человек не властен ни предвидеть его,
ни предотвратить; хотя дальновидность может с м я г ч и т ь многие беды,
но ее недостаточно, н у ж н о еще благоволение фортуны». У М а к ь я в е л л и ,
правда, появляется другое понятие — силы или л о г и к и вещей, но пока
л и ш ь самым л е г к и м намеком; т а к и м же намеком проходит оно и у
Гвиччардини, когда он з а я в л я е т , что, д а ж е если все подчинить разуму
и л и доблести, «надо тем не менее признать, сколь много значит родить
ся и ж и т ь в те времена, когда твоя доблесть и прочие достоинства в
цене». И л и ш ь одно ставит Гвиччардини в т у п и к , словно перед его
взором промелькнуло нечто, не определяемое ни волей индивида, ни
капризом фортуны: «Когда я думаю, с к о л ь к и м опасностям недуга, слу-
ч а я и н а с и л и я подвержена ж и з н ь человека, с к о л ь к и м благоприятным

условиям надо сойтись, чтобы собрать добрый у р о ж а й , то двум вещам
не устаю п о р а ж а т ь с я : человеку, д о ж и в ш е м у до старости, и урожайному
году!» Однако он не идет дальше неуверенности и озадаченности. С
возрождением, хотя и частичным, идеи Фортуны, с реставрацией к у л ь т а
этого языческого божества исчезает не только х р и с т и а н с к и й Бог, но и
вместе с н и м идея рациональности, целесообразности и р а з в и т и я , кото
р а я — пусть в ущербной, мифологической форме — все-таки присут
ствовала в средневековом сознании. А вместо нее возвращается антич
н а я , п о ж а л у й , д а ж е восточная, идея круговорота вещей, г л а в н а я идея у
всех историков Возрождения, и прежде всего М а к ь я в е л л и : история —
это смена ж и з н и и смерти, добра и зла, счастья и горя, в е л и ч и я и упад
к а . И Вазари не иначе понимает историю живописи и других искусств,
которые, «как человеческие тела, родятся, растут, стареют и умирают»;
он стремится сохранить в своей книге п а м я т ь о благоденствии в его
в р е м я , на тот случай если искусство живописи «по нерадивости людей,
по злосчастию времен и л и же по воле небес (коим, к а к к а ж е т с я , не
угодно, чтобы все земные вещи долго оставались в одном состоянии)
снова будет претерпевать тот же беспорядок у п а д к а » , что и в средние
века. Боден, когда опровергает схему четырех царств, когда отказывается
признавать неизбежность смены золота медью и потом глиной, когда
прославляет величие литературы, торговли, географических о т к р ы т и й
своего времени, утверждает, однако, не идею прогресса, а идею кругово
рота и выступает против тех, к т о хулит античность: «сит, aeterna quadam
lege naturae, conversio rerum omnium velut in orbem redire videatur, ut aeque vitia
virtutibus, ignoratio scientiae, turpe honesto consequens sit, ac tenebrae luci» . Тона
6
грусти, горечи, пессимизма и трагические тона, т а к свойственные ан

т и ч н ы м историкам, часто с л ы ш а т с я и у историков Возрождения, кото
рые в и д я т , к а к гибнет то, что дорого их сердцу, и тревожатся за то, чем
они еще могут н а с л а ж д а т ь с я , ибо оно тоже рано и л и поздно уступит
место своей противоположности.
И поскольку история в этой системе взглядов не прогресс, а дви
жение по к р у г у и подчиняется она не историческому закону р а з в и т и я ,
но природному закону круговорота, который придает ей регулярность и
единообразие, к а к следствие и историография Возрождения наравне с
греко-римской свою цель видит вне себя самой, а историю понимает
к а к сырой материал, которым можно воспользоваться д л я иллюстра
ц и и полезного и благого, д л я получения удовольствия и л и д л я расцве
ч и в а н и я а б с т р а к т н ы х истин. В этом историки и теоретики истории
единодушно сходятся, если не считать любителей парадоксов вроде
«По некоему закону природы все вещи представляются движущимися по

8
кругу, так что порок сменяет добродетель, невежество и низость — благород

ство, подобно тому как свет сменяется мраком».
144 Вокруг истории и историографии IV. Историография Ва
"harangues et contions" , приводя тот аргумент, что главное — это «исти

15 прочих известнеі
н а » , а не слова, к о т о р ы м и она в ы р а ж е н а . И н ы м и словами, истина исто нах, Т р а я н е , Адриане
рии не в самой истории, а в риторике и политической науке, и если до от святого Сильвестра
ораторских у п р а ж н е н и й у историков Возрождения редко доходили р у к и роны — я р ч а й ш и й све
(политические условия того времени им не с л и ш к о м благоприятство на (пишет все тог же
вали), то все они и л и почти все были авторами политических трактатов, д у ш и и «высокие»
решительно о т л и ч а ю щ и х с я от средневековых с их религиозной и эти м и » , «новая хршп
ческой доминантой и р а з в и в а в ш и х идеи Аристотеля и других антич р а в и м ы й ущерб исі
Возрождение наследс
н ы х политических авторов. А н а л о г и ч н ы м образом т р а к т а т ы по исто
на м и р — д у а л и з м ,
рическому искусству, неведомые в средневековье и в з н а ч и т е л ь н о м
(вслух об этом,
количестве п о я в и в ш и е с я в эпоху Возрождения (их м о ж н о в избытке
греков и р и м л я н , а
отыскать в «Penus artis historicaе" , сборнике, в ы ш е д ш е м в 1579 году),
16
невековье; «готич<
опирались на исследования греко-римских теоретиков.
и жестокие нравы
Ничего удивительного, что ренессансная историография, будучи
претерпел п о л я р н о е <
реакцией на средневековую, воспроизводит в несколько ином виде не
ничего не изменилоо
которые ее д е ф е к т ы . Возрождение приносит на античном алтаре жерт признало его своим ]
ву новому божеству — человечеству; оно открыто противопоставляет щ е м средневековья н
один идеал другому; если схоластика во всем и с к а л а Бога и душу, то н и я периода, котором
Возрождение не могло не обратиться к природе: недаром Гвиччардини та и другая эпохи Щ
в хоре д р у г и х голосов н а з ы в а л «безумием» исследования философов, созданные их предше
теологов и прочих, «пишущих о я в л е н и я х , которых нет в природе, или о степени: все-таки оні
тех, которые н е л ь з я узреть»; поскольку схоластика вслед за Аристоте глубине, под в л и я я м
лем о б ъ я в и л а : «Scientia est de universalibus" , К а м п а н е л л а вывел ей напе
17
ние значительно—к
рекор свою формулу: «Scientia est de singularibus" . И литераторы Воз
18
возникла вышеушомй
р о ж д е н и я , обоготворяя л а т ы н ь , свысока третировали и в о з н и к ш и е в лась изучением среда
средневековье новые я з ы к и , и средневековую поэзию и литературу, мать близко к сердцу
юристы ради римского права забыли о феодальном, а п о л и т и к и — ради они собирают и хром
синьории и абсолютной монархии — о представительной форме прав судят его, следуя
л е н и я . Тогда возникло и само понятие средневековья к а к некой цело ного времени, т а к
стности, противопоставленной другой целостности, охватывающей со дов,заявляя, что|
бой античность и л и античность и современность, — к л и н а , грубо вбитого истории они п о с в я л
м е ж д в у х эпох. Разумеется, слово «средневековье» гораздо п о з ж е стало немало времени,
о ф и ц и а л ь н ы м термином и закрепилось в з а г л а в и я х и о г л а в л е н и я х к н и г эрудитами за нескоиц
по истории (если не ошибаюсь, впервые в конце XVII века и в пособиях н и я средневековьем^
Ц е л л а р и я ) ; прежде оно упоминалось разве что вскользь, но обозначен Д р а м а любви и неняТ
ное им п о н я т и е давно носилось в воздухе или было у всех на уме, л и ш ь тической, к а к та, чш
слова использовались другие — например, «варварские» и л и «готичес и протестантами: ш
к и е в е к а » ; Вазари ввел различие «древнего» и «старого», назвав «древ ство римской церкви
ним» все, что было до Константина, создано в Коринфе, А ф и н а х , Р и м е и veritatis , то есть исто
20
востоял ему; а катсо

15
«Речей и декламаций» (франц.).
18
«Кладовой исторического искусства» (лат.). 19
Таинством нечее
17
«Наука исходит из всеобщего» (лат.). 20
Свидетелей истая
18
«Наука исходит из отдельного» (лат.).
прочих известнейших городах, то есть создано при Нероне, Веспасиа-

нах, Т р а я н е , Адриане и Антонине, а «старым» — «все в ы п о л н я в ш е е с я
от святого Сильвестра и позднее». Р а з л и ч и е ясней некуда: с одной сто
роны — я р ч а й ш и й свет, с другой — непроглядная тьма; после Константи
на (пишет все тот же Вазари) исчезла «всякая доблесть», «прекрасные»
д у ш и и «высокие» у м ы сменились «подлейшими» и «ничтожнейши
м и » , «новая х р и с т и а н с к а я религия» в своей ретивости нанесла непоп
р а в и м ы й ущерб искусствам. Все это в п р я м о м смысле означает, что
Возрождение наследовало одну из основных черт средневекового взгляда
на мир — д у а л и з м . П о м е н я л и с ь его т е р м и н ы : Богом отныне стали
(вслух об этом, правда, не говорилось) античность, искусство, науку, жизнь
греков и р и м л я н , а его м я т е ж н ы м и нечестивым противником — сред
невековье; «готические» х р а м ы , грубая теология и философия, нелепые
и ж е с т о к и е нравы той э п о х и . Но смысл двух терминов всего л и ш ь
претерпел полярное обращение, в их противопоставленности друг другу
ничего не изменилось; и если христианство не поняло я з ы ч е с т в а и не
признало его своим детищем, то Возрождение не признало себя дети
щем средневековья и не оценило позитивного и непреходящего значе
н и я периода, которому явилось на смену; поэтому, к а к у ж е говорилось,
та и другая эпохи стремились не сохранить, а р а з р у ш и т ь п а м я т н и к и ,
созданные их предшественницами. Возрождение, бесспорно, в меньшей
степени: все-таки оно не отличалось т а к и м фанатизмом и где-то в его
глубине, под в л и я н и е м гуманистической идеи, зрело смутное ощуще
ние значительности предыдущего периода; не случайно в это время
возникла в ы ш е у п о м я н у т а я ш к о л а эрудитов и филологов, которая заня
лась изучением средневековья. Но на то они и э р у д и т ы , чтоб не прини
мать близко к сердцу к о н ф л и к т ы того времени, свидетельства которого
они собирают и х р о н и к и которого приводят в порядок; они нередко и
судят его, следуя наиболее распространенным предрассудкам собствен
ного времени, так что то и дело третируют свысока предмет своих тру
дов, з а я в л я я , что изучаемый и м и поэт ни на что не годен, а эпоха, чьей
истории они посвятили всю ж и з н ь , темна и ж е с т о к а . Потребовалось
немало времени, чтобы груду средневековых диковинок, накопленную
эрудитами за несколько веков, осветил огонь м ы с л и ; в эпоху Возрожде
н и я средневековьем, однако, г н у ш а л и с ь , д а ж е когда исследовали его.
Драма любви и ненависти по форме была такой же обостренно дуалис
тической, к а к та, что разворачивалась в те времена м е ж д у к а т о л и к а м и
и протестантами: протестанты н а з ы в а л и папу А н т и х р и с т о м , первен
ство римской ц е р к в и — mysterium iniquitatis и составляли списки testium
19
veritatis , то есть истинно верующих, кто и под гнетом нечестия проти

20
востоял ему; а к а т о л и к и т а к и м и же эпитетами н а г р а ж д а л и Лютера и

19
Таинством нечестия (лат.).
20
Свидетелей истины (лат.).
его реформу и составляли списки еретиков, свидетелей Сатаны. Но это

противоборство конфессий было рецидивом прошлого и мало-помалу
д о л ж н о было сойти на нет, тогда к а к борьба со средневековьем возве
щ а л а будущее и окончиться могла л и ш ь с выработкой нового, более
высокого представления об истории.
ѵ. ИСТОРИОГРАФИЯ ПРОСВЕЩЕНИЯ
Историография, которая п р и ш л а предыдущей на смену, обострила

до крайности основную а п о р и ю к а к античности, т а к и средневековья и
в этом своем с т р е м л е н и и к пределу обрела н е п о в т о р и м ы й облик и
право именоваться особым периодом историографии. Символическое
облачение, сотканное из воспоминаний о греко-римском мире, которое
поначалу требовалось современному сознанию, теперь было изодрано в
к л о ч ь я и отброшено за ненадобностью. Мало-помалу п р о л о ж и л а себе
дорогу и утвердилась в умах мысль, что древние греки и р и м л я н е были
не самыми с т а р ы м и и мудрыми среди людей, а наоборот, самыми юны
ми и н е о п ы т н ы м и ; настоящей античностью, то есть эпохой опытного и
зрелого ума, д о л ж н о считаться новое в р е м я . Авторитету античности,
которая представлялась эпохой р а з у м а по сравнению с культурой и
нравами варварской эпохи, идет на смену авторитет Р а з у м а к а к таково
го, названного теперь его собственным именем, а на смену гуманизму с
его слепым преклонением перед греками и р и м л я н а м и идет гумани-
тарность, культ человечества, обожествленного т а к ж е и под именем «при
роды», то есть простой и абстрактной человеческой природы. Историй,
написанных по-латыни, становится меньше, они ограничиваются кру
гом эрудитов, и напротив, появляется множество историй на нацио
н а л ь н ы х я з ы к а х ; объектом к р и т и к и служат не только средневековые
ф а л ь с и ф и к а ц и и и баснословие, не только летописи легковерных и не
вежественных монахов, но и труды а н т и ч н ы х историков; возникают
первые сомнения в достоверности римской исторической т р а д и ц и и , при
том что пиетет к античности сохраняется, а н е п р и я з н ь и отвращение к
средневековью растут. Все чувствуют и провозглашают, что в ы ш л и на
конец не только из т ь м ы , но д а ж е из предрассветных сумерек и на
горизонте засияло солнце Разума, озарив у м ы , наполнив их ж и в и т е л ь
н ы м светом. «Свет», «озарение» и тому подобные слова произносятся
на к а ж д о м ш а г у с н а р а с т а ю щ и м в о о д у ш е в л е н и е м и уверенностью;
отсюда и имена — «эпоха света», «озарения» и л и «просвещения», —
даваемые историческому периоду протяженностью от Д е к а р т а до Кан
та. А вместе с этими словами появилось еще одно, раньше звучавшее
редко и не имевшее такого широкого смысла, — «прогресс»; теперь же
оно произносилось все ч а щ е , все настойчивее, пока не превратилось в
основной к р и т е р и й д л я оценки фактов, понимания ж и з н и , создания
истории и вместе с тем в предмет специальных исследований и в но
в ы й тип истории историю прогресса человеческого духа.
Но х р и с т и а н с к а я теологическая мысль не собиралась т а к легко
сдавать п о з и ц и и . Прогресс, о котором т а к много толковали, б ы л , что
называется, прогрессом без р а з в и т и я — к а к бы вздохом удовлетворе-
н и я , с к а к и м человек, которому после долгих и с п ы т а н и й улыбнулась

удача, созерцает безмятежное настоящее, г л я д и т в прекрасное будущее
и отворачивается от прошлого, з а г л я н у в туда на мгновение, чтобы л и ш
н и й р а з с о т в р а щ е н и е м и н а с м е ш к о й п о р а з и т ь с я его б е з о б р а з и ю .
Возьмем, к примеру, умнейшего и нанболее представительного историка
Просвещения господина Вольтера; он написал свой «Essai sur les mosurs" , 1
с тем чтобы помочь своей п р и я т е л ь н и ц е м а р к и з е дю Ш а т л е «surmonter

le degout" , которое в ы з в а л а у нее «L'histoire moderne depuis la decadence de
2
I'Empire romain" , — и и з л о ж и л эту историю в сатирическом тоне. И л и

3
возьмем к н и г у , вместившую ц е л ы й век и я в и в ш у ю с я к а к бы его заве

щ а н и е м (а т а к ж е и завещанием автора), — «Esquisse d'un tableau historique
desprogresde I'esprit humain" Кондорсе; сколько восторгов по поводу на
4
стоящего д а ж е среди революционной бойни, сколько радостных пред

чувствий будущего — и не меньше презрения и сарказма по отноше
нию к прошлому, породившему к а к - н и к а к это настоящее. Н о в а я эра
д о л ж н а была быть по определению счастливой; в это время (говорит
Вольтер) «les hommes ont acquis plus de lumieres d'un bout de VEurope а Г autre
que dans tous les ages precedents"5. Человеку теперь дано в р у к и всепобеж
дающее о р у ж и е : «Le seule arme contre le monstre, с 'est la Raison, la seule maniere
d'empecher les hommes d'etre absurdes et mechants, с 'est de les eclairer; pour rendre
le fantasme execrable, il ne faut que le peindre* . Н и к т о не спорил, что и в
6
прошлом были проявления разума: их не могло не быть, ведь что-то

з а т е м н я л и суеверия и угнетало насилие. «<3я voitdans I'histoire les erreures
et les prejuges se succeder tour a tour, et chasser la verite et la raison: on voit les
habiles et les heureux enchainer les imbeciles et ecraser les infortunes; et encore ces
habiles et ces heureux sont eux-mimes les jouets de la fortune, ainsi que les esclaves
qu'ils gouvernent* . Благое начало не только терпело гнет, но в определен
7
ной мере и сопротивлялось: «аи milieu de ces saccagements et ces destructions...

nous voyons un amour de I 'ordre qui anime en secret le genre humain et qui a prevenu
sa mine totale: с 'est un des ressort de la nature, qui reprend toujours sai force...» . И s
«Опыт о нравах» (франц.).

1
«Преодолеть отвращение» (франц.).

2
«Современная история после падения Римской империи» (франц.).

3
«Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума» (франц.).

4
«Люди по всей Европе обрели больше света, чем во все предыдущие века»
5
(франц.).
* «Разум — единственное оружие против чудовища, единственное средство
отвратить людей от глупости и ничтожества — просветить их; чтобы возбудить
ненависть к фанатизму, довольно его изобразить» (франц.).
«Мы видим, как в истории ошибки и заблуждения сменяют друг друга и
7
преследуют истину и разум, видим, как хитрые и ловкие ездят на дураках и

неудачниках; однако судьба играет хитрыми и ловкими точно так же, как и
рабами, которых они себе подчинили» (франц.).
«Посреди этого разбоя и разрухи... мы видим, как любовь к порядку ис
8
подволь воодушевляет род человеческий и предотвращает его гибель: это один

из ресурсов природы, откуда она черпает новые силы» (франц.).
V. Историография Просвещения 149
потом, н е л ь з я забывать «великие эпохи», века, когда с т а р а н и я м и уче

н ы х м у ж е й и монархов процветали искусства: «le quatre ages heureux* 9
истории. Но эти п р о я в л е н и я благого начала, редкие, слабые, с к р ы т ы е ,

обреченные на быстрое исчезновение, отличаются от его я в л е н и я в со
временную эпоху не только количественно, но и качественно: настает
момент, когда люди научаются м ы с л и т ь , исправляют свои идеи и вся
п р о ш е д ш а я история рисуется им, к а к бурное море тому, кто ступил на
сушу. Конечно, в новые времена не все похвально, многое достойно и
п о р и ц а н и я : «/es abus servent de lois dans presque toute la ierre; et si les plus sages
des hommes s'assemblaient pour faire des lois, ou est I'Etat dont la forme subsistat
entiere?* — идеал разума еще очень д а л е к , и новый век пока может
10
считаться л и ш ь этапом на пути к совершенному р а з у м у и счастью;

идея в ы с ш е й социальной формы встречается еще у Канта, за к о т о р ы м
т а щ и т с я д л и н н ы й хвост старой р а ц и о н а л и с т с к о й и с х о л а с т и ч е с к о й
философии. И л и вместо в ы с ш е й ф о р м ы умственному взору я в и л о с ь
головокружительное восхождение от одной формы к другой, еще более
прекрасной. Истинное начало этому восхождению, этому искоренению
беззаконий — в прежние века речь ш л а л и ш ь об отдельных попытках —
было положено в век Просвещения, ибо он первый ступил на верную и
ш и р о к у ю дорогу, озаренную светом Р а з у м а . Б ы в а л о и теперь, что ка
кая-либо теория — вспомним Руссо — все переворачивала с ног на
голову и п о м е щ а л а эпоху Р а з у м а не в современность и не в будущее,
близкое, либо далекое, но в прошлое, причем не в средневековое, антич
ное и л и восточное, а в доисторическое прошлое, о б н а р у ж и в а я там бли
зость к «природе», которая была у т е р я н а в ходе д а л ь н е й ш е й истории.
Но эта т е о р и я , внешне о т л и ч н а я от господствующей, была, в сущности,
ей идентична, поскольку доисторическая «близость к природе», никог
да не существовавшая в действительности, в ы р а ж а л а идеал, к которому
н у ж н о стремиться в близком или далеком будущем, — идеал, л и ш ь в
современную эпоху осознанный к а к ц е л ь . Ни от кого не может у к р ы т ь
ся р е л и г и о з н ы й х а р а к т е р этого нового мировоззрения, которое пере
кладывает на светский я з ы к христианские п о н я т и я Бога (теперь этот
светский бог зовется истиной и справедливостью), земного р а я , искупле
н и я , тысячелетнего Ц а р с т в и я Христова и так далее; мировоззрения,
которое наравне с христианством отрицает всю предшествующую ис
торию за исключением р е д к и х провозвестников своего грядущего при
хода. И не в а ж н о , что р е л и г и я и в особенности христианство стали
предметом ж е с т о ч а й ш е й к р и т и к и , м и ш е н ь ю д л я г л у м л е н и я и насме
ш е к , что, оставив в с я к у ю сдержанность, не удовлетворяясь более спо
койной у л ы б к о й , что п о я в л я л а с ь когда-то на л и ц а х и т а л ь я н с к и х гу-
«Четыре счастливых века» (франц.).

9
«Почти везде закон подменяется беззаконием: если для написания зако

10
нов соберутся мудрейшие из мудрых, найдется ли государство, которое сохра

нило бы после этого свой строй?» (франц.)
манистов, новая эпоха объявила христианству о т к р ы т у ю и беспощад

ную войну. Светский фанатизм — тоже следствие догматизма. И не
в а ж н о , что люди благочестивые у ж а с а л и с ь светскому богу и узнавали в
нем старого Сатану, а просветители видели в п р е ж н е м Боге, ч ь и м воп
лощением был священник, капризное, грубое и жестокое божество. Сама
возможность такого рода в з а и м н ы х обвинений с л у ж и т подтверждением
д у а л и з м а , к о т о р ы й поразил новый взгляд на м и р вслед за п р е ж н и м и
сделал его непригодным д л я п о н и м а н и я истории и р а з в и т и я .
Р а в н ы м образом не была преодолена и историографическая апо
р и я античности — абстрактный индивидуализм и л и «прагматический
«подход к истории: именно в это время п р а г м а т и ч е с к а я к о н ц е п ц и я
к а к рассказ о человеческих и д е я х , чувствах, расчетах и действиях ста
ла п р я м о противопоставляться средневековой теологической истории, а
к а к рассказ, с н а б ж е н н ы й р а з м ы ш л е н и я м и , — старым н а и в н ы м хрони
к а м и л и эрудитским к о л л е к ц и я м сведений и документов. Тот с а м ы й
Вольтер, к о т о р ы й в своих многочисленных исторических и неистори
ческих опусах опровергает и осмеивает веру в божественный промысел,
в право горстки варваров именоваться избранным народом и стерж
нем всеобщей истории (в то же в р е м я п о д м е н я я эту веру в ы ш е у к а з а н
ной светской теологией), восхваляет Гвиччардини и М а к ь я в е л л и к а к
образец первой mistoire bienfaite* . Прагматическая к о н ц е п ц и я проникла
11
даже в историю религии и ц е р к в и ; в Германии ее м о ж н о встретить у

Мосгейма и других; из-за этого проникновения р а ц и о н а л и з м а в цер
к о в н у ю историографию и протестантскую философию впоследствии
возникло мнение, что Р е ф о р м а ц и я двинула вперед историческую м ы с л ь ,
тогда к а к в данном случае она просто переняла гуманистический ме
тод, которому прежде противилась; если она и внесла свой в к л а д в
развитие исторических идей, то произошло это, к а к мы позже убедимся,
под воздействием другой ее составляющей — м и с т и ц и з м а . В л и я н и я
п р а г м а т и к и не и з б е ж а л д а ж е к а т о л и ц и з м : с в и д е т е л ь с т в о т о м у —
«Discours» Боссюэ, который подхватывает т р а д и ц и ю Августина, но не
12
сколько подправленную, смягченную и модернизированную, без непри

миримого дуализма, что несли в себе два града, без Р и м с к о й империи
к а к последнего земного царства; рядом с божественным п р о м ы с л о м
он оставляет место и д л я естественных п р и ч и н , установленных Богом
и п о д ч и н я ю щ и х с я законам; к тому же немалое значение он придает
с о ц и а л ь н о - п о л и т и ч е с к и м у с л о в и я м ; в своей «Histoire des variations des
Eglises* он идет еще дальше в объективном осмыслении внутренних
13
мотивов истории Р е ф о р м а ц и и , представляя ее к а к бунт против автори-
«Правильной истории» (франц.).

11
«Рассуждение» (франц.). — Ж. Боссюэ. «Рассуждение о всеобщей исто

12
рии...» (1681).
«Истории изменений (протестантских) церквей» (франц.).
13
тета. Д а ж е его противник Вольтер признавал, что Боссюэ, помимо бо

жественного покровительства избранному народу, не допустил в свою
историю других сверхъестественных причин, но всегда учитывал «Гesprit
des nations» . Настолько силен был «/'esprit du siecle* . Прагматические
14 15
к о н ц е п ц и и того времени до сих пор т а к з н а к о м ы , так б л и з к и нам, т а к

прочно о к к у п и р о в а л и н а ш и учебники истории, что не н у ж д а ю т с я в де
тальном рассмотрении. Стоит подумать о XVIII веке, сразу в уме воз
никает образ истории, где с в я щ е н н и к и плутуют, придворные интригу-
Ют, а мудрые монархи насаждают разумные установления — к несчастью
обреченные погибнуть, ибо им противодействуют злоба и невежество
черни, но все равно в ы з ы в а ю щ и е восхищение и благодарность просве
щ е н н ы х д у ш . И к а к неизбежное дополнение этого образа — Случай,
который вмешивается в ход событий, еще больше его занутывает и де
лает с т р а н н ы м и н е о ж и д а н н ы м его исход. И в чем же польза, к а к о в а
цель истории? Вот что говорит все тот же Вольтер: «Cet avantage consiste
surtout dans la comparaison qu 'un homme d'etat, un citoyen peut faire des lois et des
mceurs etrangeres avec celles de son pays: с'est ce qui excite I'emulation des nations
modernes dans les arts, dans I'agriculture, dans le commerce. Les grandes fautespassees
servent beaucoup a tout genre. On ne saurait trop remettre devant lesyeux les crimes et
lesmalheures: onpeut, quoi qu'on en dise, prevenir les uns et les autres* . Эта мысль
16
повторяется во множестве формулировок и содержится почти во всех

к н и г а х по теории историографии того времени, которые, у п р о щ а я и по
п у л я р и з и р у я , п р о д о л ж а л и и т а л ь я н с к у ю историческую миссию Возрож
дения. Под именем «философия истории», которому была суждена столь
славная судьба, в то время понимали подспорье в виде добрых советов и
предостережений, которые м о ж н о извлечь из истории, если подходить к
ней без п р е д в з я т ы х идей, за исключением одной «предвзятой идеи» —
идеи Р а з у м а .
Истории была дана в н е ш н я я цель, и это привело к тем же послед
ствиям, что ив античности, когда история риторизировалась и возник
ли историко-педагогические романы, и к тем же последствиям, что и в
эпоху Возрождения, когда по-прежнему были в почете «речи», а история
рассматривалась л и ш ь к а к материал д л я более и л и менее посторонних
целей; отсюда проистекало равнодушие к ее достоверности; Макьявел
ли выводил свои законы и правила из декад Л и в и я , не с м у щ а я с ь д а ж е
«Дух народов» (франц.).

14
«Дух века» (франц.).

15
* «Польза состоит главным образом в том, что государственный деятель,

1
любой гражданин имеет возможность сравнить иностранные законы и нравы с

законами и нравами своей страны: это побуждает нынешние народы к сорев
нованию в искусстве, в сельском хозяйстве, в торговле. Пользу можно извлечь
и из знания тяжких ошибок, совершенных в прошлом. Имея перед умствен
ным взором картину преступлений и бедствий, можно предотвратить и те и
другие (франц.).
их грубой материальности, или, к а к он выражался, событиями (evenements),

ее задача — исследовать, к а к и м было в прошлом «/a societe des hommes,
comment on vivaitdans I'interieur des families, quels arts etaient cultives* , то есть18
обрисовывать «нравы» (les moers); не теряться среди мелочей (petitsfaits),

но брать во внимание т о л ь к о значительные ф а к т ы (les seules considerables)
и о б ъ я с н я т ь дух (Vesprit), который их породил. С тем, что к а р т и н а м битв
Вольтер явно предпочитал к а р т и н ы нравов, связано его убеждение (ко
торое, правда, не было реализовано и л и как-то забылось в полемичес
к о м азарте), что истории надо стремиться к описанию не бедствий и
человеческих подлостей (les details de la fureur et de la misere humaine), но
нравов и искусств, то есть чего-то положительного; в своем «Веке Лю
довика XIV» он з а я в л я е т о намерении прославить этого монарха не за
то, что «і/afaitdu bien auxfranqais*, но за то, что «ilafaitdu Men auxhommes* . 19
С Вольтером это намерение, которое он отчасти сам и осуществил, раз

деляют все историки того периода; ж е л а ю щ и е получить об этом пред
ставление пусть обратятся к книге Фуэтера, где показано, к а к великие
вольтеровские полотна «Опыта о нравах» и «Века» отразились на стра
н и ц а х других писателей, ф р а н ц у з с к и х и и н ы х , например, в знамени
том введении Робертсона к истории К а р л а V. Ч и т а т е л ь Фуэтера заме
тит т а к ж е , к а к у м н о ж и л и с ь и у л у ч ш и л и с ь с п е ц и а л ь н ы е и с т о р и и ,
посвященные тому и л и иному аспекту к у л ь т у р ы , словно исполнились
одно за другим те desiderata , которые у к а з а л в своей к л а с с и ф и к а ц и и
20
истории Б э к о н . История философии все д а л ь ш е отходит от сборников

в ы с к а з ы в а н и й философов и анекдотов о них и становится — от Бруке-
ра до Б у л я и Тидемана — историей систем. К а к особая проблема фор
мулируется история искусства в трудах В и н к е л ь м а н а и его последова
телей, история литературы — в к н и г а х самого Вольтера и его ш к о л ы ;
историю права и общественных установлений представляют во Ф р а н ц и и
Дюбо и Монтескье, а в Германии появляется на свет такое самобытное
и реалистическое произведение, к а к история Оснабрюка Мёзера; исто
р и я промышленности и торговли отделяется от трактатов по экономи
ке с их историческими экскурсами и составляет предмет специального
труда Герена; история социальных обычаев (например, к н и г а Сент-Пале
«Старинное рыцарство») исследует общественную и нравственную ж и з н ь
в м е л ь ч а й ш и х подробностях; недаром же Вольтер с к а з а л по поводу
турниров: «// se fait des revolutions dans les plaisirs comme dans tout le reste* . 21
Ч т о же касается И т а л и и , то она к а к всегда была первой и л и ш ь затем

н а ч а л а отставать и п о л у ч а т ь и м п у л ь с ы от д р у г и х стран Е в р о п ы : в
«Человеческое общество, какой была жизнь внутри семьи, какие искусст
18
ва процветали» (франц.).
«Он делал добро французам... он делал добро людям» (франц.).
19
Пожелания (лат.).
20
«В развлечениях, как и во всем остальном, происходят революции»

21
(франц.).
XVIII веке Пьетро Д ж а н н о н е , подводя итог многочисленным п о п ы т к а м

своих предшественников, создал г р а ж д а н с к у ю историю Неаполитанс
кого королевства, где уделил особое внимание отношениям м е ж д у цер
ковью и государством и смене законодательства; его примеру последо
вали многие в И т а л и и и за рубежом (среди них Монтескье и Гиббон);
Лудовико Антонио Муратори предложил всеохватную к а р т и н у средне
вековой ж и з н и в nAntiquitates Italiae* , Тирабоски составил обширную
22
историю и т а л ь я н с к о й литературы (понимая ее к а к историю всей ита

л ь я н с к о й к у л ь т у р ы ) , прославленную к а к эрудицией, т а к и ясностью
и з л о ж е н и я ; вслед за ним другие, не столь в е л и к и е , к примеру, Наполи
Синьорелли в «Истории к у л ь т у р ы Королевства Обеих С и ц и л и и » , дета
лизировали эту к а р т и н у применительно к отдельным областям и под
к р е п и л и ее новейшей философией; иезуит Б е т т и н е л л и в з я л за образец
исторические к н и г и Вольтера в своей истории л и т е р а т у р ы , искусств и
нравов И т а л и и ; монах Буонафеде п о д р а ж а л вольтеровскому полеми
ческому стилю, обращаясь за примером к истории философии Брукера;
Л а н ц и в своей капитальной «Истории живописи» последовал по пути,
намеченному Винкельманом.
В эпоху Просвещения историография не только стала больше ин
тересоваться «внутренней» ж и з н ь ю , но и значительно р а с ш и р и л а свои
временные и пространственные р а м к и . И здесь Вольтер л у ч ш е всех
в ы р а ж а е т свою эпоху, когда обвиняет традиционную всеобщую исто
рию в узости взгляда, в том, что она не хочет видеть ничего, кроме иудей
ской, то есть священной, истории и греко-римской, то есть светской, в
том, что она ограничивается (по его собственному в ы р а ж е н и ю ) «histoires
pretendues universelles, fabriquees dans notre Occident* . Материалы, которые
23
н а ч и н а я с эпохи Возрождения в изобилии доставлялись исследователя

ми и путешественниками (в большинстве своем иезуитами и миссио
нерами), постепенно находили применение; И н д и я и К и т а й привлека
ли внимание к а к древностью, т а к и высоким уровнем к у л ь т у р ы . Вскоре
п р и ш л о время переводов восточных религиозных и л и т е р а т у р н ы х тек
стов и появилась возможность рассуждать об этих к у л ь т у р а х яе только
по сведениям из вторых рук и л и описаниям путешественников. Воз
растание интереса к Востоку не означало с н и ж е н и я интереса к антич
ности (исследования которой никогда не прерывались, но центр их пе
ремещался из И т а л и и во Францию, потом в Англию, потом в Германию),
но и к средневековью, свидетельство тому — труды мавристов, Лейбни
ца, Муратори и многих других; здесь к а к и везде совершалась специа
л и з а ц и я по предметам и областям, к а к , например, у Де Мео в его «Кри
тических а н н а л а х Неаполитанского королевства».
«Древности Италии» (лат.).

22
«Историями, изготовленными на нашем Западе и претендующими на

23
всеобщность» (франц.).
Одновременно с ростом объема з н а н и й и увеличением докумен

тов и сведений, б ы в ш и х в р а с п о р я ж е н и и исследователей, оттачивались
методы их к р и т и к и и проверки подлинности. Фуэтер отмечает значи
т е л ь н ы й прогресс в этой области от мавристов и Лейбница (он хоть и
был философом, но не поднялся в ы ш е уровня добросовестных и ученых
монахов) до Муратори, который п о л о ж и л начало исследованию склон
ностей свидетелей, их интересов и страстей, всего, что способно повли
я т ь на содержание их свидетельства. Дальнейшее развитие критиче
ского метода связано с просветителями во главе с Вольтером; к р и т и к а
становится более глубокой, основывается на з н а н и и предмета (литера
туры, морали, п о л и т и к и , военного искусства), опровергает толкование,
которое дают тем или и н ы м ф а к т а м поверхностные, легковерные и л и
необъективные историки, и пробует воссоздать их на основе л о г и к и . У
Вольтера особенно впечатляет (в его «Веке») недоверие к россказням
придворных и слуг, п р и в ы к ш и х сеять клевету и и с к а ж а т ь в угоду зло
бе поступки монархов и государственных м у ж е й .
Это происходило потому, что историография Просвещения, с одной
стороны, сохраняла и д а ж е усиливала прагматическую установку, с дру
гой — делала ее более утонченной и духовно более насыщенной, что
м о ж н о заметить хотя бы по излюбленным в ы р а ж е н и я м Вольтера, за
которые он хвалит д а ж е богослова Боссюэ: «Гesprit des nations*, «Гesprit
du temps* . Что означал этот <tesprit» — едва ли было кому-либо понят
24
но; философия того времени была еще неспособна соотнести это поня
тие с н е к и м и идеальными к о н ф и г у р а ц и я м и духа в его развитии и ос
мыслить разные эпохи и разные народы к а к актеров в духовной драме;
пока же новые слова оставались л и ш ь подступами к основным поня
т и я м . И нередко «esprit* понимался к а к постоянное качество, к а к р а с а ,
если речь ш л а о н а ц и я х , к а к веяние и л и м о д а применительно к време
ни, что сообщало этому понятию натуралистический и прагматический
оттенок. «Trois choses, — писал Вольтер, — influent sans cesse sur Г'esprit des
hommes, le climat, le gouvernement et la religion: c'est la seule maniere d'expliquer
I'enigme du monde* ; «дух» здесь п р и н и ж е н до продукта природных и
26
общественных обстоятельств. Однако обязывающее слово сказано, сде

лан первый шаг к пониманию причин социальной, политической и куль
турной борьбы, а к л и м а т , правительство, р е л и г и я , дух народов, дух вре
мени — все это более и л и менее удачные п о п ы т к и в ы й т и за р а м к и
прагматизма и обнаружить всеобщую связь событий. Эти п о п ы т к и , од
нако, неизменно приводят все к тому же абстрактному п р а г м а т и з м у ,
что видно в том числе на примере теории «единственного события», то
есть такого события, которое якобы определяет наступление новой эпо-
«Дух народов», «дух времени» (франц.).

24
«Три вещи постоянно влияют на дух людей: климат, правительство и

25
религия, —это единственный способ объяснить загадку мира» (франц.).

хи ц и в и л и з а ц и и и л и варварства; к а к замечает Фуэтер, в истории Роберт-

сона такое значение было придано крестовым походам и захвату Кон
стантинополя т у р к а м и . Следствием этого стало отсутствие внутренне
го единства в историях к у л ь т у р ы , нравов и искусств, которые описывали
одно явление за другим, д а ж е не п ы т а я с ь установить м е ж д у н и м и связь.
Помимо п р а г м а т и к и и натурализма, на пути новых и с м е л ы х на
ч и н а н и й историографии Просвещения, безусловно, в о з н и к а л и и другие
преграды; такой преградой б ы л , например, теолого-светский д у а л и з м ,
несовместимый с самим п р и н ц и п о м р а з в и т и я : взгляд на прошлое к а к
на сплошной м р а к и заблуждение препятствовал всякому серьезному
осмыслению р е л и г и и , поэзии, философии, устаревших и о т ж и в ш и х об
щественных установлений. Ч т о увидел Вольтер в таком в а ж н е й ш е м
д л я р а з в и т и я наблюдения и научной и н д у к ц и и я в л е н и и , к а к п р а к т и к а
«гадания» в п е р в о б ы т н ы х к у л ь т у р а х ? В ы д у м к у «ам premier fripon qui
rencontra un imbecile*™. Ч е м были в его глазах пророчества оракулов,
т а к ж е игравшие значительную роль в античной ж и з н и ? «Desfourberies* . 27
К чему сводилась теологическая схватка XVI века м е ж д у к а т о л и к а м и ,

лютеранами и к а л ь в и н и с т а м и вокруг евхаристии? К очередной нелепо
сти: п а п и с т ы «mangeaient Dieu pour pain, les lutheriens du pain et Dieu, les
calvinistes mangerent le pain et ne mangerent point Dieu* . К а к о в итог янсенист-
28
ского движения? Смертельная скука — скука «querelle theologiques*, пусто

словие «querelles de plume* ; от всего этого остались л и ш ь геометрия,
29
теоретическая г р а м м а т и к а , л о г и к а , то есть только то, «qui appartient a la

raison*,в. tquerelles theologiques* — шпе maladie de plus dans I' esprit humain* . 30
He л у ч ш е е обхождение ждет философию п р е д ы д у щ и х эпох: филосо

ф и я Платона — всего л и ш ь «ипе mauvaise methaphysique* , в я з ь г л у п ы х
31
рассуждений, на которые в е к а м и благоговейно насланвались еще более

нелепые, п о к а не я в и л с я Л о к к ; «Locke, qui seul a developpe I'entendement
humain dans un livre ой И n'ya que des verites et, ce qui rend I'ouvrageparfait, toutes
les verites sont claires* . В поэзии современность ставилась выше древности:
32
«Иерусалим» в ы ш е «Илиады», «Орланд» в ы ш е «Одиссеи», Данте ка

зался н е п о н я т н ы м и н а п ы щ е н н ы м . Ш е к с п и р — варваром, не л и ш е н н ы м
д а р о в а н и я , а про средневековую литературу никто и с л ы ш а т ь не хотел:
«ои a recueilli quelques malheureuses compositions de ce temps: с 'est faire un amas
«Первого мошенника, которому встретился дурак» (франц.).
28
«Плутовством» (франц.).
27
«Ели Бога вместо хлеба, лютеране — вместе с хлебом, а кальвинисты хлеб

28
съели, а Бога не стали» (франц.).

«Теологических споров»... «письменных споров» (франц.).
29
«Что принадлежит разуму»... «теологические споры — очередная бо

30
лезнь человеческого разума» (франц.).

«Метафизика дурного толка» (франц.).
31
«Только Локк сумел поставить человеческое познание на должную высо

32
ту в книге, где содержатся одни истины, и — что самое ценное — все они
понятны» (франц.).
de cailloux tires d'antiques masures quand on est entourre de palais* ; Ф р и д р и х33
Прусский, в этом смысле последовательный вольтерьянец, т о ж е брезг

ливо м о р щ и л с я при виде и з д а н и я «Niebelunglied» и других п а м я т н и
3i
ков германского эпоса. Короче, все прошлое утратило ценность и л и ,

точнее, сохранило ее исключительно к а к отрицательный п р и м е р . «Que
les citoyens d'une ville immense, ой les arts, lesplaisirs et lapaix regnent aujourd'hui,
ой la raison тёте commence a s'introduire, comparent les temps, et qu'ils seplaignent,
s'ils Tosent. С'est une reflexion qu'il faut faire presque a chaque page de cette
histoire*' .
65
Отсутствие представления о развитии обесценивало д а ж е в е л и к и е

достижения в познании отдаленных народов, и, к а к ни справедливо было
ж е л а н и е приобщить И н д и ю и л и Китай к всеобщей истории, к а к ни
справедливы к р и т и к а и сатира к о н ц е п ц и и «четырех царств» и «свя
щенной» истории, но нельзя забывать, что эта осмеянная теория удов
летворяла законную потребность осмыслить историю в ее связи с хри
стианской и европейской духовной ж и з н ь ю , и если бы не удалось ( к а к
не удалось в тот момент) создать «более ш и р о к у ю картину связей, вклю
чив в нее А р а в и ю , И н д и ю , К и т а й , и а м е р и к а н с к и е ц и в и л и з а н и и , и все
остальные, о т к р ы т ы е недавно, новые з н а н и я т а к и п р о д о л ж а л и бы про
сто т е ш и т ь любопытство и л и воображение. В XVIII веке И н д и я , Китай
и Восток в целом с л у ж и л и не более чем поводом д л я демонстрации
религиозной терпимости — скорее д а ж е религиозного б е з р а з л и ч и я ;
далекие страны, в которых не было воинствующего прозелитизма, кото
рые не д о к у ч а л и Европе миссионерами в ответ на то, что она их и м и
наводнила, не воспринимались в то время к а к историческая реальность,
не з а н и м а л и подобающего места в развитии духа, но оставались туман
н ы м идеалом, страной из сновидения. Те, кто в н а ш и дни возобновляют
восторги перед азиатской терпимостью, противопоставляя ее европей
скому фанатизму, те, кто приходят в умиление от мудрости и миролю
бия Востока, обычно не подозревают, что все это у ж е было сказано Воль
тером, и если в его случае и не вело к более верному историческому
пониманию, то по меньшей мере с л у ж и л о определенной практической
и нравственной задаче, решать которую в ту эпоху было необходимо.
Неверное представление о р а з в и т и и , а отнюдь не т а к и е п р и в х о д я щ и е
ф а к т о р ы , к а к публицистические, ж у р н а л и с т с к и е и литературные нак
лонности к р у п н е й ш и х историков того времени, стало глубинной при-
«Недавно собрали несколько незадачливых сочинений того времени —

33
это все равно что имея множество дворцов, строить из булыжников лачуги»
(франц.).
«Песни о Нибелунгах» (нем.).
34
«Пусть жители огромного города, где ныне царят искусства, удовольствия

35
и мир, где даже начинает утверждаться разум, сравнят времена, а уж тогда

пусть жалуются, если хватит духу. Такое замечание уместно почти на каждой
странице этой истории» (франц.).
чиной того, что историографии Просвещения не понадобился огромный

запас сведений, н а к о п л е н н ы й филологами XVIII века. Зачем п ы т а т ь с я
прослеживать по документам медленный и многотрудный процесс раз
в и т и я духа, если, согласно новой к о н ц е п ц и и , р а з в и т и я не было, а были
с к а ч к и , и к а к раз в это время произошел г и г а н т с к и й с к а ч о к , бесконеч
но отдаливший прошлое? На худой конец м о ж н о было порыться среди
документов и наугад извлечь какую-нибудь любопытную подробность,
подходящую д л я целей идущей в д а н н ы й момент п о л е м и к и . «С'est un
vaste magasin, ой vous prendrez ce qui est a votre usage» , — говорил Вольтер.
36
Эрудиты и просветители, дети своего времени, так м е ж собой и не дого

ворились: первые не сумели подняться до подлинной истории из-за
неповоротливости духа, вторые, в силу чрезмерной его подвижности,
промахнулись, з а н я в ш и с ь вместо истории публицистикой.
Таковы были пределы, внутри которых существовала историогра
фия Просвещения, но сам факт н а л и ч и я пределов вовсе не свидетель
ствовал о том, что она не двигалась вперед, не прогрессировала. Погру
ж е н н а я в насущные труды, ослепленная величием и с т и н ы , которую
пробудила к ж и з н и , эта историография не замечала, или почти не заме
чала, этих пределов и трудностей; ей было довольно о щ у щ а т ь свое стре
мительное движение вперед, и в этом о щ у щ е н и и она не обманывалась.
И, безусловно, правы к р и т и к и (в их числе Фуэтер), п ы т а ю щ и е с я огра
дить ее от дурной с л а в ы , которую она себе снискала, и превозносящие
многочисленные ее достоинства; в н а ш е м и з л о ж е н и и мы т о ж е удели
ли им место, более того, всячески подчеркивали их взаимосвязь и един
ство. И все же эту дурную славу н е л ь з я оставить без в н и м а н и я , ибо она
не имеет ничего общего с обычным п р и н и ж е н и е м любой эпохи со сто
роны ее преемницы; нет, это п р и н и ж е н и е особого толка, оно действи
тельно д а ж е при сравнении с эпохами, что предшествовали Просвеще
н и ю , потому именно П р о с в е щ е н и е , а не В о з р о ж д е н и е , к п р и м е р у ,
з а с л у ж и л о н а з в а н и е «антиисторической» эпохи ( « а н т и и с т о р и ч е с к и й
XVIII век»). Объяснить это не так уж трудно, если вспомнить о том, что
именно тогда был окончательно сдернут флер символизма в л и ц е досто
почтенной античности и что м е ж д у историей и разумом установились
отношения открытого дуализма и противоречия. Возрождение т о ж е
было анофеозом человеческого разума, однако, порвав со средневековой
традицией, оно упрочило связи с классической, и это придавало ему
видимость (только л и ш ь видимость) исторического сознания. К покро
вительству а н т и ч н ы х философов, к Платону в споре с Аристотелем, к
греческому Аристотелю в споре с Аристотелем схоластических ком
ментаторов то и дело прибегали философы В о з р о ж д е н и я . Во всеору
ж и и а н т и ч н ы х положений, х о т я и не без помощи софизмов, литераторы
обосновывали право на существование новых произведений и новых
36
«На этом огромном складе вы найдете все что вам угодно» (франц.).
суждений о н и х , а философы, к р и т и к и и х у д о ж н и к и отворачивались от

античности, л и ш ь когда не было н и к а к о й возможности в з я т ь ее себе в
союзники, но д а ж е тогда на это отваживались только самые д е р з к и е .
П о л и т и к и брали за образец античные республики: Л и в и и был их на
стольной к н и г о й , к а к д л я христиан Б и б л и я ; р е л и г и я , т е р я ю щ а я значе
ние д л я р а з у м н ы х людей, сохранялась д л я народа к а к необходимое ору
дие власти и к а к п р и м и т и в н а я форма философии — в этом были более
и л и менее согласны все, от М а к ь я в е л л и до Б р у н о . Мудрый законода
тель и л и «государь» М а к ь я в е л л и и просвещенный деспот Вольтер, быв
шие, и тот и другой, идеализированными портретами абсолютной мо
н а р х и и , к о т о р а я в течение четырех веков определяла п о л и т и ч е с к и е
судьбы Е в р о п ы , по сути б л и з к и друг другу; но п о л и т и к XVI века, по
з н а в ш и й все человеческие слабости, обогащенный историческим опы
том Греции и Р и м а , в г л я д ы в а л с я в подробности козней и сделок, тогда
к а к просветитель XVIII века, о к р ы л е н н ы й новыми победами Р а з у м а ,
все в ы ш е подымал его з н а м я и с мечом в руке становился на его з а щ и
ту, не д у м а я ни о к а к и х м а с к а х . Ц а р ь Н у м а учредил религию, чтобы
обманывать народ, за что его похвалил М а к ь я в е л л и и за что Вольтер
п о к р ы л бы его п о н о ш е н и я м и , к а к поступал со всеми учредителями догм
и пособниками фанатизма. Ч т о е щ е ? . . Р а ц и о н а л и з м Возрождения был
основным плодом уравновешенного, избегающего и з л и ш е с т в , гибкого,
артистичного итальянского ума, а р а ц и о н а л и з м Просвещения — про
дуктом радикального, последовательного, склонного к к р а й н о с т я м , ло
гического французского ума.
П р и сопоставлении двух видов рационализма и двух эпох Просве
щение неизбежно должно было показаться антиисторичным, а Возрож
дение в результате такого сравнения представало обладающим истори
ческим сознанием и представлением о р а з в и т и и , к о т о р ы х у него на
самом деле не было в силу внутренне присущего ему р а ц и о н а л и з м а и
антиисторизма, — пожалуй, д а ж е более сильного, чем просветительский.
Более сильного не только потому, что, к а к мы убедились, Просвещение
способствовало расширению арсенала исторических познаний и идей,
но г л а в н ы м образом потому, что оно в с к р ы л о все противоречия, зало
ж е н н ы е в Возрождении; то, что казалось регрессом исторического со
з н а н и я , было прогрессом в ж и з н и , а потому и в историческом сознании,
что подтвердили последующие события. Триумфом и катастрофой Про
свещения я в и л а с ь Ф р а н ц у з с к а я р е в о л ю ц и я , она же стала одновременно
катастрофой и катарсисом его историографии.
VI. ИСТОРИОГРАФИЯ РОМАНТИЗМА
Р е а к ц и я проявилась в сентиментальном обращении к прошлому

и защите старых общественных установлений, которую п р е д п р и н я л и
п о л и т и к и . Отсюда две формы исторического и з л о ж е н и я , которые х о т я
и существовали во все времена, но в эпоху романтизма стали доминирую
щ и м и : н о с т а л ь г и ч е с к а я и р е с т а в р а ц и о н н а я . И обе они б ы л и , что на
зывается, медиевизированы, поскольку эпохой, которая всех к себе при
тягивала, стала теперь та, на которую обращали свои удары Просвещение
и революция, — средневековье и л и все, что его наноминало. С неизбеж
ностью потока, возвращающегося в естественное русло, сметая все ис
кусственные преграды, теперь после долгой рационалистической аске
зы взоры обратились к старой р е л и г и и , к с т а р ы м н а ц и о н а л ь н ы м и
местным о б ы ч а я м , вздох удовлетворения и радости п о с л ы ш а л с я , когда
вновь о т к р ы л и с ь старые дома, з а м к и и соборы, зазвучали п р е ж н и е пес
ни и вспомнились п р е ж н и е легенды; ив этой сумятице чувств понача
лу трудно было подметить глубокие, необратимые перемены, произо
ш е д ш и е в д у ш а х и породившие тоску, тревогу, пафос этого мнимого
возвращения в прошлое.
Ностальгическое течение в историографии романтизма не сводит
ся к отдельным произведениям и именам: оно, словно половодье, зах
лестнуло все или почти все, что писалось в то в р е м я , с н и м м о ж н о
встретиться не только у не с а м ы х глубоких авторов вроде Де Б а р а н т а
или у т а к и х поэтических натур, к а к Шатобриан, но и у поистине серьез
н ы х у ч е н ы х , например, у Нибура. Вся Европа и л и ее отдельные н а ц и и
вдруг прониклись любовью к р ы ц а р с к о й и монастырской ж и з н и , крес
товым походам, Гогенштауфенам, ломбардским и ф л а м а н д с к и м ком
м у н а м , х р и с т и а н с к и м королевствам И с п а н и и , ведущим войну с мавра
м и , и самим м а в р а м , и А н г л и и , поделенной саксами и н о р м а н н а м и , и
Ш в е й ц а р и и времен Вильгельма Т е л л я , и Chansons de geste , и песням 1
трубадуров, и готической архитектуре ( х а р а к т е р н ы й пример превраще

н и я презрительной к л и ч к и в любовное наименование), и народной по
эзии, литературе, искусству с их грубоватой нанвностыо; к удовольствию
ш и р о к о й п у б л и к и были опубликованы переводы и п е р е л о ж е н и я сред
невековых х р о н и к ; появились первые средневековые музеи, достраива
лись и л и восстанавливались в первозданном стиле ц е р к в и , з а м к и и
дворцы. Историография прочно переплелась с историческим романом,
в котором и у родоначальника этого нового литературного ж а н р а Скот-
та, и у его бесчисленных последователей из всех стран отразилась все
та же ностальгия (в чем их принципиальное отличие от исторического
романа Мандзони, чей историзм выливается в нравоучительную кри-
1
Эпическим поэмам (франц.).
VI. Историография романтизма 161
т и к у ) . П о с к о л ь к у эта ностальгия, к а к у ж е говорилось, несла на себе

отпечаток современной эпохи, у к а ж д о г о , к т о ее и с п ы т ы в а л , б ы л и свои
побудительные мотивы, религиозные или политические, свои фетиши —
старый к а т о л и ц и з м и л и м и с т и ц и з м , конституционная м о н а р х и я и л и
к о м м у н а л ь н а я республика, н а ц и о н а л ь н а я независимость и л и свобода
демократии и л и а р и с т о к р а т и и . Но п о э т и з а ц и я прошлого всегда чрева
та опасностью дисбаланса к р и т и к и и идеала, и отсюда н е и з б е ж н ы й к о
мический элемент в повальном к у л ь т е средневековья. Фуэтер, ведя речь
о Гизебрехте, одном из последних к р у п н ы х представителей романтиче
ской ш к о л ы , авторе «Истории немецкой империи» и горячем поклонни
ке «христианско-германских доблестей», мужества и воли средневековых
героев, припоминает остроумное определение Р а н к е — «мужественность,
доведенная до ребячества». Причем «ребячество» присутствует у исто
ков этого идеалистического течения задолго до его в п а д е н и я в к о м и з м ,
так что его следует отнести на счет особых свойств возвышенной по
этической г р е з ы .
Современные, а к т у а л ь н ы е м о т и в и р о в к и , которые п р о я в л я ю т с я в
ностальгической историографии к а к чистое чувство, у тех же и л и у
других авторов предстают и в форме м ы с л и и л и тенденции, которой
подчиняется и з л о ж е н и е материала; на многочисленных п р и м е р а х это
го я в л е н и я мы не будем подробно останавливаться (это, к с т а т и , отмен
но с д е л а л Ф у э т е р ) : здесь и п о с л е д о в а т е л ь н ы й р у с с о и з м И о г а н н е с а
Мюллера и Сисмонди, и идеал свободного крестьянства, в ы д в и н у т ы й
Нибуром, и ультрамонтанство Лео, и средневековая и м п е р с к а я идея
Гизебрехта и Ф и к к е р а , и старый л и б е р а л и з м Р а у м е р а , и новый либера
л и з м Р о т т е к а и Гервинуса, и англицизм Гизо и Д а л ь м а н а , и демокра
т и я М и ш л е , и неогвельфизм Тройи, Бальбо и падре Тости, и прусский
гегемонизм Д р о й з е н а и Т р е й ч к е , и т а к д а л е е . Но все эти и д р у г и е
тенденциозные и с т о р и к и (за р е д к и м и и с к л ю ч е н и я м и ) о п и р а ю т с я на
прошлое и в п р о ш л о м , в т р а д и ц и и и л и в д и а л е к т и к е т р а д и ц и и находят
оправдание своей тенденциозности. Н и к т о у ж е не ж е л а е т исходить из
одного абстрактного разума. К р а й н и й и т и п и ч н ы й случай я в и л а собой
социалистическая ш к о л а , п р и н я в ш а я романтическую форму у главно
го ее представителя — у Маркса, к о т о р ы й стремился сообщить ей исто
риографическую и научную строгость, отвергая социалистические идеалы
XVIII века и в м е н я я себе в заслугу переход от у т о п и и к н а у к е ; «наука»
п о н и м а л а с ь теперь к а к « и с т о р и ч е с к а я необходимость» п р и ш е с т в и я
новой э р ы , а м а т е р и а л и з м — не к а к н а т у р а л и с т и ч е с к и й м а т е р и а л и з м
Гольбаха и Г е л ь в е ц и я , но к а к «материализм и с т о р и ч е с к и й » .
Если ностальгическая историография — это п о э з и я , а тенденциоз
н а я историография — п о л и т и к а и п р а к т и к а , то ни одну из н и х н е л ь з я
считать истинной историографией эпохи романтизма, если рассматри
вать ее к а к эпоху в истории м ы с л и . Конечно, и п о э з и я , и п р а к т и к а
рождаются м ы с л ь ю и в ней обретают свою материю и свою основную
6 Кроче Б.
проблему; Ф р а н ц у з с к а я революция не была причиной и л и следствием

определенной философии, а причиной и следствием одновременно, то
есть философией в действии, философией, порожденной ж и з н ь ю и поро
д и в ш е й ее. Но н а у ч н ы й х а р а к т е р романтической историографии, кото
р ы й мы намерены в ы я в и т ь , определяется мыслью в форме м ы с л и , а не
в форме сентиментальной привязанности к прошлому и л и стремления
возродить воображаемое прошлое. В форме м ы с л и она в ы с т у п и л а про
тив П р о с в е щ е н и я , противопоставив его ж е с т к о м у д у а л и з м у п о н я т и е
развития.
Не то чтобы это понятие было совершенно н о в ы м , впервые явив
ш и м с я н а свет: н и одно умственное п о н я т и е н е м о ж е т в о з н и к н у т ь и з
ничего, просто в р а з н ы е эпохи в качестве проблемы предстают р а з н ы е
сферы м ы с л и , но м ы с л ь всегда существует во всей своей целостности.
Когда говорят, что в античности и л и в XVIII веке отсутствовало поня
тие р а з в и т и я , то это не более чем гипербола: она в о з н и к л а не случайно,
но от этого она не перестает быть гиперболой, которую н е л ь з я понимать
в буквальном и материальном смысле. И н е л ь з я у т в е р ж д а т ь , что науч
н а я в а ж н о с т ь п о н я т и я р а з в и т и я н и к е м не осознавалась и л и не пред
чувствовалась до эпохи романтизма. Это понятие оставило свои следы
в пантеизме в е л и к и х философов Ренессанса, прежде всего у Б р у н о , а
т а к ж е в м и с т и ц и з м е , поскольку он включает в себя пантеизм; еще бо
лее о т ч е т л и в ы й его след м о ж н о р а з л и ч и т ь в новой р е д а к ц и и т а к о й ока
менелости, к а к теологическая к о н ц е п ц и я истории: Лессинг понимает
историю к а к постепенный процесс просвещения рода человеческого, где
место последовательности откровений занимает последовательность все
менее и менее элементарных к н и г , от ранней иудейской с в я щ е н н о й
л и т е р а т у р ы до Е в а н г е л и я и его т р а д и ц и и . Да и не все теоретики Про
свещения б ы л и т а к и м и уж безнадежными д у а л и с т а м и , к а к те, кого я
у п о м и н а л ; т а к , н а н р и м е р , Тюрго, х о т я и не вполне о т к а з а л с я от пред
с т а в л е н и я о п р о ш л о м к а к о с п л о ш н о м у п а д к е , однако п р и з н а в а л , что
христианство было прогрессом по сравнению с античностью, а совре
м е н н а я эпоха — по сравнению с христианством, и д а ж е обозначил ли
н и ю р а з в и т и я , имеющего т р и этана: мифологический, м е т а ф и з и ч е с к и й
и н а у ч н ы й . Другие м ы с л и т е л и , к примеру, Монтескье, отмечали зависи
мость общественного устройства от обычаев и времени; и н ы е (в их чис
ле Руссо) большое внимание у д е л я л и силе чувства. Д а ж е в пору его
расцвета у Просвещения были противники, к о и х не устранвали не только
его политические абстракции и безоглядный о п т и м и з м (среди н и х на
зовем х о т я бы Г а л и а н и ) , но и более существенные м о м е н т ы , к о т о р ы е
станут главной темой более поздней к р и т и к и , к а к - т о : презрение к тра
д и ц и и , р е л и г и и и поэзии и л и х о л о д н ы й н а т у р а л и з м . Вот почему Г а м а н
осмеивал безоглядную веру Вольтера и Юма в ньютоновскую астроно
мию, а т а к ж е их некритическое восприятие м о р а л ь н ы х истин и у к а з ы
вал на значение поэзии, на необходимость объединить ее с историей,
полагая историю (в противоположность Бодену) не с а м ы м л е г к и м , а,

наоборот, с а м ы м т р у д н ы м умственным трудом. Но б л и ж е всего пред
восхитила романтическую м ы с л ь (теперь это у ж е общеизвестный факт)
«Новая наука» (1725) В и к о , который имел возможность к р и т и к о в а т ь
Просвещение л и ш ь на его начальной стадии (когда оно еще недалеко
у ш л о от естественного права или картезианства), однако л у ч ш е всех
п о н я л его с к р ы т ы е побуждения и предугадал его логические и п р а к т и
ческие последствия. Презрительному в з г л я д у на прошлое с высоты аб
страктного разума Вико противопоставил идею р а з в е р т ы в а н и я в исто
рии человеческого ума в форме чувства, фантазии и разума, в форме
смены эпох — эпохи дикости, богов, героев и человеческой эпохи; он
у т в е р ж д а л , что ни один период в р а з в и т и и человечества не был ошиб
к о й , ибо в к а ж д о м были своя сила и красота, к а ж д ы й был необходи
м ы м следствием предыдущего и необходимой подготовкой последую
щего, аристократия готовила демократию, а демократия — монархию, и
смена их всегда происходила в н у ж н ы й момент.
Но в романтизме идея р а з в и т и я у ж е не была едва с л ы ш н ы м голо
сом одиночки, а переросла в общее убеждение, обрела плоть, последова
тельность, силу и власть. Эта идея становится ц е н т р а л ь н ы м понятием
идеалистической философии, н а ш е д ш е й свою к у л ь м и н а ц и ю в гегелев
ской системе; л и ш ь е д и н и ц ы (например Гербарт), по-прежнему верные
д о к а н т и а н с к о м у догматизму, еще сопротивляются и л и пробуют сопро
тивляться (случай Шопенгауэра, Конта, и затем — представителей эволю
ционного позитивизма), но все слабее и слабее. Идея развития становится
и н т е л л е к т у а л ь н ы м стержнем всей историографии (за исключением, к а к
всегда, з а к о р е н е л ы х консерваторов), именно благодаря ей историогра
ф и я в той и л и иной мере избавляется от односторонности, которую со
общали ей п о л и т и ч е с к и й с е н т и м е н т а л и з м , ностальгия по недавнему
п р о ш л о м у , по «старым добрым временам», по средневековью. И с т о р и я
рассматривается к а к процесс закономерного р а з в и т и я , и потому с нее
снимается т я г о т е в ш и й над ней приговор; теперь она вся вызывает свя
щ е н н ы й трепет, к о т о р ы й в средние века пробуждали л и ш ь те ее разде
л ы , где речь ш л а о противоборстве Бога и дьявола. Вскоре понятие
р а з в и т и я распространилось на классическую античность, а затем — по
мере знакомства с н и м и — и на восточные к у л ь т у р ы ; т а к риМляне,
и о н и й ц ы и д о р и й ц ы , древние египтяне и и н д и й ц ы обрели ж и з н ь и оп
равдание и с н и с к а л и почти т а к у ю же любовь, к а к х р и с т и а н с к и й и ры
ц а р с к и й м и р . Д а ж е н е п р и я з н ь к XVIII веку, к эпохе, от которой непос
редственно о т т а л к и в а л о с ь новое в р е м я , не с т а л а д л я ф и л о с о ф о в и
историков препятствием логическому расширению этого п о н я т и я : к н и г и
самых я р ы х противников выливаются в апофеоз якобинства и Фран
цузской революции; Гегель усматривал в этих событиях т р и у м ф и ги
бель — т р и у м ф не в м е н ь ш е й степени, чем гибель, — одним словом,
«триумфальную гибель» современного абстрактного субъективизма, про-
возглашенного Д е к а р т о м . П р и м и р и л и с ь не только в р а г и , но д а ж е пала

чи и ж е р т в ы , и Сократ, м у ч е н и к свободной м ы с л и и ж е р т в а нетерпимо
сти в г л а з а х и н т е л л е к т у а л о в XVIII века и их н ы н е ш н и х эпигонов, был
вновь приговорен к неизбежной смерти во и м я истории, к о т о р а я не
допускает д у х о в н ы х революций без трагедии. В этом смысле сам со
ставитель «Коммунистического манифеста», т о р о п я щ и й словом и де
лом к о н е ц б у р ж у а з и и , но одновременно в ы с т у п а ю щ и й с торжествен
н ы м п а н е г и р и к о м ее свершениям, п о к а з а л себя з а к о н н ы м отпрыском
романтической м ы с л и , ведь тому, к т о п р и д е р ж и в а л с я идеологии XVIII
века, к а п и т а л и з м и б у р ж у а з и я неизбежно д о л ж н ы были к а з а т ь с я из
вращением, продуктом невежества, глупости, эгоизма, не з а с л у ж и в ш и м
д а ж е посмертных оправданий. И с т о р и к и романтической поры отстаива
ли свои пристрастия не менее п ы л к о , чем просветители, однако же
сатира, с а р к а з м , и н в е к т и в а л и ш ь обостряют историческое м ы ш л е н и е ,
по к р а й н е й мере у л у ч ш и х умов, но никогда не подавляют и не отрицают
его. И с т о р и о г р а ф и я всерьез вознамерилась всем воздать справедли
вость — такое складывается впечатление, и, думается, именно благода
ря той д и с ц и п л и н е , которой подчинялись у м ы и сердца историков и
мыслителей романтизма; отныне Вольтера и XVIII век п р о к л и н а л и и
считали порождением дьявола разве что самые невежественные и са
м ы е ф а н а т и ч н ы е попы и вообще к а т о л и к и , а столь же н е в е ж л и в о обхо
д и т ь с я со средневековьем, р е а к ц и е й и реставрацией п о з в о л я л и себе
л и ш ь вульгарные демократы и а н т и к л е р и к а л ы , т а к и е ж е , в сущности,
ретрограды, к а к их п р о т и в н и к и ; к а к у ж е было сказано, Просвещение с
п р и м ы к а ю щ и м к нему якобинством по сути представляло собой рели
гию и не могло не оставить после себя суеверий и предрассудков.
Понять историю к а к развитие значит понять ее к а к историю идеаль
н ы х ценностей, ибо только они способны развиваться; естественно, в
эпоху р о м а н т и з м а у м н о ж и л и с ь и специализировались истории такого
рода, х о т я и в п р е д ы д у щ и й период они известны у ж е в немалом числе.
Однако новизна их ш л а не от количества, а от внутренней зрелости, от
перестройки п р е ж н и х историй, которые либо представляли собой бес
с в я з н ы е собрания полезных сведений, либо з а к л ю ч а л и в себе идею, но
идею, привнесенную извне, з а я в л я в ш у ю о себе к а к о порождении чис
того разума и я в л я в ш у ю с я в действительности продуктом "абстракции
и в о о б р а ж е н и я . Теперь же и с т о р и я поэзии и л и т е р а т у р ы более не
равняется на идеал римского гуманизма, и л и на к л а с с и ц и с т и ч е с к и й
идеал эпохи Л ю д о в и к а XIV, и л и на рассудочный и п р о з а и ч н ы й идеал
XVIII века, но постепенно обретает собственное измерение и, о т т а л к и
ваясь от п е р в ы х опытов Гердера и Ш л е г е л я , потом Вильмена, Сент-
Бёва и Гервинуса, а т а к ж е Вольфа и Мюллера применительно к антич
ности, н а к о н е ц достигает своего п и к а в «Истории и т а л ь я н с к о й
литературы» Де Санктиса. А истории искусства тесно в узде идеала,
указанного ей Лессингом и Винкельманом, она устремляется к цвету,
пейзажу, к до- и постэллинскому искусству, к романтизму, г о т и к е , Ре-
нессансу и барокко; двигаясь в этом н а н р а в л е н и и от Мейера и Х и р т а

до Р у м о р а , Куглера, Ш н а з е и затем до Б у р к х а р д т а и Р е с к и н а , она стре
м и т с я в ы р в а т ь с я за р а м к и ш к о л и течений и п р я м о соприкоснуться с
х у д о ж н и к о м , художественной индивидуальностью. История философии,
п е р е ж и в с Гегелем свой к р и з и с , переходит от абстрактного субъекти
визма эпигонов К а н т а к объективности и в истории м ы с л и , в з я т о й во
всей ее целостности, со всеми ее формами, полагает единственное реаль
ное бытие ф и л о с о ф и и ; г е г е л е в с к и й о б ъ е к т и в и з м с р а з н о й степенью
глубины развивают Ц е л л е р , Ф и ш е р и Эрдман в Германии, Кузен и его
ш к о л а во Ф р а н ц и и , Спавента в И т а л и и . То же самое происходит в исто
р и и р е л и г и й , к о т о р а я после Ш п и т т л е р а и П л а н к а , последних предста
вителей р а ц и о н а л и з м а , пытается в л и ц е Мархайнеке, Неандера и Хазе
выработать внутренние к р и т е р и и о ц е н к и и приобретает современную
научную форму у Штрауса, Б а у р а и к р и т и к о в Тюбингенской ш к о л ы ;
такую же к а р т и н у мы наблюдаем в истории права от Эйхгорна до Са-
в и н ь и , Ганса и Л а с с а л я . Д а ж е в истории, которую называют политиче
ской, п о н я т и е государства уступает свое первенство п о н я т и ю н а ц и и ,
«национальность» приходит на смену «человечеству», «свободе», «ра
венству» и д р у г и м и д е я м прошлого века, у т р а т и в ш и м весь свой недав
н и й блеск; этот н а ц и о н а л и з м н е л ь з я считать регрессом по отношению
к универсализму и космополитизму, поскольку через него (несмотря
на вышеотмеченные сентиментальные перекосы) обретает свое конк
ретное измерение всеобщность, п р о я в л я ю щ а я с я т о л ь к о в своих истори
ческих в о п л о щ е н и я х , в число к о т о р ы х входят и н а ц и и — продукты и
одновременно ф а к т о р ы р а з в и т и я . Рост национального сознания приво
дит к возрождению е в р о п е и з м а , к о т о р ы й в предшествующую эпоху
был оттеснен на задний п л а н просветительским н а т у р а л и з м о м и ре
а к ц и е й против исторических идей античности и христианства, х о т я
совершенно очевидно, что история, созданная европейцами, не может
не б ы т ь «европоцентристской» и т о л ь к о в связи с развитием греко-
р и м с к о й , христианской и западной к у л ь т у р становятся д л я нас понят
н ы м и к у л ь т у р ы , следовавшие по иному курсу; история — это не выс
т а в к а к у л ь т у р , где н а г р а ж д а е т с я с а м а я п р и м е р н а я . О с о з н а е т с я и
формулируется р а з л и ч и е м е ж д у историей и предысторией, историей
человека и историей природы, недоступное д л я натуралистической и
материалистической м ы с л и , — это видно д а ж е у Гердера, к о т о р ы й , во
многом предвосхитив новую эпоху, у д е р ж а л немало и от века, его поро
д и в ш е г о и воспитавшего. Но г л а в н ы м в историографии р о м а н т и з м а
надо считать стремление к органическому соединению всех отдельных
историй духовных ценностей: применительно к к а ж д о м у народу и к а ж
дой эпохе м е ж д у р е л и г и о з н ы м и , философскими, поэтическими, худо
ж е с т в е н н ы м и , п р а в о в ы м и , этическими я в л е н и я м и устанавливается со
ответствие к а к м е ж д у ф а к т о р а м и единого процесса р а з в и т и я . И у ж е
все твердят в один голос, что н е л ь з я п о н я т ь литературу, не з н а я исто
р и и идей и быта, и л и п о л и т и к у без философии, и л и (что обнаружилось
н е с к о л ь к о позже) право, быт, идеи без э к о н о м и к и . Н е л и ш н е вспомнить

мимоходом, что у истоков п о н и м а н и я этих историй ценностей в их
внутреннем единстве стоит Вико — историй поэзии, мифов, права, я з ы
к о в , установлений, конструктивного, и л и философского, р а з у м а и т а к
далее. Д а ж е современная биография (цель которой — рассмотреть чув
ства и п о с т у п к и индивида в свете его миссии и л и идеи, которую он
воплощает) имеет одним из п е р в ы х , если не п е р в ы м своим выдаю
щ и м с я п а м я т н и к о м — автобиографию В и к о , то есть историю труда,
к о т о р ы й он сотворил, ведомый Провидением, «обращавшим разнооб
р а з н ы е и многочисленные преграды в новый ш а г к ц е л и » .
Эта новая к о н ц е п ц и я биографического ж а н р а связана с особым
статусом личности, которая обретает свое подлинное значение л и ш ь в
соотношении со всеобщим, так же к а к всеобщее обретает в личности
свое конкретное в ы р а ж е н и е . И действительно, в романтической исто
риографии способность к и н д и в и д у а л и з а ц и и , к восприятию конкрет
ного л и ц а , душевного состояния, формы в ы р а ж е н и я идей, р а з л и ч и я
времен и мест п р о я в л я е т с я , м о ж н о с к а з а т ь , впервые, то есть у ж е не
спорадически, не случайно, не в виде схематического противопоставле
н и я старого и нового, цивилизованного и варварского, родного и чуждо
го. Тот ф а к т , что одни историки т е р я л и с ь порой (хотя и редко) в абст
р а к т н о й д и а л е к т и к е идей, а другие (гораздо чаще) забывали об и д е я х
за внешней живописностью быта и анекдота, ничего не м е н я е т , по
с к о л ь к у п р е у в е л и ч е н и я , однобокость и перекосы есть во все времена и
неизбежно сопровождают прогресс м ы с л и . И не с л и ш к о м весомо выг
л я д и т обвинение в фальшивости того местного колорита, которого стре
мились достичь историки романтической эпохи: в а ж н о само стремле
ние, а не то, у д а ч н ы й и л и не у д а ч н ы й в ы ш е л колорит (если нет — его
м о ж н о и з м е н и т ь , но не оставлять же к а р т и н у без колорита!); и потом,
к а к у ж е было отмечено, историография романтизма з а к л ю ч а л а в себе
немало тенденциозного и фантастического, что в л и я л о на характерис
т и к у времени и места, придавая им преувеличенность и неправдопо
добность. История иногда понималась не к а к м ы ш л е н и е , а к а к фантасти
ческое воссоздание прошлого; ей вменялось в обязанность переноситься
под своды с т а р и н н ы х замков и л и «на площади средневековых городов,
н а р я ж а т ь своих героев в костюмы той отдаленной эпохи, в к л а д ы в а т ь в
их уста я з ы к того времени, видеть события г л а з а м и их современника;
такое воссоздание не под силу не только м ы с л и , но д а ж е искусству, ибо
искусство есть в равной мере преодоление ж и з н и , — это воссоздание
не т о л ь к о невозможно, но и не н у ж н о , поскольку человек стремится
п е р е ж и т ь и переосмыслить прошлое в н а с т о я щ е м , а не вырвать себя из
настоящего, чтобы вернуться к мертвому п р о ш л о м у . Этому заблужде
н и ю б ы л и , бесспорно, подвержены многие р о м а н т и к и (имеющие в этом
плане наследников и в н а ш и дни), которых оно обрекло на бесплодные
л и р и ч е с к и е г р е з ы ; и все же это не суть, это л и ш ь один из аспектов
историографии романтизма.
Р о м а н т и з м у обязаны мы еще и тем, что впервые в о з н и к л а с в я з ь ,

наметилось объединение эрудитов и историков, собирателей м а т е р и а л а
и м ы с л и т е л е й ; в предыдущем веке этого не было, к а к не было и в
другие в е л и к и е эпохи гуманитарного з н а н и я — ни в э л л и н с к у ю , ни в
эпоху и т а л ь я н с к о г о г у м а н и з м а ; прежде а н т и к в а р и и и п о л и т и ч е с к и е
у м ы ш л и к а ж д ы й своим путем, независимо друг от друга и единствен
н ы м п о л и т и ч е с к и м идеалом, что временами проблескивал в архивной
п ы л и ( к а к метко заметил Фуэтер о Флавио Бьондо), было правитель
ство, которое, обеспечив м и р , даст ученым возможность спокойно зани
маться своим делом. А девиз историографии романтизма о п я т ь - т а к и
предвосхитил В и к о , потребовав объединения философии и филоло
гии, слияния истины с достоверностью, идеи с фактом; это его требова
ние (заметим мимоходом) доказывает, что Мандзони погрешил против
исторической справедливости, п р и з ы в а я объединить Вико и Муратори,
то есть философию и эрудицию, ибо они у ж е были объединены Вико —
в этом и есть непреходящее значение его труда.
Н о , несмотря на неточность, в ы с к а з ы в а н и е Мандзони с л у ж и т до
п о л н и т е л ь н ы м подтверждением тому, к а к ж и в о о щ у щ а л а с ь историо
графией р о м а н т и з м а в н у т р е н н я я связь м е ж д у м ы с л ь ю и з н а н и е м , ибо
м ы с л ь есть не что иное, к а к новая ж и з н ь документа, сохраненного и л и
восстановленного эрудицией, м ы с л ь поощряет эрудицию на дальней
ш и е и з ы с к а н и я . Р о м а н т и з м не ограничился только абстрактным тре
бованием, он в самом деле создал тип филолога-мыслителя (а иногда и
поэта) — это Нибур и Моммзен, Тьерри и Фюстель де К у л а н ж , Тройа и
Бальбо и л и Тости. Тогда-то впервые п о л у ч и л и д о л ж н у ю оценку мону
ментальные собрания документов, сделанные в XVII—XVIII в е к а х , и
было положено начало новым, д о п о л н я ю щ и м и и с п р а в л я ю щ и м преж
ние на основе все более строгих критериев и все более ш и р о к и х позна
ний; т а к в о з н и к л и «МопитеШа Germaniae historical и н е м е ц к а я филоло
2
гическая ш к о л а , которая из недавних аутсайдеров в ы ш л а в л и д е р ы —

модель и образец д л я у ч е н ы х всей остальной Е в р о п ы . Ф и л о л о г и ч е с к а я
установка в новой историографии, поддержанная ростом национально
го самосознания, привела и у нас в И т а л и и к созданию .исторических
обществ, к изданию х р о н и к , хартий, грамот, к возникновению специаль
н ы х ж у р н а л о в , которые и поныне я в л я ю т с я средоточием историогра
фической деятельности. В ы д а ю щ и м с я примером того, к а к историчес
к а я задача дает импульс самому кропотливому филологическому труду,
может с л у ж и т ь среди прочих ^Corpus inscriptionum Шіпагит» — издание, 3
которое могло быть задумано и осуществлено только историком такой

неиссякаемой энергии и синтетического ума, к а к Моммзен. В XVIII
веке (если не считать р е д ч а й ш и х исключений) историки с пренебре
ж е н и е м относились к фолиантам и пергаментам, а если и з а г л я д ы в а л и
2
«Памятники истории Германии» (лат.).
3
«Корпус латинских надписей» (лат.).
в н и х , то п о х о д я , «bibentes etfugientes* , а в X I X веке ни один серьезный

4
у ч е н ы й не осмелился бы у т в е р ж д а т ь , что м о ж н о з а н и м а т ь с я историей

без тщательного, скрупулезного, дотошного и з у ч е н и я документов.
Именно эти новые историографические установки, а вовсе не от
к р ы т а я к р и т и к а и п о л е м и к а привели прагматическую историю после
д н и х веков к утрате прежнего з н а ч е н и я ; само слово «прагматический»,
еще недавно бывшее почетной х а р а к т е р и с т и к о й , теперь звучало с от
тенком презрения и у к а з ы в а л о на ущербную форму исторического м ы ш
ления; историографы Просвещения лишились былой репутации: не
т о л ь к о Вольтер и ф р а н ц у з с к и е просветители, но д а ж е Ю м , Робертсон и
их соотечественники теперь к а з а л и с ь бесцветными и л и ш е н н ы м и исто
рического ч у т ь я , им ставили в вину сосредоточенность на одной л и ш ь
п о л и т и к е , поверхностность, тщетное стремление объяснить в е л и к и е со
б ы т и я д е й с т в и я м и отдельных л и ц и м а л ы м и , либо е д и н и ч н ы м и причи
н а м и . П р и ш е л конец т а к ж е взгляду на историю к а к на проповедь доб
родетели и прописных истин — тому самому, к о т о р ы й безраздельно
доминировал в эпоху античности и в эпоху Возрождения обрел новую
ж и з н ь (говоря, что ему п р и ш е л конец, м ы , разумеется, не п р и н и м а е м во
внимание всякого рода и с к о п а е м ы х э к з е м п л я р о в , которые д о ж и л и и до
н а ш и х дней); к истории опять п р и л о ж и л и м е р к у христианского созна
н и я , д л я которого она единый процесс, не з н а ю щ и й повторений (творе
ние Б о ж и е , н а у ч а ю щ е е самим собой, а не в качестве и с т о ч н и к а назида
т е л ь н ы х примеров. С тех пор, подобно слову «прагматический», у ж е не
произносилось без насмешливой у л ы б к и , что «historia magistra vitae*, и л и
что она с л у ж и т ad bene beateque vivendum, — ф о р м у л ы , к о т о р ы м верят
л и ш ь в е р у ю щ и е , то есть те, кто повторяют и х , в н и х не в д у м ы в а я с ь и
довольствуясь т р а д и ц и о н н ы м и с м ы с л а м и . Кому н у ж н а история? Самой
истории, — отвечали р о м а н т и к и , — это у ж е немало.
Б л а г о д а р я всем этим д о с т и ж е н и я м новый век з а с л у ж и л славное
и м я «века Истории», которую он обожествил и в то же в р е м я очелове
ч и л к а к никогда п р е ж д е , которой присвоил центральную роль в ж и з н и
и м ы с л и . Этот почетный титул вполне заслужен — если не всем XIX
веком, то во в с я к о м случае романтическим, и л и идеалистическим, его
периодом, но при всем том н е л ь з я не заметить о г р а н и ч е н н о с т ь этого
историзма, без которой было бы невозможно п о н я т ь его дальнейшее
развитие. И т а к , история обожествлялась и вместе очеловечивалась, но
все же сливались ли воедино божественное и человеческое и л и м е ж д у
н и м и с о х р а н я л с я зазор? Действительно ли исчезла пропасть м е ж д у зем
ной м ы с л ь ю античности и потусторонней м ы с л ь ю христианства и л и
она сохранилась, хоть на смену мифологии п р и ш л а к р и т и к а ? И к а к о й
из двух сторон в этом противопоставлении было отдано предпочтение —
человеческой и л и все-таки божественной?
4
На бегу (лат.).
Сами вопросы предполагают ответ, который станет совершенно оче

виден, если вспомнить, что романтизм был не т о л ь к о блестящей эпохой
в е л и к и х историй эволюции, но и злосчастным временем философий
истории, трансцендентных историй. Ведь х о т я в эпоху В о з р о ж д е н и я и
Просвещения имманентное м ы ш л е н и е непрестанно углублялось и обога
щалось, оно не победило трансцендентность окончательно, не вобрало ее в
себя, а л и ш ь предельно рационализировало, к чему, собственно говоря,
стремились в свое в р е м я и э л л и н с к а я философия, и х р и с т и а н с к а я тео
логия. В эпоху романтизма процесс ранионализании продолжался — в
этом заслуга и одновременно о ш и б к а романтиков, потому что испра
вить старое п о н я т и е было у ж е невозможно, его надо было к о р е н н ы м
образом переделать. Трансцендентная к о н ц е п ц и я истории носила те
перь и м я не откровения и л и апокалипсиса, а философии истории, и м я ,
позаимствованное у просветителей (прежде всего у Вольтера), но реши
тельно и з м е н и в ш е е з н а ч е н и е : р а н ь ш е т а к н а з ы в а л а с ь и с т о р и я , рас
смотренная беспристрастным философом и с н а б ж е н н а я нравственными
и политическими рассуждениями, ныне — философские поиски замысла,
воплощенного историей, то есть поиски, по сути, ее теологии, которая оста
валась теологией при всей своей нецерковности и теоретичности. А так
к а к подобные поиски неизменно приводят к ранионализированной ми
фологии, то «мифологией» можно считать всякую философию истории и
всякую мифологию — философией истории: именно поэтому я присвоил
и м я «философии истории» всем трансцендентным концепциям истории,
поскольку все они отделяют факт от идеи, событие от объяснения, дей
ствие от цели, мир от Бога. Коль скоро философия истории трансцендент-
на по своей внутренней структуре, ничего удивительного нет в том, что
трансцендентными я в л я ю т с я все бесконечно многообразные вариации,
приданные ей в эпоху романтизма даже философами, страстно отстаивав
ш и м и принцип имманентности, такими к а к Гегель, великий разруши
тель платонизма, который тем не менее от платонизма так и не смог
освободиться, ибо этого противника мы носим в себе и противостоять ему
можно не лицом к лицу, а л и ш ь вырвав из собственного сердца.
Нет с м ы с л а у г л у б л я т ь с я в детальное изучение предпосылок, из
к о т о р ы х р о м а н т и к и и идеалисты исходили, выстранвая свои «филосо
фии истории»; чтобы п о к а з а т ь их трансцендентную сущность, доста
точно остановиться на последствиях, а они т а к о в ы , что романтические
истории, задуманные к а к плод совместных усилий философии и фило
логии, о к а з ы в а ю т с я серьезно скомпрометированными и в п л а н е метода,
и в плане и с п о л н е н и я . Одно и з последствий состояло именно в о вновь
о б о з н а ч и в ш е м с я п р е з р е н и и к э р у д и ц и и со стороны т е х , к т о на нее
опирался и л и к т о на словах за нее ратовал, а на деле ею пренебрегал:
п о з и ц и я противоречивая, в ы д а ю щ а я нечистую совесть — з а щ и т а эру
д и ц и и звучит неискренне, презрение же скорее угадывается, чем вы
р а ж а е т с я о т к р ы т о . Но сквозь все эти у м о л ч а н и я и недомолвки время
от времени прорывается истина — н а п р и м е р , в идее априорной исто-
р и и (Фихте, Ш е л л и н г , Краузе и отчасти д а ж е Гегель), то есть истории

подлинной, дедуцированной из ч и с т ы х п о н я т и й , и л и с помощью этих
п о н я т и й прочитанной в хаосе фактов, и л и о т к р ы в ш е й с я в божествен
ном экстазе новому провидцу с Патмоса; истории, неподвластной бес
порядку случайных человеческих поступков и в качестве философской
истории бесконечно в о з в ы ш а ю щ е й с я над историей чисто п о в е с т в о в а
т е л ь н о й , дело которой — поставить материал д л я романов, и л и пропове
дей, и л и нравственно-политических наставлений. И мы в и д и м , к а к из
лона философии, стремившейся стать историей, а историю сделать фи
лософией, вновь рождается (еще один пример замысла, т а к и не вопло
щенного до конца) различие философии и истории, исторического и
философского образа м ы с л и и в з а и м н а я н е п р и я з н ь , в з а и м н а я в р а ж д а
их представителей. «Профессиональные» историки были в ы н у ж д е н ы
з а щ и щ а т ь с я от своих родителей (философов) и в конце концов потеря
ли всякое снисхождение к родительским слабостям, вплоть до того что
отреклись от н и х и стали называть самозванцами и ш а р л а т а н а м и .
Р а з м о л в к и становились еще неотвратимее оттого, что «философы
истории», то есть историки с м ы с л ь ю о трансцендентности, зачастую
были недовольны (да и не могли быть довольны, строго говоря) разгра
ничением философской и повествовательной истории, п ы т а л и с ь вос
становить согласие м е ж д у н и м и и д л я этого привести ф а к т ы в соответ
ствие с с о з д а н н ы м и и м и и л и откуда-то з а и м с т в о в а н н ы м и с х е м а м и ,
нередко совершая при этом насилие над ф а к т а м и ; к примеру, и з ы м а я
из истории, чтобы уместить ее в прокрустово л о ж е системы, в а ж н е й
ш и е части, а остававшимся сообщая ч у ж д ы й им смысл; и д а ж е хроно
л о г и ю , всего л и ш ь п р а к т и ч е с к у ю подмогу истории, подвергая воистину
средневековым п ы т к а м , с тем чтобы периоды в романе представить
к а к периоды духа. П р и т а к о м произволе не только з а т е м н я л с я свет
и с т и н ы , не т о л ь к о п р о н и к а л и в историю поэтические ф а н т а з и и и сим
п а т и и (вспомним х о т я бы идеализацию Эллады и того и л и иного из
э л л и н с к и х племен), но и происходило нечто более пагубное д л я исти
ны и справедливости, ибо под видом высшей философии в историю
внедрялись тенденции, симпатии и а н т и п а т и и историка к а к привер
ж е н ц а п а р т и и , ц е р к в и , представителя того и л и иного народа, государ
ства, расы. Так появилось на свет германофильство, учение о германской
н а ц и и к а к о в ы с ш е й в роде человеческом и ч и с т е й ш е м в ы р а ж е н и и
арийского духа к а к новом воплощении избранного народа, которому
суждено вновь п р о л о ж и т ь путь на Восток; в с в я з и с этим прославля
лась и полуабсолютная м о н а р х и я к а к в ы с ш а я форма р е л и г и и , и многое
другое, в чем в ы р а ж а л а себя германская спесь, т я г о т е в ш а я над Европой
и над всем миром — своеобразная расплата за новую философию, по
даренную человечеству Германией. Но не надо полагать, что германско
му бахвальству не нашлось достойного соперника; если а н г л и ч а н е были
не особенно с к л о н н ы к у м о з р и т е л ь н ы м р а с с у ж д е н и я м на этот пред
мет, а ф р а н ц у з ы (даже по недавним примерам) — неизменны в своей
л ю т н ы м государством и л и вступлением в р а й абстрактного прогресса,

бесконечной радости без страданий. Здесь то смешиваются теология и
просветительство, к а к у Гердера, то предпринимаются п о п ы т к и выст
роить историю по возрастам ж и з н и и формам духа, к а к у Ф и х т е и его
учеников, то идея воплощает во времени свою идеальную л о г и к у , к а к у
Гегеля, то вновь возникает п р и з р а к божества, к а к в деизме Лорана и
многих д р у г и х , то Бог традиционной р е л и г и и предстает модернизиро
в а н н ы м , облагороженным, рассудительным, либеральным, к а к в умерен
ном к а т о л и ц и з м е и протестантизме. Но поскольку во всех этих теори
ях прямое д в и ж е н и е имеет неизбежный конец, который у к а з а н и описан
и, следовательно, и з ж и т и переведен в прошлое, то, естественно, не было
недостатка в п о п ы т к а х его продлить, отсрочить и л и видоизменить; у
И о а х и м а Флорского п о я в и л и с ь современные последователи (называв
ш и е себя теперь то «апокалипсическими с л а в я н а м и » , то и н ы м и имена
ми), которые добавляли новые эры к у ж е описанным. Но в общей кон
ц е п ц и и это ничего не и з м е н и л о . Ничего не и з м е н и л и в ней и философии
истории, к о т о р ы е обычно именуются и р р а ц и о н а л ь н ы м и , — с к а ж е м , по
зднего Ш е л л и н г а и л и пессимистов, — т а к к а к ясно, что описываемый
и м и упадок есть прогресс наоборот, прогресс зла и с т р а д а н и я , оканчи
в а ю щ и й с я к у л ь м и н а ц и е й зла и страдания; и л и же его понимают к а к
и с к у п л е н и е , и тогда пессимизм не более чем метафора, у к а з ы в а ю щ а я
на д в и ж е н и е к добру. Но если идея о д и н а к о в ы х , п о в т о р я ю щ и х с я кру
гов угнетает историческое сознание, которое есть сознание вечной ин-
дивидности и вечного р а з л и ч и я , то и идея конечного прогресса т а к ж е
его угнетает, х о т я и в другом смысле — о б ъ я в л я я несовершенными все
творения истории, кроме последнего и имеющего абсолютную ценность,
где история останавливается, и, т а к и м образом, ж е р т в у я действитель
ностью ради а б с т р а к ц и и , существованием ради несуществующего. Все
виды философий истории были одинаково враждебны п о н я т и ю разви
т и я и достигнутому благодаря ему прогрессу романтической историо
графии; когда же удавалось обойтись без особенных потерь ( к а к это
удалось м н о г и м з н а м е н и т ы м и с т о р и к а м , к о т о р ы е создавали превос
ходные исторические сочинения, ибо, несмотря на свое внешнее почте
ние к абстрактной философии истории, п о к л о н я л и с ь ей и з д а л и и л и уж
во в с я к о м случае не руководствовались ею в своей работе), это означа
л о , что противоречие не ощущалось и л и по к р а й н е й мере не ощуща
лось т а к , к а к о щ у щ а е м его мы — во всей к р и ч а щ е й очевидности; это
означало, что над одними проблемами р о м а н т и к и немало потрудились
й весьма их углубили, а другими, напротив, пренебрегали, отделывались
временными р е ш е н и я м и . Вот т а к и история, подобно человеку, занято
му какой-либо работой, делает «все по п о р я д к у » , отставляя в сторону
и л и л и ш ь слегка п о д п р а в л я я т о , на что сейчас не хватает времени и к
чему м о ж н о вернуться потом, когда будут р а з в я з а н ы р у к и .
VII. ИСТОРИОГРАФИЯ ПОЗИТИВИЗМА
Философии истории наносили ущерб историческому сознанию в

трех моментах, к к о т о р ы м оно по праву относится очень ревностно: это
целостность исторических событий, единство описания и документа,
имманентность р а з в и т и я . В этом п р и ч и н а решительной и порой ярост
ной о п п о з и ц и и «философии истории», а заодно — историографии ро
м а н т и з м а в целом; основа этой оппозиции едина, к а к доказывают мно
гочисленные случаи с б л и ж е н и я и б р а т а н и я всех ее представителей,
вопреки их ч а с т н ы м р а з н о г л а с и я м , но д л я ясности целесообразнее рас
сматривать ее к а к тройственную — к а к оппозицию историков, фило
логов и философов.
И с т о р и к и — под н и м и мы подразумеваем тех, кто больше распо
л о ж е н к исследованию отдельных ф а к т о в , н е ж е л и теорий, и к т о имеет
больший опыт в обращении с исторической литературой, чем с теорети
ческой, — в ы д в и н у л и лозунг: история д о л ж н а быть историей, а не фи
лософией. Они, разумеется, не дерзали отрицать философию вообще, на
против, оказывали ей, а т а к ж е религии и теологии всевозможные
почести, д а ж е р е ш а л и с ь иной раз на поспешные и опасливые погруже
н и я в ее воды, но они предпочитали стоять у р у л я в спокойных бухтах
исторической и с т и н ы , стараясь избегать бурных морей философии: она
оставалась на границе их деятельности. Они не п ы т а л и с ь в о з р а ж а т ь , по
к р а й н е й мере в п р и н ц и п е , против грандиозных к о н с т р у к ц и й «всеоб
щ е й и с т о р и и » , н о отдавали предпочтение н а ц и о н а л ь н ы м и л и и н ы м
монографическим историям, которые поддавались проверке во всех под
робностях; место всеобщих историй з а н я л и сводные собрания историй
отдельных государств и народов. П о с к о л ь к у р о м а н т и к и привнесли свои
п р а к т и ч е с к и е установки к а к во всеобщие, так и в н а ц и о н а л ь н ы е исто
рии (а философии истории сделали этот обычай догмой), историки воз
вели в программу (и следовали этому в своих трудах) о т к а з от нацио
н а л ь н ы х и г р у п п о в ы х т е н д е н ц и й , п р и этом они о т с т а и в а л и п р а в о
о т к р ы т о в ы р а ж а т ь свой патриотизм и политические п р и с т р а с т и я , но
не в ущерб ф а к т а м , которые не д о л ж н ы зависеть от чьих-либо м н е н и й ,
а л и ш ь п о д к р е п л я т ь их в к р а й н е м случае всей своей совокупностью. И
так к а к в романтизме пристрастие и философское суждение были спле
тены неразрывно, то новые историки отказались и от качественной оцен
ки и з л а г а е м ы х фактов; историку н а д л е ж а л о удостоверять, а не оцени
вать ф а к т ы , а более глубокий их а н а л и з — у ж е дело теоретиков и
философов. И с т о р и я не д о л ж н а быть ни немецкой, ни ф р а н ц у з с к о й , ни
католической, ни протестантской, но и не д о л ж н а претендовать на раз
решение этих и подобных антиномий в более ш и р о к о й к о н ц е п ц и и (к
чему стремилась философия истории); ее задача — нейтрализовывать
их с помощью мудрого с к е п т и ц и з м а и агностицизма, избрав по отно

ш е н и ю к н и м п о з и ц и ю с л у ш а т е л я , не пропускающего ни одного выс
т у п л е н и я и внимательного ко всем. Это был дипломатический подход,
и неудивительно, что многие дипломаты и л и специалисты по диплома
тии п р и ч а с т н ы к созданию истории такого типа; к д и п л о м а т и ч е с к и м
источникам питал особое пристрастие с а м ы й к р у п н ы й из историков
этой ш к о л ы Леопольд Р а н к е , и в его работах м о ж н о о б н а р у ж и т ь все
отмеченные нами ч е р т ы . Так, он был последовательным п р о т и в н и к о м
философии, в особенности гегелевской, и во многом способствовал ее
дискредитации в к р у г у историков, но делал это т а к т и ч н о , не допуская
р е з к и х в ы р а ж е н и й , и п р и д е р ж и в а л с я твердого убеждения, что в исто
рии действует р у к а Господа: нам прикоснуться к ней не дано, зато она
осеняет нас, давая о себе знать. Свои многочисленные труды он облекал
в форму исторических монографий, избегая универсальных построений,
и, когда у ж е на склоне ж и з н и в з я л с я за составление Weltgeschichte , то 1
старательно отделил ее от истории м и р а в целом, з а я в и в , что она «зап

л у т а л а бы среди п р и з р а к о в и философем», если б оторвалась от твердой
почвы н а ц и о н а л ь н ы х историй в поисках иной всеобщности, кроме все
общности н а ц и й , которые «воздействуют друг на друга, возникают друг
за другом и составляют друг с другом одно ж и в о е целое». В первом же
своем труде Р а н к е с тонкой иронией заметил, что отклоняет от себя
т я ж к о е бремя, возлагаемое обычно на историка, — судить прошлое и л и
давать советы на будущее, он л и ш ь берется п о к а з а т ь «как все было на
самом деле» (wie es eigentlich gewesen); от этого метода он не отступал
никогда, за что и удостоился невиданных триумфов: убежденный лю
теранин, он п и ш е т историю папства в период Контрреформации, и ее с
благосклонностью принимают во всех к а т о л и ч е с к и х странах; немец, он
пишет историю Ф р а н ц и и и не вызывает неудовольствия ф р а н ц у з о в .
Человек тонкого ума, он умел обойти острые у г л ы , не в ы с т а в л я л напо
к а з свои религиозные и л и философские у б е ж д е н и я , ловко у к л о н я л с я
от необходимости в ы с к а з ы в а т ь с я без обиняков, во в с я к о м случае ни
когда не в ы к а з ы в а л с л и ш к о м горячей озабоченности теми п о н я т и я м и ,
которые использовал: «исторические идеи», вечная борьба ц е р к в и и
государства, сама к о н ц е п ц и я государства. Р а н к е был к у м и р о м и учите
лем многих историков к а к у себя в стране, так и в других странах, но
д а ж е без его прямого в л и я н и я этот тип истории распространился по
всюду — где раньше, где несколько позже, — по мере того к а к утихали —
где р а н ь ш е , а где п о з ж е , — великие политические и философские бури:
во Ф р а н ц и и , н а п р и м е р , прежде, чем в И т а л и и , где идеалистическая фи
лософия и национальное д в и ж е н и е о к а з ы в а л и в л и я н и е на историогра
фию и после 1848 года, вплоть до 1860-го. Но тип истории, за которой я
почти готов оставить и м я «дипломатической», данное поначалу в шут-
1
Мировой истории (нем.).
VII. Историография позитивизма 175
ку, еще имеет успех у благомыслящих поклонников культуры, не желаю

щ и х портить себе кровь п а р т и й н ы м и страстями и л и ломать голову над
философскими проблемами, х о т я едва ли им во всех с л у ч а я х ж и з н и
хватает у м а , сдержанности и тонкого вкуса Леопольда Р а н к е .
Историкам-дипломатам недоставало смелости п р я м о противодей
ствовать соединению м ы ш л е н и я и истории (все-таки они б ы л и не на
столько н а и в н ы ) , зато ему активно сопротивлялись филологи, к о т о р ы м
наивности было не з а н и м а т ь . Тем более, что их самомнение непомерно
выросло в с в я з и с тем уровнем точности, к а к о г о достигло изучение
х р о н и к и документов, а т а к ж е в связи с разработкой (правда, отнюдь не
ex nihilo ) критического, и л и исторического, метода, к о т о р ы й п р и м е н я л
2
ся в исследовании источников, к а к никогда р а н ь ш е т щ а т е л ь н о м и ак

к у р а т н о м , и во внутренней к р и т и к е текстов. А м б и ц и и филологов пита
ло еще и то обстоятельство, что д а н н ы й метод достиг совершенства в
Германии, где почва д л я процветания высокомерного педантизма была
благодатней, чем в других странах, и где у в а ж е н и е к н а у к е перерастало
в поклонение «научности», т а к что на нее н а ч и н а л и претендовать д а ж е
вспомогательные и подсобные д и с ц и п л и н ы , в том числе з а н и м а ю щ и е
ся сбором и к р и т и к о й документов. И т а л ь я н с к и е и ф р а н ц у з с к и е эруди
ты б ы л ы х времен, внесшие не м е н ь ш и й в к л а д в развитие «метода», чем
филологи X I X века в Германии, и не д у м а л и называть его «наукой», а
уж тем более состязаться в научности с философией и теологией, ста
вить свой метод исследования документов наравне с н и м и и д а ж е в ы ш е .
В Германии же в с я к и й к н и ж н ы й червь, дело которого — сличать вари
анты текстов, устанавливать их взаимозависимость и определять ис
ходный текст, м н и л себя деятелем н а у к и и смел не только поднять
глаза, но д а ж е смотреть свысока на т а к и е «неметодические у м ы » , к а к
Гегель и л и Ш е л л и н г , Гердер и л и Ш л е г е л ь . Германия з а р а з и л а этой
псевдонаучной спесью другие страны Европы, а теперь и Америку, правда,
в других странах она гораздо ч а щ е подвергалась непочтительному ос
м е я н и ю . И м е н н о тогда впервые отчетливо з а я в и л о себе метод историо
г р а ф и и , к о т о р ы й я н а з ы в а ю «филологической» историей и л и историей
«эрудитов», и н ы м и словами, под именем истории стали выступать и
при этом о б ъ я в л я т ь себя единственно достойной и научной историей
более и л и менее с в я з н ы е к о м п и л я ц и и источников, которые в п р о ш л о м
именовались Antiquitates, Annates, Penus, Thesauri и тому подобное. Сто
3
р о н н и к и этого метода стремились к такому историческому и з л о ж е н и ю ,

где любое слово могло быть подкреплено источником и где не было
ничего, кроме того, что есть в источниках, тщательно отобранных, но не
осмысленных; они рассчитывали от к о м п и л я ц и й , о т н о с я щ и х с я к от
д е л ь н ы м эпохам, областям и событиям, перейти к более ш и р о к и м , ко-
2
На пустом месте (лат.).
3
Древности, анналы, кладези, сокровищницы (лат.).
торые постепенно вобрали бы в себя менее ш и р о к и е , т а к что в конце

концов все историческое познание уместилось бы в огромных энцик
л о п е д и я х , — п р и м е р ы т а к о в ы х мы видим в тех л е к с и к о н а х и справоч
н и к а х , которые составляются группами специалистов под руководством
главного специалиста и посвящены классической, романской, герман
ской, индоевропейской и семитской ф и л о л о г и и . Чтобы не совершенно
засушить такого рода труд, м о ж н о было в р е м я от времени добавлять
туда к а н е л ь к у чувства и л и м ы с л и , которые черпались и з ш к о л ь н ы х
воспоминаний, модной философии и л и свойственных к а ж д о м у полити
ч е с к и х , художественных и нравственных пристрастий. Однако стара
лись в этом не переусердствовать, дабы не утратить репутацию серьез
н ы х у ч е н ы х , не подорвать авторитет научной филологической истории,
не п р и е м л ю щ е й пустых словес, к к о т о р ы м питают склонность филосо
ф ы , то есть д и л е т а н т ы и ш а р л а т а н ы . К историкам того т и п а , к о т о р ы й
был описан в ы ш е , они относились в л у ч ш е м случае снисходительно,
терпели их к а к наименьшее зло и п р о щ а л и им з а и г р ы в а н и е с «идея
ми» благодаря «новым документам», которые те о б н а р у ж и л и и кото
р ы е всегда м о ж н о было извлечь из их трудов, очистив от «субъектив
ных» примесей, то есть от попыток к а к и м - т о образом их осмыслить.
Ф и л о с о ф и я была им известна т о л ь к о в качестве «философии истории»,
но и та скорее по дурной славе, н е ж е л и по непосредственному изуче
н и ю ; они з н а л и на п а м я т ь и п е р е с к а з ы в а л и при к а ж д о м удобном слу
чае пять-десять анекдотов об о п л о ш н о с т я х , д о п у щ е н н ы х з н а м е н и т ы м и
философами в и м е н а х и датах, забывая о подобных оплошностях эруди
тов (хотя последние более подвержены этому греху), они готовы были
поверить, что ф и л о с о ф и я нарочно в ы д у м а н а д л я и с к а ж е н и я имен и
п е р е п у т ы в а н и я дат, вверенных их любовной заботе, — в ее л и ц е перед
н и м и я в л я л а с ь а д с к а я бездна, г р о з я щ а я поглотить строго «документи
рованную» историю.
Т р е т ь я группа оппонентов философии истории состояла из фило
софов и л и историков-философов, которые, однако, отвергали такое и м я
в пользу какого-нибудь менее подозрительного, а если и п р и н и м а л и , то
либо со с м я г ч а ю щ и м и эпитетами, либо с п о я с н е н и я м и : философы-пози
т и в и с т ы , социологи, э м п и р и к и , к р и т и к и и л и к а к там еще угодно и м
было п р о з ы в а т ь с я . Они во всем противодействовали философии исто
р и и : если та оперировала п о н я т и е м ц е л и , эти обязались исследовать
понятие п р и ч и н ы , то есть н а й т и п р и ч и н у к а ж д о м у ф а к т у и, постепенно
обобщая и х , всему ходу истории; если та пыталась проследить д и н а м и
ку истории, эти трудились над исторической м е х а н и к о й , и л и социаль
ной ф и з и к о й . Против философии истории в ы с т у п и л а особая н а у к а , в
которой увековечило себя натуралистическое, позитивистское д в и ж е
ние, — Социология. Она классифицировала ф а к т ы человеческой ж и з
ни и устанавливала з а к о н ы их взаимозависимости, которые предлагала
истории в качестве путеводной н и т и . И с т о р и к и со своей стороны усерд-
но собирали ф а к т ы и предоставляли их социологии, с тем чтобы та

в ы ж и м а л а из н и х сок, то есть приводила их в порядок и выводила из
н и х з а к о н ы . Т а к и м образом, история и социология находились при
мерно в тех же о т н о ш е н и я х , что зоология и ф и з и о л о г и я , м и н е р а л о г и я и
ф и з и к а , а от ф и з и ч е с к и х и естественных н а у к отличались л и ш ь своей
усложненностью. Д л я истории, к а к и д л я всех ф и з и ч е с к и х и естествен
н ы х н а у к , условием прогресса казалось обращение к математическим
методам, и в этом н е ж д а н н у ю помощь о к а з а л а новая « н а у к а » , возник
ш а я и з с к р о м н о й а д м и н и с т р а т и в н о й п р а к т и к и , гениальное творение
бюрократии — Статистика. А поскольку вся н а у к а строилась по образ
цу конденсационной к а м е р ы , то и делом истории считалось стремле
ние к «синтезу», то есть к объединению основных законов и г л а в н ы х
событий исторической ж и з н и в своего рода таблице и л и атласе, кото
р ы е мгновенно демонстрируют связь п р и ч и н ы и я в л е н и я . Надо ли на
поминать и м е н а основателей и деятелей этой ш к о л ы ? Конта, Б о к л я ,
Тэна и современных историков, которые до сих пор следуют ее методи
к е , — Л а м п р е х т а и л и Б р е й з и г а ? Надо ли у к а з ы в а т ь наиболее последо
вательные и наиболее парадоксальные манифесты этой ш к о л ы , к а к ,
с к а ж е м , введение Б о к л я к его истории ц и в и л и з а ц и и и л и к н и г у Бурдо
«Histoire et les historiens**? ЭТИ и им подобные позитивистские учения у
всех на п а м я т и — то ли потому, что хронологически б л и з к и н а м , то ли
потому, что еще не у т и х л и отголоски вызванной и м и ш у м и х и и не
стерлись оставленные и м и следы. Они обнаруживаются повсюду и преж
де всего в у к о р е н и в ш е м с я предубеждении (разделаться с н и м будет не
так-то легко) насчет того, что и с т о р и я , п о д л и н н а я история руководству
ется н а т у р а л и с т и ч е с к и м методом и основана на и н д у к ц и и ; а помимо
этого — в многочисленных натуралистических п о н я т и я х , к о и м и про
питано современное м ы ш л е н и е , т а к и х к а к раса, наследственность, вы
р о ж д е н и е , п о д р а ж а н и е , в л и я н и е , к л и м а т , исторические ф а к т о р ы и т а к
далее. Здесь, к а к и р а н ь ш е , когда мы р а с с у ж д а л и о философиях исто
р и и , н а м достаточно у к а з а т ь на сущность я в л е н и я ; мы не будем оста
н а в л и в а т ь с я на его к о н к р е т н ы х п р о я в л е н и я х , то есть на том, ч е м отли
чались друг от друга списки исторических причин и к а к а я п р и ч и н а
признавалась главной — раса и л и к л и м а т , э к о н о м и к а и л и т е х н и к а и
тому подобное. Исследование этих частностей было бы весьма полезно
т е м , кто ж е л а е т проследить развитие и внутренний распад этой ш к о л ы
и п о к а з а т ь в р а з л и ч н ы х р а к у р с а х ее внутреннюю склонность к преодо
лению самой себя, не д а в ш у ю , впрочем, н и к а к и х результатов.
Мы у ж е у п о м и н а л и о том, что три отряда противников «филосо
ф и и истории» и т р и их д е т и щ а , к о т о р ы м и они п ы т а л и с ь ее заменить
(дипломатическая история, ф и л о л о г и ч е с к а я история и позитивистская
история) не согласуются м е ж собой; теперь мы м о ж е м это подтвер-
,. 4
«История и историки» (франц.).
дить, н а п о м н и в , что историки-дипломаты п р е з и р а л и чистую эрудицию

и чурались построений позитивизма, эрудиты же более всего боялись
и с к а ж е н и я имен и дат и неодобрительно к а ч а л и головой при виде свет
с к о й раскованности историков-дипломатов и , н а к о н е ц , п о з и т и в и с т ы
считали дипломатов не способными п р о н и к н у т ь в суть в е щ е й , доко
паться до естественных и л и общих п р и ч и н , а эрудитов к о р и л и за то,
что те не в силах подняться в ы ш е уровня я в л е н и й и соотнести их с
социологическими, ф и з и о л о г и ч е с к и м и и л и патологическими закона
м и . Но т а к же верно и то, что в чем-то весьма существенном они согла
ш а л и с ь друг с другом: эрудиты, когда им надо было сказать что-ни
будь философское, охотно щ е г о л я л и позитивистской фразой, а
с т а л к и в а я с ь с теоретическими проблемами, р а з д е л я л и сдержанность и
а г н о с т и ц и з м позитивистов и историков-дипломатов; п о з и т и в и с т ы со
своей стороны не могли не сочувствовать взыскательному отношению
эрудитов к достоверности свидетельств и документов, а историки-дип-
л о м а т ы с о г л а ш а л и с ь с ними в том, что история не д о л ж н а быть филосо
фией, и в том, что н а у к а д о л ж н а отказаться от п о н я т и я ц е л и ради поня
т и я п р и ч и н ы . Короче говоря, при всем р а з л и ч и и установок, ч а с т н ы х
намерений, мотивов и в ы р а ж е н и й все они, о т р и ц а я трансцендентность
философии, заодно о т р и ц а л и единство истории и философии.
П о с к о л ь к у три ш к о л ы сходились в том, что о т р и ц а л и , мы вправе
не делать м е ж д у н и м и р а з л и ч и я и в н а ш е й к р и т и к е . Придать ж и з н е н
ные с и л ы умеренной э к л е к т и к е дипломатической истории не способен
был д а ж е т а к о й у м , к а к Р а н к е ; мирное соглашение невозможно т а м , где
договаривающиеся стороны берут на себя обязательства, противореча
щ и е их природе. И д е я исторического агностицизма, идея истории не
философской, но и не отрицающей философию, не теологической, но и
не выступающей против теологии, ограничиваясь изучением отдель
н ы х народов и их в з а и м о в л и я н и я терпит к р а х , ибо сам Р а н к е был вы
н у ж д е н п р и з н а т ь существование сил и л и Идей, которые п р е в ы ш е от
дельных народов, а потому требуют либо философского, либо
теологического обоснования, и тем самым навлек на себя гнев позити
вистов, о б ъ я в и в ш и х эти идеи «мистическими». По той же п р и ч и н е дру
гие мало-помалу низводили идеи и л и духовные побуждения до уровня
естественных и физиологических я в л е н и й , к а к , н а п р и м е р , р ь я н ы й по
следователь Р а н к е Лоренц, в п а в ш и й в своем у ч е н и и о с о ц и а л ь н ы х по
к о л е н и я х и наследственности в тот физиологизм и н а т у р а л и з м , от ко
торого удалось уберечься у ч и т е л ю . Стоит совершить этот переход от
духа к природе, к а к р у ш и т с я и стена, отделяющая историю от предысто
р и и , историю ц и в и л и з а ц и и от истории природы. С другой стороны, со
хранение элементов трансцендентности, идея божественной воли, что
правит миром по своим з а к о н а м и ведет его з а д а н н ы м путем, неиз
бежно в о з в р а щ а л а ж и з н ь «философии истории». Не менее м н и м ы м и
были пресловутые беспристрастность и объективность, к о т о р ы е , в сущ-
ности, сводились к литературной уловке — к п о л у н а м е к а м , недомолв

к а м , осторожным умолчаниям; в отношении «Истории пан» Р а н к е все
гда сохранит силу аргумент одного иезуита, сказавшего: «Папство есть
либо ц е л и к о м , без к а к и х бы то ни было оговорок, то, чем оно претенду
ет быть, то есть божественное установление, либо л о ж ь . Околичности и
осторожности тут неуместны. Tertium поп datur» '. Путь этот,не и з б а в л я я
s
от п а р т и й н о й т е н д е н ц и о з н о с т и , в л у ч ш е м случае п о р о ж д а л новую
партию, партию в ы ж и д а ю щ и х , т е р п и м ы х , умеренных, б е з р а з л и ч н ы х .
И д е й н а я непоследовательность Р а н к е ясно видна в том месте его «Все
общей истории», где, р а с с у ж д а я применительно к Т а ц и т у о превратнос
т я х своей н а у к и , он з а я в л я е т , что «ни в древности, ни в современности
н е л ь з я говорить о ровном и мерном развитии историографии, т а к к а к
сам предмет ее образуется в ходе времени, он всегда иной, а историче
ские представления зависят от обстоятельств, в к о т о р ы х ж и в е т и тво
рит автор»; сколь несправедливо это преклонение перед силой обстоя
тельств, показывает н а с т о я щ и й исторический очерк, д а ю щ и й простую
и ясную к а р т и н у прогрессивного развития исторической мысли от Древ
ней Греции до н а ш и х дней. К а к эта непоследовательность идей и л и
д а ж е их хаос, к о т о р ы й Р а н к е намеренно оставляет непроясненным, ско
вывает его в о б ш и р н ы х исторических полотнах, м о ж н о убедиться на
примере его «Всеобщей истории», бессвязной, громоздкой, переполнен
ной не о т н о с я щ и м и с я к делу рассуждениями: т а к , у ж е в начале перво
го тома борьба Саула и Самуила сравнивается с борьбой императоров
против п а п , а противоборство Иеровоама и Ровоама — с централизую
щ и м и и ц е н т р о б е ж н ы м и тенденциями в современной п о л и т и к е ; и вооб
щ е , во многих трудах Р а н к е то тут, то т а м замечаешь (чего и следовало
ожидать) возвращение к прагматическому методу. Сказанное в еще боль
ш е й мере относится к у ч е н и к а м Р а н к е и ко всем, к т о исповедовал в
истории п р и м и р е н ч е с к и й метод. Ч т о до филологической истории, то и
того, что было сказано о ее программе, довольно, чтобы увидеть, к а к из
нее проистекает двойная нелепость. Метод к р и т и к и источников, после
довательно п р и м е н е н н ы й , приводит к тому, что не остается ни одного
источника, к о т о р ы й н е л ь з я было бы поставить под сомнение; филоло
г и ч е с к а я история тем с а м ы м отрицает истинность истории, .которую
сама же выстраивает. Если же чисто произвольно, по в н е ш н и м призна
к а м о б ъ я в л я т ь отдельные свидетельства з а с л у ж и в а ю щ и м и д о в е р и я ,
тогда н е л ь з я отвергать н и к а к о й нелепости, потому что за к а ж д о й неле
постью стоит авторитет серьезного, разумного и честного свидетеля;
следуя филологическому методу, надо принимать свидетельства о поту
сторонних я в л е н и я х с тем же доверием, что и о войне и л и мирном
договоре, — к а к это показал все тот же Лоренц, рассматривая чудеса
святого Бернарда в свете самой строгой филологической к р и т и к и . Ог-
5
Третьего не дано (лат.).
радить историю от допущения недопустимого и от самоотрицания мо

ж е т л и ш ь м ы с л ь , воссоздающая историю изнутри, сама свидетельствую
щ а я о себе и о т р и ц а ю щ а я немыслимое именно потому, что оно не под
дается о с м ы с л е н и ю ; о д н а к о , обратившись к м ы с л и за п о д д е р ж к о й ,
ф и л о л о г и ч е с к а я история о б ъ я в и л а бы себя несостоятельной. Она толь
ко потому и существует в качестве истории, что, противореча себе,
пользуется ее средствами и приемами; и д а ж е это противоречие ее не
выручает, ибо она неизбежно у к л о н я е т с я в п р а г м а т и з м , трансцендент
ность и п о з и т и в и з м . Последний сталкивается с теми же трудностями,
только в ином порядке, поскольку история, принципом которой является
объяснение фактов через их п р и ч и н ы , предполагает существование та
к и х ф а к т о в , которые предстают в качестве предмета м ы с л и и, следова
тельно, у ж е имеют объяснение. Этот порочный к р у г особенно очевиден
в о т н о ш е н и я х истории и социологии, к а ж д а я из которых основывается
на другой и вместе с тем служит ей обоснованием — словно к о л о н н а , что
поддерживает к а п и т е л ь и одновременно из нее вырастает. Если же ра
зорвать этот к р у г , если п р и н я т ь историю за фундамент, а социологию за
венец, то социология у ж е не будет объяснением истории и той придет
ся и с к а т ь объяснение в чем-то другом. Этим «другим» м о ж е т быть
н е к и й еще неведомый п р и н ц и п , заступающий на место Бога, то есть в
любом случае — трансцендентность; т а к , позитивизм порождает свою
философию истории, что прекрасно демонстрируют «Апокалипсисы» и
«Евангелия» Конта, Б о к л я и прочих достопочтенных теологов, которые
усвоили немало сумбурных и л о ж н ы х п о н я т и й , отвергнутых историог
рафией романтизма.
В л и ц о именно т а к и м поверхностным, н е у м н ы м , приблизитель
н ы м , фантастическим историям романтизм, с о з н а ю щ и й , н а к а к у ю вы
соту он п о д н я л изучение человеческой ж и з н и в ее р а з в и т и и , мог бы
бросить (и действительно делал это устами своих эпигонов) слова Бона
парта, с к а з а н н ы е 18 брюмера: «Что вы сделали с той блестящей Исто
р и е й , которую я вам оставил? Это и есть в а ш и новые методы, сулившие
решение всех проблем, которые мне р а з р е ш и т ь не удалось? Я не в и ж у
вокруг ничего, кроме revers etmisere!* Но м ы , следившие за развитием
6
историографии век за веком и никогда не наблюдавшие абсолютного

регресса, не позволим увлечению спором с н а ш и м и н а с т о я щ и м и и л и
недавними п р о т и в н и к а м и — позитивистской и натуралистской ш к о
л о й , — ослепить себя настолько, чтобы вовсе упустить из виду то, что
было в ней оригинального и существенного, что делает ее без оговорок
прогрессивной; мы отказываемся проводить сравнение м е ж д у роман
тизмом и позитивизмом, устанавливать меру достоинств к а ж д о г о и ут
в е р ж д а т ь превосходство одного над другим, поскольку н а м известно,
что выставление отметок, необходимое в школе, не дозволительно в исто-
6
Ошибок и убожества (франц.).
р и и , где т о , что я в л я е т с я в идеальном плане п о з ж е , превосходит (не

смотря на часто противоречащую этому видимость) то, что было рань
ш е . Строго говоря, было бы непростительной ошибкой п о л а г а т ь , что
д о с т и ж е н и я р о м а н т и з м а у т р а ч е н ы в п о з и т и в и з м е : если рассмотрим
истории этого периода более внимательно и под другим углом з р е н и я ,
мы убедимся, что все они сохранены. Р о м а н т и з м п о к о н ч и л с истори
ческим д у а л и з м о м , д е л и в ш и м ф а к т ы действительности на позитивные
и негативные, на достойные и недостойные; позитивизм подтвердил,
что все факты являются фактами и все имеют равное право войти в
историю. Р о м а н т и з м з а м е н и л взлеты и падения, к о т о р ы м и з а п о л н я л а
ход событий п р е ж н я я историография, понятием р а з в и т и я ; позитивизм
подхватил его, назвав эволюцией. Р о м а н т и з м периодизировал разви
тие — либо в виде круговорота ц и к л о в , к а к В и к о , либо в виде линейно
го п о р я д к а , к а к н е м е ц к и е р о м а н т и к и , — в з я в за модель периодизации
последовательность форм духа и л и психологических форм; позитивизм
п р я м о п р о д о л ж и л эту работу (хотя в силу бескультурья своих адептов
часто считал себя первооткрывателем), что м о ж н о подтвердить ц е л ы м
рядом примеров: от трех стадий умственного р а з в и т и я по Конту до
восьми этапов социального р а з в и т и я и л и четырех политических пе
риодов — «нововведений», соответственно, Л а м п р е х т а и Б р е й з и г а . Ро
м а н т и з м , сочтя легковесным объяснение событий п р и ч у д а м и , расчета
ми и п л а н а м и индивидов, в з я т ы х по отдельности, о б ъ я в и л субъектами
истории универсалии: идею, идеи, дух, н а ц и и , свободу; позитивизм т о ж е
отверг индивидуалистический атомизм и рассуждал о массах, расах,
обществе, технике, экономике, науке, социальных тенденциях, — о чем
угодно, т о л ь к о не о том, что взбрело в голову Т и ц и ю и л и К а й ю . Роман
тизм не т о л ь к о возвысил истории и д е а л ь н ы х ценностей, но и устано
вил м е ж д у н и м и органическую связь; позитивизм настаивал на взаи
мозависимости социальных факторов, на единстве действительности
и стремился заполнить з и я н и е , образовавшееся м е ж д у с п е ц и а л ь н ы м и
историями, с помощью истории цивилизации и культуры и т а к называе
мой социальной истории, в к л ю ч а ю щ е й в себя п о л и т и к у , литературу,
философию, р е л и г и ю и прочие к л а с с ы я в л е н и й . Р о м а н т и з м отверг гете
рономную, дидактическую, морализаторскую историю, историю на побе
г у ш к а х ; позитивизм гордо именовал свою историю наукой, самоцельной,
к а к в с я к а я д р у г а я , х о т я , к а к в с я к а я д р у г а я , я в л я ю щ е й с я руководством
д л я п р а к т и ч е с к о й деятельности, то есть п р и к л а д н о й . Р о м а н т и з м воз
высил достоинство эрудиции и н а л а д и л обмен м е ж нею и историей,
иначе с чего бы в позитивизме эрудиция и филология вдруг возомнили
себя историей, к а к не оттого, что эту м ы с л ь в н у ш и л им р о м а н т и з м , а
они ее подхватили и преувеличили? В чем сущность их метода, к а к не
в романтических поисках первобытного, подлинного, наивного (на это
справедливо у к а з ы в а е т Фуэтер), что с полной ясностью видно у ж е у
Вольфа, основоположника метода, к о т о р ы й (следует напомнить) был
предромантиком, п о к л о н н и к о м Оссиана и народной поэзии. И, нако

нец, к чему восходит сосредоточенность п о з и т и в и з м а на причинах ис
тории, на связи исторических я в л е н и й , на единстве факторов и на их
зависимости от высшей причины, к а к не к р а с с у ж д е н и я м романтиков
о способе, ц е л и и ценности р а з в и т и я ? Кто примет во в н и м а н и е все эти и
прочие, не упомянутые н а м и , аналогии, с неизбежностью придет к выво
ду, что позитивизм состоит с романтизмом в той же связи, что Просвеще
ние с Возрождением, то есть представляет собой не столько его антитезу,
с к о л ь к о логическое продолжение и доведение до предела его п р и н ц и
пов. Д а ж е конечное обращение позитивизма в теологию имеет в роман
тизме свои прецеденты — я в л е н и е само по себе не с л и ш к о м удиви
тельное, поскольку трансцендентность остается трансцендентностью, к а к
ее ни н а з ы в а й — Богом и Р а з у м о м , либо Природой и Материей.
Но все, что в позитивизме на первый в з г л я д к а ж е т с я н е л е п ы м и
д а ж е одиозным — имена материи и природы, данные трансцендентно
сти, натуралистическое и материалистическое преображение проблем
и п о н я т и й , выработанных романтизмом (идея, с т а в ш а я п р и ч и н о й , раз
витие — эволюцией, дух — массой и тому подобное), — не п р и н и ж а е т
позитивистскую историографию по сравнению с романтической, а на
против, у к а з ы в а е т на достигнутый ею прогресс. Это есть о т р и ц а н и е ,
энергичное и справедливое к а к в своих основаниях, т а к и в своей об
щ е й тенденции, такого п о н и м а н и я истории, которое подчиняет ее поту
сторонним с и л а м , внешней целесообразности и трансцендентным за
конам, и одновременно это есть утверждение, что закон истории следует
искать в действительности, которая едина и и м я которой — «природа».
Р е ш и т е л ь н о о т к р е щ и в а я с ь от м е т а ф и з и к и , позитивисты и м е л и в виду
метафизику догматическую и трансцендентную, которая п р о н и к л а д а ж е
в философию К а н т а и его последователей; н а м е р е н и я их б ы л и благими,
несмотря на то что они отождествляли м е т а ф и з и к у с философией вооб
щ е , догматическую м е т а ф и з и к у с к р и т и ч е с к о й , м е т а ф и з и к у б ы т и я с ме
т а ф и з и к о й м ы ш л е н и я , да и сами не б ы л и полностью свободны от в л и я
н и я того, против чего выступали. Но несмотря на все это, позитивистское
н е п р и я т и е м е т а ф и з и к и и, в частности (что еще б л и ж е нас касается),
«философии истории» оказало на историографию долгосрочное и бла
готворное в л и я н и е . Б л а г о д а р я позитивизму исторические к н и г и выиг
р а л и в богатстве и разнообразии, обратившись к т а к и м к л а с с а м явле
ний, которыми пренебрегал романтизм; среди них природные
склонности, дегенеративные и л и патологические процессы, психологи
ческие и л л ю з и и , м а т е р и а л ь н ы е интересы, производство и распределе
ние благ общественного богатства, то есть экономическая деятельность,
применение силы и использование насилия, то есть власть и революция, и
т. д. Устремив все свои усилия на отрицание трансцендентности и на
блюдение действительности, позитивисты заявляли о своей правоте и были
правы; и тот из нас, кто не пренебрегает действительностью и избегает
и с к у ш е н и я трансцендентностью, п о ж и н а е т плоды позитивизма и по

тому в определенном смысле т а к ж е позитивист. Д а ж е противоречия
позитивизма м о ж н о поставить ему в заслугу, поскольку в н и х с особой
силой в ы я в и л с я противоречивый х а р а к т е р историографии романтиз
ма; заслуга эта распространяется на самые экстравагантные позитивист
ские к о н ц е п ц и и , среди которых, к примеру, теория Тэна о том, что
познание есть по сути своей г а л л ю ц и н а ц и я , а человеческая мудрость
не более чем случайность (ипе rencontre),из чего следует,что глупость —
это норма; и на утверждение Ломброзо, что гений — это безумие, и на
стремление установить, к а к и м образом из однородности рождается нео
днородность, историческое разнообразие, и на методологический прием,
с к о т о р ы м сталкивается история с ее каузальностью перед л и ц о м кра
соты и л и гениальности, не п о д л е ж а щ и х причинному объяснению, и на
грозное Н е п о з н а в а е м о е , перед к о т о р ы м отступает и с т о р и я , н а д е л а в
столько ш у м а своими т и т а н и ч е с к и м и приготовлениями к ш т у р м у не
бес. Но п о с к о л ь к у р о м а н т и з м т а к и не сумел с л и т ь воедино д у х и
природу, зафиксировав л и ш ь их противостояние, неудивительно, что
вслед за духом, п о г л о щ а ю щ и м природу, но не способным ее перева
р и т ь (в т а к о м п о н и м а н и и переварить ее было невозможно), я в и л а с ь
природа, с о в е р ш а ю щ а я то же самое по отношению к духу и с тем же
результатом; не т о л ь к о неудивительно, но и вполне логично, ведь если
п р е ж д е немало идеалистов впадали в с а м ы й грубый м а т е р и а л и з м и
позитивизм, то теперь к а р т и н а всеобщего замешательства, п р и у к р а ш е н
н а я именем «агностицизма», в ы г л я д е л а к а к н е и з б е ж н а я и поучитель
н а я . Подобно тому, к а к решительное утверждение позитивности исто
рии знаменовало прогресс мысли, так же и сформулированный предельно
ж е с т к о антитезис м а т е р и а л и з м а подводил к новой проблеме и новому
п о н и м а н и ю отношений духа и природы. Oportet ut scandala evenianf, —
это значит, что есть д в и ж е н и е вперед, д а ж е вызванное нелепостью, ос
к о р б л я ю щ е й человеческое сознание.
7
Потрясения необходимы (лат.).
VIII. НОВАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В период господства позитивизма романтическая м ы с л ь не т о л ь к о

сохранилась в к а р и к а т у р н ы х формах, не только о к а з а л а в л и я н и е , о чем
мы у ж е у п о м и н а л и , на своих противников из л а г е р я н а т у р а л и з м а , но и
п р о д о л ж а л а существовать в своей классической форме. Не говоря у ж е
о слепых эпигонах и убежденных консерваторах, чье значение не т а к
велико в истории м ы с л и , а точнее, равно той н и ч т о ж н о й доле новизны,
к а к а я приходится и на их долю, довольно вспомнить х о т я бы тот ро
м а н т и з м , что сохранился в э к л е к т и к е Р а н к е , нашедшего философскую
опору в теориях Гумбольдта (еще одного «дипломата»). Идеалистические
и романтические мотивы не перестали волновать у м ы и д у ш и филосо
фов от Гумбольдта до Лотце, Гартмана, Вундта и л и соответствующих
им фигур в других странах. То же самое произошло в историографии,
да и не могло не произойти, ведь если буквально следовать всем форму
л а м п о з и т и в и з м а и агностицизма, то в их бездушной м е х а н и к е погас,
у ш е л бы в небытие любой проблеск м ы с л и и н и к а к о е историческое
описание не могло бы в о з н и к н у т ь . Поэтому п о л и т и ч е с к а я , с о ц и а л ь н а я ,
философская, л и т е р а т у р н а я , художественная история п р о д о л ж а л а дви
гаться вперед, конечно, не т а к быстро, к а к в период романтизма (по
с к о л ь к у обстановка более благоприятствовала естественным и матема
тическим н а у к а м , чем историографии), но по к р а й н е й мере заметно.
Чтобы п о к а з а т ь это, н у ж е н более о б ш и р н ы й труд (я вновь д о л ж е н ото
слать ч и т а т е л я к у ж е неоднократно цитировавшейся к н и г е Фуэтера),
где среди прочего модно было отдать должное заслугам Р а н к е , тогда
к а к мне по недостатку времени пришлось коснуться л и ш ь его прома
хов: я говорил, к примеру, только о противоречиях его «Истории пап»,
которую, однако, м о ж н о смело назвать шедевром. Н е у м и р а ю щ у ю силу
романтического духа я в л я е т нам пример Тэна, ч ь и работы столь наи
вно н а т у р а л и с т и ч н ы в основных п о л о ж е н и я х и р у к о в о д я щ и х п о н я т и я х
и столь безудержно романтичны в отдельных к а р т и н а х , с к а ж е м , в ха
р а к т е р и с т и к е ф р а н ц у з с к и х поэтов и л и и т а л ь я н с к и х и г о л л а н д с к и х ж и
вописцев — з а к о н о м е р н ы м и т о г о м д л я него с т а л г и п е р т р о ф и р о в а н
н ы й а н т и я к о б и н с к и й романтизм его «Origines de la France contemporaine* ; 1
точно т а к ж е З о л я и д р у г и е в е р и с т ы , будучи н а с л о в а х в р а г а м и ро

м а н т и ч е с к о й л и р и к и , н е с м о г л и и с к л ю ч и т ь и з своих р о м а н о в л и р и
ч е с к о й с т и х и и , а г л а в а этой ш к о л ы д а ж е з а в е р ш и л свою л и т е р а т у р
ную д е я т е л ь н о с т ь а б с т р а к т н о й л и р и к о й «Quatre evangiles* . И то, 2
1
«Происхождение современной Франции» (франц.).
2
«Четвероевангелия» (франц.).
ней ни слова, а т а к ж е не говорить ни слова о позитивизме к а к о закон

ченном и пройденном этапе, либо говорить о новой философии к а к о
том, что ж и в е т и существует, и именно потому, что ж и в е т и существует;
к о л ь скоро не говорить ничего мы не м о ж е м в силу в ы с к а з а н н о й н а м и
к р и т и к и , то н а м ничего не остается, к а к признать эту философию не
мечтой, а действительностью. И чтобы ее о б н а р у ж и т ь , н а м надо не ог
л я д ы в а т ь с я в о к р у г , а з а г л я н у т ь в с е б я и остановиться на том представ
л е н и и , к о т о р ы м мы руководствовались в этом историческом очерке
историографии и в теоретических п о я с н е н и я х , ему предпосланных. В
нашей философии действительность понимается к а к дух, но не тот, что
обитает над миром и л и пронизывает его, а тот, что составляет с н и м
единое целое; природа же предстает к а к момент и производное этого
духа, и потому дуализм (по к р а й н е й мере тот, к о т о р ы й угнетал филосо
фию от Фалеса до Спенсера) оказывается преодолен, а вместе с н и м и
любая трансцендентность, будь она трансцендентностью м а т е р и а л и з м а
и л и теологии. Д у х , составляющий одно целое с миром, — это дух в
развитии, а значит, единый и одновременно р а з л и ч н ы й , вечное разреше
ние и вечная проблема; его самосознание — это, философия, я в л я ю щ а я
ся его историей, и л и его и с т о р и я , я в л я ю щ а я с я его философией, — они
тождественны, к а к тождественны сознание и самосознание, единые и
р а з л и ч н ы е подобно ж и з н и и м ы с л и . Ф и л о с о ф и я , к о т о р а я ж и в е т в нас,
нам п р и н а д л е ж и т , помогает узнать себя, вернее, сама себя узнает, — вне
нас, в м ы с л и другого, которая одновременно и н а ш а м ы с л ь ; помогает
обнаружить свое явное и л и неявное проявление в других формах со
временной философии и современной историографии. И в этом мы не
редко обретаем великое духовное утешение; вот к а к раз теперь, когда я
п и ш у эти строки, мне попалась к н и ж к а некоего историка (привожу
один п р и м е р из множества), историка и не более того; и в самом начале
я в ы ч и т а л слова, прозвучавшие д л я меня к а к собственные: «Моя к н и г а
основывается на том убеждении, что н е м е ц к а я историография д о л ж н а ,
не о т к а з ы в а я с ь от своих плодотворных методологических т р а д и ц и й ,
стать более гибкой, войти в соприкосновение с в е л и к и м и силами поли
т и к и и к у л ь т у р ы и, ничего не у т р а ч и в а я из своего с о д е р ж а н и я и своих
задач, погрузиться в философию и п о л и т и к у , — только т а к она сможет
исполнить свое предназначение и стать одновременно всеобщей и на
ц и о н а л ь н о й » . Такова философия нашего времени, з а ч и н а т е л ь н и ц а но
5
вой эпохи в философии и историографии.

Но из этой философии и этой историографии, которые я в л я ю т с я
субъектом, а не о б ъ е к т о м , н е л ь з я делать историю: не потому, что одно
дело ф а к т , а другое — сознание этого ф а к т а (этот довод, на который
часто ссылаются, мы у ж е п р и з н а л и л о ж н ы м ) , п р и ч и н а в другом, в том,
Friedrich Meineclce. Weltburgertum und Nationalstaat, Studien zur Genesis des

5
deutschen Nationalstaates. Miinchen. Berlin, Oldengurg, 1911. 2. Aufl. S. VII.

VIII. Новая историография 187
что и с т о р и я , которую мы создаем, есть история «эпох» и л и «больших

периодов», а новый период оттого и нов, что это еще не период, не нечто
з а м к н у т о е . Мы не т о л ь к о не м о ж е м хронологически и географически
его о г р а н и ч и т ь , п о с к о л ь к у пока не знаем, к а к о й отрезок времени он
займет (исчерпает ли себя в течение н е с к о л ь к и х десятилетий и л и , не
сумев развернуться, займет место среди исторических п о н я т и й л и ш ь
через века) и к а к и е страны он охватит (останется ли надолго и т а л ь я н
с к и м и л и н е м е ц к и м , а может быть, станет явлением более ш и р о к и м и
отметит собой бытовую к у л ь т у р у и общественное образование); но глав
ное — мы не м о ж е м ограничить его л о г и ч е с к и . Ведь д л я этого в его
р а м к а х д о л ж н ы обозначиться его собственные противоречия, то есть
новые проблемы, которые неизбежно возникнут из н а й д е н н ы х внутри
него р е ш е н и й , а этого п о к а не произошло: пока что нас качает на вол
нах — е щ е не п р и ш л о в р е м я убирать паруса и готовиться к новому
п л а в а н и ю . «Bis hierher ist das Bewusstein gekommen* — «до сих пор дошло
сознание в своем р а з в и т и и » , — говорил Гегель, з а в е р ш а я свои л е к ц и и
по философии истории, и говорил неверно, т а к к а к развитие, идущее от
неосознанности свободы до полной ее осознанности в германском госу
дарстве и в системе абсолютного идеализма, не допускало продолже
н и я . З а т о теперь, преодолев отвлеченность гегельянства, м ы м о ж е м
сказать это с п о л н ы м правом.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Имя Бенедетто Кроче (1866—1952) мало что говорит российскому чи

тателю. С его взглядами знаком весьма узкий круг философов и истори-
ков-итальянистов. Между тем масштаб и значение личности духовного
лидера итальянского либерализма в развитии исторической и философской
культуры, политической мысли Италии, а также в истории европейской куль
туры в целом трудно переоценить.
Взгляды молодого неаполитанского мыслителя, приверженца неогеге
льянской философской школы, выходца из богатой семьи землевладельца
формировались в конце 80-х — 90-е годы XIX века, в период, когда совсем
недавно завершился процесс объединения страны (Рисорджименто ) и моло
дое поколение находилось во власти идеи создания современной Италии,
основанной на идеалах свободы и осознании нацией своей исторической
общности. Поэтому вся творческая деятельность Кроче — к а к философа,
историка, литературоведа; теоретика искусства была подчинена одной глав
ной цели — «нравственному и духовному преобразованию Италии». Это
слова его более молодого современника, оригинального марксистского теоре
тика Антонио Грамши , видевшего одну из своих основных задач в написании
1
«Анти-Кроче» (по аналогии с «Анти-Дюрингом), но вместе с тем признавав

шего несомненную роль Кроче в духовной жизни Италии начала XX столе
тия и называвшего его «светским павой».
Формируясь к а к историк и философ в условиях господства позити
визма в общественной мысли в целом и в историографии, в частности, он
начинал свои первые исследования как позитивист. Однако быстро ощутив
ограниченность характерного для позитивизма упрощенного, натуралисти
ческого подхода к истории, отказывавшегося от общего взгляда на историю
и не оставлявшего места «ни для человека, ни для истории человека» , Кроче
2
приходит к осознанию необходимости создания национальной истории, пони

маемой не как хроника событий, а как «история чувств и духовной жизни,
как "моральная история"» .3
В поисках новой методологии Кроче претерпевает весьма сложную эво

люцию философских взглядов, последовательно испытав на себе влияние
неокантианства (через знакомство на лекциях Антонио Лабриолы в Рим
ском университете с этикой И. Гербарта), марксизма (благодаря тому же
Лабриоле) и, наконец, придя к гегельянской философии «абсолютного духа».
В философии зрелого Кроче действительность предстает к а к процесс
саморазвития духа, который индивидуализируется в исторических явлениях.
Но в отличие от Гегеля он совершенно отрицал существование материально-
1
Грамши А. Избранные произведения. М., 1957. Т. 2. С. 159.
Критическому анализу философских и исторических взглядов Кроче по
священа значительная часть «Тюремных тетрадей» Грамши.
2
Гарин Э. Хроника итальянской философии XX века. М., 1965. С. 15.
3
Сгосе В. Contribute alia critica di me stesso. Bari, 1926. P. 16.
Послесловие 189
го мира даже в качестве инобытия идеи. Философия, по Кроче, — наука о

духе, кроме которого «нет другой реальности». Познание есть процесс творе
ния духом действительности, процесс самопознания духа.
Основные теоретические постулаты крочеанской методологии историче
ского познания изложены им в предлагаемом вниманию читателя труде
«Теория и история историографии». Он представляет собой нанисанную в
1912—1913 гг. уже зрелым мыслителем серию исследований, впервые издан
ных в виде книги на немецком языке в 1915 г., а на итальянском — в
1917 г. Данная монография явилась завершением многолетней работы Кроче
над проблемами философского и исторического познания и вышла в свет
как четвертый том четырехтомной «Философии духа» (том 1-й «Эстетика
как наука о выражении и общая лингвистика» вышел в 1902 г., том 2-й
«Логика к а к наука о чистом понятии» — в 1909 г., «Философия практи
ки» — в 1909 г.).
В предисловии к первому итальянскому изданию «Теории и истории
историографии» Кроче указывает на то, что он углубил и развил теорию
историографии, уже изложенную в некоторых главах второго тома «Фило
софии духа» — «Логики...». Это было необходимо сделать, по его словам,
поскольку «именно к проблеме исторического познания тяготели все мои
исследования о формах духа, об их различиях и единстве, об их действитель
ной жизни, которая есть развитие и история, и об исторической мысли, пред
ставляющей собой самосознание этой ж и з н и » . 4
Кроче называет свою философию «абсолютным историзмом», постули

руя тождество философии и истории. Его историзм продолжил традицию
историзма в итальянской историографии, связанную с именем Винченцо Ку-
око, неаполитанского историка начала XIX в. В соответствии с этой тради
цией умеренного, консервативного историзма Кроче стремился выявить пре
емственность, непрерывность духовного развития каждого народа, трактовал
историю как органическую связь прошлого и настоящего. Индивид, творя
щий историю, стремится, по его словам, «пережить и переосмыслить прошлое
в настоящем». А поскольку сам процесс мышления и представляет собой
философию и историческое суждение невозможно без отнесения интуиции
единичного ко всеобщему, а значит, без философских категорий, то Кроче
делает вывод о тождестве философии и истории.
Один из основных постулатов крочеанского «абсолютного историзма» —
тезис о современности истории: всякая подлинная история всегда современ
на, поскольку мы «познаем ту историю, которую важно знать в данный
момент». Историческое сознание выступает необходимой предпосылкой дей
ствия, а главным актером и творцом истории в концепции неаполитанского
философа является свободный, мыслящий индивид.
История у Кроче, также к а к и философия, — история развития духа.
Для него важна единичность, неповторимость исторического акта, который
существует лишь постольку, поскольку он «живет в душе историка», мыс
лится им. Этот тезис Кроче был выдвинут в полемике с мехавистическими
4
Сгосе В. Filosofia dello spirito. V.1V. Teoria e storia della storiografia. 6-a ed. Bari, 1948.
Послесловие 191
торико-философские взгляды Кроче не лишены противоречий: одно из оче

видных — изложение им проблемы соотношения имманентности и транс
цендентности при определении причин исторического развития. Его Провиде
ние, несомненно, несет на себе отпечаток трансцендентности, отвергаемой им
в качестве источника развития.
Во второй части «Теории и истории историографии» Кроче рассматри
вает основные этапы западноевропейской исторической мысли с точки зре
ния методологических позиций, изложенных им в первой части книги. В
результате проведенного Кроче критического анализа основных историогра
фических школ и течений и их методологий начиная с историографии антич
ности, Средних веков, эпохи Возрождения, затем Просвещения, романтизма и,
наконец, позитивизма становится очевидным, что ближе всего к его методо
логии оказывается историография романтизма и существенно повлиявшие
на нее исторические взгляды Д ж . Вико.
Главным в романтизме, по словам Кроче, было «стремление к органи
ческому соединению всех отдельных историй духовных ценностей: приме
нительно к каждому народу и к каждой эпохе между религиозными, философ
скими, поэтическими, художественными, правовыми, этическими явлениями
устанавливается соответствие как между факторами единого процесса раз
вития» (С. 234). «Понять историю как развитие» и означает, по Кроче, «по
нять ее как историю идеальных ценностей». У истоков понимания истории
как единства историй ценностей (историй поэзии, мифа, права, языка, фило
софского разума и т . д.) стоит оказавший большое влияние на самого Кроче
Дж. Вико, мыслитель, творивший в более раннюю, чем романтики эпоху, но
предвосхитивший многие их подходы.
Представляется, что первая публикация на русском языке одной из
фундаментальных работ Кроче по проблемам историографии и методоло
гии истории несомненно обогатит кругозор современных российских исследо
вателей исторической мысли, введет в научный оборот оригинальные поня
тия и концепции, сформулированные выдающимся итальянским философом
и историком. В предшествующий период нашей истории на фигуру этого
мыслителя, идейного противника марксизма было наложено своего рода
идеологическое «табу», о публикации его работ не могло быть и речи. Сле
дует также добавить, что еще одной причиной почти полного отсутствия
переводов работ Кроче на русский я з ы к , являются, вероятно, трудности, свя
6
занные с весьма усложненным языком его повествования и отсутствием

зачастую в русском языке адекватных крочеанским понятий. Тем важнее,
вероятно, начать работу по освоению новых для нашей культуры концептов.
Канд. ист. наук Т. В. Павлова
8
В начале века были переведены лишь две его работы: Кроче Б. Историче
ский материализм и марксистская экономия. Критические очерки. Спб., 1902;
Кроче Б. Эстетика как наука о выражении и как общая лингвистика. М., 1920.

Kroche Teoria Et Historia Historiographii

Загружено:

Сведения о документе

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Kroche Teoria Et Historia Historiographii

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

I.

«Современной» принято называть историю недавнего прошлого —

не рассматривать труды всех историков в целом и л и не брать наугад

история философии вне философских трудов и л и х о т я бы их фрагмен­

Возможно ли вообще разорвать связь документа с его толкованием,

вание есть не что иное, к а к скопище пустых слов и л и формул, скреп­

события, он скорбел об уходе блаженного Д о м и н и к а , у ж а с а л с я стихий­

1 0 0 1 . Блаженный Доминик переселился к Христу. 1002. В сей год напали

сарацины на Капую. 1004. Огромное землетрясение потрясло сию гору (лат.).

над этой чередой событий простертую длань Господа. Это, однако, не

к а к прописи, высказыванию древнего ученого (грамматика Мария Викто­

И с т о р и я , оторванная от живого документа и сведенная к х р о н и к е ,

ме ж и з н и . Подобно тому, к а к пустые з в у к и , некогда з а к л ю ч а в ш и е в

форме представляющие связь в исторической м ы с л и ж и з н и с м ы с л ь ю ,

ко доныне безмолвствующих документов со временем сбросят с себя

И с т о р и я , х р о н и к а , ф и л о л о г и я , чей генезис мы видели, я в л я ю т с я

чем « х р о н и к и » , при всей их учености и архиучености; в случае н у ж д ы

к а к «спесивое невежество», а ученые изыскания в античной и л и перво­

лены исключительно против филологической истории, базирующейся

основой сенсуалистический и натуралистический предрассудки, исто­

тив до познаний, меня донельзя поразило в ы с к а з ы в а н и е одного моего

«Искусство выбирать из множества разнообразной лжи ту, что ближе

всего к истине» (франц.).

далекого от литературы друга, которому я дал почитать весьма к р и т и ­

Из стихийного р а з р у ш е н и я филологической истории следует от­

новых и н о в е й ш и х , то Дройзен облекает свою лирическую т я г у к силь­

ж е непереваренными, необработанными, незрелыми, к а к и м и они были

нан), пусть не в форме у т в е р ж д е н и я , а в форме п р е д п о л о ж е н и я , то есть

занимательно и поучительно классифицировать все виды м а с к и р о в к и ,

спросит: «А вы откуда это знаете? Кто вам это сказал?» Д л я з а щ и т ы

ходимой историку, если он не хочет быть простым хронистом», фантазии

«Дабы избежать легковесности, полагают достаточным добавить „как го­

ворят", „как рассказывают" либо что-то в этом роде» (лат.).

Всего... чего-то услышанного (лат.).

необходимости живого в о с п р и я т и я событий, о которых повествует исто­

о щ у т и т ь присутствие моих друзей и возлюбленных, — п е р в ы х у м е н я в

Поэтической историей, то есть нисхождением истории в сферу поэ­

точные формы и продукты с к р е щ и в а н и я существуют л и ш ь в и з м ы ш ­

истории в собственном смысле слова единственная форма ее воспита­

Сейчас более, чем когда бы то ни было, ведутся разговоры о необ­

ностью следует из самой природы человеческого духа, х о т я бы и не м и к а и тенденциозное

м и к а и тенденциозность в ы р а ж а л и , х о т я и не удовлетворяли полнос­

III. ИСТОРИЯ КАК ИСТОРИЯ ВСЕОБЩЕГО. на самом деле разворачт

ности, определенное, к оно

на самом деле разворачивались события? Д а ж е те, к т о б ы л и их оче­

з а б ы т ы м до тех пор, пока не возникнет в нем потребность и он снова

Но если мы способны познать одно л и ш ь конечное и частное, при­

(или всеобщей истории, «philosophische Weltgeschichte» , к а к он ее назы-

«Универсальность» возможна только в этом смысле и н и к а к не в смысле

Однако понимание иллюзорности универсального искусства и уни­

частности и конечности детерминировано м ы с л ь ю , а потому одновре­

з и я , то есть нечто всеобщее; а рассуждая о субъекте социальной и по­ м ы ; оба о т р и ц а н и я сооги

софии к а к о созерцании идей, и л и verites de raison, а об истории — к а к о

от з н а н и я , обрекающее человека на безрадостную раздвоенность его

м ы ; оба о т р и ц а н и я соответствуют друг другу и, по сути, сливаются в

Детерминистская к о н ц е п ц и я истории постоянно оспаривает и от­

ты х о т я и р е а л ь н ы , но не озарены светом н а у к и , не сделаны достоянием

пусть несколько т ы с я ч е л е т и й , но не вечно, и перемены в н и х все же

ственным всемогуществом); возьмите любое построение «философии

ся и л и не достойны власти Идеи). Т а к и м образом, из лона н а т у р а л и з м а

Но «философия истории» столь же противоречива, сколь и поня­

В з а и м н о е опровержение исторического д е т е р м и н и з м а и филосо­ людей п о н и м а ю щ и х и в я

людей п о н и м а ю щ и х и в этом ничего нового нет: « ф и л о с о ф и я исто­

Не таков д о л ж е н быть способ р а з р е ш е н и я противоречий истори­

история философии вне философских трудов и л и х о т я бы их фрагмен

вание есть не что иное, к а к скопище пустых слов и л и формул, скреп

события, он скорбел об уходе блаженного Д о м и н и к а , у ж а с а л с я стихий

к а к прописи, высказыванию древнего ученого (грамматика Мария Викто

к а к «спесивое невежество», а ученые изыскания в античной и л и перво

основой сенсуалистический и натуралистический предрассудки, исто

далекого от литературы друга, которому я дал почитать весьма к р и т и

Из стихийного р а з р у ш е н и я филологической истории следует от

новых и н о в е й ш и х , то Дройзен облекает свою лирическую т я г у к силь

«Дабы избежать легковесности, полагают достаточным добавить „как го

необходимости живого в о с п р и я т и я событий, о которых повествует исто

Поэтической историей, то есть нисхождением истории в сферу поэ

точные формы и продукты с к р е щ и в а н и я существуют л и ш ь в и з м ы ш

истории в собственном смысле слова единственная форма ее воспита

Сейчас более, чем когда бы то ни было, ведутся разговоры о необ

м и к а и тенденциозность в ы р а ж а л и , х о т я и не удовлетворяли полнос

на самом деле разворачивались события? Д а ж е те, к т о б ы л и их оче

Но если мы способны познать одно л и ш ь конечное и частное, при

Однако понимание иллюзорности универсального искусства и уни

частности и конечности детерминировано м ы с л ь ю , а потому одновре

з и я , то есть нечто всеобщее; а рассуждая о субъекте социальной и по м ы ; оба о т р и ц а н и я сооги

Детерминистская к о н ц е п ц и я истории постоянно оспаривает и от

Но «философия истории» столь же противоречива, сколь и поня

В з а и м н о е опровержение исторического д е т е р м и н и з м а и филосо людей п о н и м а ю щ и х и в я

людей п о н и м а ю щ и х и в этом ничего нового нет: « ф и л о с о ф и я исто

Не таков д о л ж е н быть способ р а з р е ш е н и я противоречий истори

словами, к а к о й т а м ^collection desfaits»\ Е с л и то, о чем говорит н а ш ав

действительной катастрофой, если бы в действительности существова

Освобожденная от рабского подчинения потусторонней воле и сле

развертыванием, тогда к а к объяснение с помощью абстрактных при

торию индивидов. Последней отводится в л у ч ш е м случае второстепен

Т а к к а к ф а к т я в л я е т с я историческим в той мере, в к а к о й он ос

безрассудством загромождают пространство в с я к и м х л а м о м и с рев

в с я к а я п е р и о д и з а ц и я имеет «относительную» ценность, но надо доба

в числах и не в хронологических схемах: той же самой ошибке — превра

Понятие истории, которое вы выработали, — истории, которая име

сит в тождество р а з л и ч и е : различие субъекта и объекта, теории и прак

Смешивающие разделение и р а з л и ч и е , то есть э м п и р и ч е с к и й под

к о т о р ы м присваиваются те же права, что и м е т а ф и з и ч е с к и м сущнос

требования отделить историю абстрактную от истории к о н к р е т н о й , ис к л а д ы в а н и е м по

к л а д ы в а н и е м по п о р я д к у черепов, утвари и обломков н а с к а л ь н ы х рос

Если п о д л и н н а я история — та, что п р о ш л а внутреннюю верифи

но польза от нее сводится к тому, чтобы, к а к у ж е было сказано, напоми

го в своих правах мифическую всеобщность: согласно ему, среди спе

ны м е ж д у собой в силу неустранимой разнородности д а н н ы х и посту

г а я по х а р а к т е р у своего предмета призвана рассматривать произведе

не б ы л и в полном смысле и д е я м и , то есть я в л е н и я м и и н т е л л е к т у а л ь

В примечании надо бы обратить внимание на вышеупомянутое разде

И т а к , мы установили единство философии и историографии и по

с т и я : опасность избрать д л я философии неверный путь д а л е к о не ми