Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Фрэнк Герберт
КНИГА I. ДЮНА
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
КНИГА II. МУАД-ДИБ
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
КНИГА III. ПРОРОК
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
~~~
ПРИЛОЖЕНИЯ
Приложение 1. ЭКОЛОГИЯ ДЮНЫ
Приложение 2. РЕЛИГИЯ ДЮНЫ
Приложение 3. ДОКЛАД О ЗАДАЧАХ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ БЕН-ДЖЕССЕРИТА
Приложение 4. АЛЬ-МАНАК ЕН-АШРАФ
ТЕРМИНОЛОГИЯ ИМПЕРИИ
ПРИМЕЧАНИЯ К ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ КАРТЕ
А. Балабуха. ЧЕЛОВЕК В ТЕНИ ДЮНЫ
Фрэнк Герберт
ДЮНА
КНИГА I. ДЮНА
~~~
Начало любого дела — это тот этап, когда вы должны с особой
тщательностью уравновесить свои весы. Об этом знает каждая
сестра из школы Бен-Джессерит. Сейчас вы начинаете изучать жизнь
Муад-Диба. Пожалуйста, прежде всего попытайтесь представить,
когда он родился: пятьдесят седьмой год правления Падишаха-
Императора Саддама IV. Потом обратите особое внимание на то, где
он жил — планета Аракис. Пусть вас не смущает то, что он родился
на Каладане и прожил там первые пятнадцать лет своей жизни.
Аракис — планета, известная под названием Дюна — вот его
настоящая родина.
За неделю до их переезда на Аракис, когда сборы и связанная с ним суматоха уже вымотала
всех до последней степени, старая карга приехала навестить мать Поля.
Стояла теплая ночь, но старинная каменная громада, замок Каладан, вот уже двадцать
шесть поколений служивший домом роду Атрейдсов, была пропитана той зябкой атмосферой,
какая обычно бывает перед переменой погоды.
Старуху впустили через боковую дверь, от которой к комнате Поля шел узкий коридор со
сводчатым потолком. Ей даже разрешили заглянуть в спальню и посмотреть на спящего
мальчика.
Поль проснулся. Лампа-поплавок под потолком горела тусклым светом. В полумраке он
разглядел стоявшую у двери мать и грузную женщину рядом с ней. Незнакомая старуха
походила на ведьму — спутанная паутина волос, насупленное лицо, горящие злобными
огоньками глаза.
— Он как будто маловат для своих лет, Джессика? — спросила она. Ее голос дребезжал и
скрипел, как расстроенный бализет.
— Атрейдсам вообще свойственно некоторое отставание в росте, Ваше Преподобие, —
ответила мягким контральто мать Поля.
— Слыхала, слыхала, — проскрипела старуха. — Тем не менее ему уже пятнадцать лет.
— Да, Ваше Преподобие.
— Он проснулся и подслушивает. Ишь, тихоня, притворяется! — она захихикала. —
Ничего, людям королевской крови скромность не помешает. А если он и в самом деле Квизац
Хадерак… хм…
Скрытые в тени глаза Поля сжались в узенькие щелочки. Глаза старухи, круглые и горящие,
как у ночной птицы, казалось, расширились и разгорались еще ярче, когда встречались с его
взглядом.
— Спи, тихоня. Спи, скромник. Завтра ты встретишься с моим гом-джаббаром. Тут-то мы и
узнаем, на что ты способен.
Она ушла, вытолкав вперед себя мать и шумно хлопнув дверью.
Поль лежал и ломал себе голову: Что такое гом-джаббар?
В предотъездной кутерьме было много непонятного, но старуха показалась ему слишком
уж необычной.
Ваше Преподобие.
А как она обращалась с его матерью, леди Джессикой? Будто та девчонка-служанка, а не
выпускница Бен-Джессерита, наложница герцога и мать единственного наследника!
Может, гом-джаббар — что-то связанное с Аракисом, и мне нужно узнать о нем до
отъезда?
Он шевелил губами: гом-джаббар… Квизац Хадерак… Какие странные слова!
И так уже очень много всего. Аракис представлялся таким непохожим на Каладан — голова
Поля просто разбухала от все новых и новых сведений. Аракис… Дюна… Планета-пустыня…
Суфир Хайват, начальник Секретной Службы его отца, объяснял: их смертельные враги,
Харконнены, владели Аракисом восемьдесят лет. Компания АОПТ отдала им планету как бы
внаем. Они получили контракт на разработку целебного пряного вещества — меланжа. Теперь
Харконненов удаляют, и планета становится полноправным владением Дома Атрейдсов. Это
несомненная победа герцога Лето. «Однако, — сказал Хайват, — в этом таится смертельная
опасность, так как герцог пользуется слишком большой популярностью среди Великих Домов
Ассамблеи».
«А власть имущие очень ревниво относятся к чужой популярности», — поучал он Поля.
Аракис… Дюна… Планета-пустыня.
Поль забылся сном и сразу увидел пещеру на Аракисе, людей, молча стоящих вокруг него в
тусклом свете поплавковых ламп. Торжественно, как в соборе. До него донесся слабый звук —
вода. Кап-кап-кап… Даже во сне Поль знал, что, проснувшись, он ничего не забудет. Вещие сны
он не забывал никогда.
Сон растаял.
В полудреме он ощутил тепло своей постели. Поплыли сонные мысли. Когда солнечные
лучи позолотили подоконник его спальни, он сквозь сомкнутые веки почувствовал их и открыл
глаза. Тени на потолке образовывали знакомый узор. Из дальних коридоров доносились топот и
беготня — сборы шли своим чередом.
Дверь открылась, вошла мать. Волосы цвета темного золота схвачены на затылке черной
лентой, бесстрастное лицо, строгий пристальный взгляд зеленых глаз.
— Проснулся? — спросила она. — Как спалось?
— Хорошо.
Она подошла к шкафу, чтобы выбрать для него одежду. Поль заметил в ее движениях
легкую скованность. Другой не обратил бы на это внимания, но она учила его по программе
Бен-Джессерита, что означало внимание к мелочам. Мать обернулась, держа в руках скроенную
на военный манер куртку. Над нагрудным карманом красовался герб Атрейдсов — красный
ястребиный хохолок.
— Вставай и одевайся, — сказала она. — И, пожалуйста, поторопись — Преподобная Мать
ждет.
— Я однажды видел ее во сне. Кто она?
— Она была моей наставницей в Бен-Джессерите. Сейчас она Императорский Судья
Истины. Еще, Поль… — она запнулась, — ты должен рассказать ей о своих снах.
— Хорошо. Это из-за нее мы получили Аракис?
— Мы еще ничего не получили, — она смахнула пушинку с его брюк и повесила их вместе
с курткой на перекладину над кроватью. — Не заставляй Преподобную Мать ждать.
Поль сел и потер руками колени.
— Что такое гом-джаббар?
Снова, благодаря ее же урокам, он заметил в ней еле уловимое замешательство, легкую
нервозность, в которой угадывался страх.
Джессика подошла к окну и раздвинула шторы. Внизу, у подножия горы Сёбай, извивалась
среди зеленых полей река.
— Ты сам узнаешь, что такое гом-джаббар… скоро узнаешь.
Поль услышал в ее голосе страх и удивился.
Не оборачиваясь, Джессика повторила:
— Преподобная Мать ждет. Она в моей комнате наверху. Я тебя очень прошу, не
задерживайся.
***
Преподобная Мать Елена Моиам Гай сидела в высоком кресле и глядела на почтительно
приближавшихся к ней мать и сына. Окна слева и справа от нее выходили на южный берег реки,
описывавшей здесь широкую дугу. Далеко впереди расстилались обширные угодья Атрейдсов.
Но ландшафты не интересовали Преподобную Мать. Этим утром она опять почувствовала, что
возраст ее давит, и это раздражало. Свое дурное расположение она связывала с путешествием
через космос и вытекающим отсюда неизбежным взаимодействием с Космической Гильдией и
ее вечными нечистоплотными аферами. Но дело, из-за которого она здесь, требует личного
участия представителя Бен-Джессерита. Даже Императорский Судья Истины не может
уклониться от неприятных обязанностей, когда того требует долг.
Проклятая Джессика, размышляла Преподобная Мать. Что бы ей не родить девочку, как
было приказано!
Джессика остановилась в трех шагах от кресла и сделала легкий книксен, чуть приподняв
левой рукой юбку. Поль чуть поклонился, так, как ему показывал учитель танцев — «если ты
сомневаешься в положении того, кто перед тобой».
Сдержанность его поклона не ускользнула от Преподобной Матери. Она сказала:
— Осмотрительный он у тебя, Джессика.
Рука матери легла ему на плечо и замерла там. По биению пульса он почувствовал, что ей
страшно. Потом она собралась с духом:
— Так его учили, Ваше Преподобие.
Чего она боится? недоумевал Поль.
Старуха одним взглядом словно сфотографировала мальчика: овал лица, как у Джессики,
но кость пошире… волосы — иссиня-черные, как у герцога, но линия лба, как у деда по
материнской линии (имя его — строжайшая тайна!), и те тонкие нервные ноздри… а разрез
устремленных на нее зеленых глаз, как у старого герцога, покойного деда по отцовской линии.
Да, то был человек! Умел себя держать, даже умирая, подумала Преподобная Мать.
— Ученье — одно, а наследственные способности — другое. Мы еще посмотрим, —
старуха бросила быстрый взгляд на Джессику. — Оставь нас. Выполни пока пару упражнений
по медитации — на какую-нибудь спокойную тему.
Джессика убрала руку с плеча сына.
— Ваше Преподобие, я…
— Джессика, ты знаешь, что так надо.
Поль удивленно поглядел на мать.
Джессика выпрямилась.
— Да… Конечно.
Он снова оглянулся на старуху. Ему были непонятны почтительность, даже благоговейный
трепет, которые испытывала перед ней его мать. Но страх Джессики его раздражал.
— Поль… — она вздохнула, — испытание, которое тебе предстоит… очень важно для
меня.
— Испытание? — он посмотрел на нее.
— Не забывай, что ты сын герцога, — ответила Джессика. Она круто повернулась и вышла,
шурша юбками. Дверь за ней плотно закрылась.
Поль глядел в лицо незнакомке, стараясь сдержать гнев. Как она смеет обращаться с леди
Джессикой словно со служанкой!
— Леди Джессика была моей служанкой, малыш, все четырнадцать лет, пока училась в
школе, — она кивнула. — И, кстати сказать, неплохой. А теперь твоя очередь — ну-ка, иди
сюда!
Приказ подхлестнул его, точно кнут. Поль не успел ничего сообразить, как очутился перед
н е й . Она включила на меня Голос, подумал он. Преподобная Мать сделала знак, и он
остановился возле ее колен.
— Видишь это? — она извлекла из складок платья зеленый металлический кубик
сантиметров пятнадцать на пятнадцать. Старуха повернула его, и Поль увидел, что одна грань
была открытой — черной и странно жутковатой на вид. В ее распахнутую черноту не проникал
свет.
— Сунь правую руку в коробку.
Страх пронзил Поля. Он хотел отступить назад, но услышал:
— Так ты слушаешься свою мать?
Он посмотрел прямо в горящие птичьи глаза.
Медленно, неохотно, но будучи не в силах противостоять этому взгляду, Поль ввел руку
внутрь ящичка. Он почувствовал необычный холодок, когда чернота сомкнулась вокруг его
руки. Пальцы ощутили прикосновение металла, и рука словно онемела.
Взгляд старухи сделался хищным. Она отняла правую руку от кубика и поднесла ее к шее
Поля. Краем глаза он заметил, как сверкнул металл, и хотел было обернуться и посмотреть —
Да, мы несем тяжелую ношу, — сказала она вслух
— Не сметь! — прозвучал окрик.
Снова включила Голос! Он сосредоточился на ее лице.
— Я держу у твоей шеи гом-джаббар. Гом-джаббар, что значит «длиннорукий враг». Это
иголка, а на острие у нее капелька яда. Ага! Не дергайся, или ты узнаешь, что это за яд!
Поль попытался сглотнуть. В горле пересохло. Он никак не мог отвлечься от этого
сморщенного лица, горящих глаз, от челюстей с серебряными зубами, сверкающими всякий раз,
когда она открывала рот.
— Сын герцога обязан разбираться в ядах. Это ведь весьма модное средство в наше время,
верно? Муск — яд для питья… Омас — яд для пищи… Быстрые яды, медленные и не очень
медленные. А вот и еще один, специально для тебя — гом-джаббар! Он убивает только
животных.
Гордость пересилила страх.
— Ты осмеливаешься предположить, что сын герцога — животное?!
— Давай лучше считать, что я предполагаю обнаружить в тебе Человека. Стой спокойно! И
предупреждаю — не вздумай улизнуть. Я стара, но если ты станешь вырываться, я успею
вогнать иголку тебе в шею.
— Кто ты? — прошептал он. — Как ты смогла перехитрить мою мать, что она оставила нас
вдвоем? Тебя подослали Харконнены?
— Харконнены? Нет уж, увольте. А теперь помолчи, — высохший палец коснулся его шеи,
и Поль с трудом подавил в себе неосознанное желание отпрыгнуть в сторону.
— Хорошо, — продолжала она. — Первое испытание ты прошел. Теперь нам осталось вот
что: стоит тебе вытащить руку из ящичка, и ты умрешь. Таково условие. Держи руку внутри и
останешься жив. Выдернешь ее — и тебе конец.
Поль глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь.
— Если я закричу, сюда прибегут слуги, и тогда тебе конец!
— Слуги не смогут пройти мимо твоей матери, которая охраняет эту дверь. Помни об этом.
Твоя мать после такого же испытания осталась в живых. Теперь твоя очередь. Гордись! Мы
очень редко принимаем решение проверять мальчиков.
Любопытство начинало пересиливать страх. По ее тону он понял, что старуха говорит
правду. Если мать в самом деле стоит на страже… если это в самом деле испытание… Но чем
бы это ни было, он чувствовал, что попался: рука старухи у его шеи, гом-джаббар… Он
вспомнил заклинание против страха из ритуала Бен-Джессерита, которому научила его мать.
«Я не должен бояться. Страх убивает разум. Страх — это малая смерть. Он способен
погубить все. Я встречаю мой страх лицом к лицу. Пусть он пройдет надо мной. Пусть он
пройдет сквозь меня. Когда он пройдет, я обернусь и прослежу его путь внутренним взором.
Там, где был страх, не будет ничего. Останусь только я».
Он почувствовал, что к нему вернулось спокойствие и сказал:
— Что ж, старуха, давай начнем.
— Старуха! — сердито каркнула она. — Ты смел, ничего не скажешь. Ну, теперь
посмотрим, господин смельчак. — Она наклонилась к нему и заговорила почти шепотом. —
Твоей руке, в коробке, будет больно. Больно! Но если ты ее вытащишь, я коснусь твоей шеи гом-
джаббаром. Смерть быстрая, как топор палача. Вынь руку — и сразу гом-джаббар! Понял?
— Что в коробке?
— Боль.
Он почувствовал, что покалывание в руке стало острее, и плотно сжал губы. Почему это
называется испытанием? Непонятно. Покалывание превратилось в зуд.
— Тебе приходилось слышать о животных, которые отгрызают себе лапу, чтобы вырваться
из капкана? Так ведут себя животные. Человек остается в ловушке, дожидается охотника и
убивает его, чтобы избавить от опасности своих соплеменников.
Зуд перешел в легкое жжение.
— Зачем ты это делаешь? — раздраженно спросил Поль.
— Чтобы определить, Человек ты или нет. Помалкивай.
По мере того как жжение в правой руке усиливалось, Поль все крепче сжимал левую руку в
кулак. Оно нарастало медленно: горячо, еще горячее, еще… Он чувствовал, как ногти левой
руки впиваются в ладонь. Он попытался расслабить пальцы пылающей правой руки, но не смог
даже пошевелить ими.
— Жжет, — прошептал он.
— Молчи!
Боль дергала руку. На лбу выступил пот. Каждая клеточка кожи, казалось, молила
выдернуть руку из огненной ямы, но… гом-джаббар. Не поворачивая головы, он скосил глаза,
пытаясь увидеть эту ужасную иголку у своей шеи. Услышал свое собственное судорожное
дыхание, захотел выровнять его, но не смог.
Больно!
Весь мир сжался. В нем осталась только пылающая рука и старушечье лицо в нескольких
сантиметрах от его собственного.
Губы так ссохлись, что он с трудом разлепил их.
Горит! Как горит!
Ему казалось, будто он чувствует, как сползает клочьями кожа, как кусками отваливается
мясо и остаются одни обгорелые кости.
И вдруг все!
Боль прекратилась, словно по щелчку выключателя.
Поль почувствовал, как дрожит измученная рука. Он был весь мокрый от пота.
— Довольно, — пробормотала старуха. — Кул вахад! Ни один из рожденных женщиной
еще никогда не выдерживал такого. Н-да. Я бы, пожалуй, предпочла, чтобы ты сдался. — Она
отклонилась назад, отводя гом-джаббар от его шеи — Вынь руку из ящичка, маленький Человек,
и посмотри на нее.
Он подавил дрожь и уставился в бархатную черноту, куда добровольно засунул
собственную руку. Память о боли осталась в каждом движении. Рассудок подсказывал, что из
коробки появится обгорелый обрубок.
— Ну!
Он выдернул руку и изумленно уставился на нее. Ничего. Никакого следа от ожога. Он
приблизил к глазам ладонь, повернул, сжал и разжал пальцы.
— Боль вызывается косвенным нервным возбуждением, — пояснила старуха. — Не можем
же мы изувечить предполагаемого Человека. Хотя найдутся люди, которые много бы заплатили
за тайну этого ящика, — и ящичек снова исчез в складках платья.
— Но боль…
— Боль, — фыркнула она. — Человек может управлять любым нервом своего тела.
Поль почувствовал, как ноет левая рука, разжал стиснутые пальцы и посмотрел на четыре
кровоточащих ранки — там, где ногти впивались в ладонь. Он уронил руку и взглянул на
старуху.
— С моей матерью делали то же самое?
— Тебе никогда не приходилось просеивать песок сквозь сито?
Внезапная перемена темы заставила его насторожиться. Песок сквозь сито? Он кивнул.
— Бен-Джессерит просеивает людей, чтобы найти Человека.
Он поднял правую кисть, вспоминая о перенесенной боли.
— И это все, что для этого нужно? Только боль?
— Я наблюдала за тобой, малыш. Боль — внешняя сторона испытания. Твоя мать
рассказывала тебе, как мы умеем наблюдать. Я видела в тебе следы ее выучки. Испытание
состоит в том, чтобы загнать человека в угол и изучать его поведение.
В голосе старухи звучала такая уверенность, что он сказал:
— Да. Это так.
Старуха в упор уставилась на него. Он чувствует истину! Неужели тот самый?
Возможно ли это? Она подавила волнение, напомнив себе: Надежда притупляет
наблюдательность.
— Ты различаешь, когда люди сами верят в то, что они говорят, а когда — нет? — спросила
она.
— Различаю.
Его интонация в дополнение к тому, что она уже видела, убедила ее. Изучив ее достаточно,
Преподобная Мать сочла себя вправе сказать:
— Вполне возможно, что ты Квизац Хадерак. Присядь у моих ног, маленький брат.
— Я лучше постою.
— Было время, когда твоя мать сидела у меня в ногах.
— Я — не моя мать.
— Похоже, ты нас недолюбливаешь? — она посмотрела на дверь и позвала:
— Джессика!
Дверь распахнулась. Джессика встревоженно заглянула в комнату. Увидев Поля, она сразу
успокоилась и позволила себе слегка улыбнуться.
— Джессика, ты наконец перестала меня ненавидеть? — спросила старуха.
— Я люблю и ненавижу вас одновременно, — ответила Джессика. — Ненависть — из-за
боли. Я так и не смогла забыть о ней. А любовь —…
— Главное уже сказано, — оборвала ее старуха, но голос ее стал почти мягким. — Теперь
ты можешь войти, только стой молча.
Джессика вошла в комнату, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. Мой сын
жив, думала она. Мой сын жив и… он Человек. Я знала это… но… он жив. Теперь я тоже
смогу жить. Она ощущала спиной тяжелую и прочную дверь. Все в комнате казалось
необыкновенным, все поражало ее.
Мой сын жив!
Поль посмотрел на мать. Она сказала правду. Ему захотелось остаться одному, чтобы
хорошенько все обдумать, но он знал, что не может уйти, пока его не отпустят. Старуха обрела
власть над ним. Они говорят правду. Его мать прошла такое же испытание. За этим скрывается
какой-то чудовищный умысел… и боль, и страх были именно чудовищными. Он угадывал этот
их умысел: они играют против всех. Здесь у них своя собственная выгода. Поль почувствовал,
что его тоже втянули в игру. Но конечная цель игры была ему пока неизвестна.
— Когда-нибудь, малыш, — сказала старуха, — ты, может, будешь так же стоять под
дверью. Для этого тоже нужно силы.
Поль опустил глаза на руку, ту, что прошла через боль, потом посмотрел на Преподобную
Мать. Ее голос звучал так, как ему еще никогда и ни у кого не доводилось слышать. Слова были
огранены словно алмазы. Каждое из них переливалось внутри себя. Он чувствовал, что на любой
вопрос он получит такой ответ, который вознесет его из этого скучного, обыденного мира куда-
то очень высоко.
— А зачем вы проверяли меня на Человека?
— Чтобы ты стал свободным.
— Свободным?
— Когда-то давно люди понадеялись на машины, думая, что с их помощью смогут
сделаться свободными.
Но вместо этого машины помогли меньшинству поработить большинство.
— «Да не дерзнет никто создавать машину по образу и подобию человеческого разума», —
процитировал Поль.
— Правильно. — Преподобная Мать одобрительно кивнула. — Так сказано в Истории
Бутлерианского Джихада и Оранжевой Католической Книге. Но на самом деле в Оранжевой
Книге должно быть сказано: «Да не дерзнет никто создавать машину, подменяющую
человеческий разум». Ты когда-нибудь изучал вашего ментата?
— Суфир Хайват обучает меня.
— После Великого Восстания человечество отбросило свои костыли. Начал развиваться
человеческий мозг. Появились школы, где стали использовать человеческие способности.
— Бен-Джессерит?
— Да. Из всех древних школ сейчас сохранились две: Бен-Джессерит и Космическая
Гильдия. Гильдия занимается почти исключительно математикой. У нас, в Бен-Джессерите,
немного другие задачи.
— Политика, — сказал Поль.
— Кул вахад! — старуха бросила свирепый взгляд на Джессику.
— Я ему ничего не говорила, Ваше Преподобие, — отозвалась та.
Преподобная Мать снова обратилась к Полю:
— Ты сделал правильный вывод, хотя у тебя не было почти никаких исходных данных.
Конечно, политика. Те, кто создавал Бен-Джессерит, понимали, что через всю человеческую
историю должна проходить нить преемственности. Они видели, что это не получится, если не
разделить человечество на два стада: одно — стадо людей, а другое — животных. Для
сохранения чистоты породы.
Ее слова внезапно перестали сверкать бриллиантовым блеском. Поль уловил это чутьем,
которое его мать называла инстинктом истины. И вовсе необязательно, что старуха его нарочно
обманывала. Очевидно, она сама верила тому, что говорила. Но подлинные причины лежали
глубже.
— А почему мне мама рассказывала, будто многие выпускницы Бен-Джессерита не знают
своих родителей?
— Все генетические линии хранятся в наших архивах. Твоя мать знает, что, если она вышла
из Бен-Джессерита, значит, она из того стада.
— Тогда почему ей запрещается знать, кто ее родители?
— Некоторые знают… Но большинство — нет. Например, нам могло бы понадобиться
скрестить ее с близким родственником, чтобы получить необходимую доминанту в
генетическом коде. Мало ли какие у нас возникнут соображения!
И снова его инстинкт правды почувствовал неладное. Поль сказал:
— Вы слишком много на себя взяли.
Преподобная Мать недоуменно посмотрела на него: Он, кажется, нас критикует?
— Да, мы несем тяжелую ношу, — сказала она вслух.
Поль почувствовал, что он все больше и больше приходит в себя после испытания. Стараясь
глядеть на нее спокойно, он спросил:
— Вы сказали, что я, возможно… Квизац Хадерак. Это что, говорящий гом-джаббар?
— Поль, — воскликнула Джессика, — в каком тоне ты…
— Оставь нас, Джессика, — перебила ее старуха. — Скажи мне, малыш, что тебе известно
о наркотике — возбудителе Истины?
— Его принимают Императорские Судьи, он развивает способность распознавать ложь. Так
говорила мне мама.
— Ты когда-нибудь видел Судью Истины в состоянии транса?
Поль покачал головой:
— Нет.
— Этот наркотик — опасная вещь. Но он развивает внутреннее зрение. Когда Судья
Истины принимает его, он заглядывает в очень далекие уголки своей памяти, точнее — памяти
своего тела. Мы можем ходить по коридорам прошлого… но только по тем коридорам, куда
есть вход женщинам, — в ее голосе звучала грусть. — Но есть место, скрытое от глаз всех Судей
Истины. Это нас беспокоит, даже страшит. Предание гласит, что однажды придет Человек,
мужчина, который с помощью нашего наркотика получит дар внутреннего зрения. Он-то и
увидит то, чего нам не дано…
— Это и есть ваш Квизац Хадерак?
— Да, Квизац Хадерак — тот, кто может быть во многих местах сразу. Многие пробовали
принимать возбудитель Истины, очень многие, но все безуспешно.
— Пробовали, и ни у кого не получалось?
— Увы, — она покачала головой. — Пробовали и умирали.
~~~
Пытаться узнать Муад-Диба, не зная ничего о его смертельных
врагах, Харконненах, это все равно что пытаться увидеть правду,
ничего не зная о лжи, или увидеть свет, не представляя, что такое
тьма. Это невозможно.
Суфир Хайват проскользнул в учебную комнату замка Каладан и мягко закрыл за собой
дверь. На мгновение он задержался на пороге, вдруг ощутив себя усталым, старым, лишенным
жизненных сил. Левая нога болела — он повредил ее на службе у старого герцога.
Вот уже три поколения Атрейдсов! подумал он.
Он осмотрел большую комнату, щедро освещенную льющимся с полуденного неба
солнцем, увидел мальчика, который сидел спиной к двери за большим овальным столом,
заваленным картами и чертежами.
Сколько раз я говорил ему — не сидеть спиной к двери! Хайват откашлялся.
Поль продолжал изучать бумаги, склонившись над столом.
В небе проползло белое облако. Хайват опять кашлянул.
Поль выпрямился и, не оборачиваясь, сказал:
— Знаю — я сижу спиной к двери.
Хайват подавил улыбку и подошел к столу.
Поль поднял глаза на стоящего перед ним седого старика. Настороженные глаза ментата
сияли, как два озера на темном, изрытом морщинами лице.
— Я слышал, как ты шел по коридору, — сказал Поль. — И как открывал дверь.
— Звук шагов можно сымитировать.
— Я бы отличил.
Он бы отличил, подумал Хайват. Эта ведьма-мамаша хорошо его натаскала. Интересно,
что ее драгоценная школа думает обо всем этом? Может быть, потому-то старая
прокторша сюда и заявилась — наказать ремешком нашу дорогую непослушную леди Джессику.
Хайват придвинул стул и сел напротив Поля, лицом к двери. Он проделал это
демонстративно, потом откинулся на спинку и вторично осмотрел комнату. Она поразила его —
большинство вещей уже было перевезено на Аракис, и комната казалась странно незнакомой.
Оставался только большой стол; зеркала во всю стену — для уроков фехтования — преломляли
своими гранями солнечный свет; кукла-манекен в углу, вся изрезанная, заплатанная-
перезаплатанная, походила на старого пехотинца, израненного и изувеченного в боях.
И я такой же, усмехнулся про себя старый ментат.
— О чем ты думаешь, Суфир? — спросил Поль.
Хайват посмотрел на мальчика.
— Я думаю о том, что скоро мы все уедем и больше никогда не увидим этих стен.
— Поэтому ты грустишь?
— Грущу? Что за вздор! Грустят, когда теряют друзей. А стены — это всего лишь стены, —
он посмотрел на кучу карт на столе. — На Аракисе будут новые.
— Тебя послал отец — проверить, в форме ли я?
Хайват хмыкнул — в наблюдательности мальчишке не откажешь, читает прямо по лицу.
Он кивнул.
— Тебе было бы приятней, если бы он пришел сам? Но ты представляешь, как он сейчас
занят! Герцог зайдет, но попозже.
— А я как раз читаю про бури на Аракисе.
— Бури? Гм.
— Похоже, это скверная штука.
— Не то слово — скверная. Они идут по пустыне сплошным фронтом, длиной шесть-семь
тысяч километров, и подпитываются всем, что может придать им ускорение, — сила Кариолиса,
бури поменьше — все, из чего можно вытянуть хоть несколько калорий энергии. Их скорость
доходит до семисот километров в час, они сметают все, что попадается на пути — пыль,
песок — все на свете. Эти бури могут сорвать мясо с костей, а сами кости обглодать до
толщины прутиков.
— А почему там нет службы управления погодой?
— На Аракисе свои проблемы — там расценки выше, обслуживание дороже и так далее.
Гильдия заламывает дикие цены за спутниковый контроль, а Дом твоего отца не из самых
богатых, ты знаешь.
— Ты когда-нибудь видел вольнаибов?
Мальчишка сегодня весь день бьет прямо в точку, подумал ментат.
— Можно сказать, что видел, — ответил он. — О них особенно нечего рассказывать.
Закутаны в длинные накидки. Воняет от них так, что хоть святых выноси, — все из-за костюмов,
влагоджари, которые они никогда не снимают — экономят влагу, выделяемую телом.
Поль сглотнул слюну и попытался представить себе чувство жажды. Ему стало не по себе:
как должны ценить воду эти люди, если они даже с испарениями своего тела боятся расстаться,
заставляют их непрерывно циркулировать.
— Да, вода для них ценность, — сказал он. Хайват кивнул и подумал: Может, благодаря
мне он поймет, что к этой планете надо относиться как к врагу. Было бы безумием
отправляться туда с другим настроением,
Поль посмотрел на небо — собирался дождь. Серое металлизированное стекло было
исчиркано капельками.
— Вода, — задумчиво произнес он.
— Ты тоже научишься ценить воду, — сказал Хайват. — Ты сын герцога и никогда не
будешь страдать от ее недостатка, но увидишь, как люди вокруг тебя будут мучаться от жажды.
Поль облизнул губы и вспомнил об испытании, устроенном ему неделю назад Преподобной
Матерью. Она тоже что-то говорила о муках жажды.
— Ты услышишь, как плачут на похоронах, — говорила она, — узнаешь, что такое
пустыня — место, где нет ничего живого, только пряности и песчаные черви. Ты научишься все
время щуриться, чтобы не ослепнуть от жгучего солнца. Убежищем тебе будет служить
расщелина, куда не задувает ветер. Ты не будешь пользоваться ни машиной, ни махолетом, а
будешь ходить пешком.
А Поль стоял и слушал — завороженный музыкой ее голоса больше, чем смыслом слов.
— Ты будешь жить там, где ничего нет. Луны Аракиса, кхала, чур меня, чур, станут твоими
друзьями, а солнце — врагом.
Поль услышал, как его мать покинула свой пост у двери и подошла к нему. Она посмотрела
на Преподобную Мать и спросила:
— Вы не видите никакой надежды, Ваше Преподобие?
— Для отца — нет, — старуха махнула рукой Джессике, чтобы та замолчала, и снова
обратилась к Полю: — Запомни крепко-накрепко, малыш: мир стоит на четырех вещах, — она
подняла вверх четыре костлявых пальца, — знаниях мудрого, справедливости великого,
молитвах праведного и доблести смелого. Но все это превращается в ничто… — она сжала
пальцы в кулак, — без правителя, который владеет искусством управлять. Запомни это как
самое главное правило своей жизни.
Целая неделя прошла после встречи с Преподобной Матерью. Только теперь до него
понемногу начал доходить смысл ее слов. Сидя рядом с Суфиром Хайватом в учебной комнате,
Поль вдруг ощутил острый приступ страха. Он покосился на хмурого ментата.
— О чем это ты замечтался? — спросил тот.
— Ты встречался с Преподобной Матерью?
— Императорским Судьей Истины? — взгляд ментата заинтересованно вспыхнул. —
Встречался.
— Она… — Поль запнулся, понимая, что не может рассказать Суфиру об испытании.
Старуха словно внедрила в его мозг нечто, мешавшее сделать это.
— Ну? Что она?
Поль два раза глубоко вздохнул.
— Она сказала… — он закрыл глаза, вызывая в памяти ее слова. Когда он снова заговорил,
его голос бессознательно подражал ее интонациям. — «Ты, Поль Атрейдс, отпрыск
королевского рода, сын герцога, должен научиться управлять. Научиться тому, чего не умел
делать ни один из твоих предков». — Поль открыл глаза и продолжил: — Я рассердился и
сказал, что мой отец управляет целой планетой. А она сказала: «Он ее потерял». А я сказал, что
он получил другую планету, еще богаче. Тогда она сказала: «Ее он тоже потеряет». Я хотел
побежать и предупредить отца, а она сказала, что его уже предупреждали: и ты, Суфир, и мама,
и многие другие…
— Да, это так, — пробормотал Хайват.
— Зачем же мы едем? — сердито спросил Поль.
— Потому что так приказал Император. И потому что, несмотря на то, что говорит ведьма-
шпионка, надежда все-таки есть. А что еще изрек этот кладезь премудрости?
Поль посмотрел на свою правую руку, сжатую под столом в кулак. Медленно, с усилием он
заставил ее разжаться. Она умудрилась зацепить меня на крючок, подумал он. Интересно как?
— Потом она попросила меня объяснить, что значит управлять. Я сказал — уметь
командовать. А она говорит, что как раз здесь большой пробел в моем образовании.
Тут, пожалуй, старая карга попала в самую точку, подумал Хайват и кивнул Полю, чтоб
тот продолжал.
— Она сказала, правителю нужно научиться убеждать, а не заставлять. И еще, что он, не
скупясь, должен выкладывать все самое лучшее, только бы привлечь к себе самых достойных
людей.
— Как, интересно, она объясняет то, что твой отец привлек к себе таких, как Дункан и
Джерни?
Поль пожал плечами.
— Она сказала, что хороший правитель должен изучить язык своего мира, потому что он в
каждом мире разный. Я думал, она имеет в виду, что на Аракисе не говорят на галахе, а она
сказала, что она совсем про другое. Что она говорит про язык скал и трав, про язык, который
ушами не услышишь. А я сказал, что знаю об этом. Мне доктор Юх говорил, он называет это
«тайной жизни».
Хайват засмеялся:
— И как она это проглотила?
— Мне показалось, что она просто взбесилась. Заорала, что тайна жизни — это не задачка,
которую нужно решать, а реальность, которую нужно испытать на собственной шкуре. Тогда я
процитировал ей первый закон ментата: «Невозможно постичь процесс, пытаясь его остановить.
Для постижения нужно понять течение процесса, влиться в него и течь вместе с ним». Тут она
наконец успокоилась — поняла, что я тоже кое-что знаю.
А ведь он таки взял над ней верх, подумал ментат. Но она его чем-то здорово напугала.
Интересно чем?
— Суфир, — спросил Поль, — а на Аракисе в самом деле так плохо, как она говорит?
— Хуже и быть не может, — ответил Хайват, но потом все же улыбнулся. — Возьми,
например, тех же вольнаибов, народ, который Харконнены загнали в пустыню. Даже по
предварительным прикидкам я могу сказать, что их там очень много, гораздо больше, чем
утверждает императорская статистика. Там есть люди, малыш, много людей, которые… — он
многозначительно поднял скрюченный от вздутых вен палец, — которые ненавидят
Харконненов лютой ненавистью. Но об этом никто не должен даже догадываться. Я тебе
открываю это только как помощнику твоего отца.
— Отец рассказывал мне про Сальюзу Секунду. Знаешь, Суфир, мне показалось, что это
очень похоже на Аракис. Может, и не так плохо, но очень похоже.
— Мы не знаем, что такое Сальюза Секунда сегодня, — сказал Хайват. — Нам известно,
какой она была много лет назад. Но в общих чертах ты, наверное, прав.
— Думаешь, вольнаибы будут нам помогать?
— Вполне возможно. — Хайват встал. — Вечером я вылетаю на Аракис. Побереги себя,
дружок. Ради старика, который к тебе очень привязан. Будь хорошим мальчиком, пересядь
сюда, лицом к двери. Я вовсе не думаю, что в замке тебе грозит какая-то опасность. Я просто
хочу, чтобы это вошло у тебя в привычку.
Поль поднялся и обошел вокруг стола.
— Ты уезжаешь сегодня?
— Я — сегодня, а ты — завтра. Мы встретимся уже на новой земле — в твоем новом
мире, — он взял Поля за правую руку, пощупал бицепс. — Рука, в которой ты держишь нож,
должна быть свободна, помнишь? А силовой щит включен на полную катушку. — Он отпустил
руку Поля, похлопал его по плечу, повернулся и быстро пошел к двери.
— Суфир! — позвал Поль.
Тот обернулся.
— Пожалуйста, не сиди спиной к двери.
Улыбка осветила морщинистое лицо:
— Не буду, малыш, обещаю.
И он вышел, мягко прикрыв за собой дверь.
Поль пересел на место ментата и разгладил свои бумаги. Всего один день, подумал он.
Оглядел комнату. Мы уезжаем. Мысль об отъезде стала вдруг для него зримой, как никогда
раньше. Он снова вспомнил слова Преподобной Матери. Она говорила о том, что мир — это
сумма множества вещей: люди, растения, грязь, луны, приливы, солнце — и все это вместе
называется природой. Смутная идея, никак не связанная с его сейчас. Он задумался: Что такое
сейчас?
Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату начало протискиваться что-то
бесформенное — человек, держащий в руках множество всяческого оружия.
— Джерни Халлек! — воскликнул Поль. — Ты что теперь у нас — оружейник?
Халлек пнул ногой дверь.
— Думаешь, я с тобой буду в игры играть? Знаю, знаю.
Он быстро оглядел комнату, отметил, что в ней побывали люди Хайвата — из службы
обеспечения безопасности герцогского наследника. Повсюду были незаметные, только ему
понятные признаки.
Поль смотрел, как неуклюжий, некрасивый человек направился со своим оружием к столу.
На плече Джерни покачивался бализет.
Халлек вывалил оружие на стол и принялся его раскладывать — рапиры, кинжалы, стилеты,
глушаки, ремни-генераторы силового щита. Чернильный шрам на его нижней челюсти еще
более изогнулся, когда он улыбнулся Полю, поднимая лицо от стола.
— Ну, чертенок, у тебя даже не нашлось для меня «доброго утра»! А что за колючку ты
всадил в сердце старому Хайвату? Я встретил его в коридоре, он несся с таким видом, словно
опаздывает на похороны своего заклятого врага.
Поль улыбнулся. Из всех приближенных своего отца больше всего он любил Халлека — за
остроумие и находчивость. Он всегда относился к нему не как к слуге, а как к другу.
Халлек стянул бализет с плеча и начал настраивать.
— Раз уж ты проглотил язык, с этим ничего не поделаешь, — весело сказал он.
Поль встал и вышел на середину комнаты.
— Время для фехтования, а мы никак собираемся заниматься музыкой, а, Джерни?
— Это так у нас нынче разговаривают со старшими? — Халлек взял аккорд, прислушался и
удовлетворенно кивнул.
— А где Дункан Айдахо? Мы что, не будем с ним сражаться сегодня?
— Дункан во главе второго эшелона вылетел на Аракис. И все, что тебе осталось, — это
бедняга Джерни, который уже ни на что не годен — ни сражаться, ни на бализете играть… —
он взял еще один аккорд, наклонил голову к струнам и улыбнулся. — На последнем совете было
вынесено постановление: раз уж ты такой никудышный воин, остается только учить тебя
музыке, чтоб от тебя хоть какой-то прок был.
— Ну раз так, спой мне одну из своих песенок, чтобы я знал, как не надо это делать!
— Ха-ха-ха! — засмеялся Джерни и, ударив по струнам, запел:
Девочкам с Гамонта
Нужен звон монет,
А аракианочкам — вода.
Лучше каладанских
Девок в мире нет,
С ними даже горе не беда!
— Не так уж плохо для такой корявой руки. Но если бы мама слышала, что за похабщину
ты распеваешь здесь, в замке, твои уши приколотили бы на ворота для украшения.
Джерни подергал себя за левое ухо.
— Неважное украшение! Мои бедные уши давно испорчены скверной музыкой, которую
извлекает из бализета один бездарный мальчишка.
— А-а, ты забыл, каково это, когда тебе насыпят песок на простынь, — закричал Поль. Он
стащил пояс-щит со стола и застегнул его на талии. — Все, война объявлена!
Глаза Халлека расширились в наигранном изумлении:
— Что?! Ты осмелился поднять свою дерзкую руку? Защищайтесь, милорд,
защищайтесь! — Он схватил рапиру и хлестнул ею по воздуху. — Сегодня вам не уйти от
безжалостного мстителя!
Поль выбрал себе рапиру, согнул ее в руках, пробуя на изгиб, и встал в стойку. Выставил
правую ногу вперед, с комической торжественностью подражая доктору Юху.
— Что за бестолочь послал мне отец в учителя! Этот бестолковый Джерни Халлек не
помнит даже первого правила воина, который дерется с силовым щитом, — Поль нажал кнопку
на поясе и почувствовал легкое покалывание защитного поля, побежавшее от лба вниз по спине.
Все внешние звуки, проходя через поле, зазвучали глуше. — Если у тебя есть щит, старайся
защищаться быстро, а нападать медленно. Единственная цель атаки — заставить противника
сделать неверный шаг, поймать его в ловушку. Щит отбивает быстрый выпад, но пропускает
медленный, — Поль опустил рапиру, сделал молниеносный выпад и слегка отдернул руку назад,
чтобы медленно проткнуть силовое поле щита.
Халлек наблюдал за его движениями, отскочив только в последнее мгновение, так что
лезвие скользнуло вдоль самой его груди.
— Скорость ты подобрал превосходно. Но заметь, ты же совершенно открыт снизу.
Поль смущенно отступил назад.
— Тебя следовало бы выпороть за такую небрежность, — сказал Халлек. Он взял со стола
кинжал и поднял его вверх. — Такая штука в руках врага запросто могла бы пустить тебе кровь.
Ты способный ученик, один из лучших, но, даже играя, не позволяй никому приближаться к
тебе со смертью в руках.
— Мне кажется, что я сегодня не в настроении драться, — сказал Поль.
— Не в настроении? — даже через щит было понятно, что Джерни кипит от
возмущения. — А какое отношение к этому имеет твое настроение? Дерутся тогда, когда
появляется необходимость, — причем тут настроение! Настроение нужно свиней пасти,
заниматься любовью или на бализете играть. Но только не для сражения.
— Извини, Джерни.
— Плохо извиняешься.
Халлек включил свой щит и двинулся на него, кинжал в левой руке, высоко поднятая
рапира в правой. Игра кончилась.
— Ну-ка, спасай свою шкуру!
Он резко прыгнул в сторону, потом вперед. На Поля обрушилась яростная атака.
Поль отбивался и отступал. Он слышал, как потрескивают щиты, ударяясь друг о друга,
чувствовал, как после каждого столкновения электрические разряды пощипывают кожу. Что
стряслось с Джерни? Недоумевал Поль. Он ведь не притворяется. Поль сделал легкое
движение левой рукой, высвобождая кинжал из висящих на кисти ножен.
— Что, одним клинком уже не обойтись? — зарычал Халлек.
Неужели измена? Не может быть, чтобы Джерни…
Они кружились по комнате: выпад — парировал, парировал, выпад — отступил, напал.
Воздух под щитами вскипал множеством пузырьков, не успевая циркулировать сквозь силовой
барьер. Щиты задевали друг о друга, все сильнее пахло озоном.
Поль продолжал отступать, но теперь он делал это нарочно, отходя к столу. Только бы
подманить его ближе, а там я ему покажу. Ну, еще шажок, Джерни!
Джерни сделал еще шаг.
Поль резко отбил его рапиру вниз и увидел, как она с размаху вонзилась в стол. С высоко
поднятой рапирой он метнулся в сторону, направив кинжал в шею противника. Острие замерло
в сантиметре от кадыка Джерни.
— Ну, ты этого добивался? — прошипел Поль.
— Погляди-ка вниз, малыш, — тяжело дыша ответил Халлек.
Поль повиновался и увидел кинжал, который выглядывал из-под края стола и почти касался
его паха.
— Мы встретили бы смерть вместе, — усмехнулся наставник. — Но я должен отметить,
что, когда на тебя начинаешь давить, ты сражаешься лучше. Похоже, ты избавился от
настроения, — он по-волчьи осклабился, и его шрам снова причудливо изогнулся.
— Ты так на меня навалился… Ты что, в самом деле хотел меня ранить?
Халлек убрал кинжал и выпрямился.
— Обязательно, если бы ты защищался хоть чуточку хуже. Я бы тебя хорошенько
поцарапал, оставил бы шрамчик на память. Это лучше, чем позволить моему лучшему ученику
погибнуть от рук первого же харконненского наемника.
Поль выключил щит и навалился обеими руками на стол, стараясь отдышаться.
— Я этого заслуживаю, Джерни. Но боюсь, отец рассердился бы, если бы ты ранил меня.
Мне было бы неприятно, если бы тебя наказали из-за моего промаха.
— Если уж на то пошло, это был бы мой промах. А что до шрамов в тренировочных боях, то
тут ты не беспокойся. За них меня герцог наказывать не станет. Тебе просто везет, что у тебя их
так мало. Твой отец накажет меня, только если окажется, что я не сделал из тебя первоклассного
бойца. А какой боец может получиться из человека, который валит все на настроение!
Поль тоже выпрямился и убрал кинжал в ножны на запястье.
— Сегодня была не просто игра, — сказал Халлек.
Поль кивнул. Он никак не мог привыкнуть к неожиданной серьезности воина-трубадура.
Он взглянул на темный шрам на лице Джерни и вспомнил его историю. Эту метку от
сплетенной из чернильной лозы плетки Раббана Харконнена, или Зверя-Раббана, Халлек
получил в загоне для рабов на харконненской планете Гиде Приме. Поль почувствовал острый
стыд за то, что, пусть на мгновение, усомнился в своем друге. До него вдруг дошло, что с этим
шрамом тоже была связана боль, возможно не менее мучительная, чем та, что причинили ему
неделю назад. Он отогнал воспоминание о Преподобной Матери в сторону — так неестественно
казалось ему думать об этом в обществе Джерни.
— Сказать по правде, я надеялся, что мы сегодня поиграем. В последнее время все стало
таким серьезным.
Халлек отвернулся, чтобы скрыть свои чувства. Его глаза влажно заблестели. Как
безжалостно обкорнало его жизнь время — ему остались только воспоминания, ноющие, как
старые мозоли.
Скоро этому мальчику придется стать взрослым, думал он. Скоро ему суждено испытать
жгучую боль, заполняя в какой-нибудь анкете графу «перечислите Ваших ближайших
родственников».
Не оборачиваясь, Халлек сказал:
— Я чувствовал, что у тебя игривое настроение, малыш, и с удовольствием поддержал бы
тебя. Но, к сожалению, игры кончились. Завтра мы отправляемся на Аракис. Это уже серьезно.
И Харконнены — тоже серьезно.
Поль поднял рапиру и коснулся своего лба ее острием.
Халлек обернулся, увидел, что Поль ему салютует, и ответил легким кивком головы. Потом
показал на тренировочный манекен.
— Теперь давай учиться работать на время, Посмотрим, как ты умеешь отбивать
смертельные удары. Я буду управлять куклой отсюда, чтобы иметь полный обзор. Хочу тебя
предостеречь — сегодня ты столкнешься с новой тактикой. И имей в виду — настоящий враг
тебе об этом не скажет.
Поль потянулся, чтобы расправить мышцы. Его переполняло ощущение значительности
происходящего. Он подошел к манекену и острием рапиры нажал на выключатель на его груди.
Защитное поле тут же отбросило его клинок в сторону.
— В позицию! — скомандовал Халлек, и манекен начал атаковать.
Поль включил свой щит, парировал удар и сделал ответный выпад.
Джерни наблюдал за ним, одновременно манипулируя кнопками управления. Его сознание,
казалось, раздвоилось: одна половина следила за учебным боем, а другая витала где-то далеко-
далеко.
Я вроде плодового дерева, думал он. Только на мне растут не яблоки, а всевозможные
умения и таланты. Сам я ими не пользуюсь — приходят люди и срывают мои плоды.
И вдруг он почему-то вспомнил свою младшую сестру. Ее ангельское личико отчетливо
встало перед его глазами. Она давно умерла… Харконнены отправили ее в бордель для своих
солдат. Она так любила незабудки… или ромашки? Он не мог вспомнить. Ему стало очень
досадно, что он это забыл.
Манекен медленно качнулся в сторону, и Поль встретил его коротким выпадом слева.
Вот ведь чертенок! подумал Халлек, снова пристально следя за мельканием мальчишеских
рук. Сам выдумал, и сам отработал. Этот финт не в стиле Дункана, а я уж точно ничего
подобного ему не показывал.
Ему почему-то еще сильнее взгрустнулось. Я, похоже, заразился от него настроением. А не
слышал ли случайно Поль, как по ночам он плачет в подушку?
— Будь мечты карасями, все бы стали рыбаками, — пробормотал он про себя.
Это была одна из пословиц его матери. Он всегда повторял ее, когда его одолевали мрачные
предчувствия. Потом ему пришло в голову, что эти слова будут очень странно звучать на
планете, где никогда не было ни рыбаков, ни рыб, ни прудов.
~~~
Юх, Веллингтон (10 082-10191 стандарт, летоисчисл.) — докт.
медиц. шк. Сак (законч. 100 112); жена — Вана Маркус, выпуск. Бен-
Джессер. (10 092-10186 стандарт, летоисчисл.). Упоминается в
основном в связи с предательством герцога Лето Атрейдса. Также см.
библиографию, прилож. VII, ст. «Императорская проверка» и ст.
«Измена».
Хотя Поль слышал, как доктор Юх вошел в комнату, и по походке отметил в нем
некоторую скованность, он продолжал лежать неподвижно лицом вниз. Массажистка только
что вышла, и было очень приятно ощущать полную расслабленность после того, как Джерни его
как следует погонял.
— Я вижу, ты удобно устроился, — раздался высокий, почти пронзительный голос доктора
Юха.
Поль поднял голову и увидел в нескольких шагах от себя прямого, как палка, человека в
черном. Большая голова, бледные лиловые губы и вислые усы. На лбу — ромбовидная
татуировка, знак Императорской проверки. Длинные черные волосы, перехваченные
серебряным кольцом школы Сак, переброшены через левое плечо.
— Можешь радоваться, сегодня уроков не будет — некогда. Твой отец собирается сейчас
подняться к тебе.
Поль сел.
— Я приготовил для тебя проектор и несколько книгофильмов. Будешь заниматься во время
перелета.
— Ох!
Поль принялся натягивать на себя одежду. Его охватило приятное возбуждение от того, что
скоро придет отец. С тех пор как Император приказал вступить во владение Аракисом, они так
мало времени проводили вместе!
Юх подошел к столу в виде буквы «Г». Сколько всего усвоил мальчик за последние
несколько месяцев! Все спешат, спешат… Куда? Он тут же напомнил себе: Мне нельзя
отступать. Я делаю это, чтобы облегчить страдания моей Ваны, которую мучают проклятые
Харконнены.
Поль подошел к столу, застегивая на ходу куртку.
— А что я буду изучать в дороге?
— Гм… тектонические структуры Аракиса. Они, похоже, еще находятся в стадии
формирования. Это до сих пор неясно. Когда мы прибудем, я постараюсь разыскать местного
планетолога, доктора Каинза, и предложить ему свою помощь в исследованиях.
Про себя он подумал: Что я несу? Я лицемерю даже сам с собой!
— А про вольнаибов что-нибудь будет?
— Про вольнаибов? — доктор забарабанил пальцами по столу, но увидев, что Поль тут же
обратил на это внимание, быстро спрятал руку.
— Ну, или про население Аракиса вообще?
— Конечно, обязательно будет. Планету населяют два больших народа: вольнаибы и
жители долин и возвышенностей. Насколько нам известно, они вступают между собой в
смешанные браки. Женщины из равнинных сел предпочитают мужей-вольнаибов. Там бытует
пословица: «Мода приходит из городов, а мудрость — из пустыни».
— У тебя есть их фотографии?
— Я посмотрю. Все, что найду, передам тебе. Но самая интересная их особенность — это,
конечно, глаза — сплошь синие, без белков.
— Мутация?
— Нет. Следствие перенасыщенности организма пряными смесями.
— Они, должно быть, очень смелые люди — живут на самом краю пустыни.
— Ко всему прочему, они сочиняют гимны своим ножам. Женщины-вольнаибки такие же
отчаянные, как и мужчины. Даже дети вольнаибов жестоки и опасны. Смею предположить, что
тебе не будет позволено с ними общаться.
Поль во все глаза смотрел на Юха. Он жадно впитывал все сведения о вольнаибах, даже
такие поверхностные и отрывочные. Каких союзников можно было бы заполучить из этих
людей!
— А черви? — спросил он.
— Что?
— Я хотел бы узнать побольше про песчаных червей.
— Гм, непременно. В одном из книгофильмов описан небольшой экземпляр, сто десять
метров в длину и двадцать два в диаметре. Его обнаружили в северных широтах. Имеются
достоверные свидетельства, что ближе к югу водятся черви длиной более четырехсот метров, и
есть все основания предполагать, что это еще не предел.
Поль посмотрел на лежащую на столе карту северных широт Аракиса.
— Здесь стоит пометка, что область пустыни и зона, примыкающая к южному полюсу,
необитаемы. Это из-за червей?
— И из-за бурь тоже.
— Но ведь любое место можно сделать обитаемым?
— Если это экономически осуществимо. Проблемы этой планеты очень дорого стоят, —
Юх погладил длинные седые усы. — Скоро сюда придет твой отец. Прежде чем уйти, я хочу
сделать тебе небольшой подарок. Я тут разбирал свои вещи и кое-что нашел, — он положил на
стол между ними черный прямоугольный предмет, размером с ноготь на большом пальце Поля.
Поль посмотрел на подарок. Юх отметил, что мальчик не прикоснулся к нему и подумал:
До чего же он осторожен!
— Это старинная Оранжевая Католическая Книга, сделанная специально для путешествий в
космосе. Это не книгофильм, она напечатана, только на волосяной бумаге. У нее есть
встроенное увеличительное стекло и электростатическая система управления, — доктор взял
книгу и положил на ладонь. — Электрический заряд не дает подпружиненной обложке
раскрыться. Ты нажимаешь на край, вот так — выбранные тобой страницы отталкиваются друг
от друга, и книга открывается.
— Она такая маленькая!
— Но в ней тысяча восемьсот страниц. Нажимаешь на край — вот здесь — заряд переходит
с прочитанной страницы, и она переворачивается. Только ни в коем случае не трогай страницы
пальцами. Волосяная бумага сразу порвется, — он закрыл книгу и передал Полю. — Попробуй.
Юх наблюдал, как мальчик возится с регулировкой страниц, и размышлял: Я пытаюсь
подкупить собственную совесть. Я предлагаю ему погрузиться в глубины религии, а сам
собираюсь его предать. Можно сказать, что я предлагаю ему войти туда, куда мне вход
заказан.
— Ее, наверное, сделали еще до книгофильмов, — сказал Поль.
— Она достаточно старая. Пусть это останется нашей тайной, ладно? А то твои родители
подумают, что для такого малыша это слишком ценная вещь.
И снова подумал: Его мать очень бы озадачил мой поступок.
— Ну… — Поль закрыл книгу, не выпуская ее из рук, — если она такая ценная…
— Бери, бери. Считай, что это старческая причуда. Мне ее подарили, когда я был еще очень
молод. Надо поскорее отвлечь его. Открой-ка песню четыреста шестьдесят семь, там, где
сказано: «Вся жизнь пошла из воды…» Это место помечено маленькой вмятинкой на краю
обложки.
Поль ощупал обложку и обнаружил две вмятины: одна чуть глубже другой. Он нажал на ту,
что была поменьше, книга открылась на ладони, и увеличительное стекло поднялось над
страницей.
— Прочти вслух, — попросил доктор Юх.
Поль облизнул губы и начал читать: «Задумайтесь над тем, что глухой человек не может
слышать. Не подобной ли глухотой поражены мы все? Каких органов чувств нам недостает, что
мы не можем ни слышать, ни видеть другого мира, того, что вокруг нас? Он окружает нас,
оставаясь недоступным для…»
— Довольно! — пронзительно закричал Юх.
Поль замолчал и удивленно взглянул на него.
Доктор плотно сжал веки и постарался взять себя в руки. Что за наваждение? Почему она
открылась именно здесь, на любимом месте моей Ваны? Он открыл глаза и увидел, что Поль
продолжает смотреть на него.
— Извини. Это было… моя покойная жена очень любила читать это место… Я хотел,
чтобы ты прочитал другой отрывок. Я представил и… мне больно вспоминать об этом.
— Здесь было две вмятинки.
Ну конечно, подумал Юх. Вана тоже поставила здесь свою метку. Его пальчики
чувствительнее моих, вот он на нее и наткнулся. Простая случайность, не более.
— Я думаю, ты с интересом ее почитаешь. В ней много исторической правды, много
правильной и гуманной философии.
Поль посмотрел на крошечную книжку на ладони — просто игрушка! Тем не менее она
заключает в себе тайну… Что-то случилось с ним, пока он читал эти несколько строк. В нем
опять шевельнулась мысль о своем таинственном предназначении.
— Твой отец может войти в любую минуту. Убери ее и читай, когда выпадет свободная
минутка.
Поль нажал на край обложки, как ему показали. Книжка захлопнулась, и он сунул ее в
карман. В то мгновение, когда доктор закричал на него, он испугался, что тот сейчас потребует
ее назад.
— Благодарю вас за подарок, доктор Юх, — официально вежливо сказал Поль. — Это
останется нашей тайной. Если я в свою очередь могу сделать вам какой-либо подарок или
оказать услугу, прошу вас не стесняясь сказать мне об этом.
— Я… мне ничего не нужно.
Зачем я стою здесь, подумал Юх, мучая себя и его… хотя он об этом не догадывается. О,
подлые Харконнены! Почему они выбрали именно меня для столь гнусного дела!
~~~
С какой стороны нам подойти к изучению отца Муад-Диба? Герцог
Лето Атрейдс сочетал в себе необыкновенную теплоту души со столь
же необыкновенной холодностью рассудка. Чтобы как следует
разобраться в герцоге, надо принять во внимание многое: его
преданную любовь к своей бен-джессеритке, его мечты о будущем
сына, искреннюю привязанность всех тех, кто служил ему.
Посмотрите на него — вот человек, попавший в сети Судьбы: он
одинок, слава его сына полностью затмила его собственное величие. Но
тем не менее мы вправе задать вопрос: что такое сын, как не
продолжение отца своего!
Поль смотрел, как отец входит в комнату, как охрана занимает посты в коридоре. Один из
солдат закрыл дверь. Как всегда, в присутствии отца Поля охватило чувство значительности
всего происходящего.
Герцог был высокого роста, смуглокожий. Бездонные серые глаза смягчали угловатую
резкость черт его узкого лица. На нем была черная рабочая форма с красным ястребиным
хохолком на нагрудном кармане. Узкую талию стягивал серебряный силовой пояс, весь в
царапинах и вмятинах.
— Трудишься в поте лица, сынок? — спросил герцог.
Он подошел к столу, мельком взглянул на бумаги, оглядел комнату и снова перевел взгляд
на Поля. Он очень устал, причем больше всего от того, что приходилось все время скрывать
усталость. Руки и ноги ломило. Во время перелета на Аракис нужно использовать любую
возможность хоть чуть-чуть отдохнуть. На Аракисе отдыхать не придется.
— Да нет, совсем не в поте лица. Все вокруг такое… — он пожал плечами.
— Ты прав. Ну, завтра мы улетаем. Устроимся в новом доме, и наши передряги забудутся.
Поль кивнул. В его мозгу высветились вдруг слова Преподобной Матери: «… для отца —
ничего».
— Послушай, папа, а что, на Аракисе в самом деле настолько опасно?
Герцог заставил себя сделать небрежный жест, присел на край стола и улыбнулся. Громкие
слова, беспечность, удаль — все, что он обычно использовал, чтобы подбодрить своих солдат
перед боем, здесь не годились. Заранее приготовленный шутливый ответ замер на губах,
припечатанный единственным доводом: Это мой сын.
— Да. Там будет очень опасно.
— Хайват сказал мне, что мы рассчитываем на вольнаибов, — сказал Поль и удивился
самому себе: Почему я не рассказываю ему о том, что мне говорила старуха? Как она
умудрилась связать мой язык?
Подавленное состояние сына не скрылось от герцога.
— Хайват, как всегда, видит только главное направление. Но есть и множество других. Я,
кроме этого, делаю ставку на Акционерное Общество Покровительства Торговле, компанию
АОПТ. Отдавая мне Аракис, Его Величество подталкивает меня к совету директоров. А совет
директоров АОПТ — это тонкое дело…
— АОПТ контролирует пряности, — Поль старался ухватить его мысль.
— И Аракис со своими залежами пряностей станет для нас прямой дорогой в АОПТ, —
подхватил герцог. — С АОПТ связано гораздо больше, чем просто пряные смеси.
— Преподобная Мать тебя ни о чем не предупреждала? — вдруг выпалил Поль, сжав
кулаки. Он почувствовал, что его ладони взмокли от пота: вопрос стоил ему большого усилия.
— Хайват говорил мне, что она запугала тебя своими рассказами про Аракис, —
усмехнулся герцог. — Никогда не давай женским страхам затуманить свой мозг. Ни одна
женщина не хочет, чтобы любимый человек подвергался опасности. Во всех этих
предостережениях чувствуется рука твоей матери. Считай их просто проявлением ее любви к
нам.
— Она знает о вольнаибах?
— Да, и о многом другом.
— О чем?
Правда гораздо страшнее, чем ему кажется, подумал герцог, но даже самая страшная
правда полезна тем, что приучает смотреть в лицо опасности. А уж чего в жизни моего сына
будет более чем достаточно, так это опасностей. Хотя в его возрасте это пойдет ему только
на пользу.
— Некоторые продукты выпадают из поля зрения АОПТ, — герцог начал перечислять, —
ослы, лошади, строевой лес, цемент, китовый мех — все самое экзотическое и самое обычное,
даже наш несчастный каладанский рис пунди. Также все, что перевозит Гильдия, — скульптуры
с Эказа, автоматы с Икса и Ричеса. Но все это ничто по сравнению с пряными смесями. За
горстку пряностей можно купить дом на Тюпайле. Синтезировать их невозможно,
единственный их источник — Аракис.
— И теперь мы будем их контролировать?
— В некоторой степени. Но самое важное здесь то, что все Дома зависят от прибылей
компании АОПТ. Подумай о том, что доходы каждого Дома в Империи связаны с одним-
единственным продуктом — пряностями. Представляешь, что произойдет, если кто-нибудь
начнет сворачивать поставки?
— Если кто-то накопит достаточное количество пряных смесей, а потом выбросит их на
рынок, то он может пустить по миру всех остальных, так? — предположил Поль.
Герцог удовлетворенно ухмыльнулся — его порадовала сообразительность сына,
способность ухватывать самую суть. Он кивнул.
— У Харконненов была возможность копить пряности в течение целых двадцати лет.
— Они могут сбить цены и свалить вину на тебя?
— Они хотят, чтобы от Атрейдсов отвернулись. Я сейчас неофициальный лидер Домов
Ассамблеи. Теперь представь, что из-за меня их доходы серьезно уменьшатся. В конце концов,
своя рубашка ближе к телу. Великая Конвенция полетит ко всем чертям! Никто не позволит
залезать к себе в карман, — герцог криво усмехнулся. — Теперь, если со мной что-то случится,
они поведут себя совсем по-другому.
— Даже если против нас используют ядерное оружие?
— Зачем же так грубо. Вовсе ни к чему открыто нарушать Конвенцию. Есть много других
способов — пылевая атака или отравление почвы…
— Зачем же мы тогда на это идем?
— Поль! — герцог нахмурился. — Зная, где ловушка, ты делаешь первый шаг к тому, чтобы
ее избежать. Это как поединок на мечах, сынок, только в других масштабах. Обманный финт,
чтобы скрыть другой обманный финт, чтобы скрыть третий обманный финт, и так без конца.
Копаться в этом бессмысленно. Лучше давай рассуждать. Известно, что Харконнены
располагают большими запасами пряностей. Теперь зададим следующий вопрос: у кого они еще
есть? Так мы получим список наших врагов.
— У кого?
— Мы знаем, что некоторые Дома относятся к нам менее дружелюбно, а некоторые —
более. Но есть кое-кто, по сравнению с которым ими можно пока пренебречь, — наш
обожаемый Падишах-Император.
Поль почувствовал, что в горле у него вдруг пересохло.
— Но ведь можно собрать Ассамблею, выступить…
— Чтобы и враги поняли, что мы знаем, кто готовится нанести удар из-за угла? Нет, Поль,
достаточно того, что м ы это видим. Кто знает, что они еще придумают? Если я вынесу свои
подозрения на Ассамблею, начнется полная неразбериха. Император будет все отрицать. А кто
рискнет ему возразить? Мы выиграем лишь немного времени, а взамен получим хаос. И тогда
нам останется только гадать, откуда они нанесут следующий удар.
— Но если все Дома начнут копить пряности?
— Все равно за нашими врагами им не угнаться — слишком большой разрыв.
— Император… — пробормотал Поль. — Это значит — сардукары.
— Переодетые в харконненскую форму, можно не сомневаться. Солдаты-фанатики.
— Как же вольнаибы помогут нам против сардукаров?
— Хайват говорил тебе про Сальюзу Секунду?
— Императорскую планету-тюрьму? Нет.
— А что, если это больше, чем планета-тюрьма, а, Поль? Вот вопрос, который никто
никогда не задавал императорским гвардейцам: откуда они приходят?
— С планеты-тюрьмы?
— Откуда-то они должны приходить.
— Но ведь вспомогательные войска Император вызывает с…
— Вот-вот. Как раз в этом нас и хотят убедить: сардукары — это всего лишь сливки,
собранные из вспомогательных войск. Будто бы их вербуют в молодости, создают особые
условия… Говорят про каких-то императорских вербовщиков и так далее. А на деле
соотношение никогда не меняется: с одной стороны — соединенные вооруженные силы
Великих Домов Ассамблеи, а с другой — сардукары со своими вспомогательными войсками. Со
своими вспомогательными войсками, Поль. Сардукары остаются сардукарами.
— Но ведь во всех планетарных отчетах пишут, что Сальюза Секунда — это сущий ад!
— Несомненно. Но если ты собираешься вырастить сильных, выносливых и жестоких, как
ты думаешь, в каких условиях они должны расти?
— Но как же удается заручиться верностью таких людей?
— Ну, это делается по-разному. Можно сыграть на их чувстве превосходства над
остальными, на вознаграждении за тяжелую жизнь, заключить с ними какой-то мистический
договор. Есть много способов. Это делалось не раз и не на одной планете.
Поль кивнул, не отводя глаз от отцовского лица. Он почувствовал, что начинает
догадываться.
— Теперь посмотри на Аракис. Всюду, за пределами городов и пограничных поселков, он
ничуть не лучше Сальюзы Секунды.
Глаза Поля расширились.
— Вольнаибы!
— Ну да. В перспективе мы располагаем войсками такими же крепкими и такими же
непобедимыми, как сардукары. Потребуется терпение, чтобы настроить их должным образом, и
деньги, чтобы как следует вооружить. Но залежи пряностей и есть деньги! Теперь понятно,
почему мы отправляемся на Аракис, зная, что это ловушка?
— Неужели Харконнены ничего не знают о вольнаибах?.
— Харконнены их ни в грош не ставят. Они охотятся на них для развлечения, как на зайцев.
Они даже ни разу не удосужились переписать их. Ты знаешь, как Харконнены относятся к
туземцам: оставляют столько, чтобы было легко управлять, а остальных истребляют.
Герцог сел поудобнее, и золоченые нити, которыми был вышит хохолок ястреба, вспыхнули
на его груди.
— Все ясно?
— Мы еще не вступили с ними в переговоры?
— Я отправил посольство во главе с Дунканом Айдахо. Дункан — человек гордый и
отважный, к тому же правдолюбец. Я думаю, вольнаибы придут от него в восторг. Если все
пойдет хорошо, то можно быть уверенными, что скоро у них появится пословица:
справедливый, как Дункан.
— Дункан справедливый… — задумчиво проговорил Поль. — И Джерни доблестный.
— Ты их точно определил!
Поль подумал: Джерни один из тех, о ком говорила Преподобная Мать, будто на них
держится мир: … доблесть воина,
— Джерни сказал мне, что ты сегодня отличился в фехтовании.
— Мне он об этом не говорил.
Герцог громко рассмеялся.
— Уж я знаю, Джерни не любит расточать похвалы. Он сказал, что ты «четко сечешь» —
это его собственные слова — разницу между ребром клинка и его острием.
— Джерни всегда говорит, что убивать острием — дурной тон. Делать это нужно ребром.
— Только ему и рассуждать о хорошем тоне, — нахмурился герцог. Его раздосадовало, что
его сын с такой легкостью говорит об убийстве. — Я бы предпочел, чтобы тебе вообще не
пришлось убивать — ни острием, ни ребром. А если уж придется, то делай это как
получится, — он взглянул на небо — моросил дождь.
Проследив направление отцовского взгляда, Поль подумал о набухших дождем небесах —
на Аракисе такого не увидишь. Эта мысль неожиданно поразила его.
— А корабли Гильдии в самом деле очень большие? — спросил он.
Отец посмотрел на него.
— Это будет твое первое межпланетное путешествие. Да, очень. Путь у нас долгий,
поэтому мы летим на сверхтранспорте. А это корабль так корабль, Все наши фрегаты и грузовые
суда легко поместились бы где-нибудь в углу на корме. Мы арендуем лишь один небольшой
отсек.
— А зачем нам тогда фрегаты?
— Обеспечение безопасности судов Гильдии является одним из пунктов договора. В любую
минуту могут появиться харконненские корабли, нам нужно обязательно подстраховаться на
этот случай. Хотя вряд ли Харконнены станут рисковать своими космическими привилегиями.
— Можно я буду сидеть у экранов? Я хотел бы посмотреть на гильдийского навигатора.
— Ничего не получится. Даже диспетчеры Гильдии никогда не видят своих пилотов.
Гильдия умеет хранить тайны. Давайте-ка не будем рисковать нашими космическими
привилегиями, Поль.
— А как ты думаешь, может, они мутанты и не похожи на людей? Поэтому и прячутся.
— Кто знает, — пожал плечами герцог. — Не стоит тратить время на эту задачу. У нас есть
вопросы и поважнее. Например — ты.
— Я?
— Твоя мать хочет, чтобы я сказал тебе об этом, сынок. Видишь ли, похоже, что у тебя
способности ментата.
Поль выпучил глаза. На мгновение он потерял дар речи. Потом выдавил:
— У меня? Ментата? Но я…
— Хайват с ней согласен, сынок. Это так.
— Но мне казалось, что подготовка ментата начинается с раннего детства, и от него это
скрывают, потому что пока… — он запнулся. Все события последних дней вдруг выстроились в
ясную логическую цепочку. — Я понимаю, — сказал он.
— День пришел. День, когда предполагаемый ментат должен узнать о том, что с ним
делали. Больше с ним ничего нельзя делать. Он должен сам выбирать — продолжить ли ему
обучение или оставаться как все. У некоторых хватает сил учиться дальше, у других — нет.
Только настоящий ментат может быть уверен в себе.
Поль потер подбородок. Все специальные упражнения, которые он делал с Хайватом и с
матерью: тренировка памяти, внимания, развитие чувствительности, способность управлять
своим телом, изучение галактических языков и нюансов интонаций — все предстало для него в
новом свете.
— Когда-нибудь ты станешь герцогом, сынок. Герцог-ментат считался бы очень грозным
соперником. Ты примешь решение сейчас или хочешь еще подумать?
Поль больше не сомневался.
— Я продолжаю тренировку.
— Грозно сказано. — Поль увидел, что лицо отца осветилось улыбкой — он гордился за
него. Эта улыбка потрясла Поля: узкое лицо герцога еще более осунулось и сделалось похожим
на череп. Поль закрыл глаза — предчувствие своего ужасного предназначения снова охватило
его. Может быть, стать ментатом и есть мое предназначение? подумал он.
Но когда он сосредоточился на этой мысли, именно пробудившееся в нем чутье ментата
подсказало ему, что это не так.
~~~
Положение леди Джессики на Аракисе — вот, пожалуй, самый
блестящий результат деятельности Миссии Безопасности Бен-
Джессерита по внедрению легенд и обрядов в туземные цивилизации.
Распространению предсказаний и пророчеств для защиты агентуры
Бен-Джессерита всегда давалась высокая оценка, но никогда еще не
достигалась столь идеальная согласованность подготовительных
мероприятий и личности агента. Легенды, внедренные на Аракисе,
сработали до мельчайших подробностей, включая само понятие
Преподобной Матери, заклинания, ритуалы и большинство пророческих
высказываний (шари-а panoplia propheticus). Теперь уже полностью
признанным является факт, что личные способности леди Джессики в
свое время просто недооценивались.
Леди Джессику со всех сторон окружали коробки, контейнеры, пакеты, ящики, некоторые
из них частично распакованные. Они громоздились по углам, у дверей, между колонн — где
только находилось свободное место в огромном вестибюле замка Аракин. Она слышала, как
носильщики с транспорта Гильдии сгружают остальной багаж у входных дверей замка.
Джессика стояла посередине вестибюля. Медленно поворачиваясь, она осматривала резные
деревянные балки, узкие бойницы, окна, спрятанные в глубоких нишах. Высокое старомодное
помещение напоминало Зал Сестер в Бен-Джессерите. Но в школе от стен исходило ощущение
тепла. А здесь — голый, холодный камень.
Колонны, пилястры, тяжелые гардины — неведомый архитектор явно переусердствовал,
подражая древнейшей истории. Сводчатый потолок, высотой не меньше чем в два этажа,
подпирали чудовищной толщины балки. Доставить их через космос на Аракис наверняка стоило
немыслимых денег. Ни на одной планете их системы не росли деревья, из которых можно
сделать такие балки, если, конечно, это не подделка.
Ей казалось, что нет.
Когда-то, в дни Старой Империи, здесь размещалось правительство. В то время деньги не
имели такого значения. Это было еще до Харконненов. Уже потом они построили свою новую
столицу — Картаг. Шумный и грязный город, полный жуликов и всякого сброда, километрах в
двухстах к северу отсюда. Герцог Лето поступил правильно, решив обосноваться в Аракине.
Уже само название города звучит благородно, в духе старых традиций. К тому же он не такой
большой, значит, его легко защищать.
Снова у входа загрохотали разгружаемые коробки. Джессика вдохнула.
Рядом с ящиком, справа от нее, стоял портрет отца Лето. Растрепанные упаковочные
веревки свисали с него, как кисти хоругви. Обрывок такой же веревки Джессика сжимала в
левой руке. Рядом с картиной лежала черная бычья голова, прибитая к полированной доске.
Она, как темный остров, возвышалась в море застилавшей пол бумаги. Блестящая бычья морда
была задрана к потолку. Казалось, гулкое помещение вот-вот заполнится звериным ревом.
Джессика удивилась: что побудило ее распаковать первыми именно эти две вещи — голову
и портрет? Она знала — в этом есть нечто символическое. Впервые с того дня, как люди герцога
приехали в Бен-Джессерит, чтобы купить ее, Джессика чувствовала себя испуганной и
неуверенной.
Голова и картина.
Это они вызвали в ней смятение. Она поежилась и посмотрела на узкие щели бойниц
высоко наверху. Было около полудня, но небо казалось холодным и темным. Как непохоже на
теплую голубизну Каладана! Ее пронзила тоска по дому.
Прощай, Каладан. Навсегда.
— А, вот мы где!
Голос герцога Лето.
Она резко обернулась и увидела, что он шагает по коридору, ведущему в столовую. Черная
рабочая куртка с красным ястребиным хохолком на груди выглядела помятой и пыльной.
— Я думал, уж не заблудилась ли ты здесь?
— Какой холодный дом, — поглядев на его смуглую кожу, она снова подумала об
оливковых рощах и золотистых солнечных бликах на голубой воде. Мягкие серые глаза
напоминали о дымке над костром, зато лицо казалось лицом хищника — всюду острые углы,
ломаные линии.
Страх перед ним внезапно стеснил ее грудь. Он стал таким диким и непредсказуемым
после того, как решил подчиниться императорскому приказу.
— И весь город кажется очень холодным.
— Грязный, дрянной гарнизонный городишко, — согласился герцог. — Но он у нас
изменится, — Лето оглядел вестибюль. — Это все помещения для официальных церемоний. Я
только что осмотрел жилые комнаты в южном крыле. Они гораздо привлекательнее.
Он подошел ближе, взял Джессику за руку и залюбовался ее статной фигурой.
Сколько раз он ломал себе голову над тем, кто были ее предки? Из каких-то опальных
Домов? Побочная императорская ветвь? Она выглядела величественнее даже особ
императорской крови.
Под его взглядом Джессика повернулась к нему в профиль. Нет, пожалуй, в ее лице не было
особенно уж красивых черт. Строгий овал под шапкой волос цвета полированной бронзы.
Широко посаженные глаза, зеленые, как утреннее небо на Каладане. Маленький нос, полные
губы. Фигура хороша, но высоковата, хотя, впрочем, безупречно стройна.
Он вспомнил, как сестры из ее выпуска дразнили ее долговязой: об этом доложили ему
посланные. Но это явно упрощенное определение. Она добавила в кровь Атрейдсов
царственную красоту. Он был рад, что Поль похож на мать.
— Где Поль? — спросил он.
— Где-то в доме, занимается с Юхом.
— Наверное, в южном крыле. Мне показалось, что я слышал голос Юха, но не было
времени зайти посмотреть, — он запнулся и взглянул на нее. — Я забежал сюда, собственно,
только повесить в столовой ключ от замка Каладан.
Она задержала дыхание, подавляя желание броситься ему на шею. Нечто окончательное,
неотвратимое увидела она в этом простом решении — повесить на стену ключ от их старого
замка. Но сейчас не место и не время для утешений и слез.
— Когда мы входили, я видела на башне наше знамя.
Он посмотрел на портрет своего отца:
— Где ты собираешься его повесить?
— Где-нибудь здесь.
— Нет, — ответ прозвучал столь категорично и резко, что она поняла: своими приемами
она, может, чего-нибудь и добьется, но спорить бесполезно. Тем не менее она попробовала,
зная, что все равно не станет пользоваться никакими приемами.
— Милорд, если бы вы только…
— Я сказал нет, значит — нет. Я и так совершенно постыдно уступаю тебе во многом, но в
этом — никогда. Я сейчас как раз из столовой…
— Милорд! Пожалуйста…
— Ты предлагаешь мне выбор между твоим пищеварением и фамильной честью, дорогая.
Эти вещи будут висеть там.
Она вздохнула.
— Да, милорд.
— Ты сможешь снова обедать в своих комнатах, если тебе так удобнее. Я буду приглашать
тебя только на официальные обеды.
— Спасибо, милорд.
— И брось, пожалуйста, эти дурацкие церемонии! Скажи спасибо, что я на тебе не
женился, а то тебе пришлось бы всегда сидеть за столом рядом со мной.
Ничто не отразилось на ее лице.
— Хайват уже установил над обеденным столом наш ядолов. Второй, портативный, стоит в
твоей комнате.
— Так вы знали, что… я буду против?
— Дорогая, просто я думаю о твоем удобстве. Слуг я уже нанял. Они из местных, но Хайват
проверил, что все они вольнаибы. Они будут здесь, пока наши люди заняты переездом.
— Разве можно доверять кому-либо на Аракисе?
— Тому, кто ненавидит Харконненов, можно. Если тебе интересно, могу сказать, кто будет
у нас старшей экономкой — некая Мейпс Шадут.
— Шадут… Это вольнаибский титул?
— В переводе с их языка — «копатель колодцев», как мне объясняли. Представляешь, какое
значение вкладывают в это понятие здесь, на Аракисе. Может, она тебе не слишком понравится
как служанка, но Хайват очень хорошо о ней отзывался. Они с Дунканом убеждены, что она
сама хочет служить, причем именно тебе.
— Мне?
— Вольнаибы узнали, что ты бен-джессернтка. А местные легенды как-то связаны с Бен-
Джессеритом.
Миссия Безопасности, подумала Джессика. Нет такой дыры, где они не побывали.
— Похоже, наш Дункан добился успеха? Значит, вольнаибы — наши союзники?
— Еще ничего не ясно. Дункан считает, что они хотят некоторое время за нами
понаблюдать. Но тем не менее они дали слово пока не трогать наши пограничные города. Это
большое достижение, гораздо большее, чем кажется на первый взгляд. Хайват говорит, что они
здорово донимали Харконненов. До сих пор загадка, как им удавалось совершать такие удачные
набеги. Императору не мешало бы знать, что солдаты барона отнюдь не всегда побеждают.
— Экономка из вольнаибов, — задумчиво повторила Джессика, возвращаясь к теме слуг. —
У нее будут синие глаза без белков.
— Пусть внешность тебя не смущает. Она часто обманчива. В этих людях таится огромная
жизненная сила. Я думаю, в них есть все, что нам нужно.
— Не слишком ли многое мы ставим на эту карту? Если мы проиграем…
— Давай не будем без конца об одном и том же.
Она через силу улыбнулась.
— Как скажешь, — она быстро взяла себя в руки: два глубоких вдоха, ритуальное
заклинание, мгновенная концентрация. — Я займусь распределением комнат. Тебе отвести
какие-нибудь специальные помещения?
— Когда-нибудь ты меня обязательно научишь таким штукам, — искренне восхитился
герцог. — Ты так ловко умеешь обуздывать свои эмоции и переходить к делу! Наверняка что-то
чисто бен-джессеритское.
— Всего лишь женское.
Он улыбнулся.
— Прекрасно. Итак, комнаты: мне нужно одно просторное помещение рядом со спальней.
Здесь будет гораздо больше бумажной волокиты, чем на Каладане. И, разумеется, комната для
охраны. Пожалуй, все. О безопасности дома можешь не беспокоиться — люди Хайвата
прочесали его вдоль и поперек.
— В этом я не сомневаюсь.
Он поглядел на ручные часы.
— И еще, проследи, чтобы все часы в доме показывали местное аракианское время. Я
выделил техника, который этим займется. Он сейчас подойдет. — Он погладил прядь ее волос,
упавшую со лба. — Я возвращаюсь на посадочную площадку. С минуты на минуту прибывает
второй транспорт, с моим штабом.
— Может, их встретит Хайват, милорд? Вы так устали.
— У нашего Суфира дел куда больше, чем у меня. Сама знаешь, на этой планете все
опутано харконненскими сетями. Кроме того, я должен убедить хотя бы некоторых сборщиков
пряностей не покидать планету. Ты ведь знаешь, когда владение переходит из рук в руки, они
вправе выбирать господина. За этим специально следит Императорский планетолог, он же
судья-наблюдатель. Подкупить его невозможно, а он уже объявил, что отпускает всех
желающих. Почти четыреста квалифицированных работников собрались в порту, и
транспортное судно Гильдии дожидается там же.
— Милорд… — она в нерешительности запнулась.
— Да?
Все равно его не убедишь, чтобы он бросил возиться с планетой, подумала она. Не могу я
использовать с ним мои приемы.
— Когда вы хотели бы обедать?
Это совсем не то, что она собиралась сказать, думал он. Ах, Джессика, Джессика, если
бы мы могли оказаться где-нибудь в другом месте, где угодно, только не здесь — ты и я,
вдвоем.
— Я пообедаю на летном поле, с офицерами. Не жди меня, я сегодня поздно. Да… еще, я
пришлю за Полем бронемашину. Мне хочется, чтобы он присутствовал на совещании.
Он откашлялся, словно хотел что-то добавить, потом резко повернулся и пошел по
направлению к выходу, откуда по-прежнему доносился грохот выгружаемых ящиков. Его голос
зазвучал уже снаружи, командный и высокомерный, — он всегда так разговаривал со слугами,
когда спешил:
— Леди Джессика в главном вестибюле. Отправляйся к ней немедленно.
Хлопнула наружная дверь.
Джессика встала перед портретом отца герцога. Он был написан давно, знаменитым
художником Альбой. Старый герцог тогда еще не был стар. Он был изображен в костюме
матадора, с алым шарфом, перекинутым через левую руку. Молодое лицо, едва ли не моложе,
чем герцог Лето сейчас. Те же хищные черты лица, тот же взгляд серых глаз. Стиснув кулаки,
она с ненавистью смотрела на портрет.
— Будь ты проклят! Проклят! Проклят! — прошептала она.
— Что прикажете, благороднорожденная?
Женский голос, тонкий, почти звенящий.
Джессика резко обернулась и увидела маленькую седую старушонку в бесформенном
коричневом платье прислуги. Старушонка ничем не отличалась от тех, кто встречал их на
космодроме: такая же сморщенная и высохшая. Все туземцы, которых она видела на Аракисе,
подумала леди Джессика, похожи на высушенный банан. Но тем не менее Лето утверждает, что
они сильны и жизнестойки. Да, и еще их глаза — бездонные синие колодцы без следа белков,
таинственные, даже пугающие. Джессика заставила себя отвести взгляд от незнакомки.
Старуха сухо кивнула:
— Меня зовут Мейпс Шадут, благороднорожденная. Что прикажете?
— Можешь называть меня миледи, — ответила Джессика. — Я не благороднорожденная. Я
раба и наложница герцога Лето.
Еще один кивок.
— А есть еще и жена? — с некоторым удивлением старуха снизу вверх посмотрела на
Джессику.
— Нет. И никогда не было. Я единственная… спутница герцога и мать законного
наследника.
Про себя Джессика усмехнулась — с какой гордостью она произнесла эти слова! Что
говорил святой Августин? «Разум приказывает телу, и оно подчиняется. Разум приказывает
самому себе и встречает сопротивление». Именно так — в последнее время я все чаще
встречаю сопротивление. Пора хорошенько заняться собой.
С улицы донесся пронзительный крик. Потом еще и еще: «Су-су-сук! Су-су-сук! Су-су-
сук!» Потом: «Ихут-эй! Ихут-эй!» И опять: «Су-су-сук!»
— Что это? — спросила Джессика. — Я уже несколько раз слышала такие крики, когда мы
сегодня утром ехали по городу.
— Всего лишь продавец воды, миледи. Но пусть вас это не тревожит. В цистернах замка
помещается пятьдесят тысяч литров, и они всегда полны, — она посмотрела вниз, на свое
платье. — Вы видите, миледи, я даже не надела свой влагоджари, — она захихикала. — И до сих
пор жива.
Джессике очень хотелось расспросить эту вольнаибку, выяснить у нее побольше. Но дела
по дому не могли ждать. Тем не менее она отметила про себя, что понятие богатства здесь
напрямую связано с водой. От этой мысли ей стало неуютно.
— Мой муж сказал мне, что Шадут — это твой титул, Мейпс. Мне знакомо это слово. Это
очень древнее слово.
— Вы знаете древние языки? — спросила Мейпс. Она явно забеспокоилась.
— Языки — это первое, что изучают в Бен-Джессерите. Я знаю ботани джиб и чакобсу. И
все языки охотничьих племен.
Мейпс кивнула:
— Легенда рассказывает об этом.
Джессика подумала: Зачем я ломаю эту комедию? Но кто может знать, что за планы у
Бен-Джессерита?
— Я знаю Темные Тайны. Мне ведомы пути Великой Матери, — продолжала Джессика. В
облике и поведении вольнаибки она заметила отчетливые признаки предательства.
— Майпс праджья, — заговорила она на языке чакобса. — Андраль тер пара! Трада сик
баскакри майсес паракри…
Мейпс отступила назад, словно собравшись спасаться бегством.
— Мне многое известно. Мне известно, что ты рожала, любила, боялась. Что ты убивала и
будешь убивать еще. Я много что знаю.
Понизив голос, старуха осторожно сказала:
— Я не хотела вас обидеть, миледи.
— Ты говоришь о легендах, ты ждешь от меня правильных ответов. Слушай, вот ответы,
которых ты ждешь: ты пришла сюда совершить убийство. На твоей груди спрятано оружие.
— Миледи, я…
— Что ж, ты можешь пролить мою кровь и взять мою жизнь. Но запомни — сделав это, ты
вызовешь такие разрушения, которых и в самом страшном сне не представить. Умереть — еще
не самое худшее, ты это знаешь. Даже если мы говорим о целом народе.
— Миледи! — взмолилась Мейпс. Казалось, она сейчас бросится ей в ноги. — Оружие это
я принесла, чтобы подарить тебе, если ты окажешься той Единственной.
— Или убить меня, если не окажусь, — она безмятежно посмотрела на потрясенную
старуху, как их учили в Бен-Джессерите. Спокойный вид действовал на противников гораздо
сильнее, чем угрозы и крики.
А теперь мы постараемся добраться до сути, подумала Джессика.
Старуха медленно расстегнула свое платье на груди и вытащила темные ножны. Их них
торчала черная рукоятка с углублениями для пальцев. Взявшись одной рукой за рукоятку и
держа ножны другой, она извлекла молочно-белое лезвие и подняла его острием вверх.
Казалось, что лезвие светилось изнутри и сияло каким-то внутренним светом. Оно было
обоюдоострым, как кинжал, длиной сантиметров двадцать.
— Вы знаете, что это такое, миледи?
Джессика знала. То был знаменитый аракианский ай-клинок. О нем ходило множество
разных слухов, но он никогда не вывозился за пределы планеты.
— Ай-клинок.
— Немногим ведомо это слово. А вы знаете, что оно значит?
Это не праздный вопрос. Вот для чего вольнаибы пошли ко мне в услужение — ради
одного-единственного вопроса. От моего ответа зависит, прольется кровь или… или? Она
хочет, чтобы я ответила, что значит этот нож? Ее зовут Шадут. Это на языке чакобса. На
чакобса нож — «творило смерти». Она уже забеспокоилась. Что же, я знаю ответ. Тянуть
больше нельзя. Медлить далее столь же опасно, как и ошибиться.
— Это творило…
— А-а-а-у-у-у, — взвыла Мейпс. В этом звуке было и горе и облегчение одновременно. Она
задрожала всем телом, и блики от ножа, сверкавшего в ее руке, заметались по комнате.
Джессика замерла, выжидая. Она уже собиралась сказать, что нож — творило смерти, а
потом добавить еще одно старинное слово, но интуиция удержала ее, а благодаря хорошей
выучке, ни один мускул на лице не дрогнул.
Ключевым словом оказалось «творило».
Творило? Творило.
Но Мейпс по-прежнему держала нож так, словно собиралась пустить его в ход.
Джессика решила заговорить:
— Как ты могла допустить, что я, которой ведомы тайны Великой Матери, могу не знать о
твориле!
Мейпс опустила нож.
— Миледи, если так долго живешь, храня пророчество, то когда оно исполняется, теряешь
рассудок!
Джессика быстро соображала — что за пророчество? Шари-а и прочие туземные верования
были внедрены Миссией Безопасности Бен-Джессерита сотни лет назад. Неведомая ей
миссионерша давно уже умерла, но посаженный ею росток принес свои плоды. Настанет день, и
защитные предания сработают на Бен-Джессерит.
Итак, день настал.
Мейпс вложила клинок в ножны и сказала:
— Это незакрепленное лезвие, миледи. Держите его всегда при себе. Стоит ему несколько
дней побыть вдали от тела, и он начнет разрушаться. Теперь он ваш, этот зуб шай-хулуда, ваш
до самой смерти.
Джессика протянула правую руку. Она решила рискнуть и сыграть до конца:
— Мейпс, ты вложила лезвие в ножны, не погрузив его в кровь.
Задохнувшись от страха, старуха уронила ножны в руку Джессики. Потом она рванула на
груди коричневое платье и заголосила:
— Бери! Бери воду моего тела!
Джессика медленно вытянула лезвие. Как таинственно оно переливалось! Она направила
острие на старую вольнаибку и увидела в ее глазах жуткий, смертельный ужас.
Отравленное лезвие? подумала Джессика. Она подняла нож острием вверх и сделала
неглубокий надрез ребром лезвия чуть выше левой груди Мейпс. Из раны обильно хлынула
кровь и почти мгновенно остановилась. Сверхбыстрая сворачиваемость. Мутация в полях
экономии влаги?
Джессика убрала нож в ножны и приказала:
— Застегнись, Мейпс.
Мейпс повиновалась, все еще трепеща от ужаса. Глаза без белков неотрывно уставились на
хозяйку.
— Ты наша, — пробормотала она. — Ты — Единственная.
У входа грохнул очередной контейнер. Вольнаибка подскочила к Джессике, схватила нож и
спрятала под ее лифом.
— Тот, кто видел ай-клинок, должен пройти очищение или умереть. Вы ведь знаете это,
миледи.
Теперь знаю, улыбнулась про себя Джессика.
Носильщики закончили работу, но в дом не заходили.
— Если неочищенный видел ай-клинок, — успокаиваясь, продолжала бормотать Мейпс, —
ему нельзя живым улетать с Аракиса. Помните об этом, миледи. Вам доверен священный ай-
клинок, — она глубоко вздохнула. — Теперь все пойдет своим чередом. Не нужно спешить, —
она оглядела громоздившиеся вокруг ящики. — Нам здесь есть чем заняться.
Джессика смутилась. Все пойдет своим чередом. Эта фраза из руководства по работе
Миссии Безопасности, начало цикла заклинаний «Прибытие Преподобной Матери освободит
вас».
Но ведь я не Преподобная Мать? Вдруг ее осенило: Неужели Преподобные Матери
приходят отсюда? Из этого ужасного места?!
— С чего прикажете начать, миледи? — перешла на деловой тон Мейпс.
Инстинктивно Джессика подстроилась под нее:
— Видишь портрет старого герцога? Он должен висеть на стене в столовой. А эта бычья
голова должна висеть на другой стене, напротив.
Мейпс подошла к рогатому чучелу.
— Ох и зверюга же это был! — она наклонилась поближе. — Прикажете почистить его
сперва, миледи?
— Не надо.
— Но у него на рогах грязь.
— Это не грязь. Это кровь отца нашего господина. Рога опрыскали прозрачным
отвердителем через несколько часов после того, как бык убил старого герцога.
— Ах вон оно что!
— Это всего лишь кровь. Просто старая кровь. Попроси, чтобы кто-нибудь тебе помог.
Вещи очень тяжелые.
— Вы думаете, я боюсь крови? В пустыне я видела ее предостаточно.
— Я не сомневаюсь.
— И своей тоже. Гораздо больше, чем вытекло из этой царапины.
— Ты хотела, чтобы она была глубже?
— Что вы, что вы! Воды тела слишком драгоценны, чтобы выплескивать их на воздух. Вы
поступили совершенно правильно, миледи.
Джессика, отмечавшая все особенности поведения вольнаибки, обратила внимание на то,
как благоговейно прозвучало «воды тела». Ее вновь поразило, сколь драгоценно на Аракисе все,
связанное с водой.
— Что на какой стене должно висеть, миледи?
Она рассудительна, эта Мейпс. Вслух же Джессика сказала:
— На твое усмотрение. Это не имеет значения.
— Как скажете, миледи.
Старуха наклонилась и начала освобождать бычью голову от упаковки.
— Что, зверюга, значит, это ты убил старого герцога? — забормотала она.
— Позвать носильщика, чтобы помог тебе? — предложила Джессика.
— Справлюсь сама, миледи.
Да, она справится. В этом, пожалуй, вся сущность вольнаибов — справляться со всем
самим.
Джессика почувствовала, как ножны ай-клинка холодят ей грудь, и подумала о длинной
цепи замыслов Бен-Джессерита, к которой она только что приковала еще одно звено. Благодаря
этой цепи она смогла остаться в живых после сегодняшнего приключения. «Не нужно
спешить», — сказала Мейпс. Но события разворачиваются с головокружительной быстротой, и
она ничего не может с этим поделать. Ни неожиданная поддержка Миссии Безопасности, ни
толстые каменные стены их нового дома, тщательно проверенного Хайватом, не могли рассеять
ее мрачного настроения.
— Когда закончишь со столовой, распакуй эти коробки. У входа стоят носильщики. У
одного из них все ключи. Он знает, что куда ставить. Возьмешь у него ключи и список вещей.
Если будут вопросы, то я в южном крыле.
— Будет сделано, миледи.
Джессика повернулась и пошла прочь, размышляя на ходу:
Может, Хайват и проверил здесь каждый камень, но я все равно чувствую какую-то
опасность.
Внезапно ее охватило жгучее желание увидеть сына. Через сводчатый дверной проем она
вышла в коридор, ведущий в столовую и южное крыло замка. Она шла быстрее и быстрее, пока
почти не побежала.
Мейпс, продолжая разматывать веревки с бычьих рогов, покачала головой ей вслед:
— Это, несомненно, Единственная.
И добавила:
— Бедняжка.
~~~
…А припев у этой песни такой: «Юх, Юх, сто тысяч смертей
тебе, Юх!»
Поль лежал на кровати, притворяясь спящим. Спрятать снотворное доктора Юха в рукав и
сделать вид, будто бы глотаешь таблетку, было проще простого. Он еле сдержался, чтобы не
рассмеяться. Даже мать не заметила, что он притворяется. Ему захотелось вскочить и
отпроситься у нее побегать по дому, но он решил, что она этого наверняка не одобрит. Все еще
слишком неопределенно. Нет, лучше себя не выдавать.
Если я удеру без спроса, то не нарушу ничьих приказаний. Из дома я выходить не
собираюсь, а дома я в безопасности.
Он прислушался к разговору в соседней комнате. Слов было не разобрать — что-то про
пряности… про Харконненов. Мать с Юхом говорили то громче, то тише.
Его внимание привлекла резная доска на стене в изголовье кушетки. Он знал, что это пульт
управления комнатной автоматикой. Вырезанная из дерева рыбка плескалась в тяжелых
коричневых волнах. Если нажать на крохотный рыбий глаз, то включится освещение —
загорятся поплавковые лампы. Повернешь одну из волн — заработает вентилятор. Повернешь
другую — изменится температура.
Поль тихонько сел на постели. Слева от стены стоял высокий книжный шкаф. Если
отодвинуть его в сторону, то откроется небольшая дверца в стене — кладовка. Ручка двери,
выходящей в коридор, была сделана в виде рукоятки управления махолета.
Все в этой комнате старалось выдать себя за что-то другое, сбить с толку.
В комнате и на всей планете.
Он вспомнил книгофильм, который показывал ему доктор Юх: «Аракис: Его
Императорского Величества испытательная биостанция в пустыне». Старый, снятый еще до
открытия пряностей. В голове Поля поплыли названия и картинки, накрепко впечатанные с
помощью импульсов памяти: гигантская карнегия, чертополох, финиковые пальмы, аброния,
двухлетний ослинник, скумпия, креозотный куст… безхвостая лисица, пустынный ястреб,
сумчатая мышь…
Картинки и названия, названия и картинки из далекого прошлого. Многие виды почти
исчезли, и во всей Вселенной их можно отыскать только на Аракисе.
Зато сколько вещей, о которых он почти ничего не знает: например, пряности.
И песчаные черви.
В соседней комнате закрылась дверь. Поль услышал шаги матери, удаляющиеся по
коридору. Доктор Юх, можно не сомневаться, найдет себе какую-нибудь книгу и останется в
комнате.
Самый подходящий момент, чтобы удрать и побродить по дому.
Поль соскользнул с кушетки и направился к шкафу. Но почти сразу остановился и
обернулся — сзади послышался звук. Резная доска откинулась и вдавилась в подушку, на
которой только что лежала его голова. Поль замер, и это спасло ему жизнь.
Из-за доски выскользнуло миниатюрное тележало, не больше пяти сантиметров в длину.
Он сразу его узнал — оружие профессиональных убийц любой мальчишка благородного
происхождения изучает с первых лет жизни. Вороненая металлическая стрелка, направляемая
невидимой рукой откуда-то неподалеку. Она проникает в тело и, прожигая себе дорогу по
нервным каналам, добирается до ближайшего жизненно важного органа.
Жало приподнялось и несколько раз качнулось туда-обратно.
В голове Поля молнией вспыхнуло все, чему его учили: тележало — это оружие с
ограниченными возможностями. Сжатое поплавковое поле искажает поле зрения видеокамеры.
В таком полумраке, когда цель почти не отражает света, оператор может рассчитывать только
на одно — поразить любой движущийся объект.
Как глупо! Пояс-щит остался на постели. Эти штуки еще можно сбить бластером, но, во-
первых, бластер — это дорогое удовольствие, во-вторых, он громоздок и неудобен в обращении,
и, самое главное, если лазерный луч натыкается на силовое поле, то может произойти взрыв.
Атрейдсы никогда не пользовались бластерами. Они обычно полагались на щит и на свою
голову.
Поль стоял неподвижно, как статуя, понимая, что если щита нет…
Жало приподнялось еще на полметра. Поблескивая в узких полосках пробивающегося
сквозь жалюзи света, оно начало шарить по комнате.
Надо попробовать схватить его рукой. От поплавкового поля оно будет скользким внизу. Я
должен сжать его изо всех сил.
Стрелка опустилась на полметра вниз, повернула налево и описала круг над кушеткой.
Слышно было, как она тихонько жужжит.
Кто же им управляет? Кто-то поблизости. Попробовать позвать Юха? Но как только он
откроет дверь, жало сразу вопьется в него.
Пол в коридоре скрипнул. Повернулась ручка, и дверь открылась.
Тележало взмыло вверх и мимо его лица понеслось к двери.
Поль выбросил правую руку вперед и присел, сжимая смертоносную стрелку в руках. Она
жужжала и вырывалась, но от отчаянного усилия его мускулы сделались каменными. Яростно
развернувшись, он с размаху ударил тонкое острие о стальной косяк двери. Он почувствовал,
как хрястнул крохотный объектив, и тележало превратилось в безжизненную железку в его
руках.
Он все равно не выпускал его — на всякий случай.
Поль поднял глаза и встретился со сплошь синими глазами Мейпс Шадут.
— Твой отец послал за тобой, — сказала она. — Люди, которые будут сопровождать, ждут
внизу.
Поль кивнул, не спуская глаз со странной незнакомки в мешковатом коричневом платье
прислуги. Она в свою очередь смотрела на предмет в его руке.
— Я знаю про таковские штуки. Она хотела меня убить?
Ему пришлось сглотнуть слюну, прежде чем он смог заговорить.
— Это… Оно предназначалось мне…
— Но ведь она летела в меня?
— Потому что ты двигалась. Что за ерунда? Ничего не мог понять Поль. Откуда она
взялась?
— Значит, ты спас мне жизнь?
— Не только тебе, но и себе тоже.
— Но ты ведь мог убежать, и тогда эта штука убила бы только старую Шадут?
— Кто ты такая?
— Мейпс Шадут, ваша новая экономка.
— А как ты узнала, где меня искать?
— Твоя мать мне сказала. Я встретила ее на лестнице в потайную комнату, — она ткнула
пальцем куда-то вправо. — Посланные твоего отца ждут.
Наверняка люди Хайвата. С ними мы быстро отыщем оператора.
— Живо спускайся к ним и скажи, что я поймал тележало. Пусть немедленно
распределятся по дому и ищут оператора. Скажи им, пусть перекроют все этажи и блокируют
выходы. Они знают, как поступать в таких случаях. Оператор наверняка кто-то из посторонних.
Он подумал: А может, это она? Нет, это исключается. Жалом продолжали управлять,
когда она вошла.
— Перед тем как выполнить твое приказание, маленький мужчина, я хочу внести между
нами ясность. Ты наложил на меня долг воды, который мне нечем сейчас заплатить. Но мы,
вольнаибы, всегда платим наши долги — и белые, и черные. Нам известно, что среди вас есть
предатель. Мы не можем сказать, кто он, но знай, что он среди вас. Возможно, это его рука
направляла жало смерти.
Поль молча переваривал сказанное: предатель. Но прежде чем он успел открыть рот,
странная женщина развернулась и выскочила в коридор.
Он хотел было вернуть ее, но что-то в ее виде подсказало ему, что она не послушается. Она
и так рассказала ему все, что знала, и теперь спешила выполнить его приказания. Люди Хайвата
в одну минуту перевернут все в доме вверх дном.
Он снова вернулся к их странному разговору: потайная комната. Он посмотрел налево,
куда она показала. Мы, вольнаибы. Значит, она вольнаибка. Он помедлил мгновение,
запечатлевая в памяти ее лицо: высохшее, морщинистое, темно-коричневое. Синие глаза без
намека на белки. Он послал в память закрепляющий импульс и прилепил ярлычок: Мейпс
Шадут.
Все еще сжимая тележало в руках, он сделал несколько шагов в глубь комнаты, левой рукой
взял с кушетки щит-пояс, обмотал вокруг талии и уже на бегу защелкнул.
Поворачивая влево по коридору, он вспоминал, где, по словам Мейпс, она встретила его
мать — внизу, на лестнице в потайную комнату.
~~~
Что давало леди Джессике силы в страшное время испытаний?
Внимательно вдумайтесь в бен-джессеритскую пословицу, и,
возможно, вы поймете: «Любой путь, пройденный до конца, больше
никуда не ведет. Чтобы понять, что перед тобой гора, не нужно
подниматься слишком высоко. Стоя на вершине, горы не увидишь».
«О, человек! Пред тобою малая часть из того, что сотворил Господь! Созерцай же,
постигни и возлюби совершенство твоего Высшего друга!»
Джессика повернула ручку влево, налегла на дверь, и она отворилась. Легкий ветерок
коснулся ее щеки и шевельнул волосы. Она почувствовала, что воздух изменился, наполнился
запахами. Распахнув дверь пошире, она увидела перед собой море роскошной зелени, залитой
золотисто-желтыми солнечными лучами.
Желтое солнце? удивилась она. Ах, это всего-навсего фильтры!
Она шагнула через порог, и дверь тут же захлопнулась за спиной.
Оранжерея. Воспроизводит планету с нормальной влажностью, — прошептала Джессика.
Повсюду стояли искусно подстриженные деревья, растения в горшках и кадках. Она узнала
мимозу, цветы хеномелеса, сондагу, зеленые цветы планциенты, полосатый акарсо, розы…
Даже розы!
Джессика наклонилась, чтобы понюхать чудный алый цветок, выпрямилась и оглядела
комнату.
Ритмичный звук заставил ее насторожиться.
Она раздвинула листья и увидела посередине комнаты изящную чашу невысокого фонтана.
Струйки взлетали вверх, падали и, крошечными водопадами переливаясь через металлические
лепестки, создавали ритмичный шум.
Чтобы успокоиться, Джессика проделала обычный цикл упражнений и начала осматривать
комнату по периметру. Она казалась размером не больше десяти квадратных метров. Джессика
прикинула ее расположение, пригляделась к форме крыши и стен и пришла к выводу, что
комната сравнительно недавно построена на крыше южного крыла. По крайней мере, гораздо
позднее, чем был построен сам замок.
Она подошла к широкому окну-фильтру и еще раз огляделась. Всюду, где только возможно,
росли экзотические, тропические кусты и деревья. В зарослях зелени послышался тихий шелест.
Джессика мгновенно напряглась, вгляделась в гущу ветвей и увидела обычный поливочный
автомат: гидравлический привод, шланги и трубы. Рычаг разбрызгивателя приподнялся, и она
почувствовала мелкую водяную пыль на щеке. Что здесь еще нужно орошать? удивилась
Джессика. Она посмотрела в направлении водных струек и увидела густые папоротники.
В этой комнате вода была повсюду. И это на планете, где влага драгоценна, как сама жизнь!
Вода транжирилась так беспечно, что Джессику даже покоробило.
Она поглядела в окно на раскрашенное светофильтром солнце. Оно низко висело над
зазубренными утесами огромных скал, известных под названием Большой Щит.
Окно-фильтр, размышляла Джессика. Чтобы белое солнце казалось желтым, более
знакомым и мягким. Кому могло прийти в голову создать такой уголок? Герцогу Лето? Это в
его характере — приготовить мне подобный сюрприз. Но когда? Он сейчас так занят, и у него
совсем другие проблемы.
Она вспомнила донесение, в котором говорилось, что во многих аракианских домах окна и
двери герметизируются пневмозапорами — для сохранения внутренней влаги жилища. Лето
говорил, будто в этом доме окна и двери закрываются обычным способом, предусмотрена
только противопылевая защита. Это было сделано намеренно, чтобы подчеркнуть богатство его
владельцев.
Однако комната-оранжерея не шла ни в какое сравнение с отсутствием пневмозапоров.
Джессика прикинула, что расходуемой здесь воды хватило бы на поддержание жизни тысячи
аракианцев, а может быть, и того больше.
Она пошла вдоль окна, продолжая осмотр. Вскоре она наткнулась на невысокий
металлический столик. На нем лежала белая грифельная доска и карандаш, полуприкрытые
широким пальмовым листом. Она подошла к столу, обнаружила на нем пометки Хайвата и
принялась читать написанное на доске.
«Леди Джессике.
Смею надеяться, что этот уголок доставит вам столько же радости, сколько он
доставлял мне. Но пусть он напоминает вам о том, чему учили нас наши общие
учителя: когда желаемое доступно, оно развращает. Помните, это опасный путь!
С наилучшими пожеланиями
Джессика подавила в себе страстное желание немедленно бежать к Полю — записку нужно
дочитать до конца. Ее пальцы снова забегали по точкам:
Да, чего-чего, а песка у Джерни будет здесь предостаточно. Сразу за облитыми лунным
светом утесами начиналась пустыня — голые скалы, дюны, пыль, проникающая всюду… И по
краям этих мертвых просторов, а может, и в глубине то тут, то там разбросаны поселения
вольнаибов. Если у Дома Атрейдсов есть хоть какое-то будущее, то его опорой могут стать
только вольнаибы.
Если, конечно, Харконнены не успели впутать и их в свои злодейские планы.
Они покушались на жизнь моего сына!
Воздух разорвался скрежетом опускающейся ракеты. Каменный парапет задрожал под
ладонями. Лязгнули, откинулись защитные шторы.
Отрезанный от взлетного поля, герцог подумал: Лайнер Гильдии. Наконец-то! Пора
приниматься за работу. Спускаясь по лестнице в зал прибытия, он попытался придать лицу
самое безмятежное выражение.
Они покушались на жизнь моего сына!
***
Когда герцог входил в огромное помещение с желтым сводчатым потолком, оно уже
кишело людьми. Солдаты с вещмешками на плечах орали и хохотали, как студенты,
вернувшиеся с каникул.
— Тебя не расплющило на посадке? — Да, придавило будьте-нате! — Эй, кто знает, какая
сила тяжести в этой дыре? Вроде стоять можно. — Не бойся, не улетишь! — По галактическому
справочнику — девять десятых С.
Едкие словечки так и летали по всему залу.
— Кто-нибудь успел рассмотреть этот Аракис, пока мы спускались? Где тут у них
девочки? — Девочек с собой Харконнены увезли! — А мне, пожалте, горячий душ и мягкую
кроватку! — Ну, ты осел! Разве не слышал, что душа здесь не будет. Потрешь себе задницу
песочком! — Эй, вы там, заткнитесь — герцог!
Герцог Лето вышел в мгновенно затихшую комнату.
Из толпы вынырнул Джерни Халлек — на правом плече вещмешок, левая рука сжимает
гриф девятиструнного бализета. Не верилось, что эти большие, толстые пальцы способны ловко
бегать по струнам и извлекать из них нежную музыку.
У герцога потеплело на душе при виде этого неуклюжего на вид человека, в узких глазках
которого светился острый, цепкий ум. Он умудрялся скрупулезно выполнять «законы,
установленные его повелителем», оставаясь в то же время совершенно независимым от них. Как
там назвал его Поль? «Джерни доблестный».
Большую плешь на голове Халлека обрамляли жидкие светлые волосы. Его широкий рот
постоянно расплывался в довольной улыбке, и длинный чернильный шрам от харконненского
бича жил, казалось, своей собственной жизнью. Во всем его облике была некая шутовская
расхлябанность.
Джерни подошел к герцогу и поклонился.
— Джерни, — сказал Лето.
— Милорд, — Халлек указал бализетом на толпившихся в комнате людей. — Это
последняя партия. Я предпочел бы прибыть с первыми, но…
— Хватит Харконненов и на твою долю. Отойдем-ка в сторонку, Джерни, нам нужно
поговорить.
— Слушаюсь, милорд,
Они встали в углу, рядом с автоматом по продаже воды. Остальные тем временем
бесцельно разбрелись по залу. Халлек положил вещмешок на пол, оставив бализет в левой руке.
— Сколько человек ты мог бы выделить Хайвату? — спросил герцог.
— У Суфира какие-то сложности, мой господин?
— Он потерял пока только двоих агентов, но его люди обеспечили нам прекрасную линию
фронта. Если нам удастся быстро продвинуться и закрепиться, то мы сможем хотя бы вздохнуть
свободно. Ему нужны люди — столько, сколько ты можешь отдать. Только не из слабонервных,
чтобы не устраивали истерик, если придется пускать в дело кинжал.
— Я могу дать ему три сотни самых лучших. Куда их направить?
— К главным воротам. Человек Хайвата их там встретит,
— Распорядиться об этом немедленно, мой господин?
— Минуточку. Еще один вопрос. Старший диспетчер отыщет повод задержать отправление
лайнера до рассвета. Утром он полетит по своим делам и заодно прихватит с собой груз
пряностей.
— Наших пряностей, милорд?
— Наших. Но кроме этого, он возьмет на борт большую группу бывших харконненских
рабочих, сборщиков пряностей. Со сменой хозяина они получают право выбрать новое
местожительство, и судья-наблюдатель уже дал свое разрешение. Это ценные кадры, Джерни,
порядка восьмисот человек. Пока лайнер еще здесь, постарайся убедить некоторых из них
остаться.
— Какими средствами убеждать?
— Мне нужны добровольцы, Джерни, У этих парней есть мастерство и опыт, которые нам
сейчас нужны дозарезу. Раз они собрались улетать, значит, они не работают на Харконненов.
Хотя Хайват убежден, что барон и туда мог внедрить своего агента. Но Суфиру в любой тени
мерещатся наемные убийцы.
— В свое время он заметил не одну такую тень, милорд.
— Заметил, да не всех. Но мне представляется, что оставлять человека в толпе
отъезжающих — на это у Харконненов просто не хватит воображения.
— Возможно, мой господин. Где эти люди?
— Этажом ниже, в зале ожидания. Спустись к ним и сыграй парочку своих песенок, чтобы
они размякли, а потом начинай давить. Квалифицированным рабочим можешь предложить
руководящие должности. Пообещай повысить зарплату на двадцать процентов.
— Не больше, мой господин? Я слышал, что барон полностью рассчитался со всеми
рабочими. Для человека с чемоданным настроением да еще с полными карманами денег
двадцать процентов… Мой господин, я думаю, что это не покажется очень соблазнительно.
Герцог нетерпеливо прервал Халлека:
— Тогда прояви личное обаяние. И запомни: наша казна — не бездонная бочка. За двадцать
процентов не выходить, ясно? Нам особенно нужны операторы комбайнов, метеорологи,
дюнные люди — все с опытом работы в открытых песках.
— Я понял вас, мой господин. «И на тяжкий труд послали их: лица их будут открыты
восточному ветру, стопы их сбудут попирать раскаленный песок».
— Очень уместная цитата. Разворачивай свою команду. Кто там у тебя заместитель? Дай
ему краткую инструкцию по водной дисциплине. Пусть размещает людей на ночь в бараках у
космодрома. Охранники все покажут. Да не забудь про Хайвата.
— Триста самых лучших людей, мой господин, — Халлек поднял с пола вещмешок. —
Куда прикажете доложить, когда я закончу с делами?
— У меня будет совещание в комнате наверху. Я собираю там штаб. Нужно рассмотреть
общепланетную стратегию и проработать вопросы безопасности.
Собравшийся было уходить Халлек остановился, поймав на себе взгляд герцога.
— Вы считаете, здесь возможны настолько серьезные неприятности, мой господин? Я
думал, для этого на Аракисе есть судья-наблюдатель.
— Всякие неприятности здесь возможны. Прольется немало крови, прежде чем мы крепко
встанем на ноги.
— «И почерпнешь воду из реки, и увидишь, что это кровь», — процитировал Халлек.
Герцог вздохнул.
— Поторопись, Джерни.
— Да, мой господин, — он улыбнулся, и шрам от бича поехал набок. — «Вот, я, как онагр в
пустыне, влачу свою ношу». Джерни развернулся, протолкался на середину комнаты и начал
отдавать приказания.
Герцог поглядел ему вслед и покачал головой — до чего удивительный человек! Всегда на
языке песенки, цитаты, прибаутки, а сердце… сердце — холодного убийцы, как только дело
касается Харконненов.
С беспечным видом Лето направился к лифту, отвечая на приветствия небрежным
помахиванием руки. В группе солдат он увидел сержанта из службы пропаганды и информации,
подозвал его к себе и приказал распространить по всем каналам связи сообщение: «Думаю, что
всем, взявшим с собой жен, будет приятно узнать, что их жены в безопасности. Остальных могу
порадовать тем, что среди населения женщин больше, чем мужчин. Ваш герцог».
Он похлопал сержанта по плечу — знак того, что сообщение имеет старший приоритет и
должно быть передано немедленно. Потом подмигнул солдатам и, улыбаясь, пошел дальше.
Когда отдаешь приказание, всегда нужно показывать, что доверяешь человеку, думал он.
Если будешь все время критиковать, люди перестанут верить в тебя.
Лифт пошел наверх. Оставшись наедине с собой за тяжелыми, бронированными дверями,
герцог Лето позволил себе облегченно вздохнуть.
Они покушались на жизнь моего сына!
~~~
На воротах аракианского космодрома была выбита надпись.
Сделанная грубо, словно неумелой рукой, она навсегда врезалась в
память Муад-Диба. Он увидел ее в ту первую ночь на Арахисе, когда по
приказу отца приехал на летное поле, чтобы впервые в жизни
участвовать в расширенном заседании штаба. Слова на воротах
взывали к тем, кто собирался покинуть Ара-кис. На мальчика, который
только что видел смерть лицом к лицу они произвели очень тяжелое
впечатление. Надпись гласила: «О ты, кто познал, как мы страдаем, не
забывай нас в своих молитвах!»
— Военная стратегия — это, по сути дела, всегда сознательный риск, — говорил герцог. —
Но когда речь заходит о твоей семье, то в расчет берутся и… другие факторы.
Он знал, что ему не следовало бы так явно выказывать свой гнев, но ничего не мог с собой
поделать. Развернувшись, он снова принялся шагать туда и обратно вдоль длинного стола.
Герцог и Поль были одни в большом зале заседаний, в здании, расположенном прямо на
летном поле. В огромной гулкой комнате не было никакой мебели, кроме длинного стола,
старомодных трехногих табуретов и доски, на которой висела карта. Рядом с картой стоял
солидо-проектор. Поль сидел у стола, недалеко от доски. Он только что рассказал отцу о своем
приключении с тележалом и о таинственном предателе.
Герцог остановился напротив сына и грохнул кулаком по столу:
— Хайват утверждал, что в доме нам нечего опасаться!
Поль нерешительно возразил:
— Я тоже сначала здорово разозлился. И тоже во всем обвинял Хайвата. А потом подумал,
что угроза скрывалась не в самом доме, а снаружи. Согласись, что все было ловко придумано —
просто и остроумно. Эта штука бы точно сработала, если бы не знания, которые дал мне ты и
многие другие, в том числе и Хайват.
— Ты что, его защищаешь?
— Да.
— Он стал стар. Да, стар. И ему пора…
— Тем ценнее он для нас — из-за своего опыта. Много ли ты можешь припомнить случаев,
когда Хайват ошибался?
— Скорее мне следовало бы его защищать, — ответил герцог, — а совсем не тебе.
Поль улыбнулся.
Лето подсел к сыну и положил руку ему на плечо:
— Ты очень повзрослел в последнее время, — он убрал руку. — Это меня радует, — и
герцог улыбнулся в ответ на улыбку Поля. — Хайват сам себя накажет. Он обрушит на себя
столько негодования, сколько не найдется ни у меня ни у тебя, вместе взятых.
Поль посмотрел поверх карты на черные ночные окна. Перила балкона тускло
поблескивали в свете поплавковых ламп. За окнами что-то шевельнулось. В смутных
очертаниях он различил фигуру часового в форме Атрейдсов. Поль оглянулся на белую стену
позади отца, перевел взгляд на полированную столешницу и увидел собственные руки, крепко
стиснутые в кулаки.
Дверь, напротив которой сидел герцог, резко распахнулась, и вошел Суфир Хайват,
выглядевший еще более сморщенным и постаревшим. Он прошел вдоль всего стола и
остановился прямо перед Лето.
— Милорд, — начал он, глядя куда-то над головой герцога, — мне только что сообщили,
под какой удар я вас подставил. Мне не остается ничего другого, как просить о своей отста…
— Перестань ломать комедию и садись, — оборвал его герцог, ткнув пальцем в табурет,
стоявший напротив Поля. — Если ты в чем и ошибся, так только в том, что переоценил
Харконненов. Со своими куриными мозгами они не могли придумать ничего более умного. Мы
же не можем предугадать все их глупости. Мой сын сказал мне, что избежал их ловушки
исключительно благодаря знаниям, полученным у тебя. Ни под какой удар ты никого не
подставил, — он похлопал ладонью по табурету. — Садись, кому говорят!
Хайват неловко присел.
— Но…
— Я не желаю больше ничего слушать об этом. Инцидент исчерпан. У нас есть дела и
поважнее. Где остальные?
— Я приказал им обождать снаружи, пока я…
— Давай зови.
Хайват наконец посмотрел в глаза герцогу.
— Мой господин, я…
— Я знаю, Суфир, кто мои настоящие друзья, — , сказал Лето. — А теперь зови остальных.
Хайват судорожно сглотнул.
— Сию минуту, мой господин, — он резко крутанулся на вращающемся сиденье и,
обратившись к двери, крикнул: — Джерни, пусть входят!
В комнату вошли Халлек, а за ним группа людей — мрачные и серьезные штабные
офицеры, за которыми с озабоченным видом шли молодые адъютанты и представители
технических служб. Они стали рассаживаться, и комната наполнилась гулом приглушенных
голосов. Над столом повис легкий аромат рахага — мозгового стимулятора.
Оглядывая своих людей, герцог сказал:
— Для желающих имеется кофе.
Про себя он подумал: Славные подобрались ребята. В войне, которую мы ведем, без такой
команды попросту пропадешь. Он подождал, пока из соседней комнаты принесут и поставят на
стол кофе. Вглядываясь в людей, он видел, как они устали.
Придав лицу энергичное, решительное выражение, герцог встал и постучал костяшками
пальцев по столу, призывая к вниманию.
— Ну-ну, господа, — начал он. — До чего же сильны в человеке захватнические
инстинкты! Даже выполняя простейший приказ Императора, мы обрушились на бедную
планету, как настоящие агрессоры.
За столом раздались легкие смешки. Поль оценил, насколько точно его отец выбрал
правильный тон для поднятия настроения. Даже легкая усталость в его голосе и та была
уместна.
— Я думаю, прежде всего нам следовало бы послушать, что еще Суфир может добавить к
своему докладу о вольнаибах. А, Суфир?
Хайват поднял глаза.
— Я мог бы добавить к основному рапорту еще кое-какие экономические соображения, но
скажу только, что при ближайшем рассмотрении вольнаибы все больше и больше походят на
тех союзников, в которых мы нуждаемся. Они пока выжидают — присматриваются к нам. Но
все идет к тому, что скоро у нас установятся доверительные отношения. Они уже прислали нам
подарки— защитные костюмы собственного производства, так. называемые влагоджари, карты
нескольких участков пустыни — вокруг тех городов, где открыто поддерживают
Харконненов, — он снова опустил взгляд. — Полученные от них сведения оказались абсолютно
достоверными и очень помогли нам в переговорах с Императорским судьей-наблюдателем.
Кроме этого, они прислали еще кое-какую мелочь — украшения для. леди Джессики, пряности,
вина, местные сласти, лекарства… Мои люди как раз сейчас проверяют все это. Но, похоже, все
чисто.
— Тебе нравятся эти люди, Суфир? — спросили с другого конца стола.
Хайват повернулся туда.
— Дункан Айдахо говорит, что они достойны восхищения.
Поль взглянул на отца, потом на Хайвата и отважился задать вопрос:
— Есть у тебя какие-нибудь сведения об их численности?
Хайват посмотрел на мальчика.
— Судя по количеству приготавливаемой пищи и еще кое-каким признакам, Айдахо решил,
что в сиче, где его поселили, около десяти тысяч человек. Их вождь сказал, что управляет
общиной в две тысячи домов. У нас есть основания полагать, что у них много таких общин. И
все они подчиняются кому-то, кого вольнаибы называют Лит.
— Это что-то новенькое, — сказал Лето.
— Сведения еще не проверены, мой господин. Вполне возможно, что Лит — просто
местное божество.
Еще один офицер откашлялся и спросил:
— А правда, что у них есть связи с контрабандистами? — Как раз тогда, когда Айдахо туда
прибыл, деревню покидал караван контрабандистов с большим грузом пряностей. У них были
вьючные животные, и они говорили, что им предстоит восемнадцать дней пути.
— Похоже, — сказал герцог, — что контрабандисты навещают нас теперь вдвое чаще —
пользуются смутным временем. Этот вопрос нужно будет серьезно обдумать. То, что их
фрегаты летают без патента, не должно нас слишком беспокоить, так было всегда. А вот то, что
мы их совершенно не контролируем, — это уже плохо.
— У вас есть план, мой господин? — спросил Хайват.
Герцог посмотрел на Халлека.
— Джерни, я хотел бы, чтобы ты возглавил делегацию, или, если хочешь, посольство, к
этим романтически настроенным, свободным торговцам. Скажи им, что я готов закрыть глаза на
все их делишки, если они будут платить мне герцогскую десятину. По прикидкам Хайвата, они
тратят на наемников и на подкуп в четыре раза больше.
— А если об этом пронюхает Император? — спросил Халлек. — Он очень ревниво
относится к прибылям своего АОПТ, милорд.
— Все деньги мы будем открыто перечислять на счет Саддама IV и списывать их с наших
налогов, — улыбнулся герцог. — И пусть Харконнены попробуют что-нибудь против этого
возразить! Заодно мы покончим со взятками и разделаемся с местными чиновниками, которые
разжирели тут при Харконненах.
Халлек весело ухмыльнулся,
— Ну, милорд, это будет эффектный удар. Хотел бы я видеть рожу барона, когда он
услышит про вашу идею!
Лето повернулся к Хайвату.
— Суфир, ты купил конторские книги, про которые рассказывал?
— Да, милорд. Правда, пришлось дать еще одну взятку. Они сейчас у нас, в работе. Я их
наскоро просмотрел и могу кое-что рассказать.
— Расскажи, расскажи.
— Каждые тридцать стандартных дней Харконнены снимали отсюда триста миллиардов
солярий.
Над столом воцарилось молчание. Даже молоденькие адъютанты, которые тихо изнывали
от скуки, выпрямились на табуретках и обменялись многозначительными взглядами.
— Все, все проглотят они: и безбрежность морей, и сокровища, скрытые под песками, —
пробормотал Халлек.
— Вам все ясно, джентльмены? — спросил герцог. — Я думаю, среди присутствующих нет
столь наивных, чтобы полагать, будто Харконнены собрали вещички и убрались отсюда только
потому, что это им приказал наш драгоценный Падишах-Император?
Офицеры зашептались и одобрительно закивали.
— Прошу всех хорошенько запомнить эту информацию, — герцог снова повернулся к
Хайвату. — Теперь пора осветить обстановку с оборудованием. Сколько дюноходов, комбайнов,
передвижных фабрик они нам оставили?
— Полный комплект, как сказано в Императорской описи, заверенной у Императорского
судьи-наблюдателя, милорд, — ответил Хайват. Он подал знак адъютанту, чтобы тот принес
ему папку. Раскрыв ее на столе, он продолжал: — Правда, они забыли упомянуть, что из
дюноходов в строю меньше половины, что только одна треть укомплектована грузовыми
махолетами, чтобы доставлять их в пустыню по воздуху. Что все, оставленное нам
Харконненами, вот-вот сломается или попросту развалится. Можно считать, что нам крупно
повезет, если хотя бы половину оборудования удастся запустить. И если хоть четверть этого
проработает полгода, то это будет просто чудо.
— Очень мило. Так мы и думали, — кивнул Лето. — Ну что же, переходи к цифрам.
Хайват снова заглянул в папку.
— Около девятисот тридцати передвижных фабрик могут быть запущены в ближайшие
несколько дней. Шестьдесят два… и еще пятьдесят махолетов сопровождения, разведки и
наблюдения за погодой. Грузовые махолеты… так, чуть меньше тысячи.
— А не дешевле будет договориться с Гильдией и вывести на орбиту один из наших
фрегатов для наблюдения за погодой? — спросил Халлек.
Герцог посмотрел на Хайвата:
— Как тебе такая идея, Суфир?
— Этот вариант не проходит, — ответил Хайват. — Представитель Гильдии отказался
вести с нами переговоры. Он намекнул мне — как ментат ментату, — что нам такая роскошь не
по карману. Даже если дела у нас пойдут хорошо. Я полагаю, мы должны сначала выяснить, в
чем тут дело, а уж потом снова выходить на Гильдию.
Один из адъютантов Халлека на дальнем конце стола буркнул:
— Но ведь это нечестно! По справедливости…
— По справедливости? — герцог повысил голос. — Кто это здесь захотел справедливости?
Мы устанавливаем здесь собственную справедливость. И если это у нас не получится, будем
считать, что мы проиграли. Может, вы уже пожалели, что связались с нами, господин офицер?
Офицер вскочил.
— Нет, мой господин. Вы совершенно правы. Эта планета — самое прибыльное место во
всей Вселенной, и мы не должны выпускать ее из рук. Я пойду за вами повсюду, мой господин.
Простите мою несдержанность, но… — он пожал плечами, — иногда нам становится обидно…
— Это я понимаю, — ответил Лето. — Давайте только договоримся не заводить больше
нытья про справедливость. По крайней мере, пока у нас остаются две вещи — наши руки и
свобода, чтобы пустить их в ход. Кому. тут еще обидно? Прошу не стесняться Здесь все свои,
так что допускается полная свобода мнений.
Халлек откашлялся.
— Меня вот что раздражает, мой господин. Почему с нами нет добровольцев из других
Великих Домов? Они величают вас «Лето Справедливый» и клянутся в вечной дружбе, а как до
дела — так в кусты!
— Они просто еще не определились, чья возьмет, — усмехнулся герцог. — Большинство из
Домов потому и нагуляли себе жирок, что предпочитали не рисковать. Это тоже стратегия, мы
не можем порицать их за это. Можем только презирать, — он обернулся к Хайвату. — Мы
обсуждали оборудование. Может, ты покажешь нам проекции нескольких образцов, чтобы люди
представляли себе технику?
Хайват кивнул и дал знак одному из своих офицеров включить солидо-проектор.
На столе, ближе к герцогу, появилось объемное изображение. Некоторые из сидящих на
другом конце стола встали, чтобы лучше видеть.
Поль наклонился вперед, пристально рассматривая машину.
Вокруг нее, для масштаба, расположились крошечные человеческие фигурки. В длину она,
прикинул он, была метров сто двадцать, а в ширину — сорок. Вытянутый приплюснутый корпус
покоился на широких гусеницах.
— Перед нами передвижная фабрика, — начал Хайват. — Для солидо-проекции мы
выбрали экземпляр, который более или менее на ходу. Эту посудину привезли сюда с первой
партией Императорских планетологов, но она каким-то чудом еще держится. Хотя никто не
может мне объяснить почему.
— Если это та, что называется «Старушкой Кэтти», то ей и впрямь пора в музей, — сказал
один из адъютантов. — Я думаю, Харконнены держали ее в воспитательных целях — работай
как следует, парень, а то пошлем тебя на «Старушку Кэтти».
Офицеры захихикали.
Но Поль постарался не впасть в игривое настроение. Он сосредоточенно изучал фабрику и
наконец сформулировал свой вопрос. Указывая на солидо-проекцию пальцем, он спросил:
— Хайват, а на планете есть песчаные черви, способные заглотить эту штуковину целиком?
За столом тут же воцарилось молчание. Герцог про себя чертыхнулся, но потом подумал:
Ничего, они должны отдавать себе отчет в том, что такое Аракис.
— Черви, которые могут заглотить такую фабрику за один прием, водятся в центральных
районах пустыни, — спокойно ответил Хайват. — Те, что обитают поближе к Большому Щиту,
где добывается основное количество пряностей, могут без труда раскрошить ее на кусочки.
— А почему бы нам не использовать силовые щиты? — спросил Поль.
— По донесениям Айдахо, применение щитов в открытой пустыне абсолютно исключается.
Даже простой персональный щит-пояс привлекает к себе червей с расстояния в несколько сот
метров. Похоже, силовые поля каким-то образом возбуждают их аппетит. По крайней мере, так
говорят вольнаибы, и у нас нет причин сомневаться в их словах. Во всем сиче Айдахо не видел
ни единого намека на щит.
— Ничего похожего? — недоверчиво спросил Поль.
— Было бы непросто спрятать силовое оборудование в деревушке в несколько тысяч домов.
У Айдахо был свободный доступ ко всем объектам. Он нигде не заметил ни щитов, ни
генераторов.
— Темное дело, — задумчиво протянул герцог.
— С другой стороны, есть свидетельства, что Харконнены очень широко использовали
щиты, — продолжал Хайват. — В любом самом захолустном гарнизонном городишке имеются
станции техобслуживания, на которых полным-полно запчастей к силовой технике.
— Может, у вольнаибов есть какой-нибудь способ уничтожать щиты? — спросил Поль.
— Вряд ли, — ответил Хайват. — Теоретически это возможно, но чтобы проделать такой
фокус, нужен электростатический разрядник величиной с полпланеты.
— Ну, мы бы знали об этом, — сказал Халлек. — У контрабандистов тесные связи с
вольнаибами. Если бы на Аракисе было что-то подобное, они бы заметили. А если заметили, то
наверняка бы украли и на следующий день начали бы торговать по всей Вселенной.
— Мне не нравится, когда вопросы такой важности остаются без ответа, — нахмурился
герцог. — Суфир, я хочу, чтобы ты приложил все усилия и разобрался, в чем тут дело.
— Мы уже работаем в этом направлении, милорд, — он откашлялся. — Но Айдахо
утверждает, что вольнаибы совершенно однозначно относятся к щитам — считают их
абсолютно бесполезной вещью.
Герцог недовольно посмотрел на него.
— Мы, кажется, обсуждаем оборудование по добыче пряностей, — сказал он.
Хайват снова подал знак адъютанту.
Трехмерное изображение фабрики сменилось крылатым агрегатом, также окруженным
крохотными человеческими фигурками.
— Это грузовой транспорт. Махолет с повышенной грузоподъемностью, предназначенный
для доставки фабрики в районы залегания пряностей. Он же обеспечивает ее экстренную
эвакуацию при появлении песчаных червей. Они всегда появляются, — Хайват усмехнулся. —
Процесс сбора пряностей достаточно однообразен — хапнул, сколько можно, и бежать.
— Как раз в духе Харконненов, — заметил Лето.
Раздавшийся смех показался Полю неестественно громким.
Место транспорта занял обычный махолет.
— Махолеты не представляют из себя ничего особенного. Кое-какие доработки сделаны
для увеличения радиуса действия. Больше внимания уделено герметичности — защите от песка
и пыли. Щитами оборудован только каждый тридцатый. Возможно, для увеличения дальности
полетов решили пожертвовать генератором поля.
— Снова силовые щиты, — прервал Хайвата герцог. — Не нравится мне это. Про себя он
подумал: Не очередная ли это харконненская ловушка? Не значит ли это, что мы не сможем
даже воспользоваться щитами наших фрегатов, если придется спасаться бегством? Он
тряхнул головой, словно отгоняя предательскую мысль, и сказал:
— Перейдем к экономическим расчетам. Ты уже прикидывал предполагаемую прибыль?
Хайват перевернул две страницы в своем блокноте.
— После оценки затрат на ремонт и приведение оборудования в рабочее состояние можно
сделать примерные расчеты прибыли. Мы, естественно, исходили из заниженных цифр, — он
закрыл глаза, впадая в свойственное ментатам состояние полутранса. — При Харконненах
расходы на обслуживание и выплату заработной платы удерживались на уровне четырнадцати
процентов. При благоприятном стечении обстоятельств мы сможем удержаться на тридцати
процентах. С учетом амортизации капитальных фондов, отчислений в АОПТ и расходов на
вооружение наша прибыль составит жалкие шесть-семь процентов. Это до тех пор, пока мы не
заменим изношенную технику. После этого мы сможем подняться до двенадцати — пятнадцати
процентов, но не более, — он открыл глаза, — если, конечно, милорд не захочет подражать
Харконненам.
— Мы будем создавать прочную и надежную базу, — ответил герцог. — Нам следует
думать о другом проценте — сколько счастливых людей, и особенно вольнаибов, будет на
нашей планете.
— И особенно вольнаибов, — подхватил Халлек.
— На Каладане, — продолжал герцог, — нам удалось сосредоточить наши силы на море и в
воздухе. Здесь нам надо постараться добиться этого в условиях пустыни. Для этого, возможно,
придется сделать ставку на воздушный флот. Но, возможно, и нет. Я обращаю ваше внимание на
отсутствие махолетных щитов, — он покачал головой. — Харконнены могли рисковать своими
специалистами. В случае чего они завезли бы новых. Нам рассчитывать не на что. На каждый
участок мы можем выставить только определенное число людей.
— Значит, придется смириться с уменьшением прибыли и снижением
производительности, — ответил Хайват. — Первые два сезона выход продукции будет
составлять примерно треть от среднего уровня при Харконненах.
— Пускай. Этого мы и ожидали. Сейчас нам надо поскорее установить отношения с
вольнаибами. Я желаю иметь пять полностью укомплектованных батальонов к тому дню, когда
к нам нагрянет первая ревизия из АОПТ.
— У нас не так много времени, мой господин, — сказал Халлек.
— Совсем немного. При первой же возможности здесь появятся сардукары, переодетые в
харконненскую форму. Как ты думаешь, сколько батальонов они смогут сюда забросить,
Суфир?
— Четыре-пять, мой господин, не больше. Гильдия держит свои цены на транспортные
лайнеры.
— Вот я и говорю, пять батальонов вольнаибов плюс наши собственные ребята. Захватим в
плен несколько сардукаров, а потом выставим их на собрании Ассамблеи. Тогда дело примет
совсем другой оборот. Кое-кому будет не до прибылей.
— Приложим все наши усилия, мой господин.
Поль посмотрел на отца, потом на Хайвата и внезапно осознал, сколь стар ментат,
служивший уже трем поколениям Атрейдсов. Очень стар. Это было заметно по его слезящимся
глазам, морщинистым щекам, обожженным экзотическими ветрами, по сутулым плечам и
ярким губам, сделавшимся совершенно малиновыми от сока сафо.
Как много зависит от одного старого-престарого человека, подумал Поль.
— Мы ведем тайную войну, войну ядов и наемных убийц, — сказал герцог. — Нам еще
многое предстоит сделать. Суфир, доложи нам, что тебе известно об оставленной здесь
агентурной сети Харконненов.
— Мы выявили двести пятьдесят девять наиболее важных агентов, милорд. Диверсанты —
не более трех групп, всего около сотни человек.
— К каким социальным группам они относятся? — спросил Лето. — Я имею в виду,
насколько они состоятельны?
— В основном это достаточно обеспеченные люди, милорд. Большей частью
предприниматели.
— Подбрось всем поддельные паспорта. Потом вызови в суд, пригласи судью-наблюдателя
и предъяви официальное обвинение в проживании по фальшивым документам. Имущество
конфискуешь подчистую, семьи отправишь в ссылку, в общем — пустишь по миру. И проследи,
чтобы были отчислены десять процентов в императорскую казну. Все должно быть абсолютно
законно.
Суфир улыбнулся, и за малиновыми губами обнажились желтые в красных пятнах зубы.
— Очень благородно с вашей стороны, милорд. Я, к своему стыду, до этого не додумался.
Халлек с хмурым видом оглядел сидящих за столом и удивился мрачному выражению на
лице Поля. Остальные кивали и улыбались.
Пл о х о , думал Поль. Это не выход. Остальные ожесточатся: мы отрезаем им
возможность перейти на нашу сторону.
Он знал, что в настоящей вендетте позволено все, что она ведется без правил. Но в любом
случае решение отца приносило им больше вреда, чем пользы.
— «И стал я пришельцем в чужой земле», — процитировал Халлек.
Поль оглянулся на него — он узнал цитату из Оранжевой Католической Книги. Похоже,
Джерни тоже не по душе нечестная игра.
Герцог Лето задумчиво смотрел в ночной мрак за окнами. Потом он перевел взгляд на
Халлека.
— Да, Джерни, сколько рабочих ты уговорил остаться с нами?
— Всего двести шестьдесят восемь, мой господин. Можно считать, что нам здорово
повезло. Все они очень нужных нам специальностей.
— Только-то? — герцог поджал губы. — Ну, хорошо. Тогда передай по постам…
Шум у дверей не дал ему договорить. Мимо стоящих там часовых прошел Дункан Айдахо.
Он поспешно обогнул длинный стол и склонился к уху герцога.
Лето замахал на него рукой:
— Вслух, вслух, Дункан. Ты же видишь, это заседание штаба.
Поль внимательно смотрел на Дункана, в который раз отмечая его стремительность,
точность движений и гибкость — качества, делающие его учителя непревзойденным мастером
боя. Айдахо повернул к нему круглое загорелое лицо, взгляд глубоко посаженных глаз, не
узнавая, скользнул по Полю. Но под наигранным возбуждением мальчик распознал глубокую
сосредоточенность.
Айдахо медленно оглядел всех присутствующих и сказал:
— Мы только что перехватили группировку харконненских наемников, переодетых
вольнаибами. Но вольнаибы направили нам гонца с предупреждением. В схватке он был тяжело
ранен наемниками. Мы направили его сюда, чтобы наш военврач мог его осмотреть, но по
дороге он скончался. Бедняга здорово мучался, но мы сделали все, что было в наших силах.
Однако один его поступок меня удивил: когда его сюда несли, он пытался выбросить некий
предмет, — Айдахо посмотрел на герцога. — Нож, милорд. Такой, каких мы никогда не видели.
— Ай-клинок? — спросил кто-то.
— Я в этом не сомневаюсь. Молочно-белый и светится изнутри своим собственным
светом, — он сунул руку во внутренний карман и вытащил ножны, из которых торчала черная
рукоятка с углублениями для пальцев.
— Не смей обнажать лезвие!
Резкий, пронзительный голос, раздавшийся из дальнего конца зала, заставил всех
обернуться.
В дверях, перегороженных алебардами часовых, стоял высокий человек, с головы до пят
закутанный в длинные желтые одежды. В узкую щель капюшона виднелась черная маска. Она
закрывала все лицо, кроме глаз, — совершенно синих, без какого-либо намека на белки.
— Позвольте ему войти, — прошептал Айдахо.
— Пропустите его, — приказал герцог.
Часовые после мгновенного замешательства опустили алебарды.
Незнакомец проскользнул в комнату и встал перед герцогом.
— Это Стилгар, вождь сича, в котором я жил, — пояснил Айдахо.
— Приветствую вас, господин вождь, — обратился к нему Лето. — Так почему же вы не
рекомендуете нам обнажить этот кинжал?
Стилгар повернулся к Дункану:
— Живя среди нас, ты соблюдал наши обычаи. Тебе я мог бы позволить увидеть нож
человека, бывшего твоим другом, — его взгляд скользнул по остальным офицерам. — Но я не
знаю никого из тех, кто рядом с тобой, и опасаюсь, что ты можешь осквернить честное оружие.
— Я — герцог Лето Атрейдс. Не удостоите ли вы меня чести посмотреть этот клинок?
— Я позволю тебе заслужить это право, — ответил Стилгар и, как бы подавляя
поднявшийся за столом ропот, поднял жилистую руку и вновь обратился к Дункану: — Я
напоминаю тебе, что это нож человека, бывшего твоим другом.
Пользуясь наступившим молчанием, Поль внимательно изучал незнакомца, излучавшего
величие всем своим видом. Это был настоящий вождь — вождь вольнаибов.
Какой-то офицер неподалеку от Поля пробормотал:
— Кто он такой, чтобы указывать на наши права на Аракисе?
— В народе говорят, будто герцог Лето собирается управлять на благо своих подданных, —
заговорил вольнаиб. — Я хочу тебе сказать, как мы это понимаем: ты должен помнить об
ответственности, которая лежит на тех, кто видел обнаженный ай-клинок, — он бросил
быстрый взгляд на Айдахо. — Они становятся нашими братьями. И не имеют права покидать
Аракис без нашего позволения.
Возмущенный Халлек и еще несколько человек вскочили со своих мест.
— Никто, кроме герцога Лето…
— Минуточку, — сказал Лето. Его неожиданно мягкий голос остановил их. Ситуация не
должна выходить из-под контроля, решил он. — Я испытываю глубокое уважение к любому,
кто относится с таким же уважением ко мне. По словам Дункана, я вам многим обязан. А я
всегда плачу свои долги. Если ваши обычаи требуют, чтобы этот кинжал оставался в ножнах,
пусть будет так, но по моему приказу, И если мы можем как-то почтить память человека,
отдавшего за нас жизнь, вам нужно только сказать нам, как именно.
Вольнаиб в упор смотрел на герцога, потом медленно отодвинул в сторону маску,
обнаружив под ней прямой нос и рот с полными губами, скрытый в черной с шелковистым
отливом бороде, наклонился к столу и плюнул на полированную поверхность.
Все сидевшие вокруг стола офицеры вскочили, но тут в зале прогремел голос Дункана:
— Стойте!
Наступила полная тишина, и Айдахо заговорил:
— Мы благодарим тебя, Стилгар, за то, что ты поделился с нами влагой своего тела. Мы
принимаем ее и ценим великодушие, с которым ты сделал это.
С этими словами Айдахо тоже плюнул на стол прямо перед герцогом. Потом он повернулся
к Лето и объяснил:
— Вспомните, насколько драгоценна вода на Аракисе, мой господин. Это знак
величайшего уважения.
Лето опустился в кресло, поймал взгляд сына, увидел понимающую улыбку на его лице и
почувствовал, что, по мере того как до людей доходит смысл сказанного Айдахо,
напряженность начинает спадать.
Вольнаиб снова обратился к Айдахо:
— Ты хорошо показал себя, Дункан Айдахо, когда жил среди моих людей. Что привязывает
тебя к твоему герцогу?
— Он просит, чтобы я остался с ними, мой господин, — сказал Дункан.
— Он что, имеет в виду двойное гражданство? — усмехнулся Лето.
— Вы хотели бы, чтобы я пошел с ним, мой господин?
— Я хотел бы, чтобы ты принял собственное решение, — ответил герцог, понимая, что ему
не удалось подавить раздражение в своем голосе.
Айдахо внимательно посмотрел на вождя вольнаибов:
— Ты согласен взять меня на таких условиях, Стилгар? Возможно, временами мне придется
возвращаться на службу к моему герцогу.
— Ты хорошо сражаешься и проявил себя нашим верным другом, — ответил Стилгар и
посмотрел на герцога: — Пусть будет так: этот человек, Айдахо, оставит у себя ай-клинок как
знак своей преданности вольнаибам. Конечно, ему придется пройти обряд очищения и
выполнить все ритуалы. Но все это вполне исполнимо. Он станет вольнаибом и будет служить
Атрейдсам. В этом нет ничего необычного, ведь и Лит служит двум господам.
— Дункан? — спросил герцог.
— Я все понял, мой господин.
— Значит, решено.
— Твоя вода — наша вода, — торжественно сказал Стилгар. — Тело нашего брата
останется у твоего герцога. Его вода будет принадлежать Атрейдсам. Отныне мы связаны узами
воды.
Лето вздохнул и перевел глаза на Хайвата. Их взгляды встретились. Ментат кивнул — он
выглядел очень довольным.
— Я буду ждать внизу. Пусть Айдахо пока попрощается с друзьями. Нашего погибшего
брата звали Тюрок. Запомните, это вам пригодится, когда его душа покинет тело. Имя вашего
нового друга — Тюрок.
Стилгар собрался уходить.
— Вы не хотели бы задержаться у нас? — спросил его Лето.
Вольнаиб обернулся, привычным жестом надвинул на лицо маску, что-то под ней
подправил. Полю показалось, что под нею мелькнуло нечто вроде тонкой блестящей трубочки.
— А разве есть причины задерживаться? — спросил вольнаиб.
— Мы могли бы воздать вам должные почести.
— Моя честь требует, чтобы я как можно скорее оказался в другом месте, — ответил
Стилгар. Он бросил быстрый взгляд на Айдахо, круто развернулся и прошел мимо стоящих у
дверей часовых.
— Если остальные вольнаибы такие, как он, мы можем сослужить друг другу неплохую
службу, — сказал ему вслед герцог.
— Это превосходный образец, мой господин, — сухо ответил Айдахо.
— Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь, Дункан?
— Я выполняю обязанности вашего посла к вольнаибам, мой господин.
— От тебя очень многое зависит, Дункан. Мы собираемся набрать из этих людей по
крайней мере пять батальонов до того, как сардукары на нас навалятся.
— Придется немало поработать, мой господин. Вольнаибы очень свободолюбивый
народ, — Айдахо немного помолчал и добавил: — Да, мой господин, еще вот что. Одного из
харконненских наемников мы пристукнули как раз тогда, когда он пытался снять с мертвого
вольнаиба его кинжал. Нам известно, что Харконнены пообещали вознаграждение в миллион
солярий любому, кто принесет им хотя бы один ай-клинок.
Лето удивленно покачал головой.
— Неплохо. С чего это они решили так раскошелиться?
— Эти ножи делаются из зубов песчаного червя. Они у вольнаибов вместо пароля. Если у
человека синие глаза без белков, то, показав ай-клинок, он может беспрепятственно пройти в
любое поселение вольнаибов. Меня, например, они все равно будут каждый раз проверять. Я не
похож на вольнаиба. Но…
— Питтер де Вриз, — пробормотал герцог.
— Это дьявольски хитрый человек, милорд, — подтвердил Хайват.
Айдахо спрятал ай-клинок во внутренний карман.
— Береги его как следует, — еще раз предостерег Дункана Лето.
— Я понимаю, милорд, — он похлопал по рации, закрепленной на портупее. — Я выйду на
связь при первой возможности. Суфир знает мои позывные. Будем пользоваться военным
языком, — он отдал честь, развернулся и поспешил за вольнаибом.
Торопливые шаги мерно застучали по коридору.
Герцог обменялся с Хайватом понимающими взглядами. Они улыбнулись.
— Нам еще очень много нужно сделать, мой господин, — хмуро буркнул Халлек.
— Можешь считать, что часть твоей работы мы сделали за тебя, — улыбнулся Лето.
— У меня еще есть материалы по биостанциям, — сказал Хайват. — Может, перенесем это
на другой раз, мой господин?
— Это надолго?
— Во всяком случае, на летучке этот вопрос не решить. Вкратце: от вольнаибов получены
сведения о том, что на Аракисе, еще когда он был просто императорской биостанцией, было
построено около двухсот укрепленных исследовательских баз. Предполагается, что все они
давно заброшены, но у нас есть информация, что до того их тщательно загерметизировали и
опечатали.
— Склады с оборудованием? — быстро спросил герцог.
— Согласно донесениям, полученным от Дункана.
— Где они расположены?
— На этот вопрос они всегда отвечают одинаково: «Лит знает».
— «Бог знает», — пробормотал герцог.
— Возможно, не так, мой господин, — возразил Хайват. — Вы слышали, что Стилгар тоже
упоминал это имя. Не исключено, что оно принадлежит конкретному человеку.
— «Служит двум господам», — задумался Халлек. — Похоже на цитату из какой-то
священной книги.
— Ну, это тебе лучше знать.
Халлек улыбнулся.
— А этот наш судья-наблюдатель, — сказал герцог, — Императорский планетолог Каинз…
Может, он знает, где находятся базы?
— Мой господин, — предостерег его Хайват, — Каинз служит непосредственно
Императору.
— Император далеко, а мы близко. Мне нужны эти базы. Я просто уверен, что они набиты
деталями, без которых нам не оживить нашу технику.
— Но, мой господин, — не унимался Хайват, — территория баз является собственностью
Его Величества.
— Ты лучше вспомни, Хайват, какие здесь бури. Мы сможем списать на них что угодно.
Были базы — и нету. Тащите-ка сюда Каинза, сейчас мы его расколем.
— Есть еще одно, мой господин, почему нам не стоило бы там хозяйничать. Дункан
утверждал, что абсолютно точно знает, будто эти базы имеют какое-то важное значение для
вольнаибов. Боюсь, что на этой почве у нас могут возникнуть осложнения.
Поль смотрел на лица окружавших его людей, видел, как тщательно они взвешивают свои
слова. Все они казались глубоко озабоченными настроением его отца.
— Послушай Хайвата, папа, — сказал мальчик. — Он верно говорит.
— Мой господин, — продолжал увещевать герцога ментат, — я охотно допускаю, что мы
найдем на базах необходимое для ремонта оборудование. Но это будет близоруким,
стратегически неверным шагом. Нельзя действовать, не располагая полной информацией. Каинз
наделен полномочиями судьи, данными ему Империей. Это никак нельзя упускать из виду. К
тому же он пользуется уважением у вольнаибов.
— Значит, придумай какой-нибудь обходной маневр. По крайней мере, я хочу точно знать:
существуют эти базы вообще или нет.
— Как прикажете, мой господин, — Хайват опустился на табурет и прикрыл глаза.
— Ну что, господа, — сказал герцог. — Всем ясно, что нас ждет впереди — работа. К ней
мы все приучены. Кой-какой опыт у нас есть. Мы знаем, что нас ждет в случае успеха, и
догадываемся, что с нами будет в случае провала. Вы все знаете, что кому делать. — Он
посмотрел на Халлека. — Джерни, ты прежде всего займешься контрабандистами.
— «И был я послан к мятежному народу, обитающему в безводной земле», — с чувством
произнес Халлек.
— Когда-нибудь я подловлю этого парня так, чтобы он не смог спрятаться за цитату. Тут-то
мы и посмотрим на него голенького.
За столом раздался дружный смех, но звучал он довольно неестественно.
Герцог обернулся к Хайвату.
— На этом этаже сделаешь еще один командный пост для организации работы связи и
спецслужб. Когда освободишься, подходи ко мне.
Хайват поднялся и беспомощно огляделся, словно ища поддержки. Потом он повернулся и
пошел прочь. За ним потянулись остальные. Люди скрипели табуретками, вскакивали, спешили,
торопливо пробирались к выходу, сталкивались в дверях.
Как скомканно все закончилось, подумал Поль, глядя в спины последних выходящих
офицеров. Все прежние заседания штаба завершались в чуть торжественной атмосфере строгой
определенности. Сегодня же все было угловато, неловко, и еще этот дурацкий невнятный спор
под конец…
Впервые. Поль позволил себе подумать о поражении как о чем-то реальном. Не потому, что
боялся или вдруг поверил в предсказания Преподобной Матери — просто он почувствовал, что
должен быть готовым к любому исходу событий.
Отец сам не верит в победу, думал он. Наши дела? оказывается, совсем не так хороши.
А Хайват… Поль вспомнил, как вел себя во время заседания старый ментат: бесконечные
запинки, неуверенные движения…
Хайват чем-то очень серьезно озабочен.
— Тебе лучше бы провести остаток ночи здесь, сынок, — сказал герцог. — Все равно скоро
рассвет. Я передам твоей матери, чтобы она не волновалась, — он медленно, неловко
поднялся. — Составь вместе несколько табуреток и прикорни до утра,
— Я совсем не устал, мой господин.
— Как хочешь.
Герцог сложил руки за спиной и. начал расхаживать взад и вперед вдоль стола.
Как зверь в клетке, подумал Поль.
— Ты хочешь поговорить с Хайватом о возможном предательстве? — спросил он.
Герцог остановился рядом с сыном и ответил, обращаясь к темным окнам:
— Возможность предательства мы уже обсуждали тысячу раз.
— Но старуха говорила так уверенно… А это письмо, которое нашла мама?
— Все необходимые меры уже приняты. — Герцог оглядел комнату, и Поль увидел в глазах
отца выражение, как у загнанного зверя. — Оставайся здесь. Мне надо еще обсудить с Суфиром
вопросы организации командного поста. Он отвернулся от Поля и вышел, кивнув часовым.
Поль продолжал смотреть на место, где только что стоял отец. Зал показался ему пустым
еще до того, как герцог вышел за дверь. И ему вспомнились зловещие слова Преподобной
Матери: «…для отца — ничего».
~~~
В самый первый день, когда Муад-Диб с семьей проезжал по
улицам Аракина, некоторые из местных жителей, вспомнив древние
легенды и пророчество, отважились несколько раз выкрикнуть из
толпы: «Махди!» Но их возгласы звучали скорее вопросительно — они
только надеялись увидеть в мальчике предсказанного пророками Лизан
аль-Гаиба или «Голос из Внешнего Мира». Кроме этого, их внимание
привлекла его мать, поскольку они знали, что она бен-джессеритка, а
значит, тоже — «Голос из Внешнего Мира».
Как и сказал ему часовой, герцог обнаружил Хайвата одиноко сидящим в одной из угловых
комнат. Из соседнего помещения доносились разговоры людей, устанавливавших там связное
оборудование, но в самой комнате было сравнительно тихо. Герцог огляделся. Стены светло-
зеленые, на столе, перед которым сидел ментат, постелена чистая бумага, рядом со столом три
поплавковых стула, на спинках которых неопрятные пятна свежей краски от наспех
замазанного харконненского вензеля в виде буквы «X».
— Стулья проверены, опасности нет. А где Поль, мой господин?
— Я оставил его в конференц-зале. Не хочу его отвлекать, пусто немного отдохнет.
Хайват кивнул, встал и закрыл двери в служебное помещение, отсекая посторонние
звуки — жужжание приборов и болтовню радистов.
— Суфир, — сказал Лето, — меня занимают императорские и харконненские
прянохранилища.
— Милорд?
Герцог поджал губы.
— Кто удивится, если здания складов будут случайно разрушены? — он поднял руку, не
давая Хайвату сказать. — Плевать мне на неприкосновенность императорских территорий.
Императору только на руку, если мы заставим Харконненов немного подергаться. Пусть барон
посмеет рот раскрыть, ему придется признаться, что он делал запрещенные законом
накопления!
Хайват покачал головой.
— Для этого придется выделить несколько офицеров, мой господин.
— Возьмем у Дункана. А может, кое-кто из вольнаибов захочет совершить межпланетное
путешествие? Подумай, как насчет небольшого набега на Гиду Приму? Неплохой тактический
ход, а, Суфир?
— Как прикажете, милорд, — Хайват повернулся, чтобы идти.
Герцог ясно видел, что старик нервничает. Думает, будто я ему не доверяю. Наверняка
знает, что я получил дополнительную информацию о предателе. Надо поскорее его успокоить.
— Суфир, — сказал он, — ты принадлежишь к одним из немногих, кому я доверяю
полностью. Давай-ка обсудим еще кое-что. Ты знаешь, как тщательно мы всегда отбирали
людей, чтобы к нам не затесался предатель. Но я получил два новых донесения.
Хайват обернулся и пристально посмотрел на герцога. Лето пересказал ему все, что
услышал от Поля. Но ментат, вместо того чтобы войти в свой рабочий транс, еще больше
смутился.
Герцог изучающе оглядел его и наконец сказал:
— Ты что-то скрываешь, старина. Мне следовало бы об этом догадаться еще по тому, как
ты нервничал на совещании. Боялся брякнуть что-то лишнее?
Малиновые от сока сафо губы ментата вытянулись в тонкую прямую ниточку, от которой
разбежались крохотные морщинки. Он заговорил, но лицо его по-прежнему казалось
неподвижной маской:
— Милорд, я не знаю, как мне к этому подступиться.
— Как-нибудь подступись, Суфир, — усмехнулся Лето. — Мы друг от друга чего только не
слышали. Уж ты-то, кажется, можешь позволить себе говорить все что угодно.
Хайват продолжал рассматривать его в упор, размышляя про себя: За это я его больше
всего и люблю. Это воистину человек чести, и он заслуживает самого преданного к себе
отношения. Почему я вынужден делать ему больно?
— Ну?
Хайват пожал плечами.
— У нас имеется записка, вернее, обрывок. Мы перехватили ее у харконненского связного.
Она адресована агенту по кличке Парди. У нас есть основания полагать, что Парди — главный
резидент всей харконненской агентуры. Записка может иметь огромное значение… или вообще
не иметь никакого. Все зависит от того; как ее толковать.
— И каких, же деликатных вопросов касается ваша записка?
— Не записка, милорд. Всего лишь фрагмент. Это был минимический фильм с
прикрепленной к нему капсулой самоликвидации. Мы остановили действие кислоты и не
допустили полного разрушения. Сохранилась только часть текста, но исключительной
важности.
— Я слушаю.
Хайват потер пальцами губы.
— Текст таков: «…ето никогда не заподозрит, что угроза исходит от столь любимых им
рук. Уже одно; это будет для него, смертельным ударом». Записка скреплена личной печатью
барона. Подделка, исключается, я сам проверял.
— Стало-быть, ты подозреваешь… — заговорил герцог ледяным голосом.
— Я готов скорее отрубить себе руки, милорд, чем сделать вам больно. Но если это…
— …Леди Джессика, — оборвал его герцог, чувствуя, что ярость переполняет его. — А что
удалось выжать из этого Парди?
— К несчастью, когда мы перехватили связного, Парди уже не было в живых. Связной, я
думаю, ничего не знал о содержании записки.
— Несомненно.
Герцог покачал головой, пытаясь привести в порядок мысли: Что за грязное дело! Это
просто немыслимо. Я знаю свою славную девочку.
— Милорд, если…
— Нет! — рявкнул герцог. — Это какая-то ошибка.
— Тем не менее мы не можем пренебрегать этим фактом, милорд.
— Мы вместе уже шестнадцать лет! У нее было без счета возможностей для… К тому же
ты сам проверял ее и заодно весь Бен-Джессерит!
Хайват горько ответил:
— Увы, я не всесилен.
— Говорю тебе, это невозможно! Харконнены хотят погубить род Атрейдсов — меня и
Поля. Недавно они уже попытались. Ты можешь представить себе женщину, умышляющую
против собственного сына?
— Возможно, она ничего и не замышляет против своего сына. А вчерашнее покушение —
всего лишь ловкий трюк.
— Тележало? Исключено.
— Мой господин, считается, что она не знает своих родителей. А если знает? А если,
скажем, она — сирота, причем сирота по вине Атрейдсов?
— Она бы давно что-нибудь сделала. Яд в вине или удар стилетом однажды ночью… Уж
ей-то это было бы проще простого.
— Харконнены хотят погубить вас, милорд. Это совсем не то же самое, что убить.
Кровомщение — наука тонкая, не то что простая вендетта.
Герцог закрыл глаза. Он сгорбился и казался усталым и постаревшим. Не может быть,
думал он. Эта женщина открыла мне свое сердце.
— Можно ли вернее погубить человека, чем внушить подозрение к тем, кого он любит? —
прошептал он.
— Такой вариант мы тоже учли. Тем не менее…
Герцог открыл глаза. Он смотрел на верного ментата и думал: Пусть подозревает.
Подозревать — его ремесло, а не мое. Лучше сделать вид, будто я поверил ему, чтобы он не
утратил бдительность в следующий раз.
— И что же ты собираешься делать?
— Прежде всего обеспечить постоянное наблюдение, милорд. С нее ни на минуту нельзя
спускать глаз. Я позабочусь, чтобы у моих людей не возникало никаких препятствий. Для этой
работы идеально подошел бы Айдахо. Через неделю или около того мы постараемся его
отозвать. У меня есть молодой парень, которого мы как следует натаскали. Он прекрасно
сможет заменить Дункана у вольнаибов. Очень способный дипломат.
— Смотри, с вольнаибами нужно тонкое обращение.
— Не беспокойтесь, мой господин.
— А что насчет Поля?
— Пожалуй, придется предупредить доктора Юха.
Лето повернулся к Хайвату спиной.
— Я во всем полагаюсь на тебя, Суфир.
— Постараюсь оправдать ваше доверие, милорд.
На это в самом деле можно рассчитывать, подумал герцог. Не оборачиваясь, он сказал:
— Я хочу развеяться. Если буду нужен, то я в пределах здания. Пусть часовые…
— Милорд, перед тем как вы уйдете, я хотел бы показать вам фильм. Это первый, пока еще
общий обзор религии вольнаибов. Если изволите вспомнить, вы просили меня подготовить
доклад на эту тему.
Герцог немного помедлил.
— Это может обождать?
— Разумеется, милорд. Да, вы еще спрашивали, что они тогда орали. Слово «Махди». Оно
относилось к молодому господину. Когда они…
— К Полю?
— Да, милорд. У них есть легенда, пророчество, если угодно, что к ним должен прийти
вождь, сын бен-джессеритки, который дарует им подлинное освобождение. Обычные
мессианские представления.
— Они приняли Поля за этого… этого?..
— Они только надеются, милорд, — Хайват протянул ему капсулу с фильмом.
Герцог взял ее и сунул в карман.
— Посмотрю попозже.
— Конечно, милорд.
— Сейчас мне нужно время… подумать.
— Да, милорд.
Лето глубоко, тяжело вздохнул и вышел. Закрыв за собой дверь, повернул направо, заложил
руки за спину и отправился бродить по коридору. Он совершенно не замечал, куда идет:
коридор, лестница, вестибюль, балкон, опять коридор. Люди вытягивались перед ним в струнку
и отходили в сторону, давая дорогу.
Через какое-то время он снова оказался в конференц-зале. Там было темно, на столе спал
Поль, укрытый плащом часового, под головой — солдатский вещмешок. Стараясь не шуметь,
герцог прошел на балкон, который выходил на летное поле. На балконе, в углу, стоял часовой. В
свете далеких огней космодрома он узнал герцога, отдал честь и замер по стойке смирно,
ожидая приказаний.
— Вольно, — пробормотал Лето. Он прислонился к холодным балконным перилам и
наклонился вниз.
Пустыня терялась в предрассветных сумерках. Он поднял глаза. Прямо над ним, как
блестки на темно-синей шали, сверкали звезды. На юге, над самым горизонтом, светилась
сквозь тонкую дымку вторая луна. Она словно смеялась над ним — презрительная, холодная,
недоверчивая.
Герцог смотрел, как она опускалась за утесы Большого Щита, обливая их льдистым
блеском. Она исчезла, и показалось, будто стало совсем темно и холодно. Лето поежился.
Гнев молнией сверкнул в его мозгу.
Больше я никогда не позволю Харконнену охотиться на меня и устраивать засады. Тоже
мне, ходячая куча дерьма с куриными мозгами! Подлый палач! Тебе не удастся выжить меня
отсюда. С неожиданной печалью ему подумалось: Мне нужны зоркие глаза и острые когти,
как ястребу среди мелких пташек. И его пальцы неосознанно погладили ястребиный хохолок,
вышитый на левом кармане.
На востоке мгла начала редеть, брызги света разлетелись по небу, словно соперничая со
звездами. И наконец темный ремень горизонта лопнул, не в силах больше сдерживать туго
налившийся рассвет.
Картина была поразительной красоты. Она целиком поглотила его внимание.
Да, есть вещи, которые хочется запомнить навсегда, думал он.
Он никак не предполагал, что здесь возможна такая красота — багровый горизонт и
охряно-пурпурные скалы. Впереди, за летным полем, блестели утренней росой огромные
поляны, пестрящие алыми маками. Среди них, как следы великанских ног, темнели участки,
усеянные фиалками.
— Красивое утро, мой господин, — сказал часовой.
— Угу.
Лето кивнул и подумал: А может, из этой планеты что-нибудь выйдет. Может, она еще
станет уютным домом для моего сына.
Далеко среди цветов он увидел движущиеся человеческие фигуры. Люди размахивали чем-
то вроде серпов. Это были сборщики росы. Столь драгоценной была здесь вода, что даже росу
собирали до единой капли.
Хотя, может быть, окажется, что Аракис — самое жуткое место во всей Вселенной,
продолжал размышлять герцог.
~~~
Это прозрение, наверное, одно из самых жестоких: узнать, что
твой отец — простой человек, из плоти и крови.
Первая встреча с людьми, которых ему было приказано обмануть и предать, потрясла
доктора Каинза. Он всегда гордился тем, что он ученый, для которого народные легенды
представляют чисто научный интерес, служат ориентиром в изучении древних культур. Однако
мальчишка слишком уж точно соответствовал старинному пророчеству, У него «в глазах жил
вопрос», и он в самом деле казался «исполненным истины».
Конечно, пророчество оставляло определенную свободу истолкования: Богиня-Мать могла
как привезти Мессию с собой, так и родить Его уже здесь. Тем не менее схожесть описаний и
облика этих людей выглядела очень странно.
Они встретились поздно утром на взлетной полосе аракинского аэродрома, рядом с
административным корпусом. Неподалеку мягко урчал двигателями приземистый махолет без
опознавательных знаков, похожий на неуклюжее насекомое. У махолета стоял часовой с саблей
наголо. От силового поля щита часового воздух вокруг него еле заметно подрагивал.
Заметив это, Каинз усмехнулся про себя: Они еще узнают, что такое щиты на Аракисе!
Планетолог поднял руку, давая сигнал своим тело-хранителям-вольнаибам отступить назад,
и направился к входу в здание — темной дыре в обшитой пластиком громаде. Толку-то от этих
небоскребов, думал он, все на виду. То ли дело убежища в пещерах!
Его внимание привлекло оживление у входа. Он остановился и, пользуясь случаем,
подстроил регулировку своего защитного влагоджари на левом плече,
Двери широко распахнулись. Оттуда быстрым шагом вышли атрейдсовские солдаты. Они
были в полном вооружении: тяжелые глушаки, короткие мечи и щиты. Потом показался
высокий человек, с ястребиным лицом, смуглой кожей и темными волосами. На нем был плащ-
джубба с гербом Атрейдсов на груди, но по тому, как он его носил, становилось понятно, что
человек еще не привык к такого рода одеянию. Плащ постоянно путался в ногах, и это сбивало
его шаг.
Рядом с ним шел мальчик, такой же темноволосый, но с более круглым лицом. Он казался
маловат для своих пятнадцати лет — Каинз знал его возраст. Но чувствовалось, что юное,
гибкое тело умеет слушаться своего хозяина. Он держался очень уверенно. Казалось, что он
знает и видит вокруг себя нечто невидимое и неведомое для других. Такой же, как у отца, плащ-
джубба сидел на нем так ловко, словно мальчик носил его всю жизнь.
«Махди будет открыто то, что недоступно другим», гласило пророчество.
Каинз покачал головой и сказал себе: Это всего лишь люди.
Рядом с этими двумя шел еще один человек, также одетый для пустыни. Каинз узнал его —
Джерни Халлек. Планетолог глубоко вздохнул, подавляя в себе возмущение: Халлек, видите ли,
вздумал поучать его, как нужно вести себя с герцогом и его наследником.
«Вам разрешается называть герцога „милорд“ или „мой господин“.
„Благороднорожденный“ тоже будет правильно, но это лучше приберечь для более
официальных случаев. К сыну можно обращаться „молодой господин“ или „милорд“. Герцог
обычно держится просто, но это не означает, что с ним можно фамильярничать».
Наблюдая за приближающимися людьми, Каинз думал: Они скоро узнают, кто настоящий
хозяин на Аракисе! Каковы — ментат разговаривал со мной чуть ли не полночи, устроил мне
настоящий допрос. А потом — не буду ли я так любезен сопровождать их, они, видите ли,
собираются лично познакомиться с добычей пряностей!
От Каинза не ускользнула и тайная подоплека хайватовских расспросов: им нужны
императорские базы. Сведения о базах они, конечно, получили от Айдахо.
Надо будет сказать Стилгару, чтобы он послал герцогу голову этого Айдахо, думал Каинз.
Идущая навстречу группа была теперь всего в нескольких шагах, их ноги в защитных
ботинках скрипели но песку.
— Милорд, герцог, — поклонился Каинз.
Приближаясь к одиноко стоящему у махолета человеку, герцог успел изучить его как
следует: высокий, тощий, одет в спецпустынную свободную накидку, высокие ботинки и
защитный костюм. Капюшон откинут назад, маска отодвинута в сторону. Борода редкая, волосы
соломенного цвета. И эти непостижимые синие глаза без белков с чуть заметными темными
точечками зрачков!
— Вы — эколог, — сказал герцог.
— Мы здесь предпочитаем пользоваться старым термином — планетолог, милорд.
— Как вам угодно, — герцог обратился к Полю. — Это Императорский судья-наблюдатель,
поставленный следить за соблюдением формальностей при переходе владений от одного Дома к
другому, — он снова обратился к Каинзу: — Мой сын.
— Милорд, — отозвался Каинз.
— Вы вольнаиб? — спросил Поль.
— Меня принимают и в низине, и в пустыне, молодой господин, — улыбнулся Каинз. —
Но я Императорский планетолог и нахожусь на службе у Его Императорского Величества.
Поль кивнул. На него произвела впечатление сила, излучаемая этим человеком. Когда они
стояли у окна на одном из верхних этажей административного корпуса, Халлек показал ему
планетолога: «Во-он тот человек, с охраной из вольнаибов, ну тот, что сейчас направился к
махолету».
Поль успел рассмотреть Каинза в бинокль, отметив презрительно вытянутые тонкие губы и
высокий лоб. Халлек шептал ему на ухо: «Очень странный тип. Ты еще услышишь, как он
говорит: словно бритвой режет».
А герцог, стоявший позади них, усмехнулся: «Ученый!»
Теперь, когда их разделяло всего несколько шагов, Поль ясно ощущал исходившее от
Каинза величие — как у особы королевской крови, человека, рожденного повелевать.
— Я хочу выразить вам признательность за эти костюмы и плащи, — сказал герцог.
— Надеюсь, они вам подошли, милорд, — ответил Каинз. — Это производство вольнаибов.
Мы старались подобрать размеры как можно ближе к тем, которые дал нам ваш человек —
Халлек, кажется?
— Совершенно верно. Меня несколько озадачило, когда мне передали, что вы откажетесь
сопровождать нас в пустыню, если мы не напялим на себя эти наряды. Мы ведь можем взять с
собой достаточное количество воды, и мы совсем не собираемся задерживаться там надолго. К
тому же у нас будет прикрытие сверху — видите, вон там, справа, махолеты сопровождения. Я
сомневаюсь, чтобы кто-нибудь заставил нас совершить вынужденную посадку.
Каинз молча смотрел на него. Ему сразу бросилось в глаза, что их тела привыкли к избытку
влаги. Наконец он холодно ответил:
— На Аракисе вам не придется говорить так самонадеянно. Здесь говорят только о
различной степени вероятности.
Халлек мгновенно напрягся:
— К герцогу следует обращаться только «милорд» или «мой господин».
Лето успокаивающе махнул ему рукой:
— Я собираюсь, немного изменить здесь свои правила. Меньше формальностей.
— Как пожелаете, мой господин.
— Я считаю себя вашим должником, доктор Каинз, — продолжал Лето. — Мы не забудем
и этих костюмов, и вашей заботы о нашем благополучии.
Полю внезапно пришла на ум цитата из Оранжевой Католической Книги, и он сказал:
— «Даяние — это благословение дающего».
Слова неожиданно громко прозвучали в неподвижном воздухе. Вольнаибы из охраны
Каинза, которые пристроились на корточках в тени здания, вскочили на ноги и возбужденно
заговорили. Один из них выкрикнул: «Лизан аль-Гаиб!»
Каинз резко обернулся и подал знак рукой, будто рубанул по воздуху, отсылая охрану на
место. Они снова уселись в тень и принялись что-то оживленно обсуждать между собой.
— Очень интересно, — заметил Лето.
Планетолог бросил на него и Поля сердитый взгляд:
— Жители пустыни в большинстве своем очень суеверны. Не обращайте на них внимания.
Это абсолютно безвредно.
Но про себя он подумал о словах легенды: «Они станут приветствовать Тебя Святыми
словами и дар Твой будет благословен».
Императорского судью герцог представлял только по описанию Халлека (странный тип,
очень подозрительный и осторожный). Теперь его образ полностью выкристаллизовался.
Сомнений не было: этот человек — вольнаиб. Каинз прибыл сюда с охраной из вольнаибов,
правда, это могло означать, что вольнаибы просто-напросто проверяют свое новое право
безнаказанно появляться в черте города. С другой стороны — очень похоже на почетный караул.
Опять же его манеры выдают гордого, привыкшего к свободе человека, в характере которого
исходить во всем только из своих собственных соображений. Поль задал вопрос прямо в точку.
Каинз был из местных.
— Не пора ли нам отправляться, мой господин? — спросил Халлек.
Герцог кивнул.
— Я сам буду управлять махолетом. Каинз может сесть впереди, чтобы показывать дорогу.
Вы с Полем располагайтесь сзади.
— Одну минуту, — перебил его Каинз. — С вашего позволения, мой господин, я должен
проверить ваши костюмы.
Герцог собрался было ответить, но Каинз настойчиво продолжал:
— Я отвечаю не только за себя, но и за вас… милорд. Я прекрасно знаю, чье горло будет
перерезано, если с вами что-нибудь случится.
Герцог нахмурился: Какой тонкий момент! Если я откажусь, это может его оскорбить. А
человек такого уровня более чем ценен. Но… позволить ему проникнуть под мой щит,
прикасаться ко мне… ведь я почти ничего о нем не знаю.
Пока эти мысли мелькали в его голове, окончательное решение было уже принято.
— Мы в ваших руках, — сказал Лето. Он шагнул вперед и распахнул плащ, краем глаза
заметив, как напрягся и изготовился к прыжку Халлек. — И еще, если вы будете так любезны…
Я с удовольствием бы выслушал кое-какие объяснения об этом костюме от человека,
привыкшего пользоваться им в обыденной жизни.
— Конечно, — ответил Каинз. Он нащупал под плащом плечевой клапан и начал
рассказывать. — Костюм, или, как его еще называют, влагоджари, сделан по принципу
бутерброда. По сути — это весьма эффективный фильтр, сопряженный с системой
теплообмена, — он отрегулировал оба плечевых клапана. — Непосредственно к коже прилегает
пористый слой. Он пропускает пот, охлаждает тело… обычный процесс испарения. Следующие
два слоя, — Каинз подтянул грудное крепление, — это нагревательные устройства и
солеобменники. Соль задерживается и поступает обратно в организм.
Подчиняясь его жесту, герцог приподнял руки и заметил:
— Очень интересно.
— Вдохните поглубже, — приказал Каинз. Герцог повиновался.
Планетолог осмотрел подмышечные клапаны и подрегулировал один из них.
— Движения тела, в особенности дыхание и некоторые осмотические явления, создают
насосный эффект, — он слегка ослабил ремень. — Выделенная таким образом вода поступает в
карманы-ловушки, из которых вы ее втягиваете через эту вот трубку.
Герцог повернул голову и скосил глаза на идущую к шее трубку.
— Эффективно и очень удобно. Прекрасная разработка, — одобрил он.
Каинз встал на колени, осматривая ножные клапаны.
— Урина и фекальные выделения обрабатываются в набедренных карманах, — продолжил
он, потом выпрямился, ощупал шейный узел и поднял двухсекционную заслонку. — При работе
в открытой пустыне фильтр следует надвинуть на лицо, трубку подвести к ноздрям через эти
вот переходники и как следует закрепить. Вдох делается ртом, через фильтр, а выдох — через
носовую трубку. Если на вас хороший, исправный влагоджари, то и день вы потеряете на более
наперстка влаги — даже если попадете в Большой Эрг.
— Наперсток в день? — переспросил герцог.
Каинз нажал большим пальцем на лобный ремень:
— Здесь может слегка натирать. Если будет мешать, скажите мне, я затяну немного
потуже.
— Премного благодарен, — ответил герцог. Он повел обтянутыми костюмом плечами,
ощущая, что стало гораздо удобнее — лучше пригнано и не так раздражает.
Каинз повернулся к Полю.
— Ну-ка, дружок, давай займемся тобой.
Славный человек, только надо научить его правильно к нам обращаться, подумал Лето.
Пока планетолог осматривал его влагоджари, Поль стоял спокойно. Когда мальчик
натягивал на себя это шуршащее скользкое одеяние, он испытывал странное ощущение. На
сознательном уровне он был совершенно уверен, что никогда раньше не надевал ничего
подобного. Тем не менее, когда под руководством Джерни он застегивал кнопки и подтягивал
регулировочные ремни, все ею движения были естественными, почти инстинктивными. Когда
Поль подстраивал грудной клапан, добиваясь наилучшего насосного действия, то точно знал, по
делает и почему. Затягивая как можно туже шейный и лобный ремни, он знал, что иначе может
натереть кожу до крови.
Каинз выпрямился и отошел с озадаченным выражением лица.
— Ты раньше никогда не надевал влагоджари? — подозрительно спросил он.
Сегодня в первый раз.
— Тебе кто-то помог его отрегулировать?
— Никто.
— Сапоги ты застегнул на четвертую кнопку. Кто тебе об этом сказал?
— Я… мне показалось, что так будет правильно.
— Правильнее не бывает, Каинз потер себе щеку и снова подумал о легенде: «И будет
знать ваши законы, словно родившийся среди вас».
— Мы теряем время, — сказал герцог и направился к махолету.
Стоявший у кабины часовой отдал ему честь, он ответил коротыш кивком, легко забрался
внутрь, накинул ремень безопасности и осмотрел приборы. Машина тихонько поскрипывала, по
мере того как залезали и рассаживались остальные.
Каинз, застегивая свой ремень, поневоле обратил внимание на окружавшую его роскошь —
мягкие бархатные подушки, никелированные ручки. Как только захлопнулась дверца, тихонько
зажужжал вентилятор, и воздух в кабине стал прохладным и влажным.
Недурно, подумал он.
— Кабина в порядке, мой господин, — раздался с заднего сиденья голос Халлека.
Лето подал питание на крылья и почувствовал, как они, сложившись чашечкой ударили по
воздуху — раз, другой. Махолет поднялся метров на десять, крылья засвистели оперением, и
машина рванулась вперед — включилась реактивная тяга.
— Над Большим Щитом, на юго-восток, — сказал Каинз. — Я распорядился, чтобы
старший техник перегнал оборудование туда.
— Все верно.
Герцог наклонился вправо под прозрачным колпаком кабины, и сопровождавшие их
махолеты охраны тоже повернули на юго-восток.
— Я смотрю, эти влагоджари хорошо продуманы, и технология на высоком уровне, —
заговорил герцог.
— Когда-нибудь я покажу вам фабрику в сиче, — ответил Каинз.
— Было бы очень интересно. Я слышал, такие костюмы делают и в некоторых пограничных
городах.
— Жалкие копии. Любой уважающий себя дюноход, дорожащий своей шкурой, носит
вольнаибские влагоджари.
— И он в самом деле держит расход влаги на уровне наперстка в день?
— Если он правильно отрегулирован, капюшон натянут достаточно плотно и все клапаны в
порядке, то основная потеря жидкости происходит через ладони. Когда не нужно выполнять
тонкой работы руками, можно надеть защитные перчатки. Но вольнаибы предпочитают в
открытой пустыне натирать руки соком из листьев креозотного куста. Это практически
останавливает потоотделение.
Лето взглянул налево, на раскинувшийся внизу Большой Щит. Это был настоящий
каменный хаос — торчащие во все стороны бурые скалы, черные полосы разбегающихся
расщелин. Казалось, будто кто-то выбросил из космоса огромную гору, она упала на Аракис да
так и осталась лежать, рассыпавшись на куски.
Они пересекли неширокую впадину, заполненную серым песком, который словно
высыпался в нее из длинного каньона. Щупальца песка протянулись вниз, словно дельта сухой
реки, протекавшей по темному камню.
Каинз откинулся на спинку сиденья, думая о набухших водой телах, которые он чувствовал
под пальцами, когда осматривал защитные костюмы. Под плащом у каждого из них был пояс-
щит, на ремне висел глушак, а на шее, на шнурке, — миниатюрный аварийный передатчик. В
рукавах у обоих были ножны с кинжалами, причем ножны казались изрядно потертыми. Эти
люди произвели на него странное впечатление — мягкость в сочетании с силой. Они во всем
казались полной противоположностью Харконненам.
— Когда будете докладывать Императору о смене власти, я надеюсь, вы не забудете
упомянуть о том, что мы соблюдали все правила? — спросил Лето.
— Харконнены ушли, вы пришли, — сухо ответил Каинз.
— Но все было как положено?
Мгновенно возникшая напряженность отразилась в том, как Каинз поджал губы.
— Как планетолог и наблюдатель я нахожусь в непосредственном подчинении Империи…
милорд.
Герцог мрачно ухмыльнулся:
— Мы же с вами знаем, что это не более чем слова.
— Должен напомнить вам, что меня обеспечивает работой лично Его Величество.
— Вот как? И что это за работа?
В наступившей тишине Поль подумал, что отец слишком жестко давит на собеседника. Он
взглянул на Халлека, но воин-певец, казалось, был поглощен изучением скалистого пейзажа.
— Вас, разумеется, интересуют мои обязанности как планетолога? — холодно спросил
Каинз.
— Конечно.
— В основном изучение пустынных форм жизни: ботаника, биология. кое-что по
геологии — бурение скважин, пробы грунта. Для исследования планеты есть много
возможностей.
— А пряности вы тоже изучаете?
Каинз повернулся, и Поль заметил, как напряглось его лицо.
— Странный вопрос, милорд.
— Не забывайте, Каинз, что теперь это мое владение. Мои методы управления отличаются
от харконненских. По большому счету, меня совсем не волнует, изучаете вы пряности или нет.
Если, конечно, вы будете делиться со мной своими открытиями, — он покосился на
планетолога. — Харконнены, я думаю, не поощряли подобных исследований, верно?
Каинз продолжал молча смотреть в сторону.
— Можете говорить прямо, со мной вам нечего бояться.
— Императорский Трибунал далеко, ничего не поделаешь, — пробормотал планетолог и
про себя подумал: Чего он от меня хочет, этот новоявленный хозяин с водянистым телом?
Думает, будто я так глуп, что ему удастся меня завербовать?
Герцог усмехнулся, продолжая внимательно следить за курсом.
— Почему таким кислым тоном, господин ученый? Небось думаете, что очутились в
компании убийц и грабителей. И ждете, что мы сейчас начнем расхваливать себя и ругать
Харконненов?
— Я читал листовки, которыми вы забросали все деревни и сичи. «Любите доброго
герцога!» Ваша служба пропага…
— А ну, хватит! — рявкнул Халлек. Он резко отвернулся от окна и наклонился вперед.
Поль положил ему руку на плечо.
— Джерни, — оглянулся назад герцог. — Этот человек слишком долго жил при
Харконненах.
— А-а, — Халлек откинулся назад,
— Второй ваш сотрудник, Хайват, работает тоньше, — презрительно улыбнулся Каинз. —
Но его намерения тоже достаточно прозрачны.
— Так вы согласны открыть нам эти базы?
— Это собственность Императора, — отрезал планетолог.
— Но ведь они все равно не используются.
— Они могут понадобиться в любое время.
— Это мнение Его Величества?
Каинз бросил на герцога неприязненный взгляд.
— Аракис мог бы стать раем, если бы его правители думали не только о том, как нагрести
побольше пряностей!
Он не ответил на мой вопрос, подумал Лето и спросил: — Как, интересно, сделать из
планеты рай, не имея для этого денег?
— Что такое деньги? Дружбу на них не купишь.
Ах, вот что! герцог про себя улыбнулся. — Мы это обязательно обсудим, но в следующий
раз. А сейчас, по-моему, мы приближаемся к краю Большого Щита. Курс остается прежний?
— Курс прежний, — негромко ответил Каинз.
Поль выглянул в окно. Нагромождение утесов и скал, пропастей и расщелин вдруг
сменилось ровным каменным плато, которое через некоторое время оборвалось крутым
уступом. Дальше, за плато, до самого горизонта тянулись песчаные дюны. Серой рябью они
убегали вдаль, но порой среди них мелькало что-то более темное, возможно, одиночные скалы.
Поль не был в этом уверен — над горячим песком поднималось зыбкое марево, и трудно было
что-то сказать определенное.
— Здесь растет что-нибудь? — спросил Поль.
— Немного. В этих широтах существуют в основном хорошо адаптировавшиеся виды, так
называемые водяные воришки. Они живут за счет того, что похищают один у другого влагу,
преимущественно росу. Некоторые области пустыни просто кишат всякой живностью. Но все
они тем или иным образом приспособились к жестким условиям. Если вы вдруг окажетесь в
открытой пустыне, вам тоже придется либо жить, как они, либо погибнуть.
— Вы имеете в виду — воровать воду друг у друга? — спросил Поль. Этот образ почему-то
поразил его, и он не смог сдержать волнения.
— Почему бы и нет? Хотя я имел в виду не совсем то. Дело в том, что, оказавшись в
пустыне, вы должны выработать себе жесткую установку относительно всего, что связано с
водой. Вы должны помнить о воде все время. И не расходовать попусту ничего, содержащего
влагу.
А герцог подумал: И это моя планета!
— Пожалуйста, два градуса южнее, милорд. С запада надвигается вихрь.
Герцог кивнул. Он уже заметил вращающийся столб желтой пыли. Он слегка накренил
махолет и, оглянувшись назад, увидел молочного цвета крылья махолета сопровождения, в
которых отражался бурый песок пустыни, отчего они казались слегка красноватыми. Охрана
повторила его маневр и тоже взяла южнее.
— Мы пройдем по самому краю бури, — сказал Каинз.
— В этот вихрь, пожалуй, опасно залетать, — отозвался Поль. — Правда, что песок
способен проедать даже прочный металл?
— В этих широтах еще не песок, а песчаная пыль. Здесь главная опасность — потеря
видимости, вихревые потоки, нарушение герметичности.
— А мы сегодня увидим добычу пряностей? — не унимался Поль.
— Очень может быть.
Поль откинулся на сиденье. Все эти праздные вопросы нужны были ему только для того,
чтобы «зарегистрировать личность», как говорила его мать. Он узнал о Каинзе все, что хотел. По
интонациям голоса, по мимике лица, по жестам рук. Неестественная складка на левом рукаве
плаща говорила о том, что под ним скрываются ножны. Пояс странным образом оттопырен.
Очевидно, там у почтенного ученого портупея, на которой может висеть что угодно. Но не пояс-
щит, это точно. Воротник плаща скреплен медной брошью, на которой выгравировано что-то
вроде зайца. Другая такая же брошь, поменьше, приколота к капюшону, откинутому на спину.
Халлек перегнулся через спинку своего кресла, пошарил в заднем отсеке и вытащил
бализет. Каинз бросил на него подозрительный взгляд и снова принялся следить за курсом.
— Что бы вы хотели услышать, молодой господин?
— На твой вкус, Джерни, — ответил Поль.
Халлек подстроил инструмент, склонился ухом к деке, взял аккорд и запел:
Джессика услышала шум в Большой гостиной и включила ночничок около кровати. Часы
еще не были переведены на местное время, и ей пришлось вычесть в уме двадцать одну
минуту — почти два часа ночи.
Странные звуки были громкими и беспорядочными.
Нападение Харконненов? мелькнуло у нее в голове.
Она выскользнула из постели и включила все семейные мониторы. На левом экране
показался Поль, спящий в одном из глубоких подвальных помещений, спешно
переоборудованном под спальню. Очевидно, шум туда не достигал. Комната герцога пуста,
постель даже не смята. Неужели он еще не вернулся с летного поля?
Вокруг дома установить телекамеры еще не успели.
Джессика, прислушиваясь, замерла в полумраке своей спальни.
Голос снизу орал какую-то невнятицу. Она разобрала, что зовут доктора Юха. Джессика
отыскала халат, накинула его на плечи, сунула ноги в шлепанцы и пристегнула к бедру ай-
клинок.
Голос снова звал доктора Юха.
Джессика завязала пояс халата и направилась в гостиную. Внезапно ее поразила мысль: А
вдруг что-то случилось с Лето?
Она побежала. Коридор казался бесконечным. Наконец — последний поворот, и, пробежав
мимо двери в столовую, она ворвалась в гостиную, которая была ярко освещена — все
поплавковые лампы горели на полную мощность.
Справа от нее, у входной двери, она увидела двух солдат дворцовой охраны, которые
крепко держали за руки стоявшего между ними Дункана Айдахо. Его голова мотнулась вперед,
и в большой зале резко наступила давящая тишина.
Один из охранников с упреком обратился к Айдахо:
— Видишь, что ты наделал? Разбудил леди Джессику!
За его спиной шевельнулись от сквозняка тяжелые шторы — очевидно, входная дверь
оставалась открытой. Нигде не было видно ни Юха, ни герцога. У одной из стен стояла Мейпс и
презрительно смотрела на Дункана. На ней было длинное коричневое платье с узорной каемкой,
ноги всунуты в незашнурованные пустынные сапоги.
— Да, я разбудил леди Джессику, — пробормотал Айдахо. Он возвел глаза к потолку и
заревел: — Мой меч в крови вампира!
Великая Матерь! Он пьян! поняла Джессика.
Круглое загорелое лицо Айдахо нахмурилось. Его черные, вьющиеся, как у барана, волосы
были выпачканы в грязи. Сквозь разодранный мундир торчала парадная рубашка, в которой он
был и на обеде.
Джессика подошла ближе.
Один из солдат кивнул ей, продолжая крепко держать Дункана.
— Мы не знали, что с ним делать, миледи. Он поднял такой переполох перед домом и
отказывался заходить внутрь. Мы боялись, что сбегутся местные и увидят, в каком он виде.
Этого никак нельзя допускать. А здесь он начал непристойно выражаться.
— Где он был?
— Он провожал одну из молодых леди с обеда домой, миледи. По приказу Хайвата.
— Что за молодую леди?
— Какую-то макаку из приглашенных. Понимаете, миледи, — он покосился на Мейпс и
понизил голос, — Айдахо всегда вызывают, когда нужно иметь дело с женщинами.
Джессика подумала: Это правда. Но почему же он пьян?
Она нахмурилась и повернулась к Мейпс:
— Мейпс, принесите ему чего-нибудь взбодриться. Лучше с кофеином. Можно пряного
кофе…
Мейпс пожала плечами и направилась на кухню. Незашнурованные ботинки зашлепали по
каменному полу.
Айдахо наконец справился со своей непослушной головой, которая болталась из стороны в
сторону, и уставился на Джессику.
— Я…з-за нашего х-х-херцога убил триста х-х-харконненских со-собак, — замычал он. —
Пчем-му, спраш-шся, меня з-здесь держат? Пу-у-усть отпустят!
Внимание Джессики привлек посторонний звук возле дальней двери. Она обернулась и
увидела, что к ним направляется Юх с докторским чемоданчиком, в левой руке. Он был одет
безупречно, но выглядел усталым и измученным. Татуировка в виде ромба отчетливее, чем
обычно, выделялась на его лбу.
— А, дор-рогой д-доктор! — заорал Айдахо. — Как п-поживаешь? Пилюльки принес? — он
повернулся к Джессике. — Шут-та из м-меня д-делаете?
Она хмуро продолжала обдумывать: С чего это он вдруг напился? Может, это наркотик?
— Оч-чень м-много… пряного п-пива, — пытался удержаться на ногах Айдахо.
Мейпс вернулась с дымящейся чашкой в руках и нерешительно остановилась позади Юха.
Она вопросительно посмотрела на Джессику, которая в ответ покачала головой.
Юх поставил чемоданчик на пол, приветливо кивнул Джессике и спросил:
— Значит, пряное пиво?
— Л-лчше н-не бвает… шик-карное п-пиво, — Айдахо старался взять себя в руки. — Мой
меч в крови вампира! Я… харконненсс-с, за г-г-герцога.
Юх повернулся и посмотрел на чашку в руках Мейпс.
— Что это?
— Кофе, — ответила Джессика.
Юх взял чашку и поднес ее Дункану:
— Ну-ка, дружок, выпей.
— Я б-больше ничего пить не б-буду.
— Пей, тебе говорят!
Голова Айдахо мотнулась в сторону доктора, он сделал шаг вперед, проволочив за собой
обоих охранников.
— Я п-по уши сыт этой Им-императорской Вселенной. Да, д-док… хочется х-хоть раз… в
свое уд-довольствие…
— Только сначала выпей. Это всего лишь кофе.
— П-простой, как в-ффсе в этой д-дыре. Черт-тово п-пекло… Все наизнанку… к-к-куда ни
п-п-плюнь…
— Ну-ну, уже поздно, — урезонивал его Юх. — Выпей, будь мужчиной. Сразу
почувствуешь себя лучше.
— Н-не х-хочу лучше!
— Будем так всю ночь пререкаться? — вмешалась Джессика. Нужно устроить ему
встряску, решила она.
— Вам ни к чему оставаться здесь, миледи, — сказал Юх. — Я сам разберусь с ним.
Джессика покачала головой. Она шагнула вперед и с размаху ударила Айдахо по щеке.
Он качнулся назад и тупо уставился на нее.
— Как ты себя ведешь в доме твоего герцога! — она вырвала чашку из рук доктора и
протянула ему. — Живо пей! Это приказ.
Айдахо выпрямился и угрюмо посмотрел на Джессику. Потом медленно заговорил,
тщательно выговаривая каждое слово:
— Я — не — подчиняюсь — приказам — поганой — харконненской — шпионки.
Юх замер, уставившись на свою госпожу.
Ее лицо побледнело, но она продолжала стоять неподвижно, кивая в такт словам Дункана.
Теперь все стало для нее ясно — все недомолвки и странности, происходившие вокруг нее в
последнее время, стали понятны. Она ощутила такой прилив гнева, что не смогла с ним
справиться. Пришлось привлечь на помощь всю свою бен-джессеритскую выучку, чтобы
выровнять дыхание и успокоить пульс. Даже после этого она чувствовала, что все в ней
клокочет,
Айдахо всегда вызывают, когда нужно иметь дело с женщинами!
Она бросила свирепый взгляд на Юха. Доктор опустил глаза.
— Вы знали об этом?
— Миледи… я слышал сплетни. Но мне не хотелось причинять вам боль…
— Хайват! — прошипела Джессика. — Я хочу, чтобы сюда немедленно привели Хайвата.
— Но, миледи…
— Немедленно!
Конечно, это Хайват. Подозрения на таком уровне могут возникнуть только из
единственного источника, иначе они были бы пресечены немедленно.
Айдахо покачал головой и пробормотал:
— Вот ведь поганство какое…
Джессика посмотрела на чашку в своих руках и вдруг резко выплеснула ее содержимое
Дункану в лицо.
— Заприте его в западном крыле в комнате для гостей, — приказала она. — Пусть
проспится.
Солдаты с несчастными лицами смотрели на нее. Один из них отважился спросить:
— Может, его куда-нибудь в другое место, миледи? Мы могли бы…
— Ему приказано находиться при мне, — отрезала Джессика. — Он на службе, — ее голос
дрогнул. — И умеет обращаться с женщинами…
Охранники сконфуженно переглянулись.
— Вам известно, где герцог?
— На командном посту, миледи.
— Хайват с ним?
— Хайват в городе, миледи.
— Приведите его ко мне сию же минуту. Я буду в своем кабинете.
— Но, миледи…
— Если возникнет необходимость, я позвоню герцогу. Но надеюсь, что необходимости не
возникнет. Не хотелось бы беспокоить его по пустякам.
— Да, миледи.
Джессика сунула пустую чашку в руки Мейпс и увидела вопрос в ее синих глазах.
— Можете идти спать, Мейпс.
— Вы уверены, что я вам не нужна?
— Совершенно уверена, — мрачно усмехнулась Джессика.
— Может быть, отложим до завтра? — предложил Юх. — Я дам вам снотворное и…
— Отправляйтесь к себе и предоставьте мне разобраться самой, — она легонько похлопала
доктора по плечу, чтобы смягчить резкость своих слов. — Так будет лучше.
Высоко подняв голову, Джессика круто развернулась и направилась на свою половину.
Коридоры… холодные стены… знакомая дверь, которую она размашисто распахнула, вошла
внутрь и с силой захлопнула за собой. Потом остановилась неподвижно, глядя на закрытые
щитами окна. Хайват! Возможно ли, что его подкупили Харконнены? Посмотрим.
Она подошла к глубокому старомодному креслу со спинкой, обтянутой тисненой кожей, и
развернула его к двери. Вспомнила про закрепленный на бедре ай-клинок и перестегнула
ножны на руку. Несколько раз проверила, легко ли он выскальзывает из них. Еще раз
внимательно осмотрела комнату, чтобы все предметы четко запечатлелись в памяти — на
случай непредвиденных обстоятельств: кушетка — в углу, у стены — два высоких стула, у
другой — низкий столик, рядом с дверью в спальню — большая высокая арфа.
Поплавковые лампы сияли бледно-розовым светом. Джессика еще уменьшила яркость, села
в кресло, похлопала ладонью по подлокотнику — старинное, величественное кресло как нельзя
лучше соответствовало ситуации.
А теперь пусть заходит. Посмотрим, что у него на уме.
Она расслабилась — в Бен-Джессерите ее учили использовать ожидание, чтобы собраться с
силами и запастись терпением.
Стук в дверь раздался даже раньше, чем она думала, и по ее приказу Хайват вошел в
комнату.
Она молча наблюдала за ним из тяжелого кресла. За его нервной, искусственно
возбужденной наркотиком бодростью скрывалась смертельная усталость. Старческие
слезящиеся глаза блестели… В тусклом полумраке комнаты морщинистая кожа отливала
желтизной. На рукаве, у которого обычно крепился кинжал, расплывалось большое пятно.
Джессика почувствовала запах крови.
Показав пальцем на один из стульев с высокой спинкой, она сказала:
— Возьми стул и сядь ко мне лицом.
Хайват, поклонившись, повиновался. Ну, Айдахо! Пьяный кретин! подумал он. Он
всматривался в лицо госпожи и ломал голову, как спасти ситуацию.
— Нам давно пора внести ясность в наши отношения, — начала Джессика.
— Что-то беспокоит миледи? — он сел и положил руки на колени.
— Нечего изображать из себя невинную овечку, Хайват. Если Юх не рассказал, зачем тебя
вызывают, то какая-нибудь шпионка из моей прислуги уже наверняка донесла. Можем мы хоть
раз поговорить откровенно?
— Как прикажете, миледи.
— Прежде всего ты мне ответишь на один вопрос. Ты продался Харконненам?
Хайват привстал со стула, его лицо потемнело от гнева:
— Вы осмеливаетесь нанести мне подобное оскорбление?
— Пожалуйста, сядь. Ты ведь осмелился.
Он медленно опустился.
Джессика, которая свободно читала его мысли по так хорошо знакомому ей лицу,
облегченно вздохнула: Это не Хайват.
— Вот теперь я знаю, что ты остаешься преданным своему герцогу. Поэтому готова
простить твое отношение ко мне.
— Неужели я в чем-то провинился?
Она нахмурилась: Может, мне раскрыть свои карты? Рассказать ему, что я уже
несколько недель ношу под сердцем дочь герцога? Нет… Даже Лето об этом не знает. Это
только усложнило бы ему жизнь, отвлекло его в то время, когда он должен думать о том, как
нам выжить. Еще будет время пустить это в ход.
— Нас мог бы рассудить Судья Истины, — сказала Джессика, — но здесь, нет ни одного-
судьи, аттестованного Имперским Советом.
— Вы совершенно правы. Ни одного.
— Есть среди нас предатель или нет? Я тщательно изучала всех наших людей. Кто? Не
Джерни. Конечно, не Дункан. Их адъютанты не занимают столь важного положения, чтобы
брать их в расчет. Не ты, Суфир. Поль исключается. Я знаю, что это не я. Может, доктор Юх?
Хочешь, я прикажу ему прийти и при тебе устрою проверку?
— Вы сами понимаете, миледи, что это ничего не даст. Он проверен на Высоком Суде. Об
этом я знаю.
— Не говоря о том, что его жена, бен-джессеритка, убита Харконненами, — добавила
Джессика.
— А, так вот что с ней случилось!
— Ты слышал, какая ненависть звучит в его голосе, когда он произносит имя Харконненов?
— Я не глухой, миледи.
— Что заставило тебя подозревать меня?
Хайват нахмурился.
— Миледи ставит своего слугу в неловкое положение. Вы же понимаете, что я прежде всего
служу герцогу…
— Именно поэтому я и готова тебя простить.
— Я вынужден снова спросить: я в чем-нибудь провинился?
— Будем играть в кошки-мышки?
Он пожал плечами.
— Хорошо, давай перейдем к другой теме. Поговорим о Дункане Айдахо, нашем
несравненном воине, чью доблесть и преданность просто невозможно переоценить. Сегодня
ночью он слегка перебрал некоего пряного пива. У меня есть сведения, что очень многие наши
воины увлекаются этой дрянью. Так ли это?
— У вас же есть сведения, миледи.
— Пусть так. Ты не видишь в этом невинном пристрастии дурного предзнаменования,
Суфир?
— Миледи говорит загадками.
— Ну-ка, пошевели мозгами! — повысила голос Джессика. — Ментат ты или нет? В чем
дело с Дунканом и всеми остальными? Хорошо, я скажу за тебя: у них нет дома.
Хайват ткнул пальцем в пол:
— Их дом — Аракис!
— Аракис — это еще кот в мешке! Их домом был Каладан, но они его утратили. Нет у них
дома. И еще они боятся, что у герцога ничего не получится.
Ментат напрягся.
— Если бы это сказал кто-то другой, его бы…
— Ох, Суфир, помолчи. Разве врач, который ставит правильный диагноз, тоже пораженец
или предатель? Меня волнует только одно — как нам лечить болезнь.
— Эту обязанность герцог возложил на меня.
— Но как ты можешь догадаться, у меня есть свои основания беспокоиться по этому
поводу. И у меня тоже есть определенные способности в решении подобных вопросов. Нужно
ли давать ему хорошую встряску? Пожалуй, он в этом нуждается. А то, похоже, совсем
зациклился.
— Есть много способов объяснить ваше беспокойство, миледи, — пожал плечами Хайват.
— Другими словами, ты уже вынес мне обвинение?
— Зачем же так, миледи? Но в такой ситуации, как наша, я не имею права упустить ни
одной случайности.
— Например, угрозу жизни моего сына. Кто просмотрел эту случайность?
Его лицо потемнело.
— Я предлагал герцогу мою отставку.
— А мне ты свою отставку предлагал… или Полю?
Теперь он был явно вне себя — учащенное дыхание, раздутые ноздри, напряженный взгляд.
Она увидела, как пульсирует жилка на его виске.
— Я служу герцогу, — отрывисто проговорил он.
— Нет никакого предателя. Угроза в чем-то другом. Возможно, это как-то связано с
лазерным оружием. Почему бы им не установить несколько лазерных пушек с часовым
механизмом и не направить их на силовые щиты замка? Они бы могли…
— А кто потом докажет, что это был не ядерный взрыв? Нет, миледи. Они не пойдут на
такой риск. Ведь все равно появится радиационный фон. И свидетелей трудно будет убрать. Нет.
Они постараются соблюсти почти все требования конвенции. Предатель есть.
— Ты служишь герцогу, — усмехнулась она. — Но ты погубишь его, вместо того чтобы
спасти.
— Если вы окажетесь невиновны, я принесу свои глубочайшие извинения, — вздохнул
Хайват.
— Посмотри на себя со стороны, Суфир. Ты ведь знаешь, что человек должен жить среди
себе подобных. Он должен знать, что его окружают свои. Уничтожь его окружение, и ты
погубишь человека. Из всех людей, которые любят нашего герцога, я и ты, Суфир, наиболее
идеально подходим, чтобы погубить всех остальных. Разве не могла бы я нашептывать по ночам
герцогу, что я сомневаюсь в тебе? Думаешь, это не оказало бы действия? Ты понимаешь, на что
я намекаю?
Старый ментат помрачнел:
— Вы мне угрожаете?
— Вовсе нет. Я пытаюсь тебе объяснить, что кто-то хочет нас переиграть, посеяв в наших
рядах вражду. Это очень умный, дьявольский план. Мы сможем устоять только в одном
случае — если сплотимся и не дадим вбить между нами клин.
— Вы полагаете, что я предъявляю необоснованные обвинения?
— Да, необоснованные.
— И будете распространять эти слухи, чтобы бороться со мной?
— На распространении слухов построена твоя жизнь, Суфир, а не моя.
— Вы сомневаетесь в моих способностях?
— Я хочу, Суфир, чтобы ты разобрался в своих чувствах, — вздохнула она. —
Использование логики не является естественным для обычного человеческого существа. То, что
ты применяешь логику во всех случаях жизни, — противоестественно. Ты сам — воплощение
логики, ментат. Чтобы сделать вывод или решить задачу, ты как бы отстраняешься от проблемы,
катаешь ее, как шарик, рассматриваешь то сверху, то снизу, то сбоку…
— Вы собираетесь учить меня моему ремеслу? — спросил Хайват, даже не пытаясь
сдержать раздражение,
— … ты видишь все, что находится вне тебя, — невозмутимо продолжала Джессика, — и
обрабатываешь с помощью своих логических способностей. Но никто, ни один человек не
рассуждает логически, когда речь идет о глубоко личных вопросах. Все мы в них беспомощно
барахтаемся и не можем разобраться в том, что же нас действительно мучит.
— Вы умышленно пытаетесь подорвать мою веру в свои способности ментата, — прошипел
он. — Когда я вижу, как кто-нибудь пытается вывести из строя любое из технических средств
нашего арсенала, я обычно разоблачаю и уничтожаю его немедленно.
— Самый распрекрасный ментат отдает себе отчет, что может допустить ошибку в своих
построениях.
— Я, что, с этим спорю?
— Тогда проанализируй все признаки, которые видны нам обоим: пьянство, ссоры, сплетни
и дикие слухи про Аракисе. Они стали пренебрегать элементарными…
— Это все от безделья, ничего более. Вы пытаетесь переключить мое внимание на ерунду и
придаете ей таинственную окраску!
Она смотрела на него и представляла себе солдат герцога — как они перешептываются по
ночам в бараках, изливают друг другу душу. Она почти ощутила эту атмосферу безнадежной
тоски. Они уподобились людям из старой легенды, думала она, тех времен, когда еще не было
Гильдии: воинов покорителя звезд, Амполироса, которые устали быть начеку, устали
постоянно носить при себе оружие, всегда быть готовыми и в итоге оказались застигнутыми
врасплох.
— Почему ты никогда не хотел в полной мере использовать мои способности для службы
герцогу? Боялся, что я окажусь опасным соперником?
Он с ненавистью смотрел на нее, его глаза горели:
— Я знаю, чему учат бен-джессеритских… — он замолчал, поперхнувшись собственными
словами.
— Ну, давай, договаривай. Бен-джессеритских ведьм.
— Я кое-что знаю о том, чем вы на самом деле там занимаетесь. Это уже видно по Полю.
Меня красивыми словами не одурачишь: мы, мол, существуем, только чтобы служить!
Встряска должна быть жестокой, и он уже почти созрел для нее, подумала Джессика.
— Ты всегда внимательно слушал меня на заседаниях штаба, но почти никогда не следовал
моему совету. Почему?
— Я никогда не доверял бен-джессеритской политике. Вам кажется, будто вы умеете
видеть человека насквозь, будто вы можете заставить его делать то, что вам…
— Ты жалкий глупец, Суфир, — вспыхнула она.
Он только плотнее вжался в спинку стула.
— Чтобы там ни болтали про наши школы, их задачи гораздо величественнее. Если захочу
уничтожить герцога… или тебя, или любого, до кого я могу дотянуться, тебе меня не
остановить.
И подумала: Как я могла допустить, чтобы гордость завела меня так далеко? Разве этому
меня учили? Мне следует нанести удар совсем с другой стороны.
Рука Хайвата скользнула за пазуху, где у него был крохотный игломет. Мои иглы
отравлены, мелькнуло у него в голове, а щита у нее нет. Чего ради она берет меня на испуг? Я
могу прикончить ее на месте, только… а если я ошибаюсь?
Она увидела его жест и спокойно сказала:
— Давай вместе помолимся, чтобы рука ни одного из нас не поднялась на другого.
— Хорошая молитва, — согласился ментат.
— И все-таки, раз уж мы так болезненно воспринимаем друг друга, я снова спрашиваю
тебя: разве не разумно предположить, что Харконнены заронили это подозрение специально,
чтобы посеять между нами вражду?
— Опять начинается игра в кошки-мышки.
Она вздохнула и решила: Теперь он почти готов.
— Мы с герцогом заменяем нашим людям мать и отца. Это обязывает меня…
— Он на вас не женился.
Спокойно, сказала она себе. Старик тоже умеет бить в точку.
— Но он не женился и ни на ком другом. И не женится, пока я жива. Итак, мать и отца.
Разрушить это естественное положение вещей, внести путаницу, неясность — что может быть
более на руку Харконненам?
Хайват почувствовал, куда она клонит, и его лицо начало понемногу вытягиваться.
— Герцог? — спросила Джессика. — Очень привлекательная цель, но никто, за
исключением разве что Поля, не защищен так надежно, как он. Я? Тоже очень соблазнительно,
но они знают, что с Бен-Джессеритом шутки плохи. Но есть еще кое-кто, по кому можно бить
без промаха. Человек, для которого подозрение естественней, чем дыхание. Вся жизнь
которого — интриги и тайны, — она резко выбросила правую руку вперед. — Ты!
Ментат приподнялся, собираясь вскочить на ноги.
— Я тебя не отпускала, Суфир!
Старый ментат рухнул обратно на стул — настолько внезапно тело перестало ему
повиноваться;
Джессика невесело улыбнулась.
В горле у Хайвата пересохло. Ее слова прозвучали настолько непререкаемо, таким
властным, повелительным тоном, что он оказался совершенно не способен сопротивляться. Его
тело подчинилось ей еще до того, как он сообразил, что происходит, Он не смог противостоять
ей — ни своим гневным порывом, ни своей логикой… ничем. То, что она сделала, лучше любых
доказательств говорило о ее невероятных способностях управлять человеческой психикой, о ее
глубоких, непостижимо глубоких знаниях.
— Я тебе уже говорила, Суфир, что нам было бы полезно научиться понимать друг друга. Я
имела в виду, что это для тебя полезно. Мне и так все про тебя понятно. Я щажу тебя по
единственной причине — из-за твоей преданности герцогу.
Хайват, не сводя с нее глаз, облизнул пересохшие губы.
— Если бы я хотела жить с марионеткой, то мне ничего бы не. стоило женить на себе
герцога. Он даже думал бы, что делает это по собственной воле.
Ментат опустил голову, продолжая смотреть на нее сквозь редкие белесые ресницы. Только
огромным напряжением воли он удерживался от того, чтобы вызвать охрану. Напряжением и…
он очень сомневался, что ему это удастся. При воспоминании о том, как резко она взяла его в
оборот, у него начинала зудеть кожа. Ей ничего не мешало воспользоваться мгновением
замешательства, выхватить кинжал и убить его на месте!
Неужели в каждом человеке есть такая мертвая точка? Неужели любому из нас она
может приказать все, что хочет, не боясь встретить сопротивление? Эта мысль поразила его.
Кто в состоянии остановить существо, наделенное такой силой?
— Тебя ударила рука в бен-джессеритской перчатке. Немногие оставались в живых после
такого удара. То, что я сделала, для нас совсем не сложно. Ты еще не знаешь всех моих
возможностей. Подумай об этом…
— Почему же вы не расправитесь с врагами герцога? — спросил Хайват.
— С кем ты мне предлагаешь расправиться? Ты хочешь, чтобы наш герцог стал тряпкой,
чтобы он во всем полагался на меня?
— Да, но такие возможности…
— Мои возможности — это палка о двух концах, Суфир. Ты думаешь: «Как легко могла бы
она, даже безоружная, поражать врага в самое сердце!» Правильно, Суфир. Тебя я тоже могла бы
поразить в самое сердце. Но чего бы я этим добилась? Если бы все бен-джессеритки делали это,
как относились бы люди к Бен-Джессериту? Нам ни к чему это, Суфир. Мы не хотим губить
сами себя. Мы на самом деле существуем только для того, чтобы служить.
— Мне нечего вам ответить, — выговорил он. — Вы понимаете, что я ничего не могу вам
ответить.
— Ты никому не расскажешь о том, что здесь произошло. Я знаю, ты этого не сделаешь.
— Миледи… — в горле у старика снова пересохло.
Но в голову ему пришла и такая мысль: Несомненно, она очень сильна. Но тем более
грозным оружием она может стать в руках Харконненов.
— Герцога могут погубить не только враги, но и друзья, — продолжала Джессика. — Мне
хочется верить, что ты наконец разберешься со своим подозрением и выкинешь его из головы.
— Если оно окажется безосновательным, — ответил он.
— Если, — усмехнулась она. — Если.
— А ты упрям, Суфир.
— Осторожен, — поправил Хайват. — Но я допускаю и вероятность ошибки.
— Тогда я задам тебе еще один вопрос: вот ты со связанными руками, беспомощный,
стоишь перед человеком, который приставил к твоему горлу нож. Но этот человек не убивает
тебя. Он разрезает твои путы, отпускает тебя на свободу да еще отдает тебе нож, чтобы ты
действовал по своему усмотрению. О чем это говорит, Суфир? — она поднялась с кресла и
повернулась к нему спиной. — Теперь ты можешь идти.
Старый ментат неловко поднялся. Его рука продолжала нашаривать смертоносное оружие.
Ему вдруг вспомнились черный бык с кольцом в ноздрях и старый герцог, который, несмотря на
прочие свои недостатки, был отчаянным храбрецом. То была одна из давних коррид. Огромное
чудовище стояло с опущенной головой, испуганное, сбитое с толку. Старый герцог повернулся
спиной к острым рогам и элегантно перекинул через руку плащ, не обращая внимания на
грохочущий овациями амфитеатр.
Я — бык, а она — матадор, подумал ментат. Он вынул руку из внутреннего кармана и
посмотрел на блестевшие на ладони капельки пота.
Хайват знал, что, как бы дело ни обернулось, он никогда не забудет этого момента и всегда
будет восхищаться своей госпожой.
Он бесшумно повернулся и вышел из комнаты.
Джессика отвела взгляд от отражения в темном окне и, посмотрев на закрытую дверь,
прошептала:
— Теперь наконец последуют разумные действия.
~~~
Со снами ли борешься,
С тенями ль сражаешься,
Проснешься ли, спящий герой?
Вся жизнь твоя буйная —
Тревоги и хлопоты.
Зачем же сгубил ты себя?
Герцог Лето стоял в прихожей и при свете поплавковой лампы изучал записку. До рассвета
оставалось еще несколько часов, и он чувствовал сильную усталость. Посланец-вольнаиб
передал записку часовому у ворот замка почти сразу после того, как герцог прибыл с
командного поста.
Он прочитал текст:
Подписи не было.
Что бы это могло значить? пытался сообразить герцог.
Посланец ушел, не дожидаясь ответа, и спросить было не у кого. Вольнаиб, как мглистая
тень, растворился в ночи.
Герцог сунул клочок бумаги в карман мундира, решив показать его потом Хайвату. Он
откинул со лба прядь волос и глубоко вздохнул. Возбуждающие таблетки начали его утомлять.
Прошло уже два долгих дня с того памятного обеда и еще больше с тех пор, как он в последний
раз спал.
Сейчас его больше всех военных вопросов волновал последний разговор с ментатом,
рассказ о встрече с леди Джессикой.
Не разбудить ли мне Джессику? Больше нет причины таиться от нее. Или есть? Чтоб
этому Айдахо провалиться!
Герцог покачал головой. Нет, Дункан здесь не при чем. Я был с самого начала не прав. Не
надо было ничего скрывать от Джессики. Я должен сейчас же рассказать ей все, не то будет
еще хуже!
От принятого решения ему полегчало, и он поспешил из прихожей, прошел через Большую
гостиную и направился по коридору в жилое крыло.
Там, где от главного коридора ответвлялось несколько служебных, он остановился. Вдалеке
раздался странный мяукающий звук. Лето положил левую руку на выключатель пояса-щита, а
правой вытащил кинжал. Теперь он почувствовал себя увереннее. От странного звука у него
было побежал мороз по коже.
Мягко ступая, герцог вошел в служебный коридор, проклиная про себя скудное освещение.
Тускло горящие крохотные поплавковые лампочки находились на расстоянии восьми метров
друг от друга. Ко всему прочему темные каменные стены поглощали свет.
Вдруг он разглядел в полумраке какое-то пятно впереди на полу.
Герцог уже собрался включить щит, но передумал — это сковало бы его движения и
приглушило внешние звуки… К тому же его не покидало сомнение по поводу перехваченных
лазерных пушек.
Он молча двинулся дальше и увидел человека, лежащего лицом вниз на каменном полу.
Держа кинжал наготове, Лето перевернул его ногой и склонился, чтобы разглядеть лицо. Перед
ним лежал контрабандист Туйк, на груди его расплывалось влажное пятно.
Откуда он здесь взялся? Кто его убил?
Снова раздался мяукающий звук, на этот раз чуть громче. Он доносился из бокового
коридора, ведущего в помещение, где стояли генераторы силового поля.
Держа руку на выключателе пояса, с кинжалом наизготовку, герцог проскользнул в
коридор и осторожно выглянул из-за угла.
На полу перед генераторной, в нескольких шагах от него, распростерлась еще одна
человеческая фигура.
Она-то и издавала странный звук. Кто-то мучительными рывками полз ему навстречу,
постанывая и задыхаясь.
Лето подавил внезапно нахлынувший страх, бросился вперед и опустился на колени перед
ползущим человеком. Это была Мейпс, экономка из вольнаибов. Спутанные волосы закрывали
лицо, платье разорвано. Большое пятно темнело на спине, ближе к левому боку. Он взял ее за
плечи, и она, опершись на локти, подняла на него затуманенный взгляд.
— Вы… — прохрипела она, — …убил… часовые… хотел… послать… Туйк… сбежал…
миледи… Вы… Вы… здесь нет, — она упала лицом вниз, голова тяжело ударилась о каменный
пол.
Лето ощупал ее виски. Пульса не было. Он посмотрел на пятно: удар нанесли сзади. Кто?
Его мозг лихорадочно заработал. Что она хотела сказать? Что кто-то убил часового? А откуда
здесь Туйк? Может, за ним послала Джессика? Для чего?
Он собрался встать, но тут сработало шестое чувство, и его рука потянулась к выключателю
пояса. Поздно — острая боль, и рука онемела. Повернув голову, он увидел, что из рукава торчит
острая игла. Онемение пошло вверх по руке. Ему стоило нечеловеческих усилий повернуть
голову.
В дверном проеме генераторной стоял Юх. На его лице отражался желтоватый свет
поплавковой лампы, подвешенной над дверью. Она горела чуть ярче остальных. В помещении за
его спиной было тихо — генераторы не работали.
Юх! подумал герцог. Он остановил дворцовые генераторы! Мы остались без защиты!
Юх направился к нему, на ходу убирая в карман игломет.
Лето обнаружил, что еще может разговаривать, и прошептал:
— Юх! Почему?
Онемение распространилось на ноги, и он сполз на пол. Смутно почувствовал, как затылок
стукнулся о каменную стену.
На лице доктора было откровенное сострадание, когда он склонился над герцогом и
коснулся его лба. Лето ощутил прикосновение, словно через толстый слой ваты.
— На игле яд направленного действия, — заговорил Юх. — Вы можете говорить, хотя я не
советую это делать, — он огляделся по сторонам, выдернул из руки герцога иглу и отбросил ее в
сторону. Игла звякнула об пол, и звук слабо отозвался в ушах раненого.
Не может быть, чтобы Юх, думал Лето. Он же проходил проверку.
— Почему? — снова прошептал он.
— Извините меня, мой дорогой герцог, но сейчас нам следует поговорить о более важных
вещах, — Юх коснулся татуировки на лбу. — Мне самому от этого не по себе, но у меня есть
одно неудержимое желание, меня от него просто лихорадит — я хочу убить человека. О, я
страстно желаю убить его, и меня ничто не остановит!
Он посмотрел на герцога.
— Нет, не вас, дорогой герцог. Барона Харконнена. Я хочу убить барона.
— Бар… рона… Хар…
— Успокойтесь, мой бедный герцог, У вас очень мало времени. Помните искусственный
зуб, который я вам вставил после событий в Наркале? Его следует заменить. Через минуту,
когда вы потеряете сознание, я заменю его. — Он раскрыл ладонь и посмотрел на предмет,
лежавший на ней. — Точная копия, из него даже выходит тонкая проволочка вместо нерва. Я
ручаюсь, что даже в рентгеновских лучах никто ничего не обнаружит. Но если вы посильнее его
прикусите, зуб сломается. После этого вам нужно быстро выдохнуть, и воздух будет отравлен
очень сильным ядом.
Лето смотрел на Юха и видел в его глазах безумие. На лбу и подбородке доктора выступил
пот.
— Вам все равно умирать, бедный мой герцог. Но перед смертью вас подпустят к барону.
Он будет уверен, что вы одурманены ядом и даже в агонии не сможете причинить ему никакого
вреда. Вы в самом деле будете отравлены. И связаны. Но причинить вред можно по-разному.
Помните про зуб. Зуб, герцог Лето Атрейдс! Помните про зуб!
— Но почему? — прошептал Лето.
Юх опустился рядом с ним на одно колено.
— Дьявол попутал меня заключить сделку с бароном. И я хочу убедиться, что он выполнит
свое обещание. Когда я его увижу, я пойму это. Мне бы только посмотреть на барона, и я все
узнаю наверняка. Но я не намерен приходить к нему с пустыми руками. Вы будете моим
подарком барону, мой бедный герцог. Я все узнаю, как только увижу его. Узнаю. Моя милая
Вана много чему меня научила. Например, угадывать правду, находясь в состоянии
повышенного возбуждения. У меня это не всегда получалось, но когда я увижу барона… о, тогда
я узнаю!
Лето попробовал скосить глаза на зуб в руке Юха. Происходящее казалось ему ночным
кошмаром — этого не могло быть!
Лиловые губы доктора скривились в гримасу,
— Меня не подпустят близко к барону, а то бы я все сделал сам. Нет. Я смогу видеть его
только издалека. Но вы! Мой драгоценный герцог, вы — мое оружие. Он подпустит вас поближе
к себе, чтобы помучать, похвастаться.
Лето поймал себя на том, что загипнотизирован маленькой мышцей на левой щеке Юха:
когда тот говорил, мышца то напрягалась, то расслаблялась.
Юх приблизился к нему почти вплотную.
— А вы, мой дорогой герцог, мой драгоценнейший герцог, вы должны помнить про зуб, —
доктор зажал зуб между большим и указательным пальцами. — Это все, что вам остается.
Губы герцога беззвучно зашевелились и наконец прошептали:
— Не хочу…
— Ах, не хотите! Но вы не можете отказаться! Потому что за эту маленькую услугу, я
обещаю кое-что для вас сделать. Я спасу вашего сына и миледи. Кроме меня, этого никто не
сможет. Их переправят туда, куда Харконненам не дотянуться.
— Как… спасти… их? — напряг последние силы герцог. — Все будут думать, что они
погибли, а они укроются среди людей, которые при одном упоминании Харконненов хватаются
за нож, которые так ненавидят Харконненов, что готовы сжечь стулья, на которых те сидели, и
посыпать солью землю, по которой те ходили, — он прикоснулся к челюсти герцога, — вы
ничего не чувствуете? Герцог попробовал ответить и не смог. Он почувствовал, что его
потянули за руку и увидел в руках доктора герцогский перстень.
— Для Поля, — объяснил Юх. — Сейчас вы потеряете сознание. До свидания, мой бедный
герцог. Когда мы увидимся в следующий раз, у нас не будет возможности поговорить.
Онемение поднялось до подбородка, охватило щеки. Сумрачный коридор сжался до
размеров игольного ушка, в котором лиловели губы Юха.
— Помните про зуб, — шипел доктор. — Зуб!
~~~
Можно создать целую науку народного недовольства. Люди
должны пережить тяжелые времена, должны узнать, что такое
угнетение, и только тогда в них выработается необходимая душевная
стойкость.
Поль чувствовал, как все его прошлое, все, что он пережил до этой ночи, обращается в
песок, ссыпающийся в песочных часах. Поджав колени, он сидел рядом с матерью в крохотной
палатке-влаготенте. Ее вместе с вольнаибскими влагоджари, надетыми сейчас на них, они
обнаружили в вещмешке под сиденьем махолета.
У Поля не было ни малейших сомнений относительно того, кто сунул туда мешок и кто
задал курс махолету, уносившему их в пустыню.
Юх.
Доктор-предатель направил их прямо в руки Дункана Айдахо.
Поль смотрел сквозь прозрачный край влаготента на залитые луной скалы, среди которых
их спрятал Айдахо,
Спрятал меня, словно маленького ребенка, думал Поль. А ведь я теперь — герцог.
Он досадовал на унизительность своего положения, хотя понимал, что Дункан принял
мудрое и единственно правильное решение.
Этой ночью с ним что-то случилось: каждое происшествие, каждую мелочь он
воспринимал с обостренной ясностью. Он видел, что неспособен остановить переполняющий
его поток все новых и новых впечатлений или повлиять на холодную точность, с которой он
регистрировал каждое новое событие. Его мозг превратился в своеобразный центр накопления и
обработки данных. Это был уровень ментата, и даже выше.
Мысли Поля вернулись к тому мигу бессильной ярости, когда из черной ночи на них
вынырнул неизвестный махолет. Точно гигантский ястреб, распластал он над ними раздуваемые
ветром крылья. Именно тогда и произошел переворот в сознании Поля. Махолет накренился над
дюнами и ринулся вниз к бегущим фигурам — такими ему представлялись он сам и его мать.
Поль вспомнил, как пахнуло горелой серой от гибких полозьев, заскрежетавших по песку.
Он догадывался, что мать, обернувшись, ожидала увидеть бластеры в руках харконненских
палачей и узнала Дункана только тогда, когда он свесился из кабины и заорал: «Скорее! С юга
приближается гребень червя!»
Но Поль и до этого знал, кто управляет махолетом. Манера вести машину, то, как она
заходила на посадку, — детали слишком мелкие даже для наблюдательного взгляда его
матери — однозначно говорили ему, кто сидит за штурвалом.
Джессика шевельнулась и сказала:
— Есть только одно объяснение. Жена Юха в руках Харконненов. Как он их ненавидит! Я
это точно знаю. Ты читал его записку. Но почему же он вытащил нас из этой мясорубки?
Она только сейчас поняла. До чего тяжеловесны ее рассуждения! Эта мысль потрясла
Поля. Ему все стало ясно уже тогда, когда он читал записку, сопровождавшую герцогский
перстень.
«Не старайтесь меня оправдать, — писал Юх. — Я не нуждаюсь в ваших оправданиях. Моя
ноша и так слишком тяжела. Когда я делал свое дело, во мне не было ни коварного умысла, ни
надежды на чье-либо понимание. Это мой собственный тахадди аль-бурхан, последнее
испытание. Посылаю вам герцогский перстень Атрейдсов в знак того, что я пишу правду.
Сейчас, когда вы читаете это письмо, герцог Лето уже мертв. Попытайтесь утешиться моим
уверением, что он погиб не один. С ним умер тот, кого мы все ненавидим больше всех на свете».
В письме не был указан адресат, не было и подписи. Но знакомые завитушки не оставляли
сомнений — Юх.
Вспоминая письмо, Поль снова ощутил тяжесть того момента, странное и острое чувство,
будто все это случилось за пределами его нового восприятия, восприятия ментата. Он прочитал,
что его отец мертв, знал, что эти слова — правда, но относился к ним как к очередному факту,
который следовало внести в мозг ив дальнейшем использовать.
Я любил моего отца, думал Поль. Искренне любил. Я должен его оплакивать. Я должен
хоть что-то чувствовать.
Но он не чувствовал ничего, кроме: это факт исключительной важности.
Всего лишь один факт среди прочих.
А тем временем его мозг впитывал новые впечатления, анализировал, вычислял.
Полю припомнились слова Халлека: «Настроение нужно, чтобы свиней пасти и любовью
заниматься. Дерутся тогда, когда возникает необходимость, при чем тут настроение!»
Возможно, он прав, думал Поль. Я поплачу об отце позже… когда будет время.
Он не чувствовал никакой передышки в потоке холодных умозаключений, ставшем его
новой сущностью. Он понимал, что это только начало, что дальше процесс пойдет еще
интенсивнее. Мысль о своем ужасном предназначении, которая впервые посетила его при
встрече с Преподобной Матерью Еленой Моиам Гай, опять возникла в его сознании. Правая
рука — рука, не забывшая боль, — вновь воспаленно заныла.
Может, это и значит быть их Квизац Хадераком?
— Какое-то время мне казалось, что это Хайват снова недоглядел, — продолжала
размышлять Джессика. — Потом я думала, что, наверное, Юх только притворялся, будто он из
школы Сак.
— Юх был всем тем, за кого мы его принимали, и даже больше, — ответил Поль. Почему
такие простые вещи так медленно до нее доходят, удивился он про себя. А вслух сказал: —
Если Айдахо не доберется до Каинза, то мы…
— Он не единственная наша надежда!
— Я так не думаю, — холодно возразил Поль.
Она услышала металл в его голосе, в нем звучали повелительные интонации. Джессика
внимательно всмотрелась в Поля, скрытого в полумраке влаготента. Мальчик темным силуэтом
выделялся на фоне залитых луной скал, которые просвечивали сквозь прозрачный полог.
— Наверняка удалось спастись кому-то еще. Мы должны собрать наших людей, отыскать…
Поль не дал ей договорить:
— Мы должны полагаться только на себя. Сейчас главное — позаботиться о фамильном
ядерном оружии. Необходимо опередить Харконненов, не позволить им до него добраться,
— Вряд ли они до него доберутся. Оно засекречено.
— Такие вопросы нельзя пускать на самотек.
Ядерный шантаж, вот что у него на уме, решила Джессика. Пригрозить уничтожением
всей планеты вместе с ее пряностями. Но после этого его может ждать лишь изгнание.
Но Поль думал о другом: как истинный герцог, он горевал о людях, которые погибли
сегодняшней ночью. Люди — вот в чем подлинная сила Великого Дома, и он вспомнил слова
Хайвата: «Грустят, когда теряют друзей, а стены — это всего лишь стены».
— Им помогли сардукары. Нужно дождаться, пока сардукары отправятся обратно в свои
казармы.
— Они рассчитывают зажать нас между пустыней и сардукарами, — сказал Поль. — Хотят,
чтобы ни одного Атрейдса не осталось в живых. Их цель — полное уничтожение. Не стоит
надеяться, что кому-то из наших удалось бежать.
— Они не станут так рисковать. Побоятся, что в нашем разгроме увидят руку Императора.
— Не станут?
— Не может быть, чтобы никому не удалось спастись!
— Не может?
Джессика отвернулась. Ее испугала горькая убежденность в голосе сына, убежденность,
основанная — Джессика слышала это! — на холодном анализе. Она чувствовала, что его
способности уже превзошли ее собственные, что теперь он видит то, что ей недоступно. Она
сама помогала ему достигнуть этого, но теперь ей стало страшно. Она снова вернулась к
мыслям о своей утраченной любви — герцоге Лето, и ее глаза наполнились слезами.
Все так, как и должно было случиться, Лето. «Время любить и время предаваться
печали». Она положила руку на живот и сосредоточилась на будущем ребенке. Здесь живет
наследница Атрейдсов, которую мне приказано произвести на свет. Но Преподобная Мать
ошиблась — дочь уже не сможет спасти моего Лето. Этот ребенок — единственный росток
жизни, протянувшийся в будущее сквозь сплошную пелену смерти. Я решила родить ее,
повинуясь собственному чутью, а вовсе не следуя чужим указаниям.
— Попробуй включить приемник еще раз, — сказал Поль.
А мысли все крутятся, крутятся, никак их не остановишь, думала Джессика.
Она нащупала крошечный приемник, который им оставил Айдахо, и щелкнула
выключателем. На панели зажегся зеленый огонек, и из динамика послышался треск. Джессика
убавила громкость и покрутила ручку настройки. В палатке раздался голос, говорящий на
военном языке Атрейдсов.
«…ступать и перегруппироваться на гребне. Федор докладывает: из Картага не вырвался
никто. Разграблен банк Гильдии».
Картаг! Бывшее логово Харконненов, сообразила она.
«Сардукары! — продолжал голос. — Внимание, сардукары, переодетые в форму
Атрейдсов! Будьте бдительны! Они…»
Из динамика раздался грохот, и все смолкло.
— Попробуй другие частоты.
— Ты понимаешь, что это значит? — спросила Поля Джессика.
— Я этого ожидал. Они хотят, чтобы Гильдия обвинила нас в нападении на банк. Если им
удастся восстановить против нас Гильдию, то считай, что мы заперты на Аракисе. Попробуй
другие частоты.
«Я этого ожидал». Ого! Что с ним случилось? Джессика начала медленно крутить ручку,
переходя с одной частоты на другую. Из приемника на разные голоса звучал их военный язык:
«…все назад… попробуй перебраться… заперты в ущелье…»
С других частот неслась какая-то тарабарщина — переговаривались харконненские
подразделения. Отрывистые команды, короткие донесения с поля боя. Их было недостаточно,
чтобы проанализировать и расшифровать язык, но бодрые и победные интонации говорили сами
за себя.
Харконнены победили.
Поль встряхнул лежавший рядом с ним вещмешок и услышал, как булькнули две фляги-
литровки. В них была вода. Он глубоко вздохнул и поднял глаза на отроги скал. Сквозь
прозрачный полог они отчетливо выделялись на усыпанном звездами небе. Он прикоснулся
левой рукой к герметику, заполнявшему швы влаготента.
— Скоро рассвет. Будем ждать Айдахо только еще один день, но не ночь. В пустыне
следует путешествовать по ночам, а днем отдыхать в тени…
В мозгу Джессики всплыла древняя заповедь: «Если человек находится днем в пустыне без
влагоджари, то даже если он сидит в тени, ему потребуется пять литров воды, только чтобы
восстановить силы». Она всей кожей ощутила мягкое прикосновение защитного костюма и
подумала, насколько же их жизнь зависит от этого необычного одеяния!
— Если мы отсюда уйдем, Айдахо нас не найдет, — сказала она.
— Есть способы заставить говорить даже самого крепкого человека. Если Айдахо не
вернется к рассвету, придется допустить возможность, что он попал в плен. А как ты думаешь,
сколько он сможет продержаться?
Она ничего не ответила, и так все понятно.
Поль приподнял герметичный клапан вещмешка и вынул крошечное микроописание с
подсветкой и увеличительным стеклом. Зеленые и желтые буквы запрыгали перед ним на
страницах: «фляги-литровки, влаготент, энергетические капсулы, рекаты, сноркеры, фильтры
для ноздрей, паракомпас, крюки управления, масляный бинокль, запасные части к защитному
костюму, барадный пистолет, карта впадин, огненный столб, пружинное било…»
Сколько вещей нужно, чтобы выжить в пустыне!
Наконец он отложил описание в сторону.
— Куда же нам идти? — спросила Джессика.
— Мой отец говорил про силу пустыни. Харконнены не понимали этого и не смогли
управлять Аракисом. Они не справились с планетой. И никогда не справятся. Даже если у них
будут тысячи сардукарских легионов.
— Поль, не хочешь ли ты сказать…
— Доказательства перед нами. Они очевидны. Прямо здесь, в палатке: сам влаготент,
вещмешок и его содержимое, эти влагоджари. Нам известно, что Гильдия заламывает
немыслимую сумму за метеоспутник. Мы знаем, что…
— При чем здесь метеоспутник? Скорее всего, они просто не могли…
Поль чувствовал, как сверхчувствительное восприятие его мозга считывало и обрабатывало
все смысловые оттенки слов матери.
— Сейчас объясню. Спутники могут наблюдать за всей поверхностью планеты. А в глубине
пустыни есть вещи, которые следует скрывать от постороннего глаза.
— Ты полагаешь, что Аракисом управляет сама Гильдия?
Как медленно она рассуждает!
— Нет! Вольнаибы! Они платят Гильдии за то, чтобы их оставили в покое. Платят валютой,
которая есть у каждого знакомого с «силой пустыни» — пряностями. Для этого не нужно
решать уравнения второго порядка, это обычная логическая цепочка. Поверь мне.
— Поль, — спросила Джессика, — но ведь ты еще не ментат. Откуда ты…
— Я никогда не буду ментатом, — ответил он. — Я — кое-что другое. Я —…выродок.
— Поль! Как ты мог сказать такое?! Ты…
— Оставь меня!
Он отвернулся от нее и уставился в темноту. Почему я не плачу? не мог он понять. Каждой
клеточкой своего тела он чувствовал, что ему сразу стало бы легче. Как хотел бы он
выплакаться! Но теперь ему было в этом навсегда отказано.
Джессике никогда прежде не приходилось слышать в голосе сына подобной горечи.
Прижать бы его к себе, успокоить, помочь — но… бесполезно. Он должен разобраться в себе
сам.
Ее внимание привлекла включенная подсветка микроописания. Она подняла его и
прочитала заглавие: «Руководство к комплекту „Дружелюбная пустыня — земля живых“. Здесь
айят и бурхан жизни. Верь, и аль-Лат никогда не опалит тебя».
Похоже на книгу Ацхара, подумала она, на лекцию по Великим Тайнам. Неужели
распределитель религий побывал и на Аракисе?
Поль достал из мешка паракомпас, подержал его и положил на место.
— Посмотри на эти вольнаибские приспособления. Посмотри, насколько все продумано.
Согласись, что культура, создавшая нечто подобное, таит в себе такие глубины, о которых никто
и не подозревает.
Чуть погодя, Джессика вернулась к книге, все еще обеспокоенная жестким тоном сына. Она
принялась рассматривать карту звездного неба Аракиса: созвездие Муад-Диб (Мышь) — и
отметила, что хвостик Мыши указывает на север.
Поль вгляделся в глубину влаготента, где горел огонек подсветки, и увидел, что мать
шевельнулась. Пора передать ей слова отца. Сейчас у нее есть время предаваться печали. В
дороге будет некогда этим заниматься. Его самого покоробило от своего бесстрастия.
— Мама.
— Да?
Она услышала новые интонации в его голосе и почувствовала, как внутри у нее все
похолодело — никогда его голос не звучал так сурово.
— Мой отец мертв.
Она поймала себя на том, что по бен-джессеритской привычке анализировала возникающие
в ней чувства до тех пор, пока не нашла нужное — чувство мучительной утраты.
Джессика кивнула, не в силах ответить ни слова.
— Мой отец однажды наказывал мне, что бы с ним ни случилось, передать тебе его
просьбу. Он боялся, что ты поверишь, будто он тебе не доверяет.
Вот оно, это глупое подозрение! подумала Джессика.
— Он хотел, чтобы ты знала, что он тебя никогда не подозревал, — Поль остановился и
решил объяснить поподробнее. — Он хотел, чтобы ты знала — он всегда полностью доверял
тебе, всегда любил тебя и оберегал. Он сказал, что скорее готов не доверять самому себе и что
жалеет лишь об одном — что так и не сделал тебя своей герцогиней.
Она смахнула со щек слезы и подумала: Какая бессмысленная трата влаги! Но Джессика
понимала: эта мысль — простая уловка, попытка спрятать под напускным негодованием горе.
Лето, Лето! Как ужасно мы поступаем с теми, кого любим. И она яростно нажала на
выключатель маленькой книжки.
Ее душили рыдания.
Поль слышал, что мать плачет, и чувствовал внутри себя пустоту. Мне никого не жалко,
думал он. Почему, почему? Свою неспособность к сочувствию он воспринимал как чудовищную
ущербность.
«Время искать и время терять», мелькали в голове Джессики обрывки из Оранжевой
Книги. «Время собирать и время разбрасывать, время любить и время ненавидеть, время войны
и время мира».
Между тем мозг Поля продолжал работать с убийственной точностью. Он видел, какие
пути открываются перед ним на этой враждебной планете. Его пророческое восприятие больше
не пряталось под маской сна. Он просчитывал наиболее вероятные варианты, но это был не
просто расчет — его разум таинственным образом окунался в стоящие вне времени структуры и
внимательно разглядывал все закоулки будущего.
Вдруг, словно подобрав нужный ключик, сознание Поля перескочило на новую ступень. Он
почувствовал, что дотянулся до какого-то нового уровня, зацепился на нем и начал
осматриваться. Он словно очутился внутри шара, из которого во все стороны лучами
разбегались самые разные пути… хотя на самом деле ощущение было еще полнее.
Он вспомнил, как однажды видел развевающийся на ветру шелковый вымпел. Вот таким и
было его видение будущего: ветер рвет и комкает шелк, а он словно бы скользит по
трепещущей, летящей волнами поверхности вымпела.
И видит людей.
И угадывает бессчетное количество возможностей, чувствует их «горячо» или «холодно».
Он знает имена и названия, испытывает самые разные ощущения, впитывает новые
знания — без числа, все это разбегается перед ним, как трещинки на стене.
Это будущее, с которым он может сделать все что угодно — изучать, рассматривать,
пробовать на цвет и на вкус; не может только одного — влиять на него.
Он видел все — от самого далекого прошлого до самого далекого будущего, от наиболее
вероятного до наиболее невероятного. Он видел свою смерть, сотни вариантов своей смерти. Он
видел новые планеты, новые культуры.
Он видел людей.
Людей.
Видел такие несметные толпы, что различить лица не представлялось возможным, но его
мозг фиксировал каждого из них.
Даже членов Гильдии.
Он подумал: Гильдия — вот один из наших шансов. Мои способности — для них знакомое
явление, правда, у меня уровень гораздо выше. К тому же они смогли бы обеспечить нас
пряностями. А пряности теперь для нас жизненно необходимы.
Но его вовсе не привлекала перспектива посвятить жизнь стремительным космолетам,
использовать свое всеобъемлющее видение будущего для управления космическими гигантами.
Хотя — это тоже вариант. Но сталкиваясь в различных вариантах будущего с членами
Гильдии, Поль понимал, что он не такой, как они.
Я вижу мир по-другому. И я вижу другой мир — сверкающий спектр возможностей!
Новое восприятие давало ему уверенность в себе и одновременно внушало тревогу: в том,
другом мире было столько потайных мест, недоступных его взору!
Вдруг ощущение шара исчезло. Оно ускользнуло так же внезапно, как появилось. Поль
отметил, что длилось оно не более одного удара пульса.
Но восприятие действительности стало теперь совершенно иным. Все вокруг осветилось
незнакомым жутковатым светом. Поль огляделся.
Ночь по-прежнему окутывала спрятанный среди скал влаготент. В темноте продолжала
всхлипывать мать.
Поля все так же угнетала его неспособность плакать — пустота, которая, казалось, была
где-то вне его мозга, занятого своим делом: приемом и обработкой данных, оценкой,
вычислениями, распределением ответов — как и полагается мозгу ментата.
Поль понял, что располагает таким огромным объемом информации, что, пожалуй, очень
немногие могли бы соперничать с ним. Но от этого ему стало не легче — пустота по-прежнему
мучала его. Он чувствовал — вот-вот что-то произойдет, рухнет, взорвется. Внутри него словно
тикала бомба с часовым механизмом. И хотел того Поль или нет — механизм продолжал
работать. Регистрировались все, даже малейшие, изменения: незначительное уменьшение
влажности, легкое повышение температуры, движение букашки по крыше влаготента,
торжественное приближение рассвета, о котором можно было судить по клочку звездного неба,
видного через прозрачный полог.
Пустота сделалась невыносимой. Поль знал, как работает часовой механизм в его голове, но
что толку? Он мог вернуться в прошлое и увидеть, с чего все началось: первые уроки, когда его
способности только оттачивались, тонкое воздействие сложных дисциплин, в критический
момент — влияние Оранжевой Книги и наконец последний, мощный толчок — пряности! Еще
можно заглянуть вперед — самое страшное направление! — и увидеть, к чему все это приведет.
Я — чудовище, думал Поль. Выродок!
— Нет, — произнес он вслух. — Нет! Нет! Нет!
Он поймал себя на том, что стучит кулаками по полу палатки. Бесстрастная часть его «я»
отметила это интересное проявление эмоций и отправила-в обработку.
— Поль!
Мать была рядом, держала его за руки, ее лицо серым пятном маячило перед ним,
— Поль, в чем дело?
— В тебе!
— Со мной все в порядке, Поль. Я здесь, с тобой.
— Что ты со мной сделала? — раздраженно спросил он.
Внезапно прозрев, она поняла, откуда взялся этот вопрос.
— Я тебя родила!
Опыт, чутье и глубочайшие знания помогли ей найти единственно верный ответ, который
мог его успокоить. Поль почувствовал руки матери на своих плечах и пристальнее всмотрелся в
неясный контур ее лица. (Его неутомимый мозг увидел в давно знакомых очертаниях
определенные наследственные признаки, добавил новые данные к уже имеющимся, и
несомненный, однозначный вывод был готов!)
— Отпусти меня.
Джессика снова услышала металлические нотки и повиновалась.
— Ты объяснишь мне, что случилось?
— Понимала ли ты, что делаешь, когда учила меня?
В его голосе больше нет ничего мальчишеского, подумала мать. И сказала:
— Я, как и все родители, надеялась, что ты вырастешь самым лучшим, особенным…
— Особенным?
Она уловила в его голосе горечь.
— Поль, я…
— Тебе не нужен был сын! — перебил он. — Тебе нужен был Квизац Хадерак! Мужчина,
прошедший школу Бен-Джессерита!
Джессика отшатнулась.
— Но, Поль…
— А ты спросила, разрешения у моего отца?
Ее рана была еще такой свежей, что она даже не повысила на сына голоса:
— Кем бы ты ни был, Поль, моих генов в тебе столько же, сколько отцовских.
— Я говорю о выучке. О том, что… пробуждает от сна.
— Пробуждает от сна?
— Вот здесь, — он прикоснулся рукой сначала к голове, а потом к груди. — Во мне. Оно
проснулось и работает, работает, работает…
— Поль!
Она понимала, что он на грани истерики.
— Выслушай меня. Ты ведь хотела, чтобы Преподобная Мать узнала о моих снах? Теперь
узнай о них и ты. Я только что видел сон. Наяву! И знаешь почему?
— Прежде всего тебе нужно успокоиться. Если, ты…
— Это — пряности, — Поль не дал ей договорить. — Они здесь повсюду — в. воздухе, в
пище, в земле. Чудесные, целебные пряности! Возбудители истины для Императорских Судей.
Это — яд!
Джессика замерла.
Поль немного успокоился и повторил:
— Да, яд. Он действует тонко, почти неуловимо, но от него нет противоядий. Этот яд не
убивает, если только ты не перестанешь его принимать. Теперь мы больше не сможем оставить
Аракис, не взяв часть Аракиса с собой.
Страшное знание звучало в его голосе. Возражать было бессмысленно.
— Ты и пряности, — продолжал Поль. — Пряности изменяют любого, кто принимает их
слишком много. Но благодаря тебе я осознал эти изменения. Я уже не могу держать их в
подсознании и не думать об этом. Теперь Я вижу.
— Поль, ты…
— Я вижу!
В его голосе звучало безумие, и она не знала, что делать.
Но когда Поль заговорил снова, к нему вернулось железное самообладание:
— Мы попали в ловушку.
— Да, мы попали в ловушку, — согласилась Джессика.
Она вынуждена была согласиться. Ни уроки Бен-Джессерита, ни хитрость, ни
политические уловки не помогут им обрести независимость от Аракиса — к пряностям
привыкают! Ее тело уже почувствовало то, до чего разум не успел додуматься.
Мы обречены находиться здесь до самой смерти, думала она, в этом аду. Нам никуда
отсюда не деться, даже если удастся спастись от Харконненов. Теперь мне ясен смысл моей
жизни: я — всего лишь породистая кобыла, родившая чистокровного жеребца для Бен-
Джесссерита.
— Я расскажу тебе свой сон наяву, — в голосе ее сына клокотал гнев. — А чтобы ты
поверила мне, для начала скажу тебе кое-что: я знаю, что здесь, на Аракисе, ты родишь дочь,
мою сестру.
Джессика уперлась руками в пол влаготента и прислонилась спиной к упругой ткани. Ее
охватил страх. Она знала, что ее беременность еще не заметна. Только благодаря бен-
джессеритской выучке, Джессика смогла распознать первые слабые сигналы своего тела и
догадаться об эмбрионе, которому было всего несколько недель.
— «Только служить», — прошептала она, словно старалась зацепиться за спасительный
девиз. — «Мы существуем только для того, чтобы служить».
— Мы найдем убежище среди вольнаибов, там, где его приготовила ваша Миссия
Безопасности.
Они позаботились о нас даже в этой пустыне! Но откуда ему известно про Миссию
Безопасности? Джессике стоило все большего труда подавлять ужас перед ошеломляющими
способностями Поля.
Он всматривался в смутный силуэт матери и в каждом ее движении и жесте видел страх,
который она испытывала перед ним, видел так отчетливо, будто она сидела на ярком свету. В
нем начало пробуждаться сострадание.
— Я пока не могу тебе рассказать обо всем, что произойдет здесь. Пока я не могу
рассказать об этом даже самому себе. Я не знаю, как управлять своим чувством будущего. Все
происходит само по себе. Ближайшее будущее, скажем, через год, представляется мне как
дорога, широкая дорога, похожая на нашу Главную Аллею на Каладане. Некоторые места я не
могу разглядеть… они словно в тени… или скрыты за холмиком, — и он снова подумал о
бьющемся на ветру вымпеле, — а иногда попадаются развилки…
Джессика нашарила кнопку освещения влаготента и включила ее.
Тусклый зеленоватый свет разогнал тени, и ей стало не так страшно. Она посмотрела в
лицо Полю, увидела его обращенный внутрь себя взгляд. Джессика вспомнила, где видела
подобное выражение лица: в иллюстрациях по теме «Несчастья и стихийные бедствия» — так
выглядели дети, страдающие от голода или пережившие ужасное потрясение. Глаза — как две
впадины, щеки ввалились, губы вытянуты в прямую тонкую линию.
Такой взгляд бывает после страшного прозрения, думала она. Когда человек узнает, что
он — смертен.
Без всякого сомнения, Поль уже больше не ребенок.
Смысл его слов понемногу начал доходить до нее, отодвигая в сторону все остальное. Поль
видел будущее, видел путь к спасению.
— Значит, есть способ перехитрить Харконненов? — спросила она.
— Харконненов! Эти люди не стоят, чтобы о них думали! — усмехнулся Поль. Он
пристально смотрел на мать, изучая выражение ее лица при тусклом освещении. Лицо выдавало
ее!
— Не называй людьми тех, кто…
— Не торопись проводить границу между людьми и не людьми, — оборвал ее Поль. — На
каждого из нас давит груз его прошлого. Милая мама, кой о чем ты пока не знаешь, хотя тебе
следует знать это: мы тоже Харконнены.
Мозг Джессики повел себя весьма коварно — он просто отключился, перестал принимать
какие бы ни было ощущения. Но голос Поля продолжал, как на буксире, притягивать ее к себе.
— Когда ты окажешься перед зеркалом, посмотри на себя как следует. Погляди не
предвзято, и ты все увидишь сама. А пока посмотри на мои руки, на мою фигуру. Если это тебя
тоже не убедит, поверь мне на слово. Я был в будущем, видел досье, знаю факты. Мы —
Харконнены.
— Какая-нибудь… побочная ветвь? Один из дальних родственников, который…
— Ты — родная дочь барона, — сказал Поль, глядя, как мать испуганно прижала руки ко
рту. — Барон в молодости любил удовольствия и однажды позволил себе увлечься. Но и его
увлечение служило все тем же генетическим целям, вашим целям.
Это «вашим» хлестнуло ее, как бичом. От неожиданности ее мозг снова заработал, но она
ничего не смогла возразить сыну. Обрывки сведений, которые она знала о своем прошлом,
теперь обрели смысл и соединились в единое целое. Она была ребенком, столь нужным Бен-
Джессериту. А задача Бен-Джессерита — вовсе не прекращение войны между Харконненами и
Атрейдсами, а выделение и закрепление некоего наследственного кода, свойственного обеим
линиям. Какого? Она мучительно искала ответ и не находила его.
Поль, словно читая ее мысли, произнес:
— Они думали, что наконец вывели, что хотели, — меня. Но я не то, чего они ожидали. Я
опередил свое время. А они этого не знают!
Джессика продолжала прижимать пальцы к губам.
Преподобная Матерь! Он — Квизац Хадерак!
Она чувствовала себя перед ним беспомощной и совершенно беззащитной, понимая, что он
смотрит на нее глазами, от которых ничего не укроется. Вот в чем была причина ее страха!
— Ты думаешь, что я — Квизац Хадерак. Забудь об этом. Я — нечто иное, неожиданное для
них.
Нужно связаться с кем-нибудь из школы, мелькнуло у нее в голове. Пусть посмотрят
индекс соответствия и скажут, что случилось.
— Они ничего не узнают обо мне, пока не будет уже поздно, — сказал в ответ ее мыслям
Поль.
Она попыталась отвлечь его. Опустила руки и сказала:
— Значит, мы сможем ужиться с вольнаибами?
— У вольнаибов есть пословица, которой они выражают свое отношение к Шай-Хулуду,
Великому Отцу Вечности. В ней говорится: «Будь готов оценить по достоинству то, что тебя
ждет».
И подумал: Да, мама, среди вольнаибов. Твои глаза станут синими, а под изящным носом
появится мозоль от дыхательных трубок влагоджари… И ты родишь мою сестру, святую
Алю-Нож:.
— Если ты не Квизац Хадерак, то…
— Тебе этого не понять. Ты не сможешь поверить, пока не увидишь сама.
Я всего лишь семечко, подумал Поль.
И тут он понял, сколь плодородна почва, в которую он попал. Одновременно с этим чувство
ужасного предназначения вновь завладело им и заполнило наконец мучительную пустоту. Полю
показалось, что он вот-вот задохнется от горя.
На пути, ведущем вперед, он увидел два главных ответвления. На одном из них он стоял
перед старым бароном и приветствовал его словами: «Здравствуй, дедушка!» От мысли об этом
пути и обо всем, что с ним связано, ему чуть не сделалось дурно.
Другой путь был почти сокрыт серым туманом, в котором иногда мелькали вспышки
ярости и насилия. Там он видел религиозные войны, пожар, охвативший всю Вселенную, черно-
зеленое знамя Атрейдсов впереди легионов фанатиков, опьяненных пряными настойками.
Среди них был Джерни Халлек и еще кое-кто из людей его отца — так мало! — и у всех на
груди хохолок ястреба, такой же, как на мавзолее, где покоился череп герцога Лето.
— Я не могу пойти по этому пути, — шептал он. — Старые ведьмы из вашей школы только
того и дожидаются!
— Не понимаю тебя, Поль, — отозвалась мать.
Он молчал. Он в самом деле ощущал себя семечком, в котором сосредоточилось будущее
человечества. Впервые он осознал свое ужасное предназначение. Поль понимал, что больше не
может ненавидеть ни Бен-Джессерит, ни Императора, ни даже Харконненов. Все они бились в
сетях необходимости, подчиняясь идее обновления человеческого рода. Идее, ради которой
Дома и Ветви пересекались, смешивались, исчезали и возникали, образуя все новые и новые
генетические комбинации. И человечество знало только один путь, ведущий к достижению
цели, древний, многократно проверенный и надежный путь: джихад. Все, что мешало джихаду,
уничтожалось.
Я ни за что не пойду этим путем, подумал Поль.
Но он снова увидел внутренним взором мавзолей с черепом своего отца, насилие, кровь и
над всем этим — черно-зеленое знамя.
Джессика кашлянула, обеспокоенная его молчанием.
— Так вольнаибы… будут почитать нас как святых?
Он поднял глаза, всматриваясь в зеленоватом свете в благородные, царственные черты ее
лица.
— Да. В одном из вариантов, — Поль кивнул. — Меня они будут звать… Муад-Диб, «Тот,
кто указывает путь». Да… меня будут звать именно так.
Он закрыл глаза: Теперь, отец, я могу оплакать тебя. И он почувствовал, как по его щекам
потекли слезы.
КНИГА II. МУАД-ДИБ
~~~
Когда мой отец, Падишах-Император, услышал о смерти герцога
Лето и об обстоятельствах, при которых это случилось, он впал в
ярость. Никогда прежде мы не видели его в таком гневе, Он обвинял
мою мать, кричал о заговоре, вынудившем его посадить на трон бен-
джессеритку. Он обвинял Гильдию и старого злодея-барона. Он обвинял
всех, кто попадался ему на глаза, даже меня, говоря, что я ведьма и
ничуть не лучше всех остальных. Когда я попробовала успокоить его,
сказав, что случившееся вполне закономерно и объясняется обычным
инстинктом самосохранения, которым руководствуются все
правители, начиная с глубокой древности, он рассмеялся мне в лицо и
спросил, не считаю ли я его беспомощным трусом. Я видела, что его
смятение вызвано не столько смертью герцога, сколько самим фактом
убийства особы королевской крови. Сегодня, оглядываясь назад, я
думаю, что моего отца тревожило некое предчувствие: ведь его род и
род Муад-Диба происходил от одних предков.
— Я всегда гордился способностью видеть во всех вещах то, чем они в действительности
являются, — говорил Суфир Хайват. — Проклятое свойство ментата — без конца анализировать
данные.
В предрассветном сумраке его по-стариковски сморщенное лицо казалось
умиротворенным. Малиновые от сока сафо губы вытянулись в тонкую линию, от которой по
обеим сторонам рта разбегались морщинки.
Перед ним сидел, скрестив ноги, человек, закутанный в длинную накидку. Он сидел молча,
и казалось, что его ничуть не интересовали слова Хайвата.
Оба пристроились под козырьком скалы, нависавшей над большой широкой низиной.
Рассвет уже тронул розовым цветом вершины зубчатых скал. Под козырьком было холодно —
сухой и пронизывающий холод остался здесь с ночи. Несколько часов назад подул было теплый
ветер, но ненадолго. Хайват слышал, как трясутся от озноба его люди — жалкая горстка,
оставшаяся от всего подразделения.
Сидевший напротив Хайвата был вольнаибом. Он пришел в низину с первыми, еще
обманчивыми проблесками рассвета. Он приближался быстро, но казался почти неподвижным,
словно скользил над песком, то появляясь, то исчезая за дюнами.
Вольнаиб опустил руку на полоску песка между ними и начертил пальцем рисунок: нечто
вроде чаши, из которой торчит стрела.
— У Харконненов много патрулей, — сказал он, подняв палец и указав им на скалы, с
которых спустился Хайват со своими людьми.
Хайват кивнул: Много патрулей. Да.
Он все еще не понимал, чего хочет вольнаиб, и это его беспокоило. Ему, ментату,
полагалось знать причины любых поступков.
Прошедшая ночь была самой тяжкой в жизни Хайвата. Когда начали поступать первые
сообщения о высадке Харконненов, он находился в Симпо — деревушке с небольшим
гарнизоном, закрывавшей подступы к бывшей столице — Картагу. Сначала он подумал:
Обычная вылазка. Харконнены прощупывают почву.
Но вот посыпались новые донесения — одно за другим.
Два легиона приземлились в Картаге.
Пять легионов — пятьдесят бригад! — ударили по основным силам герцога в Аракине.
Легион в Арсанте.
Два крупных десанта в районе Расколотой Скалы.
Потом донесения стали более подробными: среди нападавших замечены императорские
сардукары, около двух легионов. Стало ясно, что врагу было точно известно, куда и какие силы
направлять. Точно! Шпионаж налицо.
Ярость Хайвата нарастала. Наконец он почувствовал, что это может отразиться на его
способностях ментата. Мысль о масштабах нападения вызывала в его мозгу чисто физическую
боль.
Теперь, спрятавшись под одинокой скалой в пустыне, он сидел, кивал собственным
мыслям, оправлял и разглаживал рваный мундир, словно пытаясь стряхнуть с него холодные
тени.
Масштабы нападения!
Он всегда полагал, что противник заплатит Гильдии за какой-нибудь попутный транспорт
и сделает несколько пробных вылазок. Это была бы одна из стандартных комбинаций, которые
разыгрываются в войнах между Домами, На Аракис постоянно приземлялись грузовые ракеты и
забирали принадлежавшие Атрейдсам пряности. Хайват принял все меры предосторожности
против набегов с подобных лжепряновозов. Он ожидал, что противник высадит самое большее
десять бригад.
Но по последним сведениям на Аракис приземлилось не менее двух сотен кораблей.
Причем не только обычный транспорт, но и фрегаты, крейсеры, броненосцы, заградители…
Больше ста бригад — десять легионов!
Чтобы оплатить такую операцию, потребуется весь доход с Аракиса за пятьдесят лет.
А может, за шестьдесят.
Никогда не думал, что барон готов пойти на такие расходы!
Я подвел герцога!
Кроме того, следовало еще расквитаться с предателем.
Я постараюсь дожить до того дня, когда сумею добраться до нее, Я собственноручно
придушу эту бен-джессеритскую ведьму, где бы она ни находилась! У него не было никаких
сомнений в том, кто их предал — леди Джессика. Она по всем статьям подходила на роль
предателя.
— Ваш человек Джерни Халлек с частью своих людей находится у наших друзей-
контрабандистов, — сказал вольнаиб.
— Хорошо.
Значит, Джерни удалось вырваться. А скольким придется остаться на этой чертовой
планете навсегда?!
Хайват оглянулся на своих людей. Еще этим вечером у него было триста человек — самых
отборных. Из них осталось не более двадцати, причем половина ранены; Большинство сейчас
спали: кто стоя, кто прислонившись к скале, кто растянувшись на песке. Свой последний
махолет, который уже не мог летать и с трудом катился по песку, они использовали для
перевозки раненых. Перед рассветом он сломался окончательно. Они разрезали его бластерами
на части и спрятали. Потом спустились в низину, чтобы затаиться в укромном месте под скалой.
Хайват очень смутно представлял, где они находятся — где-то километрах в двухстах от
Аракина. Караванные пути, соединяющие сичи вольнаибов с Большим Щитом, должны быть к
югу от них.
Вольнаиб откинул капюшон и стянул с головы когуль своего влагоджари, открыв светло-
рыжие волосы и такого же цвета бороду. У него было узкое лицо с высоким лбом. Волосы
гладко зачесаны назад. Как у всех, кто употребляет много пряностей, синие глаза без белков, в
которых невозможно ничего прочесть. Борода и усы с одной стороны рта примяты от
постоянного давления трубки, идущей от носовых фильтров.
Вольнаиб вынул фильтры и подрегулировал их. Потом потер шрам на правой щеке.
— Если вы пойдете этой ночью через низину, — наконец сказал он, — пользоваться
силовыми щитами нельзя. Дальше в гряде есть пролом, — он повернулся и показал на юг, — а
потом — открытые пески до самого эрга. Щиты привлекут… — он замешкался, — червя. Они
сюда не часто заползают, но щиты их всегда привлекают.
Он сказал «червя», подумал Хайват, а хотел сказать что-то другое. Что? И чего ему от
нас надо?
Хайват вздохнул.
Он не мог припомнить, чтобы когда-либо так уставал. Мышцы ослабли настолько, что
никакие возбуждающие таблетки больше не помогали.
Проклятые сардукары!
Как обвинение самому себе снова возвращалась мысль о солдатах-фанатиках и об
императорской измене, которую они олицетворяли. Будучи ментатом, он уже обработал всю
имеющуюся у него информацию и понимал, сколь мало у него шансов предъявить обвинение в
этой измене на Совете Ассамблеи, единственном месте, где могла быть восстановлена
справедливость.
— Хотел бы ты добраться до контрабандистов? — спросил вольнаиб.
— А это возможно?
— Путь будет трудным.
«Вольнаибы не любят говорить „нет“», сказал однажды Айдахо.
— Ты так и не сказал мне, помогут ли ваши люди моим раненым? — заметил Хайват.
— Твои люди ранены.
Каждый раз все тот же проклятый ответ!
— Мы знаем, что они ранены, — огрызнулся ментат. — Но кому какое…
— Не горячись, — спокойно оборвал его вольнаиб. — А что скажут сами раненые?
Неужели среди них нет ни единого человека, кого бы волновала вода его рода?
— При чем здесь вода? Мы говорили совсем о дру…
— Я все понимаю. Тебе трудно решиться — они твои друзья, твои соплеменники. А
сколько у вас воды?
— Не слишком много.
Вольнаиб показал пальцем на дыру в мундире Хай-вата, сквозь которую виднелось голое
тело.
— Вы далеко от своего сича. У вас нет влагоджари. Вам нужно очень серьезно решить
вопрос воды.
— Чем мы можем заплатить вам за помощь?
Вольнаиб пожал плечами:
— У вас нет воды. — Он посмотрел на людей за спиной Хайвата. — Сколькими ранеными
могли бы вы пожертвовать?
Хайват замолчал, в упор уставясь на незнакомца. Он видел, что они разговаривают на
разных языках: слова, ответы и вопросы скользили мимо, не цепляясь друг за друга, как это
бывает в нормальном разговоре.
— Я — Суфир Хайват, — снова начал он. — Я имею право говорить от имени моего
герцога. Я имею право гарантировать тебе вознаграждение за помощь. Мне нужно не очень
много — только всего лишь обеспечить безопасность моих людей на то время, пока мы будем
мстить за предательство. Предательница считает, что она в безопасности.
— Ты хочешь, чтобы в вендетте мы были на твоей стороне?
— С вендеттой я разберусь сам. Я хочу освободиться от ответственности за раненых, пока я
буду ею заниматься.
— Как ты можешь отвечать за раненых? — ухмыльнулся вольнаиб. — Они сами за себя
отвечают. А мы, Суфир Хайват, обсуждаем вопрос воды. Мне кажется, ты хочешь, чтобы я
заставил тебя принять решение.
Он положил руку на рукоять ятагана, спрятанного под накидкой.
Хайват сразу напрягся: Измена?
— Чего ты боишься? — снова спросил вольнаиб.
Эти люди сбивают с толку своей прямотой! Хайват осторожно заговорил:
— За мою голову объявлено вознаграждение…
— А-а-а… — вольнаиб убрал руку с рукояти. — Ты считаешь нас продажными, как
константинопольские купцы? Ты плохо нас знаешь. У Харконненов не хватит воды, чтобы
купить у нас даже новорожденного ребенка.
Однако у них нашлось чем заплатить Гильдии больше чем за две тысячи боевых кораблей,
подумал Хайват и поежился, представив себе, сколько это может стоить.
— Харконнены — наши общие враги. Разве не следует нам вместе делить все тяготы
войны?
— Мы и так делим, — ответил вольнаиб. — Я видел, как ты сражался с Харконненами. Ты
умеешь сражаться. Возможно, придет время, когда твое умение нам пригодится.
— Если тебе нужна моя помощь, только скажи.
— Поживем — увидим. Харконненских молодчиков везде хватает. Но ты до сих пор не
решил вопроса с водой и не дал своим раненым права решать его.
Нужно быть очень начеку, подумал Хайват. Между нами определенно существует какое-
то недопонимание.
Вслух он сказал:
— Ты хочешь научить меня жить по-аракиански!
— Ты рассуждаешь как чужеземец, — в голосе вольнаиба прозвучала насмешка. Он указал
рукой в сторону скалы, на северо-запад. — Мы наблюдали за вами, когда вы пересекали пески
этой ночью, — он опустил руку. — Ты вел своих людей по пологим склонам дюн. Это плохо. У
вас нет влагоджари, нет воды. Долго вы не протянете.
— Непросто жить по-аракиански, — ответил Хайват.
— Верно. Но мы тоже умеем убивать Харконненов.
— А что вы делаете со своими ранеными? — напрямую спросил Суфир.
— Разве сам человек не знает, когда ему стоит спасать жизнь, а когда — нет? — спросил
вольнаиб. — Твои раненые знают, что у тебя нет воды, — он склонил голову набок и снова
посмотрел на Хайвата. — Всем ясно, что пришло время решать вопрос воды. И раненые, и
остальные обязаны подумать о будущем своего рода.
О будущем рода, подумал Хайват. Рода Атрейдсов. Пожалуй, в этом есть смысл. Он
заставил себя сосредоточиться на вопросе, которого до сих пор избегал.
— У вас есть сведения о судьбе герцога и его сына?
Ничего невозможно прочитать в этих синих глазах, уставившихся на Хайвата в упор!
— Сведения?
— Ну, что с ними случилось?
— С каждым человеком случается в конце концов одно и то же. С твоим герцогом,
насколько нам известно, больше ничего случиться не может. А Лизан аль-Гаиб, его сын, в руках
Лита. Лит еще не сказал своего слова.
Так я и знал. Можно было и не спрашивать.
Он обернулся и поглядел на своих солдат. Они уже проснулись и теперь прислушивались к
их разговору. Они смотрели в глубь песков, и по выражению их лиц было понятно, что все
думают об одном и том же: Каладана им больше не увидеть, и Аракис тоже никогда не станет
их домом — он потерян навсегда.
Хайват снова обернулся к вольнаибу.
— А что слышно о Дункане Айдахо?
— Он был в Большом Сиче герцога, когда отключили щиты. Это все, что я о нем знаю.
Она отключила генераторы и впустила Харконненов. Я оказался тем человеком, который
сидел спиной к двери! Но как она могла решиться на такое? Ведь это погубит ее собственного
сына! Хотя… кто знает, о чем думают бен-джессеритские ведьмы… если только это
называется «думать».
Он попытался смочить слюной пересохшее горло.
— Когда ты смог бы узнать, что случилось с мальчиком?
— На Аракисе столько всего происходит… — вольнаиб пожал плечами. — Обо всем не
узнаешь,
— Но у вас есть какие-то способы выяснить?
— Возможно, — вольнаиб снова потер свой шрам. — Скажи мне, Суфир Хайват, тебе
ничего не известно об оружии, из которого стреляли Харконнены?
Артиллерия! горько усмехнулся Хайват. Кто бы мог подумать, что в век силовых щитов
они воспользуются обычными пушками?
— Ты имеешь в виду артиллерию? Они обстреляли горы из артиллерийских орудий и
заперли наших солдат в пещерах, — сказал он. — Я теоретически представляю, как они
действуют.
— Любой человек, отступивший в пещеру, из которой только один выход, сам обрек себя
на гибель, — сказал вольнаиб.
— Почему ты спрашиваешь об их оружии?
— Это нужно Литу.
Может, он из-за этого сюда и пришел? подумал Хайват и спросил:
— Ты пришел сюда специально, чтобы разузнать о больших пушках?
— Лит хотел бы посмотреть на одну из них.
— Взяли бы и отбили у Харконненов, — усмехнулся Хайват.
— Угу, — кивнул вольнаиб. — Мы отбили. И спрятали, чтобы Стилгар мог ее изучить и
доложить Литу, если Лит пожелает осмотреть сам. Но я сомневаюсь, что он захочет попусту
тратить время: очень неудачная конструкция, не для Аракиса.
— Вы… отбили орудие?
— Да, драка была что надо. Мы потеряли только двоих, зато выпустили воду больше чем из
сотни их людей.
Каждое орудие охранялось сардукарами. А это придурковатое дитя пустыни запросто
говорит, будто они потеряли двоих против сардукаров!
— Мы бы обошлись без потерь, если бы не те, другие, что были за Харконненов. Некоторые
из них умеют неплохо сражаться.
Один из хайватовских парней вышел вперед, поглядел сверху вниз на сидящего перед ним
вольнаиба и спросил:
— Ты о ком говоришь? О сардукарах?
— Он говорит о сардукарах, — ответил за него Хайват.
— Сардукары?! — по тону вольнаиба чувствовалось, что он очень доволен. — А, так вот
кто это такие! Ночка и в самом деле была славная. Сардукары. А какой легион?
— Понятия не… нет, не знаю.
— Сардукары… — задумчиво повторил вольнаиб. — Но на них была форма Харконненов.
Разве это не странно?
— Император не хочет, чтобы его выступление против Великого Дома получило огласку.
— Но ведь ты знаешь, что они сардукары?
— Кто я такой? — горько усмехнулся Хайват.
— Ты — Суфир Хайват, — с простодушной прямотой ответил его собеседник. — Ладно, со
временем разберемся, в чем тут дело. Люди Лита допросят тех троих, что мы взяли в плен…
Лейтенант из хайватовского подразделения прервал его. Медленно, словно не доверяя
собственным словам, он спросил:
— Вы взяли в плен сардукаров?
— Только трех. Они отлично сражались.
Если бы у нас было время завязать прочные отношения с вольнаибами, думал Суфир
Хайват. Ему вдруг захотелось завыть от отчаяния. Если бы мы их подучили и дали оружие.
Великая Матерь, какие солдаты могли бы из них получиться!
— Тебя еще что-то смущает? Может, ты беспокоишься за Лизан аль-Гаиба? — спросил
вольнаиб. — Если он на самом деле Лизан аль-Гаиб, то ничто не может ему повредить. Не
ломай попусту голову, время покажет.
— Я — слуга… Лизан аль-Гаиба, — ответил Хайват, — и должен знать, где он и что с ним.
Я отвечаю за него головой.
— Ты отвечаешь за его воду?
Хайват обернулся на лейтенанта, который по-прежнему не сводил с вольнаиба глаз, и снова
обратился к сидящему на песке человеку:
— Да. За его воду.
— Ты хочешь вернуться в Аракин, туда, где его вода?
— Я хочу вернуться в… туда, где его вода.
— Почему же ты сразу мне не сказал, что речь идет о воде? — вольнаиб встал и плотно
вставил в ноздри фильтры.
Хайват кивнул лейтенанту — звать сюда остальных. Тот, сутулясь от усталости, отошел.
Хайват услышал, как солдаты начали тихонько переговариваться между собой.
— Всегда можно найти выход, если речь идет о воде, — произнес вольнаиб.
Хайват услышал, как за его спиной кто-то выругался.
— Суфир! Только что умер Акий! — крикнул лейтенант.
Вольнаиб сжал кулак и поднес его к своему уху:
— Узы воды! Это знак свыше, здесь неподалеку место принятия воды. Ну что, я зову своих
людей?
К Хайвату подошел лейтенант:
— Суфир, кое у кого из наших в Аракине остались жены. Ребята… ну, ты сам понимаешь, о
чем они могут думать в такое время.
Вольнаиб продолжал держать кулак возле уха:
— Так значит, узы воды, Суфир Хайват?
Мозг Хайвата готов был взорваться от напряжения. Он начинал понимать, куда клонит
загадочный гость. Но не взбунтуются ли его ребята, когда разберутся, в чем дело?
— Узы воды, — подтвердил Суфир.
— Пусть наш род и ваш род соединятся в один, — сказал вольнаиб и опустил кулак.
Тут же, словно по сигналу, четыре человека выскользнули из-за скалы и спустились к ним.
Они забрались под козырек, завернули умершего в принесенную с собой бурку, подняли на
плечи и с мертвецом на плечах побежали направо, вдоль отвесной стены. Замелькали подошвы,
из-под которых поднимались маленькие облачка пыли.
Все произошло так быстро, что усталые солдаты не успели ничего сообразить. Вольнаибы
уносили их товарища на плечах, сверток болтался из стороны в сторону. Мгновение — и они
скрылись за поворотом.
— Что они собираются делать с Акием? Он был… — заорал один из солдат.
— Они взяли его, чтобы… похоронить, — запнулся Хайват.
— Вольнаибы не хоронят своих мертвецов, — взвился спрашивавший. — Нечего пудрить
нам мозги, Суфир. Мы знаем, что они с ними делают. Акий — наш…
— Всем известно, что человек, который умер за Лизан аль-Гаиба, идет прямо в рай, —
вмешался вольнаиб. — Если вы служите Лизан аль-Гаибу, как говорите, к чему погребальный
плач? Любой, кто умрет за него, навсегда останется жить в памяти соплеменников.
Но солдаты уже разбушевались. Лица их помрачнели. Один потянулся за бластером и уже
хотел было достать его из кобуры.
— А ну, не двигаться! — рявкнул Хайват. Усилием воли он поборол болезненную
усталость, сковавшую мышцы. — Эти люди отнесутся к нашему погибшему товарищу с
надлежащим уважением. Обычаи могут быть разными, но суть их остается одна.
— Они собираются выжать Акия, как лимон, чтобы заполучить его воду, — прошипел
человек с бластером.
— Твои люди желают присутствовать при церемонии? — спросил вольнаиб.
Он даже не понимает, в чем дело, подумал Хайват. Наивность вольнаиба просто пугала
его.
— Они хотят, чтобы их другу были оказаны все почести.
— К нему отнесутся с таким же почтением, как к любому из наших соплеменников. Узы
воды священны. Мы чтим закон: плоть человека принадлежит ему самому, а вода — его роду.
Хайват быстро заговорил, видя, что парень с бластером сделал еще один шаг:
— Теперь вы поможете нашим раненым?
— Зачем задавать пустые вопросы, когда мы уже связаны священными узами? Мы сделаем
для вас все, что сделали бы для себя. Прежде всего мы позаботимся, чтобы вы были одеты как
следует и получили все необходимое.
Солдат с бластером смутился:
— Мы что, покупаем их помощь за… воду Акия?
— Не покупаем, — ответил Хайват. — Мы соединяемся с ними.
— Обычаи могут быть разными, — прошептал кто-то за его спиной.
Хайват почувствовал, что можно расслабиться.
— И они помогут нам добраться до Аракина?
— Мы будем вместе убивать Харконненов, — сказал вольнаиб и улыбнулся, — и
сардукаров.
Он слегка отступил от Хайвата, приложил к ушам сложенные чашечкой ладони, отклонил
голову назад и прислушался. Потом опустил руки и сказал:
— Что-то приближается по воздуху. Спрячьтесь сюда под скалу и стойте тихо.
Хайват подал знак. Солдаты молча повиновались.
Вольнаиб положил руку на плечо Хайвата и подтолкнул его к остальным.
— Мы еще будем сражаться, когда придет время, — сказал он, вытащил из-под накидки
маленькую клетку и достал оттуда странное существо. Присмотревшись повнимательнее,
Хайват узнал крохотную летучую мышь. Она завертела головкой, и Хайват увидел ее глаза —
сплошной синий цвет.
Вольнаиб погладил мышь, успокаивая ее, и забормотал что-то ласковое. Потом наклонился
к ней и уронил с языка капельку слюны прямо в раскрытый рот висевшего вверх ногами зверька.
Мышь расправила крылья, но не улетела. Вольнаиб достал тоненькую трубочку, поднес ее к
голове мыши и прошептал в трубочку несколько слов. Наконец поднял руку высоко вверх и
подкинул мышь в воздух.
Она сделала круг над скалой и пропала из виду.
Вольнаиб сложил клетку и убрал ее под накидку. И снова он наклонил голову, вслушиваясь.
— Они прочесывают горные районы. Интересно, кого они ищут?
— Им известно, что мы скрылись в этом направлении, — ответил Хайват.
— Никогда не следует думать, что, кроме тебя, не за кем больше охотиться. Посмотри на ту
сторону низины. Увидишь кое-что интересное.
Прошло некоторое время.
Солдаты зашевелились и начали перешептываться.
— Замрите, — прошипел вольнаиб.
Хайват разглядел, что вдалеке, у скал с противоположной стороны, произошло какое-то
движение — желтое на желтом.
— Мой крылатый дружок доставил все по назначению, — улыбнулся вольнаиб. — Это
надежный посыльный и днем и ночью, один из лучших. Мне было бы жаль остаться без него.
Движение у дальних скал прекратилось. Над четырех или пятикилометровым
пространством песка царила полная неподвижность, если не считать колыхания воздушных
столбов — начинавшаяся жара словно выдавливала воздух кверху.
— Сейчас самое главное — ни звука, — прошептал вольнаиб.
От утеса напротив отделились несколько фигур и направились прямо через низину.
Хайвату показалось, что это вольнаибы, но какие-то странные — неуклюжие, что ли. Он
насчитал шесть человек, неловко ковыляющих через дюны.
Высоко справа над ними послышалось «чвок-чвок» крыльев махолета. Вскоре он вынырнул
из-за горной гряды прямо у них над головами — махолет Атрейдсов с наспех намалеванными
боевыми цветами Харконненов. Машина мягко планировала прямо на людей, бредущих через
низину.
Они замерли на гребне дюны и замахали руками.
Махолет сделал над ними небольшой круг и пошел на посадку. Он сел прямо перед
вольнаибами, подняв тучу пыли. С борта спрыгнули пять человек, и Хайват увидел, как
поблескивают сквозь пыль щиты. По четким движениям, сосредоточенности и согласованности
он узнал сардукаров.
— Ай-я! У них опять эти глупые щиты! — прицокнул языком вольнаиб и перевел взгляд на
южную гряду окружавших низину скал.
— Это сардукары! — прошептал Хайват.
— И хорошо.
Сардукары полукругом приближались к поджидавшим их вольнаибам. На клинках их
мечей сверкало солнце. Вольнаибы с безучастным видом стояли тесной группой.
Внезапно полоска песка между ними превратилась в сплошную завесу. Вольнаибы исчезли.
Вдруг они появились у махолета, а потом — внутри него. Над гребнем дюны, где встретились
противники, висело облако пыли, в котором что-то мелькало и крутилось.
Наконец пыль улеглась. На дюне стояли только вольнаибы.
— Нам повезло — они оставили в махолете только троих, — сказал вольнаиб рядом с
Хайватом. — А то я боялся, что, пока мы будем захватывать махолет, они там все переломают.
За спиной Хайвата раздался шепот:
— Это были сардукары!
— Конечно. Заметил, как хорошо они дрались? — спросил вольнаиб.
Хайват глубоко вздохнул. Ноздри почувствовали запах раскаленной пыли. Жара, сушь.
Осипшим, как раз под стать этой всеобщей суши голосом он произнес:
— Да. Они дрались хорошо.
Захлопали крылья захваченного махолета. Он поднялся в воздух и по крутой кривой ушел в
сторону юга.
Ого! Вольнаибы умеют обращаться с махолетами! подумал Хайват.
Один из стоящих на далекой дюне вольнаибов взмахнул зеленой тряпкой… потом еще раз.
— Подкрепление… — пробормотал спутник Хайвата. — Внимание! Будьте готовы. А я-то
надеялся, что больше заморочек не будет…
Заморочек! усмехнулся про себя Хайват.
Он увидел, как с запада подходят на большой высоте два махолета. Они круто спикировали
вниз, но там, где только что шел бой, не было уже ни одного вольнаиба. Только восемь синих
пятен на желтом фоне — трупы сардукаров в харконненских мундирах.
Прямо над ними проплыл еще один махолет. У Хайвата перехватило дыхание, когда он его
увидел: огромный военный транспорт. С полным грузом на борту, он летел медленно и тяжело,
раскинув широкие крылья, как гигантский стервятник, который с добычей возвращается в
гнездо.
Вдалеке, с одной из нырнувших вниз машин, лиловым лезвием сверкнул лазерный луч.
Полоснул по песку и поднял тонкий пыльный шлейф.
— Трусы! — прошипел вольнаиб над плечом Хайвата. Транспорт направился к месту, где
синели тела в синих мундирах. Он раздвинул крылья на всю ширину и сложил их чашечками,
чтобы быстрее погасить скорость.
Внимание Хайвата привлекла неожиданная вспышка слева — сверкнул на солнце металл и
серебристо-серое небо прочертил золотой след пламени из сопла круто нырнувшего вниз
махолета. Его сложенные крылья были прижаты к бортам. Как стрела он несся прямо на
неприкрытый щитом транспорт — при использовании лазерного оружия силовые поля
отключались. Не выходя из пике, махолет обрушился на врага.
Взрыв сотряс низину. Со скалистых, отвесных склонов посыпались камни. Там, где они
только что видели транспорт и махолеты сопровождения, поднялся к небу красно-оранжевый
фонтан песка. Все было охвачено пламенем.
Это вольнаибы, которые улетели на захваченном махолете. Они пожертвовали собой,
чтобы уничтожить транспорт. Великая Матерь! Что за народ!
— Достойный обмен, — сказал спутник Хайвата. — Их там было не меньше трех сотен.
Теперь пора подумать об их воде и решить, где раздобыть другой махолет.
Он собрался было выйти наружу из укрытия под скалой.
С отвесной стены, возвышавшейся прямо перед ними, дождем посыпались синие мундиры.
Они приземлялись мягко — срабатывали поплавковые генераторы. Хайвату хватило мгновения,
чтобы понять, что перед ним сардукары, разглядеть их возбужденные свирепые лица, заметить,
что они без щитов и у каждого в одной руке кинжал, в другой глушак.
В горло вольнаибу вонзился нож, и тот с перекошенным лицом опрокинулся навзничь.
Хайват успел выхватить кинжал, но тут тяжелый удар прикладом глушака погрузил его во мрак.
~~~
…Конечно, Муад-Диб мог видеть будущее, но следует понимать,
что подобные способности ограничены. Что такое зрение? У вас есть
глаза, но без света вы не увидите ничего. Если вы стоите в долине, со
всех сторон окруженной горами, то не увидите дальше этой долины.
Точно так же и Муад-Диб не всегда мог проникнуть взором к
загадочным горизонтам. Муад-Диб говорит нам, что одно неверно
понятое пророчество, даже одно неточно выбранное слово способно
полностью изменить будущее. Он говорит: «Время представляется нам
широкими-широкими воротами, но когда вы через них проходите,
оказывается, что это всего лишь узкая дверь». Он всегда боролся с
соблазном избрать просторный, безопасный путь и предупреждал:
«Такой путь всегда приводит к застою».
Когда махолеты выскользнули прямо на них из темноты, Поль схватил мать за руку и
отрывисто бросил:
— Стой на месте!
Потом вгляделся в головную машину, увидел, как резко она сложила крылья перед
приземлением, и узнал уверенные движения рук на рычагах управления.
— Айдахо, — беззвучно выдохнул он.
Первый махолет, а за ним остальные приземлились в низине. Они напоминали
возвратившихся в родное гнездо птиц. Еще не успела осесть пыль, как Айдахо уже выбрался из
своего махолета и побежал к ним. За Айдахо следовали две фигуры в длинных вольнаибских
джуббах. Одного из них, высокого, с песочного цвета бородой, Поль узнал — Каинз.
— Сюда, — крикнул Каинз и свернул влево.
За его спиной копошились еще вольнаибы — набрасывали маскировку на махолеты.
Машины превратились в гряду невысоких дюн.
Айдахо резко затормозил перед Полем и отдал ему честь:
— Милорд, у вольнаибов поблизости есть временное убежище. Мы могли бы…
— Что происходит там, сзади? — Поль показал на отдаленный утес — там сверкало пламя
из реактивных двигателей и полосовали пустыню лиловые лазерные лучи бластеров.
На круглом бесстрастном лице Айдахо мелькнула легкая улыбка:
— Милорд… мой повелитель, я приготовил им там небольшой сюрприз…
Ослепительно-белый, яркий, как солнце, свет залил вдруг всю пустыню. Их тени
контрастно отпечатались на каменной стене. Айдахо прыгнул вперед, одной рукой схватив за
руку Поля, другой — за плечо Джессику, и столкнул их вниз с карниза. Все они упали на песок
как раз в то мгновение, когда над ними прогрохотал чудовищный взрыв. Взрывной волной смело
камни с карниза, на котором они только что стояли.
Айдахо сел и принялся стряхивать с себя песок.
— Это не наше ядерное оружие! — воскликнула Джессика. — Может…
— Ты установил там силовой щит? — спросил Поль.
— Очень большой щит. И включил его на полную мощность, — : ответил Айдахо. — Они
задели его лазерным лучом, и… — Он пожал плечами.
— Квазиатомный взрыв, — нахмурилась Джессика. — Это опасное оружие.
— Не оружие, миледи, а средство защиты. Эти подонки теперь семь раз подумают, прежде
чем снова использовать лазеры.
Вольнаибы, которые закончили укрывать махолеты, подошли к ним. Один из них тихо
произнес:
— Нам пора в укрытие, друзья.
Поль встал на ноги, Айдахо помог подняться Джессике.
— Этот взрыв отвлечет их надолго, мой повелитель, — сказал Айдахо.
Повелитель, подумал Поль.
Как странно звучало это слово, обращенное к нему. Повелителем всегда был его отец.
Он почувствовал, как в нем на мгновение вспыхнул дар предвидения, и снова увидел себя
втянутым в безумную скачку, обращающую в кровавый хаос всю Вселенную. Видение потрясло
его, и он позволил Айдахо увести себя через кромку низины к ближайшим скалам. Там стояли
вольнаибы и статическими уплотнителями пробивали шахту в песке.
— Позвольте мне взять ваш мешок, повелитель? — спросил Айдахо.
— Мне не тяжело, Дункан.
— У вас нет щита. Не желаете ли надеть мой? — Айдахо посмотрел на далекие скалы. —
Не похоже, что они снова используют бластеры.
— Оставь его себе, Дункан. Твоя правая рука для меня вполне надежный щит.
Джессика заметила, что похвала подействовала — Айдахо выпрямился и придвинулся
ближе к Полю. Как мой сын хорошо научился обращаться с людьми!
Вольнаибы вытащили каменную заглушку. Открылся тщательно замаскированный лаз в
каменное нутро пустыни.
— Сюда, — сказал один из вольнаибов и по каменным ступенькам повел их в темноту.
За ними задвинулась маскировочная заслонка. Лунный свет погас. Вместо него тускло
замерцало зеленоватое сияние, освещая ступени, каменные стены, поворот влево. Со всех
сторон их окружали вольнаибы в длинных бурках и джуббах, которые тоже спускались вниз.
Они завернули за угол. Следующий коридор с наклонным полом вел в грубо выбитую в скале
пещеру.
Перед ними стоял:-Каинз. Капюшон его джуббы был откинут назад. На горловине
защитного влагоджари отражались зеленые блики. Борода и длинные волосы спутаны. Синие
глаза без белков казались под тяжелыми бровями почти черными.
Во время встречи в пустыне Каинз недоуменно спрашивал сам себя: Почему я помогаю
этим людям? В жизни я не решался на более рискованный шаг. Они могут меня погубить.
Позже, внимательно разглядывая Поля, он увидел мальчика, забывшего про свое детство и
ставшего взрослым. Мальчика, который ничем не выдавал своего горя, подавил в себе все
чувства, кроме одного — он теперь герцог. И в то же мгновение Каинз понял, что род Атрейдсов
не погиб, он существует и держится на этом вот юноше. Это был факт, с которым нельзя не
считаться.
Джессика окинула взглядом пещеру, все подмечая острым бен-джессеритским глазом:
лаборатория, построенная давно, на старинный манер, в гражданских целях.
— Это одна из императорских опытных биостанций, которые так хотел заполучить мой
отец, — сказал Поль.
Хотел заполучить его отец, повторил про себя Каинз.
Он снова удивился самому себе. Не глупо ли я поступаю, помогая им? Зачем мне это надо?
Куда проще было бы выдать их сейчас Харконненам, чтобы меня никто ни в чем не заподозрил.
Следуя примеру матери, Поль изучал комнату. С одной стороны — пульт управления,
остальные стены гладкие, простая скала. На пульте приборы: поблескивают панели, мигают
индикаторы, переливаются световоды. В воздухе явственно чувствуется запах озона.
Несколько вольнаибов прошли в дальний угол пещеры, и оттуда послышались новые звуки:
зачихал двигатель, заскрипели передаточные ремни и приводы.
Оглядевшись, Поль увидел у одной из стен составленные штабелем клетки с маленькими
зверьками.
— Ты правильно угадал, — заговорил Каинз. — Для чего ты стал бы использовать такую
базу, Поль Атрейдс?
— Чтобы сделать эту планету местом, пригодным для жизни, — ответил Поль.
Возможно, как раз поэтому я им и помогаю, подумал Каинз.
Шум двигателя резко оборвался. Стало очень тихо. Внезапно в одной из клеток кто-то
тоненько пискнул. И тут же, словно смутившись, смолк.
Поль снова обернулся к клеткам, стараясь разглядеть зверьков — летучие мыши,
маленькие, с бурыми крыльями. Вдоль стены тянулись шланги и, разветвляясь, подходили к
каждой клетке — система питания.
Из темного угла пещеры появился вольнаиб и обратился к Каинзу:
— Лит, генератор поля вышел из строя. Я больше не могу обеспечивать защиту от
обнаружителей.
— Ты сможешь его починить?
— Не слишком быстро. Запчасти… — он пожал плечами.
— Да, — кивнул Каинз. — Что ж, обойдемся без генератора. Подготовь ручной насос,
будем закачивать воздух с поверхности вручную.
— Сию минуту, — и вольнаиб снова скрылся в темноте.
Кайнз опять обернулся к Полю:
— Ты хорошо ответил.
Джессика отметила новые, рокочущие интонации в голосе планетолога. Это был
царственный голос, голос человека, привыкшего повелевать. Не ускользнуло от нее и то, как к
нему обратились: Лит. Лит — это другое, вольнаибское лицо, второе «я» Императорского
планетолога.
— Мы весьма обязаны вам за помощь, доктор Каинз, — сказала она.
— М-м-м, ладно, потом, — буркнул тот и кивнул одному из своих спутников: — Пряный
кофе в мои покои, Шамир.
— Сию минуту, Лит.
Каинз указал рукой в сводчатый проход в боковой стене пещеры:
— Прошу.
Джессика с достоинством кивнула, перед тем как шагнуть туда. Она заметила, как Поль
подал знак Айдахо, приказывая ему остаться на страже.
Короткий проход, длиной не более двух шагов, упирался в тяжелую дверь, за которой
находилось залитое золотистым светом помещение. Проходя мимо двери, Джессика
прикоснулась к ней рукой и к своему величайшему изумлению обнаружила, что это сталистый
пластик.
Поль вошел следом и сбросил вещмешок на пол. Он услышал, как за ним закрылась дверь, и
принялся осматривать помещение — примерно восемь на восемь метров, вместо стен — голая
скала чуть красноватого оттенка. Справа — металлические шкафы, забитые папками, посреди
комнаты — круглый стол с белой стеклянной столешницей, в которую вкраплены желтые
пузырьки. Вокруг стола — четыре поплавковых стула.
Каинз прошел за спиной Поля и придвинул Джессике стул. Она села, наблюдая за тем, как
сын осматривает комнату.
Поль мешкал, продолжая стоять. Легкая неравномерность в движении воздуха
подсказывала ему, что где-то справа, за шкафами, должен быть потайной выход.
— Может, присядешь, Поль Атрейдс? — спросил Каинз.
Как тщательно он избегает называть меня герцогом, подумал Поль. Тем не менее он сел
и, не проронив ни слова, наблюдал, как усаживается Каинз.
— Значит, ты чувствуешь, что Аракис мог бы стать раем, — начал планетолог. — Однако
Империя присылает сюда только хорошо обученных головорезов, охотников за пряностями!
Поль поднял большой палец с герцогским перстнем.
— Вы видите это кольцо?
— Да.
— Вы знаете, что оно означает?
Джессика резко обернулась к сыну.
— Поскольку труп твоего отца погребен под руинами Аракина, — ответил Каинз, —
формально ты герцог.
— Я — солдат Империи, — уточнил Поль. — Формально — я один из головорезов.
Каинз помрачнел:
— Даже сейчас, когда над телом твоего отца стоят императорские сардукары?
— Сардукары — это одно, официальный источник моей власти — другое.
— На Аракисе по другим признакам решают, кто здесь облечен властью, — возразил
Каинз.
Джессика перевела на него взгляд: В голосе этого человека слышен металл. Его не так-то
легко переспорить… А металл нам сейчас очень нужен. Поль затеял опасное дело.
— Появление на Аракисе сардукаров говорит только о том, что наш возлюбленный
Император боялся моего отца, — продолжал Поль. — Теперь я постараюсь сделать так, чтобы
Падишах-Император боялся…
— Мальчик, — оборвал его планетолог, — есть вещи, в которые тебе…
— Обращаясь ко мне, полагается говорить «повелитель» или «милорд», — сказал Поль.
Помягче! подумала Джессика.
— …повелитель, — добавил Каинз.
— Я — живой упрек Императору. Я — живой упрек всем, кто видит в Аракисе только
свалку для отходов производства пряностей. Пока я жив, я останусь таким упреком, я застряну у
них в глотках, пока они не задохнутся и не подохнут.
— Красивые слова! — возразил планетолог.
Поль в упор уставился на него. Наконец он сказал:
— Здесь у вас существует легенда про Лизан аль-Гаиба, Голос из Внешнего Мира, того, кто
поведет вольнаибов в рай. Ваши люди…
— Предрассудки.
— Возможно, — согласился Поль. — А может быть, и нет. Иногда предрассудки имеют
странные корни. И странные последствия.
— У тебя есть план? — снова не дал ему договорить Каинз. — Говори прямо, куда ты
клонишь… повелитель.
— Могли бы ваши вольнаибы обеспечить меня надежными доказательствами того, что
здесь побывали сардукары, переодетые в форму Харконненов?
— Допустим.
— Император снова передает власть на Аракисе Харконненам. Возможно, даже Зверю-
Раббану. Ну и пусть. Раз уж он позволил себя втянуть в подобные грязные дела, он не сможет
отрицать свою вину. Так пусть узнает, что ему грозит разбирательство на Совете Ассамблеи за
нарушение Великой Конвенции.
— Поль! — воскликнула Джессика.
— Ну, допустим, Ассамблея рассмотрит твой запрос, — сказал Каинз. — Что из этого
последует? Только одно: чудовищная война между Империей и Великими Домами.
— Хаос, — добавила Джессика.
— Но я передам свой запрос на рассмотрение Императору, — продолжал Поль, — и
предложу ему способ избежать хаоса.
— Шантаж? — сухо спросила Джессика.
— Как средство управления государством, — подхватил Поль. — Твои слова, мама.
Джессика уловила в его голосе горечь.
— У Императора нет сыновей, только дочери, — продолжал он.
— Ты метишь на трон? — спросила Джессика.
— Император не рискнет сотрясти основы Империи всеобщей войной. Планеты начнут
рваться на части, воцарится всеобщая смута… — нет, на это он не пойдет.
— Ты затеваешь рискованную игру, — сказал Каинз.
— Чего Великие Дома Ассамблеи боятся больше всего на свете? — спросил Поль. — Того,
что происходит сейчас на Аракисе: что сардукары посворачивают им шеи одному за другим.
Вот ради чего они объединились в Ассамблею. Вот в чем суть Великой Конвенции. Только
объединившись, они смогут противостоять войскам Императора.
— Но они…
— Они боятся именно этого, — продолжал Поль. — Само слово «Аракис» будет звучать
для них тревожным набатом. Каждый из них представит себя на месте моего отца —
отрезанным от остальных и убитым.
— Из его плана что-нибудь получится? — обратился к Джессике Каинз.
— Я не ментат, — ответила она.
— Но вы — бен-джессеритка.
Джессика бросила на него испытующий взгляд и сказала:
— В его плане есть сильные стороны, а есть слабые… как в любом плане на этом этапе.
План важно не только хорошо задумать, но и хорошо исполнить.
— «Закон — вот высшая мудрость», — процитировал Поль. — Так написано над дверью в
тронный зал. Я собираюсь показать Императору, что такое закон.
— Я не вполне уверен, что мог бы довериться человеку, у которого в голове рождаются
подобные планы, — сказал Каинз. — У Аракиса есть собственный план, как…
— Когда я буду на троне, — оборвал его Поль, — я по мановению руки смогу превратить
Аракис в рай. Вот та монета, которой я собираюсь расплатиться за ваши услуги.
Каинз сразу напрягся:
— Я не торгую своей верностью, повелитель.
Пристально рассматривая его через стол, Поль встретился с холодным сиянием синих глаз,
внимательно вгляделся в повелительное выражение окаймленного бородой лица, Кривая улыбка
мелькнула на его губах, и он произнес:
— Хорошо сказано. Приношу свои извинения.
Каинз выдержал взгляд Поля и ответил:
— Никто из Харконненов никогда не признавал своих ошибок. Возможно, вы, Атрейдсы, и
не похожи на них.
— Это большой пробел в их образовании. Вы сказали, что не торгуете собой, но мне
кажется, я знаю, от какой монеты вы все-таки не откажетесь. За вашу верность я предлагаю
свою верность… всегда и во всем.
Мой сын обладает искренностью Атрейдсов, подумала Джессика. Безграничной, порой до
чудовищного наивной искренностью, но какая могучая сила в ней сокрыта!
Она видела, что Каинза потрясли слова Поля.
— Что за вздор, — сказал планетолог. — Ты всего лишь мальчишка и…
— Я — герцог, — ответил ему Поль. — И я Атрейдс. Ни один Атрейдс никогда не нарушал
подобной клятвы.
Каинз сглотнул слюну в пересохшем горле.
— Когда я говорю «всегда и во всем», — продолжал Поль, — я не оставляю для себя
никаких лазеек. Я просто имею в виду, что готов отдать за вас жизнь.
— Повелитель! — воскликнул Каинз. Слово вырвалось из него словно нечаянно, и
Джессика увидела, что он смотрит на ее сына не как на пятнадцатилетнего мальчика, но как на
мужчину, как на человека, стоящего выше его. На сей раз Каинз в самом деле имел в виду то,
что говорил.
В это мгновение он сам готов пожертвовать жизнью за Поля, думала она. Как Атрейдсы
умеют добиваться такого отношения к себе, причем добиваются легко и быстро?
— Я знаю, что ты имеешь в виду, — сказал планетолог. — Но Харконнены…
Дверь за спиной Поля начала медленно открываться. Он круто обернулся — за дверью шла
настоящая бойня.
В коридоре мелькали перекошенные лица, раздавались крики, звенела сталь.
Одновременно с матерью Поль прыгнул к двери и увидел загородившего проход Айдахо.
Воздух за его щитом дрожал, как марево, но сквозь него можно было разглядеть налитые кровью
глаза и стиснутые зубы. Стальные молнии старались прорубить щит. Из пасти огнемета
вылетела и отлетела отброшенная силовым полем огненная вспышка. Казалось, все небольшое
пространство коридора заполнено мельканием клинков в руках Айдахо. Клинков, с которых
капала кровь.
Каинз подскочил к Полю, и они вместе навалились на дверь. Поль в последний раз увидел
еще стоявшего на ногах Айдахо, на которого со всех сторон наседали люди в харконненских
мундирах. Он уже шатался, на его курчавых черных волосах алел кровавый венец смерти. Дверь
захлопнулась. Раздался клацающий звук — Каинз задвинул засов.
— Пожалуй, я готов согласиться, — сказал Каинз.
— Кто-то засек ваши генераторы еще до того, как они отключились, — отозвался Поль. Он
оттолкнул мать от двери и увидел в ее глазах отчаяние.
— Мне следовало бы заподозрить неладное, когда кофе не подали вовремя, — пробормотал
планетолог.
— У вас есть здесь запасной выход. Вы позволите нам им воспользоваться?
Каинз глубоко вздохнул перед тем, как ответить:
— Как бы они ни старались, им не взломать дверь быстрее, чем за двадцать минут. Если,
конечно, они не будут использовать лазерное оружие.
— Из бластеров они стрелять побоятся — у нас могут быть щиты, — сказал Поль.
— Это были сардукары в харконненской форме, — прошептала Джессика.
На дверь обрушились тяжелые ритмичные удары.
Каинз указал на шкаф у правой стены:
— Сюда.
Он подошел к нему, открыл дверцу и повернул спрятанную там ручку. Вся стена со
шкафами отъехала в сторону. Перед ними разверзлась черная пасть тоннеля.
— Эта дверь тоже из сталистого пластика, — пояснил планетолог.
— Вы хорошо подготовились, — заметила Джессика.
— Мы восемьдесят лет жили под Харконненами.
Каинз шагнул в темноту. Они покорно двинулись следом. Планетолог закрыл за ними
дверь.
В наступившем мраке Джессика увидела впереди на полу светящуюся стрелку.
За ее спиной раздался голос Каинза:
— Здесь мы расстанемся. Эта стена прочнее. Она выдержит около часа. Идите по стрелкам,
вроде той, что здесь перед вами. Когда вы будете их проходить, они будут гаснуть. Стрелки
проведут вас через лабиринт к другому выходу, там я спрятал махолет. Этой ночью через
пустыню проносится песчаная буря. У вас есть только один шанс — догнать ее, войти в вихрь,
вынырнуть на самую его вершину и постараться оседлать. Мои люди делают так, когда
похищают махолеты. Если вам удастся удержаться наверху, вы останетесь в живых.
— А вы? — спросил Поль.
— Я постараюсь уйти другим способом. Если я попадусь… что ж, я по-прежнему
Императорский планетолог. Я могу сказать, что вы взяли меня в заложники.
Бежим, как трусы, подумал Поль. Но как иначе выжить, чтобы отомстить за отца? Он
оглянулся на дверь.
Джессика услышала, что он пошевелился, и сказала:
— Дункан мертв, Поль. Ты сам видел его рану. Ты ничем не мог бы ему помочь.
— Придет день, и я отплачу им за все, — сказал Поль,
— Только если вы сейчас поторопитесь, — вмешался Каинз.
Поль почувствовал его руку на своем плече.
— Я пошлю вольнаибов искать вас. Направление бури известно. А теперь поспешите, и
пусть Великая Матерь пошлет вам быстроту и удачу.
Они услышали его удаляющиеся шаги — легкий шорох в темноте.
Джессика нащупала руку Поля и мягко притянула его к себе.
— Мы должны быть вместе, — сказала она.
— Да.
Он повел мать мимо первой стрелки, которая погасла сразу, как они коснулись ее. Впереди
тускло замерцала вторая.
Они миновали и ее, увидели, как гаснет и она. В темноте показалась следующая.
Теперь они пустились бегом.
Планы внутри планов внутри планов, думала Джессика. Частью чьего плана мы стали
сейчас?
Стрелки заставляли их огибать повороты, по сторонам иногда тускло светились боковые
ходы. Начался небольшой уклон, потом — пологий подъем до самого конца. Наконец под
ногами оказались ступеньки, они обогнули угол и с разбегу наткнулись на мерцающую во мраке
стену с темной ручкой на уровне глаз.
Поль нажал на ручку.
Стена плавно распахнулась внутрь, как легкая дверь на хорошо смазанных петлях. Перед
ними была залитая светом пещера, выбитая в скале. Посередине стоял приземистый махолет. За
ним — серая стена, а на ней нарисован контур двери.
— Интересно, куда направился Каинз? — спросила Джессика.
— Он поступил, как опытный командир партизанского отряда. Разделил нас на две группы
и устроил все так, чтобы не знать, где мы находимся, на случай, если он попадет в плен. Он ведь
и в самом деле не будет этого знать.
Поль потянул мать за собой и обратил внимание на пыль, которая поднялась у них из-под
ног.
— Здесь давно уже никто не бывал, — заметил он.
— Мне показалось, он уверен, что вольнаибы нас найдут, — сказала она.
— Я разделяю эту уверенность.
Поль отпустил ее руку, подошел к махолету, открыл левую дверцу и сунул вещмешок за
сиденье.
— Хорошо оборудованная машина, — заметил он. — Есть даже дистанционное управление
дверью и освещением. Восемьдесят лет под Харконненами приучили их ничего не упускать из
вида.
Джессика подошла к махолету с другой стороны и облокотилась на него, чтобы
отдышаться.
— Харконнены просто-напросто перекроют весь этот район, — сказала она. — Они не
дураки.
Она сосредоточилась и подключила свое восприятие расстояния:
— Буря, которая нам нужна, вон там, — она показала направо.
Поль кивнул. Он изо всех сил старался подавить внезапно возникшее желание
расслабиться. Он знал, чем оно вызвано, но от этого ему было не легче. В какой-то момент этой
ночи он провалился из состояния решимости и всезнания в полную неопределенность. Он знал
все о бескрайнем времени-пространстве вокруг него, но точка «здесь—сейчас» оставалась для
него тайной. Как будто Поль Атрейдс, на которого он смотрел со стороны, вдруг пропал за
поворотом в широкой аллее. От аллеи отходило бессчетное множество дорожек, на некоторых
из них он мог появиться снова, но на других — и их было гораздо больше — не мог.
— Чем дольше мы выжидаем, тем лучше они успеют приготовиться, — продолжала
Джессика.
— Залезай внутрь и пристегни ремень, — ответил Поль.
Он влез с другой стороны, все еще борясь с ощущением, что находится в той самой мертвой
зоне — недоступной его дару предвидения. Он вдруг понял, и это понимание потрясло его, что
уже привык полагаться на свою проницающую прошлое и будущее память и стал из-за этого
уязвимее перед лицом реальной опасности.
«У того, кто доверяет только глазам, остальные чувства слабеют». Это было одним из
основных правил Бен-Джессерита. Поль понял, что это как раз его случай, и дал зарок никогда
больше не попадаться в подобные ловушки… если, конечно, сумеет выбраться из этой.
Он защелкнул на себе ремень безопасности, увидел, что мать уже пристегнулась, и
осмотрел машину. Крылья были установлены на полный размах, на тонких металлизированных
перепонках ни единой складки. Он прикоснулся к клавише втягивания, проследил, насколько
укоротились крылья — подготовка к реактивному старту, как его учил Джерни Халлек. Стартер
плавно подался под ногой. Выключились двигатели и загорелись панели приборов на пульте
управления. Тихонько зашипели турбины.
— Ты готова? — спросил он мать.
— Да.
Он нажал кнопку дистанционного управления освещением.
Их поглотила темнота.
В слабом мерцании приборов его скользнувшие над пультом пальцы показались тенью. Он
включил дистанционное управление дверью. Впереди послышался скрежещущий звук.
Потом — шуршание оползшего песка, и все стихло. Пыльный ветер коснулся щек Поля. Он
захлопнул дверцу кабины и ощутил упругое сопротивление воздуха.
Там, где была стена-дверь, показался четкий прямоугольник усыпанного звездами неба. В
свете звезд казалось, что они стоят над темным морем, по которому разбегаются песчаные
волны.
Поль нажал подсвеченный зеленым огоньком тумблер автоматического старта. Крылья
резко ушли назад и вниз, и махолет приподнялся. Крылья дернулись еще раз и застыли в
поднятом положении. Включилась реактивная тяга.
Пальцы Джессики незаметно пробежали по ручкам пульта управления, и она почувствовала
облегчение от уверенных действий сына. Ей было страшно, но радостно. Теперь вся наша
надежда на выучку Поля, подумала она. На его ловкость и молодость.
Поль увеличил реактивную тягу. Махолет дернулся, их вдавило в кресла, и, миновав
черный прямоугольник стены, они поднялись к звездам. Поль выдвинул крылья и прибавил
скорость. Несколько взмахов — и они взмыли над скалами, их острые гребни и уступы отливали
серебром в свете звезд. Справа над горизонтом показалась пыльно-красная вторая луна, осветив
высокий перекрученный жгут песчаной бури.
Руки Поля плясали над приборной доской. Крылья втянулись, как у заходящего на посадку
майского жука, Махолет входил в глубокий вираж, и сила тяжести все больше вдавливала их в
кресла.
— Позади нас огни. Это шлейфы реактивных двигателей, — сказала Джессика.
— Вижу.
Поль двинул вперед рукоять тяги.
Махолет подпрыгнул, как испуганный зверь, и взял курс на юго-запад, в сторону бури,
туда, где простиралась бескрайняя пустыня. Поль увидел внизу редкие тени, говорившие о том,
что скалы оставались позади и что впереди дюны. Вытянутые, как женские пальчики, тени
сплетали пятнистый узор — дюны плавно переходили одна в другую.
Высоко над горизонтом поднималась, заслоняя звезды, отвесная стена — буря.
Что-то ударило в борт махолета.
— Ядро! — воскликнула Джессика. — Нашли чем стрелять!
Она увидела, как злорадно осклабился Поль:
— Ага! Боятся применять лазеры!
— Но ведь у нас нет щитов!
— А им откуда знать?
Еще один удар сотряс махолет.
Поль крутнулся на сиденье, оглядываясь назад:
— Похоже, только у одного из них хватает скорости не отставать от нас.
Он снова повернулся вперед и стал всматриваться в высокую стену бури, которая вырастала
прямо перед ними. Она казалась угрожающе плотной, точно каменной.
— Снаряды, мины, ракеты — все древние виды оружия мы дадим в руки вольнаибов, —
шептал Поль.
— Буря, — сказала Джессика. — Может, нам лучше свернуть?
— Что с махолетом, который у нас на хвосте?
— Не отстает.
— Ну, держись!
Поль прижал крылья к бортам и круто взял влево. Перед ним с обманчивой
медлительностью закипела песчаная стена. Чувствуя, как его щеки втягиваются от возросшего
ускорения, он вошел в бурю.
Им показалось, что они плавно скользнули в большое и медленное облако пыли. Оно
становилось все гуще и гуще, пока не заслонило собой и луну, и пустыню. Махолет превратился
в длинный, шуршащий о песок сгусток темноты, внутри которого мерцали зеленоватые огоньки
приборов на пульте управления.
В голове Джессики молнией пронеслось все, что она слышала о таких бурях: что они режут
металл, как масло; разъедают человеческую плоть до костей, а потом стирают в порошок сами
кости. Она чувствовала, как бьют в стальную обшивку пыльные вихри. Руки Поля метались над
пультом управления, но машину продолжало швырять из стороны в сторону. Она увидела, как
он отключил двигатели, и махолет резко задрал нос. Металл скрипел и дрожал мелкой дрожью.
Раздался громкий скрежет.
— Песок! — закричала Джессика.
В свете приборов она увидела, как Поль отрицательно покачал головой:
— На этой высоте не может быть много песка.
Но Джессика чувствовала, что их все глубже затягивает в главный вихрь.
Поль до предела раскрыл крылья махолета и услышал, как они застонали от напряжения.
Не отводя глаз от приборов, он управлял машиной почти инстинктивно. Самое главное —
высота!
Скрежет стал тише.
Махолет начал заваливаться влево. Поль впился взглядом в светящийся шарик, внутри
которого самописец вычерчивал кривую высоты, и изо всех сил старался выровнять машину.
Джессике, точно в бреду, представилось, будто они стоят на месте, а все вокруг движется.
За окнами проплывали клочья бурой пыли, скрежетала обшивка — с какими могучими силами
приходится им бороться!
Скорость ветра — семьсот или восемьсот километров в час, думала она. Присутствие
едкого адреналина в крови ощущалось почти физически. Я не должна бояться, Джессика,
беззвучно шевеля губами, начала проговаривать бен-джессеритское заклинание: «Страх —
убийца разума».
Постепенно многолетняя выучка начинала брать свое.
Вернулось спокойствие.
— На хвосте у нас сидит стая волков, — шептал Поль. — Спуститься мы не можем,
сесть — не можем… и выше подняться тоже не получается. Как-то надо выкарабкаться…
Спокойствие ушло, как вода в песок. Джессика почувствовала, как начали стучать зубы, и
изо всех сил стиснула челюсти. Потом услышала, что Поль тихим и ровным голосом повторяет
заклинание:
— «Страх — убийца разума. Страх — это малая смерть. Страх несет с собой разрушение
личности. Я не отворачиваюсь от моего страха. Я разрешаю ему пройти надо мной и сквозь
меня. А когда он пройдет насквозь, я оглянусь и посмотрю на путь, по которому он ушел. Там,
где был страх, теперь ничего нет. Остаюсь только я».
~~~
Скажи мне, кого ты презираешь, и я скажу тебе, кто ты.
Поздним вечером Поль стоял возле влаготента. Расщелина, которую он выбрал для лагеря,
лежала в глубокой тени. Он вглядывался в скалы, торчащие далеко в песчаных просторах, и
прикидывал, стоит ли будить спавшую в палатке мать.
Сразу за их укрытием разбегались бесконечными складками дюны. Они лоснились в лучах
заходящего солнца, и их тени, эти маленькие кусочки наступающей ночи, казались жирными,
как сажа.
Все было ровным, плоским и гладким. Его взгляд пытался нащупать хоть что-нибудь,
нарушающее эту плоскость. Но до самого горизонта он не смог отыскать ничего в жарком
мареве — ни цветка, ни подрагивающей былинки, которая выдавала бы движение ветра…
только дюны и эти далекие скалы под раскаленным серебряно-синим небом.
А что, если там вовсе не одна из заброшенных испытательных станций, засомневался он.
Что, если там нет никаких вольнаибов, и растения, которые мы видим, появились там
совершенно случайно?
Во влаготенте проснулась Джессика. Перевернулась на спину и увидела сквозь прозрачный
полог Поля. Он стоял к ней спиной, и что-то в его позе напомнило ей его отца. Джессика
почувствовала, что невыразимое горе вновь переполняет ее, и отвела взгляд.
Она подрегулировала влагоджари, освежилась глотком воды из кармана влагоуловителя на
задней стенке тента, выскользнула наружу и потянулась, расправляя затекшие после сна
мышцы.
Не оборачиваясь, Поль сказал:
— Я обнаружил, что от тишины тоже можно получать удовольствие.
Как ловко человеческий мозг умеет перенастраиваться в зависимости от того, что его
окружает, подумала она и вспомнила одну из бен-джессеритских аксиом: «Под давлением
обстоятельств человеческий мозг может сориентироваться в любую сторону — к плюсу или к
минусу, включиться или выключиться. Его следует представлять как некий спектр
возможностей, на одном конце которого — отрицательном — полная бессознательность
действий, а на другом — положительном — сверхвосприятие. Направление, в котором начнет
действовать мозг в чрезвычайных обстоятельствах, в значительной степени определяется
подготовкой».
— Мы могли бы здесь хорошо жить, — произнес Поль.
Она попыталась увидеть пустыню его глазами, стараясь воспринимать суровые условия
жизни на Аракисе как нечто несущественное и пытаясь представить себе все те возможные
варианты будущего, которые просмотрел Поль. Одному все равно было бы здесь тоскливо, даже
если не бояться, что кто-то стоит за твоей спиной, что кто-то на тебя охотится.
Она шагнула к Полю, подняла бинокль, подрегулировала масляные линзы и принялась
рассматривать далекий скальный склон. Да, за тем камнем в самом деле растет сагуаро… и еще
какие-то кактусы. Как выгоревшая подстилка, стелется невысокая, желто-зеленая от лежащей на
ней тени трава.
— Я сворачиваю лагерь, — сказал Поль.
Джессика кивнула, подошла к краю расщелины, откуда вся пустыня была как на ладони, и
перевела бинокль влево. Там сверкали белизной соляные отложения, окаймленные сероватым
ободком грязи. Настоящее белое поле. Белизна — символ смерти. Но эта соль говорила о
другом — о воде. Когда-то поверх сияющей белизны плескалась вода. Джессика опустила
бинокль, поправила джуббу и прислушалась к движениям Поля.
Солнце опустилось еще ниже. По солевым отложениям потянулись тени. На горизонте
буйствовали краски заката. Надвигающаяся темнота словно пробовала песок, прежде чем с
размаху навалиться на него. Антрацито-черные тени все расширялись и расширялись, и наконец
густая ночная тьма окутала пустыню.
Звезды!
Джессика завороженно смотрела на них. По звуку шагов она поняла, что Поль подошел и
встал рядом. В безмолвной ночи звезды представлялись чем-то единственно важным, казалось,
все пронизано устремленностью к ним. Тяжесть дня ослабевала. Мягкий, словно пух, ветерок
коснулся ее лица.
— Скоро взойдет первая луна, — сказал Поль. — Все упаковано. Я установил било.
Может, нам суждено сгинуть в этом аду, подумала Джессика. И никто этого не узнает.
Ночь заполнила темнотой впадины между дюнами и прикоснулась своим черным крылом к ее
лицу, неся с собой запах корицы. Волна запахов нахлынула на нее.
— Здорово пахнет, — заметил Поль.
— Я чувствуй даже сквозь фильтр, — ответила Джессика. — Целое состояние. Только вот
купишь ли на него воду? — она указала вперед. — Искусственного освещения там не видно.
— Вольнаибы наверняка спрятали свой сич в скалах, — сказал Поль.
Справа над горизонтом развернулась серебряная лента: всходила первая луна. Вот она
поднялась выше, и стал виден силуэт ладошки на ее поверхности. Джессика принялась
рассматривать блестевший перед ними серебристо-белый песок.
— Я установил било в самом глубоком месте расщелины. После того как я подожгу запал, у
нас будет минут тридцать.
— Минут тридцать?
— Потом оно начнет… подманивать червя.
— Да, конечно. Я готова.
Он отошел назад, и она услышала, как он продвигается обратно в глубь расщелины.
Ночь — это туннель, подумала она. Дыра в завтрашний день… если только у нас будет
завтра. Джессика потрясла головой. Почему я чувствую себя такой разбитой? Я, кажется,
была подготовлена и для более тяжелых ситуаций!
Поль вернулся, взвалил на спину рюкзак и начал спускаться к ближней дюне, которая
застывшей волной расстилалась перед ним. Там он остановился, поджидая мать. Поль слышал,
как она мягко продвигается следом. Холодная дробь крупных песчинок — морзянка пустыни —
звучала в такт шагам, как будто отсчитывала последние метры безопасного пути.
— Мы должны идти неритмично, — сказал Поль, вызывая в памяти воспоминания о том,
как ходят люди по открытой пустыне, — настоящие воспоминания и воспоминания
провидческие.
— Посмотри, как я пойду. Так ходят по песку вольнаибы.
Он шагнул на наветренный склон дюны и пошел вдоль него, припадая на одну ногу.
Джессика шагов десять наблюдала за ним, потом пошла, подражая его походке. Она
уловила, в чем дело: шаги должны напоминать простое смещение песка… словно это ветер
бежит по дюнам. Но мышцы сразу запротестовали против таких неестественных, ломаных
движений: шагнуть… споткнуться… споткнуться… шагнуть… шагнуть… подождать…
споткнуться… шагнуть…
Время застыло как студень. Казалось, поверхность скалы не думает приближаться. Она по-
прежнему возвышалась вдали.
Бом! Бом! Бом! Бом! Бом!
В расщелине за спиной вдруг загудел барабан.
— Било, — прошептал Поль.
Било продолжало гудеть, и им стоило большого труда не подстраивать свой шаг под его
удары.
Бом… бом… бом… бом…
Они скользили по залитой лунным светом чаше, и гулкий бой била казался причудливым
сопровождением яркого театрального действа. Вверх и вниз по расплескавшимся в
бесконечности дюнам: шагнуть… споткнуться… подождать… шагнуть… Через песок,
дробинками выкатывающийся из-под ног: споткнуться… подождать… подождать… шагнуть…
И все это время их слух напряженно пытался уловить знакомое шипение.
Звук наконец появился и оказался таким тихим, что шорох их шагов его заглушил. Но он
нарастал… нарастал и приближался откуда-то с запада.
Бом… бом… бом… бом… — гудело било.
Громкое шипение разорвало ночь позади них. Не останавливаясь, они повернули головы и
совсем рядом увидели гребень червя.
— Вперед, — прошептал Поль. — Не оглядывайся.
Казалось, расщелина разорвалась от яростного скрежета. В глубокой тени оставленных ими
скал раздался звук рухнувшей вниз каменной лавины.
— Вперед, — повторил Поль.
Он видел, что они достигли той невидимой черты, где обе скалы — та, что впереди, и та,
что сзади, — кажутся уже одинаково далекими.
А позади них продолжал свистеть в ночи гигантский бич, пытаясь сокрушить камень.
Они шли и шли… Тупая боль в мышцах достигла такой степени, когда все уже становится
безразлично, но Поль видел, что заветный склон вдалеке стал выше и круче.
Джессика шла на пределе сосредоточенности, словно в безвоздушном пространстве. Она
понимала, что только напряжение воли заставляет ее двигаться дальше. Горело пересохшее
нёбо, но звуки за спиной отгоняли прочь всякую надежду остановиться и отхлебнуть хоть чуть-
чуть из кармана влагоуловителя.
Бом… бом… бом…
Еще один яростный натиск обрушился на далекий утес и заглушил гудение била.
Все стихло.
Стихло!
— Скорее, — прошептал Поль.
Она кивнула и тут же сообразила, что он этого не видит. Но сделанное движение
подсказывало ей, что было просто необходимо потребовать от измотанных до предела мышц
какого-нибудь другого естественного движения…
Спасительный горный склон вздымался уже к самым звездам, когда Поль увидел плоскую
песчаную поверхность, которая тянулась вплоть до самой скалы. Он ступил на нее,
споткнувшись от усталости, и невольно притопнул ногой, чтобы сохранить равновесие.
Раскатистый звук пронесся над пустыней.
Поль сделал два шага в сторону.
Бум! Бум!
— Барабанный песок! — тихо воскликнула Джессика.
Поль удержался на ногах. Бросил быстрый взгляд вокруг: на песок, на склон, до которого
оставалось теперь не более двухсот метров. Позади он услышал шипение: похожее на ветер, на
шелест набегающей на берег волны… на планете, где вообще нет воды.
— Бежим, — пронзительно закричала Джессика. — Бежим, Поль!
Они побежали. Барабанный песок гулко гудел под ногами. Вот он кончился, и начался
мелкий гравий. Какое-то время бег казался отдыхом для мышц, ноющих от непривычной,
неритмичной работы. Наконец-то они производили понятное для них действие. Наконец-то
появился ритм. Но ноги проваливались в песок и скользили по гравию. Бежать становилось все
тяжелее. А шипение приближающегося червя настигало их со всех сторон и нарастало, как буря.
Джессика споткнулась и упала на колени. Единственное, о чем она могла думать, это
шипение червя, усталость и панический страх.
Поль потащил ее за собой. Они опять побежали, держась за руки.
Впереди торчал из песка тоненький колышек. Они пробежали мимо, увидели еще один.
Колышки остались уже позади, но мозг Джессики все еще был не в состоянии что-либо
воспринимать.
Вот показался еще один. Обглоданный песком и ветром, он торчал в трещине камня.
Еще один!
Скала!
Она почувствовала ступнями скалу — стало легче отталкиваться от жесткой поверхности.
Глубокая трещина открылась прямо перед ними в тени утеса. Они из последних сил
рванулись туда и забились в узкую щель.
И сразу сзади смолкло шипение червя.
Джессика и Поль оглянулись, всматриваясь в пустыню.
Там, где начинались дюны, метрах в пятидесяти от края пологого каменного подножия
скал, вздыбил песок серебристо-серый гребень. Вокруг потекли песчаные реки, обрушились
настоящие водопады пыли. Гребень вздымался все выше и наконец преобразился в гигантскую
разверстую пасть. Это была огромная черная дыра, края которой блестели в лунном свете.
Пасть резко качнулась к щели, где укрылись Джессика с Полем. Им в ноздри ударил запах
корицы. На лезвиях-зубах сверкнул лунный свет.
Пасть снова качнулась взад и вперед.
Поль затаил дыхание.
Джессика сползла по стене. Она обхватила колени руками и смотрела не отрываясь.
Понадобилось максимальное напряжение всех бен-джессеритских способностей, чтобы
подавить первобытный ужас, таящийся в глубинах человеческой памяти и грозящий заполнить
все сознание.
Поль почувствовал странное воодушевление. Несколько мгновений назад он пересек еще
один временной барьер, и перед ним открылись теперь неведомые до сих пор просторы.
Впереди он ощущал сплошной мрак, ничего не говорящий его внутреннему взору. Возникало
впечатление, будто он сделал еще один шаг и провалился в колодец… или попал в толщу волны,
откуда ему больше не было видно будущее. В пространстве времени произошло какое-то
глубинное смещение.
Но ощущение затемненного времени, вместо того чтобы испугать его, подтолкнуло все
остальные чувства к сверхвосприятию. Поль обнаружил, что способен воспринимать малейшие
детали в облике существа, которое возвышалось из песка и стремилось добраться до него. Пасть
была около восьмидесяти метров в диаметре… лезвия-зубы с кривизной, характерной для ай-
клинков, мерцали в черной глубине… дыхание, насыщенное ароматом корицы с примесью чего-
то кислого…
Червь, отчетливо чернеющий в свете луны, начал крошить скалу над ними. Град мелких
камешков посыпался к ним в расщелину.
Поль вдавил мать еще глубже в расщелину.
Корица!
Запах проникал всюду.
Что червь может делать с пряностями? спрашивал он себя. И вспомнил, как темнил в
беседе с отцом Лит-Каинз, чтобы они не догадались о связи пряностей с песчаными червями.
Трах-тарарах-рах!
Словно раскат грома донесся издалека.
И снова: Трах-тарарах-рах!
Червь опустился на песок и замер там, только лунный свет поблескивал на клыках.
Бом! Бом! Бом! Бом!
Еще одно било, догадался Поль.
И снова справа раздался тот же звук. Червя сотрясла дрожь. Он еще глубже втянулся в
песок. Только половина его пасти огромным холмом возвышалась над дюнами, словно
гигантский тоннель.
Раздался скрип песка.
Чудовище уходило все глубже, отступая и разворачиваясь. Вот оно превратилось в
песчаный гребень и заскользило по распадкам между дюнами.
Поль вышел из каменной щели, провожая взглядом песчаный холм, который несся на
призыв нового била.
Джессика вышла следом и вслушалась в далекие удары: бом… бом… бом… бом… бом…
Звук прекратился.
Поль нащупал губами трубку влагоджари и отхлебнул восстановленной воды.
Джессика пыталась понять, что он делает, но ее мозг ничего не воспринимал от усталости и
пережитого страха.
— Ты уверен, что он ушел? — прошептала она.
— Кто-то его позвал, — сказал Поль. — Вольнаибы.
Она почувствовала, что начинает приходить в себя.
— Он был такой огромный!
— Не больше того, который заглотил наш махолет.
— Почему ты решил, что это вольнаибы?
— Било — это их изобретение.
— Чего ради они будут помогать нам?
— Может, они нам и не помогали. Может, они просто подзывали червя.
— Зачем?
Ответ лежал где-то у самой границы его восприятия, но появляться отказывался. В мозгу
возникло смутное представление о том, для чего используются телескопические штыри с
крючком на конце — «крюки управления».
— Зачем им подзывать червя? — повторила Джессика.
Страх неровным дыханием коснулся его рассудка, и Поль заставил себя отвернуться от
матери и посмотреть вверх на утес.
— Хорошо бы нам отыскать дорогу наверх, пока не наступил день, — он указал
направление рукой. — Помнишь, мы пробегали мимо колышков? Вот еще такие же.
Она взглянула туда и увидела обглоданные ветром палки, которые прятались в тени узкого
карниза. Карниз вился вдоль утеса и заканчивался в расщелине высоко над их головами.
— Они указывают дорогу наверх, — продолжал Поль. Он встряхнул плечами, поправляя
рюкзак, подошел к карнизу и начал карабкаться вверх.
Джессика подождала секунду — отдыхая, собираясь с силами, и затем двинулась за сыном.
Они карабкались все выше, следуя вдоль колышков, пока наконец карниз не превратился в
узкий каменный выступ у самого входа в темную расщелину.
Поль пригнул голову и попытался что-нибудь разглядеть в темноте. Ступнями он
чувствовал, как ненадежна эта узкая опора, но из предосторожности заставил себя помедлить на
карнизе. В глубине скалы ничего не было видно — сплошной мрак. Трещина уходила куда-то
далеко, наверху она была открыта звездам. Поль напряженно вслушивался, но слух его
улавливал только то, что ожидал услышать — шелест песчинок, жужжание насекомых, легкое
топотание ночного зверька. Он осторожно опустил ногу во тьму и ощутил под привычным
песком твердый камень. Медленно перенес вперед другую ногу и подал знак матери. Потом
ухватил ее за свободно свисающую полу джуббы и втянул за собой.
Они посмотрели на звезды, которые словно покоились на каменной гряде по обе стороны
расщелины. Поль едва различал стоящую рядом с ним мать — она казалась туманным серым
силуэтом.
— Эх, зажечь бы фонарик, — прошептал он.
— Кроме глаз у нас есть и другие органы чувств, — ответила Джессика.
Поль продвинул ногу вперед, перенес на нее вес, попробовал шагнуть дальше и наткнулся
на препятствие. Слегка согнув другую ногу в колене, он нащупал ступеньку и медленно
поднялся на нее. Потом протянул руку назад, коснулся руки матери и слегка дернул ее за
рукав — следуй за мной.
Еще ступенька.
— Я думаю, они ведут на вершину, — прошептал он.
Ступени невысокие и ровные, подумала Джессика. Без сомнения, дело человеческих рук.
Она углублялась в темноту вместе с Полем, нащупывая ступеньки ногами. Скальный коридор
становился все уже, и Джессика почти что касалась плечами стен. Ступеньки закончились на
просторном уступе, метров двадцати длиной. С идеально ровной площадки открывался вид на
плоскую долину, залитую звездным светом.
Поль спустился к краю равнины и прошептал:
— Красота-то какая!
Джессика остановилась в шаге от него и молча смотрела, в душе соглашаясь с сыном.
Несмотря на усталость, на то, что носовые фильтры, ремни и регулировки защитного
костюма натирали и раздражали кожу, несмотря на жгучее желание дать измученному телу
отдых, красота долины глубоко поразила ее и заставила замереть в немом восхищении.
— Как в сказке, — пробормотал Поль.
Она кивнула.
Перед ней возник растительный мир, которому не было видно конца: кусты, кактусы,
пучки травы — все это трепетало в лунном свете. Склоны гор слева были темными, справа —
замороженными лунным серебром.
— Похоже, здесь могут быть вольнаибы, — сказал Поль.
— Если столько растений оказались способны выжить в пустыне, здесь обязательно
должны быть люди, — согласилась Джессика. Она вытащила затычку из кармана
влагоуловителя и отхлебнула воды. Теплая, чуть кисловатая жидкость смочила горло. Про себя
Джессика отметила, насколько это ее освежило. Она вставила затычку на место, и та скрипнула
по тут же налипшим песчинкам.
Какое-то движение в долине, внизу и справа, привлекло внимание Поля. Он вгляделся в
дымовые кусты, в траву на границе освещенного луной песка — там прыгали маленькие, юркие
существа.
— Мыши! — воскликнул он.
Скок-скок-скок! — зверьки то прятались в тень, то снова появлялись.
Что-то беззвучно пролетело мимо них и упало в мышиную стайку. Раздался тоненький
писк, хлопанье крыльев, и призрачная серая птица поднялась и полетела через равнину с
маленькой темной тенью в когтях.
Такое предупреждение нам очень кстати, подумала Джессика.
Поль продолжал всматриваться вдаль. Он потянул ноздрями воздух и почувствовал, как
густой бархатный запах укропа заполняет ночь. Он воспринял хищную птицу как символ самой
пустыни. Благодаря ей в долине стало так невыразимо тихо, что, казалось, он слышал, как
звучит, протекая сквозь высокие сагуаро и масляные кусты, голубовато-белый, молочный
лунный свет. И это пение света показалось ему более прекрасным, более значительным, чем
любая другая музыка во Вселенной.
— Нам следовало бы подыскать место для лагеря, — сказал Поль. — Завтра попытаемся
найти вольнаибов, которые…
— Незваные пришельцы обычно жалеют, когда встречаются с вольнаибами!
Грубый мужской голос перебил Поля на полуслове и взорвал тишину. Он раздавался
откуда-то сверху и справа.
— Не стоит бежать, пришельцы, — прогремел голос, когда Поль дернулся, чтобы укрыться
в расщелине. — Вы только понапрасну израсходуете воду вашего тела.
Мы нужны им из-за нашей воды! догадалась Джессика. Ее мышцы сразу побороли
усталость и моментально приготовились действовать. Она уточнила место, откуда шел голос, и
подумала: Надо же, подошел совершенно бесшумно. Я ничего не слышала! Она сообразила, что
обладатель таинственного голоса производил мало шума, подражая естественным звукам
пустыни.
Поль, меньше, чем мать, приученный реагировать на опасность, пожалел, что растерялся и
попытался бежать и его действия на мгновение подчинились чувству страха. Он заставил себя
вспомнить уроки матери: расслабиться, на мгновение от всего отключиться, а потом, как бичом,
хлестнуть все свои мышцы, заставить их слушаться любого приказа.
Тем не менее он чувствовал, что узенький обруч страха еще не вытеснен из сознания, и
знал почему. Причиной было то самое слепое время, в котором он не видел будущего… Тут-то
они и попались диким вольнаибам, которых интересовала только вода, скрытая в их
неприкрытых щитами телах.
~~~
…Из этого следует, что религиозная адаптация вольнаибов стала
источником того, что мы сейчас называем Столпами Вселенной, и ее
жрецы, квизар тафвиды, живут среди нас, преисполненные мудрости и
дара пророчества. Они принесли нам с Аракиса чудесный мистический
сплав красоты и глубокомыслия. Эта возвышенная музыка, основанная
на древних формах, потрясает мощью вновь пробуждающейся жизни.
Кто из нас слышал и не был глубоко тронут Гимном Древнего
Человека?
По ее телу прошла дрожь. Рука бессильно упала. Из-за спины, из тени шепотом отозвались
голоса:
— «Труды их погибнут».
— «Огнь Господень воздвигнется в твоем сердце», — продолжала Джессика и подумала:
Порядок, теперь все вошло в свое русло,
— «Огнь Господень возгорится», — раздался отклик.
Она кивнула.
— Твои враги падут.
— Бай-ла кайфа, — прозвучало в ответ.
Внезапно воцарилось молчание, Стилгар низко поклонился ей.
— Саяддина, — сказал он, — если Шай-Хулуд сподобит, ты сможешь проникнуть и
сделаться Преподобной Матерью.
Проникнут… Что за странный способ посвящения! Но в остальном заклинание сработало
вполне прилично. Она с иронией и насмешливой горечью подумала о том, что только что
сделала. Наша Миссия Безопасности редко попадает впросак. Даже в этой глуши для нас было
приготовлено место. Молитва салада указала, что нам уготовано. Теперь мне суждено играть
роль Олийи, служанки Всевышнего… стать саяддиной этого дикого народа, сознание которого
так убаюкано нашей славной бен-джессериткой, что даже свою верховную жрицу они назвали
Преподобной Матерью.
Поль стоял рядом с Чейни в тени пещеры. Во рту все еще оставался вкус комочка, которым
она его накормила: птичье мясо и зерна, сдобренные пряным медом и завернутые в широкий
лист. Едва откусив, он понял, что никогда еще не пробовал столь острую от пряностей пищу, и
на мгновение испугался. Он знал, как она может на него подействовать — его мозг снова
провалится в провидческое сверхвосприятие.
— Бай-ла кайфа, — прошептала Чейни.
Он взглянул на нее и увидел тот же священный трепет, с которым все вольнаибы
восприняли слова его матери. Только один человек, Джамис, держался в стороне. Он скрестил
руки на груди и высокомерно поглядывал на происходящее.
— Дуй якха хин манге, — шептала Чейни. — Дуй пунра хин манге. У меня два глаза. У
меня две ноги.
Она изумленно смотрела на Поля.
Поль глубоко вздохнул, пытаясь успокоить бурю, поднявшуюся в душе. Слова матери
соответствовали пряной остроте, как ключ замку. Он чувствовал, как ее голос то поднимается,
то падает в его сознании, словно тени от языков пламени. Поль ощущал мягкую насмешку в его
торжественном звучании — он хорошо знал свою мать! — и все же ничто уже не могло
остановить процесс, который начался с пряного комочка пищи.
Ужасное предназначение!
Он понимал свою ответственность за все человечество, ответственность, которой не мог
избежать. Снова возникла обостренная ясность, обрушился поток данных, заработал холодный
расчет. Поль опустился на пол, привалился спиной к стене и перестал сопротивляться. Сознание
устремилось во вневременное пространство, туда, где он мог видеть время, видеть все его
возможные повороты, все варианты будущего… варианты прошлого: одно зрение прозревало
прошлое, другое зрение прозревало настоящее и третье зрение прозревало будущее — и все они
сливались в общее трехмерное зрение, которое позволяло ему увидеть пространственно-
временную картину.
Он понимал опасность перешагивания через самого себя и старался удержать сознание на
настоящем и воспринимать только расплывчатое колыхание своего мгновенного опыта —
переживание настоящего момента, которое тут же застывало и превращалось из того, что есть,
в то, что было.
В ускользающем настоящем он прежде всего почувствовал массивность, плотность
времени, увидел, что его движение осложнено многочисленными завихрениями, волнами,
приливами и отливами — наподобие бьющего о скалы прибоя. Это дало ему новое
представление о своих провидческих способностях, он понял откуда берется во времени
«мертвая зона», понял источник неизбежной погрешности — и его охватил страх.
Он догадался, что предвидение включает в себя не только вспышку света, но и
окружающую тьму, а значит — точное знание всегда неразрывно связано со слепой ошибкой.
Вмешивается нечто вроде принципа неопределенности Айзенберга: энергия, затраченная на то,
чтобы вызвать видение, сама изменяет то, что он видит.
А видел он сгусток времени, стиснутого в этой пещере, сфокусированное в ней бурление,
различных, возможностей. И все, что бы сейчас здесь ни произошло: моргнул глаз, вырвалось
необдуманное слово, сместилась песчинка — все, словно гигантский рычаг, способно сдвинуть
целую Вселенную. Он видел, что великие потрясения зависят от стольких факторов, что даже
малейшее его движение может привести к чудовищным последствиям.
Видение сковало его тело, он боялся шевельнуться, но и это тоже было действием и тоже
имело свои последствия.
Бесчисленные варианты лучами разбегались из пещеры, и в большинстве этих лучей он
видел свое мертвое тело и кровь, струящуюся из. зияющей ножевой раны.
~~~
В год, когда мой отец, Падишах-Император, узнал о смерти
герцога Лето и отдал Аракис обратно Харконненам, ему было
семьдесят два года, но выглядел он на тридцать пять. Обычно отец
появлялся, на людях в сардукарской форме с Императорской
эмблемой — львом на золотом поле — и в черном шлеме бурзега. Форма
была постоянным напоминанием об источнике его могущества. Хотя
он отнюдь не всегда бывал так откровенно вульгарен. Когда хотел, он
мог излучать искренность и обаяние, но в те последние дни я часто
задавалась вопросом — был ли он искренен хоть в чем-нибудь. Сейчас
мне кажется, что отец походил на человека, который все время
пытается вырваться из невидимой клетки. Вы не должны забывать,
что он был Императором, главой династии, привившей с незапамятных
времен. Но мы отказали ему в праве иметь законного сына. Разве это
не самое ужасное поражение, которое может потерпеть правитель?
Моя мать подчинилась Старшим Сестрам, леди Джессика не
подчинилась. Кто из них был сильнее духом? История уже ответила на
этот вопрос.
Джессика проснулась во мраке пещеры, почувствовала, как снуют вокруг вольнаибы, как
разит кислятиной от защитных костюмов. Внутреннее чувство времени подсказывало, что скоро
наступит ночь, но пещера по-прежнему была погружена во тьму, защищенная от пустыни
пластиковым чехлом, который улавливал выделяемую человеческими телами влагу.
Она сообразила, что позволила себе уснуть глубоким сном усталого, измученного человека.
Это означало, что подсознательно она ощущала себя в полной безопасности среди людей
Стилгара. Она села в гамаке, сооруженном из ее джуббы, свесила ноги над каменным полом и
сунула их в пустынные сапоги.
Не забыть потуже затянуть голенища, чтобы повысить насосный эффект влагоджари.
Ох, сколько здесь всего, о чем нельзя забывать!
Во рту все еще оставался привкус завтрака — завернутого в лист комочка птичьего мяса и
зерен с пряным медом. Ей пришло в голову, что время здесь вывернуто наизнанку: ночь
деятельна, как день, а день — время отдыха.
Ночь дарует безопасность, ночь укрывает.
Она отстегнула джуббу с крючьев, вбитых в небольшом углублении в стене пещеры,
повертела ее в руках, пока не разобралась, где верх, а где низ, и накинула на себя.
Как бы послать весточку в Бен-Джессерит? Следовало бы сообщить им о двух
скитальцах, затерянных в аракианской глуши.
Впереди вспыхнули поплавковые лампы. Она увидела собравшихся там людей и среди
них — Поля, уже одетого, с откинутым капюшоном, открывающим правильные черты лица.
Он вел себя как-то странно, перед тем как они легли отдыхать. Отрешенно. Будто он
только что восстал из мертвых и еще не был до конца уверен в своем возвращении, к жизни.
Глаза полузакрыты, остекленевший, обращенный внутрь взор. Это заставило ее вспомнить слова
сына о перенасыщенной пряностями пище: это может превратиться в потребность.
Нет ли здесь каких-нибудь побочных эффектов? думала Джессика. Он говорит, что его
провидческие способности можно как-то использовать, но почему-то он так странно молчит
обо всем, что видит?
Справа из темноты вышел Стилгар и направился к группе людей под поплавковыми
лампами. Она обратила внимание на то, как он приглаживает рукой бороду, на весь его по-
кошачьи настороженный вид.
Внезапный страх пронзил Джессику: ее проснувшееся сознание распознало
настороженность в фигурах вокруг Поля — скованные движения, неестественные позы.
— Они под моим покровительством, — пробасил Стилгар.
Джессика узнала человека, к которому он обращался — Джамис! И сразу, по напряженным
плечам, она увидела, что этот человек разъярен.
Джамис — тот самый, побежденный Полем!
— Ты знаешь закон, Стилгар, — ответил Джамис.
— Кто может знать его лучше меня? — спросил Стилгар, и Джессика услышала в его
голосе примирительные интонации, попытку что-то уладить.
— Я выбираю поединок.
Джессика поспешила туда и ухватила Стилгара за плечо.
— Что такое? — спросила она.
— Закон амталя, — пояснил Стилгар. — Джамис требует дать ему право проверить, что ты
и есть та самая женщина из нашего предания.
— Ее обязаны защищать, — не унимался Джамис. — Если ее защитник победит, значит,
это она. Но предание гласит… — он поглядел на плотно обступивших его людей, — что она не
нуждается в защитнике из вольнаибов. А это означает только одно — что она приведет своего
защитника с собой.
Он ведет речь о поединке с Полем, догадалась Джессика.
Она отпустила плечо Стилгара и сделала полшага вперед.
— Я всегда сама себя защищаю, вот что это значит. И если…
— Брось свои штучки! — выкрикнул Джамис. — Я доверяю только тому, что вижу.
Прошлым утром Стилгар мог натрепать тебе все что угодно. Он мог заморочить тебе голову
своими россказнями, а ты потом начала болтать на каком-то птичьем языке, чтобы обдурить
нас.
Я бы с ним справилась, но, похоже, это как-то противоречит их толкованию пророчества.
И она опять поразилась, насколько искажена деятельность Миссии Безопасности на этой
планете,
Стилгар посмотрел на Джессику и заговорил тихим голосом, но так, чтобы ближайшие к
нему вольнаибы могли разобрать слова:
— Джамис из тех, кто запоминает обиду, саяддина. Твой сын победил его и…
— Случайно! — взревел Джамис. — В низине Туоно не обошлось без колдовства, и я это
докажу!
— Я тоже его победил в свое время, — продолжал Стилгар. — С помощью поединка
тахадди он хочет бросить вызов и мне. Но Джамис слишком любит насилие, поэтому ему и не
стать хорошим вождем. Когда в человеке много сарфы, это сбивает его с правильного пути. Уста
его привязаны к закону, а сердце — к сарфе, беззаконию. Нет, хорошего вождя из него не
получится. Я берег его только для хорошего боя, вроде давешнего, но когда он предается
безумству гнева, он становится опасен для своих же соотечественников.
— Стилгар… — прошипел Джамис.
Джессика понимала, что делает Стилгар — старается раздразнить Джамиса и отвлечь его
от поединка с Полем.
Стилгар повернулся лицом к Джамису, и Джессика снова услышала умиротворяющие
нотки в его низком голосе.
— Джамис, он всего лишь мальчишка. Он…
— Ты сам назвал его мужчиной. Его мать говорит, что он будто бы прошел гом-джаббар. У
него мясистое тело, и он переполнен водой. Человек, который нес их рюкзак, говорит, что там
булькают фляги. А мы должны хлебать из вонючих карманов, пока они наслаждаются!
Стилгар посмотрел на Джессику:
— Это правда? У вас в рюкзаке есть вода?
— Правда.
— Фляги с водой?
— Две литровки.
— И что вы собираетесь делать с этим богатством?
Богатством? Джессика покачала головой, услышав холодок в его голосе.
— Там, где я родилась, вода падала с неба и бежала широкими реками по земле. Там были
океаны такой ширины, что невозможно было разглядеть другой берег. Меня никогда не учили
вашей водной дисциплине. Мне никогда прежде не приходилось так думать про воду.
Вздох изумления пронесся над толпой:
— Вода падает с неба… Бежит по земле…
— Ты не знала о том, что среди нас есть люди, у которых повреждены влагоуловители, и их
ожидают серьезные затруднения, пока мы доберемся до Табра?
— Откуда мне знать? — Джессика снова покачала головой. — Если у них неприятности,
отдайте им нашу воду.
— Так ты берегла свое богатство для этого?
— Я берегла его для спасения жизни.
— Тогда мы принимаем твое благословение, саяддина.
— Ты не купишь нас своей водой, — ухмыльнулся Джамис. — А ты, Стилгар, не отвлечешь
меня на себя. Я вижу, как ты стараешься, чтобы я вызвал тебя, вместо того чтобы доказать свои
слова делом.
Стилгар опять повернулся к Джамису.
— Так ты настаиваешь на поединке с ребенком, Джамис?
Его тихий голос был напоен ядом.
— Ее обязаны защищать.
— Даже когда она под моим покровительством?
— Я взываю к закону амталя. Это мое право.
Стилгар кивнул.
— Хорошо. Но если мальчик не распорет тебе брюхо, ты встретишься с моим ножом. И на
этот раз я не отведу его, как тогда.
— Вы не можете этого допускать, — перебила их Джессика. — Поль всего-навсего…
— Не вмешивайся, саяддина. Я-то знаю, что ты можешь взять верх надо мной, а значит, и
над каждым из нас. Но ты не сможешь драться со всеми нами. Таков закон, закон амталя.
Джессика умолкла. Она посмотрела на Стилгара в зеленоватом свете поплавковых ламп и
увидела демоническую жестокость, которая стерла все остальные чувства с его лица. Потом
перевела взгляд на Джамиса, увидела в его чертах безумие и подумала: Я должна была
предвидеть все заранее. Это же маньяк. Он принадлежит к тому молчаливому типу, у
которых все происходит внутри. Как же я этого не учла!
— Если ты что-нибудь сделаешь с моим сыном, — сказала Джессика, — тебе придется
иметь дело со мной. Я выверну каждый твой сустав…
— Мама, — Поль шагнул вперед и дотронулся до ее рукава. — Может, мне удастся
объяснить Джамису…
— Объяснить! — фыркнул Джамис.
Поль замолчал и внимательно посмотрел на вольнаиба. Он не чувствовал страха перед ним.
Движения Джамиса показались ему прошлой ночью довольно неуклюжими, он слишком легко
упал на песок в их вчерашней схватке. Но в голове было еще свежо воспоминание о стиснутом в
этой пещере бурлящем сгустке событий, воспоминание о себе самом, погибшем от ножа. Как
мало возможностей выжить оставалось у него в том видении…
— Саяддина, — обратился к Джессике Стилгар, — тебе придется отойти в сторону,
чтобы…
— Перестань называть ее саяддина! Это еще не доказано. Подумаешь, она знает молитву!
Ну и что с того? У нас каждый ребенок ее знает.
Он уже наболтал вполне достаточно, подумала Джессика. Я подобрала к нему ключ.
Сейчас я могла бы вывести его из строя одним словом. Она замешкалась. А как остальные? Со
всеми мне не справиться.
— Тогда ты мне ответишь, — заговорила она чуть сдавленным голосом с едва уловимыми
всхлипывающими интонациями.
Джамис уставился на нее, и на его лице отразился ужас.
— Ты у меня узнаешь, что значит мука! — продолжала она в том же тоне, делая небольшие
паузы перед каждым словом. — Помни об этом, когда будешь сражаться! Ты будешь так
мучаться, что воспоминание о гом-джаббаре сделается для тебя сладостным. Все твое тело
станет…
— Она напускает на меня чары! — вскрикнул Джамис. Он поднял к правому уху крепко
сжатый кулак, — Я призываю молчание на ее голову!
— Да будет так, — сказал Стилгар. В его взгляде, брошенном на Джессику, было
предостережение. — Если ты скажешь еще хоть слово, саяддина, мы поймем, что это
колдовство, и ты будешь изгнана.
Кивком головы он приказал ей отступить назад.
Джессика почувствовала, как чьи-то руки оттолкнули ее, отодвинули в сторону. Но руки
эти не были враждебными. Она видела, как Поль отделился от толпы, как девочка с лукавым
личиком — Чейни — зашептала что-то ему на ухо и кивнула в сторону Джамиса.
В толпе образовался круг. Принесли еще поплавковых ламп и включили их на желтый
уровень.
Джамис вступил в круг, стянул с плеч плащ-джуббу и швырнул его кому-то в толпе. Он
стоял в матовом сером влагоджари. На влагоджари были заплаты, прорехи, зашитые грубыми
стежками. Джамис припал губами к плечу, втянул глоток воды из трубки. Потом выпрямился,
гибким движением сбросил костюм, аккуратно сложил и передал в толпу. Его бедра и ноги до
лодыжек были обмотаны плотной тканью. С ай-клинком в правой руке, он стоял, поджидая
противника.
Джессика видела, как девушка-ребенок помогла Полю раздеться, сунула ему в ладонь
рукоять ай-клинка. Она видела, как Поль покачивает его на руке, прикидывая вес и определяя
центр тяжести. Джессика вдруг вспомнила, что ее сын обучен искусству праны и бинду —
искусству управления нервами и мышцами всего тела. Что он учился бою в самой грозной
школе, что его учителями были Дункан Айдахо и Джерни Халлек — люди, при жизни ставшие
легендой. Мальчик изучил коварные науки Бен-Джессерита и выглядел уверенным и
спокойным.
Но ведь ему только пятнадцать! И у него нет щита, Я обязана остановить это. Должен
быть какой-то способ… От подняла глаза и заметила, что Стилгар наблюдает за ней.
— Ты не имеешь права вмешиваться, — сказал он. — И не имеешь права говорить.
Она зажала ладонью рот и подумала: Я все-таки успела внедрить чувство страха в мозг
Джамиса. Возможно, это замедлит его движения… хоть немного. Если бы я только умела
молиться — искренне молиться!
Поль теперь уже стоял один — в кругу. На нем было бойцовское трико, которое он носил
под защитным костюмом. В правой руке он держал ай-клинок, босые йоги стояли на
присыпанном зернистым песком камне. Айдахо не уставал снова и снова предупреждать его:
«Когда ты не уверен в поверхности, лучшее дело биться босиком». В сознании ярко горели
наставления Чейни: «После выпада Джамис всегда уклоняется вправо. У него такая
привычка — мы все это видели. Еще, он всегда смотрит в глаза — выжидает момент, когда
ты моргнешь, чтобы ударить. И он умеет драться любой рукой — внимательно следи за его
ножом».
Но больше всего сил придавало Полю чувство, что тело его хорошо натренировано, что
реакции у него на уровне инстинкта, что все это вбивалось в него день за днем, час за часом на
полу тренировочного зала.
На память пришли слова Джерни: «Хороший фехтовальщик думает о лезвии, острие и
защитном кольце одновременно. Острием можно еще и резать, а лезвием — колоть, а
завитками на защитном кольце можно поймать меч противника».
Поль посмотрел на ай-клинки. На защитном кольце не было завитков — оно просто
прикрывало руку выгнутыми вверх лепестками. Еще он подумал, что не знает, прочно ли это
лезвие, может ли оно сломаться.
Джамис начал осторожно придвигаться к левой половине круга, где стоял Поль.
Поль присел, вспомнил, что у него нет щита и что он привык драться, ощущая вокруг себя
его тонкое поле. Приучен защищаться с молниеносной быстротой, а зато нападать с точно
просчитанной замедленностью — чтобы проникнуть сквозь щит противника. Несмотря на
постоянные предостережения наставников, что он не должен зависеть от привычки
инстинктивно замедлять скорости атаки, он понимал, что она вошла ему в плоть и кровь.
Джамис выкрикнул положенный ритуалом вызов:
— Пусть твой клинок расколется и рассыпется в прах!
Значит, этот нож может сломаться, подумал Поль.
Он отметил про себя, что у Джамиса тоже нет щита — но ведь вольнаиб-то никогда им и не
пользовался, у него нет навыков фехтования со щитом!
Поль через разделявшее их пространство всматривался в Джамиса. Его тело напоминало
сухой скелет, обвязанный узловатыми веревками. В свете поплавковых ламп ай-клинок отливал
молочной желтизной.
Страх пронзил Поля. Он почувствовал себя обнаженным, совершенно одиноким в кольце
чужих людей. Предвидение дало ему представление о бесчисленных возможностях, обо всех
завихрениях мощных потоков будущего, о стройных логических цепочках, с помощью которых
можно управлять событиями. Но перед ним было реальное сейчас. Перед ним была смерть,
сплетенная из бесконечного множества роковых случайностей.
Он понимал, что любая мелочь может определить будущее. Кто-то кашлянет в толпе
наблюдателей, мигнет поплавковая лампа, упадет обманчивая тень.
Я боюсь, сказал сам себе Поль.
Он начал описывать медленный круг вокруг Джамиса, повторяя про себя бен-
джессеритское заклинание: «Страх — убийца разума…» Это подействовало на него, словно
холодный душ. Он почувствовал, как расслабились мышцы, стали послушными и готовыми
действовать.
— Я омою мой нож в твоей крови, — прошипел Джамис. И еще не договорив последнего
слова, прыгнул.
Джессика увидела его движение- и едва удержалась от крика.
Там, куда приземлился вольнаиб, была только пустота, воздух, а Поль уже стоял позади
Джамиса, почти вплотную к его обнаженной спине.
Ну, давай, Поль, давай, мысленно закричала она.
Движения Поля были рассчитанно медленными и удивительно изящными, но все же
такими медленными, что дали Джамису возможность изогнуться, отпрянуть назад и
развернуться через правое плечо.
Поль отпрыгнул и низко присел.
— Ты сначала доберись до моей крови, — сказал он.
Джессика заметила его навыки бойца со щитом и подумала, что это палка о двух концах.
Благодаря молодости и тренировке, реакции мальчика были отточены до такой остроты,
которой здесь и не видывали. Но его манера атаковать тоже была следствием тренировки и
определялась необходимостью проникнуть сквозь силовой барьер. Щит отразит любой слишком
быстрый удар и пропустит только медленный обманчивый выпад. Нужны были ловкость и
умение, чтобы проникнуть сквозь щит.
Видит ли это Поль? спросила она себя. Должен видеть!
Опять атакует Джамис — чернильно-темные глаза сияют, тело — как желтая молния в
свете поплавковых ламп.
И снова Поль ускользает и наносит удар слишком медленно.-
И еще раз.
И еще.
Каждый раз ответный выпад Поля на мгновение запаздывал.
Джессика заметила еще одно — она надеялась, что Джамис этого не видит: Поль
защищался с умопомрачительной быстротой, но каждый раз его движения шли под одним,
тщательно выверенным углом, словно он рассчитывал, что щит поможет ему закрываться от
ударов Джамиса.
— Твой сын играет, что ли, с этим несчастным кретином? — спросил Стилгар, но прежде
чем она успела ответить, замахал на нее рукой. — Извини, пожалуйста, ты должна молчать.
И снова две фигуры кружили друг против друга на каменном полу: Джамис держал нож в
вытянутой руке и слегка потыкивал им вперед, Поль — в глубоком приседе с опущенным вниз
ножом.
Снова прыгнул Джамис, но теперь он метнулся вправо — куда все время отшатывался
Поль.
Вместо того чтобы отступить и на этот раз, Поль встретил его руку с ножом острием
собственного лезвия. Потом наклонился, увернулся влево и мысленно поблагодарил Чейни за
предупреждение.
Джамис отступил в угол, потирая руку. Кровь несколько мгновений покапала из раны и
остановилась. Глаза вольнаиба расширились — два черно-синих провала. Он внимательно
вглядывался в Поля и, казалось, по-новому увидел его в том же тусклом свете поплавковых
ламп.
— Угу, этот ранен, — пробормотал Стилгар.
Поль встал в боевую позицию и, как был приучен делать после первой крови, выкрикнул:
— Сдаешься?
— Ха! — ответил Джамис.
В толпе послышалось сердитое бормотание.
— Спокойно! — прикрикнул на своих людей Стилгар. — Парень не знает наших правил, —
потом, обращаясь к Полю: — В бою тахадди не сдаются. Все решает смерть.
Джессика увидела, как Поль напряженно сглотнул. Она подумала: Ему еще никогда не
приходилось так убивать человека … чтобы на боевом ноже была горячая кровь. Сможет ли
он это сделать?
Под натиском Джамиса Поль пошел по кругу вправо. Провидческое знание о бурлящем в
этой пещере времени вновь начало преследовать его. Новый опыт подсказывал ему, что в этом
поединке спрессовано слишком многое, чтобы он мог ясно различить хоть один вариант.
Разнообразные возможности громоздились одна на другую — вот почему пещера
представлялась ему сплошным сгустком времени на его пути. Она торчала, как гигантская скала
посреди мощного потока, образуя вокруг себя капризные завихрения.
— Кончай дело, парень, — пробурчал Стилгар. — Хватит играться с ним.
Поль отступал в глубь человеческого кольца — он полагался на скорость своих движений.
Джамис только теперь полностью осознал мысль, мелькнувшую было в его голове — перед
ним в кольце тахадди не просто мягкотелый пришелец из другого мира, легкая добыча для ай-
клинка вольнаиба.
Джессика увидела на его лице тень отчаяния. Сейчас он наиболее опасен. Он попал в
отчаянное положение и способен сделать все что угодно. Он видит, что перед ним не
вольнаибский мальчишка, а боевая машина, рожденная, чтобы убивать. Страх, который я
внедрила в него, сейчас наконец расцвел.
И она в глубине души почувствовала, что ей даже жаль Джамиса, но это чувство тут же
отступило перед ощущением опасности, грозящей ее сыну.
Джамис способен на все…на любой непредсказуемый поступок, твердила она себе. Она
гадала — просматривал ли Поль свое будущее, выжил ли он в итоге или нет? Но тут обратила
внимание на что-то новое в движениях Поля, на капельки пота, выступившие на его лице и
плечах, на настороженное внимание, заметное по неуловимой игре его мускулов. Джессика в
первый раз, еще не отдавая себе в этом отчета, осознала, что в даре провидения присутствует
неопределенность.
Теперь Поль задавал темп. Он кружил, но не нападал. Он заметил, что противник его
боится. В сознании Поля зазвучал голос Дункана Айдахо: «Если противник начал тебя бояться,
значит, наступил момент, когда ты можешь пустить все на самотек — дай время страху
сделать свое дело. Пускай он превратится в ужас. Напуганный человек сражается против себя
самого. Он решится на отчаянную атаку — это самый опасный момент, но обычно можно
быть уверенным, что тут-то он и допустит роковую ошибку. Здесь тебя тренируют так,
чтобы ты умел обнаруживать такие ошибки и пользоваться ими».
В толпе поднялся ропот.
Они решили, что Поль просто забавляется с Джамисом, сообразила Джессика. Они
решили, что Поль проявляет излишнюю жестокость.
Но она улавливала в возбужденной толпе и другие настроения — толпа наслаждалась
зрелищем, Джессика видела, как в вольнаибе нарастает смятение. Тот момент, когда оно
вырвется наружу, и будет решающим для Джамиса… или для Поля.
Вольнаиб высоко прыгнул и сделал выпад правой рукой. Но она была пуста — ай-клинок
сверкнул в другой руке, в левой.
У Джессики перехватило дыхание.
Но Чейни недаром предупреждала Поля: «Джамис может драться обеими руками». И
знание того, что такое «ложный выпад», тоже крепко сидело в его мозгу. «Следи за ножом, а не
за рукой, которая его держит, — не уставал твердить Джерни Халлек. — Нож опаснее, чем
рука, и он может оказаться в любой руке».
Поль заметил ошибку Джамиса: задумав прыжок, предназначенный отвлечь внимание
Поля, вольнаиб плохо разбежался и из-за этого на долю секунды потерял равновесие после
приземления.
Если бы не тусклый желтый свет поплавковых ламп да не чернильного цвета глаза стоящих
вокруг людей, могло бы показаться, что все происходит в учебном зале. Щиты не в счет, когда
против них можно использовать само движение человеческого тела. Поль молниеносно поднял
вверх нож, нырнул в сторону и выбросил руку навстречу качнувшейся к нему груди Джамиса. И
тут же отскочил, чтобы посмотреть, как рухнет его противник.
Джамис упал как мешок, лицом вниз. Он один раз с шумом втянул воздух, повернул лицо к
Полю и замер на каменном полу. Мертвые глаза казались черными стеклянными шариками.
«Убить острием ножа — не слишком высокое мастерство, — говаривал ему Айдахо. —
Но пусть это не останавливает твою руку в то мгновение, когда предоставляется такая
возможность».
Люди бросились вперед, заполняя пустой круг и оттесняя Поля. Джамиса уже было не
видно за мельканием их рук. Группка вольнаибов отделилась от остальных и поспешила в глубь
пещеры, унося с собой что-то завернутое в длинную бурку.
На полу было пусто.
Джессика пробивалась к сыну. Ей казалось, что она плывет через море одетых в вонючие
джуббы и бурки людей, сквозь странно умолкшую толпу.
Сейчас очень страшный момент: он убил человека, которого превосходил и умственно, и
физически. Нельзя допустить, чтобы в нем зародилась радость от такой победы.
Она протиснулась на маленькое свободное пространство, где два бородатых вольнаиба
помогали Полю надеть влагоджари.
Джессика в упор посмотрела на сына. Его глаза сияли. Он тяжело дышал и скорее не
одевался, а позволял облачать свое тело в костюм.
— Надо же — против Джамиса, и не единой царапины, — пробормотал один из
вольнаибов.
Чейни стояла рядом, не сводя с Поля глаз. Джессика видела, какое восхищение, обожание
написано на ее обычно лукавом личике.
Это нужно сделать сейчас, немедленно.
Тоном, исполненным бесконечного презрения, она спросила:
— Н-ну, и каково это — быть убийцей?
Поль весь напрягся, будто его ударили. Он увидел холодное сияние материнских глаз, и его
лицо потемнело от прилива крови. Он бессознательно бросил взгляд туда, где только что лежал
Джамис.
Стилгар, возвратившись из глубины пещеры, куда отнесли тело, протолкался и встал рядом
с Джессикой. Потом спокойным, слегка язвительным голосом сказал Полю:
— Когда придет время и ты бросишь мне вызов, чтобы добраться до моей бюрды, не думай,
что я позволю играть со мной так, как ты играл с Джамисом.
Джессика почувствовала, как тон ее и Стилгара подействовал на Поля — их слова сделали
свое суровое дело в душе мальчика. Заблуждение вольнаибов сейчас тоже было ей на руку. Она
вслед за Полем поглядела на окружавшие их лица, стараясь увидеть в них то, что видит он.
Восхищение — да, страх — да… но на некоторых лицах было еще и отвращение. Она
посмотрела на Стилгара, увидела его непреклонное выражение и догадалась, каким
представлялся ему этот поединок.
Поль перевел глаза на мать.
— Ведь ты же понимаешь…
По голосу сына она услышала, что он уже пришел в себя.
Она медленно оглядела вольнаибов и сказала:
— Никогда прежде Поль не убивал человека обнаженным клинком.
Стилгар уставился на нее, и на его лице было написано недоверие.
— Я не играл с ним, — произнес наконец Поль. Выпрямившись, он встал перед матерью,
расправил плащ и глянул туда, где на полу еще темнела кровь Джамиса. — Я не хотел его
убивать.
Джессика видела, как недоверие понемногу покидает Стилгара, видела, с каким
облегчением он провел по бороде рукой с узловатыми венами. Она слышала, как шепоток
понимания пронесся в толпе.
— Так вот почему ты предлагал ему сдаться, — сказал Стилгар. — Теперь ясно. У нас
другие обычаи, но вы еще увидите, что в них есть смысл. А я было подумал, что мы приняли в
нашу семью скорпиона.
Он немного помешкал и добавил:
— Отныне я больше не буду называть тебя «парень».
Из гущи людей раздался голос:
— Ему надо дать имя, Стилгар.
Стилгар кивнул и подергал себя за бороду:
— Я вижу, что в тебе есть сила… вроде силы, которая поддерживает столб, — он немного
помедлил и продолжал: — У нас тебя будут звать Узул — «основание столпа». Это будет твоим
тайным боевым именем. Мы, люди из сича Табр, можем называть тебя так, но никто другой…
Узул.
В толпе раздались голоса:
— Хороший выбор… верно… это — сила… это принесет нам удачу.
И Джессика почувствовала — отчужденность исчезла. Благодаря стараниям «защитника»
она тоже стала своей. Теперь она была настоящая саяддина.
— Ну, а какое имя мужчины выберешь ты, чтобы мы могли называть тебя открыто? —
спросил Стилгар.
Поль быстро посмотрел на мать, снова на Стилгара. Обрывки, кусочки этого момента жили
в его провидческой памяти, но он физически ощущал — что-то здесь не так. Казалось, его
насильно протискивают в узкие двери реальности.
— Как называется у вас маленькая мышка, которая вот так прыгает? — спросил Поль,
вспомнив мышиные поскоки в низине Туоно. И он рукой показал как.
Раздались смешки.
— Мы называем ее муад-диб.
У Джессики перехватило дыхание. То самое имя, о котором говорил ей Поль: он говорил,
что вольнаибы их примут и станут называть его так. Она внезапно испугалась своего сына и за
своего сына.
Поль сглотнул. Он почувствовал, что справился с ролью, которую уже тысячи раз
проигрывал в своем мозгу… и все-таки что-то было не так. Он видел, что взобрался на
головокружительную высоту, что он многое испытал, что у него гигантский запас знаний и
опыта, но тем не менее впереди распахивалась бездна.
И снова ему вспомнилось видение: легионы фанатиков под черно-зеленым знаменем
Атрейдсов и вся Вселенная, пылающая и разгромленная щимя их пророка Муад-Диба.
Этого не должно случиться, сказал он себе.
— Ты хочешь взять это имя — Муад-Диб? — спросил Стилгар.
— Я — Атрейдс, — прошептал Поль и добавил уже громче: — Будет несправедливо, если я
совсем откажусь от имени, которое дал мне отец. Можно, чтобы меня знали здесь как Поля-
Муад-Диба?
— Ты — Поль-Муад-Диб! — воскликнул Стилгар.
Поль подумал: Такого в моем видении не было. Я поступил по-своему.
Но он по-прежнему чувствовал, что разверстая бездна никуда не исчезла.
И снова среди людей раздались ответные возгласы, и один вольнаиб говорил другому:
— Мудрость и сила… Нельзя было просить о большем… Предание, точно, предание…
Лизан аль-Гаиб… Лизан аль-Гаиб…
— Я хочу кое-что рассказать тебе о твоем новом имени, — сказал Стилгар. — Твой выбор
нам понравился. Муад-Диб мудр и сведущ в жизни пустыни. Муад-Диб сам создает свою воду.
Муад-Диб прячется от солнца и путешествует по ночам. Муад-Диб плодовит и размножается
всюду. Мы называем Муад-Диба наставником мальчиков. Это хорошее основание, чтобы начать
строить на нем новую жизнь, Поль-Муад-Диб. Ты, кого среди своих будем звать Узулом. Мы
приветствуем тебя!
Стилгар прикоснулся ладонью ко лбу Поля, потом обнял его и тихо прошептал:
— Узул…
Когда вождь отпустил Поля, его обнял другой вольнаиб и. тоже повторил родовое имя. Так,
из объятия в объятие, Поль прошел через весь отряд, и каждый раз слышал шепот, каждый раз с
новыми интонациями:
— Узул… Узул… Узул…
Какие-то голоса он уже помнили. Наконец Чейни прижалась щекой к его щеке и
произнесла то же имя.
Вот Поль снова оказался перед Стилгаром, и тот торжественно обратился к нему:
— Ты стал ичвав бедуином — нашим братом.
Его лицо окаменело, и в голосе зазвучали командные нотки:
— А теперь, Поль-Муад-Диб, подтяни-ка свой влагоджари! — он бросил взгляд на
Чейни: — Чейни! У Поля-Муад-Диба носовые затычки просто хуже некуда. А я вроде-бы
приказывал тебе присматривать за ним!
— У меня не было ноздревых затычек, Стилгар, — начала оправдываться та, — а тут еще
Джамис…
— Хватит об этом!..
— Мне придется поделиться одной из своих, Я пока могу протянуть на одной…
— Нет, не можешь, — оборвал ее Стилгар. — Я знаю, что у кого-то должны быть запасные.
У кого есть запасные? В конце концов, мы боевой отряд или шайка бандитов?
Из толпы протянулись руки, предлагая жесткие ворсистые цилиндрики. Стилгар отобрал
четыре и передал их Чейни.
— На, подгони их для Узула и саяддины.
Из задних рядов раздался голос:
— Эй, Стилгар, а что с водой? С теми литровками у них в вещмешке?
— Я знаю, Фарок, что у тебя не хватает воды, — и Стилгар посмотрел на Джессику.
Она кивнула.
— Распределить одну флягу между нуждающимися. Где водный надзиратель… где
смотритель? А, Шимум, проследи-ка, пусть отмерят, сколько требуется. И чтоб ни каплей
больше. Саяддина соблаговолила поделиться своей водой. В сиче все возместить ей по полевому
курсу.
— Полевой курс — это сколько? — спросила Джессика.
— Десять к одному.
— Но…
— Это мудрый закон, ты сама убедишься, — Стилгар не дал ей договорить.
В задних рядах раздался шорох джубб — люди отходили в сторону делить воду.
Стилгар поднял руку и воцарилось молчание.
— О Джамисе. Я требую полного ритуала. Джамис был нашим товарищем и братом —
ичван бедуином. Мы не тронемся с места, пока не отдадим дань уважения тому, кто поединком
тахадди укрепил наше будущее. Я взываю к закону. Мы отправим обряд на закате солнца, когда
тьма покроет его…
Слушая Стилгара, Поль почувствовал, что снова проваливается в бездну… бездну слепого
времени, в его мозгу не оставалось ни прошлого, ни будущего — кроме… кроме… он видел, как
развевается черно-зеленое знамя Атрейдсов… развевается где-то далеко впереди, и еще он видел
легионы фанатиков и окровавленные сабли джихада.
Этого не будет, твердил он про себя. Я не могу этого допустить.
~~~
Бог создал Аракис, чтобы воспитать для себя верных.
В тишине пещеры Джессика слышала поскрипывание песка под ногами людей, слышала
отдаленные крики птиц, про которые Стилгар сказал, что это перекликаются его часовые.
Огромные пластиковые заглушки на входах в пещеру были вынуты. Она видела, как
движутся вечерние тени по козырьку скалы впереди и по открытой низине сзади. Но и в
тускнеющем свете чувствовался дневной жар. Она знала, что ее тренированное восприятие
скоро научится тому, чем владеют все вольнаибы — ощущать малейшее изменение во
влажности воздуха.
Как бросились они подтягивать свои влагоджари, едва заглушки были вынуты!
В глубине пещеры кто-то затянул унылое причитание:
У ног Стилгара все еще лежал бесформенный тюк. Он присел на корточки и положил на
него обе ладони. Кто-то подошел к нему и сел рядом. Поль узнал лицо Чейни, скрытое в тени
капюшона.
— Джамис носил тридцать три литра и семь целых тридцать две сотых драхмы родовой
воды, — сказала Чейни. — Я благословляю ее теперь в присутствии саяддины. Еккери-
акайри — это вода, филиссин-фолас-си — Поля-Муад-Диба. Киви-а-кави — никогда больше,
накалас! — не измеряется, не считается — укайра-ан! — ударами сердца нашего друга…
Джамиса.
Во внезапно наступившем молчании — всеобщем и торжественном — Чейни повернулась
и посмотрела на Поля. Потом сказала:
— Там, где я, — пламя, да будешь ты углями! Там, где я, — роса, да будешь ты водой.
— Бай-ла кайфа, — распевно отозвался хор голосов.
— Полю-Муад-Дибу отходит эта доля. Пусть хранит он ее для нашего рода, пусть бережет
от бездумных трат. Пусть будет он щедрым во время нужды. Пусть передаст ее, когда придет и
его час, в кладовую общины.
— Бай-ла кайфа, — прозвучал отклик.
Я должен принять эту воду, подумал Поль. Он медленно встал и подошел к Чейни.
Стилгар отступил назад, чтобы дать ему место и мягко забрал из его рук бализет.
— На колени, — приказала Чейни.
Поль встал на колени.
Она взяла его руки и прижала их к упругой поверхности бурдюках водой.
— Сей водою наш род доверяет тебе. Джамис удалился от нее. Прими с миром, — она
поднялась и потянула за собой Поля.
Стилгар возвратил ему бализет и протянул на ладони маленькую горку металлических
колец. Поль посмотрел на кольца — они были разной величины ив них тускло отражался свет
поплавковой лампы.
Чейни взяла самое большое и надела себе на палец.
— Тридцать литров. — Одно за другим она брала все кольца, показывая каждое Полю и
считая вслух: — Два литра, один литр, семь водных бирок по одной драхме каждая, одна бирка
в тридцать две сотых драхмы. Всего тридцать три литра, семь целых и тридцать две сотых
драхмы.
Она подняла палец, чтобы Полю было лучше видно.
— Принимаешь ты их? — спросил Стилгар.
Поль сглотнул слюну и кивнул:
— Да.
— Потом я покажу тебе, — пояснила Чейни, — как правильно увязывать их в платок, чтобы
они не брякали и не мешали тебе бесшумно передвигаться.
Она протянула ему руку.
— А не могла бы ты… подержать их пока у себя? — спросил Поль.
Чейни бросила на Стилгара испуганный взгляд.
Он улыбнулся и ответил:
— Поль-Муад-Диб, а среди нас — Узул, не знает еще наших обычаев, Чейни. Храни пока
его бирки безо всяких обязательств, а будет время — покажешь ему, как их носят.
Чейни кивнула, оторвала от нижнего края бурки узкую полоску, нанизала на нее кольца и
завязала их сверху и снизу хитрым узелком. Потом немного помешкала и спрятала в пояс, под
бурку.
Я сделал что-то не то, подумал Поль. Он почувствовал возникшую вокруг него атмосферу
добродушной насмешливости, и его мозг нащупал одно из провидческих воспоминаний: Водные
бирки, отданные женщине, — это из обряда сватовства.
— Водные надзиратели! — позвал Стилгар.
Снова раздался свистящий шелест плащей — отряд встал. Два вольнаиба вышли вперед и
подняли бурдюк. Стилгар взял поплавковую лампу и повел всех в глубь пещеры.
Поля совсем прижали к Чейни. Он смотрел, как каменные стены отражают маслянистый
свет, как пляшут тени, и чувствовал в наступившем молчании всеобщее воодушевление — все
затихли и чего-то ждали.
Сильные руки отодвинули Джессику в самый конец колонны. Раскачивающиеся тела
поминутно толкали ее, и на мгновение ее охватил ужас. Она распознала происходящее действо:
некоторые обрывки ритуала звучали на языке чакобса, или ботани джиб; она знала, что в такие с
виду ничего не значащие моменты возможны вспышки самого разнузданного насилия.
Джан-джан-джан, подумала она. Вперед-вперед-вперед.
Это походило на детскую игру, которая в мире взрослых превращается во
вседозволенность.
У желтой каменной стены Стилгар остановился. Он нажал на выступ, стена тихо отъехала в
сторону, и открылась неровная трещина. Он пошел дальше мимо темного решетчатого
сооружения вроде пчелиных сот. Поль, проходя следом, почувствовал, как на него повеяло
прохладой.
Он удивленно взглянул на Чейни и потянул ее за рукав.
— Похоже, здесь влажный воздух.
— Ш-ш-ш-ш, — прошептала она.
Вольнаиб позади них сказал:
— В ловушке нынче ночью много влаги. Это Джамис говорит нам, что он доволен.
Джессика прошла через потайную дверь и услышала, как та закрылась. Она видела, как
замедляют шаг вольнаибы, проходя мимо решеток-сот, и почувствовала влажный воздух, когда
проходила мимо сама.
Воздушная ловушка! догадалась она. Где-то на поверхности у них спрятаны
влагоуловителй, которые затягивают воздух вниз, в более холодные области, и конденсируют
из него влагу.
Вот еще одна дверь в скале с таким же решетчатым сооружением над ней, которая так же
закрылась за ними. В спину потянуло сквозняком, ощущение влаги стало таким явным, что это
почувствовали даже Джессика с Полем.
Поплавковая лампа, которую нес Стилгар, опустилась — Полю стало не видно ее из-за
идущих впереди. Его ноги нащупали ступеньки, заворачивавшие влево; Лампа высвечивала
прикрытые капюшонами головы, отряд змейкой спускался по ступенькам вниз.
Джессика чувствовала, как в людях растет напряжение. Неестественное молчание
наждаком ерзало по нервам.
Ступени закончились, и отряд вошел в очередную низкую дверь. Огромное пустое
пространство под высоким сводом поглотило свет лампы.
Поль чувствовал руку Чейни на своем плече, слышал в прохладном воздухе тихий звук
падающих капель, видел благоговейное оцепенение, охватившее вольнаибов в присутствии
священной воды.
Я уже видел это место во сне, подумал он.
От этой мысли ему стало и спокойнее, и тревожнее. Если пойти по этому пути, то где-то
впереди, в далеком будущем, помчатся по всей Вселенной орды фанатиков, прорубая кривыми
саблями во имя него свой кровавый путь. Зеленое с черным знамя Атрейдсов станет символом
жестокости и кошмара. Дикие легионы с визгом ринутся в битву, выкрикивая боевой клич:
«Муад-Диб!»
Этого не должно быть, подумал Поль. Я не могу допустить, чтобы это случилось.
Но он не мог подавить в себе сознания ответственности за все человечество, не мог забыть
о своем ужасном предназначении, понимал, что никто не заставит эту махину будущего
свернуть с ее пути. И именно в эти минуты она разгонялась и набирала энергию. Даже умри он
сейчас на месте, все неотвратимо свершится через его мать или сестру. Только одно могло бы
остановить разгон — смерть всех, кто находится в это мгновение здесь, включая его мать и его
самого.
Поль повел по сторонам широко открытыми глазами и увидел вытянувшийся в одну линию
отряд. Его вытолкнули вперед, к невысокому ограждению, вырубленному из целой скалы. За
ним, в мерцании лампы, Поль увидел темную и неподвижную поверхность воды. Совершенно
гладкая, она скрывалась в глубокой тени, и дальняя стена, может быть метрах в ста от него, была
еле видна.
Джессика почувствовала, как размягчилась стянутая от сухости кожа на щеках и на лбу.
Водоем был глубок, она ощущала это: она словно проникала в его глубину и с трудом подавила
в себе желание опустить в воду ладони.
Слева раздался плеск. Она взглянула на скрытых в тени вольнаибов, увидела Стилгара,
стоявшего перед ним Поля и водных надзирателей, опорожняющих свою ношу через водомер.
Водомер представлял собой большую серую воронку чуть выше уровня воды. Джессика
смотрела, как текла вода, как светящаяся стрелка поползла вверх и остановилась, показывая
тридцать три литра и тридцать две сотых драхмы.
С какой скрупулезностью они измеряют воду! подумала она.
И еще она заметила, что на стенках воронки, когда вода пролилась через нее, не осталось
ни капли. Казалось, поверхностного натяжения здесь не существовало. Она неожиданно нашла
простую разгадку высокого уровня вольнаибской технологии — просто они были мастерами
своего дела.
Джессика начала пробираться сквозь толпу к ограждению, где стоял Стилгар. Ее
пропускали с подчеркнутой почтительностью. Она мимоходом отметила про себя
отсутствующее выражение в глазах Поля, но сейчас все ее мысли занимал таинственный водоем.
Стилгар посмотрел на нее.
— Среди нас были люди, которым не хватало воды. Но они не пришли сюда и не взяли ни
капли. Знаешь ли ты почему?
— Полагаю, что да.
Он взглянул вниз.
— У нас здесь более тридцати четырех миллионов декалитров. Все наглухо огорожено от
творилок и надежно упрятано.
— Настоящий клад, — улыбнулась Джессика.
Стилгар поднял лампу повыше и посмотрел ей в глаза.
— Нечто большее, чем просто клад. Таких водохранилищ у нас тысячи… и только
несколько человек знают, где все они расположены.
Он склонил голову набок. Желтый свет упал на его лицо и бороду.
— Слышишь? Она прислушалась.
Звук воды, капавшей из воздушной ловушки, казалось, заполнял всю комнату. Джессика
заметила, что все вольнаибы тоже слушают, точно зачарованные. И только Поль был вне
происходящего.
Звуки падающих капель представлялись ему бегущими прочь секундами. Он физически
ощущал, как сквозь него протекает время, мгновения, которые невозможно задержать. Он ясно
понимал, что необходимо принять какое-то решение, но был не в силах пошевельнуться.
— Точно вычислено, сколько воды нам нужно. И как только мы наберем ее, мы начнем
преображать лицо Аракиса.
Легкий шепоток вспорхнул над толпой:
— Бай-ла кайфа.
— Мы укрепим дюны корнями трав, — говорил Стилгар, и голос его становился все
тверже. — Деревьями и кустами мы привяжем воду к земле.
— Бай-ла кайфа, — пропел отряд.
— Полярные ледники каждый год отступают.
— Бай-ла кайфа.
— Мы превратим Аракис в уютный дом: тающие ледники на полюсах, в средних поясах —
озера, и только в самых отдаленных районах останется пустыня для творила и его пряностей.
— Бай-ла кайфа.
— И никто больше не будет испытывать недостатка в воде. Каждый сможет черпать ее
откуда захочет — из лужи, из озера, из канала. Вода побежит по каналам, орошая наши земли.
Вода будет всюду—бери, кто хочет. Вода будет всюду — только протяни руку.
— Бай-ла кайфа.
Джессика уловила в его словах религиозный пафос, почувствовала в собственной душе
благоговейный отклик. У них заключен союз с будущим. У них есть вершина, к которой стоит
стремиться. Это мечта ученого, но ею одержим простой народ, обычные крестьяне.
Ее мысли обратились к Литу-Каинзу, Императорскому экологу, человеку, рожденному на
этой планете, и она восхитилась им. Такая мечта не могла не пленять людские сердца, и здесь
чувствовалась рука эколога. Во имя мечты люди добровольно пойдут на смерть — это тоже
может сослужить службу ее сыну: люди, объединенные одной целью. Из таких людей легко
сделать фанатиков. Они могут стать тем мечом, который отвоюет для Поля его место в мире.
— Пора, — сказал Стилгар. — Теперь надо дождаться восхода первой луны. Когда мы
узнаем, что Джамис нашел свой путь и находится в безопасности, можно будет отправляться
домой.
Медля и перешептываясь, вольнаибы повернулись спиной к воде и потянулись за ним.
Поль шагал рядом с Чейни. Он почувствовал, что поворотный момент упущен, что он не
сумел нащупать единственно правильного решения и теперь прочно застрял в ловушке мифа о
себе самом. Он знал, что уже видел и пережил все это раньше, в одном из своих провидческих
снов накануне прощания с Каладаном, но подробностей — того, что переполняло его сейчас, —
тогда он не видел. В очередной раз он изумился своему дару. Словно он несется на волне
времени, иногда оказываясь в пучине, иногда — на гребне, а вокруг него вздымаются и падают
другие волны, то пряча, то открывая то, что они несут на своих плечах.
И надо всем этим маячил призрак дикого джихада, призрак насилия и убийства. Он был
виден отовсюду, как прибрежная скала, возвышающаяся над прибоем.
Отряд прошел через последнюю дверь в главную пещеру. Дверь наглухо запечатали. Огни
погасли, входные отверстия открылись навстречу ночи, навстречу звездам, которые уже
высыпали в небе над пустыней.
Джессика подошла к дальнему выходу и подняла глаза на звезды. Звезды казались
колючими и близкими. Она почувствовала какое-то движение в толпе за спиной, услышала
звуки настраиваемого бализета и голос Поля, что-то тихонько напевающего. В голосе звучала
грусть, и это не понравилось Джессике.
Из темноты раздался голос Чейни:
— Расскажи мне о водах того мира, где ты родился, Поль-Муад-Диб.
И голос Поля:
— В другой раз, Чейни. Обещаю.
Какая грусть!
— Хороший бализет, — сказала Чейни.
— Очень хороший, — ответил Поль. — Как ты думаешь, Джамис не возражает, что я взял
его?
Он говорит о мертвом в настоящем времени, думала Джессика. Вроде бы мелочи, но они
вызывали у нее досаду.
Вмешался мужской голос:
— Наш Джамис любил иногда побренчать на струнах.
— Тогда спой мне какую-нибудь из своих песен, — упрашивала Чейни.
У этой девочки, почти ребенка, голос опытной соблазнительницы. Нужно предостеречь
Поля относительно женщин-вольнаибок… и как можно скорее.
— Это песня моего друга. Думаю, он уже мертв. Да. Его звали Джерни. Он называл ее
своей вечерней песней.
Вольнаибы умолкли, слушая, как юношеский тенор Поля сплетается с бряцанием и
гудением струн:
Джессика чувствовала, как музыка отзывается в ее душе, звуки словно искрились языческой
страстностью. Они вдруг заставили ее остро ощутить себя самое, собственное тело и его
неутоленные желания. Она стала напряженно вслушиваться.
В день, когда ему исполнилось семнадцать лет, Фейд-Рота Харконнен убил на семейных
играх своего сто первого гладиатора. Гости-наблюдатели от Императорского Двора, граф и леди
Фенринг, прибыли ради этого события на фамильную планету Харконненов Гиду Приму, и в
полдень их пригласили в позолоченную баронскую ложу, расположенную прямо над
треугольной ареной.
В честь дня рождения на-барона, а также чтобы напомнить всем Харконненам и их
подданным, что Фейд-Рота — законно назначенный наследник, на Гиде Приме был объявлен
праздничный день. Старый барон издал приказ по всем меридианам — отдыхать от трудов, а в
столичном городе Харко была сделана попытка создать видимость народного веселья: повсюду
развесили знамена и вдоль всего Дворцового Пути у домов выкрасили фасады.
Но в стороне от главной дороги граф Фенринг и его леди заметили кучи мусора,
обшарпанную краску в темных провалах переулков и испуганно суетящихся прохожих.
В огороженной синими стенами башне барона царил леденящий душу порядок, но граф и
леди видели, какой ценой его обеспечивали: повсюду стояла охрана с саблями наголо, и
наметанный глаз мог определить по характерному блеску металла, что ими пользуются весьма
часто. Даже внутри крепости по всему их маршруту стояли через равные промежутки посты. В
слугах за версту была видна военная выправка — в осанке, в походке, в привычке постоянно
наблюдать, наблюдать, наблюдать…
— Основательно его прижало, — заметил граф на их семейном языке. — Барон только
сейчас начинает понимать, чего ему в действительности стоило избавиться от герцога Лето.
— Время от времени мне приходится напоминать вам легенду о птице Феникс, — ответила
леди.
Они стояли в приемной зале, ожидая, когда их пригласят на игры. Зала была небольшой —
метров сорок в длину и приблизительно вдвое меньше в ширину. Но декоративные колонны
вдоль стен, резко сходящиеся кверху на конус, и легкая искривленность потолка создавали
впечатление значительно большего пространства.
— А-а, вот и барон, — сказал граф.
Барон шел по зале вихляющей походкой — из-за поплавковых подвесок, подпиравших его
тело. Многочисленные подбородки колыхались то вверх, то вниз, а под оранжевым плащом
подпрыгивали и. перекатывались поплавки.
Подле барона шел Фейд-Рота. Его темные волосы были завиты в мелкие кудряшки,
создававшие игривое впечатление, которое никак не вязалось с его хмурым взглядом. Он был
одет в плотно облегающую тело черную куртку и узкие брюки, под которыми чуть
выпячивалось намечающееся брюшко. На маленьких ногах — длинные туфли на мягкой
подошве.
Леди Фенринг обратила внимание на то, как он держится, как играют мускулы под
курткой, и подумала: Такой молодец не позволит себе лишнего жира.
Барон остановился перед ними, крепко ухватил Фейд-Роту за плечо и сказал:
— Мой племянник, на-барон Фейд-Рота Харконнен. — Потом повернул свое пухлое
младенческое личико к племяннику: — Граф и леди Фенринг, я тебе о них говорил.
Фейд-Рота мотнул головой, отдавая дань приличиям. Он уставился на леди Фенринг —
стройную, золотоволосую, в свободно ниспадающем платье из экры, простота которого только
подчеркивала совершенство фигуры. В ответ на него уставились ее серо-зеленые глаза. В ней
было то бен-джессеритское изящество и раскованность, от которых молодому человеку стало
немного не по себе.
— Ум-м-м-ах-хм-м, — сказал граф. Он изучал Фейд-Роту.
— Какой собранный молодой человек, а, моя… хм-м… дорогая? — он взглянул на
барона. — Дорогой барон, вы обмолвились, что уже говорили про нас этому собранному
молодому человеку? И что же вы ему рассказали?
— Я рассказывал моему племяннику о том, какое огромное уважение питает к вам наш
Император, граф Фенринг, — про себя барон подумал: Примечай хорошенько, Фейд! Убийца с
повадками кролика — самый опасный тип!
— Разумеется, — и граф улыбнулся своей даме. Фейд-Роте речи и манеры этого человека
показались почти оскорбительными. Они балансировали на самой грани нормальных приличий.
Молодой человек изо всех сил старался раскусить графа: маленький, даже тщедушный с виду
человечек. Лисье личико с огромными темными глазами. На висках седина. Но то, как он
поворачивал голову или махал ручкой, совершенно не соответствовало тому, как он говорил. За
ним было очень трудно уследить.
— Ум-м-ах-хм-м, редко, редко встретишь такую собранность, — граф обратился куда-то за
плечо барона. — Я… и-да, поздравляю вас хм-м… со столь совершенным наследником. Так
сказать, с точки зрения старших.
— Вы слишком добры, — ответил барон. Он поклонился, но Фейд-Рота заметил, что глаза
дяди отнюдь не выражали такой же учтивости.
— Когда человек иронически настроен, можно предположить, что он, хм-м, способен на
глубокомысленные рассуждения.
Опять он за свое, подумал Фейд-Рота. Говорит так, словно издевается над тобой, а
придраться не к чему и удовлетворения не потребуешь.
Фейд-Рота слушал графа, и у него возникало ощущение, будто ему обкладывают ватой
голову… ум-м-ах-хм-м! И он снова переключил свое внимание на леди Фенринг.
Клянусь гуриями Императорского гарема, она красотка, подумал он и обратился к ней:
— Сегодняшнее убийство я посвящаю вам, миледи. Я объявлю об этом на арене, с вашего
позволения.
Леди Фенринг ответила безмятежным взглядом, но ее голос, когда она заговорила, хлестнул
его как удар бича:
— Я не даю вам своего позволения.
— Фейд! — воскликнул барон. И подумал: У, дьяволенок! Нарывается на то, чтобы этот
убийца-граф его вызвал?
Но граф только улыбнулся и сказал:
— Хм-м-ум-м.
— Тебе в самом деле нужно подготовиться к выходу, Фейд. Отдохни хорошенько, чтобы
избежать ненужного глупого риска.
Фейд-Рота поклонился, но его лицо потемнело от досады.
— Я уверен, дядя, что все будет именно так, как вы желаете.
Он кивнул графа Фенрингу: — Граф! — потом даме: — Миледи, — развернулся и зашагал
через залу, едва удостоив взглядом представителей Младших Домов, толпящихся у двойных
дверей.
— Он еще так молод, — вздохнул барон.
— Ум-м-ах, конечно, хм-м, — ответил граф.
А леди Фенринг подумала: Неужели это тот самый юноша, которого имела в виду
Преподобная Матерь? Неужели это и есть та генетическая линия, которую мы должны
поддерживать?
— В нашем распоряжении еще больше часа до начала игр, — сказал барон. — Мы могли бы
пока поболтать о том о сем, граф, — он склонил вправо несуразно большую голову, —
накопилось столько всего, что следовало бы обсудить.
А про себя подумал: Сейчас мы прощупаем, что за известия принес нам императорский
мальчик на побегушках. Он не бывает настолько глуп, чтобы выкладывать все напрямую.
Граф обратился к своей даме:
— Ум-м-ах-хм-м, вы, мм-м, нас, ах-х, извините, дорогая?
— Каждый день, а порой каждый час что-то меняется, — туманно ответила она. — Мм-м.
И леди Фенринг, прежде чем отвернуться, премило улыбнулась барону. Зашелестели
длинные юбки, и, идеально прямо держа спину, она королевской походкой направилась к
двойным дверям в конце залы.
Барон обратил внимание, как разом смолкли Младшие Дома при ее приближении, как все
взгляды устремились на нее. Проклятая бен-джессеритка! подумал он. Когда же Вселенная
избавится от них!
— Здесь неподалеку, слева между колоннами, есть немая зона. Мы можем поговорить там,
не опасаясь, что нас подслушают, — и барон вихляющей походкой направился к
звуконепроницаемой площадке, чувствуя, как тускнеют и отдаляются все звуки.
Граф двинулся следом. Они повернулись лицом к стене, чтобы никто не мог читать по
губам.
— Мы недовольны тем, как вы выдворили с Аракиса сардукаров, — начал граф.
Решил говорить прямо! подумал барон.
— Было слишком рискованно их там оставлять, кто-нибудь мог обнаружить, каким образом
Император оказывает мне помощь.
— Но похоже, ваш племянник Раббан не выказывает особого рвения в решении
вольнаибской проблемы.
— Чего же желает Император? — спросил барон. — На Аракисе осталась лишь горсточка
вольнаибов. Южная пустыня необитаема. Северную регулярно прочесывают наши патрули.
— Кто сказал, что южная пустыня необитаема?
— Ваш собственный планетолог, дорогой граф.
— Но доктор Каинз мертв.
— Ах, да… к несчастью.
— Мы располагаем данными одного из облетов южных областей. Там есть следы
растительности.
— Неужели Гильдия дала согласие на космическое наблюдение?
— Вы прекрасно знаете, барон, что Император не вправе установить официальный
контроль за Аракисом.
— И я тоже не могу позволить себе такие расходы. Но кто все-таки делал это облет?
— Один… контрабандист.
— Кто-то вас обманул, граф. Контрабандистам до южных областей не добраться. У них
оснащение не то, что у людей Раббана. Вы сами знаете — бури, статические пески и все прочее.
Воздушные зонды падают, не успев выйти в нужную точку.
— Проблему статических песков мы обсудим в другой раз, — оборвал его граф.
Ага, подумал барон.
— Вы обнаружили какую-то ошибку в моих донесениях? — резко спросил он.
— Если вы допускаете, что в них могут быть ошибки, о чем нам тогда говорить?
Он нарочно старается меня разозлить. Барон два раза глубоко вздохнул, чтобы
успокоиться. Он вдруг почувствовал запах собственного пота, а поплавковый корсет под
плащом стал почему-то раздражать и натирать кожу.
— Императора не могла не порадовать смерть наложницы и мальчишки. Они сбежали в
пустыню во время бури.
— Да, там вообще было много удобных совпадений, — согласился Фенринг.
— Мне не нравится ваш тон, граф.
— Недовольство — это одно, барон, а насилие — совсем другое. Позвольте вас
предостеречь: если со мной здесь произойдет несчастный случай, все Великие Дома поймут,
что вы совершили на Аракисе. Они уже давно подозревают, как вы обделываете свои дела.
— Единственное сомнительное дело, которое я могу припомнить, — это доставка на
Аракис нескольких легионов сардукаров.
— Вы намерены использовать этот козырь против Императора?
— Что вы, как можно!
Граф улыбнулся.
— Среди сардукаров может найтись офицер, который под присягой покажет, что они
действовали безо всяких приказов, что им просто захотелось покуражиться над вашим
вольнаибским отродьем.
— Я думаю, что многим такие признания покажутся весьма сомнительными, — ответил
барон, но угроза заставила его поежиться. Неужели сардукары столь беспрекословно
подчиняются дисциплине? изумился он.
— Император настойчиво просит позволения ознакомиться с вашими бухгалтерскими
книгами.
— В любое время.
— Вы… хм… не против?
— Ничуть. Мое директорское кресло в АОПТ обязывает меня к безупречно строгой
отчетности. А про себя барон подумал: Пускай выдвинет против меня ложное обвинение и
раструбит об этом повсюду. Я смогу с видом мученика говорить всем: «Смотрите, люди! Меня
оболгали!» А потом пусть обвиняет меня в чем угодно. Великие Дома не поверят нападкам
обвинителя, который однажды оказался клеветником.
— Без сомнения, ваши книги окажутся безупречными, — пробормотал граф.
— Отчего Император так заинтересован в гибели всех вольнаибов? — спросил барон.
— Вы, похоже, хотите переменить тему разговора? — граф дернул плечами. — Этого хотят
сардукары, а вовсе не Император. Им нужно кого-то убивать, чтобы не терять навыков… и они
терпеть не могут бросать начатое дело.
Он что, хочет напугать меня, напоминая о кровожадных убийцах, на которых он
опирается?
— Убийство в какой-то мере всегда было ремеслом, — сказал барон. — Но ведь должен же
быть и предел. Кому-то ведь надо собирать пряности?
Граф хохотнул, словно пролаял:
— Вы всерьез рассчитываете обуздать вольнаибов?
— Их всегда было не слишком много, чтобы говорить об этом всерьез, — сказал барон. —
Но бесконечные убийства растревожили остальное население. Мы дошли до точки, когда я
вынужден предложить другое решение аракианской проблемы, дорогой мой Фенринг. И я
должен напомнить, что мои идеи всегда заслуживали уважения Императора.
— Н-да?
— Видите ли, граф, моя новая идея касается Императорской планеты-тюрьмы, Сальюзы
Секунды.
Граф сверкнул на него глазами:
— Какую связь вы углядели между Аракисом и Сальюзой Секундой?
Барон увидел настороженный взгляд Фенринга и ответил:
— Пока никакой.
— Пока?
— Вы не можете не признать, что мы могли бы значительно пополнить Аракис рабочей
силой, превратив его в планету-тюрьму.
— Вы предвидите увеличение числа заключенных?
— Начались такие беспорядки, — оправдываясь, сказал барон, — мне пришлось проявить
некоторую жестокость. В конце концов, вы-то знаете, сколько мне пришлось выложить этой
проклятой Гильдии, чтобы доставить на Аракис наши объединенные силы. Деньги должны ведь
откуда-то и поступать.
— Я надеюсь, вы не рискнете превратить Аракис в планету-тюрьму без позволения
Императора, барон.
— Разумеется, нет, — ответил тот, удивляясь внезапному холоду в голосе графа.
— И еще одно. Нам стало известно, что ментат герцога Лето, Суфир Хайват, вовсе не убит,
а работает на вас.
— Я не мог позволить себе такое расточительство — бросаться ментатами.
— Вы обманули командира сардукаров — сказали ему, что Хайват погиб.
— О, всего лишь невинная ложь, дорогой мой граф. У меня не хватило бы сил переспорить
вашего вояку.
— Хайват и есть тот самый предатель?
— Избави, нет! Предатель — фальшивый доктор, — барон отер пот с шеи. — Вы должны
меня понять, Фенринг. Я остался без ментата. Вы знаете это. Мне никогда еще не приходилось
оказываться в таком положении. Ужасно неудобно!
— Как вам удалось склонить Хайвата на свою сторону?
— Его герцог погиб, — и барон выдавил из себя улыбку. — Не стоит бояться этого ментата,
дорогой мой граф. В его тело внедрен, медленно действующий яд. А в пищу мы добавляем
противоядие. Не будет противоядия — яд сработает, и через несколько дней он умрет.
— Убрать противоядие, — приказал граф.
— Но он пока нам полезен!
— Он знает слишком много того, чего живому человеку знать не положено.
— Вы говорили, что Император не боится разоблачений.
— Бросьте со мной шутки шутить, барон!
— Когда я увижу приказ, скрепленный Императорской печатью, я ему подчинюсь. Но
исполнять ваши прихоти я не собираюсь.
— Вы считаете, это прихоть?
— А чем еще это может быть? Император тоже в определенной мере обязан мне, Фенринг.
Ведь я избавил его от беспокойного герцога.
— С помощью нескольких сардукаров.
— Где бы Император нашел Дом, который обеспечил бы его сардукаров своими
мундирами, чтобы никто не заметил в этом деле его руку?
— Император задавал себе подобный вопрос, барон. Но он расставлял акценты чуть по-
другому.
Барон изучал лицо Фенринга: мышцы вокруг рта напряжены, предельное внимание.
— Ах, вот как! Я-то думал, Император не собирается застигнуть меня врасплох.
— Он надеется, что в этом не будет необходимости.
— Император не может думать, что я способен на предательство! — воскликнул барон,
изобразив в голосе гнев и горечь. Пусть обвинит меня в этом! Тогда, захватывая место на
троне, я смогу бить себя в грудь и жаловаться, что меня оболгали!
Голос графа прозвучал сухо и равнодушно:
— Император доверяет собственным чувствам.
— Неужели Император рискнет предъявить мне обвинение в измене на Совете
Ассамблеи? — барон задержал дыхание, надеясь услышать «да».
— У Императора нет необходимости чем-либо рисковать.
Барон крутнулся на своих поплавках, чтобы скрыть возбуждение. Это может случиться
еще при моей жизни! Пускай он обвинит меня! А потом — где взятки, где давление, и Великие
Дома объединятся со мной, они сбегутся под мои знамена, как чернь в поисках защиты. Больше
всего на свете они боятся, что Император натравит на них своих сардукаров — на все Великие
Дома по очереди.
— Император искренне надеется, что ему никогда не придется обвинять вас в измене, —
сказал граф.
Барон едва удержался, чтобы в его голосе прозвучала не насмешка, а обида, но справился с
собой.
— Я всегда был самым верным подданным. Ваши слова глубоко ранят меня.
— Ум-м-ах-хм-м, — промычал граф.
Барон, отвернувшись от него, покачал головой. Наконец он произнес:
— Нам пора идти.
— Разумеется, — ответил Фенринг.
Они вышли из немой зоны и направились бок о бок к группке представителей Младших
Домов в конце залы. Из глубины башни раздались размеренные удары гонга — до начала
оставалось двадцать минут.
— Младшие Дома ждут, чтобы вы повели их, — заметил граф, кивая на стоявших перед
ними людей.
Как двусмысленно… как двусмысленно, подумал барон.
Он бросил взгляд на новые талисманы, прибитые над входом: бычью голову и выполненный
маслом портрет герцога Атрейдса — отца герцога Лето. Они наполнили душу барона каким-то
странным предчувствием, и он подумал о том, какие мысли внушали герцогу Лето эти
предметы, висевшие в его замке на Каладане, а потом на Аракисе, — самонадеянный отец и
голова убившего его быка.
— Человечество, ум-м, любит только, хм-м, одну науку, — заговорил граф, когда они
возглавили потянувшуюся из залы процессию и перешли в комнату для ожидания — довольно
узкую, с высокими окнами и полом в белую и лиловую клетку.
— И что же это за наука? — спросил барон.
— Это наука, ум-м-да-аг наука всегда быть недовольным.
Представители Младших Домов, услужливые, с бараньими лицами, почувствовали иронию
и засмеялись, но их смех прозвучал неестественно на фоне внезапно ворвавшегося в комнату
рева двигателей — пажи распахнули наружные двери, и перед ними выстроилась вереница
автомобилей, украшенных трепещущими на ветру вымпелами.
Барон возвысил голос, чтобы перекрыть шум:
— Я надеюсь, вам понравится сегодняшнее выступление моего племянника, граф.
— Я, ах-хм, сгораю, ум-м, от нетерпения, Будто слушаешь, ах-хм, устный донос, нд-да,
proces verbal, знаете ли, когда нужно проверить, ум-м, источник информации.
Барон окаменел от изумления и споткнулся на первой же ступеньке, ведшей к выходу.
Proces verbal Это обвинение в преступлении против Империи!
Но граф только хихикнул, словно обращая свои слова в шутку, и похлопал барона по плечу.
Тем не менее на всем пути до арены, сидя на бронированных подушках в своем автомобиле,
барон бросал косые взгляды на сидевшего рядом графа, недоумевая, почему императорский
мальчик на побегушках счел нужным отпустить подобную шутку в присутствии Младших
Домов. Барон знал, что граф Фенринг редко совершает поступки, в которых не видит особой
необходимости, или произносит два слова там, где можно сказать одно, или придает
определенным словам неопределенное значение.
Они сидели в золоченой ложе над треугольной ареной — трубили трубы, ряды гудели от
гомона толпы, развевались флаги и вымпелы, и тут барон неожиданно получил ответ на свой
вопрос.
— Мой дорогой барон, — прошептал граф, наклонясь к самому его уху, — знаете ли вы или
нет, что Император еще не дал официального подтверждения вашему выбору наследника?
Барону внезапно показалось, что он вновь очутился в немой зоне — он был так потрясен,
что перестал что-либо слышать. Он пялился на графа и едва заметил, как мимо охраны в ложу
прошла леди Фенринг и уселась в кресло.
— Вот потому-то я сегодня здесь, — продолжал граф. — Император хочет, чтобы я
доложил ему, сколь достойного преемника вы себе выбрали. Ничто так не открывает истинное,
без всяких масок, лицо человека, как арена, не правда ли?
— Император пообещал мне свободу в выборе наследника, — скрипнул зубами барон.
— Посмотрим, — и Фенринг отвернулся, чтобы поприветствовать свою даму. Она села,
улыбнулась барону и поглядела вниз, на усыпанный песком пол — на арене уже появился
затянутый в трико Фейд-Рота. В его правой руке, обтянутой черной перчаткой, — длинный нож,
в левой руке, в белой перчатке, — короткий.
— В белой перчатке — отравленный нож, в черной — чистый, — заметила леди
Фенринг, — не правда ли, забавный обычай, мой дорогой!
— Ум-м, — сказал граф.
Из семейных лож взметнулись приветственные возгласы, но Фейд-Рота не спешил отвечать
на них. Он скользил взглядом по лицам — кузины и кузены, троюродные братья, наложницы и
какие-то далекие родственники. Красные рты открывались и закрывались среди разноцветья
одежды и флажков.
Фейд-Рота вдруг осознал, что все эти плотные ряды лиц будут одинаково возбуждены при
виде и его крови, и крови раба-гладиатора. В исходе сражения можно было, разумеется, не
сомневаться. Опасность была чисто показная, не настоящая, хотя…
Фейд-Рота поднял свои ножи к солнцу и отсалютовал ими на старинный манер во все три
угла арены. Первым отправился в ножны короткий нож из руки в белой перчатке (белый — цвет
яда). Затем — длинный нож из руки в черной перчатке, чистое лезвие, которое сегодня не было
чистым — его тайна, призванная превратить сегодняшний день в его личное торжество:
отравлено было черное лезвие.
Настройка силового щита заняла всего одно мгновение: он помедлил только для того,
чтобы почувствовать легкое жжение около лба — включилось защитное поле.
Эта короткая пауза имела еще одно особое значение, и Фейд-Рота выдержал ее с истинным
артистизмом. Он кивнул людям из группы прикрытия, наметанным глазом оценил их
снаряжение — кандалы с острыми, блестящими шипами, дроты с небольшими маленькими
крючками и шесты с крючьями, на которых развевались голубые вымпелы.
Он дал знак музыкантам.
Зазвучал медленный марш, исполняемый в старинной торжественной манере, и Фейд-Рота
во главе своего отряда через всю арену направился к дядиной ложе для ритуального
приветствия. Он поймал брошенный ему символический ключ.
Музыка смолкла.
Во внезапно наступившей тишине он отступил на шаг назад, поднял ключ и громко
выкрикнул:
— Я посвящаю этот знак… — и сделал паузу, зная, что его дядя сейчас думает: Этот юный
болван все-таки собирается произнести посвящение леди Фенринг и нарваться на скандал! —…
моему дяде и покровителю, барону Владимиру Харконнену!
Он с удовольствием увидел, как барон облегченно вздохнул.
Вновь заиграла музыка, на этот раз в ритме быстрого марша, и Фейд-Рота с людьми
развернулись и потрусили обратно, к специальной аварийной двери, которая открывалась
только рукой с повязанной на ней опознавательной лентой. Фейд-Рота гордился тем, что
никогда не пользовался этой спецдверью и редко прибегал к помощи группы прикрытия. Но
сегодня ему было приятно осознавать, что она есть, — его сегодняшние планы были особыми, а
значит, предвещали и особую опасность.
Над ареной снова воцарилась тишина.
Фейд-Рота повернулся лицом к большой красной двери напротив, через которую должен
появиться гладиатор.
Особый гладиатор.
План, разработанный Суфиром Хайватом, был, по мнению Фейд-Роты, восхитительно
прост и безотказен. Рабу не вводили наркотик, это было рискованно. Вместо этого в его
подсознание внедрили ключевое слово, которое в критическую минуту парализует все его
мышцы. Фейд-Рота смачно произнес про себя заветное слово: «Ублюдок!» У публики должно
возникнуть впечатление, что избежавший инъекции наркотика раб проник на арену
умышленно, чтобы убить на-барона. И факт этой вопиющей измены должен был
свидетельствовать против главного надсмотрщика.
Из-за красной двери раздалось негромкое жужжание — заработали открывающие ее
серводвигатели.
Фейд-Рота направил все свое внимание на дверь. Первый момент всегда очень важен.
Появление гладиатора многое может сказать опытному глазу. Предполагалось, что все
гладиаторы проходили обработку наркотиком «элакка», благодаря которому по боевой стойке
раба сразу было видно, как проще его убить. По тому, как он ставит ноги, как уклоняется от
удара, обращает или не обращает внимания на публику. Одно то, как гладиатор держит нож,
могло дать все необходимые данные для правильной атаки.
Красная дверь распахнулась.
Из нее появился высокий мускулистый человек с обритой головой и темными пятнами глаз.
Его кожа была морковного цвета, как от наркотика «элакка», но Фейд-Рота знал, что это всего
лишь краска. На нем было зеленое трико, перехваченное красным поясом полущита. Стрелка на
поясе указывала влево — знак того, что щитом прикрыт левый бок гладиатора. Нож он держал
как меч и стоял, чуть наклонившись вперед, — сразу было видно опытного бойца. Он медленно
вышел на арену и повернулся левым боком к Фейд-Роте и стоявшей у аварийной двери группе
прикрытия.
— Мне что-то не нравится его вид, — сказал Фейд-Роте один из копьеметателей. — Ему в
самом деле всадили наркотик, милорд?
— Посмотри на цвет, — ответил Фейд-Рота.
— А стоит как настоящий воин, — заметил другой.
Фейд-Рота сделал два шага вперед, изучая раба.
— Что он сделал со своей рукой? — спросил еще кто-то.
Фейд-Рота обратил внимание на кровавый порез, протянувшийся от левого плеча к самой
кисти гладиатора, который словно указывал на намалеванный кровью грубый рисунок на левом
бедре. На зеленой материи ярко выделялся стилизованный профиль ястреба.
Ястреб!
Фейд-Рота заглянул в глубокие темные глаза и увидел, что они горят огнем, которого ему
еще не приходилось видеть.
Наверняка один из солдат герцога Лето, которых мы захватили на Аракисе! сообразил он.
Это не простой гладиатор! Его пробрала дрожь: ему пришло в голову, что Хайват задумал свой
план сегодняшнего выступления — план внутри плана внутри плана. А вся вина падет лишь на
главного надсмотрщика!
Старший оруженосец зашептал ему на ухо:
— Не по душе мне этот парень, милорд. Позвольте, я всажу ему в правую руку крючок-
другой, проверю на вшивость.
— Я сам могу всадить в него крючки, — оборвал его Фейд-Рота. Он взял у оруженосца пару
длинных дротов и прикинул их на руке, определяя центр тяжести. Предполагалось, что крючья
дротов тоже натерты наркотической мазью— правда, не сегодня! — и старший оруженосец мог
заплатить за это жизнью. Но все это было частью общего плана. «В итоге ты сделаешься
героем, — говорил Хайват. — Ты убьешь своего гладиатора в честном бою, несмотря на
измену. Главного надсмотрщика казнят. На его место ты поставишь своего человека».
Фейд-Рота сделал еще пять шагов по песку, выбирая момент и присматриваясь к
противнику. Он знал, что специалисты по боевым стойкам уже заподозрили неладное. Цвет
кожи гладиатора якобы соответствовал наркотику, но тем не менее он твердо стоял на ногах и
не дрожал от страха. Знатоки сейчас наверняка перешептываются: «Посмотрите, как он стоит!
Он должен быть возбужден, должен нападать или отступать. А он ждет, бережет силы. Почему
он ждет?»
Фейд-Рота почувствовал, что в нем просыпается азарт. Пусть себе Хайват задумал измену.
Я смогу оправиться с этим рабом! К тому же на этот раз отравлен мой длинный нож:, а не
короткий. Об этом даже Хайват не знает.
— Хай, Харконнен! — крикнул ему раб. — Ты приготовился к смерти?
Над ареной воцарилась мертвая тишина. Рабы не бросают вызов!
Теперь Фейд-Рота ясно увидел выражение глаз гладиатора. Он прочитал в них холодную
решимость отчаяния. Он отметил все особенности боевой стойки раба — собранность, но
никакой напряженности, мышцы подчинены стремлению к победе. От одной камеры к другой
рабу передавали весть от Хайвата: «У тебя есть реальный шанс убить на-барона!»
И все это тоже было частью задуманного ими плана.
Фейд-Рота криво улыбнулся, не разжимая губ. Он поднял дроты, увидев в таком поведении
гладиатора залог успеха своих планов.
— Хай! Хай! — снова выкрикнул раб и, крадучись, сделал два шага вперед.
Ну, теперь на галереях больше никто не сомневается, подумал Фейд-Рота.
Тем не менее этот раб должен быть слегка одурманен специальным вселяющим ужас
наркотиком. Все время в каждом его движении должно присутствовать сознание того, что
надежды для него нет, что победить он не может. Его голова должна быть напичкана историями
про яды, которые на-барон выбирает для своего белого лезвия. Фейд-Рота никогда не дарует
побежденному легкую смерть, он предпочитает наслаждаться, объясняя зрителям, как
действуют редкие яды, и демонстрирует на корчащейся жертве любопытные побочные эффекты.
Все так, в этом рабе заметен страх — но не ужас.
— Фейд-Рота высоко поднял дроты с крючками и кивнул почти приветственно.
Гладиатор прыгнул.
Его выпад и защитный блок были чудо как хороши — Фейд-Роте не доводилось встречать
лучше. Точно рассчитанный удар едва не пронзил его левую ногу.
Фейд-Рота, словно танцуя, отскочил в сторону, оставив дрот с крючком в правой руке
гладиатора. Крючок глубоко вошел в плоть, теперь его было не выдернуть, не порвав
сухожилий.
На галереях восхищенно выдохнули.
Этот звук воодушевил Фейд-Роту.
Теперь он знал, какие чувства испытывает его дядя, сидя бок о бок с Фенрингами,
наблюдателями Императорского Двора. Он не мог вмешаться в схватку — нельзя нарушать
правила при свидетелях. И происходящее на арене барон мог объяснить себе только одним —
изменой.
Раб отступил назад, взял нож в зубы и вымпелом примотал дрот к руке.
— Плевать мне на твои булавки! — выкрикнул он.
Он опять глубоко присел, взял нож наизготовку, выставил вперед левый бок и слегка
отклонился назад, чтобы лучше защититься своим полущитом.
Все это не укрылось от внимания галерей. Из фамильных лож раздались резкие выкрики.
Люди из группы прикрытия приготовились прийти на помощь.
Фейд-Рота махнул им рукой, чтобы они отошли от спецдвери.
Я устрою им такой спектакль, которого они до сих пор не видывали, подумал он. Это вам
не убийство дрессированных кроликов, когда можно развалиться в кресле и наслаждаться
хорошим стилем. Я сделаю так, что вас проберет до печенок и еще наизнанку вывернет. Вы
еще не успеете забыть этот день, когда я уже стану бароном. Помня о нем, вы у меня по
струнке ходить будете.
Фейд-Рота медленно отступал перед крадущимся к нему словно краб гладиатором. Под
ногами скрипел песок. Он слышал тяжелое дыхание раба, чувствовал запах собственного пота и
разлитый в воздухе сладковатый аромат крови.
Фейд-Рота продолжал отступать, забирая вправо и держа наготове другой дрот. Раб боком
приближался к нему. Фейд-Рота сделал вид, что споткнулся и услышал, как вскрикнули на
галереях.
Раб снова прыгнул.
Боги, что за боец! подумал Фейд-Рота, отскакивая в сторону. Только проворство молодости
спасло ему жизнь, но он успел оставить второй дрот в правой руке гладиатора.
От одобрительных возгласов на галереях поднялась настоящая буря.
Вот теперь они действительно меня приветствуют, как и предсказывал Хайват. Фейд-
Рота слышал, как зрители заходятся от радости. Никого из их семьи так никогда не
приветствовали. И он мрачно припомнил слова Хайвата: «Если ты восхищаешься своим врагом,
он делается для тебя еще страшнее»,
Фейд-Рота быстро отбежал на середину арены, откуда всем было хорошо видно
происходящее. Он достал длинный нож, пригнулся и. стал поджидать раба.
Одно мгновение потребовалось гладиатору, чтобы привязать к руке второе древко, и он
опять бросился в погоню за противником.
Ну-ка, пусть родственнички полюбуются! Я ведь тоже их враг: пускай они всегда
представляют меня таким, каким увидят сейчас.
Он вытащил короткий нож.
— Я тебя не боюсь, харконненская свинья, — крикнул ему гладиатор. — Мертвому твои
яды не страшны. Я сам могу всадить в себя нож, прежде чем твоя свора хоть пальцем ко мне
прикоснется. А ты будешь дохлым валяться рядом со мной!
Фейд-Рота ухмыльнулся и показал рабу длинный нож.
— Попробуй-ка вот этого, — сказал он и тут же сделал выпад коротким ножом.
Раб отбил его руки, ловко проскочил между ними и схватил его кисть в белой перчатке, ту
в которой по традиции должно быть отравленное лезвие.
— Ты подохнешь, Харконнен, — прошипел раб.
Они молча боролись. Там, где щит Фейд-Роты касался полущита гладиатора, возникало
голубоватое свечение. В воздухе вокруг них запахло озоном.
— Ты подохнешь от своего яда!
Раб начал заламывать руку в белой перчатке внутрь, направляя на Фейд-Роту лезвие,
которое считал отравленным.
А теперь пусть все видят, Фейд-Рота наклонил длинный нож и услышал, как он глухо
ткнулся в примотанное к руке раба древко.
На мгновение его охватило отчаяние. Ему и в голову не приходило, что дроты с шипами
могут помогать рабу. Но они превратились в дополнительный щит! И до чего же здоровый
этот мужик! Короткое лезвие продолжало приближаться, и Фейд-Рота впервые осознал, что
неотравленный клинок тоже может убить!
— Ублюдок! — прошептал Фейд-Рота.
Едва прозвучало ключевое слово, мышцы раба на мгновение послушно размякли. Этого
оказалось достаточно. Фейд-Рота протиснул длинный нож в открывшееся между ними
пространство. Ядовитое лезвие сверкнуло и прочертило на груди гладиатора красную линию. Яд
действовал мгновенно. Раб разжал руки и качнулся назад.
Ну, дорогая моя семейка, глядите! подумал Фейд-Рота. Запомните раба, пытавшегося
повернуть против меня нож, который он считал отравленным! Поломайте себе голову над
тем, как на арену проник гладиатор, способный на такое. И всегда имейте в виду, что вы
никогда не угадаете, в какой руке у меня яд!
Фейд-Рота молча стоял, наблюдая за медленными движениями раба. Тот впал в странное
оцепенение. По его лицу можно было читать, как по книге, — там была написана смерть. Раб
знал, что с ним сделали и каким образом. Отравленным оказался другой нож.
— Ты..! — простонал раб.
Фейд-Рота отошел назад, уступая место смерти. Парализующие добавки к яду еще не
начали как следует действовать, но их присутствие уже угадывалось в замедленных движениях.
Раб, спотыкаясь, пошел вперед. Казалось, будто его тянули за веревочку: шаг — пауза,
шаг — пауза. Каждый шаг мог стать последним. Он все еще сжимал нож, но его острие гуляло
из стороны в сторону.
— Придет день… и кто-нибудь из наших… до тебя… доберется, — прохрипел он.
Его рот исказила гримаса горечи. Он присел, сложился пополам, обмяк, потом словно
одеревенел, откатился от Фейд-Роты и замер, упав лицом вниз.
В полном молчании Фейд-Рота подошел к нему, поддел ногой и перевернул на спину,
чтобы с галерей ясно было видно, как начнет действовать яд, перекручивая мышцы лица. Но
когда гладиатор перевернулся, оказалось, что в его груди торчит нож.
Несмотря на досаду, Фейд-Рота испытал что-то вроде восхищения человеком,
преодолевшим действие паралитических веществ. Вместе с восхищением пришло чувство, что в
сегодняшнем бою действительно было чего опасаться!
То, что делает человека сверхчеловеком, способно внушить ужас.
Подумав об этом, Фейд-Рота вдруг услышал, какой шум поднялся в галереях и ложах. Его
приветствовали с безудержным восторгом.
Фейд-Рота отвернулся и посмотрел на зрителей.
Ликовали все, кроме барона, который сидел в глубокой задумчивости, подперев подбородок
ладонью, графа и его дамы — они оба пристально смотрели вниз, на него, скрывая лица под
улыбчивыми масками.
Граф Фенринг повернулся к своей даме и сказал:
— Ах-х-ум-м, в молодом человеке чувствуются большие возможности. А, м-м-ах, дорогая?
— У него, ах-х, прекрасная симпатическая нервная система — хорошие реакции.
Барон посмотрел на нее, на графа и снова перевел взгляд на арену, размышляя: А ведь кто-
то чуть не прикончил одного из членов моей семьи… Страх постепенно сменялся гневом.
Сегодня жееночью главного надссмотрщикаподжарят на медленном огне… а если граф и леди
тоже приложили к этому руку…
Разговор в ложе барона представлялся Фейд-Роте немой сценой — их голоса тонули в
криках и топанье ног. С галереи начали скандировать:
— Го-ло-ву! Го-ло-ву!
Барон нахмурился — ему не понравилось, с каким выражением лица Фейд-Рота посмотрел
на него. С трудом подавляя гнев, он помахал рукой молодому человеку, стоявшему на арене над
распростертым телом раба. Отдайте мальчику голову. Он заслужил ее уже тем, что открыл
мне глаза на главного надсмотрщика.
Фейд-Рота увидел знак одобрения и подумал: Им кажется, что они оказывают мне честь.
Пусть видят, что у меня на уме!
Он посмотрел на приближавшегося с ножом-пилой оруженосца и махнул ему рукой, чтобы
тот шел прочь, потом еще раз, потому что оруженосец застыл в недоумении. Они думают
оказать мне честь, отдав голову!
Он наклонился и скрестил руки-,гладиатора на груди с торчащей из нее рукояткой ножа,
лотом вытащил нож и вложил его в мертвую ладонь. Это заняло всего одно мгновение, потом он
выпрямился и кивнул оруженосцам:
— Похоронить его так, как есть, с ножом в руках. Он это заслужил.
Наверху, в золоченой ложе, граф наклонился к уху барона и прошептал:
— Великодушный жест, истинное благородство. У вашего племянника кроме смелости есть
чувство стиля.
— Он оскорбляет толпу, отказываясь от головы, — пробормотал барон.
— Ничуть, — вмешалась в разговор леди Фенринг. Она посмотрела по сторонам, оглядывая
верхние ярусы.
Барон обратил внимание на совершенную линию ее шеи: такая изящная и гибкая, как у
хорошенького мальчика.
— Им понравился поступок вашего племянника, — заметила она.
Когда до самых дальних рядов докатилось значение жеста Фейд-Роты, когда люди увидели,
как оруженосцы уносят неповрежденное тело гладиатора, барон понял, что она правильно
оценила их реакцию. Люди просто зашлись от восторга, они хлопали друг друга по спине,
кричали и топали.
Барон устало заговорил:
— Я должен отдать распоряжение о начале народного гуляния. Нельзя отпускать людей
домой в таком возбужденном состоянии. Я должен показать им, что разделяю их ликование.
Он дал знак охране, и стоявший над ложей слуга стал размахивать харконненским флагом:
раз, два, три — сигнал к началу праздника,
Фейд-Рота пересек арену и остановился под золоченой ложей: оружие в ножнах, руки
вдоль тела. Перекрывая безумство толпы, он крикнул:
— Народное гуляние, дядя?
— В твою честь, Фейд, — отозвался барон и снова приказал помахать сигнальным флагом.
Силовые барьеры вдоль арены опустились, и туда устремилась толпа молодых людей,
которые наперегонки бросились к Фейд-Роте.
— Вы распорядились убрать силовое ограждение, барон? — спросил граф.
— Никто не причинит мальчику вреда, — ответил тот. — Сегодня он герой дня.
Первые молодые люди добежали до Фейд-Роты; подняли его на плечи и торжественно
понесли вдоль арены.
— Сегодня вечером он может гулять по самым глухим трущобам Харко без щита и без
оружия. Они поделятся с ним последней коркой хлеба.
Барон оттолкнулся от кресла и перенес тяжесть тела на поплавковые подвески.
— Я прошу извинить меня. К сожалению, возникли вопросы, требующие моего
немедленного вмешательства. Охрана проводит вас в замок.
Граф привстал и поклонился:
— Разумеется, барон. Мы предполагаем остаться на праздник. Я, хм-м, никогда еще не
видел харконненского гулянья,
— Да. Гулянья, — барон повернулся, и, едва он сделал шаг к выходу из ложи, охрана тут же
окружила его со всех сторон.
Один из офицеров поклонился графу Фенрингу:
— Что прикажете, милорд?
— Мы, ах-х, подождем, мм-м, это столпотворение кончится.
— Да, милорд, — офицер поклонился и отступил на три шага назад.
Граф повернулся к своей даме и заговорил с ней на семейном, похожем на гудение коде:
— Ты, конечно, видела?
Она отвечала ему на том же языке:
— Мальчишка знал, что гладиатор не будет обработан наркотиком. На мгновение он
испугался — это да, но не удивился.
— Все было подстроено. Настоящий спектакль.
— Без сомнения.
— Здесь не обошлось без Хайвата.
— Определенно.
— А я недавно потребовал, чтобы барон уничтожил Хайвата.
— Ты был неправ, дорогой.
— Теперь я понимаю.
— Харконненам может скоро потребоваться новый барон.
— Если Хайват добивается именно этого.
— Это еще надо проверить.
— Молодым управлять будет легче.
— Нам будет легче… после сегодняшней ночи.
— Ты полагаешь, тебе нетрудно его соблазнить, моя милая племенная лошадка?
— Нет, милый. Ты же видел, как он смотрел на меня.
— Да, и, признаюсь, теперь мне понятно, зачем нужно сохранять эту линию крови.
— Несомненно, и, кроме этого, нужно припасти для него хорошукгуздечку. Я внедрю в его
сознание несколько бинду-фраз, чтобы вертеть им, когда понадобится.
— И сразу же уедем — как только ты сделаешь это, Она пожала плечами:
— Как же иначе. Я не собираюсь вынашивать ребенка в таком ужасном месте.
— Чего нам только не приходится терпеть во имя человечества!
— Твоя роль полегче моей.
— Ты знаешь, у меня есть кое-какие предрассудки, которые приходится перебарывать.
— Бедный мой возлюбленный, — улыбнулась она и потрепала его по щеке. — Ты ведь
знаешь, что это единственная возможность быть уверенным в сохранении этой линии крови.
Он сухо ответил:
— Я прекрасно понимаю, что мы делаем.
— Можно не опасаться неудачи.
— Провал начинается с предчувствия неудачи, — предостерег он.
— Провала не будет. Гипно-программа в душе Фейд-Роты и его ребенок в моем животе —
и мы тут же улетаем.
— Дядюшка хорош, — сказал граф. — Ты когда-нибудь встречала подобные пропорции?
— Дядюшка лют. Но и племянничек, когда подрастет, будет не хуже.
— Благодаря дяде. Знаешь, если бы мальчишка получил другое воспитание, в правилах
Дома Атрейдсов, например…
— Что делать!
— Вот если бы нам удалось спасти обоих — отпрыска Атрейдсов и этого… По тому, что
рассказывали о юном Поле, это достойный всяческого восхищения юноша, прекрасное
сочетание благородного воспитания с хорошей выучкой, — он покачал головой. — Но что
попусту сожалеть о судьбах нашей аристократии!
— В Бен-Джессерите есть пословица, — сказала леди Фенринг.
— У вас есть пословицы на все случаи жизни!
— Тебе она понравится. Слушай: «Никогда не считай человека мертвым, пока не увидишь
его тело. И даже после этого ты можешь ошибаться».
~~~
В своей книге «Отраженное время» Муад-Диб рассказал нам, что
его первые столкновения с условиями аракианской жизни стали для
него началом подлинной учебы. Тогда он научился втыкать в песок
колышек, чтобы определить погоду, обучился языку песчинок,
покалывающих кожу, узнал, как гудеть носом, как сохранять и
собирать драгоценную влагу собственного тела, И пока его глаза
постепенно обретали синий цвет Айбада, он постигал законы Чакобсы.
Барон Владимир Харконнен вне себя от ярости выскочил из своей опочивальни и понесся
по коридору, мелькая в полосах закатного света, льющегося из высоких окон. От резких
движений его болтало и раскачивало на поплавковых подвесках.
Он вихрем пролетел мимо своей личной кухни, мимо библиотеки, мимо небольшой
приемной и ворвался в лакейскую, где прислуга уже собралась для вечернего отдыха.
Начальник охраны Иакин Нефуд лежал, развалясь на стоящей посреди комнаты кушетке,
его плоское лицо выражало крайнюю степень семутного одурения. В воздухе тихонько ныла
семутная мелодия. Его подчиненные сидели поблизости, готовые мгновенно выполнить любые
приказания капитана.
— Нефуд! — взревел барон.
Люди суматошно повскакивали.
Нефуд встал, его отупевшее от наркотика лицо побелело, выдавая панический страх.
Семутная музыка смолкла.
— Милорд барон, — выдавил он из себя. Только наркотик удерживал его голос от дрожи.
Барон обвел взглядом окружавшие его лица и в каждом увидел скрытый за безмятежным
выражением ужас. Он снова повернулся к Нефуду и заговорил бархатным голосом:
— Давно ли ты стал моим начальником охраны, Нефуд?
Тот проглотил слюну.
— С Аракиса, милорд. Почти два года назад.
— И всегда ли ты думал о грозящих мне опасностях?
— Я только об этом и думаю, милорд.
— Ну-с, и где же тогда Фейд-Рота?
Нефуд смутился,
— Милорд?
— Ты считаешь, Фейд-Рота не представляет для меня опасности?
Нефуд облизнул губы. Его взгляд уже несколько прояснился.
— Фейд-Рота в кварталах рабов, милорд.
— Снова с женщинами, а? — голос барона задрожал от сдавленного гнева.
— Господин, он, возможно…
— Молчать!
Барон сделал еще один шаг в глубь лакейской, заметив при этом, как все отступили назад,
освобождая пространство вокруг Нефуда, как бы отделяя себя от провинившегося.
— Разве я тебе не приказывал знать в любую минуту, где находится на-барон? — барон
сделал еще шаг. — Разве я тебе не говорил, что ты обязан в любую минуту точно знать, о чем и
с кем разговаривает на-барон?
Еще один шаг.
— Разве я тебе не говорил, что ты обязан докладывать мне всякий раз, когда он уходит к
женщинам в кварталы рабов?
Нефуд снова сглотнул. На лбу у него выступил пот.
Барон продолжал бесцветным голосом, стараясь говорить почти без выражения:
— Говорил я тебе все это?
Нефуд кивнул.
— А разве я не говорил, что ты обязан проверять всех мальчиков-рабов, которых посылают
ко мне, что ты должен делать это сам… лично?
Нефуд снова кивнул.
— А может ты, случайно, не заметил пятнышка на бедре у мальчика, которого мне
прислали сегодня вечером? Может быть, ты…
— Дядя.
Барон круто развернулся и уставился на стоящего в дверном проеме Фейд-Роту. То, что его
племянник оказался здесь, сейчас, и та поспешность, которую молодой человек не сумел толком
скрыть, говорили о многом. У Фейд-Роты была сеть собственных агентов, шпионивших за
бароном.
— В моей спальне тело. Я хочу, чтобы его убрали, — сказал барон и положил руку на
спрятанный под накидкой метательный дрот, благодаря небеса за то, что его щит включен на
полную мощность.
Фейд-Рота бросил быстрый взгляд на двух охранников, прислонившихся к правой стене, и
кивнул. Они отделились от стены, поспешно вышли и направились через залу к покоям барона.
Ах, значит, эти двое? подумал барон. Ну, змееныш, тебе еще долго надо учиться
конспирации!
— Я полагаю, ты успел мирно закончить свои дела в квартале рабов, Фейд?
— Я играл со старшим надсмотрщиком В чеопсы, — ответил Фейд-Рота и подумал: Что
же не сработало? Ясно, что мальчишка, которого мы подсунули дядюшке, убит. Но он
идеально подходил для нашего дела. Даже Хайват не смог бы подыскать никого лучше.
Мальчишка был просто идеальным!
— Играл, стало быть, в пирамидальные шахматы. Как мило! Ну, и кто выиграл?
— Я… да, я, дядя, — Фейд-Рота изо всех сил старался скрыть беспокойство.
Барон щелкнул пальцами.
— Нефуд, ты хочешь вернуть себе мое расположение?
— Господин, что я такого сделал? — проблеял Нефуд.
— Сейчас это неважно, — ответил барон. — Фейд побил старшего надсмотрщика в чеопсы.
Ты это слышал?
— Да… господин.
— Возьми трех человек и отправляйся к надсмотрщику, Уничтожить. Тело принесете ко
мне, чтобы я сам мог убедиться, что все выполнено как положено. Мы не можем позволить себе
держать в услужении таких бездарных игроков… в чеопсы.
Фейд-Рота побледнел и сделал шаг вперед.
— Но, дядюшка, я…
— Позже, Фейд, — оборвал его барон и махнул рукой. — Позже.
Мимо дверей лакейской двое охранников пронесли из покоев барона тело мальчика-раба.
Оно свисало мешком, руки волочились по полу. Барон наблюдал за ними, пока они не скрылись
из виду.
Нефуд шагнул к барону.
— Вы желаете, чтобы я убил старшего надсмотрщика прямо сейчас, милорд?
— Прямо сейчас. А когда закончишь, прибавь в свой список и тех двоих, которые прошли
сейчас мимо. Мне не понравилось, как они тащили тело. У них это получилось очень
неопрятно. Их трупы я тоже хочу видеть.
— Милорд, может, я что-нибудь не так…
— Делай, что тебе приказано, — оборвал Нефуда Фейд-Рота и про себя подумал: Все, что
мне остается, — это спасать свою шкуру.
Хорошо, подумал барон. По крайней мере, он умеет сжигать за собой мосты. Он
усмехнулся про себя. Сорванец знает, как доставить мне удовольствие и старается изо всех
сил, чтобы отвести от себя мой гнев. Он понимает, что мне нужно его сохранить. Кому еще я
смогу передать вожжи, когда однажды мне придется выйти из игры? У меня нет никого
другого с такими способностями. Но он еще должен учиться! А я должен поберечь себя, пока
он учится.
Нефуд подал знак своим людям сопровождать его и вышел.
— Не проводишь ли ты меня в мою опочивальню, Фейд? — спросил барон.
— Я к вашим услугам, — поклонился Фейд-Рота и подумал: Попался!
— После тебя, — и барон жестом указал на дверь.
Фейд-Рота выдал свой страх только едва уловимым замешательством. Неужели
окончательно пропал? Теперь он воткнет отравленное лезвие мне в спину… медленно… через
щит. Неужели он нашел другого преемника?
Пусть помучается немного от страха, думал барон, идя позади племянника. Он станет
моим наследником, но я сам выберу час, когда это произойдет. Я не желаю, чтобы он начал
разбрасываться тем, что я так долго собирал.
Фейд-Рота старался не идти слишком быстро. Он чувствовал, как по спине бегают
мурашки, словно тело гадало, куда придется удар. Мышцы то напрягались, то расслаблялись.
— Ты слышал последние новости с Аракиса? — спросил барон.
— Нет, дядя.
Фейд-Рота заставил себя не оглядываться. Он свернул в зал, расположенный на выходе из
служебного крыла.
— У них там появился новый пророк, что-то вроде религиозного вождя вольнаибов. Они
называют его Муад-Диб. Правда, забавно? В переводе это значит «мышь». Я приказал Раббану
оставить их религию в покое. Она их отвлечет.
— Это очень интересно, дядя, — Фейд-Рота свернул в коридор, ведущий в личные покои
барона, недоумевая про себя: Почему он заговорил о религии? Может, это какой-то тонкий
намек?
— Правда? — переспросил барон.
Они прошли через приемную барона в его спальню. Там они заметили едва уловимые
признаки борьбы: поплавковая лампа не на месте, маленькая подушечка на полу, крышка
магнитофона с убаюкивающей музыкой не закрыта.
— Умный был план, — сказал барон. Он оставил свой щит включенным на полную
мощность и встал лицом к лицу с племянником.
— Но все же недостаточно умный. Скажи мне, Фейд, почему ты не нанес мне удар
собственной рукой? У тебя же было предостаточно всяких возможностей.
Фейд-Рота нашел глазами поплавковое кресло и, совершив над собой усилие, уселся в него,
не спросив позволения.
Я должен держаться смело, сказал он себе.
— Вы учили меня, что мои руки должны всегда оставаться чистыми, — ответил он.
— Ну да, — кивнул барон. — Когда ты предстанешь перед Императором, то сможешь
честно сказать, что ты этого не делал. Ведьма, которая будет стоять возле Императора, на слух
определит, правду ты говоришь или врешь. Да. Я предупреждал тебя об этом.
— Почему вы так никогда и не купили себе бен-джессеритку, дядя? — спросил Фейд-
Рота. — Будь рядом с вами свой Судья Истины…
— Ты знаешь мои вкусы! — отрезал барон.
Фейд-Рота изучающе смотрел на дядю.
— Тем не менее она могла бы пригодиться для…
— Я им не доверяю, — перестав сдерживаться, рявкнул барон. — И хватит уходить от
темы.
— Как вам будет угодно, дядя, — мягко ответил Фейд-Рота.
— Я припоминаю один случай на арене несколько лет назад. Тогда всем показалось, будто
раб подослан убить тебя. Так это было или нет?
Фейд-Рота покосился на дядю и подумал: Он все знает, иначе бы не спрашивал!
— Это была небольшая подтасовка, дядя. Я специально все так подстроил, чтобы убрать
твоего надсмотрщика.
— Умно придумано. И к тому же смело. Он ведь чуть не одолел тебя, этот раб?
— Да.
— Если у тебя достало тонкости и мастерства, чтобы выказать такую отвагу, то ты
действительно можешь быть опасен, — барон покачал головой. И, как уже много раз после того
ужасного дня на Аракисе, он почувствовал, что ему не достает Питтера, его прежнего ментата.
Воистину, утонченность замыслов у него была непревзойденной, просто дьявольской. И барон
опять покачал головой. Но судьба порой поступает непредсказуемо.
Фейд-Рота мельком оглядел спальню, изучая следы борьбы и удивляясь, как дяде удалось
одолеть так хорошо подготовленного раба.
— Как я его одолел? — спросил барон. — Ну, дорогой Фейд, позволь мне иметь в моем
возрасте свои маленькие секреты. Давай-ка проведем время с большей пользой — заключим
сделку.
Фейд-Рота уставился на него. Сделку! Ну, значит, он собирается оставить меня своим
наследником. Иначе почему сделка? Сделку заключают на равных или почти на равных!
— Какую сделку, дядя?
Фейд-Рота с гордостью отметил, что его голос остался спокойным и рассудительным,
никак не выдав переполнявших его эмоций.
Барон тоже заметил это. Он кивнул.
— Ты хороший материал, Фейд. Я никогда не разбазариваю хороший материал. Однако ты
отказываешься признать ту ценность, которую для тебя представляю я. Ты упрям. Ты не
понимаешь, почему именно о моей безопасности тебе следует заботиться, как о ничьей другой.
Это… — он указал на беспорядок в спальне, — это была глупость. А я не заслуживаю глупого
обращения с собой.
Ближе к делу, старый дурак! подумал Фейд-Рота.
— Ты думаешь, что я старый дурак, — сказал барон. — Придется мне тебя в этом
разубедить.
— Вы говорили про сделку.
— Ах, нетерпение молодости! Ну, тогда к делу. Ты прекращаешь свои глупые покушения
на мою жизнь. А я, когда ты будешь для этого готов, уступлю тебе свое место. Я уйду в отставку
и займу место советника, предоставив тебе полную власть.
— Вы в отставку?
— Ты все еще считаешь меня дураком. А теперь, пожалуй, и еще больше в этом убедился?
Думаешь, что я тебя упрашиваю. Осторожнее, Фейд! Этот старый дурак разглядел прикрытую
щитом иголочку, которую ты встроил в бедро мальчишке-рабу. Прямо там, куда я бы положил
руку, а? Чуть нажать и — щелк! — отравленное острие в руке старого дурака! Ах, Фейд, Фейд…
Барон покачал головой, рассуждая про себя: Так бы и случилось, если бы Хайват меня не
предупредил. Ничего, пусть думает, будто я сам раскусил заговор. А, собственно, так оно и
было. Это ведь я спас Хайвата с Аракиса. Мальчишка должен чувствовать побольше уважения
к моей власти.
Фейд-Рота молчал. В его душе шла борьба: Правду он говорит или нет? Неужели он в
самом деле собирается в отставку? А почему бы и нет? Все равно я буду наследовать ему рано
или поздно, нужно только действовать аккуратнее. Не будет же он жить вечно. Может, и в
самом деле глупо торопить события?
— Вы говорили о сделке, — повторил Фейд-Рота. — Какими обязательствами мы ее
скрепим?
— То есть, как мы сможем доверять друг другу, да? — спросил барон. — Что ж, Фейд-Рота,
что касается тебя: я поставлю Хайвата присматривать за тобой. В этом деле я доверяю ему как
ментату. Понятно? А что до меня, тебе придется поверить мне на слово. Но я ведь не могу жить
вечно, верно, Фейд-Рота? Возможно, теперь ты догадываешься, что есть кое-что, о чем тебе
было бы интересно узнать?
— Я дам вам свои обязательства, а что дадите мне вы?
— Я позволю тебе жить.
Фейд-Рота снова всмотрелся в дядюшкино лицо. Он поставит надо мной Хайвата! Что бы
он сказал, если я открыл бы ту, что как раз Хайват и придумал штуку с тем гладиатором, из-
за которого он лишился своего старшего надсмотрщика? Наверное, сказал бы, что я вру,
чтобы очернить Хайвата. Нет, наш славный Суфир, как истинный ментат, все это предвидел.
— Ну, что ты на это скажешь? — спросил барон.
— Что я могу сказать? Конечно, я принимаю.
И Фейд-Рота подумал: Хайват! Он, похоже, ведет двойную игру… в пользу кого-то
третьего? Может, он переметнулся в лагерь моего дядюшки из-за того, что я не рассказал ему
о своей затее с мальчишкой-рабом?
— Ты еще ничего не сказал о моем решении поставить Хайвата присматривать за тобой.
Раздувшиеся ноздри Фейд-Роты выдали его ярость. В течение стольких лет одно имя
Хайвата было для Харконненов сигналом опасности… а теперь оно приобретало еще одно
значение, столь же опасное.
— Хайват — опасная игрушка, — сказал наконец Фейд-Рота.
— Игрушка! Не будь глупцом! Я знаю, что таит в себе Хайват и как этим управлять. Он
очень подвержен эмоциям, Фейд. Бояться следует того, у кого нет эмоций. А эмоции… их
всегда можно направить себе на пользу.
— Я не понимаю вас, дядя.
— По-моему, здесь все ясно.
Только взмах ресниц выдал нетерпение Фейд-Роты.
— Ты просто не понимаешь Хайвата.
И ты тоже! подумал Фейд-Рота.
— Кого обвиняет Хайват в своем нынешнем положении? Меня? Конечно. Но ведь он был
орудием Атрейдсов и всегда одерживал верх надо мной в течение стольких лет, пока не
вмешалась Империя. Вот как он это видит. Его ненависть ко мне — вещь вполне осознанная. Он
считает, что может взять верх надо мной в любую минуту. И считая так, он-то и оказывается
побежденным. Потому что я направляю его внимание туда, куда мне надо — против Империи.
Новые смыслы замаячили вдруг перед Фейд-Ротой, лоб его напряженно сморщился, а рот
вытянулся в тонкую линию.
— Против Императора?
Пусть мой милый племянничек распробует, каково это на вкус. Пусть он мысленно
произнесет: «Император Фейд-Рота Харконнен!» Пусть спросит себя, чего это стоит. Это,
несомненно, стоит жизни старика дяди, который может обратить эту мечту в реальность!
Фейд-Рота медленно облизнул губы кончиком языка. Возможно ли то, о чем заикнулся
сейчас этот старый хрыч? В этой истории таится что-то большее, чем кажется на первый взгляд.
— А какую роль должен сыграть во всем этом Хайват? — спросил Фейд-Рота.
— Он думает, что использует нас как орудие своей мести Императору.
— А как он будет вести себя потом?
— Он не задумывается о том, что выходит за пределы мести. Хайват — человек, который
должен служить другим, хотя он об этом и не догадывается.
— Я многому научился у Хайвата, — согласился Фейд-Рота и почувствовал, что сказал
правду. — Но чем больше я учусь, тем больше чувствую, что нам придется его убрать… и
достаточно скоро.
— Тебе не нравится, что он будет наблюдать за тобой?
— Хайват наблюдает за всеми.
— И он может посадить тебя на трон. Хайват — натура тонкая. Он опасен, дьявольски
опасен, И все же пока я не буду убирать противоядие из его пищи. Меч — опасная штука, Фейд.
Но для этого меча у нас есть ножны — яд, который внутри Хайвата. Когда мы уберем
противоядие, смерть надежно упрячет наш меч.
— Вроде как на арене, — задумчиво сказал Фейд-Рота. — Обманный финт, чтобы скрыть
финт, чтобы скрыть финт. И все время приходится следить, как гладиатор наклоняется, как
смотрит, как держит меч.
Он кивнул своим словам, отметив, что его речь понравилась дяде, и подумал: Да! Как на
арене! А каким мечом я ударю — это я попридержу про себя!
— Ну, теперь ты видишь, насколько я тебе нужен, — хмыкнул барон. — Я еще могу
приносить пользу, Фейд.
Меч пускают в ход, пока он не затупится окончательно, подумал Фейд-Рота.
— Да, дядя, — сказал он вслух.
— А теперь, — продолжал барон, — мы пойдем в кварталы рабов вместе. Я хочу
посмотреть, как ты своими собственными руками перережешь всех женщин в доме развлечений.
— Дядя!
— Найдутся другие женщины, Фейд. Но я уже говорил, ты должен исправить свою ошибку.
Лицо молодого человека потемнело:
— Но, дядя…
— Ты примешь это наказание и извлечешь из него урок.
Фейд-Рота увидел, что глаза барона горят, как угли. Мне придется запомнить эту ночь,
подумал он. А запомнив ее, я буду помнить и другие ночи.
— Ты не откажешь мне, — сказал барон.
А что ты сделаешь, если я откажусь, старый хрыч? спросил про себя Фейд-Рота. Но он
знал, что тогда последует другое наказание, возможно, еще более утонченное, более жестокое
средство сломить его.
— Я знаю тебя, Фейд. Ты мне не откажешь.
Ладно, подумал Фейд-Рота. Пока ты мне еще нужен. Я это понимаю. По рукам. Но ты не
всегда будешь мне нужен. И… однажды…
~~~
Человеческое подсознание глубоко пронизано потребностью в
существовании логически ясной Вселенной, построенной по законам
здравого смысла. Но реальная Вселенная, всегда на одну ступень выше
логики.
Я не раз сидел лицом к лицу с главами Великих Домов, но никогда не видывал такого
огромного и опасного борова, говорил себе Суфир Хайват.
— Ты можешь говорить со мной открыто, Хайват, — прорычал барон. Он откинулся в
поплавковом кресле, сверля Хайвата заплывшими от жира глазками.
Старый ментат посмотрел через стол на барона Владимира Харконнена и отметил про себя,
из каких благородных пород сделана столешница. Даже это следовало учитывать при разговоре
с бароном, так же как и то, что стены его личного кабинета были красного цвета, что в воздухе
висел сладковатый аромат трав, маскирующий тяжелый мускусный запах.
— Ты не позволил мне отправить последние распоряжения Раббану с обычной почтой, —
начал барон.
Морщинистое лицо Хайвата оставалось бесстрастным, ничем не выдавая отвращения,
которое он испытывал.
— Я всегда что-нибудь подозреваю, милорд.
— Да. Хорошо, сейчас я хотел бы знать, какое отношение имеет Аракис к твоим
подозрениям относительно Сальюзы Секунды. Мне недостаточно твоих слов о том, что есть
какая-то связь между Императором с его таинственной планетой-тюрьмой и Аракисом. Я
спешно посылаю свои распоряжения Раббану, чтобы мой курьер успел попасть на этот
суперлайнер. Ты сказал, что не должно быть никакой задержки. Прекрасно. Но теперь я требую
объяснений.
Он слишком много болтает, подумал Хайват. Не то, что Лето, умевший сказать все, что
надо, одним движением бровей или взмахом руки. Или старый герцог, который в одно слово
вкладывал смысл целой фразы. Просто говорящий ком грязи! Его смерть будет благом для
всего человечества.
— Ты не уйдешь отсюда, пока я не получу полное и подробное объяснение.
— Вы слишком пренебрежительно относитесь к Сальюзе Секунде, — сказал Хайват.
— Это исправительная колония. Последнее отребье со всей галактики ссылают на Сальюзу
Секунду. Что еще нужно о ней знать?
— Условия жизни на планете-тюрьме более жестокие, чем в любом другом месте. Вы
слышали, что уровень смертности среди вновь прибывших превышает шестьдесят процентов.
Вы знаете, что Император использует там все известные формы угнетения. Вы знаете все это и
не задаете себе никаких вопросов?
— Император не позволяет Великим Домам инспектировать свою тюрьму, — буркнул
барон. — Но в мои тюрьмы он тоже ведь не суется.
— А любопытство к Сальюзе Секунде… гм… — Хайват прижал костлявый палец к
губам, — …не поощряется.
— Значит, ему нечего особо гордиться тем, что там происходит!
По лицу Хайвата пробежала едва заметная улыбка. Когда он поднял взгляд на барона, его
глаза блеснули в свете поплавковых ламп.
— И вы никогда не задумывались над тем, откуда Император берет своих сардукаров?
Барон оттопырил толстые губы. Это придало его лицу выражение обиженного ребенка. Он
сказал с оттенком досады:
— Почему же… Он их вербует… есть специальные вербовщики, и они набирают…
— Ха! — прервал его Хайват. — А рассказы, которые вы слышали о том, каковы они в деле,
это ведь не выдумки тех немногих, кому удалось выжить, сражаясь с сардукарами?
— Сардукары в самом деле превосходные бойцы, в этом никто не сомневается. Но я думаю,
что и мои легионы…
— Простые хилятики по сравнению с ними, — фыркнул Хайват. — Думаете, я не знаю,
почему Император обрушился на Дом Атрейдсов?
— Это та область, куда тебе со своими рассуждениями лучше не соваться!
А может, он до сих пор не знает, чем руководствовался Император в этой истории?
подумал Хайват.
— Моим рассуждениям открыта любая область, если она касается той работы, ради
которой вы меня наняли. Я — ментат. Вам не следует перекрывать каналы информации для
ментата.
Барон долго смотрел на него и наконец произнес:
— Говори то, что ты должен сказать, ментат.
— Падишах-Император ополчился на Дом Атрейдсов за то, что военачальники герцога,
Джерни Халлек и Дункан Айдахо, подготовили группу бойцов — небольшую группу бойцов,
которые, может, лишь на волосок уступали сардукарам. А некоторые были и получше. К тому
же положение герцога позволяло ему увеличить эту группу и сделать ее такой же сильной, как у
Императора.
Барон некоторое время обдумывал заявление Хайвата и наконец спросил:
— А какое отношение ко всему этому имеет Аракис?
— Аракис обеспечил бы море рекрутов, уже приученных к жизни в самых жестоких
условиях.
Барон покачал головой.
— Неужели ты имеешь в виду вольнаибов?
— Я имею в виду вольнаибов.
— Ха! Зачем же мы тогда посылали такие распоряжения Раббану? После его правления и
сардукарских погромов от них почти ничего не осталось.
Хайват продолжал молча смотреть на него.
— Какая-нибудь жалкая горстка! Только в прошлом году Раббан поубивал не меньше
шести тысяч!
Хайват не отводил взгляда.
— И за год до того тысяч девять. И сардукары, перед тем как уйти, погромили тысяч
двадцать.
— А каковы потери в войсках Раббана за последние два года?
Барон потер подбородок.
— Ну, в последнее время он проводил основательный дополнительный набор. Его
вербовщики, обещали золотые горы и…
— Скажем, тридцать тысяч для ровного счета, — перебил Хайват.
— Ну, это, пожалуй, многовато…
— Наоборот. Я, как и вы, умею читать между строк донесений Раббана. К тому же вы
должны быть знакомы с донесениями наших агентов.
— Аракис — лютая планета. Одни песчаные бури…
— Мы оба знаем, какие потери обусловлены бурями.
— Ну и что? Если он и потерял тридцать тысяч? — грубо спросил барон, и его лицо
побагровело.
— По вашим собственным расчетам, он уничтожил пятнадцать тысяч человек, а потерял
вдвое больше. Вы говорите, что сардукары добавили еще двадцать тысяч, возможно немного
больше. Я видел накладные на их доставку с Аракиса. Если они убили двадцать тысяч человек,
то заплатили за это пять к одному. Почему вы игнорируете эти цифры, барон, и не хотите
понять, что они значат?
Барон, холодно чеканя каждое слово, ответил:
— Это твоя работа, ментат. Так что они значат?
— Я предоставлял вам данные Дункана Айдахо о сиче, который он посещал. Это все
объясняет. Если у них есть хотя бы двести пятьдесят таких сичей, их население уже около пяти
миллионов. Но по моим данным, у них таких общин вдвое больше. Такое население может
легко рассеяться на планете вроде Аракиса.
— Десять миллионов?
От удивления челюсти барона заходили ходуном.
— По крайней мере.
Барон снова растопырил губы. Бусинки-глаза не мигая смотрели на Хайвата. Неужели это
настоящий ментатный расчет? Возможно ли, чтобы никто до сих пор не подозревал об этом?
— Мы даже не повлияли серьезно на их естественный прирост населения. Мы только
слегка их проредили, выполов наименее удачливых индивидов, предоставив сильным
становиться еще сильнее — совсем как на Сальюзе Секунде.
— На Сальюзе Секунде! — взорвался барон. — При чем здесь императорская планета-
тюрьма?
— Тот, кто сумеет выжить на Сальюзе Секунде, становится выносливее многих других.
Если вы добавите к этому хорошую военную подготовку…
— Чушь! Если следовать твоим рассуждениям, так я мог бы вербовать себе солдат среди
вольнаибов, после того как мой племянник подержал их в черном теле.
Хайват мягко ответил:
— А свои войска вы разве не держите в черном теле?
— Ну… я… но это…
— Давление— вещь относительная. Ваши гвардейцы гораздо лучше, чем у многих других,
не правда ли? Они хорошо понимают, насколько неприятно было бы стать простыми солдатами
барона, а?
Барон замолчал, его взгляд утратил сосредоточенность. Перед ним замаячили новые
возможности — неужели Раббан невольно выковал для Дома Харконненов могучее оружие?
Наконец он сказал:
— Но разве можно быть уверенным в преданности таких новобранцев?
— Я бы разбил их на маленькие отряды, не больше взвода. Я бы освободил их от всякого
угнетения и поместил на учебные базы. Я бы позаботился, чтобы те, кто ими командует, хорошо
представляли их прошлое, а еще лучше — сами когда-то прежде находились в угнетенном
положении. Затем я вселил бы в них убеждение, что на самом деле их планета представляет
собой специальную секретную базу для подготовки таких суперменов, как они. И все время
показывал бы им, чего достойны такие выдающиеся воины: роскошную жизнь, прекрасных
женщин, богатые дома… все, что они пожелают.
Барон закивал головой:
— Все, чем располагают сардукары у себя дома.
— Да. Их новобранцы очень быстро понимают, что Сальюза Секунда просто нарочно
создана, чтобы выращивать их — избранных. Самый низший чин у сардукаров может позволить
себе то, что доступно только людям из Великих Домов.
— Потрясающий план! — прошептал барон.
— Вы начинаете разделять мои подозрения, — ответил ему Хайват.
— Интересно, откуда все это пошло?
— То есть откуда произошел Дом Коррино? Жил ли кто-нибудь на Сальюзе Секунде, когда
Император отправил туда первую партию своих узников? Даже герцог Лето, кузен по
материнской линии, ничего не мог точно сказать. Расспросы на эту тему не поощрялись.
Глаза барона загорелись.
— Да, тайна охранялась очень тщательно. Они окружили…
— Да и чего здесь особенно скрывать? Что у Падишаха-Императора есть своя планета-
тюрьма? Об этом каждый знает. Что у него есть…
— Граф Фенринг! — выпалил барон.
Хайват запнулся и озадаченно посмотрел на барона.
— Что граф Фенринг?
— На дне рождения моего племянника, несколько лет назад. Этот императорский петух,
Фенринг, прибыл к нам в качестве официального наблюдателя и… заодно, чтобы уладить
некоторые дела между Императором и мной.
— И что?
— Я… в общем, в одной из наших бесед, я обмолвился о том, что хотел бы сделать из
Аракиса планету-тюрьму. Фенринг…
— Что он сказал дословно?
— Дословно? Прошло порядком времени…
— Милорд барон, если вы хотите использовать мои возможности оптимальным образом,
нужно давать мне соответствующую информацию. Разговор не был записан?
Лицо барона потемнело от гнева.
— Ты ничуть не лучше Питтера! Мне не нравятся такие…
— Питтера больше нет с вами, милорд. К слову, что на самом деле случилось с Питтером?
— Он стал слишком развязен, стал слишком многого от меня требовать.
— Вы уверяли меня, что не разбрасываетесь полезными людьми. Что же вы
разбрасываетесь моим временем, тратя его на пустые угрозы и крики? Мы обсуждали, что вы
сказали графу Фенрингу.
Лицо барона постепенно приняло обычное выражение. Ничего, подумал он. Придет время,
и я припомню тебе, как ты со мной разговаривал. Да, да. Припомню.
— Минуточку, — сказал он вслух, возвращаясь мысленно к той встрече в огромном зале.
Он представил немую зону в нише, где они тогда стояли, и это ему помогло. — Я говорил
примерно так: «Император знает, что всегда приходится идти на определенные человеческие
жертвы». Я имел в виду потери наших войск. Потом я что-то сказал о возможном решении
проблемы Ара-киса, и что императорская планета-тюрьма навела меня на мысль попробовать
сделать нечто подобное…
— Проклятие! — воскликнул Хайват. — Ну, и что он ответил?
— Как раз тогда он и начал спрашивать меня о тебе. Хайват откинулся на спинку стула и
задумчиво прикрыл глаза.
— Так вот почему они начали приглядывать за Аракисом. Ладно, что сделано, то
сделано, — он снова открыл глаза. — На сегодняшний день они наверняка уже наводнили
Аракис своими шпионами. Два года!
— Неужели мое невинное предположение, что…
— Для Императора нет невинных предположений! Какие инструкции вы дали Раббану?
— Я просто сказал, что он должен приучить Аракис бояться нас.
Хайват покачал головой.
— Сейчас у вас есть два выхода, барон. Либо перебить всех местных жителей, всех до
единого, либо…
— Разбрасываться такой рабочей силой?!
— Вы что, предпочитаете, чтобы Император со сворой преданных ему Великих Домов
явились сюда и провели чистку здесь, выскребли бы Гиду Приму, как пустую тыкву?
Барон долго и пытливо смотрел на ментата и наконец ответил:
— Он не посмеет!
— Кто, он?
У барона задрожали губы.
— А второй выход?
— Бросить вашего дорогого племянника, Раббана, на произвол судьбы.
— Бросить… — барон запнулся и посмотрел на Хайвата.
— Не посылайте ему больше ни войск, ни какой-либо другой помощи. На все его запросы
отвечайте только одно: вы слышали, как скверно он ведет дела на Аракисе и собираетесь как
можно скорее принять меры для исправления ситуации. Я позабочусь, чтобы часть ваших депеш
была перехвачена императорскими шпионами.
— А как же пряности, валовый доход, при…
— Контролируйте только вашу баронскую прибыль, но не спускайте с него глаз. Требуйте
от Раббана фиксированных сумм. Мы можем…
Барон развел руками.
— Он такой скользкий тип, мой племянник, Я никогда не смогу быть уверен…
— У нас все-таки есть и собственные шпионы на Аракисе. Скажите Раббану, что либо он
выдает установленную норму пряностей, либо вы его смещаете.
— Я знаю своего племянника. Это только заставит его еще больше угнетать население.
— Конечно заставит! Нам и не надо, чтобы положение менялось сейчас! Сейчас вам нужно
только одно — чтобы ваши руки оставались чистыми. Пусть Раббан подготовит для вас новую
Сальюзу Секунду. Нам не потребуется посылать ему никаких узников. У него есть целое
население. Если Раббан станет еще больше измываться над людьми, чтобы выбить из них
необходимую норму, Император ничего не заподозрит. Это достаточно веская причина, чтобы
взять всю планету в ежовые рукавицы. А вы, барон, ни словом, ни делом не будете показывать,
что преследуете свои собственные цели.
Барон не смог сдержать восхищения.
— Ах Хайват, ты просто сущий дьявол! Ну, а как мы дальше раскрутим Аракис и извлечем
пользу из всего, что нам приготовит Раббан?
— Ну это проще простого, барон. Если каждый последующий год вы будете устанавливать
норму чуть выше, чем в предыдущем, то скоро она достигнет потолка. Производительность
труда начнет падать. Тогда вы удалите Раббана и сами заступите на его место… чтобы
выровнять положение.
— Отлично! А вдруг я почувствую себя усталым для таких дел и поручу Аракис кому-
нибудь другому.
Хайват долго всматривался в круглое, жирное лицо напротив. Наконец старый воин закивал
головой.
— Фейд-Роте. Значит, вот в чем причина нынешнего угнетения Аракиса. Вы сами сущий
дьявол, барон. Возможно, нам удастся совместить оба плана. Да. Ваш Фейд-Рота может
отправиться на Аракис и стать его спасителем. Он может завоевать там популярность. Да.
Барон улыбнулся. И, улыбаясь, подумал: Так, а как же все это стыкуется с личными
планами Хайвата?
Хайват, поняв, что его отпускают, встал и вышел из комнаты с красными стенами. И, пока
шел, никак не мог отделаться от тревожных ощущений, охватывавших его всякий раз, как он
начинал просчитывать связанные с Аракисом варианты. Его беспокоил новый религиозный
вождь, про которого его предупреждал скрывающийся у контрабандистов Джерни Халлек, этот
Муад-Диб.
Возможно, мне не следовало советовать барону позволить новой религии расцветать
всюду, где ей вздумается, даже среди народов долин, говорил он себе Ведь всем известно, что с
ростом угнетения религия расцветает. Он вспомнил донесения Халлека о военной тактике
вольнаибов. Она чем-то неуловимо напоминала тактику самого Халлека… и Айдахо… и даже
Хайвата.
Может быть, Айдахо удалось уцелеть? спрашивал он себя.
Но это был глупый вопрос. Он даже не допускал мысли, чтобы Айдахо или Поль могли
остаться в живых. Он знал — барон убежден, что все Атрейдсы мертвы. Его орудием была бен-
джессеритка, этого барон не скрывал. А это могло значить только одно — что всем им конец,
даже ее собственному сыну.
Какую же лютую ненависть должна была она питать к Атрейдсам, думал он. Что-то
вроде той, какую я питаю к барону. Будет ли мой удар таким же окончательным и решающим,
как ее?
~~~
Во всякой вещи есть некий элемент, являющийся частицей нашей
Вселенной. Ему свойственны симметрия, изящество, элегантность —
все те качества, которые всегда пленяют истинного художника. Вы
найдете это в смене времен года, в том, как змеится песок по гребню
дюны, как растопырены веточки креозотового куста, в форме его
листьев. Мы стараемся подражать этому образцу в нашей жизни и в
устройстве нашего общества, отыскиваем его ритмы в наших танцах,
ищем в нем покой и утешение. Тем не менее нельзя не замечать
опасности, таящейся в стремлении к бесконечному совершенству. Ведь
очевидно, что бесконечное совершенство должно во всем опираться
само на себя. А поэтому все, стремящееся к подобному совершенству,
стремится навстречу собственной смерти.
Поль-Муад-Диб помнил, что ужин был обильно насыщен пряностями. Это воспоминание
прочно застряло в мозгу, ибо оно было опорной точкой, исходя из которой он мог заключить,
что все, переживаемое им сейчас, всего лишь видение.
Я — театр, где разыгрываются самые разные сюжеты, говорил он себе. Я принесен в
жертву собственным провидческим способностям, мировому человеческому разуму и своему
ужасному предназначению.
Его не покидал страх, что однажды он не сумеет совладать с этим и потеряет свое место во
времени, и тогда настоящее, прошлое и будущее перемешаются без всякого различия между
ними. Им овладела провидческая усталость. Он знал, что устал от необходимости всегда
держать в памяти будущее, тогда как память по самой своей сути каждое мгновение неразрывно
связана с прошлым.
Еду приготовила мне Чейни, сказал он себе.
Но Чейни была далеко на юге — в холодных краях с жарким солнцем — надежно укрыта в
одном из новых сичей, там она в безопасности вместе с их сыном Лето Вторым.
Или это еще только должно произойти?
Нет, убежденно думал он, потому что его сестра Странная Аля отправилась вместе с его
матерью и Чейни в дальний, длиной двадцать бил, путь на юг в паланкине Преподобной
Матери, установленном на спине дикого творила.
Он отогнал беспокойную мысль об опасности путешествия на гигантском черве и спросил
себя: Или Аля еще не появилась на свет?
Я был в раззье, вспомнил Поль. Мы пошли в поход мести на Аракин за водами наших
друзей. И я нашел останки моего отца на погребальном кострище. Я замуровал его череп в
вольнаибских скалах, в гряде, которая выходит на Харг Пасх.
Или все это еще только будет?
Мои раны настоящие. Мои шрамы настоящие. Череп моего отца в самом деле замурован в
скале.
Все еще в полусне Поль вспомнил, что Хара, жена Джамиса, однажды ворвалась к нему,
крича, что в коридоре сича идет бой. Это было в промежуточном сиче, еще до того, как женщин
и детей отправили на юг. Хара стояла в дверном проеме его внутренних покоев, черные крылья
ее волос были перехвачены сзади шнурком с водными бирками. Она отодвинула занавеску в
сторону и сказала, что Чейни только что кого-то убила.
Это уже случилось, сказал себе Поль. Это действительность, а не рожденное из времени
наваждение, которое может возникнуть и исчезнуть.
Он вспомнил, как выскочил наружу и увидел Чейни, стоящую в коридоре в желтом свете
поплавковых ламп, закутанную в блестящую синию ткань, с откинутым назад капюшоном и
горящим от возбуждения личиком. Она как раз убирала в ножны свой ай-клинок. Сбившиеся в
кучу люди поспешно уносили что-то на плечах в глубь коридора.
И Поль вспомнил, как сказал себе: Всегда можно догадаться, когда они несут труп.
Водные бирки Чейни, которые в сиче она открыто носила на веревочке вокруг шеи,
звякнули, когда она повернулась к нему.
— Чейни, в чем дело? — спросил он.
— Я убрала типа, который явился бросить тебе вызов на поединок, Узул.
— Ты убила его?
— Да. Но, возможно, мне следовало оставить его Харе.
(И Поль вспомнил выражение лиц окружавших их вольнаибов, которые оценили ее слова.
Даже Хара засмеялась).
— Но он пришел бросить вызов мне!
— Ты научил меня своему тайному искусству, Узул.
— Верно! Но ты не должна…
— Я родилась в пустыне, Узул. И умею владеть ай-клинком.
Он подавил гнев и постарался говорить спокойно.
— Возможно, все это так, Чейни, но…
— Я больше не ребенок, который ловит в сиче скорпионов при свете поплавкового
фонарика. Я не играю в игрушки.
Поль сердито посмотрел на нее и не мог не заметить необычно жесткого выражения на ее
лице.
— Он того не стоил, Узул. Я не желаю, чтобы подобные существа нарушали твои
размышления, — она придвинулась поближе, скосила на него взгляд и понизила голос, чтобы,
кроме него, никто ничего не услышал.
— К тому же, возлюбленный мой, когда люди узнают, что бросающий тебе вызов может
встретиться со мной и принять смерть от руки женщины Муад-Диба, желающих будет гораздо
меньше.
Д а , подумал Поль, это точно уже случилось. Это настоящее прошлое. И после этого
число тех, кто хотел бы встретиться с новым клинком Муад-Диба, сразу резко упало.
Где-то, в мире не-видений, появился признак жизни — закричала ночная птица.
Я грежу, пытался убедить себя Поль. Это все пряная пища.
Однако в глубине сознания возникло чувство, что его отпускает. Он подумал, возможно ли
в принципе, чтобы его душа-рух ускользнула каким-то образом в тот мир, который вольнаибы
считают ее истинным бытием, — алям аль-митталь, мир подобий, царство надреального, где
сняты все физические ограничения. Он знал, что боится этого мира, потому что снятие всех
ограничений означает потерю всех опорных точек. Он не смог бы ориентироваться в царстве
мифа и никогда не смог бы сказать наверняка: «Я — это я, потому что я здесь».
Мать сказала ему однажды: «По крайней мере часть людей можно разделить по тому, как
они относятся к тебе».
Наверное, я очнулся от видений, сказал себе Поль. Потому что это уже было — слова его
матери, леди Джессики, которая стала теперь Преподобной Матерью вольнаибов; эти слова уже
звучали в реальной действительности.
Джессика опасалась религиозных отношений, возникших между ним и вольнаибами, Поль
знал это. Ей не нравилось, что и жители сичей, и народы долин называли Муад-Диба «Он». Она
постоянно расспрашивала представителей разных племен, рассылала повсюду своих шпионок-
саяддин, собирала от них информацию и колдовала над ней.
Она процитировала ему бен-джессеритскую притчу: «Когда религия и политика запряжены
в одну упряжку, седокам кажется, что им не страшны никакие препятствия. Они пускаются во
всю прыть и мчатся все быстрее и быстрее. Они отгоняют прочь любые мысли о возможных
препятствиях и забывают, что увлеченные слепой гонкой могут не заметить впереди обрыва,
пока не будет слишком поздно».
Поль вспомнил, что он сидел тогда в маленькой спальне матери, занавешенной темными
портьерами, на которых были вытканы сюжеты из вольнаибских преданий. Он сидел и слушал,
отмечая про себя, что она непрерывно наблюдает за ним — даже когда опускает глаза. В ее
овальном лице появилось что-то новое: морщинки в уголках рта, хотя волосы по-прежнему
блестели, как полированная бронза. Но широко посаженные зеленые глаза уже начали
приобретать вызванную пряной диетой синеву.
— Религия вольнаибов проста и практична, — сказал он.
— Ничего не может быть простым, когда дело касается религии, — предостерегла она.
Но Поль, видевший подернутое дымкой будущее, маячившее перед ними, поймал себя на
том, что разгорается гневом Он смог сказать ей только одно:
— Религия объединяет наши силы. Это наша мистическая основа.
— Ты сознательно поощряешь их настроения, их отчаянную решимость. Ты непрерывно
заводишь и заводишь народ.
— Я поступаю так, как ты меня учила.
Но ее прямо-таки переполняли всяческие мысли и рассуждения. Это был как раз тот день,
когда над маленьким Лето совершали обряд обрезания. Поль понимал, почему она не могла
найти себе места. Леди Джессика никогда не принимала его внебрачного сына от Чейни —
«увлечения молодости». Но Чейни родила потомка Атрейдсов, и Джессика чувствовала, что не
может отвергнуть ребенка так же легко, как его мать-вольнаибку.
Она поежилась под взглядом Поля и сказала:
— Ты считаешь мое поведение неестественным для матери.
— Разумеется, нет.
— Я же вижу, как ты наблюдаешь за мной, когда я занимаюсь с твоей сестрой. Тебе ее
понять всего, что связано с ней.
— Я знаю, почему Аля отличается от других. Она еще не родилась, еще была частью тебя,
когда ты изменила Воду Жизни. Она…
— Ты ничего не знаешь об этом!
И Поль, не в силах выразить знание, полученное им из времени, смог только сказать:
— Я не считаю, что ты ведешь себя неестественно.
Джессика увидела, что он подавлен, и добавила:
— Есть еще кое-что, малыш.
— Да?
— Я на самом деле люблю твою Чейни. Я принимаю ее.
Это было в действительности, сказал себе Поль. Это не было отрывочным видением,
одним из постоянно меняющихся порождений времени, которое непрерывно извивалось и
перекручивалось.
Обретенная убежденность дала ему новую зацепку в реальном мире. Сквозь дрему в его
сознание начали проникать кусочки реальности и слепляться в единое целое. Он вдруг осознал,
что находится в хиреге — пустынном лагере. Чейни установила их влаготент на мучнистом
песке — чтобы было помягче. Это могло означать только одно — что Чейни где-то поблизости.
Чейни — его душа, его сихья, нежная, как пустынная весна. Она вернулась к нему с далекого
юга.
Теперь он вспомнил, что, пока он спал, она пела ему одну из песен пустыни.
О, сердечко мое,
Не думай о Рае сегодняшней ночью,
И, клянусь тебе Шай-Хулудом,
Ты окажешься там,
Ведомый моею любовью.
Она пропела ему песню, которую влюбленные поют, гуляя по дюнам. Ритмическое
движение мелодии напоминало волнистую поверхность песка:
Он услышал, как кто-то бренчит на бализете в соседнем тенте. И сразу же подумал про
Джерни Халлека. Знакомые звуки вызвали в нем мысли о Джерни, которого он увидел в группе
контрабандистов. Но Джерни не видел его, ему нельзя было ни видеть Поля, ни слышать что-
либо о нем, чтобы ненароком не навести Харконненов на след сына убитого ими герцога.
Но манера игры, особенности звучания струн вызвали в памяти Поля образ ночного
музыканта. Это был Чет Прыгун, командир федьакынов, начальник группы штурмовиков,
охранявших Муад-Диба.
Мы в пустыне, вспомнил Поль. Мы находимся в среднем эрге, вне пределов досягаемости
харконненских патрулей. Я здесь для того, чтобы пройти по песку, подманить творило и без
посторонней помощи взобраться на него и проехать верхом. После этого я буду считаться
настоящим вольнаибом.
Теперь он ощутил на поясе маульный дротомет, ай-клинок и почувствовал тишину,
окружающую его со всех сторон.
Это была та особая предутренняя тишина, когда ночные птицы уже скрылись, а дневные
обитатели пустыни еще не бросили вызов своему врагу — солнцу.
«Ты выйдешь при свете дня, чтобы Шай-Хулуд увидел тебя и понял, что ты его не
боишься, — говорил ему Стилгар. — Не будем же торопить время и предадимся этой ночью
сну».
Поль тихо сел, ощущая свободно висящий влагоджари и привыкая к темноте внутри
палатки. Но как ни старался он двигаться бесшумно, Чейни услышала его.
Она заговорила из темноты — смутная тень в глубине влаготента:
— Еще не совсем рассвело, возлюбленный мой.
— Сихья, — радостно улыбнулся он ей в ответ.
— Ты называешь меня своей пустынной весной, но сегодня я буду для тебя шестом
погонщика. Я — саяддина, присланная следить за соблюдением всех правил.
Он начал застегивать на себе влагоджари.
— Однажды ты процитировала мне слова из Китаб аль-Айбара. Ты сказала: «Женщина —
это твое поле; так ступай же на свое поле и возделывай его».
— Я — мать твоего первенца, — согласилась Чейни.
Сквозь сумрак Поль видел, как она повторяет его движения, застегивая свой влагоджари для
выхода в открытую пустыню.
— И все остальное тоже полагается тебе, — добавила она.
В ее голосе звучала любовь, и он мягко упрекнул ее:
— Саяддина-наблюдательница не должна ни о чем предупреждать испытуемого.
Она скользнула к нему и коснулась ладонью его щеки.
— Сегодня я и наблюдатель, и женщина,
— Тебе не следует пренебрегать одним долгом ради другого.
— Ждать — ужасно, но все же это не самое страшное, — сказала она. — Скоро я снова
буду с тобой.
Он поцеловал ее ладонь, перед тем как накинуть на лицо клапан защитного костюма, потом
повернулся и вскрыл входной герметик. Ворвавшийся внутрь воздух принес с собой свежесть;
он еще не был совершенно сух, в нем чувствовалась предрассветная роса. Вместе с ним проник
аромат предпряной массы, залежи которой они обнаружили на северо-востоке и по которой
определили, что неподалеку должен быть творило.
Поль выбрался через узкое входное отверстие, встал на песок и потянулся, чтобы размять
мышцы. Восточный край неба был чуть тронут едва уловимым жемчужно-зеленым светом. В
полумраке вокруг него маячили тенты охраны — маленькие ложные дюны. Он увидел слева
какое-то движение и понял, что они уже заметили его.
Они знали, с какой опасностью ему предстояло сегодня столкнуться. Каждый вольнаиб
рано или поздно проходил через это испытание. Они предоставляли ему возможность побыть
последние несколько мгновений в одиночестве, чтобы собраться с мыслями.
Сегодня это будет сделано, сказал он себе,
Он подумал о могуществе, которое приобрел во времена погромов: старики посылали к
нему своих сыновей, чтобы он научил их тайному искусству битвы, старики почтительно
слушали его на совете и следовали его указаниям, а потом приходили к нему, чтобы воздать
высшую хвалу вольнаибов: «Все было, как ты сказал, Муад-Диб».
Тем не менее самый слабый, самый последний из воинов-вольнаибов мог сделать то, что
ему еще никогда не доводилось. И Поль знал, как страдает его авторитет от того, что все
постоянно помнят об этом.
Он еще никогда не ездил верхом на твориле.
Да, вместе с другими он участвовал в учебных поездках, но никогда не делал этого
самостоятельно. И пока он этого не сделает, он будет зависеть от других. Никакой настоящий
вольнаиб не смирился бы с этим. И пока он не сделает этого сам, огромные южные просторы,
даже те, что расположены на двадцать бил отсюда, останутся недоступными для него, если,
конечно, он не прикажет, чтобы его доставили туда в паланкине, как путешествует Преподобная
Мать или больные и раненые.
Он вспомнил о своей ночной борьбе с провидческим сознанием и усмотрел здесь сходство:
если он одолеет творило, то укрепит свою власть, а если одолеет свое внутреннее зрение —
укрепит способность повелевать. Но над тем и другим висела дымная пелена — Великая Смута,
которая кипела во всей Вселенной.
Он мучался от того, что всякий раз воспринимал Вселенную по-разному, за точностью
следовала неточность. Он видел это в каждый конкретный момент. Всякий раз, когда новое
«сейчас» рождалось на свет и оказывалось под давлением действительности, оно начинало жить
собственной жизнью, обрастая неуловимо тонкими различиями. Но ужасное предназначение
оставалось. Оставалось и общечеловеческое сознание. А за всем этим маячил призрак джихада,
кровавый и страшный.
Чейни выбралась наружу и встала рядом. Она скрестила руки на груди и искоса
поглядывала на него, как всегда делала, когда хотела определить его настроение.
— Расскажи мне еще про воды того мира, где ты родился, Узул, — попросила она.
Он понял, что она старается отвлечь его, снять с него напряжение перед смертельно
опасным испытанием. Светало, и он заметил, что некоторые из его федьакынов начали
сворачивать влаготенты.
— Лучше ты расскажи мне о сиче и о нашем сыне, — ответил он. — Ходит ли наш Лето за
ручку с моей матерью?
— Ходит, и с Алей тоже. Он быстро растет. Он будет большим человеком.
— На что похож юг?
— Когда ты оседлаешь творило, то сможешь увидеть сам.
— Я хотел бы сначала увидеть его твоими глазами.
— Там очень одиноко.
Он прикоснулся к повязке-низони на ее лбу, там, где она выступала из-под капюшона.
— Почему ты не хочешь рассказать мне о сиче?
— Я уже рассказывала. Сич — очень унылое место, там нет наших мужчин. Там только
работают. Мы трудимся на заводах и в гончарных мастерских. Кто-то ведь должен производить
оружие, колышки, чтобы предсказывать погоду, пряности, чтобы давать взятки. Нужно
укреплять дюны, засаживать их растениями, чтобы они оставались на месте. Нужно ткать ковры
и ткани, заряжать аккумуляторы. Нужно учить детей, чтобы мощь нашего рода не иссякала.
— И во всем сиче нет ничего приятного?
— Приятно возиться с детьми. Мы соблюдаем обряды. У нас вполне достаточно пищи.
Иногда одна из нас отправляется на север побыть со своим мужчиной. Жизнь не должна
останавливаться.
— А моя сестра Аля — люди ее так и не приняли?
Чейни повернулась к нему в свете разгорающегося утра и буквально просверлила его
взглядом.
— А об этом мы поговорим в другой раз, возлюбленный мой.
— Нет, сейчас.
— Тебе следует поберечь силы для испытания.
Он видел, что задел за живое, и услышал уклончивые нотки к ее голосе.
— Неизвестность рождает тревогу.
Наконец она кивнула:
— Непонимание… все еще есть. Из-за Алиной странности. Женщины боятся, что ребенок
говорит немного больше, чем в младенческом возрасте можно бы… то есть о вещах, о которых
полагается знать только взрослым. Они не понимают… какое изменение произошло с ней в
материнской утробе… и сделало ее особенной.
— И возникают осложнения? — спросил Поль и подумал: В некоторых моих видениях с
Алей возникали серьезные осложнения.
Чейни посмотрела на расширяющуюся полосу рассвета.
— Группа женщин отправилась к Преподобной Матери. Они требовали, чтобы она изгнала
демона из своей дочери. Они напомнили ей то, о чем говорится в старинных книгах: «Не
потерпите ведьмы в народе вашем».
— И что им ответила моя мать?
— Она процитировала им закон и отослала прочь. Она сказала: «Если Аля навлекает на нас
беду, то в этом виновата власть, которая чего-то не предусмотрела и не предотвратила». И
постаралась объяснить, какие изменения произошли с Алей, когда та была у нее во чреве. Но
женщины рассердились, потому что ничего не поняли. Уходя, они недовольно бормотали.
Из-за Али еще будут сложности, подумал Поль.
Острые песчинки царапнули его по. лицу, там где оно было не прикрыто тканью. Пахнуло
предпряной массой.
— Эль-сайяль, песчаный дождь, несет нам утро, — сказал он вслух.
Сквозь серый сумрак он смотрел на лежащую перед ним пустыню, мертвую и
безжалостную, на равнодушные, бесконечные пески. В темном углу, на юге, ударила сухая
полоса молнии — знак того, что буря всадила туда весь свой статический заряд. Спустя долгое
время раздался глухой раскат грома.
— Вот голос, который украшает нашу землю, — промолвила Чейни.
Большинство его людей занимались сворачиванием тентов. От ближних дюн подходила
охрана. Все вокруг пришло в плавное движение, предписанное древними книгами и не
требующее никаких приказаний.
«Старайся отдавать как можно меньше приказов, — говорил ему отец… когда-то… очень
давно. — Однажды приказав что-либо сделать, потом всегда придется приказывать это».
Вольнаибы знали это правило инстинктивно.
Водный надзиратель отряда начал произносить утреннее заклинание, добавляя к нему
ритуальные слова о посвящении в дюнные всадники.
— Мир — это недостроенная хижина, — завывал он, и его причитания разносились далеко
по дюнам. — Кто остановит Ангела Смерти? Что предначертал Шай-Хулуд, то сбудется.
Поль слушал, узнавая слова — так же начиналась песнь над телом павшего федьакына, с
этими же словами бросались в бой его штурмовики.
Не насыпят ли и здесь кучу камней в память о том дне, когда отлетела еще одна душа?
спросил себя Поль. И каждый проходящий мимо вольнаиб будет добавлять еще один камень и
думать о Муад-Дибе, который умер на этом месте.
Он знал, что среди вариантов сегодняшнего дня был и этот, лежащий на одной из линий
будущего, которые лучами расходились из точки его нынешнего положения во времени-
пространстве. Обрывочные видения преследовали его. Чем больше он сопротивлялся своему
ужасному предназначению, чем отчаяннее боролся против угрозы джихада, тем больший хаос
вторгался в его предвидения. Будущее словно превратилось в стремительную реку, которая
несется к огромному водопаду — яростному кипению вод, над которым не видно ничего, кроме
завесы тумана и облаков.
— Сюда идет Стилгар, — сказала Чейни. — Теперь я должна отойти в сторону,
возлюбленный мой. Теперь я буду только саяддиной, следящей за соблюдением ритуала, чтобы
все точно отобразилось в наших летописях.
Она мгновение смотрела на него, и, казалось самообладание ее покинуло, но потом она
снова взяла себя в руки.
— Когда это отойдет в прошлое, я сама приготовлю тебе завтрак, — добавила она и
отвернулась.
Стилгар приближался к ним по мучнистому песку, поднимая ногами облачка мягкой пыли.
Темные провалы его глаз, горящих неукротимым огнем, неотрывно смотрели на Поля. Черная
борода блестела поверх защитного костюма влагоджари, его словно высеченные из камня щеки
были изъедены ветром — как и его родные скалы.
Он нес знамя Поля — черно-зеленое полотнище с укрепленной на древке трубкой
влагосборника, знамя, ставшее уже легендой среди вольнаибов. Поль не без гордости подумал:
Я не могу сделать ни единого шага, чтобы это тут же не стало легендой. Теперь они
подметят, как я расстался с Чейни, как поприветствовал Стилгара — все, что я сделаю
сегодня. Останусь я в живых или умру — это станет легендой. Но мне нельзя умирать. Ибо
тогда останется только легенда, и ничто не остановит джихад.
Стилгар воткнул древко в песок рядом с Полем и опустил руки по швам. Взгляд синих на
синем глаз оставался напряженным, но ровным. Поль подумал, что и его глаза уже начали
принимать этот скрывающий все оттенок — следствие воздействия пряностей.
— Они лишили нас хаджа, — сказал Стилгар с подобающей ситуации торжественностью.
Поль, как учила его Чейни, ответил:
— Кто может лишить вольнаиба права ходить или ездить там, где ему вздумается?
— Я — наиб, — отозвался Стилгар, — меня не взять живым. Я — одна из ног треножника
смерти, который сокрушит наших врагов.
Воцарилось молчание.
Поль бросил взгляд на других вольнаибов, столпившихся позади Стилгара. Они стояли
неподвижно, каждый творил про себя молитву. И он подумал о том, что вольнаибы — народ, вся
жизнь которого — непрерывное убийство, народ, все дни которого исполнены гнева и скорби,
который никогда не помышлял ни о чем ином, кроме мечты, подаренной им Литом-Каинзом
перед смертью.
— Где Господь, что ведет нас через пустыни и пропасти? — спросил Стилгар.
— Он всегда с нами, — торжественным хором отозвались вольнаибы.
Стилгар расправил плечи, подошел к Полю и понизил голос:
— Ну, помни, что я тебе говорил. Делай все просто и точно, ничего не выдумывай. У нас в
народе ездят верхом на творилах с двенадцати лет. Ты более чем на шесть лет старше, и ты не
рожден для нашей жизни. Так что не вздумай никого поразить своей смелостью. Мы и так
знаем, что ты смелый. Все, что тебе нужно сделать, — это вызвать творило и проехать на нем
верхом.
— Я запомню твои слова, — ответил Поль.
— Следи за своими действиями. Не осрами меня.
Стилгар вытащил из-под бурнуса пластиковый стержень в метр длиной. На одном конце он
был заострен, а к другому концу была прикреплена пружинная хлопушка.
— Я сам сделал это било. Оно получилось хорошим. Возьми его.
Принимая било, Поль почувствовал тепло гладкого пластика.
— Твои крючья у Шишакли. Он отдаст их тебе, когда ты дойдешь вон до той дюны, — он
указал направо. — Желаю тебе вызвать большое творило, Узул. Покажи нам, на что ты
способен.
Поль отметил особые нотки в голосе Стилгара — наполовину положенные по обряду,
наполовину выдающие дружескую озабоченность.
В это мгновение солнце словно выпрыгнуло из-за горизонта. На небе появился тот
серебристо-голубоватый оттенок, который предупреждал, что день будет очень сухим и жарким
даже для Аракиса.
— Наступило время горячего дня, — сказал Стилгар, и на этот раз в его голосе звучало
только то, что полагалось по обряду. — Иди, Узул, оседлай творило и сверши путь по пескам
как вождь людей.
Поль отдал честь своему знамени, заметив, что черно-зеленое полотнище безжизненно
повисло — предрассветный ветер стих. Он повернулся к дюне, на которую указал ему
Стилгар — грязно-коричневый склон с S-образным гребнем. Большая часть отряда уже
двинулась в противоположном направлении, карабкаясь на дюну, за которой скрывался их
лагерь.
Лишь одна закутанная в бурнус фигура все еще стояла на пути Поля: взводный командир
федьакынов Шишакли. Сквозь щель между капюшоном и повязкой виднелась только узкая
полоска его глаз.
Когда Поль подошел, Шишакли протянул ему два тонких хлыстоподобных стержня.
Стержни были длиной около полутора метров, один конец был шершавым, чтобы удобнее
держать, другой заканчивался металло-пластиковыми крючьями.
Поль взял их левой рукой, как полагалось по обряду,
— Это мои крючья, — хрипловатым голосом сказал Шишакли. — Они никогда не
подводили.
Поль кивнул, блюдя требуемое молчание, и пошел дальше по склону дюны. Поднявшись на
гребень, он оглянулся назад и увидел своих людей, которые сбились вместе и в развевающихся
бурнусах напоминали рой насекомых. Теперь он одиноко стоял на песчаном гребне, и перед
ним расстилался горизонт — ничего, кроме плоского и неподвижного горизонта. Стилгар
выбрал хорошую дюну — она была выше соседних и давала хороший обзор.
Поль наклонился и воткнул било глубоко в песок с наветренной стороны, там, где он был
плотнее и обеспечивал большую гулкость. Потом он немного помешкал, прокручивая в голове
все, чему его учили, просматривая те пути жизни и смерти, на распутье которых сейчас
оказался.
Как только он откинет защелку, било заведет свой призывный гул. Его услышит и
поспешит сюда через пески гигантский песчаный червь — творило. Поль знал, что с помощью
хлыстообразных крючков он сможет вскарабкаться на высокую изогнутую спину червя. И пока
передний край кольцеобразного сегмента будет оставаться открытым, колючий песок будет
проникать внутрь его чувствительного тела и чудовище не сможет нырнуть в песчаные глубины.
Оно будет влачить свое гигантское тело так, чтобы держать открытый сегмент как можно
дальше от песка.
Я — дюнный всадник, сказал себе Поль.
Он мельком взглянул на крючья в левой руке и подумал, что стоит ему только потянуть
ими вдоль огромной спины, и чудовище повернет туда, куда ему нужно. Он уже видел, как это
делалось. Ему помогли взобраться на спину червя во время короткой учебной поездки.
Пойманный червь будет нестись, пока не выбьется из сил и не останется лежать на песке. Тогда
придется призывать нового червя.
Поль знал, что когда он пройдет испытание, его сочтут способным совершить путешествие
длиной в двадцать бил к югу, чтобы отдохнуть и восстановить силы, — туда, где женщины с
детьми скрываются от погромов среди новых пальмовых насаждений в сичах-убежищах.
Он поднял голову и посмотрел в сторону юга, подумав, что вызванный из дикого эрга червь
есть величина неизвестная, и поэтому для того, кто его вызывает, исход испытания тоже всегда
будет неизвестной величиной.
«Ты должен очень внимательно подготовиться к встрече, — учил его Стилгар. — Ты
должен стоять достаточно близко, чтобы вскарабкаться на него, но и не слишком близко, чтобы
он не смог тебя проглотить».
С внезапной решимостью Поль отпустил защелку. Лопасть начала качаться и издавать свое
призывное «бум… бум… бум».
Он выпрямился и оглядел горизонт, вспоминая слова Стилгара: «Тщательно следи за
линией приближения. И все время прислушивайся. Ты можешь услышать его до того, как
увидишь».
В мозгу всплыли предостережения Чейни, которые она нашептывала этой ночью, терзаемая
страхом за него: «Если ты встал на пути творила, нужно оставаться совершенно неподвижным.
Вообрази себя горсткой песка. Спрячься под плащом и всем своим существом ощути себя
маленькой дюной».
Поль медленно скользил взглядом по горизонту, вслушивался, искал знаки, о которых ему
рассказывали.
Оно пришло с юго-востока — далекое шипение, шепот песка. Наконец он заметил вдали
контур следа чудовища на фоне рассвета и подумал, что никогда прежде не видел такого
огромного творила, даже не слышал ни о чем подобном. Казалось, он был более полутора верст
в длину, и песчаная волна, гребнем вздымающаяся перед его головой, походила на гору.
Такого я не видел ни в видениях, ни в жизни, предостерег себя Поль. Он поспешил встать на
пути чудовища, чтобы успеть изготовиться, и полностью сосредоточился на задаче, которая
стояла перед ним в эту минуту.
~~~
«Держи в своих руках выпуск денег и суд — остальное можешь
предоставить черни». Так советует вам Падишах-Император. Еще он
говорит: «Если тебе нужна прибыль, умей управлять». В этих словах
есть зерно истины, но я спрашиваю себя: «Что такое чернь и кем
нужно управлять?»
Испытание Поля на дюнного всадника может начаться в любую минуту. Они стараются
скрыть это от меня, но ведь это очевидно! вдруг подумала Джессика. И Чейни отбыла с
каким-то таинственным поручением.
Она сидела в комнате отдыха, пользуясь мгновениями передышки между ночными
занятиями в учебных классах. Комната была очень уютной, хотя не такой просторной, как та,
что так нравилась ей в сиче Табр, откуда им пришлось уйти, скрываясь от погромов. И все же
здесь были толстые ковры на полу, мягкие подушки, низкий кофейный столик, стоящий тут же,
под рукой, многоцветные портьеры на стенах и мягкий свет желтых поплавковых ламп над
головой. В комнате стоял отчетливый кислый запах вольнаибского жилища, который теперь был
для нее прочно связан с ощущением безопасности.
Но она знала, что ей никогда не преодолеть сознание чуждости этого мира. Ковры и
портьеры — всего лишь попытка спрятаться от этого чувства.
В комнату отдыха проникли слабые звуки: позвякивания, гудение, хлопки. Джессика знала,
что это празднование рождения нового человека, вероятно у Субайи. Та как раз должна рожать.
И она знала, что довольно скоро увидит младенца — синеглазого ангелочка принесут
Преподобной Матери для благословения. Еще она знала, что ее дочь Аля будет на церемонии и
доложит ей обо всем.
Время ночной молитвы еще не наступило. Они не начнут праздновать рождение до того
часа, когда полагается оплакивать погибших на Доритрине, Бела Тигойзе, Россаке и.
Хармонтепе.
Джессика вздохнула. Она понимала, что старается отвлечься от мыслей о сыне и тех
опасностях, которые его подстерегают: ямы-ловушки с ядовитыми колючками, харконненские
налетчики (хотя их стало значительно меньше после того, как вольнаибы, обученные Полем,
начали вовсю собирать с них дань махолетами и вездеходами) и то, что всегда угрожает
человеку в пустыне — творила, жажда и песчаные бури.
Она подумала, что хорошо бы приказать принести чашечку кофе и одновременно ей
пришла мысль о том, насколько парадоксальную жизнь ведут вольнаибы: в своих пещерах-
сичах они живут гораздо комфортабельнее пеонов из долин, тогда как совершая хаджр по
открытой пустыне, они выносят такие тяготы, которые харконненским батракам и не снились.
Чья-то смуглая рука раздвинула портьеры рядом с ней, поставила на низенький столик чашку и
исчезла. От чашки поднимался аромат пряного кофе.
Подношение с праздника рождения, подумала Джессика.
Она взяла чашку и отхлебнула кофе, улыбнувшись про себя. В каком другом обществе
нашей Вселенной человек моего положения мог бы принять напиток неизвестно из чьих рук и
при этом ничего не бояться? Правда, я могла бы изменить формулу любого яда еще до того,
как он успел повредить мне, но ведь подносивший кофе не знал об этом.
Она осушила чашку и почувствовала, как ее содержимое, вкусное и горячее, прибавило ей
сил.
И она снова подивилась — в каком другом обществе с ней бы обращались столь тактично и
бережно: человек появился только затем, чтобы поднести свой дар, и не стал докучать ей
излишними церемониями. В подношении чувствовались уважение и любовь и лишь крохотная
примесь страха.
И еще одно показалось ей любопытным: стоило ей только подумать о кофе, и он сразу же
появился. Она знала, что тут не было никакой телепатии. Это было тау — общее «я» всех
живущих в одном сиче, как бы компенсация за состояние легкого отравления пряной пищей,
которую они разделяли. Огромное население сича, конечно же, никогда не могло надеяться на
то просветление, которое давали пряности ей, оно просто не было ни выучено, ни подготовлено
для этого. Мозг простых людей отвергал все, что не мог представить или понять. Тем не менее
они обладали способностью чувствовать и реагировать как единый организм.
Мысль о случайном совпадении никогда не могла прийти им в голову.
Прошел ли Поль испытание в песках или нет? спросила она себя. Он способный мальчик, но
даже с самым способным может случиться что-нибудь непредвиденное.
Ожидание.
Это ужасно. Ждать можно долго, но наступает момент, когда ты уже не в силах
справляться с ужасом ожидания.
С каким только ожиданием ни приходилось им сталкиваться!
Мы здесь уже больше двух лет, думала она, и пройдет еще по крайней мере вдвое больше,
прежде чем мы осмелимся помыслить об избавлении Аракиса от харконненского
ставленника — Мудира Нахья, Зверя-Раббана.
— Преподобная Мать?
Голос из-за портьер, закрывавших дверь в ее комнату, принадлежал Харе — женщине из
окружения Поля.
— Да, Хара.
Занавески раздвинулись, и Хара проскользнула внутрь. На ней были сандалии, какие
носили внутри сича; желтая ткань, обмотанная вокруг тела, оставляла руки обнаженными почти
до плеч. Черные волосы, разделенные на прямой пробор, маслянисто поблескивали и походили
на два крыла большого жука. Резкие, почти хищные черты выдавали озабоченность.
Вслед за Харой вошла Аля, девочка примерно двух лет.
Взглянув на дочь, Джессика, как всегда, подумала о ее сходстве с Полем в этом возрасте —
те же широко раскрытые глаза, серьезно отвечающие на ее вопрошающий взгляд, те же темные
волосы и жесткая линия рта. Но, несомненно, были и тонкие отличия, и именно они придавали
девочке так беспокоившую взрослых странность. Ребенок, почти младенец, вел себя со
спокойствием и собранностью, не свойственными ее возрасту. Взрослых потрясало, когда она
вдруг начинала смеяться при их разговорах, услышав тонкие намеки на отношения между
мужчиной и женщиной. Их потрясало, когда, прислушавшись к ее забавно шепелявым словам,
произносимым маленьким ротиком, они находили в них глубокий смысл, который мог исходить
только из жизненного опыта, никак невозможного у двухлетней крошки.
Хара, раздраженно вздохнув, опустилась на подушку и хмуро посмотрела на девочку.
— Аля, — поманила к себе дочь Джессика.
Та подошла, уселась на подушку возле матери и крепко взяла ее за руку. От
соприкосновения их тел тут же включилось общее сознание, которое возникло у них еще до
рождения Али. Речь шла не об общих мыслях, хотя, если они соприкасались в ту минуту, когда
Джессика изменяла пряный яд для какой-нибудь церемонии, случалось и такое. Это было нечто
большее — непосредственное восприятие другой живой искры, острое и пронзительное,
восприятие на уровне симпатической нервной системы, делавшее их в эмоциональном смысле
одним целым.
Джессика заговорила с Харой, следуя правилам обращения к человеку из окружения ее
сына:
— Субак уль кухар, Хара. В добром ли здравии встречает тебя эта ночь?
Соблюдая те же предписываемые традицией правила, та ответила:
— Субак ун нар. Я в добром здравии.
Слова прозвучали почти без всякого выражения. И Хара снова вздохнула.
Джессика почувствовала, что Алю это забавляет.
— Ганима моего брата дуется на меня, — прошепелявила девочка.
Джессика отметила слово, которое она употребила для Хары — ганима. На выразительном
языке вольнаибов оно обозначало «нечто, добытое в бою», а произнесенное с. определенной
интонацией еще и «непригодное больше для использования по своему первоначальному
назначению». Например, наконечник копья, который подвесили как украшение.
Хара окрысилась:
— Нечего меня оскорблять, дитя. Я знаю свое место.
— Что ты натворила на сей раз, Аля? — спросила Джессика.
За нее ответила Хара:
— Она не только отказалась сегодня играть с другими детьми, она вторглась туда…
— Я спряталась за занавесками и смотрела, как Субайя рожает ребеночка, — вмешалась
Аля. — Мальчика. Он так плакал, так плакал. Очень здоровые легкие. Когда он достаточно
выплакался…
— Она вылезла и прикоснулась к нему, — продолжила Хара. — И он сразу перестал
плакать. Всем известно, что вольнаиб, если он родился в сиче, должен выкричаться при
рождении, потому что больше ему уже никогда не разрешат кричать, чтобы не выдать нас во
время хаджа.
— Он достаточно выплакался. Я только хотела почувствовать его искру, его жизнь. Вот и
все. А когда он почувствовал меня, он не захотел больше плакать.
— Просто; среди людей опять пойдут разговоры, — сказала Хара.
— Мальчик Субайи здоров? — спросила Джессика. Она видела, что что-то глубоко
беспокоит Хару, и гадала, что бы это могло быть.
— Здоров так, как только может пожелать любая мать. Они знают, что Аля не причинила
ему вреда. Они даже почти не возражали против того, что она к нему прикоснулась. Он
угомонился и был совершенно счастлив. Но дело в том… — Хара пожала плечами.
— Дело в странности моей дочери, да? В том, что она говорит о вещах, которые ей не по
возрасту и о которых дети в ее годы знать не могут — о далеком прошлом.
— Откуда она может знать, каким был ребенок на Беле Тигойзе? — резко спросила Хара.
— Но он правда такой! Сын Субайи как две капли воды похож на мальчика, которого Мита
родила перед Расставанием.
— Аля! — воскликнула Джессика. — Я ведь тебя предупреждала.
— Но, мама, я сама видела, и это правда…
Джессика покачала головой, видя смятение на лице Хары. Кого я произвела на свет?
спросила она себя. Дочь, которая от рождения знает все, что знаю я… и даже больше: ей
открыты все знания из коридоров прежней Преподобной Матери, живущей теперь во мне.
Дело не только в том, что она говорит, — продолжала Хара, — но и в том, чем она
занимается: как она сидит, как смотрит на скалы, как шевелит какой-нибудь одной мышцей на
щеке или на тыльной стороне мизинца…
— Это бен-джессеритская выучка, ты ведь сама знаешь, Хара. Разве у моей дочери не
может быть наследственных качеств?
— Преподобная Мать, тебе известно, что меня ее странности не занимают. Но люди и их
разговоры! Я чувствую здесь опасность. Они говорят, будто твоя дочь — демон, что другие дети
отказываются с ней играть, что она…
— У нее очень мало общего с другими детьми, но она не демон. Она просто…
— Конечно нет!
Джессика изумилась пылкому восклицанию Хары и взглянула на Алю. Ребенок казался
полностью погруженным в свои мысли, от него исходило ощущение… ожидания. Она перевела
глаза на Хару.
— Я отношусь к тебе с почтением, как к человеку из дома моего сына, — начала Джессика
и почувствовала, как рука Али шевельнулась в ее руке. — Можешь открыто говорить со мной
обо всем, что тебя беспокоит.
— Я недолго еще буду оставаться в доме твоего сына. До сих пор я ждала ради моих
сыновей, ради особой выучки, которую они получают как дети Узула. Сама я могла бы им дать
слишком мало с того времени, как стало известно, что я не делю ложе с твоим сыном.
И снова Аля пошевелилась, тепло и сонно.
— Ну и что с того, ты могла бы стать для моего сына хорошей спутницей, — сказала
Джессика и добавила про себя, потому что подобные мысли неотвязно преследовали и ее саму:
Спутницей… но не женой. И затем ее мысли скользнули к главному, самому больному месту: к
разговорам, которые велись в сиче про ее сына и про то, что его связь с Чейни сделалась
постоянной — иначе говоря, браком.
Я люблю Чейни, думала она, но при этом напоминала себе, что, когда речь идет об особах
королевской крови, любовь должна отступить в сторону. Ибо в вопросах брака особы
королевской крови руководствуются совсем другими соображениями.
— Ты думаешь, я не знаю, какие планы ты строишь для своего сына? — спросила Хара.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты хочешь объединить все племена под Ним.
— Это плохо?
— Я вижу грозящие ему опасности… и одна из них — Аля.
Аля примостилась поближе к матери, открыла глаза и изучающе оглядела Хару.
— Я наблюдала за вами, когда вы бываете вместе, за тем, как вы прикасаетесь друг к другу.
Аля — почти моя плоть, потому что она сестра того, кто мне почти брат. Я наблюдала за ней и
охраняла ее с той поры, когда она была совсем крошкой, со времен той раззьи, когда мы бежали
сюда. Я на многое насмотрелась.
Джессика кивнула, чувствуя, как в сидящей рядом дочери начинает нарастать
беспокойство.
— Ты знаешь, что я имею в виду. То, что она знает обо всем еще до того, как с ней
заговорят. Какой еще ребенок в ее возрасте так понимает водную дисциплину? У какого другого
ребенка первыми словами к няньке были: «Я люблю тебя, Хара»?
Хара в упор уставилась на Алю.
— Почему, ты думаешь, я сношу все ее оскорбления? Я знаю, что они не со зла.
Аля подняла глаза на мать.
— Да, у меня есть способности к рассуждению, Преподобная Мать. Я могла бы стать
саяддиной. То, что я видела, я видела.
— Хара… — Джессика пожала плечами. — Не знаю, что тебе и сказать.
И она удивилась самой себе, хотя и сказала чистую правду.
Аля потянулась и расправила плечики. Джессика почувствовала, что ожидание кончилось,
что новое чувство основано на решимости и грусти.
— Мы ошиблись, — сказала Аля. — И теперь мы нуждаемся в Харе.
— Все произошло во время обряда приношения семени, — продолжала Хара, — когда ты,
Преподобная Мать, изменяла Воду Жизни, когда Аля жила внутри тебя еще нерожденная.
Нуждаемся в Харе? недоумевала Джессика.
— Кто еще сможет говорить с людьми и научить их понимать меня? — спросила Аля.
— Ты хочешь, чтобы она что-то сделала?
— Она сама знает, что делать.
— Я расскажу им правду, — сказала Хара. Ее лицо внезапно стало постаревшим и
печальным, по оливкового цвета коже пролегли морщины, черты лица заострились, делая ее
похожей на ведьму. — Я расскажу им, что Аля только притворяется, будто она маленькая
девочка, что на самом деле она никогда не была маленькой девочкой.
Аля затрясла головой. По ее щекам побежали слезы, и Джессика так явственно
почувствовала волну горя, исходящую от дочери, словно это было ее собственное чувство.
— Я знаю, что я выродок, — прошептала Аля. Это по-взрослому сделанное обобщение
прозвучало из уст ребенка как подтверждение горькой истины.
— Ты не выродок! — крикнула Хара. — Кто посмел сказать, что ты выродок?
И Джессика снова изумилась неистовству, с которым Хара защищала девочку. Она видела,
что Аля сделала правильный вывод — они действительно нуждались в Харе. Люди поймут ее —
и ее слова, и ее чувства, ибо теперь стало очевидно, что она любит Алю как собственное дитя.
— Кто это говорил? — повторила Хара.
— Никто.
Аля вытерла слезы уголком просторной абы матери. Потом расправила ткань там, где она
замялась и намокла.
— Тогда не говори так, — приказала Хара.
— Да, Хара.
— А теперь, — сказала вольнаибка, — расскажи мне, на что это было похоже, чтобы я
пересказала остальным. Расскажи мне, что случилось тогда с тобой.
Аля проглотила комок в горле и подняла глаза на мать.
Джессика кивнула.
— Однажды я проснулась, — начала девочка. — Это было очень похоже на пробуждение
ото сна, только я не могла вспомнить, чтобы я засыпала. Я находилась в теплом и темном месте.
И я испугалась.
Вслушиваясь в шепелявящий голосок дочери, Джессика вспоминала тот день в огромной
пещере.
— Я испугалась и попробовала убежать, но бежать было некуда. Потом я увидела искру…
но не просто увидела. Искра находилась там, рядом со мной, и я различала все ее чувства. Она
утешала меня, баюкала, говорила, что все будет хорошо. Это была моя мать.
Хара потерла глаза и поощрительно улыбнулась. Но глаза вольнаибки горели такой
напряженной и дикой страстью, словно они тоже вслушивались в рассказ девочки.
И Джессика подумала: Как же мало мы в действительности знаем о том, что думает это
существо; о том, какой у нее опыт, знания, кто ее предки,
— И когда я перестала бояться и успокоилась, — продолжала Аля, — к нам
присоединилась еще одна искра… и тут-то все и произошло. Той, другой искрой была старая
Преподобная Мать. Она… обменивалась жизнью с моей матерью… обменивалась всем… и я
была с ними, видела… видела все, А когда все закончилось, я уже стала ими, и всеми другими, и
самой собой… я потом долго-долго отыскивала самое себя. Там было столько других!
— Это было жестоко, — сказала Джессика. — Человеческое сознание не должно
пробуждаться таким образом. Чудо, что ты еще сумела выдержать все, что случилось с тобой.
— Мне ничего больше не оставалось. Я не знала, как мне отказаться и куда спрятать мое
сознание… как скрыться… от всего, что происходит… от всего…
— Мы не знали, — прошептала Хара. — Когда мы подносили твоей матери Воду Жизни,
мы не знали, что ты уже существуешь внутри нее.
— Не горюй, Хара. Я об этом ничуть не жалею. В конце концов, здесь даже есть чему
радоваться: я — Преподобная Мать. У племени две Пре…
Аля вдруг умолкла и наклонила голову, прислушиваясь.
Сидевшая на пятках Хара откинулась назад, на подушку, и пристально посмотрела сначала
на девочку, а потом на мать.
— Ты что-то слышишь? — спросила Джессика.
— Ш-ш-ш-ш, — ответила Аля.
Из-за портьер, отделявших их от коридоров сича, послышался отдаленный ритмичный
напев. Он становился громче, и теперь можно было различить отдельные звуки; «Йа! Йа! Йаум!
Йа! Йа! Йаум! Му зайн валлах! Йа! Йа! Йаум! Му зайн валлах!»
Поющие миновали наружные двери, и их голоса гулко зазвучали во внутренних
помещениях. Звуки медленно стихли.
Когда они достаточно отдалились, Джессика начала произносить положенные ритуальные
слова. В ее голосе зазвучала грусть:
— На Бела Тигойзе был Рамадан и Апрель.
— Моя семья сидела вокруг фонтана у себя во дворике, — подхватила Хара. — От струек
воды воздух был напоен влагой. Там росло апельсиновое дерево, полное плодов, круглых и
сочных — только протяни руку. Там стояли корзины с миш-мишем, там были баклавы и
кувшины с кислым молоком — все это вкусно и хорошо для еды. В наших садах, в наших
стадах — всюду был мир, мир по всей земле.
— Жизнь была преисполнена счастьем, пока не пришли захватчики, — продолжила Аля.
— Кровь леденела в жилах от воплей наших братьев, — сказала Джессика. И она
почувствовала, как на нее нахлынули воспоминания всех тех, чье прошлое она теперь разделяла.
— «Ла-ла-ла», — плакали женщины, — произнесла Хара.
— Захватчики пронеслись через муштамаль и накинулись на нас, а с их ножей, отнявших
жизнь у наших мужчин, капала кровь.
Молчание воцарилось среди них, так же как оно воцарилось и во всех остальных
помещениях сича, молчание, во время которого они вспоминали свое горе, чтобы память о нем
была всегда свежей.
Наконец Хара произнесла завершающую фразу, вложив в свои слова такую ярость, какой
Джессика никогда в них прежде не слышала.
— Мы никогда не простим и никогда не забудем!
В многозначительной тишине, последовавшей за ее словами, они услышали
перешептывание людей, шуршание множества бурнусов. Джессика почувствовала, что за
портьерами, отгораживающими комнату, кто-то стоит.
— Преподобная Мать?
Голос был женский, и Джессика узнала его: он принадлежал Тартаре, одной из жен
Стилгара.
— В чем дело, Тартара?
— Неприятности, Преподобная Мать.
От внезапного страха за Поля у Джессики сжалось сердце.
— Поль… — прошептала она.
Тартара раздвинула портьеры и шагнула внутрь. Джессика успела мельком заметить группу
людей, столпившихся во внешней комнате, за портьерами. Она посмотрела на Тартару —
маленькую, смуглую женщину в красно-черном бурнусе, с совершенно синими глазами,
которые она с привычной почтительностью не отводила от лица Джессики, крохотным носиков,
который она морщила, чтобы скрыть шрамы от носовых фильтров.
— В чем дело? — резко повторила Джессика.
— Из песков пришла весть. Узул встречается с творилом… испытание назначено на
сегодня. Наши юноши говорят, что он, конечно, выдержит его, значит, к наступлению ночи он
уже станет дюнным всадником. Все юноши решили отправиться на раззью. Они сделают на
севере набег и встретят там Узула. Они затевают большой скандал. Они сказали, что заставят
его бросить вызов Стилгару и стать вождем.
Собирание воды, укрепление дюн, медленное, но верное изменение мира — этого им уже
недостаточно, подумала Джессика. Небольшие набеги, набеги наверняка — этого больше
недостаточно, после того как мы с Нолем обучили их. Они почувствовали свою силу. Они
хотят сражаться.
Тартара переступила с ноги на ногу и кашлянула.
Мы понимаем важность осмотрительности и терпения, но в этом и главная причина
нашей нерешительности. Мы знаем, какой вред может нанести слишком долгое ожидание.
Если оно чересчур затянется, мы потеряем ощущение стоящей перед нами цели.
— Юноши говорят, что, если Узул не вызовет Стилгара, значит, он трус.
Тартара опустила глаза.
— Вот, значит, как, — пробормотала Джессика и подумала: Я предвидела, что это
произойдет. И Стилгар тоже.
Тартара снова откашлялась,
— Даже мой брат Шоаб так говорит. Они хотят не оставить Узулу никакого выбора.
Вот и произошло. И теперь Поль должен справиться сам. Преподобная Мать не осмелится
вмешиваться в борьбу за власть.
Аля высвободила свою ручку из руки матери и сказала:
— Я пойду с Тартарой и послушаю, что говорят эти юноши. Возможно, это что-нибудь
даст.
Джессика встретилась глазами со взглядом Тартары, но обратилась к Але:
— Хорошо, ступай. И доложишь мне обо всем как можно скорее.
— Мы не хотим, чтобы это случилось, Преподобная Мать, — сказала Тартара.
— Не хотим, — согласилась Джессика. — Роду нужны все его силы, — она посмотрела на
Хару: — Ты пойдешь с ними?
Хара ответила на непрозвучавшую часть вопроса:
— Тартара не допустит, чтобы Але причинили вред. Она знает, что скоро мы обе, и я и она,
будем женами одного мужчины. Мы уже все с ней обговорили. — Хара подняла глаза на
Тартару, потом на Джессику. — Мы понимаем друг друга.
Тартара протянула Але руку:
— Нам нужно спешить. Юноши скоро отправляются в путь.
Они раздвинули портьеры; рука ребенка лежала в маленькой женской руке, но, казалось,
что ребенок здесь старший.
— Если Поль-Муад-Диб убьет Стилгара, это не пойдет на пользу племени, — сказала
Хара. — В прежние времена мы не знали другого способа смены вождей, но сейчас времена
изменились.
— Они изменились и для тебя тоже, — заметила Джессика.
— Не думай, что я сомневаюсь в исходе их поединка. Узул не может не победить.
— Это я и имела в виду.
— Ты думаешь, что тут задеты мои личные чувства, — Хара покачала головой, и водные
бирки звякнули на ее шее. — Как ты ошибаешься! Может, ты думаешь, что я сожалею, что Узул
не выбрал меня, что я ревную к Чейни?
— Ты сама можешь сделать свой выбор, как захочешь.
— Мне жаль Чейни, — продолжала Хара.
Джессика насторожилась:
— Что ты имеешь в виду?
— Я знаю, что ты думаешь про Чейни. Ты думаешь, что она не может быть женой для
твоего сына.
Джессика откинулась назад, расслабилась на подушках и пожала плечами.
— Возможно.
— Может быть, ты и права. Но даже если так, у тебя есть союзник, о котором ты не
догадываешься: сама Чейни. Она хочет только, чтобы Ему было лучше.
Джессика проглотила внезапно застрявший в горле ком.
— Чейни мне очень дорога. Она могла бы…
— У тебя очень грязные ковры, — оборвала ее Хара. Она скользнула взглядом по полу,
отводя глаза от Джессики. — Столько народу здесь все время топчется. Тебе надо бы приказать,
чтобы их чистили почаще.
~~~
Политические игры внутри ортодоксальной религии неизбежны.
Борьба за власть присутствует в обучении, воспитании и распорядке
жизни ортодоксальной общины. Оказываясь под таким давлением,
лидеры подобной общины неизбежно сталкиваются с внутренне
присущей ей проблемой: либо лицемерить и идти на уступки, чтобы
сохранить власть, либо быть готовыми пожертвовать собой ради
ортодоксальных идей.
Поль поджидал на песке, находясь вне линии приближения гигантского червя. Я не должен
ждать, словно контрабандист — нетерпеливо подпрыгивая на Месте, напоминал он себе. Я
должен стать частью пустыни.
До появления чудовища оставалось всего несколько минут; утро заполнилось
скрежещущим шипением. Огромные зубы в круглой, как пещера, пасти выдвинулись, точно
лепестки небывалого цветка. Воздух насытился пряным запахом.
Защитный влагоджари ладно сидел на Поле, и он только чуть-чуть чувствовал носовые
фильтры и респираторную повязку. Уроки Стилгара, многочасовые, до боли, стояния на песке,
сейчас вытеснили все остальное.
«На каком расстоянии от творила ты должен стоять на крупном песке?» — спрашивал
Стилгар.
И Поль давал правильный ответ:
«Полметра на каждый метр диаметра творила».
«Почему?»
«Чтобы меня не засосал осыпающийся песок и чтобы успеть добежать и прыгнуть на него».
«До сих пор ты ездил только на маленьких особях, которых мы выводим для семени и для
Воды Жизни. Но во время испытания ты призываешь дикое творило, старожила пустыни. Ты
должен будешь оказать ему надлежащее уважение».
Вот уже гудение била стало почти неслышным за грохотом приближающегося червя. Поль
глубоко вздохнул, даже через фильтры чувствуя горьковатый запах песка. Дикий творило,
старожил пустыни, почти навис над ним. Торчащие над поверхностью сегменты поднимали
песчаную волну высотой примерно ему до колен.
Ну, зверюга, давай, думал он. Давай. Ты услышал мой зов. Давай, давай.
Песчаная волна подняла его. В лицо ударила пыль. Он потверже уперся ногами в песок,
весь мир сузился до пыльной клубящейся песчаной стены и разбитой на сегменты отвесной
скалы перед ним, на которой резко выделялись линии колец.
Поль поднял крючья, оглядел их и наклонился. Почувствовал, как они подрагивают в руках.
Потом прыгнул вверх, упер ноги в отвесную стену и откинулся на коротко звякнувших крючьях.
Этот момент и был подлинным испытанием: если он правильно всадил крючья в переднюю
кромку кольцевого сегмента и сегмент открылся, то червь не станет перекатываться, пытаясь
сокрушить его.
Червь замедлил ход. Он проскользил мимо била, и оно стихло. Он начал медленно
перекатываться — вверх, стараясь поднять эти раздражающие его колючки как можно выше,
чтобы песок не попал на мягкие ткани под открытым сегментом.
Поль очутился высоко над песком верхом на черве. Его охватило восторженное чувство —
чувство императора, озирающего подвластный ему мир. Он подавил в себе внезапное желание
выкинуть какой-нибудь фортель, закрутить червя в разные стороны, показать всем свою удаль.
Внезапно он понял, почему Стилгар предостерегал его и рассказывал про отчаянных
юнцов, которые начинали танцевать на спине у творила, сходить с ума, стоять на голове,
вытаскивать свои крючья и вновь всаживать их, пока червь не перевернулся обратно.
Оставив один крюк на месте, Поль вытащил второй и всадил его чуть пониже. Убедившись,
что крюк сидит надежно, он вытащил первый и принялся таким образом спускаться по
круглому боку. Червь начал перекатываться и, перекатываясь, поворачивал в сторону
мучнистого песка, где поджидали Поля остальные.
Поль смотрел, как они карабкаются наверх с помощью крючьев, стараясь не задеть за
чувствительные края кольца. Вот они оказались на самом верху и выстроились в три ряда
позади него, опираясь на крючья.
Стилгар протиснулся через их ряды, проверил положение стержней и взглянул в
улыбающееся лицо Поля.
— Ну что, справился? — громко заговорил он, стараясь перекричать шум от движения
червя. — Так ты себе это представлял? Справился? — он выпрямился. — А теперь я тебе скажу,
что работу ты сделал не первый сорт. У нас двенадцатилетние пацаны управляются ловчее тебя.
Слева от того места, где ты ждал, был барабанный песок. Если бы червь слегка свернул, то ты бы
попался.
Улыбка сбежала с лица Поля.
— Я видел барабанный песок.
— Тогда почему ты не дал кому-нибудь знак встать на страховочную позицию? Такие вещи
полагается делать даже во время испытания.
Поль проглотил комок в горле и повернулся лицом к ветру, поднявшемуся от их движения.
— Ты думаешь, я плохо поступаю, что говорю тебе об этом сейчас? Но это мой долг. Ты
для меня один из моих бойцов. Если бы ты вылетел на барабанный песок, червь повернул бы
прямо на тебя.
Поль злился, но понимал, что Стилгар говорит правду. Потребовалась долгая пауза и вся
полученная им у матери выучка, чтобы успокоиться.
— Прошу прощения, — произнес он. — Этого больше не повторится.
— В сложной ситуации всегда имей за спиной дублера, кого-нибудь, кто мог бы отвлечь на
себя червя. Помни, что мы работаем вместе. Только так мы можем чувствовать себя уверенно.
Мы работаем вместе, а?
Он похлопал Поля по плечу.
— Вместе, — согласился Поль.
— А теперь, — сказал Стилгар, и его голос зазвучал жестко, — покажи мне, как ты умеешь
управлять червем. На какой стороне мы сейчас?
Поль бросил взгляд на чешуйчатую поверхность кольца, на котором они стояли, отметил
характер и размеры чешуек, то, что справа они становятся крупнее, а слева — мельче. Он знал,
что каждому червю свойственно двигаться на одном боку чаще, чем на другом. Когда червь
становится старше, он начинает ползать на этом боку почти постоянно. Нижние чешуйки
становятся больше, массивнее, глаже. Про взрослого червя можно сказать, какие чешуйки у него
верхние.
Перемещая крючья, Поль стал передвигаться влево. Он немного спустился вдоль открытого
сегмента, чтобы заставить червя, перекручиваясь, оставаться на прежнем курсе. Потом он
выделил из заднего ряда двух рулевых и жестом приказал им занять места впереди себя.
— Ах, хай-й-й-йо! — издал он традиционный крик. Левый рулевой приоткрыл свой
сегмент.
Описывая величественный круг, червь начал поворачивать, чтобы защитить открытый
участок своего тела. Когда круг был очерчен и червь устремился в противоположную сторону,
на юг, Поль закричал:
— Джейрат!
Рулевой отпустил крюк. Творило несся теперь прямо.
— Отлично, Поль-Муад-Диб, — сказал Стилгар. — Когда ты хорошенько набьешь руку, то,
может, станешь неплохим всадником.
Поль нахмурился, думая про себя: Разве не я первым забрался сюда?
Позади неожиданно послышался смех. Вольнаибы хором запели, и имя Поля взлетело
высоко в небо.
— Муад-Диб! Муад-Диб! Муад-Диб! Муад-Диб!
Издалека, с самого хвоста червя, Поль услышал звонкие удары — погонщики нахлестывали
дальние сегменты. Червь стал набирать скорость. Бурнусы вольнаибов захлопали на ветру.
Скрежет песка усилился.
Поль оглянулся и отыскал среди стоявших сзади людей лицо Чейни. Он говорил со
Стилгаром, но смотрел на нее:
— Теперь я дюнный всадник, а, Стилгар?
— Халь йаум! Сегодня ты дюнный всадник!
— Значит, я могу выбирать курс?
— Значит, так.
— И я вольнаиб, который сегодня родился здесь, в эрге Хаббанья! До сегодняшнего дня я
еще не жил. До сегодняшнего дня я оставался ребенком.
— Не совсем ребенком, — ответил Стилгар и плотнее затянул капюшон, раздуваемый
ветром.
— Но мой мир был закупорен пробкой, а сегодня эта пробка вылетела.
— Пробки больше нет.
— Я хотел бы отправиться на юг, Стилгар. На двадцать бил. Я хотел бы посмотреть землю,
которую мы создали, землю, которую я до сих пор видел только глазами других.
Я бы увидел моего сына и мою семью, думал он. Мне нужно время, чтобы разобраться в
будущем, которое превратилось в прошлое в моем мозгу. Надвигается вихрь, и если я окажусь
не в том месте, откуда я смогу ему противостоять, все может принять страшный оборот.
Стилгар смотрел на него спокойным, оценивающим взглядом. Поль не сводил глаз с Чейни,
видя в ее лице нарастающий интерес и заодно подмечая воодушевление, которое возбудили его
слова в остальных вольнаибах.
— Люди горят желанием совершить вместе с тобой набег на харконненские долины, —
сказал Стилгар. — До них всего одно било пути.
— Федьакыны уже ходили в набеги со мной, — ответил Поль. И они будут ходить в набеги
до тех пор, пока последний Харконнен не перестанет дышать воздухом Аракиса.
Они неслись вперед, и Стилгар не сводил с него изучающего взгляда. Поль понял, что в эту
минуту он вспоминает, как стал вождем в сиче Табр, как занял место старшего в совете вождей
после смерти Лита-Каинза.
Он слышал о недовольстве среди молодежи, подумал Поль.
— Ты что, желаешь собрания вождей? — спросил Стилгар.
У находившихся в отряде молодых вольнаибов загорелись глаза. Они придвинулись ближе
и стали наблюдать. Поль заметил, как вспыхнуло беспокойство в глазах Чейни, заметил, какой
взгляд она бросила на Стилгара — ее дядю и на Муад-Диба — своего мужчину.
— Тебе не догадаться, чего я желаю.
И Поль подумал: Отступать нельзя! Я должен удержать власть над этими людьми.
— Весь сегодняшний день ты — мюдир дюнной скачки, — объявил Стилгар и холодным,
официальным тоном спросил — Как ты воспользуешься своей властью?
Нужно время, чтобы успокоиться, остыть и все обдумать, решил про себя Поль.
— Мы пойдем на юг, — сказал он.
— Даже если я прикажу повернуть обратно на север, когда день кончится?
— Мы пойдем на юг, — повторил Поль. Сохраняя непоколебимое достоинство, Стилгар
плотнее запахнулся в бурнус.
— Если так — будет собрание вождей. Я разошлю гонцов.
Он думает, что я брошу ему вызов. И знает, что меня ему не одолеть.
Поль повернулся лицом к югу, подставил незащищенные тканью щеки встречному ветру и
задумался о том, что вынудило его принять такое решение.
Они даже не представляют, что тут поставлено на карту, думал он. Если бы
существовал какой-нибудь другой способ предотвратить джихад…
— Мы разобьем лагерь дом ужина и вечерней молитвы у Птичьей Пещеры, возле гряды
Хаббанья, — сказал Стилгар.
Он оперся на крюк — на спине творила основательно покачивало — и показал рукой на
низкую скальную гряду, возвышавшуюся впереди.
Поль всмотрелся в скалы и утесы, словно волны вздымавшиеся над грядой. Ничто живое —
ни зверь, ни былинка не смягчали этого сурового вида. Оттуда начинался путь в южные районы
пустыни, путь по крайней мере в десять дней и ночей, даже если они будут нещадно погонять
своих червей.
Двадцать бил.
Этот путь лежал далеко за пределами зоны, контролируемой харконненскими патрулями.
Он представлял себе, что там. Сны рассказали ему об этом. Они будут нестись и нестись вперед
и однажды увидят, как неуловимо изменится цвет далекого горизонта — так неуловимо, что
будет непонятно — не обманывают ли его собственные глаза? Это и будет новый сич.
— Мое решение удовлетворяет Муад-Диба? — спросил Стилгар. В его голосе прозвучала
только легчайшая доля сарказма, но вокруг были чуткие уши вольнаибов — настолько чуткие,
что улавливали малейшие оттенки в крике птицы или писке принесшей сообщение чилаги. Они
уловили сарказм и теперь наблюдали за Полем — как он поступит.
— Стилгар слышал, как я клялся на верность ему, когда мы проводили посвящение в
федьакыны, — заговорил Поль. — Мои штурмовики знают, что я отвечаю за свои слова честью.
Неужели Стилгар сомневается в этом?
Неподдельная боль звучала в голосе Поля. Стилгар почувствовал ее и опустил глаза.
— Я никогда бы не усомнился в Узуле, моем соратнике по сичу. Но ты — Поль-Муад-Диб,
герцог Атрейдс и еще ты — Лизан аль-Гаиб, Голос из Внешнего Мира. А этих людей я не знаю.
Поль отвернулся и увидел, как впереди вырастает гряда Хаббанья. Творило под ними был
все еще силен и стремителен. Он мог бы доставить их на расстояние вдвое большее, чем когда-
либо проходили вольнаибы на одном черве. Поль знал это. Им никогда не встречалось ничего,
подобного этому пустынному великану — разве что в детских сказках. Поль ясно понимал, что
сейчас рождается еще одна легенда.
Чья-то рука крепко взяла его за плечо.
Поль посмотрел на нее, потом перевел взгляд на лицо стоящего рядом человека и
встретился с темными глазами Стилгара, горящими из-под капюшона влагоджари.
— Тот, за кем до меня шел сич Табр, был моим другом. Мы вместе делили опасности.
Много раз я спасал ему жизнь… а он — мне.
— Я — твой друг, Стилгар, — сказал Поль.
— Никто в этом не сомневается, — Стилгар убрал руку и пожал плечами. — Такова жизнь.
Поль понимал, что Стилгар прежде всего вольнаиб, и потому не способен увидеть какой-
нибудь иной выход. Вольнаибский вождь получает бразды правления из рук умирающего
предшественника либо убивает сильнейшего в роде, если вождь погибает где-то далеко в
пустыне. Стилгар поднялся до наиба именно таким способом.
— Мы оставим это творило в глубоких песках, — сказал Поль.
— Да, — согласился Стилгар. — Отсюда мы сможем добраться до пещеры пешком.
— Мы уже изрядно загнали его, он сейчас закопается и будет день-другой отходить.
— Ты — мюдир дюнной скачки. Тебе решать, где нам… — Стилгар запнулся на полуслове
и напряженно всмотрелся в небо на востоке.
Поль круто развернулся. От пряной синевы в глазах небо казалось ему темно-голубым
глубоким сводом, на котором мерно поблескивала далекая искорка.
Махолет!
— Небольшой махолетик, — определил Стилгар.
— Похоже, разведчик, — согласился Поль. — Ты думаешь, они нас видят?
— С такого расстояния мы — всего-навсего песчаный червяк на поверхности пустыни, —
Стилгар махнул левой рукой. — Всем вниз. Рассеяться по песку.
Люди посыпались с боков червя, прикрываясь плащами и тут же сливаясь с песком. Поль
заметил место, куда упала Чейни. Наконец остались только они со Стилгаром.
— Кто первым наверх, тот последним вниз, — сказал Поль.
Стилгар кивнул, соскользнул вниз по тому боку, где были его крючья и спрыгнул на песок.
Поль подождал, пока творило отойдет достаточно далеко от места, где рассеялся отряд, и
отпустил свои крюки. Сейчас червь был еще достаточно силен и это было довольно опасным
трюком.
Червь, которого больше не беспокоили ни крюки, ни шесты погонщиков, начал зарываться
в песок. Поль побежал назад по его широкой спине, тщательно выбрал момент и прыгнул.
Приземлившись, он еще немного пробежал, распластался, как его учили, на пологой
поверхности дюны и притаился под кучей песка, тут же выросшей на плаще.
Теперь оставалось только ждать…
Поль слегка повернулся, чтобы в щель между складками бурнуса было видно небо. Он
представил себе, как сейчас делают то же самое остальные, оставшиеся позади.
Шум крыльев махолета он услышал еще до того, как увидел его. Завыли сопла реактивных
двигателей, и машина прошла над пустыней, уходя по широкой кривой в сторону скал.
Без опознавательных знаков, отметил Поль.
Махолет скрылся из вида за грядой Хаббанья.
Над пустыней раздался птичий крик. Потом еще.
Поль стряхнул с себя песок и выбрался на поверхность дюны. Со всех сторон поднимались
другие фигуры, образуя на песке извилистую линию. Среди них он узнал Чейни и Стилгара.
Стилгар указал рукой на склон.
Они снова собрались вместе и пошли дюнным шагом, скользя по поверхности в рваном
ритме, чтобы не потревожить творил. На зализанной ветром вершине одной из дюн Стилгар
пристроился рядом с Полем.
— Махолет контрабандистов.
— Похоже, — согласился Поль. — Но для контрабандистов слишком уж далеко в глубь
пустыни.
— У них тоже бывают неприятности с патрулями.
— Если они забрались сюда, то могут забраться и глубже.
— Верно.
— Лучше бы им не видеть того, что делается на юге. Информацией контрабандисты тоже
приторговывают.
— Как ты думаешь, они охотились за пряностями? — спросил Стилгар.
— Поблизости непременно должны быть фабрика и маховоз, чтобы подобрать эту
каракатицу, — ответил Поль. — Пряности у нас есть. Давай-ка прочешем песок и отыщем эту
компанию. Надо научить их, что это земля — наша, к тому же наши люди потренируются в
обращении с новым оружием.
— Наконец-то я слышу слова Узула. Узул думает по-вольнаибски.
Но Узул вынужден принимать решения, следуя своему ужасному предназначению, подумал
Поль.
Приближалась буря.
~~~
Когда понятия закона и долга сплавлены в одно и объединены
религией, ты никогда не сможешь понять до конца свое «я», никогда не
будешь способен на полностью осознанные действия. Ты всегда будешь
представлять собой нечто меньшее, чем личность.
Толпа, собравшаяся в зале собраний, излучала такое же настроение, как в тот день, когда
Поль убил Джамиса. В гудении голосов слышалась нервозность. Фон толпы был
шероховатым — объединенные одинаковыми чувствами группки воспринимались как узелки на
шерстяной ткани.
Выйдя из личных покоев Поля на каменное возвышение, Джессика сунула маленький
почтовый цилиндр в складки плаща. Она чувствовала себя отдохнувшей после долгого
путешествия с юга, но все еще досадовала на Поля за то, что он так и не разрешил им
воспользоваться трофейными махолетами.
«Мы еще не можем полностью контролировать воздушное пространство, — говорил он. —
К тому же мы не должны попадать в зависимость от чужеземного топлива. Поэтому и топливо,
и технику надо поберечь до того дня, когда мы начнем решительные действия».
Поль стоял возле возвышения с группой молодых вольнаибов. Бледный свет поплавковых
ламп придавал всей сцене оттенок чего-то нереального. Все это походило бы на фотографию,
если бы не запахи, шепотки, шарканье ног.
Она всматривалась в лицо сына, удивляясь, почему он до сих пор не преподносит своего
сюрприза — Джерни Халлека. Мысль о Джерни вызывала в ней волнующие воспоминания о
днях их спокойного прошлого, полных красоты и любви, — днях, когда был жив отец Поля.
Стилгар с небольшой свитой поджидал у дальнего края каменного выступа. В том, как он
молча стоял, не обращая ни на кого внимания, чувствовалось достоинство и величие.
Нам нельзя терять этого человека, подумала Джессика. План Поля должен сработать.
Любой другой исход будет просто трагичен.
Она прошла вдоль всего возвышения, даже не взглянув на Стилгара, и спустилась вниз, в
толпу. Она направилась к Полю, и толпа расступалась перед ней. Вокруг нее воцарялось
молчание.
Она понимала значение этого молчания, в нем были и невысказанные вопросы, и
священный трепет перед лицом Преподобной Матери.
Когда она приблизилась к нему, молодежь отпрянула от Поля, и Джессика на мгновение
почувствовала себя сбитой с толку новым для нее чувством почтения, которое они испытывала к
ее сыну.
«Все люди, чье положение ниже твоего, завидуют тебе» — гласила бен-джессеритская
аксиома. Но в лицах вокруг нее она не видела зависти. Главенствующее положение Поля
основывалось на религиозных чувствах, и это держало их на расстоянии. Она вспомнила еще
одну бен-джессеритскую пословицу: «Судьба пророков — умирать насильственной смертью».
Поль взглянул на нее.
— Пора, — сказала она и передала ему почтовый цилиндр.
Один из спутников Поля, посмелее остальных, через весь зал кинул взгляд на Стилгара и
спросил:
— Муад-Диб, ты собираешься бросить Стилгару вызов? Пришло время решений. Люди
назовут тебя трусом, если ты…
— Кто осмелится назвать меня трусом? — оборвал его Поль. Его рука метнулась к рукояти
ай-клинка.
В группке молодежи воцарилось напряженное молчание, постепенно распространившееся
на всю толпу.
— У нас есть дело, которое мы должны делать, — сказал Поль, и его собеседник
отодвинулся от него. Поль развернулся и, раздвигая плечами толпу, прошел к возвышению,
легко вспрыгнул на него и стал лицом к людям.
— Так и давайте делать дело! — пронзительно закричал кто-то.
И сразу же снова начались разговоры и перешептывания.
Поль выжидал, пока наступит молчание. Оно медленно воцарялось, то и дело прерываемое
сопением и покашливанием. Когда в зале все стихло, Поль высоко поднял подбородок и
заговорил голосом, слышным в самом дальнем углу.
— Вам надоело ждать, — произнес он.
И снова замолчал, ожидая, пока замрут ответные возгласы.
Они в самом деле устали ждать, подумал Поль. Он сжал в руке почтовый цилиндр, думая
о его содержимом. Его дала ему мать, рассказав, при каких обстоятельствах он был перехвачен у
харконненского курьера.
Суть сообщения была очевидна: Раббана бросили на Аракисе на произвол судьбы! Он
лишался права затребовать помощь или военные подкрепления.
Поль снова возвысил голос:
— Вы думаете, что для меня настало время бросить вызов Стилгару и сменить
командующего нашими войсками? — и прежде чем кто-либо успел ответить, он гневно
обрушился на слушателей: — Вы что, считаете, что Лизан аль-Гаиб настолько глуп?
Воцарилось напряженное молчание. Он решил надеть религиозную мантию, подумала
Джессика. Ох, не надо ему этого делать!
— Таков обычай! — проорал кто-то в ответ.
Поль сухо ответил, прощупывая эмоциональный фон толпы:
— Обычаи изменились.
Из угла донесся сердитый голос:
— Мы сами скажем, когда они изменятся!
С разных сторон послышались одобрительные восклицания.
— Как вам угодно, — сказал Поль.
По тонким оттенкам его интонаций Джессика поняла, что он понемногу начинает
включать Голос, пользуясь преподанными ею уроками.
— Вы скажете, — согласился он. — Но сначала выслушайте, что скажу я.
К краю возвышения подошел Стилгар. Его бородатое лицо оставалось безучастным.
— Есть и такой обычай, — сказал он, — на совете должен быть услышан голос любого
вольнаиба. А Поль-Муад-Диб — вольнаиб.
— Благо народа, это ведь самое важное, верно? — спросил Поль.
Продолжая сохранять достоинство, Стилгар ответил ровным голосом:
— Таков избранный нами путь.
— Прекрасно. Скажите тогда, кто управляет воинами нашего рода и кто управляет всеми
воинами и всеми родами через инструкторов, натренированных в тайном искусстве?
Поль выждал паузу, глядя поверх голов. Ответа не было.
Он продолжил:
— Может, Стилгар управляет всем этим? Но он сам говорит, что это не так. Может, я?
Даже Стилгару случается выполнять мои приказания, даже старейшины, мудрейшие из мудрых,
слушают меня и оказывают мне почести на собраниях совета.
Молчание в толпе становилось все тяжелее.
— Хорошо. А может, управляет моя мать? — Поль указал на Джессику, облаченную в
черное одеяние Преподобной Матери. — Стилгар и остальные военачальники приходят к ней за
советом, когда нужно принять важное решение. Вы знаете это. Но пойдет ли Преподобная Мать
через пески, возглавит ли она раззью против Харконненов?
Лбы вольнаибов начали сосредоточенно хмуриться, но по-прежнему то тут, то там
раздавалось сердитое бормотание.
Опасным путем он пошел, подумала Джессика, но она помнила о почтовом цилиндре и о
том, что в нем содержалось. Она ясно видела намерение Поля: подвести их к краю
неопределенности, ткнуть в нее носом, а остальное произойдет само собой.
— Никто не признает право вождя, если оно взято без боя, так?
— Таков обычай! — раздались выкрики.
— В чем наша цель? — спросил Поль. — Сместить Раббана, Зверя-Харконнена, и
превратить наш мир в место, где мы сможем спокойно растить наших детей и наслаждаться
изобилием воды. Это наша цель?
— Когда цель трудна, то и средства бывают жестокими! — прокричал кто-то.
— Ломаете ли вы свои ножи перед битвой? — резко спросил Поль. — То, что я сейчас
скажу, — правда, а не болтовня или хвастовство. Среди вас нет ни единого человека, включая
Стилгара, способного противостоять мне один на один. Так считает сам Стилгар. Он знает это,
и вы все тоже знаете.
В пещере снова поднялся сердитый ропот.
— Я тренировал многих из вас, и вы понимаете, что это не просто слова. Я говорю так,
потому что все знают об этом, и с моей стороны было бы просто глупо не видеть этого. Я начал
упражняться в тайном искусстве раньше вас, и моими учителями были бойцы такого класса, о
каком вы и не слыхали. Как вы думаете, разве иначе я смог бы одолеть Джамиса в том возрасте,
когда вольнаибские мальчишки еще только играют в войну?
Он хорошо пользуется Голосом, подумала Джессика, но с вольнаибами одного этого мало.
Они хорошо разбираются в голосовом управлении. Он должен поймать их в логическую
ловушку.
— А теперь, — сказал Поль, — мы подошли вот к этому.
Он поднял над головой почтовый цилиндр и вытащил из него узкую полоску бумаги.
— Сообщение, перехваченное у харконненского посла. Его подлинность не вызывает
сомнений. Оно адресовано Раббану. Здесь говорится, что его запрос о новом подкреплении
отвергнут, что уровень добычи пряностей много ниже нормы и что он должен выжать
недостающие пряности теми силами, которыми располагает сейчас.
Стилгар подошел к Полю.
— Интересно, сколько человек из вас понимает, что это значит? Стилгар понял сразу.
— Они отрезаны! — раздался чей-то крик.
Поль сунул бумажку и цилиндр за пояс. Потом снял с шеи обвитый шайга-спиралью
шнурок, снял с него перстень и поднял высоко над головой.
— Это герцогский перстень моего отца. Я поклялся не одевать его до тех пор, пока не буду
готов возглавить войска на всем Аракисе и объявить его своим законным владением.
Он надел кольцо на палец и сжал кулак.
В пещере смолкло все, даже малейшие звуки.
— Кто управляет здесь? — Поль поднял кулак. — Я здесь управляю! Я управляю каждым
квадратным дюймом Аракиса. Это мое герцогское владение, неважно, что скажет Император —
да или нет! Он отдал планету моему отцу, и после отца она переходит ко мне.
Поль приподнялся на цыпочки, потом качнулся обратно на пятки. Он всматривался в толпу,
старался почувствовать ее настроение.
Почти, решил он.
— Здесь находятся люди, которые займут важное положение на Аракисе, когда я возвращу
себе законные права. Стилгар — один из них. И не потому, что я хочу его подкупить. И не из
благодарности, хотя я, как и многие из здесь присутствующих, обязан ему жизнью. Нет! Но
потому, что он мудр и силен. Потому, что он управляет своими людьми, руководствуясь
здравым смыслом, а не только обычаями. Неужели вы думаете, что я настолько глуп? Неужели
вы думаете, что я способен отсечь свою правую руку и оставить ее кровоточить на полу этой
пещеры только потому, что вам хочется посмотреть цирковое представление?
Поль свирепо оглядел пещеру.
— Кто здесь посмеет утверждать, что я незаконный правитель Аракиса? Или для того,
чтобы подтвердить это, я должен оставить без вождей все роды вольнаибов в этом эрге?
Стоявший рядом с Полем Стилгар пошевелился и вопросительно посмотрел на него.
— Должен ли я уменьшать наши силы тогда, когда мы в них больше всего нуждаемся? —
продолжал Поль. — Я ваш правитель, и я говорю вам, что пора прекратить убивать наших
лучших людей и начать убивать наших настоящих врагов — Харконненов.
В порыве чувств Стилгар достал свой ай-клинок и указал им вперед, поверх голов:
— Да здравствует герцог Поль-Муад-Диб! — прокричал он.
Вся пещера наполнилась оглушительным ревом, который еще многократно усиливался
эхом. Люди начали скандировать:
— Ия хья чаухада! Муад-Диб! Муад-Диб! Муад-Диб! Йя хья чаухада!
Джессика перевела про себя: «Да здравствуют воины Муад-Диба!» Спектакль, который
задумали она, Поль и Стилгар, состоялся.
Мало-помалу страсти начали утихать.
Когда установилась тишина, Поль повернулся к Стилгару и произнес:
— На колени, Стилгар. Стилгар опустился на колени.
— Дай мне свой ай-клинок. Стилгар подчинился.
Это уже не по плану, подумала Джессика.
— Повторяй за мной, Стилгар, — и Поль начал говорить слова посвящения так, как говорил
их его отец.
— Я, Стилгар, принимаю этот клинок из рук моего герцога.
— Я, Стилгар, принимаю этот клинок из рук моего герцога, — произнес Стилгар и взял
молочно-белое лезвие из рук Поля.
— Я направлю этот клинок туда, куда мне укажет мой герцог.
Стилгар повторил, медленно и торжественно.
Вспоминая знакомый обряд, Джессика зажмурила глаза, чтобы сдержать слезы, и покачала
головой. Я понимаю, для чего он это делает, шептала она про себя, я не должна позволить себе
раскисать.
— Я посвящаю этот клинок моему герцогу на погибель его врагов, пока не иссякнет кровь в
наших жилах, — продолжал Поль.
Стилгар повторил.
— Поцелуй лезвие.
Стилгар повиновался и, по вольнаибскому обычаю, поцеловал правую руку Поля. Потом, по
кивку юноши, убрал клинок в ножны и поднялся на ноги.
Над толпой пронесся благоговейный шепот, и Джессика разобрала слова:
— Сбывается пророчество: бен-джессеритка укажет нам путь, а Преподобная Мать отыщет
его, — и издалека еще шепот: — Она указала нам путь через своего сына!
— Этот род возглавляет Стилгар, — объявил Поль. — И пусть никто не заблуждается на
этот счет. Я управляю его голосом. Любой его приказ — все равно что мой.
Мудро, подумала Джессика. Глава рода не должен терять лицо перед теми, кто ему
подчиняется.
Поль понизил голос:
— Стилгар, я хочу чтобы нынче же ночью были посланы дюноходы и чилаги — созывать
Собрание совета. Когда разошлешь гонцов, приведи ко мне Корбу, Чатта, Отейма и еще пару
командиров по твоему выбору. Пусть пройдут в мои покои, займемся составлением плана
военных действий. Мы должны одержать какую-нибудь победу к тому времени, как вожди
прибудут на совет.
Поль кивнул матери, чтобы она сопровождала его, спустился с возвышения и направился
сквозь толпу к центральному ходу, ведущему в жилые покои. Он протискивался между людей, и
отовсюду тянулись руки — прикоснуться к нему. То и дело раздавались голоса:
— Я направлю свой нож, Муад-Диб, куда мне укажет Стилгар! Веди нас скорее в бой,
Поль-Муад-Диб! Оросим нашу землю кровью Харконненов!
Чувствуя общее настроение, Джессика понимала, что люди готовы немедленно ринуться в
битву. Страсти достигли наивысшего напряжения. Это мы подняли их на этот уровень,
подумала она.
Когда они добрались до его опочивальни, Поль указал матери, где сесть, и сказал:
— Подожди тут.
Потом, нырнув за портьеры, скрылся в боковом коридоре.
После ухода Поля в комнате стало тихо, даже легкое сопение вентиляторов, нагнетающих в
помещения воздух, не было слышно из-за тяжелых портьер.
Он собирается привести Джерни, догадалась Джессика. И удивилась, почему ее
переполняют такие странные чувства. Джерни и его музыка неразрывно связывались в ее
сознании с милыми временами на Каладане, еще до переезда на Аракис. Ей казалось, что все,
происходившее на Каладане, происходило не с ней, а с каким-то другим человеком. С тех пор
прошло почти три года. Она и вправду стала другим человеком. Предстоящая встреча с Джерни
только подчеркивала эту перемену.
На низком столике справа от нее стоял кофейный сервиз Поля — сплав серебра и
жасминиума, унаследованный им от Джамиса. Она разглядывала сервиз и думала о том, сколько
рук прикасалось к нему. Весь последний месяц Полю подавала его Чейни.
Что еще может сделать для герцога женщина из пустыни, кроме как подавать ему кофе?
Она не может принести ему ни связей, ни имени, Поль должен использовать свой
единственный, свой главный шанс — породниться с могущественным Великим Домом, а
возможно, даже с императорской фамилией. В конце концов, сейчас там много принцесс на
выданье, и все они пройти бен-джессеритскую подготовку.
Джессика представила себе, как она оставляет полную опасностей жизнь Аракиса ради
надежного положения и власти, на которые она могла бы рассчитывать как мать
императорского наследника. Она бросила взгляд на плотные портьеры, маскировавшие
каменные стены вырубленной в скале кельи, и вспомнила, как добиралась сюда: посреди целой
армии песчаных червей, паланкинов и грузовых платформ, до верха нагруженных всем
необходимым для путешествия.
Пока Чейни жива, Поль не осознает своего долга. Она подарила ему сына, и этого
достаточно.
Ее вдруг пронзило внезапное желание увидеть своего внука, ребенка, чьи черты так
напоминали деда — герцога Лето. Джессика прижала ладони к щекам и принялась выполнять
ритуальные дыхательные упражнения, успокаивающие эмоции и проясняющие сознание, а
потом сидя сделала еще несколько наклонов. Привычный комплекс, основанный на принципе «в
здоровом теле здоровый дух».
Она понимала, что Поль, бесспорно, принял правильное решение, выбрав для командного
пункта Птичью Пещеру. Место было идеальным. Немного севернее пролегала Дорога Ветров,
выходившая на окруженное скалами укрепленное поселение. Это поселение, где жили
инженеры и техники, было опорной базой всего харконненского оборонительного рубежа.
За портьерами напротив раздалось покашливание. Джессика выпрямилась, сделала
глубокий вдох и сказала:
— Войдите.
Тяжелые занавеси разлетелись в стороны и в комнату впрыгнул Джерни Халлек. Она
успела только мельком глянуть на его перекошенное странной гримасой лицо, как он оказался
за ее спиной и одним рывком поднял ее на ноги, стиснув горло своей загорелой рукой.
— Джерни, глупец, что ты делаешь? — прохрипела Джессика.
В то же мгновение она почувствовала, как к спине прикоснулось острие ножа. Ощущение
холода, исходившее от острия, распространилось по всему телу. Она поняла, что Джерни
намеревается убить ее. Почему? Она не могла отыскать никакой причины. Джерни был не из
тех, кто может вдруг сделаться предателем.
Но она вполне определенно ощущала его намерения. В ее мозгу все перевернулось. Он был
не из тех, с кем легко справиться. За ее спиной стоял опытный убийца, поднаторевший во всех
тонкостях использования Голоса и во всех тонкостях военной тактики, знающий все, что
касается убийства и смерти. За ее спиной стоял механизм, который она помогала
запрограммировать своими собственными знаниями.
— Думаешь, как бы сбежать, а, ведьма? — прорычал Джерни.
Не успела она обдумать его вопрос или попытаться ответить, как занавеси раздвинулись и в
комнату вошел Поль.
— Вот и он, ма… — он оборвал фразу на полуслове, мгновенно оценив ситуацию.
— Стойте, где стоите, милорд! — воскликнул Джерни.
— Что… — Поль покачал головой.
Джессика попыталась заговорить и почувствовала, как рука еще сильнее сжала ее горло.
— Ты будешь говорить только тогда, когда я тебе разрешу, ведьма. Я хочу, чтобы ты
сказала только одну вещь и чтобы ее услышал твой сын. Я всажу этот нож тебе в сердце при
первом же признаке противодействия. Говорить будешь монотонно. Мышцы, сама знаешь
какие, не напрягать и не расслаблять. Если хочешь продлить себе жизнь на несколько секунд,
тебе придется действовать очень осмотрительно. Смею тебя уверить, что это все, на что ты
можешь рассчитывать.
Поль сделал шаг вперед.
— Джерни, дружище, что…
— Стойте, где стоите, — рявкнул Халлек. — Еще один шаг — и она умрет.
Рука Поля скользнула к рукояти ножа. С жутким спокойствием он произнес:
— Тебе лучше объясниться, Джерни.
— Я дал клятву убить того, кто предал вашего отца. Неужели вы думаете, что я способен
забыть человека, который спас меня из харконненской ямы для рабов, который возвратил мне
свободу, жизнь, честь… который предложил мне свою дружбу — то, что было для меня
превыше всего? Теперь его предатель у меня под ножом, и никто не остановит меня от…
— Ты не мог бы заблуждаться более, Джерни, — оборвал его Поль.
А Джессика подумала: Вот в чем дело! Какая насмешка судьбы!
— Я, заблуждаться? Пусть она сама скажет. Только пусть помнит, что я давал взятки,
нанимал шпионов, собирал слухи, чтобы убедиться в этом. Я даже подсунул семуту начальнику
харконненской охраны, чтобы узнать правду.
Джессика почувствовала, что хватка сжимающей ее горло руки слегка ослабла, но прежде
чем она успела что-то сказать, заговорил Поль:
— Предателем был Юх. Я потом расскажу тебе все, Джерни. Есть неопровержимые
доказательства, подделка исключена. Доктор Юх. Меня не волнует, откуда ты взял свои
бредовые сведения, потому что иначе их не назовешь, но если ты причинишь вред моей
матери… — Поль извлек ай-клинок из ножен и показал его Халлеку, — я пролью твою кровь.
— Юх был проверенный врач, подготовленный специально для Императорского Дома, —
ухмыльнулся Халлек. — Он не мог оказаться предателем.
— Я знаю способ, как обойти все проверки.
— Доказательства! — настаивал Джерни.
— Доказательства не здесь. Они в сиче Табр, далеко на юге, но если…
— Увертка! — фыркнул Джерни, и его рука снова сжала горло Джессики.
— Никаких уверток, Джерни.
В голосе Поля прозвучала нота такой жгучей грусти, что сердце Джессики едва не
разорвалось.
— Я видел записку, которую перехватили у харконненского связного. Она ясно указывала
на…
— Я тоже видел. Отец показал ее мне и объяснил, в чем заключается хитрость
Харконненов — заставить его подозревать женщину, которую он любит.
— Ох! — воскликнул Халлек. — А вы не…
— Спокойно, — оборвал его Поль, и в его тихом, размеренном голосе слышался приказ
более жесткий, чем в самой суровой команде.
Какое у него самообладание! восхитилась Джессика. Она почувствовала, как дрогнула рука
Джерни. В острие ножа, прижатом к ее спине, больше не было уверенности.
— Ты многого не знаешь, — продолжал Поль. — Не знаешь, как моя мать плакала по ночам
о своем погибшем герцоге. Ты не видел огня, который загорается в ее глазах, когда она
призывает убивать Харконненов.
Значит, он слышал, подумала Джессика. Слезы застилали ей глаза.
— Ты забыл те уроки, которые получил в харконненской яме. Ты говоришь, что гордишься
дружбой моего отца! Неужели ты не видишь разницы между Харконненами и Атрейдсами,
неужели не можешь разглядеть обман, от которого за версту воняет харконненщиной? Неужели
ты не понял, что Атрейдсы за верность платят любовью, тогда как Харконнены расплачиваются
ненавистью? Неужели ты до сих пор не постиг внутренней сути этого предательства?
— Но Юх? — пробормотал Халлек.
— То доказательство, которое у нас есть, — это записка доктора Юха, где он признается
нам в своем предательстве. Я клянусь тебе в этом той любовью, которую я испытываю к тебе,
любовью, которую я буду испытывать, даже когда твой труп будет лежать здесь на полу.
Слушая сына, Джессика изумлялась точности его доводов — мысли Поля представали как
высвеченные прожектором.
— У моего отца было безошибочное чутье на друзей. Он дарил свою любовь избирательно
и при этом никогда не ошибался. Его слабость заключалась в не совсем правильном понимании
сути ненависти. Ему казалось, что любой, ненавидящий Харконненов, не может предать его, —
Поль бросил взгляд на мать. — Она знает это. Я передал ей слова моего отца о том, что он
всегда доверял ей,
Джессика почувствовала, что не в силах больше владеть собой и прикусила губу Она
видела, с какой сухостью и бесстрастием излагает все Поль, и понимала, чего это ему стоит. Ей
захотелось броситься к нему и прижать его голову к груди — то, чего она никогда не делала. Но
рука на ее горле уже перестала дрожать, и нож упирался в спину с прежней решимостью.
— Одно из самых тяжелых переживаний моего детства, — сказал Поль, — это когда я
обнаружил, что отец и мать — люди, которые любят друг друга такой любовью, какой мне не
вкусить никогда. Это было пробуждением, я словно проснулся и очутился в мире, который тут
и там, а я — посередине и совершенно один. Но нельзя отрицать, что в этом переживании был
свой смысл. Я услышал, как мой отец разговаривал с матерью. Она не предатель, Джерни.
Джессика услышала, как зазвучал ее голос:
— Отпусти меня, Джерни.
В голосе не было никакого специального приказа, никаких ухищрений, но рука Халлека
сразу же опустилась. Джессика подошла к сыну вплотную, но не прикасаясь к нему.
— Такие пробуждения, как у тебя, все время происходят в нашей Вселенной, Поль. Я тоже
пробудилась и увидела, что я использовала тебя, что вертела тобой, манипулировала, заставляя
идти по тому пути, который я для тебя выбрала… который я должна была выбрать из-за… —
если только это может быть оправданием! — из-за своей бен-джессеритской выучки.
Она проглотила застрявший в горле комок и подняла на него глаза.
— Поль… я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня: избери путь, ведущий к счастью.
Возьми свою женщину из пустыни, женись на ней, если хочешь. Не считайся ни с кем и ни с
чем, что тебе мешает. Но избери свой собственный путь. Я…
Она вдруг умолкла, услышав тихий шорох за своей спиной.
Джерни!
Она увидела, что взгляд Поля направлен куда-то за нее, и оглянулась.
Джерни стоял на том же месте, нож он убрал в ножны, плащ расстегнул на груди так, что
было видно сероватое поблескивание защитного костюма — из тех, которые контрабандисты
стараются выторговать в сичах.
— Вонзите свой нож в мою грудь, милорд, — бормотал Джерни. — Я прошу, убейте меня,
и покончим с этим. Я опозорил свое имя. Я предал своего герцога! Единственным…
— Успокойся! — наконец произнес Поль.
Джерни уставился на него.
— Застегни плащ и перестань изображать из себя идиота. Хватит нам на сегодня
идиотизма.
— Убейте меня, я говорю! — взревел Халлек.
— Я думал, ты лучше меня знаешь. Ты что же, считаешь, что я совсем ненормальный?
Может, ты мне посоветуешь убивать каждого, в ком я нуждаюсь?
Джерни посмотрел на Джессику и взмолился растерянным, столь несвойственным ему
голосом:
— Тогда вы, миледи… прошу вас… убейте меня. Джессика подошла к Халлеку и положила
руки ему на плечи.
— Джерни, почему ты настаиваешь на том, чтобы Атрейдсы убивали тех, кого они любят?
Она мягко сняла его руки с ворота плаща, поправила ткань и застегнула плащ на его груди.
Джерни потерянно прошептал:
— Но… я…
— Ты думал, что делаешь это ради Лето. И за это я уважаю тебя.
— Миледи!
Джерни уронил голову на грудь и крепко зажмурил веки, чтобы не выдать слез.
— Давай считать это случайным недоразумением между старыми друзьями, — сказала
Джессика, и Поль уловил успокаивающие, баюкающие нотки в ее голосе. — Все кончено, и мы
можем благодарить небо, что между нами никогда больше не будет таких недоразумений.
Джерни открыл влажные глаза и посмотрел на нее.
— Тот Джерни Халлек, которого я знала, мастерски владел и мечом, и бализетом. Причем
вторым его талантом я восхищалась даже больше. Неужели этот Джерни Халлек не помнит, как
я наслаждалась его музыкой в те часы, когда он играл для меня? Ты не потерял свой бализет,
Джерни?
— У меня есть новый, — ответил Джерни. — Привезенный с Чусука, отличный
инструмент. Звучит как сработанный Варотой, хотя на нем нет никакой подписи… — он вдруг
умолк. — Что я несу, миледи! Мы здесь болтаем с вами о пустяках, когда…
— Не о пустяках, Джерни, — вмешался Поль. Он подошел к матери и посмотрел прямо в
глаза Халлеку.
— Не о пустяках, а о том, что доставляет радость друзьям. Я был бы очень благодарен, если
бы ты сейчас немного поиграл для нее. Военные планы могут и подождать. Все равно бой
начнется не раньше завтрашнего утра.
— Я… я сейчас принесу бализет. Он в коридоре, — и Джерни обошел их и шагнул за
портьеры.
Поль положил ладонь на руку матери и почувствовал, что она дрожит.
— Все позади, мама, — сказал он.
Не поворачивая головы, она уголками глаз посмотрела на него.
— Позади?
— Конечно. Джерни теперь…
— Джерни? Ах…да.
Она опустила взгляд.
Зашуршали занавеси — вернулся Халлек с бализетом. Он начал настраивать инструмент,
избегая смотреть им в глаза. Плотная материя приглушала звук, и бализет звучал тихо и
чарующе.
Поль подвел мать к подушке и усадил так, чтобы она могла опереться спиной на обтянутую
тканью стену. Его вдруг поразило, как состарили ее морщины на обожженной пустыней сухой
коже, протянувшиеся от уголков подернутых синевой глаз.
Она устала, подумал он. Мы должны изыскать способ облегчить ее ношу.
Джерни взял аккорд.
Поль взглянул на него и произнес:
— Тут у меня… есть дела, которые требуют моего присутствия. Подожди меня здесь.
Джерни кивнул. Казалось, он унесся в мыслях далеко отсюда. Сейчас он словно находился
под открытым небом Каладана, чуть подернутым предвещающими дождь облачками.
Поль заставил себя отвернуться и, раздвинув плечом портьеры, вышел в коридор. Он
слышал, как Джерни начал наигрывать какую-то мелодию, и на мгновение задержался,
прислушиваясь к приглушенной музыке.
Федьакын в бурнусе отделился от стены коридора навстречу Полю. Его капюшон был
откинут назад, а застежки влагоджари свободно свисали у шеи, показывая, что он только что из
открытой пустыни.
Поль знаком приказал ему остановиться, отпустил прикрывающие вход портьеры и пошел
по коридору навстречу гонцу.
Вольнаиб поклонился, сложив руки так, словно приветствовал Преподобную Мать или
саяддину при исполнении ритуала.
— Муад-Диб, вожди начинают прибывать для совета.
— Так быстро?
— Это те, за которыми Стилгар послал раньше, еще когда думали… — он замялся.
— Понятно.
Поль оглянулся на звук бализета — любимая песня его матери так странно сочетала в себе
веселую мелодию с полными печали словами.
— Скоро сюда придут Стилгар и остальные. Покажешь им, где их ожидает Преподобная
Мать.
— Я буду ждать тут, — ответил гонец.
— Да… да… жди.
Поль прошел мимо вольнаиба, направляясь к месту, которое было в каждой такой пещере, к
месту, расположенному неподалеку от водохранилища. Там находился маленький шай-хулуд,
не более девяти метров в длину. Его держали в оглушенном состоянии, и со всех сторон он был
окружен канавками с водой. Творило, после того как он появлялся на свет из творильного
вектора, избегал воды как самого страшного яда. Потопление творила было величайшей тайной
вольнаибов, потому что вследствие этого вырабатывалась объединяющая их субстанция — Вода
Жизни, яд, который могла изменить только Преподобная Мать.
Решение пришло к Полю недавно, после того как он увидел угрожающую матери
опасность. Ни в одной линии будущего, которое он просмотрел до сих пор, не было угрозы,
исходящей от Джерни Халлека. Будущее, туманное будущее с вечно присущим ему ощущением,
что Вселенная вскипает, как бурлящий водоворот, окружало его призрачным маревом.
Я должен увидеть его, подумал Поль.
Его тело постепенно привыкло к уровню пряностей, вызывавшему провидческие видения, и
они становились все реже и реже… все туманнее и туманнее. Необходимость действовать стала
для него очевидной.
Я потоплю творило. И мы увидим, на самом ли деле я — Квизац Хадерак и смогу остаться
в живых после испытания, которое до сих пор проходили только Преподобные Матери.
~~~
И в третий год Пустынной Войны случилось так, что Муад-Диб
лежал в одиночестве в Птичьей Пещере, скрытый шитыми занавесями
внутренних покоев. И словно мертвый лежал он, скованный
откровениями Воды Жизни, и сущность его была перенесена за границы
времени ядом, что дает жизнь. Так сбылось пророчество, что Лизан
аль-Гаиб может быть сразу и живым и мертвым.
Чейни вышла из низины Хаббанья в предрассветном сумраке. Она услышала тихое урчание
махолета, который принес ее сюда с далекого юга и теперь исчезал в темной пустоте.
Приданный ей почетный караул держался на расстоянии, прижимался к скалам и следил, нет ли
опасности, выполняя просьбу спутницы Муад-Диба и матери его первенца: дать ей несколько
мгновений побыть одной.
Зачем они призвали меня? недоумевала она. Он ведь всегда говорил мне, что я должна
оставаться на юге с маленьким Лето и Алей.
Она подобрала бурнус, легко перепрыгнула через высокий плоский камень и начала
подниматься по тропке, которую мог различить в темноте только натренированный глаз жителя
пустыни. Из-под ног запрыгали мелкие камешки, и она легко, словно танцуя, двинулась вперед,
даже не думая о необходимости сохранять равновесие.
Подъем возбуждал, и немного поулеглись страхи, вызванные гробовым молчанием караула
и тем, что за ней был послан драгоценный махолет. Она чувствовала, как душа ее ликует при
мысли о скорой встрече с Полем-Муад-Дибом, с ее Узулом. Его имя было известно повсюду, с
ним бросались в бой: «Муад-Диб! Муад-Диб! Муад-Диб!» Но она знала и совсем иного
человека — отца ее сына, нежного возлюбленного.
Впереди в скалах замаячила высокая тень, закивала, призывая поторопиться. Уже начали
покрикивать и подниматься в небо утренние птицы. На востоке разрасталась светлая полоса.
Человек наверху не принадлежал к ее караулу. Отейм? предположила Чейни, подмечая
характерные движения. Она подошла ближе и узнала в сереющем свете широкое плоское лицо
одного из федьакынских командиров, его откинутый назад капюшон и болтающуюся сбоку
повязку-фильтр — как у человека, только на минуту выскочившего в открытую пустыню.
— Скорее, — зашипел он и через тайную расщелину повел ее вниз, в скрытую в скалах
пещеру.
— Скоро рассветет, — он придержал для нее герметичную дверь. — В последнее время
Харконнены с отчаяния стали засылать патрули даже в эти районы. Сейчас нам нельзя
рисковать, чтобы нас не засекли.
Они углубились в узкий коридор, ведущий в Птичью Пещеру. Зажглись поплавковые
лампы. Отейм обогнал ее и бросил на ходу:
— Следуй за мной. Пожалуйста, побыстрее.
Они ускорили шаг, прошли через еще одну герметичную дверь, еще один коридор и,
раздвинув занавеси, оказались там, где в былые дни, когда пещера была просто местом для
временного отдыха, находились покои для саяддины. Портьеры с вытканными на них красными
ястребами занавешивали стены. Низкий походный столик был застелен бумагой, от которой шел
сильный запах пряностей — основы для ее изготовления.
Прямо напротив входа в одиночестве сидела Преподобная Мать. Она подняла на них свой
проникающий в душу взгляд, от которого непосвященных бросало в дрожь.
Отейм сложил ладони вместе и сказал:
— Я привел Чейни.
Потом поклонился и отступил за портьеру. Джессика подумала: Как я расскажу ей?
— Здоров ли мой внук? — спросила она.
Значит надо соблюдать все положенные по ритуалу формальности, сообразила Чейни, и к
ней вернулись все ее страхи. Где Муад-Диб? Почему его нет здесь?
— Здоров и весел, матушка, — ответила она. — Я оставила его с Алей на попечение Хары.
Матушка? удивилась Джессика. Хотя да, она имеет право называть меня так при
официальном приветствии. Она же родила мне внука.
— Я слыхала, из сича Коуна прислали в подарок ткань?
— Очень милую ткань, — подтвердила Чейни.
— Есть ли мне весточка от Али?
— Весточки нет. Но в сиче стало спокойнее с тех пор, как люди начали понимать ее особое
положение.
Чего же она тянет? Ведь дело очень срочное, иначе они не прислали бы за мной махолет. А
мы тянем время, соблюдая формальности!
— Часть этой ткани мы пустим на одежду для маленького Лето
— Как пожелаете, матушка, — Чейни опустила взгляд. — Есть ли новости с поля битвы?
Она изо всех сил старалась придать лицу бесстрастное выражение, боясь, что оно выдаст
ее — на нем был написан вопрос о ее Поле-Муад-Дибе.
— Новые победы. Раббан послал парламентариев для переговоров о перемирии. Обратно
они вернулись без своей воды. Раббан даже смягчился в отношении некоторых деревень в
долинах. Но он уже опоздал. Все понимают, что он сделал это из страха перед нами.
— Все идет так, как говорил Муад-Диб, — сказала Чейни.
Она в упор посмотрела на Джессику, стараясь скрыть страх. Я произнесла его имя, но она не
отреагировала. Никаких чувств нельзя увидеть на этом сияющем мраморе, который она
называет своим лицом… но она словно оцепенела. Почему она так спокойна? Что-нибудь
случилось с моим Узулом?
— Я так хотела бы, чтобы мы остались на юге. Оазисы были так прекрасны, когда я
оставила их. Ты ведь тоже тоскуешь о том дне, когда вся земля расцветет, словно сад?
— Наша земля прекрасна, — согласилась Чейни. — Но на ней еще столько горя!
— Горе — цена побед.
Может, она подготавливает меня к моему горю? спросила себя Чейни и сказала:
— Очень много женщин живет без мужчин. Мне завидовали, когда узнали, что меня
вызывают на север.
— Это я вызвала тебя.
Чейни почувствовала, как заколотилось ее сердце. Захотелось прижать ладони к ушам, ей
стало страшно того, что они могут услышать. Но она постаралась говорить спокойно:
— Послание было подписано Муад-Дибом.
— Я подписала послание в присутствии его адъютантов. Мы пошли на это из
необходимости.
И Джессика подумала: Подруга моего Поля храбрая женщина. Держит себя в руках даже
сейчас, когда страх переполняет ее. Да. Может быть, она и есть та, в ком мы сейчас
нуждаемся.
Едва уловимая нотка отчаяния вкралась в голос Чейни, когда она проговорила:
— Теперь вы можете сказать то, что должно быть сказано.
— Ты нужна мне здесь для того, чтобы помочь оживить Поля.
Наконец-то! Я сформулировала это предельно точно. Именно оживить. Так она узнает,
что Поль жив, и поймет, что он в опасности, все сказано одним словом.
Чейни потребовалось только мгновение, чтобы успокоиться:
— Что я могу сделать?
На самом деле ей хотелось наброситься на Джессику, потрясти ее за плечи и закричать:
«Ведите меня к нему!» Но она молча дожидалась ответа.
— Я подозреваю, — начала Джессика, — что Харконненам удалось подослать шпиона и
отравить Поля. Это единственное предположение, которое что-то объясняет. Но яд необычный.
Я проверила его кровь самыми утонченными методами, но не смогла ничего обнаружить.
Чейни упала перед ней на колени.
— Яд? Он страдает? Может, я…
— Он без сознания. Жизненные процессы в нем настолько замедлились, что их можно
обнаружить только совершеннейшими способами. Я никогда не догадалась бы, в чем дело, если
бы сама не обследовала его. Непосвященному взгляду он кажется мертвым.
— У вас были и другие причины, кроме соблюдения обряда, чтобы вызвать меня сюда. Я
знаю вас, Преподобная Мать. Что, по-вашему, могу сделать я — из того, чего не можете вы?
Она смелая, привлекательная и, гм-м-м, очень проницательная. Из нее могла бы получиться
прекрасная бен-джессеритка.
— Чейни, может, тебе будет трудно в это поверить, но я не знаю точно, почему я послала за
тобой. Это предчувствие… интуиция. Просто ниоткуда пришла мысль: «Послать за Чейни».
Впервые за все время Чейни увидела печаль в лице Джессики и нескрываемую боль в ее
проницательном взгляде.
— Я использовала все, что знала. Это все настолько превосходит твои представления о том,
что значит все, что ты даже не сможешь этого понять. Тем не менее… ничего не получилось.
— Его старый друг, Халлек, — спросила Чейни, — он не предатель?
— Джерни не предатель.
Эти три слова заключали в себе целый рассказ, Чейни услышала в этом коротком ответе и
предположения, и проверки, и анализ старых отношений.
Качнувшись назад, она встала на ноги и одернула свой измятый после путешествия через
пустыню бурнус.
— Проведите меня к нему.
Джессика поднялась и раздвинула занавеси на левой стене.
Чейни последовала за ней и оказалась в кладовке, каменные стены которой были затянуты
плотной тканью. Поль лежал на походных носилках у дальней стены. Одинокая поплавковая
лампа висела над ними освещала лицо. Тело до груди прикрывал черный плащ, руки вытянуты
вдоль туловища. Казалось, что под плащом на нем не было никакой одежды. Кожа приобрела
восковый оттенок. И полная неподвижность.
Чейни подавила в себе желание броситься вперед и прижаться к нему. Она вдруг
обнаружила, что ее мысли обратились к их сыну — Лето. И она поняла, что переживала в
подобной ситуации Джессика — в тот момент, когда мужу угрожала смерть, ей нужно было
найти силы, чтобы думать о другом — о том, как спасти сына. Осознав это, она ощутила такую
сильную связь со стареющей женщиной, что ее рука потянулась к руке Джессики и изо всех сил
сжала ее. Ответное пожатие только усилило ее муку.
— Он жив, — сказала Джессика. — Я тебя уверяю, он жив. Но ниточка, на которой висит
его жизнь, настолько тонка, что ее можно не заметить. Некоторые вожди уже высказывают
недовольство — им кажется, что материнские чувства победили во мне Преподобную Мать и я
просто не хочу отдавать его воду,
— Давно он так? — Чейни выпустила руку Джессики и прошла в глубь комнаты.
— Три недели. Я потратила почти неделю, стараясь его оживить. Сколько было совещаний,
споров, исследований… Потом я послала за тобой. Федьакыны пока подчиняются моим
приказаниям, иначе я не смогла бы протянуть так долго… — она облизнула пересохшие губы,
глядя, как Чейни подходит к ее сыну.
Чейни остановилась подле Поля, посмотрела на него, на мягкую юношескую бородку,
обрамлявшую лицо, скользнула взглядом по высокому лбу, прямому носу, прикрытым глазам —
какими спокойными казались его черты, несмотря на жесткую неподвижность тела.
— Как ему вводят пищу?
— Потребности его плоти настолько ничтожны, что он не нуждается в еде.
— Сколько людей знает о том, что произошло?
— Только его ближайшие советники, кое-кто из вождей, федьакыны и, конечно, тот, кто
дал ему яд.
— А нас никто не может вывести на отравителя?
— Нет, так же как никто особенно не стремится заниматься расследованием.
— А что говорят федьакыны?
— Они верят, что Поль погрузился в священный сон, собирает свои божественные силы
перед решающей битвой. Идея, которую я им внушала.
Чейни опустилась на колени рядом с носилками и склонилась к лицу Поля. Она сразу
почувствовала другой состав воздуха вокруг лица… это были пряности, всепроникающий
аромат которых неотъемлемо сопутствовал всей вольнаибской жизни. Хотя…
— Вы не рождены для пряностей, как мы, — произнесла она. — Вы прорабатывали
возможность, что его тело взбунтовалось против чересчур пряной пищи?
— Все аллергические реакции дают отрицательный результат.
Джессика закрыла глаза, отчасти потому, что не могла больше выносить этого зрелища,
отчасти от внезапно нахлынувшей усталости. Давно ли я уже не сплю? спросила она себя.
Слишком давно,
— Когда вы изменяли Воду Жизни, вы пробудили в себе внутреннее зрение. Не пробовали
ли вы применять его для исследования крови?
— Обычная вольнаибская кровь, — ответила Джессика. — Полностью приспособленная к
питанию и условиям жизни.
Чейни села на пятки, усилием воли подавила в себе страхи и начала всматриваться в лицо
Поля. Она научилась этому, наблюдая за Преподобными Матерями. Можно заставить время
служить разуму. Она сконцентрировалась на одной мысли.
Наконец она спросила:
— Здесь есть творила?
— Есть несколько, — в голосе Джессики прозвучали нотки усталости. — Последнее время
они всегда здесь. Каждая победа требует благословления. Каждый обряд перед набегом…
— Но Поль-Муад-Диб раньше неодобрительно относился к этим обрядам.
Джессика кивнула, зная двойственное отношение сына к пряному наркотику и
провидческим способностям, которые он пробуждает.
— Откуда ты знаешь об этом?
— Говорят.
— Слишком много чего говорят, — горько заметила Джессика.
— Подайте сюда сырую Воду творила.
Джессика сначала окаменела от командного тона Чейни, но потом заметила, что та
находится в состоянии сверхконцентрации, и ответила:
— Сию минуту.
Чейни продолжала не отрываясь смотреть на Поля. Если он попробовал сделать это…
думала она А он мог решиться на подобное.
Джессика опустилась на колени рядом с Чейни и протянула ей плоскую безыскусную
чашу. Резкий запах яда ударил в ноздри. Чейни окунула в жидкость палец и поднесла его к
самому носу Поля.
Кожа на переносице слегка сморщилась. Ноздри медленно расширились.
Джессика прерывисто вздохнула.
Чейни провела влажным пальцем по верхней губе Поля.
Он глубоко, с хлюпаньем втянул воздух.
— В чем дело? — резко спросила Джессика.
— Тихо! — огрызнулась Чейни. — Измените немного священной воды. Быстро!
Джессика услышала интонацию глубокой сосредоточенности в голосе девушки и, ни о чем
больше не спрашивая, поднесла чашу к губам и сделала маленький глоток.
Веки Поля поползли вверх. Он внимательно посмотрел на Чейни.
— Ей незачем изменять Воду, — сказал он. Его голос был слабым, но твердым.
Джессика, держа жидкость во рту, обнаружила, что ее тело само преобразовало яд. Ее
охватило легкое воодушевление, всегда присущее церемонии освящения, и она почувствовала
исходящий от Поля огонь жизни — излучение, которое она воспринимала всеми органами
чувств.
В то же мгновение ей все стало ясно.
— Ты выпил священной воды! — тихо вскрикнула она.
— Одну каплю, — прошептал Поль. — Такую маленькую… всего одну.
— Как мог ты решиться на подобную глупость?
— Он ваш сын, — сказала Чейни.
Джессика метнула на нее свирепый взгляд.
И вдруг улыбка, теплая, понимающая, появилась на губах Поля.
— Послушай, что говорит моя возлюбленная. Послушай ее, мама. Она знает.
— То, что может сделать кто-то другой, он тоже должен уметь делать, — пояснила Чейни.
— Когда я взял эту каплю в рот, когда я почувствовал ее, ощутил ее запах, когда я узнал,
что она делает со мной, тогда я понял, что я тоже могу делать то, что ты делаешь. Ваши бен-
джессеритские мудрецы говорят о Квизац Хадераке, но они даже представить себе не могут, во
скольких местах я побывал. За несколько минут я… — Он смолк и озадаченно посмотрел на
Чейни. — Чейни? Как ты сюда попала? Ты ведь должна быть… Почему ты тут?
Он хотел приподняться на локтях, но Чейни мягко заставила его лечь.
— Я прошу тебя, Узул.
— Я чувствую себя таким слабым, — Поль взглядом скользнул по комнате. — Давно я
здесь?
— Ты провел три недели в таком глубоком забытьи, что, казалось, последняя искра жизни
угасла в тебе, — ответила ему Джессика.
— Но ведь… я сделал это мгновение назад и…
— Для тебя — мгновение, для меня — три недели мучительного страха.
— Это была лишь одна капля, но я преобразовал ее. Я изменил Воду Жизни.
И прежде чем Джессика или Чейни успели остановить его, он погрузил ладонь в чашу,
которую они поставили на полу рядом с ним, набрал полную ладонь жидкости, поднес ко рту и
проглотил.
— Поль! — пронзительно закричала Джессика.
Он сильно сжал ее руку, усмехнулся ей в лицо ухмылкой смерти и послал свое сознание
внутрь матери.
В контакте не было той мягкости, того сочувствия, того ощущения общности, как с Алей и
старой Преподобной Матерью… но контакт был: проникновение живого существа внутрь нее.
Это потрясло Джессику, отняло последние силы, и она поникла в душе, испугавшись сына.
Вслух Поль произнес:
— Ты говорила о месте, в которое ты не можешь войти. Месте, куда не могут проникнуть
Преподобные Матери, — покажи мне его.
Она покачала головой, ужаснувшись одному предположению.
— Покажи! — приказал он.
— Нет!
Но она не могла укрыться от него. Подавленная его чудовищной силой, она закрыла глаза и
направила сознание внутрь… в темноту.
Вслед за ней в темноту потекло сознание Поля. Она бросила туда быстрый взгляд — до
того, как ее рассудок в страхе закрылся. Она не знала почему, но все ее существо трепетало от
ужаса перед этим пространством, где дул ветер и сверкали искры, где кольца света то
расширялись, то сжимались, где распухающие белые пятна проплывали между огней, гонимые
прочь темнотой и дующим ниоткуда ветром.
Наконец она открыла глаза и увидела Поля, который и упор смотрел на нее. Он все еще
держал ее за руку, но страшный контакт кончился. Она поборола дрожь. Поль выпустил ее руку.
Ей показалось, словно он убрал костыль, на который она опиралась. Она пошатнулась и упала
бы, если бы Чейни не вскочила и не подхватила ее,
— Преподобная Мать! Вам плохо?
— Устала, — прошептала Джессика. — Так… устала.
— Сюда, — усадила ее Чейни. — Садитесь сюда. Она пододвинула подушку, чтобы
Джессика могла опереться на стену.
Ее сильные молодые руки показались Джессике такими добрыми. Она уцепилась за Чейни.
— Он в самом деле видел Воду Жизни? — спросила та, высвобождаясь из ее цепких
пальцев.
— Видел, — прошептала Джессика. Ее разум после их контакта все еще продолжало
крутить и раскачивать. Словно после недель, проведенных в бушующем море, она ступила на
твердую землю. Она почувствовала внутри себя старую Преподобную Мать… потом
проснулись и другие и начали спрашивать: Что это было? Что случилось? Где оказалось то
страшное место?
И все это пронизывала мысль, что ее сын — Квизац Хадерак, тот, кто может быть во многих
местах сразу. Существо из бен-джессеритской мечты. Существо, навсегда лишившее ее покоя.
— Что случилось? — настойчиво спросила Чейни.
Джессика покачала головой.
— В каждом из нас есть некая древняя сила, которая дает, и другая столь же древняя сила,
которая забирает, — сказал Поль. — Мужчина способен стоять лицом к лицу с силой, которая
берет, но ему почти невозможно находиться там, где пребывает дающая сила, не превращаясь
при этом в некое иное существо, в нечеловека. У женщин все наоборот.
Джессика посмотрела вверх и увидела, что Чейни, хотя и слушает Поля, во все глаза
смотрит на нее.
— Ты понимаешь меня, мама? — спросил Поль.
Она смогла лишь кивнуть.
— Это столь древние силы, что каждая из них занимает свое особое место в нашем теле.
Наши тела сформированы этими силами. Мы можем говорить себе: «Да, я понимаю то-то и то-
то». Но когда мы заглядываем внутрь себя и сталкиваемся с тем, что образует основу нашей
жизни, мы оказываемся незащищенными. Мы видим грозящую нам опасность. Мы понимаем,
что она может уничтожить нас. Величайшая опасность для Дающего — это сила, которая
забирает. А величайшая опасность для Берущего — сила, которая дает. Как легко мы можем
быть уничтожены тем, что отдаем и берем!
— А ты, сын мой? — спросила Джессика. — Ты — тот, кто дает, или тот, кто берет?
— Я — точка равновесия. Я не могу давать, чтобы не брать, и не могу брать… — Поль
вдруг замолчал и поглядел на стену справа.
Чейни щекой почувствовала сквознячок и, повернувшись, увидела сомкнувшиеся портьеры.
— Это был Отейм, — сказал Поль. — Он все слышал. Чейни слушала и чувствовала свою
сопричастность к знанию, ставшему частью Поля. Она увидела то, что еще только должно будет
случиться, так ясно, словно оно уже случилось. Отейм станет рассказывать всем о том, что
увидел и услышал. Люди будут разносить эту весть повсюду, пока она, как пожар, не охватит
всю землю. Пойдет молва, что Поль-Муад-Диб не такой, как простые люди. В этом можно уже
не сомневаться. Он мужчина, но способен видеть сквозь Воду Жизни как Преподобные Матери.
Он в самом деле Лизан аль-Гаиб!
— Ты видел будущее, Поль, — сказала Джессика. — Ты расскажешь нам, что ты увидел?
— Не будущее, — поправил он. — Я видел Настоящее.
Он с трудом уселся и взмахом руки остановил Чейни, когда та бросилась было помогать
ему.
— Космос вокруг Аракиса наводнен кораблями Гильдии.
Джессике стало страшно от уверенности, звучавшей в его голосе.
— Прибыл сам Падишах-Император, — Поль возвел глаза к каменному потолку. — Со
своей любимой Прорицательницей и пятью легионами сардукаров. Там же старый барон
Владимир Харконнен с Суфиром Хайватом и семью кораблями, набитыми всяким сбродом,
который он только смог призвать на военную службу. Все Великие Дома со своей гвардией…
ждут.
Чейни потрясла головой, не в силах отвести глаз от Поля. Его необычное состояние,
бесцветный голос, то, как он смотрел сквозь нее, наполняло ее священным ужасом.
Джессика попыталась проглотить комок в пересохшем горле и выдавила:
— Чего они ждут?
Поль посмотрел на нее.
— Разрешения Гильдии на посадку. Гильдия выдворит с Аракиса любого, кто приземлится
без разрешения.
— Так Гильдия нас защищает? — спросила Джессика.
— Защищает! Именно Гильдия и затеяла все это. Это она распространяла слухи о том, что
мы здесь делаем, она снизила цены на транспортировку настолько, что самый захудалый Дом
смог явиться сюда и дожидаться, когда ему дадут нас пограбить.
Джессика отметила, что в его голосе не было ни капли горечи, и удивилась. Она не
сомневалась в его словах — он находился в состоянии такой же концентрации, как и той ночью,
когда предсказал, что в будущем они будут жить среди вольнаибов.
Поль глубоко вздохнул и продолжил:
— Мама, ты должна изменить для нас побольше Воды. Нам нужен катализатор. Чейни,
вышли разведгруппу, пусть ищут предпряную массу. Если мы выльем большое количество Воды
Жизни на предпряную массу, знаете, что получится?
Джессика стала обдумывать его слова, и внезапно их смысл дошел до нее.
— Поль! — задохнулась она.
— Вода смерти, — сказал Поль. — Произойдет цепная реакция, — он указал на пол. —
Смерть распространится среди маленьких творилок, уничтожит вектор жизненного цикла, то
есть и пряности, и творил. Аракис превратится в настоящую пустыню — без пряностей и
песчаных червей.
Чейни прижала ладонь ко рту, потрясенная жутким богохульством, извергаемым из уст
Поля.
— Тот, кто может уничтожить предмет, является его законным хозяином, — продолжал
Поль. — А мы можем уничтожить пряности.
— И это связывает руки Гильдии? — прошептала
Джессика.
— Они ищут меня, — ответил Поль. — Ты только подумай! Самые гениальные навигаторы,
люди, которые могут сквозь толщу времени прокладывать путь для скоростных суперлайнеров,
все они ищут меня… и не могут найти. Представляешь, как им страшно?! Они знают, что их
тайна сокрыта здесь, — Поль вытянул сложенную горсточкой ладонь. — Без пряностей они
слепы.
Чейни нашла в себе силы заговорить:
— Но ты сказал, что ты видишь настоящее!
Поль снова откинулся назад, рассматривая безграничное настоящее, протянувшееся далеко
в прошлое и в будущее, с трудом удерживая его перед глазами, ибо зажженный пряностями свет
начал медленно меркнуть.
— Иди и сделай, что я приказал. Будущее все время путается и для Гильдии, и для меня.
Линии предвидения сужаются. Все сходится на пряностях… там, куда раньше они не смели
вмешиваться… потому что вмешаться означало потерять то, чего они боялись лишиться. Но
теперь они пришли в отчаяние. Все пути ведут в темноту.
~~~
И забрезжил день, когда Аракис окажется на той оси, вокруг
которой завертится Вселенная.
— Посмотри, хороша штучка! — прошептал Стилгар. Поль лежал рядом с ним в расщелине
скалы, высоко на гребне Большого Щита, прижимая к глазам окуляр вольнаибской подзорной
трубы. Масляные линзы были направлены на межзвездный лайнер, выступавший на фоне
светлеющего неба в долине под ними. С восточной стороны высокий бок корабля поблескивал в
тусклых еще солнечных лучах, а теневая сторона освещалась желтым светом поплавковых ламп.
Позади сверкал на солнце город Аракин, не очнувшийся от ночного холода.
Но Поль знал, что не лайнер вызвал почтительный трепет в голосе Стилгара, а сооружение,
центром которого он являлся. Многоэтажная металлическая конструкция, раскинувшаяся почти
на тысячу метров, — гигантский навес, образованный перекрывающимися металлическими
листами, временное укрытие пяти легионов сардукаров и Его Императорского Величества,
Падишаха-Императора Саддама IV.
Сидевший на корточках слева от Поля. Джерни Халлек сказал:
— Я насчитал в ней девять уровней. Похоже, здесь не без сардукарчиков.
— Пять легионов, — отозвался Поль,
— Уже светает, — сердито прошипел Стилгар. — Нам не нравится, что ты опять
находишься на открытом месте, Муад-Диб. Пора возвращаться в скалы.
— Я здесь в полной безопасности, — возразил Поль.
— На корабле может оказаться огнестрельное оружие, — заметил Джерни.
— Они наверняка думают, что мы прикрыты щитами. Они не станут тратить заряды на трех
неизвестных субъектов, даже если и заметят нас.
Поль поводил подзорной трубой из стороны в сторону, осматривая стену, замыкающую
дальнюю границу долины, разглядывая все в мелких выбоинах утесы, на которых полегло так
много солдат его отца. На мгновение ему подумалось, что это не случайное совпадение, что
тени погибших бойцов тоже смотрят сейчас вниз с этих скал. Харконненские города и
укрепления, находившиеся за этой стеной, либо были уже в руках вольнаибов, либо были
отрезаны от главных сил, как лишние ветки, отрезанные от дерева и брошенные засыхать на
песке. Врагу принадлежала только эта долина и расположенный в ней город.
— Если они нас заметили, они могут отважиться на вылазку и выслать махолет, — не
унимался Стилгар.
— Пусть. Сегодня мы сможем сбивать все махолеты… к тому же приближается буря.
Он перевел трубку на дальний край аракинского летного поля, туда, где стояли
харконненские фрегаты под флагом компании АОПТ, вяло трепетавшем на шесте. Он подумал
об отчаянии, которое заставило Гильдию разрешить посадку этим двум группам, держа пока
остальных в резерве. Гильдия вела себя как человек, пальцем ноги пробующий воду, прежде чем
отважиться нырнуть в нее.
— Ну как, — спросил Халлек, — разглядели что-нибудь новенькое? Нам лучше бы убраться
в укрытие. Буря уже надвигается.
Поль снова перевел взгляд на гигантский стальной шатер.
— Они привезли с собой даже своих женщин! И лакеев, и слуг. Н-да, мой дорогой
Император, как вы беспечны!
— По тайной тропе кто-то идет, — сказал Стилгар. — Наверное, вернулись Корба с
Отеймом.
— Отлично, Стилгар, — оторвался от окуляра Поль, — мы возвращаемся.
Он снова прильнул к трубе и бросил последний взгляд на площадку с высокими
космическими кораблями, на сверкающее металлическое сооружение, на погруженный в
тишину город, на фрегаты харконненских наемников. Потом отступил назад и скрылся за
каменным выступом, Его место у окуляра занял наблюдатель — федьакын.
Поль спустился, в углубление на поверхности Большого Щита. Оно было метров тридцать в
диаметре и метра три в глубину — выбоина в скале, которую вольнаибы обработали и прикрыли
камуфляжным тентом. В широкое отверстие на стене справа уходили кабели аппаратуры связи.
Отсюда федьакыны расходились по намеченным позициям и ждали сигнала к наступлению.
Из отверстия в стене вышли двое и заговорили с часовыми..
Поль бросил взгляд на Стилгара и кивнул в сторону вновь прибывших:
— Прими их донесения, Стилгар.
Стилгар отправился выполнять приказ.
Поль прислонился к стене, потом сел на корточки, с наслаждением потянулся и снова
выпрямился. Он увидел, как по команде Стилгара двое вольнаибов снова исчезли в темном
отверстии, и подумал о долгом спуске по узкому, вырубленному вручную туннелю, выходящему
прямо в долину.
Стилгар направился к Полю.
— Что-то столь важное, что они даже не рискнули отправить сюда чилагу?
— Они приберегают своих посланцев для битвы, — Стилгар покосился на оборудование
связи. — Даже на близком расстоянии не стоило бы пользоваться такими вещами, Муад-Диб.
Они могут засечь тебя по излучению.
— У них скоро появятся совсем другие проблемы. Что тебе сообщили?
— Наших пленников-сардукаров отпустили около Древнего Ущелья, они направляются к
своему хозяину. Ракетные установки и артиллерия на позициях. Люди расставлены по местам,
как ты приказывал. Все идет по плану.
Поль оглядел неглубокую выбоину, всматриваясь в лица людей в неясном свете,
пробивающемся сквозь камуфляжную ткань. Ему казалось, что время ползет как гусеница, с
трудом переваливающаяся через плоский камешек.
— Нашим сардукарам потребуется некоторое время, чтобы добраться до места, откуда они
смогут позвать подмогу. За ними наблюдают?
— Наблюдают, — ответил Стилгар.
Стоявший рядом с Полем Джерни Халлек откашлялся.
— Может, нам лучше бы перейти в более безопасное место?
— Такого места не будет, — сказал Поль. — Прогноз погоды по-прежнему благоприятный?
— Приближается Великая Буря, Праматерь всех бурь, — торжественно сказал Стилгар. —
Неужели ты сам не чувствуешь, Муад-Диб?
— В воздухе чувствуется что-то необычное, — согласился Поль. — Но в вопросах погоды я
предпочитаю определенность.
— Буря будет здесь через час, — Стилгар кивнул в сторону ущелья, выходившего на
стальной шатер Императора и харконненские фрегаты. — Они тоже знают об этом. В воздухе
нет ни одного махолета. Все закреплено и привязано. О погоде им сообщают их друзья из
космоса.
— Разведывательных вылазок больше не делают?
— С прошлой ночи — ни одной. Они знают, что мы здесь. Я думаю, сейчас они ждут
подходящего времени.
— Время выбираем мы!
Джерни буркнул:
— Если они позволят нам это сделать.
— Весь их флот в космосе, — возразил Поль.
Джерни покачал головой.
— У них нет выбора, — продолжал Поль. — Ведь мы можем уничтожить пряности.
Гильдия не станет так рисковать.
— Люди в отчаянном положении — самые опасные, — не унимался Халлек.
— А мы не в отчаянном положении? — спросил Стилгар.
Джерни ухмыльнулся.
— Мечта вольнаибов не была твоей мечтой, Джерни. Стилгар никогда не забывает о воде,
которую они израсходовали на взятки, о годах ожидания, о том, как мы все откладывали тот
день, когда Аракис начнет расцветать. Ты не…
— А-а, — отмахнулся Халлек.
— Чего у него такой мрачный вид? — спросил Стилгар.
— У него всегда мрачный вид перед боем. Это он так шутит.
На лице Халлека появилась волчья улыбка, над воротом влагоджари сверкнули белые зубы.
— Я горюю о бедных харконненских душах, которые мы сегодня выпустим на свободу без
покаяния!
Стилгар хмыкнул.
— Он говорит, как федьакын.
— Джерни родился штурмовиком, — сказал Поль и подумал: Пусть немного потреплются,
впереди серьезное испытание. Он посмотрел в сторону ущелья, но когда он снова взглянул на
Джерни, лицо воина-трубадура снова было хмурым.
— От беспокойства слабеют, — пробормотал Поль. — Это твои слова, Джерни.
— Мой герцог, — ответил Халлек. — Меня очень беспокоит атомное оружие. Если вы
воспользуетесь им, чтобы пробить брешь в Большом Щите…
— Люди в долине не станут использовать свое атомное оружие против нас, — не дал ему
договорить Поль. — Не посмеют… К тому же они побоятся уничтожить планету — источник
пряностей.
— Но нарушение Конвенции…
— Нарушение! — огрызнулся Поль. — Страх, а не Конвенция удерживает Великие Дома от
использования атомного оружия друг против друга. К тому же в тексте Великой Конвенции
сказано так: «Использование атомного оружия против разумных существ карается
уничтожением планеты». А мы собираемся всего лишь взорвать Большой Щит.
— Очень тонкий вопрос, — вздохнул Халлек.
— Знаешь, эти буквоеды-законники могут прицепиться к чему угодно. И вообще, хватит об
этом.
Поль отвернулся, в глубине души желая, чтобы он в самом деле чувствовал такую
уверенность. Наконец он спросил:
— А люди в городе? Все на местах?
— Да, — ответил Стилгар.
Поль посмотрел на него:
— Тебя что-то тревожит?
— За всю свою жизнь не встречал горожанина, которому мог бы полностью доверять.
— Я в прошлом горожанин.
Стилгар запнулся и покраснел.
— Муад-Диб знает, что я имел в виду не…
— Я знаю, что ты имел в виду, дружище. Но человек проверяется не тем, что ты о нем
думаешь. А тем, что он для тебя делает. В этих горожанах течет кровь вольнаибов. Просто они
до сих пор не знали, как им вырваться из рабства. Мы их научим.
Стилгар кивнул и заговорил извиняющимся тоном:
— Сила привычки, Муад-Диб. В Низине Смерти нас учили презирать тех, кто живет в
городах.
Поль посмотрел на Джерни и увидел, что тот изучающе разглядывает Стилгара.
— Скажи нам, Джерни, почему сардукары выгоняли жителей городов и деревень из их
жилищ?
— Старый трюк, милорд герцог. Хотят, чтобы мы отвлеклись на возню с беженцами.
— Эти убийцы слишком долго были в чести, их хозяева разучились усмирять их, — сказал
Поль. — Теперь сардукары играют нам на руку. Они для развлечения насиловали горожанок,
они насаживали головы недовольных на древки своих знамен, и в итоге они посеяли ненависть
среди тех, кто прежде просто равнодушно смотрел бы на предстоящую битву как на очередную
смену власти. Сардукары навербовали нам сторонников, Стилгар.
— Кажется, горожан в самом деле растормошили, — согласился вольнаиб.
— Их раны свежи, и они горят ненавистью, — продолжал Поль. — Вот почему мы можем
использовать их как ударную группу.
— Но бойня там будет страшная, — заметил Халлек.
Стилгар кивнул.
— Они знают, на что идут, — возразил Поль. — Они знают, что каждый убитый сардукар
облегчит нам нашу задачу. Понимаете, друзья, им есть за что умирать. Они вдруг поняли, что
они тоже люди. Они пробуждаются.
Наблюдатель у подзорной трубы издал какое-то неопределенное восклицание. Поль
обернулся на смотровую щель и спросил:
— Что там такое?
— Настоящая суматоха, Муад-Диб, — прошептал наблюдатель. — У этого чудовищного
железного шатра. От западного гребня отошел броневик и несется к площадке, словно коршун с
добычей.
— Прибыли пленные сардукары, — пояснил Поль.
— Сейчас они опустили щит над всем летным полем. Я вижу, как воздух играет до самого
склада, где они хранят пряности.
— Теперь они знают, с кем они будут сражаться, — сказал Халлек. — Сейчас
харконненское зверье дрожит и клацает зубами от страха, что один Атрейдс еще жив!
Поль обратился к федьакыну у подзорной трубы:
— Наблюдай за флагштоком на императорском корабле. Если они поднимут мой флаг…
— Как же, ждите, — буркнул Халлек.
Поль увидел озадаченное выражение на лице Стилгара и пояснил:
— Если Император признает мои права, он даст сигнал, подняв флаг Атрейдсов над
Аракисом. Тогда мы пускаем в ход план номер два и действуем только против Харконненов.
Сардукары в этом случае будут стоять в стороне и предоставят нам выяснять отношения самим.
— Я не разбираюсь в этих чужеземных делах, — пробормотал Стилгар. — Я слышал о них,
но мне кажется, что они не похожи…
— А что тут разбираться, сам все увидишь, — перебил его Джерни.
— Они поднимают новый флаг на высоком корабле! — воскликнул федьакын. —
Желтый… с черным и красный круг посередке.
— Да-а-а… — протянул Поль. — Бизнес — дело тонкое.
— Тот же флаг, что и на остальных кораблях, — объявил наблюдатель.
— Ничего не понимаю, — сказал Стилгар.
— Бизнес, точно, дело тонкое, — подхватил Халлек. — Если бы он поднял знамя
Атрейдсов, значит, он проглотил все как есть. А вокруг слишком много наблюдателей. Поднять
флаг Харконненов — это вообще нелепо. Вот он и поднимает тряпку АОПТ! Дает знать вон
тем… — Джерни ткнул рукой в небо, — где таится их выгода. Он хочет показать, что ему
плевать, живы Атрейдсы или нет.
— Через сколько времени буря ударит в Большой Щит? — спросил Поль.
Стилгар отошел, посовещался с одним из стоявших в глубине федьакынов, потом вернулся
и ответил:
— Скоро, Муад-Диб. Очень скоро. Даже скорее, чем мы думали. Это Пра-пра-праматерь
бурь, может, даже более свирепая, чем ты желаешь.
— Это моя буря! — сказал Поль и увидел священный ужас на лицах стоявших вокруг
федьакынов. — Пусть она потрясет весь мир до основания, она будет не свирепее, чем я желаю.
Она ударит прямо в Большой Щит?
— Достаточно близко, чтобы никто не заметил разницы, — ответил Стилгар. Из ведущего в
долину отверстия вылез гонец и подошел к ним.
— Сардукары и Харконнены отводят патрули назад, Муад-Диб.
— Они считают, что буря нанесет в равнину слишком много песка и видимость резко
снизится, — пояснил Стилгар. — Они ждут, что мы поступим так же.
— Прикажи наводчикам навести прицелы сейчас, пока не упала видимость. Они должны
срезать носы у каждого корабля сразу же после того, как буря разрушит щиты, — Поль подошел
к стене, откинул край камуфляжной ткани и посмотрел на небо. На его темном фоне можно
было различить проносящиеся конскими хвостами песчаные вихри. Он поправил камуфляж и
сказал:
— Отправляй наших людей вниз, Стилгар.
— Ты пойдешь с нами?
— Я немного задержусь здесь.
Стилгар бросил на Джерни понимающий взгляд, пожал плечами, отошел к отверстию в
стене и исчез в его тени.
— Пусковую кнопку, по нажатию которой Большой Щит разлетится в куски, я отдаю в твои
руки, Джерни, — обратился к Халлеку Поль. — Ты сможешь сделать это?
— Сделаю.
Поль подозвал командира федьакынов.
— Отейм, начинай выводить дежурные патрули из области взрыва. Их нужно удалить
оттуда, пока не ударила буря.
Вольнаиб поклонился и исчез вслед за Стилгаром.
Джерни подошел к наружному лазу и приказал наблюдателю у подзорной трубы:
— Внимательно следи за южной стеной. Пока мы ее не взорвем, она останется совершенно
незащищенной.
— Когда я дам сигнал, выпустишь чилагу, — распорядился Поль.
— К южной стене направляются несколько бронетранспортеров, — доложил
наблюдатель. — Некоторые из них попробовали применить огнестрельное оружие. Наши люди
включили нательные щиты, как ты приказывал. Транспортеры остановились.
Во внезапно наступившей тишине Поль услышал, как снаружи бесится ветер — фронт
наступающей бури. Сквозь складки камуфляжа начал осыпаться песок. Порыв ветра подхватил
ткань и унес ее прочь. Поль дал знак федьакынам перейти в убежище и подошел к аппаратуре
связи, стоявшей у входа в туннель. Джерни направился следом. Поль перелез через сидящего на
корточках связиста. Кто-то произнес:
— Великая Пра-праматерь бурь, Муад-Диб!
Поль бросил взгляд на темнеющее небо,
— Джерни, снимай наблюдателей с южной стены.
Ему пришлось еще раз громко повторить приказ, чтобы перекрыть нарастающий рев бури.
Халлек отправился выполнять.
Поль натянул на лицо повязку, закрепил капюшон.
Джерни вернулся.
Поль похлопал его по плечу и показал на черную кнопку, вмонтированную над входом в
туннель позади связиста. Джерни подошел к отверстию в стене, положил руку на кнопку и
посмотрел на Поля.
— Мы не приняли никаких сообщений, — прокричал связист. — Статическое
электричество!
Поль кивнул, не спуская глаз с циферблата на панели пульта. Наконец он повернулся к
Джерни и поднял руку, продолжая смотреть на циферблат. Стрелка пробегала свой последний
круг.
— Пуск!. — и Поль дал отмашку рукой
Джерни нажал на кнопку.
Прошла долгая секунда, прежде чем они почувствовали, как вздрогнула и сотряслась земля
у них под ногами. К реву бури добавился рокочущий звук.
Рядом с Полем возник наблюдатель-федьакын, держа подзорную трубу под мышкой.
— В Большом Щите брешь, Муад-Диб! — заорал он. — Буря обрушилась на них и наша
артиллерия открыла огонь!
Поль представил себе, как буря врывается в равнину, как статические заряды в стене
кипящего песка разрушают силовой барьер в неприятельском лагере.
— Буря! — крикнул кто-то. — В укрытие, Муад-Диб!
Поль очнулся, чувствуя, как песчаные иголочки покалывают незащищенные щеки. Все,
теперь отступать нельзя, подумал он. Поль положил руку на плечо связиста и крикнул ему в
ухо:
— Бросай аппаратуру! В туннеле еще один комплект.
Он почувствовал, что его толкают в сторону — федьакыны оттесняли его в туннель,
прикрывая своими телами. Они протиснулись внутрь. Там было относительно тихо, они
завернули за угол и оказались в небольшой, освещенной Поплавковыми лампами комнатке, из
которой вел вниз еще один ход.
У аппаратуры связи сидел другой связист.
— Много статики, — сказал он.
С порывом ветра в комнату ворвались клубы песка.
— Закупорить вход! — заорал Поль. Тишина, наступившая после выполнения команды,
казалось, давила на уши. — Выход в равнину все еще свободен?
Один из федьакынов бросился посмотреть и доложил:
— Некоторые камни от взрыва рухнули, но инженеры говорят, что проход открыт. Они
ведут расчистку лазерными резаками.
— Скажи им, чтобы работали вручную, — рявкнул Поль. — Внизу есть еще включенные
щиты!
— Они действуют очень осторожно, Муад-Диб, — возразил федьакын, но тут же
отправился передать приказание.
В комнату протиснулся первый связист и волоком втащил ящик с аппаратурой.
— Я же приказывал все бросить! — рассердился Поль.
— Вольнаибы не любят разбрасываться оборудованием, — отозвался кто-то из федьакынов.
— Для нас сейчас важнее не оборудование, а люди. Скоро мы либо будем располагать куда
большим количеством техники, чем сможем использовать, либо нам вообще никакое
оборудование больше не понадобится.
К нему подошел Джерни Халлек:
— Я слышал, что они говорили, будто ход вниз свободен. Мы здесь слишком близко к
поверхности, милорд. Харконнены могут перейти в контрнаступление.
— Они сейчас не в том положении, чтобы думать о контрнаступлении. Как раз сейчас
выяснится, что они остались без щитов и что им уже не улететь с Аракиса.
— Все равно, новый командный пост полностью подготовлен, милорд, — настаивал
Джерни.
— Мне незачем находиться на командном посту. Все идет по плану и без меня. Нам нужно
лишь подождать…
— Поступает сообщение, Муад-Диб, — доложил связист. Потом покачал головой и плотнее
прижал наушник рукой. — Слишком много статики!
Он начал что-то записывать в лежащий перед ним журнал, то и дело покачивая головой,
останавливаясь и снова продолжая писать.
Поль подошел к нему. Федьакыны расступились, давая ему место. Поль посмотрел на
написанное и стал читать:
— Налет… на сич Табр… пленные… Аля (пропуск) семьи (пропуск) погибли… они
(пропуск) сына Муад-Диба…
Связист снова покачал головой.
Поль поднял глаза и встретился со взглядом Джерни
Халлека.
— Текст перевран, — сказал Джерни. — Статическое электричество. Вы не знаете…
— Мой сын мертв, — оборвал его Поль. Он знал, что это правда. — Мой сын мертв… а Аля
в плену… заложница.
Он чувствовал себя опустошенным — пустая оболочка, лишенная всяких эмоций. Все, к
чему он ни прикоснется, будет нести горе и смерть. Он, как чума, пронесется через всю
Вселенную!
Он чувствовал в себе мудрость старика, опыт бессчётного числа прожитых жизней. Он
почувствовал, как внутри него кто-то хихикает и потирает руки.
И Поль подумал: О, как мало знает Вселенная о том, что такое настоящая жестокость!
~~~
И стал Муад-Диб пред ними и сказал: «Хоть мы и считаем наших
пленных мертвецами, она — жива. Ибо семя ее — мое семя, и голос
ее — мой голос. И смотрит она в самые далекие глубины возможного.
Да, долины неведомого видит она благодаря мне».
КОСМИЧЕСКИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ!
Нормальные люди
Купаются в море,
Нормальные люди
На солнышке лежат.
А старые зануды
Все друг с другом спорят,
А старые зануды
Все спорят и брюзжат.
О, принесите занудам
По баночке пивка!
Кровопролитие и шутовство были всего лишь внешними признаками того времени, на деле
весьма скрытного. Фальшивая патетика, внутренняя неопределенность… и яростная борьба за
что-то лучшее, да еще страх того, что вообще ничего никогда не произойдет.
В те времена основными сдерживающими анархию факторами были находившиеся пока в
зародыше Гильдия, Бен-Джессерит и Большая Ассамблея, продолжавшие двухтысячелетнюю
практику совместных совещаний, несмотря на все возникающие серьезнейшие препятствия.
Позиция Гильдии начала наконец проясняться: они предоставили бесплатный транспорт всем
службам Ассамблеи и КРЭЗ. Роль, сыгранная Бен-Джессеритом, более туманна. Несомненно,
именно в то время они собрали под свое крыло ведьм и колдуний, исследовали тончайшие
свойства наркотиков, разработали систему прана-бинду и основали Миссию Безопасности —
черную руку, повсюду рассеивающую предрассудки. Но как раз в это время было составлено
заклинание против страха и собрана книга Ацхара, это чудо библиографии, сосредоточившее в
себе величайшие тайны большинства древних религий.
Единственно верным представляется нам замечание Ингслея:
«То было время глубочайших парадоксов».
КРЭЗ работала почти семь лет. И к своему семилетнему юбилею делегаты приготовили для
всей мыслящей Вселенной грандиозное сообщение. К семилетнему юбилею они обнародовали
Оранжевую Католическую Книгу.
«Вот труд значительный и достойный, — сказали они. — Вот способ открыть человечеству
глаза на себя как на творение Божие».
Делегатов КРЭЗ уподобляли археологам, вдохновленным Богом на величественное
деяние — обретение забытых истин. Говорили, что они вынесли на свет «жизненную силу
великих идеалов, погребенных под пылью веков», что они «заострили моральные принципы,
следующие из истинно религиозного сознания».
Наряду с Оранжевой Католической Книгой КРЭЗ представила Литургический Сборник и
Комментарии — труд, во многих отношениях даже более примечательный, не только благодаря
его краткости (вполовину меньше Оранжево Католической Книги), но и его искренности и
необычной смеси самоуничижения с сознанием собственной праведности.
Начальные строки были весьма недвусмысленно адресованы правящим классам:
«Люди, не находящие ответа на саннан (десять тысяч вопросов о религии из Шари-а),
полагаются теперь на собственное мышление. Каждый человек мечтатл об озарении. Религия —
всего лишь наиболее древний и почтенный способ, следуя которому люди стараются постичь
смысл созданной Богом Вселенной. Ученые постигают законы чередования событий.
Приспособить человека к этим законам — вот задача религии».
Однако в завершающей своей части Комментарии допускали куда более резкие
высказывания, во. многом предопределившие их судьбу:
«Многое из того, что принято называть религией, несет в себе неосознанно враждебное
отношение к жизни. Истинная религия должна учить, что жизнь — это радость, ублажающая
Господа, что знание без действия мертво. Все должны понимать, что религиозное учение,
основанное на ограничениях и правилах, — ложь и вымысел. Подлинное учение легко узнать.
Вы безошибочно определите его по ощущению, что вы уже раньше знали все то, что оно
преподносит».
Пока прессы и шайга-спирали накатывали текст Оранжевой Католической Книги,
распространяемой повсюду, в мире воцарилось подозрительное спокойствие. Некоторые
толковали это как знамение Божие, как знак духовного единения.
Даже делегаты КРЭЗ возвращались в свои конгрегации, очарованные этим мнимым
всеобщим благодушием. Восемнадцать из них были преданы позорной казни в течение двух
ближайших месяцев. Пятьдесят трех отлучили в том же году.
Оранжевую Католическую Книгу провозгласили «порождением безграничной гордыни».
Объявили, что ее страницы полны голого умствования. Начали появляться новые толкования,
основанные на разных видах фанатизма. Эти толкования тяготели к старой символике (крест,
полумесяц, кожаная гремушка, двенадцать святых, сидящий Будда и тому подобное), и скоро,
сделал ось ясно, что старые верования и предрассудки сохранились и в новом экуменизме.
Благородный символ семилетних трудов КРЭЗ, аббревиатуру «ГП» — «Галактофазисные
постулаты» — миллиарды фанатиков называли дьявольским клеймом и расшифровывали как
«Господне Проклятие».
Председатель КРЭЗ Таури Бомоко, дзен-суннитский улема и один из тех четырнадцати
делегатов, которые так никогда и не отреклись от своих трудов и вошли в историю как
«Четырнадцать Старцев», в конце концов начал склоняться к тому, чтобы признать часть
выводов комиссии ошибочными.
«Нам, вероятно, не следовало пытаться создавать новые символы, — сказал он. — Мы не
предполагали, что нас могут обвинить в искажении существующих религиозных концепций и в
возбуждении праздного любопытства к богословским вопросам. Нам каждый день приходилось
сталкиваться с ужасающей неопределенностью всех человеческих понятий, и мы мирились с
тем, что наши религии становились день ото дня все жестче и строже. Так что же за тень легла
на пути Божественного Промысла? Какое предостережение всем нам: видите, сколь живучи
религиозные организации, сколь живучи символы, даже когда самый их смысл давно утерян!
Ибо не существует такого понятия, как арифметическая сумма всех известных знаний!»
Нотки сомнения в признаниях Бомоко не скрылись от внимания его критиков, и вскоре ему
пришлось удалиться в изгнание, поставив свою жизнь в зависимость от способности Гильдии
сохранять тайну. Говорят, что он умер на Тюпайле, окруженный любовью и уважением, и что
его последними словами были:
«Религия должна оставаться спасительной лазейкой для людей, которые говорят себе: „Я не
тот, каким бы хотел быть“. Но она никогда не должна вызывать в людях чувство довольства
собой».
Приятно думать, что Бомоко понимал пророческий смысл своих слов: «религиозные
организации живучи». Девять столетий спустя Оранжевая Католическая Книга и Комментарии
к ней сделались частью религиозного сознания во всех уголках Вселенной.
Когда Поль-Муад-Диб стоял, положив правую руку на гранитную урну с черепом своего
отца (правая рука благословляет, левая — проклинает), он дословно цитировал «Завещание
Бомоко»:
«Вы, победившие нас, говорите себе, что Вавилон пал и труды его разрушены. Но я говорю
вам, что с каждого человека спросится на суде и каждый окажется на уготованном ему месте.
Ибо война идет в душе каждого человека».
Вольнаибы говорили о Муад-Дибе, что он подобен Абу Зайду, фрегат который посрамил
Гильдию, в один день совершив путь туда и обратно. В данном случае туда используется как
один из символов вольнаибской мифологии и означает землю духов ру или алям аль-митталь —
место, где не существует никких ограничений.
Параллель с понятием «Квизац Хадерак» здесь очевидна. Квизац Хадерак, которого сестры
стремились вывести с помощью своей селекционной программы, переводится как «сокращение
пути» или «тот, кто может быть в двух местах одновременно».
Но происхождение обоих этих переводов явственно прослеживается из Комментариев:
«Когда закон и религиозный долг — одно целое, твое „я“ заключает в себе всю Вселенную».
Муад-Диб говорил про себя:
«Я — сеть в море времени, я свободно прохожу сквозь прошлое и будущее. Я — подвижная
мембрана, которая не дает ускользнуть ни одной из возможностей».
Эти мысли по своей сути почти совпадают и соотносятся с двадцать второй калимой из
Оранжевой Книги: «Неважно, высказана мысль или нет, она реальна и обладает всеми
качествами реальности».
И когда мы пристальнее рассмотрим комментарии самого Муад-Диба к «Столпам
Вселенной» в толковании святых квизар тафвидов, мы увидим, сколь многим он обязан
Оранжевой Католической Книге и вольнаибскому дзен-сунизму.
Муад-Диб: «Долг и закон — одно, да будет так. Но помните и следующие ограничения: в
этом случае вы никогда не реализуете полностью свое индивидуальное сознание. Вы всегда
будете пребывать погруженным в общее тау. Вы всегда будете меньше чем личность».
Оранжевая Католическая Книга: дословное цитирование (шестьдесят первое Откровение).
Муад-Диб: «Религия зачастую разделяет миф о прогрессе, который защищат нас от
страха перед будущим».
Оранжевая Католическая Книга, Комментарии: дословное цитирование (Книга Ацхара
приписывает это утверждение религиозному писателю первого века Нешу и считает
парафразом).
Муад-Диб: «Если ребенок, или человек невежественный, или безумец навлекает беду, то
это вина человека, облеченного властью, ибо это он ее не предотвратил или не предвидел».
Оранжевая Католическая Книга: «Любой грех может быть приписан, по крайней мере
частично, врожденным дурным наклонностям, что может служить оправданием в глазах Бога».
(Книга Ацхара возводит это к древнесемитксой тауре.)
Муад-Диб: «Протяни руку твою и ешь, что Бог послал тебе, а когда насытишься —
восхвали Господа».
Оранжевая Католическая Книга: парафраз с идентичным смыслом. (Книга Ацхара
указывает лишь на весьма незначительные отличия от учения Первого Ислама.)
Муад-Диб: «Доброта — начало жестокости».
Вольнаиб Китаб аль-Айбар: «Страшно бремя доброго Бога. Не Он ли дал нам палящее
солнце (Аль-Лат)? Не Он ли дал нам Матерей Влаги (Преподобных Матерей)? Не Он ли дал нам
Шайтана (Сатана, Иблис)? Не от Шайтана ли поучили мы поспешность в мщении?»
(Отсюда же происходит вольнаибская пословица: «Поспешность — орудие Шайтана».
Следует принять во внимание: чтобы произвести сто калорий тепла при повышенной
физической нагрузке (то есть при спешке), тело испаряет около шести унций пота. Пот на
вольнаибском языке означает «бакка» или слезы; это же слово может переводиться как
«жизненная сила, которую Шайтан выжимает из твоей души».)
Дальний родственник рода Коррино, часто упоминается как Красный Герцог. Род
Атрейдсов владел Каладаном в качестве сиридар-надела на протяжении двадцати поколений, до
тех пор пока не был получен приказ о переселении на Аракис. Известен в основном как отец
герцога Поля-Муад-Диба, Умма-Регента. Останки герцога Лето покоятся в «Гробнице Черепа»
на Аракис. Причиной его смерти считают предательство доктора школы Сак, совершенное по
наущению сиридар-барона Владимира Харконнена.
Законная дочь герцога Лето Атрейдса и его наложницы леди Джессики. Леди Аля родилась
на Аракисе примерно через восемь месяцев после смерти герцога Лето. Повышенная
восприимчивость к пробуждающим сверхсознание наркотикам послужила причиной того, что в
документах Бен-Джессерита ее называют «Проклятая Небом». В историю вошла как «святая
Аля» или «святая Аля-Нож». (Более подробные сведения приведены в книге Пандера Олсона
«Святая Аля — охотница в миллиарде миров».)
Дальний родственник Дома Коррино, друг детства Саддама IV. («Тайная история Дома
Коррино», книга, не заслуживающая особого доверия, возлагает на графа Фенринга
ответственность за чемёркное отравление Эльрода IX.) Все свидетели сходятся в том, что граф
был ближайшим другом Саддама IV. По данным имперских архивов был тайным агентом
Императора на Аракисе во время правления Харконненов и позднее на Каладане в период
межсиридарья. Присоединился к Саддаму IV в изгнании на Сальюзе Секунде.
Б
БАЙ-ЛА КАЙФА — аминь (буквально: «ничто более не требует разъяснеия»).
БАККА — в вольнаибской мифологии: плакальщица, оплакивающая все человечество.
БАКЛАВА — густая смесь, приготовленная на финиковом сиропе.
БАЛИЗЕТ — девятиструнный музыкальный инструмент, прямой потомок цитры;
настраивается в ладовой системе Чузука, звук извлекается щипком.
БАРАБАННЫЙ ПЕСОК — песок, слежавшийся таким образом, что любой резкий удар по
его поверхности вызывает далеко разносящуюся барабанную дробь.
БАРАДНЫЙ ПИСТОЛЕТ — устройство для сообщения статического заряда частицам
пыли; разработан на Аракисе и используется для цветовой пометки больших песчаных
поверхностей.
БАРАКА — святой человек, обладающий магическими способностями.
БАШАР (чаще «полковник-башар») — сардукарское воинское звание, чуть выше
полковника в обычных военных формированиях. Присваивается лицу, управляющему одним из
районов планеты. (Чин «бригадный башар» присваивается исключительно как воинское звание.)
БЕДУИН — см. ИЧВАН БЕДУИН
БЕЛА ТЕГОЙЗА — пятая планета системы Квенстинга, третье пристанище дзен-суннитов
(вольнаибов) во время насильственного переселения.
БЕН-ДЖЕССЕРИТ — древняя школа умственной и физической подготовки
преимущественно женщин, основанная после того, как во время Бутлерианского Джихада были
уничтожены так называемые «думающие машины» и роботы.
БИЛО — короткий стержень с металлической хлопушкой на конце. Назначение: втыкается
в песок и включается для привлечения шай-хулуда. См. КРЮКИ УПРАВЛЕНИЯ.
БИНДУ — понятие, относящееся к нервной системе человека, особенно применительно к
психотренингу. Часто встречается в оборотах типа «бинду-неврологический».
БИНДУ, ТРАНС — особая форма каталепсии (внезапное напряжение всех мышц тела),
вызываемая по собственному желанию.
БЛЕД — ровная открытая пустыня.
БОЛЬШОЙ ЩИТ — горный массив на севере Аракиса, служит естественной защитой
небольшой области планеты от разрушительного воздействия кориолисовых бурь.
БОТАНИ ДЖИБ — см. ЧАКОБСА.
БУРЗЕГ — генерал, командир сардукаров.
БУРКА — род длинной накидки, надеваемой вольнаибами в пустыне.
БУРХАН — признаки, являющиеся подтверждением жизни (обычно в сочетании «айят и
бурхан жизни»).
БУТЛЕРИАНСКИЙ ДЖИХАД — см. ДЖИХАД, БУТЛЕРИАНСКИЙ (также ВЕЛИКОЕ
ВОССТАНИЕ).
***
***
Двадцать четыре книги — это много или мало? По нашим отечественным меркам — очень
много. По американским — прямо скажем, не слишком; особенно если сопоставить с Айзеком
Азимовым с его пятью сотнями книг или Полом Андерсоном с его полутора сотнями. Так что к
числу наиболее плодовитых американских фантастов Герберта не отнесешь. В то же время
нельзя забывать, что прожил-то он всего шестьдесят шесть лет — век по современным
стандартам более чем скромный. Литературная же его карьера продолжалась и вовсе тридцать
четыре года, ибо дебютировал Фрэнк Герберт поздно — лишь в 1952 году, когда журнал
«Стартлинг сториз» опубликовал его рассказ «Ищете что-нибудь?» И наконец, Герберт был
слишком жаден до жизни — он прямо-таки коллекционировал впечатления, знания, умения, а
потому и не мог, естественно, подобно Азимову просиживать ежедневно по — надцать часов за
машинкой.
Уиллис Е. Мак-Нелли, критик, профессор английской литературы Калифорнийского
университета и редактор «Энциклопедии Дюны» (было и такое любопытное издание) назвал
Фрэнка Герберта человеком эпохи Возрождения, подразумевая как раз эту жажду жизни,
разносторонность таланта и широту интересов. При всей любви американцев к громким словам
и титулам, это определение не сочтешь необоснованным.
Впрочем, начиналось все достаточно заурядно — по счастью, вундеркиндом юный Фрэнк
не был (не зря же пословица утверждает, что из многообещающих детей, как правило, ничего
путного не получается). Он мало чем отличался от своих сверстников, бегавших по улицам
Такомы — небольшого, в те годы едва на полсотни тысяч жителей города, расположившегося на
северо-западе США, в штате Вашингтон, на берегу залива Пьюджет-Саунд. Фрэнк окончил
самую обычную муниципальную школу и поступил в Вашингтонский университет в Сиэтле,
однако со второго (или третьего? — тут биографы расходятся) курса ушел в армию —
Соединенные Штаты вступили во Вторую мировую войну. Вернувшись же к гражданской
жизни, продолжать образование он не стал — Бог весть, почему, может, были тому причиной
финансовые затруднения, а возможно, Герберт пришел к выводу, что завершать
университетский курс для него не имеет смысла. Достоверно известно одно — он устроился
репортером в газету и усиленно занялся самообразованием.
О последнем обстоятельстве стоит сказать особо. Герберт разработал собственную систему,
заметно превосходившую и глубиной, и разносторонностью любой отдельно взятый
стандартный университетский курс. За несколько лет он изучил психологию, где особенно
прельстила его школа Карла Густава Юнга с ее понятием коллективного бессознательного,
историзмом и социологизмом — впоследствии эти гербертовские познания отчетливо
проступят в многих его романах. Прошел курсы английской литературы, сравнительно
лингвистики, экологии, теологии, много занимался историей, биологией, энтомологией… Чисто
по-жюльверновски на каждую отрасль знания он заводил архив, оказавшийся со временем
серьезным подспорьем в литературной работе. И все это — параллельно с
коллекционированием практических умений. Герберт стал не только отличным фотографом,
что было весьма на руку журналисту, но и получил также пилотские права и сертификат
эксперта-дегустатора вин, навыки аквалангиста — увлечение это сохранилось на всю жизнь —
и эксперта-графолога. В начале пятидесятых он попробовал силы в литературе и, как уже
говорилось, в 1952 году дебютировал как фантаст-новеллист. Правда, нельзя сказать, чтобы
писательскому труду он предавался в это время слишком усердно. За последующие десять лет
им было опубликовано всего два десятка рассказов — они были потом изданы отдельными
авторскими сборниками, увидевшими свет в 1970 («Миры Фрэнка Герберта», 1973 («Книга
Фрэнка Герберта») и 1975 («Лучшее Фрэнка Герберта») годах. Однако среди этих ранних
рассказов затесался и один роман — «Дракон в море» (1956); он выходил также и под другими
названиями — «Субмарина XXI века» и «Под давлением», но сам Герберт предпочитал именно
это, первое.
Сюжетно роман был достаточно традиционным — фантастический детектив, действие
которого разворачивается в будущем на борту подводной лодке. Но уже здесь проявилось
мастерство Герберта-романиста, которое окончательно раскроется в «Дюне». В первую очередь,
это психологизм, хотя в «Драконе…» он ощущается меньше, чем в более поздних романах. Зато
умение воссоздать, детально и достоверно описать обстановку Фрэнк Герберт
продемонстрировал уже в полной мере. Критикой роман особо замечен и отмечен не был — ни
после публикации в журнале «Аналог», ни по выходе отдельным изданием. Зато читатели его
приметили. Разумеется, еще не так массово, как потом «Дюну», но стоит сказать, что помимо
фэнов, «Дракон…» нашел себе еще один — и довольно обширный круг читателей: моряков-
подводников. В их среде роман пользовался популярностью, причем никто не верил, что
автором является сугубо «сухопутный» журналист, а вовсе не какой-нибудь отставной
коммодор. Уж слишком профессионально, со знанием мельчайших подробностей моряцкого
быта и психологии все описано! Герберт, всего раз побывавший на борту подводной лодки, да и
то на час-другой, гостем, немало гордился подобными отзывами (Замечу в скобках, что хорошо
его понимаю: отлично помню, как однажды в Калининграде познакомили меня с известным
океанологом Киром Нессисом и тот сказал: «Всегда ищу в маринистике ляпы, а в вашей „Арфе“
не нашел, как ни старался!» — ох и потешило же это мое самолюбие…) Конечно, не эта
достоверность суть основа литературного произведения, но и без нее по-настоящему
художественной книги не может быть.
То ли в 1960, то ли в 1961 году Фрэнк Герберт по заданию одной из газет Западного
Побережья готовил серию очерков о наблюдении за развитием и перемещением песчаных дюн в
штате Орегон. Это по началу чисто служебное задание оказалось поистине судьбоносным. Он
«заболел» пустыней. И вскоре — уже не в командировку, а в отпуск, за собственный счет —
отправился в Аравию. В тот момент он еще сам не знал, что привлекает его больше —
возможность понырять в воспетых Квиличи водах Красного моря или песчаные волны пустыни
Тихама, узкой, в полсотни километров, лентой протянувшейся вдоль побережья. Пустыня
победила. И пустыня породила сперва — интерес к этой сложной, тончайшей, все время
балансирующей на грани саморазрушения экосистеме, к людям, ее населяющим, к их
мировоззрению и религии; а потом — потом породила «Дюну».
Герберт признавался, что вначале у него родились наброски второго и третьего романов
«Хроник Дюны». Но потом он переключился на работу над первым — и довел ее до конца.
Первая часть романа — «Мир Дюны» — увидела свет на страницах «Аналога» в 1963–1964
годах; вторая — «Пророк Дюны» — год спустя. И тогда же, в шестьдесят пятом, вышло в свет
отдельное издание, сразу же отмеченное премией «Небьюла», присуждаемой Ассоциацией
американских писателей-фантастов, а годом позже — и премией «Хьюго», присуждаемой
Всемирной (то бишь — всеамериканской) ассоциацией любителей НФ. Однако популярность
книги вышла далеко за пределы традиционного круга любителей фантастики. Долгое время
роман держался в первых строках списка бестселлеров. Им зачитывались поклонники
приключенческого жанра и сторонники экологического движения, исламские фундаменталисты
усматривали в судьбе Муад-Диба некие аллюзии с жизнью Мухаммеда, что обусловило
небывалый успех этого вполне западного романа на Востоке, по роману был вскоре поставлен
кинофильм… Прямо-таки небывалый успех «Дюны» буквально требовал превращения романа в
многотомную эпопею — тем более что американский рынок (как и наш нынешний) просто
«болен» продолжениями. К тому же, вспомним наброски второго и третьего романов
существовали… А издательские предложения были одно заманчивее другого — авансы,
измерявшиеся пяти-, шести- и даже семизначными числами стали для Герберта делом
привычным. И постепенно сложились «Хроники Дюны» — за первым томом последовал второй,
«Мессия Дюны» (1970), потом «Дети Дюны» (1976), «Бог-Император Дюны» (1981), «Еретики
Дюны» (1984) и наконец «Дюна — дом братства» (1985). Время создания эпопеи растянулось на
двадцать с лишним лет, а продолжительность описываемых событий — на двадцать с лишним
тысячелетий.
«Дюна» — даже если говорить лишь о первом романе — произведение на редкость
многоплановое. Американская критика, в частности Малкольм Дж. Эдвардс, и вовсе почитает
его экстраординарным для НФ. И потому, вопреки сказанному в самом начале нашего
разговора, мне все-таки придется уделить ему некоторое — но заранее предупреждаю,
минимальное — внимание.
Хотя кое-кто из критиков восхищается галакто-историческим фоном романа, его лихо
закрученной политической интригой — подозреваю, это происходит скорее по инерции. В
самом деле, ничего необычного и уж тем более экстраординарного тут нет. Немало
фантастов — начиная с Роберта Хайнлайна и Айзека Азимова — создавали свою «историю
будущего», бытописали разного рода галактические империи и леденящие душу злодейские
замыслы нехороших баронов супротив благородных графов и герцогов (в отдельных случаях
бывало, правда, и наоборот)… Каюсь, все это порядком успело даже навязнуть в зубах. И
потому не знаю, как у вас, а у меня злоключения герцогского отпрыска Пола Атридеса особого
интереса не вызывают.
Но.
Хаджра Муад-Диба, его превращение из изгоя в вождя вольнаибов, этих бедуинов
Аракиса — дело иное. Здесь уже следишь за каждым шагом, за каждым поворотом фабулы, за
каждой мыслью. И мысли, надо сказать, в большинстве своем далеко не ординарны…
Но.
Пожалуй, во всем опыте англо-американской НФ нет ни одного измышленного
воображением писателя мира, сотворенного столь детально, столь комплексно, столь
гармонично, как Дюна. Само по себе желание «миротворчества» посещало многих.
Удивительно сладкий это искус — создать мир по собственному произволу, ощутить себя
демиургом, богом-творцом. «И трудны функции Бога фантасты берут на себя», как писал
некогда Вадим Шефнер… Многие, повторяю, брали. Вспомните Урсулу Ле Гуин — «Планету
изгнания», «Изнанку тьмы»… Вспомните Хола Клемента — «Огненный цикл», «Экспедицию
„Тяготение“». Примерам несть числа. И все-таки «Дюна» стоит в этом ряду особняком. Она
уникальна не только по степени и мастерству разработки фантастической модели — и другие
авторы умели быть детальными, и они разрабатывали для своих измышленных планет
хронологии, словари и мифы — но и по удивительному ощущению достоверности, по —
странное слово! — обаянию этого жестокого безводного мира.
Но.
Говорят, талант — это умение оказаться в нужное время в нужном месте. «Дюна» упала на
благодатную почву нарождающегося экологического движения, пробуждающегося
экологического сознания. И не удивительно, что адепты «Green Peace» и других подобных
объединений подняли роман на щит, именуя его не иначе, как «блистательным пособием по
экологии»; его даже стали использовать в университетских курсах… Здесь я позволю себе
маленькое отступление: в этой связи (и вообще в связи с триумфальным успехом романа)
Герберта стали приглашать читать лекции в различных университетах, а родной
Вашингтонский университет даже предложил ему занять профессорскую кафедру. Герберт
немало гордился тем, что с подобными предложениями обращаются именно к нему — человеку,
так и не завершившему университетского курса и не получившему степени бакалавра… Однако
вернемся к роману.
Но — и последнее но.
Герберт умудрился совместить несовместимое — динамичное действие, свойственное НФ
и приключенческому жанру, с глубоким психологизмом, присущим — по крайней мере, так
считалось до сих пор — исключительно литературе реалистической. Именно в силу этого
обстоятельства некоторые критики упорно не желали «отдавать» «Дюну» фантастике,
причисляя ее исключительно к General Fiction, Большой Литературе, литературе главного
потока… Детские игры — литература бывает просто талантливая или бездарная…
Вот в силу всех этих «но» и приходится признать, что «Дюна» — воистину явление
уникальное. Правда, относится это прежде всего к первому роману. Как нередко случается,
следующие — хотя Герберт продолжал наращивать свое мастерство повествователя — все-таки
по богатству замысла уступали зачину. Их успех был вызван уже скорее умелой рекламой,
страстью к циклам и сериям, магией имени и иными более или менее внелитературными
причинами.
Для самого Герберта успех «Дюны» послужил мощным стимулом. В следующем, 1966 году
он выпустил разом три романа: «Зеленый мозг», рассказывающий об экологической катастрофе,
в результате которой мутировавшие насекомые обрели коллективный разум, а человечество
вступило с ними в симбиоз; «Цель — пустота», повествующий о создании некоего
суперкопьютера, осознавшего себя личностью и возомнившего себя Богом; и наконец, «Глаза
Гейзенберга», посвященный проблемам генной инженерии и бессмертия. К этой последней
теме Фрэнк Герберт вернулся два года спустя в романе «Создатели небес», значительно
переработанном в 1977 году.
В этих книгах определился круг тем, в первую очередь интересующих Герерта Это
проблемы эволюции разума — в любых вариантах, будь то человеческого, кибернетического
или интеллекта инопланетных существ. Это эволюция жизни, стремящейся к достижению
бессмертия. Это создание отличающихся от современной человеческой моделей цивилизаций. И
наконец, это сотворение миров.
В следующих книгах Герберт продолжал развивать и со всех сторон изучать и ощупывать
перечисленные выше темы. В «Барьере Сантароги» (1968), написанном как увлекательный
психологический детектив, он вновь обратился к проблеме эволюции разума, высшей — по
сравнению с нами — ступенью которого оказываются обитатели небольшой, изолированной от
окружающего мира утопической общины. В дилогия «Звезда под бичом» (1970) и «Эксперимент
на Дозаде» (1977) в роли этой высшей формы разума выступает инопланетная жизнь. Кстати,
здесь впервые в творчестве Герберта встречается разум планетарного масштаба — в духе
«Одинокой планеты» Мюррея Лейнстера или «Соляриса» Станислава Лема; впоследствии и сам
Герберт еще раз вернется к этой теме — в написанном в соавторстве с Биллом Рэнсомом
трилогии, речь о которой впереди. Идеи, положенные в основу упоминавшегося романа
«Цель — пустота», но рассматриваемые уже совсем под иным углом зрения, определившимся
не без влияния идей Тейяр де Шардена, Герберт вновь обыграл в «Создателях бога» (1972). А
энтомологические знания, почерпнутые в свое время у Фабра, Шовена и иже с ними, отменно
послужившие при работе над «Зеленым мозгом», вновь пригодились во время написания романа
«Улей Хелстрома» (1973). Но о нем стоит сказать несколько слов особо.
Пожалуй, — в этом сходятся многие критики — после «Дюны» (причем хронологически, а
не по значению) это самый удачный роман Фрэнка Герерта. Толчком к его созданию послужил
вышедший на экраны в 1971 году глуповатый мелодраматический фильм «Хроники Хелстрома»,
в котором даже самому доброжелательному взгляду трудно заметить что-либо, кроме прекрасно
выполненных спецэффектов и массы бегающего и прыгающего папье-маше. И все-таки что-то в
этой картине привлекло внимание Герберта. Не знаю уж, как там разобрались с авторскими
правами, но писатель взялся за роман по мотивам фильма — назвать то, что он сделал,
привычной нормализацией нельзя, поскольку между произведениями кинематографа и
литературы по сути ничтожно мало общего.
«Улей Хелстрома» — блестящее описание человеческого сообщества, организованного по
принципу пчелиного улья, где личность растворяется в коллективном организме и разум — в
коллективном разуме. Субъективная, данная изнутри картина этой жизни кажется даже
благостной и утопической — хотя к такой модели существования привела людей (как и в
«Зеленом мозге») экологическая катастрофа. Но стоит ракурсу сместиться и показать этот мир
со стороны, глазами современного человека — и невольно мороз продирает. Должен сказать,
что по силе эмоционального воздействия «Улей…» едва ли не превосходит (а может, все-таки
превосходит?) «Дюну».
В 1982 году Фрэнк Герберт выпустил фантастический триллер «Белая чума» — на первый
взгляд, чуть ли не о традиционном для НФ сумасшедшем ученом, который в стремлении
отомстить человечеству выпускает на волю созданный им чудовищный вирус. Но за этим
первым планом скрывается тонкое психологическое повествование, причем Герберт
продемонстрировал здесь блестящий анализ анормальных состояний психики, трактуемых,
естественно, по Юнгу. В сущности, фантастики здесь ничтожно мало — только сам вирус,
уничтожающий исключительно прекрасную половину рода человеческого, — но роман от
этого, прямо скажем, не проигрывает; читается он с традиционным, я бы сказал, для Герберта
напряжением.
Последнее обстоятельство заставляет вспомнить и тот факт, что в литературной биографии
Фрэнка Герберта, признанного писателя-фантаста, которого называют таким же символом НФ
шестидесятых—семидесятых годов, каким и являлись в сороковые—пятидесятые Хайнлаин и
Азимов, — так вот, есть-таки в творчестве Герберта один совершенно реалистический роман —
«Ловец душ» (1971), где рассказывается о судьбе индейца, отвергшего все блага и соблазны
современной американской цивилизации, истеблишмента, в который он уже вписался, и
вернувшегося к образу жизни своих предков, к их образу мышления, к их мироощущению.
В американской литературной практике соавторские союзы широко распространены —
подробнее мне уже случалось писать об этом в послесловии к сборнику Пола Андерсона.
Потому сейчас скажу лишь, что даже самые большие мастера — вроде Рэя Брэдбери или Айзека
Азимова — соавторством отнюдь не гнушались. Фрэнк Герберт удивительно долго и прочно
удерживался от соблазна. И лишь дважды вступал он в сотрудничество: со своим сыном
Брайеном Гербертом — написанный ими совместный роман «Человек двух миров» вышел в год
смерти Фрэнка — и со своим старым другом Биллом Рэнсомом, обитавшим неподалеку от
Такомы, в Порт-Таунсенде. Летом друзья вместе жили в дачном поселке в долине Пайэллап,
расположенной к юго-востоку от Такомы. Там-то они и сговорились работать вместе, причем
заключили соглашение, что для обоих это занятие будет не трудом, а удовольствием, и ни при
каких обстоятельствах не помешает дружбе сговорились и скрепили соглашение рукопожатием,
«как это принято среди обитателей долины Пайэллап, где не признают писанных договоров», —
вспоминал Рэнсом.
Отправной точкой их совместной затеи послужил написанный двенадцатью годами раньше
роман Герберта «Цель — пустота». Теперь он обрел продолжение — романы «Инцидент с
Иисусом» (1979), «Эффект Лазаря» (1983) и «Фактор восхождения» (1988). Последний, как вы
можете. заметить, увидел свет через два года после смерти Фрэнка Герберта. В предисловии к
книге Билл Рэнсом писал: «над сюжетом и развитием характеров мы работали вместе с
Фрэнком; но последнюю писательскую работу он оставил мне одному…»
И все-таки; это была не только писательская работа Билла Рэнсома, но и последний
литературный труд Фрэнка Герберта.
Подобно тому, как на рубеже тридцатых—сороковых годов Роберт Хайнайн
революционизировал американскую фантастику гернсбековской эпохи («В три феноменальных
года он полностью преобразил наше понимание того, как следует писать фантастику, и эта
трансформация оказалась необратимой», — признавался Роберт Сильверберг), так и Фрэнк
Герберт революционизировал НФ «золотого века». Можно представить себе такой — правда,
довольно жестокий! — мысленный эксперимент. Или, если угодно, фантастический сюжет.
Путешественник во времени отправляется в прошлое и в младенчестве душит Пола Андерсона,
например, или Лайона Спрэг де Кампа, или Роберта Сильверберга… Что же он обнаруживает,
вернувшись? Американская НФ, бесспорно, обеднела. Исчезло яркое имя. Прекрасные книги
канули в небытие. Но сама фантастика осталась такой же, какой была. Но если — нет, не
поднимается рука, не поворачивается язык, не могу сказать: «он застрелит»; скажу иначе:
оставит на действительной флотской службе Роберта Хайнлайна, — не бывать «золотому веку»
или будет он совсем не таким, как был.
И если бы не было Фрэнка Герберта — причем не только «Дюны», пусть даже «Хроник
Дюны», но и всех двух десятков его романов, — современная американская НФ изменилась бы
необратимо.
Жаль только, сам он не понимал этого — он просто жил. Работал. Писал.
Но именно в силу этих причин мне и хотелось рассказать о Фрэнке Гербере — а не только
о «Дюне» и авторе «Дюны». Хотелось, чтобы вы хоть мельком представили себе масштаб этого
литературного явления. А что до самого прочитанного вами романа — я надеюсь, разговор наш
еще впереди. Хочется верить, что «Северо-Запад» не ограничится выпуском первого тома, а
издаст «Хроники» полностью.
Если такое случится — надеюсь, нам с вами еще представится возможность побеседовать о
мире Дюны и его обитателях, об их судьбах и верования, об истории и экологии,
опустынивании и исламе, о евгенике и генной инженерии, психологии и философии… Господи,
не зря же ведь, в конце концов, была издана «Энциклопедия Дюны» — тут не то что на статью,
на добру книгу наберется о чем потолковать! И потому я буду ждать. Уж очень интересно было
бы порассуждать обо всем этом…
Но сегодня мне хотелось просто показать вам человека — чтобы выступил он чуть-чуть из
тени «Дюны».