Александр Лоуэн
ПРОБЛЕМА ОТОЖДЕСТВЛЕНИЯ
Люди обычно не спрашивают себя «кто я?» Человек принимает свою
личность как нечто само собой разумеющееся. У каждого есть удостоверение
личности, по которому его можно идентифицировать. Сознанием человек
знает, кто он, но существует более глубокая проблема отождествления. На
грани сознания человека тревожит неудовлетворенность, он испытывает
беспокойство по поводу принятия решений и мучается чувством, что жизнь
«упущена». Он конфликтует сам с собой, сомневается в своих чувствах,
ощущает небезопасность, связанную с проблемой отождествления. Когда
неудовлетворенность перерастает в отчаяние, а небезопасность становится
паникой, человек начинает задавать себе вопрос: «Кто я?» Этот вопрос
указывает на то, что «фасад», с которым человек был отождествлен,
разрушен. Пользоваться фасадом или принимать на себя роль, чтобы достичь
отождествления, значит, расщеплять Я и тело. Именно это расщепление я
называю шизоидным отклонением, и именно оно лежит в основе проблемы
отождествления.
К примеру, ко мне пришел известный художник и заявил: «Я в
смущении и отчаянии. Я не знаю, кто я. Иду по улице и спрашиваю себя:
«Кто ты?»
Говорить ему: «Вы известный художник, ваши работы выставлены во многих
галереях», конечно, было бесполезно. Он знал это. На самом деле его жалоба
возникла из-за отсутствия чувства самости, себя, отсутствия контакта с
витальным аспектом существования, придающего жизни смысл. Этому
человеку не хватало отождествленности с собственным телом, то есть того
фундамента, на котором выстроена человеческая жизнь. Начало активному
сознаванию недостаточной отождествленности моего художника положило
драматическое переживание. Вот что он рассказал: «Как-то я взглянул в зер-
кало и испугался, когда понял, что это — я. Там было то, что видели люди,
когда смотрели на меня. Облик был странным. Мое лицо и тело, казалось, не
принадлежали мне... Я чувствовал себя совершенно нереально.»
В переживании отсутствовало чувствование собственного тела, и мой
клиент ощущал странность и нереальность. Такой феномен известен как
деперсонализация. Происходит разрыв с реальностью, который характерен
для первых стадий психотических приступов. Если подобные явления
продолжаются, человек теряет не только чувство отождествленности, но и
сознательное понимание личности. У данного пациента, к счастью, это был
краткий эпизод, он вновь смог установить контакт с телом, и чувство
нереальности исчезло. Однако отождествление с телом по-прежнему
оставалось непрочным, и проблема, следовательно, все еще не была
разрешена.
Чувство отождествленности вытекает из чувствования контакта со
своим телом. Для того, чтобы знать, кто он есть, человеку необходимо
сознавать, что он чувствует. Он должен знать выражение своего лица, то как
он держит себя, как он двигается. Если же сознательного чувствования тела и
его позы нет, человек расщепляется на бестелесный дух и разочарованное
тело. Я снова возвращаюсь к случаю моего клиента-художника.
Глядя на человека, сидящего напротив меня, я видел изможденное
лицо, пустые глаза, наглухо примкнутую челюсть и застывшее тело. В его
неподвижности и поверхностном дыхании, я ощущал страх и панику. Однако
он не сознавал ни изможденности своего лица, ни отсутствующего взгляда,
ни напряжения челюсти или стесненности тела. Он не чувствовал страха или
паники. Не соприкасаясь с собственным телом, он ощущал только
беспокойство и отчаяние.
Полное отсутствие контакта с телом характерно для шизофрении.
Вообще говоря, шизофреник не знает, кто он есть, а поскольку он не
соприкасается с реальностью, то не может даже сформулировать такой
вопрос. Шизоид знает, что у него есть тело, он способен ориентироваться во
времени и пространстве. Но поскольку Я не отождествлено с телом и не
воспринимает его как живое, человек чувствует, что мир и люди не имеют к
нему отношения. Его сознательное ощущение отождествленности тоже не
связано с тем, что он чувствует по поводу себя самого. У здорового человека
такого конфликта нет, поскольку его Я идентифицировано с телом, а его
знание об этом отождествлении следует из чувствования тела.
Неуверенность в отождествленности типична для людей нашей
культуры. Многие пытаются преодолеть ощущение нереальности самих себя
и своей жизни. Они приходят в отчаяние, когда образ Я. созданный ими же,
оказывается пустым и бессмысленным. Они чувствуют угрозу и испытывают
злость, когда роль, которую они приняли на себя в жизни, меняется.
Отождествление, основанное на образах и ролях, раньше или позже терпит
крах и перестает удовлетворять. Подавленные и обескураженные, люди
обращаются к психиатру. Ролло Мэй говорит, что эта проблема и есть
шизоидное отклонение.
«Многие психотерапевты отмечают, что число пациентов,
проявляющих шизоидные черты неуклонно растет. «Типичное» для нашего
времени психическое затруднение — не истерия, как во времена Фрейда, а
шизоидный тип, то есть, человек, который отделен, оторван, утратил
привязанность, имеет тенденцию к деперсонализации и выражает свои
проблемы смысловыми интеллектуализациями и техническими
формулировками... Есть еще множество проявлений, которые изолируют,
отчуждают самость от мира. Они свойственны не только людям в
патологических состояниях, но и тем, кто считается «нормальным»
современным нам человеком.»
Многие пишут об отчужденности современных людей, то есть об
отдалении от работы, от друзей и от себя самого. Это центральная тема работ
Эриха Фромма. Отвергнута романтическая любовь, секс компульсивен, ра-
бота механистична, а стремления эгоистичны. В отчужденном обществе
действия утрачивают личностный смысл, и человек пытается заместить то,
что потерял, представлением, образом.
ОБРАЗ ПРОТИВ РЕАЛЬНОСТИ
Шизоидное отклонение вызвано отрывом образа от реальности.
Термин «образ» — это символ и ментальные построения, которые
противопоставлены реальности физического опыта. Нельзя сказать, что
образы нереальны, но их реальность отлична от телесного феномена. Образ
обретает реальность, когда объединяется с чувством или ощущением. Если
это единство нарушено, он становится абстрактным. Различие между
образом и реальностью наиболее явно проявляется у шизофреников,
страдающих бредом Классический пример — сумасшедший человек,
который представляет себя Иисусом Христом или Наполеоном. «Ментальное
здоровье» подразумевает, что образ совпадает с реальностью. В этом случае
образ себя согласован с внешним видом тела и с чувствами.
В социальной сфере образ имеет как позитивный аспект, так и
негативный. Если бы не использовался образ, мобилизующий массу отклика,
невозможно было бы смягчить страдание и несчастье. Каждое человеческое
усилие достигает цели благодаря присутствию образа желаемого. А вот
негативное использование образа, направленное на других, может вызывать
ненависть и приносить разрушение. Когда полицейского изображают
символом подавляющего авторитета, он становится объектом недоверия и
ненависти. Когда американца изображают дьявольским эксплуататором
людей, он становится монстром, которого необходимо уничтожить. Образ
затмевает личностную человеческую индивидуальность. Он низводит ее до
абстракции. Если смотреть на человеческое существо только как на образ,
его становится легче убить.
Образ бывает, опасен и на социальном уровне, где его функция открыто,
признается, и при личном контакте, когда он коварно приводит к катастрофе.
Это заметно в семье, где мужчина старается исполнить свое представление
об отцовстве, противопоставляя его потребностям ребенка. Поскольку он
видит себя с точки зрения своего образа, то и собственного ребенка рас-
сматривает как образ, а не как личность, у которой есть свои чувства и
желания. В такой ситуации воспитание превращается в старательную
попытку подогнать ребенка под образ, который, как правило, ни что иное,
как проекция бессознательного отцовского образа себя. Ребенок, которого
принуждают измениться, чтобы соответствовать родительскому
бессознательному образу, утрачивает ощущение Я, чувство
отождествленности и теряет контакт с реальностью.
Утрата чувства отождествленности уходит корнями в семейную
ситуацию. Воспитанный на представлениях об успешности, популярности,
сексапильности, интеллектуальном и культурном снобизме, статусе, самопо-
жертвовании и так далее, человек и других видит как образы, вместо того,
чтобы видеть в них людей. Окруженный со всех сторон образами, он
чувствует себя одиноким и изолированным. Реагируя на образы, он чув-
ствует нереальность. Пытаясь соответствовать своему собственному образу,
он переживает фрустрацию и обманчивое эмоциональное удовлетворение.
Образ — это абстракция, идеал и идол, требующий пожертвовать чувством
личности. Образ — это ментальное понятие, которое, накладываясь на
психологическое существование, принижает жизнь тела, отводя ему
вспомогательную роль. Тело попадает в услужение образу и становится
инструментом воли. Человек отчуждается от реальности собственного тела.
Отчужденные индивидуумы создают отчужденное общество.
РЕАЛЬНОСТЬ И ТЕЛО
Человек переживает реальность мира только через собственное тело.
Воздействие внешней среды связано с ее влиянием на тело и ощущения.
Человек откликается действиями, направленными на среду. Если телу не
достает живости, то и воздействие среды, и отклики ослаблены. Живость
тела означает живость того, что человек делает, воспринимая реальность и
активно откликаясь на нее. У всех есть опыт хорошего самочувствия, когда
мы тонко и остро воспринимаем окружающий нас мир, и напротив, когда мы
подавлены, мир теряет яркость и словно выцветает.
Живость тела напрямую связана со способностью чувствовать. Когда
тело «мертво», человек с трудом воспринимает влияние среды, его
способность откликаться на ситуации затруднена. Эмоционально мертвый
человек обращен внутрь себя: чувства и действия подменяются
размышлениями и фантазиями, а реальность компенсируют образы.
Чрезмерно развитая ментальная активность, подменяющая контакт с
реальным миром, создает фальшивую живость. Несмотря на умственную
активность, на физическом уровне заметна эмоциональная «омертвелость»,
тело остается «мертвым» и безжизненным.
Нас ослепляет чрезмерно выделенный образ, он не позволяет
разглядеть реальную жизнь тела и чувства. Наше тело тает от любви,
коченеет от страха, сотрясается от злости и стремится к теплу и контакту. В
отрыве от тела эти слова — только поэтические образы, но пережитые
телесно, они обретают реальность, придающую смысл нашему
существованию. В основе личности с ее субстанцией и структурой лежит
реальность телесного чувствования. Абстрагируясь от реальности, личность
становится социальным артефактом, скелетом, лишенным плоти.
Множество экспериментов указывает на то, что достаточно заметное
ослабление взаимодействия тела и среды приводит к потере ощущения
реальности.2 Индивидуум, временно лишенный сенсорного стимулирования,
начинает галлюцинировать. То же самое происходит при
сильном ограничении моторной активности. Ослабление тела, вызванное
отсутствием как внешнего стимулирования, так и внутренней моторной
активности, ограничивает телесные ощущения. А, не соприкасаясь с
собственным телом, человек теряет контакт с реальностью.
Живость тела — это его метаболизм и подвижность. Метаболизм
обеспечивает энергию, которая реализуется в движении. Если метаболизм
редуцирован, подвижность, как правило, тоже снижена и наоборот, всякое
уменьшение подвижности влияет на метаболизм, поскольку именно
движение определяет дыхание человека. Основное действующее правило
состоит в следующем: чем больше движений, тем больше вздохов. Когда
подвижность снижается, уменьшается поступление кислорода на вздохе, и
метаболизм протекает медленнее. Активное тело характеризует спонтанность
и полное, легкое, глубокое дыхание. В следующей главе мы увидим, что в
ситуации шизоидного тела дыхание и подвижность жестко ограничены, а,
следовательно, снижено и производство энергии.
То, что дыхание, движение и чувствование тесно связаны, хорошо
заметно у ребенка, но взрослые, обычно, игнорируют эту связь. Дети учатся
сдерживать дыхание, чтобы оборвать неприятные ощущения и чувства. Они
втягивают живот и иммобилизуют диафрагму, чтобы снизить тревожность.
Они лежат очень тихо, чтобы избежать страха. Они «умирают» телами,
чтобы не чувствовать боли. Другими словами, когда реальность становится
невыносимой, ребенок отступает в мир «образов», где его Я. активизировав
фантазирование, компенсирует отсутствие телесных чувств. Взрослые,
поведение которых определяет образ, подавили воспоминание о пережива-
нии, толкнувшем их к «мертвому» телу и уходу от реальности.
В норме, образ — это отражение реальности, это ментальная конструкция,
которая дает человеку возможность ориентировать действия, делая их более
эффективными. Другими словами, образ — это зеркальное отражение тела.
Если тело бездействует, образ становится его суррогатом, а собственно
телесные измерения отступают. «Тайная жизнь Вальтера Митти» — одна из
живых картин о том, как образы могут компенсировать пассивность
индивидуума.
Формирование образа — функция Я. По словам Фрейда, «Я есть
прежде всего телесное выражение Я». Однако по мере развития Я
противопоставляется телу, то есть его значимость противопоставляется
значимости тела. На уровне тела человек — это животное, самонацеленное и
ориентированное на удовольствие и удовлетворение своих потребностей. На
уровне Я существование человека рационально и созидательно, он —
социальное создание, действующее в соответствии с восприимчивостью к
силе и в соответствии с трансформацией среды. В норме, Я и тело работают в
теснейшей связи. Функционирование Я здорового человека - это
продолжение принципа удовольствия тела. При эмоциональном отклонении
Я доминирует над телом и утверждает, что его ценность превышает ценность
тела. В результате единство организма расщепляется, а тесное
взаимодействие переходит в открытый конфликт.
Я И ТЕЛО
Конфликт между телом и Я может быть незначительным, но может
быть и тяжким. Невротичное Я доминирует над телом, шизоидное Я
отрицает тело, а шизофреническое — диссоциируется с ним. Невротичное Я
боится иррациональной природы тела, пытаясь просто подчинить его. Когда
телесный страх выражается паникой, Я начинает отрицать тело для того,
чтобы выжить. Если страх тела перерастает в ужас, Я диссоциируется с ним,
полностью отрывая личность от того, что порождает шизофреническое
состояние. Отличия четко видны на примере того, как по-разному люди
откликаются на сексуальные стремления. Для здорового человека секс — это
выражение любви. Невротичное Я рассматривает секс как способ
достижения или утверждения. Для шизоидного Я секс — это возможность
получить физическую близость и тепло, от которых зависит живость.
Шизофреническое Я, оторванное от тела, не находит смысла в сексуальном
взаимодействии.
Конфликт между Я и телом порождает расщепление личности,
влияющее на все аспекты существования и поведения. В этой главе мы
рассмотрим разделение и противоречивость отождествлений шизоида и
невротика, а о других проявлениях расщепления поговорим позже. В
частности, речь пойдет о том, как возникает расщепление, какие факторы его
вызывают, и какие техники подходят для того, чтобы оказать
терапевтическую помощь в подобных случаях. Совершенно очевидно, что
проблему расщепления нельзя разрешить, не улучшив состояния тела. Когда
появляется живость, дыхание углубляется, тело становится более
подвижным, возникают чувства, то есть реальность тела начинает управлять
образом Я.
В расщепленной личности возникают два противоречивых отождествления: в
основе одного образ Я, а другого — тело. Существуют определенные
методы, помогающие изучить, каковы эти отождествления. История
пациента и способы его действий расскажут нам об Я-отождествлении.
Наблюдение за внешним видом и движениями тела позволят увидеть
телесное отождествление. Проективные техники, например рисование
фигуры человека, предоставят важную информацию о том, какова личность
пациента. И, наконец, в мыслях и чувствах он раскроет противоречивость
своих точек зрения.
Для иллюстрации я приведу две истории болезни. Первый случай —
молодая женщина, которая утверждала, что ее проблема — аномия. Она
почерпнула этот термин из статьи в журнале «Эсквайр» и из книги Бетти
Фриден «Женский мистицизм». Вот определение, которое дает Фриден:
«скука, рассеянное чувство бесцельности, небытия, невовлеченности в мир,
которую можно назвать аномией, а можно — отсутствием
отождествленности, или просто чувствовать как проблему без названия»/4
Аномия — социологический термин, означающий отсутствие нормы или,
что, на мой взгляд, предпочтительнее, бесформенность. Моя пациентка,
которую я буду называть Барбара, описала свое состояние следующим
образом: «...Чувство дезориентации и опустошенности, совершенно пустого
места. Я не видела смысла делать что-нибудь. У меня не было мотивов к
движению. Я не сознавала этого раньше. Это свалилось на меня, когда я
вернулась из летнего отпуска. Летом я занималась детьми и домом, но потом
наняла горничную. Я чувствовала, что выполнение домашних дел
напоминает невротические тики... Вы знаете, ненужные действия.»
Барбара была тридцатипятилетней, замужней женщиной, матерью
четверых детей. Никак нельзя было сказать, что ее домашняя работа не
нужна или назвать ее лишне»!. Даже с появлением горничной она целый день
была занята делом. Одна из трудностей заключалась в ее отношениях с
горничной. Барбаре хотелось рассчитать ее, поскольку та не выполняла
требований хозяйки, но она не могла заставить себя сделать это. Всю жизнь
она страдала от того, что не могла сказать «нет» другим людям, и это
вызывало чувство, что ее личность ущербна, недостаточна. Когда конфликт
становился интенсивным, как в случае с горничной, Барбара приходила в
состояние упадка и сдавалась. В результате она теряла ощущение себя и
чувствовала опустошенность. Она знала об этом по прошлым курсам
анализа. Ей было известно и то, что источник этих затруднений — в ее
детстве, в отношениях с родителями. О том, что стрессовое состояние
сопровождает еще и физический упадок, она не подозревала. Именно
физический коллапс вызывал чувство беспомощности.
Что вызывало физическое состояние упадка? Барбара была среднего
роста, с небольшой головой и изящными, правильными чертами. Глаза —
мягкие, взгляд озабоченный. Голос звучал тихо, между фразами часто воз-
никали паузы. Шея — тонкая и зажатая, это, отчасти, мешало ей говорить.
Плечи были приподняты, что соответствовало позе испуга. Тело лишено
тонуса: поверхностные мускулы были крайне вялыми. А вот глубокая мус-
кулатура, расположенная вдоль позвоночника, мышцы плечевого пояса, шеи
и груди были жестко контрактированы. Дыхание — очень поверхностное, это
также затрудняло говорение и делало кожу бледной. Каждая попытка дышать
глубже длилась минуту; затем усилие сходило на нет, поскольку верхняя
половина тела пригибалась вниз, и пациентка «складывалась пополам».
Многие физические функции были угнетены: аппетит слабый, сексуальное
влечение снижено, сон беспокойный. Нетрудно было увидеть, почему она
чувствует себя такой безжизненной и опустошенной.
Барбара не видела связи между своим физическим состоянием и
психологической позицией. Когда я обратил ее внимание на эту связь, она
сказала: «Раз Вы так говорите, значит она есть». Она объяснила, что ей не
остается ничего другого, кроме как принять мой анализ ее проблемы. Ей не
нравилось собственное тело, она бессознательно отвергала его. На каком-то
другом уровне она ощущала, что связь есть, и во время телесной терапии
прилагала усилия, стараясь дышать глубже и мобилизовать мускулатуру
путем движений. Когда усилия вызвали боль, пациентка ненадолго
заплакала, несмотря на то, что ей этого не хотелось. Она отметила, что много
страдала от боли и не видит необходимости опять переживать ее. Но она
поняла, что стыдилась показывать свои чувства и, следовательно, пугалась
их. Она осознала, что слезы сделали ее чувство лучше, поскольку оно стало
более живым; появлялось все больше и больше телесных ощущений и
чувств. Она даже постаралась выразить отрицание, произнося вслух: «Нет, я
не буду».
Постепенно Барбаре стало лучше. Теперь она могла удерживать
повышенную активность более длительное время, ей стало легче дышать.
Тенденция к коллапсу ослабилась. Она рассчитала свою горничную. Глаза
заметно прояснились, она начала мне улыбаться. Жалобы на аномию
исчезли. Она поняла, что восстанавливая телесное чувствование, возвращала
себе ощущение себя и отождествленность. Положительное изменение состоя-
ния отчасти было связано с тем, что она нашла кого-то, кто может помочь ей
и понимает ее затруднения. Но улучшение было временным. Мы лишь
упомянули конфликты, породившие ее отклонение, но они еще не были
разрешены. Некоторые мысли по поводу этих конфликтов возникли, когда я
рассматривал нарисованные Барбарой фигуры, а также на основе ее
комментариев к рисункам.
Рисунки 1 и 2 — два последовательных изображения женщины. О
первой Барбара сказала: «Она кажется глупой. Плечи такие широкие. Она
похожа на Мефистофеля. Она выглядит застенчивой дьяволицей».
Второй рисунок она описала, как «безжизненный манекен, а лицо —
посмертная маска».
О третьем рисунке она сказала, что изображенный на нем мужчина обладает
дьявольскими и демоническими качествами. Нетрудно заметить, что первый
и третий рисунки имеют сходство, указывающее на отождествление Барбары
с мужчиной.
Несколько раз обведенное очертание человеческого тела на втором
рисунке можно было интерпретировать как указание на недостаточное или
слабое восприятие периферийных областей тела. Это попытка придать форму
тому, что чувствуется как бесформенность. Поскольку мышечный тонус
отсутствовал, тело было аморфным, и Барбара компенсировала это жирными
очертаниями.
Кем была Барбара? Тем трупом со второго рисунка, который изображал
восковую фигуру, или дьяволицей, демонической девицей с первого
рисунка?
Глядя на эту пациентку, мне трудно было определить порочные
стороны ее натуры. Ее экспрессия была застенчивой, робкой и беспокойной.
Но сама она видела демонический аспект своей личности и признавала его.
Рисунок 1
Рисунок 2
Рисунок 3
«Когда я порочна, я чувствую в себе больше всего живости. В
колледже, когда я спала с молодыми людьми, я была порочной. Я спала с
приятелем одной из своих подруг и гордилась этим. Я хвасталась этим,
потому что делала нечто порочное. В другом случае я жила с мужчиной,
толстым и мерзким, который платил мне за это. Я была очень горда. Я
чувствовала, что способна сделать что-то выдающееся, особенное».
Что касается тела, лишенного тонуса и аморфного, с этой точки зрения
Барбара видела себя как объект (безжизненный манекен), приносимый в
жертву демоническим сексуальным требованиям мужчины. С точки зрения
Я, которую выражают голова и руки. Барбара отождествлялась с демоном,
требующим этой жертвы, и получала странное удовлетворение от
собственного унижения.
Мать Барбары тоже принимала себя как жертву или мученицу, и ее
тело было таким же бесформенным. На уровне тела Барбара
идентифицировалась с матерью, в то время как на уровне Я она отталкивала
материнское тело, ее унижала роль сексуального объекта. Чтобы привнести в
свою жизнь более позитивный смысл, она отдалялась от женственности и
идентифицировалась с отцом.
Когда женщина присваивает себе мужское Я, появляется ведьма,
которая не придерживается взгляда мужского Я на женское тело как на
объект сексуального влечения. Ведьма отворачивается от собственного тела
и злорадствует по поводу его жертвенности, поскольку оно становится
обесцененным аспектом ее личности. В то же время она компенсирует это
обесценивание, возвышая свой образ Я до высокомерного нонконформиста,
который отвергает старую мораль.
Поведение ведьмы нацелено на разрушение мужского Я.
Поворачиваясь против собственной женственности, ведьма отрицает роль
любви в сексе и издевается над мужчиной, который жаждет ее. Сексуальная
покорность Барбары отражает ее презрение к мужчине. Она, фактически,
говорит: «Я — ничто, и если ты хочешь меня, ты — дурак».
Мужчина, обладающий обесцененным объектом, одерживает пиррову
победу. Он унижен в глазах женщины. Так Барбара мстит отцу, который
принимал участие в унижении женщины.
Формируя бессознательные детские суждения о своей жизненной
ситуации, она не могла предвидеть, что ведьминская месть мужчине отнимет
все чувства, и что оторвавшись от женственности, она зайдет в тупик, где
тело «мертво», и где она не способна ответить на любовь. Барбара утратила
самость, поскольку ее тело принадлежало матери, а Я — отцу. Будучи
взрослым человеком, она понимала, что, создала, но не могла не быть
ведьмой, пока бессознательно принимала ценность своего образа Я и
отвергала собственное тело.
Эта женщина была одновременно и ведьмой, и жертвой, и
демоническим Я, которое требует жертвы от женского тела, и покорным
телом, которое ужасает то, что его приносят в жертву. Расщепление вызвало
два конфликтующих отождествления. Разлом в личности Барбары можно
выразить в терминах жизни и смерти. Чтобы сохранить свое Я, она не
выбирая, отказалась от тела. Подчиниться ценностям своих партнеров значит
обернуться против своего тела, но этот маневр обеспечивал выживание и
рассудок. Ребенком она инкорпорировала отцовское представление о
женщине (с которым согласилась ее мать) и нафантазировала, что эта
отрицающая жизнь позиция имеет какое-то возвышенное значение.
Жертвуя телом, шизоидная личность совершает символический акт. Это не
означает, что такое несчастное создание непременно приносит себя в жертву,
кончая жизнь самоубийством. Жертвенность Барбары состояла в отвержении
тела, она лишала его чувств, отрицала, что оно имеет значимость, что оно —
экспрессия ее существования. Но конфликт по-прежнему существовал,
поскольку тело все же было живым и принимало символическую жертву
только как протест. В этой борьбе тело находило успокоение в рациональной
части ума, которая, хоть и не могла помочь преодолению демонической
силы, тем не менее оказалась достаточно сильной, чтобы привести Барбару
на терапию.
Следующий случай иллюстрирует расщепление, отождествленное™ у
человека, личность которого сохранилась больше, чем у Барбары. Генри был
очень благополучным мужчиной пятидесяти лет, который обратился ко мне
из-за того, что не чувствовал удовольствия и удовлетворенности своей
жизнью. Он много работал, чтобы достичь этого, но что-то было не так.
«Деньги — не проблема» — сказал он, когда мы обсуждали его доходы, но
деньги ему помочь не могли. Успех принес подавленность, предъязвенное
состояние желудка и сильное желание «уйти от всего этого». Он только и
думал о том времени, когда сможет оставить бизнес, но предполагал, что и
это не принесет ему желанного облегчения. Он постоянно сталкивался с
проблемами, которые по его словам, мог разрешить, если бы они возникали
поодиночке, но они обрушились на него все разом, и это оказалось ему не по
силам. '
Описывая юность, 1енри сказал, что был в семье «паршивой овцой» и
не мог сравняться с другими ее членами. Поэтому, однажды, он решил
доказать, что может добиться успеха. Он действительно сделал это, но
успешность принесла с собой новые выборы и большую ответственность. От
успешности нелегко было отказаться. Что бы это принесло? Жалуясь на свои
затруднения. Генри приходил в возбуждение от представлявшихся
возможностей, которые представлялись. Добившись успеха, он должен был и
дальше оставаться успешным. Это тяжелая ноша, поскольку успех не
допускает разочарования, и освободиться от него можно только потерпев
провал.
Решив пройти курс аналитической терапии. Генри получил
возможность увидеть свою ношу. Часть ее легла на терапевта, и Генри
почувствовал себя лучше и свободнее. Когда я показал ему, насколько
запущено его тело, это произвело на него достаточно сильное впечатление.
Он задумался и начал уделять телу больше внимания, что временно помогло
ему. У этого пациента хватало воли и
сил для упорной работы, нацеленной на то, чтобы изменить свой паттерн
поведения, но ему не удавалось сохранять усилие, чтобы не терять того, что
достигнуто. Он принимал терапию как еще один выбор, на который от-
кликался своей характерной направленностью. Сама по себе терапия, таким
образом, тоже становилась ношей.
дважды во время нашей встречи, когда мы обсуждали его проблемы, он
позволил себе зайти дальше, чем обычно. Его голова склонилась набок, лицо
обвисло, он выглядел очень усталым, а в глазах застыло поражение. Он
выглядел так, как будто был побежден, но не знал об этом.
Согласно образу Я. Генри был непобедим, он отвергал внутреннюю
реальность чувств. Он не был уверен, что всегда будет победителем, но был
постоянно нацелен на то, что никогда не проиграет и не потерпит поражения.
А вот физически мой пациент был проигравшим, побежденным мужчиной,
который отказывается принять свое поражение. Его попытка найти
личностный смысл в финансовом успехе потерпела неудачу. Он был в отчая-
нии из-за невозможности найти какое-нибудь удовольствие в жизни. Он
пришел на терапию, чтобы избежать чувства поражения и отчаяния, но
чтобы обрести себя самого, ему необходимо было принять как раз эти
чувства.
По сравнению с телом Барбары его тело было более живым.
Мускулатура развита лучше, кожа была теплой и не бледной. Сильные
мышечные напряжения вызывали изгиб спины, он сутулился, ему
приходилось прилагать усилия, чтобы выпрямиться. Мускулатура спины
была сильно напряжена, а шея — укорочена. В стрессовом состоянии ему
было очень трудно дышать, это проявлялось в виде шумных выдохов. Он
много курил. Напряженные мышцы сковывали его словно цепи. Он боролся с
внутренними оковами, которых не сознавал, но вся его энергия уходила на
то, чтобы быть успешным во внешнем мире. Налицо, таким образом, был
разлом между образом Я и реальностью тела, между внешними аспектами
успеха и достижения и внутренним чувством поражения и фрустрации.
Проблему Генри можно было осмыслить в терминах невротического
стремления быть успешным. В бессознательном его тело было обременено
своеобразной сбруей из требований Я. Тело переживало эти требования как
ношу, как ярмо, лишавшее его свободы и отвергавшее удовольствие и
удовлетворение. Как и тело Барбары, оно оказывало сопротивление. В той
степени, в которой Генри демонстрировал отсутствие контакта с
собственным телом и не сознавал его чувства, он проявлял шизоидные тен-
денции. Он жертвовал свободой не из-за финансового успеха, а из-за того
образа успешности, который сформировал в юности. Мобилизовать тело для
удовлетворения реальных потребностей, таких как голод, секс, удовольствия
и т.д., значит пользоваться им; отторгать его от выполнения требований Я —
значит неправильно употреблять или злоупотреблять им.
Проблема Генри была не менее тяжелой, чем проблема Барбары.
Однако он ухватил суть связи между самостью и телом и принял ее. Барбара
могла только допустить такую возможность: «Это так, если Вы так гово-
рите». Генри понял, что ему необходимо высвободить мышечные
напряжения и интенсивно атаковал проблему, которая усиливала его
напряженность. Барбара ощущала иммобильность тела, но чувствовала свою
беспомощность и ничего не могла с этим поделать. Она переживала соб-
ственное тело как нечто отчужденное от ее личности; она даже выражала
желание не иметь тела, рассматривая его как источник мучений. Ей хотелось
принести тело в жертву, чтобы удовлетворить ведьму, жившую в ней. Генри,
напротив, принимал свое тело, но злоупотреблял им. Надеясь обрести
свободу, он ставил собственное тело в зависимость от успешности, которая
была требованием Я. Но когда успех ее не принес, Генри понял, что
нуждается в помощи.
Шизоидный конфликт — это борьба между жизнью и смертью, его
можно выразить, как «быть или не быть».
Невротический конфликт возникает из вины и тревожности по поводу
удовольствия. Это не значит, что шизоид свободен от вины и тревожности,
но в его личности они подчинены императиву, который состоит в
необходимости выжить. Шизоидная личность платит за свое существование:
цена — отказ от права открыто требовать жизни. Такой отказ неизбежно
приводит к какой-то жертве, как в случае Барбары, и к существованию,
единственное удовлетворение которого составляет отрицание. Отрицание
жизни в любой форме - это проявление шизоидной тенденции, и в этом
смысле каждая эмоциональная проблема содержит в себе шизоидную
сердцевину.
Термин «шизоид» имеет два значения. Он означает, во-первых,
тенденцию уходить от реальности и, во-вторых, расщепление единства
личности. Один аспект связан с другим, и эти переменные позволяют судить
об эмоциональном здоровье или заболевании человека.
Эмоциональное здоровье личности невозможно без ее единства и
полноценного контакта с реальностью. При шизофрении личность
разъединена с реальностью или уходит от нее. Шизоидное состояние лежит
между крайними точками здоровья и заболевания; это значит, что единство
личности сохраняется, благодаря силе рационального мышления, а уход от
реальности проявляется как эмоциональный отрыв. Рисунок 4 иллюстрирует
эти взаимоотношения.
Эмоциональное здоровье Эмоциональное заболевание
Норма (Невротическое) Шизоидное Состояние
состояние шизофрении
Рисунок 4 Контакт с реальностью. Единство личности.
В эту схему вписываются и те отклонения, которые мы называем неврозами.
Как пишет А.П.Мойз, неврозы — это «группа относительно мягких
личностных отклонений», при которых «личность остается социально
организованной». Это не означает, что не-вротичный человек имеет хорошо
интегрированную личность. Каждая невротическая проблема вытекает из
конфликта, который в той или иной степени расщепляет личность и
уменьшает ее контакт с реальностью. Человек склоняется от реальности и
при неврозах, и при психозах; по словам Фрейда, различие здесь состоит в
том, что невротик игнорирует реальность, а психотик отрицает ее. Однако,
всякий уход или уклонение от реальности — это проявление шизоидного
отклонения.
Невротические симптомы, выделяясь в фоне, казалось бы приспособленной
личности, обладают драматическим качеством, которое доминирует в
клинической картине. Невротическая фобия, обсессия или компульсивное
поведение часто бывает настолько сильным, что фокусирует на себе
внимание, исключая из поля зрения лежащую глубже расщепленность. В
этом случае лечение направлено на симптом, а не на проблему личности.
Такой подход, несомненно, менее эффективен, чем тот, который
рассматривает симптомы как проявление базисного конфликта Я и тела и
который направляет усилия на излечение именно этого глубинного разлома.
На рисунке 4 я поместил неврозы в скобки, чтобы отметить, что шизоидный
феномен включает их в себя.
Перемещение интереса психиатра с симптома на личность пациента
углубляет понимание проблемы шизоида. Если психотерапевт понимает
отсутствие чувств, эмоциональное отделение и деперсонализацию пациентов,
он глубже проникает в их затруднение. Как правило, бывает понятно, что
формирование симптома определяется шизоидным состоянием, с его глубоко
скрытой тревожностью. Важно то, как симптом отклоняет индивидуума, сам
же он в процессе терапии играет вторичную роль. Если симптомы
снимаются, а лежащее глубже шизоидное отклонение остается недопонятым,
пациент воспринимает лечение как поддержку, и его результат приобретает
временный характер. От того, насколько преодолено шизоидное
расщепление, зависит продвижение пациента на всех уровнях личности.
Хотя психотерапевтам известно, что шизоидные проявления встречаются
часто, общественность, как правило, игнорирует это отклонение. Среднего
человека продолжают рассматривать с точки зрения невротических
симптомов, полагая, что если тревожности нет, то все нормально.
Последствия такой позиции могут быть катастрофическими, как в случае с
молодым человеком, который неожиданно совершает самоубийство, не
страдая так называемым невротическим надломом. Но даже если трагедии не
происходит, влияние шизоидного отклонения столь серьезно, что мы не
можем пренебречь им в поведении невротика или ждать, пока наступит
кризис.
Позднее отрочество — критический период для шизоидного
индивидуума. Сильные сексуальные чувства, наводняющие в это время его
тело, часто подрывают ту урегулированность, которую прежде удавалось
сохранить. Многие молодые люди оказываются неспособными закончить
обучение в старших классах или делают это с большими усилиями, но все
идет насмарку с началом занятий в колледже, а ведь это вполне может быть
поверхностным проявлением проблемы, о которой мы говорим.
Подросток, отлично учившийся в школе, начинает испытывать
затруднения. Он получает плохие отметки, теряет интерес, становится
беспокойным, его причисляют к «трудным». Родители замечают, что он
недисциплинирован, что у него слабая сила воли, что он бунтует или
становится человеком настроения. Они могут закрыть глаза на его трудности
в надежде, что он их «перерастет», но обычно эти надежды не
оправдываются. Они могут отчитывать подростка, пытаясь заставить его
занять более ответственную позицию, но и это, как правило, оканчивается
неудачей. В конце концов, родители неохотно свыкаются с мыслью, что дети,
еще недавно благополучные, попали в число «отсеянных из школы» или
просто «поплывших по течению», что многих молодых людей из хорошей
среды поглотила жажда разрушения, что они стали правонарушителями; они
сдаются, и больше не пытаются понять, что происходит с их подросшими
детьми.
Шизоидный индивидуум не может описать свою проблему. По его
воспоминаниям, он всегда испытывал трудности. Он знает, что «что-то не
так», но это туманное знание, которое не удается облечь в слова. Не встретив
понимания со стороны родителей или учителей, он впадает во внутреннее
отчаяние. Он может встретить других людей, которые разделяют его тяготы,
и установить с ними взаимоотношения, основанные на модели «другого»
существования. Он даже может рационализировать свое поведение и обрести
некоторое ощущение превосходства, провозгласив, что он не «толпа».
Чтобы обозначить различные формы шизоидного отклонения,
объединенные общими чертами я хочу привести четыре примера из
практики. Каждое из этих отклонений было достаточно тяжелым и требовало
терапевтического вмешательства, и во всех случаях это проигнорировали или
просмотрели, и дело дошло до кризиса.
РАЗЛИЧНЫЕ ШИЗОИДНЫЕ ЛИЧНОСТИ И ИХ ПОВЕДЕНИЕ
С Джеком я впервые встретился, когда ему было двадцать три года. Его
отчислили из школы в восемнадцать, после этого он провел год, исполняя
фольклорные песни в кафе. Потом последовали два года армии, а затем он
кочевал с одной работы на другую.
Кризис случился после возвращения из армии. В компании друзей он
принял дозу мескалино, галлюциногенного наркотического вещества.
Эмоциональное переживание, которое ему пришлось пережить под
воздействием наркотика, потрясло его. Он сказал: «То, что я увидел,
невозможно описать. Я видел женщин во всевозможных стимулирующих
позах. Когда я выходил из этого, то ненавидел себя. Меня мучило чувство
вины, связанной с сексом. Это странно, поскольку я требовал
оригинальности, выступал против сексуальных ограничений и т. д. Я могу
продумать это, но не могу избавиться от чувства вины. Оно пугает и угнетает
меня».
Это переживание, индуцированное наркотиком, совершенно разбило
урегулированность Джека. Шизоидная тенденция его личности, которая до
этого момента находилась под контролем, прорвала его и превратилась в
явные симптомы заболевания. Он описывает их следующим образом:
Испуг — «Временами испуг настолько силен, что я не могу находиться
в одиночестве. Я думаю, что просто боюсь сойти с ума».
Ипохондрия — «Малейший прыщ, царапина, боль и т.д. пугают меня
до смерти. Я немедленно думаю о раке, сифилисе...»
Отрыв — «Однажды, я почувствовал, что меня будто оторвали от
реальности, от способа передвижения: а в последние несколько недель я
почти все время чувствую, что перемещаюсь, будто за мной откуда-то
наблюдают».
Когда отчетливо выраженные симптомы описаны таким образом,
диагноз установить несложно. Однако, было бы ошибкой счесть, что у такого
человека прежде не было шизоидных проявлений. Маленьким мальчиком
Джек пережил сильный испуг в форме ночных кошмаров. Еще ребенком он
боролся с чувством нереальности. Вот его слова: «Сколько я себя помню (с
шести или с семи лет), я всегда чувствовал себя как-то не так, но постоянно
соглашался с родителями, что это нормально. В средней школе я обычно
чувствовал себя странно: сидя в классе, я наблюдал за другими ребятами и
изумлялся, если они чувствовали такое же беспокойство, как и я».
Беда в том, что никто из ближайшего окружения Джека не обратил
внимания на его трудности. «Мои родители и друзья убеждали меня, что это
чувство (не такой, странный) — нормально», — сказал он. Такого рода
переживания стали для Джека закономерными. Даже ночные кошмары он
часто принимал как «нормальные» явления, которые бывают у всех
подрастающих детей.
Особенности его тела были типично шизоидными. Он был высок,
худощав, ригиден, мускулатура недостаточно развита, подвижность и
дыхание ограничено. Тело казалось неживым, поскольку Джек давным давно
оторвал от него Я. Он никогда всерьез не занимался спортом или другой
физической активностью. Его ипохондрическая тревожность выражала страх
перед собственным телом и отсутствие идентификации с ним.
Питер — семнадцатилетний подросток, которого направили на
психиатрическое обследование после тревожного инцидента. Однажды
вечером, повздорив с подружкой, он напился. Затем, чтобы показать ей, как
он к ней стремится, Питер взял гитару и спел перед ее домом серенаду.
Поскольку была поздняя ночь, он разбудил ее родителей. Чтобы он замолчал,
они позвали его в дом. Оказавшись внутри, Питер потребовал, чтобы они
дали ему увидеться с их дочерью и начал, демонстрируя насколько он
взволнован, угрожать, что сломает себе палец или руку. Он так
разбушевался, что пришлось силой доставить его домой.
Тремя месяцами раньше Питер попал еще в одну историю. Вместе с
несколькими друзьями он угнал машину. Ее нашли, и мальчики признались в
краже. Но затем они сбежали, чтобы (по словам Питера) не впутывать в это
родителей. Проникнув в пустующий дом, они воровали провизию,
скрывались от полиции и, таким образом, усугубили свои отношения с
законом. Поскольку Питер был мальчиком из хорошей семьи и не имел
прежде нареканий, его осудили условно. Мать Питера обвинила в его
противозаконном поведении остальных участников происшествия. Ни в этот
раз, ни во время происшествия с подружкой сына ей не пришло в голову, что
с мальчиком может быть что-то не так.
То, что с Питером происходит нечто ненормальное, можно было
заметить раньше. Еще до того, как произошли два описанных инцидента, у
него возникли трудности в школе. После двух лет хорошей учебы в старших
классах Питеру стало трудно концентрировать внимание. Учеба давалась с
трудом. Он начал поздно возвращаться домой, пить и стал неуправляемым.
Но никого это не озаботило, пока не наступил кризис.
Питер был хорошо сложен, его тело было пропорциональным. Лицо
выражало невинность, но других чувств на нем не было. Эта невинность
обманывала близких. Глаза были чистыми и пустыми. О его теле, помимо
того, что оно имело нормальный внешний вид, можно было сказать, что оно
было высоким и тяжелым. Движения — заметно некоординированы. Колени
и щиколотки были настолько одеревеневшими, что он с трудом двигал ими.
Чувствование тела отсутствовало, даже когда он угрожал отрезать себе руку,
он делал это без чувств.
Во время нашей беседы Питер сказал, что сексуальный контакт с его
девушкой был единственным теплом, которое он пережил, и что жизнь без
этого не имеет смысла. По-видимому, потребность в телесном контакте была
столь сильна, что перекрывала всякие рациональные соображения. Без этого
контакта он чувствовал такую пустоту, что моральные принципы теряли для
него всякую ценность. Я нахожу, что подобное состояние типично для всех
малолетних правонарушителей, с которыми мне приходилось иметь дело.
Они ищут пинков, пытаясь хоть таким образом «зарядить» свои «мертвые»
тела. Как правило, поиск возбуждения принимает форму опасной эскапады
или бунта против авторитетов. Отсутствие нормального чувствования тела
вызывает у этих молодых людей сексуальную одержимость.
Если не понимать шизоидного отклонения, противозаконное поведение
будет оставаться загадкой для властей и родителей. В этом будут винить
отсутствие дисциплины в семье, говорить, что молодежь не имеет моральных
устоев. Такие объяснения, конечно, содержат определенную долю правды, но
совершенно не принимают в расчет тех сил, которые движут этой проблемой.
Я, которое развивается без реальности телесного чувствования, приводит к
отчаянию, разрушающему и самого человека, и окружающих.
Джейн, молодая женщина, двадцати одного года, обратилась к терапевту
после того, как распалась ее романтическая любовная связь. Она чувствовала
себя совершенно потерянной и отчаявшейся. Она полагала, что с ее
личностью что-то всерьез не так, но не знала, что именно и как с этим
справиться. Представление об ее проблеме можно получить из следующего
рассказа: «Я помню, как в подростковом возрасте мысленно воевала с собой.
Особенно ночью, в кровати, я чувствовала, что воюю с чем-то в себе. Меня
это очень расстраивало и вызывало ощущение безнадежности. Я чувствовала
смущение. Я не знала, кого спросить об этом.
В одиннадцать лет я открыла свое тело. До этого я считала его само
собой разумеющимся. Я сильно поправилась и начала сознавать себя. В это
же время началась менструация. Чем больше я стеснялась, тем больше тол-
стела и менее реально чувствовала себя. Годом позже я начала
мастурбировать. Я думала, что забеременею или заболею венерическим
заболеванием. В связи с этим я чувствовала себя очень виноватой. Но мне
было необходимо мастурбировать перед любым делом, иначе я не могла
делать, что бы то ни было. Если я писала школьную работу, мне приходилось
растянуть ее, пока я не закончу мастурбировать. Только после этого мне
удавалось дописать ее.
В этот период я постоянно фантазировала. Мне представлялось, что я
скачу на лошади. У всех были лошади, но моя — лучше, всех.
Мужчины ужасали меня. У меня не было друзей в старших классах и
только один — в колледже.»
Джейн воевала с сексуальными чувствами. Она не могла ни принять, ни
подавить их. В результате возник интенсивный конфликт, который мучил ее,
и от которого она пыталась избавиться с помощью фантазий. В ее мечтах,
лошадь можно интерпретировать как символ тела, особенно его нижней
половины. Ее попытка отрицать реальность тела была успешна только
отчасти. Чувства вмешивались в сознание и требовали удовлетворения, даже
если за это приходилось платить сильным чувством вины.
Расщепление ее личности поразительно проявлялось и на физическом,
уровне. Ниже талии тело Джейн было тяжелым, заметно оволошенным, кожа
имела темный оттенок. Бедра были обширными, со слабым мышечным
тонусом. Верхняя часть тела была изящной: грудь узкая, плечи очень
покатые, спина длинная и тонкая, голова маленькая, с правильными чертами
лица. Тон кожи верхней части тела был светлым. Контраст между верхом и
низом был очень отчетливым. Нижняя часть производила впечатление
сексуальной зрелости и зрелой женственности или, возможно, учитывая ее
дряблость и тяжесть — перезрелости. Верхняя же половина имела невинный,
детский вид.
Кто была Джейн? Была ли она изящным созданием, ездившим верхом
на нижней части тела или же она была лошадью, с которой тоже
отождествлялась, и на которой ее Я скакало как королева? Очевидно, и тем, и
другим, но она не могла примирить эти два аспекта своей личности.
Следующий случай, с менее тяжкими болезненными проявлениями,
демонстрирует другой аспект шизоидного отклонения. Сара развелась с
мужем и осталась вдвоем с пятилетним сыном. Развод потряс ее и привел в
состояние глубокой депрессии. Я установил, что у этой пациентки
шизоидная структура характера, хотя поверхностное поведение мало
указывало на это. Она описывала свое затруднение следующим образом: «Не
то, чтобы я чувствовала себя нереально, я чувствую, что люди, с которыми я
взаимодействую, — нереальны. Я часто хочу знать, что люди думают обо
мне, когда я делаю что-нибудь. У меня мания величия. Я чувствую, что они
должны думать, будто я великий человек. Но на самом деле, я вижу, что не
справляюсь. Мой спектакль (представление) не оправдывает моих
ожиданий.»
В манерах и речи этой женщины присутствовало типичное для явно
шизоидных индивидуумов высокомерие. Сара производила впечатление
человека, который думает, что обладает необыкновенными качествами или
необыкновенными умственными способностями. Когда я спросил ее о
природе мании величия, она сказала: «Моя мания состоит в том, что у меня
хороший характер. Даже теперь, например, я жду от людей, что они скажут,
какая я хорошая мать. Как замечательно я забочусь о своем сыне! Я всегда
была любимицей учителей. Я никогда не шалила. Я была классической
«умницей».
Сара была маленькой, похожей на девочку женщиной, с мелким,
невинным лицом, острыми плечами и хрупким телом. Ее физический облик
подразумевал испуганную, незрелую личность, хотя речь и манеры были
взрослыми и зрелыми. Это противоречие в ее личности указывало на
шизоидное отклонение. На лицо были и другие признаки нереальности,
преимущественно физические: она не смотрела в глаза, выражение ее лица
было «замороженным», тело — ригидным, а движения —
нескоординированными.
Сара играла роль «хорошего», послушного ребенка, который делает то, что
ему велели и делает это хорошо. Она играла эту роль настолько
бессознательно, что ждала от людей одобрения, как настоящий ребенок.
Многие играют в жизни определенные роли, но при этом не становятся
шизоидами. Когда роль доминирует над личностью, когда утрачивается
единство, когда, как в случае Сары, личность, спрятанную за маской и
костюмом, невозможно увидеть или достать, можно быть уверенным, что у
такого человека шизоидная структура характера.
С точки зрения симптоматики, случаи Джека, Питера, Джейн и Сары
различны. В терминах двух переменных, детерминирующих это заболевание,
они похожи. Каждый из них страдает от конфликта, расщепляющего
единство личности, и в каждом случае контакт с реальностью в какой-то
степени утрачен. Наиболее важный аспект здесь, однако, состоит в том, что
конфликт и уход проявлены на уровне тела. Джек мог описать свои про-
блемы, но плавное вербальное изложение остро противоречило ригидности и
иммобильности его тела. Конфликт Питера выражался контрастом между
атлетическим телосложением и заметным отсутствием координированности.
Джейн демонстрировала конфликт, отраженный резким несоответствием
верхней половины ее тела и нижней, а у Сары изысканная поза явно
противоречила телесной незрелости.
Уход от реальности в каждом из описанных мною случаев проявлялся
отсутствием живости и эмоционального отклика тела. У исследователя
шизоидного индивидуума возникает впечатление, что такой пациент не
полностью «в теле». Описывая шизоидную личность, обычно пользуются
фразами, типа «вне тела» или «не весь здесь». Мы ощущаем его отделенность
или уход. Это впечатление создают пустые глаза, похожее на маску лицо,
ригидное тело и отсутствие спонтанности. Умом он присутствует, как
вошедший в поговорку рассеянный профессор, который погружен в свои
раздумья. Шизоидный индивидуум сознанием понимает окружающее, но на
эмоциональном или телесном уровне с ситуацией не соприкасается. К со-
жалению, у нас нет отдельного выражения, обозначающего «разумное
неприсутствие». «Шизик» — это только слово, обозначающее человека,
который присутствует ментально, а эмоционально отсутствует.
Атмосфера нереальности — признак шизоидной личности. И сам человек, и
мы считаем это «странностью», которая выражается и в его движениях. Он
ходит механически, как деревянный солдатик, или движется по жизни, как
зомби. Описание физического вида шизоида, которое дал Эрнст Кречмер,
подчеркивает это.
«Это отсутствие живости, непосредственного проявления жизни,
психомоторной экспрессии, можно заметить у наиболее выраженных членов
группы с их гиперсензитивными внутренними способностями к реа-
гированию»/'
Когда внешний вид человека столь экстравагантен, что в нем отчетливо
проступает отстраненность от реальности, его относят к психотикам,
шизофреникам или душевнобольным. Шизоидная личность чувствует
нереальность как внутреннюю пустоту и как ощущение отодвинутости или
отстраненности от окружающих. Он может чувствовать тело, как нечто
чуждое или почти несуществующее, как в следующем описании: «Когда я
шел вчера на работу, я не чувствовал своего тела. Я чувствовал себя тощим
мешком с костями. Никогда не приходилось так сильно ощущать
бестелесность. Это ужасно. На службе я чувствовал себя странно. Все было
нереальным и каким-то не таким. Чтобы работать, мне приходилось собирать
себя в целое»
Это описание деперсонализации демонстрирует и отсутствие телесного
чувствования, и сопутствующее ему отсутствие контакта с окружающими. В
других случаях угроза непрочному контакту с реальностью возникает при
употреблении наркотиков, еще больше разъединяющих ум и тело. В качестве
примера можно воспользоваться рассказом Вирджинии, которая однажды
накурилась марихуаны: «У меня было чувство, что кто-то наблюдает за
мной. Я чувствовала, как мое тело делает нечто не относящееся ко мне. Это
было очень страшно, и я легла в кровать. Началась паранойя. Я боялась, что
выпрыгну в окно...»
О шизоиде можно сказать, что он живет в неопределенности, то есть, не
«уходит», как шизофреник, но и не полностью «присутствует». Он часто
находится в стороне от общества, там, где ощущает нечто вроде дома.
Многие шизоиды очень чувствительны, они часто становятся поэтами,
художниками и музыкантами. Иные становятся приверженцами
эзотерических культов, процветающих в нашем обществе. Эти культы
различны — одни из них с помощью наркотических веществ стремятся
достичь высоких состояний сознания, другие следуют восточной философии,
есть и такие, которые обещают полноценную самость при выполнении
разнообразных телесных упражнений. Но было бы серьезной ошибкой
считать, что шизоидную личность можно встретить только в этой среде.
Шизоид может быть живущим как машина инженером, или мягким,
сдержанным, робким и гомосексуальным школьным учителем. Шизоидная
женщина может быть очень просвещенной и правильно поступающей со
своими детьми матерью. Она еще и маленькая девочка, яркая, усердная,
возбудимая и компульсивная. Для таких людей, как для детей, характерно
ощущение небезопасности, как для подростков — тревожность и как для
взрослых — внутреннее чувство фрустрации и упадка. Эти реакции гораздо
тяжелее, чем можно выразить словами. Детская небезопасность связана с
чувством иного, отличного от других существования и неприкаянности.
Подростковая тревожность граничит с паникой и может окончиться ужасом.
Сердцевину взрослого чувства фрустрации и упадка составляет отчаяние.
Шизоидное отклонение можно исследовать в нескольких
направлениях, для данной работы важны три из них: психологическое,
физиологическое и конституциональное. Психология пытается объяснить
поведение в терминах сознательных или бессознательных ментальных
позиций. Физиология ищет причины отклонения в нарушениях телесного
функционирования. Конституциональный подход связывает личность со
структурой тела.
Психология использует термин «шизоид», чтобы описать поведение,
качественно похожее на шизофрению, но более или менее остающееся в
рамках нормы.6 Специфические паттерны поведения при таком диагнозе
можно сформулировать следующим образом:
1. Уклонение от тесных взаимоотношений с людьми; застенчивость,
уединенность, боязливость, чувство неполноценности.
2. Невозможность направленно выразить ненависть и агрессивные
чувства — чувствительность к критике, подозрительность, потребность в
поддержке, склонность отвергать или искажать.
3. Аутичная позиция — интровертированность, чрезмерная
мечтательность.
4. Невозможность сконцентрироваться, чувство отупения или
одурманенности, ощущение нереальности.
5. Истерические вспышки, которые могут сопровождаться провокациями,
например криком, рыданиями, приступами гнева.
6. Невозможность переживать эмоции, особенно удовольствие. Отсутствие
эмоционального отклика или преувеличенное реагирование, проявляющееся
в виде перевозбуждения и мании.
Надо заметить, однако, что поведение шизоида часто кажется
нормальным. По словам Отто Феникеля шизоидный человек вполне успешен
в «псевдоконтактах, подменяющих реальный контакт с другими людьми, в
который включены чувства». Псевдоконтакт обретает форму слов,
заменяющих прикосновение. Другая форма — исполнение роли вместо
эмоциональной включенности в ситуацию. Как отмечал Герберт Вайнер
жалобы шизоида, как правило, «вертятся вокруг того, что он не способен
чувствовать эмоции: он отстранен от других людей, отодвинут и оторван».'1
Психология исходит из того, что шизоидный индивидуум страдает
отсутствием отождествленности. Сомневаясь в том, кто он есть, не зная, чего
хочет, он либо отделяет себя от людей и уходит во внутренний мир фантазий,
либо адаптирует позу и играет роль, которая вроде бы пригодна для
существования в нормальной жизни. Если он уходит, преобладают
проявления застенчивости, уединенности, подозрительности и нереальности.
Когда он играет роль, на первый план выдвигается отрицание или искажение,
чувствительность к критике, чувство неполноценности и жалобы на пустоту
или неудовлетворенность. Здесь может присутствовать противопоставление
ухода и активности, депрессии и возбуждения со стремительной или
преувеличенной сменой настроения. Шизоид заключает в себе множество
противоречий. Среди шизоидов встречаются как высоко просвещенные и
творческие люди, хотя их устремления могут быть узкими и необычными,
так и другие — скучные, пустые, покорные и ведущие незаметную жизнь.
Сандор Радо рассматривает шизоидную личность с точки зрения
физиологии." Согласно Радо, шизоидную личность отличают два
физиологических отклонения. Первое — «отсутствие целостного удо-
вольствия», что означает невозможность переживать удовольствие. Второе
— «разновидность проприорецептивного диатеза», который возникает, когда
нарушено сознавание телесной самости.. Недостаток удовольствия
становится неким физическим недостатком при попытках человека
эффективно развить его «самодействование» или отождествленность.
Поскольку удовольствие является «узлом, связывающим с реальностью»
(Радо), то без этой связующей силы самодействование становится хрупким,
слабым, его легко разрушает стресс, оно чрезмерно чувствительно. Именно
недостаток удовольствия, о котором говорит Радо, характеризует всех
шизоидов, с которыми мне пришлось встретиться. Но в отличии от Радо,
который считает, что это — предрасположенность, я предполагаю, что это
необходимо в борьбе за выживание. Неуверенный в праве на существование,
шизоид, мобилизуя всю свою энергию на борьбу за выживание, неизменно
обходит сферу активного удовольствия. Для человека, который борется за
право существовать, удовольствие представляется чем-то таким, что к делу
не относится.
Видимое отклонение в восприятии себя часто бывает чертой, которая
больше всего бьет по шизоидной личности. Как объяснить слова Джека: «Я
чувствую себя отдельно от тела, будто я смотрю на себя со стороны»?
Является ли это недостатком самовосприятия Джека или это его уход
виноват в том, что отсутствует нечто ощутимое? Когда тело лишено
чувствования, самовосприятие блекнет. Однако верно и то, что когда Эго
диссоциировано с телом, последнее становится чужеродным объектом,
который воспринимает ум. Здесь мы противоречим тому, о чем говорили в
начале главы. Уход от реальности вызывает расщепление личности, так же,
как в результате каждого разлома утрачивается контакт с реальностью.
Насколько значимо телесное восприятие, можно представить, если
рассмотреть замечание Радо, что «проприорецептивное сознавание (тела) —
это самые глубокие внутренние корни языка и мышления».'"
Слабость самовосприятия шизоида непосредственно связана с тем, что он не
может переживать удовольствие. Без телесного удовольствия
функционирование механистично. Удовольствие поддерживает живость тела
и позволяет идентифицироваться с ним. Если телесные ощущения
неприятны, Эго диссоциируется с телом. Один мой пациент сказал: «Я делаю
свое тело мертвым, чтобы избежать неприятных чувств».
Конституциональный подход к проблеме шизоида лучше всего
представлен в работах Э.Кречмера, который детально проанализировал
шизоидный темперамент и физическое строение. Он основывался на том, что
одно тесно связано с другим, и что индивидуумы с шизоидным
темпераментом, как правило, бывают астеничного сложения, за исключением
более редких случаев атлетического сложения. Астеничное телосложение
означает, что у человека длинное и худое тело с недоразвитой мускулатурой,
в то время, как при атлетическом — оно более пропорционально и
мускулисто. К тому же Кречмер и Шелдон" предлагали обратить внимание
на то, что тело шизоида отличают дисплазированные элементы. Дисплазия
отражает тот факт, что пропорции разных частей тела негармоничны.
Четверо пациентов, о которых мы говорили в этой главе,
демонстрировали типичные шизоидные особенности. У Джека было
удлиненное и худое тело, мускулатура недоразвита, он относился к
астеничному типу. Питера, который с виду был мускулист и пропорциональ-
но сложен, можно отнести к атлетическому типу. Джейн демонстрировала
дисплазию: верхняя часть тела астенична, а нижняя — аморфна и
неопределенна. Тело Сары тоже было дисплазировано: верхняя часть
астенична, что противоречило нижней, явно атлетичной, части. Икроножные
мышцы были развиты, как у профессиональных танцоров, хотя Сара никогда
не занималась танцами или спортом.
Строение тела играет важную роль в психиатрии, поскольку оно
выражает личность. Мы реагируем на крупного, тяжеловесного человека
иначе, чем на маленького и жилистого. Но судить о личности на основе типа
тела, значит, придерживаться взгляда, что взаимоотношения между телом и
личностью статичны, а не динамичны. Это, значит, игнорировать
подвижность и экспрессивность тела, которые являют собой ключевой
момент личности. Астеничное тело выступает в качестве важного признака
только потому, что указывает степень индивидуальной мышечной
ригидности. Атлетическое тело говорит о шизоидной тенденции, только
когда его движения явно некоординированы. Такие факторы, как
витальность, оживленность, грация, спонтанность жестов и физическое тепло
очень важны, потому что они влияют на самовосприятие и на чувство
отождествленное.
Радо смотрит на шизоидное отклонение, исходя из предположения, что
оно возникает в результате физиологической дисфункции. Это противоречит
психоаналитической точке зрения, которую выразил С. Ариети , считавший
эту проблему сугубо психологической. Кречмер утверждал, что шизоидное
состояние конституционально детерминировано. В то время как Радо и
Кречмер придерживались мнения, что это наследственное заболевание,
Ариети утверждал, что «шизофрения (и тем более шизоидное состояние) —
это специфическая реакция на экстремально тяжелое состояние тревожности,
возникшее в детстве и реактивированное в последующей жизни».
И Радо, и Кречмер, и Ариети концентрировались на том аспекте
проблемы, который другие считали второстепенным. Ариети, например,
говорил: «Хорошо известен факт, что люди с самыми явными случаями
шизофрении относятся к атлетическому конституциональному типу», но
подчеркивал, что это — результат, а не причина заболевания. Чтобы
избежать, спора о том, что первично, давайте, условимся, что эти феномены
взаимосвязаны. Отклонения в строении тела и в физиологии — это
физическое выражение процесса, который психически проявляется в виде
нарушения мышления и поведения.
Психологически проблема шизоида состоит в отсутствии
отождествленности и неминуемой утрате нормальных, эмоциональных
отношений с людьми. Физиологически шизоидное состояние определяется
как нарушение самовосприятия, как недостаток удовольствия при функцио-
нировании и нарушение дыхания и метаболизма. Конституционально тело
шизоида не координировано и не интегрировано. Оно либо ригидно, либо
человек с трудом удерживает его целостность. И в том, и в другом случае
отсутствует живость, от которой зависит адекватное восприятие себя. Без
восприятия себя отождествление затруднено или невозможно, а это
типичный психологический симптом.
Обобщенный взгляд на проблему шизоида можно составить,
объединив психические и физические симптомы этого отклонения:
1. Психологическое отсутствие отождествленности.
2. Нарушение восприятия себя.
3. Относительная иммобильность и снижение тонуса поверхности тела.
Отношения между этими уровнями личности можно выразить так: Я
зависит от ощущения отождествленности на основе восприятия тела. Если
тело заряжено и способно откликнуться, оно способно функционировать на
основе удовольствия, что делает его сильным и осмысленным, и Я
отождествляется с телом. В этом случае, Я-представление или образ
возникнет на основе образа тела. Там, где тело «безжизненно», удовольствие
становится невозможным, и Я диссоциируется с телом. Образ Я становится
чрезмерно развитым, чтобы компенсировать неадекватный образ тела.
Конституция динамики ощущений отражает степень витальности и живости
тела.
Александр Лоуэн ПРЕДАТЕЛЬСТВО ТЕЛА
Их отношения можно представить в виде треугольника:
/Восприятие себя \
/ Функционирование \ /на основе удовольствия \
Способность к отклику
Живость тела Конституциональные факторы
Рисунок 5. Уровни личности
Физиология
Конституция.
Соотношения этих уровней личности иллюстрирует следующий
случай. Пациентка, женщина, имела образ Я, который подразумевал, что она
замечательный человек, выше среднего уровня, просвещенный и чувстви-
тельный. В курсе терапии образ Я рассеялся. Она рассказала о своем сне, в
котором два ее ребенка, мальчик и девочка, спрятались в подвале дома и
объявили голодовку. Вот ее рассказ: «Во сне я чувствовала, что они делают
это без злобы. Я спустилась в подвал и там увидела их тела, лежащие друг
напротив друга, как мертвые, но я заметила, что их глаза открыты и лица
выглядят живыми, в отличие от тел, которые были, как трупы. Я чувствовала,
что они изображают меня. Я часто делала что-нибудь со злости. Я
задумалась, что если глаза символизируют ум, то я чувствую, что эта часть
меня самая живая.»
У этой пациентки было высокое, худощавое тело и резкое изможденное лицо,
придававшее ей вид трупа. Однажды, прогуливаясь с матерью по улице, она
почувствовала свое состояние. «Я почувствовала, что мне очень стыдно
перед ней, потому что я отодвинулась, чтобы не быть вместе с ней. Я шла
рядом с ней, чувства ушли от нее и от мира и стали призрачными». Здесь
пациентка поняла, что между ее сном о телах, напоминающих трупы, и этим
инцидентом есть тесная связь. Она пережила чувство призрачности,
отстраненности от тела и от представления о теле. Затем она спросила меня:
«Почему я умертвила себя?» Чтобы получить ответ на этот вопрос,
необходимо понять динамику, механизм и этиологию проблемы шизоида.
Страх парализует тело. Нормальный человек, реагируя на страх,
бросается в бой или обращается в бегство. Он пытается отодвинуть
опасность или избежать ее. Если эти реакции блокированы, самоконтроль
рушится. Личность человека разваливается, и рассудок оказывается под
угрозой. Сумасшествия в такой ситуации можно избежать только с помощью
определенных действий, которые отрицают и вытесняют страх. Существуют
способы самоконтроля, но страх не исчезает. Если человек вытесняет страх,
тот становится смутным ужасом. Он трансформируется в боязнь потерять
контроль или сойти с ума.
Глубинный страх сумасшествия — это ужас, который пугает гораздо больше,
поскольку он безымянен и безлик. Этот ужас связан с образом сумасшедшего
дома. Он таится в недрах каждого шизоидного индивидуума, и его вполне
можно сравнить с неразорвавшейся бомбой. Когда он прорывается в
сознание, человек переживает «мировую катастрофу». Ум шизоида
представляет это как разрушение мира , фантазию или чувство полной
аннигиляции. Он реагирует на ужас чувством, что «распадается на части»
или «разваливается на куски». Он прилагает отчаянные усилия, чтобы
защититься от ужаса и его катастрофического воздействия. Если защиты не
достаточно сильны, единственный способ спастись — полностью уйти в
нереальность шизофрении.
Поверхностно ужас связан со страхом сумасшествия. Джек, о котором
мы говорили во второй главе, сказал: «Мне кажется, я просто боюсь потерять
рассудок».
Рисунок 8
ОБРАЗ ТЕЛА
«Дурак» и «интеллектуал» сообщают о разломе в личности Пола. Он
был интеллигентным молодым человеком, образованным и начитанным. И,
тем не менее, он представлялся придурковатым. В социальных ситуациях он
был робок, боязлив и неловок. Он не знал, что сказать девушке. Несмотря на
тонкий ум, он был эмоционально изуродован, как ступни человечка на его
рисунке. Две телесных характеристики определяли дурака. У него была
«бесцветная» ухмылка, которую он постоянно сохранял на лице, несмотря на
слова о том, что его человечек «пытается сказать, что он не злой». Физически
он производил впечатление неловкого и плохо координирующего движения
человека. Неуклюжесть его тела сильно контрастировала с быстротой ума.
Понятно, что он отвергал свое тело, как «придурка» и до того, как пришел на
терапию, никогда не занимался какими-нибудь видами физической
активности или спортом.
Пол бесстрастно взглянул на свое тело во время переживания под
воздействием марихуаны. По его словам, это его ужаснуло. Это был тот же
эффект, который дает ЛСД или другие галлюциногенные наркотические
вещества, отрывающие ум от тела, так, что человек словно смотрит на себя
самого со стороны. То, что он видит, часто проясняет восприятие телесных
отклонений. «Мои глаза стали очень живыми, возбужденными, но не
напряженными. Я отчетливо видел вещи. Кроме того, я очень многое
почувствовал. Я сидел на стуле, который, казалось, не стоял на полу. Я
чувствовал, будто парю над землей. Мне показалось, что я вижу паттерн
напряжения моего тела: обруч напряжения вокруг головы, через грудь, вниз
по ногам и вокруг подмышек. Руки были оторваны от тела. Как будто на мне
была смирительная рубашка без рукавов. Левая нога казалась короче, чем
правая. [Обратите внимание на различие между ногами на рисунке]. Я без
усилий играл на фортепьяно. Я переживал невероятную тоску и еще
чувствовал, что не могу ничего сделать. Это было разрывающее чувство,
разрушившее позитивное отношение к фортепьяно, я относился к нему очень
отрицательно. Но я понимал, что это не от моей игры. Я был вне себя самого,
наблюдал свои действия. Я ощущал, что в комнате, кроме меня и моих
друзей есть кто-то еще. Я чувствовал, что в меня вселился дьявол, мефис-
тофельская сила обрела надо мной власть и управляет мной. Мне казалось,
что я играю безупречно, и что если я сделаю ошибку, то сделаю ее
умышленно, то есть если захочу. Переживание было в основном
неудовлетворяющим. Оно кончилось головной болью и очень сильной
сонливостью и вялостью».
Потрясает совпадение фигуры на рисунке с тем, как Пол воспринимал
себя под воздействием наркотика. Он сознавал, что его руки «оторваны», что
они болтаются, ноги были разного размера, а тело будто упаковано в
смирительную рубашку — все это отчетливо видно на его рисунке.
Импотенция, которую он чувствовал в теле, тоже отражена в фигуре
простака или клоуна. Ощущение силы переживалось им, как нечто,
диссоциированное с его телом, нечто привнесенное извне.
На Пола произвела впечатление сила духа. Она казалась всемогущей, в
противоположность его чувству, что тело связано смирительной рубашкой.
Играя, он чувствовал себя во власти духа. Позже он понял, что эта сила была
внутри него самого, и что если он владеет духом, а не находится под его
властью, то может достичь значительных вещей.
По мере того, как Пол увеличивал чувствование своего тела, маска клоуна
рассыпалась. Он представал печальным молодым человеком, осознавшим,
что он несчастен, но всерьез хотевшим жить и получать удовольствие.
Дух шизоида заключен в ловушку замороженного тела. Пока он
мечтает о личностном совершенстве, его энергии не хватает на удовольствие.
Она скована хроническими мышечными напряжениями, его дух заперт
вытесненными чувствами. Часть терапевтической задачи — помочь пациенту
освободиться от ограничивающих напряжений, причем сюда входит еще и
задача помочь ему раскрыть свои вытесненные чувства и «схватиться» с
ними. Для этого необходимо путешествие «под землю» (в бессознательное) и
борьба с демонами (его вытесненными чувствами), чтобы отбить ту «силу»,
которая и есть жизнь.
КУКЛА
Еще одно типичное искажение нормального образа тела видно на
рисунке, изображающем тело человека похожим на куклу. В физическом
внешнем виде нередко есть нечто куклоподобное, особенно часто это можно
наблюдать у женщин. В этих случаях можно предположить, что некая
кукольность свойственна и их личности. Мэри являет собой пример такой
женщины. Кукольность отчетливо проступает в ее рисунке своего тела.
Лучше всего эту пациентку можно описать, назвав малышкой. Она была пяти
футов ростом и весила около ста фунтов. Тело ее выглядело юным, почти
детским, несмотря на то, что ей было 33 года. Она произвела на меня
впечатление так называемой женщины-ребенка, незрелой и недостаточно
развитой физически. С точки зрения структуры, тело ее было стройным и по-
юношески пропорционально сложенным. Функционально оно было
ригидным. У Мэри была бледная, сухая кожа, которая выглядела неживой.
Лицо не имело выражения, глаза часто становились пустыми, теряли
фокусировку и чувство. Тем не менее, в ней было нечто соблазнительное и
привлекательное.
Каким был ее образ тела? Как она относилась к нему? Женские и мужская
фигурки на ее рисунках (рисунок 9 и рисунок 10), наряду с ее собственным
комментарием, предоставляют следующую информацию.
Рисунок 9
Рисунок 10
Тот факт, что она спонтанно нарисовала три женские фигуры,
указывает на представление, что женское тело важнее. На рисунке отражены
три разлома ее личности. Фигурка, нарисованная в фас, скорее напоминает
мальчика или ребенка, у нее практически нет рук, ног и отсутствуют черты,
указывающие на половую принадлежность. Средняя фигурка — матрона,
голова которой отделена от тела, отражает женский аспект Мэри, однако,
образ тела здесь не интегрирован. Нижняя фигурка изображает только
голову, выражение лица которой можно назвать искушенным, она
представляет собой диссоциированное эго.
Все рисунки стилизованы, что говорит о слабом понятии человеческого тела.
Фигуры выглядят нереальными и бесчувственными. Вот что сказала о них
сама Мэри: «Они кажутся маленькими, как я. Все мои женщины очень
«подогнаны» к тому, как мне бы хотелось их видеть на самом деле».
Фигура на рисунке 10 — концепция мужского тела. После того, как
Мэри закончила ее рисовать, она заметила: «Я инстинктивно не хочу
рисовать пенис у мужчины. Я не нарисовала кисти или руки. Я не хочу изоб-
ражать руки, которые выглядели бы, как руки. Нет бедер и нет пола. Так
хорошо выглядит. Лицо и голова мальчишеские. Именно так мне бы хотелось
выглядеть — как гомосексуал. Они мне обычно нравятся. У него [мужчины
на рисунке] нет чувств; он интеллектуален и обладает вкусом».
Когда я попросил Мэри описать, какие чувства она испытывает к
рукам, она ответила: «Руки, как когти, особенно, когда пальцы длинные,
заостренные и красноватые, как у моей матери». Затем она добавила: «Я
ужасно боюсь кошек. Мне кажется, что кошка вспрыгнет на меня и
зацарапает до смерти. Когда я смотрю им в глаза, у меня леденеет кровь».
Очевидно, что Мэри идентифицировала свою мать с кошкой, и что
страх перед кошками отражал страх перед матерью. Отождествление матери
с кошкой предполагало для Мэри игру в кошки-мышки, в которой моя паци-
ентка чувствовала себя беспомощным объектом, которым играет мать.
Отсутствие рук и ног на ее рисунках говорило о том, что она неспособна
бороться или удрать.
Перед тем, как она начала рисовать, я пришел к выводу, что образ тела
Мэри похож на куклу. Ее рисунки были кукольными, другие люди, говоря о
ней, называли ее куклой, и сама она принимала себя как куклу. Однажды,
она сказала: «Я безропотная кукла, симпатичная, бесполая и безжизненная».
Но если ее образ тела представлял собой куклу, то эго-представление было
таково: искушенная, сексуально возбужденная, зрелая женщина. Она часто
жаловалась, что мужчины не могут оторвать от нее рук. Многих из них
соблазняет ее кукольность, впечатление женщины-ребенка, которое она
производит, не дает их мужественности устоять: она привлекает их. Таким
образом, личность Мэри была расщеплена: эго-представление, которое
определяло сознательное поведение, не совпадало с образом тела,
отражавшем ее истинные чувства.
Эго-представление шизоидной личности развивается как реакция на
образ тела. Эго не может принять ту негативную ценность, которую
представляет собой тело. Оно создает собственный образ личности,
противопоставляя его непринимаемому образу тела. Однако, два контра-
стных образа развиваются одновременно, откликаясь на внешние силы,
разламывающие единую личность. Рассмотрение этих сил требует анализа
структуры характера пациента с рассмотрением инфантильных переживаний.
Какая отождествленность сформировала личность Мэри? Какие
переживания преобразовали ее тело? Во время одной из наших встреч, когда
мы обсуждали символическое значение структуры ее тела, она сказала:
«Мать всегда говорила, что любила, когда у нее была кукла, которую она
могла одевать и показывать. Я помню, как чувствовала, что не принадлежу
себе. И прикосновения ее рук... оно заставляло меня уползти. Мое тело
принадлежало матери, будто я была ее куклой. Если
я говорила «нет», она преследовала меня, и это парализовывало меня».
Мэри покинула свое тело, потому что им овладела ее мать. Тело попало
во власть духа ее матери, если можно так выразиться. По реакции Мэри
нельзя было сказать, что это был злой дух, но его природа была почти
неизвестна. Все, что Мэри могла сказать — что в роли куклы и игрушки ее
матери, она была «бесполой маленькой мальчиком-девочкой».
В другой раз Мэри отметила следующее: «Я очень отчетливо помню,
как каждую ночь они поднимали меня в туалет и ставили мне клизму. Они
делали это, потому что я кричала по ночам, и они думали, что это от газов. Я
была голой, и если в доме были знакомые, они все это наблюдали. Моя мать
была очень фаллической личностью».
Затем Мэри истерически закричала: «Я не могу установить, что
чувствует мое тело! Я все время чувствую себя ущербным существом. Я
постоянно сознаю таз и вагину! Я чувствую, будто там что-то ползает, будто
там что-то кишит! Я чувствую, что не хочу дышать. Я не хочу двигаться.»
Она начала рыдать, а потом добавила: «Я умертвила тело. Я почти
заморозила его. Я почти сделала это. Я хочу быть мальчиком».
«Кукла» — бессознательный маневр, направленный на то, чтобы
отсечь или подавить сексуальные чувства, которые воспринимаются как
чужие и ужасающие. Становясь куклой или манекеном (большой куклой),
человек «умерщвляет» собственное тело и деперсонализируется. То, что
Мэри отвергла свое тело и женственность, представлено в ее рисунках. Это
связано со странными ощущениями в животе и гениталиях. Из сказанного ею
становится ясно, что тенденция к умиранию, то есть деперсонализация, по
сути дела является реакцией, направленной против этих ощущений, которые
она воспринимала, как угрозу интегрированности ее личности. Я сталкивался
с тем же феноменом во всех случаях расщепления личности, которые мне
приходилось лечить.
ДЕПЕРСОНАЛИЗАЦИЯ
Механизм деперсонализации представляет собой сдерживание дыхания
и движения. Но этот маневр на самом деле не осуществляется сознательно,
как может показаться со слов Мэри. В фоне таится чувство ужаса, которое
сознательно переживается, как «странные ощущения», против которых
организм защищается, «становясь мертвым». Перед лицом этого ужаса тело
леденеет, дыхание замирает и все движения прекращаются.
При деперсонализации эго отщепляется от тела и возникает порочный
круг. Пока тело отсечено от восприятия, его ощущения переживаются, как
странные и ужасающие. Без адекватного образа тела ум не может точно
интерпретировать то, что происходит в теле. Вот почему для шизоидов
характерна ипохондрия. Если нормальный человек может понять и поэтому
стерпеть, к примеру, воспалительный процесс в горле, сердечную боль или
вздутие живота, то шизоид реагирует на подобные недомогания чрезмерной
тревогой. Шизофреник «видит» их как результат внешних воздействий,
несмотря на то, что все это на самом деле происходит внутри его
собственного тела.
Э.Блайлер приводит ряд примеров искажений самовосприятия, характерных
для состояния деперсонализации.
«Пациенты разбиты и иссушены; их пронзают красные и горячие иглы,
кинжалы или копья; их руки вывертываются, головы запрокидываются назад;
ноги становятся меньше, глаза вытаращиваются так, словно они сейчас
выскочат из орбит; голова сжимается... Их глаза закатываются; их словно
помещают в рефрижератор. Внутри тела будто кипит масло, кожа каменеет,
глаза и мозг беспрестанно трепещут».
Испуг, явно присутствующий в этих ощущениях, объясняется двумя
причинами. Во-первых, все происходит в теле, которое обычно бывает
относительно бесчувственным. Контраст между «мертвым» телом и спонтан-
ными ощущениями отчасти объясняет их анормальную интенсивность. Во-
вторых, шизофреник не способен интегрировать чувства и импульсы в
целенаправленные действия. У нормального человека импульсы переходят в
паттерны действия, канализируя энергию импульса в экспрессивные или
агрессивные движения, направленные во внешний мир. Шизофреник этого
сделать не может. В результате хаотический импульс остается внутри тела,
органы перевозбуждаются и вызывают ощущения, которые воспринимаются,
как странные и ужасающие.
С психологической точки зрения, отчужденное и искаженное телесное
чувствование, о котором сообщают пациенты, бессознательно ассоциировано
с инфантильным испугом и детскими переживаниями. Странные чувства, о
которых говорила Мэри, и которые возникали в области таза и гениталиях,
воспроизводили ее ощущения, пережитые в раннем возрасте. Как правило,
эту связь можно «высветить», анализируя сны и воспоминания. Однако,
простое осознание ассоциаций не высвобождает тревожности. Пока эго
отщеплено от тела, переживание генитального возбуждения взрослого
человека будет сопровождаться тревогой, которая ведет к дальнейшему
отсечению чувствования всего тела.
Отсутствие адекватного образа тела, основаного на живости и
отзывчивости его поверхности, объясняет «распутное» или
«легкомысленное» сексуальное поведение. Генитальное возбуждение
чувствуется как странная и искажающая сила, которую необходимо
устранить или разрядить. Возникает компульсивная сексуальность, неразбор-
чивая и лишенная привязанности. Она служит для высвобождения
генитального возбуждения, но поскольку все тело в это не включается,
подобная разрядка не приносит позитивного удовольствия и удовлетворения.
Такое сексуальное чувствование, как правило, характерно для
гомосексуалистов, я подробно рассказывал об этом в книге «Любовь и
оргазм». Каждый гомосексуал, с которым мне пришлось работать,
демонстрировал такое отклонение, связанное с неадекватным образом тела.
Опыт показывает, что по мере того как тело оживает, компульсивное
сексуальное поведение и так называемое распутство сходит на нет.
Сексуальность приобретает для пациента новый смысл. Она становится
скорее стремлением к телесной близости, чем потребностью разрядить
неприятное напряжение. Она превращается в экспрессию любви и
привязанности. В новом состоянии пациент переживает генитальное
возбуждение как часть всеохватывающего чувства, а поэтому, и как
удовольствие.
Когда Мэри в курсе терапии стала лучше чувствовать свое тело, когда она
обрела способность к более тесному контакту с ним, она осознала те детские
переживания, которые заставили ее покинуть собственное тело. Вот еще
одно ее воспоминание: «Теперь я часто лежу в постели и чувствую свое тело,
все, целиком. Очень хорошо чувствовать его и знать, что все оно здесь. Но
даже сейчас я сознаю напряжения, которые отсекают нижнюю часть тела.
Там, где родители щекочут детей. Мой отец щекотал меня там так, что я уже
не могла терпеть. Я чувствовала, что умру, если он не перестанет. Казалось,
он никогда не прекратит этого. Он зажимал меня между колен. Это было
ужасно! Я и сейчас не могу дотронуться до этого места».
У родителей, которые, проявляя свою привязанность, способны довести
ребенка до истерики, налицо элемент извращения. Такое поведение
подразумевает бессознательное сексуальное вовлечение ребенка. Когда ему
ставят клизму, это тоже может интерпретироваться как сексуальное
растление. Введение наконечника клизмы в анус очень близко к
сексуальному проникновению, хотя смысл данного действия остается
неосознанным. Родители, часто использующие клизмы для налаживания
дефекации ребенка, бессознательно совершают сексуальный символический
акт, и их слепота в этом случае отражает нечувствительность к собственному
малышу. Что касается поведения матери и отца Мэри, неудивительно, что
моя пациентка чувствовала, что ее соблазняют, то есть вовлекают в
сексуальные отношения. В период терапии, посетив однажды в выходной
день своих родителей, она рассказала мне о своей реакции: «Я поняла, что
моя мать лесбиянка. Она прикасалась ко мне, и мне хотелось убить ее. В этот
вечер мое тело почувствовало ужас, и в области таза появились сексуальные
ощущения, они были очень неприятными и неправильными. В кровати я
почувствовала в себе что-то, чему надо было дать выход. Потом я
мастурбировала. Чувствование возникло только в клиторе. Я стала
мастурбировать с яростью, как будто старалась вытереть что-то. Оргазм был
«скупым», напряженным и злым. Он помог лишь чуть-чуть. Нечто похожее я
чувствовала подростком. Я мастурбировала таким же образом — хотела из-
бавиться от тех постельных сексуальных чувств. Однажды я попыталась
поддаться этим чувствам, гомосексуально думая о матери. Это очень
возбудило меня, но и ужаснуло. Страшно неприятно... В это время у меня
был роман с девушкой, но в этом не было ничего хорошего».
Затем Мэри добавила: «Рот моего отца делал со мной то же самое.
Когда я была девочкой, играя со мной и выражая свою привязанность, он
облизывал и обсасывал меня».
Мэри назвала свою мать лесбиянкой, поскольку полагала, что та
получает острые сексуальные ощущения, прикасаясь к телу дочери. Мать по
секрету сообщила Мэри, что только терпит секс и никогда не испытывала
оргазма. Мэри описывала ее как агрессивную, маскулинную женщину,
доминирующую над мужем и царящую в доме. Если мать играла в семье
маскулинную роль, то отец занимал пассивную, фемининную позицию.
СОБЛАЗНЕНИЕ И ОТВЕРЖЕНИЕ
Мэри соблазняли и мать, и отец. Ребенок соблазняется, когда родители
злоупотребляют своей потребностью в близости и тепле, получая
бессознательное сексуальное возбуждение от взаимоотношений с малышом.
Соблазняющие родители не сознают сексуальной значимости своих дей-
ствий, как это бывает, когда они целуют ребенка в губы или когда
демонстрируют ему свое обнаженное тело. Такое поведение
рационализируется как ласка или широта взглядов (либерализм), но ребенок
при этом ощущает в действиях родителей скрытые сексуальные намеки.
Другим элементом ситуации соблазнения является то, что ребенок ставиться
в подчиненную позицию. Соблазняющее поведение инициируется взрослым,
и ребенок не может сопротивляться этому, поскольку не может отвергнуть
заигрывания того, от кого он зависит. Ребенок, которого соблазняют,
вступает в интимный контакт с одной стороны сексуально возбужденным, а с
другой — ограниченным родителем в этом возбуждении.
Соблазнение погружает ребенка в серьезную дилемму. Он
руководствуется чувством близости, но теряет право на самоутверждение и
на попытку удовлетворить собственное влечение к удовольствию.
Физически, эффект соблазнения равен катастрофе. Ребенок сексуально
возбужден, но, из-за своей сексуальной незрелости, не может полностью
разрядить это возбуждение. Он не может сфокусировать сильную
возбужденность в недостаточно развитом генитальном аппарате, и в
результате возбуждение переживается им, как неприятное телесное
ощущение. В то же самое время сексуальная вина усиливает тревожность,
связанную с этим возбуждением. У ребенка нет выбора, единственное, что он
может сделать — отсечь чувствование собственного тела. Он покидает его.
Соблазняющие родители одновременно отвергают ребенка.
Использовать его тело в качестве источника сексуального возбуждения —
значит, разрушать его чувствование приватной, личной жизни и лишать
малыша уважения и любви к его развивающимся личностным потребностям.
Ребенок оказывается отвергнутым как независимая личность. Редко кто дает
себе отчет в том, что отвергающий родитель тоже соблазняет ребенка.
Отвержение часто базируется на страхе родителя, который тот испытывает,
когда дело касается интимности. Этот страх порожден сексуальной виной.
Такие родители боятся прикоснуться к ребенку и приласкать его, а если все-
таки делают это, то их действия бывают неловкими, и ребенок ощущает в
них проявление сексуальной тревожности. Он воспринимает ее как
экспрессию сдерживаемого сексуального чувства и реагирует на это
преувеличенным сексуальным интересом к отвергающему его родителю.
Бывает, что малыш боится приближения родителя из-за реакции ненависти,
которую тот переживает. Позже ребенок будет ассоциировать ее с
собственной сексуальностью.
Если родитель не контактирует с собственным телом, то не сознает,
насколько он соблазнителен. Ребенок, теснейшим образом связанный с
телом, крайне чувствителен ко всем нюансам и легко улавливает скрытый
сексуальный интерес. Мать будет соблазнять сына, вовлекая его в
кажущуюся невинной близость с ней, а отец взглядом, словом или действием
будет выражать сексуальный интерес к дочери. Совершенно очевидно, что
такие отношения можно считать инцестуозными.
Одна пациентка рассказала мне, что когда ей было шесть лет, ее мать
«в интересах полового воспитания» продемонстрировала ей свои гениталии.
Девочку оттолкнуло это зрелище, и она убежала из комнаты. Она чув-
ствовала, что ее отталкивает материнское тело, что она испытывает
отвращение при мысли о собственном генитальном органе. Ребенка
шокирует не столько само по себе действие, сколько нечувствительность
родителя, который может сделать подобную вещь. Другой пример не-
чувствительности матери я получил из рассказа еще одной пациентки. Когда
ей исполнилось десять лет, мать заметила, что у дочери начала увеличиваться
грудь. «Она подошла, положила руку мне на грудь и сказала скептическим
тоном: «О, я вижу ты созреваешь». Я почувствовала себя так, словно меня
оттолкнули... будто сбили с ног».
Затем эта пациентка добавила: «Прикосновение матери заставило меня
сжаться. Я хотела уйти от него. Я чувствовала, что оно сексуально. Ее грудь
и тело отталкивали меня. Однажды, когда мне было лет пятнадцать, она
вошла в комнату в разорванных трусах. Я наивно сказала: «У тебя дырка на
трусах», а она ответила: «У тебя тоже есть одна дырка». Меня затошнило.
Она была такой извращенной, грязной и соблазнительной.»
В случае Мэри поведение родителей, которые соблазняли и отвергали
ее, послужило причиной ее собственного отвержения тела и фемининности.
Личность Мэри — куклоподобность, отсутствие зрелой женственности и
гомосексуальная пассивность — возникла из-за того, что она подчинилась
материнской фаллической агрессивности и отцовскому оральному
соблазнению. В результате подчиниться мужчине для нее стало
невозможным. «Я могу соблазнить их; это позволяет мне осуществлять
контроль. Противоположная ситуация меня пугает». Мэри стала соблазнять
для того, чтобы защитить себя. В то же самое время ее ужасали спонтанные
сексуальные чувства, делавшие ее женщиной и угрожающие ее матери.
В личности Мэри сексуальность была оторвана от генитальности. Чем
больше она старалась избежать сексуальности тела, тем больше ее поглощала
генитальность. Она заметила: «Я поняла, что все время сознаю свои ге-
ниталии. Я чувствую себя «бесчеловечной». Хочу ли я видеть их или
стараюсь защититься от них?» Эта обсессия, связанная с гениталиями, была
одновременно сцеплена и с сексуальным любопытством, и с тревожностью.
На обе части вопроса Мэри можно было ответить утвердительно.
Вытесненная сексуальная тревожность редуцировала ее восприятие
собственного тела, особенно его нижней части. Однажды во время нашей
встречи Мэри сказала: «Я не чувствую ног. Я не чувствую, что у меня есть
такая часть тела». Утрата чувствования ног — обычное и базальное
отклонение в образе тела, которое свойственно шизоиду. У человеческих
фигур, нарисованных этой пациенткой, часто не было ног или они почти не
были прорисованы. Г.Пэнкоу, которая изучала динамику образа тела
шизоидов, отмечает «отделение области головы и области ног», что отрицает
и отвергает «сексуальность тела».27 Между ногами и сексуальным
функционированием существует определенная связь. Генитальность
предполагает зрелость (стояние на собственных ногах) и, наоборот, зрелость
подразумевает генитальность. Отрывая эго (область головы) от
генитальности (область ног), шизоид отвергает свою независимость и
зрелость, пребывая в беспомощной инфантильной позиции. Другими
словами, отщепляя образ нижней части тела, чтобы избежать сексуального
чувствования, шизоид диссоциирует себя с функцией ног, которые
представляют независимость и зрелость. Мэри демонстрировала эту
шизоидную тенденцию.
«Я не позволяю чувствам опуститься ниже талии. Если какое-то
чувство возникает в области таза, оно подобно агонии. Я боюсь, что сойду с
ума. Мне бы хотелось быть русалкой».
У Мэри была фантазия, в которой она лежала в постели с обнаженным
отцом. Она старалась избегнуть контакта между нижними частями их тел,
«чтобы это было не сексуально». Таким образом, отвержение сексуальности
моей пациентки проистекало из страха сексуального взаимодействия с ее
отцом. Это вызвало бы ревность и гнев матери, которой Мэри очень боялась.
Поскольку она не могла принять себя как женщину, то пыталась
идентифицироваться с братом. Девочкой она спрашивала себя: «Откуда они
знают, что я — девочка, а не мальчик? Я думала о пенисе и чувствовала его,
но у меня его не было. Если бы я была мальчиком, он бы у меня был».
Окончательная идентификация этой пациентки была ни мужской, ни
женской; она стала «мальчиком без пениса», юной гомосексуалисткой.
Мы проследили, как некоторые переживания и отождествления
определили отношение Мэри к собственному телу. Ее подход к нему
проявлен и в образе тела, и во внешнем облике, и в ее рисунках. В результате
анализа, работы с телом и моего принятия Мэри как человеческого существа,
образ тела моей клиентки изменился. Однажды она сказала: «Знаете, что я
почувствовала сегодня? Я теперь чувствую тело уже не так смутно и рас-
плывчато».
«Снятие» чувствования с периферии тела — это механизм шизоидной
защиты. Отсутствие заряда на поверхности тела редуцирует сознавание его
внешнего очертания и не позволяет точно изобразить фигуру человека. Это
снижает барьер против внешних стимулов и делает шизоида крайне
чувствительным к внешним воздействиям.
Между образом тела и реальным телом существует функциональная
идентичность. Достижение адекватного образа тела требует тотальной
мобилизации телесного чувствования. Переживание живого и здорового тела
подразумевает, что оно должно функционировать именно таким образом.
Помимо снятия психологических блоков, не позволяющих принять свое тело,
терапия должна что-то сделать для того, чтобы пациент переживал свое тело
«непосредственно». Ему необходимо «встретиться» со своим движением и
дыханием, а если эти функции депрессированы, почувствовать их
недостаточность. В своей работе с Мэри я делал заметный акцент на
непосредственное действование. Во время сессий, помимо всего прочего, она
стучала ногами, лупила кушетку, потягивалась и дышала. Эффект, который
дали все эти действия, можно увидеть из следующего высказывания.
«Я купила бикини и, несмотря на свои страхи, надела его на пляже. Я
почувствовала себя очень сексуально и женственно. Вы знаете, как я
чувствовала свое тело раньше. Теперь же это было удивительное чувство. Я,
пожалуй, и не помню, чтобы когда-нибудь так себя чувствовала. Я будто
была другим человеком».
Рассказывая о случае Мэри, я остановился на развитии и функции
образа тела. В главе 13 мы обсудим другой аспект терапии этой же
пациентки, который связан с разоблачением ее роли «зацелованной куклы».
Шизоидный индивидуум — это человек, чувства которого «заперты», как
джин в лампе Алладина. Но шизоид словно не помнит того заклинания,
которое может выпустить джина на волю. Если сказку про Алладина и его
лампу использовать в качестве метафоры, то лампа будет соответствовать
телу, заклинание — словам любви, а потирание лампы будет эквивалентом
заботы. Когда о теле заботятся, оно зажигается, как лампа, оно начинает
излучать своеобразный свет, вокруг него возникает аура сексуального
возбуждения. Если тело «светится», глаза человека сияют, и джин секса
может совершать свои магические трансформации. На самом деле шизоид
вовсе не забыл магическое заклинание: он говорит о любви и занимается
сексом, но лампа отсутствует, она треснута или разбита, и ничего не
происходит. В отчаянии он обращается к пороку, прибегает к наркотикам
или распутству, но ни один из этих отчаянных маневров не может
освободить джина любви и секса.
САМОДЕСТРУКТИВНОЕ ПОВЕДЕНИЕ
Многие люди, понимая, что какие-то их действия наносят им вред,
продолжают снова и снова поступать точно так же. Временами возникает
впечатление, что такой человек, а шизоид — особенно, находится во власти
дьявола, который заставляет его совершать опасные для жизни или
угрожающие рассудку поступки. Даже в относительно легких случаях
личность проявляет самодеструктивные тенденции, которые зачастую бывает
трудно преодолеть в процессе терапии.
Было бы вполне резонно полагать, что, осознав самодеструктивность
каких-то действий или паттернов поведения, человек изменит их. Терапевты,
склонные делать подобные предположения, бывают очень удивлены и обес-
куражены, когда пациент, положительно относившийся к анализу, вдруг
отказывается работать. Эта ситуация, известная как негативная реакция на
терапию, натолкнула Фрейда на мысль о «навязчивом повторении», то есть
потребности опять и опять воспроизводить болезненное травмирующее
переживание. Иллюстрацией этому служит человек, который, страдая от
внутреннего чувства отверженности, все же продолжает входить в ситуации,
где его отвергают, причем надо отметить, что довольно часто он заранее
ощущает, что будет отвергнут. Идея о навязчивом повторении легла в основу
фрейдовской концепции «инстинкта смерти».
Все пациенты с которыми я работал, действительно проявляли
самодеструктивные тенденции. Именно поэтому они обратились к терапевту.
Но ни в одном случае я не обнаружил подтверждений фрейдовской
концепции. Желание умереть выражали многие, но ведь желание — не
инстинкт. Самодеструктивное поведение в ряде случаев можно радикально
изменить. Тот факт, что человек склоняется к саморазрушению, указывает на
присутствие силы, расточающей жизненную энергию организма. Эта
«антижизненная» сила действует в шизоидной личности, но представляет
собой результат шизоидного разлома, а не его причину. Поскольку все
аспекты личности шизоида подвергаются диссоциации, его существование
раскалывается на жизнь и смерть.
Наглядный пример тенденции к саморазрушению — употребление
транквилизирующих и седативных препаратов. Лечащий врач одной из моих
пациенток предупредил, что такие препараты наносят ущерб ее здоровью.
Они «воруют» энергию человека, удерживают его в анемичном состоянии и
вызывают постоянную вялость и усталость. Эта женщина сказала: «Я знаю,
что, принимая пилюлю, я каждый раз немного умираю». Она неоднократно
пыталась обойтись без этих средств. Каждая попытка отказаться от них
улучшала ее общее состояние, пациентка чувствовала себя живее и начинала
позитивнее относиться к жизни. Однако, как ни странно, она опять
возвращалась к приему лекарств как раз тогда, когда начинала себя хорошо
чувствовать. И каждый раз, начав вновь принимать препараты, чтобы
обуздать тревожность и обеспечить себе сон, она теряла все позитивные
чувства.
Как и у всякого шизоидного индивидуума, ее тревожность
усиливалась, когда дела шли хорошо и самочувствие улучшалось. Хорошие
чувства, по ее словам, приводили ее к сознаванию страдания и обреченности.
В конце концов, тревожность становилась невыносимой. «Я не хочу
чувствовать себя так хорошо, потому что потом мне придется расплачиваться
за это», — сказала она. Пилюли снижали тревогу, позволяя' забыться. С
точки зрения нормального человека, ассоциирование хороших чувств с
тревожностью кажется странным, и надо столкнуться с этим множество раз,
чтобы перестать этому удивляться.
Я лечил женщину, страдавшую алкоголизмом. Пока шла очередная
сессия, она позитивно откликалась на терапию, легко и открыто обсуждая со
мной свои проблемы. В конце каждой встречи она сообщала, что чувствует
себя значительно лучше, но, вернувшись домой после лечения, не могла
справиться с настойчивым желанием выпить спиртного. Другой пациент,
значительно продвинувшийся в процессе терапии, вдруг пережил сильный
страх смерти. Раньше его отчаянная борьба за выживание исключала
возможность подобной тревожности. Он начал сознательно бояться момента
умирания, поскольку почувствовал, что ему есть для чего жить. Подобная
тревожность порождается страхом; пациент боится наказания за
положительные чувства. Если тревожность становится слишком сильной, у
человека не остается выбора и ему приходится разрушить хорошие чувства.
Тревожность, связанная с позитивным и живым чувствованием,
возникает из глубинного чувства обреченности. Обычно индивидуум не
сознает, что это ощущение порождает он сам, хотя его бессознательное
отчаяние иногда может неожиданно «вспыхнуть» в сознании. Такие чувства
быстро вытесняются в интересах выживания, и человек продолжает свою
тщетную борьбу. Когда в процессе терапии паттерн самодеструктивного
поведения проанализирован, пациент признает, что он заранее предполагал
провал. На каком-то уровне сознания он знает, что не может быть успешным,
даже не должен быть успешным.
Почему же успешность так пугает, почему успех вызывает такой
страх? Пугающий успех — это сексуальное обладание родителем, но для
того, чтобы пациент пришел к такому инсайту, необходима очень долгая
аналитическая работа. Во-первых, он не сознает, что охватывающее его
ощущение обреченности — это ужас перед совершением инцеста, опасность
нарушить строжайшее табу и страх перед .жуткими ответными действиями,
которые неизбежно последуют за этим. Защищаясь от этого ужаса, шизоид
жертвует правом наслаждаться собственным телом и переживать тепло
человеческого контакта. Он чувствует, что исключен из человеческого
общества, потому что неспособен разделить удовольствие от эротического
влечения и удовлетворить его. Он пребывает в «психологическом изгнании»,
и барьером, который отгораживает его, является чувство вины, причем вины
не по поводу полового акта (который искушенный человек может рациона-
лизировать), а по поводу переживания удовольствия от эротической
близости. Половой акт, .оторванный от чувства, не вызывает эдипова
конфликта, поскольку в этом случае тело действует чисто механически.
Удовольствие требует, сняв ограничения и вытеснение, принять
инцестуозное влечение. Если эти сексуальные чувства приняты, они
интегрируются в личности, и человек обретает способность переносить их на
других людей, вступая с ними в зрелые отношения.
Обреченность, «стоящая над душой» шизоидного индивидуума, — это
ужас покинутого, оставленного существа или существа, которому суждено
быть разрушенным за то, что оно нарушило табу. Чтобы избежать обречен-
ности, шизоид вытесняет свои сексуальные чувства и покидает тело. Теперь,
будучи взрослым человеком, он обнаруживает, что нормальный путь
человеческих взаимоотношений блокировало вытеснение. Итак, защита изо-
лирует его, отторгает от человеческого общества и повергает в обреченность
и страх. Дилемма шизоида состоит в том, что он не может продвинуться к
удовлетворяющим взаимоотношениям из-за ужаса и не может больше
оставаться таким, какой он есть, одиноким и изолированным.
Но эдипов конфликт не может оставаться неподвижным пока
существует вытеснение, поскольку оно никогда не бывает полным.
Сексуальные чувства постоянно стремятся разбить его и вырваться наружу, а
страх перед грядущим наказанием никогда не исчезает. Шизоид борется с
чувством неизбежной обреченности, которая грозит ему, по какому бы пути
он ни пошел. У него нет иного выхода, кроме как научиться жить с этим
чувством.
Если человеку удается приучить себя к мысли о катастрофе, ее
пугающий «жар» слабеет, и ужас перед ней притупляется. Когда чего-то нет,
нет и риска потерять это. Наказание, которое человек сам себе назначает, ка-
жется менее страшным, чем предполагаемое наказание со стороны внешних
агентов. Этим объясняются фантазии об истязаниях или реальные истязания
мазохистов. Об этом рассказал Райх, проанализировав мазохистский ха-
рактер. При мазохизме действительное наказание всегда ужасает меньше,
чем предполагаемая кастрация. Подобным образом, «добровольная»
изоляция пугает меньше, чем чувство брошенности и смерть.
Самодеструктивное поведение шизоида предстает в его
бессознательном как необходимая для выживания ценность. Это — техника
выживания, анахроничная в наличной ситуации, но валидная в терминах
инфантильного переживания. Это — тип защиты, постоянно присутствую-
щий в царстве животных, которые «разыгрывают» смерть, притворяясь
мертвыми, чтобы избежать опасности. У меня был пациент, который во
время сессии устроил именно такой «спектакль». Он лежал на кушетке в
расслабленной позе, когда я вдруг заметил, что его глаза закатились, бук-
вально повернулись внутрь головы так, что видны были только белки.
Дыхание ослабло; он совершенно не двигался; казалось, что он умирает.
Когда я указал ему значение его телесной экспрессии, он ответил, что
использовал эту позу и позицию, если в детстве ему угрожали родители.
Увидев его «мертвым», они пугались сами, и их поведение менялось: от
угроз они переходили к заботливости.
Попытки суицида, которые все чаще предпринимают молодые люди,
можно интерпретировать сходным образом. Помимо обычного
самодеструктивного элемента, эти действия представляют собой
драматическую просьбу о помощи. Многие родители начинают беспокоиться
об эмоциональном состоянии детей только после того, как столкнутся с
такими резкими действиями. Очень жаль, что проявления шизоидной
проблемы часто выглядят как странности, отсутствие интереса или
безвольное сопротивление. Нечувствительность родителей зачастую приво-
дит подростка или юношу к явно самодеструктивному поведению, с
помощью которого он пытается привлечь внимание к своим затруднениям.
Опасность резких действий состоит в том, что человек смог столь
далеко зайти. Каждый раз «немного умирая», он удлинняет обратный путь к
жизни и здоровью. Отчаяние постепенно может достичь такого накала, с ко-
торым ему не справиться, и тогда он перешагнет черту, отделяющую жизнь
от смерти. Сколько можно взывать о помощи, не получая отклика? Как долго
человек может жить в тени обреченности, не выходя из нее? В конце концов,
безрассудный маневр приводит к безрассудному результату. Доведенный до
крайности человек испытывает свою судьбу.
ТЕХНИКА ВЫЖИВАНИЯ
Примером психологии безрассудства служит история молодого
человека, который консультировался у меня по поводу затяжной депрессии и
неспособности работать. Билл был математиком, он обладал холодным
острым умом, позволявшим ему очень точно и отчетливо анализировать
проблему. Исключение составляли те моменты, которые личностно
затрагивали его. В курсе терапии проблема сфокусировалась в чувстве, что
«ничего не происходит». Это чувство четко проявилось во время анализа
двух сновидений, в каждом из которых он отмечал, что «ничего не
происходит». Затем Билл понял, что это чувство доминирует в его жизни, и
что именно оно лежало в основе его депрессии и неспособности работать.
Чувство обострилось, когда ему показалось, что терапия, после
благополучного начала, зашла в тупик. Вначале, когда его мышцы
мобилизовывались во время различных упражнений, Билл переживал
сильную непроизвольную вибрацию в ногах и теле. Он возбуждался,
поскольку ему казалось, что с ним что-то происходит. Но кроме некоторого
высвобождения чувства в плаче, эти предварительные непроизвольные
движения ни к чему не привели. Энтузиазм постепенно пропал, усилилась
депрессия. Ему стало гораздо труднее работать. Я предупредил его о
возможности такого развития событий, поскольку мой опыт подсказывал, что
путь к улучшению самочувствия пациента проходит через необходимость
взглянуть в лицо своим страхам. Мы оба видели, что Биллу грозит потеря
места на службе, так как он не может работать. Это означало бы, что с ним
«что-то произойдет», и он полагал, что это как раз то, что он искал, хотя,
конечно, такое развитие событий было бы неблагоприятным.
Физически Билл был молодым человеком с тонким жестким телом,
которое можно было бы назвать астеничным. У него были широкие плечи,
узкий таз и необычно тонкие, напряженные ноги. Его грудь, довольно
большая, была депрессирована в области грудины, а брюшная мускулатура
находилась в крайне контрактированном состоянии. В связи с этим, дыхание
Билла ограничивалось грудной клеткой. Хотя он обладал сильными руками и
ногами, они не были интегрированы с телом. Несмотря на кажущуюся силу,
тело этого молодого человека было слабым. Разлом его личности проявлялся
и в выражении лица. В спокойном состоянии лицо было старым, оно
выражало печаль и усталость, но когда он улыбался, лицо освещалось, как у
мальчишки. Конфликт между оптимизмом и подавленностью подталкивал
его к опасным действиям, при которых, к счастью, ничего не произошло.
Билл был скалолазом; одним из лучших по его словам. У него на счету
были многие восхождения, которые он совершал без страха и без колебаний.
Он не испытывал осознанного страха высоты, его не пугала возможность
падения. Он не боялся, потому что частью своей личности не заботился о
том, что может свалиться. Билл вспомнил инцидент, который произошел во
время одиночного штурма скалы: он потерял точку опоры. Какое-то время
ему пришлось висеть, держась руками за узенький карниз. Пока он
нащупывал пальцами опору, его ум оставался совершенно беспристрастным.
Он размышлял: «Как это будет, если я упаду?» Паники не было.
В личности Билла желание, чтобы произошло что-то значительное,
конфликтовало со страхом, что если это произойдет, то может повлечь за
собой катастрофу. Этот конфликт заставлял его бросать вызов опасным
ситуациям, особенно таким, которые грозили падением. Находясь на скале,
он принуждал себя подойти к самому краю, чтобы доказать, что не боится.
Он считал, что наличие пропасти безразлично, поскольку он стоит на
твердой земле. Это рассуждение детерминировалось психологией безрас-
судства. Безрассудный человек подвергает себя бессмысленной опасности,
чтобы доказать, что может выжить. Состояние Билла раскрылось в
нескольких странных фантазиях. У него появлялись импульсы, временами
очень отчетливые, притронуться к оголенному электрическому проводу под
высоким напряжением или встать на пути быстро мчащейся машины, чтобы
посмотреть, что будет. Он сказал, что если решит покончить с собой, то
сделает это, прыгнув со скалы. «Если такое произойдет, то я смогу сделать
это смело», — заявил он. Биллу хотелось возбуждения опасностью, но
одновременно нужен был залог, что ничего не произойдет.
Анализ показывает, что людей, которые боятся падения с высоты,
пугают полеты во сне и любовные неудачи. Против страха высоты эго может
выставить защиты, которые вытеснят этот страх и позволят человек)' дей-
ствовать в опасных ситуациях. Эго даже может, как в случае Билла, заставить
его бросить вызов бессознательной тревожности. Но помочь испуганному
человеку влюбиться эго не в силах, поскольку не может контролировать чув-
ство любви. Неудивительно, что Билл страдал бессонницей, и что бессонные
ночи повторялись все чаще и чаще. Он действительно не был влюблен.
Влюбленный человек не станет жаловаться на то, что ничего не происходит.
Любовь — это событие, которое имеет исключительную значимость.
Совершенно очевидно, что Билла ужасало падение. Защита против этого
страха была устроена так, что он ставил себя в ситуации, где могло
произойти падение, чтобы доказать, что он ничего не боится. Такая тактика
требует очень жесткого контролирования тела, особенно ног. Билл с трудом
мог согнуть ноги, они были жесткими и напряженными, а ягодицы —
застывшими. Своды стоп были настолько контрактированными, что
возможность соприкасаться с землей была значительно снижена. Имея в виду
эти физические недостатки, трудно было предположить, что ему придет в
голову штурмовать отвесные скалы, но Билл компенсировал физическую
недостаточность сильной волей. Итак, мой пациент жил в чрезвычайном
положении, каждый раз, всеми силами доказывая, что ничего не происходит.
Пока продолжалась эта бравада, ничего, что вывело бы Билла из
депрессивного состояния, произойти не могло. Ему необходимо было
научиться отпускать себя; его воля должна была ослабить хватку и отпустить
тело. В этот момент терапии я попросил Билла принять позу стресса,
которую лыжники и другие спортсмены используют для того, чтобы
укрепить мускулатуру ног. Это упражнение дает эффект конкретного
эмоционального проявления и позволяет пациенту воспринять и осознать
свои физические напряжения. В случае Билла эта поза предназначалась для
того, чтобы он осознал свой страх падения.
Стоя на краю кушетки, Билл согнул колени и подался вперед так, что весь
вес его тела пришелся на подъем свода стопы. Он мог сохранять равновесие,
немного выгибаясь назад и упираясь пальцами в кушетку. Спортсмены, как
правило, находятся в такой позе около минуты. Когда я спросил Билла,
сколько он может простоять в такой позе, он ответил: «Сколько угодно». По-
скольку это означало неопределенно долгое время, я попросил его
постараться. Он сохранял такое положение тела больше пяти минут, хотя его
ноги дрожали и ему было все больнее. Когда боль, в конце концов, стала
очень сильной, Билл не упал. Он опустился на колени, будто ему было все
равно, что будет дальше. Он повторял это упражнение несколько раз, пока не
стало видно, что он боится вызвать у себя ощущение падения. Билл
почувствовал, что не может отпустить свои ноги. Я интерпретировал эту
физическую позу как бессознательное решение любой ценой устоять на
ногах. Психологически это означало, что он должен «стоять один». Он
бессознательно отвергал всякую зависимость от других и отрицал свою
потребность в контакте и близости.
Когда мы встретились в следующий раз, Билл рассказал о прорыве
сильного чувства: «Ночью, после нашей встречи, я впервые пережил ночной
кошмар. Я проснулся, думая, что в комнате кто-то есть. Я закричал. Открыв
глаза, я подумал, что вижу фигуру в дверях. Я был слишком испуган, чтобы
встать с кровати. Потом я услышал свою кошку, и когда окликнул ее, мне
стало легче. Все это напомнило мне мои детские страхи. Я понял, что поздно
ложусь спать, потому что боюсь провалиться в сон ».
До этого сна Билл не вспоминал о своих детских тревогах. В
инциденте, о котором он рассказал, недоставало эмоции. Следом за
рассказом о сновидении, мы обсудили его отношения с матерью и отцом, и
Билл понял, что вытеснил все чувства к родителям. Он подавил любовь к
матери и страх перед отцом. Таким образом, табу на сексуальную
вовлеченность, присутствовавшее в эдиповой ситуации, расширилось в уме
Билла до смысла «ничего не должно происходить». В условиях табу такое
крайнее проявление эдиповой ситуации должно означать реальную
возможность инцеста и надвигающейся катастрофической угрозы. В
подобных обстоятельствах предпринимаются отчаянные усилия,
направленные на предупреждение катастрофы. Это — отрицание тела и его
чувствования, а также изоляция одного из членов семьи от других.
Мальчиком, Билл чувствовал себя очень одиноким и продолжал быть
одиноким взрослым человеком.
Кошмар Билла стал первым прорывом чувств. Он понял, что странная фигура
в его сновидении — отец, и что ребенком он преклонялся перед ним. По мере
того, как он подрастал, это преклонение скрывала позиция надменности,
означавшая, что «ничего не происходит», что : он ни наказан, ни отброшен.
Однако, глубоко лежащее бессознательное чувство обреченности
перенеслось на. ситуацию работы. Психология безрассудства требовала >
бросить вызов авторитетам, чтобы посмотреть, нанесут ли они ответный
удар. В то же самое время, он очень боялся потерять работу. Билл отдавал
свою жизнь, вырабатывая технику выживания на краю пропасти.
Психология безрассудства порождается конфликтными позициями:
либо внешней покорностью, за которой скрыто внутреннее неповиновение,
либо внешним бунтом, прикрывающим внутреннюю пассивность. Покор-
ность или подчинение означает, что человек занимает позицию «аутсайдера»,
что он принадлежит к меньшинству, что он несовершеннолетний, что его
лишили или отвергли. Это влечет за собой отказ от права на личностную
завершенность и удовлетворение, другими словами, отказ от права на
удовольствие и наслаждение. Внутреннее неповиновение требует, чтобы
безрассудный человек бросал вызов окружающим его обстоятельствам. Не-
покорность вызывает провоцирующее поведение, приводящее к состоянию
обреченности, которого он боится. Выживание требует, чтобы провокация не
превышала определенного лимита, — тогда остается возможность ус-
кользнуть от обреченности.
Билл был «бирюком». Внешнее его предъявление — бунт. Он бросал
вызов во всех ситуациях, но это не приносило успеха, потому что его
внутренняя пассивность все сводила на нет. До тех пор, пока Билл принимал
одиночество как неизбежность своего существования, он вынужден был
отказываться от стремления к удовольствию и тратить всю свою энергию на
то, чтобы усилить способность находиться в одиночестве.
Через некоторое время после ночного кошмара Билл рассказал о
другом сновидении. Он находился в комнате, где был еще один человек. Оба
они были обнажены. Билл и второй человек, который, как казалось Биллу,
тоже был он сам, свесившись за окно, смотрели на улицу. Затем Билл
подошел ко второму персонажу своего сновидения сзади и ввел свой пенис в
его анальное отверстие. Он сказал: «Я ничего не чувствовал. Я лишь
удивился, на что это может быть похоже».
Когда я предположил, что другие люди являются для Билла
предметами его страстного стремления к контакту, что он испытывает
потребность дать им что-то, мой пациент разразился мучительными
рыданиями. Этот человек подавлял пассивную сторону своей личности, ко-
торая содержала чувства, потому что в ней заключалось гомосексуальное
подчинение. Страх провала тоже был связан со страхом гомосексуального
подчинения. Чувствам необходимо было прорваться, чтобы Биллу удалось
преодолеть свои затруднения, поскольку неспособность функционировать на
службе вызывалась страхом подчиниться нанимателю.
Алкоголизм, наркотическая зависимость, правонарушения и
распутство тоже представляют собой самодеструктивное поведение,
показывающее, насколько человек нашей культуры изолирован, каким
отделенным и обездоленным существом он себя чувствует. Реальна его
депрессия или воображаема, не имеет значения, но, когда человек
действительно переживает безнадежность, защитная стратегия сходит на нет,
если опасность миновала. Шизоид же, живет в постоянном чрезвычайном
положении. Специфическая судьба, которой он боится, детерминируется его
поведением, поскольку оно одновременно бросает вызов и пытается
приучить себя к тому, что за этим последует. Когда человек действует,
форсируя руку судьбы, он может затем сказать: «Смотри, я в полном поряд-
ке. Ты ненавидела меня. Ты отвергала меня. Ты разрушала меня». Так он
объясняет 'свою изолированность, никчемность и пустоту. И еще он
доказывает себе и миру, что способен подняться выше обреченности на
гибель.
Следующий случай, который мне хочется привести здесь,
иллюстрирует комплекс сил, прикрытых самодеструктивным поведением,
которое состояло в неразборчивых половых взаимодействиях, происходящих
вслед за крепкой вечерней выпивкой. Пенни (так я буду называть эту
пациентку) часто оканчивала день в постели с каким-нибудь мужчиной,
которого встретила в баре, где она коротала вечера. Проснувшись
следующим утром, она не могла вспомнить, что с ней было прошлым
вечером. Конечно, такое времяпрепровождение не проходило бесследно:
Пенни несколько раз беременела и была вынуждена делать «подпольные»
аборты, которых очень боялась. Единственное объяснение, которое она
могла дать своему поведению, заключалось в том, что ей невыносимо вечера-
ми оставаться дома в одиночестве. Но это была всего лишь рационализация.
Когда я впервые встретился с Пенни, ей было двадцать, но она уже несколько
лет вела такой образ жизни. Она была одной из безрассудных молодых
людей, отрезанных от общества и ведущих неопределенный образ жизни.
Когда я попросил Пенни описать ее состояние, она сказала, что совсем
недавно написала о нем. Вот ее запись:
«Слушайте.
Бросьте и оставьте меня одну.
Я оставлена не в спокойствии и мире.
Меня бросили в бесконечное блуждание
По неопределенности,
Где я знаю, что не люблю и не любима,
Но понимаю,
Что оставлена одна,
Что я потерялась
Среди безжизненных каменных обломков,
Серых и холодных,
И меня разъедает пена
Моего безумия».
Пенни спросила меня: «Что со мной произошло? Почему я провела
годы, скрученная то одним узлом, то другим? Может ли что-нибудь
прорваться через тысячи дней и ночей, чтобы я смогла понять, что я есть? И
как это сделать? Я не уверена, что это можно сделать, но я должна
постараться и использовать ваши способности, знания и ваше, я надеюсь,
хорошее отношение ко мне. Иначе то, что сейчас уже непереносимо, скоро
станет совсем невозможным, это должно иметь какой-то конец.»
Пенни приехала в Нью-Йорк из городка на Среднем Западе и
устроилась на работу секретарем. Она была неглупа и чувствительна, что
делало ее поведение все более иррациональным. Но эта иррациональность
была скорее видимой, чем действительно присутствующей. Если пребывание
в одиночестве угрожало ее рассудку, то у нее не было иной альтернативы,
кроме как во что бы то ни стало найти себе приятеля. Почему Пенни так
страшно было остаться одной? Быть одной значит не любить и не быть
любимой, и «безрассудная сексуальность» кажется предпочтительнее, чем
такая участь. Каждая попытка Пенни найти утраченную любовь заставляла ее
чувствовать себя еще более отвергнутой. Чувство безнадежности не
позволяло ей отказаться от какого бы то ни было предложения. Каждый раз
ей казалось, что именно это предложение может восполнить ее утрату.
Когда я впервые увидел Пенни, ее внешний вид был типично
шизоидным: глаза — лишенными выражения и пустыми, кожа — бледной и
пастозной, тело — замороженным и ригидным. Дыхание было очень
поверхностным. Когда она попыталась вздохнуть поглубже, ее охватила
паника. В течение минуты она не могла отдышаться, а потом начала плакать.
Пенни поняла насколько была испугана и увидела, что контакта с
собственным телом у нее нет. Я отметил, что ей необходимо преодолеть
страдание, и что это можно сделать, приняв свое тело и иден-
тифицировавшись с ним. Для Пенни мои слова обрели смысл, когда она
поняла, что стыдится своего тела, и что ее беспорядочная половая активность
была безнадежной попыткой хоть как-то войти с ним в контакт.
Безрассудные люди, такие, как Пенни, часто прибегают к половым
взаимодействиям, пытаясь обрести чувствование собственного тела. Эта
компульсивная активность порой создает впечатление, что они
гиперсексуальны. На самом деле их можно скорее назвать недостаточно
сексуальными, поскольку их действия порождаются потребностью в
эротическом стимулировании, а не чувством сексуальной заряженности или
возбуждения. Половая активность такого рода никогда не приводит к
оргиастическому удовлетворению или завершенности, оставляя человека
опустошенным и разочарованным. Несколько позже, в ходе терапии. Пенни
сказала о «возбуждении разочарования». Она имела в виду, что сердцевину
каждого приключения составляет надежда, что именно оно станет значимым,
а также страх того, что оно может окончиться катастрофой. Такая смесь
надежды и страха лежит в основе психологии безрассудства. Она ослепляет
человека, не позволяя увидеть реальность и повергает его в ситуации,
которые только разрушают личность.
Пенни не принимала себя как женщину. Она заметила: «Я могу
существовать как женщина, но я сомневаюсь, что смогла бы наслаждаться
этим». Если нет удовольствия, принятие означает подчинение судьбе. Для
Пенни такой судьбой являлась униженность, деградация и, в конце концов,
отверженность и уничтожение. Она подчинялась судьбе, потому что
чувствовала ущербность и развращенность своего существа. Учитывая то,
как она жила и что делала, она чувствовала, что никто не может уважать ее, и
меньше всего она сама. Вот ее слова: «Я чувствую себя как товар, которым
уже попользовались, как треснутая фарфоровая чашка». Затем она ухватила
смысл своей оговорки и воскликнула: «Что я говорю!»
Человек не выбирает свою судьбу; он только реализует ее. Он связан своей
судьбой до тех пор, пока принимает ценности, которые ее определяют. Если
ты женщина, значит ты неполноценна, и тогда дело Пенни проиграно. Но она
была слишком умной, чтобы согласиться с такой оценкой. Она чувствовала
на себе не клеймо женственности, а клеймо женской сексуальности.
Замужество и материнство — это добродетели, но сексуальное удовольствие
— это грех для девушки. Пенни не сознавала, что думает именно так, она
рассматривала себя с точки зрения современной искушенности, которая
принимает секс. Однако, ее распутство сообщало о сексуальной вине. Эта
комбинация искушенности и вины вызывала безрассудное сексуальное
поведение моей пациентки.
Истинные чувства Пенни проявились, когда я спросил ее о
мастурбации. Она не могла даже произнести этого слова. Даже мысль об
этом вызывала у нее отвращение. Дальнейший анализ ее чувств показал, что
она воспринимает свою вагину как нечто грязное и «неприкасаемое». Она
отвергала нижнюю половину тела, а временами и все тело целиком как
источник удовольствия. Стыдясь своего тела и боясь его ощущений. Пенни
не могла оставаться сама с собой наедине. Она не могла повернуться к себе,
то есть к собственному телу, чтобы почувствовать комфорт и уверенность. В
своем безрассудстве она пускалась в сексуальные переживания, которые
усиливали ее вину и стыд.
Удовлетворение при мастурбировании является индикатором того, что
человек может «сделать это для себя». Если такая способность отсутствует,
человек переживает состояние безнадежности, у него возникает
необходимость найти кого-то, кто сделает это для него. Поскольку у нищего
нет выбора, он часто прибегает к безрассудным действиям. Потребность
Билла штурмовать скалы была не менее отчаянным маневром, чем
сексуальное распутство Пенни. Опасность должна была обеспечивать
возбуждение, которое никогда не удавалось добыть через самопереживание
своего тела. Проблема состоит не в мастурбировании ее, а в сексуальной
вине и отвержении тела. Неспособность мастурбировать, получая
удовлетворение, является важным симптомом этой вины.
Техника выживания Пенни состояла в том, что она погружалась в
виноватость, пока не начинала чувствовать ужас, что «это никогда не
произойдет». Такое поведение сулило некое странное спасение. Человек
учится тому, что может выжить с помощью порока или развращенности. Не в
его власти отстранить своими прегрешениями смерть. Бояться сексуальности
— это нечто меньшее, что позволяет, несмотря на мучительность
переживания, сохранить рассудок.
Тот, кто утратил контакт с собственным телом, сталкивается с угрозой
шизофрении. Отчаянный маневр — это крайний способ сохранить контакт.
Распутство Пении предоставило ей возможность переместить чувство стыда
с тела на действие. Вызов, который Билл бросал высоте, помещал его страх
тела на отвесную стену. Стыд и страх можно вытерпеть, если проецировать
их на внешние события. Отчаянный маневр — это способ сохранить
рассудок, перемещая ужас на актуальные ситуации. Ум может быть наполнен
специфическими страхами; он чувствует, что уязвим перед неизвестностью.
Если такой маневр не удается, последнее безрассудное движение,
направленное на то, чтобы избежать обреченности, — суицид.
Секс и смерть неизбежно вплетены в расщепление личности. Страх секса —
это страх смерти. Когда человек борется за выживание, все, что угрожает
потерей самоконтроля, смертельно опасно. Сексуальные чувства
представляются именно такой опасностью. Еще одна моя пациентка
отчетливо выразила это. Она сказала: «Я борюсь за выживание. Если отпущу
себя, что-нибудь овладеет мной и выгонит на край пропасти». Билл пытался
увериться, что его не могут поставить на край скалы. Пенни беспрестанно
уклонялась от глубокой «кончины». В каждом случае побуждающей силой
была сексуальность. Но этот демон неизменно поднимал голову, что видно из
следующего замечания: «Я чувствую сильные сексуальные чувства и боюсь
умереть». Эти слова, принадлежащие замужней женщине, выражают не страх
сексуальной активности, они сообщают только о страхе сексуального
чувства. В этом смысле распутство Пенни усиливало ее сексуальное
чувствование, удерживая ее, таким образом, от большего ужаса. Как правило,
этот ужас все же выплывает на поверхность. Вот что она говорит об этом:
«Со мной происходит что-то, что ужасает меня. Когда я просыпаюсь, но еще
перед тем, как полностью очнуться ото сна, я сознаю, что мое сердце сильно
и громко бьется, и что я не могу дышать. Я понимаю, что если сию минуту не
вздохну, то умру. Голова разрывается, и грудь будто вот-вот лопнет. Это
похоже на описание сердечного приступа, которое я как-то читала».
Позже Пенни пересказала сновидение, которое объясняло ее ужас: «Я была в
спальне и смотрела через какое-то препятствие в другую комнату, в которой
видела саму себя. Мне было очень страшно, и я проснулась с бьющимся
сердцем. Открыв глаза, я подумала о своем сне и поняла, что препятствием
были мои родители, которые в постели занимались сексом. Это заставляло
меня почувствовать ужас.»
Почему это видение ужаснуло ребенка? Почему ему так трудно
принять мысль о половом взаимодействии родителей? Если физическая
близость в детском уме ассоциирована со страхом и стыдом, половой акт
будет рассматриваться как нападение на эго и тело. Ребенок видит это как
вторжение в личную жизнь, удар по личности. На более глубоком уровне
реакция ребенка на то, что он видит сексуальную близость, отражает
бессознательные чувства родителей по поводу полового акта. Ужас Пенни
указывает на сознательную или бессознательную боязнь матери. Описывая
мать, Пенни отметила, что та была физически непривлекательна,
индифферентна, и что она была женщиной, которая не получала
удовольствия от своего тела. Отец, как она сказала, был бесстрастным и
неспособным выразить привязанность. Секс для такого человека — только
потребность разрядить напряжение, а для такой женщины — покорное
выполнение неприятной обязанности.
Качество физической близости между матерью и ребенком отражает
чувства матери по поводу сексуальной близости. Если половой акт
опротивел, это чувство портит всякий интимный телесный контакт. Если
женщина стыдится своего тела, она не может использовать его грациозность
при вскармливании ребенка. Если ее отталкивает нижняя половина тела, она
будет чувствовать смутное отвращение к этой же части тела ребенка.
Каждый контакт с малышом является для него случаем пережить
удовольствие в близости или почувствовать стыд и страх. Если мать боится
близости, ребенок будет ощущать страх и интерпретировать это как
отвержение, у него постепенно разовьется чувство стыда за собственное
тело.
Фундаментальная травма шизоидной личности — отсутствие приятной
физической близости между матерью и ребенком. Недостаток эротического
телесного контакта переживается ребенком как брошенности. Когда по-
требность малыша в таком контакте остается без ответа, когда она не
встречает теплого отклика, это связывается с чувством, что никто о нем не
заботится. Бывает, что настойчивое требование со стороны ребенка вызывает
ненависть родителей. В таком случае желание близости подавляется, чтобы
избежать боли, которую порождает неисполненное влечение. Ребенок учится
подавлять чувство и желание, чтобы выжить. Для него чувствовать страстное
стремление — значит быть оставленным, что эквивалентно смерти.
Поскольку целью его влечения является близость, избегание близкого
телесного контакта держит ребенка в страхе, что его бросят.
Если потребность в близости, телесном контакте и оральном
эротическом удовлетворении не исполняется в первые годы его жизни, он
переносит эту потребность на сексуальные чувства, возникающие в эдиповой
периоде развития. Именно поэтому эдипов конфликт у таких -детей бывает
столь интенсивным. Сексуальная привязанность к родителю
противоположного пола заряжена неисполненным инфантильным стремле-
нием к интимности и оральному удовлетворению. Этот избыточный заряд
привязанности становится реальной опасностью, он грозит инцестом до тех
пор, пока подобные чувства будут беспокоить ребенка. Мы уже говорили о
перемещении с области рта на область гениталий. Смесь оральности
(инфантильное влечение) и генитальности (первичного бутона сексуального
чувства) настолько сбивает ребенка с толку, что он не может оторвать одно
от другого, не может уловить различия между этими желаниями.
Потребность в телесном контакте способна привести его к запрету на
сексуальную близость, которая строго табуируется.
Роль родителей в этом конфликте — комбинация отвержения и
соблазнения. Отвергая оральную потребность ребенка в контакте и близости,
они направляют влечение в сексуальный канал. Соблазняя ребенка, они
усиливают интенсивность эдипова конфликта. Чтобы избежать нарушения
инцестуозного табу, ребенок жертвует всеми чувствами. Билл был уверен,
что ничего не может произойти. Пенни «безнадежно надеялась», что что-то
произойдет; она хотела влюбиться и выйти замуж, но не могла позволить
этому произойти.
К несчастью, ребенок взваливает на плечи ношу вины за это
безрассудное состояние. Родители, прикрываясь моральным кодексом, часто
не отличают стремление к эротическому удовлетворению и близости от
взрослой генитальности. Они осуждают детскую мастурбацию из страха, что
она может развить у ребенка сексуальные чувства, тем самым блокируя
единственный путь, который может снизить его напряжение. Боясь эдиповой
ситуации, родители отрицают телесный контакт, который мог бы
предотвратить переживание безнадежности.
В конце концов обреченность ребенка становится знаком,
предупреждающим, что эротическое удовлетворение ведет к плохому концу.
Девочка подспудно усваивает чувство четкой границы, которая отделяет
девственницу от распутницы или матрону от проститутки. Всякое движение
молодой девушки в сторону эротического удовольствия становится шагом к
проклятью. Если девушка бунтует, ее считают никчемной, «свистушкой», а
иногда и проституткой. Родители унижают своих дочерей замечаниями, типа:
«Не может хороший мужчина пожелать тебя». В своей злобе они «пророчат»
дочери, что она «кончит на улице».
Так воспитали Пенни. Она вошла в жизнь с сильным ощущением стыда и
вины по поводу своего тела и своей сексуальности. Любой контакт с
мужчиной, основанный на получении удовольствия, провоцировал эти чув-
ства. Вот почему она злоупотребляла спиртным во время своих похождений,
которые были ничем иным, как попыткой получить эротическое
удовлетворение. Она пила, чтобы снизить интенсивность этих чувств и как-
то облегчить свои попытки взаимодействия с представителями про-
тивоположного пола. Однако, все получалось наоборот, и, употребляя
спиртное, она как раз возбуждала именно эти чувства. Одно безрассудное
действие может спровоцировать другое, и в конце концов Пенни испытывала
судьбу в половом акте, убедившись, что он загоняет ее в еще более
безнадежное положение. Страхи ее родителей подтвердились, и та судьба,
которой они пугали дочь, в конце концов стала реальностью.
Интересно, что некоторые шизофреники не могут овладеть собой, пока не
попадают в закрытые психиатрические больницы, где находятся под
постоянной опекой. Обнаружив, что могут выжить в самой крайней ситу-
ации, они осмеливаются бросить вызов реальности; они рискуют принять
свое желание физической близости. В окружении, где стыд не имеет
значения, они преодолевают стыд перед собственным телом. Поняв, что
бояться больше нечего, они отбрасывают свой страх и приходят к
заключению, что выживание само по себе — пустое достижение, если оно
лишено того удовольствия и удовлетворения, которые дает интимная
близость.
ИЛЛЮЗИЯ РЕАЛЬНОСТИ
Отчаяние порождает иллюзии. Отчаявшийся человек создает их, чтобы
поддержать свой дух в борьбе за выживание. Это — валидная функция эго,
которую Вильям Силверберг подчеркивал при анализе «шизоидного
маневра». Он пишет: «Возникает впечатление, что то, что я называю
шизоидным маневром, может представлять собой определенную и
необходимую функцию, притупляющую острый ужас ситуаций, в которых
человек беспомощен перед неизбежностью нанесения ему вреда или
неминуемой деструкцией.»2" В качестве примера этого механизма
Силверберг цитирует поэму Р.М.Рильке, в которой молодой солдат,
столкнувшийся в бою лицом к лицу со смертью, трансформирует вражеские
пули в «смеющийся фонтан» и ныряет в него. С этой иллюзией «ужасающая
реальность уничтожения отклоняется. Конечно, это происходит не на самом
деле, а в уме молодого человека». Иллюзия возникает из-за беспомощности
перед внешней реальностью. Она становится патологией, когда
беспомощность порождает чувство неадекватности, не имеющее отношения
к тому, что происходит на самом деле.
ОТЧАЯНИЕ И ИЛЛЮЗИЯ
Опасность иллюзии состоит в том, что она «увековечивает» состояние
отчаяния. Один из моих пациентов отметил: «Люди ставят себе нереальные
цели, а затем, пытаясь их достичь, пребывают в постоянном отчаянии».
Примером иллюзии или нереальной цели является желание быть
«совершенной женой». Это ставит женщину в отчаянную ситуацию. Ее
поведение будет компульсив-ным, поскольку все действия будут направлены
на то, чтобы доказать, что она — идеальная, совершенная жена. Ее
позиция будет гиперсензитивна; она будет истолковывать каждое
высказывание или экспрессию мужа как знак того, что она неуспешна, а
поэтому и как отвержение ее личности. В то же самое время, она будет
равнодушна к чувствам мужа, поскольку находится под влиянием своего эго-
представления; ее поведение будет толкать мужа к переживанию
неудовольствия, что в свою очередь будет угрожать ее образу. Поскольку
отчаяние будет усиливаться, она начнет еще более компульсивно добиваться
исполнения своей иллюзии, оказавшись, таким образом, в порочном круге.
Некоторые наивные люди сознательно верят в иллюзию, считая, что
могут быть совершенной женой, матерью или другом; в то время как
действия других зачастую указывают на присутствие этих же иллюзий в бес-
сознательном. Чрезмерно критичная личность обманывает собственную
потребность быть продуманно совершенной. Неспособность принять других
такими, какие они есть, отражает неспособность принять себя. Поиск отра-
жения — это проекция собственных требований к себе. Рефлекционизм ,
возможно, является наиболее распространенной иллюзией и, конечно, одной
из самых разрушительных для человеческих взаимоотношений. Иллюзия
совершенной матери требует, соответственно, «совершенного ребенка» и
приводит к отвержению реального человеческого детеныша, который
нуждается в материнском понимании и поддержке. Совершенная мать
становится отчаявшейся и разрушающей женщиной.
Отчаяние и иллюзия образуют порочный круг, в котором одно
приводит к другому. Чем больше иллюзия отвергает реальность, тем более
отчаянную борьбу приходится вести, чтобы поддерживать ее. Когда, как в
шизоидном состоянии, иллюзия становится единственной основой
существования, она подменяет реальность, и ее приходится всячески
охранять и поддерживать.
В предыдущей главе я описал отчаянное сексуальное поведение пациентки
по имени Пенни. Ее распутство выглядело попыткой справиться с чувством
отверженности. Вполне возможно, что подобное поведение может быть
продуктом иллюзии. Помимо сексуальной позиции, которую можно было бы
назвать распутной и безответственной, Пенни испытывала иллюзию чистоты
и добродетели. То, что она считала своим, было не ординарной доб-
родетелью, но «сверхдобродетелью», тем, что нельзя было запятнать
распутством и пьянством. Фантазия, которая ассоциировалась с этой
иллюзией, состояла в том, что однажды она встретит принца, который
разглядит ее благородство и превосходство сквозь шелуху и стыд ее жизни.
Затем он сможет объявить, что она — принцесса и очистить ее в глазах мира.
Это — современная версия Золушки в терминах сексуальной морали.
Прикрываясь стыдом, Пенни могла «проверить» подлинность принца. Если
он не сможет понять, кто она есть на самом деле, он не настоящий принц. И
только подлинный принц был достоин переодетой принцессы.
Мечты Золушки есть у каждой шизоидной девушки. Это компенсация
за чувство беспомощности, которым все они страдают. Однако, это можно
интерпретировать и как проявление внутреннего чувства, что в личности
скрыты нетронутые ресурсы. Шизоид разрывается между нереализованной
возможностью, которая чрезмерно преувеличена иллюзией, и переживанием
себя (ее!!), редуцированным разочарованностью до отчаяния. Другой вариант
все той же сказки — Спящая красавица. Согласно этой версии, спящая
возможность пробуждается, благодаря отваге и настойчивости принца,
который преодолевает проклятье ведьмы, прорвавшись к принцессе через
заросли колючего шиповника скрывающего ее. К сожалению, волшебная
сказка редко оказывается правдой реальной жизни. Пока сохраняется
иллюзия, Золушка будет оставаться судомойкой в лохмотьях, а Спящую
красавицу по-прежнему будет скрывать непроходимая чащоба.
Искаженная иллюзией реальность, такова: внутреннее чувство отчаяния и
беспомощность. Иллюзия Пенни, которой казалось, что она принцесса,
сталкивалась с убежденностью, что такого мужчины, который захотел бы
жениться на ней, не существует. С помощью иллюзии она могла делать вид,
что ее отвергают. По мере продвижения терапии и ослабления чувства
отчаяния, она поняла, что пытается убежать от него.
Это понимание совершенно отчетливо возникло после того, как однажды она
вернулась домой, и отец высказал ей свое неодобрение. Пенни неожиданно и
очень сильно разозлилась и, хлопнув дверью, покинула дом. Отвержение
отца стало заключительным ударом, разбившим ее иллюзию. Образ принца
преобразился в отца, который, как она была уверена, несмотря ни на что,
любил ее. Эту иллюзию породила глубокая уверенность в том, что она при
любых обстоятельствах будет в глазах отца принцессой.
Происшествие имело двойной эффект. Сразу после инцидента с отцом
Пенни почувствовала такой прилив сил, которого никогда не случалось
прежде. Будто лопнула некая сеть, опутывавшая ее до этого момента. Новая
мощь была порождением той злости, которая охватила Пенни. Это и было то
чувство, которое она раньше вытесняла. Однако она злилась недолго, и
вскоре ее настроение изменилось, она опять почувствовала отчаяние, которое
схлынуло только благодаря анализу ее отношений с отцом.
В раннем детстве эти отношения были заинтересованными. Пенни перенесла
на отца все свое стремление к близости, привязанности и поддержке,
которого нормальный ребенок требует от матери. Это перенесение было
неизбежно, так как мать не могла удовлетворить потребность ребенка, в то
время как отец предоставлял позитивный отклик. Но его отклик был амбива-
лентным. Отец не мог удовлетворить потребность дочери в телесном
контакте, поскольку такое взаимодействие вызывало у него сильное чувство
вины, связанное с интимной близостью. Он принимал дочь как разумное и
думающее существо, но отвергал как существо сексуальное и физическое.
Для Пенни это усугублялось материнским непринятием.
Ребенок не может выжить без родительской любви и принятия. В интересах
выживания Пенни приняла отцовское требование и диссоциировалась с
собственным телом и с сексуальностью, предполагая, что, сделав это, она
станет для него «особенной». Но эта диссоциация повергла ее в отчаяние.
Отказавшись от телесного удовольствия, она начала испытывать потребность
в чем-нибудь, что могло бы поддержать ее дух. Она была уверена, что отец
действительно любит ее, и что его требования продиктованы желанием
уберечь ее от трудностей эдиповой ситуации. Чтобы не потерять рассудок, ей
необходимо было верить, что кто-то любит ее, и, обращаясь к отцу, она была
уверена в нем. Каждое разочарование в отце только усиливало ее иллюзию,
поскольку альтернатива, казалось, состояла в отчаянии и даже смерти.
Детская ситуация Пенни содержала еще один элемент, который
усиливал иллюзию. Ее отношения с отцом приводили к соревнованию с
матерью и порождали опасную соперницу. Детский ум превращал мать в
фигуру, которая не позволяла отцу полностью откликнуться на любовь
дочери. Мать, таким образом, становилась злой ведьмой или мачехой,
накладывающей проклятье на девочку, чтобы не допустить исполнения ее
желаний. Старшие сестры Пенни, которые принимали сторону матери, если
следовать сказке, играли роль ревнивых сводных сестер. Все моменты мифа
были налицо, причем в такой сильной степени, что иллюзию становилось
трудно отличить от реальности.
Дифференцировать иллюзию и реальность бывает очень сложно. Мать
и отец Пенни любили ее. В ее уверенности присутствовал элемент
реальности. Он состоял в том, что она была «особенной». У каждого ребенка
есть чувство, что он занимает особенное место для родителей, каждый
человек приносит это чувство во взрослую жизнь вместе с ощущением себя
и чувством идентичности. Ребенок чувствует, что на нем сфокусирована
родительская любовь. Но когда любовь обусловлена требованием отказаться
от инстинктивной животной природы, это чувство становится иллюзией,
которая служит для поддержки эго и для отрицания жертвы. Она не может
поддерживать во взрослом состоянии. Следовательно, человек фиксируется
на детской ситуации.
Шизоидная иллюзия превосходства и особенности присуща и
мужчинам. Один из моих пациентов описывает это так: «Я вдруг понял, что у
меня был идеализированный образ себя, как принца в изгнании. Я мечтал,
что мой отец, король, должен был прийти и объявить меня своим
наследником.
Я помню, как на выпускном вечере в школе я ждал, что появиться мой отец.
Он не появился. Занимаясь спортом и учебой, я всегда старался доказать, что
достоин его. Он никогда не обращал на это внимания. Потом он умер.
Я понимаю, что до сих прибываю в иллюзии, что когда-нибудь меня
найдут. Для этого, мне необходимо было не расставаться со своими
«претензиями». Принц не мог посвятить себя ординарной работе. Я должен
был показать, что я — особенный.»
Претензии этого человека на благородство и превосходство
контрастировали с реальностью его борьбы и провалов. Несоответствие
иллюзии и реальности приводили его в отчаяние. Поскольку этот клиент был
актером, мечта о том, что его «откроют», вполне ему соответствовала. Чем
больше он старался, тем сокрушительнее был провал. Пробы на роль всегда
были импрессивными, но спектакли редко соответствовали начальным
надеждам. Он тратил все силы на пробу, рассчитывая на исполнение
иллюзии. Когда этого не происходило, он вкладывал сердце в репетиции, а на
спектакли его не хватало. Постепенно он научился тому, что усилия,
потраченные на репетициях, не должны быть «беззаветными». В конце кон-
цов, во время одной из репетиций, его способность играть очень ослабла, и
он расторг контракт.
Этот пациент вел себя на терапии так же, как в театре. Вначале он прилагал
массу усилий, чтобы мобилизовать тело и показать мне, как хорошо он
может выполнить то, что я ему предлагал. Однако компульсивность, скрытая
за усилием, повышала напряжение, и хорошие чувства, которые он
переживал первое время, рассыпались. Так как это произошло одновременно
с потерей работы, он впал в отчаяние. Пока продолжался кризис, иллюзия
была разоблачена. Затем он понял, что вовсе не обязан быть самым лучшим.
«Если вы не самый лучший, — сказал он, — вам не грозит провал». Он имел
в виду, что всегда мог оправдать свой провал. Иллюзия предупреждала
конфронтацию с реальностью.
ОТЧАЯНИЕ И ДИССОЦИАЦИЯ
Хотя отказ от иллюзии представляет собой шаг к здоровью, он
неизбежно сопровождается отчаянием, которое возникает из страха быть
покинутым или оставленным. Поскольку отчаяние иррационально, как и
страх быть покинутым, оно переносит во взрослую жизнь человека его ин-
фантильные чувства. Когда рассыпается иллюзия, и прежде скрытое
отчаяние прорывается в сознание, пациент может понять, что и то, и другое
— продукт лежащей глубже безысходности.
Чем сильнее глубокая безысходность, тем большую иллюзорность она
порождает; еще больше иллюзия связана с отчаянием. Когда иллюзия обрела
силу, она начинает требовать исполнения, неизбежно толкая человека на кон-
фликт с реальностью, который приводит к безрассудному, отчаянному
поведению. Чтобы гнаться за исполнением иллюзии, приходится
пожертвовать хорошими чувствами в настоящем, и человек, живущий в
иллюзии, не может получить удовольствия. В отчаянии он стремится
отказаться от удовольствия и сохранить жизнь, откладывая надежду, что его
иллюзорно-правдивое проявление отодвинет отчаяние. Психология отчаяния
объясняет, почему шизоид живет на грани катастрофы. С помощью
безысходности и деструктивного поведения он бросает вызов обреченности,
надеясь ослабить ее ужас; с помощью иллюзии он отрицает безысходность,
надеясь избежать отчаяния.
Согласованность различных элементов в личности Пенни можно
описать следующим образом. Отрицание ее детской потребности в
физической близости, повторявшееся вновь и вновь, вызвало у девочки
чувство отверженности, которое переросло в отчаяние. В интересах
выживания Пенни вытеснила страстное стремление к эротическому
удовлетворению, диссоциировавшись с собственным телом. Этот процесс
(отвержение — отчаяние — диссоциация) породил разлом личности, в
результате чего сформировалась иллюзия и возникло чувство отчаяния. Да-
вайте изобразим это графически.
Пока в личности присутствует разлом, раскачивание между иллюзией и
отчаянием остановить невозможно. Только отождествление с собственным
телом позволяет ликвидировать этот разлом. Отождествленность редуцирует
отчаяние и разоблачает иллюзию. Появляется возможность обнаружить
лежащее глубже чувство обреченности или безнадежности, что открывает
путь для реконструкции инфантильной ситуации. В этой точке травмирую-
щее детское переживание может быть «перереагировано» и разрешено.
Иллюзия и отчаяние замыкаются в петлю, которая медленно душит
человека. Удивительно то, что отчаяние представляет собой единственный
путь, позволяющий вырваться из этой петли нереальности. Возьмем алкого-
лика. Он пьет не потому, что находится в отчаянии. Употребляя спиртное, он
отрицает свое отчаяние, убегает от чувств и уходит от реальности. Именно
отчаяние заставляет его искать помощи. Но тем, кто имел дело с алкого-
ликами, отлично известно, как трудно заставить их признать, что они
переживают отчаяние. Алкоголик — это отчаявшийся человек, который не
может взглянуть в лицо собственному отчаянию или допустить возможность
существования надежды. Алкоголика поддерживает иллюзия. Самая большая
иллюзия состоит в том, что он может остановиться и перестать пить, если
решит сделать это.
Трудно найти что-нибудь более далекое от правды, чем эта иллюзия.
Природа наркотической зависимости такова, что человек бывает не в силах
освободиться от ее хватки. Какое же высокое мнение о своей воле надо
иметь, чтобы думать, что можешь контролировать паттерн поведения,
представляющий собой переживание провала и повторявшийся бессчетное
число раз!
Иллюзия: уровень эго.
Чувство отчаяния: уровень тела.
Отчаяние
Разлом Диссоциация
с телом
Рисунок 11
Корни процесса кроются в опыте отвержения детской потребности в
интимной близости.
Настоящему алкоголику присуще самодеструктивное поведение. Если бы
человек мог контролировать его, он бы вообще не стал поступать таким
образом. Иллюзия воли ставит мощный барьер, не позволяющий обратиться
за помощью и принять ее. Алкоголику можно помочь только тогда, когда он
признает, что не способен помочь себе сам. Тот факт, что шизоид обратился
к терапевту, указывает на то, что он убедился в необходимости получить от
кого-то помощь.
Если безнадежность — болезнь, то отчаяние — кризис, который может
привести к выздоровлению. Так ли черно отчаяние, что в нем не брезжит ни
один светлый луч? Так ли оно глубоко, что ведет к самоубийству? На второй
вопрос можно ответить так: к суициду приводит не отчаяние, а
безнадежность. Это экстремальное самодеструктивное действие, финальный
вызов судьбе. Отчаяние может привести к смерти, но в данном случае она не
будет сознательной акцией. Отчаяние — это попытка смириться, но пока
продолжается жизнь, смирение никогда не сможет быть полным или
окончательным. Если отчаявшийся человек сдается, то человек в состоянии
безнадежности борется за то, чтобы не погрузиться в неизбежность
обреченности. Когда обреченность действительно неизбежна, безнадежность
становится рациональной. Но, как полагает Силверберг, судить о том, что
именно присутствует — обреченность или беспомощность — можно только
субъективно.
Даже в самом глубоком отчаянии присутствует реальный луч надежды,
поскольку допускается возможность разочарования. Иллюзия же не
допускает двойственности и не дает выбора. Человек, пребывающий в
иллюзии, что в своих действиях он исходит только из добрых намерений,
будет иррационален, едва его мотивы окажутся под вопросом. Индивидуум с
иллюзией, состоящей в том, что он сам по себе необыкновенно важен, может
сломаться, если его эго-образ подвергается сильному испытанию. Тот, кто
пребывает в состоянии безнадежности, чувствует себя стоящим на краю
пропасти, он ужасается тому, что если отпустит себя, то впадет в
неослабевающее отчаяние. Расставшись в процессе терапии с иллюзией, он
вдруг с удивлением обнаруживает, что не разрушился, и что у него есть
реальная надежда.
Иллюзия уступает медленно. Как только терапия обеспечит первое
движение, эго тут же выстраивает защиты против внутреннего отчаяния и
беспомощности. Каждый пациент приходит на терапию, втайне рассчитывая,
что она позволит ему транслировать иллюзию в реальность. Возникающее
сопротивление бывает трудно преодолеть, потому что оно скрывает
иллюзию, как от клиента, так и от терапевта. Безнадежность постепенно
уступает место отчаянию, поскольку в процессе терапии пациент
останавливается и перестает убегать от самого себя. Поняв, что его иллюзии
никогда не исполнятся, человек приходит в отчаяние и чувствует, что
терапия не удалась. Именно в этот момент он может расстаться с иллюзией.
Переход к отчаянию сопровождается чувством усталости и изнеможения —
так чувствует себя солдат после окончания боя. Но утомление и изнеможение
не позволяют человеку совершить резкие безрассудные действия, то есть
вести себя так, как в состоянии безнадежности.
Проработку этих проблем иллюстрирует следующая история болезни.
В самый тяжелый момент одна из моих пациенток, Джоан, сказала: «Я
чувствую себя безнадежно усталой. Я чувствую, что могла бы уползти в нору
и пролежать там лет десять. Я чувствую, что больше не способна справляться
с жизнью». На самом деле она никогда не могла справиться с жизнью. Эта
взрослая женщина жила, стараясь быть сильной, чтобы справиться со всем.
«Не могло возникнуть такой проблемы, которую я не смогла бы
решить. Я могла лепить жизнь. Я могла «формировать» те события, которые
со мной происходили. Я всегда представляла себя как искушенного профес-
сионала, исполняющего ведущие партии и делающего карьеру и
одновременно — как безупречную мать. Я могла бы составить отличную
партию мужчине, потому что была бы совершенной женой — преданной,
лояльной и понимающей. Моя беззаветная любовь, забота и понимание
отражались бы на детях. Помимо всего этого, я думала, что могла бы быть
большой умницей, ученым или учителем».
Та сумятица, которую реальность вносила в жизнь Джоан , не подрывала ее
фантазии, а только усиливала их. Эта пациентка не могла принять
реальность. Параллелью ее воображаемой искушенности выступала
наивность. Один раз эта наивность чуть не стоила ей жизни: она позволила
«странному» мужчине сопровождать себя на пустынной дороге и
подверглась нападению с его стороны. Позже, несмотря на предостережения,
она вышла замуж за психопата, который злоупотреблял ее доверием и плохо
обращался с ней. Двумя годами позже этот брак закончился разводом, но
Джоан все еще сохраняла иллюзию, что однажды она удачно выйдет замуж и
будет счастлива, потому что сможет быть безупречной женой. Она была
одинокой и отчаявшейся женщиной, игравшей роль клоуна, чтобы избежать
униженности, и державшейся за свою иллюзию, чтобы спастись от отчаяния.
После аналитической работы Джоан увидела противоречивость своей
иллюзии. Она никогда не сомневалась в своем идеале просвещенной
общественницы, хотя этот образ резко конфликтовал с идеалом совершенной
матери. Эти две роли безуспешно пыталась соединить в себе мать Джоан.
Поскольку моя пациентка не знала другого способа функционирования, у нее
не было выбора. Ее иллюзии уходили корнями в нереальность «семейной
идеологии», которая стала единственной реальностью маленькой Джоан.
Иллюзия содержит в себе «привкус» отчаяния и элемент компульсивности.
Фантазии Джоан выражают ее уверенность в своих потребностях, а не в
желаниях. Она верила, что должна быть компетентной, просвещенной,
интеллигентной, преданной и понимающей. Взглянув на свои иллюзии
объективно, она смогла увидеть, что они придавали ее отцу женские черты.
Ее эго-отождествление с этим образом было мотивировано отчаянной
потребностью получить его привязанность и любовь. Ей необходимо было
доказать отцу, что она лучше матери. Она могла
бы быть компетентна там, где мать была неадекватна, предана там, где
мать была индифферентна, успешна там, где мать терпела неудачу. Когда
иллюзия рассыпалась, Джоан поняла, что она не лучше матери. Она была
почти настолько же неуспешна, как мать, причем причины этой
неуспешности были одни и те же. Она растрачивала энергию, стараясь
исполнить образ эго, а это не имело отношения к ее потребностям.
На самом деле Джоан необходима была более сильная идентификация с
собственным телом, ей нужно было сильнее почувствовать самость . Она
очень много работала с дыханием и движением, чтобы войти в более тесный
контакт с телом; она настолько продвинулась в этом, что окружающие
начали отмечать перемены в ее внешнем облике. Но отношения с отцом
испортились. Чем больше она продвигалась, тем больше старалась принять
себя как личность, и тем критичнее начинал к ней относиться отец.
Интенсивность конфликта с отцом заставила Джоан понять, что она не может
слепо следовать его указаниям и подчиняться ему. Жить по-прежнему она
тоже не могла. Это слишком дорого ей обходилось. Поняв это, Джоан смогла
увидеть и рассмотреть свою иллюзию.
Вторым фактором, подорвавшим иллюзию, стало понимание, что у ее
ребенка есть проблемы, которые возникают на почве ее тревожности. Такая
конфронтация с реальностью ослабила силу иллюзий, и Джоан постепенно
провалилась в глубокое отчаяние.
У этой пациентки была манера покачивать головой из стороны в сторону,
когда она была обескуражена. Я попросил ее обозначить этот жест, и она
сказала: «Бесполезно. Это не принесет пользы. Я всегда буду одинока. Меня
никто никогда не полюбит». Затем она «взорвалась» тяжким рыданием и
закричала, что терапия не может изменить этого состояния. «Я буду
одинокой всю жизнь»,— сказала она. Ее отчаяние в этот момент было очень
глубоким.
Несмотря на отчаяние, разрушение иллюзий сделало Джоан более
человечной. Пребывая в отчаянии, она смогла увидеть своего ребенка как
независимую личность, а не как спроецированный образ ее собственного эго.
Она смогла понять его трудности как отражение ее собственной
тревожности. Ей удалось увидеть, что его сопротивление ей наполнение
смыслом. Если раньше она старалась справиться с проблемами ребенка, и ее
попытки оканчивались неудачей, то теперь она стала относиться к другим с
пониманием. Она обрела способность видеть мужчину как личность, с
которой можно разделить наслаждение и боль жизни. Она перестала
рассматривать представителей мужского пола как исполнителей ее мечтаний.
РОДИТЕЛЬСКАЯ НЕРЕАЛЬНОСТЬ
Конфликт между принятием себя и потребностью в привязанности
порождает бунт против родительских ценностей. Этот бунт, однако, бессилен
изменить глубоко лежащее чувство покорности, он лишь служит формой
протеста. Бессилие попытки изменить родительские ценности видно в случае
человека, который в детстве бунтовал против жесткой дисциплины, но сам
столь же суров со своими собственными детьми. Барбара, о которой мы
говорили в первой главе, отметила, что пугает детей так же, как ее когда-то
пугала мать, несмотря на то, что сознает позицию матери. Многие люди, став
взрослыми, забывают о том, каково им было в детстве. Они забывают, как им
было несладко, когда их заставляли есть то, что они не любят, рано
отправляться спать, чувствовать, что их ограничивают, и они точно так же
ограничивают собственных детей. Забыть свое детское неповиновение,
значит вытеснить свою ненависть к родителям, которая привела к
бессознательной идентификации с ними.
Большинство детей растут с иллюзией, что их жизнь будет не такой,
как жизнь родителей. Каждый из них убежден, что будет счастлив там, где
родителям не повезло. Необходимость такой иллюзии очевидна. Если бы не
иллюзии, несчастье во многих домах повергало бы в отчаяние. Но иллюзия
ослепляет человека и форсирует провалы и несчастья. Она сулит
нереальность. Помочь пациенту достичь инсайта и осознать те иллюзии,
которые присутствовали в жизни его родителей, — значит помочь ему в
конце концов понять и свои собственные иллюзии. Это важная часть
терапевтического процесса.
Один молодой человек описал подобный инсайт: «Придя домой, я
посмотрел несколько дальше, заглянул за влияние моей матери. Она не
думает об армии как о реальности, для нее это кошмар. Она не принимает
происходящих в жизни неприятностей: наступления старости, смерти, моих
неудач, наших ограниченных возможностей. Я увидел, что мне необходимо
стать более объективным и отстраниться от той нереальности, которую
навязали мне мои любящие родители».
Базисная нереальность невротичной родительской любви, которая
навязывается ребенку, — отрицание телесной жизни, а значит и стремления к
удовольствию, которое человек получает от двигательной активности и теле-
сного контакта. Для многих родителей жизнь тела ставиться ниже
достижения, повиновения, интеллектуальности, они игнорируют значимость
телесного удовольствия. В результате, ребенок теряет способность
самоутверждаться, проявлять агрессию для того, чтобы потребовать это
удовольствие. Для невротичного родителя жизнь тела иррациональна,
непредсказуема и полна опасности. Его тревожность возникает из страха
собственной вытесненной силы и сексуальности, которую он проецирует на
внешний мир. Существование вроде бы требует приручить животное в
новорожденном организме. Это осуществляется с помощью постоянного
давления на ребенка, которое выражается, к примеру, такими словами: «Веди
себя прилично!», «Будь умницей!», «Тихо!», «Лежи смирно!». В результате
форсируется диссоциация ребенка с его собственным телом и подавляются
его чувства. Вот слова пациентки, описывающие эффект родительского
подхода: «В моем теле нет ничего активного. Я всегда чувствовала, что если
я в нем (в теле), то я недееспособна. Мои родители всегда боялись, что я
упаду. Они всегда боялись, что я уроню что-то, и когда они кричали, я,
конечно же, все роняла. Я никогда не доверяла своему телу, поэтому я разви-
вала интеллект, чтобы скрыть ощущения безжизненности и пустоты».
Потом она добавила: «Когда вы отвергаете свое тело, вы становитесь
нагим духом, ищущим это тело, чтобы войти в него». Человек, который не
живет в своем теле, вынужден жить через тела других людей. По этой
причине многие матери чрезмерно вовлечены в своих детей и совершенно не
учитывают их собственные потребности.
Отвержение тела вызывает широко распространенную шизоидную
иллюзию «неагрессивности». Одна моя пациентка описала своего мужа
словами, которые подходят многим шизоидам: «Он не понимает, зачем в
жизни бывают неприятности. Он думает, мир мог бы существовать без
ненависти. Все должны придти к согласию». Такого мира не существует и не
может существовать. Человек, который пытается функционировать на этой
основе, живет в нереальности. Он создает эту иллюзию, чтобы
компенсировать отсутствие агрессии. Без адекватного самодействия,
пользуясь понятием Радо, шизоид чувствует беспомощность, он не может
обеспечить себе удовлетворение своих желаний. Его личность фиксируется
на инфантильном уровне. Дальше его иллюзия приводит к уверенности, что
человек может получить заботу, не напрягаясь при этом сам. Это знакомая
сказка незавершенного инфантильного создания, которое пребывает в
иллюзии, что кто-то будет удовлетворять его инфантильные желания, а с его
стороны не потребуется никаких усилий.
Отказ от агрессии редуцирует способность организма к удовольствию.
Во взрослой жизни удовольствие — это активный процесс, то есть
удовлетворение своих желаний путем активных действий. Это вовсе не
значит, что взрослый человек не может пассивно переживать удовольствие,
но пассивного удовольствия недостаточно для того, чтобы поддерживать
здоровую эмоциональную жизнь. У ребенка, напротив, доминирует именно
пассивное удовольствие. Страстное стремление к такому удовольствию,
присущее множеству взрослых людей нашей культуры, отражает их
фиксацию на инфантильном уровне функционирования. Иллюзия, что такое
удовольствие может удовлетворить потребности взрослого человека,
удерживает его от агрессии. Концепция Радо о недостатке удовольствия у
шизоида валидна, но этот недостаток детерминируется отказом от агрессии и
отрицанием тела.
Психологическое понятие слова «агрессия» не имеет отношения к
результату движения. Агрессивное движение может быть конструктивным и
деструктивным, любовным и нежным или полным ненависти и жестокости.
Само по себе слово означает лишь «движение к», которое противоположно
«движению от». Агрессивные действия позволяют человеку вступить во
взаимоотношения с людьми, вещами и ситуациями. По этой причине
агрессивные действия синтоничны эго. Они нацелены на удовлетворение
потребностей. Физиологическая противоположность агрессии — регрессия.
Регрессируя, человек отказывается от потребности и возвращается на тот
уровень функционирования, где эта потребность уже не выступает как
императив. Поскольку потребности удовлетворяются во внешнем мире,
агрессия означает, что человек ориентирован на реальность. При регрессии
же он отворачивается от мира, уходит от реальности, отступает в иллюзию.
ЦАРСТВОВАНИЕ ИЛЛЮЗИЙ
В нашей культуре широко распространены две иллюзии: одна связана с
деньгами, а другая — с сексом. Иллюзия о всемогуществе денег,
подразумевая, что они способны разрешить любые проблемы и принести их
владельцу радость и счастье, ответственна за поклонение деньгам. Если же
присутствует вера во всемогущество секса, то люди начинают поклоняться
ему. По мнению тех, кто разделяет эти иллюзии, сексапильность, как и
деньги, является силой, способной раскрыть небесные врата. Для многих
людей деньги и секс становятся царствующими божествами.
Каждый шизоид, с которым я работал, разделял иллюзию о
всемогуществе секса. Несмотря на понимание того, что ее никак нельзя
назвать «богиней любви», каждая шизоидная девушка в глубине своего
существа уверена в своей сексуальной неотразимости. Некоторые из них
«разыгрывают» это, у других это чувство скрыто страхом и тревожностью.
Такая иллюзия придает сексу особую значимость, пренебрегая всей
личностью в целом. В своей предыдущей книге «Любовь и оргазм» я
подчеркивал, что секс и личность — это две стороны одной монеты. Попытка
оторвать секс от его основы в личности в целом, приводит к иллюзии
сексуальной «искушенности».
Сексуально «искушенный» человек пользуется сексом как
инструментом силы. Это нарушает его функционирование. Вместо того,
чтобы быть экспрессией чувства к сексуальному партнеру, секс становится
маневром, подкрепляющим эго или устанавливающим его превосходство.
Мужчина, играющий роль неотразимого «Казаковы», старается исполнить
образ эго как «великого любовника». Женщина, которая видит себя
«сексуальной», уверена, что ее сексапильность устанавливает превосходство
ее фемининности.
Насколько иллюзия такой «сексуальности» может быть далека от реальности,
видно на рисунке 12.
Рисунок 12
Пациентка, нарисовавшая эту фигуру, прокомментировала свой рисунок так:
«Она кажется пустяком. Ее тело выглядит скучным. У нее поддельная
улыбка. Я чувствую, что у меня самой бывает такое выражение. У меня
похожая фигура, сексуальная и женственная».
Как же можно видеть фигуру как «пустяк» и одновременно считать ее
«сексуальной и женственной»? Мысль о том, что можно объединить эти
противоположности, основана на взгляде на женщину, как на округлое,
мягкое, пустое тело с большой грудью и бедрами, которое очень нравится
мужчинам. Плоская грудь, мальчишеские бедра, сильное тело обнаруживает
маскулинную идентификацию и предполагает гомосексуальную позицию.
То, что секс — это экспрессия чувства, и что тело без чувства лишено
сексуальности, подтверждает именно то, что отрицают шизоиды.
Иллюзорная «сексуальность» создает ложную видимость, скрывая истинное
положение вещей и путая сексуальную «искушенность» с сексуальной
зрелостью.
Эта иллюзия, как и многие другие, возникает как преувеличение
детской ситуации. Она представляет собой фиксацию на эдиповом уровне и
является усилением инцестуозных чувств между детьми и родителями. Если
девочка будет сознавать отцовский интерес к ней как к сексуальному
объекту, у нее возникнет иллюзия. Она будет откликаться на этот интерес,
исходя из стремления получить поддержку и выражение привязанности, и
бессознательно адаптировать роль сексуального объекта как способа
получить эту привязанность и поддержку от других мужчин.
Женщина, рассматривающая себя как сексуальный объект, уверена в
том, что она неотразимо сексапильна. Она может испытывать отвращение к
собственному телу, но при этом не сомневаться в том, что обладает силой,
соблазняющей мужчину. Если даже отец не смог противостоять ее чарам, то,
что же остается всем прочим мужчинам? Такая женщина тратит энергию на
то, чтобы совершенствовать свою сексапильность, будто именно она
составляет смысл всей ее личности. Ее манеры и внешний вид будут
выражать поверхностную «сексуальность», скрывая ее внутренние чувства.
Она будет соблазнять тех мужчин, незрелость которых соответствует ее
собственной незрелости. С ними она может снова пережить свою
неотразимость, но в то же время жаловаться психотерапевту, что «мужчины
не могут не тянуть ко мне свои руки». Поскольку «сексуальность» составляет
столь значительную часть ее личности, она не сознает, что ее поведение
соблазняет мужчин. Она так легко флиртует, вертит бедрами так свободно, и
ее наряды так провоцируют! Так как ее иллюзия зависит от мужского
отклика, она непременно будет вести распутный образ жизни, переживая при
этом безнадежную потребность сохранить свою иллюзию.
Сексуально «искушенная» женщина не может стать завершенной
женщиной. Ее сексуальная активность не приносит удовлетворения. Она
оргастически импотентна, а ее образ женственности постоянно
расшатывается сексуальной фрустрированностью. Отчаявшись найти любовь
в сексе, она впадает в состояние еще большей безнадежности, и круг
замыкается.
В норме, отцовскими чувствами к дочери руководит уважение к ее
юности и невинности. Если он сексуально счастлив с женой, его
привязанность к дочери свободна от бессознательной сексуальной вины. Но в
сексуально несчастной семье девочка невольно становится объектом, на
который отец проецирует свое сексуальное неисполненное влечение, а мать
— сексуальную вину. Мать начинает видеть в дочери проститутку, а отец —
принцессу. Чувствуя, что ее отвергает мать, девочка в отчаянии
оборачивается к отцу и принимает смесь любви и сексуального интереса. У
нее нет выбора, она вынуждена принять отцовский интерес. В дальнейшем
эта ситуация осложняется тем фактом, что личность девочки от четырех до
шести лет особенно подвержена сексуальному возбуждению, и по этой
причине именно в этом возрасте может созреть преждевременный бутон
сексуальности. Ее отклик на отца принимает форму фантазии, в которой она
видит себя на месте матери. Однако страх инцеста заставляет ее
диссоциироваться с реальностью инфантильного тела и приводит к
возникновению иллюзии, что она сексуально неотразима.
Конфликт современного мужчины возникает из-за противопоставленности
его эго-ценностей и ценностей тела. Эго думает о достижениях, а тело хочет
удовольствия. Эго функционирует с помощью образов, а тело — с помощью
чувств. Если образ и чувство совпадают, человек живет нормальной здоровой
эмоциональной жизнью. Если же чувство подчинено или подавлено ради эго-
представления, возникает иллюзия и наступает отчаяние. Иллюзия
противоречит реальности телесного состояния, безнадежность уклоняется от
потребностей тела.
За каждой иллюзией скрывается стремление к свободе и любви.
Человек в состоянии безнадежности борется за свободу и любовь с помощью
иллюзии силы. В его уме сила — ключ к свободе и любви. Хотя эта иллюзия
поддерживает его дух в отчаянии и беспомощности, мы увидели, что когда
критический период детства остается позади, она же и сохраняет это
отчаяние и эту беспомощность. Чтобы преодолеть иллюзию силы,
необходимо пережить реальность и любовь как телесное чувствование. Это
осуществляется путем концентрации на физических напряжениях тела. Когда
человек почувствует ригидность собственного тела, он узнает, что не
свободен, несмотря на бунт и неповиновение. Если он почувствует, что его
тело «заморожено», то узнает, что скован, независимо от того, какова
внешняя ситуация. Если он начинает сознавать, что его дыхание ограничено,
а подвижность снижена, он поймет, что неспособен любить.
Эмоциональное значение мышечного напряжения все еще недопонято.
Эмоциональные неразрешенные конфликты детства структурируются в теле
хроническими мускульными напряжениями, которые порабощают человека,
ограничивая его подвижность и способность чувствовать. Необходимо
устранить эти напряжения, которые, захватывая тело, портят, расщепляют и
искажают его, и только тогда можно обрести внутреннюю свободу, без
которой уверенность в том, что человек может вольно думать, чувствовать и
любить, всего лишь иллюзия.
Дошедший до отчаяния человек, как правило, не сознает, что приютил
в себе демоническую силу. Он рационализирует свое поведение или
оправдывается, объясняя его беспомощностью или безнадежностью. Он
идентифицирован со своим демоном и неспособен объективно взглянуть на
это. Демоническая сила составляет на этой стадии часть структуры характера
человека, которую обязано защищать эго. Это напоминает троянского коня
внутри города, коварную опасность которого эго увидеть не может. Природа
обмана станет очевидной, и город окажется под угрозой бедствия только в
тот момент, когда конь извергнет из своих недр вражеских воинов. Когда
жизни или рассудку угрожает самодеструктивное поведение, человек может
понять, что именно оно повинно в отчужденной пустоте его личности. Если
прежде он мог оправдать свои действия как естественный отклик на
фрустрацию и непринятие, то теперь он попадает в позицию, из которой они
видны как компульсивность и даже как симптом заболевания. В этой точке
терапевт может распознать за компульсивностью демоническую силу и,
анализируя ее элементы, ликвидировать ее активность. Поскольку в каждой
шизоидной личности присутствует демонический компонент, если мы хотим
исцелить расщепленную личность, совершенно необходимо знать, как этот
демон появляется.
Демонизм — это отрицание иллюзии. Демонические силы пытаются
разрушить иллюзию и повергнуть человека в отчаяние. Их оружие — цинизм
и сомнение. Прикрываясь рациональностью, демон прячет свою иррацио-
нальную природу. Когда иллюзия рушится, как и предсказывал демон, он
нашептывает: «Покажи им, что тебе все равно». Его совет —
самодеструкция, поскольку реально ни-
чего не произошло и на самом деле беспокоится не о чем. Он издевается над
эго и расшатывает его стабильность. Фактически он говорит эго: «Так ты
думаешь, что сможешь жить без меня? Ты полагаешь, что твои иллюзии
могут тебя поддержать? Результат подобен восстанию экономически
зависимых рабов. Голос демона — это голос отвергнутого тела, которое
пытается взять верх над эго и опровергнуть его. Эго, полагаясь на иллюзию,
становится беспомощным, когда эта иллюзия рухнула. Тело, призванное
служить иллюзии, реагирует деструкцией, высвободившись из-под власти
контролирующих сил. Оно преодолевает беспомощность эго и временно
обретает власть над ним. Оно вспыхивает как негативная сила, как ненависть,
которая крушит все, чего стремилась достичь иллюзия.
Ребенок рождается без иллюзий и без знания о добре и зле, о боге и
дьяволе. Он рождается как животный организм, поведение которого
определено удовлетворением физических потребностей и стремлением к удо-
вольствию. «Хорошо» и «плохо» начинают обретать смысл, когда он
научается сопротивляться манящему телесному удовольствию и обуздывать
агрессию. «Хороший» ребенок слушается и подчиняется, «плохой» —
бунтует и не покоряется. Если он преодолевает родительскую авторитар-
ность, то будет отвергать животные инстинкты в интересах выживания. Он
«закопает» их под ложечкой в животе и заключит в капсулы мышечных
контрактур. Брюшная стенка станет жесткой и тяжелой, ягодицы сожмутся,
тазовое дно поднимется, а диафрагма застынет. Изолированные и запертые
инстинкты сексуальности и агрессии постепенно превратятся в порочность и
ненависть. Отсечение сознательного управления и отвержение телесных
проявлений форомирует их собственную «адскую территорию». Как раз во
время этого процесса и рождается дьявол.
Демон возникает в человеке путем тех же психологических
механизмов, что и его оригинал — Люцифер. Изначально Люцифер был
ангелом божьим, который променял небеса на преисподнюю, потому что
взбунтовался против авторитета всевышнего. До его бунта в небесном раю
царил мир. Изгнание Люцифера соответствовало человеческому падению,
после того как змей ввел человека в искушение, и он съел запретный плод
древа знания. И Люцифер, и человек нарушили божью волю, но Люцифер
был повергнут в бездну, а человек, изгнанный из сада эдемского, остался
между небом и землей.
Можно провести интересную параллель между тем, что дьявол находится в
животе земли, и моим заявлением, что в человеке дьявол проживает где-то в
животе. Адское пламя тоже можно сравнить с огнем сексуального желания,
локализованного в области живота. Плотское удовольствие это сильный
соблазн, который дьявол использует, чтобы заманить эго в адскую бездну.
Эго борется с этой катастрофой, любой ценой стараясь сохранить контроль
над телом. Ассоциированное с эго сознание противопоставлено
бессознательному или телу, то есть представителю темных сил. Западня не
сработает, и дьявол не может победить, пока тело полно жизни. В этой беско-
нечной борьбе иллюзии эго постоянно подрываются активностью
вытесненных чувств.
Как взаимодействует иллюзия и демоническая сила, можно увидеть на
примере женщины, у которой есть иллюзия, что она является совершенной
матерью. В реальности она часто действует таким образом, что разрушает
своего ребенка и отрицает свою иллюзию. Это не делается сознательно.
Напротив, ее сознательное желание — быть совершенной и иметь
совершенного ребенка, но ведь никакой ребенок не может быть
совершенным, и она переживает фрустрацию, когда он терпит неудачи. Под
предлогом того, что «мать лучше знает», она отрицает возможность
самостоятельного развития своего малыша, его собственной личности, не
давая ему осуществлять саморегулирование. Сопротивление ребенка
рассматривается как обструкционистская тактика, в которой обвиняется его
природная порочность. Если ее раздражение горой нависает над
постоянными неудачами малыша, а он, конечно же, не откликается на это
позитивно, она начинает испытывать по отношению к нему ненависть и
ярость. Остается изумляться, как это «совершенная» мать может переживать
такие чувства!
Конфликт между ребенком и его родителями всегда приводит обе
стороны к негативному результату. Ребенок не может победить родителей, от
которых зависит его выживание и развитие. Но и родители не могут победить
его, поскольку он, хоть и подчиняется, но сохраняет внутри себя бунтарство.
Бунт снова вспыхивает в отрочестве, когда нахлынувшее сексуальное
чувство мешает стремлению к независимости. Старая борьба возобновляется,
только теперь ненависть сильнее захлестывает обе враждующие стороны. В
такой ситуации, когда, в конце концов, наступает перемирие, молодой
человек утрачивает положительные чувства к собственному телу и не
идентифицируется с ним. Он становится тихим или приходит в крайнее
отчаяние, и его личность приобретает шизоидные свойства. Родители теряют
любовь своего ребенка, развитие которого они понять, не способны.
Демонический аспект матери, которая так обращается с собственным
ребенком, заметен в неотступности и компульсивности, с которой она
добивается своего. Конфликт между матерью и ребенком быстро теряет по-
верхностное оправдание, что «так лучше для ребенка», и превращается в
столкновение воли. Неудивительно, что это оборачивается войной; возникает
насилие или угроза насилия. Я видел матерей, которые «нападали» на своих
детей, и в их взгляде было столько ненависти и ярости, что у меня все
сжималось внутри. Казалось, что если ребенок не будет соответствовать
представлению матери о том, каким он должен быть, она уничтожит его. Это
представление, которое мать проецирует на ребенка, отражает ее эго-
представление о его счастье. Поскольку этот образ является проекцией ее
образа себя, предполагается, что ее действия должны обеспечить ребенку
больше свободы или радости, чем досталось ей самой. Все это происходит на
бессознательном уровне, в то время как сознанием владеет иллюзия
совершенной матери. Именно демоническая сила направляет мать против ее
сознательных намерений.
Демонический аспект отчетливо проступает в выражении лица матери, когда
она приходит в ярость по отношению к ребенку. Брови в этот момент
изгибаются, глаза чернеют, челюсть напрягается, говорить становится
трудно. Тотальная экспрессия — подавляющая и умерщвляющая ярость,
вызывающая впечатление, что сам демон поднялся из преисподней. Как не
ужаснуться ребенку, когда он видит такое выражение лица? Говорят, что «и в
аду нет ничего страшнее, чем презрение женщины». Если такая ярость
возникает на лице взрослого человека, она опустошает личность ребенка, чья
зависимость от матери делает его беспомощным в столкновении с ней. Образ
ведьмы возникает из детского переживания такого демонического аспекта
собственной матери.
Демоническое действие в отличии от нормального не синтонично эго;
оно направлено против его воли, в противоположность эго-желанию и
поэтому не является открытым выражением чувства. В демонической ярости,
к примеру, брови могут быть изогнуты так, будто пытаются удержать
разрушительную силу или отрицают ее, но полный ненависти взгляд,
который человек не сознает, остается неприкрытым. Злость, в
противоположность ярости и истерии, охватывает всю личность, и эго
принимает ее. Демоническое действие соединено с механизмом отрицания:
эго отрицает поступок, в то время как тело совершает действие. Термин
«дьявольское» означает такое поведение, когда в момент совершения
действия отрицается намерение его совершать. Человек, идентифициро-
ванный только со своим эго, нечестен на бессознательном уровне. Подобное
поведение возникает из-за сильного чувства вины, которое порождает
диссоциация сознания и телесного чувствования.
Мать, которая настроена против ребенка, на самом деле совершает
самодеструктивное действие. Проекция ее образа на ребенка раскрывает
бессознательную идентификацию с ним. Ее ненависть к ребенку — это
отражение ненависти к себе самой. Отвергая индивидуальность ребенка, она
бессознательно отвергает свою собственную индивидуальность. Ребенок —
часть ее тела, которая теперь должна жить независимой жизнью. Отсекая
своего малыша от привязанности и тепла, она символически отсекает себе
руку или какую-то часть тела. Ребенок не только продолжение ее тела, он
еще и экспрессия ее сексуальности. Вся ее вытесненная сексуальная вина, все
вытесненные негативные чувства к собственному телу фокусируются на
ребенке, который будет реагировать на такую проекцию ненавистью по
отношению к матери, которую та будет истолковывать как порок.
Если маленький ребенок ведет себя как демон, значит его естественные
качества разрушены родителями, а их место заняли негативные силы,
которые он вынужден отрицать. Так жаль, что нормальная потребность ре-
бенка в эротическом контакте часто рассматривается родителями как
тактика, с помощью которой он пытается «измотать» их или добиться от них
внимания. В своей безответственной спонтанности ребенок может быть «дья-
волом во плоти». Его естественные сексуальные интересы некоторые
родители считают проявлением порочности. Его самое важное стремление
быть свободным и веселым часто воспринимается как безответственная
позиция. Если он не ест того, что выбрала для него мать, про него говорят,
что он упрям. Все его действия определены тем, что он живет телесной
жизнью, как животное. Он действует на основе принципа удовольствия. Он
делает то, что чувствует как «хорошо» и избегает того, что «опасно». Но для
родителя, который отрицает собственное тело это невыносимо. По мнению
многих родителей, ребенка надо контролировать и учить владеть собой, он
должен адаптироваться ко взрослым ценностям и «бросить» тело, то есть
начать отрицать свои естественные инстинкты. Неудивительно, что
некоторые дети становятся настоящими маленькими демонами, действия
которых порочны. Порок возникает в ребенке, который потерял надежду, что
родители с пониманием откликнутся на открытое проявление его чувств.
Материнский отклик на ребенка определен ее личностью. Если она
расслаблена и удовлетворена своим женским функционированием, она
распространит эти хорошие чувства на плод, созревший в ее браке. Если же
она напряжена, фрустрирована и неуверена в своей роли женщины и жены,
она будет теми же чувствами реагировать на детей. В моей предыдущей
книге «Любовь и оргазм» я подчеркнул, что женщина не может полностью
отделить свои чувства к ребенку от тех чувств, которые присутствовали,
когда возникло это маленькое существо. Ее чувства по отношению к сексу
будут определять ее подход к ребенку. Независимо от сознательного
желания, ее сексуальная вина и тревожность влияет на поведение и отно-
шение к ребенку. То, как она обращается с телом ребенка, отражает ее
чувства по отношению к своему телу. Я видел молодую женщину, которая
ужаснулась, когда ее малыш срыгнул ей на платье. Она оттолкнула его от
себя, будто он был какой-то грязной вещью. Экспрессию отвращения,
которая может возникнуть на лице матери, когда она меняет малышу
пеленки, он чувствует как отвержение. Нетерпимость некоторых матерей к
детскому плачу показывает, насколько подавлены их собственные чувства.
Мать, которая относится к ребенку, как к объекту или к тому, кем она
владеет, действует демонически. Такой подход отрицает тот факт, что у
ребенка есть чувства, и он «вырастает» на материнском отрицании своих
чувств. Поскольку именно чувства определяют поведение, такая женщина
манипулирует другими людьми в интересах исполнения своего образа эго.
Она может и с мужем обходиться, как с сексуальным объектом, а ее
сексуальные отношения с ним, вместо того, чтобы выражать любовь, станут
спектаклем. Таким поведением женщина выражает презрение к мужчине,
которое ее эго, конечно же, отрицает. Ее подавленная ненависть и
сексуальность становятся демонической силой, заставляющей ее действовать
демонически. Поскольку она бессознательно отвергает своего мужа как
мужчину, она будет отвергать как личность и собственного ребенка.
Демонизм матери всегда возникает из вытесненной сексуальности. Это
иллюстрирует рассказанный в первой главе случай Барбары, которая считала
себя эмансипированной женщиной: артистичной, либеральной, причисляя
себя к богеме. Ее эмансипация приняла форму перверсивного сексуального
поведения. Барбара считала, что ее поведение «показывало, что она выше
сентиментальности, что сентиментальность лишена смысла». Тем самым
«сентиментом», о котором она говорила, был секс как выражение любви. Ее
поведение было бунтом против идеала, который, как правило, не имел для
нее смысла. Этот идеал — чистота и достоинство человеческого тела. Начав
с иллюзии эмансипации, Барбара закончила ощущением пустоты, утратой
идентичности и коллапсированным телом. Ее претензии на сексуальную
эмансипированность были отрицанием потребности в любви и, по сути дела,
являлись демоническими проявлениями.
Мысль о том, что вытесненная и отторгнутая сексуальность
представляет собой фактор, искажающий личность, в психиатрии не нова.
Еще в 1919 году Райх отмечал, что «шизофренический бред связан с
генитальными ощущениями».2" Разница между иллюзией и бредом состоит в
степени отклонения, которая соответствует шизофрении и шизоидному
состоянию. При шизоидной личности генитальное возбуждение вызывает
иллюзию эмансипации, просвещенности, искушенности и сексуальной при-
влекательности. При шизофреническом бреде изолированное генитальное
возбуждение порождает паранойяльные идеи с гомосексуальным
компонентом.
Другой элемент, замаскированный демонической пустотой, —
подавленная ярость. Каждый шизоид скрывает в себе ярость, которая
пробивается на поверхность в форме демонических разрушительных и
сокрушающих импульсов. Она отличается от злости, которая синтонична эго
и направляется им. Ярость напоминает извержение вулкана, она сметает все
на своем пути. Шизоид, заключая в себе такую взрывоопасную силу,
постоянно чувствует ужас, боясь, что она выплеснется. Его защита против
внутренней ярости — ригидность и иммобильность, которая также исполняет
роль защиты от ужаса. То, что одни и те же защиты используются в обоих
случаях, указывает на тесную связь ужаса и ярости. Ужас шизоида — это
страх импульсов убийства и разрушения, которые присутствуют в его
личности. Ярость шизоида — это реакция на ужас.
Ужас и ярость возникают, когда ребенок переживает отверженность.
Он реагирует злостью на отрицание его прав на уникальность,
неприкосновенность, независимость. Но выражение злости часто встречается
с родительской реакцией ненависти, усиливающей страх ребенка и
превращающей злость в иррациональную ярость. К сожалению, такие
паттерны действий и реагирования имеют тенденцию становиться
хроническими, чего в результате ребенок чувствует себя все более и более
отторгнутым, испуганным и явно отрицательным. У него нет путей выхода
из конфликта, кроме как подавить свою ярость и поверхностно подчиниться
родителям. В зависимости от тяжести конфликта его личность будет про-
являть типичные черты шизоидной структуры: ужас, ненависть, отчаяние,
иллюзии, и, наконец, порочное поведение, в котором эти негативные чувства
находят свой выход наружу.
Во взрослой жизни подавленная ярость выражается в
самодеструктивных действиях, которые могут быть направлены как против
себя, так и против собственных детей. Она может выплеснуться на супруга, с
которым шизоид идентифицирован, а вот на кого-нибудь еще — довольно
редко. Шизоид выплескивает свою ярость на тех, кто от него зависит,
переворачивая, таким образом, исходную детскую ситуацию, в которой он,
беспомощным зависимым ребенком, пережил материнскую ярость. В сно-
видениях, однако, может появляться исходный объект ярости. Так пациентка,
рассказывая сон о своем отце, отметила: «Я не могла справиться с кипящей
во мне кровью. Я была настолько зла, что чувствовала себя как разъяренная
кошка. Я могла разодрать его на кусочки, бросить его пенис в мясорубку и
размолоть его в кровавую массу».
Существование подавленной и взрывоопасной ярости шизоида
ограничивает его отклики. Радо полагает, что «отсутствие или скудость
'промежуточных' откликов делает его амбивалентность экстремальной и
вынуждает его переключаться с чрезмерного страха на чрезмерную ярость,
со слепого повиновения на слепой вызов и обратно».3" Суть, конечно, не в
том, что бомба расположена «между» откликами. Она, скорее, либо
взрывается, либо нет; пути, который мог бы постепенно разрядить это со-
стояние, не существует. Отсутствие или недостаточная соразмерность
откликов повинна в подавленной ярости больше, чем, что бы то ни было.
Подавленная ярость с ее убийственными импульсами, отвечает за
шизоидную позицию, которую можно обозначить так: «все или ничего».
Каждое решение — дело жизни и смерти, поскольку на глубоком уровне
вопрос о том, делать или не делать, затрагивает проблему этой
«погребенной» силы. Отворить дверь чувству, даже немного, для шизоида
означает рисковать вызвать внутренний шторм.
Демоническая сила, возникающая в результате комбинации
вытесненной сексуальности и подавленной ярости, фигурирует в
сексуальных убийствах. Сексуальный убийца описывается как изувер. Это
душевнобольной человек, его действия выдают сумасшествие. Но убийство,
как правило, бывает связано с сексом. Или, если взглянуть на это с другой
стороны, сексуальные конфликты эмоционально нестабильного человека
часто приводят его к убийству.
Демоническая сила шизоида скрыта, она «разыгрывается» в более
тонкой форме. Поскольку эго отрицает ее наличие, поверхностный вид
индивидуума вполне благообразен и приятен. Демон скрыт под маской
ангела. Но этот «ангел» — человек с ригидным телом и «приклеенной»
улыбкой. Терапия такого типа характера часто требует значительного
времени, пока пациент не почувствует себя достаточно безопасно и не
снимет маску, выразив свою негативную позицию. Позже это оборачивается
тем, что негативная позиция присутствует все время, пока не появится вера в
ценность терапии. Отсутствие доверия может и не быть наполненным
демонической силой, но ничто не бывает более деструктивным для
взаимоотношений, чем глубоко скрытая негативность, которая замаски-
рована видимой кооперативностью.
фрустрируют, потому что, несмотря на кажущуюся кооперативность,
он отрицает свои чувства. Если возникает конфликт, эффект его улыбки и
поверхностной приятности вынуждает другого человека чувствовать себя
виноватым. Даже если видишь под маской негативное отношение,
чувствуется, что изменить его невозможно. В конце концов, партнер по
контакту начинает испытывать явно негативные чувства и ненависть, и это
не всегда удается предотвратить. Шизоид уходит, прячась и защищая себя, и
не сознает, что играет роль, провоцирующую сбой взаимодействия.
«Отыгрывание» — более осмотрительная тактика. Она включает в себя
отрицание собственного доверия или веры и проецирует это на другого
человека. Под прикрытием обвинения в недоверии («Я-то вас люблю, а вот
вы меня не любите!», «Я даю, а вы только берете!»} могут выдвигаться
требования, которые другому человеку выполнить невозможно. Вроде бы
оправдываясь, шизоид заставляет партнера по взаимодействию
почувствовать, что тот несет ответственность за все его, шизоида, несчастья.
Такое поведение можно назвать «отыгрыванием», когда оно
рационализировано и приписывается другому человеку или какой-то
внешней силе.
Человек, находясь в контакте с телом и сознающий свою собственную
ненависть, не проецирует ее на других. Он сознает отсутствие сексуального
чувства и не обвиняет партнера в том, что тот кастрирует или ослабляет его.
Но если тело отвергнуто, если его отрицают, то реальное функционирование
становится невозможным. Вытесненные чувства становятся демонической
силой, которая отрицает всякую надежду и стремление.
Тактика, состоящая в обвинении других людей, составляет суть того,
что называется паранойяльным поведением. В этом случае индивидуум
проецирует на другого человека свои собственные негативные чувства, осо-
бенно вытесненную сексуальность и вытесненную ненависть. Когда эта
тактика сталкивается с сопротивлением, параноик реагирует иррациональной
яростью, полностью лишаясь какого бы то ни было чувства ответственности
за свои действия.
В приступе ярости параноик — сущий дьявол. Его взгляд становится
злобным, брови искривляются, губы перекашивает злобная ухмылка,
кажется, что он одновременно ухмыляется и рычит. Картины, изображающие
дьявола и ведьм, вероятно, созданы под впечатлением от подобных
экспрессии. В другое время лицо шизоида бывает совершенно ангельским и
трудно предположить, что на нем может появиться дьявольское выражение.
Уход и ригидность шизоида — это проявление «ослабевшего дьявола» или,
вернее, испуганного дьявола, что, по-моему, одно и то же.
«Голос» телесного переживания шизоида тоже, к сожалению,
демонический. Подвергая сомнению всякую искреннюю интенцию, он
упорно цепляется за детскую тактику, которая позволяла выжить. Если он
цинично отвергает всякие позитивные чувства, объявляя их сенти-
ментальностью, то вспоминает о детских разочарованиях. Не проработав
этого, невозможно преодолеть демоническую силу шизоидной личности.
Чудовище или монстр имеет иной смысл и функционирует по-другому. Я бы
дал следующее определение: монстры — это человеческие тела, лишенные
человеческих чувств. К примеру, одна из моих пациенток-шизоидов назвала
свой рисунок человеческого тела (см. рисунок 13) «чудовищным видением».
Петом она сказала: «Она неживая. Она странная, жесткая и как будто
убегающая прочь.
У нее невидящий звездный взгляд, какой иногда бывает у меня. Она
кажется монстром. Это выражение «шизика». Иногда я вижу себя в зеркале и
пугаюсь. Я вижу этот чудовищный взгляд, будто я не знаю, кто я есть или
что мне делать. Я не знаю, чего хочу.
Когда я ем, то чувствую себя лучше. Но потом мое тело бывает
безобразным, гротескным, несчастным. Когда я худею, мое тело становится
томным и любимым. Мне оно нравится. Когда я ем, я становлюсь пассивной
и вялой. Я только ем, сплю и торчу в ванной комнате. Когда я не ем, то
становлюсь напряженной. Я не могу спать, мне не удается опорожнить
кишечник. Меня начинает лихорадить. Между этими двумя крайностями для
меня ничего нет.»
В этом описании ясно виден разлом в личности пациентки. Хотя она
лучше чувствует себя, когда ест, собственный внешний вид вызывает у нее
отвращение. Это противоречит ее образу эго, состоящему в том, что она
томная любимая женщина, которая, однако, только манекен, неспособный
заснуть и опорожниться. Ее определение чудовища было таково: «организм,
который живет за счет других людей». Но описание чудовища как организма,
который ест, спит и осуществляет дефекацию, наталкивает на мысль о
ребенке. Грудной ребенок, конечно, живет за счет матери, когда та
вскармливает его. Могла ли моя пациентка принести чувство, что она
чудовище, из инфантильного переживания, произошедшего во время
кормления грудью?
Эта пациентка была одной из двойняшек, которых родила
восемнадцатилетняя девушка. Она вспомнила, как мать рассказывала ей о
том, что у нее рано исчезло молоко и девочкам «не хватало питания».
Пациентка не могла вспомнить своих детских переживаний, связанных с
кормлением, но, по-видимому, ей пришлось пережить трудный период. Она
была посильнее своей сестренки и мать отталкивала ее, чтобы «не обидеть»
ту девочку, что была слабее. Несомненно, что борьба девочки за грудь,
вызвала у матери впечатление какого-то монстра, который не способен
увидеть, что она делает то, что лучше. Мать, по-видимому, была склонна
воспринимать естественную потребность ребенка, которую не могла
удовлетворить, как чудовищную.
Нетрудно представить себе конфликт, который мог возникнуть при
таком переживании. Потакая своему аппетиту, моя клиентка чувствовала
себя животным, грудным ребенком, монстром. Не есть — значит отвергать
желание своего тела и пытаться исполнить это желание на каком-то другом
уровне. Другой уровень — уровень эго. Моя пациентка говорила, что
получает некоторое удовлетворение, работая актрисой. В актерской профес-
сии она жила за счет собственных ресурсов, «возбуждалась самостоятельно»,
она как бы «питалась за счет самой себя». Как долго может человек «есть
себя?» Моя пациентка обнаружила, что после нескольких возбуждающих
спектаклей, ее действия утрачивали интенсивность. Необходима была другая
альтернатива. Она обнаружила, что чувствует себя лучше, если состоит в
половой связи с мужчиной. Но как и в театре, когда первое пламенное
возбуждение проходило, ее прежние чувства неудовлетворенности и
чудовищности возвращались и мучили ее. За короткое время
взаимоотношения с мужчиной дегенерировали в садомазохистское
«отыгрывание» ненависти и взаимных обвинений. Секс для нее был
повторением старого конфликта в новых условиях. Он был формой
пропитания, и потребность в таком пропитании заставляла ее чувствовать,
что она живет за счет другого человека. В конце концов, она начинала
ненавидеть себя за свои чувства и презирать мужчину за то, что он уступал ее
нуждам.
Эта пациентка стала чудовищем, обернувшись против собственного
тела и его животных инстинктов. Ее трудности начались, когда она
почувствовала вину за свои инстинктивные побуждения. Если питание, сон и
дефекация не нормальны, результатом этого становится невозможная
запутанность человеческих чувств. Люди попадают в эту путаницу, пытаясь
самореализоваться путем творческой деятельности, будто выход лежит в
нефизических способах удовлетворения. Во всех случаях, когда творческие
усилия заменяют жизнь тела, это ведет только к образу и никогда — к
самости. Творческая активность удовлетворяет человека и имеет смысл,
только когда она обогащает и усиливает жизнь тела, из которого черпает
вдохновение.
Чтобы преодолеть чувство, что она монстр, моей пациентке
необходимо было идентифицироваться с собственным телом, принять его
физические ощущения и мыслить в терминах тела. Шесть лет вербальной
терапии игнорировали эту потребность. Ее дыхание было крайне слабым из-
за раннего сдерживания сосательного рефлекса. Первая попытка глубоко
подышать вызвала сильную панику. Несколько мгновений ей не удавалось
уловить собственное дыхание, что очень испугало ее. Потом она заплакала, и
ее паника утихла. Необходимо было, чтобы она мобилизовала тело путем
агрессивных движений. Этого удалось добиться: она смогла бить ногами по
кушетке в положении лежа и лупить по ней кулаками. Кроме этого, мы
анализировали ее вину и тревожность. Результаты были весьма
положительными. Однажды она сказала: «Я вдруг почувствовала себя так,
как никогда раньше не чувствовала. Я почувствовала саму себя. Я
чувствовала свое лицо, свое тело. Я знала, кто я. Я теперь знала, как я
выгляжу, и мне не было так страшно. Я не впала в панику. Я не чувствовала
себя виноватой. Я была очень прямым и честным существом и готова была к
такой расплате. Когда я заставляла себя дышать, то ощущала приток
хороших чувств».
Монстры в человеке принимают множество форм: призрак, зомби, статуя,
чудовище. Одной из моих пациенток была молодая женщина лет двадцати,
которая пришла проконсультироваться со мной, поскольку панически
реагировала на затруднение дыхания. Она проходила курс вербальной
терапии восемь лет назад, но центральная проблема ее отношений с
собственным телом осталась незатронутой. Когда я увидел ее впервые, лицо
этой женщины было скошено вбок, тело заморожено, а глаза широко
раскрыты от страха. Когда восстановилось нормальное дыхание и прошла
паника, она рассказала мне следующее: «В шестнадцать лет я очень болела. Я
помню, что решила, что не хочу ничего и никого. Я прервала отношения с
людьми и жила в атмосфере нереальности. Я пыталась прикоснуться к
дереву, но не могла почувствовать, что это дерево. Когда я переходила ули-
цу, у меня было чувство, что машины не могут даже коснуться меня. Я была
духом.
В семнадцать или восемнадцать лет со мной произошло первое
любовное приключение. Оно удовлетворило меня. Я пережила вагинальный
оргазм, но разорвала отношения, потому что чувствовала себя очень винова-
той. Когда эта связь прервалась, я прореагировала очень тяжело. Я была в
состоянии, которое доктора назвали «невротическим истощением». После
этого я годами не занималась сексом.
Когда мне исполнилось двадцать два, я уехала из родного города. На
протяжении нескольких последующих лет у меня были самые «адские»
любовные связи. У меня не возникало никаких сексуальных чувств, и секс
был компульсивным. Мое тело изменилось. Оно стало тонким и жестким.
Были видны все кости. Бедра обузились. Я теряла вес и худела, потому что
прекратила компульсивно есть.
Я верила, что отказалась от сексуальных чувств, когда уехала из дома.
Бессознательно я объясняла свое сексуальное распутное поведение так: «Все
хорошо, пока я этим не наслаждаюсь».
Этот случай демонстрирует тесную связь между сексуальным чувством
и телесным восприятием. Вытесненное сексуальное чувство подрывало
отождествленность эго с телом. Когда сексуальное чувство не возникало,
наступало состояние безнадежности. Эта пациентка предприняла отчаянную
попытку восстановить ощущение себя, прибегая к компульсивной
сексуальной активности без чувств. Но, как можно судить по ее рассказу,
сексуальная активность без удовольствия не позволяла сохранить контакт эго
с телом. Компульсивный и механистичный секс превращал тело в механизм,
в робота, то есть дегуманизировал его.
Другая форма монстроподобного человеческого существа — «статуя»,
то есть тело, которое иммобилизовано и сохраняет определенную позу.
Качество монстра такому телу придает противоречие между видимым отсут-
ствием жизни и фактом, что эта «статуя» — реальное человеческое существо.
Анализ такой личности всегда обнаруживает, что человек, заключенный в
статую, — маленький покинутый ребенок. Статуеподобное тело — это его
защита против страдания и разочарования, которое он ожидает встретить,
если выразит потребность в любви и понимании. Кроме того, это
безнадежная попытка получить одобрение, пожертвовав своими чувствами.
Статуя сообщает: «Хорошо, я стану таким, как вы хотите, теперь вы будете
гордиться мной и любить меня». Но эта иллюзия наталкивается на
реальность жизни. Кто сможет полюбить статую? Фрустрация и
разочарование, переживаемое в этой позе, усиливает безнадежность и длит
иллюзию, что просто необходима более совершенная поза. Кроме того,
усиливается внутренняя тревожность, что поза разрушится, и что лежащее за
ней отчаяние прорвется и затопит личность.
Время от времени сталкиваешься с людьми, внешний вид которых
действительно похож на монстров. На клиническом семинаре, который
проходил в моем оффисе. присутствовал молодой человек, чрезвычайно
напоминающий монстра Франкенштейна. Он был такой же негнущийся, с
механической походкой, квадратными плечами, глубоко посаженными
безжизненными глазами. На его лице застыло выражение монстра из
кинофильма ужасов. Сходство просто потрясало, с трудом удавалось
диссоциировать этого пациента и кино-монстра.
Совершенно удивительным было то. что сам молодой человек
совершенно не соответствовал своему внешнему виду. Он был чувствителен,
интеллигентен и артистичен. Глубокий анализ его личности выявил, что
внешний вид был своеобразным костюмом и маской, которые скрывали и
защищали крайнюю чувствительность. Он напомнил мне Хеллоуин и наряд
маленького ребенка, который одел его, чтобы остаться неузнанным и
испугать кого-то. Фактически, под этой наружностью, пациент был деликат-
ным и испуганным ребенком, который каким-то образом принял такой облик,
чтобы защитить себя от нечувствительного мира.
Монстр в форме человека — это застывшее тело, которое приняло
такую форму, чтобы отомстить за то, что его отрицают. Я не имею в виду,
что это сделано сознательно или по побуждению. У тела нет мотивов для
того, чтобы развиваться таким образом. Я только пытаюсь как-то осмыслить
феномен, который иначе совершенно нельзя понять. Живое тело,
функционирующее без чувств — это монстр, это машина, работающая как
живое существо. Монстры, которых мы себе представляем, являются
карикатурами на окружающую нас жизнь. Различные телесные экспрессии
определены переживанием хода этой жизни. Человек, тело которого
функционирует как кукла, ведет себя как во младенчестве.
В отличие от демона, у монстра золотая сердцевина. Будто все
негативные чувства воплотились во внешнем аспекте, оставив сердцевину
чистой и нетронутой. В каждом случае, когда внешний вид можно было
характеризовать как монстра, внутри человек был невинным ребенком.
Демон же, «наряжается» во внешний аспект приятности и света. Если за
монстром скрыт ребенок, то дьявол прячется под ангельским поведением. В
обоих случаях мы имеем дело с разломом личности. Нормальный человек —
ни ангел и ни дьявол, ни монстр, ни испуганный ребенок, ни доктор
Джейкил, ни мистер Хайд. Такая диссоциация возникает только тогда, когда
расщеплено единство личности, когда возникли категории добра и зла,
цивилизованного ума и животного тела.
Дж. Стейбек в рассказе «Мышь и мужчины» дает проникновенный
анализ феномена монстра. Ленни — герой рассказа — был великаном с
детскими чувствами. Это несоответствие в его личности чуть не стоило ему
жизни. Ребенок не мог контролировать силу великана, а великан не мог
выразить детские чувства. Когда Ленни пытался удержать в руках кролика,
он сжал его так сильно, что тот испустил дух. Затем, однажды. Ленни
попытался прикоснуться к золотым волосам девочки. Она так испугалась его
внешности, что закричала. Он попытался утешить ее, но нечаянно раздавил.
Тогда он умер.
Трагедия монстра состоит в том, что его внешний вид побеждает его
желания. Защита изолирует его и может привести к гибели. Я многие годы
нахожусь под впечатлением, что классические кино-монстры часто обо-
рачивались истинными героями. Горбун Нотрдама — замечательный пример.
Сердце монстра отвечает, когда кто-то откликается на его невысказанную
просьбу о любви и понимании и не пугается его внешнего вида. В таких
обстоятельствах невероятная сила монстра становится силой добра.
ПСИХОЛОГИЯ ПАНИКИ
Машина жизни требует энергии. Шизоид, витальное
функционирование, которого затруднено внутренним ужасом и отчаянием,
никогда не бывает, свободен от глубокого страха: он боится, что ему не
хватит энергии. Иногда этот страх выходит в сознание, и пациент впадает в
панику, поскольку в эти моменты он не может дышать, с ужасом чувствуя,
что именно от этого зависит его жизнь. Когда это происходит, он понимает,
насколько жизненные функции зависят от достаточного количества
кислорода, и начинает сознавать связь между ослабленным дыханием и
безжизненностью своего тела.
Множество клинических наблюдений указывает на то, что шизоидному
индивидууму бывает трудно мобилизовать и сохранить адекватный уровень
энергии. Психомоторная активность (работа по «выработке продукции»),
эмоциональная отзывчивость и сексуальная активность — своеобразный
индикатор производства энергии. Шизоидным пациентам, как правило, не
хватает энергии. Далее, неспособность адекватно откликаться на
определенные стрессовые ситуации (женитьбу, работу, и т.д.), подразумевает
неспособность мобилизовать «экстраэнергетические» потребности,
поскольку новые ситуации требуют увеличения энергетических затрат.
П.Фидерн пишет: «Нередко шизофренический эпизод возникает при
переходе в высшую школу или из школы на работу, или когда возникает
необходимость принять на себя ответственность, в связи с женитьбой». Если
ментальная и психическая усталость, сонливость или эксцессивная
неудовлетворяемая сексуальная активность снова и снова вызывает
психотические эпизоды, это говорит о том, что истощение энергетических
резервов организма подорвало способность шизоидного эго контактировать с
реальностью.
Энергия жизни возникает при окислительной реакции, в результате
которой электроны кислорода соединяются попарно. Этот процесс известен,
как замедленный, но более направленный механизм переноса. Значение
кислорода в ходе продуцирования энергии при жизненных процессах
несомненно. Поэтому очень важно то, что клинический опыт подтверждает
явную связь между шизоидным состоянием и нарушением функции дыхания.
ДЫХАНИЕ
Шизоид не дышит нормально. Его дыхание поверхностно, ему не
удается захватить внутрь достаточное количество воздуха. Все, кто работал с
шизофрениками, в том числе и физиологи, отмечают это. Э.Уиттковер,
которого цитирует Кристиансен, говорит: «Дыхание шизофреника часто
бывает поверхностным». за То же самое подчеркивают В.Райх33, Р.Марло34
и Р.Дж.Хоскинс. Последний отмечает важность поверхностного дыхания так:
«...результаты недостаточной ассимиляции кислорода проявляются
практически во всех основных симптомах шизофрении. Это ограниченное
поле внимания; персеверация; апатия; угнетенность духа; неуместные
аффекты, сопровождаемые глупым смехом; слабая способность рассуждать;
непонимание угрожающей опасности; утрата самоконтроля; тревожность;
возбуждение без видимых причин, неконтролируемые эмоциональные
вспышки; внезапная утрата сил при необходимости принять решение и
отсутствие воли при принятии ответственности; поверхностность
ассоциаций; постепенное помутнение рассудка и ощущение неуместности
окружающего мира».
Этот список включает в себя многие симптомы, на которые жалуются
шизоиды; но пациент не понимает, конечно, что психологические
затруднения тесно связаны с физиологическим функционированием.
Фактически шизоид не сознает, что удерживает собственное дыхание. Ос-
лабляя эту жизненно важную функцию, он переводит собственное тело на
более низкий уровень энергетического метаболизма. Обычно недостаток
кислорода при вдохе не воспринимается как физический недостаток. Время
от времени, однако, пациент может спонтанно осознать его и заявить: «Я
понял, что не дышу». Он имеет в виду, что дышит неадекватно. Такие
замечания становятся более частыми после того, как внимание пациента
направляется на процесс дыхания.
Удивительно то, что многие сознательно возражают против более
глубокого вздоха. Одна пациентка сделала важное наблюдение о своем
нежелании дышать, которое, я уверен, имеет отношение ко многим
шизоидам. Она сказала: «Я очень чувствительна к запахам, особенно к
телесным. Я не переношу чужой парфюмерии и сама не пользуюсь ей.
Поэтому я не могу дышать. Я боюсь, что если вздохну, то вдохну эти запахи
других людей, и они тогда останутся внутри меня».
Невротичный человек обычно выражает противоположный страх. Он
сдерживает дыхание, потому что боится, что его «запах» распространится, то
есть опасается обидеть других людей. Тревога, связанная со слабым
дыханием, обнаруживается у многих невротичных пациентов, они часто
бывают уверены, что их дыхание имеет неприятный запах. Тревожность по
поводу телесных запахов и слабое дыхание отражает чувство, что эманации
тела отвратительны и «грязны».
Шизоид отказывается глубоко дышать по другой причине. Многие
люди шизоидного типа говорят, что звук проходящего через горло воздуха
отвратителен. Эти пациенты, описывая раздающиеся при дыхании звуки, на-
зывают их «животными», «нецивилизованными» или «отталкивающими».
Они бессознательно ассоциируют их с тяжелым дыханием, которым
сопровождается половое взаимодействие. Звучное дыхание заставляет
человека сознавать собственное тело, которое шизоид считает
отвратительным. Оно требует, чтобы внимание направлялось на физическое
присутствие, что смущает шизоида. Одна из техник выживания, которой
пользуется отчаявшийся человек, состоит в том, чтобы стать незаметным, а
когда он шумно дышит, этого сделать невозможно. Разыгрывание смерти —
другой защитный маневр, который осуществляет шизоид и который, конечно
же, ведет к ослаблению дыхания.
Наиболее важная причина ослабленного дыхания — необходимость отсечь
неприятные телесные ощущения. Эта потребность не сознается, пока такие
ощущения не возникают. Особенно это относится к чувствованию нижней
части тела. Поверхностное дыхание превентирует всякие чувства, не
позволяя им проникнуть в область живота, где шизоид «хранит»
вытесненную сексуальность. Всякая попытка расслабить брюшную стенку
пациента и освободить его диафрагму встречает сопротивление. Он
объясняет, что это «плохая поза» или что «это выглядит грязно». Первое
объяснение лишено смысла, поскольку хроническое мускульное напряжение
совершенно не нужно при правильной осанке. Второе — подразумевает, что
это выглядит «очень сексуально». Естественная поза человека, при которой
брюшная стенка расслаблена, сталкивается с наличием малоразвитых бедер и
жестким животом (что, побочно, представляет отвержение тазовой
сексуальности ради орально-грудного эротизма).
Прежде всего, отпустив живот для более глубокого «животного»
чувствования, пациент начинает чувствовать себя неестественно. Он
жалуется на неприятные ощущения. Его жалобы могут быть трех видов:
ощущение тревожности, садистские чувства и чувство пустоты. Как отметил
один из моих пациентов: «Это заставляет меня почувствовать в животе
настоящий испуг. Мне хочется заплакать». Фактически, глубокое животное
дыхание часто высвобождает затаенный плач, который множество лет был
блокирован и не получал выхода. После такого плача пациенты всегда
говорят, что чувствуют себя гораздо лучше. Чувство пустоты видно в
следующем рассказе, который прислал мне пациент: «Некоторое время назад
я пережил много ужаса, когда дышал. Я взял два урока у своего наставника, о
котором я Вам рассказывал. Замечательно. Я думал, что научился чему-то,
что, касалось моей проблемы с дыханием. Застывшая диафрагма? Я дышу
грудью и испытываю шок. Он заставил меня дышать, расслабив нижнюю
часть живота, а потом наполнять грудь, а затем сокращать мышцы в
обратном порядке. Правильно ли это? Если да, то я никогда не буду
использовать диафрагму. В течение дня я всюду старался дышать таким
образом. Это очень неудобно (я чувствовал пустоту), но это, как будто,
временами смягчало ощущение удушья».
У некоторых пациентов ощущение пустоты в животе бывает столь
пугающим, что они отшатываются от попытки глубокого дыхания. Они
говорят, что под ложечкой возникает ощущение, будто «выпало дно». Зас-
тывшая диафрагма, как люк, раскрытие которого угрожает повергнуть их в
бездну. Я обращал внимание этих пациентов на то, что ощущение пустоты
возникает в результате вытеснения сексуального чувствования (тазового
чувствования), и на то, что если они «отпустят» дыхание, то смогут раскрыть
эти чувства. Когда наблюдаешь за такими людьми, невольно возникает
следующая картина: человек стоит на уступе на высоте семи футов над
землей, но боится спрыгнуть с него, потому что не видит земли под ногами.
В первый момент падения его паника так сильна, будто он был подвешен на
высоте целых ста футов. Когда шизоид отпускает дыхание и ударяет по
крышке люка, которым в теле является тазовое дно, то удивляется, чувствуя
возникшее удовольствие и безопасность. Когда это происходит, пациент
начинает сознавать, что его паника возникла из страха сексуальности и
независимости.
Затруднения с дыханием в первую очередь связаны с неспособностью
расширить легкие и вдохнуть достаточное количество воздуха. Грудь
шизоида, как я уже говорил, узка, сжата и жестка. Как правило, она
фиксирована в позиции выдоха, то есть остается относительно «спущенной».
Невротик, напротив, страдает от неспособности полностью выдохнуть
воздух. Его грудь имеет тенденцию оставаться расширенной чрезмерным
количеством воздуха, сохраняя, таким образом, фиксированную позицию
вздоха. Надо заметить, что эта особенность отражает две личностные
позиции. Шизоид боится открыть себя миру и принять его внутрь; невротик
боится отпустить себя и выразить свои чувства. Но сказать, что невротик и
шизоид дышат абсолютно по-разному, нельзя. Различие не столь явное, как я
показываю его здесь. Шизоидная склонность диссоциироваться с
собственным телом и сдерживать дыхание присутствует у невротичного
человека, а у шизоида вполне можно встретиться с невротическими зат-
руднениями. Однако в этой книге нас интересует не столько клинические
различия, сколько динамика шизоидной диссоциации с телом.
Как правило, когда дыхание шизоида углубляется, его тело начинает
дрожать и проявлять склонность к клонизму, то есть мышечным
контрактурам. По ногам и рукам бегают мурашки, пациент ощущает
специфическое покалывание. Он начинает потеть. Если новые телесные
ощущения пугают его, он может придти в состояние тревожности. Тревога
явно связана со страхом потерять контроль или «развалиться на части». Если
тревожность становится очень сильной, пациент впадает в панику. Он
прекращает дышать, чтобы избежать новых ощущений, и застывает. В
результате он, конечно же, теряет способность вобрать в себя воздух, чего
вполне достаточно для того, чтобы эта паника возникла. Таким образом,
паника является непосредственным результатом неспособности дышать
перед нахлынувшим страхом. Поскольку шизоид сдерживает дыхание,
возникающее телесное чувствование держит его в постоянном уязвимом
«предпаническом» состоянии. Он живет в своеобразной ловушке. Если в
процессе терапии пациент физически подготовлен к новому опыту, в
результате углубления дыхания он получает возможность открыться жизни.
Вот реакция одного из пациентов на такое переживание: «Господи, я теперь
чувствую, что у меня живая кожа! И глаза — изумительно, это — фантас-
тика! Я чувствую, что могу открыть их. Все вокруг ярче. Вот так штука, ноги
свободны! Они ведь были словно каменные, как натянутые скрипичные
струны.»
В другой раз я попросил, чтобы он продолжил свой рассказ: «После
той сессии я чувствовал, что мое тело очень живое. Я весь вибрировал. Я
смог идти только через час или даже через два. Как будто бы я заново учился
ходить, расслабив ноги. Я чувствовал, что выздоровел. Но через сутки это
закончилось».
Нарушение дыхания шизоида отчетливей всего заметно, когда он совершает
активные движения. Выполняя удары ногами по кушетке, он дышит с
трудом, ему явно не хватает кислорода, чтобы поддерживать интенсивное
движение. Он быстро устает и жалуется на тяжесть в ногах и боль в животе.
Он напрягает верхнюю половину тела, разъединяя ее с движениями ног. Ритм
его дыхания не синхронизирован с ударами по кушетке. Паттерн дыхания
становится преимущественно реберным, живот при этом остается
неподвижным или еще больше контрактируется. В результате такого маневра
напрягается диафрагма и брюшная стенка, а это не позволяет легким
полноценно вдыхать воздух в тот момент, когда потребность в кислороде
возрастает. Пациенту необходимо указать, что движение нужно совершать
всем телом.
Есть некоторые шизоиды, которые могут дольше осуществлять это
упражнение, компенсируя напряжение живота чрезмерно раздутой грудью. У
таких людей ребра развернуты, и легкие имеют большую возможность разду-
ваться при вдохе, но диафрагма при этом остается неподвижной. Грудь в
этих случаях приобретает специфический вид, известный под названием
«цыплячья грудь» или «голубиная грудь», поскольку грудина остается
депрессированной из-за хронически контрактированной диафрагмы и прямой
мышцы живота. Это состояние вызывает чрезмерное расширение легких в
боковые стороны.
У среднего невротика в подобной ситуации откроется то, что называется
«вторым дыханием», оно позволит ему продолжать движения. С шизоидом
этого, как правило, не происходит. Чтобы понять почему, необходимо
рассмотреть механизм дыхательных движений.
При нормальном дыхании вдох сопровождается расширением груди и
живота. Во-первых, диафрагма сжимается и, опускаясь, уплощается, толкая
внутренности вперед и вниз. Их смещение аккомодируется переднезадним
расширением брюшной полости. Во-вторых, продолжительное сжатие
диафрагмы вокруг сухожильного центра приподнимает нижние ребра,
расширяя, таким образом, нижнюю часть груди. Это вызывает расширение
легких вниз и вширь, именно в этом направлении они могут расшириться
наиболее свободно. Такое дыхание, называемое диафрагмальным, или
животным (брюшным), позволяет вдохнуть наибольшее количество воздуха с
наименьшим усилием. Такой тип дыхания присущ большинству людей.
В состоянии мышечной активности, когда потребность в воздухе
увеличена, поскольку надо снять вызванный усилием стресс, в игру вступают
дополнительные мускулы. Мобилизуются небольшие межреберные мышцы,
прикрепляющие ребра к грудине и к позвоночному столбу, а также зубчатая
мышца, фиксирующая два нижних ребра. Эти мускулы, действуя вместе с
диафрагмой, позволяют расширить верхнюю часть грудной полости, добавив
пространства для расширения легких. Данное действие зависит от
фиксированности диафрагмы в сокращенном положении, которое
удерживает нижние ребра, позволяя верхним раздвинуться. Расширение
верхушек легких ограничено, поскольку они зафиксированы в хилусе, где
находятся кровеносные сосуды и куда открываются бронхи, а также
неподвижностью двух первых ребер. Реберное дыхание, нормально
дополняет брюшное дыхание в стрессовых и чрезвычайных ситуациях, когда
организму необходимо дополнительное количество кислорода. Само по себе
реберное дыхание не может обеспечить достаточный приток воздуха в
организм. В противоположность брюшному, оно позволяет вдохнуть
минимальное количество воздуха, затрачивая максимальные усилия.
«Второе дыхание» невротика возникает потому, что он способен
мобилизовать дополнительный механизм реберного дыхания, чтобы
поддержать и углубить животное дыхание. Когда два типа дыхания
интегрированы, диафрагма полностью сокращается и расслабляется, обес-
печивая единый процесс. Такое дыхание свойственно детям, животным и
здоровым взрослым людям. Ключ к единому дыханию — высвобождение
напряжений в диафрагме, что позволяет всему телу целиком принимать учас-
тие в дыхательных движениях. Единое дыхание похоже на волну, которая
при вздохе начинается в животе и движется вверх. При выдохе волна
опускается от груди к животу.
Шизоид не может освободиться от напряжения в диафрагме и
брюшной мускулатуре. Это напряжение сохраняет его живот «пустым» или
«мертвым», чтобы предупредить всякое чувствование страдания, страстного
стремления или влечения и сексуальности, чтобы не дать этим чувствам
достичь сознания. Дыхание шизоида преимущественно реберное или
костальное, исключение составляют те случаи, когда оно бывает очень
поверхностным, причем надо заметить, что в этих случаях различие между
реберным и животным дыханием трудно увидеть. Когда шизоид выполняет
активные действия, при которых задействована нижняя часть тела, во время
полового акта, например, или при выполнении ударов ногами по кушетке,
когда он находится в состоянии эмоционального стресса, напряженность
диафрагмы возрастает. В результате он полагается почти исключительно на
реберное дыхание, поскольку потребность в кислороде резко возрастает.
У некоторых пациентов этот феномен бывает выражен чрезмерно, и
они начинают дышать особым типом дыхания, который я называю
«парадоксальным». В этом случае при вдохе происходит не расширение
вперед и наружу, а движение вверх. Поднятие и расширение груди
достигается за счет элевации плеч, которые тянут диафрагму вверх и
контрактируют брюшную стенку. Таким образом, расширение груди
сопровождается сжатием брюшной полости. Иногда можно наблюдать, как
живот во время вдоха всасывается, а во время выдоха выпячивается вперед.
Этот тип дыхания возникает только в стрессовых ситуациях.
Парадоксальность такого дыхания состоит в том, что, несмотря на
повышенную потребность в кислороде, человек вдыхает его меньше, чем в
расслабленном состоянии.
Неспособность шизоида мобилизовать энергетику для встречи со
стрессовой ситуацией непосредственно связана с дефектами его дыхания.
Регулярное использование реберного дыхания отражает его зависимость от
«подсобного» или «чрезвычайного» способа дыхания, хотя потребность в
кислороде в данный момент может быть нормальной, а не повышенной.
Такой же феномен наблюдается в том случае, когда он совершает повсед-
невные действия с помощью волевого усилия, в то время как действия
нормального человека мотивирует удовольствие. Функционируя обычно на
собственных резервах, шизоид постоянно находится в состоянии «повышен-
ной опасности», от которого не может освободиться, пока остается
зависимым от чрезвычайного типа дыхания. Глубоко лежащее ощущение
паники присутствует всегда, даже в тех случаях, когда компенсирующее
чрезмерное развитие грудной клетки позволяет осуществить
поддерживающее усилие.
Насколько важную эмоциональную роль для шизоида играет дыхание,
наиболее ясно видно на примере «парадоксального» типа дыхания. При
вдохе верхней частью тела, когда поднимаются грудь и плечи и втягивается
живот, человек переживает испуг. Если попробовать воспроизвести этот тип
дыхания, можно заметить, что это отчетливая экспрессия испуга.
Испуганный человек подтягивает живот и ограничивает дыхание верхней
половиной тела. Он может задержать дыхание, или оно может стать быстрым
и поверхностным. Когда испуг проходит, он испытывает облегчение,
опускает грудь и отпускает живот. Грудь и плечи остаются поднятыми, а
Живот контрактированным, а это указывает, что испуг не прошел, даже если
чувство страха вытеснено из сознания. Шизоидный тип реберного дыхания
— физиологическая манифестация вытесненного страха. Это еще один
признак глубокого ужаса, притаившегося в теле шизоида. Защита против
этого испуга и ужаса — редукция дыхания. Слабо дышать — значит мало
чувствовать.
Шизоид испытывает еще одну трудность во время дыхания, которая
связана с напряженной шеей, горлом и ртом. Напряжения в этой области
бывают столь суровыми, что пациенты жалуются на ощущение удушья,
возникающее, когда они пытаются вдохнуть побольше воздуха. Если
поощрить пациента открыть горло и пропустить сквозь него воздух, он
пугается. Он чувствует себя уязвимым, будто должен приоткрыть внешнему
миру свое внутреннее существование. Если страх снят в процессе терапии, и
пациент может держать горло во время дыхания открытым, он сообщает об
очень приятных ощущениях, прокатывающихся по телу и приходящих в
гениталии. Ощущение удушья — это результат бессознательного стремления
сузить, сжать горло в попытке отсечь ужасающие чувства.
Горловые напряжения шизоида связаны с его неспособностью делать
мощные сосательные движения здорового грудного ребенка. Когда
нормальный ребенок сосет, в этом действии участвуют все мускулы головы и
шеи. Он напоминает птенца, очень широко распахнувшего клюв, чтобы
захватить червяка, и тело его в этот момент похоже на маленький круглый
мешочек. Когда шизоид «протягивает рот», это движение ограничивается
губами, а голова, щеки и шея к нему не подключаются. В процессе терапии,
когда человек обретает способность мобилизовать всю голову для того,
чтобы сделать этот жест, его дыхание спонтанно углубляется и становится
животным. Тесная связь между дыханием и сосанием проясняется, когда он
высвободит первое в жизни инфантильное агрессивное движение —
«всасывание» воздуха в легкие. Следующее значительное движение —
«всасывание» молока в желудок. Сосание — это первая модель, с помощью
которой ребенок поддерживает уровень своей энергии. Всякое отклонение в
сосании немедленно влечет за собой отклонения в дыхании.
М.Риббл в книге «Права детей» подчеркивает, что неадекватное
дыхание многих младенцев повинно в сдерживании сосательных движений.
Если поощрять эти движения, дыхание облегчается. Дети, вскормленные
грудью, дышат лучше, чем те, кого кормили через рожок, потому что сосание
груди более активный процесс, чем сосание резиновой соски. Почти все мои
пациенты говорили о каком-либо нарушении этой жизненной функции в ран-
ний период их жизни. Их депривированность и фрустрированность в этой
области повлекла за собой отвержение и отрицание сосательных импульсов.
Когда-то в очень раннем детстве они задушили страстное стремление удов-
летворить свои оральные эротические желания ради того чтобы выжить в
условиях депривации. Эти инфантильные чувства и импульсы пробуждаются
вновь, когда пациент пытается подышать поглубже. Он реагирует удушьем,
как делал это, когда был младенцем.
Дыхание с широко открытым горлом вызывает у некоторых пациентов
чувство утопления. Один из таких людей несколько раз говорил о подобных
ощущениях. Ему не удавалось отыскать в памяти какой-нибудь инцидент,
который прояснил бы это переживание. Логическое объяснение состояло в
том, что чувство утопления представляет его реакцию на поток слез и
печали, которые заполняют его горло, когда он расслабляет эту постоянно
напряженную область. Ощущения удушья пациенты описывают сходным
образом, часто упоминая о потоке печали. Но чувство утопления
удивительным образом ассоциируется с внутриутробным существованием,
когда плод плавает в околоплодной жидкости. Теперь известно, что находясь
в матке, плод совершает дыхательные движения, начиная приблизительно с
семимесячного срока своего существования. Они незначительны с точки
зрения функционирования. Однако, если сокращение матки отсекает поток
обогащенной кислородом крови, поступающей в плаценту через
определенное время, можно допустить, что такие «предварительные»
дыхательные движения становятся реальной попыткой задышать. В этой
ситуации чувство утопления возникает в результате попадания
амниотической жидкости в горло плода. Все это чистое предположение, но
возможность такого внутриутробного переживания нельзя не принимать во
внимание.
Дыхательные упражнения мало помогают при лечении шизоидного
отклонения. Когда они выполняются механически, дыхание не вызывает
чувств, а его эффект теряется сразу после окончания упражнения. Пациент не
будет глубоко дышать спонтанно, пока его напряжения не расслаблены, а
чувства не высвобождены. Это печаль, плач, ужас и крик, ненависть и злость.
Высвобождение происходит, когда грусть выражается в плаче, страх — в
крике ужаса, а ненависть — в экспрессии злости. И плач, и крик, и злость
требуют голосовой экспрессии, а она при ущербном дыхании невозможна.
Таким образом, шизоид оказывается еще в одном порочном круге: сдерживая
дыхание, он не может выразить свои чувства, а подавленные чувства
вынуждают его сдерживать дыхание. Круг можно разорвать, если пациент
осознает, что сдерживает собственное дыхание, то есть ощутит напряжения,
которые удерживают его и сознательно постарается расслабить их. Он
поможет своему дыханию, если будет издавать гортанные звуки. Как
правило, такая процедура вызывает чувства, которые спонтанно переходят в
плач, если, конечно, человеку удается расслабиться.
Когда пациент плачет впервые, он не чувствует печали или грусти.
Поскольку его дыхание углублено и охватывает брюшную область, он
начинает плакать мягко, происходит примитивное реагирование на прежнее
напряжение. Этот плач представляет собой своеобразный рикошет, так
реагирует младенец, который плачет в ответ на фрустрацию, не понимая
эмоциональной важности этого отклика.
Плач, если рассматривать его примитивно, является конвульсивным
реагированием на напряжение, он мобилизует мускулы, участвующие в
процессе дыхания, для высвобождения. Этот процесс связан с издаванием
звука. Использование голосовых связок для воспроизведения
коммуникативных сигналов начинается позже. Лучший пример такой
примитивной реакции — первый крик младенца в тот момент, когда
напряжение рождения релаксируется. Этот плач «запускает» процесс
дыхания, в процессе терапии происходит то же самое. Организм застывает
при любых формах напряжения, а с плачем он оттаивает.
Развитие эго и моторной координации позволяет откликаться на чувство
фрустрированности злостью, которая нацелена на то, чтобы устранить
фрустрированность, в то время как плач служит только для того, чтобы снять
напряжение. Если фрустрация связана с тем, что злость блокирована или
неэффективна, заплакать — значит быть неспособным высвободить
напряжение. Даже взрослые люди могут заплакать, когда фрустрация
существует, несмотря на все усилия, направленные на то, чтобы преодолеть
ее с помощью злости. Наличие фрустрации создает ощущение утраты и
приводит к печали, которая затем связывается с плачем. В этой точке плач
обретает эмоциональную значимость. Пациент, который плачет, чувствуя
при этом печаль, находится в соприкосновении со своими чувствами.
Крик тоже может быть оторван от сознательного ассоциирования с
ужасом. Именно это произошло с молодым человеком в процессе терапии.
Его дыхание углубилось и, под моим руководством, он, лежа на кушетке,
опустил нижнюю челюсть и широко открыл глаза. Это была экспрессия
испуга, но он этого не сознавал. Однако, он издал крик, не чувствуя при этом
страха. Он перестал кричать, когда опустил глаза, но опять непроизвольно
закричал, едва снова широко раскрыл их. В курсе терапии этот пациент
осознал, что глубоко в нем присутствовал латентный страх, который
проявился, когда он широко раскрыл глаза. Он ощутил, что существовало
нечто, на что было страшно смотреть, некий образ на сетчатке глаза, который
оставался туманным и нечетким, но пугал его. Затем, однажды, образ
сфокусировался. Он увидел глаза своей матери, которые смотрели на него с
ненавистью и снова закричал — на сей раз с ужасом. У него возникло
впечатление, что видение было связано с инцидентом, который произошел,
когда ему было около девяти месяцев. Он лежал в коляске и кричал, зовя
мать. В конце концов она появилась, но искаженная злостью, которая
выражалась в полном ненависти взгляде. После того, как перед пациентом
прошло это видение, испуг из его глаз исчез.
Диссоциация между выражением чувства и его восприятием указывает
на то, что задействован механизм отрицания. Плач без печали, крик без
испуга или ярость без злости — признак того, что эго не отождествлено с
телом.
ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ МЕТАБОЛИЗМ
Исходящее от тела тепло, теснейшим образом связано с личностью в
целом. Мы говорим именно об этом, описывая людей, как «теплых» и
«холодных». Теплый — это тот, у кого есть чувства, а холодный — тот, кто
лишен их. Теплота человека подразумевает еще и гуманность, в отличие от
холода машины. С этой точки зрения шизоид «повернут к миру холодной
стороной», его чувства минимальны.
Одни эмоциональные состояния усиливают телесное тепло, в то время
как другие делают тело более холодным. Человеку становится жарко, когда
он злится, а когда он боится, ему бывает холодно. Тело тает от любви и
застывает от ужаса. Мы все по личному опыту знаем, что «холодный» и
«горячий» не просто слова, что они действительно отражают то. что
происходит в теле. Когда человек возбужден, в момент переживания любви
или злости, метаболизм его тела протекает быстрее. Он начинает глубже
дышать, быстрее двигаться и производить больше энергии. Телесный жар —
это проявление повышенного метаболизма. Такие чувства, как страх,
отчаяние и ужас оказывают на тело подавляющий эффект. Даже если они
вытеснены, метаболизм тела указывает на их присутствие. Холодность
шизоида явно связана со страхом или ужасом, скрытым в его личности.
Существует ряд объективных наблюдений, которые показывают, что
температура тела шизоида ниже нормальной температуры тела. Ф.М.Шатток
обнаружил, что у значительного процента психотиков присутствует цианоз
конечностей (синюшные и холодные руки и ноги при комнатной
температуре). Другой исследователь, Д.И.Абрам-сон, отметил, что шизоидам
при понижении температуры свойственна эксцессивная вазоконстрикция
артериол. Он утверждает, что после курса лечения их состояние улучшилось.
Есть также подтверждения тому, что для шизофрении типично
замедление базального метаболизма. Р.Г.Хоскинс, который провел обширное
исследование этой особенности шизофрении, утверждает: «Мы убеждены,
что одна из характерных особенностей психотиков, которая представлена на
метаболическом уровне, состоит в недостатке поглощаемого кислорода».
Холодность шизоида и шизофреника отражает нарушение
энергетического метаболизма. Низкая температура, чрезмерная
вазоконстрикция и замедление базального метаболизма подразумевает
инфантильный паттерн отклика на стрессовые жизненные ситуации. Его
отклики столь же холодны, как отклики очень маленького ребенка, который
не может мобилизовать достаточное количество энергии, чтобы адекватно
откликнуться на стресс. Его зависимые потребности тоже напоминают
потребности младенца: ему необходимо, чтобы его охраняли, чтобы о нем
заботились, чтобы ему было тепло. Другими словами, шизофреник (и
шизоид, правда, в меньшей степени) недостаточно готов к независимому
существованию. Его нежелание дышать и поверхностное дыхание выражает
тенденцию к регрессии на инфантильный уровень существования.
Шизоид цепляется за иллюзию, что его выживание зависит от того,
найдена ли фигура матери, которая будет удовлетворять его потребность в
тепле, заботе и безопасности. Отрезать символическую пуповину, которая
связывает его с образом матери, значит выбросить его в мир, который
шизоид воспринимает как нечто холодное, ненавидящее и неопределенное.
Эта инфантильная зависимость шокирует родителей, когда они замечают ее в
своих подросших детях. Я часто слышу жалобы родителей на то, что «он
(ребенок) действует так, будто весь мир обязан обеспечивать ему жизнь». Но
родитель бывает шокирован только в том случае, когда не видит трудностей
и не понимает проблем, которые его ребенок переживал в процессе своего
развития.
Можно сделать вывод, что независимость вызывает у шизоида панику.
Стояние на собственных ногах он переживает как чрезвычайное событие,
требующее чрезвычайных мер. Эти меры состоят в (1) реберном дыхании, (2)
тенденции к анаэробному метаболизму и (3) сокращению подвижности.
1. О том, что реберное дыхание связано с чрезвычайностью, я уже говорил в
первой части этой главы. У шизоида реберное дыхание подменяет животное
и не позволяет захватывать при вдохе необходимое количество кислорода.
2. В стрессовой ситуации отсутствие кислорода приводит к анаэробному
метаболизму (высвобождению запаса энергии без притока кислорода). Этот
тип метаболизма — менее эффективный метод продуцирования энергии,
он представляет собой так называемое «тревожное реагирование» по
Дж.С.Готлибу, которое рассматривается как «продуцирование энергии в
чрезвычайной ситуации».39
3. Уменьшение подвижности — это чрезвычайное приспособление к
консервации энергии. В норме подвижность снижается в состоянии тревоги,
и это происходит вместе с повышением чувствительности и мобилизацией
энергии для «борьбы или отступления».
У шизоида механизмы чрезвычайного состояния становятся
«нормальным» паттерном отклика, поскольку жизнь для него — ежедневная
борьба за выживание. Из этого следует, однако, что в момент реального
кризиса у такого человека не найдется резервов для того, чтобы отступить.
Хоскинс пришел к такому выводу на основе своих исследований биологии
шизофрении.
«Пожалуй, для адаптации организма требуются расточительные усилия,
которые должны обессиливать пациента, поскольку он не располагает
достаточным для успешной социальной адаптации количеством энергии».
В третьей главе я говорил о том, что шизоид тратит всю свою энергию
на то, чтобы «удержать себя от распада». Его мышечная система
иммобилизована тем, что сохраняет интегрированность организма. Он
зависит от воли, которая поддерживает в нем ощущение себя. Воля, как мы
увидели, является подсобным механизмом, который обычно зарезервирован
для чрезвычайных ситуаций.
Можно попытаться изучить физиологию поведения шизоида путем
анализа движений его тела. Термин «подвижность» подразумевает
способность живого организма спонтанно двигаться. Это более широкое
понятие, нежели «мобильность», то есть перемещение организма в
пространстве. Подвижность живого организма — это экспрессия всех
жизненных процессов. Если они нарушены, как у шизоида, то в подвижности
тела появляются определенные отклонения.
Шизоид может демонстрировать либо сниженную подвижность, то есть
гипоподвижность, либо экстремальную гиперактивность. Гипоподвижность
характер на для тех, кто имеет тенденцию к отстраненности и уходу. Она
заметна в их скудной жестикуляции и в отсутствии спонтанности. Она
проявляется в «маскоподобном облике», это выражение точно описывает
лицевую экспрессию таких людей. Она видна в неподвижности тела во время
разговора. Руки таких шизоидов редко используются как средство
коммуникации. Отсутствие экспрессивных движений тела во время беседы
отчасти создает то самое известное впечатление, что шизоид «не здесь».
Шизоидную гипоподвижность можно понимать и как состояние
частичного шока. Деперсонализацию или полную диссоциацию с телом
вполне можно сравнить с шоковым состоянием, об этом упоминает
П.Фидерн.41 Все, что мы сказали о шизоиде, подтверждает физиология:
замедленный базальный метаболизм, поверхностное дыхание и т.д.
Физическая ригидность тела шизоида — это попытка выдержать шок и
сохранить какую-то степень интегрированности и функционирования. Эта
попытка не удается в состоянии коллапса, когда шок очевидно выражен в
утрате мышечного тонуса. В обоих случаях, однако, шок не столь суров,
чтобы парализовать витальные функции, он ограничивается поверхностью
тела. К тому же, речь идет не об остром шоковым состоянии, в данном случае
такое состояние хроническое.
Шизоидный шок можно интерпретировать как реакцию человека на чувство,
что он отвергнут и покинут. Мы имеем дело с инфантильным откликом на
младенческое переживание и с фиксацией на этой стадии развития.
Независимо от возраста, шизоид одновременно является «немым» младенцем
и мудрым старцем с опытом борьбы, страдания и существования рядом со
смертью. В следующей главе мы поговорим о страхе смерти, который
испытывают шизоиды. Здесь важно подчеркнуть связь между шоковым
состоянием, бессознательной паникой и сознательным чувством безнадеж-
ности.
Шоковое состояние объясняет тот автоматизм, который часто можно
наблюдать в движениях тела шизоида. Он часто бывает похож на робота.
Один из моих пациентов отметил в себе самом это качество. Он вспомнил:
«Когда я шел по улице, я вдруг увидел свое отражение в витрине. Я
выглядел, как деревянный солдатик». Этим наблюдением пациент отметил,
что его ригидность отражает шоковое состояние. Он был как деревянный
солдатик, марширующий к своей гибели и не имеющий понятия о том, что
внутри него присутствует паника.
Гиперподвижность часто встречается у шизоида с паранойяльными
тенденциями, который импульсивно «отыгрывает» свои чувства. Движения
таких людей характеризует неравномерность, неуместность и порывистость;
они часто сопровождаются эмоциональными вспышками, интенсивность
которых очень мало соответствует тому, что в эти моменты выражается. Эти
движения говорят о неспособности личностной структуры контейнировать и
контролировать возбуждение. Следующее описание пациенткой своего
поведения иллюстрирует такую гиперактивность: «Я чувствовала, что ра-
зыгрываю какую-то игру. Это происходило очень быстро, с очень большим
зарядом и заставляло окружающих меня людей нервничать. Они говорили,
что я разряжаю какую-то дикую энергию. Я должна остановиться и не идти.
Я должна перестать говорить, поскольку мои мысли стали чересчур
заумными. Я говорю слишком нервозно и быстро, хотя на первый взгляд это
кажется очень интеллектуальным изложением. Я поняла, что сейчас
действую так, чтобы ничто не могло затронуть то, что у меня внутри».
Эта пациентка показалась мне при первой встрече теплой. Она говорила,
казалось, с чувством. Ее руки были теплыми и влажными; кожа тоже была
теплой и чувствовала теплоту прикосновения. Однако скоро я понял, что это
был поверхностный феномен. Тепло ее тела возникало из-за
гиперподвижности, которая представляла собой реакцию на присутствующее
в ее личности глубокое ощущение фрустрации. Она рассказала, что когда ей
не удается достичь сексуального лика, фрустрация почти сводит ее с ума.
«Потом я вою и кричу. Потом чувствую себя разбитой и рыдаю два или три
часа, а после этого чувствую себя освободившейся и примирившейся. Еще я
бы пошла куда-нибудь далеко или поднялась бы в горы. Я бы скакала на
лошади. У меня была бы самая быстрая лошадь, чтобы скакала, как
сумасшедшая. Я бы не беспокоилась, что лошадь скинет меня. У меня было
бы чувство, что я должна пройти за что-то, за нечто такое, что может
отпустить, и я бы скакала до тех пор, пока не растратила все силы».
Когда пациентка проникла в собственную личность, она попыталась
контролировать и направлять свою агрессию, укротить свою ярость и
остановить «отыгрывание». В результате ее тело изменилось. Руки стали
холодными, даже лицо побледнело. Она отметила: «Мое лицо прежде было
более теплым. Я не помню, чтобы была когда-нибудь бледной. Люди часто
говорили о моих розовых щеках. Я заметила, что руки стали тоньше. Я мало,
что чувствую ими теперь. Я пугаюсь, обнаружив все это. Я привыкла думать,
что была эмоциональным человеком».
Эти наблюдения подтверждают то, что паранойяльный пациент в
глубине холоден, но это прикрыто маской гиперподвижности. Именно этим
объясняется, почему объективные физиологические измерения при
шизофрении часто бывают неокончательными. Итак, между подвижностью и
телесным теплом существует определенная связь.
Гиперподвижность паранойяльного индивидуума — это «убегание» из
тела и из чувств. Он постоянно убегает или готовится убежать. Очень
сильная тенденция взлететь (или влезть на стену) проявляется в опре-
деленных физических позах. Поднятые плечи, будто готовые поднять его от
земли, напоминают о полете испуганной птички. Однако более важен
недостаточный контакт с землей. Его импульсивность и безответственное
поведение говорят о том, что он не «стоит ногами на земле», другими
словами, он «плохо заземлен».
Шизоид во многих случаях не чувствует себя готовым, физически и
эмоционально, стоять на собственных ногах. В моей книге «Физическая
динамика структуры характера». Я провел аналогию с недозрелым плодом,
что бы проиллюстрировать эту дилемму. Плод, который преждевременно
оторвался от дерева, не способен с легкостью укорениться в земле
самостоятельно. Человеческое существо в подобном положении будет
стремиться к источнику силы — к матери. Бессознательная тенденция будет
толкать его к ней, он будет стремиться к тому, чтобы его подобрали и
сохранили. Он склонен взлететь, оторваться от земли и от независимости.
Его конфликт можно изобразить диаграммой.
МАТЬ
ПАНИКА
ОТЧАЯНИЕ
ЗЕМЛЯ
Рисунок 14. «Подвешенность» шизоида Путь вверх блокирован
бессознательным чувством отчаяния. Поскольку в личности присутствует
вытесненный младенец, шизоид отрицает страстное стремление вернуться к
матери. Это неисполненное стремление трансформируется, затем в отчаяние
и создает иллюзию повторного объединения с любящей матерью, которое
однажды произойдет во взрослой жизни. Эта иллюзия трансформирует образ
матери в сексуального партнера. В то же самое время демонические силы из-
деваются над иллюзией и заставляют человека взглянуть в лицо неизбежной
независимости.
Путь вниз, к независимому существованию, блокирован бессознательной
паникой. У шизоида нет внутренней уверенности, что ноги смогут удержать
его. Он прибегает к чрезвычайным усилиям, чтобы укрепить их. Он боится
падения, поскольку, в отчаянии, чувствует, что любящих рук, которые могли
бы подхватить его, нет. Неспособный подняться и неспособный опуститься,
шизоид не может найти умиротворения и передохнуть. Он постоянно боится,
что «не сможет чего-то сделать, и никто не поможет ему».
Шизоид живет в неопределенности, смеси реальности и иллюзии,
инфантильности и зрелости, жизни и смерти. Он отвергает прошлое и
чувствует неуверенность в будущем. Он не живет в настоящем, не чувствует
земли под ногами. Ощущая опасность внутри и боясь внешней опасности, он
иммобилизован в страхе или мобилизован для того, чтобы «убежать». В
обоих состояниях он постоянно близок к панике и никогда не знает, какая
кнопка вызовет взрыв.
Физиологическое функционирование не фиксировано. Тесное
взаимодействие психики и сомы в человеческом организме отрицает такой
взгляд. Мышечное напряжение может вызвать панику, а высвобождение
этого напряжения может ее снять. Более важно то, что напряжения
сковывают дыхание. Если человек может легко дышать, глубоко лежащая
паника исчезает. Подобным образом, физиологические отклики, которые
определяются бессознательным ощущением отчаяния, меняются, когда
человек может взглянуть ему в лицо. Когда он расстается с иллюзией, то
впадает в отчаяние, но как ни странно, именно в этот момент он способен
ощутить себя на твердой почве, одиноким, но не беспомощным. Паника,
которую порождает его «подвешенность», в этом процессе будет исчезать. И,
наконец, он отождествится с собственным телом и твердо укоренится на
земле, то есть сможет жить независимой взрослой жизнью.
ЭДАИСОН
КОМПУЛЬСИВНОСТЬ И ИЛЛЮЗИЯ
Каждому психиатру приходилось иметь дело с пациентами, которые
боролись с лишним весом и не могли нормально заснуть. Пациент,
страдающий такими затруднениями, чувствует безнадежность. Он ощущает
себя во власти сил, которые управляют им против его воли. Он чувствует
беспомощность и не может устоять, компульсивно поглощая пищу. Он
связывает ощущение безнадежности с собственной беспомощностью. Этим
объясняется тот факт, что когда такой человек соблюдает диету, его на-
строение улучшается. Диета вроде бы дает ему чувство, что он способен
контролировать свою потребность в пище, достичь самоконтроля и
сохранить самообладание.
К сожалению, в большинстве случаев, даже если диета привела к
желаемому похуданию, все усилия пропадают зря. Когда вес снизился,
человек ослабляет свою программу и опять набирает потерянные
килограммы, переходит к прежнему паттерну питания. Это требует следую-
щего комплекса усилий и следующей диеты. У меня была пациентка, которая
часто начинала соблюдать новую диету, но никогда не заканчивала
предыдущей. Как только ее вес немного увеличивался, она садилась на
диету. Это улучшало ее самочувствие, но потом, потеряв несколько кило-
граммов, она снова начинала компульсивно есть. Так продолжалось
несколько лет, в течение которых она посещала терапевта. В конце концов
она поняла, что все это время играла в некую игру. Тогда она заявила: «Я
знаю, что не смогу прекратить жевать в промежутках между приемами пищи,
пока не смогу принять себя».
ЕДА И СОН
Компульсивное поглощение пищи и неспособность заснуть — симптомы
внутреннего состояния безнадежности, которое непосредственно связано с
непринятием себя. Когда человек прибегает к соблюдению диеты, ощущение
безнадежности не исчезает, оно просто принимает другую форму. Он следует
диете так же компульсивно, как до этого поглощал пищу, пребывая все в том
же состоянии безнадежности.
Человеком, компульсивно поглощающим пищу, владеет иллюзия, что
следующая диета окажется самой действенной. Он считает, что ему удастся
приобрести юношескую фигуру, которая останется с ним навсегда. За этой
иллюзией стоит еще одна — иллюзия вечной юности. Но какая же иллюзия
вызывает бессонницу? Сам того, не сознавая, человек уверен, что с ним
ничего не случится, пока он будет начеку. Ему так необходимо сохранять
бодрствующее сознание, будто это и есть его жизнь. Ничего не случится,
если он не заснет. Кроме того, есть еще одна иллюзия, связанная со сном,
более современная, —
снотворная пилюля. Эта иллюзия нашептывает человеку, что он не сможет
заснуть без снотворного. Зависимость от седативных препаратов — это
иллюзия, которую иллюстрируют многие случаи. Замените пилюлю плацебо,
и пациент будет засыпать так же хорошо, как будто он выпил настоящего
снотворного. Я проделал это с несколькими пациентами, сон которых был
связан с употреблением таких средств, и должен сказать, что это сработало.
Пилюлю можно рассматривать, как любимую куклу или медвежонка,
которого пациент ребенком брал с собой в кровать. В таких случаях
медикаментозные препараты выступают в качестве заменителя матери,
близости с которой ребенок страстно желает, В любой иллюзии всегда можно
отыскать частицу реальности.
За каждой иллюзией таится дьявол, скрываясь под покровом
рассудочности и искушая человека исполнить его желание, как только оно
возникло. «Давай, — говорит он, — съешь шоколадку. Один маленький кусо-
чек шоколада не может тебе повредить». Или уговаривает: «Выпей таблетку!
Ты будешь лучше спать сегодня, а завтра она тебе не понадобится». Его
логику трудно парировать. Один маленький кусочек шоколада не повредит.
Одна таблетка не опасна. Человек верит, что пилюля способна улучшить его
сон. Дьявол претендует на то, чтобы говорить с телом; это вводит человека в
заблуждение, поскольку удовлетворяет глубинный телесный инстинкт,
телесное влечение. Но голос дьявола порожден вытесненным чувством,
которое извращено в процессе вытеснения. Фрустрированное инфантильное
желание сосать грудь невозможно удовлетворить поглощением пищи или
употреблением таблеток. Иллюзия орального удовлетворения, из-за которой
человеку кажется, будто переедание может это удовлетворение обеспечить,
добавляет ему элемент компульсивности.
Есть, конечно, связь между перееданием и сексуальной фрустрацией.
Под фрустрацией в данном случае я подразумеваю отсутствие
удовлетворяющего сексуального высвобождения при оргазме. Хотя половое
взаимодействие приводит человека в контакт с собственным телом, если не
происходит оргазма, он остается в неудовлетворенном состоянии. Такая
неудовлетворенность легко приводит к перееданию. Тогда начинается
следование диетам. Они используются, чтобы не в чем было упрекнуть, если
прекращаются материальные отношения. Жена стала толстой. Но ведь теперь
она соблюдает диету и ей ничего не скажешь. Конечно, не всякий сексуально
фрустрированный человек переедает, но обратное утверждение верно: можно
смело сказать, что всякий переедающий человек сексуально неудовлетворен.
Тот, кто сексуально удовлетворен, освобождается от подобных
невротических проявлений. Индивидуум, который находится в контакте со
своим телом, ощущает свои истинные потребности и рационально действует
для того, чтобы их удовлетворить.
ПРОЦЕСС ПОГЛОЩЕНИЯ ПИЩИ И СЕКСУАЛЬНОСТЬ
Возникающий в уме человека вопрос о том, поесть или не поесть,
служит точным сигналом, что желание есть, появилось в связи с чувством
безнадежности. Перед голодным такой вопрос не встает. Ощущая безна-
дежность, человек отвечает на этот вопрос утвердительно. Он может
стыдиться того, что постоянно ест от скуки, но эта скука и пассивность часто
отражают более значительную проблему, наличие которой ему необходимо
признать. Для некоторых людей обжорство — то же самое, что седативные
препараты. Процесс поедания пищи временно снижает их беспокойство и
притупляет тревожность. Родители часто кормят ребенка именно с этой це-
лью. Требовательному ребенку, как правило, дают что-нибудь съесть, чтобы
успокоить его раздражительность. Процесс еды может быть заряжен другим
смыслом, нежели удовлетворение голода.
Одна из моих пациенток боролась с компульсив-ным поглощением
пищи более пятнадцати лет, так и не сумев преодолеть эту склонность.
Поскольку ее изрядный вес действительно мешал карьере актрисы, она много
размышляла об этой проблеме. Мысли, которые ассоциировались у нее с
едой, выявили, как глубоко укоренилась в ее личности эта компульсивная
привычка. Вот они:
1. «Это значит, что я забочусь о себе. Я всегда думаю о себе, как о сироте».
2. «Еда — это утверждение первостепенной функции жизни».
3. «Еда — единственное мое удовольствие. Я не нахожу удовольствия или
смысла в жизни, кроме тех моментов, когда ем».
4. «Я боюсь голода. Я боюсь, что умру, если останусь голодной».
5. «Еда — мой ответ на чувство утраты — утраты матери и работы».
Пища всегда является символом матери, поскольку мать — первое
существо, которое дает ее. Матери принимают такие символические
отношения; если мать отказывает ребенку в пище, это выглядит
отвержением. Но некоторые матери получают личностное удовлетворение от
того, что ребенок ест, будто тот факт, что он ест, является экспрессией его
любви к матери. Для большинства детей с самого раннего возраста пища
идентифицируется с любовью. Процесс еды становится выражением любви, а
отказ от еды — бунтом. Очень часто дети понимают, что отказ от еды
представляет собой единственный путь вернуться к навязчивой матери. Моя
пациентка пережила множество моментов, когда в зависимости от личных
предпочтений той или иной пищи, мать полностью игнорировала ее или
выражала свое негативное отношение к ней. Но бунт пациентки против
матери потерпел провал. Она вынуждена была подчиниться ради выживания.
Во взрослом уме еда по-прежнему идентифицировалась с любовью и с
матерью. Отвергнуть пищу означало отвергнуть потребность в матери и
встать на собственные ноги.
Эта пациентка никогда не связывала себя взрослыми или зрелыми
обещаниями. Она говорила, что даже мысль о подобных обязательствах
повергает ее в панику. Это была паника шизоидной личности, которая
возникала, когда эта женщина сталкивалась с необходимостью существовать
независимо. Неспособность укрепить корни и ужас, что они будут отсечены,
заставлял мою пациентку «отыгрывать» безнадежность, которая выражалась
в виде компульсивного переедания.
Ее высказывания о смысле еды искажали действительное положение
вещей. Компульсивная привычка была не «заботой о себе», а
самодеструктивным действием. Каждый раз, когда она ела больше, чем
необходимо, она чувствовала себя виноватой и приходила в отчаяние. Еда не
приносила настоящего удовольствия, она только позволяла почувствовать
себя лучше, поскольку «ослабляла напряжение». Моя пациентка никогда не
была голодна, и я очень сомневаюсь в том, что она боялась почувствовать
голод — по крайней мере голод, связанный с пищей. В глубоком смысле она,
конечно, была голодна: она голодала по любви, по удовольствию, голодала
по жизни. Она охотно прекратила бы есть, если бы верила, что может
удовлетворить другие свои потребности. Компульсивное переедание было
признаком отчаяния.
Однажды она сказала: «Я — параноик. Я все время спрашиваю себя,
враждебно ли относятся ко мне люди, может быть, я собираюсь их убить или
они меня? Но я боюсь выразить эти чувства или идентифицироваться с ними.
Я важничаю, чтобы доказать, что я не параноик. Я боюсь, что меня отравят,
боюсь, что зарежут. Я же понимаю, что люди обо мне говорят. Поскольку я
толстая, никто и не смотрит на меня, и мой муж не может ревновать меня и
из-за этого злится. Я цепенею от этой злости».
Эти параноидальные идеи возникают из-за страха перед собственной
сексуальностью. Чтобы понять такие мысли, необходимо интерпретировать
их со ссылкой на эдипову ситуацию, в которой девочка является вершиной
сексуального треугольника, составленного ей, матерью и отцом. Налицо
сексуальное соблазнение, возникшее между моей пациенткой и ее отцом. Он
испытывал силу девочки: моя пациентка разгуливала перед гостями
голышом, чтобы показать, что она не стыдится своего тела. Неудивительно,
что она сказала: «Я же понимаю, что люди говорят обо мне». Он каждый
день проверял ее трусики, чтобы убедиться в ее воздержанности. Страх, что
ее зарежут, что в нее воткнут нож, «обманывал» ее страхи перед
сексуальным нападением со стороны отца. Отцовский сексуальный интерес к
ней содержал в себе ненависть и садистское качество, которое пугало ее.
Боязнь, что ее отравят, можно интерпретировать, как страх ненависти
матери, которую порождали отношения дочери с отцом. Девочка
рассматривала мать как ревнивую и отвергающую женщину, которая может
уничтожить свою соперницу. Пациентка спроецировала этот образ матери на
мужа. Но это не объясняет паники, которую она переживала, наблюдая за его
действиями. Возникающее в этих случаях напряжение в животе было
результатом сексуального чувства к мужу, которое появлялось, если она рас-
сматривала его как мужчину, а не как материнскую фигуру. Подавление
этого чувства вызывало напряжение.
Для этой женщины быть толстой — означало отрицать свою
сексуальность и избегать связанной с этим опасности. Высоко держа голову,
«важничая», она стремилась показать, что ставит себя выше вульгарных
забот, таких, как секс и внимание мужчин. Но сексуальность не так легко
отрицать. Многие ее жесты бессознательно выражали флирт и соблазняли. В
результате она всегда была на грани паники, что ее сексуальное чувство
вдруг возникнет в неподходящее время.
ПАРАНОЙЯЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ И
ПЕРЕЕДАНИЕ
Компульсивное поглощение пищи — это форма паранойяльного
поведения. Человек, который компульсивно ест, «отыгрывает» чувство
фрустрированности, ярости и вины. Переедание служит тому, чтобы
редуцировать чувство фрустрированности. выразить ярость и сфокусировать
чувство вины. Поглощение пищи, то есть ее пожирание, представляет собой
инфантильный способ выражения агрессии. Компульсивный обжора
буквально уничтожает пищу, которая является символом матери, и, таким
образом, находит бессознательный выход вытесненной ярости к ней. Однако,
в то же самое время, мать символически инкорпорируется в индивидуума,
чтобы хоть на время освободить его от фрустрированности, которая бес-
сознательно ассоциирована с ней. В конце концов, вина переносится с
вытесненной ненависти на акт переедания, то есть совершается маневр,
который маскирует истинные чувства и делает вину более приемлемой.
Фрустрация и лежащее за ней компульсивное поглощение пищи
возникает из-за материнского отрицания потребности ребенка в оральном
эротическом удовлетворении. Ненависть пробуждается, потому что мать
занимает соблазняющую позицию. У ребенка возникают ожидания, которые
исполнить невозможно. Эта смесь желания и ярости, направленная на объект
любви, вызывает чрезмерное ощущение вины, такой нестерпимой, что
человек проецирует ее на других людей или перемещает на пииту. Когда это
перемещение произошло, индивидуум попадает в ловушку, он начинает
ходить по порочному кругу. Его вина усиливает фрустрированность и ярость,
которые подталкивают его к дальнейшему компульсивному поглощению
пищи и еще большему ощущению вины. Часто бывает невозможно
преодолеть переедание, не разрешив это чувство вины.
В бессознательном еда представляется материнской грудью, то есть
первичным источником питания. Однако когда связь с матерью отягощена
виной, возникшей из-за ее паттерна соблазнения и отрицания, страстное
стремление к оральному удовлетворению переносится на отца. Его пенис
становится заменителем соска и тоже идентифицируется с едой.
Компульсивное поглощение пищи, поэтому, является символическим
инкорпорированием пениса и (у мужчин) отражает наличие латентных
гомосексуальных тенденций. Гомосексуализм сублимируется в переедание.
В конце концов, сексуальное удовлетворение трансформируется в запретный
плод, а сильное эротическое чувство ребенка вытесняется.
Связь между вытесненными сексуальными чувствами, паранойяльным
поведением и перееданием иллюстрирует следующий случай.
Пациент, которого я буду называть Альдо, проходил курс терапии у
одного из моих коллег. Это был молодой человек греческого происхождения,
родители которого приехали в нашу страну, когда ему было два года. Теперь
Альдо было двадцать пять, в нем было пять футов и пять дюймов росту, а
весил он 215 фунтов. По профессии он был официантом, что создавало
дополнительный риск в связи с его привычкой беспрестанно есть. Хотя его
вес затруднял выполнение обязанностей. Альдо был на удивление «легок на
ногу». Жировые отложения локализовались в области торса, бедер и верхней
части рук. Лицо же, кисти и ноги были маленькими, а шея удивительно
тонкой. Грудь тоже была узкой и худой. Жир в теле Аль-до прямо-таки
затопил область талии и бедер, которые вместе с отведенным назад тазом
производили впечатление женоподобности. Конфликтные элементы в теле
Аль-до путали его идентификацию. Он одновременно был и толстым, и
худым, маскулинным и фемининным.
Из-за своего толстого тела Альдо чувствовал безнадежное отчаяние и
изолированность. Он стеснялся подойти к девушке и стыдился проявить
физическую активность. Он чувствовал ужасную вину по поводу своего пе-
реедания, но контролировать свой аппетит ему не удавалось. Он мог
похудеть, соблюдая диету, но когда ему не хватало воли, он снова начинал
переедать.
Незадолго перед началом терапии у Альдо случилось переживание,
которое заставило его понять, что он нуждается в помощи. Его отец умер
шесть месяцев назад. Вслед за этим Альдо сел на строгую диету, которая
значительно снизила его вес. Во время посещения одной вечеринки
проявились его паранойяльные тенденции. Он выпил и был «на высоте»,
когда вдруг ощутил в себе иллюзорную силу. Ему показалось, что он может
предугадывать события и даже контролировать их. Я продолжу его соб-
ственными словами.
«В углу комнаты я увидел молодую женщину. Голос сказал мне: «Она твоя».
Тогда я подошел к ней и позвал: «Пойдем со мной. Ты моя». Когда она стала
сопротивляться, я схватил ее за руки и начал выталкивать. Она позвала мужа,
который пытался остановить меня.
Вещи потеряли смысл для меня. Она была моя и должна была пойти со
мной. Я продолжал держать ее за руку, хотя ее муж отбивал ее у меня. Затем
какой-то другой мужчина наказал меня и повалил на землю. Все смотрели на
меня с ненавистью.
Я почувствовал панику. Я чувствовал, что мой мир рушится. Я думал,
что если не удержу жизнь в собственных руках, то пропаду. Я схватил одного
из гостей и с ужасной силой швырнул его через комнату. Тогда все
остальные мужчины набросились на меня, и я покорился. Они держали меня
до тех пор, пока я не затих. В конце концов, несколько человек оттащили
меня домой. Когда я проснулся следующим утром, я знал, что надо искать
помощи.»
Альдо был уверен, что стоит ему понять значение этого эпизода, и он
получит понимание (инсайт) своей личности, включая и проблему
переедания. Переживание собственной силы было для него откровением. Он
всегда считал себя покорным человеком, который боится авторитетов и
неспособен отстоять себя. Его покорность явно скрывала вытесненную силу.
Из-за позиции покорности его агрессия была недоступна в обычной жизни. В
курсе терапии выяснилось, что смерть отца и потеря веса стали
оперативными факторами в генезисе паранойяльного срыва Альдо.
Однажды он вспомнил детский инцидент, который показывал связь
между его силой и сексуальностью. Он осознал инцестуозных отношения с
матерью, которые та вызывала у него, когда он был маленьким. «Она
обращалась со мной, как с приятелем». Затем он добавил: «У меня было
сильное чувство, что мальчиком я застал мать с отцом в постели и что я
впрыгнул через окно в комнату, чтобы оторвать их друг от друга — выгнать
отца из постели».
Было ли это на самом деле или это был всего лишь образ — не важно, а
важно то, что эдипова ситуация была очень интенсивной. Альдо принимал
отца как врага, но одновременно идентифицировался с ним. Он чувствовал,
что мать, которая была доминирующей фигурой в доме, отрицала и его, и
отца. Он вспомнил, что она постоянно сравнивала его с отцом, подчеркивая,
что отец — мужчина, а сын — ничто. Отец тоже не был способен сделать ее
счастливой. И тот, и другой были объектами ее жалоб и насмешек.
Отношение Альдо к матери было сложным. В той степени, в которой он
отрицал маскулинность, его обжорство получало одобрение. Мать Альдо
очень внимательно относилась к функционированием пищеварительного
тракта. Успешность дня определялась количеством пищи, которую он
поглотил и регулярностью, с которой он опорожнил свой кишечник. Если у
него случался запор, продолжавшийся хотя бы сутки, ему ставили клизму. В
результате, мать вторгалась в его тело с двух концов и загоняла его в
подчиненную роль по своему усмотрению. Но в то же самое время, она
«обращалась с ним, как с приятелем».
Сознательно Альдо боялся отца и идентифицировался с ним.
Бессознательно он ненавидел мать и идентифицировался с ней. Каждый
родитель использовал его, чтобы другой отступил, для матери он был
символом отца, а для отца — символом матери. Вот почему Альдо вырос с
неадекватной личностью. Он не мог решить, быть ли ему толстым мальчиком
или худым, а на более глубоком уровне — быть ли ему мужчиной или
женщиной.
Быть полным — значит быть фемининным, покорным и беспомощным.
Это подразумевает отсутствие воли, уязвимость перед сексуальными
посягательствами и ощущение безнадежности. Альдо однажды заметил:
«Страх быть беспомощным, когда пенис проталкивается в мое горло или
быть изнасилованным — это вещи, которые преследуют меня. Самое
ужасное из того, что делала моя мать, это то, что она показывала мне свою
грудь. Это отвратительно ».
Быть худым — означало быть маскулинным, самоутверждаться и
командовать самим собой. Но похудение требовало чрезмерного усилия
воли),о заставляло его чувствовать всемогущество и действовать слишком
агрессивно). Альдо отметил: «Я должен был призвать на помощь всю свою
силу воли, но у меня в этот момент не хватило воли. Я чувствовал себя
подавленным. Я не мог стиснуть зубы и сказать еде «нет». Если бы от этого
зависела моя жизнь, я уверен, что смог бы сделать все. Но я не мог сделать
этого, чтобы почувствовать себя лучше».
Альтернативы, которые нарисовал Альдо, — жить с помощью волевых
усилий или сдаться, были трудными решениями. Для него воспользоваться
силой воли будто каждый кусок пищи был предметом, от которого зависело
жить или умереть, означало превратиться в монстра. Когда воля становится
всемогущей вещью и первейшей ценностью, на горизонте начинает маячить
шизофрения. Чувство всемогущества предшествует паранойяльной реакции.
Другая альтернатива — чувствовать беспомощность, продолжать наращивать
вес и жир.
Альдо недоставало сознательной мотивации к удовольствию. Он
заметил: «Я не заслуживаю удовольствия, потому что я дьявол. Во мне так
много ненависти». Самоотрицание удовольствия приводит индивидуума к
отвержению собственного тела. Возникающая в результате этого потеря
физической активности, приносящей удовольствие, редуцирует его до
инфантильной зависимости от еды, которая становится единственной
возможностью телесного удовлетворения. Такое регрессивное поведение ни-
когда не свободно от ощущения вины. Альдо ел и страдал. Проблема
переедания связана с отсутствием настоящего чувства удовольствия.
Страдающие компульсивным обжорством пациенты, неизбежно замечают,
что не чувствуют истинного удовольствия от еды. Когда к человеку
возвращается право и способность чувствовать удовольствие, его обжорство
автоматически сходит на нет. Прием пищи, основанный на принципе
удовольствия, сам по себе становится удовольствием, он несовместим с
компульсивностью.
Тело Альдо было для него источником унижения, и он диссоциировался с
ним. Он жил, по его собственным словам, «в голове». На той памятной
вечеринке он физически пережил это самое житье «в голове». «В голове все
кружилось. Я чувствовал, что она распухает. Я чувствовал, что она сейчас
лопнет». Такой тип диссоциации отличается от того, что происходит в
состоянии ухода или отступления. В последнем случае деперсонализация
возникает в результате заметного снижения телесных ощущений и
подвижности. Шизоид «умирает». Параноик в подобных обстоятельствах
становится буйным. Поскольку его энергия проходит через голову, эго
получает избыточный заряд, воля становится сверхчеловеческой силой, а
тело обретает способность действовать так, как никогда не смогло бы в
нормальном состоянии. В такие моменты параноик кажется человеком,
обладающим мощью или силой, о которой можно сказать, что она не то что
сверхчеловеческая, а прямо-таки чудовищная. Именно такая сила проявилась
в случае Альдо, когда он швырнул мужчину через всю комнату.
Рассматривая сделанные его рукой рисунки, можно продолжить
осмысление его личности.
На рисунке 15 изображен монстр. На его лице нечеловеческое выражение, и
строение тела тоже нечеловеческое. Масса тела сконцентрирована выше
талии, в противоположность телу самого Альдо, избыточная масса которого
располагалась ниже талии. Фигура схематична ниже талии, особенно ноги и
стопы. Это указывает на то, что у автора рисунка нет образа этих областей
тела. В известном смысле фигура является действительным изображением
того, как Альдо видит и чувствует собственное тело в бессознательном:
верхняя часть чрезмерно развита, что компенсирует импотенцию нижней
части. Его неспособность нарисовать руку выявляет отсутствие контакта с
этим органом.
На рисунке 16 изображена женская фигура, она менее схематична. Это
говорит о том, что концепция женского тела оформлена у Альдо лучше, чем
мужского. На "лице косой взгляд, оно выражает ненависть. Пальцем фигура
показывает на гениталии, словно говорит: «Смотри, что у меня есть!». То, на
что она показывает, похоже на фаллос.
Эта фигура интродуцирует концепцию фаллической женщины или
матери с пенисом. Многие мальчики рисуют матерей с фаллосом не только
потому, что незнакомы с женской анатомией, но и потому, что их матери
действуют по отношению к ним маскулинным образом. Фаллическая мать
ставит сына в подчиненную позицию, «отыгрывает» перед ним ту жалость,
которую она испытывает по поводу собственной сексуальности и, в резуль-
тате, кастрирует его, обращаясь с его телом, как с объектом. Нарисовав эти
фигуры, Альдо заметил: «Кастрация — это сильная кнопка. Я могу стать
буйным».
Рисунок 15
Рисунок 18
Все, кто встает в такую позицию, рано или поздно начинают
чувствовать дрожь в ногах. Когда это происходит, ощущения резко
возрастают. Тремор может быть приятным и очень сильным, он может
охватывать только ноги или распространяться на тазовую область. Это всегда
переживается с удовольствием, как признак жизни. Иногда вибрации
сопровождаются пощипыванием или покалыванием ног и стоп. Когда
впервые начинается тремор, пациент обязательно спрашивает: «Почему
дрожат ноги?» Поскольку вибрация начинается у всех пациентов, у молодых
— раньше, у более пожилых — позже; я объясняю, что это тело
восстанавливает свою эластичность и что это нормальная реакция на стресс.
Вибрацию тела можно сравнить с тем, что происходит с автомобилем,
когда мы заводим мотор. Отсутствие вибрации указывает на то, что мотор
мертв. Ровное сотрясение указывает на исправно действующую машину.
Толчки или рывки сообщают нам о неполадках. То же самое можно сказать и
о человеческом теле. Вибрация — признак здоровья. Мы используем термин
«вибрирующая личность», чтобы выразить наше понимание этого
взаимоотношения.
Необходимо отметить, что, когда чувствование ног и стоп возрастает,
дыхание спонтанно углубляется. Дыхание — это агрессивное
функционирование, которое у взрослого человека зависит от контакта с
нижней половиной тела. Когда ноги обретают заряд и живость, шизоид пере-
живает собственное тело по-другому. Он чувствует заземленность. Если
прежде он передвигал собственные ноги, то теперь они перемещают его в
пространстве. Вот как описал это различие один из пациентов:
«После сессии я чувствовал себя так хорошо! Я не боялся. Ноги были
такими живыми. Самое главное, что голова не говорила ногам, что им надо
делать. Я ощущал безопасность оттого, что мои ноги находятся подо мной и
знают, что им надо делать. Но кроме этого, они чувствовали, что онемели
после стольких лет бесчувствия. Я был убежден, что, когда я получу свои
ноги назад, я смогу функционировать».
Очень важно подчеркнуть, что приводимые мной позы — не обычные
физические упражнения. Если делать их механически, это ничего не даст и
ни к чему не приведет. Они просты и эффективны для того, чтобы обрести
чувствование тела. Поэтому я не могу сказать, сколько времени нужно
находиться в определенной позе. Пациент использует ее до тех пор, пока она
вызывает значимые ощущения в теле. Когда поза становится слишком
болезненной и некомфортабельной, ее необходимо сменить. Приводимые
здесь позы я разрабатывал вместе со своими коллегами в течение многих лет
работы с проблемами дыхания и мышечных напряжений. Еще одна вещь,
которая очень помогает пациентам, состоит в следующем. Необходимо
опереться спиной на специальный стул, а затем перевеситься назад так, как
это показано на рисунке 19. Данная поза позаимствована из естественной
склонности человека прогнуть спину и откинуться назад за спинку стула,
после слишком долгого сидения на нем. Такая арка растягивает мышцы
спины, высвобождает напряжения в области диафрагмы и обеспечивает
глубокое дыхание. Я всегда использую эту позу, сочетая ее с той, что
изображена на рисунке 18, поскольку последняя реверсирует растяжение и
возвращает пациента на землю.
Рисунок 20 изображает пациента в позе гиперэкстензии. Она очень
эффективна для растягивания мышц передней стороны бедер, которые часто
бывают довольно спастичны. Поскольку таз свободно подвешен, он, как
правило, начинает спонтанно двигаться, когда человеку удается
расслабиться. Эти непроизвольные движения тела очень важны для
высвобождения напряжения. Они тоже приносят пациенту ощущение живого
тела. Когда в такт дыханию волна ощущений проходит сквозь тело в ноги и
стопы, пациент чувствует себя целостным, единым. При этом он может
сказать: «Я чувствую все одним куском».
Пассивные позиции, описанные выше, используются для того, чтобы
привести пациента в контакт с его собственным телом, усилить телесные
ощущения и вызвать высвобождение напряжения через тремор и непро-
извольные движения. Поскольку они углубляют дыхание и возбуждают тело,
их выполняют постоянно, начиная ими большинство сессий. Затем следуют
некоторые активные движения, которые я хочу описать дальше. Повторное
использование пассивных поз оказывает кумулятивный эффект. С каждым
разом пациенту становится все легче дышать, его дыхание становится
свободным. Соответственно, в теле возникает больше ощущений.
Большинство моих пациентов находят эти позы столь полезными, что
выполняют их дома по утрам. Такая практика усиливает контакт с телом и
вносит свою долю в процесс терапии.
Пациенты рассказывают, что эти позы стимулируют тело и помогают
им начать день.
Рисунок 19
Рисунок 20
Помимо пассивных поз и в дополнение к ним, мы используем активные
движения, которые помогают ощутить и выразить чувства более
Направленно. На рисунке 21, к примеру, показана пациентка, которая бьет по
кушетке теннисной ракеткой. Это движение дает возможность высвободить
агрессию и развить координацию и контроль. Мужчины лупят по кушетке
кулаками.
Сначала при выполнении ударов руками или ногами по кушетке
движения бывают фрагментарными и нескоординированными. При ударах в
позиции стоя люди склонны замахиваться только руками, в то время как спи-
на и ноги остаются относительно неподвижными. Когда человек, лежа на
кушетке, лупит по ней ногами, он агрессивно использует нижние конечности,
а голова и верхняя часть тела остается ригидной и не принимает участия в
движении. В таких случаях названные мной движения кажутся
упражнениями, и пациенты часто жалуются, что не получают чувства
высвобождения и удовлетворения от них. Отсутствие координированности
является признаком того, что человек не полностью включен в движение, то
есть активность не охватывает всего тела. Когда координированности
повышается, экспрессивные движения приобретают целостность и
становятся эмоциональным переживанием.
Неспособность пациента полностью включить свое тело в действие можно
лечить двумя способами. Его бессознательное сопротивление можно
психологически анализировать, но, кроме этого, необходимо физическое
развитие координации. Обычно, пациент рационализирует неспособность
полностью включиться в активность, говоря, что у него нет причин злиться и
т. д. Это пример шизоидного защитного маневра. У каждого из нас есть на
что разозлиться, иначе бы мы не обращались к терапевту. Может оказаться,
что человек всегда боялся выразить злость. Можно сказать ему, что здоровый
человек способен отождествиться с чувством злости и что это позволяет ему
координированно и интегрирование лупить ногами или руками по кушетке.
Когда пациент поймет, что его некоординированность отражает неспо-
собность выразить чувство, он примет те физические процедуры, которые не
принимал раньше, как необходимые для его продвижения.
Способность выразить эмоцию пропорциональна мускульной
координированности. Хорошо координированные люди двигаются и
действуют грациозно. Все тело активно участвует в каждом жесте и
движении. Поэтому каждое движение такого человека эмоционально и его
можно назвать эмоционально живым. Человек с отклонениями так двигаться
не может. Его обычные движения либо жестки и неловки, либо атаксичны и
грубоваты. Он может проявлять необычную грациозность в каком-то
определенном виде активности, в которой он натренирован и в которую
может полностью вложить себя. Многие актеры, танцоры и атлеты
демонстрируют эту грациозность и координированность в каком-то виде
действий, несмотря на то, что страдают тяжелыми эмоциональными
проблемами. Однако в повседневных ситуациях легко заметить, что
движения их тел отражают отсутствие легкости и ощущения безопасности.
Когда пациент научился расслабляться или отпускать себя при выполнении
ударов ногами по кушетке, повышается общая координированность его
мускулатуры. Это не значит, что он теперь знает, как надо бить. Координа-
ция, развивающаяся путем сознательного приобретения навыка,
ограничивается только этим навыком. В процессе таких действий, как удары
по кушетке ногами и руками, пациент сталкивается со своим страхом и
противопоставляет ему движения, которые представляют собой эмоцио-
нальную экспрессию. Включаясь в эту активность, он преодолевает страх
иррационального. С помощью этих упражнений тело само исцеляет себя.
Игры детей служат той же цели. Разыгрывая нереальные ситуации, дети
бывают серьезны и эмоциональны в своих откликах. Взрослые, которые
подавили в себе ребенка, рационализируют любые свои действия.
Лупить по кушетке, лежа на ней, — отличная возможность
восстановить детскую способность. Эта процедура интродуцирует в действие
инфантильный элемент и позволяет пациенту «выйти из себя» более
свободно. Человек может лупить кушетку как прямыми ногами, так и сгибая
их в коленях. Я всегда сталкивался с тем, что шизоиды, выполняя эти
движения, напрягают живот и задерживают дыхание. Шея обычно
деревенеет, и это удерживает голову от участия в них. Шизоиду необходимо
«отпустить» голову так, чтобы она двигалась вместе с телом. При быстрых и
интенсивных ударах свободно вытянутыми ногами, голова приподнимается и
опускается при каждом ударе. У большинства пациентов возникает чувство,
что они увлеклись этими движениями, и это пугает их. Поскольку движения
производятся под наблюдением терапевта и не представляют опасности,
пациент скоро научается поддаваться чувству и наслаждаться его
высвобождением.
Так как у каждого есть что-то, что хочется «поколотить», все пациенты
ощущают валидность такого упражнения. Помимо всего прочего, удары
ногами по кушетке позволяют нижней части тела обрести гегемонию в
организме. Когда удары становятся интенсивными, эго временно снимает
свой контроль над телом, позволяя ему свободно откликнуться на
собственные импульсы. Эта способность снять контроль эго особенно важна
при сексуальном функционировании, поскольку оргастическое
удовлетворение зависит от способности человека поддаться нахлынувшему
сексуальному возбуждению. Битье кушетки ногами помогает ему
отождествиться с собственными инфантильными чувствами. Малыши, лежа
на спинке, свободно и спонтанно бьют ножками от естественной радости
жизни или от злости и фрустрации. Если ребенок лупит пятками, это признак
жизнерадостности. Должен отметить, что удары пятками даже больше, чем
ходьба, помогают кровотоку и усиливают циркуляцию крови.
Если бить по кушетке согнутыми в коленях ногами и одновременно
колотить по ней руками, то получится точно такое же движение, которое в
приступе гнева совершают маленькие дети. При такой активности обе
стороны тела движутся попеременно так, что правая рука и правая нога
работают синхронно и, наоборот, левая нога и рука тоже производят
одновременное движение. При таком координированном движении голова
поворачивается вправо и влево, в соответствии с тем, какая нога и рука
совершают удар в этот момент. Если у пациента диссоциирована верхняя и
нижняя части тела, то он не может координированно выполнить это
движение. У него получается, что левая рука бьет по кушетке одновременно
с правой ногой и наоборот. Более того, иногда в движение могут включаться
сразу две стороны тела, в то время как голова остается неподвижной По ходу
терапии пациента необходимо направить к тому, чтобы он начал ощущать
тело, понимать его чувства и отождествляться с ними, а также надо
обязательно интерпретировать их в контексте его истории и жизни.
Хотелось бы подчеркнуть, что мобилизация тела пациента происходит
медленно. Если он покинул свое тело от боли, эта боль может снова
вернуться, едва начнет восстанавливаться контакт. После нескольких меся-
цев терапии один из моих пациентов сказал: «Мне надо делать это
медленно... мое тело все еще чувствует боль. Все тело болит. Я никогда не
знал, что так боюсь боли». Боль в теле шизоида может проявляться как страх,
если она ассоциирована с внутренним отчаянием и ужасом. Когда пациент
понимает, что боль возникает оттого, что тело борется, чтобы ожить, что она
не является выражением деструктивного процесса, он сможет принять ее как
позитивный признак. Чтобы помочь пациенту понять роль боли в процессе
исцеления, я привожу такой пример. Когда палец отморожен, он не болит.
Человек может даже не знать, что случилось с пальцем. Но когда он начинает
отходить, боль бывает очень сильна. Оттаивание может происходить очень
медленно. Эта иллюстрация отчасти напоминает шизоидную проблему,
поскольку тело шизоида во многих отношениях заморожено, и терапию
можно считать размораживанием.
Рисунок 21
ТЕРАПИЯ ПАЦИЕНТА-ШИЗОИДА
Эта пациентка, которую я буду называть Салли, была учителем танцев.
Она жаловалась на неудовлетворительные отношения с людьми, на
фрустрированность, на отчаяние и на страхи.
Терапия продолжалась несколько лет, мы встречались еженедельно, за
исключением летних перерывов. Несмотря на то, что она была танцовщицей,
мышцы ее тела были чрезвычайно напряжены. Она почти не чувствовала ног.
Дыхание было очень поверхностным. Глаза смотрели испуганно и дико, они
по большей части были расфокусированы. Она была очень тревожной.
Первое время терапия в основном была направлена на то, чтобы
помочь Салли установить дыхание и почувствовать свое тело, используя
пассивные позы, которые я уже описал. Вначале, она могла выдержать их
очень непродолжительное время. Постепенно, ей стало удаваться сохранять
эти позы подольше. Иногда мне приходилось «месить» руками ее мускулы и
разминать их. Это несколько снижало их спастичность и позволяло Салли
почувствовать контакт с телом и осознавать себя. В первое время она часто
плакала и выражала глубокое отчаяние. Она говорила:
«Я не знаю, что такое любовь. Я не знаю, что такое женщина и что
такое мужчина. В моем уме это — тени. Только мать не тень. Она — ястреб
(Салли изображала руками когти), который убил моего отца и может
растерзать меня. Все что я чувствую — боль, и когда мы здесь работаем, это
происходит так, будто вы можете засунуть в нее руки. Как будто можно
заглянуть внутрь, вглубь пустоты, которая причиняет боль. Я чувствую, что
она никогда не наполнится.»
Освобождение чувства боли, печали и отчаяния открыло путь для
более позитивных чувств, которые потекли в ее тело. Она выбирала между
чувством живости и счастья и испуга и потери. Вот ее слова:
«Растягивание тела приносит мне сильные сексуальные чувства. Когда их
нет, я чувствую боль. В животе
возникает давление. У меня возникает чувство покинутости и темноты, как
будто жизнь теряет смысл. До настоящего времени тело было для меня
инструментом».
Терапия прошла через ряд кризисов, и из каждого Салли выходила, усилив
контакт с собой, и становилась при этом сильнее. Всякое агрессивное
движение ужасало ее, она реагировала на него чувством отчаяния и
беспомощности. Утверждение негативного отношения особенно пугало ее.
Один такой кризис был спровоцирован простым маневром: Салли лежала на
кушетке, била по ней кулаками и повторяла «Я не буду. Я не буду. Я не
буду.» Утвердившись в этом, она вскочила с кушетки, побежала в угол
комнаты, и, забившись в него, заплакала. Ее ужас был таким сильным, что
какое-то время она сопротивлялась моей попытке утешить ее, но потом
позволила мне сесть рядом и обхватить ее руками. Она сказала, что нет
никого, к кому можно было бы обратиться в страхе и страдании. Она не
может довериться мне насколько, насколько ей необходимо.
Во время следующей сессии Салли отметила: «Я поняла, что никогда
не поддавалась матери. И, в результате, я не могла функционировать. Я была
парализована, и вся моя жизнь состояла в ожидании чего-нибудь, что
освободит меня». Салли подразумевала, что жила, находясь в позиции
бессловесного неповиновения, боясь сказать «нет» и неспособная сказать
«да». Этот негативный пласт ее личности был функционально идентичен ее
мышечным контрактурам, которые парализовали всякие агрессивные
движения. В этот раз Салли опять била по кушетке, повторяя: «Нет, я не
буду». Теперь она не испытывала паники, но, когда волна чувства
захлестывала ее и откатывалась, ее бросало то в жар, то в холод.
На следующей неделе Салли опять вернулась к мысли о том, что она
парализована:
«Всю жизнь я сдерживаю движения. Я не могу быть самой собой. Я
почувствовала себя лучше после кризиса, когда я так сильно заплакала, но
теперь я пришла в точку, откуда не могу двинуться.»
Два месяца я концентрировался на физическом аспекте проблемы Салли.
Несмотря на хореографическую подготовку, она жаловалась на
одеревенелость и боль в теле. Теперь она начала понимать, что сделала
танцы своей профессией из-за того, что ей хотелось с помощью движений
оживить собственное тело. Я считаю, что такой момент характерен для
многих профессиональных танцоров. Хотя танцы помогают оживить тело,
они не снимают и не высвобождают хронических напряжений мускулатуры.
Теперь, используя позы и движения, описанные мной, Салли растягивала
свое тело, дышала и двигалась. Толерантность ее тела была очень
ограниченной. Она впадала в панику, если возникали непроизвольные
движения. Много раз она убегала, пугалась и хотела прекратить все это. Я
мягко уговаривал ее, и она позволяла привести себя обратно. В конце каждой
сессии мне было видно, как смягчаются контуры ее тела, как разглаживается
кожа, и в глазах появляется выражение, сообщающее о том, что ей лучше,
они становятся более живыми и больше соприкасаются с ней самой. Это
улучшение не сохранялось до следующей сессии, однако нового состояния с
каждой неделей становилось все легче достичь.
Через несколько недель я заметил, что Салли начинает оттаивать. Она
выглядела печальной и жаловалась на чувство застоя в груди, которая до
этого момента была «мертвой» областью, где отсутствовали чувства. Салли
отметила также чувство наполненности и боли в области таза. Во время
разговора Салли начала глубоко рыдать. «Я никогда не была ребенком, —
сказала она, — мне надо было подрасти и уйти от матери». Мы не
занимались физической работой в эту встречу, и Салли позволила печали
заполнить ее. Пока она плакала, ей удалось заметить, что глубоко в вагине
появилось чувствование. Она сказала, что почувствовала внутри себя бутон,
который может открыться в цветок. Каждый шизоид скрывает внутри себя
потерянного ребенка, он прячет его и от себя самого, и от внешнего мира.
Дилемма шизоида состоит в том, что он не смеет принять ребенка внутри
себя и, соответственно, не может принять реальность своего тела и мира.
Подавление ребенка превентирует спонтанное стремление и
прикосновение, которое характерно для детского отклика на объект любви.
Салли обнаружила, что боится физического контакта со мной. Она не
осмеливалась протянуть руку и коснуться меня. Когда я уговорил ее сделать
это, движения пациентки были неловкими и стесненными. Когда я двинулся,
чтобы прикоснуться к ней, она отскочила в сторону. Я мог коснуться ее
только в тот момент, когда, под влиянием страха и тревоги, она
регрессировала в позицию беспомощного и испуганного ребенка.
Приняв ребенка внутри себя, Салли получила возможность протягивать
руки и прикасаться ко мне. В это время, несмотря на отвержение, пережитое
в детском возрасте, она встретилась с позитивным откликом со стороны
«заменителя матери» — терапевта. Постепенно она усвоила, что может что-
то требовать от жизни, и фиксированность, которая задерживала ее
эмоциональное развитие, начала разрешаться.
После летнего перерыва терапия началась с попытки мобилизовать
более сильные агрессивные чувства пациентки. Я заметил, что ее нижняя
челюсть расслабилась. Временами она бывала примкнутой и тяжелой, но в
какие-то моменты выглядела расслабленной и податливой. Салли сказала,
что боится сделать злое лицо, потому что тогда она выглядела бы как ее мать,
полная злобы и ненависти. Это была первая сессия, во время которой она
позволила себе закричать, когда лежала на кушетке и лупила по ней
кулаками. Она закричала: «Я не буду!», а затем сказала по поводу своих
действий: «Это хорошо, но не реально».
Еще она сообщила о том, что чувствует нереальность своего поведения. Она
сказала, что не может быть частью мира людей, что она какая-то нарочитая и
особенная. Ее взаимоотношения с людьми скрывали тот факт, что она не
существует, что она одинока. Это заявление побудило ее говорить об отце.
Она вспомнила сцену, в которой он лежал при смерти в кислородной
палатке. Она стояла, застыв, позади его кровати, неспособная притронуться к
нему или что-нибудь сказать. В ее глазах не было слез, и это соответствовало
ее отношению к тому, что происходило. Салли чувствовала, что не могла
прикоснуться к жизни, и что жизнь тоже не затрагивала ее.
Чтобы помочь Салли почувствовать, заключенную в агрессивных
движениях силу, я предложил ей, стоя перед кушеткой, бить по ней
теннисной ракеткой. Ее реакция на это предложение удивила меня. Она
осторожно подняла ракетку, примерилась, сделав предварительный удар,
потом вдруг резко бросила ее, будто это было заряженное ружье или живая
змея. Ее затрясло, и она отскочила на другой конец комнаты. Прошло
несколько минут, прежде чем она снова взяла в руки ракетку. Замахнувшись
для удара, она опять бросила ракетку и снова отпрыгнула прочь, размахивая
руками, словно птица — крыльями.
На протяжении нескольких сессий Салли снова и снова била кушетку с
помощью теннисной ракетки. Каждый раз ей удавалось бить все сильнее и
она все меньше боялась этого. Иногда, после нескольких ударов, она бросала
ракетку и начинала плакать. Пациентка боролась со страхом, который
испытывала перед силой. Некоторое время спустя, я предложил ей выразить
восклицанием злость, крикнуть при ударе что-нибудь, вроде «Будь ты
проклят!» или «Я ненавижу тебя!». Но она не могла этого сделать. Пока она
держала в руках ракетку, у нее возникала только экспрессия испуга, глаза и
рот были широко открыты, но она не издавала ни звука. Наблюдая за ней, я
пришел к выводу, что есть еще и другая причина, по которой Салли стала
танцовщицей. Она так боялась эмоциональных ситуаций, что не могла
произнести ни слова, и с помощью танца пыталась выразить свои чувства.
Позже, когда ее сила возросла, она била кушетку и выкрикивала при этом
снова и снова: «Придурок! Ты придурок!». Салли чувствовала при этом, что
это обращено к матери. Она возвращалась к той «критике», от которой сама
страдала в детстве, когда мать кричала ей именно это.
Работа с проблемой Салли, которая была связана с экспрессией злости,
заняла значительное время. После того, как она научилась выражать злость
во время терапевтических сессий, ей пришлось столкнуться с тем, чтобы
позволить себе выражать ее в реальных ситуациях. Это было гораздо
труднее. Если у нее не получалось сделать это, она расценивала это как
неудачу. Однажды она рассказала мне о следующем инциденте: «Со мной
что-то случилось во время лекции. Преподаватель сделал мне какое-то
замечание, вроде: «Сядьте на место». Я ужасно разозлилась. Я подумала:
«Какое нахальство!». Я чувствовала, что мне стало жарко от злости, как
будто внутри меня зажглось пламя, но я не дала ему вырваться наружу. Я
чувствовала, что все тело закаменело и мышцы напряглись. Потом я
оцепенела. После этого случая все мои невротические тревоги вернулись, а
вся легкость ушла.
Злость плескалась во мне, как рыба, которая не может вырваться.
Потом она замерзла, как глыба льда. Я зашла в тупик из-за своей
рациональности. Почему кто-то всегда должен сказать мне, что я чувствую?
Почему я не могу почувствовать, что делается у меня внутри?»
После этого случая терапия быстро прогрессировала на протяжении
нескольких последующих недель. Салли продолжала продвигаться, ее личная
жизнь проходила более гладко. Каждую сессию мы повторяли все позы и уп-
ражнения, она регулярно использовала теннисную ракетку. Пациентка могла
теперь выразить злость, направленную к матери. Она била по кушетке зло и
сильно, выкрикивая матери: «Придурок! Идиотка! Придурок!» Ее дыхание
стало заметно глубже. «Вы знаете, — сказала она мне, — я уже не так
холодна. Раньше я всегда укрывалась зимой пуховым одеялом, а теперь мне
нужен только тонкий плед. Руки тоже стали теплее, а вот ноги все еще не в
порядке».
Терапия всегда проходит пики и падения. Вслед за высвобождением своей
агрессии, Салли почувствовала истощение, которое очень испугало ее. Она
не знала, как быть дальше, ее ужасала мысль о том, что она не сможет
продолжать в том же духе. Она чувствовала, что может сойти с ума от горя.
Это было тело, которое хранило ее. Ему нужен был сон, чтобы отвести
угрозу от сознания. Во сне она получила ответ на свою тревогу. Когда у нее
не оставалось сил продолжать работу, сон обновлял ее.
Все шизоидные пациенты на пути к выздоровлению проходят фазу
изнуренности или истощенности. После многих лет зажатости они
переживают оживление, которое вызывает усталость и утомление, прежде
блокированное от восприятия. Чувство изнеможения позволяет придти в
более полный контакт с телом. Я расцениваю это как сигнал о том, что тело
способно утвердить свои потребности, противопоставив их невротичному
эго. Если пациент испытывает измождение, он прекращает всякую
компульсивную активность и благодаря этому, его ощущение безнадежности
слабеет. Измождение может продолжаться несколько недель или даже
месяцев. Благодаря ему, человек усваивает, что вполне может выжить без
компульсивных действий.
Акцент на использовании теннисной ракетки, чтобы выразить злость,
вовсе не означает, что другие формы ее выражения не имеют значения.
Подход должен быть тотальным, и физическая терапия должна охватывать
все тело. Вот еще один случай, который иллюстрирует применение другой
процедуры.
Через некоторое время после возвращения из Европы, Салли заметила:
«Последние два месяца мне снятся сны, в которых у меня рассыпаются зубы,
когда я пытаюсь что-то укусить». Такое сновидение можно было бы
интерпретировать как боязнь кусаться, буквально и фигурально.
Неспособность Салли «хорошо укусить что-нибудь» или «впиться зубами» в
жизнь точно описывает ее затруднение. Но сон имел и буквальное значение.
Ее челюсти были так стиснуты, что она не могла полностью открыть рот.
Движения нижней челюсти вперед и назад были заметно ограничены. Чтобы
«встретиться» с этой ситуацией, Салли выполняла упражнения, которые
состояли в том, что она выдвигала челюсть вперед, показывая зубы и делала
попытку зарычать или огрызнуться. Это удавалось ей с трудом, она делала
этот жест без всякого чувства. Со временем, однако, она стала получать
удовольствие от этого действия и смогла рычать и огрызаться, издавая при
этом реальные звуки. Чтобы помочь ей почувствовать зубы и принять их, я
предложил ей вцепиться зубами в полотенце. Пациентка, лежа на кушетке,
сделала это, а я, взявшись за другой конец полотенца, оторвал ее голову и
торс от поверхности, несмотря на то, что она откидывалась назад. Ее вес,
таким образом, пришелся на нижнюю часть ног и зубы, которыми она дер-
жалась за полотенце. В первый раз она почувствовала испуг, но удерживала
это положение больше минуты. Опыт позволил ей почувствовать, что ее зубы
живы, а также ощутить их силу и силу нижней челюсти.
Поскольку я так подробно остановился на этой истории болезни, мне
бы хотелось подчеркнуть, что чувства, которые пациент выражает в процессе
терапии, относительны. Из-за контраста, который они представляют по
сравнению с полным отсутствием чувств, относительное телесное
удовольствие переживается как блаженство. Но то, что первое время кажется
очень сильным, постепенно перестает удовлетворять, по мере того как
пациент прогрессирует и его требования к жизни возрастают. Для мужчины,
только что закончившего институт, свобода — это все. Вскоре, однако, он
пожелает большего: собственный дом, кого-то, кто разделил бы с ним
постель, образ жизни и его дела и т.д. Успехи Салли следует рассматривать с
учетом этого замечания. Терапия инициировала дальнейший процесс
развития.
Чтобы возвратить себе тело, надо, чтобы боль уступила место удовольствию,
а отчаяние сменили позитивные чувства. Однако для шизоида путь к
удовольствию лежит через боль, чтобы придти к радости, ему надо пройти
сквозь отчаяние или испытать все это попеременно, одним словом, путь в рай
лежит через ад. Шизоид, который живет в неопределенности, пустоте,
бессмысленности, может осуществить эту одиссею, потому что она сулит
надежду. В отрыве от тела жизнь становится иллюзией. В теле она
встречается с болью, печалью, тревожностью и ужасом, но это, по крайней
мере, реальные чувства, которые можно пережить и выразить. Способность
чувствовать боль говорит о наличии способности чувствовать удовольствие.
Устать — значить обрести способность ощутить момент отдыха. Каждое
телесное чувство предполагает наличие противоположного. Быть
бесчувственным — значит существовать в вакууме, холоде и
безжизненности. Никто не знает этого лучше, чем шизоид, но он потерял
путь назад к собственному телу. Если он отыщет его, то обретет свое
брошенное, оставленное тело со всем пылом покинутого ребенка, который
обрел свою любящую мать.
ОБРЕТЕНИЕ ОТОЖДЕСТВЛЕННОСТИ
Человек рождается без чувства отождествленное. Он развивает свою
отождествленность по мере того, как развивается и созревает его эго.
Проблема большинства пациентов, однако, состоит не в том, чтобы
восстановить утраченную отождествленность, поскольку реального
отождествления они никогда не имели, а в том, чтобы обрести ощущение
отождествленное, развив стабильное и хорошо функионирующее эго.
Чувство отождествленности основано на сознавании желания,
понимании потребности и восприятии телесных ощущений. Когда пациент
говорит: «Я не знаю, кто я», — он, фактически, сообщает следующее: «Я не
знаю, что я чувствую, чего я хочу и в чем нуждаюсь». Он знает, что ему
требуется помощь, но этим и ограничено его самосознавание, в то время как
отождествление остается неясным и туманным. Он не сознает, что злится или
грустит, что его тело сковано мышечными напряжениями, и что он не может
любить и чувствовать удовольствие. Несмотря на то, что, на каком-то
глубоком уровне сознания он может понимать эти факты, он все же
неспособен сделать их личностным переживанием.
«Зачатие» чувства отождествленности происходит с первым криком
новорожденного. Этим криком младенец утверждает свое первое чувство,
свое первое желание и потребность. Это — чувство дискомфорта. Младенец
нуждается в тесном контакте с телом матери и стремится к нему. Если сразу
после рождения приложить его к груди и накормить, то плач стихнет, и это
сообщит о том, что дискомфорта больше нет и потребность удовлетворена.
Крик или плач младенца — это утверждение его существования и
отождествление как чувствующего существа. Сам ребенок, конечно, еще не
сознает этого, поскольку его восприятие, сознавание и понимание пока не
развито. По мере того, как он подрастает, эти функции активизируются.
Постепенно телесные ощущения становятся более интенсивными,
потребности и желания более разнообразными, сознание более острым, а
выражение чувств более определенным. Ребенок, таким образом, развивает
чувство отождествленности.
Эго развивается через восприятие и интегрирование телесных
ощущений, с одной стороны, и выражение чувств — с другой. Если ребенок
сдерживает экспрессию чувства или стыдится телесных ощущений, его эго
не станет зрелым. Если его удерживают от оценки себя самого, от изучения
собственной силы, от открытия собственной слабости, его эго будет иметь
шаткую точку опоры в реальности, а его отождествленность останется
туманной и смутной. Если же ребенка еще и «обрабатывают» тем, что он
«должен» и «не должен», и подгоняют под родительское представление о
том, каким он должен быть, его эго станет увертливым, а отождествленность
— запутанной. Такой ребенок будет развращать собственное тело и ма-
нипулировать окружающими, чтобы обеспечить соответствие этому образу.
Он будет адаптировать роль, основанную на этом представлении и
приравнивать свою отождествленность к этой роли.
Основанное на роли отождествление дезинтегрируется, когда стрессовые
ситуации реальной жизни разбивают эту роль. Исполняющий роль человек,
играет спектакль, и чтобы получить от этого хоть какое-то удовлетворение,
ему необходима принимающая аудитория. Изначально такой аудиторией
были мать и отец, которые принимали непосредственное участие в создании
роли и одобряли спектакль. Во взрослой жизни играющий роль человек ищет
кого-то, на кого можно спроецировать образ и кто откликнется на его роль.
Но когда аудитория состоит из одного партнера, она теряет способность
возбуждать дальнейшее разыгрывание повторение становится скучным. Обе
стороны в конце концов устают от таких взаимоотношений и расстаются.
Тот, кто играет роль, начинает искать новую аудиторию, а тот, кто был
аудиторией, пускается на поиски нового исполнителя. Такие люди могут не
понимать, что что-то неладно, пока не переживут несколько похожих
разочарований, но многих беспокоит глубокое чувство пустоты и отчаяния. В
интимных сексуальных отношениях играть роль смешно, но исполняющий ее
человек не знает другого способа существования.
Роль искажает самовосприятие. Человек, исполняющий роль,
рассматривает себя и все ситуации с точки зрения этой роли. Она окрашивает
любое восприятие и ограничивает всякий отклик. Она выстраивает
значительное препятствие, не позволяя обрести отождествленность,
поскольку человек играет ее бессознательно.
Пациент, у которого отсутствует отождествленность, обычно не
сознает, что играет роль. В большинстве случаев он не сознает и отсутствие
отождествленности. Его жалобы на то, что он страдает и терпит неудачи,
основаны на чувстве фрустрированности при разыгрывании роли.
Адаптировав данную роль для того, чтобы быть приятным родителям, он не
может понять, почему остальному миру его поведение не столь приятно. Он
приходит к психиатру для того, чтобы тот помог ему усовершенствовать все
ту же роль.
Проявляясь в манере говорить, в осанке, в жестах, в экспрессии и
движениях, роль, которую человек принял на себя ребенком, становится
частью его структуры характера. Ее легко заметить в телесной позе, если
точно интерпретировать эту позу. Сам пациент этого сделать не может,
поскольку не сознает паттерн ригидности своего тела. Он принимает тело как
нечто само собой разумеющееся. Чтобы «сорвать маску» роли,
«разоблачить» ее, необходим анализ структуры характера пациента.
Терапия включает конфронтацию пациента и терапевта. При этом пациент
получит представление о перенесении, то есть узнает, что он видит «другого
человека» как образ отца или матери. Ему придется «раскопать» корни этого
перенесения, которые приведут его к потребности в одобрении и к страху
самоутверждения. Он обнаружит, что чувствует вину по поводу своей
сексуальности и что удерживается от выражения негативных чувств. Если
ему удастся принять эти чувства, он сможет вернуть себе тело и обрести
отождествленность.
РАЗОБЛАЧЕНИЕ РОЛИ
Мэри, женщина-ребенок, случай которой я разбирал в главе Образ
тела, играла роль «куклы». В начале терапии она лечилась у специалиста-
маммолога, который, как она рассказала, делал ей массаж груди. Мэри
описала его, как старика, и сказала, что лечение наносило ей вред, причем не
столько тем, что делал доктор, сколько тем, как он прикасался к ней. Она
чувствовала, что его прикосновения очень ласковы.
Можно ли считать, что Мэри адекватно воспринимала то, что чувствовал к
ней доктор? Женщина-ребенок или «личность под названием Лолита»
оказывает заметное влияние на тех мужчин, которые чувствуют себя
неадекватно и небезопасно в отношениях с сексуально зрелыми женщинами.
Можно даже предположить, что личность Мэри бессознательно возбуждала
таких мужчин. Ее пассивное подчинение лечению, которое проводил
специалист, подтверждает это предположение; беспомощность Мэри можно
рассматривать и как защиту против собственных сексуальных чувств, и как
приманку для мужчин. То, что Мэри понимает особенность своей детско-
женской личности как приманку, выяснилось, когда она однажды
пожаловалась на мужчину, в котором была заинтересована, но который не
попытался овладеть ей, когда они оказались один на один. «В нем не очень-
то много мужского, — сказала она, жалуясь, — он ведь не откликнулся на
меня».
Женщина-ребенок позволяет женщине, которую включает в себя ее
личность, войти в сексуальную ситуацию и насладиться ее возбуждением, не
принимая ответственности за свои действия. Она соблазняет мужчину, ру-
ководствуясь детскими чувствами, то есть стремлением к теплу и
привязанности. Если соблазняют ее, то она подчиняется фигуре отца,
который, как она чувствует, будет заботиться о ней и оберегать ее. И в том, и
в другом случае она пытается избежать чувства вины, возникающей в связи с
глубоко лежащим сексуальным влечением. Детскость женщины — результат
вытеснения сексуального чувства в эдиповой ситуации. Это можно
интерпретировать как защиту против опасности сексуального
взаимодействия с отцом.
Такая женская личность ставит перед мужчиной дилемму. Если он
будет обращаться с ней как с ребенком, то усилит ее защиту и укрепит ее
незрелость. Если он будет относиться к ней, как к женщине, то проглядит ее
инфантильную потребность в понимании и поддержке. Откликнуться на нее
как на ребенка, которому необходима поддержка, и одновременно как на
равного сексуального партнера, невозможно. Моя пациентка жаловалась, к
примеру, что ее муж не длит половой акт с ней достаточно долго, и что
иногда он не откликается на ее потребность в том, чтобы ее прижали к себе.
Поскольку мужчина не может получить удовлетворение от взаимодействия с
такой женщиной-девочкой, то не имеет значения, какой путь он изберет, в
любом случае ему не миновать чувства вины и ответственности за то, что она
несчастлива.
Чтобы разоблачить роль, необходимо интерпретировать физический вид как
фасету личности. Незрелость тела Мэри придавала ей наивный и невинный
вид, несмотря на то, что во время наших с ней бесед, она проявляла
искушенное понимание секса и жизни. Когда внешний вид пациента являет
собой чрезмерно акцентированную на чем-то картину, как правило, можно
обнаружить, что он скрывает противоположную позицию. За маской клоуна
часто таится печаль, за демонстрируемой бычьей силой скрывается страх, а
за фасадом рациональности — ярость. Глаза, которые выражают недоумение
или испуг, плотно примкнутая нижняя челюсть и физическая ригидность
тела выдают чувство небезопасности, которое связано с исполнением роли.
Хотя я понимал, что Мэри обычно чувствует страх и беспомощность, я
также ощущал, что она бессознательно пытается использовать секс как
капкан. То, что я знаю о ее игре убедило пациентку, что меня не соблазнишь
на отношения, которые могли бы выйти за рамки терапии. Поэтому я мог
анализировать противоречивые аспекты ее личности. Как ребенок, она
чувствовала неполноценность и беспомощность, но как женщина, была
уверена в своем превосходстве и способности контролировать. Ее беспо-
мощность и детскость можно было интерпретировать как ухищрение,
необходимое для того, чтобы унизить мужчину. Если она соблазнила его, то
могла презирать, ведь он не смог быть настоящим мужчиной, поскольку его
прельстила ее детская личность. С помощью такого маневра мужчины
редуцировали образ ее отца, над которым полностью доминировала мать.
Мэри и ее мать добивались доминирования над мужчинами, используя
совершенно противоположные подходы к ним. Мать подавляла мужа
сильной агрессивностью; дочь демонстрировала свое бессилие, проявляя
беспомощность и пассивность. И в том, и в другом случае верх одерживала
женщина. Можно сказать, что мать и дочь были одним, каждая из них
представляла собой аспект другой. Пассивность Мэри контрастировала с аг-
рессией матери, ее беспомощность — с силой матери, ее миниатюрность — с
массивностью матери, а женственность — с материнской маскулинностью.
Как будто личность матери раскололась, пассивный женственный ее
компонент спроецировался на дочь, придав ей качество неполноценности, а
маскулинный, агрессивный компонент остался у матери. Психологически
мать и дочь дополняли друг друга, вместе они составляли демоническое
единое целое. Бессознательное отождествление матери с дочерью создавало
у Мэри чувство, что она связана с ней пуповиной.
Мэри и ее мать состояли в символических взаимоотношениях, в
которых каждая зависела от другой. Они регулярно перезванивались и
каждый раз, когда Мэри выслушивала комментарии матери и ее критические
замечания, она чувствовала себя беспомощной и неспособной предотвратить
их. Она боялась матери, но не хотела ненавидеть ее. Она чувствовала, что
мать живет за ее счет и «через» нее.
В этих символических взаимоотношениях, когда мать доминирует, когда она
агрессивна, ребенок попадает в пассивную и покорную позицию. Его
независимость отрицается, его подвижность ограничивается, а безопасность
оказывается подорванной. Ноги такого ребенка слабнут, дыхание становится
поверхностным. Мать отказывает ему в свободе, она бессознательно
принимает его как часть своего существа. Г. Панкоу отмечает, что «он
(шизоидный ребенок) не может спуститься на землю, чтобы родиться, из-за
связи с матерью, которая никогда не прерывалась.»
Чтобы выйти из роли, Мэри необходимо было осознать свою
отождествленность с матерью и понять, что это значит. Я спросил ее,
понимает ли она, что в некоторых отношениях похожа на мать, которую
бессознательно отвергает. Мэри сказала, что они с матерью союзницы,
выступающие против мужчин, но она также понимает, что подчиняется
матери. Сочетание отождествленности с матерью и подчинения ей заставило
Мэри играть роль «куклы». Эта роль позволила ей разрешить комплекс
взаимоотношений с обоими родителями, чтобы получить, как мы увидим,
одобрение отца.
Роль Мэри служила трем целям. (1) Роль «куклы» предполагала пассивную
сексуальную позицию, которая контрастировала с материнской
неженственной сексуальной агрессивностью. Это позволяло ей отвергнуть
мать. (2) Быть «куклой», а не сексуальной личностью, означало для Мэри
выразить презрение к мужчинам, а значит, вступить в союз с матерью. (3)
Роль «куклы» возникала из бессознательных гомосексуальных отношений
между матерью и дочерью, в которых Мэри становилась пассивной
игрушкой матери.
Глубокая отождествленность с матерью выявилась в следующем замечании:
«Иногда я чувствую себя своей матерью. Прошлой ночью, когда я уже
легла спать, я вдруг почувствовала на своем лице ее выражение. Ее лицо во
время отдыха бывает неприятным, даже вульгарным, ее рот искривляется.
Временами я чувствую, что если не буду стараться, если отпущу себя, то мое
лицо примет такое же неприятное выражение.
Она кажется полной ненависти, когда не следит за собой. Ее глаза
превращаются в лед. Она становится тигром... тигром-людоедом.»
Мэри отождествлялась с матерью, хотя боялась ее. Ей казалось, что
мать относится к ней, как кошка с когтями; в отношениях с мужчинами она
видела ее как тигра-людоеда. Чтобы избежать встречи с «кошкой», Мэри
обратилась к отцу за пониманием и любовью. Но он был пассивным
мужчиной, который боялся утвердить себя перед женой и поэтому никогда
не мог ни позаботиться о дочери, ни поощрить ее на то, чтобы она заняла
более независимую позицию. В своей слабости он был уязвим для
сексуальной привлекательности собственной дочери и поэтому целовал ее
открытым ртом и ласкал ее тело, ощибочно веря, что это было любовью.
Мэри не могла отвергнуть извращенное выражение отцовского родитель-
ского чувства, поскольку это был способ уйти из когтей матери. Она
печалилась об отце, которого тиранила мать. «Кукла» Мэри не поддерживала
его маскулинность, но в этой роли девочка могла получить немного
телесного контакта и тепла. Мэри пользовалась этими отношениями точно
так же, как позже пользовалась каждыми взаимоотноешниями с мужчиной.
Кем была Мэри? Она была и соблазняемой, и соблазнительницей, она
была жертвой и тем, кто приносит кого-то в жертву. Поскольку +1 и -1 равно
нулю, ее идентифицированность тоже была равна нулю. Одна половина ее
личности отождествлялась с агрессивностью матери, а другая — с отцовской
пассивностью. Все, на что Мэри могла притязать как на свое собственное —
это отвращение к своему телу и неповиновение жизни. Чувствуя
безнадежность, она жила в иллюзии, что кто-то может откликнуться кукле и
не играть ею. Единственным человеком, который мог реагировать на нее
таким образом, был терапевт.
Когда закончился анализ ее роли, я отметил, что Мэри смотрит на меня
по-другому. В ее глазах появилось выражение привязанности. С этого
момента пациентка принимала меня как дядюшку, вроде того, что
фигурирует в пьесе Софокла «Антигона», который требовал, чтобы она
приняла невыносимую реальность.
Реальность, которая представлялась Мэри невыносимой, подразумевала
неизбежное независимое существование. Пока она была «куклой», ее
поддерживали и эксплуатировали, и хотя она негодовала на эту
эксплуатацию, но оказывалась неподготовленной для того, чтобы отказаться
и от поддержки. В процессе анализа ее роли Мэри поняла, что не может
получать одно без другого. Чтобы освободиться от опасности стать
эксплуатируемой, она должна была стоять на собственных ногах, приняв на
себя ответственность за свою жизнь и найдя удовольствие и удовлетворение
в функционировании своего тела. Ей необходимо было обрести
отождествленность, которая подразумевала возвращение чувств и обретение
способности выражать их.
Когда происходит разоблачение роли, пациент первым делом
понимает, насколько он искажает свое восприятие других людей, «обращая»
их в свою мать или своего отца, то есть фактически искажает реальность. Во-
вторых, он начинает сознавать свои негативные чувства, которые прежде
проецировал на других людей (терапевта, мужа, детей и т.д.). В-третьих, он
осознает свою позицию неповиновения, которая изолирует и отделяет его. И,
наконец, он чувствует, что значит жить для себя, знать свои чувства, быть
способным выразить их. Каждый шаг этого процесса происходит вместе с
терапевтом, который становится объектом манипулирования, причиной
негативных чувств и неповиновения и, наконец, другим человеческим
существом, которого пациент может принять и понять, поскольку обретает
способность принимать и понимать самого себя.
Роль представляет собой паттерн поведения, который выработался в
детстве, в процессе адаптации ребенка к семейной ситуации. Это продукт
взаимодействия личности ребенка и его потребностей, с одной стороны, и
личностей его родителей и их требований — с другой. Когда родители
настаивают, чтобы ребенок был таким, как они считают нужным, или вел
себя каким-то определенным образом, они «устанавливают» его будущую
роль. Однако еще более важно то, что эту роль определяют бессознательные
позиции и ожидания родителей, которые передаются ребенку через взгляд,
прикосновение, жест и настроение. Как правило, роль вполне определена,
когда ребенку бывает около семи лет.
Хотя все дети разные и нет двух одинаковых семейных ситуаций, хотя
каждая роль уникальна, любой человек, играющий роль, ощущает
безнадежность. Ребенок, которому посчастливилось вырасти с ощущением,
что он свободен жить для себя, и чувствовать, что его потребности и желания
встретят щедрый отклик, не играет роли. Роль наилучшим образом
накладывается на ребенка, который растет в семейной ситуации, полной
амбивалентности и ненависти.
В процессе приспособления ребенок формирует отождествление с
родителями, разбивающее его личность. Бессознательное отождествление не
позволяет выбрать отклик. Дети от природы являются подражателями, они
спонтанно повторяют паттерн поведения и позицию родителей. Но если
подражение — процесс естественный, то отождествленность с родителем —
феномен патологичный. Ребенок, который подражает, сохраняет свою
личность, научаясь копировать, в то время как отождествление с родителями
суживает ее, ограничивая возможные отклики.
Отождествление — это бессознательный процесс. В.Райх подчеркивал,
что это очень важный момент при работе с пациентом.1'1 Говорят, что
дьявола можно победить только дьявольским оружием. Когда человек изучил
тактику врага, он сам становится таким, как враг. Тот, кто использует оружие
дьявола, сам становится дьяволом. Отождествление происходит, когда
ребенок инкорпорирует в свои чувства и мысли родительскую позицию, для
того, чтобы справиться с ненавистью, которая за ней стоит. Когда это
происходит, такая позиция становится частью его личности. Пока
отождествленность остается в бессознательном, ни ребенок, ни взрослый не
имеют выбора в ситуациях отклика. Ребенок может быть отождествлен с
матерью или с отцом, или с обоими родителями, и вести себя так, как они
хотят.
Если взглянуть шире, роли, которые играют люди, можно подразделить на
подчиненные и доминантные. В любых невротических взаимотношениях
один человек играет доминирующую роль, а другой — подчиненную. Лю-
дям, которые играют роли, необходимо отыскать подходящую
противоположность, чтобы войти во взаимотношения. К примеру, женщина с
тенденцией к маскулинной агрессивности составит пару с мужчиной, у
которого налицо фемининные пассивные тенденции. Точно так же мужчина,
который выдает себя за героя, бессознательно ищет кого-то, с кем ему можно
было бы воевать. Такие взаимоотношения удовлетворяют редко, поскольку
за ролями стоят реальные люди с реальными потребностями, которые
невозможно удовлетворить, играя роль. Человек, принимающий на себя
подчиненную роль, обижается на то, что находится в подчинении, а тот, кто
играет доминирующую роль, постоянно чувствует фрустрированность.
Доминирование имеет смысл только при наличии подчинения.
Все люди, играющие роли, вынуждены обоюдно поддерживать и
эксплуатировать друг друга. Маскулинно-агрессивная женщина, которая
доминирует в доме, находит поддержку для своего неустойчивого эго в
пассивном согласии мужа, а тот, в свою очередь, получает поддержку
у своей агрессивной жены, если ему надо принимать решения и для того,
чтобы справиться с миром. Она эксплуатирует его слабость, редуцируя его
маскулинность, чтобы оправдать неуспешность своей женственности. Точно
так же быть подчиненным мужем — значит иметь возможность чувствовать
себя виноватым в том, что слаб перед ненавистью жены. Любая роль
скрывает страх самоутверждения и вину за сексуальные и негативные
чувства.
САМОУТВЕРЖДЕНИЕ
Сознательное чувство себя (8е1г) или отождествленность развивается,
когда экспрессия чувств направляется эго. Поведение становится волевым.
Ребенок сознает, что он делает и имеет какое-то представление о том, как его
действия влияют на окружающих. Действия или высказывания не только
представляют собой феномен разрядки напряжения, но и служат средством
коммуникации. В этот момент можно говорить о самоутверждении. Это
значит, что ощущение себя (зе1Г) стало сознательным или, как говорит А.Р.
Спиц, субъект осознал себя как «чувствующую и действующую вещь».
Согласно Спицу, это впервые происходит приблизительно в возрасте
восемнадцати месяцев.
Специфическое поведение, которое сообщает, что это произошло,
состоит в том, что ребенок начинает выражать свое «нет», причем оно может
выражаться либо словами, либо характерным жестом, то есть отрицательным
покачиванием головы. Спиц пишет: «Выражение своего «нет» — это
индикатор нового уровня автономии, сознавания «другого» и «себя» .
Экспрессия «да», будь то жест или слово, дело более позднего развития. Еще
до этого события ребенок может обозначить принятие или отказ с помощью
подходящих движений тела. Он может охотно открыть рот при виде пищи,
которую предлагает ему мать, или отвернуться в знак того, что отвергает то,
что ему дают. Но это поведение полуавтоматическое, оно не возникает в
результате' принятого решения, которое доводится до сведения родителей.
Говоря «Да» или «Нет», ребенок заменяет коммуникацию направленным
действием и в этом процессе ощущает себя активным агентом, который
способен осуществить собственный выбор.
Понятие «нет» подразумевает противопоставленность согласия и
отвержения. Отказ ребенка от пищи направлен не на мать, а на
предлагаемый объект, в то время как выражение своего «нет» — это
личностно направленная коммуникация. «Нет» противопоставляет ребенка
родителям и отделяет его как автономную силу. Сознавать волю родителей,
— значит сознавать, что он сам
отвергает эту волю.
Открытие себя путем противопоставления интригует ребенка. Он
использует этот новый путь самоутверждения, часто говоря «Нет», даже если
ему нужен какой-то объект. Я вспоминаю инцидент, который произошел,
когда моему сыну было около двух лет. Я предложил ему любимое печенье,
но хотя оно очень нравилось малышу, он отрицательно покачал головой
раньше, чем разглядел, что, собственно, я ему предлагаю. Поняв, что это его
любимое печенье, он тут же потянулся за ним. Одна пациентка рассказала
мне интересный случай. Она вспомнила, как начала сознавать себя
независимой личностью. В ответ на вопрос родителей она сказала заведомую
ложь. Когда она говорила это, то поняла, что ей не обязательно говорить
правду, что она может выбрать, что именно ей ответить. Неудивительно,
что дети порой умышленно лгут, когда их пытаются проверить, чтобы ут-
вердить свое чувство самости (ке1Г).
Утверждение отрицания обусловливает предыдущее выражение позиции
утверждения. Перед тем, как в уме ребенка формируется концепция «нет»,
его поведение можно рассматривать как выражение утверждения. Стрем-
ление к удовольствию и избегание боли — инстинктивные отклики и, как
говорит Спиц, «утверждение — это важнейший атрибут инстинкта». И
наоборот, отрицание — это атрибут эго, возникающий с осознанием
противопоставления. Поскольку эго черпает силу из тела, то экспрессия
«нет» уводит эту силу от приоритетного исполнения желаний и
удовлетворения потребностей.
Клинический опыт подтверждает, что человек, который не знает, чего
он хочет, не может сказать «нет». Если он произносит это слово, то делает
это неубедительно и неопределенно. Логическое объяснение здесь состоит в
том, что без чувства утверждения отказ не имеет смысла. В большинстве
логических систем отрицание возникает как противоположность уже
существующему утверждению. Психологическое объяснение состоит в
следующем: самость (&е1Г) основывается на восприятии чувств, а когда их
нет, отсутствует основа для самоутверждения, поэтому выражение «нет»
остается слабым. Самость — как гора, подошва которой скрыта облаками, и
видна только вершина, напоминающая о существовании всей горы целиком.
Сознавание себя — это вершина психологической структуры, подошвой
которой является тело и его ощущения.
Можно сказать, что самоутверждение имеет две формы: сознательное
стремление к тому, чего хочется, и сознательный отказ от того, чего не
хочется. Экспрессией этих импульсов может быть как слово, так и действие.
У шизоида блокированы обе формы самоутверждения и обе модальности
выражения. Его отклонение ограничивает способность потребовать и
выразить сопротивление требованиям других. Столкнувшись с этой
трудностью, он уходит из взаимоотношений или, если вступает в них, то
подчиняется и бунтует в одно и то же время.
Уход шизоида означает немой отказ, а его ригидность — немое
сопротивление. В результате, он, по сути дела, сообщает, что не может
дотянуться. Но его позиция бессознательна, поскольку он не сознает
собственного тела. В такой ситуации всякая попытка выявить позицию
утверждения воли терпит провал. Во время терапии к утверждению можно
подойти через отказ. Логика терапии такова, что она направлена извне — к
центру, в то время как рост и развитие происходит наоборот.
Высвобождение вытесненных негативных чувств позволяет спонтанно
течь позитивным чувствам желания и утверждения. Когда оттаивает
замороженная внешняя часть тела, стремление к контакту и теплу
проявляется плачем, обладающим качеством инфантильности. Многие
пациенты отмечают, насколько он похож на плач младенца. Это и есть голос
вытесненного ребенка, скрытый за фасадом искушенности и под маской
смерти.
В предыдущей главе я описал некоторые физические техники,
которыми я пользуюсь, чтобы привести пациента в контакт с его телом. Эти
приемы позволяют человеку осознать свою мышечную ригидность. Многие
из них высвобождают напряжение и углубляют дыхание, но самая важная
задача при освобождении пациента от ригидности состоит в том, чтобы
использовать экспрессивные движения. К примеру, удары ногами по кушетке
— это экспрессивное движение, поскольку оно выражает протест. Если
выполнять это упражнение механически, не сознавая его смысла, то оно
теряет всякое значение. Битье кушетки кулаками или теннисной ракеткой —
другое экспрессивное движение. Для того чтобы усилить самоутверждение
пациента, можно использовать ряд таких приемов.
Одно из упражнений состоит в том, что пациент, лежа на кушетке с
откинутой назад головой и согнутыми коленями, лупит по ней кулаками,
сопровождая каждый удар восклицанием «Нет!». Сила удара и громкость
голоса показывают, насколько пациент способен выразить негативные
чувства. В большинстве случаев голос бывает слабым, а удары нечеткими и
условными. Таких пациентов необходимо поощрить к более сильному
утверждению, надо быть с ними более эмпатичным. Но даже при таком
поощрении они практически не могут полностью вовлечься в действие.
Здесь, как правило, фигурируют рационализации типа: «У меня нет причин
говорить «нет» или «Кому мне надо говорить «нет?». В этих случаях поведе-
ние пациентов сильно отличается от того энтузиазма, который проявляют
дети, совершающие такого рода действия. Скоро выясняется, что эти люди не
способны противостоять родителям.
Время от времени эта экспрессивная активность вызывает у родителей
позитивный отклик. Я помню одну женщину, которой было около сорока лет.
После подобной активности она сказала: «Пожалуй, я сейчас впервые
действительно сказала «нет». Очень приятно это чувствовать». В других
случаях, когда происходит это простое высвобождение, пациенты спонтанно
начинают рыдать. Как правило, однако, способность уверенно сказать «нет»
растет при постоянном повторении направленных на это экспрессивных
действий.
С таким движением можно связать множество восклицаний. «Я не
буду!», «Я ненавижу тебя!». «Почему?» — естественные компоненты
подобного жеста, но их вполне могут заменить и другие подходящие слова.
Иногда я противостою утверждению пациента, говоря: «Нет, ты будешь!», и
сжимаю его запястье. Мои действия оставляют большинство пациентов
холодными. Они не знают, что делать. Но порой кто-то из них все же сопро-
тивляется моему действию и пытается продолжить свое утверждение,
несмотря на мою оппозицию. Сопротивление и неповиновение — типичные
черты ребенка, который получает удовольствие от конфронтации и противо-
поставленности родителям, когда не боится их. Однако большую часть
пациентов пугает противопоставление моему авторитету. Они подчиняются
терапии так же, как жизни, в то время как их бунтарство и сопротивление
остается внутри.
Если человек продолжает развивать свою способность открыто
выражать негативные чувства, он рано или поздно обретает способность
восстать против терапевта. Он будет открыто бунтовать. Он будет
утверждать себя перед терапевтом, противостоять ему как символу
авторитарности. Это иллюстрирует следующий пример. Пациент опоздал на
сессию и сказал: «У меня была фантазия, как я не пойду к Вам. Вы будто бы
спросили меня: «Почему?», а я ответил: «Ты — тюремщик». Я как будто
отшатнулся от Вас.
Я чувствовал себя идиотом и все по вашей вине. Пока я принимал ваши
ценности, я не думал о своих. Ну вас к черту со всем вашим одобрением!»
Обсуждая со мной эти чувства, пациент отметил, что когда он
находился в шизоидном состоянии ухода, у него было сильное воображение.
Он не испытывал недостатка идей. Он много читал. Теперь он чувствует себя
идиотом. Мои ценности, в его интерпретации, состояли в том. чтобы быть
мужественным, агрессивным, находиться во внешнем мире. Он чувствовал,
что очень сильно этого хотел, но, кроме того, понял, что оставаться в
шизоидном состоянии невыносимо. Дальнейший анализ выявил, что он
ассоциировал интеллигентность, воображение и чувствительность с матерью.
Мои ценности, как он обозначил их, были аспектами отца, с которым у этого
человека никогда не было близких отношений.
В стрессовой ситуации шизоид часто выражает негативные чувства, но в
такой форме, которая не способствует ощущению отождествленности. Он
делает это истерично, кричит или выражает ненависть каким-либо другим
способом. Истерические реакции необходимо отличать от эмоциональной
экспрессии. Они похожи на извержение, которое сокрушает сдерживание эго,
в то время как подлинная эмоция выражается при поддержке и с одобрения
эго. Эмоция — это унифицированный и тотальный отклик человека, а
истерическая реакция представляет собой разлом, при котором тело
разыгрывает нечто, а эго беспомощно и не способно остановить про-
исходящее. Истерические реакции характерны для шизоидной личности, и
они еще больше диссоциируют эго и тело.
Другое движение, высвобождающее напряжение, тоже включает в себя
экспрессию «нет». С запрокинутой головой и согнутыми коленями, как и в
предыдущем случае, пациент сильно напрягает заднюю поверхность шеи,
выпячивает вперед нижнюю челюсть и быстро отрицательно трясет головой.
При этом он говорит «нет» мягко или громко. Голос усиливается по мере
продолжения движения, в некоторых случаях он может перейти в крик. Это
движение — преувеличенное покачивание головой, то есть утрированный
жест, который обозначает «нет», и для него необходимо мобилизовать
упрямство, ассоциированное с напряжением тыльной поверхности шеи.
Шизоиду бывает трудно как следует выполнить данное действие.
Напряжение в мышцах, расположенных на стыке шеи и головы, столь
сильны, что голова движется неравномерно и атаксично. Его упрямство
бессознательно и поэтому не подконтрольно эго. По мере продолжения этой
практики напряжение высвобождается и утверждение «нет» становится более
сильным.
Если дыхание интенсивно и если оно совпадает с движениями головы,
то быстрое отрицательное покачивание головой встряхивает все тело. Говоря
«нет», человек помогает этому происходить. Можно сказать, что шизоиду
необходимо, чтобы его встряхнули, но предпочтительнее, чтобы он сделал
это сам. Х.Сили пишет об эффективности шоковой терапии при лечении
ментальных заболеваний: «Никто на самом деле не знает, как работает
шоковая терапия... Кажется, будто пациента кто-то «вытряхивает из
заболевания», это очень похоже на то, как ребенок может «выскочить» из
гнева, если ему внезапно брызнуть в лицо холодной водой».1'4 Сознательное
покачивание головой не имеет эффекта лечения шоком, но оно эффективно
для разбивания мышечной ригидности шизоида, если, конечно, он не
нуждается в более интенсивном лечении.
Принцип, на котором основаны эти движения, состоит в том, что
замкнутое в спастичной мускулатуре отрицание можно высвободить, если
активизировать напряженные мышцы с помощью подходящих движений.
Покачивание головой является одним из способов мобилизовать
напряженные мускулы, которые расположены в основании черепа, в то время
как выпячивание нижней
челюсти мобилизует челюстную мускулатуру. Я уже говорил в четвертой
главе, что у шизоида нижняя челюсть ригидна, она являет собой экспрессию
неповиновения. Он не сознает этого, фактически он не сознает и ригидности
собственной челюсти. Если же преувеличить неповиновение, он начнет
сознавать эту ригидность. Он будет жаловаться на боль, которая возникает
при растягивании мышц. Когда неповиновение выражается открыто, напря-
женность нижнечелюстной мускулатуры уменьшается.
Ригидная, «неповинующаяся» нижняя челюсть шизоида не позволяет
ему делать нормальные сосательные движения. Поскольку вытягивание губ
для того, чтобы пососать грудь, является первым способом протягивания к
миру и первым агрессивным движением младенца, недостаточность этого
действия удерживает и все другие движения, направленные к миру. У
младенца или нормального взрослого человека рот вытягивается вперед
мягко и полно. Когда это движение пытается сделать шизоид, он выпячивает
нижнюю челюсть вперед вместе с губами и поэтому не испытывает чувства,
что губы вытянуты для сосания. Движение шизоида амбивалентно.
Выдвижение челюсти вперед является экспрессией противопоставленности
(отрицания), а губы в это же самое время пытаются выразить утверждение.
Оба чувства, таким образом, сводятся на нет. Неспособность шизоида
потянуться ртом, не выпячивая при этом нижнюю челюсть, драматический
пример того, как вытесненные негативные чувства блокируют экспрессию
позитивных утверждающих чувств.
Другое экспрессивное движение, которое можно использовать для
того, чтобы высвободить отрицание, представляет собой удары головой. Его,
конечно же, надо делать, используя мягкий упругий матрас. Это противопо-
ложность кивка головой. Дети делают такой жест в экстремальной ситуации
фрустрированности, чтобы высвободить напряжение, возникшее в тыльной
стороне шеи и в основании черепа. Ритмичные удары головой о кровать
напрягают тело и без того напряженного человека. Надо отметить, что когда
человек полностью расслаблен, это действие не вызывает неприятных
чувств. Оно встряхивает тело и углубляет дыхание. Довольно часто оно
вызывает тошноту, поскольку воздействует на диафрагму. Если у пациента
открывается рвота, то данное действие в значительной степени высвобождает
напряжение диафрагмы.
Каждое экспрессивное движение тела можно использовать для
высвобожения напряженности и развития способности к выражению эмоций.
Я акцентировал те из них, которые выражают негативные чувства, но жесты
утверждения не менее важны. Протянув вперед руки и повторяя «мама»,
можно открыть богатство чувств, если только пациент позволит себе
пережить этот жест. Я видел множество мужчин, которые плакали, выполняя
это «упражнение».
Терапия — это процесс открытия себя. Однако, оно происходит в
отношениях с другим человеком, терапевтом, который оказывается в
позиции, когда взаимодействие с ним параллельно ранним переживаниям
пациента с его матерью и отцом. Феномены, возникающие при таком
взаимодействии, называются перенесением, сопротивлении и
контрперенесением.
ПЕРЕНЕСЕНИЕ, СОПРОТИВЛЕНИЕ И
КОНТРПЕРЕНЕСЕНИЕ
Роль, которую играет пациент, ложится в основу его взаимотношений с
терапевтом. В этом и состоит значение термина «перенесение». Пациент
переносит на терапевта те чувства и позиции, которые возникли у него в
отношениях с родителями. Он видит в терапевте фигуру, замещающую мать
или отца и в точности воспроизводит свою роль, ожидая любви и принятия и
тем самым пытаясь преодолеть свои страхи и тревожность. Если пациент
играет роль хорошего, послушного ребенка, он будет стараться произвести
на терапевта впечатление своими усилиями и послушанием. Когда человек
исполняет роль делового магната, он будет пытаться использовать терапию,
чтобы показать свою силу и ощущение «принадлежности к команде».
Исполнение роли представляет собой психологическое сопротивление
терапевтическому воздействию, и, если продолжать терапию в этом ключе,
она неминуемо потерпит неудачу.
Любой пациент, в том числе и шизоидный, приходит на терапию в
поисках принятия и тепла, которого ему недоставало в детстве. Ему
необходимо войти в контакт с ребенком внутри себя, существование
которого он отрицал многие годы. Чтобы обрести этот контакт и достичь
отождествления, пациенту необходима поддержка терапевта. Именно эта
потребность делает последнего материнской фигурой. Чем серьезнее
отклонения пациента, тем больше он нуждается в той поддержке, которой
ему не хватало в детстве. Д.Розен пишет о роли терапевта, которую тому
приходится играть при лечении шизофреника, следующее: «Он должен быть
идеальной матерью, которая теперь отвечает за воспитание пациента».(В
А.А.Го-униг говорит: «Когда я интересовался у выздоровевших пациентов,
какую роль я играл, помогая им выздороветь, они неизменно отвечали: «Роль
Матери».
Быть доброжелательной матерью означает гораздо больше, нежели
просто вербально выражать свой интерес. Терапевт должен установить
контакт с пациентом, такой же, как мать с ребенком, то есть через тело. Если
он прикасается к пациент)' теплыми и нежными руками, то углубляет контакт
значительно больше, чем это можно сделать с помощью слов или взгляда.
Терапевт, который уделяет мало внимания физическим потребностям тела
пациента (дыханию и движению), только укрепляет шизоидный разлом его
тела и ума. Валидность аналитического подхода не должна ослеплять
терапевта и затмевать от него потребность пациента обрести почву для его
физического существования. Пациента необходимо поощрять в выражении
его чувств с помощью подходящей физической активности, которая,
конечно, должна происходить в контролируемых условиях.
«Доброжелательная мать», однако, не годится для того, чтобы
разрешить дилемм)' шизоида. В шизоидном состоянии оральные и
генитальные потребности так причудливо переплетены, что пациент смущен
и часто не сознает смысла своих действий. Потребность в телесном контакте
и близости бывает замаскирована страстным влечением к генитальному
удовлетворению. Генитальные чувства нередко замещаются желанием
орального контакта. Такая путаница возникает по причине ранних кровосме-
сительных и гомосексуальных взаимоотношений шизоидного ребенка. Далее,
«благожелательная мать» вызывает сопротивление у шизоидного пациента,
который использует ее для того, чтобы продолжать разыгрывание своей
роли. В уме пациента «доброжелательная мать» — это тот человек, который
будет принимать его таким, какой он есть. Каждое требование, чтобы
пациент пришел в соприкосновение с реальностью, он будет
интерпретировать как отсутствие поддержки. Таким образом, перенесение,
основанное на взаимоотношениях матери и ребенка, становится
сопротивлением работе над проблемой.
Кто-то может возразить, что терапевт не имеет права «требовать» что-то от
пациента. Верно, он не имеет права диктовать или контролировать поведение
своего подопечного или его отклики. Такое положение вещей могло бы
оправдать сопротивление терапии. Но отрицать право терапевта выражать
мнение и оставаться пассивным, — значит ослаблять терапевтическое
взаимодействие. Пациент не может развить свою отождествленность,
находясь в вакууме. Ему необходимо научиться утверждать себя,
противопоставляясь авторитету, и быть при этом уверенным, что его при
этом не будут отвергать. Он должен увидеть терапевта как человеческое су-
щество для того, чтобы ему удалось принять собственную человечность. Он
должен развить способность справляться с личностью терапевта, чтобы
обрести такую же способность справляться с другими личностями в окру-
жающем мире. Эффективного терапевтического взаимодействия не
произойдет, если терапевт скрывает свою личность, прикрываясь ролью.
Терапевт откликается на потребности пациента. Он успокаивает
тревожного, ободряет испуганного и поддерживает ослабленного. Можно
сказать, что в своей поддерживающей позиции он функционирует как мать.
Однако, у него нет тех личностных чувств к пациенту, которые мать
испытывает к своему ребенку. Его отклик пациенту реалистичен. Он может
ободрить испуганного, потому что страх не имеет почвы в реальной жизни.
Если бы она существовала, такая поддержка не удалась бы. Мать, с другой
стороны, несет бремя реальности на своих плечах и щадит своего ребенка, а
кроме того, не подрывает веры ребенка в Сайта Клауса, в людскую доброту,
в награду за честность, в то время как цель терапевта состоит в том, чтобы
убрать иллюзии, которые сложились у пациента. Реальность требует, чтобы
никто не обращался с личностью как с ребенком. Терапевт может
откликнуться ребенку, который находится внутри пациента, если помнит, что
он имеет дело с взрослым человеком.
Устранить глубоко лежащее смущение шизоида — это проблема,
требующая от терапевта навыка, знаний и объективности. Эти качества, как
правило, приписываются идеальному отцу, который мудр, силен и справед-
лив. Традиционный аналитик обычно понимал, как сыграть эту роль. Как
идеальный отец, терапевт является представителем внешней реальности, то
есть реальности внешнего мира. Благодаря этой способности, он должен
интерпретировать мир для пациента так, как это делает реальный отец для
своих детей. С другой стороны, идеальная мать является представительницей
внутренней реальности, реальности тела и его чувств. Терапевт, будь то
мужчина или женщина, должен быть близок и к тому, и к другому, если он
хочет помочь пациенту разрешить его конфликты. Он должен знать, когда
поддержать и когда покритиковать.
Терапевт представляет реальность как противоположность
эмоциональному заболеванию, которое отрицает или искажает эту
реальность. Но для разных людей реальность выглядит по-разному.
Доказательством этого утверждения служит огромное количество книг по
психологии, каждая из которых описывает реальность в разных терминах. То,
что делает терапевт, является реальностью его собственного существования,
которое настолько широка, чтобы понять смущение и тревогу пациента и не
разделять ее. Та ободряющая помощь, которую получает пациент, заключена
в высказывании правды, правды собственной личной жизни терапевта,
правды борьбы пациента и правды тела.
В книге «Любовь и оргазм» я определил правду тела, как «сознавание
экспрессии, позы и состояния тела». Пациент не знает этой правды, потому
что не сознает своей напряженности и ограничений. Он видит себя в
терминах образа эго. А вот терапевт видит пациента как другое человеческое
существо, которое сидит напротив него. Он может наблюдать его
экспрессию, ощущать его позицию и состояние его тела. Терапевт находится
в уникальной позиции для того, чтобы помочь пациенту понять эту правду,
но только если знает правду собственного тела.
На уровне телесной экспрессии терапевт делает для пациента столько
же (своим физическим присутствием, жестами, качеством движений),
сколько пациент — для терапевта. На этом уровне не существует барьера
молчания, за которым терапевт может укрыться. Если он игнорирует правду
своего собственного тела, он будет неохотно смотреть в лицо правде тела
пациента.
«Контрперенесение» означает роль, которую терапевт может
бессознательно играть и которую, как он предполагает, играет пациент. Это
означает, что у терапевта возникла иллюзия, которую пациент разбить не
может. Она отражает его вовлеченность в собственный эго образ и отрицание
собственной правды тела. В той степени, в которой существует
контрперенесение, оно будет препятствовать продвижению пациента.
Я полагаю, что эмоциональное заболевание возникает, когда образ вытесняет
реальность, когда проекция и отождествленность не позволяют индивидууму
придти к самому себе. Этому нет места в терапевтической ситуации.
Гарантией правды является способность пациента выразить негативные
чувства к терапевт), а терапевта — мужество выслушать их. Терапевт вовсе
не совершенное человеческое существо. Человеческому состоянию не при-
суще совершенство. Но терапевт должен быть реальным человеком, который
имеет мужество взглянуть в лицо отчаянию шизоида, устоять и справиться с
«дьяволом» пациента и его униженностью, чтобы тот мог получить ре-
зультаты своих усилий. Если терапевт обладает этими качествами, его
пациенты будут подражать ему, не идентифицируясь с ним, и тогда их опыт
терапевтических отношений позволит им обрести свою собственную
отождествленность.
ОКОЛДОВАННОСТЬ
Эмоциональное заболевание во многих отношениях напоминает
околдованность. Мы часто говорим человеку с эмоциональными
отклонениями, что он сам не свой, а он довольно часто отмечает: «Я не знаю,
что на меня нашло». Говоря это, мы подразумеваем, что человек находится
во власти каких-то чуждых сил, которые оказывают на него влияние помимо
его собственной воли.
В примитивном обществе отсутствие самообладания считалось
признаком того, что человек находится во власти дьявола. Примитивные
люди верили, что все нарушения их самочувствия, включая тревожность,
происходят по причине колдовства или колдунов. Они чувствовали себя
хорошо, когда ощущали гармонию своего тела и его целостность.
Примитивный человек не мог вообразить, что нарушение может возникнуть
по каким-то неестественным причинам.
Такой же взгляд на болезнь, как на результат чуждого злобного
влияния, можно встретить у детей. Когда мой сын был маленьким, он
неизменно спрашивал о болезни: «Когда она уйдет?». Мне приходилось
слышать, как другие дети выражаются так: «Мама, сделай так, чтобы это
ушло». Детское отношение к болезни не очень отличается от той позиции,
которую занимал по отношению к ней примитивный человек, чувствующий,
что его заколдовали. Общее во всех трех случаях (эмоционально
неблагополучного человека, «заколдованного» примитивного человека и
больного ребенка) проглядывает в тенденции обращаться к превосходящей
их фигуре, которая, по их мнению, владеет некоей силой, позволяющей
справиться со злобным влиянием. В этом отношении психиатр, лечащий врач
и мать выполняют одну и ту же функцию.
Если отсутствие самообладания приравнять к колдовству, то каждого
человека, эго которого оторвано от тела, можно считать заколдованным. Ему
не удается отличить иллюзию от реальности, образ от тела, слово от дела и
поэтому может совершать самодеструктивные действия, которые непонятны
рациональному уму. Нацистскую катастрофу можно объяснить, как
«околдованность» жителей Германии Гитлером. Здесь встает вопрос: что