Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Дмитрий Емец
http://loveread.ec/view_global.php?id=25029
Теренций Мавр
Так-то я лишний раз убедился, что от автора зачастую зависит только решение, писать
ли книгу или не писать ее; раз решение принято — она пишется сама и принимает ту
форму, которую должна принять по внутренней необходимости.
Ф.Ф. Зелинский
Чтобы проза могла быть признана хорошей, в ней должна биться какая-то великая
целостная мысль, охватывающая сразу все и существующая не столько в структуре
книги, сколько в структуре вечности. Если этой мысли нет, то и стилистика, и сюжет,
и диалоги, сколь бы удачны они ни были, — это просто красочки в коробочке.
Йозеф Эметс
Глава 1
Младенец Улиты
В красном доме на красной улице жил человек, у которого все было красное: красная
шапочка, красная рубашка, красные носки. Он полюбил девушку, у которой все было
синее. Синие волосы, синее платье, синий бант. Только нос у нее был красный. За это
он ее и полюбил.
Сказка Багрова
Спустив с подножки мотоцикла левую ногу и поигрывая ручкой газа, Эссиорх стоял в
очереди на поворот. Он пропускал ползущие мимо машины и, провожая их взглядом,
вполголоса комментировал:
— Василич… Зина… Мустафа… Петя… Коля… Нет, не Коля. Все-таки Соня! И ездит как
типичная соня!
— Да-да, спасибо, тут и анализы, и все… Простите за нескромный вопрос… ваша жена…
вы давно ее знаете?
— Это было при мне. Печенье лежало на тарелке. Ваша жена взяла тарелку и…
— Улита переживала. Печенье круглое, тарелка тоже круглая. Я куплю вам новую! —
пообещал Эссиорх.
Докторша мило улыбнулась, но на всякий случай встала так, чтобы между ней и
Эссиорхом оказался стол.
— Я же не закончил!
— Потом… потом…
Эссиорх вышел на улицу. Он так волновался за Улиту, что не мог сидеть и ходил под
тополем. Рядом на скамейке помещался небольшой гладковыбритый мужичок, то и дело
таинственно подносивший к губам обмотанную скотчем ручку зонтика.
— Нет, ну разве я был не прав, когда сказал, что ты новичок? Охранник… Кстати, мы
сидим именно под тем самым окном! Второй этаж! Они появляются на свет здесь! Я все
досконально изучил.
— Кто появляется?
— Дети. У меня три дочери, и сегодня рождается четвертая. С точки зрения любого
китайца, я абсолютно бездетный человек. Выйдут замуж и станут всякими Булкиными,
Жулькиными… Представить противно!
— А не выйдут — еще хуже, только нервы измотают, — мужичок снова поднес к губам
ручку зонтика. — У тебя-то самого кто? Дочь?
За это «не совсем» мужичок с зонтиком посмотрел на него, как матрос на недобитого
буржуя.
Прошел час, еще полчаса. Никаких звуков с той стороны окна не доносилось, но
несколько раз в том месте стекла, где краска была содрана, образуя небольшой, с
ладонь, участок, мелькали обеспокоенные лица. Кто-то выглядывал наружу, потом опять
исчезал. Внутри явно происходило что-то волнительное. Эссиорху даже показалось, что
там мелькнули и знакомые ему черепаховые очки.
Родитель четырех невест приложился к зонтику еще раз, и его потянуло на разговоры.
— Вот я люблю своих детей. А любит ли меня кто-нибудь из моих детей? Вот в чем
вопрос! — громко вопросил он, обращаясь к пространству.
— А по образованию?
— Красиво!
— Да, красиво. А вот у филологов, к примеру, у тех все сложно. Они никогда до конца
не знают, что такое любовь. Все ищут ее, копаются в себе, сомневаются… Пушкина
обязательно приплетут… Помню чудное мгновение — не помню? Небо у нее в глазах или
море?.. Вот юриста хоть ночью разбуди, он тебе оттарабанит, что юридического
определения любви не существует. Есть понятие семьи в социологическом и юридическом
смысле. Понятный человек!
— Ну, на биологов зоология давит, но все равно они ближе к филологам. Однозначно
ближе! — сказал отец четырех дочерей и стал угрюмо ковырять ногтем краску на
скамейке. Он опять перестал прощать Эссиорху, что тому повезло с первого раза.
В роддоме наметилась какая-то суета. Хлопнуло окно, трубка кондиционера всплакнула
грустной одинокой каплей. В полуподвале открылась служебная дверь, ведущая к лифту.
Двое рабочих в черных халатах провезли на железной каталке баллон с кислородом.
Ускоряя их созидательный труд, за рабочими крупными шагами шла сердитая медсестра.
— А там у них чего-то того… Началось! Интересно только: у меня или у вас? Вот в чем
вопрос! — многодетный уже испил свой зонтик до дна и теперь печально поглаживал
его.
— У вас сын! Шесть триста! — сказали очки, с торжеством глядя на Эссиорха сквозь
уцелевшее стекло.
— Что вы делаете, папочка? Совсем озверели? Шесть триста — это вес младенца, —
испугались черепаховые очки.
— Отдыхает.
— Она в порядке?
Эссиорх пошел было за докторшей, пытаясь поймать ее за плечо, но она уже скрылась
за служебной дверью. Несколько минут он простоял оглушенный, глядя то на стекло, то
на небо, а потом повернулся и побрел к мотоциклу.
В тесной арочке у шлагбаума, где помещался двигавший ворота мотор, прятался гнутый
человек с пришибленным лицом и держал в руке гвоздику. Когда Эссиорх проходил мимо,
человечек вышагнул из арки и протянул ее Эссиорху. Тот машинально взял цветок. От
гвоздики пахло хвоей. Она явно была похищена с одного из кладбищ.
Глава 2
Планы на следующую среду
В Гамбурге штанишки,
Благодарен он судьбе
За свои делишки.
В углу валялась огромная куча бумаг. Багров взял верхнюю и осторожно понюхал. Лист
пах серой, но не сильно, а так, как пахнут использованные пистоны.
Багров поднял одну бумажку, другую, третью. Такие же бланки, однотипно заполненные
круглым писарским почерком. Отличались только имена, адреса и подписи
канцеляристов. Пока он разглядывал бумажки, с потолка спорхнула еще одна и
аккуратно опустилась на груду.
— Я у нее в подчинении, — сквозь зубы сказала Ирка. — Кино про войну смотрел?
«Приказ генералу Петрову атаковать врага!» Думаешь, кто будет атаковать? Генерал
Петров?
— Она вчерашняя. То есть она уже… э-э… сделала все сама. Отработала заказ.
Она сидела на полу и, играя со щенком, разглядывала шрам у него на груди. Щенок
любил, когда она проводила пальцем по его шраму. Не любил только, когда трогала
седое пятно. Но Ирка и не трогала. Знала эту особенность.
Багров перевернул бланк. По центру листа бежали маленькие кривые буковки. Казалось,
их нацарапал пьяный.
— Почему она пишет так безграмотно? — кривясь, спросила Ирка. — Она же на любом
языке может! И на латыни, и по-гречески! Она даже с Гомером виделась!
— Три раза. И всякий раз это было животное, которое очень страдало!
— Уйди! Пожалуйста… — Ирка попросила это шепотом, так тихо, что Матвей даже не
сразу расслышал.
— Куда хочешь… хоть на час… мне тяжело, а ты меня добиваешь… Я тебя люблю, но дай
мне совсем немного от тебя отдохнуть… — повторила Ирка.
На Багрова она не смотрела. Только на щенка. Казалось, она просит уйти его. Но
щенок остался, а Матвей встал, резко повернулся и вышел. Из Приюта валькирий, куда
они все-таки перебрались, он выскользнул по канату, привычно качнув его и разжав
руки, чтобы приземлиться на кучу листьев.
Но это так — мелкая шалость. Багрову было скверно, так скверно, что он сам себя не
узнавал. Когда Ирка была прикована к коляске, он вел себя намного благороднее и
вообще был внутренне лучше, а теперь как-то провис. Получалось нелогично. То ты с
железной волей несешься куда-то, недоедаешь, недосыпаешь, тебе плохо, но
одновременно хорошо, потому что внутри тебя что-то кипит и происходит, а потом все
разрешается, внешне все отлично, но в душе ощущаешь, как уткнулся лбом в глухую
холодную стену и в сердце все рушится и умирает.
Матвей нашел под облетевшим деревом пустую скамейку и с размаху сел на нее. По
плечу, распоров майку, скользнуло что-то холодное. Багров повернулся и увидел: из
спинки скамейки торчит длинный ржавый гвоздь, вылезший, когда кто-то выбил одну из
досок. Бросься Матвей на скамейку немного левее, этот гвоздь сидел бы сейчас у него
в позвоночнике или в лопатке.
Багров неуютно поежился. Последнее время мелких невезений (ну вроде порванной майки
и оцарапанного плеча) становилось все больше. Это означало, что браслет
переполнился. Слишком много всего ему удалось отвести. Еще чуть-чуть — и незримую
плотину прорвет. Маятник откачнется, и Багрова завалит всем отсроченным злом,
которое он когда-либо совершил. Нет, он не грабил, не грузил вилами детей в
грузовик, но слишком много было на его совести циничных мыслей, мелких отступлений,
эгоизма, лени, каждодневных поблажек себе, всего того, что человек не хочет
замечать за собой, день за днем испытывая чье-то терпение и точно говоря кому-то
невидимому: «Да ладно тебе, я же хороший. А это все мелочовка! Формальность. Для
тех, кто глупее меня, для тех, кому меньше дано… Авось как-нибудь обойдется. У
меня-то с тобой особые счеты, не такие, как у прочих».
Человек всегда чувствует, когда душа у него заполнена мраком. Он не может этого не
ощущать. Это тяжесть мертвенная и гнетущая. И эта тяжесть лежала теперь на сердце у
Багрова.
«Дафна, Ирка, даже Буслаев делают то, чего требует от них свет. А ты делаешь что
хочешь. Оттого тебе так и плохо! Когда делаешь что-то для себя, получается вообще
ни для кого!» — произнес чей-то голос, отвечая Матвею на вопрос, которого он так и
не задал.
Сидеть было неудобно. В кармане что-то мешалось. Привстав, Матвей достал маленький
ящичек из красного дерева. На мгновение он удивился, откуда он здесь, но после
смутно вспомнил, что взял его еще утром, потому что прежнее место показалось ему
ненадежным.
Багров хотел убрать руку, но не успел. Пальцы его опять кольнуло. Хм… В характере
Ирки, если вдуматься, тоже куча тараканов: упрямство, легкое интеллектуальное
высокомерие, коварное уклонение от хозяйственных забот (всякий раз, когда надо было
мыть посуду, у нее либо разыгрывалась нежность, либо приходило творческое
вдохновение) — а ведь она как бы свет! Позиционирует себя, типа того! Обычно Матвей
не замечал этих мелочей, их для него не существовало, но все равно они
накапливались где-то внутри, в особой копилочке, о существовании которой он едва
подозревал.
«Ирку я любил даже на коляске. Что мне теперь этот желтоватый зуб? Мелочь! Можно
подумать, его раньше не было или я его не замечал! Еще как замечал — и прощал его
ей… Стоп! Как это — прощал? Лучше в этом направлении дальше не думать, а то невесть
до чего додумаешься…» — спохватился Багров и, сердито посмотрев на ящичек, прикрыл
крышку, продолжая придерживать ее пальцем.
Человечки все так же цепко держали друг друга. Казалось, ими владеют два
противоречивых желания: вырваться и ни за что не отпустить соседа. И второе желание
перевешивает первое. Багров поднес шкатулку ко лбу и на миг закрыл глаза, проверяя
характер ее магии. Артефакт-то, конечно, мрака, но магия вполне нейтральная. Ничего
особенно злобного. Честный рабочий инструмент для всевозможных мелких замен.
Шкатулка едва приметно дрогнула у него в руке, а еще спустя секунду в кармане у
Багрова завибрировал телефон. Он поспешно посмотрел на экран и поднес трубку к уху.
Прежде чем Багров успел хотя бы ответно пискнуть в динамик, трубка замолчала. Он
долго сидел, тупо глядя на свой телефон. Потом понял, что первую часть фразы Ирка
сказала под влиянием ящичка, а вторую — уже от себя. Видимо, она все еще продолжала
кипеть.
«Ну да, — успокоил себя Матвей. — А я что ожидал увидеть? Он вообще не так
работает… А если бы я ноги загадал или руки — они бы что, по углам валялись?»
Кто-то окликнул его. Разбрызгивая лужицы, к Багрову бежала валькирия Даша. На лице
у нее было такое счастье — она видит Матвея! — что он даже смутился, потому что сам
такой радости не испытывал. То есть он, конечно, тоже рад был видеть Дашу, но
совсем не в том градусе, чтобы носиться по лужам.
Даша просияла. Багров взял ее под локоть и, ускоряя шаг, потянул по аллее. При
ходьбе у людей нет времени вглядываться в лица друг друга и взвешивать, кто кому
насколько рад. Хотя Даша была, конечно, душой щедрой и не считалась, что вот я
одарила кого-то вниманием на десять копеек, а получила взамен на три копейки с
половиной. Караул! Держите меня восемь человек!
Багров знал, что Даша немного увлечена им. Ему было неловко, неуютно, но
одновременно он почему-то делал все для того, чтобы ей не разонравиться. Невольно
приосанивался, напрягал мышцы, голос становился чуть небрежным и уставшим.
Аллея расступилась, выводя к большому песчаному кругу, где вокруг клумбы стояли
скамейки. Место было популярное. В солнечные дни здесь всегда собиралось не меньше
двух-трех десятков гуляющих.
Возле гуляющих дам вертелся суккуб редкой модели в модном клетчатом пиджаке,
маскирующийся под психотерапевта-тире-астролога-тире-кого-то-там. Милая бородка,
розовые щечки, очки в тонкой оправе. От человека его отличал лишь длинный —
метровый язык. Но язык, укрытый за зубами и тщательно смотанный в рулончик,
требовалось еще разглядеть. Обычно же к суккубу особенно не приглядывались, потому
что всех отвлекала крошечная тонконогая собачка с огромными ушами, которую он
таскал с собой на поводке-рулетке.
Все воспринимали это существо как милейшую собачонку, и только Матвей, умевший
переключаться на истинное зрение, знал, что это страшная тварь из глубин Тартара.
Интересно, известно ли девице с короткими рыжими волосами, которая, встав на
колени, трется сейчас своим носом о нос собачки, что перед ней покрытый слизью
монстр, во рту которого, как спирали, постоянно вращаются зубы, а дыхание
одурманивает жертву, как запах эфира?
После этих фраз жертва обычно пугливо замирала, слабо улыбаясь и соображая, что бы
это значило. Суккуб пользовался моментом и начинал быстро-быстро говорить. Тарахтел
он так резво, с такой харизмой выплевывая абсолютно правильные вещи, что добыча
переставала фильтровать информацию и лишь глупо хлопала ресницами, выражая немой
восторг.
Есть такое тартарианское понятие «подмес». Суть подмеса состоит в том, чтобы
говорить человеку вещи, с которыми он заведомо будет согласен. Допустим «небо
голубое», «трава зеленая», «надо чаще улыбаться», «дружба — великая вещь!», «дети —
цветы жизни». Человек млеет от этого единства оценок, совпадающих с его
собственными, постепенно теряя бдительность, а когда он начинает верить
безоговорочно, не фильтруя мозгом, ему говорят: «Убей маму кирпичом!» или «Отдай
мне свой эйдос!»
Однако сейчас песчинки суккуб так и не получил. Еще до того, как рыженькая успела
отречься от эйдоса, просвистевшее копье пригвоздило ее собеседника к дереву. Девица
завизжала, но визг ее замолк, оборвавшись. Перед ней ничего не было, кроме груды
пахнущих духами тряпок. Крошечная собачка прерывисто завыла, подпрыгнула и
провалилась под землю, оставив в центре клумбы здоровенную дымящуюся воронку.
Багров с облегчением вытер пот со лба. Он опасался, что чудовище ринется на них,
но, видимо, монстр не сообразил, откуда прилетело копье, и поспешил скрыться.
— Ну вот! Как-то так! — сказала Даша рассеянно. В руке у нее погасало вернувшееся
копье.
— Кого? Суккуба?
Багров вкладывал в эти слова совсем другой смысл, но Даша отчего-то покраснела.
— Что это у тебя тут? Кости? — торопливо спросила она, кивнув на ящичек.
— А ты и с мертвяками сражалась?
— Совсем мало. Почти нет. Ну, может, раз несколько, — застенчиво пробормотала Даша.
— Так почему наконечник синий?
— Это из-за моей некромагии. — Багров несколько напрягся, потому что знал, что
соврал.
Худая, смешная Даша была для Багрова парадоксом. В школе она всегда сидела на одной
из задних парт и до четвертого класса стеснялась отпроситься на уроке в туалет.
Когда ее вызывали, она мялась у доски, ладони у нее потели, и от страха она
забывала все, что легко решала в тетради. Одноклассники травили ее по тому
неосознанному животному инстинкту, который заставляет африканских антилоп-гну
забивать своих слабых, раненых, даже просто ушибивших ногу или получивших царапину
товарок. У Даши же со школьной точки зрения недостатков было вагон: робость,
затравленность да еще и кожная болезнь. Прыщи ее были не заразны, но одноклассницы
в раздевалке шваброй отбрасывали полотенца или майки, к которым она случайно
прикоснулась.
Что-то такое таилось в ней, что сильный, уверенный Матвей временами ощущал себя
внутренне много слабее Даши и в изумлении отступал. Это был тот непонятный,
нелогичный, непредсказуемый случай, когда железные прутья и стальные канаты рвутся
и ломаются, а тонкая травинка вытягивает на себе огромный, совершенно неподъемный
груз. Какую-нибудь затопленную баржу с речного дна. Худая, неуверенная в себе, тихо
говорящая, Даша была той соломинкой, на которой десять верблюдов способны переплыть
море.
— Да, зайду! Нет, не могу! Нас собирает Фулона. Там не пойми что творится…
— Что творится?
— Что не складывается?
— Вообще все. Мы как шахматы без половины фигур. Даже усеченного строя не
получается. Сэнра, сам знаешь, изменила. Филомены нет, копья ее тоже. А ведь
валькирий должно быть двенадцать! Одиночка вообще не в счет! Если они меня взяли,
значит, у них совсем все плохо!
Багров кивнул. Если одиночку берут в строй — это даже не финал. Это сразу финиш.
— Эх! Легкие копья, средние копья, щиты! Каменный век! Я же рисовал им схему, как
нужно сражаться. Динамично, мобильно, современно! — сказал Матвей.
— Может быть. Я не знаю. Она у нее в уборной висит, — уклончиво ответила Даша.
Она ободряюще коснулась руки окаменевшего Матвея, плеснула на него тихой радостью,
засмеялась, прозвенев колокольчиком, и исчезла, как мгновенно исчезает солнечный
луч.
— Надо было подать знак остановки! — заявил он, сердито алея пуговичным носиком.
Багров был доволен своим ответом, но лишь до момента, пока из-за спины у Алика не
показалась валькирия ужасающего копья. Радулга была раздражена, но особенным
раздражением, сосредоточенным в себе и внешне не особенно заметным. Казалось,
внутри у нее что-то тлеет. Разговаривала она с Матвеем непривычно тихо и смотрела
себе под ноги, точно боялась вспылить и разорвать его в клочья.
Багров хотел ляпнуть, что Ирка ему не хозяйка, однако вовремя сообразил, что
Радулгу его мнение не волнует. Чувство такта у нее давно вытеснилось мускульным
утолщением воли.
— Нет, — соврал он торопливо, зная, что Ирку от встречи с Радулгой не ждет ничего
хорошего.
— И где она?
— Покупает.
— Что покупает?
— Ручки, — ляпнул Макар, потому что первым, что попалось ему на глаза, была ладонь
Алика.
— Твоя хозяйка не передала копье Брунгильде! До сих пор! — сказала Радулга. То, что
тлело у нее внутри, перекинулось в голос, и он опасно заалел с краев.
— Да-да… она передаст! Она собиралась! — поспешно сказал Матвей, знавший, что это
невозможно. Ирка открылась ему несколько дней назад. Рассказала абсолютно все.
Голос Радулги уже пылал, как хворост. Самое страшное, что она его так и не
повысила. Лучше бы кричала.
Держа скутер на тормозе, Алик повернул ручку газа. Двигатель нетерпеливо взревел.
— При чем здесь комиссионеры? Валькириям брошен вызов! Врагов будет двенадцать, а
валькирий намного меньше, даже если считать новую одиночку! Да их же перебьют всех
до единой! Мы понятия не имеем, как вывернуться! — крикнул он тонким голоском,
которым ругаются вежливые и одновременно занудливые люди.
— Нечего ему знать… Поехали! — хмуро приказала валькирия ужасающего копья. — А ты,
оруженосец, передай своей хозяйке, что копье должно быть у Брунгильды! Ее пора
тренировать!
Скутер унесся, оставив Багрова чихать в бензиновом облаке. Матвей вернулся в Приют
валькирий. Пока он ходил, настроение у Ирки успело улучшиться. Она висела на
турнике, зацепившись за перекладину согнутыми в коленях ногами, и что-то бормотала
в диктофон своего телефона. Ирка всегда так делала, когда ей не хотелось включать
ноут, но она опасалась потерять какую-то пришедшую ей мысль.
— Ты замечал, что приставка «не» иногда пожирает слова? — крикнула она Багрову. —
Так прирастет, что отодрать нельзя! Вот смотри: ненависть, негодование… А теперь
убираем приставку: «нависть», «годование»! Есть такие слова? Значит, сожрала!
Матвей попытался рассмотреть Иркину шею, но сделать это, пока она болталась головой
вниз с покрасневшим от прилившей крови лицом, было нереально. Наконец Ирка
раскачалась и спрыгнула с турника.
Ирка, не слушая его, смотрела куда-то вверх. В ее глазах бился страх. Желая
защитить ее, Матвей шагнул к ней, повернулся и… поймал пикирующий с потолка лист.
Ирка судорожно втянула в себя воздух и слепо шагнула куда-то сквозь него. Матвей
отобрал у нее лист, в досаде хотел порвать, но Ирка с птичьим криком удержала его
руку:
Ого!
«Сим вам предписывается… для совершения известных действий не позднее утра среды
следующей недели. Просьба не оставлять тела без присмотра до прибытия стражей и
выяснения дальнейшей судьбы эйдоса. Имя: Арбузова А. Адрес-Северный бульвар, дом…
корпус… квартира…»
— Это Бабаня, — сказала Ирка. Она вся израсходовалась в недавнем крике. Глаза у нее
были стеклянные, а голос пустой.
— Сегодняшняя?
— Да.
— Значит, среда — через пять дней, так? Они дают мне пять дней, а потом требуют,
чтобы я забрала Бабаню!
— Постой! Не принимай всерьез! Это шутка! Они не могут убить Бабаню! Не мрак
решает, кто умрет!
Ирка не слушала. Она уже сорвалась и куда-то летела. Багров догнал ее только у
микроавтобуса. Ирка слишком волновалась, чтобы телепортировать, и, к счастью,
понимала это.
Голос у нее звучал естественно, но к Ирке она почему-то стояла спиной. Ирка взяла
ее за плечи и развернула к себе.
— Какая операция?
— Фридриховна сказала больше, чем ты думаешь! Поэтому говори сама! Каждый отвечает
за себя, в своем секторе ответственности! — сказала Ирка голосом, которым Фулона
допрашивала комиссионеров.
В голосе Бабани появилась вдруг совсем Иркина упрямая интонация, и Багров понял,
откуда она взялась у самой Ирки.
Ирка с Багровым просидели у Бабани еще два часа, но разговор не клеился. Не зная,
чем себя занять, Матвей крошил хлеб, лепил из хлеба человечков и съедал их по
кускам, отрывая руки и ноги. Бабаня выскакивала в коридор, на балкон, в другую
комнату, спасалась от Ирки даже в ванной и специально, чтобы ее не слышать,
включала воду, но Ирка преследовала ее, как оса, и кричала в щель:
— Где останется?
— Ну в ванной. Сердце все-таки.
— Взрослая внучка — это внучка, которая кричит громче тебя! Учитывая, что воспитала
тебя я, получается, что я ору сама на себя! — сказала она жалобно, явно пытаясь
наладить отношения.
— Да пойми же ты, что я так не могу! Всегда как на самолете летала, а сейчас на
второй этаж, как старуха, поднимаюсь. Ступенька, еще ступенька… Хоть ты тресни —
сделаю операцию, и все!
Ирка по-прежнему ничего не отвечала. Сидевший сбоку от нее Багров сумел наконец
разглядеть ее шею. Маленькая красная родинка исчезла.
Глава 3
Комплекс полноценности
Всякому остановленному фашисту для захвата его в плен можешь еще крикнуть:
— Учу бесплатно! Пить — это так наливаешь и глотаешь. При этом не забываешь дышать!
— Девушка спрыгнула со стремянки и оказалась рядом с Чимодановым.
Дафна и Мефодий встретились с Чимодановым и его девушкой в Парке культуры. Там было
столько страдающего спортом народа, что нельзя было плюнуть, не попав в
велосипедиста или в роллера. Любящий бессмысленные эксперименты Петруччо доказал
это целых два раза, пока его не успокоили.
— Слушай, тупой вопрос! Почему ты выбрал именно ее? — шепотом спросил Меф, когда в
какой-то момент они с Чимодановым оказались в стороне от своих спутниц.
— Не понимаю.
— А чего тут понимать? Быка лучше брать за рога! Надо подходить к девушке и
говорить: «Женщина, идем в мою пещеру! Я буду охотиться на мамонтов, а ты будешь
готовить мне мясо и родишь мне десять сыновей». И она пойдет за тобой, если она
твоя.
— А если не пойдет?
— Ну тогда это не твоя, а чужая какая-то, совсем не нужная тебе особа! Тогда лучше,
если она сразу исчезнет с горизонта, без размазывания каши по тарелке.
Оля окликнула их издали, прерывая их разговор, и они вновь пошли бродить. Вскоре
Оля захотела пить и потребовала воды с газом. Чимоданов, разумеется, в рамках своей
программы по вырабатыванию женского смирения моментально раздобыл ей воду, но без
газа.
Оля в ответ пнула его ботинком по ноге и вылила ему на голову полбутылки воды.
Петруччо выхватил у нее бутылку и вторую половину вылил на голову ей. Оставив
счастливую пару наносить друг другу увечья, Мефодий и Дафна переместились к киоску.
Через пару минут к ним присоединились Чимоданов и Оля. Чимоданов хромал.
Раскрасневшаяся Оля трясла головой, торопясь высушить волосы. Вид у обоих был
крайне довольный. Не хватало только мамонта, костра и хотя бы пяти из намеченных
десяти сыновей.
— Как хорошо, что я не попросила томатный сок! Теперь бы все думали, что меня
зарезали! — заявила Оля.
— Откуда ты знаешь?
— Она на него ругается, злится, а сама с его воротника волоски обирает. То есть
обиды обидами, а кашка на завтрак и нос у детей вытерт будет всегда.
— Не хотел бы я попасть в руки их детям, пусть даже они будут и с вытертыми носами,
— проворчал Меф.
— Никто никогда не угадает мой пароль! Зуб даю! — с пафосом говорила одна.
— Никакого! Поступок есть, а смысла нет! У меня треть поступков такие! — признал
Мефодий.
— Это вас заинтересует! Вчера из Московского зоопарка исчез черный гриф. Орнитологи
утверждают, что это самая крупная хищная птица в Европе. Питается падалью домашних
и диких животных. До сих пор не ясно, улетела ли эта редкая птица сама! В любом
случае будьте осторожны и попытайтесь не стать, ха-ха, падалью!..
— Без понятия. Но знаю, что ведущих подбирают обычно парами: он и она. Если он что-
нибудь ляпнет, она ему всегда говорит: «Ой, да перестань!» А потом сама что-нибудь
брякнет, а он сразу притворится, будто с ней не согласен, — сказал Мефодий.
Дафна задумалась.
Депресняк выпутал из комбинезона крылья, взлетел и тут же, под зонтиком летнего
кафе, распотрошил голубя. Пришлось немедленно ловить кота и убегать, поскольку
посетители начали снимать все на планшеты и мобильники.
— Продолжение будет еще лучше. Только ничего не бойся! Я выучила это в Эдеме,
хотела тебя удивить, — повторила Дафна и выдохнула маголодию.
Мефодий ощутил, что раздувается как шар, одновременно проходя сквозь крышу. От
неожиданности Буслаев взмахнул руками и начал куда-то проваливаться. Замелькали
этажи, квартиры, лифты, телевизоры, кухни. Какой-то одичавший посудный шкаф боднул
его в нос и затрясся всеми своими чашками. Шарахнулась по коридору старушка в
халатике. Выпавший у нее чайник окатил Мефа, но почему-то не обжег его.
Внезапно кварталы вздрогнули, словно от грома, — но это был всего лишь чих Дафны,
которая шла по Люблинской, и один шаг ее был от улицы Кубанской до Мариупольской и
от Мариупольской до Верхних Полей.
Догоняя ее, Мефодий перешагнул через Москву-реку. Самые высокие дома едва доставали
ему до колена. Дафна рукой коснулась его щеки. Это было странное ощущение:
прозрачная рука на прозрачной щеке.
— А… — начал Мефодий.
— Хорошо? — спросила Дафна и поцеловала Мефодия в тот миг, когда внизу обиженным
великанским ребенком заревел теплоход. Звук был странным, тягучим и зовуще
печальным, словно из океанских глубин вынырнуло, крикнуло и скрылось загадочное
древнее чудовище.
Мефодий смотрел, как она летает, и понимал, что ему тоже до боли хочется того же.
Желание было таким сильным, что у него даже лопатки зачесались, а голова сама собой
задралась к небу. Буслаев даже подпрыгнул и попытался взмахнуть ладонями, но от
крыши не оторвался и, смутившись, независимо сунул руки в карманы.
— Я тут посмотрела сверху, и мне показалось — глупость какая! — что у тебя были
крылья! Сероватые такие, а потом сразу исчезли.
Дафна, фыркнув, продолжала недоверчиво разглядывать его. Потом снова забежала ему
за спину.
— Надо же! Нет ничего!.. — подтвердила она, придирчиво ощупав буслаевские лопатки.
— Почувствуй крылья! Разбуди их!
— Я не понимаю!
— Все ты понимаешь! Ощути каждое движение полета! Представь! Ты можешь, я знаю! Ну!
— Может, я летаю без крыльев? Может, у меня ракетный старт? — сказал Меф и начал
прыгать, звеня мелочью в карманах.
Дафна пробурчала, что он паяц, села на краю крыши, свесила ноги и, достав флейту,
начала играть. Мефодий стоял рядом на коленях, чтобы видеть ее вблизи, и жадно
напрягал слух. Слушать маголодии было приятно, но трудно передаваемо. Звук то
вспыхивал, то совсем исчезал, хотя Дафна продолжала играть, то перерождался в
слабый свет, то творил в небе бледные цветы, то вновь становился звуком и эхом
отпружинивал от стен многоэтажек. Изредка поворачивая голову, Дафна видела, какое
впечатление ее игра производит на Мефодия. Его лицо то просветлялось, то темнело.
Он шевелил бровями и губами, точно помогая ей играть.
— Ты любишь маголодии, потому что любишь меня? — спросила Дафна, отрывая флейту от
губ.
И снова вспыхивали радуги, грохотал гром, распускались бледные лилии и блики света
скользили по крыше. Время исчезло. Меф опомнился, лишь когда солнце, раздробившись,
совсем закатилось и выплывшая луна непостижимо побежала в тучах, оставаясь при этом
неподвижной.
Из рюкзака Мефодий услышал неясный звук. Он знал, что в рюкзаке только спата, и,
удивившись, достал ее. Сомнений не было. Спата отзывалась маголодиям. Звуки,
которые она издавала, были едва различимы. Изредка спата освещалась изнутри, но
освещалась неровно, отдельными линиями, словно лава блестела в трещинах в земле.
— Да, — отозвалась Дафна. — Помнишь, ты говорил, что в твою спату вплавлены обломки
светлой флейты Диомида?
— Да.
Дафна больше не играла, и флейта Мефа постепенно погасла. Лишь одна полоска в
рукояти долго пылала так, словно была раскаленной, но когда Буслаев со всей
возможной осторожностью потрогал ее, рукоять оказалась едва теплой.
— Есть легенда, что за человеком, достойным света, однажды прилетает ладья света.
Не за каждым, конечно, но может прилететь. Раз в сто лет или раз в тысячу, но это
происходит, — тихо сказала Дафна.
— Серьезно? И что? Забирает его в Эдем? Зеленая травка? Овечки в обнимку с тиграми
и все такое? — легкомысленно откликнулся Мефодий, глядя, как нос ладьи медленно
перетекает в паруса, сливаясь с ними. Небесный корабль круто отворачивал от них,
направляясь к Хорошево-Мневникам и Серебряному Бору.
— Не шути так. Это древняя легенда, — заметила Дафна. — Одно время я даже искала
эту ладью в Эдеме. Не стоит ли она где-нибудь пришвартованной? А вдруг?
— И что? Не стоит?
Мефодий задумчиво кивнул, локтем отодвигая от себя Депресняка. Кот обожал незаметно
приблизиться, потереться и испортить настроение.
— Запросто! Кстати, по тебе белый червяк какой-то ползет, — сказал Меф, зная, что
Корнелий очень брезглив.
Белый червяк по нему не полз, но связной света все равно отвлекся, стал искать его,
переключился мыслями и, начисто забыв про дуэль, мирно уселся рядом с Буслаевым.
— Как, ты ничего не знаешь? Запретные Бои проходят раз в десять лет! Место боев
держится в секрете, и часто в последний момент его меняют, чтобы невозможно было
отследить. А начиналось все как тайные поединки темных стражей между собой.
Постепенно начали подтягиваться и некоторые светлые.
— Еще бы! В этих боях они теряют своих лучших бойцов. Поэтому бои и под запретом.
Если поймают, участников и зрителей ждут серьезные неприятности: арест в Нижнем
Тартаре для темных и столетнее лишение крыльев для светлых.
Дафна незаметно положила руку на колено Мефодию, призывая его не спорить. Корнелий
никогда не врал. Он всегда искренне верил в то, что рассказывал. Другое дело, что
каждый день он рассказывал что-нибудь новое.
— Почему?
— А смысл? Во-первых, поединок всегда заканчивается гибелью одного из бойцов.
Светлые не убивают своих. А во-вторых, зачем одному светлому стражу крылья другого?
— Ну, тому, чьих маголодий боялся Арей, можно не опасаться, — невинным голоском
пропела Дафна.
— Ну да… разумеется!
Успокаиваясь, Корнелий пальцем качнул свои бронзовые крылья. Правое было искривлено
и покрыто нестираемой копотью. Связной света уверял, что повредил его на дуэли,
однако, по версии Эссиорха, крылья застряли у Корнелия во флейте, когда он
выковыривал ими оттуда кусок картошки. Сам Корнелий отрицал это с негодованием.
— Почему? — удивился Корнелий. — Хотя, что человек может поставить? Разве только…
Ай! Она меня ущипнула! Вот эта вот!
— Да! Но сама этого не знает. Чисто женский вариант истинного чувства. Она считает,
что мучается со мной, но в ее варианте это и есть любовь!
Мне жаль ее, потому что, предвижу, она вечно будет несчастна. Она нигде не найдет
себе друга и счастья. Кто требует от другого всего, а сам избавляет себя от всех
обязанностей, тот никогда не найдет счастья.
Багров распахнул окно Приюта валькирий. Снаружи хлынул солнечный свет. Мокрый лист,
влетев со сквозняком, приклеился к подоконнику. Матвей оглянулся. Ирка сидела в
гамаке, свесив ноги. Лицо у нее было утомленное, под глазами круги. Она заснула
только два часа назад, бегала, говорила о Бабане, пыталась устроить встречу с
Мамзелькиной.
— Что у тебя с шеей? — воскликнул Багров, когда Ирка, спрыгнув с гамака, подошла к
окну.
— Кровь!
Ирка бросилась к зеркалу. Под ухом у нее были красные полосы — следы ногтей.
— Разодралась. Может, аллергия, нет? Или комара раздавила? Или это не так бывает?
Но это были еще не сложившиеся планы, а так, прикидки. Самое невероятное, что Ирка
не замечала в себе никаких перемен. Очевидно, вместе с самой деталью менялось что-
то и в сознании, и Ирке казалось, что так было всегда.
— Зачем?
— Все нормально? — спросила Ирка, тревожно наблюдая за игрой теней на лице Матвея.
— А что такое норма? — отозвался Матвей. — Все, не слушай меня… Садись завтракать!
Ближе к вечеру Аида Плаховна, которую Ирка лихорадочно разыскивала, наконец вышла
на связь и назначила ей встречу в маленьком театрике, заблудившемся где-то в районе
«Арбатской». Ирка озадачилась. Она не подозревала в Мамзелькиной театралку.
— Нет! Я сама! — ответила Ирка так строго и решительно, что Матвей вынужден был
уступить.
Выстояв небольшую очередь, Ирка купила билет и долго болталась у входа, высматривая
Плаховну. Второй звонок, третий. Мамзелькина явно опаздывала. Нервничая, Ирка
забегала по фойе и, не замечая этого, скребла ногтями шею там, где когда-то была
родинка. Внезапно чья-то холодная ручка небрежно потрепала ее по щеке. Ирка
обернулась и увидела, что Аидушка стоит от нее метрах в десяти. Как она смогла
коснуться ее на таком расстоянии, осталось загадкой.
Говоря это, Мамзелькина хитро, по-птичьи, поглядывала на Ирку, точно наперед знала,
что у той на сердце. Ирка, бодрясь, разглядывала Аидушку. На старушке была
кокетливая беретка, чуть сдвинутая на одно ухо. В правой ручке она цепко держала
бинокль цвета слоновой кости.
Образы были у каждого свои. Там, откуда шли трубы, знали, кому и что вливать. У
полной женщины в синем платье это была бесконечная череда еды: пончики, курица,
лапша с приправами. У ее спутника, худого, дерганого, с желчным лицом, в трубу
вливался бесконечный поток опасений. Вот его хватает полиция за преступление,
которого он не совершал. Вот с потолка падает громадная театральная люстра. Вот,
пока он сидит в театре, ловкий форточник скользит по веревке с крыши, чтобы украсть
деньги, которые лежат в носке за электрическим счетчиком.
Особе средних лет, уже дважды грозно оглянувшейся на Ирку, мерещилось, что все —
даже незнакомые — хотят ее обидеть, оскорбить или как-то ущемить ее права. Она
выпрямлялась, злилась, поджимала губы и не догадывалась, что по трубе в ее голову
вливается серая каша, похожая на пережеванную еду.
Внезапно все трубы разом исчезли. Цепкая ручка отобрала у Ирки бинокль:
Да и другое напрягло Ирку. Прежде Мамзелькина всеми силами избегала слова «смерть»
предпочитая туманное «менагер некроотдела». А тут почему-то ляпнула открытым
текстом. А старушка-то ничего не делала случайно. Это Ирка уже усвоила.
Хотя билет у Ирки был куплен в партер, а Мамзелькина вообще не утрудила себя такой
мелочью, как билет, она решительно повела Ирку в директорскую ложу, обычно стоявшую
пустой. К ним, негодуя, устремилась одна из контролерш, но Аида Плаховна,
коснувшись ее ручкой и участливо заглянув в глаза, спросила:
Спектакль уже шел. Давали «Трех сестер» Чехова, причем вместо второй сестры был
почему-то брат, ходящий в женском платье, а вместо первой сестры — манекен с
накрашенными губами. Все слова и поступки имели сложную трактовку, о которой автор
не мог даже мечтать, поскольку в его время такого чая не нюхали. Каждый из героев,
даже второстепенных, вроде проходящего по сцене мужика с вилами, был обязательно в
кого-нибудь влюблен и выражал это либо словами, либо движениями, либо особым
плакатиком, который висел у него на спине. Плакатики эти, кстати, были почти у
всех. На них, кроме дополнительной информации, содержалось и имя персонажа, что
было удобно, потому что зрители не путались и знали, что эта девушка на самом деле
офицер в капитанском чине, а этот мужчина с бородой — вовсе и не мужчина, и не с
бородой, а образ кухонного шкафа, преломленный в сознании горничной.
Но все же главным украшением театра был оркестр, а главным украшением оркестра —
роскошный дирижер с гривой, доходящей до середины спины, и руками, от которых
ужасались скрипки и дрожали барабаны.
— Ну, перепелочка моя недобитая, чего тебе надо? Зачем встречаться хотела? —
обрывая Иркино созерцание, резко спросила Мамзелькина.
Перекрикивая барабаны и торопясь, Ирка начала объяснять про Бабаню и под конец
всунула в сухонькую ручку старушки тот самый страшный бланк С сомнением вытянув
губы. Мамзелькина внимательно посмотрела на печать, а потом сразу на уголок, где
карандашиком значилось таинственное «нсогсос». Ирка с Багровым решили, что это
запись канцеляриста, сортирующего бумаги, которую он забыл стереть.
— Ишь ты! Поверх моей головы скаканули! Заместо старшего менагера сразу меньшому
написали! — ревниво отозвалась Аида Плаховна.
— И что теперь?
— А чта таперь? Получила письмо — так танцуй! Я-то, признаться, проще узнаю!
Покойнички у меня в тетрахди появляются да еще в одном пергаменте заветном!
— Да, есть такая Арбузова… Дотикали часики! Бери косу да коси! Какой у тебя там
срок? Среда? Мне бы твои нагрузки! — позавидовала она.
Пока Мамзелькина листала книжечку, Ирка не отрывала от нее глаз, пытаясь понять,
действительно ли Аидушка ничего не знала или коварно притворяется. Но определить
что-либо по лицу старушки было невозможно. Плаховна оставалась такой же ехидно-
приветливой и быстрой голоском.
— Арбузова — это… моя… бабушка, — прошептала Ирка так тихо, что сама себя не
услышала. Зато Плаховна услышала все прекрасно и жалостливо зацокала языком.
— Вот зверье-то — внучке такое присылать! Совсем совесть потеряли! — сказала она, и
на плечо Ирке легла ее цыплячья ручка. Прежде ручка эта была бывшей валькирии
противна, даже омерзительна, но сейчас она была благодарна и за такое утешение.
Внутри у нее, в верхней части груди, точно камень застрял. Сухие злые слезы жгли ей
глаза.
— А если она… не пойдет на операцию? Я не пущу ее! Свяжу, спрячу! — выдохнула Ирка.
— И-и, родная! Гитлера вон в бункере прятали, да и то не убежали! Уж коли час кому
пробил, так пробил!
— Да! И плевать! — Ирка крикнула это так громко, что из партера к ним во множестве
повернулись укоряющие лица.
— Нет, березонька! У нас в канцелярии так борщи не варятся… Велено — делай! Оно,
конечно, можно под дурачка закосить! Унести какую-нибудь другую Арбузову, поохать:
мол, поди их разбери, этих Арбузовых, все круглые, все на одно лицо! Вкалываю без
выходных, света белого не вижу! — в голосе старушки появилась плаксивость, но
легкая, намечающаяся, словно она чуть приоткрыла, а затем сразу туго закрутила
слезный кран. — Так что, готова ты укокошить какую-нить другую Арбузову?
— Да оно и не сошло бы! Тут случай особый… — повторно взглянув на бланк, сказала
Мамзелькина. — Другое дело, если б ты миллионами людей косила — ну, конечно, могла
бы маленько и напортачить… А тут они точно знают, кто такая эта Арбузова! И почему
заявку тебе прислали — тоже не секрет. Жилу твою проверяют — выдюжит или нет!
— Пусть коса меня убивает! Не буду младшей смертью! И копье верну Брунгильде! Без
нее валькириям не… — Ирка, знавшая уже кое-что от Багрова, вдруг запнулась.
— Благородно — да что толку? Убьет копье тебя — станет бесхозным. Мрак найдет ему
новую, менее щепетильную хозяйку, а Бабаню твою… извиняюсь… мне придется выкосить,
потому — разнарядка!
— А если я отдам копье Брунгильде еще до наступления срока? А в среду у меня как бы
совсем не будет копья? — не задумываясь, спросила Ирка. Она еще по инерции считала
Аидушку союзником, хотя с каждой секундой ее сомнения все росли.
Она была раздавлена, загнана в угол. Плечи дрожали. Она плакала, но без слез. Глаза
оставались сухими.
— А что тут сделаешь, яблочко мое ненадкушенное? Надо взять себя в руки и скосить!
— жестко отрезала Мамзелькина и вдруг, точно сжалившись, быстро заглянула сбоку
Ирке в лицо. — Ох, жалко мне тебя, девка! Есть тут одна зацепочка! Посмотри-ка
сюда!
— Мы это сделаем, да? Бабаня будет жить! — воскликнула Ирка, мгновенно обретая
надежду и преисполняясь зашкаливающей нежности к Мамзелькиной.
Аида Плаховна тоже ощутила эту нежность и, засмеявшись, поцеловала Ирку в щечку. Ее
дыхание пахло еловыми венками.
— Сделаю. Но с условием! Тут страж один есть, Джаф… Говорят, Лигул ему поручил у
Улиты и ее сына эйдосы забрать. И Тухломона ему дал под начало.
Мамзелькина произнесла это быстрым, едва различимым шепотком, а когда Ирка начала
переспрашивать, строго погрозила ей пальцем: мол, узнала и узнала, а мое дело —
сторона.
— Он самый, голубка моя! По слухам, Арей тренировал его во время своей ссылки в
Тартаре. Непонятно, как Джаф нашел к нему подход. Не исключаю, что Арею нужен был
хоть кто-то для совершенствования мастерства. Они занимались лет пятнадцать или
около того, а потом поссорились. Говорили, Джаф то ли предал Арея, то ли сделал ему
какую-то подлость.
— Это нормально для мрака, но ненормально для Арея! Все-таки он был его учителем, а
Джаф — одним из самых способных его учеников! Кроме того, хотя поначалу Джаф бился
мечом, недавно он обзавелся невидимым оружием. Ран оно, понимаешь, не оставляет!
— А так. Выходит кто с Джафом на бой, а потом — раз! — и готово. Не поймешь, как
Джаф его ухлопал.
— Даже вы не знаете?
— Даже я. А уж мне завсегда известно, кто от чего лыжи отбросил. Работенка у меня
такая — за другими травку подкашивать.
— Чур меня, чур! Ты, милая, меня вумными словами не пугай! Труп — он, милая,
мертвец и есть, тело недвижимое!
— Нет, мышка, не примет он твой вызов! Где это видано: младшему менагеру
некроотдела со стражами биться? У меня другой интерес! Надоело мне за Джафом
собачкой бегать и глазеть, как он не пойми как стражей ухлопывает! У меня ж тоже
профессиональная гордость! Давай так: как следующая дуэль у него, ты сама туда
прибудешь и, кого Джаф убьет, приберешь!
— Недействительная и есть! Я уж, солнце мое, знаю, как бумажку Лигулу подсунуть,
чтобы протест наш до конца века разбирался! По рукам?
Нет, погодите! А еще я перестаю быть младшим менагером, а копье Таамаг возвращается
к Брунгильде! — выпалила Ирка, холодея от собственной наглости.
— Не хочешь, значит, смертью быть? Ну шут с тобой, девка! По рукам! Одного забери,
и довольно с меня!
Последнюю фразу Мамзелькина произнесла, когда Иркина рука была уже в цепкой ее
ладошке. Ирка дернулась было, но сдалась, обмякла.
— Клянусь! — выпалила она, не позволяя себе усомниться. Тяжелая театральная люстра
качнулась, зазвенела мутным хрусталем — и Ирка, холодея сердцем, поняла, что ее
клятва зафиксирована там, где ни одно слово не может быть стерто.
— Да так вот! Надоело смотреть, как ты вихляешь. Уж коли взялся за косу — так коси.
Так, по-моему! — заявила старушка и, чем-то очень довольная, убрала бинокль в
рюкзачок. — Ну, милая, собирайся! Пора нам идтить, а то скоро давка в фойе будет!
— Ты что, и спехтаклю смотрела? Ну ты прямо Юлиус Цезарь! Тот тоже два дела сразу
делал: орехи ел и в ухе ковырял. Не будет никакой спехтакли! — заявила Мамзелькина.
— Как так не будет? Еще же и до половины не дошло! — удивилась Ирка, хорошо знавшая
чеховскую пьесу.
Ирка попыталась поймать ее, удержать — да где уж там. Аидушка уже пробиралась к
выходу — неспешно, но на деле неуловимо быстро, как ящерка, прячущаяся в трещину- в
камне. В пространстве истаивал синий силуэт ее страшного сельскохозяйственного
орудия, уже нисколько не напоминавшего ортопедическую палку.
Глава 5
Флейта и спата
Э. Хемингуэй
Путь к метро Мефодий привычно прокладывал от турника к турнику. Ему было известно,
что первый раз подтянуться он сможет на лазилке детского городка за общежитием.
Второй подход сделает метров через триста на ржавой П-образной вешалке для белья.
Дальше сразу два турника-близнеца установлены по обе стороны бульвара. И, наконец,
в заключительный раз он подтянется на круглой железной трубе, которая соединяет два
торговых павильона у метро. Правда, там вечно курят продавцы, и надо еще угадать,
чтобы никого не было рядом.
Пока Буслаев раз за разом взлетал к перекладине, выжимая из железа душу, Дафна
терпеливо стояла рядом и пыталась отвлечь Депресняка от голубей:
— Сейчас я вешу сто четыре. Но это я жирка поднабрал. А вообще-то я хочу весить сто
одиннадцать! — сказал он густым басом.
— М-м-м…
— Ничего. Восхищаюсь. Приятно, когда у мужчины есть далеко идущие планы! — сказала
Даф и прикусила язычок, опасаясь, что у нее потемнеют перья.
К счастью, парень иронии не понял. Мефодий спрыгнул с турника, и великан, заняв его
место, принялся делать выходы силой. Рисуясь перед Дафной, он так пыхтел, что
турник гнулся, а полицейская овчарка остановилась и посмотрела на парня, как волк
смотрит на медведя.
— Неа… Мошкин сделал бы выход силой вчетверо больше… А потом сказал бы: «Но это же
мне просто повезло, да? Вы же не подумали, что я что-то умею?» — передразнил Меф.
А потом они просто шли по городу, и Мефодий, верный своей привычке, дарил Дафне все
подряд. Дома, троллейбусы, улицы и парки. Дафна прекрасно знала, как это пресекать.
— Э-э, нет! — сказал Меф, порывшись в карманах. — Лучше я подарю тебе московское
метро!
На подарок Дафна охотно согласилась, и они спустились в метро, где, не зная, кому
тут все принадлежит, их очень толкали, а сидящего в рюкзаке Депресняка шарахнуло
зеркалом поезда, когда Буслаев показывал Дафне, почему опасно стоять близко от края
платформы.
— Потому что котов бьет зеркалом и они потом царапают хозяевам спину, так? —
спросила Дафна.
— Здесь у нас Красная площадь! Немного дальше — Желтая площадь, Синяя площадь.
Зеленая площадь. Рыжая… — тараторил Меф.
— Есть. Но ее недавно перекрасили, чтобы полосок видно не было! А вон там, кстати,
Большая Дмитровка! Не забыла еще? — Мефодий махнул рукой в гущу домов. — Зайдем к
Пуфсу на чай?
— Ни за какие пельмени! Пуфс так обрадуется, что забудет к стрихнину добавить чай!
Так и придется ложкой есть, чтобы не обижать хозяина.
— Чего ты?
— Ничего. Я вдруг подумал: какой адрес в Москве мой? И сразу увидел это… — палец
Мефа указал на новую жестяную табличку с показывающей куда-то стрелкой.
Из прыжка они вышли благополучно и в одно время. Под ногами лежал сбившийся коврик.
«Сыночек» ладонью толкнул поцарапанную дверь. Перешагивая порог. Мефодий ощутил
ощупывающее прикосновение темной магии. Прижавшаяся к нему Дафна незаметно сгребла
в ладонь бронзовые крылья и приготовилась к путешествию по бесконечной квартире,
расширенной пятым измерением.
Они двигались по длинной анфиладе абсолютно темных комнат. Зигя взволнованно бежал
впереди, распахивая двери. Изредка от возбуждения он начинал дергать дверь не в ту
сторону, нервничал и сносил ее ударом кулака. В углах что-то плотоядно дышало.
Сырой ветерок тянул из трещин. Мефодий налетел коленом на каменный склеп и, охнув,
пробурчал нечто неодобрительное. Рядом росли кактусы. Потревоженные, они открывали
глаза и смотрели на Мефа. Потом один кактус таинственно улыбнулся треугольными
зубами.
— Свободный выбор! Ночью я выпустил из павильона всех хищных птиц. И только он один
полетел за мной. Остальные предпочли неволю. — сказал он, неохотно разомкнув губы.
— Мамоцкамамоцка… Папоцкамамоцка!
Зигя продолжал твердить одно и то же. Сейчас он больше доверял Мефу. Все же тот был
«папоцка», а Шилов просто «Витя», хотя и дружбан по песочнице и вообще свой парень.
Дафна тронула руку Прасковьи. Рука была как деревянная. Спиной Прасковья не
касалась пола, опираясь о него только пятками и затылком.
С определением времени у сыночка Мефа был всегдашний напряг. Он знал только «много
пять минут», «вчела» и «длугая следа». «Вчела» нередко могло означать и «завтра».
Самым же отдаленным и в веках растворенным понятием была «длугая следа». Например,
если, строго глядя в глаза, спросить у Зиги, когда вымерли динозавры, он сначала
смутился бы, не исключая, что сам стал тому причиной, а потом, переводя стрелки,
ответил бы «длугая следа».
— Почему «нет»?
— Ну я боюсь! Я, конечно, могу заставить его вылезти, это не особо сложно, но что
будет потом… — она замолчала.
Мефодий достал спату. Клинок был тусклым, но по его центру уже пробегала золотистая
жилка. Спата чувствовала близость врага.
— Подселенца надо убить сразу в первые секунды. Если не справишься — он вберет силу
твоего оружия. И тогда его вообще не победишь.
— У него нет ни сердца, ни головы. И размера тоже нет. Иногда он как платок, а
может растянуться на весь город. Если целая толпа идет рвать кого-то в клочья —
значит, ее пожрал один подселенец.
— Это да. Они вечно валяются на дне расщелин Нижнего Тартара и мечтают кого-нибудь
захватить. Хоть мертвяка, хоть кого. Только они обязательно заползут в него все
вместе и разорвут его на куски. А потом друг друга будут рвать… Тупые совсем, не
умеют делиться, — подал голос Шилов.
Словно ощутив, что речь идет о нем, грязное полотенце в груди у Прасковьи
шевельнулось, заставив тело мучительно выгнуться. Казалось, еще немного — и шейные
позвонки не выдержат.
— Успею еще!
— К чему?
Идя на риск, Мефодий попытался сорвать подселенца голой рукой, но его скрутило
такой безысходной тупой болью, что, выронив спату, он сел на пол и зарыдал. Ему
было так скверно, что он покончил бы с собой, если бы вспомнил, как это делается.
Но он даже этого не мог вспомнить. Душу его наполняли тьма и уныние, которые
хотелось разогнать чем угодно, любой бредовой выходкой. Он теперь не просто понял
Прасковью — он и сам в эти минуты точно стал Прасковьей.
Шилов по-прежнему никуда не уходил, а, стоя в дверях комнаты, точно бич, покачивал
в руке гибкий меч.
Длинный мостик слизи, всплеснув, перебросился через обугленную дыру, которая начала
быстро затягиваться.
Понимая, что момент упущен и каждая следующая маголодия только сделает подселенца
сильнее, Дафна опустила флейту. Она ощущала свое полное бессилие. У ее ног, вытирая
слезы Депресняком, рыдал Мефодий. Чем больше он их вытирал, тем сильнее рыдал. И
чем сильнее рыдал, тем яростнее приходилось вытирать. Буслаев настолько уже ничего
не соображал, что, когда кот вырвался, на четвереньках попытался подползти к
подселенцу, чтобы ради разнообразия вытереть лицо полотенчиком. Депресняк шел
рядом, терся об него и мурлыкал.
— Студенту больше не наливать. Сейчас подселенец его дожрет! — сказал Шилов.
Зигя бросился к нему и схватил за плечи. Все слова у него потерялись Осталось лишь
беспокойство.
Виктор, морщась, выскользнул у него из рук. Только Шилов умел так выскальзывать.
Когда было нужно, он становился гибче веревки. Казалось, у него вовсе нет костей.
Кнутовидный меч Шилова захлестнул лежащую спату, выдернув ее из-под носа у Мефодия
и подбросив в воздух. Спата еще падала, когда новый горизонтальный удар скользнул
вдоль ее клинка. Теперь весь подселенец был разрублен, и только маленький кусочек в
центре еще соединял его воедино. Последним ударом Шилов довершил начатое.
— Сам?
— Слушать надо лучше. Я же говорил про дно расщелин Тартара? И что они ненавидят
друг друга? Разрезанный подселенец превращается в нескольких отдельных. Все, что от
меня требовалось, — рассечь его на более-менее равные части. Если бы они были
неравные, сильная часть быстро пожрала бы слабую и подселенец опять воссоединился
бы. А так — четыре равные части, и — пфф!
Прасковья шевельнулась и села на полу, пусто глядя перед собой. Мефодий, тоже
успевший привстать, навалился на нее спиной. Так они и сидели, прижавшись друг к
другу лопатками, но даже не понимали этого. Шилов наклонился, подставил черному
грифу запястье и, с усилием оторвав его от пола, унес кормить падалью. За ним,
громко топая, тащился малютка Зигя.
Глава 6
Милый герой с жуткой тенью
Улита вытащила малыша и, прижав его к груди, стала раскачиваться вместе с ним.
Улита называла его «Люля», хотя полное имя мальчика было Люминисценций. Имя
придумал Эссиорх и даже выправил на него особый свиток, который можно было
прочитать, только посмотрев на его отражение в проточной воде.
— Люминисценций Эссиорхович! Блеск! Сам придумал или кто помогал? — брякнула Улита,
огорчив этим счастливого папу.
Хлипкая кровать скрипела и стонала. В окно роддома круглыми фонарями глядела ночь.
В сознании бывшей секретарши мрака еще клубились обрывки страшного сна. Младенец от
тряски проснулся и недовольно запищал.
Про меч она не шутила. Едва их перевели в палату, Улита затолкала на дно контейнера
гладиус, который ей приходилось прятать от врачей. Младенец пока сражался мало, но
уже дважды заложил маму; ручкой стаскивая с меча пеленку во время медицинских
обходов. Один молодой доктор вздумал вступиться за Улиту:
Люля продолжал пищать. Звуки он издавал под стать своему имени: «Ля-ля-ля!»
— Тихо, Люля! Команды на панику не было! — Успокаивая ребенка. Улита поднесла его к
груди.
Улите приснился человек без лица, который пришел с тряпкой и вытер ее ребенка, как
мел с доски. Раз — и его не стало. Потом точно так же он вытер и саму Улиту.
Сделано это было очень деловито, без гримас и угроз, которых Улита, привыкнув к
браваде мрака, все равно не испугалась бы. Именно поэтому бывшая ведьма,
проснувшись, проверяла, целы ли ее руки, лицо, волосы, а потом долго слушала
дыхание ребенка.
— Я спокойна! Это все фокусы! Они мне ничего не сделают! — сказала себе Улита.
Она потянулась к выключателю, погасила свет, и сразу, точно этого мгновения давно
дожидались, кто-то постучал в стекло. Улите было известно, что ее окно на четвертом
этаже и никаких лестниц нет, но такие вещи ее давно не смущали. На всякий случай
материализовав шпагу, она подошла к окну и распахнула его.
— Прошу прощения! Я не обознался, это роддом? О, какой милый малыш! Что может быть
лучше детей, особенно если без хлеба?
Страж мрака шагнул было к кроватке, но тотчас шпага Улиты, прыгнув, как змея,
уперлась ему в горло:
Это было даже не предупреждение. Бывшей ведьме хотелось, чтобы он сделал этот
шажок. И гость его сделал. Только перед этим быстро коснулся шпаги пальцем:
— Запросто! Только возьми веник другой стороной. Этой можно только испачкать!
Улита, почти сделавшая выпад, убедилась, что в руках у нее не просто веник, а
какой-то облезлый прадедушка всех нормальных веников. К ручке этого прадедушки
скотчем была примотана бумажка:
Улита была в таком состоянии, что готова была колотить гостя даже и веником, но он
проявил внезапную уступчивость. Примирительно улыбнувшись взбешенной ведьме, он
обогнул кроватку вдоль стены и оказался у раковины, на кран которой Улита ночью
вешала тряпку, чтобы ей не мешал звук капель.
Тут Улита едва не прыгнула на него, пытаясь выцарапать глаза, потому что вспомнила
имя стража, которое называл Гаулялий.
Он признал это так просто и с таким резким переходом, что изумленная Улита застыла,
как окаменевшая Горгона. Не дразня ее больше, Джаф показал пустые руки:
Она вдруг почувствовала, что Джаф не один. В шкафу определенно кто-то прятался.
Причем еще и возился, всеми силами стремясь обратить на себя внимание. Джаф тоже
это услышал. Он рывком открыл дверцу, и из шкафа с милой улыбкой на лице вывалился
Тухломон.
— Ах да! Мой новый паж! — вспомнил Джаф. — Таскается со мной, как за валькириями
эти… как их… носильщики щитов! И, главное, непонятно — какая ему в этом выгода?
Тухломон укоризненно прижал ладони к груди и замотал головой, показывая, что не все
в мире определяется выгодой. Бывают и чистые движения незапятнанной души.
Комиссионер развинченной походкой зашаркал в угол и сел там, сунув большой палец в
рот.
Тухломон вытащил руку изо рта и указательными пальцами зажал уши. При этом пальцы
его скрылись в голове так глубоко, что вполне могли соприкоснуться внутри.
— Проверим!
Задрав колено, Джаф пошарил у себя в носке, извлек большое яблоко и нелепый
пистолетик системы «Апаш» — гибрид стилета, револьвера и кастета. Откусив от
яблока, Джаф аккуратно водрузил его Тухломону на голову, после чего отошел па шаг,
прицелился и бабахнул из револьвера. Комиссионер не шелохнулся, хотя яблоко
забрызгало ему всю голову.
— Ты слышал, липкий? Желание дамы — закон! Иди посчитай листья! — негромко сказал
Джаф.
Его голос прозвучал почти просительно, но Тухломон потому и жил так долго, что умел
определять, когда можно дурачиться, а когда нет. Он пулей сорвался с места и,
перекидывая костяшки на невесть откуда взявшихся счетах, прямо через стену выскочил
вон. Слышно было, как внизу что-то шлепнулось и зашуршало по листьям. Улита подошла
к окну. По больничному парку у старой котельной ходил сутулый человечек и щелкал
счетами. Джаф стоял за спиной Улиты, касаясь подбородком ее плеча.
— Спасибо. Я имела счастье долго забавляться его обществом, — сухо ответила ведьма,
не отказывая себе в удовольствии уколоть стража мрака неприятным для него словом.
Улите было не по себе. Мысли путались. В присутствии Джафа она ощущала себя
жертвой. И еще хуже было оттого, что Джаф ей даже немного нравился. Весь мрак в
душе Улиты тянулся к Джафу, свет же отстранял его.
— Что?! Он мне ничего не говорил! — задыхаясь, Улита сделала к нему шаг. Ей было
еще не больно. Боль приходит потом.
— Ложь! — крикнула Улита так громко, что ребенок проснулся и запищал. — Я не буду
писать никаких эсэмэсок!
И Джаф так по-старушечьи поджал губки, что Улита обязательно улыбнулась бы,
останься у нее хотя бы чайная ложка юмора. Но юмор почему-то такая факультативная
вещь, что во все самые важные моменты жизни человеку совсем не смешно.
Улите было не до философии. Только что все шло так хорошо и надежно: ребенок,
кроватка, уверенность, что завтра Эссиорх за ней приедет, и, конечно, не на
мотоцикле! Разумеется, они возьмут такси, а очень скоро надо будет подумать и о
собственной машине, потому что нельзя же возить коляску на двухколесном страшилище,
Да что теперь об этом грезить? Все обрушилось. Улита ненавидела и свет, и Эссиорха,
и свои испепеленные мечты. Ей хотелось умереть, но сначала как-нибудь сильно всем
досадить! Например, собрать всех своих друзей в одном месте, а потом спрыгнуть на
них откуда-нибудь с вертолета.
Джаф склонил голову набок. Понимающий такой, умный — просто глаз бы ему на вилку
намотать.
Бубновая дама с надеждой вскинула голову. Между ней и Улитой успел перекинуться
мостик понимания н участия. Шаткий такой веревочный мостик.
— Ну нет уж! Выиграл так выиграл! Женщине проще терпеть деспотизм, чем
неопределенность! — поспешно сказал Джаф.
Озвучив это, Джаф протянул руку к ребенку, пытаясь скользнуть ему в грудь сквозь
кожу и ребра. Улита хотела ударить его по запястью, но не успела. Молодой страж сам
отдернул руку, точно пальцы ею обдало раскаленным паром.
— Вот это да! Никогда в жизни не видел, чтобы детский эйдос так защищался!
Успокойся, мамочка! Лучше бы другое что взяла! Ты же первая и пострадаешь, —
отозвался Джаф, замечая гранатомет, возникший в руках у Улиты.
— Во, это правильно! Ну так, значит, есть повод на него сыграть! Чего ты теряешь?
Улита задохнулась. Она вспомнила слова Эссиорха: «Кто кого любит — тот тому и
вверяется без остатка!» Ребенок был вверен ей именно так. Весь его мир заключался в
ней одной. Если бы, прижав его к себе, она прыгнула в пропасть, в полете он бы не
боялся, потому что был бы с ней.
— Конечно, нет! Я бы умер за такую женщину! — сказал Джаф, сверкнув улыбкой. — Хотя
что он понимает? Святоша! Ему только конфетки детям в универмаге раздавать!
Улита прищурилась.
— Дай посмотреть! А это что тут карандашом? Ага! Руна предопределенного выбора!
Улита вскинула лицо, посмотрела в угол комнаты, увидела тень Джафа, случайно
попавшею в свет раскачивающейся лампы, и в горле у нее перевернулся холодный
ребристый камень. Улита многое пережила и мало чего боялась. Даже разбухшие
вурдалаки с торчавшими из ушей дождевыми червями не испортили бы ей аппетит. Но тут
было иное, страшное не прогнившей плотью, не звериной силой. Выжимка ужаса — то,
что, добавляя мелкие детали, делает простую вещь невместимой воображением. Тень,
которую увидела Улита, была настолько отвратительна, что не могла принадлежать
белозубому милашке Джафу. И главное — тень, в отличие от Джафа, держала в руках не
карты, а…
— Нет! Ни за что! — прохрипела Улита, хватая ребенка и прижимая его к себе так
крепко, что его не отняла бы у нее никакая сила.
— Вас не выписали. В девять обход! Вот доктор посмотрит, и тогда… — тревожно косясь
на лампу, заспешила медсестра.
Глава 7
Стук по дереву
Человек, потерявший веру, погибает. Человек, никогда не имевший веры, может жить
долго и сравнительно благополучно.
Эссиорх
Ирка сидела у Бабани. Она теперь почти всегда сидела у Бабани, проводя у нее всякий
свободный час. Бабаня щебетала, как птица. Можно было подумать — ее ожидает не
операция, а бесплатный полег на Луну или что-нибудь в этом духе.
Несколько месяцев назад Бабаня приобрела плотный черный мешок, выставила его на
балкон и, выбрасывая туда кухонные отходы, увлеченно поливала их раствором для
ускорения гниения. В мешке что-то булькало и вздувалось. Как-то Ирка заглянула в
него и долго потом ходила бледная. Образование перегноя — вещь глубоко интимная,
требующая от зрителя особой подготовки.
Ирка уже несколько раз порывалась выбросить этот мешок, но ей становилось жалко
усилий Бабани. К тому же цветы на Бабанином перегное и правда росли как на дрожжах.
Комнатные растения были вторым после изготовления кукол увлечением Бабани. Еще во
времена скитаний по учреждениям и выпрашивания денег на Иркино лечение Бабаня
постоянно таскала с собой маникюрные ножнички для мгновенного умыкания ростков. На
ее заботливых окнах они быстро превращались в пышущие здоровьем растения.
— Этот я в мэрии стырила! Мэр небось до сих пор слезы льет! Этот из бухгалтерии
Минздрава, белый цветущий — из собеса, а вот тот лысенький — из инвалидной
комиссии! — хвасталась Бабаня.
— Ты боишься? Ну скажи правду! — спросила Ирка после того, как Бабаня ухитрилась
скормить ей вторую за вечер говяжью котлету. Котлета была таких размеров, что, если
пришить к ней лапки, получилась бы приличная крыса.
— А ты?
Ирка подумала, что отныне это будет ее девизом. Просидев у Бабани до десяти, она
поцеловала ее, вернулась в «Сокольники» и легла спать. Ночь прошла нормально, но
вот под утро…
Он оттолкнул ее. С секунду Ирка стояла с безумным видом, потом выплюнула кожу. Его,
Багрова, кожу! Губы у нее были в крови.
Ирка дрожала. На мгновение она прижалась лбом к плечу Матвея, потом метнулась к
крану и, причитая, стала полоскать рот.
— Так бывает. Человек навязчиво шутит про что-то определенное, а потом его
заклинивает, — сказала Ирка.
— Он же мой.
— Я и спрятала. В карман. У меня сильное ощущение, что Камень Пути нельзя украсть.
То есть можно, но глобально нельзя. Странно, что ты вспомнил о нем сейчас.
Матвей поднес Камень Пути к груди. Чужое сердце отозвалось болью, а Камень Пути
вдруг вздрогнул у него в ладони, точно он и был сердцем.
Ирка обернулась и посмотрела на него. Она все еще лежала в гамаке, но уже начинала
раскачиваться, легонько отталкиваясь пальцами от стены.
— Может, Мамзелькину?
— Прости!
Матвей примирительно качнул гамак. Когда слишком долго просишь прощения — это уже к
новой ссоре.
— Это я виноват.
— Почему?
Боль от укуса то отпускала его немного, то вновь вгрызалась. Самое досадное, что
рана не желала затягиваться с помощью магии, хотя он пробовал уже дважды.
— Нет, вору вор! Хорошо, пусть будет пису пис! Полежу немного, ладно? — Ирка
закрыла глаза.
Матвей качал гамак все тише и тише, пока она не уснула. Тогда он укрыл ее пледом,
оделся, сунул во внутренний карман Камень Пути и по канату соскользнул на кучу
листьев. К ближайшему дереву цепью был пристегнут велосипед «Салют», который
использовали для передвижений по парку рабочие «Сокольников», а однажды почему-то
про него забыли.
Матвей сел на велосипед и быстро поехал к метро. Он уже опять сомневался в том, что
задумал. Камень Пути, раскачиваясь вместе с карманом, то касался его кожи, то
отодвигался от нее, и потому решимость, которую испытывал Багров, то вспыхивала, то
гасла.
Временами Матвей задирал голову. В небе творилось нечто невообразимое. Все мелькало
и металось, как в барабане стиральной машины. Три армии туч — серых, черных и белых
— сошлись в решающем бою. Вот в атаку идет кавалерия серых. Вспарывает ровный строй
белых, но увязает в нем и, теснимая, откатывается назад, бросая убитых и раненых. А
снизу ее уже атакуют плотные черные тучи, похожие на колесницы с серповидными
ножами.
Багров мчался на велосипеде, часто оглядываясь. Дождь настигал его. Он был близко,
за спиной. За ним было уже все черно. Наконец наступил момент, когда первая тяжелая
капля ударила Матвея в шею и скользнула по позвоночнику. Он успел ощутить ее холод,
как и холод еще нескольких капель, когда вдруг туча настигла его и за какую-то
минуту вымочила так что квакало даже и в носках.
Велосипед Матвей приковал у метро. Под крышей круглого павильона стояли еще сухие
люди и трусливо смотрели на Багрова, который, ничего больше не боясь, возился с
замком и цепью. Временами то один, то другой, отчаявшись ждать, нахлобучивал на
голову хлипкий пакетик и бросался под сбегавшие с жестяной крыши струи. Закончив с
велосипедом, Матвей уверенно пошел в метро, оставляя за собой длинный след
стекающей воды. Сырость уже начинала ему надоедать. У турникетов Багров не отказал
себе в удовольствии повысить температуру тела до сорока двух градусов. Выше не
рискнул, чтобы кровь не начала сворачиваться, а клетки распадаться. Голова сразу
закружилась от жара, а от быстро просыхающей одежды стал подниматься белый пар.
Из-за дождя в метро была давка. Багров стоял, опустив руки, и ощущал, как к Камню
Пути сквозь его рубашку прикасаются разные люди и, вздрагивая, замирают, не
понимая, что с ними происходит. Те решения, которые давно вызревали, но на которые
у них не хватало мужества, выбрасывали ростки осуществившихся действий. Высокий,
чуть сутуловатый парень вдруг расправил плечи. Он решил бросить хорошо
оплачиваемую, но нелюбимую работу в банке и пойти учиться на ветеринара. А
худенькая девушка вдруг с такой силой оттолкнула от себя своего спутника, что он не
удержал равновесия и, ничего не понимая, уселся прямо на плиты пола.
«А ведь я тоже мог бы менять человеческие судьбы! Жизнь подминает, размывает людей,
заставляет их опустить руки, но они устоят благодаря краткому прикосновению Камня
Пути», — подумал Багров.
Ему стало стыдно, что когда-то он так мало дорожил тем, что имел. Он вспомнил
анекдот о недовольном мужике, который только тогда понял, что у него просторная
изба, когда по совету соседа взял к себе в дом козу, овцу и теленка, а через год
выгнал их в хлев.
Теперь, когда Камень Пути был непрерывно прижат к его коже множеством толпящихся
тел, Матвей больше не сомневался. Он почувствовал, что сделает то, что давно
отравляло жизнь ему и Ирке, — расскажет Фулоне о копье и возьмет вину на себя.
«Мусором», который пришлось нести, оказались две стенки от старого шкафа, каждая
метра по три. К одной из панелей была прикреплена дверь, когорая, открываясь,
придавливала Матвею пальцы.
— Фулона у Радулги! Там у них вроде как сборище! — сказал оруженосец, когда, дуя на
пальцы, Матвей вновь появился на площадке.
В кабину Багров вошел вместе с маленькой студенткой, имевшей лицо человека, который
всегда и во всем прав. Матвею она уделила ровно столько внимания, сколько
потребовалось, чтобы понять, ударит он ее по голове или нет.
Лифт двигался медленно, словно его поднимал не мотор, а где-то сидел пожилой гномик
и вертел катушку спиннинга. На третьем этаже их лифтовый дуэт дополнил темноволосый
парень. Тревожно покосился на девушку, на Багрова и неопределенно буркнул:
— Здравствуй, Надя.
— Я покатаюсь.
Молодой человек задвинулся в угол лифта и принялся грызть ногти. Камень Пути
позволил Багрову безошибочно определить, что парню давно нравится Надя, которую он
знает со школы, но отношения не развиваются, потому что Игорь болен слабостью
желаний. То есть вроде понимает, что ему пора шагнуть во взрослую жизнь, но не
настолько, чтобы всерьез начать шевелиться. Его вполне устраивают мама, готовящая
вкусные блинчики, и мягкий папа, который занудно объясняет маме, что Игорьку надо
купить нормальный шампунь, потому что «Кря-кря» для его лет не есть хорошо. И так
будет продолжаться годами, пока не явится какая-нибудь усатая тетя с бицепсами, не
расшвыряет маму и папу и не заберет Игорька себе.
Надя тоже не сахар, но в другом роде. Ей двадцать два года. Она училась на
экономиста, но недавно поняла, что хочет быть психологом, и как-то сложно
перевелась с потерей двух курсов и досдачей экзаменов. Мать чуть ли не с десятого
класса старалась выпихнуть ее из дома. У Нади есть младшая сестра, с которой они
постоянно орут друг на друга. Сестре восемнадцать, и она звереет, когда ей
терпеливо объясняют, что она ничтожество и при виде старшей сестры обязана мелко
дрожать.
Игорь Наде, скорее всего, симпатичен, хотя всерьез она его не рассматривала.
«Нравится» слишком дробная категория, состоящая из десятков «за» и «против», а
встречаются они только в лифте раз пять в месяц. Для серьезной бухгалтерии
отношений этот маловато.
Матвей отвернулся, постепенно теряя к этой паре интерес, но тут что-то ударило его
точно током. Он покачнулся, схватившись за грудь. Камень волнами передавал Багрову
тепло. У Матвея как-то по особому закружилась голова, и он увидел то, что было
сутью существования камня, — ПУТЬ. Почувствовал, что перед ним — при всей своей
обычности, даже неромантичности — люди, созданные друг для друга.
Да, Надя будет шпынять Игоря всю жизнь, даже когда он станет старшим инженером
авиакомпании, круглосуточно промывая ему мозги, но детей они вытянут. Он пару раз
оступится: один раз начнет незаметно спиваться, в другой раз возникнет напористая
стюардесса (цивильный аналог усатой тети с бицепсами), но оба раза Надя поймет его,
поддержит и сохранит семью.
К старости Игорь оглохнет, его парализует, и Надя будет ухаживать за ним года
четыре, искупив тем самым свое ворчание (но все равно тем не менее невыносимо ворча
на больного мужа).
Она сделала шаг вперед, чтобы выглянуть на этаж, и тут, подчиняясь Камню Пути,
Багров подвинулся вперед, коснувшись ее карманом рубашки. Девушка сердито
обернулась.
Он заметил, что после прикосновения камня Игорь стал выглядеть иначе. Выпрямился,
не прятал глаз, даже ногти грыз как-то вяло, по инерции, без аппетита. Где-то в
незримости гномик со спиннингом соблаговолил проснуться. И опять — только тишина и
скрип кабины. На восемнадцатом этаже лифт снова открыл двери. Багров вышел. Прежде
чем гномик снова начал сматывать свою катушку, он услышал, как Игорь тихо сказал
Наде:
Они смотрели теперь только друг на друга. Двери лифта закрылись, распахнувшись в
чью-то судьбу.
Багрову открыл оруженосец Радулги. На плече у него висел автомат «Кедр», который,
раскачиваясь, задевал тесные стены коридора. Задиристые усики и крошечная бородка
делали Алика похожим на Арамиса.
— Почему?
— Потому что валькирий легких копий прикончат в спину еще во время перебежки.
Тема показалась Багрову опасной, и он осторожно скользнул вдоль стены. Кроме Фулоны
и Радулги, в комнате находилась и Бэтла, что немного успокоило Матвея. Валькирия
сонного копья тоже не избежала всеобщего полководческого помешательства и
выкладывала на полировке свою схему боя.
— Вот эти вот маленькие помидорчики — мы! А куски докторской колбасы — они. Мы
быстренько убиваем первых трех, — Бэтла торопливо сунула в рот три куска колбасы. —
Потом еще двух… Сейчас, только прожую! Тут у них открываются фланги, и мы…
— Я не люблю помидоры! Кстати, только что ты съела саму себя! Это типа такой
символ? — спросила Бэтла, и Радулга торопливо выплюнула помидор.
— ?!
— Теперь это копье смерти. Никто, кроме Ирки, владеть им не может! — по дороге
Матвей готовил длинную речь, но она так и не прозвучала.
— Младшего менагера некроотдела. Ирка спасала мне жизнь и начертила руну, а потом…
как-то само все вышло! Это я виноват. Убейте меня!
Радулга медленно втянула воздух через нос. Багров ждал, пока она выдохнет и
взорвется, но воздух почему-то так и остался у Радулги внутри.
В руках у нее холодно полыхнуло копье, и Багров удивился, что до сих пор жив. Когда
валькирии всерьез хотят кого-то уничтожить, мало кому удается увидеть наконечники
их копий.
— Сиди!
— Этот идиот вообще не понимает, что они сделали! Они прикончили всех валькирий!
Всех! Подписали нам смертный приговор! — сорвалась Радулга.
— Ты же, кажется, слышал? Без копья Таамаг у нас нет шансов. Лишь каменное копье
может вскрыть линию щитов Черной Дюжины, — сказала Фулона.
В голосе у валькирии золотого копья не было гнева, одна горечь. На Матвея она,
однако, смотрела внимательно. Когда Багров взял вину на себя, она, казалось,
открыла нечто новое в давно известном ей человеке.
— Скоро Запретные Бои. Нас вызвала Черная Дюжина. Если откажемся — это будет
несмываемый позор. Но и победить не сможем. Силы не равны.
— А одиночка?
— Для группового боя? Но даже и с одиночкой нас слишком мало. В битве равных не
бывает чудес.
— Черная Дюжина тоже неполная… — вспомнил Багров. — Изначально в нее входил Арей,
но теперь…
— …они взяли Джафа! С каждым годом он дерется все лучше, хотя и непонятно как! —
выпалила Бэтла.
— Ну да, — осторожно признал Матвей. — Он как-то срастил мне перелом носа, когда я
ударился о… гм… Буслаева.
— Уходи! Убирайся к своему другу-целителю! Или ему придется штопать в тебе дыру, в
которую проходит кулак!
— Ты не поняла!
— Багров и Буслаев — два МБ. А что такое два мегабайта? Совсем ничего, особенно
если сдуру не выключить автообновления. — пробурчал он себе под нос, проворачивая
направо, а потом сразу налево блестящее, как у сейфа, колесико.
Матвей оттолкнул его. Проскочил мимо лифта, бедром задел выступ мусоропровода и,
хлопнув дверью, вырвался на лестницу. Пробежав неизвестно сколько этажей, сел и
обхватил голову руками.
— «Не говори Ирке, что у вас на счету жизни всех валькирий!» — срывающимся голосом
повторил он, вскочил и стал кулаком бить в стену. Багров знал, что завтра суставы
опухнут и пальцы будет не разогнуть, но все равно бил, бил и бил.
Значит, Ирку надо увезти. Сейчас, немедленно, на край света! В глушь, в тайгу, в
Африку, на Малую Землю — куда угодно.
«Но ведь и Даша тоже погибнет! Валькирия-одиночка! А она ведь тебя любит!» —
прошептал на ухо Багрову слабый, точно детский голосок. Он испуганно обернулся.
Никого.
Матвей торопливо сунул руку в нагрудный карман. Уф! Камень Пути на месте. Он
стиснул его уже начавшей опухать рукой и стал глазами искать что-то деревянное. Да
что же это! Один бетон! Хоть бы перила, что ли, сделали! На глаза ему попалась
дверь, ведущая на пожарный балкон. Он подбежал к ней и, материализовав палаш,
торопливо принялся сбивать с двери краску. При этом Матвей так нервничал, что,
придерживая дверь, схватился за нее свободной рукой, едва не отрубив себе пальцы.
Вскоре Матвею удалось очистить от краски участок размером с ладонь. Отбросив палаш,
он глубоко вдохнул, трижды постучал по нему и произнес:
И — ничего не произошло.
Матвей прыгнул к валявшемуся палашу, схватил его — и тут же выронил от острой боли
в пальцах.
Не зная, зачем он это делает, возможно просто от рассеянности, Матвей занес палаш
и, ударив с потягом, разрубил открытую дверь до половины. Удар вышел красивый, но
палаш надежно засел в двери.
— Выковыряют, конечно! А может, решат, что фальшивка, и это будет еще веселее,
потому что они из царской гробницы в Малой Азии. Только мы сделаем еще забавнее! Мы
их покрасим.
— Вот что я называю красивым ходом! Если немного передавить с правдой, возникнет
ощущение лжи! — гордо сказал он.
— Ты сам себя обманул. Зуб был настоящим, да и все прочее тоже. Просто ты ожидал от
ящичка несколько другого. Но это уже не мои сложности.
— Как это?
— И правильно! На что там смотреть? Главное: почему они держат друг друга, эти
бедолаги? Им кажется, что если один вырвется, сумма боли других возрастет. Логика
такая: чем больше узников в лагере, тем меньше у палача времени их терзать.
— Это не так?
Мирная беседа с Джафом убаюкивала Багрова. Молодой страж оплетал Матвея паутиной,
из которой не хотелось вырываться. Кто сказал, что мухе плохо в паутине? Вечно она
жужжит, летит куда-то без толку, а паук такой нежный, предупредительный, умный, и у
него восемь лапок.
— Я тебя вызываю!
Джаф поморщился:
— Меня не поймут, если я притащу на Запретные Бои человека. Они не для людей.
Ставки там много выше, чем люди могут себе позволить.
— Я не человек! Я некромаг!
— Мало!
— Еще я ставлю вот что! — выпалил Матвей, рывком вынимая из кармана руку.
Увидев Камень Пути, Джаф отпрянул, точно боясь обжечься, а потом с жадностью
протянул к нему пальцы:
— Идёт! Но у тебя есть еще два артефакта. Мертвецу они все равно не пригодятся.
Перстень Мировуда и счастливый браслет! Кстати, про браслет. Не снимешь на секунду?
Можно взглянуть?
— Есть такое невеселое слово: «работа». Про артефакты мне известно все. Так что,
может, отдашь Камень Пути прямо сейчас?
— И всех пленников шкатулки, много их или мало! А также дарх со всеми твоими
эйдосами и твое оружие!
Матвей готов был поклясться, что молодой страж специально шагнул в тень, чтобы на
его лицо не падал свет.
— Тебя кто-то подучил спросить про мое оружие? У меня его нет!
— Помнишь, я вытянул единицу? Право задать тебе любой вопрос, на который ты обязан
ответить правду?
— Это не ответ.
— Напротив, — криво улыбаясь, сказал страж. — Очень даже ответ. Большинство из тех,
кого я убил, до последнего момента считали, что я сражаюсь голыми руками. Сложность
в том, что, если кто-нибудь узнает, чем именно я вооружен, я вынужден буду
расстаться с этим замечательным во всех отношениях предметом! Таковы условия
магического договора! До встречи! Не потеряй Камень Пути! Я буду разочарован, а это
сразу отразится на посмертной судьбе твоего эйдоса!
Джаф нетерпеливо дунул, убирая лезущие ему в глаза кудри, прощаясь, поднес к центру
лба указательный палец и сгинул. Матвей сел на ступеньки. От волнения его шатало.
Вызов Джафа был величайшей авантюрой его жизни. Самой глупой и непродуманной. В
случае победы он уравнивал силы валькирий и Черной Дюжины. В случае проигрыша —
терял все и, кроме своего эйдоса, одаривал мрак Камнем Пути.
Глава 8
Сантехник, исполняющий желания
В действительности нам выгодно, чтобы смерть была. Это уничтожает само понятие
ответственности и заставляет замолчать совесть.
Эссиорх
Она сидела на кухне и кормила ребенка, который, несмотря на свои малые размеры,
сосал молоко решительнее, чем погружной насос тянет воду. То и дело бывшая ведьма
поднимала голову и с испугом поглядывала на темные окна кухни. Снаружи шел дождь.
По стеклу, то замирая, то ускоряясь, пробеги капли.
Улита не могла забыть угрозы Джафа, что ей все равно придется выбирать. Эссиорху
она ничего не сказала: боялась сознаться, что поставила на кон эйдос их сына, не
говоря уж о своем собственном. Но собственный — это, в конце концов, одно, а
ребенка — совсем другое.
Вчера утром, едва заявившись в квартиру, она опустила младенца на пол и набросилась
на Эссиорха с укорами, что он бросает ее и отправляется в свой дурацкий Эдем.
Эссиорх сумел успокоить ее, только прикрутив к спинке стула скотчем и заткнув ей
рот большой булкой, которую можно было сжевать, но нельзя было выплюнуть.
— Клясться нельзя!
— А ты поклянись!
— Клянусь!
— Ты глухая? НЕТ!
Лицо у Эссиорха было такое, что Улита поверила и молча проглотила последний кусок
булки.
Эссиорх перерезал скотч. Отрывая его от одежды, Улита вышла в коридор, подняла с
пола собиравшегося заплакать ребенка и разрыдалась с ним вместе. Через некоторое
время, привлеченная звуками, к ним заявилась соседка снизу:
Под кухней что-то грохнуло, точно в дом попал артиллерийский снаряд. Соседка
побледнела и, мелко переступая ножками, унеслась.
Весь следующий день бывшая ведьма хандрила. Настроения у нее менялись быстрее
пассажиров на Кольцевой линии, и Эссиорх не мог понять, в чем дело. Ведь все вроде
отлично: ребенок хороший, здоровый. Он даже не поехал никуда не мотоцикле и
топтался у детской кроватки, не слишком представляя, в чем заключаются его
родительские обязанности, если сын все время спит.
— Может, научим его читать? Или хотя бы говорить? Надо же как-то его развивать,
пока момент не упущен! — озабоченно говорил он Улите.
— Мой ответ НАТО! Русский боевой микроб Васька! Быстро размножается, пожирает
металлы, пластик, кредитные карточки и компьютерное оборудование. Для людей и
построек безопасен.
— Так он же и наше все пожрет! — зевая, сказала Улита.
— Неа. — Чимоданов щекой ласково погладил коробок. — Наше не пожрет! Это ж Васька,
свой парень! Он чувствует хорошее отношение!.. У тебя еда-то есть?
— Для Васьки?
— Мне пять яиц, тебе два… Я кормящая мать, а ты вообще не пойми кто! Васек каких-то
разводишь! — говорила она, бросая на сковородку шипящее сало.
— Так раздави!
— Чего-о?
— Смотри: когда комар садится, ты ждешь, пока он запустит в тебя хоботок и начнет
сосать. В этот момент ты, не трогая комара, сильно растягиваешь пальцами кожу в
противоположные стороны. Комар не может достать хоботок. От крови он раздувается,
становится как бочка и — пфф! Взрывает сам себя!
— В том-то и дело, что нет! Кровь ведь идет под давлением! У комара же внутри нет
мотора! В том-то весь и прикол! — заорал Чимоданов.
— Да! — поспешно согласился Петруччо, зная, что ведьме ничего не стоит достать
деньги из ближайшего банкомата.
— Встань носом в угол и час не думай о белом медведе! И не пытайся меня надуть: все
равно узнаю!
— Большинство планшетных игр давно взломано! Надо только знать, куда залезть!
Поставьте себе бесконечную жизнь! — не выдержала Ирка.
Мужик повернулся к Ирке, и она увидела, что он очень смуглый и у него всего один
глаз. Через другой проходит ножевой шрам.
Она осторожно проверила, не страж ли перед ней, но мужик был самый обыкновенный.
Через пару остановок он вышел под дождь и захлюпал куда-то по лужам, а к Ирке никто
больше не подсаживался, потому что она пальцем начертила на сиденье руну
занятности. Теперь каждому мерещилось, что тут сидит злобная тетка весом 150 кэгэ и
держит на коленях бойцовскую собаку без намордника.
Вон там смеются и играют дети. В том магазине, спасаясь от дождя, молодой человек
впервые встретил девушку, которая останется с ним на всю жизнь. За синими
занавесками на восьмом этаже мать приложила к груди младенца. А вот к дороге
прижался серый дом. В нем живет старик, который знает, что скоро умрет, потому что
Аида Плаховна уже приходила к нему утром и заботливо поправила одеяло.
Ирке захотелось вдруг писать, но ноута с собой не было. Записной книжки тоже.
Вообще ничего: ни карандаша, ни клочка бумаги. От негодования все музы внутри у нее
пришли в движение. Каллиопа толкнула Талию, Талия лягнула Эрато, Эрато и Эвтерпа
вместе зашипели на Полигимнию, сломали Терпсихоре кифару, поколотили Мельпомену ее
же маской и были прогнаны лишь суровой сестрицей Уранией, люто размахивающей жезлом
и глобусом.
Эссиорх увидел Ирку с балкона, где он прятал что-то под груду вещей.
— А Улита?
— Не заметит. Она купила пять кроватей: в том числе для двойни и для тройни. Как
твои дела?
Эссиорх загнал Ирку в ванную, откуда она, повесив свою одежду сушиться, вернулась в
халате Улиты. Халат был таким огромным, что в него поместились бы три Ирки.
— Да уж! — сказала Ирка. — Как-то она сказала мне что не любит мясо, а через
полчаса у меня на глазах сожрала курицу.
— И опять не так, — мягко сказал Эссиорх. — Женщины не врут. Они существуют в зоне
трансформирующейся, быстро изменяющейся правды. Когда Улита говорила, что ненавидит
мясо, — она в это искренно верила. Потом, когда она ела курицу, ее правда
поменялась, и она опять не лгала.
— Не понимаю.
— Со временем разберешься. Женщина всегда верит тому, что говорит. Когда она
утверждает, что ты разбил ей жизнь, — она права. Через пять минут она скажет, что
ты спас ей жизнь, — и опять же будет права… Что тут у тебя? В пакете — это чтобы не
промокло?
— Думаю, мне бы сообщили, если бы ожидалось что-то печальное. Хочешь совет? Впредь
не стесняйся спросить у меня, когда получишь какое-либо известие от мрака. Даже
если тебе совершенно точно докажут, что два плюс два — пять, и даже принесут
справку из Академии наук за подписью всех нобелевских лауреатов, все равно
советуйся! По рукам?
— Чего?
Ей хотелось поскорее увести Эссиорха от опасной темы, и она поспешно спросила его,
известно ли ему о Запретных Боях и о Черной Дюжине, с которой будут биться
валькирии.
Эссиорх помрачнел:
Ирка заметила, что Эссиорх отводит взгляд. Кажется, судьба копья Таамаг больше не
была ни для кого тайной.
— Ну да.
— У них есть моя рунка! В ближнем бою лучше рунки вообще ничего не существует! Она
вскроет любые щиты!
— Щит вообще никому не страшен. Кого убили щитом? Не так уж и много. Умирают все от
меча. — буркнул Эссиорх.
— Я пойду с рункой перед строем валькирий и проломлю щиты мрака! И в эту брешь
хлынут копья валькирий! — упрямо сказала Ирка.
Это решение она приняла только что. Пусть Мамзелькина обвела ее вокруг пальца, но
кое-чего не учла и она. Смерть обнуляет все клятвы.
— Видимо, ты это всерьез! Жаль, что тебя нельзя замедлить, — грустно сказал
Эссиорх.
— Замедлить меня?
— И так все бессмертны, — сказал Эссиорх. — Можно ли назвать воду умирающей на том
основании, что она переходит в газ? А видя зимой торчащий из снега промерзлый
ствол, можно ли поверить, что однажды он покроется листьями? Если это первая зима в
твоей жизни и ты никогда прежде не слышала о весне?
Глава 9
Последний солдат войны
Что мы имеем в виду, когда говорим «не могу»? Нет, я отлично понимаю, что означает
«не могу» буквально. Но что мы в него вкладываем на самом деле? «Боюсь»? «Не хочу»?
«Не верю»?
Троил
Эссиорх
Варвара непонятно цокнула языком. Она сидела на столе, забравшись на него с ногами
и обхватив колени. Корнелий озабоченно посматривал на ее грудь. Как страж света, он
умел видеть эйдосы сквозь одежду и кожу. Выглядел эйдос Варвары неважно.
Затемненный участок распространялся, как распространяется плесень, и лишь
сердцевина пылала, точно желая показать, что все еще жива.
Происходило это постепенно, уже не первый день. Корнелий переживал, не зная, что
делать. Путь к свету труден. Варвара же не способна была менять себя каждодневно,
упрямо, последовательно, это не в ее природе, она способна только на рывки. Значит,
она непременно скатится во мрак. Так и происходило: Варвара ухудшалась, с каждым
днем становилась циничнее. Она и сама замечала это и испытывала боль, но боль
выливалась в раздражение и в то, что она срывалась на Корнелии.
Теперь мрак не предпринимал особенных усилий, чтобы получить эйдос Варвары. В конце
концов, яблоко от яблоньки далеко не падает, а яблонькой-то был сам Арей, тоже
далеко не первый гуманист во вселенной!
Скверно, очень скверно было Варваре. Огромная Москва казалась ей тесной лягушачьей
шкуркой. Варваре невыносима была здешняя размеренная, вялая, ожиревшая жизнь,
похожая на жизнь червяка в сердцевине яблока. Ей бы стать женой протопопа Аввакума,
или в одиночку восстанавливать монастырь, или пойти первопроходчицей в дальние
районы Сибири, имея с собой лишь нож и охотничье ружье, удачно переделанное из
устаревшей винтовки Бердана.
— Так прогнать этого болтуна? Я уже оглох от этих экскурсий по Арбату! — повторил
Корнелий, чтобы хоть как-то расшевелить Варвару.
— Валяй! Только не как в прошлый раз, когда тебя пинали две торговки орехами! — со
скукой отозвалась Варвара.
— Я хотел разнять драку, а они вдруг вместе набросились на меня! Вдвоем! О женское
коварство! О лицемерие!
— Я и хотел! Но бешеная тетка хлестнула меня по лицу сумкой и выбила флейту! Голая
случайность! Двести лет я обучался обороне от борцов, триста — от каратистов и
боксеров, но сумкой по лицу — это явная подлость! Я не успел уклониться!
Корнелий достал флейту, проверил мундштук и, кашлянув для придания себе решимости,
вышагнул в переход. Маньяк пешеходных экскурсий по Старому Арбату оказался
маленького роста, круглым, краснощеким. Помидорчик на ножках. Он кричал в рупор и
подпрыгивал от полноты жизненных сил. Корнелий приблизился к нему, сосредоточился
и. вспоминая подходящую маголодию, поднес к губам флейту.
— Шляпу не положил! Во что мелочь собирать будешь? — насмешливо сказал ему парень.
— Ты гениальный акын! Один ходишь по Старому Арбату! Сам себе объясняешь все, что
видишь! Понял?
Корнелий задумался:
— Чего?!
— Ну за те пять минут, что меня не было? Вдруг ты осознала, что без меня плохо, и
успела меня полюбить?
— Фу! И это говорит девушка! Слабое создание! Лет двести назад было проще.
Понравится молодому человеку красна девица — он сразу к ней: «Девица, дай водицы
испить!» Она сразу за ведро: «Пей, добрый молодец!» — «Коня напои! Баньку истопи!»
Она все делает. Молодой человек видит, что она, в принципе, ничего, не препирается
по пустякам, и предлагает: «Выходи за меня, девица красная!»
— На чем спасибо?
Некоторое время Корнелий провел в кресле безо всякого дела, наблюдая, как Варвара
играет с Добряком. Игры эти были с точки зрения света довольно проблемными и не
совсем здоровыми. Варвара заваливала Добряка на спину и душила его двумя руками.
Добряк рычал, бил ее лапами и, скашивая морду, пытался ухватить ее руки зубами. В
момент, когда обе цели были почти достигнуты, то есть Добряк окончательно придушен,
а Варвара загрызена, оба отпустили друг друга и преспокойно разошлись в разные
стороны.
Корнелий достал из-под кресла свою почтальонскую сумку и стал проглядывать свитки,
которые ему предстояло разнести сегодня. Ну или вчера, или на минувшей неделе, или
в прошлом году. В сумке Корнелия, расширенной пятым измерением, был такой бардак,
что однажды, надеясь навести в ней порядок, связной света запустил внутрь целую
армию гномиков. Гномики потом показывали ему карту со множеством пещер, под завязку
забитых почтой.
Главная новость была уже на первой странице. Настоящая сенсация! Буквы, сообщавшие
о ней, были размером с ладонь. Они выпрыгивали из газеты и зависали в воздухе.
— И отдел Лигула, есть такой отдел по фальсификации истории, теперь пытается все
испортить!
— Как?
— Мрак подделал приказ о переводе одного из этих троих в другую часть. Этот приказ
они смогли переправить в прошлое, и парня действительно перевели в другую часть до
боя. Тот бой он пережил и погиб уже в сорок четвертом.
— А эпизод с танками?
— Почему?
— Откуда я знаю? Может, оставшиеся бойцы уничтожили не два танка, а один, а это уже
не тема для статьи? Ну подбили где-то танк и подбили. В общем, из-за отсутствия
одного бойца все пошло криво. — Корнелий увидел, что в горячности комкает газету,
и, поспешно расправив ее, спрятал в сумку. Златокрылые — народ суровый. Терпеть не
могут мятых газет.
— Дядю своего проверь! — огрызнулась Варвара. — Это даже дети знают! Десятого мая!
— Никакого не десятого! Девятого! — торжествуя, воскликнул Корнелий.
Варвара молча взяла его за волосы и развернула лицом к стене, на которой висел
календарь:
— Это сейчас так! А раньше было девятого!!! Маленькое событие изменило историю!
Варвара нахмурилась:
— История — как колесики в часах: одно событие сдвигает другое. Уверен. Лигул знал,
какой пункт самый уязвимый.
— Конечно, нельзя! — признал он. — Это нереально! Хотя чисто теоретически, если бы
кто-то взял крылья одного из светлых стражей и, допустим, сломал их, одновременно
представив, куда он хочет перенестись, то вполне возможно, что высвободившаяся
энергия… Шанс, конечно, небольшой, но…
Варвара резко дернула ножки на себя, и Корнелий вместе с шатким блоком из трех
кресел оказался на полу. В следующую секунду выхваченный тесак перерезал кожаный
шнурок, на котором висели крылья Корнелия.
Стиснув зубы, Варвара смотрела на ручку тесака. Корнелий видел, что она
примеривается, опасаясь отрубить себе пальцы.
— Не бросай Добряка! Пусть он всегда будет с тобой! Не позволяй ему долго бегать —
передняя лапа плохо срослась. И из перехода не уходи — я оставляю его тебе!
Неожиданно Корнелий вспомнил о флейте. Он схватил ее, поднес к губам — и понял, что
магической силы у флейты больше нет. Но все равно это была флейта, знакомая ему до
мельчайшей царапины, до вздутия лака на нижнем колене, до легкой искривлённости,
заметной, только когда смотришь вдоль флейты на источник света.
Но все равно Корнелий не убрал флейту от губ, а играл, играл, изливал через нее
свою тоску, казалось, что никогда он не делал это так хорошо. Запертое в груди
сердце через флейту прорывалось наружу горестными, полными тоски звуками.
Варвара оказалась в окопе, когда бой был в самом разгаре. Сзади угадывались еще
окопы, а этот, использующий небольшую возвышенность, был выдвинут к заросшему
камышом ручью, проложившему русло в овраге, от старой мельничной плотины. Не сразу,
но Варвара сообразила, что это и есть речка Жабенка.
Окоп походил на грязный ров — слизанный дождями, раскисший. Под ногами хлюпала
вода. Где-то близко трещали винтовочные выстрелы, короткими очередями огрызался
пулемет. Варвара пыталась увидеть немцев, чтобы понять, в кого все стреляют.
Наконец разглядела фигурки, перебегавшие по полю с противоположной стороны оврага и
то и дело залегавшие. Впереди цепи двигались три танка, похожих на медлительных
черепах. Временами танки останавливались и стреляли, и по тому, с какой силой
вздрагивала земля, Варвара могла судить, ударил ли снаряд близко или далеко. Взрывы
снарядов были быстрыми, сухими, с мгновенным и низким разлетом земли — совсем не
такие, как в кино.
Варвара представляла себе войну другой. А тут и бегали все медленно, и танк не
решался полезть в неглубокий овраг, а вертелся на его краю, вращая башней. Варвара
поймала себя на мысли, что не может испугаться. Ей не пришло в голову, что дело в
том, чти она попала на войну сразу, вдруг, внезапно. Война же процесс длительный,
растянутый во времени. В нее входят не только смерти и артобстрелы, но и
хроническая усталость, и холодные ночи на сырой земле, и отмороженные пальцы, и
недосып, и простуда, и ноги, гниющие в мокрых портянках.
В одном окопе с Варварой находились всего два бойца Первый стрелял из винтовки,
другой аккуратно выстраивал на выкопанной ступеньке бутылки с зажигательной смесью.
Имелась у него и противотанковая граната, но всего одна. На вид лет сорока, он был
не в военной форме, а в брезентовой куртке. Ополченец? Варвара поняла, почему он не
стреляет, а только возится с бутылками, когда увидела его толстые, как бутылочные
донышки, очки. В таких очках и штыком не всегда попадешь. Зато в том, как он ставил
бутылки в ряд, тщательно обтирал их тряпкой, ощущалась педантичность, возведенная в
культ. Варваре никогда не приходилось видеть таких обстоятельных людей. Кем он был
в мирной жизни? Счетоводом? Переплетчиком?
— Эй, привет! Эй! — крикнула Варвара, решив, что пора обратить на себя внимание.
Стрелявший из винтовки боец повернул к ней темное от грязи лицо. Он был совсем
юный, лет двадцати. Варвара напряглась, не исключая, что он попытается проверить у
нее документы или направить на нее оружие, но парню это даже и в голову не пришло.
Даже одежда Варвары его не напрягла. Свитер ручной вязки — вещь универсальная.
Время меняет его мало. Рассматривать же ботинки и вглядываться в джинсы у него
попросту не было времени.
— Он не слышит! Контузило его! Из уха вон кровь течет! — объяснил тот, кто
выстраивал бутылки с зажигательной смесью. — Ты-то, сестричка как сюда пролезла?
Сумка твоя где?
— Какая сумка?
— A-а? Что ты сказал? А она что сказала? — снова заорал контуженый, сплевывая себе
под ноги. Его постоянно тянуло общаться, и он постоянно кричал, думая, что его
никто не слышит, раз он не слышит сам себя.
Танки разделились. Один забрал правее, укрываясь от батареи за лесом, другие два
ускорились и двигались прямо на них, отделенные лишь оврагом и речушкой. Пехоты с
ними не было. Она залегла, отсеченная пулеметным огнем из главного окопа. Через
речушку Варвара разглядела неуничтоженную деревянную переправу. Обгорелые бревна
лежали прямо в мелкой воде.
Это были легкий «Pz II» и средний «PzKpfw IV». Варвара, целый месяц читавшая когда-
то толстую и скучную книгу о войне (ее искали друзья одного наркомана, решившие,
что это она его сдала, она скрывалась, и ничего другого, кроме этой книги, у нее не
было), вспомнила, что осенью 1941 года никаких «Тигров» у Германии не было и в
помине. Разве что в чертежах. На Москву шли устаревшие машины. К зиме 1942-го
большую часть этих незаконных отпрысков Круппа уничтожат, и Германия начнет спешно
строить более мощные танки.
Танки стояли на склоне выше переправы и все никак не решались лезть в овраг. Точка
для ведения огня была у них неплохая, лучше, чем будет из oкопа, прорываться же
через окопы без поддержки пехотой они не решались.
— Ну вот, Пашка, для тебя уже и мир! А мы повоюем немного! — спокойно сказал
ополченец.
Он аккуратно, как делал все на свете, поправил сползающее тело, взял в одну руку
гранату, в другую сгреб сразу две зажигательные бутылки и, животом скатившись в
овраг, быстро пополз через камыш к танку.
И тут Варвара осознала, что и сама уже давно ползет, причем ползет безоружная, не
захватив даже оставшихся в окопе бутылок. Даже ножны с тесаком и те были пусты.
Легко, точно в походе, она взбежала но склону к шевелящемуся еще танку, и, увидев
неподалеку зарывшуюся в грязь бутылку, схватила ее. Варвара не была уверена, надо
ли поджигать фитиль, но ополченец ничего не поджигал, значит, бутылки были все же
не с бензином, а промышленные.
Обогнув горящий танк, oнa устремилась ко второму, который был от нее метрах в
тридцати. Танк стоял к Варваре задом и вел огонь по окопам за Жабенкой. Выглядел он
хорошо пожившим и подуставшим. На башне были следы копоти, мотор хрипел и
выбрасывал черный выхлоп. Заметно было, что танк прошел всю Францию, повоевал в
Польше и теперь приехал раскатывать гусеницами Москву. На броне, у решетки
моторного отсека, были привязаны две лопаты, ведро, лежал скатанный в рулон ковер.
Танкисты — народ запасливый.
«Почему так громко?» — успела ещё подумать Варвара. Тотчас что-то безжалостное
догнало ее и, сильно толкнув в спину, швырнуло на танк, оказавшийся прямо перед
ней. Выскользнувшая из пальцев бутылка нежно, почти бессильно тюкнула по броне выше
мотора. Раскололась. Освободившийся огонь вырвался наружу, проникая во все щели,
заставляя задыхаться мотор, воспламеняя краску, до костей прожигая плоть экипажа.
Пытаясь сбить огонь, танк забуксовал в раскисшей грязи и, уткнувшись в камыш,
застыл.
Из люка высунулся кто-то чумазый, худой, с молодым оскалом белых зубов, стал
торопливо вылезать, но его убили винтовочным выстрелом из главного окопа, и он
повис, переломившись, как тряпичная кукла.
Но всего этого для Варвары уже не существовало. И еще не видела она, как к ней
приблизилась давно бродящая по полю Аида Плаховна Мамзелькина, по роду своей
деятельности существующая вне времени, и, качая головой, перерезала нить ее жизни.
Вид у старушки был озабоченный. То и дело она заглядывала в разнарядку и озабоченно
хмурилась. У Аидушки что-то не состыковывалось в бумагах, но четыре раны из
крупнокалиберного пулемета — не четыре комариных уксуса. Тут хочешь не хочешь —
выкосишь.
Когда Мамзелькина доделала свою работу, как появился страж мрака — маленький,
носатый, похожий на бедуина. Он делал все строго по протоколу; размахивал руками,
покушался на эйдос, но вопли его были лишены убедительности. Он не ощущал за собой
правоты. Эйдос, к которому он тянул руку, пылал как маленькая звезда. В нем не было
ни единого темного пятнышка. Страж мрака то протягивал к нему руку, то, опасаясь
обжечься, отдергивал ее.
Страж мрака еще вопил, что-то кому-то доказывая, когда из воздуха вышагнули двое
сияющих златокрылых — почетный караул света. На их крылья невозможно было смотреть.
В руках сияли флейты с примкнутыми штыками. Страж мрака трусливо отступил к
горящему танку и спрятался между его гусениц.
Златокрылые взяли эйдос Варвары, эйдосы двух бойцов из маленького окопа и, держа их
на открытых ладонях, торжественно растаяли в воздухе. Только тогда страж мрака
вылез из-пол гусениц и в поисках сочувствия метнулся к Аиде Плаховне. Старушка, не
слушая, отмахнулась от него. Она ходила между ранеными и пристально вглядывалась в
их слабеющие лица.
Корнелий перестал играть на флейте и отнял ее от губ. Он играл больше часа и сам не
заметил этого. В переходе было жарко. Он положил флейтy, вытер со лба пот и подошел
к столу. Случайно взгляд его упал на календарь.
Ни о чем не думая, Корнелий рассеянно скользнул по нему глазами и вдруг увидел, что
красный майский квадратик сместился на одно число влево.
— Девятое мая… не десятое! У нее получилось! Варя, Варя! — Корнелий понял, что
плачет, только когда слезы стали скользить у него по носогубной складке и попадать
в рот.
Глава 10
Арей
Эссиорх
— Я хочу есть! — сказал Меф. Каждый вечер его посещали одни и те же желания. Даже
скучно, до чего он бывал однообразен.
— Тебе картошку с морковью? Или морковь с картошкой? Больше у нас ничего нет! —
Дафна заглянула в банку со шпротами и двумя пальцами осторожно отклеила от стенки
одинокую рыбку.
Дафна рассмеялась:
— Есть в России маленький городок. Никто точно не знает, какой именно. Даже
Шмыгалка и та не уверена. На крошечном рынке у автобусной станции сидит дедок.
Перед ним на газетке разложены ржавые краны и шланги для душа. Ты подходишь к нему
и говоришь шепотом: «Подарите мне Солнечную систему!» И дедок тебе ее дарит!
— Вообще все. Но никто не знает, что сантехник исполняет желания, и потому вопросы
ему задают самые скучные — про краны и шланги! Да и то редко. Чаще к нему вообще
никто не подходит, — объяснила Дафна.
— И что?
— Опять утром кого-то покалечил. Надо ж меру знать, а он увлекается. Для него руки
оторвать — это не художественный образ.
— Нет, Зигю они любят. Пловом кормят, шашлыком. Зигя простой, искренний, мощный,
всегда всему рад, не помнит обид. Этим качествам всякая мужская аура отзывается.
— Вернетесь?
— Нет.
— Куда вы?
Хотя выманивали именно его, Шилов остался в комнате, чтобы не подвергать опасности
грифа, а «говорить» с ребятами отправилась Прасковья, ведя за ручку малолетнего
Зигю. Пять секунд прошли в тишине, а потом Мефодий услышал жуткий, мало на что
похожий вопль и выскочил вслед за ними.
— Вот она — крепкая педагогическая школа! Немножко ремня, немножко меда и очень
много болтовни на созидательные темы! — сказал Меф.
Кто-то положил Мефу на плечо легкую руку. Прасковья. Буслаев тревожно скосил глаза
в сторону комнаты, в которой осталась Дафна. Прасковья заметила это и, укоризненно
усмехнувшись, покачала головой. Видимо, прощание состоялось, когда она коснулась
его губ, а Шилов так все безнадежно испортил своим гнусавым переводом.
«Арей дал мне это когда-то давно, чтобы я передача тебе. А я злилась и не отдала».
«Он не был другом только тем, кто не хотел видеть в нем друга! И я такая же! Теперь
прощай»
Фл
омастер в руке у Прасковьи сломался. Возможно, ей не стоило так решительно ставить
последний восклицательный знак.
— Ну Арей же летал когда-то! И Лигул летал, и все прочие, конечно, тоже… Но Арей,
говорят, тренировался почти постоянно. Ему удавалось сделать больше всего поворотов
на одном взмахе крыла.
— Это у него осталось. Быть первым всегда и во всем. Потом он так же тренировался с
мечом! — сказал Буслаев.
— Так ты не идешь?
Мефодий знал, что, если скажет «почитать» или «подготовиться к занятиям», Дафна
ощутит ложь, поэтому выбрал промежуточную форму недомолвки. Когда Дафна ушла,
Буслаев с минуту ходил по комнате, собираясь с мыслями. Потом распахнул окно. Стоял
тихий московский вечер. На баскетбольной площадке кто-то резал барана. Рядом, в
каменном сарайчике подстанции, кричал ишак.
Мефодий достал сверток, который дала ему Прасковья, и потянулся перерезать скотч,
но в последнюю секунду опустил ножницы, увидев, как дрожат пальцы.
Он взял спату и, захватив про запас хороший дамасский клинок, способный разрубить
шелковый платок, направился к бывшей комнате Прасковьи. Около нее уже вертелось с
полдесятка озеленителей, как-то успевших пронюхать, что комната освободилась. Один
из озеленителей уже ковырялся в замке отмычкой. Другой предлагал высадить дверь.
— Э-э! Зачем плохо говоришь? Снаружи стоим, да! — сказал озеленитель с отмычкой,
внимательно глядя на дамасский клинок в руке у Мефа.
Буслаев вспомнил, как они с Дафной ссорились, когда ей вздумалось затеять всю эту
обойную возню на ночь глядя, а у нее не оказалось какого-то правильного,
непроступающего клея, за которым она и послала Мефодия. Сходить за клеем Буслаев
был не прочь, но предлагал отложить все это на две-три недельки, а еще лучше — до
следующего года.
— Почему-то если какой-то ремонт, или покрасить, или починить, или обои — это все
только мне нужно? — недовольно воскликнула Дафна.
— Видишь ли, есть такое понятие, как инициатор. Я мог бы жить в неотремонтированной
комнате, а ты нет. Значит, инициатор ремонта — ТЫ! — парировал Мефодий, но, увидев
ее лицо, за клеем все же потащился, ощущая себя жертвой женского произвола.
И вот теперь Буслаеву странно было видеть здесь такие же обои с человечками —
наклеенные кривовато, без попадания в рисунок. Впервые Мефу пришло в голову, что
Прасковья подражала Дафне, пыталась повторить тот же уют, тот же резвящийся вкус,
ту же прирученную одомашненность, которые были присущи Дафне и которых никак не
могло оказаться у выросшей в Тартаре Прасковьи.
Мефодий стал оглядывать углы. Ага! Вот следы пожара, вот разбитый вдребезги стул, а
вот и следы выстрелов на стене. Вся ясно! Здесь Прасковья в очередной раз начудила
с обоями и, перестав притворяться Дафной, вернулась в свои собственные берега.
Буслаев опять перешел на бег, но на сей раз бежал недолго. Так и не достигнув луны,
он остановился, стал искать выключатель, но нашел лишь висевшую за шторой
мумифицированную змею, твердую, как палка. Хмыкнув, Мефодий почесал змеей спину и
настроил глаза на ночное зрение. Мир сразу стал подробнее. Мефодий увидел
громоздкий шкаф с козлиными ногами и громадные часы, существовавшие лишь в виде
отражения в стекле шкафа.
«Наврал Шилов! Полночь уже позади. Видно, комната сгорит утром или вообще не
сгорит!» — подумал Меф и перерезал скотч.
Голоса смолкли, и Буслаев увидел Арея. Мечник стоял от него шагах в трех и
внимательно смотрел на маятник, метавшийся в стекле шкафа. Поначалу Арей показался
Мефу материальным. Он бросился к нему, но тот отстранился и предупреждающе вытянул
руку, запрещая приближаться. А еще спустя мгновение Буслаев увидел, что грудь Арея
прозрачна и сквозь нее проглядывает стена.
— Мне хорошо. Мы вместе. Теперь и Варвара со мной, — губы Арея двигались как при
обычной речи, но голос Буслаев слышал внутри себя.
Мефодий, ничего не знавший о смерти Варвары, удивился, как она может приходить, но
уточнять не решился.
— Они приходят ко мне! Это больше, чем я мог надеяться! — упрямо повторил Арей и
сдвинул брови, как всегда делал в минуты гнева.
Мефодий опустил глаза, показывая, что больше не будет касаться этой темы. Арей
опять коротко оглянулся на отражение часов в зеркале шкафа. Буслаев заметил, что
минутная стрелка нелогично переместилась н обратную сторону и показывает пять минут
первого.
— У нас мало времени, синьор помидор! Эйдос моей жены у мрака, хотя мраку он не
принадлежит. Ей плохо и больно от этого. Ты должен нам помочь.
— Как?
— Спуститься за ним в Тартар? — спросил Буслаев, понимая, что для Арея сделает и
это. Вот только ему было страшно.
— А спустился бы? — Арей испытующе взглянул на него. — Не потребуется. Медальон у
стража по имени Джаф. Лигул отдал его ему в знак доверия.
Мефодий кивнул.
В руках у Арея возник меч. Это был тот страшный клинок, который был известен
Мефодию так хорошо, что он мог по памяти воспроизвести все его зазубрины. Арей
протянул руку и лезвием меча коснулся его шеи. Меф ощутил покалывание и зуд, точно
от ожога медузы.
— Сражайся!
Поначалу Арей вел бой так, как делал это всегда. Непрерывная яростная атака.
Рубящий переходил в колющий, а колющий — в легкое, неприметное отдергивание,
пытавшееся подрезать руку, шею или хотя бы оставить на память ухо.
Мешало Мефу и то, что спата не парировала призрачный меч, поэтому приходилось
отходить или уклоняться. Давно не тренировавшийся, Буслаев не столько сражался,
сколько отмахивался. Не прошло и минуты, а Арей уже «убил» его шесть или семь раз.
Всякий раз мечник загонял в грудь бывшего ученика клинок и с явным удовольствием
проворачивал его в ране, заставляя Буслаева ощущать жгучее медузье покалывание.
Едва Меф начал подстраиваться, как все изменилось. Арей, обычно предпочитавший
сражаться на длину своего двуручника, отскочил назад, сделав дистанцию неудобной
для короткой для спаты Мефа. Буслаев попытался подбежать, но мечник, точно
испугавшись, вновь куда-то отпрыгнул. Его двуручник исчез, а атаки Арея стали
какими-то непонятными.
Мефодий не узнавал его новой манеры боя. Арей стал вкрадчивым и словно даже
трусливым. Он куда-то отбегал, приседал, а потом вдруг вскинул к уху ладонь, точно
грозя бросить в Мефа камнем или галькой.
— Запомни все! Больше я ничего не смогу тебе подсказать! Если не угадаешь оружия
Джафа, он тебя убьет. Если угадаешь — свет получит его оружие и, надеюсь, медальон
с эйдосом.
Он оглянулся туда, где метался маятник, и его прозрачное тело начало медленно
таять. Стена становилась все четче, и Мефу приходилась уже вглядываться, чтобы
различить барона мрака.
— Почему?
— Стрелки?
— Прасковья и Шилов превзошли себя, протащив в эту комнату кусочек Нижнего Тартара.
Кстати, отменить ничего нельзя и телепортироваться отсюда тоже. Идеальная ловушка!
Недаром Лигул всегда первым поздравлял Прасковью с днем рождения! Уверен, он ее
побаивался!
Мефодий метнулся к шкафу. Отражение часов горело изнутри, как картонное, сжигаемое
неведомым жаром. Часы оплывали, теряли форму. Обе стрелки почти встретились на
двенадцати. Оставался лишь крошечный зазор.
Часы еще не пробили, а вокруг уже медленно сгущался жар. Это не был огонь в
привычном смысле. Никаких языков пламени, никакого дыма, никакого треска. Вещи
сжигали сами себя, истаивая изнутри. Пространство вокруг Мефодия сворачивалось. Жар
плавил и время, и стены, и пространство, и само пятое измерение. Буслаев бежал,
точно пробираясь сквозь липкую, раскаленную вату, в которую обратился вдруг весь
воздух. Дышать было нечем. Мефодий не помнил, как вышиб грудью дверь и покатился по
полу. Опираясь ладонями, медленно поднялся.
Мефодий посмотрел на себя. Одежда дымилась. Она казалась целой, но едва он коснулся
ее, большой кусок футболки рассыпался в белую пыль. Ресницы и брови были опалены.
Да, студент. Да, московский. Вот только студент этот вернулся из ада.
В руке у Буслаева была спата. Он все же не бросил ее. А вот дамасский клинок где-то
потерял, да и едва ли тот существовал уже в природе, обратившись в полное ничто и,
по мнению некоторых греческих философов, слившись с самой идеей дамасского клинка,
парящей в пространстве.
Глава 11
Лосиный остров
Если у Вас есть яблоко, и у меня есть яблоко, и мы обмениваемся этими яблоками, то
у Вас и у меня останется по одному яблоку. А если у Вас есть идея, и у меня есть
идея, и мы обмениваемся этими идеями, то у каждою из нас будет по две идеи.
Бернард Шоу
В каждом творческом человеке живет пупсоидный капризон. Это Ирка поняла вечером,
когда сидела с ноутбуком в «Сокольниках» и, рукавом вытирая с монитора пыль,
которая была незаметна дома, но проступила при уличном освещении, писала работу
«Страдание фигней как главный элемент гуманитарного досуга». В работе было восемь
глав, первая из которых посвящалась исследованию человеческого ума. Один собеседник
(работа была в форме диалога) говорил другому:
МЕФ (мне): «Порой мне хочется захватить с собой на улицу коробку с мозгами и
раздавать их прохожим!»
Не подозревая, что стал героем статьи, Багров уже трижды приносил Ирке чай. В
первый раз она сказала, что чай горячий, во второй — что холодный, а в третий раз
заявила, что вообще-то хотела кофе. Тогда Багров рассердился, и чай в чашке
обратился в пар.
— Фу! Разве это мужчина? — Ирка за крылышко выудила провалившуюся между клавишами
муху. — Когда ты в последний раз капризонил, я приносила тебе чай целых восемь раз!
И даже смогла удержать в тайне, что последние семь раз набирала чайник из лужи.
Ирка бросила в него горстью мокрых листьев и побежала между деревьями. Матвей
помчался за ней. Они неслись через заросли, перемахивали через оградки и скамейки,
проламывались через кустарник и вновь выскакивали на аллеи. Правильные бегуны в
пружинящих кроссовках и новеньких костюмах оглядывались на них с укором как на
бегунов неправильных и бессистемных. Хотя «оглядывались» — громко сказано. Чтобы
оглянуться, надо было как минимум их обогнать. Это же не удавалось никому. Даже
велосипедисты отставали, поневоле сдерживаемые скучным асфальтом.
— Что такое?
— Больно?
— Сейчас умру, — пошутил Матвей, но Ирка заметила, что веселость из него ушла. Он
повернулся и медленно пошел куда-то. Ирка догнала его:
— Что случилось?
— Эта ветка. Напомнила мне об одном случае, — Матвей шел медленно и, зачерпывая
ногами листья, тащил их за собой. Шуршащий звук нравится ему, отвлекал.
— У Мировуда?
— Нет. Тогда я еще не был его учеником. Может, отчасти поэтому я им и стал.
Матвей говорил ровным голосом, лишенным эмоций. Глядел перед собой. Губы кривились.
— Пачкал одежду, дразнил, толкал, выкручивал уши и держал их так, пока не доводил
до слез. А тот, второй, робкий, болезненный, никогда не сопротивлялся и все терпел…
Он даже почти не плакал, а только смотрел как-то удивленно, точно пытался что-то
понять. Он его долго так терзал, но абсолютно без толку! Орловичи все равно не
обращали на него никакого внимания. Хотя на то, как обижает, смотрели с интересом.
Даже подсказывали всякие интересные варианты мучений — табака в глаза накрошить,
заставить съесть перец…
— Однажды, когда они гуляли вчетвером, улизнув от гувернера, тот вздорный мальчик
отчего-то вспылил и хлестнул одного из Орловичей веткой по лицу. Больно хлестнул.
— Именно. Орловичу это показалось обидным. Оба брата (а они, сволочи, всегда были
заодно!) набросились на него с криком, что надо его высечь. Повалили, задрали
куртку, нарвали крапивы. Он кусался и царапался, кричал что-то, но они были
сильнее. Тогда мальчик заплакал от унижения и вдруг услышал: «Не трогайте его!» Это
просил тот, другой, сын управляющего. Он хватал Орловичей за руки, пытался
оттащить, но, конечно, не мог. «Тебе-то что, Гриша? Он тебя бил, ты вот и радуйся!»
— «Не трогайте его!» — «Уйди, а то сам получишь!» — «Секите! Только его не
трогайте!»
— И что? Высекли они его? — спросила Ирка, волнуясь вместе с голосом Багрова.
Лосиный остров — очень большой парк. Ирка долго и безрезультатно искала в нем
валькирий, но потом ей повезло. Совсем близко она заметила Антигона, который волок
через просеку сухое дерево. Нос у Антигона целеустремленно мерцал.
Ирка пнула. Она очень старалась, даже немного разбежалась. От пинка кикимор отлетел
на пол метра и ударился о дерево. Ирка даже испугалась, не убила ли его. Но — нет.
Ему понравилось.
— Почему?
На радостях Ирка пнула кикимора еще один разик, чем крайне растрогала
впечатлительного старика.
— Больше не надо, ужасная хозяйка! А то я разрыдаюсь! А то: «здрасте»,
«пожалуйста», «будьте любезны». Да чтоб их черти так пытали! — сказал Антигон и
повел Ирку к валькириям.
Поляна была не просто укромной. Она была идеальной. С одной стороны бетонный забор
выходил на пустырь, где проживала свора бездомных собак, с другой — облупленный
жестяной щит отпугивал всех любопытных, как бы между прочим сообщая, что укус
энцефалитного клеща смертельно опасен. Впечатлительные мамы с колясками решали, что
клещи кусаются именно на этой поляне, а близость собак только укрепляла их в этом
мнении.
Когда Ирка появилась на поляне, у валькирий был перерыв. Некоторые еще стояли со
щитами и копьями, другие уже передали их оруженосцам. Фулона и Радулга опять
разглядывали схемы построений и о чем-то спорили. Бэтла кормила бездомных собак
колбасой. Собаки, имевшие отрицательный опыт общения с людьми, подходить боялись, и
колбасу им приходилось бросать.
— В следующий раз хоти как хуже. И будет в самый раз, — посоветовала Гелата.
— Да не нужен мне твой ДДДР! Успокойся и отпусти мою руку! Синяки же будут! —
морщась, сказала Ламина.
— Кто?
— Аббревиатура.
Д
урачок,
д
опущенный
д
о
р
азмножения. В каждую эпоху — дэдэдээры свои. Сейчас это клерк в белоснежной
рубашке, с дряблым животом и вежливой улыбкой.
— Да все они такие! — сказала Ламина, зевая. — Бывают, конечно, варианты. Например,
улыбка может быть невежливая или рубашка в полоску. И живот факультативен. Но
обязательно будет куча хвастовства и пустой болтовни и обязательно — противный
запах одеколона. Уж лучше б они его пили, этот одеколон, право, было бы лучше!
— Ты очень циничная!
—
Как
— я понимаю. Я не понимаю —
за что? Все произошло поздно ночью, и, думаю, все остальные, более достойные, уже
дрыхли. А я-то полуночница! И вообще, скоро мы все погибнем и тема будет закрыта.
Надеюсь, хоть умереть в бою я смогу как настоящая валькирия!
— тихо сказала она.
— Почему?
— Потому что от твоего визга я оглохла! Как ты его подняла? Коня на скаку
остановит, в горящую избу войдет?
Ирка подошла к Фулоне. Свою рунку она тащила с собой, и так как была очень смущена,
то рунка казалась ей чем-то вроде лопаты на плече у пришедшей на субботник
пианистки.
На шее у Фулоны висел дешевый пластиковый свисток на желтом шнурке, и Ирка, чтобы
было не так страшно, обращалась к этому свистку. Фраза была красивая, но Ирка,
волнуясь, произнесла ее недостаточно внятно. Фулона спорила с Радулгой и не
расслышала.
— …и умереть! — повторила Ирка, ощущая, как это слово выцветает у нее на языке,
лишается силы и смысла.
— Вот это уже свежая мысль! В ней определенно есть какая-то изюминка! — одобрила
Радулга.
— Я пришла, чтобы сражаться вместе с вами! Моя рунка тяжелое копье. Я смогу
прорубить для вас окно в щитах мрака и сделаю это. А дальше будь как будет! —
сказала она громко и отчетливо, как шары, выкатывая слова.
Ирка стояла с закрытыми глазами и ждала. Они не отвечали ни «да», ни «нет». Слышно
было, как за бетонным забором грызутся бездомные собаки. Так ничего и не
дождавшись, Ирка открыла глаза. Фулона и Радулга смотрели на нее. Кругленькая Бэтла
пыталась выглянуть между ними.
— Я вообще-то думала, что рунка — это протазан! — с вызовом заявила Радулга. Она
явно хотела ссоры.
— Я все равно не смогу жить, если вас убьют, — просто ответила Ирка.
Валькирия золотого копья пристально взглянула на нее. Ирка ощутила, что для нее
важны не слова, а что-то другое, лежащее за ними. И именно в это другое Фулона и
всматривалась, Ирка выпрямилась, изо всех сил пытаясь собраться, но все равно
ощущая себя очень жалкой.
Ирка боялась спросить, зачем тренируют Брунгильду. Ей уже ясно было, что с Черной
Дюжиной она сражаться не сможет. Нет ни копья, ни опыта, ни времени, чтобы его
приобрести. Однако в какой-то момент тренировки, когда на залитое дождем лицо
Брунгильды упал лунный свет, Ирке стало ясно, что она дерется просто потому, что
дерется, во имя своего существования. Так и в последние часы жизни нашего мира где-
то будут рождаться дети просто во имя того, что должны рождаться. И к Лигулу всякую
рефлексию!
Ирка билась в первом ряду, в центре построения валькирий. Она прокручивала рунку,
рассекала, делала выпады. Ладони скользили по разбухшему от дождя древку. Ирка не
замечала, что она промокла до нитки. Один из запасных щитов в руках у изображавшего
врага манекена она рассекла надвое.
Она стояла, опираясь на золотое копье, наконечник которого полыхал во тьме. Какие-
то мотыльки, невесть откуда взявшиеся, слетались на него, как на огонь свечи,
врезались, отскакивали, но — чудо — наконечник не обжигал их.
— А похоже, что ждешь! Все эти выпады, прокруты и прочая гимнастика — это для
фотосессии. Даже боксеры, если бы сражались не на ринге, а насмерть, забыли бы о
своих прямых левой. Дрались бы лопатой, табуретом, какой-нибудь доской. Перегрызали
бы горло! Старались бы сунуть своего противника лицом в лужу и утопить его.
Ирка заметила, что валькирия Даша поникла и ссутулилась от таких слов. Для нее они
прозвучали слишком грубо. В глубине души Даша еще оставалась нежной девушкой в
соломенной шляпке, украшенной васильками.
— Ты должна сразу броситься на стражей мрака, опередив наши копья хоть на секунду.
Проломить, прогрызть, пробить маленькую брешь в их щитах. Даже не стараться кого-то
ранить, это уж как придется.
Около часа ночи старшая валькирия вновь свистнула в свиток, обрывая тренировку.
— Тот отпрашивается!
— Распахиваешь окно, берешь директора за ногу и, держа его головой вниз, говоришь
таким же медовым голоском: «Ну что, кто кого отпускает?» — отрезала Фулона.
Дождь только-только прекратился, а Бэтла уже ела, подгоняя армию в тысячу калорий
на возмещение пятисот истраченных.
— А что, если Мефодия пригласить? — Бэтла махнула колбасой, как мечом. — Пусть нас
потренирует! Что за радость манекены дырявить? Они сдачи не дают!
— Зачем Мефодия? Он страж мрака! — ревниво отозвалась Радулга.
— Вот и хорошо. Проще будет понять, как бьется Черная Дюжина, — сказала Гелата.
— Мефодий не страж мрака! Он только сражается, как страж мрака! — вступилась Ирка.
— Так ты слушаешь по ночам Веню Вия? Вот кто, значит, утащил у меня зудильник! —
воскликнула Гелата. Бэтла смущенно втянула голову в плечи.
Из парка они возвращались все вместе, включая Ирку, Брунгильду и одиночку Дашу.
Валькирии несли копья, их оруженосцы — щиты и манекены, пробитые во многих местах
дротами. Ирке было радостно и легко. Пожалуй, впервые за многие месяцы она вновь
ощущала себя частью валькирий.
Всем было хорошо, как бывает после больших физических нагрузок, когда тело
предчувствует радость отдыха.
— Ух ты! Везет тебе! Не то что у меня! — сказал оруженосец Ильги, который, кроме
манекена и щита, тащил с собой боевой топор и меч с извилистым клинком.
— А у меня два пистолета! Один Стечкина, другой «кольт Вайт Игл»! — влез Алик и
кинулся их показывать.
— А у меня вот нету ничего. Только бейсбольная бита и обрез карабина, — с грустью
сообщил оруженосец Хаары.
— Что там написано-то? — не выдержала Ирка, когда они уже шли по городу.
— Где?
— Знал бы прикуп — жил бы в Сочи! Понятия я не имею, чего там написано! — зевая,
ответила Фулона. Ей хотелось спать.
— Это не просто красная книжечка. Это мистическая красная книжечка! Каждый видит в
ней то, чего втайне боится больше всего.
— Ты уверена?
— Да!
— Ну, дело хозяйское! Имей в виду: я тебя не принуждала! — валькирия золотого копья
подошла к фонарю, где было больше света, и распахнула книжечку.
Глава 12
Загородная тренировка
Йозеф Эметс
— Ты-то весь израненный, любо-дорого посмотреть! А мне даже по башке никто не даст,
гуманисты ползучие! — шептал он, ловя слезы в пузырек с широким горлышком. Слезы
кикиморов обладают магической силой, и их можно выгодно продать на Лысой горе.
— Всем привет, кого знаю и не знаю! — крикнул Меф поверх спинок кресел.
— Нет, не три сорок! Нас здесь больше двадцати человек. Умножь три сорок на
двадцать. Вот сколько мы их ждем!
— Они тут что, селедкой торговали? — спросил Меф, протискиваясь мимо Антигона и его
горы оружия.
— Серьезно?
— Еще как! Это машина мужа моей начальницы. Он сперва музыкальные инструменты
скупал, а потом задружился с цирком и теперь вот морскими котиками занимается.
— Деятельный человек.
— ТВОЙ оруженосец не будет водить ЭТУ МАШИНУ, — отрезала Хола, вечно бодавшаяся с
Ильгой на предмет того, у кого оруженосец круче.
— Реакция тут ни при чем. Твой оруженосец не будет водить ее потому, что он всегда
прав! — заявила Хола.
— И что из этого?
— А то, что слишком правые люди смертельно опасны для окружающих, особенно за рулем
тяжелой техники!
Дафна мысленно хихикнула. Она давно заметила, что, когда мужчине требуется заявить
свое право на какой-либо предмет, он ведет себя как собачка, разве что лапку не
задирает. Да и в отношении девушек мужское поведение, по сути, мало чем отличается.
Мужчина начинает накидывать на нее свой пиджак, примерять ей свои часы и галстуки.
Даже Мефодий, ухаживая за Дафной, как мешком ловил ее своим пыльным свитером, а
после утверждал, что якобы у нее был замерзший вид.
— Нет-нет, я понимаю, что нельзя. Но только мне нельзя или вообще всем? — уточнил
Меф.
Наградив его взглядом, от которого чайник вскипел бы без огня, оруженосец убрал из
прохода ногу, и Мефодий с Дафной смогли протиснуться.
— Еще бы: в одном-то автобусе! Предупреди, когда нужно начинать бояться! — попросил
Буслаев.
Она села за руль, робко потрогала его одним пальцем, неуверенно повернула ключ и
вдруг рванула с места так решительно, что Антигон ударился носом о чей-то шлем. Ему
это неожиданно понравилось, и, замигав носом, он стал ждать случая, чтобы
повторить.
— Какое чудо! Она бы прекрасно смотрелась на моей даче! — говорила Хаара, находя
новую ограду с пиками в районе Сиреневого сада.
— А это тебе нравится? Разве не красота? — спросил он, кивая на мраморный фонтан с
лебедями, из приоткрытых клювов которых текли бурлящие струйки.
— Я больше не хочу! Лучше убей меня! — прохрипела Даша после третьего бутерброда,
который Бэтла впихивала в нее двумя руками.
— Вот оно, безволие! — воскликнула Бэтла. — Ешь! Хорошего человека должно быть
много, чтобы он отовсюду был виден!
— Я плохой человек и меня должно быть мало! Не хочу быть ниоткуда видна! — Даша
поспешно заткнула рот ладонями, чтобы Бэтла ничего туда не впихнула.
— Нет, именно чтожество! Ничтожество знает, что ничего собой не представляет, и это
преисполняет его мудрости. А чтожество — это деревянный туалет в голой степи,
который считает себя архитектурным строением.
Не успела Хаара ответить, как автобус резко затормозил. Мефодия бросило на спинку
переднего кресла. Антигон же со всей амуницией едва не вылетел через лобовое
стекло.
— Какую бабушку?
— Эту бабульку можно было смело давить! А потом еще задним ходом сдать и додавить!
— тихо сказала Ирка.
Автобус в последний раз дернулся и прочно сел днищем. Брунгильда упорно газовала,
выбрасывая из-под заднего колеса гравий. Чем решительнее она газовала, тем глубже
зарывался автобус. Наконец великанша виновато оглянулась и заглушила мотор.
Размытая дорога, петляя, уходила вдаль. По обе стороны от нее тянулось поле с
колючей стерней. Валькирии двигались цепочкой, каждая со своим оруженосцем. Мефодий
шагал рядом с Дафной, размышляя, кто чей оруженосец в данном случае.
— Знаешь, что такое «комплекс садовского воспитателя»? Это когда человеку твердо
известны все главные вещи о мироздании, включая то, что нужно хорошо есть кашу и
днем ложиться спать! — с вызовом сказала она и вновь затянула свое: — Вавава!
Часа через полтора бега Фулона остановилась на высоком холме у петлявшей внизу
речки:
— Вот оно, это место! Идеально, да? Будем отрабатывать два варианта: атака на
подъеме и защита на возвышении.
Он единственный из всех не устал, хотя еще «по дороге из жалости стал отбирать у
утомленных оруженосцев щиты. Теперь щитов у него было четыре, и он развесил их на
себе таким образом, что напоминал бронированную черепаху.
— Нет.
— A-а, ясно! — отозвалась Ирка с интонацией человека, который все забыл. — А где
она пропадала?
Ирка смотрела на Малару и думала, что именно так, должно быть, выглядели амазонки.
Узкие, с прищуром глаза, тяжелые волосы, заплетенные в косу, и смуглое, холодное
лицо. Девушка с таким лицом способна стоять под ураганным огнем и, глядя в
зеркальце, подкрашивать губы.
— Отравился?
— Подрезали немного в драке, — ответила Малара так спокойно, словно оруженосец был
послан в магазин за обезжиренным йогуртом.
— А предыдущий?
— Тоже лечится. Хотел врезать одному там… Разумеется, за дело! Стал вытаскивать его
из машины, а тот испугался и нажал на газ. А там маршрутка. Толик на дверце висел,
и его об эту маршрутку приложило.
— Как же. Был один, — процедила она. — Нормальнее не бывает. Но родственники его в
психушку упекли. Сказали, что он стекла ест.
— А он не ел?
Валькирии разобрали оружие. За мрак в этом тренировочном бою выступали Меф, Багров
и с десяток наскоро слепленных из речной глины фигур. У них даже лица
отсутствовали, а вместо глаз Мефодий вставил им белые камешки. Кроме того, в темные
была записана и Дафна, в обязанности которой входило управлять глиняными людьми,
которых, кстати, она же и сотворила.
— Простите, но это все, что я смогла! — виновато сказала Даф, опуская флейту.
— Принеси-ка мне шлем! На холме лежит! — касаясь Иркиной руки, попросила Фулона.
Ирка поднялась на холм и отыскала шлем. Поднимая его, она обнаружила, что с
внутренней стороны шлема двумя тонкими полосками скотча приклеен листок. Это был
обычный листок, вырванный из еженедельника, потому что только у еженедельников
бывают такие широкие и одновременно бледно напечатанные полоски.
9. Валькирия-одиночка Даша
12.
Валькирия бронзового копья Малара
— Брунгильда не готова!
— Возможно. Но я приглядывалась к ней вчера. У нее природный дар. К тому же, если
убьют всех, ее потом прикончат тоже, — горько отозвалась Фулона.
— Ну давай, темная! Вперед! Посылай свою глиняную армию! — весело сказал Мефодий
Дафне.
— Погоди! У тебя есть хоть какой-нибудь план? Они же нас копьями забросают на
подходе!
Мефодий прокрутил в руке черенок от лопаты, заменявший ему в этом тренировочном бою
спату. Не пускать же в ход настоящее оружие!
Дафна думала, что глиняшки побегут на валькирий толпой, но они вытянулись цепью и
пошли в атаку змеей, как китайская пехота, спасающаяся от стрел. Этот простой
способ оказался настолько эффективным, что копья валькирий смогли поразить только
двух глиняшек, да и тех в щиты. А тут еще сверху свалился пьяный от валерьянки
Депресняк и вцепился когтями в нагрудник Гелаты, раздирая его, как жестяную банку.
— Мррряу!
— Долго?
Правда, и валькирии не оставались в долгу. Чего стоил один только тройной копейный
удар Ламины — неуловимо быстрый, сильный, оставивший в глине глубокие ровные следы,
похожие на строчку швейной машинки. И все это было нанесено в одну секунду, из-под
щита, на отходе, утяжеленным тренировочным копьем, да и руку ей приходилось держать
под неудобным углом! Будь на месте глиняшки кто-нибудь живой — он вполне мог бы
отправиться в Тартар ускоренным рейсом.
— Тогда скажи самому себе, что еще рано! Пусть все втянутся в бой! — азартно сказал
Меф.
Мефодий привстал, чтобы посмотреть, что показывал ему Багров, но, к своему
удивлению, увидел совсем другое, и челюсть у него отвисла. Под шумок, пока семеро
глиняшек сражались с валькириями, оставшиеся трое незаметно отбились от отряда и
переключили свое внимание на оруженосцев. Причем происходило это явно с ведома
остальных глиняшек и по согласованию с ними, поскольку те, не переставая сражаться,
то и дело бросали быстрые взгляды в ту сторону.
Двое глиняшек мягко держали под руки вопящего Алика, не забыв зажать ему рот, а
третий сноровисто шарил у него по карманам. Забрал зажигалку, перочинный нож,
пистолеты и кое-что по мелочи. Бумажником и флешками не заинтересовался. Покончив с
Аликом, глиняшки связали оруженосца брючным ремнем, заткнули ему рот его же носками
и столь же сноровисто стали подкрадываться к оруженосцу Гелаты. Спустя десяток
секунд карманы качка были обшарены, а сам он, так же связанный ремнем, мирно улегся
рядом с Аликом. Другие оруженосцы пока ничего не замечали. Все их внимание было
поглощено боем.
Пока Мефодий пытался отыскать в поведении глиняшек логику, правое крыло валькирий
сомкнулось, оказавшись в непосредственной близости от оврага. Дольше ждать не имело
смысла. Буслаев перехватил черенок от лопаты и ринулся в самую гущу боя.
Хаара удачно врезала Мефодию древком по ребрам, и ему пришлось озаботиться, чтобы
не схлопотать еще и наконечником. Еще не отдышавшись, он заметил, что глиняшки с
нездоровым интересом присматриваются к чеканному нагруднику Фулоны. Пришлось за нее
вступиться. С глиняшками оказалось сложнее, чем с валькириями. Сила у них была
немереной. Один из глиняшек перехватил черенок лопаты Мефодия и так боднул его
головой в грудь, что метра два Буслаев пролетел по воздуху, затормозив лишь о щит
Бэтлы.
Меф вскочил, извлеченный этим ударом из бранной симфонии. Он увидел, как Багров
обклеенным птичьими перьями палашом теснит валькирий, атакуя их по щитам. Удары
палаша казались обычными, но звук от них выходил глухим и грозным, как от тарана.
Валькирии едва удерживали щиты. На них возникали вдавленные вмятины, которых не мог
бы оставить ни один палаш, будь он дважды артефактом.
Наконец кто-то, выдвинувшись навстречу Багрову, ушел от удара палаша и древком
подсек ему ноги. Не устояв, Багров опрокинулся на спину. Тот, кто его опрокинул,
легко занес свое оружие и, намечая удар, легонько коснулся лба Матвея. Это была
Ирка, и у нее единственной не было щита.
Бой остановился. Валькирии сгрудились вокруг Мефодия и Багрова. Одна лишь Гелата
продолжала гладить Депресняка, не признававшего перерывов. Глаза у кота были
полузакрыты, нагрудник он больше не раздирал, но и когти из него не вытаскивал.
Глиняшки куда-то исчезли. Недавно их было семеро, а теперь всего двое или трое, да
и те отходили бочком, имея на плоских лицах вежливое выражение линяющих с лекции
студентов. Ирка протянула руку, помогая Багрову подняться.
Матвей потрогал лиловое пятно на ноге, возникшее от удара древком. Оно еще не
болело, но уже приобретало цвет. Знающему человеку это говорило о многом.
— А что ты подумала?
Хаара, которую Мефодий недавно дважды неплохо приложил черенком лопаты, рвалась
выяснять отношения:
— Он убил меня неправильно! Схватил Бэтлу за щит и дернул вниз! Щитом — чужим
щитом!!! — ударил меня по подъему ноги! Меня, женщину! Дико больно, между прочим!
Потом толкнул на меня Бэтлу и подло спрятался за ее толстую спину!
— Себе скажи спасибо! Не могла же я ударить тебя копьем? Потом этот нахал толкнул
на меня Ильгу. Что это за бой такой? По каким правилам? И тут этот ваш Буслаев
подкатился под мой щит, ткнул меня палкой сомнительной стерильности и принялся
вопить, что убил меня своей деревяшкой!
— Я не вопил. «Этот ваш Буслаев» напомнил тебе, что ты убита. И чтобы не тыкала мне
в спину копьем, после того как тебя прибили! Я уже с другими сражаюсь, а тут трупы
бегают и орут мне в уши, что я дегенерат! — возмутился Мефодий.
— Должен же кто-то сказать тебе правду!
— А кто мне древком по печени врезал? И Фулоне, кстати, тоже, хотя она на твоей
стороне!
Очень быстро пропавшие оруженосцы были обнаружены в неглубокой канавке. Все они
были уложены аккуратным штабелем и связаны с удивительным умением и одновременно с
экономией средств — всего-навсего брючными ремнями. Руки каждого были заведены за
спину и надежно примотаны к ногам соседа. Оруженосцы мычали и пытались избавиться
от кляпов. Больше всего плевался брезгливый оруженосец Ильги, которому заткнули рот
носками оруженосца Бэтлы.
— Кто это сделал? — спросила Фулона, после того как оруженосцев освободили.
Мефодий предпочел не озвучивать, что он-то как раз и видел. При резком обнаружении
чего-либо возмутительного виновным обычно оказывается не тот, кто все сделал, а
тот, кто первым вякнул. Этот принцип он усвоил еще на Большой Дмитровке, 13.
— Где они, эти глиняшки? — крикнула Фулона, отшвыривая учебное и материализуя свое
истинное — закатным золотом пылающее — копье.
Глиняшек стали искать, но их нигде не было. Лишь зоркая Дафна, когда закончила
хохотать, углядела, как в дальнем кустарнике мелькнула и скрылась спина, имевшая
цвет речного берега. Из кустарника кто-то быстро высунулся, махнул рукой и исчез
уже окончательно. Выглянувший глиняшка — Дафна могла поклясться, что не ошиблась, —
тащил с собой боевой топор кого-то из оруженосцев и мангал Ламины.
— Ты серьезно?
Дафна замотала головой, радуясь, что сможет сказать Фулоне что-то утешительное:
Крышки гробов были забиты гвоздями, отчего гробы не тонули, когда им случалось
перевернуться. Переглянувшись с Фулоной. Багров открыл брошенным ему с берега
ломиком один из гробов, на миг оцепенел и тотчас поспешно стал его закрывать.
— Ничего!
— Покажи!
— Очень трогательно! Теперь я хотя бы знаю, как буду выглядеть мертвой! Остальные
этого счастья, думаю, лишены! — через силу улыбаясь, сказала Гелата
Валькирия воскрешающего копья была первой, кто смог шутить. Кроме того, Гелата
продолжала гладить кота, решившего болтаться у нее на нагруднике до ближайшего
четвергового дождика.
— Чур-чур! Дурной знак! Кто видит дерево постучать? — суеверно воскликнула Ильга и,
не найдя поблизости дерева, принялась плевать через плечо прямо на стоявшего за ней
оруженосца
— Что — ерунда?
— Если бы существовали дурные приметы и если бы они действительно работали, мрак
давно отправил бы всех суккубов рассыпать в кафешках соль или высвистывать деньги в
метро! Вообрази! Соль, рассыпанная в десяти тысячах московских кафешек — и город с
треском проваливается! Но раз этого не происходит — значит, и приметам нет смысла
верить!
— Тебе хорошо говорить, светлая! Тебя-то в гробу нет! — едко сказала Радулга.
— Вот оно! Место и время очередных Запретных боёв. И скоро: уже во вторник. —
сказала она тихо.
— Где?
Алик покраснел:
— Когда зимой смотришь с самолета, там повсюду круглые болотца, похожие на ледяные
спирали. Их очень много. И между ними лес.
— Да, легко найти уединенное место! А вдруг его поменяют в последний момент? —
предположила Хола.
— Почему? Обычно можно узнать только в последний момент! А сейчас? Из-за этого
цирка с гробами, что ли, не поменяют?
Вернув куклу на место, она оттолкнула гроб от берега. Гроб выплыл на середину реки,
покачался на волнах, решая, что ему делать дальше, и, развернувшись, несколько
наискось поплыл по течению.
Глава 13
Сделка № 2
Эссиорх
Когда у москвичей иссякает фантазия или они не желают напрягать извилины, они
встречаются либо у памятника Пушкину, либо на «Чеховской». Именно там и пересеклись
на следующий день два «мегабайта» — МБуслаев и МБагров.
Последние полчаса, оставшиеся до встречи с Мефом, Багров стоял на краю тоннеля, где
был сильный сквозняк и проветривал себя. На душе у него было суккубно. Матвей
думал, что вот Ирка любит его, Багрова. Он, Багров, любит Ирку и себя. Будто не
измена, но вполне себе такой любовный треугольник.
— Хорошо хоть, признаешь сам факт опоздания! Hу, чего тебе было нужно?
— Может, поднимемся в город? Не люблю метро… Тут запах какой-то! Меня сейчас
вырвет!
Матвей быстро взглянул на него, однако лицо Буслаева не выражало ничего, кроме
усталости от зачета.
— Так образовалась еще одна российская семья! — сказал Буслаев. — Кстати, про
метро! Интересно, Чехова пустили бы без проездного, перенеси мы его сюда на машине
времени? «Вы что, ребята, это станция имени меня!» — «Топай, топай! Пушкин вот на
«Пушкинской» по турникету ногой шарахнул — до сих пор в кутузке сидит!»
— Я смешу не тебя. Я смешу себя. Это и есть высший пилотаж юмора, когда одна и та
же шутка вызывает у одних смех, а у других слезы. — возразил Буслаев. — Вот наконец
спокойное место! Расскажи мне про Джафа!
Багров, никак не ожидавший этой просьбы, вздрогнул. Это было настолько очевидно,
что не утаилось от Мефодия:
— Ого! Кажется, моя вторая шутка удачнее первой! Ну, кто там кого вызвал на драку в
песочнице? Надеюсь, ты не забыл, что лучшая лопатка — саперная?
— Я говорил с призраком.
— Идиот!
Тут Мефодий вспомнил странные слова Арея про Варвару и заспешил к переходу. Матвей
едва успевал за ним. Он бежал, и его ужасно злило, что вот он, Багров, вынужден за
кем-то следовать. Куда приятнее было бы, если бы следовали за ним!
Железная дверь с табличкой «Гормост» была закрыта. На ней даже белела пломба с
печатью, но это мало что значило. Заклинание самосрастающейся бумажки — азы
элементарной магии. Говорят, в детском саду на Лысой горе, чтобы дети сидели тихо,
им дают чемодан с деньгами. Они рвут их пополам, а потом сращивают, Кто по ошибке
срастит половинки двух разных бумажек, надевает колпак с надписью «Я у мамы
альтернативная личность!» и убирает за всей группой игрушки, а также огнестрельное
и холодное оружие.
Буслаев подергал дверь, потом энергично постучал в нее кулаком и попинал ногой.
Потом отошел па шаг и толкнул дверь плечом.
— Это мой ящик! Я его сюда принес! Так что попрошу! — глядя в сторону, сказал
субъект.
— А если не выиграю?
— Ничего, я не спешу.
С минуту порывшись в билетах, Мефодий выудил один билет и, положив его на колено,
монеткой поскреб фольгу. Посмотрел на свет, что получилось, и еще немного поскреб.
— Все ты понял! Там было написано «детский автомобиль», а ты одно слово убрал.
— На флейте. Она теперь самая обычная — но разве в этом дело? Раньше я не понимал
флейту. Она была для меня лишь источником маголодий, а теперь, кажется, начинаю
постигать… Смешно! Ведь я даже и не страж уже! Был стражем — не понимал, а теперь
вдруг музыка открылась мне… — слабо улыбаясь, сказал Корнелий и махнул рукой.
— Ты писал Троилу?
— О чем?
— Не могу сказать. Это личное. Взять меня в Эдем он не предлагал. Это невозможно,
да я и отказался бы. Да и кем бы я был в Эдеме? Без крыльев? С флейтой, которая
потеряла маголодии, но обрела музыку?
Простившись с Корнелием, Мефодий и Багров вышли из перехода. На ступеньках Меф
остановился и присел на холодноватый мрамор. Нужно было все состыковать, осмыслить,
разобраться. Мефодий был оглушен, но оглушен как-то затуманено. Сознание его
защищалось, как это было после смерти Арея. Человек очень кратковременен в горе,
если это не застывшее, давнее страдание, похожее на хроническую болезнь. Даже
сквозь слезы, в самой искренней печали, человеку нередко и очень естественно
хочется смеяться, есть, любоваться природой. Потом горе снова наваливается, человек
плачет, маятник приходит в движение и… опять откачивается в спасающую, разгружающую
сознание радость. Человек ужасается горя и, спасаясь от него, отбегает в область
веселого. Убежать! Не думать! Не потому ли многие поминки, такие горестные в первые
минуты, очень скоро становятся чем-то вроде внепланового дня рождения?
Рядом с Мефодием сидела девушка и, болтая ногами, ела чипсы. Чем-то она была похожа
на Варвару, в таких же тяжелых ботинках, с независимым взглядом, но… другая. И
только теперь, увидев эту совершенно постороннюю девушку, Мефодий ощутил, что такое
была Варвара и что они потеряли…
Мефодий смотрел, как на колени девушке падают крошки чипсов с мельчайшими красными
точками перца, и ему казалось, что все вокруг картонное, ненастоящее, мелкое. Все
волнуются не о том, не того боятся, не того хотят, не в том увязают.
«Нет, пока тебе самой не будет больно, ты не поймешь. Так и будешь хрустеть
чипсами! Никто ничего не поймет, если его не разбудить болью. Без боли мы спим и
никогда не проснемся», — подумал он.
— Ты заметил? — спросил Меф. — У него глаза другие стали. Были щенячьи, на шесть
там, по хлопку, аля-улю, а теперь хорошие глаза. Страдающие.
Мефодий пожал плечами, и мысль развивать не стал. Он по опыту знал, что если во
что-то веришь, а потом начинаешь эту веру объяснять, то быстро ее теряешь. Твое
только то, о чем ты молчишь.
— Смотри? Видишь?
На набережной, там, где некогда, смыкаясь тесным лабиринтом, уходили к Болотной
площади доходные дома Бахрушина, шла стройка. За сетчатой оградой возился маленький
желтый трактор. Мефодий внимательно оглядел его и даже, не исключая подвоха,
переключился на истинное зрение, однако трактор так и остался трактором, ни в кого
не превратившись.
Мефодий послушно задрал голову. На стреле крана лежала темная фигура и вглядывалась
во что-то происходящее в котловане. Буслаев сразу почувствовал, что это именно
страж и именно из Тартара. В его фигуре была затаенная, спокойная угроза.
— Откуда знаешь?
— Вон у него в руке шотел — оружие либо чайников, либо истинных профессионалов! Уж
больно неудобные эти шотелы! — сказал Мефодий.
— Не надо морщиться! Руку сбривает только так. А изгибом можно поражать противника,
укрытого за щитом.
Между секциями ограды были бетонные блоки. Выглядывая из-за них, Буслаев высмотрел
на строительной площадке еще одного стража мрака. Этот второй стоял в глухой стене
еще не снесенного дома, примыкавшей к котловану. Когда-то бахрушинские корпуса,
видимо, соединялись, и теперь странно было глядеть на двойную, явно межкомнатную
дверь, выходившую на улицу на высоте пятого или шестого этажа. В этом-то проеме и
стоял темный страж, в руке которого что-то блестело.
— Опасная вещь!
— Опасна столовая ложка. Один конец — тычковый. Другой — ударно-дробящий. Еще можно
соли с перцем насыпать. Будет метательное оружие.
Багров усмехнулся:
Дальше Мефодий повел себя довольно странно. Вытащив нож, он деловито срезал холст
со старой рекламой фестиваля военных оркестров. Подтягивая холст за собой, вскочил
на ограждение моста и вскоре был уже на плоской крыше верхнего вагончика. Багров
уже был там. Он лежал на животе и держал во рту указательный палец.
— Хватит свою кровь пить! Помоги! А то они нас сверху увидят! — велел Мефодий,
расправляя холст и ужом забираясь под него.
Мефодий подполз к краю крыши и, высунув голову, заглянул и котлован, который теперь
оказался левее их новой точки обзора. На глинистом дне котлована суетились десятка
полтора фигур. Большинство из них были комиссионерами, промышлявшими здесь же, в
центре, в многочисленных офисах. Это угадывалось по строгим костюмам, белым
рубашкам, галстукам и прочим элементам офисных доспехов. Между ними мелькали и
несколько попугайно одетых суккубов. Они размахивали руками, спорили и взвизгивали
так, что отдельные звуки слышны были даже на мосту. И комиссионеры, и суккубы
находились в таком возбуждении, что не замечали ничего вокруг.
Обсасывая ранку на пальце. Багров смотрел в котлован, где спор переходил уже в
ссору. Один из суккубов оборвал свой визг на самой высокой ноте, бросился на
длинного комиссионера, опрокинул его, ногами стиснул шею и быстро-быстро, как
роющий землю суслик, принялся выдирать у него волосы. Это послужило поводом к
началу общей драки.
Удрать удалось лишь длинному суккубу в пестрой жилетке, который, прыгая, как
кузнечик, по головам комиссионеров, ухитрился покинуть котлован и мгновенно забился
под строительный вагончик. Златокрылый послал ему вслед две маголодии, но, судя по
разочарованному виду, с которым тот опустил флейту, ни одна из них цели не
достигла.
Стражи мрака жадно наблюдали за ними. Тот, что, уцепившись руками, висел под
стрелой, начал быстро ползти по-змеиному, торопясь оказаться над котлованом. Его
напарник бесшумно отступил в глубь дома, но не затем, чтобы скрыться, а, как
догадался Буслаев, чтобы дальше прыгнуть.
Место для засады было выбрано грамотно. В узком котловане крылья и флейты не давали
златокрылым преимуществ. Напротив, бойцы Черной Дюжины получали все возможные
выгоды.
Нашаривая в рюкзаке спату, Мефодий хотел крикнуть стражам света, чтобы они уходили,
но не успел. Один из златокрылых оглянулся, увидев упавшую на него тень и, коротко
вскрикнув, выронил флейту, ткнувшуюся в глину мундштуком. Его спутник вскинул
голову и, поняв, что выдохнуть маголодию не успевает, приготовился к защите.
Его лицо было как застывшая маска. Оно не изменилось, даже когда златокрылый сделал
отчаянный выпад и штыком на флейте пропорол ему щеку. В открывшейся ране сверкнули
зубы. Кровь у темных стражей выступает не так быстро, как у людей. Страж мрака
провел пальцем по ране, определяя ее форму, и ухмыльнулся.
Второй златокрылый попытался выдохнуть маголодию, но мундштук его флейты был забит
глиной. Боец Черной Дюжины с мечом тье бросился на него сзади и всадил клинок ему
под лопатку. Но и мертвый златокрылый спас своему другу жизнь.
— Сперва убей!
Спата Мефа мелькала огненно и коротко. Страж с мечом тье пятился назад. Пожалуй,
впервые в жизни Багров до конца понял, почему хорошая атака является одновременно и
защитой. Все же тартарианцы не были напуганы. Сражались цепко и с каждой секундой
все увереннее. Они уже постепенно растягивались, чтобы удобнее было атаковать
Буслаева с двух сторон.
Страж с шотелом гибко ушел от выпада спаты и, обманув Мефодия боковым ударом в шею,
атаковал его круговым ударом в ногу. Удар был такой силы, что отражать его спатой
было бесполезно. Глиняный скат помешал Буслаеву подпрыгнуть. Больше интуитивно, чем
продуманно, он бросился вперед и, пробежав между тартарианцами, оказался на дне
котлована. Там он остановился и, переводя дух, вытянул спату навстречу стражам
мрака. На миг он усомнился, что сможет победить, — слишком давно не тренировался, и
спата в его руке дрогнула. Тартарианцы уловили его неуверенность.
Было заметно, что бойцу Черной Дюжины хочется расправиться с Буслаевым самому. Одно
дело убить ученика Арея в равном бою, а другое — разделить победу еще с кем-то.
Второй страж это тоже прекрасно понимал.
Вскинув голову, он с досадой углядел в небе две маленькие точки, а чуть поодаль от
них третью, летящую с провалами.
— Этот проклятый златокрылый привел подмогу! Ты даже добить его не смог! Уходим!
Матвей осознал, что это конец, но ощутил скорее недоверие, чем ужас.
«Неужели я умру? Не может этого быть! Это же я!» — подумал он, подвисая в каком-то
особенном, замедленном времени. Занесенный клинок медленно падал, приближаясь к
нему.
— Не трогай его! Это добыча Джафа! Или хочешь иметь дело с Джафом? — предупреждающе
крикнул второй страж.
Златокрылый сделал попытку улыбнуться Мефу, но на губах у него уже лопались розовые
пузыри. Чтобы не захлебнуться, страж попытался приподняться, мучительно закашлялся,
повел подбородком, и вдруг тело его разом опало. Пальцы, стискивающие руку Мефа
поверх того непонятного жгущего предмета, разжались.
Сбежав в котлован, Багров схватил Мефодия за плечо:
— Идем отсюда! Или нам придется объяснять златокрылым, как мы здесь оказались!
Багров заглянул в котлован, где, медленно становясь прозрачным, таяло тело светлого
стража. Белые крылья сливались с глиной.
Притаившись под деревянным навесом, где прозрачными слезами капал умывальник, они
дождались, пока новая двойка златокрылых скользнет в котлован. Здесь же, под
навесом, отвернувшись от Багрова, Мефодий впервые разжал пальцы.
На открытой ладони лежали золотые крылья. В том месте, где на них попала кровь
прежнего владельца, они сияли так, что ученик Арея едва мог смотреть. Что-то
капнуло со лба Мефодия, стремительно пробежав по коже, и крылья вспыхнули так же
ярко, как там, где была кровь златокрылого. Проведя рукой по лбу, Буслаев обнаружил
глубокую царапину.
— Что там у тебя? — кисло спросил Багров. У него ныла голова и опухала челюсть.
Страж мрака не пожалел его, когда ударил в нее гардой.
— Ничего! Пошли!
Лицо Багрова вскипело досадой. Джаф был последним, о ком ему хотелось вспоминать.
Особенно теперь, когда ему сохранил жизнь тот, кто сам, оказывается, побаивался
Джафа. Что же такое этот страж с лицом молодого льва, что его опасаются даже
тартарианцы?
Багров свесил с лодки руку. Ладонью зачерпнул воду. Речная вода пахла водорослями и
нефтью. Мефодий ждал. Когда мужчина, подобный Багрову, дает задний ход, он не
делает это сразу. Ему важно сохранить хорошую мину при плохой игре, показать, как
сильно он презирает свет и мрак, а вместе с ними и своего собеседника. Детский сад,
ясельная группа, как сказала бы Дафна.
— Да нет, — невинно сказал Мефодий. — С чего ты решил? Хочу попросить его поставить
мне лайк в социальной сети!
Вытянув руку, он приставил палаш к горлу Мефа, заставляя его вздернуть подбородок.
Тот скосил на клинок глаза и миролюбиво спросил:
— Опять завоз?
К нему уже бежали. Сунув спату под мышку, он протиснулся в тесную дверку
теплоходного туалета. Когда полчаса спустя, после долгого стука, для отваги
прихватив с собой охранявшего пристань полицейского, метрдотель отомкнул дверь
своим ключом, в кабинке никого не было. Лишь на бачке чернела надпись маркером:
— Rideamus!
[2]
Меф мысленно попросил у лежащих под ним костей прощения и осторожно прилег.
Было холодно. Он спрятал руки в рукава свитера. Заснуть не удавалось. Мефодий лежал
и смотрел в темнеющее небо. Первой вспыхнула, как всегда, Венера. Она висела в небе
огромная, как сигнальная ракета. Мефодий думал о Дафне, об Арее, о матери с отцом.
Мысли были скользящие, транзитные — такие же, как проносящиеся по небу сизые
обрывистые тучи.
В кармане у Мефа дважды вздрогнул, точно постучал, телефон. Уверенный, что это
Дафна или, скорее всего, мать, обожавшая трижды в день без вопросительного знака
спрашивать «Как дела, мой любимый сын». Мефодий посмотрел на экран.
Ветер разогнал тучи. На плиту упал лунный свет, заливший стершиеся буквы и точно
наполнивший их изнутри. Фамилия у Бориса Брониславовича Б. была «Буслаев».
Мефу стало жутковато. Любят ребятки подпитывать суеверия! Он отжался сто раз,
согревшись немного, прилег на плиту и закрыл глаза.
Глава 14
Четыре дамы
— Предположим, что я тебя умнее. Но если я вслух скажу, что я тебя умнее, то буду
тебя глупее. Причем ощутимо глупее. Понял?
— Неа.
— Ну так абсолютно во всем! Если какой-то человек выше другого духом, но подумает
на секунду, что выше его духом (только подумает! до слов даже не дойдет!), то
станет ниже его духом. И жизнь ему быстро докажет, что так оно и есть.
Эссиорх же умел спокойно рисовать, или вырезать что-то, или читать, или, как
сейчас, играть с веревочкой, завязывая головоломные узлы. Узлы эти казались
смертоубийственными, но развязывались легчайшим подергиванием. Прямо как
человеческая жизнь: все кажется безумно спутанным, страшным, непоправимым, а всего-
то и надо, что понять простейшую вещь — что и куда потянуть.
— То есть тебе что, вообще плевать, как я выгляжу? А для кого мне тогда хорошо
выглядеть?
Улита пожелала ему посмотреть на себя, прежде чем крошить батон на сына, и, являя
немилость, ушла на кухню. Там она сунула Люлю в переносную кроватку, положила на
стол два артефактных метательных ножа и принялась смотреть в окно, как Эссиорх
заводит мотоцикл. В результате всех манипуляций мотоцикл окупился бензиновым дымом,
загрохотал и умчался.
«Почему я ему не сказала? Ну почему? Теперь вот буду бояться каждого шороха!» — с
тоской подумала бывшая ведьма.
Внезапно Люля издал странный звук. Улита повернулась и увидела, что младенец по-
турецки сидит в кроватке и гоняет в губах «Астру» без фильтра.
Улита закричала, схватилась на сердце и тут же поняла, что это Тухломон, коварно
облачившийся в такие же, как у Люли, ползунки. Сам же Люля находится в руках у
стоявшего рядом с кроваткой Джафа, который, подняв его на уровень своего лица,
деловито разглядывает в груди ребенка эйдос.
Разъяренная мать похожа на тигрицу. Улита рванулась к Джафу. Тухломон сунулся было
наперерез, но ударом кулака «Астра» была вмята в его пластилиновую голову. Улита
схватила со стола метательные ножи.
Молодой страж переживательно зацокал языком. Перебросив Люлю н левую руку, правой
он ловко выхватил у Улиты один из ножей и, точно пробуя на вкус, лизнул его лезвие.
Заметив, что Улите не нравится, что ребенок у него в руках, Джаф шагнул к ней и
торжественно вручил малыша. Перед этим он слегка пощекотал его, заставив
засмеяться. Удивленная Улита застыла.
— Прекрасное дитя! — похвалил Джаф. — Какой умный взгляд! Какое богатырство! А отцы
еще чем-то недовольны! Котлета ему, видите ли!
— Ни в коем случае. Просто случайно проходил мимо и не успел зажать уши! Осторожно!
У тебя за спиной псих с ножом! — внезапно предупредил Джаф.
Джаф гибко прошел по кухне и присел на подоконник. Улите снова стало страшно от
вкрадчивых, кошачьих движений стража мрака.
Молодой страж засмеялся. Лучше бы он этого не делал. Если смех — зеркало души, то
зеркало Джафа было давно разбито. В руках у него появились четыре карты.
— Ну и прекрасно! Но все же согласись: одно дело знать, что тебе никто не нужен,
кроме Эссиорха, а совсем другое — знать, что ты сама никому не нужна, кроме
Эссиорха… Философ я, однако, а? Червонная дама — красота. Трефовая — сказочная
фигура. И бубновая, извини за печальное напоминание, — ваши с сыном эйдосы!
Джаф скривился. На весах мрака эйдос Улиты был тускловатым, легко меркнущим эйдосом
перековавшейся ведьмы. Эйдос же младенца заставил бы трястись пальцы самого Лигула.
Джаф отвесил ей быструю, почти кошачью пощечину, от которой голова Улиты мотнулась,
а на глазах выступили слезы:
Одинаковые рубашки мелькали перед Улитой, не думая больше ни о чем, желая только,
чтобы все скорее закончилось, ведьма протянула руку и схватила дальнюю карту. На
какой-то миг ей показалось, что она схватила одну, но в руке у нее оказалась
другая, и додумать эту мысль не успела.
— Выбор сделан! Бубновая! Эйдос твоего сына мой! — воскликнул Джаф, прежде чем
Улита перевернула карту.
Улита знала, что так оно и есть. Все потеряно. Ощущая в груди сосущую дыру, она
безнадежно перевернула карту, взглянула на нее и… вскрикнула. как птица. Ее обожгли
чьи-то огненные, живые глаза, на карте метнулось что-то алое, стремительное —
метнулось и сразу пропало.
Ощерившись, Джаф вырвал у Улиты карту. Он был в такой ярости, что ногтем содрал ей
кожу на пальце. Через плечо стража Улита разглядела на карте узкую, рисунком
намеченную площадку, а сразу за ней — бездну. Совсем недавно бубновая дама еще была
здесь, а теперь… теперь ее не было.
Все равно ты проиграла! Ты вытащила бубновую! Остальные три — все здесь! Значит,
бубновая! Тебе не отвертеться!
Дверь за спиной бывшей ведьмы захлопнулась. Быстрая, как змея, рука Джафа легко
миновала Улиту, изогнулась, как никогда не смогла бы изогнуться рука живого
человека, и попыталась скользнуть в грудь ребенку. И — ничего у нее не получилось.
Улита услышала короткий яростный крик, какой бывает, когда кожу обдает раскаленным
паром.
Пытаясь нашарить дверную ручку, Улита задела выключатель. Вспыхнул свет. Джаф
метнулся к стене, спиной закрывая свою страшную, уродливую тень, которая, не желая
сидеть тихо, прорывалась за контуры его спины.
— Все равно заберу! Мрак признает эту сделку законной! — зашипел он. — Ты вытащила
бубновую даму!
Из стены важно вышагнул Тухломон. Недавно выпавший в окно комиссионер был облачен в
строгий черный мундир. На переносице поблескивало пенсне. В руках он держал некую
громоздкую конструкцию, густо смазанную ружейным маслом.
Джаф махнул ему рукой и скрылся. Тухломон кисло поглядел на Улиту и, прицелившись в
нее, предупредил:
— Он только похож на пулемет. Это «FG 42» — винтовка парашютистов вермахта. Из-за
чрезмерной мощности патронов быстро выходит из строя. Американцы после войны
сплагиатили с нее свой пулемет «М 60», вот ты и обознался, бедненький. Но у тебя
именно винтовка! Ты хоть знаешь, где предохранитель?
Ведьма с любопытством заглянула в черный зрак дула, где жила уготованная ей пуля.
Не тратя времени даром, он ухитрился раскататься по потолку таким тонким слоем, что
подцепить его нельзя было даже ногтями. Тухломон торжествовал, готовясь бесконечно
болтать и сюсюкать, но он не учел, на что способна разгневанная женщина. Кривясь от
боли и держась рукой за бок, Улита тяжело поднялась, взяла газету, скомкала ее,
подожгла от газовой конфорки и, вскинув руку, принялась выжигать Тухломона с
потолка.
Улита и Эссиорх прыгали по кухне, давя их. Эссиорх делал это, проворачиваясь на
пятке, а Улита колотила их сорванной с ноги тапкой. Наконец от Тухломона остался
единственный червячок Он сложился в крошечного, почти неразличимого человечка со
смазанными чертами лица, голого и лишенного пола. Человечек замахал руками, не то в
гневе, не то в крайней степени глумления пропищал нечто негодующее, присел и
опрометью метнулся за батарею, спасаясь от прыгнувшей к нему Улиты.
— И ведь это далеко не все! Наверняка у него по тайникам много чего распихано! —
сказал он с сожалением.
— Мы его убили? Или нет? — спросила Улита, вновь пытаясь трясти батарею.
— Он снова соберется!
Эссиорх лег животом на пол и, насколько было возможно, заглянул за батарею. Там,
куда уходила труба отопления, темнела узкая щель. Туда и просочился пластилиновый
человечек.
— А ничего не будет.
— Совсем ничего?
— А Джаф? — спросила она, дрожа. — Он же вернется! Ему нужен мой эйдос и эйдос
Люля! Слышишь, я почти обещала их ему!
— Не думаю, что она чья-то. Она общая. Но она же и наш ответ Джафу… В общем, не
заморачивайся и просто тянись к свету. Просто — как цветок к солнцу!
— Какая нам разница, что сказал Джаф? Чего он подумал? Что хочет? О чем мечтает?
Мрак всегда и во всем прав.
— Ну да! Логика мрака безупречна! Кто слушает мрак, для того он всегда и во всем
путеводитель. На самом деле мрак — это нарыв на пустоте. Ведь и Джаф когда-то
летал, я думаю, а теперь крылья его высохли и он стал тем, что он есть… Но довольно
о Джафе!
Эссиорх легонько отстранил Улиту, взял ее щеки в ладони и легонько дохнул на глаза.
Она ощутила тепло его дыхания, и странный покой, которого она не знала прежде,
заполнил все ее существо.
— Почему?
— Потому что… Просто поверь мне! Он поймет, что ты не его и Люль не его, и уйдет.
Мрак может заполнить тебя, только пока в тебе есть какая-то трещина, темный
закуток, что-то, куда смогла бы спрятаться тень… В Люле этого нет, а теперь — на
какое-то время! — и в тебе не будет!
Глава 15
Не стучи по дереву!
Умный человек определяет место для каждого из своих желаний, затем исполняет их по
порядку. Ваша жадность часто нарушает этот порядок и заставляет преследовать
одновременно такое множество целей, что в погоне за пустяками мы упускаем главное.
Буслаев рывком сел на надгробии. Он проснулся оттого, что кто-то его нюхал. «Кто-
то» оказался собакой. Молодой и тощей. Собака смотрела на Мефа и на всякий случай
рычала, показывая, какая она страшная. На ней был ошейник из парашютной стропы,
демонстрирующий ее «чейность», — но общий вид собаки не обманывал. Если она и
принадлежала кому-то, то — всему кладбищу.
Мефодий встал. При дыхании изо рта вырвалось белое облачко. Спина затекла. В носу и
горле ощущалась простуда. Болеть Мефу было никак нельзя, и он волевым усилием
повысил температуру крови до 41 градуса, с наслаждением представляя, как кипятятся
микробы. Правда, от такой температуры Буслаев едва мог стоять на ногах и опять
присел на надгробие. Ноги были ватные. Зрение расплывалось. Казалось, что прилипший
желтый лист пляшет на мраморе.
Ничего не произошло. Ни вспышки света, ни звука. Меф решил постучать еще раз.
Мефодий обернулся. Крепкий, похожий на молодого льва страж стоял за его спиной.
Буслаев был поражен. Он был уверен, что знает о телепортациях все, — теперь же
выяснялось, что не знает вообще ничего. Если он и дерется так же — в бою его
ожидают сюрпризы.
Разглядев лицо Буслаева, Джаф пальцами коснулся своей груди и изящно поклонился:
— Прошу простить мне неудачную шутку! Если не ошибаюсь: сам Мефодий Буслаев?
Польщен! Но почему на кладбище?
— То есть не нужно было? — быстро переспросил Меф, понимая, что скрыть это не
удалось. Соображают стражи мрака быстро. — Убью Багрова!
Джаф расхохотался:
Он еще тянул это свое «о!», но Меф ощущал, что это удивление и гримасы мало что
означают. Молодой страж мрака выигрывал время, просчитывая варианты.
— Не пойдет! — ответил Джаф решительно. — Какой мне смысл рисковать? Что ты можешь
поставить на кон?
— Силы Кводнона, спату и мой эйдос. А ты ставишь свой дарх и медальон, который
отняли у Варвары. Разумеется, ничего в нем не подменяя.
Надо отдать Джафу должное — он не стал притворяться, что медальона у него нет, лишь
вопросительно дрогнул бровью, соображая, откуда и от кого Мефодий мог об этом
узнать. Медальон был получен им лично от Лигула. Но ведь не Лигул же проболтался —
вот что ставило Джафа в тупик!
— Весело, очень весело… Никакого пространства для личных тайн… — пробормотал он,
криво улыбаясь.
Молодой страж прикрыл глаза и вскинул лицо к небу. Красиво прикрыл и значительно
вскинул, точно актер, которому велели перестать ковырять пальцем в носу, выплюнуть
жвачку и притвориться что он Ньютон, которого вследствие падения Фрукта осенило
всемирным законом.
— Он слабее Прасковьи и Шилова, но силы Кводнона есть силы Кводнона… — сказал Джаф,
словно уговаривая сам себя. — Нет, все равно нет! Багров предложил мне больше! К
тому же, чего скрывать? Умный лев выбирает либо очень молодых антилоп, либо старых,
потому что вероятность получения от них ран минимальна. Это у антилопы нет
завтрашнего дня. А лев — куда он пойдет с поцарапанным боком? В любую его царапину
мгновенно налетят мухи!
Ему было известно, что Джаф хорошо знал Арея. Потому и кривляется теперь, что знал.
Со стражами мрака всегда так: чем ближе что-то пробивается к их душе, тем больше
они начинают глумиться и кривляться.
Пожалуй, Мефодий переборщил, потому что Джаф неизвестно как преодолел разделявшие
их полтора метра и Буслаев обнаружил, что в лицо ему летит кулак. Уходя от удара,
Мефодий шагнул назад и, споткнувшись о надгробие, упал.
— Никак! Эта гусыня ничего не знала! Она прыгала в недра Тартара, спасая… Неважно
кого… А выпрыгнула в свет! — последнее Джаф выкрикнул с ненавистью. — Но не
волнуйся! Сражаться мне дыра в боку не помешает!
— Значит, бьемся?
— Почему?
— Сам подумай. Если ты убьешь Матвея, а потом я убью тебя, ты все равно ничего не
выигрываешь! Все трофеи, которые ты заберешь у Багрова, получаю я. Хочешь сделать
мне подарок?
— Ты меня убедил! Ты не увидишь моего второго боя! — сказал он, рывком застегивая
молнию.
Опасаясь, что он сейчас исчезнет, а дело так и не будет доведено до конца, Мефодий
поймал его за запястье:
Мефодий кивнул.
Буслаев сделал десяток шагов, и молодой страж вдруг снова оказался перед ним. Лицо
у него было вопросительно-встревоженное. Существуя в мире бесконечных масок и
манипуляций, Джаф и у других подозревал такие же маски и манипуляции и теперь
всматривался в Мефа с бесконечным подозрением, точно желая сказать ему: «Я знаю,
что ты врешь и притворяешься, потому что все врут и притворяются, но не знаю пока,
в чем твое притворство, и это меня дико бесит!»
— Все же мне хотелось бы понять: почему ты так в себе уверен? Потому что ты ученик
Арея?
— Ты вспомнил его имя? Надо же! Разве не Агамемнона?
Джаф пожелтел:
— Я часто думаю: почему Евпатия Коловрата и его дружину татары боялись, а остальных
нет? Целые рати укладывали, города жгли, а к ним подступиться не могли? Другая
техника боя? Уникальное оружие? Сомневаюсь.
— Ну и почему, умный ты наш? — спросил молодой страж настолько без интереса, что
стало ясно: Джаф слушает с величайшей жадностью.
— Евпатий Коловрат шел умирать. Прочие же, хотя и бились, втайне мечтали выжить,
тряслись, на что-то еще надеялись: может, есть другие варианты? вильнуть?
договориться? откупиться, схитрить? И — погибали.
— Он шел на смерть, и на его стороне была правда. На чьей стороне правда и кто идет
умирать — непобедим. Но если и правда на твоей стороне, а умирать ты не идешь —
значит и шансов на победу нет, — сказал Меф.
Джаф с клоунским выражением провел ладонью сверху вниз от лба до подбородка, и его
лицо исказилось в самой шутовской гримасе, на которую было способно.
— Ну до встречи, Евпатий ты наш! Как я вижу, настрой у тебя боевой! Да только ведь
в конце концов Коловрата-то убили? Ну если я ничего не путаю?
Страж мрака поклонился Мефодию и растаял вежливо и недоуменно, как последний дымок
погасшего костра.
Глава 16
Аэропорт домодедово
M.E.
Ирка смотрела на спящего Матвея. Лицо у него было ласковое, немного детское и
непривычно смешное. Потому, как он вытягивал губы трубочкой и терся щекой о
подушку, Ирка безошибочно определяла, что грозному некромагу снится мирный и уютный
сон.
С недавних пор Ирка специально ставила будильник и не выпускала телефона из рук,
чтобы, ощутив вибрацию прежде звукового сигнала, прогнуться и, торопливо нажав на
«сброс», полчасика посмотреть на Матвея. Спящим он был совсем другим: не колючим,
не ехидным, вполне себе домашним. Не корчил гримасы, не поднимал холодно брови. И
не надо было каждую секунду напрягаться, что он скажет что-нибудь циничное.
— Для кого красивой? Для других стриженых женщин? Если для меня — ты попала пальцем
в Туманность Андромеды! Короче, в следующий раз я сожгу парикмахерскую! Пусть туда
Буслаев ходит! Его, кстати, давно пора под машинку!
«Опять Буслаев…» — подумала Ирка с тоской. Когда Матвей злился, у него все всегда
заканчивалось Буслаевым. Если когда-нибудь в Крыму погибнут виноградные улитки, то
только потому, что Мефодий что-то с ними подшаманил.
Ирка хотела отойти от зеркала, но тут у нее на глазах произошло нечто необъяснимое.
Отражение вздрогнуло и, втянув голову в плечи, испуганно оглянулось. Ирка увидела
узкую спину своего отражения и удивилась еще, помнится: «Неужели я такая худая?»
— Куда-куда мы выехали?
— С ума сошла?! У нас самолет в Сургут в одиннадцать десять! Билеты уже на руках! И
никаких телепортаций! От мрака можно ожидать чего угодно. Ему выгодно, чтобы кто-
нибудь из нас телепортировался прямо в кирпичную кладку.
— Так, значит, ВСЕ произойдет уже сегодня? — спросила Ирка, пугливо оглядываясь на
запотевшее стекло, в котором таяли буквы.
— ВСЕ произойдет уже завтра на рассвете! — отрезала старшая валькирия и сбросила
вызов.
Ирка кинулась будить Багрова. Четверть часа спустя их праворульный автобус несся в
сторону Домодедово. Матвей не выспался, колотил по гудку и то и дело высказывался.
Опять у него весь город был заполнен чайниками, выжившими из ума стариканами,
дамочками за рулем и слабоумными пешеходами. В этом царстве безумных водителей лишь
один человек, по мнению Матвея, проявлял дальновидную мудрость и исключительный
профессионализм. И это был, конечно, он сам. Даже когда Багров на красный свет
проскочил перекресток, виноват в этом оказался идиот, повесивший светофор не на
месте.
— Ну все! Там камера была! Теперь квитанция со штрафом придет! — вздохнула Ирка.
— У этой собаки — пешеходный переход! Она идет точно по нему! — укорила Ирка.
— Да! Но он для пешеходов, а не для собак! Хотя иной пешеход хуже собаки!
Ирка пожала плечами и больше не спорила. Матвей есть Матвей. Он как мистер Джекил и
доктор Хайд. Порой Ирке казалось, что Багровых вообще-то два, и из этих двоих она
любит только одного.
На коленях у Ирки топтался бессмертный щенок, которого не с кем было оставить. Ирка
трепала его за уши, а щенок грыз ей сгиб пальца. Ирка играла с ним и старалась не
оборачиваться туда, где под поднятыми задними сиденьями «японца» лежали рунка и
копье. О рунке Ирка могла думать спокойно, а вот о копье… Все мысли о том, что
будет утром, она старательно отгоняла, рассматривая только ближайшее событие.
Их обогнала машина, у которой на заднем стекле было написано: «Продам 2012 год».
Ирка задумалась: а если бы действительно можно было продать один год из прошлого —
пошла бы она на это? А чего, продала бы, если бы хорошо заплатили! Ведь это год
минувший и как бы уже не существующий. Чего его жалеть? Продать со всеми потрохами,
и все дела! Но ведь вместе с годом она отдала бы и все его события, и внутренние
открытия, и все-все-все! Да остальная жизнь просто обвалилась бы!
— Вот и кончилось лето, вот и лету конец! И тебя кто-то где-то поведет под венец! —
подумала Ирка, и опять почему-то вслух.
— Тебя, тебя… Стой! — закричала Ирка. — Тормози! Смотри, кто там у дороги!
Багров снизил скорость, опасно перестроившись сразу через две полосы. На краю
проезжей части у столба прыгали Вихрова, Мошкин и Чимоданов.
— Что вы тут делаете? — закричала Ирка в окно.
Багров поспешно тронулся, потому что, конечно, остановились они перед очередной
камерой и в запрещенном месте. Скорее всего, Бабаня получит еще одно «письмо
счастья».
— Нет, — сказала Вихрова со змеиной улыбкой. — Если я правильно поняла твой взгляд,
то эта счастливица не я! Мне такого счастья на три обоймы стрелять!
— Полиции?
В Домодедово они приехали уверенные, что опоздали. Багров злился, спешил, сигналил,
но ему мешали всевозможные бараны, которые тоже почему-то ехали по шоссе в ту же
сторону. На регистрацию они уже никак не успевали, но, по счастью, оказалось, что
их рейс на Сургут отменили и слили со следующим рейсом той же авиакомпании.
— Где? В коте? Да зачем нам оружие? Самолет захватывать? Да мы его голыми руками! —
кипел Меф, рискуя угодить в кутузку. К счастью, сотрудница была настроена
миролюбиво.
— Слушайте, неужели нельзя вести себя прилично? Ну хотя бы как эти молодые люди! —
сказала она, показывая на возникших за спиной у Мефа Ирку и Багрова.
Мефодий подошел к Чимоданову и ткнул его кулаком в бок, а тот ткнул Мефа кулаком в
челюсть. Они всегда так здоровались.
— Пока нет. А Дафна недавно обнаружила, что слово «чемодан» задом-наперед читается
«надо меч».
— Ну кто в это верит? Покажите мне хоть одного такого осла! — заявил он.
— Ослица тебя устроит? Это я, — раздувая ноздри, тихо произнесла Радулга, и вопросы
у Алика отпали вместе с нижней челюстью.
Ирка не выдержала и хрюкнула от смеха, зажав рот сразу обеими ладонями, чтобы не
выдать себя. К ее удивлению, Радулга отнеслась к сравнению благосклонно. Ирка
вспомнила, что когда-то ходила в атлетический зал и там была огромная, не меньше
Брунгильды, тетя, которую относительно небольшой муж качал на коленях (странно, но
колени не ломались) и говорил ей: «Моя маленькая! Моя славная! Моя бедная!» И тетя,
в целом, не оспаривала ни одного из трех озвученных фактов.
— Я, понимаешь, блин, вчера делала блин, а у меня, блин, блин подгорел! — горячо
объясняла она.
— Кто тебе предлагает есть? Это так, перекусить! — отмахнулась Бэтла. — Кстати,
знаешь, почему эта сосисочка другого цвета? Потому что это венская колбаска! А ну-
ка открой ротик! Будь хорошим динозавриком!
— Дайте мне пятьсот рублей, я другу срочно дам. А сам с карточки сниму и вам верну!
У Дафны всех денег и было пятьсот, и она спокойно вручила их мужичку, который,
радостно воскликнув: «Спасибо вам! А то никто не верит!» — куда-то улетучился.
Оруженосец Ламины заржал и заявил, что съест окурок, если мужичонка вернется хотя
бы в ближайшую тысячу лет.
Дафна пожала плечами и выбросила мужичка из головы. У нее и у самой возникли уже
кое-какие сомнения. Какова же была ее радость, когда десять минут спустя из какого-
то магазинчика выскочил мужичок и сунул ей пятьсот рублей и шоколадку:
Дафна покачала головой. Если бы стражи света знали будущее, можно было бы вообще
ничего не делать. Какая разница, если все уже свершилось и ничего изменить нельзя?
Мефодий подошел к урне, поворошил мусор, нашел окурок почище и, выудив его двумя
палочками, протянул оруженосцу Ламины.
— Обещал — давай! Никотин только для легких вреден, а так это сплошной витамин!
— Всем обнимэ! Мошка, за мной! — сказала Вихрова, делая шаг в сторону Дафны, как бы
для того, чтобы обнять ее на прощанье, но обнимать не стала и лишь небрежно клюнула
воздух рядом с ее щекой.
— Ну все, плакал Бабанин автобус! Не надо было ключи давать! — кисло сказал Багров.
— Зато Чимоданов полный псих. Вот увидишь: в последний момент Мошкин струсит, и за
руль сядет Чимоданов, который столб не способен без аварии объехать…
Рядом кто-то завопил. Открывавшая сумку Хола поранила палец о молнию. Царапину
разглядеть можно было только в лупу, однако Хола в обыденной жизни была человеком
ответственным и смертельно опасавшимся микробов. Это только в бою она ничего не
боялась.
Оставив Багрова придираться к Мефодию, Ирка незаметно отошла от них. Было шумно и
суетливо, и она стала искать тихий загончик. Рядом с Иркой бежал щенок. Несмотря на
свое явное бессмертие, вкусы у него остались все те же, собачьи. Вот он, встав на
задние лапы, залез в мусорную корзину и украл недоеденную сосиску. А вот кто-то
наступил ему на хвост, и он громко взвизгнул. Ирка смотрела на щенка, как он
рыскает, как оглядывается по сторонам, и ей мерещилось, что щенок мучительно ищет
свою вторую бессмертную половину… Другого бессмертного щенка или, быть может, уже
собаку.
Пробираясь вдоль стеклянной стены, по привычке читать что угодно и где угодно, Ирка
увидела на одной из аэропортовских колонн наклеенную бумажку: «Переделываю чужой
брак» — и вздрогнула. Но потом поняла, что это реклама строительной фирмы и
успокоилась.
Из разговора Ирка скоро поняла, что девушка улетает учиться в Берлин, а молодой
человек ее отговаривает:
— Останься!
— Почему?
— Я узнавал. Они дают вначале на год, потом автоматом продлевают еще на несколько
лет… И всё. К тому времени человек уже не хочет возвращаться. Он укоренился. Немцы
просто так не швыряются грантами!
— Слушай… чего ты вообще со мной поехал? Я как знала, что все так будет!
— Ты что, не понимаешь, что это ВСЁ? Большое и абсолютное ВСЁ? Мы больше никогда
друг друга не увидим!
— Это все не то. Мы и сейчас отдалены, а со скайпом отдалимся еще больше… Ты будешь
каждый день меняться, а я буду ненавидеть тебя за это! Ладно и главное-то — Россия.
— Вот и Россию впутал. Тоска! Что мне, сутками бегать березки целовать? Или я
русские книги там не смогу читать?
— Фу! Какие гадости ты говоришь! Не начнется война! И мои дети не будут в твоих
стрелять.
— Будут. В том-то вся и беда. В современной войне они и лиц-то не увидят, в которые
стреляют. Да и потом, откуда они узнают, где чьи дети? И знаешь что…
— Ну?
— Мне придется желать, чтобы мои дети стреляли метче. А тебе придется желать
обратного! Понимаешь? — его уговаривающий голос стал вдруг настойчивым.
Парень, напротив, был громадного роста, с широкими плечами, но, видимо, физически
не слишком сильный. Он сделал несколько крупных шагов, догоняя ее, а потом
остановился, махнул рукой и медленно побрел куда-то.
Ирка присела на вертящийся стульчик кафе. Она сама не знала, что заставило ее
улизнуть от валькирий и Матвея. Просто почувствовала, что нужно, хотя бы на время.
Закуток был тишайший. Сверху свисало и касалось ее лба какое-то искусственное
растение. На круглом столике лежали узкие пакетики с сахаром. Тут же рядом торчали
зубочистки.
На коленях у Ирки скулил щенок. Ирка машинально гладила его, смотрела на мелькавшую
у посадочных табло толпу и думала о Бабане. Операцию ей сделали удачно. Во всяком
случае, так говорили врачи. Ирка навещала ее вчера вечером. Принесла куриный бульон
в банке. Там же, в банке, плавало и яйцо, похожее на айсберг. Бабаня задумчиво
потрогала яйцо ложкой, и яйцо медленно нырнуло в глубь банки.
— А если бы готовила я?
Она мягко улыбалась, и Ирка чувствовала, что Бабаня ее очень любит. Бабаня вся
растворялась в любви, до полного собственного несуществования. Мечта для себя у
Бабани была только одна — что у Ирки все будет хорошо, а сама она выпишется из
больницы. У нее будет целая неделя отдыха, и она сможет шить кукол. Голову, руки и
ноги Бабаня делала из пластика, остальное из ткани. Одежду шила особенно тщательно.
На нее уходило больше всего труда. Куклы получались замечательные, хотя и
появлялись на свет медленно из-за отсутствия у Бабани времени.
И вот теперь Ирка думала о Бабане, пытаясь постичь великую тайну растворения
любовью в других. Любить кого-то другого, не себя, и ничего для себя не хотеть. Это
казалось Ирке невероятным, нелогичным, неправильным. Она бы так не смогла. Хотя,
возможно, в этом вообще загадка старости.
О чем же Бабане еще мечтать? Не о том же, что в нее влюбится арабский принц?
Ирка боялась закрыть глаза, чувствуя, что, если сделает это, вся эта странная
красочность исчезнет и она опять будет видеть только монолитную аэропортовскую
толпу. Так она и сидела с открытыми глазами, и глаза ее медленно наполнялись
слезами, а зрение теряло четкость.
«Зачем это открылось мне? Зачем-зачем-зачем?» — думала Ирка, уже чувствуя, что вот-
вот не выдержит и моргнет.
Однако за несколько мгновений до того, как моргнуть, она скосила глаза немного
вправо и вперед — туда, где, отделившись от толпы валькирий, к ней двигались трое.
Из-за того что глаза ее слезились, Ирка видела их лишь полыхающими силуэтами.
Вот кто-то светящийся, багрово-красный, как раскаленный на огне лист железа… Надо
же! Это Мефодий. Вот легкая, золотистая, стремительная Дафна, чем-то похожая на
облако. Невероятно, но Ирка видела даже крылья Дафны, хотя они не были
материализованы.
Когда Ирка открыла глаза — а произошло это почти сразу, — все было по-прежнему.
Мимо текла толпа, что-то гнусаво вещал репродуктор, а Багров тряс ее за колено:
— А мы тебя ищем! Фулона на ушах стоит! Через пять минут конец регистрации!
— Погоди! Меня мучает одна мысль… Давно уже. Я хочу выяснить ее до конца, и сразу
пойдем!
— А потом нельзя?
— Люби меня так же, как себя. Хотя бы так же! Ладно? Я не прошу большего!
— Я тебя люблю.
— Возможно. Но как любишь? Ты любишь во мне свои ощущения. Свое удовольствие. Свою
выгоду, не знаю, как это выразить. Если однажды выгода исчезнет — исчезнет и
любовь. А ты люби меня ради меня. Потому что я — это я. А я буду любить тебя,
потому что ты — это ты. Будем радоваться радостям друг друга, ничего не желая для
себя и все воспринимая как внезапный дар. Такая любовь будет надежна. Я буду знать,
что даже обваренная кипятком или без рук и ног — я останусь твоей. Понимаешь?
— ДА! — воскликнула Ирка громко и торжественно. — Именно так, да! И больше никаких
«если» или «а то»! В печку их! В кузнечную!
— А если кто-то надует? — спросил Багров. — Если кто-то один будет любить больше, а
другой…
Глава 17
Несколько минут из жизни туч
Все-таки во многом Эдем — это теория, а тут, на земле, — практика. Втолкнуть теорию
в практику порой так же сложно, как толстенный словарь — в нагрудный карман
рубашки. Сделаешь хорошее тому, кому, кажется, совершенно нельзя делать добро, и он
ответит добром — верным и горячим. И, напротив, тот, кто казался надежным,
оказывается так себе человечишко. Тут — главное, за собой следить, чтоб собственные
ноги не подломились. Сами себя не понимаем, а лезем понимать других.
Эссиорх
В крыле самолета блестело солнце. Само крыло скользило вдоль белого океана с
вмерзшими льдинами. Не верилось, что это тучи. Они стояли на месте и были настолько
неподвижны, что самолет казался застывшим. Меф привстал, толкнул локтем
полуопущенную пластиковую шторку иллюминатора и заглянул вниз, под крыло.
Тучи были похожи на снежные горы, на торт с кремом или скорее на лес, покрытый
белой пожарной пеной. Они имели твердые, неменяющиеся формы — такие определенные,
что хотелось протянуть руку и отщипнуть от тучи кусок. Вот сосна, вот ель, вот
пашня, взрыхленная плугом.
Глядя в иллюминатор, Меф впервые понял, что белый цвет имеет массу оттенков — от
ослепительного до грязно-серого. Самолет попал во встречное воздушное течение,
закачался, задрожал краями крыльев и выплыл на новый участок неба. Тучи здесь были
плоскими, придавленными и неинтересными, точно вата из слежавшегося одеяла.
Казалось, кто-то сердито и долго колотил по ним выбивалкой для ковра, пытаясь
сметать их в единую массу. Дальше была впадина, похожая на реку, заполненную белым
молочным туманом.
«Молочная река с кисельными берегами!» — подумал Меф и стал искать у молочной реки
берег, но его не было, а лишь в провалах далеко внизу отблескивала плоская вода
земных озер. И вновь Буслаева, как и тогда на крыше, пронзило острое желание
полета, охватившее его до боли в лопатках и судорожных их движений. Думая, что
работает крыльями, он шевелил плечами и спохватился только тогда, когда сидевший у
иллюминатора Антигон издал какой-то звук:
— Я не хотел!
— В том-то и беда! Никто не хочет! Последний раз меня колотили еще при старой
хозяйке! Мама Ира, когда ты меня последний раз била? И чем? Ремнем или колготками?
— завопил Антигон на весь салон. Разумеется, этот паршивец опять скрывался под
мороком ребенка.
— Ну да!
— Почему мы летим так медленно? Эй, девушка! Да-да, вы, рыженькая со светлой
прядкой! Попросите пилота сделать мертвую петлю! И еще спросите, не горит ли у
самолета двигатель. Если нет — пусть подожгут!
Несмотря на все неувязки, до Сургута они все-таки долетели и багаж забрали без
приключений. Красная книжечка Фулоны действовала на всех правоохранительных людей
как бильярдный кий: они отскакивали от них, словно костяные шары.
Тот долго смотрел по карте, чесал лоб, думал, после чего решительно заявил, что его
автобус туда не пройдет.
— Есть-то она есть! Зимой на лыжах ходить. А вам зачем туда? На качалку?
— Качалка нефть качает! — объяснил парень, показывая руками, как именно она это
делает. — Ну вот и потопаете по просеке вдоль трубы. Не заблудитесь! Всего-то
километров двадцать!
С одной стороны было болотце с молодыми, не выше колена, сосенками, где земля
играла под ногами, точно ты шел по батуту или по льдине. В другую сторону уходила
дорога, очень быстро утыкавшаяся в лес.
— А совесть есть?
— Да. Но ее я не отдам!
— Совсем, что ли, оборзели? Сейчас кого-то убью! — завопил Меф и, не глядя, поймал
за запястье валькирию Дашу, которая последней из всех едва слышно стукнула по
чугунку ноготком. На лице одиночки проступила пугливая застенчивость школьной
отличницы, попавшейся на первой же невинной шалости.
Он оглянулся. Это была суровая Малара. С восхищением щуря опасные глаза, она
любовалась тем же, чем и Мефодий. В зрачках у нее был восторг полета. Пусть даже
чужого.
— Он кот!
Потом все долго брели по лесу, обходя те бесконечные, в форме сросшихся восьмерок
болотца, которые видны были еще с самолета. Валькирии и их оруженосцы, ругаясь,
давили комаров, слетевшихся к ним со всего леса. Не давила их только добрая Бэтла,
которая говорила возвышенным страданием голосом:
— Пусть меня едят! Мне же не жалко? Они бедненькие, тощенькие, им детей растить! А
я же полнокровная, да?
— Что-что?
— КАК?!
— Телепатически внушил комарам, что умер… Давно умер… Очень-очень давно… Мои руки
холодны, как лед, и покрыты трупными пятнами.
Они прошли примерно половину пути, когда сверху спустилась Дафна, чем-то очень
озабоченная.
— Большая поляна между двух болот! С земли туда непросто подобраться — проход
узкий, заросший. Поставь там одного стража, и он обеспечит полное отсутствие всех
посторонних… Хотя их там и так нет. Качалка где-то совсем в стороне… Эта дорога, по
которой вы идете, через пару километров сворачивает.
— Я не видела, но… — Дафна замялась. — мне там было плохо, тревожно. А Депресняк,
напротив, оживился. У него даже сил прибавилось. Рядом ощущается близость чего-то
темного. Языческое капище? Место жертвоприношений? В общем, так как-то…
— Ясное дело. Раз уж место для Запретных Боев выбирал мрак, — недовольно проворчала
Фулона и, откинув с глаз волосы, продолжила путь.
— И почему шофер говорил, что сюда ничего не пройдет? — бубнил Алик. — Сюда
пройдут: во-первых БМП; во-вторых, БТР; в-третьих, трактор с резиновыми колесами;
в-четвертых, маленький экскаватор на гусеничном ходу…
Вытянувшись цепочкой, они пробирались через ельник. Ирку нагнала Ламина, с которой
они обычно не ладили. А тут Ламину вдруг потянуло на задушевные разговоры. Да и
оруженосца позлить заодно.
— Вот по Интернету хочу познакомиться! Как думаешь: вариант? — спросила она у Ирки.
Мефодий шагал рядом с Матвеем. Багров вел себя довольно прилично. На Мефа не
огрызался и даже сказал: «Спасибо большое!» — когда отпущенная Буслаевым еловая
ветка хлестнула его по лицу. «Не за что! Всегда рад помочь!» — ответил Меф не менее
вежливо.
Часа через три устроили привал. Побросали рюкзаки, палатки и щиты в кучу и сами
повалились сверху. Одна только Малара осталась на ногах, не без удивления
посматривая на других. Заметно было, что она не только не устала, но едва-едва
начала входить во вкус быстрой ходьбы.
Сырой болотистый лес шевелился комарами. Каждый боролся с ними по-своему. Кто-то
терпел, кто-то скрежетал зубами, кто-то спешно пополнял запасы крови. Бэтла,
отошедшая со своим оруженосцем в сторонку, проводила ревизию пищевых запасов.
Больше всего ее озаботило, что шоколадок оказалось тринадцать.
Наблюдавшая эту сцену Ирка подумала, что полнокровные качки всегда самые
слабонервные. Они настолько состоят из тела, что оно перевешивает в них абсолютно
все. Но ведь стал же парень оруженосцем? Значит, не все потеряно!
— Не знаю… Надеюсь, что нет, — отозвался Буслаев, наблюдая, как севший ему на сгиб
локтя комар начинает съеживаться, как от огня, и испуская дымок.
Дождавшись, пока Ирка отвернется, Буслаев воровато ощупал нагрудный карман, пытаясь
понять, что же привлекало туда его руку и почему он испытывает то радость, то
возвышенную печаль, которая сама по себе тоже есть радость? Он скользнул по ткани
пальцами и, ощутив отозвавшееся тепло, понял, что в кармане лежат золотые крылья…
Глава 18
Ночь на болоте
Пошлите мне все хорошее для меня, хотя бы я и не просил о том, и не посылайте
дурного, хотя бы я и просил о том!
Молитва Сократа
С дневным привалом они затянули и до места добрались лишь поздним вечером. Толстые
рассеивающиеся лучи фонарей скользили по болотистой траве. Ирка с трудом
удержалась, чтобы не шагнуть в болото — со стороны оно казалось чем-то вроде нового
асфальта.
Ноги у всех промокли по колено. Было сыро и промозгло. Когда кто-то вздыхал, изо
рта у него вырывался белый пар.
— Я готова! Добейте меня кто-нибудь! — жалобно попросила Хола, лицом вниз падая на
траву.
Фулона поднялась на холм и долго стояла, подняв лицо к темнеющему небу. Травы пели
ночную песнь. Вокруг лежало поле грядущего боя. Присутствия стражей мрака пока не
ощущалось, но вот само место вселяло тревогу.
— Чего тебе неудобно? Неудобно спать на потолке, битом стекле и углях костра! С
остальным еще можно смириться! — заявила Малара.
Она спокойно стояла, подставив лицо мелкому дождю. Потом отошла далеко на луг,
разделась и скользнула в высокую траву, купаясь в ней. Хаара, мерзнущая в трех
свитерах, вглядывалась в темноту, где, ухая, каталась по мокрой траве Малара.
— Что она делает? Она какая-то больная! — сказала Хаара и, чихнув от холода, стала
дуть на окоченевшие руки.
— Зато мы с тобой здоровые! Хочешь таблеточку? — сказала Гелата, смягчая свои слова
улыбкой.
— Ну, валькирий не знаю, а меня можно, если, скажем, я найду его в чае!
Дафна говорила, как обычно, улыбалась, но Ирка заметила, что она часто с тревогой
поглядывает на Мефодия. При этом старается делать это незаметно, через костер.
«Она его очень любит, — подумала Ирка. — Но любит не так, как я Багрова! Я Матвея
неровно люблю, то люблю, то он меня дико раздражает. Пять раз в день я могу его
ненавидеть и пять раз в день находить очень милым… А Дафна, она как такое солнце —
всегда светит и любит одинаково».
Ирка потрогала глинистую землю. Очень скоро, когда взойдет солнце, она будет стоять
здесь с рункой в строю валькирий. В любом случае Мефу предстоит сражаться раньше.
Групповой бой, конечно, будет завершающим.
— «Завтра» не существует! Когда наступит завтра, оно будет уже «сегодня»! — быстро
сказала Дафна, торопливостью в голосе предупреждая Ирку, что эту тему лучше
оставить.
— Ну и что, что я положила помидоры вместе с твоей зубной настой! Не смей говорить,
что в голове у меня петрушка! — донесся из палатки негодующий голос Бэтлы,
ссорившейся со своим оруженосцем.
— Как она терпит? Я бы своего за такое убила! — сказала Радулга с такой простой
убежденностью, что Ирке стало не по себе. Алик с большой суетливостью подбрасывал в
костер сырые ветки и расплодил столько дыма, что Ирка, задохнувшись, закашлялась и
отбежала к болоту.
Бессмертный щенок носился за Депрей, облаивая его так звонко, что передние лапы
щенка от лая подбрасывало над землей. Кот относился к приставаниям довольно лениво,
хотя всякую другую собаку давно исполосовал бы когтями, будь она хоть с кабана.
Сейчас же Депря делал вид, что испугался, и даже взбежал на крышу новенькой палатки
Ильги, насквозь продрав ее когтями.
Отогревшись у костра, Мефодий затеял возню с двумя мощными оруженосцами. Когда один
из них сам себе обеспечил вывих запястья, а другой слишком понадеялся на свой
мышечный корсет и не учел, что прямой удар в печень лучше все-таки блокировать, на
Мефодия набросилось уже оруженосцев восемь и примерно три или четыре валькирии.
Все, разумеется, без оружия. Меф уходил, не позволяя себя зажать, а когда совсем
доставали, мячиком перекатывался через костер. При этом Буслаев ухитрялся шутить и
корчил настолько выразительные рожи, что это очень снижало градус серьезности боя.
— Бей Буслая! Да что ж вы все делаете?! Плюсик вверх и сразу кнопку удара! Так мы
его мигом завалим!
— Э-э… Я в детстве в приставку играл. Там, когда этот гад кувыркается, надо сразу
плюсик вверх давить — и удар!
Мало-помалу противники Мефа стали уставать, и бой принимал все более комические
очертания. В Буслаева стали бросать ветками и шишками. И опять он укорачивался так,
что едва один из двадцати снарядов попадал в цель.
Меф начал уже зазнаваться и ощущать себя великим, как вдруг острое чувство
опасности до тошноты пронзило его и заставило пригнуться. И оказалось, вовремя. Над
головой у него пролетело метровое бревно. Мефодий еще не успел выпрямиться, когда
кто-то сгреб его в охапку, как пушинку вскинул над головой, и Буслаев безошибочно
ощутил, что сейчас улетит в болото.
— Сдаюсь! Зигя, перестань! — завопил Меф. Он сам не знал, почему крикнул «3игя».
Видимо, дело было в зашкаливающей мощи.
Брунгильда продолжала держать палец во рту. По мере того как азарт уходил, лицо ее
становилось все более озабоченным.
— Ой! Мне же нельзя поднимать больше двух килограммов! И я себе занозу под ноготь
засадила! Это не опасно? — спохватилась она.
Потом Малара опять оказалась рядом с Иркой — лениво гибкая и расслабленная, как
гепард после удачной охоты.
— У меня на них нюх! — сказала Малара. — Десяток в день это норма. Без этого я
спать не ложусь! Хотя, бывает, что и ошибешься разик-другой… Пригвоздишь кого-то, а
он вовсе и не суккуб, а просто… Ну ты понимаешь!
Маларе совершенно не хотелось спать. Что такое усталость, она узнала только один
раз в жизни, когда, отдыхая на море (ей тогда было четырнадцать), ночью заплыла на
три километра от берега, а на обратном пути поднялся встречный ветер и доплыть
назад она смогла только через тринадцать часов. Мама Малары, скромный егерь
сибирского охотхозяйства, бившая белок в глаз, уже начинала слабо волноваться и
даже раздумывала, не позвать ли ей кого-нибудь на помощь.
Часа через два Малара прикончила еще одного суккуба. Ирка определила это по
очередному воплю и слабому запаху духов, донесенному ветром. Слышно было, как
Брунгильда своим незаглушаемым басом (хоть старалась говорить шепотом, да где там!)
секретничает с Гелатой. Она пошла к ней лечить палец и засиделась. Брунгильда
жаловалась Гелате на свою личную жизнь, точнее, на то, что та никак не
складывается.
— Все это круто! Но, может, кому-то пора баиньки? — с намеком спросил оруженосец
Гелаты.
Бедняга свернулся в углу палатки. Зажал уши руками, голову засунул чуть ли не в
рюкзак, но все равно не мог заглушить голос Брунгильды.
Мефодий и Дафна ночевали в отдельной палатке. Это была старая синяя палатка,
которую несколько лет назад прожег еще Мошкин и которая с тех пор дожидалась
очередного похода, чтобы финально скончаться. И, кажется, дождалась.
— Нет уж! Сам справлюсь! — не согласился Меф, из которого вновь проглянул упрямый
баран.
Заснул Буслаев поздно, а проснулся рано, потому что замерзший Депресняк ухитрился
втиснуться ему между грудью и подмышкой. Возможно, из-за Депресняка Меф сильно
приуныл, ощутил себя вымотанным и уставшим. Воздух в палатке был надышанным.
Снаружи едва брезжил серый рассвет, окрашивающий все вокруг в серое. На ткани
палатки сидели комары и ждали утренней побудки. Среди комаров был и один овод со
сломанным крылом. Мефодий почувствовал, что упал духом, но отжался, встал и решил
жить дальше.
Дафна спала легким утренним сном. Лицо у нее было розовое, дыхание свежее. Буслаев
поцеловал ее в скулу около глаза, и во сне она вздрогнула щекой, решив, что это
комар.
Буслаев вскинул лицо и стал искать солнце. Место, где оно покажется над болотами,
уже угадывалось. Тучи там были ярче, и в небе ощущалась уже некоторая надежда.
— Свет! Я знаю, что ты есть! Я не знаю, чего ты от меня хочешь, но пусть будет так,
как хочешь ты, а не я! — громко сказал Меф.
Глава 19
Пять значений «Я Тебя Люблю»
Эссиорх
— Кто это сделал? Между прочим, я ее на себе перла! — завопила Радулга, которой с
утра обязательно нужно было на кого-то поорать для разогрева голосовых связок. Она
присела на корточки и стала выкатывать раскаленную банку палкой.
Вскоре все сидели у костра. Чай из минеральной воды с газом был кошмарный, но
другой не оказалось. Покупая в Сургуте воду, оруженосец Гелаты не посмотрел на
этикетку.
Малара предлагала взять воду из болота и прокипятить ее, процедив через марлю.
— Странное дело! Чем ты дальше, тем я тебя больше люблю! — задумчиво глядя на
Малару, сказала Ламина. Малара усмехнулась:
— А че такого-то? Ой, ежик! Ой, дохленький! Да выловила я его! Вон в рюкзаке лежит.
Хочу в нем вечерком ножом поковыряться!
А потом все увидели, что поляна от одного болота и до другого запружена стражами —
светлыми и темными. Друг на друга они не бросались и вели себя довольно мирно.
Видимо, Запретные Бои были особым временем, и здесь действовали свои законы.
Оруженосцы торопливо гасили костер. Какой там чай! На поляне было теперь столько
стражей, что казалось, они поставили палатки в метро в час пик.
Когда Буслаев, выкричав себе в палатку запасные кроссовки оруженосца Бэтлы, вновь
оказался снаружи, он обнаружил, что на поляне произошли огромные изменения. За
считаные минуты стражи установили барьер, четко отделивший зрительскую зону от
арены, где будет проходить сражение. Барьер был обозначен обычными натянутыми между
колышками веревками, однако слабое сияние над ними подсказывало, что через такую
веревку не прорвется даже Лигул. Проход был оставлен только в одном месте.
Меф стоял со спатой, недоуменно озираясь. Он ожидал, что все собрались тут ради
него, что его поединок с Джафом станет сердцем состязаний, но, похоже, ошибался. На
него даже внимания никто не обращал. Хотя нет, все же поглядывали, но так, как это
делают стражи мрака — неуловимо. Взгляд чувствуешь, и его направленную злобу тоже
ощущает, а вот откуда он брошен — кто его знает?
— Кто это?
— Такой же боец, как… э-э… Корнелий? — сказал Меф, ощутив запоздало смущение,
потому что Корнелий… ну понятно что…
— Он златокрылый?
Чуть поодаль можно было углядеть и бонз мрака. Вот китайский страж Чан —
мурлыкающий, чем-то крайне довольный. Глаз почти не видно — они прорезываются
внезапно, как у кота, а потом столь же стремительно исчезают. Рядом жадно пьет из
плетеной бутылки сын Большого Крокодила. С последнего раза шрамов у него стало как
будто больше. Впрочем, кто их считает, эти шрамы? Вот Вильгельм Завоеватель, как
всегда скучающий. Вид у Вильгельма победительный, на пальцах поблескивают перстни,
в глазах небрежность успеха — но многих ли это обманет? Вон с какой насмешкой
косится на него Чан! Ему-то известно, что год от года эйдосы, которые приносит
английский отдел Лигулу, все гнилее и гнилее, и таким же пропорционально гнилым
становится и отношение Лигула к Вильгельму.
— Много сегодня всяких собралось! Дышат на меня, рукавами задевают! И нет бы кто
значительный, а так, мелочь все… шушера… — процедил Вильгельм, движением
породистого лица выражая крайнее презрение.
— Лигул намекнул, что на сей раз к Запретным Боям отнесется снисходительно. А вот
что решил Троил… впрочем, здесь я не дерзаю! — отозвался Буонапарте, делая
язвительный полупоклон, адресованный небу.
— Десять лет! — вздохнул Буонапарте. — Десять лет назад я выиграл на Запретных Боях
много эйдосов!
— В то время несложно было выигрывать. Ставь на Арея, да и все! Главное было найти
глупца, который поставит против! — отозвался Вильгельм.
— Арей-то Арей! Но ведь выиграл же кто-то и на Буслаеве! В том бою, когда… И много!
— завистливо пробурчал он, оглядываясь.
— Иди вон Варсуса заруби, герой! Хочешь, я его тебе вызову? — предложила она
Барбароссе.
— Ступай-ка, милый, подыши болотцем! А ты, милая, постой! Ты договор наш не забыла
ли?
Ирка шарахнулась от Мамзелькиной, да так, что сбила с ног пожилого порученца мрака,
в обязанности которого входило повсюду таскать с собой голову Вольтера, заставляя
ее говорить колкости и скармливая ей мелкий мусор.
Ирка торопливо схватила рычащего щенка и, прижав его к груди, бросилась в толпу.
Мамзелькина и Аттила смотрели ей вслед. На лице у Аттилы смешались боль от укуса и
крайнее недоумение: он знал свой удар, знал остроту стилета и не понимал, как мог
промахнуться. Личико Мамзелькиной было злым, озабоченным и, пожалуй, испуганным.
Правда, она пыталась скрыть это кривоватой улыбкой. Ирка, которая в этот миг
оглянулась, вспомнила слова Хаары, что Мамзелькина попыталась добить щенка косой,
но и коса его не взяла.
«Что-то тут не то! Она, без сомнения, боится… Но чего?» — отворачиваясь, подумала
Ирка. Она шла и бормотала, повторяя свои последние слова:
— Что именно «не забавно»? — спросил Багров, выныривая из толпы, где он высматривал
Джафа.
В одной руке Матвей держал палаш, а другая была у него на Камне Пути. Матвей черпал
в нем уверенность, а вместе с тем и оберегал от ловких пальцев темных стражей.
Конечно, артефакты просто так не похищаются, но практика показывает, что в вещах
действительно важных лучше перестраховаться.
Черная вода болот дрогнула. Над поляной прокатился звук рога. Эго был страшный рог
тартарианского тура, возникший в руках иссеченного в битвах стража мрака.
Огороженное веревками пространство мгновенно опустело.
Мефодий внезапно понял то, что остальным было давно ясно: никакого предварительного
плана Запретных Боев не существует. В ходу только принцип, что групповые сражения
происходят в финале. Опасаясь, что может прослыть трусом, Буслаев начал пробиваться
к проходу, но его опередили. Между колышками скользнула знакомая холщовая рубашка.
— Когда-то Глов зарубил друга Варсуса. Довольно честно зарубил, в схватке один на
один. Хотя, конечно, некоторые могут сказать, что, когда профессиональный солдат
зарубает поэта, которому едва исполнилось шестнадцать тысяч лет. — эту схватку
трудно назвать честной.
В эту минуту на нос Мефу попытался сесть овод. Буслаев неторопливо приготовился его
сдуть, но Бельвиазер сделал мгновенное движение рукой и рассек овода заточенным как
бритва кинжалом. Все это произошло в опасной близости от лица Мефодия.
— Знал ты секунду назад, что на нос тебе попытается сесть овод? Нет. А я знал, что
мне захочется его убить? Нет. А овод — предугадать, что он умрет от кинжала? Тоже
нет. О чем же мы вообще говорим?..
К Мефодию подошла Дафна и прижалась щекой к его плечу. Буслаев почувствовал, что
она страшится сегодняшнего боя и неизвестности, но ни за что в этом не признается.
Страж-хранитель — это источник смелости, а не вычерпывающая ее черная дыра.
— И что, оттого что она Дафна, она ничего не делает вечером? Мне нравится такая
жизненная позиция! — глаза южноамериканца сверкнули, а Мефодий, хотя и понял, что
его дразнят, рассердился, запыхтел и в гневе стал смешон, как Чимоданов.
Дафна успокаивающе потерлась щекой о его плечо.
Рог прогудел еще раз — и так близко от Буслаева, что тот даже присел на миг,
схватившись за уши. Бельвиазер мгновенно забыл о Дафне. Теперь все его внимание
было приковано к схватке.
— О, начинается! Вот за что я люблю Запретные Бои: тут нет ничего лишнего. Даже
представления противников. Только схватка, смерть и дележ добычи!
Хотя рог уже прозвучал, Варсус и его соперник не спешили сближаться. Даже клинки в
руках у Глова и те больше не плясали. Буслаев осознал, что оба стража застыли друг
от друга точно в шести шагах — на расстоянии абсолютного равенства.
Меф не сразу понял, на чьи ноги смотреть, но вдруг увидел, что левая ступня Глова
вкрадчиво ползет вперед, не отрываясь при этом от земли. Казалось, она движется
сама по себе, в полной тайне от своего хозяина. Потом левая ступня застыла, и сразу
же вперед поползла правая.
Движение это — почти неприметное — не укрылось и от Варсуса. Меф увидел, как страж-
пастушок приподнял опущенную руку с тростниковой дудочкой. Чем ближе подходил Глов,
тем выше поднималась дудочка. Синхронность была идеальной. Казалось, ноги Глова и
дудочку приводит в движение одна и та же сила.
Меф ощутил, как его собственное тело невольно напружинивается, пытаясь принять
участие в схватке. Как ученик Арея он бы сейчас или резко сблизился, или, напротив,
разорвал бы дистанцию, путая противнику карты. Глов явно пользуется какой-то
разученной серией значит, надо поломать ему игру.
Бельвиазер хлопнул его по спине. Буслаеву показалось, что на него упало бревно.
Варсус продолжал наседать. Оборонялся Глов плотно, надежно оборонялся, но это была
именно оборона. Инициативу он уже утратил. Изредка темный страж совершал попытки
атаковать, но они жестко пресекались мгновенной маголодией, похожей на удар кнута.
Рапира пастушка порхала, отыскивая бреши в защите. Техника, как казалось Мефу, была
не слишком разнообразной, но ведь и Арей сражался всегда просто. Простота с лихвой
восполнялась большим количеством коронных ударов.
— Рубящие тоже бывают полезны! — проворчал Меф, который почему-то постоянно искал у
Варсуса недостатки.
— Ну это если плохо колешь! — любуясь боем, возразил Бельвиазер и оказался прав.
Мефодий еще ожидал продолжения боя, когда рапира Варсуса, изменив угол атаки, змеей
скользнула над клинком Глова и вонзилась темному стражу в грудь не меньше, чем на
три пальца. Получивший смертельную рану. Глов еще способен был на ответный удар.
Мешая Варсусу вытащить рапиру, он, не жалея пальцев, схватил ее рукой, шагнул
наперёд, занося свой клинок, и… внезапно понял, что рапиру больше никто не держит.
А еще секунду спустя двойная штопорная маголодия расколола дарх Глова. Все было
кончено.
— Ну вот и нету Глова. А ведь мы с ним были приятели. В карты с ним играли. Вот
хотя бы вчера вечером!
— Глову?
— Я был должен ему триста эйдосов! И еще сто занял перед боем… Сказал, что поставлю
на него, а поставил на Варсуса, так что получилась совсем скользкая ситуация. Прошу
прощения! Оставлю тебя ненадолго! Надо же забрать выигрыш! — пояснил Бельвиазер и
стал пробиваться к ближневосточным Джиннам.
Собрав эйдосы и захватив с собой оба трофейных клинка. Варсус покинул поле. Когда
он проходил мимо Мефа, тот заметил, что Варсус ранен. Холщовая рубаха была
рассечена от плеча до середины груди и напитывалась кровью. Дафна шагнула к нему,
участливо схватив его за руку:
— Тебе больно?
— Ерунда! — отмахнулся Варсус. — Царапина! Если нет яда, то никакой опасности…
Полечишь?
— Не получится! Чтобы я с тобой бился, тебе придется стать темным. Пока ты светлый,
я с тобой сражаться не буду. И ссориться не буду! Извини!
— Очень верное замечание! Я именно это и есть. — Варсус поморщился, потому что
Дафна потянула его за прилипшую к ране рубашку
Новый рев рога оглушил их, сообщая о начале очередного боя. Мефодий подбежал к
ограждению, не исключая, что увидит там Джафа, но это был не Джаф. На поле стояли
два незнакомых ему стража мрака: первый — огромного роста, длиннорукий, очень
худой, с двуручным мечом, другой — круглый, как бочка, абсолютно лысый и с черной
бородой. Оружием ему служил кацбальгер — короткий ландскнехтский меч для ближнего
боя. Арей называл такие мечи «кошкодерами», но в целом отзывался о них
положительно.
— Непонятно, на что его соперник вообще надеялся, когда принимал вызов! Неужто на
те жалкие амулеты, которые он прикрутил к рукояти своего двуручника? Хотя на минуту
их все же хватило.
— А меч-пожиратель — это…
— Ну не нужна ему флейта. Крылья взял, а флейту продает. Mогут предложить хорошую
цену. Тем более что понятно, что это не подделка. Подделок-то в Тартаре немало
ходит.
Проскользнув между колышками, на поле вышел страж в длинном сером плаще и подошел к
тартарианцу. Торговались они недолго. Очень быстро флейта перекочевала к «плащу»,
тартарианец же, посмотрев на свет, убрал в карман полупрозрачные камень алого
цвета.
— Что это за артефакт? — спросил Меф. Бельвиазер пожал плечами.
— Может быть все, что угодно. Но цвет красный… хм… думаю, это фильтр нужных дел.
— Фильтр чего?
— Допустим, у тебя есть список из десяти дел. Так бы ты их выполнял все по очереди,
а с этим фильтром сразу видишь, что дела четыре, шесть и восемь — бесполезняк,
можно пропустить. От дела номер девять будут одни неприятности. К делу номер два
лучше приступить сразу после пятого, а начинать лучше сразу с дела номер десять. В
общем, как-то так.
— Кто?
— Парень в плаще! Он же теперь с арены не уйдет! Должен будет с кем-то биться, или
магия его не выпустит! — заявил Бельвиазер.
— Чего уж там! Даже меня! — скромно сказал Бельвиазер, подобно многим темным
относящий себя к особому отряду, не вписывающемуся в структуру мироздания.
Спросить что-то либо еще Буслаев не успел. Страж в плаще убрал выкупленную флейту
и, дернув завязки плаща, вскинул руки. Плащ тяжело соскользнул с плеч. Избавившись
от него, страж повернулся, взглядом отыскал в толпе Мефодия и, легко поклонившись
ему, сделал рукой приглашающий жест.
Буслаев узнал Джафа. Сердце застучало сильно и быстро. Он легонько ударил себя
пальцами по лбу и вытащил спату. Спата пылала. Бельвиазер опасливо покосился на нее
и отодвинулся, пробурчав, что предупреждать же надо.
Меф услышал крик. Дафна пыталась пробиться к нему, стражи же мрака, смыкаясь,
затирали се. Наконец Дафна пробилась, и сразу мрак стал не важен. Граница тьмы
отступила сантиметров на семьдесят — на метр. Впервые в жизни Мефодий понял, что
такое страж-хранитель. Он подобен кислороду. Твой маленький, спичечной силы огонек,
он раздувается в большое пламя.
Глаза у Дафны были огромными. Буслаев даже немного озадачился. Он никогда не видел
их такими. Такое иногда бывает: человек, который тебе дорог, не вписывается в
представление о нем.
— Чего ты? Мне вот тут… ждут меня… — нелепо сказал он.
Глава 20
Я её вижу!
И вот
за минуту до смерти
Когда умер,
Юрий Волков
Уже у самого прохода между колышками чей-то холодный нос ткнулся Мефу в ногу,
уверенно отыскав пространство между брючиной и носком. Это был щенок Ирки. Раньше
он не обращал на Буслаева особого внимания, а тут смотрел приветливо и слабо вилял
хвостом. Стоявшие рядом стражи мрака разглядывали щенка с озабоченным интересом —
совсем не так, как они обычно смотрят на собак.
Мефодий присел на корточки и погладил щенка. Когда он выпрямился, перед ним стояли
Ирка и Багров. Ирка смотрела на Мефа странно. Очень смущенно смотрела. В ее глазах
застыла непонятная тоска. Зато у Багрова никакой тоски не было. Разве что решимость
так протиснуться между совестью и выгодой, чтобы не поцарапаться об одну и не
запачкаться о другую.
— В последний раз говорю! Мне твоих благородств не надо! Сам вляпался — сам
разгребусь. Если хочешь, чтобы я был первым, то я… — решительно начал он.
Буслаев махнул спатой. Он не любил слушать очевидные вещи и давать на них очевидные
ответы.
«Все кончено. Пути назад нет!» — сказал голос внутри Мефа, и он вдруг ощутил покой,
какой бывает, когда все уже решено.
Джаф ждал Буслаева, поочередно примеряя на лице лучшие из своих улыбок. Их у него
было штук двадцать пять, и все настолько приветливые, что становилось ясно:
никакого понятия искренности для Джафа не существует в принципе.
— Силы Кводнона при тебе? А то мало ли? Вдруг Прасковья с Шиловым снова тебя
обобрали! — насмешливо сказал Джаф.
Меф молча вытянул ему навстречу руку со спатой. Ему не хотелось перегореть,
истратившись на слова. Джаф покосился на спату и поморщился. Сияние клинка его все
же тревожило.
— А у меня вот ничего нет! — сказал он, показывая Мефу пустые руки.
И чем шире он открывал пальчики, демонстрируя явно ничего не держащие ладони, тем
очевиднее было для Буслаева, что он вооружен и абсолютно уверен в своем оружии.
— Какой еще медальон? — невинно спросил Джаф, имевший привычку темных стражей
забывать все, что им невыгодно, и до мельчайших деталей помнить обратное.
— Ох, не знаю! — морщась, сказал Джаф. — Да, возможно. Было что-то такое. А в чем
дело?
— Я хочу быть уверен, что меня не надуют. Если медальон в Тартаре или еще какие-то
фокусы… В общем, медальон вперед! — сказал Мефодий.
Джаф колебался.
— А вот это напрасно! Философию надо учить! Что мы ее, напрасно писали, что ли? —
возмутился Джаф, одаривая Мефа улыбкой № 14. А может, пятнадцатой или шестнадцатой.
— Шутка такая?
За веревкой взревел рог. Пора было начинать, но Мефодий нерешительно стоял, держа
спату в вытянутой руке. Не так просто броситься с мечом на стража, с которым только
что мирно беседовал. Хорошо мраку, он этих сантиментов лишен.
Ощутив, что вкрадчивые движения стража мрака начинают завораживать его, Мефодий
рванулся вперед. Их разделяло метра четыре. Джаф подпустил его примерно на половину
этой дистанции, а затем махнул двумя вытянутыми руками, как пытающийся взлететь
аист. Меф интуитивно уклонился, но, видимо, недостаточно. Что-то хлестнуло его по
скуле. Он упал, но, перекатившись, сразу вскочил. Скула была точно деревянная,
однако ни крови, ни раны Мефодий не обнаружил.
Ни лице у темного стража мелькнула досада. Уклон Мефа помешал ему завершить бой
одним ударом. Пропущенный удар сделал Буслаева осторожнее. Теперь он непрерывно
двигался, путая карты Джафа и следя на каждым его движением. Джаф больше не
отбегал, а, напротив, медленно сближался, изредка хлопая своими «крыльями». И
всякий раз Мефодий разрывал дистанцию или уклонялся, избегая случайностей. Теперь
он точно видел, что Джаф вооружён. Но чем? Узнай и назови он это оружие. Джаф
навеки лишился бы его. Так сказал Багров.
Качнувшись вперед, словно он хотел упасть грудью на траву, молодой страж сделал
быстрый выпад. Не успев отклониться, Мефодий автоматически парировал спатой и
ощутил, как она столкнулась с чем-то, что непременно вонзилось бы ему в горло, не
отведи он удара.
Не пытаясь угадать, что это было, Мефодий ринулся на Джафа, вспарывая воздух
спатой. Дистанция! Пол царства за каждый шаг сближения! Джаф великодушно подарил
ему пару шагов, не взяв даже полцарства, а затем махнул правой рукой, точно желая
атаковать Мефа в голову чем-то, зажатым в ней. Угадав направление удара, Буслаев
уклонился, но тотчас вновь покатился по земле, вскочив прежде, чем ощутил боль.
Удар пришелся совсем не оттуда, откуда Буслаев его ожидал. Слишком поздно он понял,
что удар правой был отвлекающим. Свое невидимое оружие Джаф держал в левой руке!
Скула, а это была уже другая скула, начинала ныть. Буслаев решил было, что это
снова ушиб, когда что-то капнуло на рукоять спаты. Кровь. Мефодий запоздало ощутил
длинную царапину, рассекшую щеку до кости. Наверное, останется шрам. Хотя шрамы
бывают только у живых.
Отступив, он схватился за щеку. Почему-то щека была очень холодной, а выступившая
кровь смерзлась. В ней ощущались кристаллы льда.
— Клоун! — буркнул Меф, но не очень внятно. Лицо у нею было перекошено непонятным
холодом, который постепенно распространялся по всему телу. Его бил озноб.
Пытаясь согреться, Буслаев, сам того не сознавая, шарил рукой по груди. Что-то
обожгло его пальцы сквозь одежду. Золотые крылья! Не задумываясь, почему так
происходит, Мефодий вытащил их и, держа зажатыми в кулаке, атаковал Джафа.
На сей раз ему удалось сблизиться, не получив встречного удара, и спата замелькала
в воздухе, как винт мясорубки. Отбивая удары, Джаф попытался разорвать дистанцию,
но Буслаев повис на нем как клещ.
Защищался Джаф блестяще, при всем том, что оружие его было, по всей вероятности,
длинным и для ближнего боя не годилось. Несколько раз Мефодий сталкивался с ним
своей спатой и порой слышал отзвук металла, а иногда как бы отзвук дерева.
Внезапно Джаф высоко подпрыгнул и ударил Мефа ногой в грудь, одновременно вскинув
руку над головой. Буслаев торопливо уклонился, ощутив, как что-то смертоносное
пронеслось совсем рядом с его шеей, и атаковал Джафа спатой, целя в открывшуюся
подмышку. В подмышку он не попал, но спата все же распорола Джафу кожу на ребрах.
Тот скривился от боли и отскочил раньше, чем Мефодий успел повторить удар. Теперь
их вновь разделяла неудобная для спаты дистанция.
Мефодий опять сделал быструю перебежку. Учитывая, что и Джаф не стоял на месте,
постоянно перемещаясь, получилось, что теперь солнце било Джафу в правую щеку, и
такая ситуация почему-то устраивала стража мрака гораздо меньше.
Меф не понимал причины, пока, случайно бросив взгляд на землю, не увидел его тень.
Она скользила по траве — страшная, невыразимо плотная и отвратительная. Буслаев
невольно взглянул и на свою тень тоже, сравнивая их, — но нет, его тень была
обычной, довольно посредственной и едва заметной на траве. И опять он взглянул на
тень Джафа — раздутую, как упырь, и повторявшую каждое движение хозяина.
Джаф понял, куда смотрит Меф, и с лица его мгновенно смыло то легкое, дразнящее,
романтическое выражение, которое так ему шло. Сквозь картонную красоту молодого
стража вдруг как-то разом проступило серое, озабоченное, тускло-бездарное зло. Зло,
побеждающее только потому, что человек сам хочет, чтобы его победили, и отдает себя
ему на съедение.
Джаф сделал быстрое движение рукой, сильно наклонившись вперед. То же самое, только
с опережением на долю секунды, проделала и его тень. Что бросил Джаф, Мефодий не
видел, но от вытянутых вперед пальцев тени оторвалось нечто длинное и стремительно
прямое. И эта быстрая, запоздавшая подсказка все равно помогла!
На миг спата и копье встретились в воздухе, как два поезда, несущихся навстречу
друг другу. Затем страшная холодная сила ударила Мефодия точно в центр груди, туда,
где эйдос. Буслаева отбросило. Его пятки на миг оторвались от земли. Он еще летел и
еще не коснулся лопатками травы, а уже знал, что убит или смертельно ранен… Сейчас,
уже сейчас! И это было странное, безмерно непривычное ощущение, похожее на
удивление.
Достать поразившее его копье было невозможно. Это только ускорило бы смерть. Меф
чувствовал, что оно пробило его насквозь и, на добрых три пальца выходя из спины,
торчит сейчас в земле. Но именно чувствовал, а не видел, потому что и копье, и рана
были незримы.
Тело Буслаева медленно застывало, начиная от раны, покрываясь льдом. Рукой, которая
едва сгибалась, Мефодий положил себе на грудь золотые крылья. Приподняться он уже
не мог. И голову повернуть тоже. Но ему этого и не хотелось. Он просто лежал и
смотрел на небо, задавая себе вопрос, отчего Джаф не подходит, чтобы забрать у него
эйдос, медальон и все остальное.
Снаружи доносились голоса. Меф различал их как шум моря, не понимая, почему никто
не приближается к нему.
— Не завидуй Джафу! Видели, как тот его спатой? Прямо в горло! Интересно, кому
теперь отойдут его эйдосы?
— Закатай губу! Один еще жив! Вот магия на арену и не пускает! Вот умрет — тогда
да! — назидательно произнес кто-то.
Мефодий лежал и смотрел на небо. Все эти слова и даже то, что он умирал, почему-то
не имели для него никакого значения. Он был наполнен непонятной тихой радостью и
таким же тихим воодушевлением. В небе, там, где большая туча ватным одеялом
наползала на солнечный диск, появилась крошечная точка. Буслаев следил за ней с
большим вниманием. Ему почему-то чудовищно важно было узнать, что это. Птица?
Самолет? Меф даже загадал: умрет ли он раньше, чем точка приблизится, или нет.
Он уже едва дышал, зато вдруг стал видеть свою рану. Не глазами, а как-то еще.
Чувствовать ее острее, чем зрением. Кровь вздувалась красными пузырями, затем
пузырь белел и лопался. Прежде чем он успевал лопнуть, между двумя соседними
пузырями успевал возникнуть третий и тоже лопался. Получалась бесконечная череда
пузырей, каждый следующий поднимался все выше, а потом проваливался, держась на
других, ниже расположенных, но тоже лопающихся пузырях.
«Может, я потому не могу оторваться от ЭТОЙ точки, что мне страшно? — подумал Меф.
— Я боюсь осознать то, что со мной происходит?»
Пятнышко в небе становилось крупнее. Если прежде оно было с горошину, то теперь
стало уже с монету. Мефодий всматривался, напрягая расплывавшееся зрение. Только бы
дождаться… Даже о Дафне он сейчас не думал. Почему-то Дафна и эта странная
приближающаяся точка были тесно связаны, почти едины.
Мефодий хотел снова протянуть руку, чтобы коснуться золотых крыльев, но рука больше
не сгибалась. Только до половины — и все. Он чувствовал, как на его ногтях
нарастает лед. Даже между пальцами были колющие кусочки льда. Значит, и на лице
тоже. Он поспешно подвигал кожей, ощущая, как лед покрывается трещинами.
Приходилось часто моргать, потому что лед застывал на роговице и мешал видеть. Но и
моргать было больно. Мучительно хотелось провести по лицу рукой.
Точка росла, увеличивалась. Порой Буслаеву начинало смутно чудиться, что это
корабль. Вот парус, а вот корма. Но потом точка поворачивалась как-то иначе и
теряла сходство с кораблем. Буслаев переставал в это верить, и его неверие
обрушивалось, как стена. Но он снова упрямо моргал, смаргивая лед, и начинал
мучительно всматриваться.
К Мефодию кто-то приблизился. Над ним склонилось лицо Ирки. Она стояла и держала в
руке что-то странное, длинное, похожее на копье, длинный наконечник которого,
зачем-то обмотанный множеством тряпок и пакетов, временами начинал кривиться.
Почему-то Мефу было страшно смотреть на это копье.
Мефодий обрадовался Ирке, но что-то в ней тревожило его. Еще больше он огорчился,
что Ирка загораживает своей головой приближающуюся точку. И именно оттого, а не
отчего-то еще Меф заплакал — странными детскими, очищающими слезами. На глазах они
не застывали, а застывали на веках и скулах, образуя ледяные очки.
— А-а… — прохрипел Буслаев, не зная, что еще спросить. — Какая у тебя… работа?
Меф закашлялся, с кашлем теряя драгоценные секунды, которые были нужны ему, чтобы
дождаться ту неведомую приближающуюся точку. Ирка смотрела на нею, не понимая:
— Потом — что?
— Да, наверное, — едва слышно отозвался Мефодий, и Ирка ощутила, что ему это
неинтересно. Он был странно отчужден, словно уже не здесь. Мучительно вглядываясь в
ее лицо, он словно хотел увидеть что-то совсем другое.
— Забери медальон… И эйдосы Джафа… Умеешь разбивать дарх? Нет, эйдосы потом…
Вначале медальон!
Ирка послушно наклонилась. Перерезать шнурок медальона ей было нечем, и она просто
стащила его с шеи Мефодия.
— Отдашь Эссиорху!
Ирка послушно приблизилась к Джафу. Голова стража мрака была запрокинута, а под
самым подбородком, как тугой воротничок, плоско торчала спата. Выдергивать ее Ирка
не стала, хотя и оставлять мраку тоже не хотелось. Ну это пусть златокрылые
разбираются… Вытащенным из ножен Джафа кинжалом она рассекла цепь дарха, а когда
тот, шипя и угрожая, попытался отползти, расколола его двумя несильными ударами,
чтобы не просыпать эйдосы. Заодно проверила и карманы. Забрала карты. Три дамы
метались, заточенные в белые четырехугольники, суетились, размахивали руками. Ирка,
не разглядывая, сунула карты в карман.
— Хорошо девочка работает… нежно… надо же… и карманы вывернула… нечего другим
оставлять… мой подход! — одобрительно прошамкала себе под нос Аида Плаховна.
Ладья, чувствовал Мефодий, летела сюда. В памяти у него мелькнуло что-то, связанное
с рассказом Дафны, но сразу погасло. В конце концов, память — средство познания
чего-то несуществующего. Когда ты видишь что-то, и осязаешь, и наполнен им — память
не нужна.
И опять рядом с Буслаевым возникла Ирка. И снова стояла и мялась, чем-то смущенная.
В руках у нее кривилось странно узнаваемое закутанное копье. Буслаеву казалось:
край копья хочет доползти до него и коснуться.
Мефодий улыбнулся, и Ирка поняла, что он об этом знает. Ладья, медленно снижаясь,
опускалась над поляной. Потом остановилась и, точно ожидая чего-то, зависла.
Пытаясь понять, куда он смотрит, Ирка вскинула голову, по ничего не увидела. Только
тучи. И осеннее солнце. И больше ничего.
Ирка стиснула его ладонь в своей. Пальцы у Мефа были ледяные, почти негнущиеся. Но
все же она ощутила слабое, очень слабое пожатие.
— Это хорошо, что ты, а не Аида… Отпусти меня! — отчетливо произнес Мефодий. В его
глазах Ирка увидела мудрость смерти.
Мефодий не смог сдержать кашля. Вся грудь его и руки до локтя были покрыты льдом,
который становился все толще. Лед был и на невидимом копье. Он бежал по древку
снизу вверх, и из пустоты сантиметр за сантиметром проступало копье. Лед делал
копье видимым. Ирка смотрела на него, и ей было жутко: точно из мертвого тела
прорастало дерево.
— Просто отпусти! Не бойся! Вон она уже прилетела и ждет… — сквозь кашель попросил
Мефодий.
— Кто прилетел?
Ирка вскинула голову и опять увидела лишь серость осеннего неба и прорывавшееся
сквозь эту серость солнце. Плача, она схватилась за тряпки и пакеты, но, ощутив,
что — нет, она никогда не решится, отдернула руку. Золотые крылья, лежавшие на
груди у Мефа, сияли. Там, где лед касался их, он таял, застывая на границах в форме
шара.
— Отпусти меня! Мир очень прост… Вера — это когда не боишься верить! Я точно знаю,
что вернусь! Отпусти меня!
— Зачем?
Ирка, вскрикнув, как птица, рванула копье к себе, но Буслаев уже сжал пальцы.
Иркино движение лишь помогло пакету прорваться. Секунду спустя все было кончено.
Последним, что ощутил Меф здесь, на поляне, была мгновенная, яростная мука
рождавшихся крыльев. Ирка успела еще различить его непонятный шепот: «Сбросьте мне
лестницу… Скорее… Ладья!»
Когда пакет треснул на всю длину, Ирка закричала и инстинктивно закрыла лицо
согнутой в локте рукой. Когда же, немного погодя, отняла ее, Мефодия на поляне не
было. Лишь на траве валялось холодное копье Сэнры, покрытое льдом до середины
древка. В земле остался след от его наконечника. Как и кто высвободил копье и
почему оно лежало почти в метре от следа в земле, Ирке было неизвестно.
От веревок, оттуда, где стояли темные, да и оттуда, где и светлые тоже, доносились
удивленные возгласы. Тело не должно было исчезнуть! Рассыпаться в прах, сгореть —
но не пропасть! Тело существует по законам земли, из нее сотворено и ляжет в нее в
ожидании часа, который пробьет однажды. Только так, и никак иначе. А здесь эта
схема была нарушена!
Ирка задрала голову и посмотрела на небо, куда недавно так неотрывно глядел
Мефодий… И опять ничего не увидела… Там были одни тучи. Правда, средняя из них
действительно походила на ладью, на сходство было самым поверхностным. На глазах у
Ирки ладья начала разваливаться, и Ирка поняла, что ее образуют два разных по виду
и плотности облака, летящих к тому же одно выше другого.
— Странно, — прошептала Ирка, сама не зная, что шепчет и откуда приходят слова. — С
человеческой точки зрения он потерпел полное фиаско! Не посадил дерево, не вырастил
сына, не построил дом. Но прорвался к свету! Прощай, Буслаев! Здравствуй, светлый
страж!
Смотреть, задрав голову, было неудобно. Ирка неосторожно шагнула и обо что-то
споткнулась. Бывшее копье Таамаг! Ирка поспешно наклонилась, готовая закутать его
наконечник, но лежащее на траве копье больше не напоминало косу. Вот скол, вот
обмотка у наконечника, вот кольца эспандерной резины, которые Таамаг натянула,
чтобы копье не скользило в мокрой руке! Это было другое копье, переродившееся,
освобожденное для нового владельца! Осознав это, Ирка, не боясь, сорвала с
наконечника остатки пакетов и, вскинув его на плечо, ушла с поля.
Прогудел рог, требуя начала новой схватки. Разросшийся звук его вдруг как-то резко
оборвался. Встрепенувшаяся Ирка поняла, что рог выдернули у кого-то из рук.
А потом Ирка увидела, как Черная Дюжина, начавшая уже строиться рядом с
ограждением, вдруг разом повернулась и рассеялась в толпе, подчиняясь чьему-то
неведомому приказу.
— К сожалению, нет.
— Ну и что? Трусит только тот, кто на что-то надеется. Кто ни на что не надеется,
никогда не трусит, — отозвалась старшая валькирия.
Точно для того, чтобы подтвердить ее слова, один из тартарианцев вернулся и подошел
к валькириям. Невысокого роста, кособокий. Одна нога у него была явно короче
другой, что придавало его передвижениям странную, непривычную асимметрию. На поясе
у тартарианца небрежно болтались на цепочках четыре мундштука от флейт. Сиплый
голос его был так тих, что казалось, что это газ вырывается из открытого баллона.
— Нам нужно найти замену Джафу… Встретимся через месяц… Только вы и мы! Ставка та
же! Ваши копья, доспехи и эйдосы против наших дархов! — Он дернул подбородком, как
бы давая понять Фулоне, что его слова лучше запомнить с первого раза, и исчез.
— Да, согласна… Ну раз я не успела сказать «нет»! Заодно потренируемся еще немного
в трудных природных условиях! Я тут утром подумала: в марш-бросках по болотам есть
что-то объединяющее!
Кто-то схватил Ирку за локоть и, как морковку, выдернул ее из толпы валькирий. Все
время, пока ее тащили, Ирка ощущала чью-то сосредоточенную ярость.
— Вы сами этого хотели! Вы послали меня унести того, кого убьет Джаф! Я это
сделала! — сказала она.
— Да! Но ты должна была открыть косу сама! Ты, а не Мефодий! Тогда ты осталась бы
смертью навсегда!!! Если бы ты забрала хотя бы одного человека, не важно из каких
побуждений, ты навеки осталась бы смертью! А наши договоры — тьфу! — и в счет бы не
пошли!
Мамзелькина отпустила ее руку, но, отпуская, больно ущипнула сухими пальцами. Ирка
подумала, что останется синяк. Пальцы у старухи были сильнее плоскогубцев.
Рядом с Иркой откуда-то появился Матвей. Она попыталась загородить его спиной, но
не успела.
Багров опустил щенка на траву. Он сидел на корточках и улыбался. Матвей был какой-
то особенный. Что-то узнавший и понявший.
— Нет, — произнес рядом с Иркой голос Эссиорха. — не только собаку! Помнишь слова:
«Если встретятся два воина, не ищущих собственных выгод, а просто, надежно и без
всякого героического пафоса готовых умереть друг за друга не только на поле брани,
но и в удаче, во всякой внешне мелкой жизненной ситуации, они будут непобедимы»?
— Да.
Эссиорх протянул руку и пальцем потрогал ее лоб, точно интересуясь, что там, под
лобовой костью. Вдруг еще одна лобовая кость?
— К тебе! В детстве, в той аварии, старуха не смогла убить тебя своей косой, хотя
била два раза! Вспомни страшные шрамы у тебя на спине. И бессмертный щенок достался
кому? Тебе же! И его тоже не смогла убить старуха — и в этом увидела грозное
предзнаменование! Но еще до этого она начала нервничать и подбросила тебе те ноги
мрака! Вспомни их и все неприятности, которые ты перенесла, потому что немного не
дотерпела!
— Они не были достойны своих копий в полной мере, хотя очень старались быть
достойными. Страсти, ссоры и житейская суета разъедали этих воительниц. Это не
преувеличение, к сожалению. Человек становится все слабее, все изнеженнее, все
труднее взрослеет.
Эссиорх улыбнулся:
— Давай мыслить логически… Кто прожил двести с чем-то лет и почему-то не похож на
пенсионера? Кого пытался заполучить в ученики хитрый волхв Мировуд, который в своем
роде был фрукт похлеще Мамзелькиной? Кому в грудь он вставил Камень Пути, за
который Лигул до сих пор готов отдать любое из подземелий Верхнего Тартара?
Эссиорх взял за руку Багрова и торжественно вложил его руку в руку Ирки:
— И с тобой рядом вечно будет идти тот, в чьей груди вновь забьется Камень Пути,
брезжущей искрой освещающий дорогу сквозь мрак!