Глава 2

Провозглашение смерти субъекта: антитезис

2.1 Дискурсивные практики

Знаменитые слова, которыми Фуко заканчивает свою работу «Слова и

вещи. Археология гуманитарных наук», «человек исчезнет, как исчезает лицо,
нарисованное на прибрежном песке» 404, запустили процесс, который можно
метафорически назвать «смертью субъекта». Фуко описывает субъект как
исторически, социально и культурно детерминированный феномен, который
полностью лишённый самотождественности и автономии, превращается в
«дискурсивную функцию», он пишет: «… как, в соответствии с какими
условиями и в каких формах нечто такое, как субъект, может появляться в
порядке дискурсов? Какое место он, этот субъект, может занимать в каждом
типе дискурса, какие функции, и подчиняясь каким правилам, может он
отправлять?» 40 Чт а Он демонстрирует, что те изменения в культуре, которые
происходят в результате «трансформации диспозиции знания-власти»
непременно закончатся исчезновением нынешнего образа человека. В отличие
от классического понимания субъекта как некоторой совокупности таких
констант как свобода и воля, Фуко ставит под вопрос само существование
субъекта в принципе как самоочевидного трансцендентального cogito. Фуко
полагает, что с разрушением классического картезианского дискурса исчезает
и «суверенный субъект», отдавая пустующее место «эпистеме». Как пишет
Дьяков, «с падением выработанных классической эпохой институций
принуждения «умирает» и классический субъект» 46 Дьяков
Фуко утверждает, что вместо самостоятельного, детерминированного
субъекта имеются определенные формы субъектности, являющиеся
продуктами той или иной эпистемы, и в этом смысле трансцендентальная
классическая субъектность тоже представляет собой лишь частный случай
работы «эпистемологической машины», Руд Как он позже скажет – субъект
складывается, конструируется в определенных исторических условиях. Фуко
постулирует предельную историчность субъекта в его конкретно-
исторической и культурной определенности. Человек, как физический
организм, как производящее и говорящее биологическое существо (триада
жизнь, труд, язык), «конечно же существует» 191 И и В, но он вписывается в
дискурсивные отношения, которые детерминируют его, не будучи ни
устойчивым конструктом, ни точкой отчета истины о мире, человек
представляет собой временное явление в определенном дискурсивном
пространстве, в определенной культуре (в данном случае европейская
культура с начала 16 в.), в которой человек – «изобретение недавнее» 404 с и
в, Фуко пытается выяснить те причины, которые в конечном счете
«складывают» образ человека, такого, который воспринимается как нечто
само собой разумеющееся. Как уже было сказано, это образ не был таковым
всегда, этому недавнему изобретению «…нет и двух веков, малый холмик в
поле нашего знания…» 36 С и В Фуко, исследуя происхождение современного
европейского человека, делает вывод, что «Я» давно уже не представляет
собой нечто целостное, суверенное, и все, что человек делает в мире, все
смыслы, ценности, которые он туда привносит, детерминированы системой
социальных связей. Как отмечает Н. Автономова, Фуко «ниспровергает»
человека, или, точнее, констатирует его «низвергнутость» с гуманистического
пьедестала культуры не с точки зрения абстрактной человеческой природы, но
с позиций той эпистемы, той социальной и познавательной структуры, в
которой он находится и которая принимает именно этот образ человека». 23 с
и в Фуко пишет, что мы настолько «ослеплены человеком в его недавней
очевидности», что даже не вспоминаем о том времени, (несмотря на то, что
это было не так уж и давно) «когда существовал мир, миропорядок,
человеческие существа, но не существовал человек». Фуко этим и объясняет
то потрясение, что «произвела, – да и поныне производит – мысль Ницше,
предвещавшая (в форме грозного пророчества) о близящемся событии – что
человек скоро уступит место сверхчеловеку; тем самым философия возврата
хотела сказать, что человек уже давно исчез и продолжает исчезать, а наше
современное осмысление человека, наша забота о нем, наш гуманизм –
безмятежно спят под грохот его несуществования. Не пора ли нам, верящим в
нашу связь с конечным человеческим бытием, которое лишь нам принадлежит
и открывает нам в познании истину, не пора ли нам вспомнить о том, что мы
живем под дамокловым мечем?» [8, с. 343].
Вообще, влияние Ницше на Фуко можно увидеть еще в «Истории
безумия», где он, исследуя феномены безумия и психиатрической лечебницы,
показывает, что есть знание, которое позволяет объективно и целостно
представить генеалогию общества и человека. Как известно, в традиционной
классической философии мораль представала как конституирующий элемент
человека, так как исходила из предпосылки его неизменной сущности. По
Ницше же мораль историческая форма опыта субъекта. Вполне очевидно, что
такой подход очень близок Фуко. Кроме того, как было отмечено выше уже в
«Истории безумия» трагическое миросозерцание вступает в противостояние с
рационализмом. И как уже было сказано «трагическая» природа безумия,
будучи оборотной стороной разума, скрытно присутствуя в нем постоянно,
никуда не исчезая, но непрестанно изгоняемая рационализмом, только и ждет
возможности, чтобы вырваться на свободу, чтобы заявить о себе. Безумие и
неразумие являются двумя сторонами одного и того же феномена —
дионисийский и аполлоновский. Дьяков Как утверждает Фуко, в трудах
Ницше, безумие говорит в «полный голос», отказываясь при этом от
«антропологической истины», заявляя лишь о том, что Бог умер, и приводя
человека к «опыту невозможного». «… не столько отсутствие или смерть бога,
сколько конец человека (то маленькое, едва заметное смещение, сдвиг внутри
тождества, которое и превращает конечное человеческое бытие в конец
человека).» 402 Получается, что между кончиной человека и смертью бога
есть непосредственная связь, «… разве не последний человек возвещает о том,
что он убил бога, помещая тем самым свой язык, свою мысль и свой смех в то
пространство, где бога уже нет, и выступая как тот, кто убил бога, обретя в
своем существовании свободную решимость на это убийство?» 403 с и в.
Ницше объявляет не только о смерти бога, но, о смерти его убийцы. Таким
образом смерть Бога предвещает кончину самого человека, его исчезновение.
Или наоборот: смерть Бога наступила вследствие смерти человека? Фуко
пишет «Ницше достиг той точки, где человек и бог сопринадлежны друг
другу, где смерть бога синонимична исчезновению человека и где грядущее
пришествие сверхчеловека означает прежде всего неминуемость смерти
человека.» 362 с и в.
Классическая эпистема выстраивается вокруг разума и рационального
поведения человека, в то время как современная эпистема ориентируется на
бессознательное, через которое воспринимается реальность. По Фуко
современная эпистема начинается с Кантом (с началом антропологической
эпохи) и заканчивается Ницше, с его идеей о смерти Бога и человека, который
оповестил конец этой эпохи. Современный человек познает самого себя, как
биологическое существо, пытаясь осмыслить свою природу, вне зависимости
от своего сознания и воли, выясняя механизмы своей языковой, культурной и
трудовой деятельности, и приходит к выводу, что он, являясь проявлением
всего этого (жизнь, язык, труд), в конечном счете не является простой суммой
этих составляющих, а лишь точкой их схождения. Как отмечает Автономова
«Современный человек – это, таким образом, единство эмпирического и
трансцендентального.» 18
По словам Фуко, сегодня принцип Cogito предстает в новой форме,
которая вместо утверждения бытия позволяет ставить вопросы о ней « …
человек и не может даваться в непосредственной державной прозрачности
cogito; однако он не может также и покоиться в вещной бездейственности того,
что недоступно и никогда не будет доступно самосознанию. Человек есть
такой способ бытия, в котором находит свое обоснование постоянно открытое,
заведомо не ограниченное, но, напротив, вновь и вновь преодолеваемое
пространство между всем тем, что человек пока еще не осмысливает в свете
cogito, и тем мыслительным актом, которым, наконец, оно все же
постигается». 344 с и в. Автономова резюмирует «Другая особенность
человека заключена в том, что он не является ни инертным объектом, «вещью
среди вещей», ни способным к безграничному самосознанию cogito. Тем
самым он оказывается одновременно и местом заблуждения (с точки зрения
классического рационализма сама возможность заблуждения всегда
оставалась проблемой), и источником напряженного призыва к познанию и
самопознанию, которое только и делает человека человеком.» 18
Фуко утверждает, что если бы «мысль не нащупала в себе и вне себя, на
своих границах, но также в переплетениях собственной ткани нечто ночное,
некую явно инертную плотность, в которую она погружена, некую
немыслимость, которая ее и переполняет и замыкает», человек не могу бы
существовать как «конфигурация в эпистеме». Немыслимое выступает как
иное по отношению к человеку, тем самым удваивая его: «Немыслимое (не
важно, как именно мы его называем) заключено в человеке вовсе не как
скомканная природа или напластованная история: по отношению к человеку
немыслимое есть Иное» 344 с и в Как пишет Дьяков «Фуко набрасывает
генеалогию этого иного: «в себе» (в противоположность «для себя») в
феноменологии Гегеля, Unbewussre у Шопенгауэра, «отчуждённый человек»
у Маркса, «скрытое» (а также «недействительное», «осадочное»,
«несвершившееся») у Гуссерля. Это одновременно и нечёткая проекция
самого человека с его истиной̆, и основа, позволяющая человеку
сосредоточиться в себе и вернуться к своей истине.» Дьяков 168 или как
утверждает Автономова «В современной философии «немыслимое»
выступает в самых различных обличьях (например, как «бессознательное» или
как «отчуждённый человек»), но выполняет сходную роль: исподволь влияя
на человека, оно побуждает его к знанию и действию.» 18
Как уже было сказано, Фуко постулирует субъект как некую точку
пересечения различных дискурсов, которые исторически обусловлены, что
лишает субъект автономии и единства. Он складывается «языковыми
практиками господства», конституирующие метанарративы, которые влияют
на индивидуальное сознание.
Как отмечает Колесников, «введение новых, систем топологий может
снять классическое декартовское противопоставление субъекта и объекта. Так
образуется некое пространство мысли и действия, в котором есть эпистемы,
дискурсивные практики, диспозитивы, но нет мыслимого в универсальной
форме субъекта человека.» «Археологический» анализ в бессубъектном
пространстве выявляет новую форму истории, некую анонимную и безличную
структурную диспозицию, которая повествует о формировании знаний и
дискурсов без апелляции к конкретному субъекту. «Археология знания»
сместила анализ Фуко с проблематики рефлексии пределов, в рамках которых
люди того или иного исторического периода способны мыслить, понимать,
оценивать и действовать, на рефлексию о механизмах, позволяющих
тематически концептуализировать возможные в этих пределах (или эпистемах
как общих пространствах знания, способах фиксации «бытия порядков»,
скрытых от непосредственного наблюдателя и действующих на
бессознательном уровне сетей отношений, сложившихся между «словами» и
«вещами») дискурсивные практики.» 14 колес
Фуко «ниспровергает субъект», развивая идею смерти автора как
полноценного заместителя субъекта. В докладе «Что такое автор?», он пишет:
«Автор должен стереться или быть стерт в пользу форм, свойственных
дискурсам» 42. Фуко считает, что «недостаточно просто повторять, что автор
исчез», или «что Бог и человек умерли одной смертью» [Там же: 18].
Бесконечное воспроизведение одной и той же фразы «автор умер», не
уничтожит его, вместо этого Фуко предлагает исследовать функцию «автор»,
ее роль в истории дискурсов и проанализировать ту пустоту, которая
образуется вместо Автора.
Фуко рассматривает Автора как функцию, как продукт его исторической
эпохи, результата «игры текста». Он, изучая дискурсивные практики, пытался
обнаружить в каких специфических условиях они функционируют. Фуко,
тщательно анализируя функционирование понятия «автор» в европейской
культуре, разрабатывает критическую концепцию смерти автора. Функция-
автор — это разрыв между реальным человеком и автором произведения,
между «я» автора и его «alter ego» в тексте: «все дискурсы, наделённые
функцией-автор, содержат эту множественность Эго» [Там же: 29]. Однако это
вовсе не значит, что автора в принципе нет, это всего лишь означает, что автор
— это некая форма дискурса, «понимаемом, конечно, не как говорящий
индивид, который произнес или написал текст, но как принцип группировки
дискурсов, как единство и источник их значений, как центр их связности». 61
В к И. И такое понимание автора совпадает с критическим отношением к
классическому картезианскому субъекту, и таким образом концепция смерти
субъекта должна иллюстрировать смерть картезианского субъекта,
«понимаемом как суверенная «мыслящая вещь», показать, что сущность
человека не предваряет его существование, а конституируются «практиками
власти и «играми истины. … Субъект у Фуко — не субстанция, но форма,
которая никогда не является самотождественной. … Субъект — это уже не
человек, а некая гипотетическая «норма», шаблон, под который должны быть
подогнаны конкретные индивиды. Таким образом, картезианский субъект уже
никакая не «реальность», но виртуальный конструкт.» 45 Дьяков
Согласно Фуко, если в целом говорить о дискурсах, которые несут
функцию «автор», то они представляют собой специфическую форму
собственности: «являются объектами присвоения» [Там же: 22] и изначально
принадлежность авторам необходимо было устанавливать «в той мере, в какой
автор мог быть наказан, то есть в той мере, в какой дискурсы эти могли быть
преступающими» [Там же: 23].
Такие понятия, как «человек», «тело», «душа» наряду с фигурой автора,
становятся невольными игроками властных отношений, заложниками
системы превентивно-карательных мер и исправительных учреждений.
Генеалогию этих отношений М. Фуко описывает в книгах «Надзирать и
наказывать» и «Рождение клиники», где на примере европейской судебно-
уголовной и карательно-медицинской системы показывает смену объекта
наказания: со сменой властного дискурса объектом наказания стали не только
тела преступников или больных, но и их души [Там же: 26]. Как отмечает
Смешилова «В эту юридическую институциональную систему вписывается и
фигура автора, поскольку он выступает в качестве ответчика, если созданное
им произведение нарушает правила и дискредитирует смыслы властного
дискурса.» Смеш