«Видеть в Гамлете вершину человеческого духа – по мне это значит скромничать в

отношении духа и вершины. Прежде всего это неудавшееся произведение: его автор,
пожалуй, смеясь, согласился бы со мной, скажи я ему это в лицо» (Фр. Ницше, «Злая
мудрость»).
И товарищ Фридрих Ницше прав. Гамлет действительно не сумел проявить себя достаточно
волевым и возвышенным человеком. Да, безусловно, он не смирился с той истиной, которую
он узнал от призрака своего отца (что тот был предательски и подло убит своим братом).
Один из атрибутов возвышенности человеческого духа заключается в безукоризненном
следовании истине и способности быть откровенным и искренним, не идя на поводу
человеческих слабостей – уметь «резать правду-матку» несмотря на то, что другие её боятся
или не могут принять – возвышенный и благородный человек не льстит и не поощряет чужие
низменности и слабости – он побуждает людей к преодолению «человеческого в себе», всего
того, что делает их слабыми и ничтожными. Возвышенный человек предстаёт концом
порочного круга человеческой слабости и посредственности, а потому его появление и слова
всегда столь мучительны, но они и полны любви, поскольку из-за благородного презрения и
сострадания к чужим заблуждениям и слабостям он заставляет людей преодолевать себя,
превосходить себя и избавляться от всего, что «тащит» их вниз и препятствует «стремлению
ввысь» («Что знает о любви тот, кто не должен был презирать именно то, что любил он!»,
Фр. Ницше, «Так говорил Заратустра»). Но сумел ли сделать это Гамлет как с собой, так и с
другими, следя принципу: «Жестокость бесчувственного человека есть антипод сострадания;
жестокость чувствительного – более высокая потенция сострадания» («Злая мудрость»).
Сумела ли сострадательная чувствительность Гамлета быть достаточно жестокой, чтобы
вывести его мать из заблуждения? Когда он пришёл к своей матери поговорить, то да, его
речь была действительно сурова, но её жестокость была более напыщенной, чем деятельной:
она много говорила, но так и не проявила достаточно подлинного мужества для того, чтобы
раскрыть самую страшную тайну (что она замужем за убийцей своего прошлого мужа – а
узнать это значительно страшнее всего того, что ей наговорил Гамлет). Безусловно, кто-то
может сказать, что мать Гамлета, точнее, её сердце не выдержало бы такой правды, и она
просто умерла бы от перенапряжения, но как раз эта правда и спасла бы её, поскольку если
бы она знала, что Клавдий убийца и подлец, то она стала бы более осторожной и понимала
бы чисто интуитивно, что стоит ждать от него какой-нибудь подлости, а потому она, скорее
всего, насторожилась бы и не выпила бы тот напиток, в который Клавдий подмешал яд, ведь
она сделала это как раз, потому что ничего не знала, а потому ни о чём подозревала, так как
не имела на это причин (которые побудили бы её быть более осмотрительной и критичной в
отношении Клавдия, его действия и намерений, а дуэль и напиток были как раз его
инициативами). Да, существует интерпретация, что мать Гамлета знала о намерениях
Гамлета, и потому выпила тот яд, чтобы ему помочь, но это не отменяет вышенаписанного,
поскольку об этом не знал сам Гамлет (Гертруда же, мать Гамлета, если она знала о его
намерениях, выходит лишь потакала его трусости и коварству – свои слабости и
низменности они взаимно разделили между собой, словно духовно нищие, пытающиеся
жалко выжить на гроши – кроме сожаления это ничего и не вызывает). Потому здесь Гамлет
не сумел проявить себя возвышенно: он пошёл на поводу у слабостей его матери, лишь
пощекотав их, что в конечном счёт лишь сгубило её. Благородный человек способен
побудить другого освободиться от наваждений, принять их и начать действовать уверенно и
целеустремлённо в рамках нового понимания и обновлённого восприятия – такова одна из
вершин духа, но она оказалась недосягаемой Гамлету…
А что касательно самого Гамлета? Набирается ли он достаточно смелости для того, чтобы
рассказать правду другим? Безусловно, большинство ему бы не поверило, но поверила бы
мать или близкие друзья? Думаю, да, а они вместе уже могли бы раздобыть доказательства,
или быть достаточно благородными для того, чтобы отказаться жить под крышей
лицемерного, двуликого и подлого короля (если бы их обвинили в клевете или Клавдий
начал бы их репрессировать за то, что они пытаются его дискредитировать, рассказав
правду), сохранив тем самым собственное достоинство и честь…
Да и сохранил ли Гамлет собственную честь? Разве он лучше Клавдия? Гамлет решает также
само, как и Клавдий, убить своего противника исподтишка. Клавдий убил отца Гамлета,
когда тот спал, также и Гамлет убивает Клавдия тогда, когда тот безоружен и не ожидает
того, что на него нападут. Торжество ли это, вершина ли это человеческого духа, когда ты
уподобляешься тому, кого ты считаешь ниже и подлее, чем ты сам? – «Кто сражается с
чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если
ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя» (Фр. Ницше, «По ту сторону
добра и зла»). Так смотрел, так презирал, так стремился Гамлет сразиться со своим
«чудовищем» – Клавдием, что не заметил, как уподобился его мелочности и подлости… Но
что же тогда было ему делать? Во-первых, попытаться поднять против него бунт (как позже
мы узнаем, обычная чернь не была пассивной: Лаэрту легко удалось поднять её на бунт
против короля). Даже если и это оказалось бы невозможным в силу определённых причин, то
оставался наиболее благородный, возвышенный вариант: честно всё высказать Клавдию в
лицо, вызвать его на честную дуэль и проявить торжество духа посредством победы над
злодеятелем, доказав его неспособность одерживать победу и утверждать свою волю честно
и справедливо. Тоже самое касается и Полония: безусловно, Гамлет был в порыве
негодования от того, что его интимный диалог с матерью подслушивал какой-то холуй, но
всё же он проткнул мечом того, кто не ожидал, что его убьют, и кто был тоже безоружен,
хотя более возвышенным и благородным было бы убийство Полония не исподтишка, а на
честной дуэли (и всякого рода софистические уловки о том, что «недостойный не достоин
честной дуэль» не приемлемы, потому что недостойные уж точно не достойны того, чтобы к
их подлости уподоблялись). Вот это тогда было бы подлинное торжество человеческой воли
и духа! А не эти несуразные игры в «безумие», которые были лишь свидетельством трусости
Гамлета, не более (ведь эти игры были укрытием для трусливых действий исподтишка). Хотя
король и умер с довольно запятнанной репутацией (Лаэрт всё рассказал), но те, кто это понял
(сам Лаэрт, мать Гамлета и Гамлет) умерли вместе с ним, а до остальных подобное вряд ли
дойдёт (вряд ли черни расскажут правду). Потому тотального разоблачения Клавдия не
произошло. Своими играми в безумие Гамлет лишь утверждал в себе мелочность, слабость,
трусливость и подлость – его игра в безумие была лишь путём к эманации его духа в низшие
сферы бытия, что, безусловно, трагично…
Потому Фридрих Ницше прав: Гамлет далеко не образец торжества и возвышенности
человеческого духа. И в то же время эта драма не демонстрирует нам во всей глубине и сути
и ничтожность человеческого духа (в чём она могла бы быть успешной), потому что нельзя
сказать, что Гамлет абсолютно ничтожен… А потому это произведение предстаёт чем-то
непонятным, словно это «ни рыба, ни мясо» – неудавшееся в силу того, что оно толком не
раскрывает ни ничтожность человека, ни его возвышенность. Безусловно, можно сказать, что
это «снимок реальности»: человек показан «как он есть», но это ложь: человек может быть
чем-то большим, чем Гамлет, а потому, если мы хотим создать действительно ценное и
достойное произведение, стоит не лгать о природе человека, а показывать нам то, что
позволит человеку преодолеть свои узкие представления о собственных возможностях – что
позволит человеку трансгрессировать, превзойти в себе «маленького последнего человека»,
который жалко бормочет себе под нос, что он «всего лишь человек…» – если бы в
«Гамлете» было такое, тогда «Гамлет» был бы более ценным произведением, утверждающим
в человеке большее, чем он есть; показывающим ему то, что он может быть благороднее и
величественней, чем все те, кто его окружает (всякие там Клавдии…).
Ну а так, то Шекспир оставляет нам лишь «игры в безумие» и подлую месть исподтишка, и
не более того…
Таковы мои размышления и суждения.