ПРОЗА Ордена Трудового Красного Знамени

Лениздат
Евгений Лебков 14 Сахалинские рассказы

аврора
Ольга Чайковская 20 Оглянись, моя совушка. П о -
в е с т ь . Продолжение
Анатолий Ткаченко 33 Дикари. Р а с с к а з
Евг. Мин 51 Открытие. Р а с с к а з

ПОЭЗИЯ________________
ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ
Леонид Лапцуй 11 Ночевка. Железные птицы. ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ
Стихи в переводе Галины ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ЖУРНАЛ
Гампер
Владимир Торопыгин 12 «А ты мне все снишься... Как ЦК ВЛКСМ,
будто...» «Все мы приходим, СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ РСФСР
чтоб видеть рассвет...» В Пуш­ И ЛЕНИНГРАДСКОЙ
кинских Горах. Поэт. Баллада
ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ
о садоводе. Базар в Сибири.
«Остаются за туманом...»
«Чтобы все — как в моло­ ИЗДАЕТСЯ С ИЮЛЯ 1969 ГОДА
дости, чтобы...»
Всеволод Рождественский 58 «В снегу веранда. На промерз­ АПРЕЛЬ 1975
ший стол...» «В этот час, сы­
рой и мрачный...» «Бывает та­

4
кое слово!..»

ПУБЛИЦИСТИКА

Исаак Ротин 2 Служебный бланк со стихами

о любви
Николай Урванцев 40 В стране белых медведей
Алексей Самойлов 46 Горсть земли на могилу сына
Зоя Афанасьева 73 «Петровский альбом»

КРИТИКА
Владимир Дитц 56 Страницы жизни поэта
Владимир Акимов 59 Мир в капле рассказа...
Эрнст Генри 63 Мастерство публициста
Станислав Золотцев 67 Два дня из жизни гарнизона
Владимир Веселов 68 В дозоре...
Ирина Попова 69 Портрет поколения

ИСКУССТВО

Раиса Беньяш 53 Проникновение (Две роли Ал­

лы Демидовой)
Елена Клепикова 70 Пейзаж история

♦СЛОН»
Юмористический 77 Выпуск пятьдесят девятый
журнал в журнале

© «Аврора» 1975 г.

На титуле — фотографика Р. Борисова

Рукописи не возвращ аю тся. Адрес редакции: 192187 Ленинград, Литейный

пр., 9. Телефон 73-33-90. М-2СЮЬ. С дано в набор 25/Х И 1974 г. Подписано
в печать 14/111 1975 г. Формат 8 4 X 1 0 8 1/'i6. П еч. л. 5 (уел. л. 8,4). У ч .-и зд.
л. 12. Тираж 130 000. Заказ 996. Цена 30 коп. Типография имени Володар­
ского Л ениздата, 191023 Ленинград, наб. pt Фонтанки, 57
письмо ко времени и обстоятельствам, вынуждают при­
мешать свой голос к голосам почтовых собеседников.
И оправдание мое — в том, какая перед нами пере­
писка. Не та, что связывала, например, «Искру» и ее
агентов, ЦК — с местными организациями и т. п. Ту
легко сыскать в архивах, причем в большей своей
части она уже опубликована.
С первых же лет рабочего движения писались и
иные письма. К схваченному жандармами революцио­
неру начинала хаживать в тюрьму «невеста», назна­
ченная на эту роль подпольным комитетом, — и свида­
ния тюремные нередко обретали свойства тех свида­
ний, которыми заведуют поэты. Возникала переписка,
но ее в девяноста случаях из ста нам уж не узнать:
к маленькому тайному костру е е приговаривала кон­
спирация...
Если ж чудом сохранялись письма, пронесенные
через подполье, эмиграцию, горячечные дни ревко­
мов, колчаковщину, тиф, походы продотрядов, то
строки их поистине бесценны.
Чаще всего подвиг сбереж ения соверш ается е ю,
хотя и о н ценил листок, исписанный любимой рукой,
выше жизни. А после попадало это государственное
достояние в семейные архивы, и тесемочка, перехва­
тывающая стопку писем, становилась их единственною
скрепкой. Да и «семейные архивы» — это громко ска­
зано. В наше-то время переездов, переводов, пере­
селений сберегать пожелтевшие ломкие листочки!..
Беда ещ е и в том, что на них незримо обозначен
штамп ч а с т н о й переписки: мол, для чужих глаз не
предназначено... Лирический характер писем расхола­
живает архивных работников, вообще-то охочих до раз­
ных документов. Хранитель фондов одного из област­
ных архивов сказал мне, передавая на просмотр пись­
ма особо почитаемого в этом городе революционера
к родным (четыре толстые папки, девяностые годы
прошлого века — тридцатые нынешнего): «Не подни­
мается рука их уничтожить...» Сказанная мимоходом
ф раза заставила меня содрогнуться.
Тем, что можно прочитать переписку Кржижанов­
ских, мы обязаны Центральному партийному архиву
Института марксизма-ленинизма при ЦК К П С С . Это
наикрупнейшее, м ногогранное в своей деятельности
хранилище документов ленинской партии ещ е не раз
позволит нам заглянуть в самую суть того, как люди
делали революцию и какими революция делала
людей.
Глава третья, которая возвращает нас
к истокам и ведет по адресу: Петербург,
Васильевский остров, 7-я линия, дом 74,
квартира 10
У хозяйки квартиры снимают маленькую комнату
сестры Невзоровы. Младшая, Зинаида, первой вырва­
лась из-под родительской опеки и поступила на Выс­
шие ж енские курсы. Следом за ней приехала из род­
ного Нижнего Новгорода Соф ья и стала слушательни­
цей тех же курсов — знаменитых Бестужевских.
Начало ноября 1893 года. Скупой день уж е вытес­
нен петербургскими сумерками. В длинной и узкой,
в одно окно, комнатке неярко горит лампа. Ближе
к свету — диван с зеленой обивкой, у другой стены —
две кровати. В стороне, на столике, шумит самовар,
поблескивают стаканы — числом куда больше двух.
Накануне Зина сказала сестр е:
— У нас будет интересная сходка. Технологи, ты
их знаешь, и новый человек, из Самары.
И вот все в сборе. Нелегко им здесь разместиться.
4
У печки стоит Красин — его-то сочинение, реферат
о рынках, и решили обсудить. На стульях сидят Стар­
ков, Ванеев, Запорож ец, Сильвин, на кровати — Кржи­
жановский. Воспитанники Технологического института,
единомышленники, они в своем кружке выше всего
ставят дело рабочих и учение Маркса. Им крайне ин­
тересно узнать, что скажет о реф ер ате Германа Кра­
сина самарец, Владимир Ульянов, по слухам — боль­
шой знаток М аркса.
Ульянов сидит на диване.
Зинаида Невзорова со своей подругой Аполлина-
рией Якубовой устроилась на второй кровати. У сто­
ли к а— за старшую — Соф ья; когда спорщики угомо­
нятся, она предложит им хлеб с маслом да чай с ко­
лотым сахаром.
Кржижановский, прямой и напряженный, сидит как
раз напротив Ульянова. Он видит его впервые. Дума­
ет ли он, что этот сбор на дому у Зины, каждое дви­
жение которой он чутко схватывает, даж е если не
смотрит в ее сторону, — вот она перекинула с груди
на спину тяжелую косу, вот нагнулась к подруге и
шепнула ей что-то, на секунду притушив сияющие гла­
з а ,— дум ает ли он, что эта встреча станет для них
всех такой важной?
Выделим из молодого круга, из бегло очерченной
картины встречи (она ещ е ждет своего живописца!)
две фигуры — Глеба Кржижановского и Зинаиды Не­
взоровой.
Глеб. Внук декабриста, сосланного в Тобольск. Рано
тер яет отца, рано узнает вкус нужды. В тринадцать
лет уже бегает по урокам — зарабатывает на жизнь.
Только высокая одаренность добывает ему аттестат
зрелости, делает студентом П етербургского техноло­
гического института.
Зина. Растет в сем ье бывшего учителя, где очень
бедствую т, но чтут бытовые устои. Замкнутость. Пат­
риархальность. У старших дочерей со школьных лет —
заботы о заработке. М ечту о Высших женских курсах
подсекало то, что принимали туда лишь с письмен­
ного согласия родителей. Просьбы. Тяжелые сцены.
Наконец — Петербург...
Глеб: «17-летним юношей, духовно ещ е совер­
шенно не оперившимся, приехал я в Петербург...
Как-то незаметно для самого себя ко второму году
пребывания в институте очутился в левом крыле сту­
денчества... Я и мои новые друзья на первых порах
были полны каким-то неопределенным, но властным
стремлением «сжечь свои корабли...»
З и н а : «Первый год проходит в смятении, в иска­
нии путей, в ориентировке среди потрясающей но­
визны окруж аю щ его. Курсы мало в этом помогали».
Помогло знакомство с «недозволенной» литературой.
Прочитан «Коммунистический манифест»: «Точно кто-
то мощный отдернул предо мною завесу, с беспощ ад­
ной и суровой правдивостью вскрыл сущность пест­
рого переплета общественных отношений и ярким лу­
чом пронизал тьму будущ его... Ничего подобного я
никогда не испытывала. Несколько дней ничего дру­
гого не могла читать, ничем заниматься. В эти дни
определилась вся моя дальнейшая судьба, вся моя
жизнь».
Глеб (жизненная дорога определилась: вместе
с рабочими): «Путь борьбы угнетенных классов на этот
раз заранее освещ ался изумительным документом —
«Коммунистическим манифестом», в котором не было
ни слова неправды, в котором страстная сила чувства
сочеталась с величайшим совершенством научного
анализа». К этому учению юных революционеров вела
передовая русская публицистика и литература, она со­
ставила ту литературную цепь, по звеньям которой мы
шли в своем превращении из неопределенных наро­
долюбцев во вполне определенных марксистов. И как
некоторый утес, завершающий поворотную грань на
этом пути, стояло великое творение М аркса — его
«Капитал».
Зина: «Яростное изучение «Капитала»... На 3-м
курсе — знакомство со знаменитым и архиконспира-
тивным кружком технологов — социал-демократов, вед­
ших уже пропагандистскую работу среди рабочих. Они
как-то прослышали о двух (только двух!) студентках-
марксистках (я и Ап. Якубова) на Высших женских
курсах и решили привлечь нас к кое-какой периф е­
рийной работе».
Так они и встретились, Невзорова и Кржижанов­
ский.
Их встречу случайной не посчитаешь, ибо она про­
изошла на дороге, куда сходились поодиночке р ус­
ские последователи М аркса. В тогдашней социальной
среде такие люди — с их убеж денностью в освободи­
тельном призвании пролетариата и столь ж е необыч­
ной терминологией, почерпнутой из «Капитала»,— узна­
вали друг друга с полуслова.
Было в их первых встречах, вероятно, и ещ е что-
то — ну, например, ощущение, что всегда знал чело­
века, с которым только что познакомился. Сходство
юных судеб Зины и Глеба мы уже вывели из биогра­
фических сопоставлений. Теперь мы вправе домыслить
день, когда их, сверх общих убеждений, объединила
взаимная симпатия.
А когда случается такое, вдруг меняются все кра­
ски мира. Глеб признавался, что вначале П етербург
подавлял его своим мрачным величием: «Каменные
громады зданий, гранит и мрамор его дворцов, м огу­
чая черная лента Невы, блеск европейских магазинов,
синие лучи электричества на главных величественных
проспектах и тонущие в нездоровой сырой мгле...
угрюмые фабричные закоулки окраин».
Но посмотрите — та же панорама озвучена настрое­
ниями иной окраски. В сибирской ссылке, возле Ильи­
ча (у которого Глеб подолгу гостил в Ш уш енском, ещ е
ожидая свою Зину, как Ленин ждал Надеж ду Кон­
стантиновну), он воссоздает петербургские картины на
страницах большой лирической рукописи. О ней я р е­
шился бы сказать, что это не только своеобразный
отклик на пушкинское прославление солнца разума и
любви, но и предвосхищение гимна великому городу,
каким он звучит для нас сегодня. Вслушайтесь в эти
строки:
«Тысячи дум проносятся у меня в голове, и на
душевных струнах звенит уже благодарственный гимн
великому светилу жизни. Спасибо, о, спасибо тебе, род­
ное, ласковое солнышко!
...И вспомнилась мне ты, мой далекий, несравнен­
ный друг, ты — маленькое солнышко всей моей жизни.
Ты смотришь туда же, куда смотрю и я, а там — там
целое море ослепительного света!
Как сверкают твои прекрасные глаза, сколько в них
веры, надежды, счастья!..
Молодые, сильные, полные самых блестящих упова­
ний, мы быстро мчимся с тобой по улицам огромного
города. Как кипит в нем жизнь, какие мощные силы
сказываются в движении этого потока мятущихся лю­
дей, сколько своеобразного горя, сколько своеобраз­
ной радости!
Но у нас — у нас свой мир, горделиво-отважный.
И нам не страшны жизненные волны этого огромного
города — ведь так ясно горят путеводные звезды!»
О т этой летописи революционных чувств вернемся
к источнику ее расцветки, к исторической канве. Узло ­
вым событием для молодых петербургских марксистов
был приезд Владимира Ульянова. С ним познакоми­
лись Невзорова и Кржижановский уже на следующий
Год после того, как сами узнали друг друга. С тех
дней все по-новому пошло у них и их товарищей,
стало н а с т р а и в а т ь с я на ленинский лад.
Не замеченная сначала историками, совершалась
в революционных фигурах передвижка, меняющая всю
историческую картину: к переднем у краю войны с ца­
рем, помещиками и бурж уазией выдвинулся о т р я д
Ильича.
Начался переход от пропаганды к агитации, от ра­
бочих кружков — к объединению их в союз, зачаток
гТартии.
Глеб Кржижановский сказал о себе в автобиогра­
фической заметке, написанной для энциклопедического
словаря Гранат:
«В революцию вошел в 1893 году, ведя сначала
пропагандистскую работу в социал-демократических
рабочих кружках, а затем организуя вместе с Ильичем
«Сою з борьбы за освобож дение рабочего класса».
«Вместе с Ильичом» — могла бы написать и Зинаида
Невзорова.
Глава четвертая, имеющая то отличие, что
письма, которые в других главах приводятся
полностью иди в выдержках, здесь только
упоминаются
Надеж да Крупская познакомилась с Владимиром
Ульяновым в начале следую щ его, девяносто четвер­
того года, на масленице, у инженера Классона, устро­
ившего нескольким питерским марксистам встречу
с приезжим волжанином. Конечно, блины затеяны
были ради конспирации, как и чаепитие на Васильев­
ском острове осенью преды дущ его года.
Но как раз в конспиративных делах новые друзья
Ульянова не очень-то сильны. У них, например, в обы­
чае частенько наведываться д р уг к др угу в гости.
Зинаида Невзорова и Аполлинария Якубова явились
однажды к Ульянову (он жил недалеко от них) и не
застали его дома. В двенадцатом часу ночи к ним
постучал Владимир Ильич, только что вернувшийся на
Васильевский остров с другого конца города — из-за
Невской заставы: «Что случилось? Зачем приходили?»—
«Так просто зашли...» — «Не очень умно». Невзорова
даже опешила от его резковатого тона. Но вскоре
убедилась: он прав.
Для лучшей организации дела разделили город на
районы. Невзорова работала на Васильевском, Кржи­
жановский — за Невской заставой, но туда же ездила
и Зина — вместе с Крупской учительствовала в вечер-
не-воскресной школе. Старик (эта кличка прочно за­
крепилась за Владимиром Ильичем; Глеб, который
сменил много партийных кличек, назывался тогда С у с­
ликом; полненькая Зина поплатилась прозвищем Бу­
лочка) обучал товарищей умению уходить от слежки,
передавать в случае провала связи «наследникам»,
шифровать, писать в книге «химией» и точками...
Как разыскать теперь следы переписки Зины и
Глеба, если это была тайнопись?
Весной девяносто пятого года Ульянов и Кржижа­
новский совещались с учительницами воскресной шко­
лы. Что можно наверняка сказать о других встречах
Зины и Глеба? Только то, что, по общ ему уговору, они
отказались от «лишних» встреч.
В охранное отделение шпики доносят: Ульянов на­
ходится в постоянных сношениях с Кржижановским,
посещает дома, населенные исключительно рабочими;
так, он был в доме 8-86 на 7-й линии Васильевского
острова, пробыл там три часа, после чего вышел вме­
сте с Кржижановским. Последний, как установлено на­
блюдением, встречается также с сестрами Невзоро­
выми.
5
 Директор департамента полиции сообщ ает петер­
бургском у градоначальнику: признано своевременным
не позднее начала декабря 1895 года произвести обы­
ски и аресты.
А бесстраш ны е подпольщики развертывают агита­
цию. Первый составленный Ульяновым листок к рабо­
чим Семянниковского завода переписал от руки печат­
ными буквами и распространил Бабушкин. Листок к ра­
ботницам табачной фабрики Л аф ерм запрятали в свои
передники Невзорова и Якубова и у фабричных ворот
сразу же после гудка раздали работницам. О т лист­
ков переходят к газете. Актив «Сою за борьбы» друж ­
но помогает Владимиру Ильичу подготовить выпуск
«Рабочего дела».
8 декабря 1895 года на квартире у Крупской сооб­
ща прочитали готовые материалы первого номера.
Один экземпляр рукописей уносит с собою, для по­
следнего просмотра, Ванеев. Утром 9 декабря Круп­
ская идет к нему и вдруг слышит от прислуги, что,
мол, накануне съехали с квартиры. Спеш ит к знако­
мым, где столовался Владимир Ильич, там отвечают:
на обед не приходил...
В то же утро Невзорова приходит к Запорожцу.
Испуганная хозяйка шепчет ей: ночью увели... Зина
бросается домой.
— У себя на квартире я нашла всю нашу уцелев­
шую василеостровскую группу, взволнованную, потря­
сенную. Мне сообщили об аресте наших товарищей.
Были арестованы Ульянов, Старков, Кржижановский,
Запорож ец, Малченко, Ванеев и лучшие товарищи из
рабочих. Это был первый удар — и удар сильный и
меткий... Мы его пережили особенно тяжело.
Крупская, Невзорова и другие «наследники» отве­
тили на декабрьские аресты так: без промедления
выпустили новый листок и в подписи к нему впервые
назвались «Сою зом борьбы за освобож дение рабо­
чего класса».
Стены дома предварительного заключения были,
можно сказать, изрешечены перепиской «декабристов»
с оставшимися на воле товарищами. Владимир Ильич
в первом же письме намеком запрашивает об участи
Глеба — Суслика, называя будто бы нужную ему книгу
Брема «О мелких грызунах». Налаживает в тюрьме
тайную с ним переписку. О тветное письмо Глеба, на­
писанное в условленной книге точками и заш иф ро­
ванное по определенном у стихотворению, доставляет
Владимиру Ильичу много хлопот; он долго бился над
расшифровкой, пока не установил, что ему в тю рем ­
ной библиотеке попалась другая книга и он читает
письмо... уголовника.
Разыскать бы теперь книги той тюремной библио­
теки, объединить историков и криминологов в поиске
потерянных строк революционной переписки... Беспоч­
венный замысел, скажут мне. Но трудно примириться
с тем, что скрылись от нас драгоценные черты люд­
ских отношений, если только не осели крупицами в м е­
муарной литературе. О том, как жаждали узники сви­
даний с «невестами», поведала Крупская. С нею Вла­
димир Ильич тайным письмом условился, что она и
Якубова придут и встанут на тот отрезок тротуара
Ш палерной улицы, который ему на минуту открывался
из тюремного окна, когда его вели по коридору на
прогулку. Несколько раз ходила туда Надежда Кон­
стантиновна, простаивала подолгу...
Глеба навещала Зина. Четырнадцать месяцев сиде­
ния в «предварилке» дали ему много доказательств
не только сердечности, но и изобретательности «не­
весты». Но главный ее долг состоял в том, чтобы д е ­
лом поддержать любимого.
Со свойственной ей революционной поэтичностью
она говорила про стачку петербургских ткачей в мае
того года:
б
— Это были перзые движения просыпающегося
великана.
Поэзия борьбы и верности была несомненною чер­
тою «невест» новых «декабристов».
Невзорову и Крупскую арестовали в 1896 году по­
чти одновременно. Зина провела четыре месяца в Пет­
ропавловской крепости и шесть — в «предварилке».
Ее приговорили к трем годам ссылки — 7 января
1898 года она попросилась в Восточную Сибирь к же­
ни ху— Кржижановскому, 9 января — Крупская туда же,
к своему жениху — Ульянову.
В Сибири они оказались неподалеку друг от друга.
Началась полоса их ссыльных встреч. Примерно два
раза в неделю Кржижановские и Ульяновы обмени­
вались письмами, «...и великая жалость, что эта инте­
реснейш ая переписка вся пропала в условиях после­
дующей жизни» (Зина); «...горько мне подумать, что
эта груда писем Владимира Ильича... погибла в резуль­
тате тех мытарств и непрерывных полицейских опас­
ностей, которым пришлось подвергаться в дальней­
шем» (Глеб).
Но остался и вошел в историю революционной мы­
сли, в арсенал политической стратегии документ, под
которым все они подписались,— «Протест семнадцати».
Дом Глеба и Зины, ставших в ссылке мужем и же­
ною, бывал не раз м естом встреч ссыльных петер­
буржцев, и вот что отмечал один из них, Михаил Силь­
вин: «Вся атм осф ера в доме была любовной, трудо­
вой, полной многообразных интересов».
Глава пятая напоминает нам известные
события истории партии и отнрывает новые
страницы большевистского трактата о любви
Когда Ленин в год своего петербургского ареста
привез из-за границы чемодан с двойным дном, куда
запрятаны были марксистские книжки и мимеограф,
полиция переполошилась и долго искала этот чемодан.
Когда Ленин, по окончании срока ссылки, ехал из
Сибири, царским властям было невдомек, что он везет
нечто более страш ное для них, нежели чемодан: за­
мысел общ ерусской газеты (выпускаемой не на мимео-1
граф е, а на печатном станке за границей) и органи­
зации революционеров, способной возглавить борьбу
с самодержавием.
П еред отъездом (Глеб к тому времени получил раз­
реш ение работать на железной дороге и жил с Зиной'
на станции Тайга) Ленин и Кржижановский встрети­
лись ночью на бер егу Енисея. Крепчайший мороз, лу­
на невероятной яркости, ночная искристость снегов...
И долгий, долгий разговор. Старик говорил о партий­
ной газете так вдохновенно, что Суслику показалось
даже — не переоценивает ли его друг организующую
силу печатного слова, редакционных связей?
Ленин и Крупская уже в Мюнхене, ждут и зовут их:
«От Зины... ни слуху ни духу... Так и не знаем, бро­
сил ли Глеб наконец свою Тайгу». Но вот Кржижанов­
ские в Мюнхене, совещаются с Лениным, получают
наказ: создать в Сам аре центральное бюро россий­
ской организации «Искры». Это им блестящ е удается.
Созвали на своей квартире конференцию, налаживают
связи со всем Поволжьем, и с «Северным союзом»,
и с «Южным рабочим». Зинаида Кржижановская —
секретарь бюро, ее заместитель — Мария Ульянова.
Своей кличкой — Булочка — Зина подписывает послан­
ный в «Искру» отчет о конференции и план дальней­
ших действий искровской организации. Ленин откли­
кается: «Ваш почин нас страшно обрадовал. Ура!
Именно так! Ш ире забирайте!» В Сам ару прибывают
бежавшие из ссылки товарищи, получают паспорта и
яьки, разъезжаются по городам — уже прямыми по­
мощниками «Искры». Сам а Зина едет по искровским
делам в Псков, в Саратов, навещает родной Нижний
Новгород.
И тут, в дни их недолгой разлуки, протягивается
между ними ниточка почтовой переписки.
Правда, к самарским годам относятся — среди тол­
щи сберегаемой архивом переписки — всего три пись­
ма. Но уже в первом раскрываются высокие душ ев­
ные свойства молодых революционеров.
Дата письма помещена на третьей его странице:
20
«Утром 02»; вероятно, Глеб начал писать накануне
вечером. Он сообщ ает (насколько это было возможно
в подцензурном письме) о делах: в П етербург отпра­
вились хлопотать насчет «Сам арского вестника»,
ему же самому предстоит добиться участия Горького
и Андреева в газете. За всем этим можно обнару­
жить, что взялся за перо он с иною целью. Его строки
спешат к ней как подкрепленье, утеш енье: «Что же
делать, дружище, всем почти приходится переносить
удары такого рода, который, к несчастью, тебя ожидал
в Нижнем, надо уж как-нибудь «собираться в комок»
и мужественно противостоять судьбе». Как про опору
для нее он говорит о своей «самой горячей, нежной,
что называется, доподлинной любви».
«Вот стоило тебе только на неделю оставить
меня, как я уже чувствую такую огромную, ни­
чем не заменимую брешь во всем, начиная со
«святая святых» своей души и вплоть до послед­
них мелочей повседневного обихода. Человек,
могущий внушить такую глубокую любовь, дол­
жен смело и гордо идти навстречу всякого рода
житейским бурям, ему греш но поддаваться д у ­
шевному унынию, ибо уже самый факт его сущ е­
ствования вносит свою долю счастья,— т. е. са­
мой редкостной в наше время «самоценности»,—
наиболее страстно чаемого и искомого».
Сила любовного чувства здесь лицом к лицу схо­
дится с насилием слежки, ареста, допросов, суда,
тюрьмы, этапов, ссылки. Не забудем при чтении пи­
сем эту жесточайшую реальность николаевских поряд­
ков. О т знатока истории царской тюрьмы Гернета мы
могли бы узнать, что в XX век Главное тю ремное
управление вступило, имея восемьсот девяносто пять
тюрем; что в начале века в тюрьмах содерж алось
около семисот тысяч человек. Женщины среди заклю ­
ченных составляли примерно десять процентов. Я по­
тому напоминаю эту мрачную статистику, что в нее
вошла единицею и наша героиня.
Удар — второй по счету — настиг ее на самом р аз­
гоне революционного действия.
В 1902 году Глеб входил в состав Организацион­
ного комитета по созыву II съезда РСДРП. Съ езд, по­
ложив в 1903 году начало большевизму, завершил тем
самым дело «Искры» — исполнялась ленинская мечта,
высказанная другу морозной сибирской ночью.
На съезде Глеба заочно выбрали в ЦК. В то лето
Кржижановские обосновались в Киеве — здесь был
центр российской работы ЦК. Свое участие в работе
и ее условия Зинаида Павловна описывала так:
«Огромный наплыв легальных и нелегальных
товарищей. Надо было добывать деньги, нала­
живать транспорт, ставить типографии, распреде­
лять товарищей на работу, вести огромную
переписку, воевать с меньшевиками, которые,
оставаясь в партии, пытались взорвать ее изну­
три... Работа была лихорадочно-напряженная. Не
хватало людей, не хватало средств. Я в это
■ремя вела переписку, ведала распределением
товарищей, снабжением их деньгами, паспорта­
ми и пр. и вела прием на явках, через которые
проходило до десяти товарищей в день. Лишь
в особо важных случаях и, главным образом,
членов и агентов ЦК я направляла к Кржижа­
новскому. М естом для таких свиданий обычно
служила лаборатория, которой он тогда заведо­
вал на Ю го-Западной железной дороге».
В те дни подпольщики заметили сильную слежку.
Решили: Зинаида Павловна временно отстранится от ра­
боты и передаст ее Дмитрию Ильичу Ульянову. Но
было уже поздно...
1 января 1904 года жандармы схватили в Киеве
Дмитрия, Марию и Анну Ульяновых и Зинаиду Кржи­
жановскую.
«Драгоценный мой дружочек!
До сих пор ещ е никак не могу прийти в себя
от такой неожиданности!
Все валится из рук, сердце все время за тебя
ноет так, что и передать не в силах. Квартира
до такой степени опостылела, так в ней чув­
ствуется твое отсутствие, что прямо не м огу в ней
сидеть... Единственные светлые моменты пере­
живаю только тогда, когда являюсь в участок
для передачи тебе «провианта», когда узнаю,
что ты здорова и вот здесь, недалеко...
Человек, пока счастлив, не замечает своего
счастья, когда лишь его потеряет, то тут только
видит, какое оно было большое!
...Мысль моя вечно, неотступно около тебя,
мой дружок. Даже иногда на себя становится
досадно: греш у против 2-й заповеди, гласящей
насчет кумиров...
Забери себя в руки, не унывай, знай, что
в камере ты никогда одна не бываешь: рядом
бьется, невидимо для тебя, но так горячо, так
переполнено тобой, сердце твоего друга, а кру­
гом тебя, куда ни оглянешься, все мои мысли,
все мои мысли».
...Камера Лукьяновской тюрьмы. Долгие шесть м е­
сяцев. Редкие свидания. Частые письма.
На письмах —* штамп, оттиснутый красными черни­
лами: «Просмотрено». Поверх каждой странички —
крестообразный грязно-желтый след: искали тайнопись.
Только ему, любимому другу, письмо — прямо в ру­
ки жандармов.
З и н а , 4 января 1904 года: «Думаю, что ты страш ­
но был взволнован моим неожиданным исчезнове­
нием... Взяли на улице б ез.о бъ яснен ия причин». 7 ян­
варя: «Так было бы радостно получить несколько строк,
написанных твоей рукой!»
Г л е б : «Письмо твое получил только на 9-й день.
Э то все равно, что сюда из Тайги!»
З и н а : «Спасибо тебе, дорогой мой, за книги. Те­
перь я наслаждаюсь с утра до вечера. Утром я зани­
маюсь английским, а после обеда Ш експиром. Прочла
подряд первый том (его комедии) и начала второй
(исторические хроники). Говорят, ты вчера принес еще
книг и письмецо. Книги получу сегодня, а вот если б
письмецо тоже!»
Г л е б : «Только ты не читай уж так рьяно; пожа­
луй, станешь такой ученой особой, что на меня, бед­
ного техника, станешь смотреть сверху вниз. И для
здоровья это не больно полезно: целый том Ш ек­
спира в один день!»
Зина: «Посылаю уже десятое письмо. Что-то
ужасное — такая переписка! Где они валяются, наши
несчастные письма?! Свидания не дали, хоть и было
обещано. Какая это пытка — часы ожидания! Когда
проходят два часа и надежды уже нет, я чувствую
себя соверш енно разбитой... Милый мой, как хочу по­
смотреть на тебя хоть минуточку одну, хоть на гово­
рить, а только взглянуть».
7
 «П О СЛЕ СВИДАНИЯ. Вот и от сердца отлегло. Мой
дорогой! С р азу все мрачное настроение как рукой
сняло. Смотрю с надеждой на будущ ее и жду сво­
боды. Эх, кабы каждый день по полчасику видеться...
Да, милый, самое тяжелое, оказывается, в такого рода
передрягах это разлука, насильственное отрывание».
Г л е б : «Придя со свидания, я крепко заснул и во
сне все видел твою дорогую мордочку, а теперь хожу
по комнате, подхожу к твоей карточке и шепчу тебе
нежные слова».
З и н а . «Получила от тебя Байрона. Перечитываю и
наслаждаюсь. Знаешь, на мой взгляд, он гораздо ярче
Ш експира. Представь дерзость! Я не говорю о неко­
торых вещах Ш експира вроде «Короля Лира» и «Ко-
риолана» (по-моему, это наилучшие), а вообще. Может
быть, потому, что Байрон ближе к нам, более совре­
менен, затрагивает своим настроением? 12 Ч. НОЧИ.
Сейчас прервал меня приход ротмистра...»
Глеб: «Сегодня понапрасну промаячил около
тюрьмы».
«Мой день состоит из двух служб: одна в управле­
нии, ради насущного хлеба, другая там, около тебя».
«Сейчас 12 ночи. Ровно через полсуток снова буду
торкаться около ворот твоего чистилища».
«Завтра принесу абажур для лампы... Извольте, су­
дарыня, не Байронов читать, а заниматься английским
языком!»
З и н а : «Увижу ли тебя завтра? «That is the que­
stion» ’. Видишь, по-английски, в подлиннике, цитирую
Гамлета. Умиляйся!».
Глава шестая, сначала тоже тюремная,
но завершающаяся на улицах 1905 года
Чтение Байрона, занятия английским... Не заставят ли
эти мотивы переписки хоть на минуту забыть ее тю­
ремный адрес? «Лукьяновка» была, по свидетельству
того же Гернета, одной из самых диких, самых вет­
хих, . самых переполненных тюрем. «Ну уж эта киев­
ская тюрьма пресловутая! — вырвалось однажды у Зи­
н ы .— Все время ждешь: вот-вот что-нибудь опять
случится». Опять — значит повторятся бунты доведен­
ных до отчаяния заключенных, уже бывавшие при ней.
К ней, «политической», тю ремное начальство подса­
живало уголовниц, и Зина признавалась Глебу, что хо­
тела бы вновь... попасть в одиночку.
Даже свидания обернулись мукой. Глеб дал им
горькое прозвище «решетчатых». Заключенные и их
родственники на общих свиданиях, разделенные двой­
ною стенкой железных прутьев, поневоле говорили
все разом; каждые двое пытались докричаться друг
до друга, перекрыть общий надрывный крик... На улице
у Глеба ещ е долго кружилась голова. Зина возвраща­
лась в камеру разбитой. Писала: «На звериный манер
устроено здесь это дело!.. И все же ждешь этого полу­
часа, как драгоценности».
Чтение же и всякие занятия учебные были ср ед ­
ством сопротивления разрушительному воздействию
тюрьмы. Средством испытанным. Недаром Глеб рас­
сказывал, что члены «Сою за борьбы» сумели, по при­
м еру Старика, превратить Дом предварительного за­
ключения в своего рода сверхуниверситет.
Помимо задач самообразования, темы литератур­
ные и научные (Зина писала, например, о своем наме­
рении перевести для Глеба, готовившего доклад в тех­
ническом обществе, статьи Кюри из французских ж ур­
налов) давали возможность даже при жандармских
соглядатаях обмениваться мыслями. . довавшие за манифестом киевские события — расстрел
1 «В от в чем вопрос» ' •
8
Но как решиться в таких письмах (Глеб надписы­
вал адрес: «Софийская улица, дом 13, Киевское жан­
дарм ское управление») говорить о любви?
Вспоминаю другие имена... Дзержинский писал из
варшавской цитадели, Ногин — с «полюса холода», Ул-
лубий Буйнакский — из белогвардейского застенка. По
этим же адресам слали им письма родные и люби­
мые. Кажется, не раздели их стены каторж ных. цент­
ралов и расстояния от Твери до Енисейска, не обнажи­
лось бы любовное чувство, вдвойне запрятанное у та­
ких сторонников самодисциплины, как большевики.
Надо было спешить к милому другу на выручку — и
душевная твердость таранила стены и смывала тысяче-
верстья.
Г л е б : «Все это минется, как дурной сон,
и мы ещ е с тобой увидим ясные дни!.. Будь
бодра, не траться по пустякам. Почаще улетай
мысленно из своей клетки».
З и н а : «Повторяю тебе, милый, что я не уны­
ваю, смотрю вперед с большой надеждой...
Только жаль уходящей жизни».
25 марта 1904 года Глеб возвращался со свидания
в приподнятом настроении:
«И солнце светило как-то веселее, и люди
казались добрее. Ехал в свою берлогу и думал:
зачем это люди так портят себе жизнь, такую
короткую жизнь, могущую быть такой веселой,
прекрасной?!
Невольно вспомнились в этот весенний день
бессм ертны е слова первой главы толстовского
«Воскресения».
А со мной ехал тот самый студентик, кото­
рый имел свидание со своей невестой одно­
временно с нами, ненормально взволнованный,
возбужденный. Я, говорит, после каждого сви­
дания часа два не могу прийти в себя. Бедняж­
ка: по логике своей жизни он должен был, ви­
димо, переживать двойную весну, и вдруг —
осенние свинцовые тучи!..
Как только тебя «ослобонят», давай махнем
куда-нибудь подальше от людей! Право, мне
кажется, что это необходимо не только для фи­
зического, но и для нравственного равновесия.
Поживешь с природой — и делаеш ься как-то
лучше, добрее и работоспособнее. Со време­
нем люди, наверное, станут устраивать особые
нравственные санатории: людей мрачных, замк­
нутых, «стерегущих самих себя», будут посылать
на жительство в открытые, веселые, цветонос­
ные м еста; людей легкомысленных — куда-ни­
будь эдак, где серьезные горы внушают сер ьез­
ные мысли, людей с приниженным духом — на
высокие плоскогорья, поближе к звездам».
Но прошло ещ е три месяца, преж де чем Зину осво­
бодили. Ее выпустили до суда. Ротмистр Данилов на
допросах ничего не смог добиться и, недовольный
тем, что дело от него уплывает, пригрозил на про­
щанье: «Вы ещ е о нас, о жандармах, пожалеете, ког­
да пойдете "По судебному ведомству». Однако и судеб­
ное разбирательство не состоялось.
— Через две недели после моего освобождения
был убит Плеве. В правительственных кругах началось
какое-то смятение. Что-то дрогнуло в доселе неколе­
бимом механизме... Было не до нас, очевидно. Шел
1905 год с его 9 января, стачками, восстанием «Потем­
кина», банкетной шумихой и, наконец, с его великой
октябрьской забастовкой.
Кржижановский был председателем забастовочного
комитета на Ю го-Западной железной дороге. После­
на Крещ атике, погром, кровавое усмирение саперов —
* вынудили его постоянно быть начеку; он не расста­
вался с револьвером, особенно после того как в чер­
носотенном «Киевлянине» появилась его фамилия
в списке лиц, подлежащих физическому уничтожению.
Кржижановские выехали в Петербург. Здесь был
еще высок революционный подъем. Вместе с Глебом
Зина принялась помогать Ленину в делах легальных
изданий — «Новой жизни», «Волны».
— Я завертелась, конечно, в волнах этой жизни,
особенно захватившей и поразившей после уж асного
киевского разгрома, стоявшего черным призраком
позади.
Глава седьмая, которая ставит недавних
„врагов государственности н порядка"
на государственные посты
Из П етербурга Кржижановские перебрались в М о­
скву, и вскоре начальник ж андармского управления
доносил в департамент полиции, что на их квартире
«состоялось особо законспирированное собрание мо­
сковских представителей верхов партии». Из Москвы
в Тулу, где нелегально жили руководители российской
работы партии (Ногин, Дубровинский и другие), наве­
дывалась в качестве связной Зинаида Павловна.
В конце лета 1910 года она уезж ает за границу.
В Копенгагене присутствует на м еждународном социа­
листическом конгрессе, в русской секции которого
сложилась для Ленина трудная обстановка. М еньш е­
вики дружно его травили, не стесняясь на заседаниях
секции бросать такие фразы: «Он губит партию»,
«Один против всех, ни на что не похоже...» Меньшевик
Дан дошел до того, что стал пророчествовать Ленину
физическую гибель: «Какое счастье было бы для пар­
тии, если бы он куда-нибудь исчез, испарился, умер...»
Ленинская непримиримость к соглашательству, ум е­
ние идти, рогда это нужно, против течения восхищали
Невзорову. Она подступила к Дану с язвительным
вопросом:
— Как же это так выходит, что один человек мо­
жет погубить всю партию и что все они бессильны
против одного и должны призывать смерть в сообщ ­
ницы?
— Да потому,— выпалил Дан с раздраж ением и
неприкрытой злобой,— что нет больше такого чело­
века, который все двадцать четыре часа в сутки был бы
занят революцией, у которого не было бы других мыс­
лей, кроме мысли о революции, и который даж е во
сне видит только революцию. Подите-ка справьтесь
с ним...
Заклятый враг Ленина и ленинизма, Дан невольно
высказал то, что было законом жизни подлинных про­
летарских революционеров: всеми силами приближать
победу революции.
Кроме Дании, Невзорова побывала в Бельгии и во
Франции.
Главную цель поездки она позднее изложила в сжа­
тых строках: «Приезд в Париж. Свидание с товари­
щами, с Владимиром Ильичем и Надеждой Констан­
тиновной. Поручения от них в ЦК, который был тогда
в Туле и с которым у нас была постоянная живая
связь». Беседа с Лениным происходила на его квар­
тире на улице М ари-Роз в середине сентября.
От тех месяцев сохранилось несколько писем. На
них — почтовые штемпели Москвы, Копенгагена, Брюс­
селя, Парижа, Петербурга...
Г л е б : «Скучаю я о тебе адски, с каждым
днем все более и более. Ты у меня сидишь
в самом нежном месте сердца...»
«Как закрою глаза, так ты стоишь передо
мной... Твой облик такой ясный, такой лучистый,
2 «Аврора» Mb 4
как и в те далекие годы первой любви. Если бы
я был верующий, то я закончил бы это письмо
благословением тебя и судьбы за то, что она
мне послала тебя».
К новым разлукам с Зиной (и к возобновлению
почтовой переписки) его принуждала ее болезнь.
В конце 1913 года у нее произошло после операции
заражение крови, и много месяцев она была между
жизнью и смертью. Потом потребовалось часто ездить
на лечение.
Болезнь Зинаиды Невзоровой отозвалась в пере­
писке семьи Ульяновых. Встревоженно писала об этом
Мария Александровна дочери Марии. Ей же слали
свои запросы Дмитрий Ильич и Надежда Константи­
новна: поправилась ли Зина и как вообще дела у Кржи­
жановских?
Уж е шла война.
«Теперь,— писал Глеб Зине,— более чем ког-
да-либо надо быть в самособранном состоянии,
быть готовым ко всему. Для меня теперь только
один важный в личном отношении вопрос: твоя
поправка».
Ход военно-политических событий подтверждал, что
большевики держались единственно верного взгляда
на судьбы российские и мировые. Глухо касаясь этих
тем, — ведь письма могли оказаться у цензоров, —
Кржижановский старался приободрить больную по-
ДРУГУ (война застала ее в Крыму) и вплетал в рассказы
о событиях нотки лирическо-шутливые:
«Политическая моя дальнозоркость превосхо--
дит всякое воображение. Кроме того, м огу про­
никать и в суть вещей. Одна из таких сутей
заключается в том, что я бесконечно люблю
одну ниж егородскую касатку, органически не
могу без нее обходиться, сохну и вяну».
Так они встретили семнадцатый год — по-молодому
жаркими сердцами, где верность друг другу нисколь­
ко не теснила верности революционному долгу.
Удивительное поколение! Первостроители партии
успевают стать первостроителями государства Советов.
Рядом с председателем Совета Народных Комиссаров
Лениным и наркомами-большевиками работаю т пред­
седатель Госплана Кржижановский, председатель Глав­
политпросвета Крупская и ее заместитель Невзорова-
Кржижановская. У Зинаиды Павловны в последующ ие
годы ещ е и Г У С (Государственный ученый совет), заве­
дование политико-просветительным факультетом А к а­
демии коммунистического воспитания, институтский
курс истории партии...
Кржижановский. Почин электрификаций. Томик ра­
бот ГО Э Л Р О , поднятый Лениным на съездовской три­
буне и названный им второй программой партии. Д о ­
клад Кржижановского на V III съезде Советов — в не-
топленном Большом театре, перед людьми в потертых
кожаных тужурках и шинелях, — и сказочно-реальная
игра огней на карте РС Ф С Р .
Ленин и Кржижановский... Огромная тема, которой
я касаюсь лишь в самой малой мере. «Встреча и ра­
бота с Владимиром Ильичем, это могучее и теплое
ильичевское крыло, которое было распростерто над
нами,— вот это и было наше самое дорогое счастье»,—
говорил Глеб Максимилианович.
Письма Ленина Кржижановскому известны. Мы на­
ходим их в Собрании сочинений, в сборниках, посвя­
щенных строительству партии, электрификации стра­
ны, Ленину как вождю, товарищу и другу. Письма Вла­
димира Ильича — школа революционного действия,
школа человеческих отношений.
Мыслями о воспитании, о распространении знаний
в народе делилась с подругой Надежда Константи­
9
новна. Сообщ ала Зинаиде Павловне о том, что при­
носят поездки по стране: проверку задуманного, воз­
можность посоветоваться с рабочими и крестьянами.
«Наблюдаю и учусь», — писала она Зинаиде Павловне
с агитпарохода «Красная звезда».
Первому председателю Госплана выпадает в конце
двадцатьПс годов и разработка первого пятилетнего
плана — дело беспримерной научной и организацион­
ной трудности. А он как раз в том возрасте, про ко­
торый ему когда-то шутливо говаривал Ильич, напо­
миная мнение Тургенева: самый скверный человече­
ский порок — быть старш е пятидесяти пяти лет...
Глеб: «Подался я за последние годы...
А все ярюсь, все не хочу отстать от других!
И думаю, что если оправится моя ясочка, я
начну новый подъем — быть может, и самый
трудный, и самый плодоносный».
З и н а : «Держись, мой ненаглядный. Так хочу,
чтобы ты был всегда в устремлении вперед,
полон веры в себя и свои силы... Помни, что ты
подкован и со стороны природных дарований,
и со стороны теоретически-общ ественной под­
готовки, и со стороны всей прошлой и настоя­
щей житейской практики, как редко кто другой.
И это все должно давать тебе уверенность пол­
ную в плодоносности твоей работы. А я со своей
стороны всеми силами постараюсь не подкачать».
Глеб: «Слабо естество человека, и трудно
быть одному. Ты меня сразу заставляешь быть
коллективным... В этом, должно быть, вся вели­
кая сущность подлинной любви. Ничего особен­
ного не случилось, а вот прочел несколько стро­
чек, «символов» твоего существа, и... по-другому
бьется пульс, дышится и думается».
Дело пятилетки двигалось вперед. Правительство
С С С Р утвердило оптимальный вариант плана, Кржижа­
новский выступил с докладом на X VI партконф ерен­
ции и тут же стал готовиться к съ езду Советов, кото­
рый должен был окончательно утвердить пятилетку.
Соорудили огромную электрифицированную карту
С С С Р : на этот раз не понадобилось, как это было
в 1920 году, отключать почти всех потребителей элек­
троэнергии в М оскве, чтобы осветить Большой театр
и карту новостроек...
Г л е б , 24 мая 1929 года: «Эти полторы не­
дели прошли у меня в бешеной работе... Я чув­
ствовал, что тот или иной характер м оего вы­
ступления 1 на этот раз, как тогда, в 20-м году,
будет иметь большое, большое значение для
моря тянущихся к свету новой жизни умов.
...А время-то переживаем великое. Н астрое­
ние V съезда показывает это. Проснулась вели­
кая мощь низов! Не может мое перо изобра­
зить ту волнующую радость, которая меня охва­
тывает, когда я это вижу. Становлюсь тогда дей­
ствительно поэтом».
Глава восьмая, повествующая о волжском
селе Царевщине и поэте-энергетике
Мать Глеба после гибели мужа осталась в Сам аре
одна с детьми и перебивалась тем, что держ ала на­
хлебников— учеников реального училища. Скопленных
за год денег хватало как раз на то, чтобы летом от­
везти детей в чдеревню. Так породнился Глеб с Царев-
щиной. Узнал крестьянскую жизнь. Впервые встретил
здесь революционеров-народников. Впервые сам по­
1 На V съезде Советов С СС Р 23 мая 1929 года К рж и­
жановский выступал с докладом о первом пятилетием плане
10
па/1 на заметку властям: втолковывал деревенским жи­
телям безбож ные мысли...
Спустя полвека вице-президент Академии наук
С С С Р Глеб Максимилианович Кржижановский снова по­
сетил Царевщину. Она была уже не только прошлым,
а значилась в грандиозном проекте Большой Волги,
над которым трудились виднейшие ученые-энергетики.
На Волгу Кржижановский был вызван телеграммой
Постышева, извещавшей, что его кандидатура выдви­
нута в Верховный Совет С С С Р по Куйбышевскому
сельскому избирательному округу.
«Свою Царевщину, — сообщал он Зинаиде
Павловне, — увидел с высокого места. Этот уго­
лок и сейчас, глубокой осенью, так живописен
и ещ е хранит в обветшалой сохранности многое
из того, что видели мои детские глаза...
В Царевщине колхоз окреп, в школе вместо
прежних 50 учеников — 500, учителей 18 вместо
одного. Молодежь чувствует, что перед ней та­
кие светлые пути...
Здесь бездна непочатой энергии и свежего
чувства такой юной и юной нации. Прошлое при­
учило к таким тяготам, такой невзыскательности,
а впереди — такие горизонты. Здесь еще помо­
гает, кроме урожая, новая великая стройка Куй­
бышевского гидроузла, и я счастлив, что уже
вижу, каким мировым центром будет моя волж­
ская родина».
...Быть может, при виде Волги, ещ е в детские годы,
впервые шевельнулось в нем поэтическое чувство.
Его стихи сначала знали только товарищи по рево­
люционному подполью. Пантелеймон Лепешинский,
вспоминая совместный путь в сибирскую ссылку, по­
ставил такой эпиграф к главе мемуаров:
«Всех, как снежиночки в поле,
Буйный нас вихрь разметал.
(Из неизд. стих. Г. М. Кржижановского)».
И рассказал: в Бутырках сидели вместе с револю-
ционерами-поляками, слушали их песни, и вот «наш
собственный поэт» Глеб Кржижановский на мотив
«Варшавянки» написал «Вихри враждебные веют над
нами», а следом — «Красное знамя», «Слезами залит
мир безбоежный». «Беснуйтесь, тираны».
«С тех пор «Варшавянка» пошла гулять по белу
свету»,— отмечает Лепешинский.
Из его рассказов, удивительно живых и — хотя дело
касается тюрьмы и ссылки — неизменно веселых и
остроумных, фигура Кржижановского раскрывается
перед нами в характернейшем своем проявлении: мощ­
ной, взрывчатой эмоциональностью. Почитайте хотя бы
страницы книги Лепеш инского «На повороте» — о тю­
ремной друж бе Глеба Кржижановского и Николая Ф е ­
досеева, тоже писавшего стихи, о спорах с Мартовым...
Не эту ли черту в Кржижановском отмечал и Ленин,
когда напрямик критиковал его ошибки, но тут же
объяснял их его «доверчивостью и впечатлитель­
ностью»?
Он и в последующ ие годы «разряжался» стихами.
Помните признание по поводу доклада о первом пяти­
летнем плане: «становлюсь поэтом»? Но он не «стано­
вился», он всегда был поэтом. Столь же поэтична,
сколь и м удра его публицистика, посвященная Ленину
и принадлежащая к самому лучшему из всего, что
оставили нам современники и соратники Ильича. Естест­
венно примыкают к этому стихотворные строки:
Давно, давно тебя уж нет,
А все держ у с тобой совет!
И, конечно, соверш енно естественным было для
него с т и х а м и г о в о р и т ь с любимой. Я прочитал
множество стихотворений, названных одинаково:
«Зине». Не в альбомах и даже не на почтовых лист­
ках, а чаще всего в рабочих бумагах остались эти
строки, написанные «с ходу», в первый же свободный,
обычно поздний-поздний час.
«СССР. Совет труда и обороны. П редседа­
тель Государственной Плановой Комиссии (Гос­
план С С С Р ).
9.XI. 1 час. ночи.
Зиночка, дорогая! Московский день кончил­
ся... Пленум передвинулся на январь. Работы
уйма. Неужели у вас солнце? Из Крыма вестей
еще не имею... Береги себя, береги себя, береги
себя!»
На оборотной стороне этого служ ебного бланка —
стихи, посвященные ей же, проникнутые той же трево­
гой о ее здоровье.
«Г. М. Кржижановский, Москва, Садовники,
кв. 4».
Стихи «Зине».
«Академия Наук Сою за С С Р. Директор Э н е р ге ­
тического института...» Стихи. Стихи. Стихи.
«Ты прошла свою дорожку,
Никогда стбронкой не шатаясь,
Словно ласточка, стрелой промчалась
Средь стихий суровой непогоды...
Сколько раз в душ е моей усталой
Бодрые творила ты подъемы!
Был послушен я их светлым зовам,
, Щ едро раздавал их людям...
Сгину, пропаду во м раке
Без тебя, без глаз твоих лучистых!»
«Сил не жалели для ученья
У мудрых мира —
я и ты.
На путь борьбы вступили славный,
Вступили вместе —
я и ты...
Так молодости дни промчались.
И мы стареем...
Но мечты
Всей нашей жизни оправдались,
И в этой правде —
я и ты!»
«Я и ты» — тему эту он переводил и на язык рисун­
ка, набрасывая в концовке письма быстрыми штрихами
солнце, длинные лучи над ним, а чуть пониже — како-
го-то диковинного зверька, передними лапками тяну­
щегося к теплу.
Вновь и вновь повторялся рисунок на последних
страничках писем. Два иероглифа. Первый разгадать
было нетрудно. Другой никак не поддавался полной
расшифровке. Что за зверек был в их друж ески-ш ут-
ливом обиходе?.. Вдруг меня осенило: не из семейных,
а из подпольно-революционных примет можно извлечь
догадку! Партийные клички Кржижановского: Лань,
Клэр, Ганс... Ну, конечно же — самая первая кличка:
Суслик!
После того дня, когда, слушая «Фауста», он выяс­
нил для себя самого — и тут же поделился мыслями
с любимой, — что Гете и Гуно развертывают перед
нами неостывающую эпопею любви и исканий, он про­
жил ещ е четверть века.
Последнее десятилетие — без нее.
В конце пути он много размышлял о новых поко­
лениях, которым предстоит познать и эпос борьбы,
и лирику сердца. Итоговый, «фаустианский» вывод его
был утверждением величия жизни и огромности дел,
назначенных советской молодежи.
Леонид Лапцуй
I
Ночевка
Я знал, что здесь вот, под снегом, скрыта
Любимой, тундры моей орбита.
Ее пересечь мне казалось дивом,
30,
Я ехал в раздумии молчаливом,
И тропы дедов во тьме белели,
Как будто северные параллели,
Их время вытравить не посмело.
Сугробы дыбились то и дело.
И я врезался в них ненароком,
Неслась упряжка оленьим скоком.
А мне хотелось к земле пригнуться,
Хотелось сердцем тропы коснуться.
\ Она как струночка вдоль обрыва,
Вот здесь шел дед мой неторопливо.
Катились тучи на медь заката,
Свисали грозно и волосато
И низвергались на нас обвалом,
И было солнце, как пламя, алым.
Мне это солнце напоминало
Кочевье дедов, огни привала.
Все промелькнуло в одно мгновенье
И закатилось, ушло в забвенье. -
И купол тьмы надо мной сомкнулся,
Мороз плеча моего коснулся,
Догнал меня и помчался сбоку
И бородой щекотал мне щеку.
Как брат и друг, обнимал мне шею,
И я почувствовал — коченею.
Мне снегом глаза залепила вьюга.
А скулы так обтянуло туго,
Как звонкий бубен обтянут кожей.
Пурга на белку была похожа.
Стрелой летала, вилась кругами
То надо мною, то под ногами,
Так белка вертится в чаще леса.
Все спуталось — снежная мгла, завеса.
Быстрее, быстрее неслась упряжка,
И мне от ветра дышалось тяжко.
Он гнался следом, все нарастая, ^
То жужжал комариной стаей,
То волком выл, скулил одичало,
Как из древних пещер Ямала.
Вьюга, будто лиса-плутовка,
Свой след хвостом заметала ловко.
В водовороте пурги, метели
Кружился я, будто на карусели.
11
Меня укачивало волною,
И тундра дыбилась подо мною.
Я понял, что дальше придется туго
И здесь, у ворот Полярного круга,
Решил медведем в сугроб зарыться,
Чтоб до утра от пурги укрыться.
Мне руки свело и ломило тело,
Но родная земля меня отогрела.
Железные птицы
Перед грозою очень тихо стало,
И тундра заворочалась устало,
Ее одолевал чугунный сон,
А птица что-то в ухо щебетала.
Сползались тучи с четырех сторон,
У этой горб, у этой бок косматый.
Вдруг молния мелькнула, как сохатый,
Несясь прыжками по небесной хляби,
И ухнул гром, как нарты на ухабе.
И дождь сорвался с темной вышины,
И загудела тетива волны,
Натянутая ветром до предела.
А в нашем чуме всякий раз светлело,
Когда на небе вспыхивало пламя.
Вдруг грохнуло уже совсем над нами.
Земля дрожала, и весь чум качался.
Я к олененку своему прижался,
Как насмерть перепуганный мышонок,
И голос деда слышу из потемок.
V
«Небесные люди живут в облаках,
Мелькают хореи в их крепких руках, ,
И нарты летят по небесным камням,
Горит под полозьями пламя,
И скрежет полозьев доносится к нам,
И молнии блещут над нами.
А вырастешь, то ли увидишь тогда
И сам не устанешь дивиться —
На небо, туда, где мигает звезда,
Летают железные птицы.
Носы у них длинные, узкие,
Зовут их ракетами русские».
А между тем над нами гром утих,
И я уснул, уткнув лицо в колени.
Во сне летали звезды, как олени,
И я аркан накидывал на них.
\ но в тишине — подсказка начеку,
Перевела с ненецкого Галина Гампер
12
Владимир Торопыгин
* 4
А ты мне все снишься... Как будто
с рассветом затихла гроза,
и медленно в ясное утро
восходят над миром глаза.
Я ёижу их, словно впервые,
я цветом тех глаз удивлен:
такие они голубые,
что в синее выкрашен сон.
*
Все мы приходим, чтоб видеть рассвет,
друга приветить, а недруга — нет.
Женщину встретить средь множества лиц,
музыку слушать — деревьев и птиц.
И никого, ничего не забыть.
Жизнь до последней минуты любить.
Что-то построить в ней на века.
И — до свиданья, пока!..
В Пушкинских Горах
Кресты почти что не видны
в траве осенней.
И дождь все льет на валуны
крутых ступеней.
Как бы под белое крыло,
под стены храма
кленовых листьев намело...
Могильный мрамор
в оцепенении немом...
Кусты... Ограда...
А он под этим вот холмом?
И это — правда?!
Поэт
Худой и маленький морщинистый старик,
с подглазьями, упавшими на щеки,
стихи читает: после вздоха — крик,—
не шуточна мольба, и гнев — высокий!
Не чтение, не голос, но — оркестр,
любви и боли быстрые смещенья,
и четко дорисовывает жест
слова прощанья и слова прощенья.
И только через час, забыв строку,
он говорит: «Иссяк!» — и затихает,
и он опять, опять, опять читает,
/
Потом он дышит тяжело. Потом Но смотрел садовод
он долго с места сдвинуться не может. только в дальние дали,
Но вот берет фломастер — и экспромт лишь туда,
он пишет на стене — о молодежи... где у горной реки,
как в алтайских легендах,
Потом из трубки добывает дым, опять зацветали
потом с размаху линию проводит, голубые жарки...
себя рисует — прежним, молодым... Голубые жарки...
Прощается... И — молодым уходит...
Базар в Сибири
Баллада о садоводе Гвозди, ворот для колодца
и фарфоровый Чапай —
Словно бросили факел все, что хочешь,— продается...
в предгорья Алтая:* Продается — покупай!
над разливами трав — Покупай рожок сапожный
огоньки, огоньки... (от Гадалова-купца),
Это снова купальницы покупай мешок рогожный,
так зацветают — клетку-сетку для птенца,
огневые цветы, одеяло в клочьях ваты,
по-сибирски — жарки. колокольчик для звонка
и за год пятидесятый
А в горах, три комплекта «Огонька»,
у истоков Катуни, у Бии,— незалатанные боты,
не смолкает об этом \ фикус с продранным ведром!..
народный рассказ,—
А над этим — самолеты:
те жарки не такие,
под горой — аэродром.
они — голубые,
только их не видал ♦
человеческий глаз.
Остаются за туманом,
Садовод обошел в сердце, в памяти, в стихе
все ущелья Катуни... побережье океана,
Видно, что-то бухта, пристань Тетюхе.
легенды сказали не так: И от них, как от порога,
не жарки,— бесконечно далека,
голубое цветенье июня,— начинается дорога
разыскал он в горах в глубину материка.
лишь заоблачный мак.
Начинаются уклоны
Обошел он ущелья и подъемы без конца,
грохочущей Бии... ну а также — терриконы
Над немолчной водою у горняцкого дворца...
клубился туман...
И опять, и опять По крутым таежным скалам,
не жарки голубые — по звериному пути
разыскал он в горах здесь и шел Дерсу Узала —
лишь альпийский тюльпан. у Арсеньева прочти!

Так всю жизнь —

только б вдруг Чтоб все — как в молодости, чтобы
не оставили силы! — в пустой тоске не морщить лба,
то туда, где восход, ты мчи меня, ночной автобус,
то туда, где закат!.. мой верный друг, моя судьба,
А из редких семян, мое осеннее кочевье!
что с вершин приносил он, Пусть остаются за спиной
рос в долине и облетевшие деревья,
невиданный сад!.. и копны сена под луной!..
 Евгений Лебков
Сахалинские
рассказы
Художник Юрий Шабанов
ЮРКИНЫ ВАРЫ
Дорога крутыми петлями стекает в долину реки
Арсентьевки. Колдобина на колдобине. Шофер
•Валера ворчит:
— Хана рессорам. А новые поставил.
— Не причитай, Валерий,— подбадриваю его.—
Целехоньки будут твои рессоры. В случае чего —
вали на меня. Буду оправдываться перед твоим на­
чальством.
Шофер не отвечает.
— Скоро, Юра? — спрашиваю я моего спутника,
здешнего лесничего.
— Километра три,— тянет Юра.
Све^Ьгули направо. Переехали железную дорогу и
нырнули в зеленый тоннель ивняка. Дорога еще ху­
же. Лужи. Болотца.
И сразу — море. И пляж. Песок — как желток.’
Раздолье на пляже. Чайки дремлют у берега. На
нас — никакого знимания. Кулички засуетились, за­
пищали. Из-за толстого бревна взлетела огромная
ворона. И медленно пошла вдоль берега. Оглядыва­
ется на лету. Нерпа бултыхнулась у скалы.
Тишина. Только море ласково поплескивает. Де­
нек — поискать.
— Вот и наши Вары,— сказал Юра. Я оглянулся.
От пляжа в море рассылалось стадо камней. Словно
котики на лежбище, на острове Тюленьем. Их омы­
вает тихая вода. Левее — скалы. Берег берет резко
вверх. В вышине три деревца. Их кроны — флаги.
Море чудит, по-своему лепит кроны деревьев.
Юра уже в одних плавках. Силен лесничий:
14
грудь, тулово, ноги — все ладно сделано. Я мешкаю.
Нехотя стягиваю сапоги. Юра в воде. Чего-то шарит
руками у камней.
— Ловите! — кричит лесничий.
На берег шлепнулись два краба. Колючие. Сине­
черные. Небольшие.
— Королевские,— говорит Юра.
— Ага...
Короли их любят.— Как будто он всю жизнь
прожил при королевских дворах.
Когда я разделся, крабы уже ползали по всему
пляжу. А Юра швырял и швырял их.
— Хватит. Не съедим,— решил наконец он.—
Валера, тащи ведро. Пировать будем.
Я пошел по берегу. Легко идти. Песок так укатан
морем, что лучшей дороги и не надо. Водоросли от­
дают йодом. Дышать jjereco. Над морем слабая дым­
ка. Парит море. У берэга оно мутно-белое. А там, за
камнями, светло-зеленое. Там — глубина. Взобрался
на скалу. Вольно. Сколько тут скал! До самого го­
ризонта они. И каждая на что-то похожа. Попробую
их окрестить. Вот Нерпеныш. Не дополз до воды и
застыл. Но рвется, рвется к морю, бедняга. А не по­
лучается. Прилип.
А вот Орлан. Хищник. Сторожит что-то. Должно
быть, гнездо. Грозная птица.
— Любуемся...— Это Юра.— А посмотрите вон
туда. Там Японский бог.
И правда, почти под облаками, на вертикальной
скале — статуя бога. Не человека — бога. Он непри­
ступен. Отрешен.
— Он сделан,— говорит Юра.
— Как сделан?
 — Просто. Люди высекли.
— Доберемся до бога, Юра. Ты-то к нему ходил?
— Не. Что там делать! Высекли из скалы. Поду­
маешь, диковина.
— Давай сходим.
— Ну, пошли, если хочется.
Лезем. Сопим. Оскальзываемся. Камешки осыпа­
ются и булькают внизу.
Поднимались долго. С тылу заходили. Зашли.
— Здравствуй, Японский бог.
Где же он, бог-то? Сбежал. Обыкновенная, проду­
тая всеми ветрами каменюга. Шершавая и малопри­
влекательная вблизи.
— Да-а,— поет Юра. — А я-то верил, дурак.
Спускаемся, не жалея штанов.
Валера встречает нас крабами. На желтом пе­
ске — ярко-красные пауки. Их сварили в морской
воде. Пресная вода все дело испортит.
Юра смело берет королевского краба.
— Жидковаты.
Краб хорош в месяце, где «р» встречается: де­
кабрь, март, ноябрь.
Валера уже откушал.
Я осторожно обламываю клешни. Приглядываюсь.
— Да вы не думайте. Первый сорт,— нахваливает
крабов Юра.— Тонизирующее средство!
— Это как понимать? Какой тонус повышает?
— Любой,— смеется лесничий.
Хорошая еда. Добрая. Особенно мне понравилось
высасывать жижицу из клешней. Воистину королев­
ская еда! Короли и всякие там цари знали, чем
ублажить свой желудок.
Погурманствовали — теперь можно искупаться.
Мы барахтались в море до вечера. И не замерзли.
На отмелях Охотского — теплая вода.
— Как ты назвал это место, Юра?
— Вары.
— По аналогии с Карловыми?
— Да нет. Просто Вары. Тут варят раков.
— Другое название есть? Официальное?
— Нет, не слыхал. Да сюда только любители и
заглядывают. Дорога плоха. Славно тут. И весело.
И крабов сколько! И скалы.
— Знаете, как мы назовем это место? Юркины
Вары.
Юра смущен. Но мое предложение ему нравится.
Валера не возражает. Он покачивает ногой заднюю
рессору.
МАЛЬМА
Воскресным утром мы опять на море. Юра сего­
дня скучноват. Не выспался. Затанцевался в клубе.
И загулялся у пирса.
Валера напевает. Дорога по отливу: просторно,
гладко и ни души — отдыхай, шофер.
Путь нам пересекла речка Янтарная.
— Мальмы тут — страшно сколько,— сообщает
нам лесничий.
Посмотрим.
Речка небольшая. Но с глубокими омутками. И
течение спокойное. На Сахалине такие речки ред­
кость. Эта течет по равнине. И такими загогулинами
течет, что вода, сбежавшая с гор, успокаивается за
долгий путь. Мальма — сахалинская форель. Красно­
брюхая рыбка. Юркая и осторожная. Но прожорли­
вая. Хищница.
Я выбрал темный омуток под ольховым кустом.
Насадил червя. Заброс. И сразу — хвать. Тяну — хо­
роша штучка. И пошло! Двухлитровый бидончик на­
ловил за полчаса. В одной ямке. Неинтересно: все
мальма да мальма. Хоть бы какая-нибудь плотвичка
клюнула! Но в этой речке только форель. Да изред­
ка берет кунджа. Или опресненная сима. Эту ловить
нельзя. Штраф — десятка за штуку. Благородный
лосось: поймал — выпусти.
Валера, как я потом узпал, поймал несколько
сим. По незнанию. Хорошо, что рыбнадзор не на­
грянул. У того разговор короток — плати!
Юра рыбалить не любит:
— Сеточкой бы затянуть. Да где ее возьмешь?
К машине идем довольные. Сварили уху, похле­
бали. Уха из мальмы — язык отмотаешь. Вкуснота!
— Янтарный берег я вам покажу,— сказал
Юра.— Во янтарь! С кулак! Поедемте. Рядом он.
Поехали. Какой-то бурьян. Валежник. Продрались
сквозь колючую заросль шиповника. Роза ругоза!
Шиповник приморский. Крупноцветный и крупно­
плодный. Сейчас роза в цвету. На коричневом фо­
не — красные-красные розы. И аромат тончайший.
Сахалин весь окаймлен лентой розы ругозы. И цветы
и шипы. Для друзей — розы. Для врагов — шипы.
Ищем по берегу моря янтарь. Особенно старается
Юра. Не находим.
Море мешает. Накат. Лесничий расстроен, но не
сдается, не отступает: упрям. Разгребает мертвые
водоросли, ищет камень.
— Вот он!
Смотрим — правда, янтарь. Величиной и формой
похож на кедровый орех. Как он переливается на
солнце!
Снова ищем янтарь. Валера нашел пять камешков.
С горошину каждый. Я — два. Малюсеньких.
— Накат мешает,— оправдывается Юра.— Весь
янтарь там, под волной. Я как-то нашел такой ка­
мень, что на брошку матери хватило. Сам оправил.
Довольна старуха. И на ночь не снимает брошку.
Дескать, это — сыновний талисман. И грудь болеть
перестала. Целебный камушек.
ШРИМСЫ
А теперь — за шримсами. По-научному — шрим­
сы. А попросту — чилимы. Рачки такие. Да вот они.
Юра показывает каких-то песчаных кузнечиков, ве­
личиной с ноготь. Молодь чилимья. Разделись и по­
лезли в море, в траву. Там чилимы. Ощупываем
каждый пучок водорослей. Мне попался королевский
краб. Отпустил — не до него! Он так вежливо по­
полз от меня. Бочком-бочком, словно старый ряб­
чик в лесу. Тот тоже улетает от охотника боком.
Бесшумно, как перо.
Нащупал морского гребешка. И этот к делу. На
всякий случай кинул его на берег. Увезу домой.
Снова' лезу в траву. Что-то юрко зашевелилось
под рукрй. Прижал ко дну. Вынимаю: рачок, чилим.
Подбежал Юра.
— Покажите. А знаете, его сырым можно есть.
Лесничий оторвал у рака шейку. Выковырнул из
нее студенистый кусочек и, сладко пожевав, прогло­
тил.
Потом мы поймали еще несколько чилимов.
Попробовал и я чилимью свежину. Привыкнуть
можно.
— У моря не умрешь с голоду.
15
ПРЕСНОЕ ОЗЕРО
Сахалинский берег — почти сплошная вереница
соленых озер. С морем они связаны протоками. Или
асе в шторм море забрасывает в озера соленую воду.
Юра показал нам пресное озеро. По пути к нему
несколько раз останавливались, выходили из маши­
ны. Смотрели Юрины лесопосадки. Молодые сосны
и елки. Тянутся к небу Юрины питомцы. Он их ос­
матривает особенно: и поласкает рукой по хвое, и
землю сапогом притопчет у корня, и защипнет су­
хую веточку. Букашку поймал на сосне — и в спи­
чечный коробок: «Покажу лесоопытникам. Пусть
определят, что за зверь. Не враг ли?»
— Ох, сколько лесу я посадил! — похвастался
Юра.— Гектаров тысячу А если считать по дерев­
цам — семь миллионов с гаком. И все прижились.
Видите, какая благодать! Одним словом: зеленый
друг...
Подъехали к озеру. Озеро как озеро. Длинное.
Очень длинное.
— И глубокое,— говорит лесничий.— Прошлый
год я тут охотился на уток. Сбил серую. Лодки нет.
Как достать? Смотрю, по дороге идет конь. Оседлан­
ный. Ушел из совхоза. Поймал я его — смирный ко­
няга. Сел я на коня — и в озеро! От берега ехал —
ничего. И вдруг в яму провальную — ух! Конь с го­
ловой под воду. Я тоже. Вынырнули, плывем в раз­
ные стороны. Вода — лед! Я кое-как сапоги сбросил:
тяжело в них плыть. Выбрался на берег. Гляжу, мои
портянки белеют посредине озера. А сапоги — ко
дну. Конь выскочил — и галопом назад в совхоз. Я
погоревал-шогоревал. Колотун меня прохватил. По­
шел в совхоз, обсушился у друга. Натянул его ун­
ты... А вода в озере — сладкая. Речная, сахалинская
вода, одним словом.
Когда-то тут текла река Найба. Потом Найба уш­
ла к Стародубску, осталась старица — пресное озеро.
Мой друг Юра рассказывает, что иногда попада­
ется карп на удочку. Огромная рыба. Сила! Леска
не выдерживает.
— Давайте гальянов половим? — предлагает
Юра.— Знаете, как ловить гальянов? Берешь стек­
лянную банку, кладешь туда хлеба, обвязываешь
горловину банки марлей, протыкаешь посредине мар­
ли дырку — и снасть готова. Бросай в озеро — через
час банка полным^полнехонька. И так набивается
рыбка в посуду, так плотно укладывается, что хоть
консервируй. А уха из гальяна — объеденье. По­
вкуснее форелевой. И жирнющий гальян! Одно сало.
Юра любит, чтобы всего попадалось много: и ры­
бы, и раков, и утки, и янтаря. Дальневосточная на­
тура! Родился и вырос на Сахалине.
РЭРЭ
Молоденькая кореянка сказала нам в Стародуб-
ске, что на Рэрэ сейчас ездят другой дорогой, через
лес. Старую размыл недавний тайфун.
В объезд так в объезд.
Как-то необычно легко сегодня на душе. Отчего
бы это? Перебираю в памяти подробности сборов на
Рэрэ. Вон оно что! Стихи. Слушал сегодня по радио
чьи-то стихи.
Рубила Русь града и веси,
Отмахиваясь от Литвы.
16
Кто же так пишет?
Лиственничный молодой лес. На юге Сахалина
все леса молодые, новые. Наши российские лесники
поработали. Дорогу перебежал рябчик, потом второй.
— Рябчики — к удаче,— говорит Валера.— По­
чему? Не знаю, почему. Но к удаче. Огец так гово­
рит. Он охотник старинный. И ружье у него старин­
ное: « Голан д-голанд ».
Машина прыгнула и увязла носом в грязно-зеле­
ной луже.
Слезай, приехали!
Валера и Юра походили вокруг да около. И ре­
шили: пусть газик вытаскивает сам себя. Приладили
к ступице переднего колеса трос. Другой конец за­
крепили за толстый пень. С первой попытки трос
соскочил с колеса. Со второй — лопнул. Связали.
С третьей — вылезли.
— Рэрэ! Айнское название,— поясняет Юра.—
Мы говорим не Рэрэ, а Руре.
Мыс Рэрэ — сплошные замшелые камни. И дале­
ко в море скалы. На них бакланы. Честолюбцы!
Взобрались на камни почета. И сидят там, вытянув
шеи. Горды и недоступны.
Бухта Рэрэ. Тишина. Даже волны не шлепают,
не лижут берег. В зарослях морской капусты стоят
стайки рыб. Корюшка. Красноперка. Вот подняла
муть камбала-яридонка. Рыбка-ладошка. Висят, как
фонари, медузы. Краб ползет по дну. И звезды, звез­
ды. Морские звезды.
Мы расселись на камнях. Каждый облюбовал
камень по своему вкусу.
Валера вскарабкался на серый валун и уселся на
нем по-бакланьи, столбиком. Юра выбрал плоский
красно-серый гранит. И лежит на нем вверх лицом.
Я выбрал камень с озерцом посредине. Камень —
ванна. И вода тут — вареная.
Загораем.
Прослеживаю плывущие облака. Тоненькие об­
лака, прозрачные. К погоде. И опять приходят ко
мне утренние стихи:
Уж не страсти;лка, а страстище
В очах у пращура цвела,
Когда он гладил топорище,
Предвидя звонкие дела.
А на Рэрэ — тишина и покой.
И сам я наполнен тишиной. И всяческая суета
и томление духа ушли от меня. И не возвращались
бы они!
Рэрэ! Рэрэ! Славно на Рэрэ.
СТАРЫЙ БЛИНДАЖ
Мы отпустили Валеру домой. А сами пошли
в город по старой лесной тропинке. Она заросла
бамбуком. Идти трудно. Стволы бамбука перепле­
лись, не дают шагу сделать. Шорох и слабый звон.
Так разговаривает потревоженный бамбук.
Чистина вся в бруснике. Красным-красно. Сен­
тябрь — лучшая пора на Сахалине. И море теплое, и
реки нежные, и земля полыхает ягодой.
— Тут недалеко старый блиндаж,— говорит
Юра.— Посмотрим?
Взошли на небольшую округлую сопку. Траншеи,
а вот и блиндаж. Точнее, дот. Он оброс брусникой
и шикшей. Толстая железная труба проржавела.
Заходим внутрь дота. Темно. Юра зажег спичку.
Нащупали стальную дверь. Открываем. Скрипа не
слыхать. Ладная смазка была у солдат! Свет. Много
света. Широкая амбразура. Гляжу — и ничего не
вижу. Моря не вижу.
Заросло кругом лиственницей и березой. Сохрани­
лись лавочки, полочки. На стенах плесень. У желез­
ной печки сплюснутый на конце орудийный>
патрон — солдатская лампа. Рядом пепельница,
тоже из патрона. Окурки пожелтели. А у самой
амбразуры — свежий лиственничный лапник. Долж­
но быть, туристы ночевали.
— Дни и ночи идут,— говорит Юра. — Пожару
бы не сделали! Сушь ведь кругом.
Тут мог быть и мой дядя Сеня. Служил на Са­
халине. Умер в 1947 году. Раны извели.
— Жутковато! — говорю Юре.
— Что-что? — переспрашивает он. — Холодновато?
Да, конечно.
Выходим наружу. Светло, благостно. Нападаем
на бруснику. И жуем ее* жуем ее до оскомины.
Бодрая ягода. Куда и усталость девалась!
Юра задумался.
— Ты чего?
— Да так. Надо тут на блиндаже посадить ря­
бину. Торжественное дерево.
ДУБКИ
На Сахалине нет дубов-великанов, которыми
славны брянские леса. Дубы здесь карликовые. Как
говорит Юра, «дерево второй величины». Веники
банные из него хороши. Так думает Юра. По-моему,
лучше березовых не найти.
Село Стародубск вытянулось вдоль моря. Не­
большая бухта. Пирс. Ковш. Рыболовецкий колхоз
и рыббаза.
Когда идет горбуша на нерест, рыббаза еже­
дневно отгружает в Южно-Сахалинск вагон красной
икры.
У пирса штабеля бочкотары. Колхоз и база рабо­
тают отлично. Бочек не хватает. Это привезли новую
партию.
Заходим к местному леснику. С нами здоровается
немолодой бородач.
— Дудкин,— рекомендуется сухо.
Лесной человек покормил нас и ухой и икрой.
— Рыбаки привезли,— оправдывается Дудкин. —
Я не браконьер.
— Успокойся, мил-человек, я тоже не рыбнадзор.
— Как твое плечо? — спрашивает лесника Юра.
— Нынче нормально. А к непогоде — беда. Но­
ет, спасу нет.
Юра нам рассказал, что у Дудкина осколок
в плече. Делали съемку лесосеки буссолью. И врет
буссоль. Проверяли ее недавно — исправна. А врет.
Дудкин все топоры и мерные железные ленты в сто­
рону отнес. Врет буссоль. Не стоит на месте магнит­
ная стрелка, пляшет. Тогда Дудкин догадался. Оско­
лок? Он. Отдал буссоль другому. И дело налади­
лось...
В Дубовой роще уже побронзовел лист. На неко­
торых деревьях жолуди. Помельче брянских, но —
жолуди.
— Я дубки берегу, как свои глаза,— хвалится
Дудкин.
И верно. Дубы все целы. Ухожены. Ни тебе гни­
лого пня, ни сухого сучка, ни подпалины. Стародуб-
ские дубки охраняются законом, как памятник при­
роды.
— Юра, и дубок посади на блиндаже. Чтоб ря­
бина одна не скучала.
Что там ни говори, а деревья эти русские, корен­
ные.
ВАЛЕРКИН ПОВОРОТ
Валера сегодня что-то словоохотлив. Брата рас­
хваливает. Брат пришел из армии. Слесарем
устроился. И уже аванс получил. И матери отдал
деньги.
Валера не забывает похвалить и себя:
— Восьмой год вожу машину, и ни одной ава­
рии. Ни одной царапины. Первый класс не зря дают!
Водитель он, и в самом деле, искусный. По лес­
ным бревенчатым дорогам едет, словно на скрипке
играет.
Наш путь — в Остромысовку. Там раньше был по­
селок. Рыба ушла — и люди ушли. Остался кордон
лесника. Лесник с семьей.
Перевал взяли без труда. Болото проскочили. И
уж на ровном месте, на чистой дорожке, Валеру
развернуло. Лопнул левый задний баллон. И машина
вежливо легла на бок, в глубокий кювет. Я испугаться
даже не успел.
Валера кричит, лежа на мне:
— Ну как вы там?
— Жив.
И Юра кричит, что жив. Выбираемся наружу че­
рез левую дверку «газика», как через люк.
Осматриваем друг дружку. Целы и невредимы.
— Хорош ты, Валера. Расхвастался! Шофер пер­
вого класса!
Меня бьет мелкая, противная дрожь. Осознаю,
что могло быть с нами, лопни баллон перед перева­
лом. Над чертовым ущельем...
Подваживаем машину, ставим ее на ноги.
Более-менее все в порядке. Немного помято пра­
вое крыло. Треснуло лобовое стекло.
Влево от основной дороги — широкая, яркая про­
сека. И просвечивает море.
— Валеркин поворот,— нарекает просеку Юра.
Колонны лиственничных стволов. И березы! Ру­
чей полон горбуши. И воды на два пальца, а идет.
Нынче ее тьма-тьмущая. Сказывают, год горбуший,
урожайный — заслуга сахалинских рыбоводов. Года
три назад они спустили в реки миллионы малька,
лососевой молоди. Вот и вернулась взрослая рыба
в свои пенаты.
Умирать пришла. Умирать и жить. Жить в по­
томстве. Кто знает, может быть, для горбуши и три
года — век? А для человека и сто лет мало!
Грохочет море. Лепечут березы. Слегка покачи­
ваются заросли сахалинских лопухов. Каждый ло­
пух — шатер. Я видел, как туристы шли с лопухами,
словно с зонтиками. И дождь, и солнце — нипочем.
И вымахивает такое растение за один месяц. Зем­
лица сахалинская силушкой знаменита. А дикая
17
гречиха? Растет по пяти сантиметров в сутки. Ко­
рень у нее — что канат корабельный. И глубоко
уходит в землю. А на Сахалине влаги полно. Вот и
прут травы ввысь. К солнцу. Солнца-то тут не густо.
Выглянет — и трава в рост. Солнце в туман, а тра­
ва растет. Разогналась — не остановиться. Так мне
объяснил гигантизм сахалинской пойменной расти­
тельности Юра.
Прощай, Валеркин поворот!
— На Острый мыс? — спрашивает Валера, по­
глаживая треснувшее ветровое стекло «газика».
ОСТРЫЙ мыс
Вот п конечная цель нашего путешествия. Острый
мыс. Словно гигантский меч он уходит в море.
Тоненькая тропка ровненько бежит по острой
спине мыса. Взлетают жаворонки, овсянки, трясо­
гузки. Шиповник приморский — в плодах. Каждая
ягода величиной с хороший помидор.
Mbt рвем их и кладем в сумки. Я на ходу лаком­
люсь. Что-то есть в запахе ягоды от яблока-мали-
новки.
— Витамины,— говорит Юра.
Мы на самом-самом мысу. Пенное море внизу.
Сивучи ревут у подножья. Громадины-звери. Темно­
бурые. А пасти — красные. Их зовут морскими бы­
ками. И чаек тут — пропасть. И неизменные стол­
бики бакланов.
На море просматриваются рыбачьи суда. Далеко
на юге — мыс Свободный. Он — сиреневый.
Я кричу:
— Эге-гей!
Эха не слыхать. Это тебе не долина! 'За яростным
плеском волн ничего не услышишь.
Идем к лесному кордону. Старенькая избушка
стоит на ста ветрах. Хотел сказать — на семи. Но
почему на семи? Кордон обдувается со всех сторон.
И с моря, и с тайги, и е вырубок. Сколько тут вет­
ров? Столько, сколько щелей в доме. И для каждой
свой ветер.
Дом не заперт. Заходим. Никого. Все в лесу, гри­
бы-ягоды собирают. А может, скотину пошли искать.
Тут у лесника Ивана почти животноводческая фер­
ма. Да и кур не счест^. Тайга. Море. Корм вольный.
И присмотру не требуется. Выпустить утром да за­
гнать на ночь.
— Это твое хозяйство, Юра?
— Нет, тут уже другое лесничество. Но я часто
наведываюсь к Ивану. Иван — молодец. Все лесники
поушли с кордонов в город или в села, а Иван
остался. Не ради «фермы», нет. Да и «ферма» не
его. Друзья навезли всякой живности. Одним сло­
вом, на летний откорм... А уйди Иван отсюда — что
будет? Беда будет. Лесные пожары пойдут. Тури­
стов — отряд за отрядом. Да и неорганизованная
мелюзга валит в Остромысовку. На лоно. В дичь.
В приключения.
Школа вон на том бугре стояла. Под железной
крышей. Всю растащили на дрова. А все путнички,
будь они неладны. Иван просил у начальства: от­
дайте мне школу под кордон. Где там! Самим нуж­
на, перевезем вч Долинск. И что ж? Перевози теперь
угольки да покореженную кровлю.
Юра не в духе. Юра — хозяин. И он не любит
безалаберности.
— Не убивайся, Юра. Зато природа тут какая!
Тайга нетронутая.
18
— А вон там за ручьем кладбище,— не слушает
меня Юра.— Там дед мой лежит. В ельничке, на
сопке. Сухо деду. И не ветрено.
Валерка машет нам кепкой. Зовет к морю. Ко­
рабль нашел. И верно, тяжеленный морской баркас
засосан песком. Мотор — рыжий от ржави. На дере­
вянных бортах — сухие водоросли. Чуть видно на­
звание: «Острый мыс».
Лет десять, как его швырнуло сюда штормом. Не
сняли.
— Сколько металлолома пропадает! — сокрушает­
ся Валера.
— Да что железо — прах! Название пропадает.
Стирается,— говорит Юра.— Схожу на дедову мо­
гилку.
Юра ушел сгорбившись, броде виновато идет
к деду. Валера откручивает какую-то гайку от судна
и грызет юколу: нашел на баркасе, Иван вялит. И
на стене кордона я приметил красные лоскуты
рыбы.
Я гляжу на волны. Так просто гляжу.
И опять всплывают в памяти давешние стихи не­
известного поэта:
Не оттого ли, тучи скомкав,
Всходили новые ветра
И на глаза моих потомков
Ложился отблеск топора...
Шарах! Это бушует море. И сам я пробую
рифмовать: «Острый мыс. Острая мысль. Острый
смысл...»
АРА
— Почему ее назвали Арой? — спросил я у мо­
лодого лохматого рыбака, указывая на небольшую
ворону из семейства большеклювых, которых на Ку-
нашире тьма-тьмущая.
— Очень сросто,— ответил рыбак,— она «карр»
не умеет выговорить, кричит «ар-ар», да и «р» у нее
картавое получается. У нас бригадир Испирян, ар­
мянин, он-то и уловил родное слово. «Ара» по-ар-
мянски означает что-то вроде нашего «нет», Испи­
рян говорит, что не совсем «нет», но близко-близко
к этому — можно перевести, как «постой-постой, нет-
нет», ну, как и в нашем языке, «нет» имеет и отри­
цательное, и утвердительное значение...
— А вы лингвист,— сделал я свой вывод.
— Лингвист-самоучка: занятно мне прослеживать
истоки всяких слов, особенно имен собственных. От­
чего, по-вашему, произошло слово «сосна»?
Я пожал плечами.
, — Да от сна же,— пожалел меня лохмач.— Спал
^сакой-либо заблудившийся в тайге человек, в незна­
комой, конечно, тайге, долго-долго спал. Проснулся,
верней — полупроснулся, увидел со сна дерево, не­
известное, конечно, и нарек его «сосной».
— Человек этот не ты ли сам и был, лингвист? —
пошутил я. Парень мне все больше нравился. Он
задумался, пошевелил толстыми губами и сказал:
— Знамо дело, и со мной бывало, сосна — дерево-
то наше, северное.
— А по-латыни она называется пинус сильвест-
рис,— сказал я, чтобы дать новый поворот нашему
интересному, правда, малость схоластическому раз­
говору.
— Ну и что ж? — не смутился парень.— Лати­
няне с нашего перевели.
 Я рассмеялся. Логика у рыбака на высоте, го­
лова у него смекает быстро и на свой лад.
Ара тем временем уселась на мой вещевой ме­
шок и стала теребить завязки.
— Хитрая,— похвалил ворону рыбак,— знает, что
в мешке еда. А принес ее Испирян голопузым воро­
ненком, на берегу нашел, вон там, у камней.— Он
показал в сторону круглой кучки морских краснова-
то-сизых валунов.— Как она туда попала, ума не
приложу — ребята ли школьники потеряли, а может
быть, в тайфун из гнезда выпала: лес-то с морем
рядом, вон они какие пихтушки-лапушки к морю
сбежались, вороньих гнезд на них — почти на каж­
дой! Кстати, а ворона от чего произошла?
— От вороны,— сказал я, сделав вид, что не по­
нял вопроса.
— Это-то ясно, а слово «ворона» как родилось?
Я снова пожал плечами.
— Не знаете? То-то. Слушайте: вор — она, стало
быть — вор она, ворон i. О, да еще какие ворюги:
ничего не клади на виду — сопрут; у нас один му­
жик оставил меж камней сетку-авоську с закуской,
в холодке хотел поберечь продукты, и бутылка вод­
ки там была, так что вы думаете — утащила, нет,
не Ара, а дру 1 ая, старая, здоровая-прездоровая. Му­
жик бежал за нею, умолял, матерился — бесполезно,
унесла. А у Испиряна часы золотые унесла, он толь­
ко рукой махнул: «Сам виноват — не клади, где не
надо». А как угадать, где класть? У вороны глаз
что бинокль, а то и лучше бинокля.
— Часы у бригадира стащила та же самая ста­
рая ворона?
— Кто их разберет! В стае они все gd одно лицо.
Свою Ару я, конечно, везде узнаю — привык я
к ней, и она ко мне. Я ей и колечко из жести на
ногу приладил, и год одна тысяча девятьсот семь­
десят третий выцарапал, и месяц, и «остров Куна-
шир» написал, посмотрите.
Он нежно позвал вороненка. Ара подпрыгнула
на моем мешке, круто взяла вверх, сделала два ко­
ротких круга над нами и, спикировав, села на лох­
матую голову рыбака. Тот снял ее без всякой осто­
рожности. Ворона удовлетворенно каркнула.
Я рассмотрел широкое, из белой баночной жести,
кольцо на правой лапе вороненка, на кольце — над­
писи, как и положено по настоящей орнитологии.
Парень погладил ворону, посадил ее на бревно, при­
казал: «Сиди!» Из синего ведра достал кусок крас­
ного лососевого мяса, поднес к разинутому клюву
Ары, и та мгновенно сожрала кусок. Я услышал
хрипловатый звук, похожий то ли на «ага», то ли
на «ара». Ворона снова раскрыла широкий и глубо­
кий, красный-красный внутри клюв. Парень дал ей
еще три кусочка рыбы: «Хватит, больше не дам,
обожрешься».
— Хитрая,— вновь обратился он ко мне, — все
берет: если не съест, то припрячет в какую-нибудь
щель в нашем доме, чаще всего под крыльцо засо­
вывает.
ч Мы зашли в голубой рыбацкий домик. Сделан он
капитально, и& лиственничного бруса, покрыт толем,
а потом тесом; в домике — никого, чистота идеаль­
ная, обеденный стол выскоблен и вычищен, словно
морем отполирован, чистые одеяла и подушки на
кроватях, свежие махровые полотенца, газеты на
тумбочках, синий динамик мурлычет в углу, ясная
посуда...
— Кто же вам красоту наводит?
— Все,— сказал парень,— а сегодня я, сегодня
мой день, мы по очереди хозяинуем, для себя не­
трудно, и приятно отдохнуть в чистом доме. Работы
по горло, горбуша прет и прет валом — рунный ход,
дохнуть некогда. Второй план добиваем, думаю, что
тысчонки по две на брата придется.
— За сезон?
—>Тю, за сезон! За месяц,— презрительно ответил
рыбак,— нынче мы короли. А в прошлом году пло­
хо было — не было лосося, год не его, разнорыбицей
пробавлялись, но все равно по семьсот рубликов на
месяц выскочило. В этом году, в июле, мы тоже
испугались: слышали, наверно, Тятя бушевал, ну,
вулкан наш — сто шестьдесят два года спал, его по­
тухшим считали, а он возьми да и взорвись. Сколь­
ко пеплу выбросил, и весь пепел — железный, маг­
нитом сам пробовал. Туча над Тятей стояла, как
атомное облако, километров восемь в высоту, вот мы
сперва и струхнули маленько, а потом ничего, об­
выкли, но горбушу Тятя пуганул, недели две ни од­
ной не было в неводах. А потом Тятя замолк, и ры­
ба пошла, да как пошла — стеной! Работаем что
проклятые и не устаем — хорошо работать, когда
рыбы много.
Ара опять спикировала — теперь уж ко мне на
плечо, я даже пригнулся от неожиданности, а она
потопала по плечу, да и давай клевать блескучую пу­
говку на моем бутафорском плащевом погончике.
Познакомились окончательно. Скормил и я ей два
кусочка рыбьей печонки и стал прощаться с забав­
ным рыбаком-лингвистом. Он ничего не сказал, а
только крепко пожал мою руку и глянул чистыми-
чистыми, как здешнее море, глазами в мои глаза и
тут же ушел в дом.
Ара сидела у него на рыжей лохматой голове,
чуть помогая себе крыльями удержать равновесие.
Снова я оказался возле рыбацкого домика через
неделю. Там никого не было, двери заперты на
гвоздик. Я зашел в домик, на подоконнике белело
одинокое пятнышко птичьего помета. «Ара отмети­
лась»,— подумал я. Минут десять я посидел на бе­
лом крылечке, упираясь ногами в груду неровной
гальки, которую нанес сюда позавчерашний шторм.
Рыбаки ушли на другие места: кончился ход
горбуши, скоро пойдет кета, вот они и снялись за­
ранее, чтобы и на кетовой путине показать себя и
обрадовать свои семьи хорошими деньгами.
По берегу бродила большая стая ворон, они что-то
выискивали в мокром морском песке; одна из них
показалась мне похожей на Ару, я окликнул ее, но
никакого результата; я резко взмахнул обеими ру­
ками — вороны только повертели головами. Нашел
крупную гребешковую ракушку и швырнул ее
в стаю — вороны снялись без крика, нехотя, и потя­
нули в сторону бородатого пихтача; одна ворона
отстала, пролетела надо мной и снова вернулась.
«А ра»,— подумал я. Но нет, она не села ко мне на
плечо, да и Ара была меньше этой. Неужто так вы­
росла за неделю? Чепуха, так быстро вырасти не
могла. Отставшая ворона три раза зловеще прохри­
пела и улетела в пихтач.
Я прихлопнул дверь домика, вставил в клямку
обточенную морем, похожую на кость палочку, за­
катал болотные сапоги и побрел по сырому лужку
к отливной полосе.
Тихий океан обдал меня запахом водорослей и
соленой воды, в моей голове вертелось слово «поло­
са». «Пол-оса, пол-осы, пол-осой»,— бурчал я себе
под нос.
При чем тут оса? «Оса по брюху полосата...» А
при чем пол? Я так и не додумался, что к чему,
шел по отливу и тосковал по Аре, по рыбаку-лил-
гвисту, оборачивался на свои следы, глядел, как их
зализывает прибой.
19
ГЛАВА V
ачалась новая жизнь — без Петьки. Инга
Н сидела дома, телефон держал ее около себя
на привязй. Потаенный лакированный враг,
он долго молчал. А потом вдруг трезвонил, всегда —
врасплох, и она мчалась к нему как сумасшедшая.
Но он опять оказывался предателем и подменял до­
рогой голос чужим. Потом она поняла, что звонка не
будет, и стала уходить. Уходя, она говорила: «Если
мне позвонят...» Но потом перестала. Он не звонил.
Отец перед отъездом за границу уехал на дачу —
там стоял прекрасный «Стейнвей», отцу отлично ра­
боталось, особенно по утрам, когда окно открыто
в росный сад. Да, но каково-то ей без него!
Ох как было ей худо! Все напоминало ей о Петь­
ке, и не было ей спасения. Трава, кусты, деревья —
все говорило о нем. До него она их совсем и не зна­
ла. Да и как сна вообще была до сих пор невнима­
тельна, как занята собой! Однажды на прогулке он
вышел из-за деревьев, у него было такое нежное ли­
цо, и он стал рассказывать что-то про сердитую сову,
которая ушла, не простившись.
А она тогда даже и не выслушала. Как же это
было, так забавно, про сову? — теперь и не вспом­
нишь.
На следующий день после проклятого обеда она
с великой надеждой пошла на троллейбусную оста­
новку. В первом троллейбусе сидела за рулем толстая
женщина в серьгах, во втором — какой-то парень. Ин­
га уехала на четвертом, а на следующий день в отча­
янии пропустила шесть. Она стояла на остановке, а
рука ее в кармане сжимала единственную вещь, до­
ставшуюся ей от Петьки,— его шагомер, который он
в последний их поход прицепил к ее куртке. Сколь­
ко счастливых шагов по полям и лесам он отме­
рил — сколько счастливых, беспечных шагов!
А машины все шли и шли. «Может быть, он за­
болел? — думала оца.— Или... Он ушел от них в та­
ком волнении — наверно, не разбирал дороги...»
На повороте троллейбус на миг вспыхивал, отра­
жая солнце всеми своими окнами. Она стояла до ве­
чера, до ночи, когда автобусы и троллейбусы мча­
лись, ярко освещенные, как маленькие театры. А по­
том она поняла, что Петька ушел с линии, чтобы
не проезжать мимо ее дома.
— Папа приехал с дачи? — спросила она у Коть-
ки, вернувшись домой.
— Нет еще.
— Что-то в этот раз он задержался. Отдыхает
после концерта.
— Честно говоря,— резко сказал Котька (он во­
обще стал очень резок),— я бы тоже не прочь по­
жить где-нибудь вне нашего веселенького дома.
Инга не ответила. Она знала, что в этой новой
гнетущей атмосфере их дома виновата она одна. Од­
на со своей бедой.
— Он сегодня приедет попозднее,— сказала она.—
Завтра у него занятия, он должен быть дома.
Но вечером он почему-то не приехал. Инга стели­
ла постель, когда в ее комнату в халате и бигуди
вошла мать.
— Ничего не понимаю! — сказала она.
— Ты же знаешь папу,— ответила Инга возмож­
но спокойнее.— Он работал до ночи и не заметил,
как прошло время. Не бойся, тетя Даша о нем поза­
ботится.
Тетя Даша была соседкой по даче, она готовила
отцу, когда тот приезжал один.
Продолжение. См. «Аврору* № 3 — 1975
20
Ольга Чайковская
оглянись,
моя
совушкд
ПОВЕСТЬ
Художник Светогар Остров
Утром Ингу разбудил телефонный звонок — было
половина десятого. В трубке хорошо знакомый ей го­
лос деканатского секретаря спрашивал, почему Ки­
рилл Викторович не пришел на занятия,— его ждут.
Он не пришел на занятия!
Машина шла быстро. Никита откинулся на спин­
ку и глядел на дорогу. Котька, казалось, тоже был
поглощен дорогой. ,
— Это что еще за гроб? — спросил он.
— «ЗИЛ сто десять», ископаемое,— ответил Ники­
та, не оборачиваясь. Они легко обошли ископаемый
«ЗИЛ».
— Сейчас Никита даст все сто десять,— сказал
Котька.
— Смотри, смотри! — крикнула Инга.
Навстречу, свесив лапы из окна «Волги», ехал
кудлатый пес. Котька долго смотрел ему вслед.
«Неужели отец в самом деле заработался на­
столько, что обо всем позабыл? — думала Инга.— Ни­
когда с ним этого не было».
Тут она заметила, что в машине примолкли.
— Куда ты дел бабу-ягу? — спросила она, чтобы
что-нибудь сказать.
— В самом деле,— очень уж оживленно отклик­
нулся брат,— где же баба-яга?
— Сам не знаю,— ответил Никита, не отрывая
глаз от дороги.
— Сто раз тебе говорила,— сварливо сказала Ин­
га,— ниточка перетерлась. Подонок, потерял мою ба-
бу-ягу.
Нет, веселья не получалось.
Ну, конечно, он мог позабыть про время. Вот сей­
час машина повернет, откроется озеро, потом лесок,
а там уже поселок. Их дача — крайняя от леса, уже
с дороги обычно слышны звуки рояля.
Но дом молчал. У него был нежилой вид. Окна за­
крыты. В саду ни одного шезлонга. Только вот лей­
ка стояла у клумбы — вид ее успокаивал, говоря, что
отец был тут совсем недавно. Котька взбежал на
крыльцо и дернул дверь. Заперто. Ключ лежал на
условленном месте, под крыльцом.
— Наверно, вспомнил про занятия и кинулся
в Москву,— сказал Котька,— Вот и лейка стоит.
 — Ну, конечно,— сказал Никита.
И тут Инга вспомнила, что эту лейку она сама
оставила возл>е клумбы, когда была туг в последний
раз. ' семь. Нужно встретиться с бригадами этих поездов —
— Тетя Даша сейчас нам все объяснит,— сказала
она бодро.
Тетя Даша сидела на кухне на низкой скамеечке
и так мирно чистила картошку, что все их страхи
сами собой исчезли. Только тут они почувствовали,
как тяжело было на душе.
— Как ваши ноги? — спросила Инга: с тетей Да­
шей нужно было разговаривать не спеша.
— Что ноги! — ответила она, явно польщенная
тем, что ею интересуются.— Ходят ноги.
— Сейчас погода такая,— вставил Никита.— Дав­
ление.
Никиту тетя Даша особенно отличала за то, что
развитой.
— А что нам, молодым, давление! — бойко сказа­
ла она.
Картофелины — розовые и гладкие — одна за дру­
гой выходили из ее рук и ложились рядком в ч и -,
стую воду.
— А где папа? — спросила Инга.— Уехал в Мо­
скву?
— Чего ему уезжать! — так же весело ответила
тетя Даша.— Чего ему уезжать, если он не приез­
жал?
— Как не приезжал? — спросила Инга, еще ни­
чего не понимая, но уже бледнея. Ей мгновенно пред­
ставились запертые окна и лейка, забытая ею на до­
рожке две недели тому назад.
— Да не приезжал он,— повторила тетя Даша все
так же весело.— Не было его тут, твово папы.
И положила розовую картофелину в чистую воду.
Его нашли в лесу на поляне неподалеку от дачи.
Он лежал на спине и незряче глядел в небо. На­
шли его местные ребятишки, смертельно испугались
того, что увидали, побежали в деревню, и тогда
к мертвому была направлена машина с врачом и
милицией.
Он лежал, ничего о себе не зная. Ни того, что
делал с ним врач, ни того, как ходил кругом фото­
граф с аппаратом, как осматривали вокруг него зем­
лю, как его потом накрыли чем-то, подняли и по­
несли к машине.
В семье Сушилиных узнали об этом в тот же ве­
чер.
ГЛАВА VI
Дело было необычайное, взбудоражившее весь го­
род. По указанию прокуратуры была создана брига­
да, которой надлежало расследовать это преступле­
ние. Руководил ею Дронов, в состав ее вошли Ши­
мановский, Прохоров и еще один парень из розыска.
Они все четверо собрались в кабинете Дронова.
— Ну, с чего же мы начнем? — сказал Михаил
Алексеевич.— Прежде всего — обыск квартиры и да­
чи. Правда, судя по всему, Сушилин на дачу не при­
шел — его убили по дороге, но ведь его могли и вы­
манить с дачи Словом — дача. Соседи по Москве и
по даче. Я думаю, распределимся так. Мы с Андреем
займемся Москвой, ты, Сергей Константинович, пое­
дешь с Севкой на дачу. Сушилин уехал из дому рано
утром двенадцатого, а приехал вечером — в кармане
22
у него нашли железнодорожный билет. На пригород­
ных билетах номера поезда нет, но, судя чо времени,
он уехал либо в семь сорок, либо в восемь двадцать
Сушилин знаменит, да к тому же еще и красив, его
вполне могли заметить. Не произошло ли чего на
станции?.. Ну да тебе, Сергей Константинович, под­
сказывать не нужно! Андрей, зайдешь на почту
в Москве, узнаешь, нет ли на имя Сушилина писем
или телеграмм, наложишь арест.
— Как вы знаете,— продолжал Дронов,— Суши­
лин не был ограблеп: часы, деньги — все осталось
при нем. Осмотр мэста ничего не дал — почти. Сло­
вом, посмотрим. Итак...
Все поднялись. Шимановского и Севку ждала ма­
шина.
Опять та же дорога, те же поля направо, те же
леса налево. Сперва шоссе, потом бетонка, потом про­
селок. Мимо мелькнула поляна — ’если сейчас свер­
нуть в лес, то дойдешь до того самого места...
Они убили его двумя ударами в спину, потом, как
видно, постояли немного (может быть, что-то иска­
ли?) — крови в это время натекло порядочно,— а по­
том перевернули и оставили лежать так, лицом к не­
бу, как его нашли. Тело при этом переместилось, и
натекло другое пятно, поменьше.
Лицом к иебу. Севка помнил это несчастное, без­
защитное лицо. И руки — знаменитые руки — раски­
нутые на траве.
И никаких следов!
Севке казалось, что он готов отдать полжизни —
хоть сейчас! — чтобы найти того, кто это сделал.
Кто? Кто? Это не грабеж, но, может быть, хулиган­
ство? Или месть? У этого знаменитого музыканта
вполне могли быть свои Сальери.
Дача стояла глухая, с закрытыми окнами и за­
пертыми дверьми.
Они зашли к соседям, чтобы пригласить их в по­
нятые. Тетя Даша пошла, переваливаясь на своих
опухших ногах. Вторым был старый инженер. Они
молча прошли садом, отперли дверь.
В кухне всс\ было в том скучном порядке, кото­
рый бывает там, где не живут. И в столовой все бы­
ло в порядке. А вот в кабинете Кирилла Викторови­
ча порядка не было. Дверцы его маленького письмен­
ного столика были распахнуты, с книжной полки
сброшены книги. С. К. долго рассматривал все это
с порога.
— Да,— сказал он наконец и захромал к столу.—
Что ты на это скажешь? х
— Что здесь кто-то побывал.
— И^что тут что-то искали.
— И что-то небольшое, что, можно было бы за­
сунуть в книгу.
С. К. вернулся к двери и внимательно исследовал
дверной замок.
— Открыт ключом,— сказал он.— Ключей у Су­
шилиных было два — один у них, другой у тети Да­
ши.
— Может быть, убийца из поселка? — сказал Все­
волод.— Может быть, он без ведома тети Даши брал
у нее ключ?
— А может, все-таки существует третий?
— Постойте,— вспомнил Севка,— ведь Сушилины
своего в город не брали, а оставляли под крыльцом.
— Кто об этом знал?
— Да, я думаю, все близкие дому.
Они окончили осмотр поздно ночью, но ничего не
нашли. Только одно и нашли: овальную миниатюру
в ящичке стола.
 — Так вот она! — воскликнул Севка.— Прапрабаб­
ка Кармела.
Прапрабабка была хороша. Розовое лицо с голу­
быми тенями было легким в нежныф; искоса гля­
дели темные глаза, на них лежала тень от ресниц.
Цвету глаз отвечали смоляные кудри, уложенные,
как того требовала мода, локонами, а вкруг них ви­
лась вуаль — единственное украшение красавицы,
если не считать тоненькой золотой цепочки, уложен­
ной по ключицам.
— Х-х-хороша прапрабабка,— сказал С. К.
Севка положил портрет на место. Он сделал это
неохотно — ему казалось, что есть что-то неясное, свя­
занное с ним, что нужно ухватить и что ухватить не
удается.
Была у них еще одна находка: в резных узорах
письменного столика, тоже старинного, С. К. нашел
обрывок ботиночного шнурка, самый кончик его с ме­
таллическим наконечником (они этот хвостик офор­
мили по всем правилам). Особой удачей это назвать
было нельзя.
Словом, они вернулись в прокуратуру далеко не
победителями.
Зато у Дронова с Андреем, как видно, дела шли
вовсю.
— Есть улов? — спросил Всеволод у Андрея.
— Не жалуемся,— поблескивая глазами, ответил
тот.
— Сели,— сказал Дронов.— Ну как у вас?
— Да не г-г-густо,— ответил С. К.— Единственно
что мы узнали: на даче кто-то был и что-то искал.
Михаил Алексеевич внимательно выслушал его
рассказ.
— Любопытно,— сказал он.— А теперь — что у
нас. Мы стали проверять связи Сушилиных и сразу
заинтересовались одной фигурой — Елисеев Петр Фе­
дорович, жених Инги Сушилиной. По характеру он
этой семье совершенно чужой. Не так давно Инга
привела его в дом, Елисеев устроил тут дебош, ему,
что называется, отказали от дома. Он удалился с про­
клятиями. Словом, мы с Андреем,— Дронов с улыб­
кой посмотрел на Андрея, и тот покраснел от удо­
вольствия,— подумали: тут есть за что зацепиться.
«П етька?»— подумал с удивлением Всеволод.
Петька ему нравился — обаятельный парень.
По лицу Дронова было видно, что рассказ его еще
впереди.
— И вот мы решили взять все связи этого самого
жениха,— продолжал он.— И представьте, неплохо
получилось. Елисеев дружит с неким Резниковым, и
есть у того девушка, которую зовут Светой. Но тут
уж пусть Андрей рассказывает. Что называется, за­
служил.
Было видно, что Андрей только и ждал этой ми­
нуты.
— Я, значит, пошел в парк,— начал он, торо­
пясь,— нашел эту самую Свету, она диспетчером ра­
ботает, и осторожно, значит, тактично так спрашиваю:
вы не посмотрите по вашим путевкам,^ когда у вас
работал двенадцатого Елисеев? Я из ГАИ. А она
(симпатичная, между прочим) забеспокоилась — мол,
что там у него с ГАИ? — и отвечает: зачем, мол, мне
куда-то смотреть, я и так помню, Елисеев двенадца­
того работал в утро, точнее — должен был работать,
но поменялся с Трофимовым. «А почему ж е?» —
спрашиваю. «Да к нему кто-то пришел». «А кто,— го­
ворю,— не заметили?» Тут она и говорит: «Отчего
же мне не заметить!» И что характерно — покраснела
вся. Пришедший, говорит,— тут Андрей обвел всех
взглядом, только что не испуганным,— был мужчи­
на чересчур интересный, таких красавцев, говорит,
я даже и в кино не видала.
Дронов то я дело поглядывал на С. К., проверяя
его впечатление.
— А как, спрашиваю, он был одет? — продолжал
Андрей.— «В черный блестящий плащ»,— говорит.
Сушилинский плащ!
— Мы, ясное дело, дожидаться не стали,— под­
хватил Дронов.— Надо было допросить эту самую
Свету до того, как они увидятся с Елисеевым. Мы се­
годня же ее допросили, а потом представили на опо­
знание фотографию.
Севка знал эту фотографию — ее обычно печатали
на афишах. Сушилин был снят во фраке й с белым
галстуком.
— В минуту опознала,— продолжал Дронов.—
Значит, есть уже твердая версия — Елисеев.
С. К. кивнул, и все поднялись.
— Да,— спросил С. К.,— вы при обыске у Суши­
линых ничего такого не нашли?
— По-моему, ничего интересного. Разве что одна
записка интересна. Некий Генрих собирался на дачу
двенадцатого.
* Они с Севкой эту записку тотчас же посмотрели.
Найдена она была под подсвечником на столе у Су­
шилина. «К. В.! — значилось в ней.— К сожалению,
в четверг не смогу — запись на радио. Если разре­
шите. двенадцатого приеду на дачу. Генрих».
—. Что это за Генрих? — спросил С. К.
— Ученик Сушилина,— объяснил Севка.— Очень
талантлив, очень нервичен, самовлюблен до крайно­
сти.
— Сушилина, конечно, обожал?
— Напротив, говорят — ненавидел. Считал, что
Сушилин завидует его таланту и не дает ему хода.
— И вот этот самый Генрих должен был быть на
даче двенадцатого,— сказал С. К.— Придется занять­
ся Генрихом. Версия номер два.
Похоронная процессия двигалась медленно по пря­
мым аллеям кладбища. Вот уже скоро и могила. Ин­
га шла рядом с матерью за гробом, шла как во сне,
но удивительным образом все, что происходило кру­
гом, виделось с поразительной четкостью. Вот идет
Ляля — ее руки, затянутые в черные перчатки, дер­
жат белые цветы. Справа от Инги — Всеволод. Конеч­
но, это не он сейчас должен был бы идти рядом с
ней, но все же Инга была ему рада. Он надежен. Уж
очень ненадежно стало все кругом. Все стало омутом,
черной водой, темнотою, где с отцом что-то сделали.
Но тут — стоп! — воображение ее останавливалось,
словно падало в обморок. А очнувшись, она видела
нескончаемую процессию, что провожала к могиле
наглухо закрытый гроб.
И вот наконец насыпь свежей земли, а рядом уз­
кая щель. Прощания не будет, гроб закрыт. Его опу­
скают — невозможно поверить, что это отец там,
в длинном ящике, который так точно и даже уютно
укладывается в щель! Быстро работают лопаты, слы­
шен грозный стук земли о доски.
Уже на месте щели — ровная площадка, уже ра­
стет холмик, его заваливают огромными венками.
Вот и все.
И тут вдруг цоявился Котька. Только сейчас Ин­
га поняла, что брата до сих пор не было видно. Где
же он был? И что с ним?
Котька стоял и внимательно смотрел на могилу.
— Пусть все идет к черту,— ровным голосом го­
ворил он.— И пусть мы идем к черту. Туда нам и
дорога!
Тут Йнга заметила, что он весь синий и трясется
с ног до головы — так бывало с ним, когда он пере­
купается.
23
 — Им,— Котька кивал подбородком на могилу,—
дело не кончится, об этом позаботится Петр Федоро­
вич Елисеев.
«Пьян,— подумала Инга,— пьяным пришел на па­
пиной похороны». Та стеклянная четкость, с какой она
до сих пор видела происходящее, стала мутнеть и
расплываться — подступал обморок. Она беспомощно
взглянула на Севку, но тот уже и сам догадался. Он
подошел к Котьке, сильно взял его за локоть и повел
в обход могил подальше от людей.
— Ну как Елисеев? — с тревогой спросил Севка.
— Темнит,— весело ответил Михаил Алексеевич.—
Теперь он, слава богу, не отрицает своей встречи
е Сушилиным двенадцатого, но утверждает, что днем
они расстались.
В дверь постучали.
— Можно? — спросил голос, Севке очень знако­
мый.
Вошла Инга. Севка не знал, что Дронов вызвал
ее сегодня.
Она была очень тихой. Тихо присела на стул, ти­
хо подняла глаза на следователя.
— Вы, конечно, понимаете,— начал Дронов, серь­
езно и с участием глядя ей в глаза,— что мы вызва­
ли вас в связи с этой трагедией. Расскажите нам все,
что вы знаете.
Он подробно записывал то, что она говорила.
— А теперь скажите: когда и где вы познакоми­
лись с Елисеевым?
Инга молчала. Она вспоминала ночь, шоссе и ру­
ки на баранке. Для посторонних все это выглядело
бы странным.
— Какое это имеет значение! — сказала она уста­
ло.
— Для нас — огромное,— ответил Дронов.
— Что вы хотите этим сказать? — Она быстро
взглянула на Севку.
— П о к а ничего,— ответил Дронов.— Итак?
— Мы встретились с ним случайно... на дороге.
— Вы знали что-нибудь о его прошлом?
Инга молчала. Что она знала? Наверно, самое
главное в нем.
— Я понимаю, вам тяжело,— так же серьезно и
прямо глядя на нее, продолжал Дронов.— Но правде
надо смотреть в лицо. Я знаю, этот человек был вам
Дорог, как сообщили нам ваши друзья.
«Это не я! Не я!» ■— мысленно взмолился Севка,
но она на него уже больше не глядела.
— Вот видите, вы о нем ничего не знаете,— уже
мягче продолжал Дронов.— Знаете ли вы о том, что
Елисеев грозился убить вашего отца? Что в день
смерти отца он с ним встречался?
— Нет! — крикнула Инга и подалась вперед.—
Нет!
— Да,— совсем уже мягко ответил Михаил Алек­
сеевич и несколько раз печально кивнул головой.—
Да.
Они долго молчали. Казалось, Дронов нарочно
длит молчание.
Инга сидела молча, опустив глаза. Потом медлен­
но подняла их на Севку, в них была ненависть: «Ты
мне об этом не сказал!»
— Можно мне уйти? — спросила она ровным го­
лосом.
— К сожалению, нет,— ответил Дронов.— Мне еще
нужно кое-что у вас спросить. Что говорил на похо­
ронах ваш брат?
— Брат был нездоров,— сказала Инга очень спо­
койно — так сказала бы Зинаида Константиновна.—
Это понятно — у мальчика, который только что пе­
режил.-
24 I
— И все-таки, что же он говорил?
— Я плохо помню.— Тон ее и вовсе стал ледя­
ной.
— Между тем, свидетели показывают, что он на­
звал Елисеева.
— Пусть свидетели говорят, что им вздумается.
— Вы таких слов не помните?
— Нет.
Дронов дал ей прочесть и подписать протокол.
-— А теперь,— сказала она,— мне можно уйти?
— И опять нет,— ответил он, с сожалением улы­
баясь.— Нам предстоит еще одно, как у нас говорят,
следственное действие...
Он вынул из стола шагомер с поломанной дужкой.
Потом пошел к двери, открыл ее и попросил войти
двоих понятых.
— Видели ли вы эту вещь? — спросил он, держа
шагомер перед собой и поверх него глядя на Ингу.
Теперь на лице ее было изумление.
— Как он к вам попал?! Постойте... Это Петькин...
Постойте... Может быть, это другой? Нет, вот цара­
пина на крышке... Он же был у меня...
— Кому принадлежит эта вещь?
— Но он же был у меня!..
— Вы узнаете его по царапине на крышке?
— Да, конечно, это тот самый, но он был у меня
дома!
— Давайте разделим вопрос. Сперва зафиксируем,
что этот шагомер принадлежит Елисееву и что вы
его опознаете, а потом уже вернемся к вопросу о том,
где он был.
Дронов заполнял страницы протокола. Инга сиде­
ла с напряженным лицом, что-то мучительно вспоми­
ная. Севка маялся, не зная, как ей помочь. Да и как
поможешь* если она только что собственнбй рукой за­
тянула петлю у Петьки на шее. Так вот оно что —
это, оказывается, его шагомер...
— Ну а теперь,— сказал Дронов, кончив писать,—
расскажите нам все, что вам известно об этом шаго­
мере.
Инга была сбита с толку и растеряна.
— Этот шагомер Елисеев забыл у меня, и он все
время был у меня, а потом вдруг пропал.
— Вы не можете вспомнить, когда именно?
— Точно я не помню, но...
— До гибели вашего отца или после?
— Я не могу вспомнить, все так смешалось. Ка­
жется, до.
Михаил Алексеевич бесстрастно записывал ее по­
казания.
— Ну вот, теперь уже все,— мягко сказал он, ког­
да формальности были закончены.— Теперь вы може­
те уйти.
Но Инга не двигалась.
— Скажите,— начала она,— где нашли этот шаго­
мер?
Дронов ответил не сразу — он как бы раздумывал,
стоит ли сообщать ей правду. Севка уже просто не
дышал.
— Рядом с телом вашего отца,— сказал наконец
Дронов.
— Но ведь он был у меня...
— Но вы сами только что сказали, что не можете
вспомнить точно, когда именно он у вас пропал.
Она хотела что-то возразить, но лишь опустила
голову. Севка ждал, что, узнав, где именно нашли
эту вещь, Инга вскочит, закричит, словом, что-то сде­
лает, а она в глубокой сосредоточенности опустила
голову, а потом встала и дышла из дроновского ка­
бинета.
Когда Инга вышла, Дронов повернулся к Севке.
 — У меня к тебе... дело, если только можно это
назвать делом. Видишь ли,— он ухмыльнулся и поче­
сал висок,— там, на даче, какие-то чудеса пошли. Го­
ворят, кто-то по ночам играет.
— Где?
— На сушилинской даче.
' Севка ничего не мог понять.
— Как это... играет?
— На рояле играет.
Дронов с любопытством смотрел на него.
— И представь себе, будто бы именно те самые
произведения, которые играл Сушилин. Интересно?
В поселке все, говорят, ходят синие от страха, к даче,
ясное дело, на версту подойти боятся. Надо думать,
что-то вроде массового психоза. Но все-таки съезди
туда, переночуй, посмотри, что к чему.
Они посмотрели друг на друга.
— Только этого нам с тобой и не хватало,— доба­
вил Дронов, и оба рассмеялись.
Закат за лесом был похож на географическую кар­
ту: синие заливы туч по желтым материкам неба.
Было прохладно и пахло водой. Всеволод шел к да­
че, по привычке цепко осматривая тропинку, траву,
ивовые кусты, а мысли его текли своим чередом.
Петька. Он солгал, сказав, что не видал Сушилина.
И вот теперь шагомер — хуже обстоятельств не при­
думаешь. Но ударить ножом? Два раза ударить но­
жом, да еще в спину?
Севка шел садом. Даже когда они приезжали сю­
да с С. К.— даже тогда у него не было так уныло на
душе. Он отпер дверь ключом и вошел. Все та же
пыль, все тот же недвижный воздух, нагретый солн­
цем через закрытые окна. В кабинете та же пыль.
И рояль, который чист и протерт до блеска.
Он прошел в кухню. Отметил электроплитки и кое-
какую посуду. Вошел в столовую, лег на диван, ле­
жал, заложив руки за голову, смотрел в окно, где
синева неба еле выделялась над черным мраком де­
ревьев, и думал о рояле, который был чист.
У Севки была крепкая нервная система и был он
как-никак мужчиной, но все же предпочел бы ноче­
вать дома. А когда в саду послышались шаги и в зам­
ке заскрежетал ключ, сердце его больно сжалось...
Кто это мог быть?
Ключа было два, лихорадочно соображал он, один
остался у Инги, другой — у него. Поезда из Москвы
давно прошли, никакая машина не подъезжала.
Кто-то прошел террасой и свернул в кабинет.
Севка тихонько сел и сидел некоторое время, за­
ставляя себя встать и пойти посмотреть. Но прежде
чем он успел подняться, в кабинете Сушилина раз­
дались могучие аккорды, ударившие по его напря­
женным нервам с силою взрыва.
Он посидел, приходя в себя понемногу, дал успо­
коиться сердцу. Аккорды, в тишине показавшиеся мо­
гучими, на самом деле были слабыми — их брали не­
верные и некрепкие пальцы. Так играть мог смер­
тельно больной... Севка стоял в темноте и Старался
сообразить. Неизвестный за роялем не слышал его
шагов — может быть, он не услышит и скрипа две­
ри, если ее осторожно приоткрыть?
Он приоткрыл, рассчитывая увидеть свет, но в ка­
бинете было темно. Человек играл в темноте. Окно
слабо светилось, и контуры предметов были едва
видны.
За роялем сидела совсем темная тьма.
А что если вдруг взять и повернуть выключатель?
Вспышка света совпала с криком и глубоким про­
валом тишины. Он был ослеплен и сперва ничего не
мог разглядеть.
За роялем сидела женщина — тяжко моргая, она
смотрела на Севку. Была она немолода, растрепана,
0 «Аврора» N 4
веки вспухли. Лицо дрожало от ужаса. Севка вдруг
сообразил, что она принимает его за убийцу.
— Не бойтесь, ради бога,— сказал он и вдруг за­
метил, что сам дрожит как сукин сын.— Вы живете
в поселке?
Она не ответила. Молчание было удручающим. По­
том она взглянула вопросительно: «Я п о й д у ?»— *♦
не дожидаясь ответа, шмыгнула в. дверь. Именно
унесла ноги. Севка выбежал за ней на крыльцо. Она,
пригнувшись, улепетывала на соседний участок.
И тут его осенило. Да ведь это же «штатная Се­
рафима», несчастная Серафима, всю жизнь безна­
дежно влюбленная в Сушилина! Инга говорит,. что
она была для отца сущим бедствием, кстати, _она
окончила музыкальный техникум и относительно
прилично играла. Каждое лето она снимала комна­
ту рядом с Сушилиными — чтобы, как она говорил^,
видеть, как Кирилл Сушилин выходит утром в сад,
а на самом деле, как думала Инга, чтобы следить за
ним с утра до вечера. Но. тогда она должна быть
неоценимой свидетельницей!
Утром Севка отправился на соседнюю дачу, где -
действительно снимала комнату Серафима Петровна
Никитина. Она уже немного успокоилась, но голу­
бые глаза ее, обведенные красными веками, еще го­
товы были плакать.
— Напугали мы ночью друг друга! — как можно
бодрей сказал он.— Я из уголовного розыска. Вы
были тут двенадцатого?
Она кивнула.
— Вы не заметили чего-нибудь странного или по­
дозрительного?
Она опять кивнула.
— Расскажите! — взмолился он.
Она отрицательно покачала головой.
— Почему? Вы боитесь кого-нибудь?
Нет, она не боялась, а просто при первом же слове
слезы брызнули бы и она бы разрыдалась. «Безна­
дёга»,— подумал он.
— Подъехала машина,— вдруг сказала она тихо.
— Какая? — завопил он и тут же осекся. Только
еще не хватало вспугнуть эту робкую душу.
— Легковая машина.
— Какой марки?
— Я... в них не разбираюсь.
— Где вы были, когда она подъехала?
Ей, как видно, неловко было говорить, и потому ее
голос совсем уже угас.
— У забора.
Севка одобрительно кивнул, всем своим видом по­
казывая, что в восторге от ее наблюдательности.
— Из машины кто-нибудь вышел?
— Да.
— Кто же?
Она снова покачала головой и понурилась.
— Мужчина? Женщина?
— Да разве в наше время отличишь! — прошепта­
ла она.— Но это был мужчина.
— Как он выглядел?
— Не очень высокого роста,— сказала она нере­
шительно.
— И что же было дальше?
— Да, это был мужчина не очень высокого роста.
На этом она забуксовала. Ну что же, и этого до­
статочно, остальное сделает Дронов. Севка ног под
собой не чуял, когда шел, ехал и снова шел, чтобы
принести Дронову эту весть.
Серафима Петровна страшно Нервничала, голубые
глаза ее смотрели растерянно, красные веки трепе­
тали. В кулаке она сжимала носовой платок, который
на всякий случай держала прижатым к скуле.
25
 — Итак,— сказал Дронов, осторожно складывая
ладони,— вы видели человека, который вошел в дом
Сушилиных. Каков он?
— Но ведь было темно!..— Никитина пришла
в страшное волнение.
— И все-таки... Вы же только что сказали, что
это был мужчина...
— Да! — с жаром подтвердила она.— Это был
мужчина!
Вот, кажется, единственное, что она знала твердо.
— Как же он выглядел? — мягко настаивал Дро­
нов.— Рост?
— Небольшого.
— Небольшого или среднего?
— Скорее... среднего. 1 л
«Да не помнит она ничего,— маялся Севка.— Про­
сто больше ничего не видала».
— Как он был одет? — спросил Дронов и тут же
прибавил, как бы отвечая на Севвины мысли: — Толь­
ко будьте осторожны в своих воспоминаниях, гово­
рите только то, что видели. В светлом он был или
в черном? В пальто? Без? В костюме? Рубашке?
И наконец Серафима решилась:
— Он, кажется, был в белой рубашке и светлых
ботинках.
Дронов быстро записал ее ответ в протокол и про­
должал с поспешностью:
— Светлые? Но ведь светлой обуви мужчины, как
правило, не носят. Может быть, это была спортивная
обувь?
Серафима Петровна совсем растерялась.
— Может быть,— прошептала она.
— Вы знаете, что такое туристские веды? — спро­
сил Дронов.
— Это что-то вроде резиновых тапочев?
— Похоже, но скорее это башмаки. Вот они бы­
вают и белые. Похожа эта обувь на веды?
— Пожалуй...
— Это будет правильно, если я запишу тав: «На
ногах у него была обувь, похожая на кеды...»?
— Да, пожалуй...
— Пожалуй или да?
— Да...
Дронов записал и этот ответ.
— Теперь давайте установим, как вы его виде­
ли,— спереди, сзади, сбоку? Вот план усадьбы, вот
калитка. Где вы стояли?
Никитина указала место у забора.
— Значит, этот человек должен был идти сперва
боком к вам, а потом спиной — тут, где тропинка
поворачивает к дому. Была луна, неужели вы его не
разглядели?
— Нет, нет, от забора далеко, я плохо вижу.
Дронов направил ее на экспертизу к глазнику.
Севка был рад, что допрос «штатной Серафимы» окон­
чен,— он устал за нее волноваться.
— Значит, так,— сказал Дронов.— Нам предстоит
выяснить, какое освещение могло быть в это время
ночи. Метеорологи скажут нам облачность. Рас­
стояние от забора до тропинки тебе завтра же при­
дется точно вымерить — сделай схему. После этого
уже можно будет ставить следственный экспери­
мент — что могла видеть старушка со своего дозор­
ного поста.
Дронов прошелся по комнате. Когда он работал,
ему трудно было усидеть на месте. И тут Севка уви­
дал его глаза — они прыгали и рябили, как это бы­
вает с глазами человека, который следит за мелька­
нием летящего мимо экспресса.
— Да, дела идут,— сказал Михаил Алексеевич
в пространство.— Прочитай,— прибавил он, кивнув
на пачку протоколов на столе*
26
Некто Савельев, механик. Живет в общежитии в
одной комнате с Елисеевым. Показал, что тот гово­
рил при нем о своей ненависти к Сушилину и что его
надо убить.
— А что, Гену Резникова вы не допрашивали? —
спросил Севка.
— С этим парнем мы еще не встречались,— отве­
тил Дронов4 весело.— Не встречались мы еще с этим
парнем.
А глаза его рябили и прыгали, словно они следили
за мчащимся мимо экспрессом.
Следующим был протокол допроса водителя Тро­
фимова. Тот показал, что на Елисееве в тот день, ког­
да он отпросился с работы, были белые кеды.
— Елисеева мы, ясное дело, взяли,— сказал Дро­
нов,— он в первом следственном изоляторе.
Белые кеды, белые кеды... Севка шел по улице
и почему-то все смотрел людям на ноги — не прой­
дут ли белые кеды?
И вдруг он остановился. Как же это раньше не
пришло ему в голову? Серафиму они допросили
только что, а Трофимова Дронов допрашивал нака­
нуне. Значит, когда пришла Серафима, он уже знал
о белых кедах? Как странно! Как все это странно!
Он шел к Су шил иным, чтобы объясниться с Ин­
гой. Дверь ему открыла Зинаида Константиновна, ли­
цо которой теперь почернело, как старое дерево.
— Вы меня простите, Всеволод,— вежливо сказа­
ла она,— н о ' Инга больна и принять вас не может.
— Что с ней такое? — испуганно воскликнул он.
— Мы сами еще не знаем,— ответила она ровным
голосом.
Утром Севка присутствовал на допросе Нелли —
опять стоял, прислонясь к стене, за спиной у Дроно­
ва. Все свидетели более или менее теряются на до­
просе, но уж эта...
— Вот вы человек, близкий семье Сушилиных,—
сказал Дронов.— Не заметили ли вы отчуждения
между родителями и дочерью с тех пор как появился
Елисеев?
Нелли не то пожала плечами, не то поежилась.
— Да или нет?
Она снова поежилась и нерешительно кивнула.
— А теперь скажите мне, как относилась к Елисе­
еву Инга?
Нелли широко открыла глаза: «Вот воп р ос!»— и
чуть было не прыснула, но вовремя прикрыла рот
ладошкой.
— Я хочу сказать — не кажется ли вам, что она
подпала под влияние Елисеева?
«О! Сейчас замяукает»,— подумал Севка, но Нел­
ли не замяукала.
— Пожалуй,— сказала она.
Севка видел, как Дронов записал своим четким по­
черком: «Я считаю, что Инга Сушилина подпала под
влияние...» Впрочем, следователь имеет право зада­
вать вопросы — дело свидетеля отвечать утвердитель­
но или отрицательно.
Следующим был Виталий Петрович Коробов, че­
ловек с большим лбом и маленьким лицом. Он сел
спокойно и принял удобную позу, потом пересел, сно­
ва переложил ноги и принял еще более удобную позу.
— Конечно,— говорил он,— я прекрасно помню
этот обед. Что сказать вам — парень, как там его, Ев­
стигнеев, Епифанов...
.— Елисеев.
— Да, Петр Елисеев. Так вот этот Петр Елисе­
ев — парень невоспитанный, грубый, из таких, кто,
чуть что, хватается за нож. Я таких мальчиков не­
мало повидал на веку своем.
— Постойте минутку,— сказал Дронов, быстро за­
писывая.
 «Чуть что — хватается за нож »,— прочел Севка.
Да нет же, опять не так. Все-таки записывать, навер­
но, нужно слово в слово — на машинке или на маг­
нитофон. Вот тогда было бы точно.
— Вы курите? — спросил Дронов.
— Благодарю, у меня с фильтром.
Они закурили.
— Видите ли,— сказал Коробов, затянулся, выпу­
стил, подняв лицо, облако дыма и некоторое время
следил за ним глазами,— такие натуры, как Елисеев,
бывают очень неуравновешенными и, вообще говоря,
очень агрессивными. Это нетрудно понять. Вырван­
ный из родной деревенской среды — такой простой, в
сущности, и ясной, это с одной стороны, и еще не
привившийся на городской почве, не адаптировав­
шийся к городской жизни, очень сложной...
Дронов слушал с интересом, но не записывал.
— А мог бы такой парень убить? — спросил он.
— Ну разумеется,— ответил Коробов, потянулся
стряхнуть пепел, по дороге просыпал немного на брю­
ки и отщелкал его мизинцем.— Разумеется, я не хо­
чу сказать, что он убил Сушилина, я этого не знаю,
и не мое это дело. Но что такой социально неуравно­
вешенный тип... Видите ли, социальная психология
давно его знает, этот тип, он, если хотите, уже де­
классированный...
Коробов ушел, и Севка смотрел, как он переходит
улицу, косолапо загребая ногами.
— Ну,— сказал Дронов,— день сегодня не из скуч­
ных. А впереди Генка Резников. Тут открылись лю­
бопытные вещи. Генка возит управляющего трестом,
и вот оказывается, что их машины в вечер двенадца­
того не было в гараже и что Генка не может объяс­
нить, где она была. Управляющий показал, что отпу­
стил машину в шесть часов и она должна была быть
на месте. Может, это та самая, которую видела Се­
рафима? Кстати, и Савельев показывает, что Елисе­
ев и Резников накануне о чем-то тихо разговаривали.
Может случиться, что и Резников причастен...
— А если управляющий соврал? — вдруг спро­
сил Севка, сам дивясь своей храбрости.— А вдруг он
использовал ее не по назначению и не хочет говорить
об этом в прокуратуре?
— Резников бы об этом сказал.
— Если бы знал, чем дело пахнет. А тут он про­
сто так сказал, чтобы не подводить начальника. Мог­
ло так быть?
Севка задавал свои вопросы довольно робко. Дро­
нов, конечно, давно заметил его вибрацию, it если
ему это дело надоест...
— Ну ладно,— сказал Михаил Алексеевич,— по­
шли, поедим. У добрых людей уже ужин, а мы толь­
ко на обед.
Севка уже обедал и с Дроновым не пошел. Да
если бы и не обедал, все равно, наверно, не по­
шел бы. Трудно ему стало с Дроновым. Даже с Ля­
лей — и то ему легче было разговаривать. Впрочем,
в начале своего разговора с ней он был очень насто­
роже.
— Вот что,— сказала она наконец,— я не только
дама в серьгах, но еще и юрист. Я никогда не скры­
вала, что ваш Елисеев мне глубоко противен, но все
эти... штучки решительно никакого отношения к делу
не имеют. Я не знаю, чем располагает следствие, но
все, что я знаю, убеждает меня в одном: слишком
просто все получается. А тут ведь непросто. Шаго­
мер? Ну и что — шагомер? — Ляля смотрела на него
очень серьезно.— Ежу понятно, что он мог попасть
на место преступления тремя путями. Его мог оста­
вить убийца, а мог и убитый. Ты сомневаешься в том,
что Инга говорит правду и шагомер был у нее? И я
не сомневаюсь. Шагомер был в доме Сушилиных, Ки­
рилл Викторович, зная, что он Петькин, взял его
с собой, но забыл отдать — могло так быть? Теперь
второе. Кто-то, кого мы не знаем, взял шагомер из
дома Сушилиных и подбросил у трупа, чтобы создать
ложную улику против Елисеева. Третью версию мы
рассматривать не будем, ею настолько увлечен Дро­
нов...
— Но вторая...— начал Севка.
— Да, вторая с несомненностью означала бы ,-*
спокойно продолжала Ляля,— что убийца бывает или
бывал в доме Сушилиных.
С. К. сидел и читал какие-то бумаги, подперев лоб
рукой. Из-под этой медленной руки он и взглянул на
Всеволода: ну как там, мол, у вас?
— Допрашивали сушилинских знакомых,— сказал
Севка.
— Есть что-нибудь?
Севка не выдержал и усмехнулся.
— П-п-психология? — спросил С. К., помогая себе
бровями.
Севка неопределенно хмыкнул.
— 3-з-значит, план приблизительно такой: шаго­
мер как основное блюдо — и к нему п-п-психология,
в виде гарнира.— На слове «психология» С. К. поче-
му-то заикался особенно сильно.
Они с С. К. впервые так откровенно разговарива­
ли, но продолжать не стали.
— Разрешите доложить,— сказал Севка,— о Косте
Сушилине. Он ходит совсем не в музыкальную шко­
лу, а неизвестно куда, и по дороге всегда исчезает.
А целый день ходить за ним я не могу.
— Ты о нем с сестрой говорил?
— Нет. Тогда, после похорон, побоялся, А те­
перь...
— Что т-теперь?
— Теперь она не хочет меня видеть. Я был уДро-
нова, когда он сказал ей, что подозрение падает на
Петьку. А теперь — арест. Она думает, что я все это
от нее скрыл. И вот теперь, когда я звоню, она кла­
дет трубку. В такое время — и без меня! Я уж про­
сил Никиту, но он в последнее время какой-то стран­
ный стал.
Они помолчали.
— А что с самоубийством? Вы закрыли дело? —
спросил Севка.
— Совсем напротив. Х-х-хочешь послушать?
Еще бы ему не хотеть!
— Ты ведь был на допросе Катиного мужа, когда
мы с ним вместе разбирали ее дневник. Я тогда про­
сил его кое-что разъяснить, и в частности — «путе­
водную звезду Кьеркегора» и «нет, никогда я не пой­
му его жертвоприношения». Муж все валил на бо­
лезнь. Тогда я взял и почитал про этого самого Кьер­
кегора. Помнишь, муж сказал нам, что это совре­
менный немецкий философ. На самом деле он не
немецкий и не современный. Он родился в 1813 го­
ду, в Дании. Но главное — этот Катин муж не пони­
мает, что значит путеводная звезда Кьеркегора и
жертвоприношение, а я со вчерашнего дня уже пони­
маю. Это жертвоприношение Авраама из Ветхого за­
вета. Жуткая история, между прочим: бог повелел
Аврааму принести себе — это богу, значит, в жертву,
коротко. говоря, зарезать для него — собственного сы­
на. И, представь, Авраам пошел резать и таки заре­
зал бы, если бы не ангел, который остановил его ру­
ку. Мы бы с тобой, ясное дело, привлекли бы его по
сто третьей через пятнадцатую. Но Кьеркегор рас­
сматривал почему-то эту легенду иначе. Он считал,
что вера должна быть слепой. Абсурд, необъясни­
мое — вот путеводная звезда Кьеркегора. И вот что
отрицает Катя в своем дневнике.
— В самом деле странно, что муж этого не знает.
27
 — То есть совершенно не знает! — подхватил
С. К. — Ни строчки с его помощью мы прочитать не
можем, ни одного факта не можем толком устано­
вить.
— Ни одной книги с его помощью найти...
— Вот им-менно. Как же мне это дело закрыть?
Вот хотя бы...— С. К. достал из ящика блокнот.—
Смотри. Муж просит обратить внимание на то, что
все ее мысли так или иначе ведут к смерти. Л я об­
ратил внимание...— С. К. живо и с любопытством
смотрел на Севку. Тот ждал.— 3-з-замаз-з-занное ме­
сто,— сказал С. К.
О, об этом Севка забыл. Заметил его, но позабыл.
— Так вот. Я отдал это д-д-дело ребятам из лабо­
ратории, чтобы прочли. Помнишь, то самое место, где
она говорит про пианиста М., который вроде бы за­
нудно разъясняет музыку. За ним следует вот этот
зачеркнутый текст.
«Когда я думаю о вашей музыке,— читал Севка,—
и пытаюсь сравнивать с ним... Ах, сударь, вы не про­
сто пианист, вы Музыкант!»
— Разве ее муж музыкант? — бессмысленно спро­
сил Севка.
— Итак,— не слушая его, продолжал С. К.,— во-
первых, мужу очень хотелось, чтобы все признали
его духовную близость с женой, а такой духовной
близости на самом деле не было, а было, напротив,
некоторое недопонимание — во всяком случае, он за
нею не тянул. Тут уж невольно ставится под сомне­
ние — пока только под сомнение — и нежная любовь.
А самое важное, и это в третьих...
— Сударь — это не муж! — выкрикнул Севка.
— То-то и оно. Этот сударь, которому она в днев­
нике только что не молилась, это, конечно...
— Сушилин,— сказал Севка.
— Ну, раз-з-зумеется,— сказал С. К.
ГЛАВА VII
Времени было много — сколько угодно! Если не
вызывали на допрос и не мешали соседи, можно бы­
ло додумать. Он лежал на верхней койке, смотрел в
потолок и думал свои невеселые думы.
Если бы в самом деле существовал бог, он должен
был бы подавать нам знак заранее, что к кому-то
подбирается смерть, чтобы она не застала врасплох.
Если бы он тогда знал, что видит Кирилла Викторо­
вича последний раз в жизни, разве он стал бы так
себя вести? Так выламываться? Эх нет, не то. На­
верно, вообще надо вести себя с людьми так, чтобы
потом, когда они умрут, не было бы перед ними
стыдно. А он?...
Петька перевернулся на живот, застонал было и
тут же вспомнил про сокамерников.
А сокамерники обсуждали вчерашние допросы.
— Я ему говорю,— твердил старик, сидевший как
раз под Петькиной койкой, и сверху было видно, как
неровно прорастает лилово-седой газончик у него на
голове,— эти фиктивные счета я и в глаза не видал.
А он не понимает.
— Не понима-а-ает? — отвечал другой.— Все он
понимает!
«Счета»! Есть о чем разговаривать! Его следова­
тель Дронов шьет ему убийство — да пусть себе!
И про шагомер он скорее всего врет — они взяли его
у 'Янги, и все дела. Ерунда все это! Инга теперь од­
на — вот что не дает ему покоя! Одна, так страшно
потерявшая отца, братишка от рук отбивается — ему
нужна крепкая мужская рука, а где она? Отец в мо­
гиле, а муж?..
28
Когда он узнал о смерти Кирилла Викторовича,
он совсем обалдел. Ведь они только что, совсем не­
давно разговаривали.
— Здравствуйте, Петр Федорович,— сказал Суши­
лин, и Петька угрюмо ответил: «Здравствуйте».— Я
уезжаю и потому позволил себе вмешаться в то, во
что отцы, как правило, вмешиваться не должны. Но
я уезжаю надолго, у меня неспокойно на сердце. Ин­
ге сейчас худо.
— Допустим,— сказал Петька.
Сушилин внимательно на него посмотрел.
— Ей очень худо,— повторил он.
— Допустим,— повторил и Петька.
И так он повторял это свое идиотское «допустим»,
словно попка-дурак. И, главное, был убежден, что мо­
лодец, что так и надо. Господи! Т а к о м у человеку!
Разве он стал бы себя так вести, если бы знал, что
этот их разговор — последний? Нет, это правда —
к людям надо относиться так, словно они должны
скоро умереть. Если знаешь, что нет у тебя времени
что-либо исправить, тогда будешь осторожен и не
ошибешься.
Ему бы бежать и звонить ей, как только он узнал
о несчастье, а он обалдел. А потом позвонил — никто
не ответил. Ему бы бежать к ней домой — а он оробел
как-то, а потом — арест. Даже на похоронах он не
был. Одна она там была. Одна шла за гробом отца.
Перед ним вставало ее лицо, и он любил его рас­
сматривать. Лицо той, счастливой поры. Окрасила
ее природа в яркие краски осени: волосы цвета меда
или дубовых листьев, рябинового цвета губы и зе­
леные глаза. Краски осенние, а жизнь в них была ве­
сенняя, свежая, веселая.
Вот они идут по черной вздыхающей грязи боло­
та, усыпанного ситцевыми незабудками. Она, ясное
дело, провалилась, и он долго отмывал ее ноги в лу­
говой речке среди осоки, острой, как ножи.
А потом он отошел в лес, и была пестрая сова,
так глупо заснувшая на пне. Она, страшно закатывая
глаза, моргнула и снялась с места.
Оглянись, моя совушка,
Воротися, Савельевна.
Он ведь тоже вспомнил тогда стихи, чего же было
на нее рычать? У каждого свои песни, можно ими
обменяться, вот и все.
А потом, в электричке, Инга положила ему го­
лову на плечо и уснула, а он сидел, боясь пошеве­
литься. Чего бы только он не дал, чтобы снова по­
чувствовать у себя на плече тяжесть ее головы!
В коридоре послышались шаги и стук бачка —
обед. Свою миску он взял наверх, хоть это и не раз­
решалось, ну да бог с ним! Есть ему не хотелось ни­
сколько.
Ничего себе суп,— сказал старик.— Густой.
— Ничего,— согласился его собеседник.
Оба они быхи несомненным жульем, и Петьке не
было до них дела.
— Как будто сегодня передача,— сказал старик.
— Вроде бы,— ответил другой.
Он, Петька, может не волноваться — никто ему
передачи не принесет. Мать далеко и, по счастью, не
знает, где ее сыночку довелось загорать. А женой он
не обзавелся.
Заскрежетал замок, и появился охранник — та са­
мая старая перечница в огромной фуражке, которая
тут их сторожит и которую, несмотря на то, что это
был дедушка, прозвали «бабушкой в галифе».
— Елисеева на допрос,— сказала перечница.
Дронов начал тот же нудный разговор.
— Расскажите, когда вы с Резниковым в первый
раз заговорили об убийстве Сушилина?
 — Помнится, лет десять — пятнадцать назад.
— Резников сказал правду.
— Поздравьте его от меня, пожалуйста.
— Вы напрасно себя так ведете,— сказал Дронов
спокойно.— Вот возьмите, почитайте.
Бумага, которую он протянул,\ была протоколом
осмотра места преступления. Там, собственно, почти
ничего не нашли. Только вот шагомер. Его нашли на
земле, предварительно сфотографировав его рядом
с трупом и масштабной линейкой.
В камеру он вернулся, дрожа, как паршивая соба­
ка. Просто не мог унять дрожь. i — За то время, что мы с вами не виделись, мы
Сокамерники его не больно-то обратили на него
внимание — передача все-таки была, оба уэке разво­
рачивали свои свертки. Петька полез наверх. Да, де­
да! Серьезные пошли дела. Шагомер, оказывается, не
липа. И вдруг новая мысль ударила его как током. Ей
дадут прочесть акт осмотра места происшествия, тут
уж она поверит. Да и как не поверить! Он предста­
вил себе, как они разговаривают, Инга и Дронов.
Он — следователь, она — дочь убитого. Дронову она
должна верить. А может быть, уже с самого начала
поверила — ведь четыре месяца это не срок для зна­
комства. Поверила — и теперь лежит ночами, дума­
ет: «Я привела в дом убийцу моего отца».
Он уже готов был выть.
— На воле я бы такую колбасу и в рот не взял,—
говорил старик с газончиком на голове.
— А я и вообще-то колбасы не ел,— отвечал дру­
гой.— Я уважал рыбку.
И вдруг Петька отчетливо понял, что здесь он не
случайный гость, которому давно пора домой, что
он тут надолго, может быть — на долгие годы. Не
будет больше ни Инги, ни любви, ни полета машины
с ветерком, не будет леса, совы, что сдуру заснула
на пне,— «Оглянись, моя совуппса...» — ничего боль­
ше не будет. Ничего, кроме этих грязных стен, ста­
рых жуликов и «бабушки в галифе».
Лежать он больше не мог, душа рвалась отсюда,
а тело требовало хотя бы движения. Но двигаться бы­
ло некуда. Вот оно, горе-то, вот оно — горе. Они ска­
жут ей: «Елисеев — убийца вашего отца», а твой го­
лос отсюда до нее не дойдет.
Дверь снова открылась — что-то сегодня жизнь
у них бьет ключом: на пороге опять стоял охран­
ник.
— Елисеев, передача,— сказал он.— Распишитесь.
«Света вспом нила?»— подумал Петька. Он схва­
тил бумажку с перечнем продуктов, чтобы взглянуть
вниз на подпись. Нет, не Света. Почерк своего дис­
петчера он знал хорошо.
«И. Сушилина-Елисеева» — было четко выведено
чвнизу.
Петька не стал разворачивать посылку. Он залез
обратно наверх, положил посылку под бок и некото­
рое время лежал, чувствуя ее рядом. Потом свесился
вниз головой и слушал с интересом, о чем говорят
его сокамерники. Потом опять лег на спину, улы­
бался.
«Ладно, пора»,— подумал он и раскрыл первый
сверток.
Он так и знал, что это такое, он знал! Охотничьи
сосиски лежали тут, тесно прижав друг к другу свои
жирные тельца. Охотничьи сосиски, за которыми н^-
до идти в фирменный магазин.
И тут уж Петька не выдержал. Он повернулся на
живот и заплакал в подушку — беззвучно, как пла­
кал в детстве, боясь, чтобы не услыхали.
Инга шла по людной улице, никого не замечая,
машинально обходя людей или останавливаясь, что­
бы о ними ив столкнуться. И вдруг что-то преградило
ей дорогу. Не поднимая глаз и все еще думая о сво­
ем, она попыталась обойти препятствие, но куда бы
она ни сворачивала, вправо или влево, оно всюду воз­
никало перед ней и не давало пройти. Наконец она
догадалась поднять глаза.
Перед ней стоял Клим.
— Здравствуйте,— сказал он.— Как вы пожив*
ете?
Что это значит? Неужели он не знает?
— Не удивляйтесь моему вопросу. Ведь мы с ва­
ми в одинаковом положении: оба погорельцы.
Она взглянула на него вопросительно.
оба потеряли самое дорогое, что у нас было в жизни.
— И вы...
— Да, я потерял Катю. Да, да, да. Я тот самый
таинственный муж, который вызвал такое смятение.
Я должен просить у вас прощения за этот странный
маскарад, но, честное слово, это была не моя идея.
Так хотела Катя, а то, что хотела Катя, было для
меня законом. Вы ее помните? Вы помните, какой
она была не-ве-ро-ятной?
— Да,— медленно ответила Инга,— она была не­
вероятной. Но постойте, тогда у нас вы познакоми­
лись...
— Вы это помните? — живо отозвался он.— О!
Сколько тут всего было! Мы договорились тогда
встретиться у вас, но она ни за что не хотела, чтобы
кто-нибудь знал о наших отношениях. Это у нее ста­
ло просто манией. «Только те отношения сохраняют
свою романтическую свежесть,— говорила она,— толь­
ко те, что остаются втайне». Я подошел к ней тогда
и спросил: «Мы с вами, кажется, где-то встреча­
лись?» — по правде сказать, надеясь, что она ответит
«да», мы рассмеемся и откроем всем, что мы давно
уже муж и жена. Но она ответила «нет».
Она смотрела на него. Такой же большой и кости­
стый, похожий на красавца коня. Только вот noxv-
дел. И потемнел как-то.
— Худо? — спросила она.
— Ох! — ответил он.
Да, может быть, это единственный человек (если
не считать мамы и Котьки), который мог бы сейчас
ее понять.
— Если бы вы знали, как они меня замучили! —
сказал он.
— Кто?!
— Да все эти прокуроры-следователи. Я и так-то
заснуть не могу, а после их милых визитов...
— За что же они к вам привязались?
Он усмехнулся.
— Они думают: а не убил ли я свою Катю.
Она остановилась.
— Но ведь это бред какой-то!
Он пожал плечами и сказал со злостью:
— Комики!
Они двинулись дальше.
— Как это случилось? — тихо спросила она, не
глядя на него.
— Вы знаете, Катя вообще не жаловала людей.
И даже хотела, чтобы после ее смерти... Она взяла
с меня когда-то слово, что хоронить ее буду я один...
Такой веселенький был у нас разговор.— Он замол­
чал.
— Если вам трудно рассказывать...
— О том, что произошло, и рассказать нельзя. 0
вошел в комнату и увидел...
— Я счастливее вас, я не видела.
— И слава богу.
Некоторое время они шли молча.
— Как я рада,— сказала она,— что мы сегодня
встретились!
29
 Он ничего не ответил, только повернулся к ней и
взглянул. Они опять шли молча.
— А что это мы с вами друг на друга тоску на­
гоняем? — сказал он вдруг.— Дайайте о чем-нибудь
более веселом.
— Вряд ли у нас получится,— ответила она, усме­
хаясь.
— Почему же! Я, например, вижу, что вы сегод­
ня на редкость хороши. Рыжие волосы, зеленые гла­
за — совершенная Венеция.
Она посмотрела на него с удивлением: «Это что
еще за пир во время чумы?» Его глаза блестели не­
много лихорадочно. «А х, вот оно что! И у вас, су­
дарь, нервы не в порядке? Ну, с этим вам придется
справляться самому. Мне такое сейчас не под силу».
Она мягко перевела разговор, а через минуту еще
мягче начала прощаться. Но он все шел рядом.
— Как это скверно у меня получилось,— сказал
он,— насчет Венеции! Верно?
— Если говорить правду,— она улыбнулась,— не
очень хорошо.
— Не сердитесь,— сказал он,— со мной тоже сей­
час не все в порядке. Да вы, наверно, и сами это
понимаете.
Еще бы ей не понимать! Сейчас ведь живешь и
жизни не замечаешь. Сейчас все дни и ночи напро­
лет...
Она не помнила, как и где распрощалась с Кли­
мом,— мысли ее были заняты все одним и тем же.
Не на кого ей опереться, ни одного мужика — одно
бабье. Севка продал ни за грош — она считала его
другом, а он, оказывается, всего-навсего «выполнял за­
дание». Никита перестал ходить. А беда, она это чув­
ствует, бродит вокруг их дома. «Этим дело не кончит­
ся »,— сказал на похоронах Котька, он тоже что-то
чует. А может быть, и знает? Может быть, потому и
грубит так явно и нарочито, как будто бы даже че­
рез силу; может быть, он отгораживается от них этой
грубостью, сознательно рвет связи? Котька страдает,
Котька в опасности — она это знает и ничем не мо­
жет помочь! Куда он уходит? Что там с ним сдела­
ли? Кто так настойчиво и неустанно его разрушает?
Однажды в отчаянии, не зная, что делать, она
пошла было за ним следом — подглядывала за род­
ным братом! Но толку из этого все равно не вышло:
Котька свернул в переулок да и пропал.
ГЛАВА VIII
Михаил Алексеевич вызвал следующего свидетеля
не сразу. Ему хотелось передохнуть. Дело Сушилина
отнимало столько сил, что к вечеру их почитай что
и не оставалось. Между тем допрос предстоял слож­
ный, требовал напряжения, вот почему он хотел пе­
редохнуть и даже закрыл было глаза, но от этого
легче не стало — перед ними все равно плыли беско­
нечные строки протокола.
До сих пор дела у них обстояли не худо. В акти­
ве: первоначальная ложь Елисеева, отрицавшего свое
свидание с Сушилиным,— впрочем, как бы эффектно
это ни выглядело, это запросто отведет адвокат. Сви­
детельства Резникова и Савельева тоже не находка.
Известное дело: случись убийство — сразу же явля­
ются свидетели, которые слышали намеки, угрозы и
все такое прочее. Все это неплохо, как связующие
звенья цепи, но как основные — никуда. Белые ке­
ды — это уже кое-что. Кое-что. А главное — шагомер.
30
Вот его козырный туз! Правда, адвокат и тут скажет,
что это не доказательство, что шагомер мог быть в кар­
мане убитого и что его выбросили убийцы, обыскивая
тело.
Вот почему сегодняшний разговор с Савельевым
так важен, вот почему он требует мастерства и на­
пряжения всех сил, какие есть.
Что же, пора начинать. Он встал, потянулся всем
своим сильным телом, постоял, заложив сцепленные
руки за голову, чувствуя, как приятно напрягаются
мускулы, словно они с удовольствием позевывают,
а потом разом оборвал это приятное напряжение,
с маху уронил руки — и пошел звать Савельева.
Тот вошел осторожно. На его темном, словно бы
обожженном пороховым взрывом лице глазные впа­
дины смотрели черно. Маленький, он сел на кончик
стула, всем своим видом показывая готовность. Да,
этот хочет помочь правосудию.
— Видите, Василий Игнатьевич,— начал Дронов,—
пришлось мне беспокоить вас по второму разу.
Савельев задвигался на стуле и заулыбался: «Ка­
кое может быть беспокойство! Раз надо — значит
надо!»
— Я сейчас задам вам один очень важный во­
прос, а вы ответите мне на него, хорошенько поду­
мавши. И только правду. Не торопитесь. Вспомните.
Это очень важно.
Савельев перестал улыбаться. Дронов медленно
выдвинул ящик и вынул оттуда шагомер.
— Мы с вами уже говорили об этой вещи. Вы
опознали ее, как принадлежащую Елисееву. А теперь
скажите: когда вы в последний раз видели ее у Ели­
сеева? — Он поднял указательный палец и еще раз
предупредил: — Только подумавши.
Вид у Савельева был напряженный. Под мохнаты­
ми бровями в глубине впадин обозначились глазки,
они быстро моргали.
— Вроде бы недавно? — сказал он вопросительно.
Так осторожно пробуют ногой холодную воду: су­
нут и отдернут.
Дронов ничего не ответил.
— По-моему, недавно,— повторил Савельев еще
с некоторой нерешительностью, но уже утвердитель­
но.
Он убедился, что вода терпима и входить можно.
— Точно ли? — с веселой ворчливостью спросил
Дронов.
— Точно, товарищ Дронов! — с облегчением вос­
кликнул Савельев.— Совсем перед тем, как за им
пришли, я у него эту штуку видел.— Он, видимо, раз­
горячался все более и более.— Да кого хотите спро­
сите, все скажут: видали!
С. К. вошел в кабинет Дронова, когда Савельев
подписывал протокол допроса. А уходя, долго кла­
нялся, умиленно глядя на следователей.
— Оп-п-пасный человек,— сказал С. К., проводив
его взглядом.
— Почему же?
— Очень уж любит начальство. Тип нервный, я
его наблюдал в коридоре. А нервные люди, между
прочим, очень чутки.
— Тем лучше. Да ты присядь, Сергей Константи­
нович.
— Тем х-х-хуже.— Шимановский сел, вытягивая
вперед негиущуюся ногу.— А ты что такой весе­
лый?
— А чего нам плакать? Дела идут.
— Елисеева в гроб з-заколачиваешь?
Дронов закурил.
— А ты что — не веришь, что он убил? — спро­
сил он, щурясь от дыма.
 — Дело ведь не в том, верю я или не верю. Дело
в законе, а он велит нам выяснить все за и против.
А ты — одно против.
— А что же, собственно, за Елисеева?
— Ну, хотя бы свидетельство Инги Сушилиной
о том, что шагомер был у них дома.
— Так она же явно врет! Она своего парня выго­
раживает!
— Это проще всего так сказать. Она, кстати, ска­
зала про шагомер до того, как узнала, где он най­
ден. А что сказал о нем Елисеев?
— Да примерно то же самое.
— Вот видишь. А они не сговаривались.
С. К. долго сидел ничего не говоря, а потом по­
вернулся и сумрачно взглянул на Дронова.
— Знаешь, что я тебе скажу, Михаил Алексе­
евич?
— Ну что? — Дронов смотрел на него так же су­
мрачно.
— Перех-х-х...— С. К. запнулся, помогая себе бро­
вями,— ...х-хвалили тебя.
Они опять сидели молча. Вокруг них копилось
напряжение.
— Я хотел бы передопросить Никитину,— сказал
вдруг С. К.
— Ради бога,— со злобой ответил Дронов.
— Ну, ты главный в следственной бригаде, я обя­
зан был тебя спросить.
— Ради бога,— так же повторил Дронов.
Некоторое время они опять молчали. Наконец Дро­
нов не выдержал:
— А что тебе, собственно, нужно от Никитиной?
— Белые кеды, например.
Дронов уже не мог усидеть на месте и по сво­
ей привычке пошел шагать по кабинету. С. К. молча
за ним наблюдал.
— Что значит — белые кеды? — спросил Дронов,
останавливаясь около него.
— Это з-значит, что они вызывают у меня сомне­
ния. Только что ты допросил Трофимова, который
рассказал о белых кедах, и тут же у тебя Никитина
увидела белые кеды. В темноте.
— В темноте белые кеды могли быть видны!
— В темноте видно самое большее — что-то белое,
а уж фасон обуви... Ну да не в том дело! Следствен­
ная интуиция, о которой ты так любишь говорить...
Она подсказывает мне, что вопрос этот надо переп-
п-проверить.
— Это...— Дронов не нашел слов.
— Поэтому я тебе и предлагаю — допросим вме­
сте.
Дронов сел за свой стол, помолчал, сдерживаясь.
— Ладно/ — сказал он угрюмо,— допрашивай без
меня.
— Любопытный народ женщины,— сказал Севке
Дронов.— Ты знаешь, что выкинула на днях наша
Инга Кирилловна? Передачу Елисееву передала. А ?
Он весело взглянул на Севку, ожидая ответа.
— Видал? Ничто их не останавливает. Вор? Бан­
дит? Убийца? Уж на что мы всякое видали — и то
удивительно! Убийце своего отца, ведь это надо!
Рабочий день был окончен, да к тому же еще и
суббота, пора и отдохнуть. Дронов начал собирать со
стола бумаги. Но уйти им на этот раз не удалось —
в дверь постучали.
— Войдите,— сказал Дронов без энтузиазма.
На пороге стояла Ляля. Она появилась весьма эф­
фектно, распахнутое пальто взметнулось за ней, как
плащ, серебряные серьги качались. Лицо ее играло
свежими и недвижными красками косметики.
— Адвокат Богуславская собственной персоной,—
добродушно сказал Дронов.— Давно мы с вами не
видались!
— С выполнения двести первой по делу Хорько-
ва,— со значением ответила Ляля.
— Ну, тогда я не мог поступить иначе.— Михаил
Алексеевич улыбался, как бы говоря о чем-то несерь­
езном.
— Ладно, Михаил Алексеевич, не будем ссориться.
Я rf вам с новостями. Хорошо, что Всеволод тут, он
вполне оценит.
Новость и в самом деле была удивительная. Се*
годня утром ей позвонила «штатная Серафима», про­
сила о свидании.
— И как вы думаете, что она рассказала, эта,
простите, старая перечница? Вам, видите ли, она по­
казания дать побоялась, так притащилась ко мне.
Слушайте, она, оказывается, не только кое-что видела
в ту ночь, но и кое-что потом нашла на земле. Как
вы думаете — что? — Ляля всем корпусом поверну­
лась к Севке.— Вы меня поймете с полуслова. Бабу-
ягу. Эта баба-яга,— теперь Ляля говорила, повернув­
шись к Дронову,— всегда болталась у ветрового стек­
ла в машине Никиты Преснякова. Серафима Петров­
на нашла игрушку около ворот сушилинской дачи.
Ляля умолкла, и вдруг стало слышно, как тихо
в комнате. Дронов сидел, не говоря ни слова.
— Инга Сушилина знает об этой... находке? —
спросил он.
— Конечно, я сейчас же ей позвонила, чтобы вы­
яснить, когда она в последний раз видела эту бабу-
ягу в машине Никиты. Она говорит: когда они ехали
на дачу, игрушки на месте уже не было.
Дронов молчал, и только тут Ляля догадалась.
— Вы мне... не верите? — тихо спросила она.
— Нет, почему же! Только отчего Никитина не
пришла к нам?
— Она давно уже испытывает ко мне симпатию,
считая очень умной. К тому же я как-никак юрист.
Прикусив нижнюю губу, Дронов мелко кивал го­
ловой, соглашаясь. Ляля тихо раскалялась.
— Ну что же,— сказал Дронов,— вы можете дать
нам показания в качестве свидетеля.
— Можете вызвать меня повесткой,— надменно
сказала Ляля.— А впрочем, была бы .честь предло­
жена.
Она ушла, сверкнув серьгами и взглядом. Дронов
повернулся к Севке, как бы спрашивая — какова?
Севка был поражен сообщением Ляли. Если ба­
бы-яги не было в машине, когда Инга и Никита еха­
ли на дачу, и она оказалась у ворот дачи утром три­
надцатого, значит... Значит, надо выяснить, когда ее
видели в машине в последний раз.
Только тут он заметил, что Дронов смотрит на не­
го искоса.
— Вот как с нами играют,— сказал он.
— Как... играют?
— Неужели не ясно? Хотят нам подсунуть эту са­
мую бабу-ягу. Дурачков нашли! А я, между прочим,
считал Богуславскую умной женщиной. Очень непло­
хой адвокат. Зачем ей это нужно?
— А если Серафима в самом деле...
— Чего же она тогда нам не сказала? Зачем ей
было от нас это скрывать? Нет, пусть ищут других,
со мной это не пройдет. И вот что любопытно: чтобы
спасти Елисеева, они решили отдать на погибель дру­
га. Вот что любовь-то делает! Говорят, она — чувство
возвышающее... Нет, брат, не всегда.
На следующий день, как обычно, Севка забежал
к Шимановскому.
31
 — Как это я пропустил, не понимаю,— сказал ему
С. К.— Смотри: пятнадцатого мая, приблизительно за
месяц до смерти, Катя записала четверостишие.
В этот день только четыре строчки стихов — зато ка­
ковы строчки!
Севка стал читать предыдущую страницу.
«Я не могу жить; я создана неправильно; во мне
множество лишнего и множества вещей не хвата­
ет»,— это из дневника Марии Башкирцевой...»
— Кто такая Мария Башкирцева? — спросил Сев­
ка.
— Я уже посмотрел,— из-за бумаг ответил С. К. —
Это молодая художница, она умерла от чахотки два­
дцати четырех лет. Оставила знаменитый дневник.
« И я тоже могу сказать, что создана неправильно
и что во мне много лишнего и многого недостает».
А вот наконец и страница с четверостишием, которое
так занимает С. К.
Он мерит воздух мне так бережно и скудно...
Не мерят так и лютому врагу...
Ох, я дышу еще болезненно и трудно,
Могу дышать, но жить уж не могу.
— Она сама это написала? — спросил Севка.
— Не д-д-думаю, наверно, кто-нибудь из великих.
Но ты скажи мне, пожалуйста, кто этот «он»? Не­
ужели «сударь»?
— Если это так, значит «сударь» — это не Суши­
лин. У них не могло быть таких отношений, отчего
он мог бы «отмерять воздух».
— Да кто знает?
Про бабу-ягу Севка рассказал по дороге из проку­
ратуры.
Рассказ его С. К. выслушал с недоумением.
— Дронов уже допрашивал этого Никиту?
— Да, сегодня. Никита сказал, что на даче не был
давно, а баба-яга пропала у него до убийства, дня
за три до того, как они с Сушилиными ехали на дачу.
— А он никому машины не давал? И не замечал,
чтобы ее брали?
— Нет, говорит.
— А что он за парень?
— Очень порядочный человек. Мы с ним в школе
вместе учились.
— Интересное дело. В-вещественные доказатель­
ства так со всех концов на нас и ползут. А сейчас,—
С. К. взглянул на часы,— сейчас сюда придет Ген­
рих. Если он человек точный...
— Вряд ли он такой уж точный! Насколько я
его себе представляю, он должен быть как раз не­
точным...
Но в дверь в эту минуту постучали.
У Генриха было холодное, нарочито замкнутое ли­
цо — сама оскорбленная невинность.
— Признаться, я надеялся,— сказал он,— что мы
с этим вопросом покончили...
— Да и мы надеялись,— ответил С. К.
— Я готовлюсь к конкурсу, н, признаться, эти...
милые разговоры не дают мне работать. Кажется, не­
трудно было бы понять...
— Я понимаю,— примирительно сказал С. К .—
Это я понимаю. Но есть вещи, которых я не понимаю.
Генрих сидел перед ним, резко выпрямившись,
глаза его горели, пружинные волосы стояли дыбом.
— Как вы помните,— продолжал С. К.,— в про­
шлый раз вы сказали нам, что не смогли быть на
занятиях у Сушилина потому, что у вас была запись
на радио, но ведь на радио вы в тот день не запи­
сывались.
— Я не записывался, но я там был!
— Нет, Генрих Дмитриевич, не были. Ведь у вас
нет постоянного пропуска на радио, не так ли?
А временного вам в тот день не выписывали.
Генрих сильно побледнел. Губы у него стали со­
всем белые, а глаза еще ярче.
— Я... мог быть... в другом месте...— Голос его
дрожал от ненависти.
«Как бы он в обморок не брякнулся!»— подумал
Севка.
— Могли,— согласился С. К.— Но мне бы хоте­
лось, чтобы вы сказали, что же было на с-с-самом
деле.
Генрих, казалось, несколько овладел собой.
— Теперь я уже не могу вспомнить. Был где-то.
— Значит, Кириллу Викторовичу вы сообщили не­
правду?
— Ну... предположим. Предположим, у меня быдо
свидание.
— С кем?
Генрих долго молчал.
— Неужели вам самим не противно? — спросил
он наконец.
— Нам надо знать. И п-поверьте, не из любопыт­
ства к вашим личным делам.
— Я... отказываюсь отвечать.
— Генрих Дмитриевич, по закону вы не имеете
права.
— И все-таки я отказываюсь,— закричал Ген­
рих.— Отказываюсь! Можете делать со мной что
угодно!
— Вы хотите, чтобы я именно так и записал?
— Да! Да! Я именно этого и хочу! Именно этого!
С. К. спокойно записывал.
— И еще один вопрос,— сказал он, поднимая го­
лову.— Вы собирались к Сушилину на дачу двена­
дцатого, не так ли? Так говорится в вашей записке.
— Я уже отвечал вам на это.
— А почему же не поехали?
— И на это я вам уже отвечал.
— Прошу вас напомнить мне ваши объяснения.
Генрих молчал. И С. К. тоже молчал. Молчание
было долгим и неспокойным — было видно, что Ген­
рих наливается ненавистью и вот-вот взорвется.
— Зачем?! — вдруг завопил он.— Зачем?! Кому
нужна эта игра кошки с мышкой?! Вы что, сами не
знаете? Вы же все знаете! Вы все отлично знаете!
— Конечно, — согласился С. К. — Знаю. Комсо­
мольского собрания, на которое вы сослались как на
помеху, на самом деле в тот день в консерватории не
было. Я хочу знать, почему вы и в этот раз сказали
неправду?
Когда они с Севкой остались одни, они долго гля­
дели друг на друга со значением.
— Он в самом деле так взрывается? — спросил
С. К. — Или только делает вид?
Утром в столовой мать протянула Инге адресо­
ванный ей конверт. Почерк был незнаком. Петька?
Впрочем, как она вспомнила потом, ей очень не
хотелось тогда вскрывать это письмо. Она читала и
никак не могла понять смысла, только ужас и тоска
все сильнее сжимали сердце.
«Стала ходить за братом Костей, покоя ему не да­
ешь. Если, Инга, не оставишь свои фокусы, поедешь
туда, куда недавно съездил твой папочка».
Когда она наконец поняла написанное, у нее так
ослабели ноги, что пришлось сесть. Она так и сидела,
стараясь собраться с мыслями. Это никак ей не уда­
валось. Она понимала только, что письмо о т т у д а .
Из той тьмы, в которой погиб отец.
Потом она встала и пошла в переднюю одеваться.
— Ты куда? — спросила ее из комнаты мать.
— В прокуратуру,— ответила она.— Меня опять
вызывают в прокуратуру.
Окончание следует
 Анатолий Ткаченко

ДИКАРИ РАССКАЗ

Художник Наталья Савинова

0пи прошли узенькой немощеной улоч­ ма. Нина взялась за кольцо калитки — и тут же, от-
1 кой, мимо заборов, отягощенных лозами ви­
нограда, свернули налево и остановились у
куда-то выкатившись, залаяла рыжая собачонка.
— Мальва! Это же Мальва! — воскликнула как-то
голубой калитки, за которой угадывался ши­
рокий двор, тоже в зелени, и сквозь зелень прогля­ испуганно Нина.— Михаил, Оленька, Сережа, посмот­
дывали стены беленого, просторно рассевшегося до­ рите... Живая! Только постарела.*.

33
 Из-за зеленой стенки хмеля и винограда появи­
лась женщина, вгляделась издали, медленно прибли­
зилась, хотя при ее сухости и завидном росте она,
кажется, могла бы бегать. На громкое приветствие
Нины: «Здравствуйте, Алевтина Кирилловна!»— слег­
ка кивнула и спросила:
— Что вы хотели?
— Не узнали меня, да? Я Нина, жила у вас... Вот
и Мальва уже узнала меня. — Собачка виляла хво­
стом, вертелась около Сережи, подпрыгивала, стара­
ясь понюхать карман, где лежала шоколадная кон­
фета.— Еще домик у вас снимали, зеленый...
— Когда это?
— В шестьдесят третьем...
— О, милая, за это время тут перебывало...
— Да нет, вы должны вспомнить,— перебила хо­
зяйку и заволновалась Нина: ей до слез захотелось,
чтобы хозяйка узнала ее, вот она же помнит Алев­
тину Кирилловну, двор, зеленый домик... И Михаила,
и детей она вела именно сюда.— Вы еще петь меня
просили — «Подмосковные вечера»...
— А-а,— задумалась на минуту женщина и вро­
де бы потупила в согласии глаза.
Михаил опустил чемоданы, достал сигарету и, уди­
вляясь, что разговор затягивается по сущему пустя­
ку — кто кого помнит, обратился к хозяйке сам :
— Мы насчет комнаты. Нет ли у вас свободной?
Алевтина Кирилловна живо повернулась к нему,
усмехнулась едва заметно, указав взглядом на Ни­
ну: «Вот ведь закружила голову!» Прикидывая что-то
в уме и строго, внятно выговаривая каждое слово,
сказала:
— Одной комнаты нету. Берите два домика. Вам
отдельно, детишкам отдельно.
— Зеленые?
— Ну да, зеленые.
— Ой, я так и знала, что все будет хорошо! Я
же тебе говорила, Михаил. Сережа, Оля, берите свои
вещи, пойдемте.
Нина пошла впереди по мощенной серым камнем
дорожке, за стенкой из хмеля и винограда свернула
налево, остановилась у крайнего домика, похожего
на снятый с колес вагончик-теплушку. Дверь была
открыта, виднелись две железные кровати, застлан­
ные одеялами, вложенными в простыни, тумбочка,
на окошках белые, как в общежитии, шторки.
— Мы здесь, Михаил, а ребята там.
Оля и Сережа бросились к соседнему домику, вбе­
жали в него и затеяли спор: кому какая должна до­
статься кровать? Домики стояли рядом, между ними
едва помещались три старых абрикосовых дерева да
деревянный, врытый ножками в землю, стол. Михаил
пронес к тумбочке чемоданы, вытер платком лоб и
пошел улаживать бурную перебранку между детьми.
Нина присела на краешек правой койки, «ее койки»,
и тихо засмеялась. Она смеялась, а слезы щекотали
ей кончики век — не капали, растворялись в глазах,
делая все смутным и отдаленным. Нина уговаривала
себя: «Ну ладно тебе, ладно. Вот и приехала, уви­
дела опять свой Крым. И домик тот же, и кровать...
Как десять лет назад. А море, а солнце?.. Тебе бу­
дет хорошо, может быть, как тогда».
Михаил спокойно, рассудительно беседовал с Алев­
тиной Кирилловной о плате, давал ей задаток, спра­
шивал — не продает ли она молоко, яйца; где умы­
вальник, где туалет; большие ли очереди в столо­
вой, какие продукты в магазине; не очень ли бес­
34
покойные у Алеьтины Кирилловны жильцы и т. д.
Он, кажется, кое-что вносил в записную книжку —
для памяти. Михаил везде Михаил — обстоятельный,
дотошный, точный в мелочах.
Он вошел, принялся разбирать вещи; находил для
них гвозди, удобные места. Часть менее нужных
оставил в чемоданах, а платьица, рубашонки, тру­
сики сложил стопкой и отнес к детям. Вернулся, ска­
зал, обдумав наконец разговор с хозяйкой:
— Жить можно, и море недалеко.
Взяв сумку и сетку, Михаил посмотрел на Нину
и не позвал ее в магазин: решил, наверное, что она
очень устала. Зато ребятишки во дворе прицепились
к нему, и слышно было, как все вместе они шли
к калитке. Оля и Сережа вертелись вокруг отца, рас­
спрашивали: «А виноград еще не спелый? А мы на
море пойдем?..»
Ходили они по поселку долго.
Нина умылась, переоделась, прилегла на кровать
и, кажется, задремала. Потом за «гонкой стенкой про­
звучал отчетливый, довольный голос Михаила:
— Мамочка, приглашаем тебя ужинать!
На столе под абрикосовыми деревьями имелось все
для первого крымского ужина: персики, помидоры,
круглая желтая дынька «Любимица», бутылка рис­
линга, кефир. Были выложены и дорожные припасы:
колбаса, сыр, печенье. Дети ели персики, и Сережа
уже закапал рубашку. Оля выговаривала ему, не ви­
дя, что у самой персиковый сок стекает по руке в ру­
кав белого платьица. Дома Нина могла бы накри­
чать на них, но здесь не сможет — не хватит голоса,
нет охоты; спокойно, даже безразлично подумала:
«Начинаем активно отдыхать».
Михаил налил ей вина, подал стакан, чокнулся:
— За твою сбывшуюся мечту!
Нина подержала в руках персик — упругий, жел­
тый, пушистый, похожий на спрятавшего голову
цыпленка,— надкусила, и сок капнул в подол хала­
та. Она засмеялась, вспомнив слова грузина на Цент­
ральном рынке: «Персик кушать — надо голый раз­
деваться». Прибежала Мальва — и сразу к ее ногам.
Нина дала ей колбасы, печенья, провела ладонью по
рыжей, седеющей, будто выцветшей шерсти. Собака
узнала ее — конечно же, узнала, вот и глаза сму­
щенно отвела: стыдится своего первого лая.
А вечер был негромок и свеж. По улочкам и пе­
реулкам, сквозь густые сады, море проникало вла­
гой и едва уловимым шелестением. Пахло дымками,
яблоками, полынью... И каменный зазубренный хре­
бет был действительно сиреневым.
Они шли по берегу, и Нина удивлялась, как
2 тесно, многолюдно стало здесь. Дома отды­
ха, пансионат, туристская база отгородили
железными сетками свои пляжи, понастрои­
ли киосков, заасфальтировали набережные. Залив
расчерчивают синими полосами прогулочные тепло­
ходы, слышится музыка, экскурсоводы мегафонными
голосами приглашают посетить «красивейшую бухту
Кара-Дага — Сердоликовую». По набережной, да и по
поселку отдыхающие ходят в купальниках и плав­
ках, а тогда, помнится Нине, раздевались только
у воды; свободнее простирался берег, чище синел
залив*
 Она показывала детям и Михаилу:
— Вот домик поэта Волошина, там мыс Хамелеон,
на этом холмике — склеп: там похоронен первый хо­
зяин коктебельский, до революции еще.
Вышли на широкий, пустоватый, без навесов и пе­
регородок пляж.
— А тут дикари тогда купались, и сейчас, види­
те, дикари. У кого путевок нет... Правда же, хорошо
здесь?
Нина заспешила, почти побежала, потом останови­
лась: «Да, то самое место... Недалеко от холма со
склепом... Ручей — вот он, в нескольких шагах...»
Сказала, опуская сумку, снимая босоножки:
— Посмотрите, какой пляжик: и песок и галька.
Лучше не найти.
На берег накатывались хлесткие волны, шелестели
цветными камешками. Оля и Сережа бросились к во­
де, но тут же отступили, едва намочив ноги: вода
была зеленой, сверкающей, дышала вольным, бес­
шабашным ветром, пугала бескрайностью и глуби­
ной. Они впервые увидели настоящее море. И при­
тихли, растерянные, оглянулись на родителей: «Мож­
но, как в речке, бултыхаться и плавать? А вода не
замутится, а море не рассердится?»
Михаил обнажил свое молочно-белое, хорошо тре­
нированное тело, помахал руками, попрыгал неторо­
пливо, глубоко вминая пятками песок, разбежался и,
резко бросив себя вперед, нырнул в воду. Вынырнул
метрах в пятнадцати, фыркнул. Покрутил головой,
поплыл к бую. Назад плыл на спине, медленно: по­
казывал детям, что море ласковое, его не надо боять­
ся. Выйдя на песок, он расхохотался, подхватил од­
ной рукой Олю, другой Сережу, понес их купать, при­
говаривая :
— Водичка чистенькая, солененькая. Такую водич­
ку любят все мальчики и девочки на свете.
Нина расстелила плед, легла спиной к солнцу, по­
ложила голову на руки: теперь она свободна — отец
и дети не скоро вспомнят о ней. Можно подумать
кое о чем, дать волю своей давней памяти.
Да, это тот песок, те камни... И был август шесть­
десят третьего... Каждый день она приходила сюда
с Олегом... А солнце, кажется, было еще больше, а
море, горы — еще прекрасней... Но сначала... Снача­
ла она получила двойку на первом же экзамене
в Инженерно-физическом институте (тогда все хоте­
ли стать физиками) и, несчастная, бродила по Мо­
скве. Никак не могла решить, что для нее лучше:
попробовать поступить в какой-нибудь техникум или
ехать домой, в рязанскую деревню, готовиться, ждать
еще год?.. Подружки по общежитию сами метались,
советовали и то и другое. Забрела она раз на Патри­
аршие пруды, выпила чашку кофе, села на скамей­
ку и смотрела на черных лебедей. Сидела долго. Лю­
ди приходили и уходили, старички читали газеты.
И вдруг ее кто-то окликнул: «Грустите, девушка?»
Рядом сидел парень, темноволосый, в светлом костю­
ме и отличных коричневых полуботинках. Он курил
сигарету, щурился, и лицо его, с крупноватым пря­
мым носом и тонкими резкими губами, было печаль­
ным. «Догадываюсь,— сказал парень,— откуда ваша
грусть: провалилась на экзаменах. Сочувствую, но по­
мочь не могу: сам срезался.— Он помолчал немно­
го.— И вообще, редко кто поступает с первого раза —
вундеркинды какие-нибудь. А мы, значит, простые
смертные. Не будем, однако, кончать самоубийством:
считаю, и мы пригодимся на этом свете». Парень
рассказал, что сдавал в авиационный, сам москвич,
спросил Нину, откуда она, куда поступала. И Нина
охотно, даже с радостью — так он был прост, внима­
телен — поведала ему о своей беде. Они познакоми­
лись. Три или четыре дня Олег назначал свидания —
ходили в вино, рестораны. А потом рано утром явил­
ся в общежитие, сказал: «Еду в Крым, отец отпустил
развеяться. Поедем, Нина! Плюнь на все — и поедем.
Солнце, море!..»
Прибежала Оля. шлепнулась на спину матери,
мокрая, холодная. Нина вскрикнула, столкнула ее на
плед. Оля хохотала громко, по-отцовски, и серенькие
глазки ее светились зеленью морской воды. Она что-
то хотела сказать и не могла выговорить: так полна
была морем, солнцем, радостью! Нина подумала:
«Ведь я не любила ее, первую... При чем же она?.«
Прелестная девочка растет, с характером, отлично ри­
сует... Не то что Сережка...» Оля умчалась к воде,
принялась возиться с отцом.
«Солнце, море...» — сказал Олег, и Нина согласи­
лась, не думая: в каком-то шоке, восторге, полуза­
бытьи. Они поехали на «Запорожце» — том еще, гор­
батеньком. Вдвоем, по Симферопольскому шоссе,
в Крым. Неслась под колеса дорога, сквозили за стек­
лами леса, деревеньки, впервые явилось ощущение
движения, пространства. Ведь дальше Рязани не ез­
дила Нина из своей деревни... В Туле они пообедали,
а ночевать остановились в маленьком городке Чернь.
Олег долго добивался отдельного номера, кажется, су­
нул десятку старушке — хозяйке деревенской гости­
ницы. Потом они пили вино, сидя на железных кой­
ках, потом, уже ночью, Олег неожиданно грубо обо­
шелся с нею, как-то нервно, жадно вырвал у нее пер­
вую ночь. Впрочем, это теперь ей тав кажется. Тогда
она простила ему, потому что утром он был еще бо­
лее нежен, промокал платочком слезы на ее глазах,
и у самого выкатилась слезинка. Нина простила, но
черное пятнышко отметилось, наверное, где-то в ду­
ше, иначе сейчас не припомнилась бы горечь...
— Мамочка! — крикнул Михаил.— Почему ты не
купаешься? Сгоришь!
Да, эта Чернь... Ерунда. И слово-то какое... Сама
придумала: Чернь — черное пятнышко... Они приеха­
ли в Крым, сюда, поселились у Алевтины Кириллов­
ны. Был август, много фруктов, все стоило совсем
дешево, было солнце, море. И — любовь. Без ненуж­
ных слов, оглядок — вольная, как ветер здешний, го­
рячая, опаляющая, как эти берега. И сейчас вот при­
помнила Нина — и душа засветилась, наполнилась
легким теплом.
— Иду! — ответила она, вскочила, побежала к мо­
рю.
Плавала Нина легко, в воде почти не утомлялась
и дивилась этом у: ее родная деревенька — суходоль­
ная, речушку курицы вброд переходили. Несколько
раз, правда, в Оке купалась — в Рязани. А приехала
на море — и поплыла, будто перепонки появились
на руках и ногах. Олег шутил: «Твои предки не
обезьянами — рыбами были». В то лето она, пожа­
луй, и летать могла бы научиться.
Михаил достал из сумки часы, глянул, покачал
головой:
— Все. На первый раз хватит.
Пока он одевал ребят, уговаривал Сережу не хны­
кать — море будет и завтра, и много дней еще, а сей­
час обедать пора,— Нина лежала на спине, смотрела
в небо. От небесной пустоты, яркости в глазах у нее
вспыхивали горячие темные пятна и виделись... да,
виделись лебеди... Черные лебеди красными клювами
ловили кусочки белого хлеба. Маленькая серьезная
девочка щипала булку — кусочки снежинками пада­
ли в пруд.
Собрались, размеренно зашлепали резиновыми
панталетами по пляжу. Оля собирала камешки (она
уже знала о коктебельских камнях, успела погово­
35
рить со старушками «камнеманками»), радовалась,
если попадался прозрачный, называла его непремен­
но сердоликом. Сережу «спек» южный зной, он хо­
тел пить, спрашивал у отца, почему море соленое:
«Чистенькое, а соленое?» На набережной выпили по
пивной кружке квасу, отдохнули и пошли в поселок.
У самой большой столовой «Волна» стояла длинная
очередь — хвост тянулся из двери метров на два­
дцать.
«Сколько народу! — опять удивилась Нина.— А
ведь дичь была, место для дикарей. Где же мы обе­
дали?..» И не припомнила: такая стеклянная, гудя­
щая вентиляторами столовая разве что присниться
могла, да и фанерных киосков на берегу не больше
двух-трех красовалось. Она начала вглядываться
в очередь: может, знакомые попадутся? Но лица под
шляпками, зонтиками казались одинаковыми, лишен­
ными определенных черт, словно люди позабыли свои
лица дома. Зато руки, плечи, ноги, цветные купаль­
ники жили здесь в полную силу!
Через час пообедали, вернулись домой и спрята­
лись в свои зеленые, прохладные домики-вагончики.
Михаил составил график экскурсий, со­
3 брал семью за столом под абрикосовыми де­
ревьями, читал:
— Пункт первый. Сердоликовая бухта.
Экскурсия на теплоходе «Феодосия». Сбор сердоли­
ков и агатов. Билеты — рубль сорок на человека. Со­
гласны?
Оля вскочила, обежала стол, поцеловала отца
в щеку. Сережа уловил слова «бухта» и «теплоход»,
сказал, что поплывет, но чтобы шторм был настоя­
щий.
— Пункт второй. Поездка в Старый Крым. Би­
лет — рубль двадцать. Увидим армянский монастырь,
мечеть Узбек-хана, могилу писателя Грина — автора
«Алых парусов». Ваше мнение?
— Есть там и домик Грина! — торопливо, обхва­
тив рукой шею отца, прибавила Оля.
Сережа ничего не понял, однако догадался, что
алые паруса не плавают по морю, заявил:
— Лучше купаться пойду.
Оля стала его уговаривать, называть дурачком.
Она испугалась: из-за него поездка может не состо­
яться. Отец успокоил ее, что-то шепнул на ухо, а
вслух проговорил:
— Проведем дополнительную беседу, убедим.
Дальше. Пункт третий. Пеший поход на потухший
вулкан Кара-Даг. Самостоятельно — бесплатно, с
группой — шестьдесят копеек.
Нина отошла в сторонку, налила в таз воды, при­
нялась стирать. Михаил дочитал график — в нем чис­
лились экскурсии в Генуэзскую крепость, в галерею
Айвазовского, еще что-то,— подсчитал общую сум­
му расходов — 18 рублей 44 копейки, пощелкал язы­
ком, сокрушаясь невероятными тратами, тряхнул ре­
шительно чубом : ничего, все это надо! — и скоман­
довал :
— А теперь на море!
Ребята, приученные отцом заботиться о своих ве­
щах, побежали за плавками, зонтиками, шлепанцами.
Михаил приблизился к Нине, положил руку на ее
плечо, нарочито, но с удовольствием удивился:
— Ты уже загорела, мамочка? Мы рады. Сегодня
что же, не пойдешь?
36
— Видпшь, кое-что надо постирать.
— Ну, ну... Мы тебе дадим за это отгул. Правда,
Оля?
— Правда, правда! Я сама в другой раз... Не ску­
чай, мама!
Они ушли, еще раньше разошлись другие жиль­
цы Алевтины Кирилловны — некоторые, молодые, ис­
чезают с рассветом, всего здесь у нее человек два­
дцать,— и стало совсем тихо. Шумно же очень во
дворе не бывает: жильцы умело рассованы по при­
стройкам, вагончикам, чуланам, один бородач живет
в туристской палатке за будкой Мальвы; деревья, ку­
старник, живые изгороди из виноградных лоз,— ни­
кто никого не видит, и встречаются лишь у калитки
да возле уборной.
С берега накатывался ровный, неумолчный, напря­
женный гул. Но это не от шторма, не от прибоя —
море звучит только ночью. Тысячи людей двигались,
говорили, смеялись, будоражили воду. Потому, на­
верное, в пустом затененном дворе все казалось вя­
лым, сонным, и Нина вздрогнула, услышав:
— Постирушками занялась?
Алевтина Кирилловна села за столик, по-мужски
облокотилась (будто ей сейчас подадут обед), начала
неторопливо разглядывать Нину, чуть смешливо щу­
ря запавшие в бровях и веках черные, хорошо видя­
щие глаза. Нина не знала, о чем заговорить с хозяй­
кой, сказала, что испугалась ее голоса, так здесь ти­
хо и сонно. Алевтина Кирилловна, все еще разгляды­
вая Нину, спросила:
— С тем-то как же, не получилось?
— Значит, вы узнали? — Нина выпрямилась, от­
ряхнула с рук пену, поправила волосы и засмеялась,
не зная, почему.
— Сразу узнала. Сколько перебыло, а тебя узна­
ла. За эти «Подмосковные вечера»... Вижу, с другим.
Чего, думаю, она прыгает, как перед тетей родной.
Тут тети-то не всяких родных пускают... И того не­
множко помню — такой высокий, чернявый.
— Не получилось,— сказала Нина.— Любила, и
вот...
— Может, к лучшему. Любимые редко нас любят.
Отведя взгляд, как бы потеряв к собеседнице ин­
терес, Алевтина Кирилловна задумалась — полдень
у нее, видимо, время отдыха,— а Нина вспомнила
тот, дивный для нее Крым.
Вставали они поздно, что-нибудь ели, бежали
к морю; после обеда возвращались и запирались
в вагончике; вечером опять шли купаться. Лазали на
Кара-Даг, в горы, но не часто. Никаких графиков
не составляли, да и не выполнили бы их: были за­
няты друг другом. И осталось в памяти много солн­
ца, моря, простора. От любви, конечно. Они и рук не
расцепляли, ходили связанными. Алевтина Кириллов­
на сказала раз: «Ты не очень-то любись, девушка,
с животом уедешь». Засмеялась Нина: «Хоть с двой­
ней!» Ей не очень нравилась мрачноватая хозяйка, а
сейчас вот она понимает: догадалась Алевтина Ки­
рилловна, что парочка — гулящая, не попросила па­
спортов для прописки. Зато уж прощались весело, как
родные. Олег шампанского набрал, пили за этим сто­
ликом, пели самые хорошие песни. Потом Алевтина
Кирилловна проводила их до автобуса и поцеловала
обоих, приглашала на будущее лето, домик обеща­
ла оставить.
— А этого-то любишь?
Нина опять едва не вздрогнула — у хозяйки голос
резковатый, и заговаривала она неожиданно, когда
хотела, будто и не прерывалась беседа,— ответила,
чуть подумав, натирая мылом Сережину курточку:
Нет. Наверно, все потратила на того.
 — Не обидно ему?
— Не знаю. Не спрашивала. Верная жена — этого
ему вполне достаточно.
Алевтина Кирилловна отвела взгляд — по-своему,
печально покачала головой:
— Видный мужчина. Красавец. И ребятишек
очень любит. Ты за ним — как за каменной Стеной.
Где работает-то?
— Инженер. Строитель.
— Хорошая специальность. Квартиру небось кар­
тинкой отделал.
— Это уж точно! — Нина засмеялась, сказала: —
Вам бы такого мужа.
Алевтина Кирилловна ничуть не обиделась, не
смутилась, грубовато, по-мужски тряхнула короткой
седой прической.
— Не попался такой. Как своего схоронила после
войны — израненный был, так одна за мужика и за
бабу. Сватались всякие, погляжу: не мужик — му­
жичонка. Один пьянь непросветная, другой в тепле
помереть хочет. А такой не попался. Такому я бы
душу отписала, не только сберкнижку.
Нине опять захотелось рассмеяться, но она сдер­
жала себя — очень уж серьезна была хозяйка,— уча­
стливо спросила:
— Дети приезжают?
— У меня их нету.
«Как? — едва не крикнула Нина.— Вы одна, сов­
сем одна?.. Зачем же столько жильцов, заботы? Да
я бы на вашем месте...» И хорошо, что промолчала,
потому что Алевтина Кирилловна снова задумалась,
глядя в сумеречную виноградную листву.
Нина пожурила себя за болтливость: надо же, сов­
сем обабилась — любопытство одолевает, язык сам
по себе существует, не слушается. Вот уж точно: кто
кого меньше всего жалеет — так это баба бабу.
И сразу ей припомнился бульвар у кинотеатра
«Россия», пестрый полдень, шумит фонтан... Они
только что вернулись в Москву, пообедали в шашлыч­
ной «Эльбрус» и сидели — им надо было что-то ре­
шить... Ну, как быть дальше. Вернее, ей, Нине... Олег
выпил много сухого вина, курил, думал. Прошли ми­
мо и поздоровались с ним три девицы и два парня,
сели на соседнюю скамейку. О чем-то суматошно бол­
тали, смеялись: должно быть, выпили крепко. Потом
одна девица, с белыми патлами до пояса (запомни­
лось же!), сказала довольно громко: «Олежек* третью
свозил в Крым на папином «Запорожце». Сердце
у Нины больно екнуло и замерло, она хотела вско­
чить, крикнуть крашеной блондинке: «Врешь,
врешь!» Но к ней полуповернулся Олег, отгородив ве­
селую компанию спиной, и заговорил. Голоса его
Нина почти не слышала, а говорил он громко, уве­
ренно. Наконец она поняла главное: у родителей
Олега одна маленькая комната, и он не может взять
ее, Нину, к себе даже переночевать. Она должна ехать
домой, в деревню, он купит ей билет и проводит.
Скоро он приедет сам, кое-какие дела уладит, поды­
щет комнату — и приедет... Она послушалась, уеха­
ла, поступила в колхозный детсадик воспитательни­
цей, ждала. Ждала, хоть и плакала иногда, вспоми­
ная скамейку, фонтан, крашеную блондинку. Зимой
не вытерпела, отпросилась, приехала в Москву. За­
чем? Теперь смешно и спрашивать: ни адреса Олега,
ни места его работы она не знала. Улыбчивая работ­
ница справочного бюро ответила, что Олегов Соснов-
ских в столице числится более двухсот. Отчества Ни­
на тоже не знала, да и фамилия — свою ли назвал
Олег? Она бродила весь день, замерзла, приставали
подвыпившие мальчики... Зачем-то пришла на буль­
вар, у кинотеатра «Россия» села на ту скамейку.
В сумерках стал присматриваться к ней милиционер,
и она уехала на вокзал.
Алевтина Кирилловна по-прежнему молчала. Ни­
на прополоскала белье, выплеснула воду, принялась
развешивать платьица и рубашки на веревку, привя­
занную к абрикосовым деревьям. Алевтина Кирил­
ловна поднялась, не говоря ни слова, удалилась к се­
бе в беленый дом, через несколько минут появилась
вновь, неся два стакана и графин.
— Давай-ка выпьем винца,— сказала она невесе­
ло.— Сама готовила, чистый виноград.
Вино было терпкое, золотистое, холодное. Очень
хорошее вино. В Москве о таком бы сказали знатоки:
«Настоящий сухарь!» Выпили по круглому стакану,
поулыбались друг другу — так просто, от хорошего
вина. Глаза у хозяйки немножко заслезились, стали
хитровато-отчаянными.
— Правда же,— заговорила она, как бы вцепля­
ясь взглядом в Нину,— бабой лучше быть. Вот и по­
говорили с тобой и выпили. А тогда приехала — тыр-
мыр, фу ты, ну ты! Дурочка, думаю, и все.
Нина вздохнула и покачала головой:
— Нет. То не забывается. То было, как это ви­
но... И приехала, чтобы вспомнить. Душа болела.
— Что же теперь скажешь?
— Не я здесь была. Крым вроде тот — и другой.
Солнце вот не такое, море обмелело...
— Сама ты не такая.
— Это уж так.
— Послушай меня, старую. Из-за любви этой тре­
клятой я вот одна осталась. Перед войной мы только
сошлись, а потом он больной вернулся... Вроде как
в девках жизнь провела, ему верность хранила. А у
тебя детишки хорошие. Посмотрю — плакать хочется
за себя. Любишь — ну и люби того, как память.
А этого жалей — таких-то дельных, заботливых те­
перь и не сыщешь.
— Спасибо за совет.
— Не сердись. Посмотри на меня — что с бабсй
делается: без детей, без мужа сама в мужика обра­
щается... у меня усы растут... Красотка была, не ху­
же тебя... Деньги зарабатываю, дикарей принимаю.
На кой они мне!.. — Алевтина Кирилловна еле внят­
но выругалась.— Лишь бы одной не быть — боюсь од­
на, страшно одной.
Минуту или две они слушали душную тишину
двора и напряженный гул берега и сидели бы так,
наверное, долго, выговорившись и утомив друг друга,
но хлопнула калитка, зазвенели голоса Оли и Сере­
жи: Михаил и дети пришли с пляжа.
Хозяйка поднялась, взяла со стола стаканы и грат
фин, молча удалилась в свой дом.
Сегодня был жаркий, какой-то бездонно
4 высокий, сверкающий необъятным морем
день. Он оглушил их солнцем, изнежил про­
хладой зеленой воды — они пропустили обед,
вернулись вечером, напились молока и разбрелись
спать. Михаил уснул сразу, и вправду как убитый,
даже на бок не повернулся. Нина полежала, при­
жмуривая непослушные веки, пошла укрыть детей.
В их домике пахло сухим жаром и чем-то очень дет­
ским, молочным. Потрогала голую спину Сережи •—
кожица упругая, будто персиковая: Крым выветрил
37
 из него московскую сырость. Подумалось: как мило­
стиво море к детям! Побродила по двору с сонной ус­
лужливой Мальвой. Вдруг захотелось сходить на бе­
рег, посмотреть море, которое ночью и в самом деле
черное, но одна идти побоялась. Легла на свою уз­
кую железную кровать.
Говорят, что можно возненавидеть мужа, если он
храпит. Михаил дышал сильно, чисто и едва слыш­
но. Некурящий, здоровый человек... Всхрапывало
лишь море среди тихих домов, выдыхая волны на
песок и гальку. Но разве может кто ненавидеть та­
кое море?
И все равно не спалось. Ведь за долгое время
у Нины по-настоящему свободными выпали только
эти дни. В деревне, куда они ездили каждое лето к ее
матери и сестрам, приходилось хозяйствовать. А до­
ма — и говорить нечего: работа, магазины, кухня,
стирка, глажка. Правда, Михаил помогает. (Он и
в деревне косит, пашет, ладит плетни, рубит голо­
вы гусям —JI- всему научился. Председатель колхоза
сказал как-то: «Мне бы в бригадиры энтого москви­
ча».) Помогает даже в любом женском деле. Не пред­
ставляет Нина его иным — иной был бы уже не Ми­
хаилом. И спит вот сейчас примерно, старательно, за­
служенно. Как строит крупноблочные дома, стирает
пеленки, пашет землю... Разбудить и поругаться ну
совсем не из-за чего.
«Видный мужчина. Умница. Красавец». От кого
только Нина не слышала этих слов! Алевтина Кирил­
ловна то же сказала. Однако старуха не так проста.
Если подумать хорошенько о ее высказываниях, по­
лучается вот ч то: ты не удержала свою любовь —
довольствуйся теперь детьми, а я, хоть и одинока
и несчастна, но не изменила даже мертвому. Баба
уколет бабу при случае, без злости уколет. Нина зна­
ла это — такова уж несчастная натура женская,— и
все-таки ей хотелось оправдаться. Больше перед со­
бой, конечно.
Она искала Олега, ждала... В июле опять приеха­
ла поступать в Инженерно-физический, готовилась,
ходила на консультации. За первый экзамен, по фи­
зике, получила пять, а перед вторым... встретила Оле­
га. На Патриарших, там же. Она едва не бросилась
к нему, и он увидел ее, да, увидел, но лишь на мгно­
вение, кажется, дрогнули его губы, а взгляд остался
прежним, рассеянным и чуть усталым. И все же, про­
ходя мимо него, Нина сказала негромко: «Здрав­
ствуй, Олег!» Он не отозвался, не кивнул. Спутники и
вовсе не заметили ее. На следующий день она писала
работу по математике и схватила тройку. Была ли
виновата встреча с Олегом — можно теперь гадать,
тогда же тройка означала: забирай документы, про­
щайся с Инженерно-физическим (абитуриентов — пять
на одно место). Тут-то Нина и познакомилась с Надь­
кой Бочарниковой, завалившей оба предмета. Моск­
вичка Надька без особой печали забирала — совала
в сумочку — свои бумаги. Увидев плачущую Нину,
сказала: «Дура, побежали в Историко-архивный, там
недобор!» И точно, побежали, сдали документы. Надь­
ка описала все так: «Вернешься домой — в третий
раз не приедешь, а здесь м ы зиму пересидим и снова
попробуем или переведемся куда-нибудь». Поступили,
да и остались в Историко-архивном, прижились. Спу­
стя два года Нина вышла замуж за Михаила Бочар­
никова, брата Надьки.
Море реже всхрапывало, глубже засыпая, и силь­
нее слышалось свиристение цикад. Они заполнили со­
бой все черное пространство ночи, скрипели, жужжа­
ли, улюлюкали. Чудилось, они сползались к домику,
и если приглядеться — яз каждой щели торчат их
усики, выпуклые глазки... Вспомнились деревенские
38
сверчки... Хриплый голос бабушки на Нининой свадь­
бе: «Мы никогда не выходили по любови, любовь —
тьфу! Мы ждали хороших купцов, потому что това­
ром богаты».
Нина вроде бы не ожидала «купца», однако по­
лучилось по-бабкиному... Привела Надька в институт
братаь познакомила. И чуть ли не после первого его
взгляда Нина почувствовала: «Все — это муж». Ми­
хаил стал ходить, приглашал в кино, иногда в кафе.
Он работал на стройке прорабом, имел однокомнат­
ную квартиру. Надька напевала: «Иди за Мишку, не
пожалеешь, он у нас основательный». И даже когда
Нина рассказала ей о своей поездке в Крым, ничуть
не удивилась: «Банальная история, с кем не быва­
ло». Ее выбрали (вот он, бабкин характер!), она была
выбрана, почти как куплена. И вышла за Михаила.
\ «Купец» оказался серьезным — все распланиро­
вал, разметил, начал строить семью, словно крупно­
блочный дом. Родился первый ребенок — получил
двухкомнатную квартиру, второй — трехкомнатную.
Мебель, вещи покупали по строгой семейной «сме­
те», все в свое время. Он не пил, не курил, охотно
работал, не считаясь со временем. Работал на строй­
ке, дома, в деревне... И дети, конечно же, были за­
планированы и появились точно в намеченные сро­
ки. А Нина так и не назвала его ни Мишей, ни Ми­
шенькой. Товар остался товаром.
Нине подумалось: пожалуй, в первую же встречу
с ней он решил: «Деревенская, крепкая, красивая
девка. Хозяйкой будет. Детей здоровых народит».
Ведь он третьего хочет... И Нина едва не заплакала
от защемившей сердце неприязни к спящему спо­
койно мужу.
Такие приступы бывали у нее не часто, но всякий
раз делали Нину больной, и лишь внутренняя устой­
чивость — наверное, «деревенская» — понемногу успо­
каивала, усмиряла ее. Надька видела это и однажды
сказала: «Не любишь Мишку... А ты измени ему,
еще раз будешь виновата, легче стерпится». Для
Надьки переменить мужчину так же просто, как пе­
рейти из института в институт. Нина отругала ее,
попросила никогда ничего подобного не говорить, а
потом плакала так, будто и в самом деле изменила
Михаилу. Она знала, чувствовала: он простит ее,
молча, не упрекнет и взглядом. А что будет у него
в душе?.. От ужаса перед тем, что будет у него в ду­
ше, Нина, наверное, и плакала.
Примиряли дети, сближали и, находясь между ни­
ми, словно бы и отдаляли, не давая им настолько
сблизиться, чтобы оттолкнуть друг друга. Примиряла
работа, суета, жизнь. Примиряла и надежда: «Сжи­
вется — слюбится».
Нина поднялась, накинула халат, пошла к детям.
Сережа опять раскрылся, лежал лицом вниз, будто
загорал на пляже, а Оля спала спокойно — так и не
шелохнулась с вечера, по-отцовски. Нина присела
на краешек Сережиной кровати, успокаиваясь, вздох­
нула от мысли: «Как хорошо им здесь! Спят под му­
зыку цикад, шелест виноградных листьев, легкое бор­
мотание моря. Наберутся тепла, йода, напитаются
фруктами... Оля будет лучше учиться, Сережа мень­
ше болеть...» Сама же она спала кое-как, виделись
кошмары, кружилась голова. Днем ей было легко, ра­
достно — ночью, словно расплачиваясь, она мучилась
полусном. Нине казалось: это оттого, что Крым —
земля древняя, многие племена и народы погребены
в каменистой, знойной земле; возникали и рушились
в пламени города; лилась кровь киммерийцев, гре­
ков, скифов, сарматов... И до сих пор вот в дыхании
крымском, в испарениях почвы и растений, особенно
душными ночами, как бы витают неясные видения
страшного прошлого.
 Черноту ночи подсинил далекий рассвет, обозна­
чились гранитные зубцы хребта. Резче запахли ку­
сты тамариска, полынь и шалфей, даже от Мальвы,
когда она невесело, досадуя, выползла из конуры,
потянуло запахом влажной шерсти. Все остывало, го­
товясь к горячему восходу солнца.
Михаил бормотнул во сне: «Спи, спи...», поворочал­
ся и затих — как утонул в глубокой воде. Нина на­
крыла ему ноги, поправила подушку. И удивилась:
ни обиды, ни злости уже не было. Колыхнулась в ду­
ше жалость: «Ну, такой... Не виноват, что такой... Не
для себя старается... Себе ему ничего не надо... И по­
чему не любить такого?.. Кто придумал любовь? За­
чем она? Все ее проклинают и все о ней говорят.-
Надо любить человека за его добро, дружбу, вер­
ность... Кто был счастлив от любви?..» Нине захоте­
лось поцеловать Михаила, хотя бы спящего, она на­
клонилась, приблизила губы к его щеке и не смогла
притронуться: комок, упругий, упрямый, сидевший
где-то в груди, у горла, оттолкнул ее, не дал поцело­
вать. «Дура, идиотка, психопатка! — сказала себе Ни­
на.— Ну чего тебе сделал тот? Он же негодяй, мел­
кий, шкодливый негодяй. И трус к тому же. Ты же
знаешь, видела...»
Да, она еще раз видела Олега. Было это года че­
тыре назад, на Большой Садовой, недалеко от Пат­
риарших (значит, живет он где-то в том районе). Па­
дал легкий снежок, тротуары раскисли. Нина несла
свою обычную сумку, торопилась. У киоска, где про­
давали апельсины, стояла очередь. Нина спросила,
кто крайний, и увидела, что от окошка, купив апель­
сины, отошел мужчина в дубленке, ведя за руку
мальчика лет пяти... Мало ли за день видишь людей
в большом городе!.. Лица мелькают, не запоминают­
ся, как на большом пляже, и нет нужды запоминать
их. А тут в походке, несколько ленивой, в повороте
головы, в сутуловатой спине она сначала почувство­
вала что-то до боли знакомое, потом, минуту спустя,
узнала: «Это же Олег!» Нина бросила очередь, по­
шла следом, будто потянули ее за веревочку. Нелов­
ко было, и любопытно, и стыдно... Он остановился
у газетного киоска, заговорил со старичком киоске­
ром, а мальчик снял варежку и принялся ловить
снежинки (носатенький, большеглазый, тонкогубый, он
очень походил на своего папу). Нина выждала не­
много; когда Олег поднял голову, сказала: «Здрав­
ствуй, Олег. Какой у тебя большой сын!» И снова,
как в прошлую встречу, у него вроде бы дрогнули
губы, но лишь на краткое мгновение, глаза же спо­
койно скользнули по ней, а зазвучавший голос был
и вовсе магнитофонным: «Да, это мой сын, однако
зовут меня не Олегом, вы ошиблись, гражданочка».
Он неторопливо, слегка сутулясь, пошел дальше.
С Ниной случился нервный шок: видя Олега с ребен­
ком, спустя столько лет, она не ожидала, что он
опять нарочито не узнает ее. Нина опустила сумку
на мокрый асфальт, поправила шапочку, провела ла­
донями по щекам, чтобы остудить лицо. Он удалялся,
а она шептала ему в спину: «Не может быть... Какой
негодяй!.. Мне же ничего, ничего не надо... Не по-че­
ловечески... Ребенка за руку ведешь...» Нина долго
брела по улицам, забыв сесть в троллейбус, и не мог­
ла остановить слез — от обиды за себя, за людей, спе­
шащих мимо, за жизнь, которая может вот так обой­
тись с любым живущим. Дома слегла — наверное,
простудилась. Несколько дней не ходила на работу.
И решила: навсегда переболела Олегом. Хотелось
лишь в Крым, побыть в своей юности, вспомнить...
Что? Зачем?.. Этого она не знала, не знает. Это в ду­
ше, которая сильнее ее существа.
Михаил и Оля собрались в Старый Крым.
5 Сережа отказался, не желая даже на один
день расставаться с морем. И Нине не очень
хотелось трястись в автобусе по горячему
асфальту, слушать бойкого экскурсовода, тарабарщи­
на которого тут же забывается. Разделились на две
группы. Проводили отца и Олю до автобуса, помаха­
ли им и пошли на пляж.
У дома поэта Волошина Нина придержала Сере­
жу. Окна во втором этаже были распахнуты, и в глу­
бине комнаты на красной стене четко виделась гип­
совая голова египетской царицы Таиах. Нина под­
няла Сережу на бетонный барьер набережной, сказа­
ла:
— Смотри.
— А почему у нее такая шапка большая, как
у гусара?
— Строгая, правда? — засмеялась Нина.
— Она спит, да? — спросил Сережа.
— Нет. Послушай:
Она забытый сон веков,
В ней несвершенные надежды.
Я шорох эна т ее шагов
И шелест чувствовал одежды...
Нина думала, что позабыла эти стихи, и вот че­
тыре строчки неожиданно вспомнились, словно дре­
мали где-то внутри нее. Их хорошо читал Олег. И еще
возмущался — почему це открывают в доме поэта му­
зей. Нина усмехнулась: «Боже, сколько возмущаю­
щихся на минуту, для позы! А съест румяный биф­
штекс, запьет вином — и доволен всем мирозданьем».
«Да, почему?» — Глядя в сумрачную тишину до­
ма, на едва видимые, от пола до потолка, стеллажи
с книгами, она ощутила в себе профессиональный
интерес: «Вот бы войти, посмотреть, покопаться
в книгах, архиве...»
— Пойдем, не хочу больше,— сказал Сережа.
Нина сняла его, взяла за руку, повела к лодоч­
ной станции — брать давно обещанный катамаран.
Им посчастливилось: отдыхающие, напитавшись кто
чем смог, только начали появляться на берегу, и
очереди не было. Сережа, увидев раскрашенные в
желтое и красное поплавки и сиденья колесных ко­
раблей, побежал выбирать самый красивый. Нина
сдала паспорт, получила квитанцию, сказала «спа­
сибо» спортивному чубатому парню, выразившему
желание сопроводить ее «в опасном морском плава­
нии», показала парню на сына: «У меня есть ры­
царь». Парень помог ей столкнуть катамаран, и они
с Сережей погребли от суши.
Ноги у Сережи едва дотягивались до педалей, но
он, вцепившись руками в решетчатое сиденье, греб
старательно, поглядывая на мать: «Как, не хуже,
чем ты, верно?» Нина кивала ему, говорила:
— Молодец. Не торопись только. Будем долго ка­
таться.
Берег отдалялся, дома, парки, солярии как бы
уплотнялись и потому видны были по всей дуге
Коктебельского залива, а кромка пляжа золотилась,
сверкала тысячами обнаженных тел, и оттуда нака­
тывался по гладкой воде тревожный шум, напомина­
ющий далекий прибой.
Под красными поплавками катамарана пузырилась
солнечная зелень — зелень, слепящая глаза, уходив­
шая в жутковатую темную глубь. Чудилось — дна во­
все и нету, и медузы, немо парящие у блескучей по­
верхности, тоже боятся темной бездонности.
Справа горбился черными глыбами Кара-Даг, сле­
ва мерцал в горячеющей дымке пепельный мыс Хаме­
леон, прямо перед ними едва видимой полоской мо­
ре соединялось с небом. Они бросили грести, при-
39
слушались: вода стеклянно пела, напряженная солн­
цем, берегами, пела о своей вечной несмиренности.
Нина сняла с Сережи рубашку и шорты, уговорила
побыть одному и, сбросив платье, нырнула в маня­
щую тревожную зелень. Когда она всплыла, откину­ Николай Урванцев
ла мокрые волосы, то испугалась немного: один
лишь катамаран, непомерных размеров, возвышался
в пустоте, а берега, даже глыбы Кара-Дага, огрузли
в воду, и море взбугрилось всей своей кипучестью,
подперло близкое небо.
Потом они загорали: Сережа лег на сиденье, Нина
вытянула ноги, уперлась в железный барабан колеса;
неощутимое дуновение невидимо относило их к Хаме­
леону.
Нине казалось, что для этих минут, для этого дня
она и стремилась в Крым — ощутить радость моря,
солнца, гор. И она счастлива сейчас. А если человек
может так наполниться радостью бытия, все другое Имя автора публикуемого ниже
он одолеет. Ведь и пословица говорит: «Нет худа без очерка— Николая Николаевича Урван-
добра». Разве можно представить, что Сережи, вот цева — известно геологам, геогра­
этого Сережи — с ее серыми глазами, худень­
фам, полярникам, путешественникам
кого, но, как и она, упрямого — не было бы на све­
те, на море, под солнцем, в Крыму?.. Нина не хоте­ нашей страны, да и не только на­
ла, боялась первого ребенка (оттого до сих пор носит шей: всего света. Еще в первой чет­
в себе вину и не может сблизиться с Олей), а Се­ верти века он совершил не меньше
режу жаждала, чувствуя в нем свое спасение. Он
походов и открытий в Арктике, чем,
явился, вот он — живой, дышит, видит солнце, впи­
тывает большими глазами живую зелень моря. скажем, Амундсен или Нансен.
— Поплыли туда,— сказал Сережа,— вон туда, где Урванцев открыл и разведал место­
желтый песок. рождение никеля на Таймыре — и
Пустынный желтый песок был у Хамелеона. На­ в городе Норильске сохраняется, как
чали грести, потихоньку поплыли мимо пристани, ди­
реликвия, Дом Урванцева, первый
кого пляжа. Невдалеке прошел теплоход «Феодосия»,
поднял крутую волну — катамаран подбросило, зака­ дом в этом городе.
чало. Нина порадовалась, что сын не испугался пер­ Лауреат Большой золотой медали
вой своей волны.
Географического общества имени
Тихая бухта дремала в безмолвии и зное. От се­
Пржевальского, Николай Николаевич
рой стены Хамелеона веяло кисловатым запахом вул­
канического пепла. Урванцев живет в нашем городе,
Выбрали чистенький бережок, причалили, перене­ каждый день приходит на работу
сли на сушу вещи, сумку с едой, устроили бивак. По­ в Арктический институт. Недавно
обедали сливами и хлеббм, напились квасу из бу­ друзья по работе, ученики — их ты­
тылки, и Сережа принялся строить крепость.
сячи — чествовали Николая Николае­
Нина легла на горячий песок, лицом к небу, за­
мерла, чувствуя, как ее тело насыщается теплом солн­ вича в день его восьмидесятилетия.
ца и прогретой земли; тепло успокаивало, замедля­ О жизни и деяниях Урванцева напи­
ло кровь в жилах, притупляло ощущения. Тишина, саны книги.
пространство усыпляли, нашептывали простые мыс­
ли — о суете, бренности, быстротечности... Нине ду­ Пишет книги и сам Николай Ни­
малось, что много всяческих бед случается с людь­ колаевич, стараясь передать новым
ми оттого, что они слишком тесно живут, ни дня, поколениям свой разнообразнейший
ни часа не могут остаться наедине: оглядеться, поду­ опыт полярного исследователя, уче­
мать, помолчать. Или посмотреть вот так в небо. Лю­
ди ищут, вымаливают, вырывают счастье друг у дру­ ного, организатора работ, знатока
га. А ведь есть нечто высшее, изначальное, данное ми­ природы, охотника — неоценимый
розданьем,— надо найти, ощутить его в себе, и отсту­ опыт человека, одержимого идеей
пит житейская, слепая, мучительная суета...
служения избранному делу, служе­
Послышались шаги. Нина повернула голову: по
кромке воды двигалась парочка. Мальчик и девоч­ ния для блага людей.
ка — юные, смуглые, тоненькие — шли, обнявшись, По счастью, Николай Николаевич
ничего не видя вокруг, всплескивая воду и желтые владеет пером в той же степени,, как
песчинки. Они скрылись в мареве, за выступом ска­
лы. Их как бы и не было. когда-то владел кайлом разведчика
Нина потерла ладошкой глаза, осмотрелась. Сере­ недр, ружьем охотника на белых
жа лепил крепость, бухта светилась эмалевой гла­ медведей, остолом каюра, буссолью
дью — ни звука, ни движения, лишь вдалеке, у са­ путешественника, теодолитом изыска­
мого мыса, плавали две чайки. Нина спросила: теля.
— Здесь кто-нибудь проходил?
— Не знаю,— ответил сонно Сережа.
Нина тихо засмеялась, словно опасаясь кого-то
испугать, сказала себе: «Это прошла моя юность...» Глеб ГОРЫШИН

40
В стране белых медведей
елый медведь — коренной
Б обитатель Арктики — уди­
вительно приспособлен
суровым условиям Крайне­
го Севера. Исключительно
к
тонкое обоняние позволяет ему из­
далека чувствовать запах леж ащ его
на льду морского зверя — нерпы
и других тюленей. А они-то как раз
являются основной пищей белого
медведя. Но видит он плохо, разли­
чая только силуэты. Поэтому его
внимание привлекают любые тем ­
ные предметы на льду, особенно
если они шевелятся. Тюлень ли это,
собака, человек, санки или что-либо
другое — он различит, только по­
дойдя вплоть, да и то больше по
запаху.
Однако лед для тюленей — толь­
ко место отдыха и сна; вода же —
их среда обитания и добывания пи­
щи. Вот почему тюлени всегда ло­
жатся у кромки льдов, чтобы в ми­
нуту опасности сразу же нырнуть
в свою спасительную стихию. Толь­
ко нерпы умеют делать себе лунки-
продухи в сплошных льдах без раз­
водьев. Прочие тюлени делать этого
не могут. Мне пришлось в 1929 году,
в мае месяце, в теплые, солнечные
дни, близ устья реки Таймыры, на­
блюдать на льду десятки спящих и
греющихся нерп. Весь лед был бук­
вально усыпан ими. Но подползти на
выстрел не удалось ни к одной.
Чуть только пошевелишься — нерпа
мгновенно исчезает в воде: лунка-
то у нее всегда под боком.
М орское побережье Таймыра
особенно привлекает м орского зве­
ря. Здесь всегда есть открытая во­
да, даж е в самую глухую, темную
пору зимы. Енисей, Пясина, Таймы­
ра, Хатанга, Анабара и другие реки
несут в м оре у Таймырского побе­
режья немало пресной воды. Она
интенсивно разъедает лед многочис­
ленными полыньями, а господству­
ющие тут зимою южные отжимные
ветры м уссонного характера и при-
ливно-отливные течения ещ е больше
ломают лед. А где среди льдов от­
крытая вода— там и морской зверь;
в поисках его тут же бродят и бе­
лые медведи. Вот почему Таймыр­
ское побережье до сих пор являет­
ся одним из основных ареалов оби­
тания белого медведя. Немало его
есть там и сейчас, а ещ е больше,
конечно, было в прежнее время.
Например, лейтенант Василий
Прончищев, командир Восточно-Тай­
мырского отряда Великой Северной
экспедиции, учрежденной в середи ­
не X VIII века, писал в своем днев­
нике, что его судно, дубель-шлюпка
«Якутск», встретило во время пла­
вания вдоль восточных берегов Тай­
мыра в 1736 году, такое множество
белых медведей, «якобы какая ско­
тина бродила».
В первые годы Советской власти
остро стоял вопрос о принадлежно­
сти островов и земель в Полярном
бассейне у наших границ вдоль бе­
регов Евразии: ссылаясь на неизу-
ченность и н§заселенность, их стре­
мились захватить некоторые иност­
ранные государства. Так было, на­
пример, с архипелагом, открытым в
1913 году к северу от Таймыра Рус­
ской Гидрографической экспедицией
Северного Ледовитого океана и на­
званным впоследствии Северной Зе м ­
лей. При открытии судовой описью
были нанесены на карту только юж­
ный и часть восточного берегов С е ­
верной Земли. Западные очертания,
граница'на севере, а тем более об­
щие контуры, строение, рельеф ос­
тались неизвестными. Решить эту за­
дачу — одни по сухопутью, другие с
воздуха — пытались многие зарубеж ­
ные исследователи: Амундсен, Барт-
лет, Нобиле, Бруне. Но удалось это
сделать лишь после того, как 22 ав­
густа 1930 года ледокол «Георгий
Седов» высадил на один из неболь­
ших островов у самого западного края
Северной Земли четырех человек:
начальника экспедиции Ушакова, на­
учного ее руководителя геолога Ур-
ванцева, техника-ради^а Ходова и
охотника-промышленника Ж уравле­
ва. Перед нами тогда стояла труд­
ная задача: объехать всю Северную
Землю кругом, пересечь ее, заснять,
выяснить строение, рельеф, климат,
животный и растительный мир, а за­
тем на основе этого составить ряд
карт Северной Земли и дать ее опи­
сание. Предстояло со съемками и
исследованиями пройти зимним пу­
тем в суровых условиях Крайнего
С евера не одну тысячу километров.
Проблема транспорта для нас по­
этому была важнейшей. О т нее все­
цело зависел успех нашей работы.
Бездорожный механический транс­
порт для Севера тогда находился
ещ е в зачаточном состоянии и ба­
зироваться на него нам не прихо­
дилось. Единственным надежным ви­
дом транспорта для Крайнего С е ве ­
ра пока оставались по-прежнему е з­
довые собаки. Только они, по мне­
нию Руала Амундсена, единственно
сулили успех работе полярника, что
он блестящ е доказал своим маршем
к Ю ж ному полюсу.
С парохода выгрузили в разо­
бранном виде небольшой дом, про­
довольствие, горю чее и топливо на
три года и сорок ездовых колым­
ских собак. Это была целая орава
всегда голодных псов, требовавших
мясного корма — по килограмму на
голову в день, не меньше. Да и то
41
это для них полуголодный паек. В
тяжелый весенний марш рут 1931 го­
да, когда корма собакам стало не
хватать и они были вконец исто­
щены, нам удалось убить подряд
двух медведей. Тогда мы решили
сделать остановку и как следует
подкормить собак. О дну тушу р аз­
рубили на мелкие куски, разбросали
кругом, отпустили собак, дав им есть
вволю. Через сутки от мяса ничего
не осталось. Собак было две упряж ­
ки, а мяса не м енее двухсот кило­
граммов.
Свеж ее мясо нужно было и лю­
дям. Иначе на консервах, без све­
жих овощей, грозный бич Север а —
цинга стала бы нашим гостем. В об­
щем, мяса нам надо было не м енее
се/днадцати тонн в год. Конечно,
привезти пароходом такую массу,
свыше полусотни тонн — из расчета
на три года— было невозможно. Д о­
быть все это количество предстоя­
ло только охотой, на что мы твердо
надеялись.
Если во времена Прончищева по
льдам у берегов Таймыра бродило
столько белых медведей, что они
казались как бы домашним скотом,
то не меньше их должно быть и к
северу от Таймыра, на его продол­
жении — Северной Зем ле. Действи­
тельно, наши надежды оправдались.
Зимовка 1930— 32 гг. показала, что
м орского зверя и медведей здесь
хватает.
Тут мы действительно встретили
нетронутую природу во всей ее пер­
вобытной красоте, могли наблюдать
животный мир, нетронутый рукою
человека.
Только что началась выгрузка,
как, несмотря на шум и грохот ле­
бедок стоящ его у бер ега судна, к
нам пожаловал первый м едведь. Он
шел по кромке льда, гд е выгружа­
лись, соверш енно спокойно и непри­
нужденно. Казалось, его ничто
не волнует, не тревожит — ни
свист пара лебедок, ни крики лю­
дей. Наоборот, все это его, видимо,
интересовало, особенно движущиеся
фигуры людей. Подошел он к нам
метров на пятнадцать, подошел бы,
вероятно, и ближе, но нетерпели­
вый Ж уравлев поспешил открыть
свой счет охоты.
В море, у стоянки судна, не­
смотря на снующие шлюпки, то и
дело выныривали любопытные нер­
пы, выставляя на поверхность свои
круглые, блестящие, с большими
черными глазами и усами, головы,
точно таинственные жители неведо­
мых морских глубин. Были тут и
более крупные, килограммов по две­
сти, тюлени — «морские зайцы». Те
держались подальше, на больших
глубинах. Зверя было много, и мы
были довольны: мясом, видимо, о бе­
спечим себя на всю зиму.
42
Как только кончилась выгрузка и
сборка дома, пароход сразу же
ушел. Начавшиеся морозы и появле­
ние паковых льдов к северу от ост­
рова поторопили нашего капитана
Владимира Ивановича Воронина.
Работы нам предстояло много.
Двое принялись за разборку грузов
и устройство дома, а двое, Ж урав­
лев и Ушаков, выехали в м оре на
промысел. К сожалению, тюлени бы­
ли ещ е недостаточно жирны и, уби­
тые, сразу тонули, если их не успе­
вали взять на гарпун. Правда, потом,
через сутки, туши всплывали, но те­
чение успевало их унести уже дале­
ко. Все же добыли на первый раз
достаточно, но большей частью мел­
ких тюленей, нерп весом по сорок-
ш естьдесят килограммов.
Пока вытаскивали добычу на бе­
рег, вдруг забрехали собаки. О гля ­
нулись, а два медведя уж е подошли
к нам почти вплотную. К счастью,
винтовки у Ушакова с Журавлевым
были под рукой. Поднялась спешная
пальба, и медведи ещ е пополнили
наш запас мяса. Это были м едведи­
ца с полуторагодовалым медвежон-
ком-лончаком, который ещ е хо­
дил с матерью. М едведицы прино­
сят медвежат через два года, иног­
да через три, обычно двух или од­
ного. Через час — ещ е не кончили
обдирать и свежевать — в том же
направлении показались ещ е три
медведя — один крупный и два по­
меньше. Очевидно, всех их привлек
запах сала тюленей, которых мы тут
обрабатывали, тем более что ветер
как раз тянул в их сторону. Подпу­
стив поближе, крупного убили, а два
перебежали остров и бросились
в воду, но на шлюпке под мотором
мы их быстро догнали. Хотя плава­
ют медведи отлично — их держит
толстый, более пяти сантиметров,
слой подкожного сала, на воде они
не тонут, но уйти от моторной лод­
ки все же не смогли. Это опять бы­
ла медведица с лончаками, самцом
и самкой.
Весь сентябрь мы были заняты
охотой и домоустройством. День со­
кращался быстро, часто штормило,
подгоняло льды, а мяса запасено
было недостаточно для ^долгой зи­
мовки. По совету Журавлева, в печ­
ку при топке стали подбрасывать ку­
ски нерпичьего жира. Его запах м ед­
ведь может учуять за километры. И
верно, уже в начале октября, ког­
да топилась печь и жгли сало, Хо­
дов, выглянув на улицу, увидел, что
с моря идет медведь. Мы взяли вин­
товки и вышли. Это был крупный,
могучий во всей своей красоте
зверь. Он шел медленно, останав­
ливаясь и принюхиваясь, вытянув
шею и сделав нос трубочкой, что
отлично было видно в бинокль. Дул
легкий ветерок в его сторону, вкус­
ный запах манил, но все же он, ви­
димо, чувствовал: что-то тут было
не так. В топке, кроме сала, был
ещ е и уголь. Собак всех созвали, за­
перли в сени, а сами сели неподви­
жно и ждали, что будет дальше. Лед
был ещ е непрочен, состоял из от­
дельных пластин и намятой между
ними ледяной каши. Зверь часто
проваливался, иногда с головой. М е­
стами, где битый лед образовал до­
вольно широкие полосы и нельзя
было ни идти, ни плыть, медведь
нырял в ледяную кашу вниз голо­
вой, как заправский пловец, и мет­
ров через пятьдесят выныривал, что­
бы перевести дух. Если попадались
крепкие льдины — взбирался на них.
В одном м есте, осторожно переби­
раясь со льдины на льдину, он не­
ловко ступил на край, льдина пере­
вернулась, и медведь упал навзничь
в воду, мелькнув в воздухе всеми
четырьмя черными пятками. Медведь
шел аккуратно, тщательно выбирая
путь, чтобы поменьше плыть. Идти-
то все же, видно, было лучше. Не­
подалеку от дома начиналась сплош­
ная ледяная каша, и зверю при­
шлось плыть, то ныряя, то высовы­
ваясь из воды, чтобы оглядеться и
передохнуть. В бинокль отчетливо
было видно, как при нырке в воз­
духе мелькал медвежий зад с ку­
цым хвостиком и взбрыкивали его
задние лапы. М етрах в тридцати от
дома медведь выбрался на припай
и тут же пал от пули Журавлева.
С ноября началась темная пора.
В полдень в ясную погоду видны
все звезды, небо на юге так же чер­
но, как и "на севере. В полнолуние,
ночью, бывало даже светлее, чем
днем. Привлекаемые запахом сала,
нас все же по временам посещали
медведи, хотя их стало мало. М оре
кругом нашего острова замерзло, и
полыней не стало.
В темную пору медведи откоче­
вывают на юг, к берегам Таймыра,
где близ устьев рек есть разводья.
В наьиих местах остались только оди­
ночки, промышляющие зимующих
нерп. Нерпичью лунку сверху зано­
сит снегом так, что над ней обра­
зуется свод, нечто вроде камеры,
куда нерпа выходит, чтобы поды­
шать. При малейшей опасности она
мгновенно опять скрывается в воду.
Таких лунок у каждой нерпы не­
сколько, обычно четыре-пять, и jsce
она держит в талом состоянии. О д ­
нако медведь своим тонким чутьем
разбирает и под снегом, какая лун­
ка обитаема. Неподвижно стоя ча­
сами над сводом такой лунки, он
мгновенно обрушивает его тяжестью
своих лап, как только учует, что нер­
па вылезла из воды на лед.
М едведи подходили вплотную к
дому — они были голодны и рылись
на помойке и даже пытались вло­
миться в мясной амбар, но собаки, На открытых, мало торошеных жатся у кромки или у лунки и спят.
часть которых мы оставляли на во­ ледяных полях преследуемый м ед­ Но спят совершенно своеобразно,
ле для охраны, своим отчаянным ведь долго бегать не может. Во не долее тридцати-сорока секунд.
лаем извещали нас об этих посещ е­ время марш рута вокруг острова О к ­ Потом просыпаются, поднимают го­
ниях. Однако медвежьи визиты не тябрьской революции, в период лову и внимательно осматриваются
всегда кончались -для нас благопо­ стоянки у мыса Берга с моря кругом. Если все спокойно, то го­
лучно. Стрельба в темноте, иногда к нам стал подходить медведь. лова опять падает и зверь вновь за­
чуть не в упор, приводила к тому, Ж уравлев живо запряг собак, вско­ сыпает. Все это отлично можно на­
что порой трехлинейные, хотя и над­ чил на нарту — и к нему. Льды бы­ блюдать в бинокль в весеннее вре­
резанные пули, пробивая м едведя ли гладкие, торосов почти нет. Видя мя, когда начинает пригревать май­
насквозь, попадали в бешено кидав­ погоню, медведь пустился наутек, и ское солнышко и десятки нерп вы­
шихся на зверя псов. М едвеж ье ры­ вскоре всё скрылись из глаз. Часа лезаю т на лед у своих лунок. Но и
чанье, рев, визг и отчаянный лай через полтора возвратился доволь­ тогда подобраться к ним на выст­
собак создавали жуткую полярную ный Журавлев с тушей м едведя на рел соверш енно невозможно. Стоит
симфонию. Так мы вначале потеря­ нарте. Он рассказал, что первое приблизиться метров на двести, как
ли несколько своих лучших ездовых время м едведь бежал бойко, быст­ все исчезают в своих лунках. Про­
собак. Потом уже установили на рее беш ено мчащихся собак, но мышленники подползают, маски­
мачте над домом сильную лампу, вскоре стал сдавать. Погоня настиг­ руясь белыми щитками, поставив их
зажигая ее ср азу же, как только за­ ла медведя* но все выдохлись так, на полозки и двигаясь только тогда,
слышится собачий лай. что и медведь, и собаки лежали когда нерпа засыпает. Ещ е более
При опасности раненый медведь пластом, недвижимо. Впрочем, это искусно подползают к спящим нер­
на человека не бросается, особенно продолжалось недолго. М едведь стал пам медведи. Белая шкура неподви­
если тот стоит неподвижно. Он пред­ шевелиться, и Ж уравлеву пришлось жно леж ащ его зверя неотличима от
почитает спасаться бегством или в стрелять. Это был молодой, хоро­ полуобтаявшего тороса. В марш рут
сильно торошеные, или в молодые, шо упитанный, жирный самец. 1931 года, когда весенняя рас­
неокрепшие льды. Этот с виду не­ Все случаи нападения м едве­ путица задерж ала нас в проливе Ш о­
уклюжий и грузный зверь, передви­ дей на людей, которые приводят­ кальского, во время длительной
гаясь с большим искусством, про­ ся в отчетах полярных путеш ествен­ стоянки нам в бинокль удавалось на­
бегает с разгона такой тонкий лед, ников, даже таких известных, как блюдать все этапы этой медвежьей
какой ни за что не удержит чело­ Нансен, Ам ундсен, — в их достовер­ охоты. Сначала медведь подкрады­
века. Это надо знать при погоне, ности сомневаться не приходится,— вается, пользуясь торосами и выби­
иначе она может кончиться печаль­ объясняются только недоразум ени­ рая те из них, что расположены к
но для преследователя. В 1921 году ем. В этом мы неоднократно убеж ­ добыче ближе всего. Потом, когда
на Диксоне начальник радиостанции дались во время наших многочис­ торосы кончаются, — а близко к ним
Ломакин, преследуя зимой медведя, ленных санных маршрутов по иссле­ нерпы никогда не ложатся,— медведь
провалился на молодом льду и еле дованию Северной Земли. М едведь ползет, пользуясь интервалами сна
выбрался. Ем у пришлось бежать до благодаря своему плохому зрению нерпы. Стоит нерпе проснуться, под­
станции более шести километров любую темную, неподвижную или нять голову— медведь мгновенно за­
при м орозе сорок градусов, и толь­ движущуюся по льду ф игуру прини­ мирает, превращаясь в обтаявшую
ко ж елезное здоровье и недюжин­ м ает за тюленя и начинает ее скра­ льдину. Лапой он при этом тщатель­
ные силы спасли его от гибели. А дывать. Однако, подойдя вплотную, но прикрывает черноту своего пре­
вот в 1933 году, во время зимовки он обычно останавливается, теряясь дательского носа. Когда же до лун­
первого Ленского каравана у вос­ от чужих запахов, соверш енно от­ ки остается метров пять, следует
точного Таймыра, кочегар Елисеев, личных от тюленьих. Сколько раз, молниеносный бросок и удар лапой,
тоже в одиночку, никому не сказав, ночуя в палатке, мы бывали р азбу­ от которого не спастись.
погнался за медведями и пропал, жены диким визгом и ревом собак! Однажды, в пору весеннего
несмотря на поиски, без вести. По­ марш рута 1932 года, был случай,
том, уже весной, его вмерзшие в лед Выскочив в чем есть, с винтовками, когда медведь подкрадывался и к
мы видели одну и ту же картину: нам.
останки были найдены среди моло­
свернувшихся в клубок, привязан­
дых торошеных полей в несколь­ Дело было на мысу, который да­
ных к цепи собак и стоявш его над
ких километрах от каравана. леко вдается в море, и мимо него
ними в полном недоумении м ед­
У нас Ходов раз тоже сильно ри­ ведя. Ждать дальнейш его развития как раз проходит путь весенней миг­
сковал. Он вышел из дому, чтобы этой сцены нам рации медведей с Таймыра на С е ­
не приходилось.
провести очередное метеонаблю де­ верную Землю .
М едведь падал тут же у палатки уби­
ние. Увидя у будок медведя, недол­ Во время нашей стоянки для опре­
тым, пополняя запас собачьего кор­
го думая схватил из саней винтов­ деления астрономического пункта за
ма. Подходил ли медведь к нашей па­
ку, но не убил зверя, а только ра­ два дня мимо нас прошло не м е­
латке прямо или скрадом — сказать нее двух десятков медведей. По сча­
нил. Собак дома не было — на них
было трудно, так как нас будил по­ стью, все они шли транзитом, не
Ж уравлев и Ушаков уехали забр а­
следний акт этого спектакля. Однако
сывать продовольственную базу для заглядывая к нам. Собаки были при­
в нескольких случаях нам все же
весеннего маршрута. Осталась толь­ вязаны сзади, за бугром, и с моря
удавалось наблюдать, как медведь,
ко старая сучка Диска. Услышав вы­ не видны. Но вот один из проходив­
видя издали интересующий его тем ­
стрел, выскочил и я, но никого уже ших все же решил полюбопытство­
ный предмет, идет к нему сначала
не было — лишь вдали, в море, у то­ вать. Мы с Ушаковым как раз были
прямо, лишь слегка маскируясь то­
рошеных льдов, слышался лай, а по­ на улице, взяли винтовки и решили
росами, потом, метров за двести, на­
том прозвучал и выстрел. Я помчал­ посмотреть, что будет. Спрятались
чинает приближаться уже скрадом:
ся туда и вскоре нашел торж еству­ за нарту. Сначала медведь шел кра­
таков его обычный м етод охоты на
ющего Василия Васильевича Ходова дучись, прячась в торосах, потом
нерп у лунок.
на туше убитого им медведя. До би­ стал подползать. Осталось уже не­
тых тонких льдов медведь добежать Нерпы, как и всякий тюлень, ни далеко. Видим, крадется из-за буг­
все же не успел, Диска его остано­ отдыхать, ни спать на воде не могут. ра, лапой морду прикрывает, только
вила. Для этого они вылезают на лед, ло­ глаз из-за нее блестит. Стал гото­

43
виться к прыжку, подобрался. Уш а­ стороны, но обязательно близко к ло удивительное. Во время своих ра­
ков шепчет: «Стреляй, а то махнет, хвосту. бот в шхерах Минина в 1946 году
а я потом». Пришлось стрелять, а Поймав тюленя, медведь обычно я из-за этого попал в трудное по­
жалко. Взять с собою ни шкуру, выедает одно сало, остальное бро­ ложение. Совместно с геофизиком
ни мясо мы не могли. сает, оставляя песцам, которые зи­ Носковым мы там вели геологиче­
Сила удара медвежьей лапы так мою всегда следую т за медведями. скую съемку и поиски. Базой нам
в,елика, что даж е двухмесячный м ед­ Промысловики это знают: где есть служил парусно-моторный бот «Дио­
вежонок лапой швыряет навзничь объедки медведя, там будет и пе­ рит», который мы с утра посылали
любую взрослую собаку. Удивитель­ сец, можно ставить капканы. на стоянку в определенное место,
но поведение этих маленьких зве­ К марту первого года зимовки а сами с работой к вечеру доби­
рят. Сам-то ещ е меньше собаки, а мяса у нас осталось мало. Зима бы­ рались до судна пешком. Накануне
поведение— как у взрослого. Так же ла ранняя, м оре быстро замерзло, мы убили нерпу и ее салом обиль­
в сердцах шипит, смешно вытянув и морской зверь, а за ним и м ед­ но промазали свои сапоги. Среди
м орду трубочкой, так же норовит веди рано откочевали к югу. Прав­ дня, сидя у обнажения берега и
ударить лапой, но зубами никогда да, и зимой они к нам подходили, описывая его, я заметил белое пят­
не хватает. Нравы у них самые р аз­ но это были редкие одиночки, и но, движущееся вдоль береговой
ные. Одни, особенно самки, быстро серьезно пополнить наши запасы мы полосы с той стороны, откуда мы
приручаются, берут сало из рук и не могли. Надо было самим м едве­ пришли. Посмотрел в бинокль и уви­
ласково урчат, прижавшись к ногам. дей искать. дел медведя, ш ествующ его по на­
Другие так дикими и остаются. У нас Санные поездки показали, что у шим следам. Оруж ия у нас не бы­
медвежат перебывало довольно мно­ северной кромки наших в общем-то л о — поленились взять. Зная по опы­
го. Ушаков с Журавлевым приво­ небольших островов, цепью окайм­ ту медвежий нрав, посоветовал Но­
зили их из своих весенних м арш ру­ ляющих Северную Зем лю с запада, скову оставить его тяжелый прибор
тов по заброске продовольственных проходит довольно сильное прилив- и налегке спешно удирать на судно.
баз. К дому же медведицы с м едве­ но-отливное течение. В отливы у се ­ По счастью, оно было недалеко —
жатами не подходили ни разу. М ед­ верной кромки островов льды раз­ шлюпка ждала на берегу, и, вскочив
вежата жили в загородке на цепи, водит, и образую тся полыньи. А раз в нее, мы уже с оружием вернулись
но до парохода дожил только один, есть полыньи, то будут и нерпы, а снова на берег. М едведь был тут
другие гибли — то собаки разорвут, где нерпы — там надо ожидать и как тут и пал жертвой своего любо­
то просто убежит, стащив ошейник. м едведей. пытства.
Не всегда медвежья охота на тю­ Из фанеры и планок Журавлев Лето 1931 года выдалось на ред­
леней бывает удачна. Однажды ми­ сделал легкую , на одного человека, кость благоприятным. Море вскры­
мо нашей весенней стоянки в июле «стрельную» лодочку, которую лег­ лось рано, и даже между нашими
1931 года проходила медведица ко можно было возить на нарте или островами и Северной Землей, где
с двумя медвежатами. О на обходи­ тащить за собой по льду. Выбрав прошлый год стояли невзломанные
ла и внимательно изучала все нер­ ясный, погожий день, отправлялись льды,— и там были только плавучие
пичьи лунки. М едвежата семенили втроем к северном у острову нашей битые поля. К берегам для нереста
сзади, играли. Вот одна лунка пока­ группы Голомяному («голомя» — подошли косяки сайки, мелкой ры­
залась медведице свежей. Она улег­ в открытом море, по Далю). По­ бешки рода полярной наваги. Вслед
лась у нее, растопырив лапы так, ставили палатку и, дождавшись от­ за ней вскоре появились и стада
чтобы мгновенно выхватить выныр­ лива, стали цепью у дымящейся от полярного дельфина — белухи, про­
нувшую из воды нерпу. Медвеж ат мороза воды в полосе разводьев. званного так за кремово-белый цвет
мамаша увела в укрытие за торос. Вскоре появилась одна нерпа, потом его кожи. В поисках сайки стада бе­
Но недолго они сидели тихо — нача­ другая. О дну убили. Зимой нерпы лух идут всегда краем берега, оги­
ли возиться, шуметь. Охота была ис­ не тонут, они жирные. Журавлев бая мысы и заходя в бухты. Этим и
порчена. Надавав шлепков своим живо спустил лодочку, достал нер­ пользуются промысловики, стреляя
беспокойным чадам, медведица по­ пу, снял ш куру пластом вместе с са­ белух из винтовок с мысов сверху
брела дальше, а за ней— уже тихо— лом, привязал ее за веревку к зад ­ в головы, выставляемые наружу для
засеменили и медвежата. ку саней и проволочил по льду. того, чтобы перевести дыхание. Ко­
Сделав затем большой, в несколько нечно, попасть точно в голову весьма
Крупные тюлени — «морские зай­
километров круг, замкнул его у па­ трудно. Много подранков уходит и
цы» лунок делать не умеют. Они латки. Теперь надо было сидеть и
держ атся в битых, с разводьями, ждать. Уж коли есть медведь, то, гибнет зря. Теперь такая охота за­
льдах и ложатся на отдых у самой попав на сальный след, он никуда прещена, и белух промышляют сетя­
кромки льдины так, чтобы в случае с него не уйдет, непременно при­ ми, перегораживая устья бухт, куда
опасности сразу же свалиться в во­ дет к палатке. И действительно, под они заходят в погоне за сайкой. Но
ду. Приемы медвежьей охоты на утро забрехали собаки, которых мы нам-то пришлось добывать белух
этих тюленей мы неоднократно на­ крепко привязали, чтобы не спугнуть варварским способом — стрельбой.
блюдали осенью 1932 года во время пришельца. Вышли и видим— по сле­ Что делать, мяса на зиму запасти
заготовки мяса для прибывающего ду прямо к палатке идет медведь. надо, а нерпы и «зайцы» держались
к нам персонала полярной станции. Мы его подпустили поближе, чтобы далеко от берегов на плавучих
К «зайцам» медведь старается далеко не таскать шкуру и мясо, и льдах, добывать их там нелегко.
подплыть, прячась за льдами, и потом, убили. Пока свежевали, смотрим — Всего за неделю хода белухи, в
когда до цели остается недалеко, идет и второй гость. Собак мы на конце сентября, мы добыли четыр­
ныряет, появляясь над краем льди­ этот раз отвязали, чтобы запрягать, надцать туш, весом по полтонны и
ны точно там, где лежит «заяц». О д ­ и они вихрем помчались навстречу больше. Вытаскивать их из воды и
нако крепко схватить добычу при м едведю . Однако, к нашему удив­ разделывать на куски для переноски
этом не всегда удается. «Заяц» — лению, он не пустился наутек, а в амбар легче было на отлогом
зверь большой и сильный. Нам при­ продолжал идти все. прямо к палат­ берегу. Там мы и обосновались. Здесь
ходилось убивать этих тюленей, с ке по следу, не обращая внимания же рядом стоял небольшой фанерный
глубокими шрамами от медвежьих но собак. Убили и этого. домик, собранный сразу же по при­
когтей вдоль туловища, по обе его Чутье у медведя на нерпичье са­ езде, в 1930 году, для точных маг­

44
нитных наблюдений. Их надо было
вести только в стороне от всяких
возмущающих магнитных и электро­
магнитных масс, которых было до­
статочно в нашем жилом доме. Та­
кое соседство с разделкой туш в
дальнейшем явилось для меня ис­
точником ряда оригинальных при­
ключений. На обрезки сала и мяса
сначала слеталась масса белых по­
лярных чаек. Потом запах разлагаю ­
щихся остатков стал привлекать и
м едведей.
Однажды, уже в ноябре, закончив
магнитные наблюдения, я распахнул
дверь и смело шагнул наружу, как
вдруг столкнулся прямо нос к носу
с медведем. Он пришел, очевидно,
за салом и, услышав шум в домике,
подошел к нему. Я заскочил обрат­
но, захлопнув за собою дверь. О р у­
жия со мной, конечно, никакого не
было. Единственным железным пред­
метом в домике была булавка для
успокоения качаний магнита в при­
боре. Даже железные пуговицы и
крючки на костюме были заменены
деревянными. Что делать? Думаю,
если полезет, суну ему в нос горя­
щий примус, который стоял в поме­
щении для согревания. Слушаю. Ти­
хо. Осторож но приоткрыл дверь и
вижу — медведь отошел в сторону и
занялся салом. Выскочил тогда я и
гигантскими прыжками помчался к
дому, благо до него было метров сто.
Заскочил в сени, где на стене всег­
да висела заряженная винтовка, ну
а с ней-то я «кум королю, брат ми­
нистру». На выстрел из дома выбе­
жали наши, но все уже было кон­
чено. Оставалось только снять шкуру
и разделать тушу.
Для еды мясо мы сразу же тща­
тельно отделяли от сала, иначе оно
горкнет, обретает неприятный при­
вкус ворвани. Очищенное же может
лежать на м орозе месяцами, не те­
ряя свежести.
Позднее, когда магнитные работы
были закончены, я поставил в до­
мике стол, маленькую ж елезную печ­
ку и стал там обрабатывать прове­
денные астрономические наблюде­
ния. Делать это в доме, где на ма­
ленькой площади теснятся четыре
человека, было довольно трудно.
Винтовку с собою я 'то гд а, конечно,
брал. Однажды, закончив работу и
помня старое, тихонько отворил
дверь и увидел опять все там же,
у сала, силуэт медведя. Было очень
темно — декабрь. Мушки не видно.
Тщательно прицелился по стволу и
при вспышке выстрела увидел, как
громадный зверь сделал гигантский
прыжок и исчез во мраке. На вы­
стрел примчались собаки, слышу,
лают невдалеке. Однако идти один
все же побоялся. Пошли втроем и
видим: медведь лежит уже мертвый.
Потом, при разделке, оказалось, что
пуля прошла около сердца и начи­
сто разорвала аорту. Пули же мы
всегда надрезали так, что в теле они
развертывались грибом. И все же
при такой ране медведь смог ещ е
пробежать не м енее ста метров. А
пулями в сплошной оболочке убить
м едведя сразу невозможно. Однаж ­
ды мы в одного сравнительно не­
большого м едведя выпустили сем на­
дцать ненадрезанных пуль, прежде
чем он свалился. Вся шкура у него
была буквально изрешечена.
С убитым у домика м едведем
вышел и ещ е один инцидент. Взяли
мы нарту и пошли, чтобы привезти
тушу к дому. Винтовок не взяли.
Идем, разговариваем. И вдруг из
мглы, оттуда, где лежал убитый, на­
встречу нам мчится, как нам пока­
залось, какой-то громадный белый
зверь. Первое впечатление — ещ е
один медведь. Кинулись кто куда
врассыпную, домой за оружием. А
это была ездовая собака Ушакова —
Торос, белого цвета, самая крупная
и сильная в его упряжке. «Вот про­
клятье, чуть сердце не разорва­
лось!» — ругался Журавлев.
Потом медведи подходили к до­
мику ещ е не раз, но все как-то не­
удачно: то собаки угонят, то сам
спугнешь. Тогда я решил устроить
сигнализацию. Взял из амбара тушу
небольшой нерпы, положил ее у до­
мика, а от нее провел шнур внутрь
домика, повесив конец с бубенчи­
ками над столом, где работал. Дол­
го ждать не пришлось. Забрякал од­
нажды бубенчик. Тихонько погасив
свет, выглянул и вижу: белый гость
уже стал расправляться с нерпой.
Тут же и был убит.
Осенью 1932 года наша работа по
изучению Северной Земли была за­
кончена. Составлены ее карты, опи­
рающиеся на семнадцать астрономи­
ческих пунктов,, маршрутами на со­
баках пройдено свыше трех тысяч
километров. Наша база должна была
превратиться в постоянно действу­
ющую полярную станцию. На паро­
ходе ехал персонал этой станции.
В тот год, как и в предыдущий,
м оре до Северной Земли вскрылось
и заполнилось плавучими льдами.
М орского зверя на них было много,
и мы решили перед отъездом еще
раз поохотиться, чтобы заготовить
мяса для нашей смены. О дну упряж­
ку оставляли здесь, а остальные со­
бирались перебросить на вновь
строящ ую ся станцию мыса Челю­
скин. Нам было жаль оставлять на­
ших верных друзей без запаса. Вот
тут-то на ледяных полях мы ещ е раз
полюбовались на полную жизни кар­
тину природы Полярного мира.
Шлюпка у нас была окрашена в
белый цвет. Не шевелясь, на самом
тихом ходу под моторами нам удава­
лось подъезжать к лежащим на кра­
ях льдин «морским зайцам» в упор.
Мотор тихо рокочет, шлюпка под­
плывает все ближе и ближе, а «заяц»
только таращит глаза, принимая нас
за плывущую полуобтаявшую льдину.
В полкилометре от нас бродил м ед­
ведь. Журавлев решил его подма­
нить. Он лег на снег и, подражая
нерпе, время от времени поднимал
кверху ноги да покрикивал: «Эй,
такой-сякой, иди сюда!» Мы сидели
рядом на льдине и ждали. И что же,
медведь действительно вскоре по­
вернул и пошел к нам. Ш ел он осто­
рожно, но временами останавливал­
ся в нерешительности, и тогда Ж у­
равлев звал: «Ну что же, иди, иди».
М едведь подошел метров на пять­
десят и быи, конечно, убит. Это был
наш последний медведь.
Со времени нашей экспедиции
прошло более сорока лет. В корне
изменилось лицо Советской Аркти­
ки. Повсюду на побережье и остро­
вах построены многочисленные по­
лярные станции, радиостанции, базы,
аэродромы, установлены гидрографи­
ческие знаки. На основе аэроф ото­
съемок составлены отличные карты
любых масштабов. Средствами пере­
движения теперь служат вездеходы,
вертолеты и снегоходы. Собачий
транспорт уже стал почти достоя­
нием истории. На самолетах и вер­
толетах сейчас за несколько часов
можно попасть туда, куда раньше
добирались месяцами.
Изменился и животный мир. А р к­
тика из полярной пустыни преврати­
лась в населенную, правда, пока лишь
участками, территорию. Природа ее
требует охраны и забот. Не надо
добывать охотой пищу насущную,
как это пришлось делать по необхо­
димости нам. Но и мы там, где этой
нужды не было, зверя берегли и
стреляли только в случае защиты,
когда м едведи\подходили в упор к
палатке и упряжкам.
Пришлб время позаботиться, что­
бы мир Арктики сохранился хотя бы
местами в своем первобытном со­
стоянии. Пора создавать здесь запо­
ведники и заказники. Такой заповед­
ник уж е образован на острове Вран­
геля. Следовало бы то же сделать
и на Северной Зем ле.
Все изменяется, все течет, текут
и наши годы. Но память о зимовке
на Северной Земле, в стране белых
медведей, все так же свежа: в ней
живут видения, образы, звуки, за­
пахи, чувства того легендарного и
неведомого нынешнему поколению
времени.
. Художник Валентин Савчук
оказался на передовой. Через неде­
лю он получил первое ранение. Гос­
питаль в волжском городке Кинеш-
ма — и снова на передовую. Красная
Армия громит немецко-фашистских
захватчикое под Москвой. В одном
из боев Дафенти Акобия ранят. Гос­
питаль в О м ске, и опять на фронт.
Теперь — в Ленинградскую область.
В тяжелом сорок втором в окопах
перед боем двадцатилетнего ком со­
мольца Дафенти Акобия принимают
в партию.
В Кутаиси я разыскал однополча­
нина Дафенти — Давида Шишина-
швили, прослужившего в армии
23 года 3 месяца 17 суток. Так он
сам все подсчитал, а я про себя
отметил: «Ну точность — как в апте­
ке». Оказалось, Давид Батломович
как раз по аптечной части — сейчас
работает на аптечном складе, а в ар ­
мии тоже имел дело с фармакопеей.
Свиделись мы с ним в обстановке
не самой приятной — в городской
больнице; нагрянул я неожиданно,
так что подготовиться как-то к встре­
че, собраться с мыслями он заранее
не мог, но не растерялся, старался
быть в ответах пунктуальным, педан­
тичным.
— С Дафенти Акобия мы позна­
комились . в ф еврале, впрочем, воз­
можно, и в январе... Лучше скажем
так: в начале 1942 года. Мы стояли
тогда неподалеку от Свирьстроя.
Кто — мы? Виноват, второй батальон
семидесятой морской стрелковой
бригады седьмой отдельной армии.
Акобия, когда я с ним познакомился,
был помкомвзвода, а я — старшим
ф ельдш ером батальона, на мне апте­
ка была. Без малого полтора года
мы воевали вместе, а в июне сорок
третьего меня перевели в другую
часть, на север. В Заполярье.
О чем мы говорили! О доме,
о победе... о разном. Но вообще-то
Акобия не из разговорчивых был,
тары-бары не любил разводить. Мало
говорил, но уверенно. Очень настой­
чивый, принципиальный, правдивый
человек. Знаете, совсем не перено­
сил похвальбы, вранья. Было дело,
поймал он нашего земляка на вра­
нье — знаете, не шутки ради, для
поднятия настроения, а вранье нехо­
рошем, с пользой для себя. При
бойцах ничего ему не сказал, а по­
том, когда мы, трое грузин, оста­
лись, прижал его и говорит: «Ты за­
чем соврал] Ты что, хочешь родите­
лей своих опозорить, земляков своих
опозорить) Запомни, что я тебе ска­
жу: правду говори, говори правду!»
И еще добавил пару слов — не знаю,
каких, потому как на ухо ем у сказал.
Только в тот раз я и видел Акобия
сердитым. А обычно он спокойным,
сдержанным был.
Что ещ е я могу добавить! Вынос­
ливый — в походах помогал товари­
щам, за троих мог груз тащить.
Строгий командир — хотя я уже, ка­
ж ется, отмечал эту черту. О матери
чересчур заботился... Нельзя ска­
зать — «чересчур») Прошу простить
меня, я имел в виду, что он нежный
сын, все время вспоминал мать, дом,
волновался, как там одни женщины
управляются... Мы тогда в курсе всех
семейных дел д р уг друга держали:
он нам письма из дому читал, мы —
ему.
Да, чуть не забыл — Даф енти хо­
рошо пел. Мне потом в Заполярье
его песен очень не хватало.
Там, в Заполярье, я узнал о см ер ­
ти Дафенти. Наш д р уг Виталий Фу-
ф аев, ф ельдш ер, прислал мне
письмо.
Это письмо хранится сейчас в с е ­
мье Акобия. Вот что писал Виталий
Ф уф аев Давиду Шишинашвили: «Д а­
вид, сообщаю , что старший сержант
Акобия, наш общий друг, погиб, его
успели только донести до нас, и
ум$р он у меня на глазах. У него
было ранение в печень и в живот.
Похоронен в районе высадки д е ­
санта».
Это случилось 23 июня 1944 го ­
да — на третий день наступления со ­
ветских войск в Южной Карелии.
70-я морская стрелковая бригада по­
лучила специальное задание коман­
дования — на кораблях Ладожской
военной флотилии высадиться в глу­
бине неприятельской обороны, в Памятник
м еждуречье Тулоксы и Видлицы,
чтобы не дать врагу закрепиться на
второй полосе и отрезать пути его
отхода.
...Белая ночь с ее слюдяным бле­
ском. Корабли флотилии в поход­
ном орд ер е двигаются к берегу.
Раннее утро — ещ е прозрачнее во з­
дух, ещ е напряженнее тишина. Ко­
рабли перестраиваю тся из походного
ордера в высадочный. Видны сосны
на б ер егу. Д есант готовится к высад­
ке. «Воздух!» Над кораблями флоти­
лии появляются вражеские разведы ­
вательные самолеты. Зенитки откры­
вают огонь. Д есант обнаружен. Бьют
по бер егу наши орудия с кораблей
отряда артиллерийской поддержки.
Обрабатываю т бер ег наши бом бар­
дировщики.
Совсем близко подходят к б е р е ­
гу катера. Бросаются в воду бойцы,
плывут, выбираются на берег, ока­
пываются. Перед ними лес — и
сплошная стена раскаленного свин­
ца. Противник бьет из орудий, мино­
метов, пулеметов и автоматов.
И все-таки десант высаживается
на бер ег и перехватывает железную
дорогу и ш оссе. Противник, подтя­
нув резервы, переходит в контрата­
ки, стрем ясь сбросить десант в Ла­
догу. Взвод Дафенти Акобия, одним
из первых высадившийся на берегу,
отраж ает одну контратаку за другой.
Рядом в транш ее уже дерутся вру­
копашную. Дафенти поднимается из
окопа, чтобы броситься на помощь
товарищам...
Он был в сознании, когда его
принесли в лазарет, хотя ф ельдш ер
Виталий Ф уф аев не понимал, как он,
с развороченным осколками живо­
том, мог ещ е говорить. И тогда вот,
за несколько минут до смерти, два­
дцатидвухлетний грузинский солдат
попросил своего русского друга на­
писать матери и сестрам , как все
было на самом деле.
Четыре дня, до подхода наших
сухопутных войск, удерживали д е ­
сантники захваченный плацдарм, а
27 июня моряки и пехотинцы овла­
дели Видлицей.
Видлица — село в Карелии знам е­
нитое. В другом крупном городе
столько памятников не сыщешь,
сколько в этой деревне, обдуваемой
прекапризными ладожскими ветрами.
И каждый памятник здесь — па­
мять о пролитой за свободу Родины
крови, аккумулятор человеческой
скорби и благодарности.
видлицкому десанту
1919 года — гражданская война.
Памятник воинам 114-й стрелко­
вой дивизии, освободившей село
в 1944 году.
Памятник на братской могиле.
Зд есь покоятся 1242 солдата Вели­
кой Отечественной войны.
Их хоронили наспех — на ладож­
ском берегу, в лесах, у дорог. С о л ­
датских могил окрест Видлицы было
не меньше, чем траншей, блинда­
жей, воронок.
Сейчас одна братская могила —
в центре села, над рекой Видлицей.
1242 солдата.
Школьный учитель Петр Иванович
Анисимов, ныне заведующий книж­
ным магазином, вместе с участко­
вым милиционером собрали все
останки в одну могилу.
— Потом сны ужасные снились.
Но ведь должен же был кто-то это
сделать!
49
 В крохотную комнату, именуемую
книжным магазином, заскакивают все
больше ребятишки — за тетрадями,
открытками, карандашами.
— Книги новые разобрали — по­
завчера завоз был.
С детьми он ласков: спрашивает
у крохотной девочки, сколько у нее
копеек, отбирает для нее открытки,
провожает до дверей. У него самого
шестеро. Все бы ничего, жить мож­
но, он рыбак хороший, Ладога под
боком — налим, сиг, судак, лещ, вес­
ной крупная корюшка. Д а вот б е ­
да — жена заболела, долго в больни­
це лежала, да и теперь часто хворает.
И сам он здоровьем похвастать не
мож ет: сказывается тяжелая конту­
зия — след войны.
— После той контузии я себя
долго не помнил. Это страшно —
себя не помнить. Потом, когда па­
мять возвращается, — страшно.
Страш но человеку — себя не по­
мнить. Невозможно человеку — себя
не помнить. Никто не неволил Ани­
симова стать хранителем памяти —
разве что собственная, с годами не
утихающая боль. К нему обращ аю т­
ся на селе, когда надо обновить па­
мятники, ремонт какой сделать. Вот
и тогда с братской могилой — он
сам вызвался. И на сессии сельского
Совета предложил создать комнату
боевой и трудовой славы Видлицы.
Теперь это целый музей в Д ом е
культуры.
О б этом Анисимов мне не р ас­
сказывал. О б этом я прочел в книж­
ке «Хозяин села» Алексея Иванови­
ча Сем енова, председателя исполко­
ма Видлицкого сельсовета. И он, сын
первого в сельсовете председателя
колхоза, — хранитель памяти. К нему
приходят родственники воинов, похо­
роненных в братской могиле: за по­
следние пять лет в Видлицу приез­
жало около ста человек — с Украи­
ны, из Ростова, Саратова, Владиво­
стока, из Грузии. Это его завидной
настойчивости, необходимой и в б е-
р е ж е н и и памяти, во многом обя­
заны видличане тем, что в центре
их села появился торжественный о б е­
лиск из рыборецкого диабаза, со ­
зданный по проекту известного
скульптора, члена-корреспондента
Академии художеств С С С Р Лео Лан-
кинена (ему помогал карельский
скульптор Василий Чижиков].
Я смотрю на обелиск с набро­
шенным на него белым покрывалом,
и кажется, что оно сейчас спадет,
как бывает при открытии памятни­
ков, и Алексей Иванович скажет
речь о сотнях украинцев, грузин,
русских, татар, положивших свои го ­
ловы на карельской земле, и сестра
Дафенти Акобия зачитает письмо
50
матери погибшему сыну и поблаго­
дарит тех, кто береж ет память о за­
щитниках Отечества, — и видлицких
следопытов в красных галстуках, и
директора Видлицкой средней шко­
лы Сем ена Михайловича Яковлева, и
бывшего олонецкого военкома Лап-
шова, и Анисимова, и Семенова...
Всех, кому Дафенти Акобия из да­
лекого грузинского села стал
родным.
Но не падает белое покрывало —
снег падает, падает тихо...
И в Видлице, и в Орджоникидзе
всем миром — и взрослые и р ебя­
тишки — бер егут память о солдатах
Великой войны, заботятся о том, что­
бы не было безвестных героев, и
о том, чтобы и з в е с т н ы е герои
стали людьми н е о б х о д и м ы м и ,
в первую очередь ребятишкам, чьи
души идут в рост и в важнейшую
пору, когда опыляется их завязь,
нуждаются в чувствах высоких, аб­
солютных, святых.
Герой этого очерка — один из ты­
сячи двухсот сорока двух героев, по­
гибших под Видлицей. Один из ста
двадцати четырех жителей села О р д ­
жоникидзе, не вернувшихся с поля
боя. Села, где всего пятьсот дворов.
И среди них, не пришедших, и
среди тех, кто вернулся, есть воины,
более щ едро отмеченные наградами,
воевавшие не хуже, чем Даф енти
Акобия. Есть в селе семья Тиркия —
четыре брата не пришли с фронта,
семья Гвилия — три брата погибли.
В конторе колхоза имени Ордж они­
кидзе на специальном мемориальном
стенде девяносто восемь ф ото гр а­
фий односельчан, не вернувшихся из
боя. «Обязательно отыщем ф ото гр а­
фии всех, кто погиб за Родину», —
говорит председатель колхоза Янур
Месхи. «Обязательно», — вторит ему
Гомели Рогава, секретарь комитета
комсомола, регулярно устраивающий
встречи ветеранов-фронтовиков и душ ку, под которой хранится меш о­
молодежи. «Непременно откроем
к 30-летию Победы обелиск в школь­
ном дворе и напишем имена всех
наших учеников, отдавших жизнь за
Родину», — говорит директор школы
Нора Порфирьевна Мирцхулава.
Среди них будет и имя Даф енти
Акобия, одно из многих имен.
В обеих школах — и в О рдж они­
кидзе, и в Видлице — есть стенды,
посвященные Дафенти Акобия. Пио­
нерские отряды и комсомольские
группы носят его имя. Ребятишки из
его родного села помогают матери
обрабатывать земельный участок,
убирать кукурузу, лавровый лист,
виноград. Пионеры из ставш его ем у
родным села приносят цветы на его
могилу и разыскивают безвестных
героев.
Тридцать пять лет назад, уходя
в армию, Дафенти Акобия пообещал
вернуться в родное село учителем.
Нет его вины в том, что он не
вернулся. Но учителем — в самом
точном, первичном смысле — он все
же стал. Дафенти учительствует ср а­
зу в двух школах. Для ребят по­
стоянное обращение к его жизни —
это и общение с ним, человеком,
чьи последние слова были о ч е ­
сти: «Доктор, передайте родным:
я погиб за честь нашей Родины».
Для них беречь его память значит
беречь свою честь, жить по совести,
не оттирать локтями слабых, спешить
на помощь раньше чем попросят,
не врать ради собственного блага,
не кривить душой, дорожить удиви­
тельным даром жизни, которой так
скупо отмерила судьба Дафенти А к о ­
бия. На свои вопросы и тревоги —
как жить по чести, по совести — они
сами найдут ответы, но, отыскав эти
ответы, проверят их, себя проверят
его мерой.
«Человек, — утверждал древне­
греческий софист Протагор, — есть
м ера всех вещей, существующих, что
они существую т, и несуществующих,
что они не существуют». Человек
есть м ера других людей, и часто так
бывает, что уже не существующий
человек становится мерой для жи­
вущих. Такой мерой может быть
только жизнь, в основании которой
есть абсолютная чистота, нравствен­
ная непреложность, безупречность.
Такая м ера — жизнь, отданная за
честь Родины.
Ничто не может заменить людям
два дивно близких нам чувства, о ко­
торых писал Пушкин,— любовь к род­
ному пепелищу, любовь к отече­
ским гробам.
Никто не может заменить м а-
т е р и е е погибшего сына.
Спит мать, положив голову на по­
чек земли с могилы .ее сына.
Ветер раскачивает кривую грушу
посреди двора, и она скрипит, слов­
но ж алуется на ломоту в суставах,
на немощь. И рассохшийся дом от­
вечает ей скрипом и приглушенным
стоном.
Что снится вам, матери, потеряв­
шие сыновей!
Спит мать, не слыша ни скрипа
груши, ни дремотного бормотания
тунговых деревьев, ни стона рассох­
ш егося дома. Спит мать, сжимая м е­
шочек с карельской землей.
А в Видлице падает снег. На чер­
ное зеркало диабаза. На гранитный
поребрик. На черные глаза, что
смотрят на реку.
Сн ег падает, падает тихо. Белый
снег. На душу мою ложится, как б е ­
лый мех...

Евг. Мин
ОТКРЫТИЕ
Художник Наталья Кошелькова
Дом поэта стоял на высоком берегу. Старинный
низкорослый дом. Чисто вымытые окна его смотре­
ли на бледное северное небо, на гибкую серебряную
ленту реки и синевший вдалеке лес.
Поэт умер давно. Но в доме все осталось так же,
как и при жизни хозяина,— бильярд с вытертым
сукном, на котором в глухой тоске одиночества по­
эт играл сам £ собой, суковатая тяжелая палка, гу­ спину.
синое перо с обкусанным кондом, книги, хранившие
следы пометок острого длинного ногтя, прялка и ни­
зенькая дубовая скамейка.
Поблизости на косогорах раскинулись деревни,
доживали свой век древние церквушки; на полях ур­
чали железные машицы.
В одной из бревенчатых изб жила старая женщи­
на, она носила ту же громкую фамилию, что и пред­
ки поэта, хотя они были богатые образованные гос­
пода, а прадеды женщины не умели читать и пи­
сать, да и она сама едва разбирала по складам.
В то жаркое лето женщина сдала свою избу при­
езжему профессору с учениками и со всем семей­
ством переселилась в сарай во дворе.
Профессор и ученики утром уходили в усадьбу
поэта. Возвращались они поздно вечером, с тихи­
ми, просветленными лицами, как верующие с бого­
молья.
Далеко за полночь сидели они в душной избе,
раскрыв окна, и при зыбком свете керосиновой лам­
пы читали стихи, перебирали в памяти недолгую
прекрасную жизнь поэта, говорили вполголоса и спо­
рили до хрипоты.
— Как был бы он счастлив, окажись сейчас
здесь,— восторженно восклицала худенькая девуш­
ка.— Он увидел бы, что исполнилась его мечта и на­ на, молодой ученик профессора сказал худенькой де­
родная слава пришла к нему.
— Народная слава! — нервно кусал узкие сухие
губы ученик профессора.— Что такое народная сла­
ва?.. Выдумки!.. СказкаЦ Вот он, народ,— наша хо­
%
зяйка!.. Спроси, знает ли она хоть одно его стихо­
творение?.. Зачем ей это?.. Корова и огород — весь
ее мир.
Профессор хмурил седые брови.
— Замолчи!.. Не смей так говорить об этой жен­
щине!.. Ты ешь хлеб, испеченный ее добрыми рука­
ми. Для тебя и таких, как ты, она гнет свою старую
Но ученик не отступал.
— Я не спорю с вами, учитель. Конечно, кто-то
должен сеять хлеб и выращивать картошку. Без это­
го нельзя. Но ведь не хлебом единым жив человек!
Вы подумайте, как это жалко — жить там, где он
жил, и быть далеким от него, как Марс от Земли.
Профессор морщился. Он не любил пустых, кра­
сивых фраз.
Девушка сердилась:
— Ты ничего не понимаешь. Ты не сказал с ней
и двух слов. Ты жесток, как камень, и холоден, как
зола.
— Довольно, друзья мои,— останавливал учени­
ков профессор,— пора на покой. Завтра у нас труд­
ный день.
Приезжие спали долго, по-городскому, а старая
женщина поднималась с рассветом, видела, как ту­
ман белым паром клубится над дремлющей фекой,
ступала босыми ногами по холодной, влажной от ро­
сы траве, шла в поле, и ворон, тот самый ворон, ко­
торый был еще совсем молодым вороненком, когда
поэт в такой же утренний час бродил по лесным
тропинкам, мудрый ворон кивал ей черной носатой
головой.
Отцвели липы, промчалась тополиная вьюга, слад­
ким дурманом пахли зеленые пирамиды свежего се­
вушке те же слова, которые до него тысячи раз го­
ворили другие влюбленные, и девушка, краснея, за­
крыла лицо маленькими теплыми ладонями.
Мир был полон покоя и счастья.
51
 Но однажды, в нестерпимо знойный день, над
усадьбой поэта, над деревнями на косогорах и древ­
ними церквушками прогремело страшное слово.
Казалось, померк свет. Кончилась жизнь.
Профессор с учениками рано вернулись домой,
молча сложили чемоданы и, не дожидаясь машин и
подвод, ушли на станцию.
В бревенчатых избах рыдали матери и жены. Ста­
рая женщина собирала в дорогу сыновей, зная, что,
может быть, больше не увидится с ними никогда.
Опустели деревни, закрылись плотными ставнями
окна в доме поэта, увезли в узких длинных ящиках
вещи — и бильярд с вытертым сукном, и книги в ко­
жаных переплетах, и суковатую тяжелую палку, и
низенькую дубовую скамейку.
Колосилась рожь, светило солнце, куковала ку­
кушка, обещая долгую жизнь всему живущему на
земле, а смерть уже лязгала железными гусеницами
по пыльным дорогам, накрывала поля черными те­
нями зловещих птиц с неподвижными крыльями, вы­
соко вздымалась огнями пожарищ.
Горели хлеба, падали навзничь столетние дубы,
раньше времени поднялись с болота журавли. Огла­
шая дымное небо протяжными криками, умчались
они на юг. Смерть, одетая в стальные каски, хрипя­
щая и лающая на чужом языке, ворвалась в дом,
где недавно жил профессор с учениками.
Сурово и строго встретила ее хозяйка дома.
Смерть, жестокая, беспощадная, способная сме­
сти неприступные крепости, не посмела тронуть кре­
стьянскую мать — всю в черном, с руками, потрескав­
шимися, как земля в засуху.
Три года каждое утро смотрела старая женщина
на восток, туда, где восходит солнце, и ждала.
Пришел день. Розовая полоса зари стала багря­
ной. Тяжелый гул орудий покатился издалека, нара­
стая все сильнее и сильнее. Жадно внимая этому бла­
гостному грому, старая женщина возблагодарила бо­
га.
Они бежали, завоеватели в кованых сапогах,
истоптавшие полсвета, бежали, превратив в прах и
пыль бревенчатые избы, ветхие церквушки и дом по­
эта.
Молча смотрела им вслед женщина — с лицом,
окаменевшим от горя и страданий.
Здесь, на пепелище среди руин, на дороге, по ко­
торой тянулся кровавый след войны, встретила она
солдат. Среди них был ее старший сын. Младший по­
коился далеко от родного дома под трехгранным
столбиком с красной звездой.
Солдат обнял измученную мать, прижал к своей
выцветшей, пропахшей соленым потом гимнастерке
и зарыдал.
— Не плачь, сынок,— сказала старая женщина.—
Я знала, что вы вернетесь. Ступайте вперед, я буду
ждать тебя.
Пришел мир в радости и слезах, а мать не до­
ждалась и второго сына.
Застучали топоры на косогорах, запели пилы, из
труб печей в новых бревенчатых избах поднялись*
высокие дымы.
Приехали каменщики и плотники и начали возво­
дить дом поэта.
Старая женщина была одинока. Ей незачем было
рано вставать, не для кого печь пахучие хлеба.
Она пришла к людям в усадьбу поэта и сказала:
— Я хочу помочь вам.
— Ты стара, мать,— сказали ей каменщики и
плотники,— тебе не под силу наша работа.
— Вы не знаете меня,-^ сказала она.— Поверьте
мне, я смогу.
52
Ей поверили.
Она трудилась с утра и до вечера, месила глину,
клала кирпичи, настилала полы, красила стены. Все
могли и умели ее сильные крестьянские руки.
Вернулись в дом поэта старинные вещи: и биль­
ярд с вытертым сукном, и книги в кожаных пере­
плетах, и тяжелая суковатая палка, и низенькая ду­
бовая скамейка.
Потом был торжественный, сверкавший золотом и
синевой день. На полянах, на косогорах, далеко —
всюду, где только видел глаз,— собирались приезжие
из разных стран света. Ученые произносили длинные
умные речи, артисты читали стихи. Старая женщи­
на, затерявшись в толпе, слушала их.
Кончился праздник, она пришла в дом поэта и
сказала:
— Возьмите меня, я могу принести вам пользу.
Ее взяли, потому что было много людей, кто знал
наизусть каждую строчку поэта и мог рассказать
о каждом дне его жизни, и очень мало тех, кто хо­
тел мыть полы и окна в его доме.
Шло время. Дом поэта стал домом старой жен­
щины, давняя жизнь поэта — ее жизнью.
К&к-то в холодный осенний вечер в двери дома
постучались бывший ученик профессора и бывшая
худенькая девушка.
Он теперь был известным ученым, она — его же­
ной.
— Мы здесь проездом,— сказал ученый.— Мы не
могли не побывать здесь.
Старая женщина зажгла свет и повела их по ти­
хим, низким залам. Ученый шел, подняв голову.
Громко и важно, так, словно перед ним были нович-
ки-студенты, говорил он о том, как жил в этом доме
поэт, какие стихи написал он здесь. Жена рассеян­
но слушала его.
Когда они направились к выходу, старая женщи­
на робко промолвила:
— А еще он хотел написать одну сказку.
Ученый снял очки в тонкой золотой оправе, мед­
ленно протер платком стекла, надел очки и спросил,
глядя куда-то вверх:
— Какую сказку?
— Он хотел написать сказку об Иване-царевиче и
Жар-птице.
Ученый поджал узкие сухие губы:
— Неужели? Откуда это вам известно?.. Этого
не может быть!
Жена осторожно взяла его за руку...
Старая женщина смутилась и ничего не ответила.
— Идем, нам пора,— сказала жена.
Они вышли из дома, сели в машину и уехали.
— Ты был слишком резок с ней,— сказала жена.
— Я был справедлив.
— Нужно быть добрее. Она очень стара.
— Мне все равно, сколько ей лет. Терпеть не мо­
гу, когда люди лезут не в свою сферу.
— Сфера! Какое скучное слово! — сказала жена.
Муж обиделся.
— Не отвлекай меня разговорами,— сказал он.—
Дорога скользкая.
Спустя месяц бывший ученик профессора, извест­
ный ученый, роясь в архиве поэта, нашел желтый,
истлевший листок, исписанный легким порывистым
почерком, и прочел, что незадолго до смерти поэт
хотел написать сказку об Иване-царевиче и Жар-
птице.
Ученый долго вертел листок в тонких длинных
пальцах, потом снял очки и задумался.
— Как она могла догадаться? — сказал он
вслух.— Эта старая женщина... Как она могла сде­
лать такое открытие?!
которые пролегли упрямо и безвоз­
вратно. А сопрягает две эти поляр­
ные роли внутренний драматизм и
очищенность, емкость мысли и точ­
ность отбора средств, для каждого
случая непредвиденных и единствен­
но верных.
Единственных? Нет, едва ли. Да и
бывает ли в исполнительском ма­
стерстве единственное? Единственное
на каждый раз — конечно. Но убеж ­
даю щее, что только вот так сейчас
и должно быть, что по-другому се ­
годня не нужно, не возникает и не
клубится в воздухе, что по-другому
до вашей души и не достучится, не
отзовется и не откликнется, а это
вот достучалось.
Да, достучалась трагически про­
светленная и суровая статика поэзии
Василисы Милентьевны и захватила
жестокая динамическая стихия шек-
спировой королевы Гертруды в лю-
бимовских постановках «Деревянных
коней» и «Гамлета». И показалось,
что их нельзя опровергнуть иной
трактовкой, — не потому, что иная
слабее,' хуже, но потому, что эта во
всем верна календарным срокам.
Милентьевна у Демидовой — пра­
ведница.
Гертруда — грешница, но безвин­
ная. Соприкасаясь со злом еж ечас­
но, ежеминутно, она от него б ессо ­
знательно отстраняется неучастием.
Но неучастие ее мнимо, оно обман­
чиво. И невозможно спастись от от­
ветственности незрячестью. Когда-ни­
будь помраченье отступит— ведь миг
прозрения неизбежен, расплачивать­
ся придется крушением всех иллю­
зий. Таков этот странный, неотврати­
мый ход жизни.
Гертруда с ее воплощением жен­
ственной безответственности, с оча­
ровательным легкомыслием, с непри­
касаемо радужной, детски не задева­
ющей истины игрой в жизнь может
о нем не знать, но исполнительнице
известна разгадка. Куда б ни ушла
от гибели ее королева, в любовь
или в карусель каждодневных и ка­
жущихся обязанностей, трагедия ги­
бели неизбежно ее настигнет. Поэто­
му так тревожно и хрупко ее неве­
дение. Поэтому роковая отмечен­
ность — в каждом шаге и ж есте ее
Гертруды.
А у Милентьевны душа зрячая,
все ведает.
Такое м удрое, всепонимающее доб­
ро ее — таинственно непредвиденный
итог зла, наносимого долгой и труд­
ной жизнью. Какие только удары не
рушило на нее время! Какими толь­
ко несправедливостями не ранило!
Н о след от обид она носит легко, их
тяжесть иссякла, понурость ей незна­
кома, всегда берет верх достоинство.
Ее проницательный и отточенный го­
рем слух обращен не в себя, не
в свои многолетние б«ды, но к лю­
54
дям. И в этом ее спасение и ве­ Ещ е решительнее проверяет Ев­
личие. гения:
Натруженные за годы узкие, б е з­ — Невеста! Как вам фамилия и
защитные плечи влекут невесомо сколько вам лет?
свой груз усталости. Усталое крово­ И уже оттуда, словно вернувшись
обращение больше не поддает топ­ назад в свою юность, безгневной
лива организму, изношенному и от­ болью полоснув сердце, легко отче­
работанному, и выстуженная уже на­ канит Демидова:
всегда спина обогреться не может.
— Шихина Василиса Милентьев­
А жизнь, затухающая и облетевшая,
на, и мне шестнадцать лет.
по-прежнему дарит другим тепло за­
И уж совсем легко, дуновением,
боты. И выцветшая голубизна глаз,
чуть заметным колебанием воздуха,
когда-то огромных, проясненна, она
на вопрос — согласна ли идти за
полна смысла. Глаза смотрят на свет
Мирона Урваева, не любя его, —
уступчиво, с проникновенной и м уд­
выдохнет:
рой доверчивостью. Нет, даж е не
так. Не глаза вовсе смотрят на свет, — Согласна.
а из глаз смотрит свет — и льется, и И ещ е раз с обезоруживающей
льется легко на зрителей. В нем покорностью, но с такой тайной
свежесть и чистота росы, но и тени грустью, как будто бы словом по­
вечности. А на ее пороге иной вес ставила крест на жизни, совсем по­
ценностям, совсем иной ритм от­ чти невесомо и окончательно, убив
счета. надежду, опять подтвердит, что идет
под его фамилию:
Она возникает впервые вдали,
— И-ду...
в самой глуби сцены, на низкой
лапчатой бороне, неотлучной спутни­ И короткий негромкий звук,
це ее давней шершавой жизни. С гу ­ скользнув в воздухе, упадет камнем,
щенным и резким лучом со ср едо ­ почти могильной плитой.
точенного на ней света выхвачен си­ Но и под ней не останется за­
луэт двухмерный, длинный, чуть ключена Милентьевна в себе самой.
сникший, почти бесплотный. При Одинокое ее мужество беспредель­
сконцентрированном свете совести но. Ее вера в добро всесильна. По­
вырисовывается четко и весь ха­ тому и трагический монолог про то,
рактер. как жестоко «их покулачили, когда
зачались колхозы», актриса произ­
— Ох, что пережито-пройдено!
носит так нежданно мажорно, без
Начнешь вспоминать-рассказывать —
выкрика, без обезумевшей муки,
не всякий и поверит...
без тени протеста даже. Но закон
С этих слов Василисы Милентьевны
преломления чувства действует по
начат спектакль.
контрасту. Восприятие зрителей не
В прозрачной беззлобности инто­
зеркально. И протест и отчаянное
нации и в особой эпической заду­
волнение тем сильней обжигают зал,
шевности, очень ясной, пронзитель­
чем меньше об этом заботится ис­
но светлой, дан камертон театраль­
полнительница. Когда она празднич­
ной повести, ее как бы преддрама-
но и с молитвенной убежденностью
тическая завязка. И дальше, в тече­
вспоминает, какая «хорошая рожь
ние всей этой части* Милентьевна
тогда по поджогу уродилась», и
будет от драмы чуть уловимо отда­
рожь эта возникает в рисунке слова
лена, отстроена слабым пунктиром
так зримо и живо, что, кажется,
намеченной пелены времени. Про
можно пощупать ее руками, траги­
жизнь Милентьевны рассказы вает ее
ческая несправедливость как раз
невестка Евгения — кстати, с б езу­
достигает своей высочайшей ноты.
коризненной правдой и глубиной
Но и молчание Василисы — Деми­
искренности сыгранная Татьяной Ж у­
довой не безгласно.
ковой. Милентьевна же в своей от­
Ее безмолвие зорко, в нем текст
решенной лучистости лишь отзы­
вается на рассказ немногословными души — родник ее чувства не высох­
репликами. Но именно эти реплики, нет, не обмелеет. «Нельзя человеку
редкие и нигде не подчеркнутые, без живой воды» — вот мудрость
почти нарочито будничные, расстав­ Милентьевны, и она ее соблюдает.
лены на пути действия нравственны­ Два светлых глаза как два сосуда
ми опорами. Они образую т и поэти­ живой воды — для всех найдется,
ческий звук спектакля, преоблада­ пока не застыло дыхание.
ющий, несмотря на дословную точ­ Она покидает свою борону
ность деталей быта (а может быть, у рампы, чтобы отправиться снова
и с их помощью!), и тонкую музы­ назад, в глубь сцены и в прожитую
кальность его духовного пафоса. теперь, вероятно, уже до края
— Осенью тебя, мама, в это жизнь. Ее силуэт — наклонный, не­
время выдали? — ищет подтверж де­ прочный и чуть колеблемый возду­
ния рассказчица. хом — проходит обратный путь, мо­
— Кажись, осенью, — отвечает жет быть, последний.
издалека, из глубин прошлого, Ми­ Идти ей, должно быть, трудно.
лентьевна. И ’знобко ее спине, и стужа уже не
под ватником, но под кожей, и ноги, противлении. И далеко скрытая от нической процедурой затаено отчая­
сопротивляясь, надламываются. Но— себя, а не только от посторонних, ние, в привычный процесс макияжа
«надо. Я слово дала». А слова Ми­ печальная неприкаянность — в высо­ жутко вступает опасная тема пред­
лентьевна «в жизни своей не нару­ комерии, освободившем от откро­ чувствия. Лицо под густым слоем
шила» и не нарушит. «С тем и поми­ венности. крема постепенно мертвеет. И вот
рать буду. Да на слове-то земля Высокомерие изредка перера­ уже смотрит на Гамлета вместо ма­
держится», — говорит она с непре­ стает в эгоцентризм. Надменность тери белый гипсовый слепок с по­
ложной, неоспоримой естественно­ вдруг оборачивается дополнитель­ лоской алого рта, сведенного, как
стью. И уходит она снова к даль­ ным себялю бием. Пластическая изы­ у трагической маски.
ней оставленной бороне, к своей сканность линий тогда на мгновения Простой бытовой обряд предре­
смерти, пронзающая в простой своей заслоняет душевный смысл, мешая кает бесповоротную гибель.
мудрости и святая в своей обыден­ актрисе Демидовой и ее Гертруде. Под маской Гер тр уд ы — Дем идо­
ности. Во всем человек — и уже Но это не часто. Вся пластика об­ вой заключена человечность. О сво­
судьба. раза безупречна. О на составляет ак­ бодить ее можно парадоксально,
А свет падает на заложенную за компанемент главной тем е и выра­ уходом из мира мнимостей и иска­
спину руку, узкую, невесомую , вы­ жает мелодию внутреннюю. Рисунок женных человеческих масок. Гертру­
сохшую. Руку, успевшую переделать демидовской королевы в спектакле да Демидовой покидает этот мир
работ бессчетно, а теперь засве­ выточен тонко и строго. добровольно. На троне она сидит
тившуюся незримо, невинно бесплот­ Не только в движениях, но в са ­ как на эш аф оте. Изысканный излом
ную, как на иконах Рублева. И в мой статике чуть декоративных, узких скрещенных рук трагичен. На­
памяти остается магическая, нездеш ­ изящных поз — не покой и не м уд­ целенные на сына — который уже
няя легкость этой руки, от которой рость, как у Милентьевны, но стис­ потерян, упущ ено время сп асен и я,—
ложится на вас невольно ноша от­ нутость, острая напряженность, обуз­ глаза отбросили синеватые роковые
ветственности. данный, потому что так надо, хотя тени. При вспыхнувшем свете сове­
Милентьевна у Демидовой — это безотчетный, порыв к бегству. О т сти (как ровно и тихо горит этот
сплошная совесть. уязвляющей ее «мышеловки» она свет в Милентьевне!) открылась чу­
Ее Гертруда — последний прорыв убегает впрямую. довищная преступность земного
к совести посреди помрачения и Вокруг нее мглистость, пепельный строя. Гертруда Демидовой слишком
всеобщей неправды. сумрак ночи. Она идет сквозь него явно слаба для единоборства, но и
Сначала ofta их не замечает, не стремительно, рассекая сгущенный примириться с собой никогда не
хочет видеть. Так хорошо быть воздух, как воду пловец, чтоб ско­ сможет. Убийство она превращает
укрытой, пусть на короткий срок — рей прорваться. в самоубийство. Отравленное вино
ведь на длинный укрыться некуда, Отброш ена ветром смятенно коп­ она пьет так, словно на дне бокала
человек поднадзорен, — от штормов на чуть посеребренных волос. Как прозрела истину.
и столкновений, от личной ответ­ крылья метели, за ней развеваются
Таков этот страшный мир. Позна­
ственности и надобности самой вы­ следом концы ш ерстяного белого
ние достается в нем только ценою
бирать. В холодном угаре тор­ ш арфа с кистями, полуплаща-полу-
жизни. О т умертвляющих душу ус­
жеств, — а именно таковы они у Лю­ пончо. Что подгоняет ее? Тайный
ловностей, лжи, притворства способ­
бимова, — можно позволить себе не косматый страх? Предвидение не­ на избавить лишь смерть, «по­
задумываться, не принимать никаких счастий? Тревожные всплески сове­
следний конвойный». Миг сдачи Гер­
решений и даже не замечать. сти, от которых нет мочи? Но ка­
труды, миг окончательного изнемо­
Гертруда Демидовой опирается жется, что за ней уже гонится
жения Демидова делает мигом
на чужую руку, не собственную. смерть, только откладывая свой срок победы совести. В главнейшем, ко­
А если взамен руки опорой ока­ ненадолго. нечном счете ее королеве, как и
жется длинное острие пики, просу­ Сопротивление бесполезно. Гер­ ее Милентьевне, важнее всего со­
нутое в отверстие занавеса грубой труда Демидовой знает об этом. Ее хранить душу, сберечь человеческое.
рельефной вязки, она согласится удлиненное ломкое тело, не тело — Милентьевна прожила человеком.
принять его за подлокотник. Ведь упругий и хрупкий стебель — беспо­ Гертруда уйдет им из жизни. Но
власть опирается на оружие, стоит мощно перед властной стихией. Сти­ обе в канун, за которым уже не
ли ужасаться? Гертруда вообще хия закруж ивает его с фатальной забрезж ит рассвет настающего но­
у Демидовой утонченно отделена неотвратимостью — в спектакле роль вого дня, проникнут в оправдыва­
невмешательством — так легче. рока и роль стихии с реальной зри­ ющий, высший смысл бытия.
мостью и могучей метафорической Всегда оставаясь верна берегам
...Валяться в сале
убедительностью играет занавес — найденного характера, не делая за
Продавленной кровати, утопать
швыряет и, наконец, поглощает, см е­ пределы ни шага, Демидова внутри
В испарине порока, любоваться
тая с земли бесследно. Но до того них проникает в их глуби, в их со­
Своим паденьем...
королева проходит свой путь к про­ кровенный источник, в их назначе­
Все это, в чем укоряет мать зрению. ние. Она позволяет вглядеться в их
принц Гамлет, совсем не о ней и В спектакле Гамлет мишень не мир, допуская и в собственный. Так,
никак с ней несопоставимо. Едва ли для Клавдия — для эпохи. Ведь он без уступок и без подыгрыванья под
страсти властны над ней1 И вовсе поэт, а поэту и суждено оставаться вкусы зрителей, она достигает со­
она не счастлива. В ее податливости один на один с веком. Гертруда отнесенности с временем и с на­
гораздо больше безволия, чем до­ Демидовой мечется, по существу, сущной потребностью зала.
верчивости. В ее легкомысленном м ежду ними. На встрече Демидовой с твор­
послушании, за которым придет рас­ С привычной, уже механической ческой молодежью, в ответ на во­
плата,— оттенок соподчиненности об­ тщательностью накладывает она на прос, что она больше любит, театр
стоятельствам, даже, пожалуй, ж ерт­ лицо слой крема. Эгоистическая за- или кинематограф, Демидова, не за­
венности, но только не встречного t бота о поддержании красоты — как- думываясь, ответила: театр.
пламени чувства — оно незнакомо никак, а она королева, всегда на Театр не безответен к этой люб­
ей. В ее одинокой надменности — виду у публики, ей нужна форм а — ви. Он помогает актрисе проникно­
неосуществленность. Настороженный перекрывает тревогу за состояние вению в свои вечные тайны.
испуг в горделивом, намеренном не­ или даже судьбу сына. Но за меха­ Он откликается сопричастностью.
 С Есениным Рождественский встретился приблизи­
тельно в то же время, что и с Рейснер,— в 1915 году,
когда тот приехал «попытать литературного счастья»
в Петроград. О ба тогда были начинающими поэтами
и пришли в редакцию «толстого» журнала с робкой
надеждой напечататься.
С Николаем Тихоновым автор «Страниц жизни» про­
жил в одной комнатушке около двух лет. «За одним
и тем же столом, одними и теми же чернилами,— вспо­
минает Всеволод Александрович,— писались наши кни­
ги — его «Орда» и мое «Золотое веретено».
Соседом их был Александр Грин: он часто заходил
в их комнатку погреть озябшие руки над «буржуйкой».
Рассказывая о том или ином писателе, Рождествен­
ский менее всего походит на бесстрастного летописца.
Если внимательно присмотреться к главам, то обнару­
жится одно любопытное свойство: в каждом очерке
имеется своя, особая тональность. Характер взаимоот­
ношений, впечатлений от личности и творчества писа­
теля накладывает свой отпечаток на стиль повество­
вания. О Блоке, например, Рождественский пишет
как-то по-особенному светло и взволнованно. Блок не
просто очень близкий и любимый поэт автора «Стра­
ниц жизни», воспоминания о нем — это ещ е и воспо­
минания о юности самого Рождественского. В то время
молодежь ненасытно упивалась Блоком, музыкой его
стихов. Пленительная туманность его образов, «зага­
дочный и греховный» облик его «Незнакомки» действо­
вали колдовски. А стихи о России щемили сердце
болью за родину. «Мы повторяли наизусть строфы
любимого поэт? украшали цветами его фотографии,
одевали в цветные матерчатые переплеты томики его
стихов, и не существовало юноши или девушки, пре­
данных поэзии, которые явно или тайно не были бы
влюблены в портрет узколицего с белокурыми куд­
рями человека в черной блузе с белоснежным отлож­
ным воротничком».
Воспоминания о Николае Тихонове перебиваются
лирическими отступлениями — обращениями к старому
другу, словно это не мемуары, а письма к товарищу.
Романтически приподнятая интонация словно бы на­
веяна солнечными строками, возникшими тогда, под
треск щепок в печурке: «Праздничный, веселый, бес­
новатый...»
Романтическая интонация возникает и в рассказе об
Александре Грине, но она рож дена уже иными ощ у­
щениями автора. Она возникает от столкновения конт­
растностей. Кто бы м ог подумать, что этот человек,
ежась от холода в темной, сырой комнате, создает
пленительную повесть о любви, радости и счастье —
«Алые паруса»! «Трудно было представить, — говорит
Рождественский, — что такой светлый, согретый любо­
вью к людям цветок мог родиться здесь, в сумрачном,
холодном и полуголодном Петрограде, в зимних сум ер­
ках сурового 1920 года, и что выращен он человеком
внешне угрюмым, неприветливым и как бы замкнутым
в особом мире, куда ем у не хотелось никого впускать».
Всеволод Рождественский избегает широких обоб­
щений литературоведческого характера, нет у него и
многословных описаний. Его портреты никогда не пре­
тендуют на полноту. И, конечно же, они субъективны.
Но, пожалуй, как раз в этом и есть их ценность, этим
они интересны и притягательны. Автор выделяет то
особенное, что запомнилось ему в человеке. Однако
это особенное очень часто оказывается главным, харак­
терным» в художнике.
Язык «Страниц жизни» — это язык поэта, который
относится к слову с особой чуткостью и бережливо­
стью. Отсю да — образная выразительность языка и,
если так можно выразиться, его благородное изяще­
ство, соединенное с классической простотой и музы­
кальностью русской речи, столь характерные для Рож­
дественского-поэта. Вот он описывает С е р ге я Есенина,
только что вернувшегося из-за границы. «Выражение
горькой усталости не покидало Есенина ни на минуту,
даже когда он смеялся или оживленно рассказывал
о своих заграничных странствиях. «Нет, — сказал он
трудным и усталым голосом... — Какого черта шатался
я по заграницам? Что мне там было делать? Рос­
сия! — произнес он протяжно и грустно. — Какое хоро­
ш ее слово... И «роса», и «сила», и «синее» что-то. Эх!—
ударил он вдруг кулаком по столу. — Неужели для
меня все это уже поздно!» И пусть мы все хорошо
знаем жизнь Есенина,— нарисованная картина с новой
силой воскреш ает трагедию поэта.
В «Страницах жизни» то и дело «слышатся» голоса
писателей. Автор воспоминаний обладает завидным
умением помнить и воспроизводить речь своего со бе­
седника, проявляя редкостную наблюдательность. Вот
его впечатления от речи Блока: «Говорил Блок м ед­
ленно и затрудненно, как бы подыскивая слова, даже
когда оживлялся в бесед е. Все в его речи: интонация,
построение фразы — дышало неповторимым своеобра­
зием. Его затрудняла штампованная бойкость обычных
речевых оборотов, и он избегал их, где только мог.
О тсю да — впечатление исключительной свежести и иск­
ренности всего произносимого им».
Это же умение запечатлеть в памяти ощущение от
интонации произносимых слов, от тембра голоса собе­
седника видно и из описаний Горького, Алексея Тол­
стого, Есенина, Ф орш , Тихонова и вообще всех, с кем
автор был знаком. И что интересно — у Рождествен­
ского все говорят талантливо! Вряд ли кому придет
в голову обвинить «го в стремлении корректировать
речь своих собеседников. Ведь иначе, по-видимому,
и не могли говорить такие яркие и самобытные на­
туры. И каждый из них говорил удивительно талант­
ливо, причем не вообще талантливо, а талантливо
по-своему.
О собенно охотно и много автор воспроизводит р аз­
говоры на «литературные темы». И это, по-видимому,
не случайно. С таким собеседником, как Всеволод
Александрович Рождественский,— человеком, преданно
влюбленным в литературу, тонким и глубоким цените­
лем ее, — разговоры о литературе возникали естест­
венно и непринужденно.
Приведем в качестве примера некоторые есенин­
ские суждения о литературе. Оценки эти удивительно
свежи и точны. Вот отзыв Есенина о Кольцове: «У этого
и сердце, и песня! Жаль только — робок уж очень.
Каждому в пояс кланяется. Так и вижу его в узко за­
стегнутом сюртучке, с гладко приглаженными височ­
ками. «Да-с, Виссарион Григорьевич! Нет-с, Виссарион
Григорьевич!» Но зато уж и пел — на всю степь рус­
скую. И незачем ем у было в М оскву поучаться ездить,
разные ф илософ ские «думы» писать. М еста своего от
робости не знал человек. А парень хороший, душ ев­
ный». Смысл этих слов совпадает с известными по
печатным источникам высказываниями Есенина о Коль­
цове, но в приведенных словах есть ощущение живой,
разговорной есенинской речи. Это же мы чувствуем
и тогда, когда Есенин «защищает» от Чехова Алексея
Константиновича Толстого. Зд есь не только очень глу­
бокое, на наш взгляд, понимание еще недостаточно
оцененного замечательного русского поэта — здесь
в немалой м ере и характеристика самого Есенина: он
увидел в этом поэте преж де всего то, что ему самому
было близко и дорого и мимо чего проходили многие
исследователи и читатели: «Не прав Чехов, когда гово­
рит, что Толстой как надел боярскую ш убу на маска­
раде, так и забыл ее снять, выйдя на улицу. Это не
шуба, это душ а у него боярская. Он своей Руси не
выдумывал. Была, должно быть, такая. Ш ирокого он
сердца человек! Ему бы тройку, да вожжи в руки, да
57
 в лунную ночь с откоса, по Волге — так, чтобы коло­
кольчики да снежная пыль кругом1 Есть такая штучка
у Толстого, «Сватовство»... так я за эту штучку сердце
отдам! А «Алеша Попович»! А «Садко»! Помнишь, там
на дне, у царя водяного, готов Садко от всех сокро­
вищ отказаться «за крик перепелки во ржи, за скрып
новгородской телеги»!* А то, что он выдуми^ик и меч­
татель, это совсем не плохо... Без этого он не поэт».
К образу Есенина я обращаюсь так часто не слу­
чайно. И не только потому, что глава, посвященная
этому поэту, одна из центральных и самая большая
глава книги, но еще и потому, что это едва ли не луч­
шее, что написано сейчас о С е р ге е Есенине. По сущ е­
ству, вся зрелая жизнь Есенина проходит перед чита­
телем в этой главе. Личные встречи и впечатления
здесь удачно дополняются размышлениями о поэте,
о его жизни и творчестве, особенностях его харак­
тера. А размышления такого автора, как Всеволод Рож­
дественский, всегда представляют интерес. И нет боль­
шой беды, если его суждения иногда пристрастны и
могут вызвать возражения.
Книга прочитана. Но ее страницы еще не все напи­
саны. Всеволод Александрович Рождественский с за­
видной бодростью и энтузиазмом продолжает работать
над новыми главами своих воспоминаний, которые —
мы в этом уверены — принесут читателю немало радо­
сти. Ибо мы привыкли к тому, что каждая встреча
с неувядающим талантом маститого поэта, который не
м енее интересен и как прозаик, обогащ ает нас.

Всеволод Рождественский

Все журча, стекал по скатам

В снегу веранда. На промерзший стол Черепичных старых крыш.
Клевать зерно слетаются синички.
Какая суета и произвол! Только кто бы мог на ноты
В наскок подпрыгивают ножки-спички. Положить его рассказ?
У него свои заботы,
И вот не наглядеться мне никак И ему уж не до нас.
На суету их, толкотню и споры.
Как радует и сущий нас пустяк, Надо каждый стебель пашни
Едва раздвинешь утренние шторы/ Чистой влагой напоить,
Чтобы к солнцу все бесстрашней
Боюсь и двинуться, чтоб непутем Бытия тянулась нить.
Их не вспугнуть, как воробей-задира,
И жаль, что отгорожен я стеклом Терпеливо и упорно,
О7 птичьего ликующего пира. В водяной топчась пыли,
Рассыпает жизни зерна
1 Их охраняет от меня испуг, Добрый сеятель земли.
Доверие я им внушу едва ли...
И я хотел бы, чтоб они из рук,
С моей ладони этот хлеб клевали.
Бывает такое слово!
Зачем же не дано нам понимать Ищи его неустанно,
Друг друга без тревог и без усилья? Перемывая груды
Быть может, сами мы могли летать,
Мутнеющего песка.
Да с той поры забыть успели крылья.
Сгибай трудовую спину
*
Над плеском ручья лесного,
В этот час, сырой и мрачный, Покуда не вспыхнет искрой
В сумрак ночи уходя, Удача из всех удач.
Грустно в комнате чердачной
Засыпать под шум дождя. Смотри — на твоей ладони
Сверкает, переливаясь,
Пробивая полог хмури, Чудесный осколок солнца —
Как всегда нетороплив, Спрессованный труд мечты!
Он по всей клавиатуре
Свой выстукивал мотив. Тебе он уже не нужен,
Но, может быть, пригодится
И в пространстве сероватом, Тому, для кого старатель
Где окна не различишь, Трудился и день, и ночь.

Владимир Акимов
Мир в капле рассказа...
ЗАМЕТКИ 0 РАССКАЗЕ
В ЛЕНИНГРАДСКИХ ЖУРНАЛАХ
Е
сть достаточная причина, чтобы присмотреться,
к работе ленинградских прозаиков в жанре
рассказа. Можно сказать не без основания,
что вот уже несколько лет рассказ в ленин­
градской периодике количественно (о каче­
стве разговор впереди) превосходит то, что в этом
жанре печатается во многих других литературных жур­
налах страны.
Ленинградские журналы стали значительной лабора­
торией и школой рассказа. Не забудем при этом, что
в известном смысле лаборатория и школа — явления
противоположные: в лаборатории ставится экспери­
мент, открывается новое, школа «внедряет» проверен­
ное и устойчивое.
Десятки рассказов еж егодно в «Звезде», «Неве»,
«Авроре» — это заметный фа^т соврем енного литера­
турного процесса. Ещ е сущ ественнее, что к именам
«старых» рассказчиков бесстраш но прибавляются но­
вые,— писание рассказов, видимо, не отпугивает, а при­
тягивает и очаровывает. Приходится употреблять эти
слова, поскольку описываемый процесс происходит на
фоне меланхолических рассуждений о затухании жан­
ра, его кризисе, исчерпанности и т. п.
Вообще-то к подобным рассуж дениям мы привык­
ли: все время что-нибудь переживает кризис — то фи­
зика, то лирика, то театр, то кино... Стоит вспомнить
не столь давние воздыхания или ликования по поводу
«упадка» романа! Пожалуй, лишь один жанр при всех
условиях сохраняет нынче бодрость и присутствие
духа. Это — детектив. Его поклонники готовы уверять,
что он-то способен заполнить любой вакуум. Но не
о том сейчас речь...
Итак, волна переоценок и сомнений докатывается
порой и до рассказа. Конечно, нет поводов верить
в тотальный кризис жанра, но какие-то процессы и на­
строения эти разговоры все же отражают. Волны со­
мнений смывают все лишнее и приносят новое. О со ­
знается необходимость перемен, изживается привыч­
ное и отработавшее, возникает новое и работоспособ­
ное. Так отмирают рудиментарные органы и п рореза­
ются новые средства связи жанра с жизнью. Проис­
ходит естественный отбор, — значит, рассказ живет.
Вот, по-моему — к слову, такой случай с откровенно
рудиментарным сюжетом: работают три товарища (по­
чему-то именно три — видимо, в интересах решения
всех вопросов большинством голосов), бьются годами
над сложной гуманитарной (или, скажем, технической)
проблемой. В конце концов один из них см алодуш е­
ствовал (здесь варианты: заела ж ена-злодейка, потя­
нуло к немедленным радостям бытия, не хватило силы
духа и т. п.) и отошел от работы. Проходит время,
иногда две недели, иногда два года,*— проблема все же
решена, но на долю предателя остаются лишь муки
совести и зависти.
В чем же, однако, духовный смысл проблемы, по­
чему прекрасно подвижничество, почему один ослабел,
а другие выдержали — этого нам знать не дано. Есть
замкнутый сюжетный ход, испытанный иллюстративный
«прием», форма, куда можно вложить какое угодно
содерж ание (расш ифровка древнего языка — «Триум­
вират» Бориса Раевского, создание нового механиз­
ма — «Сделка» Геннадия Черкашина). Опытный Борис
Раевский ж естко подчинил весь материал рассказа этой
схеме. Рассказ молодого прозаика Геннадия Черкашина
формально слабее: за пределами его нравоучительной
истории со «сделкой» есть немало живого и тем уже
привлекающего, что сам автор не находит легкого и
однозначного решения.
В то же время и в не самом удачном рассказе есть
частные удачи, микрооткрытия, неожиданно новый
взгляд на знаком ое и привычное. Так, Аркадий Минч-
ковский тонко увидел: «Они покидали парк, когда на
дорожках уже лежали кинжальчики теней от камеш­
ков». У него тренированный писательский слух: «Где-то,
мягко хлопнув дверцей и огрызнувшись, уехала маши­
на» (оба примера взяты из его рассказа «Иные песни»).
Это все — хорошие, свежие детали, а деталь в рас­
сказе ценится дорого. Но полная ее стоимость зависит
все же от того, как она работает на целое. И сам рас­
сказ есть кратчайший путь к целому, увиденному
с той же новизной и яркостью, что и деталь.
Вот почему «Иные песни» М инчковского — нет, не
плохой! — но н е новый, «замкнутый» рассказ —
о драматичности уходящих лет, наступающей старости,
о недолгой встрече ее с молодостью, которая на
мгновение взволновала холодеющую кровь: та прихлы­
нула, отхлынула и вошла в свое русло. Жизнь при­
вычно и тихо потянулась дальше. И вывод автора —
элегантно фаталистический: другие поколения — «дру­
гие песни». Вывод грустный, потому что банальный.
Рядом с «Иными песнями» в «Звезде» опубликован
другой рассказ Минчковского, «Анечка», в котором
движение жизни и взаимодействие характеров — и по­
колений — передано и в деталях, и в целом с большей
проницательностью.
...Можно согласиться, что писание рассказа — неве­
роятно трудная работа. Рассказ краток и уже поэтому
должен быть талантливым: если цель искусства —
правда, то в р ассказе она должна быть видна сразу,
с первых строчек. Количество художественной правды
на единицу площади в рассказе — наибольшее. В от­
личие от романа со всей его развитой огромной кро­
ной и мощной корневой системой, рассказ — семечко,
«генетический код», в котором свернуто все, что есть
главного и необходимого в человеческой жизни и что
обнаруживается на разломе, в характернейший момент.
По талантливому рассказу можно выстроить всю чело­
веческую жизнь.
Словом, писать рассказ трудно, прежде всего по­
тому, что он требует и знания, и труда, и правды
в каждой строке больше лю бого другого жанра (кроме
разве что лирической поэзии).
Не стоит поэтому говорить о его отмирании; чем
читать отходную рассказу, присмотримся лучше, как
он живет, какие в нем происходят «мутации», куда он
развивается, чтобы быть на уровне своего времени.
И ещ е признаюсь в одном убеждении: если бы
рассказа даже не было — его стоило бы выдумать,
хотя бы для того, чтобы он воспитывал читателя, был
не только школой прозы, но и школой восприятия лите­
ратуры как искусства слова и как человековедения. Как
все-таки это нужно — уметь ч и т а т ь подробно,
не глотать сюжет, ценить слово, строку, вникать через
нее в душ у человеческую, проницать то, что не бро­
сается в глаза. Вот почему хорошо, что рассказ любят
в ленинградских журнальных редакциях. В «Звезде»,
например, печатают рассказчиков много, разных, мас­
титых и начинающих, не боятся эксперимента, верят
в своих авторов, требовательно ждут от них не про­
ходного беллетристического сочинения, а погружения
59
в жизнь острым исследовательским инструментом
жанра. I в рассказе «Кактус» Вячеслав Усов.
Не претендуя на анализ всех публикаций «Звезды»,
присмотримся к некоторым тенденциям в развитии
жанра.
Вот хотя бы о молодых новеллистах и доверии
к ним. Юрий Пахомов, Михаил Чулаки, Игорь Кубер-
ский, Михаил Панин, Вячеслав Усов, Геннадий Глазов,
Александр Масс, Михаил Грешнов выступили в ж ур­
н а л е — иные не в первый раз или неоднократно на про­
тяжении последнего года-полутора. Выступили нестес­
ненно, с рассказами разных вкусов и уровней, как бы
пробуя так и этак возможности свои и жанра.
...Юрий Пахомов, видимо, решил избранное им яв­
ление жизни художественно «обследовать» с разных
сторон. Полное название его произведения выглядит
так: «Когда дует бора: Потомок листригонов. — О З о ­
лушке и подводной охоте. — Бора — ветер, дующий
с гор на море». Уже в этом суставчатом, «телескопи­
ческого» устройства названии видно, что перед нами
не традиционный рассказ, а некий ломающийся жанр,
тяготеющий к циклизации.
Луч света блуждает, выхватывая то одно, то дру­
гое в жизни маленького приморского городка. И это
могло стать интересным способом строить цикл. С л а­
бость замысла обнаруживается в другом : в рассказе
нет художественного единства, свет проникает на р аз­
ную глубину. Внутри одной конструкции поместилось
несколько жанров, и они плохо стыкуются: вот идет
очерковый этюд, потом бытовая сцена\ построенная на
жаргоне, затем резкая перемена интонации — и роман­
тическая, почти кукольно • красивая «Золушка». И все
это шито беглыми стежками путевого очерка. Наблю­
дательно, зорко, м ногосторонне и — неглубоко.
Более «традиционным другие рассказы.
Сер ьезн о начинает свой литературный путь Игорь
Куберский и Михаил Панин. Куберский внимателен
х обычному течению жизни. В его рассказе «Дома»
интересно написан женский характер, привлекающий
естественностью и гармонией. Душевный строй рас­
сказа создается нравственным сочувствием автора
внешне невидимому затяжному конфликту героини
с мужем — тяжелым, сосредоточенным на одном себе
человеком. Состояния людей в рассказе психологически
достоверны. Но внимание автора к мелочам и дета­
лям могло быть острее. И тогда вода не сравнива­
лась бы с изумрудом, у картошки не появлялись бы
таинственные «свежие дольки», к горлу героини не
подступал бы «комок», и т. п.
Что касается Панина, то он обнадеживает диапазо­
ном своих возможностей даж е в пределах публика­
ций последнего времени. Правда, его рассказ «Рас­
стояние» кажется перенасыщенным описательным м а­
териалом, внимание автора рассредоточено между
многими «объектами» — это и сюжетно, пожалуй, м а­
ленькая повесть. Но в любом случае за нею стоит
знание жизни: завода, рабочих, инженеров. Автору
есть откуда и что брать.
А его сравнительно небольшой и, по-моему, просто
отличный рассказ «Чем сердце успокоится» создан из
сложнейшего и цельного сплава. Социальное,, нацио­
нальное, историческое и бытовое на своем скрещении
образую т и знакомый, и новый характер. Сколько было
их — таких вот крестьянских девок, мечтавших жить
«по-новому» — выдуманной красивой и легкой «город­
ской» жизнью: выйти замуж за лейтенанта, уехать с ним
на Дальний Восток... А на самом деле — всю жизнь
они прожили в своей деревне, занятые на тяжелой
мужской работе, не имевшей конца-краю. И сохранили
при всем том доброту и наивность, мечтательность и
доверчивость — порою, к сожалению, до полной б е з­
защитности.
60
Способным психологом-аналитиком показал себя
Его заинтересо­
вала одна из вполне современных разновидностей «ма­
ленького человека», который есть не столько социаль­
ное, сколько субъективно-психологическое состояние.
Его героиня, сотрудница бухгалтерии, считает свою
жизнь неудавшейся, вспоминает все действительные
или вымышленные унижения и удары судьбы и — оже­
сточенная и озлобленная — не пропускает случая, что­
бы не расквитаться с окружающими за это. Малосим­
патичная и небезобидная натура эта рассмотрена мо­
лодым прозаиком с требовательным состраданием.
Рассказ кругл и целен; в нем, как в капле воды под
микроскопом, кипит своя, тонко организованная жизнь.
Говоря о результатах работы «молодых», нужно
все же подчеркнуть, что «звездинский» рассказ в пре­
делах последнего времени все же в основном дер­
жится на трех «китах»: Сергей Воронин, Андрей Битов
и Ирина Габуева. «Молодой» здесь можно назвать
разве что Габуеву. Их работу я имею в виду прежде
всего, когда сужу о достоинстве современного рас­
сказа и переменах, которые в нем происходят.
Ирина Габуева и введена в литературу «Звездой».
Ес рассказ «Последние свидания» позволяет, в частно­
сти, судить о том, как сильна в журнале социально­
психологическая проза. Героем такой прозы, как у Га­
буевой, является наш современник — в потоке меняю­
щейся жизни, в неостановимости социальных перемен.
Велико потрясение человека этим процессом — кажет­
ся, больше нет ничего устойчивого не только в жизни
одного человека, но и в судьбах целых семей и даже
поколений: каждое начинает словно бы на новом месте
и сызнова. Невиданно расш иряется и непрерывно об­
новляется опыт и поведение личности, вовлеченной
в новую для нее духовно и социально среду. Колеб­
лем ветрами времени человек. Но рядом с этим креп­
нет и устойчивость души человеческой. Приобретая
новый опыт, она растет, обогащ ается всем прежним
и новым знанием и переживанием.
Психологическая и нравственная природа этого про­
цесса, его трудности постигаются и в рассказе Габуе­
вой, не впервые присматривающейся к определенному
человеческому типу. Она показывает, как живут на
грани распада полупатриархальные семьи, влившие
когда-то свои силы в возникновение и движение иной,
новой жизни. В центре рассказа — Мать, ходящая к сво­
ему прожитому на «последние свидания»; странно обо­
стрившимся и глубоким взглядом смотрит она на то,
что оставляет после себя. Бежал когда-то через нее
напряженный ток времени, своими руками двигала она
жизнь, а теперь вот — стоит и беспокойным сердцем
чувствует: а ведь это плохо и неверно, когда в домах
детей и внуков начинают говорить о «своем», непонят­
ном и «особенном».
«У них своя жизнь, это мать понимает.
Только не может она этого понять».
Вот это и есть главная и тревожная мысль: нельзя
ни понять, ни принять никакой духовной отчужденно­
сти поколений, непонятных «иных песен». Сквозь про­
зрачную одухотворенность трудовой старухиной жизни
ясно и резко проявляются мелкость и суетность тех,
кто не чувствует единства жизни, кто разменивает ее
и мельчит, гонясь за-преходящ им.
На шести страницах журнала, где вроде бы почти
ничего не сказано о биографии Матери, где повто­
ряется ритм ее встреч с детьми — приготовлений, за­
бот о материнских гостинцах, укладываемых в сумку
с чиненными клеенкой .ручками, свиданий и пережи­
ваний, ум ещ ается вся. чистая жизнь героини. Обраш,ая
поток ее жизни вспять, по руслу е е воспоминаний,
Габуева раскрывает в не& глубинные богатства добро­
ты,, опыта, человечности...
 Ирина Габуева — хорошая, деятельная наследница
той силы, которую открыли в рассказе старые мастера.
Она понимает, что сила эта — во вдумчивости, в стрем ­
лении художника дойти в человеке до душевных исто­
ков. Тогда жанру не страшны никакие безотрадные
прогнозы.
Причем естественность живого дыхания в рассказе
нельзя заменить никакой резонностью умозрительных
рассуждений. Мне понравились по мысли рассказы
Михаила Чулаки („О т «стрелы» до «стрелы»”) и Ген­
надия Глазова («Если не спросит...»). В особенности
последний. В них рассматриваются ситуации, возникаю­
щие на стыке поколений, пишется о преемственности
людей в понимании жизни. Это серьезны е работы,
в них виден наблюдательный ум. В р ассказе Глазова
автор и герой размышляют о трудностях «незаинте­
ресованного» духовного общения. В самом деле, пока
дети и родители связаны узами хлеба и традиции, об­
щение между ними естественно. Но в меняющ ейся
духовной и социальной ср ед е традиции нередко ка­
жутся поверхностному сознанию, увы, бесполезными,
а хлеб — доступным и легким.
Как же сделать человеческое общ ение нерасторжи­
мым и необходимым? Автора волнует серьезный во­
прос. Но, к сожалению, поэтика рассказа носит харак­
тер в немалой степени иллюстративный, и это придает
рассказу назидательный, нарочитый оттенок.
Свой путь в освоении жанра ищет Андрей Битов.
Резко и подчеркнуто экспериментальны его последние
рассказы. Писателя интересует внутреннее устройство
души человека, механизм его нравственного поведе­
ния. Герои его не воссозданы в синтезе, а разобраны,
разъяты. Сама структура души, характера подвергается
аналитическому расчленению и рассмотрению в своих
составных частях, в особенности в «Солдате». В неко­
торой степени этот подход близок Вячеславу Усову,
он, несомненно, привлекает и Игоря Ефимова в рас­
сказе «Миллион».
Но только Битов производит эту операцию, что на­
зывается, на «сухом сердце»: он в «Солдате» изымает
своего героя дядю Митю — «дядю Диккенса» из при­
вычного ему круга жизни, превращая площадку рас­
сказа в операционный стол. Причем у меня осталось
впечатление, что в равной степени объектом исследо­
вания является и герой, и «прием»: вот объект, а вот
схема разборки объекта (души, характера, биографии).
Привычки дяди Мити, его м анера говорить, его ком­
ната, его книги, его быт и, наконец, его «проза» — все
это при рассмотрении и должно составить ф ормулу
героя. Меняя инструментарий «приема», Битов дости­
гает весьма интересного эф ф екта — весь герой по-
истине разобран по частям: писатель изощрен в ин­
вентаризации, он постигает механику функционирова­
ния героя. Он может «пояснить эф ф ект», производи­
мый героем , он призывает читателя «быть свидетелем
его мысли»; соотносит частное с общим: «как всякий
незаурядный алкоголик, он обладал...», вслушивается
в звуки «острой и пустой болтовниздяди Мити, и т. п.
Дядя Митя у Битова появляется «в своем утреннем
разобранном виде», и «он собирает свои скрипучие
части».
С таким же холодным и цепким вниманием писал
когда-то Бунин своего «Господина из Сан-Франциско».
И умирает дядя Митя как бунинский герой: «Дядю
Диккенса нашли в холодной и чистой ,квартире, у по­
тухшего «камина», с рукой на горле — он повязывал
галстук».
Но настоящая и окончательная кончина героя про­
исходит, по моему впечатлению, в последней главе,
которая называется «Проза Диккенса» и в которой
автор знакомит нас с образцами литературного твор­
чества своего героя. Трудно сказать, положил ли Би­
тов в оенову подлинный материал или это целиком, от
первой до последней строчки, его стилизация, но, на­
крытый колпаком этой стилизованной и далеко не
безыскусной «своей» прозы, герой Битова исчез пол-
нЬстью, растворился в условности и двойственности
приписываемых ему рассказов. Мне, по крайней мере,
но удалось снова собрать его из частей, увидеть жи­
вым и действующим, поскольку, по утверждению ав­
тора, все прежние впечатления от героя никак не «со­
прягаются» с этой его самохарактеристикой.
Возможно, что герой станет более живым, когда
новая проза Битова будет опубликована полностью
(у рассказа есть подзаголовок: «Из семейной хроники
Одоевцевых»). Но думаю все же, что дело здесь не
в самом по себе «приеме» и не в том, что «Солдат»—
часть неизвестного целого, а в том, что этот человече­
ский «материал» известен Битову главным образом
внешне, издалека, художественно ему чужероден.
Доказывает это, между прочим, и ещ е одно: подоб­
ная операция безж алостного душевного зондирования
вполне удается Битову, когда он обращ ается к хорошо
знакомой ему «натуре».
С о скрытым горьким лиризмом рассматривает он
в р ассказе «О браз» некий вариант соврем енного обык­
новенного человека, спонтанно зависящ его от подкор­
ки, с неустойчивым и покладистым высшим началом,
человека, руководствую щ егося не разумом и духом,
а смутной жаждой удовольствий, потребления, перед
которой не поставлено нравственных преград. Рассмот­
ренные Битовым в рассказе «Образ» герой и героиня
взяты нм в той ситуации, когда они утрачивают спо­
собность различать живое и искусственное и, отры­
ваясь от трудного в исполнении и д е а л ь н о г о на­
чала, с отвращением принимают б а н а л ь н о е , при­
выкают к душевной синтетике, эрзацам чувства. Героя
и героиню сближает не любовь, их захватывает даже
не страсть: их влечение родится из душ евного б езр аз­
личия, выбор делает не человек, а безусловный р е ф ­
лекс. «И даж е безрассудство,— не щадя себя р езон ер ­
ствует герой Битова,— вовсе не доказательство силы
желаний и чувств, а лишь свидетельство нашей к ним
неспособности. О дна лишь видимость решительности,
на самом деле — полная растерянность перед мутно­
стью и неясностью собственных ощущений. Ах, что так,
что этак...»
Механизм сюжета становится в «Образе» гибким и
проницательным орудием исследования, не только кон­
статирую щ его болезнь, но, как и всякий истинный диаг­
ноз, способствую щ его исцелению.
...Сергей Воронин имеет устойчивую и высокую но­
веллистическую репутацию. Его новые рассказы в ле­
нинградских журналах обнажают яркую грань жанра.
В «Звезде» это «Рассказ без названия» и «Уж очень
опадали листья», в «Неве» — «Новые рассказы». П ер­
вый рассказ прекрасен ощущением неиссякающей и
душевной и плотской силы, которая волнами прили­
вает снова и снова к героине — деревенской почталь­
онше Рае, силы по природе своей доброй и естест­
венной, хотя и стихийной. Она не изуродована коры­
стью и не остужена рефлексией. За судьбой героини,
переплетениями и узлами ее жизни встают иные жен­
ские судьбы, измененные войной, проверенные мно­
гими трудными временами — и сохранившие во всех
переменах народную стойкость и правоту.
Лирически многоструен, настоян на многих арома­
тах второй рассказ — о любви, ревности, верности, то­
ске, раскаянии. В обоих рассказах^ раскрыта древняя
связь человеческого чувства со стихиями природы.
Вечные, избитые темы? Без сомнения! А мне бы
хотелось заметить в связи с рассказами Воронина вот
что: как известно, труднее всего писать обычное.
Боясь банальности, иные прозаики, даже даровитые,
61
избегают простоты, естественности, изощряются в на­
рочитой оригинальности.
Проза Воронина — хорош ее противоядие разъедаю ­
щему литературному снобизму. Хотелось бы, чтобы
такой мастер новеллы, как Воронин, и впредь не изме­
нял этой глубине и настойчивости понимания простых
и неиссякающих состояний жизни человеческой.
Лучшие рассказы в ленинградских журналах позво­
ляют почувствовать усиливающуюся общую тенденцию
в развитии жанра. Попытаюсь очертить ее в несколь­
ких словах. Рассказ все ощ утимее переживает процесс
л и р и з а ц и и : утончается художнический нерв, мень­
ше становится повествовательности и больше экспр ес­
сивной насыщенности, авторской остроты оценок, гиб­
кости и проницательности перевоплощ ения либо, на­
оборот, склонности к эссеистском у рационализму. Автор­
ское, писательское вторжение все ощутимей. Видимо,
это неизбежно обусловлено тем, что сама материя
душевной жизни становится все более подвижной, не
устает принимать новые формы, ее все. живее и не­
терпеливее лепит меняющаяся жизнь, вызывая из глу­
бин души новые и новые силы адаптации и творче­
ства. Эта подвижность душ евного вещества, его пла­
стичность требую т большей изобразительной динами­
ки, более резкой графичности аналитического штриха,
яркости целостного видения, которое то уводит в глу­
бину события и характера, то создает циклические
гнезда.
А спокойно-неторопливый рассказ, рассказ-описа­
ние, иллюстративный рассказ с завершенным, исчер­
панным сюжетом становится редкостью , почти анахро­
низмом. Ф орм а нового рассказа вбирает в себя зача­
стую иные сюжетные и композиционные характери­
стики. В такой лиризованной структуре закрепляю тся
новые координаты душевного бытия героя и автора.
Эти особенности жанра проявляются и в ряде но­
вых публикаций «Невы», где с рассказом также рабо­
тают немало. Журнал напечатал в последнее время
произведения таких опытных новеллистов, как С ер гей
Воронин, Георгий Холопов, Глеб Горышин; особенной
удачей стало появление превосходного рассказа Л. Пан­
телеева «Лопатка», своей тем е нравственного участия
и ответственности верен Сем ен Ласкин в рассказе
«После вечера». Не относясь к жанру собственно рас­
сказа, своеобразными яркими новеллами стали лите­
ратурные воспоминания Леонида Рахманова и А л ек­
сандра Бартэна...
Таким образом , «ленинградская традиция» ж урна­
лом поддержана. И, как всегда, реш ает качество, глу­
бина, умение в частном прозреть глубинное.
Воистину не стареет талант Л. Пантелеева, одного
из выдающихся мастеров старш его поколения. Его но­
вый автобиографический рассказ о детстве — «Лопат­
ка» — показывает мир детства как мир серьезный и
неисчерпаемый, каждый миг которого насыщен, дра­
матичен и свеж. Ребенок соверш ает в нем свое о со­
бенное открытие жизни. Путь его открытий опасен и
труден, потому что непреоборимо влечет с дорог про­
топтанных к нехоженым.
Два ряда явлений символически сопоставляет Л. Пан­
телеев. Рассказ начинается с того, что всей семье
предстоит некая весьма ответственная поездка в го­
сти, исключительно важная и торж ественная. Но ка­
кая именно, куда и зачем, — автор, увы, соверш енно
и без всякого сожаления забыл: оказывается, ничего
важного и нужного в ней не было. Зато его детское —
впервые — самостоятельное хождение в жизнь стало
навсегда памятным. Так ложное величие преходящих
«важностей» отвергается во имя бесценного открове­
ния о том, каков мир в непосредственной и живой
истине своего бытия.
Я затронул лишь один слой рассказа. А в нем . есть
62
ещ е тонко и волнующе переданное состояние роди­
телей, и сам автор освещ ает происходящ ее светом
сегодняш него понимания жизни.
В некоторых рассказах «Невы» ощутим приток пуб­
лицистичности. И это ещ е один путь и способ лириза­
ции жанра. Художник, как известно, реш ает гвои проб­
лемы на художественной модели: это бывает целесо­
образно и эффективно, пока она соотносима с дей­
ствительностью. Но не забудем, что искусство обога­
щается, приобретает новую силу именно тогда, когда
оно напором новых потребностей разрывает старую
замкнутую систему эстетического кровообращения, пе­
рестающ ую питать жанр. Старая модель отвергается
художником ради нового познания, вливающего обнов­
ленную яркую кровь, обогащенную кислородом пря­
м ого и деятельного духовного контакта художника
с временем и его проблемами.
Нельзя, однако, не заметить, что проблемность не
всегда характерна для ленинградской новеллистики.
Но, м ож ет быть, она и не нужна, и литературе доста­
точно оставаться лишь записью — более или менее
профессиональной — завоеванного и известного?
Вряд ли это так! Чехов говорил в свое время, что
писатель не обязан давать ответы. Он, однако, дол­
жен правильно ставить вопросы.
Допустим, что Чехов неправ, и ответы нужны. Но
все же добываются-то они из жизни, а не берутся
готовыми.
Наиболее остро эта болезнь иллюстративности, как
было сказано, проявилась в «Триумвирате» Бориса
Раевского и меньш е — в его новом рассказе «Знамени­
тость». Заданность выводов ощутима и в рассказе «По
собственному желанию...» С е р гея Довлатова. Перед на­
ми, в сущности,— хорошая, живая, написанная в лицах
социологическая агитка, направленная против летунов
и текучести кадров на большом заводе. Не меньше,
но и не больше. Авторская пассивность заметна в пред­
определенности оценок в большом рассказе Влади­
мира Резника «Знакомый почерк». Герой рассказа —
интересный человек, ветеран военной авиации. О н
едет на м есто бывших ещ е в гражданскую войну боев,
встречается с новым поколением летчиков; автор твер­
до ведет свою тем у — органическая связь славного
прошлого с полнокровной и деятельной соврем ен­
ностью. Понятно, почему этот рассказ привлек жур­
нал... Жаль, что героический характер в нем не стал
глубоко индивидуальным человеческим проявлением —
рассказано о нем неглубоко и лишь общ еизвестное.
Немало колоритных подробностей деревенской
жизни, знания быта и «типажа» в «Марье» Ю рия Убо­
г о г о — писателя, привлекающего напряженностью своей
работы. Но и в этом рассказе внутренняя жизнь герои­
ни написана несколько скованно, в одной плоскости.
Не нужно забывать, что мы сегодня искушены и про­
свещены насчет жизни деревни,— есть сильнейшая «де­
ревенская проза», в том числе и новеллистика Васи­
лия Ш укшина, Василия Белова, Ф ед о ра Абрамова...
Молодой писатель вступает в трудное соревнование:
нужно бы стрее проходить стадию ученичества, откры­
вать и утверждать с в о е лицо.
...Что же происходит с рассказом?
А то, что и должно происходить. Постоянство жиз­
ни и ее изменчивость по-прежнему отражаются в кап­
ле рассказа. После лирической поэзии этот жанр вни­
мает движению жизни более всего непосредственно и
пристально. Чтобы эта связь с действительностью не
прерывалась, а была источником развития и соверш ен­
ствования, нужна творческая смелость, нужен новый ры­
вок вперед. С е й ч а с нужно л и р и ч е с к о е наступле­
ние. Оно и происходит. В лучших рассказах ленинград­
ских писателей его приметы достоверны и отрадны.

Мастерство публициста
Говорить о современной публи­
цистике, о ее значении давно пора.
Публицист всегда играл важную
роль в жизни общества. Сегодня,
когда научно-техническая револю­
ция передает в его руки невидан­
ные технические средства, когда к
его услугам, помимо типограф ского
станка, и микрофон радио, ка­
мера телевидения и экран докум ен­
тального кино, он становится ещ е
более весомой фигурой. Его ответ­
ственность перед народом удваи­
вается. Если он отвечает своему
призванию, он может делать мно­
гое, — больше, чем удавалось его
предшественникам. Удельный вес
публицистики несомненно растет и
будет расти.
Но думать и спорить о своей
профессии публицистам придется
ещ е много. Тема эта по сей день
мало освещена. Творческий процесс
работы публициста сложен, ремесло
его больше чем наполовину— искус­
ство. Никакой университет не может
научить человека стать большим пуб­
лицистом. Но зато в распоряжении
людей этой профессии богатый опыт
их выдающихся предшественников.
Вот почему я хочу остановиться на
творчестве одного из крупнейших
советских публицистов прошлых
лет — Ильи Эренбурга.
О нем как о писателе, авторе
беллетристических произведений, го­
ворить здесь не место — это задача
литературных критиков и мастеров
прозы. К тому же я не считаю, что
Эренбург-беллетрист был равен
Эренбургу-публицисту. Второй был
сильнее первого, и истинным при­
званием Эренбур га была, по-моему,
именно публицистика. Сам он этого,
кажется, не признавал, о чем можно
только пожалеть. Как это нередко
случается с людьми, он недооцени­
вал свою главную профессию , хотя
не мог от нее оторваться. Даже его
романы, хотел он того или нет, ды­
шат духом публицистики.
Но как публициста превзойти его
было действительно трудно. В тече­
ние ряда лет, особенно в 40-х го­
дах, Эренбург, несомненно, был пер­
вым публицистом Европы. Сейчас,
спустя десятилетия, это совершенно
очевидно. Его антифашистские ста­
тьи времен второй мировой войны
вошли в историю того периода, и
те, кто их помнит, знают, что здесь
нет преувеличения.
Он писал ясно, страстно, с удиви­
Эрнст Генри
тельной силой, волнуя читателя до можно, там учат тому же по-друго-
глубины души, отвечая на то, что тот му. Но может ли одна учеба сд е­
думал или только ещ е хотел спро­ лать журналиста Эренбургом ? Я ду­
сить, укрепляя его волю, рассеивая маю, нет. Конечно, без напряжен­
его сомнения. О н был из тех, кто ного, усидчивого труда, без мучи­
оружием публицистики действитель- тельных усилий и сомнений творче­
но помогал создавать общ ественное скому человеку ничего не дается, и
мнение и общ ественное настроение, публицистика никак не составляет
а тогда это было важнее, чем когда- исключения. Тот, кто думает, что
либо. Прав был Михаил Иванович если материал собран, заголовок по­
Калинин, сказавший, что он один ставлен и направление дано, *то ста­
стоил целой дивизии. Он не попи­ тья готова, никогда не станет публи­
сывал, не играл в слова, не мямлил, цистом, — труд с этого только начи­
не боялся говорить свое своим язы­ нается. Но помимо идеи и труда
ком. Врага он бил наповал. нужны талант и воля. У Эренбурга
В те годы Эр ен бур г и нашел было и то и другое. Гением он не
себя. Его репортажи из Испании пе­ был, но одним из крупнейших пуб­
ред войной не идут в сравнение лицистов наш его столетия он стал.
с его военными статьями 40-х го­ А это в такую необыкновенную
дов., Писать ем у приходилось н еред­ эпоху, как наша, очень много.
ко день за днем, но он оставался Тематический кругозор Э р ен бур ­
самобытным, даж е когда тема уже га был очень широк — он мог пи­
давно не была оригинальной. В этом сать о самых различных проблемах,
была одна из причин, почему его не замыкаясь в каком-то одном
так любили. Хотя он часто писал об кругу. Преж де всего ему надо было
одном и том же, он почти всегда увлечься темой.
был нов и свеж. Публицистика, как и худож ествен­
Для публициста это незаменимое ная литература, многогранна, и в
качество. Тем же свойством облада­ каждом из ее жанров есть мастера,
ли такие классики публицистики, как оставляющие след в общественной
Герцен или Луначарский. Дело тут жизни. Есть крупные публицисты,
вовсе не в профессиональной сно­ стоящие на грани ж урналистского
ровке. Публицисту-ремесленнику та­ репортажа, но превращающие его в
кой неизменной свежести и новизны большую политику, — такими, напри­
не добиться, пусть за его плечами м ер, были Лариса Рейснер и Эгон
будет долголетний опыт и его перо Эрвин Киш. Есть другие, которые на­
наточено до предела. Удается это ходят себя прежде всего в сатире.
только публицисту с худож ествен­ Их родоначальниками надо, вероят­
ным чутьем и большим политиче­ но, считать Эразм а Роттердамского,"
ским инстинктом, и — что любопыт­ Свифта, Вольтера, а у нас — Салты-
но — сплошь и рядом удается почти кова-Щ едрина. Ренан считал публи­
сразу. цистами даже древних пророков,
Перо движется само собой, едва публицистом немалого масштаба для
поспевая за мыслью, хотя мысль не своего времени и своей среды, не­
всегда проста. Когда же перо начи­ сомненно, был протопоп Аввакум.
нает уставать и задерживаться, пуб­ К газетному ф ельетону Уклонялись
лицист должен встать и отойти от такие выдающиеся журналисты, как
стола, как художник от палитры. Пы­ Михаил Кольцов, Давид Заславский,
таться в такой момент себя переси­ немецкий антифашист Курт Тухоль-
лить, выжать из себя нужные мысли ский. Все они и многие другие, каж­
и слова ему не следует — хотя му­ дый по-своему, пользуясь тем или
читься п е р е д тем, как писать, он иным рупором, воздействовали на
может и даже должен, — мучиться общество.
хоть днями, хоть неделями. Не толь­ Но есть высшая, самая ответ­
ко поэту и беллетристу, но и пуб­ ственная школа публицистики, со ср е­
лицисту писать нужно, когда не пи­ доточивающаяся на главных, крае­
сать нельзя. Вероятно, Э р ен б ур г так угольных вопросах текущей полити­
и делал. Никто не мог бы назвать ки. Захватывая читателя блестящими
его ремесленником. боевыми статьями, такие публицисты
Я не знаю, учат ли таким проф ес­ с особой силой воздействуют на об­
сиональным истинам — сказанным щ ественное сознание, притом на его
здесь мимоходом — на факультетах главные «нервные точки». В наше
журналистики в университетах. Воз­ время их слушают миллионы. Вели­
63
чайшими из них были Маркс, Энгельс
и Ленин. Во Франции целые полити­
ческие битвы огнем публицистики
выигрывал когда-то Марат, после не­
г о — Гюго, в нашем веке — Барбюс
и Роллан. Мастерами большой по­
литической публицистики в России
после Белинского, Герцена, Черны­
шевского, Добролю бова и Писарева
были Плеханов, Луначарский, Воров-
ский. К этой же школе, пусть и в не­
малой дистанции от классиков и в
его собственном варианте, можно
причислить Эренбурга.
Хотя его статьи почти всегда ка­
сались зарубежных тем и внешней
политики, он не был так называе­
мым журналистом-международни-
ком. Эр ен бур г считал себя прежде
всего литератором, больше всего
любил искусство и всегда сам под­
черкивал это. Строгий научный ана­
лиз, столь важный для крупного по­
литического публициста в наше вре­
мя, был ему чужд. Но у него было
свое особое, ему одному свойствен­
ное перо, сила которого перекры­
вала и возмещ ала этот пробел. По-
лйтическая острота в его статьях со­
вмещалась с мастерством и блеском
настоящ его художника— в том и был
его секрет. Синтез политического
журналиста с художником был у не­
го настолько естественным и орга­
ничным, что отделить одно от дру­
гого трудно. Э р ен бур г был просто
Эренбургом .
Вот почему статьи Э р ен бур га так
привлекали самых различных чита­
телей, от рядового красноармейца
на передовой линии до искушенно­
го интеллигента, причем не только
у нас, но и за рубеж ом: люди всег­
да ощущают руку настоящ его ма­
стера. Профессиональные коррес-
понденты-«международники» не м ог­
ли с ним сравниться. Прекрасно зная
свое дело, располагая самой точной
и свежей информацией, имея за пле­
чами широкий политический опыт,
они уступали ем у в умении захваты­
вать читателя и зажигать его. У ж ур­
налистов, пытавшихся копировать
Эренбурга, мало что выходило. Ху­
дожник в нем оказывался силь­
нее их.
Было тут, конечно, и другое.
Э р ен бур г знал мир, как мало кто
другой, и в этом отношении опять-
таки превосходил профессиональных
спецкоров. Дело было не просто в
том, что он видел множество зару­
бежных стран своими глазами: это
могли сказать про себя и другие.
Эр ен бур г годами жил за рубежом,
знал там сотни людей, пережил вме­
сте с ними многое, общаясь с ними
не только в гостиницах, поездах, р е­
дакциях, кулуарах парламентов. В
этом отношении он следовал при­
м еру старых русских большевиков,
живших до революции долгие годы
64
в эмиграции. Как и они, он помнил
все, что видел и слышал.
( Когда я встречался с ним в Па­
риже или Берлине, он всегда был
окружен друзьями и знакомыми из
местной прогрессивной интеллиген­
ции, — не только художниками и пи­
сателями, но и общественными дея­
телями. Они разговаривали с ним
как со своим. Я думаю, что ни один,
пусть самый способный журналист,
прекрасно изучивший языки, не мо­
жет стать хорошим публицистом
м еж дународного масштаба, не по­
жив некоторое время за рубежом
в близком контакте с народом (а не
только с видными деятелями). Так и
шла жизнь у Эренбурга.
Ошибочно думать, что он научил­
ся делу политической публицистики
сразу. Это вовсе не так. Некоторые
из его статей, написанных в 20-е и
30-е годы, в частности — путевые
очерки, трудно считать выдающими­
ся произведениями. Они страдаю т
надуманной вычурностью, даже от­
дают декадентской капризностью. В
них ещ е нет той простой и строгой
силы, той прозрачной ясности, кото­
рые так характерны для Эр ен бур га
40-х годов. Видимо, он ещ е учился,
хотя к тому времени ему уже было
почти пятьдесят лет. Но зато, на­
учившись, он достигнутого уровня
уже не снижал. О т искусственности
в его статьях в последний период
жизни не осталось и следа: они бы­
ли предельно строги.
У Э р ен бур га нельзя было обна­
ружить уклона в сторону ф ельето-
низма, который ощущался у такого
крупного журналиста, как Михаил
Кольцов, и который едва ли харак­
терен для наиболее серьезной пуб­
лицистики. Самый лучший фельетон
не может заменить сильную своей
концентрированной мыслью и глуби­
ной статью. Не было у Э р ен бур га и
той громкой пронзительности, кото­
рая нередко отличала воинственные
статьи Давида Заславского. Он писал
тише, но тем сильнее и глубже.
Один из законов большой публици­
стики в том и заключается, чтобы
задуматься вместе с читателем, а не
поражать его уши. Публицист тако­
го класса никогда не должен похо­
дить на трубача. Он призван воз­
буждать у читателя мысль, порож­
дать в нем гнев и радость, нена­
висть и презрение к врагу, укреп­
лять в нем энергию и мечту, веру
и критическую способность, но он
не вправе пользоваться барабаном
и свистком — они не для него.
Чем же, говоря к о н к р е т н о ,
завоевывала читателя публицистика
Эренбурга? У каждого журналиста
или читателя может быть на этот
счет свое мнение и своя оценка.
Здесь хотелось бы выделить некото­
рые особенности эренбурговского
пера, которые бросаю тся в глаза
лично мне.
Вот эти характерные черты пуб­
лицистики Эренбурга.
И д е й н а я с м е л о с т ь . Это ка­
чество, вне сомнения, главное для
каждого большого публициста. Если
он им не обладает, он не на своем
месте.
Публицист всегда стремится к че­
му-то большому и важному. Этим
стремлением должна быть проник­
нута вся его деятельность, каждая
его статья, любая тема, которую он
выбирает. Большая идея, пусть и не
повторяемая из страницы в страни­
цу, как бы царствует у него надо
всем, направляя перо, крепя един­
ство мысли и чувства, зажигая
страсть и задор.
Публицист должен уметь мечтать.
Если он этого не ум еет или этого
стыдится, он никогда ничего настоя­
щ его не напишет, будет только по­
писывать. Рано или поздно он наве­
дет на читателя скуку — проступок,
совершенно непростительный для
публициста. Только мечта и убеж­
денность зажигают в публицисте
огонь, в котором он горит, когда
пишет. Он должен верить в свои
мысли. Он также должен быть смел.
Публицист-трус — противоречие в
себе. Ему не стоит писать. И, нако­
нец, публицист должен быть стра­
стен.
«...Человечество горячилось, горя­
чится и будет горячиться всякий раз,
когда заходила, заходит или зайдет
речь об его насущных интересах,—
писал когда-то Г. В. Плеханов, упо­
миная о спорах м ежду публициста­
ми. — ...Человечеству и нет основа­
ний сожалеть о такой своей «при­
роде». Ни один великий шаг в исто­
рии не был сделан без помощи стра­
сти, которая, удесятеряя нравствен­
ные силы и изощряя умственные
способности деятелей, сама являет­
ся великой прогрессивной силой.
Хладнокровно обсуждаю тся только
такие общественные вопросы, кото­
рые совсем не важны сами по себе
или ещ е не стали о ч е р е д н ы м и
вопросами данной страны и данной
эпохи, а потому и интересуют со­
бою только горсть кабинетных мыс­
лителей. А раз вышел на очередь
тот или другой великий общ ествен­
ный вопрос, он непременно возбу­
дит великие страсти, сколько бы ни
кричали о хладнокровии сторонники
умеренности».
Плеханов был глубоко прав. Сам
великолепный публицист и знающий
марксист, он понимал, что великие
проблемы современности требую т от
публициста не одной лишь принци­
пиальной убеж денности, но и боль­
шой страстности. В этом его отли­
чие от «кабинетного мыслителя».
 У Эренбурга была твердая вера
в великие человеческие идеи. Не­
смотря на легкий налет иронии, он
умел мечтать. Отсю да и большая
этическая сила, бьющая из его ста­
тей. Не м е н е е развита была у него
способность испытывать гнев к вра­
гам великих идей. Эренбург верил
в дело коммунизма, в добро, прав­
ду и справедливость, в возможность
мира во всем мире, в непреодоли­
мость человеческого прогресса. Бу­
дучи одновременно патриотом и ин­
тернационалистом, он верил в вели­
чие советского народа, спасш его
своей кровью мир от фашизма. Ему
были дороги творимая человеком
красота, создаваемая им культура.
Он ненавидел все темное и антигу­
манное в мире. О тсю да огонь и
страстность его статей. Каждая из
них была в своем сущ естве порож­
дена большими идеями.
Д и н а м и з м с т и л я . Отсю да, в
соединении с природным литератур­
ным талантом, и блеск его слога.
Но здесь необходимо остановиться.
Идея — исходная точка, мотор, ко­
торый движет мыслями и чувствами
публициста. Как, однако, строилась
технология письма Эренбурга?
Для его коллег по профессии это
не менее интересно. У эренбургов-
ских статей есть свои правила стиля.
Несомненно, когда у публициста нет
идейной целеустремленности и см е­
лости, его не спасет самый блестя­
щий стиль.
Что нужно, однако, чтобы чита­
телю передалось ощущение силы и
правды авторской мысли? Уже ска­
зано, какое значение имеет полити­
ческая страстность пишущего. Но она
не должна быть шумливой и крик­
ливой: страсть действенна только
тогда, когда собранна и организо­
ванна.
Атакуя противника, автор не дол­
жен быть груб. В этом случае он
часто бьет сам себя и отталкивает
серьезного читателя. Самая сильная
страсть всегда сдержанна, и настоя­
щий публицист это знает. Он нано­
сит удар, но не кричит.
Ратуя за политическую страст­
ность, но выступая против «распу­
щенности» в полемике, Плеханов в
уже цитированном отрывке в каче­
стве образца, которому следуют гр у­
бые полемисты, приводил монолог
московской царевны из известной
баллады Алексея Константиновича
Толстого «Поток-богатырь»:
Шаромыжник, болван,
неученый холоп!
Чтоб тебя
в турий рог искривило!
Поросенок, теленок,
свинья, эфиоп,
Чертов сын, неумытое рыло!
Кабы только не этот мой
девичий стыд,
Что иного словца
мне сказать не велит,
Я тебя, прощелыгу, нахала,
И не так бы ещ е обругала!
Настоящий публицист не ругается.
Он не нажимает ежеминутно на пе­
даль, не перегревает пафос, не со­
рит восклицательными знаками, хотя
не боится вопросительных: ставить
вопросы его призвание. Рецепт мо­
сковской царевны для него непри­
емлем, он поражает противника м е­
чом или рапирой, но не оглоблей.
Перечитывая Эренбурга, видишь, как
хорошо он это понимал.
Другая особенность его «техноло­
гии» — предельная экономия слов,
иначе говоря — максимальная кон­
центрация мысли и строжайшая от­
точенность языка. Не растягивать, не
усложнять предложения, избегать
громоздких вставных ф раз, излиш­
них прилагательных, скучных, м ерт­
вящих интервалов при переходах,
длинных цитат; беспощ адно о тсе­
кать все, без чего можно обойтись.
Это значит: соблюдать кратчайшее
словесное расстояние м ежду мы­
слями.
Так, как правило, Эр ен бур г и пи­
сал. Его статьи отличались лакониз­
мом — «воды», нечетких выражений,
избитых ф р аз в них не найти. О ттого
читать его было легко, сколько бы
глубоких и сложных мыслей он ни
высказывал. Когда статья читается
трудно, это уже не публицистика.
Э р ен бур г береж но соблюдал равно­
весие м ежду содерж анием и ф ор ­
мой. Обнаружить это — на первый
взгляд, может быть, не так просто,
но без такого органичного равнове­
сия м астеру слова, публицисту, как
и литератору, не обойтись. Когда
одно перевешивает и подавляет др у­
гое, статья кренится и подкаши­
вается.
Можно упомянуть ещ е об одном
инструменте в арсенале Эр ен бур га
(как и других выдающихся публици­
стов) — инструменте, имеющем как
будто только второстепенное, под­
собное значение. Речь идет о спо­
собах овладеть вниманием читателя
с самого начала статьи.
Опыт подтверждает, что если на­
чало статьи сразу приковывает к ней
внимание читающего, он уже едва
ли от нее оторвется. На практике
это не мелочь. Скучное, вялое на­
чало губит сотни статей, даже если
далее они становятся содерж атель­
ными и интересными. Ж урналист,
который считает, что развернуться
по-настоящему он сум еет с третьей
или четвертой страницы, а до этого
вправе «настраиваться», мало зна­
ком с правилами публицистики, ко­
торую никак нельзя смешивать с на­
учной литературой или чтением лек­
ций. Сплошь и рядом он теряет чи­
тателя, прежде чем получает воз­
можность его завоевать. Так обстоя­
ло дело с публицистикой во все вре­
мена, но в нашу эпоху, при нынеш­
них темпах жизни и постоянной чи­
тательской спешке, автор должен
помнить об этом всякий раз, когда
садится писать. Одна сухая или бес­
характерная ф раза на первой стра­
нице способна все испортить. Даже
у серьезного читателя может не хва­
тить терпения. 4
Э р ен бур г знал это. К тому же,
писать скучно он просто не умел.
Если публицист такого разряда своей
темой не увлечен, он не пишет во­
обще. Э р ен бур г начинал свои ста­
тьи по-разному, выдвигал вперед ту
или иную мысль, но обычно захва­
тывал читателя с первых же строк,
уже не отпуская его от себя. Чело­
век дочитывал до конца.
Это отнюдь не значит, что в на­
чале статьи должен обязательно фи­
гурировать какой-то «сенсационный»
факт или что для нее каждый раз
надо придумывать кричащий заголо­
вок — так думают многие бурж уаз­
ные журналисты на Западе, так их
учат. Это вульгаризация пера. Ника­
кого шума и словесной мишуры ни
в начале, ни дальше в статье не
нужно. Но читатель должен сразу
почувствовать, что в статье подни­
мается важный, интересный вопрос
и что зевать ему не придется: про­
честь стоит.
Настоящий публицист не в со­
стоянии начать с вялой фразы опять-
таки потому, что перо у него в этом
случае само дальше не пойдет— оно
взбунтуется. Так работал и Эренбург.
Важность «магнетизма» начала была
ем у хорошо известна. Его «техноло­
гия» была на уровне его идейности,
и одно гармонировало с другим.
Е д и н с т в о с ч и т а т е л е м . Не
только читатель понимал Эр ен бур ­
г а — Э р ен бур г понимал читателя, и
это было не менее важно. Автор
может быть отличным мастером сло­
ва, идейно подкованным, хорошо
осведомленным журналистом. Но
если он не близок читателю, не
знает, о чем тот думает и чего ждет,
если он пишет только «от себя», он
ещ е не публицист. Это пришлось
узнать и пережить немалому числу
журналистов. Люди проходили ми­
мо них.
Конечно, публицист не должен
идти на поводу у публики, стараться
приспособиться к ее минутным на­
строениям, тем более — причудам.
Публика не всегда права. Но он
всегда должен знать о ее мнениях,
отвечать на ее вопросы, и очень ча­
сто он призван уяснять читателям
то, что уже зр еет в их уме. Настоя­
щий публицист как бы встречается
с мыслями массы читателей на пол-
пути.
Когда это так, они без труда по­
65
 нимают друг друга. О т публициста
это требует не просто «интуиции» и
чуткой наблюдательности, а прежде
всего духовной близости к народу,
'единодушия с ним. Способность к
взаимопониманию с широкой общ е­
ственностью должна быть ему внут­
ренне присуща как часть его даро­
вания и жизненного опыта, выраже­
ние его гражданской совести. Что
Э р ен бур г владел этой способностью,
было доказано исключительным ус­
пехом его статей. Он был заодно
с миллионами людей, героически
сражавшихся на фронте и в тылу. Не
только они его понимали — и он по­
нимал их. Он знал, чего они от него
ждут, и даже вдали от них находил
точки соприкосновения с их мысля­
ми и чувствами.
Конечно, знать о настроениях и
запросах общественности ещ е дале­
ко не значит уметь разговаривать
с ней. Найденный контакт нетрудно
потерять — может быть, легче, чем
найти. Надо не избегать вопросов,
на которые читатель ж дет ответа.
Надо утверждать только то, в чем
полностью убеж ден сам. Надо не
бояться возможных возражений, а
внимательно разбираться в них. На­
до не диктовать читателю, не по­
учать его, а строить и развивать
свою аргументацию так, чтобы чита­
тель все время думал вместе с авто­
ром, неизбежно приходя к тем же
выводам.
Наконец, публицист обязан всег­
да быть близким к жизни страны,
к жизни мира. Больше того, он дол­
жен быть близок к жизни самого
читателя — к его успехам и трудно­
стям, его порывам и сомнениям, ко
всему, что довлеет над ним, когда
он берет в руки газету или журнал.
Это требует от автора не просто об­
щеполитической информированно­
сти и профессиональной оператив­
ности, а больш его: духовного един­
ства с народом и его партией. Э р е н ­
бург его находил.
И когда писал, найденных пози­
ций уже не сдавал. Эр ен бур г, сооб­
щает работавший с ним вместе в
«Красной звезде» К. Симонов, «не
щадя ни времени, ни темперамента,
спорил с редактором из-за той или
другой формулировки, а порой из-
за одного или нескольких слов, каж­
дое из них считая важным и необ­
ходимым». Он и при таких спорах
видел перед собой лицо читателя.
Э р у д и ц и я . Ш ирокие познания
тоже были нужны публицистам всег­
да, без них они как без рук. Такие
великие деятели, как М аркс, Энгельс,
Ленин, такие мыслители, как Белин­
ский, Герцен, Чернышевский, Плеха­
нов, Луначарский, Боровский, были,
по существу, энциклопедистами. В
сложном, стремительно движущемся
и меняющ емся современном мире,
66
где каждую минуту в любой точке Заславского. Он был очень ум­
могут произойти важные события, ный, очень знающий, очень опера­
разносторонняя эрудиция обязатель­ тивный журналист, которому совет­
на для публицистов втройне. Владе­ ская печать обязана многим. Но его
ющий пером, но не слишком знаю ­ публицистике, на мой взгляд, не хва­
щий журналист рано или поздно по­ тало той насыщенной, полновесной—
скользнется или будет поставлен в хотя и строгой — сдержанности, ко­
тупик. В критический момент он ока­ торая придает словам силу. Он лю­
жется неспособным к анализу и про­ бил повышать голос и нажимать на
гнозу. педаль. Обилие резких эпитетов в
Как уже говорилось, Эренбург его статьях не усиливало, а, как мне
был журналистом с почти глобаль­ казалось, ослабляло их.
ным кругозором. Он очень много Заславский, как и вся его школа,
знал и видел своими глазами. Его явно не верил в тот принцип глас­
познания были не только книжными ного слова, который иногда опре­
и «телетайпными», но и личными. деляю т как «сила недоувеличения».
Когда он писал о французских д е ­ Они полагались на противополож­
лах, он видел перед собой страну, ный метод — на зычность, подчер­
города, деятелей, которых знал едва кивание, разговор во весь голос. Это
ли хуже самих французов. Когда он тож е сила, но она не всегда и не на
клеймил германских фашистов, он всех действует так, как предполагает
вспоминал о немецких буржуа, ис­ автор.
ступление которых наблюдал ещ е в В этом, как и во многом другом,
период инфляции в рейхе в 20-х го ­ Эр ен бур г был противоположен З а ­
дах. Эр ен бур г не был марксистским славскому. Он вел читателя негром­
аналитиком. Но его обширные зна­ ко, ровно, даж е задумчиво, но имен­
ния давали ем у возможность не но туда, куда хотел. Педалью он не
только быстро разбираться в сооб­ пользовался. Зато, когда чувствовал
щениях из-за рубежа, они помогали гнев, он знал, как влить его в чи­
ему переноситься в умы и души — тателя. В этом и есть сила публици­
или душонки — тех, о ком приходи­ стики. Читатель ощ ущ ает гнев не по­
лось писать. тому, что кто-то его подстегивает,
Это очень ценная, а иногда н еза­ а потому, что он с а м гневается и
менимая способность. Писатели-бел­ иначе не может. В годы войны Эрен-
летристы хорошо о ней знают. Ве­ бургу никогда не приходилось кри­
роятно, Э р ен б ур г пользовался ею чать и надрываться, чтобы зажигать
почти интуитивно, без особых уси­ сердца миллионов.
лий. Едва ли это не одна из причин Как всякий публицист, часто пи­
того, что м ногие из его статей име­ шущий на «животрепещущие» темы,
ли за границей не меньший успех, Эр ен бур г не был свободен от по­
чем на родине. Он очень хорошо греш ностей и ошибок. Я, в числе
знал, о чем и о ком писал. Стуча других, не всегда соглашался с его
на машинке, развивая свою точку высказываниями и в одном случае
зрения, он уж е выслушивал в уме откровенно написал ему об этом.
аргументы противника. Вот почему Его идеи и принципы были ясны и
он умел наносить противнику столь почти всегда близки людям моего
меткие удары. поколения, прошедшим через труд­
Рядовой журналист мож ет нер ед ­ ную школу 20-х, 30-х и 40-х годов.
ко обойтись б е з глобальной эр у­ Но иногда Э р ен бур г почему-то —
диции. Публицист-международник я и теперь не знаю, почему, — от­
крупного масш таба — нет. клонялся в сторону, вступая в стыч­
Я насчитал четыре главные отли­ ку с самим собой, и это сразу чув­
чительные черты Эр ен бур га как пуб­ ствовали люди, ценившие его твор­
лициста: его идейную смелость, ди­ чество, уважавшие его писательское
намизм его стиля, умение находить и гражданское достоинство.
единство с читателем и его эруди­ Как и всех людей его профессии,
цию. Конечно, этим списком я ни­ Эренбурга можно критиковать и в
сколько не исчерпал его проф ессио­ чем-то укорять. Некоторым он дей-.
нальное оружие — тем более что ствительно не нравился. Но таков
публицистику вообще нельзя стан­ удел любого публициста, у которого
дартизировать или мерить электрон­ свой характер. Окончательный вер­
но-вычислительной машиной. Она дикт о нем вынесут потомки. Толь­
остается искусством, мертвея, когда ко они будут знать, что в нашей со­
ее пытаются перевести на автома­ временной публицистике, как и в на­
тику. Но вывести из практики неко­ шей современной литературе, оста­
торые основные свойства хорош его лось живым и что умерло. Важно
публициста все же возможно. и то, что Эр ен бур г всегда оставался
Как и в художественной литера­ человеком не только большого та­
туре, в публицистике у каждого свои ланта, но и большой гражданской
вкусы. Я, например, как уже сказа­ совести. Он писал так, как думал.
но, обычно не ощущал большого Научиться у него молодое поколе­
удовлетворения от чтения статей ние журналистов может многому.

Два дня
из жизни гарнизона
а последние десять-пятнадцать лет неузна­
З
ваемо изменился и усложнился весь меха­
низм Вооруженных Сил, полностью обнови­
лась боевая техника, основанная на новей­
ших достижениях науки. Но ещ е большие
перемены произошли в облике человека, который
управляет этой техникой, стоит у ракетных пультов,
сидит в сверхзвуковых самолетах, ведет атомные под­
лодки. Взяв лучшее из наследия своих отцов, прош ед­
ших войну, — отвагу, готовность к самопож ертвова­
нию, — сегодняш ние воины знают: победы добивается
армия, превосходящ ая противника по технической
грамотности, по таланту своих офицеров, по мораль­
ной высоте и дисциплине солдат. П еред автором, пи­
шущим о современной армии, стоит преж де всего
задача проникновения в духовный мир нашего совре­
менника в шинели.
Произведения молодых авторов на эту тем у во­
обще появляются не часто, тем реж е встречаются здесь
большие творческие удачи. Вот почему сер ьезного
внимания заслуживает повесть м олодого ленинград­
ского прозаика Михаила Панина «Любовь к аф ориз­
мам» 1. Михаил П анин—г в самом недавнем прошлом
офицер танковых войск — рассказы вает о боевых буд­
нях танкистов, о воинах далекого северного гарни­
зона. Время действия в повести невелико — всего два
дня, два дня из жизни главного героя, молодого оф и­
цера Николая Баранова. Он командует танковой ро­
той, постигает сложное искусство управления людьми,
воспитания солдат — этих юных парней, столь разных
и неожиданных по своим характерам. И как же не­
легко порой приходится старш ем у лейтенанту Коле
Баранову в этой командирской учебе! Ведь ем у са­
мому только что сравнялось двадцать три года, его
подчиненные чуть моложе своего начальника, кото­
рому вдобавок кажется, что сам-то он «очень м ед­
ленно развивается, в двадцать три года он все ещ е
ребенок, слишком много дум ает о себе и о том, что
о нем думают другие». О своем главном герое Ми­
хаил Панин пишет с любовью и с легким, ненавязчи­
вым юмором, создавая обаятельный и интересный об­
рез человека, думаю щего, «делать жизнь с кого»,
и одновременно становящ егося авторитетом для млад­
ших товарищей. За несколько дней, описанных в по­
вести, Баранов сталкивается со многими неожидан­
1 Михаил Панин. ЛЮ БОВЬ К АФ ОРИ ЗМ АМ .
« З в е зд а », Mb 9. 1974
ными трудностями — от горечи неразделенной любви
до смертельной схватки с бандитами, и в эти дни
проявляются лучшие черты его характера, зрелость,
мужество и духовная чистота молодого офицера.
Что следует особенно отметить в повести Михаила
Панина — это творческую смеловть автора. Он пока­
зывает самые серьезны е проблемы и коллизии, харак­
терные для жизни и быта современной армии, при­
чем делает это не описательно, а путем драматиза­
ции сюжета, быстрого и стремительного разворачива­
ния действия, столкновения характеров. Одной из
основных сюжетных нитей «Любви к афоризмам» стал
разговор автора о том, каков должен быть сегодняш ­
ний офицер, какие качества необходимы военачаль­
нику в комплексном управлении людьми и техникой.
На страницах повести выведено несколько типов лю­
дей, облеченных воинской властью. Герои повести
проявляются перед читателем в самом тесном взаи­
модействии: в друж бе, в конфликтах, в неприязни,
в духовной близости. Во время неожиданных учений,
ставших центральной картиной произведения, среди
острых ситуаций, требую щих высокого нервного и
ф изического напряжения, и выясняется, в чем состоит
суть дисциплины, что такое настоящий командир,
что есть самое ценное в отношениях между людьми
в армии.
Немногими штрихами очерчен, например, образ
подполковника Разина, командира батальона, в кото­
ром служит главный герой повести, но характеристика
этого персонажа получилась у писателя очень емкой.
«Разин всю войну прошел механиком, горел в танке,
три ордена в девятнадцать лет имел», — говорят о нем
сослуживцы. Но характер этого офицера по природе
чересчур мягок, ему не хватает требовательности
к подчиненным, умения, как говорится, «выжать мак­
симум» из приказа. А это свойство остается важней­
шим в военном руководителе. Вот почему молодые
офицеры, любя Разина как человека, как ф ронто­
вика, не видят в нем для себя образца в командир­
ской работе.
Но Михаил Панин подчеркивает в своей повести,
что требовательность, даж е жесткость не должны вы­
ливаться в ж естокость к людям. Подтверждением этой
мысли служит образ Глинникова: «Он и родился уже
с морщинами. Никто никогда не видел, как он улы­
бался». Глинников на каждом шагу употребляет слово
«дисциплина», он готов обидеть молодого офицера,
приш едш его из запаса, злым словом за нестроевой
вид. В малом проступке он видит злостное преступ­
ление, для него не сущ ествует живых людей с инди­
видуальными характерами — есть только формальные
понятия, буква устава. А нынешняя армия не терпит
ф ормализма ни в каком его проявлении. Действия
воина в бою, пусть даже и в учебном, — это творче­
ство, основанное на приказе. Глинникова невзлюбили
в поф<у не за его хмурость и требовательность, а за
демагогичность и душевную слепоту. Он становится
чужеродным явлением в армии.
Другой персонаж повести «Любовь к афоризмам»,
лейтенант Сикорский, — казалось бы, полная противо­
положность Глинникову. Это «артистическая натура»,
человек, умеющий и любящий поговорить, особенно
о превратностях своей собственной судьбы. Сикор­
ский считает .себя тонкой и незаурядной личностью,
которую затирают грубые и нечуткие люди. По его
мнению, Баранов «прост, как устав гарнизонной служ­
бы». Но главный герой повести, который иногда и
«перебарщивает» в своем усердии, в заботе о сол­
датах, живет полнокровной, активной жизнью, он от­
дает всего себя своему делу и в то же время растет
как личность в глазах товарищей. Сикорский же, ста­
П о в е с т ь .—
раясь прослыть «либералом», вызывает лишь насмеш­
ки своих юных подчиненных. «Было похоже, — пишет
67
автор, — его устраивала трагическая роль непризнан­
ного таланта и слава первого в полку добытчика
спиртного». Вообще, авторская позиция по отношению
к героям повести выявлена очень четко. Не становясь
дидактичным и назидательным, Михаил Панин не скры­
вает ни сарказма, ни сочувствия и любви.
Немало страниц отведено сильному, яркому и за­
поминающемуся образу политического наставника тан­
кистов — полкового замполита Харченко. За добро­
душной внешностью этого пожилого, неторопливого
подполковника, любящего и острое слово и веселое
застолье, кроется облик мудрого и принципиального
воспитателя молодых, в душ е его не гаснет комиссар­
ский огонь, зажженный в первые дни войны. Именно
он становится примером для молодого офицера Ба­
ранова, Когда в трудную минуту главный герой в рас­
терянности приходит за помощью к Харченко, зам ­
полит говорит ему горькие и справедливые слова:
«Не хочу, чтобы ты скулил на каждом ш агу: «Нет
правды в жизни, устройте мне справедливость». Силь­
ные, красивые люди во все времена, даже когда их
на каторге гноили, знали свою правду... А нытик
к борьбе не способен. Он зритель... И ещ е не изве­
стно, когда он больше доволен, когда хорошо играют
артисты или когда плохо... Поэтому, даже когда он
прав, мне хочется ему возразить».
Эти слова становятся не только очередным аф о­
ризмом в дневнике Баранова, но и принципом его
жизни. Ош ибаясь, горячо переживая свои неудачи и
все-таки накапливая опыт, молодые герои повести Па­
нина усваивают истину, непреложную не только для
нашей армии, но и для общ ества в целом: люди,
которыми ты руководишь, готовы сделать все и от­
дать все для исполнения долга, но, как никогда пре­
жде, они должны верить в тебя, видеть в тебе чело­
века, знать, что ты во всем разделяеш ь с ними ту
огромную ответственность, которую они приняли вме­
сте с немыслимо сложным и страшным по силе ору­
жием.
Я должен отметить ещ е одно ценное качество по­
вести Панина: правдивость в изображении духовной
жизни воинов. Каждый, кто служил в далеких гарни­
зонах, знает, что возможности обогащения культур­
ными ценностями там невелики, особенно в сравне­
нии с городами. Панин не скрывает и теневых сторон
гарнизонного быта, проявляющихся в подобных усло­
виях. Но тем сильнее и тянутся люди, живущие вдали
от культурных центров, к чистым родникам музыки,
поэзии, театра... И прекрасно, что молодой писатель
отобразил эту тягу на примере дружбы главного ге ­
роя повести с Платоновым. Замечу, однако, что этот
образ несколько недоработан, о его отношениях с пол­
ковой библиотекаршей сказано скороговоркой, и во­
общ е эта сюжетная линия в повести кажется излиш­
ней, выглядит натянутой...
К упущениям автора — правда, немногим, — можно
отнести и некоторые неточности военной терминоло­
гии; так, офицерам подается не команда «Смирно!»,
а «Товарищи офицеры». Писатель иногда вставляет
в повесть «для юмора» проходные эпизоды, нару­
шающие стройную в целом композицию, порой зло­
употребляет жаргоном. Но в основном язык повести
чист и пластичен. Речь ее героев ярко индивидуали­
зирована. Недостатки же «Любви к афоризмам», по-
моему, легко устранимы при подготовке произведе­
ния к отдельному изданию. А этого повесть Михаила
Панина вполне заслуживает.
Станислав Золотцев
68
ф ПЕРВАЯ КНИГА
В дозоре~
есколько лет служил Юрий Паркаев на Крас­
Н
нознаменном Северном флоте. Его первая
книга 1 — поэтический репортаж о буднях не­
легкой м атросской службы, о том, что ду­
мает, о чем мечтает, о чем поет моряк в ко­
роткие часы досуга. Стихи о флоте, о боевой учебе
моряков составляют основную часть книги, в них —
главное достоинство ее.
Юрий Паркаев не чуждается широкой, многопла­
новой образности стиха. Вот, к примеру, строки из
стихотворения, давш его название всему сборнику:
Застава у засечной полосы,
во чистом поле, у седых курганов.
Трава в зеленых бусинах росы
топорщится,
как стрелы из колчанов.
На все четыре стороны — простор,
на все четыре стороны — стихия...
В который раз идет она в дозор,
бессонная земля моя — Россия!
Живое, не забытое вчера...
Но только мы по-прежнему в дозоре:
Уходят от причалов катера
в неласковое Баренцево море...
О братите внимание, как велико стремление поэта
связать в единый кр епки й — м о р ск о й !— узел мысли
сьоего лирического героя о дне вчерашнем и дне
сегодняшнем* Вот он стоит на мостике, вглядывается
«в неласковое Баренцево море» — и вдруг на миг
представляет себе седую старину, пору нашествия та­
тар: трава «как стрелы из колчанов...» Но видения
уступаю т м есто реальным событиям, и вот та же тра­
ва видится герою совсем по-иному: «и, как ракеты,
распрямились травы». В этом незаметном переходе
от одного сравнения к другом у — диалектика автор­
ской мысли. Она прослеживается и в других, обре­
тающих второй, двойной смысл строчках: «на все
четыре стороны — простор, на все четыре стороны —
стихия...» Первоначально кажется, что этот простор
мы видим как бы глазами древнерусского воина, стоя­
щ его на «заставе у засечной полосы», но к концу сти­
хотворения стихия земных просторов, стихия воздуха
ощ ущ ается нами и как стихия моря.
Все поэтические средства — ритм, слог, слово, об­
раз — Ю рий Паркаев стремится подчинить единой мы­
сли: пусть читатель почувствует свежесть и новизну
в восприятии событий и вещей даже, казалось бы,
давно знакомых; пусть проникнется мировосприятием
поэта, выраженным в словах: «Как будто вначале, как
будто впервые».
Раздумья о цельности характера нашего соврем ен­
ника составляют главную тему книги Ю рия Паркаева.
Его герой пока ещ е выходит в первый свой дозор.
А ведь за первым дозором последуют второй, тре­
тий, четвертый...
Владимир Веселов
1 Юрий Паркаев, ДОЗОР, Над, «Молодая гвардия». 1974

Портрет
поколения
м было меньше двадцати, когда в их жизнь
И
ворвалось: «Сегодня, 22 июня...» Иною мерой
повелся счет времени, словам, делам : особое,
суровое время — годы войны. Опустели сту­
денческие аудитории, примолкли шумные ста­
дионы, непривычно безлюдны летние аллеи парков и
скверов — на скамейках не видно влюбленных. Первые
слова любви произносятся на перронах, у воинских
эшелонов. Мальчики, не успевшие стать взрослыми,
мужали на фронтах Великой Отечественной...
Им было двадцать, когда постоянное присутствие
смерти стало для них буднями войны. Долгим и тяж е­
лым был путь от воина-защитника до воина-освободи-
теля. Они узнали ярость атак, высший подъем м уж е­
ства, страстность короткого призыва-клятвы «За
Родину!».
Им было немногим больше двадцати, когда они вер­
нулись в мирную жизнь, но они уже знали цену чело­
веческой силе и слабости, бесстраш ию и трусости. Они
видели разрушенные города и сожженные поля. Они
в свои двадцать с небольшим знали цену ж и з н и .
Мирной жизни. Человек вернулся с фронта...
Солдаты-победители заполняли студенческие ауди­
тории, где были поначалу «первыми, единственными
мужчинами». Вновь стал студентом старший сержант
Ербол Есенов — герой романа, повестей и рассказов
Азильхана Нуршаихова Первые дни мирной жизни...
После четырех лет «огня и ж елеза» особым смыслом
наполняются для фронтовика приметы обычного учеб­
ного дня: вид обыкновенной чернильницы и тетради,,
библиотеки и студенческой аудитории вызывают не­
ожиданный всплеск радости. Первые главы романа
«Годы радости и любви» насыщены подробнейшей
детализацией, частыми повторами и отступлениями. Но
такая композиционная форма оправдана тем, что не­
сет особую смысловую нагрузку — передает общ еэм о­
циональную атм осферу институтов послевоенного вре­
мени, когда солдаты, ставшие студентами, «глядят и
не устают глядеть»: «Пройдет время, и я привыкну
к этому, как все люди в больших городах к мирной
жизни. Четыре года я жил среди стужи, огня и ж е­
леза, и вдруг меня занесло в этот сад...» Не сразу вра­
стает Ербол Есенов в мирную жизнь: ещ е слишком
легок карандаш для пальцев, привыкших к тяжести
артиллерийских снарядов; ещ е взлетает к виску для
приветствия рука, а в разговоре проскальзывают устав­
ные «Есть!» и «Так точно!»; ёкце не стихли в ушах от­
звуки войны и суть лекции не доходит до сознания...
Но юность берет свое, с опозданием на четыре года
наступает время «радости и люб'вй».
1 А . Н урш анхов. ГО Д Ы РА Д О СТИ И ЛЮ БВИ.
з у ш ы » . А л м а - А т а , 1У73
Роман, повести и рассказы , собранные в этой книге,
можно назвать биографией поколения. Повесть «Ста­
рая тетрадь» говорит о детстве и предвоенном вре­
мени; рассказ «Ботагоз» и роман, давший название
сборнику,— о войне и послевоенных годах; рассказы
«Удивительный человек», «Коромысло», повесть «Пес­
ня любви» — о пятидесятых годах, о жизни тех, в чьей
судьбе долгим эхом отзывалась война.
Центральное место отведено роману «Годы радости
и любви», объединяю щему своей многоплановостью
все произведения этой книги. Автор умело использует
разнообразны е композиционные формы: дав «задер­
жанную экспозицию», он повествует вначале о пер­
вых днях мирной жизни, а постоянное обращ ение
к письмам и дневникам героев как бы дополняет
сюжетную линию, образуя многочисленные отступле­
ния, составляющие яркую канву произведения. М анера
повествования свободная, ассоциативная: рассказчик
(роман написан от первого лица) для подтверждения
своих мыслей, наблюдений и замечаний обращ ается не
только к военному прошлому, но и к далекому буду­
щему — к нашим дням, где подводятся итоги прожи­
той жизни: «Вот прошло наше время — и ничего не
списало. Из дали прожитых лет хорошо теперь видно:
кто на какую дорожку вступил в молодые годы, по той
и прошел всю жизнь».
Книге свойственно высокое уважение к женщине.
Монблоги героев, лирические отступления, ш и р о к о е .
цитирование народного казахского эпоса и бессм ерт­
ных строк Абая складываются в своеобразный гимн
женщине — матери, сестре, любимой. Героини этой
книги не только хранительницы сем ейного очага, за­
ботливые матери и верные подруги своих любимых,
они — тот источник красоты и света, который питает
поэзию, вдохновляет на подвиг и дает силы в труд­
ную минуту: «Любовь женщины столь велика, как сила
зем ного тяготения. Это — ключ ко вселенной».
Повесть «Асем» занимает особое место в сборнике:
она посвящена новому поколению — молодежи 60-х го­
дов. Написанная в светлых и нежных тонах, повесть
интересна преж де всего своим решением темы ста­
новления молодого человека, поиском места в жизни.
С первого взгляда, здесь только история любви —
встретились двое: он — чабан с дальнего кызылкум­
ского пастбища, она — коренная жительница Алма-Аты.
Акан — человек труда, не представляющий своей жиз­
ни без любимого дела; Асем — «чистая, прекрасная и
наивная... порхающая бабочка», привыкшая к асфаль­
тированным улицам, театрам и молодежным кафе.
Легко, как и все в своей жизни, принимает она реш е­
ние уехать в Кызылкумы. В корне меняется ее жизнь,
но А сем остается прежней. Никто в ауле ни к чему ее
не принуждает, не произносит душеспасительных ре­
чей — каждый занят своим делом. Но именно здесь
находит свое дело и Асем , впервые узнав радость
сознания своей необходимости людям. Автор не идет
по пути лобового решения проблемы воспитания нрав­
ственно-этических качеств — по его мнению, перевос­
питать человека может не только труд, но и любовь:
девушка выбирает жизнь, достойную своей любви, сво­
его любимого.
В заключение несколько слов о переводчиках этой
книги. Роман в переводе Глеба Горышина донес до
русского читателя стилистические особенности казах­
ского писателя. Перевод отличает чувство авторской
интонации, умение сохранить и передать колорит язы­
ка. Особенно хороши последние главы романа, где при
всей скупости выразительных средств с большой пси­
хологической точностью передано глубокое чувство.
Интересны и переводы О. Ковалевой, также сохранив­
шей своеобразие и красочность языка оригинала.
И зд . «Ж а-
Ирина Попова
69
рили, усматривали в цветовой взви н ­
ченности его работ вы зов, эп а та ж ,
заемность — у ф ранцузов, например.
О днако уже тогда зам ечалось
добротное, увер ен н ое м астер ство х у ­
дожника, упорство его и зоб рази тел ь­
ных намерений, что явно свидетель­
ствовало о собственном ж ивописном
мышлении.
Тогда ж е стало ясн о, что М инае —
из редкой породы прирожденных ко­
лористов. К раск а, цвет, м а зо к — под­
собные сред ства для многих х у д о ж ­
ников — у него утратили свой при­
кладной, ремесленный . покладистый
харак тер, перестали смиренно ими­
тировать натурные реалии на по­
лотне.
О казалось, что цвет объемен, что
движение, ритм в картине возникаю т
не только от скопированного д ви ж е­
ния натуры, а от умелого со п остав­
ления ц ветовы х пятен. О к азало сь,
что штрих — не безд ум н ая, нейтраль­
ная линия. Ш трих — это ш рифт, вы ­
разительный язы к худож ника.
Ц вет у М инаса так усилен в в о з ­
м ож н остях и значении, что почти до­
би вается суверенитета — не только
« окраш и вает» и обводит, но и
означает. Ц вет у М инаса при­
частен к дум ам худож ни ка, к з а ­
мыслу картины.
Н аверное, в основе таких колори­
стических открытий леж ит расш ирен­
ное, полное видение, в отличие от
суженного, традиционного, по кото­
рому краска — смиренная сл у ж ан к а
живописца. Ц вет у подлинного коло­
риста слагает и форму — он кон­
структивен! — и об р аз, и д аж е лири­
ческий об р аз, если, конечно, учесть
все вы разительны е возм ож ности л о ­
кального цвета.
П оэтом у последовательном у ко­
лористу, как правило, невнятны сю ­
ж етные полотна, фигуральный стиль
живописи напоминает ему перевод
с оригинала, в котором у ж е есть
своя динамика, экспрессия, образ.
П оэтому так в о зр аст ае т у х у ­
дож ника условный, декоративный
момент — распределение и связь ц ве­
товы х пятен не соответству ет н ату р ­
ному обр азц у — у живописи свой,
независимый язык. Д остаточн о вспо­
мнить С арьян а, сгустивш его р еал ь­
ность до нескольких остро вы р ази ­
тельных декоративны х знаков.
Уже в первой своей принципиаль­
ной работе в искусстве — п ей заж е
« Д ж а д ж у р», который сейчас в А р ­
мении хрестоматией, да и у нас
узн аваем , М инае разви л динамику
« цветового сю ж ета» — звонкие чи­
стые краски, взаим одействуя и кон­
фликтуя, сцепляясь друг с другом
и отторгаясь, создаю т единый ж и в о ­
писный обр аз, не уступающ ий по вы ­
разительности о бр азу пластическо­
му, — знойное , раскаленное лето А р ­
мении! Э то великолепное по колорит
стицескому м о гу щ еству и доверию
к потенциям свободного ц вета по­
лотно.
Д ж а д ж у р — родн ая деревня Ми­
н аса. О днако от натуры , от этю д­
ных набросков картинл бесконечно
далека. Райские многоцветные кущи
вр яд ли реалистически соответствую т
армянской деревне, к оторая д аж е
в авгу сте не од евается в столь осле­
пительный н аряд . Э ти огненные к р а­
ски передаю т личное, субъективное
представление худож ника. Зд есь —
суверенные законы « п ревратного»
творческого мышления. И менно р а с ­
каленн ая от зн оя зем л я переводится
в ж ивопись таким яростны м в у л к а­
низмом «диких» красок.
Если вначале «Д ж а д ж у р » в о с­
принимался к ак исповедь талан тли ­
вого колори ста, то со временем в нем
видится иное, « Д ж а д ж у р » — не « пес­
ня д е т ст в а» М инаса, не только ж и ­
вописное обобщ ение детских его впе­
чатлений от родины, то есть не ли­
рическая перелицовка натуры пред­
л агае тся в этом пей заж е.
« Д ж а д ж у р » — вечное, н еотц вета­
ю щ ее лето Армении. П одчеркнем —
именно Армении. Ни в какой д ру ­
гой стране этот ослепительный авгу ст
не случится. Ж ивописная, д еко р а­
тивн ая м е та ф о р а разво д и тся истори­
ческой конкретностью . В тяж кой,
грозно-синей стене сумерек, что
вплотную подступаю т к пы лаю щ ему
зноем д вори ку , сквози т та теневая
изнанка, те тайные думы худож н и ка
об исторических су д ьбах родины, к о­
торы е всегд а плодотворно у ж и ваю тся
с его крестьянским жизнелюбием.
М инае — п ей заж и ст? Именно этот
ж ан р у него в чести, к ак и у бол ь­
ш инства современных армянских х у ­
дож ников. Н о что-то противится т а ­
к о м у . определению ввиду вольной
эстетичности пей заж н ого ж ан р а, его
никакими посторонними зад ач ам и не
отягощ аем ой живописности. К ак-то
не укл ад ы ваю тся полотна М инаса
в знаком ы е и милые рамки п е й за ж ­
ного ведом ства.
Отчего эт о ? П очему картины Ми­
н аса со скупыми « моментальными»
названиям и , исключающими всякое
лирическое привнесение, — « Н а ш а д е­
ревн я», «Д в о р и к », « Д еревня спит»,
«П еку т хлеб», «Т к у т к овер», — поче­
му эти полотна у д ер ж и ваю т глу бо­
кой, сосредоточенной в них думой,
потаенностью , тревож н о сквозящ ей
в первом пей заж н ом плане, что р а ­
дует и у с л аж д ае т гл аз, к ак прекрас­
но сработан н ая д екорати вн ая вещ ь?
Некий смысловой провес ощ утим
в любой картине М инаса, и долго
не отходиш ь от нее и в о зв р а щ а е ш ь ­
ся, словно что-то опустил, недоду­
м ал, не довел до конца впечатление...
К аж д ы й п ей заж , портрет и д аж е
натю рм орт М инаса — это р азм ы ш л е­
ние худож н и ка над историческими
судьбам и родины. Н аслед ство у Ми­
н аса — в сердце, в кровообращ ении,
арм ян ская история переж и вается им
драматично, остро, с неизменной по­
пыткой философского осмысления.
М инае — уполномоченный вы рази тель
нации, худож ественны й ее о тзы в ,
владею щ ий крупным и редким даром
исторического в згл я д а на современ­
ность.
В «Н атю р м орте» 1969 года яркие
комнатные цветы участвую т в сл ож ­
ном колористическом зам ы сле х у д о ж ­
ника — в соответствии с реглам ентом
пейзаж ной живописи. А к звонко
красной рам е окна приникают извне,
из исторической глухомани, слепые
кубы ж илищ , грозн ая чернота про­
шлого.
Неизменно плодотворен у М инаса
этот эф ф ект исторического «об об ­
щ ествлени я» настоящ его, включение
современной ситуации в непрерывное
ш ествие истории. Худож ественной
материализацией . времени хотелось
бы н а зв а ть такой изобразительны й
прием. В нем нет д р ам ати зм а, с о ж а ­
ления, острой лирики. Только при­
вкус вечности объ явл яется в пей заж е
или портрете наш его современника,
разм еренное дыхание эпики.
У держ ивать мгновение на месте,
в его летучей эфемерности — ж ивы е
радости импрессионизма— для М ина­
са кощ унственно и недальновидно.
Вед ь он не мечтатель-ретроспекти-
вист. Редкие его полотна с ци тат­
ными — из арм ян ского прош лого —
сю ж етам и к ак р а з наименее удачны.
Ретроспекция п редполагает резкое
выключение прош лого из настоящ его
протекаю щ его — т ак вилку выдерги­
в аю т из питательной системы тока.
Тогда история зас т ы в ае т , группирует­
ся в картины, осм атри вается обзорно
или детально, но всегд а — со сторо­
ны, с иронией, чувствительностью ,
с задней мыслью, взд ерги вается ори­
гинальной концепцией.
Т ак ая худ ож ествен н ая операция
М инасу п роти вопоказана. Он ощ у­
щ ает армянскую историю едино, це­
локупно, к ак свящ енную реальность,
которая прош ла, но с в я зан а с на­
стоящ им разветвленной сетью нерв­
ных узлов.
В о т как умонастроение худож ни ­
ка в ы р аж ае тся в его р аботах. Н а ­
стаи вая на эпическом акценте в св о ­
ем творчестве, М инае обр ащ ается
к монументально-декоративны м ж а н ­
рам , которы е привлекаю т его р асш и ­
ренным общ ественным адресом. В
Л енинакане, в столовой за в о д а элек-
тробы тприборов, он пишет пять ф ре­
сок «и з жизни армянского народа».
Э то будет народная ж изнь в ее
повседневных домаш них ф орм ах, ли­
ш енная, однако, всякой временной
определенности. О тсутствую т опозн а­
71
вательны е приметы времени , с исто­
рии сняты хронологические за р у б ­
ки — течет ее густой поток, свер­
ш ается вечное таинство обыденной
ж изни: д евуш к а мечтает , как во все
врем ен а, цветочный горш ок на ок ­
не — символ драгоценного и всегд а
хрупкого а р м я н с ^ г о у ю та, женщ ины
беседую т о тайной, о своем. Одна
из них зад у м ал а сь посреди р а зг о в о ­
ра, отозвавш и сь почти ритуальны м
ж естом — он вы дает не х а р ак т е р ,
а судьбу. В о всем — категории веч­
ного, давнего, исторического, д аж е
в м атовой , благородной, надтресн у­
той поверхности фрески . В се т а ж е
н астоятельная попытка осмысления
истории сквози т и в этой работе. Е е
живописный о б р аз вдумчив и длите­
лен, постепенен, как лю бое р азм ы ш ­
ление.
И сторическая отзы вчивость Мина-
са так обострена, что д а ж е д авн яя,
почти легендарная мечта армян
о стабильном государстве на берегу
Средиземного моря, в Киликии, н а­
ш ла в нем непосредственный в зв о л ­
нованный отклик в виде п е й за ж а
«С к азк а. Киликия». Там нет ск азоч ­
ных действ или щ ем ящ его п ассеи зм а .
В се тот ж е извечный национальный
п ей заж : вы ж ж ен н ая солнцем зем ля,
ж илистые, крепкие д еревья, пульси­
р у ю щ ая динамика цвета.
Лирик ли М инае? В о всяком слу­
ч а е — попутно, м еж д у делом. Л и ри ка
его сд ерж ан н а, с муж ественной осан ­
кой. И хо тя сам Минае у п овает на
чувство, интуицию, темперамент —
гол ова хром аетI — однако вдумчи­
вый, сосредоточенный зам ы сел про­
с м атри вается в его картинах.
Зримый мир пленяет М инаса не
переменами и лукавы м и м етам ор ф о­
зам и , а своими неизменными, корен­
ными свойствам и. Реальность х у д о ж ­
ник осм атри вает прищуренном в д у м ­
чиво, избирательно. С квозь сетчатку
его г л а з а испаряю тся мимолетности,
капризные приметы, а остаю тся об ­
щие законом ерности, исторически не­
преходящие.
сМои родители», с таким интим­
ным, зав е д о м о суженным сю ж етом ,—
одно из сам ы х знам енательны х исто­
рических полотен М инаса. « Мы и
наши горы » — вот эпический вар и ан т
<гдом аш него» названия. Композиция
упрощ ена до линейных соп оставле­
ний, откры то бесхитростна: вер ти к а­
ли фигур, волнистые горизонтали гор,
и п од ск азка зам ы сл а — м еж д у этими
объектам и п рям ая, родственная связь.
Яркий, интенсивный цвет сосре­
доточен на стари ках, подчеркивая
особый, любовный и зоркий, пригляд
худож ни ка к ним. И к аж е т ся — з а
спинами их эд ак картинно ниспадает
свиток родословной — от древности
до наш их дней. П озы стари ков, как
бы отлитые в ф орм ах истории, т я ж ­
кий лаконизм их ж есто в свидетель­
72
ствую т об исторической судьбе а р ­ ный до риска не стал дублировать,
мянского к рестьян ства с почти ле­ вспоминать, стал писать иначе, от­
тописной обстоятельностью . С толетия толкнувш ись от себя преж него— если
крестьянского тр у д а и о б р а за жизни не вперед, то вбок.
спрессованы в этих остро вы р ази ­ Н овы е полотна М инаса свеж о, от­
тельных, единственных в своем роде крыто экспериментальны. Поиск, по­
ж естах. пытки, зачасту ю дерзновенные, а не
К аки м путем думы худож ни ка устойчивая м ан ера м астер а привле­
проникаю т в краски и вы д аю т себя к аю т в них. Минае о тк азал ся на вре­
в готовом полотне? Вед ь звонкий, мя от подсказок опыта. Г у сто та его
декоративный цвет в картине М ина­ красок, их резкие контуры, напря­
са имеет прямое отношение к его женный ритм, их динамические в за и ­
разд у м ьям , к его монументальному моотношения, даю щ ие в итоге цель­
зам ы слу. К а к в этих чистых л ок ал ь­ ный обр аз, сменились стихийной,
ных п ятн ах, в их драм атическом п а­ дробной цветовой композицией. К р а ­
раллелизм е — синее-красное, красное- ски к ак бы р азб еж ал и сь и потеряли
синее — худож ни к сумел с почти ис­ свою плотность, свою осязаем ую
черпы ваю щ ей исторической полнотой ф актурность. С тали жидкими, пло-
раскры ть судьбу своего н ар о д а? . скими, как в армянских старинных
М ы этого не знаем . П оиск, пре­ миниатю рах. Н о интенсивность коло­
одоление худож ни к скры вает. В к ар ­ рита, звучн ая экспрессия цвета в о з ­
тине остается только блеск за в е р ш е ­ росли, и Минае вп раве воскликнуть,
ния, цельность итога. У довлетворим ­ имея в виду дальние цели своей ж и ­
ся ж е этим р езультатом . вописи: « Ц вет будет зв у к !»
Г о д 1972-й о к азал с я переломным, €П еред зер кал ом » как р а з не от­
хоть и поневоле , в творчестве М ина­ носится к числу ищущих, неспокой­
са. Л етом сгорела его м астер ск ая — ных, неустойчивых в колорите работ
более с т а картин, собранны х для з а ­ М инаса. Э тот холст — в связи с луч­
рубеж ной вы ставк и , и все графиче­ шими колористическими достиж ения­
ские работы погибли. М инаса вы ру­ ми худож ни ка, хо тя и уклоняется от
чило его крестьянское упорное ж и з­ них оттенком изменивш егося стиля.
нелюбие и, вероятн о, то сам ое исто­ То ж е м огущ ество активного чистого
рическое мироощ ущ ение. которое п оз­ ц вета, и цвета любимейшего, темпе­
в оляет частному человеку восп ол ьзо­ раментного — огненно-красного, с его
в ат ь с я длительным опы том нации. беспокойством, скрытой пульсацией,
З а д в а последую щ их год а Минае звонкостью . Н о цвет этот не так пло­
написал более с т а новы х полотен, з а ­ тен, густ, к ак ранее у М инаса. Он
готовил много рисунков и графики. более разливен и ярок, зноен в этом
Он засу ети лся вн ачале, занервничал, полотне, но грозн ая его напряж ен­
растер ялся, пы таясь заполнить опу­ ность снимается оранж евы м теплым
стевш ие углы и стены м астерской, но подм алевком , и умиротворенный ко­
постепенно утверди лся в себе, вы п р а­ лорит, как и всегда, выполняет до­
вил стиль и путь исканий. бавочны е поручения худож ни ка —
В о т он встречает меня в дверях р о ж д а ет о б р аз зрелости, спелости
м астерской с армянским хр естом а­ человеческой жизни. Минае и хотел
тийным радуш ием. Он изящ ен и так н а зв а ть полотно — «З р ел ость», но,
скрытен, к ак частный детектив, в его убоясь аллегорических привнесений,
пергаментном лице с темными с т р а ­ д ал привычное, фактографическое.
дальческими окруж иями гл а з сквозь М омент сомнения бы вает плодо­
обходительность и этикет что-то н а­ творен в искусстве, и Минае это
веки затаен о , к ак ая -то сосу щ ая д у м а п од тверж д ает новыми своими полот­
или упорн ая п ам ять— кто зн ае т ? Н е­ нами. Н о неизбеж но возникает по­
лепо, д а и опрометчиво д ав а ть пси­ требность остан овиться и сверить
хологические портреты. свои находки с прежними достиж е­
Он был почти классиком в гл а за х ниями. Мне к аж ется , именно это сей­
современников. Заслуж енн ы й х у д о ж ­ час и предстоит Минае у Аветисяну.
ник Армении, наместник С арьян а...
П ризнание его было надеж н о, на К сожалению, ему предстояло иное.
очередной холст ш ел процент со в се­ Номер был уж е сверстан, когда
го творческого капи тала. П рочная в редакцию пришло известие о не­
м ар к а вы сокого м астер ств а у скоря­ ожиданной гибели Минаса Аветисяна.
л а признание новой вещ и до мгно­ В связи с этим статья, основан­
венного, м аш инального приятия — это ная на непосредственных, живых впе­
было очень устойчивое, благопри ят­ чатлениях от встреч, прогулок и бе­
ное и надеж н ое сущ ествован ие . сед с живым Минасом, показалась
С л ета 1972 год а М инае решил мне легкомысленной, едва ли не бес­
о т к азат ь ся от покрови тельства соб­ тактной. Захотелось резко изменить
ственной репутации. Он встал перед ее интонацию.
ситуацией юношеской, крайней — Но пусть она останется в преж­
вновь д о к азы в ать себя в искусстве нем виде, ибо имеет непременным
и у ж е среди иного творческого поко­ своим условием живого, действующе­
ления. И путь он и збрал м у ж ествен ­ го художника.
бросок — «План центральной части
дворца Монплезир». Это внутренняя
планировка здания с указанием ш е­
сти комнат, расположенных с обеих
сторон Парадного зала.
Искусствовед Николай Ильич А р ­
хипов, один из лучших знатоков
истории петергофского дворцово­
паркового ансамбля, впервые указал
на то, что хранящиеся в «Петров­
ском альбоме» планы Монплезира
исполнены лично Петром. Когда на­
чинались реставрационные работы
в П етергоф е, научными сотрудника­
ми дворца-музея было обнаружено
ещ е несколько небольших чертежей,
набросанных рукой Петра. Они вхо­
дят в фонд кабинета Петра I, хра­
нящийся в Москве, в Центральном
государственном архиве древних ак­
тов. «На одном из них, — рассказы­
вает главный хранитель Петродворца
Марина Александровна Тихомиро­
ва, — М онплезир ещ е без галерей,
со своим садом и террасой. Значит,
и м есто его, и общий характер ан­
самбля были определены самим
Петром... Надписи сделаны его по­
черком, который невозможно не
узнать».
Такое особое внимание царя к
своему будущ ему дворцу вполне
понятно: ведь Монплезир создавался
как первый в России «Приморский
дом» — здесь будут праздновать по­
беды над шведами в Северной вой­
не, здесь Петр проведет немало сча­
стливых месяцев в последние годы
жизни. На долю «Приморского до­
ма» выпала удивительная судьба. До
Великой Отечественной войны это
был единственный из всех петров­
ских дворцов, сохранивший до на­
ших дней свой первоначальный облик
и отделку. Разрушенный фаш ист­
скими оккупантами, он был полно­
стью восстановлен по проекту архи-
тектора-реставратора Александра Э р ­
нестовича Гессена.
Сегодня Петергоф немыслим без
своей прославленной фонтанной д е ­
корации. А во времена Петра? О ка­
зывается, первоначальный генераль­
ный план Браунштейна не предусм а­
тривал фонтанов в Верхнем саду. В
1718 году проект был подан на про­
смотр Леблону. Главный архитектор
остался недоволен. И составил но­
вый проект — с фонтанами, мотиви­
руя это тем, что «без оных сад бу­
дет весьма не весел».
В листах «Петровского альбома»
привлекают внимание акварели, изо­
бражающие Большой каскад, ф онта­
ны «Адам» и «Ева», «Пирамида» и
другие. Внизу под каждым рисунком
инициалы: «Н. М.». Изящная, «дели­
катная» манера рисовальщика, почти
виртуозное владение пером и ки­
стью свидетельствуют о его неза­
урядном мастерстве. Автор этих ри­
сунков — архитектор Николо Микет-
76
ти, итальянец, несколько лет быаший
в русской службе. Архивные доку­
менты не донесли до нас подробных
свёдений о работах Микетти у себя
на родине. Известно только, Что
Петру Первому архитектор из Рима
был рекомендован русским послом
Ю рием Кологривовым. В письме к
царю от 3 апреля 1718 года он ха­
рактеризует итальянского м астера
как «Доброго архитектора», искусно­
го и в м ехан и ке.. . И ещ е приписы­
вает: «Пишет живописное гораздо
нехудо, а паче перспективу». Да, эти
старинные листы так и называются:
«Перспектива Менажерийного бас­
сейна», «Перспектива Моисеевой ка­
скады и фонтана Тритонов», «Пер­
спектива Марлинской каскады ».. .
Водяные струи фонтанов, спроек­
тированных Микетти, рассыпаются
тысячами брызг, всеми тонами раду­
ги переливаясь на солнце. Над гру­
дой туфовых камней поднялись
«Адам» и «Ева». Водяной убор эф ­
ф ектно оттеняет белизну каррар­
ского мрамора.
Вошедшие в «Петровский аль­
бом» рисунки Михаила Зем цова —
ещ е одна страница «фонтанной» ис­
тории П етергоф а — преисполнены
изящества и грации. А несколько на­
ивный текст, сопровождающий изо­
бражения «фабольных», или сю ж ет­
ных, фонтанов, воссоздает неповто­
римый колорит далеких петровских
будней и праздников. Помните? «Я
желаю, чтобы те, кои будут прихо­
дить в сей сад, могли в оном при
удовольствии своем найти некоторое
поучительное наставление». И хоть
сказано это было Петром касательно
петербургского Летнего сада, о «по­
учительных наставлениях» как-то не­
вольно вспоминаешь и. рядом с ф он­
танами Земцова.
Ну, начнем хотя бы с того, что
Петр повелел их украсить скульп­
турными группами на сюжеты («фа-
болы») басен древнегреческого поэ­
та Эзопа. В качестве первоисточни­
ков были использованы гравирован­
ные книги «Лабиринты в Версале»
(Париж, 1677) и «Зрелищ а жития че­
ловеческого» (Москва, 1712). Так по­
явились созданные под руководст­
вом Зем цова композиции «Гора и
мышь», «Курица и коршун», «Змий,
грызущий наковальню» и многие
другие. А до наших дней сохранил­
ся лишь один «фабольный» ф он­
тан — «Собачка Фаворитка, гоняю­
щая четырех уток». Пером, кистью
и тушью тщательно прорисованы все
детали фонтана. Э ту центральную
композицию Земцов обрамляет по­
лукругом стриженных петергофских
«дерев»; в картуше, орнаментика ко­
торого уже близка к завиткам и ро-
кайлям искусства середины X V III ве­
ка, архитектор помещает название
фонтана: «Утки и собака». А ниже,
под рамкой, — надпись, разъясняю­
щая смысл «фаболы»: «Собака го-
няетца за утками на воде. Тогда ей
утки сказали тако: напрасно ты му-
чися, ты де силу имеешь нас гнать,
только не имеешь силы поймать».
Рисунок эрмитажного собрания по­
вторяет гравюру Себастьяна Лекле-
ра с изображением фонтана на сю­
жет Эзоповой басни.
Любопытные сведения о фонтане
«Фаворитный» собрал Василий Ефи­
мович Ардикуца, один из известней­
ших ленинградских исследователей,
долгие годы занимавшийся изучени­
ем истории «фонтанного дела». От
него я и узнала о том, что «Фаво­
ритный» имел довольно сложное
устройство, поэтому и называли его
«машинным фонтаном». В камере
под бассейном был скрыт механизм,
приводящий в движение фигуры.
Фонтан был снабжен звуковым
оформлением. Его выполнил Якоб
Ф ер стер, «колокольной и игральной
музыки обер-мастер». А сохранился
«Фаворитный» только потому, что в
отличие от других фонтанов Зем цо­
ва его фигуры были не вырезаны из
дерева, а отлиты из меди.
. . . Разноцветное море огней раз­
ливалось над вечерним парком. Яр­
кие всполохи петровских ф ейервер­
ков гигантскими веерами расцвечи­
вали небо, освещая прибывшие из
Кронштадта корабли. Петр I вместе
с гостями вышел на балкон Верхних
палат. Рядом с царем стоял ф ран­
цузский посол Кампредон. «У вас в
Версале, — обратился к нему Петр,—
нет такого чудесного вида, как здесь,
где с одной стороны открывается
м оре с Кронштадтом, а с другой
виден Петербург». А через несколь­
ко дней Кампредон писал в Париж
своему королю: «Поражает основа­
тельным изумлением то, что он су­
мел в течение столь продолжитель­
ной войны, в таком суровом клима­
те соорудить все показанные нам
великолепные в е щ и ...»
«Петровский альбом». Большие и
малые листы старой, плотной бума­
ги. Четкий, деловой рисунок на чер­
тежах и планах, изысканная, граци­
озная манера рисовальщиков-орна-
менталистов, зафиксировавших свои
идеи, проекты в слегка размытых
акварелях. Третий век существуют
они на свете, пережив своих авто­
ров и многие, многие «дворцы и
башни», созданные ими. А некото­
рые и по сей день стоят на первых
петербургских набережных, развер­
нув свои строгие прекрасные ф аса­
ды навстречу «державному течению»
Невы. И неотступно влечет нас вели­
колепие Летнего сада, прохладный
мрамор его «белых кумиров», и бе­
гут, бегут электрички в сторону за­
лива, к бессмертным петергофским
фонтанам.
С А Т И Р И Ч Е С К О - Л И Р И Ч Е С К О Е О Б О З Р Е Н И Е Н Р А В О В

СЛОН
Ю М О Р И С Т И Ч Е С К И Й ЖУРНАЛ В ЖУРНАЛЕ

ЭТО У Ж Е ТОЧНО УСТАНОВЛЕНО —

ИТОГИ КОНКУРСОВ Л УЧ Ш Е ВСЕГО
ПОДВОДИТЬ ПЕРВОГО АП РЕЛ Я.
ПОТОМУ ЧТО ЧИТАТЕЛИ НЕ ЗНАЮ Т;
ВЕРИ ТЬ ИЛИ НЕ ВЕРИ ТЬ, Ш УТКА
ИЛИ РО ЗЫ ГРЫ Ш ...
НА ДНЯХ, РЕШ И В ПОДВЕСТИ
Н ЕКОТОРЫ Е ИТОГИ, ОБОЗРЕВАТЕЛИ
«СЛОНА» ВДРУГ ВСПОМНИЛИ,
ЧТО ПОДВОДИТЬ, СОБСТВЕННО,
НЕЧЕГО. ОДНИМ СЛОВОМ,
ВСПОМНИЛИ, ЧТО ЗАБЫЛИ В СВОЕ
ВРЕМ Я ОБЪЯВИТЬ КОНКУРС.
И СЕГОДНЯ, ВОСПОЛНЯЯ э т о т
ПРОБЕЛ, РЕШ ЕН О КОНКУРС ВСЕ
Ж Е ОБЪЯВИТЬ.
ИТАК:

КОНКУРС
НА ЛУЧШИЙ МАТЕРИАЛ
ДЛ Я „СЛОНА"
В КО Н КУРСЕ УЧАСТВУЮ Т:
РА С СК А ЗЫ , ПОВЕСТИ, П ЬЕСЫ ,
Виктор Биллевич РОМАНЫ (НЕ БОЛЕЕ Т Р Е Х
СТРАНИЦ НА МАШИНКЕ), СТИХИ
И ПРОСТО ПОЭМЫ, ПАРОДИИ И
ПРОСТО ПОДРАЖАНИЯ,
«СЛОНОВОСТИ», ПИСЬМА
ЧИТАТЕЛЕИ, РИСУНКИ, А ТАКЖ Е
УМ НЫ Е И В ЕС ЕЛ Ы Е Ф РАЗЫ (НЕ
БОЛЕЕ ДЕСЯТИ).
МАТЕРИАЛ ДОЛЖЕН БЫ ТЬ ВЫСЛАН
ДО ПЕРВОГО АВГУСТА 1975 ГОДА.
ОБОЗРЕВАТЕЛИ УЧРЕДИЛИ: ДВЕ
П ЕР В Ы Е ПРЕМИИ (ТРЕТЬЮ
ПЕРВУЮ ПРЕМИЮ РЕШ ЕН О
НЕ ПРИСУЖДАТЬ НИКОМУ), ТРИ
ПООЩ РИТЕЛЬНЫЕ И НЕСКОЛЬКО
СПЕЦИАЛЬНЫ Х ПРЕМИИ.
ДЛЯ ТОГО ЧТОБЫ НЕ ВЫ ЗЫ ВА ТЬ
У КОНКУРСАНТОВ НЕЗДОРОВОГО
АЖИОТАЖА, СОДЕРЖАНИЕ ПРЕМИЯ
РЕШ ЕН О СОХРАНИТЬ В ТАЙ НЕ
ДО КОНЦА 1975 ГОДА.
Юрий Булычев ИТАК, ВРЕМЯ!
С А Т И Р И Ч Е С К О - Л И Р И Ч Е С К О Е
Юрий Котляревсквй
ГРАНИ ВЕЗЕНЬЯ
Рисунок
Дмитрия Майстренко
В светлой больничной палате ле­
жали двое. Один молодой, безусый,
другой пожилой, с морщинистым
угреватым лицом.
— Эх, невезучий я, дядь П еть,—
жаловался молодой, глядя на свою
подвешенную на раму ногу. — Один
раз выпил за станком шампанское —
и нате вам: сложный перелом бедра.
— Жаль, что шею не сломал,—
сурово отозвался дядя Петя. — Кто ж
это, Леня, в рабочее время за стан­
ком шампанское распивает! Ишь ты,
аристократ! Шампанское ему! Бур­
гундское! Ну и молодежь пошла,
прямо князья! Водки им мало!
— ▲ ты, дядь Петь, водку пил) —
с любопытством спросил Леонид,
осторожно поворачивая голову в сто­
рону соседа.
Пожилой шумно втянул воздух но­
сом и небрежно сказал:
— Ты лучше спроси, чего я не
пил. От сучка до шоколадного лике­
ра. Не было, парень, такого'алкого­
ля, который бы миновал мое горло.
Его в музее надо показывать, как
этот... экспонат, чтобы все видели,
на что способен человеческий орга­
низм, какие-такие резервы в нем
еще кроются.
— Му а, скажем, для примера, —
не унимался молодой, — ты шеллач­
ный лак пробовал)
Дядя Петя прикрыл глаза, вос­
станавливая в памяти былое, и кив­
нул головой.
— Глотал отраву. Это еще когда
я в разнорабочих ходил! Пять чело­
век потом три дня с животами мая­
лись, а мне хоть бы что! У нас еще
после того штабель досок сгорел.
Вот одного только не припомню, кто
на них сигаретами баловался, то ли
я, то ли кто другой. Ничего,. обо­
шлось.
78
О Б О З Р Е Н И Е Н Р А В О В
инской горилкой. Тоже не пробовал]
Такая желтоватая, с перчиком на до­
нышке. Свояк из Киева привез. Горло
дерет — спаси и помилуй! Но аро­
мат!.. Сел я после того за руль — и
сам не помню, как в котлован свер­
зился. Раза два, говорят, вокруг
своей оси перевернулся. А вынули —
целехонек.
— Кто, бульдозер!
— Я, чудило! А бульдозер они
потом подъемным краном ставили на
ноги. Ну, правда, после того сделали
мне последнее предупреждение и
дали автокран. Я на нем, почитай,
рекорд побил: месяцев пять ездил
без аварий и капитального ремонта...
Ну а там попала мне в руки ненаро­
ком эта самая... шотландская виски,
чтоб ей пусто было! Сивуха сивухой!
Вот через эту сивуху я в больницу
и угодил. Не повезло!
— Да-а.
— Да-а.
— Вот я и говорю, когда-нибудь
— Вот я и говорю, везучий ты
всякому везенью бывает конец, —
человек, — вздохнул Леонид и за­
философски вздохнул молодой.
молчал.
— Четыре ребра потерял. — Дядя
— А то еще пивал я ямайский
Петя долго созерцал потолок, тяже­
ром, — польщенный похвалой и вни­
ло сопел и кряхтел и наконец с чув­
манием, продолжал пожилой. — За­
ством отомщенного самолюбия из­
бористый, черт! Горло так и перехва­
рек: — Да, но зато какую машину
тывает. Ху! Это уж потом, после по­
угробил — любо-дорого посмотреть!
жара было, когда меня на бетоно­
мешалку перевели. Вот тут я, парень,
действительно чуть богу душу не
отдал: в последнюю секунду на кноп­
ку успел нажать, а то бы каюк,
в кашу смешала бы. Ну, я эту бето­
номешалку потом кувалдой так отпо­
лировал, что родной завод не
узнал бы.
— Ух ты! — восторженно выдох­
нул молодой.
— А ты как думал! Она ж меня
чуть жизни не лишила.— Дядя Петя
глубокомысленно помолчал, перед
тем как продолжить воспоминания, и
снова заговорил: — ▲ то еще пробо­
вал я черный бальзам. Ты небось Молчание — это р азго во р за
о таком и не слыхивал. Тоже креп­ звуковы м барьером .
кий, стерва! Его в Литве делают и
в таких черных бутылочках продают.
Говорят, редкая штука. А мне все
одно. Я тогда уже на самосвале рабо­
тал. И так он меня, зараза, замутил, К арти на худож ни ка п ользовалась
что я на своем самосвале столб по­ успехом — на ней были и зобра­
целовал, ей-богу! Прямо так носом жены дефицитные промтовары.
в его врезался. Счастье мое, что
не на полной скорости и у себя на
стройплощадке. Капот всмятку, стек­
ла вдребезги, а у самого ни цара­ Ф ор м а ж изни: сущ ествование ,
пины. Так-то вот!
— А за машину небось влетело!
— Чего! Зеленый ты еще, Лео­
нид. Замяли для ясности и пере­
садили на бульдозер, он вроде по­ Е е взгляды на ж изнь были
тяжелее и неповоротливей. Им-то такими широкими , что не лезли
скандал поднимать не с руки, себе ни в какие ворота.
дороже станет. Ну, на бульдозере
пришлось мне познакомиться с укра­ Владимир Ломаный
О А Т И Р И Ч Е О К О- Л И Р И Ч Е С К О Е О Б О З Р Е Н И Е Н Р А В О В

# ЗЕРКАЛО Бывало, глянешь в окошко — и не Еловые тож неплохо горят. Вет«

видать, что на дворе. В таком разе лой да осиной брезговать не след.
я на московские рынки иду. Увижу, Всякому дереву — свое время. У нас
за гвоздичку треш ку просят — чай, в Олегине, бывало, с утра пораньше
зима стоит. Ежели за рублевку цве­ печки сосной топили, к полдню бе­
ток сторговать выйдет — не иначе как р езу подбрасывали, а кончали топить
весна красна приспела. дубом. Пусть горит.
Кстати, «рублевка» и «рубить» — Дров-то разных ныне много по-
одного корня ягодки. О т него во­ наломано. Брать сподручней суши­
обще полно всяких слов пошло: ну: валежник, бурелом, сухостой.
«рубленая изба», «рубильник», «руб­ Живое дерево валить не надо. Еж е­
рика»... И даже знаменитые фами­ ли каждый из 250 миллионов наших
лии: Рублев, Рубинштейн... жителей к живому дереву топориш-

ПО ДРОВА Однако я про цветы не кончил, ком приложится, сколько гектаров

Подражание
Владимиру Солоухину
Такова уж природа горожанина —
к природе тяга у него огромна.
Сладу нет. Всяк норовит в ней что-
то для себя откопать: этот для души,
тот для тела, третий для рассказа,
повести, а того гляди— и для книжки.
У всякого своя заветная пора
имеется, когда на природе ему осо­
бо вольготно.
Моему же сердцу все поры по
душе.
вернее, про поры года. Когда гвоз­ насмарку! Из тех гектаров не одна
дичка вовсе даром — не боле пол­ сотня кубов добрых книжек выйти
тинника, считай, лето в самом задо­ может.
ре. А вот цена снова в гору прыг­ Странное дело, не пойму — с чего
нула — осень на носу. Время дро­ это у меня? Такая тяга по осени?
вишки припасать. Поленницы склады­ Казалось бы, живу в квартире с цен­
вать. Сызмальства помню — лучше тральным обогревом. Ж ена мокруш-
других горят в печи сосновые. Дух ки да серушки не в печи томит,
от них смоляной, ядреный. Потрески­ а в газовой духовке. Но по дрова
вают звонко, весело, будто цыплята- охота. Пуще неволи! Мы, горожане,
табака на жаровне. что те волки — сколько ни корми,
Насчет цыплят. Наверно, кой-кто все в лес норовим.
думает, что их все по осени считают. И вот в день ведренный, бабье-
Дудки! Нынче цыплят в любую пору летовский подаемся кто в лес, кто
года в инкубаторах высиживают и по дрова. Я — по дрова. В лес.
приходуют по статье баланса «мо­
лодняк». О чем то я? А х да, о дро­
вах. И. Саев

Под занавес прошлого года порадовали Обозрева­

телей ленинградские карикатуристы. В городе Скопле
(Ю гославия), на ежегодном международном фестивале
карикатуры, среди 403 авторов из 31 страны были
представлены работы постоянных авторов журнала
« С Л О Н » Бориса Петрушанского, Дмитрия Майстренко,
Леонида Песка, Виктора Богорада и Виктора Бил-
левича.
Мало того — двое из них, а именно Леонид Песок
и Виктор Богорад, получили приз за самую смешную
карикатуру.
Накануне этого события другой участник, Борис
Петрушанский, не долго думая, взял и отхватил приз
на другом фестивале карикатуры в городе Нови С ад
(тоже Ю гославия), тема которого была: «Охота и ры­
боловство».
Обозреватели от всей души поздравляют молодых
художников с успехом и предлагают им не останав­
ливаться на достигнутом.
Рисуйте на здоровье, ребята! Рисунок Бориса Петрушанского

\
79
С А Т И Р И Ч Е С К 0- Л И Р И Ч Е С К О Е О Б О З Р Е Н И Е И Р А В О В

Обозреватели «СЛОНа» взяли небольшое интервью

у известного художника-юмориста, лауреата несколь­
ких международных конкурсов карикатуры Олега
Теслера:
— Это правда, что вы родились в Ленинграде, нача­
ли печататься в двадцать четыре года, а сейчас рабо­
таете художником в журнале «Смена»?
— Правда.
В заключение Олег Семенович тепло поздравил чита*
тел ей «СЛОНа» с Днем смеха.