Ссылка на материал: https://ficbook.

net/readfic/12358773

Безошибочно
Направленность: Слэш
Автор: return_stroke (https://ficbook.net/authors/7133837)
Фэндом: Очень странные дела
Пэйринг и персонажи: Уилл Байерс/Векна
Рейтинг: R
Размер: 15 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: завершён
Метки: ООС

Описание:
Он всегда слышал его голос. Иногда совсем-совсем тихий, едва различимый,
такой незаметный, что о нем легко было забыть, больше ощущение, нежели зов.
Его можно было услышать в темноте, поздно-поздно ночью, в самое тихое время
суток — время, когда весь мир погружен в сон, когда засыпают даже
трудоголики и пьяные компании, когда до рассвета еще несколько часов, когда
даже ночные птицы перестают петь. Легкий, словно дыхание, шепот глубоко-
глубоко внутри головы.

Публикация на других ресурсах:

Уточнять у автора/переводчика

Примечания:
Здоровенная авторская гештальтозакрывалка. Темнеющий на глазах Вилка,
односторонний Байлер по самому краешку, открытый, но очевидный конец и вся
остальная тусовка на фоне. Все правила фикбука насчет возраста, ага, все ок. На
всякий случай)
Часть 1

— И теперь Векна затих. Впал в спячку? Не может напасть или не

хочет? Черт, о черт, может, у него новый жуткий план и нам всем каюк?!

Дастин говорит без умолку. Ходит туда-сюда по подвалу Майка, хватает со

стола разные предметы, вертит их в руках, кладет обратно, снова поднимает и
снова беспокойно крутит в пальцах. Он весь — скрученная от напряжения
пружина, он задает одни и те же вопросы, на которые никто не может дать
ответа. Он не умеет не действовать, как и они все — давно отучился просто
спокойно замереть и ждать чуда. Чудес не бывает. Не с ними.

— Хочет. Это всегда было его целью, — шепчет Оди. Она сидит на подлокотнике
кресла, откинувшись спиной на плечо Майка. Майк мягко придерживает ее за
талию и каждый раз, когда она начинает говорить, прижимается виском к ее
плечу. Неосознанно, наверное, в чистом порыве поддержать. Уилл не
анализирует, он на них даже не смотрит. От каждого взгляда в ту сторону по
его позвоночнику расплескивается стылая, ноющая боль, которую никак не
выходит заглушить. Он все-таки отвык. Там, в Калифорнии, он помнил, конечно,
каждый день помнил, что Майк и Оди вместе, он видел, как подрывается Оди к
телефону всякий раз, когда мама кладет трубку, но видеть — это совсем другое,
это намного, намного больнее. Это оглушает.

— Если он хочет, то почему ничего не делает?

— Он ослаблен, помнишь? Я почти его убила. Мы почти убили.

Дастин машет руками.

— Но тогда он должен откуда-то брать силы на восстановление! Похищать

других людей! Много других людей!

Уилл устало трет лицо ладонями. Они обсуждают план дальнейших действий не
в первый и, бог видит, не в последний раз. Повторяют каждую теорию,
размышляют над каждой зацепкой, ссорятся над каждой мелочью. Они все
устали, Уилл знает. И ни у кого из них нет хороших идей насчет того, что делать
дальше.

Особенно у него.

***
Он всегда слышал его голос. Иногда совсем-совсем тихий, едва различимый,
такой незаметный, что о нем легко было забыть, больше ощущение, нежели зов.
Его можно было услышать в темноте, поздно-поздно ночью, в самое тихое время
суток — время, когда весь мир погружен в сон, когда засыпают даже
трудоголики и пьяные компании, когда до рассвета еще несколько часов, когда
даже ночные птицы перестают петь. Легкий, словно дыхание, шепот глубоко-
глубоко внутри головы.

Уилл никогда не прислушивался. Собственные мысли всегда были громче.

Но снова была весна, снова был Хоукинс, тлеющий под их ногами, снова со всех
сторон к ним рвалась Изнанка, снова они были напуганы и бессильны, и снова
2/17
Уилл был бесконечно, невыносимо одинок. Лукас не отходил от Макс, Дастин
скорбел по Эдди и цеплялся за Стива, как только мог, Джонатан утонул в
сложных, почти разорванных отношениях с Нэнси, Хоппер и Джойс боялись
выпустить друг друга из вида хоть на секунду, а Майк… Майк и Оди…

Уилл не мог дышать. Все смешалось в нем — старые и новые кошмары,

разорванное на ошметки сердце, ломающая разум безысходность, черные,
наполненные страхом дни, откуда не было ни выхода, ни отдушины.

А голос все звал. Голосу там, в голове Уилла, было больно. И он не угрожал, не
пугал, не требовал. Он просил, он умирал, он был почти в агонии — точно так
же, как Уилл. Векна тоже не мог дышать. У него тоже почти не осталось сил
сражаться. Он тоже почти сдался.

И Уилл сдался ему в ответ.

***
Обычно, когда Дастин выдыхается окончательно и, ворча, уходит обследовать
кухню — вкусняшки всегда помогают ему успокоить нервы — говорить начинают
другие. Перекричать Дастина непросто, никто и пытается. На это тоже ни у кого
не осталось сил.

— Мы его уничтожим, — жестоко и хлестко заявляет Нэнси. Она красива и

холодна, она уверена и решительна. — Мы заставим эту тварь сдохнуть. Какой
бы план у Векны не был. Если его можно убить, мы это сделаем.

Уилл не знает, что именно происходит у них с Джонатаном. Со Стивом. Все трое
становятся жестче и закрытее с каждым днем, Джонатан смотрит на Уилла с
тревогой и отчаянием, теперь только наполовину за него, Уилла, и наполовину —
своим личным. Он всегда просит Уилла говорить с ним, но никогда не говорит
сам — вечно пытается сберечь семью от своих проблем, вечно старается
сбежать подальше и спрятаться в угол. Он и здесь, на их собраниях «Как-
уничтожить-Векну» по большей части молчит, только смотрит на Нэнси
тяжелым, почти разочарованным взглядом.

А она поразительно красива и поразительно зла.

— Мы убьем Векну, — повторяет она. — Нужно только найти подходящий

момент.

***
Погружение в разум Векны, в Изнанку — как погружение в ледяную воду. Уилл
делает вдох поглубже, ныряет резко и быстро, боясь передумать. Сдаться Векне
намного легче, чем засыпать. Один шаг. Один короткий рывок. Мир выцветает, в
воздухе вихрем начинает кружиться пепел, горизонт расцветает алыми
вспышками. Грань между мирами теперь совсем стерлась, бетонная стена
превратилась в картон. Уилл возвращается назад, и ему кажется, будто его
ведет обратно протоптанная дорога. Сдаваться оказывается поразительно легко
и — и он изо всех сил не хочет себе в этом признаваться — поразительно
приятно. Борьба с самим собой всегда была тяжелее любой другой. Бесконечная
война без передышек.

Векна лежит, смотря в черное небо невидящими глазами. Его гротескный образ,
делающий его монстром, исчез, будто снятый грим — даже на его поддержку не
3/17
осталось сил. Он покрыт кровью с головы до ног, его лицо едва узнаваемо,
обрывки обгоревшей одежды еще тлеют, вспыхивая тусклыми искрами. Он
силится повернуть голову в сторону Уилла, но рваные поврежденные мышцы его
больше не слушаются. Он может лишь дышать и шептать, но каким-то образом
осознает присутствие Уилла, и их узнавание, общее на двоих, заставляет Уилла
судорожно втягивать ртом воздух. Он чувствует боль Векны, чувствует каждую
поврежденную клетку, каждый нерв, и пусть эта боль приглушена, она все равно
реальна, и здесь, в Изнанке, ощущается намного сильнее. Векна умирает прямо
там, под его ногами, добить его, такого беспомощного — вопрос нескольких
минут. Он не сможет сопротивляться. Не сможет защищаться.

Уилл тоже не может.

Он подходит ближе. Лианы, раскиданные по земле, медленно ползут вслед за

ним — не нападая, лишь сопровождая.

— Не думал, что ты придешь, — голос исказился в едва слышный хрип из-за

сгоревших связок. Но Уилл слышит его. Каждое слово, каждую букву.

— Я не хотел, — отвечает он. То, во что превратилось тело Векны, заставляет его
поежиться. Он уже не монстр, не демогоргон, не потусторонняя тварь —
обычный парень, бывший когда-то красивым, весь израненный и искореженный,
будто сломанная кукла, разорванный и слабый. От него остался лишь шепот.

— Я тебя звал, — говорит он. — Я звал тебя все эти годы.

— Зачем? — вырывается у Уилла. Он мечтал, мечтал наконец узнать правду.

Понять, почему именно он тогда, срезав путь через Лихолесье, попался в
ловушку демогоргона, в ловушку Изнанки. Он ведь обычный человек. Он не Оди
со всеми ее суперспособностями. Не герой. Он просто Уилл Байерс. Единицы
стали бы по-настоящему по нему скорбеть. А уж выбрать его… Никто. Никогда и
никто.

— Я не просто так выбрал тебя тогда, — шепчет Векна окровавленными губами,

отвечая больше на мысли, чем на произнесенные слова. — Я знал, что ты не
такой, как другие. Как они все. Я знал, что ты сильнее. Я знал, что ты
выдержишь, и ты мне это доказал.

Уилл делает еще один шаг вперед. Сердце бьется в груди так сильно, что это
причиняет боль. Он почти надеется, что Векна это тоже чувствует.

— Ты чуть не убил меня, — всхлипывает он. — Ты мучил меня.

Векна пытается улыбнуться, но, конечно же, не может. Кровь тонкой струйкой
сбегает из уголков его рта.

— Иначе ты бы не понял, — он судорожно хрипит, — ты не понял бы, насколько

ты силен. Ты не смог бы выжить в своем мире. Он бы тебя сломал.

Уилл понимает, как сильно он дрожит — так сильно, что не может придвинуться
ближе.

— Я не понимаю, — почти рыдает он. — Не понимаю, какой в этом смысл. Чего ты

хочешь от меня? Зачем ты продолжаешь меня звать? Почему я, почему именно я
4/17
продолжаю тебя чувствовать?

— Мы похожи, — кровь льется изо рта Векны уже безостановочно, заливает

длинные, когда-то светлые пряди волос. Он не обращает на это внимания,
игнорирует так же, как и собственную боль, как и судороги, то и дело
пробегающие по телу. Он пытается смотреть на Уилла, словно Уилл важнее, чем
боль, чем смерть, которая дышит в спину. Это поражает, поражает так сильно,
почти сильнее, чем его слова.

— Вовсе нет! — кричит Уилл, с трудом борясь с желанием отшатнуться. — Мы

абсолютно, совсем, совсем разные, ты не понимаешь!..

У Векны все-таки получается на него посмотреть. Мутные серые глаза

фокусируются на Уилле с жадным вниманием. Он с облегчением выдыхает,
словно мечтал увидеть Уилла — почти сломанного, почти рыдающего, так сильно
дрожащего. Словно соскучился по его образу так сильно, что одного взгляда
достаточно, чтобы затихла боль.

— О, Уилл, — шепчет Векна. Кровь булькает в его горле, заглушая звук. — Мы с

тобой — два человека, которых мир никогда бы не принял. Два изгоя, запертые в
границах условностей. Два…

— Замолчи!

— Ты хотел правды. Разве нет?

Крови становится все больше. Векна умирает, и времени на разговор все

меньше. Уиллу кажется, будто он на крючке, и леска натягивается все сильнее,
и у него нет никакой, абсолютно никакой возможности с нее сорваться. Красное
небо грохочет грозовыми вспышками, холод пронзает его до костей. Летучие
мыши там, под облаками, кричат оглушительнее, чем раньше, будто чуя добычу.
Невидимые часы начинают бить.

— Ты не успеешь, — говорит Уилл. — Мы уничтожили тебя.

— Не вы, — возражает Векна. — Твои друзья отняли у меня силы.

Он задыхается, захлебывается окончательно, изломанное тело выгибается на

земле дугой. Уилл в два прыжка преодолевает расстояние между ними, с
размаху падает на колени.

— Нет, — хрипло бормочет он, — нет, ты мне еще не ответил. Ты ничего мне не
ответил.

Векна улыбается из последних сил. Фокус пропадает из ослепших глаз, дыхание

замирает в последнем судорожном рывке.

— Нет, — повторяет Уилл. — Тебе были нужны силы? Забирай! Бери, сколько
хочешь, но ты не уйдешь, пока… Пока…

Правда вдруг кажется Уиллу гораздо более ценной, чем логика, чем здравый
смысл, чем вся гребаная реальность. Ему отчаянно и дико хочется знать, почему
кто-то мог так бесконечно долго рваться к нему. Почему делал то, чего никогда
не хотел никто другой.
5/17
Почему он, Уилл Байерс, оказался вдруг кому-то нужен.

Почему ему самому, черт возьми, так сильно хочется это узнать. Почему ему не
хочется схватить с земли камень и проломить Векне череп. Почему он
продолжает кричать, кричать и кричать.

Он хватает Векну за ладонь, не обращая внимания на то, что причиняет боль, и

там, под его пальцами, сожженная расплавленная кожа медленно начинает
светлеть.

***
— Когда мы добьем Векну, ворота останутся без защиты. Их можно будет
закрыть точно так же, как раньше.

Лукас, конечно же, всегда логичен. Ребята продолжают немного сторониться

его после истории с баскетбольной командой, но их отношения, пусть и
медленно, снова приходят в норму. Он бесконечно много времени проводит
возле кровати Макс, он разбит и ему очень больно, но теперь, однозначно
сделав все правильные выборы, он вдруг словно стал старше сразу на несколько
лет. Уилл едва узнает его и задается вопросом, кажется ли таким же
незнакомцем он сам.

— Главное, — повторяет Лукас, — добить Векну. Нэнси права. Его можно

уничтожить. И еще права в том, что нужен подходящий момент. Мы не можем
проиграть еще раз.

Уилл ему верит. Лукас действительно скорее умрет, чем позволит кому бы то ни
было еще пострадать так, как пострадала Макс. Его решимость красива в своей
отчаянности и точно так же красива в своей глупости. Он не знает, на что
способен Векна, он не знает, чем его убить, но он, как и много лет назад, готов
идти на охоту на монстров с горстью камней в руках и рогаткой. Уилл знает, ему
рассказали. Он был тогда бесконечно тронут порывом Лукаса, тронут
поддержкой друзей и их безрассудностью.

Он задается вопросом, стали ли бы они так рьяно спасать его теперь.

***
Векна поправляется быстро.

Уилл возвращается к нему в Изнанку несколько раз, торопливо и воровато

оглядываясь, сбегая из дома туда, где когда-то был Замок Байерсов. В Изнанке
на его месте все еще остались обломки шалаша, и, пусть крыши уже нет, а в
стенах дыры, это укрытие ничуть не хуже любого другого. Векна смотрит на
него с удивительной цепкой благодарностью всякий раз, когда принимает его
прикосновения, молчит, больше не тратя силы, только наблюдает и иногда,
лишь иногда, мягко сжимает пальцы Уилла в своей ладони. В первый раз от
неожиданности и скачка адреналина Уилл вырывает руку и выскакивает из
Замка с такой скоростью, что чуть не падает, спотыкаясь об обломки. Во второй
остается на месте, лишь дрожит так сильно, что стучат зубы. Векна весь —
уверенная сдержанная нежность, четко выверенная, продуманная, аккуратная.
Ему не хватает силы на благодарность, лишь на короткую, едва ощутимую
ласку, но даже от нее сердце Уилла заходится в рваном незнакомом ритме.

6/17
Его не то чтобы часто благодарят. Не теперь. И уж точно никогда и никогда так
не замирал от его прикосновений. Что-то новое в нем, болезненное и яркое,
хочет испытывать это чувство снова и снова.

Он протягивает обе руки, переплетает пальцы с пальцами Векны, отдает свою

силу легко и плавно, кусочек за кусочком. Ему самому ни разу не становилось от
этого плохо, разве что немного кружилась голова да клонило в сон. Векна еще
покрыт шрамами, но раны больше не кровоточат, дыхание больше не срывается,
а глаза не закрываются сами собой. Уилл думает о том, что должен бояться, но
страха нет, уже давно нет. Беспомощность Векны, абсолютная и чистая
открытость — та, какую Уилл никогда не видел в других людях, захлестывает
его волнами. Уиллу уютно — и не должно так быть. Уиллу спокойно — и так быть
тоже не должно. Векна красивый, тихий и благодарный, та невероятная сила,
что сокрыта в нем, медленно просыпается, и он весь словно дракон,
свернувшийся в клубочек у его ног. Бесконечно преданный, годами пытавшийся
до него достучаться, годами не сдающийся, просящий об еще одном разговоре,
еще одном шансе. Он силен, безудержно силен, стихия в чистом виде, он может
спалить Уилла дотла…

Но Уилл знает, как Векна думает. Знает, о чем он думает. Ни одной мысли о том,
чтобы причинить вред. Ни одного желания причинить боль. Только жгучий,
пронзительный интерес, смешанный с восхищением. Векна сражен. Горд.
Счастлив.

И его удивительно тонкие хрупкие пальцы невыносимо нежно гладят кожу

Уилла каждый раз, когда их руки соприкасаются.

— Знаешь, Уилл, — говорит он как-то раз, когда они сидят, смотря на частокол
покрытых черными лианами деревьев впереди, — ты можешь спросить еще раз.

Уилл удивленно на него смотрит.

— Не думал, что ты предложишь. Думал, что ответы придется выбивать из тебя

силой.

Векна смеется — короткий, теплый, вибрирующе-низкий звук, приятный и тихий.

Уилл сдерживает порыв прижаться к Векне плечом.

— Я сказал тебе, что мы похожи. Разве ты когда-нибудь не был честен с

окружающими? Кроме… — Векна замолкает и ждет. Уилл пожимает плечами.

— Недавно я понял, что честность не всегда к месту. Она хороша, когда ты точно
знаешь, что тебя не осудят. Когда твоя правда точно придется людям по вкусу.

Векна кивает. И сам прижимается к плечу Уилла. Тяжелый, твердый, ровно

дышащий. Уилл с трудом сглатывает, косится на него из-за ресниц. Волосы
Векны теперь, без потеков крови на них, в красных вспышках вечной грозы
Изнанки кажутся золотыми. И невероятными мягкими.

Он не успевает перестать думать. Векна ловит его мысль за кончик хвоста и

расплывается в улыбке.

— Потрогай, — шепчет он и, словно кот, сворачивается у Уилла на коленях,

подставляет голову под его руки. Толкается затылком в ладони, напрашиваясь
7/17
на прикосновения.

Волосы и впрямь будто шелк. Уилл запускает в них руки, сжимает тонкие пряди.

— Ты знаешь обо мне абсолютно все, — задумчиво бормочет он, и Векна,

согласно заурчав, трется лбом о костяшки его пальцев. — Но я о тебе — ничего.
Я могу спросить об этом?

— Я думал, — почему-то хрипло говорит Векна, — думал, что ты захочешь снова

узнать, почему я звал тебя.

Уилл кивает. Осторожно поворачивает голову Векны так, чтобы заглянуть ему в
глаза.

— Хочу. Расскажи мне, почему мы похожи. Тогда я пойму.

Векна откидывается затылком на его ладонь, одуряюще мягкий в своем

послушании. Его лицо без маски монстра, без крови и ран кажется Уиллу
бесконечно, нечеловечески красивым, и он с трудом сдерживается от желания —
и мыслей о нем! — очертить это лицо кончиками пальцев. Как произведение
искусства. Как статую. Как пойманную бабочку.

Векна молчит. И он поражен. И его глаза подозрительно ярко блестят.

— Никто не спрашивал? — догадывается Уилл. — Никто ничего не хотел узнать?

Векна жмурится, и Уилл снова тянет его на себя, заставляя смотреть. Почему-то
теперь, именно теперь ему кажется невероятно важным видеть его глаза —
чисто-серые, светлые, почти прозрачные. Сейчас Векна будто уязвим еще
больше, чем был тогда, у ног Уилла, захлебываясь собственной кровью, и его
уязвимость ранит Уилла неожиданно сильно. Он ведь знает, каково это. Как
жить, когда никто вокруг не догадывается о том, что внутри у тебя сквозная
дыра, что ты весь словно изрешечен пулями, что ты едва держишься и вот-вот
шагнешь за грань.

Векна смотрит на него так, что у Уилла слабеют пальцы.

— Спрашивали, — шепчет он. — В лаборатории. На опытах. На наказаниях. На…

— он словно задыхается. Замолкает. Уилл сжимает его волосы крепче,
обхватывает за плечи свободной рукой — не обнимает, не совсем, лишь
неосознанно рвется вперед в попытке утешить. Убаюкать монстра, согревшегося
в его руках.

Это должно его пугать. Но нет, нет, совсем нет. Его пугает тоска во взгляде
Векны. Тяжелый, вымученный голод в каждом его прерывистом вдохе — жажда
принятия, понимания, протянутой руки. Уилл знает. Уилл понимает.

Он начинает по-настоящему все понимать.

***
Дастин возвращается из кухни с тремя пачками чипсов и горстью конфет. Уже
спокойный, наконец-то взявший себя в руки.

— Знаете, о чем я думаю? — говорит он. — Я думаю, что Векну нужно запереть
8/17
внутри его разума. Чтобы отрезать ему все возможности черпать откуда-то
силы.

— И как это сделать? — интересуется Стив, вытаскивая из рук одну из упаковок,

не обращая внимания на возмущенный вскрик.

— Оди могла бы.

Та смотрит на Дастина, распахнув глаза.

— Не знаю, — убито бормочет она. — Как… Как? Никогда не пробовала, Дастин, я

не…

Она все еще очень сильно винит себя за проигрыш, а потому теряется всякий
раз, когда не может сходу дать однозначный ответ или оказаться полезной. Еще
миг, и ее губы начинают дрожать. Майк мгновенно притягивает ее к себе.

— Дастин, не дави на нее.

— Я не давлю. Я давлю? Разве я давлю? Оди, скажи ему!

Уиллу хочется зажать уши руками. Отрезать себя от шума, от этого разговора,
от яростной защиты в голосе Майка. Если зажать уши посильнее, голос Векны
станет громче. Уилл теперь это знает.

Он должен быть спокоен. Должен. Безликий светлый ковер под ногами,

дурацкая кривая клетка, восемнадцать квадратиков от одного угла комнаты до
другого. Пересчитать их снова и снова. Не обращать внимания на Майка, не
обращать…

— Ты не можешь заставлять мою девушку!..

Уиллу невыносимо сильно хочется провалиться в Изнанку прямо сейчас.

***
— Хорошо рисуешь, — задумчиво тянет Векна, вглядываясь в рваные
карандашные линии.

Уилл машет головой.

— Брось. Это так… Время убить. Иногда просто приходит само и ты не можешь
не… Не можешь это выкинуть. Не можешь не нарисовать. Это набросок. Ерунда.

Векна хмыкает, медленно подходит ближе, забирает листок у Уилла из рук.

— Вот уж нет. Отличное чувство пространства. Очень твердая рука. С этим

можно только родиться, Уилл, и это — дар. Особенный дар.

Уилл почти смеется и почти хочет вырвать рисунок обратно.

— Какой там дар. Знал бы ты, что говорил отец, когда…

Он не хочет продолжать. Он помнит каждый крик Лонни, каждое его ехидное

замечание, каждый порванный рисунок. «Займись делом, прекрати плакать,
9/17
прекрати тратить время на ерунду, что ты снова засел за свою мазню, лучше
бы…»

Уилл осекается. Вспоминает, что Векна может читать его мысли, когда ловит его
взгляд — пронизывающий, пронзительный, понимающий. От этого всегда
захватывает дух. Абсолютное принятие, полное, то, когда не нужно никаких
слов. Разделение. Сопереживание. Сопричастность.

— Да, — грустно улыбается Векна. Он мягко, как и всегда, убирает челку с глаз
Уилла, нарочито медленно приглаживает пряди, заправляет их за ухо,
поглаживая кончиками пальцев ушную раковину. У него всегда ледяные руки, но
Уилл давным-давно привык. — Да, знаю. Я прятался на чердаке с пачкой
дешевой бумаги и карандашом. Мой отец получал отличные деньги, но, уж
поверь, никогда бы не купил мне коробку красок.

Он щелкает пальцами, и Изнанка поддается ему, подстраивается, как и всегда.

Пачка старых рисунков появляется словно из ниоткуда, опускается на стол
перед Уиллом. Тот поднимает глаза.

— Твои?

— Моя память о них. Отец никогда не позволил бы мне хранить их. Говорил, что
не к чему забивать дом мусором.

На самом верхнем листе изображен чей-то портрет. Картинка рябит, смазывая

линии, серый карандаш почти стерся в некоторых местах, черты лица на
картине расплываются, словно по воде бежит рябь. Но даже так она прекрасна,
и Уилл завороженно гладит тонкую бумагу, словно пытаясь впитать
изображение в себя. Прикосновение к красоте всегда его завораживало, он
никогда не мог удержаться, не может и теперь. Вернее, даже не пытается.
Изнанка слушается его — Векна приказал ей слушаться — и бумага кажется
теплой, кажется настоящей.

— Он не одобрял? — спрашивает Уилл. — А твоя мама?

— Мама во всем была на стороне отца, — пожимает плечами Векна. — А отец

считал, что у мужчины должны быть мужские увлечения. Он бы одобрил, если
бы я попросил ружье, а не карандаши и бумагу.

Уилл понимающе кивает.

— Мой отец… Заставлял Джонатана стрелять. Ему было наплевать, хочет ли

Джонатан этого. И меня бы заставил, но Джонатан не позволил ему. К тому
времени он вырос достаточно, чтобы начать говорить отцу нет. И чтобы
защищать меня.

Может быть, только может — Векна был бы другим, будь у него такой брат.
Может быть, если бы его кто-то защитил хотя бы раз, если бы хоть раз ему
протянули руку, хоть раз не оттолкнули…

Уилл не хочет об этом думать. Ему не хочется быть среди тех, кто хочет
исправить Векну, починить, заделать в нем дыры. Он — не ошибка. Он не
нуждается в правках. Он изумителен, хоть и сам этого не знает. Ему никогда
этого не говорили. Он был мальчиком, который движением рук заставлял вещи
10/17
двигаться, он читал мысли на расстоянии, он был уникален, пускай и опасен —
словно редкий, редчайший в своей породе зверь, прекрасный в своей
исключительности. Тихая сила под обманчиво-красивой мягкостью. Один из
миллиардов.

Получивший в ответ отрицание, непонимание, отторжение и решетку

лабораторной камеры. Переставший реагировать даже на боль — Уилл знает,
его отучили, отучали очень долго, очень старательно.

— Сядь сюда, — зовет он Векну. — Сядь и не шевелись.

Новый карандаш сам по себе появляется под его пальцами. Векна улыбается
тепло и почти хищно, в его глазах плавится восторженный триумф, и это не злит
Уилла, а только дразнит.

— Брось, — настаивает он. — Ты всегда знал, что я тебя нарисую. Не делай вид,
что это не так.

Векна и не пытается. Он красив, невероятно красив, и все его лицо, каждая его
черточка, выжжена в воображении Уилла, в нем самом, бьется в его пальцах,
требуя выхода. Он крутит карандаш в руках, улыбается Векне и мягко давит на
него плечо, заставляя сесть. Тот перехватывает его ладонь своей и осторожно
сжимает пальцы.

— Рисуй, — говорит он. — Мне нравится смотреть, как ты это делаешь. Ты

прекрасен, когда увлечен чем-то, знаешь? Ты будто горишь.

Кому-то другому Уилл, наверное, не поверил бы. Но это Векна. Уилл знает
каждую его мысль и Векна никогда ему не врал. Никогда от него ничего не
скрывал. Векна заворожен им, и это чистая правда, и под его восхищенным
взглядом Уиллу самому кажется, будто он достоин этого восторга, достоин того,
чтобы на него смотрели, как на чудо. Он не знает, почему. Векна, быть может,
не знает тоже. Векна просто смотрит, и он весь — абсолютное одобрение, и
дарить рисунки Уиллу уже очень давно неловко и страшно, и его рисунки давно
стали слишком личными, слишком сокровенными, но снова, снова и снова это —
Векна, Векна, который годами проникал в его разум, видел в нем все, проник в
каждую его клетку. Стесняться Векны — как стесняться самого себя, а Уилл уже
давно не стесняется.

Карандаш с шорохом скользит по бумаге. Векна почти мурлычет и

удовлетворенно прикрывает глаза.

***
— Если у нас будет четкий план, если мы будем придерживаться этого плана и
если не возникнет никаких форс-мажоров — мы сможем. У нас все получится.

Стив. Бесконечный оптимист. Паника в нем удивительным образом

перемешивается с бесконечной верой в их команду и надеждой.

— Запираем Векну в его разуме. Отрезаем пути к получению сил. Убиваем.

Закрываем ворота.

— Отлично, — машет рукой Дастин. — Вот только мы не знаем, как его запереть.
Да мы даже не знаем, как его найти! Он прячется! Он прячется уже несколько
11/17
чертовых месяцев!

— Я пыталась его найти, — грустно кивает Оди. — И его, и Макс. Но каждый раз
там только темнота. Пустота и темнота.

Ее голос звучит почти обреченно, и Уиллу хочется погладить ее по плечу. Она

берет на себя слишком много, всегда брала. Ее так приучили, там, в
лабораториях, точно так же, как учили Векну. Она жестока к себе — гораздо
более жестока, чем к остальным. И точно так же, как и все они — и именно это
ее и уничтожает — бесконечно беспомощна.

***
— Они были моими друзьями, — говорит Уилл. — Каждый из них. Майк — с
детского сада. Дастин и Лукас — с начальной школы.

Векна слушает, не перебивая. Он внимателен до дотошности, его взгляд

цепляется за каждое изменение выражения лица Уилла. Уилл тонет в этом
внимании, в ощущении, что каждое его слово невероятно ценно, каждая его
мысль будет услышана. Наблюдательность Векны обволакивает его, как поток
света, и этот свет такой теплый, что греет даже в вечном холоде Изнанки.

И он говорит дальше.

— Я всегда хотел одного — быть рядом. Я не ссорился с ними. Я не вел себя как
подонок. Я не был, может, самым лучшим другом в мире, но я так старался, если
бы ты только знал… Но ты ведь знаешь?

Векна кивает. Его ладонь опускается Уиллу на шею, туда, где навечно
поселились мурашки, пальцы нежно массируют замерзшую кожу. От каждого
его прикосновения по костям Уилла пробегают вспышки электричества — острое
и колкое возбуждение — не полноценное, конечно, лишь отголоски. Что-то в
том, как прикасается Векна, в его уверенном собственничестве, в его уверенном
желании, заставляет Уилла дрожать.

— Я говорил с ними. С Майком. Я пытался. Но у них появились девушки. Им было

неинтересно со мной, с ребенком, который хотел просто дружбы. И это, знаешь,
случилось будто бы в один день. Еще вчера мне казалось, что нам весело всем
вместе, а на следующий день я чувствую, что я лишний, что я навязываюсь им,
что они со мной только потому, что их девушки сейчас заняты, а я… Я… Знаешь,
как бывает, когда ждешь интересное кино по телевизору, но оно начнется лишь
через час, а до него идет дурацкое ток-шоу? Оно скучное и тупое, но тебе надо
же чем-то убить время до того, как покажут фильм, и ты смотришь ерунду,
потому что какая разница? Но ты никогда бы не пропустил фильм ради этого
шоу. Тебе даже мысль такая в голову не придет.

Ему хочется плакать, но он не плакал уже очень давно. Чувства бьются о его
черепную коробку, глаза жжет, а губы сами собой начинают кривиться. Он
держался очень, очень долго, он говорил себе, что все выплакано, что плакать
больше не о чем — и вот снова, снова…

Векна хмурится, тянет Уилла к себе, на себя. Обнимает так крепко, что у Уилла
перехватывает дыхание. Он выше и шире, за него так удобно цепляться, и он
намного сильнее, он удержит. Уилл почти висит на нем, уткнувшись головой в
его плечо.
12/17
— Прости, — бормочет он. Векна успокаивающе шикает на него, целуя в
макушку. Баюкает, словно ребенка, пока дрожь, сотрясающая тело Уилла, не
стихает.

— Это не твоя вина, — объясняет он Уиллу, заглядывая ему в лицо и бережно

стирая остатки слез. — Так, к сожалению, поступает большинство людей.

— Расставляют приоритеты? — бормочет Уилл. Векна усмехается и, уже не

скрываясь, гладит его лицо, обрисовывает пальцами каждую черточку. Мягко
массирует подушечкой уголок губ, словно пытаясь заставить улыбнуться.

— Нет. Не думают о других. Люди поразительно слепы, когда речь идет о

чувствах других людей.

— Я говорил им, что скучаю, но…

Векна смотрит на него с легкой грустью. Целует в краешек челюсти — еще не

ласка, еще только поддержка.

— Не в том дело. После твоей первой встречи с этим миром ты был сломан. Ты не
понимал, с чем ты столкнулся. Ты вернулся из мертвых, но тебя встретили…
Плохо. Все люди. Твои друзья, твои одноклассники, твой город.

— Зомбенок, — шепчет Уилл. — Да.

Векна целует его снова. Еще медленнее, еще мягче.

— Ты хотел спокойствия. И не знал, где его искать. Ты пытался найти его в

друзьях. Чего им стоило поддержать тебя? Подарить тебе еще один тихий
вечер?

Уилл пожимает плечами.

— У них появились девушки.

— Ах, эта великая любовь в четырнадцать лет! — Векна откровенно смеется, и

ему это невероятно, бесконечно идет, он изумительно красив с широкой
улыбкой. Уилл, наверное, не видел ничего и никого красивее. Он на мгновение
забывает, о чем говорил, завороженный блеском чужих глаз, и тянется рукой к
лицу Векны — так осторожно, будто впервые. Векна тут же подается в ответ,
прижимаясь к его ладони. — Ох, Уилл, мой Уилл, — продолжает он. — Поверь
мне, случаев, когда первая любовь длится всю жизнь, ничтожно мало.
Большинство парней уже к выпускному успевает забыть, какая именно девочка
разбила им сердце в младших классах. Я не могу всерьез воспринимать ни один
из романов твоих друзей, уж прости.

Он запускает пальцы в волосы Уилла, мягко гладит виски, заставляя головную

боль исчезнуть. Целует в лоб, рядом с линией роста волос, кончиками пальцев
прикасается к губам.

— Ты — не замена. Не ток-шоу. Ты бесконечно прекрасен. Ты стоишь всего

внимания в мире. Поверь мне.

13/17
Уилл дрожит всем телом, целуя ледяные подушечки пальцев. Коротко и
неуловимо. Не успевая ни согреть, ни толком приласкать. Векна тянется жадно,
словно завороженный, отзываясь на каждое прикосновение. Словно Уилл для
него и правда целый мир. Словно Уилл действительно может быть так
удивительно важен.

И когда он целует его в губы, кровь шумит в ушах так сильно, что это заглушает
раскаты грома над их головами.

***
— Но если Оди не может найти Векну, — размышляет Стив, — что нам остается?

— Пытаться снова!

— Черт, Дастин, это же само собой. Но это не решение. Нам нужен новый план.
План Б.

— И что ты предлагаешь? Пройти через Ворота и бродить по Изнанке, пока не

найдем, где Векна прячется?

— А даже и если! Все лучше, чем ничего не делать. Если мы не найдем его до
того, как он восстановится, у нас не будет никаких шансов вообще! Нам нужно
действовать сейчас. Немедленно! Времени все меньше и меньше, вы, ребята, это
сами понимаете!

Так всегда ближе к концу обсуждения их плана. Все начинают кричать. У всех
сдают нервы. Уилл молчит, всегда молчит, и никому до этого, конечно, нет дела.
Уилл тихий парень, всегда был таким, а теперь, на стрессе, и вовсе замкнулся в
себе. Все прекрасно понимают. И все так взвинчены, что едва способны следить
за собой, а уж на остальных и вовсе не хватает ни внимания, ни сил.

У них нет идеи. Нет четкого плана. И поэтому они кричат.

Уилл знает, чем это закончится. Он видел это уже много раз.

***
— Когда ты впервые понял, — спрашивает Уилл, — что тебе нравятся парни?

Он никогда не произносил эту фразу вслух. Даже у него в голове она казалась
жуткой. Грязной. Неправильной.

Векну он спрашивает. Векну о чем угодно можно спросить.

— Был парень, — медленно отвечает тот, погружаясь в воспоминания, — вернее,

мальчик. Джейкоб Флетчер. Он жил через три дома от нас.

— Ты в него влюбился? — и Уилл не понимает, почему эта фраза отдает такой

резью в его желудке. Он устал от ревности, бесконечно, нечеловечески устал, но
даже в такой глупой ситуации она просыпается в нем, поднимает свою
уродливую голову. Он привык, что влюблены не в него. Он привык слушать о
том, как кого-то любят. Это больно даже заранее. Он ведь знает.

Но Векна только смеется, склонив голову набок.

14/17
— Я не успел этого понять. Просто бежал со всех ног к нему при каждой
возможности. Подрывался на каждый стук в дверь. Отец как-то поймал меня в
коридоре и спросил, к кому я так рвусь, и почему выгляжу, как счастливый
идиот, и… — он вздыхает. — Ну, и сам понимаешь. Сам знаешь.

Уилл знает. Лонни всякий раз, когда напивался, всякий раз, когда Уилл давал
ему повод, орал о том, какой же его младший сын гомик, педик, почти баба. Как
он ему противен. Он орал и дома, и в компании друзей, и в единственном в их
районе баре. Каждый сосед знал, что младший мальчик Байерсов из таких, из
этих. Знала и вся школа. Уилл понимает.

— Я говорил отцу, что у Джейкоба дома целый аквариум с тарантулами, —

улыбается Векна, но его улыбка полна грусти. — Я тогда очень сильно любил
пауков.

— Это его убедило?

— Это не убедило даже меня самого.

Теперь смеется уже Уилл. Смеется, и тянется к Векне, и гладит его лицо. Даже
не ради поддержки, нет, уже нет. Он просто не может не касаться.

— Я понимаю, что любить парней неправильно. Гадко. Омерзительно. Все

говорили об этом. Всегда. Не могу понять только, почему. Никак не могу.

Векна пожимает плечами.

— Я понял одно, — говорит он. — К таким, как мы, есть два варианта отношения.
Ненависть и жалость. Либо тебя сразу же отвергнут, либо примут, но будут
жалеть изо всех сил. Кому бы ты не сказал, что бы ты не выбрал, результат
один. Боль. Больно тебе, больно им, больно всем, кто тебе важен.

— Молчать тоже больно, — шепчет Уилл. — Я пытался бороться. Не

представлять. Не думать о…

Он не может больше произносить это имя. Ему кажется, что теперь не сможет
произнести никогда. Челюсти сводит так сильно, что это причиняет боль. Он
трясет головой, тянется к Векне, обхватывает руками его плечи.

— Объясни мне, — просит он, — объясни, почему-то, что ощущается так

правильно, должно считаться таким мерзким?

Векна не отвечает. Уверенно и сильно обхватывает рукой его затылок, сталкивая

их рты вместе.

Он весь ледяной, но его рот оказывается потрясающе горячим, таким горячим,

что это обжигает. Уилл непроизвольно ахает, подаваясь ближе. Ему холодно
здесь, в перевернутом мире, бесконечно холодно, и жар Векны, кажется,
посылает ручейки тепла прямиком по его венам. А вместе с ним — возбуждение.
Отчаянное, смазанное, лихорадочно-запутанное. Векна покусывает его губы,
пытаясь успокоить, скользит языком в рот снова, сильно сжимает затылок,
заставляя Уилла приподняться на цыпочки. Он дрожит, и не понимает, что
делать со своим телом и своими руками, все, что он осознает — он хочет
прикасаться. Больше и больше.
15/17
Изнанка меняется вокруг них, управляемая силой мысли Векны. Вокруг
вырастают стены дома Крилов — старая комната Векны, понимает Уилл. В
сумрачном дерганном свете этого мира не определить даже цвет краски на
стенах, но это и неважно, неважно, важно лишь одно — Уилл может различить
каждый оттенок серого в глазах напротив, и это еще одно чудо, которое с ним
случилось. Которое Векна ему дал.

— Делай все, что хочешь, — шепчет ему Векна. — Все, что угодно.

Кто бы знал когда-то, что Векна будет принадлежать ему. Кто бы знал, что
монстр будет целовать его руки. Кто бы знал, как отчаянно сильно Уилл будет
этого хотеть.

Белая, всегда белая рубашка Векны трещит под хваткой Уилла. Он не знает, как
сделать хорошо и как сделать правильно, лишь пытается сдернуть ее, стащить с
плеч. Хотя бы посмотреть. Хотя бы прикоснуться. У Векны вся грудь исчерчена
шрамами, многие из них старые, давние, еще из детства, еще из лаборатории.
Уилл гладит каждый из них кончиками пальцев, неловко вжимается открытым
ртом в самые глубокие из них, и Векна низко стонет, сгребая его волосы в кулак.

Кто бы знал когда-то, кто бы сказал Векне, что кто-то однажды захочет зализать
его раны.

Изнанка рябит и дергается. Уилл хрипит, горячечно скользя ладонями по чужому

телу — оно прекрасно, все еще прекрасно, несмотря ни на что.

— Я нарисую тебя, — бормочет он, — нарисую тебя таким.

Он никогда не думал, что будет настолько смелым. Никогда не думал, что будет
настолько честным. Вообще не думал, что когда-то будет раздевать парня,
путаясь в ремне его брюк. И уж тем более не думал, что когда-то другой парень
будет раздевать его в ответ, цепляясь за его бедра с такой силой, что по телу
проходит дрожь. Это про других, не про Уилла. Это про тот, реальный мир.

В этом мире под его спиной ледяные колючие простыни, на нем такой же
ледяной, тяжелый Векна, но Уиллу жарко, так жарко, что ему кажется, будто
еще мгновение, и он сгорит дотла. Векна исступленно покусывает линию его
челюсти, подхватывает руками под бедра, заставляет обвить себя ногами. Ловит
его взгляд, улыбается незнакомо, как-то по-человечески, по-мальчишески, по-
дурацки.

— Ты совершенство, мой Уилл, — глупо шепчет он, и Уилл почти смеется в ответ.
— Ты стоил того, чтобы ждать так долго.

Возбуждение, адреналин и страх мешаются в Уилле, заставляя его откинуться в

руках Векны назад, выгибаясь в судорожном порыве. Он мечется на
нагревшихся от его тела простынях, скулит и просит, обхватывает лицо Векны,
прижимается лбом к его лбу.

— Спасибо, — срывается он, — спасибо, что никогда не сдавался.

Он хочет сказать больше, он хочет сказать много, так много, но Векна над ним, с
ним, вокруг него, и у Уилла в голове не остается никаких связных мыслей. Он
16/17
может только стонать - бесконечно, безостановочно, безнадежно.

И лишь когда Векна наконец входит в него, он кричит.

***
— Есть еще один вариант, — вдруг говорит Майк. — Уилл. Ты ведь можешь быть
нашим компасом? Привести нас к нему? А Оди тогда пойдет за тобой, ты
проведешь ее. Сможешь?

— Я не знаю… — растерянно шепчет Оди. — Но да. Да, я попытаюсь. Уилл, ты

чувствуешь его? Хоть что-то?

— Нет, — машет головой Уилл. — Уже очень давно нет. Простите, ребята, но мне
действительно нечем вам помочь. Я не смогу привести вас к нему. Я не знаю, где
он.

Задняя поверхность его шеи — ледяная.

17/17