det_action

Данил
Аркадьевич
Корецкий
ed19f097-2a80-102a-9ae1-2dfe723fe7c7

Антикиллер-4. Счастливых бандитов не бывает

Столичные воры пытаются «взять под себя» криминальный мир Тиходонска: гремят
выстрелы, горят склады и магазины, киллеры выполняют очередные «заказы», на кладбище
кораблей находят чей-то скелет… Подполковник Коренев, по прозвищу Лис, как всегда,
находится в центре событий, несмотря на то, что майор ФСБ Сочнев собирает на него
компрометирующий материал. С помощью оперативной хитрости и преданных
осведомителей, Лис переигрывает своих противников…

мужской детектив,криминал,заказные убийства

2012

ru

Miledi

doc2fb, FB Writer v2.2

2012-08-28
http://www.litres.ru/danil-koreckiy/antikiller-4-schastlivyh-banditov-ne-byvaet/
Текст предоставлен правообладателем
f7eff108-f109-11e1-8ff8-e0655889a7ab
1.0

Литагент «Аудиокнига»
0dc9cb1e-1e51-102b-9d2a-1f07c3bd69d8

Антикиллер-4. Счастливых бандитов не бывает

Астрель
М.:
2012
978-5-271-44650-4

Данил Корецкий
Антикиллер-4. Счастливых бандитов не бывает
 Мы живем все в псевдомире. Дважды два здесь – не четыре:
Может, шесть, а может, восемь – как заплатим иль попросим,
Как прикажет нам «бригада», а короче – сколько надо.
Здесь пространные отчеты заменяют смысл работы,
Из бумаги и из ваты получают результаты,
А провалы, пораженья выдают за достиженья!
Не взлетела в срок ракета. Но центральная газета
Расписала, как на Марсе россияне кружат в вальсе!
Не захочешь, а поверишь! Да никак и не проверишь…
Не проверишь урожаи и что жизнь не дорожает,
Что успешны и богаты мы, как псевдодепутаты.
Что народ не вымирает и все меньше убивает,
Бросил пить и не ворует, ручки женщинам целует…
Ну, а если что случится – кровь прольется, как водица,
Быстро примут псевдомеры псевдомилиционеры…

Пролог

Эти люди внешне не отличаются от других, потому что все отличия скрыты глубоко
внутри, а если и проявляют себя, То совсем незаметно: они иначе осматриваются по
сторонам; они знают, где находятся болевые и смертоносные точки человека; они не просто
глазеют на системы банковской сигнализации, а в надежде обнаружить их слабые места;
они знают, куда именно надо закладывать бомбу под днище автомобиля; они осведомлены
об уязвимых местах самолетов… Это
преступники
. Они маскируются и пытаются затеряться среди других людей, они подделывают
документы, заметают следы и прячутся, но их потаенные знания проявляют себя в чертах
внешности, манерах, поведении, лексиконе и десятках других специфических привычек.

Есть другие люди, которые умеют различать эту специфику, знают их повадки и хитрости,
их связи и места, где они прячутся. Они умеют вычислять преступников, находить их норы,
выманивать и захватывать, как захватывают самых ядовитых змей и самых опасных зверей.
Это копы, ажаны,
полицейские
, короче – менты.

Криминальная жизнь любого общества состоит из противостояния преступников и тех, кто на

них охотится. В благополучном государстве это противостояние занимает крайне
незначительный сегмент и не касается обычных граждан. В коррумпированных странах
криминал пропитывает все поры общества и является одной из важнейших составляющих
жизни. Да и сами граждане не столь четко разделяются на законопослушных и
правонарушителей: очень часто вполне приличный по формальным признакам член общества
имеет криминальную червоточину, затрагивающую его существо наполовину, на четверть или
совсем-совсем немножко, настолько немножко, что вроде как и не считается… Но даже чуть
тронутое коричневой прелью яблоко считается гнилым и подлежит выбраковке.
 Глава 1
Менты и бандиты

Порок не наказывается, а добродетель

не вознаграждается – вот пружина,
которая движет современным
российским миром.
Наблюдение автора

«Лотте»-отель считается самым крутым в Москве. Последние годы это звание держал «Ритц–
Карлтон», выстроенный на месте знаменитого некогда «Интуриста» на Тверской – просторный
холл, толстые колонны из черного, в белых прожилках, мрамора с тяжелой золотой отделкой,
помпезные черно-золотые люстры и прочие атрибуты богатства и процветания… Но мода не
терпит стагнации, и когда на Новинском бульваре поднялись новые корпуса, начиненные не
хуже, а может, и лучше, чем «Ритц» – и мраморные колонны, и мозаичные полы, и
восьмиметровая, на несколько этажей, хрустальная люстра, и компетентный персонал,
вымуштрованный на корейский манер спрашивать мнение гостя по любому поводу, включая
вопрос – понравилась ли ему выставленная в номере вода, по цене коньяка в обычном
арбатском гастрономе, – то общественное мнение решило, что «Лотте», безусловно, вышел на
первое место.
В некоторых СМИ «Лотте»-отель позиционировали даже как «семизвездный», подобно
дубайскому «Бурдж аль Араб», название которого наши соотечественники, регулярно там
проживающие, запомнить и выговорить никак не могут, ибо деньги в этом сложном
интеллектуальном процессе, увы, не помощники, а потому называют просто и без затей:
«Парус» – тем более, что «Арабская башня» по форме действительно напоминает надутый
попутным ветром носовой кливер фантастически огромной и столь же неправдоподобно
успешной шхуны. Но и «Бурдж аль Араб», и «Атлантис» на Пальмовом острове, и
подражающий роскошью дворцу эмира «Эмирейт пэлас» в Абу Даби, как бы они себя ни
позиционировали и как бы их ни пиарили, оставались пятизвездными, поскольку это высшая
оценка официальной классификации и все перечисленные отели занимают в ней высший
сегмент. И «Лотте», конечно же, был пятизвездным, но со знаком «плюс» или модной в
последнее время добавкой «премиум».
На девятом этаже ресторан высокой кухни «Изыск», где правит бал шеф-повар Гарнье,
естественно – француз, обладатель трех мишленовских звезд и знаменитого «бретонского» носа
кренделем. Общественное мнение считает, что это лучший французский ресторан в Москве.
Что только здесь подают настоящий буйабес, каре ягненка, цыпленка «мон-моранси», фонбрюн,
рататуй и прочие трюфели. Говорят, Гарнье – гений и колдун, последний из друидов. Ходят
слухи, что только через голубя по-парижски, фаршированного фуагра и трюфелями им
собственноручно, можно постичь загадочную галльскую душу…
Однако ни голубь, ни тем более галльская душа не интересовали шестерых мужчин,
обосновавшихся сейчас в уютном кабинете на десять персон, у широкого окна, под которым
далеко внизу катился сплошной многорядный автомобильный поток.

На столе – покрытая инеем бутылка в виде бивня: модная водка «Мамонт», и тарелки с
изысканно выложенными легкими закусками. Зато лица – тяжелые, как ожившие
булыжники, традиционные «портреты» обитателей криминальных московских окраин. Но
сейчас они взяты в совершенно иное обрамление. Золоченые рамы этих портретов не
снились былым королям Марьиной Рощи, герцогам Сходни или баронам Новогиреево.
Тысячедолларовые костюмы, шелковые рубашки, золотые цепи в палец толщиной, на краю
стола небрежно валяется брелок
Porsche
с одноименным автомобильным ключом и пейджером сигнализации.
Только один из посетителей одет предельно свойски, по-домашнему: в черный спортивный
костюм «Фред Перри» и пляжные сланцы на босу ногу. Это – Толик Буржуй, хозяин центра
столицы и прилегающих территорий. Недавно он купил самолет и теперь всячески
подчеркивает свою простоту и отсутствие понтов. Он мог куда угодно прийти хоть в семейных
трусах, ему все равно предложили бы лучшее место. На французскую кухню он плевал и ни
буйабеса в ней не понимает, а из мишленовских «примочек» знает только шипованную резину,
но этих знаний ему вполне хватает для хорошей жизни. А идея провести «стрелку» именно
здесь пришла ему по одной-единственной, действительно простой причине: просто он живет
неподалеку.
– Чё случилось, Буржуй? Чё за терка? – поинтересовался Сан Саныч, самый старший в
компании – грузный, седой, с обвисшими щеками. Погоняло у него было Фома Московский. Он
«держал» Чертаново и южные новостройки, причем несмотря на свои пятьдесят восемь силу не
потерял и авторитет сохранил.
– Юбилей сегодня, праздновать будем, – усмехнулся Буржуй. У него большое овальное лицо и
круглые розовые щеки. Когда-то такими на политических рисовали капиталистов в цилиндре и
с сигарой. Может, и погоняло оттуда, из давних газет. А может, и нет.
В углу, под потолком, закреплена на кронштейне телевизионная камера местной службы
безопасности, но она никого не волнует: здесь собрались не мелкие бакланы, не какая-то
шелупень, которая от ментов прячется по занюханным притонам. Времена изменились –
Буржуй и его компания нынче в уважухе, с большими начальниками дружбу водят и бабло
делят, с артистами на короткой ноге, бандитами их никто не называет – только авторитетными
бизнесменами, элитой общества. От этой «элиты» менты сами шарахаются. За редкими, правда,
исключениями…
– Какой еще юбилей? Ты же декабрьский…
– Забыли, кореша…
Буржуй поднял рюмку на уровень расплющенного носа. Без улыбки лицо его напоминало
передний торец несущегося на всех парах локомотива. Да и с улыбкой тоже.
– Память короткая. Указ тринадцать-шестнадцать забыли, по которому РУБОПы
расформировали. А ведь жить нам го-о-ораздо легче стало! Вот за это и пьем.
Еще одна, установленная в карнизе шторки, миниатюрная камера фиксирует скупые и
уверенные движения, ленивую речь. Неизвестно, кто эту камеру установил, неизвестно, кому
понадобилось подслушивать и подсматривать за Буржуем и компанией. Но, видимо, этот
неизвестный обладает немалой властью и возможностями: камера установлена
профессионально, со стороны она кажется шляпкой винта, а ее стеклянный глаз не дает бликов.
Такие «игрушки» не продаются на Мытищинском рынке и в магазинах сети «Спай»…
Все выпили, Саныч – последним.

– Да-а… «Шаболовские»
[1]
лютовали, хуже некуда! – задумчиво сказал он. – Помню, Банщика в 97-м на
«Баррикадной» мордой в асфальт положили… Самого Банщика, да-а! Разделали, как борова
на мясокомбинате, – и по этапу… Отморозки конченые!

Присутствующие закивали головами: что правда, то правда. Банщик считался когда-то одним из
авторитетнейших московских «законников», а случай на «Баррикадной», положивший конец
его воровскому счастью, стал событием эпическим, вроде всемирного потопа или Второй
мировой войны.
– Он так больше и не поднялся с той поры, – заметил Снегирь, удельный князь Химкинский,
большой любитель золотых цепей и прочей эффектной «рыжухи».
– Не поднялся, – подтвердил Саныч. – И не только он…
– РУБОП был хуже всех ментов, прокуроров и «конторских» вместе взятых! – зло процедил
Пластилин, король Измайлово и Новогиреево. Когда-то он окончил цирковое училище, а
погоняло свое словил за гибкость тела и подвижную мимику лица. Славился он тем, что умел
снимать наручники, не расстегивая, даже если руки сковывали за спиной.
– Сколько они нам крови попортили, сколько ливера отбили! А скольких ребят постреляли или
на всю жизнь законопатили! Спасибо, что разогнали этих беспредельщиков…
– Спасибо, – согласился Буржуй, почесывая мощную шею. – Никто не верил, что указ
тринадцать-шестнадцать продавят, а его продавили. Бабла и времени ушло немало, это верно.
Но бабло правит миром, и мы это понимаем. А на Шаболовке не понимали. Поэтому они в
жопе, а мы – в ресторане.
Сотрапезники сдержанно рассмеялись. Они еще не знали, зачем Буржуй созвал их сюда, но
явно не для того, чтобы выпить-закусить и зубы поскалить. Всем присутствующим было
известно, что у Буржуя есть связи на самом верху, все помнили, что он загодя был в курсе о
расформировании РУБОПов… Кстати, по этому поводу была устроена грандиозная пьянка в
СК «Олимпийский» с девочками и шампанским, три ночи гудели, Шмайсер тогда свою новую
«ауди» расхерачил по пьяни. И вот сейчас Буржуй снова заговорил про РУБОП – к чему бы это?
Или есть новости с того берега?
– О, вспомнил! А у меня анекдот в тему! – встрял быстрый и скорострельный Шмайсер, лидер
«очаковских». Он выглядел старше своих сорока двух, лицо будто покрыто сходящим загаром,
глаза желтые: он маялся печенью, и каждый год ездил лечиться в Германию.
– Старый, еще тех времен – про рубоповца Козлова!
У Шмайсера всегда есть анекдот в тему, в этом его фишка. И в этом беда окружающих.
– Это где три брата-узбека? – поморщился Пластилин. Он был худой и очень гибкий: сковать
руки за спиной – пролезет над наручниками, и вот они уже впереди, если в зубах кусок
проволоки, то через минуту вообще освободится.
– Не-е!
– Про Иуду, что ли?
– Да не! Про Козлова, про рубоповца, говорю же!
– Это где он медведя поймал. Слышали, отсохни! – махнул рукой бритый наголо Переводчик –
граф Строгинский и Тушинский.
– Сам отсохни! – набычился Шмайсер. – Ты слышал – другие, может, не слышали!
У него была еще одна слабость – дорогие спортивные машины, это он сегодня прибыл на
«порше». Водитель из него был такой же, как и рассказчик анекдотов, поэтому машины он
гробил с завидной регулярностью.
– Я тоже слышал. И все слышали. И ша на этом, – подвел черту Буржуй. С ним Шмайсер
спорить не смел.
– Я вас по другой теме собрал…
Все притихли, подобрались. Скрытая камера бесстрастно фиксирует, как ходят желваки под
кожей Переводчика, как блестят желтые глаза Шмайсера. И как тяжело, как угрюмо смотрит на
них обоих Буржуй – он не любил пустых споров.
– Тиходонскую «мясню» помните?
– Еще бы!
Сотрапезники нервно зашевелились.
– Это мусорские прокладки. «Белая стрела», или как она у них называется… Всех серьезных
воров зараз положили…
– А если за нас возьмутся? – то ли в шутку, то ли всерьез спросил Шмайсер. – Вдруг сюда
зайдут с автоматами и тра-та-та-та…
Он изобразил стрельбу от живота веером и, не выдержав, расхохотался.
Шутка не понравилась.
– Тьфу-тьфу! – Фома Московский перекрестился. По моде новейшего времени все они стали
глубоко верующими. – Не накликай беду!
– Чего смешного?! – поддержал Фому Буржуй. – Если зайдут, тебя тоже живым не оставят!
Будешь мертвяком зубы скалить!
– Харэ, харэ, я пошутил, – пошел на попятный Шмайсер, и разговор вернулся в прежнее русло.
– Не о том речь, кто да как их положил, – повысил голос Буржуй. – Тут нам другое интересно…
Услышав про интерес, все замерли и насторожились.
– У меня недавно кореш один гостил из Тиходонска, Антон. Слыхали?
Трое из шести кивнули.
– Так вот, там у них безвластие. Смотрящим поставили Босого. Кто его знает?
– Ну, есть такой, – сказал Сан Саныч. – Старая гвардия. Откинулся недавно.
– Еще кто? – Буржуй оглядел остальных. Все молчали. Больше никто Босого не знал.
– Вот то-то, – удовлетворенно кивнул Буржуй. – Поэтому порядка там нет, каждый делает, что
хочет, территорий не признают, гавкают друг на друга, грабят у своих. Такая, братва, у них на
сегодня обстановка…
Буржуй собственноручно разлил водку по рюмкам.
– Тиходонск – богатый купеческий город, там всегда цеховики, деловики водились, всегда
бабло делали. А сейчас там полный разброд. Каких-нибудь семеро химкинских гопников всех
там к ногтю приберут и даже не вспотеют. Понимаете, к чему я?
– Химкинские нигде не потеют! – гордо заметил маленький, юркий Снегирь, который до сих
пор сидел молча.
– Ты чего, Тиходонск под себя взять предлагаешь? – догадался Саныч, как самый поживший.
– В цвет, – благосклонно кивнул Буржуй. – Поставим туда своих, будем бабло качать. Я пробил
цену вопроса. Там «Сельмаш», там ликеро-водка, донской табак, подшипники-х…ипники,
вертолеты и хрен знает что еще. Не говоря уже о наркоте, оружии и прочем кавказском
транзите. Миллионы долларов, только наклониться и поднять. Что скажете?
За столом воцарилось молчание. Беззвучно работала скрытая камера, накапливая гигабайты
информации. Пластилин озабоченно перекривив физиономию так, что нос оказался слева, а рот
справа, рассматривал невидимое пятно на своей рубашке, Шмайсер теребил в руках брелок от
«порше», Переводчик с хмурым видом жевал карпаччо, Снегирь обменялся с Санычем
многозначительными взглядами и уткнулся в окно.
– А кто наклоняться-то будет? – спросил, наконец, Шмайсер. Остальные тоже заинтересованно
обратили мрачные взгляды к Буржую. Дело ясное: погонишь за бабками в Тиходонск, а здесь, в
Москве, твой каравай захватят и обратно не пустят…
– Перспективного пошлем, растущего, – сказал Буржуй. – Вот Жору Каскета, например. Он
молодой, а «корону» уже доверили…
Пластилин шумно, по-мальчишечьи, потянул носом, что слабо вязалось с его вальяжными
манерами и солидным прикидом.

– Это который в Мытищах торговцев «пиковых»

[2]
порезал? – уточнил он.

– Да, «пиковых» Жора не любит, это верно, – сказал Буржуй. – Их никто не любит. А Жора –
человек жесткий. Именно такой в Тиходонске и нужен.
– А чего он в воры полез, если зоны не нюхал? – спросил Шмайсер, ни к кому конкретно не
обращаясь.
– Это его дело, – возразил Саныч. – Сейчас время такое. Кто что хочет, то и делает.
– Да нормальный пацан, братва, не ссыте, – сказал Буржуй примирительно и в то же время
нетерпеливо, потому что хозяин Нового Арбата не любил размазывать белую кашу по чистому
столу. – В говне не валялся, чужих на х… посылает, со своими делится. У него своя бригада,
парни крепкие, серьезные. Все будет в ниточку. Кто-то не верит?
Возражать никто не стал. Все верили. Или делали вид, что верят.
– Ну, вот и ладно.
Буржуй поднял рюмку.
– За расширение Московской кольцевой до Тиходонска!
После этих слов дверь кабинета открылась, как по вызову появился мсье Гарнье, который
самолично обслуживал наиболее уважаемых гостей. Он был в крахмальном поварском колпаке,
со своим знаменитым носом и накрытой блестящей мельхиоровой крышкой тарелкой в руках.
За ним шли три официанта с такими же тарелками и блестящими крышками. Их появление
было встречено одобрительным хмыканьем.
– Может, француза на Тиходонск поставим? – спросил Шмайсер и сам заржал. На этот раз его
юмор понравился. Все засмеялись и принялись развивать шутку.
Скрытая камера продолжала работать, хотя «терка», по всем приметам, уже закончилась и
начиналась обычная пьянка…
***
Судьба Василия Михайловича Ныркова, как и судьба любого милицейского начальника,
напоминала прыгающий температурный график больного лихорадкой, либо зубчатую линию,
отражающую результаты опроса барона Мюнхгаузена на детекторе лжи, либо просто профиль
Большого Кавказского хребта: пик, провал, пик, провал, пик… Он дослужился до руководителя
Тиходонского РУБОП, получил генерал-майора, а когда прежний губернатор Лыков снял
бывшего начальника УВД Крамского, то поставил его исполнять обязанности. Но колесо
истории со скрипом провернулось: Лыкова самого отправили в отставку, начальником УВД
стал приехавший «варяг» Глазурин, а поскольку РУБОПы расформировали, то «исполняющего
обязанности» задвинули в заместители по оперработе. И то временно, в ожидании, пока он
достигнет возрастного потолка, до которого оставалось совсем немного.
И вот дождались: у Ныркова юбилей – 55 лет.
«У Светки Соколовой день рожденья, ей сегодня…надцать лет. Я несу подарок, поздравленье и
красивый розовый букет…»
Вчера его торжественно поздравили, вручили грамоту и именной «ПМ». Сегодня в «Эсквайре»
состоится банкет: а куда деваться – «зажать» такую дату неудобно, хотя, считай, это праздник
со слезами на глазах. Все равно что отмечать годовщину свадьбы в день развода.
Лис при полном параде, даже ботинки уже обул, ходил взад-вперед по квартире, нетерпеливо
поглядывая на дверь спальни.
– Я уже скоро! – крикнула оттуда Ребенок.
Он так редко бывает дома, что иногда не помнит, сколько у него комнат. Да и какое это имеет
значение. Сейчас самое время сосчитать: раз, два… Три. Просторные, светлые. Когда-то
считалось, что это хоромы. Но сейчас другие стандарты. Почти у всех руководителей его
уровня – коттеджи. По два, три, пять миллионов долларов. И он мог бы, конечно, такой
построить, но боялся: вдруг спросят – как оправдаться? Хотя эти, нынешние, ничего не
опасаются. И недаром – действительно никто с них не спрашивает. Может, они больше него
знают? Может, какая-то у них негласная установка есть? Типа сговора: своих не трогать: если
лояльны к начальству, пусть что хотят, то творят? А ему не сообщили, потому что он всегда
избегал круговой поруки… Может, у них и тайные знаки имеются, по которым они своих
узнают? Особые слова, мимика, специальные рукопожатия… Как у масонов когда-то…
Да ладно, хрен с ним, с домом. Им с Катькой площадей хватает. Район отличный, даже купол
нового храма прямо из окна виден. И комплекс двадцативосьмиэтажных высоток допоздна
отражает солнце своими зеркальными стеклами так, что глаза слепит. Раньше это был
Кировский сквер: памятник Кирову, за ним – вечно сухой фонтан, а дальше – ветхие,
разваливающиеся домишки. Теперь сквер называется Покровским, вместо Кирова державно
стоит императрица Елизавета, за ней красивый, будто игрушечный, Покровский храм и
стройные голубые небоскребы.
Лет тридцать назад если бы кто-то предсказал такую метаморфозу, то сразу бы угодил в тюрьму
или психушку. А может, это как-то связано? Киров – с бездействующим фонтаном и
трущобами, а Елизавета Петровна – с храмом и элитными новостройками? Да нет, это все с
новыми временами связано. Спроса нет, ответа нет, пиз…ть можно безнаказанно, огромные
краденые деньги попадают в легальный оборот и вздувают цены до небес… В голубых
высотках метр пыльных бетонных казематов вытягивает почти сто тысяч, на материнский
капитал вполне можно купить полтора метра, чтобы еще ремонт сделать…
Лис тряхнул головой. В последнее время мысли то и дело самовольно заезжают куда не надо.
При чем здесь экономика и политика? Он о жене думает, о Катюше… Квартира у них вполне
приличная, мебель хорошая… Хотя она говорит, что книжные стеллажи уже вышли из моды. И
обои в гостиной никто не клеит, для этого есть венецианская штукатурка. Но если ее
послушать, то все нормальные люди живут в виллах на Канарах. Там ни стеллажей, ни обоев
нет. Или на крайний случай – в Черногории. У однокурсницы Оксаны родители каждое лето
ездят в Черногорию, собираются купить там летний домик. Выгодное вложение капитала,
удобно, и вообще. Элегантная покупка, выразилась Ребенок.
Про Черногорию Лис знал только, что в начале 90-х, когда Балканы полыхали, черногорцы
повели себя достойно. Во всяком случае, остались с сербами, не отделились, как другие. Вместе
против босняков воевали, против натовцев. А потом доллары-марочки все-таки взяли свое,
свинтили крышу… Кажется, сейчас Черногория в НАТО собирается вступать, заявки пишет. А
может, уже вступила? Лис точно не знал. Но на фига, спрашивается, нужен этот летний домик?
– Фил, сумочку мою подай! В прихожей, на трюмо!
Он нашел сумочку, приоткрыл дверь. В проеме мелькнуло темно-красное кружевное белье и
маленькая, почти детская, грудь.
– Эй, нельзя!
Ребенок схватила сумочку, захлопнула дверь. Красоту она наводит без посторонних глаз:
вычитала где-то, что мужу это видеть не нужно.
Лис снова прошелся по коридору, остановился перед зеркалом. Одернул пиджак. Да и он тоже
вполне еще ничего. Признаков живота не видно. Выправка присутствует. И даже костюм сидит
неплохо. Претензий в плане своей внешности он не имел, даже не задумывался об этом. Как и
всякий нормальный мужик. Стрижка под «ноль», правда, смотрится немного вызывающе…
Он провел рукой по голове – ото лба к темени. Под ладонью скрипнула колючая щетина.
Под «ноль» стригутся либо арестанты (и то не по своей воле), либо бандиты, либо люди с
комплексами. А за Лисом никаких комплексов вроде бы не замечалось. Если только не считать,
что он чудом остался жив после «крестобойни» и вся левая сторона головы у него после этого
поседела. Ребенок потом как-то сказала, что он стал похож на Пьеро, тот тоже черно-белый
пополам. Пьеро, насколько Лис понимал, – это клоун. А выглядеть клоуном он не хочет.
Потому и стрижется налысо…
– Я готова!
Ребенок вышла из спальни, крутнулась перед ним, обдав тонким ароматом духов. Лис лишь
тихо присвистнул. Он не помнил по имени ни одной из голливудских актрис, но точно знал, что
рядом с его женой они смотрелись бы как горничные, в лучшем случае…
– Хочешь, чтобы Ныркова в день рождения приступ хватил? – проговорил он.
Ребенок рассмеялась.
– В пятьдесят пять на мужчин это находит только приступами?
– Что – «это»? – по профессиональной, а точнее, дурацкой привычке уточнил Лис.
Она покачала головой, не переставая смеяться.
– Лучше подай мне туфельки, Фил!
***
«Эсквайр» находился в парке, но зелень не приносила прохлады: августовское солнце палило во
всю силу. Зато мощные кондиционеры хорошо охлаждали вытянутый зал, оформленный под
английский клуб: чопорно и достойно. Столы выстроили почти на всю длину, во главе
поставили массивные кожаные диваны, далее – стулья. Во главе сидел не юбиляр, а генерал
Глазурин. Точнее, сейчас он стоял и произносил тост.
– Древняя молитва гласит: «Дай мне спокойствия, чтобы принять неизбежное, дай мне
смелость, чтобы изменить то, что можно изменить. И дай мне мудрости, чтобы отличить одно
от другого!»…
Новый начальник УВД считался философом и часто говорил загадками. Вот и сейчас все не
поняли, что он сказал. Но виду не показали. После небольшой паузы кто-то крикнул:
«Великолепные слова!» – и зааплодировал. Но Глазурин поднял руку, давая понять, что тост
еще не закончен.
– …У нашего дорогого юбиляра, Василия… э-э… Михайловича, есть и спокойствие, и
смелость, и мудрость! Так пожелаем ему, товарищи, крепкого здоровья, чтобы как можно
дольше пользоваться этими благами, которые отпустила ему природа!
– И денег побольше! – крикнул с места зам по кадрам Левановский. Он считался циником и
бравировал этим.
Смех, аплодисменты, крики «ура!». Кричали и аплодировали не юбиляру – кричали Глазурину.
Генерал Нырков в тщательно отутюженном и жарком штатском костюме во время тостования
застыл по стойке «смирно», локоть отставлен, рюмка на уровне груди. Он громко поблагодарил
начальника, четко выпил и сел на место.
Лис переглянулся с Волошиным.
– Намек ясен, – кивнул Волошин. – Принять неизбежное, мудрость и все такое…
Переаттестацию Жук не пройдет, вот увидишь, выпиз…т по возрасту, хотя могут продлевать до
шестидесяти.
Жуком, а точнее Колорадским Жуком, Ныркова прозвали за его безупречно ухоженные черные,
щеточкой, усы.
– Я не удивлюсь, если и мы не пройдем, – сказал Лис.
– А чего тут удивляться? Смена команды…
– Не знаю, кто на твое место метит, а в кресло Жука вон тот сядет. Вон, видишь, полкан икру
мечет, старается? – Волошин показал вилкой на полковника Уфимцева, который приехал вместе
с Глазуриным и ждал должности. Сейчас он, привстав с места, подкладывал генералу салат и
улыбался во весь рот.
– А какого рожна Жук его пригласил сюда? – сказал Лис. – Уфимцев родственник ему, что ли?
Или под пули ходили вместе? Шваль всякую собрал, понимаешь… А Вальку Литвинова не
позвал, между прочим! Хотя двадцать лет вместе проработали! И Рывка с Панкратовым тоже.
Так что сам виноват!
– Валька больше не мент, – заметил Волошин. – Он в банке служит, в безопасности. Рывок тоже
куда-то в бизнес подался…
– Хрен там! Валька хоть на автобазе, хоть в столовке на раздаче работать будет, все равно он –
мент! И ментом останется! – проговорил сквозь зубы Лис. – А Уфимцев этот… Он уже сейчас
за бармена сойдет – вон как обслуживает начальство!
– Ты скажи спасибо, что нас пригласил. В общем-то, не по рангу. Особенно мне… Да еще с
девушками…
– Спасибо. Но я, между прочим, с законной женой.
– Ну… Может, я тоже женюсь на Александре!
Высокая блондинка с непрокрашенными корнями волос скептически улыбнулась и толкнула
Ребенка в бок.
– Слыхала? Будешь свидетелем!
Лис выпил, покрутил головой. И повторил:
– Новая команда. Закон жизни.
– Команда! – сказал Волошин. – Прихлебатели они, а не команда! Сгрудились вокруг этого
Глазурина, как трутни вокруг матки!..
Лис рассмеялся. Сравнение было удачным. Представители так называемой «новой команды»
сгруппировались в головной части стола, на диванах, рядом с Глазуриным, вели свои
разговоры, смеялись своим шуткам, почтительно затихали, когда Глазурин снисходил до
беседы с подчиненными. С остальными гостями они не перемешивались, на юбиляра внимания
почти не обращали. Шестеро «варягов» – майоров и подполковников, с ними Левановский. Вот
уж кто настоящий жук! Не потому, что чернявый. Каждый новый начальник начинает с
обещания уволить «этого проходимца». А через полгода глядишь – лучшие друзья! Вот и
сейчас успешно вливается в окружение Глазырина. А вслед за ним потянутся и другие из
«старой команды»…
И новый начальник УВД Волин там с ними обретается. После давнего инцидента на День
милиции он сделал вид, что произошло недоразумение, которое навсегда забыто. Тем более,
ему удар в челюсть пошел на пользу: и в должности продвинулся, и полковника досрочно
получил… Конечно, Филипп не мог настаивать на том, что все это явилось следствием его
удара: бил он многих и, как правило, все они потом оказывались в тюрьме, во всяком случае, ни
один не сделал блестящей милицейской карьеры! Вместе с тем, следовало признать, что Волин
после этого удара не попал в тюрьму, то есть, вполне мог оказаться тем исключением, которое
подтверждает общее правило. Как бы то ни было, но когда он превратился в прямого
начальника Лиса, стало ясно – ничего не забыто! Когда равные подрались – одно дело, тем
более, он сам дал повод по-пьянке… А когда один руководителем стал, а второй –
подчиненным, тут-то обида и всколыхнулась: публичный нокдаун не забывается… К тому же
начальник пьяным не бывает и все делает правильно, значит, он и повода никакого не давал:
подумаешь, подержался за попку жены будущего подчиненного!
– А что? Думаешь, я эту аттестацию пройду? Или Гусар пройдет? – Волошин яростно отрывал
недоотрезанный кусок дикой утки.
Глаза у него покраснели, лицо, наоборот, побледнело. Пиджак он снял, под мышками
проступили пятна пота: кондиционеры постепенно сдавались. Майора развозило.
– Что скажешь, Лис? Или, думаешь, ты сам пройдешь ее? Хрен! Вот увидишь: поднимут
статистику, отказные материалы, жалобы, раскопают какое-нибудь говно, и – от винта. В
лучшем случае переведут во вневедомственную охрану. А Гнедина – на твое место! Или
Назарова!
– Глушакова, вот кого, – подсказал Лис. – Капитаном команды…
Опера невесело заулыбались. Колю Гнедина в управлении звали ПепсиКоликом, иногда просто
«Пепсиком», потому что он очень любил телевизионную рекламу и считал, что новое,
прогрессивное поколение оперов – это «поколение пепси». Капитан Глушаков в сыскном деле
не представлял собой ровно ничего, зато на почве любви к футболу знал весь город и уже успел
сблизиться с некоторыми представителями «варягов». Он доставал им и их родственникам
билеты в VIP-ложу, организовывал приглашения на выездные матчи и презентации с городским
начальством, а это все воспринимают как некую «элитарность» и приближенность к «высшим
сферам». Так что Глушаков уже набрал очки…
– Душно тут, пойдем, свежим воздухом подышим, – тихо сказала Ребенок.
Лис кивнул, поднялся вместе с ней. Катя старалась выглядеть компанейской милицейской
женой, но у нее это плохо получалось. Потому что милицейские жены совсем другие. И в
ментовской компании ей было скучно, Лис видел это. Они вышли на аллею – будто в баню
шагнули. Прямо напротив находилась беседка и фонтан. Несколько толстых струй били в
солнечное небо, водяную пыль относило на беседку, где обнималась молодая парочка.
– Какая-то давящая у вас атмосфера! – Ребенок подошла поближе к воде, протянула руки к
прохладе. – Даже за выпивкой – все о работе и о работе, об одном и том же… А, Фил? Грустно
все это, если честно…
Лис молчал.
– В прошлый раз было по-другому. Вы хотя бы веселились, танцевали, анекдоты рассказывали,
и шутки были тогда какие-то… Понятные, что ли.
– Прошлый раз – это на Дне милиции? Когда пьяный Волин тебя за зад схватил? –
поинтересовался Лис. – А я дал ему в морду? Конечно, весело было. Хочешь, повторю?
Ребенок поджала губы.
– Нет. Это было позже. Но вообще, в ваших компаниях скучно.
– Это моя работа, Катя, – Лис старался не заводиться. – Это мои коллеги, друзья. Это то, о чем я
думаю, ради чего я живу, понимаешь?
– По-моему, вы давно уже не друзья, – сказала она, провожая взглядом ползущий вдали по
улице переполненный троллейбус. – Ни у кого из вас нет друзей. Честно, Фил. Есть только
противники и сторонники, больше никого. Но ведь это совсем не правильно… Вон, у Волошина
не то что жены, даже девушки постоянной нет до сих пор. Таскает каждый раз новую. А ведь он
уже такой старый!..
– Волошин на два года младше меня, между прочим, – сдержанно заметил Лис.
Она посмотрела на него и осеклась.
– Я не это имела в виду! Я хотела сказать… Все нормальные люди в этом возрасте уже при
семье, при детях! Когда же они собираются…
– Значит, мы ненормальные?!
Она вздохнула, посмотрела вниз на свои легкие бордовые туфельки. Хлопнула дверь. На
крыльцо вышли покурить два майора-«варяга» с раскрасневшимися от жары и спиртного
лицами. Деловито скользнули взглядами по стройной фигуре Ребенка, наткнулись на жесткий
взгляд Лиса и отвернулись. Лис их вообще не знал. Его вдруг зло взяло: в самом деле, какого
черта Жук созвал на свой юбилей всю глазуринскую шоблу? Неужели тоже заискивает?
Надеется на продление срока службы?
– Ты – нормальный, – попыталась успокоить его Ребенок. – У тебя хотя бы я есть…
– Ну и что с того? – сказал Лис. – Что с того, что ты сидишь рядом и скучаешь? Да, я старый
мент, друзья мои – старые менты, на работе у меня все идет кувырком! А тебе скучно!
– Ты меня неправильно понял, Фил… Это не так!.. – пробормотала Ребенок.
Краснолицые майоры с интересом наблюдали за ними, обмениваясь вполголоса замечаниями.
– Что уставились? Есть вопросы? – крикнул Лис.
– Фил! – Ребенок схватила его за рукав. Лис стряхнул ее руку.
– Подходите ближе, мужики! А то плохо слышно, наверное! Я вам на пальцах все объясню!
Майоры переглянулись, быстро затушили окурки и скрылись в кафе. Видно, они были о нем
наслышаны. Лис заметил, что Катя снова вцепилась в него и едва не плачет. А может, и плачет
– вон, плечи дрожат. Что-то у нее нервы в последнее время шалят…
– Ладно, пошли обратно, – сказал он. – Неудобно…
В дверях наткнулись на Глазурина со свитой. Начальник ГУВД покидал торжество, его
провожали не меньше пятнадцати человек, в том числе Волин и Уфимцев с Левановским.
Процедуру прощания сопровождал слишком оживленный, неискренний гам. Генерал Нырков
шел чуть в стороне, под руку с супругой. Маша была как в воду опущенная – видно,
чувствовала, что скоро перестанет быть генеральской женой, превратившись в жену
пенсионера.
– А вы все прохлаждаетесь, Коренев? – бросил Глазурин мимоходом.
– В смысле? – поднял бровь Лис.
– В зале жарко, вот и вышли прохладиться, – высокомерно усмехнулся генерал. – В таком
смысле!
Полный, громоздкий, в легком летнем костюме, он как утес возвышался над своей челядью.
Лис вспомнил слова о трутнях и матке и чуть не послал его. Но тут Глазурин опустил взгляд,
увидел Катю и мгновенно изменился, превратившись из большого начальника в обычного
справного мужика. Он широко улыбнулся, и с медвежьей грацией поцеловал ей руку.
– И, конечно, где Коренев, там самые симпатичные девушки! – Глазурин не отпускал ладонь
Ребенка, похлопывал и поглаживал ее. – Ваша дочь, Филипп Михайлович?
Волин закусил губу и опустил глаза. Он лучше других знал, что может сейчас последовать.
– Это моя супруга Екатерина, – хриплым от бешенства голосом сказал Лис.
– Да? – Глазурин сразу отпустил Ребенка. – О, пардон, пардон…
Лис и Ребенок прошли в зал. Здесь как-то заметно опустело. Волошина окончательно развезло.
Он сидел, опершись локтем о стол, и втолковывал Алевтине что-то о чеченских тейпах.
Алевтина кивала и гадала «варягу»-подполковнику по руке.
– Вот это – линия судьбы. Все время идет вверх, видите? Это говорит о хорошем карьерном
росте. А вот три падающие звездочки, на пересечении с линией характера, видите? Это –
полковничье звание…
– Но ведь они же падают! – подполковник рассмеялся.
– Значит, будете полковником в отставке! – серьезно сказала Алевтина. Тот кисло скривился.
Лис налил Ребенку шампанского, себе водки. Он был словно оглушен. Кажется, еще ни одно
торжество коллег не проходило в такой гнетущей обстановке.
Ни с кем не чокаясь, выпил.
В это время в зал шумно ввалились провожающие, принялись занимать места, придвигать
тарелки, разливать водку.
– А почему тут нет веселья? – начальственно спросил Левановский. Он явно задавал тон.
Значит, попал в струю и все идет хорошо. Хотя не факт, что и закончится хорошо.
– А ну, наливайте! Я скажу мой любимый тост: «Лучше пиз…ть и бояться, чем просить и
унижаться!»
Все засмеялись шутке и выпили. Но кадровик не шутил: это действительно был его принцип.
***
Неискушенному человеку кажется, что в аду исправительных колоний варятся отпетые негодяи,
которые навсегда сгинули из нормального человеческого мира и никогда в него не вернутся. На
самом деле это не так. За колючей проволокой содержатся разные люди, в том числе и невинно
осужденные, и мелкие злодеи, укравшие мешок комбикорма, пару гусей или поросенка, и
отмороженные душегубы. И живут они по-разному, в зависимости от авторитета, духовитости,
статьи приговора, которая здесь зачастую заменяет характеристику.
Иван Квасков прожил здесь четыре года неплохо. У него был свой закуток, «биндежка», что по
меркам переполненной, лишающей возможности уединения зоны равнялось отдельному
особняку на воле. Он качался в спортзале, обзавелся рельефными мышцами. Получил кликуху
«Боцман», набрал вес, заматерел и уже не был похож на молоденького мальчика с невинными
серыми глазами. Он превратился в рослого, атлетически сложенного красавца с дерзким
взглядом и резкими манерами.
Залетел он сюда за святое дело: отомстил убийце собственного отца. Поэтому арестанты сразу
приняли его с полным уважением и почетом. Когда он прибыл, смотрел за зоной Лебедь –
представитель серьезной питерской братвы, неосмотрительно «засветившийся» в Тиходонске.
Он сразу взял духовитого пацана в свою пристяжь, тем более, что хорошо знал Валета. Потом
приблизил, возвысил над другими, долгими пустыми вечерами учил «понятиям» и тер «за
жизнь». И за смерть, кстати, тоже. Иван несколько раз рассказывал, как он «мочил» Питона: как
выследил, подстерег, как перестреливался и как всадил в гада целую обойму. Лебедь
внимательно слушал, кивал, хлопал по плечу, иногда задавал уточняющие вопросы.
– А как ты его вычислил? А в блудную не попал? Может, про него пургу прогнали? – и сверлил
пронзительным взглядом.
– Какую пургу?! – возмущался Иван. – У него волыну нашли, из которой отца застрелили!
– Ну да, ну да… Тогда другое дело… Только зачем он ее дома держал?
– Откуда я знаю… Может, еще нужна была…
– Да-а… В жизни всяко бывает.
Среднего роста, среднего телосложения, с гладким ухоженным лицом, Лебедь не походил на
блатного. Если одеть в хороший костюмчик с крахмальной рубашкой и галстуком, то будет
вылитый прокурор. Причем прокурор крутой, от такого пощады не жди. Иван никогда не
спрашивал, за что он сидит, да и другие об этом не болтали. Но срок у него был тяжкий –
пятнадцать лет. Хотя держался он так, будто вот-вот ждал освобождения. И точно: через год
дело пересмотрели, и его освободили по чистой.
На прощанье Лебедь заставил Боцмана выучить свой телефон, обнял, похлопал по спине.
– Если припрет, звони! – глядя в сторону, сказал он. – Только лучше бы не приперло настолько!
Боцман так и не понял, что он хотел сказать.
При новом Смотрящем ему тоже жилось неплохо, а тут подошло время условно-досрочного, и
хотя, по старым правилам, пользоваться УДО настоящему пацану западло, Иван на это глупое
правило наплевал.
Освободившись, он зашел к матери, пообедал и отправился в речной порт, к Гарику. Тот
ощерился в своей страшной бульдожьей улыбке, пожал руку, расспросил о том, как «топтал
зону», и… попрощался. Правда, протянул напоследок сто долларов, но Боцман не взял.
Во дворе его обступили речпортовские пацаны: что да как…
Да никак!
Удивились, покрутили головами и разошлись – сразу у каждого нашлись какие-то дела.
Куда идти Ване Кваскову? Обратно в «речугу», доучиваться? Или наниматься матросом на
сухогруз или танкер? Да нет, это осталось все в прошлой жизни.
Боцман ткнулся к Карпету, потом к Корейцу, но напрасно. При всем уважении к молодому
Кваскову одна непонятка путала все дело: почему Гарик не взял сына бывшего бригадира? Ему
по всем правилам – прямая дорога в речпортовские. А раз туда не берут, значит, есть какая-то
причина. Потому лучше поопаситься…
Недели две Иван болтался, как известная субстанция в проруби, а потом пошел к Босому. Тот,
как и все, встретил хорошо, но в отличие от других предложил работу: личным охранником, для
начала – пятьсот баксов в месяц. Выбирать особо было не из чего, и он согласился.
***
Невиданная по жестокости расправа с Крестом и его подчиненными получила в
профессиональных кругах наименование «крестобойня». Уголовное дело расследовал
следственный комитет, розыскные мероприятия по линии обычного криминала проводил
городской уголовный розыск, такую же работу вело управление ФСБ, отрабатывавшее версию
терроризма.
На столе начальника УР подполковника Коренева лежали несколько дел, которым сейчас
уделялось наибольшее внимание. Резонансное нападение на ювелирный магазин с двумя
убитыми охранниками, похищение банкира Курочкина, налеты на квартиры богатых
тиходонцев… Дело о «крестобойне» лежало в самом низу, но это не означало, что ему он
уделял меньше времени: напротив – все мероприятия по нему Коренев курировал лично.
Может, потому, что сам соприкоснулся с этим делом, а может, оттого, что оно было ему ближе
как многолетнему борцу с организованной преступностью.
Когда РУБОПы расформировали, он получил достаточно престижную должность начальника
угрозыска Тиходонска, при этом решающую роль сыграла поддержка бывшего губернатора
Лыкова, которому он оказал определенную услугу (по крайней мере так считал сам губернатор).
Теперь Лыков перебрался в Москву, и Лис остался без поддержки руководства. Впрочем, он
всегда надеялся сам на себя, предпочитая двигаться по службе «за заслуги», а не «за услуги». В
нынешние времена это была совершенно бесперспективная и однозначно проигрышная
позиция, на что ему неоднократно указывали коллеги и даже непосредственное начальство:
«Перестраиваться надо, Филипп, на современный лад! А то ты как тот последний из могикан…»
 Сейчас Коренев изучал дело о нападении на ювелирный и удивлялся. Один охранник был
вооружен травматическим оружием, второй – служебным «ИЖ-71», но они даже не
извлекли стволы: разбойники изрешетили обоих картечью из обрезов. Вопрос: почему
службу несли неподготовленные и недостаточно вооруженные сотрудники? Магазин
ежемесячно платил частному охранному предприятию кругленькую сумму, а те присылали
людей, которые заведомо не могли выполнить оплаченные функции! Руководство ЧОПа
[3]
пояснило, что занятия и тренировки с сотрудниками проводились регулярно, в
подтверждение предъявило журналы с росписями, таблицы учебных стрельб и программу
«Пресечение вооруженных нападений на охраняемые объекты». И получалось, что все свои
задачи ЧОП выполнило и никаких претензий к нему предъявить нельзя. А в том, что
магазин все-таки ограблен, виноваты сами сотрудники, но, поскольку они погибли,
привлечь их к дисциплинарной или материальной ответственности невозможно. Круг
замкнулся, все считалось правильным, обоснованным и логичным. Хотя «последний из
могикан» видел, что в этой истории настоящими являются только уплаченные магазином
деньги, украденные драгоценности на несколько миллионов да трупы охранников. Все
остальное – липа! Но кроме него никто так не считал… Вот тебе и «современный лад».

Резко прозвонил телефон – не мобильный, а стационарный, служебный.

– Филипп Михайлович, с «гайцами» из Северного только что говорил! У них там нарушитель
один по нашим розыскным спискам проходит… Кубасов Виталий Андреевич, 69-го года
рождения. Что с ним делать будем?
Звонил капитан Глушаков, страстный футбольный болельщик и по совместительству (или
скорее по недоразумению) начальник группы розыска.
– Что ты у меня спрашиваешь? Твоя линия, тебе и решать! – раздраженно бросил Лис.
И тут же вспомнил:
– Погоди, это который Кубасов? Свидетель по «крестобойне»? Конюх тот сбежавший?
– Он самый, Филипп Михайлович. – Глушаков обиженно прокашлялся. – Вы ж сами просили
обо всех свидетелях по этому делу вас извещать…
– Другое дело… Где он сейчас, в Северном?
– Наверное. Они там ДТП оформляют и неповиновение. Его тормознуть хотели за превышение
скорости, а он – по газам. По всему городу ловили, чуть до стрельбы не дошло…
– Погоди. Что значит – наверное? «Гайцы» тебе когда звонили?
– Да минут двадцать, полчаса… – нехотя признался Глушаков.
– Ты же сказал – только что!
Некоторое время капитан растерянно пыхтел и шуршал бумагами (газетой «Спорт-Экспресс»,
скорее всего). Лис переключил аппарат на громкую связь, встал из-за стола и стал надевать
куртку.
– Так обед же, Филипп Михайлович! – загудел на весь кабинет Глушаков. – Я ж в отсутствии
находился! Мне буквально только что передали, а я сразу – вам!..
Лис торопливо набросил на шею шарф, проверил карманы. Раньше, в царской России, люди
ходили в «присутствие», в присутственные места: работали на госслужбе или обращались по
какой-либо надобности. Теперь такие, как Глушаков, ходят в «отсутствие». Хотя нет, им даже
ходить не надо. Они находятся там с утра и до вечера.
– Никого не посылай, я сам еду, – бросил он и нажал отбой.
Через четверть часа Лис был в Северном отделе ГАИ. В коридоре под дверью с вылинявшей
табличкой сидели около десятка мужчин и молодая блондинка в белом костюме и белых
дырчатых сапогах на высоченном каблуке – утренние нарушители.
– Который из вас Кубасов? – спросил Лис.
– Ну я… – нехотя поднялся лысоватый мужичок в висящей мешком рубахе навыпуск.
Лис сунул ему под нос удостоверение.
– Уголовный розыск. Пройдете со мной.
– А почему его без очереди? Чем мы хуже? – вопросила блондинка, сверкнув злыми зелеными
глазами.
– Если хотите, будете следующей, – сухо ответил Лис.
Он вышел на улицу и направился к служебной парковке за зданием ГАИ, где оставил свой
«БМВ». Кубасов покорно плелся следом. Лис усадил его на переднее пассажирское сиденье, сел
рядом, захлопнул дверцы, включил климат-контроль. Посмотрел на беглого конюха: круглое
татарское лицо, маленькие глазки, лоб с глубокими залысинами, длинная верхняя губа. На фото
в сводке-ориентировке он казался немного полнее, солиднее. Видно, издержался в бегах.
– Кубасов Виталий Андреевич, 42 года, прописан по адресу: поселок Екатериновка, улица
Советская, 26. Все верно?
– Да.
– Вам известно, почему вас объявили в розыск?
Кубасов нервно сглотнул.
– За что меня объявлять? – проговорил он тихо. – Чего я сделал?
– Вы являетесь свидетелем по делу о массовом убийстве в поселке Екатериновка. Ваши соседи
показали, что вы работали конюхом у Калашникова Олега Васильевича, известного также под
кличкой Крест. Было дело?
– Ну, работал… Я в лошадях-то понимаю, – пробормотал Кубасов. – Тут ничего такого нет… За
это в розыск не объявляют…
– Приятно иметь дело с юридически грамотным человеком, – весело сказал Лис. – А почему
сбежали, раз ничего такого?
Конюх молчал.
– Никому ни слова, исчезли, как сквозь землю провалились. Вот и сестра ваша беспокоилась,
думала – может, убили вместе с Крестом и прочими, в розыск подала! Так что ищут вас не как
обвиняемого, а как без вести пропавшего! Ясно?
– Ясно… – Кубасов запнулся. – Только я боялся.
– Чего боялись?
– Боялся, что убьют, – выдавил Кубасов с видимым усилием. – Где крутые разборки, там всех
свидетелей опосля убирают… Чтоб не болтали, значит. Я в кино сто раз видел…
– В кино вас давно бы уже поймали и закопали! – Лис улыбнулся шире. – Прямо там, в
Белореченске.
Кубасов вздрогнул, поежился.
– Откуда вы знаете, что я у племяша ховался?
На этот вопрос можно было даже не отвечать. Похоже, от страха конюх забыл, что на машине,
на которой его задержали, были белореченские номера. Лис продолжал смотреть и улыбаться.
– Я ведь не потому, что виноват в чем-то, поймите… – бормотал обескураженный Кубасов. – Я
ведь ничего такого… Просто попал под раздачу, вот и все…
– Прекрасно, – сказал Лис. – Тогда расскажите мне, что видели в тот вечер. Все по порядку.
– В смысле? – Кубасов нервно моргнул. – Я ничего не видел!..
Лис хмыкнул.
– Хватит му-му водить! Сам же сказал: боялся, что убьют как свидетеля! Значит, что-то видел?
Конюх наклонил голову и обхватил ее руками. При всем при том он не знал, да и не мог знать,
насколько в данный момент близок к тому, чтобы его и в самом деле убили.
– Давай, колись! – наседал Лис. – Откуда я знаю – а вдруг ты сообщник убийц? Наводчик! Или
украл у Креста драгоценности…
– Да вы что! – испугался конюх. – Вы никому не скажите такого… Я наоборот!.. Я лошадей его
спасал, сам чуть не того… не погиб!
– Тогда смело и рассказывай!
Кубасов почесал щеку, покряхтел, повздыхал.
– Я как раз прибираться заканчивал после вечерней выгулки… – начал он. – Это суббота была,
по субботам я Злодея и Пегаса с Моникой вывожу… Моника хромать начала, я ей того, бабки
костяной мазью обтер и ветошью намотал, а то у ней артрит от холода кажный раз
обостряется…
Лис ободряюще кивнул. Ему сто лет не сдалась лошадь Моника с ее артритом, но в таких
случаях лучше не перебивать.
– Ну там, как обычно – попоны развесил, протер где надо, навоз, то-сё, лампочку в сбруйной
заменил, в солярии тож… У Креста для лошадей даже солярий специальный был, во как! –
Конюх с гордостью глянул на Лиса. – Во-от… Последнюю тачку с навозом вывез, там яма
специальная огорожена… А назад возвращаюсь, вижу – огонь! Такие факелы – раз, два, как из
огнемета! И сторожка горит, где охранники! Я было кричать, а потом заметил: фигуры какие-то
бегут, они на фоне пламени выделялись… Ну, и я того, струхнул маленько…
Кубасов отер губы ладонью, опасливо посмотрел на Лиса.
– Кого-то конкретно разглядел? – спросил Лис. – Лица, рост, одежда? Что-то необычное?
– Не-е. Просто фигуры. Черные такие. Темно было, а у нас только главные ворота освещались,
дорожка и крыльцо у дома…
– Хорошо, – кивнул Лис. – Дальше.
– Ну, а дальше я про лошадей вспомнил, конечно. Там метров тридцать от сторожки, ветрено
было, а у меня сено как-никак… Вернулся, стою, соображаю. Злодей в деннике бьется,
волнуется, я ему хлеба дал… И тут слышу, от главного дома звук такой, словно там уронили
что-то большое. И сразу дымом потянуло, а еще окна все погасли, и весь свет вырубился.
Только от горящей сторожки светло было… Но потом в доме тоже светиться стало, в окнах.
Пожар там начался. И стекла стали вылетать. И тогда я услыхал, как стреляют, много
выстрелов. Люди какие-то выпрыгивали оттуда, кто-то горел, катался по земле… А потом
затихло. Потом ворота открыли, машины заехали. Четыре машины. Они встали недалеко от
дома, но мне не видно было, потому что как раз за флигелем. Что-то грузили туда, кажись. А
потом уехали. Я обождал еще для верности, облил водой из «керхера» крышу конюшни, чтоб
искры не залетели… А потом побежал к Пучковым, ихний дом ближе всех…
– Зачем? – спросил Лис.
– Пожарную вызывать, – сказал Кубасов. – Только они уже вызвали, Пучковы. И милицию тож.
– А ты что?
– Пошел обратно. Там вся деревня собралась, кто дом тушить помогал, кто просто смотрел.
Кто-то крикнул, что Креста убили… Калашникова то есть. Я тогда хлеб весь роздал лошадям,
со Злодеем попрощался, с Моникой. И пошел оттудова. Дома вещички собрал, деньги взял.
Дошел до вокзала, сел в автобус и уехал…
Лис увидел, как из здания ГАИ вышла блондинка в белом костюме в сопровождении
милиционера, они направились к штрафной стоянке. Блондинка что-то возбужденно объясняла,
размахивая руками, милиционер улыбался.
– Кто был в доме у Креста в тот вечер? – спросил Лис. – Что там вообще происходило?
– Гулянка какая-то была, – сказал Кубасов. – Я в эти дела не вникаю, нам, обслуге,
любопытствовать запрещено… Но весь вечер подъезжали на «мерсах». На дворе за конюшней
было полно машин, там гостевая стоянка. Говорят, потом, после всего, они так и остались
стоять, никто за ними не пришел. Всех поубивало.
– Кого-нибудь из гостей видели? Сможете опознать?
– Нет.
Салон приятно охладился, пахло озером или даже морем. Кубасов смотрел в пол и теребил
рукой штанину на колене. Потом неожиданно широко зевнул и оглянулся на Лиса.
– Да вы ж поймите… Они там у себя, в хозяйском дворце, пьют, гуляют, дела решают разные. А
я кто? Я – конюх, мое дело навоз убирать и за лошадьми присматривать. Меня туда и не пустит
никто. Как крепостных в барские дома не пускали…
Похоже, он не врал. Или врал, но очень искусно. Как артист. А артистом бывший конюх не
был… Кем угодно, только не артистом. Может, он сбежал сразу, как только начался пожар.
Может, даже успел стащить под шумок что-нибудь – лошадиную сбрую или ту же
«керхеровскую» мойку. Но видеть никого он не видел, это правда. И здесь им обоим очень
повезло.
Лис вздохнул, достал из перчаточного ящика бланк повестки, быстро заполнил и отдал
Кубасову.
– Возвращайтесь в ГАИ, Виталий Андреевич. Завтра придете ко мне, оформим протокол
допроса.
– Я могу идти? – Кубасов с удивлением посмотрел на него.
– Да. Только не пускайтесь больше в бега. Убивать вас никто не собирается, но вы проходите по
делу как свидетель. А за уклонение от дачи показаний предусмотрена уголовная
ответственность. Это куда реальней, чем киношные разборки.
– Во как! – Конюх внимательно рассмотрел повестку, аккуратно сложил ее и спрятал в
карман. – И сколько дают?
Лицо его расслабилось, в глазах мелькнула улыбка.
– Мало не покажется! – в тон ему ответил Лис и отщелкнул блокиратор на дверце.
Конюх открыл дверь, перекинул ноги наружу, в зной. Задумался.
– Пашка Пучков тогда скутер со двора угнал, – сказал он, оборачиваясь. – Это еще до того, как
пожарные приехали… «Хонда», кажись. Я сам видел. Это нужно будет говорить?
– А сколько ему лет, Пашке? – спросил Лис.
– Пятнадцать было… То есть шестнадцать уже.
– Ну и Бог с ним! Кресту скутер больше не нужен, а пацан хоть покатается, – сказал Лис. –
Будем считать, что ваш Пашка спас имущество от огня.
– Точно! – Кубасов обрадованно закивал головой.
Но выходить по-прежнему не торопился.
– Что-то еще? – спросил Лис.
После сильного нервного напряжения, когда все тревоги оказываются позади, допрашиваемые
иногда скатываются в приступы «навязчивой искренности». Чаще всего в такие моменты мелют
полную чепуху, не имеющую отношения к делу. Но бывает и наоборот.
Лис завел двигатель, повторил:
– Что-то вспомнили, Виталий Андреевич?
– Да, – проговорил Кубасов. – Там кто-то живой еще оставался. Человек какой-то.
– Где? – Лис насторожился.
– В доме. Пожар уже горел вовсю, а эти, которые стреляли, уехали… Я боялся близко
подходить, правое крыло все в огне было. Тихо так стало. А потом он на крыльцо вышел…
Постоял-постоял. Что-то швырнул на землю. И пошел в сторону города.
Лис молчал, продолжая держать руку на ключе зажигания. У него вдруг испортилось
настроение. Все пошло прахом. Вот так, в искреннем порыве, Кубасов своими руками копал
себе могилу… Может, не только себе.
– Как он выглядел? – спросил Лис.
– Да никак… – Кубасов поежился под его колючим взглядом. – То есть… Ну, мужик, вроде, не
баба. Не высокий, не низкий, обычного роста. Вот как вы… Или я. Ну, шатался немного. Как
пьяный или типа того…
– Лицо разглядели? Волосы? Возраст? Одежда?
Конюх покачал головой.
– До него метров тридцать было. Вечер, темно, а за ним правое крыло горит… Он как тень
стоял: тулово, ноги, голова. Больше ничего.
– Опознать его сможете?
Кубасов закусил губу. Видно, ему очень хотелось сказать «да». Чтобы хоть как-то угодить
суровому начальнику «уголовки», который ни с того ни с сего вдруг стал сверлить его злыми
колючими глазами… Но нутром бывший конюх чувствовал: врать нельзя. Этому человеку –
нельзя. Опасно. Может произойти что-то страшное.
– Нет. Извините… Я не смогу его опознать, – проговорил Кубасов твердо.
Лис раздумывал еще секунду, потом сказал ему:
– Выходите. Увидимся завтра.
Конюх вышел, продолжая сомневаться. Лис захлопнул за ним дверцу, нервно газанул, проехал
стоянку по диагонали и, вылетев на улицу, облегченно вздохнул.
Еще раз обошлось.
***
«Шатался, как пьяный…»
Еще бы, думал Лис, объезжая переулками пробки на Магистральном проспекте. В тот раз он не
надеялся выжить. По всем раскладам он должен был быть обезглавлен, четвертован, сожжен
заживо в огромном камине Креста, в лучшем случае – получить выстрел в голову. Но он
остался жив. Погибли все участники воровского судилища и их пристяжь: семнадцать
обугленных трупов в здании, шесть на улице. А он, Лис, вышел из горящего дома, живой и
относительно здоровый. Только голова поседела. Верно, он еле держался тогда на ногах, а как
попал домой, вообще почти не помнит…
Но это был он, Лис. Коренев Филипп Михайлович. Тот самый человек на крыльце горящей
Крестовской усадьбы. Кубасов никогда не узнает, как ему повезло, что он тогда хоронился в
своей конюшне и не рискнул подойти ближе. Везучий он мужик. Иначе гаишники узнали бы,
что находящийся в розыске Кубасов В.В. снова сбежал. Вот так взял и сбежал прямо после
беседы с начальником уголовного розыска. И в этот раз окончательно. Навсегда.
Лис подъехал к зданию городского УВД, вкатил машину на пустующее парковочное место у
крыльца, где белой краской была выведена цифра «4», обозначающая его место в служебной
иерархии: после начальника и замов. Забежал в кафешку через дорогу, попросил кофе и
бутерброд с ветчиной. Позвонил Ребенку.
– Ты как?
– Как, как! Препода уже второй час дожидаюсь! – пожаловалась она. – Обещал к трем прийти,
до сих пор даже позвонить не изволил!
Лису показалось, что фоном в телефонной трубке звучит чей-то приглушенный смех.
– Эй, ты в институте? – спросил он осторожно.
– Ты чего, Фил? А где ж еще? В «Аквариуме», что ли, с ним встречаться? Он же не пьет… И,
кажется, не ест даже!
Смех. Явственный. Но на этот раз смеялась сама Ребенок.
– А что за препод? – спросил он.
– Да Сурков, Сурков! Фи-ил! Я тебе вчера весь вечер толковала, что Сурков будет у меня
руководителем по диплому!
Ты что, спал тогда? Ну ты даешь! Он единственный на кафедре профессор! Если я с ним не
встречусь, мне хана, понимаешь? Дадут какого-нибудь молодого недоумка, будешь потом
ревновать!
– А Сурков твой старый, значит? – Лис повеселел.
– Он – древни-ий! – пропела Ребенок. – Как древний римлянин!
– Хочешь, я его найду и приведу к тебе в наручниках, с руками за спиной?
Ребенок долго смеялась. Наверное, что-то было такое в этом Суркове, из-за чего поза с руками
за спиной ему особенно подходила. Лис представил себе скрюченного старикана в сером
костюме с дребезжащим желтым лицом, в очках с толстыми стеклами.
– Нет, Фил, спасибо! Ты ему еще сломаешь что-нибудь! Я лучше как-нибудь сама разберусь!
Допив кофе, Лис вернулся в управление. Он так и не вспомнил, что говорил накануне с
Ребенком о каком-то Суркове. Ужинали дома пиццей, да. Он уснул за телевизором. А как была
одета Ребенок? О чем они вообще говорили? Или молча ели и смотрели в экран? Он не помнил.
Наверное, перегруженный информацией мозг автоматически удаляет всякие ненужные файлы.
Это нормально? Или нет? Или у него «едет крыша»?
Нет, грех жаловаться. Все не так уж и плохо складывается, если задуматься… С Кубасовым вот
устаканилось. И вообще. Если бы его просто уволили, как многих рубоповцев, или бросили на
рядовую работу, было бы гораздо хуже… А сейчас он лично руководит раскрытием
«крестобойни», имеет «право первой ночи» в допросе свидетелей, держит в руках все нити
расследования и… Главное, что есть возможность завуалировать собственное участие в этом
деле. Возможности эти не безграничны, тем более, что параллельно «крестобойней» занимается
УФСБ, но все-таки! Он первым опросил всех свидетелей, включая прислугу Креста, его соседей
и случайных прохожих. Пока что, к счастью, эти показания не противоречили его, Лиса,
версии…
Он поднялся в свой кабинет, прослушал сообщения на автоответчике. Ничего срочного.
Вдруг почувствовал неприятный гнилостный запах. Слабый, но довольно отчетливый, даже
принюхиваться не надо. Лис заглянул в мусорное ведро – чисто. Посмотрел в ящиках стола –
может, забыл там пакет с бутербродами? Никаких пакетов, ничего. Лис озадаченно усмехнулся.
Вот тебе задачка, гражданин начальник, школьный уровень. Решай!
Он обошел кабинет, морща тонкий хрящеватый нос. В самом деле, черт-те что. Мышь сдохла за
плинтусом, обожравшись особо секретных документов?
Лис провел рукой по бритой голове, открыл окно, впуская жаркий воздух. Оперся руками о
подоконник, посмотрел на улицу.
Все нормально, сказал он себе. Все просто отлично. Если бы дело о «крестобойне» вел кто-то
другой, ситуация могла сложиться совсем иначе. Даже думать об этом не хочется… Возможно,
он уже сидел бы в следственном изоляторе ФСБ и отвечал на вопросы о своей связи с бандой
«Колдуна». Отвечать пришлось бы, никуда не денешься. Что бы он мог ответить? Лис не знал.
Да, это он устроил «крестобойню». Стравил две банды, получив в результате двадцать три
трупа – такого побоища в Тиходонске не бывало со времен Великой Отечественной. Но он
защищался. Ему ничего не оставалось делать. Крест припер его к стене, сделав страшную
предъяву: руководство бандой «Колдуна», которая сковырнула воровской общак. Хуже не
придумаешь. У Креста не было фактов, хотя он на все сто был уверен, что дело обстоит именно
так, а не иначе… Что ж, а потом он получил и факты. Доказательства. В виде тех самых
«колдунов», которые свалились как снег на голову и прикончили всех, кто присутствовал на
судилище. Всех, кроме одного…
Стало жарко. Лис закрыл окно, принюхался. Позвонил по селекторной заму:
– Нестеренко, ты у нас ответственный по санобстановке в помещении?.. Как что?! Ты у меня в
кабинете давно был? Так зайди и понюхай! Воняет, как в обезьяннике! Здесь кто-то вообще
убирает хоть иногда?.. А?.. Вот ты ее и спроси, твою Марь Михайловну, пока я тебя самого не
заставил прибираться!
Он снова обошел кабинет, открыл сейф, постоял перед ним. Из сейфа точно не воняло. Лис
перебрал папки, достал розыскное дело Ивана Старова по кличке Север.
Из всего окружения Креста он единственный, кто ушел в тот вечер. Лис сам видел, как он
выпрыгнул в окно во время атаки «колдунов». Возможно, Север выжил. Возможно, нет. Тело,
во всяком случае, не было обнаружено. За полтора года, прошедших со времени «крестобойни»,
его статус так и не определился.
Розыскная карточка с фото. Копия сторожевого листка. Образцы почерка. Протоколы опроса
родственников: мать, двоюродный брат-инвалид… Список лиц, с которыми Север общался
последние несколько лет – большинство из них мертвы, кто-то сам находится в розыске, кто-то
сидит (в тюрьму Север уж точно не побежит)… Здесь по нулям.
Неотработанными остались несколько девиц, о которых известны только имена или прозвища:
Лена, Алиса, Барышня какая-то… Так, что еще. План поисковых мероприятий. Рейды по
«малинам» в районе порта, в Богатяновке, вокзал, две квартиры на Магистральном, квартира на
Нансена… И еще один адрес на улице Панфиловцев.
Лис проверил еще раз. Напротив всех адресов стоял его собственноручный росчерк «б/р» – без
результата. А «Панфиловцев» он поручал Глушакову…
Черт, воняло конкретно! Почему-то именно рядом с его столом запах был особенно сильный.
Пришло в голову, что эта вонь в управлении уголовного розыска есть признак загнивания всей
Системы.
Лис швырнул ручку на стол. Взгляд его упал на журнальный столик в углу. Там в терракотовой
вазе стоял букет роз. Благодарность потерпевшей, которой он вернул украденные ценности. Лис
даже забыл, какого они были цвета. Бордовые, кажется. Цветы давно высохли и порыжели, под
вазой на столике и на полу то и дело скапливались осыпавшиеся лепестки, которые исчезали
после очередной уборки, но потом появлялись снова. Лис наклонился над вазой, понюхал.
Точно. Похоже, воду ни разу не меняли, протухла. Он взял вазу, вышел в уборную, вылил воду
в унитаз, цветы швырнул в ведро. Вазу оставил под раковиной и стал мыть руки.
Из кабинки послышался шум воды. Стукнула дверца, наружу вывалился Глушаков.
– Здравия желаю, товарищ подполковник!
Он растерянно помахал в воздухе руками, словно извиняясь за то, что не может
поприветствовать начальство рукопожатием.
– Сегодня мы со «Спартаком» играем. Не хотите сходить? В VIP-ложу!
Лис отошел в сторону, включил сушилку.
– Потом зайдешь ко мне.
Через пару минут капитан Глушаков стоял перед его столом и озирался на распахнутое окно.
– Взгляни сюда, – Лис положил перед ним розыскной план, ткнул пальцем. – Панфиловцев, 37.
Квартира Хохлова, бывшего подельника Севера. Что скажешь?
Глушаков взял листок, всмотрелся.
– Не знаю, Филипп Михайлович.
Руки у него влажные и красные, держит листок кончиками пальцев.
– Я Ежову давал поручение, он в курсе. Вызвать его?
– Если бы Ежов проверил этот адрес, я бы знал об этом, – сказал Лис. – И ты бы знал тоже. Так
что можешь не дергаться. Почему твой Ежов до сих пор не поднял свою ж… и не проведал
Хохлова, а? Почему хотя бы участкового не напряг?
Глушаков встал навытяжку.
– Не знаю, товарищ подполковник… Я выясню!.. Точнее… – Капитан набрал в грудь воздух. –
Он сейчас занят в другой операции, товарищ подполковник! Он по Мнацакяну работает!
Лис поднял брови.
– Мнацакян? Шулер этот, миллионщик? Которого нахичеванские за долги ищут? – Он
выругался. – Конечно, это куда интереснее, чем какой-то там Север! За Севера твоему Ежову
процент не заплатят, зачем в таком случае потеть, спрашивается, а?! Невыгодно! Может, мне из
своего кармана отстегнуть чего-нибудь, чтобы вы там шевелились немного?!
Глушаков опустил голову.
– Да вы что, товарищ подполковник!.. Мы что, беспредельщики?
«В самом деле, – подумал Лис. – Брать деньги с начальников они еще не научились…»
Он засунул руки в карманы, обошел Глушакова. На журнальном столике осталась кучка сухих
листьев. Но запах ушел.
– Во сколько сегодня наши со «Спартаком» играют? – спросил он.
– В восемнадцать тридцать… – встрепенулся Глушаков. – А что?
– Отлично. Посвятите этот вечер работе. На завтрашней планерке жду ваш с Ежовым отчет по
адресу на Панфиловцев. Можете идти.
Оставшись один, он на некоторое время застыл посреди кабинета. Потом достал из потайного
отделения сейфа старый «сименовский» мобильник. Включил его, введя пин-код. Пролистал
список вызовов, нашел нужный номер. Номер был обозначен именем «Samyi». «Самый» – это
координатор банды Колдуна. Или просто Координатор. Второй из участников «крестобойни»,
кроме Севера, кто видел там Лиса и остался жив…
Большой палец лег на кнопку вызова, замер.
После «крестобойни» Координатор ни разу не ответил на его звонок. Первое время трубку
просто не поднимали, а последние полгода автоответчик под назойливое пиликанье советовал
ему проверить номер, поскольку данная комбинация в базе отсутствует…
Надежда на то, что Координатор ответит, равнялась нулю. И рисковать, делая вызов из
собственного кабинета, тоже не стоило. Может, «фейсы» еще держат его на прицеле…
Лис убрал палец с кнопки. Подумал еще немного. Затем решительно выключил телефон и убрал
его обратно в сейф.
Вполне возможно, что Координатор убит. Идеальный вариант. Но надеяться на это глупо. Лис
видел его в деле – опытный боец, матерый волк. Такие редко погибают от случайной пули.
Только если на них охотится другой волк, такой же опытный и матерый. А шансов здесь
немного. О нем ничего не известно, кроме его функций и клички. Темная маска, связь через
мобильный номер, зарегистрированный на несуществующую фамилию, полная конспирация.
На месте бойни были обнаружены три неопознанных тела, скорее всего – «колдуны», но они
мертвы и подсказки от них не дождешься. Хотя… Даже если бы и были живы, все равно. В
банде никто друг друга не знал. Собирались в стаю по сигналу, выполняли задание, потом
опять-таки по сигналу разбегались в разные стороны…
Да-а, задачка! Это тебе не вазу с тухлой водой найти!
Лис потер висок, стараясь унять поднимающуюся из глубин черепной коробки боль. Подвинул
к себе список возможных контактов Севера. Прочел еще раз: Лена, Алиса, Барышня. Кажется, о
них упоминал во время беседы двоюродный брат Севера, инвалид второй группы… Откуда он
знает? И где их Север подцепил, интересно? Лена, Алиса, Барышня… Люди из группы
Глушакова опрашивали речпортовских и вокзальных проституток, там полно Лен и есть
несколько Алис. Ни одной Барышни, правда. И никто о такой даже не слышал.
Впрочем, а кто сказал, что Север будет якшаться с вокзальными проститутками?
Лис вздохнул. Кто сказал, кто сказал. Глушаков сказал!..
Он обвел красной гелевой ручкой имена проституток (Барышню даже подчеркнул двойной
линией) и надписал рядом: «Проверить по другим источникам!»
***
Перед тем как войти в кабинет начальника Управления, Сочнев сделал глубокий вдох и
мысленно перекрестился. Он не ожидал ничего хорошего от этого визита. За последние
двадцать четыре месяца жизнь приучила его именно к такой реакции на любое проявление
внимания со стороны начальства. Раз вспомнили, раз вызывают – значит, будут вставлять.
Правда, вспоминали все реже и реже, вставляли, соответственно, тоже нечасто. И на том
спасибо. Но что же произошло на этот раз?
– Разрешите войти, товарищ генерал?
Генерал Лизутин – каменная глыба за обширным столом буквой «Т» – посмотрел из-под
сдвинутых к переносице бровей и невольно поморщился. Так, наверное, отцы смотрят на своих
сыновей-придурков, зачатых в субботу после попойки.
– Входи, Сочнев.
Майор прошел к столу, вытянулся во фрунт. За спиной Лизутина висел простенький портрет
Президента в скромной рамке. Чтобы не встречаться взглядом с генералом, Сочнев уставился
на картонный лик главы государства. Такие висят во всех начальственных кабинетах страны как
выражение непоколебимой любви и преданности Первому Лицу. Только куда деваются эти
чувства, когда приходит новый Президент? Ведь если вспыхнули новая любовь и преданность,
то старый портрет, по идее, тоже должен оставаться на своем месте. И в кабинетах должны
быть целые картинные галереи! А вместо этого после смены Руководителя портреты
предшественника безжалостно выбрасываются. Как же так? Интересно, как начальники это
объясняют? Впрочем, их ведь никто не спрашивает. А если спросят, то это и будет экстремизм,
с которым он, Сочнев, и призван в настоящее время бороться. Да и его собственные мысли тоже
экстремизм чистейшей воды. Поэтому он выгнал из головы вредоносные мысли и принялся
просто считать секунды, как при прыжке с парашютом: двадцать один, двадцать два, двадцать
три…
На пятой секунде Лизутин бросил:
– Чем сейчас занимаешься?
– «Дойкин и компания», товарищ генерал. И дело Пальчухина.
– Это который на площади куплеты поет?
– Так точно, товарищ генерал.
Даже во взгляде Президента что-то изменилось. К сотрудникам отдела по борьбе с
политическим экстремизмом в Управлении относились снисходительно. Считалось, что здесь
оказываются те, кто не смог бороться с терроризмом, политическим бандитизмом и
шпионажем. Именно здесь трудился последние два года майор Сочнев, разрабатывая и
допрашивая полусумасшедших личностей вроде того же Пальчухина, который расхаживает
круглый год в зеленом сомбреро и прилюдно поет матерные частушки про российское
руководство и городское начальство.
– Да-а… – Лизутин озадаченно поскреб подбородок. – Обижен небось?
– Я не жалуюсь, товарищ генерал, – сказал Сочнев. – Любая работа в Управлении необходима и
почетна.
– Это правильно, – согласился Лизутин. – Сам нарвался. Спасибо скажи, что в отставку не
отправили и в звании не понизили… Это ж подумать только – подняли на уши весь оперсостав,
задействовали техники на полмиллиарда… Город оставили без связи! И все это затем, чтобы
над нами посмеялись, как над сопливыми мальчишками…
Генерал побагровел и вполголоса выругался.
– Так что спасибо еще скажи, Сочнев!
Майор перестал рассматривать Президента и посмотрел на носки своих ботинок.
– Вы правы, товарищ генерал.
Говорить спасибо он не стал. Все было сказано тогда, когда после провала операции по
задержанию банды Колдуна ему реально светило увольнение в связи со служебным
несоответствием и, нищая майорская пенсия. Для Сочнева это были тяжелые дни. Журналисты
уцепились за тот случай с 15-минутным отключением сотовой связи в городе, стали копать, в
результате история приобрела широкую и скандальную огласку. «Вазелин для ФСБ» – как вам
название статьи? Впору удавиться. Были бесконечные разборы полетов и вызовы на ковер,
точнее – на ковры, на бесчисленные ковры, и хитрые персидские узоры до сих пор снятся
Сочневу в ночных кошмарах.
Во время одной из головомоек, на которой присутствовало некое лицо из Центрального
аппарата, именно это лицо обронило загадочную фразу: «Я бы на вашем месте не спешил с
выводами. Я вот в Сибири работал, там охотники лайку годами на медведя готовят, правильную
злость у нее воспитывают. Чтобы знала, куда вцепиться, и чтобы потом не отпускала, даже
когда кроме башки ничего от нее не останется… Это годы и годы, да и не любая собака
подойдет. А у вас готовый продукт, можно сказать…»
Что здесь имелось в виду, Сочнев так и не понял. Но эта головомойка оказалась последней. А
вместо отставки или понижения в звании его просто перевели на «Колыму», где тоже не сахар и
работать приходится от темна до темна, хотя ни толку, ни удовлетворения от этой работы
никакого. Но зато он остался в Управлении. И готов был тогда ноги целовать Лизутину и иже с
ним. Ноги целовать ему не дали, униженные рассыпания в благодарностях слушали рассеянно,
вполуха, давая понять, что надоел, утомил, пошел вон, дурак.
Так что сейчас Сочнев мог не повторяться с полным на то основанием.
– Ладно, – буркнул генерал, побарабанив пальцами по столу. – Что было, то прошло. Сейчас
такое дело. Слушай меня внимательно, Сочнев…
Майор застыл и превратился в слух. Дело. Его позвали для дела, а не для головомойки.
– Про «крестобойню» ты в курсе, конечно?
– Так точно, товарищ генерал! Массовое убийство в поселке Екатериновка…
– Да, – оборвал его Лизутин. – И Бобрин его ведет. Так вот, в Воронеже всплыл некто Уваров со
стволом по этому делу. Очень важный ствол, от него всю «крестобойню» раскрутить можно. Но
Бобрину сейчас некогда, он и так зашивается. Так что придаешься ему в помощь для
оперативного сопровождения расследования. Слетаешь в Воронеж. Сработать надо чисто. Тебе
понятно?
У майора радостно подпрыгнуло сердце: неужели прощен?
– Так точно, товарищ генерал!
– Ну, а если опять получится анекдот про вазелин… Ты сам прекрасно понимаешь.
Сочнев понимал. Это его последний шанс, в котором нет места ошибке, даже малейшей. Тогда
уж в самом деле только в петлю…
– Сработаю чисто, – проговорил он осипшим от волнения голосом. – Даю слово офицера.
***
На следующий день Сочнев был в Воронеже. Город встретил его теплым дождем, влажной
духотой и автомобильными пробками по всему центру, из-за которых он почти час добирался
до улицы Володарского, где расположен УФСБ по Воронежской области. Но майор был в
прекрасном расположении духа. В голове пели боевые трубы, руки чесались по большой
настоящей работе. Он готов был проходить сквозь стены и сворачивать горы. А если надо, то и
шеи, и головы, и все, что придется.
Еще из Тиходонска он созвонился со следователем, ведущим дело Уварова, и тот дожидался его
сейчас в своем кабинете, несмотря на позднее время. Следак оказался молодым парнем,
похожим на скворца, и фамилия у него была соответствующая – Скворухин. Для сближения
Сочнев одарил его бутылкой «Горькой Донской», а затем быстро взял в оборот. Бутылка, по
большому счету, была лишней: хотя в общественном мнении аббревиатура ФСБ утратила
непререкаемый авторитет своей предшественницы КГБ, в правоохранительных органах
сохранилось уважение к «Конторе». Но пустяковый сувенир, а на самом деле – знак уважения и
внимания, располагает человека уже не в служебном плане, а в личном. Такое никогда лишним
не бывает.
Зонт Сочнева не успел обсохнуть, а он уже изучил материалы дела и готов был действовать
дальше.
– Где сейчас Уваров? Поедем, я его допрошу!
– В «скорой», в экстренной хирургии… – Следак посмотрел на Сочнева и добавил: – Так там
все равно уже отбой, товарищ майор.
– Ничего, время детское! – улыбнулся Сочнев. – Сомневаюсь, чтобы Уваров закрывал глазки
точно по расписанию. У него ведь отдельная палата?
– Да. Но…
– Все, заметано, коллега. Учти: внезапность – первый залог успеха. Противник тебя не ждет, он
расслаблен, а ты – тут как тут!
Сочнев дружески подмигнул.
– Заодно посмотришь, как профессионал работает, наберешься опыта. Бесплатный мастер-
класс. Поехали!
Бесплатного мастер-класса не получилось. Уварову только что сделали операцию на левом
колене, даже с каталки не успели переложить. Он спал мертвецким сном, распнутый на
растяжках, и походил на угодившую в паутину муху, которую заботливо укутали в кокон и
оставили мариноваться, пока паук не проголодается… А он уже проголодался – и еще как!
Думая об этом, Сочнев почувствовал приступ настоящего голода, даже под ложечкой засосало.
Он стал вспоминать, когда ел последний раз, но ничего не вспомнил. Наверное, утром, перед
работой.
– Может, в ресторане посидим часок-другой? – предложил он Скворухину. – Там, глядишь, и
клиент наш очнется.
– Нет, спасибо! – торопливо замотал головой следак. – Мне домой пора. Жена уже раза три
звонила, вся на нервах. Может, в другой раз…
– Как хочешь, – не стал спорить Сочнев.
Перед тем как уйти, он переговорил с сестрой. Выяснилось, что Уваров просил уколоть
морфин, хотя наркотик ему не положен, поэтому ему дают какие-то простые обезболивающие –
типа анальгина. Точное название Сочнев не запомнил, да в этом и не было нужды.
В ресторан он все-таки не пошел, поскольку праздновать пока было нечего, а сглазить можно
запросто. По дороге в гостиницу зашел в «ночник», купил колбасу, блок «Мальборо», хлеб и
пиво. Перекусил в номере, посмотрел телевизор. Долго не мог уснуть. Позвонил на пост в
больницу, там сказали, что Уваров еще не приходил в себя. Сочнев лежал на кровати, смотрел в
потолок и чувствовал, как бьется жилка на виске. Даже попробовал нащупать ее пальцем – она
была мягкой, как гусеница, и отчетливо пульсировала в такт биению сердца.
«Успокойся, – сказал себе Сочнев. – Успокойся».
Он проанализировал полученную информацию.
…1 августа около полудня сотрудники Заводского ГИБДД г. Воронежа обратили внимание на
автомобиль «рено», который на высокой скорости двигался по улице Земледельческой в
сторону центра. На сигнал остановиться водитель не отреагировал и только увеличил скорость.
Патруль начал преследование. В районе пересечения улиц Давыдова и Пестеля «рено» врезался
в припаркованный у обочины грузовик, потерял управление и перевернулся. Когда инспекторы
приблизились к машине, оттуда раздались выстрелы. Один из патрульных был ранен в грудь.
Его товарищ вызвал подкрепление, через некоторое время прибыла бригада ОМОН, которая
провела задержание преступников. Водитель машины, 31-летний Леонид Румас, оказал
сопротивление, пытался бежать и был убит на месте сотрудниками милиции. Его пассажир, 29-
летний Евгений Уваров, получил переломы правой руки и левой ноги во время аварии машины.
Помещен в отделение экстренной хирургии БСМП. В машине, на которой передвигались
преступники, во время осмотра обнаружены пистолет «ПМ», автомат «АКМС» с комплектом
боеприпасов, ручная граната. В кармане Уварова найден пластиковый конверт с героином.
Машина находится в розыске по угону с апреля прошлого года, госномера перебиты…
Вот такая, собственно, присказка. А сказка – впереди. Сочнев был уверен, сказка получится, что
надо. Баллистическая экспертиза выявила, что следы ударного механизма на гильзах «АКМС» и
следы нарезов на пулях совпадают со следами на образцах, изъятых на месте «крестобойни» и
включенных в федеральную базу. Не было ни малейших сомнений, что именно этот «калаш»
оставил в Екатериновке несколько трупов, в том числе известных в криминальных кругах
авторитетов Крота и Зеваки. Совпадения исключались. На обоих стволах имелись «пальчики»
Уварова и Румаса. Сочнев ни секунды не сомневался, что они были членами банды Колдуна,
оставалось только припереть их к стенке… Точнее, не их, а его – Уварова. Переломанного,
оглушенного и обреченного. Что ж, тем хуже для него. Делать скидку на состояние противника
майор не собирался. Даже напротив.
…Сочнев проснулся в семь, бодрый и отдохнувший, хотя и не помнил, как и когда в конце
концов уснул. Позвонил в «скорую» и тут же выехал. Уваров уже пришел в себя. Он лежал на
растяжке, нога и рука в гипсе, свободная рука наручником прикована к кровати, кряхтел и
матерился. Изрезанное осколками стекла и автомобильного пластика лицо было замотано
бинтами, свободными оставались только рот и налитые кровью глаза.
– Б…, а ты кто еще такой на мою голову? – пробурчал Уваров. – Зае…ли!!
– Кто тут кого зае…л, еще вопрос, – сказал Сочнев и показал сидящему у двери милиционеру с
автоматом свое удостоверение. – Я вчера вечером со Скворухиным заходил, если помните. Мне
надо допросить этого кекса.
– А чего, допрашивайте, – конвоир равнодушно пожал плечами.
– Хорошо. А вы можете пока покурить и расслабиться. Он никуда не денется, не волнуйтесь.
Сочнев протянул автоматчику пачку «Мальборо», тот молча взял и вышел в коридор. Сочнев
встал над койкой Уварова, оттянул в сторону бинт, посмотрел на покрытое царапинами лицо,
бросил взгляд на локтевые изгибы рук.
– Убери грабли, гнида! – процедил Уваров. – Чего надо тявкай и проваливай нах!
Сочнев улыбнулся.
– Колешься? – он кивнул на его руки.
– Да пошел ты!.. Эй, охрана! – заорал Уваров.
– Никто не придет, – сказал Сочнев. – Хотя скоро ты будешь орать совсем по-другому, Уваров.
Гораздо громче. И все равно – никто. Не. Придет, – произнес он раздельно. – Скоро захочешь
дозу, а придется радоваться анальгину.
– Б…дь! Охрана! Уберите этого гада! – голосил Уваров, дергаясь и звеня наручниками.
– Ладно, я уйду, – неожиданно легко согласился Сочнев и даже сделал шаг к двери. – Только
повторяю, обезболивающее тебе вводить никто не станет. Даже сраный диклофенак. Скормят
пару таблеток аспирина и до свиданья. А тебя, я вижу, уже сейчас ломает. Так что…
Уваров засопел.
– А тебе что надо? – хрипло произнес он. – И чего ты можешь?
– Я все могу, – скромно признался Сочнев. – Будет морфин, кодеин, чего хочешь. Все легально,
симпатичная сестричка со стерильным шприцем и все такое… А надо мне немного. – Он сделал
паузу. – Мне надо засадить одного мента.
– Гонишь! – сказал Уваров уверенно. – Очередная ваша штучка-дрючка с подвывертом! Мента
засадить – ага!
– Штучка-дрючка была, когда этот мент вашей бандой по телефону руководил, а вы бегали, как
цуцики, выполняли его приказы.
По жестяным карнизам забарабанил дождь. Настойчивый, почти тропический ливень. Сочнев
подошел к окну, посмотрел на мокрую насквозь улицу. Выходить туда не хотелось. Хотя его
фигурант побежал бы с превеликой радостью.
– Какой еще бандой? – отозвался Уваров, изображая голосом недоумение. – Я нигде не состою,
оружие не мое, а того парня, что за рулем сидел. Я даже, как звать его, не знаю. Стоял,
голосовал на проспекте, он меня подвез, а потом…
– Не надо, – оборвал его Сочнев. – Там твои «пальчики». На обоих стволах.
– Он меня попросил кейс его найти, вот я и лапал рукой где ни попадя! – быстро проговорил
Уваров. – Там же ни хера не поймешь – тряпки какие-то, железки!
– Ты даже патроны в рожке облапать успел! – усмехнулся Сочнев.
– Так это…
– Не строй целку, Уваров! – прикрикнул майор. – Я перед тобой колоду разложил, ты выбирай.
Или будешь здесь гнить и гореть без дозы, как в аду… А если даже не сгоришь, на ноги
встанешь – двадцать пять лет тебя ждет как минимум, и все эти двадцать пять лет мусорня, или
кто там у них на подхвате, они тебя на ремешки кромсать будет. Медленно и больно. Тот
патрульный, которого вы ранили, – он через две стенки в реанимации дуба дает, не знал?
Сочнев уверенно импровизировал, даже сам удивлялся.
– А хочешь – пойдешь по моему делу, чистый и красивый, ни в какие подлянки влезать не надо,
поскольку мента сдаешь. Будешь в приличной больничке отлеживаться, по утрам чистой
медицинской «марфой» колоться…
Он подошел вплотную к койке, навис над Уваровым.
– Колоться хочешь? А?.. Будешь колоться, я спрашиваю?
– В каком смысле?
– Да во всех, дурило!
Уваров беззвучно шевелил ртом, размышляя над предложением борзого опера. Наконец
выдавил:
– Давай, коли, твой верх…
Сочнев усмехнулся с видом победителя.
– Так колись, давай!
***
Единственной соседкой Сочнева по купе оказалась миниатюрная и симпатичная ветврач по
имени Надя, которую он воспринял как подарок себе за хорошо выполненную работу. Сперва,
как водится, вагон-ресторан, потом уютный свет надкроватной лампы и бутылка красного
«Пино-Нуар». И несколько леденящих душу историй из жизни спецслужб, о принадлежности к
которым Сочнев прямо не заявлял (как-никак бывалый спец), но намекал тонко и элегантно. С
ветврачами до этого Сочнев никогда не спал, на миниатюрных девушек ему тоже не везло
(супруга начала полнеть в первый же год совместной жизни и останавливаться, похоже, не
думала) – в общем и целом получилось остренько и с огоньком. Именно что подарок, по-
другому не скажешь. Заслуженный, разумеется…
В Тиходонск поезд прибыл рано утром. Сочнев успел заскочить домой, принять душ и даже
проводить детей в школу. По дороге в Управление он вспомнил, что в районе Береговой сейчас
строится шикарная ведомственная шестнадцатиэтажка со стометровыми квартирами – уже
пятый этаж подняли вроде как… Очень было бы кстати. Все опера, кто вместе с ним в 2001-м
пришли на службу, все уже при квартирах, один он только… А ведь Софочке уже десять, пора
их с Пашкой по разным комнатам расселять… Ничего, ничего, сейчас такая движуха начнется,
что только держись. Это вам не доцента очкастого поймать на взятке, не протокол составить на
дурачка Пальчухина… «Начальник угрозыска в течение семи лет возглавлял вооруженную
банду»… Или сколько там лет? Восемь?.. Серпом по яйцам, Коренев, серпом. И вазелин тебе не
поможет…
К начальнику Управления он явился в приподнятом настроении.
– Вижу, Сочнев, недаром съездил, как начищенный самовар сияешь! – пророкотал тот. –
Накопал компромата тонн пару небось?
– Кое-что есть, товарищ генерал.
Сочнев выложил на стол папку с протоколами, вкратце доложил о результатах поездки. Генерал
внимательно его выслушал, отбивая ритм шариковой ручкой по столу.
– Та-ак… – протянул он, когда Сочнев замолчал. – Так, может, Уваров и есть тот самый
Косарь?.. Ну, которого ты собирался брать тогда, на Нахаловке?
– Уваров был в другой пятерке. – Сочнев склонил голову. – Его кличка – Вареник.
– Хохол, что ли? – проявил проницательность Лизутин. – Нацик?
– Да нет вроде…
Майор по привычке глянул на стену за генеральской спиной. Господин Президент
требовательно и в то же время ободряюще смотрел на него: Сочнев, вперед!
– Значит, ствол признал, участие в банде Колдуна не отрицает… – сказал Лизутин. – Это
хорошо… Плюс к тому, Уваров твой говорит, что в день «крестобойни» Колдун находился в
доме у Креста. – Он поднял глаза на Сочнева. – Верно?
– Абсолютно верно, товарищ генерал.
– А он сам-то его видел, Колдуна?
– Возможно. Хотя он не совсем уверен… – Сочнев прокашлялся. – Рядом с Колдуном были
двое: Тунгус и Координатор. Тунгус добивал раненых, увидел мужика с какой-то тряпкой в
руке, спросил, что с ним делать. Координатор на мужика глянул и велел оставить, пусть идет
куда хочет… У них с самого начала была установка, товарищ генерал: валить всех, кроме
человека с белым платком. Установку давал сам Колдун. Значит, он и был этим человеком.
– Красиво, – сказал генерал. – Только что он там делал, у Креста-то?
– Надо выяснять. Скорей всего, это и был тот мент, Коренев…
Уловив злорадные нотки, генерал неодобрительно посмотрел на своего подчиненного. Такое
впечатление, что говорил он не о коллеге из силовых структур, а о каком-то вражеском
лазутчике, о бандите, по сравнению с которым Крест и прочие кажутся невинными агнцами.
Впрочем, он еще тогда был уверен, что Коренев – оборотень… Только все это оказалось
пустыми словами. А Сочнев получил тюбик с вазелином, пачку презервативов и позор на весь
город. Вот и затаил злобу. Только насколько обоснованно это обвинение?
– Так… Видели Тунгус, значит, и Координатор… – повторил Лизутин, скривив рот. – Кто они?
Где находятся? Опознать Колдуна смогут?
Сочнев вздохнул.
– С этим есть проблемы, товарищ генерал. Про Тунгуса Уваров почти ничего не знает, пятерка
распалась, да и вся банда тоже. Клялся, что ни имени, ни фамилии, даже лица его толком не
видел, потому что встречались на операции, там все в масках. Думаю, он говорит правду.
– А Координатор?
– Еще более загадочная личность. Уваров говорит, что явно не из «братков» – командует четко,
словечки проскакивают всякие характерные для армии… Ни разу не трусил в сложных
ситуациях, хорошо разбирается в оружии, носит командирские часы. Короче, вылитый офицер
спецназа или типа того. Правда, немолодой уже, так что скорей – отставник. Больше на него
ничего нет. Тоже появлялся только на операции и тоже в маске.
– Последняя операция была когда? – буркнул Лизутин.
– Похоже, «Крестобойня» и была последней, товарищ генерал. После нее все прекратилось, как
отрезало. Колдун больше не объявлялся.
Генерал подвигал бровями, откинул на спинку кресла квадратное тело и развел руками.
– Ну, и что теперь делать, Сочнев? Уваров твой не совсем уверен, Тунгус с этим
Координатором неизвестно где… Какой нам в этом толк?
– Я думаю, товарищ генерал… – осторожно начал Сочнев. – Я думаю, что Уваров при желании
сможет восстановить в памяти некоторые моменты «крестобойни». Возможно, и лицо мужчины
с белым платком…
– Что ты мне намеками говоришь, Сочнев! Он видел его или нет?
Сочнев поколебался секунду, кивнул.
– Да, видел.
– Карточку Коренева показывал ему?
– Так точно.
– И?..
У Сочнева не было времени на раздумья. Он все решил еще вчера. На самом деле Вареник в
глаза не видел мужика с белой тряпкой, он даже внутрь здания не входил, поскольку его
пятерка занималась зачисткой двора. Но за дозу морфина, Сочнев был уверен, тот даст любые
показания…
Поэтому майор твердо сказал:
– Да. Он его узнал, товарищ генерал. Только теперь надо официальное опознание оформить.
Три фотографии, заверенные печатями, понятые, ну, как там по УПК…
***
Колотуха прочел над входом неоновую надпись «Старый Арбат», пнул ногой дверь и вошел
первым. Где-то над головой мелодично звякнул колокольчик. Небольшой зал на десять
столиков сверкал алюминием и полированным деревом, в стеклянном полу тлели и
помаргивали сине-розовые огоньки. Из-под потолка сильно дуло холодом. «Шикарный
кабак», – отметил он про себя. Только посетителей нет. У барной стойки пригорюнились два
лоха с бейджиками на груди. Это явно не посетители. Обслуга. Или охрана.
– Не очкуйте, начальники. Все будет нормально, – сказал им Колотуха вместо приветствия.
Он подал знак Болику и Лёлику, чтобы оставались стоять у входа, а сам вразвалку подошел к
стойке и взгромоздился на высокий табурет.
Это был его первый самостоятельный выход контролером, здесь очень важно с самого начала
дать понять, кто тут главный. Пока что все получалось лучше некуда.
Лохи посмотрели на него, посмотрели на Болика с Лёликом которые, стояли в темных очках по
обе стороны входной двери, широко расставив ноги, и жевали резинку, как в американском
кино про гангстеров. Вдобавок они с видом опытных бейсболистов привычно держали в правых
руках биты и выжидающе постукивали ими по ладоням левых.
В России бейсбола нет, бейсбольного мяча никто в глаза не видел, зато бейсбольные биты
продаются в изобилии, причем часто – в оружейных магазинах. И в багажниках их возят, и на
«стрелки» зачем-то берут, и когда едут долги получать… Америкосам этого не понять, они
наверняка спишут подобную странность на особенности русского характера, на которую
списываются и все остальные «непонятки».
Но лохи с бейджиками не америкосы, они все поняли. Напряглись. Выпрямились. Глаза
забегали, пытаясь удержать в поле зрения вход и сидящего рядом с ними Колотуху. Значит,
въехали и ссыканули. Это хорошо.
Колотуха взял из специального стаканчика на стойке длинную зубочистку с какой-то
фиговиной на конце, типа зонтика, сунул себе в рот и пожевал.
– Кто хозяин? – важно вопросил он.
– Каскет, – лаконично отозвался первый лох – низкорослый блондин с плоскими, будто
приклеенными к черепу ушами. На бейджике у него написано «Борис». И любезно сказал: –
Зачем пустую шпажку кушать? На нее же маслины насаживаются для коктейля. Или вишни.
– Не умничай! – Колотуха угрожающе выставил нижнюю челюсть. – Хозяин где?
– На закупках, – так же вежливо ответил лох. И спросил:
– А вы кто такой?
Колотуха демонстративно проигнорировал вопрос.
– Короче, так. Слушать меня внимательно. Вы тут новенькие, поэтому объясняю. Территорию
держит Босой. Рынок и все, что рядом. Платить будете раз в месяц, в середине двадцатых чисел.
Такса – двадцать пять процентов с оборота. Получать буду я. Всякие мелкие вопросы решать
будете со мной. Жаловаться тоже будете мне, хотя лучше не жаловаться. Сегодня у нас
четырнадцатое, через десять дней – первый взнос. Советую не задерживать. Да, и еще…
Хозяину скажи:
я подвалю сегодня вечерком, в районе восьми – чтоб был на месте! А сейчас, Боря, – Колотуха
ткнул пальцем в блондина, – организуй-ка нам с Боликом и Лёликом по сотке и горяченького на
закусь. За знакомство, ну и все такое прочее…
Лохи посмотрели друг на друга, как бы советуясь. Снова глянули на ухмыляющихся из-под
темных очков Болика и Лёлика, которым хватило бы пяти минут, чтобы превратить этот
сверкающий интерьер в руины. Боря покорно пошкондыбал на кухню за горячим. Они явно
были напуганы, ошарашены и поэтому тормозили. Колотуха понял, что произвел впечатление.
Ему нравилось производить впечатление.
И тут второй лох (на бейджике стояло – «Владислав»), прокашлявшись, сказал:
– Я не совсем вас понял. Вы нам как бы это… «Крышу» предлагаете, что ли?
– На крышах голуби серут! – снисходительно пояснил Колотуха. – «Крыши» были в
девяностых. Давно прошли и быльем поросли. Сейчас это называется – антирейдерское
сопровождение.
Мудреное слово он выговорил без запинки – недаром столько тренировался.
– Антирейдерское? – с сомнением переспросил Владислав. И неожиданно добавил: – А на хера
оно нам нужно?
Колотуха даже дернулся от такой наглости и выплюнул изжеванный зонтик на стойку.
– Нужно, – сказал он внушительно. – Иначе тут через день другой хозяин заправлять будет, а на
твоем месте другой лох будет стоять. Сечешь? А ты будешь в больничке поправлять здоровье.
Или ваще на кладбище отдыхать.
Владислав посмотрел Колотухе в глаза. Похоже, он все еще продолжал сомневаться. Но взгляд
у него, на удивление, был прямым и твердым. Похоже, он и не ссыканул вовсе…
– «Арбат» – точка Каскета, – произнес он с нажимом, как будто это что-то означало. – Здесь
Каскет рулит, пацаны. Жора Каскет. Вы что, не в курсах? Или рамсы попутали?
Колотуха был не в курсах, ни о каком Каскете не слышал, к тому же надоело базарить с этим
тупым лохом. Потом он сообразит, что для обычного лоха Владислав вел себя слишком
уверенно, и говорил не по-лоховски, и держался, как крутой. Но это будет потом. Как
говорится, задним умом все крепки… А сейчас он продолжал играть роль строгого контролера.
– Да хоть негр в пижаме! Каскет, мать его! – заорал Колотуха. – Он в каске, что ли, ходит? Как
строитель, да? Чтоб кирпичом не пришибло?
Болик и Лёлик заржали. Колотуха спрыгнул с табурета, встал перед Владиславом во весь свой
могучий рост, взял его аккуратно за ворот рубашки двумя пальцами.
– Да мне пох твой Каскет! Здесь я рулю, ты понял? Жора Каскет твой в жопе торчит! Можешь
ему передать!
И тут откуда-то сбоку и сзади до него донесся низкий голос:
– Я и так тебя хорошо слышу, урод.
Колотуха обернулся. По ту сторону стойки, напротив двери, ведущей в кухню, обнаружился
парень в джинсах и белой рубахе с накладными карманами, довольно типичной бандитской
наружности. Средний рост, среднее телосложение, широкое славянское лицо – довольно
молодое, кстати – до тридцати. Только мощные набровные дуги нависали над маленькими
глазками-шайбами подобно бетонному козырьку над входом в подъезд.
«Каскет», – почему-то сразу догадался Колотуха.
А рядом стоял тот самый лох Боря, который вместо подноса с напитками и закуской прижимал
к бедру помповое ружье. Ствол его был обращен прямо в лицо Колотухе – в левый, как ему
показалось, глаз.
Колотуха громко сглотнул. Он никак не мог оторвать взгляда от обращенного к нему дульного
среза, из которого, как ему казалось, тянуло щекочущим холодным сквозняком с того света.
– Так у них же стволы!.. – растерянно вякнул Лёлик и затих.
Тоже мне, открытие сделал. Они с Боликом продолжали топтаться у входа, не зная, что делать.
Кроме бит и ножей-«выкидух» у них ничего при себе не было, а в черепной коробке вместо
мозгов находилось по дельтовидной мышце. Они привыкли исполнять команды, но никаких
команд от Колотухи не поступало, потому что он тоже не знал, что делать. В обычных
тиходонских забегаловках обслуга не держит помповики, а уж тем более не наводит тебе в
рожу. Все канает спокойно. Пришел, объявился, получил. А здесь все не по правилам, все
неправильно!
– Кто тебя прислал? – угрюмо спросил Каскет.
– Короче, это… Это Босого территория, – произнес Колотуха уже не так уверенно. – Надо
платить, как положено… Так?
– Нет, не так, – оборвал его Каскет.
Он вышел из-за стойки, толкнув низкую дверцу, подошел к Колотухе, сверкнул глазами-
шайбами.
– Тебя прислали ко мне, или ты сам пришел? – спросил тихо, но грозно. – Босой сказал тебе
идти сюда и требовать денег? Отвечай!
– Ну, это… Нет… Я от Батона… В смысле, сам… Увидел новую точку и зашел… А как
иначе? – Колотуха начал подозревать, что упорол офигенную косячину.
– Значит, ты, кусок говна, сам пришел сюда и послал меня в жопу, – сказал Каскет. – Меня,
хозяина. Ты хочешь, чтобы я тебе платил деньги? Ты или дурак, или специально ищешь
проблемы на свою задницу.
Колотуха вдруг обнаружил удивительное сходство между дульным срезом ружья и глазами
Каскета. Они тоже были черными, круглыми и обладали какими-то гипнотическими
свойствами. Колотуха смотрел на Каскета и очень отчетливо понимал (впервые в жизни), что он
в самом деле дурак.
– Ты пришел ко мне, хотя не знаешь, кто я такой, – тихим, но страшным голосом говорил
Каскет, наступая на Колотуху и заставляя того пятиться назад. – Ты, чмо гнилое, пришел к
Жоре Каскету и заявил, что ты здесь рулишь! Сейчас мы тебе объясним, кто здесь рулит…
И вдруг взревел, как разъяренный медведь:
– Мочите их, пацаны!!
И тут же звезданул Колотуху под глаз, так что искры посыпались.
Дальнейшее «контролер» помнил плохо. Комната покосилась, накренилась барная стойка,
дзынькнул колокольчик над входной дверью. Послышались незнакомые голоса. Болик и Лёлик
исчезли из поля зрения, зато в зале появилась четверка энергичных молодцов, тоже
специфической внешности, которые пинали и месили ногами что-то лежащее на полу.
В какой-то момент прямо перед собой Колотуха увидел стремительно приближающееся лицо
Владислава, – точнее, его шишковатый лоб, прикрытый черными кудрявыми волосами. И тут
же – дикая боль в переносице. Вопя, как раненый заяц, Колотуха отступил на шаг, развернулся
(или его развернули). Увидел Бориса. Тот что-то сказал, Колотуха не понял, что именно, в
память врезалось только, что он обращался к нему на «вы». Затем Борис вскинул помповик и
ударил его прикладом в лоб. Наверное, несильно, потому что Колотуха только упал на пол, но
сознание не потерял. Он встал и попробовал пробраться к выходу. Его били. Он тоже
размахивал кулаками и локтями, рычал и плевался. Он видел на полу обломки бейсбольных
бит. Потом увидел окровавленную рожу Лёлика. Лёлик ругался. Потом Колотуху снова
развернули, ударили обо что-то головой, но упасть не дали.
Он услышал низкий рокочущий голос Каскета, открыл глаза и увидел указательный палец,
пляшущий перед его глазами.
– …А Босому передай, что ты на меня наехал и требовал денег от его имени! И скажи, что я
жду его здесь ровно в восемь. Понял, придурок?
Колотуха кивнул, и его отпустили. И даже подтолкнули в сторону выхода. Дзынькнул
колокольчик, Колотуха оказался на улице. Рядом стояли, шмыгая носами, окровавленные Болик
и Лёлик. Они были близнецами – два тупых стероидных великана, похожие друг на друга, как
две половинки одной задницы. И эту задницу, похоже, только что здорово отодрали.
– Их же завтра уроют всех! – шлепал разбитыми губами Болик. Правда, шлепал негромко.
– Чего они, в натуре? Кто такие? Им что – Босой побоку, выходит, так?.. Нет, ну скажи,
Колотуха?
Колотуха сплюнул на асфальт чем-то красным. Его первый «контролерский» выход накрылся
медным тазом. Он оглянулся на дверь бара и мрачно произнес:
– Чего тут бакланить. Пошли, Батону расскажем…
– Да он в лоскутах… Неделю не просыхает…
По узкой Темерницкой улице, заставленной автомобилями и мусорными контейнерами, спешил
по своим делам торговый и прочий люд. На помятых, окровавленных Колотуху и Болика с
Лёликом внимания не обращали – здесь, в двух шагах от Центрального рынка, нередко
случаются какие-нибудь разборки. Хотя раньше, когда был жив еще Крест и не сгинул
неизвестно куда его преемник Север, порядка было больше. Вечером по Темерницкой можно
было спокойно гулять, не опасаясь отморозков, а в модных магазинах и кафе (многие из них
сейчас закрыты на ремонт или украшены табличками «сдается в аренду») вовсю процветала
торговля…
Кафе-бар «Старый Арбат» находился в помещении бывшего магазина мужской одежды
«Гальяно», который был закрыт еще прошлой осенью и без малого год простоял с забранными
сеткой витринами. Потом его отремонтировали под кафе «Встреча», но никак не могли
оформить документы. И вдруг кто-то перекупил «Встречу», дал новое название и открылся…
Только почему – «Старый Арбат»? Какое отношение имеет бар на старинной тиходонской
улочке к московскому Арбату? Странное название выбрал Каскет для своего заведения. Москву
и москвичей здесь недолюбливали. Особенно после хипежа, который устроили здесь в 2008-м
представители «Консорциума». Это все равно, что назвать забегаловку «Рейхстаг» или «Новый
Порядок»…
Видно, последнюю фразу Колотуха произнес вслух.
– А чего тут такого плохого? – не понял Лёлик. – Ну, порядок и порядок. Я завсегда порядок
люблю. Положено – плати!
– Дубина ты! – обозлился Колотуха. – Так немцы в войну называли свой немецкий режим,
когда кого-то завоевывали. Понял?
Лёлик и Болик старательно наморщили лбы.
– Ну, режим и режим… А чего? Режим тоже нормально!.. – сказал Болик. – Я отволок и на
общем, и на строгом – ништяк!
Спорить с ними бесполезно. Колотуха остановился, натянул короткий рукав шведки, осторожно
вытер разбитое лицо. За углом виднелись золотые купола собора, а дальше – огромные
павильоны мясных рядов, здание торгового центра, бесчисленные ларьки и маленькие кафешки,
где чай и водку подают в одинаковых пластиковых стаканчиках. Там подмога, там друзья. А в
«Шанхае» сидит Босой, окруженный пристяжью, вооруженной «пээмами» и автоматами.
Колотуха не сомневался, что Каскет еще горько пожалеет о том приеме, который оказал
«контролеру». И пожалеет очень скоро. Возможно, уже этим вечером.
– Пойдем прямо к Босому, – сказал Колотуха решительно. – Надо кинуть предъяву этому
Каскету. Чтоб он кровью умылся, сука.

Глава 2
«Наезд» по всем правилам

Наступило время, когда пистолетные пули

заверяют нерушимость договоров надежней,
чем подписи и печати.
Наблюдение автора

Комиссия приехала неожиданно и вела себя необычно. Если бы все шло, как всегда, Вартан
Акопович до самого вечера водил бы гостей по провонявшим спиртовыми парами цехам,
подробно и нудно объясняя тонкости технологического процесса («вода, конечно, не
родниковая, можно в любой луже набрать, но когда через пятнадцать метров фильтров пройдет,
от родниковой ничем не отличается»), с гордостью демонстрируя полутораметровые стены
старых корпусов («и еще два века простоят!..») и похожий на сюрреалистическую стеклянную
оранжерею новый участок розлива («таких в Европе еще не было!»).
Устраивал бы отработанные дегустации: черная водка, неочищенная от угольной пыли фильтра
(«гадость, все говорят»), белая, очищенная, но взбаламученная («еще не отстоялась,
«неотдохнувшая» называется, правда, противный вкус?»), полностью очищенная и
отстоявшаяся («это и есть конечный продукт, в тридцать восемь стран поставляем»), а вот самая
знаменитая, с березовым соком («тридцать граммов на бутылку, а чувствуется»), а эта
специально для Америки («жесткая, сивухой пахнет: они считают, что русская водка такой и
должна быть»)… И закуски тоже отработанные: квашеная капустка, соленые огурчики и
помидорчики, селедочка, студень с хренком…
Обязательно повел бы в подвал, показал специально разбитую бочку, ощетинившуюся изнутри
палочками разной длины, как вывернутый наизнанку ежик, рассказал бы, что это грузчики
сверлят дырки, пьют, гады, через резиновую трубочку и забивают чопики… Мучил бы, пока
гости не уходились до усталого отупения, а потом – в свой директорский кабинет, где каждому
вручается фирменная папка с проспектами завода, цветными фотографиями и пухлым
конвертом, набитым новенькими глянцевыми бумажками с изображением Бенджамина
Франклина.
Потом возвращение к жизни: отвез бы в баньку на Левобережье, где встречают веселые
красавицы, подносят хлеб-соль, а потом трут спинку и делают расслабляющий массаж всеми
частями тела, где ждет «поляна» с донскими раками и рыбцами, икрой, шашлыками, печенными
на углях овощами, пивом, водкой, ну и другими изделиями родного завода… А поутру – в
«Голубое озеро», где готовят лучший хаш в городе, начисто снимающий мучительное
похмелье. И снова за работу: посмотреть стенды с передовиками, встретиться с ветеранами,
ознакомиться со славными заводскими традициями, может, и самодеятельность послушать…
На любую, пусть даже самую высокую комиссию такой комплекс мероприятий действует
умиротворяюще. С одной стороны очевидно директорское рвение и любовь к родному
предприятию, с другой – вполне понятное желание скрасить трудовые будни гостей,
обремененных властью и полномочиями. Кто только сюда не приезжал: из Минсельхоза, из
Минздрава, из Минрегионразвития, из городской, из областной администрации, налоговики,
санитары, эпидемиологи, даже архитектурная комиссия приезжала из Питера, рассматривали
вопрос о включении здания главного корпуса «Тиходонского ликеро-водочного» в какой-то там
реестр культурного наследия. И все было в лучшем виде. Всегда. Никто никаких претензий ни к
заводу, ни лично к Джаваняну Вартану Акоповичу не имел. Выпили, похмелились, проверили,
что надо, снова выпили, простились лучшими друзьями.
Но на этот раз вышла накладка.
– Меня не интересует история вашего предприятия, ваши передовики, ваши фирменные
настойки, водки, ваша баня, ваша донская селедка и прочее, – объявил председатель комиссии
Сумский, глядя на Вартана Акоповича коричнево-серыми, как осенняя хмарь, глазами и
демонстрируя хорошее знание предмета. – Только финансовая отчетность за истекшие три
квартала, технологические карты, лабораторные сертификаты и акты замеров емкостного
оборудования. Только и всего.
Это было первое, что он сказал, зайдя в кабинет директора. Прямо с порога. Даже не
поздоровался.
– Понятно, понятно… Какая может быть баня, если с проверкой? Да у нас и нет никакой бани.
А селедку донскую я и сам давно не ел, это сейчас редкость: экология плохая… – солидным,
«директорским» голосом ответствовал Вартан Акопович, скрывая обескураженность. И тут же
спросил:
– А почему в такое необычное время, если не секрет? Обычно в феврале, в марте…
– Проверка приурочена к всероссийской декаде инновационных решений, – сказал Сумский. –
Освоение федеральных бюджетных средств, выделенных на инновацию. И, кстати, проверим и
отработку нанотехнологий…
– А-а-а… Ну да, конечно, – только и сказал Вартан Акопович.
Странная комиссия. С самого начала странная. Сумский похож на матерого гестаповца –
высокий, под два метра, во всем черном. Вартан Акопович и сам любил черное, но потом новая
телка – Милка, не очень деликатно брякнула: постоянная черная щетина на роже вместе с
черным нарядом его старят, да и перхоть на нем хорошо видна, а когда все еще и мятое, то и
вовсе вид, как у бомжа… Вартану, конечно, такое замечание не понравилось, но когда тебе под
шестьдесят, а телке двадцать – надо прислушаться. Пришлось племяннику, Ашоту, отдать и
черные джинсы, и черную водолазку, и черные кроссовки… А сам прикупил светлые шмотки,
да бриться стал каждый день, да седину закрасил, – глядь, и действительно помолодел лет на
десять. Конечно, это видимость одна, понты, но сейчас время такое, все на понтах и держится…
А у этого, председателя Сумского, все по-другому: костюм, рубашка с распахнутым воротом,
ремень, туфли с широкими носами – все черное, отглаженное, без перхоти и сидит как влитое.
Но не поэтому он на гестаповца похож, а из-за лица: вытянутое, костистое, с выпирающей
нижней челюстью, злое… И жесткие складки от носа к уголкам губ – бр-р-р-р! А с ним еще
двое – крепкие, угрюмые, но с кислыми рожами. Как будто язвенники. Обычно язвенников для
проверки ликеро-водочных заводов не направляют. И тут эти инновации еще… Оказывается, в
Москве есть специальный госкомитет по инновациям, подчиненный напрямую премьер-
министру. Раньше Вартан Акопович ничего об этом не знал. Про всех, кто проверить может, –
знал, со всеми дружил. А про них не знал! Подумать только: не кишечная палочка, не уксусный
альдегид, не кредиторская задолженность – инновации! Зачем? Почему? Особенно здесь, в
ликеро-водочном производстве, где все придумано еще при царе Горохе, именно этим славится
и на том держится! Да еще эти… Нанотехнологии какие-то… Все про них языками чешут, а он
опять не знал: что это и с чем его едят.
Странно…
До обеда москвичи сидели у главбуха, после обеда ходили по цехам, вооружившись
картонными папками с техкартами. Вартан Акопович весь день сидел как на иголках, звонил
друзьям во все инстанции, но те почему-то успокоить старого другана не спешили и быстро
сворачивали разговор. В конце концов он не выдержал, сунулся было проводить на спирто-
приемочный участок, где, как назло, сломался насос, но встретил решительный отказ.
Вечером, около шести, Сумский снова постучался к нему в кабинет. В этот раз он казался не
таким чопорным и злым, на ввалившихся щеках играл румянец.
– Я тут составил список кое-каких уточнений, – он протянул стопку принтерных распечаток. –
Подготовьте мне к завтрашнему утру, пожалуйста.
Вартан Акопович мельком глянул на бумаги и убрал в стол. Это сейчас не главное. Он откинул
крышку встроенного в секретер бара-холодильника, извлек оттуда увесистый штоф и тарелки с
приготовленными заранее нарезкой и лимоном. Чем черт не шутит!
– Наш новый продукт! Совершенно секретный! Прошу отведать! Аналогов в Европе нет!
Он протянул штоф Сумскому. Тот подумал секунду, взял, поднес к глазам и прочел на этикетке:
– «Тиходонец», водка особая…
Пожал плечами и вернул штоф Вартану Акоповичу.
– А что здесь особенного?
– Да вы попробуйте! Сразу поймете! – воодушевленно призвал его тот и быстро разлил по
рюмкам. – Наше инновационное внедрение, так сказать! Как раз то, за чем вы приехали!
– Вы так думаете? – произнес Сумский с сомнением.
Под пристально-восторженным взглядом директора он взял рюмку, понюхал, осторожно
обмакнул язык. Застыл. Кивнул удовлетворенно и опрокинул водку в рот.
– Неплохо.
Вартан Акопович обрадовался.
– Чувствуете? Вишенка кислая, да? Персиковая косточка?.. Он очень вишню любил – раннюю,
от которой рот сводит! Мог два кило умять за раз!
– Кто – «он»? – сухо вопросил Сумский.
– Георгий Иванович! Директор наш бывший! Это в его как бы честь водку выпустить
собираемся!
– Вот как, – сказал Сумский и подцепил вилкой кружок колбасы с тарелки. – А почему –
бывший?
– Так умер. Точнее, убили. Застрелили бандиты, – Вартан Акопович сокрушенно развел
руками. – Я тут после него хозяйство принял и стараюсь, так сказать, по мере возможностей…
Сумский покачал головой.
– Какая трагедия. Сочувствую.
Непонятно только, чему он сочувствовал – то ли безвременному уходу из жизни Георгия
Ивановича, то ли Вартану Акоповичу, продолжающему его дело.
Директор налил по второй. Сумский, у которого на скулах заиграли отчетливые красные пятна,
молча отсалютовал рюмкой и выпил. Вартан Акопович представил вдруг себя в роли советского
разведчика, пьющего с каким-нибудь обергруппенфюрером. Как в старом фильме «Подвиг
разведчика», который он, в отличие от нынешней молодежи, хорошо помнил.
– А почему не назвали водку – «Директорская»? – поинтересовался проверяющий. – Или
«Директорский штоф», к примеру? Звучит неплохо. Ни в России, ни на Западе такой бренд еще
не зарегистрирован, могли бы стать первыми. Хорошие экспортные перспективы…
Сумский прожевал еще кусок колбасы и погрозил Вартану Акоповичу пальцем.
– Инновационный подход к проблеме, если хотите знать! Да-да, именно так! А «Тиходонская» у
вас уже была, и «Тихий Дон» был, и «Дон-батюшка». Ну, «Тиходонец», и что? Потом
«Тиходонку» сделаете? А потом «Тиходонышей» по 0,25 начнете штамповать, да?
Вартан Акопович заставил себя рассмеяться.
– Ну, нет, тут, ха-ха!.. тут, позвольте, случай особый! – заметил он, в третий раз занося штоф
над опустевшими рюмками. – Это у него как бы прозвище такое было, у Георгия Ивановича! В
народе его Тиходонцем звали! Гошей Тиходонцем!
– В народе? Это как Илью Муромца? – высказал предположение Сумский. – Народный герой?
– Ну да. Вроде народного героя… Вы точно определили!
На гестаповской физиономии Сумского впервые прорезалось что-то вроде улыбки.
– Наверное, защищал всех, помогал бедным и все такое? – продолжал он строить догадки.
– Защищал! – горячо уверил его Вартан Акопович. – Помогал! Через это и погиб!
– Какая досада, – сказал Сумский, принимая из рук директора рюмку.
Возможно, фраза прозвучала как-то слишком уж формально. Небрежно. Или в ней имелся
какой-то скрытый подтекст, который Вартан Акопович не понял. Но возникла неловкая пауза.
Неловкой она была, правда, только для самого Вартана Акоповича, поскольку Сумский
продолжал смотреть на него с улыбкой и даже с каким-то плотоядным удовольствием.
– Надо делать выводы! – многозначительно сказал «гестаповец».
«Он – знает!», – подумалось вдруг директору. Знает всё! Председатель комиссии смотрел на
него так, словно ему известно не только об истинном положении вещей с Гошей Тиходонцем,
который хоть и возглавлял ликеро-водочный завод, но на самом деле был никаким не народным
героем, а вполне себе обычным криминальным авторитетом… Нет, гораздо-гораздо больше.
Словно знал он о тысячах неучтенных декалитров спирта в бункерах хранилища, о «левой»
линии розлива в Аксае и всех, кто стоит за ним, Вартаном Акоповичем: о Хромом, Гусе и
прочих «акционерах»… Но – откуда знает? И с чем пришел сюда в таком случае?
– Что же вы не пьете, Вартан Акопович? – вежливо поинтересовался Сумский, показывая на
рюмку.
– Ах да, конечно…
Директор неловко обхватил большой волосатой пятерней тонкий хрустальный конус. Нет, все
это ерунда. Ничего этот Сумский знать не может, просто важность на себя напускает… Опять
понты…
– За ваше здоровье, Вартан Акопович, – сказал Сумский и многозначительно улыбнулся. – За
долгую и плодотворную жизнь, а главное, чтобы не пропадал к ней интерес…
«И про Милку знает!» – понял Вартан Акопович и выпил залпом.
Сумский же почему-то пить не стал и поставил рюмку на крышку секретера.
– Надеюсь, вас в народе еще не успели как-нибудь прозвать? – спросил он, улыбаясь. –
Например, Вартан Пей-до-дна?
Директор даже остолбенел немного. А это уже дерзкая фамильярность, очень похожая на
оскорбление. Тем более, что в определенных кругах его действительно называли «Вартан», и
это было не имя, а прозвище.
– Нет, – сказал он, насупившись. – А что?
– Жаль. Из этого мог бы получиться хороший бренд. Водка «Пей-до-дна» особая. На лимонных
корочках, к примеру.
Сумский взял с тарелки два кусочка сыра, между которыми был зажат кружочек лимона.
Покрутил в руке необычный бутерброд, внимательно, с любопытством осмотрел.
– Это «тиходонская закуска», – без настроения пояснил Вартан Акопович. – Предотвращает
похмелье, обеспечивает свежую голову…
– Как раз то, что мне нужно, – кивнул проверяющий. И совершенно неожиданно добавил: –
Говорят, у вас связи хорошие, крепкие. И здесь, и в Москве…
Вартан Акопович промолчал, только пожал плечами. Что тут говорить? Связи есть, только
распространяться об этом не принято.
Теперь Сумский рассматривал Вартана так же внимательно, как только что «тиходонскую
закуску». Тому даже стало не по себе.
Потом положил закуску в рот, разжевал, не сводя взгляда с директора.
– До свидания. И не забудьте: завтра утром я жду справку!
Дверь за ним захлопнулась. А Вартан Акопович снова взялся за телефон. Позвонил главе
районной администрации, заместителю мэра, куратору спиртовой промышленности в
областной администрации, в прокуратуру, в ОБЭП, даже заместителю губернатора позвонил…
Он дружил со всеми, от кого хоть в какой-то мере зависел, и всем «заносил». Но все, с кем он
говорил, ничего утешительного не сказали:
– Не волнуйся раньше времени, еще неизвестно, что они напишут – может, нормально все
будет…
– А чего тебе бояться, тебя собрание акционеров поставило. Только они тебя и снять могут…
– Давай подождем, чем это закончится… Чего раньше времени волну гнать…
Вот такие обтекаемые ответы, за которыми стояло равнодушное безразличие. Никто не сказал:
«Ты мой верный друж-бан, я тебя в обиду не дам! Всех за тебя порву!»
Вартан Акопович заметил: в последнее время покровители берут бабло только в том случае,
если у тебя все хорошо… А чуть запахло жареным – сразу отскакивают. Раз появились
проблемы – уже и бабки твои не нужны. Зачем им за кого-то подписываться? Лучше выждать:
выпутается человечек – опять «дружба навеки», а «сгорит» – придет другой, он-то и будет
«заносить»…
Вздохнув, Вартан Акопович позвонил в Москву, Гургену. Вот тот ответил так, как он и хотел:
– Да не бери ты в голову, все вопросы порешаем! Первый раз, что ли?
У Вартана как камень с души свалился. Вот что значит родная кровь! Настроение резко
улучшилось. Он позвонил Милке:
– Привет, красавица! А не поехать ли нам в «Три сестры»?
– Поехали! – не задумываясь, отозвалась подруга. Она никогда не отказывалась от подарков и
развлечений.
Жизнь по-прежнему была прекрасной и удивительной.
***
Тиходонский «Шанхай» начинается всего в пятистах метрах от Театральной площади, от
драматического театра, построенного в духе идейного монументализма – в форме трактора, от
Управления железной дороги – безупречного памятника классической архитектуры 1900 года, и
проржавевшего железного остова с мутными окнами – социалистический модерн, научно-
исследовательский институт атомной промышленности, судя по виду, так и не сделавший ни
одного открытия. По сути, это самый центр города. Со стороны главной улицы «Шанхай»
прикрыт разноуровневым мемориальным комплексом с неработающим фонтаном и пришедшей
в ветхость пятидесятиметровой стелой с летящей фигурой Богини Победы, у которой, чтобы
никто не мог нескромно заглянуть под юбку, снизу приделано дно, из которого обрубками
нелепо торчат расставленные в прыжке ноги.
А ниже и начинается «Шанхай». Чтобы не оскорблять общественную нравственность и не
подрывать веру в успехи коммунистического строительства, когда-то его огородили сплошным
железным забором, на котором яркими красками нарисовали идеологически выдержанные
плакаты типа «Решения ХХII съезда КПСС – в жизнь!» или «Партия – кузница кадров»…
Номера съездов с положенной периодичностью менялись, а красочный забор оставался,
создавая у гостей Тиходонска иллюзию, будто за ним кипит бурная общественно-политическая
жизнь, куются кадры и претворяются в жизнь решения.
На самом деле ничего этого за забором не было. Яркий фасад являлся декорацией, не имеющей
никакого отношения к ветхой одноэтажной застройке, которая во всех государствах называется
одинаково: трущобы. В «Шанхае» не было пластиковых стеклопакетов, металлочерепицы или,
на худой конец, ондулина, там не пиликали домофоны, не шумели кондиционеры и не гудели
электрогенераторы. Там даже канализации нет и уличного освещения: столбы кое-где стоят, а
лампочки давным-давно разбиты. Вросшие в землю домишки с крохотными окошками,
упирающимися в хлипкие, покосившиеся заборчики. Итальянского или силикатного кирпича
тут отродясь не водилось, дикого камня – тоже, даже грязно-серые шлакоблоки – редкость. В
основном, старая кирпичная крошка, замазанная крошащимся цементом, потрескавшаяся
штукатурка, под которой кое-где проглядывают косые ребра дранки, кривые саманные стены,
некондиционные доски, щели между которыми залатаны кусками жести, рубероида или
парниковой пленки, – что смогли достать.
Между убогими домишками вдоль узких кривых улиц текли арыки нечистот, возвышались горы
бытового мусора и чернели пустыри, оставшиеся после очередного пожара. «Шанхай» каким-то
чудом пережил немецкую оккупацию, гражданскую войну и – кто знает! – возможно, и русско-
турецкую кампанию 1768 года. Когда коммунистический строй закончился, закончились и
яркие краски, железный забор выцвел и приобрел отталкивающий вид, как бы предостерегая от
посещений того мира, который за ним существовал. Но таких охотников не находилось, и если
бы даже здесь повесили красивые плакаты «Добро пожаловать!», желающих зайти за железный
забор это бы не прибавило.
Тут всегда было пустынно, только летом местные жители, привычно не чувствующие вони
канализационных «арыков», сидели кружками на корточках прямо посередине улиц и,
подставив солнцу изможденные татуированные тела, вяло переговаривались, привычно
передавая друг другу специфически смятую «беломорину». Милиция сюда не заходила, и
однажды начальник УВД, распекая службу участковых, сказал, что при проверке паспортного
режима в «Шанхае» в одной из домовых книг последней отметкой власти оказалась печать
немецкого полицая в суровую военную годину. Скорей всего, это была гипербола. А может, и
нет…
Непривычный человек жить тут заведомо не мог, поэтому и обновления населения не
происходило: здесь люди рождались, росли, отсюда уходили в тюрьму, сюда возвращались,
начинали что-то «химичить», снова уходили на зону, снова возвращались и здесь умирали –
своей, а чаще не своей смертью. В новые времена, когда сажать практически перестали,
положение изменилось: некоторые «поднимались» на наркоте, разбоях или угонах и
вкладывали неправедные деньги в строительство, поднимая довольно неприметные по
сегодняшним меркам кирпичные дома с теми самыми стеклопакетами и домофонами, которые в
«Шанхае» отродясь не водились.

Босой здесь родился и вырос, а когда наступило время вседозволенности, выстроил

достаточно скромный двухэтажный домишко из темного кирпича, прямо над Нижней
балкой, откуда был хорошо виден Дон. После знаменитой «мясни»
[4]
в Екатериновке, когда общину обезглавили и выкосили на добрую треть, на декабрьской
сходке в 2008-м, самой мутной и бестолковой, какую Босой помнил, его выбрали
«Смотрящим» по Тиходонску, хранителем общака. Выбирать, в общем-то, было не из кого.
Заменить Креста однозначно должен был Север: авторитетный, недавно коронованный вор,
правая рука убитого пахана. Но Север куда-то исчез – не факт, что жив остался…
Следующими по весу и значимости являлись Лакировщик с Хромым, но обоих грохнули.
Авторитеты второго ряда – Крот, Серый, Гусь. Их тоже грохнули. Кого ставить на город?
Из кого выбирать?

А тут вот он – Босой, только из лесной зоны откинулся, на дальнем севере восьмерик
отволок за разбой… Его дело многие помнили, группа у него была серьезная, настоящая
банда, только бандитизм им не доказали, а вину главаря взяли на себя молодые, так что он
еще легко отделался. С зоны малевка пришла: братва рекомендовала Босого как
правильного и авторитетного вора. Правда, староват он, но формально подходил по всем
статьям: отсидел в общей сложности четырнадцать лет, был хорошо известен «черной
масти»
[5]
, особых «косяков»
[6]
 не допускал, а главное – в чужие дела не лез, ссор зря не затевал. Правда, когда-то
дистанцировался от конфликта между Черномором и Крестом, но сейчас на подобные грехи
закрывают глаза…

Так из одного кандидата и выбрали Босого. Он подозревал, что это дело временное: пока
немолодой, пассивный пахан всех устраивал, а когда кто-то наберет силу, то грохнет его без
лишних разговоров и станет у руля… Но сейчас он главный карась в этом загнивающем пруду.
И самый старый, пожалуй. Босой и раньше не отличался здоровьем и «картинкой», а сейчас, в
свои шестьдесят, выглядит глубоким стариком: серое сморщенное лицо, плешь на голове,
торчащая кустиками щетина, которую он не может брить из-за какой-то дурацкой экземы на
коже.
Давний, еще в девяностых, «Смотрящий» Черномор жил в четырехсотметровом особняке с
золотой тарелкой на двери. У Креста тоже был настоящий дворец, как у губернатора. А вот
Босой не любил всего этого. Может, из-за приверженности старым воровским законам, а может,
просто не любил.
А потому остался в «Шанхае» и переезжать никуда не стал. Да так и правильно: зачем глаза
рвать и давать повод для подозрений, что он в общак руку запускает… Единственное, что
дорогу расширили, заасфальтировали, два соседних дома и полуразвалившуюся халупу
напротив, через улицу, община выкупила… Что-то снесли, что-то перестроили, двор увеличили,
ворота новые поставили, перед ними площадку круглую сделали, чтобы мог развернуться
«шестисотый мерин», доставшийся по наследству от Креста. Хотя ни «лимузин» этот, ни
охрана по соседству Босому сто лет не сдались. Но – положено вроде как. И хрен с ними.
Паяло подошел, протянул мобилу:
– Фома Московский звонит…
Серьезные преступники сами телефонов не носят и трубку не берут. На всякий случай. На
какой именно случай – никто не знает. Правда, когда-то Дудаева ликвидировали ракетой,
наводящейся по сигналу спутникового телефона, но вряд ли кто-то станет столь сложным и
дорогим способом расправляться с криминальным авторитетом. Если захотят – придут и
застрелят. Пээмовский патрон стоит пять рублей, а самонаводящаяся по радиолучу ракета –
миллион долларов. Есть разница? Так что не в ракете дело. Может, боятся, что их
местоположение запеленгуют? Так те, кому надо, и так знают, где их найти… Или прослушки
опасаются? А остронаправленные микрофоны на что, или лазерные сканеры?
Как бы то ни было, а пошла мода не носить мобилу лично. Первым Антон начал, а потом и
другие переняли. Для такого дела есть Проводник. Вот Паяло и был Проводником: принимал
все адресованные Смотрящему звонки, фильтровал их, докладывал хозяину, а по команде
Босого звонил и связывал его с нужными людьми. Понты, конечно, потому что по телефону
Проводника можно и местонахождение хозяина определить, и все разговоры прослушать. Но
понты или не понты, а укрепилась такая мода в уголовном мире.
Фома Московский – фигура крупная, значительная, поэтому вопрос, брать трубку или нет,
перед Босым не стоял. Тем более они лично знакомы и как-то на этапах пересекались…
– Слушаю, Саныч, слушаю, уважаемый, – голос у Босого скрипучий, под стать внешности. Как
напильником по стеклу.
– Приветствую, Василий, – в тон отозвался тот. – Мы к вам нашего друга направили, Жору
Каскета. Слыхал небось?
– Чего ж не слыхать… Самый молодой «законник». Его лет в двадцать шесть короновали?
– В двадцать пять. Толковый пацан, доверие оправдал. Ты к нему прислушайся, да помоги, если
надо…
Босой насторожился.
– А зачем вы его направили? И в чем помогать?
– Да в чем надо, в том и помоги! – раздраженно ответил Фома, не обратив внимания на первую
часть вопроса. – Лишнего он у тебя не попросит… И имей в виду, он не от себя говорит, он от
всех нас говорит. От меня, от Буржуя, от Шмайсера…
– Так что надо-то?!
– Надо, чтоб ты знал: вы за него в ответе. Это я тебе тоже от всего Общества передаю. Бывай
здоров, Василий!
В трубке запикали короткие гудки.
Босой молча ткнул трубу обратно Проводнику. Проковылял к окну, выглянул: у ворот
толкались несколько рыл, объясняли что-то охране. Проковылял к другому окну: вдалеке катил
свои серые воды Дон-батюшка. Босым его звали за то, что, уходя от ментов, выпрыгнул из
поезда в одних тапочках. Февраль, снег, минус пять… Пока до жилья дошел, ноги и отморозил,
несколько пальцев отчекрыжили, вот с тех пор и ковыляет. Проковылял к двери, опять к окну,
опять к двери…
Стоявший в углу Паяло понял: хозяин чем-то взволнован, он вне себя, вон как разбегался по
комнате… Лучше уйти от греха с глаз долой… Он выскользнул в холл.
Босой действительно был взволнован. Странный звонок. Очень странный. И очень от него
говном воняет. С каких-таких дел московские авторитеты посылают своего ставленника в
Тиходонск? С каких дел возлагают ответственность на местных воров?
Он сел за стол, подпер руками голову.
Конечно, когда-то давно так и было: приехал вор-гастролер в город, объявился в местной
общине и работает. Если с ним что-то случится: менты примут или кто-то на перо посадит, тут
же приезжает разборная бригада и спрашивает: как так получилось? Нет ли здесь
предательства, злого умысла или неуважения к собрату по профессии? Но это совсем другая
песня! К тому же времена эти давно канули в Лету: сейчас никто не объявляется хозяевам, а
значит, работает на свой страх и риск… А вот так – посылать вроде как наместника, да еще под
ответственность хозяев, такого никогда не было! И что теперь делать Смотрящему?
Дверь открылась, заглянул верный Паяло.
– Что там еще?
– Колотуха пришел, и еще два дебила с ним…
– Колотуха? – Босой напрягается, вспоминает. – А на хера он мне сдался?
Босой недоволен. Он разнервничался, боль в груди обострилась, он как раз собирался прилечь,
отдохнуть…
– Они в «Старом Арбате» были, на контроль ставили…
Паяло мнется на пороге, смотрит в пол. Потом добавляет:
– Морды им разхерачили. В лоскуты порвали…
– «Арбат»? Это что? – спрашивает Босой.
– Новая забегаловка на Темерницкой…
– Кто их послал туда?
– Да Батон…
Босой матерится.
– А чего ж он ко мне идет жаловаться?!
– Батон слетел с катушек, – сказал Паяло, не скрывая презрения. – Бухой он. Ему все пох…
Да, тиходонская община лежала в дерьме. Никто никого не боится, всякая шелупень что хочет,
то и делает…
– И мне пох! – рассвирепел Босой. – Может, мне самому их по точкам водить?! Может, я сам
должен «крыши» ставить?!
Он ударил кулаком по столу, поднялся. Движение оказалось слишком резким, Босой
болезненно поморщился, оперся о стол. Батон его до самых печенок достал. Был он никто,
никем и остался, пусть даже сейчас две бригады под ним, пятнадцать человек – такие же уроды,
как он сам. Колотуха из их числа.
Припадая на правую ногу, Босой прошелся по гостиной. Обстановка в его доме не отличалась
изысканностью – простой стол, накрытый льняной скатертью, старый облупившийся сервант в
стиле «модерн» (как его понимали во времена 22-го съезда КПСС). И напольные часы размером
со шкаф. Ни компьютера, ни телевизора. Босой не любил новшеств. Он вполне комфортно
ощущал себя в обстановке середины 60-х, когда даже приемник «Ленинград» на десяти
транзисторах считался в «Шанхае» редкой, суперской роскошью.
– Чья это точка? – зло спросил он.
– Не знаю, – пожал крутыми плечами Паяло.
Босой добрел до серванта, открыл бар, где среди аптечных коробок стояла одинокая бутылка
перцовой настойки. Бутылка его не интересовала. Он раздраженно пошуршал упаковками, что-
то забросил в рот, торопливо разжевал.
– Зови сюда Колотуху!
Паяло кивнул и вышел из гостиной. Босой смотрел ему вслед и потом долго не отрывал взгляд
от закрывшейся двери, как будто подозревал, что его подручный остановился по ту сторону и то
ли подслушивает, то ли подсматривает.
Да, бардак и разложение… Он ничего не мог с этим поделать. Он болен и слаб, это видно всем,
не ему одному. В Нахичевани, на территории Карпета, сдали в мае новый торговый комплекс –
полтора квадратных километра торговых площадей. Карпетова доля, которую он отстегивает в
общак, не увеличилась ни на рубль, даже усохла немного. Итальянец вдвое сократил
поступления, без всяких объяснений. Гарик платил исправно, но на юбилей Босого, куда званы
были лишь немногие избранные (шумных компаний Босой так же избегал, как и новшеств), не
пришел. Просто не пришел. Позже извинился чисто формально: приболел типа. И Костя Ким не
пришел. При этом внешне, напоказ, все они как бы уважают «папу» – обращаются на «вы»,
вытирают ноги о коврик при входе…
Ну, и все, пожалуй. А главным образом их гребаное уважение выражается в том, что они
прилюдно не посылают Босого на три буквы и не пытаются вогнать ему пику в глаз. Большое
одолжение. Поэтому предъявить им Босому нечего. Да он и не стал бы, поскольку понимал, что
реальной силы у него нет. Ни в высохших мышцах, ни в личных «бригадах», ни на воле, ни в
зонах. Его время ушло. Если возбухнет в открытую, то «Смотрящим» оставаться ему недолго.
Поставят кого угодно, кого тоже не жалко будет потом скинуть. Батона, к примеру. А его
самого под капельницу определят. Или сразу на Северное кладбище…
Эх!.. Будь он помоложе, поздоровее – вот как эти лоси мордатые, к примеру… Как их там?
Дверь распахнулась.
– Вот он, Колотуха! – Паяло подтолкнул в комнату широкоплечего парня с простым
крестьянским лицом, над которым кто-то серьезно потрудился: нос опух, возле левого глаза
вздулась и пульсирует блямба размером с детский кулак, зрачок плавает в крови.
– Колотуха, значит! – сказал Босой, недобро прищурившись на гостя. – Тот самый мудозвон,
значит?
Вопрос адресовался непонятно кому, в пространство, да и мудозвоном признавать себя никому
не хочется. Потому Колотуха дипломатично промолчал, одергивая вылезшую из штанов
рубаху.
– Ну, что уставился, как хер на бритву? Отвечай!
– Ну, я, – выдавил Колотуха.
– Что там было у вас? Почему отмудоханный?
– Так на нас стволы наставили! – Колотуха заморгал, зашмыгал носом. – Под стволами не
очень-то размахаешься…
– Сколько стволов?
– Не помню… Два, кажись. Ружья такие короткие… Не «ИЖ», не «тулка». Посерьезней.
Помповые…
– В обычном баре?
– Ну да. Я сам как бы офигел… Мы с битами, а у них стволы… – Колотуха выпучил глаза. – И
внаглую, главное, прут, как будто за ними сила большая. Говорят: здесь Жора Каскет рулит,
ваше дело десятое.
– Кто?! – Босого даже в пот бросило. – Кто там главный?!
Он надеялся, что ослышался. Может, этот идиот перепутал прозвища… Но нет, он печенкой
чувствовал, что вот этот дебил подставил его так, как никто и никогда не подставлял. Да не
только его – всю общину подставил!
– Каскет, Жора какой-то… – нехотя повторил Колотуха. И, будто оправдываясь, добавил: –
Рожа конкретная… Русский вроде…
Босой посмотрел на Паяло. Тот ничего не понимал, только переводил взгляд с хозяина на
Колотуху и обратно.
– Тебе кто разрешил туда соваться?! – покраснев, засипел Босой. Таким у него получился
грозный крик. – Тебе кто отмашку дал?!
– Так, Батон послал район обходить и новые точки крышевать…
– А к Каскету он тебя посылал?! Отвечай, падло!
– Да мы всех подряд стрижем! Откуда я знаю, кто такой этот Каскет?
– Это московский «законник», его большие авторитеты на нашу землю прислали! – заорал
Босой, и на этот раз голос прорвался в полную силу. – А на меня возложили ответственность за
его безопасность и спокойствие! Вся община за него отвечает!
Колотуха побледнел.
– Что тебе сказал этот Каскет?
– Про вас спрашивал…
– Что спрашивал?!
– Посылали вы меня к нему или нет…
– И что ты сказал?!
– Сказал – нет…
Босой перевел дух. Но Колотуха тут же добавил:
– Он вас на восемь к себе в точку вызвал…
В груди заболело еще сильнее.
– Зачем?
– Не знаю. Сказал – пусть придет! – Колотуха переступил с ноги на ногу.
Босой поднял брови и хрипло задышал.
– Вот муд-дак!..
Тоже безадресно, хотя догадаться несложно. Мудозвон, а теперь еще и мудак. Или это все-таки
про Каскета?
– Да отморозки они все, сто раз ясно! – подал голос Паяло, хотя его никто не спрашивал. – Не
по рангу кипешат! Чего захотели, суки! Ага! Чтоб сам Хранитель к ним по вызову бегал!.. Во
на, пусть выкусят!
Босой посмотрел на него, рявкнул:
– Закрой пасть!
Больно умные все стали. И заботливые. Он и на полсекунды не поверил, что Паяло это от
чистой души ляпнул, по заботе. Тоже, как и Карпет с Итальянцем, снаружи видимость
сохраняет, а внутри волком смотрит, ждет, как откусить побольше.
Никому нельзя верить, никому! Босой понимал эту истину не мозгом, не разумом – всем
больным своим, изможденным нутром. Как чувствует холод открытая рана, так и он
чувствовал. Никому. Ни Гуссейну, хитрому сладкоречивому азеру, который клянется ему в
верности и льстит при каждом удобном случае, ни Антону, который открыто говорит, что Босой
развалил общину, что рано или поздно на гнилой запах придут варяги и всем будет плохо. Даже
Паяле он не верил, хотя знал его без малого двадцать лет, хотя был Паяло его личным
охранником, а теперь еще и норовил сойти за заботливую мамашу. За регента при бессильном и
выжившем из ума короле.
– Ты с кем там был? – коротко и зло спросил он.
– С Болеком и Лёликом, – выдавил из себя Колотуха.

– К восьми чтоб был у входа в этот «Арбат»! Ты что, не понял, что Арбат – это Москва?
Они же таким дуракам, как ты, нарочно «маяк»
[7]
дали!

Колотуха молчал.
Босой повернулся к Паяло.
– И Батона, падлу, найди. Пошли за ним Индейца с Дюшесом. Его тоже к восьми туда же!
Через минуту Колотуха выскочил на крыльцо, словно ему кто-то дал под зад. Болик с Лёликом,
ожидавшие своего бригадира на скамеечке, поднялись навстречу. Колотуха что-то бросил им на
ходу, все трое тут же испарились со двора. Следом за ним вышел Паяло. По-хозяйски
осмотрелся, подозвал скучающего у ворот Дюшеса, передал указание хозяина, и тот тут же
отправился его выполнять.

А Босой заперся в комнате, достал из укромного места шприц и вмазался дозой «герыча»
[8]
 . Это была его тайна, потому что наркот не может быть Смотрящим, да и вообще не может
иметь авторитет. Не потому, что блатные осуждают наркотизм или заботятся о здоровье
коллег: просто нарк за дозу сдаст ментам всех с потрохами…

После укола он взбодрился, распрямил сутулые плечи, тусклые глаза заблестели. Он дал
несколько звонков, немного отдохнул, обдумал все и решил, что лучшая защита – это
нападение. В конце концов, Каскет не Карл Маркс, его все знать не обязаны, тем более, что
новое поколение и Маркса не знает. Прибыл в Тиходонск, не объявился, точку свою не
засветил, вот на него и наехали, как положено. А Фома Московский уже после того позвонил…
Так что, местные по всем понятиям правы!
Ровно в семь двадцать довольный собой Босой вышел из дома. Жара начала спадать, с Дона
тянуло свежим ветерком. Если окна открыть, то и «кондер» не нужен… Правда, вонь да
комары… Но это дело привычное…
Додик подогнал машину к крыльцу, проворно обежал длинный капот и распахнул перед Босым
дверцу. Отъехали в сторону ворота, «мерседес-600» выкатился на улицу, в два захода втиснул в
узкую проезжую часть большое черное тулово. Впереди, на выезде из «Шанхая», уже ожидал
джип с бойцами личной охраны.
Машины миновали стелу Победы, повернули направо, проехали мимо института с тусклыми
окнами, свернули на Магистральный проспект и, подрезая другие автомобили, помчались в
сторону рынка.
***
Батон был мрачен. К одной головной боли, имеющей чисто физическую или, точнее,
химическую причину, добавилась другая.
– Вот хрен кульгавый! Опять начнет слюной брызгать, типа я все дело провалил!
Сидящий за рулем Механик сочувственно кивал, как и подобает личной «торпеде» шефа. А
шефом для него был Батон.
Батон обернулся к заднему сиденью, где восседали Дюшес и Индеец.
– И чё там такое случилось, а, брателлы?! Ну, ввалили трендюлей этому идиоту, Колотухе… А
я тут причем?
От Батона дико несло перегаром и отрыжкой. Даже видавшие виды «брателлы» морщились и
отворачивались. Батон этого не замечал. Он все еще был под «газом».
– Ну, растолкуйте вы мне, вы ж с ним рядом от рассвета до заката, брателлы! Чего он
подорвался, как в жопу клюнутый? Сам хочет «Арбат» на уши поставить? Кривулями своими
дрожащими, да? Завтра я бы взял бригаду…
– Заткнись, алкаш! – сдвинул брови Дюшес. – Ты на кого бочку катишь? На Смотрящего? Или
сам в бочку захотел?
Дюшес и Индеец не очень почтительно относились к Босому. Зато с Батоном, не просыхающим
вторую неделю и воняющим, как хорек, у них было полное взаимопонимание. Но они были
личными «торпедами» шефа. А шефом для них был Босой. Значит, пока Босой при власти, надо
держать его сторону. Или самим можно поплыть по Дону со скрученными проволокой за
спиной руками…
– Чё?!
– Через плечо! Или не понял, какой косяк упорол?!
– Да то ж не я! То ж Колотуха! – пьяно заорал Батон. – Колотуха, вон, такой же тупоголовый!
Дело просрал, через меня переступил, к Босому побежал жаловаться! Сегодня же его урою!
Сдал меня, скотина!
– Колотуха тут ни при чем, это Жора Каскет ему башку отбил! – мрачно уточнил Дюшес.
Батону уточнение не понравилось.
– Про Каскета лучше молчи! Что это еще за фигура? Ни слова! Не то тоже под раздачу
попадешь!
Перегнувшись через сиденье назад, он дернулся в сторону Дюшеса, пытаясь схватить его за
отворот куртки. Был бы трезвее – может, и схватил бы. Но тут машина резко затормозила,
Батон не удержал равновесие, тяжело ударился боком о переднюю панель.
– Харэ, приехали! – объявил Механик и первым выскочил из машины.
Перед «Старым Арбатом» уже стоял «шестисотый» Босого и еще несколько крутых пацанских
«точил».
На середине проезжей части толклись кружком и тихо «терли базар» шестеро крепких коротко
стриженных парней из личной гвардии Смотрящего.
– Да пробили уже его, – оглядываясь по сторонам, рассказывал Круглый. – Коронованный
московский вор, из столицы не бежал, а приехал по собственной воле… Это он устроил
«мандариновую ночь» в Мытищах, когда черных с рынка изгнали… Там и трупы были, и без
вести пропавшие, а ему все с рук сошло…
У входа прислонились к стене избитые Колотуха, Болек и Лёлик. Вид у них был невеселый.
Рядом стоял Паяло.
– Ну, чё ждете, пацаны? Без меня стрёмно зайти пообедать, а-а?
У Батона заплетался не только язык, но и ноги. Покачиваясь, он подошел к Паяле, стоявшему
перед самой дверью, развязно хлопнул по плечу.
– Стрёмна-а? – повторил он.
– Не скалься, – сдержанно ответил Паяло. – Становись и жди. Босой даст сигнал, зайдете
вчетвером на разбор… А может, все по-другому повернется…
Широкоскулое лицо его напряжено и чем-то походит на боевой барабан с туго натянутой
кожей.
– Старикан один там, что ли? – Батон сплюнул на асфальт, покачнулся.
– Один. Сказал, будет с Каскетом раз на раз толковать…
– Е…ть-копа-а-ать!! Босой на всю голову заболел, точно!
Батон рассмеялся, постучал себя ладонью по лбу. И тут же резко, как это бывает у пьяных,
оборвал смех и недоуменно уставился на Круглого.
– Не-е… Ты серьезно?
Паяло отвернулся. Батон совсем мозги пропил и не врубался в ситуацию. Каскет пацан крутой,
рынок в Мытищах он сразу перекрасил из пикового в славянский. И сюда не просто так
приехал. А тут ему повод дали! И сейчас он может такую «оборотку» закрутить, что все кровью
захлебнутся! Вон, даже сейчас их всего четырнадцать рыл… А у Каскета сколько? Но если даже
обойдется, с виновных все равно спросят. А кто виновный? Ясен пень – Батон и три его
бойца… Значит, им и кровь хлебать…
***
В «Старом Арбате» пахло жареным. Не стейком «миньон», не шашлыком и не цыпленком-
табака, как это бывает во время деловой или дружеской встречи. Жареным не в смысле запаха –
в смысле напряженности.
Пустой зал. За одним из столиков, уставленным незатейливой выпивкой и закуской – хозяин,
видимо, не счел нужным слишком напрягаться, сидели друг напротив друга Каскет и Босой.
Никого, кроме них, в зале не было. Тихо играла музыка – настолько тихо, что не понять было,
симфония это или шансон.
– Никак я в предъяву твою не втыкнусь! Люди твои живы-здоровы – скажешь, нет? Хотя таких
гостей я обычно целыми не отпускаю. Разве это не жест дружбы? Даже стол для тебя накрыл,
водки налил. Какие ко мне претензии? А вот твои дебилы на меня наехали, и это неправильно!
Тебе солидные люди звонили? Звонили!
Каскет весело зыркал на него упрятанными под брови глазами и размеренно пережевывал кусок
ветчины. Хамство его было незамысловатым, естественным, как природой данный цвет волос и
тембр голоса. Видно было, что по-другому общаться он просто не привык. Не умеет. Не хочет.
Он с интересом наблюдает, как отреагирует на его хамство Босой. Правда, при этом
чувствовалось, что ему ничего не стоит взять со стола вилку и воткнуть ее гостю в кадык. В
любой момент и без долгих раздумий.
– И что с того, что звонили? Ты в моем городе, Каскет! – выдавил Босой, с трудом сдерживая
ярость. – На моей территории! Ты пришел сюда, купил кафе, берешь деньги с лохов! Какой ты
вор? Ты барыга! И должен законную долю в общак отстегивать! К тебе пришли, объяснили…
Что мои пацаны нарушили? Что неправильно сделали?
Он стукнул кулаком по столу, едва не перевернув блюдце с оливками.
– Если кто-то из них захочет у тебя пожрать, а платить не станет – что будешь делать?
– Об стену расшибу, ясно дело, – не задумываясь, ответил Каскет.
Босой сверкнул глазами.
– Тогда сам можешь разогнаться и въеб…шиться! – сказал он. – Потому что ты на моей земле,
ты жрешь и не платишь!
– Ну, зачем же так? – Каскет развел руками. – Вот смотри: ты пришел ко мне в гости, я с тебя
денег не беру, мы оба довольны! Чего еще надо?
– Я не в гостях! Я у себя дома! И в гости тебя не звал! – отрезал Босой.
Каскет расплылся в улыбке, словно ему отвесили комплимент.
– Так позови! И дело с концом! – сказал он.
Босой понимал, что это наезд. Каскет намеренно испытывает его на твердость. И сейчас
напротив него должен сидеть не самоуверенный ухмыляющийся тип с нависшими козырьком
надбровьями, а свежий труп. Но он до сих пор не перевел московского гостя из живого
состояния в мертвое. Почему?
Босой тянул время, сам не зная зачем.
Он был в ярости – и он боялся. Он не хотел войны с москвичами, но понимал: стоит дать
слабину – и все пойдет прахом…
– Не звал и звать не собираюсь! – проскрипел Босой, делая последнюю попытку взять ситуацию
в руки. – Это ты все «законы» нарушил. Приехал, не объявился, контролеров отмудохал…
Каскет улыбнулся.
– Да не хипешуйся! Я с этой точки бабла не имею. Это вроде штаб-квартиры. Зови своих ребят,
угощу всех, познакомимся. Эй, Борис! – он обернулся в сторону бара. – Поставь коньяк на
столы, пусть пацаны расслабятся!
Босой сидел неподвижно и крутил в нервных руках профессионального карманника недорогой
телефон.
– Звони, звони, пусть заходят! – повторил Каскет.
***
Батон обошел всех знакомых, послушал разговоры про Каскета, выслушал жалобы Колотухи,
потом вернулся к машине. Потолковал с Механиком о своей новой «бэхе», сыграл в карты с
Индейцем и Дюшесом, побазарил с ними о чем-то… Пошел дождь, запахло сыростью, зато
потянуло прохладой. Все расселись по своим тачкам.
– Чего-то он долго там, – сказал Дюшес, глядя через запотевшее стекло на дверь «Старого
Арбата».
– Может, ему там череп давно проломили, а мы сидим! – проворчал Индеец.
– И хорошо сидим! – отозвался никогда не унывающий Механик.
– Ни хера подобного! Мясо под водку жрет с Каскетом! – высказался Батон и широко, по-
волчьи, зевнул. – Надоело мне все это. Я тоже жрать хочу. Сейчас пойдем и пожрем.
– Куда пойдем? – не понял Индеец.
– Туда! – сказал Батон, кивнув в сторону «Арбата».
– А как же Босой? Он же велел…
– Начхать! Сколько ждать можно? Старик в маразме, неужели не ясно? Зайдем, сами весь
расклад узнаем, если что – мордой в пол уложим… Ну, и пообедаем заодно!
Батон распахнул дверцу и выскочил наружу.
– Пошли! Хватит ждать!
За ним вышел Дюшес. Индеец осторожно высунулся под дождь, набросил капюшон куртки. Из
стоявшей рядом «ауди» показался Круглый.
– Куда собрался?
– В гости! Пожрать! – заорал Батон.
И двинулся к «Старому Арбату».
В этот момент стоящий на крыльце под крохотным навесом Паяло поднес к уху телефон,
послушал и приглашающе махнул рукой. Не тревожно, а именно приглашающе – спокойно и с
улыбкой.
– Чего там? – крикнул Батон.
– К столу зовут!
– Ну вот, а вы в штаны наложили! – загоготал Батон.
Через несколько минут слегка вымокшая и затомившаяся братва с шумом, гоготом и
прибаутками расселась за столы, на каждом из которых стояла бутылка дешевого
трехзвездочного коньяка. Настроение у всех было отличным, ибо это приглашение и дармовая
выпивка свидетельствовали о том, что Каскет «лег» под Босого.
– Молодец дед! – сказал Индеец, глядя на горбившегося за круглым столиком в центре зала
Босого. Напротив развалился угрюмый парень грозного вида, и те, кто его до сих пор не знал,
безошибочно определили, что это и есть тот самый страшный Каскет.
– Молодец Босой! – согласился Дюшес. – Только он смурной какой-то…
– А думаешь, легко такого зверюгу сломать?
Защелкали ножи-выкидухи: пацаны стали открывать бутылки. И тут выяснилось, что наливать
коньяк некуда – ни бокалов, ни стаканов на столах не было.
– Эй, басурмане, стаканы´ давайте! – привычно заорал Батон.
– Под столами пошарьте! – улыбаясь, предложил Каскет. – Там, под крышкой…
Под специальными сервировочными столиками на колесиках действительно бывают крепления,
в которых висят за ножки рюмки и бокалы… Но в стационарных ресторанных столах таких
креплений отродясь не водилось. Однако, когда хочешь выпить и уже ощущаешь в горле
согревающий вкус коньяка, не до подобных тонкостей. Стриженые головы заглянули под
столы. Как и следовало ожидать, никаких стаканов там не было. Зато были серые брикеты
стандартных двухсотграммовых тротиловых шашек и взрыватели дистанционного действия,
зловеще помаргивающие красным сигналом боевой готовности.
– Твою мать..! – Индеец среагировал мгновенно: сорвался с места, в несколько прыжков
подскочил к двери, с разбегу ударил в нее всем телом и… отлетел назад – дверь была заперта.
– Не дергаться, бараны!
Каскет встал и поднял руку с крошечным пультом, на котором мигала красная лампочка в такт с
лампочками взрывателей. Большой палец лежал на кнопке, блестящая антенна была готова
послать роковой сигнал.
– Вас размажет отсюда и до самого рынка!
Голос Каскета звучал уверенно и ровно. Это не был голос сумасшедшего или неврастеника. У
братвы зашевелились короткие волосы.
– А ты сам как? – прокаркал Босой. – Или заговоренный?
– Мне начхать, я не из ссыкливых, – сказал Каскет и осмотрел «гостей». – Ну, так что? В
штанах-то помокрело?
Каменно застывшие пацаны молчали.
Босой, не отрываясь, смотрел на его руку. Во рту скопилась горькая, как полынь, слюна.
– Ладно, твоя взяла. Мы уходим, – сказал он наконец.
– Нет, – Каскет покачал головой. – Я и так мог тебя выкинуть ногой под зад. А твоих дебилов
мог не приглашать вообще. Давай проверим, у кого очко крепче! Или вы под нас ложитесь, или
поднимаетесь на небо!
Свободной рукой он налил себе рюмку водки, выпил, закусил маслиной.
– Кто здесь Батон?
Ответа не последовало. Каскет усмехнулся.
– Не ссы, Батон, выходи!
– Ну, я… И что с того? – отозвался Батон. Его серое, рыхлое лицо, за которое он и получил свое
прозвище, стало совершенно белым.
Теперь свободной рукой Каскет вытащил пистолет и прицелился в рыхлую белую булку.
– За что? Это беспредел…
Батон инстинктивно поднял руку с растопыренными пальцами, как будто она могла защитить
от пули.
– За то, что наехал не по делу! – лицо Каскета исказилось, и все поняли, что сейчас он нажмет
спуск. И он его нажал. В мертвой тишине раздался звонкий щелчок. Батон отшатнулся.
– Шутка, братва, расслабьтесь! – засмеялся Каскет, спрятал пистолет и опустил пульт. – Просто
знайте, что теперь в городе я главный! К зиме соберем сходку и проведем выборы, как
положено. А пока – пейте, гуляйте… Стаканы сейчас принесут!
– Благодарствую за угощение, Каскет! – Босой встал. – Мы пойдем…
На этот раз дверь оказалась открытой. Снаружи, засунув руки в карманы, стояли Борис,
Владислав и еще шестеро парней. Они внимательно рассматривали проходивших мимо
тиходонских жуликов. Дождь прекратился, на асфальте стояли лужи.
Босой прошел к своему «шестисотому». Паяло услужливо открыл перед ним заднюю дверь,
помог сесть, потом закрыл. Захлопали дверцы других машин.
Додик включил передачу. «Мерседес» стремительно взял с места, обдав стоявшего Батона
водой из лужи. Сидевший впереди Паяло усмехнулся. Они проехали несколько кварталов,
выскочили на центральную улицу, набрали скорость. В зеркало заднего вида Паяло видел, что
их торопливо нагоняют остальные машины, лихо обходя поток по встречке и громко рявкая
сиренами и «крякалками» на зазевавшихся лохов.
– Ну, что теперь будет, шеф? – спросил он, обернувшись к Босому.
Босой покосился на него, буркнул:
– Посмотрим…
Сложенные на коленях руки Смотрящего подрагивали мелкой дрожью.

Глава 3
Беспредел

Проблемы для того и существуют,

чтобы их решать.
Современная присказка

В 2-20 ночи пустынную, словно вымершую Красноармейскую осветили белые лучи

автомобильных фар. Две «бэхи» на большой скорости вылетели со стороны Большого
проспекта, с рычанием промчались мимо сонных пятиэтажек – хищные черные силуэты на
ночной дороге. Они сбавили ход у фирменного магазина «Дон-Кристалл», вползли на бордюр,
прокатились по пешеходной дорожке и остановились напротив высоких витрин, украшенных
нескромным лозунгом: «Водка №1 в России». Яркий свет ксеноновых фар прошивал магазин
насквозь, освещая стеклянные прилавки, бесчисленные ряды бутылок и фигуру охранника, в
нелепой позе застывшего посреди торгового зала с поднятой к глазам рукой.
Из автомобилей вышли семеро мужчин в темной одежде и трикотажных лыжных масках,
закрывающих лица. В руках у них были обрезки металлических труб, арматура, кто-то держал
кирпичи или булыжники; у одного под мышкой зажато короткое ружье с г-образным
прикладом.
В следующую секунду – охранник еще не успел опустить руку на пистолетную кобуру – камни
полетели в витрины. Лопнуло, взорвалось толстое стекло, с грохотом обрушилось внутрь,
осколки зазвенели об асфальт. Заныла-заверещала сигнальная сирена. Люди в масках вошли в
магазин, сбивая прутьями торчащие из рам острые осколки. Навстречу им выскочил
ослепленный фарами охранник. Пистолет он уже держал в руке и пытался передернуть затвор.
– Ни с места, б…дь!!! Стрелять буду!!!
Вспышка, гром. Словно наткнувшись на невидимую стену, охранник отскочил назад,
опрокинулся на спину и заелозил по полу ногами. Никто не обращал на него внимания.
Налетчики деловито громили прилавки, ящики с бутылками, кассовые аппараты, ломали двери
административных кабинетов, где разбивали компьютеры, факсы и другую оргтехнику. Через
три-четыре минуты все прекратилось одновременно, словно по мановению дирижерской
палочки.
– Уходим!
Семеро налетчиков вышли через разбитые витрины, расселись по машинам. Выходивший
последним человек с ружьем бросил на залитый водкой пол зажженный термопатрон. К
потолку взметнулся столб синеватого пламени, где-то оглушительно треснул облицовочный
пластик. В доме через улицу засветились окна – одно, второе, третье…
«Бэхи» неторопливо сдали назад, развернулись, выехали на проезжую часть. Один из них
чиркнул глушителем по бордюру. Затем натужно взревели двигатели, взвизгнули шины, темные
силуэты рванули в сторону вокзала и быстро растворились в ночи. А издали доносились звуки
сирен.
***
С высоты птичьего полета раскинувшийся на берегах полноводной реки Тиходонск похож на
огромный живой организм, присосавшийся к живительному источнику.
Когда-то он был таможней, затем военной крепостью с гарнизоном в две тысячи человек,
функции ее были просты и понятны: оборона лежащих к северу и западу областей, плацдарм
для завоевания чужих территорий. Со временем надобность в обороне и завоевании отпала, но
город, тем не менее, строился, богател, разрастался и в конце концов зажил сам по себе, как
любое существо, которое дышит, ест, пьет, страдает, болеет – все это просто так, без всякой
надобности. Просто потому что оно существует на этом свете. Живет, то есть…
Да, именно живет, никакой ошибки тут нет. Город – живой. Органы дыхания, осязания, зрения,
выделения, центральная и периферическая нервные системы, головной и спинной мозг,
таламусы, гипоталамусы, эпифизы, гипофизы и великое множество других структур и отделов,
регулирующих его каждодневную жизнь. Его кровь красно-зеленоватого оттенка, цвета
денежной массы; его дыхание отдает бензином, гудроном и мусорной свалкой; его асфальто-
бетонная кожа изъедена морщинами и язвами. Он живет не лучше и не хуже других российских
городов. Обычно. Как и те микроорганизмы, что населяют одно-двух-трехкомнатные клетки его
тела. Каждый выполняет какие-то функции, не особо задумываясь, зачем это нужно и к какой
цели приводит. При этом у каждого свои представления о собственной роли и значимости.
Например, здание Администрации Тиходонского края должно соответствовать черепной
коробке, в которой пульсирует головной мозг, носитель высших функций организма – хотя на
деле это скорее один из отделов кишечника, где происходит впитывание и переработка
питательных веществ.
Тиходонский голова, по идее, должен соответствовать лобной доле головного мозга или, на
худой конец, одному из нейронов, его составляющих. В то время как на самом деле является
неким образованием в районе пищевода, которое успевает перехватить многие питательные
вещества еще до того, как они попадут в желудок.
Где же на самом деле находится головной мозг, – остается загадкой, ответа на которую не знает
никто. Вернее, ответов слишком много, поскольку даже забухавший Батон видит себя центром
не только Тиходонской области, но и всей Вселенной…
Вот так-то.
И есть в этом городе своеобразные железы, «центры удовольствий», что ли. Их функции ни у
кого не вызывают сомнений. Сеть фирменных магазинов Тиходонского ликеро-водочного
завода «Дон-Кристалл», его мрачные склады на Широком проспекте, многочисленные вино-
водочные отделы в обычных торговых точках, безымянные ларьки, где дешевое пойло продают
из-под полы… А еще есть не столь разрекламированная сеть сбыта наркоты и граничащих с ней
стимуляторов: респектабельные оптовики, живущие в огромных частных домах, суетливые и
нервные уличные «пушеры», мелкие сбытчики-наркоманы в грязных притонах, опрятные
дилеры, сбывающие гедонистические «кокс», экстази и ЛСД в блестящих, гремящих модной
музыкой клубах, где дергается в танце с виду вполне благополучная публика.
Отсюда в клетки городского организма вбрасываются этанол, каннабиноиды, нейролептики,
морфиновые алкалоиды и прочие активные вещества, которые позволяют микроорганизмам на
время забыть про грусть-печаль и исправно снабжать кроветворную систему денежной массой.
Отношение к этим «центрам удовольствия» у народа неоднозна