64428

Farish Ahmad-Noor: Why is colonialism (still) romanticized? | TED Talk

Фариш Ахмад-Нура
НАЗВАНИЕ: Почему колониализм (всё ещё) романтизируется?
ОПИСАНИЕ: По словам историка Фариша Ахмад-Нура, человечеству никак не удаётся избавиться от
остатков колониализма, которые живут в ядовитых, усвоенных мифологиях и стереотипах, переживших
создавшие их режимы. Исследуя, почему эти предрассудки сохраняются (а иногда и процветают), он
предлагает междисциплинарный подход, чтобы отказаться от культурной одержимости
романтизированной историей и не допустить, чтобы эта ностальгия увековечивала прошлые
притеснения.
ПОДВОДКА: В своём сегодняшнем выступлении политолог и историк ФарИш Ахмад-Нур рассказывает
о том, что история живёт в каждом из нас и призывает нас задуматься о том, почему мы придерживаемся
тех или иных суждений, особенно когда речь идет о стереотипах, окружающих представителей народов
Азии.
Я обещаю, что не буду петь. Как минимум, это вам не грозит. Но я историк с философским
образованием, и моя основная область исследований — это история Юго-Восточной Азии с акцентом на
колониальную Юго-Восточную Азию 19-го века. И за последние несколько лет я прослеживаю историю
определённых идей, которые формируют нашу точку зрения, то, как мы в Азии, в Юго-Восточной Азии
смотрим на себя и как мы себя понимаем.
Есть одна вещь, которую я не могу объяснить с исторический точки зрения. Это долгое время
озадачивало меня. Это то, как и почему определённые идеи, определённые точки зрения, кажется, никак
не исчезнут. И я не знаю, почему так происходит. В частности, мне хочется понять, почему некоторые
люди — далеко не все — но некоторые люди в постколониальной Азии всё ещё придерживаются
несколько романтизированного взгляда на колониальное прошлое, видят его сквозь розовые очки,
уверены, что это было замечательное и прекрасное время, хотя историкам известно, с каким насилием и
угнетением пришлось столкнуться коренному населению. Итак, давайте представим, что я строю себе
машину времени.
01:40 Бу-бу-бу-бу.
Я строю машину времени и возвращаюсь в шестидесятые годы девятнадцатого века, за сто лет до моего
рождения. О боже, теперь вы знаете, когда я родился. Ладно, я возвращаюсь на сто лет до своего
рождения. Вот если бы я оказался в колониальной Юго-Восточной Азии XIX века, профессором мне не
бывать. Историки это знают. И всё же, несмотря на это, всё ещё есть определённые сообщества людей,
которые изо всех сил держатся за идею, что прошлое не было таким уж мрачным, что в нем была
романтизированная сторона.
И вот здесь я, как историк, сталкиваюсь с ограничениями истории, потому что я могу проследить идеи.
Я могу выяснить происхождение определенных клише, определенных стереотипов. Я могу сказать вам,
кто это придумал, где и когда и в какой книге об этом впервые написали. Но есть одна вещь, которую я
не могу сделать: я не могу проникнуть во внутреннюю, субъективную ментальную вселенную человека
и изменить его мнение. И я думаю, именно поэтому в последние несколько лет меня всё больше
привлекают такие вещи, как психология и когнитивно-поведенческая терапия; потому что в этих
областях ученые изучают устойчивость идей. Почему у некоторых людей есть определённые
предубеждения? Почему существуют определенные предвзятости, определенные фобии?
Мы живем, как это ни прискорбно, в мире, где до сих пор сохраняется женоненавистничество,
сохраняется расизм, всевозможные фобии. Недавно, например, появился новый термин - исламофобия.
Почему эти идеи сохраняются? Многие ученые согласны с тем, что отчасти это происходит потому, что,
глядя на мир, мы опираемся на небольшой набор основных идей, которые не подвергаются сомнению.
Посмотрите, как мы, особенно в Юго-Восточной Азии, представляем себя себе и миру. Посмотрите, как
часто, когда мы говорим о себе, своей точке зрения, своей самобытности мы неизменно опираемся на
один и тот же набор идей, каждая из которых имеет свою историю.
Приведу простой пример: мы живем в Юго-Восточной Азии, которая очень популярна у туристов со
всего мира. И я не думаю, что это плохо, кстати. Я думаю, это замечательно, что туристы приезжают в
Юго-Восточную Азию, потому что это неотъемлемая часть расширения вашего мировоззрения и
знакомства с различными культурами и всё такое. Но посмотрите, как мы изображаем себя в рекламных
материалах для туристов. Там обязательно будут кокосовая пальма, банановое дерево и орангутанг.
А орангутанг даже зарплаты не получает.
Посмотрите, как мы изображаем себя. Посмотрите, как мы изображаем природу. Посмотрите, как мы
изображаем сельскую местность. Посмотрите, как мы изображаем сельскохозяйственную жизнь.
Посмотрите наши ситкомы. Посмотрите наши дорамы. Посмотрите наши фильмы. Очень часто
встречается, особенно в Юго-Восточной Азии, что если в комедии есть кто-то из сельской местности,
этот человек неизменно уродлив, забавен, глуп и невежественен. Как будто в сельской местности нет
ничего интересного. Несмотря на все наши разговоры об азиатской философии и азиатских ценностях,
несмотря на все наши разговоры о том, насколько органично мы живём бок о бок с природой, как мы на
самом деле относимся к природе в Юго-Восточной Азии сегодня? Мы рассматриваем природу как
нечто, что нужно побеждать и эксплуатировать. И это реальность нашего мира.
Таким образом, то, как мы живем в нашей части мира, постколониальной Юго-Восточной Азии, во
многом, несёт остаточные следы идей, тропов, клише и стереотипов, которые имеют свою историю. Это
представление о деревне как о месте, которое нужно эксплуатировать, представление о крестьянах как о
людях, лишенных знаний, — это идеи, к которым историки вроде меня могут вернуться, мы можем
проследить, как возникли эти стереотипы. И возникли они в то время, когда Юго-Восточная Азия
управлялась по логике колониального капитализма.
Во многих отношениях мы усвоили эти идеи. Они стали частью нас. Но мы не критичны, мы не задаёмся
вопросом, как у меня сложилось такое представление о мире? Как я пришёл к такому взгляду на
природу? Как я пришёл к такому взгляду на сельскую местность? Откуда у меня такое представление об
Азии как об экзотике? И мы, жители Юго-Восточной Азии, в частности, любим «экзотизировать» себя.
Мы превратили идентичность Юго-Восточной Азии в своего рода косплей, где вы можете буквально
пойти в супермаркет или торговый центр и купить себе набор для самостоятельного изготовления
экзотического костюма из Юго-Восточной Азии. И мы выставляем напоказ этот образ, не задаваясь
вопросом, как и когда возник этот образ нас самих. У всех этих взглядом них тоже есть история.
И именно поэтому, как историк, я всё чаще обнаруживаю, что, сталкиваясь с ограничениями истории, я
понимаю, что больше не могу работать в одиночку. Я больше не могу работать один, потому что мне
совершенно нет смысла заниматься своей архивной работой, мне нет смысла искать корни этих идей,
прослеживать их развитие, а потом помещать это в какой-то журнал, чтобы его прочитали, может быть,
трое других историков. В этом нет абсолютно никакого смысла.
Я верю, что наш регион, Юго-Восточная Азия, в ближайшие годы претерпит огромные изменения,
беспрецедентные изменения в своей истории, отчасти из-за глобализации, мировой политики,
геополитических споров, влияния технологий, Четвертой промышленной революции... Наш мир, каким
мы его знаем, изменится.
Но для того, чтобы мы приспособились к этим изменениям, чтобы мы были к ним готовы, нам нужно
мыслить нестандартно, и мы не можем полагаться на тот же самый набор избитых, заезженных,
устоявшихся старых стереотипов. Нужно всё как следует продумать, и поэтому мы, историки, отныне не
можем работать в одиночку. Мне нужно работать с психологами и поведенческими терапевтами. Мне
нужно работать с социологами, антропологами и политэкономистами. Мне нужно, прежде всего,
взаимодействовать с людьми искусства и СМИ, потому что именно там, за пределами университета, и
должны проходить эти дебаты.
И они должны состояться сейчас, потому что нам нужно понять, что то, как обстоят дела сегодня,
определяется не какой-то фиксированной, железной исторической колеёй, а множеством других
историй, многих других идей, которые были забыты, маргинализированы или даже полностью стёрты.
Работа историков вроде меня — открывать всё это, но нам нужно привлекать к этому внимание других
людей, нам нужно взаимодействовать с обществом в целом.
Итак, вернёмся к примеру с машиной времени, который я приводил ранее. Предположим, в колонии
девятнадцатого века живёт человек, который задаётся вопросами: «Придёт ли когда-нибудь конец
империи? Настанет ли конец всему этому? Будем ли мы когда-нибудь свободны?» И вот этот человек
изобретает машину времени, отправляется в будущее и прибывает к нам сюда, в постколониальную
Юго-Восточную Азию. И человек оглянется и увидит, ну да, действительно, имперских флагов больше
нет, имперских канонерских лодок нет, колониальных армий нет. Есть новые флаги, новые
национальные государства. Вот она – независимость. Но есть ли она? Затем человек видит
туристическую рекламу а там – банановое дерево, кокосовая пальма и орангутанг. Человек смотрит
телевизор и видит, как образы экзотической Юго-Восточной Азии снова и снова воспроизводятся
выходцами из Юго-Восточной Азии. И тогда человек может прийти к выводу, что, несмотря на то, что
колониализм закончился, мы всё ещё во многом живём в длинной тени 19-го века.
И это стало моей личной миссией. Причина, по которой я считаю, что история так важна, и так важно,
чтобы история вышла за рамки истории, заключается в необходимости возродить эти дебаты о том, кто
мы такие на самом деле. Часто говорят: «Нет, у меня своя точка зрения, у вас своя точка зрения». Что ж,
отчасти это правда. Но наши точки зрения никогда не бывают полностью нашими собственными. Мы
все социальные существа. Мы исторические существа. Вы, я, все мы несем в себе историю. Она в языке,
на котором мы говорим. Она в книгах, которые мы пишем. Она в фильмах, которые мы выбираем для
просмотра. Это образы, которые мы создаём, когда думаем о том, кто мы такие. Мы исторические
существа. Мы несем историю с собой, а история несёт нас. Но хотя нас определяет история, я лично
считаю, что нам не нужно находиться у неё в заложниках и нам не нужно становиться её жертвами.
Спасибо.