***********************************************************************************

************
Апельсиновое дерево
https://ficbook.net/readfic/4591398
***********************************************************************************
************

Направленность: Слэш
Автор: Chatter (https://ficbook.net/authors/1421453)

Беты (редакторы): Firiel

Фэндом: ОриджиналыПерсонажи: м/м

Рейтинг: NC-17

Жанры: Драма, Психология, Повседневность, Hurt/comfortПредупреждения: Насилие,

Нецензурная лексика, Секс с использованием посторонних предметов, UST, Смерть
второстепенного персонажа
Размер: Макси, 199 страниц
Кол-во частей: 12
Статус: закончен

Описание:
Конечно, будь его воля, Ромка и не притронулся бы к косметике. Но тут, как
говорится – не до «хочу – не хочу». Надо. Илье Петровичу нравился на Ромке легкий
make-up, когда – не бьющее в глаза блядство, а лишь намек, игра в «плохого
мальчика», заметное, но не грубое кокетство. В Ромке будничном, который в жизни, и
близко не было никакого кокетства, но с макияжем он выглядел именно так. Да ему
было, в принципе, все равно.

Посвящение:
Музу. Сволочь любимая, приходи не в четыре ночи, а хотя бы в семь. И лучше -
вечера.

Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Тема проституции продолжается почти до самого конца произведения.
Флаффа ноль. Есть неприятные, сквикающие многих моменты, в т.ч. и сексуального
характера.
Пожалуйста, учитывайте это при чтении.

Продолжение:
"Апельсиновое дерево-2" https://ficbook.net/readfic/5331231
"Апельсиновое дерево. Ростки." https://ficbook.net/readfic/6854376

Очень крутая обложка от замечательной Zikuta

https://drive.google.com/file/d/1f6dR4oV_5V6pSD5xg84yOWYbfnLkuZA8/view

Чудесная обложка от прекрасной волшебницы motik71

http://i2.imageban.ru/out/2017/02/06/657837e0c72c1db5a9a36f4822d4206d.jpg

========== 1."Вредная" работа ==========

***
Бессовестный шнурок подло саботировал усилия пальцев, выскальзывал, не желая
впихиваться в узкое пластиковое кольцо. Ромка психанул и так и оставил, кое-как
затолкал внутрь кроссовка длинные концы, затянул липучку. Вот хотел же купить
обычные кеды, так нет... Толик, который сопровождал процедуру покупки, был
тщательно проинструктирован относительно марки, и примерять пришлось Nike Air
Force, те, что повыше, а их же заебешься каждый раз шнуровать. Поднимаясь с
табуретки в прихожей, вдруг споткнулся о половик и чуть не сверзился на пол, едва
за вешалку удержался. Да что за... Ноги, что ли, не держат... вот уж совсем
некстати, а ему сегодня еще к Машке ехать. Кровь из носу, но нужно.

Ромка еще немного потоптался, попрыгал на месте – белоснежные кроссы были удобными
до невозможности, а вот джинсы слишком тесные, задний шов неприятно натирал кожу
между ягодицами и давил на промежность. Трусов не было.

Оглянувшись вокруг, он сделал шаг в сторону и полшага назад, поворачиваясь к

двустворчатому остову древнего трюмо. Прихожая была крошечной - чтобы увидеть себя
полностью, приходилось упираться спиной в противоположную стену, прямо в
отваливающуюся обоину. Ромка заклеивал ее уже раз десять, но сволочная бумажка
постоянно отпадала – под ней было как минимум два слоя старых газет, донельзя
обветшавших и не желающих удерживаться в нужном положении... Вообще квартира была
не бабкина, а прабабкина – мамина бабушка, Дарья Ивановна, умершая в возрасте
девяноста одного года, до последнего дня была на ногах и в квартире своей
хозяйничала исключительно единолично, поэтому старые обои были еще не самым
неприятным моментом. В первые дни жизни в унаследованной квартире Ромка спал у
соседей, а в своем «наследном дворце» выводил тараканов, да два дня еще выгребал
мусор и старым шпателем отшкрябывал от стен кухни пригоревший жир и копоть. Сейчас
квартира была чистой, но практически голой – жить с засранной мебелью было
противно, и Ромка от нее избавился, а приобрести новую так и не удосужился. Спал на
купленном недавно надувном матрасе, и то позволил себе такую роскошь только после
того как два раза подряд переболел ангиной – три брошенных на пол одеяла от стылого
холода спасти не могли.

Трюмо было соседское, дурацкая самотканая дорожка и две табуретки от них же –

вкладывать деньги в эту халупу смысла не было. Обозрев еще раз свои владения, Ромка
хмыкнул про себя – вот бы Илья Петрович сюда попал, точно бы вытошнило от
отвращения. Толик, правда, заходил пару раз – поторопить и просто так - на нервы
подействовать, на это он был мастер. Однажды спросил, почему Ромка не покупает
мебель, неужели не надоело спать на полу, а заниматься, есть и готовить за одним и
тем же столом? Тот попытался ответить проникновенным взглядом «да пошел ты», но не
помогло – Толик не поленился вопрос повторить. Ромка тогда соврал, что копит на
приличную квартиру, тот и отстал. Но вряд ли поверил.

Другого большого зеркала в квартире не было, и Ромка внимательно всмотрелся в

покрытую патиной амальгаму. Вроде все в порядке, все, как нужно: глаза чуть-чуть
подведены темно-серым лайнером, взгляд из-за этого глубокий, томный, чувственный.
На губы нанесена и тщательно растушевана капелька тинта натурального светло-
вишневого оттенка. Тинты и прочую косметику продвинутый народ советовал заказывать
на koreadepart, но Ромка пока плавал в этом вопросе и пользовался тем, что случайно
покупал в супермаркетах. Красить губы помадой ему категорически не нравилось,
блески и бальзамы – еще хуже. Отвратное чувство липкости, склеивания и неизбежный
приторный запах давали ощущение, что его рот минетировал десяток щедро смазанных
членов. Тинты насыщали цветом, держались долго, следов не оставляли – практически
идеально, спасибо корейцам за идею. И за маски для стоп – отдельное.

Конечно, будь его воля, Ромка и не притронулся бы к косметике. Но тут, как

говорится – не до «хочу – не хочу». Надо. Илье Петровичу нравился на Ромке легкий
make-up, когда – не бьющее в глаза блядство, а лишь намек, игра в «плохого
мальчика», заметное, но не грубое кокетство. В Ромке будничном, который в жизни, и
близко не было никакого кокетства, но с макияжем он выглядел именно так. Да ему
было, в принципе, все равно.

Синий кашемировый свитер был мягким и пушистым, Ромка потыкался в него носом,
вдохнул запах. М-м-м... приятно. Свитер пах Ильей Петровичем – резковато-пряно, с
едва уловимыми древесными нотками. Ромке нравился этот запах, он знал, что это
Kenzo, и ему тоже хотелось пахнуть так, но Илья Петрович шутливо отмахивался и
говорил, что пока у них договор, он будет пахнуть самим собой или, на крайний
случай, Ильей Петровичем. Так и получилось – им пахли все новые вещи, кроме белья.
Белье в дни свиданий Ромке не полагалось, а дорогущее, купленное для постельных
забав, Ромка носить опасался – вдруг потеряет вид или, чего доброго, полиняет. А
то, что лежало на полке в единственном колченогом шкафу, пахло обычно – дешевым
стиральным порошком для ручной стирки. Стиральная машинка отсутствовала.

От рассматривания собственной физиономии отвлекла слишком резко прозвучавшая

мелодия – проснулся телефон. Шакира завывала что-то залихватски-энергичное,
возвещая о том, что в данный момент его персоной интересуется лично Шувалова.
Староста группы, чемпионка-гандболистка и совершенная сука, хоть Ромка и уважал
женщин, против истины не попрешь – на Татьяне природа явно отдохнула.

Голос Шуваловой шелестел ползущей в песке змеей, и Ромка вздохнул, привычно ожидая
наезда.

- Нечаев, солнце мое ненаглядное! Ты в институт вообще собираешься? Должок за

тобой, котик.

Мягкий, почти нежный тон не мог обмануть – это была обычная маска, за которой
скрывались даже не зубы, а клыки.

- Собираюсь, - буркнул Ромка. – У меня больничный еще на десять дней.

- А меня не ебет, - не по-женски прямолинейно парировала Шувалова. – Ты обещал

отредактировать сценарий еще в феврале. Сейчас март. Где?

Ромка ничего такого не обещал, его просто приперли к стенке, почти в прямом смысле
– Татьяна поймала его в закутке возле спортзала и прижала к осыпающейся штукатурке
крепким бюстом пятого размера. У нее нашлись аргументы уболтать, у него не хватило
мужества ее послать. Черновой вариант на двадцати двух страницах, искаляканных
синим маркером поверх напечатанного текста валялся на подоконнике, и заниматься
этой дичайшей херней не было никаких сил – предоставленные вирши были чудовищными,
сам сценарий – детсадовским, проще было написать новый, но стихи! Десять
участников, пятеро – «звезды» факультета, и так с огромным трудом исторгли из себя
нужное количество убого рифмованных строк. Этот позор прятать было некуда, а
сочинять за них еще и стихи Ромка не подписывался.

- Короче, Тань, там плохо все, мне нужно еще время. Давай через неделю, а?

- Через неделю можешь засунуть его себе в зад! Или ты, мой сладкий, предпочитаешь
засовывать туда что-то потверже? Конкурс через две недели, дебил!

- Да пошла ты, - беззлобно, потому что привык к подобному хамству, ответил Ромка.
Он был не единственным геем на факультете, так что намеки были легко
проигнорированы. – Через пять дней.

- Через три!

- Четыре, и отвали уже. – Ромка нажал кнопку отбоя, а потом вовсе выключил телефон.
Танька – существо злопамятное, точно постарается устроить какую-нибудь пакость,
но... не идти же на поводу у вечно раздраженной девицы, которая из-за недотраха
готова людей жрать. А конкурс «Творим в поэтике романтизма», придуманный деканом
Ольгой Давыдовной, был никому не нужен, кроме нее самой и двух-трех спонсоров,
которых она всячески подталкивала к компьютеризации и так неплохо упакованного
деканата. Ну и самая ответственная староста Татьяна Шувалова, готовая услужить
вышестоящим и пнуть нижестоящих, словно это дерьмо у нее в крови, не устояла: нашла
или принудила шантажом желающих, наваяла дивный по идиотизму сценарий. Хорошо,
мозгов хватило отдать на рецензирование.
Нет, погружаться сейчас во все это Ромка не хотел. Подождут.

Еще раз убедившись, что выглядит правильно, Ромка вздохнул – медлить и торчать в
прихожей уже смысла не было, но он все же нашел еще одну причину задержаться и
обрадовался этой причине как школьник, увидевший на часах шесть тридцать вместо
семи и радующийся, что можно еще полчасика поспать перед школой. Сегодня – день
расчета, в два часа придет Руслан, ключи у него свои есть, а Ромка домой к этому
времени не попадет – будет плестись в пригородной электричке в Машкино
Новотроицкое. Триста ежемесячных баксов – не такая уж большая сумма, но как же
жалко с ними расставаться...

Ромка вложил три хрустящие сотки в конверт, оставил на свободном месте кухонного
стола. На выполнение этой манипуляции ушло еще минуты полторы, могло бы уйти и
больше, но тут со двора раздался знакомый, очень хорошо знакомый автомобильный
сигнал. Толик. Теперь точно придется поторопиться, иначе начнется... Сгреб с
самодельной вешалки кожаный мессенджер, впихнул в него приготовленный заранее
фирменный пакет из магазина дорогого белья, подумал, не надеть ли пальто, но решил
ограничиться курткой.
Теперь точно все.

Лифт не работал, и спускался со своего двенадцатого этажа Ромка медленно. За что и

отгреб. Толик грубо цапнул его за воротник и буквально вбросил в машину. Козел.

- Блядь, Толь, ну больно же!

- Поматерись мне еще! Ишь, моду взял - опаздывать... Знаешь ведь, что нельзя!
Погоди у меня – буду везти обратно – получишь! Забыл прошлый раз?

- Толь, ну лифт же не...

- Слышал я, как ты спускался – топал, будто беременный бегемот! И врет еще! В

общем, чтобы это было мне в последний...

- Ладно, - Ромка нахмурился, закусил яркую припухшую губу. - Только на обратном

пути мне будет уже пофигу.

Толик открыл было рот сказать еще что-то, но посмотрел на бледную физиономию Ромки
с пандообразными глазами и заткнулся. Вот так-то...

Толика терпеть было сложно. Не то чтобы зверь, но злой и дохренища придирчивый,

хотя, наверное, это ему по должности полагалось - личный водитель для шикарных
тачек, возит солидного, уважаемого человека. До него пижонский Мазератти или
официальную бэху водил Сережа – вот с тем было легко и приятно: относился с
пониманием, нос в чужие дела не совал и от Ромкиного расхристанного вида не
кривился, подмигивал только: «понимаю, мол». А Толик, появившийся месяц назад, был
другим. Сразу стало понятно, что блядей, коей считал своего юного пассажира, он
терпеть не может, при любом удобном случае шпынял или обливал сарказмом, а уж
взгляды бросал такие, что даже решивший раз и навсегда забить на общественную
мораль Ромка обижался. Ясно, что Толик и понятия не имел, зачем молодой симпатичный
парень вместо того, чтобы учиться, бухать и трахать девок, подставляет зад
немолодому и не очень привлекательному мужику, хоть даже этот мужик и был его
боссом. А в Ромкиной биографии действительно не было ничего ужасного: родители живы
и здоровы, личное жилье, хоть и убогое, присутствовало, мозгами и способностями бог
не обидел. А что до причин – так это только его дело, и какого-то там шофера не
должно касаться никаким боком. Но все равно неприятно, тем более, что при других
обстоятельствах Анатолий мог даже понравиться – ладный, крепкий, с могучей шеей и
шикарными плечами, похожий на былинного богатыря. Только не нашего, а иноземного –
хоть и заметно было, что утром брился, к вечеру все равно на смуглой коже выступала
черная щетинная поросль, и вместо банального Толика хотелось назвать его как-то
иначе – каким-нибудь Хуаном или доном Педро, но Ромка никогда бы не решился на
такое самоубийство вслух, хотя про себя обзывал Толика словами и похлеще.

Сам Ромка относился к той самой заморышеобразной категории, метко обзываемой в

народе «ни то, ни се» - длинный, худой, патлатый. До встречи с Ильей Петровичем
вообще был тощим до неприличия, даже одежду старался носить попросторнее да
посветлее. За четыре месяца «отношений» откормился немного, синяки под глазами
пропали, а походы два раза в неделю в фитнесс клуб (Ромка очень, очень хотел
перевести абонемент в деньги – продать, поменять, но не вышло) принесли ощутимые
изменения и в рельефе тела. Конечно, против конституции не попрешь – кость тонкая –
астенический тип, как объяснил Илья Петрович, но – хоть мясо наросло, не по одним
костям ремень прохаживается, и то радость.

Упав на заднее сиденье, Ромка швырнул сумку в угол и ощерился, приготовившись

отражать Толиковы нападки. Тот с полминуты молчал, потом не выдержал.

- Чего смурной такой? Стринги жмут или яйца штанами прищемило?

Ну, как и следовало ожидать... Ромка привычно куснул в ответ.

- А что, интересно проверить? Могу продемонстрировать. Тебе попку или сразу пенис?

Ушлый Толик на такое не велся.

- Обойдусь. Но вот интересно – если б в метро ехал – тоже бы с голой сракой? И

куртку еще надел, ребра даже не прикрывает, а на улице, кстати – плюс пять. Вот бы
народ позабавился...

Ну не советовать же тупице, чтобы у хозяина своего спросил – нахрена ему нужно,

чтобы на теле оставались следы от одежды? Ромка преувеличенно громко вздохнул и
доверительно изрек:

- Возбуждаюсь я от тебя, Толь. Аж теку весь. Мечтаю, что как-нибудь и ты любовь

свою ко мне постигнешь и прямо на трассе отсосешь. Так я заранее, чтобы ты не
утомился исподнее снимать и сразу в ротик взял, ясно?

- Вот сейчас как вломлю по хребту, засранец, кончишь сразу, - Толик перевод стрелок
на себя не любил. – Не погань мне эфир в машине.

- А давай, бей, - хмыкнул Ромка, придвигаясь ближе к водительскому сиденью. –

Последний твой рабочий день будет, мон шер. - И, пока Толик (все же до Ромкиного
отточенного фейсбучными и ЖЖшными дискуссиями нахальства ему было далеко)
очухивался, с лету поцеловал в литую бронзовато-медовую шею.

Кожа там была на удивление нежной и на вкус солоноватой. Толик дернулся, но машину
удержал, только руки сжали крепко руль, а мощное тело замерло, застыло. «Сейчас
точно вмажет, - уже пожалел о своей несдержанности Ромка. – А на фоне того, что уже
есть, и незаметно будет. Блядь, ну вот на кой я опять...»

Толик аккуратнейшим образом притормозил, убрал руки с руля – по-иезуитски медленно,

знал, конечно, что Ромка наблюдает, испуганно вжимаясь в сиденье, и не торопился.
Смаковал момент. Ромка закрыл глаза.

Через полминуты открыл. Толик, не обращая на него внимания, тщательно вытирал шею
влажной салфеткой. Ромку окатило противной, мерзкой волной, не стыда - унижения.
Хотя, казалось – куда уж больше, а вот смотри-ка, задело. Сука ты, Анатолий, хоть
и выглядишь, как человек, а внутри - обтянутое медовой шкурой вонючее дерьмо.

Ромка прикусил губу, потерянно отвернулся к окну. Оставшиеся полчаса пути ни один,
ни другой не заговаривали.

Обиднее всего было то, что Анатолий тоже был геем – об этом Роману сообщил сам Илья
Петрович. Обычно они редко разговаривали на подобные темы, но тут пришлось – Сережа
неожиданно уволился, а Толик, явившийся забрать сонного Ромку в полседьмого утра,
его конкретно напугал. Ромка звонил боссу, не попадая негнущимися пальцами на
кнопки – лицо у нового водителя, торчащего в его прихожей, напоминало физиономию
Халка не в лучшие времена, а приказ «живо собрался - и в машину!» был гаркнут
голосом, которым в казарме орут на проштрафившихся солдат.

«Да, не успел тебя предупредить, - Илья Петрович по таким пустякам никогда не

извинялся, - это новый мой водитель, Анатолий. Не зли его, он парень серьезный, сам
иногда боюсь». А когда Ромка уже уходил, явно стремаясь чувака, который за сорок
минут пути не сказал ни слова, босс успокоил: «Да не нервничай ты так, он тоже наш,
просто характер такой».

Зачем Илье Петровичу водитель с таким характером, было очевидно – против Сережи он
выглядел викингом, от армии явно не косил, и это не говоря уже о вечно злой, иногда
чуть ли не перекошенной физиономии, направленной на тех, кто, по его мнению,
недостаточно уважительно на хозяина посмотрел.
Короче, война у них с Ромкой началась с первого дня и заканчиваться не собиралась.

Еще Ромка думал о том, как ошибочно судить о людях по внешности. Вот взять
Анатолия, хотя... ну его к черту, лучше Илью Петровича. Вот какой из него гей?
Совершенно обычный типаж чиновника постсоветского пространства - плотненький,
лысоватый, с классическим брюшком и выцветшими к пятидесяти годам голубыми глазами.
Нет, и среди этой категории встречались стройные, подтянутые мужчины, они
занимались сексом, спортом и бизнесом с одинаковым воодушевлением и долго сохраняли
молодость. Но таких было меньшинство, Ромка теперь знал это точно.

Сам Рома, у которого в данный момент гейство было начертано на лбу большими
буквами, как ни странно, влился в голубые ряды практически случайно. Если бы не та
вечеринка у Руслана, еще неизвестно, где и с кем бы он сейчас был. Возможно, гулял
бы по бульвару с девочкой, зажимал ее округлое тело в темной парадной, пачкал губы
в чужой помаде и вдыхал цветочный запах женских духов, копошась во влажной глубине
тесных трусиков.

Ромка долго не мог понять – отчего его пригласили, и главное – почему он сам
согласился туда пойти - к "золотой молодежи" и их отвязным привычкам отношения не
имел, разве что вуз был престижным, а Ромка - умненьким мальчиком, одним из
"музейных экспонатов", что поступают на бюджет самостоятельно. Организатор тусовки
- Руслан Гончаренко учился на пятом курсе и был для него, сопливого первокурсника,
воплощением мудрости и опыта. Пересекались до этого всего пару раз – в библиотеке и
столовой. Руслан был вежлив, улыбался не по-здешнему открыто, одобрительно хлопал
по плечу, сочувствовал отсутствию девушки и личной жизни, предлагал закурить
отличные сигареты. А когда пригласили, ответил согласием сразу, почти машинально.
Видимо – судьба была, никуда не денешься.

На вечеринку его привез не Руслан, а какой-то Игорь, которого Ромка вообще не знал.
В большом и очень богатом (по меркам Романа) трехэтажном особняке уже тусовалось с
два десятка парней и девиц разной степени обдолбанности. Признаться, что он никогда
в жизни не курил траву, было смерти подобно, и через час с небольшим стеснительный
гость уже мало отличался от остальных, разве что еще немного терялся в интерьере.
Руслан нашел его в уборной, где Ромка пытался избавиться от дурмана, умываясь, а
точнее - обливая себя и серебристый кафельный пол холодной водой. Его осыпали
комплиментами, уверили, что он самый вменяемый из всей компании, а это как бы
некрасиво и не принято, угостили классным коктейлем, потом они пили текилу, потом,
кажется, был виски... Точно Ромка не помнил, потому что развезло сильно – мир
покачивался океанской волной и оплывал, люди казались сказочными персонажами –
добрыми и красивыми, а розовые пони сновали туда-сюда целыми табунами, придавая
всей картинке законченно ненормальный вид. Через какое-то время Ромка очнулся в
темноватой комнате, на здоровенной кровати. Голый, с придерживаемыми кем-то руками
и разведенными в стороны ногами. Их было, кажется, четверо, хотя этого он не мог
сказать точно. Троих он потом узнал в институте - двое молча отвернулись,
изобразив, что видят его впервые в жизни, третий нагло подмигнул и потом даже
пытался клеиться. Но четвертый точно был, Ромка помнил это, как помнил количество
подходов, а их было четыре, и все сзади – в рот они побоялись ему давать, слишком
обкуренный, мало ли. Наверное, четвертый вообще не был студентом.

Самое странное, что по сути, это даже нельзя было назвать изнасилованием. То есть,
формально, конечно, он был против, но показать или выразить это не смог. Да и парни
проявили не свойственную насильникам доброту: с ним разговаривали, его гладили,
тискали и ласкали, пытаясь возбудить, ни разу не ударили, возможно, потому что он
не сопротивлялся. Его растягивали, потому что поняли или знали заранее, что
подобный опыт для него первый. Его бедра были скользкими от смазки, возможно,
поэтому четыре захода в собственный тыл не сопровождались ни сильной болью, ни
особым унижением – летящему на крыльях кайфа Ромке казалось, что это все еще
продолжение ненормального сна. Он тоже кончил, возможно, не один раз, судя по
своему измазанному спермой животу, а парни оказались то ли заботливыми, то ли
брезгливыми и пользовались резинками.

Руслан объявился через пару дней, когда задница перестала ныть, а Ромка уныло
гадал, можно ли ему теперь причислять себя к известной категории секс-меньшинств,
или то, что было сделано в полуотрубе, не считается. Как ни в чем не бывало,
Гончаренко подсел к нему в столовой, улыбнулся мягко, виновато. Извинился за парней
– перебрали, мол, решили, что он тоже по этому делу. Ромка хмуро отмалчивался,
запоздало соображая, что к чему. А что он мог сказать? Ты позвал меня специально,
чтобы развлечь своих дружков? Так сам же пошел, не тянул никто, даже особо и не
уговаривали. Да, трахнули его, так сказать, коллективно и от души. Так мог и уйти.
Не мог, ноги не держали? А что, курить и бухать неизвестный алкоголь его
заставляли? Нет? А уговоры не в счет, не мальчик уже. Ромка бледнел, нервно комкал
салфетку и мечтал захуярить в красивый Русланов фейс стакан с недопитым томатным
соком. В глазах стояли слезы. Кончилось все банально и просто – Руслан, вроде как
извиняясь, пригласил его вечером в кафе, на следующий день, все с тем же намерением
искупить вину - к себе домой, уже на городскую квартиру, а как только все еще
неловкий и непривычный к гейской среде Ромка чуть попривык к доброте и ласке, стал
его трахать, нежно и умело - деться Ромке стало уже некуда, ну, хоть остальные
отстали.

Что в нем нашел Руслан – признанный институтский мачо, который мог спокойно пялить
не его, тощего задрота, а любого из десятка клеящихся к нему гламурных мальчиков –
оставалось для Ромки секретом Полишинеля. «Хоть ты и дрыщ, Ромочка, но такой
сладкий», - объяснял Руслан, и это было не так уж и далеко от истины – Ромкино лицо
не было лишено известной привлекательности: пухлые губы, наивные, чуть навыкате,
глаза и совершенно детский румянец во всю щеку. Сам Руслан был не только хорош
собой, но и отлично устроен – исповедующие религию «все для бизнеса» предки вечно в
отъезде, младшая сестра Лорик у своего ебаря, а в распоряжении Руслана – огромный
загородный домина, квартира в сто квадратов, один из кабинетов папиного офиса и
зачем-то крошечный курень, стоящий прямо в воде и окруженный камышами и загорелыми
до черноты рыбаками в брезентовых плащах. Все эти точки были опробованы и
облюбованы в разных позах, и хоть наилучшей для сексуальных развлечений признана
квартира, бойфренд (таковым он тогда казался) таскал Ромку то в одно, то в другое
место, словно выгуливал или дрессировал породистого, но глупого щенка.

Кем на самом деле являлся для него Ромка, стало понятно примерно через два месяца,
когда они уже не встречались. Однажды Руслан нашел его в деканате, сидящего с
несчастным видом в ожидании вердикта – благодаря очередной инсинуации Шуваловой его
собирались лишить повышенной стипендии, - и от горестных размышлений отвлек.
- Привет, солнце, - Руслан легко мазнул его губами по щеке, и Ромка поморщился –
хоть в приемной и не было никого, лишний раз подставляться не хотелось.
- Привет.
- Ты тоже? – Руслан был в курсе происходящих на факультете разборок и активного
поиска крайнего. – Чего хотят?
- Уже ничего, - буркнул Ромка. – Гусева беременная, папа Михайлова полы в
библиотеке стелил, Черепинский такой дебил, что снова побежит вешаться. Остаюсь я.
- Да забей, - Руслан снова приблизился на опасное расстояние, легонько погладил по
щеке. – Давай лучше на озеро съездим. Завтра с утра, а?
- Сдурел? – Ромка посмотрел на бывшего со смесью удивления и злости. – У меня еще
за прошлый семестр пропусков накопилось, а им только этого и надо, а так надежда
есть, что хоть обычную оставят.
- Да плюнь ты на эту стипендию нахрен. – Руслан оглянулся на деканскую дверь,
шепнул на ухо: - Я серьезно. На побазарить. Дело есть.
- Дело? – нахмурился Ромка. - Как в прошлый раз? – толкать среди первокурсников
непонятного качества гаш он уже однажды отказался, и Руслан его больше этим не
доставал.
- Нет. Там отлично все, но нужно быстро. Я же вижу, тебе нужны бабки. Короче – да,
нет?

Ромка вздохнул, пожал плечами. Деньги ему были нужны всегда и много, Руслан даже
не представлял – насколько.

На озере было так круто, что Ромка и забыл о проблемах со стипендией. Руслан его не
домогался, они немного порыбачили под косыми взглядами окрестных мужиков, давно
смекнувших, чем эти двое здесь раньше занимались, нажарили в ароматном деревенском
масле десяток выловленных жирных карасей, забацали полведра салата, испекли
картошку в золе. Потом валялись на дощатых занозистых мостках, щедро нагретых
майским солнцем, болтали о всяком, дурачились. Это было так чудесно и офигенно, что
Ромка и забыл, что он здесь по делу. Напомнили ему об этом уже в самом конце, как
бы между делом, когда Ромка, собираясь, бросал свои вещи в спортивную сумку.

- Ром, в общем, суть, – Руслан, наблюдая, как он собирается, присел на деревянный

подоконник и закурил. – Я знаю, уж прости, но я всегда все знаю, что ты ночами
строчишь для половины группы курсовые, а все выходные горбишься за контрольными. Не
отрицай, это весь ваш поток знает. Но так бабла не заработаешь, даже на приличный
кабак, я уже молчу про тряпки и тачку. А тебе надо. Надо ведь?

- Мгм-м... – недовольно согласился Ромка и, как в небезызвестном фильме, «вспомнил

все». – Так всем надо.
- Думаю, не ошибусь, если скажу, что тебе надо много, - продолжал Руслан, куря в
форточку, хотя двери куреня и так были нараспашку. – Ничего криминального, и очень,
даже для меня, очень неплохо платят. Я бы сунулся, но по типажу не подойду. А ты –
как раз.
- Съемки, что ли? – поднял голову от сумки Ромка - раскрасневшийся и лохматый, он
выглядел смешно и в то же время мило. Ромку хотелось тискать, трогать и валять по
кровати. Эти мысли отразились у Руслана на лице, и он отвел глаза.
- Нет, не съемки, за это сейчас платят мало, да и ненадолго это. Здесь –
перспектива долгосрочная. Если не зассышь.
Взять Ромку на слабо всегда было легко, даже сейчас – идиотский характер, бурная
смесь сопротивления с напряжением. Он бросил собираться, присел.

- И?

Сначала Руслан озвучил ежемесячную сумму, она была настолько внушительной, что
Ромка почти перестал дышать. Потом объяснил степень занятости – подходило идеально.
Ну и, наконец, суть.

И вот тут Ромка очканул. В самом деле - ожидал чего угодно, но не этого. Сидел весь
багровый, сжав кулаки, и от разочарования скрипел зубами. Конечно, не было и речи,
чтобы согласиться, но все равно было до боли обидно, что возможность нехило
заработать ускользает тяжелым камнем в зыбучем песке. Руслан немного поуговаривал:
«мы же все это с тобой делали», «какая разница – с кем», и «у тебя болевой порог
высокий, не понимаю, чего ты кобенишься». Ромка зло на него зыркал, пару раз назвал
матерно и чуть не заехал в челюсть, на том деловая беседа и закончилась. А через
два месяца сам прибежал, попросил. Да, сам – выхода не было. Руслан словно
чувствовал, что прибежит, в тот самый день и о встрече договорился, и о ежемесячных
отчислениях за посредничество. Тем же вечером Ромка в первый раз увидел своего
«работодателя», и тот его - вживую, а не на фото, и явно загорелся. Илья Петрович
показался смешным и добрым, не способным на все те гадости, о которых
предупреждал Руслан. Но внешность, как уже неоднократно убеждался Ромка, была
обманчивой – ни смешного, ни, тем более, доброго в Илье Петровиче не было от слова
«совсем». К счастью, в нем присутствовал врожденный инстинкт беречь и по
возможности не портить все ему принадлежащее – машину, недвижимость, бизнес,
купленного задорого пацана. Поэтому после встреч один-два раза в неделю Ромка мог
отлежаться, неглубокие шрамы, смазанные импортной мазью, заживали быстро, да и сам
Илья Петрович не любил вида исполосованного тела – ему нравилось делать его таковым
и наблюдать реакцию, потом интерес пропадал. Так что повреждений у Ромки было
немного – анус, правда, однажды все же пришлось зашивать, едва заметные шрамы от
ожогов виднелись и на животе, и на внутренней стороне бедер – Илья Петрович строго
бдил, чтобы Ромка залечивал их полностью, и можно было нанести новые. Но больше
всего он балдел от потертостей и ссадин, полученных естественным путем – обожал
пощипывать, покусывать или царапать воспаленные места, зализывал и снова царапал,
возбуждаясь, как от первоклассного минета. Прибамбасы для БДСМ использовать не
любил, предпочитая подручные средства, собственные руки, зубы и член. Ко всему
этому Ромка со временем привык – оплачивались услуги хорошо, можно было и
потерпеть. Сложно было, когда Илья Петрович будил его ни свет ни заря и полусонного
пользовал, и еще – когда «одалживал» приятелям. В их негласном контракте был пункт
о том, что можно отказываться от того, что никак не вытерпеть, но не очень часто,
иначе Илья Петрович зверел и лупил своего личного хастлера не нежно, а по-
настоящему. Ромка уже пару раз отказался от групповушки и фистинга, а вот от секса
с незнакомыми людьми отмазаться не получилось. Да и компенсация за такое полагалась
отличная. Все трое мужчин, под которых его поочередно подкладывал Илья Петрович,
предпочитали классику, извращений не любили, Ромка старался как мог, и важные боссы
оставались довольны.

На этом неприятное заканчивалось, и начинались сплошные плюсы. Сумма на счету,

открытом в одном иностранном банке (Ромка никогда не был дураком и отечественным
конторам не доверял), становилась все толще и жирнее, оставленная наличка тратилась
бережно и с умом, Ромкин организм, невзирая на «вредную» работу, продолжал
расцветать и наливаться юношеским соком, и самое приятное – конец всему этому
дерьму был уже не за горами. Вспоминая об этом, Ромка переставал хандрить, улыбался
солнцу и людям и иногда даже забывал ненавидеть Руслана и Толика. В общем, его
жизнь нельзя было назвать кошмарной, а если учесть довольно частые походы в
рестораны и нечастые, но нужные подарки и кучу шмотья – так и вовсе почти
удавшейся.
Еще бы разрулить с Шуваловой и перестать психовать насчет Машки – вообще было бы
заебись.

К особняку приехали, опоздав на четыре минуты. Не дожидаясь, пока Толик выдернет

его из тачки, Ромка поспешно вышел сам и сразу же задубел до мурашек – ветрище был
жуткий, к вечеру, как и предсказывал Толик, сильно похолодало. От гаражных ворот до
дома, где их ждали, было минут восемь ходу, сердито рыкнув, шофер схватил парня за
руку и поволок – вырываться было бесполезно, и Ромка почти побежал. Через пару
шагов чуть не упал – Толик резко остановился, быстро сбросил свою уродливую черную
парку, накинул на Ромку.

- Надел, быстро!
- Да сколько тут идти, - Ромка хотел было вернуть доходившую ему до колена одежку,
но столкнулся с таким яростным взглядом, что молча продел руки в рукава и, вздыхая,
побежал рядом.
- Давно болел, придурок? – поднимаясь в гору, Толик чуть притормозил, отпустил
руку.
- Заботливый, да? - съязвил Ромка. – Нахуй мне сдалась твоя забота, о себе, блядь,
думай.
- Заткни пасть, – почти успокоился Толик, убедившись, что Ромка послушно трусит
следом и не сопротивляется. – За твои простуды мне потом выслушивать, и штраф мне
платить. В следующий раз оденешься так - пожалеешь.

Ромка уже даже не вздыхал – что с него возьмешь? Моральный урод, и даже помощь у
него уродская.

В доме Ромка отдышался, стащил с себя, наконец, парку и упал в кресло в холле, а
Толик побежал докладывать, что они явились. Вернулся злой и какой-то уставший,
посмотрел на Ромку, как на покойника, и, не попрощавшись, отвалил в свой сумеречный
шоферский мир. Ромка терпеливо ждал, как всегда. За ним спустилась Олечка,
горничная Ильи Петровича, что случалось нечасто – обычно встречал его сам хозяин:
осматривал одежду, пристально вглядывался в накрашенное лицо, прикасался
подушечками пальцев к губам, иногда целовал их, трогал светлую полоску кожи над
джинсами, потом забирался внутрь, щекоча чувствительное место над копчиком холодным
платиновым перстнем. Сразу становилось понятно, чего от этой встречи ждать. Сейчас
было непонятно.

Олечка была милой пышногрудой хохотушкой, немного глуповатой, но доброй. Ромкино

малопочтенное занятие ее ни капли не смущало, вероятно, девчонка была только рада,
что хозяин интереса к ней не проявляет, и вела себя как подружка.
- Злой, как тысяча чертей, - сообщила Олечка, принимая у него одежду в просторной
ванной комнате и развешивая на плечики, - орал только что по телефону так, что у
меня уши заложило. Ты сам как?
- Нормально, - абсолютно голый Ромка потрогал локтем воду. – Не выспался только. А
чего орет?
- Да фиг его знает, - Олечка с удовольствием погладила Ромку по гладким плечам и
присела на край ванны. – Проверка, что ли, у них какая, но ты же знаешь, я в этом
не секу.
Олечка вообще мало в чем секла, но мыть Ромку, тереть ему спину, грудь и живот
обожала, а Илье Петровичу, который и ввел этот странноватый обряд, нравилось, когда
они оба выходили из ванной пунцовыми, а Олечка еще и облизывалась – не от смущения,
от удовольствия.
- Сегодня будем быстро и без белья, – рука Олечки ласково скользнула Ромке на
поясницу. – Ты готов или мне за дверью подождать?
- Не надо, я дома все сделал. Потри мне шею.
Горячей воды у Ромки не было, да и ванна сильно текла, поэтому нормально помыться
он мог только здесь или в тренажерке.
- Зажило уже, так быстро? – обрадовалась Олечка, домыв ему шею и рассматривая
острые лопатки. – На прошлой неделе такие царапины были, я переживала, как ты
вообще уснешь...
- Да на мне быстро все затягивается, как на собаке, - Ромка улыбнулся, довольный,
что о его травмах помнят и волнуются. – Все о-кей. Оль, в следующий раз не лей так
много пены, я пахну как леденец, противно.
- Ага, не лей! - Олечка перевела взгляд вбок и резко опустила ресницы, как бы
негодуя. – Еще вот что сегодня тебе...

Она достала с полки высокий золотистый флакон с крошечными блестками. Ромка

невесело хмыкнул – если Илья Петрович хочет видеть в нем «золотого мальчика», не
миновать и «золотого дождя». Это было интересно в плане денег, но оставляло долго
не проходящие, удушливо-неприятные воспоминания по ночам. Да, как-то не задалось
сегодня все...

Отпустив Олечку и завернувшись в белоснежное полотенце, Ромка, как было велено,

побрел по ажурной винтовой лестнице в кабинет. Босиком – все поверхности в доме
были теплыми и идеально чистыми.

Возле двери чуть помедлил, прислушиваясь. Тишина, только снизу раздавался Олечкин
голос, карикатурно исполняющий оперную арию из «Пятого элемента». Ромка все еще
стоял, пытаясь настроиться, когда дверь распахнулась. Илья Петрович стоял на
пороге, сжимая в волосатых пальцах мобильник, грозный, как Зевс-громовержец, даже
не злой, а какой-то лютый, куда там Толику. Таким он бывал очень редко, и Ромка
инстинктивно сжался.

- В постель, - раздраженно прошипел хозяин, грубо дернул Ромку за руку и быстро

захлопнул дверь.

========== 2. Между добром и злом ==========

***

Если бы Ромку спросили, является ли Илья Петрович Котов воплощением абсолютного зла
или, по крайней мере, извращенцем, он бы честно ответил – нет. Не вполне обычное
желание причинять боль объяснялось, скорее всего, глубочайшими комплексами, корни
которых выглядывали из самого детства. А любовь к продажным удовольствиям -
необходимостью компенсировать последствия постоянного стресса, вызванного нервной
работой. Любое отклонение имело конкретную причину и смысл, иногда довольно
мудреный.

В их «отношениях», которые сам Ромка классифицировал как «исключительно деловые»,

случалось всякое. На работе у Ильи Петровича иногда происходило что-то неприятное,
детали никогда не озвучивались, но в любом бизнесе достаточно дерьма. Ромка мог
опаздывать, дерзить или «выкобениваться». Могла позвонить жена Ильи Петровича – она
безвылазно торчала с детьми в Англии и домой наведывалась не чаще раза в год. Ее
звонок вызывал у Котова нечто вроде извержения в мозгах, он свирепел и иногда терял
эрекцию. В такие периоды обязательно придумывался способ возмещения – от
номинального, полушутливого, до настоящей трепки. Легкий спанкинг не всегда
удовлетворял, и тогда Илья Петрович, возбуждаясь, но не выпадая из образа большого
босса, называл сумму. Почти всегда она была солидной, Ромке достаточно было один
раз кивнуть, и на следующие несколько часов он принадлежал своему работодателю
целиком и полностью, разрешая делать с собой, что угодно. Разумных пределов Илья
Петрович, как правило, не переступал, и все заканчивалось без членовредительства.
Исключения, как в любом правиле, тоже были – к примеру, появление на горизонте
человека по имени Лаврентий Лесник дестабилизировало состояние Котова до предела,
что и вылилось однажды в неприятные для Ромки последствия.

В последние месяцы Котов и Лесник встречались чуть ли не еженедельно, в такие дни

Ромку могли даже выдернуть с пар, он быстро одевался во что скажут и мчался в
ресторан исполнять роль мальчика для эскорта. Нахрена он был нужен во время этих
встреч, Рома не врубался до сих пор. Общение двоих затянутых в приталенные костюмы
мужчин было взаимовежливым и нейтральным, беседы – отвлеченными: курс евро,
внутренняя политика, цены на нефть, мелкие офисные вопросы. После нескольких таких
ужинов Ромка решил, что Лаврентий – представитель потенциальных инвесторов, вот
Илья Петрович и лебезит. В своем мнении он убедился после того, как пару месяцев
назад его оставили с господином Лесником наедине в роскошном номере «Лорд-отеля», с
кратким, но вполне понятным инструктажем: «сделать гостю хорошо». Эта встреча
произвела на Ромку неизгладимое впечатление: Лаврентий разрешил называть его
Лавром, попросил раздеться, с неподдельным интересом, но не прикасаясь,
рассмотрел, расспросил, что он, собственно, может предложить. Ромка объяснил, чем
может развлечь и какие есть ограничения, но развести гостя на секс так и не смог –
тот держался на расстоянии и молча любовался, как стройный парнишка танцует под
тихий ненавязчивый джаз, изящно вращая худощавыми бедрами и лаская в такт мелодии
свои соски и шею. Потом Роме велели одеться, а в ответ на разочарованный вид
объяснили, что он славный мальчик, но у Лавра есть постоянный партнер, поэтому -
никак. Ни малейших признаков желания при этом у Лесника не наблюдалось, что тоже не
внушало оптимизма. Из отеля Рому отвезли в особняк, и вот тогда стало понятно –
"хорошо" не получилось. Все же он не был профессиональным хастлером, а Илья
Петрович, по сути, был вторым мужчиной в его жизни - четверо упоротых придурков на
обкуренном пати у Руслана не в счет. Тогда Ромку наказали - жестоко выпороли ремнем
и грубо оттрахали здоровенным дилдо, порвав не очень привычную к такому отношению
задницу. При виде струйки крови Илья Петрович пришел в себя, пострадавшему вручили
кругленькую сумму наличкой и отправили к врачу, а потом довольно долго не
беспокоили.

Бизнес, в котором крутился Котов, был связан с транспортировкой нефтепродуктов, а

сам он, согласно визитке с золотистым ободком, именовался «коммерческим
директором». Ничего более конкретного Ромке узнать не удалось, но он в эту сферу и
не лез. Первая их встреча, организованная Русланом, вообще была похожа на свидание
– Илья Петрович был мил и предупредителен, бросал на Ромку нежные взгляды и трахал
так тихонько, что Ромка чуть не уснул. Однако очень быстро флер предупредительности
и милоты слетел, а Ромка уяснил, что немалые бабки достанутся не просто так, и
каждый цент отрабатывал. У него оказалась удивительная для такого тела
выносливость: Руслан, который неплохо натаскал его по части техник, утверждал, что
это колоссальный плюс и пользовался вовсю – их секс-марафоны часто затягивались до
утра, Руслан после них выматывался и засыпал, а Ромка мог еще и телек посмотреть, и
в бассейне поплескаться.

Илья Петрович тоже быстро уяснил, что за бриллиант ему попался, и употреблял по
полной: Ромку можно было просто трахать, можно было сначала выпороть, а потом
потрахать, можно было не делать ни того, ни другого, ограничиваясь стриптизом и
последующим отсосом. Иногда использовалось белье - узкие трусики или тесные стринги
всегда были белыми, как и короткие носочки. Илья Петрович не был фетишистом, но ему
явно нравилось представлять, как Ромка едет к нему в штанах на голое тело, как
грубый джинсовый шов врезается между ягодиц, натирает промежность, давит на член.
Пальцы на ногах у Ромки были обычными, без особых изысков, пальцы как пальцы. Но
Илья Петрович обожал, когда стопы были гладкими и розовыми, мог слюнявить их до
бесконечности, иногда укладывал Ромку на живот и дрочил так, чтобы сперма попадала
на внутренний свод или пятки. Кончив, тщательно собирал сперму пальцами и
заставлял Ромку слизывать вязкие капли, иногда размазывал по лицу. Белье, надетое в
процессе траха, в обычной жизни не носилось, Ромка стягивал его в ванной и нес
домой, словно атрибутику.

Иногда Илье Петровичу трахаться не хотелось вовсе, тогда Ромка раздевался, ложился
на стол или постель и терпел, пока его лупят ремнем – не очень болезненно, с
перерывами на перекур и глоток алкоголя, иногда в этих промежутках они даже
болтали. Изредка Илья Петрович позволял себе процедуру порки разнообразить: обсыпал
парня сверкающей пыльцой, ставил раком и мочился сверху - долго, с наслаждением,
старясь не упустить ни одного сантиметра воспаленного тела. От жгучей боли Ромка
шипел, иногда матерился – это ему было позволено, но не делал никаких попыток
экзекуцию прекратить. Скорее всего, в процессе порки Котов кончал - иногда сквозь
свистящие звуки ударов слышны были тихие подавленные стоны и что-то похожее на
всхлипы.

Исхлестанные спину и ягодицы тут же омывали и тщательно смазывали, а Ромку

отправляли домой. Обычный секс тоже был не вполне обычным – в нем было больше
щипков, тычков и царапанья, чем, собственно, самого коитуса, хотя Илье Петровичу и
нравилось, когда Ромка кончал, цели он такой не ставил, и удавалось это далеко не
всегда.

Несмотря на все нюансы, назвать Илью Петровича извращенцем у Ромки не получалось.

Черт его знает... может, у него уже выработался стокгольмский синдром, но было в
этой странноватой связи что-то если не правильное, то разумное, объяснимое. Котов
никогда не обманывал, не действовал против воли, не пытался выглядеть «папочкой»,
не истязал сверх того, что Ромка мог выдержать.
Ну, и деньги, конечно. Об остальном лучше было не думать.

С Русланом они общались нечасто, хоть и сталкивались иногда в институте – бывший

любовник поступил в аспирантуру, что Ромку немало повеселило. Разъяснилось и то,
для чего умному парню с крутыми родителями нужна была стремная подработка в виде
торговли легкой наркотой и половой подготовки «мальчиков» для нужных людей.
Родители и сестра единственного сына и брата ненавидели, бизнес, недвижимость и
счета в банке ему не предназначались ни в каком случае, и крутиться приходилось
самому, а красиво жить, как известно, не запретишь и не отучишь. Иногда Ромка хотел
отобрать у него ключ от квартиры, но никак не решался – из-за своей «работы» он так
и не смог завести нормальных друзей, а с Русланом, хоть он и был тем еще подонком,
можно было поговорить на понятные обоим темы, да и... мало ли что могло случиться.
Руслан не навязывался, деньги брал исправно, но иногда бросал на Ромку взгляды,
полные не то жалости, не то сочувствия. А может, все еще хотел? Сам Ромка не хотел
никого. Связь с Русланом не оставила в душе ни малейшего эмоционального следа или
привязанности, а другого, близкого человека встретить он не успел. И, если честно,
об этом не думал. Ильи Петровича хватало за глаза, а рисковать «работой» было
нельзя, только не теперь. А может, дело было в том, что сердце Ромки было уже
занято... кто знает.

***

Запрыгнув на серебристо-серые простыни, моментально измазавшиеся в золотистой пыли,

Ромка замер. Илья Петрович так и не выпустил из рук телефон, но удивительным было
не это – он до сих пор был одет и раздеваться, по-видимому, не собирался.
Тонкогубое лицо было не просто злым – в нем было что-то странное, пока еще Ромкой
не идентифицированное. Похоже, на этот раз Котов приготовил что-то новенькое, а
«сюрпризов» Ромка не любил – ничего хорошего они не сулили.

- На спину перевернись! – приказ прозвучал отрывисто, но негромко, и Ромка

окончательно понял – что-то не то. Он послушно перевернулся. Зажмурился.

- Я же тебя не бью еще, чего глаза закрываешь, - неожиданно развеселился Котов. –

Открой.

Ромка широко распахнул и так немаленькие очи – постарался продемонстрировать полную

готовность. Илья Петрович придирчиво осмотрел его стройную фигуру, словно оценивая
качество. Погладил по голому животу, зачем-то подергал за мягкий член. Заставил
развести ноги, провел подушечкой среднего пальца по колечку ануса, не пытаясь
проникнуть внутрь. Ущипнул за сосок, отошел.

- У тебя все в порядке? – а вот этот вопрос не удивил. Илья Петрович часто его
задавал, чтобы убедиться, что Ромка в норме и сможет «работать».
- Да, все отлично, а что? – полюбопытствовал Ромка, потому что задницей чувствовал
какой-то подвох.
- Вы опоздали. Анатолий свое получит, а ты больше так не делай, понял? – в голосе
Котова не было тепла, но он явно успокаивался.
- Ага, - согласился Ромка. – Простите.
- Хочу показать тебя кое-кому, а он не любит ждать. Поэтому я рассердился. Очень
рассердился, Рома, ты понял?
Ромка выразил понимание беззвучным кивком.
- Сегодня мне нужно, чтобы ты задержался подольше. Я буду вторым, короче - сколько
ты хочешь?

Вот теперь все стало на свои места. Илья Петрович явно собирался выместить на Ромке
очередные производственные траблы, что, собственно, было не в первый раз, но к
сегодняшнему дню не подходило совершенно. Поездка в Новотроицкое предполагала
наличие у него сил, а после порки... нет, не сегодня.
- Нет, не сегодня, - озвучил Ромка собственные мысли. – У меня дела... я не могу,
короче.
- Я понял, - Илья Петрович нервно метнул телефон куда-то в кресло. – Пятьсот.
- Правда, я не...
- Рома, последний раз спрашиваю - сколько?
Ромка облизнул пересохшие губы, дернулся и выпалил:
- Две штуки.
Котов присвистнул и рассмеялся.
- Губа не дура. Ладно, я же сам предложил. Только потом чур не жаловаться.
- А я разве когда-то... – обиделся было Ромка, но его резко прервали:
- И мне нужно, чтобы ты оклемался до следующей среды, хочу взять тебя с собой в
одно место. Есть возможность побыть дома?

Ромка на мгновение задумался. Судя по вопросу, Илье Петровичу снова вожжа попала
под член, что не есть хорошо. Но – две штуки! К Машке он все равно поедет, а
больничный продлит, если понадобится. Черт! Еще же Шувалова с ее стихотворными
извращениями... блядь... Да и хуй с ней!

- Я согласен, - Ромка подавил вздох. – Если можно, не по лицу.

- Соберись, - коротко бросил Котов и вышел из комнаты.

Ромка постарался собраться, очень сильно надеясь, что вошедший не окажется

двухметровым афроамериканцем с аршинным агрегатом. Скоро лежать неподвижно надоело,
и он сел, свесив ноги с кровати. В этот момент дверь распахнулась, и вошел
незнакомый мужчина, одетый в черный шелковый халат. В правой руке он держал
многохвостую плеть, на Ромку взглянул мельком и, не говоря ни слова, одним резким
движением перевернул его на живот.

***

Ничего подобного в своей недолгой жизни Ромка до сих пор не испытывал.

Илья Петрович с его ремнем или пухлой ладошкой и близко не стояли рядом с тем
ужасом, что он сейчас чувствовал. Казалось, что на коже не осталось живого места,
его словно вывернули наизнанку и удары попадали, минуя эпидермис, сразу по
оголенным нервам. Плеть поднималась и опускалась с регулярностью швейцарских часов
– четко, мерно, безостановочно. Ромка читал, что в подобных случаях жертве дают
отдохнуть, отдышаться, с ней общаются, но сейчас об этом не было и речи - человек,
взмахивающий своим жестоким орудием, на истошные крики не реагировал, он был как
робот. Звуки ударов оглушали, отдаваясь глубоко внутри, и казалось, доставали до
сердца. Сорок девять, пятьдесят ударов... Высокий болевой порог давал возможность
выдержать еще какое-то время, но Ромка был зол и после очередного «WTF???» в адрес
происходящего забил на терпелку, отпустил себя и потерял сознание.

Очнувшись, увидел рядом Илью Петровича. Тот обеспокоенно махал у него перед носом
ваткой с нашатырем, и вид имел недовольный.

- Ну, ты как? – спросил он почти нормальным голосом, в котором, как показалось

Ромке, сквозило нечто, отдаленно напоминающее беспокойство.
- Я... я нормально, только... а-а-а-а... блядь, ёпта-а-а... – выдохнул Ромка,
удивляясь, что еще может издавать какие-то звуки. Голос он, конечно, сорвал и
сейчас полусипел.
- Вырубился почему? Что, потерпеть не мог, так больно?
- Пиздец просто, - прохрипел Ромка, пытаясь удобнее примоститься на животе, -
охуеть как больно, думал, сдохну.
- Ну не сдох же, - раздраженно буркнул Котов и исчез из видимости, зашуршал чем-то
сзади. И тут до полуживого Ромки дошло, что Илья Петрович раздевается. Блядь, он
что, совсем охуел? Он собирается его... прямо сейчас... Дерьмо... вот же мерзкое,
лысое, пузатое дерьмо!

- Что-то ты расслабился, Рома, мне это не нравится, - Котов подтянул его поближе, и
Ромка взвыл – во время порки концы плети доставали даже до живота, бока были
измочалены не меньше спины, а именно за них скотина Котов и ухватился.
- Ничего, - донеслось до Ромкиных ушей, и ему показалось, что Илья Петрович
улыбается. – Потерпишь. Алчные мальчики должны получать по заслугам. Я ведь уже
настроился заняться с тобой любовью, так что...

Двигаться Ромка мог, но каждое движение сопровождалось такой болью, что он

предпочел прикинуться бревном, размышляя, трахнул бы его Илья Петрович, если бы он
помер, или нет. Через пятнадцать минут «любви», больше напоминающей пытку, Ромку
оставили в покое. Котов даже не потрудился стереть с него кровь, оставив
избавляться от присохших за полчаса багровых струпьев самостоятельно. Олечка тоже
ушла, и к ванной Рома с трудом дотащился, а по лестнице спускался, едва передвигая
ноги и цепляясь за перила изо всех сил.

Встав под душ, он едва не отрубился во второй раз, но потом догадался сделать воду
прохладнее и сразу почувствовал себя легче. Подставляя ноющую спину прохладным
струям и ежесекундно чертыхаясь, Ромка постарался включить мозги и понять – а что
это, нахрен, сейчас было? Никогда, ни разу еще Илья Петрович не бросал его одного
просто так, не убедившись, что нанесенные повреждения не опасны. И, тем более, он
никогда не подставлял его садистам, потому что мужик в халате явно был из тех самых
извращенцев, в чью категорию Котова заносить не хотелось. А может, он себя
обманывал, и все совсем по-другому? Этого Ромка понять не мог и тупо думал и думал,
пока башка не заболела, но так ни к какому выводу и не пришел. Ополоснувшись и смыв
кровь, он осторожно промокнул кожу полотенцем, злорадно замечая, что без алых
следов на белоснежном хлопке не обошлось. Достал из шкафчика знакомую мазь, в
очередной раз выругался, теперь уже вслух. Наносить полужидкую субстанцию самому
себе было неудобно, но, в конце концов, измазавшись бесцветной массой по уши, Ромка
кое-как изловчился. От этих манипуляций устал так, что пришлось сделать перерыв и
полчаса посидеть, примостившись на краешке ванны - благо никто пока из дома не
выгонял.

Отдышавшись, осмотрел себя внимательнее. Конечно, спину нужно бы перевязать, но

идти к гадскому Котову за помощью не хотелось, и Ромка решил обойтись без него.
Морщась и чертыхаясь, натянул футболку - она была короткой, отметин на пояснице не
скрывала, к счастью, свитер был длиннее. Ромка порылся в пакете, выудил
неиспользованные сегодня трусы без отверстий, осторожно надел, наблюдая, как на
белоснежной поверхности проступают розоватые полосы. Джинсы моментально впились в
поврежденную кожу на пояснице, Ромка скрежетнул зубами и подумал, что нужно забить
на гордость и все-таки попросить у Котова обезболивающие таблетки. А заодно и
выяснить кое-что.

Теперь он уже не был так уверен в адекватности своего работодателя, хотя это ничего
и не меняло. Оставалось продержаться еще два, в крайнем случае - три месяца, потом
– всё. Нормальная человеческая жизнь.
Если получится.

***

Из ванной Ромка выполз в гораздо лучшем состоянии, чем заползал туда. Правда,
колени подкашивались и немного, почти незаметно дрожали пальцы, а еще, к своему
неудовольствию, он понял, что плакал. Это жутко бесило, но избавиться от красноты
на лице не получилось. Волоча ставший вдруг непомерно тяжелым пакет, Ромка сделал
два шага в направлении холла и резко притормозил – прислонившись к дверному косяку,
неровным утесом возвышался Толик, в руках он держал Ромкину куртку и сумку.

«Епжетвоюбогудушумать, - мысленно выругался Ромка по-отцовски, - мне ж еще с этим

козлом ехать, бля-а-а...» - и, как мог, попытался изобразить невозмутимость и
легкую походку. Получилось уебищно неловко, особенно не удался покерфейс.

- Накувыркался? - осклабился Толик. – Долго что-то, почти на сорок минут дольше,

чем обычно. А чего морда красная, парился, что ли? Быстро давай, мне еще машину
ставить.
- Подождешь. - Ромке на Толиковы проблемы было плевать далеко и с прибором, но
голос пришлось напрячь, чтобы не так хрипел, почти получилось, но с перерывами. –
Где... Илья Петрович? Два слова нужно... сказать.
Толик явно подумал о чем-то гадком, типа: «что, мало драли, еще хочешь?» или «ну и
ебливая блядь моему шефу досталась», потому что продолжал презрительно улыбаться.
- В кабинете. Он не один, к нему сейчас нельзя. Чего хочешь, я позвоню.
- Не нужно, - тихо сказал Ромка и поплелся к лестнице. Толик оказался настолько
тупым, что даже не сразу понял, что Ромка его слова проигнорировал и направляется
туда, куда ему только что запретили. Догнал в один прыжок, впечатал в стену,
зашипел в ухо:
- Ты человеческих слов не понимаешь, да? А ну повер...
И тут у Ромки, который приложился к твердой стене одновременно спиной и мягким
местом, в глазах потемнело, он стал цепляться за Толика, одновременно теряя связь с
миром и оседая на пол. Его моментально подхватили, легонько тряхнули. Мир
вернулся, но не один, а с дикой резью в спине. Ромка, презирая себя за выступившие
слезы, громко, с ненавистью зашипел:

- Бляа-а-адь, с-с-сука... какой же ты ебнутый, Самойлов, на всю голову... пусти

сейчас же, бо-ольно.
- Где, что? – рожа у Толика была настолько охреневшей, что Ромка чуть не улыбнулся.
– Ты пил? Ром, да что с тобой? Болит где?
- В п... гнезде, - устало буркнул Ромка и понял, что ему нужно срочно блевануть,
замутило. – В уборную проводи меня.

Как ни странно, на этот раз подействовало. Толик молча проводил его к толчку,
посидел снаружи, подождал.
Ромка выполз с прокачанной до максимального уровня болью, зато голова прояснилась
полностью.

- Мне нужно к нему, понимаешь? Голова... болит, - выцедил Ромка, потому что Толик
стоял соляным столбом и явно ждал объяснений. – Попрошу таблеток... каких-нибудь.
- Покажи руку, - тихо сказал Толик, - я только посмотрю, быстро.
Ромка посмотрел на Толика, потом на свою руку, обтянутую синим трикотажем.
Приподнял рукав, протянул, все равно ведь не отвяжется.
- Если собираешься искать инъекционные следы, то не трудись. На кой бы я твоему
Котову в таком случае сдался?
Но Толик не был бы Толиком, если бы обратил хоть какое-то внимание на Ромкины
слова. Осмотрел локтевой сгиб, зачем-то провел пальцем до кисти, отпустил.
- От головы таблетки нужны?
- Толь, пусти меня, будь мужиком, а? – Ромка устало на него смотрел. – Ну... надо.
- Иди, - вдруг разрешил Толик и зачем-то отвернулся в другую сторону. – Иди, ну!
Ромке не очень понравилось, что его понукают как лошадь, да и быстро идти не очень
получалось. Тем не менее, до кабинета он добрался благополучно и, не думая ни
секунды, толкнул дверь.

Илья Петрович стоял возле книжного шкафа и курил. Ромке показалось, что выглядел он
бледнее, чем обычно, пепельница стояла на шахматном столике, а рядом со столиком, в
бежевом кожаном кресле сидел не кто иной, как давешний садюга, только сейчас он был
не в халате, а в обычном темном костюме. Оба повернулись к двери одновременно;
увидев Ромкино лицо, полное непонятной решимости, Котов чуть не выронил сигарету.

- Я хочу... – выдавил Ромка и сглотнул, - можно, на два слова. Извините, что...

- Рома, зайди. – Котов стряхнул пепел мимо пепельницы и снова затянулся. – Я же вас
так и не познакомил. Это мистер Коэн, мой знакомый из Манчестера. Ты с ним уже
немного... пообщался.
- How are you? – машинально спросил Ромка и чуть не заржал от идиотизма ситуации.
- Not bad... – несколько удивленно ответил гость и перевел глаза на Котова. - You
called him?
- Of course not... – успокоил его Илья Петрович. – Рома, то, что я тебе должен, у
Анатолия.
- Мне нужны таблетки. И еще я хотел поговорить...
- Давай после, - поморщился Илья Петрович, потому что сразу допер, о чем Ромка
собирается спрашивать. – Я позвоню тебе вечером. Нет, завтра утром. Таблетки...
что, так плохо?
Ромка бросил на него уничтожающий взгляд и кивнул.
Мистер Коэн с видом явной заинтересованности наблюдал за краснолицым Ромкой и
бледным Котовым, но вопросов больше не задавал. Илья Петрович завозился в ящике
стола, достал тонкую пластинку, отломил полоску.
- Выпьешь внизу, а сейчас иди. До завтра.

Ромка не ответил, взял таблетки, развернулся, неторопливо подошел к двери и с

гулким грохотом захлопнул ее за собой.

Толик ждал с таким видом, словно вернуться должен был не Ромка, а Терминатор.
Убедившись, что по лестнице спускается все тот же противный пацан, вздохнул, не
скрывая облегчения. Ромка проглотил обе таблетки, запивая предусмотрительно
протянутой Толиком минералкой.
- Поехали? – почти без наезда спросил тот.
- Да, всё, - Ромка надел куртку, отвернувшись мордой к стене, чтобы не
демонстрировать «удовольствие» от процесса, взял сумку и неожиданно для самого себя
добавил: – Спасибо.
- Всегда пожалуйста, - вернув голосу безразличие, бросил Толик и, не глядя на
Ромку, зашагал вперед.
Видимо, человек в нем просыпался только на короткое время.

В машине молчали до тех пор, пока не подъехали к развилке на шоссе. Ромка сидел
впереди и находился словно в полудреме, от лекарства боль притупилась, но почему-то
было ужасно холодно. Терпел, пока не начали стучать зубы.

- Замерз? – мистер Очевидность решил снова продемонстрировать свою гениальность и

включил обогрев сидений. – Можешь не благодарить.
Ромка очень хотел изобразить лицом, а лучше словами, трехэтажный посыл, но не
получалось, вообще с мимикой что-то происходило, мышцы лица отказывались слушаться,
это нервировало. Он поворочал языком во рту, убедился, что при желании может
говорить, посмотрел в окно и прохрипел:

- Сейчас направо.
- Ага, конечно, - Толик продолжал ехать прямо. – Тебе домой нужно, не знаю, что ты
там принял...
- Толик, тормозни, - в голосе у Ромки проклюнулась привычная злость. - Я серьезно,
останови сейчас же.
- Тошнит? – забеспокоился Толик. – Сейчас...
Он притормозил и встал почти под знаком - имея огромное количество ксив, Анатолий
этими нюансами не заморачивался.
- Слушай, - Ромка начал говорить и вдруг надрывно закашлялся. Все-таки язык
слушался не до конца. – Ты... мне сейчас нужно к вокзалу, на электричку. И я в
порядке, как же тебе... могу извлечь корень или квадратное уравнение решить. Или
стих прочитать, кого там... хочешь, Есенина прочту, блядь!

И продолжил, цитируя нараспев: «Отговорила роща золотая березовым, веселым языком,

и журавли, печально пролетая, уж не жалеют больше ни о ком. Кого жалеть? Ведь
каждый...»

- Паяц, - Толик, на удивление, не улыбался, смотрел на Ромку спокойно и серьезно. –

Я так понимаю, объяснять, куда собрался, ты не собираешься?

Ромка вздохнул.

- Я должен знать, куда ты едешь, Рома. Возможно, мне придется тебя оттуда забирать.
Ромка посмотрел в мобильник, времени до электрички оставалось в обрез.
- Допустим, к родителям.
- Смешно, но не попал, - покачал головой Толик. – Твои несчастные родители живут в
Суворовском районе, на улице...
- Ладно-ладно, профессор, - Ромка признал свое поражение. – К подруге мне нужно.
Обещал, и... вообще. Толь, я опоздать могу, поехали, а?
- Адрес.
- Нет, - твердо сказал Ромка, – не могу. Что хочешь делай, не могу сказать. Просто
отвези меня на вокзал.

По пути к вокзалу он вырубался два раза. Оба раза Толик приводил его в чувство,
поил тепловатой водой, щупал пульс. Когда они были почти у цели, заехал под навес
пиццы на вынос, выключил двигатель и решительно повернулся к своему полувменяемому
пассажиру.

Ромка готов был разреветься от бессилия, но сказать было нечего. Гарантировать, что
не сомлеет на перроне, он не мог.

- Значит, так, - Толик похлопал ладонью по рулю. – Совершенно очевидно, что сам ты
до своей дамы не доберешься. Оставь на полчаса дебильную гордость и признай это.
Давай я отвезу тебя домой.
- Нет, - Ромка мотал головой что есть силы. - Мне очень, очень нужно. Блядь, что
же мне...
- Господи, как с тобой сложно, - Толик завел двигатель. – Я же спросил адрес! Если
на электричке собирался ехать, то и на тачке доедем. Говори.
- Тебе ж это... - Ромка недоверчиво уставился на него, - машину нужно ставить. Но в
любом случае, адрес я сказать не могу.
- Да хрен с ним, адресом, не надо точный, примерно скажи, ехать-то куда? Село,
поселок, населенный пункт? И это... - он слегка покраснел, - я просто водитель, а
не соглядатай или шпион. Задачи следить за тобой или твоими подружками мне не
ставили.
- Новотроицкое, - убито проговорил Ромка и подумал, что для шпиона Толик
действительно слишком тупой и медлительный. Придется поверить, выхода снова нет.
- Вот и умница, - Толик сразу повеселел. – Не так уж и далеко, а с тачкой я
разберусь. И это... давай-ка на заднее сиденье, поспи. Там, в пакете сером, плед.
Тебя через сколько разбудить?

========== 3. Ромео и Джульетта ==========

***

Дорога к Новотроицкому была убитая в хлам. Не привыкшая к такому отношению бэха

послушно переходила с рысцы на галоп, в некоторых особо раздолбанных местах и вовсе
тащилась шагом. Самойлов умело рулил, изредка заглядывая в навигатор, Ромка спал.
Заднее сиденье нельзя было разложить полностью, но он как-то умудрился примоститься
боком и сопел, упираясь лбом в кожаное изголовье. Сейчас Роман Нечаев ничем не
напоминал проститута – взъерошенный мальчишка, глупый, потерявшийся, нахальный,
конечно. То и дело выбрасывающий слишком тонкие колючки, недостаточно твердые,
чтобы кого-то напугать или ранить. Выбрал один из самых отвратительных видов
заработка и, по-видимому, ничуть этого не стыдился. Дурачок.

Определившись с собственными планами, – Котову машина нужна была завтра к десяти,

то есть, успеется и на мойку заехать, и в салоне порядок навести, - Анатолий сделал
пару звонков и попытался решить, что делать с Ромкой. Конечно, бросать его в таком
состоянии нельзя ни при каких обстоятельствах: несмотря на явную к Толику
враждебность, он был живым человеком, на вид и вовсе ребенком, а то, что долбанутый
– так они все сейчас такие. Пару месяцев назад Толик наткнулся на материалы о
работающих в сфере «сопровождения» – статистика была отвратительной. Процентов
пятьдесят проституток занимались эскортом потому, что считали это занятие «крутым»,
остальные пытались заработать на шмотки, модные девайсы и апгрейт собственного
тела. Эпоха интердевочек ушла в небытие вместе с благородными бандитами в
малиновых пиджаках, осталась бешеная страсть к наживе, изредка разбавленная
чрезмерной сексуальностью, нуждающейся в лечении. В гейском сообществе этот
промысел был еще более гнусным. Мальчики предлагали себя сами, их вербовали через
посредников, иногда даже через одноклассников. Их совращали, принуждали,
шантажировали. Среди предпочитающих мужской пол вился целый рой педофилов,
садистов, извращенцев разного калибра, а сами мальчики почти всегда крупно
рисковали. И вот какого, нахрен, дьявола, благополучный (а Ромка был благополучным,
Толик был в этом уверен) парень, у которого нет ни долгов, ни умирающих
родственников, полез в эту вонючую трясину? Словно мушка, попавшая в зев росянки –
глупая, наивная дуреха, рассчитывающая, что сможет соскочить, когда захочет. У
Самойлова аж руки чесались, когда он день за днем смотрел в безмятежное
подмалеванное лицо – так бы и врезал засранцу. Поговорить бы с ним – но как? Чуть
что – ощетинивается, как дикобраз, а уж самомнения...

Они миновали небольшое озерцо, свернули в редкий пролесок и неожиданно выехали на

новую, судя по покрытию и разметке, четырехполосную дорогу, не идеальную, конечно,
но для крошечного поселка вполне приличную. Выборы местные, видимо, недавно прошли.
Подтверждение версии не заставило долго ждать: на огромной растяжке через все
четыре полосы светилось постное холеное лицо, аршинные буквы сопроводительного
текста гласили: «Ваш депутат Василий Бубенчиков. Мы построили для вас дорогу,
построим и ваше будущее!» «Да, такой точно построит... Тадж Махал какой-нить
местного разлива, только для своего гарема», - пробурчал Анатолий вслух и испуганно
обернулся. Нет, все в порядке, парнишка все еще спал. И что за усыпляющую гадость
дал ему Котов? Кусок фольгированной упаковки Ромка спрятал в карман, потом нужно
будет глянуть...

Проехав еще пару километров, Толик заправился и поболтал с местными - до

Новотроицкого оставалось минут пять езды. В магазинчике при заправке затарился
минералкой и, на всякий случай, орешками и шоколадом. Выгрузил, подсел назад, к
Ромке. Скоро будить придется затраханного молодца. Чего он так дергается, когда его
трогаешь? Спину, что ли, во время ебли натер? Передовик сексуального труда,
блядь... А бледный какой... днем вроде таким не был...

Толик всматривался в лицо с острыми скулами и удивлялся – в спящем Ромке не

осталось и следа от обычной пидовской маски, особенно бесившей кривой полуухмылкой
и левой бровью, перманентно взмывающей в недоступные остальным смертным выси.
Сейчас брови и губы были на своих местах, привыкшего к логике и порядку Анатолия
это несказанно радовало. Сейчас стало понятно, что так зацепило Илью Петровича –
Ромка напоминал обычного пацана, который гоняет с приятелями мяч, рассекает на
скейте и собачится с матерью из-за частого сидения в сети. Обычного такого пацана,
которого накрасили и заставили изображать блядь. Ромкина мордаха, расслабленная
сном, напоминала лицо фарфоровой куколки для раскрашивания.
Совсем уж мальчишкой Ромка не выглядел, но черты еще не потеряли юношескую
размытость и не были идеально правильными: рот с мягкими на вид губами был чуть
больше обычного, края четко очерчены, словно обведены маркером, а вот нос какой-то
невнятный, несерьезный. Светло-русые волосы до плеч вечно падают на глаза.
Румянца, обычно яркими пятнами лежащего на щеках, и след простыл, под закрытыми
глазами залегли тени, очень тонкая кожа кое-где шелушилась, а в уголках глаз уже
просматривались мелкие морщины. Ничего удивительного, при его-то образе жизни.

В день, когда Ромка, разбуженный внеурочно и от этого злой, сел к нему в машину,
Толика сразу же поразило несоответствие – внешности, макияжа и запаха. Пацан
выглядел пацаном, пах взрослым мужиком, а накрашенную рожу корчил чисто по-
пидорски. Неуютная, почти голая квартира вызвала такое же недоумение: Толик знал,
что Котов щедр с теми, кто на него работает, на косметический ремонт Ромке хвалило
бы за глаза. Подобное жмотство отвращало еще больше. Толик вспоминал, как в своей,
когда-то женатой жизни, они с Наташкой клеили купленные на последние деньги обои -
в точно такой же однушке. Сколько счастья было, и какой светлой, уютной казалась
потом комната. Толик любил уют, хотя не очень часто удавалось им насладиться, и ему
было непонятно, как можно жить в сарае, не делая ни малейшей попытки превратить его
в дворец. В общем, первое знакомство было не айс, да и последующие их контакты
редко проходили без грызни. По мнению Анатолия, причины недолюбливать Ромку у него
были – парень намеренно опаздывал, заставлял себя будить, старался сделать назло в
любой мелочи и всем видом демонстрировал к нему, Толику, презрение. Почему Ромка
терпеть не мог его самого – Анатолий не понимал, и это не добавляло в их отношения
конструктива. Но сейчас прижавшийся к кожаной обивке паренек не казался
высокомерным или пошловато-грязным. Он выглядел совсем юным и очень усталым.

Доехав до указателя, Анатолий припарковался, повернулся к спящему. Захотелось

потрогать лоб, но отвел руку - черт его поймешь, напугается, снова начнет бузить...
Пришлось тихонько прокашляться.

- Эй, Ромео, просыпайся. Джульетта на горизонте.

Ромка с трудом приоткрыл глаза, вид у него был неважный.
- Что за... привет. Ой, бля-а-а...
Побледневшее лицо вдруг исказилось до неузнаваемости, он прикусил губу, пытаясь
удержать стон.
- Черт, Толь... я... мм-м-м... сейчас я... чего ж так хуево-то, а? - тонкими
пальцами Ромка уцепился за переднее кресло, оторвал себя от спинки, но его шатало
даже в сидячем положении.
- Да что с тобой? – растерялся Толик. – Минуту назад дрых без задних ног...
- Действие таблеток, наверное, кончилось, - прохрипел Ромка, стараясь не
шевелиться. – Дай мне руку. О-о-о-о-й...
Он попытался выпрямиться, но тело не держало, голова почему-то заваливалась набок,
глаза не могли найти точку фокусировки и мутнели.

- Так, ну это мне вообще не нравится, - Толик пересел и аккуратно выровнял парня,
которого стало трясти мелкой дрожью. Ромка вдохнул предложенный нашатырь, чихнул,
скривился еще сильнее, но взгляд прояснился. Анатолий все-таки потрогал ему лоб –
холодный, даже слишком. Что ж с тобой стряслось, хастлер недоделанный, а?

Ромка гримасы уже не скрывал, но вслух не ныл, все еще протянутую Толиком руку
оттолкнул. Начал было пить воду, но тут же перестал - видимо, побоялся, что не
удержит.

- Где болит у тебя? Только скажи нормально, хватит выеживаться, надоело. Сзади?
- Блядь, Толик, ну что ты приебался... сзади, спереди... Просто плохо, и все.
Везде!
- Ага, так я тебе и поверил.
- Да мне похуй, веришь ты или нет! – прошипел Ромка, подтягивая свою сумку поближе.
– Просто отъебись. И это... спасибо, что подвез.
- Ну, и на том спасибо, - Толик вышел из машины, сплюнул на начинающую подмерзать
землю, обозрел окрестности. Вокруг не было ни одного автомобиля, удлинившиеся тени
намекали, что солнце вот-вот сядет, значит, нужно было поторопиться. - Где мы,
знаешь?
- Знаю. Да приехали уже... – Ромка осторожно переполз поближе к двери, объяснил,
запинаясь: – На Буденовской... трассе, она, в принципе, популярная, скоро... кто-
нибудь проедет. Еще светло, сейчас я... попутку поймаю, короче... возвращайся.
- Угу. А еще чего мне сделать? – Толик смотрел на своего пассажира, как на
умалишенного. – Да тебя пальцем ткни, снопом свалишься. До улицы довезу. И – всё,
замолк!

Пассажир на такое насилие над личностью почти не отреагировал – видимо,

действительно чувствовал себя слишком хреново. Пока ехали, Толик боялся, что Ромка
снова отрубится, и задавал ему вопросы, не оставлял в покое. Тот, постанывая,
отвечал, не всегда впопад, и все тише. Но на просьбу сообщить точный адрес
встрепенулся.

- Толь, я... прости, но, правда... не хочу светить.

- Когда ж ты уймешься-то, а? Засвечено уже все, что можно, – Толик отмахнулся от
его слов, как от очередного бреда. – Не тормози, Ром...
- Димитрова, восемнадцать, - прошептал Ромка и закрыл глаза.

Пока бэху заправляли, Анатолий по-быстрому провел рекогносцировку и погуглил.

Новотроицкое оказалось богатым селом, именуемым в далекие совковые годы
«Партизанским». В садах выращивали на продажу фрукты, большая агрофирма
«Зеленогорская» занималась разведением гусей, более мелких молочных было аж пять,
мясных – две. В селе были в наличии общеобразовательная и музыкальная школы, почта,
библиотека, амбулатория с родзалом, несколько баров и благоустроенный пляж возле
реки Тилигул.

Позабавил крошечный парк с новеньким фонтаном и слегка корявым памятником, но не

Ленину, а мужику в косоворотке и со снопом, размером и очертаниями напоминающим не
пшеницу, а молодой камыш. Все казалось каким-то ярмарочно-лубочным, слишком пестрым
для того, чтобы быть настоящим, но выполнено было с душой и, по-видимому,
соответствовало местным вкусам и моде. Крепкие кирпичные домики, выкрашенные в
ярко-голубой цвет, радовали глаз, мощеные округлым булыжником мостовые выглядели
сделанными на века, а смело бредущие прямо по проезжей части коровы заставляли то и
дело притормаживать и сигналить. Все это вызвало у неромантичного Анатолия приступ
ностальгии, сразу вспомнилось голопопое детство с мультиком про дядю Федора и его
кота с коровой Муркой в качестве источника счастья.

Оправдывая свою отдаленность от сельского центра, дом Ромкиной подруги оказался

маленьким и дрянным. Низкий частокольный забор находился в полугоризонтальном
положении, перекошенные окна закрыты облупленными ставнями, деревянные стены
нуждались в подпорках, ступеньки крыльца, когда-то кирпичные, осыпались в труху, а
на крышу так и вовсе страшно было смотреть – видимо, крыли ее, чем бог пошлет.
Остатки кустов с осыпавшимися цветами по обеим сторонам от входа немного сглаживали
печальную картинку, но тоже смотрелись жалко.

«Ну и сарай, - поморщился Толик, подъезжая к самой калитке, - что у Ромки, что у
его девки. Неужели и промысел тот же?»

В окнах было темно, хотя неясный шум внутри дома чувствительные уши Анатолия
уловили. Ромка снова уснул и не проснулся даже когда в салоне включился свет.
Открыв заднюю дверь, Анатолий похлопал парня по плечу – никакой реакции. Снова
посмотрел на дом, мелькнула мысль – а вдруг там нет никого, ну, мало ли? Или Ромка
наврал про адрес? Вполне мог... Хотя нет, слишком был невменяемый, мозгов бы не
хватило. Потрогал ледяную щеку, проверил пульс – слабый. Толик уж было решил сам
постучаться в облупленную дверь, как Ромка открыл глаза и промычал:
- Я-а-а... все нормаль...но. Спаси...бо тебе. Помоги вый...ти...
До «нормально» там было, как до Китая раком, но спорить Толик не стал – не та
ситуация. Первым делом надо пацана до дома довести, отнести, если нужно, а там уже
видно будет. Он обхватил щуплое тело, насколько мог, осторожно – потому что Ромка
от прикосновений синел, - потянул на себя. Ромка застонал, его руки бессильно
болтались, не столько помогая, сколько мешая, ноги цеплялись за порожек.

Вытащив мальчишку из машины, Толик прикинул, сколько он будет волочь его до двери,
если тот на ногах не стоит совершенно, а еще калитку бы неплохо открыть, хоть она и
никакущая, но не прыгать же с Ромкиной тушкой на руках. Он почти не удивился, когда
Ромка снова попытался от него отделаться:
- Блядь, Самойлов, отпусти. Просто пусти руки... бля, я не упаду. Нет, стой,
сейчас... Вот, теперь отвали... Бля-а-а...

Это было еще то зрелище – тряпичная кукла на ниточках, которую бросил кукловод, но
она уперто пытается переть самостоятельно, вхолостую дергая бескостными
конечностями.

- Дебил, - бросил Толик, схватил Ромку покрепче и, не обращая внимания на тихое,

но злобное рычание вперемешку с матом, потащил на себе. Калитку он отворил ногой,
почти не прикладывая усилий, переложил Ромку удобнее, чтобы ноги не волочились по
земле, сделал еще пару шагов...

Дверь открылась с таким противным скрипом, словно ее не смазывали никогда в жизни,

над входом зажглась пыльная лампочка, и на крыльце появилась девушка примерно
Ромкиного возраста, длинноногая и светленькая, в коротких шортах и старой мужской
дубленке. На руках она держала хнычущего ребенка лет трех - девочку. От
неожиданности Толик почти отпустил Ромку, тот закачался, но удержался на ногах,
пробормотал что-то невразумительное. Увидев приезжих, малышка перестала хныкать,
завертелась на руках у матери и радостно заверещала, тыча в Ромку крошечным
пальчиком с ногтем, накрашенным алым лаком:

- Па-а-ап-па! Пишол! А-а-а! Не буду спать, ма-а-ам-ма, пусти-и-и!

Анатолий опешил, но подумать о яблоне и яблоке не успел – Ромка вырвался, сделал

один шаг и, неловко закачавшись, свалился в пыль.

***
- Я так и поняла, что вы Анатолий, - объяснила девушка, сразу после того, как
сообщила, что ее зовут Маша, а девочку – Мирабелла, или просто Белка. – Ромка мне о
вас рассказывал и внешне описывал. Хорошее рассказывал, конечно. Ему без помощи
нельзя, такой же бестолковый и к жизни совершенно не приспособленный. Вы его
квартиру видели? Жесть. А ведь работа хорошая, и стипендию пока платят. Мальчишки
вообще поздно взрослеют, особенно такие, как Ромка – одни глупости на уме. И
спасибо вам, что хорошо относитесь, хотя ваш шеф мне совершенно не нравится.
Терпеть таких скупых козлов не могу.

Они уже уложили Ромку на узкий топчан в большой комнате, укрыли пушистым пледом.
Маша все еще держала на руках ребенка, девочка, откричавшись, почти уснула,
приоткрыв пухлый ротик и склонив белокурую головку матери на плечо.

- Пойду Белку уложу, - прошептала Маша, - а что с Ромкой? Перепил, что ли? Вроде не
пахнет от него...
- Машенька, вы идите, я сам, - Толик решил пока не углубляться в нюансы Ромкиных
матримониальных отношений, хотя собственная характеристика, мягко говоря, поразила,
а слова про шефа заставили дернуться. – Рома под воздействием болеутоляющих, детали
я вам после объясню. Идите.
- Ладно, - Маша с готовностью согласилась. – Если что нужно – на кухне вода есть
кипяченая, в буфете чай и сахар. Только свет большой не зажигайте.
Анатолий согласился, и девушка удалилась в соседнюю комнату, тихонько прикрыв за
собой дверь.

Внутри домик выглядел гораздо лучше. Просторная кухня с клетчатыми занавесками была
опрятной, деревянный пол со смешными полосатыми дорожками - тщательно подметен.
Небольшая комната, где они находились, обставлена бедно, но прилично: на стенах
небольшие, без рам, рисунки, возможно, детские, в углу - обычный телевизор на
старомодном комоде, в кресле, накрытом лоскутным покрывалом, спал толстый рыжий
кот, на самодельном журнальном столике лежала аккуратная стопка журналов. Комнату
уютно освещал торшер с золотистым абажуром, у двери в другую комнату примостился
яркий детский велосипед.

- Рома, проснись, - негромко, но четко проговорил Толик. – Открой глаза и скажи,

что за хуйня с тобой, я все равно не отстану. Давай, блядь, скажи хоть что-то, пока
не пришла Машка и не испугалась, если ты снова вырубишься.
- Ты ей... – прошептал Ромка, сил говорить у него было совсем мало, - не скажешь...
обещай. Самойлов... если ты мужик, если у тебя есть... совесть... не скажешь...
Сделай, чтобы не узнала...
- Не скажу, не ссы, - Толик еще с пару секунд понаблюдал, как Ромку корчит на
топчане, и в голове у него начала складываться картинка. – Лежи тихо, я сейчас.

У двери в детскую (или это была спальня) он тихонько поскребся ногтем об косяк.
Маша появилась сразу.
- Что, помощь нужна? Я сейчас, она почти уснула...
- Нет, Маша, послушайте, - Толик стал лихорадочно импровизировать:
- Рома получил травму - на работе упал и повредил спину. Мы очень спешили сюда, а в
больницу он не захотел. Ничего страшного, пара царапин, но думаю - лучше
перестраховаться, чтобы грязь не попала. Мне нужно осмотреть его и, возможно,
придется произвести кое-какие манипуляции. В общем, воду я найду, перевязочный
материал у меня в машине. Чтобы его не смущать... я лучше сам. Посидите пока с
ребенком, я, как закончу, стукну вам.
- Да, конечно, хорошо, - сразу же согласилась Маша и быстро прикрыла дверь -
малышка снова захныкала. Толик подумал о том, насколько Ромкина подруга доверчивая,
- впервые видит человека, но со всем соглашается, никаких вопросов. Какое-то
патологическое доверие... Или она тоже слегка тронутая, как и Ромка?
Но времени думать об этих вещах не было.

Ромкину куртку он снял сразу, а вот со свитером случилась оказия – малейшие попытки
его приподнять выливались в приглушенный стон. В конце концов, Толик перевернул
Ромку на живот и, не сдержавшись, охнул. Вся спина была покрыта темными, заметными
даже в полумраке, потеками и сильно попахивала запекшейся кровью, стекшей в
некоторых местах прямо в джинсы, которые тоже прилипли к телу.
Все было ясно.

Сначала Анатолий перетащил поближе торшер - к счастью, уровень света в нем

регулировался и можно было сделать поярче. Потом сбегал на кухню, бросил беглый
взгляд на то, что там имелось, поставил кипятиться чайник, а сам выскочил во двор.
Маленький невзрачный чемоданчик лежал в багажнике, внутри большой сумки с
инструментами. Толик взял его, прихватил пару бутылок воды, вынул из бардачка
планшет.

Спину Ромки, прямо поверх свитера, Анатолий смочил теплой кипяченой водой – кое-где
ткань отстала легко, кое-где пришлось приложить усилия и сдирать по живому. Ромка
был в полуотрубе – стонал еле слышно, но не шевелился и не мешал. Избавившись от
задубевшей тряпки, Толик снова напрягся – с футболкой пришлось проделать то же
самое, но Ромка и в этот раз выдержал, не потерял сознание. Под джинсами было чуть
лучше, но трусы пришлось порезать к черту. Спереди, слава богу, повреждений
практически не было.
Анатолий омыл багровую поверхность от шеи до бедер, обработал перекисью, хорошенько
рассмотрел, выкрутив свет на максимум. Только после этого заговорил спокойно,
уверенно:

- Рома, не пугайся, но пока мы сюда ехали, из тебя вытекло немного крови. Есть пара
порезов, которые нужно шить – возле лопаток и на пояснице. Сейчас я обработаю эти
места спиртом, а потом зашью. Чтобы ты не орал от боли, могу сделать укол, но
колоть нужно в вену, чтобы подействовало быстрее. Маша у ребенка, она пока сюда не
выйдет. Прости, но если будешь сопротивляться, придется ее позвать.

Ромка беспомощно вращал глазами и мычал:

- Бля... совсем охренел... ты врач, что ли? Да оно и так затянется, не в первый...
- Рома, я в спецназе служил, мы сами себя иногда шили. Не боись, я бы не стал тебя
трогать, если бы не знал, что делаю.
- Чем шить будешь, приду...рок, - даже умирающий Ромка был верен своему гадкому
характеру, - нитками, которыми Машка шарфики вяжет?
- Будешь много пиздеть, ими и зашью, сначала спину, а потом рот, - беззлобно
пригрозил Толик. – У меня с собой все есть, на всякий случай. В общем – это был не
вопрос, а констатация факта. В любом случае, сделаю, что нужно. А теперь заткнись и
терпи.

Дальнейшие манипуляции заняли минут двадцать. Анатолий подготовил вену и ввел

препарат – навык был отработан до автоматизма. Порезы были еще раз
продезинфицированы и зашиты, спина и ягодицы смазаны. Бинтов хватило всего на
полтора слоя, но в маленьком белом комоде он нашел новые вафельные полотенца - пока
сойдет и так. Напоил крепким, теплым и сладким чаем – влил в кривящийся рот всю
чашку, несмотря на протесты и угрозы обблевать Толиковы штаны. Пощупал Ромке лоб –
температура выровнялась, цвет лица постепенно возвращался. Хорошо. Парень
действительно оказался живучим.

Судя по фольге с остатками названия и недолгим поискам в сети, принятые Ромкой

таблетки были не наркотой, как опасался Толик, а сильнейшими болеутоляющими,
которые применялись в онкологии и не выдавались даже по рецепту. Они до предела
притупляли чувствительность нервных центров, снотворное действие было побочным.
Зато теперь можно было не колоть антибиотики – в таблетках была убойная доза
противовоспалительного вещества. Откуда они у Котова и зачем, Анатолий решил
подумать позднее.

Одежда тоже нашлась. Машка, зашедшая в комнату, когда цвет Ромкиной физиономии уже
перестал быть синеватым, выдала его же футболку и спортивные штаны – старые, но
выстиранные. Одевался Ромка сам, кряхтя и бросая на Анатолия уничтожающие взгляды.
Через десять минут уснул.

***
- Я так и знала, что этим кончится, - огорченно вздыхала Машка, подкладывая
Анатолию третью ватрушку и подливая чай. - Он так устает, иногда приезжает и сразу
вырубается, спит потом до полудня. Конечно, я понимаю - работа есть работа, но
нельзя же так! Ведь можно и здоровье подорвать! И потом... эта вечная пыль... и
спертый воздух, наверное...

Анатолий снова заерзал на жесткой табуретке. Он бы уже давно откланялся и свалил к

машине – день был тяжелый, устал как скотина, но его все не отпускали. «А она
красивая девочка, - признал Толик, посматривая на Машку. – Очень красивая, живая,
яркая. Лицо, ножки... Блядь, но три года ребенку! И когда же это недоразумение
успело его завести?» Немного портила Машину внешность походка - она словно бы
прихрамывала, но едва заметно, словно кеды в мелкий цветочек натерли ей ногу.
Сказанное девушкой не укладывалось в голове, Анатолий слушал и слушал, пытаясь не
свихнуться окончательно и выудить из потока Ромкиного вранья о своей «деятельности»
крупицы истины.
- А почему вы думаете, что он... перенапрягается? – Толик постарался, чтобы его
голос звучал нейтрально. – Он кажется вполне довольным... работой...

Маша с негодованием объяснила:

- Ну конечно... таскаться по лестницам туда-сюда целый день, копаться в старых,
нудных, никому не нужных книгах – очень весело! Зачем он вообще за это взялся? А
этот ваш Котов, он олигарх, да? Откуда у него такая библиотека огромная?
Наследство, наверное. Да, точно наследство, дед или отец завещал, а сам он не шарит
во всем этом, вот и нанял Ромку каталог составлять. Хоть бы платил нормально,
сволочь скупая. Ромка до сих пор на матрасе спит, вы знаете? А он такой нежный,
такой слабенький у меня...

Толик не сдержался, хмыкнул, закрыв лицо железной кружкой. Слабенький... Дохренища

крови потерял, да еще умудрился почти целый час делать вид, что все нормально...
Да, терпения пацану не занимать, и выдержки. Ему бы не блядовать, а в военное
училище пойти, цены б не было. И злости – в самый раз.

- Знаете, я сначала так переживала, что Ромка... – Маша, убедившись, что ее

сокровище в порядке, не удержалась от обычного женского трепа, - что ему мальчики
нравятся. Думала – пройдет, может, мода такая у них в институте... Но когда он мне
рассказал о вас, я сразу успокоилась. Главное – что у него есть вы, это же такое
счастье, когда есть любимый человек... Тот, на кого можно положиться, кому
полностью доверяешь. Вы ведь... – Машка шмыгнула носом, - вы ведь тоже его любите,
правда? Не смущайтесь, я к геям хорошо отношусь, из-за Ромки.

Анатолий с полминуты пытался вернуть себе способность внятно выражать мысли, потом
вспоминал, как выговариваются звуки, потом даже сумел улыбнуться.

- Конечно, - просипел он и закашлялся, прижимая руку ко рту, - простите... но

последняя плюшка была лишней. Спасибо, Маша, я выйду... мне...позвонить нужно...

- Так тут звоните, - Машка безмятежно улыбнулась. - Я дверь прикрою, Ромка не

проснется, у него вообще очень крепкий сон!

- Н-нет, я лучше... гхм-м... простите... я лучше на улице поговорю. И вещи в машину

заодно отнесу. И вот что, Маша - я в машине переночую. Да, а утром проверю, как он
тут... да, я понял, что кресло раскладывается, но не нужно. Спасибо... я знаю, что
вы о нем позаботитесь... да, пить давайте и следите, чтобы не поднялась
температура. В туалет он и сам сходит. Спокойной ночи.

Анатолий наспех сгреб свои вещи и почти выбежал на улицу.

В машине он перевел дух, жадно проглотил недопитые Ромкой полбутылки воды и,
несмотря на, мягко говоря, невеселый контекст вечера, расхохотался.

***

Проснувшись по старой армейской привычке в шесть тридцать, Анатолий вышел из

машины, зябко выдохнул клубком беловатого пара, потянулся. Пробежечку бы – и в душ,
но это уже дома. Всё вокруг тоже давно ожило – петухи уже откукарекали, но коровье
мычание раздавалось совсем близко – видимо, тропа на выпас находилась где-то
недалеко. Отсутствие транспортного шума вызывало забавный, полудетский восторг. За
ночь на машину нападали листья с березы, по обеим сторонам блестящих боков налипла
дорожная пыль, и бэха уже не казалась нарядной и понтовой - немного потасканная, но
симпатичная тачка. «Как спящий Ромка», - подумал Толик и пошел проведывать
страдальца.

От дверного скрипа снова передернуло – захотелось все бросить и вытащить из

багажника машинное масло, это же невозможно так... Как ни странно, Ромка, любивший
подрыхнуть до двенадцати, уже встал – бледноватый, но вполне живой копошился на
кухне. Маши видно не было.

- Дверь почему не смажешь? - с порога начал Толик наезжать, даже не по привычке, а

в ответ на скептический Ромкин взгляд. - Ни в собственной берлоге обжиться не
можешь, ни бабе своей помочь...

- А тебя ебет? – привычным хамством ответил Ромка и добавил: - Доброе утро!

- И тебе, - ничуть не удивился приветствию Анатолий и кивнул. – А Маша где?
- За молоком для Белки пошла, парным, а потом за хлебом. Скоро будет.

Толик молча кивнул, осмотрелся. Заметил тостер и современную газовую духовку,

удивился, но решил не комментировать, хотя наличие этих кухонных радостей с
ветхостью дома совершенно не сочеталось. Значит, все-таки, помогает он ей... Кухня
с белой мебелью и кружевными занавесками в утреннем свете показалась даже нарядной,
а от запаха свежих тостов, горкой сложенных на расписном блюде, в носу запершило,
рот моментально наполнился слюной.
Самойлов посмотрел через окно на полузавалившийся заборчик, повернулся к Ромке.
- Ну?
- Садись, кофе будем пить, - сообщил Ромка, выключая закипевший чайник. – Сейчас
только достану...
Он стоял прямо, но заметно морщился в попытках согнуться или потянуться, неловко
приподнимался на носках, протягивая руку. Толик пару секунд понаблюдал за
неуклюжими попытками снять с верхней полки банку Нескафе, отодвинул Ромку, достал
сам. От дешевого кофе горьковато-приторно запахло, но Толику и не такое дерьмо
приходилось пить. Он отхлебнул обжигающий глоток, с удовлетворением заметил, как
топорщится Ромкина футболка – бинты не слезли, лежали, где нужно.
- Ну? – повторил Толик с нажимом.
- Короче, - Ромка тоже отхлебнул из большой, видимо, его собственной чашки. От
горячей жидкости мордаха у него разгладилась, порозовела. – Я в курсе, что ты с
Машкой вчера разговоры разговаривал... И надеюсь, не подумал бог знает чего...
- О том, что ты в меня до усрачки влюблен? Ну, не такой уж я самонадеянный...
- Я должен был ее успокоить, понял? – Ромка смотрел Толику в лицо, голос был
спокойный, уверенный. – Она все психовала, что я один, что мне будет трудно, всякое
такое... Вот я придумал себе... любимого, чтобы у нее мысли разные не появились. А
ты вечно рядом, вот я твой фоторобот и срисовал.
- Логично. Да, умеешь ты врать, снимаю шляпу.
- Надень обратно, - Ромка отвел глаза, не хотел, чтобы Анатолий видел его смущение.
– И вот еще что... Все, что ты видел вчера... что со мной было - это только мое
дело, в общем.
- Ну, не моё так точно, - Толик постучал пальцами по цветастой скатерти и,
опровергая сказанное собой же, спросил:
- Это всегда так?
Ромка, как ни странно, ответил нормально.
- Нет, не всегда. И это был твой последний вопрос.
- Предпоследний, - возразил Толик и откусил сразу половину тоста. – Ты, кстати,
знаешь, что от этого можно остаться калекой?
- От парочки шрамов на спине и царапин на заднице? – Ромка явно не был так уж
спокоен, но виду не подавал. - Где ты там служил? Вас разве не учили, что шрамы
украшают мужчин?
- Дурак, - Толик поставил чашку на стол и внимательно посмотрел на Ромку, пока тот
не начал кривляться. – При чем тут это? Я лезть не собираюсь, если что, просто...
- Ну вот и забей, - Ромка махнул рукой. - Я не парюсь, а тебе и подавно не нужно.
Спасибо, что помог вчера, буду должен.
- Ты... – Толик никак не мог подобрать правильных слов, с Ромкой вообще невозможно
было угадать, на что он среагирует нормально, а на что вызверится. – Будь
осторожен, раз такое дело...
- Какое? - Ромка поднял на него глаза, постепенно приобретающие обычное безмятежное
выражение.
- Ребенок у тебя. Не только о бабках нужно думать, а о том, как малую потом будешь
поднимать. Одинокой матери сейчас...
- Нет, это ты дурак, - Ромка вздохнул так, словно Толик объявил, что Земля
квадратная. – Белка не моя, а что папой зовет, так это... так получилось. Машка -
подруга, с детства. То есть, не подруга, сестра. Не по крови, в общем... так
бывает, тебе не понять.
- Куда уж мне, - нахмурился Анатолий. – Ладно, дело твое. Больше никаких вопросов.
Я выезжаю через час, и даже если ты будешь визжать и драться – нужно глянуть, как
там твоя спина. Пока Марии нет дома.
- Да я сам хотел тебя попросить, - совершенно неожиданно отозвался Ромка. – Самому
неудобно, а бинты присохли, суки. Машка, кстати, еще перевязки достала, вон - целый
пакет ваты и бинтов. Давайте, доктор Хаус, валяйте, только не так, как вчера, всю
кожу, блядь, ободрал...
- Ничего, сейчас проще будет снять. – Довольный Толик встал и оценивающе обозрел
ладную Ромкину фигурку. - Но болеть будет, по пути домой купим тебе каких-нибудь
анальгетиков.
- В смысле - по пути домой?
- А ты думаешь – я без тебя уеду? Ага, щас. Мне Котов голову потом открутит.
Давай, допивай свою бурду и ложись жопой кверху, штаны можешь сразу опустить.
Пойду, руки помою.
- Все вы, дяденьки, одинаковые, - манерно сказал Ромка и вдруг противно заржал. –
Только одно на уме.
Он допил кофе, поморщившись, встал. Посмотрел на Толика уже без намека на
благодарность.
- Только не лапай, а то, блядь, встанет, а ты не в моем вкусе...
- У меня на таких, как ты, не встает, - парировал Толик. – Не обольщайся.
Ромка безразлично кивнул, приковылял к топчану и лег на живот.

========== 4. Старые долги и новые обязательства ==========

***
Пятое июня в Ромкиной жизни было числом памятным. Можно даже сказать –
знаменательным. В этот день произошли два события: его зачислили в первый класс, и
он впервые увидел Машку. Точнее, последовательность была обратной – сначала
произошло явление Машкиной физиономии, а уже потом - позорное тестирование, вопреки
которому его все же приняли.

День начался отлично – с веселой побудки через щекотание пяток и трубного гласа
дяди Стаса, возвещавшего: «Просыпа-айся, раб Божий Рома-ан, око-ончилась жизнь
мирская, началась шко-о-ольная... Заточат тебя в чертогах ка-аменных, ду-ушных, на
десять до-олгих лет, отбывать повинность многому-удрую, родителям уго-одную...» В
комнату прибегала мама, похожая в своих спиралевидных бигуди на блондинистого
дикобраза, лупила дядю Стаса газетой по тощей заднице и целовала Ромку, оставляя за
собой изумительный запах ванильных сырников. Дядя Стас, хоть был, как и мама,
крещеным, обожал стебаться над церковью и периодически угрожал, что свалит в
иудаизм или вообще буддизм, учил Ромку быть агностиком и верить только себе, да и
то исключительно на трезвую голову. Он почти сразу ушел, но обещал вернуться
вечером – в честь такого грандиозного события, как зачисление в школу, был
запланирован торжественный поход в Луна-парк.

Дядя Стас был закаленным ветрами морским волком, еще не старым, но жизнью уже
потрепанным. Шесть-семь месяцев в году бороздил он моря и океаны, а отпуск посвящал
не своей семье, а чужой – Ромкиной. Он давно был разведен – где-то в далеком
Хабаровске проживала бывшая жена Ольга с нагулянной во время очередного рейса
дочкой Сонечкой. Мама рассказывала, что разводиться брат не хотел ни в какую –
новорожденной дал свою фамилию и жену-дуреху жалел. Ольга упросила, вымолила
разойтись – со стыда сгорала рядом с ним. Она не была плохой или гулящей женщиной –
просто так получилось. Все отправленные после развода деньги возвращались обратно,
видеть его Ольга не хотела и даже к родителям уехала, к черту на кулички - так ей
было легче. Стас понял и оставил бывшую семью в покое, только передавал ребенку
подарки через знакомых - якобы от них.

Несмотря на неудавшуюся семейную жизнь, Станислав Томашевский был мужиком с большой

буквы «М». От «забить гвоздь» до «почитать ребенку сказку на ночь». Если надо. Он
хорошо зарабатывал, но не делал из этого культ – тратил на себя и на тех, кого
любил, не скупясь. Дорогие тачки, фирменные шмотки, красивые женщины – все это было
в жизни Томашевского не главным, не основным. Главными были сестра Лизочка и Ромка.
Племянника Стас любил до одури, как родного сына. А еще они были очень похожи, и не
только внешне: худые, сероглазые, с тонкими нервными чертами лица и невыносимым,
как утверждала мама, «скорпионьим» характером. Папа по этому поводу непонятно и
несмешно шутил про инцест, а сам Ромка гордился – быть похожим на дядю Стаса было
лестно. Именно благодаря ему родители смогли купить отличную квартиру в
новостройке, младшей сестре, Ромкиной маме, не было нужды ухаживать за
парализованной матерью – до самой ее смерти, почти семь лет, профессиональную
сиделку оплачивал Стас. Тут у него был своего рода пунктик, как он сам объяснял
Ромке - родовой кодекс чести польских шляхтичей – старший брат всегда в ответе за
семью. А вот отношения с папой были сложными: Стас никак не мог смириться с тем,
что его сестренка - умница, окончившая институт с красным дипломом, посвятила свою
жизнь исключительно карьере мужа. А папе казалось, что высокомерный шурин его
презирает. Но этих деталей в далеком детстве Ромка не знал, а наивно, по-детски
восхищался тем, что видел: копировал манеру дяди саркастично улыбаться, в нарочитом
недоумении приподнимать бровь, хмуриться и даже курить - однажды стащил у него
пачку Кэмела и почти успел зажечь сигарету, но был застигнут хозяином на горячем и
отшлепан со словами: «Воровать можно только еду, Рома. Если подыхаешь от голода.
Запомни. Остальное – трудом. И не надо себя жалеть».
И Ромка запомнил.

Когда маленький «скорпиончик» подрос и стал большим, он категорически и не очень

вежливо отказался от папиного университета и вопреки законам природы и
гуманитарному складу ума поступил на бюджет в экономический вуз, вызвав у родных
крайнее неодобрение. Отец, в то время уже профессор кафедры прикладной лингвистики,
безразлично кривил уголок тонкой губы и пророчил сыну скорую и позорную
капитуляцию, а мама, всю жизнь помогающая мужу сначала с кандидатской, потом с
докторской (Ромка подозревал, что обе написала именно она), кивала на «Стаськино
идиотское влияние» и напоминала, что помогать с переводом, в случае глобального
проеба своего шанса, ему никто не будет.

В сорок шесть лет дяди не стало – последним рифом для него оказались обледенелая
трасса и хилое, легко пробитое тяжелым Ленд крузером, ограждение моста. На
церемонии кремации Ромка не плакал, терпел так яростно, что обкусанные губы
заживали неделю. Вечером состоялось оглашение завещания, и пожилой сухонький
адвокат зачитал быстрым казенным слогом, что трехкомнатная квартира и внушительная
сумма на валютном банковском счете отписывались Софье Станиславовне Томашевской.
Потрясенная мама пыталась завещание оспорить – знакомых в юридической сфере
хватало. Не удалось – дядя Стас и это предусмотрел. Видимо, посчитал, что долг
перед семьей сестры был выполнен полностью, а никому не нужной темнокожей девушке,
у которой никогда не было отца, он обязан. Ромке было пятнадцать, он уже имел
собственный кодекс чести и дядю отлично понимал. С родителями он тогда не
разговаривал больше месяца.

Да, Толик был прав – у него была отличная семья. И детство было счастливым, и
родителей он любил. Просто в один не самый прекрасный ему день показалось, что он
им больше не нужен. Не то чтобы мешал, нет... Подросший Ромка представлял собой
законченную, совершенно автономную личностную единицу, на которую почти невозможно
было повлиять. В пятнадцать лет, после долгих болезненных переговоров, он переехал
к бабушке – на окраину города, в частный дом с разросшимся палисадником, удобствами
во дворе и вечно заедающей колонкой. Родители туда не приезжали – отец был с
матерью в вечной ссоре, а бабушка терпеть не могла Ромкину мать и в сердцах
называла ее «ледащей курвой». Ромка сам иногда мотался к ним на Балковскую, тратя
по полтора часа на дорогу, но находился в родном доме в общей сложности не более
получаса. Его визитам радовались, но принимали как гостя – желание жить по
собственным правилам отдаляло от семьи все дальше и дальше.

Но тогда, пятого июня, все еще было хорошо, и все были счастливы. После завтрака
Ромку одели так, что он сам собой залюбовался: светлый джинсовый костюмчик выглядел
стильно и не по-детски, белоснежные кроссовки с толстой подошвой приятно пружинили,
электронные часы с подсветкой и секундомером смотрелись почти как папины. Все было
совершенно новое, купленное дядей Стасом в разных странах мира, и качество имело
первоклассное. В том числе и поэтому в толпе у крыльца школы номер тридцать пять
чувствовал себя Ромка уверенно, а настроение имел самое что ни на есть
замечательное. Толпа была пестрой, шумной, в основном – мамы и бабушки с шести-
семилетними принаряженными и слегка перепуганными отроками, собранными на
десятилетнюю Голгофу в самых радужных надеждах. Ромку привели мама и ее лучшая
подруга, заменяющая в этот день вечно занятого папу - тетя Ира. Переминаясь на
высоких каблуках, дамы увлеченно болтали и не обременяли возбужденного от
предвкушения Ромку своим вниманием. Для эксперимента он пару раз отбежал подальше и
понял, что практически свободен. Убедившись, что преследования не предвидится,
Ромка направился к огромной раскидистой шелковице, растущей недалеко от ворот. Он
сразу ее заприметил – низкие ветви и густая листва тянули просто магнитом. Под
деревом был частично снят асфальт, поэтому там было пусто, зато для Ромкиных целей
– идеально. Через пару секунд он был полностью скрыт в глубине вожделенной кроны.
Сидеть на толстом суку было удобно, усыпанные недозрелыми ягодами и крупной листвой
ветки легко раздвигались, и можно было представлять себя в каюте космического
корабля или океанского лайнера.

Собственно, это Ромка и собирался проделать, как вдруг чуть не шлепнулся на землю
от неожиданности – сверху в листьях кто-то был! Невидимка, умудрившийся залезть
выше Ромки, подозрительно шуршал и издавал странные, причмокивающие звуки. Ромка
знал, что в природе есть животные, которые живут на деревьях – коалы, например. Или
маленькие обезьянки. Но он был умненьким мальчиком и понимал - ни те, ни другие в
этих широтах не водятся. Поэтому покрепче ухватился за свою ветку, задрал голову
наверх и негромко позвал невидимого конкурента:

- Эй! Ты кто?
Услышанное в ответ странное сочетание звуков, больше всего смахивающее на «фафа»,
обнадежило: человек он был разумный, а существо в листве умело разговаривать. А еще
оно оказалось таким же любопытным, как и Ромка.
- Подвиньфя! – услышал Ромка и от греха отсел чуть дальше. Мало ли – вдруг совсем
взрослый пацан окажется, класса с третьего - с такими Ромка еще не дрался. Говоря
по правде, он ни с какими не дрался, даже в садике, не любил это дело, предпочитая
урегулирование споров исключительно вербальными средствами и взятками в виде
конфет.
Дальнейшее Ромка помнил отчетливо, практически детально, ночью разбуди - опишет на
пяти страницах мелким летящим почерком.
- Тофе туда? – спросило существо, спустившееся с неба и усевшееся рядом с ним. – И
я.
И улыбнулось.
- Ага, - только и смог ответить Ромка, потому что офигел. Нет, в те годы он еще не
использовал этот сомнительный глагол, но то, что почувствовал, могло иметь только
такое название. Восторг, смешанный с удивлением и восхищением. И вовсе это был не
пацан, а девчонка. И не из третьего класса, а, скорее всего, из детского сада –
такой она показалась Ромке крошечной. А еще у нее были волосы, как у... как у
Спящей красавицы из огромной, роскошно иллюстрированной книжки, привезенной два
года назад дядей Стасом из рейса. Книга была на английском, и дядя сам читал ее
Ромке, попутно объясняя смысл иностранных фраз. Читал так часто, что большинство
реплик запомнилось наизусть. У красавицы в этой книге кудри были такого же цвета,
как у мамы, только в сто раз красивее и без темных корней. У девчонки с дерева они
были еще лучше - ложились крупными локонами на худенькие загорелые плечи, накрывая
их словно вуалью. Маленький алый рот, неправдоподобно большие круглые глаза,
курносый носик и – ямочки! И у книжной, и у этой, шелковичной, красавицы были
крошечные ямочки на розовых щеках. В неполные семь рановато становиться эстетом, но
сказка Ромке очень нравилась, нравилась и золотоволосая принцесса, вероломно
заколдованная злой волшебницей. Сейчас, вцепившись в свою ветку и таращась на
девчонку, Ромка, конечно, понимал, что в книжке все выдумка, но совпадение было
слишком явным, и чувствовал он себя слегка дезориентированным. Нет, нужно было
выяснить все как следует...

- Ты... – нерешительно произнес он, - откуда? Как тебя зовут?

- Я? – красотка недоуменно пожала плечами, пошатнулась на неустойчивом «сидении», и
Ромка осторожно придержал ее.
- Я фе скафала: я – Мафа! – сурово объяснили ему. - Ты фто, глухой?
- А я Рома, - пролепетал Ромка, и почему-то ничуть не огорчился, что Маша оказалась
не сказочной, а реальной. И придвинулся ближе.

***

Маша оказалась такой же школьной абитуриенткой (Ромка знал это слово лет с двух),
как и он.
Но тогда, в первые минуты знакомства, они совсем немного успели. Машка похвасталась
выпавшим нижним резцом, и Ромка ей немного позавидовал – у него такой же еще только
шатался. Он показал ей свои часы и позволил крутить и нажимать все кнопки подряд.
Машка засунула руку за пазуху и достала маленький латунный крестик на тонком шнурке
– «бабка подарила». У Ромкиной мамы все украшения были блестящими и из настоящего
золота, по сравнению с ними Машкин крестик казался почти уродливым, но Ромка знал,
что говорить об этом некрасиво и не опозорился, а рассказал, что у него тоже есть
две бабушки и прабабушка. Машка угостила его спрятанной в карманах зеленого
сарафана полураздавленной шелковицей, и это месиво из зеленоватых ягод и хлебных
крошек показалось удивительно вкусным. Они продемонстрировали друг другу ссадины и
царапины (тут Машка однозначно выигрывала), поделились воспоминаниями о выпускном в
детском саду (тут выигрывал Ромка, потому что у Машки в садике был обычный сладкий
стол, а Ромкину группу возили в дельфинарий и детское кафе). Ромка узнал, что у
Машки нет папы, а есть дядя Леня. Про себя он рассказать не успел – Машка вдруг
замерла, напряглась и прижала палец к губам. Они раздвинули лиственные «занавески»
и уставились в образовавшееся окно.

Женщина, которая подходила к дереву, выделялась среди щебечущих в толпе дам

примерно так же, как грязная тряпка выделялась бы на фоне новенькой одежды. Ромка
даже не смог сразу понять – молодая она была или старая – настолько поразился.
Невысокая, худая, накрашенная так сильно, что естественные черты исказились,
стерлись. Вместо волос – спутанное рыжеватое гнездо, в некоторых местах утыканное
мелкими красными цветочками. Но самым странным было лицо. Не страшным, именно
странным. Такие же, как у Машки, глаза – большие, зеленовато-голубые, с длинными
ресницами, и даже остатки ямочек можно было заметить. Но вот нос смотрел как бы в
сторону, губы были припухшие, потрескавшиеся, покрытые в уголках темноватыми
корочками. Под правым глазом виднелся уже сходящий, приличных размеров фингал, под
левым – наливался соками новый, пока еще розовато-синий. А еще оно было грязным,
это лицо. Грязь просматривалась даже сквозь косметику, вот почему Ромка так
поразился – он никогда в жизни не видел женщин, которые ходили бы в таком виде по
улице. Женщины в их дворе не ходили в фиолетовых лодочках с ободранными носами, в
драных колготках и невероятно коротких платьях, обнажающих тощие, но все еще
красивые ноги. Ему даже показалось, что это какой-то костюмированный утренник, и
сейчас все разъяснится, и он будет смеяться над своим глупым предположением. Но
Машка была серьезной - смотрела на женщину пристально, словно оценивала ситуацию.
И действительно - все разъяснилось.
- Мамка, - грустно сообщила Машка, погладила Ромку по щеке и плавно, словно
оторвавшийся шелковичный листок, заскользила вниз. У Ромки дыхание перехватило –
спрыгнувшая на землю девчонка стала еще больше похожа на ту, из книжки. Короткий
изумрудный сарафан был измят, старые сандалии стерты до дыр, но это не портило
впечатления. Легкий ветерок приподнял золотистые локоны, они засияли солнечным
нимбом и опустились на место, струясь по смуглой спинке и доходя практически до
поясницы. «Мамка» что-то сердито говорила, хватая девочку за руку и качая
взлохмаченной головой, но Ромка не слушал – словно замороженный, смотрел, как они
уходили. Машка, отойдя от дерева на расстояние десяти шагов, вдруг обернулась и
посмотрела на место Ромкиного укрытия. И улыбнулась, обнажив темноватую лунку от
выпавшего зуба. А потом отвела смуглой ладошкой упавший на лицо локон и послала
Ромке самый настоящий воздушный поцелуй.
Тогда он чуть не свалился во второй раз – держался за гладкий ствол изо всех сил и
думал, что в сказках, возможно, не так уж и врут.

С дерева его, задумчивого и разморенного от жары, сняла мама. Она не ругалась, не

дергала за руку, не шлепала по попе. «Полюбовавшись» на измазанный костюмчик,
покрытый липким соком рот и изгвазданные кроссовки, мама наскоро его обтерла и
сказала сухо: «Дома поговорим, пошли, наша очередь». Этого было достаточно, чтобы
Ромкины глаза наполнились слезами. Характер у Елизаветы Дмитриевны Нечаевой тоже
был непростым – мама "скорпиона", как-никак. Ее бесстрастное лицо сулило что-то
очень, очень неприятное. Ромка с огромным трудом удерживался, чтобы не зареветь,
хотя и знал - плакать мужчинам нельзя, и сам же виноват – зачем было лезть на
дерево и пачкаться? По пути к зданию он периодически сжимал мамину руку с длинными
наманикюренными ногтями и «мамкал», однако ни словами, ни взглядом его не
удостоили. Тетя Ира, увидев, во что превратился чудесный, прекрасно одетый ребенок
за каких-то пятнадцать минут, аж за голову схватилась и некрасиво открыла рот. Но
времени не было – их уже ждали на тестировании.

В большой светлой комнате, ничем не напоминающей комнату для занятий в детском

саду, было пусто и неуютно, а в голове у Ромки царила самая настоящая каша.
Торжественное пробуждение и дядя Стас, новые вещи и часы, сырники и ягодный соус,
мама в бигуди и папа, пахнущий дорогим одеколоном... Презрительное «поговорим
дома», раздраженный взгляд, разочарованное лицо тети Иры...
И над всем этим - сказочная Машка. Золотое на зеленом. То ли принцесса, то ли эльф,
то ли еще кто...
Он ни черта не понимал, о чем его спрашивали.

- В каком городе ты живешь? На какой улице? Как зовут маму, папу... Ладно, давайте
о другом...
- Рома, что ты видишь на картинке? Куда пошли дети, ну-ка, посмотри внимательно?
- Если на деревьях желтеют листья – как мы назовем это время года? А сейчас у нас
что?
- Что это за фигура? Вот треугольник, вот прямоугольник, а это что? На мячик
похоже, Ромочка, ну ты точно это знаешь!
- Сколько здесь зайцев? А мишек? Елизавета Дмитриевна, вы же говорили, что он
считает до двадцати? Ну, Рома?
- Ты же знаешь буквы, правда? Ну, вот эту точно знаешь, ее все дети знают. Ну?
От постоянного понукания Ромка совсем растерялся. Он смотрел на картинки
пристально, до белых кругов в глазах, но не смог выдавить из себя ни слова.

- Каким одним словом можно назвать эти предметы, Рома? Смотри: яблоко, груша,
слива... а все вместе... ну?

Ромка пытался. Он изо всех сил пытался вспомнить это дурацкое слово, знал ведь! И
не мог. Вообще не получалось, нервная каша в голове закипала, мешала пробиться даже
малейшему проблеску разумной мысли.
Тем временем допрос продолжался. Слезы текли
сгорая от стыда, тихонько вытирал их тыльной
краснеющая мама бросала на него уничтожающие
экзекуторам: «... переволновался, понимаете,
тысячу раз повторяли, он просто...»
уже непрерывным ручейком, и Ромка,
стороной ладони. То бледнеющая, то
взгляды и растерянно лепетала
он все это прекрасно знает, мы сто, мы

Трое суровых взрослых за длинным столом ее оптимизма, похоже, не разделяли. У

старшей учительницы, с куцым пучком на затылке, была большая белая тетрадь в
жестком переплете (Ромка знал – это называется журнал), где она все время делала
какие-то пометки. Про Ромку пометок была целая куча, пол-листа исписала!

С ними уже начали прощаться, когда до Ромки вдруг дошло - всё, всё кончилось – он
позорно срезался, его не примут в школу, теперь целый год придется ходить в садик,
и вся группа малолеток будет над ним потешаться, и даже воспитатели, а дядя Стас
покачает расстроенно головой и скажет укоризненно: «Ну что ж ты так, Ромка, а?»
Стоп... а Машка... она ведь тоже должна была...
И тут он вспомнил.

Уже с порога, вырываясь из рук у растерявшейся мамы, Ромка стал яростно брыкаться,
а поняв, что его не отпустят, истошно завопил:
- Груша, яблоко, слива! Называется муляжи! Я... дети пошли в цирк, там на вывеске
было написано... с листьями - осень, сейчас лето... фигура круг, зайцев было три,
мишек не помню, мой адрес Балковская восемь, квартира...

Сидящие за столом недоуменно воззрились на него, неодобрительно закачали головами.

Та, что была постарше, тоже не обрадовалась, а нахмурилась – видимо, уже поставила
для него смертельную галочку в своем беспощадном журнале.

От бессилия Ромка закусил губу, изо всех сил дернул руку, чуть не упал, но
вырвался, выскочил на середину комнаты и громко, на всю комнату, провозгласил:

- Айв нева син сач э бьютифул литл бейби, сед зе квин оф зе фейриз!*

И добавил на всякий случай, растирая по лицу злые слезы:

- Зе слипин... бьюти...
И шмыгнул носом.

Через два дня стало известно, что его приняли в первый Б класс. В тот же, что и
Машку.

------------------------------
* Ромка цитирует следующие строки из «Спящей красавицы»: “I’ve never seen such a
beautiful little baby,” said the queen of the fairies ("Я никогда не видела такого
красивого маленького ребенка", - сказала королева фей»).

***

С Толиком они умудрились сцепиться трижды за утро.

Лапать он его, конечно, не стал, но, пользуясь зависимым Ромкиным положением и
фиксацией тела параллельно горизонту, высказал все, что думает. Про обоих. И про
покосившийся заборчик, и про крыльцо, и про то, что для нормальной техники нужна
надежная проводка, а не «это сопливое убожество». И что во дворе за домом дохрена
места, могли бы хоть травы какой посадить и качели ребенку поставить. И про пустой,
заросший бурьяном огород, и про латаную крышу... Ромка слушал, скрипел зубами, но
молчал - не говорить же правду.
Но после окончания «процедур», когда Толик выговорился и с удовлетворенным видом
снова намывал свои здоровенные лапищи, Ромка подошел к нему со спины и предупредил
– еще одно слово про Машку – и поедет Самойлов домой в гордом одиночестве. А что
там с ним Котов потом сделает – его не ебет. Проорались, попустило.
Потом вернулась Машка – довольная, раскрасневшаяся от бега по утреннему холодку,
как маков цвет. Втроем покормили Белку, счастливо хохочущую от непривычного
внимания аж двоих мужчин, которые, соперничая и наперебой рассказывая всякие басни,
впихнули в маленький ротик пиалу творога, полтарелки каши и стакан парного молока.
Пока Толик втирал Машке про правильное заземление, катая Белку, как на качелях, на
правом бедре, Ромка выскользнул наружу и наведался к Федор Федоровичу. Участковый
деньги взял, но вздыхал, падла, так горестно, головой качал так сокрушенно, что
Ромка едва удержался, чтобы не плюнуть прямо в мерзкую лоснящуюся физиономию. Три
месяца кровь сосет, упырь, и все ему мало, и все жалуется... Ромка вспомнил теорию
Руслана о том, что менты – это подвид чертей, выдуманный Господом для того, чтобы
держать людей в тонусе. Из-за этого козла и его стенаний опоздал на полчаса –
Самойлов стоял возле машины, скрестив ручищи на могучей груди, уже полностью
собранный - даже Ромкины вещи были аккуратно сложены на заднем сиденье. Рожа у
Толика была такая недовольная, что Ромка не удержался, заржал. За что и схлопотал
по затылку. Ну не гад?

Когда уже отъезжали, из дома вдруг выскочила Машка, всунула Толику (точно гад!)
пакет с остатком плюшек и банку ежевичного варенья. А Ромке просто рукой махнула...
Ну, с нее какой спрос - женщина, а вот ухмыляющийся Толик просто вывел из себя –
сидел в своем кресле так непринужденно, и руку на руле держал уверенно, по-
хозяйски, словно тачка принадлежала ему, а он был хозяином мира, а не наемным
водилой у большого босса на побегушках. Конечно, не удержался, ляпнул. Толик бить
его, конечно, не стал, но заставил пересесть назад, а за всю дорогу и слова не
сказал, даже в зеркало не посмотрел – не загнулся ли там его пассажир. Да не
очень-то и хотелось!

Оказавшись дома, Ромка первым делом записался на прием к Фельтману, потом напился
снотворного и моментально отрубился – ночью спать мешала неудобная повязка, да и
места кустарных Толиковых швов противно ныли. Попытался позаниматься, даже
пролистал дурацкий сценарий – не шло, голова не работала совершенно, мысли
путались. Видимо, от солидного количества болеутоляющих перед глазами то возникали,
то расплывались непонятные образы, постоянно хотелось спать. Длинный белый конверт
с тремя сотнями остался нетронутым – Гончаренко за деньгами не приходил и не
звонил, но это были его проблемы. Роман Нечаев свои долги отдает вовремя.

Фельтман принял его в шесть, как обычно, забавно цокая языком и покачивая
белоснежной, чудом держащейся на голове, шапочкой.

- Рома, я все понимаю, это твое... увлечение... не только твое, сейчас это
повально, мода на БДСМ просто пугает... Но все же... будь осторожнее. Швы
корявенькие, конечно, но хорошо, что они вообще есть, даже трогать не буду. Пока
все отлично регенерирует, могу дать совет - в следующий раз используйте обычные
тематические девайсы, если не хочешь шрамов на всю жизнь. Но это не мое дело,
конечно.

Да, это было не его дело. Ромка взял рецепт, выслушал еще несколько советов,
пытаясь не выходить из образа распущенного мальчика-мажора, не знающего, на что еще
потратить папочкины деньги. Думать о том, что еще придумал для него Илья Петрович,
не хотелось, на душе сразу становилось тоскливо и муторно, а с другой стороны – все
же обошлось?

Котов так и не позвонил, зато чуть ли не в полночь нарисовался Толик – Ромка

оставил у него в машине пакет с испорченными вещами. Обозначив легкими мазками
степень недалекости звонящего, Ромка попросил выбросить это дерьмо в ближайший
мусорник. Ответом его не удостоили - Самойлов молча нажал на отбой.

Утро разбудило Ромку запахами. Точнее, первым проснулся Ромкин нос – с

удовольствием втянул аромат жареного хлеба, чихнул, а потом уже и глаза открылись.
Запах доносился из кухни и был таким сильным, словно готовили совсем рядом.
Причиной этого было отсутствие межкомнатной двери - давно, еще при жизни прабабки,
дядя Стас снял ее, чтобы сделать арку, да так руки и не дошли.
Гадать о том, кто же собирается кормить его завтраком, Ромка не стал – ключи были
только у Руслана. Когда-то он частенько практиковал такие сюрпризы, но Ромка не
особо их ценил – утром он предпочитал спать, желательно подольше, а завтрак легко
мог и пропустить.

- Проснулся? – улыбаясь и вытирая руки о фартук, в комнату вошел Руслан, по-

хозяйски оперся о дверной косяк. – Мой прекрасный израненный принц... Тебе идет,
когда ты на животе спишь, знаешь? Особенно эротично смотрятся сползшие боксеры, я
уже думал тебя от них избавить, чтобы ничего не натирало, но...
- Да пошел ты... - Ромка осторожно потянулся, с трудом выдавил ответную улыбку и
сел. – Который час?
- Почти восемь, соня. Тащи свою жопу в душ, а потом марш на кухню, я такой омлет на
пшеничных тостах наваял – пальцы изгрызешь! Помнишь, какой мы ели на Рождество в
«Сан-Марко»? Я специально белые грибы притащил. Или... помочь дойти?
- Да отвали ты... с помощью своей... Много вас развелось, помощников, – Ромка,
поморщившись, встал, прислушался к собственному организму. Отдохнувший организм
состоянием был вполне доволен и даже отчасти бодр. Пришлось топать в душ. Руслан
проводил его внимательным взглядом, но хоть следом не увязался, и то слава богу.

Завтрак пришлось сервировать по-человечески: Рома выложил запрятанные в коробки

ножи, достал и ополоснул новые стеклянные тарелки – подарок от группы на новоселье.
Руслан действительно сотворил красоту, которую стыдно было класть в пластиковую
тару.

- Когда тебя выгонят из аспирантуры, - Ромка положил себе еще кусок омлета и с
удовольствием откусил огромный кусок, - советую попроситься в МакДональдс. Или в
другую любую забегаловку. Для ресторана твои шедевры банальны, а для столовки – в
самый раз. Грибов, кстати, мало.
- Хех... - засмеялся Руслан, - ты, Ромочка, неисправим. И за что это меня должны
выгнать из нашего замечательного храма науки?
- За совращение невинных душ и ввержение их в пучину разврата, вот за что, -
объяснил Ромка, догрызая поджаренную золотистую корочку. – Кстати, а что там
случилось с Библейским Змием? Эту ползущую тварь наказали или, наоборот – повысили
в звании?
- В христианстве его, беднягу, низвергли, - покачал головой Руслан, глядя, как
Ромка ест. – Но я думаю, что раскаявшегося Самаэля** просто отстранили от работы,
на время, пока все уляжется. А сейчас, судя по тому, куда пришла современная
цивилизация, он вряд ли на последних ролях. И уж никак не ниже Архангела.
- Да, вполне похоже, - Ромка положил вилку и нож на тарелку. – Ты видел деньги? На
столе. Позавчера еще оставил.
- Видел, видел, - Руслан отодвинул тарелку, достал сигареты, протянул одну Ромке.
– Себе оставь.
- В смысле? - Ромка собрался было уже встать, но передумал. Лицо Руслана, обычно
спокойное, даже флегматичное, сейчас было слегка напряжено. В сочетании с завтраком
это было странно. Ромка тоже подобрался и напомнил: – Я должен тебе еще шестьсот
баксов.
- Я же сказал – себе оставь, - в темных глазах Руслана ничего не отражалось. –
Информация такая. На сегодня и, в общем-то, на все остальное время - ты свободен.
Котов больше в тебе не заинтересован, такие дела...
- Что за хуйня, Руслан? – Ромка встал и раздраженно наклонился над столом. – Он сам
мне сказал – в среду я ему нужен!
- Тихо, тихо, я в курсе... – Руслан показал рукой на колченогую табуретку. – Сядь.
Планы меняются, а у таких людей, как они... Ты сам должен понимать – это могло
закончиться в любой момент. Не обижайся, но внешне ты не модель, характер у тебя
еще тот, да дело и не только в этом. Это обычные отношения могут длиться годами. А
так... все приедается, интерес теряется... там система ценностей другая, в ней
бесполезно искать логику или смысл.

- Хрень какая-то... – Ромка затушил недокуренную сигарету, схватил вилку и стал

машинально тыкать зубцами в стол. – Он точно говорил – будь готов, и я... Блядь...

Новость была плохой. Очень плохой, потому что он рассчитывал на деньги, которые мог
заработать у Котова, и даже пообещал Федоровичу, что удвоит мзду, а теперь...

Руслан глубоко затягивался, думая о чем-то своем, посматривал блестящими темными

глазами на Ромку, но не пытался больше его успокоить.

- А что он конкретно сказал? - без особой надежды спросил Ромка. – Ну, почему так?
- Послушай... – Руслан отодвинул пепельницу и провел указательным пальцем по
Ромкиному запястью. – Я знаю, что тебе нужны деньги, они всегда были тебе нужны. И
я знаю, что ты считаешь меня мудаком... ладно, ладно... не отрицай... В общем,
вряд ли ты мне доверяешь, да я и не претендую. Но может быть... я смогу помочь?
- Чем? – не понял Ромка. – Уговоришь его? Что-то я сомневаюсь в твоих гипнотических
способностях...
- Не тупи, Нечаев, - Руслан слегка сжал его ладонь. – Сколько тебе надо? Сумма?
Думаю, мы сможем договориться.
- А-а-а... – разочарованно протянул Ромка, до которого, наконец, дошло. – Понял.
Нет, не получится. Ты... опять... нет.
- Ну и глупо, - Руслан потянул на себя его руку, вынуждая встать из-за стола и
подойти к нему почти вплотную. Усмехнулся, потрепал по подбородку. – Ну - глупо
же... Я могу больше, чем ты думаешь. Не на постоянной основе, но, скажем так –
одноразовый долгосрочный заем, а ты ж у нас парень принципиальный, постепенно
отработаешь... Конечно, с Котовым ты бы достиг своей цели быстрее, но зато это
буду я, а не толстый лысый полуимпотент... Когда последний раз ты нормально
трахался? Во-от, и вспомнить не можешь, я уверен.
- Я должен считать себя польщенным, по-твоему? – разозлился Ромка. - Черт, я так и
знал, что все это... завтрак, ты, весь такой из себя... Блядство...
- Да ладно... - Руслан отпустил его и расстегнул пуговицу на рубашке. – Душно
так, пиздец. Не понимаю, чего ты распсиховался? Не первый день друг друга знаем, да
и ты давно не целка невинная, уж прости за прямоту.
- Спасибо, что напомнил, - буркнул Ромка, краснея. – Так мило с твоей стороны,
сейчас расплачусь.
- Не за что. Или у тебя есть еще варианты? В общем, думай. Только недолго. И обрати
внимание, я не спрашиваю - для чего.
- Я не... – растерялся Ромка, - мне много нужно...
- Миллион? – хмыкнул Руслан, расстегнул еще одну пуговицу, обнажая смуглую, густо
заросшую темными волосами грудь. Ромка вздохнул.
- Тринадцать тысяч. Евро. Это без учета долга...
- Ну-у... - Руслан довольно ухмыльнулся и удовлетворенно развел руками. – Вот
видишь – все решаемо! Все будет отлично, не переживай и не забивай голову ерундой.
Разберемся.
- А конкретнее? – спросил Ромка, у которого снова заныло все и внутри, и снаружи.
Долгожданное избавление, такое близкое, почти осязаемое, вновь становилось
призрачным и далеким. – Как ты это все... представляешь?
- Очень просто, – развеселился Руслан и поймал его за руку. - Иди сюда...
расскажу.
- Руслан, пожалуйста, не... - Ромка попытался вырваться, но от дерганья саднили
швы, и он не особо сопротивлялся. - У меня спина еще болит, осторожно.

Он позволил Руслану усадить себя на колени, засунуть руку под футболку и вытащить
ее края из домашних штанов. Нарисованная воображением перспектива совсем не
радовала – наоборот. Он действительно слишком хорошо знал Руслана.

- Как же я ждал, когда ты освободишься, - чужие руки шарили по груди, животу,

ласково оглаживали поджившие бока. – Не знаю, Ромочка, что в тебе такого... для
меня самого загадка. Я и в клубе выбираю парней, похожих на тебя, давно уже. То ли
губы твои блядские, то ли щеки эти, то ли задница... Заводит, и все... Я даже
запах твой помню. Да не вырывайся ты, сиди спокойно...

- Скажи мне конкретно, - упирался Ромка, не позволяя Руслану засунуть руку глубже в
штаны. – После последней фантазии Котова мне спину, блядь, зашивали, а кровища
хлестала так, что я сознание потерял! Я должен знать точно, чего ты хочешь.
- Тебя. Я хочу тебя трахать, - сказал Руслан ему на ухо и вдруг резко встал, прямо
с Ромкой на руках, отбросив ногой тяжелую табуретку. Усевшись на покрытый
гобеленовым покрывалом матрас, продолжил объяснять, попутно стаскивая с Ромки
одежду:
- Разница в том, что я не Котов, и мне нужен нормальный, полноценный секс. Много
секса, а не два раза в неделю. Хочу тебя трахать, много. Хочу с тобой спать, ночью.
Каждую ночь.
- Пиздец, ты меня в бойфренды, что ли, приглашаешь? – Ромке хотелось, чтобы слова
звучали саркастично, но не получалось. Сложно изображать сарказм, лежа на спине в
одних трусах, ощущая поврежденной кожей каждую складку жесткой ткани. Повязки на
нем уже не было, крупные ссадины прикрывали узкие полоски лейкопластыря, мелкие
должны были подживать сами. Руслан погладил его по животу, присмотрелся к следам от
кнута, уже подсохшим, покрывшимся темными корочками. Поцеловал тонкую полоску
волос, спускающихся от пупка к паху, мазнул губами по члену поверх трусов, вызвав
у Ромки небольшую дрожь в коленках.
- Нет, конечно. Какой может быть бойфренд у такой мрази, как я? Я же сволочь,
скотина, тварь последняя... Мне придется тобой делиться. Боже, я уже начал
забывать, какая у тебя нежная кожа... особенно вот здесь - подними руку... Сука
Котов, придушил бы падлу... за то, что он мучил моего мальчика... Я хочу, чтобы ты
был моим мальчиком, Рома. Хотя бы на время.
- Ты не мразь, - прошептал Ромка, поневоле поддаваясь подзабытой ласке. – Но твой
бизнес делает из тебя животное. Бросай ты это дерьмо. В мире есть...
- И на что тогда я смогу купить тебя, глупый? – усмехнулся Руслан. – Нет... я не
могу все бросить... Да и отвыкать от хорошего тяжело.
- Как долго... – Ромка изо всех сил боролся с рукой, лезущей за резинку его трусов.
– Сколько это будет длиться? Подожди, мы не договорились еще, куда ты... блядь...
- Убери руки, ты уже на все согласился, - покачал головой Руслан и одним движением
стянул с него трусы. – Полежи так...

Он отбросил Ромкины боксеры подальше, встал, вынул из кожаного портфеля, с которым

ходил в институт, небольшой фотоаппарат и, как ни в чем не бывало, стал крутить
настройки.
- Какого хуя? – возмутился Ромка и сел, прикрываясь моментально вспотевшими
ладонями. – Совсем охренел? Убери немедленно эту штуку!
- А ну лег на место, быстро! – вдруг рявкнул Руслан, но тут же снова сменил тон: –
И перестань дергаться, мешаешь... Мне просто нужна гарантия, что ты не сбежишь. Я
не Котов, у меня службы безопасности нет. Пять-шесть фоточек, где ты голенький...
парочка поз...
- Гончаренко, ты совсем ебнулся, или что? – Ромка заозирался в поисках своих вещей,
свесил ноги с кровати. – Твою мать... Чтобы ты потом меня этой дрянью
шантажировал? Я похож на идиота? Отвали. Все, я отказываюсь, нахуй такое надо...

- Однажды ты уже отказался, помнится мне, потом жалел... – Руслан ничуть не

смутился, продолжая ловить Ромку в объектив. – Не бойся. Несколько снимков - и все.
Сливать тебя у меня резона нет. Будешь вести себя хорошо – через полгода мы в
расчете, снимки на карте я при тебе сотру. Кстати, я тебе раньше вроде не врал.
Чего ты боишься? Групповушек? Я тоже их не люблю, максимум – трое-четверо. Да,
иногда мне нужна будет твоя помощь. Но ты это делал и для Котова. Да, я хочу с
тобой спать. Считай, что такая у меня извращенная к тебе склонность. Можешь даже с
мамочкой меня познакомить, я не против... А если нет... то нет. Ничего нет, понял?
Деньги будут завтра – вся сумма. И... вот что мы сделаем... Сейчас я начну считать
до десяти... вслух. А ты подумаешь. Если согласен – ложись на живот, руки под
голову, коленки согнуты и попу повыше – помнишь, как мне нравилось? Итак...
Один...
Два...
Ромку стало трясти. Он пытался лихорадочно соображать, но как тогда, на
тестировании в школе, голова отказывалась работать, а мозг позорно тупил.
Четыре...
Ромка много, бесконечно много раз прикидывал варианты - где и как можно достать
сразу всю сумму, и чтобы никто не задавал вопросов. Таких вариантов не существовало
в природе. Но предложение Руслана выглядело еще хуже периодических встреч, даже
унизительных и травмирующих - от них всегда можно было отказаться. Относительно
моральной стороны вопроса Ромка тоже никогда не обольщался, знал, что Руслан
циничный пресыщенный хрен, и ни жалостью, ни хитростью его не проймешь.
- Шесть...
- Какого черта я вообще тебе сдался? – застонал Ромка, пытаясь по привычке выиграть
время. – Сладких мальчиков вокруг тебя толпы!
- Ты что, отговорить меня пытаешься? – ухмыльнулся Руслан и укоризненно покачал
головой. – Кому тут деньги нужны – тебе или мне? Ладно – дам тебе один выходной в
неделю. Если не будешь выебываться...
- Хорошо, я согласен, только без фотографий, я не хочу...
- Да ебал я стоя, чего ты там хочешь, - прошипел Руслан и посмотрел на Ромку через
объектив. – Если ты сейчас же не ляжешь, я уйду. Да, и про долг не забудь...
Десять.

Ромка медленно повернулся и лег на живот.

***

Руслан сделал одиннадцать снимков.

Ромка, двигаясь, словно в замедленной съемке, раздвигал ноги, выпячивал зад,
вытягивался и скручивался клубком. В итоге фотограф был доволен. Не переставая
улыбаться, он показал снятое притихшему Ромке, поцеловал в потный висок, погладил
по волосам.

- Ну все, все, успокойся. Все уже хорошо. Деньги получишь завтра, а вещи... вещи
можно перевезти послезавтра. Я возьму папин джип, в мою тачку много не влезет.
- Какие вещи? – Ромка посмотрел на него снизу вверх, постепенно приходя в себя. –
Не понял...
- Твои вещи, какие еще? Одного дня тебе хватит на сборы? Я помогу, если что. В
институт я тебя сам буду отвозить, кстати, я заходил в деканат – у тебя дохрена
пропусков. И по успеваемости ты съехал, по сравнению с прошлым годом. В общем,
детка - Котов и бесконечные больничные в прошлом, пора браться за ум.
- Нет, ты точно больной, - Ромка раздраженно вырвал руку, которую Руслан уже успел
приложить к собственному паху. – Это вообще не твое дело, понял? Как я учусь, что я
делаю, куда хожу! Забудь об этом! Тебе нужен секс – будет тебе секс. Хочешь видеть
рядом мою рожу – ради бога! Но в душу ко мне лезть и изображать добренького братца
не надо! Придурок озабоченный, сука, блядь...

От смачной оплеухи Ромка отлетел в дальний угол и чудом не стукнулся о батарею

башкой. Упал, к счастью, на руки и спиной не ударился, только локоть расшиб.
Отвечать Руслану в том же духе было бы самоубийством – весовые категории у них были
слишком разные.

- Давай обойдемся без грубостей, хорошо? – Руслан потер тыльную часть ладони,
видимо, здорово приложился, самому стало больно. – Ты не ругаешься, я добрый. Я не
хочу тебя бить, честно, ты же знаешь, мне это не в кайф. Просто веди себя прилично.
Короче – мы договорились. Завтра тебе день на сборы, и не забудь всех
предупредить, мой адрес – мой, а не родителей – ты знаешь. Ну, ты как?
- Офигенно, - съязвил Ромка, морщась от ноющего локтя. – Сплошное и незамутненное
счастье, охуеть...
Руслан сделал вид, что не слышал последнего слова, удовлетворенно улыбнулся и не
спеша стал расстегивать последние пуговицы рубашки.
- А раз все хорошо, закрепим материал. А заодно и вспомним пройденное. На спине
тебе будет больно, локоть ты, бестолочь, расквасил, давай на боку попробуем.
- Я... – Ромка растерянно мял в руках подобранную одежду. – Я не хочу, слушай, я...
я не готов сейчас.
- Ничего, я не брезгливый, ты же знаешь, - Руслан неопределенно махнул рукой и
высвободил из плена джинсов крупный налитой член. - Я уже полчаса со стояком по
твоей милости, яйца уже звенят. И не нужно так жалобно смотреть, бесполезно. Иди
сюда, я так соскучился, просто ужас...

***
Пока Руслан плескался в душе, Ромка валялся на матрасе, пытаясь привести мысли,
чувства и сердечный ритм хоть к какому-то знаменателю. Внутри царил полный раздрай,
и дело было не только в новых переменах в жизни.

Пока они с Русланом трахались, он немного успокоился, от всей души надеясь, что
никаких сюрпризов сегодняшний день не принесет. В первый раз ему простили то, что
он не кончил, но во второй раз Руслан принялся за него всерьез – в плане секса
опыта ему было не занимать и, в отличие от Котова, ему было жизненно необходимо
выдавить из злого и апатичного Ромки хоть какой-то оргазм. И пока Руслан пыхтел и
облизывал его с ног до головы, Ромка думал. Убеждал себя, что не все так плохо, и
соображал - как бы так извернуться и повернуть ситуацию себе на пользу. Главное –
завтра у него будет вся сумма, плюс две тысячи сверх того, на всякий случай. Это
очень, очень важно, это все меняет. Сначала нужно разобраться с главным, а потом
уже думать, что делать с этим озабоченным идиотом. Нашел же он с Котовым общий
язык, найдет и с Русланом. А еще можно попробовать вести себя так, что Руслану
самому надоест с ним возиться, но тут нужно разработать стратегию... Еще нужно
придумать, зачем он мотается в Новотроицкое, а потом как-то объяснить любовнику
свое отсутствие в течение недели. Тетку, что ли, какую придумать... И еще один
немаловажный плюс – больше никакого Толика! Никто на него больше не посмотрит
брезгливо, как на последнюю блядь, никаких больше дерганий, никаких утренних
побудок истерически орущим звонком, никаких язвительных замечаний, от которых
пересыхает во рту и хочется зареветь от обиды, как в детстве. Внезапно Ромка
вспомнил, как тот позавчера вел машину. Уставился в лобовое стекло, гордый такой,
прям штурман Челленджера, блядь! И эти руки...

Вот с руками у него и произошел затык.

Ромка тогда сидел сзади и смотрел, смотрел на эти руки. Светлые руки, большие
такие, без колец. Краешек ремешка часов неизвестной марки на крупных запястьях с
мелким, наверное, мягким пушком... На остановках Толик машинально поглаживал правой
рукой глянцевую поверхность руля – медленно проводил ладонью, словно лаская. Иногда
нажимал кнопки на приборной доске – пальцы у него были длинные, совсем не
волосатые, ногти аккуратно подстриженные. Ромка вдруг живо представил себе эти
руки, вспомнил, как бережно они касались его кожи, как обмывали, бинтовали,
поглаживали, успокаивая.
Вот тут все и произошло. Руслан выпустил изо рта его член и довольно мурлыкнул – в
оральном допинге больше не было необходимости - у Ромки красиво и уверенно встал.
Он и опомниться не успел, как весь подобрался, вытянулся в струнку, как все тело,
от паха до кончиков пальцев, пронзило сладкой тянущей болью, и он кончил, кончил от
одних воспоминаний о прикосновениях прохладных сильных пальцев к воспаленной коже.
- Ты моя умница, - шептал довольный Руслан, падая рядом и остервенело себе дроча. –
О-о-ох... вымотал меня совсем, засранец...
- Угу, - согласился Ромка, дождался, пока Руслан разберется с собой и свалит в душ,
обтерся и снова задумался. Ну... и что это за хуйня? Он кончил от мыслей о Толике?
Бред! Нет, ну было, конечно, один раз, когда он его поцеловал в шею, но это была
просто попытка спровоцировать... Или нет? Для эксперимента он закрыл глаза и
представил себе Толика – массивного, всегда одинаково одетого, с вечно недовольным
выражением лица. Нет, ну в самом деле – моменты, когда тот улыбался, можно было на
пальцах пересчитать. Например – у Машки, когда возился с Белкой. Лыбился довольно,
аж глаза щурил, как кот. Зубы у него красивые... и губы. И вообще лицо... стоп,
стоп!

Ромка открыл глаза, кряхтя, уселся, подложив под спину свернутое покрывало.
Получалось, что думать о Самойлове не так уж и противно. Это еще мягко говоря.
А с другой стороны... у Ромки и раньше вставал, когда он думал, к примеру, о
высоком брюнете из тренажерки, или о Димочке Рыжове с четвертого курса, или о
Бренте Корригане... пройдет.
- Обо мне размечтался? - в комнату вошел совершенно голый Руслан. Он вытирал голову
полосатым полотенцем, и вид имел абсолютно довольный. Оценив Ромкин мечтательный
фейс, спросил: – Еще разок?
Ромка отрицательно помотал головой и постарался принять независимый и неприступный
вид.
- Обойдешься.
- Ладно, на сегодня хватит с тебя, бедного, потрясений, - проявил неслыханную
щедрость Руслан и швырнул в Ромку мокрое полотенце. – Свинюшка, пошел бы помылся.
Все пузо в сперме.
- Ты свалишь, и я пойду, - объяснил Ромка и бросил ему полотенце обратно. –
Собирайся уже и вали, не видишь – я устал! И мне, кстати, лекарства нужно принять,
ты там ближе, достань в моем кармане, в куртке...
- Где? – Руслан вышел в прихожую, залез в правый карман, потом в левый... – Нет их
там!
- Значит, во внутреннем, - вспомнил Ромка, - да, точно, во внутр...

Трель звонка прозвучала так неожиданно, что Руслан уронил куртку, а Ромка стукнулся
многострадальным локтем о стену.
- Кого это еще принесло? – Руслан поднял с пола полотенце, по-быстрому закрутил на
бедрах, недовольно спросил: - Мы ждем кого-то?
И открыл дверь.
Появившийся на пороге Толик выглядел совершенно как всегда. Он посмотрел на голого
Ромку, едва успевшего прикрыться простыней, но никаких эмоций не проявил, а
замершего от удивления Руслана проигнорировал. Опустив на пол пакет с одеждой,
которую Ромка попросил выбросить, Самойлов улыбнулся одними губами и спокойно,
словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся, проинформировал хозяина квартиры:

- Я на завтра договорился с кровельщиками, на два часа дня. Привезу их сам, с

материалом, возьму бусик у знакомых. Скоро дожди пойдут, крыша совсем плохая. Если
хочешь, присоединяйся. Но ты в машину не влезешь, поэтому – на электричке, как
всегда. Позвони, как решишь.

- Нихуя себе запросы, - Руслан, конечно, отлично знал, кто такой Толик. Закрыв за
ним дверь, он отшвырнул полотенце и стал быстро одеваться. – Нормальные люди
сначала звонят... Козел охреневший, сегодня же Котову позвоню. Вообще уже
оборзел... И куда это он тебя зовет?

Ромка ухватил за хвост недавнюю мысль и быстренько развил ее, равнодушно пожимая
плечами:
- К тетке его, за город. Мы заезжали как-то пару раз, она мне тогда навесила масло
домашнее, творог, сметану... Там у нее хозяйство – индюки, куры-кролики... Сумку
целую напихала. Старая, детей нет...
- А-а-а... – у Руслана явно отлегло, а Ромка продолжал гнать:
- Если честно, мне, блядь, в эту дыру ехать... лениво, в общем. У тебя же дома
жратва есть?
- Есть, но домашнее никогда не помешает. Но в два у меня семинар, черт, я ж тебя и
отвезти не смогу... Все равно съезди, отвлекись. А то вон злой какой, даже секс не
очень помог. Давай, тебе полезно будет. Я вечером приеду, привезу твое бабло.

Ромка снова пожал плечами и мысленно выдохнул.

Дурдом в его жизни явно не собирался заканчиваться.

----------------------
** Ангел Самаэль — Змей-искуситель в иудаизме

========== 5. История любви ==========

***

Ко второй четверти Машка перестала шепелявить и называть свою маму «мамкой».

Елизавета Дмитриевна, забирая Ромку из школы, при виде Машкиной мамы в первое время
дергалась, но потихоньку смирилась. Ромка учился хорошо, был лучшим во всей
параллели первых классов, и любой намек на пересаживание подруги за другую парту,
запрет прогулок и прочие ущемления в правах оценивались им как диктат и прямо
влияли на успеваемость. Лидия Сергеевна, учительница, тоже уяснила эту
закономерность и дружбу только поощряла. У Маши способности были средние, но она
так тянулась за Ромкой, что окончила начальную школу без троек.

В принципе, в первый учебный год их дружба ничем не отличалась от отношений с

остальными одноклассниками, просто друг с другом им было интереснее. Для Маши Ромка
- с его умением болтать обо всем на свете, незыблемыми основами "главное в мужчине
- ум" и вечным желанием защищать, - был кумиром и образцом для подражания. А Ромка
любил смотреть на Машкин кукольный профиль, неумело заплетать ей кривоватые
косички, слушать, как она напевает тонким голоском пошловатую попсу, гордился ее
рисунками и вечно таскал их пачками в портфеле, чтобы похвастаться дома.

А весной Маша заболела. Банальная простуда вылилась в отит, и после трехнедельного

отсутствия подруги Ромка совсем затосковал. Лидия Сергеевна, наблюдая за тем, как
ее гордость, лучший ученик и просто милый добрый мальчик теряет интерес не только к
учебе, но и к играм, без всякой задней мысли предложила ему Машу навестить.

- А можно? - счастливый Ромка скакал вокруг учительницы, не зная, как еще выразить
свою признательность. – А если мне мама не разрешит?
- Во-первых, ты будешь со мной, - успокоила она Ромку. – И с твоей мамой я
поговорю. А во-вторых - Маша живет совсем рядом, ей не нужно ездить в школу, как
тебе, достаточно будет пройти двести метров.

Ромка пока еще не знал, сколько это – двести метров, но все равно успокоился. Лидия
Сергеевна никогда не обманывала. Мама, немного смущаясь, Ромку отпустила, но потом
подозвала к себе и шепотом попросила ничего у Маши дома в руки не брать, если будут
предлагать еду – не есть ни в коем случае. И – лучше никуда не садиться.

Ромка все понял. Он знал, что семья Маши называется «неблагополучная», что ее мама
– алкоголичка. Знал, по рассказам подруги, что дома живут еще мамин сожитель и
«бабка». Все это настораживало, но не пугало. Возможно, потому, что Машка особо
неблагополучной не выглядела. От нее ничем не пахло, вещи были хоть и не новые, но
почти всегда чистые. Школьные принадлежности в школе закупались родительским
комитетом и у всех были одинаковые, Машка свои берегла, но если что-то ломалось –
ей покупали. Нечего было пугаться. То есть – это Ромка так думал, и ошибся. Все-
таки жизненного опыта у него было совсем мало.

Пятый подъезд был обычным ободранным подъездом стандартной пятиэтажки. Не таким

светлым и просторным, как Ромкин, но и не убитым. Они с Лидией Сергеевной поднялись
на третий этаж, и тут учительница Ромку удивила.
- Рома, я сейчас войду, а ты немного подождешь снаружи, хорошо? Потом я тебя
позову.
Ромка хотел было предложить позвонить, но вовремя увидел, что дверной звонок выдран
с корнем, а дверь приоткрыта. Ему осталось только согласно кивнуть.
Время Ромка научился определять с пяти лет, поэтому, постояв у двери семь минут,
решил, что этого достаточно. Никто не выходил, а ждать дольше его энергичная натура
была не в состоянии. Он постоял еще минуту, поправил на спине ранец и смело шагнул
внутрь. Шагнул, но далеко не ушел – наткнулся на что-то на полу и чуть не свалился,
но удержался на ногах и притормозил, чтобы глаза свыклись с темнотой. Пахло
странно... не так чтобы ужасно, но довольно неприятно. Как из давно не мытого
холодильника. Это была крошечная прихожая, вне всякого сомнения, созданная
архитекторами с бодуна – мало того, что в форме буквы «Г», так еще и узкая, как
червяк. Споткнулся Ромка о разбросанную обувь. Осторожно переступая, он стал
продвигаться вперед, а еще через минуту одновременно появились свет и Машка. Это
она зажгла тусклую лампочку в небольшой комнате, похожей... похожей на...

В кругу, где вращались Ромкины родители, подобное обиталище называлось

«субпассионарной средой». В комнате, когда-то – гостиной, не было ни одного целого
предмета. Диван, на который Машка предлагала присесть, держался не на ножках, а на
потемневших кирпичах. Он не был застелен, из ободранной по всему периметру обивки
клочьями торчал пожелтевший синтепон. Вместо полок стены уродовали вбитые без
всякой симметрии гвозди, на которых висело какое-то тряпье, по большей части яркое,
видимо – вещи матери. Пыльные углы завалены всяким хламом, предназначение которого
Ромке угадать не удалось, разве что автомобильную шину узнал и круглый плафон
древней люстры с отколотым краем. Ни телевизора, ни музыкального центра, ни цветов.
В комнате не было даже занавесок, потрескавшийся линолеум во многих местах
вулканоподобно вздыбливался, ветхие обои отваливались огромными кусками.

Машка стояла в центре комнаты и истерически с ней диссонировала.

Крошечная – она была ниже всех в классе, сильно похудевшая. Когда-то упругие
белокурые локоны грустно свисали вдоль бледного личика, тонкие руки смущенно
теребили край поношенного, слишком короткого для ее возраста платьица. И все равно
она была прелестна. Словно цветок, брошенный по чьей-то прихоти в отвратительную
дыру из другого, волшебного и прекрасного мира.

О том, где спит сама Маша, Ромка даже боялся подумать. Он вообще ни о чем не мог
думать, разве только о том, что если ребенок болеет, вряд ли ему хорошо в таком
месте. И еще он думал о том, что Машу нужно отсюда забрать, увести. Вон, какая она
бледная, а дядя Стас всегда говорил, что женщины - хрупкие создания, их легко
ломают обстоятельства. Ромка не очень понимал, что такое «обстоятельства», но
представлять, что Машку кто-то «сломает», было страшно. Он протянул ей руку и тихо,
но уверенно сказал: «Пошли!»

Позднее он узнал, что Машкины игрушки – все – помещались в одной обувной коробке.
Спала она на этом самом диване с матерью, а бабка на кухне, поэтому времени, чтобы
сделать уроки за кухонным столом, у Машки было немного. В садике ее научили стирать
свои вещи, и Машка каждый вечер стирала трусики и маечки полностью, а платья –
частями, только те места, что сильнее пачкались. Сушила в кухне и на балконе, а
иногда прямо в ванной, если напившийся и уснувший на полу дядя Леня преграждал путь
своим грузным телом. Вода дома была всегда, и Машка знала – мыться нужно
обязательно, тоже в садике приучили. Если не было мыла – мылась без него. Если не
было горячей воды – мылась холодной. Сама.
У нее тоже был свой жизненный кодекс.

Увидев протянутую руку, Машка кивнула, послушно натянула старые ботики, а пуговицы
на куртке Ромка застегнул ей сам. Путь к школе, откуда его мама должна была
забрать, был недолог; пока шли, Машка рассказала, что Лидия Сергеевна на кухне
шепчется с бабкой, а мамы нет. Уже неделю нет, и дяди Лени, потому что он ушел ее
искать. Ромка кивал – для него во всем этом не было никакого смысла. Смысл был в
том, что в том жутком доме Машке плохо. И он просто обязан ее забрать.

Конечно же, из всего этого ничего не получилось.

Нет, Лидия Сергеевна не очень сердилась, а даже наоборот, немножко поплакала, а
мама, хоть и вздыхала тяжело, но согласилась отвести Машу к ним. И даже папа совсем
не протестовал, а вызвал хорошего доктора, который девочку осмотрел и сказал, что
ничего страшного, явных патологий нет, разве что небольшая анемия. Посоветовал
бывать больше на воздухе, прописал усиленное питание, витамины и мазь для выведения
лишая.
За две недели Машку немного откормили, вывели кожную болячку и синяки под глазами.
Мама сводила ее к детскому парикмахеру, где Машке состригли челку и подровняли
волосы. Теперь они вились чуть выше плеч, а сама Машка казалась старше и еще более
хрупкой. Ромка от счастья не мог спать - вставал ночью и проверял - на месте ли, не
исчезла ли его принцесса? Маленькой гостье постелили в гостиной, на нераскладном
диване, и спала она как убитая. Машка и Ромка не расставались ни на минуту, даже
завтракать и обедать ходили, держась за руки. Взрослые переглядывались и вздыхали.
Они знали, что все это ненадолго.

Через две недели Машку забрали представители социальной службы и вернули в семью.
Машкина мама к тому времени уже объявилась, и к Ромке домой пришла в сопровождении
инспектора – почти трезвая, почти не накрашенная. Бормотала сиплым голосом слова
благодарности, убеждала, что «Машеньке дома очень хорошо», а когда Ромка увидел,
как она тычет папе мелкую мятую купюру, чуть не заорал. Ему хотелось кричать, орать
во весь голос: «Вы что! Вы ей верите? Да посмотрите же вы на нее! Не отдавайте,
только не отдавайте Машку!» Но это было бесполезно, только хуже бы сделал. Машка
уходила молча, без истерик и слез, с огромным пакетом новеньких вещей и игрушек, а
Ромка смотрел ей вслед и мечтал скорее вырасти. Вырасти, забрать Машку из этой
ужасной квартиры и уехать куда-нибудь далеко-далеко.
Он мечтал об этом до девятого класса. А потом снова все изменилось – и они сами, и
их желания.

Если бы у Ромки спросили - ну что в ней такого, особенного, в твоей Машке - он бы

даже растерялся и не знал, что отвечать. Для него особенным было всё. Внешняя
миловидность, конечно, имела какое-то значение, но гораздо сильнее их сближало то
чувство, когда ты знаешь о человеке больше, чем другие. Две недели под одной крышей
были совершенным счастьем, и потом, оторванные друг от друга, они пытались вести
себя так, словно это расставание временное. Просто взрослые что-то там решают,
играют в свои скучные бюрократические игры, нужно немного подождать, и все станет
на свои места. Их желание так и не исполнилось, но они продолжали ждать.

Не было ни признаний в любви, ни парных порезов на запястье в знак «кровной»

дружбы, ни обещаний. Они просто друг без друга не могли. В школе к странноватой
дружбе привыкли и этих двоих не беспокоили. Наверное, просто повезло – и с
одноклассниками, и с учителями, а может, такая лояльность объяснялась наличием у
Ромки папы доцента... кто знает... В пятом классе оба перешли в математический
класс, и учиться стало труднее. Ромка на автомате тянул лямку отличника, Машка
паровозиком тащилась где-то в хвосте, но пока держалась. Большую часть выходных они
проводили вместе, а если дядя Стас был не в рейсе, то забирал их к себе
"побеситься" или увозил куда-нибудь на природу.

Первые серьезные проблемы начались в седьмом классе.

Бабка, более-менее интересовавшаяся проблемами Маши, умерла, а беспутная мать жила
дома набегами. К сожалению, дядя Леня, на тот момент официальный Машкин отчим,
никуда не делся. Он крепко пил, но, к счастью, Машку не трогал – просто не замечал.
Когда-то забитая грязным хламом квартира стала относительно чистой, но почти
пустой, а благодаря стараниям Ромкиных родителей у Машки появился свой угол с
нормальным столом, комодом и диванчиком, но все равно жилище оставляло грустное
впечатление, особенно, когда появлялась так называемая «мать». Машка тогда убегала
ночевать к Ромке - выдерживать пьяные драки и последующее примирительное
совокупление было невыносимо. Они читали, смотрели видео или играли на компьютере,
иногда, если Машка была в настроении, она рисовала, а Ромка утыкался в учебники.
Делать уроки Машка перестала еще классе в пятом, и Ромка привык выполнять эту
работу за двоих. Но с ответами у доски и контрольными было сложнее. Ромкины
родители хотели нанять ей репетитора, но Машка отказалась категорически, и эту
функцию Ромка тоже взял на себя. Часами корпели они вдвоем над алгеброй или
английским, но, увы - результат был мизерный. Ромка был никакущим учителем: слишком
нервный, слишком нетерпеливый, он часто взрывался и орал, не понимая, как можно
тупить в элементарных вещах. Машка была существом незлобивым, на Ромкин крик мало
реагировала, а если он не орал, а просто ругался, могла от скуки и уснуть.

Однажды после уроков Ромка сидел в компьютерном классе - издеваясь над недавно
освоенным Корелом, рисовал очередную стенгазету. Он находился за загородкой и
работал так тихо, что вошедшая информатичка его не заметила. Она вошла в класс
вместе с математичкой, они долго и неинтересно сплетничали, и Ромка не обращал на
них никакого внимания, пока не прозвучало роковое «так эту Лаврентьеву давно
собирались исключить». Он вздрогнул и навострил уши. От услышанного мурашки
побежали по спине, он кое-как доделал газету и рванул к отцу в университет. Папа
всегда понимал его чуть лучше мамы, во всяком случае, в тех вопросах, которые
касались Машки. Слушая сбивчивый, не совсем внятный рассказ, папа напоил его кофе,
сильно разбавленным молоком, сделал пару звонков, а потом успокоил: «Сейчас, Рома,
исключить ребенка из школы не так просто, даже если он учится очень плохо. А вот
перевести из математического класса в обычный – вполне могут. И скорее всего, так и
сделают. Маша твоя, уж прости, - дай бог, чтобы обычный класс потянула».

«Ага, - подумал Ромка, - это мы еще посмотрим!»

И начал борьбу по всем фронтам. Машку он каждый вечер притаскивал к себе домой и
усаживал за книги, а сам осаждал тех преподавателей, которые были к нему самому
наиболее лояльны – англичанку и историчку. Эти две дамы буквально боролись за
Ромку, отбивая его друг у друга – каждой хотелось, чтобы Ромочка выбрал в папином
университете именно их специальность. Пообщавшись поочередно с каждой и заручившись
их обещанием «обратить внимание на Машу», он переключился на преподавателей точных
наук – с той же целью. Это продолжалось несколько недель, на протяжении которых
Ромка весь извелся. Он отлично понимал – если Машку переведут в другой класс,
учиться она вообще перестанет. На него уже начинали косо смотреть, а одноклассники
насмешливо перешептывались – но ему было плевать. Он все так же зубрил уроки с
Машкой по вечерам, а без Машки, для себя – по ночам. Как и предсказывал папа - все
пошло прахом: тестирование Маша провалила, назначили повторное – через месяц. Ромка
набрал воздуха в грудь и начал все сначала. Лучше бы не начинал.

Первый раз в жизни он продул Олимпиаду по английскому, и вообще как-то постепенно

стал в учебе скатываться. То ли сказывалось нервное напряжение, то ли проявлялось
скорпионье нетерпение, быть лучшим, как раньше, у Ромки уже не получалось. А
однажды ночью он проснулся от странных звуков, которые оказались приглушенными
голосами родителей. Они ссорились. Из-за него.
- Господи, Сережа, да открой ты глаза! – тонко причитала мама. – Она же его просто
использует! С самого начала, с первого класса!
- Ерунда какая, - басил папа в ответ, но не очень уверенно. – В первом классе они
еще щенками были, глупыми. Он умный парень, разберется!
- Да... как же, разберется - если уже сейчас, прямо сейчас, рушатся все наши планы
на медаль! Ты же видишь! И все из-за этой... Господи...
- Лиза, прекрати...
- Это ты прекрати! Она ему всю жизнь может испортить, как ты не понимаешь!
- Это ты не понимаешь! – папа вдруг запнулся, но потом продолжил. – Лизочка... у
нее же, кроме него, никого нет. Она никому не нужна, эта девочка. И он это
понимает. Просто он рано взял на себя ответственность за нее, слишком рано...
- Ну надо же с этим что-то делать! – стонала мама.
- А что ты тут сделаешь... Мы можем только поддерживать его - как ни крути, он
поступает как мужчина.

Ничего нового для себя Ромка не услышал. Так все и было. Он никогда не задумывался
о том, что ждет их в будущем, не думал о создании семьи, о детях... даже о сексе не
думал. «Вырасти и увезти» все еще было актуальным, но для этого нужно было окончить
школу и встать на ноги. Остальное – объятия, поцелуи, признания и прочие глупости,
были вторичными и как-то проходили мимо них.

Второй тест Маша сдала. В честь этого события Елизавета Дмитриевна подарила ей
серебряный кулончик, а дядя Стас повел их с Ромкой в настоящий ресторан, где они
вдоволь наелись вкуснейших десертов и мороженого. Обалдевшая от счастья Машка,
попавшая в подобное заведение первый раз в жизни, была настолько восхищена, что,
оказавшись дома, расплакалась, повисла на Ромке, а когда он стал гладить ее по
голове – прижалась всем худеньким телом и поцеловала. В губы.

На этот поцелуй Ромка особого внимания не обратил. Во-первых, он был жутко вымотан
всей этой суетой, во-вторых, принял Машкины губы, прижатые к своим губам, за
обычную признательность, а в-третьих... В-третьих, он и сам не знал, почему даже и
не подумал, что на поцелуй нужно как-то отвечать. Больше Машка его не целовала.

Седьмой класс закончить отлично не удалось, поэтому весь восьмой Ромка был по уши
погружен в учебу. Маме вдруг взбрело в голову, что ему неплохо бы начать изучать
программирование, и он стал посещать годичные курсы. Папа записал его на свои курсы
– испанского языка. Маша тоже вроде как подтянулась, и учебный год оба завершили
достойно.
А в девятом классе все рухнуло.

Первым избранником и, как оказалось впоследствии, первым мужчиной стал для Машки
десятиклассник из их школы - Олег Токарев. Когда Ромка увидел их целующимися за
школьным стадионом, он просто не поверил своим глазам. В прямом смысле слова – стал
лихорадочно тереть веки пальцами, чтобы прояснилось. Картинка чуть смазалась, но
суть не изменилась. Это была она - его Машка, в голубой кожаной курточке, когда-то
принадлежащей его маме, с модным розовым рюкзачком, подарком Ромки на день
рождения. Сердце сказало "тук-тук" и застыло, словно растерялось вместе с Ромкой.
Он потом нашел какие-то силы, "включил" растерявшийся моторчик, постоял, еще
немного потаращился и побрел домой, едва глядя под ноги. Через час, как ни в чем не
бывало, прибежала веселая растрепанная Машка – на вечер у них с Ромкой был
запланирован разбор задач по физике. Ромка на автомате выпил с ней чаю, а потом
сказал, что ему что-то хреново и ушел в свою комнату. Он даже не проводил подругу
домой – перед глазами так и стояла обнимающаяся парочка, мелькали голубые и розовые
пятна, сливались друг с другом, как в пошлом калейдоскопе... Хотелось умереть.

В школу на следующий день Ромка не пошел. Родителям объяснил, что простудился, но

лечиться отказался, отлеживался и отмалчивался в своей комнате. Ужинать тоже не
вышел, а утром собрался и ушел бродить в парк. Вечером честно признался, что гулял,
а в школу ходить пока не будет.
Мама, находясь в полуобморочном состоянии, позвонила брату – дядя Стас был еще жив,
относительно свободен и только готовился уйти в свой самый последний рейс.

Он забрал Ромку рано утром, когда было еще темно, и отвез к морю. Укрывшись
огромным клетчатым пледом, они сидели на самом краю пирса, по очереди пили крепкий
кофе из термоса и разговаривали о женщинах. И о любви.

- Мой опыт в этом деле, - объяснял дядя, закуривая, - не самый... правильный. Тем
не менее, я точно тебе скажу – в этих материях все ой как сложно. Иногда кажется –
ну все же хорошо, даже отлично! А оказывается...
- Я не понимаю... – растерянно бубнил Ромка, глотая горьковатый напиток, - ни черта
не понимаю. Ну почему? Ведь я думал, я же был уверен... а она...
- Чего ты не понимаешь, Ром?
- Вот этого! Как она могла... с этим придурком... и еще на шею ему вешалась, а он
ей язык свой прямо в рот засовывал, вот же гадость, тьфу...
- Ром, ну почему гадость? - осторожно спрашивал дядя, начиная кое-что соображать. –
Вообще-то люди так целуются...
- Да, люди! – возмутился Ромка. – Взрослые! Но не она! Мы же с ней...
- Да, а что вы с ней? – спросил дядя осторожно. – Какие у вас вообще были планы?
- Ну, обычные, - удивился Ромка, - хорошие планы: окончить школу, поступить в
институт...
- Нет, ты меня не понял, - перебил дядя, - не в плане образования или карьеры.
Личные.
- Даже не знаю, - Ромка задумался. – Сложно сказать. Мы... в общем, мы это пока не
обсуждали.
- Рома, подожди, - дядя вытащил новую сигарету, посмотрел на племянника, потом
вдруг подмигнул и протянул ему пачку. – Да ладно, я знаю, что ты уже куришь. Если
хочешь. Так легче высказаться.
Ромка взял сигарету, прикурил.
- Ты понимаешь, какая тут петрушка, Ромек, - начал дядя, выпуская красивый завиток
дыма. – Они же другие, женщины. Думают розовыми слониками и абстрактными образами.
Им нужно немного другое, но сразу этого можно и не понять. А можно и никогда не
понять, - добавил он чуть тише. – Если ты считаешь эту девочку... скажем так –
своей, то недостаточно просто так думать.
- Ну блин, дядя Стас, - застонал Ромка. – Неужели ты думаешь, она не знает, как я к
ней отношусь! Я так боялся в седьмом классе, что ее исключат, чуть с ума не сошел!
Мне и медаль эта идиотская не нужна, лишь бы у нее все хорошо было! А она... пока
я... Знал бы, что все так будет, бросил бы эти курсы к черту!
- Э... э... потише, - дядя Стас отобрал у Ромки сломанную сигарету и аккуратно
затушил о бетонную плиту. – Надеюсь, не очень тебя огорчу, если скажу, что эта
жертва тоже будет напрасной.
- Почему? – не понял Ромка. – Мы стали реже встречаться, никуда не ходим, только
сидим дома и зубрим. Раньше хоть в кино ходили...
- Ходить в кино, Рома, тоже недостаточно, - дядя внимательно на него посмотрел. –
Понимаешь, о чем я?
- Нет, - честно признался Ромка и отлил немного кофе в крышечку. – А о чем ты?
- Ну ты даешь, - засмеялся дядя. – Вот уж не думал, что тебе, умнику, нужно
разжевывать такие вещи. Она – женщина. Маленькая, глупая, но женщина. Через пару
месяцев вам будет по шестнадцать лет. Теоретически в этом возрасте уже можно иметь
де...
Ромка дернулся, подавился своим кофе и закашлялся.
- Ч-черт... очень смешно...
- Ничего не смешно. Не обижайся, но вы хоть раз по-настоящему целовались? Или...
еще что-то было?
- Да нет... – пожал Ромка худыми плечами. – Ничего не было. Мы просто вместе... и
всё. И я хочу, чтобы всегда так было.
- Это твое «и всё» и привело к такому результату, - грустно констатировал дядя. -
Поставлю вопрос иначе: Рома, ты любишь Машу?
- Конечно, люблю, - почти обиделся Ромка. – Мне с ней хорошо. Я... не знаю, не
представляю, как мог бы жить без нее. Разве это не любовь?
- Любовь, конечно, любовь. Только и она разной бывает. Я не говорю, что вам уже
нужно начинать... половую жизнь, конечно, нет. Но вы вместе проводите очень много
времени, а девушке... Ладно, перечислю по пунктам. Ей нужны и поцелуи, и объятья. И
признания в любви, и песни под гитару, и миллион алых роз, хотя это, пожалуй,
рановато. И валентинки, и сердечки, и море другой женской лабуды. То, что ты
помогаешь ей учиться и заботишься... думаю, она воспринимает, как братское чувство.
Да думаю, оно такое у тебя и есть.
- А вот и нет, - возразил Ромка, краснея. – Я просто... не подумал. Да я каждый
день могу целоваться, если надо! Большое дело...
- Да? - дядя скептически приподнял бровь. – А до этого что тебе мешало?
- Не знаю... – задумался Ромка. – Наверное, просто учеба задолбала.
- Ну вот и наверстывай, - улыбнулся дядя. – Исправляй ошибки. Скажи, что любишь ее,
поговорите о том, какой видите свою будущую жизнь. При любом исходе это будет
полезно. И... это...
- Что? – Ромка, перед которым была поставлена конкретная задача, уже был полон
планов по ее осуществлению. - Маме я не скажу про твой совет, не бойся. И папе
тоже.
- Я не об этом, - дядя Стас отвернулся и полез в барсетку. – Блядь, Лизка меня
точно убьет, но все равно возьми, на всякий случай. Держи, они не кусаются...
Ромка осторожно, двумя пальцами взял упаковку презервативов и дрожащей рукой
засунул в задний карман штанов.
- Дома спрячь.
- Угу.
- И сильно, если что, не напирай...
- Ага...
- Но попытаться надо, показать, что ты мужик...
- Понял...
- И дома потренируйся...
- Блядь, да понял я...
- У тебя вообще... ну, было? Без никого?
- Бль... было!
- Ну, теперь я спокоен... а сейчас по последней, и домой...

***

Сделать решающий шаг Ромка решился через неделю. Мама укатила в санаторий, папа до
ночи торчал в своей гуманитарной бурсе, работал над докторской. Подготовился Ромка
основательно – купил пиццу в итальянской пиццерии, запихнул в морозилку фисташковое
мороженое, распаковал обожаемые Машкой круассаны с вишней. Обтыкал всю гостиную
свечами, водрузил на стол букет тюльпанов. Потом передумал, вынул цветы из воды,
обернул в фольгу и решил подарить при встрече.

Машка вошла, осторожно заозиралась. На цветы посмотрела подозрительно.

Первые полчаса они болтали, как казалось Ромке, вполне непринужденно. От пиццы Маша
отказалась, поковырялась немного в мороженом и отложила ложечку.
- Ром, ты можешь объяснить, в чем дело? – не выдержала Машка, потому что Ромка, не
переставая, на нее таращился и забавно краснел.
- Ни в чём, - с непривычки ступил Ромка. – То есть... я поговорить хотел. О нас.
- Я так и подумала, - Машка положила локти на стол и с безжалостным изяществом
оперлась подбородком на сжатую кисть. – Ты в последнее время какой-то странный.
- В общем, - пошел в наступление Ромка, - ты знаешь, как я к тебе отношусь...
- Конечно, знаю, - Маша солнечно улыбнулась и пожала плечами. – Я тоже люблю тебя,
Ромка. А что, случилось что-то?
- Случилось, - нахмурился Ромка и с обличающим видом пояснил: – Я вас видел. С
Токаревым, возле стадиона. Блядь, убил бы... Обнимаются еще... И что я, по-твоему,
должен был думать?
- Ро-о-омк... – Машка вспорхнула с места и подлетела к Ромкиному стулу. Чмокнула в
затылок, растрепала волосы. – Вот ты глупыш какой... Ревнуешь, что ли... брось...
Олежка - это... это ж другое совсем.
- Ага, еще и «Олежка», - скривился Ромка. – Маш, ты понимаешь, что мне это... ну,
неприятно.
- Теперь понимаю, - кивнула Машка, продолжая тискать несчастного Ромку за шею. – Он
предлагал к нему пойти, но это бы затянулось надолго, а я тогда к вам как раз
спешила... Ром, ты чего?
- В каком это смысле – «к нему»?
- Ну... – Машка снова мечтательно улыбнулась. – Он меня приглашал пару раз, просто
так. Мы просто болтали, дурачились, ничего серьезного... Да с ним и не поговоришь
особо, ты же видел Олежку, у него весь мозг в мускулах, и мы...
- Маш... – Ромка, решив, что беседа пошла куда-то не туда, предпринял последнюю
попытку объясниться. - Я... я вот что...

Он притянул Машку к себе, усадив фактически на колени, и без лишних слов впился в
сладковатые от мороженого губы. Техника поцелуев была тщательно изучена на
соответствующем сайте, и Ромка постарался, чтобы было не очень понятно, что это для
него, фактически, первый опыт. Но закончилось все очень, очень быстро.
Маша отстранилась, встала, поправила волосы. Ее лицо покраснело, и явно не от
восторга.
Ромка похолодел.

- Ром, ну... зачем?

- Как зачем? Ты... Маш, ну что мы как дети, в самом деле, - неожиданно для себя
стал он оправдываться. – Давно уже пора...
- Так ты это сделал, потому что «давно пора»? – голос у Маши был невеселый. – Это в
твоем ежедневнике запланировано?
- Нет, конечно... то есть... Маш, ты же понимаешь...
- Я все понимаю, Ромк, - Машка грустно вздохнула. – Даже лучше, чем ты сам.
- А конкретно - что не так? – Ромка уже понял, что его план провалился, но легко
сдаваться было не в его правилах. – Я люблю тебя и хочу поцеловать. Мы давно
решили, что будем вместе, рано или поздно нам придется... Ну, ты понимаешь... Не
думал, что это вызовет у тебя удивление.
Машка сокрушенно покачала головой.
- Знаешь, что, Нечаев... Я, конечно, и раньше думала, что ты... не от мира сего...
но сейчас убедилась окончательно. Ты испугался, что я буду ходить с Олежкой, и
этим своим поцелуем решил мне помешать? Не очень красиво с твоей стороны.
- Не понял, - Ромка продолжал тупить. – Маш, что ты несешь?
- А ты что несешь? – глаза Машки вдруг блеснули. – Вспомнил! Когда мы
договаривались, в третьем классе?
- А что это меняет? – возмутился Ромка и тоже встал. – Я своего мнения не менял!
- Рома, Рома... – Машка смотрела на него, как на неразумного ребенка. – Ты самый
глупый из самых умных людей в моей жизни. Мы же... мы как брат и сестра, и всегда
были, и сейчас! Ты... да я тебе даже никогда не нравилась!
- Чушь какая... – Ромка от возмущения аж задохнулся. – Ты нравилась мне больше
всех! И сейчас! Маш, я серьезно... я... я не отдам тебя, так и знай. Тем более,
этому тупому амбалу.
- Да не нужна я тебе, Ромка, - Машка перестала злиться и погладила Ромку по руке. –
То есть - как женщина не нужна. Просто ты сам этого не понимаешь. Тебе пока... тебе
пока не нужны девочки. А я у тебя есть, и всегда буду.
- Нужны, то есть нужна, - упрямо повторил Ромка. – Ты. И вообще.

Он снова попробовал поцеловать Машку и даже умудрился относительно удачно повалить

ее на ковер. Но когда уже расстегивал блузку у нее на груди, вдруг замер. Машка
смеялась.

- Блядь, - Ромка отпустил хихикающую подругу и выскочил из комнаты. В ванной он

собрался разрыдаться и даже включил воду, чтобы не смешить Машу звуками скорби. Но
слезы почему-то не шли. Он посидел еще с минуту, пошлепал ладонью по воде,
поразмышлял и вернулся в гостиную.
Машка доедала свое мороженое и откровенно балдела. Улыбалась ослепительно, сейчас и
только ему.
- Сестра, говоришь... - Ромка вздернул бровь повыше и зачерпнул полную ложку
мороженого. – Я старше тебя на полтора месяца, значит – я главный. Только попробуй
мне физику завтра сачкануть! Получишь!
- Слушаюсь и повинуюсь! – Машка сморщила красивый носик и отсалютовала ложкой. –
Только сильно не ори, когда объясняешь.
- И Олег твой мне не нравится, - воодушевился Ромка первой победой. – Ты себе и
получше найдешь...
- Фу, ты злой, - рассмеялась Машка. – Между прочим, Олежка о тебе только хорошее
говорит. О! А давайте вместе сходим куда-нибудь...

***

К окончанию девятого класса дяди Стаса уже не было в живых. Ромка, рассорившись с
родными после его похорон, жил у бабушки и с подругой виделся только в школе.
Только случалось это все реже.

К шестнадцати годам Машка превратилась в настоящую красотку, не инстаграмную, с

наращенными волосами и силиконовыми губами, а реальную, и от этого еще более
восхитительную. Она была словно воплощение недораскрывшейся, но в то же время
чувственной юности: волосы из пшеничных стали солнечно-медовыми, щеки чуть запали,
скулы заострились, движения стали плавными, грациозными. На нее вставало даже у
пятиклассников, а физрук и трудовик при виде светловолосой фигурки забавно
тормозили и передвигались боком. Ромка иногда прислушивался к своим ощущениям, но
скоро понял, что дядя был прав – Машку он мог воспринимать только как сестру. После
Олега Токарева у нее был Витя Макеев, потом студент первого курса папиного универа
Максим Некрасов, потом какой-то Илья, а потом Ромка стал путаться. Он по-прежнему
упирал на учебу, а Машка... Машка порхала. Учеба была окончательно похерена, и
златокудрую фею учителя терпели только благодаря Ромке. Влиять на происходящие в
Машке процессы Ромка не мог – его просто не слышали, любое вмешательство выливалось
в ссору. Машка все яростнее вырывалась из-под контроля, обвиняла Ромку в
бесчувственности, черствости... Ромка терпел - и Машку, и родительское "А мы тебе
говорили..." В жизни Марии Лаврентьевой менялись мальчики, ночные клубы,
появилась косметика, сигареты... А потом – золотое колечко, ноутбук, айфон.
Выросшую в нищете Машку в те дни, когда она удостаивала школу своим посещением,
подвозили на классных тачках, в последний месяц – на шикарной серебристой Инфинити.
Леша Белочкин, несмотря на дурацкую фамилию, был известным в городе ресторатором и
мужчиной еще не старым. Машка жила то у него, то у себя, жалея сильно постаревшего
дядю Леню, который после последнего затянувшегося побега Машкиной мамы почти
перестал пить. С Ромкой они созванивались все реже, а после сдачи экзаменов Машка
вообще пропала и позвонила только через неделю. В честь окончания школы Белочкин
уехал с ней на Мальдивы, и первые две недели каникул Ромка печально наблюдал в
инстаграме обилие Машкиных фотографий в неглиже. Это почему-то оказалось больнее,
чем Ромка надеялся. Не как иголки под ногти, но тоже очень больно. Он ждал каких-то
объяснений, но их не было. Не было и самой Машки – видимо, Белочкин повез ее еще
куда-то, и Ромке оставалось только ждать.

Одноклассник Генка Сорокин, с которым Ромка сдружился, как говорится, на безрыбье,

захлебываясь словами от избытка аргументов и тряся рыжей башкой, пригласил его в
поход нумизматов. Это была небольшая, но увлеченная группа энтузиастов, ищущая в
земле старинные монеты с помощью металлоискателя. Неожиданно для себя Ромка
заинтересовался, это хоть немного отвлекало от мыслей о Машке и все еще болезненных
воспоминаний о погибшем дяде. В конце июня на старой Ниве, в сопровождении
Генкиного папы они отправились в село Каменное, бывшее когда-то скифским
поселением, зарылись в пыльную степную грязь и вернулись только через полтора
месяца.

А еще через пару дней Ромка узнал, что Машка вышла замуж. И бедный, точнее –
богатый Белочкин был тут совершенно ни при чем.

Информацию Ромка получил от мамы. Гневно поводя такими же, как у Ромки, бровями,
мама рассказала, что Машку в свой далекий аул, или где он там обитал, увез некий
Мурад Даурбеков, выпускник политехнического института.
Ромка сначала смеялся, потом злился. Не верил. Мама обижалась, приводила
неоспоримые доказательства – свидетельство маникюрши тети Иры, застукавшей Машку и
этого Мурада в ювелирном, у стенда с обручалками...

Оказалось, что сбежав от Белочкина, Машка вернулась домой и даже заезжала к Ромке,
несколько раз. Почему она не позвонила и почему родные не сообщили о ее приезде – и
гадать не нужно было. Машка предпочитала объясняться лично, а не по телефону,
бабушка и мама не хотели, чтобы они встречались. Эпитет «шалава» был самым мягким в
их лексиконе относительно Ромкиной подруги.
Ромка еще немного подождал хоть какой-то весточки, потом перестал. Замужество Машки
казалось ему чуть ли не изменой, вытеснить ее из сердца он не мог и страдал молча,
ни с кем не делясь и делая вид, что все в порядке. Назло предательнице и всему миру
он закончил десятый класс на отлично, и первое без подруги лето провел у Генки на
даче.

А осенью умерла бабушка.

Весь ноябрь Ромка в полном одиночестве жил в старом разваливающемся доме. Сгребал в
саду пожухлые листья, складывал их в небольшой конусообразный холмик и сжигал с
таким странным чувством, словно собственные глупые иллюзии - без жалости, без
сожаления. А потом долго смотрел на маленькое пепелище и думал, как легко
разрушается, ломается все, что казалось незыблемым, вечным - дом, семья, надежда.
Ощущение потерянности можно было объяснить чем угодно, но главной причиной был
раздрай с самим собой, потеря уверенности, что делал все правильно. Потому что
иначе - разве бы его бросили? Сначала Машка, потом бабушка, которой было не так уж
много лет... Родители, так и не примирившись с тем, что главной в Ромкиной жизни
оставалась предавшая его подруга, перестали пытаться быть друзьями и занялись
собственной жизнью.

Ромка знал, что дом выставлен на продажу, и готовился выехать в любой момент,
чтобы вернуться к родителям – больше деваться было некуда. Учился на каком-то
автопилоте, не видя ни цели, ни причин добиваться такой желанной когда-то медали,
удерживая прежнюю планку просто чудом. А однажды ночью в дверь позвонили. Звонили
долго, и звонок он услышал не сразу – спал в дальней комнате с окнами в осыпавшийся
сад. Дотопав до крыльца, Ромка был готов разразиться ругательствами – завтра ему
предстояла сложная контрольная, утром нужно еще немного пролистать алгебру, и это
пробуждение совсем...

На пороге стояла девушка в длинном некрасивом пальто и темном платке, контуром

проявляющегося в темноте лица похожая на Машку. В руках у нее было что-то странное,
продолговатое, завернутое в толстое одеяло. Не вполне проснувшийся Ромка хлопал
глазами и не мог понять – сон это или явь?
- Пустишь нас? – спросила фигурка на пороге, и это был Машкин голос.
- С тобой еще кто-то? – не понял Ромка и всмотрелся в темноту у Машки за спиной.
Никого больше видно не было.
- Дочка, - объяснила Машка и поправила уголок одеяла. – Моя дочь.

***
Приехала Машка не из аула. Они с мужем и его большой семьей жили в областном
центре, в обычном частном доме. Молодой супруг, отойдя от первых сексуальных
восторгов и окунувшись в последствия собственной поспешной женитьбы, очень быстро
превратился в монстра. То, что рассказала Машка, явно смягчая краски, Ромку
потрясло до глубины души. Всю ночь он не спал, и о том, чтобы пойти в школу, не
было и речи.
Он устроил своих гостей, как мог, накупил в ближайшей лавке продуктов, попросил
Машку не нервничать – он со всем разберется, и отправился к родителям.

Дома они устроили небольшой семейный совет, в котором явно не хватало дяди Стаса, и
Ромка со своими предложениями оказался в явном меньшинстве. Замужняя женщина,
сбежавшая от мужа-мусульманина, да еще и с ребенком, была бомбой замедленного
действия. Ромка этого не отрицал, хотя тогда еще не до конца представлял, на что
способно это животное в человеческом облике.

Мама была не против притормозить с продажей дома, но идея Машку прятать была ей не
по душе. Ребенку нужен нормальный уход, прописка, поликлиника с прививками, детский
сад. Ребенок не виноват, что у него... такая мама...

Папа утверждал, что нужно обратиться в соответствующие органы. Там и искать защиту,
а не принимать огонь на себя. «Ты хоть понимаешь, Рома, - испуганно качал он
седеющей головой, - за кого тебя примут родственники этого Мурада, если они приедут
Машку возвращать? За любовника ее, вот за кого. Ни ей, ни тебе от этого пользы не
будет».

И тут Ромка не мог не согласиться. Но о том, чтобы оставить Машку без защиты, и
речи не было. Скрепя сердце, согласился сообщить в нужные органы и службу Защиты
детей. Сначала все было хорошо – Маша жила в бабушкином доме, Ромка вернулся к
родителям - Машка сама его попросила. Жить вместе было не только неприлично, но и
опасно. Дядя Леня в отсутствие падчерицы снова запил, в квартире были пропиты даже
водяные краны, и о возвращении в жильё, снова ставшее клоакой, не было и речи.
Мирабеллу приписали к поликлинике, поставили на очередь в детский сад. Ни брошенный
муж, ни его родня не объявлялись, и Ромка почти успокоился. Драгоценная Машка была
почти рядом, впереди - выпускные экзамены, на горизонте снова замаячила медаль.
Постепенно все стало налаживаться - не так, как Ромка мечтал, но вполне терпимо:
подросшей Белке исполнился годик, папа получил вожделенную степень, а Ромка
обрадовал маму нелегко доставшейся, но так и не пригодившейся серебряной шайбочкой
на белой ленточке. Он поступил в институт и заезжал к своим девчонкам каждые
выходные. Отзывался на «папу» с радостью и гордостью, помогал, как мог, но о Машке
никому из знакомых не рассказывал – пока еще опасался.

А в марте Машка снова пропала, вместе с ребенком. Соседи рассказывали – пошли

гулять на детскую площадку и не вернулись. Видели рядом какую-то иномарку, то ли
джип, то ли мерседес – тут сведения разнились. Прикрепленная к семье социальная
инспекторша разводила руками – ничего не можем сделать, она могла уехать с мужем и
по своей воле. То же твердили и менты.

Ромка написал штук десять заявлений на розыск, но их никто не принял всерьез. За

неделю он чуть с ума не сошел, винил себя во всех смертных грехах, каялся, что не
увез девочек сразу и подальше. А потом с ним связались. Хрипловатый голос,
представившийся Игорем, называл себя бывшим ментом, работающим на частные заказы
благодаря старым связям. Он видел Ромкины заявления, а самое главное – знал, где
сейчас Машка. Ромка не верил. Он в последнее время не верил вообще никому. Игорь
звонил два раза, а на третий прислал видео, после которого Ромка поверил. На видео
была Машка – в длинном платье и косынке, подметающая какой-то двор. Качество было
отвратительным, но Машку Ромка узнал бы в любом случае. Она была худой,
изможденной, лицо, как показалось Ромке, сильно избито. У Ромки тогда так дрожали
руки, что он на кнопки нажимать не мог, тыкал карандашом.

Встречаться Игорь отказался, но был готов кое-чем помочь. У них состоялся долгий,
довольно эмоциональный разговор, в процессе которого Ромка несколько раз бросал
трубку, а потом снова набирал. В итоге они договорились, но не на сейчас – на тот
момент, когда у Ромки появятся возможности.

Как выяснилось – ни Машка, ни ее ребенок не были нужны Мураду. Родственники юную

супругу единственного сына не приняли – она не была девственницей, ребенок был
зачат до брака, а полученные вскоре после свадьбы сведения о том, сколько мужчин у
нее было, поставили на Машке, как на жене, жирный крест. У молодого мужа была
возможность принять все как есть, и жить с женой и ребенком вдали от остальной
семьи. Так многие и поступали - все-таки это не пещерный век и даже не
средневековье. Очень часто родители не были извергами, они начинали скучать по
сыновьям, и вскоре принимали их, а заодно и их жен и детей, обратно в семью. Но
Мурад чувствовал себя оскорбленным, жить в бедности не собирался и пытался
выместить свое недовольство на жене. Мучилась она не только от побоев – боялась за
ребенка, которого «папочка» постоянно грозился выбросить на помойку. Сделал бы он
это или нет, Машка проверять не стала – сбежала.

Сбежавшую жену Мурад сначала искать не собирался. Он устроился на хорошую работу,

купил машину, родители помогли достроить дом. Но пустой дом и неизвестно где
шатающаяся законная жена не давали семье покоя - соседи посмеивались, на работе
презрительно отворачивались. Мурад снова встал перед выбором – или возвращать жену,
или уходить, не позорить родителей. Уходить Мураду не хотелось, с помощью тех же
ментов, которые должны были молодую маму охранять, ее и разыскал законный супруг. И
увез в новый дом, который, по всей видимости, должен был стать для Машки тюрьмой, а
впоследствии, возможно – и могилой.

Вернуть ее, исходя из того, что сообщил Игорь, можно было тремя путями.
Первый – менты договариваются между собой и убеждают родственников никому не нужную
жену "продать". Выплачивается отступная сумма, организуется развод, муж и семья
опозорены, зато не в накладе.
Второй – посредник договаривается с мужем, выплачивается некая сумма, чаще всего
огромная, и жену отпускают, но без развода. Муж с деньгами и вроде как с женой, но
ее никто никогда не видит, что тоже не всем подходит.
И третий – просто украсть, организовать побег. Сделать поддельные документы и
вывезти туда, где точно никто искать не будет. Это - самый непредсказуемый вариант,
нужны деньги на организацию побега, прикорм тамошних ментов, новые документы, жилье
и переезд.

К Ромкиному ужасу, ни первый, ни второй варианты не подходили – родственники Мурада

предпочитали бедность позору, а сам супруг в нынешнем положении лучше бы жену убил,
чем отпустил.

Именно тогда Ромка стал готовиться, превращая в баксы и евро все, что можно было в
них превратить. Он писал институтским дегенератам курсовые и контрольные, пытался
подрабатывать репетитором, даже на стройку как-то устроился, но нужная сумма
собиралась критически медленно. Сведения от Игоря поступали нерегулярно – Машка
была жива и вроде здорова, правда, стала хромать, отчего – Игорь не знал. А потом
он прислал новое видео – неподвижная Машка валяется в том же дворе, одежда
разорвана, на чистом сером цементе разбрызгана кровь. Ромка сначала решил – все,
отмучилась его девочка, и даже телефон собрался выключить, а потом пойти и... но
потом вдруг увидел, что тело зашевелилось, а потом присело, придерживая
окровавленной рукой платок на голове. Живая! Игорь сказал, что такое и раньше
случалось, у Мурада рука тяжелая, а у Машки язык без костей. Вроде ничего не
сломал, даже скорую не вызывали. Ромка больше не думал – он согласился на
предложение Руслана и очень скоро, буквально в течение недели, Машка и Белка
оказались в старом доме на окраине Новотроицкого.

Рассказывать родителям Ромка не стал. Во-первых, не хотел их впутывать, да и не

верил, что от них будет какая-то помощь. Они и так опасались последствий всей этой
истории, квартира была поставлена на сигнализацию, мама вечно дергалась от каждого
автомобильного гудка, папа сердито хмурился и вздыхал. За маму он боялся гораздо
больше, чем за Ромку.

Игорь оказался достойным доверия и неплохим мужиком, хоть и жадноватым. Он дал

много дельных советов. Поселиться в неухоженном доме, ни с кем без крайней нужды не
общаться, ребенка держать дома и сразу же договориться с местной милицейской
властью. Даже наружную дверь предложил не смазывать – пусть скрипит, как и
половицы. В случае чего – можно успеть спрятаться в подвале с мобилкой и оттуда
ждать помощи.

Остальное оказалось делом техники. С Соней Томашевской, двоюродной сестрой из

Хабаровска, Ромка связался по какому-то наитию, словно кто свыше подсказал. Соня
оказалась девушкой не только доброй, но и сообразительной, сразу же стала искать
подходящее жилье, и нашла. Вариант со снятием квартиры не рассматривался – лучше
самое скромное жилище, но свое, чтобы ни от кого не зависеть. Тот факт, что Ромкина
мама пару лет назад пыталась отсудить у нее квартиру, на решение не повлиял – Соня
была готова Машку принять и помочь всем, чем только могла.
Оставалось найти деньги.

С учетом заработанного у Котова, Ромке оставалось подкопить не так уж много – он

уже рассчитался за текущие расходы с Игорем, документы тоже были готовы. Для того,
чтобы самую любимую девочку избавить от вечного страха за жизнь, по самым
приблизительным подсчетам, не хватало одиннадцати тысяч.

Именно эта сумма отделяла Машку и Белку от кошмара, в котором они оказались.
Последняя "причуда" Мурада - привязать Машку к стулу и прибить к деревянному полу
ее узенькие ступни, - как бы в назидание, чтобы не бегала больше, - не казалась
кадром из жуткого фильма про инквизицию. Это была реальность с неизвестным, но уж
точно не оптимистичным финалом.

Одиннадцать тысяч евро были вопросом жизни и смерти двоих людей.

И разве хотя бы на одну сотую долю процента было важно, каким образом эти деньги
зарабатывались?
Ромка был уверен, что нет.

========== 6. Эта музыка будет вечной ==========

Ничего не изменилось.
После того, как за Русланом захлопнулась дверь, все осталось по-прежнему.
Все так же неярко светило осеннее солнце, так же бестолково падали с деревьев
беспечные листья, и Земля все так же крутилась вокруг Солнца, не прерывая своего
монотонного бега. Мир не взорвался и даже не содрогнулся из-за того, что из
недолгой жизни Ромы Нечаева никак не хотела уходить черная, как самый черный на
свете кот, полоса.

Ромка не думал, что это несправедливо или, наоборот – заслуженно. У него на тот
момент вообще было туговато с мыслями – нужные не приходили, а ненужные он сам
отгонял на задворки сознания. Так и лежал, уткнувшись невидящим взглядом в потолок,
не обращая внимания на орущий телефон, обмотавшись в простыню, как недоокуклившаяся
гусеница. Подобное иногда случалось в определенные моменты жизни: не хотелось ни
двигаться, ни говорить, только уйти от злоебучего мира хотя бы мысленно. Звонящих
Ромка идентифицировал по рингтону и машинально считал количество звонков. Шувалова
– три раза, мама - два, Руслан - один, какой-то неизвестный хрен звонил раз пять, и
Ромка подозревал, что это неумело шифровался скучающий по острым ощущениям Илья
Петрович.

Перезванивать никому не стал, но заставить себя встать - смог. Сменил простыни,

оценил провисшие углы матраса и потащился в прихожую за насосом. Дурацкое
сооружение – резиновый матрас. Спать - еще куда ни шло, но во время ебли словно на
батуте кувыркаешься. Нужна нормальная, человеческая кровать... Потом он ее
обязательно купит, потом... когда все кончится.
Должно же оно кончиться, в конце-то концов...

Завтра он съездит к Машке, обрисует ситуацию, пока Толик со своими работягами будет
латать крышу. Какого дьявола, кстати, он так озаботился? Хотя на этот вопрос Ромка
знал ответ: у Толика на лбу было написано – «ЛЮБЛЮ ДЕТЕЙ». Капсом. Ромка из всех
существующих детей любил только Белку, да и то опосредованно – через Машку. Белка
была как бы она сама, но маленькая. В общем, ничего отцовского в себе он не ощущал,
хотя беситься с малышкой обожал, нередко получая от Машки по шее за порванные вещи
или разбитую в ходе игрищ посуду. А Толик, судя по довольному виду, конкретно
тащился от присутствия рядом ребенка и моментально, как любой нормальный, а не
такой, как Ромка – «левый» папочка, тут же принимался обеспечивать этому ребенку
«лучшую жизнь».

После мыслей о Толике логичнее всего было подумать о Руслане, но вот тут Ромка себя
остановил. Стоп-стоп. Так и чокнуться недолго, а если начать анализировать...
Наконец, матрас был готов стать приютом усталого путника или сексуальным
ристалищем, хмурый день пересек свой экватор, а Ромка так и не родил ни одной умной
мысли. Зато почувствовал голод. Не снимая с себя простыни, исследовал кухню -
негусто: остатки бренди, недоеденный омлет и полбагета. Почему-то воспылав
неприязнью к омлету, Ромка остатки выбросил, но грибы, не попавшие в основное
блюдо, не удержался, съел, вприкуску с хлебом и запивая алкоголем прямо из бутылки.
По венам растеклось приятное тепло, по мышцам заструилась энергия, в мозгах
осторожно закопошились мысли. На окне валялся злосчастный сценарий, и Ромка с
унылой обреченностью уже собрался его почитать, как снова ожил телефон.
Прислушавшись, Ромка довольно ухмыльнулся и потянулся к трубке.

Судя по бодро грянувшему «Полету валькирий», Ромку хотела слышать Лера Сотникова,
единственный человек в институте, которого он более-менее мог назвать своим другом.
Точнее – подругой. Нет, все-таки другом, и на это были свои причины. Ромка
улыбнулся, представив Леркину физиономию: каштановые дреды до половины спины,
яркая зелень смеющихся глаз и нежная россыпь веснушек, плавно спускающихся со щек
на шею, плечи и даже грудь. Собственно, бюст у девушки был красивый, женский, а вот
плечи, пожалуй, даже шире Ромкиных – с семи лет Лерка занималась академической
греблей, и годы в спорте отлично читались в каждом изгибе сильного тела.

- Ромыч, сучка, дрыхнешь, что ль? – прошептал знакомый голос, и Ромка снова
растянул губы в улыбке. – Или дрочишь? Если последнее - я быстро, не успеет опасть.
Слыхала, что хуй у мужиков может находиться в возбужденном состоянии целый час, так
шо терпи. Или можно одновременно, мне не мешает.
- Привет, Лерыч, - Ромка поправил сползшую простыню и уселся поудобнее. – Рад
слышать.
- Ага, рад он, - Лерка чем-то зашуршала, потом приглушенно ойкнула, тихо
выматерилась и продолжила таким же задушенным шепотом: - хоть бы позвонил,
мерзавец. В инст не ходишь, скайп, тварюка, не включаешь. Подохну, и знать не
будешь. Ой, прости, ты же дрочил, продолжай, в общем.
- Да не дрочу я, ну ты тоже... - Ромка не выдержал, заржал, - а чего шепчешь?
- Так это... - Лерка чуть повысила голос, - я ж в туалете, прячусь от Ованесовича.
А там, в кабинке, пизда одна сидит, с нашего потока. Боюсь, уже навострила
локаторы, подслушивает, аж слюни по полу текут, – и тут же почти заорала: -
Дорожкина, я про тебя, да! Выползай уже, коза, задолбала стонать, дома будешь
онанировать.
После этих слов до Ромкиных ушей донеслись звуки смачной перепалки, кто-то кого-то
шлепнул, кто-то загундосил обиженно, Лерка явственно произнесла: «от коровы слышу»,
и наконец в женской комнате воцарилась относительная тишина.

Несмотря на любовь к крепким выражениям, абсолютный игнор дресс-кода и довольно

частое хамское поведение, в институте Леру любили. Ходила она туда аккуратно,
каждый день, точнее – ее привозил шофер ректора Рудольфа Ованесовича, которому она
доводилась внучкой. Лерку жалели – родители погибли давно, когда она еще пешком под
стол ходила, по дичайшей, по мнению Ромки, причине – отравились грибами. Лерка
выжила, потому что, по счастью, этот опасный продукт не любила, а мама, папа и
старший брат Лешка, которому только-только исполнилось двенадцать - погибли. Жили
они в частном доме в небольшой деревушке, и помощь явилась слишком поздно: Лешка
умер, захлебнувшись рвотными массами еще дома, а родители уже в больнице. А дальше
в судьбе когда-то счастливого шестилетнего ребенка Валерии Сотниковой случился
поворот на сто восемьдесят градусов. В районной больнице, куда ее поместили вместе
с родными, на второй день объявился неизвестный до сих пор родич - Рудольф
Ованесович Манукян, и, не обращая внимания на возмущенных врачей, забрал сжавшуюся
в сплошной рыжий комок малышку к себе домой, в город. Народ поудивлялся немного, да
и успокоился – все же не чужой человек, дед.

А ведь генетически он не был ей дедом, да и вообще родственником. Папа Лерки, Павел

Сотников, не был ему родным - Рудольф Ованесович усыновил единственного сына
погибшего армейского друга. Пашка рос красивым и сильным, как родной отец, и таким
же своенравным и упрямым. С приемным отцом они отлично ладили до появления в их
жизни последней Манукяновской жены. Тут нужно заметить, что в семейном отношении у
Рудольфа Ованесовича было то густо, то пусто. Он трижды женился, ни одну жену не
смог (или не захотел) удержать, часто имел любовниц, но кроме сына ему никто по-
настоящему не был нужен. Собственных детей не было, поэтому маленькому Пашке
вдоволь было и заботы, и внимания, и вкусноты из партийных спецпайков, и дефицитных
тряпок. А потом появилась Инночка, и Пашка, который был уже на третьем курсе
университета, совсем съехал с катушек. Новая жена, тридцатилетняя платиновая
блондинка с потрясающей грудью, стала непосильным испытанием для обоих. Ослепленный
новым чувством Манукян понял это слишком поздно – в тот самый момент, когда
неожиданно явился на дачу и обнаружил прелестную жену в характерной позиции «локти-
колени», и пристроившегося сзади Павла, резко двигающего мощными бедрами. Тогда
стареющий и лысеющий Рудольф Ованесович понял – жизнь, скорее всего, закончилась.
На блядину Инночку ему было плевать, но вот Пашка... любимый мальчик, ставший почти
родным, да нет – просто родным, по-настоящему. В те самые секунды, когда парочка,
охая и обливаясь потом, сношалась (был август, и стояла одуряющая жара),
превратившийся в соляной столб Манукян вспоминал, как пятилетнему Пашке лечили
ветрянку – он потом сам заразился и тяжело перенес болезнь, но няньке мальчика не
отдал. Как вместе пережили корь, перелом левой, а потом правой руки на футбольных
тренировках, неудачную влюбленность в восьмом классе, прыщи, первую эрекцию,
вопросы о погибших родителях... поездки в Москву и Ленинград – он брал его на все
семинары и конференции... да много чего было. Он тогда его ударил, Пашку. Сильно
ударил, наотмашь по лицу, два или три раза - хотя был ниже и слабее приемного сына.
Пашка не защищался, скрипел зубами, сплевывал кровь и молчал, но поднять руку на
парализованную от ужаса голую Инночку не дал, закрыл собой. А на следующий день
забрал вещи и переехал в общагу. Он так и не извинился. Никогда. Его родной отец
тоже был слишком гордым.

О том, что у него родились внук, а потом внучка, Манукян узнавал по слухам – с
предавшим сыном отношений не поддерживал, свадьбу с неизвестной невестой тоже
сыграли без него, в деревне, откуда она была родом. Да он и не интересовался – с
Пашкиным уходом все, что связано с семьей и браком, вызывало отвращение. Беременных
студенток Ованесович третировал, красивых девочек на дух не переносил, а разговоры
преподавателей о детях и внуках приравнивал к нарушению дисциплины. Со временем и
вовсе превратился в такого себе Гобсека от науки – желчного, невероятно
прижимистого, раздражительного. Таким человеком оказался Леркин дед, судившийся за
опеку с престарелыми родителями её матери целых четыре года. Суд он выиграл, Лерка
осталась с ним, в огромной пятикомнатной квартире и, по ее же словам, ничуть от
этого не страдала. В деревне ей не нравилось – дедушка Манукян возил ее туда иногда
навесить родню, но это было до чертиков скучно, а Лерка... Лерка была Пашкиной
дочерью, и этим было сказано все.

Некоторые детали Ромка знал от самой подруги – однажды, с приличного похмелья,

которое он помогал ей лечить, Лерка вывалила на него всю историю, конечно, без
подробностей. И хотя сравниться с ней в степени вредности было сложно, Ромке она
нравилась, и чувство это было взаимным.

- Короче, Склифосовский, - Лерка говорила уже громко, настроение у нее явно

улучшилось. - Если вечером не будешь занят дрочкой, пошли бухнем, а? Заебало все.
- Опять? – ничуть не удивился Ромка. – Случилось чего?
- Ага, - подтвердила Лерка. – Еще как. Блядь, как же мне хуево, прямо как в прошлом
году, когда Ованесович меня перед всеми блудницей вавилонской обозвал. Нет, еще
хуже.
- Лер, он что, обижает тебя? – насторожился Ромка. – Вот гад...
- Ну да, - пожаловалась Лерка и постаралась всхлипнуть. – Вчера искал меня по всему
корпусу, и прикинь – нашел! А я в лаборантской сидела, с Лешим и Грюндиком в
танковый блиц рубилась. Ужас.
- Нашел, и что?
- Да пипец вообще, - вздохнула Лерка. – Не дал с людьми попрощаться, выволок
наружу, в столовую отвел. Сидела, как днище, жрала фасолевый суп. Дома ж я не жру.
- Фух, бля... - возмутился Ромка. – Ну ты блин... напугала.. я думал, он ударил
тебя или еще что...
- Ованесович - ударил? Шутишь? – рассмеялась Лерка. – Это он борется с тем, что я
худею. Жрать заставляет, вот и бегаю от него, как припаренная. Кухарка ж наша
уволилась, пятая уже. Короче. Мне плохо, и жизнь хуевое дерьмо. Или дерьмовый хуй,
без разницы. Сходи со мной в "Корвин", Ромыч, а? Вечером, часиков в семь? Одну ж
не пустит, сатрап!
- Лерыч, я б с радостью, но у меня, блин... Шувалова нагрузила сценарием, отработок
полно, как раз собирался посидеть поучиться, пока снова стипендию не отобрали...
Лер, давай послезавтра?
- Сука ты, Нечаев, и мудак, вот, - Лерка отказы переживала тяжело. – И все вы,
мужики... А завтра?
- Завтра точно нет, весь день расписан, прости, Лерыч, никак...
- Блядь, вот же блядь, - горестно пробубнила Лерка. – Накуриться, что ли...
- Дура совсем? – перепугался Ромка. – Нахуа? И у кого взяла?
- Типа ты не знаешь, - отмахнулась Лерка. – Ладно, валяй, дрочи дальше. Никому я не
ну...
- Так, подожди, Лер, ну что ты сразу... - Ромка вздохнул, посмотрел на телефонные
часы, прикинул. – Я приду, но давай в шесть. И недолго!
- Ромка, ты... – аж зашлась от радости Лерка... - Ты самый клевый хрен в моей
жизни! Спасибо!
- Я заеду к вам в полшестого, - не повелся на комплимент Ромка. – Не будешь одета –
свалю. Ты меня знаешь.
- Буду как штык... – пообещала Лерка и сразу отключилась, а Ромка, неожиданно для
самого себя, повеселел. Дворовая Леркина лексика не могла ввести его в заблуждение
– с такой же легкостью она могла беседовать о постмодернизме в живописи и новинках
японской литературы, без единого упоминания половых органов и даже слов-паразитов.
Дед «поиздевался» над внучкой на славу: кроме гребли, были еще художка и
музыкальное училище, где Лерка оттрубила от звонка до звонка – этим и объяснялся
выбор поставленной на нее мелодии. На французском шпарила так, что легко могла
изобразить свихнувшуюся иностранку, чем и занималась, если ее задерживали за
нарушение общественного порядка, хотя такое случалось все реже – ко второму курсу
девочка немного повзрослела. Мат и сленг были чем-то вроде позы, иногда проявлением
бунтарства, иногда, как в случае с Ромкой, Лерке просто нравилось болтать так,
словно она выросла в загаженной подворотне. Актерские способности у нее были
потрясающие, и Ромка ни разу не удивился бы, если бы она дожала несчастного деда и
отчалила из финансового вуза в вожделенный театрально-художественный.

Идея пойти в популярный среди ценителей шотландский паб была отличной, и для него
самого очень даже в тему. Не то чтобы ему хотелось напиться... или вести с кем-то
мозгоебские разговоры... нет. Идея заключалась в том, что мерзкое настроение нужно
было чем-то перебить. Слегка воодушевленный, Ромка, наконец, оделся и принялся за
домашние дела.

Врубив на умеренной громкости низкочастотный дабстеп (нервную систему соседей

приходилось беречь), он вымыл посуду, подмел и протер пол, полил единственный
неубиваемый, еще прабабкин кактус и в приятном предвкушении предстоящего отрыва (с
Леркой иначе не выходило) направился в душ. Освежившись под едва согретой проточным
нагревателем водой, аккуратно промокнул себя полотенцем, щадя подживающую спину.
Отклеил намокшие пластыри – сойдет и так. Сбрив редкие зародыши утренней щетины,
присел на край ванны и автоматически потянулся к паху, но тут же и передумал –
Илья Петрович был в прошлом, значит, можно оставаться в обычном, «доблядском»
состоянии а-ля натюрель. Волосы на своем теле, когда они там были, Ромка любил, и
вообще ему нравилось, когда он выглядел мужиком. Ладно... не мужиком, парнем.
Может, вообще перестать бриться? Исследовав в небольшом запотевшем зеркале
собственную большегубую и большеглазую физиономию, Ромка пришел к выводу, что
борода или даже небритость еще лет десять ему точно не пойдут. С мокрых волос текло
на лицо и шею, Ромка щекотно жмурился, ловил ртом прохладные ручейки и размышлял о
том, что Котов и Гончаренко – тупые извращенцы. А кому еще может понравиться такое
лицо? Вот если бы нос с горбинкой, губы потоньше, подбородок пошире и без этого
идиотского, как в пятнадцать лет, румянца!

Илья Петрович подшофе как-то ляпнул, что Ромка напоминает ему лакричный леденец, а
позднее даже привез целую коробку попробовать. Ощутив языком нечто совершенно
непривычное и содрогнувшись всем организмом, Ромка возмущенно плевался и часто-
часто дышал, пытаясь избавить вкусовые рецепторы от сладко-соленого, с примесью
хрен знает чего привкуса. Поражался, как люди добровольно могут такое есть. Котов
утверждал, что без подобной пикантности жизнь скучна и уныла, что в этой странности
и есть вся соль, ерошил Ромке волосы и отпаивал шампанским. С ним было просто,
понятно, иногда больно, но почти не страшно.

Руслану просто сожрать леденец было неинтересно. Сначала ему нужно было подружиться
с леденцом, поселить его в красивой коробочке, укрыть цветной салфеточкой,
периодически проветривать, чтобы не высох, и петь на ночь колыбельные. До тех пор,
пока в процессе эксплуатации леденец не станет податливым, приторно-сладким, а
когда соль и перец исчезнут, полученную субстанцию останется только выбросить. За
несколько месяцев тесного общения Руслану удалось довольно сильно перекорежить
Ромкину сущность, поставить с ног на голову все, что так тщательно прививалось
отличными генами и воспитанием. Подорвать основы. Изменить взгляд на важнейшие в
жизни вещи – любовь, мораль, секс. И Ромка испугался. Ему показалось, что в один
прекрасный момент Роман Сергеевич Нечаев просто перестанет существовать.

Начало их «отношений» было достаточно традиционным. После фееричного порнодебюта в

доме Руслана, Ромка даже смотреть на него не мог, не то что разговаривать, в нем
смешались стыд, злость, смущение и - недоумение. Как?! Как, вашу мать, такое могло
случиться и почему именно с ним? Но, пораскинув мозгами, Ромка признавался самому
себе – могло. Могло, потому что на тот момент он был уязвим, как никогда раньше.
Потому что Руслан почему-то ему нравился, его внимание было приятно, особенно когда
темные глаза, встречаясь с Ромкиными, становились почти черными, русалочьими, жадно
манящими в свою зыбкую глубину. Руслан не выглядел ни похотливым сводником, ни
растлителем – он выглядел, как это ни смешно – почти влюбленным. И у Ромки
постепенно появилось ответное чувство - чего-то невыразимого, сладковато-
запретного, от чего тянуло в паху и хотелось отлить. Еще не похоть, но явно что-то
большее, чем простой интерес.

Развязка наступила довольно скоро. Однажды Ромка по школьной еще привычке проспал и
опоздал на заседание студсовета, куда его вызвали как члена институтской
литературной коллегии. Запыхавшись и вспотев от бега, он вломился в заполненную до
отказа аудиторию, убедился, что все осуждающе на него косятся, и в миллионный раз
дал себе обещание поставить на утро будильник. Стульев не хватало, пристыженный
Ромка скромненько стоял у двери, кусал губы и краснел как тинейджер, пытаясь
засунуть за ухо длинную непослушную прядь. Он действительно чем-то напоминал
подростка – долговязый, очень тонкий, в бесформенной пайте с отвязным принтом и
узких джинсах, ладно обтягивающих длинные ноги. Так бы и прошли эти сорок минут – в
невообразимой скуке, если бы не ощущение пристального «раздевающего» взгляда,
обшаривавшего Ромкину фигуру от лохматого затылка до кроссовок. Думать о том, что в
эту самую минуту кто-то думает о тебе, было волнительно, нервно, ладони становились
влажными, напряженные коленки непослушно подрагивали. А еще становилось понятно –
за этим взглядом последует, обязательно последует и остальное. Ему и самому
хотелось, чтобы что-то уже произошло, так надоели эти гляделки.

Так и случилось. Гончаренко втолкнул его в преподавательский туалет, защелкнув на

внутренний замок хлипкую дверь, прижал к холодному кафелю стены, упираясь каменным
стояком в живот. Дал потрогать «железное доказательство» и коротко объяснил, что
Ромкина личность и ее тактильная недоступность становится для него серьезной
проблемой. Пожалуй, это было единственное, в чем он не врал – Ромка на самом деле
действовал на него как на мартовского кота валерьянка. Растерянное мычание и
умилительные всполохи румянца на Ромкиных скулах были расценены как понимание, и
даже согласие. После занятий Руслан перехватил его у выхода, не говоря ни слова,
отвел к светло-серой ауди и распахнул дверь. Ромка мог отказаться, мог даже послать
его к хуям, все бы на том и кончилось. Но он этого не сделал, потому что ему было
восемнадцать лет и банально хотелось трахаться. Как минимум, в этом плане Руслан уж
точно мог бы ему помочь.

В машину он сел почти спокойно, отлично понимая последствия, хотя и чувствовал себя
слегка зомбированным. Но как только отъехали от учебного корпуса метров сто,
занервничал, стал теребить ремень безопасности и посматривать в сторону снова
ставшего невозмутимым Руслана.

- Мы... куда едем вообще?

Ромка удивился, насколько странно звучит его голос – словно чужой, еще и вопрос
задал тупой до невозможности. Он снова поводил ладонью по ремню и осторожно скосил
глаза на водителя.

- На Пушкинскую, ко мне, - Руслан смотрел на дорогу и выглядел таким

сосредоточенным, словно рядом с ним сидел не Ромка, а Ованесович, у которого каждое
заседание ректората начиналось одним и тем же эмоциональным вступлением: «Бляди,
тупые безмозглые бляди!» *

- Э-э... ты... слушай... – Ромка никак не мог выдавить из себя вопрос о цели
поездки, хотя и так вроде все было понятно, но ехать в полном молчании казалось
как-то глупо.

Он повернулся к Руслану и снова открыл рот, но был остановлен:

- Ром, давай дома поговорим. Если голодный, в бардачке есть пиво и сулугуни. Минут
семь – и мы на месте. Ок?
Ромка кивнул. На месте, так на месте.

Квартира Руслана на Пушкинской была не его, съемная, но по уровню и стилю

совпадала с прочими вкусами хозяина – холодный хайтек с вкраплениями теплых и
солнечных элементов, выглядящими как яркий галстук на строгом костюме или забавные
фенечки рядом с понтовыми строгими часами. Ромке она нравилась. Но в первый раз ни
рассмотреть квартиру, ни поговорить, как обещал Руслан, не получилось. Как только
массивная дверь захлопнулась, Ромка почувствовал, что уже упирается в стену
затылком, намертво придавленный чужим телом. Одна секунда, чтобы набрать в грудь
воздуха – и его уже целуют – жестко, властно, со всей не сдерживаемой силой
накопившегося желания.

Первый раз в жизни его целовал мужчина.

Руслан держал его крепко, одной рукой, запустив другую Ромке в волосы, не позволял
отстраниться, вдохнуть. Этот поцелуй нельзя было назвать нежным, как и жесткий
захват – прелюдией, но Ромка все равно повелся, поплыл, закрыл глаза и ответил на
поцелуй, ощущая у себя во рту новый, непривычный вкус дорогих сигарет и ментоловой
жвачки.

А через минуту он был уже на полу, и руки Руслана хозяйничали у него в тылу. «Ну
вот, - подумал Ромка, - вот и приехали». Но все же попробовал подать голос – «без
боя» сдаваться не хотелось.

- М-м-м... Рус-лан... стой, не надо... подожди... я... – бормотал Ромка, пытаясь

выскользнуть из цепких объятий и отдышаться. – Давай погово...
- Ром, ну что ты как маленький, - никуда его не пустили, а только крепче вжали в
ламинат. Горячее дыхание опалило ухо, Руслан поцеловал его в висок, по-хозяйски
провел пальцем по скуле.
– Ты ведь не анальный девственник, насколько мне известно. И я не железный,
сколько можно меня динамить...
- Я не... – Ромка попробовал оправдаться, - я не динамил, я вообще не думал...
- Что у меня яйца, блядь, звенят? Не ври, зайка, не надо, все ты видел... Будь
умницей и дай сюда свою жопку, не ерзай... Худющий такой... Блядь, как же я хочу
тебя выебать, затрахать до смерти, аж в глазах темнеет...
- Руслан, да подожди ты... дай сказать, - слабо отбивался Ромка, чьи ягодицы
тискали и мяли, как комок теста, сопровождая эту манипуляцию облизыванием шеи. –
Ладно, я не девственник, но, блядь, разве обязательно сразу ебаться? Давай по-
другому...
- А смысл тянуть? – у Руслана всегда был миллион железных аргументов, но он
предпочитал самые простые. – Все равно мы это сделаем, так какая разница? Ты больше
боишься... ну, расслабься... Нахуй одежду, запаримся...
Одежда отправилась по указанному адресу очень быстро – Ромка и сообразить не успел,
как оказался в одних трусах, на которых тут же оказалась вездесущая рука Руслана, и
носках, нелепо диссонирующих черным цветом со светлыми икрами.
- Что там у нас... – Руслан слегка сдавил его член, погладил через ткань, оттянул
резинку и, полюбовавшись на отсутствие у Ромки эрекции, отпустил. - Ты же делал
это раньше, неужели испугался?
- Да... я не то чтобы бо... о-о-оу... – Ромка взвился, как только Руслан прикусил
его сосок и стал нежно посасывать. Это было дико возбуждающе, никогда раньше Ромка
не испытывал таких ощущений. Но прежде всего ему хотелось объясниться.

- Черт, я же почти не помню, как тогда было. У меня... я ж тебе говорил уже, тот
раз был вообще первый. Только дома, когда отдуплился, понял... потому что задница
болела, но как именно все было - нихера не помню. Давай... может это... потом...
- Не пойдет, какой там потом, если вот: - Руслан зафиксировал Ромкины бедра своими
и продемонстрировал солидный, с маленькой белесой каплей на багровом конце,
агрегат. – Мы же не подростки, дрочить друг другу. А если не помнишь, так еще
лучше... Обещаю - тебе понравится, попросишь еще... Ну... ты же сам хочешь, хочешь
ведь? Давай помогу...

Его голос не уговаривал - проникал напрямую в мозг и там делал свое черное дело -
Ромка, как по команде, начинал хотеть. Да и как было не хотеть, когда на тело
обрушилась лавина прикосновений, шею, спину и грудь поглаживали, пощипывали,
растирали, нежно, но умело, заставляя часто-часто сглатывать и блаженно жмуриться.

- Я вообще даже не очень уверен, что гей... Откуда я знаю, может... и нет...- это
была последняя Ромкина попытка спастись, но ставшие чувствительными соски снова
сжимали и облизывали, вырисовывая вокруг коричневых ореолов концентрические круги.
- Хорошо, не-гей, ладно... – сверху до Ромки донесся тихий смешок. - Стоит у тебя
тоже, как у не-гея... - рука Руслана подобралась к впадинке пупка, заскользила
ниже, зарылась длинными пальцами в мягкие паховые волоски, поддразнивая основание
члена легкими касаниями. Ромку затрясло от такой откровенной ласки, от
растекающегося по телу возбуждения сбивалось дыхание, встопорщенный член
предательски вопил о внимании. Но от каждой попытки прикоснуться к анусу Ромка
напрягался и сжимался изо всех сил – парни, которые трахали его в бессознанке,
такой проблемы не имели: мозг тогда был похож на полумертвую медузу, а тело на
безвольную тряпку – делай, что хочешь. Руслан оценил Ромкины метания правильно и
сделал гениальный тактический ход – сымитировал безмерную доброту и согласие на
сдачу позиций.

– Ром, ты так дергаешься, словно я собираюсь тебя взять силой... Короче, если ты не
хочешь, мы все прекратим. Мне прекратить? Я, блядь, не насильник, если скажешь, я с
тебя слезу и больше не трону. Хочешь ебаться с девочками, вали, ебись, будем
считать, что я в тебе сильно ошибся. Только соображай быстрее, потому что еще
немного - и любое твое решение будет мне до лампочки.

Наивный Ромка поверил, что так и будет, что Руслан тут же его отпустит, и все
обойдется невинной дрочкой, – он тогда вообще многому верил. Готовность Руслана
отступить подкупила сразу, Ромке даже стало его жалко, а капли пота на висках и
закушенная губа были совершенно натуральными, даже трогательными. Ромка потерся
носом о чужое плечо, слабо улыбнулся и перестал брыкаться.

Конечно, дело было не только в Руслане. Ромка отлично помнил свою единственную
партнершу - Наташу Колесову из параллельного класса, секс с которой был похож на
унылый марафон. Они трахались раз пять, и каждый раз он никак не мог довести ее до
разрядки. Совокупляющиеся парочки на плазме в ее гостиной тоже сбивали с настроя, и
в конце концов Ромка сдался. Он не знал, почему у него не выходит так, как в
порнушке – вроде то же самое делал, и Наташка стонала правильно, натурально. Но
опустевшие яйца приносили не только физическое удовлетворение, но и недоумение.
Нахрена вся эта канитель, которая еще непонятно чем закончится, если можно просто
отдрочить?

В походе они с Генкой так и сделали. Ромка читал, что в английских закрытых школах
есть даже такая традиция – все становятся в кружок, держат друг друга за концы и
наяривают до всеобщего удовлетворения. Просто типа... взаимовыручки. Генка, который
считал Ромку гением и внимал каждому слову с открытым ртом, послушно дрочил ему,
когда настроение было плохое или день неудачный. Или хороший день, но Ромке просто
хотелось. Иногда Генка прикасался «там» горячими неумелыми губами, и Ромка позволял
– нужно же было как-то заполнить пустоту дня. Они обходились без поцелуев – мужики
все-таки, хотя иногда Генка смотрел на него как-то тоскливо, почти затравленно,
словно хотел еще чего-то, но боялся попросить... На даче было то же самое, но не
часто – вокруг было полно людей. И ничего... Или... нет?
Уже потом до Ромки дошло, что Генка был в него, скорее всего, влюблен. Но тогда
было не до него. И – вообще ни до кого. Потому что сначала умер дядя, а потом была
Машка. У него всегда была Машка.

Руслан не соврал – секс с «мальчиком» был чем-то совершенно новым, отличным от

обычного секса примерно настолько, насколько лакричный леденец отличался от
барбариски. А такой «мальчик» как Руслан, умеющий сделать другому хорошо и
получающий от этого свой кайф – был отличным проводником в этот неведомый мир.
Казалось, его единственной целью являются Ромкино удовольствие, Ромкин комфорт и
Ромкины, пока еще слабо оформившиеся желания. Тот первый раз - без дури и даже
алкоголя, действительно почти не принес боли, а вот кайф определенно был. Сначала
Ромка чувствовал себя странно и немного дискомфортно, но хрипло стонущий где-то
сверху Руслан не переставал его целовать, оставляя на шее и плечах метки от зубов и
засосы, шептал, какой Ромка охуенно узкий и что сейчас он точно тронется умом, если
не кончит. Сила чужого желания распаляла невероятно, Ромка никогда до этого не
испытывал такого сильного чувства единения с кем-то. Потом он тоже стонал и даже
пытался требовать: «бля... еще... еще так...», охотно принимая, жмурясь от каждого
толчка и слизывая с дрожащих губ соленый пот. Они несколько раз меняли позицию,
разворотив постель и сбросив все белье на пол, чуть не свалились сами, чудом
умудряясь удерживаться на скользком матрасном чехле. Не уповая на собственное
долготерпение, Руслан дрочил ему до тех пор, пока Ромка не захрипел, царапая шелк
ногтями и стал выплескиваться, сжав собой Руслана так, что тот взвыл и спускал
потом, наверное, не меньше минуты.

- Ты такой сладкий, зайка, это пиздец... С ума можно сойти, - кряхтел Руслан,
вынимая из пульсирующей после оргазма дырки скользкий от смазки, опадающий член. –
Это ахуенно, ты просто сокровище... дай я тебя там поцелую.

Поцеловать себя «там» Ромка не дал, даже слегка заехал Руслану острой коленкой в
челюсть – почти случайно. И повторить тоже не дал, и в душ пошел один, а потом
напился кофе и уехал на такси домой, чтобы подумать как следует над происшедшим.

В общем, настоящий мужской секс, в котором не оказалось ничего гадкого, мерзкого

или унизительного, ему понравился. Больше всего заводило прямое, неприкрытое
желание, грубый напор, сильные мужские руки, сжимающие плечи до хруста костей,
жесткие движения, тяжесть массивного чужого тела... Все остальное тоже было
сильнее, ярче. Дав себе сутки на размышление, Ромка убедился в собственном гействе
окончательно и принял предложение Руслана встречаться.

В их отношениях ему сразу не понравились две вещи. Во-первых, Руслан пытался

нагнуть его практически везде, где была возможность, не ограничиваясь домом или
машиной – вскоре это стало раздражать, даже бесить. А легкое, но вполне ощутимое
подталкивание в сторону одностороннего доминирования поставило окончательную точку.
Личная свобода тогда казалась Ромке естественной, как воздух, скорее, он вообще
отказался бы от секса, чем подчинился чужим желаниям. Да и с Русланом, кроме
постели, у него не было ничего общего. Примерно через месяц Ромка понял, что Руслан
барыжит, а еще чуть позднее – что регулярно поебывает на стороне наивных, как он
сам когда-то, мальчиков, якобы потому, что Ромка часто «не в настроении», а на
деле... на деле это тоже оказалось частью бизнеса. Бизнеса, в который его вполне
определенно пытались вовлечь.
А потом появился Илья Петрович.
На озере, в уютной тишине, под плеск воды и пение сверчков Ромка прошел краткий
курс «бойца сексуального фронта», как называл это занятие «сэнсей». Ромка слушал,
пил ледяное пиво и думал о Машке.

- Ты должен вбить себе в башку – это, фактически, просто работа. И настраиваться

правильно. Выходишь из дома – забудь, кто ты есть, потеряйся внутри себя, так
легче. Выбери себе образ – любой, в котором ты сможешь настроиться. Ебливая сучка,
пидовка, развязный мальчик - пусть будет пошло, грязно, даже мерзко – чем больше
контраста с тобой настоящим, тем лучше. Представь, что ты в спецодежде. Закончилась
смена – снимай, но перед работой надевать нужно обязательно.
- А если мне не понравится то, что он захочет делать? Ну, порка там, фистинг...
Черт, меня от одной мысли мутит...
- А зачем заранее думать? Да, вкусы у него специфические, но ничего такого, чего
нельзя было бы выдержать. К слову, - у плавильной печи сталеварам тоже не сладко, а
зарплата у тебя побольше будет.
- Руслан, ты, блядь, как глухой! Противно ведь!
- Проктологу тоже противно. Ассенизатору, к примеру. Забудь о моральной стороне –
морали нет, она существует в убогих умах бедных ничтожеств в странах третьего мира.
У тебя есть твое тело, а значит, ты имеешь право делать с ним, что пожелаешь.
- Что он пожелает...
- Не важно. Важно твое согласие.
- Быть автоматом? Куклой? Не чувствовать, не рассуждать... терпеть?
- Да. Потому что ты делаешь это по своей воле. Тебе платят больше, чем твоему
папочке-профессору. Значит – ты нужен кому-то не меньше, чем он. Остальное –
мелочи. Ты не крадешь, не убиваешь, не мошенничаешь. Это...
- Это так дерьмово, что я не могу себе даже представить...
- Ничего... Ты сильный, выживешь.

Он смог. Привык. Приспособился.

Надевать маску циничного развращенного мальчика, пошло щурить глаза, покусывать,
словно в нетерпении, припухшие губы. Наклонив голову, смотреть прямо в лицо,
говорить без слов, одними глазами - «хочешь меня?» Присаживаться на корточки, глядя
на спрятанный в штанах чужой член, как на самую сладкую конфету, облизывать
встающий орган прямо через ткань, тереться задом о чужой пах, очень похоже
изображая желание. Стонать не слишком громко, но и не слишком тихо. Удалять волосы,
очищать тело внутри и снаружи, терпеть боль и отвращение, скрывать
забаррикадированную душу за хлипкой плексигласовой ширмой.
Он выжил тогда, выживет и теперь.

***
В «Корвине»*, который позиционировал себя еще и как виски-клуб, было, как всегда,
пустовато, но душевно. Собственно, выбора у них с Леркой особого не было – куда
пойти, более-менее спокойно дед отпускал ее только сюда. Администратором заведения
был бывший выпускник Ромкиного вуза, до сих пор вспоминающий Ованесовича с
содроганием и воспринимающий его редкие визиты как строжайшую инспекцию. Благодаря
этой неофициальной «опеке», за студентами финансового присматривали – чтоб сильно
не напивались и не дрались, а что касается Лерки, так могли и деду позвонить в
случае чего. Ромка не был любителем ни виски, ни пива, да и Лерка, несмотря на
подзаборное «бухнем», любому напитку предпочитала ром с колой или сидр. Алкоголь
был просто дополнением, взрослым антуражем, не особо важной деталью – не молочный
же коктейль пить. Лерка выбрала зал на втором этаже с барной стойкой, уселась за
угловой столик и сразу же отшвырнула меню в сторону. Вкусовые предпочтения
рыжеволосой леди здесь знали наизусть – низкокалорийные салаты и ягодное суфле, а
Ромка, кивнув улыбающемуся парнишке-официанту, заказал две кружки темного эля и
свой любимый шотландский пирог.

- Ну, валяй, - набрав в горсть орешков, Ромка отправил парочку в рот и нарисовал на
лице готовность слушать о чем угодно. Лерка недовольно оглядела его впалые щеки,
вздохнула.
- Слушай, извини, что я тебя так дернула, ладно? Ты сам-то как? Выглядишь каким-то
затраханным...
- Да? – Ромка поперхнулся орешком и покосился на подругу. – Да клиент есть один,
мудак тупорылый, всю кровь выпил. Ночами, в основном, сижу, а конца не видно.
- Диссер? – понимающе кивнула Лерка. – Нечаев, ты все же как-то... побереги себя. А
то изыдешь в мир иной, с кем я потом бухать буду.
Конечно, Лерка не имела никакого понятия о реальных Ромкиных «подработках». А вот
его ориентация тайной не была, как и для многих в институте, тут скрываться никак
не получалось, да Ромка и не пытался.
- Ничего, выживу, - Ромка отхлебнул горьковатого эля, с удовольствием проглотил. В
бар зашла небольшая компания, в которой Ромка узнал нескольких пятикурсников,
приветственно помахал. Порадовался, что Руслан это место терпеть не может – а то
пришлось бы еще и оглядываться.
- Слушай, Ром... – Лерка вдруг запнулась, что было ей не свойственно, - извини,
если суюсь не в свое дело... Ты что... снова с Русланом?
- С чего ты взяла? – Ромка уставился на нее, не понимая, откуда она могла узнать
это так быстро. Конечно, учитывая некоторые нюансы, скоро все и так станет
очевидным, но ведь только утром разговор был!
- Вчера Гончаренко в деканате говорил, что ты не будешь больше пропускать. И
Ованесовичу обещал, лично. Конечно, он красавчик и все такое... но от его рожи мне
как-то не по себе. И слухи разные ходят...
- Вчера? – Ромка напрягся еще сильнее. – Слухи? О нас с ним?
- Нет, о нем. Говорят, он раньше торговал, конкретно причем сидел. Эдик пару дней
назад сболтнул по пьяни, а сам на хате у одного дилера слышал. Врет, наверное,
но... Ромка – нахера тебе это надо? Узнают, погонят его из института, а на тебе
пятно останется... Мало ли что у вас было на первом курсе...
- Нашла кого слушать, Лер, да ты чего? – изобразил искреннее удивление Ромка, а у
самого аж скулы свело от принужденной улыбки. – Эдик по накурке еще и не такой бред
нес. У родаков Руслана раскрученный стабильный бизнес, нахрена ему такой заработок?
Нет, фуфло это все. Забей, не слушай. А вообще... в общем, да. Вместе.
Говорить было тяжело, и Лерка, которая, в отличие от Машки, отлично распознавала
фальшь, моментально это почувствовала. Но глубже лезть не стала – это было не в ее
привычках.
- Как знаешь, - кивнула она, нахмурившись. – Мое дело предупредить.
- Лер, давай обо мне больше не будем, ок? – попросил Ромка, поднял кружку в воздух
и они звонко чокнулись. – За встречу! И давай уже, рассказывай. Я тоже вижу кое-
что. Морда унылая, дреды как сопли висят, пирсу из ноздри вынула... Что с тобой?
- Такой пиздец, что хоть вешайся, - начала Лерка, нехотя проглотив ложку салата и
отложив вилку. - Даже не знаю, как сформулировать. Вот, примерно, как у Ван-Гога,
когда он в Арле с Гогеном погавкался и ухо себе отчекрыжил. Кстати, интересно, а
правда, что вены резать не больно?
- Ага, приятно, - буркнул Ромка и шмякнул стаканом по столу. – Конечно, больно! А
умирать еще больнее. Что за базар вообще, с чего такие мысли?
- Ромка, мне кажется, я опять туда, как прошлый раз... - изрекла непонятное Лерка,
рассматривая свои выкрашенные черным лаком ногти. Но Ромка понял. – В общем... оно
снова... началось. То самое. Короче, не знаю, то ли в психушку ложиться, то ли,
блядь, вообще... укуриться и сдохнуть.
- Продуктивные варианты, - одобрил Ромка. – Главное – единственно возможные. И я
даже не удивлен, что ты делишься ими со мной. Намекаешь - я должен был сделать то
же самое?
- Ни на что я не намекаю, - простонала Лерка и замахала рукой, подзывая официанта.
– Женечка, еще эля нам и рыбки какой-нить вкусной! Понимаешь, ты – другое дело,
тебе было проще...
- Ну да, - скривился Ромка, припоминая. – Куда уж проще. Особенно когда мама в
обморок упала, было просто и весело, ага.
- Но они тебя поняли и приняли! – Лерка сердито впилась в свой эль, заливая в себя
густую ароматную жидкость с жадностью, прихлебывая, как воду. – А Ованесович...
Ром, я боюсь, что он просто помрет, когда узнает... Из-за меня, понимаешь? Ему
шестьдесят восемь, два предынсультных, куча болячек... Я себе не прощу тогда...
- Лер, давай спокойно, хорошо? – Ромка, когда была более-менее обрисована проблема,
умел рассуждать логично. – И давай решать проблемы по мере их поступления. Вопрос
первый – кто?
- Мне, как всегда... нравится то, что вообще недоступно, - Лерка опустила голову и
жалобно засопела, засунув в рот кончик дреда. Подняла глаза, поймала вопросительный
Ромкин взгляд и выдохнула: – Танька Шувалова. Две недели назад в океанариум вместе
ездили, с подшефными гимназистами, в автобусе рядом сидели. Я думала, показалось,
думала, пройдет... Не прошло, еще хуже стало! А она ж... у нее парень был в прошлом
году. Блин...
Ромка не поверил своим ушам.
- Эта уро... эта сво... черт, Лер, вот сейчас ты меня реально удивила! Как
такое... такая может нравиться? Лер, да она на борца сумо похожа!
- Э-э... – Лерка вскинула на него зеленые злые глаза. – Потише, ты! По губам
схлопочешь... Я знаю, что она сучка еще та, но внешность тут ни при чем! Ебаные
педики, у вас ни вкуса, блядь, ни фантазии. По-вашему, если у человека нет члена,
так он сразу и урод... Дай мне сигарету!
Ромка прикурил ей сигарету, ободряюще погладил по дрожащему запястью.
- Ну я же вижу, - дипломатично уточнил он, - что вот ты, к примеру - красивая. В
отличие от... бр-р-р... На тебя у меня бы встал. Ну, я мыслю такими категориями...
- Ну и дурак, - совсем расстроилась Лерка, - не видишь очевидного. У нее глаза
красивые. И губы нежные, почти как у тебя. И кожа смуглая, никаких веснушек, это
красиво... Ром, я ее хочу. Чего мне дела-а-ать....
На глазах у Лерки выступили слезы, заструились по щекам, размазывая густую тушь, а
Ромка думал, что дурдом в жизни - не только его карма. А еще – женщины разного
уровня слабости и сексуальных предпочтений, нуждающиеся в утешении, найдут его и на
том свете. Ничего нового.
- Лер, ну я вижу три варианта решения. Любой не идеален. Говорить?
- Давай, но если начнешь говорить гадости про Татьяну...
- Да ну ее к Харону... всё, всё, прости, - улыбнулся Ромка. – Первый – ты осторожно
даешь ей понять о своем интересе, стараешься почаще видеться, в кабак ее пригласи,
комплименты, свечи, цветы...
- Ну да, - хмыкнула Лерка. – И цветами этими по морде получить. Я, конечно,
андеграундный элемент, но не до такой же степени...
- Второй. Пишешь письмо и шлешь на электронку, а можешь и обычное, ручкой – даже
лучше. Серьезно, я читал, что так часто делают. Сначала лучше анонимно – мол, ты
мне нравишься, я лесбиянка, ни на чем не настаиваю, хочу встретиться... Может
проканать.
- Я - лесбиянка? – Лерка посмотрела на Ромку как на придурка. – Себя слышишь? Да у
меня мужиков было больше, чем у тебя, раз в десять. Просто на меня... находит...
- Ладно, - Ромка загадочно и широко улыбнулся. – Тогда следующий вариант. Мы же
друзья с тобой, так?
- Ну... да... – протянула Лерка непонимающе... – а при чем тут...
- Предлагаю проверить предпочтения. Хотя бы для себя. Помогу.
- В смыс... – Лерка заткнулась, покраснела и громко расхохоталась. – Нечаев, это ты
сейчас предложил меня трахнуть? Пиздец, серьезно?
- Абсолютно, - Ромка улыбаться перестал. – А что тут такого? По-дружески. Мне
проверять ничего не нужно, а вот тебе – не помешает. Я у тебя отвращения не
вызываю, ты у меня тоже, не вижу ничего необычного. Понравится – да, ты бишка. Не
понравится – привет, Шувалова, здравствуй, фингеринг и вагинальная мастурбация с
помощью дилдо.
- Да ну тебя, - сморщила Лерка веснушчатый носик. – Хотя, спасибо, конечно. Ты
классный, Ромчик, и если бы это было в прошлом году... Нет, не прокатит. Я ее хочу,
целоваться с ней, лапать везде и вообще... До чертиков надоело дрочить.
- Я так и понял, - кивнул Ромка, припоминая дневной разговор. – Ладно, тогда давай
подумаем над вторым вариантом. Написать тебе я помогу, чтобы не очень пошло и
искренне получилось.
- Правда? – Лерка немного взбодрилась, лицо ее немного покраснело, глаза
заблестели. – Спасибо-спасибо! Знаешь, я подумаю, напишу тебе на мэйл. Если
получится... блядь, Ромыч, если все случится, даже не знаю, как буду тебе
благодарна.
- Да ладно, - Ромка благосклонно принял теплый и пахнущий пивом поцелуй в губы. – И
думаю, все вполне реально. То, что у нее был парень, ничего не значит, у меня тоже
были девушки. Девушка. Может, у Татьяны те же проблемы, что и у тебя – должна же
быть причина, отчего она такая с... странная.
- А что с Ованесовичем делать? – захмелевшая Лерка уже смотрела на него, как на
мессию. – Не могу я его еще и этим убить...
- Вот разберемся с Татьяной твоей и решим. Не спеши пока. Я... поразмышляю.
Только... – Ромка задумчиво почесал нос, - а тебе... это... не показалось? Ну
прости, ну трудно мне поверить, что ты... что тебе...
- Потому что ты иногда удивительно тупой, - парировала Лерка, вгрызаясь в салат с
нагрянувшим вдруг аппетитом. – Ты, что ли, по себе не понимаешь, когда тебе
хочется? Не ходишь в намокших боксерах? От воспоминаний про чью-то жопу не встает?
- Не встает! - опроверг очевидную истину Ромка, вспомнил сегодняшний утренний секс
и слегка покраснел. Но Лерка была увлечена поеданием овощей из гигантской пиалы и
ничего не заметила.
- Просто тебе никто пока еще так не нравился, как мне. Не на Руслана же тебе
дрочить, в самом деле. Слушай... – она облизала ложку и с голодным видом уставилась
на остатки Ромкиного пирога. – Вот еще что... ты ведь увидишь ее... ну, завтра?
Тебе же нужно сценарий отдать? Поговори с ней, ну... о чем-нибудь. Спроси, что она
любит, из еды, к примеру. Провентилируй немного почву, а? Я знаю, что она тебя
ненавидит, но тем более - тебе ж все равно терять нечего. Сколько там твоей
стипендии, пятьдесят баксов, я дам.
- Лерыч, имей совесть, - Ромка сопроводил свой ответ демонстрацией среднего пальца.
– Обойдешься. Да и толку не будет все равно.
- Педик! – Лерка высунула розовый от вишневого сиропа язык. – Был бы ты девкой, я б
тебя трахнула, сучку.
- Взаимно, - ласково промурлыкал слегка осоловевший Ромка и вдруг почувствовал
немедленное желание опорожнить мочевой пузырь. Судя по ерзающей на стуле Лерке,
проблема была общая. Они побрели в нужном направлении, обмениваясь подколками про
«подержать» и «стряхнуть», а потом разошлись. Мимо пробежал знакомый официант в
длинном зеленом фартуке, кивнул Ромке, помчался дальше. Ромка припомнил, как этим
летом они один раз встретились в Горсаду, наспех попили кофе в ближайшей кофейне, а
потом были минут семь нелюбимого Ромкой отсоса в туалете – он вообще не любил,
когда его репродуктивный орган был во рту у незнакомцев, мало ли что... Когда все
кончилось, парень показался удовлетворенным, шептал на ухо всякую пошлую хуйню,
совал в карман визитку, типа Ромка не знал, где он работает. И пожалуйста - едва
кивнул. Ебется, видать, с кем-то, морда такая самодовольная. Лерка, вон, как только
поняла, что с Шуваловой у нее может и выгореть, аж в лице поменялась, видно, что
размечталась уже, как там у них все будет...

Закончив с физиологическими нуждами, Ромка умылся, иногда пересекаясь взглядами с

теми, кто выходил из кабинок. "Корвин" - не гей-клуб, мальчики под голубыми
знаменами сюда наведывались не часто, но все равно было интересно смотреть на лица,
замечать, как хорошо одетые парни наспех моют руки и сваливают, а некоторые и не
моют (дебилы). В такие минуты Ромка иногда немного жалел о своей ориентации – чтобы
понравиться парню, а тем более – тому, кто нравится тебе, нужно гораздо больше, чем
модный парфюм и приталенный пиджак. И даже если найдешь кого-то по сердцу – так же
легко можешь и потерять, всегда найдется кто-то лучше, круче, у кого будут кубики
рельефнее или хуй толще. Пока таких проблем у Ромки не было, но иногда и его
сердце сжималось в противной, неистребимой тоске о том, что будет дальше. Он думал
о своих родителях, которые, несмотря на мелкие разногласия, всегда стояли горой
друг за друга, и о том, какими умильно смешными были их лица, когда Ромка заставал
их за невинными поцелуйчиками. Какой дикой и неуправляемой становилась Машка, когда
ее настигала, как ей казалось, «сумасшедшая любовь», и как быстро вяла, угасала
тонкой лучинкой. А дядя Стас? Он же любил жену, ни разу в жизни ничего плохого ей
не сделал! И чем все закончилось? Странные существа люди. Любят благодаря, любят
вопреки... Страдают, мучаются, в глупых романах даже отдают жизнь ради кого-то...
Ромка не хотел страдать и, тем более, отдавать жизнь, но испытать это чувство,
которое пока еще не мог точно идентифицировать, определенно был не против. Только
мирозданию на его желания было насрать - ему предстояло нечто полностью
противоположное.

От мысли о предстоящих месяцах рядом с Русланом у Ромки вспотели ладони, а во рту

пересохло. Открыв кран, он подставил лицо под холодную воду и стал жадно глотать,
не обращая внимания на намокшие волосы и забрызганную одежду. Послать Руслана прямо
завтра? Бросить ему в рожу эти тринадцать штук и сказать, чтобы уебывал нахуй из
его жизни навсегда? Не получится. Уже нет. Шипованый ошейник в виде карты памяти,
где хранились несколько фотографий, способных сломать Ромке жизнь, будет крепко
держать его на привязи, периодически сдавливая шейную артерию, несильно, не до
отключки, просто чтобы держать в тонусе. Чтобы не забывал, кто он теперь. Потому
что ничего не изменилось... потому что... его жизнь словно закольцевали в одной-
единственной функции - трахаться с тем, кто его купил.

От нахлынувших эмоций заслезились глаза и запершило в носу, наслоение даже легкого

алкоголя на антибиотики плюс общее нервное истощение последних дней давали о себе
знать надвигающейся депрессией. Нужно было выйти из чертова туалета, перестать
таращиться на малахитовые стены, вернуться к Лерке, но его словно примагнитило к
раковине и зеркалу. Он смотрел на свое лицо и видел маму, рассматривающую пришедший
по почте конверт или кликающую на электронное письмо. А в конверте, вскрытом
папиным серебряным ножиком (подарок прибалтийских коллег на сорокалетие) – ее сын,
родной, единственный ребенок. В порнографических позах. С откляченной задницей.
Демонстрирующий миру свою ничтожную сущность и гениталии - во всей красе.

Ромка сглотнул и снова открыл кран. Кто-то спросил – не нужна ли ему помощь, он
помотал головой, мол, не надо, съебись. Снова остался один. От пахнущей хлоркой
проточной воды свело живот, Ромка закрутил кран и вдруг услышал звонок. Поднеся к
глазам телефон, горько усмехнулся – он был прав. Илья Петрович соскучился. «Сука
ты, Котов, и гори огнем», - подумал Ромка, но вместо того, чтобы отбить звонок,
нажал на прием.

- Рома... – голос Котова звучал приглушенно, сбивчиво. – Слышишь меня? Ты не брал

трубку, и я решил позвонить с обычного номера. Как ты?
- Охуенно, - ответил Ромка и добавил: - А вы?
Котов изобразил глухоту и быстро, но так же негромко, зачастил:
- Ты нормально себя чувствуешь? Анатолий говорил, что тебе... было плохо тогда...
Рома, ты должен был рассказать мне.
- Ну так я и рассказал, - не удержался от подъебки Ромка. - Сразу, как вы мне
позвонили на следующий день, так и рассказал.
- Я... в общем, рад, что тебе лучше, - Котов продолжал разговаривать сам с собой, -
но чувствую себя немного виноватым... за твои травмы. Возможно, у тебя... возникнут
и другие проблемы, материального плана, после нашего... после окончания нашего
сотрудничества. Если тебе нужна помощь...
Ромка хотел сказать: "Да, нужна - увидеть, как вас трахает кулаком двухметровый
негр!"
И еще: "Как же, блядь, вовремя!"
И еще: "Убейся об стену, падла!"
И еще: "Просто сдохни!"
Но он устало усмехнулся и сказал:
- Спасибо. Я как-нибудь сам.

- Ты не понял, - тут же поправился Котов, - я не предлагаю тебе денег, у меня

сейчас не те... обстоятельства. Но я могу тебя... порекомендовать. Нечто в том же
стиле, что было у нас. Ничего особо травмирующего, все по обоюдному...

Котов продолжал нести какую-то чушь про бонусы, Ромка слушал и поражался -
насколько, до какой степени человек может быть тварью. И есть ли этому предел.

Все так же глядя в зеркало и не отрывая трубки от уха, Ромка заметил невысокого
щуплого парнишку, топчущегося у двери - точнее, даже не увидел, а почувствовал
взгляд, направленный на себя. Парнишка почему-то не заходил в кабинку, не подходил
к умывальнику, просто стоял. Ромка встретился с ним взглядом и понял, кто это. Они
улыбнулись друг другу, и парень не спеша приблизился.
- Эта музыка будет вечной, - вдруг сказал Ромка в трубку даже не Котову - он все
равно не слушал - сам себе. Вспомнил строчку из любимого папиного Наутилуса и
дернулся от неожиданной ассоциации. - Эта музыка будет вечной, если я заменю
батарейки... Если я заменю... прощайте, Илья Петрович. Встретимся. В аду.

Ромка нажал на отбой и потянулся за бумажником.

- Экстази, фенамин, кокс... - расплылся в улыбке парнишка и полез в карман куцей
модной курточки. - Дешево.

***

- Да не знаю я его адрес, то есть, не помню! - Лерка от отчаяния уже не говорила, а

орала в голос, да и как было не орать, когда все вокруг невероятно тупили. Двое
охранников смотрели на сидящего у стены парня так, словно это был не человек, а
выползший из тайной комнаты василиск, швейцар, которого никто не звал, просто
приперся посмотреть, - заведение буйными клиентами не отличалось, и обкурившйся или
наглотавшийся дури мальчишка был для него почти аттракционом.

Администратор, Борис Владимирович, стоял со своим телефоном, как с пистолетом, и

угрожающе проводил пальцами по глянцевой поверхности. Лерка бросала злые взгляды на
его щегольский, с иголочки, костюм и элегантные оксфорды, и пыталась посадить Ромку
ровнее и повыше, но это ей никак не удавалось - пол в туалете покрывала
нескользящая плитка, а Ромка был, хоть и худой, но длинный, да и руки-ноги,
торчащие, казалось, отовсюду, конкретно мешали.

Администратор вздохнул, покосился на Лерку и нажал боковую кнопку айфона.

- Попробуйте, только попробуйте позвонить, - вроде бы спокойно проговорила

девушка, но от металла в ее голосе дернулся даже случайно заглянувший в дверь
посетитель. – Я серьезно. Борис Владимирович, вы меня знаете. Если в деканате
узнают или еще где – ни одна собака из инста в ваше заведение не зайдет – поверьте,
я смогу это устроить. Особенно, если начнут копать, как здесь оказался пушер, и
насколько это в системе.

- Лерочка, детка, что за бред!– администратор продолжал держать палец на кнопке, но

выглядел уже не так уверенно. – Ты же знаешь, к нам ходят серьезные люди, мальчики
барыг сюда не пускают. Лучше объясни, как это получилось. Вы же вместе сидели, все
было хорошо, улыбались, смеялись – я сам выходил, смотрел с лестницы. Думаю, дурь
он с собой принес, нужно в карманах посмотреть, может, еще осталось...
- Ага, сейчас... – Лерка ощерилась, так что дреды стали дыбом, и стала похожа на
воинственного дикобраза. – И я вам не детка! Он же не в отключке, он смотрит...
видите же – глаза открыты, просто... говорить пока не может... Ром... ну очнись же,
Ромка, блядь, придешь в себя, убью нахуй, ну что мне с тобой делать...

Ромка действительно смотрел. Вот только было непонятно - куда. Он то ли забыл, то

ли просто не мог фокусироваться на одном предмете, зрачки бессистемно блуждали, ни
на секунду не останавливаясь, губы шевелились и даже издавали какие-то звуки, но
толку от этого не было. Ромка пытался как-то объясниться, рассказать, что же с ним
случилось, но, кроме первых слогов, ничего не мог из себя выдавить. По бледным
щекам текли слезы, и Лерка, сидящая рядом, вытирала их краешком своей длинной
блузки.

- Ле... бля... да... пи...

- Пить, Ромыч, ты пить хочешь? – по-своему перевела невменяемую тираду Лерка. –

Сейчас! Бараны тупорылые, ну что стоите - воды принесет кто-нибудь или нет!
Один из стоящих неподалеку официантов тут же исчез, администратор подошел ближе и
склонился над Ромкой.
- Ромочка, детка, может, встанешь? Мы домой тебя хотим отвезти, но не знаем, куда.
Где ты живешь, скажи, объясни как-нибудь.
- Вы же видите, он не может! – снова взвилась Лерка и выдернула из рук подошедшего
официанта бутылку с минералкой. – Ромыч, попей, может, прояснится у тебя в котелке,
ну, давай. Открой роти...
Ромка так отчаянно завертел головой, даже рукой смог дернуть – словно куклу резко
потянули за ниточку. Бутылка, по счастью – пластиковая, упала, щедро обрызгав
ближайшую стену. Борис Владимирович поморщился, покачал головой.
- Его тошнит, наверное, вот он и боится пить... Лера, что вы ели?
- Да ничего такого, - вытерла мокрый лоб Лерка, - по две кружки эля, я салат, Ромка
пирог. Потом мы сходили отлили, я вернулась первой и заказала крылышки и два шота,
но мы так и не успели их съесть, только выпили, когда Ромка объявился... А второй
раз он уже один ушел, сказал, что его мутит...
- Лер, стой, - официант, который принес воду, посчитал нужным вмешаться. – Я видел,
как он у зеркала стоял, долго. Глаза вытаращил и смотрит... Может, он это...
больной...
- Сам ты, Женька, больной на всю голову. Вот именно - в первый раз, как он сюда
зашел, видимо, и купил эту гадость. Я его минут двадцать ждала, что столько времени
можно делать в толчке?
- Лерунь, это ты не понимаешь, а такие мальчики как Рома...
- Вот только не надо, он в туалете никогда не трахался! – возмутилась Лерка и даже
привстала, готовая защищать своего полубезумного сокурсника до последнего. –
Дебилы, ну что вы лыбитесь все? Он что, по-вашему, совсем озабоченный?
- Ле! – возмущенно донеслось с пола, и все моментально опустили головы. Ромка с
кем-то разговаривал, но язык не был известен ни одному из присутствовавших. – Т-т-
т-т... ф-ф-ф... хох-х... бля...
- Отлично! – администратор нахмурил красивый лоб и покачал головой. – Думаю, ничего
более вразумительного мы не дождемся. Его не рвет, пульс слабый, но ровный,
предлагаю все же позвонить – Лера, это не мне нужно, а ему. Или ты ночевать тут с
ним будешь, прямо в туалете!
- О-о-о-о.... боже ж ты мой, разве вы не понимаете – его тогда точно отчислят! –
застонала Лерка... – Ну должен же быть какой-то другой выход!
- Он ведь встречался с кем-то, - официант по имени Женя снова подал голос. –
Давайте, может, по его телефону позвоним?
- Беру свои слова обратно, Женек - ты не дебил, ты гений, - Лерка от избытка чувств
двинула Женьку в солнечное сплетение. - Сейчас... главное, чтобы не маме, а так
кто угодно сойдет.
Телефон в заднем кармане отыскался довольно быстро..
- Та-ак... «Мудак №1»... не пойдет, наверное... «Мудак №2» - тоже... какой-то
«Котов», а потом сплошные цифры, ничего не понять: МП-Д, МТ, Б-12, Б-13... фигасе
он все закодировал... Котов... не знаю, кто это... препод? Таких не припомню...
- А если это отец его? – Женька, видимо, думая о своем, сделал жест, имитирующий
убиение Иваном Грозным своего сына.
- Ты своего папашу в телефоне по фамилии записал? – отмахнулась Лерка. – У него,
кстати, фамилия другая. Я Ромычу утром звонила, как раз жаловался на какого-то
тупого клиента. То ли диссер он ему набирает, то ли диплом.

- Я тоже за этот вариант, - согласился администратор. - Только, Лера, позволь мне,

пожалуйста. Такие вещи лучше обсуждать спокойно.
Лерка, поколебавшись, отдала телефон, Борис Владимирович нажал вызов абонента, и
все затаили дыхание. Ждать пришлось довольно долго, но даже после трех повторных
вызовов трубку так никто и не снял.

- Я же говорил, пустой номер, - обрадованный почему-то Женька посмотрел на

расстроенную Лерку и предложил: - Давайте мудака попробуем?
Но нажать кнопку они не успели – телефон завибрировал, и на экране отразился
давешний неоткликнувшийся Котов.

- Рома, я слушаю, - донеслось из трубки, и Борис Владимирович, услышав нейтрально-

официальный тон, обрадовался и поспешил объясниться:
- Извините за беспокойство. Моя фамилия Ратковский, я администратор "Корвина", это
шотландский паб на Ланжероновской. Рома здесь, ему... нехорошо и добраться домой он
не в состоянии. Нам нужен адрес или, может, кто-то... кто знает адрес.
- Насколько плохо? – осведомились в трубке.
- Он в сознании, просто... не может идти. И говорить.
- Я понял, - в трубке на секунду замолчали, потом донеслось лаконичное:
- Я пришлю шофера, он был у него дома. Будет минут через семь-восемь. А сейчас
извините, спешу.
Трубку положили, Ратковский облегченно выдохнул, а Лерка испуганно спросила:
- Ну, что? Кто это был?
Администратор задумчиво посмотрел на гаснущий экран и объяснил:
- Сейчас пришлют шофера. Видимо, все же клиент.

- М-м-м-м... у-у-у-у... м-м-м-м....

Ромка, о котором все забыли, обиженно замычал и так задергался на полу, что сполз
до лежачего состояния, довольно сильно приложившись затылком о кафель пола. Лерка
немедленно заняла свою позицию рядом, погладила по голове, пытаясь успокоить,
остальные потихоньку разошлись.
- Все будет хорошо, сучка, - прошептала она Ромке на ухо, поцеловала в холодную
щеку, укрыла по самый подбородок принесенной кем-то курткой. – Очухаешься, прибью.

***
- Вы точно знаете, куда его везти? – осторожно спросил Ратковский, обращаясь к
закрытой туалетной кабинке. – Этот мальчик... понимаете, мне нужно знать, кто его
забирает, потому что мы...
- Знаю, - ответил Самойлов, резко распахнув дверь и выволакивая бессильно повисшую
на его плече Ромкину тушку. – Не волнуйтесь, а там, – он кивнул на кабинку, - надо
бы убрать, прямо сейчас. А Роме уже лучше, правда, Рома?
- Да, - жалобно всхлипнул Ромка, мокрый с головы до пуза. – Я от... лично. Поехали
домой. Лер, я позво... ню...
- Попробуй только не позвонить, сучка, - Лерка привстала на цыпочки, бережно
вытерла Ромкино лицо салфеткой и недоверчиво уставилась на Анатолия. – Вы там...
это... поосторожней с ним. Если что - я номер вашей машины записала. И номер вашего
начальника!
- Буду нежен, как кормилица, - пообещал Самойлов, перекинул Ромку на второе плечо и
направился к выходу.

***

Обычно в подпитии Ромка был созданием безобидным - молчаливым и задумчивым, трава

или легкое курево давали среднее арифметическое между возбуждением и
заторможенностью, а единожды употребленный герыч привел к полностью выброшенному из
памяти отрезку времени. Но после того, как его дважды вывернуло, а потом, после
насильственного вливания в глотку литра жидкости - еще раз, эффект получился
обратный, как от «сыворотки правды». В голове все еще кружилось и шумело, осипшее
горло словно выебали ежом, но язык жил собственной жизнью, изнывая от желания
вывалить на невинного слушателя все, что синтезировал не вполне отрезвившийся мозг.

Самойлов вел машину очень аккуратно, время от времени хмуро поглядывая на своего
пассажира в зеркало, и это, в конце концов, прорвало плотину с трудом сдерживаемого
молчания.
- Ну, - не выдержал Ромкин язык, - скажи уже!
- О чем? – Толик снова зыркнул в зеркало, и Ромке показалось, что на него смотрит
гигантский тюлень, только без усов. Он протер глаза, фокусируясь на смуглом
тюленьем носе и темных, почти черных, глазах.
- О том, что я не только последняя блядь, но и ебаный обдолбыш! Тебе же хочется это
сказать, я вижу... так давай, не стесняйся... Образец морали, блядь... - Ромка
схватил лежащую на коленях бутылку минералки и жадно влил в себя содержимое.
- Я же просил тебя больше не пить... - сказал Толик, виртуозно перестраиваясь в
первый ряд. – Облюешь мне машину – убирать будешь сам.
- Кто бы сомневался, - огрызнулся Ромка и отрыгнул. – А что, остальных мальчиков-
зайчиков, которых ты теперь вместо меня Котову возишь, не выворачивает? Они не
заливают кровью вот это самое, блядь, сиденье? Не отрубаются от кровотечения в
дефлорированной заднице, так что джинсы потом стоят колом, не пьют воду литрами,
потому что второй раз не осилил, и пришлось долбить в ебаный пищевод? Нет? Вот
блядь, повезло же им... с-сука... – Он хотел еще что-то крикнуть, но к горлу
подкатил огромный наждачный ком, Ромка подавился воздухом и надсадно закашлялся.
- Остановимся? – не в тему спросил Самойлов, отреагировав на эмоциональный Ромкин
спич снижением скорости. – Сейчас...
- Н-н-не надо, - почему-то испугался Ромка и постарался перестать кашлять - тюленье
лицо в зеркале показалось зловещим. – Я не... я все уже, не надо меня бить...
- Дурак, - Самойлов плавно подрулил к невысоким, но густым кустам шиповника. –
Только не вырывайся, а то синяков наставлю. Обопрись и голову наклони... вот так,
не бойся, я держу...

Выворачивало Ромку недолго – большую часть содержимого желудка он оставил в

"Корвине". Но стоять было тяжело, сил не было даже удерживать равновесие, в груди
болезненно кололо, слезы текли по мокрому от пота лицу, смешиваясь с рвотными
массами. Самойлов стоял сзади, поддерживая железными ладонями взмокшие Ромкины
подмышки, сопел в шею, молчал.
Воды хватило, чтобы нормально умыться, остатком Ромка осторожно прополоскал рот.

- Спасибо, - просипел он и закрыл глаза. – Пиздец, как же я тебя уже задолбал,

представляю... Нафига ты поехал вообще? Мог бы и отказаться, раз выходной, дал бы
адрес, Лерка бы меня на такси отвезла.
- А до такси она тоже должна была тебя тащить, умник? – Двери в машине были
открыты, Толик курил, вытянув длинные ноги на траву. – Но вообще, если есть причина
для подобного состояния, я готов обсудить. Хотя, честно говоря, планировал сделать
это завтра.
- Ты? – Ромка попытался заржать, но не получилось, поэтому только искривил губы,
изображая крайнюю степень презрительности. – Обсудить с кем, с тобой? Нет, блядь,
серьезно?
- Тебя моя скромная персона не устраивает или отсутствие кабинета с табличкой? –
Самойлов повернулся к Ромке лицом, напоминая уже не тюленя, а бурого медведя. – Ну,
извини. Лучше обдолбаться и строить из себя мученика, ага...
- Я одного не понимаю... - Ромка закрыл глаза ладонями, от которых до сих пор
противно пахло, зло застонал: - Вот чего вам всем надо? От меня? Один в душу лезет,
второй... как свиньи, блядь, в апельсинах, роетесь, по живому, а я вас просил?

Даже через закрытые веки он почувствовал тяжелый взгляд Толика, услышал, как тот
выбросил потушенную сигарету, вышел из машины.
«Сейчас он меня высадит, прямо тут, на травке, и будет прав, - мелькнула невеселая,
но здравая мысль. – Или даст по морде. Нет, по морде не даст, он же у нас добрый».
Негромкий щелчок возвестил о том, что Толик открыл багажник. Ромка, на всякий
случай, глаз не открывал, но почувствовал явное облегчение. Довезет.
- Успокойся, на твою душу я не претендую. - Самойлов уже стоял рядом, от запаха его
сигарет Ромкина спина отчего-то покрылась мурашками. - Я вроде уже объяснял.
На колени шлепнулось что-то мягкое, немного колючее, пришлось разлепить глаза. Плед
– обычный, дешевый плед, в синюю и красную клетку.
- Печку не хочу включать, а то тебя снова замутит, - сообщил Толик. – После той
дряни, что ты, скорее всего, принял, может начаться озноб. Будет холодно –
укроешься.
- Я же вижу, как тебя от меня воротит! – зло вырвалось у Ромки давно накопленное.
– Зачем тогда... блядь, забота вся эта? Нихуя мне от этого не легче, понял!
- Понял, понял, не ори, - Самойлов вздохнул и включил зажигание. – Дверцу закрой.
Ромка молча хлопнул дверцей и безнадежно зажмурился.

- Сейчас мы будем ехать медленно, Рома, - объяснил Толик и зачем-то заблокировал

дверцы, - не быстрее сорока. И ты, тоже медленно, не спеша, не глотая воздух и не
дергаясь, мне все расскажешь.
- Что расскажу? – похолодел и так ледяной Ромка. – Толь, да я в порядке, чего ты...
я...
- Что за дерьмо с тобой происходит. Можно в общих чертах, без подробностей. Или с
подробностями, только не спеши, лучше говорить медленно. Если будет нужно, я сделаю
круг. Я не мозгоправ и не альтруист, как ты, возможно, мог подумать. Просто я во
всем люблю ясность. Пока не пойму, в чем дело, ты из машины не выйдешь. Можешь
начинать прямо сейчас.

Делать круг не понадобилось. Ромка, зажатый с одной стороны дверью, а с другой -

решительно настроенным Толиком, решил не тратить ни свое, ни его время, да и
желание поделиться хоть с кем-то уже давно буквально разрывало его на части. В
нескольких фразах он объяснил, что деньги ему нужны для Машки, что ей и Белке нужно
уехать, потому что их ищут. И что фактически, он их обеих украл. И что – чем
раньше, тем лучше, ведь все очень дорого – и жилье, и переезд, и документы. И что
теперь он нашел деньги, достаточно для того, чтобы все закончилось. Совсем скоро –
недели две-три, и девочки уедут. И – спасибо, не стоило беспокоиться.

Ромка закончил короткий монолог и сидел тихо, уткнувшись носом в плед, Анатолий
какое-то время молчал, видимо, переваривал услышанное. Наконец, сообщил свой
вердикт:
- Я понял, Рома. Хорошо, что ты сказал мне. Понимаю, на трезвую голову ты бы не
решился... Думаю, ты не все рассказал, но, в любом случае – больше ни с кем не
делись. Запомни это, ладно? Завтра у Маши договорим. А сейчас можешь подремать
минут десять, я тихонько порулю...

Но подремать Ромке не удалось, потому что в кармане куртки уныло заголосила

Апокалиптика. На экране высветились череп с костями и надпись «Мудак №1». С
ненавистью глядя в дешевый Нокиевский моноблок, Ромка ткнул кнопку. Первый раз
промазал, ткнул снова... Как там, в песне? Эта музыка, блядь, никогда не
заканчивается!

- Да!
- Ты где? – голос Руслана был не злой, но обеспокоенный. Прямо заботливый папочка,
блядь... – Решил сегодня привезти, что обещал. Если ты у родителей, могу подъехать
через десять минут, заберу тебя.
- Не надо, я не у них, - Ромка постарался не хрипеть, но, конечно же, захрипел. –
Меня везут. То есть – довезут. Через... минут пять буду... десять, пятнадцать,
короче...
- Ты нажрался уже, что ли? Молоде-е-ец... - Руслан чем-то щелкнул, видимо, вошел в
кухню. Наверное, стал звонить сразу, как только увидел, что Ромки нет дома. Черт,
теперь еще и объясняться придется...

Руслан продолжал хлопать дверцей единственного Ромкиного шкафчика, видимо, искал

кофе или чай.
– Ладно, потом поговорим... Жду.
Ни сил, ни желания отвечать у Ромки не было. Он нажал на отбой, засунул трубку в
карман, спрятал начинающие подрагивать плечи под плед.
Самойлов больше не смотрел в зеркало, и Ромку почему-то это возмутило.
- Ты считаешь меня... кем? – спросил он, хотя отлично понимал - кем и почему.
- Это не то, о чем ты должен думать, Рома, - Толик упрямо смотрел на дорогу, на
Ромку больше не оборачивался, – совершенно не то.

Ромке очень хотелось сказать что-то гадкое, облить Самойлова ядом и сарказмом,
вызвать хоть какие-то эмоции, но не было сил. Лицо у Толика было обычное,
спокойное, на нем, как всегда, можно было прочесть совершенное безразличие к
Ромкиной личности как таковой, а жалость к тому, что с ним случилось, происходила
исключительно вследствие человеколюбия.
И с этим уже вряд ли можно что-то сделать. Даже если бы хотелось. Даже если бы...

- Руслан не мой парень, - выдохнул Ромка, сам не зная, зачем. – Ну, утром...
- Хорошо, - сказал Самойлов. – Буду знать.
- Толик... - Ромка высунул нос из пледа, – а ты правда гей?
- Да, - прозвучал короткий ответ, и больше они не разговаривали.

========== 7. Сюрпризы ==========

***
- Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого долбанного... агрегата! –
Ромка промокнул мокрый лоб рукавом джемпера и безнадежно добавил: - И как назло,
когда мне надо быстро...
- И неча дырчик агрегатом обзывать, - нахмурилась пожилая дама в люрексовом платье
конца восьмидесятых и блестящих резиновых ботах. Осуждающе глядя на Ромку, она
поправила на седых волосах синий платочек с кокетливой надписью «Ив Сен Лоран» и
сложила загорелые руки на все еще пышной груди. – Он жеж спаситель мой, столько раз
выручал, когда радикулит прихватывал, пешком-то тяжко итить!
- Воображаю, теть Зин, - задумчиво произнес Ромка, обходя вокруг скутера, то и дело
проваливаясь каблуками туфель в рыхлую после дождей почву, - как вы на нем с
радикулитом ездили... Не Дукати, конечно, но и не самокат ведь. Вы б поосторожней.
- Ага, на телегу еще меня посади, - подбоченилась Зинаида Афанасьевна, или тетя
Зина, как звал ее Ромка для краткости. – Мне и шестидесяти нет, я, мож... замуж еще
выйду. А ты давай, гляди, чего там. Карбюратор смотрел?
- Смотрел, - недовольно сообщил Ромка, брезгливо вытирая ветошью грязные пальцы. -
Свечи тоже. Бензобак в норме, бензин, вы говорите, свежий. На этом корыте...
- Ромка! – предупреждающе подняла не очень ровно нарисованные брови тетя Зина и
вздохнула. – Не любишь ты его. А он чувствует...
- Кто, мопед? – отмахнулся Ромка и легонько двинул носком туфли по колесу. – Да ла-
адно.
- Я тебе говорю, - тетя Зина сверкнула искусственной челюстью и нежно погладила
слегка облезлый бок железной лошадки, которую метко называла «дырчиком» -
издаваемые звуки и невысокая функциональность прозвищу вполне соответствовали. –
Любое существо ласку любит, о! – тетя Зина подняла вверх средний палец, задумалась,
сменила на указательный. – Бывало, идешь с ранья в коровник, недоспатая, зла-ая...
- О майн гот... только не про коровник... - простонал Ромка и решил попытать
счастья в последний раз, а если снова не заведется, плюнуть и поймать попутку. –
Атавизм, а не средство передвижения, не в обиду, теть Зин.

Ромка злился, потому что спешил, а еще было жарко. Конец октября, а тут природа,
словно заскучав по лету, шандарахнула двадцатью пятью по Цельсию и ярким
августовским солнцем. Куртка уже была сброшена, снимать шерстяной джемпер не
хотелось – куцая футболка не доходила и до пупка, еще узрит глазастая колхозница
следы от шрамов, ну ее. Обливаясь потом, Ромка проклинал тупого себя за то, что до
сих пор не купил нормальной одежды, а носил то, что приобретал ему Илья Петрович.
Но когда бы он успел? То одно, то другое, то Руслан, то Лерка, то, блин, Толик со
своей крышей...

Вот кто точно будет «в восторге», когда Ромка опоздает. У мужика просто пунктик на
пунктуальности, натуральная мания! Вспомнив, как Самойлов вечно шпынял его за
задержки, Ромка решил обязательно узнать при случае – нахуя он это делал? Ну не
похер ему было? По всему выходило, что он не козел и не гад, просто характер
тяжелый. Вспомнив себя и вчерашний вечер, Ромка самокритично вздохнул. Ты тоже
хорош, Нечаев - псих и потенциальный нарик. Спасибо Лерке, до деканата не дошло. Да
и Толику, чего уж...

Продолжая измываться над произведением китайского автопрома, Ромка пришел к выводу,

что никогда нельзя заранее радоваться, а настраиваться изначально нужно на пиздец.
Вот – настроился на пиздец, он случился, и уже не так обидно... А ведь как хорошо
начинался день... Даже вчерашний вечер, как ни странно, закончился отлично, хотя
ничего и не предвещало. Когда, опираясь на сильное Толиково плечо, Ромка вошел в
собственную квартиру, настроение у него было более чем инфернальное. Руслан пил
кофе с мобильником в руках, Ромку смерил уничтожающим взглядом, а на Толика зыркнул
так, словно тот был воскреснувшим Хусейном. Едва за Самойловым закрылась дверь,
выгнал Ромку в душ, бросив вдогонку «рядом с тобой даже стоять противно». Но судьба
все же смилостивилась – когда Ромка из душа вылез, Руслан был полностью одет и
собирался отчаливать. Его вызывал отец, по каким-то своим делам, такое бывало и
раньше - значит, до утра не появится. Но еще больше Ромка поразился, увидев в руках
у Гончаренко три толстые пачки денег. Пересчитывал их уже в одиночестве, блаженно
раскинувшись на упругом матрасе. Это была вся сумма, Руслан не обманул.
Значит – не так уж все и плохо. Значит – и с остальным он справится.

Утром Ромку ждал сюрприз номер два – до института его довез не Руслан, который не
пришел и даже не позвонил, а личный водитель Ованесовича, сразу указавший на заднее
сиденье; на переднем восседал не кто иной, как сам господин ректор. Поздоровавшись
дрожащим с перепугу голосом, Ромка шлепнулся в кожаное кресло и понял, что чудеса
продолжаются. Сидящая рядом девушка кого-то неуловимо напоминала...
- Лерка? – Потрясенно выдохнул Ромка. – Ты? Ох, ниху... ничего себе!
- Тише, тише... – дернула его за руку подруга. – Восхищайся цивилизованно, бэби, мы
не одни... Ну... как?

У Ромки пропал дар речи - изменилась Лерка до неузнаваемости. Дреды были собраны в
аккуратнейший, насколько это возможно, хвост и скреплены скромным костяным зажимом.
На губах – легкий блеск, ресницы чуть подкрашены, в ушах обычные девичьи серьги –
по одной в каждом ухе. Но самым «убойным» был прикид подруги - светлая блузка и
консервативная серая юбка. Чуть выше колен.

- Бля-а... – не выдержал Ромка, и сидящий на переднем сидении Ованесович сухо

кашлянул.
- Ужас, да? – прошептала Лера. – Только честно, наврешь – урою. Я тебя сильнее,
учти.
- Офигеть ты красивая, Лер... Особенно, - Ромка показал глазами на блузку, где в
треугольном вырезе чуть покачивалась высокая загорелая грудь, – в этой одежде.
Помнишь: «У нее голубые глаза-а-а, и коро-откая серая юбка...» Только не бей!
- Ладно, живи, доходяга, - хмыкнула Лерка, толкнув приятеля плечом. – Песня,
кстати, прикольная, хоть и древняя. Понравилось, значит? Тогда и ей... Конечно,
долго я так не выдержу, но сегодня надо. Ты тоже вроде норм выглядишь. Спасибо, что
вчера вечером позвонил, но еще выкинешь такое – всё, Нечаев, считай - меня для тебя
нет. Один был нормальный пацан на потоке и тот ...
- Ну все, Ле-ер, хватит, - поморщился Ромка, которому и самому было стыдно
вспоминать вчерашнее. – Чего ты там наваяла, давай...
- Держи, только вслух не читай.
На колени ему шлепнулся телефон с уже набранным текстом, и они вместе начали
редактирование. Закончено любовное послание было прямо перед воротами института.
Лерка зачем-то отобрала донельзя обтрепавшийся сценарий и, неловко переступая
красивыми ногами в узких балетках, утопала на свой факультет, Ромка тоже отправился
учиться.

Сюрпризом номер три была новость о том, что отредактированный сценарий принят
окончательно и без возражений. В этот момент Ромка пил сок в кафетерии и, услышав
по телефону новость, чуть не подавился. В Шуваловской писанине он не исправил и
десяти строчек, к стихам вообще не прикоснулся. Представив это действо на сцене,
Ромка едва удержался, чтобы не заржать, потом немного устыдился и решил на досуге
подкинуть им что-нибудь от себя, пару четверостиший, кстати, можно папе позвонить,
ему будет приятно – сын не часто баловал его просьбами. Ну, не бросать же факультет
в позорную поэтическую яму?

На этой мажорной ноте Ромка и доехал на электричке до своей остановки в

Новотроицком. Дальше нужно было или пилить через все село по жаре, или ловить
машину, или был третий вариант, наиболее часто используемый: тетя Зина и ее
сдаваемый внаем всем желающим железный пони. Вместо обычного мессенджера Ромка
предусмотрительно захватил рюкзак: кроме небольшого количества денег, там лежали
розовый заяц для Белки и несколько книг для Машки, взятых по ее просьбе в
институтской библиотеке – учебник по английскому за пятый класс и хрестоматия по
литературе за восьмой. Отчего вдруг названная сестренка воспылала желанием учиться,
Ромка не задумывался – такое с ней уже бывало. Увы, проходило быстро.

Дырчик тем временем признаков жизни не подавал.

- Теть Зин, по-моему, дохлый номер, задолбался я, - Ромка бросил в бедолагу тряпкой
и устало добавил, обращаясь к мопеду: - шож ты не заводишься, болванка китайская?

- Раздолбай ты, Ромка, и грубиян, - обиделась тетя Зина. – А еще дите такое хорошее
родил. Тьфу.

Эта оценка его личности Ромку не удивила. Удобная легенда «мажор из города прячет в
селе девку с нагулянным дитем» имела и свои неудобства – добрейшая тетя Зина
относилась к нему неприязненно. Она была женщиной неплохой, хотя и со странностями.
Слабостью ее была престарелая свинья Зойка, которая, по теть Зининым прикидкам,
должна была покинуть этот мир в феврале, от старости – забивать «красавицу» хозяйка
категорически отказывалась. А еще Зинаида Афанасьевна любила деньги. Трое взрослых
детей «валандались» по разным городам, в поддержке не нуждались, муж давно умер, и
тетя Зина копила «на смерть». Собственно, благодаря этому Ромка с ней и
познакомился – наткнулся однажды в роскошном банковском холле на скромно одетую
женщину, которая так жалобно на него смотрела, словно милостыню просила. Оказалось,
бедной женщине нужна была не милостыня, а совет. Деньги нужно на счет положить,
похоронные, да так, чтобы потом сразу снять можно, без проволочек. А сама-то она в
этих премудростях ну ничегошеньки не понимает, да и денег сущие копейки. Обманут
же, вот же и в газетах пишут – банки таких недотеп, как она, дурят, до нитки
обирают, по миру пускают...

Ромка, естественно, проникся. Ну и будущая профессия сыграла свою роль. Он

несколько раз прослушал жалостливое «и похоронить будет не на что, бросють в мешок
голую, как собаку, и в землю!», задумался было - почему именно голую, но уточнять
не стал. По всему выходило, что проблема не так велика, как кажется бедной женщине,
Ромка посоветовал ей другой банк, поскромнее, с меньшими процентами, но более
лояльным к небогатым клиентам персоналом. Хотел еще предложить разбросать наличку
по разным учреждениям, но сам устыдился – смысла делить несчастные копейки не было,
сколько там она могла насобирать... Нарисовав адрес и маршрут до банка на
оторванном листке блокнота, Ромка собирался было уже попрощаться, но в последний
момент решил все же поинтересоваться конкретной суммой вклада. «Мало» - слишком
обтекаемо, возможно, нет смысла вообще класть деньги в рост, толку не будет еще
долго...

«Сто сорок девять, - сказала Зинаида Афанасьевна и погрустнела. – Думала до круглой

цифры докопить, но мочи нет ждать, боюсь, ограбють – одна живу, свинья Зойка да
кошка Юлька – вся моя защита. Собака еще в прошлом месяце околела, другую пока не
завела, горюю».
«Сто сорок... чего?» - не понял Ромка, моментально пересчитав сумму в самую
популярную иностранную валюту.
«Тысяч долларов, - пояснила женщина. - Не миллион, конечно. Но что я – всю жизнь на
свиноферме работала, потом на молочной... сад, да огород - откуда у меня деньгам
большим-то взяться...»

Охреневший Ромка потрясенно переваривал новые условия задачи и мысленно над собой
ржал. Снова он повелся на внешнюю слабость и слезы, а хитрого блеска в глазах и
скрытой улыбки не заметил. Да и в том самом помпезном банке тетенька оказалась явно
не случайно. В общем, помог он ей и деньги положить, и вклады разделить грамотно и
кое-что другое. Друзьями они не стали, но деловое общение продолжили - Ромка снял у
нее дом.

Да, дом, где жила Машка с дочерью, принадлежал именно тете Зине. И этот, и еще с
полтора десятка других в селе. Поговаривали, что скоро по объему владения
недвижимостью теть Зина перегонит местного олигарха Ваську Бубенчикова, уроженца
здешних мест, бывшего оболтуса и хулигана, а сейчас – солидного и уважаемого
предпринимателя, который учился на бизнес-курсах аж в самой Сорбонне. Сорбонна,
конечно же, была уже много позже «золотого» времени, когда в начале девяностых
Васька с дружками курировал половину области, зарабатывая, точнее – отбирая у
лохов-фермеров свой будущий первоначальный капитал. Все это уже забылось, стерлось
из памяти у незлобивых односельчан под воздействием муссированной Васькиной
пропаганды, перебивающей даже рекламу мыла «Дав» и женских прокладок. Васькой было
забито и местное ТВ, и крупномасштабная наружка, и даже в окнах пивнушек то там, то
здесь были натыканы листовки с Васькиным непритязательным фейсом. Мало кто
сомневался, что Бубенчиков снова пролезет в депутаты, да никто особо и не
протестовал. Конкурентов не было – столько, сколько сделал для района земляк, не
сделал бы чужой, пришлый. Василия уважали, а к халтурности выполнения обещаний
относились снисходительно. Дорогу же сделал – сделал! Да, мало, но зато
качественно! И новодельный парк, и отремонтированная амбулатория, и зачем-то пустые
(местные ходили туда, как на экскурсию) теннисные корты – везде остался его след –
с неискоренимым налетом китча, зато от души.

В центре села, сразу за музыкальной школой располагался офис-приемная депутата,

здание на удивление скромное, еще довоенной постройки. Василий появлялся там раз в
месяц, хотя инкогнито приезжал и чаще, мужики сплетничали – на рыбалку да на
шашлыки друзей привозил. Любит, значит, родные места, во как... Ромка смеялся и
говорил Машке, что не удивится, если в итоге всесильный нардеп переименует
Новотроицкое в Бубенчиково, а никто и не заметит. А потом всех жителей сделает
крепостными – и тоже прокатит. Нуачо – живут же хорошо, всем довольны. Собственный
статус деревенских мало интересовал, лишь бы не мешал никто и сухой закон не
вводили... Машка хохотала и говорила, что в дворовые девки не пойдет, а Василию
лучше бы говорить грамотно научиться, а то до сих пор слова коверкает и мэкает в
интервью.

Дырчик, словно услышав угрозу провести отличный день в темном гараже, неожиданно
завелся. От радости Ромка чуть не забыл про валяющийся в траве рюкзак. Подхватив
его и набросив куртку, он попрощался с теть Зиной и через минуту уже мчался к своей
цели, до которой добрался ровно через двадцать минут.

А у цели его ждал четвертый, самый масштабный сюрприз.

Еще метров за двадцать до калитки Ромка понял, что его самым наглым образом
дезинформировали. Времени было половина третьего, а судя по состоянию дома и
прилегающей территории, активные действия начались здесь еще с раннего утра. Кроме
стандартного бусика, возле дома стояли ярко-синяя тентованная газель и старенький
джип, из открытой двери которого доносился услаждающий слух трудящихся хрипловатый
шансон. Рабочие, как муравьи, ползали по крыше, полностью освободив ее от ветхого
рубероида и истлевшей дранки, подгнившая обрешетка была заменена на новую, сверху
уже укладывались блестящие на солнце полоски оцинкованного железа.

Ромка прислонил мопед к полузасохшей вишне и быстро вошел в открытую калитку,

недоуменно уставившись на одетого в синий комбинезон бородатого мужика, красящего
белой краской совершенно новый, сильно пахнущий свежим деревом штакетный забор. То
же самое делал еще один – с другого края калитки.

«Ну не зараза, - подумал Ромка про Машку с обидой. – Даже не позвонила. В пять утра
они, что ли, начали...» Почувствовав себя чужим в собственном доме, он остановился,
прикрыл глаза от солнца и огляделся. Было очевидно, что на участке пахала не
парочка кровельщиков, а полноценная строительная бригада. Обойдя аккуратно
сложенный на кирпичных мостках кровельный материал, Ромка полюбовался на два
выкорчеванных пня, сложенные аккуратными штабелями остатки старого забора, прошел
дальше и даже не удивился новенькому крыльцу, тоже деревянному.
Анатолия видно не было.

- Ты, что ли, хозяин? – насмешливо, как показалось Ромке, спросил бородач. –
Анатолия ищешь? Там он, за домом, - работяга махнул рукой в направлении заросшего
бурьяном огорода. – С дитем играет. Туда иди.
- А где... Маша? - спросил Ромка, краснея и еще больше чувствуя себя не в своей
тарелке. – Хозяйка?
- Эт я не знаю, у Анатолия узнавай, но вроде ушла куда-то, - уважительно сообщил
мужик и продолжил заниматься делом. Все это напоминало какой-то нелепый, но хорошо
отрепетированный спектакль. Или анекдот про мужика, который не вовремя вернулся из
командировки. Самоуправство Анатолия не просто возмутило, а взбесило и так не особо
уравновешенного Ромку. Забросив рюкзак в прихожую, он рванул по указанному адресу в
полной готовности высказать охреневшему Толику все свои нелицеприятные аргументы.

В тени старой яблони, словно в кадре из старого фильма, и скрывалась причина всего
происходящего безумия. Без рубашки – она валялась рядом, на травке. Ромка тут же
притормозил и какое-то время обозревал новоявленного «прораба» из-за угла дома. А
посмотреть было на что: крепкий торс с широкими плечами был обнажен до пояса, низко
сидящие на бедрах джинсы не скрывали, а подчеркивали поджарый, с четко
прорисованными мышцами живот и темную дорожку волос, спускающуюся к паху. На этой
самой дорожке Ромка и залип, хотя видел ее смутно, нечетко. Потом едва глаза отвел,
так здорово это выглядело. Под скромной одеждой Самойлова и раньше угадывалась
рельефная мускулатура, но сейчас, в ярком контровом свете, Толик казался картинкой,
вырезанной из журнала. Смуглая кожа матово блестела, видимых татуировок не было, но
на предплечье можно было рассмотреть парочку старых шрамов. «Спецназ же», - подумал
Ромка и вздохнул, вспомнив о своих скромных параметрах. Он на самом деле не ожидал,
что так заведется от Самойловской полуголой тушки. «Ну его к лешему, только с
настроя сбил, - рассердился Ромка. – Бля, а ведь он грудь бреет! Ну красиво,
конечно, не отнять...»
 Толик не просто стоял. Он качал Белку на качелях, и делал это так ловко, словно
закончил специальные курсы. Качели были не покупные, не те, что с вкопанными в
землю ножками и пластиковым сиденьем, а самодельные. Сбитая из свежих досок люлька
крепилась на толстых канатах, привязанных к дереву. Белка радостно повизгивала,
Самойлов улыбался непонятно чему.

Ну, вообще отлично. Машка дочку даже в садик не водит, сидит тихо, гуляет только в
безлюдных местах, а этот кусок двора лучше всего с улицы просматривается... вот
нахрена там качели? Ладно, ну починил бы крышу, пусть... но масштабный ремонт
привлечет внимание, которого с таким трудом удается избежать. А что скажет
участковый и гадать не надо – раз в доме ремонт, значит – есть деньги, а это
чревато очередным вымогательством. «С-сука ты, Самойлов, даже если хотел как
лучше», - подытожил Ромка и пошел навстречу.

- Это называется – подлатать крышу? – с наездом, но не очень громко, чтобы не

напугать Белку, спросил Ромка. – Толь, если ты не в курсе, это все еще мой дом.
- В курсе, в курсе, - еще шире растянул губы в улыбке Самойлов, ссаживая Мирабеллу.
– Давай потом...

Малышка подбежала к Ромке и с разбегу запрыгнула на руки. Ну, хоть ребенок признал,
и то слава богу... Ромка обиженно сопел, поглаживая малышку по светлым волосам, и
сверкал глазами в направлении Самойлова, который и не думал оправдываться, а стоял,
скрестив руки на груди, словно был в полном праве здесь распоряжаться. Подумав,
сколько все это удовольствие должно стоить, Ромка еще больше разозлился, но
сдержался.

- Бельчонок, идем, покажу, что я тебе...

- Пап, а я... пап, а меня... Дядя Толя катал! Покатай! Сейчас покатай!
- А я зайку тебе купил, - ревниво сказал Ромка, хмуря брови. - Пошли, посмотришь...
- Нет, не хочу зайку, - заупрямилась Белка, - катай! Много-много, как дядя!
Ромка послушно посадил девочку на качели и стал раскачивать, бросая на Анатолия
испепеляющие взгляды. Тот продолжал молчать.
- Может, объяснишь, что все это значит, - не выдержал Ромка. – Обещаю выслушать
спокойно.
- Я же сказал - потом, - как ни в чем не бывало ответил Анатолий, и Ромке на
секунду захотелось дать ему в челюсть. Сказал он! Неудержимо краснея, стараясь
вложить в голос меньше истерики и больше металла, Ромка постарался выразить свою
мысль.
- Я не нанимал всех этих людей. Я не просил тебя перекрывать крышу, а соглашался
только на ремонт. Я не просил менять ограду, крыльцо и вообще лезть без спросу в
мой дом. Толик, я тебе благодарен за помощь, но ты суешься не в свое дело. Я тебе
больше скажу – ты лезешь в мою жизнь, а это охренеть как мне не нравится. Один раз
я проявил слабость и сказал тебе больше, чем нужно, и вот, я так понимаю –
результат. Что дальше? Переедешь ко мне жить? Ну а что – адрес ты знаешь...

На последних словах Ромка все-таки повысил голос, потеряв над собой контроль и
забыв, что рядом ребенок. Но сдержаться, глядя в невозмутимое лицо Самойлова, было
невозможно, и он пёр, теряя по пути тормоза:

- И если ты думаешь услышать слова благодарности – их не будет! Ты говоришь одно, а

делаешь... Я, блядь, ненавижу, когда меня и мои желания игнорируют. Мог бы и сам
понять, кстати, зная – что и почему! Но нет, ты лезешь и лезешь, как вирус, блядь,
как...
- ... свинья?
- В смысле? – с подозрением, что его снова сейчас вербально наебут, спросил Ромка.
- Ну, в последнем нашем диалоге ты заявил, что я свинья и роюсь в тебе, как в
апельсинах. Мне вот тоже интересно, в связи с чем был сделан такой вывод?
- Толь, ты мне зубы заговариваешь или хочешь, чтобы я...
- То есть вариант, что я мог обидеться, ты не рассматриваешь?
Ромка все же смутился и даже секунду подумал над ответом.
- Ну ты тоже... Толь. Нашел кого слушать и когда. Бля, ну я ж тогда вообще херово
соображал, мог и по матушке послать... Или – послал?
- Нет. Но та твоя метафора была неудачной... Лучше ее не используй, во всяком
случае, по отношению ко мне.
- Да ладно... - удержаться от подъебки Ромка не смог. – Что, вот прям так не
понравилось? И это не метафора, кстати, а фразеологизм. Могу просветить, для общего
развития, откуда пошло. Папа у меня лингвист, так что... Короче - это Лесков писал
письмо своему другу Шубинскому, и в нем Майкова, это поэт такой, называл тупицей и
психовал, что тот столько же понимает в литературе, как свинья в апельсинах.
Поэтому... зря обижаешься. И лезешь в мои дела тоже зря.

- Ром, спасибо за лекцию, но я буду делать то, что считаю нужным. Кстати, дело ведь
не только в тебе... есть и другие люди...
- Пиздец, Самойлов, ты снова за свое! На каком языке нужно сказать, чтобы дошло? -
Ромка снова повысил голос, не замечая, что Белка вжимается в качели, а Толик
перестал напоминать столб и нахмурил все имеющиеся на лбу морщины. – Я хочу, чтобы
ты отъебался! Прости, но других слов ты...

Договорить он не успел. Справа, из-за дома раздался шорох и взволнованный голос:

- Ром, привет! А я за хлебом бегала, тут же такая орава, я не рассчитала,

поэтому...
Маша растерянно смотрела то на Анатолия, неподвижно стоящего с плотно сжатыми
губами, то на пламенеющего щеками Ромку.
- Идемте в дом, - буркнул знаток свиней и апельсинов. Злость на Толика сменилась
раздражением и, в некотором смысле, недоумением. Отчего его снова занесло? Когда
рядом этот человек, вечно всякая хуйня происходит, словно в воздухе распыляется яд,
и отравленный Ромка начинает вести себя как школьник: дерзит, выпендривается и
выставляет себя полным идиотом.

Не обращая внимания на Белкино хныканье, Ромка поднял ее на руки и вместе с Машкой

пошел в дом. Анатолий остался на месте.

- Давно приехал? - Подруга обеспокоенно заглядывала Ромке в лицо, выкладывая на

стол хлебные кирпичики. - А то ты какой-то... Да отпусти ты Белку, она тебе сейчас
всю куртку ногами измажет... У тебя все в порядке?
- Пока не знаю, - напряженно ответил Ромка, усадил малышку на топчан, вручил ей
зайца и осмотрел кухню.

В кухне, к счастью, особых изменений не произошло, за исключением четырех солидных

пластиковых пакетов, стоящих на подоконнике. Судя по конфигурации, это были не
стройматериалы. Маша перехватила его взгляд, подошла ближе, обняла за шею.
- Продукты, те, что в холодильник не влезли. Толик с собой привез. Ромка, он такой
хороший...

- Неужели? - прошипел Ромка, отодвинул подругу и заглянул в один из пакетов.

Консервы, запакованные очищенные овощи, спагетти, рис, соусы, грибы... Дальше не
полез. Продукты, точнее – их количество и то, что Самойлов заранее знал, что Ромка
ничего подобного не приготовил, добило окончательно.

– Почему ты не позвонила мне? Маш, мы ведь договаривались – если что-то происходит

без моего ведома, ты тут же звонишь и рассказываешь. Ладно, это Толик. А если бы...
- Ром, ну у тебя паранойя уже, - Маша смущенно отиралась рядом. – Он позвонил,
сказал, что с тобой договорился, но приедет пораньше, чтобы тебя с учебы не
срывать, и что вчера ты себя неважно чувствовал... Ну и зачем мне было тебя
дергать? Ро-ом!
- Что? – Ромка всматривался в красивое лицо, с грустью понимая, что Машку ничего не
изменит. Ни страшный опыт, ни нынешнее подвешенное состояние, ни материнский
статус. Глупая, доверчивая дурочка.
- Вы поссорились, да? – Машка тронула его за рукав. – Я слышала, как ты кричал на
него. Почему, Ром? Это из-за меня, из-за того, что я все рассказала? Не сердись,
братик, он же все равно...

- ЧТО ты ему сказала? – Ромка похолодел от носа до кончиков пальцев. Тело вдруг
застыло как каменное, и он едва смог оторвать руки от столешницы. – Повтори...
- Ну, утром, когда он приехал с первой машиной. Мы только проснулись, рабочие сняли
мерки и стали сдирать рубероид, шумели очень, а Белка еще спала. Ну и я положила ее
в старую коляску, ту, что передала теть Зина, укрыла хорошенько, и мы пошли в сад.
Толик принес мне чаю и...
- И ты ему рассказала – про себя? Маша, что ты конкретно сказала? - Ромка
чувствовал, что голос дрожит, но поделать ничего не мог.
- Он сказал, что знает, что ты нас украл! – Машка тоже напряглась и захлопала
глазами. – А что, разве нет?
- Маша, бля-а... – процедил Ромка сквозь зубы, хватая подругу за обе руки. – Что.
Ты. Сказала! Дословно.
- Ну, про Мурада рассказала. Про то, как первый раз сама сбежала. Что у тебя
есть... знакомый, который помог и забрал меня оттуда. И что мне лучше не...
- Маша, он спрашивал про знакомого? Интересовался, как его зовут, фамилия?
- Нет, не спрашивал. Просто слушал, я думала, что он это знает все... Я не говорила
про Игоря.
- Ладно, - Ромку чуть попустило, но деревянные пальцы все равно не слушались, еле
справились с молнией на куртке. – Что еще? Интересовался, какие у нас планы?
- Нет, но... Ром, я думала, он уже знает...
- Короче, ты ему рассказала и про Хабаровск, и про Соню, да? Господи, Маша-а-а....
- Я не знала... я не подумала, что нельзя, - испуганная виноватая Машка выглядела
так трогательно и невинно, что, если бы не потрясение, Ромка даже и пожалел бы ее.
Удивительно, что она вообще так долго продержалась, почти три месяца держала рот
на замке.
- И что теперь? Ром, это поэтому ты злой, да? Так он не виноват, это я...
- Маша, я сто, я тысячу раз говорил тебе: никогда, ни с кем, ни-че-го!
- Но он же твой парень! – громким шепотом попробовала возмутиться Машка. – Он ведь
не чужой!
- Маша, да включи ты мозги! – Ромка совсем разозлился. – Те, что остались! При чем
здесь...? Ты же понимаешь – то, что я сделал, это нарушение закона, уголовка! Я
заплатил человеку, который проник – незаконно проник – в чужой дом. Это даже не
твой дом был, ты понимаешь? И то, что он туда влез, чтобы тебя выпустить, ничего не
значит! На меня могут навесить все, что угодно, вплоть до воровства, а свидетели
найдутся! Игорю плевать на нас, он деньги зарабатывает и ни при каком раскладе не
даст показаний! А каждый, у кого есть информация, автоматически причастен. Я уже
молчу о том, что ты подставляешь незнакомого человека, не подумав – а нужно ли ему
быть втянутым в это!
- Я думала, он и так знает, - продолжала бубнить Машка, вроде бы начиная что-то
понимать. – Не злись. Ну знает и знает, думаешь, он тебя теперь бросит, да? Ром, да
он наоборот...
- Маша, не в этом дело, совершенно не в...

- Я войду? – слишком нервный диалог прервал голос Анатолия, слившийся с дверным

скрипом. - Маш, я хотел петли смазать, куда ты масло положила, что я утром
принес...

Ромка не знал, много ли услышал Толик из сказанного, или вообще ничего, но это было
уже не важно. С Самойловым нужно было поговорить, и как можно скорее. Но то, что
расширившиеся масштабы ремонта были связаны с Машкиным рассказом, можно даже не
сомневаться. Толик явно что-то задумал и, как обычно, принял решение
самостоятельно. С одной стороны – теперь он вряд ли будет думать о нем, как о
блядовитом пацане, падком на грязные деньги. А с другой... а с другой, Ромка
отлично знал, что невольно втянул в свои проблемы человека, который ничем, кроме
сочувствия, не сможет помочь. Если бы он был ментом... или чиновником... Но что
может сделать обычный шофер? Ничего.

- Ой, в кладовке, я сейчас, - Машка тут же заулыбалась, игриво поправила кофточку.

– Мальчики, не ссорьтесь, пожалуйста!

Ромка чувствовал, что выглядит нелепо: вспотевшее красное лицо, заторможенные

движения, неловкость во взгляде. Да похуй. Он поднял глаза на Анатолия и
приготовился к резким словам, но услышал нечто совершенно другое.

- Ром, тебе, наверное, сейчас неприятно говорить, понимаю. Я поэтому и хотел

объяснить всё позднее. Могу сразу отчитаться, чтобы ты не думал, что я совсем уже
обнаглел - ребята будут работать до темноты, закончат завтра днем. О деньгах не
думай, ты мне ничего не должен. Не переживай, материально я не пострадаю. И Машку
не ругай, не нужно.
- Я не хотел, чтобы ты... – начал Ромка и заткнулся, увидев лицо Толика прямо перед
собой и почувствовав на плече тяжелую руку. – Я не хотел тебя впутывать, я вообще
никому... И это... прости, что наорал.
- Я понял, понял, успокойся. Ром, я потом скажу тебе, что обо всем этом думаю, и,
чтобы ты не сомневался, знай - я обязательно помогу. Не думай, чем и как именно.
Да, и... – Толик помолчал секунду и чуть тише добавил: – Ты молодец. Не могу
сказать, что ты все делал правильно, но все равно – молодец, можно даже сказать -
герой. Остальное - потом.

Ромка снова превратился в замершего суслика, ловя в голосе Анатолия новые, до этого
незнакомые нотки. Теплоты, заботы? Нет, что-то другое... Только не убирай руку...

Толик, конечно же, руку убрал, дружески похлопал его по плечу и отвернулся к окну.
Рабочие тащили новую порцию железа, пыхтя от напряжения, вытирая руками испачканные
лбы и запыленные шеи. Все они были раздеты до пояса, грубовато перешучивались,
разухабистые звуки шансона долетали и сюда.

- Тебе нужно идти туда помогать? – спросил Ромка и нехотя отошел в сторону.
- Зачем? – удивился Толик. – Они профессионалы, пусть себе работают. Наше с тобой
дело – приготовить на всех жратву – парни не обедали, чтобы времени не терять.
Стемнеет – накроем стол и будем пировать. Ну как – ты готов?
- К чему? - никак не мог переключиться на другое Ромка, пытаясь собрать в кучу
мозги и все еще чувствуя плечом тепло Толиковой руки.
- Помогать нам с Машей! Надеюсь, сегодня тебе не нужно торопиться... ни к кому?
Ромка с сомнением покачал головой. Ответа на этот вопрос у него не было.

***

Процесс перекрывания крыши оцинкованным железом Ромка наблюдал первый раз в жизни.
Застал он, правда, уже завершающую фазу, но все равно впечатлился. Почему-то
вспомнился покойный дядя Стас, который так же легко, как и эти мужики, управлялся с
молотком и гвоздями - вот кто был бы сейчас полезен. Ромка ничего такого не умел.
Рабочие иногда обращались к нему с вопросами, но, смекнув, что хозяин не очень в
теме, перестали, шли сразу к Анатолию. Вот это было немного обидно, но Ромка
пересилил себя, а потом и вовсе не обращал на это внимания.

Конечно, одной готовкой дело не ограничилось. Анатолий часто уходил к рабочим,

давал распоряжения, иногда утаскивал с собой Ромку, показывая, что они конкретно
делают и зачем. Никаких объяснений относительно собственных действий он так и не
дал, и Ромка терпеливо ждал, удивляясь своей покладистости. Напряжение между ними
все еще было достаточно сильным, они не улыбались друг другу и старались лишний раз
не соприкасаться. Иногда Ромка чувствовал на себе внимательный взгляд, но
расшифровать его не мог, злился на свою вечную неспособность разбираться в людях и
досадное умение оправдывать мерзавцев и не доверять друзьям. Иногда на них
таращилась Машка, особенно, когда они оказывались рядом, и это тоже не радовало.
Изображать любовников не получалось у обоих.

Наготовили обильно и вкусно, от давешних пакетов со снедью остались одни

воспоминания, только хлеба снова оказалось мало. Огорченная Машка намылилась было
послать Ромку в ночную лавку, но всех выручил Федор Ильич (мужик, который красил
забор), оказавшийся обладателем в прямом смысле золотых рук. За пятнадцать минут из
муки и воды он сварганил пресноватые, но вполне съедобные лепешки, напоминающие по
вкусу размоченный лаваш. Толик сделал шашлыки в быстром маринаде и соорудил
закуски, Машка наварила ведро картошки и настрогала четыре миски салата, Ромка все
раскладывал, всем помогал, иногда мешал, но, в основном, занимал играми и
рассказами расшалившуюся Белку и думал, думал...

За стол уселись в восемь. Машка уложила заранее накормленную и уставшую от

«помогания» малышку, Анатолий, Ромка и Федор Ильич разбили две палатки для ночевки
строителей, а из относительно ровных досок устроили нечто типа свадебного стола.
Всего, вместе с рабочими, их было тринадцать человек, а не тридцать, как вначале
показалось Ромке. Сначала все вразнобой галдели, подшучивали над легко краснеющим
Ромкой и такой же смущенной Машкой, желали молодой семье счастья и благополучия,
давали советы. Среди не старых еще мужчин Машка чувствовала себя полностью в своей
тарелке и выглядела абсолютно счастливой. Порхала, чуть прихрамывая, от одного к
другому, светя голыми ногами, бегала на кухню и из кухни, улыбалась, кокетничала.
Ромка смотрел на нее и думал – как долго она продержится в Хабаровске? Не окажет ли
он медвежью услугу Соне, навесив на нее подобное создание – прелестное, но уж
слишком легкомысленное. Конечно, было бы идеально, если бы ей мужик хороший
попался, добрый, хозяйственный, типа Толика. Вон как он ей нравится, несмотря на
ориентацию.

Толик шутил вместе с мужиками, слушал местные сплетни, иногда отходил поговорить по
телефону. Никогда не говорил при людях, всегда извинится и уйдет, то в дом, то за
деревья. Мысль о том, с кем он связан, не давала Ромке покоя. Конечно, неправильно
было думать, что каков хозяин – таков и слуга, но факт оставался фактом – Самойлов
работал на Котова и ничего в своей карьере менять не собирался. Все это как-то не
складывалось, не состыковывалось в привычную логическую схему. Ромка любил логику,
любил анализировать, но тут натыкался на бетонную стену – Анатолий был порядочным,
даже добрым человеком, но прислуживал подонку. А может, он просто хотел казаться
добрым? Но зачем?

Под конец ужина, когда все пили чай и кофе, а Машка цедила свой обожаемый Шеридан,
Ромке тоже позвонили. Он сто раз собирался выключить телефон, отморозиться делами
или тем, что аккумулятор разрядился, но так и не решился. Руслан мог позвонить
домой, мог позвонить Лерке, мог все, что угодно. Нет, Ромка не хотел его злить. Он
так же, как Самойлов, извинился и ушел за дом, к качелям.

- Да! - сухо сказал Ромка, решив с самого начала не тушеваться и не поддаваться

давлению. Усевшись на качели и прижав трубку к уху, он неторопливо раскачивался, с
удовольствием вдыхая прохладный и чистый осенний воздух.
- Где ты? – ну что ж, это было ожидаемо. Руслан, наверное, думает, что он должен
сидеть и ждать его у плиты, как верная женушка. Ага, сейчас.
- У знакомых, а что? – отлично, нейтральный тон Ромке вполне удался.
- Девять часов, дуй домой. Я ужин приготовил.

А вот это было уже хуже. Ладно...

- Я сегодня не приеду. Ты же не позвонил утром, и днем тоже, я бы объяснил. Я за

городом. Погода была хорошая, меня пригласили на шашлыки, ну и... Утром уже буду,
не жди.
- Что-то я не понял... - Руслан вроде тоже был спокоен, но с ним никогда не знаешь,
что кроется за этим спокойствием. – Вчера вечером ты был еле живой, позавчера
вообще умирающего лебедя изображал, а сегодня уже на природе, да еще и с ночевкой?
Хотя ладно, не объясняй, дома расскажешь. Сколько тебе нужно времени – час, два?

И это Ромку не удивило. Не слышать, не понимать, демонстрировать, что нет ничего

важнее его сиюминутных желаний. Возведенный в высшую степень эгоизм.

- Я же сказал – сегодня не получится. Да и как... кто меня будет везти?

- Я приеду, говори адрес.
- Блядь, Руслан, - не выдержал Ромка. – Ты один день без потрахаться не можешь?
Приеду завтра, всё!
- Приедешь сегодня, - голос у Руслана стал еще безразличнее. – Рома, я не шучу. Или
ты говоришь мне адрес...
- Как же ты меня достал! - Ромке казалось, что его громкий шепот разносится по
всему участку. – Ты достал меня, просто как заноза в жопе, слышишь? И никакого
адреса - это мои друзья, и у меня нет ни малейшего желания, чтобы они становились
твоими!
- А чего ты так завелся, зайка? - Руслан тоже зашептал. – Это кто-то, кого я знаю?
Боишься светить? А, ну это правильно. Потому что я все равно узнаю, и ты это знаешь
- я всегда узнаю. А за то, что хамишь и дерзишь, будешь наказан. Я даже с утреца
позвоню Русановой в учебный отдел, что завтра тебя не будет. По состоянию здоровья.
Так что – наслаждайся! Пока можешь. Утром увидимся...

- Да пошел ты нахер! - громко сказал Ромка в трубку, но оттуда уже доносились

гудки. Ромку затрясло. Ухватившись обеими руками за канаты, он резко отталкивался
от комковатой земли, словно эти маленькие взлеты и падения что-то могли изменить.
Состояние беспомощности убивало. Почему-то стало холодно, потянуло сыростью, воздух
уже не казался свежим и приятным. Нужно возвращаться... Но как появиться среди
обычных нормальных людей вот таким – с перекошенной рожей и трясущимися губами?

- Неприятный разговор?

Шагов Ромка не услышал. Просто повернул голову и увидел рядом Анатолия. В темноте
его лицо было плохо различимо, но в голосе угадывалось беспокойство.
- Да, так...
- Что-то случилось?
Ромка поднялся. Его немного познабливало, он хотел уже предложить пойти в дом, но
Толик его опередил.
- Слушай, раз мы здесь, а там народ в карты уселся играть, давай закончим разговор.
Я тебе должен объяснить всё. Спасибо, что потерпел, и вообще... за помощь.
- Да я и не помогал толком, - вздохнул Ромка. - Но, если честно, я все равно не в
восторге от твоей затеи. Машка трепло, но дело не только в этом...
- Рома, послушай... – начал Анатолий, осмотрелся и кивнул в сторону зарослей. Они
уселись на длинный обломок бетонной ограды – за домом был заброшенный колхозный
сад, и местные таскали оттуда все, что могло быть полезным, даже камни. Ромка
смотрел на дом, кажущийся в сумерках уютным и теплым, в светящихся окнах иногда
мелькала Машкина фигурка. Толик перед началом разговора откашлялся.

- Дело в том, что выбранный тобой способ решения Машиной проблемы, кроме прочих,
имеет один очень серьезный недостаток. Если она уедет, ничего не закончится, Рома.
Для тебя.
- Почему? – спросил Ромка и вздрогнул - на его плечи упала толстая Толикова
рубашка.
- Надень. С твоей спиной сейчас лучше не простужаться. Ты антибиотики пьешь?
- Ага, два дня осталось...
- Правильно, пей. – Толик одобрительно проконтролировал, как Ромка натягивает
рубашку. – Ты спрашиваешь, почему? Я отвечу, но сначала скажи – сколько ты уже
заплатил? За всё, этим людям.
Ромка, чуть поколебавшись, назвал сумму. Толик выслушал, а потом задал странный
вопрос:
- А ты никогда не думал, что все это, я имею в виду первое похищение, организовал
сам Мурад? Ну не лично, конечно, но по его заказу? Да не смотри на меня так,
успокойся. Покурим?

Они закурили, Ромка, как часто с ним бывало, закашлялся и кашлял до тех пор, пока
Толик не отобрал у него сигарету.

- Нет, точно нет. Там же не только он, там семья, сестры, братья... Они все, в
принципе, нормальные, обычные люди. Это у Мурада крыша поехала, когда он понял, что
его из дома могут выгнать. И потом ее бегства простить не мог. Нет, если бы он
только узнал, где она...
- И что бы он сделал?
- Не знаю... забрал бы снова к себе, избивал бы... Толь, ну ты же знаешь всё...
- Я не знаю, я только предполагаю. Очень много странного. Ты уж извини, Ром, но не
вяжется именно с тобой. Первое – если ее искали, то почему до сих пор тебя не
трогали? Выйти на друга детства легче легкого. При любом раскладе первым делом
отловили бы тебя. Узнали бы, кто твои родители. А потом запихнули в машину и
заставили выбирать – мать или Машка. И ты бы сказал. Есть и другие способы.
- И почему тогда? – машинально спросил Ромка, передернувшись от услышанного. –
Почему не трогали?
- Потому что ты приносил им деньги. И даже если Маша уедет, будешь продолжать
приносить.
- Это еще почему?
- Потому что ты – один, а твой исполнитель – организация. Как только единственный
свидетель окажется далеко, тебя можно будет шантажировать, чем угодно можно будет
давить, вплоть до киднеппинга. Тебе показывали какие-то видео?
- Показывали, - похолодел Ромка. – А что? Там все реально, ее действительно били.
- Ну да, перед камерой. Как там оказалась камера, Рома? Представь ситуацию – муж
бьет жену, он в ярости, она орет, откуда там может взяться камера?
- Я не...
- Думаю, изначально он сам собирался ее выгнать. Скорее всего, так, а родителям бы
наплел, что сбежала. Я всю историю не знаю, но мне кажется, у Машиных родителей нет
больших материальных возможностей, у нее нет защитников, нет тех, кто стал бы ее
искать. Кроме тебя. Так?
- Ну, да...
- Понятно. Так вот. Когда Маша с ребенком сбежала, она ведь к тебе пошла,
правильно? У кого она остановилась, чей это дом, кто ей помогает – узнать все это
элементарно даже дилетанту. Скорее всего, на Мурада вышли те же самые люди, что и
на тебя. Предложили сотрудничество. Жена ему была не нужна, ребенок тоже. А деньги,
видимо, нужны. Ее похищение было спектаклем. Для тебя, Рома. И когда били, тоже.
Шокировать жестокостью, напугать жалостливого мальчишку – и всё, ты готов
выкладывать бабосы. Твой информатор совершенно точно связан с этой историей. Могу
даже угадать - он требовал деньги за каждое фото или видео. Так?
Ромка потрясенно молчал. Потом кивнул, но все же попробовал возразить.
- Толь, эта скотина... он мог ее изувечить... ноги к полу гвоздями прибивал. И все
ради денег?
- Вероятно, да, - пожал плечами Самойлов. – Стопроцентной уверенности у меня нет,
но очень, очень похоже.
- И как... и что же теперь...
- Я так понял, ты хочешь увезти ее, подальше отсюда? В принципе, вполне разумно. Но
не сейчас.
- Толь, я боюсь! Я на самом деле очень за нее боюсь, а вдруг ты ошибаешься? Но даже
если и прав – думаешь, они возьмут вот так и отстанут?
- Они отстанут или, во всяком случае, поостерегутся, если ты изменишь тактику на
сто восемьдесят градусов. Не прятаться от людей нужно, а идти к людям. Я не
удивлюсь, если эти идиотские советы дал тебе именно твой... помощник. И ребенка, и
маму должны видеть, они должны стать частью сообщества, а не прятаться в ветхой
лачуге. Люди не такие плохие, Рома, особенно, если с ними по-хорошему. Думаешь,
рискнули бы похищать среди бела дня мать с ребенком, если бы о них знало все село?
Сомневаюсь, народ бы моментально поднялся. В общем... ты понял. А уехать... уехать
можно. Но законно, с настоящими, а не липовыми документами. Документы тоже они
делали?

Ромка потерянно кивнул. В голове у него все перемешалось – от одного открытия к

другому, недоверие и вера, сомнение и даже некоторое облегчение – сжались в тугой
узел где-то в районе солнечного сплетения и давили, мешали дышать.
- Ничего, - Толик тоже вздохнул. – Откуда тебе было знать... Жалко только, что...
это ведь из-за Маши... из-за денег, да? Ну, ты...
- Да, - выдохнул Ромка. – Из-за денег, сначала я по-другому пытался, я не сразу
стал... просто суммы были слишком большие, понимаешь... Ч-черт...
- Понимаю... да, и еще. Извини, я снова, наверное, полезу не в свое дело... Если
не хочешь отвечать, не отвечай. Руслан. Ты ему – должен?
- Да, - сказал Ромка, потому что придумать другой ответ он просто не мог. – То
есть... что-то вроде этого.
- Много?
- Толь, я не буду говорить. Просто... давай закроем тему.
- Ладно, - подозрительно быстро согласился Толик, - вопрос снят. Ну, ты как?
- Нормально всё, - соврал Ромка, потому что ничего нормального в его состоянии не
было – сплошное «ёптвоюмать!»
- Отлично, - Толик не поверил, но ободряюще улыбнулся. – Что касается помощи.
Шороху мы уже тут навели, двое парней из бригады – местные. Так что, начало
положено. И еще... Я с утра поговорил с участковым...
- Да? - вскинулся Ромка. – И что?
- Прости, но я подумал – вдруг ты ему тоже платишь и решил наведаться в гости.
Конечно, я не большая птица, но визиток у меня сам знаешь сколько. А менты –
создания трусливые. Уже от парочки имен и одного звонка он стал мне улыбаться, как
родной маме, и обещать, что поможет Маше с временной пропиской.
- Толь, может... если ты прав, может, тогда лучше ее в город забрать?
- Не лучше. В селе все друг друга знают, нет такого скопления народа, да и люди
добрее, внимательнее. Почему бы ей на работу не устроиться? Вон, тут аж два детских
сада, пусть няней идет! И девочку бы пристроила. Рома... это, конечно, не мое дело,
но... ты не можешь все время ее содержать. И вообще – держать. Ты... тебе самому
жить нужно. Нормально жить!

Ромка не ответил. Он все еще пытался успокоиться, как-то собрать гигантский

рассыпавшийся пазл последних лет жизни в одну полноценную картинку. Картинка
сопротивлялась, но его никто не торопил, не лез с жалостью или советами – именно
то, что сейчас было нужно. Анатолий молчал, пинал мелкие камешки на земле, мусолил
в пальцах сигаретную пачку. Хотелось сказать ему что-то толковое, подходящее к
ситуации, поблагодарить, хоть как-то выразить признательность. Но не находилось
слов, только мысли путались и лезли куда-то не туда. Сидеть на холодном бетоне было
твердо, Ромка заерзал, и вдруг почувствовал на своей ладони чужую горячую руку.
- По-моему, нас засекли, - негромко сказал Толик, приобняв Ромку за плечи. – Не
дергайся только. Машка забыла в доме свет выключить, посмотри...
Ромка послушно посмотрел - в окне дома появилась и исчезла легкая тень. Он
попробовал пошевелиться – его держали крепко. Ну, понятно... Толик решил, что
психованный пацан сразу начнет шипеть, вырываться, заорет на весь двор или еще чего
устроит. Неудивительно, что он так думает, хотя... те времена давно прошли. Из
объекта раздражения Толик превратился в глупую мечту – мокрую и довольно пошлую.
Теперь он казался фантомом, миражом, придуманной сказкой. Нет, это не может быть
по-настоящему... Это для Машки. Только для нее.

Он поднял глаза и увидел над собой темные, сливающиеся с радужкой зрачки Толика. И
губы – четко очерченные, чуть улыбающиеся.

– Она... вол... нуется, - выдавил Ромка глуховато и невнятно, балдея от того, что
Самойлов такой большой и теплый, и от того, что его словно завернули в кокон, и как
же офигенно, когда тебя обнимает вот такой мужик – простой, сильный, надежный, без
заумного пафоса, без извращенных похотливых желаний. Почему-то запершило в носу и
захотелось закрыть глаза. Так Ромка и сделал. Прижимался к Самойлову – немного
неудобно, боком, плечом, затылком, стискивал его руку и просил без слов: не
отпускай меня, не отпускай меня, только не отпускай...
Толик не отпустил, приподнял, как ребенка и усадил удобнее, наклонился к самому
уху, прошептал:
- Ясно... думает, что мы в ссоре... Тогда мы должны... успокоить даму...

Это было последнее, что услышал Ромка перед тем, как выключиться.
Потом его губы состыковались с губами Самойлова, время замедлило свой бег, а
посторонние звуки, запахи, люди и прочее несущественное перестали существовать.

Мыслей тоже не было. Да и о чем думать? Толик, который совсем недавно тщательно
вытирал след на своей шее салфеткой, исчез. Он стал другим, точнее – Ромка
воспринимал его совсем по-другому. Как совершенно нового человека, которого можно
было впустить в свою жизнь и не бояться последствий. Если задуматься – в жизни
Ромки практически не было таких людей. И любовников, которым можно было доверять,
тоже не было. Но задумываться Ромке не хотелось. Нашлись дела поважнее.

Чужие губы оказались теплыми и на удивление мягкими, объятья - железными, до этого

никто еще не прижимал его к себе так крепко, и в то же время нежно. Толик старался
не касаться пострадавших мест на спине, не причинить боли. Он помнил, он все
помнил... Движения рук были плавными, мягкими. Боялся, что Ромка истолкует его
действия как приставание? "Ну и дурак", - подумалось Ромке, потому что скромных,
почти целомудренных поцелуев ему вдруг стало ничтожно мало. Он отстранился,
посмотрел на Толика, судя по виду, тоже не вполне адекватного, и присосался к нему
сам, жадно заскользив по плечам, груди, чувствуя, как напрягаются мышцы и как
грубее, откровеннее становятся движения. Еще мгновение - и вот они уже сосутся,
глубоко толкаясь языками, лихорадочно шаря по телу друг друга, забыв, что в
двадцати метрах от зарослей полно народу. Самойлов, увлекшись, уже не осторожничал,
да и Ромка ничего вокруг не замечал: да и как заметить, если земля уходит из-под
ног, в груди бешено тарахтит, а по телу периодически пробегает легкая дрожь.
Казалось – если оторвется от Толика, то не сможет дышать, было жизненно необходимо
ощущать запах, вкус, колкость щетины под пальцами, чувствовать руки, забирающиеся
под футболку, сильные, горячие... А когда его голову чуть наклонили назад, фиксируя
затылок широкой ладонью, Ромка вообще чуть с ума не сошел. Может, все-таки... не
только из-за Машки, может... из-за него самого тоже... Бля-я... какой кайф... и
целоваться кайф, и сидеть вот так, близко, но мало, охуенно мало, хочется еще...
Хочется...

Очнулся Ромка только тогда, когда его ладонь стали отдирать от предмета, который
оказался не предметом, а органом – теплым, твердым и на ощупь очень приятным.
Открыв глаза, он понял, что все еще держит в руке Толиков член, по-хозяйски
оглаживая его через тонкую ткань трусов.
- Бля... черт... – Ромка убрал руку и попытался отдышаться, с удивлением осматривая
результат своего «рукоприкладства». – Толь, извини, я... ч-черт...
- Ничего, я сам... виноват, - просипел Толик, смешно наморщившись и явно сожалея о
расставании с Ромкиной правой. – Ром, хватит пялиться, я ж не железный.
- А... а? Все, всё... прости... – снова стал извиняться Ромка, хотя ему тоже было
не сладко. – У меня та же хуйня. Ой, блядь...
- Прощаю, - засмеялся Толик и застонал, пытаясь расправить бугор на джинсах. – Ох,
ё... Ну, зато план по успокоению Машки мы перевыполнили на все сто!
- Ага, - буркнул Ромка недовольно. – Ради этого можно было и не так... стараться...
- Да ладно, не обижайся, шучу я, - наведя порядок в собственных джинсах, Толик
снова обнял Ромку, поплотнее запахнул на нем рубашку и шепнул, прихватывая губами
краешек уха:
- Еще немного, и тебя бы не спасло даже присутствие людей. Разве ты не знаешь, что
если залезть к взрослому дяде в штаны, это может плохо кончиться?
- Да ладн... дядя, бля... – хихикнул Ромка, вспомнив свои ощущения. – Толь, а тебе
сколько лет?
- А как ты думаешь? - прищурился Толик. – Сколько?
- Ну... – задумался Ромка, подставляя шею Толиковым губам, - тридцать пять?
- Вот спасибо! - оторвался от него Самойлов и даже руку, сволочь такая, убрал с
Ромкиного бедра. – Мне тридцать только исполнится, в декабре. Ромка, ну ты и
зараза...
- Неудивительно, что ты так паршиво выглядишь, - хмыкнул Ромка злопамятно. - У тебя
работа тяжелая. Блядей Котову подвозить...
- Ром, ну перестань... – Толик снова схватил его в охапку и сжал. – Перестань. Всё,
забыли. Знаю, это сложно, но забудь. Не было ничего, баста. Всегда можно начать
заново.
- Ага, - согласился Ромка, - вот прям с сегодняшнего дня и начну. Толь... я еще
спросить хотел, только честно...
- Для тебя - никаких тайн. Группа крови первая, резус фактор...
- Да хватит уже ржать, - Ромка боднул Толика затылком, попал в мягкое, так и
застыл. - Вот ты раньше... ну, когда я... Блядь, почему ты таким злым был? Толь,
клянусь, я тебя ненавидел больше Котова. Серьезно.

Толик молчал почти минуту, и Ромка вдруг испугался. А вдруг его опасения не
напрасны, и Толик испытывал элементарное отвращение?

- Тут все просто, - наконец отозвался Самойлов. - Я хотел, чтобы ты бросил этим
заниматься. Чтобы нашел другой вид заработка. Думаешь, легко было каждый раз тебя к
нему возить? Да, я догадывался, что Котов тебя истязает, хотя в последний раз... не
ожидал. Сначала, не буду врать, думал - ты такой, как другие. Косметика, дерганье
это твое, вечные тупые шуточки... Это меня до сих пор раздражает, кстати. Ничего
приятного в общении между нами не было, это правда. Но потом... потом стало тяжело,
не знаю, почему. Я уже не мог смотреть спокойно - и на тебя, и на то, что с тобой
происходит. Я надеялся... что ты не выдержишь и прекратишь. Тебе ведь было обидно,
я видел... Но это все продолжалось и продолжалось... Не представляю, как ты
справился. Ты очень мужественный парень, Рома.
- Правда? - спросил Ромка шепотом.
- Правда. Однажды я был готов поймать тебя где-нибудь и немножко набить морду,
попортить слегка товарный вид, конечно, без ущерба для здоровья... Но ты же
упрямый... вряд ли был бы толк от этого...
- Пиздец, - Ромка зашевелился и посмотрел на Анатолия с притворным ужасом. -
Надеюсь, ты оставил эту идею?
- Оставил, пока, - коварно подтвердил Толик. - На будущее, мало ли...

Они еще немного попикировались, лениво и беззлобно, но у обоих не было ни сил, ни

желания шутить. За домом раздались шумные возгласы, громкий Машкин смех и хлопки.
Народу явно было весело.

Толик разжал руки, и сразу, моментально Ромке стало неуютно. Самойлов рассматривал
его так, словно впервые видел, но ничего не говорил. Пришло время присоединяться к
остальным, задерживаться дольше было опасно.

- Ты чего дрожишь снова? Замерз?

- Ничего я не замерз, - ответил Ромка, выпутываясь из Самойловской рубашки и вручая
ее хозяину. - Ладно, надо идти, а то доиграемся. Толь, все, пусти... Палиться ни
тебе, ни мне совершенно ни к чему... Ну, ты готов?

Толик улыбнулся, в последний раз прижался губами к Ромкиному затылку и встал.

- Готов. Иди ты первый.

***

Они с Толиком пару раз сыграли с мужиками в карты, хоть Ромке и совершенно не
хотелось. Состояние души и тела, больше похожее на наркотический кайф, пугало
своими масштабами. Нужно было приходить в себя, возвращаться в невеселую
реальность. В подкидного он играть не любил, но именно эта дурацкая забава отлично
помогла отвлечься. Даже Машка присоединилась, хотя сначала и строила из себя
герцогиню Кембриджскую, высокомерно отворачивая носик, но потом втянулась и громче
всех возмущалась проигрышу, обиженно глядя на Ромку. Во время второй игры у нее
подгорел пирог, и добрый до невозможности Федор Ильич увел заплаканную хозяйку
исправлять последствия катастрофы. Рабочие, те, что помоложе, устроились прямо на
крыльце играть в нарды, к ним присоединился Анатолий. Ромку взяли в оборот двое
пожилых строителей – у обоих были внуки возраста Мирабеллы, и они буквально
забросали «молодого папочку» советами о воспитании и ведении домашнего хозяйства.

- Маша твоя... - хмурился Леонид Яковлевич, высокий, представительный мужчина, в

прошлом военный, – уж больно хороша, просто цветок девка. Но дисциплины ж ноль! Она
тебя вообще не слушает, а с бабами так нельзя. Прикрикнул - строго так, по столу
кулаком стукнул... Бить, конечно, это лишнее, но порядок в семье должен быть!
- Ага, ага, верно говоришь, - поддакивал Семен Федорович, мелкий, но юркий и
жилистый мужичок, бригадный столяр. – Куда это годится - ноги голые! И это...
Рома... Она на твоего прораба весь день посматривала. То на него, то на тебя,
боялась, видать, что заметишь! Вишь ты, стрекоза какая! Правда, Лёнь... в наше
время мы такого не терпели... Я б ее хоть переодел, что ли... Октябрь, а она весь
день в шортах. Шорты и ботинки – это чего, вещей у бабы нормальных нет? Ты не
обижайся, Ром, но одеваешь ты ее так зря. Сам, вон – и туфельки блестящие, и
свитерок, небось, с дорогого магазину. А бабу в рваных штанах содержишь,
нехорошо...

Ромке неплохо удавалось не смеяться и даже почти не улыбаться. Зафиксировав лоб в

нахмуренном состоянии, он кивал, иногда вздыхал покаянно. А иногда ловил на себе
легкие, мимолетные взгляды со стороны крыльца. Толик, казалось, был увлечен игрой
не меньше остальных, но когда поднимал глаза, Ромку словно обжигало изнутри и
снаружи. Он отвечал таким же быстрым взглядом, чувствуя удивительную
сопричастность, общность, словно они вместе выполняли тайную, никому не известную
миссию. Только они знали, чем именно занимались «прораб» и «хозяин» за домом, за
старыми яблонями и грушами. И обоим совершенно точно было этого мало. Одна только
мысль о том, что, возможно, еще может произойти, будоражила, и Ромка на эти
гляделки старался не вестись. Не хватало еще продемонстрировать бедным старикам
стояк. Хватит и того, что он краснеет, как девица...

Два раза звонил Руслан, Ромка отбивал вызовы, но телефон не отключал – ждал звонка
Лерки. Дождался и минут десять выслушивал истерически счастливые возгласы. Шувалова
согласилась встретиться на нейтральной территории, они не подрались и даже не
погавкались. Нюансы от него ускользали, но он был рад за подругу. Автоматически
давал советы и даже задавал вопросы, но в итоге сообразительная Лера поняла, что он
занят, и отсоединилась, а Ромка, вместо того, чтобы отключить, наконец, средство
связи, засунул его в карман.

Возмездие настигло тут же – в виде надписи на экране «Мудак №1» на черном траурном
фоне.

Да... какого черта... Ромка снял трубку. Здесь, рядом с Толиком, рядом с десятком
симпатичных, желающих ему добра людей, он чувствовал себя увереннее.

- Рома, пожалуйста, не бросай трубку! – ого, неужели Гончаренко опустился до

просьбы? Надо же...
- Я слушаю, но предупреждаю сразу – начнешь снова выставлять ультиматумы...
- Не начну, не начну, успокойся... – Руслан отлично умел быть вежливым, когда
нужно. – Я извиниться хотел. Не сердись, зайка... Ну серьезно, ты тоже меня
пойми... я все дела бросил, рванул к тебе... Думал – сюрприз сделаю, ты же не
любишь готовить... Кстати, я рыбу запек. Прикинь, в твоей духовке! Ничего,
нормально вроде получилось... А тебя нет... а потом ты меня посылаешь...
- Руслан...
- Всё, всё... я же обещал, - голос у Руслана был умеренно вкрадчивым, без лести, но
с явным намеком на примирение. «Ладно... куда от тебя денешься», - уныло подумал
Ромка и машинально громко вздохнул.
- Но завтра хоть приедешь? – Руслан точно услышал вздох, но не прокомментировал.
Странно.
- Да, утром, к десяти примерно.
- Меня не будет уже, я раньше сорвусь... навалилось все как-то... Помнишь, как в
прошлом году, когда у отца на заводе бушевала налоговая? Я домой две недели носа не
показывал. Мы еще на озере тогда с тобой были, замерзли, у рыбаков просили одеяла,
помнишь?

Ромка все помнил, но этот переход от агрессии к человечности ему не нравился.

Очередная хитрость. Желание вызвать сочувствие, имитация близости, заботы, дружбы.
Понятнее не бывает... куклой легко управлять, если она сама подставляет лапки для
веревок... только сейчас никто на это не купится...
- Ром, слышишь меня?
- Да, слышу. Я буду завтра. Прости, меня тут... зовут.
- Надеюсь, ты будешь спать один, а то я... немного волнуюсь... – Руслан перешел на
ироничный тон. - Лучше, если один, серьезно. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я...

Не удержался все же от угрозы... хех, себя не переделаешь... В этом был весь

Руслан.

- Один, один, не волнуйся...

- Спокойной ночи, детка...
- Спокойной ночи...

Ромка еще держал трубку возле уха, когда увидел, что Анатолий снова на него
смотрит. Уставился просто в лоб, и Ромке вдруг показалось, что он все слышал,
каждое слово. Нет, он никак не мог слышать, это невозможно... Его отношения с
Русланом - последнее, о чем Самойлов должен узнать. Что угодно, только не это...

Ромка извинился перед собеседниками и ушел в дом. Там умылся холодной водой и
немного посидел, в надежде, что Анатолий зайдет, и они договорят... Но он так и не
зашел. Видимо, постеснялся, ведь Ромка сам сто раз просил не лезть... Вот он теперь
и не лезет...

Через полтора часа все угомонились. Рабочие залезли в свои палатки, Толик устроился
спать в джипе, а Ромка скорчился на топчане, размышляя, что в изменившихся условиях
нужно будет купить сюда нормальную мебель. Да и вообще... многое придется поменять.
Завтра нужно пораньше встать, Толик предложил утром вместе сходить к участковому,
по дороге обсудят то, о чем не успели договорить – в доме сейчас слишком людно.

Но уснуть не получилось ни через час, ни через два. В половине второго ночи Ромка
встал с постели, полностью оделся и вышел во двор. Покурить бы, но черт его знает,
как пойдет, вдруг снова раскашляется, перебудит всех. Пройдя к бывшему огороду, а
сейчас пустырю с остатками стройматериалов, Ромка заметил, что в джипе горит свет.
Даже не задумавшись – ни на минуту, ни на секунду, безумным мотыльком, которому
глубоко похрен - обгорят его крылышки или нет, он устремился к этому свету.

========== 8. От перемены слагаемых меняется все ==========

Пыльная входная дверь, обитая обшарпанным дермантином, ходила ходуном. Что было
неудивительно – в нее интенсивно, можно даже сказать, агрессивно, стучали. Источник
шума - молоденькая девушка в алой шубке и высоких сапогах на шнуровке – энергично
двигала сначала правой рукой, потом левой. Потом кулаком. Звонок в квартире не
работал.

- Лер, мы соседей сейчас переполошим, притормози, - высказала здравые опасения

полноватая девушка в очках и кашемировом пальто. Ее спутница отреагировала быстрым
недовольным взглядом - если Валерия Сотникова намеревалась проникнуть внутрь чего-
либо, ей удавалось сделать это в девяноста девяти случаях из ста.

- Тань, мне соседи до одного места, ясно? Где он может быть, сучонок, вот где,
сволочь белобрысая? – Лерка резко дернула змейку на шубке и долбанула в дверь
носком сапога.

Ее звонкий голос, усиленный раздражением и сильным желанием «уебать сучонка», эхом

разносился по этажу. Татьяна вздохнула и сделала шаг назад. Управлять этим
«ураганом в дредах» она пока не научилась, и Лерка продолжала стучать, сопровождая
сердитые вопли ритмичными ударами в несчастную дверь.

- Написал! Падлюка! Три слова за полтора месяца! «У меня все ОК, я на больничном!»
Гомик недотраханный, я ж волнуюсь! На звонки не отвечает! Тварюка бессовестная, я
ж...

- Может, хватит уже, а?

Прервать канонаду и возмутиться рискнула женщина лет тридцати, распахнувшая дверь

квартиры напротив. Выглядела она довольно эффектно, особенно на фоне грязноватой
парадной: изящную фигурку облегал короткий полупрозрачный пеньюар, сложно
остриженные светло-русые волосы открывали красивую шею, длинные ноги в сиреневых
тапочках с меховыми помпонами смотрелись стройными и загорелыми. Лера смерила
дамочку презрительным взглядом, фыркнула, но барабанную дробь прекратила.

- Сейчас десять утра. По закону я имею право шуметь еще двенадцать часов, а ты
заткни уши берушами, в аптеке по рублю кило.
- Да ну? – обалдела от такого нахальства Ромкина соседка. – Может, тебе еще
отбойник принести или дрель, лахудра малолетняя?

- Засунь оба девайса себе в пизду, а я обойдусь, - вежливо улыбаясь, посоветовала

Лерка, уперла ладони в бока и приготовилась: такое «начало знакомства» означало,
что гавкаться придется серьезно и с воодушевлением. Но дамочка неожиданно приложила
холеные ручки к красивому личику и хихикнула. Через пару секунд Лерка тоже ржала, и
ничуть не тише, чем до этого орала. Отсмеявшись, соседка запахнула поплотнее свое
одеяние куртизанки, сделала шаг вперед и примирительно сообщила:

- Ладно, один-один. Чего тарахтите, в самом деле? Ромка нужен, так позвонили бы,
спросили...
- У вас есть информация, где он находится? – Шувалова решила подать голос,
вспомнив, что из всех присутствующих именно она – официальное лицо. – Мы его
сокурсницы, то есть – она. А я...
- Тань, заткнись, а? – невежливо оборвала ее Лерка. – Я – Лера, Ромкина подруга.
Ну, в смысле... – она вдруг запнулась и слегка покраснела, - не девушка, просто
подруга. Это Таня, моя... тоже подруга.
- Ну, все понятно, - добродушно кивнула дамочка и улыбнулась открыто, как
нормальный человек. – Я – Рита. Ромчик ваш уехал, уже месяца два как. С парнем,
таким красивым, черненьким. Побросали манатки в джип и... А парень... девочки, я
так понимаю - вы в курсе, что Рома...
- Да в курсе мы, в курсе! – отмахнулась Лерка, которой казалось очевидным, что
Ромкино гейство известно соседям. – И что этот парень?
- Ну, мне показалось - его бойфренд, или как там правильно... я видела его здесь
уже. Наверное, решили съехаться... Правда, пока по лестнице шли, ругались все
время, точнее – Ромка ругался и на того парня наезжал, я даже удивилась – злость не
в его характере, а тут мне показалось, он и ехать никуда не хотел.
- Ты видела, как они сваливали? – взволнованно спросила Лерка и тут же
поправилась: - То есть - вы.
- Да ладно, со мной можно и на ты, не такая я уж старая, - подмигнула Рита. – Как
не видеть, если он перед отъездом снова мне своего урода припер. Карма моя, прости
господи, чудовищ всяких дома держать.

Словно в подтверждение ее слов из комнаты на лестничную площадку вышло, точнее,

выползло, хромая, действительно жутковатое существо – палево-черный кот с сильно
ободранным, но уже зажившим боком и без одного глаза. Несмотря на худобу и явные
проблемы со здоровьем, вид он имел горделивый и, в некотором смысле, игривый.

- Адольф, вали-ка домой, снова яйца простудишь, - дамочка, изящно наклонившись,

умудрилась красивой ногой в тапочке запихнуть возмущенно мяукающего кота обратно в
прихожую. – Кастрировать жалко, и так ведь лишенец...
- Это Ро-омкин? – охренело спросила Лерка, а у Татьяны был такой вид, словно она
увидела чупакабру.
- Да нет, мой, точнее – приблудный. Полгода его, скотину, лечу, и каждый раз что-то
новое случается. Мало мне его одного глаза и лапы сломанной, так две недели назад в
цементный раствор упал, еле спасли. И каждый раз - за кошкой лез. Не животное, а
тридцать три эротических несчастья.
- Кобель... - понимающе вздохнула Лерка. – А Ромка тебе что притащил?
- Ну так кактус, пропади он пропадом! Мало того, что колючий, зараза, так еще и
неустойчивый – пока мостила на окне, поколола к чертовой матери все пальцы. Когда
Ромкина бабка была жива, говорила, что ему сто лет...
- Пиздела... - недоверчиво покачала головой Лерка. Подруга неодобрительно шлепнула
ее по руке и сразу же опровергла дилетантское мнение.
- Нет, бывает такое, если правильно ухаживать и пересаживать в нужное время, -
Шувалова деловито поправила средним пальцем стекла в тонкой оправе. – И что он вам
сказал? Нечаев?
- Сказал, что уезжает к другу, коммуналку вперед оплатил, воду, свет, газ отключил,
когда приедет, точно не знает... А что, он прогуливает институт?
- Как обычно! – хмыкнула Шувалова.
- Конечно, нет! – возмутилась Лерка.
Обе переглянулись, и все трое прыснули.
- В институт он не ходит, да, - призналась Лерка. – Мы тоже думали, что он у
Руслана, но тот не признается, скотина!
Рита недоуменно посмотрела на нее.
- Это тот мальчик, что его увез - Руслан? Он студент? Выглядит взрослым.
- Аспирант, - поправила Лерка. – Говорит, что Ромка от него съехал, и где он – не
мое... то есть, не наше дело. Козел.
- По сути, он прав, - осторожно заметила Татьяна, но, наткнувшись на пышущее
возмущением Леркино лицо, тут же опустила глаза.
- Нет, не прав! – перешла на нормальный вид общения Лерка, – НЕ прав! Если это
недоразумение не у Руслана и не дома, вполне возможно, с ним что-то случилось! Это
же Ромка, со своей вселенской добротой и неубиваемым наивняком он рано или поздно
куда-нибудь вляпается! Может, его уже и в живых нет!
Лерка сглотнула вдруг подступившие слезы.
- Вот! – подсунула она под самый нос соседке айфон в чехле в виде летучей мыши. –
Полтора месяца назад получила от этой сволочи смс-ку. Больше – ни слова. И телефон
отключил.
Рита внимательно прочитала с экрана, нахмурилась.
- Действительно странно. Переехал к парню, понятно. Потом съехал – тоже ясно,
бывает. Но если он болен, то к чему писать: «У меня все ОК!»? Нелогично как-то...
Разве что другую квартиру снял...
- Вот именно! – Лерка снова возбудилась. – Именно! Заболел - не заболел, или рожа
Руслана надоела... Мог бы и свалить! Но у Ромки вечно траблы с баблом, если бы
начались проблемы, он домой бы вернулся и мне позвонил. Нет у него денег снимать
другое жилье! Может... может, его даже заставили это написать!
- Все, хватит! - Татьяна подошла ближе и взяла подругу за руку. – Успокойся и не
выдумывай сериальные страсти с киднеппингом. Завеялся куда-то твой Ромка, не к
Руслану, так еще к кому-нибудь, для поебушек хоромы не нужны...
- Тань! Епт...
- Лера, всё!
- Девочки, тише... – поморщилась Рита. – Суть проблемы я поняла. Идемте ко мне, я
околела уже на холодине стоять. Чаю выпьем.

Рита оказалась стюардессой. Стена прихожей от пола до потолка была густо оклеена
яркими флажками стран, где она побывала, а гостиную украшало увеличенное черно-
белое фото с шикарным видом Манхеттена, сделанное, по словам хозяйки,
собственноручно. В квартире было по-современному уютно, небольшой бардак наблюдался
только в кухне, а виновник этого самого беспорядка с недовольным видом сидел в
корзине у мойки и с наслаждением грыз новенький на вид розовый тапок.

- Иногда мне кажется, что Адик – помесь кота и собаки, - вздохнула Рита, отобрала
тапок, обреченно рассмотрела нанесённые ему повреждения, сунула обратно коту. –
Грызет обувь, в туалет ходит только во двор или на балкон. Обормотище, еще и
чавкает!

Рита вынесла корзину с «обормотищем» на балкон и быстро организовала нехитрое

чаепитие с ромовыми бисквитами, наполнившими кухню тонким сладким ароматом. Девочки
«полюбовались» на прислоненного к оконному откосу «урода» - кактус был на самом
деле крайне непригляден и даже страшен, потом присели к столу. Рита и Лера
закурили.

- Я Ромку с детства помню, - начала хозяйка, изящно выпуская беловатые кольца дыма.
– Такой хорошенький был, ботаник немного. Они все вместе сюда приходили, пока баба
Даша жива была. Мама, папа и Ромка. И дядя еще был, но умер давно. Праздники вместе
отмечали, помогали бабке. Противная, скажу вам по секрету, была старушенция. Весь
двор от ее злого языка страдал. Ромку, правда, любила. Со мной консультировалась,
как на него дарственную оформить – и таки оформила. Сильно помереть хотела, чтобы
«место не занимать» и «дитю не мешать», и вот, только в позапрошлом году
сподобилась. А Ромка... он милый мальчик, но что у него на уме...

- Да он вообще скрытный как хуй знает что! – пожаловалась Лерка. – Любую инфу –
клещами... В инсте вот думают, что он мажор, даже Танюха так думала... Тань, да
ладно, не пыхти - я знаю, что ты его терпеть не могла. Потому что он хрен кого
близко подпустит.
- А тебя как угораздило? – поинтересовалась Рита. – Войти в доверие.
- Собрат по ориентации и по духу, - спокойно ответила Лерка. – Только я фрик
внешне, а он внутри. Еще вопросы?
- Легко. Отчего именно сейчас такой переполох? И именно сегодня?
- Мгм... – ухмыльнулась Татьяна, но ничего не сказала, а Лерка покраснела.
- Сон мне приснился, - вздохнула она. – Припаренный, пиздец. Мы с Нечаевым в
пустыне, вокруг – прости, Рит – одни трупаки насыпью и кактусы. Стоим и херачим
друг друга из АКМ. Я ему в голову, он мне в живот, он, сука, первым падает, потом
я, всё в кровище, лежу, от нечего делать кишки обратно заталкиваю, подыхаю себе
спокойно, и вдруг подумалось – и где эту сучку носит целый месяц!
Рита закашлялась и громко отхлебнула из огромной чашки с надписью «Ритуля –
красотуля», Шувалова закатила красивые глаза. Лерка шмыгнула носом и решила тему
замять.

- Слушай, Рит... – она потушила сигарету, полезла было за второй, но, ощутив под
столом чувствительный удар по голени, вздохнула и убрала руку. Согласно их общей
договоренности – не больше пяти сигарет в день, только что выкуренная была
последней. - Танюха уговаривает родителям его позвонить. А мне не хочется. Я лично
их не знаю, но в прошлом году, когда у этого гада была ангина и температура под
сороковник, я хотела приехать, а он сказал – не надо, ко мне соседка приходит. Ты,
наверное, с ним сидела?
Дождавшись утвердительного кивка, Лерка продолжила:

- А когда с ангиной свалился – у меня неделю жил. Помнишь, у вас лифт еще не
работал, так он до аптеки дотопал, а обратно не смог, позвонил мне, мы его с дедом
и забрали. И за всю неделю – ни звонка! Будто сирота или бомж. А ведь предки
нормальные. Мой дед знает его отца – пару раз на каких-то конференциях
пересекались, он тоже, кстати, препод. Нормальная семья, тачка, дача, других детей
нет. А такое ощущение, что они на него просто забили. Кстати, у Ромки в телефоне
напоминалка есть, я как-то подсмотрела... Тань, да хватит меня уже лупить, блядь,
синяки же останутся! Случайно я увидела, случайно! Так вот - он родителям звонит
один раз в месяц! Один раз! И в один и тот же день, о чем и напоминалка. Даже для
меня это... ну, как-то дико.

- Сюда они не приезжают, - Рита добавила желающим чаю, поставила на кухонный столик
вазочку с «Рафаэлло». – Рома сам тут порядок наводил, когда обустраивался. Если
честно, подозреваю, у них какой-то конфликт был. Мать у него... в общем, один в
один бабка – такая же желчная неприветливая мадам. Отец вроде как более
общительный, но... не знаю, девочки. Думаю, какими бы они ни были, начать нужно с
родителей. А дальше будем думать.

Проигнорировав торжествующий взгляд подруги, Лерка громко стукнула чашкой по столу,

почесала ногу через дырку в джинсах и вытащила телефон.
- Дай сюда, - протянула руку Шувалова и поправила очки. – Не бойся, я осторожно.
Скажу, что мы учетную систему обновляем, и нужно подтвердить адрес и место работы.
Лерка и не подумала возражать – с ее способностями переговорщика любые
потенциальные заложники были обречены. Трубку взяли почти сразу, но разговор
оказался коротким, а обычно уверенная в себе звезда студсовета выглядела слегка
растерянной.
- Фух... – облегченно выдохнула она, стараясь не смотреть на подругу. – Мамаша -
стерва, конечно. Тон такой, словно она Королева–мать... Разъяснила популярно, что
я, как представитель администрации, обязана знать о том, где именно их сын работает
и туда звонить для его поисков. Думает, он на свободном посещении и на кафедре
подрабатывает... Странно, но спросила, как он выглядит... М-да... Но у родителей
его нет, это точно.

- Охуеть! - выдохнула Лерка. – Хочешь знать, как твой пацан выглядит, возьми, сука,
и приедь посмотри!

- Интересно, на что он в самом деле живет? – ни к кому не обращаясь, продолжила

Шувалова, жестом остановив открывшую было рот Лерку. – Лер, дай сказать... У него
почти на каждый месяц – неделя больничных. Я знаю, многие так делают, кто без
документов устроился, или фирма левая, но тут как-то странно... Режим такой,
словно... словно у него вахтенный метод. Неделя через три, к примеру. Если бы не
понтовые шмотки, я бы подумала, что на стройке пашет... или грузчиком...

- Единственное, что могу сказать, - произнесла Рита, аккуратно надкусывая рафаэлку,

- в последнее время он действительно неважно выглядел. Иногда даже хромал. И мне
кажется... очень возможно, что у него проблемы с позвоночником. Встретила его как-
то на лестнице, он оперся о дверной косяк и так дернулся, аж зеленый стал. Так
что... может, стройка или нечто подобное не так уж и фантастично звучит. Если нужны
деньги, на любую работу пойдешь... он ведь мужик...

- Это точно... - задумчиво пробормотала Шувалова. - На любую...

***

Пока ехали к Руслану, ругались. Лерка мужественно пыталась решения самолично не

принимать и мнение Татьяны, которая уже была кем-то большим, чем подруга,
учитывать. Но сейчас мнения разделились кардинально – Шувалова настаивала, что
ехать к Руслану домой неправильно, что это вмешательство в частную жизнь и т.п., и
т.д. Лерка слушала, скрипела зубами и материлась. Закавыка была еще и в том, что
ехали они не туда, где Гончаренко проживал официально, не к родителям – домой или
на дачу, а лично к нему, в собственную квартиру, адрес которой Татьяна узнала не
вполне честным путем и запалить своего осведомителя не хотела. И выглядело все так,
словно две тронутые лесбы не просто не поверили, а еще и решили проверить – правду
ли он сказал. Это было чревато и выглядело подозрительно. Но Лерке было все равно,
и Шувалова в конце концов сдалась. Ее серебристая мазда умело маневрировала, с
легкостью обгоняя лошистые опели и ланосы, поэтому в нужное место добрались быстро.

- Я не стану с ним говорить, - предупредила Татьяна, бибикнув сигнализацией и

одернув пальто. – Сама выкручивайся. Просьба, точнее – совет: сразу не хами. Ты его
плохо знаешь, а я имела удовольствие. Сожрет и косточки выплюнет.

- Да ла-адно, и не с такими козлами... - Лерка хотела похлопать Татьяну по плечу,

но машинально обняла и прижалась щекой. Подруга не отстранилась и даже не стала
оглядываться по сторонам, что случалось с ней еще совсем недавно, а крепко
притянула Лерку за шею, перехватывая инициативу. Они несколько минут жарко
лизались, благо стоящий рядом грузовик закрывал от посторонних глаз, потом Лерка
нехотя отцепилась от подруги, на которой почти повисла, и просительно прошептала:

- Мы сейчас тут все порешаем – и ко мне, ладно?

- Не получится, - Шувалова застегнула на Лерке меховую одежку и чмокнула в щеку. –
У тебя Ованесович спит чутко, и вообще...
- Тогда к тебе, - Лерка все отлично понимала, приподнялась на носках и жалобно
простонала в чужое ухо: – Трахаться хочется, не могу-у...
- На ночь у меня останешься! – Татьяна вынула салфетку и вытерла на бледном лице
подруги остатки своей помады. – Домой по темноте не пущу, деду твоему сама позвоню.
По удачному стечению обстоятельств девушки жили в двух кварталах друг от друга, и
даже фешенебельные родительские сталинки у них были похожи.
- Ладно, - кивнула Лерка. – Пошли?

В домофон они не позвонили, дождались, пока их пропустит внутрь дома кто-то из

жильцов. На звонок жали долго, еще минута - и Лерка готова была колотить в дверь,
хотя после визита к Ромке и так ныли ладони.
- Не понял... – процедил Руслан, открывая дверь ровно настолько, чтобы увидеть
незваных гостей, и не снимая цепочку. – Что еще за инспекция? Татьяна, мы виделись
вчера в деканате, я тебе вроде все сказал... Ле-ерочка... солнце, так ты, ко всему
прочему, еще и глухая! Тебе, насколько я помню, я объяснял дважды!
- Сам глу... – начала Лерка, но вовремя опомнилась – хамством Руслана было не
пронять. – Выйди, разговор есть.
- Ты типа как стрелку мне забиваешь, - хмыкнул Руслан, но цепочку снял, вышел
наружу, а дверь, за которой монотонно бубнил телевизор, прикрыл и внутрь не
пригласил. – Слушаю, хм... дамы.

Лерка набрала воздуха в грудь и застыла, ей мешало то, что Руслан был в одних
спортивных брюках, надетых в спешке и явно на голое тело. Стараясь не пялиться, с
грехом пополам она начала.

- Ромки дома нет. Я понимаю, тебе это до одного места, но... в общем, ты в курсе -
он мой друг, и я хочу быть уверена, что с ним все в порядке. Если знаешь, где он...
- Лера, детка, послушай, - Руслан устало потер лоб. – Напряги свою бестолковую
башку и постарайся уяснить – есть вещи, которые тебя не касаются. Вообще не
касаются, понимаешь? Подруга она. И что? То, что парень не сообщил тебе свои
координаты, еще не означает, что он стал жертвой черных трансплантологов. Ты ведь
этого опасаешься? Ну так нужно меньше сопливых сериалов смотреть и про Бриджит
Джонс читать... Он тебе никто, оставь его в покое.
У Лерки от обиды защипало в носу, мелодрамы она терпеть не могла, а гламурное чтиво
презирала как низший класс литературы. И Ромка вовсе не был ей чужим! Но возразить
не успела, потому что Гончаренко бить лежачих не брезговал.

- Или ты на него запала? Слушай, а ведь точно! Я же видел – вечно таскалась за ним,
хвостом крутила. Тебе баб мало? Короче, ты меня услышала. Отъебись и забудь сюда
дорогу. Кстати, откуда адрес? Это случайно не ты, Шувалова? И кто меня сдал?
- Сбавь тон, - холодно отозвалась Татьяна. – Со студентами своими так разговаривай.
Не знаешь, где Нечаев, так и скажи. Но ты знаешь... это очевидно. Поделись, с тебя
не убудет. Кстати, я имею право интересоваться, если ты не забыл...
- Нет, мне это нравится... - Руслан сделал вид, что собирается рассмеяться. – Чем
поделиться? А тем, с кем я трахаюсь, с тобой не поделиться? Повторяю для тупых – не
ваше дело! Шувалова, с тобой я завтра в институте поговорю. Как минимум, это
нарушение субординации, но так и быть, сделаю скидку за твою общественную
активность. И забирай своего дайка озабоченного, пока она и тебя не оприходовала.
Или уже? А?

Татьяна побледнела, а Лерка злобно насупилась, готовая ногтями вцепиться Руслану в

красивое лицо и укусить за нос. Но этого не понадобилось. Из-за двери раздался
приглушенный мужской кашель, девушки вздрогнули от неожиданности, а Руслан и глазом
не моргнул.

- Открой, - прошипела Лерка. – Мы убедимся, что его здесь нет, и уйдем, обещаю.
Или... или я пожалуюсь сам знаешь кому, скажу, что ты меня обзывал. Я никогда,
никогда в жизни так не поступала, но ради Ромки сделаю исключение. Впусти меня.
- Нет, Сотникова, ты больная, - простонал Руслан и настежь распахнул дверь. –
Больная на голову, обнаглевшая сука! Ну, давай, смотри! Не пожалей только потом...

Лерка вихрем влетела в квартиру. Интерьер – довольно стильный хайтек – не произвел

на нее впечатления. Спальня оказалась пустой, как и столовая, соединенная с
гостиной. В ярко освещенной кухне, возле незашторенного окна стоял абсолютно голый
парень лет двадцати и ел из банки оливки. Пальцами. Увидев Лерку, не смутился, а
пошел навстречу, радушно протягивая ей банку, и лыбился при этом во все тридцать
два. Та опрометью рванула назад, едва не сбив по пути хозяина дома. Руслан хохотал,
что-то кричал вслед... Пламенея щеками и закусив губу, Лерка дернула за руку
Татьяну и поволокла ее к лестнице, напрочь забыв о лифте.

Отдышались они только в машине.

- Солнце, ты в порядке? - Шувалова осторожно убрала с Леркиного лица выбившуюся
прядь и заправила за ухо. – Ну, не расстраивайся. Он, конечно, жлоб, но этого
следовало ожидать. Поедем домой.
- Ага, - зло прошипела Лерка. – Вот же гад... Так меня еще никто не унижал...
- Перестань. Мы в самом деле фактически вторглись к нему, еще и угрожали.
- Да кому он нужен, - буркнула Лерка. – Я так просто сказала, ты знаешь, я
Ованесовичу в жизни не жаловалась! Черт, хреново как-то вышло...
- Не грусти. Давай-ка я отвезу тебя домой, сделаю ванну с апельсиновым маслом,
хочешь?
- Я тебя хочу, - вздохнула Лерка. – И ванну тоже.
- Вот и отлично, - Татьяна завела двигатель. – Вот и умница. И у нас тоже есть
результат – Гончаренко знает, где Нечаев, но не хочет говорить. Значит, как
минимум, ничего опасного. Объявится твой блудный гомик, не грусти...
- Не верю я Руслану... – Лерка пошарила в кармане, извлекла крошечную черную
коробочку, повертела в пальцах. – Вот жопой чувствую, скрывает он важное что-то. О
Ромке. Но толком ничего и не сказал, мудак.
- Вот же засранка, - засмеялась Шувалова. – Записывала?
- Ну да, - виновато кивнула Лерка. – Привычка. Мало ли... Сейчас сотру.
- И плюнь ты на него вообще, - добавила Татьяна, всматриваясь в невеселую рожицу
рядом. - И не только на него, кстати - хватит с нас на сегодня мужиков. В конце
концов, у тебя есть я, не забывай об этом.
"Поцелуйный сеанс" повторился, и его терапевтический эффект был отличным - Лерка
настолько повеселела, что стерла из памяти диктофона не только запись с Русланом,
но и вчерашнюю лекцию по статистике. Мурлыкая под нос что-то не очень приличное,
она закрыла глаза, откинулась на сиденье и облегченно вздохнула.

Ночью достигнутый результат был закреплен по полной программе - Лерка выползла из

душа, где проходил завершающий этап «терапии», усталая, но довольная, по-детски
глуповато хихикала, и успокоилась только тогда, когда подруга в стопятидесятый раз
сказала ей то, что она хотела услышать. Прижавшись под одеялом к теплому телу,
казавшемуся еще недавно недостижимым, удовлетворенно промурлыкала:

- Съездим завтра в Новотроицкое - и всё. И я успокоюсь, а то в самом деле... Схожу

с ума, словно он мой парень. Странно только...
- Что странно? - поинтересовалась Шувалова, устраивая Леркину голову у себя на
плече. - Ты про кого?
- Да про Анатолия этого... странно, что у меня вообще его номер остался, обычно
ненужные стираю сразу, особенно всяких левых мужиков, а тут словно чувствовала, что
пригодится. Странно, что он трубку не снял, но перезвонил с другого номера...
Странно, что незнакомый, совершенно чужой человек знает о Ромке то, чего не знают
другие. Ни Рита, ни Руслан, ни мамаша Ромкина - никто не сказал, что это чудовище
может торчать в какой-то деревне.
- Селе, - поправила Татьяна.

- Да какая разница... Я, когда первый раз его увидела, Толика, знаешь... в общем,
струхнула немного. Смуглый такой, взгляд холодный, изучающий, точно как у
Ованесовича в молодости на фотках. Эмоций ноль, хотя ситуэйшн нарисовалась
непростая. Как терминатор тогда приехал, сделал, что нужно было, и умчался в ночь.
И еще... когда я сказала, что Ромка пропал, у него голос... ну, изменился, что ли,
дрогнул, не очень явно, но я почувствовала. В общем, хоть кто-то тоже волнуется, не
одна я. Ладно... завтра все узнаем.

- Ты сильно не надейся, чтобы не разочаровываться потом. Скорее всего, очередная

бабка или дед наследство оставили, вот он туда и ездит.

- Ни-ху-йа... пропела Лерка, потягиваясь. – Не наследство, иначе он бы так жопу не

рвал, чтобы заработать, а продал. Тань, а представь – может, и правда – влюбился? И
там у него мальчик... или мужик даже... С которым он... С ума сойти...
Татьяна не ответила. Лерка была такой милой и непосредственной в своем счастливом
состоянии и слегка бесцеремонном интересе, что мешать ее фантазиям не хотелось.
Впереди у них была целая ночь. И утро.

***

Скорчившись в три погибели, Ромка сидел на подоконнике в спальне и ловил кадр. Море
было спокойным; ночью прошел шторм, вода переливалась темно-бирюзовыми оттенками, а
пена казалась ослепительно белой. В этой хрустальной белизне, прямо на волнах
сидела здоровенная чайка. Ее было отлично видно во всех подробностях, буквально
каждое перышко, и Ромка, наблюдая эту красоту, щурился от удовольствия. Правильно
сделал, что не пожадничал, а сразу купил к камере хорошие объективы, в первую
очередь – зум. И до кучи еще широкоугольный и макро.

В данный момент его целью было дождаться начала взлета. Однажды он уже видел
вблизи, как чайка поднимается над волнами, как разбрызгиваются под стремительным
тельцем клочки пены, а красные лапки поджимаются к животу, и ему до зуда в пальцах
хотелось этот момент поймать и запечатлеть. Поза была неудобной, да и свалиться
ничего не стоило – место было хоть и широким, но слишком скользким и для фотоохоты
неудобным. Ромка, не отрывая глаза от объектива, сполз обратно в комнату и улегся
на подоконник животом. Чайка продолжала бултыхаться в волнах, несколько раз
нырнула, но не взлетала. Мда... так и до воспаления легких можно досидеться – на
улице плюс два, а торчал в распахнутом окне он уже минут двадцать. Но отлипнуть от
фотоаппарата и хоть как-то одеться было рискованно – улетит зараза крикливая, жди
потом снова... Хотя... Теперь у него была возможность ловить удачные кадры хоть
круглосуточно. Ромка все время об этом забывал.

Вздохнув, поднялся, положил на постель купленную три дня назад зеркалку,

полюбовался пару секунд, и стал одеваться. Уже давно ничего не приносило Ромке
столько удовольствия, сколько вот это обладание куском железа и пластика,
напичканного электроникой и стоившего кучу денег. Ощущения были как в детстве, во
втором классе, когда ему купили первый телефон. Он и спать лег вместе с ним, уложив
ярко-синий прямоугольничек на подушку и прикрыв одеялом. Папа засмеялся, а мама
отобрала и поставила на стол, в специальную подставочку. Только пробыл он там
недолго – через полчаса Ромка снова его стянул и положил рядом, как нового
маленького друга. У него было много таких «друзей»: старая меховая шапка, с которой
он играл, как со щенком, потому что собаку ему так и не купили, древний дедушкин
кожаный портфель, в темных недрах которого можно было искать Нарнию, старые часы,
которые уже нельзя было починить, зато можно было придумать, что это – машина
времени, и когда-нибудь...

Никон D5100 с разрешением в 16.2 миллиона пикселей он выбрал сам, хотя Олаф и
предлагал ему пижонскую Соньку или обывательский Кенон. Но Ромка только
пренебрежительно фыркал – всем известно, что настоящие профи снимают только
Никоном. Олаф смеялся, трепал его по вихрам и просил перестать фотографировать в
салоне, а то консультантам неловко. Но Ромка перещелкал всех, включая самого Олафа,
и всю дорогу домой не мог избавиться от глуповато-восторженного выражения лица. До
этого момента он только несколько раз держал в руках подобный аппарат – у Руслана
был старенький Никон d90, и они от нечего делать иногда щелкали институтских
девчонок. Но сейчас это была его личная, собственная крутая вещь. Первая дорогая
вещь, на которую он выбросил деньги, не задумываясь. И был счастлив. Олаф тоже был
доволен, потому что своим настроением его «малыш» охотно делился. Определить
Ромкино счастье было легко – он переставал хмуриться, «зависать» в пространстве
минут на десять без видимой причины, молча таращиться в никуда. Ромка знал, что
Олафа это раздражает, поэтому научился маскировать такое состояние рассеянностью, а
когда Олаф допытывался, о чем он постоянно думает, Ромка шутливо дул ему в ухо и
каждый раз отвечал одинаково: «О тебе».

Натянув свитер и теплые брюки, Ромка бросил в карман айфон – еще одно недавнее
приобретение, повесил на шею камеру и спустился в холл.

Середина декабря выдалась сухой и теплой, как часто бывало в этом городе – нечто
среднее между холодной осенью и очень холодной весной. Сейчас, в семь утра
воскресенья, коттеджный поселок был погружен в сонную дремоту - здешние обитатели,
те, кто не уехал на зиму в ОАЭ или на Мальдивы, просыпались поздно, а значит, можно
вдоволь побродить по узенькой набережной и поснимать в свое удовольствие, не
опасаясь встретиться с чересчур вежливыми и любопытными соседями. Олаф приедет к
обеду, во всяком случае, обещал приехать, но может и задержаться. Когда Ромкин
«босс» задерживался, то всегда звонил и предупреждал, и еще обязательно уточнял –
чем Ромка будет заниматься в его отсутствие. Выезжать далеко за пределы поселка
Ромка мог только с его разрешения и этой договоренности не нарушал, да особо и не
хотелось. Все, что нужно, было и здесь – 3G работал практически в любой точке,
современные велодорожки способствовали полезному для здоровья передвижению,
маленькие супермаркеты снабжали свежайшей снедью, любые услуги – качественно и
быстро.

В Ромкиных планах на сегодня было забрать из химчистки зимнюю куртку, прокатиться

до старого мола, возле которого живописно гнила разбитая яхта, сходить на йогу и
приготовить обед. Последнее - совершенно не обязательно, по умолчанию они ходили
ужинать в ресторанчик на соседней улице или заказывали оттуда доставку, но сегодня
Ромке хотелось соорудить что-нибудь самому. Не в благодарность Олафу за офигенную
ночь и не потому, что он любит Ромкину стряпню, а чисто из кулинарного азарта, еще
одного увлечения, свалившегося на него совершенно внезапно. Олафу стоило всего один
раз сказать: «малыш, это лучшее, что я ел» – и Ромка «подвинулся» на готовке.
Больше половины его шедевров прямиком отправлялись в мусорное ведро, но кое-что
было съедобно и даже вкусно. А еще этим отлично можно было убить время и занять
руки. Пытаться занять голову было бесполезно – если он не думал о Т., то размышлял
о всякой хуйне – будущем, учебе, родителях, Машке. Иногда даже о Руслане. В общем,
веселого мало.

Ромка сдернул с вешалки куртку и вспомнил, что нужно бы захватить и чехол, мало ли,
куда придется забрести. Снова вернулся в спальню и с удивлением увидел чайку на том
же месте. Птица периодически задирала крылья и дергала некрасивой башкой, по этому
признаку Ромка сразу понял – сейчас рванет! Он запрыгнул на окно за секунду, еще
пару секунд для наведения фокуса, вот чайка уже вытянула шею, и новоявленный
фотолюбитель от предвкушения высунул язык...

Нет, один корявый кадр он все-таки сделал, проклиная себя за то, что не выбрал
режим серии. А потом автоматически дернулся, ощутив вибрацию в штанах, и момент
подъема упустил. Мало того, что его прервали тупым звонком, так еще и звонил тот,
кого Ромка меньше всего хотел услышать. Руслан словно чувствовал, что может чему-то
помешать, и на самом деле звонил именно в это время. Ромка заранее знал, как
начнется, продолжится и чем закончится их разговор, потому что каждый раз было одно
и то же, с небольшими вариациями. Но Руслану эта бодяга, видимо, не надоедала.
Плевать, ему же хуже.

Послав в карму звонившему миллион дохлых крыс, Ромка сбросил куртку и снова уселся
на подоконник, тоскливо рассматривая опустевшие волны. Выждав, как обычно, минуту,
нажал кнопку.

- Что?
- Вежливые люди сначала говорят «алло», что означает приветствие...
- А я не вежливый.
- Давно?
- С сегодняшнего дня.
- Жаль.
- Ну?
- Рома, не нукай мне, ладно? – попросил Руслан и замолчал. Как всегда.

Ромка издеваться над людьми не любил. Даже над Русланом – он ведь тоже был
человеком, как выяснилось, не настолько конченным, как хотел показать. Но момент
был однозначно неудачным - Ромка был зол и никакого снисхождения виновнику своих
бед оказывать не собирался.

- Руслан, люди сначала думают, а потом звонят. Чего ты хотел? Я занят.

- Твой... босс дома?
- Нет. Но скоро будет.
- Ты вчера не позвонил, хотя мы договаривались, что...
- Мы ни о чем не договаривались, - сердито перебил Ромка. – Это ты почему-то решил,
что я должен тебе через день отзваниваться. Интересно, с какого хера мне это нужно,
по-твоему.
- Ладно, не злись, - примирительно ответил Руслан, и Ромке даже стало его жалко. Но
потом он кое-что вспомнил и подавил в себе это недостойное чувство. Жалость и
прочие сопливые эмоции нужно было искоренять, убивать в характере всеми доступными
способами. Ромка надеялся, что со временем он научится.

- Я просто хотел узнать, как у тебя дела, вот и все. В самом деле, разве трудно
набрать номер?
- Не трудно, - согласился Ромка и весело добавил: - Из головы просто вылетело, уж
прости. У меня все в порядке. В полном.
- Слышу, - вздохнул Руслан. – Ну и хорошо.
- Еще что-то? - не удержался Ромка и представил недовольную мину Руслана – тот
ненавидел, когда его понукали. С ним вообще нельзя было говорить таким тоном. Но
это было раньше.
- Блядь, Рома! Ты можешь уделить мне пять своих драгоценных минут без подъебок?
- Могу, - уже серьезно ответил Ромка. – Только недолго, в самом деле собираюсь
уходить, а с трубкой мне неудобно. Что-то случилось?
- Ничего особенного, просто... ты знаешь. Соскучился.
- Господи ты мой боже... - простонал Ромка. – Пожалуйста, только не надо снова вот
это...
- Хорошо, не буду. Вообще я собирался вчера позвонить, но было поздно, не хотелось
нарваться, как прошлый раз... Почему он вообще берет твой телефон?
- Потому что я его об этом попросил. Я же объяснял, я был в душе...
- Да я помню, ладно, - не стал поддерживать неприятную тему Руслан. Однажды
противно орущую трубку старого Ромкиного телефона взял Олаф, услышав незнакомый
мужской голос, никак не мог понять, чего Руслану нужно. А когда понял, объяснил,
что Рома занят, и достаточно убедительно попросил больше не беспокоить. Ромка мог
представить, как бесился Руслан, получив щелчок по носу от того, у кого никак не
мог отобрать любимую игрушку. Так ему и надо.

- Вчера гости приходили, ко мне, на Армейскую. Шувалова и эта пришмаленная

Сотникова с твоего потока. Чего хотели, я так и не понял. Решили, вероятно, что я
тебя похитил и держу в подвале...
- Ч-черт... – Ромка смущенно взлохматил волосы на затылке. – Нужно еще одну смс-ку
отправить, Сотникова, видимо, не поверила...

Он и в самом деле почувствовал себя виноватым. Нужно было не писать, а позвонить,

не ждать, пока Лерка, вечно выдумывающая приключения на ровном месте, сама начнет
поиски. А с другой стороны – хватит! Достали. Он достаточно всё объяснял и
разжевывал. А если кому-то делать нечего... Уговаривая себя быть мужиком и не
поддаваться на очередные сопливые мансы, Ромка даже головой потряс. Потом спросил:
- И чего хотели?
- Да эта пизда лохматая прямо в квартиру ломанулась. Типа – проверить, вдруг я тебя
насильно удерживаю. Идиотка.
- Надеюсь, тот, с кем ты ебался, ее не очень напугал?
- Я тоже надеюсь, - ответил Руслан напряженно. – Значит, тебе не все равно?
- В смысле?
- С кем я ебусь?
- Ну почему же, - развеселился Ромка и устроился поудобнее, прислонившись спиной к
оконному откосу. – Очень даже интересно. Расскажи, развлеки меня. Какой у него
член, большой? Я знаю, тебе нравятся большие, это придает банальной ебле привкус
доминирования над сильным, а еще...
- Не старайся выглядеть дрянью, ты не умеешь...
- Я тот, кто есть, - зло ответил Ромка. – А может, стал таким, спасибо учителям.
Ну, так какой?
- Тебе в сантиметрах?
- Можно в дюймах.
- Сантиметров семнадцать, обрезанный. Пресс хороший, спина, руки неплохие. Съел всю
твою икру.
- Надеюсь, его пронесет...
- Вряд ли. Мальчик из пригорода, реальный пролетариат, простушка. Оцени степень - я
ему десять минут объяснял, как работают краны в биде...
- Бедняга. Надеюсь, ты удовлетворил его аппетит. Хотя... с тебя станется кормить
несчастного пролетария исключительно белковым суфле собственного производства.
- Скажи спасибо, Нечаев, что ты далеко... смотри, нарвешься...
- Ну... нельзя же так пугать невинного бэби типа меня, - Ромка с удовольствием
продолжал язвить, по-детски болтая ногами в воздухе. - Но спасибо. И что бы сделал
хозяин своему маленькому потерянному зайке?
- Выебал болтливого зайку так, чтобы ходить не смог. А потом еще раз... в общем, ты
знаешь.
- Фу, какой ты, - с притворным ужасом зашипел Ромка в трубку. – Жестокий, бездушный
акт. Пойду от страха утоплюсь. Кстати, ты прогноз не слышал? Говорят, в шторм хуйня
топиться, потом одни ошметки находят. А у меня еще сериал про блядскую королеву не
досмотрен. Не, не пойду...
- Поржал? – устало спросил Руслан, которому нелегко давалось подобное общение. –
Завязывай.
- Да я бы с радостью, - сердито сказал Ромка, ему тоже расхотелось стебаться. – Ты
же не даешь. Вот какого хуя постоянно звонишь, объясни?
- Я объяснял...
- Эту бредятину про... даже повторять не хочу. Говорил уже сто тысяч раз – не верю
и не поверю! Ты просто не любишь отдавать то, что считаешь своим. Даже если это
живой человек.
- А ты действительно изменился, - Руслан вдруг закашлялся, и Ромка терпеливо
переждал. – Сучкой ты никогда не был, я думал, и не станешь, это врожденное. А
оказывается, скорее всего, приобретенное...
- Хочешь порассуждать о психологии сучек?
- Не хочу. Расскажи что-нибудь, - неожиданно попросил Руслан. – Что угодно. Ну...
как в прошлый раз.
- Понравилось? – рассмеялся Ромка. – Я думал, скрип твоих зубов разбудит птиц у
меня за окном...
- Я давно тебя не видел...
- Не на кого подрочить? Та-ак, колхозник, видимо, в пролете...
- Рома...
- Да ла-адно, - Ромка настолько чувствовал свое превосходство, что решил немного
побыть филантропом. – Чего рассказать?
- Да... все равно. Он тебя не бьет?
- Вот чего бы ты хотел! – Ромка снова начал заводиться. - Чтобы он меня бил, да?
Чтобы я все бросил и прибежал к тебе, на ходу вытирая кровавые сопли? Я даже от
Котова не сбежал, так что засунь свои мокрые фантазии в жопу!
- Прекрати. Я понимаю, ты злишься, но я серьезно спросил.
- Это не злость, это – недоумение! – Ромка постарался взять себя в руки и поостыть.
Ну что он в самом деле... - Нет, не бьет. Его это не заводит.
- А что заводит?

Голос у Руслана был хриплый, низкий. Когда он был в подобном настроении, казалось,
голос лишался звукового окраса вообще, оставался только шум и шелест глухих
согласных.

- Что заводит? - повторил Руслан, и Ромка усмехнулся. О том, что заводит Олафа,
можно было написать научную статью или порнушный роман, или даже совместить оба
жанра - на усмотрение автора. Но Руслану это знать было не обязательно, да и Ромка
считал не очень корректным рассказывать о клиентах. Но поскрести бывшему бойфренду
по нервным окончаниям было полезно. А еще лучше – стукнуть по башке чем-то тяжелым
или по морде двинуть, хотя это он уже делал, толку-то...

Ромка шумно зевнул и выдохнул, словно припоминая.

- Он тащится меня растягивать. Пальцами. Хуй у него при этом стоит колом, и долго,
очень долго. Я, блядь, еле сдерживаюсь...
- Ясно... – Руслан снова тихо закашлялся. – И что, нравится тебе?
- Ничего так... Сначала вставляет палец на полфаланги и держит. Больше ничего,
только целует, но не взасос, легонько так, в щеку или лоб. Я терплю, терплю...
Хочется, чтобы уже начал, но он не делает ничего, я просто чувствую, что он там, во
мне. Потом медленно, очень медленно начинает входить глубже, чуть проворачивает...
И снова застывает... Начинает вылизывать мне шею...
- Блядь, - Руслан не выдержал. – И зачем такие прелюдии?
- Не знаю, нравится ему, - отозвался Ромка равнодушно. – Иногда ночью просыпаюсь с
его пальцем в жопе. Кстати, ржачное такое ощущение... Можешь на своем колхознике
попробовать... только подмой его сначала...
- Ром, прекрати.
- Прекратить?
- Нет... я слушаю.
- Ну слушай, слушай, - усмехнулся Ромка. - Ему вообще нравится, когда очко мягкое,
разработанное... Но не просто так, а чтобы он это сделал, лично. Типа фетиша.
- Дебил, блядь...
- Да неужели? – ядовито поинтересовался Ромка. – Ну, тебе виднее.
- А еще что?
- Да много чего... глаза завязывает... руки иногда, запястья.
- А потом?
- Ну... как тебе сказать, потом... Потом начинается пе-не-тра-ция, то есть -
проникновение. – Ромка прочистил горло и заговорил быстрее, стараясь придерживаться
серьезного тона. – Щас объясню. Корни этого ритуала уходят глубоко в древность.
Британские ученые недавно выяснили, что у первобытных сапиенсов уже были высеченные
из бивней мамонта примитивные дилдо, о чем свидетельствуют наскальные рисунки и
останки этих самых предметов, ошибочно принимаемые за детские игрушки.
Неандертальцы и кроманьонцы пялили друг друга вовсю - в природе периодически
наблюдался тотальный дефицит дырок: то самки обидятся за тощего мамонта, то самцы
перебьют обнаглевших баб и сожрут, то просто для удовольствия. В качестве смазки
использовалась слюна гиппопотамов и ...
- Ром...
- Ой, что это я... – хихикнул Ромка. – Ладно, прости. Ну не знаю я, чего ты хочешь
услышать.
- Он... один с тобой?
- Не надоело одно и то же спрашивать? - отмахнулся Ромка. – Один, не переживай.
Хотя, чего тебе, собственно, переживать, не понимаю. Я тебе давно все объяснил –
наши дороги разошлись, как параллельные прямые, и никогда не пересекутся.
- И что ты будешь делать, когда он уедет? Найдешь нового клиента и будешь строить
карьеру в эскорте? Не верю, – Руслан тщательно проговаривал каждое слово,
чувствовалось, что ему хочется говорить совсем другое и другим тоном, но он
сдерживается. – Не твое это дерьмо, и никогда не было.
- Ну да, конечно, не моё... - Ромка покачал головой, словно Руслан мог сейчас его
видеть и понять, что он чувствует и как воспринимает услышанные слова. Но Руслан
знал и так, отлично понимал, что прячется за Ромкиным сарказмом.

– Помнится мне, - задумчиво произнес Ромка, - кое-кто был весьма убедителен, когда
объяснял наивному первокурснику, как это круто – когда тебя ебут за деньги. Как это
пикантно – отсасывать старым пидарасам с целлюлитными ляжками, на которых ни хуя не
встает. Как романтично, когда в тебя вставляют всякую хуйню из секс-шопа и ебут ею
часами, а ты должен выпячивать зад и просить еще. Ну и этот же кое-кто нашел мне
офигенного клиента, который и кончить не мог, пока не убеждался, что ебомому
мальчику охуенно больно. Какая поразительная трансформация... Я потрясен.
- Я тебе объяснял, почему это делал! – не выдержал Руслан и повысил голос. – Ты
знаешь! Я уже сто раз пожалел, блядь, ну сколько можно!
- Пра-авда? - поразился Ромка и зло рассмеялся. – Он пожалел... Ну так это
абсолютно меняет дело... Милый, конечно, ты ни в чем не виноват. Сейчас соберу вещи
- и сразу к тебе. Подготовлюсь только: промоюсь, попку депилирую, глазки накрашу.
Педикюр делать?
- С-сука... Нечаев, ты... маленькая злобная сучка!
- Именно. А если то, чему ты меня так отлично научил, у меня получается, так почему
бы и нет?
- Ты испортишь себе жизнь, ты не знаешь, как это засасывает и чем обычно кончается,
ты...
- Да что ты несешь! – заорал Ромка, который все же не сумел с собой справиться. –
Вы только послушайте... Я! Себе жизнь испорчу! После... после всего! Да чтоб ты
сдох, сука, тварь, ненавижу тебя! Не звони больше, скотина, или я Котову позвоню,
будешь с ним разбираться, сука блядь... Все, отбой!
Ромка выключил телефон, не отбил, а именно выключил.
Так заканчивались почти все их разговоры, тем не менее, Руслан аккуратно звонил на
следующий же день, и сценарий повторялся, словно ничего не случилось. И завтра
позвонит, и послезавтра, Ромка все так же сорвется и будет орать, а Руслан скрипеть
зубами и слушать. Словно самолюбивого, заносчивого эгоиста кто-то заразил
мазохизмом. Но Ромке было плевать на это. Даже нравилось, потому что гнев, вот так
молниеносно выплеснутый, проходил быстро, не оставляя неприятного осадка или
горечи, становилось легче, свободнее. Наверное, мозг воспринимал это как своего
рода сатисфакцию, у них обоих.

С того самого момента, когда Ромка, побросав вещи в два рюкзака, оставил жилище
своего странноватого бойфренда, прошло больше месяца. Они больше не встречались - у
Ромки такого намерения не было, а Руслан банально не знал, где его искать. Институт
пока обходился без Романа Нечаева, больничный был куплен дистанционно, благо за
деньги можно организовать что угодно, включая подставные анализы. Это было условием
Олафа: сорок четыре дня - остаток командировки - «малыш» должен быть в его полном
распоряжении. Ну, клиент, как говорится, всегда прав и имеет право диктовать
условия. Руслану оставалось только грызть локти и названивать каждый божий день.

Но сначала произошло то, что, собственно, и мешало Ромке трезво оценивать

происходящее и строить планы. Любые попытки отбросить эмоции и рассуждать
рационально позорно проваливались - слишком много всего случилось после той
сумасшедшей ночи в старом домике тети Зины. Ночи, когда что-то перевернулось в нем,
когда жизнь разделилась на «до и после».

Ромка мысленно называл это «до и после Т.»

========== 9. Love me tender, love me sweet... ==========

Наверное, это глупо - лелеять в душе воспоминания об одной-единственной ночи с

одним-единственным человеком, какой бы классной она ни была. Но память и
воображение словно сговорились – то и дело подбрасывали картинки, от которых Ромка
краснел и виновато озирался – Олаф был до чертиков проницателен, проблемы с ним
были абсолютно ни к чему.

***
Конечно, Самойлов не собирался трахаться в машине – не с его дурацкими принципами.
Судя по собранному виду и до боли привычному выражению лица: «И где тебя носило так
долго?», какая-то идея у него была, но и Ромка мог кое-что предложить. С деловым
видом, так и не притронувшись друг к другу, они аккуратно отъехали, углубившись в
темноту раздолбанной асфальтовой дороги. Дальнейшее было делом техники –
направление Ромка помнил хорошо. Маленький домик на отшибе, почти наполовину
скрытый густым малинником и сильно заросший бурьяном, никто не хотел арендовать, и
он постепенно ветшал, хотя все коммуникации функционировали. Теть Зина сначала
хотела впарить Ромке именно его, поэтому он знал, где ключи и периодически
раздумывал, не купить ли развалюху на самом деле, когда Машка уедет. Нашарив под
опрокинутым цветочным горшком огромный ключ, Ромка предложил свет не зажигать, хоть
рядом и пустырь, но мало ли. Толик понимающе улыбался в темноте.
- У тебя есть...
- Да!
- А ...
- Всё есть, ты тут осмотрись пока, я быстро...

То, что у Самойлова не было презиков, еще ни о чем не говорило. Или говорило?
Ромка отгонял ненужную аналитику, пока плескался в допотопном подобии душа, а
Самойлов исследовал помещение, светя на дощатые половицы карманным фонариком.
Выглядело все смешно и немного таинственно, как в старых шпионских фильмах, с
привкусом удивительного, будоражащего мозг осознания реальной цели. Как только
Ромка вылез, закутанный в чистое полотенце, его без звука схватили, оторвали от
пола и вдавили в теплое, мягкое - куртку, предусмотрительно расстеленную на старом
диване. Ромка открыл глаза, посмотрел на обнаженного по пояс мужика, монументально
нависшего сверху, и... поплыл.

«Плаванье» длилось недолго. С того самого момента, как губы Самойлова накрыли его
рот, Ромка очень даже взбодрился. Лежать растекшейся субстанцией и балдеть от
поцелуев и ласк почему-то стало невыносимо – словно набить рот отличным мороженым
без возможности эту вкусноту проглотить. Первый раз в жизни он почувствовал, что
значит по-настоящему кого-то хотеть. В сети активы часто обсуждали пассивов
относительно их способностей: «классно отдается», «отдается и балдеет», и Ромке
казалось – чушь это все. Быть «классным» в качестве реципиента вообще дело
нехитрое. Но сейчас его словно подключили к высоковольтной сети – до мушек перед
глазами, до озноба хотелось именно отдаться. Дурацкая формулировка, но все
остальное звучало еще более пошло, поэтому после постановки себе самому диагноза
Ромка выполз из-под Самойлова, нечеловеческими усилиями завалил его на спину,
содрал джинсы вместе с трусами и вскарабкался сверху.
Толик моментально притянул его к себе за плечи и снова присосался, удерживая
Ромкину тушку стальными ручищами и мешая спуститься туда, куда он уже давно
собирался. Ромка знал, что у него красивые губы, от поцелуев даже у Котова
стабильно вставало, но... блядь, То-о-олик!
- Самойлов... – воспользовавшись секундной передышкой прошипел Ромка, изнемогая от
желания. – Пусти меня вниз... и это... перестань уже мне дрочить, или случится
непоправимое...
- Тогда я первый, - спохватился Толик, переворачивая Ромку, как куклу, и явно
намереваясь воспользоваться идеей. – Я тоже тебя там хочу.
- Еще чего! - перепугался Ромка, потому что точно знал – он выдержит ровно две
секунды. – Пожалуйста, ну не надо!
Самойлов то ли прикинулся глухим, то ли на самом деле не услышал, а засосал
аккуратный Ромкин член с такой прытью, что тот охнул и жалобно взвыл, впиваясь
ногтями в шелковистую подкладку куртки. В минете Самойлов оказался таким же профи,
как и во всем остальном. Поиздевавшись над извивающейся жертвой ровно полминуты, он
поймал в кулак мощнейший Ромкин оргазм и тут же снова полез целоваться – видимо, во
избежание скандала поспешил заткнуть ему рот.
- Так нечестно, сво-олочь ты... – блаженно сопел Ромка, мстительно покусывая
массивный самойловский бицепс. – Ну подожди, сейчас вот отдышусь только... – И тут
же испуганно пошарил у Самойлова внизу живота. Облегченно вздохнул – там все так же
железно стояло.
- Только недолго, - предупредил Толик. – Давай ... ммм... не нарушать наших планов.
- У меня тоже были планы, и сейчас я их реализую, - победно провозгласил Ромка,
потому что его наконец-то отпустили. – Расслабься, бэби...
Толик, который во время смены диспозиции успел вытереть руку, подозрительно
осмотрел облизывающегося Ромку и вопросительно наклонил голову.
- Н-ну?
- Сейчас! – Ромка был похож на кота, дорвавшегося до рыбы. – Хоть посмотрю... Он
такой красивый...
Самойлов жалобно всхлипнул.
«Он» был офигенный. Сантиметров восемнадцать, это по самым скромным меркам,
толстенький в обхвате, немного загнутый кверху, с массивной головкой, и его ужасно
хотелось попробовать на вкус.
Но Ромка мужественно терпел, да и, говоря по правде, терпеть ему было гораздо
легче, чем Самойлову. Провел горячими пальцами по выпуклым венкам, спускающимся к
лобку, полускрытым темной дорожкой волос. Самойлов пах ментолом и горьковатым
одеколоном. «Какой предусмотрительный», - загордился Ромка, потому что сейчас все
это принадлежало только ему. Он еще раз облизнулся и склонился ниже, почти касаясь
вздыбленной плоти губами. Почти.
- Рома... – предупреждающе пробурчал Толик. – Ты... это... ч-черт...
- Что, милый? – пропел Ромка нежно, то ли вожделенному органу, то ли его
обладателю. – Я слушаю. – И тихонько подул в самую серединку. Из уретры показалась
беловатая капелька - органу это явно понравилось, в отличие от Толика, который
почему-то недовольно запыхтел. Слабак!
- Сделай уже... что-нибудь, - беспомощно попросил Самойлов и нервно дернул коленом.
– Или давай я...
- Еще чего! - покачал Ромка головой и загадочно улыбнулся чеширским котом. – Нет,
детка, сейчас мой выход. Закрой-ка глазки.
Самойлов послушался (наконец-то!), и Ромка с удовольствием занялся «реализацией
планов». Он испытывал немного двойственные ощущения: с одной стороны, он был не
новичком в отсосе, и ничего нового в этой манипуляции обнаружить не мог. А с
другой... сильнейшее желание доставить удовольствие партнеру, без примеси «потому
что надо» или «он от меня этого ждет», и тем более «это будет стоить...», а потому
что самому хочется. Самому дико хотелось – всего и сразу. Хотелось...
Провести языком одним долгим движением – от бритой до гладкости мошонки, вдоль по
стволу и к самой вершине головки. Взять в рот, почувствовать сочащийся от
возбуждения предъэякулят, высосать всё до капли, выпустить изо рта, переждать, пока
у того, кого ты так страстно желаешь, пройдут сладкие судороги и чуть успокоится
дыхание... Снова лизнуть, горячо, мокро, на этот раз сверху вниз, рисуя спирали и
синусоиды, не пропуская ни одного миллиметра кожи, ни одной выпуклой венки. Дойти
до яиц, пососать одно, отпустить... дождаться, пока партнер выдохнет, пососать
второе... Дотронуться до члена ладонью – нежно провести по уздечке, подхватить
средним пальцем капельку смазки и слизнуть. Пощекотать языком уретру. Царапнуть
ногтем по стволу, сгрести яйца в охапку и немного подержать, балдея от приятной
тяжести и осознания собственной власти. Перехватить член у основания и наконец,
заранее настроившись, взять полностью, плотно обхватив губами и расслабив горло.
Самойлов мужественно держался, но как только Ромка стал ритмично насаживаться,
трахать этот восхитительный член своим ртом, периодически выпуская с пошлым
чмокающим звуком, сдался и через недолгое время стал жестко толкаться сам, а потом
кончил, так и не сумев перед этим отодрать довольного до невозможности Ромку от
себя.
- Прости, - смущенно произнес Толик, прижимая к животу свое насосавшееся сокровище.
– Ты сам виноват, я...
- Толь, ты дурак? Мне в кайф было... – Ромка удобно устроился на Самойлове,
попутно определив, что по мягкости и упругости он даст фору любому матрасу. Вдохнул
всей грудью, лизнул чужую покрасневшую шею. – Ты офигенный... Я так давно этого
хотел.
- Чего?
- Отсосать тебе... и еще поставить засос на шее. Можно?
Самойлов осторожно кивнул, и Ромка реализовал мечту номер два, поставив шикарный
засос прямо над ключицей. Снова вытянулся, обхватив массивные бедра Самойлова
длинными ногами, уткнулся лицом в мягкую ямку плеча.
- Меня от тебя реально прёт, - стыдливо признался Ромка спустя какое-то время. –
Вот вроде только-только, а я, кажется, уже... Ты, кстати, тоже...
- Куда я денусь, - пробурчал Толик, явно польщенный ... – ты б еще по мне поерзал.
Ром, ты... тебе там... нормально? Не сильно я...
- В горле? Да нормально, в первый раз, что ли... – отмахнулся Ромка, запоздало
сообразив, что его опыт вряд ли нужно демонстрировать Самойлову. Но тот не обратил
внимания на скользкую фразу и вообще вел себя изумительно: гладил Ромку по волосам
и молча рассматривал, словно тот был не самим собой, а прекрасной картиной Тициана
или Рафаэля. Иногда целовал в ухо или щеку и снова смотрел.
- Ты мне очень нравишься, Рома, - глухо сказал вдруг Самойлов, прервав блаженную
Ромкину нирвану. – Больше, чем я... чем я обычно позволяю себе. И... дело тут не в
сексе...
- Правда? - выдохнул Ромка Толику в грудную мышцу. – А в чём?
- Не знаю, - Самойлов перекатил его на спину и склонился сверху. – Для меня самого
загадка. Но я узнаю, обязательно...
И снова полез целоваться. Маньяк.

- Мгм... – вздохнул Ромка спустя вечность. – Толь, ты это... пока будешь размышлять
на философские темы, может, это... продолжим? Я слишком молод для воздержания и не
кончал уже минут двадцать, поэтому - давай ты вставишь мне уже? Хотя... можно и
наоборот, я не против.
Самойлов издал нечто вроде рыка и моментально перевернул Ромку попой кверху.
- Договоришься у меня... – он легонько шлепнул ладонью по круглой вершине ягодицы.
Куснул упругую светлую кожу, зализал. Погладил половинки, развел в стороны,
медленно провел ребром ладони вдоль ануса.
Ромка застонал.
- Это издевательство... – заворчал он, выгибая спину и послушно подставляя торчащую
задницу ласкающим пальцам. – Если ты сейчас же меня не трахнешь, я...
- Ты - что? – невинно поинтересовался Самойлов и неторопливо зашелестел фольгой.
- Трахну себя тобой, вот что! – сердито объяснил Ромка, дернулся и замер. В
расслабленную дырку ткнулось горячее и твердое.
- Хочу тебя, - просипел он и раздвинул колени, прогибаясь и устраивая голову на
сложенных руках. – Охуенно хочу, блядь, не могу просто... я...
- Помолчи... – сказал Самойлов таким низким, невозможно порнографическим тоном,
что Ромка в очередной раз чуть не спустил раньше времени. Шутки кончились, его
бедра взяли в железный захват и наконец-то трахнули.

Ничего такого особенного Самойлов не делал. Двигался сначала осторожно, все же

агрегат у него был не маленький. Убедившись, что Ромка стонет не жалобно, а очень
даже призывно, ускорился до резких, ритмичных толчков, хотя иногда все же сбивался,
трогал Ромку за худое плечо и спрашивал – как он там? Ромка возмущенно шипел и
вилял бедрами, требуя продолжения банкета. Банкет продолжался, налитые яйца звонко
шлепали по маленькому Ромкиному заду, Самойлов тяжело дышал, Ромка сопел, иногда,
после особенно точного попадания головкой по простате, всхлипывал и придушенно
матерился.
Потом они сменили позу, успев при этом слегка поругаться – Самойлов боялся
натереть на спине Ромки незажившие места и все норовил уложить его на бок, не
наставив синяков. Проиграл (кто бы сомневался – как только Ромка закинул ноги ему
на плечи и закусил губу, Толик тут же сдался и занялся делом), но зато мог вдоволь
лапать чужой член и пощипывать нагло торчащие соски. Ромка отдавался с упоением:
судорожно выгибал спину, запрокидывал голову, не обращая внимания на прилипшие к
лицу, влажные от пота волосы, терзал несчастную куртку длинными пальцами и рвано
дышал, иногда требовательно выстанывая: "ну давай... еще, хочу...", в результате
чего Самойлов перестал тормозить и двигался со скоростью отбойного молотка.
Постепенно разошелся настолько, что чуть не пропустил Ромкин финал. Пока Самойлов
двигал бедрами, Ромка в очередной раз поймал особенно сладкое касание внутри, пару
раз двинул ладонью вдоль члена, коротко охнул, зажмурился и выстрелил лужицей
спермы себе на живот. Самойлов очнулся, склонился над мокрым, как цыпленок,
любовником, прижался к пересохшим губам и за насколько фрикций финишировал.
- Ты... маньяк, - еле шевеля губами, промычал Ромка, неохотно выпуская из себя еще
твердый чужой член. – Ум есть, столько целоваться... Посмотри, что там у меня с
губами...
- Да нормально все, - Толик провел языком по Ромкиной треснувшей верхней губе. – До
завтра заживет, кстати, у меня в бардачке есть гигиеническая помада. Чего ржешь, я
гей или где? Кстати, ты снова продул.
- Ты там не очень-то гордись, - заметил Ромка, расслабленно улыбаясь, и вытер
рукавом Толиковой куртки мокрый лоб. – У меня соски слишком чувствительные, я б и
дольше продержался... Это читерство, я так не играю. В следующий раз...
- В следующий раз ты будешь послушным мальчиком и ляжешь на бочок. Повернись-ка на
живот!
- Раскомандовался... - пробубнил Ромка и тут же повернулся. – Там давно все
затянулось... на, смотри...
- Ссадины зажили, отлично... – пальцы Самойлова быстро и легко порхали по чужой
голой спине. - Один шов чуть покраснел, но не критично... Ром, старайся на животе
спать или на боку.
- Ага, - быстро согласился Ромка и, чтобы поскорее замять тему, добавил: -
слушаюсь, босс.
Это легкомысленное «босс», сказанное в шутку, почему-то прозвучало инородно,
неправильно, и обоим стало неловко. Самойлов засуетился, стал вытираться
принесенным из ванной полотенцем, передал его Ромке. Они оделись, восстановили
слегка изменивший первоначальное положение диван, полотенце Ромка застирал и
повесил на то же место.
- Это было... круто, - прошептал Ромка на ухо Самойлову, когда тот завязывал
шнурки. – Правда, мне очень понравилось.
- Только не называй меня больше боссом, - попросил тот и легонько поцеловал Ромку в
висок. – Мне тоже.

Наведя в домике порядок и оставив ключ на обычном месте, они вышли в ночную
прохладу, и Ромка моментально замерз. В машине ему вдруг страшно захотелось
пообжиматься, снова почувствовать чужие сильные руки на теле, вдохнуть терпковатый
запах, лизнуть солоноватую кожу. Вполне натурально изобразив некое подобие озноба,
он своего добился – сначала Толик стал его укрывать, потом обнимать, а потом дошло
и до поцелуев.

- От тебя с ума можно сойти, Рома, - вздохнул Самойлов, обматывая вокруг Ромкиной
шеи свой шарф. – Если бы я был джигитом, а ты – девушкой из горного аула, я бы тебя
украл.
От этих слов у Ромки внутри запели соловьи. А потом заиграли скрипки и играли так
сладко, что он даже забыл обидеться на сравнение с девушкой.
- Укради меня, еще разочек точно получится, - согласился Ромка, сладко потягиваясь.
- Или ты в переносном смысле?
- Во всех смыслах, но с тебя на сегодня хватит, - Самойлов вырулил на плохо
освещенную дорогу. – Ты как, согрелся? Давай покатаемся.
Эту ночь можно было смело назвать ночью сбытия мечт, как бы косноязычно это ни
звучало. Они медленно пересекли центральную улицу, где еще теплилась жизнь, потом,
немного попетляв, добрались до озера и там какое-то время любовались на звезды.
Анатолий, обхватив укутанного пледом Ромку за плечи, рассказывал ему о созвездии
Водолея. Ромка слушал, чувствуя себя двенадцатилетним, и млел от случайных
прикосновений.
- Смотри примерно в центр неба. Видишь самую яркую звезду? Слева от моей руки?
- Вижу, вроде...
- Это Садальсууд, самая яркая у Водолея, огромная тройная звезда, она более чем в
две тысячи раз ярче Солнца, но температура их поверхностей примерно одинакова. От
Земли она отстоит на расстоянии в 600 световых лет.
- Название смешное...
- Арабское. А вот вторая по яркости – Садальмелик, Альфа Водолея. Название
переводится как "счастливая звезда царя". Это огромный желтый сверхгигант, чуть
холоднее Солнца, но при этом ярче почти в три тысячи раз.
- Откуда ты все это знаешь?
- Интересовался когда-то... давно. Физика, астрономия... кто в детстве не мечтал
полететь в космос?
- Я - нет, - честно признался Ромка. – Это плохо, да?
- Почему? Нормально, - успокоил его Анатолий. – А о чем мечтал? Расскажи,
интересно.
- Ты смеяться будешь, - засмущался Ромка и спрятал нос в плед. – И не нужно меня
разворачивать... ну... вот, теперь шея замерзнет... Ладно, не щекочи меня, скажу.
Лет так до двенадцати бурлила во мне одна идея. Глупая, конечно... Короче, писал я
что-то типа научного труда, где обосновывалась, причем, на полном серьезе,
технология - как отменить деньги. Папа говорил, что само произведение было чисто
художественным – кроме примитивных вычислений и выдержек из аналитической прессы,
спизженных у мамы в диссере, я настрочил сотни две слезливых историй про жестоких
ростовщиков и угнетаемых ими голодных сироток. Вероятно, влияние «Гобсека»,
прочитанного в девять лет. Мне казалось логичным уничтожить причину всех бед, то
есть – товарно-денежные отношения, путем банальной договоренности заинтересованных
сторон. Ну, или принуждения, как получится. В шестом классе мне купили компьютер, и
я понял, что без денег хуй добьешься вселенской гармонии, и эту бредятину забросил.
Хотя иногда пробивает, но уже в плане электронных денег и биткоинов. Ну а чё,
прогресс...
Самойлов потрепал его по мягким волосам.
- Фантазер ты, - вздохнул он. – Но профессия у тебя хорошая, нужная. И с мечтой
сочетается.
- Ага, - подтвердил Ромка, зевая. – Банкир, мать его, тот же ростовщик. Домечтался,
блядь... Толь, мы это... трахаться не будем уже? Поехали тогда домой. Холодно.

***

Утро было суматошным, но таким счастливым, что Ромка насильно заставлял себя
хмуриться, скрывая довольное выражение на бледной от недосыпа физиономии. Анатолий
выглядел как всегда, но только до того момента, пока их взгляды не встречались. Тут
Ромку словно током било – приходилось сразу отворачиваться и делать вид, что чем-то
страшно занят, но краснеть и бледнеть он умудрялся все равно. Машка ничего не
замечала – в суете и заботах носилась, как угорелая, по дому, выискивая, что еще
нужно починить или исправить – работу с кровлей закончили, оставалось навести
порядок и доделать всякие мелочи во дворе.
Несмотря на долгие уговоры, денег ни за работу, ни за материалы Самойлов не взял,
всячески избегал этой темы, и только когда Ромка сказал: «Не люблю, когда я кому-
нибудь должен, меня это бесит», стал рыться в барсетке, после чего выдал жаждущему
обеднеть студенту напечатанный на листке счет на какую-то Афанасьеву Виолетту
Андреевну. Сказал – переведи столько, сколько считаешь нужным, и мы в расчете.
Ромка сильно подозревал, что это благотворительный счет какого-то больного ребенка,
но не стал ни спорить, ни проверять. Хочет так – пусть, а сколько перевести, они
потом с Машкой решат.
Уезжал Ромка один, они еще ночью об этом договорились, подвезти до центра
согласился тот самый мастер, который был местным, ему тоже нужно было в город.
Самойлов оставался всё закончить и развезти кое-кого по домам, они договорились
встретиться вечером, обсудить дальнейшие планы и поговорить насчет Машки.

Говоря по правде, обсуждать дальнейшие планы собирался Ромка. Толик ничего такого
ему не предлагал, настроен был по-деловому, серьезно, разговоров о том, что между
ними произошло, не начинал и не поддерживал, но даже просто видеть его строгий
профиль или касаться широкого плеча было волнительно и очень приятно. Будущее
рисовалось в таких радужных тонах, что становилось даже страшно. Ромка впервые
осознал, что хочет не просто связи, секса или дружбы. Ему хотелось отношений и, как
бы банально и пошло это ни звучало – хотелось быть рядом.

Сейчас, вспоминая то свое настроение, Ромка морщился и злился. Каким он был наивным
дураком, повел себя как дебил... Сейчас он более-менее справлялся, мысли о
Самойлове спрессовывал в небольшие комочки и позволял себе вынимать их из памяти
строго в определенное время, так было легче. Даже имя сократил до лаконичного Т., и
теперь привык так называть Самойлова, особенно в мыслях.

Они не встретились ни этим вечером, ни на следующий день. Новые чувства, которые

Ромка еще не мог толком проанализировать или классифицировать, совсем затуманили
мозг и сбили с обычного осторожного настроя. Он не то чтобы забыл про Руслана... он
отложил решение этой проблемы на потом. И зря, очень зря. Потому что проблема
откладываться не собиралась. Послать его подальше Ромка не мог, хотя именно это и
собирался сделать сразу же, как только они встретятся. Уже по дороге домой он решил
взять тайм-аут до завтра, чтобы посоветоваться с Самойловым, а Руслан мог бы и
подождать. Это было самой главной ошибкой, да и вообще Ромка здорово ступил -
никогда нельзя недооценивать того, от кого зависишь, особенно если у этого
последнего моральные ценности по объему чуть больше арифметической погрешности.

Руслан не отказался подождать, но попросил собрать какие-то вещи сегодня, а он их

отвезет, чтобы напрасно не гонять машину. Ромка послушно стал собирать шмотки,
лихорадочно соображая, как выпутаться из дурацкой ситуации, или вообще забить на
вещи – пусть забирает, потом все равно отдаст, никуда не денется. Но случилось то,
чего он, бестолковый, слепой и глухой придурок, совсем не ожидал. Руслан просто
швырнул его на пол и трахнул. Даже не раздевая полностью, просто содрав штаны и
расстегнув у себя на джинсах ширинку. Ромка то ли от неожиданности, то ли от общей
растерянности слишком поздно стал сопротивляться, а получив довольно болезненно по
шее – перестал. Не потому что боялся, а потому что надеялся, что этим трахом все и
ограничится. Не угадал. Кончив, Руслан ушел в душ, и тогда еще можно было сбежать,
потратив минут пять, чтобы одеться и найти бумажник. Почему он этим не
воспользовался, Ромка и сам не мог понять. Просто не верил, что все может
закончиться так, как закончилось? Выйдя из душа, Руслан проигнорировал Ромкины
претензии, а молча и умело стал его бить. Не избивать, не калечить, а лупить,
методично и точно нанося удары в скрытые одеждой места, стараясь причинить боль, но
не травмировать. В юности Гончаренко был серебряным чемпионом среди юниоров по кик-
боксингу, и получалось у него идеально. Кричать Ромка не мог – по соседству жили
одни женщины, пугать их не хотелось, да и стыдно. Он пытался отвечать, потом просто
брыкался, в конце концов, бросил – бесполезно, слишком неравная весовая категория.
Умение терпеть боль было в некотором смысле его фишкой, и он терпел.

Потом Ромку затащили на матрас, связали руки и ноги кухонными полотенцами и снова
выебали, в заключение наставив несколько засосов на груди и шее. Обалдевший от боли
и унижения, он тихо плакал от бессилия, чувствуя, как немеют запястья и понимая –
все плохо. Все очень плохо, а будет еще хуже.

- Я не знаю, кто тебя ебал, и знать не хочу, - деловито сказал Руслан, в очередной
раз вымыв руки и склоняясь над Ромкой, чтобы оценить причиненный его телу ущерб.
Синяков и ссадин было немного, только правое запястье сильно покраснело и распухло
– рука, скорее всего, была вывихнута. – Но больше он этого делать не будет. Я знаю,
ты можешь долго терпеть, а я умею правильно бить, но мы поступим вот как – ты
позвонишь этому козлу и скажешь, что переехал, объяснишь убедительно и четко, что
все между вами кончено, так, чтобы он поверил. Забегая вперед, скажу, что лучше бы
тебе это сделать, в противном случае позвоню я - тому, кто сможет твоего ебаря
утихомирить, а какие у меня знакомства, ты знаешь. Рома, поверь, мне совершенно не
хочется этого делать, но и ты меня пойми – мы договорились, а ты мало того, что
нарушил обещание, так еще и явился домой с такой довольной рожей, что глаза
слепнут. Что, так хорошо было? Дурачок, тебя же просканировать – раз плюнуть. Тем
более – мне. Ну, не плачь, я знаю, не так уж больно, сейчас ты встанешь, оденешься,
и мы поедем в травмпункт. Понимаю, что обидно, но ничего, переживешь. Ты же мужик,
в самом деле, не баба. Ну, давай, вытирай глаза. Вот, молодец. Пошли, я тебя умою.

***
Руку вправили и туго перевязали, травматолог, хоть и косился на все еще красную
Ромкину мордаху, вопросов не задавал и деньги сверх квитанции взял. Потом они
вернулись домой, собрали оставшиеся вещи и поели. Ромка тоже что-то ел, как робот,
лишь бы Руслан отвязался и не кормил насильно – теперь уже не было сомнений, что он
реальный псих и способен на что угодно. Синяки почти не ощущались, немного ныла
рука, но больнее всего было осознавать собственное ничтожество, позорную физическую
слабость. А вечером Ромка позвонил Самойлову. Сначала долго прокашливался, пил воду
и настраивался, поэтому получилось вполне правдоподобно, хотя и грубо, но именно
так и было нужно. Он попросил больше ему не звонить, сказал, что случившееся было
ошибкой, и что он обидел близкого человека, изменив ему. Это были слова, написанные
на листке бумаги, который Руслан держал прямо у его носа. Толик спокойно выслушал,
спросил – можно ли приехать навестить Машу и Белку, и Ромка ответил – как хочешь,
мне все равно.

Наутро отек прошел, Ромка снял повязку и долго смотрел на себя в зеркало. Ему снова
хотелось плюнуть в отражение, настолько было противно. Но он отогнал ощущение
дежавю, умылся и причесался, а потом вышел и сказал, что готов. Отнес Рите кактус,
попрощался и, как часто с ним случалось в подобные моменты, стал тормозить. То
ключи проверял, то возвращался за очередными носками, то полчаса зашнуровывал кеды.
Пока Руслан не разозлился и не вытащил телефон, после чего Ромка послушно потащился
вслед за ним по лестнице, матерясь себе под нос и поминутно огрызаясь.
Счастье, не успев начаться, кончилось.

***
А потом начался ад. С настоящим адским котлом в виде перепланированной трешки в
новостройке. Немного успокаивало, а иногда даже доставляло радость одно
обстоятельство – ад был обоюдным, а котел – тесным для обоих. Мысли про Т., как ни
странно, помогали. Ромка и сам не знал, на что надеется, просто иногда вспоминал, и
становилось легче.
Но сначала приходилось туго. Вместе спать, есть за одним столом, трахаться, а
точнее – отдаваться послушной куклой, было еще куда ни шло, терпимо. Но ездить в
институт, сидя прилежным мальчиком на пассажирском сиденье и выдерживать
«понимающие» взгляды было отвратительно. Гончаренко, хоть и вел занятия у
первокурсников, в основном торчал в библиотеке или лаборантской, и с Ромкой не
пересекался. Тем не менее, то, что они вместе, поняли сразу и все. Ованесович
гомофобии в стенах своего учебного заведения не терпел, но и блядства не поощрял,
поэтому сразу же вызвал Ромку на ковер и спросил – что за связь у них с Русланом,
если, конечно, это не сплетни. Ромка ответил как положено – мы вместе, вроде как
отношения. К его огромному удивлению, ни вопросов, ни вмешательства не последовало.
В этом смысле Руслан был доволен.

Ромка отыгрывался, как мог. Уже через пару дней жизни вдвоем стало понятно - и на
Руслана есть проруха. К примеру, когда Ромка на самом деле заболел – стащил в
кухонном ящике траву и накурился - Руслан так перепугался, что готов был звонить в
скорую, несмотря на опасность вызова ментов. Ромка остановил – ему эти проблемы
были не нужны, проблевался и полегчало. Но выражение лица бойфренда запомнил. Еще
через пару дней оказалось, что в постели тоже можно отлично динамить. Стал
жаловаться на боль в спине, или тошноту, или нечеловеческую усталость, а иногда и
вообще забивал на чужие желания и заваливался спать. Как ни странно, Руслан его не
трогал, хотя и ходил злой как черт, поэтому на всякий случай Ромка палку старался
не перегибать, во всех смыслах. Да и других способов сделать совместную жизнь
«веселой» было достаточно, чем Ромка с удовольствием и пользовался.

Руслан был маньяком относительно чистоты и педантом в плане расположения вещей.

Квартира содержалась в идеальном порядке, унитаз бриллиантово сверкал, каждая
безделушка находилась строго на предназначенном для нее месте. Но Ромка об этом
старался «забывать»: собственные вещи художественно разбрасывал по всем
поверхностям, статуэтки менял местами, раз десять облил горячим кофе мягкую мебель,
а в туалете даже умудрялся курить (ему самому было неприятно, но ради удовольствия
видеть на морде Руслана бешенство, можно было и потерпеть).
Руслан писал кандидатскую, для этого сам себе выделил комнату, куда больше никто не
имел права заходить. Но Ромке правила чужого дома были по барабану. Даже когда
хозяин дома закрывался изнутри, его всегда можно было достать – включить музыку,
громко разговаривать по телефону с Леркой, оглушительно греметь посудой. Ни о какой
помощи по дому (убирала приходящая домработница), даже минимальной – за хлебом
сходить - и речи не было, Ромка палец о палец не ударил. Ну, и для полного
«удовольствия»: регулярно «терял» ключи, сломал тостер и кофеварку, «случайно»
поцарапал стены в нескольких местах, сбегал с пар, вынуждая разозленного сожителя
искать его до темноты, и всякое разное, по мелочи. Причину, по которой Руслан все
это стоически выдерживал, Ромка найти не мог. Ее не существовало.

Постепенно стали закрадываться сомнения – что все это вообще за хуйня? Те самые
деньги, за которые он себя продал, Ромка регулярно пытался вернуть – но Руслан и
слушать не хотел, ему было плевать, что с ними сделают, пусть хоть бомжам отдадут.
Но договор есть договор, да и компромат никуда не делся и в аргументах периодически
всплывал. Всю первую неделю Ромка ломал голову, пытаясь понять – нахрена красивому
и успешному парню геморрой в виде пышущего ненавистью бойфренда, пытающегося
превратить его жизнь в кошмар. Нет, нельзя было сказать, что Руслан совсем не
реагировал, он и орал, и вещами швырялся, и угрожал. Но не бил и насильно не
трахал.
Жизнь стала похожа на унылый ситком, тягостный, но без особых трагедий. Лерка
обиженно дулась - Ромка не собирался посвящать ее в свои проблемы, и они постепенно
отдалились. Машка с удовольствием хозяйничала в обновленном домике, но работать в
детском саду отказалась. Возилась с Белкой и зубрила инглиш - собиралась на
следующий год поступать в педколледж, здесь уже прослеживалось влияние Самойлова.

Толик после Ромкиного «покаянного» звонка приезжал один раз, свозил Мирабеллу на
озеро кормить уток и привез ошеломительные новости. Игорь, всезнающий и всегда
готовый помочь «доброжелатель», оказался бывшим сутенером по имени Роберт Скворцов,
известным в криминальных кругах организатором похищений с целью последующего
выкупа. За свои услуги просил достаточно дорого, поэтому предположить, что его
нанял Мурад, было невозможно. Толик поднял кое-кого из знакомых в прокуратуре, и
обнаружилось удивительное. И мерзкое. Мурад, в некотором смысле, тоже стал жертвой
манипуляций. А самим заказчиком, по мнению Самойловского информатора, был Олег
Иванович Белочкин, владелец сети ресторанов «Fish-ka», вполне себе приличный
гражданин и бывший Машкин любовник. Это его идеей было отомстить «грязной шлюшке»,
которая осмелилась показать фак и смыться, оставив брошенного буржуя копить злобу.
Деталей их разрыва Машка никогда не рассказывала, и сейчас не стала – Ромке хватило
и полученной информации, чтобы схватиться за голову. Именно уважаемый Олег Иванович
предоставил Роберту видео, которое потом показали неумному и вспыльчивому Мураду.
Видео, где Белочкин трахал Машку, якобы уже после ее согласия на брак. Модное
увлечение – снимать на видео своих шлюх, в сладком процессе мести очень пригодилось
– темпераментный супруг не стал ничего проверять, а выместил ярость на жене.
Постепенно его убедили, что Машка – обычная блядь и такой и останется, ее первый
побег стал тому невольным подтверждением. Мурад получал новые и новые фото и видео,
зверел, а после побега и вовсе обезумел. После возвращения Машки «домой» к мужу,
люди Скворцова обрабатывали одновременно Ромку и Даурбекова, который уже не знал,
как поступить с ненавистной женой. Информатор предполагал, что Мурад и в самом деле
возненавидел Машку настолько, что мог решиться на что-то страшное, во всяком
случае, после ее исчезновения он крупно поссорился с родителями и дважды сидел в
местном КПЗ за драку. А две недели назад родители увезли сына от греха подальше -
на родину в Осетию. Белочкин нежил холеные бока в Испании и был, увы, недоступен.

Всё это была информация внутренняя, практически ничем не подтвержденная, но для

Ромки и Маши вполне достаточная. Машка теперь могла зажить нормальной жизнью, а
Ромка... а Ромка, положив уже ненужные баксы на валютный счет, стал немного богаче,
но, увы, не свободнее.
Над ним все так же висели одиннадцать порнографических фотографий.

Несмотря на войну, за две первые недели Руслан помог ему подтянуть хвосты и
отработать пропуски, Ромка понятия не имел – зачем ему это было нужно. Более-менее
определенно можно было утверждать, что Руслан, заполучив Ромку в единоличное
пользование, словно успокоился. Оставалось ждать «сюрпризов» - знакомых и не очень,
предложений «поработать» или «сходить в одно место пообщаться с хорошими людьми»,
но и этого не было. Загадка не разгадывалась, и, в конце концов, Ромка перестал об
этом думать. Проще было принять как есть.
Но потом началось что-то и вовсе странное, хотя лучше по порядку.
В четверг Ромка, слегка тормознутый после бессонной ночи (Руслан прицепился с
недописанным рефератом, пришлось доделывать), сидел на последней паре и пытался
вникнуть в экономическую теорию. Телефон работал без звука, но на смс-ки
вибрировал, и Ромка машинально прочитал только что пришедшую: «Позвони мне сейчас».
Это был участковый из Новотроицкого, и, конечно же, Ромка быстренько взял сумку и
на дрожащих ногах вышел. Услышав первые же слова: «Маша пропала», Ромка почти
заорал, чуть телефон не выронил. Федорович его успокоил – мол, спокойно, пока еще
ничего не понятно. О пропаже сообщила теть Зина – Машка оставила у нее ребенка и
отпросилась на часик в магазин. В девять утра. Сейчас было почти четыре, она так и
не вернулась. Думал Ромка недолго, точнее – не думал совсем. И на знакомое имя в
контактах нажал машинально, но в то же время осознанно. Самойлов выслушал, сказал
коротко: «Приеду через сорок минут, встретимся за парковкой».

Анатолий хмурился и выглядел не очень. Пока мчались по трассе, не сговариваясь,

поглядывали друг на друга и так же одновременно отворачивались. Ромка догадывался -
тот знает и о Руслане, и о том, что позорный звонок был неискренним. Пытался как-то
начать разговор, но видимо, слишком много времени прошло – Толик его инициативу не
поддержал, сказал только один раз: «Рома, я все понимаю, но давай не сейчас». Ромка
больше и не лез.
В доме находились теть Зина с Белкой, зареванной и уснувшей, и Федор Федорыч при
форме и кобуре. При виде Самойлова он встал и выпрямился, а потом повторил то, что
сказал Ромке – ушла утром, видели возле магазина, всем ближайшим участковым, как
было договорено, позвонил, есть пара звонков с сообщениями, что садилась в черный
джип с городскими номерами, сейчас проверяются. Ромка поначалу опешил от такого
доклада, но потом ему стало не до того. Федорыч при них позвонил еще раз,
информация о тачке подтвердилась.

Становилось очевидно, что информатор Самойлова ошибся, опасность все еще была
реальной, и светить Машку не стоило. Но он не сердился на Самойлова, он злился на
себя. Звонили Руслан, Лерка, научный руководитель по практике, Ромка машинально
отбивал и думал: «Господи, пусть только обойдется, пусть только все будет хорошо,
пожалуйста, пожалуйста...» Но мысли в голову лезли всякие, в основном, плохие, в
конце концов, дошел до того, что придется бросить институт и пойти работать –
ребенка нужно чем-то кормить и как-то содержать, но потом вдруг вспомнил, что он и
сейчас их содержит, обеих, так что, может, и не придется. Кто знает, когда на этот
раз Машку вернут и вернут ли вообще, и как он теперь будет со всем справляться,
учитывая его собственные обстоятельства... Вопросов было гораздо больше, чем
ответов. Федорович ушел через час, теть Зина чуть позже, когда совсем стемнело.
Разговор не клеился, Толик высказал предположение, что, возможно, все не так, как
Ромка думает, но пока говорить об этом рано, нужно еще немного подождать, и еще
что-то, но Ромка не вполне понимал, слова ускользали. Он вдруг почувствовал такую
чудовищную усталость, такое отвращение ко всему на свете, что даже затошнило.
Поднялся выпить воды и вдруг услышал знакомый звук, похожий на шелест шин по
асфальту. Самойлов тоже услышал и моментально вскочил, придерживая руку у
внутреннего кармана куртки – Ромка и понятия не имел, что у него есть оружие. Они
выключили свет и посмотрели в окно.

Дверь шикарной тачки (не черной, а синей, и не джипа, а Инфинити) открылась со

стороны водителя, из машины неторопливо вышел крупный мужик в светлом костюме,
оказавшийся при ближайшем рассмотрении тем самым Бубенчиковым с билборда, подошел
ко второй двери. Открыл ее, подал кому-то руку...

- Еб твою мать! – громко сказал Ромка и включил свет. – Ну вот же зараза, блядь, ну
придешь сейчас - все патлы повыдергиваю, господи, и за что мне все это...
Он был весь мокрый – несмотря на прохладную температуру, вспотел. Самойлов
ухмылялся, посмеиваясь в ладонь.

Машка, облаченная в свои дебильные шорты, царственно вплыла в кухню, сбросила

кожаную курточку и плюхнулась на стул – она была пьяна и в отличном настроении.
Инфинити отчалила, просигналив на прощанье, Ромка вытер лоб и уже был готов начать
«процесс воспитания», как вдруг застыл на месте. Обернувшись, он с удивлением
увидел, что Толик застегивается с явным намерением последовать примеру уже
отъехавшего «гостя». Ромка похолодел: он не хотел отпускать его вот так – без
выражения признательности и благодарности, без всего того, что давно кипело в нем,
искало выхода. Да и просто попрощаться хотелось по-человечески.
- Сиди тут, я сейчас, - рявкнул Ромка, подозревая, что как только он выйдет из
дома, Машка завалится спать, а уже в спальне, при ребенке, фиг ее отругаешь... Ну и
хер с ней, успеет.
- Толик, стой, подожди, - крикнул он Самойлову, когда тот был уже в машине. – Два
слова, я... не думал, что ты так быстро уедешь, ну подожди минуту!
Он залез в машину и вдруг замолчал. Самойлов отпустил руль и повернулся к нему
лицом, он действительно выглядел старше своих двадцати девяти, резко обозначенные
скулы и слегка запавшие щеки увеличивали его возраст лет на пять. Но, господи,
каким же он казался Ромке красивым...

- Толь, я... ты прости меня за тот звонок, ладно? В общем... мне сложно тебе
объяснить, но я по-другому не мог. Обстоятельства так сло...
- Рома, перестань, - Самойлов остановил его жестом и даже, как показалось Ромке,
слегка отстранился. – Извини, но у меня твои «обстоятельства» уже в печенках – не
знаю, зачем нужно было давать ему мой телефон, но пусть больше не звонит –
преследовать тебя я не собираюсь. Молодость коротка, понятно, хочется развлечься,
даже при наличии бойфренда, но я тут плохой вариант. Что касается Руслана... я,
кажется, говорил тебе уже свое мнение, повторять не буду. Ты красивый мальчик, с
тобой хочется... не важно. Но больше, думаю, нам не стоит общаться, во всяком
случае, не интимно.
- Почему? - тупо спросил Ромка, моментально осознавая идиотизм вопроса. Но
Самойлов, кажется, понял, ЧТО именно он хотел сказать.
- Потому что ты должен был сделать выбор, вот почему. Я думал, это очевидно. Во
всяком случае, мне казалось, что ты без слов понимал меня, да и вообще - толковый
парень. Ты этот выбор сделал. Не думаю, что у тебя могут быть ко мне претензии,
собственно, как и у меня к тебе.
- Нет, все не так, - пробормотал Ромка, с трудом выцеживая слова. – Не так.
Иногда... выбора просто нет. Как с Машкой, понимаешь?
- Нет, Рома, есть, - устало повторил Самойлов. – И поверь, я не такой наивный, как
тебе могло показаться. Я понимаю, что он тебя чем-то держит, учитывая твой
характер, это не так сложно организовать. Но почему ты до сих пор не рассказал мне
об этом, вот вопрос. То есть, я понимаю – не говоришь, значит, не считаешь, что я
способен решить проблему, или вообще не думаешь, что это меня касается. Или тебя
все устраивает, что тоже возможно.
- Хуйня какая-то, - не выдержал Ромка. – Как ты можешь знать? Да, я... в общем, ты
правильно сказал – эту проблему ты решить не сможешь. И как тебе взбрело в голову,
что я мог дать Руслану твой телефон? Я же не идиот... Он сам как-то...
- Конечно, сам, – согласился Толик. – Но вообще, на будущее, запомни - если человек
хочет скрыть свои контакты, он удаляет их из памяти телефона. Но я в любом случае
не собираюсь быть твоим маленьким секретом. Почему – могу объяснить. Сейчас, на
данном этапе жизни, люди делятся для меня на три категории: те, которые мне
параллельны, те, которые симпатичны, и те, о которых я думаю. У меня нет и не может
быть требований ни к первой, ни ко второй категории, но те, о ком я думаю, могут на
меня рассчитывать – всегда и во всем. Взамен я жду от них одного – они тоже должны
думать обо мне. Понимаешь разницу? Не в качестве замены, не как о постельном
приключении и не как о Чипе с Дейлом, которые спешат на помощь по умолчанию.
Человеком, о котором я думаю, я ни с кем не делюсь. Вообще ни с кем. Да, знаю, это
смешно и старомодно, и когда я впервые тебя увидел, то сразу понял – будет
непросто, а может вообще ничего не получиться. Так и вышло. Ну, понятно я объяснил?
- Ты ничего не понял, - глухо сказал Ромка, - мне не нужен Руслан, вообще, я... я
его ненавижу. Мне нужен ты.

Самойлов молчал. Он отвернулся в открытое окно и закурил. Ромка поерзал в кресле,

не зная, как начать и что вообще говорить. Рассказать про фотки? Про угрозы
«позвонить кому надо»? Нет, только не про фотки...
- Ты боишься, что он может мне чем-то навредить? – спросил Толик, все так же глядя
в окно. – Или еще что-то? Если первое, то не волнуйся, у него нет ни малейшей
возможности это сделать, а вот наоборот – вполне. Мог бы и сразу сказать, в тот же
день, а не ждать, пока я.. Рома, ты меня вообще слышишь?

Ромка слышал, но ответить пока не мог. Перед ним стояла единственная оставшаяся
дилемма – фотки. Самойлов знает о Руслане, он поймет и причину, по которой Ромка
пошел на это, ведь понял про блядство, значит... Но Толик был не единственным, о
ком Ромка думал в этот момент. Был еще один человек, настолько значимый, что
игнорировать его было никак не возможно - мама. Руслан, конечно, не всегда был
честен, но в принципиальных вопросах можно было не сомневаться – именно маме будут
предъявлены снимки с голым сыном в таких позах, что впору в порножурнал отсылать.

Мама... Всю жизнь Ромка думал о ней, как о самом родном человеке. Отец тоже был
родным, и дядя, и бабушка... Но маму он еще и жалел, понимая, что собственный
интеллект и знания она отдала мужу, фактически посвятила ему свою жизнь. Ромкино
гейство стало для нее большим ударом, гораздо более сильным, чем для отца. Спасибо
тете Свете, у которой глаза и уши еще с молодости были разбросаны по всему телу -
именно она засекла идеального мальчика Ромека, целующегося с другим мальчиком,
постарше, в заросшей плющом беседке парка Победы. Почему ее туда занесло в
одиннадцать вечера и как она умудрилась рассмотреть обоих со своими минус четыре -
загадка, однако Ромка врать не стал. Сначала он выпалил: «Я гей, и с этим ничего
нельзя сделать», а потом позорно сбежал, дождавшись, когда мама придет в себя.
Тогда разговора с родными не получилось. Но он хотел и в самом деле собирался
сказать, что очень их любит, и что ему жаль доставлять им обоим столько огорчений,
но по-другому не получится. Продумал целую речь и на следующий день после камин-
аута снова пришел к родителям. Отец был на работе, мама готовила. Она холодно
поздоровалась, но предложила покормить. Ромка обрадованно согласился и предложил
поучаствовать – картошку почистить, стол накрыть, но его попросили посидеть в
гостиной. Пока они ели, Ромка говорил. Сказал все, что собирался и даже больше, в
процессе разговора так разволновался, что слезы выступили – ему тогда едва
исполнилось восемнадцать, сплошной сгусток эмоций. Мама слушала, не прерывая, но не
очень внимательно – то на часы смотрела, то вздыхала как-то рассеянно... Ромка
спросил – она куда-то спешит? Оказалось, вот-вот должна прийти портниха. Ромка, не
доев котлету, извинился и стал собираться. Мать снова ушла на кухню, а он остался и
все думал – правильно ли он сказал, ничего не забыл? Хотел уже попрощаться, а
заодно узнать, не нужна ли помощь, но вдруг замер, потрясенно глядя в приоткрытый
дверной проем. Мать обдавала его тарелку и чашку кипятком. Дома он всегда ел из
одного набора, подаренного кем-то из родственников – двух тарелок и чашки. Набор
был полудетский, но Ромка привык и не протестовал. Вода лилась на яркий фаянс с
изображением персонажей из «Тачек», над мойкой стоял густой пар, а вода все лилась,
лилась...
Мать дезинфицировала после него посуду.

Тогда Ромка застегнулся и ушел, больше он ни разу не пришел домой без приглашения,
а потом придумал «график посещений». Его сыновние чувства не изменились, но видеть
родных было тяжело, гнетуще.
Воспоминания о том моменте промелькнули перед ним, как в хронике – четким
монохромом, кадры быстро сменились и замерли на последней картинке – мамино
застывшее, словно высеченное из мрамора лицо, сжатые в тонкую полоску губы, глаза,
смотрящие сквозь него. Нет... нет, конечно, нет. Все верно – выбор всегда есть.

- Толь, ты, наверное, прав, - медленно проговорил Ромка, с трудом сдерживаясь,

чтобы не броситься Самойлову на шею. – Я – не тот, кто тебе нужен. Мне жаль, что и
твоих надежд я не оправдал, но... ничего. То есть... я все равно рад, что мы... что
все было... как было. Ты... ты только знай, что я никогда тебя не забуду, понял?
Никогда.

Потом он ужасно жалел, что не обнял Самойлова или хотя бы не пожал ему руку, Ромка
вообще к нему не прикоснулся – боялся разнюниться, снова проявить слабость. Просто
вышел из машины, а Толик его не остановил, и больше они не виделись.
Руслан на смс-ку: «Уехал по делам в село, вернусь завтра», ответил коротко: «Жду».

***
Бубенчиков оказался отличным мужиком, простым и открытым, и это так поразило Ромку,
что он раз пять переспросил – эти двое на самом деле собираются пожениться после
Рождества или просто голову ему морочат. Оказалось – на самом деле, причем решили
буквально вчера.
- Быстрые какие, - никак не мог прийти в себя Ромка. – Василий Сергеевич, я ничего
не имею против вас лично, но я Машку всю жизнь знаю. Она, конечно, фея, но, по сути
- ребенок, иногда мне кажется, что у Белки больше ума. Не удивляйтесь такой
откровенности, лучше, если вы узнаете это от меня, чем потом я буду вылавливать
сестру из какой-то грязной бодеги***, где вы ее бросите.

- Я никогда не брошу ее, - сухо проговорил Бубенчиков таким тоном, что сразу
становилось понятно – не бросит. Ромка вздохнул - чувствовал он себя неловко и
довольно глупо. Мужик в два раза старше него сидит напротив, краснеет и вроде как
ждет Ромкиного благословения. Дебильная ситуация, но делать нечего: назвался братом
– принимай ответственность еще и за это. Почему-то мысль, что придется выдавать
Машку замуж, ему и в голову не приходила. Особенно учитывая то, что она как бы уже
замужем, хоть и номинально. «Он тебе хоть нравится, Маш? - допытывался Ромка. - Еще
и старше на восемнадцать лет!» «Ром, он такой классный», - отвечала Машка с
придыханием и закатывала глаза, что означало – новый кавалер сделал все возможное,
чтобы понравиться.
- Маша рассказала мне про... свою ситуацию, и я... - Бубенчиков закашлялся, и из
глаз его вдруг покатились слезы. Ромка метнулся в кухню за водой – таких эмоций от
сурового на вид мужика он не ожидал и слегка растерялся, протягивая стакан - облил
рыдающего олигарха от белоснежной рубашки до кончиков замшевых ботинок. Бубенчиков
вскочил, стал отряхиваться, Ромка бегал вокруг него, пытался промокнуть кухонным
полотенцем и извинялся, но вопреки этой досадной оплошности, а может, благодаря,
они выпили по пятьдесят для сугреву и наконец-то нормально, без официоза,
поговорили.

- У меня была сестренка, младшая, двоюродная, - рассказывал Бубенчиков, уже

успокоившись. - Смешная такая, кудряшки вечно из косичек выбивались. Коленки
разбивала, с дерева падала, дралась – пацанка, в общем, а проследить некому –
родители то в огороде, то на ферме. Хорошая была, ласковая. Но как повзрослела...
Короче... родители не смогли ее вернуть, сначала, когда была в Эмиратах, еще была
надежда, а когда ее переправили в Гонконг... сказали, надежды нет. Не знаю, жива
еще или нет. Машка на нее не похожа, но когда я думаю, что этот мудак с ней
делал... Рома, поверь, я добрый человек. Даже в рэкете можно обойтись без мокрухи,
главное, все делать с умом, но сейчас... поверишь – убил бы падлу, своими руками
придушил или отдал корешам своим, кто по этому делу специалист... Ну, а Белочкин,
это отдельная история, не сомневайся – он свое получит. Машуня говорит, что хромота
на всю жизнь, но я ее вылечу. Рома, ты меня не бойся, я, может, с виду не Ален
Делон, но Машку я никому не отдам. Люблю ее, аж сердце заходится, веришь? Ночью
просыпаюсь и думаю, думаю, вчера на сходке такой контракт проебал – замечтался,
ёпт... Нужна она мне. Ты прав, конечно – она девчонка легкомысленная, ветер в
башке. Тем более. За мной – как за каменной стеной будет, да ты и сам уже понял.
Понимаю, ты многое для нее сделал, и сейчас помогаешь, но больше не надо, хорошо?
Дом теть Зине мы через неделю освободим, у меня уже отпразднуем. Ремонт и остальное
я тебе возмещу, не сомневайся. Ну что?

Ромка молчал. Тот факт, что кто-то вот так, просто и легко, может избавить его от
многолетнего груза, почему-то не радовал. Как ни крути, Машку – родную, глупую,
единственную - придется отдавать. И, хотя Василий был наилучшим вариантом из
возможных, стало как-то тоскливо, почти как тогда, когда он узнал о ее первом
замужестве. Машка исчезнет, и он останется совершенно один.

- Вы... после свадьбы вы хотите отсюда уехать? – спросил Ромка пересохшими губами.
– Где вообще жить собираетесь?
- Ну... – почему-то замялся Василий, - тут мы немного расходимся, и я, вообще-то,
рассчитываю на твою помощь. На зиму, скорее всего, уедем в столицу, будем лечить
моей девочке стопы и походим к психологу, не помешает. А заодно и развлечется
немного. Но весной я думал в Новотроицкое вернуться. Я же дом строю здесь, прямо у
озера. Место – волшебное, съездим потом, покажу. Окультурить, конечно, нужно,
ландшафт, гроты, кусты стриженые, прочая хуйня. Ты видел, какой мои ребята сделали
проект фитнесс-клуба? Котлован уже вырыли, площадь заодно в порядок приведем... В
прошлом году ездили в Германию и Австрию, так там село – по сути тот же город, все
для жизни есть, только воздух чище и народу поменьше. Вот и я так хочу устроить,
здесь. Бабла, правда, отстегнуть немерено придется, но отобьем, не впервой –
туристов пригласим, еще одно озеро выроем, форель начнем выращивать. А Машка
возвращаться не хочет, говорит – в деревне скучно. Бля, да я не против, просто
жалко такую идею выбрасывать, давно мечтал, и бизнес-план есть, толковый...

Ромка слушал этого здоровенного, нескладного мужика, одетого в шикарный костюм с

плохо завязанным галстуком и думал, что это не маниловщина, как ему изначально
показалось, это нечто другое, с экономической точки зрения не такое уж и
фантастичное. Конечно, Бубенчиков берет наглостью и упрямством, может, он и не
нобелевский лауреат, но зато свободен от штампов и надежен, как скала. Чем черт не
шутит, может, и получится у него.
- Машку в этом вопросе беру на себя, - Ромка протянул руку будущему зятю. – Еще не
было такого, чтобы я ее не уломал, она меня с детства слушается. Сделаем.
Потом перешли на ты, и Бубенчиков поведал, что сегодня же поедет с принцессой
подавать на развод, и вообще обещал держать Ромку в курсе дела. Потом предложил
выпить еще по одной, но Ромка отказался – ему еще домой (домой?) ехать и с Русланом
объясняться. Настроение, несмотря на явные перемены к лучшему, никак не желало
улучшаться, что будущий родственник приписал волнению за судьбу сестры и в порыве
признательности все пытался Ромку обнять, а то и поцеловать. Ромка мысленно
посмеивался – сейчас, дорогой, ты отсядешь от меня на километр, вот прямо сейчас.

- Слушай, раз уж мы... как говорится, потенциальные родственники, - Ромка заговорил

серьезно и специально нахмурился, - ты должен знать кое-что. Во-первых, Машка мне
на самом деле как родная, и я всегда хочу знать, где она и что с ней. Во-вторых -
Мирабелла зовет меня папой. В семье Машиного мужа она отца почти не видела, он ее и
на руки никогда не брал, малышка только меня знает. Как хочешь с этим разбирайся, я
не то чтобы супер какой папочка, да и нет во мне пока этого самого инстинкта, но
Белку я люблю, и она меня.

- Так это, бля, видеться будете, когда захочешь, в любое время приезжай - хуйня
вопрос, - отмахнулся от ерунды Василий, но увидел в Ромкиных глазах иронию и
ухмыльнулся. – Да ладно, это я так, по-мужски. При Машке я не матерюсь, не ссы.

- О-кей, ну тогда последнее, - Ромка отбросил челку назад и ослепительно улыбнулся

– это был последний на сегодня тест. – Я гей. Живу с мужиками, все дела.
Бубенчиков удивленно таращился на него.
- Ты слышал меня? – переспросил Ромка. – Я гей, и...
- Ну, гей, а дальше что? – продолжал пялиться Василий. – Ты ж не закончил. Проблемы
какие, обижает кто? Бывает... Это ж наш этот, как его... менталитет. В Австрии
никакой гомофобии нет, там все равны, людей по другим признакам оценивают – ум,
успешность и прочее. Но если кто конкретный мешает – говори, разберемся. У меня в
команде два паренька тоже пи... геи, так я сразу сказал – кто пасть откроет, будет
улицы мести или в коровнике ебашить. Молчат, боятся. А парни хорошие, хошь
познакомлю?

Ромка рассмеялся - свинцовая тяжесть, наконец, отступила. На душе стало легко и

светло, окрыленный его радостью Бубенчиков рассказывал захватывающие истории из
криминальной молодости, Ромка ржал, потом они выпили еще по сто, потом еще, потом,
обнявшись, спели «Ой, мороз, мороз» и «Ты ж мене пидманула», периодически вытирая
друг другу мокрые глаза. Такого с Ромкой еще не было – бухать с натуралом, почти
родственником, и чувствовать себя на седьмом небе. В финале Бубенчиков
оттранспортировал бесчувственное с перепоя тело на топчан и укрыл одеялом.

Проснулся Ромка уже после обеда, а домой к Руслану приехал почти в девять вечера.
Песни-пляски закончились, ему было немного страшно. Но судьба и тут преподнесла
сюрприз. Причем, в прямом смысле.
Руслан выглядел усталым и осунувшимся, не стал скандалить или демонстрировать
неудовольствие, словно для Ромки вот так вот свалить на два дня было совершенно
нормальным делом. Выслушав рассказ о сестре, которая живет в деревне и скоро
выходит замуж, Гончаренко покивал и вообще никак не прокомментировал. Они
поужинали, потом Руслан ушел в кабинет работать, а Ромка привычно завис в соцсетях.
Он не знал – радоваться ему или огорчаться, но ночью не стал прикидываться трупом,
дал себя трахнуть, но думал при этом о Т., о его губах и скулах, о смуглой ладони,
уверенно лежащей на руле. От этих мыслей возбудился и кончил, а Руслан так
воодушевился, что слизал с его живота всю сперму и ночью не отпускал, так и спали,
в обнимку.

***

На шестнадцатый день «совместной жизни», все еще напоминающей трагикомедию «Война

супругов Роуз», Руслан вручил Ромке два билета в Тайланд, на неделю. Это был
подарок на день рождения, на следующей неделе Ромке должно было исполниться
двадцать лет. Перспектива смотаться в Тай была впечатляющей, но не с Русланом же!
Порвал оба билета на мелкие клочки и неэстетично рассыпал по полу. Предложил
Руслану ехать со своей правой рукой или с третьекурсником Гришей Зяблиным, у
которого было сильное косоглазие и гигантские прыщи. Руслан какое-то время
смотрел Ромке в лицо, а потом вдруг сказал: «Тогда просто с твоими родителями
посидим».

Сначала Ромке показалось, что он ослышался. Вмешивать в непростые отношения

родителей не собирались ни тот, ни другой. Руслан знал, что с родственниками Ромка
общается редко и никого в свою личную жизнь не посвящает. Что касается днюхи, то
праздновать ее он планировал с Машкой и Василием, у них дома, но не в этот день, а
в выходной. Сокурсники и друзья были приглашены после занятий в институтский
кафетерий – нужно было чисто номинально проставиться. Родителей предупредил, что
вообще не хочет ничего праздновать, и приехать не сможет, потом как-нибудь отметят.
Тем не менее, Гончаренко поступил, как обычно – по-своему. В день, когда Ромка
появился на свет, он приехал на Балковскую с огромным пакетом дорогой жратвы и
оригинальным французским бренди. Ромка был в институте и узнал об этом по телефону
– удивленная мама позвонила и попросила приехать, потому что «у нас... ну...
этот... твой мальчик». С «мальчиком» мама Руслану польстила – выглядел он солидно,
особенно в костюме и в галстуке. Ромка знал, что такой прикид Руслан предпочитает,
когда нужно пустить пыль в глаза, добиться нужной для себя реакции. Это ему вполне
удалось – мама, хоть и посматривала опасливо, восприняла визит благожелательно.
Отец, несмотря на бренди, был неразговорчив и хмурился – он чувствовал во всем этом
фальшь гораздо сильнее мамы.
Ромка же разъярился не на шутку.

- И зачем ты это, нахуй, сделал? – набросился он на Руслана, как только они

оказались дома. – Ну вот нахрена? Я говорил тебе – не трогай моих родителей, не
лезь в мою жизнь! Все, чего ты хотел, я тебе даю, они ни при чем! Отстань от них,
просто отвали и не лезь! Вот я знал, какая ты скотина, но даже в этом ты смог меня
удивить.

- Заяц, да перестань ты нервничать, - небрежно отмахнулся Руслан, отлично зная, как

Ромка бесится, когда он так его называет. - Мамочка твоя вряд ли в курсе, что я
бывший наркодилер, так что остынь. Все равно до них бы дошли слухи, что мы живем
вместе, я только облегчил тебе задачу, теперь не нужно объяснять, как выглядит тот,
кто по большим праздникам трахает твою маленькую дырочку.
- Ты просто мудак, - прошипел Ромка. – И я догадываюсь, зачем ты это сделал.
Естественно – аспирант, тачка неплохая, внешность... Думаешь, ты им понравишься и
заручишься поддержкой? Да ни хуя! Предкам моим насрать на то, с кем я сплю, понял?
С таким же успехом я мог бы и с Котовым их познакомить – никакой разницы! Я с
пятнадцати лет сам по себе. Последний раз прошу – не лезь!
- А то что? – Руслан снизошел даже до нахмуренного лба. – Ну, ну – что? Ромочка, не
забывайся, зайка. Ты мой еще пять месяцев. Даже как-то странно слышать от тебя
такие вещи. Кстати, Новый год, я надеюсь, мы отметим именно в семейном кругу. И не
криви свою смазливую мордочку, я уже заказал ресторан на первое...
- Можешь отменять бронь....
- Это еще почему?
- Потому. Руслан, я не твой раб, не твой саб, и вообще – не твой. Мы просто вместе
спим. Странно, что я каждый раз должен тебе об этом напоминать.
- Правда? – Руслан даже прищурился от удивления. - Нечаев, это у тебя склероз, а не
у меня. Ты ничего не забыл?
- А что я должен помнить?
- Про одиннадцать фотографий, где ты с голым задом и охуевшей рожей. И не факт, что
она охуевшая от злости - ты так губенки искусал, словно тебя только что в рот
поимели, и тебе понравилось. Ну-ну, не бледней так... я просто напомнил, чтобы ты
не зарывался. Иди-ка лучше сходи в душ... снова завел меня своим надутым видом -
когда злишься, ты такой секси...
- Ты тварь, какая же ты тварь...
- Знаю, зайка, ты говорил уже... Но ничего не могу поделать – я люблю зайцев, они
ми-илые. Мы назовем это - зоофилия...

***

Третья неделя оказалась самой тяжелой – Ромка даже не представлял, что настолько
может быть тошно от одного вида живущего рядом человека. До дня рождения в
Новотроицком, куда он, конечно же, даже и не подумал приглашать Руслана, было еще
куда ни шло. Не то чтобы привык, нет, но как-то смирился, отсчитывая дни до
«освобождения». Но после днюхи, после невероятного, потрясающего праздника, который
устроили ему друзья – с фейерверком, трехэтажным тортом и концертом настоящей
(правда, местной) панк-группы, он выносил Руслана с огромным трудом. Перестал с ним
не только трахаться, но и спать, не обращая внимания на вопли, ночевал на диване.
Отказывался возвращаться из института на его машине, ездил то на такси, то вообще в
маршрутке. Несколько раз звонил Самойлову, но тот не брал трубку, похоже, вообще не
пользовался этим телефоном. Однажды Ромку так прижало, что он позвонил Котову –
попросить новый номер Анатолия. Рисковал, конечно, хорошим к себе отношением, но
так хотелось услышать самый сексуальный в мире голос, что было наплевать.
Оказалось, Самойлов уволился месяц назад, и это известие Ромку ошеломило и
погрузило в еще большую тоску.

Ну а крышку с кипящего котла сорвало в тот злополучный день, когда он сбежал со

второй пары и в полном одиночестве напился в "Корвине", заполировав виски косяком.
Домой приехал настолько невменяемый, что не смог открыть дверь и уснул прямо у
порога.

Разборки начались утром. Сначала просто поорали друг на друга, потом Ромка, не
желающий вставать с постели и ехать на учебу, заявил, что ему похрен, хочет Руслан
этого или нет. Он ему в партнеры не навязывался, не нравится – с радостью уйдет.
- Мелкая неблагодарная дрянь, - рыкнул Руслан и недобро рассмеялся, - да я и сам
виноват, разнюнился и тебе голову заморочил. А не надо было. Пора заканчивать к
хуям этот балаган и заняться делом. Ты хотел по-честному - будешь отрабатывать
честно. Вот прямо сегодня и начнем. Приведи себя в порядок, вечером поедешь со
мной.
- Как мило, - Ромка, хоть и ждал подобного с самого начала, похолодел, его словно
ударили под дых. – Снова хочешь приобщить меня к высокому хастлерскому искусству? И
какую тактическую задачу будет поручено выполнять моему прекрасному заду? – он с
ненавистью смотрел на Руслана, злясь на себя за то, что все еще на что-то надеется
и ждет уточнений или перевода последней реплики в шутку.

Руслан легко считал его страх и, криво улыбнувшись, медленно покачал головой.
- Никакую. Ты стал слишком строптивым, и я тебе не доверяю. Все, Рома, игры в такие
ненавистные тебе отношения кончились. Осталась проза жизни... Что смотришь так
испуганно? Апелляций я не принимаю, не надейся.

Ромка покосился на разбросанные по полу вещи, в голове мелькнуло: «А гори оно

все... свалить к хуям отсюда, не будет же он за мной бегать...»
Руслан перехватил его взгляд, ухмыльнулся краешком губ, пнул ногой свернутые
улиткой джинсы.
- И свое барахло вешай в шкаф, а не под ноги бросай, не в свинарнике живешь. Для
встречи одежду я сам привезу, белье тоже. И пожалуйста, без фокусов.
- Какая тупая месть... - Ромка не выдержал и вскочил с кровати. – Ты просто мстишь,
что я не подставлялся тебе по первому зову, да? Да нет, херня... ты бы все равно
меня одалживал, сам же говорил, что будешь... Просто натура твоя, блядь, скотская,
что животное сначала нужно откормить, чтобы холка блестела и лыба до ушей, чтобы
само полезло на убой, да еще и благодарило? Так ведь, да? С-сука...
- Не собираюсь ограничивать твою фантазию, - Руслан устало потер лоб ладонью, -
придумывай что хочешь, мне до лампочки. Но твои выебоны меня подутомили, это
правда. Ты, наверное, забыл, что в городе дохера пассов, которым за счастье будет,
если им присунет такой парень как я, так что, не беспокойся - мне есть кого ебать.
И не провоцируй, не надо... Я ведь могу и вмазать так, что видно не будет. Или
выебать насильно, забью на принципы и отдеру, как сидорову козу, Котов ангелом
покажется. Долги, малыш, нужно отдавать. Или будут последствия.

- Ах-ха... Блядь, другому кому скажи, - Ромка аж задохнулся от надрывного,

истерического смеха. – Про долги вспомнил. С-сука, да если бы не я... Лучше скажи,
сколько ты на мне у Котова заработал? Дохуя и больше, и не нужно корчить из себя,
блядь, заботливого... Эти тринадцать штук – это ж для тебя мелочь была, так, на
сигареты, думаешь, не знаю? Выебоны у меня... Ёбнуться можно, ты мозги мне почти
месяц пялишь, неужели мало? Еще хочешь? Я, блядь, устал от тебя, как от чумы,
видеть, сука, не могу...

- Вот и отдохнешь в хорошей компании, - согласился Руслан вроде бы спокойно, но

губу закусил – Ромка тоже знал, куда бить. – Сегодня я не в игре.

- Будешь смотреть и дрочить, любитель? – Ромка от бессилия включил борзоту и нагло

сымитировал с помощью кулака, как Руслан будет передергивать. Тот болезненно
поморщился, но бить не стал – не рискнул портить товарный вид.

- Нет. Я же говорил тебе – я не любитель групповушек. Те трое и без меня отлично с

тобой разберутся. Я буду в восемь. Не скучай, зая.

Он вышел, а Ромка еще долго сидел на постели и размышлял - можно ли на остаток

денег купить ствол? До вечера? Нет, не успеет... Да и стремно.
Спустя час достал ноут, почитал про подготовку к дабл пенетрейшн – такое с ним
случалось впервые.
Снова лег.
Жаль, что силой мысли хрен убьешь, даже себя, - думал Ромка, глотая злые слезы.
Этот мир достоин разве что того, чтобы в нем сдохнуть. Отогнал было дурную мысль
про Т., но она все равно внедрилась в мозг, он и ее подумал. Толик... умноженный на
нолик... был Толик да сплыл.
И больше никогда не будет.
К восьми, выполнив все необходимое, Ромка был полностью готов.

***
В сауне «Маленький Эдем», широко известной в узких кругах, Ромка ни разу не был, и
весь путь - три километра вдоль Овидиопольского шоссе и двести метров вниз, к
опустевшим пшеничным полям, смотрел в окно, на всякий случай запоминая дорогу.
Трасса была пустой, грунтовка, ведущая к деревянному двухэтажному домику, противно
похрустывала под колесами.

В голове царила пустота. Все мысли – и плохие, и хорошие, Ромка уже передумал, пока
собирался. Убедил себя, и достаточно успешно, что это не конец света, а с его
опытом продажной любви смешно относиться к потрахушкам в сауне как к падению.
Руслан тоже не снисходил до объяснений. Изменение вектора его действий было
стремительным и каким-то нелогичным. Ну, поцапались, так и раньше грызлись,
подумаешь... Ромка до последнего слабо верил, что Гончаренко все же продаст своего
непослушного «зайца», которого так любил обнимать ночью, которому готовил роскошные
завтраки и даже пару раз гладил рубашки, продаст на самом деле, да еще и группе.
Шантаж с фотками работал отлично, можно было выбрать другой способ воздействия, не
настолько радикальный. Псих конченый, другого объяснения нет.

Пару раз останавливались, Руслан выходил из машины поговорить по телефону, Ромка в

это время украдкой заглядывал в зеркало. Стереть мейк, конечно, он бы не успел, да
и смысл – все равно заставили бы накраситься. Сейчас он как никогда был похож на
проститутку, хотя густо обведенные черным глаза, пошло розовеющие губы и капля
румян на скулах смотрелись почти органично. Ромка ненавидел, когда из него делали
девку, но нельзя было не признать, что выглядит он в таком виде очень сексуально.
Руслан заставил его надеть кожаные леггинсы, мешковатый сиреневый свитер и черные
кеды. Ну, понятно, дяденьки любят эмо и пожестче. Интересно, сколько лет их
детям...

Войдя внутрь, остановились у маленькой стойки. Ни души и тихо. Руслан куда-то

исчез, Ромка прислонился спиной к стене и закрыл глаза. На «работу» он уже
настроился, пусть только быстрее все закончится. Внезапно почувствовав тяжелую руку
у себя на плече, Ромка вздрогнул. Гончаренко стоял напротив и сверлил его таким
жутким взглядом, что Ромка попятился бы, если бы не стена за спиной.
- Что?
- Мы еще можем повернуться и уйти, - заговорил Руслан своим противным
«металлическим» голосом, вдавливая Ромку в шершавую штукатурку. – Я отменю всё. Но
больше – никаких заебов! Делать будешь, как я скажу, никакого свинства, в институт
– как часы, не бухать, во всяком случае, без меня, в постели чтобы как шелковый,
особенно...

- Да пошел ты... – Ромка выдержал ненавидящий взгляд. - Так я и знал, что это твои
мансы мудацкие, не можешь по-человечески, обязательно нужно кого-то за ноги над
пропастью подержать... А знаешь – мне все едино – ты или они. Честно. И я тебе не
собака, можешь свой поводок в жопу засунуть, мне похер.
- Смелый, да? – Руслан побледнел, отошел на шаг, кивнул на чуть приоткрытую боковую
дверь. – Ну и молодец. Там - трое медведей, ни одного трезвого, будешь выебываться
– покалечат. Вперед, зайка, тебя ждут великие дела.
И подтолкнул в спину.

Мужики в самом деле оказались солидной комплекции, вопреки Ромкиным надеждам на

слабую от бухла эрекцию, у двоих стояло конкретно - видимо, до Ромкиного прибытия
они нашли, чем заняться. Третий, самый пьяный, был похож на натурала, его член,
полускрытый густыми темными зарослями, уныло висел и менять свое настроение не
собирался. Кабинка была натоплена еле-еле, слабый свет создавал «интимный»
полумрак.
- Коль, а чё у него... не стоит, а? Он же сучка, должно стоять... – с нескрываемым
удивлением, словно на экспонат кунсткамеры, пялился на Ромкин пах «натурал». – Или
он меня не хочет?
- Тих, Петь, тих... все буи-ит... - успокаивал его «Коля», лениво подрачивая себе и
усаживаясь на скамью в ногах лежащего на спине Ромки. – Ты хотел блядь, мы те
заказали блядь. Хочешь, смотри, хочешь – присоединяйся... Тёмыч, иди сюда...
Смотри, какой хорошенький. Чисто девочка, так бы и вдул. – Он по-хозяйски погладил
Ромкину грудь, ущипнул за сосок. - Чё глазами хлопаешь, - обратился он к Ромке. –
Боишься?
- Нет, - соврал Ромка. – Все в порядке.
- На живот ляг, - приказал подошедший третий, - нет, подожди. Рот открой.
Ромка открыл рот. Третий полез туда руками, потрогал губы, язык, полез в глотку так
далеко, что Ромка закашлялся.
- Хороший ротик, рабочий... Глубоко возьмешь? – со знанием дела спросил он, явно
пытаясь произвести впечатление на натурала. - Колька тебя в жопу ебать будет, а я в
горло. Но ты это, аккуратнее, у меня дома муж... гы-ы... ревнивый. И не поцарапай,
а то без зубов уйдешь. А будешь давиться – по морде получишь. Коль, помнишь, в
Амсте мне негр отсасывал... бля, прям под корень заглатывал, я его минут двадцать
драл – хоть бы что. Этот хилый какой-то...

- Тём, не пугай мне малыша, - загоготал первый. – Видишь, коленки трясутся уже. Да
ты не бойся, Темка просто давно не ебаный, он у нас вроде пасс, хотя может и
засандалить. Петь, ты чего там хотел?
Натурал Петя, с трудом вспоминая, где находится, тупо мигал, смотрел на Ромку с
отвращением и икал.
- Не, парни... я не в форме... ик. Позовите, когда закончите, я на него поссу.
Сучка, не хочет меня... Коль, засади ему, падлюке... ик...
Все происходящее Ромка наблюдал словно со стороны. Будто происходил этот ужас не с
ним, а с другим, смутно знакомым парнем. «Какого хера, нет, этого не может быть,
бред какой-то... зачем я согласился, можно же было договориться, кретин, боже,
какой я клинический идиот...»
- Давай, соси, - присел еще ближе «Коля» и несильно шлепнул Ромку по лицу. – На
колени стань и соси. Руки за спину... Тём, подержи его...
Ромка, как сомнамбула, поднялся с лавки, опустился на колени... почувствовал, как
ему заламывают руки, вынуждая наклониться ниже...

Дальнейшие события разворачивались настолько стремительно, что некоторые моменты

Ромка даже пропустил. Например, он так и не понял, как на нем оказалась одежда –
даже кеды оказались зашнурованными. Вроде и не плакал, но косметика полностью
потекла, наверное, из-за жары, в машине пришлось истратить весь запас влажных
салфеток. Не помнил, как они выходили, в память врезалась одна-единственная сцена –
его голову притягивают к здоровенному красному хую, и тут же включается свет,
появляется Руслан и за руку тащит его назад. Возмущенные отбиранием законно
купленной бляди парни пытаются с ним разобраться, это Ромка тоже помнил, но в
результате двое (третий к тому времени уже уснул на соседней лавке) озабоченных
придурков разлетаются по углам как щенки, выплевывая угрозы и тщетно взывая к
администрации. «Тёма» оклемался первый и даже успел кому-то позвонить, а потом и
«Коля» очухался, оба выскочили в чем мать родила на порог сауны, но к тому времени
Руслан затащил Ромку в машину, и через минуту они уже неслись в сторону города.
- Живой? – Руслан на Ромку старался не смотреть, но Ромка явственно почувствовал,
как у него дрожит голос. – Рома, ответь, твою мать!
- Живой, да... – ответил Ромка, оттирая салфеткой правый глаз. – И что теперь?
Будет погоня?
- А пес их знает, - нервно засмеялся Руслан. – Того, с кем я договаривался,
водитель привез, разве что он за нами рванет. Остальные с ним. Не бойся, в любом
случае, уйдем.
- А-а... ну ладно... – Ромка открыл бардачок, не глядя нащупал свою любимую
«Моршинскую», открутил крышку и с наслаждением стал пить. Подавился, вытерся
рукавом. Откашлялся, словно перед произнесением речи. – На следующем этапе наших...
эээ... отношений, полагаю, ты заставишь меня сношаться с животными? Это я так...
прикинуть перспективы.
- Заткнись. Прошу тебя... Рома, просто молчи...
На протяжении всего пути Руслан не смотрел на него. Вообще. Таращился на дорогу,
сжав губы в нитку, и в какое-то мгновенье Ромке вдруг показалось – еще немного - и
выкрутит резко руль, что было не очень хорошей идеей, потому что ехали они тогда по
мосту. Появлялось у Руслана такое желание, или Ромкин организм подкинул фантазию
после стресса, осталось неизвестным, но домой доехали благополучно. Ромка тут же
закрылся в ванной, Руслан – в своем кабинете. Через полчаса подошел, застучал в
дверь.
- Собираешься выходить? Поговорим.
- Не знаю... Я, блядь, боюсь выходить, реально... хер знает, что у тебя в башке!
Давай так пообщаемся.
- Ромка, не дури, - судя по голосу, Руслан уселся под дверью. – Ну, давай. Ты же
смелый, я знаю. Драться не буду, обещаю.
- Ага, так я и поверил, - сказал Ромка в дверной проем. – Слушай, может ты сейчас
пойдешь и выпьешь свои таблетки? Что в прошлом году принимал? Мне спокойней
будет...
- Мне их отменили, - Руслан сел ближе. – Они на сердце влияют. Рома, выйди. Выйди,
потому что я...
Ромка прислушался. Из-за двери доносились едва различимые всхлипы.
«Я окружен психопатами и маньяками, - подвел Ромка неутешительный итог. – А самое
идиотское во всем этом, что самого главного психа я сейчас еще и жалеть буду.
Дурдом».
- Выйди и посиди со мной, - попросил Руслан. – Или постой рядом, только не уходи...

- Ты больной и не лечишься, - сообщил Ромка, осторожно выглядывая из ванной.

Бойфренд и в самом деле сидел на полу, закрыв руками лицо и вытянув поперек прохода
длинные ноги. Ромка переступил через правую, прошел в угол комнаты и уселся на
подоконник. Руслан какое-то время сидел неподвижно, потом убрал руки от лица и
повернулся к окну. Он был бледным, почти белым, приоткрытые губы чуть дрожали.
Ромка подумал было о героине, но взгляд был осмысленный, глаза не блестели,
наоборот, смотрели тускло, потерянно. – Попить принести?

- Ты был такой... смешной... – заговорил Руслан, внезапно улыбнувшись. – Тонкий,

пальцем переломить. Хрупкий. По сторонам смотрел так восторженно... Я подумал:
«Какой хорошенький, жалко, что натурал...» Вставить тебе хотелось, пиздец как...
Стал наблюдать, месяц почти убил, пока понял – а натуралу-то моему девочки до жопы.
Стал общаться – не ведешься, ну никак. И главное – правильный такой, весь в учебе,
а под глазами синяки и морда вечно бледная, невыспавшаяся. Все ясно, думаю – деньги
нужны, есть у моего зайки секрет, но секрет мне похуй, а зайку хотелось, и
сильно... Игорек идею подал – разложить тебя «для почина», он тоже усек, что ты из
нашей команды, только воспитанием домашним испорчен. Ну, я тогда тебя не очень-то
знал, да и бабло всегда пригодится. Все равно отдавать не хотел, жалко было. А
потом подумал-подумал... а ведь это даже к лучшему. Зайка, испачкавшись, будет
шелковым, лапки сам раздвинет и ушками от благодарности задергает. Нихуя не вышло,
я даже не понял – почему. Почему ты ушел тогда, Рома? Я даже барыжить из-за тебя
бросил, а ты все равно...

Ромка слушал и бровью не вел, примерно так он себе это и представлял, ничего
нового. Разве что видок у Руслана... чего его штырит-то так?
- Скучно стало, – пожал он плечами. – Да и не так я представлял романтические
отношения, если честно. Какой смысл встречаться, зная, что у твоего парня, кроме
тебя, еще в каждом селе по бабе, фигурально выражаясь. Противно.
- Это просто бизнес, - Руслан пошарил в кармане. – Блядь, сигареты в машине
оставил... А ты - для души... Ни с кем больше я так не общался, иногда даже
трахаться не хотелось, просто чтобы ты рядом был. Чтобы восхищался, в рот
заглядывал, краснел, когда я тебя по попке гладил... Как в первые недели, такой
кайф был. А ты ушел, сучка...
- М-да, оригинальность явно не твой конек, - вздохнул Ромка, достал из заднего
кармана сигареты и зажигалку, швырнул в ноги Руслану. – Кроме как отомстить, ничего
не придумал. Примитивный, как пять копеек, хоть и корчишь из себя властелина
мира... Испортил мне жизнь, ты хоть представляешь, ЧТО ты сделал? И в каком аду я
жил все эти недели? С Котовым своя история, за него я не в обиде. Хотя, знаешь...
если я тебе был настолько нужен, мог бы и просто помочь, по-человечески. Нет, нужно
было подмять, раздавить...
- А как иначе? – горько усмехнулся Руслан. – Закон джунглей: хочешь что-то иметь –
забирай, не проси, не уговаривай, а просто бери свое. Я хотел... блядь, как же я
хотел одной-единственной простой вещи... с детства еще, лет с пятнадцати, когда
понял, что хочу ебать мальчиков. И до сих пор хочу... я думал, мы это сделаем... с
тобой...
- Что сделаем? – не понял Ромка. – Я уже, если честно, боюсь твоих желаний...
- Включить телек... – стал говорить Руслан тихо, словно сам себе. – Неважно, какой
канал. Сесть рядом, близко-близко. И чтобы ты... чтобы ты положил мне голову на
плечо. Сам. И так сидеть... Сука, блядь, ты так этого и не сделал... и никто,
никто... а я... я до сих пор этого хочу.
- Придурок, какой же ты идиот... - разозлился Ромка. – И из-за этого дерьма ты все
это мне устроил? Ты понимаешь, что тебе место в психушке? Люди, когда чего-то хотят
от других, говорят об этом, а не шантажируют и не издеваются. Тем более, если...
Руслан качал головой, глядя в пол.
- Я по-другому не умею. Со мной было... то же самое. Я еще в школе начал бизнес,
потому что папа отказался покупать мне ноут. Поймали с пакетиком гаша и чужим
баблом, в девятом классе. Мужик один поймал, из ментов. Он потом трахал меня три
года. Ему было почти шестьдесят... Я... блядь, я никому, вообще никому никогда не
был нужен, ни семье, ни друзьям... Когда он умер от инсульта, я плакал, как
пятилетний. Если я умру, ты не заплачешь... Ты... ты готов был подставиться троим
отморозкам, лишь бы не быть со мной... Почему?
- Ответ очевиден, - устало сказал Ромка, вставая. – Насилием и жестокостью можно
только сломать, и никогда – построить. Ты меня сломал, радуйся. И знай - я дни
считаю, чтобы отсюда свалить. Каждый ебаный день.
- Я люблю тебя, - выговорил Руслан хрипло. – Я...
- Ну да, конечно, - кивнул Ромка и направился к двери. От усталости его не держали
ноги, хотелось упасть хоть куда-нибудь и лежать, не шевелясь. – И поэтому ты
шантажируешь меня этими фотками, угрожаешь, унижаешь и насильно ебешь. Ладно, ебешь
не совсем насильно, а наполовину. Но все равно. Это не любовь, это...
- Нет никаких фоток, - донеслось едва слышно, но Ромка услышал и притормозил,
стукнувшись плечом о дверной косяк.
- Что?
- Нет никаких фоток, ничего нет, забудь. Я сразу их стер, перед тем, как выключить
фотик. Я просто хотел, чтобы ты был рядом....
- Как ты сказал... Скотина... ты... Сука, так ты все это время врал? – во все горло
заорал Ромка, за секунду подлетел к Руслану и со всей дури врезал ему ногой в
живот. Тот скорчился, закрылся руками, застонал надрывно, глухо.
- Тварь конченая, я убью тебя! - кричал Ромка, колотя кулаками по чему придется,
попадая то в мягкое, то в твердое, почти не соображая. – Я же поверил, я... Блядь,
ты не человек, ты...

Руслан молчал и даже не отбивался, поворачивался только боком или спиной, да и у

Ромки сил было не много. Хватило его минуты на две, выплеснутая агрессия быстро
затухла, руки устали, и только колючим царапающим осколком впилась в сердце
ненависть.
- Я уйду завтра, - сказал Ромка, вытирая с ладони чужую кровь. – Сейчас уже ночь.
Только попробуй ко мне прикоснуться!
Руслан не ответил. Видимо, все еще мечтал о гипотетическом бойфренде, который
положит голову ему на плечо.

***
Ромка ушел через четыре дня, все тщательно обдумав и взвесив. Решение пришло как-то
само, жалко только, что поздно. Котову он позвонил в среду, а утром пятницы в
кармане уже лежал пригласительный на закрытую презентацию, заботливо присланный
курьером.
«Я знал, что ты позвонишь, - сказал тогда Илья Петрович своим обычным голосом
учителя математики. – Приезжай-ка в гости».
Ромка приехал, получил нужную информацию по вкладам и парочку других дельных
советов, в качестве благодарности отсосав Котову прямо в гостиной. При этом он
злорадно представлял, как будет рассказывать об этом Руслану и как его перекорежит
от бессилия.
На подобных презентациях Ромка уже бывал - обычные гейские смотрины для богатых
папиков и проверенных мальчиков, желающих зарабатывать телом на постоянной основе.
На этой было невероятно нудно, а еще раздражали толпы подкачанных холеных парней,
похожих на роскошных до тошноты голливудских моделек. Но Ромка точно знал, что на
него самого найдется не меньше, а то и больше желающих. Примерно через час скукоты
к Ромке подошел распорядитель и подвел к крупному представительному мужчине
восточного типа, с темной бородой и светлыми глазами. Это был Олаф Хольберг,
который, к изумлению Ромки, оказался не арабом, а норвежцем.
Они проговорили минут двадцать – Хольберг отлично говорил по-русски и по-
английски, еще через четверть часа он уже трахал Ромку в маленькой комнатке
соседнего отеля.
- Ты мне подходишь, - сообщил Олаф, переговорив с кем-то по телефону. – Я послал
твое фото своему мужу, ты ему тоже понравился. Договоримся о цене.
Олаф был скуповат, но объективен. Сумма Ромку устроила, хотя немного смутило
требование уехать прямо сейчас. Но потом он понял - норвежец немного волновался,
что понравившегося мальчика перекупят другие, пощедрее.
Но Ромка уже не искал журавля в небе, теперь ему нужно было другое.

Подытожив свою недолгую жизнь, он не нашел никого, кто был бы ему по-настоящему
дорог. Кроме одного человека, да и тот не хотел с ним разговаривать, ни на один
звонок не ответил. Друзья... друзей у него не было, влюбленная глупышка Лерка не в
счет, ей всего не расскажешь. Родители смотрели как на постороннего человека.
Единственный, кому он реально был нужен – неуравновешенный псих Гончаренко, это
радовало еще меньше, чем если бы не было вообще никого.

Но Ромка умел строить планы, а еще он умел копить. Разбросанные по разным банкам
депозиты были надежными, сумма пока еще невелика, но это только начало. Никто не
может запретить зарабатывать так, как ему удобно. Да никому и дела нет. Собрав
необходимую сумму, можно будет послать к херам и этот город, и эту страну... Ромка
и сам не знал, куда бы хотел уехать – лишь бы подальше, лишь бы не видеть эти
темные, с неубиваемой тоской глаза. И не вспоминать другие, тоже темные, в которых
когда-то хотелось утонуть. В планах было дотянуть до магистратуры, потом рвануть в
Канаду... Ни от кого не прятаться, не стыдиться, найти близкого человека, быть
свободным...
А деньги он заработает.

--------------------
*, ** Приложения для мобильных устройств, обеспечивающие доступ к геосоциальной
сети для геев и бисексуальных мужчин. Используют устройство геопозиционирования, с
помощью которого пользователь передаёт в сеть информацию о своём местоположении и
получает доступ к профилям мужчин-геев и бисексуальных мужчин, находящихся в
непосредственной близости.

*** БОДЕГА - заведение, именуемое в России трактиром, на Украине - корчмой, а также

«тошниловкой», «винаркой», «наливайкой», «баром». В свое время в Одессе было не
меньше Б., чем аналогичных заведений, вроде итальянских кабачков, греческих таверн,
турецких кофеен и т.д. Одна из самых знаменитых одесских Б. находилась неподалеку
от засекреченной гостиницы обкома Компартии Украины. В настоящее время вместо более
привычных для одесситов Б. функционируют иные заведения, в том числе такие,
аналогов которых пока еще нет, вроде «Китайского бистро», которое, несмотря даже на
столь дивное название, по традиции именуют Б., подобно другим забегаловкам.
Последнее питейное заведение под официальным названием Б. исчезло в годину тяжких
испытаний советского народа.
--------------------

========== 10. Райские кущи ==========

До «испытательного полигона» доносилась самая настоящая какофония звуков.

Во внутреннем дворике шуршал гравий, соседка из коттеджа напротив истошным
фальцетом звала собаку, гаражные ворота, судя по раздраженному «fuck!», заело,
радио в машине Олафа завывало по-турецки.
Ах ты ж, ё...

Ромка быстренько сбросил потенциальный ужин в целлофановую упаковку с пластиковой

застежкой и выбросил в мусорное ведро. Остатки овощей и яичная скорлупа погрузились
в жестокие недра измельчителя отходов, форма для выпечки и обе разделочные доски –
в посудомойку. Еще секунда – и кнопка вытяжки вдавлена на максимум. Спустя две
минуты понять, что здесь только что готовили еду, было невозможно.
Но Олаф, как обычно, понял.

- Ммм... И что в этот раз досталось мусорному ведру?

Злится? Нет вроде. Пиджак расстегнут, на пальце позвякивает о ключ брелок от

сигнализации. Быстрый взгляд по периметру кухни, внимательный, исследующий – по
Ромкиной долговязой фигуре. Да, пофиг...

Каждый раз Олаф смотрел так, словно пытался просканировать, просветить рентгеном на
предмет соответствия каким-то особым, персональным критериям. Собственно, основных
критериев у него было всего два: у Ромки должно быть хорошее настроение, и он не
должен «зависать». Остальное воспринималось снисходительно.

- Пирог с телятиной, - Ромка виновато развел руками. – Ну, извини, в общем.

Поужинаем в «Девиле»?

- Да, я уже позвонил туда, - хозяин коттеджа снова потянул крупноватым носом. – Но
я бы и дома поел. Пахнет вкусно. – И с явным сожалением: - Выбросил, да? Все?

Получившееся кулинарное нечто теоретически можно было бы и не выбрасывать. Но

накопившаяся злость требовала выхода, а о желаниях Олафа думалось в такие моменты
меньше всего.

- Да... херня получилась, а запах... не обращай внимания.

- Хорошо, - протянул норвежец и подергал себя за бороду. - Но в следующий раз

оставь мне попробовать. Это может быть съедобно.

- Ладно, - Ромка пожал плечами. – Тогда поехали? Сейчас соберусь и расскажу тебе...

- Нет, сначала мы потрахаемся, - Олаф сбросил на спинку стула пиджак и стал

развязывать галстук. - Ты чистый?

Это невинное уточнение до сих пор обескураживало и забавляло, хотя смешного тут
было мало. Тот факт, что рядом с ним живет проститутка, готовая к чему угодно «по
умолчанию», норвежец упорно игнорировал.

- Да, - Ромка не выдержал и хмыкнул. - Ты же написал в смс, когда приедешь.

- Все хорошо?

Ромка равнодушно кивнул.

У прекрасной маркизы всегда должно быть все хорошо. Айфон последней модели,
козырная фотокамера, шкаф, набитый дорогими шмотками, возможность каждый день
дрыхнуть до обеда, куча свободного времени и прочие признаки счастья вроде бы
присутствовали. Но маркиза говнилась, дергала себя за светлые патлы, кусала губы,
пока никто не видел, часами торчала у окна и уничтожала качественные продукты с
решительностью бездушного экскаватора.
Ей явно чего-то не хватало.

Далее обычно следовали попытки увлечь его в спальню или раздеть, сам Ромка никогда
не начинал первым. Но Олаф почему-то медлил. Он продолжал разглядывать "своего
мальчика" с таинственным видом и расстегнул пока еще только одну пуговицу. Такую
загадочность он напускал каждый раз, когда готовил «сюрприз», чаще всего подарок:
букет цветов или забавную безделушку, однажды купил билеты в цирк, куда они так и
не пошли – Ромку от него с детства выворачивало. Самым необычным подарком был
трехтомник «Энциклопедии банковского дела» на английском языке. Он тогда так
удивился, что наутро пошел и проверил, не превратилось ли учебное пособие в коробку
шоколада или упаковку брендовых трусов. Конечно, приятно осознавать, что в тебе
видят не только милую шкурку и эластичную дырку, но и человека разумного, однако
Ромка слишком часто ошибался, чтобы продолжать верить в сказки. Гораздо разумнее
было верить в конвертированную валюту.

- Подойди к столу... не раздевайся.

Значит, скажет позднее. Ромка послушно подошел к овальному столу, оперся руками о
гладкое дерево. Заставил себя перестать думать о посторонних вещах и хоть как-то
проникнуться. Голос Олафа раздался прямо над ухом, и Ромка вздрогнул.

- Тебе хорошо со мной? Честно?

Ромке не нужно было выдумывать или врать. Он снова кивнул, прижался спиной,
укладывая голову на чужую широкую грудь. Олафу нравилось, а Ромка был не против
доставить это невинное удовольствие. Нормальные человеческие прикосновения –
обняться, подержаться за руки, потереться носом или щекой, выражающие не только
желание совокупляться, но и обычную близость, не сексуальную – происходили между
ними чаще и чаще. Это сближало, делало «деловую» связь почти дружеской. Ну, или
похожей на таковую.

- Стой так, не спеши...

С Олафом действительно было хорошо. Особенно если равнять по «блядской» шкале. Все
в духе здорового консерватизма: догги-стайл, миссионерская поза, на боку и стоя у
стеночки - вот и все, что нужно было для счастья оторванному от дома мужику.
Бутафорские наручники, завязанные глаза и пальцы в заднице – единственные
«извращения», которые позволял себе невозмутимый норвежец, если был в настроении.
А, еще иногда нескладно пел турецкие шлягеры, но это было уже после и вполне
терпимо.

- Думал о тебе все утро в офисе. О том, как ты у окна с книжкой уснул. Это было так
сексуально, но я не хотел тебя будить, – объяснил Олаф и прижался пахом к Ромкиной
заднице, обозначая твердые во всех смыслах намерения. – Сначала я, потом ты,
хорошо? Потом ты мне все расскажешь.

- Что рассказать? – не понял Ромка. Недавно он на самом деле продинамил Олафа, но

не специально, блядский вышмат сморил его за полчаса до прихода хозяина.

- Почему ты такой серьезный. Идем в спальню.

Если бы Ромка мог выбирать (ему почти всегда предоставляли такую возможность), он
бы предпочел никуда не идти. Не предназначенное для интима помещение кухни было
гарантией быстрого секса, а в спальне, можно было не сомневаться, Олаф заведет
обычную волынку с облизыванием и растягиванием, поцелуями в пупок и лобик и прочей
зефирно-сиропной хренотенью, и затянется это надолго.

Не то чтобы ему не нравилась грубоватая ласка или умилительная нежность, иногда

доходящая до курьеза – Олаф жалел Ромку трахать и просто отдрачивал ему на живот.
Но осознание, что все это обожание относится не к нему, притупляло удовольствие и
слегка раздражало.

Но сегодня, видимо, Олаф не был настроен на долгие прелюдии - и так долго терпел.
Он вскользь прошелся губами по Ромкиному пухлому рту, вздернул в коленно-локтевую,
наскоро смазал дырку и член и отодрал конкретно, по-мужски. Ромка под конец весь
взмок и запыхался, он уже успел и забыть, как это – когда ебут так, что потом
неделю пекут обкусанные губы, мышцы ноют, а в жопе приятно саднит.
Последний раз это случилось с Т., но об этом не стоит думать. Не сейчас.

Олаф, удовлетворенно глядя на растекшегося по простыне Ромку, явно был горд собою.
Сияя, как начищенный пятак, он удалился, предоставив партнеру возможность сходить в
душ. Ромка оценил и это, потому что терпеть не мог долгих и нудных обнимашек, они
его усыпляли, а Олаф обижался. Когда Ромка, все еще покрытый бисеринками воды,
вышел, Хольберг торчал у дверей с небольшим букетом темно-фиолетовых тюльпанов,
смахивая при этом на первоклассника, дарящего цветы учительнице.

– В прошлый раз тебе понравилось.

- Еще бы, тюльпаны в декабре, - хмыкнул Ромка и небрежно цапнул завернутые в

гофрированную папиросную бумагу стебельки. – Я тогда подумал, что они
искусственные... Ну вот зачем ты...

- Мне сделали скидку в десять процентов, как постоянному клиенту, - произнес Олаф
задумчиво. – А в следующий раз обещали двадцать, и это так странно. Магазин по-
прежнему пустой. По пути я попробовал оценить его рентабельность, она оказалась
отрицательной. На чем держится такой бизнес?

- Во-первых, это не бизнес, а профанация. – Ромка, светя обернутым в белоснежное

полотенце задом, встал на цыпочки, пошарил на верхней полке и водрузил букетик в
пивной бокал. Больше было некуда – все четыре вазы уже были заняты цветами. - А во-
вторых... Я уже говорил тебе сто тыщ раз - у нас не принято дарить цветы мужикам.
Мне неловко, прекращай. И о какой рентабельности можно рассуждать? Ты у Карины в
«Жоржетте» покупал? Так для нее эта лавочка – развлекуха, чтобы, пока муж
депутатствует в столице, не скучала. Игрушка для богатой тетки, которой надоело
наращивать ногти и губы и захотелось стать бизнес-леди.

- Нет, должна быть другая причина, - Олаф упрямо продолжал искать черную кошку в
темной комнате. – Но это не наше дело. Ну, умный мальчик Рома, как прошел твой
день?

- Да... так... – Ромка неопределенно пожал плечами, натянул трусы и штаны, поискал
глазами футболку. – Могло быть и лучше.

- Идем, расскажешь мне, - Олаф приобнял Ромку за шею, заставляя чуть наклониться и
принять поцелуй в губы. Отчеты о том, как подопечный проводил свободное время,
считались элементом обязательной программы, и Ромка, пользуясь тем, что его всегда
внимательно выслушивают, иногда импровизировал, рассказывая всякие небылицы, пока
до Олафа не доходило, что его дурачат, и тогда он громко, смешно всплескивая руками
и краснея, смеялся. Сейчас трепаться не особо хотелось, но Олаф этого то ли не
замечал, то ли делал вид... Что-то у него определенно сегодня случилось...

В первый же день своего появления в коттедже Ромка выбрал, точнее – облюбовал там
«свое» место - низкий и широкий оконный проем, обитый плюшем, с брошенным на
подоконник мягким тюфячком и несколькими подушками. Вид отсюда был потрясающим –
море, кусочек безлюдного пляжа, а ночью невозможно было оторваться от сияющих огней
неспящего города. Тут Ромка иногда и засыпал, и тогда сильные руки поднимали его и
переносили в постель, что было, в общем-то, довольно мило.

Последние два часа до эскапады с ужином Ромка валялся в этом углу и даже торчащий
из-за подушек ноутбук не выключил, только пледом прикрыл.

- Покажи, что там у тебя, - Олаф развернул к себе гаджет и присел рядом. – Надеюсь,
это не голые парни, а?

На экране голубело море, серебристо поблескивая в солнечных лучах. Два десятка

тщательно отобранных фотографий Ромка пропустил через фоторедактор, но все равно
был недоволен. Вроде и с композицией все нормально, и свет поймал, и движение
есть... Не хватает чего-то - и все...

«Мозгов у тебя не хватает», - самокритично подумал Ромка. И неудивительно – каждый

раз, когда день начинался с перепалки с Русланом, он лажал, ну просто сглаз какой-
то...

Забытая на пляже куртка, ноющий локоть – не вписался в стеклянную дверь фитнесс-

клуба, еще и машину где-то поцарапал. Возня на кухне, обычно приносившая
удовольствие, сегодня не доставила радости. И все это было сущей ерундой по
сравнению с противным чувством вины – даже перед Русланом, хотя это уже ни в какие
ворота...

Сотниковой он так и не позвонил. Ходил вокруг телефона, бродил, но так и не

решился. И что сказать? Гуляю? Работаю? Совокупляюсь с представителем загнивающего
Запада, который мне платит, поэтому я нахуй послал институт?

Самое странное - иногда ему казалось, что именно Лерка и поняла бы. А если нет?
Постфактум, по возвращении, объясниться будет проще. Уезжал по делам, мало ли какие
у него дела, кого это должно вообще беспокоить... Тем не менее, беспокоились. А
разве могло быть иначе? Он почему-то думал, что могло.

Все имеющиеся на данный момент социальные статусы были одинаковыми: «Совершаю

восхождение на Джомолунгму», но полсотни ядовито-сердитых комментов на стене,
принадлежащих Сотниковой, как бы намекали, что хохма неудачная, и она злится.
Позвонить сейчас – выслушать сорок бочек арестантов и требования немедленных
объяснений в ультимативной форме. Ругаться не хотелось, виртуозно врать он не умел.
Идеального решения не существовало.

Волновалась ли за него Машка, он не знал. Ей было достаточно сказать один раз, но

серьезно, жестко: «Не звони мне, я буду занят до конца месяца», и она ни разу не
позвонила. Ромка регулярно проверял старый телефон - там были сотни непринятых
вызовов, но только не ее. Естественно... зачем он сейчас нужен. У человека новая
жизнь. Роскошная, безмятежная, о которой раньше нельзя было и мечтать. Нахера ей
теперь его забота и он сам? Незачем, и это очевидно. Все в прошлом.

- Мне нравится, - одобрил Олаф, двигая пальцем по тачпаду. – Вот это неплохо. Ты
снимал лежа на земле?

- Подкладывал каремат, - Ромка скептически разглядывал понравившуюся Олафу картинку

- огромный наливной танкер на фоне легкомысленных пушистых облачков. Ну, еще бы.
Танкеры и сухогрузы были для Олафа как для музыканта пианино, а для художника
холсты – он руководил группой аудиторов-логистиков, нанятых для проверки одного из
многочисленных портовых СП. Но о роде его деятельности они с Ромкой никогда не
говорили, это было табу. Судя по возможностям, оплачивались труды достаточно высоко
- Ромка примерно представлял, сколько стоила аренда предоставленного фирмой домика
на побережье. Олаф приезжал в город уже раз двадцать, неплохо его изучил, но не
любил ни шумный центр, ни ближайший пригород, поэтому каждый раз останавливался в
одном и том же коттеджном поселке, за десять лет превратившемся в маленький
благоустроенный кусочек Европы.

Ромка вздохнул, захлопнул ноут и аккуратно отодвинул валяющиеся рядом учебники и

конспекты в разноцветных тетрадках. Олаф привлек его к себе, собственнически
погладил по бедру.
- Готовился к сессии?

- Типа того, - Ромка потер пальцами лоб. – Учет и аудит – вынос мозга. Но -
полезнейшая вещь! Ты в курсе, что первыми налоговиками были учетчики Древнего
Шумера? Сидели и выцарапывали клинописью суммы налогов на урожаи, а бедные
шумерские колхозники запихивали нажитое потом и кровью добро в корзины и волокли
сборщикам. Кстати, деньги в их современном эквиваленте тоже они придумали. И
колесо, и двухпалатный парламент, и...

- Это все спорно, - покачал головой Олаф. - У тебя ужасный почерк, - он заглянул в
ближайшую тетрадку. – Что тут написано?

- Это не моё, - невесело вздохнул Ромка и отобрал тетрадь. – Я миллион лет не был
на парах. Подруга подкинула.

- Нравится учиться? – Олаф медленно поглаживал Ромку по плечам, зарылся пальцами в

густые волосы, смотрел вопросительно, словно ему на самом деле было интересно.

- Нравится. Хотя, знаешь... так странно. Я только теперь более-менее осознал свою
специальность. Как-то вот внезапно дошло. И я в шоке от возможностей. Это
удивительный мир.

- Ммм... правда? – Олаф одобрительно мыкнул, переместив ладонь от бедра к паху,

накрыл, чуть сжал и оставил руку на пока еще мягком бугорке, так и не сняв с Ромки
штаны. – Давай, расскажи мне о своем мире... Я тебе не мешаю?

Ромка мысленно воздел очи к небу. Босс явно в ударе, быстрый секс его не
удовлетворил, и сейчас начнется второй раунд. Детский сад... И этот взгляд: «Я
знаю, что ты делал прошлым летом...» Ладно, Олаф хочет играть, можно и подыграть.
Пытаясь «выдержать лицо», Ромка продолжил «лекцию», стараясь подбирать максимально
заумные выражения:

- Банков в традиционном понимании уже не существует, а те, что еще живы, очень
скоро поглотят и переварят финтех* стартапы. Быстро и безжалостно, как росянка
муху, а технологии играют им на руку. Любой банк опционально – зародыш IT-компании.
Учитывая повальную диджитализацию финансовой сферы, человечество стоит на пороге
потрясающих трансформаций. Даже сама терминология – как песня, вот послушай...

Олаф сделал до смешного заинтересованное лицо, но манипуляций не прервал, наоборот

- усилил давление в самых чувствительных местах.

Ромка попробовал выкрутиться, всем видом намекая, что - хватит, вроде как ужинать
собирались. Но у Олафа явно были другие планы - он удерживал Ромку железной
пятерней, не позволяя менять положение тела или закрываться. В очередной раз
удивившись такой "игривости" босса, Ромка вспомнил недавно прочитанную статью об
инновациях и зачастил:

- Оn-line banking, remote banking, direct banking, home banking, internet banking,
PC banking, phone banking, mobile-banking, WAP-banking, SMS-banking, GSM-ban-k-
ing... TV-ban... Ч-ч-ерт... Через... блядь... пару лет в обиход войдут...
видеотем... терминалы... Инфмр... формационные системы... для дистанц... Я...
раньше думал, что все программисты – задроты... задр... потом объясню... Уметь
программировать – это круто-о-о... Олаф, у тебя совесть есть?

- Нет, - ответил Олаф и поступил совсем не спортивно - взялся за пояс чужих штанов
и резко спустил их к коленям вместе с трусами, обнажив твердое, с капелькой смазки
свидетельство будущей Ромкиной капитуляции. Растирая капельку по верхушке члена
указательным пальцем, Олаф посмотрел на притихшего Ромку и с деловым видом спросил:
– Ну, что же ты? Я слушаю...
- Интернет-банкинг – самое перспект... Любой банковский продд-укт... Олаф, так
неч-честно... Беспроводные платежи очень удобн... о-о-о... бля-а-а...

Хольберг понимающе кивнул, типа: «ну, а я что говорил?», облизнулся и занялся его
членом всерьез. Через пару минут все было кончено. Ромка смущенно зарделся и при
помощи влажной салфетки ликвидировал последствия.

- Молодец, - Олаф поцеловал его в щеку. – Это была очень вдохновляющая лекция. Мои
аплодисменты.

Ромкины попытки встать на колени и отсосать в ответ были мягко отклонены. Нет,
сегодня явно Луна в Козероге или еще что-то в атмосфере, делающее хороших людей
идеальными.

Олаф не был идеальным, но он был хорошим. Довольно темпераментным для своих сорока,
и внешне своеобразным: небольшие, но яркие синие глаза, характерный нос с
горбинкой, черные с проседью волосы и густая волнистая борода. Отец у него был
этническим турком.

Ромкин зардевшийся вид вызвал у Хольберга очередной приступ мимишности – он стал

выцеловывать ему сначала живот, потом шею, потом усадил себе на колени и присосался
к губам. В этих поцелуях было столько нежности, что человек, незнакомый с деталями,
решил бы, что на Ромку у него не только железный стояк, но и большое светлое
чувство.

Но это было не так, не совсем так. И Ромка ничего не имел против – даже наоборот.

У Олафа Хольберга вот уже пять лет был законный муж, как он сам признавался Ромке
– долгожданная и единственная любовь. Двадцатипятилетний Джесси был скромным
парнем, с добрым сердцем и отличным, особенно для Норвегии, образованием. Он
работал инструктором по лечебной физкультуре в доме престарелых, увлекался
рисованием акварелью и разведением аквариумных рыбок, в свободное время волонтерил
в хосписе. С Ромкой они часто общались по скайпу, правда, вначале понимали друг
друга с трудом - общий язык был только испанский, у обоих одинаково плохой. Сейчас
языковой барьер был почти полностью преодолен, особенно быстро дело стало
продвигаться после того, как Джесси начал учить русский, что Ромке, безусловно,
польстило.

Ни у Олафа, ни у Джесси не было никаких сомнений, трений и, тем более, ссор

относительно Ромки. Как объяснял норвежец, при его потребностях в регулярных
половых контактах приходилось идти на компромиссы, пока родной муж был недоступен.
Олаф действительно жил работой - вечно в разъездах, двух-трехмесячные командировки
были почти нормой. Забавный нюанс состоял в том, что Джесси во время отлучек
супруга ни с кем не спал. Вообще. Терпеливо ждал мужа и был ему верен. Олаф, когда
Ромка спросил, показывает ли ему муж своих любовников, как он сам показал Ромку,
насупился и объяснил – что это разные вещи. Так же, как и в самой Норвегии, в их
семье царит конституционная монархия, у каждого, в том числе у Джесси, есть
обязательства, он их отлично знает, и это даже прописано в брачном контракте.
Изнемогая от любопытства, Ромка не удержался как-то и спросил – и что, никогда-
никогда? Олаф рассердился, но все-таки ответил, что был один раз, в его первую
долгосрочную командировку, но только петтинг, и Джесси потом очень раскаивался.
Кроме того, оказалось, что Джесси не нужно так много секса, два-три раза в неделю
для него достаточно. Ромку это поразило. «И как же вы... достигаете гармонии?» -
недоумевал он. «Приходится трахаться больше, чем хочет он, и меньше, чем хочу я, -
пояснил норвежец. – Я так люблю моего мальчика, что готов терпеть всю жизнь».

Слишком много терпеть Олафу не приходилось: дома, в Осло, они иногда приглашали
третьего, на которого Джесси мог временно возложить исполнение супружеских
обязанностей. Сложность состояла в том, что парня, которого одобрили бы оба, найти
было не всегда легко. «Иногда мы даже ссоримся из-за этого, - сетовал Хольберг. – У
Джесси очень взыскательный вкус. Такое счастье, что ты ему понравился...»

Еще бы не понравиться... Они с супругом Олафа были похожи, как родные братья.
Различия, конечно, имелись – Джесси был более светлокожим, с россыпью золотистых
веснушек и забавными каштановыми кудряшками. Ну и фигура у Джесси была, по мнению
Ромки – офигенной, куда лучше его собственной, все же, как-никак, спортивный врач
по профессии. Но в общем и целом сходство было очень заметным.

Когда Ромка впервые попал в коттедж, он прямо-таки опешил – ему показалось, что все
поверхности утыканы его собственным изображением. Но это был Джесси – в спальне,
гостиной, кухне и даже ванной (там не было фотографии, зато висело вышитое Джесси
полотенце). На скринсейвере телевизора Джесси был запечатлен совсем юным - восседал
в кресле со щенком лабрадора в худеньких ручках на фоне роскошных апартаментов.
Оказалось, это был дом его родителей, принадлежащих к норвежской аристократии.

Еще одним необычным моментом было то, насколько Олаф зависел от мнения Джесси.
Ромкин отец (другие примеры почему-то не приходили в голову) тоже советовался с
мамой, и чаще всего делал именно так, как она сказала. Но в семье Хольбергов
доходило до смешного.

К примеру, Олаф, обладая неплохой для своих лет фигурой, носил консервативные
костюмы с классическими прямыми брюками, то же и с джинсами. Джесси считал, что
узкие брючины выглядят слишком вызывающе, хотя скинни, которые он сам таскал, были
чуть просторнее женских колготок. Он не разрешал мужу делать татуировки,
прокалывать уши и бриться. Можно даже не упоминать, что стригся Олаф именно так,
как нравилось Джесси – нечто среднее между полубоксом и «налысо». Ко всему прочему,
примерно раз в неделю старший Хольберг был обязан посмотреть хотя бы один фильм или
спектакль по выбору мужа. Джесси обожал кино и обсуждать премьеру предпочитал
именно с супругом. Ромку обязательно привлекали, получалось здорово и очень весело
– мужья беспрестанно спорили, но тут же мирились, пили каждый у себя кофе или грог,
и заканчивалось все пожеланиями спокойной ночи и сентиментальными поцелуйчиками
через монитор.
Идиллия.

И как бы диковато для славянской ментальности ни выглядело подобное партнерство,

оба Хольберга на самом деле обожали друг друга и были счастливы.

Что касается Ромки, то уже в процессе первого сексуального контакта с Олафом он

услышал: «Не нужно так профессионально, лучше я сам». С того самого момента и до
сегодняшнего дня Ромка этими вопросами не заморачивался – от него требовалось
другое. Быть как Джесси.

Для полноты образа или из любви к перфекционизму Ромку пытались усовершенствовать.

«Подогнать» под любимый образ. Практически сразу Олаф объявил, что «мальчик слишком
хилый» и «собой нужно заниматься». Ромка, которого еще ни разу в жизни не
критиковали за внешний вид, был только за.
Олаф посоветовался с Джесси (он всегда советовался с ним по любому поводу, а иногда
и без повода), и Ромке предъявили вердикт – силовые тренировки, кардио, йога для
расслабления, правильное питание. Ромкины параметры были тщательно изучены, и уже
на следующий день он получил от Джесси недельное меню и список подходящих добавок –
белки, аминокислоты, кислородные коктейли. Все это было приобретено, и вот уже семь
новых килограммов симпатично обтекали Ромкину астеническую фигуру. Девяносто
процентов вещей стали малы и появились новые. Статус «я бы себя трахнул» был совсем
близко, еще пару недель – и кое-кто ахнул бы, увидев Ромку в неглиже. Хотя... черт
его знает... этого Т.

***
- Очень вкусно, - Олаф подцепил вилкой последний ломтик фаршированной рыбы, положил
в рот, с наслаждением стал жевать. – Ты можешь так приготовить?

- Угу, - пробормотал Ромка, уткнувшись в телефон. – В сети тыщи рецептов, и мама

делала... Немного потренироваться - и к прощальному ужину я буду асом.

- Ты о чем? – Олаф перестал облизываться и взял Ромку за руку, в которой тот держал
айфон. – Рома, прекрати читать.

- Ну, осталось еще десять дней, - Ромка оторвал глаза от телефона – он уже доел
свою порцию и неторопливо прихлебывал фреш. - Я имею в виду – у тебя же самолет
двадцать девятого? Как раз сделаю к твоему отъезду.

- Я понял, – Олаф кивнул, приподнял бокал с вином, поставил обратно. – Ты не

передумал уезжать из страны?

- Я... что? – удивился Ромка быстрой смене темы. – А-а-а... уезжать... Нет, не
передумал. Во всяком случае, у меня есть возможность продолжить обучение в другом
месте. Сдам хвосты, добью четвертый семестр, получу академическую справку и
отчислюсь. Я уже списался с University of Toronto и Wilfrid Laurier University,
TOEFL сдам в феврале, потом подам документы.

- Университет Торонто? – поднял бровь Олаф. – Университет? Рома, ведь это очень
дорого... В Канаде есть колледжи...

- Я в курсе, - поморщился Ромка. – Колледж – это потерянное время и, кстати,

деньги. Да и практическая сторона бизнеса меня не очень привлекает, я, увы,
теоретик. Для того, чтобы заниматься наукой, нужен университет.
Олаф тяжело вздохнул.

- Я не понимаю... Рома, у тебя еще есть кто-то?

Ромка вопросительно смотрел на него.

- Кто тебя спонсирует?

- Никто, - ответил Ромка, который к такому вопросу был давно готов. – Но у меня
есть квартира.

Уточнять, что его убогая однушка стоит едва ли не втрое меньше необходимого, Ромка
не стал. А о деньгах, хранящихся на банковских счетах, Олафу и подавно знать не
следовало. Но даже и эта совокупная сумма не гарантировала безбедной жизни – после
оплаты учебы должно было хватить на один-два семестра. Но потом всегда можно найти
работу...

- Но почему так... далеко? – во взгляде Олафа Ромка с удивлением прочитал искреннее

волнение. – Почему не в Европе?

- Чем дальше, тем лучше, - неопределенно заявил Ромка и попросил: - И давай ты не

будешь спрашивать о причинах.

- Прости, но я все же спрошу, - Олаф умел, когда нужно, быть настойчивым, а еще это
его выражение лица... – Это из-за того, кто тебе постоянно звонит?

- Еще чего! – Ромка абсолютно честно возмутился. – Конечно, нет!

- Но почему ты дал ему свой новый номер? Ты же говорил, что не хочешь ни с кем
общаться?
- Я случайно позвонил ему с нового телефона, - признался Ромка в очевидной
глупости. Он и сам не знал, как мог так облажаться. – Нужно было кое о чем
попросить, и я...

- Странно, а выглядит все так, словно ты от кого-то убегаешь. Ну, допустим. Тогда
следующий вопрос – что тебя может удержать здесь? Ты потом поймешь, почему я
спрашиваю.

Ромка несколько секунд колебался. Конечно, он мог завуалированно «послать» Олафа,

наплести небылиц или сказать полуправду. Но почему-то не смог.

- Есть человек... о котором я часто думаю, - решился Ромка. – Он... У нас даже
толком ничего и не было, один раз только. И... я его не интересую, это точно. Я...
я честно пытаюсь не думать, не вспоминать, но не всегда выходит. Знаешь, как это
бывает... навязчивая идея, что-то вроде этого. Извини, наверное, тебя это
раздражает...

- Любишь его? – голос Олафа был необычно тих и звучал почти торжественно. К слову
«любовь» он относился как к святыне.

- Не знаю, - Ромка и в самом деле не знал. – Просто не могу выбросить из головы.

- Ну, это поправимо, - Олаф заметно повеселел и перестал хмуриться. – Он знает о

твоем решении?

- Я же сказал – я не нужен ему. – Ромка пожал плечами. – Мы поссорились, и вряд ли

он будет рвать на себе волосы, если никогда больше меня не увидит.

- Почему? – Олаф всем видом выражал крайнюю степень заинтересованности.

- Не у всех такие демократичные взгляды на некоторые вещи, сам понимаешь, какие.

- Это из-за того, что ты снова занимаешься проституцией? – услышав последнее слово,
Ромка дернулся и растерянно посмотрел на Олафа.

- Что? А почему ты думаешь...

- Что я не первый твой клиент? – норвежец, не прерывая визуального контакта,

ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. – Достаточно было один раз
посмотреть на твою спину. И много других причин. Но не переживай, для меня это
ничего не значит. Просто ответь на вопрос.

- Да, он считает подобный вид заработка моей эксклюзивной дурью, - неохотно

произнес Ромка. – Но дело не только в этом... тут все сложно... В общем, поезд
ушел. Еще вопросы?

- Нет, это всё, - Олаф допил остатки из своего бокала и словно успокоился. – А
теперь - предложение. Возможно, оно может тебя заинтересовать.

В течение следующих пятнадцати минут Ромка потрясенно слушал, иногда кивал.

Предложение на самом деле было интересным. Спустя еще десять минут Олафу позвонили,
и он вышел на балкон, оставив Ромку в состоянии некоторого ступора.

Идея состояла в том, чтобы уехать к Хольбергам в Норвегию и получить высшее

образование там. Гостевой визит, приглашение на учебу, рабочая виза – супругов
устраивал любой вариант, Ромке оставалось только выбрать. Родители Джесси вращались
в высших кругах, от них можно было ожидать реальной помощи относительно выполнения
бюрократических процедур. Семья Олафа занималась отельным бизнесом, они могли
помочь с трудоустройством. Первый год, конечно, придется посвятить изучению языка и
выбору учебного заведения. Хольберги относились к среднему классу, однако
озвученный уровень доходов и перечисление недвижимости – в Норвегии и за ее
пределами - Ромку впечатлили. У них была возможность все устроить, ничего не требуя
взамен. А еще стало понятно, отчего так рьяно схватился за эту идею Олаф. Джесси.
Драгоценное сокровище, которое он оставлял, уезжая в очередную командировку. Да,
Джесси не жаловался и вроде не особо страдал. Но это пока, время-то идет. Ради
того, чтобы любимый муж был доволен, Олаф был готов на все. Ромка им обоим нравился
– умный интеллигентный мальчик, начитанный, порядочный, со знанием языков и
осознанием цели в жизни. Олаф уточнил, что не будет против, если между Ромкой и его
супругом будет секс в его отсутствие. «Вы молоды, вам будет интересно и не скучно
друг с другом, - уговаривал он Ромку. – Джесси - романтик и фантазер, но очень
добрый. Я был бы счастлив, если бы он оставался с тобой, пока меня нет. Да, это не
означает, что тебе обязательно с ним спать, или со мной. Только если ты сам
захочешь. Мы живем в красивом современном городе, в маленькой, но благополучной
стране с высоким уровнем жизни. Если ты согласишься, мы оба будем счастливы, а у
тебя появится возможность сохранить свои деньги. И квартиру не нужно продавать, а
если соскучишься, будет куда вернуться. Подумай».

Когда вернулся Олаф, Ромка машинально наматывал на палец бахрому от скатерти, все
еще не выйдя из ступора. Лицо у Хольберга было раздраженное.

- Нужно ехать в город, дела. Утром вернусь. Извини, малыш, я отвезу тебя домой и
сразу уеду. Как раз будет время подумать.

- Ладно, ничего... - пожал плечами Ромка. – У меня еще бухучет, как вавилонская
девственница, нетронутый. Хочешь, приготовлю тебе что-нибудь к завтраку? Самсу?

- Ты знаешь, чего я хочу, - слабо улыбнулся Олаф, ему явно не хотелось покидать
Ромку именно сейчас. – Чтобы ты принял правильное решение. Мне кажется, ты ко мне
привык, и тебе хорошо. Только не спеши, подумай, как следует. Обещаешь?

Ромка пообещал.

А через час после возвращения в коттедж новый телефон зазвонил. Ромка поднес трубку
к уху и сначала решил, что ослышался....

***
- Уделишь мне пару минут? – спросил Самойлов своим обычным, безразлично-насмешливым
голосом. – Я быстро.

- Что, даже и не поздороваешься? - процедил Ромка сквозь зубы. – Привет, что ли...

- Привет, - Толик не стал заострять внимание на нюансах вежливости и словно не

заметил Ромкиного разочарования. – У тебя есть телефон девушки, с которой
встречается твоя подруга?

- В смысле? – Ромка в очередной раз застыл от удивления. – Какая подруга?

- Которая учится с тобой в институте. Лера, по-моему.

- Ле-ера... Лерка? Она встречается с Шуваловой, у меня есть ее телефон. А зачем

тебе?

- Мне как раз и незачем. А вот тебе – очень даже нужен. Позвони ей.

- Кому? – снова затупил Ромка. – Да говори ты нормально, что случилось?

- Позвони ей. Шуваловой. Сейчас же. И успокой свою подругу, конечно, если ты еще не
превратился в последнее чмо.

- Че-его? – Ромка шлепнулся на стоящий рядом стул. Он уже отвык от обычной

Самойловской грубости и ответил не сразу.

- А нахрена мне Шуваловой звонить? Я совсем, что ли, поехавший, по-твоему?

- Именно. А позвонить нужно потому, что Лерка твоя рванула тебя искать.

- Откуда ты...

- Они вчера мне звонили. Девушка с незнакомым голосом назвалась председателем

студсовета, пригрозила, что если не найдут тебя в ближайшее время, будут обращаться
в милицию. Я объяснил, что ты можешь быть в Новотроицком, у родственников, думал –
успокоятся и отстанут. Но потом трубку взяла Лера, сказала спасибо и долго, очень
долго тебя ругала.

- А меня предупредить?

- Вот, предупреждаю. Я бы, если честно, и сегодня не стал, но Лере не могу

дозвониться, подозреваю, что она уже в пути.

- Охренеть, - растерянно проронил Ромка, не зная – благодарить Самойлова или

сделать вид, что ему всё похер. – И чего ей надо, и на кой ей меня искать...

- Ну, у нормальных людей – нормальных - есть такие понятия, как дружба и забота. –
Голос на другом конце трубки звучал неприязненно. – Они беспокоятся друг за друга,
помогают. Тебе это, конечно, трудно понять...

- Куда уж мне, - съязвил Ромка. – Убогому. То ли дело ты. Уж и не знаю, куда от

твоего внимания деваться. Хоть бы, блядь, один раз взял трубку! Я уже молчу – сам
позвонил!

- Я не мог позвонить, Рома, - Толик стал серьезен и поумерил степень сарказма. –

Сначала не мог, а потом не хотел. Извини, имею право, тем более, я тебя
предупреждал.

- А как же дружба и забота, блядь? – выдал Ромка себя с потрохами. - Или на таких
ничтожеств, как я, это уже не распространяется?

- А мы и не были друзьями, - огорошил его ответом Анатолий. – То, что было у нас,
это другое. Тебе не нужны ни мое внимание, ни моя забота. А мне – твои. Лере
позвони.

- Пиздец... – Ромка чуть ли не скрипел зубами. – Ну почему, почему с тобой всегда

так сложно? Почему ты не можешь нормально, по-человечески, понять...

- Что понять? - поинтересовался Толик ледяным тоном и, судя по звукам по ту сторону

телефона, закурил. – Что парень, который мне нравится, предпочитает быть
высокооплачиваемой сучкой? Да понял я, чего тут непонятного. Понял. Только, блядь,
не лезь ко мне больше! Как хочешь живи, но не спрашивай, почему и за что!

У Ромки пересохло во рту. Господи, Самойлов! Да не хочу я без тебя, придурок!

Херово мне без тебя, плохо, хуйня всякая в голову лезет – где ты, с кем ты... И
какого хуя твоя планета перестала соприкасаться орбитой с моей, если нам так хорошо
было... Почему так тупо все похерилось?

- Я хотел тебе объяснить, но ты не стал слушать, - вдруг вырвалось у него жалобно.

- Я сразу позвонил тебе, а ты...
- Рома, хватит, я все уже сказал, - Самойлов немного повысил голос. – И не
собираюсь возвращаться к этому разговору. А учитывая то, где ты сейчас находишься,
это бессмысленно, и мне надоело, что каждый раз ты пытаешься оправдаться, делая из
меня идиота.

- А где я, по-твоему, нахожусь? - похолодел Ромка. – Ты...

- Насколько я понял, у Котова появился счастливый преемник. Только, ради всего

святого, избавь меня от подробностей, эта драматургия меня уже не трогает. Позвони
Лере и перестань вести себя как скотина.

- Откуда ты знаешь? – Ромка вытер ладонью лоб, ему стало дурно, почти физически
замутило. - Кто тебе...

- Тот, кто дал мне твой новый номер, - с готовностью открыл карты Самойлов. – Он,
кстати, тоже обижен – говорит, совсем Ромочка испоганился, нос задирает, сидит под
крылом у очередного папика, много пиздит и считает себя наследным принцем.
Удивляюсь тебе, Нечаев. За какие-то пару месяцев ты умудрился испортить отношения
со всеми, кто относился к тебе, как к человеку. Это успех...

- Вот же тварь, - прошипел Ромка, готовый придушить Руслана при первой возможности,
благо сил у него теперь было побольше. – Дерьмо вонючее...

- Ты не намного лучше, - оборвал его Толик и вдруг рявкнул: – Мальчик-колокольчик,

умница, отличник и спаситель прекрасных дам! А сейчас тебя чего в блядство понесло?
Жопа зачесалась?

- Да, зачесалась! – в тон ему заорал Ромка. – Тебя забыл спросить! Тебе же начхать
на мои причины, так какого хера спрашиваешь?

- Интересно стало, ты совсем конченый, или есть еще надежда? – вызверился в ответ
Самойлов. – Но это риторический вопрос. Мальчику нужны зеленые бумажки, красивые
тряпки и понты, мальчик сделал свой выбор.

- Да ничего я не сделал! – крикнул Ромка отчаянно. - Все не так! То есть... было не

так, но...

- Не важно, - вздохнул Толик, которому, видимо, надоела эта словесная возня. – Ты

меня услышал. Звони Шуваловой, пусть они успокоятся. И да, кстати, надеюсь, ты не
забыл, где тебе завтра нужно быть. Подарок купил?

- Где... мне... – повторил Ромка растерянно. – Какой подарок, кому?

- М-да, совсем у тебя крыша поехала от переёба. Ты помнишь, что завтра у Белки
крестины? Тебя полтора месяца назад приглашали!

- Бля-а-адь... – Ромка чуть не свалился со стула. – Забыл, черт, совсем из

головы... А Машка... тоже хороша, не могла мне напомнить, блин...

- Знаешь, Нечаев, я вот в который раз жалею, что ты далеко. А то взял бы и вот так
сходу вломил, и не раз. Придурок, ты же сам запретил ей звонить! Она мне звонила,
плакала: «Ромочка не хочет со мной разговаривать, что мне делать?» Я не понимаю,
как можно было вот так взять – и выбросить человека из жизни? Как?

- Она сама это сделала! Бросила меня, и не первый раз уже! Зачем я ей, принцессе из
башни? У нее рядом толстый и красивый олигарх, четыре дома, яхта и частный самолет!
Да она через месяц мое имя забудет!
- Послушай, Рома... – Самойлов снова щелкнул зажигалкой, что-то зашипело, и Ромке
показалось, что до него доносится запах дыма. Но и без дыма ему было душно, тяжело
дышать. – Послушай в последний раз, больше я лезть тебе в душу не стану. Ты очень
легко выбрасываешь людей из жизни. Словно они не живые, словно марионетки - без
сердца, без чувств. Я даже не буду говорить, что это жестоко – ты отлично знаешь,
что такое жестокость физическая, на своей шкуре испытал. Но есть и еще похлеще.
Когда от тебя избавляются, перестают считать родным человеком самые близкие. Когда
отрекаются. Это дико, чудовищно, после этого... знаешь, даже смерть кажется не
такой страшной. Вот тебе кажется, что Машка тебя предала. А у нее был выход? А,
Рома? Не знаю, любит ли она этого Бубенчикова, но своим уходом она тебя освободила.
А Белка? Ты о ней подумал?

- А что Белка? У нее теперь тоже есть папа...

- Да ну? Если твоя мама снова выйдет замуж, ты того нового мужа тоже будешь папой
звать? Рома, ну нельзя же быть таким... безмозглым чурбаном! Для нее папа – это ты!
К тебе она привыкла, с тобой у нее связано понятие «отец», а не с тем, непонятным
для нее мужиком. Как можно было так... я не понимаю...

Голос Самойлова вдруг сорвался, и Ромке показалось, что он плачет. Но это было,
конечно, не так. Воду пил, наверное.

- Толь, я придурок... - прошептал Ромка. – Я даже не подумал, что Белка будет

скучать. Дебил, точно...

- Еще какой! В квадрате, в кубе, в геометрической прогрессии! Конечно, у тебя ведь

была нормальная семья, хорошие, любящие родители, откуда тебе знать... Их, кстати,
ты тоже бросил...

- Их я не бросал! - твердо сказал Ромка. – Я просто ушел, потому что им без меня
лучше.

- Откуда ты знаешь, что лучше?

- Да потому что это очевидно! Они хоть раз ко мне приехали? Ни разу! С тех пор, как
узнали, что я пидар – ни одного звонка! И если я звоню им, думаешь, они сильно
радуются? Ага, сейчас... голоса у обоих такие, словно это не я, а Джек-
Потрошитель...

- А ты не думал, умник, что они просто не знают, как себя вести? Не умеют! Ты сам
сделал хоть шаг навстречу? Да, я понимаю, камин-аут, все в шоке, и ты, такой
раненный в сердце, гордо удаляешься... А они остаются. И как им? Хорошо? Возможно,
они думают, что ты их ненавидишь. Боятся сделать еще хуже, им страшно, что ты
вообще исчезнешь, перестанешь звонить... не знаю... Ты должен знать!

- Они сами отказались от меня...

- Не мели чушь! – Самойлов снова завелся и стал орать. – Ты просто еще не знаешь,
как это – когда от тебя отказываются! Я тебе сейчас объясню, популярно и на
пальцах. У меня была жена. Давно, поженились еще на третьем курсе академии, она
тоже там училась. А на четвертом я окончательно понял, что мне нравятся парни.
Признался ей, предложил ничего в отношениях не менять, надеялся, дурак наивный, что
мы как-то решим эту проблему, вместе, все же не чужие люди. Я ей не изменял, то
есть, было кое-что, не в традиционном плане. Знаешь, как это бывает в казармах –
совместная дрочка, лапанье в душе... Ничего серьезного. Но ей было все равно, через
два дня после моего признания она вернулась к родителям. А через месяц я узнал, что
она сделала аборт. Убила моего ребенка. Мальчика или девочку... не знаю. Сейчас я
бы мог быть отцом, и кто-то называл бы меня папой, как тебя называет Белка. Но от
меня отказались, не только стерли мое имя из памяти, а даже душу живую уничтожили,
чтобы совсем ничего не осталось. Вот так...

Ромка вытирал потными ладонями пылающее лицо и молчал. Ему было страшно, что
Самойлов сейчас отключится, но найти слов он не мог, да и какие тут могут быть
слова.

- Не опаздывай завтра, - сказал Анатолий глухо. – Время хоть помнишь?

- Да, помню, к двенадцати, - выдавил из себя Ромка. – А ты приедешь? Толь, ты

приедешь? Они ведь и тебя приглашали!

- Не знаю, - отозвался Самойлов. – Не уверен. Ну, бывай...

- Подожди, - перепугался Ромка, - Толь, да подожди ты...

Но Самойлов уже положил трубку.

От тупой неподвижности и внутреннего психоза Ромку затрясло, он натянул толстовку и

даже змейку застегнул, но тут же и расстегнул – стало жарко. С какой-то своей,
идеалистической колокольни Самойлов был прав. И в то же время ошибался в главном.
Только вот нихрена Ромка ему не безразличен. Несмотря на сказанное и вопреки всем
принципам не только Р. думает о Т., но и наоборот! Ромка, все еще трясясь от
волнения, сбегал на кухню, напился сока из холодильника, съел яблоко, выпил чашку
чаю с мятой, чтобы успокоиться, посидел три минуты в позе лотоса. Помогло. Вышел во
двор, обошел вокруг коттеджа. Вернулся, надел куртку и кроссовки, закрыл ворота и
прогулялся к морю. Оттуда и позвонил Олафу.

- Мне нужно будет уехать, - Ромка старался говорить как можно более естественно, но
тщетно - Олаф моментально напрягся.

- Куда? Надеюсь, не сейчас, на ночь?

- Нет, завтра утром. У моей племянницы крестины.

- Я приеду и отвезу тебя. Рома, почему ты так странно говоришь?

- Ничего... Олаф... послушай... Не нужно меня отвозить, я уеду раньше. Ничего не

нужно...

- Там будет тот, о ком ты... «думаешь», да? Рома, ответь честно, до этого времени
ты мне не врал.

- Может быть, - пожал плечами Ромка и улыбнулся так счастливо, словно Самойлов, как
минимум, пообещал на нем жениться. – Я точно не знаю. В любом случае, я не могу
обещать тебе...

- Рома, подожди, - Олаф заторопился, заорал на кого-то, кто виноватым голосом

просил прощения, что-то упало и зазвенело, раздавались еще чьи-то голоса, звук
мотора... Ромка терпеливо ждал.

- Я не прошу тебя решать все... второпях, - быстро заговорил Олаф, с трудом

подбирая русские слова. – Нет, не нужно. Подумай. Я дам тебе время до моего
отъезда. И... ты собираешься с ним... спать?

- Не знаю, - признался Ромка, потому что врать Олафу было ужасно стыдно, а он
действительно не знал, чего можно ожидать от Толика, да и от себя самого. – Я же
говорил, это сильнее меня. Ты имеешь полное право послать меня подальше.

- Нет, нет... Рома, подожди. Я не хочу никуда тебя посылать, и если тебе так
хочется... Fuck... - неожиданно жалобно простонал Олаф, - я не понимаю – неужели
тебе мало... Ладно, трахайся, только не говори «нет» прямо сейчас!

- Хорошо, - согласился Ромка, просто для того, чтобы не слышать больше этот
просительный тон. – Прости меня, пожалуйста. Ну все, я домой пошел, а то тут такая
холодина...

Они нервно, скомканно попрощались, и Ромка еще два часа бродил по мокрому песку,
пиная мелкие камешки и рассматривая утыканное звездами чернильное небо. Посидел,
болтая ногами, на безлюдном пирсе, пробежался по насыпи, напугав влюбленную
парочку, сидящую под зонтиком. Потом ему вдруг стало смешно и легко, как в детстве,
захотелось залезть на крышу ближайшего сарая и спрыгнуть, но ботинки были уже
мокрые, и он вернулся домой собирать вещи.

На следующий день, в десять тридцать утра Ромка уже сидел в электричке. В наушниках
заливалась Леди Гага, а на сиденье рядом примостился гигантский, размером со
взрослого человека, розовый заяц.

------------------------------------------

* FinTech – технологические проекты в области финансовых сервисов – считаются одним

из самых перспективных (а потому востребованных) направлений для стартапов.

========== 11. А напоследок я... ==========

Лерке снился кошмар. Словно она попала в ад, но по ошибке оказалась в каком-то
левом, неисправном котле. Он скрипел, визжал и даже завывал, ну и жарища доставала,
конечно. Хотелось заорать, выматериться, вызвать наладчика котлов – где он там
бухает, - или хотя бы пусть температуру снизят – дышать же нечем, не говоря уже
о...

Открыв глаза и на секунду пожалев, что так и не успела дать в глаз ответственному
за адский беспредел, Лерка поняла, что проснулась. Скрипом и завываниями оказался
петушиный крик – как раз поднималось солнце, а парниковый эффект создавало
прилепившееся сбоку округлое Танькино тело. Умыться, почистить зубы, выпить кофе –
как слетать на Марс и обратно - нереально, во всяком случае, пока их кто-нибудь не
спасет.

И кто виноват во всей этой невообразимо тупой хуйне?

Известно, кто. Нечаев, чтоб ему статистику сдавать до конца дней...

Сопение рядом было мерным и безмятежным, убедившись, что подруга не думает

просыпаться, Лерка осторожно выбралась из-под нее, выглянула в окно.

Небольшой лесок в туманной дымке, извилистая полоска до невозможности разбитого, но

живописного шоссе со старой, сильно ободранной рекламой по обочинам, и над всем
этим - розовато-золотистый, наполненный свежестью рассвет.

Если ты еще ни разу в жизни не наблюдал восход солнца практически в чистом поле,
поневоле оценишь его красоту, даже если не являешься ценителем живописных пейзажей
и пасторальных картинок. Лерка была натурой восприимчивой, поэтому оценила.
Откатившись на свое сиденье, натянула ботинки, ввинтилась в шубку и вышла в
прекрасное утро. Чистейший воздух сладковатым нектаром заполнял легкие, пьянил и
бодрил одновременно. Минут через пять она дико замерзла и собралась было назад, но
увиденное в розовом тумане заставило убрать руку от двери - к ним медленно, но
неотвратимо приближалось нечто вроде молоковоза. Люди!

- Боже мой, какие девочки в наших краях, Коль, глянь-ка!

Голос доносился из грузовичка с цистерной, на которой и в самом деле белой краской
было начертано «МОЛОКО». Грузовичок остановился. Смуглый темноглазый паренек в
потрепанной телогрейке и алой бейсболке, в высоких, до колен, кирзовых сапогах,
куда были заправлены вполне себе современные драные джинсы, спрыгнул на
выщербленный асфальт. Лерка такой оригинальный мужской прикид наблюдала впервые и
смотрела, широко раскрыв глаза.

- Санёк, гляжу и слепну! – второй, мужик лет тридцати, в заломленной на самый на

затылок серой кепке, выглянул из кабины. – Мадам, позвольте поинтересоваться, из
каких таких Франций и Америк такие красуни ясноокие приезжают? А ноги
поотрастили... Сань, как там: «На ла-а-абутенах, нах, и в охуительных штанах...»
как поет заебись какой пиздатый певец Стас Михайлов...

- Это ж «Ленинград» поет, ты чё, - поразилась Лерка тупости аборигена. – Кстати,

формально я мадемуазель, и не ругайся, раз я тебе дама.

- Маде... – выговорил абориген и на секунду задумался, - муа...зель! Мне льстит

ваше предложение, но лучше Саньку дай, он холостой пока...

- Ты глянь, покраснела, - загоготал Санёк и от избытка оптимизма топнул сапогом по

земле, подняв тучку пыли. – Че, прям в реале дашь? А в тачке, часом, не мужик
дрыхнет?

- Кто там кому даст? – дверь мазды распахнулась, и Шувалова грузно выбралась из
машины. - Вы кто?

- Мы-то, - усмехнулся Коля и перемигнулся с Саней, - мы-то здесь живем. Местные.

Гришка, частник наш, говорил вчера, что на заброшенной дороге видел чью-то тачку,
вот мы и завернули посмотреть. Помощь нужна?

- Что ж он, Гришка ваш, сам не подъехал? - насупилась Татьяна, перехватив стыковку
взглядов черноглазого и Лерки.

- Так ночь была, боялся, мало ли... Правда, сейчас у нас не озоруют, власть
строгая, но раньше... всякое бывало. Как вас, дамы... Санёк, харэ ржать... на
дорогу эту занесло? Второй год ею не пользуемся, сделали же новую, там и знак
стоит!

Шувалова вздохнула, бросила взгляд на отсвечивающую румянцем подругу.

- Мы этот кусок случайно проехали, а потом уже боялись возвращаться, думали –
заблудимся. У меня навигатор сел.

- А телефон? Вы к кому ехали-то, позвонить могли? – удивился Санёк и якобы случайно

распахнул телогрейку. Под ней была тесная футболка с надписью «Pussy Riot»,
подчеркивающая неплохие грудные мышцы. Лерка заморгала.

- Так получилось, что кое-кто забыл оба телефона. И мои очки. И карту. А бензин не
купили, потому что у вас только за наличку, а мой кошелек...

- Я спешила, а ты даже не дала мне нормально собраться!

- Да я только и делала, что тебя ждала! Два часа! Пока ты искала сигареты, остатки
косяка и пирсу!

- Потому что ты вечно их прячешь!

- Ух ты, - округлил карие глаза Санёк. – Вы что, это... самое... ну... бля-а...
- Сань, уймись или получишь по башке, - осадил младшего товарища Коля. – Поржали и
хватит. Ну вы, девушки, даете. Хоть бы обратили внимание, что по всему асфальту
навоз разбросан, сюдой коровы ходят. От темнота... Город, что с вас взять...
Правильно Васька болтал в прошлом году – перекрыть ее надо, дорогу. Шлагбаум
поставить. А выпас в другую сторону отвести, в обход.

- Ваське твоему, буржую, только бюджет тратить, - с деловым видом вставил пять
копеек Санёк и приосанился. – И так понятно, кудой ездить, а кому не понятно...

- Мы сейчас подвезем вас к развилке, - Николай не обратил внимания на

неполиткорректный выпад приятеля, - посидите в кафе, чайку хряпнете, согреетесь. А
тачку Санька через часик пригонит на своей Ниве, тогда и заправит. К молоковозу эту
красавицу не прицепишь, и мне на раздачу успеть нужно. Да, куда вы ехали-то?

- Мы человека ищем, - пояснила Лерка. – Моего однокурсника. Теоретически он может

быть здесь. Роман Нечаев. Не знаете? Светлые волосы, красивый такой...

Николай задумался, а Санёк, потаращившись еще немного на алые Леркины леггинсы,

хлопнул себя широкой ладонью по крепкому бедру и ухмыльнулся.

- Да это ж... разве не тот пижон лохматый, что к бабе своей приезжал? Есть у нас
такой, весь на понтах, патлы крашеные, как у пидара... Но она его уже отшила, и
правильно сделала...

- И ничего не крашеные, - обиделась за Ромку Лерка. – И... и сам ты пидар! И...

вообще – валите, мы сами доберемся! Гомофобы, блядь...

- Че-его...

- Так, так, ну вы горячие, остыньте оба! – прикрикнул Коля, почувствовав, что

доброе дело может и не свершиться, а он уже настроился на вознаграждение. – Никто
не пидар, конечно, но парень ваш еще тот жук. А девочка хорошая у него, дочечка, я
ее видел, и маму ее, Машей звать. Такие обе светленькие, как моя Настька.

- Ничего не понимаю, вы о чем? - ошарашенная Татьяна выглядела ничуть не лучше

офонаревшей Лерки. – У кого дочка?

- У его! - объяснил довольный Санёк. – Года три малой. Дите родилось, а он в кусты,
папаша куев... И бабу здесь держал, чтобы родоки не прознали, думал - никто ничего
не видит и не понимает, типа мы тут, в селе, совсем дикие... А вы его еще
защищаете...

- Так. Всё. – Шувалова подняла руку, как делала на собраниях, чтобы призвать
аудиторию к порядку. – Хватит. Раз уж мы здесь... вот и будет возможность все
выяснить. Сплетни сплетнями, а любая информация требует подтверждения. Лера, не
сверкай глазами. Мы еще ничего не знаем, не нужно заранее планировать убийство, да
и источник... скажем так, сомнительный.

- Да заради бога, - фыркнул Санёк. – Источник ей не нравится... Собирайтесь и

прыгайте в кабину. Машка, правда, дома уже не живет, но часто приезжает, вещи,
видать, не все еще перевезли.

- Э-э-э-э... – Татьяна с подозрением посмотрела на грузовичок. – Думаете, мы все

поместимся?

- Не бойся, красавица, - подмигнул Коля, - опыт есть, тебя в серёдку посадим, а

сестричку твою - Саньке на руки. Доедем!

- Лер, слушай, - поморщилась Татьяна, недовольная обозначенной перспективой. –

Может, других подождем, ты как?

- Да похер абсолютно, - выговорила все еще не отошедшая от потрясения Лерка. –

Лишь бы быстрее. Ромыч, ну ты, блядь... вообще...

Спустя полчаса в уютной забегаловке при заправке девушки пили на удивление

приличный американо, закусывая горячими бутербродами. Санёк, чей паспорт был
тщательно изучен, обещал подогнать машину к восьми, а Коля одолжил древнюю, но
исправно работающую нокию. Лерка дозвонилась Анатолию (у нее была отличная память
на телефонные номера и их владельцев), он подтвердил правильность маршрута и
относительную достоверность источника.
Нечаев трубку не брал.

- Тань, я в полном ахуе, если честно, - вздыхала Лерка, с каждой минутой теряя веру
в человечество. – Я думала, мы в самом деле друзья...

- Потому что ты еще глупенькая и наивная у меня, - отвечала Татьяна, осторожно

поглаживая Леркину руку под столом. – Какие из мужиков друзья, не смеши... разве
что в жилетку поплакаться или потрахать по доброте душевной...

- Он никогда у меня ничего не просил, - расстроенно призналась Лерка. – Гордый.

Чувствую себя такой дурой...

- Успокойся, - Шувалова сильнее сжала Леркину ладонь. – С другой стороны - не

последний же мудак. Хоть и сплавил подальше свою протеже, но не бросил. Но я... я
же была абсолютно уверена, что он гей!

- И я, - Лерка выглянула в окно. – Обе дуры. Одна радость: Гончаренко – вообще

абсолютный дебил, вот.

Из окна виднелся поворот новенькой дороги, уже заполненной автомобилями, было

шумно, суетно, где-то вдалеке мычали коровы, петухи истерически орали уже по
второму кругу. На оконном стекле разноцветными стикерами был прикреплен рекламный
плакат с изображением холеного, но простоватого на вид мужика, сидящего в позе
Наполеона. Судя по имени, в своих материальных претензиях Санька имел в виду именно
его.

- Вот бывают мужики отвратные, - посетовала Лерка. – Типа этого. Надо же с таким
выражением морды лица сниматься. Пуп земли, отец народов. А сам, могу спорить, из
Ниццы и Парижа не вылезает, трахает там манекенщиц и общается с народом посредством
пресс-службы.

- Да, с новой дорогой он нам намутил, это факт, - вздохнула Шувалова. – Но не будь
так строга, дорогая моя, тем более, что этот кадр больше смахивает на бывшего
бандита. Значит – в Италии где-нибудь торчит, или Испании.

- Все может быть, - кивнула Лерка и всмотрелась вдаль. – О, смотри, наша тачка!

***

Санёк, двадцатилетний студент пищевого колледжа, без телогрейки выглядел вполне

обычно, ничем от городского жителя не отличался, разве что цвет лица здоровее, да
мышцы покрепче. В первом же супермаркете путешественницы обналичили немного денег и
купили карту. Их проводник оказался парнем не злым и веселым, но болтливым страшно.
Пока ехали на место, никак не мог заткнуться, трепался о всякой ерунде – местных
политических хитросплетениях (он принадлежал к немногочисленной сельской оппозиции,
считающей, что «при Союзе было лучше»), Наташке из овощехранилища, которая
«обещала, сука, еще летом, и хуй мне», тупой городской моде на бритые виски и о
том, за сколько минут он переплывал речку на спор. Татьяна хмурилась – этот парень
с примитивным сленгом, пахнущий свежестью и немного бензином, был ей неприятен.
Лерка смотрела прямо перед собой, иногда отчего-то отворачивалась.

Отблагодарив сельчанина за труды парочкой купюр и отправив восвояси, девушки

притормозили у симпатичного забора, окружавшего ветхий дом с новехонькой ярко-
коричневой крышей и красивым лакированным крыльцом. У крыльца стоял блестящий
Хаммер с тонированными стеклами, до такой степени диссонируя с остальным пейзажем,
что обе девушки чуть помедлили, прежде чем выйти из машины.

- Думаешь, мы попали куда нужно? – отчего-то шепотом спросила Лерка. – Что-то этот
привет из девяностых у меня оптимизма не вызывает...

- Не говори глупостей, - отмахнулась Татьяна. – Застегнись и пойдем, посмотрим,

что там у него за Маша...

Подойти близко они не успели. Щурясь и зевая, из-за угла домика показался крупный
мужчина в спортивном костюме Адидас и белых кроссовках, что вызвало у Лерки приступ
безудержного смеха, к счастью, быстро подавленного. При более внимательном
рассмотрении «браток» оказался тем самым «буржуем», что построил новую дорогу и был
заподозрен односельчанами в нецелевом использовании бюджета. На руках у «буржуя»
дрыгалась и извивалась всеми конечностями белокурая девочка лет трех, повторяя
писклявым речитативом одну и ту же фразу. Лицо у мужчины было красное, потное и
несчастное. Он пытался погладить малышку по голове, но она не давалась, бодалась и
сучила ногами, повторяя все те же малопонятные для посторонних слова.

- Пипец, что она говорит, Тань? - поразилась Лерка, от удивления показывая на

странную парочку пальцем. – Папиллому хочу?

- Папу Рому хочу... – перевела Шувалова. – Похоже, мы у цели.

Гражданин с ребенком не мог их заметить, так как был очень занят попытками
справиться со своей ношей, не навредив ни ей, ни себе. К счастью, его мучения
быстро кончились - на крыльце появилась молодая девушка, нагруженная объемными
пакетами. Тут уже сомнений не оставалось: она откликалась на имя Маша, была
неприлично красива, подходила своему кавалеру на все сто и действительно смахивала
на модель.

- Машунь, она не хочет на качелях... И йогурт у нас это... лопнул и в кусты

улетел...
- Вась, да поставь ты ее, - прелестное создание опустило пакеты на землю, изящным
жестом отбросило от лица длинные волосы и обратилось к дочери. – Будет тебе папа,
принцесса... едет уже!
- И зайчик! – обрадовалась принцесса и перестала брыкаться. – Йогурт хочу!
Буржуй, растерянно соображая, как извлечь из кустов лопнутый йогурт, спустил
ребенка на землю и направился к тачке.

- Думаешь, нужно было подойти? - Лерка задумчиво пристегивалась, рассматривая

свежий след от шин на траве. – Может быть, но скорее всего, они бы нас просто
послали. Ты эту фрю видела? Водянова недоделанная... тьфу! А Ромыч... как он мог?

- Не ревнуй, - отрезала Татьяна. – Да, думаю, лучше бы мы сразу подошли. Теперь

придется тащиться следом. А будешь на чужих девок засматриваться, я домой уеду.
Пешком будешь своего гомика искать.

Лерка насупилась, но возражать не стала. В эту поездку она и так здорово

накосячила.
***

На станции Ромку встретили двое – солидная темно-синяя Тойота и ее хозяин,

неулыбчивый мужик по имени Эдик в потертой дубленке, ниспосланные
«Васильсергеичем» для последующей транспортировки Ромкиной особы «до их». Зайца
поместили на заднее сиденье, Ромку – на переднее, и рванули.

Первый глубокий шок случился, когда они только въехали в кованые, высотой метра
три, ворота. Возле ажурной беседки под огромной липой стояли его собственные
родители. Принаряженные, а мама даже в кружевной шляпке – этот головной убор в
последний раз Ромка видел на ней в раннем детстве. Папа в светло-сером, вероятно,
новом пальто, держал маму под локоть и со светским видом общался с толстым мужиком
в рокерской косухе и пестрой бандане. Все пространство перед внушительного размера
особняком было заполнено пестрой людской толпой, которую Эдик объехал, не
останавливаясь. Ромка этому был только рад – к встрече с родителями он не
готовился, а то, что их тоже пригласят – банально не допер. Идиот!

Вторым ударом оказалась замеченная в окружении шумной компании смутно знакомая

парочка. Блядьтвоюжежмать! Сотникова и Шувалова! Стоят рядом с двумя чуваками,
похожими на замминистров, и с деловым видом о чем-то трындят! Вчера он не
дозвонился обеим и уже понадеялся, что пронесет. Нет, сегодня явно день его смерти,
вопрос только – кто именно его прикончит и каким способом.
Ни Машки с Белкой, ни Василия видно не было.

Эдик притормозил у небольшого двухэтажного домика, стоящего в некотором отдалении

от основного здания, хмуро открыл Ромке дверь.

- Сюда велено определить. Это для гостей дом, ваша комната на втором этаже, идемте,
покажу.

Ромку провели внутрь домика, изнутри и снаружи напоминающего маленький

комфортабельный отель. Надписи «Free Wi-Fi», пальмы в кадках, изящные цифры номеров
на дверях и указатели с мужской и женской фигурками усиливали впечатление. Его
комната была небольшой, с широкой кроватью явно не для одного и встроенным шкафом,
куда тут же были помещены пальто и рюкзак. Гигантскому зайцу нашлось место на
кровати, и Ромка, не зная, куда деваться, – у Эдика не было на этот счет никаких
инструкций - прилег рядом. Заяц был приятный на ощупь, в некоторых местах плюшевый,
а в некоторых довольно волосатый. Ромка уткнулся носом в пушистый заячий живот и
закрыл глаза.

В дверь негромко постучали.

- Открыто, - буркнул Ромка и привстал. – Входите, ну!

Через секунду он был повален на спину – орущая во всю глотку Белка вцепилась в него
с такой силой, что он с трудом смог вдохнуть.

- Папа, папапарома мо-ой! - вопила Белка, тиская Ромку с горячностью настоящей

собственницы, и Ромка от неожиданного наплыва нежности и еще каких-то новых, доныне
неизведанных ощущений, прижал теплое тельце к груди и захлюпал носом.

- Бельчонок, я здесь, здесь, ну всё, задушишь... – Ромка аккуратно оторвал

маленькую, но сильную лапку от своей шеи. – Я тоже соскучился.

- Больше не уедешь? Только на работу, да? – строго уточнила Белка, а Ромка

поразился, как она выросла, и почему-то почувствовал гордость.

- На работу придется. Ну как, нравится? – Ромка показал на гигантского пушистика. –

Возьмешь его к себе домой?
Белка критическим Машкиным взглядом осмотрела зайца, потрогала пальцем лапу
размером намного больше ее собственной ручки.

- Большой очень. Будет главным у зверей, как папа Вася.

Пока Мирабелла переключалась на нового зверика, а Ромка ею любовался, в комнату

втиснулись Машка и Василий.

- Прости, что не встретили, - Бубенчиков выглядел смущенным, а Машка слегка

растрепанной. – Отвлеклись немного...

- Угу, - понимающе кивнул Ромка, с удивлением осознавая, что факт того, что Машка с
кем-то обжималась, уже не вызывает у него прежнего раздражения. Даже забавно...

- Начнем выдвигаться минут через пятнадцать. Церковь рядом, пройдемся пешком. Да!
Ты же с родителями еще не виделся! Идем, они там, у лужайки, тебя ждут.
Переодеваться будешь?

И тут Ромка в очередной раз понял, что Самойлов не так уж и не прав – он идиот.
Одежда! Голубые, как летнее небо, низкие джинсы с вычурным ремнем, рыжий
хипстерский пиджачок и лазурная футболка совершенно не подходили под официальное,
еще и культовое, мероприятие. От Ромки разило гейством за версту, а то, что он ни
разу в жизни не был на подобных мероприятиях, его совершенно не оправдывало.

- М-м-м-м... - замычал Ромка, розовея ушами. – Я как-то это...

- Ой, я сейчас, - Машка опрометью метнулась из комнаты, а Василий осторожно

спросил:

- Ты это... у вас с Анатолием... все нормально?

- Нормально? - поразился Ромка сердито. – Это ты про Толика? Где он, а где
нормально, вот мне интересно...

- Поссорились? – Бубенчиков нависал над ним массивной глыбой, и Ромка удивленно

вскинул на него глаза.

- Типа того, а что?

- Бывает, - Василий понимающе подмигнул. – Ничё. Другого тебе найдем.

- А вот этого не надо... – Ромка недовольно поморщился, но рядом уже приземлилась

запыхавшаяся Машка, хрустя чем-то целлофановым.

- Вот, держи. Подарок от меня на Святого Николая, остальные... потом... Меряй, мы

внизу будем ждать. Вася, Белка, пошли!

Трое хозяев удалились, волоча за собой тушку недооцененного зайца, Ромка открыл
брошенный на колени пакет. Там лежал светло-серый джемпер классического дизайна,
судя по лейблу - солидной итальянской фирмы. Джемпер оказался впору и к лицу, Ромка
полюбовался на себя в зеркале, пригладил растрепанные Белкой волосы и рванул
следом.

***

Быть крестным его не приглашали. Наполовину православная, наполовину католическая

семья воспитала в сыне убежденного агностика, равнодушного к традициям и
религиозным обрядам. Окрестить дочь решила сама Маша. Ромка, в целом, соглашался –
вреда от процедуры никакого, а профит имелся – окончательно отделить ребенка от
биологического отца и приблизить к отцу приемному, необходимые документы на
удочерение уже готовились. Однако что-то во всем этом мероприятии Ромку смущало.
Что-то, что не лежало на поверхности, однако было достаточно важным. Важным для
него самого.

Реакция на обряд оказалась ожидаемой - скучно, неловко и не особо волнительно.

Пухлогубый батюшка, на Ромкин искушенный взгляд, слишком смазливый, умудрился
провести таинство без единого писка Мирабеллы, которой при крещении дали новое имя
– Анна. Малышка была спокойна как сфинкс, послушно сидела на руках у крестного –
того самого мужика в косухе, с любопытством озиралась и улыбалась папе Роме, а
когда ее макнули в бронзовую чашу, звонко рассмеялась. Ромка в очередной раз
загордился, а потом вдруг понял – поздновато. Через пару месяцев Белке и даром
будет не нужен папа Рома, потому что есть другой, лучший, что бы там ни говорил Т.
о его так называемом отцовстве. Смотрел на девочку, которая недолгое время
считалась его дочерью, и чувствовал неприятную горечь от того, что за все это время
так и не научился этому радоваться. А сейчас... сейчас, да - поздно.

Родители вели себя вежливо, мама даже сделала ему комплимент по поводу внешнего
вида, а папа, всегда далекий от материально-бытовых вопросов, вдруг озадачился -
как они с Машкой умудрялись снимать целый дом, за какие шиши?

- Сережа, ну что ты как маленький, - объясняла мама недогадливому супругу,

улыбаясь какому-то мужику с ролексом. – Репетиторство и переводы – древнейший
способ заработка для студента во все времена. И в институте ты вроде чем-то
занимаешься, да, сынок?

Сынок бледнел, мямлил, неопределенно кивал. Его смущение прошло незамеченным -

родители охотнее общались друг с другом, впечатлившись обстановкой и оказанным их
семье вниманием. Для самого Ромки они пока еще оставались все такими же далекими,
чужими. Отвык, наверное. Даже если Самойлов прав, и его вина в отчуждении
присутствовала, как все это исправить, он понятия не имел.

Самойлов так и не объявился. Ромка чуть шею себе не свернул, вертя башкой во все
стороны, надеясь и сам не зная, на что. Зато объяснение с Сотниковой и Шуваловой,
вопреки его страхам, выглядело чуть ли не «встречей на Эльбе». Лерка хохотала, со
всей дури хлопала по плечу, беззлобно обзывалась «папилломой-Ромой» и грозилась не
слезть с него до самого последнего несданного зачета – вплоть до изнасилования
учебниками в извращенной форме. С Машкой у нее возникло настолько полное
взаимопонимание, что Ромка снова чуть не взревновал. Они ходили рядом, как
привязанные, посматривая почему-то на Ромку, и рассказывали друг другу что-то очень
забавное. Теть Зина, которая была одним из организаторов церемонии, даже сделала им
замечание, а Ромку несколько раз поцеловала в щеку, приговаривая: «Ну, засранки ж,
обе, Ромчик, не обращай внимания. Хороший ты все ж таки, а я дура старая, вот». От
ее округлой фигуры, крепко пахнущей духами «Анаис-Анаис», веяло спокойствием и
оптимизмом, но легче не становилось.

Чем ближе к вечеру, тем больше Ромка мрачнел. Ему казалось, что вся эта толпа людей
смеется лично над ним, над его идиотской жизнью и еще более нелепыми потерями.
Конечно, это были всего лишь ощущения, но отогнать от себя сплин не получалось.
Заметив, что новый родственник хандрит, его взял в оборот хозяин дома, и как Ромка
ни пытался отмазаться – пришлось «принять для настроения», а потом врать, что
голова болит.

Василий был трезв и неприлично счастлив. Подмигивая одному из секьюрити, щеку

которого неэстетично украшала багровая царапина, поведал, как Сотникова,
вооружившись лакированной сумкой и вздыбленными, как у дикобраза, дредами,
набросилась на службу охраны с требованием выдать Нечаева немедленно или передать
придурку, что если в понедельник он не объявится, его отчислят к херам, и даже
Ованесович не спасет. Ромка живо представлял картину маслом и облегченно смеялся.
Шувалова смотрела почему-то печально, охотно возилась с Белкой, и Ромка вспомнил
смутные слухи, что у нее тоже было «темное пятно» в биографии, связанное с
принудительным прерыванием беременности.

Обед в огромном зале с росписью на потолке, пошловатой лепниной и мозаичным

паркетом прошел традиционно и чинно, без новомодного фуршета или шведского стола.
Настроение было, мягко говоря, паскудное. Т. так и не пришел.

А дальше начался какой-то вертеп. По пестроте мероприятий, размаху, а более всего –

по контингенту, действо напоминало цыганскую свадьбу. Двести человек гостей, в том
числе двое православных священников, двое католических и один раввин. Шалаши в
живых цветах (в декабре!), выпущенные непонятно зачем голуби, дохуища шариков, с
которыми беспрестанно носились снующие повсюду дети. На сколоченной перед домом
сцене зажигала неведомая рок-группа, собрав вокруг себя немногочисленную молодежь.
С детьми возились аниматоры, со взрослыми – нанятые хозяином местные жители,
глядящие Васильсергеичу буквально в рот. Прогулки по поместью, катание на лошадях,
для дам среднего возраста - экскурсия в теплицы, во время которой мужиков повезли
на небольшой полигон – пострелять. Ромке все это было неинтересно, он даже на салют
не пошел. Извинился, отобрал у родителей Белку и два часа провел с ней в огромной
детской – читал сказки, слушал, как она поет песенки «из садика», качал на
качелях, лазал по канату в домик под потолком, а потом они вместе посмотрели на
планшете парочку мультиков. Так и уснули – Белка на Ромке, планшет на ковре,
розовый заяц заботливо укрыт розовым одеялом.

К ужину, очень позднему, он вынес ее на руках. Белка немного капризничала,

требовала, чтобы Ромка ее кормил, хотя могла отлично справиться и сама. Ромка
умилялся, вытирая испачканный в соусе ротик, поражаясь, как сильно девочка
становится похожа на маму и ловя внимательные, даже настороженные взгляды Василия.
А потом Белка отправилась спать, пообещав завтра «покатать папу на паровозике».
Игрушечная железная дорога, способная перемещать человека среднего роста и веса,
размещалась в отдельной комнате типа ангара и работала от электричества. Количество
уже купленных игрушек превышало все возможные пределы, для ребенка явно выбирали
все самое лучшее.
Машка, как ни крути, сделала правильный выбор.

В одиннадцать проводили старших Нечаевых – их отвозил Эдик, а захмелевшую Лерку с

почти трезвой Шуваловой домой не отпустили, поселили в том же домике, где
разместился Ромка, но на первом этаже. Маленькое происшествие случилось у ворот -
удивленная охрана все никак не могла избавиться от странноватого пацана,
утверждавшего, что он Леркин друг, и убеждавшего отдать ему обеих дам для доставки
домой. Василий пацана выслушал, дал денег и три пакета жратвы, но такое
ответственное дело не доверил. Лерка попыталась уволочь Ромку «попить травы перед
сном», но, глядя на измученную Татьяну, он и это предложение отверг. С Леркой тоже
надо было уметь сладить.

Ночь опустилась мягко и безжалостно.

Ромка и сам не мог понять – отчего весь день, каждую чертову минуту он дергался и
не переставал ждать, если уже понял – ждать некого? Почему из головы вылетели
последние месяцы жизни, стерлись, словно мел с грифельной доски? Домик на
побережье, Канада, Норвегия, Олаф и Джесси казались далекими, нереальными...
А может, их и не было вовсе...

А может, поехать в город, прямо сейчас... войти в крошечную однушку на последнем

этаже, забиться под одеяло и уснуть на холодном матрасе, на котором...
... на котором он трахался с Русланом.

Нет. Все реально. Все дерьмо и вся мерзость реальны, и никуда от них не деться...
Разве что кожу содрать, да и то... не поможет.
Не желающих спать немногочисленных гостей пригласили в домашний кинотеатр,
посмотреть полузабытого уже «Аватара», но Ромка так задолбался, что пожелал
хозяевам спокойного сна и отправился к себе. Побродил по пустой комнате, вышел,
покурил перед домом, вернулся. Молоденькая горничная предложила чаю, отказался.
Несмотря на усталость, организм охватило странное возбуждение, какое часто бывает у
людей в чужом доме – вроде и ничего не произошло, а успокоиться не можешь.

Пора было принимать решение. Прямо сейчас, промедление грозило новой глупостью, а
ошибок и так было сделано достаточно. Ромка еще немного подумал и позвонил Олафу.
Сообщил, коротко и без деталей, что уже обдумал его предложение, ответ -
отрицательный. И что прямо сейчас он расторгает договор, что означало прерывание
интимных отношений и, как следствие, возврат уже уплаченной суммы за декабрь.
Норвежец долго молчал в трубку, а потом и вовсе отключился, но через полчаса
перезвонил и продиктовал номер счета для перевода денег. Остаток своих вещей Ромка
попросил выслать, но Олаф вдруг стал настаивать, чтобы он вернулся лично, упрекать,
что так не делается и это, по меньшей мере, некрасиво...
Возвращаться не хотелось.

- Это он, тот самый, кто сидит у тебя в голове? Ты с ним встретился, и он не хочет
тебя отпускать? Рома, нельзя поддаваться чувствам в таких вопросах!

- Нет, это я сам, - ответил Ромка, - сам. Мне нечего больше сказать, Олаф, извини.
С тобой было очень хорошо, но... прости меня, пожалуйста... нет.

Олаф тут же перебил, мешая русские слова с английскими и норвежскими, начал

уговаривать, а потом вообще подозрительно засопел - видимо, уже получил от Джесси
по первое число. Но Ромка, почему-то совсем не стыдясь своей черствости, немного
послушал и выключил телефон. Через десять минут он быстро составил и сразу же
отправил письмо в банк.
Дышать стало легче.

***

К полуночи так и не уснул, поэтому неявный шум за окном услышал, и голос, хоть и
трудно различимый, распознал. Это привело к тому, что через две секунды Ромка был
уже наполовину одет и лихорадочно соображал – он в своем уме или галлюцинирует?

Глубокий баритон принадлежал Самойлову, и в этом можно было убедиться спустя еще
минуты две – двери, хоть и красивые, звук пропускали на пять баллов.

- Спасибо, что помог, - бас Василия был также отлично различим, особенно если
приложить ухо к замочной скважине. – И что прилетел, и за остальное...

- Да, пустое... утром бы только проснуться...

- Я Катюху попрошу, разбудит. В семь?
- Ага...

Ромка, вслепую натягивая носок, зло матерился про себя. Блядь, Самойлов, сука, ты
что, все это время был здесь? Или только приехал? Какая помощь, вы вообще о чем?
Почему мне никто, ничего... А-а-а-а...

– Коллекция достойная, я бы весь день из сейфа не вылезал. Телефоны потом скину,

тех ребят, с которыми сам дело имел. Ты юридически это дело оформил?

- Шутишь, - рассмеялся за дверью хозяин. – Я ж все-таки депутат. Все законно, есть

лицензия, только времени нет порядок навести. Охотничьим у меня братишка заведует,
а вот с холодным... Сейф только в прошлом году купил, валялось все в коробках,
представляешь? Ну лады, иди спать, вон глаза закрываются уже....
- Да, в самолете и не спал совсем, - Самойлов, видимо, зевнул. – Ну, до завтра.

Соседняя дверь... СОСЕДНЯЯ дверь захлопнулась.

Бля-а-а-а...

Ромка превратился в соляного суслика – стоял посредине комнаты в одном носке,

боялся пошевелиться и даже дышать старался потише. Потом опомнился, задышал
свободно, надел носок и обулся.

Что дальше?

Сердце так колотилось, что казалось – глухой стук доносится и до соседней комнаты.
Ромка уже знал, как поступит, оставалась мелочь – убедить себя от этой встречи
ничего не ждать. Если она, встреча, вообще произойдет. Конечно, неплохо бы заранее
продумать, что сказать, как сказать, и говорить ли вообще... Ромка уперся лбом в
холодную стену, за которой дышал, зевал и готовился лечь спать странный, непонятный
человек, который зачем-то был ему очень нужен. Ромка настолько остро почувствовал
эту нужность, что даже рассмеялся, мысленно, конечно. В очередной раз осознал, что
ничего не изменилось - он все так же одержим. Хоть лечись от толикозависимости,
блядь...

С этой оптимистичной мыслью Ромка и вышел, тихонько прикрыл дверь. Подошел к

соседней, протянул руку, тут же убрал. Светодиодные лампы, тускло освещавшие
коридор, светили синеватым, неуютным светом. Что он здесь делает? Зачем, какой
смысл снова переливать из пустого в порожнее, известно ведь, чем все кончится...
Наверное, лучше плюнуть на...

- Да заходи уже! – негромко донеслось из-за двери. – Хватит топтаться.

Ромка вздрогнул, поправил волосы и повернул дверную ручку.

***

Выглядел Самойлов хреново. Глаза запали, щетина была не трехдневная, а недельная

как минимум, чего раньше за ним не водилось. Покрасневшие склеры и тусклый блеск в
глазах выдавали хронический недосып, а резко обозначившиеся морщинки на лбу
прибавляли еще лет пять, чудесные волосы отросли и не очень красиво закрывали уши.
Зато одежда не отличалась от обычной – те же невыразительные брюки и мешковатый
свитер, разве что свежая белая рубашка красиво оттеняла смуглоту кожи. Ромка
вспомнил, как касался этого места губами и вздохнул. Ему вдруг стало стыдно за свой
цветущий вид и дорогую одежду, а еще за то, что весь день ругал Толика на чем свет
стоит, а он... вон что...

- Хорошо выглядишь.

Ромка, краснея, переставил стул ближе к кровати, на которой, опираясь об изголовье

плечом, сидел Самойлов.

- Спасибо.

- В качалку, что ли, ходил? Молодец, одобряю. Килограммов восемь прибавил?

- Шесть вроде...

- Ясно... Штанга, гантели?

- Да, в основном...
Разговор выруливал явно не в ту степь, но Ромка сейчас был абсолютно бессилен, он
просто сидел и смотрел на усталого Толика, мысленно гладил его по впалым щекам и
ждал.

- Тут коньяк есть, - Самойлов тяжело поднялся, улыбаясь свой вечной кривоватой
улыбкой. – Виски, ром с тоником. И водка... знаю, ты ее не очень... Вина нет...

- Виски, - Ромка пожалел, что надел джемпер, сейчас ему стало жарко. – Здорово, что
ты приехал. Я рад. Очень...

- Серьезно? – Самойлов вернулся с двумя толстостенными стаканами, один был наполнен

до половины, другой на четверть. – Держи. А я думал, злишься...

- Злюсь, - сразу согласился Ромка и вздохнул с облегчением. Всё тот же Толик -

злой, кусючий и невъебенно понимающий. – Не представляешь, как...

- Представляю.

- Я ушел от Олафа, совсем...

- Молодец.

- Ты даже не спросишь, почему?

- Рома... - Самойлов отсалютовал стаканом и сделал несколько больших глотков. -

Слушай... я завтра вылетаю... утром, рано. Мы все друг другу сказали уже, давай
больше не будем тратить время на...

- ЗАЧЕМ ты приехал? – Ромка, которому губы обожгло неразбавленным алкоголем, этого

даже не почувствовал. - Ты не был на крестинах, ты...

- Я приехал не ради этого, Рома...

- Нет? – Ромка поставил едва пригубленный стакан прямо на пол и повторил: - А как
же тогда... и что?

- А ты как думаешь? – Самойлов залпом допил до конца и вдруг развернулся всем

корпусом и рванул Ромку к себе так резко, что тонкий трикотаж затрещал, а у Ромки
перехватило дыхание. – Как ТЫ думаешь?

Но Ромка уже не думал. Он моментально зажегся, как сухая, качественная спичка от

прямого огня, вцепился в Самойлова всеми конечностями, вдохнул запах, любимый,
будоражащий, сводящий с ума, простонал на ухо наболевшее, выстраданное:

- Из-за меня?
- Сейчас узнаешь...

Широкая кровать была в трех шагах, но они с грохотом свалились прямо на пол,
толкаясь, мешая друг другу, оставляя на чужом теле синяки, они сдирали друг с друга
одежду, словно она была их личным врагом.

- Пол холодный, Ром, давай...

- Похер...

- У тебя есть...
- Да!
- У меня тоже...
- У меня ближе...
Даже в этом они умудрились поспорить, и Ромка победил – шустрее Самойлова залез в
карман джинсов, выудил несколько презервативов и одноразовую смазку.

- Всегда готов?
- Кто бы говорил...
- Я сейчас тоже злой, Рома...
- Жду, блядь, не дождусь...

Самойлов уже не казался усталым или сонным, он был похож на волка, ворвавшегося в
овчарню, никакой жалости, никакой осторожности, его желание электризовало воздух и
сводило Ромку с ума. Ромка охотно велся, ластился как бродячий щенок, напрашивался
на ласку, скулил, терся о колкую щетину губами, жадно присасываясь ко всему, что
мог достать.

- Охренеть, как же я... Толь, ты...

- Да заткнись уже...

Самойлов не особо любил болтать в процессе, да и заткнуть дорвавшегося пацана

сейчас было делом бесперспективным. Намеки на плохую звукоизоляцию не помогали -
как только Самойлов стал двигаться, Ромка завыл, пришлось прикрыть ему рот ладонью.

- Хорошо так?
- Да, блядь, ты же знаешь, су-у-ука-а-а...
- Будешь материться, затрахаю так, что завтра не сядешь...
- Да понял я, блядь, ну дава-а-а-ай....

Он вымотал Самойлова, вымотался сам, но так и не смог кончить. Вероятно, из-за

сильного желания, нервного напряжения последних часов, а может, дело было в чем-то
другом. Самойлов просек проблему, перестал терзать мокрого, как куренок, парня,
обмотал одеялом и затащил в постель.

- Ты дрожишь весь... Ром, всё в порядке?

- Д-да-а... – простучал Ромка зубами, истерически балдея от чужих рук, ласкающих

его затылок, таял и растекался, прятал полные дурацких слез глаза. - В полном...
Т-ты-ы все-таки приехал... тебе не противно...

- Куда б я делся, - хмыкнул Толик и вытер Ромкино лицо футболкой. - По сути, только
до тебя мне дело и есть... Я же говорил...

- Ага... помню... - всхлипнул Ромка Самойлову в шею, - типа дело есть, а сам
бросил, не звонил вообще... – он понемногу отходил, успокаивался, но руку Толика,
придерживающую его за плечи, не отпустил, вцепился, как младенец в материнскую
сиську. – Почему ты меня не удержал? А если бы я нарвался на мудака? А если бы...

- Ну, не нарвался же, - Самойлов поцеловал Ромку в нос и нежно, невесомо, провел
пальцем по верхней губе, скуле, тронул кончик розовеющего уха. – Ты вообще
живучий...

- Ну, спасибо, - Ромка сделал вид, что обиделся, но взглянул в лицо Анатолию и
замер. В лице, на котором снова появилась тень усталости, отражалась такое, чего
раньше Ромка не видел, или не замечал по глупости. Словно он, Ромка, для Самойлова
один-единственный, выживший после апокалипсиса, вынырнувший во время всемирного
потопа, и что все остальные вроде как и не нужны... Только он.

Ромка быстро зажмурился, чтобы не потерять, выжечь на сетчатке то, что увидел...
Снова уткнулся Толику в плечо... выпростал руки из одеяльного плена, обнял, лизнул
тонкую кожицу возле ключицы, машинально прикусил. Он давно собирался это сделать –
любимое место... Завтра будет синяк... Руки Толика продолжали гладить Ромкину
тушку.

- Я люблю тебя... Толь... Всегда.

- Я знаю...
- Это... так...
- Хреново?
- Хуже... когда ты рядом, словно во всем есть смысл, когда тебя нет, пиздец как
плохо...
- Тебе нужно кончить, попустит...
- Никогда я...
- Не будешь кончать?
- Не разлюблю тебя... хоть ты и скотина...
- А, ну это понятно...

Самойлов аккуратно размотал одеяло, тоже залез внутрь, и Ромка в очередной раз
задохнулся от кайфа. Чуть не обкончался от знакомого прикосновения, теплоты
дыхания, блаженной близости...

- Давай-ка на бочок...
- Что ты...
- Без разговоров...
- Я не хочу так...
- Зато я хочу...

Ромку снова сжали, стиснули почти до боли, тяжело накрыли собой. Усталые легкие с
трудом всасывали воздух, но тело отрывалось от земли и парило... Он кончил, когда
Толик, не прекращая грубо ему дрочить, шепнул куда-то в макушку:

- Давай, мой хороший, ну же, для меня...

И Ромка дал, все вокруг изгваздал. А Толик ничего... повернул одеяло другой
стороной и снова Ромку к себе прижал.

Сам он, казалось, забыл о себе. Ромка пару раз полез, но Толик лишь отмахнулся и
вообще был какой-то не в меру молчаливый и добрый. Они еще немного выпили, Самойлов
притащил из Ромкиной комнаты телефон и запасную футболку. Лежали в отходняке,
приняв любимую позу – Толик на спине, Ромка на боку, закинув ногу на чужое бедро.
Он трогал заросшую щетиной щеку, перебирал пальцами отросшие пряди на висках и всё
не решался спросить.

- Ром, от скрипа твоих мыслей я скоро оглохну, говори уже...

- А смысл что-то говорить? - Ромка болезненно поморщился. – Если скажу – не уезжай,
ты сделаешь ровно наоборот.
- После оргазма ты всегда хорошо соображаешь...
– Подозреваю, ничего хорошего ты мне не скажешь...
- Думаю... мы не скоро теперь увидимся...
- Блядь! Ну вот...
- Будем созваниваться...
- Ага, я это слышал уже!
- Так нужно, Ром... Иначе не получается...
- Представляю... – убито промычал Ромка, и добавил без особой надежды: - Нельзя
работу поближе найти? Кого ты там возишь, чёрти где? И нахуя?
- Нельзя, Ром...
- Так, да? А я... Толь... знаешь, я ведь тоже собирался уехать. Ну, в смысле –
насовсем.
- М-м-м...? – Самойлов приподнялся на локте, смотрел непонимающе.
- Хер знает, смогу я избавиться от Руслана или нет... он меня заебал уже своей... В
общем... Мне предложили уехать в Норвегию. Учиться, а потом...
- А потом?
- Остаться... – Ромка был слегка обескуражен тоном Толика – спокойным, словно
говорилось об отъезде на три дня. – На пмж. С помощью в оформлении бумажек,
работой...
- Интересно...
- Думаешь? – Ромка заглянул Толику в лицо. Но увидел только спокойную усталость.
Неужели тогда ему всё показалось... – И что скажешь?
- Воспользуюсь тем, что после оргазма ты более-менее вменяемый, и скажу правду.
- Блядь, я уже представляю...
- Ром, помолчи...

Самойлов умолк, придержал Ромку за пояс, чтобы не упал, пока он вытаскивал из

висевших на спинке стула брюк сигареты.

- А знаешь... поезжай.
- Что-о? – Ромка вытаращил глаза и попытался высвободиться,но Самойлов не отпустил,
удерживал свободной рукой.
- Не дергайся... курить будешь?
- Не буду!
- А я закурю...

Ромка все же изловчился и сел, спустив с кровати голые ноги. Самойлов неторопливо
курил, пуская в потолок тонкие кольца сизого дыма.

– Не бузи пока, послушай... Я не могу останавливать или отговаривать тебя, потому

что твоя жизнь – не моя. Сам решай, забей на чужое мнение. Но если уж спросил,
отвечу – это неплохая идея. Вырваться отсюда. Ты только жить начал, а уже умудрился
вляпаться, причем вляпываешься не случайно, а специально, словно повинность
отбываешь. Тебе кажется – вот сейчас, вот этот раз был последний... Потом – ну еще
один, и всё! А потом веревочка кончится, и тебя найдут в канаве с перерезанным
горлом, как дешевую сучку...
- Толь, я же сказал...
- Рома, ты сказал не то. Совсем не то, что должен был сказать. И сделать. Ты
оставил одного клиента, но что тебе мешает найти другого? Я, когда тебя увидел,
чуть стояком штаны не порвал – ты же до чертиков красивый, всегда был, а сейчас так
вообще. Но нельзя все проблемы решать жопой.
- У меня это лучше всего получается, - огрызнулся Ромка и встал. Пошлепал босыми
ногами к опрокинутому стулу, нащупал висящие на ножке трусы, надел. Заозирался в
поисках футболки. – Толь, сейчас я реально никому не нужен, вот кроме этих самых
моих клиентов, какими бы мудаками они ни были. Что смотришь? Ну давай, опровергни
мои слова, мудрый ты наш...

Ромка снова злился, начиная себя накручивать, и безмятежная поза Самойлова еще
больше этому способствовала.

- Да, и Котов, и Олаф – только с ними я чувствовал себя живым! Я был им нужен, они
не могли без меня. А остальные – могут. Даже ты.
- Это ложное ощущение, Рома. - Самойлов тоже поднялся, стряхнул пепел в свой
стакан, но одеваться не стал. – Именно от него тебе нужно уйти, сбежать хоть на
край света. Не ради меня, или того... с кем ты будешь потом. Ради себя. Ведь можно
просто жить, обычной человеческой жизнью, не продаваться, не подставляться из-за
шантажа. Просто жить, трахаться, ссориться, мириться.
- Я хотел делать это с тобой, - уныло проговорил Ромка и поежился. В комнате стало
зябко. Или это внутри у него все остыло... – А так... мне все равно... А тебе?
- Что ты хочешь от меня услышать? - Самойлов немного повысил голос, видимо,
опасаясь, что Ромка снова на своей волне и слова до него не доходят. – Что мы будем
вместе до старости и умрем в один день?
«Да, да, да!» - хотелось заорать Ромке, но он сдержался.
- Меня бы вполне устроили первые четыре слова, - Ромка зашнуровал кроссовки. – Но
раз уж желаемое невозможно... Когда ты вернешься?
- Не могу тебе точно сказать... Но не в этом году, точно...
- А в следующем?
- Не уверен...
- Ну, вообще заебись...
- Ром...
- И что, блядь, - Ромка яростно зыркнул на Анатолия, жалея, что кроссовок уже
надет, и его нельзя швырнуть кое-кому в рожу. – Вот ЭТО должно помочь мне? Пиздуй,
мой мальчик, куда хочешь, в добрый путь? Да, теперь мне охуенно легче, спасибо!
- Мозгами подумай, напряги извилины, - Толик, наконец, сел, стал одеваться. – Не
выйдет у нас ничего. Какое вместе, мы каждый раз собачимся почище врагов. У меня
тоже свои заебы, ты просто еще не сталкивался. Рома, я был в отношениях, с мужиками
еще тяжелее, чем с женщинами. Ну если сейчас я потребую от тебя жить так, как мне
нравится, что ты скажешь? Подчинишься? А я - потребую, между прочим. Что – не
веришь? Зря. Отношения, заруби себе на носу, не зацикливаются только на сексе.
Поебались, потискались – а потом начинаются будни. И я не хочу, чтобы мы
разбежались навсегда. Хочу, чтобы что-то оставалось, надежда, что ли...
- Ты думаешь, что я... перед каждым встречным буду задом вертеть? – Ромка от
возмущения шлепнулся на единственный стоящий стул и захлопал глазами. – Сдурел?
- А это и не нужно... Ром, ну вот скажи, что ты обо мне знаешь? Что, кроме моих
любимых поз и того, что мне нравится, когда ты прикусываешь мне соски? Ну, говори,
я слушаю...
- Ты невозможный зануда, у тебя ноль вкуса к одежде, отвратительный стиль, шикарное
тело, самый красивый в мире хуй, и я тебя хочу, даже если ебусь с другими. Всегда.
- Ну вот, - удовлетворенно произнес Самойлов и отобрал у Ромки свою рубашку. –
Этого ничтожно мало даже для того, чтобы просто встречаться. Мало - для меня.
- Так, подожди... – Ромка почувствовал, что начинает понимать. – Ты... не веришь
мне? Думаешь, что я не справлюсь? По рукам, блядь, пойду?
- Мы оба не справимся. Кстати... не только тебе одному хуево. А когда мне хуево...
лучше тебе этого не знать.
- Можно подумать, я не знаю... - поморщился Ромка. – Синяков на мне ты прилично
понаставил... Скажи честно, или нет – давай я скажу, а ты или согласишься, или...
- Давай, - пожал плечами Самойлов. - Фигню только не городи...
- Ты просто не можешь смириться с тем, кем я был, да? Быть моим парнем тебе
западло, а просто ебаться время от времени ты считаешь ниже своего достоинства, ты
же у нас правильный? Так, разве нет?
- Нет, - отрезал Самойлов и подошел к Ромке вплотную. – Нет. Рома, мне мало, когда
меня просто хотят. Прости, но я это уже проходил, хватит. Во где сидит... – Толик
постучал ребром ладони по горлу. – Так что, давай... Съезди, посмотри мир. Полезно
будет.
- Ладно... – Ромка смотрел Самойлову в глаза, искал то, исчезнувшее. Не находил. –
Понял я всё... И когда мы теперь увидимся?
- Когда-нибудь, обязательно, возможно, раньше, чем через год. Но я не хочу, чтобы
ты подстраивал под меня свою жизнь, ничего хорошего из этого не выйдет. Я хреновый
воспитатель, у меня хуево с вербальной коммуникацией. И тебя я недооценил, признаю.
Я думал...
- Блядь, она и есть блядь, - философски заметил Ромка. – Проста и незамысловата...
- Ну да, примерно так, - Самойлов сел на кровать, притянул Ромку к себе. – Не
убегай, давай закончим разговор. Что я должен был думать? Я видел, что у тебя в
настройках все прицелы сбиты, что в мозгах полный и абсолютный звиздец? Тебя к
мозгоправу бы отправить, кстати, и сейчас не помешает... Вот и я... видел пацана,
который еще до нашей встречи примерил на себя роль Сонечки Мармеладовой и почему-то
решил, что это – его. Я не знаю, кто вбил тебе в мозг, что торговля телом – это
обычный бизнес, узнаю - ноги оторву. И до сих пор это дерьмо в твоей башке
перемешано с совершенно ненужной, какой-то идиотской жертвенностью, от которой ты
тоже получаешь нечто типа адреналина. И вот этот коктейль, Рома, пора
отфильтровать. Привести тебя в нормальное, человеческое состояние. Чтобы ты
вспомнил, что ты мужик, что у тебя есть достоинство. И что больше – никогда. Но тут
ты должен сам. Извини.
- У тебя кто-то есть? – Ромка задышал чаще, почувствовал, что движения Самойлова,
запах одежды снова его заводят. – В любом качестве?
- В каком-то да, есть, - признался Толик. – Но и у тебя тоже.
- Дерьмо! - Ромка зло пнул кроссовком о стену. – Так я и знал!
- Успокойся и не ори, ночь...
- Да, похрен уже... – Ромка пошел к двери. – Я всё понял... Слушай... но тогда –
что это было? Ну, сейчас вот?
Он показал на два презерватива у подножия кровати, недвусмысленно намекающих на
некие события.
- Вот это? Ты же был где-то, хуй знает где, и прилетел... ради чего?
- Соскучился, - ответил Толик, помотал головой, видимо, отгоняя сон, устало потер
глаза. – Не выдержал, каюсь. Проявил слабость, со мной тоже бывает. Как раз
свободные двое суток были, вот я и... А ты что, жалеешь?
- Не жалею, - покачал головой Ромка, кусая губы. - Просто... помни, что я тебе
сказал. Я не врал.
- Я запомню, - Самойлов быстро подошел, поймал Ромку за руку. – Давай на
прощанье... поцелуемся, что ли...
- Да пошел ты, - Ромка вырвался и рванул к двери. - Я не врал, понял? И... и всё!

Самойлов не стал его догонять.

Наверное, теперь точно - всё.

***

- Нечаев, хорош дрыхнуть, - кто-то щелкнул Ромку по носу, от чего он и проснулся. –

Мы с Танюхой отваливаем. Держи, это от нее. – На пузо Ромке шлепнулся толстый
бумажный сверток. – Тут охрениллион методичек по твоим пропускам. Учи давай,
оболтус. С дедом я договорюсь, сдашь всё, как миленький.

- Бля-а... который час вообще? - Ромка сел на кровати, но тут же снова лег,
болезненно поморщился.
- Ты чего? – поразилась Лерка. – Вчера вроде не много пил... Водички дать?
- Давай... – Рома примостился на боку, осматривая бодрую, как обычно, подругу. - У
вас все хорошо?
- У нас все заебись! – отрапортовала Лерка и слегка облила его водой из стакана. –
Уже полдень, ты завтрак пропустил. Шведский стол, но я вчера так обожралась, что
ела одну клубнику... Ром... ты сам в порядке?
- Да, все хорошо, - Ромка пожал крепкую руку с веснушками. – Езжайте. Спасибо,
что... Лер... ты офигенная, знаешь? Спасибо тебе.
- В следующий раз так тупо не пропадай! – Лерка отточенным до автоматизма жестом
взметнула вверх средний палец и состроила жуткую гримасу. – А то Танька хрен со
мной поедет, а без нее я не... Ладно, пока! Вон уже бибикает, ее – ты не поверишь
- Эдик, хозяйский шофер, клеит. Прикинь, визитку дал, цветы подарил, целый веник...
Ну, я побежала!
- Давай, счастливо! - Ромка попрощался, а когда дверь закрылась, снова упал на
подушки.
Вот все и кончилось...
Прав Самойлов.
Нужно начинать как-то жить...
Без него.

***

По настоятельной просьбе хозяев Ромка остался еще на три дня, отлучившись только
однажды - заехал к Олафу за вещами. Норвежец был серьезен и молчалив, попыток
уговорить Ромку вернуться больше не предпринимал. Но в конце не выдержал,
разговорился, напоил коньяком и попросил хоть иногда писать. Ромка пообещал, и они
даже обнялись, но прощание вышло неискренним, каким-то натянутым. Он вышел из
коттеджа, ни разу не оглянувшись. Эта страница была перевернута.

На второй день проснулся поздно. Накануне они с Машкой спорили, куда ей лучше
поступать, и Ромка почти охрип, уверяя, что папина альма-матер – самый идеальный
вариант. И филфак там есть, и папа опять-таки может посодействовать в
поступлении... Машка намекала, что литература ее никогда не привлекала, но Ромка
отмахивался. Ну не на геофак же идти? Потом обсуждали его собственные планы и снова
чуть не поссорились. Хорошо, Василий вовремя явился, расцепил. Ромка весь день
ходил, удивляясь – насколько мирно и ладно выходит у Василия с Машкой, и почему он
сам теперь вечно с ней грызется?

На третий день помирились, отметили примирение трофейной (Машка выпросила у Лерки)

«самокруткой мира» и снова засиделись за полночь. Разошлись, только когда загудели
ворота и заскрипели тормоза – вернулся Василий. Уснуть опять не получалось – Ромка
пытался понять, отчего уважаемый депутат до сих пор шляется где-то по ночам, чем
это грозит его семье и когда кончится. Только под утро отрубился.

Проснулся почти в двенадцать. Завтрак обычно приносила горничная, но сегодня ничего

не было. Странно... Хотя, нет. По центру стола, на самом видном месте, белела
отпечатанная на принтере записка.

«Рома, мы, уехали по делам. Будим к вечеру, не скучай. Позавтракаеш в большом доме.
Перед тем как выходить, выгляни в окно. Это твой подарок. Целуем, Маша, Вася,
Мирабелла».

Судя по ошибкам, набирала Машка. Ромка, судорожно зевая и не подозревая подвоха,

поплелся к окну.
И остолбенел.

На серой фигурной плитке, которой была устлана вся поверхность двора, стоял
апельсиново-рыжий автомобиль с открытым верхом. Марку Ромка определил не сразу, но
похоже было на фиат. Машину окаймляла голубая ленточка гигантских размеров, а
рядом, прямо возле колес, виднелась размашистая надпись цветными мелками Машкиным
завитушечным почерком: «С Днем Рождения, братик!»

Какой день рождения и что вообще происходит, Ромка так и не понял, и продолжил
охреневать. Его день рождения благополучно прошел, другого «братика» здесь тоже не
наблюдалось - все гости давно разъехались. Вернулся в комнату, снова прочел
записку, приподнял листок и обнаружил под ним ключи. Значит – ему.
Да что за...

Он снова посмотрел сверху вниз на «подарочек». Такую тачку он бы не выбрал для себя
даже под дулом пистолета – слишком вызывающая, это даже если не учитывать полную
непригодность для местных дорог. Перевернутая и высосанная половинка апельсина. Да
и вообще... что за предмет для подарка?

Бубенчиков, хоть и выглядел рубахой-парнем, деньгам счет знал и машину не подарил

даже Машке, хотя она кое-как водила. Откуда вдруг такая щедрость, за что? Ромка, по
сути, был для него чужим чело...

Стоп.
Нет, не может быть...

Ромка снова подбежал к окну, вернулся, с силой провел ладонью по лбу, вытирая пот.
Спустился вниз – в огромном дворе то и дело мелькали люди, кто-то с ним здоровался,
кто-то приветственно махал рукой, и никому не было дела до того, что там рыжеет под
окнами. Ромка чуть выдохнул, но погуглив марку и цену (это действительно оказался
фиат прошлого года), еще больше напрягся.

Подарить такой дорогой автомобиль Василий мог только в одном случае: если бы сделал
кое-какие выводы, так сказать – из благодарности, понятно за кого. Типа –
возмещение ущерба, так вроде у них принято, чтобы не оставаться в должниках...

Детали он мог узнать только от одного человека... Машка, хотя что-то и подозревала,
точно была не в курсе.

Да чтоб тебя, Самойлов!

Ну вот какого, ну вот нахуя ты снова влез?

Ромка чуть не взвыл от досады, от злости двинул кулаком по столу, опрокинул

фарфоровый поднос, переступил через осколки и сел прямо на пол, стукнувшись башкой
о батарею. И завыл, тихо, едва слышно.

Мир, едва успев родиться, снова рушился.

К такому он не был готов, нет, не с этими людьми, не сейчас.

Через какое-то время поднялся и стал быстро запихивать вещи в рюкзак.

Кем же теперь его считают? Уродом? Монстром? Бедненьким родственником, которого
теперь можно жалеть? Да пропадите вы все...
Даже стыдно не было, просто больно, физически больно.

В дверь постучали, когда он уже натягивал пальто. Василий вошел, не дождавшись

ответа. Посмотрел на разбитый поднос, приподнял широкую бровь:

- Далеко собрался?

- Вообще-то, у меня дом есть, - зло буркнул Ромка, пытаясь отпихнуть Бубенчикова в
сторону. – Туда и поеду.
- Поедешь, не вопрос, - не стал спорить Василий, но не сдвинулся с места. – Только
это... давай мы по чуть-чуть... пять минут...

- Знаю я твои минуты, - не повелся Ромка, тщетно пытаясь протиснуться к выходу. –

Я потом лыка не вяжу. Вась, отойди, а? Я приеду... потом. Спасибо вам за всё... А
подарок... другому кому-то подаришь, вон у тебя родни двести душ. Мне не нужно.
Все, я ушел.

- Три минуты? – Бубенчикова обойти никак не получалось, и Ромка устало опустился на

кровать. Видимо, придется выслушать. Но сначала он сам выскажется.

- Будешь говорить с Самойловым, передай этому козлу, чтобы шел в жопу! Не ожидал от
него...

- Чего? – явно удивился Василий и тяжело присел рядом. – Ром, ты что-то путаешь...

- Ладно, - Ромка бросил на депутата оценивающий взгляд, ища отпечаток вранья. –

Тогда кто?

- Кто рассказал мне, каким образом ты оплачивал Машкин дом, услуги бандитов,
фальшивые документы? – просто сказал Василий, не отводя глаз. - Ты это имел в виду?
Узнал по своим каналам, точнее – тебя узнали мои люди. На крестинах. Ну и мне сразу
сообщили, я такие вещи привык узнавать первым. Не волнуйся, здесь эта информация и
умрет. Но выводы я делать умею, ты все понял правильно.

С Ромкиных плеч упал Эверест, но он был по-прежнему мрачен.

- Значит, ты знаешь... И что теперь?

- Рома, братишка, - Бубенчиков сжал его плечо, - успокойся и послушай. Во-первых –
не драматизируй. Да, я знаю, и что? Машка не узнает, а я такие вещи понимаю. Я вот
– если надо, убить могу, ты... Короче, цель оправдывает. Остальное мне по хую, хотя
откуда у тебя шрамы, я тоже узнал. Ром... Машка тебе не говорила... у меня детей не
может быть. Никогда. Однажды в джипе тонул, в январе, застудил все нахрен. Так вот,
хоть мы с ней и... она мне как дитё. Родная, понимаешь? Она и Белка, две мои
девочки. Других уже не будет. А ты, ради нее... Так что не заебывай себе мозги и
живи спокойно. А с теми, кто обидит...

- Да не обижает меня никто! - воскликнул Ромка и мысленно добавил: «Кроме твоего

небритого дружка». - И защита мне не нужна. Только... я не понимаю – вы что,
сослепу ее покупали? Ты видишь, какого она цвета?

- А чего? – искренне удивился Бубенчиков. – Это Толян посоветовал, сказал – тебе

именно такое нравится, и цвет помог выбрать... А чего, не то, да?

Ромка от всей души расхохотался. Блядь, Самойлов! Ну как тебя, суку такую, не
любить?!

Он вытер выступившие слезы рукавом, посмотрел на озадаченного Бубенчикова.

- Все норм, Вась... пойдет. А продать ее можно? Ну, вдруг надоест?
- Да заради бога! – пожал плечами Василий. – Мое дело подарить. Не люблю быть кому-
то должен. А так... Хоть разбей к чертям, только сам не разбейся. Ну что... давай
по-быстрому, пока Машки нет? Обмыть-то надо? И... останься еще сегодня, а? Один
день, посидим, отметим, и поедешь в свои хоромы...

Но Ромка уже снимал пальто, неодобрительно качая головой и продолжая посмеиваться.

Бубенчиков удовлетворенно мигнул и пошел к бару.

***

На следующий день, накувыркавшись с Белкой на батуте, Ромка пил вкусный крепкий

чай, закусывал домашним печеньем и зубрил статистику. Шею ломило – то ли растянул,
то ли засидел... С улицы раздавались веселые крики и повизгивания – папа Вася
прикручивал к старой березе новый, самолично сделанный скворечник. Белка
восторженно верещала, Машка командовала «выше-ниже», Василий громко кряхтел. Ромка
с грустью почувствовал себя двоечником, которого родители не пускают погулять – он
тоже бы не отказался присоединиться к общему веселью. Но обещал Лерке... А Танькины
методички вообще были страшным дефицитом, нужно пользоваться остатком больничного и
выучить все, чтобы не опозориться. Выхлебав чай полностью, Ромка заглянул в чашку и
подумал – может, пойти еще сделать, но устыдился, отставил чашку и потянулся,
морщась от боли в шее. Отвлек его от этого занятия звонок.
Ну, конечно, Лерка. Легка на помине. Сейчас будет пытать.

- И?
- У тебя телек есть? – с ходу огорошила подруга. – Новости на Пятом включи.
- А чего там? - лениво спросил Ромка без особого интереса, поискал глазами пульт. –
Коллайдер взорвался?
- Включай давай! Я час назад смотрела, не уверена, но, по-моему, там про твоего
знакомого. Четыре минуты осталось. Потом перезвонишь.

Пульт нашелся на подоконнике. Ромка забрался в постель вместе с книжкой, запихнул в

рот печенье, покрутил каналы, нашел Пятый. Слушал невнимательно, да и голоса во
дворе не утихали – Белка упросила папу Васю «поднять ее к птичкам», Машка ругалась,
в общем – там было весело.

«... И к остальным новостям. Подтвердилась информация, что вчера, в аэропорту

«Хитроу», при попытке вылететь в Бангкок, сотрудниками Интерпола был застрелен
коммерческий директор акционерного предприятия «Прогресс» Илья Котов, более месяца
находящийся в международном розыске. По словам Джорджа Максвелла, секретаря НА
«Интерпол» в Лондоне, Котов являлся одним из фигурантов уголовного дела о
мошенничестве в сфере предпринимательства, отмывании денег в особо крупных размерах
и коррупции, в том числе на территории Великобритании и Ирландии. По
неподтвержденным пока данным, Котов был также связан с международным картелем,
занимающимся наркоторговлей и торговлей людьми, управление которым осуществлялось
из Манчестера. О целесообразности применения оружия во время задержания, как
сообщил мистер Максвелл, будет сообщено прессе дополнительно. Известно, что в
последние два года Илья Котов...»

Ромка выронил учебник и долго откашливал застрявшее в горле печенье.

«...внедренными в организацию сотрудниками спецслужб было обнаружено более десятка

ниточек, ведущих к сердцевине картеля. С нами на видеосвязи один из главных
разработчиков операции - мистер Громов, в прошлом ветеран войны в ...»

Ромка ахнул. На него с монитора смотрел не кто иной, как Лаврентий Лесник. Тот
самый, которого однажды не впечатлило Ромкино стройное тело. Тот, которого Котов
считал то ли важным инвестором, то ли еще каким лохом... Ебжежвашумать...

«... сказать спасибо нашим ребятам. Сейчас уже эта информация не является тайной.
Внедрено было двое агентов – личный шофер и одна из сотрудниц в офисе. Это опытные
сотрудники, прошедшие серьезную проверку. Успешность операции напрямую зависела от
их профессионализма, поэтому...»

Ромка трясущимися пальцами нажал на стоп.

Чего-чего?
Личный - кто?
Котов убит?
Нет... вы... серьезно?

Толик... если, конечно, это твое имя... Так вот в чем дело, так вот почему ты...

Ромка невидящими глазами пялился в телевизор и все еще не мог опомниться.

Мир рухнул в третий раз. Прошел час, а он все еще сидел, тупо глядя в пространство,
и дернулся, когда телефон снова проснулся. Сперва он не узнал звонившего, то есть –
звонившую.
Потом понял - Лорик, сестра Руслана.
Господи, а ей чего надо? Не ожидая ничего хорошего, ткнул пальцем в экран.

- Нечаев? – голос у Лорика был, как всегда, спокоен и деловит. – Рома? Послушай...
Руслана арестовали, два часа назад. Избили немного, но вроде держится... Обвинение
пока не предъявлено, но, думаю, ты в курсе, чем мой братец раньше занимался...
Пока он в СИЗО, папа с ним, я сейчас возвращаюсь. Рома, он просил тебе передать
номер ячейки в камере хранения. Я отправлю тебе смс-кой. Ты слышишь?
- Сильно избили? – Ромка старался, чтобы голос не звучал истерически, но все равно
давал петуха. – Блядь, что же делать, он же...
- Раньше надо было думать... В ячейке - какой-то фотик. Он тебе нужен? Будешь
забирать?
- Буду, - глухо выговорил Ромка. - Спасибо.
Комментарий к 11. А напоследок я...
История дописана и отбечена. Эпилог будет выложен в ближайшие дни.

========== 12. Нечто вроде эпилога ==========

***
Пять лет и восемь месяцев спустя

- ... небо и земля. Я не преувеличиваю – небо и земля по сравнению с прошлым годом.

И все это – благодаря вашим посещениям. Эти визиты, не побоюсь этого слова –
возрождают его заблудшую душу, исцеляют сердце, как бальзам, льющийся...

- Но в карцер он все же попал, если я не ошибаюсь, в минувшую пятницу. Рубен

Ашотович, вы же знаете... всё, что происходит с ним в колонии, я узнаю на час-два
позднее вас. И перестаньте так на меня смотреть.

Роман Сергеевич вкладывает в интонацию как можно больше сарказма. Витиеватость, с

которой изъясняется Назарян, утомляет и оскорбляет его эстетические чувства.
Приходится прикладывать некоторые усилия, чтобы в позе усталой снисходительности
похлопывать себя по бедру свернутой в трубочку папкой с прошением. Нечаев с ледяным
спокойствием смотрит в маленькие, обманчиво наивные глазки тюремного босса. Знает
по опыту, что именно такая манера общения – высокомерная, чуть ли не брезгливая,
действует на гражданина начальника лучше всего.

Назарян - еще не самый плохой образец этой братии, хоть и довольно противный. В
самой первой колонии начальником был Петросов, совершенный и законченный отморозок.
С ним договориться было невозможно от слова совсем. Ни деньги, ни услуги его не
интересовали. Чем больше слез проливали родственники, тем более удовлетворенным
выглядел этот упырь. В той колонии Руслан, если не считать обычных побоев, лишился
мизинца на ноге и трех передних зубов. Гомосексуалисты, особенно с такими статьями,
в Петросовской зоне не выживали, а те, кому везло, умирали уже дома.

- Это была случайность, досадная случайность, - Назарян продолжает порхать по

кабинету, приспускает жалюзи, поправляет на подоконнике выставленные по линеечке
награды. – Кофе? Так вот - небольшая стычка в столовой, ничего особенного. У
пострадавших претензий нет, да и посидел он всего сутки. Заверяю вас – нечего
опасаться. Скажу откровенно – когда вчера мне доложили о вашем ходатайстве... я
ночь не спал. Вилковская зона – это ад кромешный, поверьте мне, я был там с
комиссией пять лет назад. Заключенные ебашат с утра до вечера, до шконки от
усталости не доползают. Да вы его этим переводом просто убьете!

- Зато там питание нормальное, экология хорошая, а он кашляет. Я вас уже

предупреждал – будут намеки на туберкулез...

- Да бог с вами, какой туберкулез, - комично всплескивает руками Назарян. – Он

крепкий парень, а к таким палочка Коха не липнет. И с головой у него все наладится,
вот увидите.

Он щелкает кнопкой кофемашины, достает из бара две чашки и молочник. Продолжает

говорить, долго, нудно и не по делу. Нечаев читает разложенные на столе документы,
изредка посматривая на левое запястье с часами и неброским браслетом. Часы –
серебристая Омега, тоже предмет зависти товарища майора.

- Молочка? Я теперь как вы пью, гастрит, падла, замучил... А молоко повышает

кислотность...

- Понижает, - машинально отзывается Нечаев, разворачивая прошение. – Какая, вы

говорите, температура в камере?

- Восемнадцать по Цельсию, клянусь, - с готовностью сообщает Рубен Ашотович и

подвигает чашку с дымящимся напитком ближе к собеседнику. – Но вы не хуже меня
знаете - для нас это потолок. Так что... вы подумайте...
- Хорошо... Подумаем, - цедит Нечаев, не глядя на хозяина кабинета. – Я поговорю с
Владимиром Арнольдовичем...

- И поговорите, поговорите... – с готовностью щебечет Назарян, - а то его вечно все

не устраивает. То сырость – где он ее нашел, то шумно... Можно подумать, это
санаторий. В прошлый раз ваш адвокат такими угрозами разбрасывался, что меня Сережа
полдня корвалолом отпаивал.

Роман Сергеевич невольно улыбается, ясно представляя, как переполошился Назарян,

когда увидел на столе несколько ксерокопий из собственного досье, древнего, еще со
времен службы в армии. Досье, в котором половые связи с «духами» были довольно
коряво замаскированы «неуставными отношениями». Источник Тарнавского попросил за
старую, обтрепанную папку с компроматом невообразимую сумму. Деньги нашлись, а
товарищ майор, осознав и ужаснувшись, еще долго будет в тонусе. Да и лейтенант
Сережа Воронцов, новый зам Назаряна, тот еще «заместитель».

В кабинете Рубена Ашотовича, второй год исполняющего обязанности начальника Юго-

Западной колонии, простенько, но элегантно. Не зона, а приемная лондонского
психотерапевта. Пастельные тона, плавные линии, никаких кричащих оттенков. Роман
Сергеевич бросает взгляд на стену и с удовлетворением отмечает, что его мимолетное
замечание относительно репродукций Дега не осталось без внимания. Назарян убрал
«Танцовщиц» и повесил Дюрера. Надо же...

Этим кабинетом, да и должностью, Назарян, как это ни удивительно, обязан Роману

Сергеевичу. Поэтому взаимопонимание у них практически всегда полное. За редким
исключением, которое, как правило, тоже регулируется.

Именно Нечаев был инициатором написания и автором статьи, в которой подробно и

довольно объективно отражались достижения сотрудников колонии на тяжелой ниве
пенитенциарной службы. Высокое пенитенциарное начальство со статьей ознакомилось,
удивилось и нагрянуло с проверкой. Ну а уж проверки Рубен Ашотович любил, знал в
них толк. Действующий на тот момент начальник колонии Котельников был запойным
пьяницей, но имел родню с мохнатой лапой, удерживающей его вечно красную и злую
после опохмела рожу на жирной должности. Деятельный Назарян уже давно копал под
босса, копал настойчиво и безрезультатно, но тут семена упали на благодатную почву
– все, что в статье относилось к нему самому, было истинной правдой. Положение
заключенных стабильно, хоть и медленно, улучшалось, казенные деньги экономились,
территория облагораживалась до такой степени, что гости иногда забывали, где
находятся, и делали селфи. Однако, одной статьи было недостаточно, и Роман
Сергеевич настрочил вторую, а потом – третью. На приглашение отпраздновать новое
назначение он ответил отказом, однако кое-что попросил. Так, ерунду - лекарства,
которые в колонии были запрещены, а Руслану необходимы. Назарян «вошел в положение»
и разрешил. Потом разрешил внеплановые посещения, дополнительные посылки,
телевизор, который Руслан не смотрел, обогреватель в камере, комнатные цветы.
Несколько раз товарищ майор, видимо, испытывая законное возмущение со стороны
немногочисленных блатных, пытался взбрыкивать, и тогда Роман Сергеевич строил
грустную физиономию, вздыхал и писал заметку в своем блоге, имевшем двадцать тысяч
фолловеров. Это была даже не заметка - рвущая душу поэма о тяжелой доле заключенных
в отечественных тюрьмах, голодных, холодных и поэтому подозрительно организованных.
Фолловеры возбуждались, пенитенциарное начальство возбуждалось, простые зэки,
имеющие доступ к сети, потирали ручки. Назарян матерился, звонил Нечаеву, и за
рюмкой коньяка каждый выторговывал себе желаемое.

Назарян - мерзавец, хитрый и пронырливый, другие в этой системе не выживают. Но

мерзавец полезный. У Романа Сергеевича, кроме премии Хиллмана, за спиной имеются
загадочные, опасные для Назаряна знакомства, позволяющие ушлому журналисту
манипулировать информацией, словно он ясновидящий. Даже на зоне у него есть «свои
люди», передающие нужные сведения со скоростью света.
- Сегодня в центральном отсеке дезинфекция, - извиняющимся тоном произносит
Назарян, принимая у гостя пустую чашку. – Подождете? А то можно на улицу выйти,
сейчас тепло...

- Подожду, - отвечает Роман Сергеевич, снова сворачивая прошение. – Я лучше

подожду.

Он вежливо, но все же немного свысока, благодарит хозяина кабинета, берет пальто и

выходит на воздух. Действительно – потеплело, почки нагло распускаются, обнажая
бледно-зеленое нутро, истекают сладкими, животворящими соками. Всюду жизнь.

В нагрудном кармане Романа Сергеевича - карточка из серого картона, вставленная в

кожаный чехол. Это разрешение перемещаться по территории колонии. Удостоверение
журналиста он почти не использует, да и привыкли все к нему, большинство сидельцев
знает, кто этот элегантный парень, и к кому приходит.

Перед административным корпусом - выкрашенный в оптимистичный желтый цвет домик с

решетками на окнах, там происходят долгосрочные свидания заключенных с родными. На
первом этаже домика есть кафе, где можно выпить плохонький кофе и съесть довольно
приличный, собственного производства, круассан. Роман Сергеевич заходит внутрь и
садится у окна. Ждать нужно полчаса - минут сорок. Ему позвонят.

В кафе нет официантов. Там работают обычные заключенные, и Роман Сергеевич

автоматически отмечает скованность жестов, взгляды в пол, втягивание головы в плечи
и вздрагивание при малейшем шуме. Эти полубессознательные, полумеханические
движения означают еще и расстройство нервной системы, у каждого – своя степень
патологии. Руслан никогда так не дергался. Даже когда в камеру, где происходило
свидание с адвокатом, заходили насилующие его амбалы из охраны. Тарнавский, который
еще застал то время, рассказывал, что пару раз пытался провести с ним нечто
наподобие психологических сеансов, закамуфлированных под юридические беседы, но
потом понял – нет необходимости. Некого было успокаивать. Руслану было похер, что с
ним происходит.
С самого начала, и до сих пор.

Роман Сергеевич благодарит бледного, до невозможности тощего мужика за чай и

погружается в воспоминания почти шестилетней давности.
Кажется, только вчера было.

***
***

Смерть Котова и арест Руслана - только начало. В день, когда Ромке позвонили и
пригласили «на поговорить» к следователю, мир не просто рухнул, а рассыпался в
пыль. Наивно было предполагать, что случившееся его никак не коснется, коснулось, и
еще как. Целый месяц он не имел ни малейшего представления, не нароют ли (или
подбросят) менты что-нибудь на него самого... К счастью, следователь Колосков, уже
пожилой и жутко злой на вид, оказался мужиком разумным. С Ромкой, конечно, он
разговаривал грубо, в основном, матом, но дело свое знал, и перепуганного студента
вскоре отпустили с богом, с коротким наставлением: «Пиздуй домой и ебись с
вибратором!». А потом и статус свидетеля сняли, словно имя потеряли или вычеркнули
из списков. Совершенным чудом казалось и то, что допрашивали только по делу
Гончаренко, дело Котова его не коснулось вообще никак. Словно они не были знакомы,
не говоря уже обо всем прочем. Потом, конечно, догадался, кому обязан таким
счастьем, но доказать, естественно, не мог. Самойлов только пыхтел и сухо напоминал
о данном обещании.

А вот с Русланом получалось плохо. Тогда Ромка еще не понимал – насколько.

Изначально обвинение предъявили по триста седьмой – хранение и сбыт. Но через пару
месяцев к этой, довольно популярной и «нестрашной» статье добавилась убийственная
триста третья – сутенерство и вовлечение в проституцию. Фигурировали там и
несовершеннолетние, что еще больше усугубляло положение.

Первый адвокат, назначенный судом, был настолько плох, что человек, более-менее
секущий в юриспруденции, понял бы – своим непрофессионализмом, а главное –
пофигизмом, так называемый защитник топит клиента. Это понял и Руслан, пребывающий
на тот момент в статусе подследственного, но внешне не очень обеспокоился. А Ромку
самого вызывали на допросы как свидетеля, и он был в такой растерянности, что
ничего не замечал, хотя даже Колосков советовал нанять частного адвоката. Лорик,
гордясь своими знакомствами, притащила модного столичного ферта, кто ей этого
придурка посоветовал, непонятно. За четыре месяца он вытянул у нее сумму, равную
стоимости квартиры на окраине. Родители, и отец, и мать, узнав о предъявляемых
сыну статьях, тихо от него отреклись и комментариев относительно падшего наследника
не давали. А после оглашения приговора и вовсе уехали в другую страну, хорошо хоть
сестра осталась, не бросила брата. Ромка никак не мог понять – как же так? Они ведь
родные, единственные близкие родственники?

Свидание разрешили только после того, как Ромка буквально «изнасиловал» следователя
нытьем. Руслан смотрел бодро, сожаления и страха в его лице тоже не наблюдалось. Он
благодарил за беспокойство, но ни о чем не просил. Смотреть на синяки под глазами и
кровоподтеки на красивых скулах было больно, слушать насмешливый голос – неловко и
почему-то стыдно. Краснея и запинаясь, Ромка рассказал, что фотоаппарат из камеры
хранения забрал, но что с ним делать – не знает. В старой цифровой мыльнице с
поврежденным разъемом находились фотографии, штук двадцать. На них – семья
Гончаренко, в те счастливые времена, когда родители еще не разбогатели от торговли
китайским шмотьем, а дети пребывали в блаженном детстве. Руслан - лохматый и
худющий как жердь семиклассник, маленькая Лорик на качелях, мама, собирающая
поздний виноград на дачном участке, пузатый и добродушный папа, колдующий над
шашлыком. Фотографии не получалось извлечь, можно было только просмотреть. В СИЗО
фотоаппарат разве что рентгеном не исследовали, но все-таки разрешили пронести.
Руслан смотрел на родителей и сестру, кусал губы. Ромка потом нашел мастера,
который изображения извлек, их распечатали. Но Руслан фотографий так и не увидел –
не захотел.

А потом Ромка уехал.

Закрыл все долги и отчислился из института, вызвав понимающие охи и ахи. Уехал,
чтобы стать студентом Технологического колледжа Конестога, расположенного в
небольшом канадском городке Китченер, оплатив обучение накопленными деньгами.
Почему он выбрал полуторагодичную программу по специальности журналистика, осталось
загадкой даже для него самого. Скорее всего, действовал спонтанно, по наитию. Почти
пальцем ткнул. Колледж не был особо престижным, напоминал разношерстным
контингентом бразильский карнавал, и каждый раз, когда Ромка выкладывал фотки с
одногруппниками в инстаграмме, Лерка подкалывала: «Ты там один белый, что ли? Или
специально подбирал? Извращенец!»

Учиться было не трудно, а очень трудно. В первый месяц казалось, что лекции
читаются не на английском, а на китайском языке. Спустя довольно короткое время
Ромка стал понимать – сначала преподавателей, а потом и студентов. Он был
коммуникабельным от природы, и язык неплохо подвешен, не говоря уже о внешности.
Тем не менее, друзья у него появились только к концу обучения - парочка соседей по
общежитию, парень из спортивного клуба, пожилая продавщица в книжном магазине, где
он покупал русские книги и диски. Почти целый год от нехватки времени питался одним
фастфудом, потом опомнился, начал было себе готовить, научился же с Олафом, но
вдруг понял - не может! Любовь к кулинарии умерла.

Блядское прошлое казалось давно просмотренным андеграундным фильмом, черно-белым,

со скучными героями и плохим переводом. Вроде что-то и помнишь, но смутно, без
эмоций. С сексуальными партнерами как-то не складывалось, но не из-за их
отсутствия, а наоборот. Сначала Ромка вяло отбивался, а потом нашел себе
«бойфренда» - высокого волосатого качка, для отмазки. С качком, латиноамериканцем,
он занимался английским, а тот вроде как по бартеру везде его сопровождал. Конечно,
вести жизнь монаха не получалось – одноразовые контакты находились в тематических
соцсетях, голод утолялся, но насыщения не наступало. Вспоминал, куда деваться,
своего обожаемого Толика, его поцелуи и объятья, иногда дрочил по старой памяти, но
особых надежд не питал. В тот ужасный месяц, когда Ромку таскали на допросы,
Самойлов позвонил всего один раз. Сказал: «Не волнуйся и потерпи, с тобой все будет
в порядке, остальные мне не интересны, ни живые, ни мертвые». Ромка тогда страшно
обиделся, проорал по телефону: «Не звони мне больше никогда, придурок!» и
отключился. Но потом сам позвонил, извинился.

Каким образом и за что, прямо у взлетной полосы расстреляли безоружного Котова,

общественность так и не узнала. Была ли здесь ошибка спецслужб, или это сделали
намеренно, никто, во всяком случае, публично, не копал, и дело постепенно затихло.
Василий, ставший после бракосочетания Лукьянцевым, делал удивленные глаза и уходил
в несознанку, Самойлов молчал как рыба об лед. Оставалось догадываться.

Во время каникул Ромка путешествовал. Они с Толиком целых полгода планировали

встречу, на родине увидеться никак не получалось, зато удалось в Европе. Первые
сутки в маленьком отеле в центре Варшавы вылились в безудержный, почти беспрерывный
трах, после которого Ромка, как ни старался, не мог припомнить, как выглядел номер
и что находилось за окном. Тогда они впервые обменялись подарками – на мускулистую
шею своей мечте Ромка повесил амулет в виде фигурки медведя, а Самойлов застегнул
на Ромкином запястье браслет из светлого металла, похожий на те, что делают
кустарно. История этого браслета раскрыла в некоторой степени и историю самого
Самойлова. Только тогда Ромка понял, в кого он, собственно, влюбился.

История рассказывалась скупо, без подробностей. Конечно, ни в каком спецназе

Самойлов не служил. Закончил два курса Военной академии, но после разрыва с женой
все бросил и уехал в Северную Ирландию, где жили дальние родственники отца, как
Ромка изначально и подозревал - потомки сбежавших с Кубы иммигрантов. Там отучился
в колледже и какое-то время занимался аудитом в небольшой фирме, вел тихую,
незаметную жизнь. Ромка, узнав про колледж, устыдился страшно, ведь он считал
Самойлова, мягко говоря, человеком не слишком образованным, а оно вон как... У
Самойлова был троюродный брат, кадровый военный, он и подарил ему браслет - такие
непритязательные безделушки мастерили солдаты, коротая время в лагерях в ожидании
операций. Про самого Эдди Самойлов рассказывал с удивительной теплотой и болью в
глазах, и Ромка отчаянно надеялся, что отношения у них были только братские. Эдвард
погиб в тот год, когда Толик получил диплом. И случилось это не на службе, а в
результате теракта, что послужило для Самойлова причиной переосмысления всей жизни
и стимулом искать другую работу. Браслет не снимался практически никогда, а спустя
годы, когда Самойлов уже работал на местное бюро Интерпола, он считал эту
грубоватую безделушку оберегом. Ромка, польщенный и благодарный до предела,
перебирал пальцами гладкие звенья и ясно представлял Толика в роскошной синей форме
и с пистолетом. От этого вставало сразу все, поэтому он пытался отвлечься, задавал
вопросы, но почти не получал ответов. Очень хотелось узнать про работу под
прикрытием, но Самойлов тему не развивал, а потом и вовсе запретил спрашивать.

На этот раз Ромка не спорил, от споров и ссор оба заводились на раз-два. В отличие
от предыдущей встречи, Самойлов выглядел свежим и отдохнувшим, что напрямую
отражалось на Ромкином, отвыкшем от нижней позиции, организме. К слову, ни одного
достойного кандидата на свою задницу Ромка в Канаде не нашел и трахался, в
основном, в активе. Самойлов такую жертву понял и оценил, хотя и сердито морщился,
со словами: «Мог бы и не рассказывать, ща врежу по лицу и буду прав!» Ромка и к
этому был готов, лишь бы Толик, ворчливый, большой и теплый, лежал рядом, бухтел
что-то сердитое и не исчезал.
Еще у них произошел интересный разговор, где Толик, окончательно растаяв от
Ромкиной покладистости, сообщил кандидату на роль бойфренда о трех своих
постулатах. Он называл их «Три N»: Не заводить «свободных» отношений. Не
рассказывать партнерам о работе. Не ебаться в пассиве. Ромка, хоть и не подал виду,
расстроился. У него тоже имелись свои «Три Т» - Тупо Трахнуть Толика. Очень
хотелось, до звездочек в глазах. «Но лучше уж так, чем никак», - решил Нечаев и
расслабился. Посмотрим еще... Они расстались на непонятное время, хотя
созванивались и списывались постоянно. Самойлов обещал со временем перевестись в
группу, где нет полугодовых командировок, и не требовал от Ромки верности, потому
что по его, хрен знает какому канону, у них отношения пока еще даже не начались –
редкие потрахушки не в счет, это, якобы, от слабости характера. Ромка ржал над
такой заковыристой философией, но принимал ее. Теперь он не чувствовал себя
ненужным. Сейчас у него была цель и жизнь, наполненная смыслом.

Во второй раз Самойлов отговорился делами, и Ромка, в очередной раз удивляясь сам
себе, полетел в Осло. В Норвегии было все настолько удивительно и круто, что если
бы не мысль о Толике, он бы реально пожалел, что отказался тогда от приглашения.
Все обиды были забыты – горы, фьорды, чистейший воздух, вкуснейшая рыба и море
алкоголя – вот чем были наполнены эти безмятежные дни каникул. А еще его свозили в
тюрьму. На экскурсию. А потом он трахнул Джесси. Случайно. Оба были не очень
трезвы, Джесси явно этого хотел, Олаф уехал по делам, вот и... Потом Ромка почти
месяц изгрызал себе мозг – изменил он Толику или нет. О том, с кем мутит сам
Самойлов, он так и не узнал. Гнусный шпион с прекрасным членом делился, увы,
далеко не всем.

О Руслане Ромка не забывал, вспоминал, даже находясь на другом континенте. Иногда

с жалостью, чаще – со злостью. Какое он имеет право заставлять его жалеть себя?
После всего, что сделал – с Ромкой, с остальными? Но долго злиться не получалось,
да и Руслан, скорее всего, в данный момент уже расплачивался. Чего ж не пожалеть...

Домой Ромка все же вернулся, хотя возможность остаться и работать в Канаде после
получения диплома определенно была.

Вернулся, не мог не вернуться. Тянуло - и все. Объяснение, что он просто

соскучился, вызвало у мамы приступ раздражения (она презирала людей, которые
упускают возможности), а у папы – слезы. Лерка висела на шее так долго, что
пришлось замазывать синяки. Белка, уже подросшая, смущенно обнимала подзабытого
дядю Рому, взрослые Лукьянцевы традиционно закатили бал.
Дома было хорошо.

Привыкнув к бешеному ритму и напряженному труду, Ромка продолжил карабкаться на

гору с разгону и без остановки. Подал документы на заочный филфак, давно и крепко
им самим презираемый. Папа не поверил, два раза звонил с кафедры, переспрашивал –
это его родной сын, не однофамилец? Взяли на третий курс, и Ромка, бегая по
аудиториям для сдачи академической разницы, иногда натыкался на Машку,
отсвечивающую золотистой косой – она училась на геофаке и числилась, как ни
странно, в успевающих.

А потом появилась работа. Отчасти благодаря блогу, который Ромка стал вести в
Канаде, чтобы не терять язык. Вдумчивые, емкие заметки цепляли не только отличным
слогом, но и искренностью, приправленной сдержанным юмором. На тренингах в колледже
он нахватался писательской борзости, но оперировал строго проверенными фактами и
выбирал острые, актуальные темы. Самым популярным его материалом был
иллюстрированный обзор под странноватым названием «Хочу жить в Норвегии. В тюрьме»,
который потом перепостили две официальные газеты. Потом появилась статья про
канадских индейцев, ее удалось продать нескольким печатным изданиям. Потом - его
личные размышления о ювенальной юстиции. Ромка писал, как сумасшедший, словно кто-
то подталкивал изнутри, двигая его рукой. Врожденное умение связно излагать свои
мысли помогло ему получить работу в «Обозревателе», областную премию «Надежда
журналистики», а потом и Премию Хиллмана. Ромкино лицо стало появляться в
телевизоре, правда, это произошло уже позднее, примерно через год. Научившись жить
в другой стране, он лучше понял, как выжить и в своей собственной.

В июне он отложил все дела, чтобы навестить Руслана. Информации не было почти
никакой, Ромка знал только, что он в колонии. Лорик давно исчезла с радаров, а
когда они общались в последний раз, было еще неизвестно, в какое ИУ ее брата
определят. Сам Руслан тоже не писал, хотя, по идее, у него была такая возможность.
Пришлось обращаться к следователю. Колосков – постаревший и усталый, сначала
посмотрел на посетителя нечитаемым взглядом, а потом спросил, не Ромка ли автор
статьи про тюрьмы в Норвегии? Ромка подтвердил. Тогда следователь подошел к двери,
распахнул ее настежь и посоветовал гражданину Нечаеву валить нахуй отсюда, про
осужденного Гончаренко забыть и в это дело больше не лезть. Пусть лучше пишет про
тюрьмы в Норвегии и продолжает ебаться с вибратором (помнил, сука), а то мало ли.

Ромка нихрена не врубился. Но почувствовал – тут что-то не то. Не такая уж и тайна

– место заключения. Зачем это скрывать? Куда делась Лорик? Есть ли у Руслана
адвокат?
И самое главное.
Жив ли он вообще?

Легкое беспокойство моментально трансформировалось в реальный, осязаемый страх. В

последнее время Ромка занимался своими проблемами, искал себя, свой путь и строил,
как мог, какие-то отношения. Бывший любовник был в этом списке где-то в самом низу,
присыпанный неприятными воспоминаниями и жалостью. Но сейчас Ромка словно
проснулся. И сразу стал действовать. Лорик нашлась спустя неделю, спасибо Лерке -
ее хакеры могли по фотке найти иголку в стоге сена, даже телефон отыскали. Лариса
проживала с родителями в Италии, говорить о Руслане не хотела, а когда Ромка
надавил, расплакалась и попросила никогда ей больше не звонить, потому что она тоже
человек, а жизнь драгоценный братик ей уже испортил. Но название колонии Ромка у
нее все же выбил.

Спустя пару дней удалось официально, хотя и не без умеренной коррупции, добиться
от судьи разрешения на свидание. Но этого было мало. Ромке подсказали - прежде чем
ехать, нужно договориться с начальником колонии, часто это идет на благо
заключенному. Начальник колонии, услышав фамилии зэка и посетителя, сначала
смеялся, а потом загадочно сказал: «Ну давай, паренек, приезжай... тебя тут только
не хватало».

От этого смеха, напоминающего скрип несмазанной гильотины, стало не по себе.

Удостоверения журналиста у Ромки тогда еще не было, он взял паспорт, три сумки для
передач, сел в серый фолькс, купленный взамен подаренной тачки, и поехал. Эту
встречу он запомнил на всю жизнь.

Узнать человека, который сидел напротив, было невозможно. Только всмотревшись в

красные, страшно запавшие глаза, Ромка понял – он. Это был Руслан, то, что от него
осталось. Тюремная роба висела, как на вешалке, запекшаяся практически по всей
поверхности головы кровь покрывала кожу отвратительной коростой, разбитые костяшки
пальцев были бледно-синюшными, страшные, истерзанные губы кривились в подобии
усмешки. Не лицо – маска человека.
Но взгляд был его, Руслана.
На протяжении всего свидания Ромку мутило, он болтал, чтобы хоть что-то говорить,
но из Руслана так и не смог вытянуть ни слова.

Руслан молчал.

Но на Ромку смотрел жадно, не отрываясь, наглядно иллюстрируя выражение «поедать

глазами». В движениях не было пугливости или страха, хотя он заметно хромал, и было
видно, что есть какие-то проблемы со спиной, потому что сидеть ровно у него не
получалось. Ромка видел перед собой человека, возраст которого практически не
определялся, и никак не мог выудить из недр памяти образ холеного красавца, с
шикарными манерами и мерзким характером. Рядом сидел ходячий, но все еще живой
труп.

Потом, спустя недели, он узнал все. Бить Руслана начали еще в СИЗО, правда,
несильно, а сам он тогда только смеялся, успокаивал Ромку и Лорика, убеждая обоих
заткнуться и не «портить ему соплями настроение». А на зоне попал в такой ад, что
Ромка, который ни разу не был нежной фиалкой, еще долго пытался осознать, что все
это происходит на самом деле, а не в фильме про ужасы Гуантанамо. В тот, первый,
день Петросов на вопросы отвечать не стал, сразу послал посетителя по известному
адресу. Но потом вдруг передумал и вызвал дежурного.

- Николаич, а че там с Гончаренко, припомни? Когда он в Немого превратился?

- Так в прошлом году еще, - бодро отрапортовал дежурный и довольно заржал: - Как
только зубиков лишился, так сразу. Стесняется, раньше ж такой девкой красивой был,
закачаисси... Сейчас, конечно, одна параша гнилая...

- Ну вот, - объяснил оторопевшему Ромке Петросов. – Понял, пидарок? Хахаль твой

расстроился, что рот дырявый, вот и помалкивает. Психолог, кстати, приходила, у
меня все в журнале задокументировано. Вменяемый он, просто гнида позорная, впрочем,
как и все остальные. Да оно, может, и лучше. Меньше будет кусаться, дольше
проживет. Адвоката нет, потому что он же немой, как с ним общаться-то? А ты больше
не приезжай, а то он вишь, расстроился, и разрешения на свидание больше не дам,
хоть убейся.

Ромка тогда ничего не добился, но шок был такой, что не помнил, как домой добрался.

Первым делом приехал к Василию, прямо в офис. Бубенчиков-Лукьянцев холодно

выслушал, но повел себя странно. Чуть ли не дословно повторил слова Петросова и
предупредил – никакой помощи этому мерзавцу от него и его людей не будет. Подыхает
– пусть. Он детей растлевал, пацанов пятнадцатилетних трахал и по рукам пускал, ты
что, Рома, не знаешь? А надо бы. Один мальчишка, кстати, два раза вешался, в
психушке лежал. Тоже не знаешь? Как же так... А бежишь просить, время мое
тратишь... нехорошо.

До Ромки стало доходить - Василия он то ли недооценил, то ли переоценил – кодекс

чести бывшего рекетира был гораздо ближе к бандитскому, чем к общечеловеческому.
Ромка выскочил из кабинета, полный такого отчаяния, что на парковке врезался в
Эдика и только спустя месяцы вспомнил, кто выходил из машины вместе с ним. Тогда он
вообще ничего вокруг себя не замечал.

Самойлов был временно недоступен. Оставался последний вариант.

Этот вариант оказался наилучшим. Именно с Леркой они выработали первоначальный

план, просидев на телефоне целые сутки. Тут еще могли сработать связи Ованесовича,
он бы обязательно помог бывшему аспиранту, но говорить кошмарную правду старику-
инсультнику – означало его убить. Нужно было справляться самим.

Именно Лерка нашла, а потом уговорила приехать малоизвестного адвоката Влада

Тарнавского, которого помнила еще с детства, по судам относительно опеки. Влад
согласился с третьего раза, оставалось найти деньги. Но главное было сделано –
Тарнавский, в характере которого превалировали амбициозность и презрение к плебеям,
постепенно внушил им уверенность, что сделать для Руслана можно очень многое. Как
минимум – сохранить жизнь.
Самойлов отреагировал на истерическое Ромкино письмо на следующий день, а еще через
сутки прилетел, явно нарушая какие-то собственные планы. Ромка орал, рыдал и
матерился, обвинял Толика, что это он Руслана посадил, и вообще нес такой бред, что
самому потом было противно.

Самойлов истерику выслушал, попросил успокоиться. Объяснил, что его "заслуги" тут
нет – Руслана задело рикошетом, потому что он был связан с Котовым, сутенерские
«подвиги» всплыли уже потом. Статья, конечно, ужасная, выжить сложно. Но можно. Для
него выход - хорошее поведение, в идеале – перевод в другую колонию, со строгого
режима на общий, дальше - выбивание льготных условий, дополнительных свиданий, из
которых можно извлечь свою пользу, и так далее. Нужен хороший адвокат. Нужны
деньги. А главное – желание во все это макаться в течение долгого времени.

- Рома, родной мой... – мягко произнес Самойлов, поворачивая Ромку к себе лицом. –
Он тебе до сих пор так дорог? Что ж ты опять... так близко к сердцу?

- Не знаю... – Ромка и в самом деле не знал. – Но... он же человек, живой пока еще!
И он умирает, ты бы его видел... Кровь, запах жуткий, он хромает, сидит только на
боку, весит, наверное, килограммов сорок... И он один, к нему никто не приходит,
вообще никто! Лорка тоже съебалась, родители... ты знаешь... Толь, мне страшно, что
он умрет, я никогда себе этого... Помоги ему, пожалуйста, пожалуйста...

Самойлов прижал Ромку к себе, вздохнул устало.

– Когда-то я это уже слышал... Я не очень тебя огорчу, если скажу, что миллионы
людей в мире никому не нужны? А кое-кто, возможно, вполне заслужил то, что имеет...
Может, он и сам не очень-то хочет жить?

- Такого никто не заслуживает... Толь, я всегда подозревал, что у него крыша

съехавшая, но несовершеннолетние... Я не думаю, что он бы смог, тут какая-то
ошибка!

- Да-а-а...? Ну, тогда другое дело. Только не забывай, что маховик уже запущен, и
от меня ничего не зависит, могу разве что совет дать и проследить, чтобы тебя
самого не зацепило. Хотя я бы предпочел тебя и близко к этому дерьму не
подпускать... Но ты же все равно попрешь на амбразуру, да?

Ромка кивнул.

- И не успокоишься, и продолжишь портить себе жизнь... Но теперь вместо бедненькой

подруги – бывший любовник-отморозок?

Ромка всхлипнул.

- Ясно... Тогда у меня нет выбора. Придется нам...

Ромка встрепенулся.

- Придется нам сначала поебаться, чтобы ты немного поостыл и перестал истерить, а

потом я скажу, что делать. Подходит расклад?

Ромка быстро-быстро закивал и стал расстегивать штаны.

А потом были долгие месяцы слаженной работы их маленького, но дружного квартета:

Ромка, Лерка, Толик и Влад. Влад месяцами работал бесплатно, потому что неожиданно
увлекся этим делом, а на время самых активных действий переселился из гостиницы в
Ромкину квартиру, вызывая у Самойлова некоторое раздражение и нервный смех. Деньги
тоже нашлись – роскошную тачку Руслана удалось продать, ее не конфисковали, потому
что по документам она принадлежала Лорику.

Медленно, трудно, но дело шло. Руслан продолжал жить, ему вставили зубы, вправили
выбитые суставы и залечили язвы. Он уже не напоминал труп, но все еще был страшно
худым и совершенно равнодушным ко всему, что с ним происходило.
А еще он молчал.

Единственным изменением в поведении была реакция на Ромку. Каждый раз он

приветствовал его медленным наклоном головы, что выглядело почти нормальным,
усаживался за переговорный стол и клал перед собой сцепленные в замок руки. Ромка
не знал, что это означает, но не терял надежды. Пусть так... хоть какое-то
проявление интереса.

Тарнавский оказался настоящим волкодавом. Он рыл с таким усердием, что заразил

энтузиазмом Колоскова, и спустя два года после ареста удалось доказать, что
единственный несовершеннолетний, с которым Руслан «общался», не вступал с ним в
сексуальный контакт, а показания дал, потому что, по его словам, «ревновал сильно».
Дело было отдано на пересмотр, и у Руслана появилась надежда на досрочное
освобождение.

***

Однажды к белой пластиковой двери издательства «Sкорпион» подошел невысокий

сутулый мужичок. На двери белела новенькая табличка: «Заместитель Главного
редактора Нечаев Роман Сергеевич». Мужичок два раза прочел надпись и негромко
постучал. Хозяин кабинета распахнул дверь и неприязненно осмотрел гостя. Гость
зыркал исподлобья, кутался в куртку на два размера больше и, несмотря на жару, так
и не снял толстую серую кепку. Это было, мягко говоря, странно. Охрану давно и
строго предупредили – к Нечаеву, который вечно бесится из-за шума, пускать только
после звонка! Господина, от которого сильно пахло многодневной немытостью и
болезнью, Роман Сергеевич явно не ждал.

- Я быстро, - хрипло проговорил мужичок, отпихивая хозяина и протискиваясь в

кабинет. – На два слова. Там, внизу, охранник, ты это... не ругай его, это я.

Замглавреда моментально просек ситуацию, предложил вошедшему присесть. Мужичок

садиться не стал, но дверь захлопнул.

- Слыхал я, что ты за Немого жопу рвешь, из могилы вытащил. А он - дерьмо человек,

если все, что про него болтают, правда. А если неправда, то хуево, его же чуть не
пришили, сечёшь? Есть и другие люди, хорошие.

- Не понял... – Роман Сергеевич был в теме давно, поэтому отлично понял, но

хотелось уточнений. Угрозы от посетителя он не почувствовал, если бы бывший зэк
хотел его прирезать, он бы не стал начинать так издалека.

- Помочь надо. Не деньгами. Объяснить. И чтобы все узнали. Тогда мало кого убьют.

- Все-таки садитесь, и, если можно, подробнее. Кофе, чай?

- Чай, - посетитель сел, глубже запахнул куртку. – Только покрепче.

Сокамерника «дяди Севы» месяц назад убили в Николаевской зоне. Статья -

изнасилование семилетнего ребенка, была фактически приговором. Ни эксперты, ни
прокурор, ни следователь не обратили внимания на диагноз обвиняемого – олигофрения
в легкой степени. Начальную стадию тридцатилетнему мужику поставили еще в школе.
Жил в деревне, работал, никому до тихого придурка не было дела. А потом случилось
несчастье. Кого там увидел бедный псих в образе спящего в траве пацана –
неизвестно, но пару раз, как он сам признавался, потыкал в первоклассника вялым
членом. Сами врачи признавали, что половые органы у обвиняемого недоразвиты,
возможность полноценного полового акта сомнительна. Мужичок назвал еще с десяток
подобных случаев, посетовал, что те, кто убивает, тоже убивать не шибко хотят, но –
положено. Написал бы ты, начальник, в газете своей...

- И убивать перестанут? – скептически поднял изящные брови Роман Сергеевич.

- А ты не умничай, - нахмурился мужичок и строго потряс грязноватым пальцем. – Пиши
давай. Сам сообразишь, так мол и так... Красиво чтобы... Сил нет, столько мокрухи,
умирать ведь страшно, не знаешь, как на том свете примут, когда призовут...

Роман Сергеевич дал мужичку немного денег и все сигареты, посмотрел в мониторе на
макет верстки и отправился к шефу. Шеф послал его на три буквы, потом еще раз
послал, уже громче, потом и вовсе закрылся в кабинете изнутри. Но натура у Романа
Сергеевича была воистину ослиной. Он сел на пол возле двери, закурил свою
электронную дрянь и стал неторопливо и с выражением читать шефу первую статью для
новой колонки под душераздирающим названием: «Они тоже хотели жить».

С того момента и началось. Роман Сергеевич сначала сам придумал для затравки
парочку историй, потом описал случаи, рассказанные дядей Севой. А потом ему стали
писать письма.

Много писем. Очень много писем.

Шеф нанял своему ненормальному заму секретаршу – сортировать переписку, а сам, хоть
и брызгал слюной, регулярно выплачивал премии и следил за рейтингами. Рейтинги
росли, количество писем росло. Роман Сергеевич, и без того субъект загадочный,
обзавелся еще более загадочными инсайдерами, приносящими редакции горы сенсационных
материалов из жизни криминала, а на шефа иногда смотрел удивленно – мол, а что
этот мужик здесь делает? Шеф ежился, но Нечаева терпел.

В принципе, он был хорошим парнем.

***
***

Телефон на столе начинает вибрировать, негромко и печально напевая мелодию из

японского аниме "Тетрадь смерти". Роман Сергеевич просыпается. Открывает еще сонные
глаза, проводит пальцем по экрану.

- Хорошо поспали?

- Неплохо, - Роман Сергеевич не удивляется – Назарян всегда в курсе, кто и чем

конкретно занимается в его грустном королевстве.

- Можете идти.

- Спасибо, иду.

Роману Сергеевичу, как всегда после внезапного пробуждения, зябко. Но застегивать

пальто нет смысла – пройти нужно всего метров пятьдесят. Вереница дверей, громкие
окрики охранников в некрасивой, плохо сидящей форме, резкое звяканье ключей.

Вот он и на месте.

Руслан не в робе. На нем дорогой спортивный костюм, черные кроссовки и новенькая

замшевая куртка, привезенная Романом Сергеевичем из Словакии. Поза – все та же:
расслабленное положение тела, чуть склоненная набок голова. И руки на столе,
сцепленные в замок.

Но Роман Сергеевич теперь не просто сидит напротив и трындит про свои дела. Он
придвигается ближе, осторожно размыкает обе руки и вкладывает в них свою ладонь.

И тогда в маленькой комнате для свиданий раздается насмешливое:

- Ромка...
И спустя секунду:
- Заяц мой пришел...

Роман Сергеевич удовлетворенно улыбается, благодарит бога и нового психиатра, и

начинает болтать обо всем на свете. Больше Руслан все равно ничего не скажет, будет
рассматривать своего «зайца» и жутковато улыбаться, но и это – огромный шаг вперед.
Вот уже три месяца, как он произносит эти четыре слова, вызывая у бывшего любовника
ликование в груди.

Кто бы мог подумать... Кто бы мог...

Роман Сергеевич часто произносит эту сентенцию про себя.

Во дворе его догоняет Назарян, берет под локоть. Роману Сергеевичу неприятно, но он
терпит.

- Так что там... насчет статьи? Сделаете к праздникам?

- Это каким еще? – деланно изумляется собеседник. - День работников пенитенциарной
службы еще не скоро...
- Так восьмое ж марта! – обижается Назарян, который хрен знает, мужик или нет, как
он в армии служил, интересно... – У нас девочек много...
- Фотографии сами пришлите, у меня оператор занят, - небрежно бросает господин
журналист и смотрит на начальника очень серьезно. – На послезавтра я пригласил
фтизиатра, он вам позвонит... обеспечьте...
- Послезавтра у нас конкурс православной песни! - в ужасе округляет глаза Назарян,
но его голос звучит не очень уверенно.

Роман Сергеевич не отвечает. Он сухо прощается и быстрым шагом идет в направлении

КПП.

- Блядь, ну так я и знал...

Ромка со злостью смотрит на припаркованную возле ворот колонии машину.

Это сильно поцарапанный джип, внутри которого сидит черноволосый мужчина и толкает
указательным пальцем подвешенный к зеркалу брелок – деревянного медвежонка. На
возглас он не обращает внимания, полностью поглощенный своим занятием.

- Толька, ты охуел? Просил же, блядь... Так, рули давай скорее...

- Я тебе не шофер, - спокойно парирует Самойлов и красиво выруливает на дорогу. – А

чё, я ж ее недавно красил...
- А потом на ней Машку возил, в лес! Ты мне имидж подрываешь этой колымагой, у нее
вид бандитский... почему ты ауди не взял?
- Меня в ней менты тормозят, - морщится Толик. – Жалею вообще, что купил. Бабская
какая-то...
- Тебе чем обшарпанней, тем лучше...
- Пижон.
- Бомж.
- Ну, как там дела?
- Нормально, без изменений пока... Молчит, смотрит.
- Ну, хорошо...

Какое-то время едут молча. Ромка достает телефон, быстро прокручивает десяток
напоминалок, находит нужную. Кому-то звонит.

- Лерыч, ну ты как? Все в силе? Оденься только нормально, не как в прошлый раз.
Лер, я серьезно. Да, как всегда, слава богу, не хуже. Спрашивал, толку... Ладно,
передам... и тебе... Давай, до завтра...

- На кладбище поедете?
- Ага... тебя провожу и поедем.

Ромка был бы рад взять с собой Толика, но у того завтра самолет. К счастью,
Самойлова уже не командируют, как раньше, на несколько месяцев, одну-две недели
выдержать можно. Но мысль о том, что завтра в семь утра они расстанутся, неприятно
пульсирует в усталом мозгу. Ромка пытается отогнать ее от себя, но не получается...

- В объезд поедем, Васька снова все раскопал... достал уже своей международной
трассой...
- Толь, я посплю? Устал чёт...
- Давай, подремли... Плед...
- ... найду...

Ромка закутывается в плед и зачем-то вспоминает, сколько раз они в этом джипе...
Может, и правда, пусть ездит, на чем хочет.

Постепенно темнеет. Они не спеша катят в Новотроицкое, и Толика проще расстрелять,

чем заставить увеличить скорость на пустой трассе. Педант чертов. Ромка хитровато
улыбается. Скоро они будут дома, кла-а-ас-с...

Когда они стали жить вместе? В ноябре? нет, в октябре... еще тепло было. Развалюшку
теть Зины, в которой они с Самойловым первый раз трахнулись, Ромка купил полтора
года назад, в сентябре. А через месяц Самойлов уже менял там проводку. И
спутниковую антенну сам установил, торчал на крыше, светя голым торсом, а Ромка им
любовался, как тогда, в первый раз... До сих пор любуется.

Они все еще слишком отличаются друг от друга, хоть и не так сильно, как на момент
знакомства: Ромка раздался в плечах, набрал еще немного веса, вены на руках стали
выделяться более отчетливо – еще бы, регулярно таскать железо во дворе. Самойлов
тоже заматерел, исчезла былая мягкость, плавная грация постепенно сменялась
грубоватой брутальностью. Ромка устал ломать голову, как заманить его в фитнесс-
клуб: Толик считает это пустой тратой денег, обожает тренироваться на свежем
воздухе, и Ромку с собой вытаскивает, когда дома бывает.

- Спи давай, - шепчет Толик, включает радио и прикручивает звук – Ромка так быстрее
засыпает.

- Сплю...

Заёбов у Самойлова оказывается дохрена и трошки. Самый главный: «Никогда не

спрашивай о моей работе» - принимается сразу и без разговоров. Работа – это ок,
работа, еб ее мать, это и есть тот самый «бойфренд», о котором Ромка ломал голову
почти столько времени. Да и спрашивать бесполезно, Самойлов глохнет даже от
невинного вопроса: «Куда на этот раз?» И хер с ним, главное Ромка знает –
гражданство у них одинаковое, прочее не важно. Остальные заебы попроще. Самойлов
встает в пять утра, ну, ладно, это еще можно пережить: как правило, он тихо
сваливает на кухню и готовит завтрак на двоих. Но Ромка, для которого вставать до
семи – пытка, все равно просыпается. Сонный и злой, тащится следом, полузакрыв
глаза, жует свою половину завтрака, часто при этом досматривая остатки сна. Они
целуются на пороге, потом Самойлов уезжает по своим хер знает для чего
законспирированным делам, а Ромка снова падает в постель и дрыхнет до восьми. Потом
его будит будильник - рабочий день в редакции начинается в десять.

Внезапно, громко и резко раздается звонок мобильника. Самойлов сначала сворачивает

на обочину, потом берет трубку, выходит из машины.

Ромка не слышит, о чем он говорит и с кем, хотя такие приватные разговоры часто
заканчиваются чем-то неприятным. Сон снимает как рукой, приходится садиться,
нащупывать в бардачке сигареты. Бр-р... холодно как.

Самойлов возвращается, вид почему-то виноватый.

- Три недели... Ром, прости... не злись только, ладно?

Ромка не злится.
Он привык, но все равно – веселого мало. Через две недели у него интервью на канале
«Тонис», а потом он планировал затащить Самойлова в кабак и напоить, а потом
трахнуть – в трезвом виде Толика уломать пиздец как сложно.

- Зато вылет в час дня, утро всё наше... Ром, ну хватит курить...

- Сегодня, - Ромка ласково перебирает звенья браслета, - ты мне дашь. Ничего не

знаю. Завтра – как хочешь, а сегодня мой день.

Это не просьба, а констатация. Самойлов загадочно молчит, делает вид, что страшно
заинтересован дорожными знаками. Ромка щелкает зажигалкой, виртуозно выдувает
офигенную дымную загогулину. У Толика вырывается короткое, но емкое «заебал», он
отрывает руку от руля и отбирает у своего пассажира сигарету. Сигарета приземляется
в луже, Ромка с показной грустью следит за траекторией ее полета.

- Три недели без тебя требуют компенсации...

- Ладно... – Самойлов кряхтит, почему-то осуждающе смотрит на медвежонка. – Но
завтра пеняй на себя...
- Кровать по-любому тебе ремонтировать, - Ромка равнодушно пожимает плечами.
Позиция снизу все равно любимая, но только с Самойловым. Глупо и романтично, но в
глубине души Ромка считает его своим первым мужчиной. Что думает на эту тему
Самойлов, он не знает.
Некоторые вещи лучше вообще не знать.

Дома, отправив любовь всей жизни в душ (ванны в домике пока нет, но Толик регулярно
анонсирует ее появление), Ромка снимает костюм, вешает в шкаф, надевает мягкие
брюки и растянутую Толькину майку – все растянутые Ромкины майки сразу же
отправляются в мусорное ведро, а Самойлов свои не отдает. На кухне проверяет землю
у кактуса - все ок, твердая, как бетон. Цветок, если, конечно, можно так его
назвать, напоминает Чужого в ожидании Хищника: ощетинившийся, наполовину высохший,
но хрен ты его убьешь, он еще твоих детей переживет. Маргарита, соседка, отдавая
Нечаеву несчастное растение, едва не прослезилась - привыкла за два года Ромкиных
скитаний к корявому уродцу, почти как к живому существу. Опасалась, что сдохнет в
неумелых мужских руках, даже повозмущалась немного. Но Ромка объяснил, что для него
это вопрос принципа - сохранить жизнь бабкиному монстру. Потому что внешне он,
может быть, и кактус, а в душе - апельсиновое дерево, зеленое и золотистое,
прекрасное, как рассвет. Это гораздо лучше, чем наоборот - прекрасная внешность и
дрянное содержимое. Маргарита покрутила пальцем у виска и посоветовала Толику Ромке
больше не наливать, а то у него снова литературный понос начинается.

Ромка моет руки, достает из бара бутылку виски и два стакана, тащит в спальню и
ждет. Ну вот спрашивается – чего стесняться? Знают уже друг друга как облупленные,
но Самойлов каждый раз словно переступает через какие-то свои барьеры.

Ну? И сколько времени можно торчать в этом чертовом душе?

Наконец, Самойлов выплывает, выпуская вместе с собой облачко пара, красный уже
весь, с ног до головы. Ромка завалил бы его прямо у двери, но первый пункт
алгоритма – напоить. Толик послушно пьет свои четверть стакана, а потом вдруг
изрекает:

- Я сегодня уже кончал.

Ромка давится виски, вытирает рот тыльной стороной ладони.
- В смысле?
- В офисе. Совещание было. Шеф так, сука, орал, что в ушах звенело... а я
представлял, что это не он, а ты. И что я с тобой за это сделаю. Пришлось идти в
машину...
- Так, - сурово говорит Ромка и отбирает у любимого стакан. – Ты мне зубы не
заговаривай. Кончишь, как миленький.
Он толкает Самойлова на спину, тот тихо ржет, показывая на торчащее столбиком
Ромкино достоинство. Ромка лупит его по башке подушкой, грубо наваливается сверху,
хватается за член и целует в губы. Все, Самойлов, игры кончились. Сейчас у тебя
тоже встанет...

Они долго возятся, взбив аккуратно застеленную постель и перемазав друг друга
смазкой. Потом Ромка все же дорывается до желанного, натягивает презерватив, целует
охрененную самойловскую задницу, входит осторожно, двигается медленно, глубоко,
пока яйца не шлепнутся о чужие ягодицы. Его счастье - вот оно, ему хочется делать
это долго, бесконечно, но в первую очередь нужно подумать о партнере. Самойлов
довольно мычит - ему хорошо, ему нравится медленный старт, еще немного - и начнет
подмахивать. Охуенно счастливый Ромка двигает бедрами, смотрит на бугрящуюся
мускулами спину, ложбинку между ребрами, по которой катится пока еще только одна
капелька пота, слышит что-то типа урчания. У Самойлова очень чувствительная
простата, и он этого почему-то стесняется, а Ромка гордится, что делает любимому
человеку хорошо, и тот, словно в подтверждение, блаженно стонет, сминая сильными
пальцами простыню. Ромка еще больше вдохновляется, хотя больше уже вроде и некуда,
делает еще несколько движений, потом еще, быстрее, жестче, неожиданно взлетает
куда-то в ебеня и кончает, потерявшись в нирване, взорвавшейся где-то в животе.
- Ойбляа-а-адь... Толь, прости, чет я...
- Да вытаскивай уже...

Такое иногда случается. Ромка может переволноваться, может переутомиться, да и

посещение тюрьмы стоит ему немалых усилий. Врачи, как и в случае с обнаружившейся
язвой, успокаивают - это не страшно, нужно побольше отдыхать, поменьше нервничать и
не сидеть сутками за монитором. Ромка плюет на их советы с высокой башни, хотя
безвкусное дерьмо на пару, приготовленное Толиком, послушно ест.

Самойлов всегда делает больше и лучше, чем говорит. Это его качество – бесценно.
Правда, сейчас комментирует в своем стиле.

- Второй раз не дам...

- То-о-о-оль...

Спустя минут сорок, когда Ромка вскарабкивается на свой обожаемый фетиш –

Самойловскую спину – Толик кряхтит, находит удобную позу и сам раздвигает колени.

В этот раз он кончает просто роскошно, выгнувшись гигантским морским коньком, чуть
не сбрасывая Ромку с себя. Ромка задыхается от восхищения, бормочет всякую чушь и
лезет целоваться, но Самойлов не ведется, безжалостно перемещает страшно довольного
актива с кровати в кресло и меняет простыни.

На полноценный ужин нет сил. Толик запаривает овсянку, Ромка кривится и втихаря
разбавляет ее маминым абрикосовым вареньем. Спать ложатся рано, потому что оба
вымотаны, а завтра тяжелый день. Несмотря на маленькое огорчение, Ромка не
перестает улыбаться. Через четверть часа он уже сопит Толику в ухо, щекочет челкой
щеку, мешает спать. Самойлов терпеливо ждет, пока Ромкино дыхание не становится
ровным, убирает ему волосы со лба, машинально целует в приоткрытые губы и
отрубается.
Они спят крепко, без снов.

- Так нормально? Лер, ну посмотри же сюда! Нормально по глубине?

Лерка вытаскивает каблук из мягкой земли, покачивая бедрами, подходит к Ромке,
сидящему с лопатой возле неглубокой лунки.
- А я знаю? Ты же в деревне живешь, должен знать!
- Ха, мне это нравится... Вот что в тебе не меняется, Сотникова, так это наглость.
- Без нее я до сих пор сидела бы в секретаршах, Нечаев. Давай, глубже копай. Мог
бы и на глаз объем корней определить.
- На глаз я не могу, я гуманитарий. Подержи вот здесь... Всё, наверное, уже хватит.

Лерка хмурит глаза под очками, но предпочитает не спорить. Они щедро присыпают
посаженное дерево землей, образуя вокруг ствола небольшой холмик. Вторую лунку
Ромка выкапывает быстрее и процедура повторяется.
- Сигареты мои где?
- Руки сначала вымой!
Ромка моет руки, потом их моет Лерка, они садятся на мраморную скамеечку вокруг
черного памятника с барельефом и закуривают. Ромка неодобрительно осматривает
стройную, даже слишком стройную фигурку. Конечно, притащилась в короткой юбке и
пиджаке! Бизнес-леди, блядь!

Он вытаскивает из пакета старую джинсовую куртку, набрасывает подруге на плечи,

обнимает свободной рукой.

- Спасибо, Ром, - Лерка благодарно тычется носом ему в плечо, очки немного
съезжают, Ромка поправляет их холодными, пахнущими никотином пальцами.

- Почему березы? Помню, мама у бабушки черемуху сажала, сирень...

- Ему нравилось. Мы в детстве часто в березовой роще гуляли. И красиво.
- Ладно... надеюсь, приживутся...
- Если теть Зина сказала, то приживутся. Ну, давай, чего ты притащил... жрать
охота...

Лерку, несмотря на статус, иногда пробивает на примитив, хотя все реже и реже. У
нее в активе дедовские акции в нескольких холдингах и свой собственный, пока еще
небольшой бизнес – консалтинговая фирма. Дреды отошли в небытие, сменившись модной,
очень короткой стрижкой, джинсы сменились на деловые костюмы, гриндерсы и кеды –
на туфли на шпильках. Все это необычайно ей идет, и Ромка знает, что вдвоем они
смотрятся идеально. Часто это удобно – не нужно придумывать, с кем пойти на встречу
или презентацию, почти все неблизкие знакомые считают их парой. Но Ромке часто
бывает неловко именно поэтому.

- Минералку ты взял, а мой сок? – Лерка возмущенно вскидывается, блестя алыми

ноготками. – А, нашла... сразу не заметила.

Непростой ритм жизни сказывается и на ней – вспылить по мелочи и не извиниться

Лерке теперь ничего не стоит. Но Ромка все равно ценит ее общество больше, чем
большинства окружающих людей, даже близких. Она была и есть единственной и лучшей
подругой. Он знает, что это взаимно.

- Кто бы мог подумать, - произносит Ромка и сам себя ненавидит за эту банальщину, -
что Ованесович вот так возьмет и умрет...

- Ну, это как раз и не удивительно, - хмыкает Лерка. – С его стрессами... И арест
Руслана он тяжело пережил. Ромыч, не думай мне только здесь реветь! И не дыми в мою
сторону.

Она очень красиво курит. Самойлов ляпнул однажды, что от этого зрелища у него
встал, и Ромка полдня дулся, пока Толик пять раз не повторил, что это была шутка.
Правда в том, что Лерка очень красива, загадка – почему она до сих пор одна...

- Да ладно, а сама-то... - бурчит Ромка – на кладбище он ненавидит молчать, птичье

пение и чудесный весенний воздух кажутся ему неуместными, бестактными рядом с чьей-
то смертью. – А кто бы мог подумать, что Шувалова выйдет замуж? Хотя, может, это
слухи всё...

- После того, как она замутила с этим кошмарным Эдиком, я уже ничему не удивляюсь,
- выдохнула Лерка сизым облачком дыма. – В любом случае, как бы патриархально это
ни звучало, ребенку нужен отец, так что пусть женятся на здоровье.

Ромка пожимает плечами. Здравомыслия у Лерки столько, что хватит на них двоих с
запасом. А вот романтизм явно в дефиците.

Возле соседней могилы целая делегация - там похоронен какой-то чиновник, и его
памятник аляповатой скалой возвышается над остальными, нарушая своеобразную
гармонию. Ромка слышал, что Котов тоже похоронен на этом кладбище, но он не особо
верит. Хотя... Кто его знает, нужно будет поспрашивать...

- Слушай, Лер, - Ромка выбрасывает потушенную сигарету в баночку от цветов,

отпускает подругу, пересаживается чуть дальше. – У меня через две недели
мероприятие... Самойлов умчался спасать мир, я один как чурбан... Двадцатого, а?

Он шелестит пакетом, достает термос, фрукты, завернутые в фольгу бутерброды,

бутылку коньяка. Пить по-настоящему они не будут, пригубят чисто символически. А
вот съедят всё.

- Сейчас посмотрю.

Оба роются в своих телефонах, Лерка вздыхает, что-то перенабирает, меняет, но в

конце концов кивает.

- Спасибо, бро... За мной не заржавеет, как всегда... Девочки будут из "Альянса",

Катюха Маслова... Женеч...
- Неча-аев! - Лерка угрожающе показывает ему кулак. Она ненавидит, когда ее
сватают. Ромка понимает - вполне возможно, что через пару лет Валерия Сотникова
превратится в роскошную, уверенную в себе женщину, которая будет идти к своей цели
даже по трупам и добьется всего, чего захочет. Но для него она всегда останется той
самой – отчаянной и безбашенной Леркой, готовой ради друга вцепиться в горло кому
угодно.

- Все, молчу я.
- И молчи...
На кладбище так никто и не плачет, но в машине Лерка отчего-то расклеивается.
Ромка обнимает ее за ритмично подрагивающие худенькие плечи, одалживает свой платок
и ласково гладит по волосам.