Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Дозоры –
Текст предоставлен правообладателем http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?
art=42979199
«Тень сумеречных крыльев: [фантастический роман] / Александр Лепехин»: АСТ;
Москва; 2019
ISBN 978-5-17-115787-6
Аннотация
Тигр погиб. Ушел в никуда Двуединый, признав расторжение древнего договора. Иные
остались наедине с собой. И как-то сначала неявно, а после – все заметнее, все чаще
попадаясь на глаза дозорным, начинают происходить странные, необъяснимые вещи. Даже
опытные волшебники и колдуны теряются, сталкиваясь с ними.
Воронежские Темные строем идут под нож мясника. В Красноярске кто-то творит
сумбурные чудеса, наплевав на status quo. Делятся мрачными тайнами бескуды. В далекой
Бразилии дельфины выходят на берег. Что творится с пространством и временем – лучше
даже не пытаться представить. И все эти истории переплетаются, складываются,
проистекают одна из другой, ведя к общему финалу.
К финалу, в котором изменится сам Сумрак.
Александр Лепехин
Тень сумеречных крыльев
Фантастический роман
© C. Лукьяненко, 2013
© А. Лепехин, 2019
© ООО «Издательство АСТ», 2019
Обвальщик
Ольгерд стоял на пороге и слушал, как тошнит ведьму.
Обиталище было не из дешевых. Отдельный коттедж, элитная застройка, одним словом
– Долина Нищих. Санузлу в подобном домике полагалось быть размером со средней руки
спортзал. Ольгерд прошел на звук и убедился, что прав ровно наполовину. Ванных комнат
было две, на разных полюсах апартаментов, и неаппетитные звуки доносились из дальней.
То, что конфуз настиг именно практикантку, вычислялось без каких-либо взглядов в
Сумрак. Василий, дежурный оборотень, встретил шефа у ворот. Он выглядел непривычно
притихшим и не сказал ни слова, пока шли до крыльца. С кухни, перекрывая отвратительное,
меднистое амбре места преступления, доносился крепкий кофейный дух. Значит, Цатогуа
уже нашел хозяйские запасы – и поколдовал над туркой. Оставалась только неофитка.
Руководитель воронежского отделения Дневного Дозора пару секунд постоял в стылой
прихожей. Кондиционер работал на полную – убийца озаботился тем, чтобы труп не протух.
Ольгерд поежился, а затем решил, что желудочная страдалица без него не помрет, и, кивнув
Василию, направился на кухню. Оборотень понятливо поплелся следом.
– Ну, что у нас с телом? – Как выяснилось, с туркой тоже вышла промашка. Бескуд не
стал заморачиваться по классике, а воспользовался достижениями кулинарной техники –
запустил кофемашину. Сейчас он стоял, уперевшись пухлым задом в посудомойку, и
смаковал горячий напиток из мизерной чашечки.
– С телом у нас полный ой-вэй, – развел Цатогуа руками, ухитрившись не пролить при
этом кофе. – В ванной комнате творится раскардаш. Филей, грудинка, лопатка, вот это вот
все. Я такого даже после оборотней не помню – сорри, Вась, речь не о тебе.
– Да без проблем, – отмахнулся тот. – Меня тоже проняло. Только наши б грызли, а не
резали.
Ольгерд поднял бровь, и бескуд отреагировал правильно.
– Ну да. Судя по всему, тело расчленяли острым ножом. Причем непосредственно в
джакузи. Я посмотрел через Сумрак: следы крови по всему стоку.
Впечатлившись, но не подав виду, Ольгерд взял чашку, которую ему протянул Цатогуа,
и заметил:
– Как-то нехарактерно для вампира, не находишь?
Оживился и встрял в беседу Василий, давая понять, что свое мясо недаром ест.
– Так а мы о чем? Я еще принюхался как следует – ну, не пахнет нигде кровососами. В
смысле, дом-то ими провонял насквозь, он же тут жил, гостей водил. А от той нарезки – ни
на чих.
Начальство, отхлебнув из чашки и оценив старания механического бариста, решило
прояснить ситуацию.
– То есть у нас есть звонок Биркена, который вдруг «почуял неладное» в отношении
одного из своих птенцов. У нас есть показания остальной вампирской общины, которые
сходятся на внезапной пропаже товарища из виду пару дней назад. И у нас есть разделанный
труп не-Иного, аккуратно сложенный в ванну, как на мясной прилавок. От которого тем не
менее вампиром и не пахнет. Ты уверен? – обратился Ольгерд к подчиненному. Тот даже
обиделся.
– Чтоб мне веганом стать! Кровищей пахло, факт. Упырями – нет. Ну, не сильнее, чем
везде. Могу еще раз перенюхать, мне ж не в лом.
Здоровое подозрение, что оборотню просто хочется размять лапы и насладиться
волчьей сутью, было решено не озвучивать. Дозорный поставил быстро опустевшую чашку в
раковину, оправил дорогой пиджак и выразительно покосился в сторону коридора. Василия
словно ветром сдуло.
Цатогуа тоже допил и снова принялся колдовать над кофемашиной. Попутно он
излагал, что успел выяснить:
– Про мясной прилавок – это было практически в точку. Я как раз любовался нашей
кровавой диорамой, – бескуд облизнулся и подмигнул, – когда вдруг вспомнил молодость. У
меня же дедушка был шойхет в Оршеве. И он мне, естественно, запрещал ходить на бойню.
Подобные препоны, конечно же, не могли не сподвигнуть таких шлимазлов , как я и мои
дружки…
– Цадик, – нарочито скучным голосом протянул Ольгерд. – Завязывай. К делу.
Говоришь, похоже на работу мясника?
Цатогуа облизнул полные губы и потер блестящую лысину. Не впервые резануло его
полное пренебрежение своим внешним видом. Нет, одевался бескуд аккуратно, хоть и
довольно однообразно – брюки, туфли, рубашка в полоску, вязаный жилет. Но с ошметками
рыжих кудрей можно ведь было что-то сделать?
– Очень похоже, – скептически шевельнул он наконец кончиком мясистого носа. – Но я
не эксперт. Можно привлечь криминалиста из убойного, я его держу на, так сказать,
прикорме…
– Привлеки, – сдержанно одобрило начальство. – И эту, рвет которую… В общем,
приведи ее в рабочий вид.
Задумавшись и пощелкав пальцами, бескуд сложил губы курьей гузкой.
– А вот любопытно. Я тоже не помню, как зовут нашу ведьмочку. Фамилия вроде
Крапивина. А имя какое-то странное, немецкое, что ли…
– Цадик, – снова пришлось сфокусировать подчиненного Ольгерду. – Работаем. Потом с
Василием языками почешете.
Тот выразительно пожал плечами и достал телефон. А сам глава Дневного Дозора
города Воронежа, Темный маг второго уровня, вышел в коридор с целью осмотреть дом. И
просто так – и в Сумраке.
На золотисто-охряном полу из отборной паркетной доски рядом с ванной лежали
аккуратно сложенные спортивные штаны и рубашка-поло. Сбоку стояли кроссовки: Василий
при всей своей неказистой внешности и кажущемся раздолбайстве был большой аккуратист.
Правда, зайти в одну из комнат и оставить одежду там он не догадался. Так что Ольгерд в
очередной раз не знал, что ему делать: смеяться или воспитывать.
«Наверное, я занимаюсь не своим делом, – мелькнула у него в голове непрошеная
мысль, пока вокруг мерцали следы от аур с первого слоя Сумрака. – Наверное, зря Форкалор
в свое время вытащил меня из захолустного послевоенного Шяуляя, переманил на юга, в
Воронеж, семьдесят с гаком лет натаскивал и воспитывал из неуверенного белоглазого
жемайта своего будущего заместителя, а позже преемника. Не умею я толком руководить.
Предпочитаю все делать сам, без делегирования. Даже вон Цадика приструнить не могу,
чтобы один раз и навсегда. Другой вопрос, нуждается ли в оном приструнении этот
беспардонный бескуд…»
Темный встряхнулся и отогнал упаднический настрой. Предыдущего начальника
выдвинули на долгожданное повышение, замену не прислали, на должность назначили его,
Ольгерда, как заместителя и подручного – как раз и свежевзятый второй ранг пригодился.
Удивительно, но сам он никогда не стремился не то что к карьерному росту, но даже и к
работе в Дозоре. Хотя это давало власть, и власть настоящую: не кастрированные
гражданские «права на магическое воздействие вплоть до». Видимо, руководствуясь
принципом недопущения к власти особо алчущих оной, наверху и было принято решение
выдвинуть Ольгерда.
Он собрался и посмотрел на дом еще раз. Пропавший вампир был бизнесменом
достаточно высокого, пардон за каламбур, уровня. К слову, мясом торговал – oh, the irony! 1
Тот случай, когда брошенное в спину богачу «Упырь, насосался народной кровушки!»
является непреднамеренным попаданием в яблочко. Вел практически законопослушный
образ постжизни , кроме пары замечаний по молодости – вскоре после обращения, но это у
всех так. Лицензией пользовался, но не злоупотреблял. Оргий не устраивал, но связь с
общиной поддерживал. Гостей водил, но не толпами, судя по прочим отметинам на первом
уровне.
И тут вдруг пропал. И труп. И кровь, которую никто не выпил, а очень даже спустили в
трубопровод. Загадка.
Кстати, а кто наша жертва? Ольгерд сосредоточился на отпечатках человеческой ауры –
и с определенным удивлением не обнаружил их практически нигде. Были следы угасшей
жизни в ванной, была размытая полоса на лестнице на второй этаж – причем движение шло
сверху вниз, – был всплеск в кабинете хозяина… А на входе и на крыльце не наблюдалось
ничего. По воздуху он прилетел, что ли?
И было, к слову, в этих отпечатках что-то знакомое. Что-то, мозолившее глаз, но при
этом ускользавшее от пристального внимания, как мыло от мокрых пальцев в душе.
Гигиенические ассоциации были настолько явственными, что маг даже невольно обернулся
на ванную комнату. В этот момент сверху легкой звериной побежкой спустился Василий.
Он почти по-человечески ойкнул, увидев шефа возле стопки одежды, шустро метнулся
к ней, сцапал в пасть и унес на кухню – оборачиваться и одеваться. Вот меня до сих пор
стесняется, кольнуло вдруг не пойми с чего. А при Цатогуа – хоть бы хны. Потому что
друзья? Или потому что я начальник?
Впрочем, сам бескуд, дурачась и завывая, вылетел из кухни, как пробка, картинно
прикрывая при этом глаза рукой. Сделав вид, что не заметил осуждающего взора начальства,
он тем же аллюром проскакал в сторону второго санузла. Вскоре оттуда донеслись плохо
сдерживаемые всхлипы ведьмы Крапивиной и утешающе-сочувственное воркование Цадика.
Толком не успев рассердиться на своих клоунов, Ольгерд уже через пару мгновений
наблюдал перед собой раскрасневшегося, взмокшего после трансформы Василия. Тот
изобразил нечто, отдаленно напоминавшее стойку «смирно». Пришлось милостиво внимать.
– В общем, труп был наверху, да, – отдышался наконец оборотень. – Был не один,
кстати. Там еще человеком пахнет. И кровью.
* * *
* * *
* * *
Тело за номером «три» нарисовалось уже на следующий день. С одной стороны, оно
доставило обоим Дозорам изрядную головную боль. Впрочем, ситуация в целом начинала
выходить из-под контроля, что, естественно, не радовало никого. А с другой – появились
вполне конкретные зацепки.
Смотреть на Василия было тяжко. Он мрачно и весомо вышагивал между сосен,
протаптывая в лесополосе новую тропинку. Руки были скрещены на груди, ухмылка сползла,
крупные, щедро рубленные черты лица заострились и стали будто контрастнее. Наконец
Ольгерд не выдержал.
– Слушай, я все понимаю. Для вас важны родственные связи, волчья стая и все такое.
Давай ты возьмешь отгул.
– Да на хрена? – Изумление было искренним. – Не, ну йопт, родня, конечно. Но там
такая седьмая вода на киселе… Я, честно говоря, за вас переживаю, шеф. Неделька не
задалась, а вся ответственность на ком? Вы вон отощали.
Глава Дневного Дозора поперхнулся. Действительно, все происходящее его слегка
подкосило, и питался он, прямо скажем, нерегулярно. Но подобная фамильярность…
Впрочем, это было нормальным явлением в случае оборотня.
Нехарактерно ответственный и обязательный, он считал своим долгом приглядывать за
шефом еще в те времена, когда тот был замруководителя отделения. Долг этот был, к слову,
принят на себя добровольно. Когда на тот момент юного и горячего щенка пригрозили
оставить без довольствия за какие-то провинности, Форкалор действительно проследил за
тем, чтобы правосудие свершилось согласно букве и духу. В итоге доброе дело привело к
появлению в немногочисленном воронежском Дозоре собственного оборотня.
Второй оборотень – точнее, то, что от него осталось, – привольно раскинул лапы в
редком, перемежающемся крапивой малиннике. Он был заколот в затылок: тонкое, но
прочное граненое лезвие скользнуло между костей прямо в мозг. Оставалось только
поражаться, насколько умело и сильно был нанесен удар. С тела, так и не принявшего
человеческий облик, начали сдирать шкуру – по всем канонам, начав с конечностей, – но
убийцу спугнули ранние прохожие, и дело осталось незавершенным.
Воробьи, любопытствующей компашкой облюбовавшие недальнюю бузину,
возбужденно обсуждали новости. Один, видимо, особо наглый, слетел на ухо здоровенной
волчьей туши и заинтересованно его поклевывал, периодически косясь на двуногих.
«Интересно, – вдруг подумалось Темному, – а можно ли опросить птицу? Нет, почти
наверняка получится распотрошить память – но много ли ее там умещается в мелкой
черепушке?» Словно услышав, что о нем думают, воробей сварливо чирикнул и сорвался
вдаль. Ловить его, естественно, никто не стал.
И снова Ольгерда смущала аура трупа. Ее ошметки, полувыцветшие и почти
развеянные дыханием Сумрака, совершенно определенно говорили о том, что перед магом
лежит недавно скончавшийся не Иной. Человек. Но туша здоровенного волка безмолвно
вопияла, а Василий на расспросы о запахе только махнул рукой.
К слову, обнаружили тело не сильно далеко от той же Мордасовой. А вскоре
выяснилось: обе последние жертвы были знакомы. В день убийства вампирши покойный,
какой-то троюродный кузен Василия, провожал девушку практически до дома. Убийца
вполне мог его заметить и взять на карандаш.
Фазиль прислал сотрудника – точнее, сотрудницу. Рослая, по-мужски широкоплечая
барышня, покачивая толстой, длинной русой косой, окидывала окрест презрительными
взглядами. По ней было понятно, что буде случится в этом сосняке лежать всему составу
Дневного Дозора – ее это только порадует. Но работа есть работа. В руках у девушки
подрагивал небольшой блокнотик: заметки волшебница, навскидку четвертого уровня,
предпочитала делать по старинке.
Подошел Цатогуа, судачивший с криминалистом. Ранее он уже успел опросить
свидетелей, немолодую пару, решившую спрямить через лес и уже раскаивавшуюся в этом
намерении. Кроме того, пришлось зачистить память наряду полиции, выехавшему по
звонку, – внушить им, что произошло недоразумение. Выглядел бескуд соответственно не
самым бодрым образом.
– Ну що я могу-таки сказать за этот хипеш? Пока ничего нового. Хорошие ножи,
отменное знание анатомии. Человеческой и не только. Похоже, что оборотень его таки учуял
и напал первым. Ветер поутру у нас обычно с той стороны. – Мах рукой для наглядности. –
Значит, не профи. Но талантливых самоучек я боюсь больше. Свидетели видели, как фигура в
черном рванула из кустов, словно иудей от свинины. Женщины у нас традиционно более
внимательны: дама успела разглядеть, что парень молодой, волосы длинные, тоже темные.
Ну, зрительный образ я умудрился аккуратно снять, отдам художнику.
Услышав пассаж про женщин, Светлая волшебница, которую, как выяснилось, звали
просто Женя, фыркнула и вклинилась в разговор.
– Это все, конечно, хорошо. Но как вы собираетесь ловить вашего народного мстителя?
– Нашего, – поправил Ольгерд. – Теперь это наша общая головная боль, уважаемая
Светлая.
– С чего бы? – уперла та руки в боки и задрала подбородок. Ткань бесформенной
толстовки неожиданно натянулась в области бюста. Где-то в стороне хмыкнул Василий. –
Пока что он нападал только на ваших низших.
– Ну, начнем с того, – вклинился бескуд, – что по первости мы полагали его
работающим строго по вампирам. Оборотень сбил нам всю картину – Вася, опять mille
pardons5.
– Поймаем гада, руку ему откушу, – с наслаждением буркнул тот. Цатогуа покивал и
продолжил:
– Отсюда экстраполируем: что, если его интересуют не только низшие? А если даже и
не только Темные? В любом случае массовые убийства – это повод жаловаться Светлому
* * *
* * *
7 «Quod licet Jovi non licet bovi» – «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку» (лат .), крылатое выражение:
«если нечто разрешено человеку или группе людей, то оно совершенно не обязательно разрешено всем
остальным».
месть светит ему так же, как лихая пьянка с употреблением чистого медицинского спирта, –
то есть никак. Он ворвался в офис Дозора, когда уже было поздно: ехидно поливающего всех
желающих слушать ругательствами Олега погрузили в уютный минивэн, и на тот момент
обвальщик уже был на пути к аэропорту, а то и в воздухе. В итоге умиротворяли главу
общины чуть ли не вчетвером. Потом последовал подробный рассказ, что именно произошло
за эти дни, а также предыстория со слов самого убийцы. В какой-то момент Биркен, с
каждым словом утрачивавший свой боевой запал, практически сполз по спинке стула и
простонал:
– Но ведь это я, я ее выпил… У меня была лицензия… Эта чертова бумажка…
Потом он помолчал, поднялся и вышел вон. Останавливать вампира никто не стал:
свобода Темного – его полное право. Настроения это, впрочем, не улучшило никому.
– В общем, мы вместе с Женей, той волшебницей из Светлых, покумекали и решили,
что надо попробовать перевести потоки магии оборотня изнутри – наружу. Хотя бы
простенький толчок Силой оформить. А вокальная компонента у нас чисто для куражу.
Почесав шрам, Василий гордо покраснел. Любопытно, но сверхъестественная
регенерация Иных так и не затянула раны полностью – никому из пострадавших. У Ольгерда
осталась звездочка ниже ребер, у той же Жени красовалась полоса поперек трицепса.
Казалось, девушка ею даже гордится.
Взаимодействие между воронежскими Дозорами вышло на невиданный доселе
уровень. Разгребли старинный, вялотекущий спор о праве Темных на шабаши в парке имени
Дурова, в народе носившем меткое прозвание «Живые и Мертвые». В свою очередь были
закрыты глаза на то, что некий Светлый целитель периодически посещает областную
больницу и по мелочи шаманит над больными. К слову, мать Олега успешно вывели из комы,
и она шла на поправку. О судьбе сына в известность пока что благоразумно не ставили.
Темный маг вздохнул. Дело было закрыто, и кажется, он не слишком налажал.
Оставался, правда, неприятный осадочек. Можно было сколько угодно говорить, что парень
сам нарвался, что Договор не был нарушен никем, что вампирская лотерея есть меньшее зло,
что магостойкий убийца – малолетний придурок с максимализмом в штанах. Можно. Только
легче от этого не становилось.
«А никто не обещал тебе, что будет легко», – упрекнул Ольгерд сам себя. Он поправил
рукава пиджака, встряхнулся, мягко отодвинул Цатогуа в сторону и начал втолковывать:
– Смотри, при изведении Силы вовне главное – не переусердствовать. Контроль,
контроль и еще раз контроль. «Не охотиться на мух с файерболами», – главная заповедь
Иных. А теперь попробуй еще раз…
Старые долги
Ведьма Крапивина, высунув от усердия кончик языка, наматывала на развесистое ухо
Цатогуа полоску бумаги, добытой из шредера. Тот только вздыхал в ответ:
– Ах, мейделе, мейделе , ну що ты не даешь старому Иному таки уже спокойно
похандрить? Я специально ушел в курилку, щоб не светить своей кислой рожей… –
указательный палец бескуда потыкался в его же шикарный нос, – …среди там, а ты пришла и
кушаешь мне совесть среди здесь. Зачем?
Вместо занятой важным делом барышни ответил Василий, без особой натуги
приподнимавший друга над полом, обхватив того по-борцовски за пояс:
– А не отрывайся от коллектива, – строго ворчал оборотень, нежно потряхивая
товарища для пущей проникновенности. – Хандрить он будет, ага. Обойдешься!
Прислонившись к дверному наличнику и будучи удачно укрытым здоровенным
офисным кулером, Ольгерд втихаря посмеивался над сценой групповой холдинг -терапии. По
идее, стоило вмешаться, напомнить подчиненным о рабочей атмосфере, об этике трудового
взаимодействия, о том, что строгое начальство, несомненно, бдит… Но как-то ужасно резало
нарушать трудноуловимую, почти семейственную гармонию, ощущавшуюся в данный
момент. Словно сказать детям в разгар просмотра любимого мультфильма, что им следует
прибрать разбросанные игрушки и идти за уроки.
За секунду до телефонного звонка, грозившего сдать наблюдательный пост,
предчувствие толкнулось заполошной птицей: Фазиль. Нырнув обратно в коридор, Ольгерд
чиркнул пальцем по экрану устройства.
– Развлекаетесь? – Голос главы Светлых был доброжелателен, деловит и почти совсем
не ироничен. Отвечать следовало в том же тоне:
– Не покладая рук, лап и заклинаний. Какие-то срочные межведомственные вопросы? Я
почувствовал… – поведя свободной ладонью в воздухе, Темный маг прекрасно осознавал,
что на том конце соединения это увидят, – …некое волнение. Нетерпение.
Неудовлетворенность.
Заминка в разговоре дорогого стоила. Заслуженно позлорадствовав ровно полсекунды,
Ольгерд посерьезнел.
– Фазиль, рассказывайте.
– Да вот я тоже почувствовал. – Ироничность исчезла, доброжелательность устала,
деловитость обернулась напряжением. – Пока не могу сказать что. Не потому что Светлые
тайны; конечно же, нет. Просто…
– Я чувствую это в воде, чувствую в земле, ощущаю в воздухе, – не сдержавшись,
процитировал Темный. Фазиль хохотнул, в его тон вернулось тепло:
– Ну да, можно и так сказать. Ольгерд, я вынужден отъехать на пару суток по делам… В
общем, вы там поглядывайте.
– Именно мы? – уточнил глава воронежского Дневного Дозора, мигом собравшись.
– Именно вы. – В динамике помолчали. – Именно там.
И разговор завершился. Если бы Ольгерд имел право ругаться, он бы сейчас загнул что-
нибудь эдакое, в три этажа и четыре коромысла, с подсвистом и переподвыподвертом. Но
было нельзя.
За время звонка бескуда вернули в стоячее положение, бумажную лапшу с его ушей
развеяли, и вообще вся троица старательно делала вид, будто ведет светскую беседу ни о чем.
Конечно, они все слышали.
– Шеф, мы это, – деловито постучал кулаком об кулак Василий, – мы бдим. Упырь
клыка не подточит.
Цатогуа энергично закивал, размахивая ушами. Впрочем, бодряческий вид не обманул
Темного мага: что-то с бескудом действительно было не так. Следовало вызвать его на
серьезный разговор – ну, насколько это было возможно в отношении языкатого сотрудника.
Ведьма и оборотень, почуяв настрой начальства, энергично дезинтегрировались по
рабочим местам. Цадик, оставшись один на один с главой Дозора, потыкал себя пальцем в
пуговицу на жилетке, а потом, неожиданно вздернув нос, блеснул таким взглядом, что
Ольгерд напрягся.
– Хандра? – без обиняков уточнил он. Бескуд поморщился.
– Ну, там как-то оно, и чтобы да, так ведь и нет. Шеф, можно вас на не пару слов?
Перехват инициативы был, с одной стороны, на руку, а с другой – неожидан. Темный
кивнул и развернулся в сторону своего кабинета. Спиной он ощущал, как решимость Цатогуа
претерпевает пики и спады – и это вкупе со звонком Фазиля беспокоило все сильнее.
В момент пересечения порога мятущаяся величина преодолела очередной экстремум –
и увлеченно покатилась под горку. Чувствуя себя по меньшей мере былинным героем,
отстаивающим Калинов мост душевного равновесия своего сотрудника перед хтоническими
чудищами сомнений и треволнений, Ольгерд едва ли не насильно усадил бескуда в его же
любимое кресло, а потом собственноручно заварил кофе. Глаза Цатогуа подозрительно
заблестели.
– Шеф, я…
– Не стоит, – пресек дозорный, стараясь, чтобы голос все же прозвучал мягко. – Цадик,
я не настаиваю на неотложной исповеди. Но три момента: Обвальщик, звонок Фазиля, твоя
хандра. Я не просто хочу, я обязан быть в курсе.
– Вот вам и пресловутая Темная свобода. – Вся скорбь богоизбранного народа горчила в
этих словах, как пережаренное кофейное зерно, но Ольгерд на провокацию не поддался. Он
устроился напротив, сложил руки на колени ладонями кверху и наклонился вперед: поза
максимального внимания и принятия. Отступать бескуду было некуда, но для проформы тот
все же мстительно вздохнул:
– Один вызвался, один страдай. Только об одном прошу, шеф: вот это все, що я сейчас
расскажу, – очень между нами. А, вы таки да по ходу сами поймете. – И Цадик, отставив
чашечку на поднос, тоже подался к собеседнику…
* * *
* * *
Кофе остыл, Цадик допил его с отвращением. Чашечка снова мягко звякнула на поднос,
и бескуд уставился на нее, будто в этом звуке были сокрыты важнейшие тайны вселенной –
или немыслимые богохульства. Ольгерд замер, стараясь дышать пореже, чтобы не сбить
повествовательный настрой подчиненного.
– Понимаете, шеф, я ведь до того момента про Иных ни сном ни духом. – Цатогуа
пожал плечами и сплел пальцы рук. – Дед мой был тот еще партизан, как выяснилось. Хотя в
будущем, как я понимаю, именно мне планировали передать все те великие и страшные
тайны, которые наследовались в семье из века в век. Но – позже. А вышло – раньше.
– Погоди, погоди, – нахмурился Ольгерд. – А почему Кадиш? И Галеви?
– Ну так это мое настоящее имя. – Движение плечами повторилось. – Кадиш и Цадик на
самом деле – формы одного и того же слова. А Галеви… Я позже сам сменил на Фишмана.
Вы поймете почему.
Глава Дозора поморщился – загадки его не столько интриговали, сколько раздражали.
Он буркнул в ответ:
– Так ты хочешь сказать, что подслушал, как Иные допрашивают твоего деда? Они что,
забыли поставить «сферу невнимания»? По идее, до инициации…
– Сложнее, – ухмыльнулся вдруг Цатогуа, – все было гораздо сложнее. И со «сферой», и
с дедом, и со мной. Начать с того, что до меня Иных в нашей семье не случалось никогда. Ну,
кроме, может, одного…
* * *
Утром шойхет не пошел на бойню. Впрочем, после такой ночи это не удивило никого.
Кроме разве что пары покупателей, приехавших из другого штетла, но им вежливо, с
уважением разъяснили, что лучше подождать. Они и ждали.
А дома, на кухне, сидя друг напротив друга за столом, дедушка и внук вели
обстоятельную, важную беседу. И мир Кадиша постепенно, но неотвратимо становился
глубже и сложнее с каждым словом.
Дед говорил про Древо сфирот , которое лежит в основе мироздания, и через кое Свет
Творения проникает во Тьму Хаоса, создавая в ней сущее.
Дед говорил про сами десять сфирот, три первых и семь нижних, и что многое,
связанное с ними, обстоит не совсем так, как пишут в священных книгах.
Дед говорил, что раз на сотню сотен случаев среди простых людей рождаются Шоним ,
Иные. И они могут видеть шесть сфирот создания , уложенных в слои, одну над другой, тогда
как все остальные зрят только одну – действия , – и это тот мир, в котором мы живем. И чем
сильнее Иной, тем глубже он может пойти, без опасности заплутать на ветвях Древа Жизни и
не вернуться обратно.
Еще дед говорил, что Иные бывают различными – от того, с какой стороны Древа идет
их Сила. И бывают они Бней Ор , то есть Светлые, и Бней Афела , то есть Темные. И
устроено так для того, чтобы были извечный баланс и борьба, рождающая движение.
И от этого вечного течения Силы Иные имеют власть – над человеческим сознанием,
над огнем и водой, над сущностью вещей, а порой и даже над самой смертью. А для того,
чтобы кто-то из них, возомнив себя правым, не натворил непоправимого, Светлые следят за
Темными, а Темные за Светлыми. И порой обе стороны тяжко карают нарушителей.
Теперь же они пришли узнать, кто похищает женщин в Оршеве. Потому что известно,
что старый шойхет посвящен в тайны и многое видит. А самое главное – он знаком с тем
самым Зеленым Человеком, древним и давно удалившимся ото всех Темным. Из тех Темных,
что порой пьют кровь и едят плоть человека.
И если бы Иные хотели – задавали бы свои вопросы так, что не мог бы он им
противиться, а после забыл бы все, что произошло. Но хвала Создателю и всем его именам,
когда-то давным-давно род Галеви получил великий дар, ограждающий и от пламени Света,
и от холода Тьмы.
В те смутные и благословенные времена, когда евреи еще жили на землях, завещанных
им самим Моше, в дом одной небогатой, но уважаемой семьи постучался путник. Его,
конечно же, приняли, накормили, чем смогли, пустили переночевать под крышу, а не в хлеву
– ибо закон гостеприимства превыше даже беседы с Творцом. Незнакомец благодарно
похвалил угощение, поведал известия дальних стран и ближних земель, с уважением и
почетом отнесся к хозяевам…
А ночью явились солдаты. Громыхая доспехами, оставив тяжелые щиты и размахивая
короткими, хищно поблескивающими гладиусами , они врывались в дома, ища тех, кто был
связан с зелотами . Под горячую руку попадали все здоровые молодые мужчины – впрочем,
присутствовавший примипил , сверяясь с рисунками на папирусе, только морщил
изуродованное шрамами лицо: не те, не то. Получив подзатыльник или пинок пониже спины,
каждый юноша возвращался к своим перепуганным родным.
Путник собирался было выйти сам, но его удержали, уговорили, спрятали в подполе,
среди мешков с зерном и вязанок с финиками. А поверх крышки входа споро поставили
кровать, где пожилой патриарх в меру убедительно изображал перед усталыми и сердитыми
легионерами смиренное пребывание на смертном одре. Ему поверили, плюнули и ушли.
Наутро, покидая приютивший его кров, гость остановился на пороге. Поднял руку,
прикоснулся к дверному косяку, окинул внезапно пронзительным взглядом притихших
хозяев. И сказал:
– Вы поступили искренне и от души. Не только почитание Законов вижу в вас, но
искреннюю любовь к ближнему своему, коя и есть единственный Бог. Будь же дом сей, и род,
и хранители его благословлены. И Сыны Света, и Сыны Тьмы увидят мой знак.
Имя странника было Йехошуа, и шел он из города Ноцрета, про который скептики
говорили, будто бы ничего доброго оттуда не может произойти. Однако же произошло. С того
дня беды и лихо не то чтобы обходили укрывшую путника семью стороной, но как бы
касались вскользь, не всерьез. Когда же прошел слух о том, что в городе Ирушалаиме ночной
гость был взят в кандалы, допрошен и позже распят, к дому явился человек, похожий на
сборщика податей, с сумой, полной свитков папируса, деревянных цер и стильев . Он долго
стоял напротив дверей, внимательно изучая взглядом то место, которого касалась рука
путника, а потом попросил главу семьи выйти и поговорить с ним во дворе. Ибо, объяснил
он, теперь никому из Шоним хода в их жилище нет – и не будет во веки веков.
Назвавший себя Маттисьяху, он и рассказал потрясенному патриарху о Сумраке, об
Иных, о делении на Светлых и Темных, о попытках влияния на мир людей и о прочих тайнах.
А взамен попросил поделиться в мельчайших деталях тем, что делал, как держался и о чем
говорил их ныне покойный гость. Потому что с глубокой, подлинной скорбью встретили все
весть о его кончине, и ему с друзьями хотелось бы сохранить для себя и своих потомков
память о жизни и деяниях его.
Патриарх рассказал. Сборщик занес чужие слова на свои дощечки; великое чудо
письменности! Когда все было кончено, новый гость попрощался – и тоже ушел. Жизнь
потекла своим чередом. Летели годы, декады, столетия. Род, благословленный чудесным
путником, не угасал. Когда настали самые тяжкие времена, пришлось покинуть Иудею,
отправившись за великое море, лежащее посреди обитаемых земель. Кое-кто стал порываться
разобрать дом по кирпичику, дабы увезти с собой, но, посовещавшись, решили глупостей не
творить. Взяли только реликвии – но взяли их все. И хранили как зеницу ока, а то и пуще
того.
Знания об Иных передавали из поколения в поколения. Кроме того, с какого-то момента
обязанностью главы рода стало не только запоминать самому и научать тайным сведениям
своего преемника, но и преумножать их, подмечая и записывая все необычное при не таких
уж редких встречах с Шоним. Некоторые из них приходили сами, с просьбами рассказать
фамильную легенду, некоторые пытались преодолеть запреты, наложенные знаменитым
гостем, испытывая себя и свою силу. Когда же был составлен Великий Договор между
Светом и Тьмой, известие об этом было донесено и до тогдашнего патриарха. И скрупулезно
внесено в семейную летопись.
Зеленый Человек явился к деду деда Кадиша, когда их семья еще только перебралась в
Закарпатье. Он сказал, что издревле владеет этими землями, и дал понять, что в курсе
особого дара, сопровождающего род новоприбывших. Также сообщил он, что в знак
уважения к одарившему обязуется по доброй воле не причинять вреда никому из семьи, а в
случае возникновения проблем с прочими низшими Темными рекомендует упомянуть имя
князя Илошвай. И полюбоваться, какое это возымеет действие.
И вот теперь, когда прошло уже более сотни лет, другие Шоним, и Бней Ор, и Бней
Афела подозревают Зеленого Человека в недавних убийствах. Потому что репутация
репутацией, а служба – службой, и пока все обвинения не будут сняты, Великий Договор
будет требовать покарать виновного в нарушении его положений.
Дедушка сидел, подперев голову рукой, и с сожалением пересказывал внуку то, что тот
и так уже частично подслушал ночью. В том числе и детали расследования, которыми сочли
возможным поделиться Иные. Над одной из них Кадиш задумался.
– Первая женщина пропала полторы недели назад. – Он начал загибать пальцы, и
старый шойхет одобрительно похлопал его по плечу: умение считать полезно, а освоивший
его рано – уважаем. – И тело уже нашли. Я слышал, что говорили о точном моменте смерти.
Такое можно узнать?
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
После ухода Шонэ коробочка с мезузой была водворена на свое законное место поверх
дверного косяка. Естественно, начало разговора с неожиданным гостем происходило во дворе
– усталый, измотанный шойхет спросонья, видимо, даже не очень понимал, чего от него
хотят или, скорее, что ему предлагают. Зато когда до него дошло…
Дверь грохнула в стену, реликвия во второй раз за прошедшие сутки отправилась на дно
сундука. Если бы сие узрел рав местной общины – его бы хватил удар, но, хвала
Всевышнему, посторонних наблюдателей в доме не было. Все непосторонние, но очень
любопытные, были разогнаны всклокоченным стариком по комнатам, вполголоса ворча, что в
последнее время от колдунов да чародеев ночного покоя как не бывало. И только после этого
в дверном проеме выросла знакомая Кадишу фигура – с которой все и началось.
Зеленый Человек при ближайшем рассмотрении оказался высок, смугл, кучеряв и
бородат. Видимо, развеял заклинание, не дававшее случайным встречным запомнить его
внешность, догадался Кадиш. Он за эти дни наслушался настолько всякого, что уже начинал
ощущать себя если не опытным каббалистом, то как минимум адептом на пути к одному из
посвящений. Впрочем, чем больше он узнавал, тем больше возникало вопросов – что было, в
общем, закономерно.
– Ну здравствуй, мой юный спаситель. – Голос у князя Илошвай оказался низким,
приятным, вызывающим доверие. И это не были чары: Кадиш все еще оставался от них
защищен. Видимо, что-то природное, какой-то естественный магнетизм – вспомнилось
подслушанное невесть где слово. Зеленый Человек, которым пугали непослушных
подростков, оказался вполне себе обаятельным дядькой.
– А почему спаситель? – уточнил Галеви-младший и тут же предположил: – Это из-за
истории с пропажами? Там хоть нашли кого? У нас были Иные, но они не сказали…
Гость махнул рукой, усмехнувшись с налетом раздражения.
– Это же дозорные. Они очень любят свои игры. И свои маленькие тайны. Как твой дед
умудрился их заманить?… – Он осекся. – Впрочем, понятно как. И понятно чем. Но мне
ничего из этого не нужно, – произнес он громче, чтобы услышал и вошедший в комнату
шойхет. Тот, намеревавшись было застыть у стены, покусал губы, а потом подошел ближе и
сел рядом на корточки возле табурета, где устроился Зеленый Человек.
– Адони Илошвай, но как вы… – Старик посмотрел по сторонам и понизил голос. – Что
вы хотите сделать? Законно ли это? – Он покачал указательным пальцем, чтобы его не
поняли буквально. – Я не имею в виду законы людские, конечно же.
– Когда я пришел в эти земли, ни о каком Договоре не было и слуху, – поморщился
князь. – Сей документ жесток, лицемерен и насквозь фальшив. Знал бы Он, к чему мы
придем… – «Он» было подчеркнуто интонацией, и у шойхета брови полезли на лоб. Видно
было, что его обуревают вопросы. Но Зеленый Человек не дал им выплеснуться наружу.
– У мальчика не так много времени, – рубанул он, вставая. Галеви-старший вскочил на
ноги рядом, будто и не было двух недель в седле, а после – всего пары часов сна. – Нам
понадобится повозка. Возьми и еды – рассчитывай на себя и ребенка, мне без надобности.
Ехать не так чтобы далеко, но и ты, и он, вы оба устанете. И конечно, тряпье – сделать
больному лежанку. Давай шевелись! – И князь хлопнул в ладоши. Через мгновение старика в
доме уже не было.
Еще через некоторое время Кадиш с удивлением обнаружил себя в относительно
удобной позе поверх каких-то старых покрывал, наброшенных на кучу мягкого сена в кузове
телеги. Сонная пегая лошадка порывалась задремать, ковыряя землю копытом, а дедушка в
сотый раз объяснял озадаченному соседу, что обязательно возвернет его добро, но зачем оно
все понадобилось добропорядочному еврею глубокой ночью – сказать не можно. Впрочем,
когда подле телеги словно из ниоткуда воздвигся Зеленый Человек, хозяин транспорта резко
утратил все возможное любопытство и бочком-бочком вымелся со двора. Репутация,
вспомнил подросток. Такие дела.
Потом они двинулись. Сначала молча, проходя совершенно неузнаваемыми в ночное
время улицами, стараясь не разбудить никого из знакомых и тем более незнакомых. Потом
князь, объяснявший шойхету дорогу, подошел ближе к Кадишу и начал говорить.
– Когда-то меня звали не Анджей, а Адир. Это было еще в Бет-Саиде, где мы с братом
Шимоном промышляли рыбной ловлей, а я к тому же – ловлей простых смертных в облике
низшего. Кровососа из тех, кого в местных горах называют «опир» или «вампир». Там я и
познакомился с Йехошуа, пришедшим из Ноцрета. Его Свет ослеплял… – Мужчина сглотнул
и прикрыл веки, вспоминая. – Он был величайшим из чудотворцев, которых только знала
земля. Сначала я издевался над ним и над его верой в людей. И тогда он сделал меня таким,
какой я есть сейчас.
– А… каким? – уточнил Кадиш. – Вы стали Светлым? – И тут же оборвал себя: дедушка
ведь упоминал про Тьму, как можно было перепутать?
– Нет, – словно прочитав его мысли, усмехнулся Анджей. – Тебе знакомо слово
«бескуд»?
По лицу собеседника было понятно все, поэтому он повторил усмешку и продолжил:
– Некоторые считают, что оно происходит от названия племени боскудлов, что жило
здесь много веков назад. Или же от чешского «paškudlo 12» – признаться, это была самая
обидная версия, которую я когда-либо слышал. На самом же деле так в Бизантиуме называли
меня – Andreas Piscatoris, Адир-рыбак. А когда я отправился дальше, по берегам Понта
Эвксинского и вверх по Истру, в земли сарматов, готов и даков, прозвание превратилось в
бескуда. Хотя, как я узнал позже, моя… форма не является уникальной. Есть и другие,
подобные мне.
Кадиш жалел, что у него нет с собой бумаги, пера, чернил и свечи. Хотя куда поставить
такой опасный источник света в телеге, набитой горючим сеном? Приходилось полагаться на
память – самое ненадежное из хранилищ.
– Иисус Назаретянин хотел дать мне возможность взглянуть на людей с другой точки
зрения, не обусловленной потребностью в крови, – рассуждал Иной. – Думаю, если бы Он
захотел – превратил бы в настоящего мага, и даже в Светлого. Но ни один из Его поступков
никогда не был совершен просто так. Он видел вероятности дальше и детальнее, чем любой
пророк. И именно Он повелел мне после Его смерти отправиться в эти края. Кажется, только
теперь я начинаю понимать зачем.
– И зачем же, адони? – не утерпел шойхет, откровенно прислушивавшийся к беседе.
Телега тем временем выехала из городка и направилась по тракту в сторону Ильницы. В
полях по округе уютно стрекотало и чвиркало, лошадка размеренно топала, а над головами
бесшумно носились кажаны. Луна, задумчиво проползшая почти по всему небосводу,
размышляла над необходимостью нырять на отдых. Зеленый Человек хмыкнул себе в усы.
– Чтобы я встретил вас – недаром же я назвал этот городок «Оршеве», Свет-во-Тьме .
Чтобы позаботился. И чтобы спас твоего внука. Он очень важен, этот твой потомок, как для
людей, так и для Иных.
* * *
* * *
Когда повозка достигла границы густого, мрачного леса, укутывавшего одеялом теней и
шорохов невысокие предгорья, Анджей скомандовал привал. Озабоченный шойхет первым
делом побежал кормить внука, хотя по старику видно было, что он с бо́льшим удовольствием
примостился бы где-нибудь под кустистым грабом – дать отдых натруженным ногам. Кадиш
же, изо всех сил стараясь не расстраивать дедушку, даже проглотил пару небольших кусков
хлеба с овечьим сыром. Трудность заключалась в том, что пища упорно не хотела
усваиваться: лежала холодным комком в желудке и периодически шевелилась в сторону
горла. Могло произойти некрасивое.
Сам князь, как и предупреждал, ничего не ел. Он постоял на границе освещенного
небольшим костерком пространства, вглядываясь в колоннаду древесных стволов
неподалеку. Потом наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то, развернулся и пошел
обратно к Галеви.
– Дальше придется пешком. – В голосе его звучало что-то, что никак не получалось
определить. То ли это была нервная дрожь, то ли пропадающая и вновь обретаемая
решимость. – Лошадь ноги переломает, а уж телега…
Старик поднял голову, и на невысказанный вопрос тоже пришлось ответить:
– Не переживай за внука, – пробасил Анджей и неожиданно улыбнулся. – С ним все
будет хорошо. Я понесу его.
– Так а что… А куда… – Шойхет помахал обеими руками, указывая на животное и на
транспорт, сквозь яростную зевоту пытаясь оформить мысль членораздельно. Взяв
собеседника за локоть, Иной отвел его чуть в сторону и проникновенно разъяснил:
– А с ними посидишь ты. Не можно же, чтобы чужое имущество пропало – владелец
будет огорчен.
На лице Галеви-старшего отобразилась богатая гамма переживаемых эмоций:
изумление, возмущение, гнев… Понимание. Он опустил руки и присел на один из бортов
телеги.
– Верно ли мне кажется, что адони не хочет открывать какие-то из своих тайн? – В
голосе все же скользнула обида, словно мелкая рыбешка по тихому омуту. – Неужели кто-то
из нашего рода вел себя недостойно? Или, может, сказанное и записанное под уговором
секрета стало известно посторонним?
– Не пей из чаши сомнений, хранитель. – Улыбка на лице князя была горька, а сам он
смотрел куда-то в сторону. – Некоторые тайны должны оставаться тайнами, не потому что
так желает владеющий ими, а потому что так надо.
Он выпрямился, взгляд его помрачнел, а голос загрохотал в ночи, как гроза, пришедшая
со Средиземного моря.
– Здесь я, рыбак Адир, поименованный Андреем Первозванным, а позже – князем
Анджеем Илошвай, клянусь перед Тьмой, дающей нам выбор, и Светом, указующим путь:
твой внук будет жить. И будет он жить долго, пережив и тебя, и меня, и многих прочих, ибо
станет он как я – Иным.
Показалось или нет, но в ладонях говорящего, развернутых вперед, будто замерцало –
то ли освещенная тьма, то ли затемненный свет. Кадиш, щипавший крошки с хлебной
краюхи, чуть не подавился. А князь тем временем продолжал, уже гораздо тише и спокойнее:
– Но сказать тебе, как именно сие произойдет, я не могу. Надеюсь, ты меня простишь. –
И он осекся, словно прощения требовало не только упомянутое. В тишине робко тинькнула
какая-то ночная птица.
Шойхет застыл, как соляной столп из легенды про Лота и его жену. Потом сгорбился,
весь как-то съежился, поблек. Только теперь младший Галеви осознал, насколько же
состарился за эти дни его несгибаемый, твердый в своей вере, как обух ножа, бесконечно
любимый дедушка. Ему даже захотелось отказаться от предложения, вернуть клятву, лишь бы
никогда более не видеть старика таким… беспомощным.
Но крепкие, горячие руки Иного уже подхватили его вместе с покрывалом, и на
невысказанный им вслух вопрос прозвучал еле слышный ответ:
– Делайте, что должно, адони. Уповаю и полагаюсь.
Так навсегда Кадиш и запомнил деда: сидящим с краю повозки, с какой-то тряпкой в
руках, которую тот бездумно мял в пальцах. Лица не было видно – лицо было обращено вниз,
и милосердные тени укрывали его, наползая из морщин и складок. Мальчик выворачивал
шею, пытаясь впитать картину до мельчайшей детали, унести ее с собой в этот незнакомый,
чуждый лес. Но вскоре за деревьями перестало быть видно хоть что-нибудь, и пришлось
вернуться к настоящему моменту.
А момент был шикарный. И луна, и пламя костра больше не мешали, и сверху, между
листьев, падали, завораживая и притягивая к себе, густые звездные недра. Вкрадчивое
дыхание природы, безжалостно отнимающей и беззаботно дающей новую жизнь, обвевало в
ночи как-то особенно интимно. Покачиваясь на руках когда-то ужасного, а теперь – почти
родного почти незнакомца, подросток чувствовал себя словно в лодке, несомой течением; то
ли к водопаду, то ли к потайному волшебному озеру.
Шел Анджей молча, видимо, и сам ощущая некую колдовскую торжественность. А
может, так полагалось – Кадиш не знал. Спрашивать, естественно, не покусился, да и сил
разговаривать особо не было. Головная боль вернулась дальней, назойливой и гостелюбивой
родственницей, тошнота снова подкатила под дых, тело было как войлочное. Стараясь не
сопеть слишком громко, он задышал чаще; порой помогало.
– Ты должен понимать, – промолвил вдруг князь, нисколько не запыхавшись от
ходьбы, – что все сделанное – сделано не просто так. Конечно, я мог бы нести тебя и от
самого твоего жилища. Но оставшись дома, твой дед в свою очередь мог решить, что за нами
стоит проследить. А так – он поучаствовал в общем деле, а то, что кому-то надо присмотреть
за чужим добром, так есть ли в том чья-то вина?
Младший Галеви нахмурился – получалось как-то нехорошо по отношению к дедушке.
Иной тем временем продолжал:
– Но я нисколь не кривил душой, когда говорил о тайнах. – Он остановился на
мгновение, покрутил головой, поудобнее перехватил свою «ношу» и потопал дальше,
свернув чуть в сторону. – Есть разные виды знания. Некоторые из них полезны. Некоторые –
не нужны и не пригодятся знающему никогда. А некоторые даже опасны и вредны. –
Мужчина цокнул языком и наставительно закончил: – В своей будущей долгой и насыщенной
жизни ты столкнешься со всеми возможными вариантами. Учись обращаться с ними уже
сейчас.
– Адони Анджей, – решил все-таки уточнить подросток, – правильно ли я понимаю, что
мы говорим о секрете превращения человека в Шонэ? Дедушка говорил, что это невозможно,
если Сила уже не дремлет внутри. Ну, почти невозможно, – поправился он. – Бней Афела из
низших могут обратить свою жертву, но только в себе подобного.
– Ты совершенно прав, мой юный умник, – улыбнулся Анджей. – И мы с тобой не
нарушим общих принципов. Видишь ли, бескуды, как называют таких, как я, условно тоже
относятся к низшим Темным. Но – очень условно. Потому что Сумрак, в определенной мере
возвысив нас над прочими кровососами и людоедами, не упростил задачу… – он хмыкнул, –
…размножения.
Увлеченно слушая, Кадиш и не заметил, что они уже пришли. Вернее, пришел князь – а
его принесли бессильной тушкой. И прямо перед ними открывался зев укрытой от
остального мира полосой кустарника пещеры. Анджей прокашлялся, а потом извиняющимся
тоном изрек:
– Это сложно. И сам сейчас поймешь: я не мог сказать всего при твоем дедушке. Но… –
он замялся, – для того, чтобы даровать тебе вечную жизнь, мне придется тебя убить.
* * *
* * *
Если бы Кадиш мог – он бы, наверное, спрыгнул и убежал. Ну, хотя бы до ближайшего
дерева, чтобы залезть на него и иметь достаточно свободы маневра в последующей
дискуссии. Но сейчас силы были явственно не равны, и потому пришлось мысленно цыкнуть
на замолотившее от ужаса сердце, попытавшись одновременно воззвать к разуму: если бы
Темный хотел причинить зло – он бы причинил и раньше. Хотя, может, ему для этого
требовалась удаленность от защищающего род Галеви дома и хранящихся в нем реликвий?
Сомнения, сомнения…
Все это не укрылось от князя. Он снова улыбнулся, а потом посуровел:
– Ты ведь помнишь, что я давал клятву?
Пришлось кивнуть. Мужчина аккуратно посадил своего «пассажира» на крупный
валун, а потом посмотрел на свои ладони, словно ища там правильные слова.
– Обещание, данное Иным перед Светом и Тьмой, нарушать нельзя. Это… чревато, –
поморщился он, спрятав в итоге руки за спину. – Поэтому тебе не стоит бояться. Жизнь
возвратится – ты и не успеешь заметить как. Идем, нам надо успеть до рассвета.
Ничего не оставалось, кроме как согласиться – и снова оказаться на руках Иного. Тот
решительно направился в глубь пещеры, в паре шагов после входа прошептав что-то. В
воздухе повис серебристый, ровно горящий огонек, и стало возможно различать детали.
Жадные корни, тянущиеся к путникам с боков и сверху; осыпающуюся пахучими
землепадами почву; бледные грибы, торчащие несвежими варениками из подгнившей
листвы. Впрочем, вскоре и пол, и стены, и потолок сменились камнем, временами словно
искрящимся в отраженном свете. Было жутковато, но красиво.
Шли долго, но не дольше, чем по земле. Временами пещера сужалась до лаза, в котором
приходилось протискиваться боком или опускаться на корточки. Кадишу было ужасно
неловко, что из-за него князю приходится так напрягаться и марать добротный богатый
контуш. Сам Анджей молчал, лишь периодически командуя: «На спину. На руки. Давай
сам», – там, где спутнику предполагалось сменить способ передвижения.
Наконец они достигли цели. Грот, который раскинулся выше и шире всего, что
попадалось на пути допрежь, был заполнен свисающими каменными сосульками,
поблескивающими, когда волшебный огонек пролетал мимо. Где-то капала вода, было сыро и
холодно. Галеви-младший поежился.
– Да, это здесь. – Иной снова опустил подростка на подходящий выступ, прошелся по
свободному пространству ближе к середине грота, опустился на колени и зачем-то пощупал
влажный пол. – Ну что, страшно?
Страшно было до икоты. Кадиш вдруг подумал, что зря он не взял с собой остатки
хлеба – было бы что сунуть в зубы, изображая сосредоточенное жевание вместо разговора.
Анджей подошел, сел перед ним на корточки и взял за запястья.
– Знаешь, и мне. Никогда такого раньше не делал. – Он неуместно хихикнул, и вот тут
внук шойхета поверил: могущественный и древний Шонэ тоже боится. Почему-то от этой
мысли стало легче. Мальчишка расправил плечи и, собравшись с силами и нахальством,
слегка передразнил собеседника:
– Так ведь и я тоже…
Князь оторопел. Через мгновение оба они уже хохотали, легонько хлопая друг друга по
плечам. Потом Анджей утер грязным большим пальцем выступившую слезу.
– А ты действительно молодец. Отличный из тебя получится… бескуд. Вот так и
держись, парень. Так и держись, – он повторил это уже себе практически под нос, а потом
снова взял Кадиша на руки. Тот глубоко вдохнул…
А выдохнул уже лежа на земле. Холод сразу же забрался ему между лопаток, втянулся в
позвоночник, забурился под затылок. Иной, растянувшийся рядом, ухватил его за руку.
– Терпи. Надо.
Надо, повторил мысленно подросток. «Надо», – словно эхом отдалось от стен грота.
«Надо», – сверкнул в темноте огонек, опустившись ближе. Сказанное вслух отдалось во всем
мироздании, и природа вещей как будто устремилась исторгнуть слово обратно. От низкого,
гудящего громыхания звук, поселившийся не то в камне, не то в голове Кадиша, постепенно
перешел к мелкому рокоту, а потом и вовсе рассыпался на песчаный шелест…
И тут стало ясно, что шелестит все-таки не воспаленное воображение.
Со всех сторон к ним с князем тянулись, росли, ветвились тоненькие, словно из
мутного стекла вылепленные трубочки. По ним будто струилась вода, то втягиваясь внутрь,
то выбрасываясь наружу и тут же затвердевая. Некоторые из них уже почти доставали до ног,
и удержаться от того, чтобы дернуться, не получилось.
– Спокойно, – донеслось сбоку. – Терпи. Надо.
Снова «надо». Кадиш постарался дышать медленно, не смотреть по сторонам, не
думать о наползающем со всех сторон льдисто-каменном коконе. Холод начал сковывать,
стягивать судорогами мышцы. Тут неожиданно помогла головная боль, снова дернувшаяся в
висках. Пришлось зажмуриться, сделать несколько вдохов и выдохов, удержать тошноту…
Когда же парень проморгался, вокруг была только темнота. И затихающий, глохнущий
шелест. Их с князем окончательно укрыло и погребло под растущей коркой.
И в этой темноте и тишине сознание начало отчебучивать и выкаблучиваться.
Порывисто цепляясь за рукав молча лежащего рядом Анджея, внук шойхета вдруг начал
видеть, слышать, осязать и обонять странное: далекие жаркие земли, и пески, и озеро, по
берегам которого росли странные деревья с пучками широких листьев, похожих на
папоротник, на макушке. В голове пронеслись слова: «ям Киннерет». Стоп, вспомнил Кадиш,
это же из Писания!
Сам он будто сидел в лодке на корме, подозрительно знакомыми сильными руками
выбирая закинутые в воду сети. На носу же трудился молодой мужчина, похожий на князя,
словно брат. «Шимон», – услужливо подсказала новообретенная память.
Он снова отвернулся к воде – и вдруг спиной почувствовал чуждое. В лодке был еще
кто-то. Нырнув в Сумрак – так вот это как! – он развернулся, оскалил клыки… И остолбенел.
Пылающая светом Пламени Неугасимого, Огня Творения, Искры Духа фигура была
человеческой – но был ли это человек хоть когда-либо? Чтоб не ослепнуть, Кадиш прикрыл
глаза рукой и услышал:
– Здравствуй, Адир. Как улов?
Свет погас, ладонь опустилась. Перед ним стоял невысокий, приятно улыбающийся
мужчина в пыльных одеждах путника. Казалось, Сумрак был ему нипочем, не окутывая тело
своей вязкой серой пеленой, а словно отступая от оного. Брат, которого пока не удалось
уговорить подставить шею под укус, гостя не видел – все так же тянул невод в лодку. Внук
шойхета, вернее, теперь уже рыбак и кровосос Адир, поморщился:
– Да негусто. И тот, и этот.
– Не надоело? – Мужчина искренне сочувствовал. Ирония в мягком, умиротворяющем
голосе, впрочем, тоже присутствовала – но так, чтобы ее можно было едва уловить. Клыки
нехотя втянулись под губу.
– А что, ты можешь предложить мне что-то интереснее?
– Могу, – перестав улыбаться, вымолвил гость.
И тут Сумрак заверещал тысячей разгневанных голосов и взвихрился, выплевывая
Адира обратно…
* * *
* * *
Вокруг снова стемнело. Но мрак был понятный, природный – Адир стоял на вершине
горы. Стискивая зубы, ставшие мелкими и острыми, как у ящерицы, он смотрел на лениво
ползущую в сторону города тучу, плюющуюся молниями и порыкивающую громом. В голове
же его звучали слова:
«Однажды придет тот, над кем Сумрак не будет иметь власти, как надо мной. Будет он
полон гнева, а не любви; горя, а не радости; ненависти, а не сострадания. И встретишь его не
ты, а твой потомок, коего сотворишь, как делают те из твоей породы, кто устает от вечности.
Сам же уйдешь в глубины посмертия; там мы с тобой и встретимся.
А когда придет этот час – многое переменится. Потому – не „прощай“, рыбак Адир. А
„до свидания“ говорю тебе. Иди и не печалься».
Слезы текли по обветренным, загорелым щекам. Первые капли дождя разбавили их
соленый вкус, и тогда Иной заорал. Он кричал бессвязно и отчаянно, горько и искренне,
оплакивая и в то же время воспевая своего… друга. Учителя. Самого любимого человека на
свете. Потому что не только Свет есть любовь. Тьма тоже знает. Тьма тоже помнит. Помнит и
ждет…
* * *
Потом Кадиш почувствовал, что ему снова становится холодно. Он поерзал – и понял,
что все еще лежит внутри соляной камеры. «Геликтит , – подсказала память Адира. – Разбей
скорлупу. Теперь можно». Вытянув руки, он поразился той легкости, с какой пальцы
пронзили затвердевшее каменное плетение. Встал, отряхнулся, взглянул через Сумрак –
теперь он умел это делать, – посмотрел назад.
Кокон, где лежал князь Анджей Илошвай, выглядел монолитным саркофагом.
Тогда Кадиш потянулся Силой, нащупал слабое место в своде каменной полости и,
направившись к выходу из пещеры, дернул . Порода просела, грота больше не стало. Покой
усопшего ничто и никто отныне не мог нарушить.
К дедушке он, естественно, возвращаться не собирался. О каком возвращении могла
идти речь, если сквозь двери родного дома теперь было просто так не пройти? А заставить
близких убрать охранные амулеты насовсем – опасно и несправедливо.
Поэтому новорожденный бескуд тихо выбрался из пещеры – и застыл, очарованный
встающим над предгорьями солнцем. Под кустами, окрасившимися в лучах светила алым, в
мелкой каменной пыли купался ранний воробей. А за лесом, за полями, за мостами ждали
реки, города и дороги…
* * *
Ольгерд молчал. Бескуд выглядел так, словно у него с плеч свалился тяжкий, но
привычный уже груз, и теперь было не вполне понятно, что делать дальше: то ли
наслаждаться свободой, то ли пытаться вернуть все обратно. Пришлось встряхнуться и взять
инициативу в свои руки.
– «Будет он полон гнева, а не любви», значит? – деловито изрек Темный, постукивая
пальцем по коленке. – А еще «все переменится»… Кажется, я понимаю, к чему был весь этот
рассказ.
– И снова прошу, – Цадик еще колебался, – нет, умоляю даже: не надо в отчетах про
Иисуса и Андрея. И про… метод . – Он поморщился и пояснил: – Я пообщался с другими
бескудами. Никто не любит распространяться…
– Уговорил, – нейтрально, но веско изрек Ольгерд. – Обойдемся канцеляритом. Мол,
стало известно о пророчестве. Откуда? Кто? Что? Не наше дело. А вот Фазиль, жук, что-то
знал… – сменил он вектор беседы. – Чувствовал что-то, старый хитрец. Стоит пообщаться с
главой Светлых, как полагаешь?
На лице бескуда отображались всецелая поддержка и горячий энтузиазм. Он вскочил,
поставил пустую чашку из-под кофе и собрался выметаться из кабинета, дабы не мешать
начальству, когда глава Темных щелкнул пальцами.
– Василию я бы на твоем месте сказал. – И на поскучневший взгляд сотрудника ответил
уже мягче: – Все-таки он твой друг.
А друг – это такой человек, который заслуживает искренности.
Друг – это святое.
Гостья из прошлого
* * *
Даже если вы Иной. Даже если вы можете, не сходя с места, наколдовать стаю
* * *
Что делает человек, если прямо перед ним начинают происходить вещи чудесные, с
позиций обыденного опыта труднообъяснимые и даже немножко опасные? Как правило,
зависит от взгляда на мир.
Если вы личность истово верующая, то скорее всего перекреститесь и сплюнете через
левое плечо. Или начнете цитировать Pater noster, припоминая, не говорил ли ваш духовник
про знакомых экзорцистов. Или поспешите домой, дабы, дождавшись ночи, прочитать Аль-
Фатиху, Ан-Нас и, может статься, что даже Йа-Син. Или прибегнете к медитациям, мантрам и
тантрическим средствам – вплоть до крови убитого с кончика ножа.
Если же вы придерживаетесь атеизма, критического материализма и гностического
подхода к познанию мира, то скорее всего начнете яростно моргать, тереть глаза и хлопать
себя по лбу. Потом побежите к знакомому психотерапевту, чтобы он уложил вас на кушетку,
напоил чаем и рассказал о том, как важно принимать вселенную такой, какая она есть. Или к
знакомому физику, чтобы он усадил вас за стол, напоил кофе и рассказал про оптические
иллюзии, флуктуации электромагнитных полей и множественность миров. Или к знакомому
врачу, желательно неврологу, чтобы он поставил вас, раздетым по пояс, посреди комнаты,
пощупал, постукал молоточком, порекомендовал сделать МРТ, а потом напоил коньяком и
рассказал про устройство зрительного нерва, гиперфункцию лобных долей мозга и
величайшее лекарство всех времен и народов – глицин.
Ольгерд не был ни верующим, ни атеистом. Он был Иным. Более того, он был
дозорным. И его реакция определялась служебной инструкцией, подкрепленной глубоко
личным опытом.
В первую очередь развеяв так и не брошенный «фриз», маг быстро заглянул на первый
слой Сумрака. Беглый осмотр ничего не дал, и тогда, подняв свою тень целиком, он решил
нырнуть туда сам. Сумрак не сопротивлялся – он был рад получить свежую порцию чужой
Силы. Ведь давно известно: как ни закрывайся, сколько обманок ни наворачивай вокруг
ауры, а все равно просочится, прольется, впитается. Поэтому Ольгерд не суетился, но
действовал энергично.
Первый слой находками не порадовал. Все выглядело как всегда. Стены офиса,
пропитанные заклинаниями защиты от подглядывания, подслушивания и даже
перлюстрации, слегка искрили магией. Кресло, в которое любил падать Цатогуа, хранило
следы его ауры. За окном по проспекту Революции медленно ползли автомобили.
Клубка невероятностей, который нельзя было рассмотреть подробно, но невозможно
было не ощутить боковым зрением, в кабинете не было.
Рассусоливать глава Дозора не стал. Деловито осмотревшись по сторонам, он еще раз
сконцентрировался, ухватился за тень – и рухнул на второй слой.
И сразу закашлялся, поперхнувшись тяжелым, вязким туманом, вползающим снаружи.
Окно в кабинет превратилось в узкую бойницу, перекрытую шипастой решеткой, такая же
решетка оплетала массивные валуны, уложенные в стены башни. Ноутбук превратился в
упитанную инкунабулу с обложкой из кожи подозрительного происхождения, модные
аккуратные бра – в чадящие нездорового цвета пламенем факелы.
Гостьи не было и тут.
Защита Иного начала расплетаться, расползаться по швам. Долго находиться здесь было
тяжело даже магу его уровня, но Ольгерд все же решил убедиться. Он оценил свои силы,
почесал потылицу, прикинул в уме вектор магистатум и запустил поисковое заклинание,
известное под названием Радар Шакса. На втором слое оно выглядело словно гигантская,
мохнатая лапа неведомой твари, обшаривающая все в заданном радиусе. Подергивая
когтистыми пальцами, лапа сделала полный круг…
И ничего не нашла.
Это было ожидаемо. Это было предчувствовано, интуитивно предугадано и
предощутимо древним звериным чутьем. Но все равно досадно. Поэтому, взвесив все «за» и
«против» и обнаружив, что последние перевешивают, Темный наплевал на доводы разума и
решился.
Камни стен на третьем слое стали еще более грубыми – не обтесанными даже, не
уложенными в кладку, а словно наваленными в беспорядке и чудом удерживающимися на
месте. Волшебная защита прорастала между ними в виде иссохших, но крепких и на вид
опасных лиан, вооруженных зазубренными шпорами. Потолок кривился и мялся бурыми
древесными горбылями, между которыми откуда-то сверху просачивался неприятный
невнятно-багровый свет.
Девушка отсутствовала. Как и какие-либо следы ее пребывания.
Развлекаться с поисковыми чарами Ольгерд не стал. Третий слой – это был предел для
его квалификации, опыта и сил. Он кинул несколько быстрых взглядов по окрестностям,
скривился – и, на всякий случай держась за штатный артефакт подпитки, начал выныривать.
В обычном мире он чуть не упал, успев обхватить столешницу обеими руками и
спружинив подрагивающими от истощения мускулами. Втащив тело в кресло, дозорный
принялся хлопать себя по карманам, потом загрохотал ящиками стола. Везде было пусто.
Ольгерд помянул ежей, ужей, моржей и прочую относительно безобидную фауну;
ругаться всерьез Иных отучали достаточно рано, на примерах демонстрируя опасность
спонтанного ненамеренного проклятия. Правда, вся экспрессия сказанного не решала его
проблему, поэтому пришлось снова собрать волю в кулак, подняться, кривым галсом, от
опоры к опоре, добраться до косяка и выползти в коридор.
Из рабочего кабинета доносились голоса. Василий, Цатогуа. «Вас-то мне и надо,
голубчики», – подумал маг и упал в дверной проем.
Голоса оборвались. Ровно секунду длилась потрясающая, позвякивающая ложечкой в
стакане тишина. Потом раздался грохот отодвигаемых стульев, топот тяжелых ног,
командные крики: «Сюда неси!» – «Клади, под голову что-нибудь…» – «Крапивина, быстро
капельницу с глюкозой!» Было даже приятно осознавать, что подчиненные оказались не теми
балбесами, которыми прикидывались бо́льшую часть времени.
Еще чуть позже Ольгерд сначала лежал, потом сидел в удобном, подстраивающемся под
позу кресле с подножкой и подголовником, в котором порой дремал после дежурств
оборотень. Сам Василий бдительно нарезал круги по периметру комнаты, а его лучший друг
и напарник Цатогуа пытался напоить начальство какао – чуть ли не с ложечки. Ведьма,
принесшаяся на вопли, поправляла штатив для капельницы и крутила зажим.
– Вот примерно так и я тогда: валялся весь красивый и слегка дымился, – покосил
карим глазом бескуд. Приятель замедлился и уточнил:
– Тогда – это когда с забора?
– С него, с родимого, с него. – Цадик подмигнул ничего не понимающей Крапивиной, а
потом пояснил начальству: – Я тут немножко детство вспоминал. Ну, вы в курсе.
– Ага. – Ольгерду давались только односложные фразы. Но он превозмог себя и
добавил, обращаясь к ведьме: – Спасибо. Пока иди. Надо.
Бескуд подхватил вконец растерявшуюся девушку под локоток и с многочисленными
комплиментами ее медицинским талантам, общей полезности и неотразимой красоте
препроводил в коридор. Потом воровато оглянулся и наложил на дверь Поролон –
простенькое, но эффективное заклинание-шумодав.
– В общем, теперь наш пушистый друг в курсе, – резюмировал он, присаживаясь на
стол чуть в стороне. – И знаете що? Вы таки были правы, шеф. Стало гораздо легче.
– Рад за тебя, – улыбнулся маг. Связная речь давалась все лучше и лучше. – Теперь и
Василий знает, что ты в некотором смысле лично общался с Иисусом Христом.
– Ну не, ну это вы почти без малого слегка преувеличиваете! – замахал руками (и
ушами) Цатогуа. – Вот Адир, он да, он с Йехошуа ручкался…
– А сколько в тебе от Адира? – неожиданно уточнил оборотень, прекратив
принюхиваться по углам. Ольгерд молча кивнул в его сторону, покачав указательным
пальцем свободной руки. Смутившись, бескуд почесал кончик носа, после чего нехотя
буркнул:
– Ну, прилично… Вот вы мне лучше скажите, шеф, що это вы завели за моду
гипогликемичить по всему отделению? И где ваша дежурная шоколадка?
Главе Дозора стало стыдно. Шоколад был его маленькой слабостью. В Шяуляе таких
деликатесов во времена его детства не водилось, и толком распробовать заморскую сладость
удалось только после инициации – и то не сразу, а уже сильно погодя, почти перед самым
знакомством с Форкалором. Собственно, именно бывший наставник приучил: идешь в
Сумрак – бери с собой сладкое. А поскольку работа дозорного подразумевала постоянное
взаимодействие с вышеупомянутым источником Силы каждого Иного, то и шоколад
следовало держать при себе всегда.
Вот только уходил он у Ольгерда куда быстрее. Просто потому что.
Решив немножко контратаковать вредного подчиненного, Темный отрезал:
– Съелась. Кто-нибудь может позвонить на мой номер?
Лица сотрудников вытянулись. Василий приоткрыл было рот, но его опередил Цатогуа:
просто выудил из кармана сотовый и потыкал пухлым пальцем в экран. Потом смартфон
взмыл к раскидистому уху, а сам бескуд отошел в сторонку. Ольгерд, проникшись такой
покладистостью, принялся объяснять заинтересованно внимающему оборотню:
– В моем кабинете только что побывали. Девушка, невысокая, стройная, брюнетка,
тонкие черты лица… Не Иная. Но и не человек. Там было сложно… – Он махнул рукой,
мысленно благодаря привычку Василия слушать, не перебивая. – Я собирался звонить в
Прагу, когда она появилась из ниоткуда, потребовала, чтобы я, цитирую, «не делал этого» и
«не совершал ошибку», а потом испарилась. Вместе с моим телефоном. Я искал до третьего
слоя…
Слушатель уважительно присвистнул.
– Так вот почему вы такой, ну, выжатый. Третий слой… – Он покривился. – И чего?
– И ничего, – пожал плечами маг. – Пропала моя викторианская леди. Ни портала, ни
следов в Сумраке. Как не было ее.
– Погодите, погодите, – нахмурился оборотень, – викторианская, значит… Совпало, что
ли… А можно образ?
Уловив возбуждение подчиненного, Ольгерд максимально подробно описал внешность
гостьи, сопроводив слова слепком с памяти. Василий удовлетворенно мотнул головой,
ощерился и прыгнул за свой стол, принявшись энергично греметь ящиками. Он явно искал
что-то конкретное, и завороженный его целеустремленностью глава Дозора чуть не
пропустил подкравшегося сбоку Цатогуа. Тот потирал ладони и вид имел смущенный:
– Я так-то тоже выслушал за прекрасную даму. А ваш аппарат выключен, шеф. Или
находится…
– …Где-то еще, – подытожил Темный. – Куда она его уволокла?
В этот момент раздался торжествующий вопль. Все обернулись, а оборотень с чувством
выполненного долга хлопнул на столешницу пухлую книгу ин-кварто .
– Есть! Нашел. Кажется, я знаю вашу гостью, шеф.
* * *
* * *
* * *
* * *
15 «Он настоящий человек из ниоткуда, сидит в своей нигдешной стороне и планы никакие сочиняет ни о
ком» (англ .). The Beatles, «Nowhere Man». Автор слов – Джон Леннон.
же не окоротили.
– Из-за танцев? – елико возможно сахарно пропел тот, застегиваясь. – Право слово, экая
ерунда. Городу катастрофически не хватало чудаков, и я дал ему чудаков. Это оживило
ширнармассы…
– И YouTube, – охотно поддержал Виктор, достав смартфон. – Тот просто кипит. Если
вы еще не заметили, вас снимали. На регистратор. Причем довольно любопытно вышло: вот
танцующие в кадре, но машина проезжает столб – и их уже нет. А вот еще столб, и на краю
поля зрения – снова танцы.
– И к слову. – Взгляд Ады не выражал ничего, кроме безукоризненного
профессионализма. – Ваша спутница в курсе, кто вы такой? На нее наложены
соответствующие заклятия?
– Спутница? – изумился Эрнест. Он покрутил головой и озабоченно уточнил: – Где? Ах,
это… – Голос его потеплел. – Это еда. Бутерброд про запас.
Накрывшую парковку тишину разорвал звук тяжелого, жесткого удара. Кулак Виктора
взвился в воздух – и врезался в собственную же ладонь. Опять. И опять.
– С-с-с… – Светлый давился словами, боксируя с воздухом и с собой. – С-с-с…
– Сдерживайте вашего питомца, уважаемая. – Обращаясь к Аде, вампир отодвинулся.
Буквально на полшажка, но отодвинулся. – Плохая собачка. Фу.
Ровно и размеренно вздохнув, Ада снова улыбнулась. Казалось, ее лицо действительно
стало той маской, которой выглядело со стороны.
– Лицензию. И… – Она ненадолго, но отчетливо, с намеком замялась. – Знаете, в мое
время было не принято играть с едой. Особенно прилюдно.
– А в наше время не принято докапываться до низших по пустякам, – довольный, слегка
развязный голос прозвучал откуда-то сбоку. – Дневной Дозор. У нас что-то серьезное или
опять балду гоняем?
Еще одна гостья парковки выглядела ярко и молодежно: камуфляжные легинсы, розовая
жилетка-пуховик, синие волосы, кеды со шнуровкой до колена. Оставив один из наушников-
капелек болтаться за ухом, она чуть приплясывала на месте. Правда, при взгляде через
Сумрак зрелище радикально портилось – кожа ведьмы обвисала, глаза тускнели, волосы
путались и редели. Получался вполне себе Totetanz16.
– Че-почем, хоккей с мячом, опять вампиров достаем? – пропела Темная. – И не
надоедает ведь. Уважаю целеустремленность, не понимаю мотивации.
Улыбнуться пришлось и теперь. Поведя рукой, Ада уточнила:
– То есть ваше руководство не имеет претензий к еженощному парному – или, стоит
сказать, паранормальному? – карнавалу? Это любопытно. К тому же сейчас не ваше время.
Мне передать Зинаиде Мефодьевне?
Сине-розовая изумилась:
– Из-за этого весь шум? Вот делать вам не фиг, железно говорю.
К сему моменту пришел в себя Виктор. Он навис над Темной и прорычал низко и глухо:
– А еще ваш гемоглобинозависимый некросапиенс везде таскает с собой
лицензированную жертву! Это издевательство над человеком!
Ведьма комично подпрыгнула.
– Охти, божечки-кошечки, бяда-то какая… И че? Лицензия есть? Есть. Выдали ее вы?
Вы. Эрнестик, шалун, любит широкий жест. Порицаете?
Светлый опять поперхнулся и стиснул зубы, а сине-розовая, разведя руками,
ухмыльнулась:
– Так что, миляга, будем стоять здесь, словно кедры на увале, и пипирками меряться?
Этого ее собеседник, по-видимому, стерпеть уже не мог. Он опустил руки на пояс и
заложил большие пальцы за толстый, аутентичный армейский ремень.
– Я бы не советовал.
16 Пляска Смерти (нем .), один из вариантов европейской иконографии бренности человеческого бытия.
Темная открыла рот в целях, далеких от хвалебных. Но не успела. Пряжка глуховато
брякнула об асфальт, обгоняя хлопья тумана. Ада билась в тихой истерике, обнимая
фонарный столб и пытаясь выдать некуртуазное хрюканье за приличествующий благородной
даме светский смешок. Ведьму перекосило. Она подвигала нижней челюстью, потом
шлепнула губами и вымолвила совсем иным тоном:
– Знаете, вот я планировала высказываться в тоне обидном и уничижительном. Но не
могу. Это будет против объективной правды. Скажите, молодой человек, а что вы делаете
сегодня вечером и в ближайшую пару сотен лет?
Атмосферу легкого бардака перекрыл донесшийся издалека вопль ужаса. Иные
напряглись. Вопль повторился, его поддержал еще один – уже не столько напуганный,
сколько возбужденный. Происходило что-то . Эрнест, наблюдавший эскападу Виктора со
сдержанным одобрением, обнял свою жертву:
– Сладенькая, иди домой. Мы с тобой обязательно повторим. И продолжим…
Девушка, так и простоявшая все это время с видом глупого счастья на мордочке,
послушно кивнула и направилась через дорогу. Светлый дернулся за ней, но застыл, глядя на
напарницу. Та рубанула ладонью.
– Идем. Здесь все понятно. Учтите, я все равно подам рапорт.
– Учтем, – хмуро посулилась ведьма, прекратив клоунаду. – Учтем. Эрнест, ты мне
нужен.
Вампир пожал плечами и присоединился к дозорным.
Крики доносились от «Биг-Бена», и на подходе к нему, несмотря на глухую ночь, уже
собралась небольшая толпа. Ауры людей искрили и потрескивали, сталкиваясь и
взаимопроникая друг в друга: страх, возмущение, азарт, сопереживание. Все смотрели вверх.
У самой кровли башни, над циферблатом, застыл человек. На фоне подсвеченной
крыши он выглядел темным силуэтом, но его ауру хорошо было видно издалека – такой
яркой она была. Не разомкнутой, расчехранной, как у Иного, но практически на грани. В
подобном состоянии люди способны на самые отважные поступки. Или самые глупые.
Приблизившись, Виктор потянулся в Сумрак. Ведьма чуть не вцепилась в него,
зашипев:
– Никакого вмешательства, Светлый! У вас нет права!
– Насчет прав я бы поспорил, – мрачно отшил дозорный. – Но я и не вмешиваюсь. Это
воздушная линза.
Ада покосилась на напарника и тоже поколдовала – правда, вместо воздуха она придала
форму собственному хрусталику. Мир вокруг расплылся, а потом глаза перефокусировались.
Человек на башне стоял, закусив губу. Мужчина, молодой, низенький и полноватый. На
круглом лице блеснули очки в толстой оправе, капельки пота на лбу. Да уж, тут и суровая
красноярская весна не остудила бы.
– Чего им не хватает? – лицемерно вздохнул Эрнест и облизнулся. – Кормобаза и так
скудная: этот пьяница, тот наркоман, третий вообще геймер или хипстер какой-нибудь.
Виктор, вы случайно не хипстер?
– Еще одна провокация, и я начну подворачивать. Только не штаны, а шеи, – холодно,
веско уронил тот. Вампир закатил глаза: мол, why so serious17?
Из толпы выкрикнули: «Прыгай!» С другого края ответили: «Заткнись, придурок!»
Началось движение на встречных курсах, антагонисты явно намеревались выяснить, чье
кунг-фу сильнее. Публика на время отвлеклась. Впрочем, близко к башне никто
предусмотрительно не подходил. Воспользовавшись суматохой, Виктор задел локтем Аду и,
когда та опустила взгляд, незаметно развернул ладонь чашечкой вверх. Это могло сработать:
воздушная линза замедлила бы падение, приняв самоубийцу на подушку. Тяжело вздохнув,
Светлая снова поправила волосы, замаскировав отрицательный кивок. Положения Договора
* * *
* * *
* * *
20 «Мы в ответе за тех, кого приручили» (фр .), Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц».
независимость мышления. На конфирмации я чуть не ввергла в панику друзей отца, а также
их жен и дочерей, вовремя, правда, сообразив, что лучше молчать и наблюдать, чем болтать и
давать пищу для сплетен.
Позже, конечно, и отец скумекал, что без женских благопрехитростей дочери все же не
обойтись. Мимикрия: слово это в мои годы еще не придумали, а я уже вовсю ее применяла.
Видимо, к этому у меня оказался талант: слухи не развеялись окончательно, но поутихли.
А потом я выросла и вышла замуж. Мне ужасно повезло: граф фон Рихтхофен оказался
согласен с отцовским мировоззрением. Мы с ним очень быстро нашли общий язык, и я стала
не просто приложением к приданому, а другом, советником и поверенной в его делах.
Но мужа убили. Вернее, не так: его нашли мертвым в своих покоях. И обвинили меня:
кого же еще? Решили, что я ведьма и наслала на любимого супруга сглаз или порчу, дабы
завладеть его добром. Нет, тогда я еще не знала, что Иная. И помыслить о колдовстве не
могла: католическое воспитание, знаешь ли. Но обвинителю, инквизитору – человеческому,
естественно, – было все равно.
Тогда я бежала. Дала по голове одному, сломала руку другому, украла коня – технически
это был мой конь, но де-юре я ведь была вне закона, правда? Спряталась в городе, убедила
пару пройдох помочь мне докопаться до правды; тоже не обошлось без рукоприкладства. И в
итоге вышла на двоюродного брата покойного мужа. Также покойного.
Дело становилось все мрачнее и опаснее. Я забралась в дом родственника и обнаружила
там описание стригов – так в Германии называли вампиров. Сначала не поверила глазам,
потом перечитала… И поняла: эти существа могли проделать то, что произошло с моим
супругом. И с его братом.
Тогда же на меня наткнулся один из них. Нет, не тот, что стоял за убийствами. В мои
времена Темные и Светлые порой враждовали между собой не из-за цвета, а из-за власти,
влияния, иных соображений. Стриг, как выяснилось, был из тех, кто жаждал порядка, кто
планировал в будущем составить тот самый Великий Договор. Ради этого он и его
единомышленники даже сотрудничали с человеческой инквизицией. Тайно, конечно. И от
других Иных тоже.
Я рассказала все, что знаю. Предоставила улики. Меня оправдали, убийц мужа
развоплотили. Инквизиторы на поверку оказались гораздо более вменяемыми ребятами, чем
мне казалось поначалу. Вампир уговорил их взять меня «на работу» – агентом в среде
аристократии. И работа эта мне понравилась. Годы шли, удача сопутствовала. Удалось даже
проникнуть в ближний круг германского императора, стать его доверенным лицом.
А потом меня убили.
Кто-то из Иных, противившихся новым порядкам, подослал ко мне ассасинов. Нет, не
тех, что употребляли гашиш и наводили ужас на Египет двенадцатого века. Скорее, просто
хорошо подготовленных головорезов. Меня пырнули ножом, а дом подожгли. Одного я
успела зацепить, но сам понимаешь – толку было мало.
И тогда стриг снова помог мне. Вытащил из огня и рассказал, кто я есть на самом деле.
Неумело, коряво, жертвуя собственной Силой, провел обряд инициации. Как понимаю, ему
хотелось сделать из меня подобную себе, но изначальная Сила неинициированной Иной то
ли оберегала от укуса, то ли вызывала у него сомнения по поводу провороненной – в
перспективе – возможности завербовать Темную магичку. А вот когда выхода не осталось, он
рискнул.
Попытка вышла не очень удачной.
Я была слишком слаба. С огромным трудом вышла – вернее, была выволочена, – из
Сумрака. Потеряла много крови. И тогда мой спаситель решил, что надо что-то делать.
Он прибег к рецепту, которым пользовались его дальние родичи, бескуды . Доволок
меня до ближайшей подходящей пещеры, погрузил в летаргию – перенес на меня, поверх
меня, вокруг меня свою Иную сущность. Свою душу, если угодно. Закрыл и защитил меня от
мира.
Естественно, после этого он погиб.
А я провела пять с половиной веков в стазисе. Проснулась, увидела изменившийся мир,
вступила в контакт с Дозорами. Все, кого я знала когда-то, оказались мертвы. Как я не стала
после такого Темной – не представляю. Видимо, сказалось глубочайшее чувство
благодарности – и та любовь, которую спроецировал на меня стриг, жертвуя собой. Да,
любовь. Она не чужда даже Темным. Она движет всеми – мутит разум, проясняет взор,
разрушает и создает, калечит и порождает. Вик, после того, как меня пытались зарезать и
сжечь, после того, как я попала в абсолютно новый для себя мир, я осознала, что нельзя
сдаваться. Не хочу сказать, что тебе не больно. Тебе больно. Я не отнимаю этого. Просто
знай: ты не один, Вик. Ты не один .
Они стояли возле постели еще живой, но плавно вкатывающейся в тусклые врата
посмертия девушки. Никто не заметил, как перевертыш обнял боевого мага. Никто не
заметил, как та обняла в ответ.
Никто не заметил, как тихо начала играть музыка.
В комнату ворвался Эрнест. Он замер на пороге с перекошенным лицом, с отвисшей
челюстью, с выкаченными в полное боевое клыками. Ада и Виктор разлетелись по углам:
один в облике гигантского пса, вторая – приняв боевую стойку. Гитара вступала все
увереннее.
А подле изголовья, на тертом больничном табурете, сидела белая девочка в белом . Она
держала больную за покойно расслабленную кисть. Улыбалась. Наушники от валявшегося
рядом с фруктами плеера были у нее в свободной руке.
* * *
– А вот интересное от наших аналитиков. – Теперь облако пара обладало ароматом
яблок и мяты. – Скажите, Эрнест, вы знали, что вчерашний самоубийца был тайным
обожателем вашей девушки?
– Она не моя девушка, – промямлил вампир, неубедительно пощелкивая себя ногтем по
клыку.
Зинаида Мефодьевна улыбнулась.
– Ну да. Именно. Как же я могла забыть. А вы просто развлекались перед трапезой. Еще
вопрос: вы точно непричастны к его прыжку?
Лицо Эрнеста выражало широкую гамму чувств: изумление, возмущение,
прорывающийся нервный хохоток. Клык втянулся, Темный откашлялся.
– Должен принять это как комплимент. Мне поклясться?
– Достаточно подписи под копией показаний, – успокоила глава Ночного Дозора. –
Теперь вопросы к моим бойцам. Ада, Виктор: метастазы в ауре девушки – были?
– Были, – синхронно ответили оба и улыбнулись. Зинаида Мефодьевна сощурилась.
– А вчера? – Дозорные переглянулись. Теперь на их лицах отображалось недоумение и
лихорадочная работа памяти. Зинаида Мефодьевна покривилась.
21 «Мертвее мертвого, мне доктор говорит, но я ему поверить не могу. Как вечный оптимист, уверен: ты
идеальным сможешь стать врагом» (англ .). A Perfect Circle, «Passive». Автор слов – Мэйнард Джеймс Кинан.
– Ладно. А повторный осмотр, сегодня? Ну, после визита Эльзы… так, уже и ко мне
прилипло, – усмехнулась она.
– Чисто. Абсолютно здоровая барышня. Хоть и с недокорму, – отрапортовал Виктор,
получив легкий тычок в бок от Ады. – Что любопытно конкретно мне: этот ее воздыхатель –
он что, получается, знал?
– Совершенно верно. – Голос начальницы звучал размеренно и спокойно.
– А вы, Эрнест, ни разу до этого не смотрели? Ни одного взгляда через Сумрак?
– Я не помню, – забормотал вампир. Лоб его наморщился, он потер его двумя
пальцами. – Совершенно не помню. Вроде бы нет. Я еще сам удивился вчера…
– Значит, картина становится все запутаннее. Девушка не знала, пока не прошла… –
перевертыш щелкнул крепкими пальцами, – …эту вашу сумеречную диагностику. Эрнест не
знал, пока не осмотрел больную. А самоубийца-то кто тогда? Латентный пророк?
– Предельно обычный человек. – Еще одна затяжка, еще один клуб ароматного пара. –
Утверждает, что был в гостях – это, кстати, подтверждается, – и видел историю болезни.
Случайно. Наши проверили: больничная карточка действительно лежит у девушки дома. Но
рак там не указан.
– Как ее зовут? – устало откинулась на спинку кресла Ада. Ей стало казаться, что она
погружается в какой-то сон. Сумбурный, глупый. Вспомнился Абнетт: «Я чувствую себя
несвязно. Вы не можете ничего посоветовать?». – Девушка. У нее есть имя. Как ее зовут?
Благодарные взгляды. Причем с двух сторон – и Виктор, и Эрнест. Investigabiles viae22.
– Юлия, – почти нежно произнес вампир. Потом его тон сменился: – А этого тюфяка я
тоже знаю. Андрей, Артем… Нет, Алексей, кажется. В общем, на «А». Не мог придумать
ничего лучше, чем, узнав о болезни любимой женщины, прыгнуть с «Биг-Бена». Слабак и
позер.
– Меня все еще не устраивает эта… Эльза. – Поставив вейп на стол, Зинаида
Мефодьевна оглядела всех присутствующих. – Я начинаю чувствовать себя некомфортно. И
подозреваю, что не одинока в этом.
– С Эльзой выходит достаточно интересно. – Перевертыш жестом фокусника развернул
начальственный ноутбук к себе и наклонился над ним. – В ночь, когда Ада ловила ее по всем
соседским крышам, я позвонил знакомому художнику. Он не Иной, но образы схватывает с
потрясающей точностью, плюс, конечно, легкий гипноз…
– Слушаю тебя. – Предсказательница сощурилась. – Нарисовал?
– Очень похоже, – кивнул Виктор, и на экране проявилась картинка. – Я воспользовался
контекстным поиском среди открытой дозорной документации…
– Это который мальчики из Генисарета запустили? – уточнила Зинаида Мефодьевна. – Я
всегда говорила, что иудеи башковитые ребята.
– Ага. – Перевертыш возил пальцем по тачпаду, прикусив губу. – Просто удивительно,
сколько у них там в одном кибуце собралось толковых Иных. Да еще и шарящих в
нейросетях. Короче, – хлопнул он ладонями наконец, – вот она.
К типовому лаконичному бланку была прикреплена фотография из школьного альбома.
Светлые волосы собирались в пару бантов, белая блузка давала больше объема, чем
угадывалось в худых подростковых плечах. Девочка смотрела лукаво и вместе с тем открыто.
– Елизавета Савитас. Жертва вампира Биркена, город Воронеж. Лицензия выдана
Ночным Дозором по месту регистрации.
Эрнест сглотнул и потупился, Ада тоже почувствовала себя нехорошо. Сколько таких
лицензий подписывается ежемесячно… Но без них было бы еще хуже. Виктор, кинув на нее
быстрый взгляд, продолжал:
– Собственно, сама Лиза упоминается в деле вскользь. Да и дело какое-то… невнятное.
Пишут, что воронежскому отделению пришлось сотрудничать с Темными из-за брата
девочки, Олега. Тот упоминается под рабочим псевдонимом «Обвальщик»… Ого! – Он
– На самом деле… – Голос у Эльзы был неожиданно взрослый, живой, лишь слегка
неестественно интонированный, как у хорошего робота. – На самом деле здесь говорится не
о моряках, конечно же. Поэты всегда понимали немного больше, чем могли выразить.
Именно этим объясняется структура стихов: ритм – самый простой способ справиться со
стрессом. Обсессивно-компульсивное расстройство, данное через плетение смыслов и слов.
Добавить музыку – и получится три компонента.
Ада первой опустила руки, медленно обошла говорящую, присела на свободное кресло.
Она слушала очень внимательно. Перекинувшийся обратно Виктор достал из ящика стола
экшн-камеру и включил запись. Вампир остался стоять у двери.
23 «Три юных моряка, трай-ла ла-ла-ла-ла, три юных моряка, отправились в моря» (брет .), народная песня.
– Когда-то давным-давно в далекой-далекой галактике… – улыбнулась девочка, – три
сущности решили, что им чего-то не хватает. Они «пересекли океан и бросили якорь у
мельничного камня». – Она кивнула в сторону ноутбука, где Нольвенн Леруа как раз перешла
к третьему куплету. – Того самого, который ваш Мерлин потом назвал «венцом всего»
и втихаря присвоил. Они посмотрели вокруг – и создали Кольцо.
– Кольцо? – уточнил перевертыш. Ада молчала.
– Уроборос, – с охотой пояснила Эльза. – Колесо Сансары. Семь слоев Сумрака,
замкнутых встык.
Слышно было, как подавился Эрнест. «Семь! Семь. О Тьма…»
– Это очень простая схема. – Девочка наклонила голову набок, на этот раз плавно, без
насекомьей дерганости. – Семь, три и один . Семь слоев, три аспекта, единый Сумрак. Все
это самозамыкалось и вращалось вокруг себя исключительно ради одной цели:
самозамыкаться и вращаться.
– Подожди, – наконец смогла разлепить губы Ада. – Подожди. Я не понимаю. О каких
аспектах ты говоришь?
– Тигр. Двуединый. Вы слышали о них – то, что происходило в Москве, в Нью-Йорке,
на курорте в Австрии. А еще каждый из вас видел третий аспект. Чертополох. Он же Страж.
– Ты имеешь в виду… – Голос вампира был еле слышен. – Но это всего лишь…
– Сумеречный мох. Паразит. Основа. Игла, сшивающая слои. Двуединый не был им –
проистекал, но не порождал, следовал, но не причинял. И сейчас, когда вы, Иные,
уничтожили первые два аспекта, остался только он. Чертополох.
Ада поймала себя на том, что дрожит. Словно тогда, когда под ней вдруг закончилась
крыша. Или когда вокруг полыхал дом, в котором ее истекающее кровью тело лежало подле
ступеней на второй этаж. Она победила воспоминания, тряхнула головой и втянула воздух
между зубов. Виктор встал, подошел и обнял ее за плечи, присев на край стола.
– Поймите. В этом нет ничего сложного. Сумрак был всемогущ. Он мог исполнить
любое желание. И в то же время не имел никаких желаний. Он поймал себя в ловушку, из
которой, как тогда казалось, не было выхода, и это едва не разорвало Кольцо. Но в тот же
момент выход был найден – Сумрак сотворил нас. Всех нас. Ни на что не способных, но
обладающих желаниями, потребностями, векторами и градиентами. Это тоже разрывало
Кольцо, распределяло потоки, но, ловко подставляя предыдущее звено к последующему,
Сумрак создавал иллюзию, что на самом деле все хорошо да ладно. А если наблюдатель один
и наблюдает он сам себя – какова будет его картина мира?
Песня закончилась. Девочка поболтала ногами. Сандалии тоже были белыми, без
единого пятнышка. Они бы сливались с ее кожей, если бы не имели текстуры. Если бы не
обладали формой, дающей угольно-черную тень на беспощадно белой коже.
– Сейчас у Сумрака есть только инерция. Он пытается нащупать новые пути, породить
новые аспекты, сотворить новые формы. Такие вот, как, например, я. – Эльза снова
улыбнулась, почти как человек. Белые волосы льдисто искрили в свете настольной лампы. –
А я – настоящее мертвое. Не этот ваш обман смерти, которым занимаются вампиры. Не
обман обмана , которым занимаются остальные Иные. – Она вздохнула и потянулась. –
Мертвые не кусаются. Они существуют, чтобы служить живым. Чтобы из праха вырастала
трава.
А что вырастает из вас? Чего вы хотите? На самом деле?
Тишина, казалось, просочилась за дверь и погасила весь офисный шум. В этой
мучительной звуковой тьме слова Эрнеста прозвучали больно, режуще, словно лезвия,
вынутые из обоймы безопасной бритвы:
– Жить. Я хочу быть живым.
Эльза махнула рукой. Словно старому знакомому. Словно в этом взмахе ничего не было.
Вампир задохнулся. Он ощупал лицо плохо слушающимися пальцами, потом схватился за
сердце. Неожиданно икнул. И захохотал.
Потом все присутствующие наблюдали дивное. Бывший – в чем не было никаких
сомнений – вампир стоял посреди рабочего кабинета Светлых дозорных. Он орал какую-то
невнятицу. Прыгал. Смеялся. Плакал. И рвал на мелкие кусочки документ, отделяющий
жизнь от смерти, а человека – от бесчеловечности.
Когда клочки лицензии наконец опустились на пол, прокружившись в затейливом
танце, а дверь за Эрнестом хлопнула, девочка обернулась к Аде и Виктору.
– А нам ничего не нужно. Мне ничего не нужно, – поправился перевертыш. Магичка
согласно кивнула:
– У меня есть работа. Друзья. Наверное, даже больше, чем друзья. – Виктор покраснел,
Ада щипнула его за ногу и продолжила: – Вот одно интересно: как Эрнест собирается
объяснить все произошедшее Юлии? И что он планирует делать со своей вновь обретенной
жизнью? Без способностей пусть низшего, но Иного…
– Это не интересно Сумраку. – Эльза встала, одернула топик, сморщила нос. – Но,
может быть, я им немного помогу. От меня не так много осталось, но я еще помню, каково
это – быть живой. У меня была мама. Брат… – Голос стал неуверенным, но лишь на
секунду. – Дурачок на башне, он тоже хотел жить. И Юлия. И Эрнест. Я просто исполнила их
желания. А у вас… – Она задумалась. – У вас действительно есть все нужное. Дальше
давайте сами.
И исчезла.
– Совершенно не представляю, – буркнул Виктор, глядя в потолок, – как мы все это
будем заносить в отчеты. У тебя есть идеи?
Ада не ответила. Она положила голову на бедро перевертыша и закрыла глаза. Перед
внутренним взором все кружилось, и кружилось, и кружилось, будто карусель, и играла
музыка. Словно угадав, Виктор предложил:
– Слушай, а давай бросим все и пойдем потанцуем?
– На парковку? – оживилась магичка. Мужчина с энтузиазмом кивнул.
– Именно! Устроим этому городу танцы с призраками… У меня и песня отличная есть.
24 «Послушай, человек из ниоткуда, ты упускаешь суть. О, человек из ниоткуда, весь мир тебе подвластен…»
(англ .). The Beatles, «Nowhere Man». Автор слов – Джон Леннон.
De origine specierum25
* * *
* * *
* * *
* * *
– Я вижу в тебе Свет, – повторил Андрей и еще раз прошелся по нартексу базилики.
Утренние службы уже закончились, и в храме никого из прихожан не осталось. Впрочем,
возможно, дело было не только в расписании месс.
Николай, глядя на посетителя, в очередной раз испытал муки сомнения. Как может
создание Тьмы так спокойно находиться в храме Господнем? В Доме Его? Не должен ли
«упырь» испытывать адские муки и вспыхивать душным серным огнем, став на освященную
землю?
А с другой стороны, это же святой апостол. Ученик самого Христа. Быть может, дело в
раскаянии? В искренней любви к Господу? В чуде, творимом этой любовью? Такая версия
казалась епископу вполне убедительной, правда…
…Правда, в глубине души он все еще не мог быть ею успокоен. Что, если странные
вещи, о которых говорит этот человек – или не совсем человек? – есть истина? Что, если
Свет и Тьма не имеют отношения к религии – и даже к вере? Хотя нет, на веру – на
искреннюю, идущую из глубины сердца веру – озвучиваемые положения не покушались. Но
все равно было как-то не по себе.
Андрей тем временем остановился, нахмурил брови и произнес своим гулким, низким,
словно вобравшим в себя грозовые перекаты голосом:
– Так ты решился, епископ? Не зря ведь тебя именуют Чудотворцем. Все это время
Сумрак направлял твою природу сообразно ее предрасположенности. Настала пора
прикоснуться к источнику своей Силы напрямую.
В голове Николая вдруг стало пусто и звонко. Он уставился на трещину, возникшую
недавно в одной из колонн. «Надо будет позвать мастеров, пусть замажут известкой», –
подумал он ни в склад, ни в лад. А вслух произнес:
– То есть я буду жить вечно, господин?
– Именно так, – кивнул апостол. Лицо его при этом было строго и серьезно. – Не думай,
что это дар. Но и проклятием не считай. Это просто так есть.
– Но зачем это вам? – решился Николай и чуть не прикусил язык. Не было ли дерзости
в его словах? Не оскорбил ли он Темного?
Но гость не выказал возмущения. Он лишь прошел чуть далее в глубь базилики и стал
напротив одного из окон, выходящего в сторону моря. Взгляд его, казалось, был устремлен
куда-то за пену дальнего прибоя, за стройные ряды набегающих на берег волн, в сторону
Иерусалима – туда, где вознесся на небо живой Сын Божий. Туда, где величайший из
Светлых Иных добровольно принес себя в жертву ради ему одному видимых и понятных
целей. Ради рода людского. Ради мира вокруг.
– Я получил от Него бесценный дар, – отражаясь от дорогого стекла, от стен храма, от
высокого расписного потолка, голос эмпузы звучал поистине нечеловечески. – И дал себе
зарок: служить и букве, и духу Его учения. А также хранить и передавать ту любовь, что Он
завещал нам. Ты один из тех людей, ради кого стоит бродить по свету в поисках Света, –
Андрей улыбнулся каламбуру, – и я смогу поделиться с тобой своей ношей. Но не чтобы
облегчить свою. А чтобы дать миру еще один шанс. Увеличить вероятность спасения .
– Вы многого просите от меня, господин. – Поклон епископа не был подобострастен
или самоуничижителен. Так кланялись старшему, из глубокого уважения и в признание
великих заслуг. – Но я не чувствую в себе сил. Не ощущаю права. Я колеблюсь. Я боюсь …
Сознаться было болезненно – и в то же время сладко. Как будто прорвался давно
зревший нарыв. Укол стыда – и мягкий поток облегчения, подхвативший со спины и затылка.
Николай упер взгляд в выложенный глиняной плиткой пол. «Еще трещины, – отметил он. –
Как в моей душе. Как в моей вере».
Казалось, этот ответ совершенно не устраивал апостола. Тот снова принялся мерить
пространство между стенами базилики широким, энергичным шагом, а потом вдруг резко
остановился и взял собеседника за плечи:
– Страх понятен. Но не нужен. Timor animum interficit. Timor mors parva est 30… – Фраза
прервалась глубоким вдохом и выдохом. – Пойдем, я покажу тебе.
Но что именно хотел показать ему Темный, епископ так и не узнал. Слова о смерти
словно подстегнули то чувство, которого он так стеснялся. И, вырвавшись из крепких,
наверняка наполненных потусторонней Силой рук, он забормотал какую-то околесицу,
оступился, чуть не упал… Развернулся и выбежал вон из храма.
«Милости хочу, а не жертвы».
Никто не стал догонять и преследовать. Никто не указывал пальцем на бегущего по
узким улочкам Миры старика. Все были заняты своими делами. А кто видел его – решил,
вестимо, что померещилось: разве способен уважаемый, святой человек в годах на подобное?
Так Николай и добежал до своего дома, ловя ртом горячий, пыльный воздух и хватаясь за
сердце.
Добежав же – хлопнул за собой дверью.
Весь день он просидел в любимом кресле, периодически начиная раскачиваться и
стонать. Падал на колени, истово молился, потом вскакивал, сквернословил, бил попавшуюся
под руки посуду, пинал да валил мебель. И снова сидел, замерев изваянием.
Под вечер, вспомнив о своих обязанностях, епископ засобирался обратно в храм.
«Наверное, – думалось ему, – Темному надоело. Наверное, он уже ушел. Не станет же целый
апостол тратить на меня столько времени! Да-да, он точно ушел, и я смогу вернуться к
пастве. Вот только как говорить с ними о вере и самопожертвовании после сегодняшнего?…»
Погруженный в свои мысли Николай потянул дверь за ручку, прошел сквозь проем,
повернул направо, в сторону базилики… И врезался в стену.
Он стоял посреди собственного дома.
30 «Страх убивает разум. Страх есть малая смерть…» (лат .) Отрывок из «Литании против страха» Фрэнка
Герберта, переведенный на латынь в форме молитвы.
Словно никуда и не выходил.
* * *
– Я пробовал снова, – продолжил Никлаус после тяжелой, давящей паузы. – Я открывал
дверь, смотрел наружу, на улицу. Приседал, трогал пальцами землю за порогом. Заносил
ногу, делал шаг… И опять оказывался здесь.
Слушая предельно внимательно, Ада копила вопросы. Впрочем, некоторые из них
разрешались сами собой по ходу повествования, и тогда она мысленно пробегала по списку,
ставила галочки в нужных местах, вычеркивала лишнее. Но все же многое еще оставалось
неясным.
– В какой-то момент я заметил, что улица за дверью не та, на которой я живу. Каждый
раз, когда я пытался выйти – просто, непросто, спиной вперед, закрыв глаза, прыжком из
окна, вылезая на крышу, – мой дом словно переносился куда-то еще. За те века, что прошли в
бесплодных попытках покинуть сие узилище, я, по сути, побывал везде, где только живут
люди.
Старик покачал головой и поднял ладони с растопыренными пальцами. Он по очереди
загнул их все, потом махнул кулаком, невесело рассмеялся и продолжил:
– Я видел города, деревни и одинокие приюты среди песка, скал, джунглей, даже льдов.
Однажды, относительно недавно, дверь открылась куда-то, где не было воздуха, все вокруг
было серо и мертво, а от малейшего шага я воспарял над полом. Потом уже мне пришло в
голову, что это могла быть Луна…
– Но как вы прожили столько лет? – Магичка не удержалась и снова изучила хозяина
через Сумрак. – Готова поклясться Светом, что вы не Иной. Абсолютно обычный человек –
по крайней мере насколько я вижу.
– Не знаю, – кротко улыбнулся тот. – «Есть многое на свете, друг Горацио…»
– Кстати, – оживилась Ада. – Вы на удивление хорошо знакомы с вещами, которые
происходили в мире за время вашего «заключения». Да и дом ваш обставлен… не только и не
столько в эллинистическом духе. – Она похлопала ладонями по подлокотникам кресла-
качалки. Хозяин рассмеялся снова. Он встал, подошел к сундуку и взял в руки ноутбук:
– Вы об этой вещице? Признаюсь, я еще не до конца разобрался, но мне положительно
нравится концепция. Подумать только: все знания мира – на расстоянии вытянутой руки!
Правда, ведь и хлама всякого полно. Картинки эти скабрезные… Но когда было иначе?
И он, сдерживая смех, положил устройство на край столика. Определенно, общество
дозорной шло на пользу настроению вынужденного отшельника. Ада осторожно
поинтересовалась:
– Но откуда это все? И архитектура…
– Это дом, – просто ответил Никлаус. – Сам дом. Он меняется. Я порой просыпаюсь
совершенно не в той кровати, в какой засыпал. Когда первый раз изменилась стена возле
входа – я, было, решил, что это знак. Что пора. Что можно выйти. Увы, – он развел руками, –
это была всего лишь стена.
– А еда? – Магичка сощурилась.
– Тоже как-то сама, – пожал плечами старик. – Недавно вот появился этот… как его…
холодильник. Очень удобно. Прогресс мне определенно нравится.
– А, простите, нужда?…
– Латрина в моем доме наличествовала еще во времена моей же молодости, –
откровенно хохотнул Никлаус. – Сейчас там стоит это остроумное фаянсовое…
– Хорошо, без подробностей, – согласилась Ада. Смутить бывшего епископа не
удалось, а жаль – допрашивать было бы немного легче. Впрочем, он и так с охотой
выкладывал все, о чем только ни заходила речь. – В самом начале вы сказали: «Опять». У вас
уже случались… гости?
– Вы крайне любознательны и умеете задавать вопросы, – парировал старик. – Я бы
счел это своеобычной женской чертой, но здесь явно что-то другое. Мой ум за прошедшие
века не оскудел и не повредился, – произнес он словно бы извиняющимся тоном, – в чем,
видимо, тоже заслуга сего жилища. А гости – что же, бывали. Правда, редко…
Он наклонил голову и добавил:
– Иных среди них не попадалось. Вы первая. Сие меня смущает и волнует несказанно.
– Что с ними стало? – Голос дозорной предательски дрогнул. Именно этот вопрос жег
ее изнутри с самого начала, грыз легкие, карабкался на корень языка – и вот наконец
прорвался. Никлаус посмотрел на нее с пониманием, от которого сделалось еще хуже:
предательски ослабели руки, дыхание участилось, краска прилила к раскалившимся от этого
щекам. Наконец в тишине раздалось:
– Они жили здесь. Со мной. До конца своих дней. А потом… заканчивались .
Виноградина, застрявшая во рту, вдруг начала мерзко горчить. Ада вдохнула и
выдохнула, сглатывая. Нет, нет и еще раз нет. Она выбралась из стрижьего склепа, она
выберется и отсюда. Так и только так. И никак иначе.
Хотя, конечно, в этом ей бы не помешала помощь.
Наклонившись вперед, девушка встала и направилась к лосиным рогам. Старик
кашлянул:
– Вряд ли у вас что-то получится. Хотя вы Иная, рискнете попробовать… Я, признаться,
с первого момента нашей встречи уповаю на ваш дар. Может… – его голос тоже задрожал, –
…может, вы и меня вытащите?
Ада, обернувшись, приложила палец к губам и улыбнулась. Бывший епископ понятливо
затих, сложив руки под грудью. Магичка же выудила из внутреннего кармана смартфон и
подошла к окну.
– Смотри-ка, ловит, – отметила она, пока девайс набирал нужный номер. – Так, как бы
это помягче… Алло, Вик? Сейчас внимательно слушай и, пожалуйста, не перебивай. Короче.
Я в полной жопе!!!
За окном текла бурая, мерно несущая свои воды река. На том берегу за слегка наискось
перекинутым мостом был какой-то сквер, а по бокам от него виднелись аккуратные
невысокие домики с острыми оранжевыми крышами. Что-то в этой картине было неуловимо
знакомо, но что именно – Ада пока понять не могла.
Вик, поглощая информацию с той стороны телефонного соединения, молчал. Только
один раз мрачно изрек: «Кря. И ква». А в конце истории деловито бросил: «Значит, у тебя?
Еду». Дозорная тепло зажмурилась: при встрече с проблемами «обаятельное трепло»
превращалось в деловитого и серьезного Иного. Это ей в нем и нравилось.
– Бесполезно, – вздохнул Никлаус, когда магичка нажала «отбой», и пояснил: – Вы уже
пытались выйти. Значит, дом переместился. Ну сами посмотрите, – он махнул рукой в
сторону окна, – это ведь не ваш Красноярск.
– Нет, – спокойно сказала Ада. – Но вы плохо знаете Вика. Если перед ним стоит цель…
О, это дивное зрелище. На манер атаки копейщиков рыцарской конницы. А пока, – она
плавно опустилась в кресло, – расскажите мне еще вот о чем…
Разговор, несмотря на обстоятельства, выдался интересным. Дозорная даже увлеклась,
чуть не забыв про скорое прибытие напарника. Однако же минут через пятнадцать со
стороны входа что-то загрохотало, защелкало и даже зазвенело на манер циркулярной пилы в
холостом ходу. Старик дернулся, лицо его вытянулось.
– Не может быть… – Он поежился под туникой и повторил: – Не может быть.
– Может. – Тон Ады сделался легкомысленным и слегка игривым. – У нас тут
последнюю неделю такое творилось, что я уже ничему не удивлюсь. И вам не советую.
Наконец все утихло, раздался тихий стук – и в залу энергично вломился перевертыш.
Первым делом он уставился на титаническую Венеру.
– Ох, елы-палы… – Потом наконец заметил кресло-качалку и бросился к нему. – Ты
как?!
– Буду жива, если не сломаешь, – пропыхтела магичка, умиленно повисая в крепких
объятиях. – От меня тогда будет мало проку. Месяц по меньшей мере. Да и расход Силы на
целителей спросят по всей строгости.
Дозорный опомнился и аккуратно поставил девушку на пол. Та оправила водолазку,
светски улыбнулась и принялась знакомить мужчин:
– Виктор Инниксанин, Светлый Иной, третий уровень, Ночной Дозор. Мой коллега…
– И любимый, – качнул высоким лбом Никлаус. Он встал и протянул свою длинную,
сильную ладонь. – Только это объясняет, как вы смогли… Впрочем, простите. Сей
недостойный муж…
– Чрезвычайно скромный и совершенно обыкновенный святой, чудотворец, Господень
угодник Николай из Мир Ликийских. – Погрозив указующим перстом, Ада подняла брови. –
Все-таки предпочитаю считать, что я тоже здесь в некотором роде хозяйка. А хозяйке
полагается представлять гостей друг другу, дабы те не испытывали неловкости при общении.
– Да, да, – снова кивнул «чудотворец», собрал морщинки в углах глаз и внимательно
посмотрел на перевертыша. – Вы Иной… и вы другой. Не такой, как госпожа Адельхайда.
Простите любопытство, это у всех по-разному или вы особенный?
– Опа! – Вик плюхнулся на пол, скрестив ноги по-турецки и скинув куртку на сундук. –
Класс. А ведь вы не из наших. И не из Темных. И вообще не Иной. Но вы видите. Круто! –
восхитился он и пояснил: – Я оборачиваюсь маламутом. Такая здоровенная псина, дикая, но
симпатичная. Типа Кербероса, только башка одна.
– Болтун, – подтвердила магичка, снова усаживаясь в кресло. – Но дело знает. К тому
же имеет уникальный опыт взаимодействия с необъяснимым – даже по нашим меркам.
– Уповаю на вашу помощь. – Никлаус слегка, с достоинством поклонился и тоже
укоренился седалищем. – Госпожа Адельхайда уже сообщила вам суть дела. Я невольно
подслушал… прогресс все-таки восхитителен, – цокнул он языком.
– Кстати, о подслушивании. – Пощелкав пальцами, Ада сомкнула веки. – На каком
языке вы двое разговариваете между собой?
– Русский, – безапелляционно брякнул Вик.
– Греческий. – Улыбка опять тронула смуглое лицо епископа. – Но вы все слышите
свое. Как и мои предыдущие гости. Тоже одна из загадок моего дома.
– Та-а-ак. – Дозорная пожевала губами в такт своим мыслям. – А интернет?
– Что? – не сразу понял Никлаус, потом просветлел и открыл ноутбук, дотянувшись до
крышки. – Вы имеете в виду те самонаполняющиеся страницы, с которых я иногда читаю?
Тоже на греческом. Но, подозреваю, сейчас окажется, что это не так.
– Вполне возможно, – согласилась Ада. – Вик, посмотри, каким чудом он подключен.
Оскалившись, перевертыш сцапал комп и зашуршал тачпадом. Через десяток секунд из-
за дисплея донеслось:
– Безымянная беспроводная сеть. И шикарный айпишник: сто двадцать семь ноль ноль
один . Я вот не удивлен.
– А я удивлен, – вдруг решительно вымолвил старик. – Вы, госпожа Адельхайда, первая
Иная в моем доме за все минувшее время. А вы, господин Виктор, смогли открыть дверь
туда, где этого дома уже не было.
– Да ерунда, – хмыкнул Вик. – Заклинание Пальцы Скелета. Взламывает любой замок.
У Ады, конечно, стояла кошерная защита, я вон сколько ковырялся, плюс ловушки на
двери…
Девушка в шутку погрозила кулаком, на что в ответ получила высунутый язык. Никлаус
же уставился куда-то в сторону и пробормотал:
– Я не о том. Я вообще не о заклинаниях, замках или иных ваших Иных фокусах. – Он
тяжело, со свистом втянул воздух. Словно получив разрешение, на его лице, будто раздвинув
морщины и высветлив, выблеснув через глаза, проступила робкая, ранимая надежда.
– Я безумно устал. Сотни, тысячи раз раскаялся. Утратил веру и снова обрел ее. И
сейчас я очень жду чуда. Настоящего чуда. Мне кажется, ваш приход – его предвестник.
* * *
Что Аду всегда очаровывало в мужчинах – так это умение быть конкретными. После
прочувствованной тирады Никлауса Вик не стал теоретизировать, не ударился в расспросы,
не начал тратить время на размазывание соплей и растекание мыслью по древу. Он просто
подошел к окну и высунул в него телефон.
– Ой-вэй! – В голосе перевертыша заиграли неожиданные семитские нотки. Магичка
еще раз показала кулак, но в ответ получила лишь невиннейшее движение бровями. –
Господа Иные и не очень, ви уже таки да не поверите, куда нас, к Завулону, занесло.
– Давай не томи, Натаниэль Бампо! – Естественное женское любопытство густо
сдабривалось не менее естественным желанием разобраться в заковыристой ситуации. – Ты
внезапно обнаружил у себя в смартфоне GPS-трекер и решил с ним поиграть. Браво.
Молодец. Теперь и нам дай.
– Бе-бе-бе, – высунутый в ответ язык удлинился за счет частичной трансформации и
помешал членораздельной речи. Зрелище вышло гротескное, но забавное. – В общем,
поздравляю нас, граждане. Авиалинии «Пока все дома» успешно портанули эту тесную
компашку ажно в Прагу. – Речь Вика становилась все внятнее, хотя розоватое «болтало» все
еще втягивалось между клыков. – А если конкретно, то во-о-он та инженерная конструкция –
Йирасков мост. И значит… – он поводил смартфоном, – …мы в Танцующем доме! Круто!
Всю жизнь мечтал побывать!
– Да ладно, – буркнула Ада. Ей вдруг стало холодно промеж лопаток, а потом –
наоборот, жарко до раскаленных щек. Прага. Что могло быть хуже… Девушка отвернулась и
нарочито легким тоном продолжила: – Дом построили в девяносто шестом году. Тебе на тот
момент уже было…
– А вот давай без подробностей! – шутливо вскинулся Вик. – Я тут среди вас самый
маленький, – пояснил он вежливо внимающему Никлаусу. – Считай, из роддома в ясли
перешел. Вот и терплю всю эту дедовщину, – и покачал широкими, убедительно
мускулистыми плечами. Епископ искренне, открыто рассмеялся.
– О, я наслышан про Прагу, – сказал он, подойдя к окну. Пальцы, чуть дрогнув,
неуверенно легли на край рамы, затем с силой сжались – как когти у птицы , поймавшей
удачный насест. Ада моргнула и приоткрыла рот, разом позабыв обо всех своих неприятных
воспоминаниях. – Красивый город. Древний город. Не такой, конечно, как Рим или Миры…
Но сколько в нем истории и историй!
– И Иных, – поддержал перевертыш. – Тут же где-то еще должно быть центральное
Бюро Инквизиции. Парни в сером – мрачные и торжественные, как наш мэр на открытии
нового светофора. Подкинуть им, что ли, бутафорскую песью голову к крыльцу… – И он
совершенно непристойно захихикал.
Магичка, все это время сражавшаяся с не желавшим отпускать свою насельницу
креслом, наконец вынырнула из его гостеприимных объятий и подскочила к напарнику:
– На два слова! – Шипение было таким убедительным, словно в зал каким-то чудом
вползла африканская шумящая гадюка. Вик даже слегка подпрыгнул, когда девушка ухватила
его за рукав.
– Ты чего? – прошептал он, оказавшись в углу, за Венериными монументальностями.
Никлаус продолжил мечтательно любоваться городом, и шум машин на набережной заглушал
негромкий разговор. – Давай, может, в Сумрак, если что важное?
– Не думаю, что здесь получится, – покачала Ада головой. – Да и скрыться там от
хозяина дома не выйдет. Раз уж он видит… Ладно, речь не о том. Вспоминай, «бразилейро»
сибирский: сон Тахина-Кана. Пятое видение.
– «Старик…» – забормотал дозорный, и взгляд его словно затуманился, задернулся
потусторонней пеленой, отделявшей «здесь» от «там». – «Не ветхий, но поживший…
Дверь…» А-а-а! – завыл он, зажимая рот ладонью. – Кря два раза через коромысло! Точно
же! – И хлопнул себя по лбу. Взор прояснился. – Ну, ты даешь! Вот это память!
Принимать комплименты было приятно и лестно, но магичка не дала себе увлечься
процессом. Вместо этого она пощелкала пальцами, акцентируя внимание.
– Давай еще раз повторим и вспомним. Значит, парень в черном и с ножами. Это
Обвальщик по имени Олег. Дальше…
– Дальше белая девочка Эльза, – подхватил Вик, выпустив клыки и азартно зарычав. –
Сестра, что характерно, предыдущего нашего резника . Кандидат на роль Птицы… Хотя
сомнительно мне.
Он сделал пару шагов вправо-влево, похлопал себя ладонями по бедрам и продолжил:
– Ушастый кофеман – никаких версий. Хотя с чего-то по памяти бродит смутное
чуйство, будто я его недавно где-то… – выдвинув нижнюю челюсть далеко вперед и
пощелкав ногтем по клыку, перевертыш задумался, а потом махнул рукой. – Ладно, в свое
время прояснится. Вот участие вампира-апостола в истории Никлауса мне кажется
интересным. Помнишь?
– Помню, – медленно кивнула напарница, – «Великая тень». «Бывший Купе-Диеб…» –
Она осеклась. – «Друг погиб на кресте…» – Глаза расширились. – Так получается…
– Оно и получается, – чмокнул губами Вик, потерев большой палец об указательный
характерным жестом. – Хотел бы я с ним пообщаться. Нет, не подумай – без руко-, лапо- и
клыкоприкладства. Столько вопросов можно было бы задать…
– Вопросы сейчас наше все. – Ада насупилась. Она продолжала приглядывать за
Никлаусом – правда, стараясь, чтобы Прага за окном не попадала в фокус зрения. – Целый
батальон вопросов. И ни одной баллисты с ответами.
«Баллиста с ответами» втянул клыки, распахнул объятия и надвинулся на девушку. Та
благодарно ткнулась носом куда-то в область развитых грудных мышц и даже засопела для
уюта. Дозорный нежно облапил подругу.
– Не хочу нарушать нашу идиллию, – осторожно проговорил он одними губами, – но
что за история у тебя с Прагой?
– Так заметно? – Губы магички скривились. – Хреновый из меня инквизитор. Палюсь ,
как ты говоришь.
– Когда это я палился? – улыбнулся Вик. – И с темы не съезжай. Хотя если настолько
жжет…
– Именно что жжет. – Взгляд собеседницы, вынырнувший из-за мужского бицепса,
теперь устремленно бурил пейзаж с речкой и домиками, словно пытаясь в нем отыскать нечто
давно и благополучно утраченное. – Я чуть не сгорела там… тут… – Она тоже улыбнулась,
запутавшись в топологии. – Представляешь, почти современный теракт. Работала на
императора, вела слежку, и кто-то взорвал часть трибун на рыцарском турнире. Алхимики-
энтузиасты… Ладно, – махнула она рукой и, уперевшись ею же в ребра напарника, чуть
отодвинулась. – Давай дальше считать. Кто у нас по списку?
– Баба, – со всей прямотой рубанул перевертыш, а на поднятые брови магички
расплылся в еще более наглой ухмылке. – Во, встряхнулась. Помогло. Хорошо, не баба,
девушка. Худенькая такая, невесомая почти, брюнетка с глазищами…
С каждым словом лицо Вика вытягивалось, а речь становилась все бессвязнее. Во
взгляде опять заплескало знакомой пеленой. Он тяжко, мелкими рывками поднял руку,
вытянул палец и прохрипел:
– Юлия.
Мир не вздрогнул. Ткань пространства не разверзлась, не отворился с характерным
звуком портал. Просто на долю секунды Ада испытала легкую, легчайшую тошноту. Подобно
той, что случается при падении – когда до земли еще далеко, а обратно уже никак. Магичка
рефлекторно сглотнула…
А потом уставилась на старую знакомую. На бывшую жертву вампира Эрнеста.
– Здравствуйте, – пробормотала та. – Ой, а я вас помню.
Никлаус, перестав поглощать вид за окном и оборотившись к гостям, издал какой-то
сложно определимый звук. В его мимике смешивался такой коктейль эмоций, что поодиночке
не стоило и ловить. Он сделал неуверенный шаг вперед, задрожал, заколебался. Вик, придя в
себя, по-звериному прыгнул через всю комнату, ухватил старика под локти и чуть ли не
уложил в кресло.
– Девушка, – лепетал епископ. – Вы же… Вы же видите ее, да? Мне не мерещится?
– Девушка, девушка, – отечески рокотал перевертыш, поправляя на хозяине плащ и
далматику. – Вот, водички хлебните. Гости у вас сегодня. Много. Оптом. Прям хоть замок на
дверь вешай, да?
Пожилой чудотворец послушно пил и выразительно молчал в сторону «гостей». Ада,
считав расклад, взяла допрос в свои руки.
– И вам всяческого здоровья, Юлия, – сделала она упор на имени. Брюнетка прекратила
озираться по сторонам, уделяя особое внимание колоссальной Венере, и сверкнула
глазищами. – Как ваш… – Магичка поправилась. – Как ваша болезнь?
– Болезнь? – удивилась Юлия. Потом сощурилась, разомкнула губы, сморщила
изящный, тонкий носик. – Ах, рак! Боже, как же давно… – почти простонала она. И тотчас
спохватилась, всплеснув руками: – Срочно! Какая дата?
Подняв смартфон напарника, удачно оставшийся в руке, Ада молча ткнула ногтем в
экран. Собеседница отшатнулась и побелела – схлынула, стала одного цвета со стеной на
фоне.
– Боже… – повторное обращение к высшей силе звучало еще тише, еще слабее. – Всего
день. Один день. И снова вы. Так не может быть. Не бывает. Неужели… – Она дернулась,
заметалась. Только теперь дозорная обратила внимание на необычный наряд гостьи.
А там было, на что взглянуть.
Облегающий комбинезон, казалось, поглощал все падающие на его поверхность
фотоны. Несмотря на почти полное отсутствие игры светотени, формы – и формы, прошу
заметить, изящнейшие! – он подчеркивал, а не скрадывал. Кроме того, поверх комбинезона
на девушке была годно пригнанная портупея, буквально усеянная карманчиками, разъемами
и креплениями – не пустыми, ясное дело. Часть непонятных устройств, населявших это
гнездовье, тихонько мерцали – преимущественно жемчужным или нежно-синим. Смотрелось
как минимум футуристично.
– Мы должны успеть! – вдруг резко замерла Юлия и ухватила Аду за руки. Чего той
стоило не провести контрприем и не уложить хрупкую брюнетку лицом в половицы – знал
бы, наверное, лишь боец спецназа в поле . Но подобные посетители в жилище Никлауса пока
забегать не начали. И это, в общем, было хорошо.
– Успеть – что? – раздельно уточнила магичка, чуть меняя хват и фиксируя барышню за
локти. Со стороны кресла поднялся сидевший сбоку на корточках и державший Никлауса за
руку Вик. Сам старик тоже подался вперед и прислушался. А гостья крепко зажмурилась,
сгорбилась, тяжело втянула воздух и прошипела-просвистела куда-то вниз:
– Ошибку. Предотвратить ошибку.
* * *
Истерик и панических атак на своем веку – oh, the irony ! – Аде довелось повидать в
объеме. На случаи подобных эксцессов у нее был даже заготовлен и отработан целый арсенал
спецсредств и методов. В список входили как нюхательные соли и легкие терапевтические
пощечины, так и прочувствованные тирады в духе майора Пэйна (от фильма графиня фон
Рихтхофен пришла в полный восторг). Впрочем, были там и крепкие дружеские объятия, и
заботливые поглаживания по плечам, и даже вышитый платочек с кружевной оторочкой –
сменившийся пачкой бумажных салфеток за неактуальностью.
Вот только ни паникой, ни истерикой состояние гостьи объяснить было нельзя.
Снова вспомнилась Прага. Как кричали, плакали, стонали люди, лежавшие на земле.
Как опаленная взрывом женщина, зажав пустой рукав, шла, оставляя за собой кровавый след.
Шла – и смотрела прямо перед собой, зная в точности, что и как с ней теперь будет. Этот
взгляд порой снился, заставляя прорывать вязкий кокон подсознания, судорожно глотая
реальность и смахивая с лица сон вместе с мороком.
Теперь Ада опять наблюдала его вживую.
От навалившихся, словно раненая лошадь, воспоминаний хватка ее ослабла. Юлия,
уловив это движение пальцев, отпрянула невесомым ветерком, вздернула веера ресниц и
произнесла уже гораздо увереннее:
– Вы все должны пойти со мной.
Опомнившись, магичка подобралась, снова досадуя на вылетевшие из головы
стандартные протоколы взаимодействия. Правда, взгляд через Сумрак, скорее, обескуражил,
чем прояснил ситуацию. В медленной полумгле первого слоя на месте субтильной брюнетки
бился какой-то клубок перепутанных нитей. Больше всего это зрелище напоминало линии
вероятности, скомканные досужим шутником в примерной форме человеческого тела.
Почувствовав, что от внимательного изучения картины ее мутит, дозорная быстро скользнула
взглядом в сторону. И задала вопрос:
– Все – это все мы? Без исключения? И Никлаус?
– Нет, постойте, – вскинулся тот, очевидно, отходя от шока и оживляясь
любопытством. – Я готов. Правда, готов. Но, – он улыбнулся с привычной тоской, – не могу.
И сие непреложно. А вот как госпожа… Юлия, верно ли я запомнил? Так вот. Как она
оказалась в этих стенах, минуя входную дверь, – это уже любопытно.
– Поверьте, вам это неинтересно, – резко ответила гостья, тряхнув головой. – Ну же,
давайте, идем!
Тщетно стараясь казаться ниже ростом и не совершая резких движений, Вик обошел
напористую барышню сбоку.
– Ну, вообще это не очень вежливо, – произнес он максимально мягким тоном. –
Старших надо уважать. А знаете, сколько Нику лет? Ничего, что я вас так – Ником? –
обернулся он к хозяину.
Тот одобрительно кивнул, и перевертыш продолжил:
– В общем, наш гостеприимный дедушка – почетный гражданин Византии и
заслуженный феномен нашей с вами реальности. Да он на этой фатере уже веков
шестнадцать кукует! Потрафьте любопытству. А мы обещаем обдумать и помочь. В меру сил.
Кажется, упоминание Византии возымело действие. Перестав сверкать своими
темными изумрудами, Юлия опустила плечи и вся как-то обмякла.
– Шестнадцать веков… – Она, покачиваясь, подошла к креслу и села на
освободившуюся банкетку. – Я вас понимаю. Столько времени… – Она потерла лицо
ладонями, выпрямилась, сложила руки на колени. – Но давайте действительно по порядку.
Для простоты понимания.
* * *
После того как Эрнест отправил ее домой, девушка не сразу пришла в себя. Она лежала
на кровати в одежде, стянув только сапожки, и малоосмысленно лупала глазами, пытаясь
понять, что это ее так сморило. А потом, едва наваждение стало спадать, Юлия снова
услышала Зов. И пошла по нему.
На улице, конечно же, стоял импозантный и неотразимый господин Смолин. Он словно
бы весь мерцал неким загадочным, потусторонним сиянием, по краям исходившим не менее
загадочной и потусторонней тенью. Ничего прекраснее девушка в жизни своей не видела, и
ее необоримо потянуло к мужчине. Прижаться, приникнуть, пасть в объятия…
Все эти глупости вылетели из головы стаей спугнутых галок, когда Эрнест вдруг
ощерился, блеснул зрачками и отскочил на добрую пару шагов – ровно как стоял, спиной
вперед. Он смотрел на нее, будто не веря своим глазам, и нижняя челюсть его, до того
момента зачем-то неудобно вывернутая, теперь просто ходила вверх-вниз. Словно ее
владелец силился что-то сказать – и не мог.
Потом Юлия ничего не помнила. Очнулась уже в больнице, когда ее привели в чувство,
начав осматривать и опрашивать. Новость о раке восприняла с недоверием – что было
естественно. Немножко поскандалила, немножко поплакала. Выпила снотворное,
предложенное врачом, и снова задремала, тревожно и неуверенно.
И снилось ей, что она сидит в каком-то парке – или, скорее, сквере. Сидит прямо на
траве, посреди овальной полянки, полунакрытой над головой древесными кронами. Сидит –
и смотрит на воробья, скачущего прямо возле ее ступней, косящего черной бусинкой глаза и
клюющего что-то на земле.
Сам сквер был словно окружен туманом, наплывавшим откуда-то от реки. Почему
именно от реки – Юлия понятия не имела, но чувствовала. Так бывало в других снах: какие-
то смутные ощущения, предчувствия, предзнания об устройстве мира вокруг. Еще где-то за
туманом прятался мост, и он тоже был частью вложенного извне. По идее, надо было встать и
по оному мосту пойти – но сил на это собрать не получалось никак.
И тогда воробей, продолжавший шуршать где-то внизу, вдруг подпрыгнул. Махнул
своими крапчато-волнистыми крыльями. Аккуратно сел на указательный палец, закрепился
на нем ловкими коготками. Повернул голову так, эдак.
И почти нежно, легонько клюнул девушку в руку.
Ощущение было, словно все тело взорвалось. Ровно от точки касания – и до последнего
волоска, до ноготка, до ресницы. Распалось, разметалось на мельчайшие жилки,
разлетевшиеся по скверу, по миру, по целой Вселенной. Растворившиеся в этом тяжелом,
плотном, живом тумане. Пропитавшиеся им.
И собранные обратно взмахом пары бесконечных, жутких, все накрывающих крыльев.
Тут Юлия проснулась. Она все еще лежала на больничной койке в той же одиночной
палате, обставленной словно дорогой гостиничный номер. Играла музыка – смутно знакомая,
будто уже слышанная где-то. Напротив стоял Эрнест – весь какой-то встрепанный,
взбудораженный, перепуганный. Еще почему-то показалось, что на мгновение в одном из
углов мелькнула тень огромной, но симпатичной собаки, а в другом – шарахнулся
элегантный и тоже знакомый женский силуэт. Видения были настолько мимолетными, что
девушка сочла их игрой недопроснувшегося разума.
А потом пришли врачи. И началось самое интересное.
Кто-то молчал и сосредоточенно хмурил брови. Кто-то размахивал руками и не
стеснялся в выражениях. Кто-то оправдывался, тыкал колпачком шариковой ручки в
распечатки томограмм и взывал к объективности. Эрнест сидел сбоку, как паинька, и
умиленно переводил взгляд с одного медицинского светила на другое. Ему, очевидно, были
глубоко и прочувствованно по барабану «диагностические ошибки», «вопиющая
некомпетентность» и «дешевая клоунада».
Ведь главное стало ясно и очевидно. Выяснилось, что Юлия здорова. А больше
господина Смолина ничего волновать не могло.
Потом были какие-то формальности. Оформление выписки, отказ от более глубокой
диагностики с потенциальным переездом аж в Москву или в Петербург. Озадаченные лица
врачей других отделений. Так ничего и не понявшая родня. Эрнест, который то пропадал
куда-то, то опять появлялся, сияющий, с глупой улыбкой и словно бы в легком нокдауне.
А еще позже она снова оказалась дома. На той же кровати, только уже приняв душ и
переодевшись. С ощущением, что все это был глупый, тяжелый, неприятный сон. И сон этот
наконец закончился. Можно начинать жить, как раньше.
Вот только у мироздания оказались совершенно иные планы.
Когда Эрнест, словно обескураженный гормонами подросток, бухнулся перед ней на
колени, промычал нечто маловнятное, но однозначно трактуемое как признание в любви, а
потом вдруг унесся вскачь, пообещав вернуться в ближайшие минуты, Юлия крепко
озадачилась. Не то чтобы Смолин ей не нравился… Но почему-то после больницы
значительная часть его обаяния будто бы стерлась. Та аура загадочности, недомолвок, да
просто какого-то примитивного, животного притяжения, что веяла вокруг него до всех этих
событий, истаяла в один момент. И это смущало.
Потому что девушка осознавала: именно Эрнест устроил ее в клинику, оплатил
одиночный люкс, бегал и тряс врачей. Чувство благодарности не было ей чуждо – но и
основой для иного, ответного чувства оно быть не могло. Ситуация получалась нездоровой.
Голова начала кружиться. Мысли путались, смешивались, разделялись; в какой-то
момент даже возникло ощущение, что в голове умещается не единственная идея, а целый
хор, пытающийся в чем-то убедить друг друга, одновременно и вразнобой. Поначалу списав
недомогание на переутомление и улегшись поудобнее, чтобы подремать, Юлия запаниковала
и села на кровати.
И вдруг опять взорвалась . Как тогда, во сне.
Только теперь у обрывков личности была цель. Множество целей. Разорванную на
части, не испытывающую даже ужаса – потому что нечем было испытывать – девушку
словно подхватило необоримым ветром и унесло, понесло куда-то. Одновременно во все
возможные стороны, по всем представимым векторам…
И принесло. Да так, что удивляться не осталось сил.
Сначала Юлия оказалась в пустыне. Вернее, не совсем так: пустыней это могло
помститься человеку городскому, да еще и северному. На самом же деле в пейзаже
наличествовало и озеро, и пальмы вкруг него, и поросшие выгоревшей на солнце травой
холмы. Дул легкий, едва ощутимый ветер, не помогавший разогнать навалившуюся жару.
Посреди озера застыла лодка, в которой сидели трое, одетые в хитоны или туники.
Один из них, очевидно, сердился и жестикулировал. Второй внимательно слушал и улыбался.
Третий, не обращая внимания, тянул из воды сеть. Вся эта картина что-то напоминала, но
девушка не успела понять, что именно. Ее опять разобрало на струны и потащило – она не
успела даже вскрикнуть.
Потом был скалистый берег над волнующимся морем. К берегу правил корабль,
окрыленный белыми парусами, а на скале неподалеку стоял молодой мужчина с лютней. Он
хорошо поставленным, глубоким, звучным голосом пел что-то грозное, торжественное,
призывное. И к нему сбегались самые разные люди – по виду типичные обитатели
средневекового города.
Следующий полет вышел уже почти привычным. Юлия начала подмечать: ее носит по
разным временам и эпохам, по странам и городам. Порой она чуть не врезалась в знакомых
по историческим романам и передачам личностей, порой совершенно не могла сообразить,
где оказалась. В какой-то момент она даже попала в сырость и полумрак тоннеля, в котором
люди с металлом и пластиком на различных частях тела – или даже вместо оных – толкались,
ругались и торговались за грязные канистры с водой, за непонятные детали механизмов и
полупрозрачные жетоны. «Будущее, – подумала девушка. – Но почему такое мрачное?»
И ее снова разметало на нити.
Было одно место, куда потоки времени притягивали ее чаще всего. То самое место из
туманного сновидения: сквер за мостом. Почему именно за , а не перед ? Она не понимала.
Но каждый раз ощущала: надо встать и пойти. Оказаться на том берегу. Встретить свою
судьбу.
Предотвратить ошибку.
Мысль об ошибке становилась навязчивой. Впрочем, вскоре девушка расшифровала, о
чем ей толкует темпоральное бессознательное. Некоторые события, в которые ее заносило,
повторялись – но и отличались между собой. Варианты прошлого и варианты будущего.
«Ветви Древа Миров», – прошелестело в голове. Что ж, пусть ветви. Только бы разобраться,
куда они все растут.
И долго разбираться не пришлось. В какой-то момент мост из видения сам лег к ней под
ноги. Юлия, осторожно оглядываясь, сделала по нему шаг. Другой. Удивилась, что все
остается на своих местах, что время не стремится порвать ее в лоскуты и погнать сквозь
континуум. Обратила внимание, что тумана больше нет, а вокруг, оказывается, целый город.
Присмотрелась к своей цели…
Вздрогнула.
На самом деле в человеке, стоящем на том берегу, не было ничего страшного. Парень
как парень. Брюнет с длинными волосами, собранными в хвост. Весь в черном – неформал,
наверное. Стоял парень, правда, напрягшись, втянув голову в плечи, полусогнув ноги в
коленях, а руки – в локтях.
Вот только в руках этих были зажаты длинные, тускло поблескивающие ножи. А с
боков на владельца колюще-режущей силы заходили какие-то, очевидно, не слишком
благоустремленные люди. И это зрелище вызывало у Юлии необъяснимую панику. Словно
намечающаяся драка сулила не просто порезы, ссадины и переломы. Словно она могла стать
финалом. Концом всего. Ошибкой, которую следовало предотвратить.
И каждый раз она не успевала.
Девушка начала уставать. Устало, судя по всему, и само время: паузы между полетами
становились все дольше. Где-то получалось перекусить, где-то – умыться, частично или даже
целиком. Где-то приходилось переодеваться, чтобы сойти за свою. Но чувство, что все это не
главное, а главное – та сцена на мосту, не проходило. И в голову упала мысль: «Надо что-то
делать».
Как оказалось, мысль эта была материальна.
В аккуратном, сдержанно, но дорого отделанном кабинете сидел один из тех, кто ловил
парня с ножами, – импозантный черноволосый мужчина со светлыми глазами. Он смотрел
прямо на Юлию и держал в одной из рук вполне современный смартфон. Мимоходом
отметив сходство преследователя и жертвы, девушка вдруг поняла: вот оно . Тот момент,
когда решается многое. Когда можно хлопнуть в ладоши, и Вселенная вокруг щелкнет, встав
на свое место. Надо было незамедлительно действовать.
К чему она и приступила. Отобрать смартфон показалось хорошим решением. По
крайней мере так подсказывала обострившаяся, разросшаяся интуиция. Потом последовал
сумбурный, маловнятный диалог, в котором Юлия, краснея за собственные косноязычие и
наглость, пыталась донести смутно осознаваемые ею же самой мысли и переживания.
Мужчина ничего не понимал, за что винить его было невозможно: он ведь не видел и не
провидел… Наверное. Что-то с ним было не так. Как когда-то и с Эрнестом, но по-другому.
«По-иному » – так показалось верней.
В итоге, окончательно запутавшись, девушка рявкнула на ограбленного: «Не делайте
этого! А то все!» И уже ощущая властную, хозяйскую хватку времени, закрыла глаза.
«Надеюсь, – подумала она, пока было чем думать, – на этот раз я успела?»
Оказалось, что не совсем.
Впрочем, потоки начали стабилизироваться. Теперь все они завивались вокруг моста.
Люди на нем больше не планировали переходить к эсхатологическому мордобою немедленно
и сразу. Теперь они просто стояли, переглядывались, о чем-то между собой
переговаривались. Напряжение не ушло, но заметно ослабло. Видимо, избранный путь был
верным, но пройден был не до конца.
Испробовав еще несколько вариантов, Юлия задумалась. Ее в очередной раз занесло
куда-то в будущее – впрочем, вполне себе мирное. Прогресс торжествовал, высились
небоскребы, летали воздушные машины. Люди выглядели довольными жизнью, откуда-то
звучала музыка. Нырнув в какой-то, судя по всему, магазин, девушка скинула очередное
платье, натянув удобный комбинезон с портупеей. И присела на совершенно обычную
скамейку.
«Может, стоит зайти с другой стороны?» – неожиданно шевельнулось где-то на фоне
мыслительного процесса. Сбоку подтверждающее чирикнули. «Опять воробей», –
улыбнулась Юлия. Повернула голову…
И оказалась в доме Никлауса.
* * *
– Теперь вы понимаете?
– Нет, – честно призналась Ада.
– Да! – с энтузиазмом вскинулся Вик.
– Что? – настороженно уточнил Никлаус.
Сказано было одновременно. Все тут же замолчали, ожидая, пока собеседник
продолжит… И через мгновение расхохотались. Даже Юлия, излагавшая свою историю с
мрачной безысходностью в голосе, наконец посветлела лицом и нашла в закромах мимики
робкую, неуверенную улыбку.
– Что это ты понял, интриган? – Магичка, оказавшаяся за время рассказа в лапах
перевертыша, ткнула того в бок. Правда, промахнулась: дозорный ловко ушел от возмездия и
оказался подле окна.
– Все, – решительно заявил он, помахав рукой для наглядности. – Вот река. Вот мост.
Там сквер. – Палец уперся в сады Динценхофера за несущей бурые воды Влтавой. Юлия,
наблюдавшая за указующими жестами, энергично закивала:
– Да, да! Все так, как я видела! А это, – она обвела растопыренными пальцами вокруг, –
Танцующий дом. Он как раз там, где надо! Идемте!
– Еще пара минут. – Ада положила ладонь на плечо Никлауса и взглядом спросила:
«Как?» Старик смежил веки: «Нормально». Тогда Светлая развернулась к пышущей
энтузиазмом гостье и уточнила: – Я понимаю нетерпение. Но все же: что именно вы видели?
Это может оказаться очень важно, потому что каждому из нас придется принимать
решения…
– Все правильно, – перестав метаться, вдруг негромко сказала девушка. – Именно
каждому. Ведь каждого – всех вас! – я там и видела.
Тишина упала на залу, накрыв ее вместе с креслом, виноградом, ноутбуком и даже
необъятной Венерой. В этой тишине особенно гулко, отражаясь от высокого потолка,
перевязанного темными деревянными балками, прозвучал хриплый голос епископа:
– И меня тоже?
Юлия замялась, наморщила лоб, подняла к вискам тонкие, едва ли не просвечивающие
пальцы.
– Это непростой вопрос, – губы ее задрожали. – Понимаете… Я не помню, чтобы вы
там были. Но и не помню, чтобы вас там не было! – спохватилась девушка, заметив, как осел
в кресле старик. – Память, она…
– Да, она, – поддержал Вик, цокая языком с пониманием. – Память, она такая она…
Поверьте, знаю как никто. Тоже недавно такие фортели наблюдал – полный абгемахт.
– То есть мы точно были? – поведя ладонью вокруг себя и напарника, поинтересовалась
Ада. Ей вдруг снова стало страшно. Прага. Паника. Смерть . И опять идти в самое пекло.
Опять исполнять свой долг. Она стиснула зубы, спрятав усилие за светской улыбкой.
Господи…
– Да, – уже увереннее тряхнула гривой брюнетка. – Вы были. И мне кажется… – она
подошла к креслу, опустилась на корточки и протянула руку Никлаусу, – вы тоже будете. В
конце концов, не зря же судьба, время, чудо – или что там еще? – свели нас всех вместе в
этом доме. По ту сторону моста .
– Ну что, я – за! – деловито сказал перевертыш, когда пауза затянулась. Он обнял
магичку, притянув ее к себе покрепче, и шепнул: – Не бойся. Я никому не позволю. Ничего и
никак.
Ада благодарно прикрыла глаза. Вик же заявил вслух, гораздо громче:
– У меня накопились вопросы к Обвальщику. И к Эльзе. Она ведь будет там, нюхом
чую. – Довольный каламбуром, он хмыкнул. – Да и всех остальных полагается разъяснить. А
то ишь, взяли моду сниться кому попало…
Никлаус хохотнул. Совсем молодо, словно радуясь самой жизни, ее пульсу,
полноцветности, ароматам. Качнулся в кресле вперед, встал одним рывком, поднял Юлию за
протянутую руку. Удержал кисть в своей.
– Я тоже готов. Много, много лет готов. Что же, если такова моя мойра … – Он помотал
седой головой и двинул плечами. – Так тому и быть. Я попробую.
Больше всего на свете магичке хотелось промолчать. Где-то за грудиной к тому же
спрятался глупый, хулиганский смешок, рвущийся наружу, словно инопланетное чудище из
известного фильма. «Вот по крышам скакать мы молодцы, – билась между висками ирония. –
А выйти на улицу современного европейского города нервничаем, „аки припадошные“». Не
выдержав, Ада все-таки прыснула, неэлегантно утерла выступившие слезы костяшкой
большого пальца и дернула локтями:
– Ладно. Давайте. Только чур… – Она не договорила и снова замахала руками. – Ай, да
и ква с ним! Поехали!
Одобрительно показав большой палец, Вик сцапал пальто подруги. Пока та облачалась,
Юлия с Никлаусом проследовали ко входной двери. «Вы́ ходной, – мысленно уточнила
магичка. – Очень надеюсь, что вы́ходной».
Дрожащая рука епископа легла на круглую деревянную ручку. Он сглотнул. Ладошка
темпоральной гостьи легла сверху:
– Давайте вместе?
– Давайте, – последовал кроткий ответ.
Дверь отворилась. Крепко зажмурившись, Никлаус сделал первый шаг. И еще один. И
еще. А потом распахнул глаза.
Он стоял на выложенном шахматной плиткой тротуаре. Ветер со Влтавы покачивал
плотный сагум. Шевелил полы далматики.
Гнал слезы, выступившие на лице старика.
Ада тоже зажмурилась, мысленно выругалась на латыни и устремилась вперед.
Пункт назначения
Пересадка в Москве дала Ольгерду фору. Он наконец подключился к бесплатному вай-
фаю, залез на облачный дозорный сервер и нашел там свой незавершенный отчет – на
личном запароленном диске. От «стариков» из Иной IT-сферы, к слову, ему по этому поводу
частенько доводилось слышать претензии. Вроде: «Вы бы еще в гугл-доках секретные
данные редактировали!» Но прогресс, как любое стихийное явление, было не остановить.
Особенно если он делал жизнь комфортнее.
Пристроившись рядом и нацепив на нос неожиданные очки-половинки, Фазиль
медленно и задумчиво нажимал на клавиши ноутбука. На немой вопрос Темного коллеги он
поморщился и ответил:
– Служебная записка. Надо же отстучаться высоким чинам, за что целое отделение
Ночного Дозора осталось без половины состава и без головы.
– Точно, – щелкнул Ольгерд пальцами, – спасибо. Приложу к отчету. Кстати, а где эта
ваша «половина состава»?
– А где-то с уже вашими бойцами, – улыбнулся целитель. – Цатогуа обещал «лучший
кофе в Шереметьево», и Женя не смогла устоять. Правда, пошли они почему-то не в сторону
кафе…
Маг расхохотался. Теперь настала очередь Фазиля получать ответ на невысказанное:
– Не верит Цадик в общепит. Сейчас эти обалдуи завалятся к кому-нибудь в кабинет на
запах приличного купажа. Зачаруют, обопьют на тройку-другую чашек, сшаманенных лично
бескудом. Оставят денег – и смоются. Почти в прямом смысле: грязную посуду Василий
терпеть не может.
– Оборотень-аккуратист. – Бровь Светлого плавно поднялась и опустилась. – Кто бы
мог подумать…
«Многое, многое из того, что сейчас происходит со всеми нами, пылает клеймом „кто
бы мог подумать“», – чуть не произнес Ольгерд вслух, но сдержался. Он поставил
последнюю точку, пробежался по форме отчета взглядом, остался недоволен – но скинул
документ в исходящие и кликнул отправку. Иногда аккуратизм и перфекционизм следовало
выгуливать на коротком поводке.
За неуместностью.
Потому что подрагивающие от мандража руки не получалось укротить даже любимым
занятием. Причем не получалось не только самому – и свои. Гораздо более опытный
Светлый, сидевший на руководящей должности не первый век, тоже спасовал перед
эмоциями. Недаром ведь Фазиль сейчас сражался с ноутбуком, медитативно поглаживая
клавиатуру непривычными пальцами, – тоже пытался привести мысли и дух в
относительный порядок.
Темный вдруг ощутил настоятельную потребность похлопать соседа по плечу. Но
вовремя смоделировал ситуацию в голове, вздрогнул – и воздержался. Вместо этого он
посмотрел на зал ожидания через Сумрак.
– Идут. – А вот подпустить в голос сварливости было неплохой идеей. – И хоть бы о
начальстве подумали. Начальство ведь никто кофе красть не отпускал. Оно, начальство
которое, уже не меньше часа без кофеина сидит.
– И вовсе даже и не красть! – парировал Цадик, выныривая с первого слоя. – Мы
заплатили. Даже с верхом – за потенциальный моральный ущерб.
– Это, шеф, – присоединился Василий, – вы не считайте! Мы подумали. Мы очень даже
подумали!
Тут только Ольгерд заметил, что оборотень держит в руках невеликую чашку с
комплектным блюдцем. Женя, крепко сжав губы, чтобы не расплылись до ушей, в свою
очередь протянула старшему посуду побольше – с неизменным подстаканником. Наклонив
голову, Фазиль принюхался.
– Даже лимон не забыли. Ну, какие молодцы. – И он решительно хлопнул крышкой
ноутбука. Подумав, глава Дневного Дозора города Воронежа последовал его примеру.
Потому что отчеты, записки и прочая бюрократия – это, конечно, да. Это упорядочивает
мироздание, выстраивает его вдоль картографических линий и выявляет умиротворяющую
симметрию жизни, Вселенной и вообще.
Но кофе – или чай – делают это лучше.
* * *
* * *
* * *
Сколько Ада себя помнила, она всегда подмечала разницу между мужским и женским
подходом к драке.
Мужчины обычно решали вопрос стратегически. Они прикидывали силы свои и силы
противника. Считали шансы и вероятности. Учитывали поправку на ветер и влияние Луны в
Козероге. Изучали тонкий политический момент и количество пива, которое попранный враг
способен выпить в ближайшем трактире в знак примирения.
Самое главное: они делали это с азартом, в непосредственный момент схватки забывая
все поставленные перед ней цели и погружаясь в процесс – по самое навершие шлема, по
прапорец на копье и по сбитые до крови костяшки кулаков. «Время, проведенное с
удовольствием, не считается потерянным», – перефразировал один английский поэт надпись,
высеченную еще на ассирийских табличках. Правда, говорят, он не дрался. Но тоже был
мужчиной.
Женщин драка, как правило, не привлекала. Они сторонились ее, осуждали, пытались
всячески предотвратить. Ну или хотя бы свести удовольствие от нее, получаемое другими, до
минимума. Ничем иным нельзя было объяснить популярность легенды, выросшей из
комедии Аристофана, в которой женщины остановили войну между Афинами и Спартой,
отказав сражающимся мужчинам в интимной близости.
Но уж если дело доходило до дела – тут со стороны лучше было не встревать.
Женщины как существа, осознающие свою физическую слабость и уязвимость, не играли в
игры. Основной задачей было победить. Желательно быстро, с минимумом усилий и
гарантированно. Можно при помощи подручных средств. Можно бесчестно. Можно даже
подло. Так, чтобы противник один раз лег и ноль раз встал. О последствиях же полагалось
отвечать фразой Скарлетт О’Хара: «Я подумаю об этом завтра». А лучше – чтобы о них
подумал кто-то другой. Например, стратегически мыслящий мужчина.
Ада себе такого позволить не могла.
Ее modus operandi31 был в некотором смысле синтетическим: включал в себя элементы
как женского, так и мужского пути. Из первого был взят принцип реализации исключительно
необходимого и максимально эффективного насилия – когда по-другому уже просто нельзя и
даже, скорее, надо. Из второго – вдумчивый и рациональный подход вкупе с определенным
удовольствием от процесса: «Зачем делать то, чем не можешь насладиться?» Получалось
достаточно эффективно.
* * *
У каждого человека есть стержень. Кто-то выстраивает его в себе сам, кто-то получает в
наследство от обстоятельств непреодолимой силы; кто-то просто живет, даже не предполагая,
что оно может быть как-то иначе. Стержнем этим может оказаться что угодно – от любви к
кошкам до ненависти к врагу, от заботы о ближнем своем до принципиального
раздолбайства. Да, даже люди, на первый взгляд, не имеющие никаких целей и устремлений
в жизни, формируют себя вокруг задачи оные цели и устремления не иметь. И надо заметить,
подчас справляются с ней эффективнее многих.
Сам стержень тоже может выполнять очень разные функции. Кого-то он ведет к
триумфу, кого-то – к погибели. Кого-то вытаскивает из глубочайших топей, а кто-то просто
опирается на него при ходьбе, как на тросточку. Кто-то вообще может не осознавать, что в
жизни его был некий определяющий и направляющий фактор…
Пока фактор этот из него не выдернут.
Аде доводилось видеть подобное. Да что видеть – она и сама вкусила от древа
познания, причем не единожды. Смерть мужа, обвинения человеческой инквизиции,
знакомство с миром Иных, собственная смерть и возрождение в совершенно чуждой эпохе –
можно сказать, что ломало ее регулярно. С чувством, с толком, с расстановкой.
И потому она хорошо понимала, что именно происходит с человеком, когда на лице его
проступает это знакомое выражение беспомощности. Когда плечи словно оседают вдоль
грудной клетки, а кисти рук, еще буквально только что сжатые в кулаки, разваливаются и
разворачиваются, словно мертвый еж. Когда в глазах остается только один вопрос: «И как
мне быть?»
Потому что быть отныне кажется не то что неосуществимым – просто невозможным.
Несовместимым с наличествующей Вселенной.
И она прекрасно понимала, что сейчас ощущает Олег.
Сначала на асфальт упал нож, глухо блямкнув лезвием. Потом у парня подломились
колени – не театрально, не как в кино, когда актер красиво падает на заботливо
подставленную ассистентом и замаскированную художником подушечку. Ольгерд едва успел
заново поймать внука за руку, не давая разом ослабевшему и обмякнувшему телу предать все
еще тлеющий дух. Впрочем, он и сам выглядел ошарашенным – хоть и держался не в пример
бодрее. «Опыт, – подумала Ада. – Годы и опыт. И ответственность. Без нее никуда».
Прочие Иные замерли где стояли. Даже волк с маламутом будто бы превратились в
прекрасно выполненные чучела имени самих себя – не дергали ушами, не мотали хвостами,
не скалили клыки. Одного, переднего нижнего, у оборотня, кстати, не хватало. Интересно, с
чего бы?
– Лизка, – хриплый, ломкий голос треснул над Йирасковой площадью. – Лизка, ты
как… Ты где… Убью заразу…
Последнее заявление прозвучало настолько жалко и неуместно, что магичку чуть не
разобрал нервный смех. Но поддаваться истерике было некогда. Рядом шевельнулись
Инквизиторы, очевидно, вознамерившиеся использовать момент. Пришлось проявить
бдительность.
– Рано, – тихо, но отчетливо прошипела Ада, делая страшные глаза. – Стоим, ждем,
прикидываемся ветошью. Нас тут вообще как бы нет и, возможно, никогда не было.
Verstehen?32
Оба мелко, скупо кивнули и замерли. Нет, положительно, дисциплина – величайшее
изобретение человечества.
Тем временем Темный опустился на одно колено, продолжая поддерживать Олега.
Эльза стояла перед ними молча, улыбаясь. Потом протянула руку и погладила брата по щеке.
– Как я и где? Это самый сложный вопрос, который можно было задать. Даже то, что
сотворило меня заново, не знает на него ответа. Того ответа, что можно дать человеку. Или
Иному.
Она повернулась к Ольгерду, проведя пальцами и по его скуле.
– Здорово, что вы здесь. Я ждала. Я знала, что вы встретитесь. Но не знала как. Есть
вещи, которые управляются не потоком времен или плотностью вероятностей. Есть вещи,
которые могут совершить только люди – не важно, успели они обмануть смерть или еще нет.
Ада насторожилась. Слова о смерти резко отозвались в ней – по понятным причинам.
Вспомнилось то, что Эльза говорила им с Виком; то, что сотворила с Эрнестом. Магичка
сделала шажок в сторону троицы – и навострила уши.
Девочка же продолжала, теперь положив руки на плечи обоим мужчинам:
– Именно этим вы отличаетесь от тех, кто был раньше. Они оставались животными,
даже обретя разум, – не задавались вопросами природы жизни и смерти, принимали цикл
бытия таким, какой он есть. Только люди начали осознавать, что у мира есть иная сторона. И
чтобы туда попасть – надо пересечь грань. Умереть. Или убить.
32 Понятно? (нем .)
И они убили Ту, что была до Сумрака.
Рядом с Эльзой словно из-под земли вырос огромный серый пес. Он приоткрыл пасть,
захлопнул – и, мелькнув хвостом в воздухе, превратился в на удивление знакомого Иного.
«Ошейник куплю!» – выругалась Ада про себя.
– Птица, – закашлялся перевертыш. Ну, еще бы, так резко сменить форму. Ольгерд
поднялся на ноги и попытался постучать по широкой серой спине, но не дотянулся. – Что ты
знаешь о Птице?
– Какая Птица? – перестал в свою очередь изображать сломанную куклу Олег. – Что
здесь происходит вообще? А ну свалили все от сестры!
Кажется, назревала вторая часть Марлезонского балета. Впрочем, огонь в ауре
Обвальщика порывался укусить кого-нибудь лишь отдельными неуверенными всполохами. И
не находил себе цели: вокруг больше не было врагов. А воевать пусть с малознакомыми, но
каким-то чудом вернувшими сестру людьми… «Стержень, – покивала сама себе магичка. –
Он же указующий перст. Как просто мы устроены, однако».
Со стороны Влтавы раздался громкий плеск. Начавшие понемногу придвигаться ближе
остальные – как и Юлия с Никлаусом, как и Инквизиторы, – синхронно обернулись. И не
менее синхронно озадачились.
Наверное, все они сейчас были готовы увидеть хоть ангела, хоть демона, хоть Бабу Ягу
верхом на критике Латунском. Но критики – народ робкий вне основной сферы деятельности,
а прочие сверхъестественные сущности были, судя по всему, слишком заняты. Поэтому
вместо них пришел индеец.
Вик поперхнулся, ткнул указательным пальцем в сторону гостя и испустил сдавленный
вопль. Ада, стараясь не выдать себя мимикой, мысленно окрестила это как «печальная самка
крик» – вспомнив недавно прочитанную космооперу. Она тоже опознала гостя, просто ее
лимит на изумление, похоже, исчерпался полностью. «Не менее шестисот лет назад», – как
подсказывала жестокая память.
Ольгерд, обернувшись, нахмурился и, по-видимому, решил посмотреть на пришельца
через Сумрак.
Зря.
Аура дельфина впечатляла. Это был какой-то упорядоченный взрыв, гармоничный
вихрь, сдержанный шторм – всех возможных и невозможных цветов и оттенков. Становилось
понятно, о чем говорила Эльза, рассуждая об «обмане смерти» и о «различиях»: существо
перед магичкой было животным – от слова «живой». И не было Иным – по сути своей.
«Неужели все мы, перестав быть людьми, технически просто мертвы?» – заплутавшая мысль
скользнула по неокортексу и канула куда-то за грань сознания. Она была несвоевременной, и
ее стоило думать потом.
Тахина-Кан кивнул всем, словно старым знакомым. Отдельно задержал взгляд на
Викторе. Улыбнулся ему и заговорил:
– Было сказано . Человек, убивший в себе Свет – и решивший, что виновата Тьма. Его
сестра, упавшая во Тьму – и впитавшая силу Света. Тот, у кого отобрали свою смерть,
подарив чужую не-жизнь. Та, что заблудилась во времени, убегая от смерти по чужой воле.
Тот, кто испугался перемен и запер себя в ставшем чужим доме. – Коричневый морщинистый
палец указывал по очереди на Олега, на Эльзу, на Цатогуа, на Юлию, на Никлауса и, наконец,
уткнулся в собственную индейца грудь. – Тот, кто ждал перемен в чужом мире и наконец
дождался. Мы собрались.
– Это пророчество? – мотнул ушами бескуд, беспардонно сбивая пафос. – А шо нам за
это будет? Ну, раз собрались – значит какая-то культурная программа должна наличествовать
таки да. Или таки нет?
Раздались нервные смешки. Олег откровенно выматерился, а потом ойкнул и закрыл
Эльзе уши ладонями. Ну, скажем так, попытался – та оказалась буквально на пару
сантиметров вне досягаемости рук. И при этом ее собственные пальцы продолжали сжимать
плечо брата. Ада решила не ломать над этим голову – ей и так хватало.
– Пророчество, – мерно покачал головой Тахина-Кан, ничуть не сбитый с толку
шутовским тоном. – В котором ты, рыбак, пивший человеческую кровь и полюбивший сам
Свет, значишь не меньше других. И не больше.
Цатогуа изменился в лице. Внутри и вокруг него словно что-то зашевелилось,
задвигалось – какая-то великая тень с глазами, горящими не от великого голода, а от великой
тоски. Оборотень, до того момента прикрывавший бок приятеля, резко отпрянул и зарычал.
– Что ты можешь знать о моей любви, древний? – Голос тоже изменился, стал низким,
как дальние раскаты тающего с грозой грома. – Я тоже видел многое. Но ничто в этих моих
видениях не могло вернуть мне Его. А я сам так и не ушел…
– «…В глубины посмертия; там мы с тобой и встретимся», – перебил индеец, и тысячи
морщинок на его лице заострились. – «А когда придет этот час – многое переменится.
Потому – не „прощай“, рыбак Адир. А „до свидания“ говорю тебе. Иди и не печалься».
Тень задрожала, заколыхалась, словно на ветру – хотя ветер как раз утих и не нарушал
покоя на площади. Магичка готова была поклясться, что в глубине фигуры что-то блеснуло.
Неужели слезы?…
Стоп, «рыбак Адир»? Андрей Первозванный? Первый ученик самого Христа?!
Все замолчали, подавленные значительностью и хрупкостью момента. Тут снова
заговорила Эльза. Она обвела присутствующих лучистым, пронзительным взглядом, почти
по-человечески улыбнулась и предложила:
– Раз уж мы собрались – давайте я исполню ваши желания. Каждому по одному: самое
сокровенное. Просто, – ее голос достоверно изобразил извиняющийся тон, – это
единственное, что я делаю.
Она помолчала и тихо добавила, глядя теперь только на брата:
– Единственное, зачем я была создана.
* * *
Ольгерд морщился.
Нет, он и сам достаточно неплохо владел «великим и могучим». Даже «вторым
командным» доводилось пользоваться – правда, крайне редко. Все-таки подчиненные ему
попались вменяемые, что бы он там про них не скептицизировал. Да и запрет на
ругательства, исповедуемый Иными вне зависимости от цвета, сказывался.
Но вот так поливать от бедра, через коромысло и с переподвыподвертом, да еще и при
ребенке – да еще и при собственной сестре… Это был очевидный перебор. Педант и зануда в
Темном маге проснулся и потребовал решительных, радикальных мер.
На плечо матерящегося Олега легла узкая, но крепкая ладонь.
– …!!! – закончил тот сложную пятичастную фразу и посмотрел снизу вверх. С коленей
пока так и не поднялся, так что было неясно: то ли у безжалостной грозы низших вдруг сели
все возможные батарейки, то ли он просто не хотел нарушать сложную, смутно уловимую
гармонию ситуации – в страхе, что от малейших перемен в диспозиции Эльза возьмет и
исчезнет опять.
– Не надо, – ровно и доброжелательно выговорил Ольгерд. Потом вдруг сощурился,
заискрил уголками глаз и хмыкнул: – Могу эстонскому научить. Если захочешь потом.
– Пиз… анская башня, – поправился парень и пояснил: – В моей голове. Прямо, но
криво. Но ты прав… – подумал и буркнул вдогонку: – Дед .
Пришлось отыграть лицом полную гамму эмоций, приличествующих не старому еще
Иному, коий внезапно – или не очень – узнал, что у него теперь есть двое внуков. Один из
которых пытался зарезать деда, а вторая – вообще не пойми что. Олег криво ухмыльнулся,
глядя на эту пантомиму, потом перехватил Ольгерда за локоть и тяжело, отдуваясь, поднялся.
– Что-то меня шатает, – пожаловался он. – Словно температура спала. Лиз, что значит
«создана»?
Белая девочка в белом, все это время откровенно любовавшаяся на старшую родню,
почти по-человечески вздохнула.
– Я помню только то, что разрешено помнить. И не могу объяснить то, что недоступно
пониманию. Есть вещи, которые просто есть. Да, я мертва, Олег. И то, что это тело говорит,
жестикулирует и творит чудеса, – всего лишь часть плана. Чужого плана. Моего плана. Все
так перемешалось…
Она замолчала. Потом обернулась к осторожно подкравшейся Юлии, жадно внимавшей
каждому слову.
– Твоим желанием было жить – и перейти мост. К сожалению, ты тоже уже была
мертва. Чудеса в нашем Кольце творятся только в одну сторону, и чтобы тебя спасти, мне
пришлось сломать время. Ведь человек, которого нет во времени, не умирает. Но и не живет
толком. Правда, время оказалось хитрее – оно стало перекидывать тебя то туда, то сюда,
чтобы твое желание исполнилось полностью. Вот это ему почти удалось.
Теперь взгляд был направлен на Цадика, и тень вокруг него зашевелилась, словно
хотела заранее возразить, опровергнуть, отринуть. Но не успела.
– И ты уже был почти покойником, когда Адир отыскал ваш дом. Вся нынешняя твоя
не-смерть – взаймы. Но сам рыбак тоже в глубине своей Темной души, живущей
исключительно за счет искры чужого Света, не был готов умереть. Так вы и застряли друг в
друге – с не выполненными до конца долгами.
– А что у вас было? – шепнула Юлия бескуду. Дозорный скривился и так же едва
слышно ответил:
– Опухоль. Рак мозга. Мэшугенер копф …
Глаза девушки расширились, и она порывисто схватила Цатогуа за запястье. Тот
наморщил лоб, приоткрыл рот – да так и застыл. Эльза же говорила с Никлаусом:
– А ты хотел, чтобы тебя оставили в покое. Потенциальный Светлый. Потенциальный
Высший . – Она притихла, давая окружающим осознать. – Ты испугался ответственности. И
бросил Дом Божий, спрятавшись в других, привычных, обыденных стенах. Немудрено, что
вся твоя Сила перешла к ним. И дом сам применил тебя, как посчитал нужным.
Старик вздрогнул и осенил себя крестным знамением. Впрочем, жест остался
незавершенным – словно епископ не смог, не отважился прибегнуть к защите того, в ком
засомневался когда-то. А девочка продолжила:
– Ты – ждал, – теперь она смотрела на Тахина-Кана. – И ждал, и ждал, и ждал. И твое
ожидание стало порождать сны. Последний из своего рода, ты забыл, что это такое – снить
себе свою мечту? Или ты не знал? Даже тому, кто сотворил меня, сложно ответить: слишком
чужда Та, что породила тебя. У нее другие пути. Были.
Эльза обернулась к брату, смежила веки, сжала губы в одну линию. И сквозь силу, будто
сопротивляясь чему-то, выдавила:
– Возможно, и будут.
Индеец оживился. Он втянул ноздрями хрустальный, свежий, как рассвет на вершине
холма, воздух и тихо спросил:
– Птица вернется?
Ольгерд заметил, как дернулись при этих словах Ада и Вик. Особенно Вик. Что-то с
этой Птицей было не так. Он начал было бочком-бочком пробираться ближе к Светлым из
Красноярска, но тут Эльза опять заговорила.
– Она может вернуться. – Ударение на слове «может» было тяжким, словно падение
молота на поковку. – Трое, убившие Птицу и ставшие Сумраком, взяли ее Силу. А вместе с
чужой Силой всегда остается чужая… Душа? Суть? – Она кивнула бескуду и Адиру. – Часть
от чего-то бо́льшего.
И когда Тигр, зорко следивший за тем, чтобы кто-нибудь не напророчил Ее
возвращения, пал – эта часть зашевелилась. И когда Двуединый согласился разорвать
кровавый завет, подаривший Иным их посмертное бытие, их Инаковость, – эта часть начала
пробовать свою скорлупу на прочность. И когда Чертополох, сумеречный мох, самый
разумный и осторожный из всех, насколько эти слова применимы к аспекту мироздания,
понял, что пора, – эта часть начала открывать глаза.
Вспоминать прошлое. Петь о будущем. Заглядывать в тех, кто мог проложить ей путь
назад – и одновременно вперед. Она была еще слаба и понимала, что как раньше больше не
будет. Что Сумрак – гораздо более удачная форма, чем Тень. Что придется привыкать к
новому, вспоминая старое.
И тогда она вырвала шесть перьев – по три из каждого крыла. И бросила в вас. В нас. В
меня и в тебя.
Теперь сестра снова смотрела только на брата. Она дотянулась до его упрямо торчащего
подбородка, провела большим пальцем по ямочке посередине. Улыбнулась.
– Теперь же я должна исполнить желания. И от того, что вы все загадаете, будет
зависеть, что именно проклюнется из черно-белого яйца.
Олег снова покачнулся. Упал бы, но Ольгерд уверенно обхватил его за торс, поднырнув
под руку.
– Стоять! – пробормотал он, поражаясь тяжести и какому-то могильному холоду тела,
ощущаемому через комбинезон. – Мне тебя еще домой, к матери…
Один из Инквизиторов, которые вслед за красноярскими Светлыми придвинулись к
центру площади, поднял было руку. Второй, покосившись, предусмотрительно ткнул его в
бок локтем. Несильно, помня о травме. Впрочем, этого хватило, чтобы никто никуда более не
возникал.
Внезапно заговорил Никлаус. Он и так не молчал, тихо шевеля губами и, похоже,
молясь – на латыни, на греческом, на немецком, русском и прочих известных человечеству
языках. Но теперь взгляд его перестал метаться между высоким пражским небом и тяжелой
пражской землей. Оба предела были очевидно глухи к его мольбам. И он обратился к Эльзе:
– Скажи, дитя… – Голос епископа дрожал. Он сложил ладони, сведя вместе подушечки
пальцев, потом беспомощно улыбнулся и опустил руки. – Скажи. Могу ли я… заслужить
прощение?
– Прощение за что? – Девочка наклонила голову вбок. – Ты ведь понимаешь, что это
понятие субъективное? Просить о прощении принято там, где возникает обида. Кого ты
обидел, Николай Чудотворец?
Не поперхнуться и не выпучить глаза стоило Ольгерду известных усилий. Поистине
концентрация библейских и просто легендарных персонажей в этой истории начинала
зашкаливать. Если бы довелось прочесть о чем-либо подобном в книге – он бы точно захотел
иметь содержательную и поучительную беседу с автором. Но увы, все это происходило наяву.
Здесь и сейчас.
– Твои речи исполнены мудрости пожилого теософа. – Плечи старика шевельнулись под
плащом. – Нет, я осознаю, что на самом деле говорю не с ребенком. Но привычки ума порой
крепче привычек тела…
Он снова улыбнулся, тепло и как-то даже по-отечески.
– Тогда скажи мне вот что: могу ли я побеседовать с Ним? Быть может, Он скажет мне,
что жизнь была прожита не зря. Что я имел место в Его плане. Что мне больше… – кадык
дернулся, сопровождаемый гулким звуком глотка, – …больше не нужно бояться дверей.
Вместо Эльзы ответил Цатогуа. Вернее, тень над ним. Как-то стянувшись ниже и
словно сгорбившись, Адир тихо, словно пристыженно пророкотал:
– Это я должен просить прощения у тебя, епископ. Мои слова смутили твой дух и
привели к многовековому заточению. Вовсе не этого я хотел – и Он не хотел бы тоже. Но ты
имеешь право знать. Каждый имеет право знать…
Василий, все это время настороженно сторонившийся бескуда, опять зарычал. Потом
дернулся, изогнул спину колесом, растопырил лапы… Вик понятливо стянул куртку и кинул
ее принимающему человеческий облик оборотню. Тот обмотал ее на манер килта вокруг
бедер, завязал рукава и уже более внятно проворчал:
– Спасибо, Светлый. – Теперь он смотрел на приятеля. На напарника. На ближайшего
друга. – Цадик. Ты чего? Чего это ты? А ну не вздумай! Что я Крапивиной скажу?!
Тень заволновалась, заколыхалась – и как-то отплыла назад, на фоновый план. Цатогуа
потер переносицу, вздохнул и уже своим голосом произнес:
– Вась, ну… Понимаешь, он ведь, – палец ткнулся в Тахина-Кана, – прав. И она тоже. –
Кивок в сторону Эльзы. – Я умер тогда в пещере. Может, и раньше. Пока Адир нес меня по
темному, темному лесу. Ты же помнишь, что лес в большинстве мифологий – это путь в
царство мертвых?
Оборотень обхватил себя за плечи, оставив вопрос без ответа. Вся его эрудиция, все
скопленные и вычитанные из тайных книг знания не могли сейчас помочь. И от этого
жесткое, рубленное широкими гранями лицо с отчетливой засечкой шрама над и под
глазницей будто бы мялось, плавилось, текло. А может, это текли слезы – только не снаружи,
а внутри, по самому волчьему сердцу.
– Крапивина… – Бескуд тоже задрожал подбородком. – Крапивиной передай, что я был
счастлив. С ней. Но есть долг, который надо отдать. Надо, понимаешь. – И он тяжело, нехотя
обернулся к Эльзе. – Это мое желание.
Все это время изящные пальцы Юлии сжимали его руку. Девушка словно пыталась
передать низенькому, смешному Иному часть своих сил, поддержать, выказать сочувствие и
сопереживание. Теперь, когда сказанное отзвенело на стылом воздухе, она отпустила чужое
запястье и выпрямилась, тряхнув собранными в пучок волосами.
– А я устала. Просто устала. – В голосе звучали деланая легкость и беспечность. –
Шлялась себе по времени из края в край, смартфоны чужие воровала, конец всего наблюдала
– раз эдак тысячу, не меньше. И в режиссерской версии, и в театральной… – Она нервно
рассмеялась и тут же закашлялась. – Значит, говорите, мертва? Тогда давайте просто
закончим все это. Устала я. Отдохнуть – вот мое желание.
Эльза кивнула. Внимательно наблюдавший Тахина-Кан негромко хлопнул в ладоши,
привлекая внимание.
– Мое желание тебе известно, Сила Сумрака. Я хотел бы увидеть Птицу. Я не хотел бы,
чтобы она гневалась на своих детей. И на всех остальных. – Морщинки пробежали по его
лицу ловчей сетью с резвыми рыбками темных глаз в ней. – Мир не распался на части, когда
Птица ушла. Пусть он останется целым, если она вернется.
Эльза кивнула еще раз.
Все это время Ольгерд пытался не дать Олегу окончательно потерять сознание и осесть
обратно на холодный асфальт. Фазиль, за время разговора поймавший парня под вторую руку,
шептал какие-то лечебные заклинания, но все они растворялись в тлеющей ауре Обвальщика.
На лице целителя проступало отчаяние – редкий, редчайший гость.
Но когда индеец закончил, Олег открыл глаза.
– Лизка… – просипел он еле слышно. – Давай не дури. Я не знаю, что ты там
исполняешь… Может, и вправду. Граждане колдуны, я заблудился в ваших долбаных
чудесах. – Он усмехнулся, но уже не зло, а изможденно. – Лиз, если так можно… – кашель,
тяжелое дыхание, – если можно… Вернись ко мне. Будь со мной . Вот мое желание.
И замолчал, запрокинув голову.
Над набережной потянул пронзительный, совсем не пражский ветер.
* * *
Вместо эпилога
Ольгерд стоял на пороге и слушал, как рыдает ведьма.
Порог был привычный, знакомый. Родной, можно сказать, порог – его, Ольгерда,
собственного кабинета. С недавних пор ставший почти ненавистным – и регулярно
пинаемый носками его же, Ольгерда, аккуратных, консервативных оксфордов .
Потому что рыдания с порога были слышны особенно хорошо.
Когда они вернулись, Крапивиной в офисе не было. Она пришла минут через двадцать –
почуяла, по ее словам, что-то смутное, выбежала воздухом подышать, ну и за булочками к
кофе. «Цадик же любит булочки к кофе. Скажите, а где он? Уже по делам убежал?» Тогда
глава Темных не смог ей ответить. И оставил наедине с Василием. И ушел в свой кабинет.
Теперь он стоял на пороге и не понимал, что ему делать дальше.
Люди в Праге начали просыпаться секунд через десять после того, как улетел воробей.
Инквизиторы тут же оживились, наворчали на Аду за самоуправство, на Ольгерда и Фазиля –
за неоказание помощи, сочли свой моральный долг исполненным и унеслись наводить
порядок. От предложенной помощи отказываться, впрочем, не стали – поэтому остаток дня
дозорные Воронежа и Красноярска провели, координируя силы и зачищая память горожанам.
Что было, в общем, на пользу всем. Ведь давно известно: хочешь отвлечь человека от
гнетущих, несвоевременных мыслей – займи его чем-нибудь общественно полезным и в меру
утомительным. С Иными этот принцип работал не хуже.
Также Ольгерду удалось провести некоторую разведку. В пражском Бюро жертв, на
удивление, не оказалось. Обвальщик раскидал свою охрану почти гуманно. Нет, хватало и
синяков, и ссадин, и переломов, и глубоких ран. Но никто не погиб – и потому Инквизиция
молчала. Практически не задавая вопросов.
Для проформы маг составил небольшой, но обстоятельный меморандум. Своего рода
шедевр подробности, лаконичности и при этом обтекаемости формулировок. Фазиль только
завистливо сопел, втихаря копируя пункты и подгоняя их под Светлую позицию. И кстати о
позициях: из Москвы выразительно молчали. С обеих сторон.
Постояв еще пару секунд, Ольгерд вернулся к ноутбуку. Уведомлений о новой почте не
всплыло, иконка внутреннего чата не подмигивала глазом Гора . В Багдаде все было
отвратительнейшим образом спокойно.
Выругавшись при помощи сложных конструкций из «ква» и «кря» – сказывался удачно
перенятый опыт красноярцев, – Темный поднял со стола телефон и позвонил в областную
больницу. К слову, аппарат был простейший из возможных – кнопочная клавиатура,
минимальный дисплей, звонки и эсэмэски. Оба смартфона лежали в зачарованном сейфе и
ждали своего часа. Когда именно тот наступит – не представлял никто.
Да никто и не хотел представлять.
На том конце номер уже узнавали. Дежурный врач подробно отчитался «уважаемому
Ольгерду Гедиминовичу», что его дальняя, но горячо любимая родственница проходит курс
эндокринной терапии, что уровень сахара в крови медленно, но неуклонно стабилизируется,
что посетить, конечно, можно, но ненадолго – и, в общем, пока нежелательно. «Уважаемый
Ольгерд Гедиминович» предупреждениям внял и с рекомендацией согласился. Ехать к матери
Олега ему представлялось тоскливо и жалко.
На самого мага рано постаревшая женщина не походила совершенно. А кадров с ее
погибшим в Чечне супругом почему-то ни у кого не сохранилось – ни в семейных архивах,
ни у армейских друзей. Была лишь размытая черно-белая фотография, на которой стоял,
уперев руки в бедра, широкоплечий мужской силуэт – на фоне дальних гор. Кажется, в
форме. Кажется, темноволосый. Даже взгляд через Сумрак никаких деталей толком не дал.
Впрочем, мало кто на них надеялся.
Со стороны ноутбука мягко звякнуло. Пришло официальное письмо от красноярского
Дневного Дозора. На замену «безвременно утраченным кадровым ресурсам» предлагали
оформить перевод какой-то молоденькой и, судя по фотографии, обладающей
отвратительным вкусом ведьмочки. Розовое и синее так лупили с экрана, что Ольгерд смог
выдержать ровно пять секунд. Потом навел курсор и сбросил изображение в корзину. К
Сумраку таких данайцев с их дарами. Ему надо свою ведьму в норму приводить.
Звякнуло еще раз. В это письмо была вложена увесистая GIF-картинка, на которой
молодой белобрысый парень выразительно чиркал себя большим пальцем по горлу, а
стоящая рядом невысокая брюнетка в черной водолазке закатывала глаза. Улыбнувшись,
глава воронежских Темных отправил в ответ рисунок монаха-доминиканца с факелом в
руках. Ада должна была оценить. «Нет, ну до чего мы дожили, – подумал он
флегматически. – Светлые и Темные. Дозорные и дозорные. Воистину, час пришел, и многое
переменилось».
Звяканье раздалось снова, но на этот раз не из динамиков. Магическая сигнализация
предупредила: «Пришел чужой». Посмотрев в Сумрак, Ольгерд увидел, что на входе в
отделение стояла Женя. Пришла утешать и отвлекать Крапивину. Добровольно заниматься
тем, что по долгу службы обязан был сделать он сам.
Он отмахнулся от предупреждения и впустил дозорную.
Систему безопасности следовало перенастроить чуть более чем целиком. Правда, как
это организовать, формально не нарушая строгих инструкций из Москвы, маг пока
представлял себе слабо. Но в этом вопросе можно было положиться на Василия с его
эрудицией и целеустремленным умом.
Можно. Было.
Оборотень ушел в себя. Казалось, он устроил итальянскую забастовку: появлялся на
службе секунда в секунду согласно графику, уходил ровно через пять минут после конца
смены, безукоризненно исполнял все обязанности и даже поддерживал беседу на любую
заданную тему. Но какая-та искра в нем, внутреннее тепло, ощущение стайного духа
пропали. Что делать еще и с этим – у Ольгерда не было никаких идей.
Фазиль настоятельно рекомендовал психотерапию. У него оказался знакомый, слабый
Светлый седьмого уровня, практикующий по профилю. Как подойти к Василию с подобным
предложением – дозорный не знал. В голове все чаще рефреном звучало: «Ох, Форкалор,
зачем?…»
Рассердившись на самого себя, на депрессию одного подчиненного, на несчастную
любовь другой, на Олега с Эльзой, на Птицу и на Сумрак, Ольгерд хлопнул крышкой
ноутбука, встал – и вышел в окно. Не за суицидом, конечно: эта сторона башни смотрела на
северо-восток, на крышу ЮВЖД. Мягко приземлившись на металлическую кровлю, маг сел,
хлопнул себя по карману, по второму, вспомнил, что не курит, и вздохнул.
Где-то внизу шумел перекресток Революции и Феоктистова. Из Петровского сквера
доносились звуки драки: воробьи делили черствую горбушку. Знакомой птицы не
наблюдалось, и Темный мысленно пожелал ей много хорошего, доброго, светлого. Может,
даже и Светлого.
«А говорили, вступай в Дозор, – бурчал голос на задворках сознания, настораживая
близостью к пограничному расстройству. – Там весело, мир посмотришь, себя покажешь.
Власть, Сила, бонусы, карьерный рост. Да кому они такие нужны, когда хорошему человеку
плохо?»
Откуда-то потянуло кофе. Ольгерд повел носом и убедился, что запах течет из его окна.
Неужели Крапивина вытерла слезы и решила приободрить шефа? Если так – то она крепче,
чем кажется. Крепче него самого.
До подоконника пришлось прыгать. Укрытый «сферой невнимания», чтобы не
создавать нездоровых сенсаций, маг взлетел в проем, увернулся от рамы…
И остолбенел.
В своем любимом кресле, приятно улыбаясь, развешивая обширные уши и лелея в
пухлых ладонях чашечку ароматного напитка, сидел некто Цадик Фишман. Он же Кадиш
Галеви. Он же Цатогуа. Глаза у него были бесстыжие и одновременно виноватые – как умел
изобразить только сам бескуд. Сомнения, пуганой вороньей стаей пронесясь в голове главы
Дневного Дозора, с шелестом осыпались о стену узнавания. Ольгерд деревянной походкой
добрался до стола и сел.
– Ой, шеф, вот только не надо сцен. – Отставив мизинец, внезапный гость отхлебнул из
посуды – Я вас таки да умоляю: мы потеряем время, а его у меня много, но жадно.
Приходится, в конце концов, поддерживать национальное реноме.
– Я-то ладно, – разлепил губы маг. – А если Крапивину позову?
– Вот сейчас вздрогнул, – изрек Цадик. Или тень Цадика? Призрак? Сумеречная
сущность? Этот вопрос можно было разрешить потом. – А если серьезно, я безумно рад вас
видеть. Но и вправду – ненадолго.
– Смотри, без зарплаты оставлю, – нашел в себе силы пошутить Ольгерд. Он немножко
расслабился, облокотился на столешницу и спросил: – Есть какие-то причины?
– Если вы за «ненадолго», то увы. А если за «почему ты вообще вернулся, негодяй
Фишман» – то тут можно подробнее, – принялся излагать негодяй Фишман. – Шеф, я… как
бы это…
– Ты стал Птицей, – помог шеф. Плечи бескуда поднялись и опустились.
– Ну, не совсем. Частью Птицы. И не ее самой, а чего-то, что еще только станет ею. –
Он помолчал и добавил многозначительно: – И к тому же – не целиком.
– Та-ак. – Кусочки картины медленно укладывались на полотно. Следовало проявить
терпение. – Слушаю тебя очень внимательно.
– А здесь пока все. – Цадик развел руками. – Я не знаю, чего хочет Птица. Это же
аспект Сумрака, тут даже Эльзу спрашивать бесполезно. Не девочка, а ходячая шарада, ой-
вэй.
– Эльза тоже… жива? – запутался в определениях маг. Снисходительно и понимающе
посмотрев на него поверх чашечки, собеседник энергично допил – и встал.
– Все живы. И в то же время – нет. Я пока сам не понимаю, а говорить загадками не
хочу. – Он хмыкнул вполне по-цадиковски. – Ну а чтобы я на них таки не перешел, с вами
хотел поговорить еще один человек.
И исчез. Мгновенно. Неуловимо.
Вместо него перед столом стоял крепкий, среднего роста парень. Весь в черном, с
аккуратным хвостом длинных черных волос, с черными бездонными глазами. С печальной
улыбкой на бледном, бескровном лице.
Он разжал кулаки и сказал:
– Здравствуй, дед .
Санкт-Петербург
2017–2018