The Notes 1 The Most Beautiful Moment in Life |Полный перевод

ВНИМАНИЕ.
Данный перевод может содержать упоминание суицида или иной
информации, не рекомендованной для лиц, не достигших 18 лет.

花樣年華|THE NOTES
The Most Beautiful Moment in Life

Оглавление:

Пролог. Хороший ребёнок ........................................................................... 2

Глава 1. Тень моего детства ......................................................... 5

Глава 2. Всё началось здесь ....................................................... 10

Глава 3. Конец лета, начало одиночества ............................... 19

Глава 4. Я должен выжить ............................................................ 25

Глава 5. Что искать, когда сам потерян ................................... 35

Глава 6. Существа с крыльями .................................................. 43

Глава 7. Самый верхний этаж города ...................................... 49

Глава 8. Самый прекрасный день в нашей жизни ................. 65

Глава 9. После возвращения с моря ......................................... 72

Глава 10. Там, где восходит солнце .......................................... 97

Эпилог. Кошмар ......................................................................................... 119

 Пролог. Хороший ребёнок
Сокджин
10 октября 9 год
«Бежим, надо убираться отсюда!» – я схватил друга за руку и
рванул к задней двери нашего класса. Оглянувшись на бегу, я увидел,
как из класса в коридор вывалилась толпа и пустилась за
нами. «Стоять! Сейчас же остановитесь!» – их голоса, казалось,
цеплялись за наши затылки.

Мы отчаянно пытались сообразить, куда пойти, пока мчались по

лестнице. Первым местом, пришедшим мне на ум, был холм за
нашей школой. Нам всего лишь надо было пересечь спортивную
площадку и выйти за ворота школы, и тогда мы бы добрались до
подножия холма. Хоть он и не был высоким, он был достаточно
каменистым и труднопроходимым. Выбежав за ворота и на полной
скорости влетев за угол, мы проигнорировали пешеходную тропу и
прыгнули прямо в кусты. Мы пробрались через заросли и продолжили
бег. Мы бежали, казалось, целую вечность, и остановились только,
когда позади нас стихли шаги.

Мы рухнули на землю, густо покрытую сухими листьями, с наших

лиц стекал пот. «Они же не смогут преследовать нас здесь, да?» Друг
кивнул, тяжело дыша. Мы задрали футболки, чтобы вытереть ими лицо.
Его запястья были синевато-чёрными от синяков. Вырез футболки был
разорван.

«Отец уже больше недели не появлялся дома. Мама всё

продолжает плакать. Домработница и водитель перестали приходить.
Тётя говорит, что компания папы закрылась. Эти люди вчера ночью
явились к нам домой. Они долго трезвонили в дверь и звали отца. Мы
сидели внутри с выключенным светом, а они всё ругались перед
дверью. Мы вообще не могли спать..» – мой друг плакал всё время,
пока говорил. Я не мог придумать, что же сказать. Всё, что я мог, это
сказать, чтобы он не плакал.

Это случилось вскоре после того, как начался урок, когда входная
дверь распахнулась и в класс влетели четверо или пятеро мужчин. Они
были неуправляемы и безумны: «Кто из вас сын господина Чхве?
Выходи, пойдёшь с нами». Ошарашенная, наша учительница
попросила их выйти прочь, но они пропустили её просьбу мимо
ушей. «Мы знаем, что ты здесь. Выходи немедленно!» Некоторые
ребята стали коситься на моего друга, сидящего рядом со мной,
послышались перешёптывания. Мужчины заметили это и подошли к
нам. «Вы что, не видите, что мы стоим посередине класса?
Пожалуйста, уходите» – учительница попыталась преградить им дорогу,
но один из мужчин с силой оттолкнул её к доске. Она упала на пол.

Мужчина, толкнувший нашу учительницу, угрожающе навис над

нами. Головы всех учеников были обращены на нас. Мужчина схватил
моего друга за руку. «Мы отвезём тебя к твоему папе и заберём у него
деньги. Он, разумеется, не отвернётся от собственного сына» – от них
исходила угроза, обстановка была пугающей.

Я заглянул в лицо друга. Он весь дрожал. Сильно дрожал, опустив

голову. Он был моим другом. Я протянул руку под партой и взял его за
руку. Он поднял глаза, и я потянул его: «Бежим».

Небо становилось всё темнее и темнее. Никто, кажется, нас не

преследовал. Пробравшись через деревья и кусты, мы вышли на тропу.
Перед нами возник пустырь с тренажёрами. Я облокотился на турник,
а мой друг сел на скамейку. «Я боюсь, ты попадёшь в неприятности
из-за меня». Моего друга не успокоили слова, что со мной всё будет в
порядке. Всё, о чём я мог думать там, в классе, так это как вытащить
оттуда моего друга. Я хотел увести его подальше от этих людей. Но
понял, что нам некуда идти, как только мы пустились наутёк.

«Идём ко мне домой». Прошло уже достаточно много времени с

захода солнца, а значит, было около 9 вечера. Мне хотелось есть. Он,
должно быть, тоже был голоден. «А твои родители разве не дома? У
тебя не будет проблем, если ты приведёшь меня?» – «Мы можем
пробраться незаметно. Если уж попадём в неприятности, значит,
попадём в неприятности». Мой дом был не так далеко от подножия
холма. Вскоре он показался вдали. «Иди следом, когда откроются
ворота, и спрячься за деревом. Я потом открою тебе окно».

Мама сидела на диване в гостиной. «Где ты был? Звонила твоя

учительница». Вместо того чтобы ответить на вопрос, я лишь сказал, что
прошу прощения. Обычно это самый быстрый способ закончить
разговор. Мама сказала, что папа будет дома с минуты на минуту и
пошла в свою комнату. Моя комната была напротив родительской,
отделённая гостиной. Я быстро вошёл к себе и открыл окно.

Перекусив хлебом с молоком, мы принялись играть в

компьютерную игру, когда услышали, как открываются главные ворота.
Мой друг посмотрел на меня испуганными глазами. «Не переживай.
Папа никогда не заходит ко мне». Дверь моей комнаты распахнулась,
не успел я закончить. Мы оба с ужасом вскочили со своих мест.

«Ты сын мистера Чхве? – отец продолжил, не дожидаясь ответа, –

выйди наружу, кое-кто пришёл забрать тебя». Возле двери стоял
мужчина. Сперва я решил, что это мистер Чхве, но быстро понял, что
это не он. Это был один из тех, кто ворвался в класс сегодня. Я
посмотрел на отца. Он выглядел измотанным: брови насуплены,
слегка подёргивалось веко. В таком настроении его лучше было не
беспокоить. Пока я наблюдал за папой, в мою комнату вошёл
мужчина и схватил друга за плечо. Я встал перед своим другом: «Нет,
папа, не дай этому человеку забрать его. Он один из плохих людей».

Он лишь продолжил смотреть на меня и не сдвинулся с

места. «Прошу, папа, помоги ему. Он мой друг». Мужчина попытался
вытолкнуть моего друга наружу. Я держался за руку друга, а мой отец
схватил меня за плечо. Он схватил и резко потянул. Мне пришлось
отпустить руку друга. Его тащили за дверь. Я извивался и корчился,
чтобы освободиться, но отец лишь усилил хватку. «Мне больно!» –
закричал я, но отец не отпустил. Только сжал ещё крепче. По моему
лицу бежали слёзы.

Я посмотрел на отца. Он стоял словно огромная серая стена. Его

лицо не выражало ничего, даже уставший вид исчез. Он начал
медленно говорить, пристально смотря на меня: «Сокджин, будь
хорошим ребёнком». Его взгляд был всё таким же безжизненным. Но я
знал, что делать, я знал, что делать, чтобы унять боль.

«Сокджин». Я повернул голову на крик друга. Он выскользнул от

негодяя и бросился к моей двери. Он был в слезах. Отец, одной рукой
продолжая сжимать моё плечо, захлопнул дверь другой рукой. Я
извинился перед ним: «Прости, пап, я больше не буду создавать
проблемы».

На следующий день соседнее со мной место было пустым.

Учительница сказала, что он перевёлся в другую школу.
 Глава 1. Тень моего детства
Хосок
23 июля 10 год
Всё случилось, когда я досчитал до четырёх. Кажется, я считал
фрукты – помидоры или дыни. Я не уверен. «Четыре». Как только я
сказал это, видение из моего детства всплыло у меня перед глазами. В
нём я держался с кем-то за руки.

Это был день, когда я впервые попал в парк развлечений с мамой.

Меня гипнотизировали разноцветные флажки и ряды магазинов, люди в
костюмах клоунов махали мне, а из-за каждого угла доносилась
потрясающая музыка. Мама остановилась перед каруселью. Белые
лошади снова и снова кружились под сверкающими огоньками. Я
хотел было спросить: «Мама, мы здесь, чтобы покататься на ней?» Но
кто-то окликнул меня: «Хосок». Я поднял глаза.

Это был мой учитель. Мои одноклассники с недоумением

таращились на меня. Видение из детства рассеялось. Учитель призвал
меня продолжить, и я стал считать дальше. Пять. Шесть. Мама снова
появилась у меня перед глазами. Она выглядела точно так же, как и
минуту назад. На её лицо падала тень – она загораживала свет – а
ветер развевал её волосы. Мама протянула мне шоколадный
батончик: «Хосок, зажми глаза и не открывай их, пока не досчитаешь
до десяти».

Семь. Восемь. Девять. Здесь я запнулся. Учитель жестом попросил

меня продолжить. Одноклассники снова уставились на меня. Я открыл
было рот, но не смог произнести ни слова. Лицо мамы стало
расплывчатым. Такое чувство, будто она больше никогда не придёт за
мной, если я досчитаю до десяти. Я упал без сознания.

Тэхён
29 декабря 10 год
Я сбросил ботинки, швырнул сумку на пол и вбежал в комнату.
Папа и правда был дома. У меня не было времени поразмышлять, как
долго его не было и откуда он приехал. Я просто бросился к нему в
объятия. С этого момента все стало размытым. Не знаю, что
произошло раньше: почувствовал ли я запах спиртного в его дыхании
прежде, чем услышал его брань или сначала получил пощёчину. Я не
понимал, что происходит. Исходящий от него запах перегара был
отвратительным, а дыхание – тяжёлым. Его глаза были налиты кровью,
борода – грязной, неряшливой. Тяжёлая рука дала мне пощёчину. «На
что ты уставился?» И снова пощёчина. Отец схватил меня за плечи и
поднял так, что я оказался почти лицом к лицу с ним. Полные крови
глаза и взъерошенная борода. Этот человек не был моим отцом. Что ж,
он был. И в тоже время не был. Мои ноги болтаются в воздухе. Я так
напуган, что не могу плакать. В следующий миг я бьюсь о стену и
валюсь на пол. Моя голова будто трескается пополам, я с трудом вижу.
Опустилась кромешная тьма.

Чимин
6 апреля 11 год
Я вышел из ворот дендрария в одиночестве. Погода стояла
облачная и немного прохладная, но это не испортило моего хорошего
настроения. Сегодня был день школьного пикника, но мои родители,
по своему обыкновению, были слишком заняты для него. Сперва я
расстроился, но вскоре получил отличные оценки на конкурсе
рисования цветов и услышал, как матери всех моих друзей хвалят
меня, говоря, какой я взрослый и чуткий. Тогда я почувствовал себя по-
настоящему крутым.

«Чимин, подожди здесь, всего минутку» – сказал мой учитель, когда

пикник кончился и все были готовы уходить из дендрария. Я не стал
ждать. Я знал, что смогу найти дорогу сам. Обеими руками я взялся за
лямки рюкзака и уверенно зашагал. Казалось, все уставились на меня,
поэтому я демонстративно расправил плечи. Немного погодя, полил
дождь. Одноклассники со своими матерями уже ушли, некому было
обратить на меня внимания. Ноги болели. Я присел под деревом.
Дождь всё усиливался и переходил в ливень. Я вытянул голову и
оглянулся по сторонам, чтобы проверить, не идёт ли кто. Но вокруг не
было ни души.

Я побежал, держа над головой рюкзак. Ливень всё нарастал и

нарастал. Штанины промокли, не успел я сделать и пары шагов. Ни
магазина, ни дома, ни остановки – вокруг не было ничего. Вдалеке
показались ворота, и я без раздумий устремился к ним. Я сжимал
лямки так сильно, что уже не чувствовал рук. Я вымок до нитки, зубы
стучали от холода. Над входом висел знак, гласивший «Дендрарий
Цветов и Трав». Это был задний вход, а сразу за ним стоял небольшой
склад.
Сокджин
21 июля 12 год
Входная дверь всё открывалась и закрывалась, а я продолжал
смотреть на неё, сидя в зале ожидания аэропорта. Мимо проходили
люди с чемоданами, некоторые были в солнечных очках. На
электронном табло друг друга сменяли прилёты, задержки и отмены
рейсов. Водитель бормотал, уставившись на телефон: «От него пока
ни слова». Я взглянул на часы. Прошёл уже час с тех пор, как папа
обещал вернуться.

Сколько я себя помню, я всегда был предоставлен сам себе. Папа

был вечно занят, а маме не было до меня дела. Они велели мне
делать, что говорят, и никак иначе. Когда я ослушивался, они
наказывали меня молчанием. Я всегда старался угодить своим
родителям.

Мама не так давно умерла. Отец велел мне не плакать, и не

плакал сам. Я старался так и делать, но это было непросто. Он решил
отправить меня в США к моей бабушке по маме и, похоже, не очень
этому огорчился.

Водитель отца протянул мне мой паспорт. Пора было уезжать.

Направляясь к выходу на посадку, я оглянулся и посмотрел на вход, но
двери были закрыты. Водитель помахал мне. Самолёт наконец начал
разгон по взлётной полосе. Папа так и не пришёл.

Я посмотрел в крохотное окошко со своего сидения. Мимо

проплывали облака, небо на горизонте было чёрным. Стюардесса
принесла мне еду и стаканчик с соком, который упал, как только мы
попали в зону турбулентности. Взволнованный, я попросил салфеток.
Стюардесса спросила, всё ли со мной хорошо. Моя еда – жареный
рис и мясо – всё было в соке. Все руки были липкими, а штаны
промокли. «Нет» – прошептал я в ответ, но стюардесса, кажется, не
расслышала. Убирая мой поднос, она сказала мне не беспокоиться.
Я кивнул, не отрывая взгляд от пола.

Намджун
21 июня 16 год
 Я рванул вниз по лестнице с 13 этажа. Я задыхался, ноги
подкашивались. Я свалился без сил в тени от входа в
многоквартирный дом. Сегодня я опоздал, потому что уроки
кончились позже обычного. Теперь я должен был бежать изо всех
сил, чтобы успеть расклеить листовки на всех четырёх домах к
назначенному сроку. Если же я не успею, то меня будет ждать
долгая лекция от босса. Я и так с трудом уговорил его нанять на
работу ученика средней школы. Разумеется, я не мог допустить,
чтобы меня уволили сейчас, когда мама ушла с работы в
ресторане на прошлой неделе и нам надо было оплачивать
больничные счета для отца, не говоря уже о долгах за электричество
и газ. Я всё так же лежал почти без сознания в тени. Вдалеке в
баскетбол играли ребята. Я снова поднялся. Время бежать. Я
повторял про себя снова и снова. Я должен сделать это. Я смогу
сделать это.

Юнги
19 сентября 16 год
Пламя поглощало мой дом. Ещё этим утром он был цел и
невредим, сейчас же в нём полыхал пожар. Узнавшие меня люди
бежали ко мне, выкрикивая неразборчивые слова. Люди вокруг топали,
все нервничали. Пожарная машина не могла подъехать к дому,
потому что путь был блокирован. Я застыл на месте. На дворе был
конец лета, первые дни осени. Голубое небо, чистый воздух. Я не знал
что думать, чувствовать или делать. Внезапно я подумал о маме. В тот
самый момент мой дом обрушился с оглушительным грохотом. Он
был полностью объят пламенем, вернее он сам являл собой огромное
пламя. Крыша, столбы, стены и моя комната рушились один за другим,
словно состояли из песка. Всё что я мог делать – это наблюдать за
ними с отсутствующим взглядом.

Люди проходили, задевая меня. Я слышал, как они говорили, что

пожарной машине наконец удалось подобраться к дому. Какая-то
женщина схватила меня за плечо и с напором спросила: «Там есть
твоя мать?» Она встряхнула меня за плечо. «Нет, там никого нет» –
услышал я свои слова. «Что ты говоришь? – это была одна из наших
соседок, – что случилось с твоей мамой? Где она?» – «В доме никого
нет» – я не был уверен в том, что говорю. Кто-то опять задел меня.

Чонгук
11 сентября 17 год
Я ждал десять дней, но открытка на день рождения так и не
пришла. Я открыл нижний ящик и достал из него блокнот, в котором
нашёл четыре открытки. Чонгук, с днём рождения, твой папа. Я снова и
снова перечитывал эти шесть слов.

Стояла зима, мне было 7 лет. Меня разбудили голоса,

доносящиеся из гостиной. Моя комната находилась на чердаке, и
дойти до комнаты родителей я мог, спустившись на пять ступенек и
открыв раздвижную дверь. Я протянул руку, чтобы открыть дверь и
замер. Даже несмотря на свой юный возраст, по давящей
атмосфере, просачивающейся сквозь отверстие, я почувствовал, что
сейчас не лучшее время.

Папа говорил, что такая жизнь в дальнейшем кажется ему

слишком сложной и что на его плечах лежит слишком большое
бремя. Мама не отвечала. Она, должно быть, беззвучно плакала или
совсем не двигалась. Наступило долгое молчание. Отец заявил, что не
выдержит больше такой жизни и поэтому должен уйти сейчас. Мама
яростно возмущалась, называя его самым безответственным
человеком. Затем я услышал своё имя. «Что же ты намерен делать с
Чонгуком?» Я долго ждал папиного ответа, сидя за дверью, но его так и
не последовало. Затем я услышал, как открывается входная дверь. «Я
совершенно опустошён и ничего не могу сделать для Чонгука». Это
были последние слова моего отца.

Я побежал по ступенькам обратно к себе на чердак. Там я

пододвинул стул к стене прямо под окно и встал на него.

Папа удалялся по ползущей вверх дороге. Сначала исчезли его

ноги, затем пояс, верх туловища, а затем и плечи – словно
неизведанный мир, лежащий за дорогой, медленно поглощал его
целиком.

Кто-то открыл мою дверь, и я инстинктивно задвинул ящик ногой.

Это была мама. Она сказала, что никакая открытка мне никогда не
придёт, чего и следовало ожидать от такого человека, как мой отец.
Это был её обычный репертуар. По её словам, папа был слабоумным,
бестолковым и, самое главное, бросившим нас отбросом общества.
Мама была права. Больше не придёт ни одной открытки. Это я был тем
отягощающим его жизнь бременем, миром, от которого он отказался.
Ребёнком, ради которого не стоило всё это выносить. Вот кем я был.
 Глава 2. Всё началось здесь
Сокджин
2 марта 19 год
Я зашёл в кабинет директора следом за отцом. В нём пахло
плесенью. Прошло уже десять дней после моего возвращения из США
и всего день после того, как я узнал, что зачислен на класс младше из-
за различий школьных систем. «Прошу Вас, позаботьтесь о моём
сыне». Я вздрогнул, когда папа положил руку мне на плечо. «Школа –
опасное место, здесь нужен строгий контроль» – директор посмотрел
мне в глаза. На нём был чёрный костюм, а морщины на его щеках и
уголки губ едва заметно подрагивали, когда он говорил. Внутри его и
так чёрные губы были ещё чернее. «Ты согласен,
Сокджин?» Поёжившись от его внезапного вопроса, я почувствовал, как
папа сильнее надавил мне на плечо, от чего стало больно в затылке. «Я
уверен, ты будешь вести себя хорошо» – директор упорно пытался
установить со мной зрительный контакт, а отец всё продолжал
сдавливать моё плечо. Я сжал кулаки от боли, мне казалось, ещё чуть-
чуть и плечо сломается. «Ты ведь знаешь, что должен обо всём
сообщать мне, да? Будешь прилежным учеником, правда?» –
директор сверлил меня взглядом, в котором не было и намёка на
улыбку. «Да» – как только я выдавил из себя ответ, боль в плече исчезла.
Отец и директор разразились хохотом, а я даже не мог поднять головы
и продолжал смотреть на коричневые ботинки отца и чёрные
директора. Носы их обуви так и сияли, хотя для меня было загадкой,
откуда мог исходить свет.

Чимин
12 марта 19 год
Новый семестр начался уже несколько дней назад, но я так и не
подружился со своими одноклассниками. Нетрудно было
догадаться, что они сплетничали обо мне. Я старался держаться так,
будто мне всё это безразлично, но безрезультатно. «Мы слышали, ты
живёшь в доме на другом берегу реки. Почему же ты пришёл в эту
школу?» Я сделал вид, что не услышал вопроса. Мне было нечего
сказать. Я прошёл мимо с опущенной головой. «Эй, ты что меня не
слышал?» Я ускорил шаг. Я переходил из школы в школу по мере
того, как выписывался и снова ложился в больницу. Ни в моём
районе, ни в его окрестностях больше не осталось школы, в
которую я мог бы перевестись.
 Я направился в кладовку, некогда бывшей классной комнатой, в
которой должен был убираться в качестве наказания за опоздание в
школу. Открыв дверь, я был поражён, услышав донёсшиеся до меня
голоса. Кто мог прийти сюда в такой час? Я уже было хотел тихо
закрыть дверь и уйти, когда кто-то позвал меня по имени. «Эй, ты ведь
Пак Чимин?» – это были старшеклассники, которые, так же, как и, я
должны были наводить здесь порядок за опоздания. Я не знал, что
лучше было сделать: ответить им или просто уйти. Кто-то похлопал
меня по плечу. «Ты не войдёшь?» Сам того не понимая, я зашёл в
класс. «Здорово снова тебя видеть, ты меня не помнишь? Я Тэхён.
Мы учимся в одном классе».

Не успел я опомниться, как уже сидел на стуле. Дверь кладовой

продолжала открываться и закрываться. Они все были там – семь
учеников вместе убирались в кладовой. Никто не задавал вопросов.
Мы просто слушали музыку, читали, танцевали и валяли дурака.
Казалось, будто мы тусовались так целую вечность.

Юнги
12 июня 19 год
Я беспечно прогуливал школу, но, если честно, мне было некуда
идти. На улице стояла жара, а у меня не было ни денег, ни какой-либо
определённой цели. Именно Намджун тогда первым предложил
отправиться к морю. Другим очень понравилась эта затея, ну а мне
было всё равно. «А у вас есть деньги?» Услышав мой вопрос, Намджун
сказал остальным покопаться в карманах. Нашлось немного монет и
ещё меньше купюр. «Мы не можем поехать» – «Почему бы нам не
пойти пешком?» – это, должно быть, предложил Тэхён. Выражение
лица Намджуна, казалось, советовало ему использовать голову
прежде, чем говорить. Все, кроме меня, не умолкая болтали,
смеялись без причины и резвились. Но я был не в настроении, поэтому
немного отстал от них. Солнце сильно пекло. Был полдень, деревья не
отбрасывали теней, по краям асфальтированной дороги не было
тротуаров, и каждый раз проезжающая мимо машина оставляла за
собой густое облако пыли.

«Идёмте туда» – это был Тэхён или, может, Хосок? Меня не особо
заботило происходящее, но, думаю, это был один из этих двоих. Я же
не видел смысла идти туда…может, сказать им, чтобы шли дальше без
меня? Я повернул голову и чуть не врезался в кого-то. Это был Чимин.
Он стоял на месте неподвижно, как статуя. Все до мельчайшего
мускула на его лице дрожали, словно от увиденного ужасного
зрелища. «Всё в порядке?» Он, похоже, не услышал вопроса, его
взгляд был устремлён на указательный знак с надписью «2.1 км до
Дендрария Цветов и Трав». Пот градом катился с его бледного лица.
Казалось, он вот-вот упадёт в обморок. «Пак Чимин!» – позвал я снова,
но он и не шелохнулся. Он просто стоял, уставившись на указатель.

«Эй, сейчас слишком жарко, чтобы идти до дендрария, давайте

просто пойдём к морю» – я попытался звучать как можно более
убедительно. Я не знал, что же такое кроется за этим дендрарием, но
у меня было подсознательное чувство, что нам не стоит туда идти. «Но у
нас туго с деньгами» – возразил Хосок. «Говорю же, мы можем идти» –
опять сказал Тэхён. «Я думаю, мы что-нибудь придумаем, как только
доберёмся до станции. Но ужин, конечно, нам не светит» – вмешался
Намджун. Чонгук и Тэхён в один голос заныли. Чимин пришёл в себя
сразу, как только все тронулись в путь до станции. Втянув голову в плечи
и сутулясь, он напоминал ребёнка. Напоследок я бросил взгляд на
указатель. Слова Дендрарий Цветов и Трав постепенно исчезали из
вида.

Чонгук
12 июня 19 год
Солнце всё ещё палило, когда мы добрались до станции возле
моря. Наши едва различимые тени мелькали у ног. От солнца было
некуда скрыться. Мне показалось, что до нас уже доносится шум
прибоя. И правда: вскоре перед нами растянулась полоса
прекрасного песчаного пляжа. Стояло начало лета. Первые
отдыхающие уже устроились под зонтами. Есть в море что-то такое, от
чего так и накатывают эмоции. Тэхён и Хосок оживленно закричали и
бросились вперёд, а Чимин и Сокджин, поддавшиеся на их призывы,
присоединились к ним

Они позвали меня: «Чонгук!» Я помахал в ответ с радостной

улыбкой. А может, я улыбался, чтобы притвориться радостным – я до
сих пор был неуклюж в выражении собственных чувств и ощущал себя
неуютно в непривычной обстановке. Кто-то однажды сказал мне, что я
веду себя как робкий, запуганный ребёнок. Вот и в тот день было так
же. Мне было немного не по себе в присутствии других. Казалось, мне
было там не место.
 Нам было особо нечем заняться на пляже – нашем спонтанно
выбранном месте назначения. «Давайте наперегонки!» – неожиданно
предложил Хосок и рванул вперёд. Вначале все бросились вдогонку,
но вскоре сдались – было слишком жарко. Намджун принёс
найденный где-то порванный зонтик, и мы всемером улеглись под
него. Солнечные лучи проникали сквозь дырки в зонте. Круглые пятна
солнечного света понемногу перемещались, а мы извивались,
пытаясь увернуться от них.

«Хотите пойти посмотреть на эту скалу? – Хосок поднял свой

телефон и показал фотографию высокой скалы на берегу моря, –
говорят, если забраться на неё, встать лицом к морю и прокричать
своё желание, то оно непременно сбудется». Чимин взял телефон и
взглянул на фото: «А это не слишком далеко? Отсюда как минимум 3.5
км». Юнги перевернулся: «Не, я не пойду. Для начала, у меня нет какой
бы то ни было мечты, да даже если бы и была, я бы не прошёл 3.5 км
по такой жаре…ни за что». Тэхён вскочил на ноги: «Я иду!»

Мы шли под зонтиком. Песочный пляж плавился под лучами

палящего солнца, а воздух был таким горячим, что мы едва могли
дышать. Мы шагали по пляжу словно бродяги, увязая в раскалённом
песке. Хосок пытался шутить, но никто не отзывался. Тэхён повалился
на землю и заявил, что сдаётся, после чего Намджун поднял его и
подтолкнул в спину. Лица у всех были ярко красного цвета, с них
катился пот. Мы пытались обмахиваться низом своих футболок, но нас
лишь обдавало таким же горячим воздухом. Но несмотря ни на что, мы
продолжали идти.

Незадолго до этого я спросил других об их мечтах. Сокджин

сказал, что мечтает стать хорошим человеком. Юнги ответил, что не
иметь мечты, это тоже нормально. Хосок просто желал быть
счастливым. И Намджун..что же он сказал нам? Не могу вспомнить, но
вроде ничего особенного. В общем-то, ни у кого из нас не было
заветной мечты. Тогда почему мы сейчас плетёмся по этому горячему
пляжу под лучами палящего солнца к какой-то скале в 3.5 км отсюда,
якобы претворяющей желания в жизнь?

По пути мы бросили зонт, который Намджун, Хосок и Сокджин до

этого держали по очереди. Он и правда немного защищал от солнца,
но при этом был слишком тяжёлым из-за своей стальной
ручки. «Перестань так делать» – вот что сказал мне Юнги, когда мы
устроили небольшой привал после избавления от зонтика. Сперва я
смутился, потому что мы толком с ним и не разговаривали, и я никак
не ожидал, что он обращается ко мне. Он показал мне свои
пальцы: «А то они станут такими же, как мои». Кутикулы на его пальцах
выглядели так же плохо, как и у меня – у него тоже была привычка грызть
ногти. Я робко засунул руки в карманы и не ответил, потому что не знал
что сказать.

«А о чём ты сам мечтаешь? – спросил Юнги, – ты нам так и не

рассказал». Не казалось, что его искренне заботило, что я отвечу, он
скорее просто хотел поддержать беседу. «Я не знаю. Никогда не
задумывался над этим» – «Ну, в этом нет ничего такого».

«Кстати, а что такое мечта?» – спросил я после некоторого

колебания. Юнги ответил своим тягучим голосом: «Я же сказал, что у
меня её нет» – «Нет, я просто…» – я замялся и продолжил, – «Я
задумался, что из себя представляет мечта, какой смысл люди в неё
вкладывают?» Он посмотрел на меня, а потом, хмурясь, поднял глаза к
небу: «То, чего ты хочешь достичь? Думаю, так».

Хосок решил взять вопрос на себя и принялся размахивать

телефоном: «Значения в словаре: во-первых, “это ряд событий,
возникающий в сознании, когда мы спим” *, во-вторых, это “ситуация
или идеал, который мы надеемся реализовать”, и, в-третьих, это
“ложные ожидания или мысли, которые маловероятно или невозможно
претворить в жизнь”».

*«dream» в английском языке – сновидение, мечта.

«Разве третье значение не звучит странно? Как что-то, чего нельзя

претворить в жизнь, может называться мечтой?» Хосок
отозвался: «Иногда люди говорят «очнуться от грёз», так что если ты
грезишь о том, чтобы развернуться и отправиться домой до того, как
мы дойдём до скалы, то скорее просыпайся!»*

*шутка построена на двойном значении слова dream~

Некоторые громко рассмеялись, но остальные никак не

отреагировали. Видимо, потому что сил у них больше не
осталось. «Это странно! Как то, чего ты больше всего на свете хочешь
достигнуть и то, что едва ли возможно осуществить, оба могут
называться мечтой?» Юнги ответил со смешком: «Может это значит, что
люди настолько отчаянны и попросту не могут отказаться от своих
желаний, хотя знают, что все они несбыточны. Даже не пытайся найти
мечту». Я удивлённо посмотрел на него: «Как же так?» Юнги было
принялся грызть ногти, но, почувствовав на себе мой взгляд, засунул
руки в карманы: «Потому что их очень тяжело иметь».

Мне было любопытно, почему он грызёт ногти, но я не спросил.

Вместо этого я посмотрел вниз на собственные пальцы. С самого
детства у меня вошло в привычку причинять себе боль. Я уже и не
помню, когда это началось. Всё, что осталось в памяти, это отчётливое
чувство, возникшее, когда я однажды порезал палец ножом. После
того, как прошло болезненное ощущение, из раны потекла кровь,
палец онемел, но в то же время покалывал. Мама отвезла меня в
больницу, где мне зашили, обеззаразили и перевязали рану. Перед
доктором мать суетилась, делая вид, что очень беспокоиться, но даже
не приготовила ужин и не помогла мне принять таблетки, когда мы
вернулись домой. По правде, я и не ждал от неё этого. Она стала
такой с тех пор, как папа ушёл от нас.

Рана очень медленно заживала, потому что я всё время давил на

неё ногтем. При этом каждый раз палец пронзала острая боль, а
временами было так больно, что подступали слёзы. Но это помогало
мне очнуться. Даже сейчас время от времени я чувствую пустоту внутри
себя, когда всё кажется бессмысленным и энергия покидает меня.

«Сколько нам ещё идти?» – Хосок растерялся от вопроса

Тэхёна. «Странно, я уверен, что она где-то здесь». Мы все остановились
и посмотрели по сторонам. Только шум разбивающихся о берег волн
заполнял пустоту под синим небом. Всюду была галька – сотни тысяч
камушков, разбросанных по пляжу словно песчинки. Скалы со снимка
нигде не было видно.

«Может, нам пройти чуть дальше?» – «Я не могу сделать ни шагу» –

«Умираю, как хочу есть и пить!» На середине нашего разговора Чимин
глубоко вздохнул, не отводя взгляда от телефона. Тэхён, тоже
смотрящий в его телефон с пустым выражением лица, яростно пнул
камешек. Чимин вслух прочитал статью. На этом пляже будет
построен элитный курорт, поэтому строительная компания взорвала
скалу, не оставив и камушка, дабы та не загораживала вид первому и
второму этажу курорта. Мы одновременно оглянулись по сторонам:
по всему периметру была растянута огораживающая зону
строительства жёлтая лента, а на заднем плане не спеша разъезжали
гигантские экскаваторы. Нам на глаза попалась
табличка «Строительство дамбы».
 «Думаю, мы пришли на нужное место» – сказал Хосок, копаясь в
гальке носком кроссовка. Вся эта разбросанная по пляжу галька,
должно быть, и была всем, что осталось от взорванной скалы. «Ничего
страшного. Всё равно не существует никакой скалы, исполняющей
желания». Намджун утешил Хосока, слегка похлопав поплечу: «У нас и
желаний толком никаких не было» – «А если бы и были, то мы вряд ли
бы смогли осуществить их» – «Мечты для нас – непозволительная
роскошь». Все пытались подбодрить друг друга, но это не помогало.
Хоть мы и не ожидали многого, мы проделали весь этот путь не для
того, чтобы увидеть такое.

Юнги, велевший мне отказаться от мечтаний, потому что те сильно

отягощают жизнь, никак не изменился. С минуту он безучастно
смотрел на море, а затем вновь начал грызть ногти. Он, казалось, не
осознавал, что делал. «Юнги, – он обернулся на мой голос и
посмотрел на меня, – не делай..» Тут мои слова были прерваны
грохотом, похожим на звук бурения. Мы все как по команде
развернулись. Они возобновляли строительные работы. Громыхало так,
как если бы звук шёл от бурения огромного каменного массива.
Воздух вокруг страшно сотрясался.

Юнги нахмурился и хлопнул меня по плечу: «Что ты сказал?» Он что-

то пробубнил. «Не делай так» – я поднёс руки ко рту и прокричал. Юнги,
кажется, не расслышал меня и снова покачал головой, нахмурив
брови. Я было хотел ещё раз прокричать ему, но он уже перестал
грызть ногти. За его плечами я видел море, под ногами шуршало
бесчисленное множество камушков. Скала, должно быть, была
огромной, мощной и достаточно древней, чтобы смочь осуществить
людские желания. Но теперь она была всего лишь кучей гравия. «Мир
тоже для тебя слишком тяжёлый?» – спросил я, но, как и ожидалось,
сотрясающий землю звук бурения заглушил мои слова. Озадаченный
взгляд Юнги дал мне понять, что тот не услышал ни слова. Я прокричал
вновь: «Ты и от мира хочешь отказаться?» В этот раз он что-то
пробормотал в ответ, но я не разобрал. Я покачал головой, и он снова
что-то крикнул. Наблюдая за нашей пантомимой, Хосок и Тэхён
расхохотались. И хоть никто и не слышал их смех, всё можно было
прочесть по их лицам.

В следующую минуту мы уже стояли на берегу моря и во всё горло

кричали о наших мечтах. Хосок закрыл уши обеими руками и широко
открывал рот, словно пытаясь состязаться со все заглушающим звуком
работ. То же делали Тэхён, Чимин и Намджун. Каждый из нас
выкрикивал морю свою историю, которой суждено было улететь в
никуда. Вначале я стоял позади Юнги и Сокджина, но затем прошёл к
месту, где накатывают волны. Все мои чувства пробудились. Голоса
других спутались в хитросплетённую сеть с немного рыбным, но
вместе с тем свежим запахом моря и сильным бризом, опутывающим
мои пальцы. Сам того не осознавая, я закричал в море. Среди
раскатов оглушающего звука бурения, я так и не услышал, о чём
мечтал.

Затем звук бурения прекратился так же внезапно, как и начался.

Весь мир сделался тихим, словно шум срезали одним идеальным
движением лезвия. Вот так просто. Но мы кричали кто во что горазд:
Тэхён сильно закашлялся, будто подавился, пытаясь в спешке закрыть
рот, чей-то голос сорвался на абсурдно высокой ноте, а последним
услышанным словом было «…пожалуйста!» Сокджина. Мы мигом
закрыли рты. Мгновение никто не двигался. А потом мы все вместе
разразились громким хохотом. Мы держались за животы от смеха и
тыкали друг на друга.

«Давайте здесь сфотографируемся» – предложил Сокджин, и мы

все встали в ряд, а море послужило нам фоном. Сокджин поставил
таймер и подбежал к нам. Щёлк! Этот изнуряюще жаркий день в лучах
раннего летнего солнца запечатлелся в нашей памяти на этом фото.
Путь назад был короче, чем путь к скале. Как раз когда мы подумали,
что прошли половину пути, нам попался наш брошенный зонт, а
вскоре показалась и сама остановка.

«Можно я оставлю фото себе?» – Сокджин достал из сумки

полароид и подписал «12 июня» на обороте. «Твоя мечта, что ты
прокричал, она сбудется». Я посмотрел на него: «Ты знаешь, что я
сказал?» Он лишь молча похлопал меня по плечу и зашагал вперёд.

Сокджин
25 июня 19 год
В классе-кладовке никого не было. Мы никогда особо не
договаривались заранее о встречах, но обычно класс всегда был
набит людьми и гулом голосов. Такая тишина была редкостью. Войдя
внутрь, я заметил растение, стоящее в горшке на подоконнике. Кто мог
принести его сюда? В этой комнате не было электричества и всегда
стоял полумрак. Но здесь, из-за просачивающегося сквозь грязные
окна тусклого света, зелёные листья казались ещё зеленее. Я достал
телефон и сделал пару фоток и, как и ожидалось, они не получились.
Я всегда считал, что фотографии неспособны запечатлеть то, что видит
человеческий глаз.

Подойдя к горшку, я увидел наполовину выглядывающую из-под него

написанную букву «Х». Я поднял горшок и обнаружил под ним
нацарапанную надпись «Цветок Хосока». Я усмехнулся. Я должен был
догадаться. Поставив горшок таким образом, чтобы тот полностью
закрывал надпись, я огляделся по сторонам. Раньше я не замечал
этого, но все подоконники были расписаны граффити и разными
рисунками. Подоконники, стены и даже потолок – всё пестрело
фразами типа «Поступление в колледж или смерть!», признаниями в
безответной любви, датами и бесчисленными едва различимыми
именами. Должно быть, эта кладовка раньше была самой обычной
классной комнатой. Может быть, она видела шеренги учеников,
каждое утро идущих на занятия и каждый вечер уходящих с них. В
начале учебного года ученики, наверное, с шумом заполняли эту
комнату, пустующую на протяжении всех каникул. Некоторых из них
могли быть наказаны за опоздания и прогулы, точь-в-точь как мы. Видел
ли этот класс учителей, прибегающих к насилию, бесконечные тесты и
домашние работы? Были ли здесь ученики, так же как и я, сдающие
своих друзей директору?

Внезапно я задумался: что если на этой стене есть и имя отца? Он

ведь тоже выпустился из этой школы. Он считал, это добавляло
престижа нашей семье – поступать в одну и туже старшую школу и
университет из поколения в поколение. Я просмотрел вдоль и поперёк
каждый столбик с именами и наконец нашёл его имя. Оно было
написано посередине левой колонки, а под ним была начерчена
надпись: Всё началось здесь.
 Глава 3. Конец лета, начало одиночества
Тэхён
20 марта 20 года
Я бежал по коридору и звук моих тяжёлых шагов отражался от его
стен. Я резко затормозил в конце коридора, увидев Намджуна. Он
стоял перед «нашим классом». Наш класс. Так я называл эту ставшую
кладовкой комнату. Значимое место для каждого из нас семерых. Я
тихонько на цыпочках начал подкрадываться к Намджуну, чтобы
неожиданно сбить с него шапку.

«Директор!» – приблизившись к Намджуну примерно на пять

шагов, я услышал призывной голос, доносящийся сквозь слегка
приоткрытое окно нашего класса. Было похоже на голос Сокджина. Я
замер. Сокджин говорит с директором? В нашем классе? О чём? Я
услышал своё имя и имя Юнги и увидел, как Намджун тяжело вздохнул.
Почувствовав наше присутствие, Сокджин распахнул дверь. В руках он
держал телефон. Он выглядел испуганным и взволнованным.

Я спрятался за углом и наблюдал за ними. Сокджин открыл рот, и

было похоже, что он подбирает слова для оправдания, но Намджун
прервал его: «Все в порядке. Должно быть, у тебя была стоящая
причина». Я не мог поверить в это. Сокджин рассказал директору, чем
мы с Юнги занимались последние несколько дней. То, как мы
прогуливали уроки, перелезали через стену школы и ввязывались в
драки. И Намджун говорил, что всё в порядке?

«Что ты здесь делаешь?» – я в изумлении обернулся и увидел перед

собой Хосока и Чимина. Хосок одарил меня взглядом, так и
говорившим, что тот удивлён ещё больше чем я. И, обняв меня за
плечи, втащил меня в комнату. Намджун и Сокджин уставились на нас.
На лице Намджуна засияла улыбка, будто не произошло ничего
необычного. В этот момент я собрался с мыслями. Должно быть, у него
были на то свои причины. Он гораздо более умный, сообразительный и
зрелый, чем я. И это наша комната. Я подошёл к Намджуну и
Сокджину, натянув свою глуповатую улыбку, которую все называли
«квадратной». Я решил никому не рассказывать про разговор, который
мне только что довелось подслушать.

Намджун
15 мая 20 год
 Я пересёк класс-кладовку, ставшую будто бы убежищем для нас
семерых, по пути приводя в порядок стулья. Я поднял опрокинутую
парту и ладонями стёр с неё пыль. Сегодня был мой последний день в
этой школе. Две недели назад моя семья решила переехать. У отца
случились «осложнения», заплатить за которые мы были не в состоянии.
Оплата аренды квартиры была просрочена уже как несколько
месяцев. Помощь от соседей и плата за мою подработку на заправке
не могли покрыть всех этих расходов. Мы должны были уехать прежде,
чем полностью разоримся.

Я сложил лист бумаги пополам, положил его на парту и взял в руки

карандаш. Я понятия не имел что написать. Шли минуты. Пока я
рисовал каракули на бумаге, стержень карандаша сломался. Я
должен выжить. Вот что я, сам того не замечая, написал прежде, чем
чёрные осколки графита рассыпались по листу.

Я скомкал листок, убрал его в карман и встал. В воздух поднялось

облако пыли, как только я отодвинул парту. Прежде чем выйти из
комнаты, я подышал на окно и написал три слова. Никакое
прощальное послание не смогло бы до конца раскрыть другим все
мои чувства. И в то же время было и не нужно никакого прощального
послания, чтобы меня поняли. «Мы увидимся снова» – скорее желание,
чем обещание.

Чонгук
25 июня 20 год
Я мягко прошёлся по клавишам пианино, и на пальцах осталась
пыль. Тогда я надавил сильнее, но всё равно оказался не в силах
заставить их звучать так, как они звучали у Юнги. Он уже две недели не
появлялся в школе. Ходили слухи, что его в конце концов исключили.
Хосок ничего не говорил, а я и не спрашивал.

В тот день, две недели назад, мы с Юнги были единственными, кто

сидел в классе, когда в него вошёл учитель. Это был день открытых
дверей. Мы пришли туда не намеренно, нам просто не хотелось
оставаться в своих классных комнатах. Юнги даже не оборачивался и
всё продолжал играть. Я же лежал на двух сдвинутых вместе партах с
закрытыми глазами. Между Юнги и пианино, казалось, лежала
пропасть – так они не подходили друг другу, но между тем были
неразлучны. Я понятия не имел, сколько уже прошло времени. Дверь
вдруг распахнулась с таким грохотом, будто ещё чуть-чуть и сорвётся с
петель. Пианино замолчало.

Я всё продолжал пятиться, пока учитель давал мне одну за другой

пощёчины, а затем я упал. Я сгорбившись сидел и забито выслушивал
летевший в меня нескончаемый поток ругательств. Внезапно учитель
перестал орать. Я поднял голову и увидел, как Юнги встаёт между нами
и отталкивает учителя. А ещё увидел ошарашенный взгляд учителя
поверх его плеч.

Я нажал на клавиши и попробовал подражать мелодии, игравшей

в тот день. Неужели его и правда исключат? Вернётся ли он когда-
нибудь? Он говорил, что уже давно привык к ударам и пинкам
преподавателей. Если бы меня не было там в тот день, пошёл бы он
против учителя? Если бы меня не было там, продолжал бы он играть на
этом пианино?

Юнги
25 июня 20 год
Войдя в комнату, я тут же вытащил конверт, лежавший в нижнем
ящике письменного стола. Достал из него наполовину сгоревшую
клавишу пианино, бросил её в мусорку и лёг на кровать. Я до сих пор
с трудом дышал и не мог унять безумный поток мыслей, роящийся в
голове.

Я вернулся в сгоревший дом лишь раз после похорон.

Посередине когда-то бывшей маминой комнаты громоздился скелет
того, чем раньше было пианино. Я повалился на пол. Лучи
послеполуденного солнца на миг проникли сквозь окно и тут же
исчезли. Я поднял голову и увидел несколько валяющихся в отдалении
клавиш. Каким же нотам они соответствовали? Сколько раз её пальцы
касались этих клавиш? Я поднялся и положил одну из них в свой
карман.

С тех пор прошло четыре года. Дом был погружён в тишину.

Тишину, сводившую меня с ума. Было начало одиннадцатого, а значит,
отец уже лёг спать. Всё и вся в этом доме должны были соблюдать
тишину, когда он шёл в постель. Таков был закон. Но эта гробовая
тишина была не по мне. Точно так же не был я знаком и с понятием
пунктуальности или следованием правил. Тем ещё невыносимее была
для меня жизнь в этом доме. Но всё же я получал от него карманные
деньги, делил с ним ужин и сносил его оскорбления. Иногда я словно
бросал ему вызов, попадая в неприятности, но у меня недоставало
мужества покинуть его, сбежать и обрести настоящую свободу.

Я достал клавишу из мусорки под столом. Из открытого мною окна

подул ночной воздух. В голове одно за другим в быстрой
последовательности прокручивались события этого дня. Я изо всех сил
швырнул клавишу в окно. Прошло уже две недели с тех пор, как я
последний раз был в школе. Мне сказали, что я исключён. Меня могут
выгнать из дома, даже если я захочу остаться. Я не услышал, как
клавиша ударилась о землю. Теперь я никогда не узнаю, какую же ноту
она издавала. Она больше не зазвучит. И я никогда вновь не сяду за
пианино.

Сокджин
17 июля 20 год
Пронзительная трель цикад оглушила меня, как только я вышел из
здания школы. Школьный двор был полон смеющихся, играющих и
гоняющих по нему ребят. Начинались летние каникулы, поэтому все
были в радостном волнении. Я проложил себе путь прямиком через
толпу и, смотря под ноги, устремился вперёд. Всё, чего мне сейчас
хотелось, так это уйти отсюда.

«Сокджин!» – передо мной выпрыгнула чья-то тень, и я в спешке

поднял голову. Этой тенью оказались Хосок и Чимин. На их лицах, как и
всегда, сияли большие, добродушные улыбки, а в глазах мелькал
озорной блеск. «Ты же не собираешься вот так просто пойти домой в
первый же день каникул, правда?» – сказал Хосок, дёргая меня за
руку. Я пробормотал что-то похожее на «да» и отвернулся.

Случившееся в тот день было недоразумением. Я не знал, что всё

так обернётся. Я не думал, что Чонгук и Юнги окажутся в классе-
кладовке в то самое время. Директор подозревал, что я прикрывал
других. Он грозился рассказать отцу, как плохо я учусь в школе. Я
должен был что-то сказать. Поэтому я и рассказал ему о нашем
убежище. Я думал, там никого не будет. Но это привело к тому, что
Юнги исключили. Никто не знал, что я был замешан в этом.

«Хороших каникул! Будем на связи» – Хосок, видимо, всё прочитал

по моему лицу. Он медленно отпустил мою руку и улыбнулся ещё
добродушнее. Я был не в состоянии ответить, или, скорее, мне было
совсем нечего сказать. Когда я выходил из школьных ворот, в моей
голове всплыло воспоминание о моём первом дне в этой школе. Мы
все тогда опоздали и получили наказание. Но мы были вместе,
поэтому и вместе могли смеяться. Я разрушил все эти созданные
нами общие воспоминания. Когда я решил жить так, как того хотел
мой отец, когда решился отказаться от погони за счастьем – тогда я
переоценил свои силы и попытался прыгнуть выше своей головы.

Хосок
15 сентября 20 год
Мать Чимина пересекла отделение скорой помощи и подошла к
кровати. Она проверила написанное на карточке имя пациента в
изножье кровати и свисающую над изголовьем капельницу и убрала
засохшую травинку с его плеча. Я в нерешительности подошёл к ней и
поклонился. Я чувствовал, что должен рассказать ей, почему Чимин
оказался в больнице и как у него случился приступ на автобусной
остановке. Его мать, казалось, сразу заметила моё присутствие, но
лишь бросила мне отрывистое «спасибо» и отвела глаза, не
дожидаясь моих пояснений.

Так продолжалось до тех пор, пока врачи и медсёстры не начали

перевозить Чимина в другую палату и я не пошёл следом. Его мать
снова взглянула на меня. Она ещё раз поблагодарила и слегка
толкнула моё плечо. Если задуматься, это был и не совсем толчок: она
просто положила руку и сразу отдёрнула. В это самое мгновение
между нами была проведена незримая черта – крепкая и прочная,
словно лёд, черта, не поддающаяся стиранию. Я никогда не смогу
пересечь её. Больше десяти лет я жил в детском доме. Я буквально
ощущал такие границы всеми своими органами чувств, я мог прочесть
их в глазах людей и уловить в атмосфере.

Я в замешательстве отступил и споткнулся. Мама Чимина лишь

безучастно посмотрела на меня. Она была невысокой красивой
женщиной, но её тень – огромной и словно пронизывающей холодом.
Эта громоздкая тень нависала надо мной, пока я, сгорбившись, сидел
на полу отделения. Когда я поднял голову, Чимина нигде не было.

Чонгук
30 сентября 20 год
 «Чонгук, ты же не ходишь туда до сих пор, правда?» Я просто
таращился на носки своих кроссовок. Я отказывался отвечать, поэтому
учитель ударил меня журналом посещений по голове. Но я всё ещё не
сдавался. Речь шла о классе-кладовке, месте, где мы всемером
проводили время. После того, как я впервые ступил в эту комнату, не
было и дня, чтобы я не приходил туда. Другие, должно быть, даже не
догадывались об этом. У них были свои планы, свои заботы на
подработках, и поэтому они не часто заглядывали. Юнги и Сокджин
иногда не показывались днями. В отличие от меня. Я бывал там каждый
день без исключений. Бывали дни, когда кроме меня не приходил
никто. Но в этом не было ничего страшного. Совсем ничего
страшного, ведь эта комната всё так же была там. А значит, рано или
поздно остальные пришли бы – может, завтра, а может, ещё через
день.

«Я знал, что ты связался не стой компанией» – журнал посещений

снова прилетел мне в голову. Подняв глаза и посмотрев на учителя, я
получил ещё один удар. Разум наводнили воспоминания – я вспомнил,
как избивали Юнги. Я стиснул зубы и постарался сдержаться. Я не
хотел врать и говорить, что не ходил туда.

И вот я опять стою перед комнатой. Такое чувство, что стоит открыть
дверь и увидишь их там, увидишь, как они оборачиваются и начинают
жаловаться на то, что меня так долго не было. Сокджин и Намджун
были бы поглощены чтением, Тэхён играл в приставку, Юнги сидел за
пианино, а Чимин и Хосок, должно быть, танцевали.

Но когда я открыл дверь, за ней оказался только Хосок. Он пришёл

забрать то, что осталось из наших вещей. Я застыл на месте, сжимая
дверную ручку. Хосок подошёл ко мне, обнял за плечи и вывел в
коридор. «Пойдём». Дверь комнаты захлопнулась за нами. В тот самый
миг ко мне пришло осознание: те дни прошли и никогда не вернутся
вновь.
 Глава 4. Я должен выжить
Намджун
17 декабря 21 год
Я продолжал замедлять шаг и наконец подошёл к остановке. Над
пригородом, куда даже автобусы заезжают не часто, вставало солнце.
Всю местность покрывал ослепительный снег, сыпавший всю ночь.
Деревья стояли, как огромные скрючившиеся белые звери, словно
сбрасывающие шерсть каждый раз, когда ветер сдувал с них снег.
Даже не оглядываясь назад, я мог с лёгкостью сказать, что был
единственным человеком, оставляющим свои следы на заснеженных
просторах деревни в этот час. Мои ноги уже давно промокли из-за
потрескавшихся подошв на кроссовках. Однажды я услышал
высказывание: «Бог делает нас одинокими, чтобы привести к
Нему» [“Демиан” Герман Гессе]. Но я не был одинок. Я не шёл по пути
к самому себе. Это было сродни отступлению. Я убегал от самого
себя.

Моя семья приехала в эту деревню прошлой осенью. Количество

вещей, которое мы брали с собой, с каждым нашим переездом в
новый город становилось всё меньше. Теперь нам было достаточно
всего-навсего одного фургона. Мы были не в том положении, чтобы
требовать многого от нового местожительства. Существовало только
два условия: первое – больница для папы, а второе – работодатель,
готовый принять на работу без диплома.

Это же место отвечало сразу двум требованиям. Автобус,

ходивший два раза в день, останавливался напротив государственной
больницы, а за городом вдоль речки выстраивалась целая череда
забегаловок. В этих закусочных подавали мясо и картошку фри
вместе с пойманной из этой речки рыбой, а в летние месяцы был
разгар сезона. Из близлежащих городов люди толпами приезжали
сюда на водные экскурсии, а те, кто остановился в зоне отдыха на
горе, как никто другой нуждался в доставке еды. В зимние месяцы,
когда речка замерзала, закусочные готовили консервированную рыбу,
пойманную летом. Тогда, конечно, было не так много туристов как
летом, но спрос на доставку не падал. Я был одним из таких городских
доставщиков.

Конечно, присутствовала и конкуренция. Бóльшая часть семей

кормилась за счёт сельского хозяйства, поэтому, как не трудно
догадаться, они были не очень богаты. Служба доставки была
единственной доступной для мальчишек подработкой в городе.
Владельцы закусочных заставляли нас всё время соперничать друг с
другом. «А разве это не естественно, что я нанимаю тех, кто
производит на меня большее впечатление?» – им было неважно, что
мы ещё несовершеннолетние и что у нас нет водительских прав.
Парни, те, которых взяли на работу до меня, рьяно охраняли свою
территорию. Их было немного, но мне не удалось избежать суровой
дедовщины.

Во время каникул конкуренция ожесточалась. Мы добровольно,

ради соревнования друг с другом, брались выполнять поручения и
выбрасывать мусор владельцев. Их попустительство только
подогревало нас. И всё же, почти неожиданно для нас самих, между
нами возникла своего рода солидарность. Мы были соперниками, но
при этом было между нами нечто вроде симпатии, взаимного
понимания. Если один из нас не появлялся, остальные гадали, что же
случилось. А ещё они напоминали мне о времени, проведённом в
нашем классе-кладовке в школе. Кто-то из них был похож на Юнги, а
кто-то на Чимина. Я не мог отделаться от мысли: встреть я моих
школьных друзей здесь, в деревне, соперничали бы мы и пытались бы
во всём превзойти друг друга? И встреть я этих парней-доставщиков в
школе, стали бы мы друзьями?

Падал сильный снег, когда наше соревнование, территориальные

инстинкты и необычное чувство сплочённости разом достигли
наивысшей точки. А затем вся конкуренция мгновенно утихла. Для
доставки заказов в зону отдыха, располагающуюся в горной деревне,
был просто необходим скутер, но разъезжать на лёгковесном мопеде
по усыпанной снегом горной тропе было опасно. Тропа, ведущая к
этой зоне отдыха, была крутой и извилистой. Доставка пешком даже
не обсуждалась.

В конце концов, в решающем противостоянии сошлись я и Тэхён.

Он был на два года младше меня и жил на окраине возле фруктового
сада. Тэхён не было его настоящим именем. А настоящим было либо
Чонщик, либо Чонхун. Но он напоминал мне Тэхёна. У него не было
этой глуповатой улыбки, и он не открывался любому со своей нежной
наивной натуры. Он, скорее, всегда казался агрессивным, сердитым и
недовольным. Снаружи он больше походил на Юнги, но, как ни
странно, больше напоминал мне Тэхёна.

Я и Тэхён были единственными, кого страшная бедность толкала

пойти на риск и продолжать доставлять заказы до этого заснеженного
горного городка. В тот день всё было так же. Когда после очередного
звонка в закусочную был сделан заказ, я бродил вдоль речки. Кроме
меня никто не объявился из-за прогноза погоды, обещавшего сильный
снегопад во второй половине дня. Тэхён появился через несколько
минут. Но вместо того, чтобы пойти прямиком в закусочную и как
обычно болтать там, он просто плюхнулся на землю около моста и не
двигался. Это был один их тех дней. Тех дней, когда на его лице не было
живого места. Тех дней, когда его глаза были налиты кровью, а одежда
– пропитана ею. Случилось ли с ним что-то? Избивали ли его? Я не
спрашивал.

Пока я ждал, когда приготовится еда, повалил снег. В тот же миг я

почувствовал, как что-то холодное коснулось моей шеи – снег стал
падать всё гуще и гуще. «Ты уверен, что всё будет хорошо?» – высунул
голову хозяин. Тэхён вскочил на ноги, а я повернулся к
нему. «Конечно!» – мы ответили в один голос. «Никогда не знаешь,
сколько же ещё снега выпадет из вот такого неба» – донёсся голос
изнутри закусочной. «Он же только начал падать. Я мигом вернусь».
Владелец с сомнением посмотрел на меня: «Но ты же всё ещё плохо
водишь скутер». Тут подошёл Тэхён, говоря, что он уже много раз на
нём ездил. Владелец щёлкнул языком при виде его лица. «Нет, не ты
сегодня. Иди отдыхай». Я не упустил шанс и прыгнул на мопед. «Всё
когда-то происходит впервые, вот и я сегодня впервые доставлю заказ
по снегу. Вы же знаете, я очень осторожный». Владелец
сдался: «Заходи. Тебе придётся несколько раз съездить туда-обратно,
так что смотри в оба».

Заходя внутрь закусочной, я буквально спиной ощущал

провожающий меня взгляд Тэхёна. Он не спускал с меня глаз, пока я
упаковывал готовую еду и убирал её в контейнер. Это было не похоже
на него. Обычно гордость не позволяла Тэхёну вести себя подобным
образом. Оглянувшись на него, я заметил, что он сделал шаг ко мне,
словно хотел что-то сказать. А затем снова отвернулся. Хозяин всё что-
то втолковывал мне про вождение по снежным дорогам. Я
притворялся, что слушаю, с энтузиазмом кивая головой. Управление
скутером не требовало особой концентрации внимания, умений и
усилий.

Вопреки всему, что я думал, забраться по склону на скутере через

снежный шквал оказалось непростой задачей. Хотя снег ещё не начал
прилипать к дороге, мои нервы были на пределе из-за мечущихся во
все стороны крупных снежных хлопьев. Дряхлый скутер с большим
трудом взбирался по склону. Он будто вцепился в меня. Было холодно,
но с меня градом тёк пот и мои мышцы горели. Через минуту пот
высох и по спине пробежал озноб. Я упорно повторял про себя, что
поднимался и спускался по этой дороге всю осень и до самой зимы и
ничего страшного не приключилось. К тому же, снег не липнет, а на
дороге нет гололёда.

Скутер беспомощно заносило на склоне во время моего третьего

по счёту спуска. Я только начал обретать уверенность в своей
способности успешно маневрировать по снегу. Так как снег шёл не
переставая, а на дорогах почти не было машин, тут и там начали
появляться сугробы. Но в центре дороги всё было более-менее, да и
склон был не таким крутым. Как только мне в голову пришла эта
мысль, у скутера повело заднее колесо по скользкой дороге.
Испугавшись, я со всей силы зажал тормоза. Но не слишком ли
сильно я давил на них? Эта мысль не давала мне покоя. Я думаю, что
помнил слова хозяина про тормоза. Его предостережения, которые я
слушал вполуха, промчались у меня в голове.

На мгновение показалось, что контроль над скутером

восстановлен, но не успел я облегчённо выдохнуть, как колёса снова
начали вилять. При следующем вдохе меня вышвырнуло с сидения.
Скутер будто бы изо всех сил оттолкнул меня, и я сильно ударился о
дорогу. Сам он заскользил дальше, и, должно быть, во что-то врезался –
я услышал громкий звук удара.

Я вскочил на ноги. Я не мог себе позволить проверить, не ранен ли

я и что болит. Я побежал к скутеру, лежащему на боку под деревом с
правой стороны дороги. Он весь был засыпан упавшими листьями.
Когда я поднял его, в глаза сразу бросилась глубокая царапина в
нижней части корпуса. Я вставил ключ зажигания и повернул. Он не
завёлся. По затылку катился пот. Каждый сустав в моём теле болел. Я
был объят страхом. Я никогда не смогу расплатиться за этот скутер.

Я ещё раз повернул ключ, при этом пару раз пнув двигатель. Он
застучал и завёлся так же быстро, как и заглох. Я выругался себе под
нос, закрыл глаза и изо всех сил ударил о землю. Рука, в которой я
держал ключ, не переставая дрожала. Мимо проскользнули лица
родителей и брата. Я поднял глаза к небу и собрался с мыслями, сжал
и разжал кулаки и затем снова повернул ключ.

После нескольких попыток двигатель наконец завёлся. Скутер

ожил, но при этом издавал звуки, похожие на стоны умирающего
животного. Я рухнул на землю. Я был опустошён. Царапина проходила
прямо на уровне глаз. Я вскочил и принялся затирать её носком
кроссовка. Скутер был старым, поэтому уже был покрыт множеством
вмятин и царапин. Может, никто и не заметит.

Выпрямившись, я почувствовал, как лодыжку покалывает от боли.

Только тогда я решил осмотреть и себя тоже. К счастью, серьёзных ран
не было. На левой ноге над лодыжкой был небольшой порез, из
которого сочилась кровь. Бёдра и поясница на следующее утро
должны были болеть, но я уже проходил через это.

Тэхён смотрел на то, как я паркую скутер и захожу в закусочную.

Заметил ли он? Я нервничал, но старался беседовать с владельцем
как можно более непринуждённо. Вскоре поступил новый заказ. Мне
пришлось выезжать прежде, чем я успел согреться.

«Эй..» – Тэхён заговорил со мной, когда я подошёл к скутеру. Он

увидел царапину? Я ответил нарочито громким
голосом: «Что?» Поколебавшись, Тэхён продолжил: «Я хочу попросить
тебя об одолжении» – «Одолжении? О каком одолжении?» Тут зазвонил
мой телефон. Я поднял руку и жестом попросил его прерваться и
отвернулся. Звонила мама. Папа попытался выйти на улицу один и
упал. Она просила меня отвезти его в больницу. Я закрыл глаза. Внутри
меня закипала злость. Я сжал зубы. Я чувствовал, как из области живота
медленно поднимается раздражение. Снежинки, теперь ставшие
заметно больше, падали на лицо. Я поднимался и снова спускался по
этой скользкой дороге, чтобы заработать хоть какие-то гроши. Рана на
ноге ныла, а бёдра жгло. Но я вновь собирался сесть на этот скутер.
Это был единственный шанс заработать эти небольшие деньги
сегодня.

Я мог понять, почему же он попытался выйти один. Это была

последняя оставшаяся у него гордость как главы семейства и его
стремление сохранить своё достоинство как родителя. Но мы не
могли себе позволить такие излишества, стоя перед лицом нищеты.
Достоинство, гордость, чувство справедливости и морали становятся
лишь бóльшим бременем и ведут к ещё большей трате денег. Когда я
открыл глаза, Тэхён в ожидании смотрел на меня. Я протянул ему
ключи.

Когда мы с папой вышли из автобуса после больницы, солнце

давно село. В прошлом крупные снежинки продолжали расти и
теперь превратились в метель. Автобус еле полз. Дорога до больницы
и обратно заняла вдвое больше времени. Я шёл домой, неся папу на
спине, и было некому придержать для нас зонт. Мои волосы были
мокрыми, а руки, державшие папу, онемели от холода.

Я решил передохнуть под дзельквой*, растущей рядом с дорогой

на набережной. Затаив дыхание, я посмотрел наверх. Мне открылась
панорама деревни. Покрытая снегом, она источала спокойствие. Тут и
там из окон домов лился тёплый жёлтый свет. От запаха пропаренного
риса и тушёного мяса у меня разыгрался аппетит. Когда мы вошли в
переулок после моста, собаки принялись лаять. Несмотря на то, что
мы жили здесь уже несколько месяцев, собаки всё равно гавкали на
меня словно на чужака. Мама появилась, как только мы зашли в
дом. «Он нуждается в амбулаторном лечении ещё как минимум три
дня» – я положил отца в его комнате и вышел на улицу. Не было и
намёка, что снегопад в скором времени прекратится. «И почему вы
меня так не любите? Дайте мне хоть понять причину» – закричал я на
истошно лающих собак. На следующий день я узнал, что произошло с
Тэхёном.

*вид дерева, родом из Японии, Кореи, Восточного Китая и Тайваня

Когда я заглянул в закусочную у реки, то увидел, как владелец

разговаривает с полицейским. Я инстинктивно застыл на месте. Я
подумал, что он приехал за мной. Накануне я разбил скутер. Будучи
несовершеннолетним и без прав, я легко мог попасть из-за этого в
неприятности. Может, мне стоит сбежать домой? Но автобус не
появится ещё несколько часов. Да и сбежать отсюда с отцом, пока он
в таком состоянии, просто невозможно.

«Ты слышал?» – это была хозяйка соседней закусочной. Она

рассказала, что это случилось, когда Тэхён ехал вниз по склону после
доставки. Его тело пролежало там больше трёх часов, пока кто-то из
проезжающей мимо машины не нашёл его. Житель той деревни
позвонил владельцу закусочной, но никто не собирался его искать.

Полицейский сказал, что Тэхён был неопытным водителем. Также

он обвинил его в том, что тот поехал без шлема. Я увидел лежащий на
прилавке шлем, который никогда прежде там не видел. Владелец
продолжал заверять полицейского, что он ни в коем случае не
заставлял Тэхёна ехать и даже пытался отговорить его. Это была
правда. Я и Тэхён настаивали, что справимся. В разговор вмешались
все соседи. Это была небольшая деревенька, где все друг друга
знали. Каждый, хоть и по одному-двум обрывкам, хранил в памяти
воспоминания о всяком живущем здесь, будь то первая драка,
сплетни или предательство. Некоторые из таких историй с ним теперь
всплыли наружу. Он жил с матерью и сестрой, отца у него не было.

Мать Тэхёна билась в агонии на скамейке перед закусочной и

причитала. Верните моего сына. Верните моего бедного, бедного
мальчика. Это несправедливая смерть… Сперва соседи пытались
успокоить её, плакали вместе с ней. Но было холодно и солнце рано
заходило. К вечеру его мама осталась одна, а из окон всё так же
доносился запах готовящегося ужина. При каждом дуновении ветра на
растущие по берегам речки деревья, с них комьями падал снег. А она
всё сидела там, посреди всего этого.

Я увидел её, одиноко сидящую там, когда забирал отца из

больницы. Сам того не осознавая, я остановился и вспомнил место
происшествия. Услышав о произошедшем с Тэхёном, я решил
самостоятельно отправиться туда. Моё дыхание превратилось в лёд и
рассыпалось на землю маленькими кристаллами. Его очертания,
выведенные белым на дороге, были еле видны. Я остановился у его ног.
Вокруг кружили мокрые листья, и на земле ещё остались сероватые
следы хлористого кальция*. Сейчас здесь мог бы лежать я. Если бы я
взял этот заказ, если бы поехал вместо Тэхёна, здесь был бы обведён
мой силуэт. И моя семья могла бы оплакивать меня на лавочке перед
закусочной вместо его семьи.

*хлористый кальций используют в качестве противогололёдного

реагента

Я продолжил идти, когда папа сильно закашлялся. «Намджун» –

позвал меня отец, когда мы вошли в переулок после моста. Только я
замедлил шаг, как собаки принялись лаять. Папа продолжил слабым,
болезненным голосом. Его слова были еле слышны и терялись среди
истошного лаянья. Я сделал вид, что не услышал его.

Прошла ещё неделя. Жизнь в деревне снова пришла в норму.

Мать Тэхёна иногда приходила к закусочной и горько плакала, но
никто не разделял с ней её горе. Люди жаловались на неё сестре
Тэхёна, пока та не уводила мать с собой. Многие утверждали, что это
была самая обычная авария. Я перешёл на работу в другую
закусочную. По сути, мне были поручены все доставки, заказанные из
деревни с зоной отдыха. Последовал ещё один сильный снегопад, и
тропа продолжала то замерзать, то снова оттаивать. Заказы сейчас
текли рекой, но никто не брался за работу доставщика. Я доставлял
пять или шесть заказов в день, поэтому мой доход заметно увеличился.
Я всегда сперва проверял, есть ли на мне шлем и защита, и никогда
не спускал глаз с дороги, держа в напряжении каждый нерв.

Прошлым вечером я доставил свой последний заказ. На тот

момент я и подумать не мог, что он окажется последним, но так
получилось. В любом случае, зона отдыха закрылась на все зимние
месяцы. Когда я поднялся туда, все люди собрались в офисе.
Казалось, они обсуждали продажу объекта. Некоторые лица были мне
не знакомы. Эти незнакомцы, должно быть, только въехали. Пока я
доставал еду и забирал деньги, один из них заговорил о случившемся
с Тэхёном. Другой щёлкнул языком и упомянул, как же опасно
разъезжать на мотоцикле в снегопад. Незнакомец, первый
упомянувший о Тэхёне, предупредил меня, чтобы я был крайне
осторожным. Я поблагодарил его за беспокойство обо мне. Но на
самом деле я так не думал. Если уж его так заботила покрытая снегом
крутая дорога и моя безопасность, то мог бы не заказывать еду сюда.

«Знаете, что на самом деле опасно?» – незнакомец выпалил ответ

прежде, чем я успел закрыть за собой дверь, – «реагент и мокрые
листья, а не сам снег. Ты обязательно заскользишь по ним, если только
не будешь достаточно хорошим водителем. Разве в тот день не шёл
снег? Тогда, он скорее всего…» Его последние слова остались за
закрытой дверью. Я пересёк пустую, мрачную зону отдыха. Я прошёл
мимо тесной закусочной и стойки с местными скидками и
направился к выходу.

Я спускался по ступенькам, каждый раз вставая на каждую двумя

ногами. Хоть температура была ниже нуля, было не так холодно. Ключ
всё ускользал из моих рук, а я безрезультатно пытался повернуть его. Я
сжал и разжал кулак. Старый скутер затарахтел как ненормальный и
наконец завёлся. Я медленно выехал из зоны отдыха. Дорога начинала
петлять сразу за указательным столбом. На большом круге я повернул
направо, проехал по короткому прямому участку и добрался до
другого сворачивающего влево поворота. Это было то самое место,
где сначала заскользил я, а затем разбился Тэхён.

Смотря прямо перед собой, я быстро миновал это место. Я

пытался убедить самого себя, что не отводил взгляда с дороги, потому
что думал о безопасности, но мной двигало лишь чувство вины. Вины за
то, что выжил один. За облегчение, которое посмел почувствовать, став
тем, кто до сих пор живёт. За то, что не дал показания. За то, что не
заступился за его водительские способности и за то, что не признался,
что никогда до этого не видел шлем в этой закусочной. Быть может, я
был просто лицемером, притворяющимся, что его мучает чувство
вины?

Я разбросал тогда мокрые листья на месте, где разбился Тэхён. Я

не хотел, чтобы всё так обернулось, но я был виновен во всём, что
произошло. Это я посыпал дорогу реагентом. С хорошими
намерениями, чтобы дорога не покрылась гололёдом. В сущности, я
сделал это для себя, потому что думал, что тогда я поеду доставлять
следующий заказ и следующий после него. «Знаете, что на самом
деле опасно?» Услышанное мною в офисе прокручивалось у меня в
голове. «Он, скорее всего, наехал на них и заскользил». Если бы я
убрал листья, если бы не посыпал реагент, остался бы он в
безопасности?

Несколько людей уже стояло на остановке в ожидании первого

автобуса. Я кивнул головой в знак приветствия, а затем снова опустил
её. Я старался ни с кем не встречаться взглядом. Вдалеке показался
первый автобус.

Автобус постепенно приближался к остановке. Я зашёл в него

последним, низко опустив голову. У меня не было конкретного плана. Я
просто сбегал. Сбегал от уставшего лица матери. От сбившегося с
пути брата. От борющегося с болезнью отца. От нашего семейного
состояния, неустанно идущего под откос. От моей семьи, требующей
от меня жертвы и послушания. От себя же, пытающегося смириться с
такой судьбой. И, прежде всего, от нищеты. Нищета вгрызается в само
сердце жизни, в её суть. Всё ценное она превращает в незначимое.
Заставляет отказаться от вещей, от которых не следует отказываться.
Заставляет сомневаться, страшиться и отчаиваться.

Прошлым вечером я уехал из зоны отдыха, заехал в закусочную и

вернулся домой. Я не помню, кого встретил, о чём говорил и думал
между всем этим. Всё моё тело и разум словно онемели. Я не мог
сказать, было ли ветрено, было ли холодно, я не чувствовал запахов и
не понимал, с кем виделся. Мой мозг, казалось, замёрз. Я двигался
механически словно зомби, забыв кто я, что я сделал, делаю и о чём
думаю. Тогда меня привел в чувство лай собак в переулке, ведущему к
дому. В тот миг все мои чувства, до этого парализованные, разом
пробудились и бесчисленное множество сцен из моего прошлого
всплыло перед моими глазами: метания с места на место, миг, когда
меня занесло на дороге, я, пресмыкающийся перед хозяином
закусочной и соревнующийся с другими парнями за заказы,
смеющиеся надо мной парни и то, как я смотрю на своих приятелей,
одетых в школьную форму и ждущих автобус. Звук лающих собак и
взгляд их грозных глаз, наполненных ненавистью, добавились к этим
сценам.

Я почти кричал: «Перестаньте! Что вы хотите, чтобы я сделал?» Но я

сдержал себя. В ушах зазвучал голос отца. Его слабый, болезненный
голос. Я подумал о том, что он сказал мне тогда ночью, когда мы
возвращались из больницы…то, что я, притворившись, что не услышал,
на самом деле расслышал ясно как день среди оглушающего лая
собак. То, о чём я думал снова и снова с того дня. То, о чём я пытался
не думать. «Иди, Намджун. Ты должен выжить».

Автобус тронулся в путь до Чонджу, в который прибудет через

несколько часов. Я не оставил записки, когда покинул город год назад.
Теперь же я возвращаюсь в него без предупреждения. Я думал о моих
друзьях. Я ни с кем не поддерживал связь. Я задумывался, чем же они
сейчас занимаются и до сих пор ли они там. Окно было затянуто
инеем, поэтому я не мог ничего разглядеть. Я не спеша вывел на окне
указательным пальцем: «Я должен выжить».
 Глава 5. Что искать, когда сам потерян
Хосок
2 марта 22 год
Мне нравилось общаться с людьми. Сразу после детского дома я
устроился на работу в ресторанчик под названием «Two Star Burger» на
неполный рабочий день. Мне приходилось иметь дело с
бесчисленным количеством людей, постоянно улыбаться и всегда
выглядеть полным энергии. Я любил эту работу. В моей жизни было
совсем не много вещей, которые заставляли меня улыбаться и давали
сил. Я встречал гораздо больше плохих людей, чем хороших. Должно
быть, вот почему я был так счастлив на этой работе. Когда я выдавливал
из себя смех, говорил на тон выше обычного, притворялся весёлым и
жизнерадостным перед клиентами, я и в самом деле менялся.
Посмеявшись, я чувствовал себя лучше, а усердно стараясь как можно
теплее обслужить клиентов, и сам становился добрее. Конечно, были и
тяжёлые дни. Каждый шаг от работы до дома забирал у меня энергию.
Иногда я страдал от издевательств со стороны клиентов. Но в такие
моменты я просто улыбался и смеялся. Смех был источником новых
сил.

Я выпустился из старшей школы в феврале. Но школьный диплом

ничего особо не менял. Он лишь позволял мне работать чуть больше
часов в бургерной. Я заработал чуть больше денег, но их всё ещё не
хватало, чтобы переехать в квартиру получше. С началом нового
семестра ресторанчик наводнили ничего не понимающие новички и
строящие из себя взрослых старшеклассники. Все они были
очаровательными. Когда-то и мы были такими же. Чем сейчас
занимаются другие? Я думал о них время от времени.

Я видел Сокджина в последний раз, когда начинались летние

каникулы. Он будто сторонился меня, поэтому я держал дистанцию.
Позднее я услышал, что он перевёлся в другую школу. Юнги, как
обычно, не отвечал на звонки, и никто не знал, что случилось с
Намджуном. Тэхён, особенно привязанный к Намджуну, в какой-то
момент перестал появляться в школе, и то и дело появлялись
сообщения о том, что его забрали в полицейский участок за
рисование граффити на улицах. Чонгук порой появлялся перед
стеклянной дверью бургерной. Казалось, что он всё время попадает в
драки, потому что его лицо обычно было покрыто порезами и
синяками. Что касается Чимина, в последний раз, когда мы виделись,
его увезли из палаты. Воспоминания о том дне часто посещали меня и
преследовали. Сделал ли я что-то неправильно? Упустил что-то?

На пороге магазина показался следующий покупатель. Я набрал

воздуха в грудь и громко поприветствовал его. Широко улыбнувшись, я
посмотрел в сторону входной двери. Там стоял тот, кого я знал.

Тэхён
29 марта 22 год
Владелец заправки сплюнул и ушёл, а я продолжил лежать,
свернувшись на земле. Он поймал меня, когда я рисовал граффити
на задней стене, и беспощадно избил. Я думал, что уже привык к
избиениям, но, как оказалось, нет.

С недавних пор я начал рисовать баллончиками граффити. Как-то

раз я бездумно побрызгал из кем-то выброшенного баллончика.
Краска ярким жёлтым пятном распылилась на серую стену. Зрелище
получилось каким-то жалким. Тогда я поднял баллончик с другой
краской и распылил его поверх жёлтой. Но так мне тоже не
понравилось. Вскоре я использовал все баллончики. Когда
закончилась краска в последнем из них, я бросил его на землю и
сделал шаг назад. Я дышал с таким трудом, словно пробежал
дистанцию на полной скорости.

Я понятия не имел, что означают цвета на стене. Не знал я и что

именно нарисовал и почему. Но я мог с уверенностью сказать, что в
этом рисунке выразил своё душевное состояние. Я выплеснул свои
мысли на стену. Вначале он показался мне уродливым. И грязным. И
глупым, бесполезным, жалким. Он мне не нравился. Я провёл по
влажной краске ладонью. Я хотел стереть всё это. Слои краски
размазались и смешались между собой, создавая новые сочетания
цветов. Но я не мог стереть их. Я сел и прислонился к стене. Нравился
ли мне рисунок или нет – было не важно. Было не важно, был он
уродливым или красивым. Он просто был частью меня.

Я сел прямо и закашлялся. На ладони остались брызги крови. Чья-то

рука подняла баллончик. Я поднял голову вслед за этой рукой и увидел
знакомое лицо. Это был Намджун. Он протянул руку. Я сидел и
продолжал смотреть на него. Он подтянул меня. Его рука была тёплой.
Юнги
7 апреля 22 год
Я остановился при звуках неуклюжей игры на пианино. Глубокой
ночью посреди пустой строительной площадки в металлической бочке
потрескивал огонь. Я узнал в ней мелодию, которую я не так давно
исполнял, но которую сам не особо хорошо сыграл. Я беспечно
болтался по округе с закрытыми глазами. Я был пьяным, я шатался и
спотыкался. От тепла огня, звуков пианино, ночного воздуха и алкоголя
всё растворилось.

Я пришёл в себя от громкого сигнала. На меня чуть не наехала

машина. Ослепляющий свет фар, поднявшийся от машины ветер,
оставшееся действие алкоголя – моя голова шла кругом. Я услышал,
как водитель выругался. Я хотел было ответить ему, но вдруг понял, что
больше не слышу пианино. Раздавалось лишь потрескивание
пламени, шум ветра и звук проносящихся мимо машин. Почему оно
замолчало? Кто же играл на нём?

Пламя с треском выпрыгивало из бочки и возносилось к тёмному

небу. Я тупо наблюдал за тем, как огонь превращается в пепел и
припадает к земле. Лицо горело от его жара. В тот момент я услышал
звук удара, будто кто-то обрушил кулаки на клавиши пианино. Я
инстинктивно обернулся. Кровь стучала в висках. Кошмар, снившийся
мне в детстве. Этот самый звук я слышал в нём.

Я бросился к музыкальному магазину. Я не управлял своим телом,

оно просто двигалось само по себе. Я чувствовал, будто проходил
через это уже множество раз. Я не уверен, что именно это было за
ощущение, но мне казалось, что я забыл нечто бесценное.

Кто-то сидел за пианино внутри музыкального магазина с

разбитым окном. Хоть и прошло несколько лет, я сразу же узнал его
лицо. Я отвёл глаза. Я не хотел ввязываться в чужую жизнь. Я не хотел
пытаться утешить кого-то, заполняя его одиночество. Я не хотел быть для
кого-то важным. Я не был уверен, что смогу защитить этого кого-то до
самого конца. У меня не было веры в то, что смогу быть рядом с этим
кем-то до самого конца. Я не хотел причинить боль этому кому-то. Я не
хотел, чтобы мне было больно. Когда наступает последний момент,
нам и самих себя сложно спасти, не говоря уже о других.

Я сдвинулся с места. Я хотел развернуться и не оглядываясь уйти.

Но прежде чем сам осознал это, я уже подходил к пианино. Я
услышал фальшивую ноту. Чонгук поднял на меня глаза. Мы увиделись
впервые с тех пор, как я вылетел из школы.

Сокджин
11 апреля 22 год
Я едва успел затормозить, и машина с резким скрипом
остановилась. Отвлечённый другими мыслями, я не увидел, как
переключился светофор. Ученики, одетые в знакомую школьную
форму, уставились на меня через окно машины – они переходили
дорогу. Кто-то смотрел на меня со злостью, кто-то живо смеялся с
друзьями, отпуская шутки, кто-то проходил уткнувшись в книгу, а кто-то
глазел по сторонам, болтая по телефону. Все они создавали
умиротворяющее зрелище.

Когда загорелся зелёный, нетерпеливые машины сорвались с

мест. Те, кто прыгнул на пешеходный переход в последний момент,
заторопились. Я надавил на газ.

Я добрался до поворота на заправку в мгновение ока. Намджун

заправлял машину вдалеке. Руки сжали руль. Я знал, что делать, но это
отнюдь не значило, что я не боялся. Смогу ли я положить конец этой
череде неудач и боли? Не означают ли следующие друг за другом
провалы, что шансов на успех нет? Не значит ли это, что мы должны
сдаться? Неужели счастье для нас – напрасная надежда? Голова
раскалывалась от этих мыслей.

Я сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Лица Юнги, Хосока,

Чимина, Тэхёна и Чонгука одно за другим пронеслись перед глазами.
Я сменил полосу и заехал на заправку. Подошёл Намджун. Я опустил
окно машины: «Давно не виделись!»

Намджун
11 апреля 22 год
Закончив заправлять машину, я развернулся и почувствовал, как
что-то задело мою щёку и упало на землю. Я сделал шаг назад и
посмотрел вниз – у моих ног валялась скомканная банкнота. Я
наклонился и протянул к ней руку. Сидевшие в машине люди
захохотали. Я оцепенел. Сокджин наблюдал за мной издалека. Я не
мог поднять глаза. Что могу я сделать, встретившись глазами с теми,
кто разъезжает на крутых тачках и высокомерно насмехается над
другими? Я должен дать им отпор. Я обязан постоять за себя, ответить
за это несправедливое отношение. Это не было вопросом мужества,
гордости и равенства. Это было нечто само собой разумеющееся.

Но это была заправочная станция, а я был здесь сменщиком. Я был

обязан убирать мусор, летящий из окон машин. Был обязан стоять
здесь и терпеть оскорбления от клиентов. И был обязан подбирать
деньги, когда клиенты бросали их на землю. Я прожил так всю свою
жизнь. Каким бы унижением это не было, я должен был терпеть. Я сжал
кулаки. Ногти впились в кожу.

Я не отрывал взгляд от земли, когда кто-то другой поднял банкноту.

Люди в машине заворчали, что им испортили всё веселье, и уехали. Их
уже не было, но я не поднял головы. Я просто не мог посмотреть в
глаза Сокджину. Он уже понял, каким я был трусом и нищим. Но я не
хотел, чтобы он узнал всю голую правду обо мне. Он просто стоял на
краю моего поля зрения, не подходил ближе и не заводил разговор.

Чонгук
11 апреля 22 год
Моё желание наконец сбылось. Я намеренно наткнулся на
головорезов на улице, и они основательно меня избили. Получая
удары, я громко смеялся, от чего они принимались бить меня ещё
пуще, называя психом. Я прислонился спиной к закрытым ставнями
окнам какого-то магазина и посмотрел наверх. Стояла ночь. На
чёрном небе не мерцало ни звёздочки. На глаза мне попался пучок
травы, растущий рядом с покрытием дороги. Когда дул ветер, трава
припадала к земле. Он так был похож на меня. Я разразился смехом,
чтобы сдержать слёзы.

Закрыв глаза, я увидел перед собой живую картинку: мой отчим

прочищает горло, мой сводный брат хихикает, родственники отчима
отводят взгляд и продолжают пустую болтовню. Они вели себя так, будто
меня там не было, будто моё существование ничего не значило. Мама
волновалась. Я поднял пыль, пытаясь подняться с земли и откашляться.
По животу расходилась боль, словно меня ударили ножом.

Это было заброшенное недостроенное здание с остановленной

когда-то стройкой. Я шёл по установленному на крыше ограждению,
балансируя и широко расправив руки. Я вытянул ногу в пустоту, и тьма
стала проникать сквозь мои пальцы. Красочный пейзаж ночного
города разворачивался подо мной. Неоновые вывески, звуки гудящих
машин и едкий запах пыли – всё перемешалось в беспорядочном
единении в темноте и превратилось в водоворот. Голова закружилась,
и я пошатнулся. Когда я, удерживая равновесие, ещё шире раскинул
руки, меня посетила мысль. Ведь это всё, что нужно, чтобы положить
конец всему. Я наклонился к тёмной бездне. Тьма, до этого
сочившаяся сквозь пальцы, набросилась на меня, словно разом
заглотила всё моё тело целиком. Я закрыл глаза, и беспорядочный
город, шум и страх – всё исчезло. Я затаил дыхание и снова стал
медленно наклоняться. Я очистил мысли. Я ни о ком не думал. Я ничего
не хотел оставлять в своей голове. Я ни о чём не хотел помнить. Это был
конец.

Зазвонил телефон. Я пришёл в себя, словно пробудившись от

долгого сна. Все мои чувства разом вернулись в норму. Я достал
телефон. Это был Юнги.

Юнги
11 апреля 22 год
Я шёл, прислушиваясь к шагам Чонгука, следовавшего за мной.
Вдоль железнодорожных путей выстраивалась череда вагончиков-
контейнеров. «Нам нужен четвёртый с конца» – Хосок сказал, что
встретится с Намджуном и Тэхёном там, и позвал меня. Я сказал, что
приду, но на самом деле не собирался. Я терпеть не мог путаться с
другими, и Хосок знал это. Он и подумать не мог, что я действительно
приду.

Когда я открыл дверь, Хосок сильно удивился. Затем, увидев

Чонгука, вышел к нам, как обычно чрезмерно жестикулируя и со
смесью чувств на лице. Чонгук отвернулся, вероятно, чтобы скрыть свои
разбитые губы. Я прошёл мимо них и зашёл внутрь вагончика. «Как же
давно это было» Хосок, пытающийся обнять Чонгука, и Чонгук,
пытающийся избежать объятий, всё продолжали этот спарринг друг с
другом.

Через некоторое время зашёл Намджун, приведя с собой Тэхёна.

Футболка Тэхёна была порвана. Мы спросили, что произошло, а
Намджун шутливо дал тому щелбан по голове: «Этот парень опять
угодил под арест за свои граффити, и мне пришлось его
вызволять». Тэхён продолжил рассказом о том, как разорвал футболку,
пытаясь убежать от полиции.
 Я плюхнулся в угол и принялся за ними наблюдать. Намджун дал
Тэхёну футболку, а Хосок принёс бургеры и напитки. Чонгук стоял как-
то скованно и смотрел по сторонам. Если подумать, в старшей школе
мы были такими же. В том классе-кладовке все смеялись, наблюдая,
как Намджун пытается вразумить Тэхёна, Хосок суетится, а Чонгук
ходит туда-сюда, будто не зная, куда встать.

Как же давно это было? Я даже не могу вспомнить последний раз,

когда мы собирались все вместе. Что случилось с Сокджином и
Чимином? Я думал над этим, хотя это было на меня не похоже. Я
никогда раньше не был в этом месте, но при этом чувствовал себя
здесь необычайно комфортно. Я выглянул за дверь. Внезапно мне до
безумия захотелось убежать отсюда. После необъяснимого
умиротворения меня захлестнула волна таинственной тревоги. Мои
мысли остановились в той комнате, что стала нашим убежищем в
школе. Тогда мы смеялись и болтали все вместе, но все те дни давно
прошли. Так же закончится и время, проведённое нами здесь. Так есть
ли смысл в этом хорошем, взявшемся откуда ни возьмись чувстве
принадлежности и беспочвенном ожидании?

Сокджин
11 апреля 22 год
Льющийся в узкие окна вагончика свет словно был сигналом.
Сигналом, направляющим нас, когда мы потеряны, сигналом,
указывающим на укрытие, когда нам некуда идти, сигналом,
освещающим настоящих друзей. Я припарковал машину за углом
чуть дальше путей и стал наблюдать, как другие собираются вместе,
следуя зову сигнала. Первым в вагончик вошёл Хосок, следом зашли
Юнги, Чонгук, Тэхён и Намджун. Как же они сейчас выглядят? О чём
говорят? Не то чтобы я не хотел встретиться с ними. Просто это было
только началом. Время ещё не пришло. В один прекрасный день мы
соберёмся все вместе. Мы будем вместе смеяться посреди этого
сигнала. На сегодня это всё, что я сделаю. Я развернул машину.

Намджун
28 апреля 22 год
Я знал, что с Тэхёном что-то творится. Хоть он и притворялся, что у
него всё в порядке, его волнение сквозило в его поведении,
выражениях и голосе, как бы он ни старался это скрыть. И дело было
не в аресте за граффити. Для Тэхёна граффити было игрой, забавой.
Порезы и синяки, время от времени украшавшие его лицо, скорее
всего появлялись от руки его отца, но это так же не было причиной. С
избитым лицом Тэхён вёл себя ещё более возбуждённо, был
необычайно весел и не умолкая болтал.

Тэхён словно был в ночном кошмаре. Я не давил на него, пытаясь

вывести на разговор, а решил подождать, когда он будет готов. Ещё я
сомневался, что подхожу на роль того, кто выслушает его проблемы. Я
старался вести себя как старший брат и притворялся взрослым, но
меня не было там, когда другие проходили через свои самые тяжёлые
времена. Они говорили, что я зрелый взрослый человек, но это была
неправда.

Тэхён напомнил мне, что случилось со мной там, в деревне. Эти

двое, по сути, не имели ничего общего. Я осознавал это и тогда. Но тот
парень напоминал мне о Тэхёне точно так же, как сейчас Тэхён
напоминает о нём. «Я хочу попросить тебя об одолжении». Что за
одолжение это было? Неужели скутер и правда занесло на тех мокрых
листьях? До сих пор ли лают те собаки, надрывая свои глотки? А что с
родителями? Я тряхнул головой. Я встал, чтобы заставить эти мысли
рассеяться. Как только я собрался выйти из вагончика, Тэхён начал
беспокойно вертеться, словно ему снился кошмарный сон.

Тэхён, вздрогнув, проснулся, когда я потряс его за плечи, а я

рассеянно уселся рядом. Он дал волю слезам, ручьями стекающим
по щекам, и заговорил. Он сказал, что Юнги умер, что Чонгук упал с
крыши, а я попал в драку. Он сказал, что уже не раз видел этот сон. Он
был таким живым, что казался реальностью, а реальность казалась
сном. «Не бросай меня». Лицо того парня из деревни наложилось на
лицо Тэхёна. Я не мог заставить себя ответить ему. Не мог заставить
себя сказать, что ему не стоит переживать, потому что я и не
собираюсь уходить.
 Глава 6. Существа с крыльями*
* «“Надежда” – это существо с крыльями» из стихотворения
Эмили Дикинсон

Сокджин
2 мая 22 год
Я так сильно переживал, что у меня онемели пальцы. Я сжал и
разжал кулаки. Что, если я провалюсь? Я проделывал это уже
множество раз, но в каждый из них мне было страшно. Я медленно
сделал глубокий вдох и подумал о Юнги. Должно быть, он, уже пьяный,
одной рукой щёлкает своей зажигалкой, а в другой держит телефон.
Возможно, он лежит на диване, раздумывая над причинами, почему
же ему стоит продолжать жить. Или почему не стоит.

Как Юнги видит мир вокруг и себя? Я задавался этим вопросом

при каждой моей попытке спасти его. Я не мог понять, как он может
продолжать пытаться уничтожить себя? Это не значило, что я сам был в
полном восторге от этой жизни и что каждый мой день был переполнен
радостью. На самом деле меня ничто – даже жизнь и смерть – никогда
не пленяло.

Оглядываясь назад, можно сказать, что я не стал думать по-

другому, когда впервые всё это начал. Получится ли у меня исправить
все ошибки и промахи и спасти всех нас? Я не понимал всей глубины
и всей весомости этого вопроса. Я действительно отчаянно хотел
спасти каждого из нас. Никто не заслуживает смерти, отчаяния,
гонения и презрения. Но что важнее – они были моими друзьями.
Возможно, у нас были свои изъяны и шрамы, мы были сбиты с толку и с
пути. Возможно, мы были никем. Но мы были живы. У нас были дни,
чтобы проживать их, планы, чтобы им следовать и мечты, чтобы
воплощать их в жизнь.

Вначале я не задумывался над всем этим. Я думал, что всё зависит

от того, сколько усилий я приложу, когда выясню, кого я должен спасти
и от чего именно. Так я думал раньше. Я полагал, что могу всё решить
уговорами и изменением ситуаций. Я был таким недалёким и
наивным. Но это было не более чем попыткой спасти собственную
шкуру. После множества проб и ошибок ко мне пришло осознание:
спасти остальных было непросто.
 Справиться с Юнги было нелегко. Я бы сказал даже, с ним было
труднее всего справиться. Он всегда менял время и место, когда и где
попытается совершить самоубийство. Мне пришлось искать к нему
другой подход. Решение, сработавшее в последний раз, в другой –
давало осечку. Только подумав, что я наконец распутал одну загадку,
она тут же вела к другой зацепке.

Сперва мне никак не удавалось понять его причины. После всех

попыток, всё, что я мог предположить, это то, что его душевное
состояние было связано с его внутренним конфликтом. Намджун
угодил в драку из-за тех грубиянов на заправке. Но с Юнги всё было
иначе: у него не было ни какой-то определённой цели, ни какой-то
одной причины. У него было слишком много переменных.

Я пытался представить, что происходит у него в голове. Однажды я

тайком следил за ним часами. Его шаги были опасны и
непредсказуемы. Он шатался по ночным улицам и бросался в огонь.
Иногда он садился на землю и слушал, как откуда-то из подземных
торговых рядов льётся музыка. После ночи такого преследования я
понял, какой безвкусной, тусклой и однообразной была моя жизнь.
Дело не в том, что я завидовал Юнги. То страдание, которое он, должно
быть, терпел, кидаясь из одной крайности в другую, были за гранью
моего воображения. Всё, что я мог, это наблюдать, как он бродит.

Неудача шла за неудачей. Новый слой отчаяния покрывал

предыдущий, не успел тот исчезнуть. Может быть, я и не смогу его
спасти. Мне нужен был рывок, но я не мог его найти. Но в этот момент
впорхнула надежда. Однажды я услышал, что у надежды есть крылья.
Что это крохотная птичка с крыльями.

Птичка влетела в мастерскую Юнги, находящуюся в заброшенном

здании посреди перестроенного района. Давным-давно было принято
решение о сносе этого района, но его так и оставили, когда план о
перестройке заморозился. Птичка влетела через разбитое окно. Юнги
стоял посередине мастерской с зажигалкой в руке. Вся комната
разила бензином. Я стоял прямо за дверью. Я уже был готов вломиться,
как вдруг услышал громкий звук и хлопанье крыльев. Дверь была
приоткрыта, и я заглянул внутрь. Он стоял ко мне спиной.

Птица упала на пол. Она запорхала крыльями в надежде подняться

в воздух, но не смогла. Юнги стоял абсолютно неподвижно и смотрел
на птичку. Мне до сих пор не было видно его лица. Птица билась о
стены комнаты, пытаясь найти выход. Она ударилась крыльями о стену
и стул, и по всему полу разлетелись перья. Юнги просто смотрел на
это. Его рука, державшая зажигалку, повисла в воздухе. Наконец он
опустил её, сел и двумя руками обхватил голову.

Той ночью я зашёл в его мастерскую. Она была просторной, но

при этом пустой. Грязный диван, стул и пианино – всё, что там было. По
всему полу валялись скомканные листы бумаги. Должно быть, он
пытался разжечь огонь. На некоторых из них виднелись нацарапанные
ноты и тексты песен.

Я посмотрел по сторонам и нашёл существо с крыльями. Птичка

забилась за пианино, на её крыльях осталась засохшая кровь. Она
замерла и вся съёжилась от страха, когда я подошёл. По полу были
размазаны крохотные капли крови. Перед пианино стояла вода и были
разбросаны хлебные крошки.

Я сделал шаг назад. Даже если я сейчас выпущу её наружу, она

не сможет взлететь. Как долго будут заживать раны? Будет ли Юнги в
целости и сохранности, пока она здесь? Потом меня осенило: Юнги
видимо остановился из-за неё. Из-за этой маленькой раненой птички.
Хрупкого существа, не способного защитить и спасти себя. Крохи,
доверившей свою жизнь Юнги.

После случившегося в этот день, ко мне пришло осознание. Если

все эти переменные, связанные с его попытками суицида, сидят в нём
самом, то почему бы не вытянуть хотя бы одну из них? Я должен был
найти нужную цель и создать нужную ситуацию. Переменную, которая
могла бы дать Юнги причину не разрушать себя. Кого-то, кто смог бы
разделять его шрамы и желания. Я не был этим «кем-то». «Это нельзя
осуществить в одиночку». Я с болью осознал полное значение этих
слов, которые услышал вскоре после того, как это всё началось.

Я понял, что у Чонгука был тот же взгляд, что и у Юнги, когда

Намджун сказал мне: «Чонгук до сих пор хранит это фото». Он имел в
виду фотографию, которую мы вместе сделали на пляже в старшей
школе. Было похоже, что он хотел дать мне понять, что Чонгук до сих
пор думает обо мне, но мне тогда вспомнилась совершенно другая
сцена.

В тот день, когда мы пошли на поиски скалы, исполняющей

желания, мы смеялись, ныли и играли под палящим солнцем. И,
подавленный из-за исчезновения скалы, я прокричал свою мечту,
которую сам не слышал, морю.
 В тот момент я увидел, как Чонгук кричит что-то Юнги. Я не мог его
услышать, но чувствовал, что этот вопрос был важен Чонгуку. Что же он
спросил у Юнги? Почему у него? Тогда я даже не задумался над этим.
Юнги не был таким весёлым как Хосок, таким дружелюбным как
Чимин и не таким надёжным как Намджун. Но именно Юнги спас
Чонгука. У этих двое был один и тот же взгляд.

Было несложно отправить Чонгука Юнги. Чонгук был одинок и в

школе, и дома. После школы ему было некуда идти, поэтому он часто
проводил время в бургерной Хосока или бродил вокруг вагончика
Намджуна. Я закрыл дверь вагончика и сделал так, что Хосок ушёл с
работы раньше, чем зашёл Чонгук. После недолгих скитаний он
наконец направился к мастерской Юнги. Казалось, у него были
смешанные чувства. Стоит ли мне заходить? А что, если он посчитаем
меня надоедливым? На его лице читались ожидание и страх. С того
дня он каждый день приходил в мастерскую. Поначалу Юнги прямо
говорил ему уходить, но на самом деле он так не думал.

Вскоре показалась тень. Это был Чонгук. Я зарылся поглубже в

сидение машины. Они ещё не знали, что я приехал. Знал только
Намджун, которого я встретил на заправке. Он сказал, что все будут
очень рады, но я отказался встречаться с остальными. Я ждал
подходящего момента. Я должен был ждать, пока мы все не окажемся
вместе.

Может быть, мы все были связаны друг с другом невидимыми

нитями, таким образом поддерживая друг друга. Было непросто
проследить всю эту сеть нитей, образующую своеобразный
запутанный лабиринт. Когда я разбирался с одними нитями и
узелками, другие части обрывались. Когда одна нить натягивалась
слишком сильно, всё рушилось в мгновение ока. Я должен был
соединить точки, одну ниточку с другой, при этом пристально
наблюдая за остальными и заставляя их спасать друг друга, не
осознавая этого.

Чонгук встал перед мастерской Юнги и заглянул на второй этаж.

Выглядел он не очень весёлым. За прошедшие десять дней Юнги
прошёл через трудное время: он сильно пил и изводил себя. Я втолкнул
Чонгука в самую бездну его агонии. Должно быть, Чонгук не мог
выдержать страдания Юнги. Однажды он бросил Юнги и тот бросился в
пламя. Но по жестокому стечению обстоятельств, он не умер. Чонгук
так и не простил себя за то, что не смог помешать ему.
 Чонгук уже как десять минут был в мастерской. Из окна второго
этажа послышался звук разбитого стекла, и Юнги, с разбитыми губами
и шатаясь, появился в дверях здания. Он поспешил вниз по дороге. Я
посмотрел в окно на втором этаже. Чонгук, скорее всего, сейчас
сидит у разбившегося зеркала. Думает, что не мог спасти Юнги.
Думает, что это было безнадёжно.

Я завёл машину, когда увидел, как Чонгук выбегает из здания. Юнги,

должно быть, пошёл в мотель в конец квартала. Я должен оставить
подсказку Чонгуку о его местоположении. Это всё, что я мог сделать. Я
бросил испачканный кровью платок рядом со входом в мотель.

Сидя в машине, я видел, как Чонгук забирается по ступенькам в

мотель. Сегодня утром я оставил на зеркале нашу фотографию,
сделанную на пляже в тот день. Увидел ли Чонгук её? Я не мог знать,
последовал ли он за Юнги из-за этого фото, или он увидел небольшой
лучик надежды и решил, что всё же стоит попробовать, или что-то
другое толкнуло его на это.

Я не понимал до конца, как Чонгук может спасти Юнги. В этот

решающий момент, последний миг для каждого из нас, включая
Чонгука и Юнги, нельзя вмешиваться. Только те, у кого кровоточат
похожие раны, те, кто понимает страхи, мечты, поражения друг друга
и потому видит другого насквозь, могут разделить этот момент.

Я поднял глаза на окно мотеля. Мне было интересно, о чём

говорили Чонгук и Юнги там. И я отчаянно желал, чтобы существо с
крыльями смогло взлететь оттуда в небо.

Юнги
2 мая 22 год
Простыня поймала огонь и мгновенно вспыхнула. Всё грязное и
облезлое исчезло в этом невыносимом жаре. Уже нельзя было
различить затхлый запах, угнетающую сырость и угрюмый тёмный свет.
Осталась только боль. Физическая боль, бурлящая в пламени. Кончики
пальцев словно плавились, покрываясь волдырями. Непроницаемое
лицо отца и звуки музыки рассеялись в воздухе.

Я отличался от него. Папа не понимал меня, а я не понимал его.

Если бы я попытался, получилось бы у меня убедить его? Думаю, нет.
Всё, что мне оставалось, это прятаться, сопротивляться и сбегать.
Временами мне казалось, что я стремился освободиться вовсе не от
него. В такие моменты на меня накатывал страх. Отчего же я тогда
бегу? Что нужно, чтобы сбежать от себя? Всё казалось безнадёжным.

Я подумал, что услышал, как кто-то зовёт меня, но я не повернулся

за голосом. Я не мог дышать. Я не мог двигаться. Но я знал. Это был
Чонгук. Он, наверное, разозлился. Он бы оплакивал меня. Я просто
хотел упасть. Я хотел положить конец дыму, жару, боли и страху. Чонгук
что-то крикнул, но я всё ещё его не слышал. На моих глазах всё
рушилось. Это был последний миг. Я поднял голову. Последним, что я
увидел в этом мире, стала грязная, отрешённая от мира комната,
раскалённое пламя, накатывающий жар и искажённое лицо Чонгука.

Чонгук
2 мая 22 год
Я поднял глаза и обнаружил, что стою перед вагончиком. Открыв
дверь, я зашёл внутрь. Я свернулся калачиком и накрылся всей
одеждой, которую только смог найти. Меня всего трясло от холода.
Было трудно взять себя в руки и лежать неподвижно. Мне хотелось
плакать, но слёз не было.

Картина со стоящим посреди пламени Юнги безостановочно

прокручивалась у меня в голове. Простыня полыхает. Я не могу думать,
я не знаю, что делать. Я никогда не был хорошим собеседником. Я и
свои-то чувства был не в состоянии выразить, что уж говорить про
переубеждение других. У меня навернулись слёзы, в горле встал ком.
Теперь говорить стало ещё труднее. Всё, что я смог произнести,
врываясь в пламя, было: «Я думал, что мы все собирались отправиться
на море вместе».

«Что случилось? Тебе снится кошмар?» – кто-то тряс меня за плечо.

Открыв глаза, я увидел перед собой Намджуна. Меня охватило чувство
облегчения. Он положил руку мне на лоб и сказал, что у меня жар. И
это было правдой. Внутри моего рта будто всё горело, но в то же
время было холодным словно лёд. Голова раскалывалась, а горло
болело. Я едва смог проглотить таблетки, которые мне принёс
Намджун. «Ложись спать. Поговорим позже». Я кивнул. А затем
спросил: «Смогу ли я, когда вырасту, стать таким же взрослым, как
ты?»
 Глава 7. Самый верхний этаж города
Хосок
10 мая 22 год
Моя нарколепсия могла проявить себя в любой момент, в любом
месте. Я без предупреждения падал посреди работы и неожиданно
терял сознание на улице. Я притворялся, что меня это особо не
тревожило, в присутствии тех, кто беспокоился обо мне. И я никому
никогда не говорил, что не могу сосчитать до десяти.

Когда я терял сознание, мне всегда виделись сны о маме. И

всегда они были похожи. Мы с мамой ехали куда-то на автобусе. Меня
переполняли эмоции, мне было весело. Я читал проносящиеся мимо
знаки, смотрел на её профиль и постоянно ёрзал. В моих снах мне
было примерно 7.

Затем мне пришла в голову мысль: мама бросила меня. Мне

было 20, когда я осознал это. Мама всё так же была на сидении
автобуса передо мной. Со спины она выглядела точно так же. Когда я
прошептал «мама», она повернула голову, словно услышала меня. Её
силуэт мерцал на фоне яркого солнечного света, а волосы развевал
ветер точно так же, как в парке развлечений в тот день. Самое
печальное – я знал. Я знал, что очнусь ото сна, если она всё же
повернёт голову и посмотрит на меня.

Я пытался сказать ей, чтобы она не разворачивалась, но голос

обрывался. Тогда я пытался кричать: «Мама, не поворачивайся. Не
поворачивайся». Но она всегда разворачивалась и смотрела на меня.
И в этот самый момент, когда наши глаза уже готовы были встретиться,
всё становилось белым и передо мной появлялся тусклый
флуоресцентной свет с потолка больничной палаты.

Сегодня случилось то же самое. Когда я открыл глаза, первым, что

попалось мне в поле зрения, стал флуоресцентный свет, идущий с
потолка. Меня переодели в больничный халат. Врач сказал, что у меня,
похоже, сотрясение мозга и мне надо сделать более тщательный
осмотр. Я был перемещён в палату на шестерых человек. Я чувствовал
себя обессиленным. Я всегда был без сил, когда приходил в себя.

Чимин
11 мая 22 год
 Меня перевезли в хирургическое отделение примерно две недели
назад. Вначале мне было непривычно видеть, как люди свободно входят
и выходят. Но вскоре я понял, что это была просто другая часть
больницы. Там были пациенты, медсёстры и врачи. Мне назначали
лекарства и делали уколы. В целом, здесь всё было примерно так же,
как и в психиатрическом отделении. Единственным отличием было то,
что в хирургическом отделении был длинный коридор с местами для
отдыха посередине. Но, конечно, было и куда более важное отличие –
я мог свободно разгуливать по всему отделению. Ночью я ускользал из
своей палаты и бродил вокруг. Я прыгал и танцевал в холле для отдыха
и на всей скорости проносился по коридору первого этажа. Такие
простые радости не допускались в психиатрическом отделении.

Однажды, когда я бежал по коридору, со мной произошло что-то

странное. В какой-то момент, пробежав небольшую кухню и
аварийную лестницу, я встал как вкопанный, потому что моё тело без
какой-либо на то причины остановилось. До конца коридора
оставалось ещё каких-то пять шагов, но я замер и не смог сделать ни
шагу дальше. В конце коридора была дверь. Дверь, ведущая во
внешний мир, ведущая за пределы больницы. На ней не было никаких
запрещающих знаков, и никто не собирался останавливать меня. Но я
просто не мог идти дальше. И вскоре я нашёл причину: этот участок
коридора точь-в-точь напоминал психиатрическое отделение. На полу
словно была начерчена линия, перед которой я останавливался и
которая была проведена в том самом месте, где заканчивался
коридор психиатрического отделения.

В психиатрическом отделении меня называли хорошим ребёнком.

У меня иногда случались припадки, но в целом я был послушным. Я
улыбался и продолжал лежать, никем не замеченный. Я знал, где
заканчиваются мои границы. Холл психиатрического отделения я мог
пройти ровно за 24 шага. Впервые меня госпитализировали, когда мне
было 8. Я плакал и требовал, чтобы меня отпустили домой с мамой,
повиснув на железной двери в конце коридора. Я отчаянно пытался
открыть дверь, пока не прибежали медсёстры и не вкололи мне
успокоительное. Какое-то время после они напрягались каждый раз,
когда я выходил в холл. Теперь же никто не обратит на меня внимание,
даже если я брошусь по коридору и добегу до двери. Я уже знал, что
дверь всё равно заперта. Я просто продолжал бегать до двери и затем
возвращаться. Я больше не умолял их открыть её и не рыдал.

Но мир полон людей более ненормальных, чем я. Они без конца

держали и трясли дверь. Их сдерживал персонал, им делали уколы и
привязывали к кроватям. Если бы они вели себя хоть чуточку послушнее,
то их жизнь могла бы стать куда комфортнее. Но эти идиоты даже не
догадывались об этом.

Я не был таким с самого начала. В первые дни я так же терял

сознание от успокоительного, силой вкалываемого мне медсёстрами,
и меня ловили, когда я пытался сбежать из больницы. Я звал маму и
рыдал так неистово, что срывал голос. «Я не болен. Теперь со мной всё
в порядке. Прошу, приди и забери меня!» Я не спал несколько ночей,
но мама всё не приходила.

Когда меня забрали в больницу из Дендрария Цветов и Трав, где я

лежал без сознания, мои родители не задали мне ни единого
вопроса. Они просто игнорировали тот факт, что там я упал в
обморок. Так же было и когда у меня начались припадки. Они
госпитализировали меня, затем через некоторое время выписали и
перевели в другую школу. Семейная репутация очень многое для них
значила, а ребёнок с психическим расстройством был неприемлем.

Я не стал хорошим ребёнком в одночасье. Не было и какого-то

драматического события или запоминающегося случая. Я просто
переставал верить в себя шаг за шагом, медленно, как растёт ноготь.
В какой-то момент я перестал плакать и рваться на волю. Перестал
бросаться к двери в конце коридора.

Я посещал школу в промежутках между пребыванием в

больницах, но всегда знал, что рано или поздно снова буду отправлен
обратно. Я оживлялся, когда смотрел на небо и наслаждался
ароматом каждого сезона. Но я старался не держать их в памяти, ведь
их все равно у меня заберут. Как и друзей. История с психическим
расстройством никак не помогала мне в делах дружбы.

Было лишь одно исключение. Я встретил группку людей, которых

мог называть настоящими друзьями. Это было почти два года назад. Я
старался не вспоминать их, но никак не мог не думать о тех днях. Мне
пришлось расстаться с ними, когда я упал без чувств на автобусной
остановке после школы. Последнее, что я помню, это как открывается
окно курсирующего до Дендрария автобуса. В этот момент я
отключился.

Когда я открыл глаза, я уже лежал в больнице. Мама стояла в углу и

разговаривала по телефону. Какое-то время я не мог прийти в себя –
не знал, где нахожусь и как сюда попал. Я посмотрел по сторонам и
увидел окна с металлическими решётками. Затем всё снова
повторилось. Голубое небо, под которым я шёл домой, глупые игры, в
которые мы играли на остановке, приближающийся к нам автобус до
дендрария и ослепительный блеск его окон.

Я закрыл глаза, но было слишком поздно. Передо мной снова

появились главные ворота дендрария. Был день школьного пикника в
первом классе. Я бежал под ливнем, держа рюкзак над головой. Мне
на глаза попался склад. Его дверь была открыта. Липкий, затхлый запах,
звук моего тяжёлого дыхания и скрипучий металлический звук.

Я сел на кровати и заорал: «Нет! Я ничего не помню! Я

забыл!» Прибежала мама, зовя на помощь. Я сильно тряс головой. Я во
все стороны размахивал руками, только бы избавиться от этого запаха,
прикосновения, звука и зрелища. Но воспоминания нахлынули
потоком. Сдерживающая их на протяжении последних десяти лет
плотина рухнула, и каждый миг того дня пронзил мой разум, глаза,
клетки и ногти, словно всё происходило снова. У меня случился
припадок, и мне сделали укол. Лекарство растеклось по моим
сосудам, и я быстро забылся. Я закрыл глаза и хотел лишь, чтобы всё
это оказалось сном и чтобы проснувшись я не смог ничего вспомнить.

Это желание осталось лишь желанием. Вместо этого круговорот

припадков, уколов и вызванных лекарствами снами, в которых я словно
падал со скалы, продолжились. Очнувшись после такого сна, мне
казалось, что всё моё тело покрыто грязью. Грязью, похожей на кровь.
Как бы сильно я не пытался стереть её, запах склада всегда оставался.
Я тёр и тёр, пока не выступала кровь, но я всё ещё чувствовал себя
грязным.

Когда врач обеспокоенно спросил меня об этом, я задрожал и

сперва извинился. Затем повторил, что прошу прощения. Это всё была
моя вина. Пожалуйста, позвольте мне забыть об этом. Потом я
притворился, что ничего не случилось. Я не знал, о чём он говорит. Я
ничего не помнил. Я просто смотрел на врача и улыбался: «Я ничего не
помню». Поверил ли мне доктор на самом деле? Я не был уверен. Но
что было по-настоящему важным, так это то, что я стал хорошим
мальчиком. Моя жизнь в больнице была спокойной. Это место как
нельзя лучше подходило для моего безделья. Я ни к чему не стремился
и не чувствовал себя загнанным, напуганным или одиноким. Так было
до прошлого вечера. До тех пор, пока я снова не встретил Хосока.
 Меня перевезли в хирургическое отделение после того, как я
подрался с одним идиотом, потому что тот всё пытался добраться до
двери в конце коридора, несмотря на запрет медсестёр. Мы оба
пострадали, и нас поместили в разные палаты на пятом этаже
хирургического отделения. Я оказался в комнате на шесть человек. Моя
кровать стояла посередине, а пациенты с обеих сторон частенько
сменялись.

Я проснулся посреди ночи. Пациенту на соседней кровати видимо

снились кошмары, и он не переставая стонал. Слева всё доносились
стоны, и я повыше натянул одеяло. Я был болен, и я устал от ночных
кошмаров. Мне не нужно было это слышать. Какое-то время я пытался
смириться с этим, но его кошмар всё никак не заканчивался. В конце
концов, я встал и подошёл к его кровати. Я коснулся его плеча и
попытался помочь: «Всё хорошо. Это просто сон».

Этим утром я обнаружил, что тем пациентом был Хосок. Я

раскрыл шторы, чтобы взять завтрак, и увидел его, сидящего на
соседней кровати. Казалось, он был рад меня видеть. Был ли я тоже
рад? Может быть, где-то в глубине души, да. Он проводил со мной
много времени и заботился обо мне – новичке, полном чужаке для
всех в школе. А после занятий он проделывал со мной весь этот долгий
путь до дома. Я до сих пор помню дни, когда мы шли до дома с
мороженым в руках. Но он также был тем, кто увидел мой припадок на
автобусной остановке перед тем, как я попал сюда. Он был тем, кто
привёз меня в больницу. Должно быть, он столкнулся с моей мамой. Я
не хотел объяснять ему свою ситуацию.

Я вышел из палаты, не притронувшись к еде. Хосок, похоже, шёл за

мной, но я знал каждый уголок этого места. Он не смог бы меня
догнать. Я бродил по больнице весь день напролёт. С лестницы я видел
остальных, даже Чонгука, когда те пришли навестить Хосока. Они не
сильно изменились.

Весь тот день я поднимался и спускался по лестницам, бродил по

другим этажам, подходил к окну в конце коридора и считал
проезжавшие мимо машины. Я расстроился. Я пропустил все приёмы
пищи, мне негде было присесть и спокойно отдохнуть. Мне досаждало
слышать из своей комнаты раскаты смеха. Я становился злее, потому
что не мог понять, на что же я так злюсь. Я вернулся в палату только
поздно вечером. «А где ты был?» – спросил он вскользь и протянул мне
кусок хлеба.
 Должно быть, всё потому, что я был очень голоден. Хлеб был тёплым
и вкусным. Я не мог не признаться ему во всём. В том, что меня долго
держали в психиатрическом отделении. В том, что меня ненадолго
перевезли сюда и вскоре опять вернут обратно. Что в ближайшем
будущем меня не выпишут. Что, как он сам увидел, у меня случаются
припадки на улице. Что я являюсь потенциально опасным пациентом.
Последнее я не хотел произносить вслух, но подумал, что услышав это,
он не станет меня критиковать.

Минуту он молчал. А затем взял у меня хлеб. «Чимин, не

преувеличивай. Ты разве не знаешь, что у меня нарколепсия? Я могу
отключиться где угодно и когда угодно. И я что, тоже опасен?» – он
откусил кусок от моего хлеба. Я застыл в растерянности, не зная, что
сказать. Потом он добавил: «Что? Хочешь его вернуть?» Он отгрыз кусок
побольше и спросил снова: «Припадки заразны? Нарколепсия вот нет.
Не переживай». Он ни капельки не изменился.

Хосок
12 мая 22 год
Я открыл запасной выход и рванул вниз по ступенькам. Сердце
колотилось в груди. Я определённо точно видел свою маму в
коридоре. Кинув взгляд назад, я увидел, как открылись двери лифта и
оттуда хлынула толпа людей. Мама будто растворилась. Я отчаянно
проталкивался сквозь толпу и тогда издалека увидел, как она идёт к
запасному выходу. Я последовал за ней к аварийной лестнице и,
перепрыгивая через две ступеньки, без передышки преодолел сразу
несколько пролётов.

«Мама!» Мама остановилась. Я сделал ещё один торопливый шаг

по ступенькам. Она развернулась. Ещё один шаг. Постепенно
мамино лицо становилось всё видимее. Затем я поскользнулся, и всё
моё тело подалось вперёд. Я пытался, размахивая руками, сохранить
равновесие, но было слишком поздно. Я зажмурился в испуге, что
покачусь с этой лестницы. В этот момент кто-то сзади схватил меня за
руку и я едва избежал падения головой вниз по ступенькам. Я
обернулся и увидел стоящего за мной испуганного Чимина, но затем
снова повернул голову, не поблагодарив – я слишком торопился.

Я увидел женщину. Она была в полном недоумении, а рядом с ней

стоял маленький мальчик. Она хлопала своими большими глазами.
Нет, это была не моя мама. Она попятилась, закрывая спиной
ребёнка. Я просто застыл на лестнице не в силах сказать и слова и
лишь продолжал смотреть на её лицо.

Я уже не помню, что сказал тогда, чтобы выйти из этой ситуации.

Должно быть, я пробормотал, что извиняюсь или что принял её за кого-
то другого. Если подумать, я даже не спросил тогда Чимина, как он
там оказался. В голове творился полный беспорядок и я не мог
собраться с мыслями. Эта женщина не была моей матерью.
Возможно, я знал это до того, как побежал за ней. Прошло уже больше
десяти лет с того дня, когда я остался один в парке развлечений. Она
наверняка постарела и теперь выглядит совсем иначе, чем той, какой я
её помню. Даже если я снова с ней встречусь, то будет непросто её
узнать. Её лицо практически стёрлось из моей памяти.

Я посмотрел назад. Чимин просто молча шёл за мной. Он сказал,

что не выходит из этой больницы со старшей школы, с того момента,
как я в последний раз видел его в отделении скорой помощи. Когда я
спросил его, хочет ли он выбраться отсюда, он как-то смутился и стал
отпираться. Может, Чимин запутался в сети воспоминаний точно так
же, как и я? Я сделал шаг к нему: «Чимин, давай выбираться отсюда».

Чимин
15 мая 22 год
Прошло уже три дня с тех пор, как Хосока выписали из больницы. Я
не хотел прощаться и поэтому следовал за ним тайком. Пока я
прятался и следовал за ним попятам, он прошёл вдоль всего
коридора, ведущего к этой двери. Он беспечно пересёк линию рядом
с аварийным выходом, там, где я всё время останавливался. Я
наблюдал за ним сзади и, сам того не понимая, замер на этом же
самом месте снова. У меня в запасе было ещё целых пять шагов, но я
не мог сдвинуться с места.

Хосок не спеша протянул руку и легонько толкнул дверь. Через

открывшийся проём он впустил ослепительный солнечный свет и воздух
с улицы. И хоть запах был немного резкий, он освежал. Пейзаж на той,
другой стороне, завораживал. Когда Хосок переступил через порог,
дверь начала закрываться. Я мог бы проскользнуть, если бы побежал
сейчас. Я посмотрел на пол. Ограничительная линия, видимая лишь
мне одному, всё ещё была там.
 Я развернулся, или же чуть было не развернулся, но вдруг кто-то
проходящий мимо задел меня за плечо. Я свалился прямиком на пол.
Не поднимаясь, я поднял голову. Я пересёк черту. Псих пробежал
мимо меня, явно направляясь к двери. Вот кто толкнул меня. Он
отталкивал всех, кто попадался ему, и ни на кого не обращал
внимания. Изо вновь открывшейся двери полился свет. Он выбежал на
улицу. Его преследовала медсестра, но он был быстрее. Дверь снова
начала закрываться. Я вскочил на ноги. Один шаг за линию. Затем ещё
один шаг вперёд. До двери осталось всего каких-то три шага, но я
развернулся – я хорошо знал свои пределы.

Кровать Хосока уже занял незнакомец. Я закрыл глаза, но никак не

мог уснуть. В голове всё крутились слова, которые он сказал мне
перед выпиской: «Чимин, давай выбираться отсюда». Никогда ещё я не
видел у него такого серьёзного выражения лица. Никогда он не
выглядел и не звучал так раньше. Я просто стоял тогда в
нерешительности, не зная, что ответить. Но есть ещё одна причина,
почему я не мог отделаться от этих слов – один произошедший прямо
перед этим случай.

Я ждал лифта на втором этаже, где я проходил физиотерапию. Я

споткнулся во время драки с психом и повредил запястье, которое
никак не заживало. Я становился всё нетерпеливее, ведь
приближалась выписка Хосока, а лифт застрял на девятом этаже.
Когда я уже решил пойти по лестнице, мне послышалось, что кто-то
позвал меня по имени. Этот кто-то стоял перед аварийным выходом в
конце коридора. Я не мог разобрать, кто это был, из-за бьющего из
окна света. Только я сделал шаг вперёд, как фигура тут же выскользнул
через дверь. На мгновение показался его профиль, но я всё ещё не
мог узнать, кто же это. Кто это мог быть? Со странными чувствами, я
направился к аварийному выходу.

Я открыл аварийную дверь и заглянул туда, как вдруг кто-то

пронёсся мимо. Я инстинктивно отпрянул – мы чуть не
столкнулись. «Мама!» – я услышал отчаянный возглас и просунул голову
обратно. Я увидел Хосока, несущегося вниз по лестнице и стоящую у
подножия ступенек женщину. Что здесь происходит? Я ступил на
лестничную площадку прямо в том момент, когда Хосок потерял
равновесие. Я без раздумий бросился вперёд, протянул к нему руки и
поймал. Он пошатнулся от такой резкой остановки, и я чуть было сам
не потерял равновесие.
 Он не произнёс ни слова, пока мы поднимались обратно по
лестнице и шли по коридору пятого этажа. Он продолжал молчать и
весь путь до больничной палаты. А затем он резко остановился и
посмотрел на меня: «Чимин, давай выбираться отсюда». Я не мог
ответить. Тогда он твёрдо сказал: «Я вернусь за тобой». Я ответил: «Через
несколько дней я вернусь в психиатрическое отделение».

Прошло три дня. На следующий день я уже должен был оказаться в

психиатрическом отделении. Я прибрал все свои вещи и лёг. Какое-то
время я ещё ворочался, но вскоре задремал.

Я проснулся от чувства, что что-то упало. Больница была необычным

местом, и здесь сложно было спокойно поспать. Я чувствовал всё
вокруг себя, закрыв глаза, и даже малейший звук не давал мне уснуть.
В комнате стояла кромешная тьма, через открытое окно дул ветерок.
Занавески колыхались от уже спёртого воздуха. Потолок, пол, темнота
и тишина – все они были мне знакомы.

Я собирался включить ночник, но вдруг чья-то рука удержала меня.

Это был Хосок. Я с удивлением сел, а он приложил указательный
палец к губам. «Мы пришли все вместе» – он сказал, что они ждут меня
снаружи и протянул руку.

До сих пор я был погребён под таким количеством страхов: я был

невидимкой для своих родителей, во внешнем мире меня принимали
за беглеца из психбольницы. Безопаснее всего было оставаться здесь
и быть примерным пациентом. Я не был уверен, что смогу
приспособиться там, и в моей голове был миллион причин, чтобы не
покидать больницу.

Хосок не помедлил. Он схватил меня за руку, поставил на ноги и

вручил футболку. Я сам не понял, как выбрался из кровати. В холле
было тихо и спокойно, за стойкой стояла парочка медсестёр. Они все
были поглощены своей работой, но мы всё же были на чеку и
двигались так тихо, как только могли. На пятом этаже нас ждал лифт.
За его открывшимися дверьми стояли Намджун и Сокджин.

Мы приехали на первый этаж и вышли в коридор, как вдруг Хосок

внезапно втолкнул меня в дверь слева. Здесь была зона отдыха.
Обычно в течение дня она была полна пациентов и персонала, но
ночью здесь было тихо, а освещение давал лишь льющийся с улицы
тусклый свет фонарей. Зажглась свеча, и, откуда ни возьмись,
появились лица Чонгука и Тэхёна, а за ними и Юнги. На столе лежали
всякие сладости и банки газировки.

В задней двери показалась медсестра прямо в тот момент, когда я

сделал глоток газировки. Не успел я поприветствовать ребят, как
медсестра спросила, что это мы тут делаем, на что Юнги ответил, что у
нас вечеринка в честь дня рождения. Она зашла в комнату: «Вы все
здесь стационарные больные? Я так не думаю». Я единственный был в
больничном халате. Я неосознанно сжал банку, и алюминиевая
жестянка издала зловещий звук. Хосок положил мне руку на
плечо. «Всё в порядке» – сказал Намджун. «Когда я дам сигнал, просто
бегите» – а это, должно быть, прошептал Чонгук.

Сокджин, уже стоявший перед входной дверью, бросил на нас

взгляд и вышел. Хосок посмотрел по сторонам и выпалил: «Беги,
Чимин!» Мы все бросились бежать. Меня охватило возбуждение, и я
побежал с ними. Тэхён чуть не потерял равновесие и едва не упал,
раскидав при этом в разные стороны всю еду и бутылки с газировкой .
Мы проворно обежали все столы и вывалились в коридор первого
этажа. Громкие голоса и шаги медсестёр всё ещё преследовали
нас. Коридор простилался перед нами прямо как вчера.

Я чувствовал, как колотилось моё сердце, когда пробегал мимо

кухни к аварийной лестнице. Сам того не поняв, я замедлил шаг.
Голову засыпало вопросами. Правильно ли это? Уверен ли я? Ведь
там, снаружи, может быть даже опаснее. Там, возможно, не будет
никого, кто бы поддерживал меня. А здесь будет безопаснее и
удобнее. Мне лучше остановиться на этом месте. Лучше я признаю
свои границы. Лучше я буду хорошим мальчиком.

Моя линия была всего лишь в нескольких шагах от меня. Я

оглянулся. Теперь к погоне присоединились и охранники. Руку,
держащую футболку, била сильная дрожь. Они, казалось, вот-вот
поймают меня. Может быть, у меня не было шансов. «Всё в порядке,
Пак Чимин, беги!» Этот голос подтолкнул меня вперёд. Я сделал ещё
один шаг.

Я пересёк черту. Я подошёл всего на один шаге ближе к двери,

как вдруг всё резко поменялось. Внутри меня всё бушевало, словно я
только что перепрыгнул с одного обрыва на другой. Бросив на пол
больничную одежду и надев футболку, я сделал ещё один шаг к двери.
Каждый шаг давался мне всё быстрее. Стены с обеих сторон
мелькали, дверь стремительно приближалась. Всего пять шагов
отделяли линию и дверь. Для любого другого человека это было
небольшое расстояние всего в каких-то пять шагов. Но я раньше не
осмеливался так далеко заходить. Сейчас я бы впервые пересёк эту
черту сам. Дверь была уже в пределах досягаемости.

Как только я войду в дверь, окружение полностью поменяется,

станет другим, совсем не тем, что меня окружало раньше. Я
отказывался задумываться, что же произойдёт дальше. Я буду думать
лишь о том, как идти шаг за шагом. Я изо всех сил толкнул дверь.
Каждая частичка моего тела соприкоснулась со свежим воздухом.
Здесь не было ни испепеляющего солнечного света, ни свирепого
ветра, каких я себе представлял. Мне хотелось заплакать. Моё
сердцебиение отдавалось во все стороны.

Чимин
16 мая 22 год
Дом Хосока стоял прямо на склоне. Это была комната на крыше
полуразрушенного многоквартирного здания в конце тупика. Тупик вёл
через узкий извилистый переулок, идущий от главной улицы, и вверх по
крутому склону. Там он и жил. Когда мы вошли в комнату, Хосок
похвастался тем, что это был самый верхний этаж города, под ногами
которого лежал весь остальной город. И он был прав. С этой комнаты
на крыше открывался вид абсолютно на всё. Посмотрев прямо перед
собой, я увидел железнодорожную станцию и вытянувшиеся в ряд возле
путей вагончики. А немного дальше стояла школа, в которую мы все
вместе ходили.

Пока я смотрел на школу, в моё поле зрения попала территория за

рекой. Большой жилой комплекс располагался у подножия горы. Там
стоял мой дом. Нет, там стоял дом моих родителей. Я сбежал из
больницы без всякого плана. Должно быть, больница уже связалась с
моими родителями, и они уже разыскивают меня. Пока у меня не
хватало мужества встретиться с ними лицом к лицу, и я не мог пойти
домой. Мне было некуда идти, и в кармане не было ни гроша. Хосок
сказал следовать за ним и привёл меня сюда. Так я и попал к нему
домой.

Я снова взглянул на жилой комплекс. Однажды я должен вернуться

туда. Я должен встретиться с родителями и сказать им, что не
собираюсь возвращаться в больницу. Я сделал глубокий вдох, а Хосок
подошёл ближе и встал рядом со мной.
Хосок
16 мая 22 год
Дома я мог быть самым честным самим собой. Иногда я во всё
горло кричал и пел в открытое окно. Иногда я как сумасшедший
слушал музыку и танцевал. Иногда я в слезах просыпался посреди
ночи. В такие моменты я просто спокойно лежал, уставившись в
потолок. Но дома у меня никогда не было приступов нарколепсии.

Чимин не пошёл домой, уйдя из больницы. Он пришёл ко мне и

теперь смотрел вниз на город, облокотившись на ограждение на
крыше. Он, должно быть, как и я, искал глазами нашу школу,
ресторанчик «Two Star Burger» и сменяющиеся огоньки на железной
дороге. А ещё он, наверное, искал свой дом. Это заложено в наших
человеческих инстинктах – высоко забравшись куда-то или разложив
большую карту, каждый искал на ней свой дом.

Я подумывал спросить его, почему он не идёт домой, но сдался. В

его голове наверняка творился беспорядок, и я не хотел запутать его
ещё больше. К тому же, я мог предположить, почему, основываясь на
том, как повела себя его мама тогда, в отделении скорой помощи. На
самом деле, я редко задавал друзьям вопросы. Мне казалось, что я
уже знал ответы на многие из них. И я не хотел, чтобы им было неловко
или думал, что мои расспросы покажутся им дотошными и
настырными.

Если признаться, мне всегда было любопытно, куда направляются

другие, проходя мимо моего магазина. Но я никогда не выбегал, чтобы
спросить их. Куда шёл Чонгук со своими ранами? Была ли мастерская
Юнги в том направлении? Почему Намджун ушёл из школы? Где Тэхён
впервые научился рисовать граффити? Если подумать, я не очень-то
много знал об остальных.

«Ты нашёл его?» – я подошёл к Чимину и спросил его. «Нашёл

что?» – он звучал озадаченным. «Твой дом». Он кивнул. «Я вырос в
детском доме вот там» – я указал на место за железной
дорогой. «Видишь супермаркет, если смотреть в сторону реки от
заправки, где работает Намджун? Видишь неоновую вывеску в виде
клевера за ней? Детский дом находится слева от неё. Я прожил там
больше десяти лет». Чимин, казалось, гадал, зачем я рассказываю ему
всё это. Мои друзья уже знали, что я вырос в детском доме. Я считал
его своим домом. Я не принуждал себя так думать для душевного
спокойствия – я и правда верил в то, что он был моим домом. Домом
без моей мамы.

«Я должен кое в чём признаться». В том, о чём всё время

лгал. «Моей нарколепсии не существует». Должно быть, поэтому я не
мог никого ни о чём спросить. Не потому, что боялся сделать им
больно, а потому, что у меня не доставало мужества быть честным.
Потому что если я признаю это, я буду должен признать и то, что мне
некого называть «мамой» не только в детдоме, но и на всём свете. Вот,
должно быть, почему я никого из них не расспрашивал об их
проблемах.

Чимин плохо умел скрывать чувства. Его испуганный взгляд говорил

сам за себя. Я не знал, как перед ним извиниться. Он мучился со мной
бесчисленное количество раз и, наверное, даже плакал, когда
впервые увидел мой припадок. «Я делал это не специально. Я просто
не мог принять тот факт, что я могу быть нормальным. Я знаю, в этом
нет смысла. Не могу толком объяснить..»

«Тогда, с тобой сейчас всё в порядке?» – Чимин какое-то время

тихо слушал, потом повернул ко мне голову и задал вопрос. В порядке
ли со мной всё? Я спросил сам себя. Чимин всё ещё смотрел на
меня. Он и не осуждал меня, и в то же время не сопереживал. Я
посмотрел вниз на ярко освещённый город. «Ну, я не знаю. Мы
сможем узнать это как-нибудь попозже. Жду не дождусь, а ты?»Чимин
засмеялся, и я вместе с ним.

Чимин
19 мая 22 год
Я должен был вернуться в Дендрарий Цветов и Трав. Я должен
перестать лгать, что не видел ничего, что там случилось. Настало время
перестать прятаться в больнице и положить конец моим припадкам.
Чтобы сделать это, я должен туда вернуться. Но каждый день я шёл на
остановку,куда приезжал автобус до дендрария, и никак не мог сесть
на него.

После того, как я посмотрел вслед третьему за день автобусу,

неожиданно появился Юнги и плюхнулся рядом со мной. Он сказал,
что пришёл от нечего делать и что ему было скучно. А затем спросил
меня, что я здесь делаю. Я не поднимал голову и ковырял землю
носком кроссовка. Я сидел там, потому что у меня не было
храбрости. Я хотел притвориться, что со мной теперь всё в порядке, что
я знаю достаточно и что я с лёгкостью это преодолею. Но я боялся. Мне
было страшно от того, что я не знал, с чем мне придётся столкнуться,
смогу ли я всё вытерпеть и не случиться ли у меня очередной припадок.

Юнги выглядел расслабленным. Откинувшись назад, он пробубнил

что-то типа «такая хорошая погода» в беспечной манере. Погода и
правда была очень хорошая. Но я был так напряжён, что не мог себе
позволить смотреть по сторонам, не говоря уже о том, чтобы
наслаждаться погодой. Небо было голубым. Иногда дул лёгкий
ветерок. Вдали показался автобус. Он остановился, открылись двери.
Водитель уставился на меня. Я спросил Юнги: «Поедешь со мной?»

Хосок
20 мая 22 год
Я вышел из полицейского участка вместе с Тэхёном. «Спасибо» – Я
живо поклонился и ещё живее произнёс это, но на самом деле я был
не в настроении. Участок был недалеко от дома Тэхёна. Если бы он
жил дальше от него, попадал бы он сюда так часто? Почему его
родители поселились так близко к полицейскому участку? Мир был так
жесток и несправедлив к этому глупому, добродушному и
чувствительному малышу. Я положил руку на плечо Тэхёна и
непринуждённо спросил, не голоден ли он. Он помотал
головой. «Полицейские встретили тебя и угостили ужином?» – я
спросил снова, но он не ответил мне.

Мы оба шли под лучами солнца, но сердце у меня словно было в

ледяных щипцах. Я не мог представить, что тогда чувствовал он, если
даже у меня внутри был холод. Его сердце, наверное, разрывалось на
куски. Осталось ли у него ещё сердце? Сколько мучений он
вытерпел? Я не мог посмотреть ему в глаза, поэтому смотрел вверх.
По слегка пасмурному небу плыл самолёт. Впервые я увидел шрам на
спине Тэхёна в вагончике Намджуна. Но не мог заставить себя
спросить об этом, когда он так широко улыбался, демонстрируя свою
новую подаренную футболку.

У меня не было родителей. Я не помню отца, а воспоминания о

маме оборвались, когда мне было 7 лет. Возможно у меня было
больше открытых шрам и ран касательно семьи и детства, чем у кого
либо. Люди всегда с такой лёгкостью говорят нам, что стоит преодолеть
свои раны, обнять их, принять их как часть своей жизни. Что нам
следует примириться и простить других и жить дальше. Не то чтобы я не
знал об этом. Не то чтобы я не хотел попытаться так сделать. Но эта
попытка не гарантирует успех. Никто никогда не учил меня, как же всё
это осуществить. Мир оставляет нам новые раны до того, как мы
сможем залечить старые. Безусловно, ни один человек в мире не
может избежать этого. И я знал это. Но правда ли нам нужно так
глубоко раниться? Для чего? Почему эти вещи происходят с нами?

«Все хорошо. Я могу пойти один» – сказал Тэхён, когда мы стояли

на перекрёстке. «Я знаю». Я повёл его дальше. «Я и правда в порядке,
смотри, со мной всё хорошо»– он растянулся в улыбке. Я не ответил. С
ним просто не могло быть всё в порядке. Но однажды признав это, он
не сможет этого вынести. Поэтому он игнорировал правду. Это вошло
у него в привычку. Тэхён шёл за мной, натянув капюшон. «Ты правда
совсем не хочешь есть?» – спросил я, когда мы подошли к коридору,
ведущему к его квартире. Он опять растянулся в своей глуповатой
улыбке и кивнул. Я немного постоял, посмотрел, как он идёт к двери и
наконец развернулся. Дорожка, которой шёл он, и дорожка, которой
шёл я, обе были узкими и безрадостными. Он и я – мы оба были
одиноки.

Сокджин
20 мая 22 год
Дом Тэхёна был в одном из самых старых зданий района. Там и
тут содралась краска, а из трещин цементных стен проросла трава.
Место было захудалым. Я дожидался Хосока и Тэхёна в маленьком
парке на холме за этим зданием. С этого склона открывался вид на
наружный коридор в здании на этаже Тэхёна.

Хосок вышел из-за угла, ведущего в переулок. Тэхён шёл за ним.

Его лица было не видно, потому что он сильно натянул капюшон. Они
обменялись парой слов перед переулком. Тэхён, казалось, хочет
отправить Хосока домой, а тот отвечал, что всё в порядке. Хосок
первым двинулся с места. Они оба дошли до фасада здания, не
сказав ни слова. Хосок поднялся по ступенькам и остановился перед
дверью Тэхёна. Он похлопал его по плечу и жестом сказал войти
внутрь. Затем он развернулся и направился к выходу. Тэхён ещё
посмотрел ему вслед, а затем протянул руку к двери.

Я позвонил Хосоку в тот момент, когда Тэхён начал открывать дверь.

После трёх гудков Хосок, стоя посередине коридора, достал телефон.
Тэхён зашёл домой. «Хосок, можешь дать мне Тэхёна?» Хосок
остановился: «Я только что его видел». Я сказал, что собирался поехать
на море вместе со всеми и что он должен позвать с нами Тэхёна.
Хосок засмеялся, сказав, что тот конечно присоединиться. «Но просто,
чтобы знать наверняка, не мог бы ты спросить его и дать мне знать?» –
я поспешно повесил трубку. Было самое время. Сейчас Хосок должен
пойти домой к Тэхёну. Хосок наклонил голову, смотря на экран
телефона и развернулся. А затем он зашёл к нему домой через
открытую дверь.

Тэхён
20 мая 22 год
Я посмотрел на свою ладонь. Из неё сочилась кровь. В том
момент, когда у меня стали подкашиваться ноги и я был готов упасть,
кто-то сзади подхватил меня. Сквозь мутное окно просачивался
солнечный свет. Моя сестра рыдала, а Хосок молча стоял рядом. На
полу как обычно валялась грязная посуда, простыни и всякая всячина.
Отец вышел из комнаты прежде, чем я понял это. Охватившие меня
бесконтрольный гнев и горе, с которыми я бросился на отца, до сих
пор были свежи в памяти. Не знаю, что остановило меня, когда я готов
был уже заколоть отца. Я не знал, как погасить это бушующее во мне
пламя. Я хотел убить себя вместо отца. Если бы я только мог, я бы упал
замертво прямо здесь и сейчас.

Я не мог лить слёзы. Я хотел плакать, плакать навзрыд, пинать и

разрушать всё. Но это всё было выше моих сил. «Прости, Хосок, всё
нормально. Ты иди» – мой голос звучал сухо и спокойно в отличие от
безумств, происходящих в моей голове. Я отправил Хосока домой
против его воли и снова взглянул на ладонь. С неё всё ещё стекала
каплями кровь. Вместо того, чтобы ранить отца, я разбил бутылку об
пол. Она разлетелась на осколки и поранила мою руку. Мир
закружился вокруг меня, когда я закрыл глаза. Мозг заледенел. Что же
мне теперь делать? Как мне жить?

Придя в себя, я понял, что смотрю на номер Намджуна. Теперь я

как никогда отчаянно тосковал по нему. Я хотел покаяться ему в том,
что чуть не убил отца, который привёл меня в этот мир и бил каждый
день. Я чуть не убил его. Нет, я на самом деле убил его. Бесчисленное
множество раз. Я множество раз убивал его в своей голове. Я хочу
убить его. Я хочу умереть. Я не знаю, что делать. Я потерян. Я просто
хочу увидеться с тобой сейчас.
 Глава 8. Самый прекрасный день в нашей жизни
Чонгук
22 мая 22 год
Кто-то потряс меня за плечо, пытаясь разбудить. Когда я открыл
глаза, то увидел, как морской пейзаж заполнил всё окно машины.
Морской бриз веял прохладой, скорее всего потому, что я ещё не до
конца проснулся. Я обхватил себя обеими руками и выполз из
машины. Другие, стоявшие уже далеко на пляже, там, где волны
разбивались о берег, махали мне. За ними простиралось море, а
над морем светило солнце. Вся картина выглядела как фотокадр.

Поднялся ветер и наполнил этот кадр бушующим песком, как раз

когда я поднял руку, чтобы помахать в ответ. Песчаная пыль поднялась с
земли и закружилась в водовороте. Остальные все разом обернулись,
закрыв лица от этого вихря. Я сделал то же самое, зажмурив глаза,
опустив голову и закрывшись рукой. Мы ещё долго стояли так посреди
плеска волн и свиста ветра.

Я пытался раскрыть глаза, но их жгло от песка. «Не три их, так

только хуже сделаешь» – услышав Хосока, я стал медленно моргать.
Море, небо и другие – то появлялись, то снова исчезали сквозь
стоящую перед глазами пелену. Моргнув несколько раз, я
почувствовал, как полились слёзы и жжение утихло. Должно быть, они
смыли песчинки из глаз. Я услышал, как остальные рассмеялись. Они
смеялись надо мной, над тем, как я стоял посреди пустого пляжа и
проливал слёзы.

Не ясно, кто тогда побежал первым. Всё началось как глупая игра.
Я притворился, что гонюсь за другими, потому что те издевались надо
мной. Хосок сорвался с места, спасаясь от меня бегством. Затем к
нам присоединились остальные, гоняясь друг за другом и радостно
смеясь. В какой-то момент мы все начали бежать по прибрежной
дороге. Я бежал позади всех. Я совсем выдохся, вымок, а голова
раскалывалась. Но я не остановился, потому что остальные
продолжали убегать.

Мы все встретились снова, высвободили Чимина из больницы и

вернулись на тот самый пляж. Всё получилось спонтанно. Я просто
сопровождал их, но тем не менее это было очень волнующее для
меня. Может быть, только так безучастно слоняясь, я мог справиться с
этим страшным волнением. Так я поступил тогда, когда мы все вместе
прогуляли школу и пришли на этот пляж в первый раз.

«Да, тогда мы были точно такими же» – сказал Намджун, когда мы

свалились на песок, чтобы перевести дыхание. «Мне кажется, тогда
было так же жарко. А когда это было?» – отозвался Чимин. «12 июня» –
моя хорошая память застала всех врасплох. Я очень хорошо это
запомнил, потому что на фото, которое мы сделали на этом пляже,
стояла дата. Я иногда доставал его и рассматривал. Я никому не
сказал, но в тот далёкий день я почувствовал, что наконец обрёл
настоящую семью. Настоящих братьев.

«Ребята» – я было начал выражать свою благодарность, но

обнаружил, что не нахожу слов. «Что?» – все друг за другом бросились
ко мне и навалились. Такой гурьбой мы прокатились по пляжу, играя,
словно дети.

«Почему сидишь тут один?» – я плюхнулся рядом с Тэхёном,

сидящим в углу песчаного пляжа, вдали от других. Он бросил на меня
взгляд и вместо ответа спросил: «А это стояло там, когда мы были
здесь последний раз?» Он говорил про наблюдательную вышку. «Если
бы она тут была, мы бы туда забрались. Но я такого не припомню». Он
кивнул в знак согласия и продолжил на неё смотреть.

«Пойдём» – кто-то похлопал меня по плечу. Это был Сокджин. Его

лица было не разглядеть, потому что он стоял против света. Может быть
из-за того, что я смотрел на него сверху вниз, сидя на земле, он
выглядел таким высоким. Я поднялся, отряхиваясь. Ноги увязали в
раскалённом песке. Я нырнул в тень Сокджина и шёл так, пиная песок
носками кроссовок и тот, разлетаясь, попадал на его штаны, но он не
оглядывался.

Тэхён
22 мая 22 год
Всё это я видел раньше. Во сне, казавшемся мне слишком живым
и реальным, я видел море, нас семерых и возвышающийся
наблюдательный пункт. Под конец сна я стоял на этой вышке. Все
смотрели на меня. Они были далеко, поэтому их лица было сложно
увидеть. Но я всё же улыбался им. Улыбался так, словно прощался. А
затем я прыгнул.
 «Сокджин?» – услышав Чонгука, я повернул голову и увидел, как
Сокджин забирается на вышку. На самом верху он развернулся к нам.
Казалось, он пытается сфотографировать нас оттуда. Другие
помахали ему, но я не мог. Всё выглядело как последняя сцена моего
сна. Единственным отличием было то, что там, наверху, был Сокджин, а
не я.

В этот момент мне показалось, будто земля ушла из-под ног и моё
тело взлетело в воздух. Я крепко зажал глаза, боясь, что могу рухнуть на
землю. Я не сжимал руку в кулак, но рана на ладони стала нарывать.
Она казалась глубокой, но заживала быстрее, чем я ожидал. Рана
оставила на мне красный шрам, который временами сильно болел.
Болел так, словно меня наказывали. Наказывали за все мои проступки.
Сейчас он болел.

Намджун
22 мая 22 год
«Он всего на год младше меня. Нет, я так не сказал. Я старше. Я
знаю. Но он уже не ребёнок. Пришло время ему самому о себе
позаботиться. Я понял. Понял. Нет, я не сумасшедший. Извини».

Повесив трубку, я опустил взгляд на землю. Мы направлялись в

наше жильё, проведя весь день на пляже. В нашу сторону дул тёплый
ветерок. Моё сердце словно закупорилось и было готово разорваться
в любую минуту. По засыпанной песком и грязью земле строем
маршировали муравьи.

Не то чтобы я не любил своих родителей. Не то чтобы я не

переживал за брата. Я бы стал глух к их просьбам, если бы мог, но я
знал, что никогда не буду в силах сделать это. Я всё это прекрасно
знал. Тогда какой смысл бороться, терять самообладание, огорчаться
и пытаться освободиться?

Вдали кто-то так же, как и я, неподвижно стоял, повернувшись

спиной ко мне. Это был Чонгук. Он однажды сказал мне: «Я хочу быть
таким же как ты, когда вырасту». Я не мог заставить себя признаться,
что я был далеко не взрослым, тем более не тем взрослым, с которого
стоит брать пример. Но тогда казалось слишком жестоким разрушать
его надежды. Я не мог сказать такому столь юному, такому
обделённому доверием, поддержкой и заботой, которых он столь
сильно заслуживал, человеку, что ты не делаешься взрослым, просто
становясь старше и выше. Я хотел бы, чтобы будущее Чонгука было к
нему добрее, чем моё ко мне, но я не мог обещать, что смогу помочь
ему на этом пути.

Сокджин
22 мая 22 год
Я снова посмотрел на остальных. Они отпускали глупые шуточки,
смеялись, болтали и снова хохотали, когда кто-нибудь подскакивал и
начинал танцевать. Я не мог поверить в картину, разворачивающуюся
перед моими глазами. После стольких проб и ошибок мы всё-таки
добрались сюда. Я мечтал об этом так давно и так отчаянно, что всё
это казалось мне невозможным, что этого, казалось, просто не может
быть.

Но мне было не по себе, потому что я должен был кое в чём

признаться. Я продолжал колебаться и не мог набраться храбрости.
Но я больше не мог убежать от всего этого. Если не расскажу им,
никогда не смогу посмотреть им в глаза.

Когда ужин подошёл к концу, я сказал, что хочу кое-что рассказать.

Но они не особо обратили на меня внимание. На меня смотрел
только Тэхён. Несколько дней назад он пришёл ко мне и спросил про
сон, который видел. «Ты ведь знаешь, что это значит, да?» – он требовал
ответа, но я притворился, что ничего не знал. Я сказал: «Откуда мне
знать? Это был всего лишь сон». Тэхён тогда расстроился и отвернулся.

Это была не совсем ложь. Я и правда не знал, почему Тэхёну

снился этот сон. Зато знал, как это было жестоко, поэтому и не мог
рассказать ему правду. Тем более что я знал, о чём он думал. Ему не
обязательно было знать, что то, как он убивает отца, не было сном – это
случалось в реальной жизни, неоднократно. Никто не заслуживает идти
по жизни с такими муками. Я бы не поменял своё решение, даже
если бы это навредило нашей дружбе.

Я отвернул голову, чтобы не встретиться с Тэхёном глазами. Я

закрыл рот, сделал вдох и заговорил в этот раз почётче: «Мне надо вам
кое-что рассказать».Намджун и Хосок уставились на меня, другие
тоже притихли. «Я должен был давным-давно вам рассказать, ещё
тогда, когда мы были в старшей школе..»
 Тэхён прервал меня: «Когда мы были в старшей школе? Когда ты
сдал нас директору? Или когда Юнги вышвырнули из-за этого из
школы? О чём из этого ты собираешься рассказать?» На его лице явно
читалось осуждение.

«Тэхён» – позвал его Намджун, очевидно, чтобы угомонить. Тэхён

сбросил с себя руку Намджуна, не сводя с меня глаз. «Это всё твоя
заслуга». Все молчали. Они были застигнуты врасплох и не знали, что
сказать. Я посмотрел на Юнги. Тэхён был прав. Юнги исключили из
школы из-за меня. Я опустил голову и пробормотал: «Простите». Тэхён
заговорил снова.

Тэхён
22 мая 22 год
«Сокджин, ты сказал всё? Ты ничего от нас не скрываешь?» – я
посмотрел на Сокджина. Он в ответ уставился на меня. Я уже был готов
надавить на него сильнее, когда кто-то схватил меня за плечо, чтобы
остановить. Я знал, кто, даже не оборачиваясь. Это был Намджун. «Не
встревай. И почему тебя это так волнует? Ты мне даже не настоящий
брат» – я чувствовал его взгляд на своём затылке. Я сбросил его руку,
даже не посмотрев на него. И я знал и ещё кое-что – я вымещал на
нём свой гнев.

Направляясь с пляжа к нашей квартире и проходя мимо соснового

бора, я услышал, как Намджун говорит по телефону. Каждое его
слово было верным. Я был всего лишь на год младше его и я не был
его настоящим братом. Я должен сам о себе позаботиться. Но мне
всё же было больно.

«Тэхён, прости, давай лучше прекратим» – подал голос Сокджин.

Это он извинился первым. Намджун же ничего не сказал. Он лишь
стоял и смотрел на меня со злостью в глазах. «Прекратим что? Просто
выкладывай всё, ты же что-то от нас скрываешь». Всё взгляды были
обращены на Сокджина. Его взгляд, казалось, просит нас
остановиться.

«Давай выйдем и поговорим» – Намджун снова схватил меня за

руку. Я пытался стряхнуть его руку, но он усилил хватку, пытаясь вывести
меня наружу. Я сопротивлялся: «Отпусти меня! Какое ты думаешь,
имеешь право? Что ты понимаешь? Ничего ты не знаешь. Думаешь, ты
какой-то особенный, а?»
 Тогда это и случилось. Намджун резко отпустил мою руку, в ответ
на что я запнулся. Или же я запнулся не из-за этого. В тот миг, когда он
отпустил мою руку, казалось, словно связывающая нас цепь
разорвалась посередине. Всё, на что я полагался и что служило мне
опорой, треснуло и раскололось.

Быть может, я надеялся, что он до последнего будет держать мою

руку. Может, я надеялся, что он закричит на меня, чтобы я заткнулся, и в
ярости вытащит на улицу. Может, хотел, чтобы он задал мне хорошую
взбучку, как сделал бы родному брату или кому-то очень значимому,
тому, от кого не отвернёшься.

Но он выпустил меня. Я не мог не ухмыльнуться. Я ухмыльнулся

прежде, чем сам понял это. И выпалил: «Ну и почему так много шума
вокруг этого “быть вместе”? Кто мы вообще друг другу? Мы все
одиноки в конце». В этот момент Сокджин ударил меня.

Чимин
22 мая 22 год
«Нам тоже стоит пойти» – так сказал Хосок. Я просунул голову и
взглянул на нашу квартиру. Повсюду были разбросаны стол, стулья и
посуда. «Чимин, идём».Я спешно закрыл дверь. Они были далеко
впереди меня. Юнги и Хосок шли впереди, за ними следом шёл
Чонгук. Нас было семеро, когда мы впервые пришли сюда, а теперь
нас осталось только четверо.

Когда мы проходили мимо наблюдательной вышки, я посмотрел

наверх. После заката на пляж не попадал свет. Вышка и море
погрузились в темноту, было сложно что-то разглядеть. Раздавались
лишь раскаты бьющихся о берег волн. Я понял, что это было то самое
место. То место, куда мы пришли все вместе, когда впервые
отправились на море. Скала, которая, как говорили, исполняла
желания. Мы кричали во всё горло на этом самом месте, где взорвали
скалу и оставили от неё лишь камни, чтобы построить вместо неё
новую гостиницу. «Чонгук, это было где-то неподалёку отсюда, да?» – я
оглянулся, но он уже убежал гораздо дальше других. Хосок позвал его
вслед, но он, похоже, не услышал. Тогда я понял: Чонгук так же идёт
вперёд по своему собственному пути. Он всегда был позади других и
всегда словно сопровождал других, останавливаясь тогда, когда
останавливаются другие. Я был таким же. Стоя на распутье, я
посмотрел по сторонам. Повернув налево, я попаду на станцию, а
направо – смогу сесть на автобус до дома.

В один прекрасный день я должен буду вернуться домой. Я не мог

вечно избегать этого. Я должен признаться в свой лжи и рассказать всю
правду родителям, даже если они не захотят слушать. Рано или
поздно, но надо же будет начать застёгивать верхнюю пуговицу. Я
увидел, как Юнги свернул налево. «Чимин, давай живей» – Хосок
повернул ко мне голову. «Хосок, я иду домой». Он с озадаченным
видом переспросил: «Домой?» Я кивнул и повернул направо.

Чонгук
22 мая 22 год
Мне казалось, что моё тело парило в воздухе, но в следующую
минуту уже лежало на твёрдой земле. Какое-то время я ничего не
чувствовал. Всё тело казалось таким тяжёлым, что я не мог даже
поднять веки. Глотать и дышать мне тоже не удавалось. Погрузившись в
это полубессознательное состояние, мне становилось всё теплее и
теплее, как вдруг всё тело затрясло. Возникшая из ниоткуда боль и
жажда пробудили мои инстинкты и заставили открыть глаза. Взгляд
поймал нечто мерцающее, глаза будто высохли от засыпавшего их
песка. Сперва мне показалось, что я увидел свет, но это был не он.
Оно было слепящим, большим и расплывчатым и неподвижно висело
в воздухе. Несколько мгновений я ещё вглядывался, пока оно не стало
приобретать черты. Это была луна. Мир был перевёрнут вверх ногами.
Должно быть, моя голова была запрокинута. В другом мире луна тоже
была перевёрнута. Я пытался вздохнуть через вырывающийся кашель,
но не мог пошевелиться. Тело охватил озноб. Всё это пугало меня. Я
пытался шевелить губами, но не мог произнести ни слова. Зрение
продолжало угасать, хотя глаза были открыты. Кто-то задал мне вопрос,
по мере того как моё сознание тускнело.

«Жизнь будет гораздо мучительнее, чем смерть. Ты всё ещё хочешь

жить?»
 Глава 9. После возвращения с моря
Сокджин
13 июня 22 год
После возвращения с моря мы снова зажили своими одинокими
жизнями. Мы будто установили правило – не связываться друг с другом.
Мы лишь смутно предполагали, как дела у остальных, исходя из
уличных граффити, ярких огней заправки и звуков пианино,
доносящихся из полуразрушенного здания.

Вернувшись после неудачной попытки найти Тэхёна, сбежавшего

той ночью, я застал пустую квартиру. В ней не было ничего, только на
полу валялось фото. На нём мы дружно улыбались, стоя на фоне
моря. Это было всего несколько часов назад, но казалось, что прошла
вечность. Неужели мы так долго и упорно трудились, и всё впустую?
Неужели нам суждено вот так разойтись?

Я без остановки проехал заправочную станцию. Однажды мы

встретимся снова. Однажды мы будем смеяться так же, как на этом
фото. Однажды я наберусь наконец храбрости и посмотрю в лицо
самому себе. Но сегодня было не время. Промозглый ветер дул прямо
как в тот день. В этот момент что-то пришло на мой телефон, звук
походил на предупреждение. Вибрация дошла до фотографии,
висевшей на зеркале автомобиля. На экране появилось имя
Хосока. «Сокджин, Чонгук попал в аварию той ночью».

Чонгук
13 июня 22 год
Я услышал слабые голоса и открыл глаза, увидев перед собой
смотрящих на меня Хосока и Чимина. Я заморгал, и их лица то
появлялись, то вновь исчезали. «Ты ранен? Что-нибудь болит?» –
спросил Чимин. «Всё в порядке. Я не ранен». Это была ложь. Авария
была серьёзная, и я чуть не умер. Доктора каждый день
предупреждали коллег, что стоит готовиться к наихудшему развитию
событий. Я пришёл в сознание на десятый день и стал удивительно
быстро восстанавливаться.

«Ты должен был позвонить нам. Кто мы для тебя?» – Хосок словно
обезумел. «Хосок, дело не в этом, я..» – я начал говорить, но не смог
закончить предложение. С тех пор, как я пришёл в себя в больнице, я
всё время о них думал. Если бы я мог хорошо соображать, то сразу бы
набрал им. Но в голове была пустота, а мне было больно.
Успокоительное, которое мне давали, действовало настолько сильно,
что реальность, сны, воспоминания и наваждения – все сплелись
воедино в голове и не давали себя распутать.

Невыносимая боль наконец утихла. Но странные видения,

вспыхивающие перед глазами во время жара или бессонницы, всё
продолжали возвращаться. Я не был уверен, правда ли эти сцены
происходили в моей жизни или же они были лишь путанными
кошмарами, вызванными невыносимой болью. Я не мог доверять
своей памяти. Но я всё ещё не мог наладить с ними контакт. Я не знал,
что сказать или даже как начать разговор. Я просто улыбался им. Или
же пытался улыбаться – моё лицо, должно быть, было перекошено и
выглядело так, будто я вот-вот заплачу.

Хосок
13 июня 22 год
Я вышел из комнаты, потому что почувствовал, как у меня
наворачиваются слёзы. Видеть, как Чонгук говорит, что у него всё в
порядке, было просто невыносимо. Я услышал о том, что с ним
случилось, только днём. Бургерная была набита пешеходами,
ищущими убежище от дождя. Некоторые из них были
одноклассниками Чонгука. «Почему Чонгук больше не
показывается?» – я задал этот вопрос просто так, без причины. После
возвращения с моря я потерял связь со всеми, включая и Чонгука.
Последовал неожиданный ответ: «Ох, его сбила машина, поэтому он
не появлялся» – «Сбила? Он сильно пострадал?» – «Мы не знаем. Он не
был в школе уже сколько, дней двадцать?»

Я тут же ему набрал, но он не ответил. Я хотел было позвонить ему

ещё раз, но решил открыть наш групповой чат. За последние двадцать
дней ни одного нового сообщения. Последнее было написано в тот
день, когда мы были на море. Это произошло тогда? Той ночью, когда
мы все расстались и вернулись домой? Той самой ночью?

Я написал, что Чонгук сильно пострадал и что чем бы вы ни

занимались, это просто смешно не узнать за двадцать дней, что с ним
произошло. Номер рядом с моим сообщением не сдвинулся, значит,
никто не открыл наш чат, чтобы прочитать, что я написал. Наши дни,
проведённые вместе, ничего не значили? Неужели мы были друзьями
только в хорошую погоду? Я разозлился сам на себя, на то, что не
связался с ним раньше и что позволил ему пойти домой одному.
Чонгук не был ребёнком. Но он был самым младшим. Он до сих пор
был просто учащимся.

Я несколько раз прошёлся туда-сюда по коридору и остановился

перед его комнатой. Через приоткрытую дверь я увидел лицо Чонгука.
С ним точно было не всё в порядке. Он был бледнее простыни.
Внезапно ко мне в голову пришёл образ Чонгука, видимый сквозь дверь
нашего опустевшего убежища. Тогда он учился на третьем году в
младшей школе. На его наивном лице лежал отпечаток потери,
словно он понял, что что-то подошло к концу. Не напоминало ли ему
наше существование об этом чувстве потери? Четверо остальных ещё
не зашли в беседу и не прочитали моё сообщение. Я отправил ещё
одно: «Это разочаровывает».

«Ты? Танцуешь?» Когда я вошёл в комнату, Чимин и Чонгук говорили

про танцевальную команду. Чимин сказал, что прошло всего две
недели с тех пор, как он присоединился к команде, и смущённо
отвернул голову. «И правильно, ты всегда был хорошим танцором. Мы
должны прийти и посмотреть, как ты танцуешь».

В этот момент позвонил Тэхён. «Чем ты занимался? Почему раньше

не прочитал моё сообщение?» – я пытался звучать злее, чем был на
самом деле. Тэхён заикался, а по его хриплому голосу было понятно,
что он плачет.

Тэхён
13 июня 22 год
«Как Чонгук?»

Это всё, что я мог сказать. Закончив свою смену в круглосуточном

магазине, я вышел на улицу и увидел, что тут и там – везде были лужи.
Дождь прошёл несколько часов назад. Я заметил это ещё когда
повернулся и посмотрел сквозь стеклянные двери на улицу, после того
как клиент купил себе зонт. В луже виднелось моё отражение. Глаза
застилали слёзы, горло сдавило.

Хосок сказал, что был с Чонгуком и тот выглядит лучше, чем он

думал. Я упал. «Я в порядке» – Хосок, должно быть, передал ему трубку.
Было понятно, что Чонгук притворяется, что с ним всё хорошо. «А ты
как?» – «Беспокойся о себе» – мой ответ прозвучал резко, хотя я не
хотел этого. Чонгук робко засмеялся. «Я приеду прямо сейчас».

Я не смог сдержать обещания. В мгновение ока я добрался до

больницы, взлетел по ступенькам, чтобы не ждать лифта, и бросился
по коридору. Я был уже готов запрыгнуть в комнату Чонгука, как вдруг
застыл на месте. Через приоткрытую дверь я услышал голоса. Говорил
Намджун, Сокджин тоже был там. Я невольно отступил назад.

«У меня всё так же» – сказал Намджун. Это и вправду было так: он
просто продолжал жить своей жизнью. Я свалился на стоящую в
коридоре скамейку. Мимо проходили пациенты в больничной одежде,
некоторые из них были в слезах. Если бы меня спросили, то я, скорее
всего, ответил бы то же самое. Что у меня всё так же. И это было
правдой. Я только и делал, что бегал от дома к магазину. Отец всё так
же пил и временами устраивал скандалы. Свет в квартире был таким
же тусклым, а слив так же часто забивался.

Изменилась лишь одна вещь – кошмары прекратились. Кошмар, в

котором умирает Юнги, падает Чонгук и Хосок сходит с ума от
отчаяния. Если подумать, то он перестал мне являться после той ночи,
когда мы подрались на пляже. И на его место пришёл другой сон: по
лицу Сокджина текли слёзы, голубые лепестки в ночи опали на
асфальт, их затоптали, они были окрашены чьей-то кровью.

Я направился к лифту. Тот поднимался со второго цокольного

этажа. Я оглянулся на палату. Я пока не был готов встретиться с
Сокджином и Намджуном.

Намджун
13 июня 22 год
Я приехал в больничную палату к Чонгуку посреди ночи. С ним,
похоже, всё было в порядке. Он много смеялся и болтал. И я тоже. Мы
говорили о заправке, погоде и обо всём другом, так что нам не
пришлось обсуждать то, что и правда было важно. Чонгук должен был
спросить, но он не спрашивал. Не спрашивал, почему остальные
подрались той ночью на пляже, почему мы ушли и почему не
вернулись. Да и я ничем не отличался. Я тоже не рассказал ему,
почему я, ничего не говоря, ушёл из нашей квартиры и не выяснил,
какие проблемы были между Сокджином и Тэхёном. Мы просто
замалчивали вопросы, которые должны были обязательно задать. На
обратном пути Сокджин спросил меня, всё ли со мной хорошо. «Ты
ведь знаешь, что ещё ни слова не сказал?» Я сказал, что не знаю и
прошу прощения. Сказал, что я в порядке. Около заправки мы
расстались.

Я оглядел ночную улицу перед тем, как войти на заправку. Было

безлюдно. На перекрёстке красный сигнал «Не идите» сменился на
зелёный «Идите». Я пересёк улицу и пошёл вдоль путей. Четвёртый
вагончик с конца. Здесь мы посидели у костра, перед тем как
отправиться к морю. С того дня я впервые пришёл сюда.

Когда я открыл дверь вагончика, в воздух поднялась пыль. Какое-то

время я ещё стоял, не заходя, чтобы глаза привыкли к темноте. Судя по
тому, что я услышал от Чонгука, другие не общались друг с другом.
Никто не сообщал мне новости о Тэхёне, да ничего особо бы не
изменилось. Этот вагончик был единственным местом, где он мог
спрятаться от своего отца. Я знал это, но не заглядывал сюда. Было
достаточно трудно метаться между библиотекой и заправкой, что было
одновременно и правдой, и оправданием. Где-то глубоко-глубоко
внутри я возможно избегал Тэхёна. Я не мог позволить себе бороться с
ним – это было слишком морально выматывающе.

Когда мои глаза привыкли к темноте, я разглядел разные уголки

вагончика. Все они были наполнены воспоминаниями о нас, вместе
идущих по жизни. Я сказал Сокджину, что со мной всё нормально, но,
по правде говоря, это было не так. С Чонгуком, попавшим в аварию, не
могло быть всё нормально. Не могло быть нормальным и то, что
каждый из нас замалчивал произошедшее той ночью. Если бы Тэхён и
Сокджин не подрались тогда, если бы я остался с остальными, если
бы кто-то был рядом с Чонгуком, тогда этого несчастья бы не
случилось.

Но я сказал, что со мной всё в порядке. Я болтал с ним как обычно,

словно во всём этом не было моей вины, похлопывал его по плечу,
говорил скорее выздоравливать. Я сказал это так, словно это было
благословение, или совет, или утешение. Я нисколечко не поменялся.
Я всегда колебался, прежде чем задавать вопросы или принимать
решения на распутье.

Юнги
15 июня 22 год
 Я очнулся от странного сна. Мне показалось, что кто-то постучал в
дверь, но, проснувшись, я уже ничего не слышал. Должно быть, я
услышал это во сне. «Сколько сейчас времени?» Я поднял телефон, но
батарея села. Я подсоединил его к зарядке и встал с кровати. Голова
болела, плечи ломило. Композиция, над которой я работал до
рассвета, прокручивалась снова и снова. Я не спал несколько ночей,
но так и не смог разгадать эти загадочные ноты.

Может, это было потому, что фрагмент проигрывался снова и

снова, но во сне, в котором я бродил в тумане, следуя за еле
слышимым свистящим звуком. Спустя долгое время я приходил в сад
возле жилого комплекса, где среди густых кустов находил клавишу
пианино. Полусожённая клавиша была покрыта землёй и гнилыми
листьями. Я заходил в сад и тянулся к ней. Только я собирался поднять
её, как дома, туман и свистящий звук – всё разом исчезало. В
следующую минуту я уже стоял посреди мастерской. Издалека я
видел, как я же сидел перед пианино с Чонгуком. Он что-то сказал
мне, и я засмеялся. Когда же это было? Я не мог вспомнить точную
дату, но эта сцена отпечаталась в моей памяти ясно как день. Было
множество дней, когда я чётко видел эту картину. Вдруг снаружи
темнеет, я брожу по ночной улице. Я возвращался с пляжа. Я засунул
руки в карманы, когда говорил о работе с Хосоком, и почувствовал
клавишу кончиками пальцев. Сон продолжился так же бессвязно.
Моменты наложились один на другой, и фрагменты воспоминаний
нагромождались в беспорядке.

Я услышал раздавшийся у входа звук удара, как только выключил

музыку. Кто это мог быть? Я открыл дверь, но там никого не было. Я
выпил кружку воды и лёг на диван. Последние несколько недель я
словно лихорадочно кружился на карусели. Всё просто не могло быть
гладко при написании музыки. Сперва было сложно
сконцентрироваться, к тому же я не привык работать с партнёром.

Женщина была прямолинейна и говорила начистоту. Она

врывалась и выбегала из мастерской, когда ей это вздумывалось. Она
никогда не колебалась и не ходила вокруг да около, когда оценивала
мою работу. Она забрала мою зажигалку, когда я попытался закурить
и вместо этого бросила мне леденец. Доставала меня, заставляя
спать и есть. А я не мог спорить с ней, потому что её выступления и
композиции действительно впечатляли, а замечания были точными.

Она провоцировала меня, и я начинал проводить всё больше и

больше времени в своей мастерской. Я потерял счёт дням и стал
просто зависимым от своей работы. Приступив к ней, я мог не спать
всю ночь напролёт, мог не отвечать на звонки и не проверять
сообщения. Мои нервы были на пределе, и я не хотел ни с кем
общаться. Я отключил уведомления от каждого приложения с чатами.
Стал бы я таким же искусным и талантливым, как эта женщина, если
бы не тратил попусту время и продолжал упражняться в музыке? Я
задумался. Я не хотел отставать от неё.

«Очень хорошо, – вот что она сказала вчера вечером, прослушав

незаконченную композицию. Это была додуманная версия прежней
написанной мной пьесы, – действительно очень хорошо». Мне
казалось, что я уже слышал эти слова раньше. Я пытался вызвать их в
памяти, когда она достала гитару. Затем она начала гармонизировать
и играть вариации на эту мелодию. Я сел за пианино и стал
подыгрывать.

«Не забудь, что мы встречаемся в больнице завтра утром» – через

два часа она собрала гитару и встала. Я посмотрел на неё
непонимающим взглядом, от чего она закатила глаза. А затем я
вспомнил: она давала бесплатные концерты в больницах и школах и
на прошлой неделе сказала мне пойти с ней на следующее
выступление. Я тогда правда не ответил, но она сама доработала свой
план. Она сказала, что позвонит мне рано утром и что я должен
убедиться, что возьму трубку.

Когда она ушла, я снова сел за пианино. Было неплохо, но мне всё
казалось, что я упустил что-то важное. Я отчётливо помнил, что, работая
над этой композицией в последний раз, я почти понял, в чём дело. Я
сделал пару изменений, но так ничего и не щёлкнуло. Я встал с
банкетки и почувствовал, как в груди всё сжимается. Возможно я
придавал слишком большое значение этому «чему-то», потому что оно
никак не приходило ко мне. Может, было бы лучше просто немного
доработать эту мелодию и не ждать, когда появится это «что-то». Я
посмотрел в окно. Вставало солнце.

Зарядившийся телефон завибрировал. Она ещё не звонила. Я лёг

на диван. Через несколько минут зазвонил телефон, и на экране
высветилось имя Чимина. Это тотчас напомнило мне сцену из сна,
приснившегося мне прошлой ночью. Дом полыхал. Кто-то спросил
меня: «Внутри кто-нибудь есть?» Я ответил: «Нет, там никого нет». Сцена
сменилась, и я уже сидел у мамы в неосвещённой комнате. Мама
говорила: «Если бы у меня не было тебя…Если бы ты не рождался…»
 Я не знаю, как из мастерской я очутился в больнице. Когда я
пришёл в себя, я понял, что как сумасшедший взбегаю по ступенькам.
Коридор был необычно длинным и мрачным. Мимо скользили
пациенты в рубашках. Сердце билось в груди. Их лица были бледнее
смерти. Они ничего не выражали и казались мёртвыми. В голове я
слышал своё дыхание.

Через приоткрытую дверь я увидел, как Чонгук, одетый в больничную

форму, лежит на кровати. Он, должно быть, спал, но всё выглядело так,
будто он был мёртв. «Он почти умер. Врачи сказали, что это чудо, что
он выжил. Это случилось той ночью, той ночью, когда мы вернулись с
пляжа». Голос Чимина до сих пор звучал в моих ушах.

Я повернул голову. Я больше не мог на него смотреть. Перед

глазами, словно панорама, пронеслось множество картин: пламя,
потрескивающее в бочке на строительной площадке, мамина вечно
не освещённая комната, звуки пианино, идущие из огня, спина
Чонгука, пока тот неумело играет на пианино в музыкальном
магазине, Чонгук, лежащий без сознания на пустой улице и тот страх и
ужас, через которые он, должно быть, прошёл тогда…

Она сказала: «Это всё из-за тебя». Сказала: «Если бы ты не

рождался…» Мамин голос. Или это был мой? Или чей-либо другой?
Меня всю жизнь мучили эти слова. Я хотел верить в то, что это всё
неправда. Но Чонгук лежал здесь. Он лежал в больнице, по которой
пациенты бродят будто живые мертвецы. Если бы я тогда плюнул на
него и пошёл прочь из того магазина, если бы просто погиб тогда в
пламени, ничего бы этого не случилось?

В тот момент в мой разум проникли мелодии, которые та

женщина играла на гитаре. Звук гитары перекрыл треск пылающего
огня, звуки пианино и бесчисленное множество других звуков. Я закрыл
голову и уши руками, но звук гитары только нарастал. Я повернулся и
бросился прочь по коридору. Я врезался в идущих мне навстречу
людей, но у меня не было времени оборачиваться и просить
прощения. Они бросали мне вслед проклятия, но я не оглядывался. Я
должен был сбежать от этого голоса и галлюцинаций. Голова
раскалывалась. Я растерял всю свою уверенность. Спотыкаясь и
шатаясь, я всё же добежал до конца коридора и выбрался из
больницы.

Чонгук
15 июня 22 год
Шум за дверью пробудил меня ото сна. Мне снился странный сон,
но всех его деталей я не помнил. Ночь автомобильной аварии
проигрывалась как запись видеонаблюдения в чёрно-белом цвете. Я
почувствовал, как сердцебиение замедлилось, а потом ускорилось с
невероятной быстротой. Кто-то вкрадчиво зашептал и внезапно
нахлынула боль. В следующую минуту я проснулся, корчась от боли.

Я весь был мокрый от пота. Солнечный свет проникал сквозь окно и

падал мне на лицо. Я вышел в коридор и увидел там привычную
картинку. Я впервые пошёл с костылями. И хоть к ним ещё надо было
привыкнуть, на них было удобнее, чем на инвалидной коляске. Я вышел
наружу через главный вход. Было ветрено. Из-за быстро остывшего
пота по затылку побежал холодок. Сидя в палате, я думал, что на улице
теплее.

Только я сел на скамейку и открыл свой скетчбук, как ко мне

подошёл мой лечащий врач. Он сказал, что я чудом поправился и он
не думал, что это возможно. Похлопав меня по плечу, добавил, что я
теперь живое доказательство чуда.

«Теперь с тобой ничего не случится до конца жизни». Я повернул

голову и увидел стоящую там девушку, которую вчера встретил в
коридоре. Она сказала, что просто в восторге оказаться рядом с
чудом и спросила, как я себя чувствую. Я ответил, что чувствую себя
неплохо.

Я опустил взгляд обратно на альбом. Не успел я опомниться, как

стал рисовать то, что увидел тогда во сне. Воспоминания расплывались
словно сошли с экрана видеонаблюдения. Было сложно
сосредоточиться на рисунке или же на памяти, потому что она всё
время заваливала меня вопросами. Через некоторое время я поднял
глаза. Играла знакомая мне мелодия. Где-то вдалеке кто-то давал
концерт. Я совершенно точно знал эту песню. Юнги иногда играл её у
себя в мастерской. Опираясь на костыли, я подошёл к сцене. На
гитаре висела зажигалка с надписью «Y.K.»

Чимин
3 июля 22 год
С тех пор как Хосок навестил Чонгука, он всегда был в плохом
настроении. Если кто и был в силах связать нас семерых воедино в
«мы», так это был он. Он как защитник заключал в свои объятия и
оберегал «нас». Но внутри себя он не всегда был таким светлым и
радостным, хоть и старался казаться таким для нас. Это было сродни
чувству ответственности. Он инстинктивно считывал раны и боль
находящихся рядом с ним людей и был не в состоянии всех их вынести.
Вот почему он и прикидывался живее и жизнерадостнее, чем был по
натуре.

Даже сегодня Хосок долго сидел в углу танцевальной студии и

затем ушёл, не проронив ни слова. Я присоединился к «Just Dance» и
стал учиться танцевать сразу после того, как вернулся с моря. Хосок
дал мне эту возможность. Я чувствовал себя неловко, встречаясь с
новыми людьми, после такого количества времени, проведённого в
больнице. К тому же он нашёл партнёра по танцам – девушку, с
которой подружился в детдоме.

Она была единственным человеком, способным рассмешить его,

когда он был в таком настроении. Они смотрели в телефон, она что-то
пробормотала, и он посмеялся. «Ага, засмеялся! Засмеялся!» – она
подколола его. Он отвернулся, говоря ей перестать это делать, и снова
засмеялся.

Студия мигом замолкла, как только я выключил музыку. Я просто лёг

на полу. Я любил танцы, когда был маленьким. Я много танцевал и
меня за это хвалили. Но больничная палата была не самым лучшим
местом для танцев. Приходя в школу после каждого пребывания в
больнице, я ходил втянув голову в плечи, чтобы избежать взглядов своих
одноклассников. Спустя какое-то время моё тело потеряло гибкость.
Сейчас я уже не мог выполнить всех движений, так легко дающихся
Хосоку. Мне оставалось лишь одно – продолжать тренироваться, даже
если все уже ушли.

Я снова включил на телефоне видео с записанными мной

движениями, которые я учил. Движения Хосока всегда словно
перетекали одно в другое, но на видео были чёткими. Я знал, что они
были результатом долгих лет тренировок и что такому новичку как я
потребуется много времени, чтобы достичь такого же уровня. Это было
принятие желаемого за действительное, я мог только вздыхать.

Я пришёл в «дом родителей» в день, когда один вернулся с пляжа.

Посмотрев в залитые светом окна, я невольно подумал: «Это место
когда-нибудь было нашим домом?» Я позвонил в наружную дверь, её
открыли не сразу. Я подождал лифт и поднялся на 17 этаж. Хотя дверь
была открыта, никто меня не встретил.

Родители сидели на диване в гостиной и смотрели чёрно-белый

мультик по телевизору. «Я не хочу возвращаться в больницу» – выпалил я
после минутного колебания. «Не переживайте, я не буду делать
необдуманных поступков. Но туда я больше не вернусь» – «Где ты
был?» – спросила мама. «С моими друзьями» – «Друзьями? Иди в душ
и ложись спать. Нам нужно время, чтобы подумать, что с тобой дальше
делать» – вмешался папа.

Я поклонился и пошёл в свою комнату в конце коридора. Как

только за мной закрылась дверь, я рухнул без сил. «Нам нужно время,
чтобы подумать, что с тобой дальше делать». В голове звенел голос
отца. Я пытался взять себя в руки, но это было нелегко. Я почти не спал
ночью, а вместо этого принял два важных решения: я найду, чему себя
посвятить, и докажу, что хорош в этом.

Я поднялся и встал напротив зеркала. Я неплохо имитировал

повороты, но мои ноги всё время запутывались и я продолжал
совершать ошибки. На следующий день я должен был тренироваться с
моей новой партнёршей и хотел произвести хорошее впечатление.
Хотел, чтобы меня принимали за равного, вместо слов «неплохо».

Чимин
4 июля 22 год
Я пришёл в себя у раковины и до крови натирал руку, сдирая кожу.
Руки дрожали, я слышал своё тяжёлое дыхание. По одной из рук
стекала тонкая струйка крови. В отражении зеркала я увидел, что мои
глаза налились кровью. В голове пронеслись отрывки только что
случившегося.

Я потерял равновесие, танцуя с партнёршей. Ноги запутались. Я

повалился на неё, упал и ободрал руку. Выступившая кровь напомнила
мне о Дендрарии. Я стал задыхаться. Я не мог вспомнить, как встал,
выбежал из студии и добрался сюда. Как сумасшедший я тёр и
отмывал царапину, и всё больше и больше пугался крови, стекающей
в канализацию. Я думал, что смогу преодолеть это. Я думал, что буду в
порядке. Но я не был. Я должен был бежать. Я должен был смыть это с
себя. Я должен был найти другой способ. Затем я вдруг понял, что моя
партнёрша тоже упала.
 Я стремглав бросился обратно в студию, но там никого не было. Её
пальто и сумка Хосока валялись на полу. Я выбежал на улицу. Шёл
сильный ливень. Вдалеке я увидел со всех ног бегущего Хосока с моей
партнёршей на спине. Она, казалось, была без сознания, её руки
безвольно раскачивались в разные стороны.

Я последовал за ним держа в руках зонт, но остановился. Я

пытался вспомнить момент, как она падает, но не мог. Как только я
увидел кровь, всё вокруг меня исчезло. Я никак не смогу помочь, даже
если сейчас догоню его. Я причинил ей боль, толкнув на землю, но
даже не остановился и не проверил, всё ли с ней хорошо, потому что
стоял и трясся как желе от вида собственной крови.

Я развернулся. При каждом шаге на кроссовки попадали брызги

дождя. Фары машин проносились мимо по лужам. Так же как сегодня
лил дождь и в день пикника много лет назад. В тот день я убегал из
Дендрария Цветов и Трав. Моё тело было покрыто грязью, похожей на
кровь. Я ни на малость не вырос из того восьмилетнего ребёнка.

Хосок
7 июля 22 год
Моя лодыжка плохо заживала. Пару дней назад случился
небольшой инцидент. Теперь я могу сказать, что он был небольшим, но
тогда он был серьёзным. Чимин и эта девушка врезались друг в друга
во время тренировки одного движения и оба сильно упали. Я вскинул
её на спину и побежал в больницу. Она была недалеко, но шёл
сильный дождь. Девушка была без сознания.

Пока её осматривали, я ходил взад-вперёд по коридору. Стояла

поздняя ночь, но коридор перед отделением скорой помощи был
полон людей, пьющих кофе из автомата или смотрящих в свои
телефоны. С волос стекали капли дождя и пота. Садясь на скамейку, я
одной рукой встряхнул волосы и случайно уронил её сумку. На пол
высыпались монеты, шариковые ручки и разлетелись носовые платки.
А ещё вылетел билет на самолёт. Я знал, что она подавала заявку на
прослушивание в международную танцевальную команду, а билет,
видимо, значил, что она получила там место.

В этот момент меня подозвал врач. Я положил билет обратно в

сумку и подошёл к нему. Врач сказал, что она ударилась головой и
получила сотрясение и что мне не стоит сильно переживать. Снаружи
всё ещё шёл дождь. Я стоял с ней у входа. «Хосок» – девушка позвала
меня. Она, казалось, хотела мне что-то сказать. «Подожди здесь, я
пойду куплю зонт». Я выбежал под ливень. На глаза попался
круглосуточный магазинчик. Я не хотел слышать то, что она собиралась
сказать. Я не был уверен, что смогу поздравить её.

Чимин с тревогой ждал меня в студии. Я сказал, что с девушкой всё

в порядке, но он выглядел подавленным и стоял с низко опущенной
головой.

На следующее утро лодыжка распухла. Той ночью я несильно

споткнулся, пока нёс её на спине. Лил дождь, а я бежал. Но я даже не
упал – просто немного поскользнулся. Я наклеил пластырь для снятия
боли и постарался ходить осторожнее. Я подумал, что этого будет
достаточно. Поначалу она не особо опухла, но становилось всё хуже и
хуже. Я должен был весь день проводить на ногах в бургерной и я никак
не мог пропускать репетиции.

Тэхён
10 июля 22 год
Я бежал по уходящим вниз дорогам и пробегал по узким
переулкам. В этом районе я жил почти двадцать лет и знал здесь
каждый закуток. Каждый угол был наполнен историями и навевал
воспоминания, но сейчас было не время предаваться им. Меня
преследовала полиция. Я не мог позволить себе затеряться в
воспоминаниях. Но пробегая один поворот за другим, перепрыгивая
забор за забором, мне казалось, что время поворачивает вспять.

Впервые за долгое время я нарисовал баллончиками граффити

на автобусной остановке. Я снова взял их в руки из-за одной девушки. Я
столкнулся с ней несколько дней назад, когда она пыталась стащить
еду из магазина, где я работал. Она не могла заставить себя
посмотреть на свои пустые руки. Было видно, что она боялась этих
пустых рук. Я не хотел признавать, что на своей шкуре знал, что она
чувствовала. Тебе нужно смотреть прямо на собственные пустые руки,
и никто не может это сделать за тебя. Но я не мог отвернуться от неё. Я
узнал это выражение на её лице – выражение, возникающее тогда,
когда тебе нигде в мире нет места, когда боишься, что во всём
плохом, случившимся в твоей жизни, виноват ты сам, когда ты одинок и
тебе некуда идти и негде остановиться.
 После того дня мы время от времени виделись с ней. Мы ничем
особо не занимались: торчали на улице или ходили вдоль
железнодорожных путей. Как-то мы вместе нарисовали граффити.
Сперва она неуклюже держала баллончик в руке, но старалась изо
всех сил и следовала тому, что делал я. Наконец мы дошли до
остановки. На этой остановке выходил Намджун, полиция тоже
частенько показывалась здесь. Однажды меня поймали здесь за
рисованием. Девушка пыталась считать, что написано у меня на лице,
пока я стоял, держа баллончик в руке.

Мы не общались с Намджуном с тех пор, как я увидел его в

больнице. Но ночью, несколько дней назад, я как-то прошёл мимо его
вагончика. Я был на улице, чтобы держаться подальше от папы и его
запоя. Я вслепую сбежал из дома, бесцельно бродил по округе и
увидел, как в вагончике горит свет. Там кто-то был, и, скорее всего, это
был Намджун. Я хотел войти, но не мог. Подойдя ближе, я услышал
слабую мелодию и похрапывание. Я сел на землю перед вагончиком
и посмотрел вверх на небо. Оно было чёрным словно смоль и без
единой звёздочки.

Полиция быстро нагоняла меня. Я прятался в переулке,

оканчивающимся тупиком. Выхода оттуда не было. Это должно было
случиться. Даже если бы я прекратил предаваться воспоминаниям и
стал раздумывать, как бы мне сбежать, меня бы всё равно поймали.
Этого стоило ожидать. С пустыми кулаками проблему не решишь. Я
вышел из переулка и поднял руки. Я сдавался.

Намджун
13 июля 22 год
Я упаковал сумку и вышел из библиотеки. Я уже больше месяца
работал на заправке на ночных сменах, а днём шёл в сюда. Приходя
домой после ночи работы, я чувствовал себя разбитым. Но я не сидел
сложа руки после прозвеневшего будильника. Не то чтобы я чего-то
достиг за последний месяц. Я смотрел в окно или как в тумане
просматривал страницы журналов. Мне, конечно, не терпелось
осуществить всё задуманное, но я понимал, что мне стоит двигаться в
своём темпе. это оказалось не так легко, как я думал. Что все эти люди
делали в библиотеке? Смогу ли я когда-нибудь нагнать их? Но я не
знал, с чего начать и как подступиться.
 Я прильнул к окну автобуса. От библиотеки до заправки. Каждый
день. За окном мелькал уже наскучивший пейзаж. Смогу ли я когда-
нибудь вырваться из этой рутины? Даже мысли о лучшем завтра
казались мне невыполнимыми.

В поле зрения попала женщина, сидевшая передо мной в

автобусе. Её плечи вздымались, словно она вздыхала. Это она
раздавала листовки в пешеходном переходе, а ещё я знал её по
библиотеке. Весь последний месяц мы занимались в одном зале и
уезжали домой на одном автобусе. Я никогда не начинал с ней
разговора, но мы наблюдали один и тот же пейзаж, проходили через
одни и те же испытания и одинаково вздыхали.

Я видел, как она дремала в углу читательского зала и как у неё

шла кровь из носа около автомата с кофе. Я не искал её специально,
но она привлекала мой взгляд время от времени. В моём кармане до
сих пор лежала резинка, который я купил у уличного торговца, после
того как увидел, что её волосы завязаны обычной канцелярской
резинкой.

Автобус подъезжал к месту, где она обычно выходила. Кто-то

нажал на кнопку остановки и несколько пассажиров встали с мест. Но
она не встала. Она, должно быть, заснула. Мне разбудить её? На
мгновение я засомневался. Мы наконец доехали до остановки, но она
всё не двигалась. Пассажиры вышли, двери захлопнулись, и автобус
поехал дальше.

Автобус доехал уже до моей остановки, но женщина ещё не

проснулась. Выходя из чёрных дверей, я снова замешкался. Никто не
обратит на неё внимание. Она уже пропустила свою остановку и не
проснётся, пока не проедет ещё несколько. Всё это добавит ещё
каплю усталости в её жизнь.

Автобус отправился тут же, как я вышел. Я не оглянулся. Я положил

резинку ей на сумку – и всё. Я был здесь пару дней назад и видел
какое-то граффити, нарисованное на стене перед остановкой. Я на
автомате посмотрел по сторонам, но Тэхёна нигде не было. Я
полагал, что он в спешке оставил это место, потому что баллончики
были разбросаны по земле. Какое-то время я ещё смотрел на это
граффити, нарисованное во всю стену.

Сокджин
14 июля 22 год
Я сел на лавочку в крытом баре рядом с Намджуном. Было за
полночь, но бар был полон гостей, приходящих завершить свой день
горькими напитками. Он позвонил мне после полудня. Намджун
попросил встретиться с ним после смены на заправке, но до сих пор
не сказал ни слова. Он просто осушал стакан за стаканом. Когда я
спросил, не случилось ли чего, он лишь улыбнулся и помотал
головой. «Просто-напросто моя жизнь ни капли не изменилась с
самого рождения и не становится ни лучше, ни хуже».

Намджун сказал, что его силы иссякли. Сказал, что притворялся

другом, когда сам был не в силах ничего для нас сделать и поэтому не
мог встретиться с Тэхёном и больше не навещал Чонгука. Что даже в
этот самый момент он просто придумывал себе оправдания и что был
никем.

После нескольких напитков мне вспомнились наши школьные

годы, проведённые в старшей школе. Тот случай, правду о котором
рассказал тогда Тэхён на пляже. Почему он тогда защищал
меня? «Почему ты тогда это сделал?» Вместо того, чтобы ответить, он
задал мне встречный вопрос. Почему я сделал то, что сделал?
Мамина смерть, детство у бабушки по маме, проведённое в Лос-
Анджелесе, папин холодный приём, когда я вернулся в Корею. Я
никогда не чувствовал семейного тепла. Может, из-за спиртного, а
может, из-за ночного воздуха, но я поведал тогда ему те тайны, которые
раньше никому не рассказывал.

«Теперь я знаю о тебе всё, но разве остальные не ждут, что им ты

тоже расскажешь свою историю? Не ждут, что дашь им подсказку о
том, что произошло тогда?» – сказал Намджун после того как
выслушал мою исповедь. Я попрощался с ним и направился домой. Я
ещё немного побродил по улице, слегка шатаясь. Ночной ветерок
освежал, луна на небе сияла. Я остановился напротив граффити,
нарисованным на автобусной остановке. Если я во всём признаюсь,
поверит ли мне Намджун? Если бы мне кто-нибудь признался в том, в
чём собирался признаться я – смог ли я поверить этому человеку?

Несколько дней назад я проезжал мимо круглосуточного

магазинчика, в котором работал Тэхён. Через окно машины я увидел,
как он улыбается. Он общался с покупателем и громко смеялся с той
самой улыбкой, придающей его рту квадратную форму. О чём он мог
говорить и при этом так смеяться с клиентом? Что ж, Тэхён всегда был
таким. Он трясся от смеха над шутками, которых никто не находил
смешными, и заливался слезами из-за вещей, которых никто не считал
печальными. Как мне помириться с Тэхёном? Будущее открывалось
безрадостное.

Хосок
16 июля 22 год
Я листал страницы скетчбука. Мы вместе улыбались в нашем
классе-кладовке, в туннеле и на фоне моря. Чонгук в одиночестве
лежал на асфальте. По дороге текла кровь. Высоко в ночном небе
висела луна.

«Ты ушибся?» Я оглянулся и увидел Чонгука, входящего в свою

палату. Вначале я танцевал, обернув лодыжку тугой повязкой, теперь же
на ней красовалась гипсовая. «Кажется, я в лучшей форме, чем ты». Я
со всей нарочитой драматичностью ответил на его слова и сказал, что
его здоровье вне конкуренции. Чонгук сказал, что на следующей
неделе ему устроят тщательный осмотр, после которого, если не
будет проблем, его отпустят домой.

Я решил, что мы должны устроить ему вечеринку. Мы уже

устраивали одну в вагончике Намджуна в день, когда Чимин сбежал из
больницы, с гамбургерами, колой и тортом, который принёс Сокджин.
Мы боролись за право надеть единственный праздничный колпак, пока
не порвали его. Этот дорогущий торт мы размазали друг другу по
лицу. Намджун тогда всё жаловался, что ему придётся убирать весь
этот беспорядок самому. Но это было весело. Мы впервые
встретились все всемером после окончания старшей школы. Мы
смеялись над каждым словом и каждым движением. Каждая минута,
проведённая вместе, приносила радость и захватывающие эмоции,
хотя мы много не болтали и ничего особо не делали. Хотел бы я
устроить такой день. День, в который мы встретимся и снова будем
вместе смеяться.

«Эй, той ночью…» – заговорил Чонгук, когда мы вышли из лифта и

направились к центральному входу больницы. Его взгляд был
устремлён куда-то наружу, но не казалось, что он в самом деле
смотрел на что-то. Он просто моргал, будто пытался достать из памяти
какое-то воспоминание. «Сокджин говорит что-нибудь о той ночи? То
есть, он сказал, что видел меня или…?» – он замолчал. «Сокджин?
Видел тебя? Где?» – спросил я, но он так и не ответил.
 «Ты хороший человек, правда?» – спросил меня Чонгук до того, как
мы разделились. «Перестань говорить чепуху» – я шутливо похлопал его
по плечу и помахал на прощание. Я быстро удалился. Хороший ли я
человек? Подрастая, про меня говорили, что я светлый и весёлый
ребёнок. В детстве говорили, что я чуткий и впечатлительный. Это
значило, что я был хорошим человеком? Я не задумывался над этим
раньше. Я обернулся и увидел, что он всё ещё стоит на входе и
смотрит на облачное небо.

Сокджин
24 июля 22 год
Я зашёл вслед за отцом в ярко освещённый зал заседаний. Сел на
стул, рядом со входом и огляделся по сторонам. Я не понимал,
почему меня сюда вызвали. Папа сидел в центре и был окружён
знакомыми лицами. Я посмотрел на часы. Вечеринка по случаи
выписки Чонгука, должно быть, уже началась. Я подумывал позвонить
остальным, когда мой отец открыл рот и вся комната затихла.
Атмосфера давила, но я не чувствовал угрозы и даже напротив –
комната гудела от радостного волнения и ожиданий. Свет потух, и на
экране появилось название совещания: «Генплан по реконструкции
центра города Чонджу».

Внезапно ко мне обратился отец, а, точнее, его секретарь. Я

сказал, что у меня назначена встреча, но не думал, что это сработает.
По дороге сюда отец спросил меня, до сих пор ли я болтаюсь с этими
моими, так называемыми, «друзьями». Я не ответил. Он не задавал
вопрос. Он просто принижал их, упрекая меня за общение с ними, и
приказывал разорвать все связи.

Он даже не смотрел на меня. «Не трать время попусту. Я говорю

это из личного опыта. К тому же, ты мне очень поможешь здесь, так что
учись столько, сколько можешь. Тогда ты вырастешь в достойного
взрослого человека».

Чимин
24 июля 22 год
Вагончик весь был украшен внутри: гамбургеры, картошка фри и
напитки, которые принёс Хосок, расположились на столе, на стенах
висели похожие на рождественские украшения. В центре сидел
Чонгук.

Были наполнены только три стакана из семи. Хосок ушёл на свою

смену сразу как принёс еду, а Намджун только собирался прийти
после окончания смены на своей работе. Никто не мог дозвониться до
Юнги, а Сокджин сказал, что придёт, но до сих пор не объявился. Тэхён
сидел молча. Он до сих пор чувствует себя неудобно в вагончике
Намджуна? Я почти что затащил его сюда, но поднять настроение был
не в силах.

Вот такими мы были бóльшую часть времени после возвращения с

моря. Ни один первым не протягивал руку другому и ни один не знал,
как дела у других. Может, это было неизбежно. Мы больше не были
теми школьника, прогуливающими занятия, чтобы потусоваться вместе.
Теперь у каждого из нас был свой набор проблем и обязанностей и
мы уже не могли себе позволить закрыть на них глаза только потому,
что хотели провести время вместе. Я, например, должен был упорно
работать, если хотел и дальше держаться подальше от больницы, и
решать, вернуться ли в школу. Мне было необходимо доказать и
родителям, и себе, что со мной всё в порядке. Я должен был убедиться,
что ни для кого не был обузой.

Через некоторое время Чонгук неуверенно поднялся и собрался

уходить. Я попытался его удержать, сказав, что ему стоит остаться ещё
ненадолго и увидеться с Намджуном. Чонгук просто улыбнулся и
сказал, что как-нибудь в другой раз. Я не мог удержать его там. Мы
убрали со стола и вышли на улицу, включили на телефонах фонарики
и разделились перед вагончиком. Когда я перешёл через дорожные
пути и стал выжидать автобус, я увидел, как удаляются Чонгук и Тэхён,
светя фонариками.

Тэхён
24 июля 22 год
Я бросился по ступеням, перепрыгивая три, четыре за раз. Тут и
там катались бутылки спиртного, кружки и тарелки были разбросаны
по полу. Отец валялся в углу, его голова была опущена. Сестра
сказала, что это не то, что я думаю, не успел я открыть рта. «Папин
голос был немного громким и, наверное, кто-то подумал, что он бьёт
нас и вызвал полицию».
 Затем показались и сами полицейские. Соседки, собравшиеся у
наших дверей, поцокали языками, а затем разошлись. Моя сестра
продолжала извиняться и кланяться полицейским. «Ничего не сломано
и никто не покалечен». Мне не нужно было стыдиться этой ситуации.
Про пьянство отца уже долгое время сплетничал весь район, но я
смотрел на это по-другому. Казалось, что отец просто заснул. У него
было сгоревшее на солнце лицо и густая борода от тяжёлой работы
днём на стройке. Сейчас у него появилось больше седых волос. В его
рту и на языке я видел влагу.

Я уже убивал отца в своих снах. Однажды я чуть не заколол его в

реальности. Может, так и появилась это моё сочувствие к нему. Я
ненавидел себя за это. Разве может этот человек называться
родителем? Он не заслуживал быть им.

Кто-то похлопал меня по плечу, и я обернулся, увидев знакомое

лицо. Это был полицейский, которого уже несколько раз отправляли ко
мне домой. Я также несколько раз видел его в участке, куда меня
вызывали за граффити. Я низко опустил голову. Таким образом я хотел
сказать «простите» за то, что заставил их понапрасну подорваться
сюда, но я не знал, что именно изобразить на лице. «Ваши соседи
наверное сильно переживают за вас двоих. Женщина, которая
сообщила о случившемся, совсем не злилась и даже несколько раз
попросила нас быстрее приехать, пока никто не пострадал. Тебе
стоит потом найти её и поблагодарить». Я спросил, случайно не
низкий ли и хриплый у этой женщины голос. Он не смог вспомнить
точно, но, может быть, он и был таким. Моя сестра, говорившая с
полицейским, повернула голову и посмотрела на меня.

«Ты общаешься с мамой?» – спросил я её, когда все разошлись.

Она убирала бутылки и тарелки, валявшиеся на полу, а я сидел у
стены. Отец до сих пор спал в этой неудобной позе. Солнце уже село,
и длинное окно над его головой было абсолютно чёрным.

Моя сестра поднялась и села за обеденный стол. Она не сказала

ни слова, но её молчание более чем ответило на мой вопрос. Я
попросил у неё адрес и телефон матери. «Я не знаю её номер, я
знаю только, что она живёт в съёмной квартире в Пук-гу, Мунхёне.
Тэхён, почему ты хочешь найти её?» – спросила она. «Чтобы спросить
её. Спросить, о чём она думала, почему ушла и почему появилась
снова».Сестра опустилась рядом со мной. «Тэхён, мама скучает по
тебе». Я фыркнул и встал. Она и представить себе не могла, как я был
зол. Я сказал ей, что хочу задать маме эти вопросы, но, по правде,
меня не особо заботили её ответы. Чем мне поможет знание того,
почему она уехала? Я просто хотел выместить своё тлеющее чувство
обиды. «Зачем она приехала сюда? Она сама бросила нас и теперь
хочет поиграть в маму?»

Я направился на север, туда, где был Мунхён. Я хотел идти

быстрее, чем билось моё сердце, потому что только так я мог дышать.
Было уже за полночь, автобусы не ходили, а денег на такси у меня не
было. Единственное, что я мог, это идти. Чтобы добраться туда, мне
надо было перейти через железнодорожные пути и мост и пройти
через центр города. Может, я даже смогу дойти туда до восхода
солнца. Переходя через пути, я почувствовал сзади чьи-то шаги – за
мной шёл Чонгук. Я совсем забыл, что он был со мной, когда я вбежал
в дом, увидев перед ним патрульную машину.

«Уходи!» – я закричал на Чонгука и пошёл, не оглядываясь, дальше.

Он, должно быть, всё это видел. Я никогда никому не рассказывал про
жестокость отца. Никогда. Никому не говорил, что мама сбежала. И
это было не из-за моей гордости. А может, из-за неё. Мне просто
казалось несправедливым то, что я должен был сам объяснять своё
жалкое положение и жалкую жизнь.

Я ускорил шаги. Я наконец выбрался из спального района и

забрался по ступенькам пешеходного перехода над железной
дорогой, когда вдруг услышал сзади шаги. Я бросил быстрый взгляд и
увидел Чонгука. Я хотел было уже снова закричать, почему он
преследует меня, но передумал. Это было не моё дело. После
железной дороги я зашёл на мост. Чонгук всё ещё шёл за мной на
расстоянии. Я остановился посередине моста и посмотрел на реку.

В ночной тьме дороги и здания тускло освещались фонарями, но

не река. Чёрная-пречёрная, она с рёвом яростно проносилась под
моими ногами. На мосту кроме нас двоих никого не было. Ни
пешеходов, ни машин. Наши футболки вымокли от пота и трепыхались
на ветру.

«Ты знаешь, что мы шли весь последний час?» – я помахал Чонгуку,

и он подошёл. Теперь мы шли бок о бок. «Могу я спросить, куда мы
идём?» Я сказал, что иду к своей маме, что должен кое-что ей сказать.
Чонгук кивнул. Я замедлил шаг. Я думал, правда ли я направлялся к
своей маме. Её точного адреса и телефона я не знал. У меня не было
плана действий после того, как я всё же приду в этот жилой комплекс.
За этот час моя ярость остыла и сменилась на чувство голода и боль.
 Я размышлял, какой бы была наша встреча. На самом деле, я уже
бесчисленное количество раз воображал её в своей голове. Но
следующий шаг был мне не ясен. После того как я задал бы маме все
мои вопросы, что бы она сказала? Ответила бы она на все? Если да,
или если нет, то как как бы повела себя? Может, для нас обоих было
лучше, чтобы я не встретил её. Такой вывод я делал каждый раз. Но я
всё продолжал представлять в голове этот момент и без какого-либо
плана увидеть маму гулял сейчас по ночным улицам.

«Как твоя нога?» Если подумать, Чонгуку только-только сняли гипс, а

я заставил его ходить несколько часов. «Врач сказал мне много гулять,
чтобы восстанавливаться» – он показал мне свою улыбку и обогнал,
словно пытаясь доказать это. Я не мог заставить себя сказать, что здесь
нам стоит остановиться, и решил тащиться дальше. «Ты не
голоден?» Расслабившись, все чувства вновь вернулись ко мне. «Я
ужасно сожалею, что не прикончил тот торт и бургер». Я захихикал от
его слов. Люди абсурдно сильные существа и абсурдно слабые, и мы
были тому доказательством – чувствовали голод, жаловались на боль в
ногах и вместе смеялись даже в такой ситуации.

Огни становились ярче и били сильнее, и вскоре перед нами

показалась оживлённая улица. Время было очень позднее, но ярко
освещённая улица была полна людей и проезжающих мимо машин.
Было 3.30 ночи. Мы сели за стол снаружи круглосуточного магазинчика.

Чонгук сказал, что очень хочет пить, пока мы уминали лапшу

быстрого приготовления. Я зашёл в магазин, чтобы купить там воды.
Вернувшись, я увидел, как кто-то стоит перед Чонгуком. Человек был
повёрнут ко мне спиной, поэтому я не мог сказать, кто это был и что
делал. Чонгук смотрел на него с тревогой на лице. Я подбежал к
Чонгуку и посмотрел на мужчину.

На нём было надето пальто цвета хаки, хотя была середина лета,
на голове – копна грязных седых волос и взъерошенная борода на
подбородке, испачканная в бульоне от рамёна. От него разило
алкоголем. Он с жадность пожирал мою лапшу. Было бесполезно
спрашивать его, кто он и почему он ест мою еду. Я был озадачен, а не
зол. На самом деле, он пугал меня.

В этот момент кто-то из банды хулиганов, выходящих из магазина,

толкнул плечо мужчины, а другой подставил ему подножку. Мужчина в
пальто потерял равновесие и, падая, задел стол. Чаша с лапшой
Чонгука опрокинулась, и весь бульон оказался на его ногах. Он вскочил
и стал быстро отряхиваться. Он сказал, что всё в порядке и он не
обжёгся, потому что бульон уже остыл.

Хулиганы, посмеиваясь, шли. Мужчина в грязном пальто цвета хаки

пялился на перевёрнутую лапшу. Его пальцы лежали на столе и были
все в лапше. Я не мог заставить себя спросить, всё ли с ним
хорошо. «Вы не хотите извиниться? Это вы устроили тут беспорядок» – я
заорал вслед хулиганам. Они обернулись: «Нет, это были не мы, это
он всё это натворил. И никто не заставлял вас тут сидеть, сопляки, в
такой час». Хулиганы невнятно выругались.

Мужчина в грязном пальто посмотрел на меня. У него были

желтоватые глаза и покрытое возрастными пятнами лицо. Он кого-то
мне напомнил. Кого-то, кто постоянно пил, размахивал кулаками во
все стороны и жил как диктатор и неудачник.

Случилось то, чего я ожидал. Я бросился на хулиганов, и трое из них

стали меня избивать. Я уклонился от первого удара, но второй угодил
мне прямо в подбородок. Чонгук вмешался, пытаясь меня остановить,
но так же оказался втянутым в драку. Пластиковые столы и стулья были
перевёрнуты, а знак «Парковка запрещена» погнут. Сменщик
магазина уже вызвал полицию, будто привык к таким выходкам. Через
минуту послышалась сирена. Мы все вскочили на ноги и разбежались
в разные стороны, крича друг другу, что в этот раз им повезло уйти.

Я был особенно хорош в бегстве. Временами я специально

подставлялся, но сегодня был не такой день. Я прокладывал нам путь,
проверяя, поспевает ли за мной Чонгук. Серебристая машина на
полной скорости пронеслась мимо, слегка коснувшись боковым
зеркалом Чонгука. Он в ужасе рухнул на землю. Его только выписали из
больницы после проведённых в ней двух месяцев из-за аварии,
поэтому было естественно, что он испугался. Машина с визгом
остановилась и из её окна высунулся один из хулиганов, с которыми
мы дрались. «Смотрите в оба. Мы отпускаем вас только сейчас. В
следующий раз пощады не будет». Машина с рёвом исчезла.

Чонгук с трудом поднялся, опираясь на мою руку. Было видно, что

ему что-то мешает. Должно быть, он повредил ногу, когда упал. Во рту
пульсировала боль. На тыльной стороне ладони осталась кровь, когда
я вытер ей рот. «Куда мы пойдём?» – спросил Чонгук. «С такой ногой?
Мы возвращаемся». Чонгук пошёл, говоря, что всё
нормально. «Смотри! Я в порядке». Я стоял и смотрел, как он волочит
одну ногу.
 «Давай вернёмся!» – крикнул я ему. Я проверил телефон. Было 4.50
утра. Я посмотрел по сторонам и увидел невысокий холм за
развлекательным центром. «Ты когда-нибудь видел, как восходит
солнце?»

Я поддерживал Чонгука, пока мы забирались на холм. В конце

полого склона я плюхнулся на ступеньки. Говорят, что небо темнее
всего прямо перед рассветом, и это было правдой. На угольно
чёрном небе не виднелось ни звёздочки. Но неоновые вывески
всевозможных форм и цветов излучали яркие огоньки в городе, там,
внизу.

Я посмотрел на север. Я примерно представлял себе, где

находится район, в котором жила мама. Должно быть, там. Она,
должно быть, ест, спит и убирается где-то там в квартире.

«Чонгук, тогда я пошёл за мамой». Он уставился на меня. Я

устремил взгляд насвет, льющийся из окон жилого комплекса. Тогда.
Той ночью. Десять лет назад мама ушла из дома. Той ночью отец избил
маму, сестру и меня до полусмерти и мы плакали, пока не заснули. Я
не мог вспомнить, за что он так сильно нас избил. Но я отчётливо
помню свои мысли, что на следующий день должен был пойти плавать
с друзьями, и мама не сможет упаковать мне с собой ланч. Заживут
ли мои разбитые губы до завтра? Если не заживут, то они будут
смеяться надо мной. Плечи болели. Я не должен был пытаться
уворачиваться от его ударов. Сестра тихонько плакала. Сегодня её
плачь было слышать ещё больнее.

В полусне я мельком увидел маму, стоящую перед нами. Она

смотрела на нас. Она уходила. Покидала нас. Я тут же догадался об
этом. Притворившись, что сплю, я затем поднялся и пошёл за ней. У
меня не было плана. Я и не думал о том, чтобы жить с ней. Я не
чувствовал ни горечи, ни страха. Каково это – не иметь матери? Каково
это – жить без кого-то? Это было сложно вот так понять.

Я шёл за ней ещё какое-то время. В моей памяти я шёл всю ночь.
Но, должно быть, воспоминания сильно преувеличены, я же тогда был
ребёнком. Она не оглянулась. Ни разу. Правда ли она не знала, что я
следовал за ней? Может, она изо всех сил старалась смотреть вперёд
из-за страха или знала, что должна будет взять меня с собой, если
оглянётся. «Конечно, эта мысль пришла мне в голову уже позднее,
когда я пытался понять её. Сейчас? Я понятия не имею, почему зашёл
так далеко».
 «Эй, – я обернулся на голос Чонгука, – прости меня». Я уставился на
него: «За что тебя прощать? Почему ты извиняешься?» – «Ты не смог
встретиться с мамой из-за меня» – ответил Чонгук. «Ты идиот?» – я
вспыхнул. Я не хотел выходить из себя, но мой голос сам предательски
стал громче. Язык продолжал заплетаться, словно я не умел говорить и
не понимал, как выразить свои чувства. «Почему тебе жаль? Это люди
должны просить прощения за тебя. Ты-то что сделал неправильного? Я
должен просить прощения за то, что привёл тебя сюда. Мои родители,
вынудившие меня привести тебя сюда, должны просить прощения. Те
парни, кто первыми нанесли удар, должны просить прощения». Я
продолжал повышать голос. «Ты – хороший человек. Ты хороший
настолько, насколько это возможно. Это не твоя вина. Не твоя вина!»

Небо, которое, казалось, навсегда останется чёрным как смоль,

начало светлеть в мгновение ока. Свет, пронизывающий небо с
горизонта, поглотил мерцание неоновых вывесок. Мы молча
наблюдали за восходом солнца. Огромный раскалённый шар вставал
над домами. Интересно, мама тоже смотрит сейчас на восход?

Мы оба сели рядом на задние сиденья автобуса до нашего дома.

Мы ушли до того, как над нами поднялся рассвет. Дорога была пустой,
и автобус продолжал мчаться вперёд. Я повернул голову и ещё раз
посмотрел на север. Та ночь. Мама остановилась. Она простояла
какое-то время не шевелясь. Но и не обернулась. Если бы я и дальше
продолжил идти за ней, то нагнал бы. Я мог повиснуть на её руке и
спросить, куда она уходит от нас и когда собирается вернуться. Я мог
рыдать, закатить истерику и таким образом вернул бы её домой. Всё
моё тело болело, и я не смог пойти плавать с остальными ребятами. Я
лёг на пол, покрываясь потом и пытаясь уснуть. Я не знал, почему.

«Это снова тот мужчина». Услышав Чонгука, я выглянул в окно. По

улице одиноко шёл сгорбившийся мужчина в пальто цвета хаки.
 Глава 10. Там, где восходит солнце
Хосок
25 июля 22 год
Я столкнулся с Юнги, когда шёл в танцевальную студию из
больницы. Ноги сами понесли меня туда, и когда я понял это, то
остановился. Что я вообще смогу там сделать? Дела с лодыжкой стали
хуже. Гипсовую повязку заменили на настоящий гипс. Врачи ругали
меня: «Тебе запрещены любые нагрузки на лодыжку». Но я не мог
просто взять и сидеть во время рабочего дня в бургерной, да и в студии
много всего происходило. «Ты должен быть предельно осторожен со
своей ногой. Так как лодыжка уже была травмирована, то существует
риск, что без должной заботы она может быть повреждена навсегда» –
врачи повторяли это снова и снова.

Я вышел на главную дорогу, ведущую к моему дому, на костылях.

Раньше я не приходил домой так рано, не пропускал без важной
причины тренировки. Я столкнулся лицом к лицу с Юнги. Он был пьян и,
шатаясь, переходил через пешеходный переход. Видимо, он не узнал
меня, проходя мимо.

Я повернул голову и посмотрел на зелёный сигнал светофора.

Спустя два дня после того, как я навестил Чонгука в больнице, я пошёл в
мастерскую Юнги. Он не ответил на звонок, так что я пошёл прямо к
нему. Это было до начала рабочего дня в «Two Star Burger», а значит,
стояло раннее утро. Я постучал в дверь, но никто не ответил. Через
дверь слышались слабые отзвуки музыки. Я подумал о том, чтобы
позвать его ещё раз, но вместо этого вышиб дверь.

Я знал Юнги со средней школы. Знал, как у мерла его мать, как её
смерть повлияла на него и в какой борьбе он потом находился. Я
пытался быть для него надёжным другом, способным утешить. На его
грубые слова я отшучивался, хоть он и считал меня надоедливым. Но
для него мы не были чем-то важным. А Чонгук – как нам казалось – был.
Он наверняка знал, как много значит для Чонгука. Чимин уже сказал
ему об аварии, но он так и не пришёл в больницу. Что ещё хуже, так
это то, что женщина, назвавшаяся его музыкальным партнёром,
внезапно сама пришла ко мне несколько дней назад. Она сказала,
что, расспросив у всех, в итоге нашла меня. Сказала, что не могла с
ним связаться.
 Загорелся зелёный, и я, сам шатаясь, стал переходить дорогу. На
середине я всё же повернулся – как бы я ни старался, я не мог не
сделать этого. Юнги лежал посреди улицы перед тележкой с
выставленными на продажу аксессуарами. Проходящие мимо люди
хмурились, продавец кричал на него.

«Когда ты уже перестанешь этим заниматься?» Он посмотрел на

меня пустым взглядом. «Думаешь, у тебя у одного сейчас трудные
времена? Думаешь, я натягиваю улыбку перед остальными, потому
что у меня безоблачная жизнь? Скажи мне, из-за чего ты так
расстроен? Все знают, что ты очень хорош в музыке и охотно терпят
тебя, даже когда ты выкидываешь всякое. Да, должно быть, тебе больно
с тех пор, как умерла мама. Я понимаю. Но так же не может
продолжаться вечно. Ты не собираешься посвятить себя музыке? Ты
можешь жить без неё? Неужели ты не был счастлив, хоть однажды, из-
за музыки? Почему не пришёл навестить Чонгука? Не знаешь, сколько
значишь для него? Разве не видишь, что нам всем тоже больно? Не
видишь?»

Я не хотел так сильно на него давить, но я был очень расстроен.

Меня огорчал не только он – я был расстроен из-за костылей. Травмы
были неизбежны, но некоторые из них ставили точку на танцах. Я
думал, что всегда был настороже, но в самый неожиданный момент
упал. Это была моя вина и некого было винить кроме себя. Я знал, что
во время танца буду постоянно переживать и думать о лодыжке, и это
неизбежно будет меня угнетать, а иначе – снова получу травму. И всё
же я не мог бросить танцы, я не мог без них жить. Я должен был
продолжать танцевать, несмотря на душевную боль и травмы.

«Пришло время перестать убегать. Если собираешься снова

сбежать, то не возвращайся».

Я развернулся и перешёл улицу. «Хосок» – мне показалось, что я

услышал, как он позвал меня, но не обернулся. Я всегда винил себя за
всё плохое, что случалось. Я всегда думал, что должен был сделать то и
вытерпеть это. Но я больше не желал такой жизни.

Юнги
25 июля 22 год
Посреди ночи я открыл глаза. Шёл дождь. Проклятия сами
вырывались из уст, когда я с трудом пытался подняться с земли. Я сидел
неподвижно ещё какое-то время. Я весь промок от дождя, по телу
бежал холодок, и меня била дрожь.

«Если собираешься снова сбежать, то не возвращайся» – звенел в

ушах голос Хосока. Всё, что я помнил – это как, уйдя из больницы, я то и
дело спотыкался, врезался во всё вокруг и падал. Будучи под
воздействием алкоголя, из-за головных болей, страха и отчаяния, я не
понимал, сколько прошло времени и где я находился. Тогда-то я и
наткнулся на Хосока. Я чувствовал, как задыхался. Я ощущал то ли
радость, то ли облегчение. По какой-то причине я верил, что он сможет
понять моё замешательство и мой страх, несмотря на то, что я сам
себя не мог понять.

Но он отвернулся, притворился, что не видел меня. Светофор

вскоре поменялся, а я просто стоял и наблюдал, как он уходит. Затем
кто-то толкнул меня, и я упал на землю. Слышал, как люди кричат на
меня и цокают.

«Почему не пришёл навестить Чонгука? Не знаешь, сколько

значишь для него?» Конечно я знал. Может, поэтому и не смог зайти к
нему в комнату. Я был испорчен и весь словно покрыт шипами, и
каждый, кто приближался ко мне, неминуемо страдал.

Я поднял голову и посмотрел на заросшую горную тропу. Было два

пути: я мог пойти дальше в гору или развернуться и спуститься с неё. Я
всегда рисковал, находясь на распутье дорог. У меня не было места
назначения. Я потерял счёт времени. Может, я даже ходил кругами.
Казалось, от этого промозглого холода и усталости мои колени вот-вот
не выдержат и я упаду. Я выдохся, сердце бешено колотилось. Что
будет, если я просто упаду здесь и умру? Что ж, если мне суждено
умереть здесь, значит, пусть так и будет. Я рухнул без сил.

Капли дождя падали на лицо. Хоть закрой, хоть открой глаза – было
одинаково темно. Я тонул в этих слоях тьмы, снова и снова думая о
смерти. Я хотел сбежать от страхов и желаний, преследовавших меня.
Убежать как можно дальше от этого ужасного объекта, к которому я
безнадёжно тянулся, но не мог посмотреть прямо в глаза, этой агонии,
что толкала меня из крайности в крайность. Сейчас самое время. Всё
было к лучшему.

Я причинял боль другим, потому что сам страдал от большей боли.

Я отворачивался от их ран. Я не хотел брать на себя никакую
ответственность. Я не хотел быть их частью. Вот кем я был. Этот момент
должен быть благословением для всех. Я медленно опустил веки и
начал забываться. Холод, боль и слабость исчезли. Я стал безразличен
к темноте, свету и всему, что меня окружало. Всё померкло.

Я снова открыл глаза от звука пианино. Стояла тишина, и

слышались только капли дождя и шелест листьев. Посреди тишины эти
хрупкие тонкие звуки продолжали до меня доноситься. Кто-то играет на
пианино ночью посреди горы? Я подумал, что это была галлюцинация,
но музыка всё продолжала играть.

Я ухмыльнулся. Это была та самая мелодия. Мелодия, которую я

так сильно старался вспомнить. Это «что-то», которого так не хватало и
из-за которого я не спал ночами. Почему оно пришло ко мне именно в
этот момент? Я ещё больше сосредоточился на звуке, но мотив до сих
пор был слабым и далёким и заглушался звуком дождя. Я закашлялся.

Я попытался встать, но замер. Что я сейчас сделаю, даже если

смогу распознать её? Что изменится, даже если я допишу свою
музыку? Я никогда не искал чужого признания, оваций и известности.
Никогда не хотел показать себя. Тогда что будет значить написание
этого произведения?

Но я оттолкнулся от земли рукой и пошёл в том направлении,

откуда доносились звуки музыки. Меня шатало, и всё тело сотрясала
дрожь. Лицо и руки онемели, ног я не чувствовал. Казалось, ни одна
часть моего тела не была мне подвластна. Но я твёрдо шёл вперёд,
шаг за шагом, всё ближе к мелодии.

Крупные капли дождя били мне в голову. Вся футболка была

мокрой. Каждый сустав и каждая мышца, казалось, так и вопили. Ноги
так сильно дрожали, что я не мог оторвать стопу от земли. Я
поскальзывался на сырой траве, и колючие ветки задевали мои плечи.
Я промёрз до самых костей и чуть падал. Я стал замедляться – мелодия
затихала с каждым шагом.

Я разогнался, чтобы успеть добраться до источника мелодии перед

тем, как она прекратиться. Я боялся, что прекратившись сейчас, она
больше не придёт ко мне. Я зашагал вперёд, не разбирая, где тропа, а
где густой лес. На меня падали ветки. Затем ноги внезапно
подкосились, и я рухнул на землю. Я так сильно задыхался, что меня
чуть не вырвало. Все чувства вновь обрушились на меня, и я со всей
живостью почувствовал холод, слабость и странное окружение здесь,
посреди горы. Чем быстрее я шёл, чем больше задевал веток, чем
сильнее поскальзывался, тем отчётливее становились звуки. Чем
острее была боль, тем громче становился звук.

После часов хождений по лесу я наконец остановился. Мелодия

всё ярче проникала в реальную жизнь. В моей голове случился взрыв,
когда она смешалась с той музыкой, над которой я работал
несколько дней назад. Я закрылся руками и сел на землю. Она была
близка, скорее, к надрыву, чем к музыке. Она скорее взывала к моему
чувству боли, чем к слуху. Она была смесью страдания, надежды,
радости и страха – всем тем, от чего я так старался сбежать.

Внезапно перед глазами появилась сцена яркого солнечного дня. Я

играл мелодию на пианино в мастерской. Это была та самая
мелодия, что никак не выходила из головы. «Звучит очень здорово» –
Чонгук подошёл ближе. Я усмехнулся: «Ты всегда так говоришь».

Это была не просто мелодия – она состояла из разных

воспоминаний. Из тех дней, когда я ребёнком шутливо стучал по
клавишам пианино. Из дней, когда мои друзья танцевали вместе под
мою игру в нашем классе-кладовке. Из тех дней, когда я ночь напролёт
писал музыку и вдыхал свежий утренний воздух. Пианино было рядом
со мной в каждый счастливый момент. Все эти радостные моменты в
конечном счёте разбивались вдребезги, но их нельзя было отвергать.

Что будет значить написание этого произведения? Я до сих пор не

мог найти ответа. Но было нечто, предшествующее этому вопросу и
ответу. Я хотел запечатлеть всё, пока оно не рассеялось в воздухе. И не
для того, чтобы кому-то угодить или показать себя. И даже не для себя
самого. Я просто хотел поймать эту эмоцию, боль и страх, которые так
и норовили взорваться в моей голове и моём сердце, вместе с
музыкой. И это не обязательно было сигналом к началу чего-то. И оно
не должно было что-то значить. Я просто хотел закончить эту музыку.

Звуки пианино стихли. Дождь постепенно заканчивался, но моё

тело неудержимо била дрожь. Я закрыл глаза и ещё острее
почувствовал всё окружающее меня пространство: падающие на
щёки капли дождя, попадающие затем на землю и текущие ручейком,
промозглый ветер, запах почвы, шелест листьев. И своё дыхание.
Поднявшись, я увидел знаки, указывающие на то, что где-то рядом течёт
минеральный источник. Мне казалось, что я забрёл глубоко в лес, но
стоял на том же месте, откуда начал. Тропа всё так же вела в два
противоположных направления. Я повернул туда, где восходит солнце.
Чимин
28 июля 22 год
Я проверил внутри «Two Star Burger», но Хосока там не было.
Прошло уже четыре дня с тех пор, как он перестал показываться в
студии. Другие рассказывали, что он сказал партнёрше, что возьмёт
перерыв. Но после этого перестал отвечать на все звонки и даже не
читал сообщения в беседе нашей группы «Just Dance».

Я знал, что его беспокоит лодыжка. Может, это случилось в ту ночь.

В ту ночь, когда моя партнёрша пострадала из-за меня. Тогда шёл
ливень, а он бежал со всех ног, неся её на себе в больницу под
дождём. Его состояние, должно быть, ухудшилось.

В ресторанчике меня приветливо встретили работники. «У Хосока

сегодня выходной?» Они сказали, что он взял больничный на три
недели, но не были в этом уверены. Его лодыжка стала хуже, он носил
гипс, и менеджер дал ему небольшой отпуск.

Я направился к нему домой. Я не мог ждать автобуса и поэтому

побежал по уходящей вниз дороге. Стояла знойная жара, и вся спина
была мокрой от пота. Я бросился вверх по ступенькам к его комнате
на крыше. Нагретая солнцем дверная ручка раскалилась. Было
заперто. Я написал в нашу беседу: «Хосок, где ты?» День подходил к
концу, но он так и не ответил.

Юнги
28 июля 22 год
После полудня мне наконец удалось подняться с постели. Два дня
после спуска с горы меня бил озноб. Я не помнил подробностей этих
двух дней. Я весь горел и дрожал от лихорадки. Иногда приходил в
себя, но тут же снова забывался.

Простыни насквозь промокли. Голова всё ещё кружилась. Я вышел

из мастерской, пытаясь держать равновесие. Я пошёл в больницу,
чтобы мне поставили капельницу, а затем набили там желудок. Но я
плюнул на всё это. Я прочитал сообщение Чимина, когда полоскал рот
в туалете. Число рядом с сообщением сдвинулось, значит оно было
прочитано, но ответов под ним не было.
 Я пошёл вдоль путей и пришёл на остановку. На расстоянии
виднелось недостроенное здание. Стройка была заморожена уже
долгие месяцы. Музыкальный магазин находился чуть выше по склону,
если пройти это здание. Я остановился перед магазином. Не
слышался ни треск костра, ни неуклюжая растянутая игра на пианино.
У меня не было сил, чтобы нагнуться, взять камень и бросить его. Всё
это представлялось далёким будущим, и я задумался, правда ли это
происходило в настоящей жизни. Через витрину на меня смотрело
пианино.

«Разве не видишь, что нам всем тоже больно? Не видишь?» – вот что
Хосок сказал тогда. Все события того дня переплелись в голове. Но я
отчётливо помнил, что Хосок в тот день был каким-то другим. Он не в
первый раз злился на меня. И хоть раньше он не был на таком взводе,
он всегда толкал меня вперёд и подбадривал. Почему тогда всё было
по-другому?

Я ещё раз открыл сообщение от Чимина. «Хосок, где ты?» Прошло

уже несколько часов, но Хосок так и не ответил. Я видел, что подвёл его.
Казалось, что что-то внутри меня забилось. Хосок часто злился на нас и
отчитывал, но он никогда не молчал и не отворачивался. Он был тем,
кто прокладывал мне путь обратно, не важно, как далеко я блуждал. Но
не в этот раз. На этот раз всё казалось непоправимым.

Намджун
7 августа 22 год
Я включил свет и посмотрел на листовку, прикреплённую к двери
моего вагончика. Она гласила «перестройка» и «снос». Люди, должно
быть, опять обсуждали перепланировку этого места. Всегда ходили
разговоры о сносе вагончиков, выстроенных около путей и незаконных
построек вокруг железной дороги. Я скомкал листовку и выбросил её в
мусорку. Разговор о перестройке начался далеко не вчера, но она
всегда сначала бурно обсуждалась, будто начнётся завтра, но через
некоторое время все обсуждения утихали.

Я положил сумку и лёг на пол. С захода солнца прошло много

времени, но вагончик внутри был ещё тёплым. Я проводил здесь
каждую ночь, после того как навещал Чонгука. Это выматывало. Кровь
из носа шла каждый раз, когда я умывался. Но я всегда приходил сюда
вместо той крошечной подсобки на заправке.
 Никто другой не открывал эту дверь и не заходил сюда. Может,
никто никогда и не зайдёт. Все, кто повстречался, должны расстаться, и
исключений быть не может. Наверное, пришла и наша очередь. Но
если кто-то до сих пор нуждался в «нас», то я хотел падать ему сигнал,
что я здесь. Я хотел показать, что «наше» убежище всё ещё здесь и оно
всё ещё светит.

Тэхён
11 августа 22 год
Я вышел из магазинчика, закончив свою смену. По привычке я взял
телефон, но на нём не было никаких пропущенных звонков и
сообщений. Садилось солнце, и улица была полна всюду спешащих
людей. Я засунул руки в карманы и пошёл. По дороге пронёсся
знойный ветер. Я начал потеть, сделав всего пару шагов. Сколько ещё
будет длиться это лето? Расстроенный, я ударил ногой о землю.

Я шёл дальше, низко опустив голову, и остановился перед

знакомой стеной. Это была та самая стена, на которой та девушка
нарисовала своё первое граффити. Я машинально посмотрел по
сторонам. С той ночи, когда я оставил её в переулке и вышел на свет
фар патрульной машины, я больше не видел её в своём районе.

Пытаясь найти её следы, я обнаружил большой знак «X»,

нарисованный баллончиков поверх её граффити. Что он значил?
Множество образов наслаивалось на это закрашенное «X»
граффити: как она смеялась надо мной, когда я пытался лечь на
рельсы и ударил голову, как она подняла меня на ноги, когда я помог
ей сбежать и упал, как она вышла из себя, когда я украл её хлеб и
съел его, как она мрачнела каждый раз, когда проходила мимо
фотостудии с выставленными на витрине семейными фото. Я сказал
ей тогда, когда мы бок о бок рисовали это граффити: «Не думай, что
тебе надо нести это бремя в одиночку. Раздели его с другими».
Гигантский «X» закрывал наши воспоминания и, казалось, так и кричал,
что все они были подделкой. С того дня я больше не смотрел на эту
стену.

Я уже хотел было развернуться, как вдруг увидел, что под «X»
крохотными буквами было написано предложение. Это не твоя
вина было нацарапано на стене. Это написала та девушка. Я не
видел, как она писала это, и не узнал её подчерк – я просто знал. «Это
не твоя вина». Это была она.
Хосок
12 августа 22 год
Когда я выходил из поезда, кто-то задел моё плечо, и я выронил
билет, который держал в руке. Он упал на пути и скрылся в одной из
трещин. Я посмотрел вокруг. Когда я уезжал, была середина лета,
когда я приехал – оно ещё не кончилось. Поезд, рассекая воздух,
умчался к следующей остановке.

В конце того месяца я уехал из Чоджу, сев на поезд с этой

платформы. В окне я видел, как удаляется город. Я жил в Чоджу,
сколько себя помнил. Я никогда не уезжал из него и даже вообразить
не мог, что буду жить где-то в другом месте. Ходил в бургерную и
студию по расписанию, а после нескольких часов танцев подряд
приходил домой и падал без сил. И хотя городок был небольшой, здесь
были места, куда я должен был пойти, места, где мне нужно было быть.
После травмы вся моя ежедневная рутина развалилась. Я ходил на
работу и на тренировки с гипсовой повязкой. Когда состояние лодыжки
ухудшилось и мне наложили гипс, пришлось взять больничный. Целых
три недели, наполненных ничем. Три недели без работы, без танцев – в
никуда.

Мне удалось пройтись утром первого же дня. Дождь, ливший всю

ночь, прекратился на рассвете. Я убрался и разложил одежду,
постригся и вытер дождевую воду со скамейки перед домом. Но у
меня закончились дела на день. Телефон молчал, и приходили только
сообщения от коллег по работе и участников Just Dance. И до сих пор
ни звонка, ни сообщения от остальных. Если подумать, это я всегда
первым связывался с другими. Что, если никто их них не отправит ни
одного сообщения? Пусть так и будет. Я вспомнил, как прошлой ночью
столкнулся с Юнги. Слова, которые я со злости выплеснул, никак не
выходили из головы. Я вскочил на ноги и прокричал вслух: «Он всё равно
не вспомнит!»

Дорога домой показалась в тысячу раз длиннее, чем была обычно,

когда я оставил Юнги. Я должен был подниматься по склону на
костылях. И хотя солнце уже село, в воздухе чувствовался зной. Ещё
было влажно. Я пришёл домой весь мокрый от пота. Я не жалел тогда
о том, что сказал Юнги. Настало время перестать ему предаваться
жалости к себе. Но те мгновения, те слова продолжали приходить ко
мне.
 С крыши я видел город без меня. Поезд проходил по центру города
и исчезал за подножием горы. Я беспечно забросил одежду в сумку и
пошёл на станцию. Я просмотрел список городов, вывешенный перед
билетной кассой, и выбрал самый большой город поблизости. Мне
показалось, что если и переезжать, то в большой город. С такими
мыслями я и покинул Чоджу.

Примерно через два часа я вышел из поезда. Сразу за станцией я

попал на оживлённый перекрёсток. Под яркими лучами солнца
открывался вид на ряды многоэтажек и спешащих людей, проходящих
мимо. Я сел на первый попавшийся автобус.

«Где мне стоит выйти?» Водитель посмотрел на меня так, будто я

нёс чушь – пассажир, спрашивающий о своём собственном месте
назначения? Да, наверное, звучало и правда глупо. Через двадцать
минут автобус въехал в район, который, похоже, был частью старого
города. Я оставил сумку в небольшой комнатке рядом с рынком, где
висела табличка «Гостиница» и вышел наружу. Я не знал, какое
направление куда ведет.

В первые два дня я просто бродил по району. Здесь не было

высоток и ярко освещённых улиц деловых районов. Этим он
напоминал мой район, где я жил в комнате под самой крышей.
Впервые в жизни я решил покинуть Чоджу и приехать в другой Чоджу.
Может, это было поэтому. Я пытался не вспоминать о городе и людях,
которых оставил там, но скоро потерял контроль. Я включил телефон и
стал думать об остальных. Может я и покинул Чоджу, но все мои мысли
были там.

На третий день я осмелился зайти дальше. Я ушёл с рынка, но

меньше чем через двадцать минут плечи стало ломить от костылей.
Под палящим солнцем по спине стекал пот. В поле зрения попало
здание из красного кирпича. Это был «Citizens' Hall*». Нажимая кнопку
на торговом автомате, я увидел, как открылись двери актового зала и
из них вышло несколько человек. Оттуда доносилась музыка. В углу
сцены растягивался мужчина, на него были направлены софиты.

*Citizens' Hall [Зал для граждан] – в Корее это помещение, которое

используется гражданами для проведения различных встреч,
концертов, лекций и т.д.

Я, сам того не поняв, уже заходил в зал. Дверь закрылась за моей

спиной, и я остался один в темноте и музыке. Я занял ближайшее
сиденье. Звуки музыки разливались по воздуху плеском волн. Человек
на сцене плавно разминал сначала ноги, а затем лодыжки, руки, шею
и плечи. Его растяжка продолжалась довольно долго, и сама по себе
напоминала кусок хореографии. Затем музыка стихла. Мужчина,
стоявший на сцене, поднялся и вышел на середину. На какие-то
мгновения вся сцена погрузилась в тишину.

Музыка зазвучала снова. На этот раз она обрушивалась потоками.

Мужчина ускорялся и замедлялся в ритм музыке. Его руки и ноги
создавали не простые линии и изгибы, а трёхмерные формы. Один
момент перетекал в другой через динамику его движений и жестов.
Своими движениями он создавал историю, у которой, казалось, не
было конца. От того, как он рассекал воздух руками и передавал
импульс в землю, в глаза – а самое главное – в мою голову хлынул
адреналин.

Музыка всё нарастала и наконец привела к ещё большему взрыву

эмоций. Он в ярости заревел изо всех сил, отдышался и устремил
взгляд вдаль. Он обнажал свои страдания, надежду, радость и страх.
Чувства, до той поры мне неизвестные, нахлынули и закружились
внутри меня.

Я не знал, сколько прошло времени. В зале зажгли свет. Я просто

сидел не шевелясь. Кто-то подошёл ко мне и попросил покинуть
помещение, потому что это была репетиция, на которую посторонние
не допускались. На входе был прикреплён постер Танцевальной
Академии. Мужчины со сцены на нём не было. Выступление должно
было состояться через день.

Я пришёл обратно в гостиницу и лёг на широкую скамейку на

заднем дворе. Я закрыл глаза и подумал о тех часах, проведённых в
зале. Я впервые видел выступление вживую. Это было совсем не то, что
я видел через то маленькое окошко, называвшееся Ютубом. Возможно
это произвело на меня такой эффект ещё и потому, что само
выступление было невероятно живым и ярким. Я вспомнил каждое
движение и жест, в ритме которых билось моё сердце.

В этот момент у меня в кармане зазвонил телефон. «Хосок, где

ты?» – это было сообщение Чимина. Число рядом с сообщением
постепенно сдвигалось, но никаких других сообщений после этого не
пришло. Что я должен был сказать? Я всегда объяснялся полушутя, но в
этот раз мне не хотелось этого делать. Я впервые не ответил на
сообщение, адресованное именно мне. Наш групповой чат
погрузился в тишину.

На следующий день я пришёл в зал в то же время. Я скрылся в

темноте и наблюдал за движениями того человека. Выступление было
тем же, но уже передавало другую историю с другими эмоциями.
Кем он был? Как он мог выражать и изливать все эти чувства вот так?
Репетиция закончилась. Выходя в коридор, я встретился взглядом с этим
мужчиной, пока он разговаривал с сотрудниками впереди меня. Я,
сам того не осознавая, поклонился. Сотрудник подошёл ко мне и
сказал: «А, вы же тот вчерашний парень?»

Выступление состоялось на следующий день. Но он в нём не

учувствовал. Он не значился в представлении, состоящем из четырёх
актов. Выступление длилось больше часа, и во время него я не один
раз аплодировал и выкрикивал с места, но все же не смог заново
пережить тот поразительный момент, когда моё сердце вскипело, а
всё тело сковал лёд. Ничто не могло сравниться с его удивительными
движениями. Почему он не присоединился к выступлению? После его
окончания я прошёлся по сцене, но не нашёл никого кроме
персонала и танцоров, занятых уборкой.

На железнодорожной станции я снова наткнулся на эту команду

танцоров. Я уже заходил на платформу, чтобы уехать в другой город,
когда увидел вдалеке группку людей. У них явно были проблемы с
погрузкой в поезд декораций и оборудования всевозможных
размеров. Я не задался какой-то целью, а просто подошёл и помог
им. Просто они выглядели растерянными и было видно, что делают это
впервые, а я уже привык раскладывать и передвигать вещи. Гипс
мешал, но всё же я справлялся лучше, чем большинство из тех, кто
просто стоял на месте в растерянности. «И снова ты» – я огляделся и
увидел того работника.

«Я толком тебя и не поблагодарил» – вскоре после отправления

поезда к моему месту подошёл тот самый сотрудник. Он плюхнулся
на соседнее сиденье и рассказал, что почти половина персонала
разбежалась, когда всё пошло наперекосяк. Добавил, что не
справился бы без моей помощи. Он указал на мой гипс и спросил, не
слишком ли сильно я нагрузил ногу. Я просто махнул рукой.

«Кстати, тот мужчина, которого я видел на репетиции. Почему он не

выступал?» Вначале он смутился, а затем кивнул: «А, он. Он наш
художественный руководитель». Его объяснение продолжалось: он
рассказал, как тот был признанным танцором, как получил ужасную
травму, как пережил годы отчаяния и разочарования. «Знаешь самую
потрясную часть? Он поразил всех, когда вернулся как хореограф и
руководитель». Но травма всё же оставила неизгладимый след – он
больше не мог выступать на сцене. Сотрудник сделал глубокий вдох.
За окном смеркалось.

Я присоединился к шоу совершенно случайно. Я помог им

выгрузить их багаж на следующей станции, и получилось так, что в
процессе моя сумка затерялась в нём. К счастью, у меня был номер
одного из сотрудников. Я вышел на следующей станции, вернулся на
ту, с которой они вышли и направился к их жилью. Была поздняя ночь, и
меня позвали переночевать с ними. На следующий день я позавтракал
и пошёл с ними в районный культурный центр – их следующую
площадку.

Предложение участников присоединиться к ним, должно быть,

отчасти было шуткой. Я так же в полушутку подхватил его. Тогда
началась его репетиция, на которую я смотрел не отрываясь, а затем
спросил: «Я и правда могу поехать с вами?»

Я проехал с ними три города. Мы ехали на автобусе или поезде,

выходили, устраивались в мотеле, набивали животы, проверяли сцену
на площадке, где должны были выступать, возвращались в отель и
снова садились на автобус или поезд. Этот человек растягивался и
тренировался каждый день независимо от места. Он ни пропустил ни
одного дня, хотя не собирался выступать на сцене.

Я подружился с персоналом и танцорами. Наши танцы разнились,

но разделяли эту страсть выражать чувства через движения. Мы
говорили о танце в поезде и пока ждали автобус. Мы рассказывали
друг другу о любимых танцорах и вместе смотрели их видео.

Мне наконец удалось поговорить с ним, когда я показывал

персоналу видео с тренировки Just Dance.

«Ты танцор?» – я огляделся и увидел, что он стоят рядом. Я поднялся,

слегка поклонившись. Я посмотрел на него. Я не знал, что ответить на
его вопрос. Я не решался признаться перед ним, что тоже был
танцором. «Ты – танцор» – сказал он, указывая на меня в видео. Так я
впервые поговорил с ним. «Почему ты любишь танцевать?» Я нервно
проглотил конец предложения: «Ну, то есть…знаете…» Мужчина
спросил, когда я начал танцевать. Я сказал, что это было на шоу
талантов в школе, когда мне было двенадцать.

Мои одноклассники вытащили меня на сцену. Тело двигалось

само. Аплодисменты и поддержка зрителей ещё больше меня
подстегнула. Я ни о чём не мог думать. Я просто двигался спонтанно.
Когда музыка кончилась, я посмотрел вперёд, пробегая пальцами по
мокрым от пота волосам. Казалось, что я вытащил из себя все, что
сковывало моё сердце. Чувствовалась свежесть и вознаграждающая
благодарность. Мне потребовалось много времени, чтобы осознать,
насколько же это ободряло и что это чувство шло не от аплодисментов
зала, а из глубины себя.

Он ткнул на меня в видео и сказал, что ему нравятся мои движения.

«Не каждый танцор может так двигаться». Я наблюдал за собой на
экране. Мне нравилось, как я выглядел во время танца. Я мог
вспорхнуть над землёй и освободиться от очей и мерил всего света.
Меня не волновало ничего, кроме движений моего тела в такт музыке и
передачи чувств через тело. Вне сцены меня сковывало столько вещей.
Я не мог парить в воздухе, оторвав ноги от земли. Я должен был
улыбаться и смеяться, даже когда был огорчён и расстроен. Раньше я
падал без сознания на улице и принимал таблетки, которые были мне
не нужны. Были такие моменты, когда я мог быть тем, кем был на
самом деле. Моменты, когда я верил, что вновь могу быть счастливым.
Моменты, когда я мог избавиться от всех тягостей и воспарить. Когда
мог достичь высот, немыслимых вне сцены. Танцы дарили мне эти
моменты.

«Я слышал, Вы пережили серьёзную травму». Он уставился на

меня. Я знал, что это была грубость, но я должен был спросить. Он
посмотрел вниз на мой гипс и открыл рот, чтобы сказать: «Высота – вот,
что нужно. Но важна и глубина. Ты должен упасть на самое твоё дно.
Ты должен спускаться до момента, когда упрёшься в него, когда
почувствуешь, что задыхаешься от своего отчаяния. А затем ты должен
сбежать из него. Здесь крайне важно понять, что тобой движет.
Другими словами, ты должен найти то, что заставит тебя выстоять.
Однажды найдёшь это – и больше никогда не отпускай. Это может
быть человек или желание, а может – зло и отвращение. Но
придерживайся этого».

Это был наш первый и последний разговор. Тур продолжился, но

больше мне не выпало случая поговорить с ним. Каждый день я
смотрел, как он тренируется, и думал о том, что он тогда сказал.
Глубоко. Моё самое тёмное отчаяние. Что заставит меня твёрдо стоять
на ногах?

«Ты живёшь в Чоджу? Руководитель тоже оттуда» – сотрудник сказал

мне это, когда я смотрел на рекламные листовки в зале ожидания на
вокзале. Фестиваль фейерверков пройдёт на берегу реки Янджи в
Чоджу. 30 августа. Сколько себя помню, я видел его каждый год. Он
проводился в конце каждого лета. Ещё живя в детдоме, мы все
забирались на крышу и наблюдали, как огни вздымались в ночное
небо и осыпались каплями вниз. После детдома я жил на самом
высоком этаже многоквартирного дома в самом высоком районе в
Чоджу. С этой точки открывался самый лучший вид на фейерверки. И,
хотя, от самого фестиваля было далеко, здесь мне обеспечивался
широкий панорамный вид.

«Ты передумал за ночь?» – спросил меня сотрудник, тот, кто

несколько дней назад предложил мне присоединиться к команде. «Мы
думали, что на тебя можно положиться и ты талантлив». Другие с
энтузиазмом закивали. Некоторые чуть ли не хлопали. Я почти сказал
да. Сам того не поняв, я привязался к ним. Гастроли были нелёгкой
работой, но я наслаждался каждым мгновением, даже когда со
стонами ложился спать поздней ночью. Лодыжка постепенно
заживала, пока я продолжал работать с ними и ставить всё больше
постановок. Может быть, я бы смог пройти прослушивание и стать
официальным участником, получить доступ к сцене. Может быть,
смогу учиться у этого человека и больше узнать про глубину. Я уже
начал было думать, что вот то место, которому я принадлежу.
Сотрудник сказал мне всё как следует обдумать, и я дал ему ответ
прошлой ночью. Я поблагодарил его за предложение и сказал, что
должен вернуться. «Ты уверен?» – он ещё раз спросил меня. Собирая
сумку, я ответил: «Я должен вернуться и снять гипс».

Я сел на поезд на противоположных путях. Я прибуду в Чоджу через

два часа. Это было волнующе. Меня так и не вынудили удариться о
своё психологическое дно. Может, это никогда не произойдёт. Но я
подумал о некоторых моментах после беседы с этим человеком. «Я с
тобой больше никогда не свяжусь. Ты живёшь своей собственной
жизнью. Никогда не возвращайся». Быть может, Юнги в тот день достал
до своего дна. «Хосок». Я развернулся и ушёл, а он позвал меня. Я не
обернулся. Я бросил его, когда он задыхался от собственного отчаяния.
Я сбежал.
 «Ты в порядке?» – я отправил это сообщение после некоторых
колебаний. Память о произошедшем с каждым днём всё больше и
больше отягощала меня. Сообщение Чимина до сих пор висело в
беседе. «Хосок, где ты?» Я отправил Юнги сообщение в нашей с ним
переписке.

На рассвете пришёл его ответ. Я проснулся, испугавшись

вибрации, которую издавал телефон. Имя Юнги высветилось на
экране. Он отправил мне музыкальный файл. Я надел наушники и
проиграл его. Я слушал его музыку, лёжа на кровати с закрытыми
глазами. Она была прекрасна и так не похожа на всё, что он когда
либо создавал. Радость и отчаяние пересеклись среди печали, и
синее море разлилось над пустыней. Цветы расцвели и увяли, ноты
вздымались и в следующий миг стремительно падали. Она
напоминала его.

Я спросил, как она называется, но он ответил вопросом на

вопросом: «Когда ты возвращаешься?»

На станции в полдень было тихо. Люди, таща большие чемоданы,

спускались на платформу, чтобы сесть на приближающийся поезд.
Они напомнили мне себя, в день, когда я уехал. Я был одет в то же, что
носил тогда, и нёс такую же по весу сумку. Но лодыжка, должно быть,
зажила. Я открыл нашу групповую беседу и оставил сообщение: «Как
делишки, друзья! Я вернулся! Как вы поживаете?»

Хосок
13 августа 22 год
Я заскочил на тренировку в Just Dance впервые за долгое время.
Меня встретила бьющая музыка, воздух, пропитанный запахом пота и
комната, наполненная адреналином. Сердце колотилось каждый раз,
как я приходил сюда. После долгих и шумных приветствий от
участников я сел у стены и стал смотреть за их репетицией. Когда я
смогу снова танцевать? Мне одновременно и не терпелось, и было
волнительно. Я подумал о танце того человека. Смогу ли я в один
прекрасный день так же танцевать? В этот момент кто-то подошёл и
сел рядом со мной.

Это была та девушка. Она, улыбаясь, похлопала меня по плечу и

сказала: «Где ты был? Где это ты забавлялся один-одинёшенька?» В
отражении зеркала мы двое сидели бок о боком, прислонившись к
стене. «А как ты поживаешь?» На её лице появилось выражение,
похожее на упрёк за такой риторический вопрос. Я продолжил,
уставившись на себя в зеркало: «Я рассказывал тебе о своей
матери?» Я, должно быть, уже сто раз повторял это, но каждый раз она
с интересом меня слушала. «Она, наверное, живёт где-нибудь
счастливо, да? Тогда я рад. Даже если мы никогда больше не
встретимся, то это совсем неплохо, если мы оба счастливы» .

Она посмотрела на меня. «И мне казалось, что ты выглядишь как

моя мама. Но это не так. Мне понадобилось много времени, чтобы
выяснить это». Она смутилась. Я посмеялся и продолжил говорить.

«Так что, когда ты вылетаешь? Нет, я не это хотел сказать.

Поздравляю. Это была твоя мечта». Она опустила и снова подняла
голову. «Прости, я должна была сказать тебе первому» – «Если
сожалеешь, то купи мне еды. Я закачу тебе отличную прощальную
вечеринку позже».

Я растянулся в нарочито большой улыбке и выпалил: «Давай

встретимся однажды как известные танцоры. Упорно трудись. Потому
что я не позволю тебе уделать себя». Она кивнула. В отражении
зеркала мы двое сидели рядом, прислонившись к стене.

Сокджин
15 августа 22 год
Первый раз я встретил её около железной дороги. Это было месяц
назад, в тот день моя голова была забита разными мыслями. Я пошёл
навестить Чонгука, но пробыл у него только десять минут. Я толком и не
говорил с ним, пока был там. По какой-то причине Чонгук всегда был
напряжён и отгораживался от меня. В нашу беседу никто не писал.
Сообщение Хосока, в котором он написал, что больше не будет
продолжать общение, было последним. Я чувствовал, что оно было
адресовано Юнги. Но, каждый раз перечитывая его, мне почему-то
казалось, что он обращается ко мне.

Я вышел из больницы и пошёл вслепую. Через какое-то время

такого блуждания я обнаружил, что стою перед железнодорожным
переездом. Шлагбаум был опущен, и вдали виднелся
приближающийся поезд. Это напомнило мне о том дне, когда я в
одиночку садился на самолёт. Конечно это может прозвучать глупо, но
я чувствовал себя так же. Чего я ждал? Что бы это не было, разве я не
должен был ожидать чего-то подобного? Было ли это чувство
принадлежности всего лишь иллюзией? Что за пустота это была?
Неужели я совсем один? Что я сделал неправильно? Этот поезд
мыслей смешался вместе с сильным ветром, поднятым настоящий
поездом, который пронёсся мимо.

Поезд исчез из вида так же быстро, как и приехал. Шлагбаум

поднялся, и путь был открыт. Она подошла ко мне, плывя против
движения уезжающего поезда. Когда она проскользнула мимо меня,
из её рук выпал дневник. В нём был записан её список желаний: пойти
на курсы итальянского, присоединиться к программе Temple stay*,
стать волонтёром в приюте для бездомных животных, записаться на
курсы бариста и вместе с парнем слушать музыку в наушниках на
прогулке. Там же значилось Смеральдо.

*Temple stay – это специальная программа, действующая по всей

Корее, дающая возможность воочию увидеть жизнь буддийских
монахов в монастырях и даже поучаствовать в ней.

Под вырезкой из журнала про Смеральдо был выписан

следующий абзац:

«Любовь — это не обязательно отношение к определённому

человеку; это установка, ориентация характера, которая задаёт
отношение человека к миру вообще. Если я действительно люблю
какого-то человека, я люблю всех людей, я люблю мир, я люблю жизнь.
Если я могу сказать кому-то "я люблю тебя", я должен быть способен
сказать "я люблю в тебе всё", "я люблю благодаря тебе весь мир, я
люблю в тебе самого себя» – из «Искусство любить» Эриха Фромма.

За этот один месяц мы сделали очень много всего. Мы гуляли,

вместе в наушниках слушали музыку, как она и хотела, волонтёрили в
приюте. Мы не смогли поехать по программе Temple stay, но зато
сели на автобус, доехали до конечной остановки и долго сидели в
нашей любимой кафешке.

Смеральдо – это цветок, который растёт только в северной части

Италии. Я заглянул в цветочный магазин неподалёку, но там об этом
цветке никто не слышал. Потом я наткнулся на этот ещё не
достроенный цветочный магазинчик. Он находился на углу с левой
стороны дороги, если пересечь мост Мунхён.
 У меня не было особых надежд, когда владелец, перебирающий в
углу документы, подошёл ко мне. Услышав название цветка, он долго
смотрел на меня, а затем сказал, что сможет достать его, хотя
магазин ещё не открылся. «Почему именно этот цветок?»

Она не знала, что у меня есть её дневник. Она никогда не сможет

представить, что я следовал именно её списку, когда мы делали все
эти вещи в последние месяцы. Я не вернул ей дневник и не сказал, что
он у меня. Я знал, что это неправильно. Знал, что, по сути, обманываю
её. Я пытался признаться несколько раз, но побоялся. Я боялся, что она
может покинуть меня как мои друзья. Я боялся, что её сердце станет
холодным сразу, как она увидит проблеск моих ошибок, проступков,
глупостей и страха.

Я хотел сделать её счастливой. Хотел заставлять её смеяться.

Каждый раз делая её счастливой, я становился хорошим человеком.
Казалось, что мои просчёты были невидимы. Мне нужно было только
сделать одну вещь. Это был цветок, чьё название
гласило «невысказанная правда» на языке цветов.

Владелец, казалось, был сбит с толку моей просьбой достать

цветок Смеральдо к 30 августу и сказал, что будет непросто доставить
его к этой дате. Но он нужен был именно в этот день. В этот день был
назначен показ фейерверков на реке Янджи. Она любила смотреть в
ночное небо. Я хотел признаться ей в любви под огнями салюта на
ночном небе. Я хотел преподнести ей её любимый цветок и открыть ей
сердце в её любимое время в её любимом месте.

Тэхён
29 августа 22 год
Это была идея Хосока – вместе пойти посмотреть на салют. После
его возвращения наша групповая беседа вновь зажужжала и загудела.
Мы с укоризной и радостью сказали, как мы скучали по нему, на что
он шутя ответил, что мы должны были раньше осознать всю важность
его присутствия.

«Обязательно приходите на салют». Мы все сказали, что придём.

Намджун приедет после своей смены на подработке, и Сокджин тоже
обещал прийти, но позже, после его встречи. Это сообщение
напомнило мне мой сон: женщина умирает в аварии, а Сокджин
наблюдает за этим. Этот сон закончился фейерверками. Белые
лепестки пламени опадали в ночном небе.

Я потряс головой, чтобы отогнать от себя эти мысли. Местом

нашего сбора был вагончик Намджуна. Я часто прогуливался в том
направлении, когда не мог заснуть или когда папа напивался и
закатывал скандалы. Я не подходил к двери и не оставался надолго,
как я делал это раньше. Я просто разворачивался после
железнодорожной станции и мельком смотрел туда.

Но свет в вагончике каждый раз горел. Я и не думал, как это

необычно, до некоторых пор. Он всегда был зажжён. Я понял, что это
был сигнал, дающий нам понять, что мы можем прийти в любое время.
Я не мог проверить это. Это было всего лишь предположением. Но я
был уверен. Я до сих пор не мог постучать в дверь и прямо так зайти,
только из-за того, что не знал, что сказать.

Салют состоится завтра. Я успею попасть на него, если уйду

сразу, как закончу смену.

Юнги
30 августа 22 год
Я вышел из автобуса и пошёл вдоль путей. Вдалеке показались
вагончики. По пути сюда из окна автобуса я видел Тэхёна. Он шёл в том
же направлении. И остальные тоже, должно быть, идут.

Я дописал композицию несколько дней назад. Версию, которую я

отправил Хосоку, я ещё несколько раз изменил. Я дал ей
имя «Надежда». Если быть честным, это название ей не совсем
подходило. В ней были мой страх, трусость и ущербность. Она
содержала все моменты, которых я пытался избежать, от которых хотел
уйти и за которых проклинал себя. Но я не мог найти слова, лучше
описывающего всё это.

Показался вагончик Намджуна. Кто-то стоял перед ним. Я не видел

его лица, но, судя по его телосложению, это был Чимин. Я остановился
и посмотрел по сторонам, как вдруг кто-то позвал меня сзади. Этот
кто-то стоял около первого вагончика и махал мне.

Сокджин
30 августа 22 год
Я получил букет цветов Смеральдо в последнюю минуту. Я опоздал
к назначенному времени, и нетерпеливо поглядывал на часы. К
счастью, грузовик с доставкой пришёл раньше неё. Владелец
цветочного магазина сидел за рулём грузовика с логотипом «Цветок
Смеральдо» на кузове.

"Извините, задержался из-за фестиваля фейерверков".

Когда грузовик уехал, я увидел, что в букете нет открытки, которую я

так же заказывал. Я тут же набрал владельцу.

"Ох, я сейчас развернусь. Светофор только что загорелся".

Прежде чем он закончил предложение, я увидел её, идущую ко

мне через перекрёсток вдалеке.

Чонгук
30 августа 22 год
Я очень рано приехал на железную дорогу. Воздух остыл сразу, как
село солнце, и было темно. Я думал о том, чтобы сразу зайти в
вагончик, но решил посидеть на краю платформы около путей.
Прошло много времени с тех пор, как мы встречались. Смешанные
чувства затмевали ощущение радости и предвкушения. Мне часто
вспоминался день аварии.

Чимин первым пришёл к вагончику. Он открыл дверь, заглянул

внутрь, но не зашёл. Я спрыгнул с платформы и перешёл пути. В этот
момент появился Юнги, медленно бредущий и смотрящий в землю, он
вдруг оглянулся. За ним шёл Хосок, таща сумки в обеих руках.

Я чувствовал себя неспокойно и взволнованно. Я был рад с ними

встретиться. Но я не мог полностью насладиться этим моментом. Я
ждал этого так долго, но в то же время хотел развернуться и уйти.
Первые фейерверки запустили без предупреждения. Белые огоньки
взметнулись в ночное небо и превратились в миллион искр, с грохотом
вспыхивая, словно горящие лепестки.

Сокджин
30 августа 22 год
Грузовик развернулся и резко остановился. Вспыхнули фары. Я
беспомощно стоял и наблюдал за столкновением, ударом и
падением. В этот момент я не мог ничего слышать или видеть. Было
лето, но ветер пробрал меня до костей. Затем я услышал, как что-то
ударяется и катится по дороге. Запах цветов щекотал мне нос. Я
вернулся в реальность. Букет Смеральдо выпал из моих рук. Она
лежала на середине дороги. Кровь начинала растекаться под её
спутанными волосами. Тёмная и красная, она текла вниз по дороге.

Вдалеке первый залп фейерверков с грохотом озарил ночное

небо. Я услышал, как где-то разбилось зеркало.
 Эпилог. Кошмар
Тэхён
11 апреля 22 год
Я проснулся на рассвете. Из комнаты отца доносились его
привычный запах и храп. Мрачный воздух вихрился с противоположной
стороны полупрозрачного стекла, вставленного во входную дверь. От
узкого входа с разбросанной повсюду обувью до главной спальни
было всего три шага. Я стал спать здесь, не знаю, с каких пор.

Поднявшись, я почувствовал тяжесть в спине и плечах. Со стаканом

воды в руках, бездумно нацепив какую-то обувь, я прокрался наружу.
Пройдя мимо полицейского участка и переулка, перейдя через
пешеходный переход, я вышел на железную дорогу. Это было время
перед восходом солнца, улицы были погружены в тишину, машин ещё
не было. Пахло чьей-то рвотой.

Я шёл по путям. Один, два, три, четыре. Я встал перед четвёртым

вагончиком с конца. Это был вагончик Намджуна. Я протянул руку к
дверной ручке и остановился. Намджун, скорее всего, сейчас спит. И
то, что я видел прошлой ночью во сне, должно быть, не более, чем
ночной кошмар.

Я сделал глоток воды и развернулся. Полуразрушенная станция и

железная дорога, брошенные машины, деревья и сорняки, что
беспорядочно росли между ними. Чёрный полиэтиленовый пакет
прокатился по земле ко мне, а затем взлетел в воздух. Это был бедный
район.

В моём сне это место было объято пламенем. Вся сцена,

казалось, мерцала и рябила. Может – из-за жара, а может – из-за того,
что мне это снилось. Чей-то крик, что-то наподобие треска, плачь и звук
чего-то рушащегося слились воедино и затопили мой разум. Образы,
мерцающие вдалеке, внезапно приблизились на полной скорости.
Меня затошнило, и я закрыл глаза, но это был сон. Я не мог избавиться
от них, просто закрыв глаза.

Мой взгляд, которому до этого мешало пламя, теперь

проталкивался сквозь людей, обращённых ко мне спиной, а затем
снова стало ничего не видно. Один, два, три, четыре. Четвёртый
вагончик – вагончик Намджуна. Дверь сошла с петель. Там были пятна
крови. Внутри полыхало пламя. Люди один за другим расступались.
Стал виден пол. На нём лежал Намджун. Кто-то выпалил: «Он мёртв».

Я открыл глаза и увидел перед собой потолок своего дома. Я

слышал храп отца. Всё это было сном. Мою ладонь вдруг пронзила
боль. Я включил холодную воду и поднёс к ней ладонь. Под струёй
ледяной воды рука онемела. Я наполнил стакан водой и выпил его. Это
был сон. Кошмар.

rus: Mochi @ BangTan [https://vk.com/bangtan]